Знакомство по брачному объявлению [Евгения Черноусова] (fb2) читать онлайн

Глава 1

На втором этаже начался ремонт, поэтому все рабочие столы были вынесены в зал селекторных совещаний. Места у окон достались директору Лишняеву, кадровичке и бухгалтерии. Главный инженер Владимир Юрьевич сидел в центре зала под люстрой и ремонтировал ноутбук. Лишняев стоял у него над душой и ворковал по телефону:

– Ну, солнце моё, я человек занятый. Ну, сейчас разгребу первоочередные дела и займусь твоей игрушкой, – сунул телефон в карман и заныл. – Ну, Тумак, давай скорей!

Туминский поморщился на студенческое прозвище, произнесённое при подчинённых, но промолчал. Ловко вставляя какую-то мелкую деталь, он не сразу схватил заскользивший по яркой папке телефон:

– Да… а она может… бабаня! – вскочил и бросился к вешалке у входа. – Часа два на дорогу! Нет, я аккуратно всегда… держись!

– Эй, ты куда, – возмущённо крикнул ему вслед Лишняев.

– У меня бабушка умирает, – натягивая дублёнку, ответил он.

– Дело-то закончи!

– Ты сам-то понял, что сказал?

Главбух Мария Степановна вмешалась в разговор:

– Володенька, не волнуйся ты так. Мы, старухи, паникёрши. Может, там уж не так всё страшно.

– Нет, Марь Степанна, она фельдшер у меня. Про себя никогда ничего…

Туминский внезапно всхлипнул.

– Деньги-то у тебя есть?

Он пошарил по карманам:

– Вот… карта…

– В деревню едешь, там наличные нужны. Наташа, что там у нас на кассе? Выпиши.

– Эй, господа, может, начальника послушаете? Я с работы никого не отпускаю! А за прогул последует увольнение!

– Да увольняй, – расписываясь за деньги, отмахнулся Туминский.

– И что ты без работы делать будешь?

– То же, что и сейчас, – кивнул на ноутбук Туминский. – Только за деньги.

Хлопнула дверь. Женщины, уткнувшись в свои бумаги, украдкой переглядывались: наконец-то у Володеньки голос прорезался!

Глава 2

Туминский гнал всю дорогу. Часа через два, уже проезжая мимо сворота на Бережки, вспомнил, как лет тридцать назад, лёжа на животе, ныл, чтобы бабушка банки со спины сняла, а она, поглаживая его по головке, уговаривала потерпеть и обещала сказку рассказать.

– Ты расскажи, как в Бережки приехала!

– Да уж сколько раз рассказывала. Ну, слушай. В ту пору наш район самый глухой был. А Бережки – самое дальнее село. Потому меня сюда и направили. Асфальтовой дороги тогда не было. Ездили мы через Лужино. Знаешь, где дорога проходила? По Лужинской в Косой конец, потом мимо фермы, потом вдоль посадок и по мостику через овраг, а дальше полем…

От Лужино её везли на санях. Пока какие-то железки грузили, сидела она в конторе МТС, а заходящие туда трактористы тянули шеи, разглядывая высокую неулыбчивую девушку в тёмно-сером бобриковом пальто с цигейковым воротником, сидящую в коридоре с сеткой на коленях и двумя узлами на полу. Потом кто-то из конторщиц посоветовала ей сбегать в магазин, оставив здесь узлы на хранение: «В ваши-то Бережки хлеб завозят по вторникам и пятницам, а сегодня среда!»

К вечеру подморозило. Поскрипывал под полозьями снег, всхрапывала лошадка. Когда въехали в село, уже кое-где в окошках свет теплился. Новый медпункт стоял на Береговой – улице с домами в один ряд, глядящими окнами фасадов на речку. В передней половине медпункт, со двора – квартира фельдшера. В окнах горел свет. В первой комнате только разномастные стулья у стены, во второй – конторский стол со стулом, шкафчик и кушетка. Навстречу встаёт женщина в белом халате. – «Вы санитарка? Почему печь не затопили?» – «А печь из вашей квартиры топится, вам и топить». Вот и первый противник. «Что ж, коли вам делать нечего, тогда ступайте домой!»

Назавтра кроме личных закупок приобрела два навесных замка и объявила стоящим в очереди женщинам: требуется санитарка. Все промолчали. Ну, дело известное, никто в деревне на «живое» место не пойдёт, хотя по сравнению с работой в колхозе труд этот считается лёгким и почётным.

– Баб, ты про «пронзённого» расскажи!

– Ладно, только лежи, не шевелись. Значит, так. Как я приехала, резко потеплело. За два дня снег осел, на дорогах жижа, ни проехать, ни пройти. К вечеру вдруг бежит мужик: лети на отделение, там тракториста железкой пробило. Хватаю сумку санитарную на плечо, бегу. Лежит на земле мужик, из спины железка такая длинная плоская… наподобие сабли. Сажусь на корточки, спрашиваю, какой длины? Получается, что насквозь она его пробила, и ещё в землю вошла. Но живой! И крови мало. Говорю: пострадавшему не шевелиться, железяку не тревожить, принести две толстенные доски и подкапывать с двух сторон, чтобы доски подсунуть. Спасибо, мужиков много тогда было. Все выпивши, но не бестолковые. Поняли, что надо будет потом доски скрепить и пострадавшего зафиксировать и подвесить в тракторной тележке. Ремнями его к дощатой подставке привязали, на четыре цепи к бортам тележки подвесили и поехали в Лужино. Держали доски, чтобы по тележке его не мотало. Когда застревали, все кроме меня выскакивали и тракторишко толкали. За леском на свороте к Лужино застряли окончательно. Тракторист говорит: «Ребята, несите на руках, тут поменьше километра будет, вон, фары санитарной машины светят». А уж от машины к нам с фонарём бегут. Мы только задний борт откинули, а тут двое с носилками. И сзади ещё толпа. Заглянули, ахнули: «Это что за гроб со спящей красавицей? Кто придумал?» Мужики: «Наша медичка!» Хирург Арнольд Петрович, он фронтовик был, сказал, чтобы так и грузили в машину, и чтоб вместе с цепями. А мне: «Дай-ка ручку!» И эту руку, грязную и ободранную, при всех поцеловал. Назад приехала, поглядела на своё пальто. Всё в пятнах! А даже расстраиваться не стала, до того утомилась. Накрылась им, легла в нетопленном медпункте на кушетку и уснула. Казалось, только глаза закрыла, а уже стучат! Роды. Ну, пошла. Тяжёлые были, часа три маялись. Тут уж женщины помогали, соседки. И мешали, конечно. Охрипла, ими командуя. Главной помощницей показала себя Ксеня, доярка. Когда всё закончилось, в ответ на благодарность фельдшерицы посмеялась: дело-то привычное, только с коровами легче! Она же и сказала: «Устала ты, пойдём, у меня поспишь!» Утром проснулась от резкого запаха бензина. Хозяйка, разложив на обеденном столе пальто, тряпочкой чистила его. «Я кровь еще с ночи, как пришли, холодной водой замыла, а сейчас масляные пятна счищаю. Не волнуйся, сейчас высохнет, и следов не останется!» Вот тогда я заплакала.

– Бабушка, а почему ты плакала? Пальто ведь стало чистое?

– От благодарности, внучок. Ксеня-то ведь, когда я спать легла, пальто моё мыла, а потом на утреннюю дойку пошла. А вернувшись, стала дальше пальто чистить. Потом накормила и в медпункт повела.

Зашли к роженице, там всё нормально. А в медпункте две беременные молодайки да бабуся порядок наводят: окна чистят, стены моют. Печь топится, тепло. Это Ксеня им сказала, что если не помогут они медичке, то она уедет, и некому будет у них роды принимать и их пьяных мужиков от смерти спасать.

К вечеру, когда Аня в одиночестве подрубала марлевые занавесочки на окна, приехали председатель колхоза с бригадиром Бережковского отделения. Сказали, что Арнольд Петрович, хирург опытный, всю войну в полевых госпиталях, железяку вырезал, и травмированный уже пришёл в себя. Председатель поклялся, что они теперь все вечные должники перед ней, и спросил, чем может ей помочь. Аня потребовала лекарств, новых инструментов, телефон и Ксеню в санитарки, если согласится. «А себе-то чего?» – «Так это всё мне…» Начальники меж собой переглянулись и плечами пожали. А назавтра трактор привёз из эмтээсовского общежития для командированных железную кровать, матрац, шкаф и круглый стол со стульями в её казённую квартиру. И телефон провели. И Ксеня с радостью согласилась в санитарки пойти: в колхозе-то за одни «палочки» работали. Двадцать лет вместе потом трудились! А выписавшегося из больницы Володьку Бережкова завклубом встретил часто звучавшей тогда по радио арией «Паду ли я, стрелой пронзённый». Так его до смерти все звали Пронзённым.

Глава 3

Туминский не помнил, как оказался в бабушкиной палате. Только обратил внимание, что на кроватях не было никого из пациенток, зато стояли над бабушкой две медсестры и врач. Но она не выглядела сильно больной. А начала она с того, что стала наказывать:

– Деньги на похороны в плюшке за подкладкой… Смертный узел в шкафу на верхней полке… Тоня пусть командует, она всё в доме знает!

– Бабаня!

– Дай сказать, пока силы есть. Володечка, не живи один, женись. Душа моя за тебя болит…

Туминский с детства был очень правдивым мальчиком. И фантазёром не был. Фантазировал он только перед мамой. Он лет с пяти понял, что всё сказанное им будет рано или поздно использовано ею для попрёков, поэтому врал ей всегда. С бабушкой же он всегда был откровенен: и в детстве, и теперь, будучи тридцатипятилетним лысеющим мужиком. Но от ужаса вдруг впервые в жизни стал ей врать. Он шептал, что у него есть женщина, которую зовут Лена, что она в разводе и у неё есть дочь, что они пока встречаются, но…

Поглядел на её измученное лицо и зачастил: мы бы ещё некоторое время свои чувства проверяли, но Лена в положении! Так что придётся расписываться!

Бабушкино лицо дрогнуло:

– Господи, правнук будет. Не обижай Лену, Володечка.

– Ты что, бабаня. Я только её просил, что, если девочка будет, Анечкой назвать. В честь тебя.

– Как славно, девочка…

Руки её хаотично задвигались по груди. Кто-то взял Туминского за плечо и вывел в коридор:

– Постойте тут минуточку…

Через пять минут вышла медсестра с очень знакомым лицом.

– Всё, Володя. Отмучилась Анна Станиславовна. Молодец ты, быстро доехал, успел попрощаться. Как она ждала!

Туминский бросился к палате, но в дверях затормозил, увидев накрывающую тело бабушки простыню. Знакомая медсестра тянула его за руку:

– Поплачь, если можешь. А потом давай делами заниматься. Есть у тебя, кто поможет? Может, эта твоя Лена?

– Да нет никакой Лены, – всхлипнул он. – Это я так… я же знал, что это бабаню обрадует.

– Плохо. То есть плохо, что семьи у тебя нет, а то, что ты так удачно соврал, это хорошо. Она уходила умиротворённая. Может, тогда матери позвонишь?

Матери звонить не хотелось. Но и объяснять это тёте Тане, которая во времена его детства работала в медпункте соседнего села и часто обращалась к бабушке за помощью, он не мог. И точно, в ответ на его жалобное «Мам, бабушка умерла» понеслось: и свекровь-то ей четвёртый десяток как бывшая, и сам-то он такой-сякой. Последовало перечисление всех его недостатков и провинностей. И прежде всего о квартире, которую её мать ему купила в обход родной сестры, а он чуть было не оставил бывшей жене. В паузы между пулемётными очередями её обличений он вставлял: «Спасибо, мам… спасибо… спасибо». А когда она, наконец, спросила: «За что спасибо-то?» ответил: «За человеческое сочувствие и материнскую поддержку». И сунул телефон в карман. Тут же раздался звонок.

– Да, Люсёнок… да, спасибо… ну, что ты. Там тётя Тоня, соседи, друзья. Не волнуйся. Поучайте лучше наших паучат.

– Подружка? – спросила медсестра.

– Сестрёнка, – ответил он. – Рвётся приехать. Но у неё двое мальчиков, младшему полгода. Кстати, как я мог забыть? Тётя Тоня поможет. Только я по телефону с ней никогда не говорил. Я всё с бабушкой…

Медсестра кивнула, ушла в палату и вернулась с телефоном: «Вот, бабушкин». Тётка зарыдала, но быстро собралась и стала диктовать, что купить, куда заехать: «Потом тогда поплачу, дела надо делать».

На Бережковском свороте посадил двух попутчиц: старуху Акимовну с Лужинской и молодую женщину неказистой внешности и не очень тепло одетую. Старуха стала его хвалить, что бабушку не забывает, и горько зарыдала, узнав о смерти Анны Станиславовны: «И о ней, и обо всех нас плачу. Как мы теперь без неё?» Анна Станиславовна и после выхода на пенсию продолжала работать в медпункте, но лет двадцать назад его закрыли. А к ней по-прежнему шли на уколы, за медицинскими советами и неотложной помощью.

– Акимовну я до дома довезу, я сейчас к тёте Тоне. А вам куда?

– На улицу Береговую, – ответила вторая попутчица.

– Тогда на повороте сойдёте. Тут метров двести до неё.

Минут через сорок, разгрузив багажник и обсудив свои скорбные дела с тёткой, Туминский подъехал к бабушкиному дому и увидел стоящую у палисадника сегодняшнюю попутчицу.

– Вам какой дом нужен?

– Дом Туминских.

– Вот речка Туминка, – показал он рукой. – Вот село Бережки, – рука пошла по кругу. – А это дома Туминских и Бережковых. Есть и другие фамилии, но мало. Так что уточните.

– Юрий.

– Есть Юрии, но не на нашей улице. Давайте ещё какие-нибудь данные: отчество, возраст, профессия, какие-нибудь родственники.

– Юрий Ильич. Лет шестьдесят. У меня есть его письма. Улица Береговая, а номер дома не указан, – женщина вытащила из сумочки несколько старых конвертов, ещё советского образца. – В этом доме ведь раньше больница была?

– Медпункт. Лет двадцать, как закрыт. Нумерации раньше не было. Наверное, вы отца моего ищете. Его звали Юрий Ильич, было бы ему шестьдесят два, но он двадцать лет назад умер.

Женщина растерянно потопталась, шмыгнула покрасневшим носиком, пробормотала «Извините», повернулась и пошла по дороге. Туминский некоторое время глядел ей вслед, потом плюнул и сел за руль:

– Садитесь, до шоссе довезу.

– Ничего, я дойду…

– Ага, шесть километров. Садитесь!

– Не надо, у вас ведь похороны…

– Садитесь.

Ехали молча. Туминский злился на себя и на неё. Действительно, время дорого, а он, слабак, не мог оставить женщину на дороге, где попутных машин во второй половине дня не предвиделось. Выехав на трассу, велел ей оставаться в машине, спросив, откуда она, собственно, приехала. Оказалось, земляки. А ехать ей в их областной центр. Минут пять безрезультатно голосовал, но вот показался длинномер знакомой расцветки. И водитель знакомый, приятель отчима.

– Ты домой? Знакомую мою в областной центр не подбросишь?

– Так Володь, мы же объезжаем!

– Ну, где-нибудь на объездной сбросишь.

– Эй, а ты где, красавица, живёшь?

– В центре. Ну, над областным банком.

– Где две левые ноги? (Это была местная достопримечательность – мозаичный Ленин с несимметричными стопами на стене пятиэтажки). Так я тебя на кольце станкостроительного ссажу, там двадцать второй ходит.

Женщина вынула из сумки письма и протянула их Туминскому:

– Наверное, я должна их вам отдать. Это письма вашего отца.

Туминский сунул письма в бардачок и повернул к селу.

Глава 4

В воскресенье во второй половине дня Туминский возвращался домой. Только подумал о том, что, если машина не подведёт, то через полчаса будет дома, как позвонил телефон.

– Люсь, я в пути.

Сестрёнка принялась уговаривать его заехать к ним в Васильевку, успокоив, что мать сегодня на работе и вернётся поздно, потому что у них какая-то внеплановая проверка. Как он ни отбивался, пришлось согласиться. Сразу с порога предложила поужинать, но он отказался, заявив, что тётя Тоня забила харчами багажник. Согласился на чай, чтобы только не обижалась.

Вышел из детской старший племянник Вовка, обрадовался:

– Наконец-то дядя Володя пришёл! Давай чинить мои машины!

– Иди-ка отсюда, – строго сказала ему Люся. – Видишь, мы заняты?

У мальчишки слёзы выступили от обиды. Туминский вздохнул:

– Много я думал, пока понял: семья, Люська, это где твоим бедам сочувствуют, то есть сами их чувствуют. У Вовки сейчас главная проблема – сокращение автопарка. А когда он подрастёт, то научится определять приоритеты. Неси свои машины, Вовка!

Вовка прибежал с экскаватором и маленькой гоночной машинкой, потом вернулся с полицейской машиной и сказал:

– Вот, ковш отвалился, а здесь то заводится, то не заводится. Пр-ри-ципет – это где?

Люся, в отличие от брата, сразу поняла, что сын спросил, и захохотала:

– Объясняй, где приоритет!

– Приоритет, Вова, это понять, что главнее. Например, взрослым поговорить или машинку починить.

– Конечно, машинку, – не задумываясь, заявил мальчик. – Поговорить взрослым можно по телефону!

– А зачем тогда мама попросила меня приехать?

– Чтобы поцеловать.

Туминский ковырялся в машинке, командовал Вовкой и отвечал на вопросы сестры:

– Гвоздик обойный принеси… вот такусенький… и пассатижи, Вова! Тётя Тоня – это отцова сестра двоюродная… нет, бабушке она по крови никто, она дедова племянница… но по существу самый близкий ей человек, я-то далеко. Может, выкинем, Вов, это же пластмасса… ладно, не дуйся, заклею… 82 года… нет, ты не знаешь, что такое фельдшер в отдалённом селе. На поминках было около сотни, а на кладбище – все полтораста. Деньги? Я брал с собой, но бабушка на похороны отложила, и многие ещё приносили: от сельсовета, от районной больницы, от совета ветеранов, ещё кто-то… не помню. Фермер местный, у него молочный заводик и колбасная линия, так он эти продукты бесплатно привёз. Он вообще предлагал в своей столовке поминки организовать, но мы решили, что прощаться нужно в доме, где она их всех лечила… в четыре смены, да… ничего, справлялись… тётя Тоня, тётя Шура… а? Это соседка. Нет, моложе… ну, может, 60… ещё тёткины соседи, мои друзья детства, семейная пара… нет, Толик даже шустрее баб управлялся: со стола убирал, посуду вытирал, в микроволновке котлеты разогревал. И ещё девочка-подросток, сирота, тоже по соседству с тётей Тоней живёт у дальних родственников. Эта вообще огонь, три раза обернётся, пока мы только один… нет, за это платить не принято, но девочке я телефон подарил. Увидел, что у неё кнопочный, а у меня в багажнике коробка с запчастями, и там розовенький такой с наворотами. Светки Лишняевой, она как-то им в благоверного запустила. Я его склеил, а она не взяла, западло ей, видишь ли, с треснутым. А трещинка-то совсем незаметная. Зато камера там очень хорошая.

– Дядя Володя, а мой папа никогда мои машинки не чинит!

– Ты на него не обижайся, у него пальцы под большие машинки заточены.

– Это как?

– Вот, смотри на мои. Видишь, какие мелкие детали я держу? А у папы пальцы какие?

– Большие.

– Правильно, большие и побитые. Да? Ногти с синяками, ладони со ссадинами. Это потому что он большие детали чинит. Я, если надо, могу свою машину починить, но провожусь два дня. Так лучше я твоего папу попрошу, чтобы починил, он за два часа управится, а сам в это время всякие маленькие машинки чинить буду.

– Ой, Володя, кстати о машинах. Я зачем тебя звала, мне надо одну вещь тебе показать. Давай оденемся и тут недалеко сходим. К Максиму в мастерскую.

– И что там?

– Там такая синенькая машинка!

Туминский засмеялся и стал помогать сестре одевать на прогулку мальчиков. Он с трудом уговорил Вову не брать с собой машины, посоветовав прихватить с собой оружие: «С нами будут женщины и дети!» И Вова, повесив на шею автомат и сунув в карман коляски брата пистолет, наконец-то выкатился на крыльцо. Вслед за ним поволок коляску Туминский. Последней вышла со спящим Ваней на руках Люся. Так они и двинулись по улице: впереди Вова с автоматом, сзади дядя с младшим племянником в коляске и Люся, ухватившись за руку брата, оскользалась на высоких каблуках.

– Да что ж ты на таких неустойчивых вышла!

– Ну, Володенька, куда мне их ещё надеть! Ты лучше скажи, почему я о твоих друзьях детства ни разу не слышала?

– Так мы дружили совсем маленькими! Лет тридцать уже не встречались! Помогать они тёте Тоне пришли… ну, как соседи. А потом случайно выяснилось, что малышами вместе играли…

Глава 5

Лет тридцать назад сидел Вова Туминский за столом и ковырял ложкой кашу. Есть ему не хотелось, а хотелось спать, потому что подняли его рано. Но мама сказала: «Голодным я тебя к бабушке не пущу! Вот приедет за тобой машина, а я им скажу, чтобы без тебя уезжали». Вова насупился, раздумывая, не зареветь ли ему, но дядя Саня подмигнул, а когда мама отвернулась, зачерпнул своей ложкой с Вовиной тарелки кашу и быстренько проглотил. Вова хихикнул и тоже съел ложку. Дядя Саня – ещё ложку. И Вова ложку. «Доедай», – шепнул дядя Саня и придвинул к себе сковородку. Вошла мама, поглядела на Вовину тарелку, вырвала у него ложку, соскребла остатки каши и сунула ему в рот: «Ничего без меня не можешь!» Надвинула ему на голову шапку, натянула кофточку и потащила к дверям.

Везли его попутчики, какие-то знакомые бабушки. Показалось, что ехали они очень недолго. Наверное, Вова спал. И вдруг: «Ну, вот и приехали!» Машина стояла у дома. Как только перед Вовой открыли дверь, он пулей понёсся к высокому крыльцу медпункта. Сёстры Леночка и Танечка из своего палисадника закричали: «Вова, ты выйдешь?» Он выглянул из дверей и закричал в ответ: «Сейчас у бабушки спрошусь!» Ворвался в кабинет, обхватил бабушку, уже встававшую ему навстречу. «Подожди пару минут, Валентина», – сказала бабушка сидевшей напротив неё пациентке, взяла большую белую коробку и вышла на улицу, держа внука за руку. Расплатилась с попутчиками, прихватила сумку с Вовиными вещами, отдала Вове коробку: «Нате, играйте, я через часок освобожусь!»

А у крыльца уже собираются соседские ребятишки. И Вова оделяет их сокровищами: флакончиками из-под лекарств, коробочками, пробочками. Делит честно, поровну. Потом начинается игра «в магазин». Почему-то очень ценятся среди ребят эти мелочи, хотя у каждого из них есть недешёвые покупные игрушки. Через день всё это будет заброшено и начнутся другие игры, но за это время Вова вольётся в ребячий коллектив и станет среди деревенских своим. Вова очень гордится своей ролью, но в один прекрасный момент от неё навсегда отказывается. Как-то среди ребятишек оказывается странная девочка. На голове её не стрижка, а просто какой-то стог соломы. Чёлка не лежит на лбу, а топорщится вперёд. А на затылке волосы стоят дыбом. В общем, ёжик какой-то. Она меньше всех, поэтому оказывается дальше всех от вожделенной коробки. Но глаза её сияют в ожидании чуда. И Вова, сам от себя такого не ожидая, вдруг суёт ей в руки коробку и говорит: «На!» И девочка, не глядя, начинает вынимать эти аптечные сокровища и совать в руки обступившим её ребятишкам, пока не раздаст все. «Ты себе ничего не оставила?» – удивляется Вова. А она кивает, продолжая сиять. Вова берёт её за руку, и они поднимаются на крыльцо медпункта. Что это за девочка была? То ли глупая, то ли наоборот, настолько мудрая, что сразу поняла, что распределение сокровищ – это самое главное в их игре? Только Вова после этого перестал играть с девочками. В последующие приезды он играл в футбол, в войну, в лапту, в ножички. В общем, вырос мальчик.

Об этих сокровищах вспомнила Света, когда мыла посуду после второй смены поминавших: «Как мы, девчонки, ждали твоего приезда!» Толик, который вместе с Туминским подтаскивал к мойке грязную посуду, возразил: «Я тоже с вами играл. Но не ради коробочек, а исключительно ради твоего голубого банта в белый горох!» Туминский ахнул: «Голубой бант! Так это на тебе я обещал жениться?» Света хмыкнула: «Признал, подлый обманщик? Если бы не Толик, так и засохла бы в девках!» «Вот что узнаёшь о родной жене на двенадцатом году совместной жизни», – вздохнул Толик. «И не говори, что я тебя бросил, – открестился Туминский. – Лично я женился семь лет назад».

А история была такая. «Давай поженимся», – тридцать лет назад предложила обладателю сокровищ практичная Света, предвосхитив популярную передачу. «Давай», – согласился Вова. Света взяла жениха за руку и вошла в его дом. «У вас маленькая квартира, – заявила невеста. – Жить будем у моего дедушки, у него заешь, какой дом большой!»

Вечером перед сном, когда бабушка, поставив Вову в таз, намыливала его ноги, Вова вдруг вспомнил о том, что обещал жениться, и даже всхлипнул: «Бабушка, ты хоть будешь меня вспоминать?» Так не хотелось уходить в чужой дом к незнакомому дедушке! Бабушка расспросила внука и серьёзно предложила ему свадьбу на некоторое время отложить. «Нет, – расплакался Вова. – Я обещал». Что тут делать? Бабушка сказала: «Тогда одевайся, пойдём свататься». Ради торжества она велела ему надеть брюки, а не шорты, и даже повязала ему галстук. А в сумку сунула коробку ассорти. «Ты зачем им коробку несёшь? – возмутился жених. Заглянул в кухонный буфет и облегчённо вздохнул. – А, у нас тоже такая есть». С тем и пошли.

– Заходим в дом. Невесту уже уложили, но она ещё не спала. Так что встретила нарядного жениха не при параде – в трусах и майке, – рассказывал Туминский, перетирая тарелки.

– Неправда, – возмутилась Света. – Я в ночнушке была!

– Ну, может быть, – согласился Туминский. – Её папа стал меня экзаменовать. Я старался. Стих читал. Потом на газете, которая стол покрывала, писал буквы, которые знал. Ещё стулья считал. «Слышишь, мать, – сказал папа. – Жених-то образованный». «А наша-то невеста и вовсе неграмотная», – пригорюнилась мама. Потом папа предложил жениху и невесте, чтобы они немножко в школе поучились. А свадьбу потом отпразднуем. На том и согласились. Папа пошёл нас провожать. Темнело. Я спотыкался. Он взял меня на руки. «Такого большого? – возмутилась бабушка. – Он уже жених!» «Что это за тесть, если ни разу с гулянки зятя не волок», – весело ответил папа.

Громко захохотал Толик, но сразу резко осёкся. «Ничего, Анатолий, – успокоила его тётя Шура. – Покойным нужна наша память, а не наши слёзы. Вот мы и вспомнили добром новопреставленную Анну и Светиных родителей заодно».

– Хорошие люди тебе помогали, Володя, – сказала сестра. – Давай на сорок дней я всё приготовлю, а они пусть посидят за столом как гости?

– Там видно будет, – ответил Туминский. – Ладно, показывай свою синенькую машинку.

За разговором они дошли до окраины села, где муж Люси Максим арендовал, а затем и выкупил у сельсовета бывшие мехмастерские совхоза имени XX партсъезда. Он после армии, работая в городе на комбинате, занимался одновременно и своим бизнесом: покупал битые машины, восстанавливал и продавал. Последние полгода он ушёл с комбината и занимался теперь только машинами. Ещё и стоянку для дальнобойщиков организовал, благо территория огороженная имелась.

Синенькая машинка оказалась чёрной – перекрасили. Люся была разочарована, но Туминскому авто очень приглянулось:

– Подожди до завтра, если Лишняев не уволит – беру.

– Он что, совсем дурак? Что он без тебя делать будет?

– А что, умный?

Глава 6

На следующий день Лишняев делал вид, что ничего не было, и Туминский позвонил зятю, чтобы он выставил на продажу его старое авто. И уже через день спешно очищал багажник, потом прошёлся по салону с пылесосом, и под конец проверил бардачок. Некоторое время тупо глядел на потёртые конверты, потом вспомнил странноватую бережковскую гостью и вынул из верхнего в стопке конверта письмо:

«12.07.1986. Здравствуйте, Надя.

Читаю Ваше письмо и завидую: как повезло Вашей Ниночке с мамой! Вы следите за её развитием, беспокоитесь о слабости её характера, о необходимости мужского влияния в детском возрасте. Не то, что моя бывшая.

Не спешите гневаться за плохие слова о той, что осталась в прошлом. Ведь в настоящем остаётся мой сын Володя. И он рядом с ней. Моя мама добилась от бывшей невестки права забирать его на один летний месяц в год, но цифры мне не озвучивала. Знаю только, что речь идёт о перестройке старенького дедовского дома, так что суммы должны быть больше моих алиментов. Последний раз я наблюдал общение бывшей жены с ребёнком два года назад, и едва ли ещё когда-нибудь захочу её увидеть. Не буду анализировать, просто сделаю зарисовку.

Итак, оплаченный отпуск завершился. В день отъезда бабушку вызывают на тяжёлое отравление, и она впопыхах поручает мне вернуть сына в родной дом: «Может, так даже лучше. Плакать при расставании не будет». Это правда, ко мне он довольно равнодушен.

Мы доезжаем на местном автобусе до шоссе, долго ждём московского, на нём добираемся до Уремовска. Ещё одна пересадка, потом полтора часа в пути. Последние 2 км – пешком. В транспорте мой трёхлетний сынок спит у меня на руках, ещё не утратив колясочного рефлекса. Теперь он оживлённо топает по обочине шоссе. Впрочем, надолго его не хватает. Так и идём: у меня в одной руке сумка с его вещами, в другой – он сам. Потом сумка в другой руке, а сын на шее. Потом сумка снова перекидывается в другую руку, а сын соглашается немножко пройти ножками.

Дошли. Бывшая встречает вполне любезно: тормошит Вовку, хвастает пристройкой, возведённой в кратчайшие сроки, подчёркивая, что сама в это время с успехом сдавала сессию в институте. Вова заскучал и дёргает меня за штанину: «Папа, а когда мы домой пойдём?» И понеслось! Что я услышал о себе и о бабушке, которая настраивает ребёнка против матери! Вовка тихо плачет. К счастью, с огорода приходит тёща. Бывшая. Он бросается к ней: «Бабуся!» Это у него такое сокращение: баба Люся – бабуся, баба Аня – бабаня. Бабушка воркует с внуком, он обнимает её. Мать это страшно раздражает. Она вырывает мальчика из рук бабушки: «Хватит баловать ребёнка!» Ребёнок кричит в голос. К счастью, спускается с крыши новый муж: «Вов, поехали!» Не вытирая слёз, Вова лезет к нему на закорки: «Едем с дядей Саней на хромой лошадке!» Так она и на мужа орёт! Он плюёт и уносит пасынка в дом. Я тоже плюю, поворачиваюсь и ухожу. В руках ни сумки, ни сына. А идти ещё тяжелей.

Бедный мой мальчик! Дураки его родители не то любить не умеют, не то это любовь у них такая дурацкая!

Вот такая история. Извините, другой не вспомню.

Юрий»

Люся влетает в квартиру брата с криком: «Вов, ты что дверь расхлебястнул!» И видит его праздно сидящим за столом. Чуткая сестрёнка сразу замолкает, садится рядом, смотрит на письма, тянет к ним руку: «Можно?» Туминский пожимает плечами. Люся подходит к чтению профессионально, по бухгалтерски: разглядывает штемпели, раскладывает по датам. И приступает к чтению. На первой странице хмыкает, глядит на брата, потом продолжает чтение. Снова разглядывает конверт. Пробегает взглядом первый листок второго письма, переходит ко второму, возвращается к первому и потом уже дочитывает до конца. Распихивая листочки по конвертам, говорит с придыханием:

– Володя, как красиво: «под маской наружного холода беззаветная скрыта любовь»!

– Это Некрасов…

– Правду папка говорит, ты всё-таки гуманитарий. Вот, Некрасова знаешь. И почему ты в политехнический пошёл?

– Гуманитарии мало получают. А что, я плохой инженер?

– Хороший, Володенька. Ты вообще хороший. И есть в кого. Судя по письмам, твой папа тоже был хороший. Расскажи о нём.

– Он умер двадцать лет назад. Плохо я его знал. Виделись редко. Я ведь раз в год в Бережки ездил. Только потом стал ещё на зимние каникулы ездить. Но это уже ближе к старшим классам, когда мать не стал слушать.

– А зараза она, наша мамка, – захохотала Люся. – Тебя квартирой попрекает, а получается, что наша бабуся дом на квартиру поменяла и на тебя тайком переписала, чтобы восстановить историческую справедливость. Мамка-то, оказывается, много лет другую твою бабушку доила!

– Люсь, я в любой момент вам эту квартиру отдать готов!

– Да не нужна она нам! Мы в доме живём, где всё благоустроено, сад вокруг, мастерская рядом, родители всегда с детьми помогут. Это мамка просто предлог ищет, чтобы на тебя поорать! Давай об отце твоём поговорим!

– Внешне – красавец. Он на бабушку был похож. Высокий, стройный, белокожий брюнет. А глаза светлые.

– А ты на кого тогда похож? Мамка тоже брюнетка.

– Бабаня говорила, я на её отца похож. Он как я был: русый, небольшого роста, коренастый, большеголовый, косолапый.

– Тебя послушать, так ты урод редкий. А, между прочим, есть у меня подружки, которые тобой интересуются. Кстати, не желаешь познакомиться? И не тряси головой, вон, отец твой откликнулся на брачное объявление. Володь, если он такой красавец, то зачем?

– Может, идеальную искал? Он несколько раз женился… уж не знаю, законным или гражданским браком. В райцентре с последней женой жил дольше всего, лет пять. С нашей матерью, кажется, около двух лет. Две тётки – у нас в Бережках. Иной раз приезжаю – нет его. А на следующий год он снова в родном доме живёт. И так далее. Тётя Тоня, когда мы у гроба бабушки сидели, про него вспоминала: «Единственный родной мне по крови человек. Не глупый, не злой, а по сути – так, пирожок ни с чем». Значит, как и я, главного в нём не разглядела.

– Ты эти письма в доме бабушки нашёл?

– Нет, я там пока ни к чему не притрагивался…

Люся очень заинтересовалась этой неизвестной женщиной: как выглядит, в каком возрасте?

– Да так, невидненькая такая… ну, может тридцать с чем-то…

– Я думаю, это та самая маленькая Ниночка, о которой твой отец упоминал.

– Да… пожалуй…

– Наверное, она ожидала, что ты письма её матери сохранил. Поищи, а? Тебе и самому будет интересно узнать, что за человек была эта Надя, почему у них не сложилось.

Туминский взъерошил свои редеющие волосы:

– Да, у неё вид был какой-то неприкаянный. Может, мать недавно умерла?

Приехал за дочерью отчим Туминского Николай. Выказал сочувствие по поводу смерти бабушки. Спросил, не помочь ли деньгами, и что он решил по поводу бабушкиного дома.

– Ума не приложу. Сосед хочет купить, да предлагает столько… село-то отдалённое, дадут за дом меньше, чем на отопление потрачено.

Николай покивал понимающе: он сам года три назад помогал Володе отопление ладить, когда в Бережки газ проводили. И взаймы дал тайком от матери. Перекинувшись парой слов о новой машине и об удачной продаже старой, дружно обругав Люсины каблуки, мужики попрощались. Усаживаясь в машину, Люся спросила:

– Папка, а ты у мамки второй муж?

– Ну…

– А кто такой дядя Саня?

– Это тебе Володя сказал?

– Да нет, в письме его отца вычитала.

– Ну да, между отцом Володи и мной был этот дядя Саня. Я его не знал, я тогда в техникуме, а потом в армии, но, наверное, был он человек неплохой. Володя по нему долго тосковал.

– А тебя в штыки встретил?

– Вовсе нет. Твой брат вообще человек неконфликтный, ты не заметила?

– Ну да, у него только с мамкой вечный конфликт. Вот скажи, почему?!

– В детстве, конечно, она была к нему несправедлива. Она была молодая и не понимала, что от маленького ребёнка нельзя требовать взрослого понимания. В общем, она вела себя так, как будто ещё во внутриутробном состоянии всё ему объяснила, а он вредничает и тупит.

– Пап, ну какая молодая! Я Вовку тоже в двадцать лет родила!

– А может, у неё позднее взросление. И вообще, мамка у нас немного сумасшедшая, – дочь с отцом захихикали. – Но теперь мальчик вырос, и можно было бы уступить старушке.

– Уступи нашей мамочке пальчик, так она руку по плечо откусит!

Глава 7

Туминский решил поехать на выходные в Бережки. Письма поискать, фотографии и документы забрать и вообще дом проведать. Заодно новые колёса обкатает.

Выехал ещё до света, поэтому в село приехал рано. К тётке не заезжал, но позвонил. Отказался от обеда, но обещал приехать к ней на ужин. Поисками сразу заняться не удалось, навалились хозяйственные дела: отдолбить вмёрзшие ворота, прокопать канавки во дворе, чтобы талая вода стекала. Вышла тётя Шура, попросила отбить дверь погреба. Перешёл к ней во двор. Увлёкся, стал поправлять входную дверь, потом ремонтировать крыльцо. Приковыляла старуха Бережкова с другого конца улицы, обещал и ей помочь. В общем, освободился только к обеду.

Обедали у тёти Шуры. Она пригласила всех, у кого Туминскому пришлось поработать, а это без малого пол улицы, многие дома пустуют зимой. Сидело за столом кроме него и хозяйки шесть старух и подросток Витька, внук Бережковой. Туминский глядел на них, и у него сердце дрожало: могла бы среди них бабаня сидеть. Женщины в возрасте от 60 и до без малого 90, добрые, беззащитные, кто бездетный, кто потерявший родных, кто в процессе потери: алкоголизм – вечная беда российской деревни. У тёти Шуры только вполне благополучные дочери, но обе далеко. Спасибо, если раз в год зятья приедут, а хозяйственные проблемы возникают чаще.

Он первым поднялся из-за стола, сказав, что дел много. Выходя за дверь, глянул на оставленную старухами у порога обувь. Вся она была старая и ветхая, но особенно поразили рваные калоши бабы Сони Бережковой. Явно с чужой ноги, очень большие, и из них торчали штопаные вязаные из овечьей шерсти носки, обёрнутые целлофаном. Его бабаня, будучи сельской интеллигенткой, всегда одевалась прилично, но как она гладила дрожащей рукой голенища сапожек, подаренных им в прошлом году! «Надо их найти и бабе Соне отдать», – подумал. Спросил провожающую его тётю Шуру, как бы это потактичней сделать. Она всхлипнула: «Твоя бабушка их всех прикармливала по очереди. Пригласит посидеть и супчику нальёт. Но не можем же мы всех брошенных старух к себе забрать! Вот после сорока дней мы с Тоней бабушкины вещи разберём и им раздадим. А сапожки неси сюда. Я её задержу и наряжу».

Сидя у окна и перебирая бумаги, вынутые им из шкафа, он видел, как прошли мимо пять старух, а через несколько минут баба Соня с Витькой. У его крыльца остановились, переговорили, потом старуха поплелась дальше, а Витька стал подниматься на крыльцо.

– Я пришёл сказать спасибо, – выпалил он. И замер, не решаясь что-то спросить.

– Ну, – похлопал его по плечу Туминский. – Решайся уже!

– Дядя Володя, а моя бабушка не помрёт?

Туминский аж поперхнулся. Потом осторожно положил ему руку на голову и заглянул в глаза:

– Вить, наши бабушки ради нас живут. Если видит, что нужна тебе, будет за жизнь держаться. Ты её не обижай и отцу не давай её обирать. Ещё не пей, ты же знаешь, чем это кончается. А когда в следующий раз сигарету в зубы сунешь, вспомни, что на эти деньги можно было хлебушка ей купить.

– Ладно, дядя Володя!

Только к вечеру, добравшись до нижней полки книжного шкафа, где стояли детские книжки, купленные очень давно, некоторые ещё во времена отцова детства, он наткнулся на четыре письма, связанные бумажной бечёвкой.

Глава 8

«Добрый вечер, а потом спокойной ночи!

Я теперь знаю, что письма мои Вы получаете после работы, вот и начинаю с этого пожелания. А я вскрываю Ваши прямо у почтовых ящиков, забегая домой на перерыв. Но отвечаю на них следующим утром, когда моя семья ещё спит. Сижу на кухне, варю кашу на завтрак, поглядываю в окошко и пишу. Только вчера не удалось, потому что проснулась я от позвякивания и какого-то бормотания. Открываю глаза, а Ниночка моя трясёт сетку своей кроватки и не то поёт, не то говорит: «Песен-ка! Песен-ка!» Я беру её на руки и спрашиваю тихо, чтобы маму не разбудить: «Ну? Ты что?» А она обнимает меня и отвечает: «Концел». Концерт затеяла моя радость…»

«… Подставила лицо под весеннее солнышко, и не то, что заснула, а как-то блаженно застыла. Чирикают воробышки, воркуют голуби, которых кормят дети и старушки. Крики играющих малышей, визг тормозов автомобилей и звон трамвая вдалеке…

Но вот очнулась: где Ниночка? Вскочила, огляделась. Да вот она, разговаривает со старичком, кормящим голубей. Подходит к нему, забирается на скамейку и, стоя на коленках, берёт у него из рук кусок хлеба, кусает его, потом протягивает ко рту старичка. Он тоже осторожно откусывает. А она садится рядом с ним и крошит хлеб голубям. Подхожу, здороваюсь, беру Ниночку на руки, отряхиваю от крошек и несу домой. Она кричит: «Дотиданий» и машет рукой. У пешеходного перехода останавливаюсь и оборачиваюсь. Старик вытирает слёзы. Откуда его неприкаянность? Будь я писателем, написала бы роман «Варианты судьбы». Может быть:

Он участник войны, который:

– не смог завести вторую семью, потеряв первую в оккупации или эвакуации, под бомбёжкой или в блокаду;

– пока воевал, жена изменила;

– получил ранение, исключающее создание семьи;

А может, он был репрессирован, и

– жена умерла, дети выросли в детдомах и сгинули;

– жена и дети отреклись;

– опять же, время для создания семьи ушло;

Он был однолюб, и всю жизнь грелся у чужого огня, не разведя своего;

Он много лет ухаживал за больной женой, и вот теперь остался один;

У него была семья, но «красивая и смелая дорогу перешла» и он ушёл, а теперь не нужен ни красивой и смелой, ни прежней семье;

Не ушёл он из семьи, но к старости внезапно оказалось, что не нужен ни жене, ни детям, ни внукам.

Подлинно, "каждая несчастливая семья несчастлива по-своему". Но что-то я разболталась…»

Люся вздохнула:

– Ну, почему они не поженились? Сейчас бы романы писали вдвоём… как Анн и Серж Голон.

Туминский фыркнул.

– Ну, Володь, ну, правда! Найди эту Ниночку, сделай приятное сестре, если самому неинтересно! Адрес её – вот он!

– Она живёт в «левых ногах». Замуж, наверное, туда вышла. Или поменялась.

– Даже если так, по девичьей фамилии найдёшь. Она тебя в соседней области нашла, а ты в свой областной центр поехать не хочешь.

– Ладно, найду. А потом женюсь.

– На ней?

– На Инне. Надо мириться. Пора кончать эту историю.

Люся обиженно засопела. Туминский едва удержался от смеха. Маленькой она всегда сопела прежде чем заплакать или начать ругаться. Но на этот раз сдержалась.

– Видно, ты всё решил. Кто я, чтобы тебе советовать? Но о Нине, с твоегопозволения, я у тебя ещё спрошу. Всё, Максим сейчас подъедет. Не провожай.

Ну да, письма Нади подействовали на него неожиданно. Прочитав их, он решил: надо налаживать мосты. Туминский тосковал о жене. А может, не о ней, а об атмосфере семейного уюта, к которой привык за шесть лет брака: запах разогретого к приходу мужа ужина, чистота, тихие разговоры, регулярный секс. Шоком стало для него, когда, заскочив в обеденный перерыв к тёще, застал там Инну с Володькой Кузнецовым. И ошибкой, как это он понимал теперь, стало, что сгоряча матери рассказал. После этого развод стал неизбежным. Спасибо ещё, не сказал, с кем застал. Он сочувствовал своей однокласснице Галке, Володькиной жене. У неё и так дома лазарет – очень старые родители. Ещё скандала не хватало!

Как по заказу, он увиделся с бывшей женой на следующий день. Встреча произошла на работе, куда Инна зашла по каким-то торговым делам к кадровичке. Он обрадовано поздоровался, она спросила: «Тебя, говорят, поздравить можно?» Он опешил: «С чем?» и получил ответ: «Наследство получил!» Вот и всё. Такая она, Инна. Для неё существенны его квартира, его новая машина, а он и его бабушка – просто приложение к достатку. А Туминский почему-то решил, что у них может быть семья! Он покачал головой и вернулся к делам. Наверное, всё-таки как-то изменился в лице, потому что Мария Степановна спросила: «Что-то не так, Володенька?». Он ей улыбнулся: «Всё так, Марья Степановна. Просто Инна поздравила меня со смертью бабушки. Давно, вроде, знакомы, но каждый раз удивляюсь».

Глава 9

Оказавшись по работе в областном центре, Туминский решил выполнить обещание и разыскать Нину. Как сказала Люся, самому интересно, да и будет предлог помириться с сестрой, не звонившей всю неделю. Пройдя мимо банка и завернув за торцевую стену с «левыми ногами», он очутился во дворе и остановился в нерешительности: куда дальше? Подумал: тут всего 3 подъезда! И направился к ближайшему, да так решительно, что чуть не сшиб с ног женщину, столь же стремительно летящую в том же направлении. Всё-таки затормозил вовремя и стал дожидаться, пока она наберёт код. Но она смотрела с подозрением и открывать не спешила:

– Вы в какую квартиру?

– Я ищу Нину Кондакову…

– Господи! Вы тоже! Значит, что-то случилось! Я ей с утра звоню. Она на занятия не вышла и не позвонила.

Они поднялись на третий этаж и позвонили. Никто не открыл. Женщина, представившаяся Яной, коллегой Нины, прижалась к двери:

– В пятиэтажках акустика ерундовая. Какой-то там скрип… послушайте. Кто-то есть!

Они и звонили, и стучали. Вышла соседка, постояла молча, потом сказала:

– С утра шумели они. Как бы не убил он её.

– Всё! Я звоню в полицию!

Яна нервно переговаривала с полицией, где, видно, не очень-то хотели принимать вызов. Соседка, подумав, достала телефон из кармана халата и набрала номер:

– Валентина Петровна, здравствуйте. Нину разыскивают с работы… как хотите, но в квартире кто-то есть, и коллеги вызвали полицию и МЧС. Будем ломать двери, – сунула телефон и позлорадствовала. – Сейчас прибежит, злыдня старая, невестку-то не жаль совсем, а дверь жалко.

Действительно, и полиция, и мать хозяина дома появились одновременно. Двое полицейских радостно повернулись уходить, но Яна решительно прихватила одного из них за локоть:

– Нет! Вы войдёте вместе с нами! А вдруг он её убил!

– Что вы такое говорите, – забасила старуха. – Мой сын – интеллигентный человек, доцент! Ступайте, я полицию не вызывала!

Туминский, до этого стоявший в стороне, решительно вырвал у неё из рук ключи и сунул в замочную скважину:

– А вот проверим!

Пока старуха опомнилась, полицейский протиснулся мимо них, распахнул дверь и присвистнул:

– Ну, доцент! Андрюха, «скорую» вызывай!

В субботу Туминский с утра отправился в Уремовск в «четвёртую травму», куда, как сообщила ему Яна, положили Нину. Поначалу пообщался с дежурным врачом, который на ходу сообщил ему, что травмы считаются лёгкой степени тяжести: рваная рана на голове, отчего было столько крови, гематомы на скуле и бёдрах, трещины на двух рёбрах. Сотрясение небольшое. Да, представьте, это считается лёгкая степень, угрозы жизни ни малейшей. Мы бы её на третий день выписали, но психологическое состояние… какое состояние, лежит и молчит. А когда мать приходит, визжит и машет на неё руками. Свекровь? А бог её знает… нет, муж не приходил.

Туминский зашёл в палату. Нина лежала у стены. Поглядела на него, он шёпотом представился, она повела головой, явно узнала, но ничего не ответила и отвернулась к стене. Лежавшая рядом старуха с гипсом на руке и ноге с оханьем развернулась и спросила:

– Ты, что ли, виновник торжества?

– А? Нет, я родственник… ну, родители наши были женаты… получается, брат… сводный.

– Что же ты, братишка, зятя не приструнил? Посмотри, до чего бабу довёл!

Туминский вздохнул:

– Мы не общались с детства. По сути, тут не струнить, а убивать надо. Человек на раз зверем не становится. Это он пожизненно зверь.

– Вот! О чём я этим дурищам говорю! Тут ведь… тебя как звать? Володя? Тут, кроме меня и Тиночки, – она махнула в сторону окна. – Тут все мужиками битые, только мы две машинами. Вон Валька уже заявление решила забрать. А я говорю: простишь – убьёт! Ты ведь так же считаешь? Поговори с ней.

При этом бабка выразительно мигала в сторону отвернувшейся Нины: мол, обращайся к этой Вальке, но слова твои для Нины.

Туминский кивнул ей и сказал:

– Видите, как Валя губки свои побитые поджала? Мол, она большая, умная, сама всё знает! Я тебя, Валя, учить не буду, случай из жизни расскажу. Была у меня бабушка Аня, три недели как похоронил. О ней речь. В 53-м году она окончила с отличием фельдшерско-акушерское училище. Распределение получила хорошее, в пригородное село, а город районный всего в 60 километрах от родного Новогорска. Всё удачно складывалось, встала на квартиру к хорошей бабушке вместе с ещё одной молодой специалисткой, библиотекаршей Шурочкой. Вечерами на танцы ходили и на спевку. Очень им обеим завклубом понравился, который хором руководил. Что сопишь, замолчать?

– Рассказывай, Володенька, – крикнула от противоположной стены женщина с перевязанной головой и без зубов, но с накрашенными губами. – Больно я про любовь истории люблю!

Женщины засмеялись, ещё одна поддержала:

– Ты что, Валька, тут мы со скуки дохнем, и нате вам – мужик, причём настоящий, не чета нашим злыдням! И история про соперниц!

– Да вы что, мне самой интересно! А бабушка твоя, она красивая была? А Шурочка? Опиши!

Зашла медсестра, разнесла таблетки по тумбочкам и присела на Нинину кровать: «Кто красивая?»

– Бабушка Аня моя была очень высокая для своего поколения, около метра семидесяти. Брюнетка со светло-серыми глазами. Худенькая. Не сказать, что красавица, но симпатичная. А Шурочка… Она часто её вспоминала. Маленькая, светленькая, пухленькая, этакая Снегурочка. В общем, невесты на загляденье. А завклубом уже ближе к тридцати, ростом небольшой, Ане рядом с ним каблуки не надеть, но с кудрявым чубом. На гармони играет, дом у родителей большой. Словом, завидный жених. Эти приезжие девчонки всё удивлялись, почему возраст уже к тридцати, а не женат. Смеялись: закопался в невестах. Стал он их после репетиции хора провожать, да так себя вёл, что долго не понимали девушки, за кем ухаживает. Потом стало понятно: за Аней. Шурочка отступила. Через год сыграли свадьбу. А через два месяца после свадьбы избил он новобрачную так, что, когда свекровушка пол мыла, на снег красную воду выплёскивала. Перевязала её и в спальне заперла: «Лежи. Раз муж учит, значит, заслужила». А Аня, дождавшись, когда свекровь от двери отойдёт, стекло из окна выдавила и на снег выпала. И по снегу босиком в контору, где её медпункт находился. Позвонила в районную больницу, оттуда за ней приехали. Написала из больницы родителям: так, мол, и так, муж избил, жить с ним не буду, заберите. Через несколько дней пришёл ответ: мы тебе при знакомстве с его родителями сразу сказали, что они звери, но ты не послушала. Теперь, закон принявши, живи, нас не позорь!

– Родители, – возмутилась медсестра. – Кому же тогда жалеть, если мужик бьёт, а родители не помогают?

– Как было, так и рассказываю. Выписавшись из больницы, поехала она в Новогорск…

– К родителям?

– Нет, в отдел кадров в облздравотдел. Попросила: в связи с семейными обстоятельствами переведите в другое село. Нет, отвечают, должна ты по направлению отработать три года как положено. От отчаяния вломилась она к заведующему. Сказала: если муж меня убьёт, знайте, двоих он убил по вашей вине, я ребёнка жду! А он ей: помню тебя с госэкзаменов, блестяще ты отвечала. Привёл в отдел кадров, говорит: оформляйте перевод! Ну, и перевели её в самый дальний район, да ещё от райцентра пятьдесят километров по шоссе и шесть по бездорожью. Это на границе с нашей областью, может, слышали, Бережки?

– Я туда за сыром как-то заезжала в фермерское хозяйство, – сказала старуха. – Глухое село, но краси-и-вое! Речка там Туминка, остров песчаный, Орёлкой называют. И что, так и осталась там? И муж не искал?

– Через месяц нашёл. Фамилия-то наша Туминские. В том, прежнем селе, необычной казалось, а в Бережках её полсела носит. Наверное, родня. Вот и донесли. Приехал, говорит: будет дуться, я тебя простил, и ты прости. Больше пальцем не трону. Нет, отвечает моя бабушка, а тогда неполных двадцати лет девушка Аня, жить я с тобой не буду, давай разводиться.

– Небось, опять драться кинулся, – вздохнула беззубая.

– С ней санитарка находилась безотлучно, она, не будь дура, сразу в бригаду позвонила. Оттуда на тракторе три мужика приехали, как только в кабину поместились? Бригадир в медпункт зашёл и говорит: «Куда это вы, Анна Станиславна, от нас уезжать вздумали?» А она ему: «И в мыслях не держу, да вот, приехал бывший муж, грозится». А бригадир: «Вот мы сейчас его проводим». Вывел, велел трактористу его до Лужино довезти и предупредил: «Если ещё раз в Бережках появишься, руки-ноги переломаем и скажем, что так и было».

– Вот это я понимаю, мужики что надо!

– Мужики, конечно, были правильные, но ещё и шкурный интерес. Без фельдшера в дальнем селе погибель.

– История-то ведь не кончена, – подтолкнула его проницательная старуха.

– При прощании муж сказал, что один не останется, женится. Аня рукой махнула: мне это неинтересно, да и кто за тебя, за злодея такого, пойдёт! Только через несколько месяцев, когда она в роддоме лежала, дошло до нее страшное известие: сошёлся он с Шурочкой, бил её чуть ли не с первого дня, а как-то силы не рассчитал и убил! Бабушка моя до смерти её вспоминала, как вспомнит, так плачет. Ну, а свёкор со свекровью сказали: сноха-злодейка виновата. Присушила мужика и бросила. Он нелюбимую бил, сил не соизмеряя, а если бы бил любимую, то с умом и не до смерти.

– Судили?

– Конечно. Еще свекровь приезжала в Лужино, справку брала в сельсовете, что у него малолетний ребёнок. Это чтобы меньше дали, сыну, мол, отец нужен.

– Ой, блин, – подскочила на кровати беззубая. – Такой нужен беспременно! А то, не дай бог, сын тихоней вырастит небитым! И сколько дали?

– Это уж я не знаю, да и не имеет значения. Через несколько месяцев убили его в тюрьме в драке.

– И всё? И никогда они внуком не интересовались?

– Более того, так получилось, что через год после зоотехникума сестра мужа в Бережки распределилась. Сколько жила, не здоровалась.

– А сколько жила?

– Мало. До тридцати не дожила, от какой-то болезни умерла. Но перед смертью дочери своей наказала: будет тебе плохо, когда отец другую мамку в дом приведёт. Ты тогда тёте Ане покланяйся, она добрая, она тебя пожалеет. Это мне тётя Тоня на днях рассказала. После похорон пришла первоклассница домой, там не топлено, грязно, отец на ферме. Она развернулась – и в медпункт. Вошла и старательно так в поясе согнулась. Бабушка к ней кинулась – и ну обе реветь! С тех пор они были неразлучны. Целыми днями она у моих сидела, иной раз и ночевала. У отца-то от новой жены дети пошли. Отдать дочку тётке насовсем не могли, перед людьми совестно. Не обижали, но и внимания не обращали. Вот такая история, девочки.

Медсестра встала:

– Спасибо, Володя. Очень поучительная история для нас, для дур. Небось, бабушка больше замуж не вышла? И правильно! И моё счастье, может, в том, что муж с двумя детьми бросил. Зато не бил.

– А её родители?!

Туминский повернулся к Нине, которая вскочила с кровати и стояла, покачиваясь. Взял её под руку и сказал:

– Нельзя тебе так резко вставать, голова закружится. А родители… больше они не виделись.

– Но как же так? Они нормальные? Не злодеи, не пьяницы?

– Обычная городская семья. И сами, и родители их, и деды-бабки на ткацкой фабрике работали.

– Так почему же! Она не ездила к ним, они не узнавали о ней?

– Года через три, уже её ребёнок по улице бегал самостоятельно, принесла почтальонка письмо, отцовой рукой написанное. Бабушка адрес перечеркнула, написала: «Не проживает» и назад отдала: «На, отошли». Потом через какое-то время ещё одно письмо было. Бабушка его взяла, но читать не стала, в чистый конверт заклеила, адрес родительский надписала и в почтовый ящик бросила. И на этом всё.

– Ну как же это можно?!

– Не знаю. Эту историю я маленьким слышал, взрослым не спрашивал. Тогда, я помню, бабушка сказала: они от меня отказались, так тому, значит, и быть.

– От меня тоже мать отказалась… в пользу пьянки.

– Пойдём, по коридору пройдёмся.

Медленно, опираясь на его руку, она двинулась к дверям.

– Володя, что делать? Куда деваться?

– Можно жильё снять.

– С учительской зарплатой?

– Но люди как-то живут! А пока давай я тебя в Бережки отвезу! Дом ты видела. Поживёшь в одиночестве, успокоишься. А там видно будет.

Она выдохнула с облегчением:

– В одиночестве… да!

– Пойдём, я тебя до палаты доведу и пойду о выписке договариваться. А ты вот пока письма почитай.

Возвращаясь из ординаторской к палате, услышал глухой голос старухи:

– «Пьянки, скандалы – от ощущения несчастья. А счастье – оно не в деньгах, не в красоте и почёте, а в любви. Счастье – это когда дети любят родителей, а родители детей, муж с женой живут в ладу, а старики обрели покой, радуясь счастью детей и внуков. Юра, как хочется, чтобы так было!»

Старуха читала вслух письма, а женщины, пригорюнившись, слушали.

Глава 10

В воскресенье, возвращаясь домой, Туминский решил позвонить сестре. Её ежедневные телефонные звонки порой раздражали, но стоило ей замолчать на неделю, и он оказался выбитым из колеи. Схватился за телефон, подумал и кинул на сиденье. Нет, такие разговоры по телефону не ведут. Да и мириться надо глаза в глаза. Мать? Что делать, придётся повидаться. Месяц, наверное, не встречались. Теперь скандал неизбежен. Плевать, зато Люсёнок заступится и легче простит!

Мать на удивление не орала, только сварливо пропела:

– Явился – не запылился! Месяца не прошло, а он уже снова здесь!

Вовка плаксиво пожаловался на Ваню, который отломал терминатору голову.

– А ты убирай за собой игрушки, – щелкнул его по носу. – И вообще, что это за терминатор, с которым любой младенец справится. Когда мама в город поедет, приезжай вместе с ней. Выберем что-нибудь поосновательнее.

Люся дулась и делала вид, что не замечает многозначительных взглядов брата. Туминский возился с племянниками, прикидывая, через какое время приличным будет свалить. В конце концов, Люська теперь знает, что есть новости. Долго не выдержит, сама примчится выяснять. Позвонил телефон, Лишняев орал что-то про сбой, Туминский ответил ему: «Успокоишься – перезвонишь» и отключился. Снова звонок и снова истерика. Туминский припомнил, кто дежурит сегодня, и позвонил мастеру Серёже. Разбирались долго, но разобрались. Он сказал: «Всё, дальше по инструкции. Какая пауза была? Значит, извещение в головной офис. Премии всех лишат, как пить дать. А если скроешь – выгонят по статье к чёртовой матери».

– А я знаю «к чёртовой матери», – сказал Вова. – Это плохие слова!

– Да, Вова, извини, у меня неприятности, и я выругался. Нельзя говорить плохие слова, особенно при женщинах и детях.

Снова позвонил Лишняев. На этот раз он говорил, сдерживаясь. Туминский отвечал ему спокойно: «Мы с Серёжей всё обсудили. С тобой? Я крик с детства не воспринимаю, когда орут, слов не различаю, только шум, так что орать на меня бесполезно, и ты это с института знаешь. Дежурный? Ладно!» Посвистел уныло и спросил:

– Люсь, у тебя комп включён? Этот баран на меня дежурство возложил, а извещение Серёже наверняка запретит посылать. Сейчас сам отпишусь.

Люся утащила брата в свою комнату, и там, наконец, он смог рассказать ей всё, что собирался. Начал с Инны. Сестра обняла его и сказала:

– Я всегда знала, что она тварь бездушная. Но настолько! Она же видела, как ты бабушку любишь, но ухватила только то, что её интересует: раз после похорон машину сменил, значит, наследство получил!

– Ладно, проехали! Теперь о твоём поручении…

Люся слушала его как в детстве, когда он ей сказки рассказывал: распахнув глаза и затаив дыхание. Туминский еще раз порадовался за сестрёнку, что ей такой хороший муж попался. Представить себе, чтобы он её обидеть мог не делом даже, а грубым словом! Люся и сама за себя постоять может, но ведь ещё есть родители и брат. Да они за Люську!

– Ты её в Бережки отвёз? А как она там жить будет?

– Да как все! На первое время мы из Уремовска продуктов привезли, а там синяки сойдут, будет в сельмаг ходить.

– А вещи?

– Мы заехали к ней домой и всё забрали. Попросили соседку поприсутствовать. Нина забрала одежду, оставила на столе обручальное кольцо. Всё предельно понятно. Ключи отвезли свекрови.

– И что она?

– Не стали мы к ней заходить, Люсёнок. В конверт ключи положили и в почтовый ящик бросили. Тоже всё понятно.

– А ты не боишься, что Нина от одиночества… что-нибудь не то сделает.

– Боюсь. Но надеюсь на тётю Тоню и тётю Шуру. В общем, через неделю Нина приедет в больницу закрывать больничный и либо будет искать квартиру, либо рассчитываться и возвращаться в Бережки. Здесь я её встречу и либо просто отвезу в Бережки, либо отвезу, чтобы вернуться с вещами.

– Я поеду с тобой!

– А смысл? Я даже не уверен, что она не передумает и не вернётся к мужу. Он ведь не первый раз её ударил. А все эти женщины в палате, они же битые-перебитые. И снова к мужьям возвращаются. Дело тут не в жилье. Пары, что ли, такие подбираются? У него – потребность в насилии, у неё – в страдании!

Сестрёнка заревела:

– Давай хоть одну спасём!

Влетел Вова, кинулся к матери:

– Мама, не плачь! Дядя Володя, ты её обидел?

Заглянула мать с Ваней на руках. Люся, всё ещё всхлипывая, пояснила, что плачет об одной знакомой, которую брат навестил в больнице по её просьбе. Мать, чем-то расстроенная, невнимательно выслушав, сказала только: «Ну, и пригласила бы её пожить, если подруга», – и тут же скрылась.

Вышла она только когда Туминский простился и присел обуться у порога. Спросила:

– Ты всерьёз это сказал… что громкого голоса не слышишь?

– Не совсем так.

– Ну, так объясни.

– Я же не один раз тебе об этом говорил!

Как-то на первом курсе университета к ним психолог с лекцией пришёл. Был тогда у них какой-то курс лекций по адаптации в студенческой жизни. И так Туминскому эта лекция понравилась, что подошёл он к лектору и попросил разрешения личный вопрос задать. Помог до кафедры плакаты донести и спросил, что делать, если он не различает смысла слов, когда на него начинают орать? «Ну-ка, ну-ка», – заинтересовался психолог и вдруг набросился на него с какими-то обвинениями. Потом похлопал Туминского по плечу успокоительно и спросил: «Ты можешь повторить, в чём я тебя обвинял?» Студент ошарашено помотал головой. «А ведь я не орал, я говорил шёпотом. Ты не на звук реагируешь, а на эмоции». Потом говорил что-то насчёт того, что всё это из детства, что была какая-то психологическая травма, и что Туминский сам устанавливает психологический барьер, отгораживаясь от агрессии. Что можно попробовать разрушить этот барьер с помощью гипноза. Гипноза Туминский побоялся. Тогда лектор дал ему несколько практических советов. С тех пор, если на него кидались сверстники, Туминский демонстративно надвигал наушники и слушал музыку. Тем, с кем приходилось общаться часто: сокурсникам, позже коллегам, он сразу объяснял, что договариваться с ним можно только по-хорошему.

– Как же ты меня ненавидишь, – тихо сказала мать и захлопнула дверь.

– Да нет, – крикнул он. – Мы любим друг друга, только понять не пытаемся!

Глава 11

Ранним утром через неделю Туминский заехал в Васильевку. Только развернулся, как из двери показался Вовка, а следом Люся. Племянник сиял и размахивал пистолетом.

– А попробуй, не возьми его, – ответила Люся на невысказанный вопрос, – Он слышал про плохого дядьку, который тётю обидел. Сам ведь учил его, что женщин и детей надо охранять с оружием в руках. Подожди, я детское кресло пристегну.

Из московского автобуса вышла совсем другая Нина. Скула всё ещё оставалась припухшей и с желтизной, но лицо сияло надеждой: «Володя, мне тётя Тоня работу нашла!»

Всё как-то устроилось без его помощи. Нашлись часы в Лужинской школе, куда Нина будет ездить школьным автобусом. И по дороге до больницы, а затем до бывшей работы, где надо было забрать документы, женщины радостно обсуждали что-то, сдружившись мгновенно. Вова, ожидавший битвы, заскучал, и после обеда, когда машина, вырвавшись за город, устремилась в сторону Бережков, уснул. Но в Бережках оживился: «Это море?», глядя на половодную Туминку, на деревья Орёлки, почти до крон покрытые прибывшей водой. Пробежался по дому, долго разглядывал фотографии, развешенные на стенах. К портрету молодой бабушки с маленьким сыном на руках полез на спинку дивана, постучал по стеклу и спросил: «Это боженькина мама?»

– Это моего папы мама, – ответил Туминский, стаскивая его с дивана. – А ты откуда про божью матерь знаешь?

– Рита сказала, – ответил племянник. – Она сказала, что у неё можно сестрёнку попросить.

Пока Туминский чинил розетку, пришла тётя Шура, познакомилась и увела Люсю с сыном к себе в гости, наказав ему кончать работу и двигаться следом.

– Володя, давай расставим все точки над «и», – сказала Нина. – Я вижу, тебе неудобно. Так вот, мне нужна была поддержка, и я проявила вполне простительную слабость. Получился у нас разовый секс без взаимных обязательств. Не извиняйся, это то, что мне нужно было. Но не зажглись мы друг от друга, так что не надо вымучивать из себя какой-то интерес. Будем друзьями, ладно?

Туминский смущенно кивнул. Нина, выходя из дома, вздохнула:

– Господи, мои ученики в такой ситуации, как говорится, «не парятся». А мы, более чем взрослые люди, не знаем, куда глаза деть! Всё, закрыли тему! Мы бы с тобой были братом и сестрой, если бы родители сошлись! Вот и давай поддерживать родственные отношения!

В дальнейшем и вправду, всё как-то успокоилось. Туминский несколько раз приезжал в Бережки: то 40 дней, то помочь картошку посадить, то просто на выходные на реке отдохнуть. Но каждый раз, чтобы избежать неловкости, брал с собой сестру с племянником, а последний раз ещё и с зятем. В один из приездов застал он у Нины жиличку: Вальку из её палаты, которая всё-таки забрала заявление на мужа из полиции и умудрилась попасть в больницу ещё раз. Теперь она клялась и божилась, что больше никогда… Прожила в доме около месяца и сошлась с трактористом Колькой, смирным пьяницей. «Отместка у меня пошла, Володенька, – с хохотком рассказывала она. – Мы его со свекрухой вдвоём лупцуем, когда на бровях приходит».

Ещё одна жиличка появлялась, на этот раз даже не из той палаты, а Валькина подруга. Эта прожила всего неделю, потому что приехала конкретно замуж выходить за лужинского приятеля Кольки, что успешно и произошло. Но на её приезд пришёлся визит Нининого мужа, на которого она произвела неизгладимое впечатление, о чём Нина с восторгом поведала Туминскому: «Володя, я никогда не видела его испуганным. Ни с чем не сравнимое удовольствие».

Взглянул он и на несостоявшуюся мачеху, заехав по старому адресу в Уремовске. Это была вконец спившаяся старуха, ставшая бы давно бомжихой, если бы Нина не была у неё прописана и не платила коммуналку.

Как-то уже на исходе лета Николай попросил пасынка отвезти мать в областную больницу на консультацию. Пока мать была на приёме, Туминский прохаживался по коридору и столкнулся с тётей Таней, тоже кого-то сопровождавшей. После радостных приветствий она спросила, не появилась ли у него какая-нибудь личная жизнь.

– Да как вам сказать…

– Значит, кто-то есть, – подтолкнула его медсестра.

– Встречаюсь я со своей одноклассницей, – признался он ей в том, о чём даже сестре не говорил. – Но она пока сойтись со мной отказывается. Она детей иметь не может, говорит, без детей не семья.

– Володенька, главное – любовь. А детей можно усыновить. Вон, сколько сирот кругом. И вам счастье будет, и им. А я уж хотела тебя с кем-нибудь сосватать. Газеты с брачными объявлениями даже смотрю.

– Брачные объявления, – засмеялся Туминский. – Нашёл я тут как-то переписку отца с некой Надей Кондаковой…

– Из Уремовска, – кивнула тётя Таня. – Рассказывала мне Анна Станиславовна этот грустный анекдот…

Все последующие дни до выходных Туминский пребывал в смятении. Как-то неловко было и обидно. В субботу с утра он отправился в Бережки, впервые в одиночку.

Нины дома не оказалось. «В райцентр первым автобусом укатила», – сказала тётя Шура и позвала опрыскивать картошку. Они часа три ползали по соседним полоскам, а потом Туминский ушёл на речку.

Как вернулась Нина, он не заметил, заснул под яблоней. Проснулся, когда она вышла на крылечко, скинула туфли и вытянула ноги: «Ух, устала». Туминский опёрся на локоть и посмотрел на неё: как посвежела! Почему она казалась ему невидной? Вполне симпатичная молодая женщина!

– Нин, – нерешительно начал он. – Тут наша история получила неожиданное продолжение…

– Это да, – пробормотала она, сонно улыбаясь. Но вдруг встрепенулась. – Слушай, а ты о чём?

– Об этой истории с письмами, Нина. Это ведь не родители наши их писали. Твоя бабушка написала от имени твоей матери брачное объявление. Моя бабушка ответила на него от имени моего отца. Конечно, родители были в курсе и даже что-то корректировали, но переписывались бабушки! Потом мой папа и твоя мама встретились и даже понравились друг другу. Но прожили меньше двух месяцев и разбежались. Твоя мама, извини, в это время уже запивала. Да и мой отец, увы, не сахар был…

– Точно! Я ведь приезжала сюда маленькой! Помню то высокое крыльцо со стороны реки и больничный запах! Я ведь весной, ни у кого не спрашивая, свернула в нужную сторону и пришла к этому дому!

– Да, ты спросила: здесь больница была? Наверное, это тебе в детстве я отдал коробку с пузырьками? Ты была такая смешная, волосы торчком?

– Бабушка звала меня Ёжиком. А я помню: большой мальчик дал мне большую коробку с игрушками, и я раздавала их большим детям!

– Вот такой несостоявшийся роман. А наши родители были не теми, что предстали нам в письмах, а такими, какими мы их знали. Бедные наши бабушки…

– И что? Мы ещё раз получили привет от них и слова любви к нам и нашим несчастным родителям!

– Но они-то мечтали… и что намечтали?

– Мечтали они об общих внуках, а намечтали общих правнуков. Володя, я давно хотела тебе сказать, но ты всегда приезжал с Люсей, а она чересчур взрывная и стала бы на тебя давить. Я сегодня на УЗИ ездила. Двойня у меня… у нас. Скорее всего, обе девочки. Это не повод жить вместе, но растить мы можем их вместе. Мы не будем, как твои родители, рвать их друг у друга или как мои – сбросить на бабушку и уйти – она в пьянку, он в свободное плавание. Я заметила, что у тебя кто-то появился, и не стала бы рушить твою жизнь, но мы рядом. Мне нужен этот дом, который я полюбила, и который станет родным для наших девочек. И понадобится твоя помощь. Ты или скрывай от своей женщины наше существование, или откройся прямо сейчас, познакомь нас, а я объясню ей, что между нами ничего нет и не будет.

– Девочки, как славно – пробормотал Туминский. – Так бабаня перед смертью сказала, когда я соврал, что дочку жду. Выходит, не соврал, а предсказал. А Вовка сестрёнку просил. Слишком громко по стеклу постучал. Получились две.

Они расхохотались.

– Эй, соседи! – крикнула из окна тётя Шура. – Хватит ржать, пошли обедать! Вместе посмеёмся!

– Она знает?

– Ты что? Как я могла… пока ты не знал.

– Тётю Тоню обидеть нельзя. Она будет главной бабушкой нашим девочкам. Сначала скажем ей! А на следующей неделе я Гале всё расскажу. Очень надеюсь, что она поймёт.