Литературный сарай [Александр Гарцев] (fb2) читать онлайн

Александр Гарцев Литературный сарай

Городок этот узкой лентой вытянулся вдоль реки по обеим сторонам бывшего Казанского тракта. Старинный тракт и стал главной улицей сначала рабочего поселка, а потом и городка. Улицей Советской. Зажатый с одной стороны рекой, а с другой железной дорогой, разделившей его на две половинки, городок медленно строился понемногу все вдоль, да вдоль тракта.

С одной стороны, в районе комбината он по сыновнему тянулся и рос к областному центру, а с другой, там, в противоположной стороне, далеко за переездом, где уже был район частных деревянных домов, по иронии судьбы пересекающих улицу Коммунистическую, еще медленнее и как-то нехотя тянулся в сторону старинного села Костюнино и речки, Полой.

То ли речки, то ли ручья. Маленькой речки, шириной-то всего метра два-три, редко, где четыре или пять.

Вот там – то, где ширина ручья достигала метра три, и было у ребятишек самое любимое место. Именно сюда, в солнечную погоду в конце мая или в начале июня после окончания занятий ходили они всем классом в поход.

Здесь и речка пошире, и песка побольше, и вода уже светлая и теплая.

Самое то, побегать, поплескаться, а особо храбрым даже окунуться и гордо хвастаться потом всем друзьям: "А я-то купался уже!"

Славное детство. Занятия кончились. Уроков нет. Солнце. Речка. Бегай. Плескайся. Красота.

И вся их пятерка Вовка, Владик, Чешик и Димка и Венька с Колькой прыгали с высокого берега до самой середины реки. Вот брызг было и визга ребячьего.

Вроде недавно это было, а вот уже и школа позади.

Славик, поправил висящий на плече магнитофон «Романтик», нажал кнопку «Пуск», переключил скорость на мопеде и, оставляя длинный шлейф дыма, промчался дальше по мосту, по тракту, к себе домой.

Мама с отчимом уехали в деревню на все выходные. Его оставили под присмотр тети Клавы. Впереди два дня свободы. Ура.

При въезде в городок Славик повернул ручку громкости на максимум и почти в ритм колдобинам разбитой улицы Урицкого запела группа Shocking Blue его любимую композицию «Шисгарес»:

«A godness on a mountain top,

Was burning like a silver flame,

The summit of beauty and love,

And Venus was her name. »

Вчера в очередной раз засиделся в библиотеке, пока добрая Клавдия Васильевна не подошла и своим тихим спокойным библиотечным голосом не напомнила:

– Славочка, закрываемся.

Джека Лондона он взял с собой, удивляясь какие волевые, сильные и смелые герои его рассказов.

–А я что? – печально подумалось ему – Живу как-то неинтересно. Не получается у меня изменить что-то в моей жизни. Велика сила инерции. Так и живу… Какой-то безвольной скучной жизнью. Нет, надо что-то менять в себе.

Открыл дверь. Посмотрел в зеркало и продолжал размышлять, внимательно вглядываясь в своё отражение, выражение глаз, ироническую ухмылку рта.

"И почему так? Все-таки причина есть, и надо искать ее в себе. Я знаю себя, я уже познал часть себя, потому что я много размышлял о себе, своей жизни. И постепенно, может быть инстинктивно, я додумался наконец, в чем причина всех причин, всех моих недостатков в этом отношении. Это безволие. Бесхарактерность.

У меня нет такой силы воли, как у Джека Лондона или Павки Корчагина. Надо менять себя, свою психику. Вырабатывать силу воли. Надо сознательно менять и формировать свой характер.

Сложна внутренняя жизнь человека, сложна и многообразна. В каких только формах не проявляет себя человек. Иногда смотришь и удивляешься:

– Странно, а я не замечал этого в нем. А может уже это было у него внутри, он психически такой, а внешне другой. Так и я. Открою порой что-то новое в себе, в своем разговоре, поведении и удивляюсь, и удивляюсь, радуюсь, что изменился и что-то новое появилось во мне. И так легко становится. Чувствуешь: растешь, духовно растешь, Славик!»

Он раскидал длинные почти до плеч кудрявые волосы и, вглядываясь с глубину своих синих глаз, как бы пытаясь найти там, в их глубине ответы на все свои вопросы, продолжал:

– А ведь я уже внутри себя, в мыслях своих не такой, что был вчера, как-то все шире и шире представляешь себе жизнь. Все проще делать некоторые поступки, легче, не напрягаясь, могу говорить, обсуждать разные темы, если собеседник, а если нет, просто сижу и думаю.

Люблю поразмышлять, философствовать.

А правильно ли это? Может это вредит моей учебе? Но не могу же я просто сидеть на уроке вот так три часа и не думать о чем- то своем! И это тоже мой недостаток. А может просто мне этот предмет не интересен? Но этого не может быть, ведь я сам выбрал и этот авиационный техникум, и эту специальность?"

– То ли дело Вовка.

Славик закончил свои печальные разглядывания – размышления устроился поудобнее на диване и взял полученное вчера Вовкино письмо.

"Привет с Урала.

Здравствуй, Славка! Извини, что долго не писал. Понимаешь, все не было времени. Кое как выкраивал время, да еще когда не было писем из дому, то совсем не хочется писать. Ведь у солдата знаешь какая радость получить письмо, а тем более нам, курсантам, будущим сержантам. В общем, пойдешь в Армию, то сам поймешь это. Ты пишешь, чтоб я рассказал про службу и как она дается. Ну что тебе сказать. Многое не скажешь, сам понимаешь, Армия есть Армия. Служба есть служба, это тебе не дом, а здесь ты сам все делаешь. М-да, через месяц сами будем учить таких как ты «салаг». Не обижайся на меня, но тебя на самом деле на первых порах так и будут называть. Нас и то так называют. Дам тебе ЦУ (ценные указания) сразу же слушайся сержантов и не спорь с ними. Здесь ты на время забудь свою любимую «философию» и все выкрутасы по перевоспитанию окружающих тебя людей. Здесь такая психология не пройдет. А то тебе два года покажутся как четыре. В общем, ты меня понял. А сейчас ты пока гуляй, чтобы было что вспомнить. Если у тебя нет пока девушки, то не находи, у тебя остался всего лишь месяц, а за это время ты не узнаешь, какая она. Ведь ты, шельмец, так ни разу мне и не говорил про это. И еще скажу, Армия дает человеку очень многое и после нее становишься совсем другим. Это я уже по себе знаю. Передай тете Але большое спасибо за гостинцы. Я ей сейчас буду писать письмо. В общем, пиши почаще и извини, что мало написал. Нет времени. Поздравляю тебя с окончанием второго курса техникума. Передавай всем привет. Пиши. Жду. Жаль, не было меня с тобой и с дядей Митей. Кстати, о письмах.

Вот я снова пишу тебе, а от тебя все нет и нет письма. Что, наверно, заелся, уже на втором курсе? Или не влюбился ли опять? Но я бы тебе дал еще одно маленькое ЦУ. Если у тебя нет девушки, то перед самой отправкой не заводи. А так гульнуть с ними можно. А то их потянет на «подвиги», и она напишет тебе потом, чтоб не писал ей, и так далее и тому подобное. А здесь знаешь, как неприятно получать такие письма. У нас парни многие очень переживают, когда письма такие от "своих" девушек получают.

И еще, Славка, готовь себя физически. Это здесь очень нужно.

А самое главное забудь ты здесь свою философию разногольствования и рассуждения разные – это тебе здесь не нужно, а только будет вредить тебе. Ты наверно меня понял. И самое главное не спорь и слушайся слова сержантов. И с ребятами постарайся сдружиться, только с хорошими, а не с шалопаями. А самое главное не забывай писать домой – матери. Дома мы нет понимаем их и это слово, но здесь оно отлично расшифровывается. Ну и мне, конечно, пиши. Ну вот пока советов и хватит. Да, Санька, сейчас нам хорошо бы повидаться, а то ведь не увидим друг друга 2,6 года.

О себе я и не знаю, что писать. Остался ровно месяц до окончания учебы и будем мы командирами. Учить салаг, которые приедут в мае. Хорошо бы тебя сюда направили и тебе было бы нормально. А другим я не завидую попадать учебку особенно весной, в мае. А зимой, вот как мы, начинали, так еще можно. Ну как ты там поживаешь? Что делается нового в нашем городке? Как служат наши парни? Напиши поподробней. Я тебя попрошу эти строчки никому не показывай и не говори никому. Я думаю, ты сделаешь то, о чем я тебя прошу. Ты наверно поймешь меня, ты не маленький. Ну а сейчас я напишу куплет из нашей любимой песни.

Топ, топ – с завтрака бегом, сразу обойдем весь плац кругом, а потом опять весь плац кругом, про себя тихонечко поем. Топ, топ, топ, топ – очень нелегки, Топ, топ, топ, топ – эти сапоги

Ха-Ха.

А еще переделана пословица: «Терпи, курсант, сержантом будешь»! Вот так, Славка, мы и живем. Ну на этом пока и все. Пиши. Жду. До свидания. Володя."

Димка плакал навзрыд. Можно сказать он не плакал. Он орал. Откровенно. Громко. И настойчиво. Нисколько при этом, не стесняясь поглядывающих недоуменно на него девчонок, только что вылезших из реки.

– А-а-а, – кричал Димка на весь пляж, – ой, ё-ей. Что мне мака скажет? ой-ей. Только вчера мне эти кеды купила.

Все перерыли. Весь песок. Кед нигде не было.

–А ты точно в них пришел, а не в шлепках, как вчера? – спросив Вовка недоверчиво?

–Точно, – ответил за Димку Славик. – Точно, точно. В "Культтоварах" такие синие, красивые. Я тоже такие буду покупать.

Кое-как Димку успокоили. Стали думать.

–Если нет кед, – сделал вывод Вовка и сразу предложил первую рабочую версию, – значит их кто-то стащил.

Вовка, наш главный дружинник. После школы хотел идти работать в милицию. Но там после школы не дерут. Надо институт кончить, ну хотя бы техникум. И он так и планирует. В техникум документы подал, но осенью ему будет 18. Могут и в армию забрать.

А все последние три года он в школе организовал отряд ЮДМ "Юных друг милиции" расшифровывается. У него там ребята есть из секции классической борьбы, которую ведет всеми любимый и легендарный чемпион Европы Владимир Васильевич. Так что авторитет в школе у отряды был. А для порядка это много значит.

Следствие было не долгим. Пробежался Вовка по пляжу, порасспрашивал. Прибегает:

– Ну парни пошли, может успеем.

Оказывается, видели тут дядю Васю, пьяненького уже, с авоськой. А в авоське что-то было.

Дядя Вася, известная местная достопримечательность. Вечно пьяненький, но безобидный, не скандальный.

Быстро Вовка и первую версию свою обосновал:

– Дяде Васе надо опохмелиться. Точно он взял. Поедет сейчас на барахолку, продаст. Побежали.

Вся наша компания, даже не одеваясь особо, быстренько побежала на остановку. Она тут недалеко, за одноэтажным клубом, пробежать железную дорогу, что ведет на лыжный комбинат, да мимо новенького памятника из нержавейки, открытого три года назад.

Вот и остановку уже видна. И автобус подходит к ней. Вовка, бросив всех припустил и успел одновременно с автобусом. Весь запыхался:

–Дядя Вася, подожди-ка немного?

–Чего надо? – огрызнулся тот, намереваясь влезть в открывшуюся дверь автобуса.

– Дядя Вася, сигарет надо? – сообразил Славки – пачку нашли, не твоя?

И как он сообразил это крикнуть, сам не знает.

Против такого богатства, как халявная пачка сигарет, конечно, ни один дядя Вася не устоит.

Автобус ушел.

– Дядя Вася, – осмелился Вовка, посмотрел на -нас и выпалил, – дядя Вася, ты вор. Показывай, что у тебя в сумке?

Дядя Вася испуганно посмотрел на толпу окруживших его подростков и спрятал свою авоську за спину.

– Не, ребята. Не покажу. Не имеете прав.

–Ты куда садился на 46? – голосом все видящего и все знающего следователя строго спросил Вовка.

–Ясно куда, на барахолку в город.

– Вот! Торговать опять?

Ребята часто видели на барахолке дядю Васю, то сапоги старые кирзовые продает, то тумбочку, то электробритву какую-то старинную. Нет, нет точно вор, кеды у Димки украл и продавать едет.

–Дядя Вася, – пытался разжалобить его Вовка, и мягким голосом доброго следователя продолжал, показал на стоящего босиком Димку, – видишь, вчера кеды купил, а сегодня украли. Парень босиком, как нищий ходит. Уревелся весь.

Дядя Вася посмотрел на грязные по колено в песке ноги Димки и произнес, качая головой:

–Не-е, парни, не брал я.

– Сумку покажи, – настаивали ребята.

Вздохнув тот протянул им сумку, и они все одновременно засунули туда свои еще сырые головы, больно ударившись лбами.

В сумке поблескивали почти новенькие женские резиновые сапожки.

– Утащил у жены? Последнее пропиваешь?

– Да что вы, как можно, нашел я.

– Ладно, – поморщился враз покрасневший Вовка, – ты уж это, не серчай. Жалко парня – то, кеды вот украли у него.

С понурым видом плелись обратно.

–Эй, парни-неслось во вдогонку, – а сигареты?

Девчонки на пляже, поставив на стол Славкин «Романтик», включили его на максимальную громкость и весело смеясь и хлопая в ладоши танцевали под «Шисгарес».

На Алкиных синих плавках, как раз с правой стороны загорелого животика, совсем рядом с пупком вспышками блистал, ослепляя флаг Великобритании.

Какая модняцкая штучка! Мамка ей привезла из Москвы.

Танцуя перед Алкой то ли твист, то ли рок-н-рол, так Славик и не понял, что больше ослепляло и заставляло учащенно биться сердце и краснеть, то ли флаг Англии, то ли кругленький глубоконький Алкин пупок на пухленьком животике.

– Эх, вот мне бы такие плавки, – позавидовал он.

К удивлению, всех кеды стояли целы, новёхоньки и чисты на березовом бревнышке, совсем рядом с местом, где они все только что загорали.

– Парни, извините, – ныла Иринка, – я пошутить хотела, а вы сразу и умчались, Я кричала вам. Честно.

На Иринку никто не сердился, потому что было солнце, река, песок и вообще было всем весело и смешно.

А главное кроссовки у Димки нашлись.

She's got it,

Yeah, baby, she's got it,

Well, I'm your Venus,

I'm your fire, at your desire,

Well, I'm your Venus,

I'm your fire, at your desire.

Гремел на весь пляж Shocking Blue

Славик прикинул. Пожалуй, с учетом оставшихся от бабушки книг у него будет достаточно. Вполне прилично.

Но вот эту, затасканную, напечатанную на пишущей машинке он туда не понесет. Взял бережно. Книга без корочек. Он купил ее не одном из развалов на Октябрьском рынке. Заплатил целую стипендию и очень берег.

Йога у нас, в Советском Союзе, не запрещена, но никто, никогда и нигде о ней не говорил. А раз не говорил, то ее, йоги, как бы и не было вовсе. Не существовало вообще. Но это в газетах не существовало. А в жизни…

Вот один из преподавателей их техникума Валерий Андреевич занялся ее изучением. И изменился человек так, что и не узнать его вовсе. Не наши песни поет. На барабане стучит. Гуру стал. И в одном из подвалов тайно от милиции, даже сторонников своих, учеников собирает.

Вместе с женой на пару. Уезжали они в Москву на полгода. Учиться. И теперь здоровый образ жизни проповедуют, асану, нирвану. Брахта Мутру какую-то.

Славик хоть и прочитал уже полкниги, а так и не научился это выговаривать. Но очень ему понравились семь состояний души человеческой.

– Слушай, Славик, – как-то шепнул на переменке Димка, – у меня знакомый сходил тут недалеко на занятие. Всего 5 рублей в месяц. Модно это сейчас, йога–то, может запишемся?

Первое занятие было посвящено знакомству. Учитель, красивая молодая женщина с ярким красным пятнышком на середине лба сидела в середине круга.

– А теперь, друзья мои, прежде чем мы с вами приступим к пробуждению высоких душевных чакр, которые у вас всех закрыты вашими недостатками, вашими проблемами, земными, втягивающими вас в грязь жизни и не дающими вашей душе материализоваться в высоких мирах, мы поговорим о вас, о том, что вас беспокоит, что заботит в этом бренном мире. Мы должны обозначить это, чтобы избавиться и оставить все заботы миру этому.

Вадик, Чешик и Славик переглянулись, но добрые большие ярко накрашенные глаза "учительницы" смотрели по-доброму внимательно. Смотрели благожелательно, по-матерински снисходительно. И правда, почему – то захотелось ей обо всем рассказать.

Играла мелодичная музыка, убаюкивало тихое барабанное сердцебиение, курился сладковатый дым от тоненьких палочек, какого-то тайного индийского дерева.

– Я, – начал рассказывать о своих мечтах Славик, – с мамой всю жизнь жил. Без отца. Мама у меня, хорошая, добрая, романтическая. Все мне говорит, что я похож на отца. А отца-то я ни разу и не видел. Тем более его характер не знаю. И сделал я вывод, что характер у меня не отцовский, а материнский. Логично ли это?

Я послушал вашу лекцию и согласен, что есть какие-то тайные неведомые нам силы. И иногда я чувствую, что они меня посещают. Временами ощущаю прилив неведомых ранее сил. И тогда я вижу, что не такой уж плохой и потерянный, не такой грязный, и не такой глупый этот мир, и я в нем. И ощущаю, что я могу, а значит и должен, жить лучше, правильней, совсем по – другому. Иногда меня уныние охватывает. Мысли печальные, что не смогу я стать лучше, умнее. Куда уйти от них? Как избавиться от этих от этих переживаний? Вот я к вам и пришел, чтобы наличии меня и позам йоговским, и медитации.

Димка поднял руку.

– Я про Славика скажу. Как я, его друг, его понимаю. У Славика душа у него тонкая, чувственная и легко ранимая. Он находится в таком возрасте, когда все в его жизни видится ему идеальным, умным, розовым. Славки у нас Идеалист. Он не участвует в активной общественной жизни. Он не развил в себе волю и сильного характера. Даже уроки не всегда выучивает. Он мечтатель. Он живет мечтами. Реальная жизнь его не волнует. Он равнодушен к ней. Погружен себя, в свои переживания, что, впрочем, естественно для его возраста, но все равно ему уже пора пробуждаться для взрослой жизни.

– Это хорошо, когда человек ищет, это хорошо, когда он блуждает в мыслях. – тихо на распев растягивая слова и поднимая глаза к небу произнесла укутанная белым покрывалом хозяйка, – это хорошо. Значит растет, значит умнеет.

– А про себя я вот что скажу, – продолжал Димка, – Меня мучает неопределенность, мучает, не дает покоя. Я не ощущаю самого себя. Свою самость. Свою самодостаточность. Почему я не могу жить самостоятельно. Ведь я уже большой. И это меня мучает. Тревожит. И поэтому он очень несправедливо зол на себя. Считаю себя тоже безвольным и от этого я очень собой недоволен.

Индийская руководительница, закрыв глаза, молча под музыку одобрительно кивала ему головой. Осчастливленный такой поддержкой Димка продолжал:

– И такое недовольство собой я иногда переношу на других, сам того не подозревая. И мне бывает плохо, что я жесток. Жесток с друзьями, мамой, родными. Жесток или груб? Это одно и то же. Я жесток с людьми, окружающими меня потому, что у каждого вижу недостатки, много недостатков. И они раздражают меня. И почти каждый человек окрашивается для меня в грязно-черный цвет. Конечно, это лишь временами. Но и за эти «времена» мне порой бывает стыдно за себя, что я о таких хороших людях вдруг подумал плохо. Ведь они во сути своей все хорошие. Правда?

Индийская учительница молча улыбнулась своей таинственной улыбкой.

Настала очередь представляться Чешику.

– Меня зовут Чешик. О. Извините. – поправился он, – Меня зовут Александр. Я был в Ленинграде и там познакомился с девочкой. Она старше меня. Она красивая, просто чудо. Она балерина. Уже полгода, как я дома, а никак не могу забыть. Что это такое со мной? Мне хочется все бросить и снова уехать туда, в Ленинград, к моей любви, к моей Наташеньке. Мне хочется снова вернуться в прошлое. Мне все не мило. Думаю даже бросить учебу в техникуме и уехать. Но жалко маму, жалко отца. И я не знаю, что мне делать? Как мне быть. Поэтому я решил заняться йогой, что навести в душе моей измученной и порядок, и спокойствие. И найти ту нирвану, о которой вы нам рассказывали.

– Да, – грудным голосом сказало белое покрывало, – только йога, только йога поможет тебе.

А Чешик, будто не слыша, увлечённо продолжал.

– Я даже писать начал. Завел дневник. Но у меня не литература получается, а отходы мыслей. Я это вижу, ощущаю, знаю, но не могу не писать. Иначе как проявить себя? Как обозначить? Как расти? Дневник стал моим единственным друг и подругой, которым я осмелился доверять свои чувства, мысли, ощущения. Я писал туда не только о своих чувствах к Наташке, к ее театру, к балету, я писал туда все? И белые мысли, и черные. И находки, и сомнения. Тут, в дневнике, оказывались вдруг мои переживания, о которых я и подозревал, тут отражалась вся боль моего одиночества.

Но со временем тяга к дневнику прошла, и дневник не стал моей частью, частью моего я. Написание требует уединения и времени. А настоящей моей страстью стала страсть раздумий, поиска, размышлений, страсть вечного познания себя, людей, мира. И однажды я вдруг принял решение, отказаться от книг, вообще не читать книг. Не читать, чтобы сохранить свою самобытность, себя. Боюсь попасть под чье – то влияние. За 10 месяцев не прочитал ни одной книги. Но и это ничего, кроме еще большей опустошенности и разочарования в себе не дало. Вот я думаю, йога и даст мне спокойствие и мудрость, и тайное знание.

– Да, – качает головой покрывало, – ты прав. Йога даст тебе спокойствие, и мудрость, и тайное знание.

– А мои чакры никак не могут раскрыться из-за преследующей меня кармы, – начал жаловаться Серега.

Учительница, гуру, белое воздушное покрывало, и красное ласковое пятнышко на безоблачном лбу одобрительно закивали.

– Моя чакра не может понять, – продолжал Серега, – как так можно любить человека и одновременно издеваться над ним. Вот у меня отчим солидный основательный дядька, коммунист, начальник какой-то в строительстве. Он влюблён в мою, я вижу, что это правда, два года назад они поженились. И мама любит его. Это тоже вижу. А счастья у них нет. Как выпьют, так скандал. Отчим гордится тем, что он фронтовик. Но служил где-то в тылу. Он грубый и прямолинейный. Занудливый. Может, когда выпьет говорить часами, всю ночь до утра, перебирая все на свете. Неуживчивый. Перессорился со всей своей родней. Тяжелый характер. И в моей голове никак не вмещается такая жизнь, ругань, склоки, пьянки и любовь. Может мне йога поможет понять, как это можно издеваться над человеком и говорить, что любишь его? А как можно человеку, которого обижают не иметь чувства собственного достоинства и терпеть эти издевательства, соглашаясь с мучителем, не отталкивая его такого наглого, не бросая его такого хамского, не выгоняя его, самовлюбленного эгоиста, из своей жизни и из своей квартиры. Никак не укладывается. Я бы выгнал его сам. Но у них любовь. И мама его любит. Вот я в армию уйду, кто будет с ней рядом? Может тогда у них наладится?

Все это было на первой тренировке, в ходе которой, их, ранее не дурманящихся дымом, так понесло на откровения. Так понесло, что, – решили о им потом несколько дней друг другу в глаза было стыдно смотреть. Чего про себя и про друг друга наговорили.

– Нет, – решили они. -Йога – это для индийцев, йога – это не для нас. Не будем ходить. Да и дорого это очень. Так и на кино от стипендии не останется.

– И правда, – вспоминал потом тревожно Славик, – у меня по ходу мысли путались. И спать потом хотелось.

Обратно шли молча. Эта история с местным пьянчужкой как-то озадачила всех.

– Ну и что из того, что не украл, – рассуждал Димка. – мы ведь хорошее дело сделали. Тете Нине про сапоги сказали. Спасли ее имущество.

– Да, ребята, – решил поделился своими соображениями Славик. – Вот мы все стремимся воспитывать других. ярлыки развешиваем. Дядю Васю вот вором объявили. А вот правильно ли это? Не лучше ли заняться собой? Заняться нам надо самосовершенствованием.

– Я думаю, надо исходить из того, что всем в мире и нами правит нечто, рок и судьба, а мы рабы этих сил. Смотрите – ка, искали кеды, а тете Нине сапоги спасли. Разве это не судьба для тети Нины?

– Случайность это, – пожал плечами Вадик, – у сапог не бывает судьбы.

– А у кед? – съехидничал Вовка, – что ревел – то тогда?

Вообще, о судьбе своей, о будущей взрослой жизни Славик думал часто. И в библиотеке, в читальном зале, после прочитанных романов Бальзака, чувственных повестей Стендаля, освобождающих душу рассуждений Руссо, или совсем уж непонятно заумных философских суждений Вольтера.

И скоро тесно стало ему сначала в стенах читального зала и неровных аллеях книжных шкафов, тесно в корках старых зачитанных и новых, еще пахнущих типографской краской книг.

А поделиться прочитанным не с кем.

Дома? Так когда? Вечером – уже поздно. Утром и днем занятия в техникуме. И с кем дома? У мамы с отчимом и так много забот: большой дом в поселке обувщиков, трое детей, посадки, уборки, картошка, урожай, ягоды, варенье. Бесконечная череда хозяйственных хлопот. Хорошо, что хоть не всегда забирают с собой на выходные.

На учебе? Ну там вообще свои отношения. Уроки, оценки, самодеятельность, да в кино с ребятами иногда вырваться.

С друзьями детства вот надо бы поработать. Здесь все свои. И Венька, и Колька, и Димка, да и Сашка Чешик парень начитанный.

Вот создать бы литературный кружок, или клуб. Где вот собраться бы можно, посидеть, поговорить, о книгах прочитанных рассказать, поспорить.

И так Славке эта неожиданно пришедшая в голову идея понравилась, что он даже мечтать стал об этом.

И даже название клуба придумал: «Литературный сарай».

Почему сарай? А где еще собираться можно, квартирки у всех маленькие, коммунальные. Теснота одна.

Письмо Веньки Горлова из Армии, того самого Веньки, с которым они и задумали этот литературный кружок.

«Привет с Урала. Здорово, дружище, Пушкин!

Получил три твоих душераздирающих письма, если их можно назвать письмами. Исповедь или проповедь, или нравоучения или философско-психологические изыскания. Не знаю. Не тратил бы энергию и чернила и бумагу на эти рассуждения о смысле жизни человеческой, о поисках истины, и выборе пути, о терзаниях молодого русского Вертера. Здесь в Армии мне почему -то это и все наши литературные занятия стали неинтересны. Скучны. Написал бы лучше, что у ас там творится без меняя, без вашего Петровича. Мать мне пишет, что тебя что-то все не видно у нас на улице, все где-то пропадаешь, вот и напиши, чем занимаешься, много ли развел стишат в своем стишатнике. Ну и о себе, о себе, дружище-кудряш. Ты извини, что я с тобой немного фамильярен, но это избытка дружеских чувств, писать – то мне почти нечего.

Знаешь, я вот пишу и представляю себе, как ты будешь читать это письмо, представляю твое лицо, привычную улыбку. Дьявольщина, какая! Как я по вам всем соскучился! Посидеть бы сейчас с вами в тесном дружеском кругу., да с бутылкой водяры, поговорить бы по душам, посмеяться бы над анекдотами.

Ты знаешь, я здесь разучился смеяться. Никакой анекдот, какой бы смешной он не был, не смешит меня так, как смешил бы на гражданке, короче, несмеян, хорошо, что не потерял свою улыбку.

Служба, как служба. Солдат спит, а служба идет. Хоть спать иногда приходится с гулькин нос. Но это ничего, ведь служба все равно идет. В роте заменяю и художника, и писаря, принимаю заказы только от своего взвода, а остальных «…отвали на пол-литра»! Через год буду учиться на сержанта, а затем на шофера. А пока стоит повременить по некоторым соображениям.

Ну, кажется, иссяк. Будь здоров. Крепко пожимаю твою руку. Пиши.

Твой друг «Петрович».

Вот это "Дружище, Пушкин" в то время и родилось. И Славка так и не знал обижаться на эту новую кличку, которая с легкой руки Веньки так и прилипла к нему, или нет?

Хотя Славик и был подростком и юношей мечтательным, но это не сказывалось на отношениях с другими. Его мысли и мечты об идеальной жизни и идеальном человеке, хорошей жизни и хорошем человеке и хороших отношениях, подпитывали его надежды в общении с окружающими, придавали уверенность и спокойствие.

И что бы не происходило вокруг, Славик стремился к тому, чтобы ничем от других не отличаться. Быть, как все. Но, конечно, не совпадающие со Славкиными ожиданиями действительность была плохой и грязной. И в душе он никак не принимал ее. И постоянно стремился к ней той, другой. идеальный. И так желаемой.

Однажды, когда они с мамой ехали по железной дороге в Юрью, на него такая тоска нахлынула.

Стучали колеса. Раскачивался старый вагон, общий, как написано в билетах, с деревянными изрезанными ножами с надписями типа "Здесь ехал Вася" деревянными скамейками, с грязными немытыми окнами, и специфическим запахом из незакрытой, болтающейся и стучащей на поворотах дверью туалета.

Обычная вагонная обстановка.

Славик жадно всматривался в пейзажи, проносящиеся мимо, туда, назад, откуда мчится, пыхтя паровоз. Он, горожанин, привыкший к асфальту, серым кирпичным домам, закрытому однообразию улиц, старался впитать в себя всю прелесть проносящегося мимо нежно – зеленого цвета, радость белых и желтых цветов, танцующих на медленно уплывающих вдаль ровных, окаймленных лесом лугах, и спокойствие независимой величавости мудрых старых деревьев.

Славика охватило, и он всеми силами души старался сохранить в себе то неуловимое неподражаемое чувство, которое как крылья, большие и легкие, уносят в высь. И с этой розовой вышины сам себе он казался совсем маленьким и никчемным.

И если помечтать хорошо, то тут же под монотонный стук вагонных колес к тебе в купе заходят не эти с котомками бабушки и лихие подвыпившие деревенские ухажеры, вырвавшиеся на денек в города, а люди, о которых он даже и не мечтал.

Зайди сейчас в твое купе кто-нибудь из великанов мысли Бальзак, Золя, Толстой, Чехов, Горький, и Славка бы даже и не удивился. Он бы чертовски обрадовался. Вот с ними бы поговорил. Вот это были бы попутчики. Они бы точно ему посоветовали, что делать. Как жить, как писать. О чем. И что.

Но, когда казалось, что это светлое солнечное чувство не уйдет и не покинет ни его, ни Славкину душу, оно, как назло, покидало его, оставляя лишь мысли, навеянные такой неожиданно встречей, и такими беседами.

И пейзажи вдруг уже теряли свое великолепие, Становясь вдруг серыми, скучными и однообразными. И он снова возвращался в реальность, в жизнь, в текучку.

Он едет в Юрью. На старом пыхтящем паровозе, в старом дребезжащем общем вагоне, с изрезанными ножом и исписанными скамейками.

Но литературный кружок, нет, даже клуб, он создаст обязательно.

Несмотря на свою романтичность, и свойства зачитываться книгами, несмотря на блуждания в идеальных мирах, Славик был деловым и умел организовывать разные мероприятия.

Недаром в очередной миниатюре, представленной группой на техникумовский смотр художественной самодеятельности, Антонина Ивановна дала ему роль директора.

– Ну, вылитый директор, Слава, – хвалила она его из темноты зрительного зала на заключительной репетиции.

Эта деловитость и умение организоваться и организовывать, видимо, от отчима, дяди Пети, который работал начальником отдела снабжения большой областной мостостроительной организации. И много по вечерам рассказывал маме о своих командировочных делах и снабженческих проблемах.

И Славик закатал рукава.

– Что это ты принес? – спрашивает Алевтина Сергеевна, разглядывая уже второй полудырявый мешок, который Славка, весь вспотев еле втащил на третий этаж.

Она подозрительно посмотрела на выпирающие изнутри острые углы.

–-Дрова что ли?

– Да, ну. Мы ж давно, уже год, живем в благоустроенной. Это книги.

– Куда тебе столько? В кладовке уже лежит один.

– Куда, куда. Надо.-отмолчался Славик.

Ну разве объяснишь мамке в двух словах то, что он придумал. Не объяснишь. А объяснишь, не поймет.

Стояло лето. Душный городской воздух, казалось, замер, не двигался. Ветер тоже теплый и не тяжелый лениво обдувал лицо. Да, река синяя – синяя. Вот сейчас бы не стоять на берегу, а кинуться в воду, плескаться, плавать, купаться. Какое счастье! Но сейчас, жара. Город. Душно.

Лето уже давно, но такая погода впервые. Впервые такое яркое солнце. Впервые воздух так чист, ясен и легок – не надышаться. И ветер ласковый. Ветер играет. Вместе с ним танцуют вокруг своих тоненьких ножек маленькие зелененькие листочки. Все рады солнцу, ветерку, теплу, лету.

Тяжело расти, тяжело взрослеть, больно душе менять кожу, менять цвет, требования прожитых лет, дней, месяцев. Он очень внимательно присматривался и к себе. Он прекрасно знал свои слабости, недостатки. И старался, как-то избавиться от них. Старался поддержать в себе и хорошие черты, которых тоже было немало.

И вот эта ужасно болезненная борьба между недостатками и достоинствами, борьба за себя, лучшего иногда утомляла, изводила, забирала много жизненной энергии. Заставляла страдать, мучиться.

Славка догадывался, что почти у всех юношей «душа переполнена чувствами «часть из них не обращают на это внимания, часть, как наш герой, пишут стихи. И наш герой, как неопытный птенец, не окрепший и не научившийся летать, бежит, подпрыгивает, пытается взлететь, но тщетно. Прыгнул. А тут ямка. И вот оно, наконец, счастье полета. Но это падение, а не полет. И плачевны результаты таких проб.

День у него прошел слишком легко, чтобы почувствовалась усталость. День был слишком беззаботным, чтобы тяжесть впечатлений рождала мысли. И в непрерывном покое какое-то легкое возбуждение овладело всем его существом. Настроение было приподнятое и даже беспорядок на рабочем столе не расстроил.

Он с удовольствием вмешался в этот хаос книг, тетрадей, листочков, карандашей и карандашиков, и обгрызенных ручек. И вскоре все тетради и книги были водворены на свои насиженные и может еще не совсем обжитые места.

Он рос. Он взрослел. Он мужал. Он приглядывался к жизни, и много не понимал. Многое не вмещалось в его детские схемы и представления. Как можно издеваться над человеком и говорить, что любишь его? Как можно человеку, которого обижают не иметь чувства собственного достоинства и терпеть эти издевательства, соглашаясь с мучителем, не отталкивая его такого наглого, не бросая его такого хамского, не выгоняя его, самовлюбленного эгоиста, из своей жизни и из своей квартиры. Никак не укладывается.

И он не знал, что было бы с ним, если бы он не владел пером, если бы он не увлекся литературным творчеством, если бы не записывал свои мысли, суждения, если бы вовремя не освобождался от назойливых и неприятных мыслей, и не зашифровывал свои переживания в предложения, слова, запятые и многоточия.

Друзей у него много. И все хорошие. Каждый по-своему решает проблемы роста, взросления, вхождения в жизнь.

Если Чешик, Владик и Димка после 8 классов решили идти учиться в техникум, получить специальности и идти работать на завод, то Серега пошел в девятый класс, будет оканчивать десятилетку и в институт.

У него папа – начальник цеха, а мама – завуч в нашей школе. Решил парень инженером стать.

Венька Горлов (Петрович) и Колька Князев (Князь), те пошли работать на завод. Один учеником лекальщика, другой учеником токаря. Оба в инструментальный цех. И в вечерней школе учатся.

Тут, не берегу, рядом с заводским клубом. Школа у нас хорошая, известная. Директор, Николай Андреевич, участник войны.

Ребята любят читать. Они хорошие, мои друзья, то процентов меня поддержат.

У нас в городке будет самый крутой литературный клуб.

Мечтал Славик о том, что вот тут-ту наконец- то и сбудется то, что он искал в жизни, в людях, в книгах. Единомышленников, понимание. Он убежден в том, что отныне в его жизни наконец – то произойдут Изменения. И он станет таким же правильным, как Валерка или Вовка.

Ведь Славка всегда считал, что состоит из одних недостатков. Он лентяй, безвольный. излишне балагурный весельчак, нетребовательный в выборе товарищей и кампаний. Хотя и умный, начитанный, ищущий, думающий, и все подвергающий сомнению.

Каких только замечаний за свою начинающуюся жизни он не выслушал от взрослых. И то, что он Джека Лондона ставит выше Ленина, и что критически относится к преподавателям, и что влюбчив, влюбляется направо и налево, что слишком быстрый и торопливый, из-за чего часто попадает в разные смешные и нелепые ситуации, то с карточным долгом, то еще куда – нибудь вляпается.

– Наслушаешься замечаний от этих взрослых, так вообще человеком не будешь себя считать. – проворчал Славик, сворачивая к магазину "Букинист".

В этот старый дряхленький весь какой-то неухоженный магазинчик он заглядывал частенько. Тут по дешевке за рубль двадцать приобрел переписку Чехова из серии "Литературное наследие", большую формата А4 с фотографиями.

Здесь, же вон в том нижнем, заваленном старыми книгами углу три томика Гюго.

Даже историю ВКП(б) с портретом Сталина 1937 года издания, Политиздат, правда, немного обгоревшую, но и корочки и страницы все на месте, вообще за копейки купил.

Вот и сегодня решил порыться не спеша, основательно. Надо, чтобы в его литературном салоне, или клубе, или кружке, которые он задумал организовать в своем сарае, были бы книги самые разные. И поэзия, и. проза, и классика, и научно-популярные.

Когда студенты были на практике на большом машиностроительном заводе, на участке, где работала их бригада контролёров, бегал помощником мастера Степан. Всегда сердитый, с таким колючим взглядом, не пройдет мимо, чтобы не дать указание.

– Очки одень.

– Волосы-то собери в берет.

–Опять нарушаешь технику безопасности? Где твои перчатки?

Как-то стояли в очередь на обеде в заводской столовой.

– Вы ребята мне, конечно, молодые годы напоминаете. Но вы не такие, как мы. какие – то вы расхлябанные, да длинноволосые, одни "Битлы" у вас на уме.

– Зря вы, Степан Иванович, на молодежь накатываете, – попытался поспорить с ним Славик, да чуть не подавился, услышав злобное:

– Нет, не наши вы, не наши.

Книга выпала из рук. Славик задремал и не заметил, как в открытую форточку окна черное облако и покачиваясь над ним, стало тихим убаюкивающим голосом нашептывать:

"Ты – тень. Ты тень. Тебя нет. Вместо тебя, живого и яркого, лишь серая скучная тень. Тень, которую не видят люди. И вижу только я, темное твое облако, темное твое прошлое. Ты помнишь, дружище, если по спирали спуститься на год назад, ты помнишь кладовку свою, где работал по вечерам, поздно засиживаясь. Ты видишь себя тогдашнего, ты видишь себя вчерашнего, как ты горел в напрасном труде, как зачитывался мертвыми стихами мертвых поэтов, как, познав радость творчества, ты спалил весь свой энтузиазм и сжег свои способности. Порвались от надрыва тонкие и нежные струны твоей души. Ты стал мрачен, сонлив, неразговорчив. Но ты не знал, что с тобою происходит, а знаю я, твое темное облако, и я твердило тебе, отдохни, отдохни, но ты продолжал упорно, насильно с натягом писать стихи. Они получались у тебя фальшивые, надуманные, тяжелые, ничего не говорящие ни читателю, ни автору. Они, эти стихи, не были открытием ни для кого, в том числе и для тебя, автора. Это была уже отголоска тебя. Ты мало учился, и наломал дров.

Славику снова снился кошмарный сон.

И ты, нашептывало дальше черное облако, и ты сам стал химерой. Да, ты Химера, та сам – химера, ты выдумка самого себя. Ты лишь тень, тень людей, тебя окружающих, тень действительности, ты тень потерянная и не найденная никем.

А раз тень, то ты бессилен себя изменить, бессилен.

Славику не первый раз снился этот почти не страшный сон. И он понимал, раз снится, значит есть какая – то проблема в душе, нерешенная им, не решенная сознанием. Сон – это только подсказка.

А проблема была.

Проблема неравности, несовместимости двух миров: мира внешнего и мира внутреннего. И это его постоянно раздражало.

Нелегко быть молодым и неопытным. Нелегко взрослеть.

– Но и на самотёк не стоит пускать этот процесс, – думал он, вспоминая этот кошмарный сон. – Нельзя, надо расти, познавать мир, себя. А если все в себе пустить на самотек, то, что может получиться?

А вот что. Вот какая страшная картина, пострашнее сна черным облаком, встает перед ним.

"Застенчивый превращается в хмурого. Замкнутый превращается в нигилиста и циника. Незагруженный творчеством ум создает душевную пустоту. Все это я в будущем запиваю спиртом. А чем еще заполнить вакуум, из-за отсутствия мечтаний и целей, идей, задач? А Холостяк или слабоумный симпатяга. Трусливый и пропитанный мещанским духом. В общем, жалкая и подлая душонка будет, если пустить все на самотек" – подвел итоги своим размышлениям Славик.

Или еще хуже картинка.

Ленюсь в техникуме. Или бросаю его по своей глупости. Плачет мать. Удивляются и недоумевают учителя. Дядя Ваня втихомолку ругает меня. Ужас.

И чтоб не стать мне таким несобранным безвольным существом, надо бросить воспитывать других. Не создавать кружков литературных. Не расстраиваться. Ну не получилось и что. Каждый в жизни идет свои путем. Надо искать свой. И заняться собой.

Или, наоборот.

Нет действительности, она где-то там, за дверями, а раз нет, то ее и не существует, а есть только одна большая израненная набегами недостатков душа, тем более усугубляющая свои страдания, чем менее удачным представляется ей исход борьбы с недостатками своими, борьбы за себя, лучшего, себя будущего.

Нелегко молодому человеку изучать жизнь, бросаться в нее, найти себя в ней, взрослеть нелегко. Мне надо. Соединить в одно понятия работа и труд. Пока они у меня по отдельности. Мне надо избавиться от пораженческих подростковых настроений и рассуждений. Мне надо породить у себя интерес к учебе. И учебу надо считать надо считать искусством, соединенным с творчеством. Надо быть подтянутым, собранным, уметь управлять своим временем. Забыть такое понятие как «зачитываться книгами».

А может, надо вернуться к йоге, релаксации, разработать короткие формулы самовнушения. Научиться расслабляться, летать, качаться на волнах, на качелях. Переливать теплоту и тяжесть из одной руки в другую, от ног к голове.

Вообще бы на книги Льва Семеновича Выготского обратить бы внимание. Красиво пишет о психологии."

Они и не заметили, как за разговорами дошли до Центрального рынка. Но спорить продолжали:

– Согласен, есть категория людей, к которым очень трудно подобрать название, классифицировать. Основное свойство таких людей – несамостоятельность, полная психологическая зависимость от друзей, знакомых.

– Это как раз те, что в любой компании, дурной или хорошей, чувствуют себя «своими», ведут себя так, как надо вести себя в данном случае. И, причем, совершенно искренне, сами того не сознавая. Высказывают мысли и суждения, думая, что это их мысль, а на самом деле эту мысль, это суждение мог бы сказать любой из их компании.

– Да, такие люди со всеми в дружбе. У них нет врагов.

– Как ты думаешь, кто они, эти люди?

– Ясно, кто. Хамелеоны?

– Да, нет. Они и не думают приспосабливаться и выживать. И мысли такой у них нет.

Они искренни в своей дружелюбности. Только не разборчива она, эта их дружелюбность и приятие всех компаний без исключения, без учета оттенков и окрасов. Не хамелеоны это. Это просто бесхарактерные, добрые люди.

– Да ладно.

– Да, да. Они как вода. Вода не имеет какой-то своей формы. И принимает форму сосуда. Так и они эти люди.

– Ты что думаешь, Славка из таких?

– Ты, Славик, просто романтик, мечтательная ты робкая душа. Вот ты влюблен в Людку?

– Ну, предположим он мне нравится.

– А почему не намекнешь ей?

– Ладно ли с тобой. Я некрасивый, длинный, худой. У меня тонкая шея. Шевелюра на голове, вообще волосы до плеч.

– Ну и что из того, что худой? Зато у тебя душа. Стихи, музыка, гитара.

– Да я стараюсь быть как все.

– А вот Виталик в баскетбол играет. И по – моему тоже за Людкой ухаживает. Как тут мне поступить? Ведь Виталик мойдруг.

– Ты Славик вообще романтик и всех людей идеализируешь. Живешь в каком-то своем начитанном мире, в мире книг, романов, повестей. Никаких друзей в этом вопросе быть не должно.

– Не знаю даже, как же мне быть?

– Как, как. Драться надо за свою любовь.

– Но как драться? Ведь Виталик мой друг. Или отойти в сторону? А как так отойти? Ведь она мне нравится. Обидно.

– Ты как в известной песне Жана Татляна. «Третий лишний». Таков закон -третий должен уйти.

– Нет, Славик, за любовь, как и за себя, надо драться.

И долго еще Славик, не прикасался к той заветной машинописной рукописи про занятия йогой, в душе глубоко был согласен с ней. И даже выдумывает теорию сверхъестественных сил, которые и управляют миром, и им, и его судьбой. Эти силы все видят, все знают и всем в человеческой жизни руководят. Слово «судьба» стало для Славика символом этих сил.

И он убежденным стал идеалистом. Но он не мог всей душой отдаться идеализму и совсем отказаться от марксистко-ленинского материализма, который увлеченно преподавала им на уроках обществоведения их классный руководитель. Но уроки обществоведении не проходили даром. Так борьба за лучшее в себе, идея самосовершенствования по-прежнему владели им. И снова он разочаровался в сформулированной им «Теория Руководства Таинственных Сил», которая звала к пассивности, предполагала безделье, а для Славика, особенно после уроков обществоведения, это было неприемлемо.

Так это была, по сути, теорией распущенности, потому что любой самый слабый, самый подлый и гадкий поступок наравне с поступками, претворяющими в жизнь добрые и нужные идеи, всегда одобрялся тремя словами. «Значит, так надо им». (Им – это высший м силам, которые нами управляют). Значит – это судьба. А Славик был полон сил и идей и хотел сам определять свою судьбу.

Так и не успев расцвети суждениями и подпорками эта теория была им отвергнута. Он рассуждал так: «Пусть, предположим, эта теория «ТРТС» истинна. Пусть она и верна. Но сейчас мне нужна другая, чтобы обрести себя. И пусть она будет не истинной, но сейчас обезволивающая теория, если и не навредит мне, то убьет во мне все лучшее, развяжет руки моим недостаткам и порокам. А это равносильно смерти, если человек не развивается, не растет, не умнеет»!

Да и не по-ленински это.

–Мы материалисты, – решил Славик, и отошел и от йоги, и от теории ТРТС и больше не прикасался к купленному по случаю на Октябрьском рынке самописному самиздатовскому пособию, сосредоточившись на главном своем детище, создании в своем сарае литературного клуба или кружка для самосовершенствования и саморазвития.

Он уж и книг натаскал, и полки на стене сколотил, и даже два книжных шкафа они с Венькой притащили с соседней помойки. Хорошие шкафы, хотя и старинные. Но очень крепкие. Так же насобирал и четыре стула с другой помойки, и старый канцелярский стол, его он нашел у железной дороги. Стол был весь в чернильных пятнах, но очень солидный.

И дату первой встречи приглашенных Славик определил сам. Это будет суббота. В отличие от детских лет, школьных лет редко они сейчас видятся все вместе, поэтому и решил Славки приглашение написать каждому лично.

– Этим и займусь в ближайшие дни? – решил он.

Но сначала все-таки надо определиться, порассуждать еще о проекте литературного кружка. Дело новое. У нас в городе невиданное. Новый проект. Новая идеология. Это для молодежи? Для моих друзей? Да. А друзья у меня какие? Они разные. Значит этот мой проект должен разрешать все. Любые одежды, прически, поведение.

Даже хиппи? А почему бы и нет? (Каждый человек уникален в своей самости). И не только для тех моих знакомых, что стихи сочиняют. Разрешается даже не писать, а только критиковать. Но и этого можно не делать. Не только разрешается, но и обязывается носить яркие одежды, оригинальные прически. Если пить, то только ром, коньяк, красные вина, и не эту вонючую краску из бочек в нашей деревянной комиссионке под общим названием «разливуха». А некоторые называют ее еще "бормотухой". Оно такое "красное", что как-то я пролил на пол у Веньки, что даже всю краску съело. Нет, такие вина благородным людям пить нельзя. И если курить, то только сигары или трубки с хорошим капитанским табаком. А не сухие листья березы или травы, когда "Прима" или "Лайка" кончается. В общем, полная свобода самовыражения.

Решено, дальше рассуждаем. Человек. Он очень сложен. Но все-таки некоторые ясные стороны его психологии нужно использовать в своих благородных целях. в целях оживления или приведения из абстрактной мысли в жизнь, в практику деятельности нашего литературного кружка. Ленин так определял ход мышления: «От созерцания явлений, всей жизни, к абстрактному мышлению, от абстрактного мышления к практике».

Мы о создании кружка, общества, организации или секты говорим давно. Давно Славка продвигал эту идею среди своих сегодняшних друзей. Но что-то никак у нас не получается, чтобы эта идея обрела реальные очертания. А вот в эту субботу все сложится, потому что помещение есть, пусть сарай, но с книгами. Друзья есть.

–Сколько же у меня друзей? – вдруг остановился Славик. – Сашка Арапов (Шуруп), еще Сашка (Чешик), Серьга Глухих, Венька Горлов (Петрович), Валентин Бакалаев (Баса), Вовка Высоковский (Выса), Шурик Мочалов, Вовка Макаров, Колька Князев, Сашка Косач, Алка, Витька Умов, Витька Морозов (Мороз), Валерка Орлов, Женька Таринов. Это только часть. Это только из детства. А еще новые, в техникуме. Это Колька Васков, Витька Кормщиков, Сашка Задорин, Толик Лосев. Юрка. Да много других.

Не все они, конечно, могут понять мою идею объединения, но три-четыре человека из каждой группы, из новых и из старых точно уж могли бы включиться. Ведь и гитара у меня готова. Будем учиться.

«Привет, пацаны!

В субботу в 6 часов собираю вас, своих друзей. Давно не виделись, а есть идея чаще встречаться. Приходите расскажу.

Проект мой прост. Я думаю, лучше, чтобы обязанности и правила были не слишком обременительны для нас, желающих заниматься в клубе. Чтобы таким образом обезвредить психологический барьер, возникающий при одном только произношении слова «кружок». Сразу ощущение чего-то скучного, неинтересного и одновременно наивного. И чтобы это ощущение рассеялось, для начала нужно что-то легкое, бодрящее, вселяющее в душу уверенность в своей силе в своей правоте. Но какого плана взять кружок? Тут три варианта.

Первый вариант. Это сугубо деловой кружок ежесекундного ежеминутного ежедневного совершенствования и развития своей личности. Но это слишком тяжёлая ноша для моих друзей, Веньки и Кольки, и меня, так как у нас не праздная дворянская жизнь, когда даже от безделья займешься этим делом. Венька с Колькой работают. Я учусь на первом курсе техникума. И наша жизнь насыщена событиями, явлениями, людьми, которые каждый по-своему влияют на тебя. Тем более большинство членов литературного кружка рабочие. Работают 5–6 дней в неделю. Устают. Нет этот тип не подходит.

Вариант два. Просто сборище парней. Но этот вариант мне не по душе. Мы не опустились, думаю, до такой степени.

Я предлагаю третий вариант. А подробности обсудим при встрече.

Я так, предлагаю. Кружок литературно-критического плана. Кроме представления своих произведений будет проводиться работа по самосовершенствованию и культурному развитию личности, движения, мимики, речи.

В основу кружка предлагаю положить так называемую «свободную демократию». Запрещается грубить и материться, как мы привыкли в рабочей среде. Наставления всякие и поучения тоже не нужны. Нельзя критиковать произведение без разрешения автора. Наилучшие произведения будем посылать в газеты. Копирование и всякая нечестность исключаются.

Пока.»

«Главному идейному Неофутуристу от Неофутуриста, исполнителя идей, решившегося высказать свои новые мысли и новые вариации на старые темы.

Докладная записка.

Покорнейше прошу выслушать меня и выразить свое согласие и противоположные мнения, желательно в письменном виде, ибо только письменно мыслящее существо, стоящее еще далеко не на вершине совершенства души человеческой, (взять хоты нас троих) может более или менее ясно выразить свое либо негодование (что очень желательно!), либо полное и безоговорочное согласие. Но так как нет в мире ничего разного и ничего совершенно одинакового, так нет (и не может быть) в духовном мире полностью согласных между собой душ, как и нет там полностью несогласных. Так говорит догма, превратившая философию в религию. Но пока хватит об этом, и возьмем и возьмем на вооружение дальнейшего нашего повествования другой стиль и язык. Язык рассказа.

Все нижесказанное прошу либо принять на вооружение нашей единственно верной нам организации, либо (чему я буду очень рад, ибо по этому опровержению можно судить, насколько твердо стоит наша идея на ногах), чем можно разбить ее в пух и прах, разнести вдребезги и чтоб открылись мои глаза, и чтоб разбудила меня неведомая сила. И это будет wirklig, чудо!

Итак, перейдем. Мы с тобой чувствовали, хотя довольно по – разному, я имею в виду некоторые разногласия по данному вопросу, что нужно объединиться для быстрейшего своего развития. Это так. Попробую без прикрас восстановить все прошедшее. Наверное, у меня плохой почерк, но я надеюсь, что ты разберешься.

Помнишь, январь, Шиллер, Толстой. И наши споры о романтике, реализме, реалиях, планах и мечтах. Хотели создать литературный кружок, но у меня случился аппендицит. И не судьба. А потом вы с Колькой пошли на работу на завод. И все. А так необходима нам организация единомышленников, будущих литераторов, поэтов, писателей. Ведь мы могли бы вместе развиваться, расти. Обсуждать свои произведения.

Может еще раз попробовать? Или вам, перешедшим в другую реальную жизнь вопросы литературы уже неинтересны? Если это так, то очень жаль. Ведь придется мне отныне идти одному. Я своих планов не меняю, от мечты своей, стать писателем и изучать жизнь не отказываюсь.

И вас с Колькой призываю к этому же!

Уважающий Вас, директор кружка или клуба (как получится)

Проект литературного журнала.

Издавать Рукописный журнал – идея интересная. Она давно витала около меня, манила, лишала покоя. И вот она реализуется. Она здесь. В моих руках. Трепетная. Воздушная. Нереальная. Не могу не любоваться ею.

Пишем с Венькой объявление.

«Товарищи! Не откажите в помощи несчастным литераторам. Они будут вам очень благодарны, если у вас найдется пишущая машинка. Они бы с удовольствием купили у вас за 20 рублей.»

Проект:

Выпускать литературный журнал под общей редакцией. В нем размещать вещи (собственного, конечно, производства) самых разных жанров, мыслимых и немыслимых. И с рисунками, и с открытиями. Да, какое обширное поле работы. Какой простор фантазии и перу. Как у всех журналов, у нас будет редакция.

Проза: ответственный Хома Брут, Поэзия: ответственный Евгений Негин.

Рубрики: эврика (афоризмы), Гениальные мысли (собственные, кстати), Критические выступления, Литературное обозрение, По поводу одного письма, Любовь. Воспоминания. Зарисовки. Редакторская колонка. Как я работаю. Девиз журнала: «Все познать, и встать выше всего!»

Письмо Веньке.

«Я, Венька, уезжаю в деревню с родителями. Поэтому – то и пишу эту записку. Ведь нам не увидеться в лучшем случае до понедельника, и не поговорить. А надо бы, и о многом.

Во-первых. Нас окружают очень либо плохие, либо однобококривоногоразвитые и т. п. и т. д., хороших, по-настоящему хороших людей, очень мало. А для человека хороший человек всегда праздник.

Во-вторых, плохих, навечно испорченных людей, нет, понимаешь, нет! В каждом человеке заложена частица хорошего, одухотворенного, в каждом есть доброе начало.

И теперь вывод: отрицанием ничего не добьёшься, не добьешься ничего и слепой верой в людей. Это как два полюса. И потому нам, писателям и поэтам, необходимо терпеливо относиться к людям, уважать их, любить. И эти чувства должны быть видны.

Но я не об этом хотел сказать. Я заметил, что у тебя в последнее время очень плохая форма. Не знаю, как объяснить, тебе видней. Спрашиваю себя, стоит ли вмешиваться в дела других, пусть и соседних государств. Это будет похоже на агрессию. Опять я лезу со своими советами, скажешь. Такая у меня натура. Помочь хочу, когда вижу, что человеку плохо.

Мне кажется, Джо, вся твоя трагедия в том, что ты много работаешь, да, да. Слишком много работаешь. Физически, устаешь на заводе. В итоге обычное перенапряжение. Этим объясняются все твои конфликты с твоими друзьями, твоя пассивность в защите себя от их дурного влияния, в части танцулек, частых выпивонов, тяжесть твоих самообвинений.

А ты попробуй, Джо, присмотрись к людям веселым, легким. Попробуй узнать, почувствовать, откуда они берут энергии. веселья, бодрости, жизнерадостности.

А когда разгадаешь их маленький секрет, знай – ты излечился от хандры, от лени.

И, когда почувствуешь усталость, примени их секрет, и сделаешься веселым. А значит усталости не будет. Успехов тебе. Больших.»

«Димка, привет!

Согласись, что очень важно для развития человека общение с людьми.

Поэтому, ребята, надо нам создать свою школу, кружок, общества, клуб. Где мы могли бы встречаться, приглашать интересных людей, учиться у них.

Нам все равно надо взрослеть, надо учиться общаться, уметь вживаться в любой коллектив, быть приятным, быть как все.

Реально ли нам с вами такой клуб единомышленников, людей культурных, увлеченных искусством создавать? Создавать себя, мир вокруг нас.

В эту субботу. К нам. Ждем.

А пока Димка я живу пока в деревне поселке. Оборудовал на чердаке дома себе уголок, стол, стул. Все условия для творчества. Никто не мешает. Буду читать. Лето, каникулы. Что еще делать. Напишу Веньке письмо. Попрошу, чтобы не писал мне о танцах, манцах, обжиманцах, а о духовном. Да и стихи свои присылал. А то разлучусь критиковать. Конечно, если они с Серегой Бушмаковым найдут время. У них совсем другие интересы, не литературные. Серега вот с девочкой ходит из 7 класса.

Пока, Димка. Приходи в наш Литературный Сарай.»

Письмо Кольке

«Ну, привет!

Вот, Колька, я уже второй день нахожусь в этой деревне, но только сегодня вечером, а уже 9 часов вечера, дошли руки написать тебе письмо. Еще перед отъездом я подумал о нашей переписке. Как никак, а это грандиозно. Переписка двух УМОВ! Звучит! Но не было подходящего момента, чтобы заикнуться об этом. Правда, в последний день, 10 августа, я заходил к тебе с десяткой в кармане. Но вы с Серьгой Бушковым уже ушли.

Поехал в Букинист один. Очень я люблю в Букинисте рыться. Страсть моя. Вечно неутоленная. Купить Толстого дневники 4 тома, 4 тома Горького «Жизнь Клима Самгина» (12, 13, 14, 15 том СОБР соч.). Чехова еще большой том, переписка. Почитать, как жили гении нашей литературы. И задачник по высшей прихватил.

Кстати, о нашей будущей переписке. Нежелательно, чтобы ты писал мне о своей жизни (танцы – манцы – обжиманцы). Это неинтересно. Будет куда приятней узнать о духовной жизни твоей. Стихи свои присылай, а тоя я разучусь критиковать.

Шутка!

Пиши, конечно, Петрович, о чем хочешь, а на мои указания (ха-ха), к которым ты надеюсь, уже привык, ноль внимания. 0. А я здесь устроился неплохо, совеем неплохо. Здесь у моего отчима в доме в поселке живут Аля, старшая дочь, студентка политеха, Вовка – средний сын, заканчивает школу, тоже поступает в политех, Сашка, младший сын, ему 11 лет, а еще Савиновна, их бабушка, мать Петра Павловича, моего отчима, и Павел Петрович, их дед, отец отчима. Вот какая большая компания. Да мы еще с мамой, Алевтиной Сергеевной, сюда добавляемся.

Вот как. То вдвоём с мамой жили всю жизнь, то в такой цыганский табор попали. Весело.

Я как всегда инициативен. Никого, не спрашивая, соорудил себе на чердаке стол, стул, матрац. У них кстати древностей полно, бинокль военный немецкий 1943 года, двустволка, книги старые на чердаке. Чихаю, да роюсь. Люблю книги.

Сам создал себе условия для творчества. Пишу правда мало. Больше с новыми родственниками время провожу. Нашел учебник «Логики» 1953 года издания. Не поверишь в пятидесятых в школах в старших классах «Логику» изучали. А мы, сегодняшние школьники и понятия о ней не имеем.

Пока. Пиши. Я тут, в поселке, надолго. У мамы с отчимом отпуск.»

Вот мне кажется, что в человеке все связано мысли, мечты, планы, характер, привычки, образ жизни. Вот попробую ка нарисовать схему и найти связь между всеми этими элементами.

Вот примерная схема.

Так безволие рождает неуверенность и сомнение. А сомнение и неуверенность приводят к ощущению собственной неполноценности, которая в свою очередь порождает скованность мысли, ее зажатость. Отсюда и внешнее проявление стыдливость, неумение просто общаться с людьми, недоверие к окружающим, невысказанность собственных мыслей и ощущений, а значит непонимание себя и окружающих. А это ведет к зажатости в общении и к одиночеству. Отсюда появляются нездоровые влечения духовные, такие как склонность к мистицизму, астенизму, к повышенной обидчивости и уязвленному самолюбию.

Появляется недовольство

20 августа

Когда я думаю, я что?

Разбираю забродившие мысли, предо мной встают видения и ожидания, решаю вопрос, поставленный жизнью, роюсь в собственных переживаниях, мыслю, ищу в дебрях сорных мыслей чудотворный росток, способный вырасти выше всех низких тварей, кстати, порожденных тоже разумом?

Ищу его, чтобы помочь ему, и охранять от злых замаскированных ничтожеств? Какое счастье, если я найду эту святыню мысли

В молчании обозреваю мир, отключаюсь от внешнего мира и мой взгляд устремлен в себя, корчусь в страшных муках? Никак не могу родить хорошую литературную вещь? Перевариваю духовную пищу?

А где остаются непереваренные? В душе? Появляется ли тяжесть от неосмысленных и непонятых истин?

Помню самое первое впечатление от поселка. Это было как раз под Новый год. Я приехал сюда в первый раз. Помню, ехал нехотя. И вот мы в автобусе. Поселок показался мне тогда захолустьем. Единственная асфальтированная улица – это дорога из областного центра в районный. Приехали мы под вечер. Помню мороз был знатный, и звезды на черном небе такие яркие, чистые. Мигали успокаивающе.

– Как дома, в городке, – скользнула мысль.

Но воздух здесь, конечно, не тот, не кировский. Воздух – просто прелесть. Здоровый, пахнущий лесом, и чем-то еще неуловимо тонким, бодрящим. Дышалось легко и свободно.

Сначала, выйдя из набитого пассажирами автобуса, я несколько смягчился и отошел от тревожных ожиданий, но немного времени спустя, не без помощи неказистого вида построек, я с горечью вспомнил своих друзей, оставшихся там, в городке.

– Ох уж этот поселок, – расстраивался я.

А в городке – то у дома Жеки уже парни, девчата собрались. Сашка, Вовка, Шурик, Колька, Алка Баса, Макар.

Позвала, мамка:

– Славик, не отставай.

Вздохнул. Взял сумку. Пошли за дядей Петей по поселку в первый раз к нему домой. Знакомиться.

Странен мир. Иногда он красив, прост и ясен – легко и радостно душе тогда. Но иногда мир – тьма. Иногда обуревают тебя ужасные чувства. Мир становится чужим, непонятным. Смотришь на него и чувствуешь себя ничтожеством. Борешься с собой. Добро обязательно побеждает, а все равно тяжесть пережитого ужаса остается надолго. И вот в такие тяжелые дни и хочется писать чего-то, очень чувственное, сокровенное и великое-великое, гениальное. Это, конечно, нездоровые устремления, но в этих полетах мысли, битвы стремлений. Это устремление писать не знает поражений и самое мне ненужное сейчас, в данный момент времени. Раз не нужное мне, значит лишнее. Но разве можно из старых знаний извлечь новые? Нет надо идти вперед. Отказаться от старого. Они неинтересны из-за того, что были уже, эти старые переживания, никому не нужные. Сейчас снова тяжелые думы гложут меня. Снова пишу. Странен мир. Странно наше настроение. Как погода. То хорошая, то плохая. Как хотелось бы, чтобы солнышко было всегда, так и хочется, чтобы в душе все было ясно и спокойно. Интересно, бывает так у кого-нибудь?

– Нет. Никакой заорганизованности, никаких уставов не будет.

– И что?

–А ничего! Просто литературное общество. Литературный Сарай. Я даже название дал. Какой порядок может быть в сарае?

– Запрещается, не одобряется, нежелательно любое подражание гениям литературы. Отрицание новых литературных явлений, уметь видеть в них суть.

– В дискуссиях и спорах невозможно любое циничное отношение к собеседнику, любое пренебрежением им и его мнением.

–Заседания и собрания общества должны проводиться в удобное для членов общества время. Не опаздывать.

–Во время собраний, заседаний, встреч, занятий, организуемых обществом, разрешается работать над своими произведениями. Споры, чтобы они не носили бессмысленный характер, должны вестись в следующем порядке: дать полностью высказаться собеседнику или собеседникам, а потом высказаться самому.

–Разрешается даже рекомендуется зачитывать свои произведения вслух всем собравшимся.

– Критиковать их только с разрешения автора.

–Писать можно любыми стилями, в любых жанрах: прозой, стихами.

–Для поддержания литературной формы собираться не менее 1 раза в неделю

–За нарушение параграфов 3 и 4 взыскивать с провинившегося 20 строк отличных стихов, которые не считаются собственностью автора, а идут в общий фонд нашей организации под рубрикой «Общее творчество».

–За более грубые нарушения штраф 60 строк стихов и 120 строк прозы.

–Если провинившийся не выполнил обязательства, на его шею на период занятий, собраний и встреч навешивается знак, перевернутая голова Горгоны.

И вот он наступил этот долгожданный момент. Этот миг счастья, к которому Славик упорно шел все последние месяцы.

Наконец-то его друзья собрались здесь, чтобы начать новую жизнь, чтобы заняться самосовершенствованием, повышением своей культуры, изучением литературы, искусств, чтением книг.

Ведь только книги делают человека лучше, чище, красивее. Только книги помогают человеку пройти сквозь все жизненные испытания, а нам, молодежи, быстрее стать взрослыми, умными взрослыми.

Коротко изложив суть своей идеи, Славик продолжал.

– А наш кружок должен преследовать сразу две цели. Быть очагом культурного отдыха с песнями под гитару, походами на природу, в кино. Это должно исключить другой вид отдыха компании и пьянки. И в то же время быть источником самосовершенствования и развития личности. Местом, где можно прочитать вслух книги, а тем, кто пишет и свои произведения, послушать других, обменяться мнениями по прочитанным книгам, покритиковать.

– Да, брось ты сказки – то рассказывать, – оторвался от ржавой пудовой гири Валерик, у меня по русскому-то три с минусом, ни одного диктанта на тройку не написал, а ты говоришь "писатель".

–Да, – распалился Славик, – да-да, ребята, каждый из нас может и должен стать писателем, чтобы сохранить для потомков, для истории наш быт, наши нравы, нашу жизнь. Ведь она так быстротечна. Наш великий Максим Горький так и говорил, обращаясь к рабочим и крестьянам двадцатых- тридцатых годов говорил: "Описывайте все, что происходит вокруг вас, ведь это создаётся история ваших заводов, города, страны."

Игорь оторвался от гитары, покачал головой и спросил ни к кому не обращаясь:

– И где он такую гитару достал? Она ведь развалится скоро.

– Вот ты, Чешик, – не обращая внимания на гитарный вопрос, обратился Славик к задумчиво стоящему у окна Сашке. Вот ты, Чешик, если бы ты в рассказе описал свою любовь к своей балерине Наташке, знаешь бы какое произведение получилось? Да, может, не хочу, чем "Ромео и Джульетта" Шекспира.

Чешик печально посмотрел на Славика и ничего не ответив снова уставился в голубизну неба, скромно светившееся в маленькое грязное сарайное оконце.

– А ты, Вадик, да если бы описал страдания свои, все что происходит у тебя семье, когда пьяный отчим, коммунист и начальник, обижает твою маму, а ты парень выше его ростом боишься ему поперечить, за мать заступиться. Знаешь, да это же сюжет для целой трагедии.

–Трагедии, трагедии – проворчал Вадик, – подкручивая пассатижами болтающуюся спицу у заднего колеса мопеда, – Какие трагедии? Мамка любит отчима, и он ее. А ссоры эти, так это так, житейские мелочи, и то только по пьянке.

– И еще, ребята, – продолжал, не обращая внимания на его ворчание, Славик, – ведь занимаясь у нас в кружке, мы будем сами расти и будем стремиться исправить сложившийся вокруг нас порядок вещей, переделывать этот мир на правильный лад. будем нести культуру в массы, знания.

Если мы найдем дело, требующее приложения всех моих сил, всей души. Только дело способно преобразовать тебя. Помнишь Гете? Как красиво звучит: «В деянии начало бытия»! «Что толку сидеть и думать, сложа руки? – это уже Бальзак. А Горький как сказал? Слушай: «Только начни работать, и работа сама научит тебя»!

Вот она где истина!!!

И Максим Горьки сказал: «Каждый рабочий, каждый крестьянин может стать писателем.

Я предлагаю открыть наш клуб здесь и сегодня же обсудить тему: "Как правильно читать книги"

Славка закончил читать свой манифест, оторвал взгляд от бумаги и глазами, горящими от ощущения, начала очень большого и нужного людям дела, посмотрел в зал.

Это в представлении своем считал залом, а на самом деле в сарае сидели его друзья, те, кого он пригласил на это мероприятие, те для кого он и старался оборудовать свой сарай, наполнить его книгами, светом.

Но, похоже, его проникновенные слова особо воздействия на них не произвели.

Венька достал где-то-то паяльник, снял крышку с «Романтика» и уже дымя подпаивал какой-то отпавший проводок.

Колька сидел и перелистывал какой-то старый дореволюционный журнал с критикой теории Дарвина.

Вадик, правда, листал Маяковского, тоже старое издание, тридцатых годов, но как-то равнодушно.

Глеб зевал.

А Димка с интересом разглядывал старую керосиновую лампу, которую Славик так и не собрался повесить над столом.

Темой, как правильно читать книги, которую хотел Славик обсудить на первой встрече, никто не заинтересовался.

– Ну что, все что ли? – пробасил Валентин, стоящий у шкафа с книгами. – Пойдемте на берег, парни.

– А что там7

– Так Генка обещал новые аккорды показать. Да и на танцы пора.

Все потихоньку стали собираться.

Славик тоже неспеша и разочарованно стал убирать бумаги.

Подержал Устав клуба. Наверно месяца два писал. Убрал в сторону так и не озвученный список тем для будущих диспутов. Тоже долго думал над ними. Тоскливо что – то стало на душе.

Парни сгрудились на улице у сараев. Вовка с Высой закурили.

Пусто. Тихо. А в тишине этой продолжали громко звучать Славкины слова:

–Великие французские просветители Жан Жак Руссо, Дени Дидро, все они говорили о том, что человек сам строит свою судьбу, себя и только тогда ознакомится со всем опытом человечества. А где он этот опыт? не на улице, он в книгах.

И Славка Посмотрел на два старых ободранных книжных шкафа, возле одного из них продолжал сидеть сосед, второклассник, Антон и листал толстую всемирную историю большую книгу с картинками.

– Да, вздохнул Славик, печально оглядев сарай, так и не ставший местом дискуссий о смысле жизни и культурным центром по перевоспитанию уличных пацанов.

– Эй, Пушкин, – раздался с улицы громкий Венькин голос, – Ну ты идешь с нами?

На берегу побыли недолго. Дул какой-то холодный ветер, рябь реки из-за свинцовых облаков была какой-то неприветливой. И заунывное Генкино пение:

"Люди ради бога тише, Голуби целуются на крыше. Вот она сама любовь ликует. Голубок с голубкою воркует".

Заунывное Генкино пение не впечатляло. Не добавила настроения и песня Аркадия Северного.

"Далеко- далеко журавли полетели, Оставляя поля, где бушуют метели. Далеко-далеко журавлям полететь нет уж мочи. И спустились они на полянку в лесу среди ночи".

То ли от этой безысходно-тоскливой песни, то ли от того, что никто не поддержал его инициативу с библиотекой в сарае, то ли от того, что даже и доклад его не дослушали, но как-то муторно стало на душе.

И хотя кругом шутила, ржала, толкалась и смеялась его родная кампания, и у всех друзей было самое настоящее субботнее настроение, ведь полчасика осталось до танцев, где еще душу отвести работягам, студентам, вкалывающим всю неделю в поте лица? У одних норма, выдай тысячу деталей с токарного станка, у других лекции на восемь часов, а тем, кто на вечернем отделении в институте учится, вообще не позавидуешь, у них и норма и лекции.

Подошел Вовка. Похлопал по плечу.

– Ты, Славик не обижайся. Но нас не надо перевоспитывать. Нас жизнь, Славик, воспитывает, а не книги. Да и когда читать – то? А то, что книги собрал, так это хорошо. Будем почитывать. Потом. Когда время будет. Вот с армии вернемся, будем учиться, тогда и время найдем. А пока некогда на работе пообедать не успеваешь, такие большие нормы нагнали нормировщики.

– Да-да-да- подошел Генка с бутылочкой пива, – Ура, парни! Суббота! Танцы. Пиво! Девчонки!

В общем, все по плану, все, как всегда, в субботу: танцы, шейк, бутылочка пива и главный мировой хит "Шизгара".

Отдых, так отдых заслужили абсолютно все пацаны.

И Славик, конечно!

Бухал барабан, гремела музыка, визжала гитара и яркие огни цветомузыкальных прожекторов выхватывали танцующего шейк Славика. Напротив крутила что-то между среднее между шейком и твистом Алка в короткой джинсовой юбочке.

И, когда Славка в полуакробатическом изгибе нагибался назад, Алка, игриво подмигнув, пальчиком чуть приподняла край юбочки, откуда ослепительно сверкнул флаг Англии на шикарных синих Алкиных плавочках.

Второй раз полюбоваться захватывающим дух зрелищем Славке не удалось.

Подошла директор клуба Любовь Петровна и со словами:

–Слава, ты устал, пойдем отдохнешь, -повела его к выходу через весь зал.

Любовь Петровна у местных пацанов безусловный авторитет. Актриса, игравшая в московских театрах, приехала вслед за мужем в эту глушь, и если муж, инженер оборонного завода, нашел и работу и сделал карьеру, то талантам Любовь Петровны раскрыться было негде. Играла на сцене Драм театра. Но далеко ездить. Автобусы после вечерних спектаклей на ходят, а на такси ни муж, ни молодая актриса не зарабатывали. Пришлось устроиться сюда, в заводской клуб, совмещенный с заводской баней, поднимать культуру, нести культуру в массы, развивать художественную самодеятельность.

Ни один хулиган никогда с Любовь Петровной не спорил. Она весила под сто двадцать килограммов и спорить с ней было небезопасно. С вечной папиросой во рту в ярко красных накрашенных губах, с замысловатой прической, в шикарных полутеатральных нарядах, Любовь Петровна была достопримечательностью не только завода, н всего города.

Спокойно вывела Славика на улицу. Затянулась своим вечным "Казбеком", выдохнула ему в лице и громко, но ласково, предложила:

– Ты устал, Слава, отдохни, подыши свежим воздухом.

–А за что? – подумал обиженно Славик, разгоняя ударивший в нос резкий дым «Казбека» – ведь я не пьяный и вообще не люблю пить ни пиво, ни бормотуху, ни тем более водку.

– Любовь Петровна, – протянул он, наваливаясь грудью на закрывшуюся изнутри дверь клуба, – Любовь Петровна, не пьяный я. Я просто в расстройстве».

Славик отошел к окну, прислонился и задумался.

Как сложно все. Человек. Он очень сложен. А отношения между людьми вообще. Может он перешел какую-то грань. Может он просто эгоист. Запросто хочет командовать друзьями.

А командовать вот не получилось.

А командовать хочется. Указывать хочется. Недостатки их помогать им устранять.

Стоп. Недостатки. Чьи? Это их недостатки. Это ты их называешь недостатками. А они. Для них это просто образ жизни. Ну и что из того, что не читают книг. Может времени нет? Некогда?

Сколько я не предлагал вариантов литературного кружка, все оказались нежизнеспособны. Предшествующий вариант, принятый нами, сменился новым, с более свободным регламентом и порядком, который в свою очередь сменился еще третьим вариантом. Но и то нас не заинтересовал. Вернее все варианты были предложены мной. Но не находили безоговорочной поддержки ни у Веньки, ни у Кольки, ни у Высы. А остальным, ни Сашке, ни Басе я даже не предлагал. Они ведь не увлекаются ни песнями, ни стихами, ни литературой.

В чем ошибка моя. Почему мои проекты литературного кружка не привлекают моих друзей? Где моя ошибка? Похоже вообще от этой идеи мне надо отказаться. И может прекратить поиски форм организации литературного кружка. Я уже все перебрал.

Попробуем еще раз разобраться.

Кружок был? Нет. Мог быть? Нет. А объясняется все просто. Идеи мои не понятны пацанам. Они не зачитываются книгами. Они не читали ни Бальзака, ни Стендаля, ни Жан Жака Руссо. А значит не заражены их идеями. Вот и не понимают моих инициатив. Хотя Венька песни под Высоцкого и стихи под Маяковского здорово пишет. Я даже тетрадь с его стихами и песнями носил к себе в техникум, показывал Зверевой, нашей классной. Так она похвалила. Вроде ей понравилось даже. Так что неудачи с литературным кружком объясняются просто. У меня такой характер, что я высокомерен, не прост, и подросток еще, даже не юноша. Многие из моих друзей старше меня. А я ими хочу командовать. А имею ли я на это право? Подросток высокомерный, самоуверенный, свысока смотрящий на окружающих меня людей. И они наверно это чувствуют. И ко мне относятся также.

Ну предположим, я хочу стать как Горький, описывать жизнь. А почему они, мои друзья, этого же должны хотеть? Да они даже "Клима Самгина" не читали. Может из-за моего высокомерия есть у них взаимная неприязнь, значит нет дружбы. Или это реакция на насильно вталкиваемым тебе чужим для души идеям. Пусть родственным и близким. Но если насильно тебе навязывают что – то даже хорошее. Все. Пиши пропало. Инстинктивно сопротивляется. А при случае и выбрасывается из души эта идея. И все не потому, что плохая, а потому «не моя». Вот так: нет дружбы, нет кружка. Потрещали впустую, понаслаждались пустым треском, помечтали и без сожаления забыли.

И теперь я не пойму, что первично или «Нет дружбы, значит нет кружка» или «нет кружка, нет дружбы»?

Что делать?

А ответ, Славик, может быть простой.

Не надо переделывать своих друзей, воспитывать их, заставлять их заниматься самосовершенствованием, прививать им любовь к французской литературе. У парней своя жизнь. Они уже рабочие. У них норма. У них другие интересы. Завод, коллектив, новые друзья, зарплата, деньги, самостоятельность от мамы у Веньки, от родителей – у Кольки, от бабушки – у Высы.

Хватить воспитывать других. Собой займись.

Видимо в клубе стало жарко.

Кто-то открыл крайнее окно.

И на улицу прямо в душу Славику понеслась любимая всеми^

– "Шисгарес, имя смерти Шисгарес, "

Славик и сам не заметил, как продолжил свой то ли шейк, то ли твист, то ли полуспортивный рок-н-рол.

Его фигура гнулась и металась, размахивая руками, бросая длинную тень на стену соседнего дома.

Гремела музыка, и в такт ей одна в ночи рокенролила в тоскливой безнадёге Славкина тень, настырно, настойчиво, упрямо, как бы не желая расставаться с детством и в то же время как бы прощаясь с ним навсегда.

"Шисгарес, имя смерти Шисгарес»! – неслось из открытого окна заводского клуба.