Пташка (СИ) [satania_vo_ploty] (fb2) читать онлайн

========== Предисловие ==========

Вопреки тому, что данная зарисовка (скорее уж по нынешнему размеру справедливо использовать слово “повесть”, но автор упрям как баран) написана по конкретному фандому, с ней может ознакомиться любой читатель - автор раскрыл детали, которые помогают понять мир. Однако же, одно единственное словосочетание осталось без расшифровки. Автор посчитал нелепым закладывать его в зарисовке, поэтому пояснил ниже:

— Кровавая вуаль - если возникла мысль о женском головном уборе из кружев, частично или полностью заляпанном кровью, то автор спешит разуверить читателя. Вуаль - это особый вид накидки, которая используется в качестве брони. Существует несколько типов, и в каждый встроено складное особое атакующее устройство: одни выглядят как пальто и пыльники и их фалды образуют длинный хвост с жалом, другие напоминают пиджак, свободные рукава которых превращаются в волчьи металлические головы на длинных шеях, и другие.

Заметки между строк:

[1] Как ни странно, поначалу в зарисовку не закладывался какой-то глубокий смысл, потом автор вырубился, а проснувшись, увидел 35 страниц с уклоном в рассуждения и внутренние переживания. Нет, автор не помнит, что употребил.

[2] Отдельно мысли автор не выделял, потому что для зарисовки этот вариант выглядит неудобоваримым.

[3] Некоторые выделения и акценты были осуществлены с помощью знаков препинания. Авторский стиль, если хотите.

[4] Автор заверяет, что он не охренел, приписав к своему персонажу сразу двух мужчин. Ну правда, не охренел.

[5] Повествование ведется от третьего лица глазами героини и в настоящем времени. Крайне заурядные и простые слова, по мнению автора, более чем уместны.

[6] Зарисовка построена на мелочах, поэтому автор просит любого, кто читает, не спешить: упустите одну - и рано или поздно дело заглохнет.

[7] Изначально предполагался совершенно другой конец. Более приторный и какой-то нереальный. Но у автора свело зубы от сладости, да и окинув взглядом героев, он понял, что это совсем не в их характерах. Открытый финал - как намек на продолжение? Разумеется. И воспринимать последнюю точку следует как многоточие. У них все только начинается.

========== Пташка ==========

***

Якумо зовет ее Пташкой. Это не прозвище, и тут совсем без романтичных историй, скорее — это позывной. Она думает, что это из-за ее любви к кровавым вуалям, которые со спины напоминают опущенные крылья птицы. Или потому что он сам когда-то сказал, что взял под свое крыло трех малышей. Ее, Мию и Ио. Смешно, конечно, но иногда она прислушивается внимательнее — к тому, как Якумо обращается к Мие. Он всегда называл ее по имени. Во всяком случае, в присутствии Вивьен или тогда, когда она незаметно подслушивала. К Ио он тоже обращался по имени до того момента, как она… как она покинула их.

По какой-то неясной ей самой причине Вивьен важно, чтобы этот позывной принадлежал только ей.

— Эй, Пташка! — кричит Якумо и плюхается возле омелы.

Она строго прикладывает указательный палец к губам.

— Тише! Чего раскричался?

— Ай, выдыхай. Поблизости ни одного Потерянного, дважды проверил.

У Якумо довольное ленивое лицо льва. В качестве доказательства он кивает в сторону своего двуручного меча. Появилось несколько новых зазубрин, отмечает она, пока рассматривает толстое изогнутое лезвие. Великолепное оружие, выкованное тем же Бессмертным, который изготовил оружие Луи, и, казалось, не столь уж давно — настолько хорошо оно выглядит со стороны. Все благодаря Рин — непревзойденный мастер, это уж точно. Чуть что поломаешь, отломишь, порвешь, случайно выведешь из строя или захочешь усовершенствовать — неси к ней и радуйся, что ремонт обходится видео-играми, найденными во время исследований или вылазок. Даже немного завидно, что оружие Якумо воспламеняло воображение Рин, и та, со своей стороны, встраивала в него всевозможные примочки. К слову, над секирой Вивьен она тоже трудилась, но куда там тягаться компактной секире с мечом, который не всякий мог удержать в руках, не говоря уже о том, чтобы идти с ним в бой. Все что удалось модернизировать — так это лезвия: теперь вместо одного — секира имела два, расположенных вдоль ручки подобно бабочке, светящейся в темноте.

Якумо легонько пихает Вивьен в плечо.

— Что у тебя? — его вопрос возвращает прежнее напряжение.

— Ничего, — бормочет она и отворачивается от ветра.

На такой высоте он дует постоянно. Мало она видела мест, где царила такая беспросветная тоска. Высохшие Желобы. Некогда широкая река, сейчас пересохшая и оставившая после себя красноватые скалы с мертвыми кораллами и кучу ржавых кораблей, — последнее место, где она хотела бы находиться. Но Луи сказал, что здесь спрятана пещера с кровавым родником. Вообще-то после окончательной победы, одержанной слишком большими жертвами, кровавых слез — в избытке, причем в избытке даже по меркам предыдущего состояния города, и вся кровь идет на пропитание таких, как они с Якумо, — Бессмертных. Но спустя четыре декады ситуацию едва ли можно назвать сносной. Потерянных меньше не становится. Луи переживает, что если не зачистить важные места с источниками кровавых слез, могут наступить последствия.

К слову, Потерянные, вопреки всем ожиданиям, стали проявлять повышенную агрессию и под действием неведомого инстинкта чаще выползали на поверхность, вместо того чтобы забиться в щели подземелий, как тараканы. Такое поведение, конечно, не от хорошей жизни. Хотя разве это можно назвать жизнью? Некогда бывшие Бессмертные, совсем потерявшие человеческий облик, оказались под властью паразита, намертво прикрепленного к сердцу, который без крови начинал отчаянно цепляться за жизнь и протягивал часть себя во все мышцы и во все внутренние органы, включая мозг. Именно из-за поражения мозга любого Бессмертного ожидала участь пострашнее смерти — он сходил с ума и становился Потерянным. Мутировавший монстр без разума и воли.

— Ну-с чем займемся? — спрашивает Якумо, на что она озадаченно склоняет голову набок.

— В смысле, чем? Пикник, что же еще. Сейчас наберем кровавых слез и будем пировать. Пригласим парочку Потерянных, для разнообразия.

Он смеется, и у нее будто груз сваливается с плеч. Ей не остается ничего другого, как шутить рядом с ним. Иначе можно сойти с ума от непонятного смущения.

Сумерки сгущаются.

— Ладно, и так засиделись, — говорит она, вставая.

Неласковое небо принимает глубокий пурпурный оттенок. Еще немного, и скоро почернеет, спрячет камни и ямки, крутые обрывы и овраги от неосторожного и беспечного. Можно бы и прибавить шагу.

— Воу-воу, Пташка, подожди, не улетай! — она слышит голос за спиной, затем — легкое прикосновение пальцев к своему плечу. До смешного простое касание вызывает нешуточную оторопь.

— Ты медленно ходишь, — она дергает плечом. — Хочешь, чтобы поход затянулся на неделю?

— В твоей компании хоть на целый месяц, — улыбается он. — Ты всегда прикроешь спину.

— Не могу сказать того же о тебе, — мрачно добавляет она и хихикает. — Ты как затычка в бочке. Все внимание привлекаешь к себе, мне ни крохи.

— Достаточно с тебя. Один раз мы тебя чуть не потеряли, — тихо продолжает он, хмурится, вспоминая. Да и ей совсем не до веселья. Вивьен знала, что ей рано или поздно кто-нибудь с базы напомнит об этом, и хотела, чтобы это случилось по возможности позже. Лучше — никогда.

По привычке она старается подумать о чем-нибудь другом, но образ Ио все равно встает перед глазами. Заместо Вивьен еще совсем девочка принесла себя в жертву, благодаря за то, что рядом с ней прожила полную жизнь, научилась сражаться и быть личностью, и даже обрела счастье. Если бы не Ио, у города Вейн не появилось бы шанса стать самым безопасным местом на Земле. Если бы не Ио, Вивьен бы тут не стояла…

— Так было нужно… И если потребуется снова…

— Нет. Другого раза не будет. Мы команда, Вив, — с первой же встречи Якумо твердо решил, что ее полное имя — старомодное и слишком дурацкое, ей не к лицу и на свой лад сократил его. Что ж. Хорошо, что остальные не поддержали его. — Так что… держись рядом и просто любуйся видом. Лады?

— Лады, — выдыхает она.

Они оба знают — этому не суждено случиться. Не в ее характере прятаться за спинами других, пока идет бой, даже когда нет надежды на победу, так с какой стати затевать об этом разговор? Любоваться видом?.. Что за бред! Она начинает злиться. Хорошие напарники на дороге не валяются. Якумо сам неоднократно повторял это, навязывал свое общество, когда она смогла бы справиться в одиночку. А теперь резко заиграл в героя!

По пути происходят мелкие стычки. Потерянные кричат и сыплют проклятьями, разя арматурой, дубинами, клинками наобум. Они скорее драчуны, чем воины. Они неуклюжи, а шагать по крови так скользко. После того, как несколько Потерянных рассеиваются в душном воздухе, другие задают стрекача. В глазах Якумо опасно вспыхивает азарт погони, и он уже хочет ринуться за самым крупным из них. Вивьен едва удается вцепиться ему в локоть.

— Не надо, — просит она. Ослабевает хватку, но упрямо не отпускает, ощущая заметную дрожь в его теле. — Якумо, не сегодня. Если будем преследовать, то напоремся на засаду.

Он сдается на ее мольбы, бормочет что-то невразумительное, смотря вслед удирающей добыче.

Это странно. Не впервой одним касанием она могла усмирить его гнев, остановить за шаг до драки, за слово до вызова. Он всегда делал это с неохотой, ворчал, и все же…

— О, гляди! — произносит Якумо, кивая ей за плечо. — Еще одна!

Вивьен оборачивается и, к своему удивлению, обнаруживает притаившуюся за валуном спящую омелу, со стороны похожую на тугой нераспустившийся бутон на высоком, до коленей, стебле с пожухлыми листьями.

— Развелось их тут.

Якумо согласно кивает и садится подле растения на корточки.

— Лучше так, чем ничего, — говорит он и проводит кончиками пальцев по голубой толстой ножке. — Увядшая. Надо бы ее разбудить.

— Правда твоя. Сейчас сделаю.

Из сапога появляется складной нож. Ей не привыкать резать себе запястье, чтобы пустить кровь на мертвые корни растений, возвращая им жизнь. Но стоит поднести заточенную кромку к закатанному рукаву, как Якумо ощутимо прикасается к ее щиколотке.

— Подожди. У меня еще осталось, — говорит он, тряся закупоренным фиалом с синей жидкостью.

Вивьен недоверчиво хмурит брови. Она была уверена, что на прошлой омеле запасы с оживляющим эликсиром у Якумо кончились. Как и два года назад, их раздобыть очень трудно — стоят дорого, обычным Бессмертным не по карману, да и торговцы, которые их продают, находятся в очень уж суровых местах.

— Откуда ты их берешь? — спрашивает Вивьен.

— Бывших военных не бывает, Вив. У меня налажены связи с нужными людьми. Плохо только, что я получил этих малышей пару дней назад. Вот если бы удалось их раздобыть гораздо раньше, тебе бы не пришлось себя… — не закончив фразу, он впивается зубами в пробку.

— Поберег бы лучше. Мало ли что. Моя кровь тоже ничуть не хуже справится, и…

Якумо, не оборачиваясь, отмахивается от нее как от назойливой мухи и приподнимает другую руку с фиалом.

— Поздно. Уже без пробки, — он подозрительно щурится на нож в ее руке. — Убирай давай.

Вивьен невольно чувствует к нему благодарность. Меньше всего ей сейчас хочется вспарывать кожу и притворяться с мрачно-решительной миной, будто к боли она уже привыкла и примирилась с нею. Нет, не привыкла. И нет — не примирилась.

Пока она надежно прячет нож обратно, прикрепляя к задним лентам на сапоге, то всего на мгновение ловит взглядом пару синих капель, падающих из фиала на увядшие стебель и корни. Омела тут же расцветает на глазах — бутон распускается, напитываясь жидким эликсиром, чуть меняя окраску с блекло-голубого на насыщенный голубой. Лепестки сверкают, словно выточены из драгоценных камней.

Удивительные растения — омелы, зато Потерянным точно бельмо на глазу. Когда они набрасываются разъяренной стаей и не остается другого спасения, кроме бегства, то выручает омела: она телепортирует в любую другую точку города возле такого же распустившегося бутона. А главное, омелы обладают невероятным даром исцеления, словно чувствуют, когда рядом тело путника изранено, исколото или налито усталостью, и с тихим шелестом, похожим на шепот, испускают лечебное тепло. Хотя название, по мнению Вивьен, глупое и совершенно нелогичное: настоящая омела разрастается на деревьях и не напоминает что-то среднее между цветками и лианами, проросшими в хаотичных местах, иной раз — даже на крышах зданий.

— Я займусь картой, — оповещает Якумо, устраиваясь на валуне. — А ты держи ушки на макушке.

Пока Якумо сверяется с картой, поедая порцию онигири, Вивьен осматривается. Куда ни глянь — однообразная местность, представляющая собой сплошное нагромождение различных надстроек разрушенных кораблей. Как им тут пробраться? Это слишком опасно. Остается полагаться только на зацепки Луи, отмеченные на карте. Возможно, они с Якумо слишком торопились и проглядели нужный им поворот. Чтобы хоть как-то отвлечь себя от сомнительного вида, она отходит в тенек, под отвесный уступ карьера, и принимается рыться в свалке мусора. До схватки с Потерянными это были наваленные друг на друга ящики. Верхний был с карандашами, рисовальным углем и тюбиками жидкой акриловой краски. Когда один из Потерянных, получив между глаз, влетел в ящики, тюбики лопнули и краска растеклась по обломкам и высохшей земле, превратив все в липкое месиво всех цветов радуги. Жалко, конечно. Ева любила рисовать в свободное время, и у нее как раз закончился последний набор красок. Прежде чем нырять руками, Вивьен тщательно подготавливается: снимает длинные перчатки без пальцев, прячет косу под кровавую вуаль, носком сапога отбрасывает обломки, наиболее испачканные густой краской. Наверное, лучше было бы отказаться от этой затеи сразу, как она возникла. С другой стороны, вдруг там было что-то полезное и нужное? Не впервой в подобных залежах барахла она находила что-то действительно стоящее. Может быть, не все тюбики лопнули и парочку выйдет прихватить с собой или повезет и встретятся детали оружия.

Скоро в сумку плюхаются катушка с пленкой, небольшой моток лески, два поплавка и крючки. Пожива смехотворна. Видно, вещи принадлежали рыболову, подрабатывающему художником по выходным. Или наоборот, черт его разберет. Она уж почти собирается встать с корточек, как посреди беспорядка и хлама на глаза попадается кожаный мешочек. Внутри — книга с цветастой обложкой. А вот это уже находка!

С заметным энтузиазмом она натягивает обратно перчатки и спешит к Якумо. Машет свободной рукой у него перед носом.

Оторвавшись от карты, он вопросительно взмахивает бровями и протягивает онигири. В отличие от людей, обычная еда их не насыщает и входит в рацион скорее по привычке, нежели из-за нужды, но в прошлом, до обращения в Бессмертного, Якумо служил в армии, где солдат баловали запасом продовольствия только в виде онигири, и эта еда как прочная нить связывает его с прошлой жизнью и людьми, которые в ней были и которых уже нет. Хорошо, что он помнит… не забывает, кем был, что любил или кого… Она вот не помнит. Любила ли она онигири? Ела ли их?

У нее от человеческой жизни совсем ничего не осталось.

Помнит только, что родилась в затяжном перерыве между огненными шквалами войны и всеобщего хаоса. Помнит, что любила в школе играть на расстроенном рояле. Помнит, что у нее отняли право распоряжаться жизнью, когда единственный спаситель человечества — избранная среди испытуемых девушка, именуемая Королевой, что должна была переломить весь ход войны в пользу людей, — стал его самым большим кошмаром. Помнит, как вынужденно подписывала контракт добровольца о вступлении в программу «Бессмертный», позволяя подсадить себе паразита в сердце, способного оживить даже мертвый мозг. Взамен пришлось забыть как стучит собственное сердце и питаться кровью, чтобы не сойти с ума. Правительство, впрочем, считало это оправданной жертвой: на войне все средства позволительны, особенно, если они действенны. Потом оснащало оружием и боевой техникой и бросало бессмертных солдат в пекло сражений с Королевой. Выбраться живыми удавалось не всем, чаще — никому. Однажды Вивьен тоже не выбралась…

Она мотает головой, отгоняя внезапно всплывшую тревогу:

— Смотри, что нашла…

Не успев разглядеть книгу, он с надеждой восклицает:

— Бутылочку сакэ?

— Нет, книгу! — она протягивает ее Якумо.

Он раздосадовано вздыхает, убрав запасы онигири в походный рюказ.

— И?

— Что значит «И»? Ты не видишь? Это же «Ходячий замок» Джонс Дианы Уинн. По ее мотивам был снят «Ходячий замок Хаула».

Сути он явно не улавливает, и ни название, ни автор ни о чем ему не говорят. Помимо прочего, она не может вспомнить, когда заставала Якумо за чтением книг.

— Ну бери ее, если хочешь почитать, — говорит он.

— Так это не мне. Я хочу подарить ее Луи. Он говорил, что любит трилогию про замок, но у него в коллекции только «Дом с характером» и «Воздушный замок».

Якумо неопределенно пожимает плечами, пробормотав:

— По-моему, у него все три есть.

— Ты в этом уверен? Луи мне говорил…

— И когда, интересно, он все тебе успевает говорить… — как будто слегка ревниво перебивает Якумо.

Вивьен прикусывает язык: сейчас не самое подходящее время признаваться, что порой, когда мучает бессонница, они с Луи коротают ночи в читальном уголке, за чашкой горячего какао с маршмеллоу, а именно это она и собиралась брякнуть. Мало ли, куда заведет его воображение. С Якумо никогда ничего не поймешь. Такая вот загадочная натура. При других обстоятельствах это, наверное, интригует, а сейчас будет лишней помехой.

— Ладно, проехали, — как бы то ни было, она все равно подарит Луи эту книгу. — Нашел что-нибудь?

С задумчивым видом Якумо встает с валуна, убирает карту за пазуху, бросая через плечо:

— Да. Идем. На последней развилке мы свернули не в ту сторону.

Что и следовало ожидать. Дорогая обещает быть долгой: от последний развилки до уступа они шли не меньше полутора часов, не считая быстрых боев. Но они не могут позволить себе столько же потратить на обратный путь. Надо ускоряться. Вивьен распахивает сумку на бедре, чтобы спрятать книгу, и тут же непонимающе окидывает взглядом Якумо, который сноровисто выхватил ее. Он отряхивает другую руку о камуфлированные штаны, избавившись от зернышек налипшего риса, стягивает лямки походного рюкзака и кидает туда книгу.

— Ты и так забита под завязку, — отвечает он на немой вопрос в ее глазах и срывается с места нетерпеливым шагом.

Неправда. Ее сумка не набита и наполовину.

С едва приметной тропой, усеянной острыми камнями, они справляются за полчаса и выходят на унылое плоскогорье, извивавшееся среди скальных обломков.

Они идут молча. Скалистые лабиринты выматывают их склонами и подъемами. Дорога обрывается и петляет, нарочно запутывая, но карта местности помогает окончательно не заблудиться. Якумо возглавляет их, Вивьен плетется в нескольких шагах позади, смотрит ему в ровную спину. С той самой поры, как она поделилась о своем намерении вручить книгу Луи, ни доброй улыбки на его лице, ни понимающего взгляда в его глазах, ни бодрых восклицаний — всего этого больше нет. Первый порыв — заговорить. Неважно что, сказать хотя бы слово. Ей неуютно в тишине невыносимо тягостного молчания. Вот только слов подыскать она не может. И позорно молчит.

Длинный каменистый коридор выводит их через ущелье на плоскую верхушку скалы — небольшое пустынное каменное плато. Края по бокам неровные и изрезанные, за ними темнеют обрывы, а впереди — заветный спуск, через который, как через мост, удастся перебраться. Скорее бы к нему попасть. Причем не мешкая. Биться на открытой местности — плохая затея.

Вдруг где-то совсем рядом раздается звук, будто шум падающих камушков в глубь оврагов. Оглядываясь, Вивьен пытается унять тревожное чувство, оборачивается и видит, как Якумо в явной настороженности сдавливает рукоять меча, покоившегося на его плече. Значит, не показалось… И тут она слышит: несколько пар ног внезапно переходят на бег.

Из тьмы скал неожиданно, подобно зимним сумеркам, рождаются тени, тощие и твердые, как старые кости. Потерянные. Их шестеро — уродливые, высокие, черные, на согбенных спинах по линии позвоночника и хвоста торчат шипы, на конце хвоста — тяжеленный, убийственный бивень. Размерами вдвое больше по сравнению с теми, какие встречались до сих пор в Высохших Желобах. В руках увесистые алебарды смотрятся внушительнее, чем двуручный меч Якумо. Такого оружия она никогда не видела. Потерянные надвигаются, сотрясая воздух своим дыханием с долгим шипением. Якумо полон воодушевления, и в его глазах горит огонь, как это всегда бывало перед боем.

— Плевое дело! — кричит он и встречает удар сталью. Заманивает всех разом, пытается удержать внимание на себе смертельными выпадами и не дает ему помочь. Идиот! С секирой наперевес Вивьен выпадает удача перегородить двум Потерянным путь к Якумо.

— Отойди! — голос его срывается на рык в то самое мгновение, когда его меч разрубает пополам Потерянного. — Я сам!

— Не сегодня!

Звон металла о металл бьет по ушам и заставляет бурлить кровь, подбадриваемую слегка натянувшимися нервами. Потерянные двигаются уверенно и слишком слаженно, словно заранее сговорились; удар за ударом не приносят никакой пользы, не получается даже провести обманный маневр. Меняя тактику, Вивьен сосредотачивается на одном и тем самым здорово ошибается, пропуская атаку другого. Кровь заливает лицо, ослепляет правый глаз и наполняет рот терпким вкусом. Успев в конце отшатнуться, Вивьен уверяет себя, что рана на лбу незначительная, она не должна помешать воспользоваться кровавой вуалью. Уклоняясь от череды рубящих ударов, Вивьен оценивает промежутки времени между ними и, подобрав момент, стремительно разворачивается к одному из Потерянных спиной. Длинные концы кровавой вуали приобретают стальной отблеск и врываются в каменное плато десятками острых тонких кинжалов. Достаточно секунды, чтобы под ногами замахнувшегося Потерянного пробежала дрожь, и вот уже он так насажен на кинжалы, торчащие острием вверх из его тела, что тут же рассеивается.

Вивьен мчится на второго, но краем глаза замечает, что три Потерянных окружили Якумо шипящим кольцом, и резко меняет траекторию. Успевает метнуть складной нож наудачу в направлении одного. Едва рукоять покинула ладонь, она уже понимает, что промахнулась, и, придавав себе скорости, отталкивается ногами от каменного плато и в прыжке замахивается секирой в горбатую спину. Удар приходится по касательной. Это, скорее, порезы, чем серьезные ранения, но они позволяют Якумо совершить внезапную атаку.

Теперь, действуя сообща, они поразительно лихо и даже, пожалуй, грациозно справляются с остальными Потерянными, при этом не проронив ни единого слова. Они им не нужны. В бою они — одно целое. Они чувствуют и предугадывают движения друг друга, прикрывают друг другу спину.

Вивьен смотрит на груду поверженных Потерянных и с облегчением выдыхает. Скоро они рассеются прахом, и от них останутся только окровавленные следы на опаленных солнцем безжизненных камнях. В голову приходит жуткая мысль: вдруг у этих Потерянных были семьи? Знают ли они о том, что их сын или дочь, отец или жених, сестра или мать не выдержали и стали бездушными тварями? Знают ли, что больше никогда их не увидят?.. Хотя, может быть, даже лучше, если они не знают. Никаких тел, чтобы проститься и похоронить… Ничего. Страшнее участи и не придумать. Она служит назиданием всем Бессмертным, как призыв к исполнению двух вещей: пей кровь и береги сердце, иначе будешь следующим.

С боку доносится звук шагов. Прежде чем удается обернуться, Вивьен слышит, как Якумо плюется бранью, затем, откинув свой меч, берет ее за подбородок.

— Твой лоб… — тихо произносит он.

— В норме…

— Заткнись.

Якумо осторожно промокает концом своей вуали кровь, струйками стекающую по верхней губе, щекам, переносице и кончику носа, по бровям.

Она закусывает губу, силясь сохранить серьезный вид. Все так глупо. Чувствует, что краснеет. В который раз за эту вылазку — еще немного, и Вивьен безнадежно упадет в собственных глазах.

Вдруг через вуаль Якумо надавливает на рану большим пальцем.

— Ой, полегче! Я у тебя совсем кровью истеку.

Растеряно моргнув несколько раз подряд, Якумо качает головой, осматривает масштабы трагедии и со снисходительным тоном заявляет:

— Выглядит паршиво. Рисковать не будем. Давай вернемся к омеле, подлатаем тебя.

Вивьен смущенно отводит взгляд, отстраняет его руки, пытается отпрянуть, а он подходит еще ближе и ругает ее. Надо успокоиться, расслабиться, иначе он подумает невесть что, и потом выкручивайся. Она открывает рот, но слова как будто замерзают в горле от влажного звука разорванной плоти. Стремительно становится так холодно, что ее трясет.

Она медленно опускает голову вниз и видит острый бивень, торчащий из ее живота. Крепко сжимает зубы, однако ей совсем не больно. Наверное, это шок, не дающий организму осознать и почувствовать боль. Поднимая голову, Вивьен надеется встретить уверенный взгляд, который обязательно успокоит, но вместо него — расширенные зрачки. Якумо слишком потрясен и даже испуган происходящим. Его губы двигаются, слов совсем не слышно, но отсюда ей кажется, что они безмолвно шепчут: «Нет». Ей хочется подбодрить его, сказать, что все непременно будет хорошо, да вот сама не знает, будет ли…

Еще одно мгновение, и его глаза пропадают. Бивень резко подбрасывает ее в воздух. Она чувствует, что парит, словно как раскинувшая крылья птица, устремляясь в небо. Бескрайнее, бледное и такое холодное небо. Вивьен знает, что оно не должно быть таким, что совсем недавно оно серело сумерками. Ей становится страшно, очень страшно. Извилистые полоски крупинок золотого песка в неощутимых потоках ветра проносятся над помутившимися глазами, вызывают судорожный стон из груди и первую мысль — только бы не сердце.

Вспоротый живот так же, как почти что отсеченная конечность или перерезанная одним ударом сонная артерия, обернется рассеиванием тела, которое осядет в виде золотых крупинок возле ближайшей цветущей омелы. Все равно что чек-поинт в видео-игре. Вскоре крупинки сформируют ее внешнюю оболочку и затвердеют, и все будет по-прежнему, как раньше. Но если пострадает сердце…

Что если оно не выдержит падения с такой высоты? Что если осколки ребер острыми иглами пронзят его? Что если она больше не воскреснет? Что если… это ее последний день?

Вивьен полностью осознает опасность, когда, как подстреленная, начинает падать, а сгустки ветра нарочно толкают ее дальше от каменного плато. Нет, не в этот раз, понимает она, различая рыжий высокий хвост, шрам поперек правой щеки и не верящие глаза. На лице разводы крови, принадлежавшей, видимо, Потерянному, который пронзил Вивьен своим хвостом. Припав на колени на краю плато, Якумо тянет руку вниз, словно пытается ее поймать. Он выкрикивает ее имя — так неистово и так громко. В его голосе — вся злость и все отчаяние. Вивьен тянется к нему в ответ, всем телом.

Она падает в глубокую бездну, все быстрее и быстрее. Ее мертвенно-серые руки парят перед ней, словно призраки, медленно, бесшумно рассеиваясь. Может быть, ей удастся исчезнуть раньше, до столкновения. Может быть, ей удастся возродиться…

Нет, не удастся…

Хлопок — опустошающий удар в спину, и ее дыхание обрывается.

***

Духота и затхлость… Холод и тьма…

Из забытья ее вытаскивают потрескивание, скрипы и шорохи. Ощупью она проводит ладонями по телу и чувствует тонкую ткань футболки. Вивьен не может вспомнить, когда успела переодеться, как и не может вспомнить, была ли в ее гардеробе когда-либо хоть какая-то футболка. Когда пальцы доходят до пупка, то безотчетно прижимаются к нему, стискивают кожу, словно пытаются остановить кровь, обильно вытекавшую из раны. Через минуту очевидно: никакой опасности давно нет. Но мышцы напряжены от окатившего страха.

Тусклый свет очерчивает щели и трещины в потолке. Кровать слишком жесткая, ей неудобно, и постельное белье такое твердое, что больно спине. Надо бы встать и размять затекшее тело. Но она продолжает лежать, неподвижная, наблюдая, как испуганно шевелится пламя свечей на тумбочке у изголовья кровати.

Суставы болезненно ноют, когда она заставляет себя подняться. Левая нога не слушается — приходится на ходу разминать ее, чтобы привести в чувства. Скромное убранство комнаты позволяет сделать вывод о щепетильном отношении хозяина. Все прибрано и аккуратно, ничего лишнего: скромный шкаф для вещей в углу, в противоположном — двуспальная кровать, тумбочка и возле стены трюмо из дерева, устланное незажженными свечами и пустыми подсвечниками.

В голове совсем пусто, и на душе паршиво. Как отвратительно не понимать, что происходит, тем более в месте, которого даже не знаешь. Надо подумать. Если она проснулась тут, значит поблизости была омела или ее кто-то сюда притащил и уложил на постель. Даже переодел, хотя Вивьен была явно не в восторге от полосатых рейтуз с отвисшими коленями. И вон, у дверей, мягкие ботинки оставил… Это не обувь, а одно мучение. Трудно разобраться, у кого неправильная походка — у Вивьен или у того, кто одолжил ботинки, но разношены они как-то не так.

Что ж, могло быть и хуже. Вивьен, прислушиваясь, открывает дверь, ведущую в коридор, наполовину протискивает голову в щель и выходит наружу лишь тогда, когда убеждается, что не слышит постороннего шума.

Пол скулит под ногами. Она не знает, куда идти, — коридор узкий и длинный, комнаты в нем заперты. Что если он выведет прямо к тем, кто ее сюда затащил? А если и так, то кем они окажутся — друзьями или врагами? И надо ли это выяснять? Может, стремглав пуститься наутек? Достигнув начала коридора, Вивьен начинает с опаской озираться вокруг. Впереди — просторное светлое помещение. Выглядит уютным и вполне жилым, тут и длинная барная стойка, и уголок для чтения с книжными полками, доходящими до массивного кессонного потолка, и открытая терраса с разрушенной крышей и видом на панораму города, и, как ни странно, даже ванна. На кой черт ее вообще сюда приволокли, на всеобщее обозрение? Краем глаза Вивьен различает вдоль стены стойки с оружием — мечи, боевые топоры, копья, палицы и пращи. На других стойках — висят детали и ткани для кровавых вуалей. Рядом, на отдельно выделенных полках за стеклом, разложены пистолеты и ружья, револьверы и мушкетоны. Признаться, захватывает дух при виде разнообразного оружия, боеприпасов и снаряжения. Неподалеку суетится низенькая рыжеволосая девушка и придирчивым взглядом оценивает компактную секиру с крестообразной рукояткой… Секиру Вивьен!

Надо бы ее вернуть, покамест эта рыжая не натворила чего. Наверняка и кровавую вуаль стащила, пока она спала… Подбежать, оттолкнуть и схватить? А дальше что? Сражаться или на террасу, спрыгивая вниз, на улицу? И то и то выглядит сомнительным. Долго сражаться не выйдет: Вивьен еще изнурена, и это не обычная усталость. Если осмелится на прыжок, то насмерть убьется или сильно покалечится, после чего ее снова схватят — и что тогда с ней будет? Вот угораздило же… Ладно. Возможно, рыжую удастся отвлечь. Но чем? Точно, ботинок! Бросить его куда-нибудь ей за спину, вернуть секиру и чуть что — сразу обратно, в комнату, держать глухую оборону.

— Сонное царство, не стой на дороге, — лениво протягивают за спиной.

Неопределенный, расплывчатый страх Вивьен сгущается во вполне конкретный.

Она рефлекторно отходит на шаг в сторону. Длинноногая дама, поправляя пестрый берет на голове, опасно накренившийся вправо, огибает ее и облокачивается бедром на край ванны. Почему эта блондинка разговаривает так, будто они сто лет знакомы? Почему не нападает? Вивьен настороженно обходит незнакомку и подается назад, ближе к стойкам с оружием, не спуская с нее глаз. Не совсем благоразумно смотреть по сторонам, тем не менее вслепую пятиться раком тоже нельзя. Что, если рядом выход?

Риск оправдан: по правую руку видна распустившаяся на полу омела! Если повезет — получится убраться отсюда! Вивьен уже торопливо развернулась, чтобы ринуться к ней, как вдруг раздается приятный мужской голос, полный спокойствия:

— Вивьен, — она стопорится и оборачивается на собственное имя, — рад, что ты снова с нами.

Кого он имеет в виду? Его и эту блондинку? Или рыжую тоже? Сколько их тут?

— Э-э… спасибо? — произносит она.

И видит, как молодой человек непонимающе прищуривается. В его руках толстая книга о путешествиях. Судя по очкам, чуть сползшим, открывая узкую переносицу, он только что прервался от чтения. Пепельные пряди волос падают ему на лоб и небрежно висят за ушами. Странным образом она не испытывает страха перед ним. Ко всему прочему, он знает ее имя. Может, стоит дать ему шанс и выслушать?

— А… откуда ты меня знаешь?

Очевидно, вопрос повергает его в шок. Он молча переглядывается с блондинкой.

Вдруг по комнате проносится эхо разбившегося стекла. Обернувшись, Вивьен несколько мгновений вопросительно смотрит то на осколки хайбола и квадратики льда на полу, то на незнакомца у барной стойки, затем в ее глазах мелькает огонек узнавания. И она бросается опрометью к нему.

— Якумо!

В последнюю секунду он протягивает к ней руки и прижимает к себе что есть мочи, зарываясь лицом в ее волосы. На глаза наворачиваются слезы радости — она помнит его, помнит! Вивьен утыкается носом в крепкую грудь, стискивая майку на его спине. От крепкого запаха виски кружится голова. Он пил. И, судя по всему, успел хорошо проспиртоваться. Когда она чувствует, что дышать становится невыносимо, то слегка похлопывает Якумо по спине.

— Сейчас задохнусь… Якумо! — хрипит она.

— Терпи, ясно? В этом только твоя вина! — его разгоряченное дыхание опаляет ей мочку уха. — Просто… дай мне еще минуту.

Теперь, когда волна смятения схлынула, Вивьен осознает, насколько все серьезно. Из тех, кто находится на базе и прекрасно знает ее, она помнит только Якумо. Это один из недостатков воскрешения любого Бессмертного — отдать часть воспоминаний взамен на еще один шанс пожить. Только вот Вивьен отдала больше, чем часть. Она практически ничего не помнит о том, что связывало ее с этим миром. Луи, откладывая очки и книгу, предполагает, что именно причина смерти виновата в амнезии, ведь сколько он знает Вивьен, она ни разу не умирала от падения. Следом подключается Джек. Его голос звучит спокойно, но властно — голос капитана спецподразделений, привыкшего командовать в любых обстоятельствах. На догадки Луи он демонстративно фыркает и отмечает, что она уже срывалась с обрыва после смерти Королевы, когда он сам туда ее столкнул. Правда, потом добавляет, что сперва пробил ей грудь в области сердца. Звучит так себе, конечно, но, во-первых, другого выбора у него не было, потому что Вивьен, будучи зараженной королевской кровью, впадала в безумство, а во-вторых, все же умерла она от его руки, а не потому, что разбилась.

Убийца Королевы… Кто бы мог подумать? Мало того, Вивьен удалось загадочным образом возродиться, несмотря на то, что ее сердце было уничтожено, а в жилы впиталась отравленная кровь Королевы, случайно наделившая незаменимыми способностями, одна из которых — оживлять омелы с помощью пары капель собственной крови. Потом она встретила Ио, вместе с которой примкнула к команде во главе с Луи. Он милостиво пересказывает ей о всех приключениях, которые с ними произошли, и о том, как их взаимовыгодное сотрудничество переросло в уважение, а за ним — в дружбу и доверие. К тому моменту, когда Луи вынужден повторять об всем дважды, Вивьен вымученно кивает, как болванчик. Иногда она его слушает, иногда только притворяется внимательной и разглядывает толстые линзы его очков. Интересно, близорукость была у него с рождения или он приобрел ее гораздо позже? В конце концов, не говоря ни слова, Вивьен встает и уходит в комнату. Какой смысл сидеть и вникать, если в памяти и так просвета нет?

Дальше становится только хуже. Через пару дней Якумо отводит ее на то самое место, где она рассеялась. Это чревато: организм недостаточно окреп для далеких походов, но что делать, ей необходимо найти кровавый осколок с ее воспоминаниями. Обычно эти красные алмазики валяются неподалеку от места смерти их владельца и вяло подсвечиваются. А если западают в незаметные уголки и увидеть их невозможно, то шепот голосов, исходящий из них при приближении, всегда подскажет, куда заглянуть. Задача непростая, однако кое-как им удается пробраться к подножию скалы. И ничего не обнаружить. Местность идет под уклон, Вивьен это не очень нравится — она чувствует себя будто в западне, то ли дело наверху, там все видно. Впрочем, выбора нет; она обчесывает округу до изнеможения. Все без толку.

Она не притрагивается к кровавым слезам вот уже как три долбанных недели, предпочитая им бокалы с виски. Откидываясь на спинку стула, Вивьен закидывает ноги на круглый ольховый столик и опустошает в один присест спиртное. Тут хорошо, открывающийся вид с террасы сохраняет волшебство даже в глубокую ночь. Город мерцает голубыми огнями звезд. Чертово колесо вдалеке разбрызгивает пурпур. На базе так тихо и пустынно, что, кажется, все давно улеглись на боковую. Ну и пусть. Все равно она пыталась избегать любой компании с тех пор, как они с Якумо вернулись после бесплодных поисков. Даже с ним Вивьен держала дистанцию и отправлялась на вылазки в одиночку. Пальцы бездумно крутят пустую бутылку по столу, но дойти до бара и взять еще виски сил уже нет. Она прикрывает отяжелевшие веки, чувствует, как тело требует крови, хотя бы одну кровавую слезу, и этого будет достаточно, чтобы скрыть бледный вид.

Вдруг на стол яростно плюхается что-то увесистое. Распахнув глаза, она видит полную, не откупоренную бутылку с выдержанным бренди, горлышко которой крепко-накрепко сжимает рука, обтянутая тисненой кожаной гловелеттой.

Вивьен озадаченно опускает ноги. «Старый Адмирал Амбер»… Забавно, но именно эту бутылку она отлично помнит, потому что сама ее купила у местного торговца, разорившись подчистую при выборе подарка на день рождения Якумо. Не одна Вивьен, они всей базой частенько отоваривались у него: товар был качественный, цены приемлемыми, а главное — старик был молчаливым и иногда давал скидки. Тем не менее за бутылку с бренди торговался не меньше получаса. Тогда пришлось отдать все собранные детали. Но это было так давно… Почему Якумо не притронулся к ней?

— Это было, блядь, чертовски долго! — недовольно кривит губы он, усаживаясь на соседний стул.

— Что именно? Вспоминать, куда заныкал бутылку? — ехидничает она.

— Ждать тебя! — угрюмо добавляет он. — Не могла воскреснуть побыстрее? Четыре часа, Вив! Четыре сраных часа я сидел возле омелы, где мы в последний раз устраивали привал перед твоей… твоей…

Она отмахивается. Нашел же время бередить старые раны!

— Понятно, — говорит Вивьен. Если хочет вскрывать вены, то хотя бы сперва пусть даст ей возможность закинуться местной анестезией. — Давай лучше прикончим ее, — кивает она на бутылку.

Пытаясь до нее дотянуться, чтобы открыть, Вивьен промахивается и хватает онемевшими пальцами прохладный воздух.

— Сколько ты не ела? — обеспокоенно спрашивает Якумо.

— Неважно!.. — рассерженно мычит она. — Сверни уже этой твари горло.

Повинуясь, Якумо вскрывает бренди и берет ее стакан. Видно, сам он будет пить из бутылки. Когда стакан наполняется темной жидкостью почти до половины, мгновенно чувствуется ее острый запах, разлившийся в воздухе. Давно пора.

— Эй! — возмущение застревает в горле, пока Якумо, преподнеся стакан к своим губам, залпом выпивает бренди до дна. Потом из кармана достает кровавую слезу и ставит на стол. Вид у него совсем серьезный.

— Не получишь свою порцию до тех пор, пока не поешь.

Ее щеки пылают. Она быстро пытается вскочить с места. Получается ужасно. Запутавшись в ногах, она плюхается обратно на стул, и если бы не Якумо, давно бы очутилась на бетонной плитке.

— Ешь или насильно буду кормить тебя.

Его руки держат ее за плечи так нежно и осторожно, как будто ноша для него что-то значит. Ей вдруг становится страшно, что он разомкнет руки. И Якумо как будто понимает это.

— Не отпущу, если не поешь.

В затылке плещется боль, когда она качает головой.

— Это все из-за виски. Я в порядке.

— Да сколько можно?! Кончай заниматься ерундой, Вив!.. Бесишь.

Стеклянный прозрачный сосуд в форме слезы опускается ей в руки. Вопреки, казалось бы, совсем хрупкому материалу, стекло очень прочное и не разобьется, если уронить. Лишь белоснежное напыление на самом кончике слезы смягчает стекло, делает эластичным, и Вивьен без особого труда отламывает его и, ощущая глубокий запах крови, с огромным удовольствием вдыхает полной грудью. Неуспевает она глотнуть, как по венам уже начинает закипать собственная кровь, торопя тело жить. Очень возможно, что Якумо перестанет с ней общаться после такого зрелища. Замашки у нее совершенно дикарские, правда что варварские, когда она жадно впивается в отверстие и начинает посасывать вкусную кровь. Тонкая струйка стекает с подбородка, а ей хоть бы что. Она запрокидывает голову все выше и выше — при этом Якумо все это время придерживает ей шею, — и, кажется, вот-вот потеряет сознание.

Мир взрывается тысячью голубых фейерверков, когда Вивьен, закончив, раскрывает глаза. Она облизывает губы, утирает подбородок немного рассерженная за то, что дала слабину перед ним, зато чувствует себя лучше, чем за последние несколько дней: энергия бьет ключом. Чуть отстранившись, Якумо помогает ей занять прежнее положение, и она замечает, как светлеет его лицо, как он озаряется такой счастливой улыбкой, словно готов всю жизнь сидеть на корточках вот так и смотреть на нее.

— Ну а теперь — к оружию! — Якумо придвигает стакан к Вивьен и наливает новую порцию как ни в чем не бывало. — И без тени раздумий — вперед на Амбера!

Наконец они начинают пьянку. Целый час уходит на то, чтобы где уговорами, где угрозами заставить Якумо поделиться с ней онигири. Вообще-то и без еды можно, но вприкуску идет легче.

— К чему все это? — вдруг спрашивает Якумо, закладывая руки за голову. — Зачем отказываться от крови? Перед кем ты выпендриваешься?

Ни перед кем, если честно. Она просто сдалась, вот и все, променяв новую жизнь на бутылку. Вивьен указывает ему на пустой стакан.

Должно быть, вид у нее не шибко умный, потому что следующую фразу Якумо произносит нарочито медленно:

— Ты сильная, но без еды, как мы все, ты не выдержишь.

Тут он прав. Рано или поздно Вивьен все равно нуждалась бы в крови, если бы не хотела впасть в безумство от жажды. Наверное она все-таки покраснела. И как только у него это получается? Сделать все, чтобы она почувствовала себя виноватой?

— Давай не будем, а? Так хорошо сидим.

— Нет, будем, — настаивает Якумо, обновляя ей стакан. — Это ни хрена не смешно, Вив!

Да-да, все эти забавные позывные и сокращения. Куда ж без них? Она старается не думать о том, как они ее раздражают. Хотя ведь понимает, что это неправильно, что раньше никогда не испытывала к ним отвращения. Ей хочется, чтобы он хотя бы раз назвал ее полное имя…

— Пташка, ты меня слышишь?

От этого позывного она, конечно, сразу начинает сердиться.

— Вив, Пташка! Пташка, Вив! — передразнивает она, морщась. — У меня есть имя, Якумо! Меня зовут Вивьен Коллинз!

Смысл последнего предложения доходит не сразу. А потом обрушивается на нее всей своей тяжестью.

Вивьен Коллинз…

Этим именем она представилась Луи, когда впервые встретила его в затхлых катакомбах. Тогда Вивьен хотела протянуть руку для рукопожатия, но заметила на своих пальцах полоску крови. Она давно высохла и выглядела размазанной, будто кто-то пытался ее стереть, но не смог. Кто-то очень слабый. Кто-то, кого она пыталась защитить, прежде чем отправиться одной дальше в лабиринты темных пещер и унылого запустения.

За обрывки воспоминаний почти что невозможно зацепиться. Они ударяют как молния и тут же пропадают… да еще этот ком, застрявший в горле…

— Ты его вспомнила?

Она даже представить себе не может, о ком он говорит. О Луи? О каком-то дне? О ком?!

— Оливер, — уточняет Якумо, когда видит ее непонимание.

— Оливер?

— Оливер Коллинз.

Вивьен осторожно качает головой и молча смотрит на Якумо, не отвечая.

— До того, как тебя нашел Луи, ты и Оливер исследовали катакомбы, чтобы добыть кровавые слезы для других Бессмертных…

Сердце опускается. Она не может вспомнить его лицо даже тогда, когда Якумо в подробностях рассказывает, как ей с Оливером пришлось спускаться в глубины подземелий за кровавыми слезами. Оливер Коллинз… Зачем она взяла его фамилию? Или это стечение обстоятельств, сведших двух однофамильцев? От слов Якумо и собственной памяти пользы ни на грош! Однако воздух вдруг разительно меняется, и в него вплетается запах апельсинов и горячего вина.

Ей почему-то кажется, что так пахло из фляги Оливера, которую он прихватил с собой и возле одной из омел угостил ее. Когда он отвечал на ее вопросы, то постоянно что-то теребил на своей шее.

— Я убила его? — переспрашивает она.

— Тебе пришлось, ведь он обезумел. Его уже было не спасти, Вив…

Неосознанно Вивьен касается ложбинки в том месте, где, как ей кажется, должно было висеть что-то очень маленькое и очень ценное.

Она силится заставить уняться появившуюся в пальцах дрожь… Оливер постоянно гладил их, согревал в своих ладонях, когда ей было страшно.

— Мы были знакомы с ним до того, как я убила Королеву, — в памяти озаряются события далекой давности вкусом его губ, мягких и таких горячих. — Оливер Коллинз… Луи тоже знает?

— Нет… и да. В какой-то степени.

— Как это?

Сутулясь, Якумо опирается локтями на колени и рукой трет глаза, будто со сна. Создается впечатление, что его что-то терзает и останавливает — может, количество выпитого, а может быть, и выражение лица Вивьен, которая цепляется за его каждый вздох как за спасительную соломинку.

— Понимаешь… — начинает он. — Луи ведь был первым из нас, с кем ты познакомилась. Толком-то из него мало удалось выудить подробностей. Это же Луи. Он просто и коротко изложил, что на подступах к выходу из катакомб на вас напал Потерянный, и при виде его… у тебя навернулись слезы. «Должно быть, она его знала раньше» — вот что он сказал. Остальное ты рассказала позже. И только мне.

Ей показалось или его голос сорвался на последних словах?

Однако в другом сомневаться не приходится: Якумо знает то, чего Вивьен не может вспомнить. Более того — возможно, Оливер ушел из памяти гораздо раньше, чем наступила последняя смерть.

— А давно я… Когда… Когда я его забыла?

Якумо сверяется с наручными часами.

— Ровно шесть месяцев назад.

Рука жмется к губам, чтобы с них не слетел судорожный стон. Так давно? Время словно замирает, и весь мир отступает в тень, оставив в ярком световом круге только два слова: шесть месяцев. Они сбивают Вивьен с мыслей, сталкивают в тревожное замешательство. Но вскоре оно уступает место ужасу, скрутившему внутренности. Больше не от самой потери якобы близкого человека — определенно, возлюбленного, если не супруга, — а от осознания того, что она испытывает что-то совсем несовместимое с утратой. Ни боли, ни страданий, ни горя, ни грусти… Только лишь… принятие?..

Вивьен снова тянется пальцами к шее, пытаясь что-то там обнаружить.

— Почему ты не рассказал мне о нем раньше?

— Ты меня попросила.

— Что? — изумляется она. — С какой стати?

— Спроси что полегче… Это случилось у Горы Замерзших Душ. Мы с тобой разведывали ледниковый склон, и ты, подойдя ко мне, сказала, если случится так, что ты умрешь и забудешь Оливера, то я не должен упоминать ни его, ни… тот амулет.

Рука, все это время находившаяся у шеи, резко сдавливает воздух, который заметно похолодел… Таким же холодным оказался зеленый агат на черном шнурке, который она подобрала на том месте, где рассеялся Оливер. Уже безвозвратно.

Вивьен опускает голову вниз. На груди пусто, никакого амулета — ничего, что смогло бы напомнить о нем.

— Почему я его сняла? — задумчиво спрашивает она, оглянувшись на Якумо. — Где тот амулет?

После вскользь брошенного взгляда на ее шею, он неопределенно пожимает плечами.

— Ты его обронила.

— А где?

— Да не знаю я! — откуда не возьмись в нем вспыхивает злость, и Якумо опрокидывает в себя порцию бренди размером в парочку черпаков. Она не успевает опомниться, как бутылка кончилась, но сказанные слова остались висеть в воздухе.

Пожалуй, она переборщила с допросом. Откуда он должен это знать? Скорее всего в тот момент его рядом попросту не было, иначе бы он непременно ей все рассказал. Ведь он ничего от нее не утаивал. Никогда не утаивал…

Якумо вздрагивает, когда она трогает его за руку, соскребающую этикетку с бутылки.

— Спасибо, Якумо. Спасибо за то, что вернул мне Оливера.

При виде ее ласковой улыбки Якумо немного приободряется, но ясно, что чувствует себя отвратительно. Неудивительно! От такой лошадиной дозы спиртного даже чертям тошно станет. Одно радовало: лыко пока вяжет. Пожалуй, если постарается, у него еще хватит сил на то, чтобы потащиться за добавкой.

Отвечая взаимной улыбкой, Якумо поначалу нерешительно, но потом, словно поняв бессмысленность ненужной скромности, уже увереннее обнимает ее руку своей ладонью и гладит большим пальцем ее кожу, совсем незамысловатым движением взад-вперед. Как это расслабляет. Его ладонь плотная и теплая. Не хочется, чтобы Якумо останавливался, но у него, кажется, возникают свои причины, чтобы прекратить. Чувство уюта и безопасности тает как дым. За приятными ощущениями Вивьен и не заметила, что закрыла глаза. Якумо не оглядывается, зато она смотрит на него не отрываясь. И видит, что его мысли далеко не с ней.

— Якумо, ты в порядке?

От удивления Якумо на секунду даже забывает, как правильно дышать, но поспешно приходит в себя. Меняется в лице и склоняет голову, нервно массируя шею рукой, которой недавно обнимал ее пальцы.

— Да… Да, я в порядке. Как обычно, — отмахивается он. — Просто задумался кое над чем.

— Над чем же?

— Ну… почему из всех, кто был в твоей жизни, ты вспомнила только меня?

И правда, почему… Она задавалась этим вопросом и раньше.

— Что, я настолько неотразим и незабываем?

Шутка ее только расстраивает.

— Честно, Якумо, не знаю, почему.

Якумо закатывает глаза и вздыхает.

— Тю… Сразу вот так сдаешься, даже не попробовав раскинуть мозгами?

Если бы он знал, сколько раз она задумывалась об этом после воскрешения. Сто раз? Триста? Тысячу? Никаких пальцев не хватит пересчитать. И всегда на ум приходило одно и то же: разве могло случиться иначе? Она не могла не вспомнить его. Словно это было просто. Как будто они всегда были вместе. Вивьен и Якумо. Одно имя не может существовать без другого.

— Ну вспомнила и вспомнила. Какая разница? — шепчет она.

Якумо пристально вглядывается в ее лицо. В его глазах, полных странного золотого блеска, просьбы столько же много, сколько в голосе:

— Пожалуйста, подумай хорошенько: почему именно я?

Она не называет настоящую причину, но говорит правду. Правду, которая смахивает на окончательное поражение и трусость.

— Помнишь, как ты говорил мне о своих друзьях? Как они тебе важны и что ради них ты готов рискнуть всем? — Якумо смотрит на нее с необъяснимой тревогой. — Ты мне очень важен, Якумо. Чтобы я, в конце концов, без тебя делала? Ты рядом, даже когда я делаю вид, что не хочу этого… Мы вместе через столько прошли… Я не могу найти ни одной причины, почему я не должна была тебя вспоминать… ведь ты мой единственный… самый близкий друг…

Вивьен совершенно теряется в словах. В придачу, его рука так крепко сжимает ее запястье. Эта настойчивость слегка пугает ее, но, с другой стороны, она сама чувствует, как сильно хочет дать ему понять, что боится остаться без него в этом мире.

Средь наступившей оглушающей тишины вдруг жутко гремит гром. Сколько же они тут просидели, если девственно чистое, нетронутое небо давно заволокло грозовыми тучами? Огненные зигзаги молнии вдалеке прорезают небо. Один… Два… Три… И снова раскатистый рев поражает в самое сердце. Значит, ненастье слишком близко, всего-то в трех километрах… Едва она успевает подумать об этом, как стал накрапывать дождь, смывая тепло чужой руки.

— Пора спать, — говорит она, вставая из-за стола. — Давай уберем все завтра.

— Завтра так завтра.

Ей совсем не хочется его покидать, но выбора нет. Впрочем, зря она поспешила. Резвость в ногах откликается прямо в голову. Вспоминания о количестве выпитого накатывают со всей силой. Она чувствует головокружение и тошноту.

Но это не мешает услышать, как за спиной скрипят ножки стула.

— Я провожу тебя до комнаты.

Находится тысяча и одна причина для отказа, однако они все меркнут после очередного шага. Вивьен молча кивает. Лицо у нее сейчас, должно быть, зеленое и вялое, раз Якумо, не раздумывая, легонько удерживает ее за спину, когда они переступают порог террасы. Она не возражает: идти и вправду получается плохо.

Внутри базы густится мягкий полумрак и слышится тиканье старых часов, перебивающих дождь. Сзади, в спину, через распахнутую дверь идет тепло от камина, горящего в холле. Вивьен пытается напустить на себя важный вид, хотя Якумо непросто сбить столку. Он обрывает взмахом руки любой намек на возражение и не отпускает ее.

До тех пор пока перед глазами не мелькает знакомая дверь в ее комнату, никто из них не говорит ни слова.

— Вот… мы пришли.

— Ага, — только и отвечает она.

Один взгляд на него, и снова возникает чувство непонятной неловкости. В голове туман от выпитого чуть отступает, и теперь Вивьен чувствует, как медленно подкрадывается сонливость.

— Ты справишься там… со всем? — спрашивает он, запинаясь. — Помощь не нужна? Как ты себя чувствуешь?

— Уже получше. Хотя бы голова больше не раскалывается. Готова отправляться на вылазку в пещеры.

— Дай мне пару минут, захвачу вуаль, и сразу же выдвигаемся. Если ты мне не откажешь в этот раз, — лукаво подмигивает Якумо.

Как ни странно, это здорово утешает. И так всякий раз, когда он пытается составить ей компанию в исследованиях и вылазках — с тех самых пор, как Вивьен возродилась. Она постоянно отказывала, хоть и понимала, что вместе, во-первых, веселее, а во-вторых, куда безопаснее и больше шансов вернуться на базу невредимым. Пожалуй, в последние дни Вивьен почти уж смирилась с тем, что Якумо, получив с десяток отказов, разочаруется, а то и возненавидит ее за упрямство, и перестанет предлагать себя в качестве компаньона, но он словно не хотел сдаваться, упорно продолжая настаивать на своей помощи. Всегда.

Она набирает в грудь воздуха и говорит, выдыхая:

— До завтра.

Вивьен разворачивается к двери и тянется к холодной высеребренной ручке. Может, оно и к лучшему, думает она, только вдруг в голове все путается, едва ее руку захватывают в плен ловкие пальцы. Все в шрамах, как у нее, но крепкие и умелые. Пальцы, которым можно довериться.

— Вив, — зовет Якумо. Его дыхание щекочет ей ухо, и двусмысленная ситуация вновь заставляет нервничать.

Вивьен оборачивается слишком осторожно, поднимает глаза — и вот он, стоит близко-близко, внимательно смотрит, напряженно прикусывая нижнюю губу. Он выглядит взволнованным, его грудь учащенно вздымается и опускается. От тела пахнет выпечкой — вкусной, сладкой — и чем-то еще. Миндальный ликер!.. Якумо любил поливать миндальным ликером приготовленные им кексы. Возможно, у нее совсем ум за разум зашел, раз мерещатся потусторонние запахи. Сегодня он ведь даже не заходил на кухню…

— Вив… — с надрывом повторяет Якумо, будто бы еле сдерживается.

— Да?

— Я… хотел… я хотел… — воздух между ними теплеет еще больше. Вивьен старается сфокусировать взгляд на его глазах, но то и дело мимолетно он опускается ниже и задерживается на губах. — Я хотел… — она кивает и, не зная, какой инстинкт обрек ее на эту смелость, слегка проводит большим пальцем по тыльной стороне его ладони, что по-прежнему не дает повернуть ручки. И это словно отрезвляет Якумо. — … хотел пожелать спокойной ночи.

В полной растерянности Вивьен не соображает, как реагировать на происходящее, зато четко осознает, о какой глупости подумала и чуть ли ее не совершила.

Оборачиваясь к двери, она слышит звук уходящих шагов, и вдруг ее осеняет не слишком приятная мысль. Она понимает, что не заснет, если не спросит. В следующее мгновение Вивьен зовет Якумо, и он как ошпаренный подрывается с места, обернувшись.

— Да?

— Зачем ты мне рассказал?

— Что рассказал? — не понимает Якумо.

— Об Оливере. Я же просила тебя не рассказывать о нем, ты сам говорил.

Почему этот вопрос не пришел ей в голову раньше? Тут есть над чем подумать. Если она попросила не говорить об Оливере, то, по меньшей мере, имелась хотя бы одна причина не вспоминать его. Да и Якумо совсем не похож на того, кто не держит обещаний. Или все-таки?.. Нет, исключено! Тогда почему?

Якумо отвечает не сразу.

— Будь моя воля, и не рассказал бы, — сознается он и поджимает губы. — Но ты сама назвала ег… свою фамилию. Как я мог промолчать? Если ты об этом вспомнила — значит это очень важная часть тебя. Я не нашел в себе… наверное смелости, чтобы поступить иначе.

Впервые не выдержав, она отводит глаза и делает вид, что пересчитывает скрипучие доски под его ногами. Очень важная часть… Вивьен не доверяет этим словам. По крайней мере, они вызывают сомнения. Но даже если и так, даже если это действительно является правдой, то почему она не может вспомнить лица Оливера? И почему ей так нестерпимо больно провожать взглядом быстро удаляющуюся спину?

На следующий день легче не становится.

До сих пор база была тайным убежищем, недоступным для посторонних, местом, где она могла быть самой собой, говорить, что хотела, смотреть, куда хотела, а теперь… Сколько не притворяйся, теперь навряд ли получится спокойно смотреть на его губы.

Она старается делать вид, будто ничего не случилось, подражая Якумо. Он ведет себя, будто ничего не случилось. Так же беспечно проводит свободное время на диване, листает кулинарную книгу и пытается соскрести со щеки засохшее тесто, кусочки которого заметает ногой под диван, воровато оглядываясь — не смотрит ли кто. И совсем не обращает на Вивьен никакого внимания. Может быть, ожидает, что она первая с ним заговорит? Или хотя бы улыбнется, когда он посмотрит на нее? Но он не смотрит и практически не замечает ее. А потом уходит.

До наступления заката Вивьен проводит время в Старом Городе, компанию ей составляет Джек, который, мягко сказать, обескуражен тем, какие бесчинства и побоища она устраивает с Потерянными. Во всяком случае, в самом начале, пока она сама не могла определиться, расстраивает ее такое поведение Якумо или же злит.

Вернувшись с вылазки, она некоторое время осматривается. Рин возится у стоек с оружием, Коко украшает свой цветастый берет перышками, Ева напевает незамысловатую мелодию на террасе, рядом с ней, на стуле, сидит Джек чем-то недовольный, для которого это обычное состояние, Мия наливает пахучего чая из трав, и Вивьен с благодарностью греет о кружку замерзшие пальцы. Ближе к вечеру дни становятся все холоднее и холоднее. Якумо нигде нет.

— Луи!.. — дотрагиваясь кончиком указательного пальца до его лба, она разглаживает едва заметную морщинку над бровью. — Не хмурься.

Он вежливо отвечает ей улыбкой и откладывает книгу на стол, цветастой обложкой вверх. Несколько мгновений требуется, чтобы унять дрожь.

Она пытается спросить как можно спокойней, хотя голос предательски вздрагивает:

— «Ходячий замок»?

— Что? — не понимает Луи, потом перевод взгляд на книгу и охотно кивает. — А, да-да. Джонс Диана Уинн. Ты не помнишь, но мы с тобой как-то раз…

— Читали ее «Дом с характером», — прерывает Вивьен. — Это было во вторник, за два дня до… до моей смерти, — пальцы проводят по соломенной шляпке главной героини, изображенной на книге, и в ноздри остро бьет запах свежей акриловой краски. — Я нашла такую же в Высохших Желобах перед смертью. Хвасталась находкой Якумо и говорила ему, что хочу ее подарить тебе. Ты же несколько лет пытался найти эту книгу…

— Неужели? — тянет он, откидываясь в мягкое кресло, обитое бордовым бархатом. — Какое совпадение. Эту книгу отдал мне Якумо.

— Что? Когда?

— В тот же день. В день, когда ты умерла, — спокойно объясняет Луи. — Якумо принес тебя на базу, и, осмотрев тебя, я понял, что твоя оболочка не совсем окрепла. Требовалось время на восстановление, но сколько — никто не знал. Якумо тогда был сам не свой. Пришлось насильно его чем-нибудь отвлечь, и тогда он принялся вытряхивать рюкзак. Сказал, что наткнулся на книгу в залежах ящиков.

Вивьен задумчиво смотрит на книгу. Зачем Якумо наврал? Это же она откопала ее в свалке с мусором. Неужели он настолько ревностно относится к его с Луи дружбе, что, не побрезговав, воспользовался ситуацией и присвоил себе ее находку? Может, еще и добавил напоследок, дескать — он помнит, как Луи очень хотел ее заполучить в коллекцию? Все это так несправедливо, что ее захлестывает жгучая обида. Чего она еще о нем не знает?

— Нет, не может быть — скорее, не она, а тихонечко возражает ее внутренний голос, который не верит. — Зачем он это сделал? Сам же говорил, что у тебя все есть и эта книга никому не нужна…

Уставши потерев переносицу, Луи потягивается и растирает плечо.

— Дело не в книге. Дело в тебе, — говорит он с уверенностью человека, не сомневающегося в правоте своих слов. — Думаю, Якумо не хотел, чтобы эту книгу дарила мне именно ты. И хорошо, что она предназначалась мне, а не, скажем, Джеку, которого он недолюбливает. Поверь мне, если бы ты что-нибудь захотела подарить Джеку, то не обошлось бы без жертв.

— Да ладно, перестань…

Луи мягко смеется.

— В один день ты нашла старые дорогие сигары и отдала их Джеку. Они пропали под вечер, хотя Джек к ним даже не притрагивался. Угадай, кто виновник?

— Якумо? — с недоверием спрашивает она.

Луи кивает. Секунду-другую ее переполняет почти идиотское счастье, но потом вся веселость мигом улетучивается, когда она снова оборачивается к дивану, на облюбованное место Якумо.

— Кстати, ты не видел его?

— Вроде бы я слышал его голос. Разве он не вернулся от Эмили?

Неожиданно в груди сжимается все сильнее и сильнее. Эмили… Она знает это имя. До обращения в Бессмертную эта девушка служила в отряде Якумо и была его другом детства. Вообще-то до того, как Вивьен познакомилась с Эмили, Якумо упоминал ее постольку-поскольку и не было никаких намеков о трагичной безответной любви, однако стоило один раз случайно заметить, с каким полным нежности взглядом Эмили смотрит на Якумо, — и догадки становились правдой. Вивьен начинает буквально душить немедленная, жгучая ревность. Неудивительно, что Якумо пошел к ней — она посговорчивей будет и, в отличие от Вивьен, не пьет, не ругается, не капризничает, не упрямится и постоянно просит себя обнять. Такую не променяешь ни за какие коврижки. Достаточно одного мгновения, чтобы представить, как Якумо вспыхивает от радости при встрече с другой, и в ней просыпается ярость — и на Эмили, и на него, и на выдумки в голове, и на весь мир, но самое главное — на саму себя.

Она резко хлопает дверью своей комнаты, да так, что незажженные свечи с прикроватной тумбочки падают на пол. Черт бы все это побрал! Они, в конце концов, друзья и только! Якумо не принадлежит ей. А она не принадлежит ему. Иначе и быть не может. Откуда эти уколы ревности, безосновательные, глупые и совершенно нелогичные?

Впрочем, Вивьен знает, откуда. Она неисправимая эгоистка.

Чувствует, как ей становится трудно дышать, и срывает с себя вуаль, жилетку и кожаный корсет, оставляя из верха только порядком измазанную грязью и пылью свободную рубашку с расстегнутыми верхними пуговицами. Лучше бы даже не спрашивала!

Она плюхается на кровать и, уставившись в потолок, раскидывает руки на смявшиеся простыни. В глубине души ей всегда было ясно: нельзя требовать больше того, что уже имеешь, иначе грозишься все потерять. Терять Якумо она не хочет. Сама мысль об утрате самого близкого друга, который с ней и в огонь и в воду, слишком ужасна. Поэтому, приподнимаясь на локтях, она дает себе слово, что ради дружбы готова претерпеть.

Беда лишь в том, что теперь уже невозможно понять, когда эта дружба переросла в нечто совсем иное…

Разговор с Луи крутится в голове, как заезженная пластинка, пока она решается встать и поднять с пола свечи. Вяло и без особого желания она опускается на корточки. А на полу, надо же — зеленый камушек на черном шнурочке, который обмотан вокруг нескольких свечей. Такой красивый, такой изящный, и так напоминает агат…

В памяти резко всплывает утро в разрушенном туннеле метро, чужие руки над костром, пытавшиеся согреться, и бледное изнеможенное лицо. Губы сухие, потрескавшиеся, они успокаивают: «Все будет хорошо».

Нет, не будет, не может… Это сейчас в городе можно не бояться жечь поленья, где вздумается, — а раньше, особенно в темных уголках, лучше было не пользоваться и спичкой без особой нужды. Вивьен охватывает какая-то необъяснимая тревога, когда агат оказывается в ладони, нагретый, будто его недавно неистово сжимали в руке…

В руке, которая гладила ей пальцы перед неожиданной разлукой. В руке, с которой медленно скатывались золотые крупинки прямо ей на трясущиеся колени. В воздухе витали запахи апельсина и горячего вина, вытекающего из пробитой фляги, орошенной кровью.

— Не уходи, — шепчет Вивьен в тишину комнаты, вторя собственному голосу, умолявшему Оливера не покидать ее.

А он заместо слов поцеловал ее в последний раз: пылко, рвано, через боль, выжимая слезы. В тот день, когда его не стало, Вивьен знала, что вскоре ей повезет и они снова встретятся, но до тех пор она должна была что-то сохранить о нем. И кроме фамилии тогда ей не пришло в голову ничего лучшего.

Одинокая клякса из глаз падает на агат и скатывается вниз, по ребру ладони, срываясь на пол. Шепот штор звучит как приговор, возвращая обещания, которыми они с Оливером обменялись незадолго до его гибели: не забывать друга друга…

Но Оливер забыл.

А она…

Она вспоминает, как он смотрел на нее, когда совпал случай снова встретиться. Им действительно предстоял спуск в катакомбы, чтобы добыть кровавые слезы для других Бессмертных, пока Ио насильно удерживали в заложниках, и, какой бы враг ни был, Оливер первым кидался к нему навстречу, пока Вивьен искала ходы отступления. Но его взгляд… был уже не тем. Да и она испугалась заново врываться в его жизнь. В его новую жизнь…

Новая жизнь… Однако не в этом дело, правда?

Она обнимает камушек и легонько целует его. Затем открывает небольшой выдвижной ящик тумбочки, применяемый для хранения мелких предметов и вещей, и убирает амулет в маленькую шкатулку. Никто не отнимал его у Вивьен, и он не был утерян. Амулет был нарочно оставлен. Нет, это слишком спокойное слово. Амулет был нарочно выброшен, далеко-далеко, куда-то во тьму вьюжной ночи и мглистых гор. Вивьен не сомневается: она сделала это намеренно, хотя, стоит признать, сейчас в ее глазах тот поступок выглядит несколько радикальным. Не легче было бы спрятать амулет? К чему было расшвыриваться драгоценностями прошлого?.. Впрочем, разве Вивьен нужно долго раздумывать над этим вопросом? Тогда, как сейчас, он имел лишь один ответ. И от него нельзя было скрыться.

Она выбросила амулет, чтобы беспамятством заполнить пустоту неизбежности, отчаянья, отказываясь жить с осознанием, что из ее положения нет выхода. Как и нет ни у одного Бессмертного. Рано или поздно любая новая смерть без спросу отнимет самого близкого человека. Добровольно отречься от воспоминаний, прежде чем их заберут, — вот выбор, сделанный Вивьен. Но был ли он правильным?

Ответа нет. К тому же, все равно нашелся благодетель, отыскавший и вернувший амулет, не попросив ничего взамен. Но зачем?

Чем больше Вивьен размышляет обо всем, тем сильнее хочет увидеть Якумо. Ведь это он был тем, кто вернул амулет. Больше некому. Каких трудов стоило добыть его? И не означает ли это, что Якумо наврал, когда говорил, что не знает, где она потеряла амулет? Вивьен еще помнит, с какой злостью он реагировал на ее форсированный допрос.

Мысли мечутся по кругу безумной птичьей стаей. В тишине слышно учащенное дыхание. Всего пару секунд она топчется на месте в нерешительности, а потом ноги несут ее прямо к двери, вдруг окаменев у самого порога. Успел ли он вернуться? Или он вернулся и уже спит? Не лучше бы все отложить до завтра? Там и храбрости побольше прибавится… Нет, ждать нельзя. К утру всей браваде точно наступит бесславный конец. Если на базе его нет, то она будет ждать под его дверью, пока не объявится.

Вивьен еще немного размышляет, идти или нет, и, набрав в грудь воздуха, точно перед прыжком, распахивает дверь…

И тут же замирает.

Якумо…

От одних только понурых плеч у нее в животе сжимается комок. Он не поднимает головы. Стоит у порога и совсем не замечает открытой двери, правая рука приподнята в воздухе и согнута в локте так, будто хочет постучать. По спине стремглав мчится рой мурашек, когда наконец-то она встречается с ним взглядом. Сквозь задумчивую пелену в нем проступает понимание. Он заглядывает ей в глаза, словно бы что-то ища в них, но не спешит что-то говорить, точно раздумывает, с чего начать… Всю ее смелость снимает как рукой и все, что удается, это медленно отшагнуть в сторону, освобождая проход. Якумо переходит порог комнаты и сразу же кладет руку на дверь, что тихо начинает поскрипывать от слабого напора ладони. Раздаются жалобные стоны дерева, и Вивьен чувствует непередаваемую неловкость. Раньше она никогда не придавала столько значения закрытым дверям, к тому же всегда оставляла крохотный зазор, когда была в комнате, по привычке; это только сегодня вышло иначе, от злости. И оттого это так странно. Будто, если дверь закроется, то она отгородит от всего мира, от всего сущего, кроме этой комнаты, кроме тех, кто находится в ней. Кроме нее и Якумо.

И Якумо, словно почувствовав то же самое, медлит, его рука перестает двигаться, а в глазах — полнейшая растерянность.

Нет, не только. Вивьен различает в них еще и страх. Страх отказа.

Она кладет руку на дверь, чуть ниже от его, и уже вместе они покрепче прижимают дверь к раме, чтобы мир по ту сторону не мешал.

— Не хочешь присесть? — спрашивает она.

— Спасибо, — отвечает он и остается стоять.

И все. Ну вот, пожалуйста. Никаких слов или признаний. Вивьен молча улыбается — и ненавидит себя за это. Этот миг очень важен для нее, и здесь некогда играть в молчанку.

Тем временем Якумо подозрительно окидывает взглядом прикроватную тумбочку, будто что-то выискивая. И потом приподнимает брови, мрачно спросив:

— Ты недавно вернулась?

Она вдруг чувствует жар, как легкие разрываются болью и…

— Достаточно для того, чтобы выяснить, где ты был, — отвечает с неприкрытым расстройством.

Ее еще гложет его встреча с Эмили.

— И где же я был?

Она ничего больше не понимает — ни себя саму, ни свое поведение в этот вечер, ничего вообще.

— Надеюсь, у Эмили все хорошо?

Якумо в недоумении разводит руками и не задерживается с ответом ни на секунду:

— Без понятия. Мы не виделись больше месяца.

Ага! Вот и попался!

— Неправда! Я все знаю! — выпаливает она. — Луи сказал…

Якумо не дает ей закончить, небрежно отмахиваясь рукой:

— Я соврал ему.

Вивьен уже собирается огрызнуться, но замечает, каким спокойным он остается при упоминании Эмили, на его лице не вздрагивает ни один мускул. Она опускает взгляд, все больше тушуясь. Да уж. Можно представить, какое впечатление она произвела на него… Он наверняка все заметил…

— Зачем наврал? — вполголоса спрашивает она.

— Узнай он, куда я хочу отправиться, то пошел бы со мной или заставил бы кого-нибудь взять за компанию, — хмуро объясняет Якумо. — Почему ты не надела его? Свой амулет, — он указывает рукой в сторону кровати и вдобавок нетрепливо кивает туда головой. — Я оставил его на тумбочке возлей свечей. Где он?

— Получается… — она набирает в грудь воздуха. — Ты знал, где я обронила его, не так ли?

— Выбросила. Не обронила, а выбросила, — поправляет он и снова окидывает взглядом тумбочку, потом пол, затем смотрит куда-то поверх Вивьен, будто избегает ее.

— И ты вернулся на то место?

— Угу, вернулся.

— Якумо… но зачем?

— Да потому что… я знаю, что такое — потерять близких людей, понятно?! — его голос срывается на крик. — Знаю, когда просыпаешься в холодном поту и не понимаешь, что делать дальше, как жить сначала! Когда засыпаешь и молишься, чтобы тебе кто-нибудь приснился, хотя бы тот, кто значил для тебя самую малость! Хотя бы имя… Хоть что-то… — все слова будто душат его, застревают где-то в глотке, и на некоторое время он теряет способность дышать. — Я не хотел тебе его возвращать! Богом клянусь, не хотел туда идти!.. Но кто мы без прошлого? Всего-навсего пустые оболочки с небьющимся сердцем. Он… Оливер… этот гребаный амулет… так мгновенно оживили твою память. Я хотел дать тебе больше, хотел… чтобы ты снова почувствовала себя живой. По-настоящему живой. И знала, что ты никогда не была одна…

— Но я не была одна! — старательно унимая слезы, возражает она, растроганная его порывом. — Со мной был ты!

— Я не он, — качает он головой. — Хотя…

Якумо отводит взгляд.

— Хотя что?.. — переспрашивает Вивьен, хоть и догадывается, к чему он клонит. Во всяком случае, ей очень хочется в это верить.

— Хотя хотел бы им стать.

Нет, к этому невозможно себя подготовить. Она ощущает, как теряет контроль над голосом, над губами, языком, даже воздух становится таким вязким и густым, что невозможно его вдохнуть. Внутри все сдавливается, комната расплывается, разбегается, но вот снова собирается воедино, и Вивьен поднимает взгляд. Она смотрит на Якумо, и он отвечает ей печальной улыбкой, будто бы все понимает.

И разворачивается к двери, берясь за ручку, чтобы уйти… исчезнуть. И на этот раз безвозвратно. Так же как Оливер…

Вивьен срывается с места и впивается мертвой хваткой в его запястье.

— Нет, не уходи! — просит она тихим взволнованным голосом. Сегодняшнего молчания не искупят никакие завтрашние оправдания. Если он уйдет… если покинет ее сейчас… — Останься, — шепчет она в неподвижную спину.

И делает шаг к нему. Снова — запах выпечки и миндального ликера заставляет позабыть о заботах дня, отвлечься от бесконечной круговерти мыслей и грустных переживаний. Зажмурив глаза, Вивьен повторяет:

— Останься со мной…

Она не успевает вспыхнуть, как чужие губы, горячие и сухие, впервые касаются ее губ, пробуждая какое-то особенное чувство, теплое, захватывающие и — Вивьен готова поклясться — незабываемое.

В этом поцелуе нет низменной страсти, или трепетной нежности, или приказа, или безумного наваждения. На губах запечатлен целомудренный поцелуй — слишком легкий, чтобы что-то обозначить, слишком эфемерный, чтобы коснуться реальности. Но если бы ее сердце умело биться, как прежде, то наверное бы сейчас выпрыгивало из груди от волнения.

Вдруг Якумо ненавязчиво отстраняется. Окидывает ее внимательным взглядом и чуть мотает головой, будто отгоняя морок.

— Скажи это еще раз.

Вивьен в недоумении и даже с какой-то обидой вглядывается в его лицо.

— Повтори эти слова, глядя мне в глаза.

Уходит короткое мгновение, чтобы понять, о чем он просит и почему это настолько важно. Она легко проводит пальцами по щеке Якумо, успокаивая его, и берет за руку.

— Останься со мной, — шепчет она, прижимая его ладонь к своей щеке. — Сегодня. Завтра… Всегда.

Глаза Якумо тут же оживляются.

— Нет, не пойдет, — его слова выбивают почву под ее ногами.

Без внятного объяснения он несколько поспешно отстегивает зубами кнопки на перчатках и сдергивает их с рук одну за другой.

На его левой ладони, едва видимая в кругу заметных сабельных шрамов за лихие бои и папиллярных линий, проступает родимое пятно в необычной форме золотой рыбки — идеально ровная и безупречная до кончика хвоста, до последнего тонкого изгиба. Раньше Вивьен никогда не видела ее… Впрочем, она в принципе не видела голых рук Якумо ниже кисти и выше пальцев: изношенные кожаные гловелетты, столь им любимые, оставались плотно натянутыми даже на базе.

— Я никогда не касался тебя… по-настоящему, — немного смущенно говорит он.

И тут до нее доходит: он действительно ни разу не прикасался к ней по-настоящему…

У нее перехватывает дыхание, и она непроизвольно и резко хватает ртом воздух, когда его обнаженная рука, достигнув ее щеки и пальцами погладив выступающую скулу, спускается ниже, к подбородку, и еще ниже, очерчивая треугольник яремной впадины. Разум слегка затуманивается, приятная теплота растекается по телу, удивительным образом оставляя жаркие отпечатки на тех участках кожи, которым уделялось больше всего внимания: чуть повыше левой ключицы, прямой уголок оголенного плеча, с которого чуть спустилась рубашка, две соседки родинки над левой лопаткой, неглубокая ложбинка над вырезом рубашки. Снова прикосновение к шее, только в этот раз правее, сбоку, — Вивьен внезапно вздрагивает, едва странное волнующее ощущение проходится волной…

И склоняет голову в сторону его пальцев, безвольно подчинившись, выгибаясь в спине. Чувствительное место… Очень чувствительное.

Якумо подходит ближе, почти вплотную. Сначала легкое касание губами к ее губам, затем к щеке, еле ощутимо к глазам, и легкие поцелуи по щеке вниз. Слишком осторожные не то от излишней заботливости, не то от стеснительности. Да нет, вряд ли она у него первая… И вряд ли ей нужны подробности, если это так.

Прежде чем он успевает спуститься губами к шее, она ловит его за подбородок и сама целует. Нет… далеко не первая, даже не вторая. Во всяком случае, Вивьен так кажется, когда она чувствует, какие у него умелые губы, как ласково они продолжают поцелуй, задерживаются, прижимаются, усиливая крепость, в то время как она смазано и неуклюже старается поспеть за ними.

— Виви… — с придыханием он шепчет ее имя, — подо… — бормочет в поцелуй, но не договаривает: их губы снова встречаются.

Наверное, это был опрометчивый поступок: правильней было бы проявить терпение, дослушать его, но было страшно. Страшно прерываться и отступать на шаг назад перед пропастью, в которую так долго собирался спрыгнуть. Казалось бы, ей было известно все о его руках: как они умеют защищать, сокрушать, как умело замешивают тесто. Но Вивьен и не представляла, как легко они могут обхватить ее, приподнять от пола, будто бы она ничего не весит. Они не дают ей упасть в эту пропасть, а когда ставят обратно, то не дают опомниться и задирают рубашку на спине. Каждый новый поцелуй распаляет Якумо все больше, и нет никакого намека на былую застенчивость. Вивьен обнимает его за шею, чтобы удержаться, ей почти больно, так сильно он стискивает кожу на бедрах, но это добрая боль.

Его прикосновения, его запах, его тело, его сбившееся дыхание — все это каким-то вихрем, точно на шабаше, мчится в ее голове и обрывается бессвязно, странно, загадочно, дразня, взбудораживая, но не удовлетворяя. Вивьен нескромно проникает руками под его майку.

О том, каким стройным поджарым телом обладал Якумо, Вивьен хорошо было известно: все дело было в его камуфлированном костюме, а точнее в отсутствующей куртке на нем. Якумо прикрывал рельефные плечи и торс одной майкой на застежке, которая обтягивала до неприличия, подчеркивая все что можно и все что нельзя, и, иногда казалось, трещала по швам, когда он расправлял уставшие от однообразного положения руки. Да, конечно, поначалу Вивьен время от времени заостряла внимание на выступающем прессе или на изгибах поясницы. А как тут реагировать, когда молодой мужчина щеголяет почем зря чуть ли не голый? Потом уж привыкла, и хорошо, что он не забывал кровавую вуаль на вылазки. Так привыкать пришлось бы дольше… Гораздо дольше. Однако остатки здравого смысла все равно обещают покинуть, и с зажмуренными глазами она чувствует, как его тело под майкой содрогается от малейшего ее касания, как замирают и напрягаются его мышцы под кожей, и понимает, что краснеет почти до неприличия сильно.

Ее окатывает воздух холодной волной при резком звуке — рубашка, потеряв все пуговицы, летит куда-то в сторону и очень далеко, за ней в полет отправляется и майка.

Якумо наклоняет голову, прижимается разгоряченным лбом к ее лбу и привлекает к себе, опускает лицо в ее распущенные волосы. До невозможного дыхание в плечо — он ослабевает объятия, но руки разжать не спешит.

— Подожди, — наконец слегка осипшим голосом выговаривает он. — Нет, это неправильно, — он возвращает зрительный контакт между ними и, Вивьен уверена, не может не заметить разочарование в ее глазах. — Я не хочу так, — кончики его пальцев убирают локон с ее плеча, чтобы провести по шее, так же, как тогда — правее, сбоку. Хоть на этот раз она дает себе словосопротивляться до последнего, долго ждать ответной реакции не приходится. Черт. — Я хочу запомнить тебя такой. Нежной, трепещущей…

Умоляющей… — Вивьен становится не по себе от этой мысли, и она вся вспыхивает от неловкости, когда Якумо, как будто побывав в ее голове, тут же озорно улыбается.

Снова — его губы касаются плеча, прокладывая вязь узоров из поцелуев по ключице и вверх. Снова — она чувствует себя невесомой, парит, как птичка, оказавшись в сильных, надежных руках. Вдыхает запахи сладкой выпечки и ликера и медленно растворяется в них.

Аккуратно уложив ее на свежие простыни, Якумо, нависая сверху, касается ее пылающего лица и чем-то внезапно зачарованный, не удержавшись, легко целует в губы. Его нежность такая пронзительная, такая недоверчивая и необыкновенная, что она боится разрывать поцелуй. Здесь, прямо перед ней, ошеломляюще близко его взволнованное дыхание, теплота, сама жизнь — она должна это удержать.

Поцелуй кончается, и Вивьен поднимает лицо, подставляя для следующего губы, но его нет — Якумо увлекается правой щекой, чтобы потом спуститься ниже, к подбородку и утопить поцелуй в яремной впадинке. Распухшими губами она безвольно глотает воздух, который соткан из ожидания чего-то нового, и в тот же миг на глаза падает пелена, застилавшая мир.

— Виви… — имя звучит слишком волнующе, когда Якумо, смотревший на нее с неприличным удовлетворением, прерывает мучительную ласку, вынимая руку из ее расстегнутых штанов. Теперь мягко и с обожанием он приспускается к ее шее и снова лишает остатков смущения, уже навсегда. — Какая ты красивая тут, — шепчет он и льнет губами к напрягшейся шее. — И тут, — он целует ложбинку. — И тут… И тут. И тут. И тут. И тут, — покрывая поцелуями тело и ощущая, как каждый участочек упругой кожи откликается, Якумо лишь усерднее пытается не упустить ни одного оголенного миллиметра. — А тут… — от совсем близкого, теплого влажного дыхания ниже пупка Вивьен взбудоражено стискивает простыни. Ее нервы и так достаточно были взвинчены всеми предшествовавшими впечатлениями. Разве может быть хуже?

Может. Еще как…

Но не хуже. А…

— А-а! — непроизвольно слетает с губ.

Вивьен, пытаясь с собой бороться, прижимает к непослушным губам ладонь, чтобы никто не услышал, как ей хорошо. Она судорожно отходит от пережитого пика наслаждения и едва замечает, как Якумо замер над ее раздвинутыми ногами, усмехнулся. Мог бы продолжить… не стал. Он избавляется от последней одежды, скрывающей ее наготу и его собственную. Затем — снова нависает сверху. Раскрасневшийся, растрепанный, как она сама, если не сильнее. Убирая руку с лица и подхватывая другую, он заводит их Вивьен за голову и прижимает локтем к подушкам. Нет, он точно получает от этого ожидания странное удовольствие.

— Хочу слышать тебя, — повелительнее требует он.

— Якумо…

— Да, вот так. Можно громче, не стесняйся.

Он вновь напоминает, как прекрасно многоцветье мира, когда пальцами проводит по внутренней части бедра, по чувствительной, разгоряченной коже, описывая круги. Потом все выше и соскальзывает внутрь, срывая стон. Совсем иные ощущения. Она и представить не могла, с каким вожделением и наслаждением возможно реагировать на ласки и умолять только и только об одном:

— Еще! Яку-умо… еще!

И крики. И снова стоны. Вперемешку с разгоряченным шепотом над ее лицом:

— Не сдерживайся… Для меня… Давай, малыш, давай, давай… — и одновременно с поцелуями, рваными, быстрыми, ускоряя приближение острой горячей волны. Которая вот-вот совсем скоро прокатится лишь по ее телу, если Якумо не поторопится!

— Якумо! — она вырывается из-под его руки и красноречиво сжимает широкие, крепкие, вспотевшие плечи, неподобающе призывно смотря в глаза. Если бы она знала, насколько Якумо действительно сдерживал внутри себя томящуюся страсть, то обошлась бы одним взглядом: с первого толчка он вошел в нее целиком. Властно сдавив кисти ее рук, что снова в какой-то миг оказались над головой, Якумо зарывается в ее взмокшие волосы и разрывает тишину:

— Че-е-рт!.. — Вивьен слышит, как он хрипло стонет сквозь стиснутые зубы. — Как же… в тебе… хорошо…

Второй толчок кажется еще сильнее, еще порывистее, еще глубже. Собственный голос не то ныряет, не то пропадает в сдавленных, нескончаемых вскриках. Продрогшая, с расфокусированным взглядом Вивьен выгибается навстречу, подминается, пытаясь приникать теснее, цепляется за плечи, заставляя Якумо стонать и задыхаться. Он хватается за изголовье кровати с такой силой, что слышно, как трещит дерево, и диктует свою волю. Вторя и подстраиваясь, Вивьен чувствует бесовски сладкое чувство, пронзающее томительно-страшным наслаждением. Кажется, разум совсем бессилен перед этой неведомой силой, этим удивительным ощущением близости с тем, кто любим, с тем, кто любит… Любит?

До крови она впивается в его губы поцелуем, понимая, что теряет терпение, что не может больше сдерживаться, и содрогается всем телом. Пламенные искры обжигающе прокатываются по телу, и Якумо заканчивает почти сразу же следом.

Желанная тяжесть его тела не мешает постепенно выровнять сбитое дыхание и с осоловелой улыбкой любоваться его лицом. Оно, мягко говоря, не безмятежно.

— Якумо, — впервые Вивьен смакует его имя.

Тут же он целует ее, ошеломляя.

— Я люблю тебя, — отрывисто признается он, ошеломляя еще сильнее. — Люблю и не отпущу, понятно? Ты — моя, это тоже понятно?

Что-то в его голосе — не то пылкость, не то серьезность — веселит Вивьен, и она едва сдерживается, чтобы не рассмеяться.

— Шинономэ, я не пойму! Ты так говоришь, что сложно разобраться, кого ты в этом хочешь убедить больше: меня или себя?

— Да я-то убедился в этом давненько… — отвечает Якумо, отводя совсем не веселый взгляд. Он находит ее левую руку и, взяв в свою правую, переплетает пальцы. — Только вот почему, чтобы это понять, мне потребовалось увидеть тебя чуть ли не при смерти? Если бы не Ио тогда…

— Якумо, с того времени столько воды утекло, — она сжимает его руку в своей.

— И все же. Это правда. Я понял, что смогу больше не увидеть тебя, не сказать, что я чувствую…

Стремясь разрядить обстановку, Вивьен тихонько постукивает пальцами свободной руки по его макушке, привлекая внимание.

— Не припомню, чтобы после того дня ты стоял у моих дверей с любовным признанием.

Якумо виновато улыбается.

— Я собирался с духом, чтобы заговорить об этом.

— Так и не собрался, — добавляет она.

— Нет, не собрался. Думаю, я должен поблагодарить Оливера за этот шанс.

Тут Вивьен вспоминает кое-что из того, о чем вспоминать не хочется. Однажды она уже любила нежно и горячо своего Оливера, который также очень нежно и глубоко любил ее. И на ее руках, умирая в конвульсиях, он обещал ни за что не забыть ее. Но все же… Это не его вина. Бессмертные кажутся вечными существами, которым не выбраться из круговорота смертей и возрождений, но с каждой новой смертью у них забирают часть их прошлого. В какой-то миг у него просто забрали Вивьен. А у нее просто отобрали Оливера…

Внезапно ей хочется обнять Якумо, запомнить его запах, тяжесть его тела, каждый вздох и каждый выдох.

— А что если… я забуду тебя, Якумо? Или ты меня?.. — она невольно ежится от своих слов.

— Все может случиться. С новым воскрешением ты можешь забыть меня. Или я — тебя. А рядом никого не будет, кто смог бы подсказать нам о нас…

— По-твоему, мы должны это принять, вот так просто?

Вивьен знает, Якумо прав, но именно сейчас ей очень нужно, чтобы он говорил по-другому.

— Гарантий никаких нет. Что имеем, то имеем. Я могу тебе соврать, если станет легче…

— Нет, не станет, — отмахивается она. — К тому же, ты все равно не соврешь.

Ответом ей служит тихий смех. Бесполезно диктовать Якумо, что и как ему говорить или думать: он останется при своем. И если по-честному, это одна из причин, почему Вивьен ему доверяет.

Рада бы она — принять так же смиренно неизвестное, таинственное будущее, как делал это Якумо. Если бы только не последствия, грозящие ощущением пустоты и отчаяния.

— Не бойся ничего, — она слышит непоколебимый и мягкий голос. Якумо ободряюще крепко обнимает ее пальцы. — Я с тобой. Я рядом. Чувствуешь? — Вивьен молча стискивает его пальцы в ответ и вздрагивает, когда быстро, внезапно Якумо вжимает ее в кровать. — Ты не забудешь меня. Знаешь, почему? — он лукаво улыбается, опускается к разметанным волосам на подушках возле ее лица и неспеша касается носом мочки уха, продолжая томным шепотом: — Потому что я не дам забыть тебе эту ночь.

Их руки, их губы, тела находят друг друга снова и снова, жадно цепляясь за миг настоящего, который станет когда-нибудь их сокровенным прошлым, но Вивьен хочется верить, что этот миг — радостный, заветный, захватывающий — она не забудет никогда.

Без особого энтузиазма она разлепляет один глаз. Якумо мирно сопит под боком, устроив голову на ее груди. Его рыжие волосы распущены… Господи, что делает его резинка от волос на ее щиколотке? Ах да… В третий раз им взбрело на ум поиграть в ролевые игры… На секунду Вивьен прижимает ладонь к своей щеке и чувствует, как пылает кожа. Даже страшно представить выражение на лицах соседей, которых наверняка мучила бессонница всю прошлую ночь.

Она аккуратно поворачивает голову — дверь в комнату плотно закрыта. Мало приятного проводить столько времени без крохотного зазора, однако сегодня, после всего нахлынувшего буквально с наскока, Вивьен впервые чувствует себя тем спокойнее, чем плотнее дверь прилегает к дверной раме. Не в силах отказать себе, она дотрагивается до прямых рыжих прядей, рассыпанных на ее ключице. Они великолепны. Слегка спутанные, но шелковистые, густые, чуть жестоковатые. Она даже завидует — ее волосы не назовешь достойным образчиком привлекательности. Выглядят сейчас, наверное, хуже птичьего гнезда… Вивьен дотрагивается до головы и понимает, что ей срочно требуется расческа. Она осторожно старается выбраться из-под Якумо.

— Воу-воу!.. — ловко поймав ее за запястье, он отзывается еще несколько охрипшим спросонья голосом. — Погоди, Пташка. Не улетай. Рано еще.

— Я не улетаю, — тихо отвечает она. Чувствует поцелуй на коже и не помнит, зачем вообще захотела вставать. — Прекрати так делать, — звучит, конечно, не слишком убедительно, учитывая, как Вивьен тут же откликается на ласки.

— Если я прекращу, ты снова улетишь.

— С чего ты это взял?

— Потому что ты всегда от меня улетала, — произносит он и горько ухмыляется. — Как бы долго и упорно я ни пытался удержать тебя рядом, ты все равно вырывалась, как будто из клетки, и делала все по-своему. Поначалу меня твое поведение очень злило…

Еще бы не злило… Вивьен зажмуривается, когда Якумо ощутимо прикусывает чувствительное место на ее шее.

— Потом попробовал привыкнуть. И знаешь? Ни хрена не сработало.

В ретивом настроении, целуя и кусая, Якумо оставляет отпечаток за отпечатком на ее теле, которые, она знает, будут долго напоминать — и судя по облюбованной участкам в области шеи и ключиц, не только ей одной — насколько он хочет спрятать ее за собой и беречь.

— Якумо…

— Ну что еще? — бормочет он ей в пупок. — Я занят.

И пока Якумо просыпается и охотно помогает отойти ее телу ото сна, Вивьен и думать забывает обо всем остальном.

К сожалению, их уединение нарушает ритмичный требовательный стук.

— Вивьен! Я тебя битый час жду!

Голос Джека словно стукнул Вивьен по голове. Все, все она предусмотрела, но только не это. Она совершенно забыла о том, что за вчерашний поход они не зачистили еще две зоны и договорились о том, что сегодня до полудня успеют к ним приступить. Она огорчена прямо-таки как ребенок.

— Почему он? — одними губами произносит Якумо, оторвавшись от ее груди.

Несколько растерянно Вивьен пожимает плечами.

— У тебя десять минут! — слышится за дверью. — И да, сделайте одолжение: выходите по одному из комнаты.

Тут Якумо прорывает, как дамбу.

— С какого это перепугу?!

— С такого, что меня стошнит от двух довольных рож одновременно! — что ж, Джек в чем-то прав. Если слышал он, то что говорить о Луи и Еве, которые жили в соседних комнатах? — Кстати, Шинономэ, сегодня ваша с Мией очередь уборки. Не желаешь ли постирать в счет аванса и мое белье?

— Не желаешь ли попасть на больничную койку, несчастный хамоватый ублюдок? — парирует Якумо.

— Вы оба, заканчивайте! Джек, через десять минут!

Со смехом Вивьен выскальзывает из объятий Якумо и спешно прикрывается простыней. Спустя мгновение, она понимает, что в этом уже мало смысла, если брать во внимание прошлую ночь, и скидывает ее на пол. Сзади раздается громкий тяжелый стон.

Вивьен непонимающе оборачивается, показывая себя во всей красе, и видит, как Якумо страдальчески морщит лоб, то кусает губы. Это повышенное внимание, надо сказать, приятно волнует. Да и что греха таить, ей нравится смотреть, как Якумо пытается совладать со своим телом. Пусть познает на себе, какого ей было.

— Виви, мне не нравится, что ты идешь с Джеком, — говорит он так непринужденно и размеренно, как только позволяет ему собственный голос. Хотя заметно, чувства его далеко неспокойны.

Она удивляется самой себе, когда находит в новом сокращении ее имени что-то особенное. То, что заставляет глупо улыбаться. Хмыкнув, глядя на помятую майку в руках, Вивьен бросает ее в Якумо.

— Одевайся.

— Зачем? — спрашивает он, стягивая ее с лица.

— Как зачем? — на ходу застегивая пуговицы, она пытается отыскать свои штаны. — Ты пойдешь со мной. Или что, предпочтешь грязные полы, пока я с Джеком гуляю?

От ее слов он, поперхнувшись воздухом, резко вскакивает с кровати и впопыхах натягивает одежду, подобранную с пола. Судя по виду, его-таки проняло. Аж штаны перепутал.

Ей приятно быть рядом с Якумо, чувствовать на плечах его руки, когда он прижимает ее к шероховатой стенке шкафа и перед тем, как позволить распахнуть дверь, целует.

— Ну все, хватит, иначе не уйдем, — возмущается она, но не отталкивает его. — Сначала ты, потом я. Вернее — наоборот. Сначала я, потом ты.

— Не-а. Давай вместе выйдем.

Вивьен недоуменно сводит брови к переносице.

— Зачем? Джек же…

Якумо только покачивает головой и многозначительно улыбается, поглядывая на пока еще запертую дверь. И ведь не уймешь…

Напоследок она оборачивается к прикроватной тумбочке, к самому нижнему ящичку, куда, в самую глубь, засунула его резинку от волос, сняв с щиколотки. Что стало основной причиной этого определенно бестолкового поступка? Какая череда событий привела к тому, что Вивьен стоит и радуется, будто в этой резинке сама жизнь Якумо и никто не сможет ничего ему сделать, пока она ее охраняет?

Ну да, конечно… Навряд ли его это убережет от смерти или потери воспоминаний, она это понимает. Но темнота внутри нее немного отступает, будто кто-то зажег спичку, когда Якумо переплетает с ней пальцы.

И у Вивьен впервые появляется надежда, что она его не потеряет, что он будет с ней. Всегда.