Зори Соловецкие [Виктор Коротеев] (fb2) читать онлайн

Виктор Коротеев Зори Соловецкие

Часть 1.

Глава 1. Начало

Светлой памяти преподобных:

Савватия, Германа, Зосимы.

(1429 – 1478 годы)

«Ищите прежде всего царства Божия и правды его, и всё это приложится вам».

(Матфея 6, 33)

Ноябрь на Выг¹ реке, в селе Сорока²,

Не баловал погодой в этот год,

Снега легли глубокие до срока,

И рано встал на речках крепко лёд.

В заливе зыбь качалась под шугою,

Дней несколько – захряснет до весны,

Метель-сумятица под окнами завоет,

А ночи большей частью здесь темны.

Зато в часовне тихо и уютно

И воском пахнет, дымом от лучин,

Сочится свет дневной в оконце скудный

И мечется огонь зверьком в печи….

…Два инока сидят, года разнятся:

Один, по виду старец, с бородой,

Другой моложе лет его на двадцать

В одежде чёрной, стройный и худой.

Дороги их свели по Божьей воле,

Не прост был путь у каждого сюда,

Но в поисках своей земной юдоли

Везде сопровождала их тщета.

И вот сейчас (они ещё не знают),

Их помыслы сплелись одной мечтой,

Что жизни дни до самого их края

Пройдут под яркой северной звездой….

«Мне сказывали, остров есть пустынный,

Вёрст сорок будет морем до него

И путь, казалось бы, не очень длинный,

Однако труден он для одного.

Леса на острове на том, озёра,

Ветра да птицы, всякое зверьё.

Заходят иногда туда поморы³

Порой в путину, там у них жильё…

…Мирскую суету давно хочу я

Оставить и душе найти приют,

На Выг реке у вас перезимую,

Дождусь весны, пока снега сойдут.

За время это, может быть, сумею

Средь братии я подруга сыскать.

Узнать его, сдружиться потеснее,

Абы кому негоже предлагать

Отправиться отшельником в безлюдье,

ПодвИг на это должен в нём созреть.

Решаясь, не стоять на перепутье,

Умом и сердцем этого хотеть».

Речь старец вёл неспешно и негромко,

А инок Герман слушал и молчал…

За стенкою мела, скреблась позёмка,

Горела им зажженная свеча…

Поднялся инок, снял нагар с лампадки,

Подумав, о своём, заговорил:

«Слова твои, отец, елеем сладким

На сердце мне. Приносят бодрость сил.

На острове бывал я прошлым летом

И многое узнал тогда о нём.

Немало мест нашёл вельми приметных,

Не против, коль отправимся вдвоём.

Ходил по доброй воле с рыбаками,

Хотел уединения как ты,

За месяцы тех странствий и исканий

В еде не знал какой-нибудь нужды.

Грибы и ягоды на острове повсюду,

В озёрах рыба всякая годна,

Ловить её не требуется удаль.

И жизнь была достаточно сытна.

Медведя там и волка я не видел,

«Не водятся», – сказали мне потом.

Построим скит с тобой, когда приидем,

Не стоит опасаться там за дом.

И гадов ядовитых тоже нет их.

Лягушки да безвредные ужи,

Хоть божья тварь они, а всё же нечисть,

Придётся их сносить и рядом жить».

Заря с зарёй на ночь не разлучалась,

А солнце, жаркий с пылу каравай,

На час-другой нырнув за неба край,

Над морем вскоре снова появлялось

И сумрак бледной ночи тут же таял,

А свет белёсый северной зари

С минутой каждой ярче разгораясь,

Надежду с днём на лучшее дарил.

Катились волны валко, неохотно,

Несли на спинах маленький карбас,

И двое смельчаков поочерёдно

Стояли у руля, держали галс⁴.

Сомкнувшись с окоёмом без границы

Седое море – серое стекло,

К мечте желанной с чистою страницей

От берега судёнышко несло.

Два дня прошли, а с ними вместе ночи,

И  ветер дул попутный в паруса,

И вот на утро третье вдруг воочию,

Вдали открылась брега полоса.

Пустынен берег был и неприветлив,

Повсюду в россыпь камни-валуны,

И лишь кустов прибрежных редких ветви

Порывом ветра чуть оживлены.

Вздымался лес стеной зубчатой тёмной –

Сосна, ольха, осина, ива, ель,

Рябина кое-где виднелась скромно,

Да вереска ковровая постель.

Причалили, воды большой дождавшись,

Сгрузили всё, что взяли в путь с собой,

Отправились с молитвой, оклемавшись,

Вглубь острова нехоженой тропой.

«Зарубки не забудь, брат Герман, делать,

Чтоб к лодке возвернуться без помех,

Хотя тепло сейчас и ночи белые,

Возможен где угодно нам ночлег».

Остаток дня потратили в дороге

(приметили вершину вдалеке),

Стоянку сделали, устав в итоге,

Набрав воды для взвара в озерке.

«Прилёг бы, брат Савватий, чай не к спеху,

Ночуем здесь, а с денницею⁵ в путь,

Ногами топать – не в телеге ехать,

Но цель близка, осилим как-нибудь».

Достав огниво, Герман высек искры,

И мох, не взявшись пламенем, затлел.

И вскорости костёр с дымком душистым

Потрескивая, весело горел.

Комар и гнус почти не донимали,

А трапезу разбавили чайком

Брусничным, пользу его знали

И пили от еды особняком….

Глава 2. Служение

…Поднявшись на вершину, оглядевшись,

Увиденным был старец поражён,

Стоял и Герман рядом, присмиревший,

Открывшимся величьем оглушён.

Безмолвье и пустынность впечатляли,

Веками не разбуженный покой,

Сравнимые лишь с храмовой печалью

И с небом уходящим высоко.

Ни шум листвы, ни щебет стайки птичьей

Не портили всеобщей тишины

Давяще звонкой, уху непривычной,

Сходящей до сердечной глубины.

«Стою, смотрю, невольно размышляю,

И тёплое рождается в груди…

И взор, и слух мои здесь всё ласкает,

А ширь и свет какие… Ты гляди!».

И старец широко раскинул руки,

Как будто бы хотел обнять простор,

Вот так же после длительной разлуки

Бывает, не насытится твой взор…

…«Царю Небесный, Утешителю,

Душе истины, Иже⁶ везде сый⁷

и вся исполняй, сокровище благих

и жизни Подателю, прииди

и вселися в ны⁸, и очисти ны

от всякия скверны и спаси,

Блаже, души наша».

…Молитву сотворив, монахи не ленились,

Валили лес здоровый и сухой,

Часовенку и скит себе срубили

По прихоти желанной и благой.

И крест большой вкопали на вершине,

Чтоб был он виден всем издалека.

Стоит он, обновлённый, там поныне,

Стоять он будет присно⁹ и в веках

Примером в назиданье, поминаньем

Служению Всевышнему без глас,

В смирении страстей и послушанье,

Без ропота в одре в последний час.

Стояли кельи рядом, обостенно,

(иконы, печка, лавочка, топчан),

Лампада не гасилась нощно, денно,

По праздникам лучина и свеча.

Зимою долгой, снежной, длиннотёмной,

Пустынники, молитвы совершив,

И трапезой насытив себя скромной,

Беседой пробавлялись для души.

Не просто занимались суесловьем,

Но в спорах богословских шли часы,

И каждый раскрывался в чём-то новью.

И вот однажды старец вопросил:

«Почто, брат Герман, книг не открываешь,

Молитвы же читаешь как с листа,

А, может быть, ты грамоты не знаешь?

Но это можно быстро наверстать».

«Я грамоте, признаюсь, не обучен,

Хотя и подвизался с лет младых

В послушниках, такой вот редкий случай.

В обители же принял я постриг¹⁰,

А родом с вологодчины, из Тотьмы,

По крови по родительской – карел,

Игуменом в обители был сродник,

Из жалости, возможно, мне презрел.

Я, брат Савватий, памятью владею,

Таким Господь сподобился создать.

И всё, что ты умом постиг в минеях¹¹,

Легко на слух могу воспринимать.

Я знаю оба наизусть Завета,

Псалмы¹², молитвы, также тропари¹³,

И я готов для постиженья Света,

Читать их от темна и до зари».

«Могу с тобой заняться вечерами,

И мир тебе откроется цветной,

Но аще у тебя такая память,

Всего добъёшся  малою ценой».

Любил порой Савватий подниматься

На гору, отдышавшись, созерцать…

«Эх, раньше бы, ну эдак, лет на двадцать

Увидеть мне такую благодать!».

Просторы обозримые лежали,

Озёра в омуте лесистых берегов,

За сизой молчаливой грустной далью

Кипело море пеной бурунов.

Сменялось лето осенью, зимою,

Весна животворила всё окрест,

И старец восхищался новизною

И тишью диких, девственных сих мест.

Прозрачно-седоватым светом тонким

И призрачно скользящим по земле,

Струившимся у самой водной кромки,

Как в поле знойном волны ковылей.

«Я будто прикасаюсь к Мирозданью,

Причастности Великих Тайн Его,

А сердце наполняет ликованье

И делается благостно легко.

Слова слетают с губ моих молитвой,

И чувствую парение души.

С божественным началом словно слитны

И дух, и плоть, и всё, что совершил.

Бывал на озере на Белом, Валааме,

Другие земли мнози¹⁴ посещал,

Но только здесь сомнений долгих камень

Рассыпался и путь мой увенчал».

Вернувшись в скит, Савватий признавался

Товарищу о чувствах этих в нём

И, слушая, тот тоже согревался

Тем горним очищающим огнём.

Прошли пять лет в молитвах и говеньях¹⁵,

И в строгостях обрядовых к себе.

Никто из них двоих ни на мгновенье

Не сетовал о выбранной судьбе.

Блюдя посты, их сроки и каноны¹⁶,

Им тяжко приходилось. Что скрывать!

И дни свои, во многом обделённые,

Молитвою старались заполнять.

А жизнь была трудна и многосложна,

В особенности зимнею порой…

Тропиночка до озера проложена,

К часовенке, стоящей под горой.

Зима долга хотя, но не морозна,

А летом не почувствуешь жары,

Здесь нет метелей и снегов серьёзных,

А так же дней бессовестно сырых.

Молва уже владела побережьем

И шла из дома в дом, из уст в уста,

У жителей погостов¹⁷ Поонежья¹⁸,

Вниманье возростало к тем местам.

Они порой, о схимниках толкуя,

Житейский проявляли интерес,

Дивились часто: «Как они зимуют?

Кругом снега, безлюдье, дикий лес!».

Поморы навещали их в путину.

Крупой, мукой делились с ними – всем,

С отшельников не брали ни алтына¹⁹,

Их не было у тех. Да и зачем?

Карбас придёт, бывало, с побережья,

Поморы сразу же торопятся к скиту,

Продуктов на себе притащат свежих,

Сидят подолгу и глагол ведут.

«Ну, как, брат Герман, нынче зимовали?

Закончились припасы, есть пока?

Мы тут всем обществом для вас собрали,

Отправить не с кем было всё никак.

Как только вскрылся Выг с рекой Сорокой,

Пришли в движение в заливе льды,

И мы разводьями, в четыре ока,

Хоть боязно и долго ль до беды».

Их слушали, расспросами пытали,

Мирские вести были не чужды,

Крестьянский быт и видели, и знали,

Монахи в прошлом сами той среды.

«С артелью ли, одни сей год пойдёте?

На Колу снова ближе к лопарям²⁰?

А сколько тоней²¹ метите к работе?

Когда же думаете встать на якоря?».

«Ватагой-то, оно, всегда сподручней.

Дождё-ёмся…. Сговор между нами есть.

Опять же выручка на всякий случай,

Куда ещё сподобится залезть?

Вы, братья, что вам нужно, говорите,

Без глаза нашего не сдюжите одни,

Вернёмся осенью, даст Бог, нас ждите,

Трески, селёдки на зиму дадим.

Скоромное себе вы не берёте,

А рыба всяко разно хороша,

В нестрогие посты она напротив,

Сама порой к ней просится душа».

…Дверь в кельях никогда не запиралась,

Опасность за порогом не ждала,

И не было вокруг скита забрала²²,

Никто не мог тут причинить им зла.

То утро ничего не предвещало –

Молитва, трапеза, и прочие дела,

Всё как всегда и как всех дней начало,

Шёл август месяц, но… не помнится числа.

«Хочу сегодня, брат Савватий, лес проведать,

На озеро исходом загляну,

Грибов да рыбы принесу к обеду,

Мережи, помнишь, ставили в весну».

И Герман, пестерь²³  нацепив за спину,

Не мешкая, исчез в березнячке,

Но часа не успело ещё минуть,

Взволнованный явился налегке.

«Почто так скоро? Что-нибудь случилось? –

Спросил монаха старец. – Не молчи!

Иль встретился, поди, с нечистой силой?

Поведай обо всём, не лепечи!».

«Ты, брат Савватий, верно, не поверишь,

Успел всего-то полверсты пройти…

Услышавши, подумаешь, что ересь,

Что может здесь у нас произойти?

Почудился мне голос, вдруг, кричащий.

Неясно было – женщина ль, дитя?

Ну, бросился тогда я через чащу

Туда, где было слышно, голосят.

Продрался, предо мною молодица,

Ревмя ревёт, лицо её в слезах,

Отпрянула, увидев, как волчица,

Испуг стоит невиданный в глазах.

«Ты кто? Откуда? Как сюда попала

И что с тобой, скажи, произошло?»,

Но лишь в ответ мне только промычала,

Ей, правда, было так нехорошо!

Придя в себя, немного осмелевши,

Она мне рассказала обо всём,

Как двое, «образом светла», насевши,

Побили, высекли зело прутом.

Стегали с приговором назиданья,

Чтоб с острова ушла она совсем,

Монахам, мол, он дан для проживанья

И больше не заселится никем».

«Я это так, брат Герман, разумею,

Господь свою прислал не зря к нам рать.

То были ангелы, смотреть за нею,

Чтоб вразумить её и наказать.

Другим, чтоб было также несоблазно,

Покой уединённый нарушать,

Народец, знаешь сам, везде он разный,

И каждый станет здесь своё искать….

Не с чистым помыслом всегда найдутся,

Не все, но хватит двух и трёх таких,

Чтоб жадность их да в купе с безрассудством,

Смогли бы вылиться в делах худых».

С тех пор зовётся та гора Секирной,

Где до сих пор хранится древний скит.

Стоял в войну, живёт он жизнью мирной,

Хранимый небом, до сих пор стоит.

Глава 3. Исход

(1434 – 1435 гг)

«Ты знаешь что осталось, брат Савватий,

Еды в кладовке месяца на два…

И чем потом питаться будем? Кстати,

К нам долго не придут на острова.

Сойдут снега, очистится и море,

Придётся вновь налаживать карбас,

Просить мирян нам дать крупы и соли,

Преставимся, гляди, не ровен час».

«На всё, брат Герман милый, воля Божья,

Не брашно²⁴ суть здесь бренных наших дней,

Господь насытит пищею не ложной,

И станут дух и плоть ещё сильней.

К Нему молитва – есть спасенье наше,

А снедь – всего лишь внешний атрибут

И искушение нас сытной чашей,

Мамоне²⁵ мы с тобой не служим тут.

«Живёт здесь Бог не по углам» ²⁶и ёлкам,

Везде и всюду нас с тобой опричь²⁷,

А в книгах, что лежат в скиту на полках…

В них мысль, желающих Его постичь.

О Нём ни слова в Нём не утвердившись,

В греховности других не осуждай, -

Добавил, помолчав, перекрестившись, -

Но прежде их свои не забывай.

Нам Богом день сегодняшний дарован,

Но завтрашний, Господь, не обещал,

Про час вечерний  также Он ни слова,

Дождись вперёд рассветного луча²⁸.

Так, что о завтра станем, думать позже,

Не первый год проводим зиму здесь,

Досадно будет, если обезножу,

Слабеть, брат Герман, стал я весь.

С водою первой двигай сразу к людям,

Один-то я, с харчами, протяну,

На Бога положусь и, будь что будет,

Но ты быстрей старайся обернуть».

…Савватий взглядом проводил тот парус,

Вздохнув, вернулся снова к себе в скит,

Заря горела сполохом-пожаром

В тиши глухой казалось, что всё спит.

Они ещё не знали, что расстались

На веки вечные и больше ни-ког-да!

Один из них из невозвратной дали,

Не сможет, ни на час прийти сюда.

Великая любовь и благомудрость

Господняя витает надо всем –

Никто не знает миг последний, трудный,

Чтоб ждать его и мучится. Зачем?

Пришёл в часовню, встал перед иконой

Создателя и внятно зашептал

Молитвы. Бил челом Ему поклоны,

Просил, чтоб силы и терпенья дал:

«Господи милосердный, укрепи мя

в страданиях и лишениях моих,

укрепи дух мой и силу телесную,

яко и Ты, Всетерпец, на Кресте Своём

Терпел за всех ны.

Прошу Тебя, Всевышний,

пошли брату моему,Герману,

спокойного моря и ветра не злого.

На Тебя уповаю и верую

в Отца Твоего, и Пресвятую Троицу.

Господи Всемилостивый, не оставь ны

без благословения Твоего,

сохрани и помилуй ны!»

К исходу мая Герман вышел в море,

Но к осени вернуться не сумел.

Погода не позволила дотоле,

Остался в зиму на Онеге, заболел.

На остров не собрался он и летом,

В постель свалила новая болезнь.

Когда на ноги встал, то следом

Дошла печальная о старце весть.

С великой скорбью в сердце пребывал он,

Ну, разве можно душу заменить?!

Такого человека вдруг не стало!

С потерей этой трудно теперь жить.

При жизни книгочеем был изрядным

И светозарным, кротким мудрецом,

Всегда тепло с ним рядом и отрадно,

Был чистым он и искренним во всём.

…Савватий сокрушался, не дождавшись,

«Случилось что-то…?», – думая, гадал.

Уже не мил был глазу снег упавший,

Но мысли от себя плохие гнал.

За год последний старец изменился,

Линяла глаз бездонных бирюза.

Как мог ещё держался и крепился,

Здоровье таяло и чахло на глазах.

Предчувствуя не исподволь кончину,

Решился инок переплыть на Выг,

С печалью скит ухоженный покинул,

За годы жизни здесь к нему привык….

…На третий день челнок уткнулся в берег,

И старец, выйдя, сушею побрёл,

Вёрст пять, а, может, шесть уже отмерил,

Когда заметил – встречно кто-то шёл.

И с ним сойдясь, увидел он монаха,

Приветствовал его: «Христос средь нас еси²⁹!»,

А тот: «И есть, и будет» и полшага

Ступив, не выдержал, Савватия спросил:

«Откуда, отче, ты идёшь и кто ты?

Монахов тут на пальцах перечесть…

Тебя же, брат, прости, не вспомню что-то,

И держишь путь сей час в какую весь³⁰?

А я иду к больному для причастья,

Игумен здешний я, Нафанаил.

Погода-то…, – посетовал,– ненастье

Осеннее никто не отменил».

Савватий, опершись на палку-посох,

Услышав кто пред ним, возликовал.

Боясь, что тот уйдёт и станет поздно,

К руке его припав, себя назвал.

«Сподобь теперь же Тайн Святых причастье,

Прошу, отец, грехи мне отними,

И Богом данной свыше тебе властью,

Ты исповедь, не мешкая, прими.

Давно желаю радовать я душу

Божественною пищей этих Тайн,

Утешиться хочу, взирать и слушать,

Молю сей час же ею напитай.

Мне встретился  ты Божьим устроеньем,

А жизни близится моей конец,

Уже прощальных слышу уст я пенье

И сделай так, как я прошу, отец».

Стоял игумен много удивлённый

Нежданной просьбой, встречей не в урок…

Помнилось, что не старец, а с иконы

Сошедши миг тому, стоит пророк.

«Иди и в келье жди, что при часовне,

Когда вернусь с причастия назад,

И там, блюдя канон молитвословный,

Свершу, отец, как ты велишь, обряд».

«Откладывать и ждать уже нельзя мне

И будем ли мы живы – нам ли знать!

С тобою встретился игумен зане³¹,

Господь сподобился тебя послать».

«Тогда приступим к делу, брат Савватий,

Коль ты по воле Божьей так решил.

Глагол бесплодный только время тратит,

Не служит во спасение души».

Приняв причастье, душу исповедав,

Отшельник долго келью не искал,

Бывал он здесь в то памятное лето,

Потом и дни зимой в ней коротал.

И с чувством отрешения земного,

Прилёг в углу на старенький топчан,

(к покою вечному душа готова)

Слова псалмов в полголоса шепча.

Глава 4. Зосима

(1436 г.)

Село Толвуя знают в Заонежье³²,

Паль-остров рядышком, в шести верстах.

Монах³³ однажды брёл здесь побережьем

Прельстившись им, остался в сих местах.

В пещере жил на острове.  Вериги

Носил не лёгкие, пудовые на вес,

Усугубляя тем свои подвИги,

Смиряя также плоть и страсть через….

Со временем возникла здесь обитель³⁴

С Уставом строгим, как игумен сам.

Корнилий был и пастырь, и учитель,

Рождественский при нём воздвигли храм.

Трудом своим, молитвой неустанной,

Обитель добывала хлеб и соль,

Средь жителей округи богоданной

Росли её влияние и роль.

«Копил отец, копил, да всё напрасно…,

Ни злата мне не нужно, не жилья,

Раздам богатства бедным и несчастным,

К иному просится душа моя», –

Раздумывал чернец, здоровый малый,

На лавке, после тризны, за столом.

Наследство отчее ему досталось,

Почто же хмурилось его чело?

Осталась мать одна и без пригляда,

Ему же тягостно давно в миру,

Одним он был в семье (что редко) чадом,

Теперь и тех не станет скоро рук.

Пришла на память давняя размолвка,

Остатком горечи лежащая в груди,

С тех пор всегда он чувствовал неловкость,

Что матери с отцом не угодил…

«Оставлю всё кому, хребтом что нажил?

Женить тебя пора уже, Зосим.

Жених ты вырос всем на зависть ражий³⁵,

В Шунге соседней есть, кого просить.

Мы с матерью невесту приглядели,

Родителей согласье надо лишь.

Поедем свататься на той неделе,

Что скажешь сын? Почто молчишь?».

Слова отца – ушат воды холодной,

Зосим от новости в унынье впал.

Змеёй вползала новость подколодной,

Ломалось всё, о чём давно мечтал.

 «Отец, не видел я в глаза её ни разу!

Хочу ли под венец я, ты спросил?

Почто же вдруг за всех нас тут же сразу,

Своею прихотью и волею решил?

Мне рано, бать, семьёй обзаводиться,

К тому же я в монахи ухожу…

Прости, отец! Мирского отрешиться

Давно желаю. Богу я служу».

Кирилл опешил, встретив твёрдость сына,

С досады был готов обматерить.

«Взять вожжи – поздно, вымахал детина,

Посмел бы разве раньше возразить!

Пенять себе за чадо плоть от плоти?

В меня пошёл упрямством и умом,

А кротостью и лаской в мать напротив,

Не думал я ни духом и ни сном»….

Шептались на деревне меж собою:

«Зосимка-то, слыхали, учудил?

А было бы в семье их, братьев, двое,

Спокойно бы почил себе Кирилл.

Теперь он, чай, в гробу перевернулся –

По ветру всё добро пустил сынок.

Отец его был правильного курса,

По крохам собирал, как только мог.

Варвара³⁶, мать, кудахтала наседкой,

Учила счёту, буквам и письму,

Облизывала, словно он конфетка,

Учить-то надо было не тому….

Теперь-то что судачить здесь об этом?

Варвара  век в монашках докоптит,

А сын, Зосим, ещё запрошлым летом

Хотел уйти куда-то в дальний скит.

С мальства стремился парень к книгам Божьим,

К ребячьим играм редко выбегал.

Отцовским делом ум свой не тревожил,

Тем более монахом нынче стал…».

«Ну, хватит, что ли, воду толочь в ступе,-

Одёрнет, устыдившись, кто из баб,-

Ещё незнамо кто из нас и как поступит,

Таких забот³⁷  у каждой здесь изба».

Простился с матушкой, оставил землю,

Склонил пример Корнилия к тому,

«Иного аще сердце не приемлет,

Побыть сынок не бранно одному.

Храни Господь тебя во всех скитаньях

От зверя лютого, людей лихих,

Пребудет пусть с тобой Он в испытаньях,

Что промыслом Своим тебя подвиг».

Дороги вывели на Беломорье,

На Сум-реку, где Герман пребывал,

С потерей подруга, в великом горе,

Как дальше быть, пока не представлял.

Сумской Посад – поморское селенье,

Считай, по меркам времени, село,

Народ от века к веку в поколеньях

Рыбацким занимался ремеслом.

Стояли избы вольным строем ломким,

Большие, тёмные, бревно к бревну в обло³⁸,

За ними бани у реки, по кромке.

Вечерний час, но солнце не зашло…

Сплошных заборов не было в помине,

Все люди друг у друга на виду.

Жердины редкие – преграда животине,

Помнут все грядки, если забредут.

У первой же Зосим остановился,

Залаял пёс, учуяв чужака.

Открылась дверь, хозяин появился,

Унял собаку, пнув её слегка.

«Христос средь нас! Хозяин, мне б водицы,

Сегодня в путь отправился с зарёй,

Пришлось ногам в дороге потрудиться,

К кому, не скажешь, можно на постой?»

«И ты будь здравым также, странник Божий!

Почто к кому? Здесь каждый гостю рад.

Входи, входи, накормим, спать уложим,

Словами сыт не будешь, говорят».

Чужого на селе всегда заметят,

(а тут явился новью всей чернец),

Как принято, по-божески приветят,

Потом уже расспросят, наконец.

Суровый быт, на грани выживания,

Ничуть не очерствил сердца помор,

Но выручка в нужде и состраданье

ЖилО всегда, живёт в них до сих пор.

На первый взгляд покажется неспешным,

И без огня, с ленцой мужик-помор,

Он слово тянет, окая потешно,

Но как всегда обманчив этот взор!

Не вымолвят здесь слова, не подумав,

А любят, как солома не горят,

Но дО смерти, неистово, без шума…

И старших, помня, уваженьем чтят.

Узнав, откуда и зачем здесь инок,

Хозяин, не от праздности, спросил:

«Почто стремишься так к местам пустынным

На жизнь без дома и родных могил?

Какая сила манит на лишенья,

Что вы готовы жертвовать собой?

Во имя душ своих и их спасенья?

Зосим, скажи мне: движет что тобой?

По мне, дак³⁹ это блажь ума большого,

Ходи, вон, в церковь, кайся за грехи,

Христова заповедь для всех основа,

И ею искони так жили старики.

И мы живём, и дети наши будут,

В грехе рождались, грешными помрём.

Но в чём же грех? Что сыты и обуты?

Что меньше вашего псалмы поём?

Что руки наши грубые в мозолях,

А в море ходим ради живота?

По правде, то никто нас не неволит,

Но это наше, мы привыкли так…».

Зосим смолчал, подумав: «Что тут скажешь?

Понять – ума не хватит одного.

Пока все мысли с сердцем не увяжешь,

На это сроку нужен был не год».

Хозяин, пропустив его молчанье,

Повёл о Германе, монахе, речь.

А гость же слушал с искренним вниманьем,

Хотя уже готов был спать прилечь.

«Живёт у нас здесь при часовне, в келье,

Монах-отшельник Герман с Соловков,

Я слышал, вдругорядь⁴⁰ вернуться целит,

Попутно ждёт карбаса рыбаков.

Наведайся, ужо он обрадеет⁴¹,

Узнав, что ты стремишься в те места.

Но аще глянуться ему сумеешь –

Считай, Зосим, затея не пуста.

Он, паря, летось бы туда умчался

Да хворь свалила, сил лишив его.

Печалился зело, что друг остался.

Один, в летах – не вышло бы чего?

Потом дошли до нас окольно вести,

Что старец осенью уже почил,

В Сороках схоронили честь по чести,

Был Герман, сам не свой, известье получив.

Не медлите, коль скоро сговоритесь,

Пока тепло и ветер вам в корму,

Своим карбасом в море выходите,

Не бойся, страшно только одному».

Глава 5. К заветной мечте

(август 1436 год)

Зосима Германа нашёл в часовне,

Где тот с утра в молитве пребывал.

И сам исполнен радости духовной,

Пройдя к иконам, тихо рядом встал…

Поладили, но было опасенье.

Ровесники, различна только стать.

Зосим учён, с толикой самомненья,

Увидев это, Герман мог восстать.

Не мог терпеть он на себе давленья,

Хотя покладистым и кротким слыл,

Но, если нужно, в мягких выраженьях

Товарищу остудит властный пыл.

Сближают трудности людей надолго,

Нередко их разводят навсегда.

Нет места в дружбе верной торгу,

Корысть и зависть в принципе чужда.

В его так много жизни изменилось

За те полгода и ещё за год!

Надеясь, как всегда, на Божью милость,

Знакомым курсом вновь карбас ведёт.

Им лодку загрузили под завязку,

Всем миром собирали по чуть-чуть,

Водою – не дорогой прыгать тряской,

По ветру и волне, даст Бог, дойдут….

Зосим впервые видел близко море,

За двое суток – лишь вода, вода, вода…

И ветер будто бы пропитан солью,

И волн, бегущих вслед им, череда.

К стоянке старой  Герман не причалил,

Заметив бухточку, свернул южней.

Уже имея опыт за плечами,

Волна, он знал, всегда спокойней в ней.

Как прежде, берег встретил молчаливо,

Как муж ревнивый с улицы жену.

Волна лизала камни и лениво

Назад сползала снова в глубину.

«Скажи, брат Герман, кельи далеко ли?

Туда пойдём, останемся ли тут?» –

«Карбас разгрузим, брат Зосим, дотоле,

Потом решим устроить где приют».

Пока  таскали, день пошёл к закату,

В заботах вдруг забыли про еду:

«Ты, брат Зосим, пока сноси остатки,

А я костёр пожарче разведу».

Зосим не спал от чувств бурлящих, острых,

Другому память сон гнала с чела…

Что нового им даст приход на остров?

Зачем судьба их вместе здесь свела?

«Не спишь, брат Герман? Вижу, что не спится.

И я заснуть сегодня не могу.

А небо-то смотри, брат, как искрится!

Как солнце в день морозный на снегу».

Зосим, поднявшись, выбрался на воздух.

Подкинув дров, взбодрил огонь в костре,

Подсел поближе, стал смотреть на воду,

На жар муаровый, метавшийся в золе.

Не летняя тревожила прохлада,

Шептались волны тихо меж собой,

Звезда полярная казалась рядом…

Мелькали мысли-думы вразнобой.

Жалел ли он о том, что дом покинул,

Оставил мать, по сути, сиротой?

Была ль равна тому его причина,

Приведшая к мечте такой ценой?

Рассказы Германа несли предупрежденья,

Представить, не проживши их, нельзя

Всей тяжести соблазнов и лишений,

Борьбы с самим собой до изнуренья,

Всевышнего в молитвах сил прося.

Устав лежать, и Герман вышел вскоре,

Присел к костру, огонь подвеселил,

Прислушался, как ровно дышит море,

О завтрашнем вдруг дне заговорил:

«Карбас поставим, брат Зосим, на якорь,

На глубь чуть дальше в бухту отведём,

Разбить о камни может здесь, однако,

Искать виновных некого потом».

Примолк. Затем, вздохнув, продолжил:

«Нам заново придётся, всё начать,

Но раньше в старый скит сходить я должен,

И книги, что остались там, забрать.

До кельи вёрст, возможно, восемь-десять,

Туда, обратно – хватит пару дней,

А позже осень и дожди завесят…

До мая нам пути не будет к ней».

В молитве провели остаток ночи,

Моля о помощи Всевышнего во всём,

Чтоб помыслы и дух Господь упрочил,

Способствовал им здесь устроить дом.

Закончив в радости ночное бденье,

Зосима вышел утром из шатра,

Как вдруг возникло яркое свеченье,

Лучей сходящих, чудная игра.

Подняв глаза, Зосим увидел церковь –

Изящная, простёрлась в облаках!

Спустя минуту, снова всё померкло,

И в сердце инока вселился страх.

Но Герман так истолковал виденье:

«Всевышний нам знаменье-знак прислал,

А вместе с ним Своё благословенье:

К устройству здесь обители призвал».

Сподвижники без дела не бывали,

Копали грядки, кельи возвели,

В труде вседневном рук не покладали,

Жизнь постную и строгую вели.

Прошли три года их уединенья,

Дела прогнали Германа на Выг,

Вернуться он, к большому сожаленью,

Не смог успеть на остров до зимы.

Нешуточный мороз ударил вскоре,

О зимнике⁴² никто не помышлял,

С погодой северной негоже спорить,

От мала до велика каждый знал.

И подруга напрасно ждал Зосима,

От этого в унынье впал и скорбь,

Но вера – свет души неугасимый,

Смогла помочь осилить эту хворь.

К несчастью выпал снег весьма обильно,

Проверить сети – стоило трудов,

Пока пробьёшься к озеру, двужильный

Немало сил отдаст, прольёт потов.

Бежали дни, неделя за неделей –

В беседах с Господом и чтеньем книг…

К весне запасы пищи оскудели,

Казалось, неминуем был тупик.

Когда исчезла помощи надежда

И только для молитв хватало сил,

Мужи пришли в сияющих одеждах

И пищу принесли, как он просил⁴³.

По первой же воде вернулся Герман

(однажды, помнил, кончилось бедой).

Зосим навстречу, выглядел он скверно,

Зато в глазах огонь был молодой.

«Прости, мой брат Зосим, за те лишенья,

Которые пришлось тебе снести.

Страдания достойны преклоненья,

Я рад, что ты во здравии! Прости».

«Господь простит, возлюбленный брат Герман,

Хвала Ему, теперь всё позади.

В молитвах к Богу сил себе я черпал,

Поэтому невзгоды победил.

Кого привёз ты в этот раз с собою?

Я вижу в лодке двое нынче вас…» –

«Желание явил. Ко мне с мольбою

Пристал: «Возьми, я многое горазд».

Назвался молодец при встрече Марком.

Один, живёт работой по дворам.

Письму научен. Стало парня жалко,

И я забрал его с собою к нам.

Ремёслами владеет превосходно.

Очистит душу, постриг примет тут

Причастностью делам Богоугодным,

За ним другие, брат Зосим, придут».

«Твои слова, брат Герман, любо слушать,

Не ближний свет, решиться чтоб сюда.

Обителей помимо нас на суше,

А здесь кругом, куда ни глянь, вода.

Но всё равно обитель мы оснуем

И церковь срубим с братией при ней,

Погоже⁴⁴ место прежде облюбуем,

Молиться будем, чтобы Бог дал дней».

Из года в год обитель разрасталась

С приходом новой братии, мирян.

С водой весенней вплоть до ледостава

Бросал попутный парус якоря.

Зосим и Герман лаской всех встречали,

Поблажек не давалось никому.

Иной, пробыв здесь зиму, сам не чаял

Уйти. Не рад был шагу своему.

Строжайшим был Устав, не просто строгим,

Греху проступок равен был любой.

«Мы, братья, не приют для беглых строим, –

Зосима рек им, – бдите за собой!».

В обитель никого не зазывали

И не сулили никогда блага.

Монахи сами за себя решали –

Остаться иль покинуть берега.

Принявший веру сердцем, но рассудком

Стремится Свет Божественный постичь,

И здесь к обрядам относились чутко,

Не всех, кто был, готовились постричь.

Рыбачили монахи и пахали,

И службу правили – канон блюли….

Уже купцы, бояре помогали,

Для церкви утварь всякую везли.

СтаршИнство Германа с Зосимой сразу

Признала братия смиренно вся:

За крепость духа, кротость, трезвый разум,

И те тащили груз свой, не ропща.

Молва давно об острове витала

И волховских⁴⁵ достигла берегов,

А лет прошло ни много и не мало,

Не хватит пальцев сосчитать снегов.

Дверь скрипнув, отворилась. Отрок-служка

Вошёл, потупив взор и, сообщил:

«Прости, Владыка, там к тебе снаружи

Монахи просят, чтобы я впустил».

«Узнай у них, откуда?  Что им надо?

С потребой если, скажут пусть – с какой?

 Почто стоишь? Забыл, каков порядок?

Иди…», – на выход показал рукой.

Посланцев с острова он встретил миром,

Любил монахов, сам из их среды…,

Обитель помнил, где обрёл он силу

И, где оставил добрые следы.

Обитель Отняя⁴⁶ – Ионы «альма-матер»,

Когда ушёл, игуменом был в ней,

Теперь Владыка и оберегатель

Над паствой новгородской всей.

Он выслушал и выспросил подробно,

Проник, заботы принял как свои,

Узнал, пройти, когда до них удобно,

И служке: «Накорми и напои».

«Игумена пришлю, он следом будет,

Теперь же, братья, вас я не держу.

Храни Господь вас! Путь ваш долог, труден,

За здравие молебен отслужу».

…Игумен первый выдержал лишь зиму,

Простившись, попросту весной бежал.

Второй игумен через год покинул –

Ни почестей, ни славы не стяжал.

Глава 6. Патриаршее благословение

                (1465 г.)

«Отправим, брат Зосим, тебя к Владыке,

Письмо прихватишь наше для него,

Чужих не надо к нам в обитель кликать,

Тебя желаем видеть одного».

Зосиму Герман убеждал весь вечер:

«Ты благомудр и строг, боголюбив,

Не стоит, брат Зосим, судьбе перечить!

Вся братия воспримет мой призыв».

…Зосиму иерарх не ждал, но принял

Как всех других, в епархии своей.

Пред тем узнал: откуда? званье? имя?

Держать не стал пришельца у дверей.

Владыка выглядел благообразно,

Во всём зелёном, щуплый и седой:

Клобук и ряса чину сообразны,

Иконка⁴⁷, крест с цепочкою витой.

«Христос средь нас! Благослови, Владыка», -

Приветствуя, монах к руке припал.

«И есть, и будет! – был ответ, – пройди-ка,

Присядь пока». И служку подозвал.

Без робости, но взор потупив долу,

Сидел Зосима кротко, молча ждал,

Когда Владыка снизойдёт к глаголу.

Впервые в жизни он к нему попал.

Глядел Иона цепко, но не жёстко,

Радетельным и мудрым слыл старик.

Почти монашествуя жил, без лоска,

На сан свой не взирая, как привык.

«Читал посланье, – мягко произнёс он, –

Оно исполнено любви к тебе.

Меня, – он усмехнулся, – ткнули носом,

Не гневаюсь, внимаю их мольбе».

Нужду познал Иона и сиротство,

Людей берёг и много понимал,

Украшенный не ложным благородством,

С любовью в сердце к пастве сострадал.

Поэтому так помнят превелико,

И свечи ставят с пеньем тропаря⁴⁸

Пред свято-преподобным его ликом,

Особенно в стенах монастыря⁴⁹.

«Скажи мне, есть ли где остановиться

И сколько иноков с собою взял?

Придётся здесь недельку прохарчиться,

Терпенье, брат Зосим, твоя стезя».

За те семь дней монах увидел Вече,

Мужей вельможных руку ощутил,

С посадницей Борецкой Марфой встречу

Навек запомнил (лучше б не ходил!)….

…До наших дней живут о ней преданья,

Другой такой при жизни не сыскать,

В ней всё: краса и ум, и злодеянья,

И власть, и месть, и любящая мать.

Она, по смерти двух мужей, осталась

Наследницей обширнейших земель,

Противников безжалостно карала,

Преследуя корыстную лишь цель.

Шантаж, интриги, подкупы, наветы –

В борьбе все средства были хороши.

Особенно, когда семья задета,

Тогда боярыня свой суд вершит.

Узнав, что сын убит был в Заонежье,

В своих владеньях вотчинных притом,

Сожгла деревни, по следам тем свежим,

Из мести злой и вместе со скотом….

Не это главное в повествованье,

Хотелось дать понятья одного –

Какое возмутил Зосим восстанье

В душе посадницы, увидев та его.

…Палаты двухэтажные, ворота

Не хуже, он заметил, крепостных.

Доской подворье выстлано добротно,

Наличники в затеях расписных.

Привратный страж препон ему поставил,

Слугу позвал, сказал, чтоб доложил.

«Жди здесь пока. Подумает, – добавил, -

Тогда прикажет, чтобы я впустил».

Но вдруг сама спустилась по приступкам,

А взгляд ожёг покруче кипятка

И понял тут: «Серьёзная голубка.

Здесь могут, не смутясь, намять бока».

Боярыня нависла тёмной тучей,

«Отчизну нашу взять пришёл от нас! -

А голос громкий, резкий и колючий,-

Смотри, монах, неровен будет час!»

Монах воздел персты, предупреждая,

Смотрел спокойно прямо ей в глаза,

И с назиданием: «Не попрекаю…

Слова мои ты вспомнишь, что сказал.

И дом твой, Марфа, скоро опустеет,

В печаль и скорбь поверзнется душа,

И прахом будет всё, что ты имеешь,

И слёзы не дадут тебе дышать.

Рабам, нам, Божьим жизнь не подарили,

Её Господь на время одолжил.

А долг, меня наставники учили:

«Делами отдают, что совершил».

Угодны Богу будут иль напротив,

Но в днях земных о том не забывай.

Молись в усердном рвении и поте,

До Света Разума дойдут слова».

Зашлась, взметнувшись, мысль её пожаром,

Смолчать да пригасить бы норов свой,

«Молчанье – злато» – сказано недаром,

Сквалыжный⁵⁰  платится всегда мошной:

 «Из местных кто посмел бы, покушаться

На землю нашу, будучи не бит?

А тут монах… Успел, откуда взяться?

На острове моём устроил скит.

Теперь прибрать к рукам тот остров хочет,

Недолог день – Поморье подавай!

Так вот почто Иона так хлопочет?!

Взыгрался аппетит на каравай».

Посадница считалась в Новограде

Богачкой третьей среди знати всей.

Делиться кровным с кем-то… Чего ради?

«Пождём, не то…, у Бога много дней».

Но с церковью ей ссоры не хотелось,

И с Вече смысла нет иметь раздор.

Иона знал и всё, что нужно, сделал.

И пря⁵¹ меж ними не зажгла костёр.

Спустя неделю, был рукоположен

Монах в игумена обители своей

За литургией, путь его итожа,

Иона всем желал бессчётно дней.

И с грамотой на земли островные,

К себе игумен новый отбыл⁵² в скит.

Свернул на пару дней в места родные –

Душа рвалась могилы навестить….

Он был один, едва нашёл могилы.

Кресты прогнили, тронешь, – упадут,

Колени преклонил  и в горле запершило,

И боль сдавила сердце словно жгут.

«Душа моя неужто очерствела?» –

С печалью сам себя он вопрошал.

И сделалось лицо белее мела,

И ветер, плачь монаха приглушал….

Хоть близок он, да не укусишь локоть,

А мать ждала, пока хватало сил.

До часа смертного ему теперь упрёком…

Свой грех он неотмоленным носил.

Везли дары богатые в обитель,

Признали, приняли, – пускай с трудом,

Но чуть прочнее стали связей нити,

Спокойней жить под пастырским крылом.

…Зосима вспоминал вояж дорогой,

Особенно посадницу-вдову.

Смирившись, всё же позвала к порогу

И речи сыпала как сладкую халву.

Накрыла стол для трапезы в гостиной,

Иона, архипастырь, тоже там.

Обед прошёл тогда, хмельной и длинный,

В беседах, как положено мужам.

Но сам не пил, скоромное не трогал,

Разглядывал внимательно гостей

И не встревал меж них с пространнымслогом…

Горело множество кругом свечей.

И вдруг (не сон ли?) вроде показалось,

Что шестеро бояр без глав сидят⁵³,

Очами поводил опять по залу…

 Но нет, как все, – смеются, пьют, едят.

Пророческим виденье это было,

Казнил их князь⁵⁴, тринадцать лет спустя.

За волю Новгород собрал все силы,

Но поднят был над ним московский стяг.

На трёх карбасах шли водой знакомой

Поморы, дай Бог дней им, у руля.

К полоске горизонта взгляд прикован –

Вот-вот уже появится земля.

Встречала братия (откуда? как узнала?)

Толпою чёрной – издали видна.

И старец Герман тут же, у причала,

И радости душа была полна.

И в день за этим, в храм Преображенья

Насельники⁵⁵  всего монастыря

Пришли. Игумен вёл Богослуженье,

Явился, – только вспыхнула заря.

И храм наполнился благоуханьем,

Сошла Святого Духа благодать,

И восхвалён Господь за совниманье:

«Такого пастыря сподобился нам дать!»

Глава 7. Ничто не вечно

(1476 – 1478 г.г.)

Людьми обитель всё же пополнялась,

В пределах прежних стало тесно жить,

И в трапезную с храмом не вмещалась,

Нормально – не питаться, не служить.

Воздвигли новые усердьем и стараньем,

Забор поставили – высокий частокол,

Срубили для потребы общей баню

И всюду камнем вымостили пол.

Выпаривали соль на солеварнях –

«Поморкою» прозвал её народ.

Хлеба для братии готовила пекарня,

А пасека давала воск и мёд.

Смекалистость являли, расторопность,

Избытки  все меняли на товар,

Признала их прибрежная вся область,

Купцов уже теснили и бояр.

Для Германа, Зосимы день покоя…?

Но где возьмёшь его, и он не ждёт.

Встречают, молятся, хоронят, строят…–

И так всю жизнь они, из года в год.

В делах, молитвах дней не замечали,

Обильным снегом только в волосах

Да немощью свой возраст выдавали,

Осенней грустью в выцветших глазах.

Но мысль о Савве их не оставляла,

Он виделся, случалось, им во снах,

А жизни сроку оставалось мало,

В обитель привезти мечтали прах.

«Брат Герман, мучаюсь давно смущеньем,

Что мощи честные Савватия не там

Лежат, где он прожил в уединении….

А что ты думаешь об этом сам?»

«Отец игумен, часом, не читаешь

Чужие мысли, прежде не спросив?

Я точно так же, как и ты, желаю

Чтоб мощи к нам сюда перенести».

Однажды утром (было воскресенье),

Монах сошёл с карбаса, но чужой,

В обычном, как у всех здесь, облаченье,

С мешком заплечным, посохом-клюкой.

«Отец Зосима, тут монах нездешний

К тебе с потребой, просится впустить».

«Заходит пусть. Узнаем, что за спешность,

И что заставило в такую даль заплыть?».

Вошёл чернец и замер у порога,

С поклоном в пояс и: «Отец, благослови», –

Приветствовал.  Игумен глянул строго:

«Господь благословит. Откуда ты? Яви…»

«С краёв я дальних, отче, с Белозерья,

Обитель есть Кирилловская там,

И ноги нёс сюда не для веселья.

С письмом к тебе послал игумен сам.

Печалимся премного. Благоверный

Савватий был и нам совсем не чужд,

Из нашей братии из всей он первый

Зажёг на этом острове свечу», –

Сказав, монах отдал ему посланье.

Читал Зосима и лицом светлел:

«Закончились мои переживанья».

И в храм созвать всю братию велел.

Он стал читать посланье вслух им снова,

Возрадовались братья как один,

(Письмо дало ещё Зосиме повод

Карбасы за мощами снарядить):

«Благодать и милость от Бога Отца

И Господа нашего Иисуса Христа,

Боголюбивому игумену Зосиме

С братией, всегда радоваться!

Мы слышали, что вашими трудами

На острове устроен монастырь,

Что братии уже там, вместе с вами,

Премного есть – Господь вам Поводырь.

Мы слышали у вас всё по Уставу,

Молитвам Богородицы Святой,

Но лишь Савватия мощей, по праву,

Недостаёт в обители родной…»

…Вздохнули оба старца облегчённо –

Благое дело их свершилось, наконец,

И мощи обрели приют законный…

Пусть с миром почивает здесь чернец.

Зосима приходил к мощам нетленным,

Простаивал часами возле них,

Молился истово и всепрощенно

О душах всех: усопших и живых.

Нечасто оставаясь сам с собою,

Игумен признавался, что дряхлел

И, становясь за книгу к аналою,

Всей мыслью возносился за предел…

«Боже вечный, Царь Безначальный,

Творец и Владыка всякого создания.

Ты, Спаситель душ и Избавитель

верующих в Тебя. Ты, покровитель

всякого добра, Утешитель плачущих,

Радость святых. Пресвятой Царь,

Преблагий Господь, не отврати

лица Твоего от молитвы моей,

сохрани и спаси ны. Верую и

уповаю на Тебя и Которого прославляю

С Отцом и Святым Духом вечно».

…Ничто не вечно в этом мире бренном

И час пришёл прощания с земным,

И братья молвили проникновенно

Слова любви, прощаясь каждый с ним…

Апрель сверкал ручьями и капелью,

И птицы пели громче, веселей,

Колокола не блАговест звенели,

А плачь несли и скорбь по всей земле.

Без Германа не стало бы Зосимы,

Бок о бок жил с ним долгие года.

И в радости, и в час невыносимый

Надёжною опорой был всегда.

Простак некнижный и весьма практичный

Он стал в среде насельников душой.

В дела обители вникая самолично,

Ничто не обходил он стороной.

Стараньями его жила обитель,

Пришёл трудами многими расцвет,

И он был самый старый долгожитель –

Без малого провёл полсотни лет.

Бежало время, и менялись люди,

И былью прошлое казалось им,

Насколько путь к Вершине ВЕРЫ труден?! –

Доподлинно известно им двоим.

Свой день последний встретил в Новограде,

Успел причастье Тайн Святых принять

И исповедь свершить. Почил в усладе –

Отдал ВСЁ людям, не умея, брать.

Стоял июль лазоревый и звонкий,

Тянулась к солнцу вся живая тварь…,

А колокол гудел печально, громко

И звук его летел и вширь, и вдаль.

А монастырь жил жизнью заведённой,

Ждала его нелёгкая судьба

В борьбе, за мысль и веру.  Закалённый,

Ни перед кем и чем не отступал.

Но грозен будет ветер разномыслия!!!

Часть 2.

Глава 1. За «аз» единый

                В просторах серой беломорской ночи,

                По каменной груди монастыря,

                Скатился синей каплей Колокольчик,

                Слезой благочестивой звонаря…

                Склонив колени, буду скорбно слушать

                И грех, и святость, и печаль Руси.

                Спаси, Господь, загубленные души

                И души загубивших их, Спаси!

               Игорь Басанов «Соловецкое»

За двести лет найдём ли год спокойный;

Без войн и крови, происков врагов,

Без лютых драк (прямых или окольных)

За власть и трон, под небом русским кров?

Дворцовый гром и лет лихих ненастья,

Не минули ворот монастыря…

И меркло куполов благообразье,

Стихал молитвы голос за царя.

Нередко вместо благостного звона

Набат гудел, пугающий простор,

Слова не богословские с амвона⁵⁶

Неслись и  пел не «аллилуйя» хор.

Не слёзы по щекам от умиленья,

Но кровь текла у стен седых не раз.

Он был для многих – местом усмиренья

И гибли в муках за единый «аз».

За двести лет обитель изменилась,

В ней мало что вещало о былом:

Оделась в камень и мужала силой,

Обласканная царственным двором.

Предстала перед Русью всей твердыней –

Союз креста смиренного с мечом.

Несла в умы людей Христово имя,

Надёжным в дни грозы была плечом.

Возросшая на почве благочестья,

Держалась древнерусской старины.

Но странно, что попутно с этим вместе,

Здесь чах с годами свет её весны.

За внешне обретённым благолепьем

Жил мир духовный, внутренний, другой.

Терпенье подменялось чаще плетью,

Устав держался властною рукой.

Игумены, потом архимандриты⁵⁷

Её втянули в сонм мирских забот.

Ветшала мысль, мешала часто сытость,

Снижался прежней святости полёт.

От чистоты возвышенной начальной,

Училища апостольских наук, –

Осталась роскошь позолот сусальных

Да символ-знак – монашеский клобук.

Стоит поныне – витязь непокорный,

Обитель Божья, воин-бастион…

Он кажется совсем нерукотворным,

А Матушкой-землёй сюда явлён.

Живёт он,  монастырь, непостижимой

Для нас, обычного ума людей,

И тайной силою веков хранимый,

Своею жизнью сокровенной в смуте дней.

Кто видел хоть однажды эти стены,

Навряд ли мощью не был поражён,

Не чувствовал как кровь бурлит по венам,

Огонь в груди неведомый зажжён.

Глава 2. Лето 1658 года

Июнь на севере всегда непредсказуем:

Сегодня жарко, завтра дождь и снег,

Вдруг ветер необузданный задует,

Волной крутою бросится на брег.

В декаде первой был карбас с Поморья,

Из ХОлмогор⁵⁸ привёз людей и кладь.

Монахи тут же всё стащили на подворье,

УстАвщик⁵⁹  крикнул им: «А ну-ка, не замать!

 Отец Илья, – спросил, – об этом знает?

Откуда груз и кто был рядом с ним?»

«Мы, Боголеп, брат, только помогаем,

Здесь старец был.  Ушёл, – вот ждём, сидим».

А старец в келье был архимандрита,

О новых о служебниках вёл речь:

«Почто таишься? – спрашивал сердито,-

Ты хочешь гнев Макария⁶⁰ навлечь?

Осьмнадцать книг по осени прислали

Да денег с ними двадцать три рубля,

А ты, отец Илья, грешно слукавил

И братии не дал прочтенья для.

По-старому ведешь богослуженье,

Решение Собора ⁶¹ не указ?!

В насельниках не видно тоже рвенья.

Учти! Взываю к вам в последний раз».

Гуд колокола, сочный и тягучий,

Всю братию созвал под купола,

Архимандрит к ней вышел – туча тучей,

Толпа, насторожившись, замерла.

«Прислали книги для богослуженья,

По старым чин вести запрещено!

Велят их все, что есть, предать забвенью

И праведников⁶² наших заодно.

Нас щепотью⁶³ креститься заставляют,

Три раза «аллилуйя» петь, не два,

Те книги латиняне исправляют…

На что ещё решится к нам Москва?!

Поклоны не земные – только в пояс,

Одноголосье требуют в церквах,

Они, о «ляцких крыжах» ⁶⁴беспокоясь,

Забыли перед Богом всякий страх!

Молитесь, братья, чтобы Он сподобил

Нас в вере православной умереть,

Как деды и отцы. Сей час тот пробил,

Противно ересь слушать и смотреть.

Кто есть согласный с этим приговором,

Зову вас руку приложить к нему.

Иных же, чтобы не было раздора,

Не выпускать по знаку моему».

Бросался словом в братьев настоятель –

Седой, высокий, высохший старик.

Не всем он был в речах благоприятен,

Негласный, но протест уже возник….

…Подстёгнутые пастырским известьем,

Монахи возроптали громоглас:

«Латинской службе нет здесь места,

Как не было. Не будет и сейчас!

Её мы не хотим и не приемлем,

Не нужно нам служебников таких,

Учили нас наставники затем ли, –

Богопротивный петь по храмам стих?»

Шептались,  кто согласен был, по кельям.

Роптали на глумленье, произвол,

Что настоятель, как князёк удельный,

Порядки непотребные завёл.

Попы: Кирилл, Садоф, Виталий, Никон

И иже с ними Герман, Спиридон

Составили письмо, просили вникнуть

Святейшего. Отправили с трудом.

«Челом, Святейший, бьют и извещают

Попы и богомольцы с Соловков.

Архимандрит Илья нас притесняет,

Что не поём по-старому псалмов.

По присланным служебникам обедню

Пропели, – биты были все плетьми.

Терзают нас, как если, псов последних,

Тебя мы просим – меры к ним прими.

Собрали здесь Собор намедни чёрный,

И много сказано хулы на нём

Про книги. Нам кричали вздороно:

«Из трапезной не выпустим живьём!»

Что мы от православья отвращаем,

Предания отеческого нет,

И карами нас яростно стращают,

Отец Илья нам тем же кажет вслед».

Глава 3. Митрополит

Митрополит всея Руси московский,

Святейший Никон, занят был иным.

Решались лично патриаршие вопросы –

Престол церковный шатким стал под ним.

Вкусивши мёду царского всевластья,

Стал мнить себя первейшим на Руси.

И с твёрдостью настойчивой и страстью

Он требовал признанья, – не просил.

Мольбы монахов были безответны,

Хотя считал обитель он своей,

И постриг принят был им в ней обетный,

И жил средь братии немало дней.

Отсюда начал путь свой восхожденья

К Олимпу Православия Руси.

Все новшества вводить стал принужденьем,

Противникам анафемой⁶⁵ грозил.

Упрям в гордыне был он непомерной,

Умён весьма, начитан, устремлён,

И сам решал: что благо, а что скверна,

Не видел рядом значимей имён.

Вельможенравный был и сребролюбий,

Вершин достигнув, он себе служил.

В общении с людьми небрежный, грубый,

Не недругов – врагов себе нажил.

«Егда приехал», то всегда за ручку,

«ЗдорОво, яко лис» и знал, как звать.

Святейшим став, на все закрылся крючья,

Друзей в крестовую – ни-ни, пускать⁶⁶

Не просто всё, как видится сначала,

Раскол давно был начат, но не им,

Продолжил он и, Русь всея вскричала,

Воистину: не думая, творим.

Поссорился с царём⁶⁷, Москву оставил

Притворно, но с обидой, на показ.

Снял сан с себя в обход церковных правил⁶⁸,

На жесты Никон был всегда горазд…

Ну, ладно. Бог с ним. Вспомнили попутно.

Вернёмся снова лучше в монастырь,

Расскажем, как жилось там трудно,

Как ширилась в среде монахов гиль⁶⁹.

(1660 – 1663 г.г.)

…Архимандрит Илья скончался вскоре,

Но сразу выбран был Варфоломей,

В обители, на клиросе, трудясь дотоле,

Уйдя в другую, связь не рвал он с ней.

Был призван братией единогласно,

(весною Новгород поставил в сан),

Возможно с ним, надеялись, угаснет

Страстей кипевших до него вулкан.

«Чтоб правил по преданью благочинно,

Учал⁷⁰ заветы старцев сохранять,

Умел судить по их Уставу вины,

За братию, коль надо, постоять».

Искра, упав на высохшую почву,

Пойдёт, занявшись, палом низовым.

Затихнув, шаеть⁷¹ будет днём и ночью,

Чтоб вновь подняться валом огневым.

Вот так и мысль, попав в среду глухую,

Поддержку сразу вряд ли в ней найдёт.

Особенно когда не растолкуют,

Когда народ в мирке своём живёт.

Принявши сан, (а лет он был осенних),

Наверно сознавал Варфоломей,

Что ничего один он не изменит,

Хоть будь того всей братии умней.

«Послушайте, возлюбленные братья!

Меня вы возжелали год назад

В начальники себе. Но мог ли знать я,

Как скоро стану этому не рад?

Как снова вспыхнут между вами ссоры,

Как рясы будете друг другу драть.

Плевать вам на церковные Соборы,

Указы их как должно исполнять.

Я зазрю⁷², братья, к службам нераденье,

Монашеский обет переступив.

Меня толкаете, чтоб силой принужденья

В обители порядок укрепил?

Священники, диаконы решили,

Подумав крепко, я не возражал,

Чтоб впредь «наречным пением» ⁷³служили.

Поэтому я свой Собор созвал.

Давайте здесь своим соизволеньем,

Объявим приговор един для всех –

Вести по-новому богослуженье

И не чинить к тому никем помех»,-

Взывал к монахам новый старец строго

И зыбкая повисла тишина….

Кто «за», кто «нет» – их было много,

Но больше тех, кого пугала новизна.

Казалось бы: люд самый просвещённый

И в книгах новых видеть мог прогресс,

Но ум, догматами закрепощённый,

Имел над новым полный перевес.

И всё же! С приговором согласились

И руки приложили, не томясь…

Три года соглашением крепились,

Как смута вновь наружу прорвалась.

Глава 4. Зима 1662 – 1663 годов

Возок катил заснеженной дорогой,

Давно оставлен Емецк⁷⁴ позади,

А путь по зимнику весьма нелёгок,

Случись чего, и – помощи не жди.

На много вёрст леса в морозной дымке,

Живой души, – ни встретить, ни догнать

И благо, коль в дороге нет заминки,

И есть куда, тем более, пристать.

В тулуп⁷⁵ овчинный кутался возница,

За ним в таком же прятался седок,

Снежок сухой за полозом вихрится,

Да дует встречный, жгучий ветерок.

Сереет небо – полог беспросветный,

Уныло всё и не на что глазеть.

Декабрь снегами часто здесь не бедный,

Каким бывает в средней полосе.

С письмом к царю от старцев соловецких

Варфоломей пустился на санях.

Обиды вёз в словах весьма нелестных

На Никона и всех его грехах.

В далёкий путь отправиться не просто:

Фураж, охрана, кони, провиант…

И не было тогда пристанищ сносных -

Принять и обогреть такой десант.

«От Пянды⁷⁶ до Михайлова подворья,

На острове Берёзовом⁷⁷, как раз

И будет день пути, а хлебосольный

Хозяин рад уважить, отче, нас! -

Возница, обернувшись, крикнул громко

Сидящему монаху за спиной. -

Вёрст пять ещё трусцой в потёмках

Трястись придётся нам по-над Двиной!»

Седок повёл озябшими плечами,

Ещё плотнее запахнул тулуп

И, крестно осенив себя перстами,

Ответом не встревожил сжатых губ.

Но вот печным запахло вскоре дымом,

Мелькнул между деревьев свет окна,

Избу такую не проедешь мимо,

Стоит на тракте, – издали видна.

Согревшись трапезой и жаром печки,

Архимандрит намерился прилечь,

Когда за стенкою услышал речи…,

О нём спросили, ни о ком, сиречь⁷⁸.

Вошёл стрелец – охранник его свиты:

«Тут, отче, срочно просится к тебе

Один приезжий мужичок невидный.

Из ХОлмогор, сказал. Сидит в избе.

Верхом скакали. Двое их. Замёрзли

Как цуцики, пошвыркались⁷⁹ чайком,

А как оттаяли, утёрли возгри⁸⁰

И сразу к нам с допросом прямиком».

«Зари нельзя дождаться! Что за дело? –

Сердито оборвал монах стрельца, –

А ты трепись поменьше. Больно смелый!

Зови сюда нежданного гонца».

Вошёл селянин, вид не богатырский:

Треух, шубейка, валенки, порты.

Вгляделся. Ба! Работник монастырский

И… сердцем пал в предчувствии беды.

«Тревожим тебя, отче, на ночь глядя,

Отец Варфоломей, благослови!

Корысти не своей скакали ради,

Боимся, не дошло бы до крови.

Уставщик бьёт челом тебе Геронтий,

Прочти и сам решай, – как поступить?

Уехал ты, тут шум поднялся громкий,

Его каменьями хотели бить», –

Сказал и, вытащив, подал бумагу

Архимандриту. Старец стал читать.

Закончив, глянул на гонца-беднягу,

Подумал: «Если б не сумел догнать?!

Не зря вельми так было неуютно,

Тревогой полнилась моя душа.

На шаг решившись безрассудный,

Обитель бросить, сердцем не дрожа».

Наутро всех собрал в избе заезжей

И объявил: «Вертаемся назад!

В обители, (не стало нас), понеже⁸¹

Меж братией опять пошёл разлад».

В возке тот раз он ехал одиночкой,

От дум его никто не отвлекал,

Тряхнёт порою где-нибудь на кочке

И снова, погружаясь в мысль, дремал.

«Не по сердцу мне эти измененья,

Которые затеял Патриарх.

Насильно, самочинно, с униженьем

Навязывал своё в монастырях.

Возвысившись, обидел он обитель,

Егда⁸² Филиппа⁸³ мощи вдруг забрал.

Елиазар⁸⁴, наставник и учитель,

И он не смог тогда, не помешал.

Душа у всех поныне слезОточит, –

Филипп-то здесь, у нас, пострижен был

И Никон знал об этом, между прочим.

Своё, преследуя, про всё забыл.

Игуменом пробыл Филипп здесь долго,

Осьмнадцать лет прошли, как год один.

Трудился сам везде всегда как пчёлка,

Каналов строил много и плотин.

А Никон Русь до верха взбаламутил,

Царь-батюшка пошёл на поводу.

Младой ещё,– вот Никон им и крутит,

Причём у всех московских на виду.

Не стоило по-хамски дело делать,

А мягко, осторожно, не в галоп.

Глядишь и, духовенство бы созрело…

А тут…? Не прыгнувши, вскричали «гоп».

И я хорош! Не нужно отлучаться…

Дела не волки, в лес не убегут.

Теперь придётся как-то разбираться

И взяться вместо пряника за кнут.

Герасим⁸⁵ там, наверно разжигает,

В карман, шельмец, за словом не ходок.

Труды свои ночами сочиняет,

Средь братии о том ползёт слушок.

Да бывший настоятель Никанорка⁸⁶,

К нам сосланный в обитель на «покой».

Да если бы! Сижу как на иголках…,

Но хоть стрельцы ⁸⁷послушны под рукой».

Погода выдалась на редкость жёсткой,

Залив сковало льдами сплошняком,

До острова без страха шли в повозках,

Никто не подгонял коней силком.

Висело солнце низко над пустынной,

Ледово-снежной гулкой тишиной.

Поездка выдалась нелепой, длинной,

Но миром ли закончится? войной?

По зимнику морскому шли быстрее,

Стомухи⁸⁸ объезжая, ропаки⁸⁹.

Вот-вот уже и небо заалеет,

А дни на Беломорье коротки.

Подъехали, когда почти стемнело,

Куколи⁹⁰ башен издали видать

И стен махину в снежных ляпах белых,

Не ждали их, чтоб выйти и встречать.

Дежурившая стража всполошилась,

Приехавших, увидев у ворот.

Узнав Варфоломея, растворилась,

Ждала, когда его возок пройдёт….

О том, что настоятель возвернулся

В обители узнали в тот же час.

Одни возрадовались, кто-то усмехнулся

Недобро: «Он ли нам ещё указ!»

«Отцу Герасиму скажи, что он мне нужен

И пусть, как сможет, будет у меня.

Когда войдёт, останься сам снаружи,

А то начнётся тут же толкотня

Под дверью. Братия ужо не стерпит

И следом послухов своих пошлёт.

Теперь она словам вельми не верит,

Не смотрит, как бывало раньше, в рот», –

Наказывал подробно служке старец

Варфоломей (обедня шла к концу).

В послушниках ходил недавно парень

И к настоятелю тянулся, как к отцу.

Вошёл монах, согнул в поклоне спину,

(со старцем был примерно лет одних).

Зачем был зван, ещё не знал причину,

Хотя предчувствий полнился плохих.

«Скажи мне, брат Герасим, что за смута,

Как только я уехал, началась?

Почто Геронтия решились самосудом

Каменьями побить, зело озлясь?»

Но тот в ответ нисколько не смутился,

Слова готовые летели с губ,

Усмешкой потаённой рот кривился,

Приём с допросом был ему не люб:

«Ты, отче, не меня спроси об этом,

Но братию сначала попытай,

Она-то даст на всё тебе ответы,

Потом уже виновных назначай.

Он чина не соблюл по приговору

И древлего⁹¹ предания презрел.

Тебе напомню, коль умом ты скорый,

Что власти, отче, есть твоей предел.

Решит Собор меж братией все брани,

Я думаю, что в пользу не твою,

А словом он покрепче будет, зане⁹²

Ты ищешь только выгоду свою».

В ответе настоятель слышал вызов

И с мыслью собираясь, замолчал.

Пригладил бороду и с укоризной,

Вдруг осердившись, волю дал речам:

«Тебе ли плакаться о благочестии,

В грехах погрязши воровства?

Забыл, поди, как здесь, на этом месте

За то анафеме не предали едва?

Ты завистью съедаем, но не белой,

Гордыней обуян до самых пят.

Душа в молитве никогда не пела,

Но бесы за спиной твоей стоят.

Ты, вместо покаянья и смиренья,

В потугах возмущенья преуспел

Зело, не проявляя в этом лени.

Настроить всех протИв кого хотел?

Дожив до лет седых, ты к благонравью

Душой не льнул и не хотел идти

К Нему молитвенной дорогой. ТрАвлю

Тебе охотнее средь братии вести.

И грош цена тогда твоим «Посланьям…»,

Нет искренности в них и чистоты.

Закончишь, грешник, дни свои в изгнании,

Забвении, вдали от колготы⁹³…».

«Кто где окончит дни – ещё увидим! –

Одёрнув настоятеля, вскричал монах. –

Не рухнул бы, на двух на лавках сидя,

За вожжи не берись, коль не запряг!»

Двусмысленность смотрелась в этом вопле,

С угрозой вперемешку был намёк.

И до конца открылся старца облик,

И в чьих руках запальный фитилёк.

Герасим не прощаясь, хлопнув дверью,

Поспешно вышел тут же в коридор,

Задел слугу, стоявшего у кельи

И слышавшего их горячий спор.

Подошвами зашаркал по дорожке,

Ведущей в келью (жил в ней Никанор).

Cтоял пред ним, cпустя минутой позже,

Дословно передал весь разговор.

«Входи, входи, Герасим, не смущайся.

Почто смурной? Случилось ли чего?

Натоплено, – запреешь. Раздевайся,

Опять на час? Ты, как всегда бегом».

Глава 5. Чёрный Собор, февраль 1663 года

Монахи в храм Успенья не спешили,

Причину сбора зная наперёд.

Но споры между ними не остыли

О новых книгах. Шли не первый год.

Во храме, пред амвоном, стол не длинный

И в кресле настоятель восседал,

Толпились за спиною старцы чинно,

Как братии поднялся громкий гвалт.

«Почто ты время тянешь, настоятель?

Скажи, зачем собрал и, начинай!

Как будто нет у нас других занятий,

Выслушивать опять весь пустобай!»

Варфоломей поднялся и воскликнул:

«Не дело, братья, начинать нам с брани

Собор сегодняшний. Хочу сказать,

Что все равны и нет сейчас здесь званий,

Хочу лишь правды, но не за глаза.

Единогласием наречным не поёте,

Хотя о том меж нами уговор.

Почто вы снова нынче стали против?

Себе же, вопреки, подняли ор».

Тут выскочил, не выдержав, Герасим:

«Я буду бит тобой, как многих бил,

Что, аще загодя с тобою не согласен? –

Перстом тряся, насмешливо спросил. –

Какую правду тебе надо, отче?

Что всюду посадил своих людей?

Иль ту, от послухов твоих, – сорочью?

Ответь Собору, отче, без затей!»

Продолжил он под смех, стоящих рядом

Своих единомышленников, но

Осёкся, встретившись со строгим взглядом,

Которым одарил их Никанор.

А дьякон Нил не вытерпел и вылез,

И тоже с обвиненьем подступил

К Варфоломею и, что думал, вылил

С потоком слова бранного, как мстил:

«Геронтий еретИк и ты с ним вместе,

Как патриарха Грек⁹⁴ учил в Москве,

А тот царя, вероотступник бестия.

Поэтому, пока, ты во главе».

Варфоломей, не слышал словно колкость,

Поднявшись снова, громко возгласил:

«Не вижу, братья, в перепалке толка,

Господь всех нас терпению учил.

Покой наш монастырский был нарушен

Отцом Геронтием, – вы сразу в крик.

Я вас об этом спрашивал и слушал,

Считаю, что проступок не велик.

В свидетели он звал на душу Бога,

Что в помыслах своих и не в уме,

Служебников исправленных не трогал

И никогда желанья не имел.

Он вырос на примерах благочестья

Подвижников, пустынников святых.

В моих словах о нём ни капли лести,

Но вы кидаетесь на каждый чих!

Указом государевым мне ведать

Приказано в обители во всём,

А вот Хломыге⁹⁵, труднику, за это

Правёж устроить будет поделом.

А, чтобы по заулкам не шептались

И меж собою толки не вели,

И, чтоб исчезла недоверья наледь,

Я, пастырь вами избранный, велю:

«А буде я», вдруг, «стану превращать

Чины церковные и новые вводить»,

То «им, священникам, диаконам» вещать

«И без студения⁹⁶ о том мне говорить!»

Поэтому давайте приговором

Своим, особым, споры завершим,

А буде кто подталкивать к раздору,

Смирением жестоким усмирим».

Поднялся рокот разногласый в храме

Взлетя под купол, плавно приутих,

Но тлел очаг, пласталось ссоры пламя,

Но кто в него подкинет дров сухих?

И Никанор, до этого стоявший молча,

Как будто безучастный ко всему,

Рассёк своим вдруг гласом шума толщу,

И крик хоругвью взвился: «Не приму!

Помимо заповеданной нам веры

И чина, и двуперстного креста.

От книг от новодельных пахнет серой,

Я вижу руку в них антихриста».

Вплотную подойдя к Варфоломею,

Архимандрит и старец Никанор

Пенял ему, словами без елея,

Во всеуслышание на весь Собор:

«Но сам ты книг не осуждаешь новых,

Не ревностно стоишь за старину.

Так конь, когда копыта не в подковах,

Стремиться, где удобнее, свернуть.

Я зазрю за тобою, настоятель –

Не крепок благочестием ты. Нет!

Послушники уже на это, глядя,

Не чтят нам отцепреданный завет.

Насельники склоняются к соблазнам,

Своим произволением слабы,

Скорблю, что мыслить стали разно

О вере и с молитвою грубы.

В обитель братия не принужденьем

Пришла. Позыв души сюда подвиг.

Своим, Ворфоломей, к ним нераденьем

И шаткостью своей чего достиг?»

«Ты лучше, Никанор, своих ретивых

Уйми и братию не будоражь, –

В ответ сказал Варфоломей учтиво,

Добавил чуть с иронией, – уважь.

Слова поносные твои зело не к месту,

Я буду с теми, – как Собор решит.

Каким знаменьем осенятся крестным,

Пусть каждый сердцем выбор совершит.

Я, как и ты, со многим не согласен,

Но в исправленьях книжных есть резон,

Вельми он православью не опасен,

И благочестья не унизит он.

А вы почто стоите, молча, братья?

Каков ваш нынче будет приговор?

Не стану ни к чему вас призывать я,

Закончить только нужно этот спор».

Священник монастырский, бывши старшим

И настоятеля к тому же духовник,

Отец Леонтий, многих в жизни знавший,

Услышав всё, застыл на этот миг.

Подумал, удивившись: «Ах, как ловко,

Варфоломей, ты вывернуться смог!

Завидную явил здесь всем  сноровку, –

Одних медком, с другими в меру строг».

Монахи, оживившись, всколыхнулись

И крики раздались со всех углов,

И храм похож стал на пчелиный улей,

И не было в толпе закрытых ртов:

«От веры не отступим непорочной,

А ересь книжную стащить в костёр!»

Галдели, спорили до самой ночи,

Пока не сочинили приговор.

Глава 6. Противостояние

(1665 – 1668 г.г.)

«Живёшь, живёшь, а некуда деваться, –

говаривала бабушка одна, –

Придёт пора со смертью обниматься,

Теперь-то, внук, она мне не страшна».

Потомки станут век тот звать «бунташным».

И он похож был, в общем, на котёл:

Непредсказуемо бурлящий, страшный

В борьбе за веру, волю и престол.

Вначале голод, смута и Лжедмитрий,

Болотников, поляки, семь бояр….

Романов Михаил⁹⁷, поднявши скипетр,

С трудом, но на престоле устоял.

Но, что он взял тогда себе в наследство?

Голодную державу и разброд?

Врагов неукротимых по соседству,

Всегда готовых выступить в поход?

Но время, о котором повествую,

Устойчивостью видится в одном –

В умах державность снова торжествует,

А Русь опять, как раньше, под крылом

И под присмотром мудрых глав орлиных,

И бдящих зорко запад и восток…

Зевнёшь и, орды половодьем хлынут

На Русь, урвать себе земли кусок.

В Крыму татары, шляхта в Польше, шведы

Клинки всегда держали под рукой,

За Камнем⁹⁸ край подробно не изведан

До моря дальнего и мало обжитой.

И сыну он оставил, Алексею,

С престолом вместе – множество проблем.

Окинуть взором – мозги цепенеют

От мыслей: «Как решать, когда и c кем?!»

Помимо всех отцовских старых,

Рождались новые теперь, свои,

Но их никто решать не будет даром,

А только лишь за злато и рубли.

Обитель не оторванной от мира

И жизни государственной жила…

Всегда своим трудом себя кормила

И тяготы повинностей несла.

За милости былые, благосклонность

К себе Москвы не раз платить пришлось,

Рублём немалым царскую корону

Поддерживать с надеждой на «авось».⁹⁹

Казна пустела часто и надёжно,

И надо было как-то пополнять,

И шла Москва тогда известной стёжкой

К монахам же…. Попробуй отказать!

Почти три года в равновесии шатком

Монахи соблюдали приговор,

Смотрели друг за другом и порядком,

И, чтоб никто не шёл наперекор.

Но мыслить не заставишь всех едино

И жизнь уставоправную вести.

Иной, сюда пришедши, новый инок

Порою жил в ней с целью – погостить.

Мирян, бежавших от невзгод житейских,

Опальных бунтарей скопилось здесь

Немало. Решительных и дерзких

И лучше к ним без повода не лезть.

И часть из них несла другие мысли

Из жизни не духовной, а мирской,

Но всех их к братии нельзя причислить,

Как  только тех, кто выслан на «покой».

Тут Никанор, архимандрит и старец

И строго бдящий отцепреданый завет,

И рядом Львов¹⁰⁰ – вожак монахов-пьяниц,

Участник их затейливых бесед.

Дух братства и любви давно здесь – мести,

Вражде и настроеньям уступил.

И в старцы возводились не по чести,

А кто расположением стал мил.

Архимандрит и здешний настоятель

Варфоломей нестройным житиём

Доверие к себе совсем утратил…

Такое пьянство расцвело при нём!

Писали богомольцы в челобитной,

Кто крепок благочестьем и умом:

«Живёт Варфоломей, неблаговидно,

Позоря землю Русскую во всём.

В тюрьме нас держит, голодом пытает

И гонит из обители долой,

Монахов обирает без утая,

Привёл в упадок наш устав и строй.

Казну, страстям своим в угоду тратит,

Запасы монастырские извёл,

Приказчики в усольях¹⁰¹ мздою платят,

Растление творит и произвол».

Весной по следу этой челобитной

Гонец бумагу царскую привёз,

По ней, в Москве, (по тону было видно)

Варфоломею будет там допрос.

За всю обитель, за себя не только

Придётся отвечать, нести вину

И много выслушать упрёков горьких…

«Сместят с поста и, глазом не моргнут».

Лишь осенью, пред самым ледоставом,

Архимандрит решился на отъезд,

Оставив по веленью эту гавань,

Святых он больше не увидит мест.

В Москве подарки и гостинцы любят,

Он, зная это, щедрые повёз.

«Клади, клади, отсюда не убудет», –

Приказывал, оглядывая воз.

С собою взял (монахи настояли)

Письмо от них пространное к царю,

С напутствием тревожным провожали

От пристани в холодную зарю.

А в том письме, вернее, челобитной,

Совсем не оставляя грёз-надежд,

Царя молили богомольцы взрыдно

Остаться в вере им как есть допрежь.

Собор спросил с архимандрита строго

За книги новые, служебный чин,

И, что в обители из рук вон плохо, –

Ответа внятного не получил.

Бумагу богомольцев он не Отдал,

Свою Собору сказку сочинил

И после этого чуть больше года

В Москве, в подворье Соловецком, жил.

Уехав, старец, словно в воду канул,

Ни слуху и не духу целый год.

Монахи меж собой: «С ответом тянут,

Почто вот только? Знать бы, что нас ждёт…»

Глава 7. Осень 1666 года

Молва всегда бежит быстрее лани,

Посланцев нет, а вести тут как тут.

О том, кто едет и зачем, заранее

Монахи знали и, что власти ждут.

Осенним утром прибыл старец Сергий¹⁰²

С наказом царским их увещевать,

И движимый благим к тому усердьем,

Велел, не медля, братию собрать.

Прочёл указ, решение Собора,

В ответ услышал яростный протест,

Толпа кричала в рясах долгополых:

«Мы не приемлем троеперстный крест!

Указу государя мы послушны

И повинуемся во всём ему.

Архиерейские решенья веру душат,

Ведут нас всех не к свету, а во тьму!»

Встаёт тут Сторожевский настоятель,

Здесь живший на покое, Никанор,

В таком же чёрно-длинном платье,

Воскликнул, перекрыв всеобщий ор:

«Учения такого не приемлю!

Не вижу в нём апостольских основ,

В сырую лучше, отче, лягу землю,

За веру нашу я страдать готов!

У вас теперь главы нет, патриарха,

А без него совсем вы не крепки!»

И старцу Сергию вдруг стало жарко,

Что всё идёт не так, а вопреки.

В ответ на это он негромко крикнул:

«Пошлите мне, с кем можно говорить

И, чтобы он, в вопросы мои вникнув,

Толково обо всём бы мог судить».

«Геро-онтия-я! – толпа загомонила, -

Он знает, что сказать, – зело учён».

Толпа, по знаку словно, расступилась,

Подталкивал кто в спину, кто в плечо.

«Оставьте нас с Геронтием. Без шума

Я сказки ваши выслушать хочу.

А чтобы лишнего никто не думал,

Свидетелей назначить поручу

Двух, трёх – не больше. Сами отберите

Того, кто богословием силён.

Над всеми нами будет лишь Спаситель

В одном лице Он – Правда и Закон».

Монахи выйдя, стали ждать у храма

Когда и чем закончится дуэль,

Твердили меж собою «нет» упрямо,

Смотрели с нетерпением на дверь.

А старец Сергий умный, осторожный,

Познавший много на своём веку,

Расспрашивал Геронтия дотошно

И, слушая его, был начеку…

«Всегда от нас земля вся просвещалась

И под зазором монастырь не бЫл.

Но яко столп и утверждение сиял он,

На мир, на весь наш православный слыл.

Вы новой вере учитесь от греков,

От них архиереев шлёте к нам,

И мы их здесь, как сами век от века,

Креститься учим – просто стыд и срам!»

«Геронтий! Государь наш благоверен

И православен ли, благочестив?

В своём ответе твёрдо ты уверен

Иль я спросил, чего-то упустив?»

«Благочестив и нет сомнений в этом.

И православен он, христианин.

Молясь, мы долгую желаем Лету», -

Монахи отвечали как один.

Но Сергий продолжал пытать монаха:

«Скажи мне, православен ли Собор

Наш освящённый? Отвечай без страха,

Как в челобитных смел был до сих пор.

А повеления его к вам православны?

Но, аще «да», зачем тогда буза?

Почто не исполняли их исправно?

Глаголь и прямо мне смотри в глаза».

Застигнутый врасплох, чернец запнулся.

Ответить «да» – себя оговорить,

А скажешь «нет» (Геронтий содрогнулся),

Представив, что за это может быть.

Помявшись, он уклончиво ответил:

«Да, были патриархи православны,

Живут в неволе нынче и, Бог весть

Теперь никто не знает и подавно,

Но иерархов русских чтим мы здесь.

А веры новой, отче, нам не нужно,

Соборного посланья не хулим,

Святым преданьям чудотворцев служим

И в вере этой умереть хотим».

Давно за полдень солнце убежало

И тень уже густела под окном,

Но всё напрасно, как не убеждал он, –

Монахи же стояли на своём.

Исправленные книги не отдали,

Хотя наказ был строгий: «Отобрать!»

«Гниют, наверно, где-нибудь в подвале,

А мне глаголили: «Не можем их сыскать».

И Сергий, день побыв ещё, уехал

С большой досадой в сердце на себя

За то, что не сумел достичь успеха:

«Под Богом все мы… я ли им судья».

Глава 8. Никанор, 1667 год

За год минувший многое случилось.

Монахи сами выбрали главу,

Не убоявшись впасть к царю в немилость,

Что власти их к ответу призовут.

Стал келарем ¹⁰³в обители Азарий,

Геронтию доверена казна.

И вновь в Москву с мольбой  письмо писали,

Но как поступят там, – никто не знал.

Просили в нём, сменит архимандрита,

Не слать учителей им в Божий дом.

В конце письма совсем уже открыто:

«За веру от меча скорей умрём!»

Нашла, как говорят, коса на камень;

Мешает, а убрать его, – нет рук.

Принудить их к смирению полками?

Но вряд, – ворота наглухо запрут.

В Москве уже не знали что придумать –

Не нужных жертв и крови избежать,

На что ещё монахи могут клюнуть

И, чтоб вражды не ширилась межа,

…Нашёл его, сидящего, за книгой,

Любил бывать он в тишине один.

Послушник, подойдя, в дверь стукнул тихо,

В ответ ему: «Не заперто. Входи».

«С бумагой, отче Никанор, приехал

гонец. Просил, найти и сообщить».

«Скажи, пусть ждёт, а мне не к спеху,

Не я, а он ко мне обязан быть».

…Присев к окну, он стал читать бумагу,

В ней велено весною быть в Москве.

Пока снега серьёзные не лягут –

Держать не стоит думу в голове.

Умел он видеть тайны междустрочья,

И здесь всё тоже понял без труда.

Слова, слова… – пустая  оболочка –

И мыслям негде было в ней плутать:

«Не кАтаньем – мытьём, как говорится,

Зовут, от веры отступить меня

Хотя бы даже малою частицей,

Но разве душу только поменять…»

Большой Собор Московский патриархов

Расколет Православье на века,

Мирскую власть закрЕпит за монархом –

Проявит волю царская рука.

А Церкви он велит в делах духовных

Придать призор всему и чистоту,

А тех, кого признают здесь виновным

По-разному накажут, как сочтут.

Москва. Собор. Вопросы, уговоры…,

Монахи с Соловков – все заодно.

Но больше всех досталось Никанору –

В опале государевой давно.

Согласье дал притворно, под давленьем,

Служить как требует того Собор,

В себе оставив истинное мнение,

Он каялся, глаза потупив в пол.

Клобук одел на новый лад от греков

(сквозь землю провалиться, был готов),

Под мнимо-искренней к нему опекой

Соборных старцев всех чинов.

Не он, другой поставлен настоятель –

Иосиф из Москвы, архимандрит.

На остров Никанор отправит к братии

Письмо о том с Фадейкой¹⁰⁴. Упредит.

Поехали втроём с большим обозом,

В общении не чувствуя нужды,

Варфоломей на Никанора косо

Смотрел и не таил к нему вражды.

Везли с собой вино, медЫ и пиво

Из царских, патриарших погребов.

Монахи, глянувна дары брезгливо,

Всё тут же вылили без лишних слов.

Иосифа и с ним Варфоломея

В своей тюрьме закрыли под замок.

«Почто, – спросил Иосиф, – как злодеев

Нас в клетке держите? Какой вам прок?»

«От вас нам пользы так и так не будет, –

Заметил им Геронтий, казначей, –

Ты вор, Варфоломей, большой паскудник,

А ты, отец Иосиф, нам зачем?»

На этом разговор их был закончен,

Подержат и отпустят без вреда…

Рассказ о них продолжу многоточьем

И больше не напомню никогда.

А Никанор явился чуть позднее

(в Архангельске провёл четыре дня),

Сомнения у братии развеял,

Покаялся и…, будто камень снял.

Повёл себя уже как настоятель:

Суров и твёрд, рачителен, умён

И отчей веры зоркий надзиратель,

Порядок стал в обители при нём.

Не строгих в вере и не крепких – выжил,

Умеренных пока ещё терпел,

Приветлив к тем, кто духом ему ближе…

Печальный вскоре ждал их всех удел.

Нависло небо хмуро над Поморьем,

И южный ветер дул и нёс грозу.

Наступит день, здесь всё зальётся болью,

Века не смогут высушить слезу.

…«Что делать, отче Никанор? Советуй.

Москва взялась, гляжу, за нас всерьёз.

Я думаю, как лёд сойдёт, то к лету

Дойдёт от уговоров до угроз.

Не дай Господь, ещё возьмёт да войско,

Пошлёт по наши душеньки с тобой».

Но тот с усмешкою: «А ты не бойся!

Ты много ли стрельцов пошлёшь водой?

Свинца, к пищалям зелья сколько надо,

Еды им в день хоть пару раз, – подай,

И даже вдруг решаться на осаду,

Ты глянь на стены: крепость – не сарай.

А наша братия… – не фунт изюма

И в деле ратном многих – не дурней.

Ей пушки к бою зарядить – раз плюнуть,

Всегда готова к недругу извне.

Ты к лучшему готовься, брат Азарий,

Нагрянет худшее, не спросит нас…

К вечерне, слышишь, колокол ударил,

Глагол оставь, пришёл молитвы час».

Глава 9. Блокада, 1668 год

Карбасы¹⁰⁵ шли вразброс вдогонку ветру,

Стрельцы промокли так, – хоть выжимай.

Волна порой крута в начале лета,

Суров и своенравен этот край.

Но вот в ночи седой, ещё размыто,

Мелькнула и пропала полоса….

Воспрянули стрельцы, кончалась пытка,

Блестели радостно у всех глаза.

С минутой каждой берег ближе, ближе,

Уже видны кресты и купола,

И стен, и башен островерхих крыши,

Казалось, – крепость по волнам плыла.

…На пристани безлюдной лишь собака

Кудлатая встречала, хвост поджав.

Смотрела, как суда бросали якорь,

Как люди стали что-то выгружать.

Вдруг гавкнула для пущего порядка,

Крутнулась и умчалась по делам…

Игнатий Волохов оглядывал обитель,

Мелькнула мысль крамольная в мозгу:

«Легко сказать – «к смиренью приведите»,

Монахи сами вряд ли прибегут.

На стенах пушек штук там девяносто,

Запасов лет на десять в закромах,

А ходу…, не рукой подать, на остров,

Полезем, расчихвостят в пух и прах.

Людей не дали, – этих, мол, с избытком…,

А стен длина не меньше, чем верста,

Свернёт тут шею даже очень прыткий,

Уверенность монахов неспроста.

Стрельцы, гляжу я, рожи все воротят,

На лицах удивления печать…,

И, если честно, то в душе я – против,

Чтоб штурм теперь немедленно начать.

Стрельцы в команде кемские, сумские,

Архангельские, часть из Холмогор.

Монахи же понятны и близки им,

Почтенье к ним питают до сих пор».

Чернец примчался, сильно запыхавшись,

И юркнул в келью, где Азарий жил:

«Стрельцы на пристани!», – чуть отдышавшись,

Как обухом, известьем оглушил.

«Свят, свят! Нечистая идёт…. Помилуй,

О, Господи, Защитник, заслони!

Повергни в прах неправедные силы», –

Крестясь, Азарий громко забубнил….

«Афоня! – кликнул стряпчего Игнатий,-

Возьми людей и следуй к чернецам.

Узнай у них там – здесь ли настоятель,

На месте аще, пусть выходит сам.

Указ ему объявишь царский лично,

Посмеет пусть, ослушаться его!

Потом уже мне станет безразлично,

Пока же речь веду не как с врагом».

Троих стрельцов впустили, без пищалей,

К воротам вышел старец Никанор…

Глаза покорности не обещали,

Смотрели изучающе в упор.

Он, чётки теребя, спросил безлико:

«Откуда вы? Кем посланы? Зачем?»

А выслушав, насмешливо: «Смотри-ка…,

Мне кажется, уйдёте вы ни с чем. –

Продолжил уже строго, безвозвратно. –

Служить по новым книгам не хотим!

А войско слать сюда – зело накладно,

Мороки государю много с ним.

Не слышит царь нас, батюшка, не хочет,

Писали челобитные не раз

Ему и, пред его стояли очи,

Видать мы не в урочный были час».

И мир растаял дымкою бесследно,

Запрутся иноки надолго, на года.

И мало кто из них, возможно, ведал,

Что пройдена безвременья черта.

Устроившись, стрельцы остались в лето,

Все входы перекрыли в монастырь.

«Нам воры не страшны с таким соседом, –

Смеялись шутники, – кругом посты».

Но смех-то смехом, а свободы нет им,

В обители насельников полно,

И завтра к этим, ещё малым бедам,

Примкнут другие, как к цепи звено.

Пробыв до «белых мух», стрельцы съезжали

Командой всей в острог на Сум-реке,

Без них сидельцы жили без печали

И до весны не трогались никем.

Зимою, в тот же год, пришла бумага:

Лишить обитель промыслов, земли,

И это всё отдать казне на благо,

И царь вести торговлю не велит.

Весною повторялось всё сначала,

Сидельцы снова уходили под запор,

«Творящим скорбь» монахам было мало,

Великий им устроен произвол

И Волохов хватал всех выходивших,

И мучил их, и смерти предавал.

Иван Захарьев пойман, писарь бывший,

Пустынник Пимен так же вот пропал.

«Сначала увещал ласканьем многим,

И чести, и богатства обещав…»,

Их целый год держал в Сумском остроге

И «гладом в озлоблении стращал».

…Легла тревога в сердце Никанора –

Азарий в море, вышедши, пропал….

Хотя вернуться был намерен скоро,

Три дня с тех пор стоит пустым причал.

 «Монахов с ним пошло числом тринадцать

Да трудников поболе двадцати.

Ну, как, скажи, о том не сокрушаться?

А вдруг, проведав, Волохов схватил! –

И так и сяк в уме вертелись думы, –

Штормило сильно, – море ходуном,

Волной такой зальёт в два счета трюмы

И лодки вмиг окажутся вверх дном».

Не чайки принесли плохие вести,

Спустя неделю, трудник сообщил:

«Монахов и Азария – всех вместе,

В Сумской острог Игнатий заточил.

Схватили в море, окружив карбасы

(монахи только выставили снасть),

Пытались увещать стрельцов, – напрасно.

Кричали те: «Скорее перелазь!»…

Четыре года так велась блокада,

Сезонно и лениво, без огня.

И царь выказывал о том досаду,

И сердце гневом часто наполнял.

Лишь только раз со стен пальнула пушка –

Стрелецкие бесчинства довели…

«За что?», – кричал пушкарь, стирая юшку,

Валяясь на земле ничком в пыли.

«Отец был Никанор, пальнуть заставил, –

Скулил мужик, держась рукой за нос,-

Чтоб «пушечку-галаночку» направил,

Он, после, к зелью сам огонь поднёс».

Соборный старец, казначей Геронтий

И часть попов, монахов вкупе с ним

Всегда стрелять по людям были против,

Тем более из пушек – по своим.

В конце-концов властям всё надоело,

И был назначен Иевлев Климент –

Глава стрельцов московских, знавший дело,

Игнатию на смену встал у стен.

«Немилостивый, лютый» – вспоминают.

Дрова, мережи, неводы пожёг

И кельи, что вокруг стены по краю.

Подверг разору всё, что только мог!

«Он мзду, неблагий и бесчеловечный,

Немедленно от Бога тут приял¹⁰⁶:

И язвой поражён бысть¹⁰⁷ чревотечной,

И умер он в мученьях велия».¹⁰⁸

Глава 10. Штурм и предательство

(1674 – 676 г.г.)

Мещеринов¹⁰⁹ приехал, воевода,

Привёл с собой внушительную рать.

«Мучитель лютый» – та ещё порода!

Москва устала увещать и ждать.

Без пользы он, как Иевлев, два лета

Под стенами киновии¹¹⁰ стоял,

Пока не вспомнил всем известный метод –

Подкоп устроить скрытно через вал.

За дело взялся вдумчиво и рьяно,

И лазы вырыл к башням в трёх местах

И после Зимнего Николы ¹¹¹утром рано

Пошёл на штурм – врасплох хотел застать,

Защитники отбили все наскоки,

Неся потери, стольник отступил.

Успех победы так же был  далёким,

Хотя хватало средств ему и сил….

Цинга вползла в обитель тихой сапой.

И люди начали, страдая, гнить,

Больные источали смрадный запах,

Монахам нечем было их лечить….

Закончились запасы трав, настоек,

Грибов сушёных, ягод и хвои…,

А смерть гуляет об руку с бедою,

Не делит на чужих и на своих.

От пищи скудной, постной, однобокой

Лишались сил и дням теряли счёт,

Рождались слухи, вымыслы и склоки,

Среди сидельцев ширился разброд.

И в сентябре они Собором Чёрным¹¹²,

Всем слабым духом, немощным, больным

И, кто властям согласен быть покорным,

Решив, сказали, что они вольны.

«Идите с миром, братья, без печали,

За вас молиться будем день и ночь».

Геронтия и многих с ним не стали

Держать насильно. Выпустили прочь.

За год до этого соборно тоже

Решили Лету многую царю не петь.

Монахи прОкляли его. Ничтоже

Сумняшеся готовы умереть.

Христово Рождество прошло, Крещенье,

Великий пост на смену им спешил….

Обитель стала камнем преткновения

И спор о вере был неразрешим.

…Глаза спросонья стольник тёр и щурил,

Стрелец дежурный дёргал за рукав:

«Вставай, боярин. Тут какой-то дурень

Монах приполз, рогатки¹¹³ миновав.

Назвался мне он старцем Феоктистом,

Из крепости бежал, де, – изнутри,

Чернец невзрачный, но зело речистый.

Позвать? Ты сам, боярин, посмотри».

Вошёл старик в одежде затрапезной,

Бородка редкая и серый цвет лица.

Мещеринов воззрился с интересом,

Стал ждать, что скажет старец сам.

«Не гневайся, боярин! Здесь я с миром.

Проход есть, знаю, тайный в монастырь.

Повальная болезнь там…. Не до жира

И, кажноденно множатся кресты», –

«Проход есть, говоришь…. Покажешь?» –

Пытал вопросом стольник чернеца.

«Как вовремя! Не мог представить даже», –

Подумал про себя, позвав стрельца:

«Скажи и проследи, чтоб накормили,

Не трогайте до вечера пока.

Монах, гляжу я, вовсе обессилел,

Молитвой не нарОстятся бока».

Стрельцы (числом полста) сидели, ждали…

Давно погасла красная заря,

И ночь чернильно-синие вуали

Набросила на веси и поля.

Старик повёл их скрытно к Белой башне,

К сушильне – там был тайный вход.

Проник, когда сменился стражник,

За ним стрельцы сбивать замки с ворот.

И войско, по команде воеводы,

Потоком хлынуло по стенам и двору,

Кололи, били, резали до рвоты,

Закончив праздник смерти поутру.

Но три десятка всё ж оборонялись,

Пытаясь, войску противостоять…,

Недолго длился бой, их тут же смяли,

Накинувшись со всех сторон, как тать.

Больных цингой и раненых не били,

Иных повесили в лучах зари,

Кого-то в прорубь, привязав к ним гири,

Застрельщиков по кельям развели….

Дремотный час. Порой неодолим он,

Зимой, особенно на холоде, сонлив….

Той ночью тёмной северной и длинной

Обычные дозоры стерегли.

Был старшим стражником назначен Логин,

Стрелецкий сотник из монастыря.

Посты проверив, лёг и без тревоги

Заснул на лавке сном богатыря.

Окутал мрак невиданный округу,

Поднялся ветер, снег пошёл густой,

Дозорные не слышали друг друга,

Не видели, что было под стеной.

«Возстане, Логин! Спишь почто беспечно?

Се воинство приидет скоро в град», –

Очнулся он, услышав человечий

Голос. Глянул – тихо. Стражники стоят.

Улёгся вновь, перекрестившись, сотник,

В другой раз слышит голос он подряд:

«Возстане, Логин! Зорок будь сегодня,

Се ратных воинство уже у врат».

И вновь во сне он голос тот же слышит,

Теперь его не просят, а бранят:

«Возстане, Логин! Что беспечно спишь ты?

Се ратные вошли уже во град!».

Собравшись скоро и, дрожа от страха,

Примчался сотник к старцам, рассказал…

Да поздно всё! Топор уже над плахой…,

Лишь взмах один – не плачь по волосам.

Допрашивал всех стольник лично только,

Глаза в глаза, чтоб вглубь их заглянуть.

Понять хотел неслыханную стойкость…,

Сумел бы он, на месте старцев будь?

«Тащите главного сюда над стражей, –

Велел Мещеринов стрельцам своим, –

Пускай сначала обо всём расскажет,

Потом решу уже, что делать с ним».

Ввели стрельца в разорванном кафтане,

Лицо в подтёках, ссадинах, крови…

«Ответь-ка, молодец, каких ты званий?

И коль не трудно имя назови.

Почто сопротивлялся государю

И воинство в ворота не пущал?».

Поднявшись с лавки, с силою ударил

И бил, пока бедняга не упал.

«Зовут меня, запомни, Самуилом,

Не самодержцу был «аз» ¹¹⁴супротив. –

Сказал, очнувшись, стражник через силу,

Едва от крови веки разлепив,

Потом поднявшись, – Ратные за злато

Твои воюют, стольник, нынче нас.

Поты¹¹⁵ вас не пущали во ограду –

За церковь за святую мужествовал аз».

Озлобившись на сотника за речи,

Мещеринов подручным приказал

Добить стрельца и те под самый вечер

Стащили бездыханного за вал.

Доставили потом архимандрита

На саночках. Ходить он сам не мог

От предстояний долгих на молитвах

И старости, оставившей без ног.

Злорадно посмотрев на Никанора,

На вид его беспомощный совсем,

Спросил: «Пошто, монах, завёл котору

С царём? Глупец, тягаться вздумал с кем?!»

Архимандрит глаза на воеводу

ПоднЯл и долго пристально смотрел.

Сказал: «Без брода, не суйся в воду,

Прислуживать – вот, стольник, твой удел.

Окстись! Царю державному быть против?

Не смел и мыслить я когда-нибудь,

Всю жизнь в трудах молитвенных и поте

Служить Всевышнему мной выбран путь.

Учился, ибо, от отцов всего я больше

Оказывать почтение царю.

Как сам Христос учил, что Богу Божье,

Мирское же воздайте кесарю.

А книги Никона не позволяют

Законы Божьи неимЕнные блюсти,

Поты ушёл из мира, избегая

Преданья осквернить. Хотел спастись.

А вы…, пришедшие растлить уставы

И преподобных обругать труды,

Приять душе противное заставить….

На этом подвизаешься здесь ты!»

Монах свободной речью, смелым взглядом

Нервировал и крайне раздражал.

Мещеринов не выдержал, ругаясь матом,

Сорвавшись с места, рот ему зажал.

Но старец, дёрнувшись, освободился

И с укоризной и насмешкой произнёс:

«Что нужно было власти, ты добился

И я в руках твоих, – ведёшь допрос.

Но, что ты высишься и, что мне смеешь?

Что величаешься передо мной?

Я в руцех душу государеву имею¹¹⁶, –

Тебе такого Богом не дано.

Боязни нет во мне перед тобою!

Господь со мной, Ему меня судить,

Ты слеп во тьме своей, исчадье злое,

Способен только мерзкое творить».

От слов таких, Мещеринов впал в ярость,

Вскочил и пястью¹¹⁷ начал старца бить

Бессчётным градом сыпались удары…,

От боли корчась, тот шептал: «Изыдь!!!».

Расправившись как кат¹¹⁸, с архимандритом,

К ногам его верёвку привязал,

Влачил по снегу хладному открыто

И – в ров… у всех, кто жив был, на глазах.

В одном исподнем, и о лёд и камни

Главой побитой… Никанор страдал

Всю ночь. Мороз крепчал, терзали раны…,

К утру монах пред Господом предстал.

И ахнул люд от ужасов расправы,

Что стольник над монахами творил:

Туман кровавый над округой плавал;

Казнили от зари и до зари,

Рубили руки, головы и ноги,

Лютейшей смерти предавали всех,

За рёбра вешали на крючья многих

Под страшный сатанинский смех.

«Озябло сердце, ноги задрожали»,

Сознание противилось принять

И души предавались скорбной жали –

Кто мог об этом слышать или знать.

На льду залива, озера Святого,

Вокруг стены и далее неё

Во рвах, на гребне вала земляного

Валялись трупы и кружило вороньё.

Лежали без обряда отпеванья,

К весне стаскали к ближней луде¹¹⁹ их.

В большую яму, выдолбив заранее,

Свалили, не прочтя прощальный стих.

Ещё предсмертные не смолкли стоны,

Как стольник тут же начал грабежи….

Срывал замки, дерзнул сдирать иконы,

Везде, где мог, он руку приложил.

Восстать пытался старец Епифаний,

Здесь бывший монастырский казначей,

Но стольник перешёл уже все грани,

Что делят на людей и палачей.

Отнял ключи, избил его нещадно

И вытолкал без рясы на мороз,

И взялся сам трясти кладовки. Жадность

Не ставила пред ним иной вопрос.

Опомнившись, послал гонца в столицу,

Чтоб радостью победы одарил,

Да не успел. В последний день седьмицы

Царь-батюшка за взятием почил….

Закончилось «великое сиденье»,

И кровью плаха напиталась до черна….

Но в душах не наступит примиренья

На сотни лет продлится там война.

Примечания

1

Выг – приток реки Онега

(обратно)

2

Сорока- село Сорока  на одноимённой реке, притока реки Выг

(обратно)

3

Поморы – жители побережья Белого  моря

(обратно)

4

Галс – курс судна по ветру – правый или левый галс

(обратно)

5

Денница – стар.слав.– утренняя  зорька

(обратно)

6

Иже – церк.слав.– который

(обратно)

7

Сый – церк.слав.– существующий

(обратно)

8

Ны – церк.слав.– нас

(обратно)

9

Присно – церк.слав.– всегда

(обратно)

10

правильно – пОстриг

(обратно)

11

Минея – старосл.-книга

(обратно)

12

Псалом – хвалебная песнь

(обратно)

13

Топари – стих в честь праздника или святого

(обратно)

14

Мнози – многие

(обратно)

15

Говеть – соблюдать церковные посты

(обратно)

16

Канон –  церк.слав.– правила

(обратно)

17

Погост – две, три деревни с одной церковью и управлением

(обратно)

18

Поонежья – жители побережья Онежской губы и устья реки Онега

(обратно)

19

Алтын – три копейки

(обратно)

20

Лопари – коренн. население мурм.берега., Кольск. по-ва

(обратно)

21

Тони – невод с уловом, место, где забрасывается он)

(обратно)

22

Забрало – старосл. – забор, изгородь

(обратно)

23

Пестерь – плетёный из бересты заплечный кузов

(обратно)

24

Брашно – старосл. – еда, пища

(обратно)

25

Мамона – старосл. – земные блага, богатства

(обратно)

26

Из стихотворения И. А. Бродского

(обратно)

27

Оприч – старосл. – кроме, лучше, если, особо

(обратно)

28

из высказываний святителя Николая   Сербского

(обратно)

29

Еси – старосл. – есть

(обратно)

30

Весь – старосл. –  селение

(обратно)

31

Зане – старосл.– потому что, ибо, так как

(обратно)

32

Заонежье – земли вокруг Онежского оз-ра

(обратно)

33

валаамский инок Корнилий

(обратно)

34

Палеостровский монастырь 15век

(обратно)

35

Ражий – крепкий, ладный, красивый

(обратно)

36

по одной из версий она ушла в монастырь

(обратно)

37

имеются ввиду дети

(обратно)

38

способ рубки домов

(обратно)

39

Дак – (северный говор) так

(обратно)

40

Вдругорядь – опять, снова

(обратно)

41

Обрадеет – сев. – обрадуется

(обратно)

42

Зимник – зимняя дорога

(обратно)

43

По преданию два ангела дали Зосиме пищу

(обратно)

44

Погоже – удобное, годное

(обратно)

45

На реке Волхов стоит Вел. Новгород

(обратно)

46

Река Отня, Новгородск.обл.

(обратно)

47

Панагия – маленькая нагрудная икона

(обратно)

48

Тропарь –  песня раскрыв. суть праздника или человека

(обратно)

49

имеется ввиду Соловецкого

(обратно)

50

Сквалыжный – скупой, скаредный, жадный

(обратно)

51

Устар. борьба, состязание; спор, прения

(обратно)

52

беглое ударение – Отбыл, отбЫл

(обратно)

53

по легенде, Зосима увидел на пиру у Марфы сидящими за столом шестерых безглавых бояр

(обратно)

54

Великий князь Иван III

(обратно)

55

монахи, послушники

(обратно)

56

Амвон – возвышение в церкви перед т.н. царскими вратами, ведущими в алтарь в православной церкви

(обратно)

57

Архимандрит – монашеский чин. В настоящее время дается как высшая награда монашествующему духовенству

(обратно)

58

Устоявш. север. ударение, как МурмАнск

(обратно)

59

следящий за соблюдением канонов, хранитель книг

(обратно)

60

митрополит Новгородский

(обратно)

61

Московский Собор 1654 г. утвердивший нов. служебн.

(обратно)

62

основателей монастыря

(обратно)

63

троеперстно

(обратно)

64

исправление книг по католическому образцу

(обратно)

65

проклятье, отлучение

(обратно)

66

из высказываний протопопа Аввакума

(обратно)

67

Алексей Тишайший, отец Петра I

(обратно)

68

10 июля 1658 года

(обратно)

69

5. стар. – бунт, возмущение

(обратно)

70

начал

(обратно)

71

тлеть

(обратно)

72

устар. – замечать, наблюдать

(обратно)

73

растягивая гласные

(обратно)

74

Арх.обл.,село (родина поэта Н. Рубцова), известно с 12 века.

(обратно)

75

то же, что и шуба, но длиной до пят

(обратно)

76

в 17в. торг. пункт контроля на р. Сев.Двина, таможня

(обратно)

77

райцентр. пос. Двинской Березник, Арх.обл.

(обратно)

78

стар.сл.– то есть, именно

(обратно)

79

похлебали, попили

(обратно)

80

стар.сл.– сопли

(обратно)

81

стар.слав.-поелику, потому что

(обратно)

82

когда

(обратно)

83

митрополит московский Филипп Колычев задушен в 1569г. в Твери, в Успенском мон-реМалютой Скуратовым

(обратно)

84

Елеазар Анзерский – преподобный Русской церкви, основатель Свято-Троицкого Анзерского скита Соловецкого монастыря.

(обратно)

85

Фирсов. Написал «Послание к брату о сложении  перстов»

(обратно)

86

бывш. архим-рит Саввино-Сторожевского мон-ря под Звенигородом

(обратно)

87

в 1637г. стрельцы мон-ря и поморья перешли в подчинение настоятеля

(обратно)

88

арх.– нагромождение льда

(обратно)

89

Вертикально стоящая льдина

(обратно)

90

конусообразный головной убор монаха

(обратно)

91

древнего

(обратно)

92

союз (церк.-книжн, ·старин. ). Так как, потому что.

(обратно)

93

Суета, беспокойство, хлопоты; колготня

(обратно)

94

Арсений Грек,  богослов

(обратно)

95

заметил нарушение чина в Литургии, якобы, уставщиком Геронтием

(обратно)

96

. старосл. – стыдиться, стесняться

(обратно)

97

1613г. начало  царской династии Романовых

(обратно)

98

Уральские горы, край – Урал

(обратно)

99

может быть, когда-нибудь

(обратно)

100

глава государева Печатного двора

(обратно)

101

солеварные промыслы

(обратно)

102

Архимандрит, настоятель Ярославского Спасского монастыря

(обратно)

103

в переводе с греческого «амбарный» – заведующий монастырским столом, погребом, кладовой со съестными припасами и их отпуском на монастырскую кухню.

(обратно)

104

Фадейка Бородин, один из соратников Никанора

(обратно)

105

Карбасы – поморские лодки

(обратно)

106

устар. Взять, получить, принять

(обратно)

107

устар. быть, был, была, было

(обратно)

108

РПСЦ. История старообрядчества

(обратно)

109

Иван Алексеевич, царский стольник

(обратно)

110

место общежительства иноков

(обратно)

111

19 декабря

(обратно)

112

Собор монашеский 1674 года

(обратно)

113

. старосл.– препятствия, трудности

(обратно)

114

старосл. азбука – Я

(обратно)

115

устар. – потому что

(обратно)

116

Архимандрит Никанор был духовником царя Алексея Тишайшего

(обратно)

117

старосл. – кулак, кисть руки

(обратно)

118

устар. – палач

(обратно)

119

небольшой островок

(обратно)

Оглавление

Часть 1.

  Глава 1. Начало

  Глава 2. Служение

  Глава 3. Исход

  Глава 4. Зосима

  Глава 5. К заветной мечте

  Глава 6. Патриаршее благословение

  Глава 7. Ничто не вечно

Часть 2.

  Глава 1. За «аз» единый

  Глава 2. Лето 1658 года

  Глава 3. Митрополит

  Глава 4. Зима 1662 – 1663 годов

  Глава 5. Чёрный Собор, февраль 1663 года

  Глава 6. Противостояние

  Глава 7. Осень 1666 года

  Глава 8. Никанор, 1667 год

  Глава 9. Блокада, 1668 год

  Глава 10. Штурм и предательство

*** Примечания ***