Брошенная целина [Макс Касмалинский] (fb2) читать онлайн

Макс Касмалинский Брошенная целина

Спорим, от Курска до Орлеана сорок минут езды? Нет, не самолетом. И не баллистической ракетой. Никто не спорит, чувствуют подвох. А эрудированный человек скажет – может быть, потому что в Америке такие есть города. У них еще Том Сойер с Геком жили в Петербурге, а Москва – городок в штате Айдахо. Эрудированный человек про Сибирь промолчит. Скорее всего, не вспомнит.

Между тем, заселение европейцами Америки и освоение Сибири имеют много общего. В том числе и перенос на новые места названий старых городов. Так что есть у нас на Алтае свой Орлеан. В Благовещенском районе. Еще у нас Эстония есть на реке Чарыш. В селе Вавилон нет дворца Валтасара, где на стене возникла бы фраза «мене, мене, текел, упарсин», и это немного радует. В Ново Полтаве гонят горилку и не думают вступать в Евросоюз. Конечно, есть и традиционные названия деревень, от Троицких до Целинных.

В селах – люди. Ведут традиционное хозяйство. Потому что смартфон какой-нибудь можно до бесконечности совершенствовать, а редиска созреет только в свой срок, и никак по-другому. Трудно в деревне? Безусловно. Но ведь живут как-то.

Серёга

Чего ты мне про политику? Телевизор есть для этого. Украина, Америка! Есть министр иностранных дел для этого, пусть разбирается. Без Америки как-то прожил тридцать с лихером лет…. Мне послезавтра картошку кто копать будет? Явно, не депутаты. Глянь, её сколь – до горизонта примерно. Вы же юристы, вы ж думаете, картошка падат с неба. Еще крышу утеплять. Да уголька приобрести хорошего.

Что газ? Га-аз!? Этот газ не для нас. Вон газопровод кинули по Заречной, а чтобы к дому, так сам подводи, за свои. А де их взять-то? Меня еще летом прав лишили. Да так удачно: перед уборочной. Вот и прикинь, сколь я потерял. А надо Аришку в школу собирать, Глебку в садик… Ка-ак! Каком к верху! У меня грузовик за воротами стоял с дровами на продажу. Я цену написал на кузове, а сам ковырялся в огороде, полол малёха, поливал потом. Дело уже к вечеру, стал машину загонять, а следом во двор влетает тачка гаишная, там Рома Громов и второй такой… дрищ. Поздоровались, то сё, говорят: «А вроде как от тебя, Сергей, перегарчиком попахивает». Ясен пень, я с бодуна, вчера Тёму Карпова хоронили. Они, типа, не в курсе. Как-как!? В землю, как ещё…

Убили Тёму, не знал? Так-то. Лёха Тетерин и убил. По синьке как ещё? Чего им делить-то было? Они там спёрли кое-чего… Чего-то. Но не у людей. И пили у Лёхи в сарае. А у Тетери отец сидел, и брат сидит, и музыка его – «Постой паровоз, да урки по зонам». А Тёма когда-то служил в МЧС, как ни крути, погоны носил, слушал попсу, шансон не любил. Лёха ему и сказал, что можешь ты, типа, нас сдать. А тот уже пьяный в хламину, и кинулся на него. Он здоровый же бык… был. Начал Тетерю придушивать, а на верстаке валялся топор… и вот. Потом пришел Тетеря ночью к Тёминой матери и говорит, что так и так, убил я Тёму, вот топор тебе, тёть Галя, делай со мной что хочешь. А тёть Галя только и говорит: «Эх вы, мальчишки-мальчишки, эх вы». Рехнулась. Ну и всё. Потом Тетерю в ментовку отвезли, её – в дурку. Ну как откуда знаю?.. Младший ихний Родя у нас покамест живёт, он и рассказал. Да как-то помещаемся. В тесноте, да не в обиде, полна горница людей. Я в гараже сплю. Там видно будет.

Дай сигарету. Ага. Скоро, блин, придется самосад выращивать, как дед мой, Царствие Небесное. На днях комиссия заявилась, по поводу Родьки. Три бабы: Львиха из сельсовета, еще какая-то тётка и сучка легавская. Ничё такая, хоть и по форме. На каком, говорят, основании вы удерживаете малолетнего Карпова Родиона. В связи с тем, что по факту он остался сирота, то надо его в детский дом определять. Тем более, что у вас условия не соответствуют. Там эта дура полицейская всё стервозилась, брови нарисованные. Нет, надо – ты скажи по тихому, не при детях. А она ходит по дому, вещает голосиной такой официальной. И всё детдом, да детдом. Закон, да закон. Родька сообразил, видать, что к чему, и в истерику, за ногу меня обхватил, верещит. Наталья моя в слезы, Аришка тоже вся в соплях хлюпает. Львиха из сельсовета и то как-то, смотрю, рожей подергивает. Я сам-то еле сдерживаюсь, благо – трезвый, а то выбросил бы из дому всю комиссию. Так что не знаю, что теперь будет. Детдом это ж лотерея такая, сто к одному. Один – хороший, а сто – сам понимаешь. Главное, на поминках родственник какой-то там, через пень колоду, седьмая вода на киселе всё разорялся, рубаху рвал аж грудь расцарапал, что вроде как Родьку к себе заберет, опеку сделает. Бухал тут неделю, до того, что уже шалав каких-то в дом Карповский водил. Ну, пропился и исчез. Слушай, можно по номеру машины адрес узнать? Я бы съездил к этому родственнику, побеседовал. Вот только с огородом разгребусь. Ничего, я с такими уродами умею разговаривать. Сам такой же. Ничего не наговариваю. Я тут скалымил маленько, отопление сварил козлу одному, так нет, чтоб Наталье отдать, взял да прогулял. Хрен его знает, нашло что-то. Попьянствовал. Да еще ребятишек в город твой свозил в аквапарк. Аквапарк, да. Прикольно. На речке же запретили купаться.

Как-как?! Строго-настрого. Вроде как чесотка там какая-то. Табличку воткнули, что запрещено. Называется топорное управление. Это Ванька Немец говорит. Он умный, как выяснилось. Говорит, что если надо запретить в речке купаться, то вот знаки, шлагбаумы ставить, это только топоры так действуют. Потому что идешь с работы в жару через мостик, глядишь, а там табличка эта. И ты купаться-то не хотел вовсе, но злость берет: как же так? Я тут тридцать лет нырял во все стороны, а это чего? С какого перепугу тут запрещено? Это кому запрещено, мне что ли?! Да вы охренели! И раздеваешься, и в воду. Потому что с нами тоньше надо, деликатнее. Народ – то деревенский, он себе на уме. А если надо запретить купаться, так повесьте объявление, что в Черемшанке развелась клыкастая сибирская пиранья. Уже вроде и запрета нет, и купаться мало кто захочет. Но сам. Сам не захочет, вишь что главное. Некоторые, конечно, скажут, да и хер с ними, с пираньями, не крокодилы же. Можно еще тоньше действовать. Пойти поспрашивать у баб на базаре: «А как вы думаете, вот тот яд, которым в Черемшанке травили клыкастых пираний, он для человека не опасен?». Ну, бабы на базаре никогда ж не признаются, что чего-то не знают. Поэтому половина из них скажет, что яд, конечно, опасен, а половина скажет, что не опасен вообще для человека, а клыкастым пираньям даже полезен, у них с этого яду клыки только крепше. И всё! Слух по селу пошел, там пошептались, здесь прошелестело. Манипуляция сознанием, технология. Хитрая штука, я те скажу. К речке никто и близко не подойдет ни купаться, ни машину мыть. А! Машина! Я ж рассказывал, как у меня права отобрали.

Ну, это надо быть таким как я, неудачником в квадрате, чтобы в собственном дворе, вот на этом самом месте права отобрали. Значит, залетают гаишники за мной, говорят, что перегар, я и не отрицаю особо. Что такого? Это ж со вчерашнего. Ну ладно, выпил одну стопочку с утра в качестве отвердителя для пальцев. Дрожат же. У тебя трясутся руки с бодуна? Вот я раньше тоже этого не знал. Это вот последнее время только. Да потому что пьем всякую отраву! У меня свояк на пивзаводе работал неделю, так он говорит: «Серёжа-а! Не пей это пиво! Какое там сусло, какое брожение? Его с таких порошков варят, которыми канализацию надо чистить, еслиф забьется».

Ну, значит, перегар имеет место быть, а менты и спрашивают: «Ты куда это собрался?». Никуда не собрался, машину во двор загнал, сейчас в баню пойду, хочете – присоединяйтесь, мужики, жАру не жалко. Они говорят, что раз в баню собрался, то в больничку на освидетельствование, наверное, не поедешь? Нет, говорю, не поеду. Ну, подпиши бумажку, что отказываешься. Я и подписал. А завтра повестка в суд…. Не завтра, конечно, через время. Да какие понятые?! Говорю же! Потом кого-то вписали. Тебе не позвонил? Ты же парень правильный, бросил бы все дела, приехал бы. Потом ты же не забесплатно тоже. И потом мне неудобно будет тебе платить, тебе – брать. Так? Вот и пошел я к местной адвокатше. Она с судьей-мировушкой перетёрла, короче, полтос. Пятьдесят тысяч. А де их взять? По деревне пробежался, денег нет ни у кого. У бабушки было отложено, там около тридцатки. Всё, говорю, баб! Помирать отменяется! Отдал адвокатше деньги, но видать не хватило, потому что прав всё-таки лишили. Не хватило денег, там же адвокатша не только судье отдала, по-любому и себе выкроила. Жить-то всем надо. Она хоть суетилась чего-то. А вот тот второй наш адвокат, который мужик. Ну как мужик? Пацан еще, целка такой. Тот вот – гад! Это еще когда нас с материнским капиталом бородонули…

Как-как? В наглую. Хрен его знат, что-то там с документами не в порядке. Я тогда к этому адвокату обратился, он такой: «Сергей Александрович! Мы в суд! Мы обжалуем действия органов власти! Я представляю уже этот процесс! Это дело мы выиграем, и если не в этом, то в следующем году материнский капитал вы получите! Мы создадим резонанс, создадим прецедент! Пятнадцать тысяч». Ну, я тогда не пил, так что деньги были. Заплатил ему. Потом суд. Этот адвокат сказал три фразы: «Ходатайств нет», «Отводов нет» и «Мы поддерживаем своё заявление на основании доводов, написанных в этом самом заявлении». Ну и всё. Суд отказал. Этот мудень опять: «Сергей Александрович! Мы обжалуем в вышестоящие инстанции! Там сто процентов! Это и стоить вам будет дешевле. Четырнадцать». Я послал его. Обошлись без материнского капиталу. В самом деле, мы же пацана рожали не для того, чтобы нам за это заплатили. Хотя, говорят, и такое бывает.

Ничего-о! Бог даст, проживём.

Я, было, устроился на птицефабрику, наработаться не успел, как разогнали всех. Москвичи купили фабрику, все вывезли, народ поувольняли. Как с элеватором тогда. Маслозавод тоже Москва купила, обанкротила. Осталось предприятий на селе – один лесхоз. Но там рулит Дмитриев, а он меня ненавидит. За что, за что? Или я такой безличностный никчёмыш, что меня ненавидеть не за что, да не кому?

Был шанс завхозом устроиться в школу, но там к нам алкашам не очень. Не взяли. И, наверное, поэтому школе кирдык. Теперь ребятишек в школу возят в район. Для этого даже автобус починили. Не думаю, что надолго. Да и не проедет он зимой до райцентра. И в дождь не проедет. Дети рады. А был бы я завхозом, школу б не закрыли. Везучий, потому что.

Н-да… ничего, как-нибудь. У меня вот тут десять литров спирта образовалось. Самый цимус, медицинский. Это двадцать литров водки, а это сорок поллитровок. Если продавать даже по сто пятьдесят, считай, четыре тыщи. Какие шесть? А участкового ты не учел. Счетовод! А как иначе? Жить-то всем надо. Откуда спирт? Займись сеансом спиритическим, может, узнаешь. Коммерческая тайна, там же мож ещё есть…. А, ладно! Тебе скажу. У нас тут еще с советских времен есть эмчеэсные секретные склады, а там чего только нет на случай войны. Вот спирт оттуда. Как-как!? А это уже не коммерческая, а просто тайна.

Четыре тысячи, конечно, ни о чем. Чего-то будем думать. Можно машины чинить, только наши. Я в иномарках не очень. Опять же сварка. Кто сварщик, на хлебушек нашкуляет. Правда, тоже есть нюанс, падла. Я тут Кротикову ворота приваривал, ну к проводам цепанулся, всё как обычно. Донесли добрые люди, приехали парни с электросетей. Энергия, вишь, в проводах, она тоже чья-то. Составили акт, но Крот – молодец, всё на себя. Ворота мои, говорит, я и варю, говорит. Спасибо ему. Главное, весной, помню, был порыв электросети – никого. Никто не поспешил чинить, почти неделю все село без света. А тут примчались!

Так что, как-то так. Проживём, поди. Огород, хозяйство, тут можно выйти с раннего утра и до позднего вечера вкалывать. Временами мне даже нравится. На земле работать, рукам тяжело, зато голова легкая. Делаешь и думаешь о чём-нибудь. Мне б земли побольше, да стартовый капитал, я б крестьянствовал себе по-маленьку.

Так-то деньги нужны, приходиться крутиться. Крышу вот скоро типу одному будем мы делать с Осипом…. Да с каким Иосифом?! С Осипом. У нас Иосифов нету. Только Сталин на картине у натальиных дедов. А! Самое главное! Пошли сюда. Да не, не разувайся. Подожди-ка…. Вот держи. Подарок тебе. Лучший подарок – это книга. Ты год издания зацени. Нашел у родни, они её уж для растопки приготовили. Я хоть и деревня деревней, но книги, считаю, выбрасывать грех. Сразу подумал, чтобы тебе передать. Читать, конечно, невозможно, да и незачем, в школе проходили. Вишь тут: «В каком году – рассчитывай, в какой земле…» на старославянском. Ну, дореволюционном. Знаю, что ценная, смотрел в Интернете. Хочешь – продай, а мне как-то в падлу. Да не за что. Во-от…. Пошел? Оставь пару сигарет.

Да я провожу, мне там надо прибрать вдоль ограды, траву выдернуть. Приезжал из города эколог с корочками, говорит привести в порядок, а то будут штрафовать. Мне еще за благоустройство штрафа не хватает.

Самое главное-то я тебе не сказал. Сказать? Только ты пока никому. Наталья-то моя беременна опять. Вот так-то!.. Спасибо. Тут говорят всякие, мол, голытьбу плодим, самим жрать не хрен. Я так думаю, а пошли бы они все! Бог даст, проживём как-нибудь, всех прокормим, вырастим. Так ведь? Правильно? Ну, вот и я думаю, нормально всё будет…

Так живут люди.

У озера

Кулундинская степь в западном Алтае. Как новогодние блески по ковру по ней разбросаны озера, оставшиеся на месте умершего древнего моря.

Когда-то здесь кочевали племена, чьи лишь некоторые имена сохранила для нас история. Скифы, гунны, тюрки, половцы шли на закат для великих завоеваний, приводя в движение целые царства и этносы.

Но подобно тому, как после прилива следует отлив, так и переселение народов повернуло в обратную сторону. В последние столетия ехали в Сибирь крестьяне и землепроходцы, вольные казаки и хмурые староверы. Переселенцы и на новом месте старались держаться вместе, поэтому возникли в Степном Алтае села с преимущественно великорусским населением, немецкие поселки, деревни татарские, казахские, украинские. Так продолжалось полтысячи лет, последняя волна переселения была во время освоения целинных земель. Теперь чаще едут на запад, ближе к большим городам. Все меньше и меньше людей в деревнях Кулундинской степи.

Село Полтава находится на берегу небольшого озерца. Хаты с палисадниками, огромные огороды с колодцами- журавлями, широкие, четко прямые улицы, с которых виден горизонт, по улицам безнадзорно прогуливаются овцы, в теплых хлевах дремлют страшноватых размеров свиньи, в птичниках – гуси, в погребах томятся в бочках соленые арбузы – лучшая закуска под горилку.

На другом берегу окопалась деревня Давыдовка. Избы кучно расположены вдоль русла пересохшего ручья, на участках срубы валиковых колодцев прячутся за прутьями полыни. Вдоль зарослей крапивы шныряют куры, на чердаках вялится рыба, прикрытая от мух грязно соленой марлей.

И в Полтаве, и в Давыдовке население состоит главным образом из стариков. Из тех, кто моложе, большинство разъезжается по городам, а остальные усердствуют в пьянстве, прерываемом сезонной работой.

Пьют, кодируются, срываются, пьют еще больше, неприглядно умирают. Будто хотят помереть от водки раньше, чем начать медленно гибнуть от рака. Онкологическими заболеваниями к пятидесяти годам начинает страдать две трети жителей этих мест – такая плата за ядерную мощь державы. Уже и стихли ядовитые ветры с Семипалатинского полигона, но принесенная раньше зараза живет в каждом поколении.

В Давыдовке живет Андрей Попов, известный как Дюша Поп, неформальный лидер немногочисленной молодежи, так сказать «пацанов». В последнее время его называют «Андрюха – дед в тридцать лет», потому что он сожительствует с сорокалетней Ольгой – продавщицей, чью дочь шалаву Кристинку недавно видели в райцентре беременной.

Андрюха стоял у забора, подставляя прыщавые плечи под лучи июльского солнца. Штакетник надо бы подправить, но неохота, тем более воскресенье.

Воскресенье. Наверное, бабка Маша Гомершмитиха и Нурик – Контрабас прикидывают сегодняшнюю прибыль. Одна торгует самогонкой, второй – дешевой водкой, которую нелегально возит через близкую казахскую границу. Надо было три дня назад, когда скалымил денег, отдать баб Маше часть долга, тогда можно было бы сегодня занять пару пузырей, но Андрюха так воодушевился полученной прибылью, что на радостях рассчитался с соседом за комбикорм. Хотя сосед мог бы и обождать. Теперь у баб Маши не выпросишь, а Нурик, когда речь заходит о том, чтоб дать водки в долг, сразу забывает русский язык. Не понимает непьющий мусульманин тоскующей души.

В период этих размышлений по улице проходил, чавкая шлёпками, Серега Бобрик, который тащил на плечах две двухметровые металлические трубы.

– Серый, – окликнул Андрей.– Тормози, покурим.

Бобрик подошел, прислонил бережно свою ношу к забору. Закурили.

– Чё эт? – спросил Анрюха.

– Трубы, чё. Там, возле фермы валялись.

– А тебе они зачем?

– Потому что у меня нету.

Постояли, покурили. Время шло к обеду, становилось жарче.

– Можно подпереть чего-нибудь, – начал, вдруг, рассуждать Серега.– Какую-нибудь перекладину. К чему-нибудь. Металл же. В хозяйстве оно, это. Всё пригодится.

– Ну, да. – согласился Андрей взвесив, покрутив на руке одну трубу. – Вещь. Давай пропьем?

– Давай.

– На бережок пойдем? Искупаться заоднимя.

– Там полтавские, опять. У меня с прошлого раза тока-тока зажило.

– Ну, вот вишь, зажило.

В это время в Полтаве Серега Чирва, ровесник Андрея и Бобрика, тоже вожак деревенской молодежи решал примерно те же проблемы. Раздобыть водки на восемь человек, выдвинутся на озеро раньше давыдовских, чтобы занять лучшее место – под тополями. Там и тень, и глубина с этой стороны есть, и берег не засран коровами. И вообще дело принципа.

Это давнишний обычай, когда в летний выходной парни из Давыдовки и из Полтавы отдыхают на озере. Тут несколько ключевых моментов: кто вперед займет тополя, кто будет оскорбительнее и громче орать, и кто победит в традиционной массовой драке. Давыдовка с Полтавой бились здесь всегда, даже дед Сереги, еще ребенком депортированный сюда в тридцатые годы, вспоминал былые сражения стенка на стенку. Тогда народу в обеих деревнях жило на порядок больше, и шуму было, ох! Но, раньше побились, смыли кровь озерной воде, да разошлись, на следующий день работают в колхозе бок о бок, да посмеиваются друг над другом. А сейчас в драках больше не пьяная удаль, а злоба и жестокость.

К полудню во дворе у Чирвы собрались все: Мишка Щусь, братья Стаценки, пузатый Вовка Матвиенко, Петька Васильчук (в шутку – Васька Петарчук), лохматый Сенька Грива и главная ударная сила, беспощадный боец с давыдовскими пентюхами, водкой и закуской, самый молодой из присутствующих – семнадцатилетний Вовка Пятница.

Перед пацанами стоял один важный снабженческий вопрос. Деньги в прижимистых полтавских семьях водились, но не в том количестве, чтобы затариваться алкоголем в магазине, а самогона в деревне еще не нагнали. Есть брага, но это… шо смеяться. И это ж скильки той браги надо? На природе, да в компании пьется легше и больше. Как ни крути, бухло придется брать в Давыдовке.

– Падаем в мишкин «маскарад», я, Стацен, Вовка,– прикидывал план операции Чирва. – быстро доезжаем до бабки, отдаем бабки, берем шесть литров, быстро уезжаем. Не отмудохают же нас там сразу.

– А вдруг?– мрачно бросил Мишка Щусь.– я не за себя, за «Москвич». Если шо чинить ево, денег нет. Я вон Бобрика видал, он с фермы че-то тащил, на ружье похоже. А я ему в прошлый раз со всей дури так нна, нна-а, – Мишка произвел пару замедленных ударов в воздух.

– Давай тада не поедем. Водяры возьмем в махгазине.

– Пять пузырей!? Нам до вечера не хватит. Полтора литра только одному молодому губы замочить. Да?

– Ахга!– довольно разулыбавшись, подтвердил Вовка Пятница.

– Поехали, хули, – сказал Мишка с видом рискующего человека, вроде как будь, что будет.

Через полчаса у дома Марии Васильевны Гомершмидт замолчал красный «Москвич», чей приближающийся рев уже минут двадцать раздражал жителей Давыдовки, особенно Андрея Попова и Сергея Бобрика, которые приспосабливали новую стойку к старой калитке, ведущей во двор этой самой М.В. Гомершмидт. Рядом, в траве лежала еще одна труба, судьбу которой баб Маша определила как столбик для бельевых веревок. Трубы в хозяйстве пригодились.

Из автомобиля вышел Чирва, направился к калитке. Андрей посторонился, сдержанно кивнул, Чирва тоже обозначил приветствие и с напряженной спиной направился к дому. Из машины вышли Щусь, Пятница, Стаценко-старший, как бы показывая, что они страхуют, если что.

– Понял? За бухло у бабки впахивают, – вполголоса сказал своим Щусь. – Здорово, парни! Як життя? Як здороввя? – Общаясь с давыдовскими, рискованный Щусь иногда невольно переходил на хохлацкий язык. Хохлацкий – это украинский, на котором говорят на Алтае. Такой сибирский суржик, имеющий мало общего с собственно украинским языком.

Бобрик пристально, словно запоминая, смотрел на Щуся. Андрюха достал из-за уха сигарету, закурил, присел на корточки. Продолжать работу в присутствии таких зрителей не хотелось. Полтавские молчали, повисла пауза, отчетливо слышен был лишь стрекот кузнечиков.

Из соседнего двора показался Костя Соколов – единственный в селе девятиклассник. Подойдя, он поочередно пожал руки полтавским, потом, здороваясь с Андрюхой и Бобриком, шепотом пояснил:

– А я, главно, гляжу в окно, эти тут. Я позвонил, сейчас наши подбегут. Глеб, Ероха. Я, главно, думаю, чё тут? А тут вон чё…

Из дома вышел Чирва с двумя пакетами. Проходя в калитку, он сказал, обращаясь к Андрюхе:

– Там еще осталось.– Он, видимо, имел в виду, что самогона всем хватит, скорее всего, хотел разрядить обстановку, но его слова были восприняты как издевка. Неверно восприняты.

Машина с полтавскими только скрылась за поворотом, еще не успела пыль осесть, как подошли местные ребята, кто, чем вооруженные, похмельные и злые.

– Значит так, – командовал Андрюха.– мы, ты и ты здеся доделывам. Бабка ставит самогон. Деньги есть? Глебыч, ты тогда еще бери. Ванька! Закусь с тебя, хлеба обязательно. Соколёнок! А ты садись на велик и дуй к озеру, раскладывайся, занимай место. Тополя занимай, понял? Седни Крым наш, ептыть!

Набралось девять человек, расположились на берегу под тополями, купались, загорали, валялись в траве, дурачились, выпивали под простецкую закуску, вспоминали, как выпивали в прошлый раз, пересказывали по третьему кругу одни и те же забавные моменты. Вдоль по берегу, метрах в трехстах расположились полтавские. Два враждующих лагеря потихоньку наблюдали друг за другом.

– Гляди, как Матвиен плавает, – ни к кому особо не обращаясь, сказал Андрей.– Как бегемот. Костян, сплавай позалупайся, а я ему всеку.

– Те надо, ты и сплавай, – ответил Костя Соколов, поджаривающий над костром кусок хлеба, нанизанный на прутик.

– Ты не груби! Молодой ишшо. Тебе в городе даже пиво не продадут. Не серьезно,– оживился Андрюха.– Не продадут. Даже за деньги, ни пива, ни водку не продадут. Че ты башкой машешь?! Закон такой. Даже сигарет нельзя.

– Че эт? – не верил Костя.

– Я те говорю, закон. До восемнадцати лет. Я сам охренел. Прикиньте, заходит такой здоровый мужик, лет семнадцать, говорит, дайте бутылочку пивка после работы, я только с полей. А ему – покажите паспорт, восемнадцати нет, извините.

– Что попало! Хрень, – в разноголосицу откликнулись на это все присутствующие.

– О! Кого это несет? – Андрюха показал на приближающееся по дороге облако пыли. Пыль остановилось возле лагеря ребят с Полтавы, под облаком оказался полицейский УАЗик. Из машины вышло двое: участковый Сашка Некипелов и помощник участкового придурковатый Кобелев. Разговаривали с полтавскими, но чем шла речь было не слышно.

– Некипел прилетел. Зачем бы? – сказал Бобрик. – Чего-то вкручивает полтавским. Гля! Нам машет. Пойдем?

– Пойдем, мужики, правда зовет, – поднимаясь, сказал Андрюха.– Случилось че-то.

– Мож, убили кого, – предположил Бобрик.

– Да не, – успокоил Андрей.– Это точняк за те трубы. Я тебя, наверное, сдам сразу. Пойдешь паровозом.

– Приехал бы он сюда из-за каких-то труб. Да они валялись, никому не нужные…

Некипелов стоял в форменной рубашке с потной спиной, улыбался. Из-за его плеча выглядывала ухмыляющаяся физиономия Кобелева. Вокруг стояли с озадаченным видом полтавские парни. Давыдовские подошли и встали рядом, соблюдая, впрочем, дистанцию.

– Ну, вот все собрались, – сказал Некипелов. – Почти трезвые. Есть такое предложение. Сыграть в футбол, мячик есть. Полтава с Давыдовкой. Полтава согласилась, но говорит, с кем там играть? Что ответит Давыдовка? Попов, что молчишь? Вон там место ровное, очертим поле, ворота поставим. Два тайма по тридцать минут. Я – судья. А! Самое главное, приз за победу – ящик пива. Отказ от игры приравнивается к поражению.

Андрюха оглядел своих, теперь озадаченный вид был у давыдовских.

– Да поди, можно, – сказал он.

– Тогда у вас один в запасе, чтобы восемь на восемь.

– Ага. Соколенок – в запас, – распорядился Андрюха. – Я – в нападении.

– Че я-то?, – возмутился Костя. – Главно, как че, так сразу.

– Иди там, это, лагерь охраняй. Где играть-то? Пойдем, мужики, тряхнем стариной, я – в нападении.

Ворота обозначили булыжниками, прочертили палкой линии поля. За линией уселся Костя Соколов и принялся создавать поддержку болельщиков:

– Та-та! Та-та-та, Давыдовка! Та-та! Та-та-та, Давыдовка!

Спортивную форму заменили тем, что полтавские были по пояс голые, а давыдовские – в майках. Только Некипелов свистнул в свисток, только был разыгран мяч, Вовка Пятница, играющий босиком, нанес хлесткий удар, почти с середины поля и вратарь Бобрик прозевал. Один- ноль, Полтава повела в счете.

Игра понеслась.

– Саня! Горишь! Сзади!

– Мне!! Мне пасуй!

– Лево! Лево дай!

– Бей!

– Рука была! Че не свистишь!! Рука!

– Попа держи!! Попа прикрывай!!!

– Го-ол!!! Гооол!!!

– Это вне игры было, не по правилам! По правилам – офсайд!

– Иди на х…

К пятнадцатой минуте счет был два-два. Костя Соколенок уже не сидел, а носился вдоль поля с истошными воплями: – Стацена держи! Держи Стацена! Леха, атас, отдай. Пошел-пошел!!! Бей!

В борьбе Серега Чирва сбил давыдовского Ероху, тот катался по земле и матерился. Некипелов свистнул и показал штрафной. Чирва подошел к Ерохе, протянул руку, чтобы помочь подняться.

– Извиняй.

– Да ладно. Нормально.

Андрюха пробил штрафной, мяч пролетел метрах в трех мимо и покатился по инерции к озеру.

– Соколенок! Сгоняй за мячиком.

– Главно, ты бил, а я сгоняй, сам иди.

– Вратарь пусть бежит.

– Если был бы гол, то тогда – вратарь, а если мимо, то кто бил.

Мяч принес мокрый помощник участкового Кобелев, который уже успел искупаться в озере. Что делать, далекий от спорта человек.

Счет был четыре-три в пользу Полтавы, когда Некипелов объявил перерыв. Игроки, тяжело дыша, кое-как уселись на землю, от былого хмеля не осталось и следа, главная мысль у игроков обеих команд была о том, что надо бросать курить.

Второй тайм, поменялись воротами. Единственный болельщик продолжал с криками носиться вдоль поля. В километрах он пробежал больше, чем каждый из игроков.

– Давай!!! Бей!!! Анрюха, сам! Сам! – голос у него уже начинал подсаживаться.

На поле произошло очередное столкновение и играющий за Полтаву Вовка Матвиенко, сел на траву, вытянув левую ногу.

– Всё, отыгрался,– осмотрев его, заключил Некипелов. – Обезножел. Но вроде не перелом, просто сильный ушиб.

– Я за них! Я, тогда, за них! – заверещал Костя, выбегая на поле, сдирая на бегу футболку. – Я за вас, – сообщил он Чирве, тот махнул рукой, ладно.

– Соколенок – предатель, – проворчал безо всякой злобы Андрюха Поп.

Костя даже забил гол своим односельчанам, но это не спасло Полтаву от поражения. Давыдовка выиграла семь-пять.

– Надо бы матч-реванш, – сказал участковому Мишка Щусь.

Давыдовские радостно обнимались.

– А как насчет пива? – спросил кто-то. Про приз в азарте уже подзабыли. Некипелов достал из багажника семь пластиковых полтаралитровых бутылок.

– Наверное, изъял где-то.

– Всяко. Не купил же.

– Да оно закипело уже тут.

– Надо было хоть в озеро бросить.

Андрюха и Бобрик забрали бутылки.

– Э, погодь!– остановил их Кобелев, взял из рук Бобрика одну бутылку.– Разговор был за ящик пива, то ись десять литров. Тута больше, – с этими словами Кобелев запрокинул бутылку в рот и начал, давясь, вливать в себя теплое пиво.

Деревенские начали расходиться в разные стороны. Андрюха Поп вдруг остановился, обменялся взглядами со своими друзьями, поняли друг друга без слов.

– Серега! – позвал он Чирву. Тот оглянулся. – Чё мы как эти? Давайте вместе посидим. Берите свое сало, айда к нам. Под тополя. А?

Уже вовсю темнело, а на берегу озера совместно пировали давыдовские и полтавские. Смеялись, чокались, уже забросили в золу картошку, и послали Костю Соколова в деревню за гитарой.

Андрюха Поп обнимал Мишку Щуся и проникновенно ему втолковывал то, с чем тот был полностью согласен.

– Ну вот, ты – хохол. Я – русский. Ну или, как там? Москаль. И чего мы теперь не должны нормально между собой? Эти там, на ну их! Мы должны тут нормально между собой. Согласен? У нас в Сибири земли!.. Во! Всем хватит. Воюют одни …! Земли, вишь, сколько? Народу мало, земли полно.

Мишка соглашался.

Соглашалось озеро, его вода осталась чистой, сегодня не смывали кровь.

А на следующий день в понедельник участковый Некипелов на планерке выхватывал от начальства.

– Футбол он придумал, а показатели кто будет делать? – ругался майор Гомершмидт. – Эти дебилы дерутся, мы раскрываем. Тут и побои, и сто двенадцатая, и хулиганка. Палки! Твои палки. А ты своими руками этот ручей закапываешь. Так всегда было. Уроды друг друга калечат, нам – выгода. Показатели. Сейчас что в отчет писать? Миротворец!

Сашка делал виноватый вид, но в душе радостно, светло улыбался.

Перед поминками

Умер старый Константиныч.

Сын его, мой друг Илюха, сидит на крыльце, отломившемся от избы. Он промахнулся ногой мимо тапка, на черном носке зреет дыра, с тыльной стороны ладони по хватким пальцам гуляет муха.

Четыре купюры комочком сую Илье в нагрудный карман темной рубашки, тычу костяшками возле плеча – соболезнование. Он склоняет голову влево, смотрит на деньги в кармане, кивает, дергает губами – благодарит.

– Дай закурить, – просит Илья. – Свои оставил, там столы накрывают, – показывает за спину, где в проеме двери висит чистая тюль.

Солнце печет невыносимо, я шагаю в тень, ломая сухие стебли тюльпанов, которые давно отцвели.

– Поминки, значит, – Илюха прикуривает. – Пятьдесят семь. Вот же… Пил, конечно. Но пятьдесят семь… не шибко возраст. Так-то.

Друг смотрит на меня насторожено.

– Отец, есть отец, – говорю, как мне кажется мудро.

– И я про тож, – выдыхает Илья. – То оно и так. А я же ну как? Я же… Вот еслиф я сейчас шоферю, так кто научил? Папка. Я ж уже в восемь лет водить умел. У нас тогда двойка была «Жигули». Да ты помнишь! Красная. Меня посадит на колени, сам педали, жмет, а я рулю. Я в десять лет уже мог движок зиловский перебрать. Все папка. А детей любил! Вон Лешка, когда у нас родился – ну ты помнишь – а папка… такой радый был. Они нам с матерью нормально так помогали. Коляска, куяска… Он в тот кон дрова наваживал и машину еще этим… Поповым продал. Деньги нам с Маринкой, типа для Лехи. Это ж Леха еще в школу не пошел, тока в следующем годе должон, папка ему ружье сделал. Такое из насоса, картошкой пуляет. Мы такие тоже в детстве делали. А Леха поигрался что-то два дня и бросил. Им же только в телефон, да в телефон. А кино смотреть – в комп. А тут воздушка, Лешке не шибко интересно.

Илюха вздыхает, словно разделяя обиду Константиныча, который не смог угодить внуку. С той стороны от крыльца стоит чурка с вбитым в нее топором, рядом валяется несколько поленьев.

– Баню к вечеру подтопить, – говорит Илья. – После всех этих дел. А помнишь, у Кузьминых баня загорелась? Так папка первый прибежал, тушить начал. А так бы перекинулось на сено и все… А папка, считай, спас. Я на седня договорился сено привезти. Думаю, ну его нах косить! Куплю четыре тюка. Дядь Коля Рыбкин покупает – горя не знает. Косить-то тяжко… опять же время… Они корефанились в молодости – папка с дядь Колей. На охоту ездили. Я мелкий был, а помню, сидят на кухне, бутылочка у них, и на печке одна сковородка побольше, другая сверху поменьше – дробь катают. Свинец там плавится и… дробь, да. Это тебе не картошкой из воздушки. Леха тогда даже спасибо деду не сказал… Вахлак. А кто б его воспитывал? Я на работе, Маринка на работе, мамка, конечно, старалась, но… сам понимаешь. Придет дядь Коля помянуть? Не видал его по дороге? Взял я десять водок, самогон есть. Должно хватить. Костя – закодированный, Вовка Быков – закодированный. Прокопич придет – не придет. Да уж…

Илюха встает, пихает ногу в тапок.

– Не идет никто, – говорит он грустно. – Десять пузырей. А мне помпу на ЗИЛу менять, помпа полетела. Я умею, все умею. Папка научил. Это сколько лет прошло? Мне тридцать три, Лешка в седьмом… Много. Много… Млять, что за возраст пятьдесят семь? Ему на вид правда… А!

Илья шагнул с крыльца, обошел чурку с топором, сунул руку в самый огонь крапивы, обвившей штакетник. Из- под забора достал палку, обмотанную проволокой.

– Вот она! – чуть улыбается. – Вот она. Воздушка. Вишь насос примотан. Да мы делали такие тоже. Ты вспомни, трубочку в картошину втыкаешь, потом сюда ее. Как треснет. Ворону, ей-богу, собьет. Ружьишко. Папка сделал… да…

Он бросает ружье обратно к забору. В крапиву.

– Отец, есть отец, – говорит Илюха и смотрит на меня вопросительно и заискивающе.

Я пожимаю плечами.

Константиныч, старый эпилептик, пивший последние тридцать лет, живший в заброшенной бане, ни с кем из родных не общаясь, кравший все, что возможно у ближних и дальних соседей, годами гонявший семью – илюхины вывихи, сломанный нос тети Нины. Было. Презираемый всем селом, в регулярных похмельных припадках с рвущейся изо рта пеной, и этот топор – сколько раз он был в тебя брошен, Илюха? Обоссаный Константиныч, достающий окурки из мусорки в парке, блюющий у бюста героя войны – таким он запомнился нам.

Но… другу моему хочется, чтобы отец. Чтобы отец, есть отец. Другу хочется так… И ладно. И пусть. Пойдем, помянем.

День рождения

Нужно пойти от молчаливой автостанции направо, пробраться через скверик, между заброшенным героем революции и замороженной стройкой православного храма; и свежий снег хрустит – хрум-хрум, – сухари грызет деревня. Потом возле трех магазинов в ряд, прозванных «Три поросенка», опять направо, в переулок, где поземка путается под ногами, цепляет за штаны, как игривые щенята. Мимо бывшей пимокатки метров сто – там старенькая избёнка с дымящейся трубой. И если присесть на корточки и заглянуть в окно, то можно увидеть стол, накрытый праздничной скатертью, на которой тарелки с разного вида бутербродами, раздербаненым винегретом, рваной шубой селедки, а также селедка без шубы, огурчики, помидорчики, грибочки, сало соленое и копченое, конечно.

Над всем этим возвышается Костя Кудрявцев «Костыль» со стопкой в руке:

– Дорогой Лёха! Э, я присоединяюсь ко всему и желаю тоже, чтоб…. И от себя, и от Натальи, которая понятно, что по уважительным…, но надо самое время выпить за родителей. Дядь Вань! Тёть Рит! За вас! И спасибо, что подарили нам нашего друга, значит, кореша, за вас.

Выпили. Костя в тостах не мастак, но сейчас, кажется, получилось. С любовью оглядел гостей.

Именинник уже окосел после третьего разлива, глаза запотели, похрюкивает: хрх, хрх. Жена его недовольна этим. И не то слово, недовольна! Но вид сохраняет благопристойный. Вот огребёт от нее Лёха, когда гости разойдутся. И день рождения не отмажет. Родители Лёхины – молодцы. Правда, дядя Ваня поседел совсем, но всё равно чувствуется – мужик. Рядом с родителями – Макс с девушкой. Как её? Даша. Молоденькая совсем, не нашего возраста. Да и не нашего круга, не деревенского. Макс из всей компании самый умный, самый удачливый, ему и лучшую девку. Не то, что у Лося жена – Катерина. Вон как ее разнесло! А Лёня Лось – конвейерный едок, молчаливый и сосредоточенный. Следом сидит Юрка – странный человек, честное слово! Все задатки есть, зарабатывал бы нормально, мог бы в городе устроиться. А он чего-то бренчит на своей гитаре, еще на той, которую мы ему на десять лет назад подарили, сочиняет, куда-то отсылает, будто можно славы добиться, не в столице. Хоть бы Маринка его наставила на путь истинный, но нет, она вон наоборот преданно на него смотрит, каждый взгляд ловит. И ведь красивая баба! И весёлая к тому же, компанейская. Мечта! Рядом Ванька Шиллер расположился – лучший друг считается. Они сегодня без пар: Ванька Немец – холостой, Костина жена – на сохранении. Спина потеет от стены – там печка, Лёха дров не пожалел. Из соседней комнаты – звук, будто визг пилорамы – там накрыт стол для детей.

Разговор как волейбол – реплики мне-тебе-ему – и на ту сторону стола.

–Очень вкусно всё.

– Да-да, подтверждаю.

– Юля, а я не могу понять: это в салате что?

– Так, гости, сильно не наедаемся, еще горячее.

– А что у нас на горячее?

– Карпы фаршированные!

– О-о!!!

– Да какие сейчас карпы? Карпулята. Вот раньше карпы так карпы. Мы их вилами били.

– Юрка, наливай на том конце. Кто говорит?

– Ванька пусть.

Иван поднялся со стаканом компота.

– Могу сказать следующее. На подобном мероприятии я присутствую не первый раз. Скажу, что из тридцати дней рождений Лёхи раз двадцать я праздновал. Даже без самого именинника, когда он в армии был, мы отмечали. Лет по шесть нам было первый раз, да? До сих пор помню тети Ритин пирог с паслёном. М-мм! И тост я всегда один и тот же говорил. Подслушал в детстве у взрослых. Главное – здоровье, а остальное купим, достанем, украдем. И теперь желаю того же. Здоровья во всех смыслах. Не только тебе, Лёха, но и всей твоей семье. Даже не то, что желаю, а послезавтра, в воскресенье за это свечку поставлю. Обещаю. В общем, здоровья. Ура!

Соединились со звоном рюмки, фужеры, стаканы.

Иван оглядывал застолье, как начальник штаба подчиненных.

Марина… – несколько экзальтированная, неуместно декольтированная, внешне безобразная, но как жена – мечта. Полностью и безоговорочно поддерживает Юрку во всех его стремлениях. Хочет он музыкой заниматься – пожалуйста! Допустим, не услышат его песню тысячи ух, и что? Дал Бог талант – считай, дорогу показал. Дерево узнаем по плодам, а яблоня, она и в лесу яблоня.

Красавица-Катька и работяга – Лёнька. Милая сельская пара. Классика жанра: он – на работе, она – по дому. Побольше бы таких, побольше, и оживёт, возможно, деревня. Не деревня конкретная, а Деревня. Деревня, как жизни уклад, строй мысли – основательный, несуетливый, созидающий. А вот полная противоположность – кукла городская. Как её? Даша. Зачем её Макс притащил? Не иначе, похвастаться! Высокомерный показушник и болтун! Бывает так, что у человека язык верно подвешен, поэтому он считается знающим и не глупым, а на деле – нахватал чего-то там по верхам, глубины-то нет.

Родители Лёхины сдали, сдали. Особенно тетя Рита постарела, да и у дяди Вани цвет лица нездоровый.

Юля со строгой морщинкой по лбу следит за мужем – имениннком, как бы не хряпнул вне очереди, а тот включил уже свое любимое «хрх», как бы драться не полез раньше времени. В соседней комнате вибрирует звонкий детский смех – двое дочек Лёхи, два пацана Лосей. У Юрки с Маринкой девочка маленькая совсем, ее сюда не взяли пока. Скоро и у Костыля прибавление, будет свой детский сад в наши дни рождения!

Беседа идёт, как камешки в воду.

– Погода, конечно, не фонтан.

– А что ты хочешь? Зима через неделю.

– Дядь Вань, что вы его родили в такую непогодь?

– А он когда замышлялся, другая была погода – февраль. О! День защитника отечества был.

– Тогда это называлось день Советской Армии…

– Надо, хрх, за армию!…

– Сиди, ты! Закусывай, горе мое.

– А тогда, если у Лёни день рождения ноль седьмого, ноль седьмого…

– Ноль семь – это июль?

– Ноль семь – это пузырь.

– Лёня! Ты делался в годовщину революции.

– Мгм, после митинга.

– У всех налито? Максик! Говори.

– Сейчас начнется речь на полчаса. Можно покурить сходить.

– Уважаемые коллеги! Надо сказать, что наше знакомство с именинником уходит корнями в далекий двадцатый век. Нам было лет по пять. Я тогда только переехал с родителями в место, называемое пустырём. Так и говорили: где живешь? – На пустыре. Однажды, наш Лёха явился туда, держа в руке прутик, которым он хотел меня нещадно отхлестать. У нас был некоторый геополитический конфликт из-за машинки. Я, так сказать, во избежание прятался на чердаке, наблюдая, как грозный наш Алексей, одетый в шортики, между прочим, ходит кругами и меня высматривает. Смысл в том, что ему вскоре надоело, и он ушел. Но перед уходом, как бы в назидание, он этот прутик воткнул в землю. Чтоб я помнил о неминуемой расплате. А потом случилось вот что. Прутик этот прижился, зазеленел и превратился в маленькое деревцо – клён. И от этого клёна – а это известная зараза – произошли все деревья в нашем районе. И теперь говорят: где живёшь? – В Клёнах. Возникло новое название района в селе – «Клёны». Это я к чему. Вот есть мнение, что должен сделать в жизни человек: посадить дерево, построить дом, родить сына. Лёха! По крайней мере, по деревьям ты состоялся. Я, думаю, что и дом скоро достроишь. Что там внутренняя отделка осталась. А там и сына с Юлей родите. Две дочери есть, пора. Чего и желаю. За тебя!

Макс выпил, сел с самодовольным видом. Даша тут же подложила салат ему в тарелку. Даша чувствовала себя не в своей тарелке. И чувствовала, что остальные знают это. Кроме того, Макс просил ее не пользоваться это время телефоном – здесь не принято. Здесь принято разговаривать.

Курящие вышли на улицу, дядя Ваня тоже было рванул, но жена его остановила: «Тебе нельзя». Дети бесились в соседней комнате, там что-то падало. Юля сходила поглядеть, вернулась хохоча. Лёня был недоволен тем, что Макс и Даша пользуются вилкой и ножом – что им тут ресторан?

Подали рыбу. Выпили под горячее.

– Я же говорю – карпулята. Раньше…

– Да, что вы, папа, всё со своим «раньше». Какую рыбу принес наш добытчик…

– Надо, хрх, выпить «Ну за рыбалку!»

– А как тут не вспомнить! Еду по полям: сколько хлеба не убрали! Сколько гречихи под снегом осталось! Раньше бы за такое сразу партбитет на стол!

– Лёня! Твой косяк!

– А я чё?! Вон Костин батя виноват. Я чё? Еслиф соляры нет…

– Костыль…

– Да я с отцом вижусь три раза в год! Вопросы к Юльке – она у него в приемной сидит.

– Хватит болтать! Юрик, говори тост!

Юрка раскрасневшийся, возбужденный, переполняемый теплыми чувствами ко всем присутствующим встал, подождал, когда все замолкнут.

– Лёха! Алексей! Тридцать лет это, как уже говорили, серьезная дата. Я тамнапел кое-чего, скинул тебе. Ты потом послушай. Только без никого! Это – от души. И тебе желаю чтоб… В жизни твоей уже проиграло вступление, куплет. Теперь начинается припев. Припев – главное в песне. И пусть он будет у тебя просто гениальным, просто офигительным, просто…. Давай!

Он потянулся с рюмкой через стол, что-то опрокинул. Именинник тоже потянулся через стол, и тоже что-то опрокинул.

– Я вытру сейчас.

– Юль, извини!

– Ничего страшного.

– А хорошо сказал на самом деле. Вот что значит творческая личность!

– Творческая-то творческая, а вот насчет личности…

– А что Антоха не приехал? Макс вы видитесь в городе.

– Видимся, само собой. У него проблемы сейчас. С радио попёрли. Знаете. У! Это вообще история! У него, видимо, был очередной период озлобленности на весь мир, захотел громко приколоться. Короче, идет в эфир выпуск новостей. И слушатель слышит примерно такое: Сегодня мэр города провёл несколько рабочих встреч, там с тем-то, тем-то. Потом мэр города проинспектировал то-то. Потом мэр города встречался с этим. И тут! Фраза «Так он весь день в дерьмо и нырял». Из «Джентельменов удачи» помнишь, гнусавый такой голос. Антоша пошутил. Вставил. Уволили, само собой.

– Красавчик!

– А меня тоже был прикол на концерте… Ну ты знаешь, Даша не знает. Ей рассказываю. Был концерт групп «Алиса» и «Агата Кристи». Ну, да, давно. В городе, во дворце спорта. И перед концертом одна половина зала орёт: Алиса! Алиса! Другая – Агата! Агата! Минут десять. И только пауза возникла, я как заору: Спартак – чемпион!!! Весь дворец как заржет. Так я насмешил пять тысяч народу. Не каждый Галустян может.

– Хрх! Вспомни его… Антон звОнит. Ща, на громкую…

– Алё! Алёу! Лёха, привет. Слушай, ты не знаешь случайно, когда у тебя день рождения? Сегодня? Вот и я чувствую, то ли сегодня, то ли завтра. Не вчера же. Я б не забыл. Поздравляю тебя… А это кто там? Вы что сидите?! Подожди я в скайп постучусь…. Видишь меня? Ты разверни. Вау! Все сборе!! Поднимаем, поднимем бокальчики! Леха с днюхой! Песня: В этот день родили меня-а на свет, в этот день с иголочки я одет…. Подпеваем, подпеваем. Юрец! Поем! В этот день и водка не во вред … Мне сегодня тридцать ле- ет! Подпеваем, выпиваем, запиваем! Лёха я тебе сейчас на телефон наберу. Трубку к уху прижми, скажу по секрету..

– Завтра приезжай! Хрх, завтра. Опохмел, шашлыки, как обычно.

Общая беседа закономерно разваливалась на мозаичный разговор по интересам. Именинник назойливо лез ко всем целоваться и верещал, что «завтра – опохмел, шашлыки». Юля меняла посуду, Марина порывалась помочь, Даша всё-таки достала телефон, пряча его под столом, с кем-то переписывалась. Макс толковал с дядей Ваней о прошлых временах, Костя с Юркой – о футболе, Лёня наворотил себе огромный кусок рыбы и выедал начинку.

– …там видел, какая погода была?

– А что погода?! За такие бабки футболист должен в валенках забивать!

– Да уж платят им немерено. Мне б такую работу…

– …а я не люблю работать. Это вообще противоестественно – любить работу. Вообще такая тема «люблю свою работу» появилась сто лет назад. Это в буржуазном обществе искаженное сознание. Человек не должен любить работать. Созидательный труд – да. Творчество – да. А работа от слова «рабство». Все сказки народные… хоть про Емелю.

– Я тебе больше скажу. Адам и Ева были изгнаны из рая и в наказание должны были работать. В наказание!

– Ну, тебе виднее, новокрещенному.

– А ты подковырки не надо тут!

– Помогло крещение-то?

– Я как крестился, у меня постоянно проблемы возникают, жизненные трудности. Знаешь почему? Ответственность. Спрос другой. Крестился, а поведение не изменил. Только не пью теперь, а в остальном… Вот Бог и наставляет, чтоб менялся. А трудно…

Именинник хотел сказать ответное слово, собрался, набрал воздуха для благодарственной, проникновенной речи, но получилось только: «Спасибо всем. Завтра – опохмел, шашлыки».

Ваня Немец собрался домой. «Вас подвезти, – спросил у Макса с Дашей, им было по пути. – Только до поворота, а то дальше дороги нет».

Родители тоже засобирались, но не спеша, не спеша – Дядь Ваня всё выпивал с одним, с другим. Ему теперь до Нового года не будет случая.

– … не готовы к демократии. Как можно быть к свободе не готовым. Вы, дядь Вань, такие рассуждения. Это как сидит мужик в тридцать лет на шее у родителей, я, говорит, к свободной жизни не готов.

– … а что Украина? То ись, шо УкрАина?

– …всё правильно вот угандошим этих…

– Кос-стя!!

– А чего я сказал? Уганда – страна такая в Африке…

– А откуда нам знать, как оно там на самом деле. Телеку я не верю. Мало ли оно…

– …а телек зомбирует….

– Тебя зазомбируешь…

– …в интернете пишут, что телек зомбирует, а интернет –нет?

– Да ты не воспринимай… Вот как прогноз погоды. Ты же смотришь, но сомневаешься. Так и все телепередачи надо воспрнимать….

Только когда Лёха-именник ввалился с улицы в дом с мокрой ширинкой, держа в руке шпажку с куском мяса и с криком «Теперь – шашлыки!» попытался засунуть ее в печку, гости окончательно стали расходится. Родители забрали с собой дочерей, Юля попросила Костю задержаться: «Помоги это тело разместить».

Уложили Лёху в комнате на диван, из всех известных признаков биологической жизни в нем присутствовало только тяжелое дыхание.

Пустая комната и грязная посуда. Громко цокают напольные часы.

– Давай помогу со стола…– предложил Костя.

– Давай посидим. Выпьем, давай. В тишине. Подай мне, пожалуйста.

Выпили. Юля устало откинулась в кресле.

– Спасибо, Юль. Хорошо посидели. Ты наверно замаялась готовить всё это.

– Мне еще завтра в бой…. Да что там, завтра! Неделя еще…А то ты не знаешь!

Грязная скатерть, пустые стаканы, крупа шебуршит по окну.

– Устала…. Не сегодня. Не так устала. От жизни такой устала. Что ты смотришь, будто не понимаешь? Пьянка! Вечная пьянка! День рождения, завтра опять, и пошло – поехало. Устала я, Костя. Очень устала! Ведь неделями пьет! Две недели пьет, две – отходит. Проснется в запое, вроде соображает. Я ему: остановись Лёш! Он: всё, всё. Походит, воды попьет. Не могу, говорит. Трясет меня. Дай! Дай, не могу! То в псих, то умоляет. Дай хоть стопочку! Первое время я с сочувствием. У меня отец тоже пил. Но не так же!! До полной невменяемости, до горячки! Ладно, выпьет стопку, походит, полежит, дай еще! На старые дрожжи развозит. Я пошел! Куда ты идешь? Мне надо. Я и на колени, Лёша, останься. Да пошла ты на…. Уйдет. Мне потом звонят: иди, забирай своего. Я первое время беспокоилась. Вдруг, что случится. Вдруг замерзнет где-нибудь. Или утонет, или еще что. А теперь, признаться стыдно, думаю иногда: да хоть бы ты сдох! Бывают мысли такие. Ну, невозможно! Деньги спрячу – находит. А не находит, так где-нибудь займет. Я после хожу, в каждый магазин отдаю. Лёша занял! Жена отдаст! Дома запирала его – без толку. Принесут, в форточку передадут. Или сам в окно выйдет. Я один раз его заперла, а всю одежду и обувь в баню унесла, чтобы не ушел. Что ты думаешь? Возвращаюсь с работы, а он возле калитки спит. В футболке, босиком. Всё по барабану. Один случай вообще. Кошмар. У нас была бутылка водки. Я ее спрятала в бак с мукой, на самое дно. Тут очередной запой у Лёши. Я дом закрыла, ушла. Возвращаюсь. Сидит за столом. На столе два стакана, два кусочка хлеба, бутылка мукой испачканная – та самая. Он сидит, пьет, разговаривает с пустым стулом. Один. Я спрашиваю: как ты нашел-то, сволочь? Он напротив показывает: А мне он сказал! На пустой стул показывает! Страшно, страшно!!! После этого не пил пару месяцев. Боялся. Потом успокоился. Соседу крышу делали, попили пива. Говорит: пару бутылочек, ничего страшного. Моя сестра с мужем приезжали, он выпил три стопочки и всё. Я, говорит, себя контролирую теперь. Ну и так полгода. Да ты помнишь, наверное, когда он выпивал помалу. Говорит: всё, Юля, хорош. Я теперь меру знаю, запоев больше не будет. А я и рада, дура. Летом привезли с рыбалки. Груз двести, как вы говорите. И опять: меня трясет, дай стопочку, дай денег. И опять вернулся, откуда начал. Неделю пьет – неделю отходит. Измучалась я!

– Не знаю, что и сказать, – после долгого молчания проговорил Костя. Он не знал, что так уж всё. С виду – нормально живут. Да, пьёт Лёха. Так в деревне все пьют. И живут как-то. – Все пьют. Живут же.

– Все пьют – все и зарабатывают, – зло откликнулась Юлия.

– Разведитесь, если невмоготу.

– Ты что? – она даже удивилась. Теребила пуговицу на кофточке. – Мой крест, мне и нести. Он тогда совсем… Бабушка говорит: бабья доля такая. Это только твои родители нормально развелись. Отец твой… ему пятьдесят шесть, а выглядит как?

– Разве пятьдесят шесть? Я думал больше.

– Да нет. Он у тебя… Вот ты говоришь – все пьют. А ничего, что мне двадцать семь?!! Двое детей, да?! Старая, да!? Может и так. Я говорю, что все пьют – все зарабатывают. Не в этом дело! Ничего, что у меня муж уже… Кость, ты прости. Я на эмоциях, выпившая.... Но ты должен понять.... У тебя Наталья беременная, когда у вас интим был? Спроси, когда у нас был? А ведь он не то, что не может. Ему не надо! Он забухал и всё счастье, вся радость. Раз в месяц и то…. Понимаешь меня?

– Как-то мне… дак это… не знаю… ты чего, Юль? Ваши дела…

– Муж-то, муж....А ничего, что?… Мне нужен ещё и мужчина. Например, как твой отец. Или ты.

Она смотрела ему прямо в глаза. Смотрела вопросительно и обреченно и призывно и… чёрт знает как ещё!

Она смотрела, ждала ответа. Костя знал, что нужно делать. Хотел? Всегда хотел. Она знает, что он давно. Но Леха, но дети, и это – дружить семьями. Ситуация шла к сложному выбору, к сделке с совестью. Бывают поступки меняющие жизнь. И самое время, и самое место для неких терзаний, сложных раздумий. Поддаться похоти и пох! Охо-хо-хох…. А надо ли? Принять решение, как в прорубь вниз башкой.

Откликнется, как аукнется. А если Наталья моя с Лёхой? Так подумал Костя.

– Пойду я. Поздно уже, – он поднялся, начал быстро одеваться. Молния на пуховике заедала.

Плечом навалился на ватную дверь, в темноте прошел через сенцы.

Взяла, испортила вечер. Так подумал Костя.

Он вышел на улицу. Горсть спелого снега в лицо – просветлел. Небо – ломтик лимона в луже с бензином – казалось готово просыпать новой крупы. Где-то за речкой зевнула калитка. Выть-выть-выть, взвизгнула шавка; Вой-вой-вой, откликнулись ей; и тишина, и кажется, слышно как леденеет снег хрусталем.

А я ведь могу и не помнить – выпивши был! Так Костя подумал и успокоился.

Прошлой зимой он стоял у подъезда единственной здесь пятиэтажки, и то ли девятое чувство, то ли Хранитель плечом по плечу, но Костя зачем-то шагнул, а глыба из грязи и льда, с крыши сорвавшись, ударила в землю, где он только что был. Сейчас было похожее ощущение.

Крутилась в ногах игривая вьюга. Он пошел домой.

И.О, ИП и тп.

(Записки чиновника)

Слово новое придумал- «властье». Понятно, да? Власть и счастье, получается властье. А я – властливый человек. Стою в своем кабинете, смотрю в окно на алюминиевый затылок Ленина, за которым видны купола андреевской церкви, боковым зрением за собой наблюдаю в зеркале. Доволен. А что? Молодой руководитель целого района, хрен с ним, что сельского. Да-да, уже пятый день исполняю обязанности главы администрации Красномайского района. Так сказать, и.о. Есть такой ослик Иа, а я вот Вадик Ио.

Так-то я заместитель главы, но этот пентюх заболел чего-то, дай Бог ему здоровья, желательно на пенсии. А первый зам, который по правилам должен в таких случаях обязанности исполнять, как назло, в отпуске, где-то с вьетнамскими трансвеститами тусит. Есть еще, конечно, Степаныч, зам по сельскому хозяйству, но обошли его. Тактично так. На меня возложили обязанности главы.

А должность зама мне батя на тридцатилетие подарил. Как сейчас помню, в прошлом сентябре это случилось, как раз примерно год назад. Я тогда был начальником сектора в юридическом отделе в одном департаменте краевой администрации. Кстати, интересно, это только русские на вопрос «кто ты?» говорят о профессии. Просто приходилось общаться с нацкадрами, так такого спроси, кто он есть, он ответит, что, мол, татарин или алтаец. Или скажет, что мусульманин или из клана такого-то. А вот на вопрос чем занимается по жизни, он про работу расскажет. А русский как? На вопрос кто он есть, ответит, например, что полицейский, майор, а спроси: «Чем занимаешься?», так он расскажет, что у него там пивбар на новом рынке, а вообще по жизни он рыбак и охотник. Странно. Ну да это отступление.

Так вот, поскольку начальник сектора не бог весть, какая должность, отдельного кабинета мне не полагалось, и сидели мы втроем: я, Мишка и Сергей Иванович. При этом Сергей Иванович обладал истинно номенклатурным талантом незаметно дремать на рабочем месте. Ему полтора года оставалось до пенсии, он и посыпохивал, чтобы это время быстрее прошло. В общем, сидим мы с Мишкой играем по сети то ли в карты, то ли в стрелялку, вдруг звонок мне по внутреннему. Когда по внутреннему телефону звонят, сразу напряжение: не прилетит ли какая звездюлина, или какое поручение настолько глупое, что невыполнимое. Оказалась батина секретарша. Сообщила, что Георгий Петрович хотел бы незамедлительно лицезреть Вадима Георгиевича (то есть, меня) по некоему неотложному делу, суть которого Вадим Георгиевич (то есть, я) узнает по прибытии. Ну, думаю, если вызывает через секретаря, что-то тут действительно серьезное, так что придется идти. Да в любом случае придется идти, к бате мэры городов за месяц на прием записываются, он у меня маститый функционер, в госаппарат рога затулил еще при Брежневе.

Иду по красным ковровым дорожкам, киваю встречным коллегам, проходя мимо людей с улицы, принимаю надменный и страшно занятой вид. У меня еще какие-то бумаги с собой, первую попавшуюся стопку взял со стола. Ну не принято по краевой администрации с пустыми руками шарохаться. Когда после юрфака меня батя взял сюда на работу, я дико бесился от этого притворства, от имитации бурной деятельности как это здесь называется. Вот отписали бумагу ерундовую, на полчаса работы, например, какой-нибудь ответ гражданину, что, мол, хрен тебе, а в случае несогласия вы можете обратиться за защитой нарушенного права в суд общей юрисдикции. Опытный чиновник исполнение такой бумаги на неделю растянет, он будет ходить советоваться с юристами, экономистами, созваниваться с муниципалами, а начальство видит, что сотрудник занят, все довольны. Меня молодого это, конечно, не устраивало. Первый законопроект, который я разработал, состоял из одной строчки: «В пункте 2 статьи 3 слово «администрация» заменить на «Администрация». Всё! Написать с большой буквы и всё! Два месяца согласований! Два месяца!!! Получить визы всех заинтересованных органов и учреждений, потом вице-губернаторов, а этих алырников у нас восемь рыл, и каждый мою бумажку по неделе держит. Изучает, наверное. Да, два месяца. А сколько тогда стоящий законопроект согласовывается? Я тогда спрашиваю у бати, неужели нельзя нормальную систему создать, чтобы документооборот хотя бы ускорить как-то. Конечно, говорит, в царское, скажем, время у нас в Сибири был губернатор, десяток урядников, да три казачьи сотни и ничего, держали такой край обширный. Можно, говорит, и сейчас все упростить и сделать по-человечески. Да только при таком раскладе ты-то здесь будешь на хрен не нужен. Более того, я сам буду на хрен не нужен. Устраивает такая перспектива? Меня такая перспектива не устроила. И за восемь лет службы, как раз к тридцати годам я мало того, что принял существующие правила, я в игре в бурную деятельность и чрезвычайную занятость достиг грандиозных высот. Так что стал вполне себе качественным чиновником. Но! При этом всегда себе говорил, что надо потерпеть пока, а вот когда займу должность, позволяющую действительно решать важные вопросы, вот тогда я не допущу никакой этой волокиты и раздолбайства. Через какое-то время, через определенное время.

Так размышляя, поднялся я на четвертый этаж, зашел в батину приемную, в которой маялись два зашуганых персонажа, по всей видимости, из муниципалов. Напряженные лица. К бате, вообще, побаиваются на ковер попадать. Мне-то хоть бы хны, не чужие люди, родня все-таки, молекула ДНК в соплях общая. Я поэтому бодро в кабинет направился, секретарша (как её, Оксана, что ли) глаза прячет робко. Чего спрашивается стесняться, что я не понимаю? Дело житейское. Родителям, считай под шестьдесят, матушка моя – бабка, а для мужчины шестьдесят лет еще как бы ничего.

– Вызывал? – захожу в кабинет. Батя кивает мне, жестом приглашает присесть, а сам трубку телефонную слушает.

Сажусь, оглядываю кабинет, в котором бывал сотни раз. Батя – консерватор, в кабинете ничего не меняется. Один только раз несколько лет на стене другой портрет висел, ну да это мелочи.

Думаю, сейчас договорит, первым делом спросит меня про семью. А ведь ему неинтересно! А я кстати и женился-то по батиному настоянию. Вызвал как-то и говорит, что ни о каком повышении речи быть не может, пока я не женат, потому как губернатор панически боится педерастов, присматривается ко всем с этой позиции, а быть холостым в двадцать пять лет это подозрительно. Одного специалиста даже пришлось уволить, но, правда, он на самом деле был из этих. Таким образом, говорит батя, у нас на сегодняшний день есть дочка директора строительного концерна, племянница зам начальника ГУВД, и девочка из семьи, занимающейся туристическим бизнесом, последняя даже симпатичная. Она и стала мне законной супругой после формальных ухаживаний и обычных фраз, которые говорят в таких случаях.

– Привет, привет, – батя наконец-то положил трубку.– Ну, как дела? Как семья?

– Все нормально, сидят в своей Черногории. Каждый вечер по скайпу разговариваем. Петька уже совсем большой стал.

– Ясно, ясно, – я ж говорю, ему не интересно, а батя очки снял, значит, начинается разговор по существу.– Значит так, сын. Я – не вечен. Собственно никто не вечен. Пока я при власти надо использовать это и укрепить твои… Твои! Позиции. Чтобы и мне было спокойно и тебе нормально. Мы беседовали в определенных кругах э-э-э. Есть мнение м-м-м. В честь твоего недавнего тридцатилетия к тому же. Только ты подумай, взвесь. Есть мнение выдвинуть тебя на заместителя главы Красномайского района. Тихо-тихо, не возмущайся, а то вон глаза выпучил. Я понимаю, что уезжать из города в деревню тебе не хочется…

– Да не то слово. Не хочется! Чего я там не видел?! Красный май какой-то. Ты если хочешь меня сельскими вопросами озадачить, готов пойти в министерство сельского хозяйства. Пап, ну в самом деле.

– Во-первых, это всего сто с лишним километров и ты можешь хоть каждый день возвращаться к своим девкам и клубам. Во-вторых, через пару-тройку лет с таким опытом смело возвращаешься в аппарат на заместителя главы департамента, а может быть и на управление, и тогда карьера практически состоялась. Сидя в администрации, максимум, на что можно рассчитывать, это начальник отдела, и то лет через пять. Ты пойми, не я же один все решаю. Каждый двигает своих людей, своих расставляет, где выгодно. Да ты сам все знаешь. И потом, ты принадлежишь определенной команде. До сих пор мы тебя продвигали и поддерживали. Теперь твоя очередь сыграть за команду. Еще раз говорю: это не блажь. Это коллективное решение. Нужен доверенный человек на том месте.

– Красномайский район. Это Каухер?

– Каухер Петр Петрович, глава администрации Красномайского района. Один из его заместителей получил хорошее назначение в федеральную структуру, образовалась вакансия, завтра объявят конкурс.

– Так Каухер наверняка кого-нибудь уже имеет в виду.

– Это не твои проблемы. Твоя задача собрать пакет документов. Дипломы там, все такое и выслать, а лучше отвезти самому на конкурс. Оглядеться, познакомится. Уж что-что, а конкурсы мы выигрывать умеем немного. Так что с этой стороны все нормально. Главное! Красномайский район претендует попасть в план газификации. Есть мнение, что преждевременно туда газ тащить. Сегодня газ, завтра воду захотят, потом теплые сортиры в доме. Они и так неплохо живут.

Ну, думаю, вот теперь все понятно стало. Эти хотят газопровод, а кемеровские угольщики хотят продавать уголь. Моя задача состоит в том, чтобы подыграть Кузбассу. Ну не то чтобы я один все решал. В администрации сильное угольное лобби, даже один из вице-губернаторов продавливает интересы кемеровчан. Теперь, значит и батя к ним примкнул. Да не один, еще и меня вовлек. Хотя так-то правильно, шибко жирно будет красномайцам, если туда газопровод кидать.

– Я подумаю,– говорю.

– Подумай и прими единственно правильное решение. Всё. Пошел вон. – с отеческой лаской проводил меня батя.

Петр Петрович Каухер – пузатый краснолицый мужик возрастом далеко за пятьдесят пришел на должность главы района вполне тривиальным путем, стандартным для нашего края. Глава сельхозпредприятия, «Единая Россия», депутат, обозы в крайадминистрацию с говядиной, свининой, лосятиной, зайчатиной, цистерны меда туда же, организация охоты для нужных людей, выборы и оп-ля.

Главой он сидел уже второй срок и исходил желчью оттого, что не приглашают его на более спокойную, более денежную должность. А тут еще зам пристроился в Роспотребнадзор. Унылая перспектива пенсионерства с огородом и разведением бройлеров становилась все отчетливее. Более всего он боится бедности и утери влияния. Еще у него есть принципы. Один из них – не пить в своем районе. Когда Петр Петрович едет в командировку, его «Волга» останавливается на обочине прямо за стелой с наименованием района, на багажнике накрывается импровизированный стол, и вот тут уж Петр Петрович может себе позволить. Ну и дальше по пути тоже можно остановиться и позволить себе. А уж как можно позволить в гостинице! Поэтому, если его ждут в краевой столице, допустим, в среду, выезжает он, как правило, в воскресенье после обеда.

Когда я, сидя напротив Каухера в его убогом по нашим меркам кабинете, сообщил о намерении участвовать в конкурсе на заместителя главы, он с плохо скрываемым недовольством хмурился и теребил уродливые усы, которые видно недавно только отпустил. Тогда вздохнув, я сказал, что молод еще, опыта достаточного не имею, поэтому попросил бы (в случае прохождения по конкурсу, разумеется) не поручать мне вопросы, связанные с лесопользованием и распределением земельных участков. Тут градус негодования существенно понизился. Когда же я доверительно сообщил, что совершенно ничего не понимаю в вопросах дорожного строительства, Каухер заметно повеселел и сказал, что, дескать, молодым везде у нас дорога, и лично он ничего против моей кандидатуры не имеет, тем более, что он всегда с пиететом относился к рекомендациям краевой администрации.

В общем, конкурс прошел с ожидаемым результатом, и через месяц я вступил в должность заместителя главы Красномайского района.

В новом коллективе будь то хоть стая, хоть стадо надо сразу правильно себя поставить. Это всем известная истина. Ну и я среди туземцев тоже сразу обозначил свое положение: выбил хороший комп, новую мебель, секретаршу заменил на более молодую.

Инну я приметил еще в первый свой приезд. Ничего такая, как говорится, все при ней. Сидела она в приемной на двух начальников, на двух заместителей главы. А мне надо было передать документы для зама по сельскому хозяйству. Захожу в эту приемную, сам весь из себя лощеный, бодрый, говорю:

– Здравствуйте!– а сам ненароком оцениваю тело.– Ваш шеф на месте?

– А вам кто нужен? – приемная-то одна на двоих, значит и шефа у нее два.

– Мне бы Сергея Степановича.

– А никого нет, все на выезде.

Так зачем ты уточняешь, глупышка, кто мне нужен, если нет обоих?

– А если я вам. Вас, кстати, как зовут? Инна Викторовна. Если я через вас передам документы для Сергея Степановича из краевой администрации. Но только эти бумаги идут под грифом особой важности. Вам можно доверять?

– Я не зна-аю. Может вам лучше дожда-аться.

Ну, разве не прелестное существо?

Так или иначе, после моего назначения Инна стала моей личной секретаршей, а оставшаяся от предшественника Светлана Владиславовна отправилась в ту самую приемную на двоих. До Инны я добрался на ноябрьские праздники. Меня тогда, как самого молодого, поставили на дежурство по району. Надо было сидеть на рабочем месте и принимать периодические звонки из сельсоветов об отсутствии нештатных ситуаций, потом отзваниваться в край, докладывать, что в районе все нормально. Это конечно глупо и скучно, но правильный человек должен уметь из всего извлекать если не выгоду, то удовольствие. Поэтому я накануне праздника сказал секретарше, мол, Инна Викторовна, сожалею, но поскольку я выхожу на работу, то и вы как референт тоже обязаны быть рядом. А она ведется на слово «референт», вроде уже и не секретутка, а лицо значительное. Референт, блин. А дальше что? Пустое здание администрации, коньячек в честь праздника, «Вы – привлекательны, я – жутко привлекателен. Чего время терять?».

Правда, после этого Инна сделала попытку разговаривать со мной «на ты». Неопытный человечек. Я это дело сразу пресек, объяснил как смог некоторые принципы служебного секса, вроде поняла. Так что мы периодически это самое, так сказать. Шифруясь, конечно. А то к ней на работу приходил её муж, смотрел на меня как-то без уважения. Там муж-то одно название – щуплое курносое чудище, продавец-консультант, пылесосами торгует, кретин. Но я Инне сказал, чтобы он тут не появлялся, такие хлюпики в ревности бывают небезопасны.

Конечно, по прошествии года самое время сказать: «Инна, ин нах!», но что-то привык я к ней, прикипел. Сентиментальный же, романтик. Да и помогала она мне все это время добросовестно. А дел было немерено. Это я участок получил, неплохой возле леса. Кедрач выбил, сруб сложил, под крышу подвел, там сейчас работа кипит. Сейчас-то обитаю в съемной квартире, но думаю в следующем году уже заехать в особняк. Но баню на участке первым делом поставил, баня, она же не для мытья, а для общения. Через эту баню я и подружился с разными интересными людьми. А кто здесь интересные в общении люди? Начальник ГИБДД, директор лесхоза, прокурор, владелец маслозавода, и прочие, и прочие. Такие вот мои новые друзья. Старые друзья тоже приезжали из города, однако с ними как-то у нас теперь не ладится. Нет, все весело, хорошо, попьянствовать, посмеяться, но серьезных общих тем не стало. Да они дети еще, подростки. Все разговоры про клубы, да про девок. Несерьезно. Мне властливому человеку это уже неинтересно.

Что ещё? Машину поменял. Удалось оформить кредит почти беспроцентный. На новогодние праздники летал к своим в Чехию. Они из Черногории на зиму перебрались в Чехию. А что? У тещи четырнадцать отелей в Европе, живи, где хочешь. Странная у нас семейная жизнь, но Петьке скоро в школу и я буду настаивать, чтобы учился он в России. Как ни крути, а там, в Европе мы – чужие. Здесь мы – элита. Провинциальная элита это тоже неплохо. Да и кто сказал, что Москва недосягаема? Веди себя правильно, говори верные слова, накопи денег побольше, да и купи себе должность столичную. Нет препятствий патриотам. Я, может, так и сделаю со временем. Тем более, что зарекомендовал себя вроде неплохо, недаром же назначили И.о.

А у исполняющего обязанности главы забот хватает.

Вот ежедневник, например. У меня все ходы записаны. Все фиксирую в ежедневнике, можно издавать как «Записки чиновника». А то люди с улицы думают, что мы тут ничего не делаем. Как же, как же. Как с понедельника началось: планерка, заседание комиссии по чрезвычайным ситуациям, конкурс на самый благоустроенный населенный пункт, совещание по дорогам, еще какое-то совещание. Было совещание по подготовке к отопительному сезону. Угольком топимся, угольком, наши кузбасские друзья могут быть довольны. Или вот: комиссия по тендеру на реконструкцию Березовской средней школы. Абсолютно честно и прозрачно тендер выиграл ИП «Джамхарян Г.В.». Я ему еще сказал тогда:

– Поздравляю, Геворг. Но надеюсь, что это не отразится на работах по объекту Заречная, 26

– Вадым, слюшай, я вчера заезжал, отопление уже сварили, отделку сдэлаем, к Новому году можешь въезжать. Можешь жене сразу говори, что Новый год в новый дом.

Ладно, думаю, посмотрим.

Дальше что у меня было? Листаем ежедневник. Вот опять какое-то совещание, потом написано: «Удод». Подчеркнуто два раза. Это я учил уму-разуму нового редактора районной газеты по фамилии Удод. Молодой, ни хрена не соображает. Я объясняю:

– Вот заголовок: «В Петровке открыт детский сад». И статья начинается: «В Петровке открыт детский сад». Ну что это? Надо писать: «В рамках президентской программы в селе Петровка открыт…» и так далее. Что значит: «Построен мост через Черемшанку»? «По поручению губернатора края построен мост». Вот как это должно звучать. Котельная введена в эксплуатацию не просто так, а усилиями районной администрации. Ясно?! Увеличилось производство молочной продукции? Прекрасно! Надо только объяснить, что это явилось следствием выполнения майских указов Президента. Это же явилось следствием указов? Согласен? Надо людям с улицы это тоже донести. Понятно тебе?!

Дальше в ежедневнике запись на среду «Челобитные от холопов». Это я прием граждан вел. Тут тоже все зафиксировано: Дубровин Александр Викторович, провести воду, сам проводи, придурок. Иванова Светлана Петровна – ни хрена не понял че хотела. Лохнович Наталья Борисовна, очередь на жилье, а я сам живу в съемном, а Лохнович на то и Лохнович, и муж у тебя Лохнович. Попова Екатерина Дмитриевна, берегоукрепление, надо бы помочь т.к. тетка Лазарева. Маняхина Татьяна Федоровна. Это последнее имя обведено раз пятьдесят, потом написано: земельный пай, земельный пай, земельный пай… на поллиста мелкими буквами, ниже стишок:

Старушка пришла. Земельный пай

Ей для чего-то нужен.

Ответ через месяц. По почте. Ступай

Иди, не мешай. Служба.

Она реально часа полтора у меня сидела про земельный пай долдонила. В ежедневнике дальше как мантра: «Бабка, уходи. Бабка, уходи. Бабка, уходи. Бабка! Уходи!».

Непросто это общаться с населением.

Потом у меня отмечена встреча с прокурором. Он кстати на юрфаке курсом младше меня учился, но мы не общались тогда, конечно. Лицо могло бы быть знакомым, но по его словам после универа, придя в прокуратуру, он набрал шестьдесят килограмм, так что его лицо, видимо, несколько изменилось. То ли дело я – гончая порода – сколько пива не пью, не толстею.

В прокуратуру я сам поехал. Хоть и двести метров, но на служебной машине. Так сказать, положение обязывает.

Андрюха-прокурор пребывал в расстроенных чувствах. А я смотрю на него и думаю: «Вот кабан. На нем пахать надо, а он сидит здесь, дурабаса погоняет». А проблема у Андрюхи заключалась в том, что Карманский клуб прокуроров постановил ему поставить трех бычков-производителей какой-то породы, хрен выговоришь, где-то у меня на листочке записано.

Дело вот в чем. Есть в Карманском районе животноводческое хозяйство, принадлежащее высокому чину в генеральских погонах из региональной прокуратуры. На базе хозяйства существует что-то типа дома отдыха, где периодически собираются прокуроры районов. Собираются, чтобы, значит, побороть то ли преступных людей, то ли доступных блядей. Отдыхают, охотятся, общаются, то есть, создан такой неформальный клуб прокуроров. Как я понял, будучи членом этого клуба прокурор не испытывает прессинга со стороны начальства, служит себе потихоньку. А кто не вхож в этот круг, того регулярно порят на коллегии в прокуратуре края, лишают премий, очередных званий. Проблема в том, что Карманский клуб прокуроров требует определенных взносов, которые направлены на благо этого самого животноводческого хозяйства. В основном районным прокурорам ставится задача по доставке кормов. И там речь не об одной тонне и не о десяти! А вот Андрюху озадачили племенными бычками. Генералу отказать нельзя, себе дороже, вот и запаниковал наш прокурор, обратился за помощью ко мне как к И.о главы. Я ему честно сказал, что в бычках разбираюсь только на пике их эволюции, на стадии отбивной, но пообещал поговорить с Сергеем Степановичем, замом по сельскому хозяйству, может что-нибудь и придумаем. В конце концов, нам это тоже выгодно, а то обидятся генералы прокурорские, да заменят Андрюху на его посту. Нам тут новых людей не надо, это же опять отношения выстраивать, хлопотно это. Короче, обнадежил гоблина.

Вот такая суетливая неделя была. Кто может сказать, что я мало работал? Последняя запись осталась в ежедневнике, один пункт, который надо сегодня выполнить: «Чалый М.М.»

Михаил Михайлович Чалый, индивидуальный, прости Господи, предприниматель. У него даже не автомойка – книжный магазин. Ну, какие книги в двадцать первом веке?! Кто эти книги читает? Кто вообще сейчас читает? Тем более магазинчик находится в отдаленном районе села, который в народе именуется Забегаловкой, кто туда пойдет за книгами? Все равно что-то барахтается ИП Чалый, но его бизнес – проблемы нас не касаются. Напрягает его активная общественная деятельность.

Это еще до меня началось. Попал ИП Чалый в программу поддержки малого предпринимательства. Все честь по чести, представил документы, составил заявку, и вроде бы должен был получить определенную сумму. Но так вышло, что получил этот грант небезызвестный ИП Джамхарян. По этому поводу Чалый разнервничался и обратился в суд. Естественно, проиграл. Ну и тут обнажилась вся его либеральная сущность. Начал он в интернете районную власть хаять, одиночный пикет провел – помаячил там под окнами с плакатом. Потом митинг организовал демократический, где уже общеполитические вопросы поднялись. Соратников у него не много, но суки шумные они. Все на этой сволочной либерастной волне. А мы же должны реагировать. Налоговая проверка, МЧС, прочие надзорные органы. Другой бы уже все понял, да успокоился, а этот только обозлился. Стал достаточно известным в интернете блоггером, начал контактировать с некоторыми одиозными оппозиционными фигурами крупного масштаба. Мы подключили ментов, те попрессовали слегка, Чалый затих. Сначала думали, что умом тронулся, потому что он ходил в своем районе с блаженной улыбкой и батрачил по дворам. Кому-то забор покрасил, кому-то сено сметал, а один раз взял у соседа лошадь с телегой и два дня собирал мусор на опушке леса. Ну, псих и псих. И ладно. Недооценили подлеца. Заявляется этот гад в администрацию и говорит, что так и так вот на этих трех улицах и двух переулках создана территориальная организация самоуправления населения под названием «Забегаловка», а он, соответственно, председатель. Нет, в принципе такая форма законом предусмотрена, но чтобы втихаря, без ведома вышестоящего начальства…!

И начались на Забегаловке мутные дела. Ладно, то, что они сами организовали вывоз мусора – это, как говорится, баба с возу. Осушили болотце – молодцы, детскую площадку построили – никому не мешает, скверик тополиный высадили – не страшно. Но то, что жители Забегаловки самостоятельно отсыпали гравием переулок Октябрьский, да еще и вырыли канавы для сточных вод, это уже недопустимо. Недопустимо, потому что люди с улицы не должны самостоятельно устраивать свою жизнь. Для этого есть власти различных уровней. Такая активность и инициативность населения крайне вредна, это коню понятно. А если эти метастазы Забегаловки будут распространяться? А если распространятся повсеместно? Это в конечном итоге представляет угрозу целостности страны. Это я, конечно, загнул, но тем не менее. Сегодня сами дорогу делают, завтра электростанцию соорудят для своей деревни, а потом что? Откажутся налоги платить? Нет, такие моменты надо душить в зародыше. Поэтому выехала на переулок Октябрьский комиссия, составила акт о проведении работ без разрешения, выписала штраф нескольким деятелям, в том числе Чалому, выдало предписание о приведении переулка в первоначальный вид. Всё в строгом соответствии с Кодексом об административных правонарушениях.

Чалый обратился в районный суд, с заявлением об отмене предписания. Судья, кстати, моя однокурсница, Ирка. В универе была первейшая шалава, а сейчас, глянь, федеральный судья. Но как человек системы Ирка приняла нужную сторону и жалобу отклонила.

Но Чалый не успокаивается, готовит документы в краевой суд. Вот здесь наши позиции, честно говоря, не прочны. Да я и сам умом-то понимаю, что раз сделали дорогу, зачем ее теперь ликвидировать. Надо найти возможность узаконить, да и все. Хотя буква закона говорит о выдаче предписания о приведении в первоначальный вид.

Самое неприятное состоит в том, что Чалый стал известным политиком не только в районе, но и в крае. Поэтому сейчас применять к нему силовые методы затруднительно. Нам такой колоритный персонаж в районе не нужен, совершено. Выборы не за горами. Посмотрит губернатор на ситуацию, скажет: «Развели на ровном месте либералов». Какие тогда будут последствия для Каухера и для меня?

В общем, Чалый приносит нам много вреда. Достойный оппонент, падла. Никто ничего с ним сделать не может. И это мой шанс. Если у меня получится разобраться с Чалым, мой рейтинг взлетит до облаков. Поэтому я и пригласил на разговор Михаила Михаиловича Чалого, а он уже минут на семь опаздывает.

Звонок.

– Вадим Георгиевич, к вам Чалый.

– Да, пусть заходит, и чайку нам Инна Викторовна.

Чалый. Лет тридцать пять, худощавый, жилистый, русоволосый, глаза хитрые с прищуром. Зашел без робости, без почтительности. Здравствуйте-здравствуйте, присаживайтесь. Сел, смотрит равнодушно, как мой Петька говорит, со всёнарошностью. Инна заносит поднос с чашками, блюдцем нарезанного лимона, печеньем.

– Да не беспокойтесь, ничего не надо, временем не располагаю, – говорит Чалый.

Ничего, что я временный глава района, а он временем не располагает. Ах ты гадость! Надеваю приветливую улыбку.

– Да я, собственно, Михаил Михайлович, много времени у вас не займу. Давайте сразу к делу. По поводу переулка. Вы все еще намерены подавать жалобу в краевой суд?

– Намерен.

– Видите ли, в чем дело, Михаил Михайлович, это противостояние ваше с администрацией привело к этой абсурдной ситуации. Вот мне, например, дико было читать предписание о ликвидации ремонта переулка. Получается, что ТОСН «Забегаловка» выполнило за нас нашу работу, а мы требуем это все разрушить. Ерунда же получается.

– Да, по этому поводу в ближайшее время будет сниматься сюжет. Так что…

– Михаил Михайлович,– блин, я так ласково с больной матерью не разговаривал.– Пусть будет сюжет, если это необходимо. Пусть. Дело в том, что я по образованию – юрист, и с уверенностью могу сказать, что нет правовых механизмов для отмены выданного предписания. Даже такого идиотского. Там специалист палку перегнул, сделал что попало. Но есть вариант. Перевести данное предписание в неисполнимые. Это делается одним актом проверки и можно про это дело забыть.

– Предлагаете сделку? – усмехнулся Чалый.

– Да нет. Зачем? Просто предлагаю исправить ситуацию, приношу извинения за недобросовестные действия чиновников.

– Извинения?! – возмущенно переспросил Чалый. Проснулся подлец.– За действия чиновников?! Может за все и за всех?!

– За всех не могу, Михаил Михайлович,– улыбаюсь, разводя руками. Сейчас надо сгладить. Процитирую ему Евтушенко.– За всех не могу. Уж слишком много нашего брата. Как писал Андрей Вознесенский: «Ты открой глаза, черно в них. Посмотри по всей России на чиновнике чиновник как бацилла на бацилле».

– Это Евтушенко, – сказал Чалый.

А то я не знал. Так-так, гладим дальше.

– Ну да, точно, Евтушенко. Вам, конечно, лучше знать. С книгами работаете. Покупают сейчас книги-то? – тут не надо ответа, надо говорить, говорить.– Вот говорят, что в век интернета, книги становятся не востребованными. Все тексты оцифрованы, легкодоступны. А что толку от оцифровки. Вон выруби подстанцию и все. Нет электричества, нет текста в интернете. Книга все-таки материальный предмет. А шуршание страниц! Магия! Согласны? Вы знаете, я с наибольшим трепетом отношусь к таким старым фолиантам с пожелтевшими страницами. У вас нет таких в продаже?

– Н-нет, нету, – выглядит немного обескуражено. Это хорошо.

– На самом деле я с уважением отношусь к тому, что вы делаете, Михаил Михайлович. Это и к книгам относится и к вашей деятельности на Забегаловке. Это правильно, когда граждане сами устраивают себе какие-то блага. Почему нет? Но есть решение суда.

– Не смешите! Независимый суд? Вот я последний суд проиграл. Не потому ли, что судья – однокашница заместителя главы администрации?

Оп-па! Я знал, что ты не прост. Такого укола не ожидал. Это мы пропустим мимо ушей, надо срочно понижать градус.

– Михаил Михайлович! Я во многом с вами согласен. Но скажите, чего вы хотите для села, для края, для страны.

– Свободы, законности, нормальной рыночной экономики..

– Это общие слова.

– Чтобы люди мыслили. Самостоятельно думали.

– Именно, Михаил Михайлович, именно просвещение и образование. И именно поэтому, сегодня я предложил вашей супруге, Ольге Николаевне занять должность заместителя председателя комитета по образованию районной администрации.

Дычщщ! Нна, сука! Челюсть подбери!

Чалый впал в ступор, а я продолжаю:

– Она уже дала принципиальное согласие. Там ее в школе пытались

загнобить, теперь посмотрим, как у них это получится. Так что будем заниматься образованием и просвещением. У меня сын на следующий год в школу идет, и я не хочу, чтобы ему вместо знаний идеологию впихивали. Надеюсь на Ольгу Николаевну. Ставка, правда, декретная, но за три года можно многое сделать. Вашей дочери скоро в ВУЗ поступать и то, что Ольга Николаевна будет работать в системе образования…. Нет она, конечно, не будет дочь пристраивать. Это уже коррупционная составляющая. Но обладать более полной информацией тоже полезно. Согласен?

– Да как-то неожиданно это все, – проговорил Чалый

– Я уверен, она справится. Если что, поможем. Я помогу. Ты ж пойми, Миш, ничего, что я так? Мы же ровесники почти.

То, что вы делаете на Забегаловке, что это как не некая попытка перезагрузки сознания? Не ныть и жаловаться, а дело делать. Мне нравится. У тебя отлично получается организовать людей, воодушевить их. Это бесценный опыт. И, Миш! Почему бы тебе не реализовать этот опыт ну хотя бы на уровне сельсовета? Для начала. А?

– Я не знаю, я же типа этот…– ну вот замямлил.

– Я со своей стороны обещаю всяческую поддержку. В пределах

разумного. Ты пойми главное: эти зубры местной политики уже не зубры, а дряхлые слепые дворняги. Наше время настает. Так что ты подумай насчет сельсоветовской карьеры. Вон в Березовку, там избираться не надо, глава назначается по контракту. Это ж какое поле для деятельности! Там скидываться с соседями не надо, свой бюджет. Делай дороги, озеленяй улицы, строй что-нибудь, люди только благодарны будут.

– Так в Березовке этот…,

Лавренюк

,– пробормотал Чалый.

– Разберемся! Главное чтобы было твое принципиальное согласие. Так что подумай,все хорошенько взвесь, – я всем видом показывал, что аудиенция закончена, протянул ему р

уку, похлопал по плечу. – Если какие вопросы возникнут, заходи смело. А я на днях в твой магазин загляну, посоветуешь по книгам?

– Да, конечно. До свидания.

– Ага. Привет жене.

Ушел Чалый. Матч окончен.

Пусть настраивается на работу в сельсовете. Помолчит какое-то время. А администрации сельсоветов скоро будут ликвидированы. Законопроект готовится.

На столе остались пустые чашки, печенье. О! Блюдце с лимончиком. А в шкафу стоит нетронутый

джамхаряновский коньяк. Пятница, вечер. Нажимаю на кнопку.

– Да, Вадим

Георгиевич.

– Э-э, Инна Викторовна, было бы целесообразно вам позвонить домой и предупредить, что задерживаетесь. У нас очень много работы.

– Хорошо, – по-моему, обрадовалась. Или нет? Да точно обрадовалась.

Что там, сорок минут до конца рабочего дня. Пойти на бухгалтерию наорать, что ли. А впрочем, ладно, не буду людям настроение портить перед выходными. Сегодня помилую.

Эх, хорошо. Простое человеческое властье.

Дирижер пустоты

СЛАВИК: Стас, привет! Давно тебя не было на этом сайте!

СТАС: Привет всем. Занят был. Бизнес, командировки.

ТАСЯ: Че за бизнес?

СТАС: Ну, не буду же я открытом интернет – пространстве коммерческие тайны озвучивать. Скажем так, связано с импортозамещением. В частности, в сфере производства сельскохозяйственной продукции. Творог, сыр.

Я так скажу, что если все делать с умом, то наша отечественная молочка лучше привезенной. Вкуснее, полезнее. Есть одно «но». Если производить действительно натуральное, экологически чистое, то себестоимость продукта довольно высокая получается. Следовательно, и конечная цена растет. А это понятно отражается на конкурентоспособности. Но в конечном итоге, я думаю, что введенные санкции подстегнут отечественного производителя. Производить можно всё.

СЛАВИК: Да, конечно, мы все можем производить. Россия сама себя вполне прокормит!

МИТЯ: А ты уверен, что это хорошо? Есть же какие-то базовые вещи рынка. Есть такое международное разделение труда. Ну да, в принципе, можно производить все от иголок до ракет. Но мы уже проходили это все в советское время и ничего качественного не произвели. Кроме ракет.

СЛАВИК: Мы о продуктах говорим. Хлебушек, молочко.

МИТЯ: Вот, например, в одном месте урожайность составит шесть центнеров с гектара, в другом – шестьдесят. Есть же объективные условия, природно-климатические. Опять же вопросы логистики. Почему, условно говоря, говядина, привезенная из Латинской Америки, все равно дешевле, чем с Алтая. Даже с учетом таможки – растаможки и т. д.

СТАС: Зато глава РЖД не бедствует, мягко говоря

СЛАВИК: Так с коррупцией надо бороться! И жестче. Расстреливать!

ТАСЯ: Коррупция, коррупция. А если подумать, то мы все к коррупции привыкли. Всех всё устраивает. Ребенка в детский сад устроить, врачу – конфеты, коньяк.

СТАС:      Я вот подумал, допустим, гипотетическая ситуация, что победили коррупцию.

Ну, невозможно стало чиновникам получать какие-то выгоды на своем посту.

А кто тогда пойдет на госслужбу? Активные, предприимчивые личности уйдут в бизнес. И будут государственные вопросы решать серые, унылые, всего боящиеся недоумки. К тому же пенсионного возраста. По мне так пусть будет разумный баланс. Типа, воруешь-воруй, но дело делай.

СЛАВИК: Что значит «воруешь-воруй»? Несколько человек показательно казнить всего делов.

МИТЯ: Когда активизируются дискуссии о борьбе с коррупцией, когда возмущенный

народ требует публичных казней, мне становится страшно. Опасаюсь, как бы на этой волне не возникла новая опричнина, новый 37-й год. Или права и свободы человека – пустой звук?

СТАС: Права, права. Ты автомобильные права, во сколько лет получил? А такие права, чтобы ма-ахоньким самолетом управлять, тебе дадут? Нет, чувак, надо учиться. Так и политические права. «Соблюдать права человека!». А Человека и не спросили. А ты спроси его! А он расскажет тебе про свободу. Знаешь, что расскажет?

Вот стоишь утром на остановке, держишь сигаретку без фильтра в закоченелой руке. На работу поехал, на завод, к станку. Вдруг, останавливается ментовский УАЗик, хватают тебя, и впихивают в заблеванный собачатник, а там уже штук восемь бомжей, поэтому приходится утрамбовывать ботинками, прикладами. Наконец, дверка закрывается, и потряслись, потряслись. Дышать нечем, потому, что лицом ты прижат к чей-то вонючей спине, и пошевелиться не можешь, но это не надолго, только минут на сорок. Приехали. Возле отдела выволакивают тебя на морозный воздух, который ты хватаешь ртом, и нет ничего вкуснее. Но вот уже заводят в помещение, в кабинет, где ждут тебя молодые щекастые опера. Первым делом, получаешь в грудину, потом сборником кодексов по башке. У тебя забирают все ценное, но обещают дать взамен пакетик с порошочком. Отказываешься, конечно, порошочек, дескать, стоит больше чем все, что есть у меня. Они скажут, что ничего, ничего, разбавим известочкой, пудрой сахарной, технология отработана, но к чему эти сложности, эти интриги. Надо сознаться в том-то и в том-то, явку написать с повинной и всем будет просто-таки счастье. Но, поскольку ты не понимаешь, ни хрена, то кроме сборника кодексов познакомишься с неким средством индивидуальной защиты многопрофильного применения. Надели противогаз, перекрыли воздух, сняли противогаз, «Вспомнил? Ах, нет», надели противогаз. И так бесконечно. Болит абсолютно все, удушье с ума сводит, а еще тебе показали деревянную палку и сказали, что это для тебя. Догадался? Это на вечер развлечение.

Сознаться, что ли?

Но тут зайдет в кабинет начальник, майор, например. Спокойно – позитивный после обеда. Снимет с тебя противогаз, смотрит, смотрит и говорит, вдруг:

«Это ж, вроде, не он. Ёптыть! Точно, не он! Не ты? Нет? Так какого хуя ты нам полдня мозг ебешь? Пшел вон!». И вот ты выходишь из отдела на улицу, ребра болят, под ребрами – фарш, отковыляешь подальше, подышишь, подышишь и поймешь, что вот она какая – свобода. Как же хорошо – то! Свобода!! А ребята полицейские, все-таки,

молодцы, разобрались, все-таки.

СЛАВИК: Ну, ты выдал, текст. Из личного опыта? Нет, бывает, конечно. Но разговор был немного не о том. Есть у нас и такое, и пожестче, но это, как бы, частности. Зачем заострять на этом внимание? Есть же и много хорошего. С недостатками надо бороться. Если кому-то в ментовке дали люлей, Россия не перестанет от этого быть Великой Державой. Патриот не должен обращать внимание на мелочи, которые не соответствуют общей картине. А ненавидеть страну, где родился, это последнее дело. К счастью, патриотов у нас подавляющее большинство.

МИТЯ: Большинство! Хорош подавлять! Займитесь созидательным трудом. Я считаю себя патриотом, потому что люблю свою родину, которая находится в России. Если лет через сорок, моя родина будет находиться в Китае, я останусь патриотом, так как не разлюблю свою родину ни при каких обстоятельствах.

СЛАВИК: Вот и показал свое истинное лицо национал-предатель!

СТАС: А мне, кстати, понравилось. В принципе, согласен. С некоторыми оговорками

СЛАВИК: Давай, завербуйся к ним, будешь деньги получать от госдепа!

СТАС: Я согласен по поводу малых поселков. Сейчас пришлось по работе ездить по

деревням, и должен сказать, что действительно много китайцев, еще каких-то азиатов. А государство совершенно не обеспокоено судьбой деревни То есть деревни не как населенного пункта, а как образа жизни, что ли, такого социо-культурного сегмента.

СЛАВИК: Я все свои двадцать пять лет слышу о том, что русская деревня умирает.

ПОЭТ: Засыхают деревья,

умирает деревня.

По унылому Краю

края отмирают

МИТЯ: Бездарность.

ПОЭТ: Я знаю.

ТАСЯ: Народ! Русская кухня! Зацените фотки….

СТАС: Блины – это вещь! Грибочки, м-м-м!

СЛАВИК: Кидай адрес, я ща подъеду.

ТАСЯ: Сиди! Куда ты там подъедешь!

СЛАВИК: Ну да не поеду. Какой-то я тяжелый стал на подъем. Раньше бывало срывался , а сейчас нет Постарел, наверное, повзрослел.

ПОЭТ: Наверное, стал я взрослее,

Бывает нет-нет, да замечу,

Что люди становятся злее

И реки становятся мельче.

И солнышко светит иначе,

Трава – мне уже не кровать.

Заброшен любимый мой мячик,

Никто не зовет поиграть.

Весь мир стал как – будто тусклее

Исчезла живящая искра

Наверное, стал я взрослее.

Как быстро, однако ж, как быстро….

МИТЯ: Уже более – менее.

ТАСЯ: Народ! Тут музей русской старины, зацените фотки…

СТАС: Я такую прялку у бабушки видел в деревне, агрегат.

МИТЯ: А сколько такая икона стоить может?

СТАС: Дорого, думаю. Она же явно старинная, на деревяшке написанная.

ЖУРНАЛИСТ:       Я на днях репортаж делал об одном участнике войны, так у него

дома такой же интерьер.

СТАС: Репортаж о ветеране? Так день Победы вроде прошел.

ЖУРНАЛИСТ: Там смысл не в этом был. Этот ветеран должен был благодарить

за, так сказать, заботу и неусыпное внимание.

СТАС: Что, благодарил?

ЖУРНАЛИСТ: Хрен там! Еще соображает. Чегров Федор Иванович. Кучи орденов кавалер. Я ему тоси-боси, расскажите про ваши подвиги на войне. А он говорит, я девяносто лет прожил и что ничего не сделал кроме как в том дерьме поучаствовал?! Потом смягчился вроде. Выписку из приказа о награждении орденом славы показал.

МИТЯ: А сколько орден славы стоит?

ЖУРНАЛИСТ: Такой как у этого деда баксов 700, но там еще от года выпуска зависит.

МИТЯ: Он один живет?

ЖУРНАЛИСТ: С какой целью интересуешься? Нет не один. С бабкой. Я думал – жена. А она вьется вокруг, щебечет: папа, покушаешь? Папа, может чаю? Оказалась жена сына, сноха. Ему – девяносто, ей – семьдесят, а она: «Папа, папа…», смешно. Ее муж помер лет десять назад, а она вот его отца перевезла к себе из другой деревни, ухаживает. Еще правнук живет почти неделю уже, оформляет документы на дом. Дело это муторное с нашей бюрократией, надо ездить в райцентр, а дед не каждый день может, все-таки возраст. Так, что этот правнук завис в деревне надолго. Даже жаль его. Он там как Робинзон на острове. Современный человек, молодой, лет двадцать пять, сидит в деревне, делать нечего, к тому же глухомань, в телике – три канала.

СТАС: И сотовая связь не ловит, и интернета нет!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!

Проставив множество восклицательных знаков, Стас закрыл ноутбук.

Стас Чегров, Станислав, он же Славик, он же Поэт и Журналист, и почему-то Митя и Тася вздохнул, встал из-за стола. Поговорил сам с собой.

Знакомая с детства обстановка, те же вещи, что и двадцать лет назад, когда он каждое лето проводил здесь, в деревне. Письменный, он же празднично – обеденный стол, диван, неподъемная раритетная радиола на ножках, прялка. Телевизор, правда, поновее, да дощечка со святым образом извлечена из недр бабкиного шкафа и заняла свое положенное место в красном углу.

Стас заглянул в закуток, где лежал на кровати дед Федя, родной прадед, герой, кучи орденов кавалер. Вроде дремлет.

На веранде хлопочет бабка. Сколько помнилось Стасу, она всегда занята то готовкой, то шитьем, а сейчас, летом, еще и огород. Благо, хватило ума продать корову, всё поменьше работы.

– Стасик, чайку сделать тебе? – бабка, пытаясь поймать взгляд внука, с заискивающей полуулыбкой неуверенно прикоснулась к Стасу своей скрюченной ручонкой похожей на маленький засохший корешок.

– Да нет, – отказался Стас. – Пройдусь, наверное.

– Пройдись, пройдись, погуляй. Оладушков сделать к ужину?

Стас поморщился недовольно, сколько можно жрать, и уже подпирало сказать что-то резкое, но заскрипела на улице калитка, а потом, закрываясь, долбанула по косяку. Опять кто-то припёрся. Стас уже отвык от того, что в деревне вот так вот запросто кто-то приходит, естественно без приглашения, приходит, сидит, разговоры разговаривает, а разговоры эти вообще ни о чем. Хотя тогда, в детстве, он помнил, ему жутко нравилось, когда приходили к ним гости, потому что он оказывался в центре внимания, и все говорили, как он вырос с прошлого лета, и приносили какие-нибудь немудреные гостинцы. Но теперь в современной жизни, в жизни суетливого города – муравейника приходить к кому-то без звонка считается неучтивым, да и незачем, в общем-то, приходить. Телефон, интернет есть, и достаточно.

– Васильна!– позвали с улицы.– Васильна! Выдь-ка!

– Федя, что-ли, – проворчала бабка и пошла на крыльцо. Стас за ней.

Федя Рыжий, мужик без возраста, сосед. Грязный, беззубый, довольный.

– Васильна, здоров! Стас! Не уехал ишо? Здоров. Во! Накараулил. Три шурагайки, семь карасёв, – Федя поднял на вытянутой руке замызганный пакет со стершимся на половину модным логотипом.

– Фе-едя, ну что ты, – зацокала языком бабка.– Ну, зачем? Сейчас погоди, – она ушла в дом.

– А ты-то, Стас, что ж? На рыбалку б сходил, карася покараулил. Еслив чё я удочки могу дать. Да, поди от Федорыча где снасти остались. Он рыбалку уважал. Говорит, седни мы, Федька, идем не на рыбалку, а на рыбную ловлю. Тут, значит, все серьезно, значит за рыбой. А еслив говорит, что идем на рыбалку, то уж не сильно чтоб за рыбой, а значит, это дело – Федор щелкнул пальцем по кадыку.

Федорыч, Егор Федорович – это родной дед Стаса, сын прадеда, Чегрова Федора Ивановича, бабкино мучение, мужичек дельный, хитрый, но сильно пьющий, отчего и помер не в свой черед, опередив отца. Стас любил его больше всех родственников, даже больше матери. Почему? А кто это сможет объяснить?

Бабка вынесла и поставила на крыльцо тазик и бутылку самогона. Федя Рыжий окончательно взбодрился и с воодушевлением вывалил из пакета в таз рыбу: несколько пухлых зеленоватых карасей, три щуки, даже со сломанными хребтами не утратившими хищного вида.

– Ты глянь! – восхитилась бабка, аккуратно медленно наклоняясь, запуская руку в скользкую рыбью массу.– Вот эта, поди, килограмма три. Хорошая щучка! А, Стас!

Стас с безучастным видом достал из кармана телефон, сфотографировал федькин улов, делая это привычными механическими движениями. Федор такими же привычными движениями взял бутылку, резко скрутил пробку, выдохнул и прямо из горлышка плесканул в себя изрядный глоток самогонки.

– Да я б тебе хоть стакан дала, – сказала бабка.– Давай, закусить чего-нибудь вынесу.

– Не надо, Васильна, не надо,– сдавленным голосом проговорил Федя, переводя дух. – Как говориться, не пьянства ради, здоровья для. Да-а…. Да-а. Вот смотри. Вот в реке, да? Щука – она охотник, считай, хозяин. А карасяры в траве, в илу прячутся. А достань их из воды, вот лежат рядом, и никакой разницы. Да-а…

– Давай пакет-то постираю,– предложила бабка.

– А! – отмахнулся Федор. – Нинка постирает. За это, Васильна, не колотись. Лучше знаешь что? Давай, Васильна, тебе калитку смажем. Шибко скребет. И надо прибить что-нибудь, войлока кусочек чтоль. Шибко громыхат, – Федя нацелился на второй глоток, но вдруг посмотрел на Стаса, и, держа в руке бутылку, движением бровей спросил, мол: «Будешь?». Стас покачал головой отказываясь, стал натягивать кроссовки.

– Ты надолго, Стасик? – спросила бабка.

– Не знаю, – буркнул в ответ и пошел не на улицу, а за дом, в сторону огорода. Через огороды ближе путь до речки и леса, тем более почему-то не хотелось скрипеть этой идиотской калиткой.

В голове крутилась какая-то мелодия грустная. Из кино, в котором Никита Михалков в шляпе поезд останавливал. Что-то там времена гражданской войны… Как же этот фильм называется? Узнать…

«А как узнать? Гугл не окей ни фига», мысленно захныкал Стас, крутя в руке телефон, который безнадежно показывал отсутствие сети. Закопать его в огороде, что ли?

Огород, огромный отрез картофельного поля, на котором как дротики в мишени торчат стройные подсолнухи. Зажелтели подсолнухи, значит скоро осень. Так говорил покойный дед Егор. Хотя какая там осень, лето только за середину перевалило.

Стас шагал по тропке между картофельными рядками и вспоминал, как в свое время каждую осень они дружной тогда еще семьей копали картошку. Дед Егор и отец Стаса лопатами выворачивали кусты, а он сам, бабка, мать, тетка, мелкий двоюродный брат выбирали из земли картофелины, в шутку соревнуясь, кто найдет самую большую. Дед с утра пораньше прятал в самом дальнем рядке бутылку водки или самогона, а потом, когда выкапывали последний куст, он с наигранным удивлением ее обнаруживал: «О! Гляди, чего нашел!». Рассыпали картошку для просушки, ходили по очереди в баню, сперва – мужики, потом застолье с гостями, разговорами, песнями. Приходили школьные друзья отца, доставали старенькую гитару и пели что-то из ВИА семидесятых и, ставшие сегодня классикой, песни из русского рока восьмидесятых. Тогда дед делал скучающее лицо, тоскливо вздыхал какое-то время, уходил из-за стола, гремел чем-то в кладовке. Погремит, пошебуршит, потом зовет бабку: «Аня! Ань! Иди сюда! Где?». Она уставшая за день – а попробуй-ка двадцать соток картошки выкопать, в доме прибрать, наготовить на такую ораву – идет на зов, слышен ее голос: «Да вот же! Старый пень!», и в комнате появляется торжествующий дед Егор с баяном. Репертуар меняется, поет дед, баба Аня подпевает. Что это были за песни? Как бы хотелось сейчас вспомнить хоть куплет, хоть пару строчек или просто мелодию!

В середине застолья предусмотрительный дед Егор вручал Стасу записку, с которой он бежал в магазин, брал в долг бутылку или две водки и прятал, например, в капустной грядке или на крыше сарая. Когда время было уже позднее, и баб Аня с матерью и теткой принимались убирать со стола, дед и отец, прихватив с собой стопку и хлеб, выходили проводить гостей, покурить. Бывало, напровожаются так, что еле на крыльцо взбирались.

Все это вспомнилось Стасу, когда он шел по обширному щедрому огороду.

А картошка-то между прочим окученная! Неужели баб Аня сама? Да нет, ну, наверное, наняла кого-нибудь. Того же Федю рыжего. Хотя, с нее станется, она могла и сама потихоньку тяпочкой поскоблить. Неугомонный человек.

Дойдя до конца огорода, Стас перелез через хлипкий забор, попал в крапиву, больно обжалился, продрался, матерясь, сквозь заросли и вышел, наконец, на ровную широкую поляну, где редкими клочками торчали дикие цветы, над которыми виражи творили стрекозы.

Стрекозы, стрекозки. В деревне всегда радовались появлению стрекоз, это означало конец всевластию комариных полчищ. Когда зимой сугробы закрывают окна, а весной речка занимает огороды, значит летом охо-хо, страшное дело будет. Федя рыжий, который полжизни провел в лесу и на реке скажет: «Комар кусат». А если его «кусат», то уж остальным вообще никакой жизни не будет. На улице невозможно, сжирают, лезут в глаза, в рот, в ноздри. Перед сном и с дымом надо все комнаты обойти, и потолок пропылесосить, можно мазью зловонной намазаться, а всё без толку. Все равно гудит комариный рой или какой-нибудь один летает, и по писку думаешь, что вот он, вот он, хлещешь себя ладошкой по уху, но писк не прекращается. А в сортир ходить, когда надо задницу оголять – это вообще. Поэтому когда появляются поедающие комаров стрекозы, люди облегченно радуются: «Ну, наконец-то, хоть продохнуть».

Стас шел по поляне к речке, и какое-то умиротворение вдруг окутало его. Все идет, как идет, все нормально. Он приехал помогать дедам в оформлении документов на дом, участок, дело затягивается, ну так что ж, ничего страшного. Я на родине. В конце концов, эта моя деревня, мое детство, где-то здесь была моя наивная беспричинная радость, и, наверное, любовь. Нет! Не потерялась, а сделала паузу, зависла любовь к жизни, к миру, такое чувство ко всему окружающему, трепетное, восторженное.

Стас вышел на берег. Речка Кислушка, казалось, не спешит воссоединяться с ожидающей за деревней могучей Обью, и сорная вода её катилась неторопливо по бежевым складкам песчаного дна, легонько касаясь на повороте крутого обрыва похожего на слоеный, пористый торт, из которого время от времени выпрыгивали и порхали в воздухе шустрые птенцы.

«Здравствуй, речка. Здравствуй, родная моя Кислуха, – прошептал Стас. – А ты похудела с последней нашей встречи».

Это своё. Это своё, и сам здесь свой, родной берег, в горле шершаво. Постоял немного.

«А ведь я здесь плавать научился, дна не доставал,– думал Стас,– действительно, реки становятся мельче, а люди становятся злее. Да и мельче тоже. Например, начальник – черт винторогий не хотел отпуск давать, еле убедил. Ведь не для отдыха, для дела надо. Дед Федя вот-вот помрет, надо формальности с имуществом решать. И ведь не поверит, что здесь сотовый не ловит, подумает, что специально отключил».

Он пошел вдоль речки против течения. Теперь противоположный берег стал пологим, а Стас не без опаски шагал по кромке обрыва, пока не оказался у старого дерева, одиноко стоящего на косогоре, с которого было видно, как внизу гигантской мохнатой гусеницей протягивался вдаль ленточный бор.

Стас достал телефон включил видеосъемку.

– А это – Первая сосна. Так и называлась у нас это место – у Первой сосны. Если отсюда глядеть, то можно представить, что вот голова, а эти ветки….эта и вот эта – руки. Когда ветер с той стороны, лес шумит, первая сосна тоже колышется, можно представить, что это дерево дирижирует, а там внизу – оркестр. Это мне дед показал, когда мы первый раз за грибами ходили. Я тогда спрашиваю: а если ветер с другой стороны, кем тогда первая сосна дирижирует. Дед сказал, что никем, пустотой. Или лес пытается догнать первую сосну, вернуть, а она убегает в сторону деревни. Видишь, она стоит одна на косогоре. И одиноко ей, и грустно, но зато выше остальных. Во-от. А я потом назвал дерево – дирижабль. Ну, дирижирует, значит, дирижабль. Года четыре мне тогда было. А какая красота! Лес! Ленточный бор, их всего несколько на земле. Так что уникальная природа на самом деле. Но вид-то, вид какой!! Там, внизу еще одно памятное место есть.

Стас боком на внешних сторонах стоп спускался с обрыва, видно было, что по этой тропке давно никто не ходил. Как он не пытался идти медленно и осторожно, придерживаясь за ненадежную поросль каких-то кустов, все равно под конец пришлось бежать быстрее, быстрее, чтобы не зарюхаться носом в землю. Он слетел с горки на опушку, но не остановился, а бежал, бежал, огибая сосны, топча мухоморы, раздавливая с хрустом опавшие шишки, бежал вглубь леса, и сияла улыбка, но не теперешняя, а та, потерянная, но неожиданно найденная, улыбка из детства.

Шел неторопливо, шел, дыша полной грудью, чтобы нахватать впрок этого хвойного воздуха, пропитаться лесом, слиться с ним хотя бы на время. Подобрал сухую, достаточно прямую палку и то ставил ее в такт шагам, то помахивал ею, вырисовывая замысловатые зигзаги. Сколько хожено-перехожено по этой лесной дорожке! Вот где-то здесь, было дело, нарезал полведра маслят, а вон там, чуть дальше вырыли землянку с Витьком, а здесь – шалаш на дереве соорудили. Да, памятное место. Детство, детство, ты куда ушло, че-то, че-то, че-то там нашло. А вот два дерева растут настолько близко, что ветки их сплелись, и не сразу различишь какая чья. Крутым трюком считалось залезть на одно дерево, перебраться на другое, и с него спуститься.

У Витьки здорово получалось по деревьям лазить. Ловкий пацан был, цепкий. Взбирался махом, как обезьянка. Витек…. Друг из дорогих времен. Разошлись.

Помню, приехал после восьмого класса на каникулы, ну думаю, вот мы с Витькой наиграемся, нагуляемся, чужих яблок наворуемся и объедимся. Ружье пневматическое, «воздушку» привез, думал, обзавидуется Витька, а стрелять будем по очереди. Да нет. Послушал он мои рассказы про школу, про вредную географичку, на «воздушку» глянул мельком, равнодушно, и голосом уже сломанным, грубым спрашивает: «Ты как, баб-то дерёшь?». У меня уши загорелись, му-хрю какое-то промычал. В то время все мои сексуальные отношения состояли в том, чтобы на школьной перемене в толпе на ходу провести тыльной стороной ладони по ляжке какой-нибудь старшекласснице, якобы случайно. «Ну-ну, – сказал важный Витька – ладно, я еслив чё заскочу», пожал мне руку и высокомерно удалился по своим взрослым делам. Общались потом, конечно, но уже все не то.

Сидит Витька. Отбывает наказание. Там и грабеж, и тяжкий вред здоровью. Так что, надолго.

А если бы я сидел по таким статьям? Родители, понятно, сразу бы отреклись, их социальный статус такого сына не предусматривает. Друзья? А есть они у меня? Ну да, круг общения какой-то, клубы, кабаки, то – сё.

Кому-то я нравлюсь, со мной весело, интересно. Кто-то меня уважает.

Да только меня ли?

Я легко завожу знакомства, их поддерживаю. Иногда, кстати, в корыстных целях. Я читал Карнеги, знаю, что надо улыбаться, обращаться по имени, говорить на тему, интересующую собеседника, то есть говорить о нем самом. С кем-то легко беседую о машинах, с кем-то о политике. Я запоминаю или записываю дни рождения, дни рождения жен, детей. Еще на первом курсе я нашел свой образ, что-то вроде Костика из «Покровских ворот» с примесью Остапа Бендера в исполнении Миронова. Вот уже почти десять лет на людях я такой. В образе. У этого персонажа, безусловно, есть друзья, есть влюбленные и возлюбленные. Но это только роль. Проблема в том, что я, истинный я – не такой. Настоящий я вряд ли интересен всем этим людям. Так что если бы – тьфу, тьфу, тьфу – меня посадили, или что-нибудь вытворил бы гадкое, то…

Только бабушка. Да. Только она меня любит богатым или бедным, добрым или злым. Бабушка. А я с ней как хамло наглое. Она дарит мне на Новый год дешевый лосьон после бритья, который, наверное, только в их деревенском магазине и продается. Передает с оказией в город. Открытку еще пошленькую. А еще шерстяные носки. А я помню, до сих пор самые первые носки, которые связала мне бабушка, они назывались «носки из Тузика», был у нас такой сильно лохматый песик. У нас? Ну конечно. Я же вырос у бабушки. В ее доме и ходить начал и говорить. Родители были всегда заняты карьерой, деньгами. А меня сплавляли бабушке и дед Егору. Ну и что? Ну и ничего. Нормально, грех жаловаться.

Помню, будит бабушка меня, вставай, говорит, похрапунчик ты мой, вставай. Встаешь, умываешься на кухне, а на столе стоит глубокая чашка, а в ней свежая земляника, залитая ледяным молоком. И скорее, скорее, рожу вымыл и за стол, и ложкой, ложкой с хлюпаньем и чавканьем. А бабушка любуется, и не понятно даже кто более доволен я или она. И не думается о том, что она на рассвете ходила специально в лес, чтобы набрать кружку ягоды, а ведь уже тогда бабушка была немолода, и ноги болели, и спина.

А еще никогда не забуду, как шли мы с бабушкой зимней ночью от тетки через поле по тракторным рельефным колеям, было морозно и немного страшновато, а звезды, казалось, приблизились, и полная луна такая огромная, такая яркая, что различимы ворсинки на валенках. Мы идем и в полный голос поем: «Лунная дорожка играет серебром, она бежит за мной, как след за кораблем». А слов песни мы с бабушкой не знаем, поэтому снова: «Лунная дорожка играет серебром…».

Нет, детство убыло счастливое, деды меня любили. Да и сейчас бабушка любит. И я её. Только выразить это не могу. Грублю. Просыпается какой-то бес внутри. Нет, чтобы обнять, сказать слово ласковое. Ей же не много надо. А я – злотворный хорек, больше никто. Но слишком мы разные. Вот на днях вижу: молится бабка, на колени встает, поднимется… Потом говорит, что в где-то взрыв произошел сколько-то людей погибло. Жалко людей. А я не знаю жалко или наоборот, интернета-то нет. Вон до чего дошел: сам с собой переписываюсь в вордовском файле. Кстати надо удалить, лишнего написал. Улика!

Да ну, блин! Без улик. Вернуться, вернуть. И не изменять более, а изменяться. Новая жизнь, душевная!

И по этому поводу делаем селфи в лесу.

Стас сделал с десяток снимков. Настроение заметно улучшилось.

Пальцы привычно листали меню телефона, файл «Музыка, клубняк», play.

Тыц-тыц-тыц. Бум-бум-бум-тыц. Чужеродные звуки удивили лес. Исчезла живительная тишина. Тыц-тыц. Уникальный реликтовый сосновый бор был оскорблен. Он был готов принять человека, успокоить его, дать сил, но человек передумал.

В ритме клубной музыки Стас быстрой деловой походкой шел в сторону опушки. Ему представлялось, что он танцует в полумраке модного клуба, Она на него смотрит с восхищением, а потом они садятся за столик и Она спрашивает: «А где ты был все это время? Телефон недоступен, в сети тебя не было». А он сделает многозначительный вид: «Ты знаешь кто такой Робинзон?».

Взобрался на косогор, у Первой сосны остановился. Надо селфи на дереве сделать, там такой вид! Полез на дерево, карабкался неловко. Чуть не до верхушки, дальше страшно. Божественный вид! Очень простой вид: лес, речка, горизонт. Грандиозно!

И вдруг!! Он сначала не поверил, но потом… радость, эйфория, экстаз!!! В кармане вибрировал телефон. «Связь! Связь есть!», восторженно подумал Стас, потянулся к трубке и… полетел вниз.

Робинзон пытался уплыть с острова, но его смыло с плота, и волны вернули бездыханное тело на молчаливый песчаный берег.

Стас лежал под любимым деревом, прижимая к груди телефон, на дисплее которого светилось: «Стас, почему пропал?», а рядом в пыльной траве поблескивал орден Славы.

Второе прощание навсегда

– Рамзанка! Да, замолчи уже, хад! На место, кому сказала! – крупный черной шерсти пёс, оскорблено позвякивая цепью, с достоинством удалился в конуру, откуда бдительно сверкал глазом, как бы контролируя ситуацию. – Хто тут?

В деревянную калитку вжался молодой человек лет двадцати пяти не по-здешнему, не по-деревенски одетый, прячущий глаза от жаркого июльского солнца за стеклами темных очков причудливой формы. Снял очки, улыбнулся:

– Здравствуйте, тёть Кать. Не узнали?

– Господи – Кормилец – Спаситель! Слава! Приехал! – всплеснула толстыми руками Катерина Петровна. – Вить! Вань! Хглянь, какой гость! С Москвы? Родину попроведовать?

– Из Москвы. Попроведовать. – подтвердил Славка. – Иван-то дома?

– Дома, дома, успеете ещё. Это же ты три года как уехал? Точно, три. Как ты там устроился?

– Неплохо. Нормально, теть Кать. Работаю в крупной корпорации, занимаюсь…

– Та не-е! – прервала его Катерина, хотя Славка явно был настроен обстоятельно похвастаться. – Что ты там ешь? Мне же тебя покормить надо, а ты, может, наше уже не станешь. Может надо что купить, Ваню пошлем.

– Не надо ничего, теть Кать. Я бы с Иваном поздоровался.

– Как не надо? Время – обед. Там он где-то за домом. Найдешь. Поди, не забыл двор наш.

– Не забыл. Я ж вырос тут, практически, – Славка, с опаской поглядывая на конуру, прошел во двор.

Огромный двор Шиллеров, выметенный, аккуратный, здесь действительно прошел изрядный кусок славкиной жизни. В детстве пинали мяч, позже играли в карты на щелбаны и на желания, повзрослев, сюда же приводили подпоенных горластых девок. Здесь же играли свадьбу Костыля, накрывали брезентовый шатер. В этом дворе три года назад провожали Славку в Москву. Тогда гуляла вся молодёжь села. Гости падали, уползали, уводились женами, пока не остались они втроём: Славка, Ванька, Костя и были тогда какие-то клятвы, заведомо невыполнимые договоренности, даже пьяные слезы перед разлукой. Славка был уверен, что после переезда родителей и продажи их дома он уже никогда не вернется в родную сибирскую деревню, его ждала Москва и связанные с ней перспективы. Но вот он здесь.

Во дворе мало что изменилось. Постройки те же. Телега с сеном стоит, а запряжен, – ну, конечно, – Гамлет. Это же, сколько лет этому коню – трудяге? Фыркает, мотает головой, отгоняя мух. А это что? Под навесом, где раньше хранились дрова, стоит новенький Раф 4. Хорошая машина, по сравнению с конем.

Славка завернул за угол дома. Иван сидел на чурбачке, курил, задумчиво глядя на постельное белье, неподвижно висевшее на шнурах, натянутых между жердями. Поменять сигарету на трубку – вылитый капитан парусника в штиль ждет попутного ветра.

– Здорово, Немец, – окликнул Славка, остановившись в трех шагах от друга.

– Здравствуй, Вятка, – медленно повернул голову Иван. Это еще в третьем классе Костя сообразил, что Вячеслав Ткачев сокращается как Вятка.

– Дай-ка, дружище, я тебя обниму, – сказал Славка.

– Дай-ка, дружище, я тебе всеку, – в тон ему ответил Ванька.

– В честь чего это?

– Четыре месяца ни звонка, ни письма, ни денежного перевода.

Обнялись. Не крепко, бережно. Прислонились лоб в лоб, постояли так несколько секунд, потом молча, смотрели друг на друга.

– А курить уже не модно, – сказал, наконец, Славка первое, что пришло в голову.

– Потому и курю.

– Похудел. Куда пузо дел?

– Дал Костяну поносить. Присаживайся.

Слава с сомнением поглядел на чурку, остался стоять. Иван тяжело присел на прежнее капитанское место, пояснил:

– Ноги болят. Ну что, как добрался?

– Самолет, аэропорт, такси. На свой дом посмотрел, погрустил. Черемуху спилили. Ну и к тебе.

– Ясно, ясно, – возникла неловкая пауза. Так бывает, когда встретишь старого знакомого, даже друга, и надо разговаривать, а о чём? Ну, так они же не такие, они же братаны.

– Слушай, Немец. Ты бы хоть для приличия удивился мне.

– А я знал. Почуял, – спокойно ответил Иван.

– Экстрасенс, блин. Как вы тут живете?

– Без изменений, – Иван чуть улыбался.

– Так и не работаешь?

– Некогда.

– А автомобиль, на какие?

– Стал нужен – надыбал.

– Костян как?

– Костыль-то? Нормально. Сегодня дома. Ты сходи, разбуди его, а потом я присоединюсь. Додумаю и присоединюсь. Нарушим спортивный режим.

– Мыслитель, – притворно-презрительно произнес Слава. – Ты проводи меня до калитки, а то там пёс такой. Порвет еще.

– Рамзик может.

У калитки Славка сказал:

– Я бы хотел на речку сходить.

– Сходим. Я вас найду. Такой гость всяко оставляет следы. Я найду.

Славка пошел, оставляя на рассыпчатом песке следы кроссовок, еще вчера пружинивших по пасмурной Москве, Москве – столице, блуднице, остывающему мегаполису.

Когда он три года назад уезжал из села, было такое чувство, будто совершает предательство. Изменяет чему-то или кому-то. Но чувство это было не ясное, не на поверхности, всё затмевало сияние успеха. Ведь он уехал в столицу! Из деревни! Это уже считается успехом. Но в то же время отношение сибиряков, коренных сибиряков к Москве, оно весьма прохладное. Кто населяет этот необъятный край? Потомки ссыльных и каторжных, раскулаченных и депортированных, старообрядцев и землепроходцев, всех тех, одним словом, кто столицу любит не очень в силу культурного кода.

А Славка всегда хотел уехать, вырваться. Уехал, вырвался. Когда он три года назад приехал в Москву он был ни кем. А теперь…. Сейчас… Он-то да. Прошло три года и вот, он – никто. А самое поганое, что он сильно скучал. По своим парням, по вот этим вот улочкам, по селу. Ностальгия. И надо бы это лечить, надо рвать, но не получилось.

Как же ему хотелось приехать в Гордеево и увидеть, что здесь всё плохо, что все спились, обнищали, деградировали. А тут спокойный Ванька Немец, зарабатывает денег, когда надо, а когда не надо – сидит, размышляет, и похоже, вполне доволен, нисколько Славке не завидует. Ещё и машину взял. Да и у многих вон в ограде машины – сплошь иномарки. А гаражей нет, хотя кто угонит, когда все всех знают? Многие дома сайдингом обшиты. И везде, даже на самых развалюхах, пластиковые окна стоят. А на крышах, даже на самых заплесневелых крышах – спутниковые тарелки. А у Никитенок даже беседка во дворе появилась. А вон мужик траву стрижет. Газонокосилкой!! В деревне – газон!! Бли-ин! Изменилось село родное.

Вот и на домике Кости сияет на солнце тарелка.

Эту избёнку Костя с Натальей купили из-за участка в первую очередь, предполагая дом как времянку. Но недаром говорят, что нет ничего более постоянного, чем временное. Мало изменился двухэтажный недострой в конце участка, разве что крыша покрыта листовым железом зеленого цвета, местами уже выгоревшим, облупившимся. И штакетник такой же косой, и калитка по-прежнему – гостеприимно настежь. Кусты помидоров поникли от жары, пожухли листья юных яблонь. Славка побарабанил в окно, но вдруг услышал за спиной знакомый голос, возопивший:

– Да твою же ж мать-то!!! – Славка невольно разулыбался, повернулся, готовясь здороваться, надеясь, что уж встреча с Костылем будет более теплой.

Никого не увидел. Где он есть?

– Чё ты лупишь?! Лупень!! Конь барселонский! – голос доносился из свежеструганного сортира, сооруженного на краю огорода,

– Бар-раны! – дверь открылась без скрипа, и, подтягивая на ходу трико с лампасами, появился Костя Кудрявцев, Костыль. Славку он не заметил, потому что не отрывал глаз от планшетника, плелся, шлепая сланцами по пяткам, одна нога – по тропинке, вторая – по грядкам.

– Э! Пацан! Ты чё по нашей улице ходишь?! – крикнул Слава.

–Ё-о-о!! – обалдел от удивления Костыль, бросился было на встречу, но вдруг затормозил. – Подожжи-ка.

Костя аккуратно положил планшет на лавочку между топором и серпом, медленно помыл руки в бочке с водой для полива, с некоторой торжественностью мокрой рукой пригладил вихры на белобрысой голове, закричал:

– Славя-ан!!! Ё – хоу!!! Славян!!! – он начал мять, тискать, трясти Славу, не переставая восклицать. – Ну, блин! Вот ё! Ты как?! Не позвонил! Ну, Вятка, ё!

– Ну, хорош, хорош, – смеялся Слава, – А ты чего там орал?

– Так пошел, это, погадить, футбол смотрел, правда, в записи. Фуфло. Ты в Москве своей, наверное, футбол в живую смотришь?

– Да нет.

– Разинтересовался, значит. И как ты здесь?

– В гости.

– Слушай, кхм-кхм, – перебил Костя. – Я смотрю, ты зажатый какой-то. Надо бы язык развязать. Как говориться, исходя из вышеизложенных обстоятельств, пивка для рывка?

– Мы с Немцем договаривались…

– Немец. Немец он… – Костыль неопределенно покрутил рукой. – Найдет еслиф чё. А побухать надо, ясен арафат. Тут главное – начать. У нас баров пивных открылось! В центре только четыре. На Советской – тоже, но там не свежак, да и шалман. У нас на районе магазин Сереги Гордеева. Помнишь его? Там тоже пивнарь в пристройке.

– Магазин «Наташа»?

– Не. Тут вишь как, Гордей развелся, женился на Ленке Бондаренко. Магазин теперь называется «Елена».

– Хорошо, не на Дуньке женился, – попытался пошутить Славка.

– Короче надо это. Блин! Славян!! – Костя опять потрепал друга за плечи. – Короче, надо выдвигаться. Пойдем до центра, там решим, Ваньке позвОним по дороге.

– Кость, я не хочу в заведение, – сказал Слава. – Давай на речку, на бережок.

– Точно! За однимя окупнёмся! Устами москвитёнка глаголет истина! – изрек Костыль. – Надо, тогда, рвать, пока баба моя не вернулась. Короче погнали. Я только переоденусь, как-никак в свет идем.

Переодевание заключалось в том, что Костыль одел точно такие же трико с лампасами, только без дырок на мотне.

Шли в так называемый центр села по когда-то асфальтированной, а сейчас раздербаненной бугристой дороге. Навстречу попалась груженая гужевая повозка, лошадь тащила в горку телегу с немереным количеством сена. На верхушке стога, – как только не свалится? – сидел старик в старой зеленоватой рубашке военного образца и белой летней кепке. «Мефодьич. Помнишь его?» – «Н-нет» – «Здравия желаю, Иван Мефодьевич» – «Здравствуйте, ребятишки». Следом проехал внедорожник «Мерседес», за рулем которого сидела крупная небритая рожа в темных очках. «А это что за морда?» – «Фермер Федоров, с Крутишки» – «Нормально фермеры у вас живут» – «Работает, че…». Потом их обогнал ревущий грузовик «ГАЗ -53», который остановился несколько впереди.

– Серега Журов, – почему-то поник Костыль. – Журик. Помнишь его?

– Помню, конечно.

– Вятич! Здорово! – поздоровался хмурый Журов, когда они поравнялись с грузовиком. Он выпрыгнул из кабины, протянул запястье для рукопожатия, пояснив. – Руки грязные.

– Здравствуй, Серёж, – вежливо сказал Костя.

– Пош-шел ты, – обрубил Серёга, не взглянув, и опять Славке.– Рад видеть. Чё приперся?

– Ты не меняешься, смотрю.

– У нас ничего не меняется, бляха. Это же деревня, – и с притворным ужасом. – Так тебя что? Выгнали? Из Москвы выгнали?! Вот бл-ляйштифт! Придется на работу брать, куда тебя девать? Осип-то опять на Камчатку уехал на заработки, придурок. Так что, будем дрова продавать? Гурыч по зиме со мной ездил в лес несколько раз, а тоже – юрист.

– Я – экономист.

– Один хрен. Алырники. Так что насчет дров?

– Спасибо, Серега. Но вряд ли. Я ненадолго, – отказался Славка. – А какие дрова? Июль-месяц.

– Добрый хозяин завсегда заранее заготовит. Значит, ненадолго.… Эх ты мышь канцелярская. Бумагомаралка. Хм. Кстати, у меня маралятина копченая лежит, зайди, возьми, угостишь там, – Серега махнул рукой в сторону, где, по его мнению, находится Москва. – А я думал, ты завязал с Москвой и в дауншифтинг вдарился. Идут такие двое – дауншифтер и даун. Гармонично, бляйштифт.

Костыль сделал непроницаемое лицо, а Славка, отводя удар, спросил:

– Что за бляйштифт?

– Карандаш по-немецки. Глебка большой у меня уже, всё схватывает. Я маты всякими словами и заменяю. Зачем ему знать раньше времени? Вот в садик пойдет, там научат. А вы что? Гуливанить?

– Ага. На речке посидим, подтягивайся.

– На речке. Вы осторожнее. Мы на речке вчера гадюку убили. Считай, семь грехов амнистированы.

– Тебе, чтоб грехи снять, надо не гадюку, питона убить, – высказался насупившийся Костыль.

– Слышь ты! Питон! Кавер – версия человека! Как ты ним общаешься, Славян? Ну ичто? Где пойдете? Куда сидеть? Где клёны? Ну еслиф чё, подскачу. А щас дел до буя.

– Знаешь в чем прикол? – сказал Славка, когда Журик уехал на фыркающем ГАЗе. – Я раз сидел в одном ресторане, а за соседним столиком – семья. И ребёнок у них, ну лет девять – десять. И он говорит что-то, и тут проскальзывает вот это «еслиф чё». Меня как чем-то родным приятным накрыло. Потом еще раз «еслиф чё». Я подошел, спрашиваю, типа, вы откуда будете, говор такой знакомый. И точно – с Алтая.

– Диалект. Вот правильно говорить плотИна. С ударением на «И». А у нас говорят плотинА.

– А чего Журик на тебя закусыватся?

– Да там это, – Костыль говорил без охоты. – В субботу картошку окучивали. Я, Журик, Васька Никитин. Чтоб не скучно. Сначала у меня пропололи, потом – у Васьки, последний огород – журиковский. Ну, значит, у него и в баню идти. Спички дёрнули, мне топить. Ну и загорелась она. Баня в смысле. Там немножко только обгорело внутрях, но Серега злится, конечно. Еще дней пять злиться будет. Я б тоже злился. Ну, пришли.

***

Центр села Гордеево представлял собой круглую площадь, где, если смотреть по часовой стрелке располагались два магазина, почта, маленький магазинчик, зеленоватое отделение Сбера, пустырь с полынью и крапивой, большой магазин, сельсовет, колода бетонных плит, салон сотовой связи, маленький базарчик, где на грубо сколоченных прилавках разложены промасленные запчасти, мед, овощи, нижнее белье, березовые веники для тела и души и просто веники для мусора и пыли.

– Айда, семечек купим, – сказал Костыль, поворачивая вправо. – А вон и Сысой. Сысу помнишь?

– Да что ты всё спрашиваешь?! Всех я помню.

Подойдя ближе, друзья услышали, как бабулька, торгующая тыквенными семечками,жаловалась Сане Сысоеву:

– И ведь возит и возит! И чуть ли не под окна мне!! Говорю, что возил бы на свалку, а он отмахивается только.

– На следующей неделе, вызовем на комиссию по благоустройству, оштрафуем не ласково, – говорил Сысой, но вдруг увидел парней, заулыбался ехидно. – О-о! Многоуважаемый Костыль Николаевич! А это, шо за не местная рожа с вами? Шо за неизвестная людина, столичная личина? А точно. Эмигрант Ткачев.

– Привет, Саня!

– Здорово – здорово! Шо, с официальным визитом? А где ваш третий, который Ваня Немец, дойчланд, дойчланд убер алес? Правильно я произношу, Зинаида Францевна?

Только теперь Славка узнал в бабульке учительницу немецкого, с поклоном поздоровался, но ее внимание было приковано к Костылю, который засыпал в карманы тыквенные семечки, решительно отнекиваясь от сдачи.

– Славик! А ты Путина видел? – спросил Саня Сысой

– Не довелось.

– Ну, ёптыть! Я и то видел. А как Москва?

– Шумит Москва, шумит, – процитировал Слава

– Шумит, ёптыть. Камыш тоже шумит. Какие там бабы в метрополии?

– Нормальные. Как везде.

– Как везде, ёптыть. Везде по – разному. Или тебя там переориентировали? А? Да ты сознайся, мы – люди толерантные.

– А кого ты там штрафовать собрался? – Слава перевел разговор в другое русло.

– Штрафовать? Да там мусорит один сайгак.

– А ты при чем?

– Во, ёптыть! Я ж председатель комиссии по благоустройству, – сказал Сысоев. – Ты с темы не соскакивай. Давай про баб с Москве.

– Говорю же, как везде. Только тупенькие

– Не скажи, не скажи, как везде. Вон смотри, стоит. Во-он, спиной. Какая задница! А? Вот такая задница никаких вожделений не вызывает, кроме желания пинка отвесить с разбега. Это же, сколько тестостерона должно быть в организме, чтобы с такой? О! Мордой повернулась. Вот ведь дал Господь физиономию. Правда, страшнючая? Согласен? Жена моя.

Славка смеялся

– Что ты жену так?

– Она же не слышит. А вы, естественно, пьянствовать собираетесь.

– Естественно.

– Примите уверения в совершеннейшей зависти.

– Присоединяйся.

– Не могу, – грустно сказал Сысой. – Нельзя мне, ибо не обуздан я в желаниях своих. Может несколько дней из жизни выпасть. Потом колотун, депресняк. Не могу. Да и жену несколько опасаюсь.

В это время его жена утиной развалкой просеменила мимо, сделав Сысоеву знак «к ноге», тот, извиняясь как бы, развел руками и посеменил за ней.

– Что-то я не понял, – сказал Слава. – Чего он болтал? Председатель комиссии какой-то.

– По благоустройству, – ответил Костя. – Он же зам главы администрации села. Вице – мэр, как он себя называет.

– Кто?! Сысой?! Вице-мэр?!

– Так ведь мэр кто? Ширяй. А Сысой – его зам, они же кореша.

– Ширяй?!! Глава села?!!! – кажется, большего удивления в жизни Славка не испытывал. – Дела тут у вас! Как так?

– Проголосовали. Я тоже голосовал. Пошли вон в тот, – Костя показал на магазин с известным названием. – Парни реально для села стараются. Скоро сельсоветы прикроют, так они хоть что-то пытаются успеть.

– Ну что они могут?

– Зря говоришь. Между прочим, в прошлом годе у нас хотели школу закрыть и медпункт. Типа, нерентабельно содержать. Ширяй – в район. Там говорят: «Решение принято на краевом уровне». Ширяй с Сысоем надыбали два ГАЗели и ПАЗик, мы туда загрузились, поехали в город. Я тоже ездил. Понаделали плакатов всяких. Разбухались по дороге для храбрости. Ширяй заходит в крайадминистрацию, прям к губернатору и говорит: «Мы в Гордеево против закрытия школы и больнички. Вон выгляни в окно. Мы ща с автобуса выйдем, будем протестовать. И наших мужиков твоя гвардия не разгонит. А еще у меня в деревне только официальных охотников сто два рыла и федеральная трасса в двух километрах. Так что еслиф чё, мы там устроим в бору засаду робингудов».

– И что?

– Ну, школу сохранили, а фельшара они всё равно оптимизировали. Но зато у нас есть теперя современный зубной кабинет, я те говорю. В какой деревне на три тыщи народу есть зубной кабинет? Ширяй с Сысой уболтали бабу – стоматолога из города, фуфайку в уши вкрутили, золотые горы наобещали. Она приехала, сразу ей участок выделили, леса выписали. Порешали, что надо дом всем миром строить, кто участвует, тому потом зубы со скидкой. За пару месяцев построили. Я тоже строил. Надо бы идти пару зубов запломбировать, да, сука, опасаюсь. А! Потом еще прокуратура залупалась за ту землю, которую врачихе дали. Типа, незаконно. Приехали тут, прессовали. А! Ещё было, прокурорские зашли в кафешку пообедать, они по форме одетые. А мы с Немцем там пиво пили, ну Немец – безалкогольное. Эти заходят такие. Важные. Мы-то знаем, что они Ширяя прессуют. Немец такой встает и на всю кафешку, ага, говорит, немытая Россия, страна рабов, грит, и господ, и вы! На них пальцем так угрозно указывает. Мундиры голубые!! И чего-то там народ. Прокурорские так поднапряглись. Супермаркет, – сказал Костыль, когда они подошли к магазину. – Ща затаримся.

В мгазине Костыль начал сметать с полок выпивку и закуску. Две бутылки водки, коньяк (вдруг Немец будет) две бутылки дешевой водки (вдруг, кто подойдет), холодного пива, какую-то рыбу, какие-то нарезки, цыпленка, еще что-то и еще.

«Славян, чипсы будешь?», – «Ты куда разогнался?», – «Нормально. Шпроты будешь?», – «Разориться хочешь?», – «Фигня! Денег прорва, хоть спину шоркай. Виски берем?», – «Да ну его», – «Тогда возьмем».

На кассе Костыль разделил покупки на три части.

– Так вот это отбила? Вот, плачу так, – Костя протянул пластиковую карту, когда продавщица посчитала вторую часть покупок он, достал из кармана вторую карту. – Есть да? А вот это ты посчитай и запиши в тетрадь, я потом отдам.

– Да ты чё? – возмутилась продавщица. – Нельзя!

– Лен-ка, – Костя постучал пальцем по прилавку. – Прекрати это. Вишь, друг приехал с Москвы. Давай, оформляй, не балуйся.

– Да я заплачу, – вклинился Славка. – Картой или кэш?

– Ты же – гость, зачем? Хотя, ладно, плати, – согласился Костыль. – Елена, всё нормально? Хорошо. Теперь, вот эту водку замени нам на ту, которая в твоей кондейке в холодильнике лежит. Давай-давай. Эта к вечеру остынет. А мы же не будем в такую жару теплую водку пить.

Нагрузившись фирменными пакетами, наполненными всякой всячиной, друзья пошли дальше. Свернули в переулок, через четыре дома будет обрывистый бережок, под которым течет привольно родная речка.

На первом доме в переулке табличка, где белым по синему: «МВД, участковый пункт полиции, участковый уполномоченный Посохов А.В.». Под табличкой в пластиковом кресле сидел, прикрыв глаза козырьком бейсболки, очевидно, сам участковый Посохов А.В., одетый в одни шорты.

– Новый шериф, – пояснил Костыль.– Из города. Евгеньича на пенсию спровадили. Вишь, с одной стороны – ментовка, с другого входа – квартира евошняя. Придумали херню как обычно. Там ребенок спит, а за стенкой алкаши в решетку бьются. В прошлом году Путин приезжал. Как раз перед концертом Чайфов. Было совещание, там и Сысой был, кстати. И наш губернатор, как Немец его называет гауляйтер, хвастается, вот мы придумали, как с участковыми быть – построим домики, где они, и жить будут, и работать. Путин в ухе почесал и говорит: «Сдается мне, Александр Титомирыч, хрень вы придумали». Вот так-то. Здравья желаю, товарищ лейтенант!

– А? Что? – проснулся участковый.

– Как дела, говорю?

– Хм. Выпью – лучше.

– Пивка? – предложил Костыль. Всё правильно, надо отношения поддерживать. Им еще обратно здесь идти. Возможно, ползти. Наверняка, громко.

– Я на рабо-о-ате, – протяжно зевнул участковый Посохов, почесывая голый живот. – Холодное? Тогда давай. Нет, вон под сирень поставь.

Подошел наголо обритый пацан, в котором Славка с трудом признал Гуся- младшего. А тот участковому:

– Отметца мине.

– Отметил. Вали, – махнул рукой Посохов.

– Здорово Гусёнок, – протянул руку Слава.

– Вятк, гы-гы.

– Гусик, а это, что у тебя? Парламент? – Костя углядел пачку сигарет в кармане Сашки Гусева. – Откуда деньги?

Гусь- младший показал кивком на участкового, дескать, не при нём же, но шепотом все-таки произнес многозначительно:

– Металл, – сказал и полным достоинства взглядом уставился мимо домов, сквозь людей в дальние дали.

– Смотри, поедешь к брату.

– Данунах (вряд ли)

– Как он там?

– Сиитхулемусделтсца (отбывает наказание, что ему сделается)

– Отец чё?

– Бухат, чё. Трень-день ссемом (третий день распивает с соседом спиртные напитки)

– Третий день! Третий месяц, скажи.

– Нуде татак (Может быть)

– Ладно, пойдем, Славян.

– Э-на, наливай, на, – Гусь – младший сверлил взглядом пакеты с алкоголем.

– Обойдешься.

– Коззёв!

– Ща всеку, – пообещал Костыль и Гусь – младший удалился в сторону центра, а они двинулись к реке, – Вот кусок дегенерата. Подрежет чего-нибудь, продаст, потом покупает сигареты дорогие, водяру. Я понимаю, живут нище, а кто виноват? Самому зимой ботинок нет, а всё заливает.

***

Вышли на берег. Речка, усохшая от старости. Была она когда-то и шире, и глубже; сомы глотали гусей. Потом зачем-то выше по течению соорудили плотину – искусственный тромб в природной артерии. Река обмелела. На это вторжение природа дала соразмерный ответ – еще выше по течению от плотины человеческой бобры построили свою. Речка поменяла русло, старое русло заболотилось, рыбы не стало. Сотни тысяч лет жили реки по своему, надо же людям всегда лезть туда, где они мало понимают!

– Ё-о! – резко остановился Костыль. – Стаканчики- то забыли.

– Ваньке позвони, пусть возьмет.

– Хрен ли звонить, вон его тачка под клёном.

Действительно, Немец их уже ждал на берегу, он расслаблено сидел в тени одетый в шорты и желтую футболку с принтом «Барнаул – столица мира».

– Ванёк, у тебя машина оборудована? – спросил Костя.

– Опять стаканчики забыли?

– Как обычно.

– В бардачке.

Костыль достал из бардачка стаканчики и нож, с сиденья – пакет с овощами, из багажника – брезент, расстелил, выставлял на него бутылки, открывал консервы, резал сыр и колбасу, ломал помидоры и огурцы. Иван с Немцем беседовали.

– Ваньк, а Ваньк. Вот меня сегодня никто не спросил, где работаю, сколько получаю, какая квартира, машина.

– Ну, допустим, спрашиваю: где работаешь?

– А тебе интересно?

– Не-а, – Немец щелкнул зажигалкой, прикуривая. – Но это не потому, что ты – не интересен. Понимаешь, деревня. Настоящая, а не та, которую в кино рисуют, где «Клавдя! Дай стакан и гармошку, мне пора на комбайн». Нормальная деревня. Обычные люди. Но только здесь не интересно, сколько у тебя денег, кем работаешь. Вот есть ты – Вячеслав Ткачев, Славка, свой человек. Тебя здесь любят, всегда примут. Если ты в девушку влюблен, ты считаешь, сколько у нее платьев? Грубое сравнение, но как – то так.

– Может это правильно?

– Но не вежливо.

Выпивали. За встречу, потом сразу за дружбу (между первой и второй пуля не должна пролететь), потом отдельно за Славку (хоть эта жаба парагвайская этого и не заслуживает), потом выпили без тоста (к чему церемонии? Мы – люди взрослые уже, к сожалению), потом Костя предложил купаться (вона там яма нормальная, глубина с ручками, я те говорю). В итоге побрел к этой яме один, парни в благостном настроении развалились на берегу.

– Вань, а ты почему не уедешь?

– Зачем? Я – сибиряк в седьмом поколении. Мне и тут не плохо.

– Тут же ничего не добьешься. Будто себя хоронишь. Жизнь – в городах!

– Я так думаю, Интернет уравнял город и деревню. Столицу и глубинку. Зачем уезжать? Мне размеренный ход жизни нравится, а суету не люблю. Ну, уедут все, а что останется? И так всё полынью заросло.

– Но тут ведь тупеешь!

– А в Москве прям умнеешь!

– Не понимаю, что за радость от глуши.

Шумно, с брызгами вылез на берег Костыль, поправляя прилипшие к паху семейные трусы, и сразу вклинился в разговор:

– Да, тут ловить нечего! Движухи нет! Ничего не сделаешь, провинция.

Иван разозлился:

– Провинция! Утешительные выдумки! Очень удобно! А зачем что-то делать, если тут провинция? А в Америке, что тоже сидят в Лос-Анджелесе три сестры и мечтают: «В Нью-Йорк, в Нью-Йорк, в Нью-Йорк»? Поди, нет. Скажешь, у них там свой Голливуд. Но когда-то пришли переселенцы, сами себе сотворили Голливуд, не ныли. Скажешь, там золото. Так Сибирь побогаче будет. Если твоя родина – провинция и глушь, ну разозлись ты по-хорошему! Ну, подними ее, приукрась. Если в доме твоем грязища, ты же не убегаешь, порядок наводишь. А вы убегаете! Провинция! Да вы эту провинцию с собой под ногтями носите. Бесит меня: уехал – достижение. Разносит пиццу, зато в столице! Бесит даже не то, что такой уехавший собой гордится, а что здесь его вдруг зауважали. За что? Долбанный Ломоносов в Москву за знаниями пешком шел, а вы за каким? Говоришь, себя реализовать. Может и так. А тебя не злит, что в такой огромной стране себя реализовать можно только в одной точке. Например, музыкант в Новосибирске, его слушает полгорода, он – певец местного разлива. Полмиллиона слушают, но местный. А певец в Москве, которого слушает пятьдесят человек родственников – звезда! С какого перепугу?! Это ж несправедливо! Почему все это терпят? Ну, вы соберитесь, сибиряки! Ну, сделайте так, чтобы можно было отсюда вас услышать. Организуйте, – я не знаю, – фестиваль всемирный в Тюмени. Деньги? А где им быть-то, как не в Тюмени! Или пригласите профессоров из Оксфорда в Томском университете поработать. Хоть месяц в году. Поднимите престиж ВУЗа! Чтоб москвичам было за счастье иметь томский диплом. Костян, убей комара себе на ляжке.

– Зачем? Он уже присосался. Здоровый какой, аж лохматый! А еслиф поставить ведро крови рядом, будут комары кусать? Рядом же еда.

– Будут. Принципиально. Люди, кстати, такие же…

***

Пикник продолжался. Костыль виртуозно травил анекдоты. Славику так и не удалось гордо рассказать о своей столичной жизни, да и перестал он гордиться – мелочи всё, пустяки.

Зашел разговор о рыбалке. Хорошо бы на рыбалку. Завтра бы поутру двинуть на Карпово озеро. А чё завтра? Еслиф чё, можно и седни. Поехали а? Немец, с тебя удочки числом шесть и одёжу какую-нибудь. Палатку! Бухло и хавку собираем! Конечно, надо с ночевьем. Славян! Ты когда на рыбалке последний раз был? Червей копать? Деревня! Хоть и Москва. Купить надо. Что на работу? Не пойду. Правда, последнее китайское предупреждение. А у меня донорская справка с прошлого года еще действительна. Я –еврей и хитрей! Ванька, ехай собирайся, мы тута подожжем.

Через час они пьяные и счастливые мчались на Карпово озеро, где давно нет карпов, которое недалеко от села Лебяжье, где давно нет лебедей. Вспоминали, смеясь, свои вылазки на это озеро, начиная с малых лет.

– А помнишь на великах ездили? Немец как хренакнется и по глине с горки на заднице…

– А помнишь, когда у Тоши мопед сломался, пер его на себе…

– …целый мешок карасей…

– Это еще когда мы на андрюхином «Восходе» втроем!..

– А ты Славентий, когда первый раз портвейн попробовал, все кусты заблевал.

– Ты вспомни, как ты водку начинал пить. Мы тебя к воде подтащили за руки-ноги взяли и ка-ак!…

– … стометровый бредень попросили у дядь Володи… кстати как он там в Германии, чё рассказывает?

– … и Таньке Рыжей тогда говорю: поехали с нами отдыхать. Она такая: а вас сколько. Четверо. Она, грит, это, типа, тяжело мне будет…

Приехали. Иван остановил автомобиль на берегу. Выходим, разбираем багажник.

– Красотища, а Славк?

– Не говори.

– Смотри вдаль. Пристально смотри. Небо как будто падает в воду.

– Удочки числом три, а чё не шесть? А еслиф клёв?

– Окунутся, что ли?

– Давай-давай. Это тебе не в бассейне. Ныряй, Славян, смывай Москву!

Славка разделся, медленно вошел в воду. Потом резко щучкой вперед, и в размашку, азартно колотя по озеру, проплыл до середины. Булькнулся тюленем до дна, погладил вязкий ил, расслабился и медленно поднимался к поверхности. Легко и невесомо; наверное, как в материнской утробе.

Когда он наплавался вдоволь, вылез, и пришлёпал к своим, с другой стороны подошли двое мужчин. Один – молодой, худой и угловатый, нос на кадык стремиться. Второй – пожилой, с блестящей головой, пушок над ушами, борода – рваная марля.

– На рыбалку приехали, – констатировал молодой. – Здеся так-то частная собственность.

– Твоя, что ль? – лениво поинтересовался Костыль.

– Моя, не моя, а удочки можете не раскладывать.

– Каво ты гонишь тут? Я всю жизнь тут рыбачу!

– Погоди, Костян. Ребят, объясните по уму, – примирительно проговорил Немец. – У нас друг приехал, мы, действительно, раньше здесь часто бывали.

– А чего объяснять? Земля – частная и всё что на ей – тоже. И озеро, и рыба в йом.

– И как быть?

– Как быть? Не знаю, как быть. Рыбалка платная здеся.

– Сколько?

– Карточки принимаете? – поучаствовал в разговоре Славка. Молодой не обратил на него внимания, пожилой молчал и явно тяготился ситуацией.

– Триста рублей с удочки. Пятьсот с палатки.

– Давай будет косарь на всё, про всё, – миролюбиво предложил Иван.

– Ты чё, Немец! – возмутился Костя, – За чё платить?! Это ж наше озеро. Всю жизнь…

– А есть он у вас косарь-то? – вроде бы пошел навстречу молодой.

– Так, договорились?

– А оно мне надо? С вами договариваться. Мне и так шеф неплохо платит. Езжайте в Лебяжье, в контору. Заплатите, получите чек, – наслаждался молодой.– А я проверю, чтобы все в соответствии.

– Бред какой-то! Ближний свет ехать!

– Или сворачивайтесь.

– Парни, я сейчас съезжу … – сказал деловито Иван, обернувшись к друзьям.

– Не вздумай, – воспротивился Костя. Славка пожал плечами – можно и съездить, раз так выходит.

– А вздумай, не вздумай. Ехай, не ехай, а контора уже закрыта, – довольно сообщил молодой.

– Давай, я завтра с утра съезжу, заплачу, – искал какой-то выход Иван.

– Давай. Заплати. А только всё равно шеф сказал на этой неделе никого не пускать! – радовался молодой.

– А кто у вас шеф-то? Может позвонить?

– Кто надо, тот и шеф! Неча названивать приличным людям. Ты, смотрю, бухой! Еще за руль собрался. Ща тачку заберем, пусть шеф решает с вами.

Немец долго сдерживался, закипал, зрел. Созрел. Прорвало.

– Да пошел ты на х.. вместе со своим шефом!!! У кого ты что заберешь!!? Кто там порешает?! Что там, сука, за барин?! А ты хули тут вые… ся, холопье!!! Шеф у него! Шеф твой скажет сосать будешь у него?. А?! Будешь?!!

Немец в бешенстве кидался на охранников, Славка с Костей его крепко держали, но он вырывался и истерично выкрикивал: «Сосать!? Холоп!! Будешь?!!».

Пожилой охранник поднял руку вверх, резко кинул ее вниз, и вдруг все замолчали.

– Будет, – сказал пожилой ребятам. – Будешь! – сказал он молодому. Тот нервно выпучивал глаза, растирал руки.

Иван успокоился. Парни отпустили его, он сел на траву.

– Будет, – сказал пожилой. – Всё будет делать, как хозяин скажет. Ты парень прав – холопьё. Мы… Извините, мужики, но правда сегодня не получится. Я – то ничего, этот тоже, хоть и баран. Тьфу на тебя! Этот хозяин, правда, запретил. Он – та еще тварь, честно говоря. Узнает, что тут кто есть, может и ментов вызвать. Зачем вам это? Извините, еще раз. Пошли отсюда, герой херов.

Они ушли. «Простите парни, что-то я сорвался», – сказал Ванька Немец.

Не договариваясь, начали собираться. Рыбачить расхотелось. Сложили и забросили в багажник удочки числом три. Выпивку, закуску обратно по пакетам. Было чувство какой-то потери, словно что-то украли.

– Как детство отобрали, – сказал в пустоту Костя.

Сели в машину, тронулись. Позади – падающее небо.

Когда вернулись в деревню, уже развеселились. Не трагично, в конце концов. Можно вообще на Обь рвануть рыбачить. Не сегодня, сегодня – поздно. На днях. Бредень взять.

Сидели на лавочке во дворе Шиллеров, о пустяках разговаривали, пока не возникли созвездия. Костыль заявил, что будет спать на сеновале, Немец решительно отказался.

Костя по лестнице забирался на сеновал, Славка снизу сдернул с него трико.

Расхохотались, брехливым хрипом откликнулся из конуры Рамзик.

– Спокойной ночи, Слав.

– Спокойной ночи, Кость.

Зарываясь в запашистое сено, Славка второй раз за день ощутил это – будто он пока еще не родился, вот-вот дожен, но не сегодня. Сегодня – покой.

***

Отчетливый щебет. Славка проснулся. Траву из кроссовок, футболку отряхнул. Очки в кармане. Сено вынул из волос. Спустился. Проскользнул мимо пса. Побрызгал на кустики. Осторожно ступая, шагал по селу. Раннее утро в деревне.

Приехал, подышал, подлечился. Пора.

Родная родина, деревня с речкой! Прощаюсь второй раз. Теперь окончательно.

Мычанье коров как гудок паровоза. Где-то щелкает бичом пастух.

Теперь уж точно навсегда.

Костя зашел в дом, на цыпочках прокрался в комнату Ивана. Тот спал, тяжело дыша, испарина выступила на лбу, неестественно вывернутая рука его, лежала поверх одеяла, краешек которого он крепко сжимал кулачком.

Костя потряс его за плечо.

– Ванька! Немец, блин. Проснись уже.

– Что такое? – разлепил с трудом глаза Иван.

– Уехал. Славка уехал! Еще на рассвете, наверное. Вот, СМСку написал: «Уехал, точка, теперь точно насовсем, запятая, копите деньги, до встречи в москве». Москва с маленькой буквы. Пиво будешь? – Костыль протянул открытую банку пива.

– Не буду. Ну, уехал. Понятно было, что уедет.

– Так я так понял, что он на несколько дней.

– Костя! Ты дурак совсем, что ли? У него даже сумки с собой не было.

– А ведь точно! – Костыль призадумался, пиво потягивая. – А еще говорил, что-то вроде тачка где-то ждет.

– Такси. Из города. Стояло в лесу возле трассы. Я же на речку ехал по обводной, видел. И с таксистом говорил. Он и сказал, что молодой парень из Москвы сюда приехал, заплатил за простой, чтобы в любой момент рвануть в город, скорее рано утром, потому что билет на самолет уже есть. Обратный билет.

– Ты знал?!

– Да не ори.

– Нет, а чё не попрощаться по-людски?

– Ну, не захотел. У тебя курево есть?

Костыль похлопал по карманам.

– Есть. А это, слышь, ты ему не сказал?

– Нет. Ты знаешь – уже много. А ты не скажешь. Якши?

– Окей, – вздохнул Костя. – Но как так-то? Как так? Пишет: теперь навсегда. Навсегда.

– Он приедет. Он обязательно приедет. Рано или поздно, хорошо бы летом. И тогда надо будет съездить на рыбалку на наше озеро. Обязательно с ночевьем, заплатить там этим барыгам. Согласен?

Костя кивнул.

Ровно через год Ваня Немец умрет от рака крови. И Славка действительно приедет в деревню. Горсть земли на крышку гроба, занавес слёз.

После поминок Вячеслав и Константин уедут на озеро, где берег не крутой, водка из горлА, мрачное молчание, падающее небо, а рядом на траве – не разобранные раскладные удочки числом три.

Сугробы

Метель, пурга, буран, снегопад, как только не называют. Февраль выдался снежным. Когда метели иссякли, приехал я из краевого центра в деревню к матери, откапывать родительский дом. Преимущество безработного – вольный график жизни в позе неоцененного гения. Самое время для добрых дел.

Я люблю со свежим снегом возиться. Гребешь, гребешь лопатой, размышляешь. Красота! Снежок лег безмятежно как одеяло, белый-белый, чистый-чистый, хочется набрать горсть, растереть лицо. И не трогать бы его, но надо же матери на работу ходить, в магазин. Да что там! Замело так, что и до бани не пробраться. Пробиваю тропинки, один черенок уже сломал, насадил лопату на новый, заранее припасенный. Кидаю снег монотонно, размерено, и настроение накрыло такое умиротворенное, созерцательное. Думается о том, что снег – символ чистоты, даже в Библии есть что-то такое: «…и паче снега убелюся…».

А вчера улицу чистил бульдозер – слава коммунальщикам – проехал, разгреб снег по сторонам так, что в результате двухметровый сугроб подпер калитки всем восьми домам на нашей улице. Тракторист – красавец! А что? Он работу свою сделал, а как там люди, так не его дело. Вот такие мы доброжелательные россияне. Сколько раз замечал: стоит народ на остановке, а на дороге – лужа, обязательно какая-нибудь проезжающая мимо машина прибавит скорость, и прям по луже, чтобы непременно одного, второго грязью обрызгать.

За день, я нормально отгреб, скребу лопатой уже по дну траншеи, смотрю – пробирается ко мне Серега, бывший одноклассник, живущий неподалеку.

Стандартно: «Здорово – здорово», «Из города? – ага», «Как оно? – нормально», Женился? – уже развелся».

Серега помялся, помялся, произнес ожидаемую фразу:

– Займи триста пятьдесят денег до завтра. Край- послезавтра.

– Нету, – отвечаю.– Денег. Сам бы у кого занял, только отдавать нечем.

– Так ты же вроде работал, типа, юрист.

– Хуюрист, – говорю, – сократили.

– Что, совсем тяжко? – сочувственно спросил Серега.

– Ерунда, – говорю с оптимизмом.– У меня в городской квартире – килограмма четыре гречки, да ведра три картошки. Перезимую.

Серега оценивающе осмотрел расчищенные мной дорожки.

– Слушай, – говорит. – Есть тема заработать. Интересует?

– Излагай, посмотрим.

– Поехали завтра со мной в лес за дровами. Набираем кузов, клиент уже есть, сразу продаем. Полтора рубля, считай, твои.

– Кузов чего, – спрашиваю.

– Так «газика» моего, пятьдесят третьего. Я же «газика» взял, ты не знал? А дровами уже не первый год занимаюсь, все отработано, вся технология. Мы с Осипом ездили всегда, да он на прошлой неделе на север подался, на заработки. Придурок. В прошлом году на Камчатку ездил, на рыбопереработку. Три месяца хреначил, а ему что-то там копейки заплатили. Теперь – на север. Дебил. Так что потерял я напарника. Так как?

На следующий день утро ясное, с востока солнышко, едем в лес за дровишками. Мороз, зябко. Машина воет, но не греет. В кабине свистящий сквозняк со всех щелей, пристываю к сидению, зубы мерзнут. Трасса пустая. На дорожном указателе «Ребрихинский район» тщательно замазаны буквы «р». Остряки. Но прикольно.

Свернули с трассы на проселочную дорогу. «Газик» рычит, дергается, нас подбрасывает в кабине, трясет, швыряет. Всё гремит, я придерживаю бензопилу и канистру, Серега орёт в трубку: «Да я уже к лесу подъезжаю! К лесу подъезжаю!! Нет не с Осипом. После обеда, край – вечером!». Прекратил разговор и уже мне орет: «Клиент волнуется. Категорически хочет дров».

Технологию мне Серега еще вчера объяснил. Суть в том, что работники лесхоза валят сосны, спиливают сучки, а бревна потом вывозят лесовозами. А эти самые сучки бывают толщиной с полено. Их можно вывозить безо всяких выписок, без разрешений. Груженый с горкой ГАЗ-53 – семь тысяч, а для жителей соседнего Боровиково – восемь, потому как они – сплошь уроды и дебилы. Такой вот у Сереги бизнес. Вернее, дровяной промысел. Вроде не трудно…

Промахнулся я насчет «не трудно», погорячился. При распределении трудовых обязанностей мы решили, что я подношу, Серега пилит, вместе загружаем дрова в кузов. Ну-ну. А то, что прошлую неделю пурга каждый день?

Первая остановка в лесу. Что ж, приступим.

Хррусть, хррусть, проваливаясь, пробираюсь к запорошенной снегом хвойной груде, брюхом в сугроб, хру-ум! Дорвался, выковыриваю ветку-корягу. Теперь, обратно, проваливаясь по колено, по пояс, дотащил до дороги, побрел за следующей. Еще одна, вторая, очередная… визжит бензопила, громыхают полена об кузов. Серега привычно управляется, держа сигарету в уголке рта. Разобрали одну кучу, поехали дальше. Серега говорит, хорошо, что лесхозовские работают и трактор дорогу пробил, а я думаю, что вот бы дальше дороги не было, и вернулись бы мы по домам. Хрен с ними, с деньгами.

Останавливаемся, опять Серега узрел перспективный сугроб с торчащими сосновыми ветками. Я опять, по грудь проваливаясь, таскаю сучки. Туда, обратно. Туда обратно. Когда Серега глушит пилу на перерыв, слышно как потрескивают деревья на морозе, как с хрустом я разламываю ветки. А сердце барабанит по ребрам, дыхание перехватывает, в горле першит, уже круги темные появляются перед глазами. Я падаю в сугроб на спину, полулежа гляжу на небо, пытаюсь отдышаться.

– Да-а. С Осипом сподручнее было, – говорит Серега.

– Иди ты…,– говорю вполголоса. Думаю, как же не легко эта копеечка-то дается, как же не просто физическим трудом зарабатывать!

– А представь, как я один ездил? – говорит Серега. – Когда и сам подносил, сам пилил, сам закидывал. Летом хорошо: подъехал к сучкам, напилил, и так далее. Опять же день длинный. Я раз за день три поездки сделал. Считай, двадцптка на кармане. Тогда деньги были нужны – край.

– Один руководитель нефтяной корпорации зарабатывает пятьсот рублей в секунду. Я по его официальной декларации подсчитал.

– Ну, у него, наверное, другие проблемы, – философски заметил Серега. – Хотя сволочь, конечно.

– Не завидно? – я болтаю, лишь бы подольше перерыв продолжался.

– А я вообще никому не завидую, – сказал Серега просто, не рисуясь. – Вот много у него денег. А может его в детстве отчим изнасиловал, а потом он помрет от страшной болезни в мучениях. Ты бы поменялся судьбой с таким, хоть и за пятьсот рублей в секунду? Я – нет. Мне баба говорила… Не в смысле – баба, а в смысле – баб Нина. Говорила, что всем людЯм горя и радости отмеряно поровну. Просто все рассыпано по всей жизни. Сегодня у тебя все нормально, у соседа плохо, потом у тебя – засада, а соседу попёрло. И толку завидовать?

Серега достал из кабины термос.

– Давай чаю. Всё легшее будет работать. А ты что, завистью страдаешь?

– Ну так… Например, биографии Александра Грибоедова немного завидую.

– Кто такой?

– Поэт. Девятнадцатый век. Он написал гениальную комедию, женился на княжне – красавице. Пятнадцать лет ей было, по – моему. На службе сделал карьеру. Был нашим послом в Персии, там его и убили. Достойная жизнь, достойная смерть. Нормально.

– Ну да. Если басурмане убили, то всяко в рай попадет.

– А ты, Серега, верующий, что ли? – удивляюсь.

Он помолчал, допивая чай, ответил ворчливо:

– Местами. Временами. Поехали, давай, Грибоедов. Время к обеду, а мы еще не сделали ничего. Сейчас к Славику на деляну, там чего-нибудь наберем.

Бригадир Славик оказался огромного роста мужик с рыжей щетиной на красном обветренном лице. Он стоял возле вагончика, из которого через трубу медленно поднимался жидкий дымок, стоял как полководец, наблюдающий за перемещением войск, только вместо пехоты и танков на деляне орудовали несколько человек с топорами и трактор цеплял готовые бревна, выкладывая их в штабели. Неподалеку сиреной звучала бензопила, и вдруг все затрещало, захрустело, и поваленная сосна ухнула в снег.

– Сучки? Есть, конечно, – говорил Славик. – Пилите, собирайте. Вон те чурки можете забирать. О! Смотри, Серега, на типа. Взял на перевоспитание.

Из вагончика вышел смуглый скуластый парень.

– Матерый мусульманин, тайный узбек, – представил парня бригадир.– Саня! Как тебя зовут-то по паспорту?

– Пирмахмат, – ответил тот и сутулясь потрусил по тропинке вглубь леса.

– Видал, Серега! Пирмахмат! – радовался бригадир.

– Ну и как? – с недовольным видом спросил Серега. – Перевоспитывается?

– А то! Сало уже жрет. Только мерзнет как тушканчик. Ладно, пошли, губы замерзли базарить с вами.

Мы шли по деляне, Серега выбирал подходящие дрова, с ним дружелюбно здоровались, а я прятал лицо в воротник, не хотелось, чтобы кто-нибудь меня узнал. Скажут, что вот работал нормально, сидел в офисе, а теперь в лесу калымит, видать спился совсем. А я – не совсем! Просто трудный период в жизни. А еще меня удивляло, как тепло лесорубы относятся к Сереге. К Сереге, у которого все вокруг уроды и дебилы, который классический жлоб и мизантроп. Наверное, есть какое-то лесное братство у них.

– Вот здесь срезай верхушки, – показал бригадир на сложенные в ряд, очищенные от веток сосны. – Вот по сЮда. – он чиркнул валенком по снегу.– И вон там береза сломанная… ее тоже можно. Так что, давайте, мужики. А это не ты в дурятнике стекла побил и сторожу челюсть сломал? – безо всякого перехода, неожиданно обратился ко мне Славик.

Вот уж не знаю как к такой известности и относится. Истории с охранником психоинтерната лет двенадцать. То есть на малой родине я больше ни чем и не известен. Печально.

– Да, – говорю. – Было дело.

– Ну, вот я и смотрю, вроде знакомый. Ну, мужики, давайте. Только березу под низ, вдруг начальство. Ну, вы и сами в курсе…

И снова я собираю подходящий материал, подношу, Серега пилит, забрасываем в кузов чурки, меняем заледеневшие верхние перчатки, и дальше. Я заприметил запорошенное снегом подходящее бревнышко, откопал его, потащил к машине. Взял подмышку один край, второй – волоком, и через сугробы, ломая по пути молодые сосенки, кое-как допёр. Бревно аккуратненькое, ровненькое. Распиливай, Серега!

– Смотри сюда, вот написано: участок такой-то, выдел такой-то. Это столб разметочный, наверное трактор случайно свалил. Так что тащи обратно. Эх ты, Грибоедов! Как здесь бросить? Мы с людьми работаем, разве можно гадить.

Серега говорит со мной приказным тоном. В обычных условиях это, конечно, неприемлемо, но здесь, в лесу он имеет право, тем более, что получается так, что я на него работаю в данный момент. Хм. За полторы тысячи. Еще пару месяцев назад я бы задницу с дивана не поднял за такую сумму, а теперь вот жилы рву. Но, ничего. Мое положение рано или поздно восстановится, буду вспоминать эту поездку с юмором. Можно даже рассказик нарисовать, глядишь кто-нибудь и прочитает, хоть узнают как непросто люди живут в наших краях. Тем более, что в быту сибирской деревни за последние десятилетия мало что изменилось. Ну, появились мобильные телефоны, но ведь и уличные деревянные сортиры никуда не делись. Умирают наши сёла, процесс естественный, ведь даже звезды гаснут, но я рад, что успел, что все-таки застал еще характерные обрывки крестьянской России. Деревня, деревня… Конечно, сюда тоже пришла цивилизация. Даже интересно, когда бабушка с помощью ухвата ставит в русскую печку прокопченный чугунок, при этом разговаривая по скайпу с двоюродной сестрой, находящейся во Франкфурте.

– Ты чего задумался? – окликает Серега.– Все собрал?

Действительно, за размышлениями невеселыми все пригодные дрова на этой деляне мы собрали.

– Хочешь, я тебя расстрою? Загляни в кузов. Глянь, глянь. Еще и половины нету. Поехали дальше, Мухоморов.

Газик пыхтит по лесу. Останавливаемся и загружаем все, что можно, даже по одной ветке, по одному полешку, а кузов все не наполняется.

А у меня открылось второе дыхание, приспособился, приноровился. Смотрел по сторонам и думал, что в лесу хорошо. Вот так просто, без словесной эквилибристики, без высокоумных эпитетов, просто хо-ро-шо! Несмотря на то, что выхлопной смрад от машины нарушает прозрачную неподвижность воздуха, а надсадный рев мотора разрывает вековую мягкую тишину, все равно – хорошо.

Н-да, без эквилибристики называется. А тишина может быть мягкой? Нет, наверное. С точки зрения языка – нет, но я вот так чувствую.

Въехали по просеке на пригорок, там стоит грузовик, тоже с дровами. ЗИЛ -130, по-моему, хотя я слабо разбираюсь.

– Конкурент! – объявил Серега. – Пойдем-ка, разберемся.

– Может не стоит? – я немного напрягся. Да не немного! Изрядно струхнул. Кто знает, как они тут разбираются, ещё начнут топорами махать.

– Пошли, давай, не ссцы. Ща сальцом перекусим. Это мой гражданский тесть.

Мужичек лет пятидесяти небольшого роста с желтым бесформенным лицом, напоминающим кусок строительной пены, менял цепь на бензопиле.

– Привет, Акимыч! – поздоровался Сергей.

– Ага! – ответил тот, оглядел меня удивленно. – А Мишка где ж?

– Осип-то? А я его уволил. Не выдерживает темпа. У меня теперь вот – Грибоедов. Человек-ураган.

– Здрасте, – кивнул я.

– Акимыч, ты чего второй день подряд? Здоровья не меряно?

– Да какое там? Так. Исть-то надо че-то.

– А вчера продал?

– Да какое…– Акимыч, разговаривая, продолжал возиться с пилой.– Весь день на базаре простоял. Глухо. Хохол, младший который, предлагал мясом рассчитаться, да нужно – то деньгами. В магазине уже тысячи три на нас записано. Говорят вообще, что этот наш магазин скоро сделают как этот, супермаркет. А там такой этот, блюм-блюм. Аппарат. И в долг будет не взять. Так-то. Что у вас?

– Нормально. Кстати, послезавтра Татьяна работает, так что я Глебку вам завезу, – у Сереги зазвонил телефон. – Ёптыть! Только на горку поднялись. Алё! – он отошел в сторону.

– Мобильники, – сообщил мне Акимыч. – Смартфоны. А я как в армии на таком же ездил,– он кивнул на свой грузовик, – Так и до сих пор на ём же. Помню…

– Клиент беспокоится, – прервал его вернувшийся Сергей.– Главное, только связь появилась, сразу.

– Замерз он, что ли? – попытался пошутить я. Не получилось.

– Ну, замерзают, – серьезно ответил Серега. – Сарайку уже разломал, сжег. Теперь забором топит. До вечера, говорит, хватит, а ночью как? Ребетёнок у них, моего Глебки помладше чуть… Что, мужики, давайте перекусим. Акимыч! У нас – хлеб, лук, чай.

Бли-ин! Я-то не догадался еды какой-нибудь захватить. Просто не подумал. Неудобно.

Потом мы ели вкуснейшее сало с подмерзшим луком, переговариваясь, перешучиваясь. Акимыч поругивал свою жену, прятавшую от него самогонку, говорил, что картошки осталось мало и придется покупать, вздыхал о том, что все дорожает, порывался высказать стратегические мысли по поводу мировой геополитики, но здесь его Серега неизменно прерывал, переводя разговор на здоровье, на погоду, на шалости своего сынки.

Распрощавшись с Акимычем, мы двинулись дальше по просеке вдоль мраморных сугробов, все так же останавливаясь у каждого подходящего сучка, загружая каждое бревнышко. Руки обессилели, я уже не мог забрасывать, а подходил и клал дрова в кузов через борт. Серега ворчал, что за такую вялую работу не заплатит, называя меня то Грибоедовым, то Мухоморовым.

Наконец, Сергей остановил машину, вылез, что-то высмотрел, сказал: «Рискнем, чё». Мы начали валить сухие деревья. Серега подпиливал, а я нажимал на ствол, чтобы дерево упало в нужном направлении. Сначала было страшно, вспомнился старый советский фильм, в котором человека придавило в аналогичной ситуации, он потом парализованный лежал. Но потом ничего. Свалили березу, Серега тут же отпилил ветки, я замаскировал пенек снегом, распилили на чурки, чурки – в кузов. То, что мы делали вообще-то запрещено, и за это грозит немалый штраф, но зато напилили, наконец, полную машину дров. Надеюсь, лес на нас не в обиде.

– Ну что, Грибоедов, вот и все. Поехали домой, прыгай в кабину. А почему ты не требуешь: «Карету мне, карету»? – хитро щурился Серега.

Мы ехали домой по пустой дороге, по заснеженному краю, после тяжелой работы, ехали домой. Все вокруг покрыто снегом. Снег. Он появляется на земле чистейшими хлопьями или белой крупой, ложится невинный и пластичный такой, что можно вылепить любую фигуру. Лишь потом он становится колючим, обретает ледяную корку, покрывается скорлупой, которая со временем становится только прочнее и грязнее. А проломи черноту, под ней тот же чистый белый снег. Весной же снег тает, и вся грязь уходит в землю, а чистый прозрачный пар возвращается на небо. Так и люди.

Такая вот метафора. Моя может? Да нет, наверняка, уже кто-то применял.

– Нет, – говорил Серега. – Я не то, чтобы мизантроп. Просто, если все живое на Земле погибнет, людей будет жалко меньше всего.

– Кому будет жалко, когда все погибнет.

– Ну, что-нибудь останется.

В село вернулись уже в сумерках. Остановившись на нашем повороте, Серега начал доставать из кармана смятые купюры.

– Ты это, извини, у меня не хватает тут пары соток. Пятисотки не хватает, в общем. Я через пару дней отдам. Ты когда в город?

– А что ты свои-то, – говорю. – С тобой же сейчас за дрова расплатятся.

– Да не расплатятся, – Серега потупил взгляд, как будто ему стыдно. – Это за бесплатно. Говорю же, замерзают, ребетенок там. У Игоряна ключица поломата. Денег нету. Да ты его знаешь, Игорь Шипенко.

Знаю ли я Игоря?! Игорь Шипен! Это же первый глоток портвейна перед дискотекой; это первые вылазки, что по-деревенски называется «по бабам»; это среди ночи «Группа крови на рукаве…» под гитару на лавочке. Вот что такое для меня Игорь. К тому же эта история с психоинтернатом, который у нас именуется «дурятником», а там, между прочим, было все серьезно, даже уголовное дело заводили. Игоря тогда менты прессовали, чтобы он меня сдал, а он…

– Подожди, Серега. Так ведь они в пятиэтажке возле школы жили.

– Жили. В ипотеку. Теперь, квартира – банку, Игорян с семьей – в хибару.

– А где именно?

– По Заречной последний дом. Да захочешь зайти – найдешь. Там один такой…склеп.

– Завтра же зайду. Надо же. Знаешь, Серег, не надо тогда денег. Я тоже как бы поучаствовал. Ты там скажи про меня.

– Ладно, – Серега завел машину, я соскочил на землю, и еще не успел захлопнуть дверь, как что-то кольнуло. Что-то такое замерцало, что-то смутное где-то прочитанное или когда-то услышанное. Как-то не правильно.

– Серег, Серег, не надо не говори, что я с тобой был. Я сам потом, может быть, скажу, – он кивнул, как мне показалось одобрительно, а я захлопнул дверь и поплелся домой.

Это был тяжелый день. Однако, этот изнурительный, не престижный в дипломированных кругах труд принес мне спокойствие и умиротворение. Я даже почувствовал некоторую уверенность, которой уже давно не ощущал. И пропала бессонница, одолевавшая меня после развода и потери работы. Легкая, без тягостных мыслей голова опустилась на подушку, сон подступил, обволок моментально, только стояли в глазах деревья, кривые дороги и высокие, неприступные лесные сугробы.

Оглавление

Серёга

У озера

Перед поминками

День рождения

Дирижер пустоты

Второе прощание навсегда

Сугробы