Следящие тени. Книга 1 [Кристиан Дрездеа] (fb2) читать онлайн

Кристиан Дрездеа Импориум 1. Следящие тени. Книга 1

ʺМы никогда не остаёмся одиноки, они всегда рядом с нами. Тянутся за спиной, произрастают от окружающих предметов и людей. Исчезают лишь в ярком свете или растворяются в кромешной темноте. От их навязчивости не по себе, ни скрыться, ни убежать. Некоторые гораздо темнее и сложнее остальных, спрятаны за бесчисленными поворотами, оставлены на перекрёстках дорог. Порой мне действительно кажется, что они… смотрят, но куда сильнее меня донимает чувство, что они…

… следят.ʺ

Первая статья из газеты "Новости городов", обзор событий, включая декларацию по насущным проблемам.

"Тревожные вести приходят в редакцию, на полученных письмах слова: война… оружие… насилие… смерть… Мы в свою очередь можем сообщить, что акции протестов поглотили города, в дыму пожаров исчезли крыши многоэтажных зданий, в пламени растворились контуры гигантов-небоскрёбов. Теперь всё то, что возделывали предки десятки лет, рухнет под рукой экстремистских организаций. То собрание, изначально лишённое гуманности, – исток погромов и кровавой бойни. Слышатся звуки выстрелов, гремит канонада взрывов. Отовсюду приходят сообщения о большом количестве пострадавших, а также погибших. Раненые ждут смерти в ногах толпы, неубранные тела мёртвых находят покой в грязи канализаций.

Требования участников забастовок неясны. Президиум правительства пообещал в кратчайшие сроки пресечь деятельность радикалов и восстановить порядок. К другим новостям…"

(Между строчек маленьким шрифтом полупрозрачными чернилами послание, рассчитанное на тех, кто будет читать через лупу или в очках: "Они все врут". Рядом с последней буквой символ, похожий на два расправленных крыла птицы)

Одна из последних статей газеты "Новости городов", расположившаяся между информацией о старте продаж ювелирных изделий и рекламой новых духов.

Пропал ребёнок.

"Родители с социальным свидетельством типа «A-3» сообщают о пропаже ребёнка, девочки семи лет того же статуса. Со слов законных представителей несовершеннолетней, их дочь, как обычно, пошла поиграть во дворе. В этот пусть и пасмурный полный грозовых туч день ничто не выдавало опасности, не вызывало тревог. Огромный железный замок свисал с ворот. Улица была пустынна, ни один гость не спешил с визитом. Поднимался лёгкий ветер, шелестели листья, клонилась сырая трава, вдаль бежали облака. Настал обеденный час, но девочка так и не вернулась. Ни родственники, ни соседи её больше не видели, навсегда запомнили её серую шляпку и чёрные туфельки. Передают своё сообщение вместе со слезами убитые горем родители.

За последние две недели в список пропавших внесён уже восьмой ребенок. Всего же не сосчитать количество детских душ, канувших в неизвестность.

Дети теряются без следа, найти причины их исчезновений ни в одном случае так и не удалось. Отпечатки крошечных ног размываются дождём, уходят по непролазным тропам. Ведущий дела следователь считает, что связей между пропажами нет, иные мнения лишь домыслы необразованной толпы. Потерянные принадлежат разным социальным группам, разных возрастов и даже разных полов. Но, возможно, увидеть истину, крутящуюся под ногами офицеров полиции, мешают их огромные пивные животы.

Немало печали приходит вместе со словами репортёров, в их докладах говорится о безнадёжности. Круг властных устремил свой взор на Города и бесчисленные протесты, затратил на поддержание мира и собственного комфорта все средства полицейских структур. Нет у обожествлённой элиты никакого интереса до поисков чьих-то детей. Размякшие в уюте и теплоте они и не видят, что в это же время у них за спиной происходят страшные вещи.

Исходя из сложившейся обстановки, просим наших читателей быть бдительными и любые полученные сведения, касающиеся пропавших детей, присылать в редакцию.

Держитесь на связи. Не уходите по одному."

Пролог

Я не вижу… но я слышу… оно подбирается всё ближе…

Зелёные глаза замерли на сером полотне неба. Пытаясь найти что-то за облаками, они медленно перемещаются из стороны в сторону. В них нет места для страха, тревог, открывается путь лишь безграничному умиротворению и незыблемому покою. И губы с торчащим между зубов зелёным колоском, бледное расслабленное лицо, как и раскинутые около головы руки, – свидетели ухода от насущных проблем.

Безмятежность дня коснулась и эту совсем юную девчонку не более шестнадцати лет от роду. Она лежит в высокой траве сырой от росы, вокруг так много воды, ткань её чудесного белого платья напиталась, а местами вовсе промокла насквозь. Но то нисколько не волнует, девочка смотрит на вершину мира, и, кажется, ничто не может растревожить гладь этого омута спокойствия.

Небо мрачное, безжизненное, переполнено огромными чёрными тучами, что медленно плывут за горизонт, образовывая одну беспросветную тёмную массу. Сегодня всё утро тревожат невзгоды, день получается хмурым и серым, то и дело моросит дождь, набирает силу холодный ветер. Впрочем, сейчас глас бурь немного стих, взял паузу, а свет, рассеиваясь под облаками, приносит окружающему миру белые тона.

Где-то в стороне зазвучали женские голоса, их появление неожиданно, внезапно, но не заставит вздрогнуть нежный дамский глас. Слишком гармонично тихая речь вливается в звуки окружающей природы. Сами нарушительницы спокойствия, должно быть, идут по тропинке неподалёку, единственной узкой полосе, свободной от густо сросшейся травы, перемещение выдаёт шелест листьев под ногами, шорох длинных платьев.

Незнакомок не видно, но и тогда с уверенностью можно сказать, их головы опущены на грудь, руки свисают ниже пояса, всему вина – усталость после изматывающего труда. И лишь их голоса неподвластны обременяющей ноше забот, всё сильнее набирают в себя мелодичность, перетекают в один монотонный поток. Не как приближающиеся женщины принялись запевать? Первые слова и первые строки до боли знакомы. Слышали уши десятки раз невероятно старую песню на местный лад. Она – одна из немногих сохранившихся чуть ли не с изначала времён, в ту пору ещё дымились трубы деревянных изб, по глубоководным рекам ходили парусники.

Должно быть, это женщины – работницы возвращаются с поля после трудового дня. Девочка как раз дожидается их, чтобы вместе с попутчицами, как и всегда, отправиться домой. Но сейчас вставать и уходить совсем не хочется, к кругу повседневных причин остаться в траве добавилась ещё одна. Руки в этот день, так сказать, не очень чисты, украденное платье изящно облегает тело. Тётка-опекунша не досчитается одного. И да, были причины. Сейчас же сложно представить, какой кошмар ждёт дома. Особенно если учесть эти три чёрных пятна грязи, что бесповоротно испортили идеально белую кружевную ткань забранного без разрешения наряда.

И, с целью узнать сколько времени у неё осталось, девочка лишь приподняла голову, но "благодаря" высокой траве увидела лишь высокую траву и ничего больше.

Сегодня её не покидают скверные чувства, предчувствие опасности, кажется, что вот-вот произойдет нечто плохое, непоправимое. За украденное платье, конечно, крепко достанется, но это будет не в первый раз. Скрывается нечто другое куда более опасное, чем пара синяков и ссадин. Текущая кровь страшна лишь в больших количествах. Но она не понимает, откуда берутся подобные мысли, её малая родина всегда была оплотом безопасности для хрупкой девчонки. Что же здесь будет угрожать? И сейчас голос ниоткуда шепчет, просит оставаться в этом укромном уголке среди высокой травы, где никто не сможет отыскать, никто не сможет найти. Но есть ли вообще в этой долине тот, кого стоит бояться? Есть ли тот, кто ждёт её, поджидает? Потеряв из виду, теперь старательно выискивает.

Девочка не знает и, перед тем как присоединиться к попутчицам, решила бросить последний взгляд в небо. Только в нём находит утешение для себя, жаль, приходится высоко задирать голову. Не отрывая глаз от безграничного серого полотна, начала подниматься с земли, ещё бы немного и взгляд достиг горизонт, но наперёд из серой массы облаков вырвался странный объект, буквально выскочил из ближайшей грозовой тучи. И он благодаря своей яркой окраске сильно выделяется на тёмном фоне. Правильной прямоугольной формы, а следом тянется целый веер из разноцветных лент.

Воздушный змей, когда – то у девочки был такой же, правда, не настолько пёстрый и без жёлтой улыбающейся морде как на этом, но это всё неважно. Конечно, многие посмотрят на него и всего лишь пренебрежительно скажут: "Кусок тряпки". Но для той в белом платье с устремлённым в небо лицом это ключ, отпирающий тяжёлую дверь в детство. Как порыв внезапного ветра, нахлынули воспоминания. Память – исток многих тяжёлых вздохов.

Вспомнилось, как вместе с отцом запускала эту величественную игрушку, как змей парил над головой, кружил. Казалось, ещё немного и он заглотит облака, такой могущественный, сильный и весь во власти детских слабых рук. Ему бы летать повыше птиц, подальше самолётов, но не дадут свободу жалкие верёвки. Вспоминала девочка, и как змей всё-таки отвязался, улетел за горизонт, долго отдалялся, а затем растворился в закатном свете, вспомнила горькую слезу, текущую по щеке, красные глаза. Не упустила в памяти момент, и когда на следующий день папа подарил ей нового. Нашёл на прилавке магазина игрушку один в один как потерянная. Это было лучшее время, яркий светлый мир с запахом горячей выпечки, предрассветной свежестью росы.

Огонь разделил её жизнь на до и после, перед глазами до сих пор стоит слепящее всепожирающее пламя, во рту чувствуется вкус гари, а в ушах звенят голоса заживо сгораемых людей. Представить ещё раз куски обгорелой кожи, обугленные лица. Ужасно среди них узнавать знакомые черты, форму носа или же расположение глаз. Большего огонь не оставляет, поглощает желаемое и осушает недоступное.

Пламя забрало всех, кого она любила, и с тех пор практически беспризорница. Её, правду сказать, приютила тётка, оформила несколько бумажек, вытащила из гниющего подвала, взяла к себе в дом. Но уж лучше бы оставила на улице, терпеть её удары, издевательства, грубую речь, обходится с племянницей хуже, чем с собакой. Поселила в грязном углу, там же на холодном полу обустроила спальное место, сложно, конечно, называть простынь и наволочку, об которые периодически хозяева дома вытирают ноги, спальным местом.

У тётки пять родных детей и есть о ком заботиться и без очередного голодного рта, который к тому же имеет дерзость и порой просит есть. Ему все равно не достаётся ничего кроме огрызков хлеба, зачем же зазря дразнить своих владельцев. Им зачтётся жестокость, хочется в это верить. Судьба воздаст. Первый же урок попыталась преподнести сама девочка, в предрассветный час у одной из дочек тётки, а именно у любимицы "младшенькой", украла платье, самое ценное для сердца двоюродной сестры и самое дорогое для кошелька её мамаши. Цена будет высока для них всех.

Поглощённая воспоминаниями девочка проводила глазами парящую игрушку до самого горизонта. В этот ветреный день в свободный полёт улетит не один воздушный змей.

Вокруг поток воздуха превращает зелёную массу травы в огромный подвижный океан со своими импровизированными волнами, он холодный и пробирает до костей, а мокрое платье усиливает эффект. Очередной порыв ветра и вырвал девочку из нескончаемого каскада воспоминаний, перепугавшись своей задержки, она тут же вскочила с земли.

Сырая ткань дискомфортно облипла по телу, а в добавление от долгого отдыха в неудобном положении заныла спина. Поспешил подступить холод, за ним небольшой озноб, в придачу к которому и обволакивающая сеть мурашек. Но неприятные чувства не главное, что взволновало. Взглядом она попыталась найти женщин, чьё пение вот только слышалось, но поблизости уже никого нет, лишь нескончаемое море травы, тянущееся до самого горизонта. Без конца. Скорее исчерпается вся земля, нежели эти травинки.

Девочка прислушалась, звуки песни также смолкли, не иначе унеслись прочь. Остались только аккомпанирующие мелодии, наигрываемые шелестом листьев. Она в смятение, не понимает, как так быстро ушли, ведь отвлеклась только на одну минутку не более. Наверно, очень спешили, вот – вот начнётся дождь, его первые и такие крупные капли уже приносятся ветром, попадают на лицо, затем стекают словно слёзы. Девочке тоже пора домой, давно пора, и надо бы поспешить, но она стоит, сделать первый шаг оказывается очень сложно. Легче часами вот так выжидать момент, когда кто-то, пусть даже незнакомый, придёт, возьмёт за руку и поведёт, куда изволит сам. Конечно, хотелось бы догнать крестьянок, но теперь, когда они скрылись из виду, осталось только одно желание, снова упасть в высокую холодную траву и скрыться в ней. Почему же терзает эта внезапно возникшая странность?

Гром заставил девочку вздрогнуть и даже вскрикнуть, но сразу за ним, как будто маленькое чудо, свет солнца коснулся её бледного лица. Такой теплый, мягкий, манящий к себе, упёрся в щёку и буквально заставил повернуться к нему навстречу. В ожидании контакта с источником озарения она зажмурила глаза, но его всё нет. Лишь маленький луч пробивается из – за туч, создавая крохотное белое пятнышко на траве, за его же границами больше ни капли солнечного света. Сумрак от облаков. И от сего мир вдалеке кажется ещё темнее и недоступнее.

Вокруг же наоборот появилось столько белого. Воссияло. Луч согревает, постепенно кожа под его напором расслабляется, разглаживается, а порой и того создаётся ощущение, будто размякает, словно дешёвый пластилин. И разве что на лбу от зажмурившихся глаз ещё остаётся пара морщин. Может ли скрываться нечто ужасное, коварное за нежностью небесного огонька? На фоне лёгких ласк создаётся устойчивое чувство защищённости, теряется настороженность, уходит и растворяется в яркости изучения испуг. А сам свет как будто говорит: "Ты не можешь здесь оставаться, пора идти. Я прослежу за тобой, надо идти. Оберегу тебя, только иди. Освещу твой путь, иди же!"

– Нет, я не останусь жить в этой траве, – тихо прошептала, тут же подняла упавшие с плеч лямки платья, поправила прилипшую к телу ткань, уже следом направилась к освещённой солнцем тропинке по оставленным ранее следам в зелёном полотне. Вскоре сошла на тропинку и побрела прочь, окружённая преследующим светом.

Долина тянется до самого горизонта и нет ей конца, рельеф однообразен, лишь высокая трава вся под один уровень. И только впереди на фоне этого сросшегося массива выделяются два засохших дуба. Один маленький и почти полностью сгнивший, некогда вобравший в себя удар стихии вместе с разрядом молнии. Пламя бушевало на листья, до сих пор с коры дождями не смылась гарь. Другой дуб значительно крупнее, за всё время своего существования только пребывает. Настоящий титан с массивным стволом, сотней раскинувшихся по сторонам ветвей, толстыми торчащими из рыхлого грунта корнями. Должно быть, вытянул из земли все соки, уж не зря вся трава рядом засохла, кустарники рассыпались. Некоторая особенность в рационе питания сделала все его немногочисленные листья тёмно-зелёного почти чёрного цвета.

Оба дуба произрастают у узенькой заросшей тропинки. На неё как раз ступила девочка. И какие же ветра занесли семена их начала в далёкие степные края?

Всё бы ничего, не будь с ними связано столько переживаний. Это второе дерево, что покрупнее, девочке очень не нравится, оно напоминает какое – то застывшее чудовище, вылезающее из скрытого от глаз царства. Сам его ствол весь кривой и искажённый, как насмешка над гармонией природы. Он же изрыт десятками когтей и клювов, кое-где ещё сохранились давно брошенные гниющие дупла. Ни один птенец не окрылился в старом дереве, их крохотные косточки ещё не везде вросли в кору. Девочка заглядывала в дыры, видела иссохшие черепа с пустыми глазницами, старые перья, в тот же миг чуть не получила поцелуй в губы от гремучей змеи. Поселилась как минимум одна гадюка у сердца дуба.

Но вокруг по-прежнему светит солнце, в его свете самое чёрное становится серым, а серое – белым, и пусть даже эти лучи спокойствия не распространяются далеко. Впрочем, в столь тёплом пятнышке тоже есть кому напугать.

– А-а-а! – вскрикнула девочка, её встревоженные руки прижались к груди.

Рядом с головой путницы, едва не задев ухо крыльями, пролетела маленькая птица. Не удастся пропустить насколько та проворная и шустрая. Просвистела мимо лица, промелькнула над высокой травой, следом, растревожив ветки, просочилась между деревьями. Наконец, сделав небольшой круг у маленького сгнившего полена, уселась на его единственный сохранившийся после пожара сук, на то место, куда попадают яркие белые лучи.

Чёрненькая с дивным оперением, переливающимся в свете солнца, маленьким острым клювом и красной грудкой, как большое сердце. Гармония жизни на обгорелом растрескавшемся дереве – проделках смерти. Сложила крылья, поджала лапки, а по обе стороны медленно планируют и спускаются сорванные листья.

Девочка никогда раньше не видела таких красивых птичек, откуда тут такая завелась, вывелась. Чудесная, чуть ли не волшебная. Возможно и прибыла из дивных краёв, куда ночами уходит солнце. Ну вот ещё одно обременяющее воспоминание прилетело да приземлилось на ветку. Сегодня многое пытается замедлить шаг, и оно точно знает, как этого достичь, знает, чем прельстить. Всё дело в…

Когда – то в "жизни до" в минуты одиночества девочка очень любила ловить воробьев. Незаметно подкрасться, а затем схватить трепыхающееся тело, чувствовать в своих руках биение чужого сердца, власть над течением жизни. О, часами вылавливало одного за другим. Вкушать мысль о своём превосходстве над ними – сласть.

Как раз тропинка расходится, одна дорога ведёт прямо, мимо старых деревьев и той самой птички, другая уходит вправо в обход, затем они обе вновь сливаются. Девочка всегда предпочитала второй вариант, обходить старые дубы, она их боится. Многие местные придерживаются того же мнения, но скорее не из – за страхов, смысл в том, чтобы не перешагивать через десятки корней и в один прекрасный день не переломать ноги. Так собственно и появилась обходная дорога.

Птичка сидит на обожжённой ветке спиной к уставившимся на неё зелёным глазам, клювом чистит перья. На том месте уже бывал огонь, сейчас вновь разгорается пламя опасности, летят первые искры.

Какое тягостное желание. Девочка крутит головой из стороны в сторону. Право, тропинка освещена солнцем далеко вперёд. Но, смотря туда, она видит не свет, а тьму, исходящую из разъярённого лица тётки, слышит её крики и вопли, представляет толстые пальцы, сжимающие ремень в одной руке и горячий утюг в другой. Впереди же маленькая красивая птичка – мечта, хотя скорее неосознаваемая одержимость.

И там почти нет света, сумрак и страшный дуб.

Выбирать? Решение уже принято. Позади остаются разутые босоножки. Девочка делает первый неуверенный шаг вперёд. Сильно волнуется, внутри всё щемит, куда без этого, ведь уже кажется, что это неверный выбор, да и теперь кошмарное дерево стало на шаг ближе, но больше бороться с желанием попросту не хватает воли. Сжаться в комок, но коснуться ласковых перьев.

Шлёпающие по сырой грязи босые ноги. Нет им никакого комфорта, обволакивает мерзкая жижа, или же попадаются один за другим извилистые корни. Об последних устали разбиваться пальцы. Однако позади уже много чётких глубоких отпечатков, близко подобралась к цели, достаточно, чтобы попытаться.

Птица продолжает чистить перья, не обращая внимания на нависшую угрозу. Не ведома жестокость разумных созданий, росла в краях безлюдных. Тем временем кошка к ней приближается, шаг за шагом уменьшает расстояние. У той нет таких острых когтей, но есть кое-что похуже.

Схватить. Но прошлый опыт говорит двигаться дальше. Резкое движение испугает эту маленькую пташку, она кинется прочь, тебе же не хватит скорости опередить её порыв. Ты не настолько ловка и хороша, нужно терпение, нужна выдержка. Всё то, что тебе так не хватает. Ты всегда безуспешна. Приблизься же ещё!

Под этот навязчивый шёпот… следующий шаг оказался слишком громким, пальцем зацепилась за корень. Растревоженная шумом птичка тотчас повернула голову. Едва узрев человека рядом с собой, резко сорвалась с ветки. И девочка, конечно, рванулась за ней, но лишь угодила в объятья старого бревна, бровью в ветку, рукой о корягу. Пташка оказалась куда быстрее и проворнее, с лёгкостью ускользнула. Красота должна уметь себя защищать… Но вот к большому удивлению возможных зрителей не бросилась наутёк в края далёкие, лишь перепорхнула на противоположное дерево, на крупную извилистую ветку из тех, что венчают крону старого дуба. Туда долго забираться, оттуда высоко падать.

Теперь разочарованная девочка шумно выдохнула, бессильно дёрнула руками. Не в этот раз. Птичка же, словно радуясь своей победе, задорно запрыгала по ветке, начала насвистывать. Нашла сцену повыше, и побежали вниз к расстроенной слушательнице живорождённые ноты. Наигрываемая мелодия вызвала грустную улыбку на лице поверженной, теперь, потерпев неудачу, ей пора возвращаться на обходную тропинку.

Буквально в следующий миг всё угасло, потерялись цвета… весь солнечный свет пропал в одно мгновение, как будто выключили лампочку. И от сего окружающий мир стал даже темнее, чем был до этого.

Девочка поспешила найти причину подступившего сумрака, внезапно повеявшего холода, вскинула лицо к небу, на то место, откуда совсем недавно пробивался луч света. Но теперь там лишь огромная чёрная туча, застилающая большую часть пространства над головой. В несколько раз темнее, чем все остальные, непохоже, что это туча вовсе, скорее дыра. Такая не только закроет солнце, но и заглотит своим неизмеримым ртом весь мир. Её определённую опасность выдаёт и положение других облаков, их нет по границе чёрного пятна, они словно отступили, шагнули назад, тем самым создав обод некого нимба вокруг. Наступает время другой стихии, поднявшись в закатном свете, теперь зависла как страж над головой.

Наверно, это жуткое зрелище, но не достаточно жуткое для девочки, оно не напугало, скорее расстроило ещё сильнее. Улыбка исчезла с губ, а лицо в серой тени деревьев стало пасмурным. Она обхватила себе руками, ведь стало так холодно, но и то не спасло от очередной волны мурашек. И только маленькая черная птичка продолжает собирать в этом помрачневшем мире крупицы счастья, прыгает по ветке, тихонько насвистывает. Раз за разом пробует начать свою звонкую мелодию, но никак не найдёт подходящие звуки. В темноте листьев её стало совсем незаметно, лишь порой загорается красный огонёк яркого оперения.

Но всё напрасно. На здешние земли грядёт час печали… Продолжившиеся представление уже не вызывает ту улыбку на губах. Девочка, опустив разочарованные глаза, развернулась и сделала первый шаг назад. Первый…

Вырвавшийся из тишины визг за спиной, последовавший треск, заставили резко остановиться, в порыве подступившего испуга вернуть взгляд на дерево, поднять глаза к вероятному истоку шума. Так уж получилось, им стали уже запомнившиеся верхние извилистые суки. Качаются ветки, летят к земле крошечные обломки, туда же стремятся сорвавшиеся листья. Всё под аккомпанемент шорохов и понемногу смолкающего шелеста. В густой тени более не выдаёт своё присутствие ничто живое. Птица пропала. И лишь маленькое черное пёрышко парит в воздухе, медленно опускается вниз. Не будь он настолько молчалив, обмолвился бы о чужих гниющих огромных пальцах.

На лице девочки отразилось недоумение. Куда делась? Ведь только что была здесь. Вертит головой в стороны, пытаясь уловить хотя бы один взмах чёрных крыльев, но вокруг нет никакого движения, и следов птицы тоже нет. Зато есть другое. Взгляд вновь остановило дерево, сейчас оно выглядит ещё ужаснее. Старые брошенные дупла, будто пара глаз, пристально взирающих на свою жертву, ветви над головой, словно сети, готовые вот-вот захлопнуться, массивные корни – тысячи щупалец. И как же близко девочка к нему подошла. И есть ли возможность уйти теперь?

Только сейчас заметила, как стало тихо вокруг, ветер смолк. Ни одна травинка, колосок, куст больше не осмеливаются шевелиться, всё замерло. В этой тишине становится волнительно даже дышать, издать звук, разрушить непреложное безмолвие. Хотя… что-то его всё-таки нарушает, еле уловимый скрежет по дереву, такой настойчивый, неугомонный, словно напильником по коре. Отсюда ничего не увидеть и не узреть, но, несомненно, поблизости проделывается какая-та тайная работа. Источник же доводящего до дрожи звука, так некстати, расположился с ненаблюдаемого края ужасного дуба. Где бы ему ещё найти место? Не иначе дерево прячет кого-то, они на одной стороне.

Детям лучше не оставаться без присмотра родителей, девочка же брошена посреди тёмно-зелёного моря. Сюда не приносятся голоса людей из далёких поселений, не заходят уставшие путники, не заводят стада овец пастухи. Оттого и трава высока, почва деградировала, а на кустарниках вместе с карликовыми деревьями более не растут плоды, нарастают лишь колючие шипы. Оттого же девочка осталась наедине со своими страхами и домыслами. Посещает навязчивая идея, что этот следующий за ней солнца луч, всё его тепло и весь его свет, и эта чудная птичка – лишь чья-то хитрая приманка, дорога в ловушку.

Но нужно уходить, то есть шагать назад. Совсем одна. Во всём мире одна. Глубокий вдох, дыхание дрожит, и его не так просто успокоить, следом с большим трудом решилась на один медленный шаг назад.

Куда уходит, ей не понравилась мелодия?

Кому-то этот шаг не приглянулся…

Осыпающиеся с дерева погнившие листья, кренящаяся крона, а за ней громче скрежет, выдаёт сильное раздражение, видимо, свершаются неугодные действия. Надо бы идти вперёд к возможной встречи, нежели убегать. У девочки же зародилось отчётливое понимание о возможном карябающим инструменте. Нет ничего подтверждающего эти мысли, но, не иначе, разрывают кору, стёсывают дерево когти. Крепкие, острые, закрученные, какими им ещё быть. Их же обладатель сойдёт разве что на собаку. Побитую и, вероятно, голодную. Вот только там точно не она, ни верный друг человека, ведь четвероногое вряд ли совладало бы с той выпавшей из-за дерева, вонзившейся в корни острой заточкой.

В сей же миг из забытого гнезда птиц выскользнуло длинное извивающееся тело. На несколько секунд оно предстало столбом прыснувшего гноя. Своего рода огромный пятнистый червь, он же шипит, изламывается, его же ждёт падение на грубые корни. Не слишком удачное, до сего момента торчащий из сомкнувшейся пасти хвостик вырывается на свободу вместе со своим ушастым обладателем. Весь пропитанный слюнями рыжеватый грызун ещё пару раз кувыркнётся, затем бросится прочь. Гадюка же не намерена более вылавливать свою жертву, захватывает схожий порыв, крутясь между корней, уползает от деревьев в траву. То и дело выпускает наружу раздваивающийся язычок, то и дело предупреждающе шипит. Надвигается нечто смрадное, ужасное, природа боится его пришествия.

Затаилась беда в корнях дуба, девочка тоже должна бежать. Но она не чувствует ног, не слушаются, онемели или же затвердели. Девочка опустила глаза на свои конечности, как если бы пыталась понять на месте ли они. Когда вновь подняла взгляд на дерево, из – за него уже высунулось нечто.

Оно появилось очень тихо, незаметно и быстро. От его вида девочка вскрикнула, с силой зажмурила глаза, открыла вновь. Фокус не удался, то, что высовывалось между деревьями, по-прежнему выглядывает из своего укрытия.

Веки сильнее поднимаются, рот открывается. Силуэт в тени дерева, где каждая ветвь стремится оставить на земле свой чёрный контур… Это манекен? Или человек? Вопрос, ответ на который может сильно напугать.

Рослый с широкими плечами, крупнее любого, кого только знает девочка. Особенно он удался в длину, наверно, метра два. На его голове нет волос, а кожа тёмная, как если бы гнила. Мерзкая на вид, хорошо, что основную часть его тела закрывают тряпки, непотребного вида вещички, тут прожжённые брюки и ещё что-то вроде свитера. Над всем свисает чернее сажи грязная куртка. Какая-то странная мода нацеплять одежду друг на друга в несколько слоёв, при много это и придаёт ему весь объём, быть может, за слоями тканей тело худое как спичка.

В целом он напоминает бродягу или же бездомного. Подобные люди нижней прослойки общества, водятся у канализаций и в подвалах старых домов, девочка будучи одно время без постоянного места проживания знает об их жестокости и аморальности. Речь зашла о бездомных, однако есть в его физиономии нечто более пугающее. А именно лицо, точнее лица нет, вернее, оно спрятано под маской, под ужасной маской.

На той нарисованы огромные приветливые глаза, широко распахнутый рот, полный пожелтевших от времени зубов, нос – поросячий пятачок. Цвета не пропали с физиономии, сильно потухли, но всё ещё можно опознать их радужные оттенки. Явно очень старая, возможно, десятки лет крутилась под куполом цирка на лице не слишком симпатичного артиста. Сильно затёртая своим обладателем, краска на ней растрескалась, кое-где вздулась. У бездомных же определённо есть лица, с заплывшими глазами, с распухшими щеками, с похотливыми взглядами и всё же лица.

Ещё бродягам подобает двигаться, а существо даже не шевельнулось. Застыло в одной позе как магазинный манекен-зазывала, которого кто-то неудачно здесь разместил. Вот только… Случайно ли, что маска-лицо сконцентрировано на одну точку, на место, где стоит девчонка?

Она же не может похвастаться подобной выдержкой, напротив, вся дрожит, трясутся ноги, руки, и, если бы не держала ладонью рот, наверняка стучали бы и зубы. Девочка хотела бы только стоять, шаг назад получился сам собой.

Она тотчас вздрогнула. Ненадолго отвела взгляд на землю. Ей показалось, или оно в этот момент дёрнулось.

Наблюдает и охот… Пожалуй, нет, почудилось. Или же вызвано порывом ветра, а то и неустойчивостью положения.

Но ветра нет, и оно живое. Медленно выползает из своего укрытия, бесшумно, как будто и не идёт вовсе, больше похоже, что парит над землёй. Сложно поверить глазам, не хочется верить, непреодолимое желание потереть веки, жаль, руки не двигаются. Шевелится, движется. Такое оно неестественное. Перемещение, словно медленно планирующий в воздухе лепесток. Но почему же невидимые ветра понесли его к девочке?

Начала двигаться и серо-чёрная голова, теперь её неестественные повороты сопровождают каждый шаг. Кажется, что в шее этого гораздо больше мышц, чем у обычного человека. Она и трещит, словно от долгого ожидания разминается тысяча связок. Тем не менее лицо-маска не меняет направления своего взора. Как же неприятно, что из всего мира оно выбрало именно дитя человеческое.

И всё ближе, движется почти деликатно, аккуратно переступает через корни под своими массивными лапами, не бросит на них и одного взгляда. Теперь оно – ловец птиц, а девочка – пташка. И явно что умеет на них охотится. Ужасен. Весь покрыт толстым слоем сажи. Следы огня на нём повсюду: ожоги, обгорелая ткань и плоть. Он как будто вылез из того пожара, из её кошмара.

Теперь как кукла застыла сама девочка, всё тело оцепенело, хочется бежать, но всё что делают ноги, только дрожат. Они больше не её. Закричала бы, но и крик застрял где-то глубоко в груди.

В какой-то момент ноги девочки сами зашагали назад. Наступая на корни, она пошатывается, чуть ли не падает. Много коварных сетей раскинулось по земле, не раз придётся провалиться среди них. Споткнётся о бревно ступня, наколются на острые камни пальцы. Босоножки далеко позади. Увязли в грязи.

Это отступление вызвало противоположный эффект, существо остановилось, не перестаёт разве вертеть своей неказистой головой. Эмоции, чувства – они ему не так уж и чужды? А ведь одна его рука за спиной, заведена и укутана в рваный плащ. Скрыта от взора и, видимо, не с проста. Хранящийся там подарок ужасен или бережётся для особенного момента.

Впрочем, тот уже настаёт, существо начинает вытаскивать руку, следом протягивать её в сторону девочки. Крупный сжатый кулак, покрытый чёрной вязкой субстанцией, вещество до сих пор не высохло, блестит. В глубине его пальцев точно что-то есть. Шкатулка с кольцом? Нет, маленькое и живое. Неизвестный лохматый комок пульсирует, как вырванное из груди сердце.

Мышь? Нет, наконец рассмотрела. Охватило чувство боли, закололо где-то под рёбрами. Чёрная птичка, он смог. Напуганная, беспомощная, трепыхается и кусает за безжалостные пальцы. Но не поможет, пташка, ничто не поможет. Ладонь крепко сжимает маленькое тельце, грозится раздавить. Один чёрненький глазик заключённой смотрит на девочку, в нём столько отчаяния. Ждёт ли помощи? Второй же выколот торчащей из него веткой, оттуда, из ужасной раны, сочится кровь, перекрашивает перья.

Существо смогло достичь этой пташки, у первой не получилось даже приблизиться. Его разбудил свист, затем привлекло движение над головой. Не составило труда забраться по угодливым веткам, подставляющим себя под каждый шаг. Тогда, правда, взбираться к верху, мешал слепящий свет, его не могли закрыть ни листья, ни переплетения дерева. Белое излучение затмевало глаза, терзало сознание. Счастье крадущемуся, в этот пасмурный день свет не может существовать долго. Поглощён грозовыми облаками, и осталось только сжать кулак вокруг клубка слишком громких перьев. И это все равно так мало, впрочем, не стоит спешить сразу засовывать в рот, ведь там на распутье дороги… Вот кто настоящий ловец, оно и выглядит как опытный охотник.

Оторвать взгляд от беспомощной жертвы почти невозможно. Существо же крутит головой, будто бы пытается понять нравится ли его подношение. И, наверно, решило, что смогло угодить, ибо второй рукой начало манить в свою сторону, льстиво кивать. Пальцы распускаются и собираются вновь, ему не просто даётся движение припухших фаланг, но ведь старается.

Жалость к птице немного поубавило страх внутри девочки. Оно подманивает её? Но почему? Почему просто не набросится? Уж такая жалкая жертва не сможет сопротивляться. Хватай и утаскивай за дерево. Делай что хочешь, съедай или вешай на сук. Почему же… его ноги. Они ужасно деформированы, будто вывернуты в другую сторону, по внешнему виду можно сказать даже сломаны, имеют одну, а то и несколько лишних костей, сильно напоминают задние лапы собаки. Вполне сойдёт за свидетельства о переломах и неправильно сросшихся тканей. Вот отчего брюки нещадно изодраны, оттопырены назад. Выглядит вся кожно-мясная конструкция и при всей величине мышц у бёдер очень неустойчиво, и ведь оно такое медленное, нелепое, еле движется. Вот и подманивает, вероятно, способно… не способно к скорости. Стоит побежать, и тварь никогда не сможет догнать. Тот самый колдун из сказок, который манит детей леденцами, просыпает конфетами дорогу до своего логова… крадёт, а затем съедает.

Нужно быть хитрее хитреца. Девочка резко, почти дерзко, сделала шаг назад. Вся переполнена чувствами, движения получаются неуклюжими. Существо встрепенулось, замахало рукой с птицей. Не ожидал? Не ожидал? Этот беспомощный жест спровоцировал и ещё один шаг назад. Оно замычало, дёрнулось вслед, но так жалко, будто пытаешься расшевелить калеку.

Шаг назад, шаг назад, а затем два вперед… Кажется, некто удивилось, по крайней мере, затихло в ожидании, подношение по-прежнему устремлено вперёд, готово вручить дар за отвагу. И то ли улыбающаяся маска создаёт ложное ощущение, то ли ему действительно понравился последний выходящий за рамки игры ход.

Подобно некто, девочка вытянула сжатый кулак, немного подождала, а затем разжала пальцы, в них перестала поступать кровь, они холоднее льда. В глазах много неуверенности, волоски на коже встают. Вот только маска замерла в направлении лица юной актрисы, и у него нет никакого интереса до её руки, только до лица, только до зелёных глаз. Кажется, оно пристально всматривается именно в них. Хотя что вообще можно видеть под этой непроницаемой забитой грязью маской?

Вторая попытка, девочка вытянула руку прямо перед своим лицом и несколько раз сжала и разжала пальцы. Она что желает управлять им? Сложно и отчасти даже страшно пытаться понять, как это представление воспринимается в чёрном разуме. Есть ли там вообще какое-то понимание. А что до мыслей?.. А что до желаний?..

Девочка тихонько вздохнула, воздух прерывисто просачивается через губы, её собака поддаётся дрессировки куда лучше. И это плохо кончится, ей нужно как можно быстрее убегать. Сейчас, правда, все предостерегающие голоса смолкли. Боятся звучать в его власти.

Но наперёд её поползновений, будто подслушав чужие мысли, некто перешло к действиям, начало крутить кулаком со сжатой в нём птицей. Своего рода дразнит, и, стоит признать, есть желание схватиться за толстые пальцы, попытаться разжать их, оцарапать, а то и укусить. Но это будет так неоправданно, ибо уже слишком поздно, пламя больше не горит, девочка опоздала. Горько… Птица не движется, обмякла и следует каждому его движению. Существо отвело руку в сторону и резко распустило пальцы.

Девочка ждала падение, уже представляла эту картину, чёрная прелестная тушка впечатывается в сырую грязь. Птичка, секунду назад стеклянная как окоченевший труп, задёргалась, в сей же миг в неё потоком вернулась жизнь. Не дожидаясь, когда полностью разожмётся ладонь, лапки отталкиваются от пальцев, и сама она рвётся вперёд, наконец-то высвобождаясь из слишком томительных объятий. Выскочила, следом, подхватив себя почти у самых корней, унеслась вдаль.

Она быстро исчезнет с линии взгляда, выколотый глаз придаст движениям не плавности, но там за видимым краем степи, непременно её ещё ждёт короткая, а то и длинная жизнь, быть может, своё собственное гнездо. Сильная птичка. Девочка проводила её взглядом, а когда та скрылась из виду, от радости пару раз легонько хлопнула в ладоши.

Оно не изменило своего положения, лицо направлено на единственное оставшееся живое существо, правая рука заведена в сторону, другая манит к себе. Девочка оценивающе осмотрела его с ног до головы. Грязь, гарь, сутулый, горбатый, страшный до чёртиков. Конечно, не собирается подходить к "Этому", чтобы оно не сделало, и уйдет, как только… Есть ещё кое-что, не позволяющее сделать очередной шаг назад.

Девочка приложила левую ладонь к лицу, сверху положила правую и ей же сняла образовавшуюся конструкцию с себя. На этот раз важна последовательность, ведь все движения в новом представлении играют роль. Очередная задумка сильно будоражит. Закончив серию манипуляций, скинула голову набок. Вызывающая поза, в ней определённо есть что-то передразнивающее. Дальше только мучительное ожидание.

В этот раз оно быстро задвигалось, не стало терзать зрительницу бездействием. Не приведи судьба, заставить скучать свою партнёршу, свою драгоценную возлюбленную. Шустро выполнило повеление, правда… в точности. Существо по указу положило одну ладонь на лицо, а точнее маску, затем эту же руку убрало другой. Но это не есть желаемый результат.

Действительно глупее её собаки, а может и нет.

Но ещё раз. Девочка положила ладонь на лицо, дождалась, когда оно последует примеру. Следом напрягла пальцы, сильнее впившись ими в кожу, существо повторило, насколько смогло, под напором маска задрожала. И наконец последнее самое волнующие действие – девочка резко отвела руку в сторону. На этом пришлось позволить сердцу замереть, как и дыханию остановиться, ибо главный секрет манекена кроется не в кулаках и не в плаще, он прячется именно под маской. Её ладонь всё так же пуста. Что до его?

Но на этом акте оно не спешит следовать указанию, замерло. Тут же забыло сценарий, зеркальное отражение сломалось.

Угрожающие глаза маски выглядывают через пальцы, сдавливающие их. О, эти продольные царапины, что тянутся со лба до губ – жуткое украшение.

Вскоре существо убрало ладонь с лица, маска осталась на своём месте. Девочка незамедлительно поделилась возмущением, раздражённо выдохнула, сложила руки под грудью. Но совсем немного одолевало это негодование, её взгляд быстро перетянули нарисованные глаза… Оно хитрое, без сомнений, что очень хитрое.

Существо убрало руки за голову, раздался тихий щелчок, маска свисла с лица…

Улыбающаяся морда начала легонько раскачиваться из стороны в сторону. Оно засунуло два пальца в районе подбородка, стало не спеша стягивать вниз.

В ожидании девочка непроизвольно высунула язык, прикусила его губами, под стать волнительному моменту начала нервно перебирать ногами. Может, собралась помочь? Так долго тянет и вот…

Раздался звук падения.

Теперь маска легла в грязь между корней проклятого дуба, приняли подношение сети паутин. Нарисованная угрожающая физиономия устремилась на свою жертву…

Слегка прищуренные глаза девочки резко округлились, в этот же короткий миг сильно участилось дыхание, широко раскрылся рот. Само сердце вот – вот должно будет выпрыгнуть из груди или прямо через горло в распахнутые губы. Она начала разворачиваться и бежать настолько быстро, насколько позволили вновь задрожавшие ноги. Охватил пробирающий до костей холод, подкралась паника. Девчонка выкрикивает что – то, но звуки не разборчивы, только вопли, вырывающиеся наружу слюни и вместе с ними отчаяние и страх. С отвратительным для слуха рёвом рванулась прочь по заросшей тропинке.

Оно даже не шевельнулось. Рука, покрытая чем-то запёкшимся, по – прежнему лишена каких-либо составляющих, угрозу представляют разве что закрученные как у кошки когти на пальцах. Остаётся вся та же старая и рваная одежда, дёргающаяся на ветру. Серая лысая голова. Разве что теперь вслед удаляющейся девочке смотрит лицо, но оно не лицо в человеческом представлении. Нет носа, вместо лишь одна чёрная дыра размером с монету. Отсутствуют уши, их роль отведена схожим проёмам только побольше. Щёки впалые или же их тоже нет. Но есть рот, слишком огромный для человека, полный длинных и острых зубов. Губы же твари растягивает звериная улыбка.

Последнее, что притянет испуганный взгляд, – пустые отверстия без век, в них нет глаз, впрочем, пока нет.

Оно следит, а девочка всё отдаляется. Желанный силуэт становится неразборчивее, превращается почти что в точку. Тварь чего – то выжидает, тянет время. Возможно, просто не способно к скорости… И в момент, когда там далеко впереди фигурка девчонки переместилась на землю, так спешила… захваченная бурей эмоций… по-видимому, споткнулась, запуталась в траве и упала… тварь рванула с места.Побежало с нечеловеческой скоростью.

Нет, оно совсем немедленное, оно быстро как ветер. И длинные изогнутые ноги совсем не мешают двигаться, наоборот, развивают невиданную скорость. Несётся, поднимая пыль, прибивая к земле попавшиеся на пути кусты и травинки. От такого не убежишь, от такого не скроешься. Хорошая реакция, бесшумность, выдержка, чуткое обаяние – всё как положено… всё как должно быть… всё как надо… ведь он… хищник, и ему подобает питаться. Пронзительный крик – последний звук, что прервал тишину в долине, но и тот быстро угас.

Часть 1. Бледные лица.

«Они бредут и бредут, нет конца их дороги, стёртые ноги. Измотаны, несмолкающий зов, не разорвать связавших оков. Руки свисают до земли, упали бы тоже, но надо идти. Устали кисти убивать, надоело пальцам кожу рвать. Не слышат уши криков больше, кричат, конечно, но надо громче. Нет нужд, только жажда, но не напиться, бежит через горло водица, полуживым не остановить их Бледные Лица.»

Глава 1.

– Сегодня опять снились кошмары?

- Да.

– Опишите.

– Описать? Сны – это ведь так не просто, в попытке рассказать о них, сложно подбирать слова, находить подходящие выражения, фразы. Немного неточности и меня неправильно поймут, тогда уж точно вызову несправедливый гнев… Ну, пожалуй, попробую, вы ведь не будете осуждать свою пациентку за грёзы неподвластные её сознанию? Хмм… Я проснулась вся в крови: руки, ноги, лицо. Моё прелестное белое платье стало красным. Я ощущала эту мерзкую сырость, пробирающий холод, а особенно хорошо запах. Его не описать, наверно, так пахнут руки самой смерти. Свинцовый аромат, вот как бы я назвала. Но это была не моя кровь.

– Что дальше?

– Одно окно и серая грязная комната без двери. Особенно запомнились гигантские чёрные разводы плесени в углах, на стенах и потолке. Я ходила по кругу, не зная, как выбраться. Много исходили мои бедные ноги, постоянно скользили на багровых пятнах. Пару раз и того падала, а вот подняться обратно оказалось весьма проблематично. Конечности разъезжаются по сторонам как на льду, в таком положении даже не знаешь, где у тебя руки, а где ноги. И могу рассказать вам один секрет на случай, если окажетесь там же… В той комнате нет выхода.

– Что было дальше?

– Птицы. Сперва я остановилась около окна, увидела чёрные тучи, приближающийся смерч. Он шёл прямо на меня, ради меня. Такое ни остановить, ни изменить направление и даже ни замедлить. Это сама стихия, она не терпит попыток управлять ею.

– Вы улыбаетесь?

– Да, мне казалось, что вихрь призван освободить невинную душу из заточения. Я верила. О, я желала встречи.

– Что было дальше?

– Птицы. Это они создавали завихрения, которые я приняла за смерч. Их было так много. Неисчислимо. И, не поверите, в тот момент меня посетило странное знание, не могу сказать, кто продиктовал пугающую истину. Но тогда, наблюдая из комнаты за несущимися крыльями, я прекрасно понимала, что несмотря на весь свой облик, они вовсе не то, чем кажутся. Не птицы – души людей, некогда ступавших по земле. Дети, мужчины, женщины – теперь часть роя. Все чёрные, измученные голодом и жаждой. Такими они стали в пустыне, лишённой каких-либо составляющих. Только знойное солнце и горячий песок.

– Что было…

– Дальше? Кровь. Снова кровь. Они пробились через стекло, накинулись на меня. Некоторые принялись слизывать ту красную питательную субстанцию, что уже покрывала мою одежду и кожу. Во благо её накопилось немало, на тот момент я собой вытерла все стены и пол. Другие, не столь гуманные особи, разрывали по частям. Забрызгала моя алая жидкость, полетели корявые куски оторванной кожи. Птиц очень интересовали внутренние органы. Вспороли живот и полезли один за другим. Их там много копошилось в итоге, как черви, только куда крупнее. И страсти в них было немало.

– Снова улыбаетесь?

– Да, не знаю так ли оно в реальности, но во сне наблюдать, как тебя разбирают по частям, весьма забавно. Можете себе представить, даже левый глаз выколупали и, как бы абсурдно это не звучало, выкололи глаз прямо на глазах.

– Ну и что же было дальше?

– Они улетели.

– Вы остались живы?

– Да, наблюдала за тем, как отдаляются мои палачи, на тот момент одна стена рухнула, всюду валялись кирпичи, осколки стёкол. Зато открывался неплохой вид на багровый горизонт, чёрную бесконечную пустыню и уходящие вихри роя. Сама вся в клочья: кожа свисает рулонами, руки объедены до костей, ног и того не осталось, пара кусков мяса, по-другому уже не назвать. Я ползла, а внутренние органы выпадали по пути. Это было некрасиво.

– И что вы делали тогда?

– Начала есть. Из птиц тех, кто остался, настигнуть их оказалось весьма просто, безвольные твари, а некогда живые и весёлые люди. Ещё подбирала остатки своего тела. О, я упивалась собственными потрохами, как изысканным деликатесом.

– Какой ужасный сон.

– Да нет же, самый обычный.

Гретель с криком вскочила на локти, остальное тело судорожно ползает по кровати. Она размахивает руками, крутит головой во все стороны. Вокруг бегают тени, мелькает тусклый свет. Безумный ритм сердца не спешит замедляться, требует найти источник угроз. Слишком много тревог в выражении на лице, волнений во взгляде. Лишь через время девчонка всё-таки смогла успокоиться.

– Кошмар. Снова. С тех пор как мы вернулись в старый дом, они снятся мне каждый день, – тихим от усталости голосом прошептала Гретель, потёрла бледный лоб.

Девочка четырнадцати лет с красивыми зелёными глазами, как у её матери, с маленьким аккуратным носом, как у её отца, и пухлыми губами, как у кого – то ещё. Худощавая. Кожа бело-молочного цвета, лишь местами, в частности на лбу и щеках, покрыта обилием подростковых прыщей. На фоне присущего её телу белого и бледного ярко выделяются тёмно-каштановые волосы, они же сейчас уложены в сложную прическу, представляющую собой большое количество переплетений волос и одну аккуратную косу. Красивая работа, на неё явно было потрачено немало времени.

Гретель смотрит на окно, плотно занавешенное клеёнкой. Почти каждое утро начинается с изучения этого незамысловатого материала, нарисованных на нём цветов, квадратных клеток. Это, в общем-то, некрасиво, нецивилизованно, тюль определённо была бы лучше.

«Какая жизнь такие и шторы», – зазвучал, как эхо, взывающее из далёких глубин, голос деда в голове.

Через занавес пробивается мало света, и в комнате настоящий мрак, но в то же время появившиеся тени выдают наступившее утро. Порой после кошмаров Гретель подолгу отходит, сидит на кровати, качается взад-вперёд по полчаса, а то и больше. Но в это утро у неё что-то неприятно бурлит в животе, и разыгрался нешуточный аппетит, всё призывает к незамедлительным действиям.

– Тсссссс… Ааааа… – простонала Гретель, приложив руку к туго затянутым в косы волосам. – И как я со всем этим спала?

В этот момент на глаза попались пальцы. Вроде бы, её, но что-то такими она их не помнит. Под ногтями запёкшаяся кровь, а в одном месте, где обычно образовывается заусенец, достаточно глубокая ранка. И если это было всё… В дополнение на правой ладони следы от зубов – весьма чёткие и глубокие отпечатки, по крайней мере, челюсть, вероятно, была человеческая. Ну, не собачья точно. А покрутив руки, обнаружились и финальные штрихи – длинные красные полосы с проступившей кровью, это уже, по-видимому, оставлено чьими-то впившимися пальцами. Не очень крупными, но определённо хваткими. Гретель не может вспомнить откуда у неё эти ссадины, как после борьбы. Девочка – она, конечно, бойкая, но вчера ни с кем не дралась, вчера.

Странно видеть на себе раны, но куда более странно видеть на себе чужую кровь. Поспешила спрятать от собственного взора неугодные руки.

И всё ещё на кровати Гретель оглядела подушки. Дальше обычно следовала укоренившаяся фраза "С добрым утром, дорогой", также в эти моменты руки всегда тянулись к встрече с этим самым "дорогим" компаньоном. Вот только в сей день из её губ прозвучали несколько другие слова. Да и глаза лишены прежней нежности, как и лицо ласковой улыбки.

– А где мистер Михо? – с восклицанием начала она и с некоторым разочарованием добавила. – Этот медвежонок опять убежал.

Михо – непустой звук, на соседней подушке небольшая ямочка для возможного посетителя, свёрнутое одеяльце для него же. Куда только сам пропал? Куда убежал, не сказав ничего приятного с утра? Как всегда, жесток и своенравен. Хотя в четырнадцать лет пора бы переставать играть с игрушками, по крайней мере, не укладывать их с собой спать.

Ещё немного потерянных секунд, мгновений, когда, в надежде вернуть голову на мягкую подушку, глаза раз за разом слипались, и Гретель собралась вставать, поставила босые ноги на пол. Под ними заскрежетало, нечто острое укололо в беззащитные стопы, особенно неприятно от мелких шершавых частиц, проскользнувших между пальцев. Мерзкая подлая штукатурка не иначе, этими грубыми камушками усеян весь пол, а в придачу окружающая мебель. После возвращения домой не успели, даже скорее не смогли привести здание в порядок. Тут всё остаётся в ужасном состоянии. Комната Гретель и того напоминает уже давно заброшенное помещение, пропитанное антуражем забытого бункера.

Со стен слазят обои, оголяя другие, что были наклеены когда – то до них. С потолка сыплется штукатурка, откуда по мере разрушения всё сильнее показывает себя ржавая арматура. Полы, покрытые деревом, истёрлись, а местами и вовсе прогнили так, что через доски стали лазить крысы. Теперь те стали частыми гостями в этой комнате, грызут игрушки.

Здесь скудный набор мебели, правда, и без лишних шкафов свободного пространства в комнате всё равно нет. Оно вдоволь заполнено множеством коробок и ящиков, не пустых, стоит заметить. Забитые неисчислимыми игрушками, раскрасками, тетрадками и всей прочей мелочью – следы прошлой жизни.

Гретель обула лёгкие кроссовки, сейчас в доме принято ходить в уличной обуви, в ином случае или исколоть стопы до крови или раз за разом рвать носки. Пока по-быстрому поправила шнурки, не стала даже затягивать, просто заправила внутрь под ногу, следом вскочила с кровати. А впереди уже ждёт очередное потрясение. Возникший из ниоткуда сперва лёгкий писк резко переходит в нестерпимый для слуха визг. В первый момент показалось, что под кроссовок попался мышиный хвост, мол, подвернулся по пути его неудачливый обладатель, теперь попытается укусить. От одной подобной мысли Гретель готова в любой момент запрыгнуть обратно на кровать или залететь прямо на потолок.

Благо источник шума не имеет острых зубов. Оранжевая резиновая уточка, попавшаяся под ноги, набирает в себя воздух и издаёт громкий до чёртиков неприятный звук. Точно растревожит весь дом, у спящих нет шанса сохранить безмятежность сна. Наверняка все постояльцы сейчас ворочаются на кроватях, затыкают подушками уши.

– Да, утро начинается не с чашечки кофе, – заметила Гретель, небрежно задвигая раздражающую игрушку обратно под кровать. Там за матрасом и деревянными вставками крикливый зов уже не настолько навязчив.

Сама девочка направляется к двери, сильно хочется есть, а время как раз подходит к завтраку. Если же родители решили сегодня подольше задержаться в кровати, можно украсть что-нибудь вкусное из холодильника, вернуться к себе в комнату и позавтракать в гордом одиночестве, как какая-нибудь сорокалетняя незамужняя дева. Конечно, надо одеться, это ночное бельё: лёгкая футболка да джинсовые шорты, всё изношенное чуть ли не до дыр и до голой кожи, не годятся для завтрака в представительной семье. Но есть хочется куда больше, чем натягивать на себя надоевшие тряпки, да и одежда куда – то пропала со спинки стула. Кто-то опять пытается с ней играть? Дурные мальчишки? Или её дырявая голова забыла, куда положила? Мама возьмёт за ухо, наругается, скажет, что выходить в таком виде непорядочно, но это будет не в первый раз.

– Что интересно сегодня на завтрак? – с предвкушением обдумывает девчонка, опускает ручку двери, одновременно толкает от себя.

– Может быть, оладьи со сгущёнкой или свежеиспеченные вафли с вареньем, – продолжает раздумывать, вновь дёргает ручку и упирается в дверь.

Мысли о завтраке сразу куда-то пропали, теперь сосредоточились на возникшем на пути препятствии. Не зная, что попробовать ещё, Гретель попросту наклонилась, заглянула в замочную скважину. Ничего там не видно. В коридоре всегда полумрак, но не настолько. Сейчас этот "глазок" явно чем-то закрыт.

– Меня уже лет двадцать не запирали, – прошептала двенадцатилетняя девочка, – а если запирали, то всегда был повод, вчера же самый обычный день. Чем же я согрешила? Какой проступок вызвал немилость и неумолимый гнев. Меня связали и бросили на голодную смерть? Ох-ох-ох… Хорошо, что у такой хитрой и проворной девчушки, как я, всегда есть запасной вариант, как и запасной ключ.

Никакой серьёзности.

Конечно, отпирать дверь и выходить, когда наказана, Гретель не стала бы, побоялась более строгого наказания, ремня, секущего кожу до красна. Но сейчас-то никаких провинностей за ней не числится.

Девочка вернулась к кровати, опустилась на колени, в надежде сгладить неприятные ощущения от контакта с полом, осуществляет столь простое движения со скоростью ползущей черепахи. Но и тогда маленькие камушки от штукатурки поспешили впиться в мягкие ткани, словно поджидающая стая голодных псов и свалившаяся с дерева кошка. Больно, но отчасти привычно, мама заставляет читать перед сном молитвы именно в таком положении, каждый вечер строго следит за исполнением наказа. Когда её дочка капризничает, пристрастилась опускать девочку на колени, посредством давления на плечо.

Как будто так они звучат громче, или боги в ином случае не примут просьбу. Мол, не пройдут по протоколу Поклонения создателям мира и Высшим существам номер тра-та-та, глава ты-ды-ды, пункт третий, шестая строчка снизу. Нужно смирение и безропотное подчинение? Сейчас, конечно, Гретель планирует не воздавать хвалу богам, не сильно она в них верит, дверь своими могучими перстами они ей не откроют. Всё придётся делать, как всегда, самой, опершись одной рукой на кровать, другой пытается нашарить что – то под ней. Пока попадаются одни картонные коробки.

– Отсюда не достать, – заключила Гретель и, ни минуты колебаний, в пока что в чистой одежде улеглась на грязный пол.

После полезла под кровать, собирая собой всю штукатурку. А тут место не стало исключением в вопросе лишнего свободного пространства, море коробок нашло себе небольшую бухту. Отовсюду торчат нескончаемые игрушки: где – то выглядывают стеклянные глаза куклы, где – то, угрожающе раскрыв пасть, высовывается динозавр. Всё это её нелюбимые вещи, отправленные в коробки на вечное заточение. Сейчас каждая из них ещё добавляет хлопот.

Много картона и пластика приходится раздвигать, следом затягивать глубже своё тело. Сильно пахнет пылью, но ещё сильнее испражнениями грызунов. Не такой участи хотела для своих старых вещей. Но вот наконец ладони коснулись холодного шершавого камня. Кровать стоит у самой стены в углу комнаты. Левая рука упирается в пол, другая забирается в небольшое тёмное отверстие между торчащим матрасом и деревянным каркасом.

Буквально в следующую секунду нащупала что-то прямоугольное, не такое бесформенное и уже гораздо грубее. Но, кажется, это нечто иное, нежели требуется. Книга. Странное место для книги, но точно не для этой. Такую вряд ли поставишь на полку с остальными. Нет ни личный дневник, ни компроматы на серьёзных дядек, ни эротическая литература для взрослых. Что-то из другой сферы, где непременно будут разбитые головы и хаос мыслей.

Абсолютно чёрная обложка без имени автора и названия. Старая, страницы уже давно пожелтели. Содержание неизвестно Гретель. Нет, навык чтения она освоила давным-давно, просто уловить смысл безумных неразборчивых фраз не так-то просто. Наверно, чтобы углубиться в смысл должен быть соответствующий склад ума, ну, в смысле, мозги набекрень. Шрифт, словно древние иероглифы, а краска – густая смола. Стоит ещё сказать о непонятных рисунках, они же пугают взгляд, а особенно изощрённые вызывают тошноту. Быстро отвернуться – единственное спасение от побега к раковине. Такое рисовать… мерзко.

– Как-то у нас в городке, – начала вспоминать девочка, – обосновались жуткие сектанты…

Кровожадные сущности, им чужды законы нравственности и порядка, отвергнута милость и доброта. Изгои. Вечно обречены переносить свою культуру от одного обжитого места к другому. Нет им ни понимания, ни прощения за деяния.

– Местные ненавидели людей в балахонах…

– Убийцы! Отступники! Пусть убираются прочь!

– Прогоните эту мерзость подальше от наших домов!

– Сжечь! Сжечь! Сжечь их всех! Расчленить и сжечь!

– Заклятые мертвецы! Демоны!

– Правда, были здесь и их последователи…

– Время надвигается, нельзя терять ни минуты. Она близко. Она рядом.

– Понимаю я тебя. Слышу тоже шорох приближающихся шагов. Он у меня в сознан-и-ие, в голо-о-ове. Помоги мн-н-н-е-е. Помоги мне избавиться от него.

– Сейчас… Опусти воротник своей рубашки. Возьми н-н-н-ож.

– Буйные фанатики из тех, кто бьются головой о стену и "глагольствуют" о чём-то непостижимым. Логово сектантов – небольшой старый сарай с огромными подвалами, находился неподалёку от нашего дома, закрыт холмами в вечной тени густо посаженных деревьев.

Качаются высокие почти лишённые листьев сосны. С их вершин сыплются одни иголки. Уже покрыли толстым слоем постоянно мокрую грязь. Теперь каждый шаг – треск и шорохи под ногами. Не составит удовольствие поднять голову кверху. У самого, как казалось бы, неба плотно переплелись кроны. Корявые, извилистые ветки срослись в один безобразный ковёр. Через них не проглядывают ночные звёзды, не просачивается дневной свет, отражённый от пушистых облаков.

Там вечно сыро и гадко. Не дивно, что человек не возлюбил лесные тропинки для прогулок и встреч. Не сыскать грибов или ягод, всюду плесень, мох. Некогда жившие здесь люди побросали свои усадьбы и поместья. Остатки тех зданий на свою удачу ещё можно найти. Кое-где остались отдельные стены да рухнувшие крыши, местами ничего больше груд кирпичей вперемешку с колотым шифером.

Не обходится и без тех построек, что весьма неплохо сохранились, ждут изменчивых владельцев. Не знаю можно ли найти за стенами сундуки с сокровищами, знаю одно, лучше не беспокоить дома прошлой эпохи, не стоит заходить в бетонные коробки. Там пустота, безмолвие, брошенные навечно, ненужные ни для кого вещи старых хозяев. Мертвецы не играют в кости, незачем туда идти. Однако же находятся глупцы, лезут в окна со своими огромными мешками, оттого до сих пор в лестных усадьбах не потеряло популярности постоянно практикующееся занятие – получить сорвавшемся кирпичом по макушке. Многие войдут и не выйдут. Неделю лесным жильцам будет, что есть.

Скверное место, где часто клубится густой туман, всюду бродят одичавшие дворняги.

– Тогда местные рассказывали кучу небылиц про черепа на стенах, чёрную магию, особенно любили темы, напрямую затрагивающие жертвоприношения, а уж виновников всех деяний пропустить никак не могли. Болтали и болтали. Популярные темы, ни капли зримой крови, зато сотни килограммов потрохов в повествованиях и рассказах.

Пропадают домашние животные. Их изувеченные останки находят значительно позже в отдалённых местах. Гниющие и испещрённые опарышами. В редких случаях, когда ткани на момент обнаружения не успевают перейти в стадию разложения, ещё удаётся обнаружить на телах ровные порезы неизвестных, но однозначно что хорошо заточенных инструментов. Хирургическая отточенность действий у мучителей и садистов.

Местные соотносят трупы с ритуальными убийствами, сотворёнными кровожадными детёнышами ночи или, как их ещё любят называть, демоны из обители мёртвых богов.

Из окон логова мерзких порождений ночами исходит бледный свет. Сами сущности под прикрытием темноты покидают свои подвалы, снуют по неосвещённым улицам, крадутся в высокой траве, а порой перебираются прямо на четвереньках. Их что-то влечёт. Они вечно ищут. В сумраке вечеров больше не напоминают людей, куда сильнее походят на перевоплотившихся диких зверей.

Крадут. Из семьи незамужней леди был похищен годовалый младенец. Мать забежала на короткое время в бутик, посмотреть духи и помаду. Кого можно было опасаться среди знакомых лиц? Коляску с ребёнком оставила у входа в магазин под присмотром соседского мальчишки. И первого, и второго унесут в плотных тканях. Как потом расскажут очевидцы, оно выбралось из заброшенной телефонной будки, было подобием смерти.

Первый момент, леди около тридцати лет в миниатюрной шляпке договаривается с мальчишкой, усевшемся на старенькой скамейке у входа в бутик. Выразительная особа, красные губы, симпатичная улыбка, на плечи накинута чёрная кожаная куртка, на ладошки натянуты тёмно-каштановые перчатки. И самое пикантное, в разрезе платья проглядывает грудь, именно сейчас она особенно сильно просится наружу, ибо её обладательница наклонилась. Юнец стесняется внимания милой девы, мотает ногами, уводит глаза в сторону и на каждое слово кивает головой. Особенно тяготит женская рука обхватившая запястье. А как сладки духи.

Из-за столика напротив за разворачивающейся сценой наблюдает уже далеко не молодой мужчина с залысиной, ухоженными усами, к чему прилагаются, почти как у бурундука, крупные круглые щёки. Под столом же прячется груз ещё объёмнее и тяжелее, еле-еле затолкал под рубашку с трудом натянул сверху брюки, застегнул ремень, и все равно торчит в разрезах между пуговиц огромный волосатый шар – пивной живот. Сам его обладатель бормочет себе под нос и раз за разом качает головой.

«Да, бросает дитя на малолетнего молокососа, тот парнишка. Должно быть, ещё ширинку себе застёгивать не научился, небось, зовёт после каждого похода в туалет мамашу, а на него спихивают такой груз. Девица совсем не думает, уж могла бы утруднить свои аппетитные ножки, подвезти коляску ко мне, статному мужику. Или хотя бы к старухе напротив. Никакого жизненного опыта, никакой сообразительности, никакого ума, одни лишь сиськи.»

У входа в бутик звенит колокольчик, внутрь заходит дама в шляпке.

Следующий момент, мальчишка качает коляску, заглядывает через простыни в лицо маленького человечка, периодически пробует играть. Ну, совать грязные пальцы в лицо младенца, мать бы не обрадовалась. На веранде ресторана напротив леди и джентльмены заказывают официантам горячие блюда, помногу времени советуются и уточняют. Те, кто уже получил свою чашку кофе разворачивают свежую газету. Большинству через несколько минут бежать на работу, остаётся немного времени быстро ознакомиться с последними новостями.

Мужчина с залысиной отпивает из принесённого стакана, вычитывает из журнала "Мода" грязные слухи, собранные со всего поселения. При много стесняется своего занятия, при приближении официанта заворачивает угол страницы. Типичное для него чаепития, изучать нижнее бельё остальных, в это утро разве что круг дел дополнили наблюдения за бутиком напротив, порой отрывается от глянцевых листов журнала, переводит взгляд на коляску. Всё время без устали бормочет, если не стакан чая, точно бы пересох язык.

«Идиотка. Глупая курица. Безмозглая овца. Кому доверила? Сопляку.»

Леди в миниатюрной шляпке очередной раз раздвинула жалюзи окна парфюмерной лавки, подарила тоскливый взгляд своему малышу. Он своими крохотными глазками тут же встречает маму, непременно улыбается, хихикает. Леди помахала изящной ручкой в ничуть не менее гламурной перчатке.

Легонько качается, постукивает дверь телефонной будки. Давно не работает, снята с обслуживания, провода отрезаны, а из трубки аппарата не слышатся даже гудки. Востребована лишь ржавчиной, облупившейся краской да грязью. Что уж говорить, вид у всей конструкции удручающей, давно бы разобрать или снести. Пока стоит, ржавеет, и после каждого дождя стекает в землю рыжая вода, а то и бежит ручьями по дороге.

Следующий момент, мальчишка вернул младенцу выпавшую соску, поправил воротничок. Сам некоторое время ещё потратил на скучающие взгляды по сторонам, на дёрганье неудержимых ног. Затем встал, побрёл к телефонной будке, она покосившаяся и помятая стоит всего в паре метров. Оттуда доносится непрекращающийся скрежет, собственно встревожил именно этот шум.

Крысам не нужно серебро, а вот бездомный вполне мог по-тихому пробраться, их уже не раз ловили на попытке выковырнуть из старого аппарата монеты. Изощрённые люди, сделают из проволоки крючок, засунут в проём для мелочи и будут вылавливать одну за другой звонкую монету.

Воровство необходимо пресекать. Воровство губительно. Всё это красивые фразы, которые надо будет сказать окружающим, заработать похвалу и приветливые улыбки. Мальчик идёт к будке ни потому что так сильно обеспокоен денежным состоянием некого алчного хрыча, кражи для него и вовсе не преступление, скорее способ жить, что скрывать, сам десятки раз очищал у беспечных карманы. Хочется мальчишке несколько другое, показать себя перед дивной леди, очаровала её улыбка. Теперь желает услышать её льстивые слова.

При подходе юнца до сего момента неподвижный кусок чёрной тряпки продирается через дверь внутрь будки. Щелчок и послышались гудки из телефона, этот писк не звучал уже несколько лет, пип, пип, пип… ему пророчили смолкнуть навсегда пип, пип, пип, пии… Не зря же срезали провода? Пип, пип, пип. Сигнализирует "абонент занят".

Официанты разносят готовые заказы, берут новые. Всюду мелькают серебристые подносы, отполированные до блеска колпаки. Среди столов понемногу набирает звон вилок, стук тарелок, к чему присоединяется монотонный ропот десятков голосов. Чуть более занятые очередной раз взглянут на ручные часы, перелистнут страницу газеты. Новости в этот пасмурный день унылые и грустные.

Немного суматохи вносит крайний столик, выпавший из рук официанта стакан с ног до головы окатил подвернувшегося джентльмена. Теперь мужчина со сверкающей залысиной топчется на месте, без числа раз повторят "Сучьи дети", активно машет руками и то и дело проглаживает усы. К нему уже подлетело несколько официанток сухими салфетками трут пропитанную тёмно-коричневым напитком рубашку. Да, если бы огромный живот этого господина приносил удачу, то полирующие его сотрудники завтра же позолотели. Затрут бочонок до дыр. Но джентльмен и тогда, должно быть, будет не доволен, всё активнее крутится по сторонам, каждую секунду тянет вверх сползающие брюки.

Оставшись наедине с ветром лежит на залитом кофе столике журнал, лёгкие дуновения перелистывают страницы, перенося возможного читателя с провокационных сплетен к картинкам с показов мод, статьям о новых трендах.

Леди у витрины духов, принимает от старика парфюмера очередной пробник. Никак не может остановиться, а ведь её кошелёк больше чем на половину пуст, не хватит всех его средств, чтобы расплатиться за всё предложенное ей. Был бы бумажнику дан голос, он, несомненно, кричал бы своей владелице прекратить, убрать в карманы куртки непослушные руки, больше ничего не трогать, ибо пальцы у девушки по-настоящему липкие, чего не коснётся, всё покупает. Впрочем, леди и без дополнительных уведомлений прекрасно осознаёт, что её втягивают в кредиты, оттого волнуется, кусает губы. Но и все равно соглашается на всё новые и новые долговые чеки. Да, много приходится отдавать за свою несдержанность. Придётся пробовать договориться, мило улыбаться, кокетничать, просить. Всё ради парочки дополнительных флакончиков и небольшого процента по кредиту.

А ведь уже много отобрала, несколько новеньких нераспечатанных пачек лежат стопочкой на кассе. Ждут оплаты и чека, без которого не смогут оказаться в красной сумочке посетительницы, годами выжидают щедрых покупателей, в надеже не выдохнуться к моменту, когда наконец будет дано покинуть скучные полки магазина.

Импозантный старик убирает один пробник и тут же достаёт следующий, умеет крутить кошельками своих посетительниц, ему ещё по ходу удаётся вызывать улыбку на губах леди. Она порой хихикает, краснеет и при всём понимании, что её обманывают, щедра на хорошие слова и не хочет обидеть навязчивого старика-торговца.

Его дряблые руки подносят очередной пробник на этот раз с ароматом вишни. Но тот не пахнет плодовыми деревьями, леди морщится, отскакивает назад, как от кипятка, стучат её каблуки по глянцевой напольной плитке. Она сама зажимает нос и пальцем указывает на лавочника. В глазах появилась неприязнь, на кукольном лице непонимание. Парфюмер лишь раскрыл рот, не понимает её жестов и причин внезапного гнева. А леди бесцеремонна хватает старика за руку, тянет его пальцы к его же лицу, начала истерично кричать, чуть ли не плачет. Требует от парфюмера, чтобы он сам опробовал свой предложенный аромат. И дабы тот не отказался, пуще стучит каблучками, машет ручками.

Старик подносит пробник к своему морщинистому носу-картошке, долго внюхивается, отводит в сторону и снова подводит. Под конец потёр пальцами пропитанную духами ватку и понюхал уже свои руки. Не чует ничего ужасного. Посмотрит на этикетку духов, там заверяется об аромате вишни. Посмотрит на саму ватку, она почти белоснежна, только… в самом уголку небольшая чёрная точка с примесью коричневого и красного. Но её совсем незаметно, старик-парфюмер усмотрел и то, лишь потому что поднёс пробник вплотную к глазам, закрытым увеличительными стёклами. Что же всё-таки приводит леди в бешенство? Может, аллергия? Ещё бы он, лишённый с детства обаяние, мог что-то ощутить кроме подзатыльника своей хозяйки.

Воняет же пробник гнилой органикой, такая смрадная вонь будет подниматься на забое скота от киснувших потрохов или протухшей крови.

Последний момент. Младенец… Мальчишка… Мужчина с залысиной вернулся на занимаемый стул, толстые губы наконец сомкнулись, не сползло разве что раздражение на лице. Так и остаётся много неприязни. Он сидит, подпёр толстую щёку, смотрит в сторону, а работники ресторана продолжают тереть что есть сил пятна на белой рубашке. Те уже почти высохли, бумагой точно ничего не исправишь, но, кажется, официанты не хотят верить, что в этом месяце их зарплата уйдёт на костюм господину.

За соседнем столиком разразились звонким смехом женские голоса. Шутка удалась. Дамы закачались на стульях, ручками пытаются прикрыть зубы, показавшие себя через растянувшиеся в улыбках губы. В это утро на столе нет вина, но пошлые шутки пьянят не хуже. Мужчина, ответственный за взрыв радости, похлопал в ладоши. И едва дамочки успокоились, шустрый язык принялся за новую угодливую речь.

«Мужчина:

– С тех пор я больше не оставляю тарелку с фруктами у кровати и, знаете ли, свет на всякий случай тоже не выключая. Но вы только представьте, говорю, дорогая, когда же мы приступим? И в следующий момент слышу скрип двери.

Женщина с картавым голоском:

– Вам просто нужно поучиться обращаться с дамами. И для начала хорошенько накормить.

[Снова неприятно звонкий смех]

Мужчина:

– Дамы, вы не перестаёте удивлять.

Женщина лет сорока с грубым уверенным голосом:

– Ну, конечно же, дело не в голоде, скорее вопрос в удовлетворении. Может быть, тарелка с фруктами ей больше приглянулась.

Мужчина:

– Ну тогда хорошо, что у меня всегда есть чем накормить.»

Загрохотал упавший стул. Привлёк к вставшему парню в шляпе-цилиндр внимание всего зала. Он вытянул руку, пальцем ткнул в сторону здания напротив. Это сравнимо со звуком сирены. На крыльце парфюмерной лавки всё окутали чёрные ткани, закрыли землю и окна, застили скамью, проглотили коляску. Скверна всё заняла. Их бы пришлось долго развешивать, проявить усердие. Сравнимо с разлитой банкой краски. Впрочем, у первого есть одно преимущество, ветер приводит в движение рваные тряпки, оттого они собой поглощают первые взгляды, оттого они собой закрывают большую часть террасы. Люди будут помногу отвлекаться на них, подолгу вглядываться, пока не увидят самого… кудесника.

Его длинные шустрые руки за мотающимися по ветру тканями движутся слишком резко, развивают огромную скорость для этого монотонного медленного дня. Увлечены же упаковкой чемодана, туда за замки оно затягивает заключённое в мешок, трепыхающееся тело человека. Пленник пробует вырваться из удушающей ткани, там мало света, там мало воздуха, видимо, поэтому столько ужаса в проявляющихся через тряпки контурах лица. Раскрытый рот, распахнутые глаза. Порой по обе стороны мешка наружу рвутся пальцы, им не удаётся ничего кроме как проклюнуть несколько маленьких дыр. Дальше ткань не расходится, дальше кровоточат пальцы. Последний глоток жизни, и его укутанную голову с усилием заталкивают в жёлтый чемодан. Там ещё темнее.

Леди в шляпке топчется у кассы, благодарит грустного старика-торговца. Если первая до "поросячьего визга" довольна чеком и кредитной сделкой, второй мучительно осознаёт, что продешевил раза в два, а то и в три. А так неплохо начиналось, девица всё-таки переиграла. Он так и не уловил в чём была причина гнева дамы, но унюхал если не успокоить покупательницу комплиментами от заведения, она с пустыми руками в одних слезах и с полным кошельком убежит из лавки.

С улицы послышался звон колокольчика, это тот самый подвешенный к входной двери. Леди тоже приводила его в движения, когда поднималась по ступеням в лавку. Своего рода сигнал продавцу, гласящий о приближении возможного покупателя. Сейчас вот только почему-то никто не заходит, не трещит порог. И между тем за стенами магазинчика возобладала некоторая суматоха, голоса людей, шум как от бегущей толпы, непонятные возгласы.

Леди обернулась на окно, жалюзи чуть отодвинуты в сторону, оттого, даже не отходя от кассы, можно видеть часть стекла и крохотный кусок улицы, буквально канализационный люк и столб по левую сторону от дороги. Остальное закрывает чёрная ткань. Леди, конечно, не осознаёт, но ей повезло увидеть хотя бы это, полупрозрачная материя несколько секунд назад полностью закрывало окно. Сейчас же влиянием ветра сползла вниз.

Мимо стекла промелькнула человеческая фигура, одна и следом вторая. Леди несколько взволновала суматоха на улице, сама ещё не понимает происходящего, но в глазах заметные переживания. Вернула глаза к кассе, тотчас подхватила последний оставшийся на прилавке флакончик духов, быстренько запихала его в сумку. Ещё один взгляд на торговца, старик с каменным лицом стоит в тени у входа в подсобку, в нём не осталось ни грамма доброжелательности, ни капли заинтересованности, смотрит как пёс в решётке на кошку, гуляющую по двору. Леди спешно зашагала к выходу. Заканчивая визит, стучат по плитке каблуки симпатичных красных туфель.

Дверь на улицу распахнулась, вновь задела за колокольчик, который очередной раз разразился звоном. Тут же сверху слетело длинное и такое объёмное чёрное полотно. Спустилось как огромное полупрозрачное крыло, сперва коснулось ступени, затем ветер подхватил его и понёс собирать пыль на главной дороге. Постелил под ногами бегущих людей, велел мешаться и заставлять спотыкаться.

Они все спешат, бормочут, выкрикивают нечто невнятное. Вроде бы нет причин сегодня куда-то бежать в этот день, земля ведь не дрожит, небо, кажется, тоже не падает. От чего спасаться? Леди едва оказалась на пороге, повернула голову к коляске. Мальчишка, кого оставили следить, сбежал, только зачем-то перед своим уходом обмотал всё вокруг полупрозрачной чёрной вуалью. Каждый даже самый скудный объект оплетён тканью, как паутиной. К слову сказать, не похоже, что это работа мальчишки, быть может, и в правду приползла сотня злобных пауков. Коляска на их пути не стала исключением, накрыта лёгкой накидкой, в глубине которой виднеются контуры младенца. Раскинул ножки, откинул головку. Леди помахала ему ручкой, но, кажется, тот спит. Долго ждал, утомился. Там под защитой вуали, среди простыней ему должно быть тепло и уютно. Не хочется так сразу пробуждать.

Мимо снова пробегают люди, на этот раз заинтересовали леди, она повернула голову в сторону, притянувшую всех их. Мелькают несколько спин в деловых костюмах, несутся вдаль словно на марафоне. И никого особо не смущает грязевая жижа под ногами, не останавливают сорвавшиеся с голов шляпы. Бегут. Впереди же всех что-то совсем непонятное и очень шустрое, вырядилось оно как пугало. Всё чёрное, обмотанное грязными бинтами. В одной руке размахивает чемоданом, с другой стороны подмышкой крепко зажимает некий продолговатый свёрток.

Пугало несколько замедлилось… из-под сапог летят в стороны куски и ошмётки грязи, оно само обернулось через плечо. В сей миг кажется ветер изменил направление, ибо леди почувствовала холодные дуновения, ударяющие прямо в лицо. И пыль, оттуда несётся пыль. Рецепторы носа снова пытаются напомнить об аромате пробника с запахом вишнёвого дерева. С ветром ли? Но снова приносится запах разложения. Морщится кожа на лбу, крепче сжимаются алые губы. А нечто впереди толпы стремится подарить свой прощальный взгляд девушки на пороге парфюмерной лавке. Последняя ощущает давление этих глаз, его интерес. Пошли мурашки по рукам и ногам, не справляются с ними ни перчатки, ни накинутая кожаная куртка.

Пугало развернулась обратно, продолжило свой триумфальный забег. Спины остальных людей, крыши домов скрывают последующее перемещение неизвестного беглеца.

Ушёл, но оставил после себя послевкусие. Леди не только чувствует запах гниения, но и ощущает вкус разложения во рту. Он где-то между зубов или под языком. Девушка весьма неуместно суёт пальцы в рот, пытается там среди слюней что-то найти. По дороге вслед за остальной толпой следует последний бегун. Толстый мужик в грязной рубашке с прилизанными усами, нелепо шлёпает по грязи, высоко задирая ноги, и всё время держит руки на поясе, не позволяя сползать брюкам. Пробегая мимо леди, ненадолго повернул в её сторону голову, продемонстрировал свой строгий и осуждающий взгляд. Продолжает шлёпать по грязи по следам остальных. Явно отстаёт от толпы, но стоит похвалить хотя бы за упорство.

Леди прочистила горло, раз за разом глотает слюни, но мерзкий вкус на языке никак не слабнет. Стакан бы воды. Начинает тошнить, кружит голову зловонный аромат. Может, пахнет из сумочки? Хочется бросить её в грязь. Стакан бы воды. Она повернулась к коляске, сделала один шаг. Чёрная тряпка, закрывающая колыбель младенца, соскочила на пол, теперь ветер играется с ней на ступенях. Среди белых пелёнок, рядом с выпавшей соской свою маму ждёт маленький уродец. Обожжённая кукла с пришитыми на глаза пуговицами смотрит на милую леди и улыбается. Шов от носа до лба, кнопка на пупке. Губы в чёрных чернилах, за ними из глубин башки повылезали корни. Тварь не спит.

Красивое, дивное, милое личико леди перевоплотилось в ужасную гримасу. Словно мгновенно в её жизни пролетела пара десятков лет, обратилась настоящей старухой. Совсем близко из-за домов донёсся вопль грудного младенца. Ровно тогда рот его матери раскрылся, она завизжала ему в ответ.

Скажут лишь о торчащих из-под чёрных одеяний длинных когтях, о сером голом лице без губ и глаз. Расскажут и о том, как взвыл младенец, когда тварь вскрыла ему живот. Парнишку постарше оно заберёт в подвал разрушенного дома, там среди затопленных комнат потеряются последние следы.

Крадут. Небольшая пекарня. Шестилетняя девочка сидела в маленькой тёмной подсобке для персонала. Смена подходила к концу. На прикованных к стене часах секундная стрелка отмеряла оставшиеся минуты. Последняя партия булок отправилась в печь. Главная по смене отсчитывала каждой поварихи выполненную норму. Запах свежеиспечённого теста, аромат ванили. Девочка в подсобке по-прежнему ждала со смены маму, но похоже дождалась нечто иное. Оно, несомненно, было куда ужаснее, источало страх. Тень разрастается по стене, её приближение сопровождает лёгкое завывание, доносящееся через входную дверь. Явиться из-за угла стены, первое, что покажется в чёрных контурах, будут фаланги корявых пальцев. Они отчётливо будут видны на жёлтых обоях. Они – следы крови с налипшими волосами.

Крадут. Юный Джек, мальчик четырёх лет пропал прямо из своей колыбели. Ворвавшихся в его комнату на стук и грохот родителей не ждало ничего кроме распахнутых настежь окон, перевёрнутой кроватки. Разве что ещё дожидались куски грязи на полу, черви, принесённые вместе с холодной землёй. Не плакал, только хныкал. Оно схватило за горло, закрутило среди собранных прямо на кроватке одеял. Горькие слёзы – обязательная составляющая утех, то, что предстоит вкусить им всем. У окна высоко вздымаются шторы, оно растворится среди них.

Глава 2.

– В общем, всё то, что очень привлекает, буквально завлекает пылкий дотошный до правды разум.

Это странное возникшее желание пробраться в их логово. Оно приходило ко мне по ночам и мучало до самого утра. На тот момент я уже наталкивалась на узенькую сильно поросшую травой дорожку, ведущую в глубину посадки высоченных сосен. Хорошо запомнила, около какого забора надо сворачивать к деревьям. Знала, и куда приведёт извилистая дорожка, если не удержаться на месте, проследовать по гладенькому песочку через ветки и кусты. Столько раз та манила мои ноги. Эта тайная тропа, соединяющая заброшенную усадьбу с нашими дворами. Едва ли кто-то из местных о ней знает, не заметна с дороги, да и хорошо замаскирована среди десятков сросшихся кустов. Но в то же время прибитая к земле трава выдаёт её востребованность. Видимо, излюбили проход дикие животные. Кто ещё? Я-то об тайном пути никому не рассказывала, это мой секрет. Хотите погулять среди высоких сосен? Найдите сами.

Никому не дано, только если найдётся душа наподобие Гретель А́ндерсум, той, которой приспичит полакомиться яблоками с чужого соседского двора. За теми деревьями, упиваясь сладкими плодами, и произойдёт встреча с рукотворной аркой-входом. Некоторые дети леса свили из веток неплохой дверной проём. Забыли разве что прилепить сбоку звонок или колокольчик.

Вокруг небольшой туман, многое скрывает в своей дымке, в отдалении видны лишь контуры массивных стволов. Девочка из дома А́ндерсум помнит, какое светлое это было утро, но тут всё такое серое, бесцветное и безжизненное. Только озарённый выход из лабиринта, образованного переплетениями деревьев, напоминает о солнечном дне. Но тот проход уже далеко, его скоро совсем не будет видно. По ту сторону пропалиочертания дома мистера торговца, исчезли контуры стоявших вдоль обочины дорожных знаков. Остаётся только туман. Ноги идут вперёд, всё сильнее уходят в его объятья, углубляются в пучину теней.

Внизу тянется по земле густой мох. А справа и слева подходят к заброшенной тропинке корявые кустарники, периодически попадаются низкорослые деревца. Всё бы ничего, если не приходилось продираться через их извилистые ветви, корявые суки, на некоторых из них и того весьма колкие шипы. Уже столько царапин на руках, парочка ещё красуется на щеках.

Тут одиноко, звери, птицы и, кажется, даже насекомые покинули это место. Оно стало непригодным для жизни, отвергнуто природой. Оставшееся и неспособное уйти засыхает и догнивает. Окружает исключительно треск веток, кузнечики не стрекочут, соловьи не поют. Но тут сильная сырость и от того множество мелкой гадости, черви самые многочисленные из них. Хорошо, что обувь защищает стопы, не приходится касаться мерзкие извивающиеся организмы. Паразиты только прибывают, запах гниения для них благоухание, гной и плесень – надёжный питательный кров.

Там впереди уже показался дом, этот тут единственный, ни с чем другим не спутаешь. Может, он наконец разгонит одиночество. Правда, совсем не стоит рассчитывать на гостеприимные встречи, крепкие объятья, накрытый стол. Дурная слава у здешнего места, дурная история. Всем хорошо известно, кому раньше принадлежала усадьба. Её двухметровый обладатель, он же старый мясник, запомнился миру своим промыслом. От его никогда не устающих рук много крови впитала земля на заднем дворе. Скверный был человек. Срубал головы здоровенным быкам одним взмахом лезвия, снятого с пилы, расхаживал по магазинам и барам, не снимая своего измазанного потрохами фартука.

Но это было давно. Время унесло в прошлое шум его шагов. Все близлежащие постройки заброшены годы назад, развалились и рассыпались. Дом впереди, один из немногих сохранившихся, но даже с титулом "лучшая постройка леса" он выглядит таким старым, от того и страшным. Доски выбиты, окна серые и очень мутные, крыша местами покосилась, кое-где провалилась. Говорят, нынче там собирается много чужаков, почему бы их рукам не облагородить свой кров. По-видимому, кулаки привыкли сжимать нечто иное чем гвозди и молотки. Другие интересы, груз непонятных для остальных забот.

Девочка из дома Андерсум видит открытое окно, раздвинутые шторы.

– Ой, стекло пришлось разбить, отчасти не моя вина. Рама без каких-либо причин захлопнулась прямо перед носом, его же ещё бы чуть-чуть и прищемила.

Осколки полетели вглубь комнаты вместе с повинным в разрушении обломком кирпича. Звон оказался более резким, чем ожидалось. Лицо зажмурилось, плечи поднялись. А ещё одно волнующие дополнение – стало слышно, как в глубинах подвала и чердака расходится лёгкое эхо. Неприятно, что пришлось его пробудить. И как будто вместе с ним ожил сам дом. Помещение стало заполняться пылью, видно, как мелкие частицы просачиваются между щелей потолка. Появились сторонние шорохи, шелест. Порой дополняет скрежет и отдалённый звон железа, как лёгкое подёргивание колокольчика или дребезжание посуды. Но то могут быть всего лишь растревоженные грызуны. Ну или же пробуждённые призраки… низвергнутые демоны.

– Тогда, помню, за мной увязался братец. Тот ещё балласт, всё время ныл и тянул за руку.

– Гретель, давай вернёмся, – тихий испуганный шёпот за спиной девочки из дома Андерсум, – я боюсь. Нас накажут, будут пытать, убьют, затем снова будут пытать и снова убьют. Идём назад, пока не поздно, Гретель, пожалуйста…

До сего момента они вдвоём идут рука в руке, при том та, что постарше, тянет за собой того, кто помладше. И чем ближе становится незнакомый заброшенный дом, тем упорнее сопротивляется движению этот маленький якорь.

– Заткнись, – прошипела девочка в ответ. – Бла, бла, бла… хватит ныть. Если не будешь слишком часто открывать рот, нас даже не заметят. Полезли. Только осторожно не наступи на осколки. Распорешь подошву своих тапок – будет больно. Не хочу тащить всю обратную дорогу твой окровавленный труп.

– Гретель, пожалуйста, – жалобный голос всё не унимается, порой переходит на громкие возгласы. – Это опасно! Говорят, они крадут и съедают детей. Проводят страшные обряды, тёмные таинства, жерв… жервприно-ошения.

– Жертвоприношения, – надменный тон, – жертвоприношения, жертвоприношения.

– Это не смешно. Пожалуйста, давай уйдём.

– Ну хорошо уйдём… Как скажешь, думаю ты прав, ты всегда прав, с этим я должна согласиться, – удивительно быстро пошла на попятную девочка, правда, сама лишь ближе подбирается к окну. – Уйдём. Но только с краешку заглянем. Буквально с порога.

Уже принялась высовываться по ту сторону, одновременно пальчиками выталкивает из рамы оставшиеся стекляшки.

– Не стоит… – тихо протянул.

– Быстро посмотрим и сразу же убежим со всех ног. Ещё и наперегонки рванём. Мы так долго шли, не гоже возвращаться с пустыми рук… ру, ру, ру… глазницами… глазами, – она во всём этом мрачном окружении посмела даже улыбнуться. – Так что лучше поторапливайся. Раньше сделаем, раньше отправимся домой. Разве не помнишь? Говорят, они приходят только ночью, и нам точно не стоит тянуть, вдруг кто-то вернётся пораньше. Полезли.

– Ну если быстро… Может быть, тогда я подожду здесь?

– Ах… Ну, конечно, выбирать тебе, но ты тогда тут поосторожнее, мало ли кто-то огромный и ужасный подкрадётся со спины, нацепит на голову вонючий окровавленный мешок, затянет верёвки. Утащит к себе в сырой подвал… Ох, жутко. Гляди в оба.

– Тссссс… – измученный вздох.

– Впрочем, в их логове не оказалось ничего интересного, обычный старый дом, пустые комнаты. На самом деле это странно. Зачем выбрасывать всю мебель? Она была складирована в огромную кучу за зданием.

– Гретель, для чего они это сделали? – мальчишеский голос.

Он и та что с ним за стенами логова демонов, как это место обычно называют, минутой ранее проникли через своеобразные врата старого здания, переступили ту самую черту, отделяющей внешний мир от пространства серых комнат. Сейчас же припали к покосившемуся окну в самой крупной комнате, что, должно быть, раньше отводилась под зал или гостиную. Более точно угадать её роль не получится.

Мальчик и девочка высматривают через мутное стекло задний двор. По ту сторону почти что настоящая гора, ну или сказать, холм. Вот только нет в ней ни земли, ни песка; ни камня, ни кирпича. Вместо грубой породы сотни бытовых принадлежностей. Конечно, всего лишь предметы интерьера вместе со строительным мусором, но вызывают некую неприятную ассоциацию с кучей поверженных трупов.

– Я не знаю, это глупо и бессмысленно, – начала девочка настороженно, затем всё же далась в ещё одну лёгкую ухмылку и дополняющую радостный настрой очередную улыбку. – Ну, быть может, освобождают себе пространство от лишнего. Так скажем, планируют обновить интерьер, заняться закупкой новой мебели. В конце концов стать цивилизованными людьми. Красиво жить не запретишь.

Мальчика не пробирают подобные попытки шутить, затаив дыхание продолжает выглядывать через окно. Всё пытается найти очередную причину, почему нужно как можно быстрее уносить отсюда ноги, большее его не занимает. Точно знает некие страшные вещи рядом, надо только вовремя заметить. Сейчас мучает ощущение, что из кучи мебели должен кто-то вылезти, не иначе чудовища спрятались в этом муравейнике. Его роль явно не случайна.

– Расслабься, – вновь взялась нарушать тишину девочка, – скорее всего прошлые постояльцы пытались забрать всю свою любимую и ненаглядную мебель с собой. У них, как видно, не получилось. То о чём ты всё время думаешь – это только выдумки.

Мальчик пропускает каждое её слово мимо ушей, наверно, шёпот сестры звучит не очень убедительно. Коли выдумка, пусть тогда говорит во весь голос.

Девочка же закончила бубнить что-то себе под нос, тихонько отошла назад. Её дальнейшие перемещения выдают лишь повсеместные скрипы пола да треск камушков под ногами. Она крутит головой по сторонам, правда, рассматривать внутри, как ожидалось, нечего. Есть болтливые языки, которые утверждали о неком логове тайных сущностей, прибывших из полей со сгнившей кукурузой. Мол, у них на стенах висят оторванные головы козлов, на столах разложены тайные артефакты, среди них стоят бокалы, куда капает кровь с подвешенных к потолку обезглавленных трупов пойманных зверей. Девочке уже тогда казалось, что это брехня особо озабоченных. И тут всё, как ожидалось: серый бетон, ободранные обои да голые потолки, где местами после плит ещё остался клей, не больше.

– Куда ты? – почти выкрикнул мальчик. Несколько запоздав, отскочил от окна.

– Тут лестница, интересно что там внизу. Случайно не знаешь? – весьма спокойно пробормотала девочка, сама заглядывает куда-то за стену. – Давай посмотрим.

– Гретель, не стоит. Ты обещала! Стой, пора уходить! Обещала! – по-настоящему разорвался громким протестом мальчик.

– Том, перестань. Разве не видишь, здесь нечего бояться, – перевела взгляд обратно на своего пугливого брата. – Нас обманули. Спихнули старый барак вместо логова некромантов. Увидят слишком толстую крысу и решат, что перевоплощение колдуна.

– Ничего ты не знаешь, самые пугающие вещи всегда происходят в подвале! Не иди туда! Оттуда постоянно слышатся шорохи! – снова раз за разом выкрикивает. Режет слух эта слишком крикливая речь. Обитают ли тут люди из чужих мест или нет, не стоит шуметь в старом доме мясника.

– Тише… – прошипела девочка, приложила палец к губам.

– Мы уйдём! – снова не сдаёт.

Но надо же, он что-то требует, наверно, впервые за свою крошечную жизнь, а какой твёрдый голос. Ох…

– Надоел, хочешь, оставайся здесь! – очень раздражённо девочка. – Хочешь, вали обратно. Достало нянчиться с тобой. Боишься каждую песчинку и каждую тень. Стоишь здесь… [несколько секунд жестикуляции вместе с глухими звуками, вырывающимися из-за рта, наконец…] того и гляди в штаны обмочишься.

– Неправда, я просто вижу последствия твоих глупых решений! Ты всегда втягиваешь в неприятности!

– Трусливый до ужаса, беги же домой, вытри сопли, а я пошла! – на последних словах сорвалась на крик уже и сама девочка. В дополнение, ещё сильнее демонстрируя свою раздражение, выпучила глаза, покачала головой. Маленькая лягушка.

Сора отовсюду отзывается эхом. Громкие голоса уйдут глубоко вниз. В пучинах тёмных со скрипом откроется железная дверь, будет покрываться инеем вмонтированное в неё круглое смотровое окно. Возникнут движения чего-то бесформенного. Один за другим вырвется наружу клок непонятного. Над их головами замигает мутная лампа. Её бледный сигнал – предупреждение, пробует рассказать прохожим о желании заключённых в комнату выйти. На короткие секунды озарится ещё одна дверь, та оторванная, валяется в потёках засохшей смолы.

А уже дальше, не дожидаясь следующих претензий в свой адрес, возможного шантажа и прочих способных пошатнуть решительность уловок, девочка быстренько завернула к лестнице, и давление недовольного взгляда не остановило. Не в первый раз эти осуждения и злость в глазах. Словами ничего не разрешить. Не послушается, упрётся, она точно знает. Надоело. Просто надоело. Когда препятствие встаёт на пути, лучше не лезть через него, правильнее обойти.

Вот и завернула за стену непонимания. Правда, изначальную решительность действий всё-таки придётся оставить за углом, тело само по себе резко замедляется чуть ли не до полной остановки. Не с проста, ибо по эту сторону окружение куда более недружелюбно, стоило ещё несколько раз подумать, получше рассмотреть, прежде чем принимать выбор. Совсем мало света, и если до этого глаза встречало одно лишь стерильное убранство, то тут уже некоторое запущеннее.

Столько паутины, плесени, брошенная пара сапог, вывернутый зонт, разбросанные коробки. А за всем хламом и есть эта чёрная дыра – проход вниз. По-видимому, в прошлом её уже пробовали замуровать, нижний ряд ящиков, через который в случае похода в подвал придётся переступить, расскажет о желании прошлых жильцов оградить себя от эха подземелий. Остальное от баррикады разбросано по углам, кому-то приглянулась идея посетить подвал вперед девочки. Полюбилась и ещё одна вещь. Некогда закрывающая спуск дверь, снята и уволочено, по-другому сказать, канула в неизвестность, остались одни покосившиеся петли.

Теперь оттуда веет холодом, ну, или это тоже только кажется. Единственное, что точно не подвергается сомнению – волнения. До мурашек страшно идти туда одной. Сама густая темнота отталкивает посетителя от дурных идей. И ведь чем дольше приходится рассматривать, стоять, тем больше обволакивают панические мысли, они же шепчут и кричат: " Отступи. Беги скорее прочь".

Девочка тихонько вздохнула, много напряжения накопилось. Шажок. Пока голоса не столь громки, чтобы остановить. Ещё шажок. Но и тогда ноги так неуверенно себя ведут, одна заходит за другую, под ними достаточно ровный пол, почему же идут как по канату? Всё просто, дитя из дома Андерсум ими почти не управляет, тихонько подбирается к лестнице, одной рукой ведёт по стене, внимательно следит за темнотой. С той стороны как будто отвечают тем же. Увлечённая мраком подвала девочка и не заметила, как на пути подвернулся брошенный сапог. Он таки заставил замереть, напугал как и сам контакт, так и вырвавшийся после него шум. Несколько раз ахнула, сжала в районе груди ткань своей кофты. Благо справилась хотя бы с вырывающимся изнутри криком, получилось не поднимать на уши весь дом звенящим визгом. Тише, это просто обувь.

Должно быть, её брат тоже слышал, вздрогнул, как и его сестра, а то и вовсе подпрыгнул. А может, он уже ушёл?

Девочка вновь шумно выдохнула. Дальше идти уже не получается, сапог виновен лишь отчасти, не будь его сделала бы на два-три шага больше и все равно остановилась. Да, тянет в обратную сторону желание броситься назад. И там ведь с нетерпением ждут, горят от желания встретиться – издёвки и фразы вроде: "Я же говорил. Я же говорил. Я же говорил." Но уж нет, если заканчивать ссору, то только победителем, ну или быть окончательно и бесповоротно поверженной своей глупостью, все равно не сдаваться. Не хочется демонстрировать свою слабость, свою временное бессилие. Нужно только немного… собраться? Девочка тут, где и стояла, облокотилась спиной на стену. Ах, холодная. Голова опустилась на грудь, глаза коснулись пола.

Братец, безусловно, всё там же, за стенкой, стоит на одном месте, вероятно, даже не шевельнулся. И это не предположение, уверенное заявление, просто в ином случае должен перемещаться по скрипучему полу тихо, как мышка, что не очень-то сходится с его общей неуклюжестью. А может, он всё-таки ушёл? А, девочка? Да нет… Чушь. Не смог бы, не осилил. О чём вы говорите? Не хочется верить, что никто не разрушит одиночества. Ведь вот-вот прибежит. Прибежит?..

Справа очень близко не выдающий своё содержимое проход, слева часть довольно-таки светлой серой комнаты. Девочка же где-то посередине в промежуточных между чёрным и белом тонах. Сейчас с запозданием на несколько минут накатывает досада после ссоры с братом. Вроде как зря накричала. Надо было брать эту упёртую крепость хитростью. Очередной раз обмануть, заставить-таки пойти с собой. А теперь раз за разом думать об нём. Вдруг упадёт, поранится, обрежется, пробьёт голову, наступит на гвоздь. Раз за разом думать о себе. Полное одиночество, гнетущее безмолвие, никого рядом. Нечего говорить, потащила его за собой, чтобы не было так страшно. Стена между ними совсем ни к чему. Становится грустно, хоть плачь.

Всё время росли вместе, так уж получилось, что у девочки нет подруги, с которой можно было играть, как и у её брата друга, с кем можно пробовать дурачиться. От сего той, что постарше, не полюбились куклы, которых попросту больше никто не хотел брать в руки, понравились солдатики, машинки, дворовый футбол, водяные пистолеты, одним словом все мероприятия, куда увлечены преимущественно мальчики.

Брату одиночество даётся довольно-таки легко, девочку же в схожие минуты сильно мучает тоска. Ну а ей зачастую больше не с кем проводить время. Родители разгоняют от своих драгоценных детей грязную дворовую шпану. На долгие недели запирают в доме в полной изоляции от остального мира. Но ведь и без них получается весьма весело.

Девочка подняла голову, бросила взгляд в сторону серой комнаты, куда позвал лёгкий шорох шагов. Там её глаза уже ждут чужие, но ровно такие же зелёные. Брат выглядит испуганно и одновременно весьма озадачено, видимо, совсем не ожидал такой быстрой встречи. Наверно, думал ещё будет время решить бежать ли вниз по ступеням за своей безумной неугомонной сестрой, а тут вот она, даже никуда не спускалась. Навалилась на стену, расставила ноги. Может, и был бы рад подойти, но ведь там за её спиной тот самый спуск в подземелье, путь в ад, тут девчонка не соврала. А лучше бы всё-таки обманула, разыграла. От сего разнообразия запутанных мыслей видно, как мальчика терзают сомнения. Боится поддаться чарам сестры, которые, непременно завлекут в мир сумрачных чудовищ.

Девочку этот зрительный контакт толкает в несколько другие размышления. Но куда же она без него собралась идти, ведь не бросит своего брата, каким бы капризным и трусливым не был. Родная кровь, одни зелёные глаза, одни тёмно-каштановые волосы. Порой поступает с ним немного жестоко, но идти на поводу – значит ходить по линеечке и слушаться каждого сколь-либо важного наказа. Он ведь не пойдёт домой один, тем более не выдержит давление пустоты. Без неё никуда, в принципе, и она тоже.

Слов совсем не требуется. Вниз по лестнице побрели уже вместе, пальцы вплелись друг в друга, рука крепко сжата в руке.

Ожидалось, что в доме того сурового мужика будет небольшой подвальчик, ну, просторное прохладное помещенице, где бы он раньше мог хранить свои мясные заготовки. Но ведь нет…

Ступени, ступени. Их так много. Рыли здесь действительно долго, не щадили ни себя, ни лопат, ни прочих вспомогательных инструментов. И сколько же этажей? Порой без какой-либо закономерности встречаются площадки, от них в разные стороны уводят коридоры. Девочка не хочет изучать каждый из них, так можно теряться в поисках вечно, есть желание исследовать только те, что представляют особенный интерес. Им должно будет подобать вызывать яркие переживания, а кроме того доводить до лишающего дара речи изумления. Пока заглянет в один – серые бетонные стены, заглянет в другой – неровная штукатурка, торчащие кирпичи. Выглядит так, словно строили, строили, но не достроили. Будто у былых рабочих закончился срок страховки или же нагрели с оплатой. Они побросали свои кирки. Вот только как далеко зашли люди в касках? Сколько ещё спускаться? Где дно этого колодца?

Всё заволакивает темнота, место, лишённое света, по умолчанию причисляется к миру, лишённому жизни. Тут не могут обитать люди, не должны. Вероятно, всё давно брошено, строители туннеля разбежались. Нет ни единого намёка на электрические сети, ни намёка на следы человеческого быта. Вокруг одна старость.

Двум душам, заблудшим в колодец, помогают справляться с мраком лишь фонарики в руках. Их, правда, тоже мало. Два ярких круглых пятна бегают по стенам, помимо сплошная темнота. Очень тревожно. А как страшно, когда на пути неожиданно встречаются колонны или покрытые орнаментом периллы лестниц, свет попадает в углублении, оживляет пугающие тени. Столько раз приходится вздрагивать, ахать, лёгонько вскрикивать.

Брат молчит, не ноет и уже хорошо. Только сильнее прижимается, порой слишком старается, от этих проявлений иногда самой девочке тяжело идти, сковывает ей движения. Была бы на ней длинная юбка, наверняка залез бы и под неё, прятался как под железным куполом. Пока ему приходится довольствоваться рукавом её кофты. В самые пугающие моменты глубоко вздохнёт, а то и вовсе закроет глаза. Фонарик в его руках довольно бесполезен, в основном в холостую бьёт в пол. Для него чем меньше видит, тем легче сохранять спокойствие.

Ну, девочка рада послушности. Чтобы осматриваться и порой пугаться тени собственного тела, ей хватает своего излучателя света. Ей тоже нелегко, но уйти без найденных ответов так просто не может. Стоит поддаться слабости и уже в эту ночь придут голоса, которые будут обвинять в трусливом бегстве, они же будут вновь и вновь заставлять вернуться. Лучше доделать до конца.

И вот ещё это… вниз уводит совсем что-то невразумительное. Ступени неожиданно пошли по кругу, а их уклон стал весьма крутым. Непонятная конструкция закручивается в спираль, и чем ниже та уходит, тем меньше поперечный диаметр вырытого спуска. Больше похоже на провал в грунте, нежели хитрую придумку. Свет фонарика не достигает конца, и там остаётся неизведанная темнота. Девочка, конечно, могла бы попробовать осилить крутой склон. Ну так чисто теоретически. Правда, едва стоит представить картину, как она своими неумелыми ручками карабкается по мягкой глине, спускается в тёмную мглу, так сразу ноги подкашиваются. Да и что там искать кроме земли и песка? Черви, и те так низко не забираются.

– Мы ведь не полезем в ад? – так устало пробормотал мальчик.

Девочка только встретилась с ним взглядом, покачала головой. На сей миг их мысли отчасти совпали.

Поднялись на этаж выше.

– И ещё стены… мне казалось, что они двигались. Предметы перемещались сами собой. Живые тени, чувство преследования. Неважно.

Совсем немного следов быта. И каждый из них какой-то неправильный. Зачем нужно вешать рамы без картин, ставить вазы кверху дном? И подавляющее количество предметов мебели, например, как эти комоды вместе с тумбами, расставлены по схожим соображениям. Ножки в потолок. Чудно́е направление в моде вывелось у подземных обитателей. Никак отсутствие солнечного света негативно влияет на мозги, понемногу серое вещество вытекает. По-прежнему нет ни единого источника света, ничто не ждёт своих постояльцев. Поприще для всевозможных деяний скрыто глубоким незыблемым мраком.

– Уфф… – девочка плюхнулась в пышное красное кресло. Раскинула руки, раздвинула ноги, откинула голову, закрыла глаза. Нельзя же так себя непосредственно вести в месте тайн. Она словно не ощущает гнетущее воздействие пустоты, выглядит весьма расслабленно. Вызывающе глупо.

Снова открыла глаза и подняла голову. Само кресло столь яркое на фоне серого окружения, мимо него так просто не пройти. А как притягательно желание опробовать мягкость и податливость подушек. Они такие объёмные, воздушные. Единственное, вызывающий алый цвет несколько нагнетает напряжение в комнате. Ровно тот же оттенок багрового будет дано увидеть в свежих ранах.

А что до формы кресла, нельзя упустить насколько странная конфигурация. К великому ужасу любитель совершенства непропорциональная и внешне абсурдная. Боковины вместе со спинкой излишне огромны, а само место, куда можно непосредственно сесть, наоборот, чрезвычайно мало. Девочка едва помещается, хотя и весьма худая. На фоне этого выпуклого чудовища выглядит достаточно неуместно. Маленькой и непропорциональной. Мышь на подушке гиганта. Ведёт, конечно, себя этот грызун по-хозяйски раскованно. Девчонка откинулась на спинку, хлопает ладонями по боковинам.

Весь свет от двух фонариков сконцентрирован на замысловатую мебель. Она и без того привлекает к себе слишком много внимания. В белом излучении красный становится ещё ярче. Цвет новомодной губной помады.

– Хочешь присесть? – тихо спросила своего брата, окружает пустота, но шуметь и в ней не очень хочется. Одновременно пригласила хлопком по боковине на место рядом. На боковинах не сидят, но эта уж слишком огромная, без труда вместит и полдюжины человек. Рядом же с девочкой, наверно, и лезвие не просунешь. Такая вот занимательная идея посетила экого дизайнера.

– Нет, – также едва слышно зашептал в ответ мальчик, – давай вернёмся, пожалуйста. Мы уже достаточно обошли. Здесь ничего и ничего нет, давай вернёмся. Родители будут искать. Строго накажут.

Жутко наблюдать то и дело появляющиеся на стене тени от складок кресла. Они же в этом подземелье как живые, движутся, дёргается, буйствующие воображение и вовсе видит в них злой дух. Добро тут попросту не существует. Девочка же бросает весьма вызывающий взгляд из-под бровей. Глаза блестят, пальчики стучат по подушкам. Её не берёт идея вернуться. Вот ведь глупая, никак не натешится.

– Хмм, – хмыкнула. – Всё боишься?

– Нам здесь не место, Гретель, пойдём, – последние слова вновь прозвучали достаточно громко. Мальчик схватил сестру за руку и потянул. Но она что?.. Сопротивляется? Впрочем, ладони, как и пальцы, сестры остаются безвольные и податливые. Тело с виду расслабленно, глаза не выражают протест.

Потянул ещё раз, но снова не даётся. Отчасти эти действия и не позволили понять, почему закачалась рамка рядом с ними.

Перемещается из стороны в сторону, поскрипывает самоделка, четыре палки, два гвоздя. Размах столь велик. Что это, маленькое землетрясение? Естественно отвлекла на себя внимание, притянула круглое пятно от одного фонарика. Забрала бы лучи и второго, единственное, что девочка, захваченная внезапным представлением, пытается нащупать своё средство спасения от темноты справа от себя, когда оно лежит слева.

На рамке нет ничего грозного, взгляд проходит сквозь огромную центральную дыру, упирается в стенку, можно разве что рассмотреть куски ткани, оставшиеся от вырезанного полотна. Виднеются старые краски, изначальный рисунок: бурлящая бело-чёрная река, огромная мельница, грозовые тучи, а в самом углу ветвистое дерево к суку которого подвязаны качели, на них же человек. Немного, немало сохранилось от него, лишь половина тела, а то и меньше. Канула в никуда вместе с оторванным полотном рука, нога, а также голова. Быть может, и к лучшему. Пыль и плесень сделали оставшуюся часть героя картины подобием гниющего мертвеца.

Дело ли в сторонних движениях… звуках… девочке стало очень некомфортно. И невероятно мягкое кресло, в котором она почти тонет, лишь усиливает желание подняться на устойчивую поверхность. Одолевает неприятное чувство, что ткань потихоньку обволакивает и утягивает вниз её ноги. Сейчас две боковины до боли сильно давят на талию, и всё, что оказывается ниже, попросту невозможно вытащить. Сам этот яркий алый цвет стал столь противен, контакт с гладким материалом мерзок. Подобно распахнутому рту. Единственное отличие много мягкого, ничего твёрдого. Возможно, зубы скрыты поглубже. Белая кожа резонирует на фоне неестественных оттенков, впрочем, под тонкой оболочкой тела, будут схожие цвета, хорошее получится сочетание. Гармоничное. Со страшной силой накатывает ниоткуда выползшая паника, девочка попыталась вскочить.

Но слишком туго, как только вообще смогла влезть в кресло, где грудной ребёнок не поместится. Затянуло, отчасти даже повернуло на бок, и после первой, последующей второй попытке не удалось сорваться с места. Кажется, от рывков она лишь сильнее заглатывается, бёдра плывут вниз, колени наоборот поднимаются.

– Том, – протянула девочка очень жалобно, перестала хвататься за боковины, вытянула беспомощные руки навстречу брату. Не помогает ими отталкиваться, для неё самой с них нет проку.

Мальчик бросил свои наблюдения за качающейся рамкой. Встретился взглядом с сестрой сам, ненадолго озарил ярким светом её лицо фонарь. К ней в глаза проник заметный испуг, единственное, что не так просто найти вызывающие его причины. Темнота – широкое поприще для страхов. Могут выглядывать из-за углов или свисать с потолка.

– Том, – ещё раз повторила, сильнее вытягивает руки и без конца елозит на своём невероятно неудобном месте. Саму девчонку всё сильнее кренит в сторону, уже приходится выгибаться, в ином случае ляжет на бок.

Мальчик не знает, что искать в её жалобном голосе, однако и без полного понимания причин крепко сжал протянутые ему ладони, они понемногу из холодных сухих становятся весьма тёплыми и очень влажными. Упёрся ногами в пол, изо всех сил потянул. Хотелось бы дёрнуть рывком, но ему страшно делать резкое движение, руки сестры кажутся такими хлипкими, лишь бы им ничего ни оторвать, ни сломать тонкие пальцы. Угораздило застрять самонадеянную глупую девчонку, виновата сама, но мальчик её точно не отпустит.

Кое-как вырвал из красных тряпок. А ткани не иначе как стали липкие и даже после цепляются за спину, ноги и всё прочее девчонки, с чем осуществлялся контакт. Мерзкий скользкий материал и никак не отпустит.

Между тем в воздухе закружила пыль, какие-то колебания растревожили штукатурку, теперь кусочки старой краски осыпаются со стен и потолка. Образуется полупрозрачная дымка, её составляющие озаряются при попадании света фонариков. Вместе с этим на этажах ниже, кажется, набирает обороты быт подземной жизни. Слышатся со дна неопознанные звуки. В голове никак не найти ответы, что это. Не соотнести шум с действием.

И всё бы ничего, если их застали подобные звуки наверху. А здесь в глубинах земли какая может быть жизнь? Тут нет ветра. Нет крыс. Нет тараканов. Кто-то так глубоко копал, что докопал до мёртвого дна. И вот вспомнить этот самый провал на лестнице, сужающуюся спираль ступеней… Кто оттуда снизу скребёт? Кто живёт во мгле?

– Знаешь Том, нам действительно пора уходить… – тихий возглас среди просыпающихся теней.

Глава 3.

– Тогда, чтобы не уходить с пустыми руками, я и схватила стопку неизвестных книг, трофей, дабы потом хвастаться перед ребятнёй.

Достаточно большой зал. Потолки три-четыре метра, шесть колонн. Это первое, о чём необходимо сказать. Вторая отличительная черта, выделяющая помещение впереди из ряда предыдущих комнат – плиты на стенах. Хорошо, что с них сползло глянцевое покрытие, осталась одна керамика. В ином случае пришлось бы раз за разом ловить глазами блик фонарика.

Через несколько метров ожидает очередной неизвестный поворот, но наперёд придётся столкнуться с громоздкой железной тележкой, оставленной посреди комнаты. А она для здешних мест весьма странная, ведь вопреки заведённым порядкам стоит на колёсах, а не кверху колёсами. Заняла центральное положение. Кому будет удобно её постоянно обходить? Должно быть, тележку бросили на полпути и, по всей видимости, не с проста. Оторвали от процесса неизвестные причины. Волнующий момент, ведь хозяин оставленное вещи может в любой момент подоспеть. Не исключено и то, что он уже рядом, выглядывает из-за угла.

Ох, колёса старые и ржавые, наверно, при их перемещении будет звенеть невероятно отвратительный скрежет. Приходят только ночью, так говорил толстый мальчишка на заборе. Быть может, обладателя маленькой повозки застало утро, он бросился бежать. Звучит, конечно, это как фраза из глупой сказки про ведьм и оборотней. Не стоит им верить.

Мальчик и девочка переглянулись. Сейчас каждый вопрос решается беззвучно при помощи выражений в глазах. Они почти одинаковые, и любая эмоция хорошо знакома им обоим. А уж если не будет достаточно взглядов, безмолвное общение дополнит движения головы, подкреплённые плавным ходом плеч. Что угодно лишь бы не шуметь, уши критичны к звукам.

Ни в одной паре глаз нет готового решения. Одна лишь неуверенность вперемешку с нерешительностью. Их обладатели повернулись обратно к возможному пути, руки, до сего момента крепко сжимающие друг друга, освободились от объятий. Всё для того чтобы надёжнее обхватить свои фонарики. Сами дети Андерсум уже идут вперёд, по широкой дуге обходят тележку с двух сторон.

Лучи света ударяются в железные борота. Неплохо просматривается примитивная конструкция на четырёх колёсах с ручкой, и при всей старости удаётся разглядеть всё до ржавой гайки и погнувшегося болта. Можно ещё поломать глаза над тем, что она привезла. Рваная тряпка и две некие обугленные кучи, они же весьма высокие, тянутся к потолку и, кажется, состоят из прямоугольных коробок, что в свою очередь напоминают книги. Клуб тайных читателей – вот оно как. Собираются ночами, листают страницы. Место вот только выбрали неподходящее, не сильно напоминает библиотеку. Как вообще можно читать без света в кромешной темноте? Странные люди, странные во всём. И стопа уж слишком высокая, неоправданно высокая, затруднительно будет такую перемещать.

Девочка сделала ещё несколько шагов в сторону, остановилась у ржавой ливневой решётки. По её примеру следом замер мальчик, в общем-то, достигли того предела, после чего обходить тележку уже не имеет смысл, разве что сделать несколько шагов в сторону и ускользнуть в следующий коридор. Однако нечто не даёт поползновениям дорогу, секрет под тряпкой захватывает умы. И, должно быть, это здравый интерес, ведь не стоит оставлять неизвестное содержимое у себя за спиной. Будет неразгаданная тайна сопровождать каждый шаг, а то и вылезет, догонит, разорвёт. Чувствуется не зря оно, скрываемое за тряпкой, стало центром притяжения взглядов, а кроме того остановило двух гостей друг напротив друга.

Девочка подняла голову и вместе с этим фонарик. На несколько секунд озарила стену напротив, заодно ослепила своего брата, заставив последнего тут же прищуриться и отвернуться. Только успевай закрывать ладонями пучок её света. Лицо у самой виновницы в сей миг отчасти взволнованно, отчасти глупо. Благо быстро мысли в голове нашли эту ситуацию неприемлемой, опустила свою игрушку обратно на тележку. Сама с несменным выражением всё дожидается ответа. Мальчик лишь пожал плечами. Знак неуверенности, одновременно с этим сигнал. В одночасье начали осторожненько подбираться к оставленному кладу. Брать чужое нельзя, нельзя даже трогать. Но ведь можно просто посмотреть.

Как оказывается первое наблюдение себя оправдало, стопки действительно состоят из книг, их тут множество, сотня томов. И все одинаковые: чёрные обложки, жёлтые страницы. А где же названия или хотя бы имена авторов? Горе библиотекарю – хранить такие труднораспознаваемые произведения.

Что до второго наблюдения, ну, тряпка действительно присутствует. Сырая, гадкая, местами ещё покрыта плесенью. Хорошим в ней может быть только одно – не оказалось бы внизу более мерзкое содержимое. Последнее тяготит своей неизвестностью.

Дети Андерсум вновь переглянулись, ознакомив друг друга мнением по поводу очередного вопроса. Мальчик который раз пожал плечами. Девочка ответила тем же. И на этом стянула тряпку. Неряшливо. Книги, лежавшие сверху покрывала посыпались на пол, застучали сперва по железным колёсам, следом обрушились на плитку. Сморщенные лица посетителей – знак. Уже привыкли к тишине, а тут столько шума. Хлеще зазвенело эхо, пошло трезвонить вдаль по коридорам. И тут ещё закачалась эта высоченная куча, тревожит возможностью падения. Полные надежды глаза девочки просят: "Не надо". Руки протянуты к стопе, в то же время боятся коснуться её. Она, наверно, и сама не знает, чем сможет помочь этот жест. Тем не менее влиянием ли этих распахнутых ладоней, книги успокоились.

Мальчик, как и его спутница, почти по свистку одновременно и весьма громко выдохнули. Первый уже устал бояться действий этой девчонки. Дождался зрительного контакта с ней, затем, насколько смог, изобразил раздражение на лице: глаза грозные, щёки раздутые. Какая же безответственная особа. Ни за что не отвечает, каждое действие влечёт случайные последствия.

Последнее прегрешение, упавшая тряпка, лежит у ног виновницы, сама она рассматривает показавшее себя дно тележки. Там ещё пара десятков обугленных книг, те же близнецы. Так вот оно – сокровище подземелья, несколько неожиданно. Выходит, не зря в школах говорили: "Знание сила". Может, и слабость, ведь что-то завлекающее определённо в книгах есть, девочка проглаживает ладонью по обложке одной. Мальчик же не решается что-то трогать, держит руки за спиной, опустил голову, мол совсем не видит происходящее по ту сторону. Если что он тут ни причём, просто стоял рядом, как и всегда.

Уж его сестру не терзает подобная скованность, берёт одну книжку за другой, перелистывает страницы. Губы в сторону, лицо, подсвеченное фонариком снизу, заполнено тенями. Определённо одно, жёлтые листы терзают мысли.

Страницы нерукописные, но в то же время методы печати сильно отстают от прогресса, видимо в подземельях ещё не наблюдали через свои крошечные вентиляционные отверстия рассвет техники, не слышали о производстве точных станков. Тут же, по-видимому, задействована старая печатная машинка прошлой эпохи, отчего порой слова неразличимы, буквы размыты. Но и при всей отсталости технологий качество письма не мешает воспринимать фразы. Именно воспринимать, слишком уж запутаны, смысл неразличим. Речь безумца. Но лучше пусть будет одна она, тут ещё встречается множество рисунков, автор не раз прибегал к попыткам иллюстрировать свои мысли. Однако же страшно у него получилось. Не так давно успокоившаяся кожа вновь покрывается мурашками, доходят до дрожи руки. Не хочется их рассматривать, вдаваться в жуткие подробности, но взгляд так просто не оторвать.

Окружённая темнотой. Вдали от выхода и от дома. Стоять в подземелье демонов, в предполагаемой обители жестоких убийц. Смотреть на сцены пыток и мук. Чувствовать сторонние взгляды, чьё-то присутствие. Ну вот затряслись ноги.

Разорванный в клочья человек лежит на хирургическом столе, составляющие его тела тут же рядом разложены по тарелкам. Кольца лука на вырезанных лёгких, окровавленная печень припорошена мелко порезанным укропом. Изображение в цвете при обилии красок.

Гретель захлопнула книжку, глаза раз за разом моргают. И все равно картинки из них так просто не исчезнут.

Мальчику в этом случае повезло чуть больше, он только дожидается, когда его сестра угомонится. Самого мало увлекает чёрная литература, премного предпочитает рассматривать ржавую телегу. Это собственно единственное, что получается делать. Остальное тревожит и пугает. Справа, слева и ровно за его сестрой чёрные места, посветить бы туда, избавиться от мыслей о приближающихся чудовищах, но никак не решится. Его фонарик путешествует по полу, как и сам мальчик крутится на месте. Вдруг остановился.

– Зачем? – подал голос.

– Не уходить ведь с пустыми руками, – смиренно ответила девочка. По лицу и особенно по глазам можно прочитать некоторое сожаление. Она совершает проступок и как будто тут же пытается за него извиниться. Уж поэтому действия такие робкие, взгляды стеснительные. Впрочем, её сумка уже распахнута, отстёгнуты крепежи, откинуты назад ремешки. Одна рука разгребает мелочь, другая засовывает внутрь книгу. Не успеет закончить одну дурную затею, как тут же учиняет новую.

Но девочку, кажется, не сильно волнуют возможные последствия кражи. Раздумывает о другом. Эх… надо было захватить рюкзак. Многого не заберёшь. Первая книга и то полностью не влезает, торчит где-то на треть. А она суёт вторую, третью, тут же четвёртую. Явно что последняя лишняя, ткань сумки трещит.

– Может, не стоит? – очень взволновано протараторил мальчик. Забегали по её деяниям глаза.

– Одной больше, одной меньше, никто не заметит, – заключила девочка. Следом финальный удар кулачком по книжкам, проталкивая украденное глубже в ткань. Снова трещат, рвутся материалы, но и тогда замки не застегнуть, так и будет торчать на всеобщем обозрении украденное.

И тут без каких-либо предшествующих причин разлетелись до сего момента неподвижные стопы книг. Грохот. Чёрные обложки осыпали виновных в беспорядке, их острые углы больно ударяются о голову, впиваются в поднятые руки. Оставляют на коже ссадины и синяки. Не достичь бы их жестокости глаз, уж тогда придётся изучать произведения, ощупывая страницы. Нельзя брать чужое…

– Бежим, Том…

– А на обратном пути мы заблудились, потерялись в подвалах, его бесконечных коридорах, тупиках и поворотах.

Мальчик и девочка уже идут обратным путём, вернее, одна так думает, а второму ничего не остаётся как доверять первой.

Крепко сжал кулачки, с трепетом ждёт момент, когда лестница в подвал окажется за спиной, перешагнуть бы поскорей через гнилой порог проклятого дома. Шёл бы вперед, если только знал куда и где выход. Сам почти не бросает взгляд по сторонам, премного смотрит лишь в пол, его ведут, и того достаточно, ему говорят осталось немного, и то хорошо. Вот только почему же так долго? Ну когда?..

Девочка же не иначе начинает ощутимо нервничать, пальцы, которые периодически оказываются во рту, выдают эти с трудом скрываемые волнения. Дурная привычка – грызть ногти, но сейчас мало приходится задумываться об этике. Почему-то не может вспомнить, чтобы здесь проходили. Хотя всё слишком одинаково, нельзя быть уверенной ни в чём.

– Гретель, мы потерялись? – совсем не встревоженно, но зато очень подавлено. Лишён сил. Ноги болят, спина ломит. Нужно отдохнуть, но перед этим обязательно выбраться. Правда, если это не произойдёт в ближайшие минуты, его придётся нести.

– Потерялись? – попыталась изобразить удивление девочка, не слишком хорошо получилось, больше похоже на то, что она не в себе. – О чём это ты? Здесь и слепой дорогу найдёт.

Даже улыбнулась, разве только не засмеялась, уж тогда бы получился по истине истеричный смех, да и сама улыбка, должно быть, выглядит весьма измученно. Наверно, если б её брат смотрел не только себе под ноги, он увидел бы неискренность в лице сестры.

– Мы долго идём, – снова пролопотал мальчик.

– Ну, мы идём ровно столько, сколько и положено, – а девочка в очередной раз пытается говорить уверенно и бодро, – Разве забыл, как долго шли вперёд? Обратный путь – он ведь ни разу не короче. Расслабь свои жилки.

Захихикала, фальшиво, с большим трудом даётся имитировать эмоции. Ну, им двоим хотя бы дано переживать. Из всего вокруг лишь они способны выражать чувства. Остальное серо и безлико. Новый коридор ничем не отличается от предыдущего, те же стены, та же мебель. Не сыскать ни ориентира, ни запомнившегося угла, девочка ничего не узнаёт. Плохой знак, он говорит о том, что уходят в неправильном направлении. Но в этом случае её брат прав, слишком долго идут, ведь не может этот муравейник быть настолько огромен, безгранично тянуться по сторонам. Здесь даже нет тупиков, одни лишь хитрые переплетения.

Как дополнение сильно мучает одухотворённость этого места, кажется, что стены двигаются, перемещаются предметы. Всё вокруг словно заколдовано, обнесено зачарованным кругом. Старые проходы сами собой закрываются, новые же появляются. Пыль, заволакивающая помещения, может служить свидетелем их заговоров и движений. На самом деле, подумать трезвой головой, эти мысли – такая глупость. Просто немного заблудились, надо побыстрее двигаться. Не иначе темнота оказывает дурное влияние на разум. Ещё и постоянные страхи иссушаютсознание.

Остановились на очередном перекрёстке коридоров. Хоть путь влево, хоть путь вправо, считай зеркальное отражение друг друга. Не оставляют подсказок. Свети фонариком туда, свети фонариком обратно. Тьма расходится и сгущается вновь, неизменны лишь серые комнаты.

– Почему мы опять остановились? Ты же говорила, что знаешь дорогу? Слепой пройдёт, не так ли? – обвинительный, не готовый прощать ложь голос. Стоит его немного задеть, буквально подковырнуть иголочкой, и последует волна истерики, там же рядом непременно громкие крики

– Да, помню, – девочка даже самой себе не верит. – Всё ты пытаешься побыстрее убежать, ведь интересно осмотреться напоследок.

Сказать ему правду, значит бороться не только со своей паникой, но и с его. Это будет конец для них двоих. Сама в крошечном шаге от срыва. Девочка очередной раз мотнула головой из стороны в сторону, на эту попытку разобраться с направлением дороги пришлось встретиться взглядом с братом. Он как раз стоит по правое плечо, дожидается этого зрительного контакта. А девочка смогла, не выдала себя, в его испуганные стекляшки посмотрели весьма нахальные глаза, это собственно то, что удалось изобразить. Следом девочка посмотрела налево, и тут наедине с собой лицо исказилось в страхе, поползла рука к губам.

– Идём сюда, – шёпот.

– Жутко, лабиринты доводят до дрожи. Но тогда у меня получалось держать себя в руках, при этом ещё постоянно уверяла своего балласта, что знаю куда идти. Интересно сейчас-то он допёр? Очередное неважно.

Шаги становятся всё осторожнее, ощутимо замедляются, ещё чуть-чуть и полностью загаснут, пока же следующий за ними шорох перемещаются по коридору.

– Мы здесь не были, – просипел мальчик.

– Всё, Том, больше ничего не говори, – на сей раз достаточно резко ответила его спутница. Голос, окутан переживаниями, оттого интонацию сложно контролировать. Время молчать. А она и сама прекрасно видит, а также хорошо понимает. Вот зашли куда-то совсем не туда.

Впереди сильно померкшая плитка, покрывает одним безликим слоем все доступные поверхности. Помимо стены, полы да и сам потолок заляпаны чёрной засохшей субстанцией. Наносили её явно намеренно, это не последствия случайно лопнувшего баллона. Кое-где огромные сгустки, местами слой толщиной с голову, а зачастую застывшее подобие свисающей плёнке. Сама материя матовая, поглощает весь касающийся её свет. Отсюда столько чёрного, оттого мало чего видно. Такого точно не встречалось. Серый цвет определённо был лучше.

И идут заблудшие дети вперёд лишь под влиянием некоторой инерции. Наверно, так оно и будет продолжаться, пока не упрутся в стену. Единственное, в случае беспамятства натолкнуться придётся на железную дверь с круглым смотровым окном. Стекло сверкает в свете фонариков, служит маяком, уводящим в глубину. До сего проходы пустовали, были одни голые арки. Тут явно что-то есть кроме пустоты. Чуть повыше у потолка не работающая лампа. Неким местным всё-таки нужен свет для своих деяний.

Девочка внимательно осматривает свисающие с потолка нити, как если бы пытается понять, что это, тем временем её ноги сами перемещаются. Если немного обособить, не считая головы и глаз, остальное из частей тела бесконтрольно. Не шевельнёт даже мизинчиком на руке. Только мысли ничто не сковывает, находят в закромах разума самые ужасные картинки из прошлого. Затем бегут, словно официанты с подносами, предъявить найденное.

И спутник становится таким неподатливым, всё больше упирается, по-глупому ведёт фонариком по стене справа, видите ли, не хочет оставлять без света пространство вблизи себя. Неразумно тратить батарейки на освещение груды кирпичей, когда не видно, что впереди под ногами. Накричать? Одёрнуть руку? Девочка не может позволить себе грубость и уж точно не должна осуждать, только не сейчас. Главная причина нерасторопности и главный виновник идёт не по правую сторону, он крадётся за спиной. Страх – это чувство заставляет перепуганного мальчика бояться выдуманных чудищ из стен. И, несомненно, именно оно принуждает сильнее прижиматься к своей проводнице. Девочка ощущает, даже как он дрожит. Заставляет дёргаться ему в такт. Отнюдь здесь действительно холодно, но колебания тела вызывают не пробирающие до костей сквозняки. Есть нечто в воздухе, оно витает вокруг.

Очередной сгусток грубой смолы на пути заставляет сперва споткнуться и ойкнуть первую, что постарше, следом второго, кто помладше. Много корявых наростов на напольной плитке, растут как цветы. Проявлять невнимательность – в итоге прикусить язык.

– Том, прошу, направь фонарик вниз, – нарушила своим шёпотом обет безмолвия сама девочка. – Давай я буду освещать путь впереди, а ты будешь подсвечивать место куда ставить ноги. Что скажешь?

Окончательно смолкли её неуверенные речи, за ними со стороны мальчика напирает упрямство. Нечасто он радует чем-то другим. И слова не прошептал в ответ на её каприз, с непохвальным упорством продолжает изучать корявые стены. Девочке остаётся только крепче сжимать губы, перебирать в голове грубые фразы. Ну, может, ещё пару раз недовольно посмотреть. Наверно, это тяжёлые взгляды, спустя пару минут мальчик всё-таки опустил фонарик, с огромным нежеланием, но опустил. Луч света проскользнув по стенке справа, ударил в смолу под ногами. В сей же миг юнец резко дёрнулся. Его сестра вздрогнула вместе с ним.

– Что такое? – перепугалась девочка.

– Спр-р-ава к-к-кто-то есть, – едва выговорил мальчик.

Фонарик в его руках, тот, которого более бояться оторвать от пола, судорожно затрясся. Прыгающие из стороны в сторону лучи. Теперь уже не способ видеть мир – светопреставление. В общем-таки девочка и не нуждается в дополнительных комментариях, не хочет даже уточнять о чём речь, её брат все равно продолжил.

– Он выгл-лядывал из-за комода, – снова сбивчивые фразы. Вытянул палец в сторону уходящего вправо короткого коридора, по сути небольшое вытянутое помещение, заканчивающееся тупиком. Закуток.

Сам же объект волнений, то о чём отчасти идёт речь, весьма близко. Старый крупный шкаф, его дверцы поцарапаны, вблизи пола вырваны доски. Единственное, время не проделало в нём дырок, дерево не пропускает свет, не раскрывает пространство по ту сторону. А там в глубине действительно есть где укрыться. Игра в догонялки часто бы заводила жертву за шкаф в надежде спрятаться от взора охотника. И так выходит, проверить наличие сторонних наблюдателей ничего не стоит, чуть-чуть пройти в сторону и заглянуть. Буквально пять-семь шагов. Им, незваным слушателям, некуда будет даже бежать.

Вот только ни гулко стучащее сердце, ни прерывистое дыхание не позволит этой прогулке свершиться.

– Ладно, мы пойдём назад, – промямлила девочка. Она уже начала тихонько отступать, отставляет ноги назад, тут раз за разом под подошву кроссовка попадается эта самая засохшая смола, такая неровная с множеством перепадов. Следом за собой подтягивает брата. Одной рукой покрепче обхватила его за живот, другой, что отчасти занята фонариком, легонько придерживает за плечо. Поставила перед собой, ведь просто держаться за руку стало так страшно. Нужно быть ближе, иначе пространство между ними займёт кто-то другой.

Сразу и не заметила, что место отхода уже не подсвечивает фонарик мальчика. Он попросту погашен. Дабы осознать, пришлось коснуться тени. Сильно напугал пусть и не тактильный контакт. Девочка вздрогнула, в сей миг по телу ударил леденящий холод. Темнота окутала, как накинутое сверху покрывало.

– Как… что… что? – затараторили её губы. Сама задёргалась, словно на ногу уронили тяжёлый ящик. Смотри не упусти свой фонарик дитя из дома Андерсум. Так сильно трясётся. Крепче сжимай пальцы. Почему они у тебя такие деревянные?

Вновь заплясали тени на стенах. Тут редко горит свет, не стоит дразнить детской игрой глаза, привыкшие к темноте. Девочка кое-как нащупала рукав кофты брата, перебежала к запястью, тут уже ладонь и его погасший источник света, перещёлкнула обратно кнопку выключателя на корпусе маленького устройства. Белый круг, возникший под ногами, немного сгладил судорожность рук.

– Больше так не делай, – прошептала мальчику на ухо. Слова без капли злости, без намёка на обвинения. Закончила шептать и снова крепко обхватила его за живот. Руки чувствуют колотящееся сердце родной крови. Так напуган, не смеет даже открыть глаза. Крепко сжимает веки. Сейчас он большая неуклюжая игрушка в чужих руках. Его мысли…

Попытки вырваться из темноты, обрести крылья, подняться вверх, пройдя сквозь все бетонные плиты, слои векового цемента и кирпичи. Преодолеть густой туман, сросшиеся деревья и наконец достигнуть яркого белого света. Тот уже будет исходить не из маленьких устройств в руках, будет озаряться из пространства вокруг, спускаться с неба. От него никому не удастся скрыться за шкафом, от него не удастся убежать. Догонит, окружит и пройдёт насквозь.

Стук из коридора справа. Видимо, затрясся тот самый старый шкаф, виновник первой остановки, об него что-то ударилось, не иначе. То, заставившее задрожать целый огромный шкаф, несомненно, будет покрупнее крысы. Сказать точнее не получится, дети Андерсум уже успели отшагать назад, всё содержимое закоулка, скрылось за углом. Конечно, будет плохая отговорка сказать: "Я отсюда ничего не вижу". Ибо вновь дабы познать сущность происходящих вещей нужно сделать несколько пренебрежительно маленьких шагов. Но оно не получит их, единственное чего добьётся лучей фонаря, те уж не изволят бояться, отразятся от плит, завернут в гости.

Но и тьма не склонна избегать яркого белого. Её, несомненно, больше, давящие со всех сторон толстенные слои, под массой которых бродят крохотные не особо яркие точки. И тем здесь совсем не место. Порождённые волей мрака дети помогут избавиться от беспокойных лучей. Тут же в конце коридора во втором пучке света показалось из-за угла, цепляется за стену. Пять вытянутых отростка ощупывают корявую смолу на плитке. И сказать бы, что это жирные опарыши или маленькие змеи, ищут себе дыру или выискивают добычу, но ведь больше похоже на пальцы. Широкие пластины у их начал ни что иное, как ногти.

Девочка взвизгнула, её брат, так и не осмеливаясь открывать глаза, замычал через стиснутые губы следом за ней. Без зрения он может ощущать ужас лишь посредствам голоса своей сестры, той приходится смотреть. Звуковые проявления заставили "червей" задёргаться ещё пуще. Напугались ли? Поспешили быстро убраться с линии взгляда.

Заставил бы визг ещё угомониться любителей шума. Монотонно и выверено стучит шкаф. Есть некая жизнь в тупике маленькой комнаты. Она играется или провоцирует.

Девочка только шустрее перебирает ногами. Страшась отворачиваться от коридора, так и пятится назад. Мало того что тело стало непослушным, так ещё без числа раз спотыкаться о засохшую смолу. Хитрые ловушки теней. Но как бы не изощрялись их замыслы, не достанется им сама, не отдаст в их руки свою родную кровь, тянет брата, как раненого бойца, ему бы хотя бы чуть-чуть поспособствовать движению. Так устали руки. Когда тот отказывается идти, с губ играющей роль медсестры всегда срываются звуки отчаяния.

И почему же вокруг становится так темно? Почему сгущается темнота? Свет фонарей сужается, делается таким незначительным. Никак садятся батарейки. Остаются небольшие пятна впереди. А ведь ещё есть комната справа, там таится ужаса не менее, возможно, оно будет даже пострашнее отростков. Впрочем, пока стучит шкаф, нечто, демон, призрак, чтобы им ни было, будет занято.

Ничто не сможет противостоять сгущающемуся мраку. Фонарики заморгали. И при всей асинхронности случаются моменты, когда окружающее полностью меркнет. Луч же ощутимо ослаб, больше не бьёт на расстояние, стал вспышкой фотоаппарата, подсвечивающей небольшую область вокруг.

Испуганные детские возгласы – это следующее. Они не стремятся быть громкими, те, у кого есть уши, не порадуют своим вниманием, просто стало до предела сложно держать крик внутри себя. До предела им наполнены. Не способны больше к тишине. Ровно как не хватает сил бороться с затекающими в глаза слезами. Тут же подоспевает отмерять секунды грохот мебели.

Девочка трясёт свой фонарик, стучит по нему ладошкой, без остановки жмёт на кнопку выключения, но уж её пальцы точно не обладают силами заряжать электронику. Окружение постепенно умирает в блёклых тонах. От своих неудач она, дитя из дома Андерсум, хрипит как в припадке ангины. Мальчик склонен к тем же проявлением, он разве что ни такой шумный. Ему и достанется первое. Фонарик в руке окончательно погас.

Остался один… одна вспышка. До сего момента пятившаяся девочка замерла, её груз, неспособный двигаться самостоятельно, остановился следом. На эту секунду выпало смолкнуть шкафу, прекратил своё существование стук из комнаты с тупиком. Закончилось? Скорее это значит – началось. Тот закуток, к слову сказать, совсем не видно, даже угла стены. Свет не способен убежать так далеко, пожирает матовая смола. Всё что получается озарять вспышкой – маленький кружок вокруг себя. Пустое от мебели, забитое засохшей помесью пространство слева, часть стены справа. Но и это оставшееся пятнышко белого расценивается детскими глазами, как область свободная от тьмы. Круг соли. От того девочка и машет рукой с фонариком из стороны в сторону, не позволяя теням надолго смыкаться. Свет ведь возьмёт верх?

Мальчик больше не держится спиной, развернулся лицом, крепко обнял, уткнулся в кофту. Так будет сложно идти, но похоже сделать шаг назад – значит проиграть. От него же исходит столько тепла, вырывается горячее дыхание. Наверное, это последнее, не позволяющее выключить оставшийся фонарик, отдаться детям тьмы.

Вспышка слева… потёки смолы. Вспышка справа… блеснула серая плитка.

Вспышка слева… сползающие с потолка чёрные кристаллы смыкаются с их подобием, поднимающимся от пола. Вспышка справа… стена, уходящая в темноту. Тишина. И лишь измученное дыхание девочки, её же лёгкие стоны, брат, кажется, нашёл покой в чужой кофте.

Девочка крутится справа – налево, оставляет без внимания лишь пространство за спиной. Куда до него, ведь там должен быть выход. Черви, железная дверь, маленькая комната с тупиком, шкаф – это то, что ждёт впереди. Зло пойдёт оттуда. Не светит назад… Зря…

Дверь, что в конце коридора, сейчас плотно прижата к стене. Но она ведь уже открывалась, скрипела, поднимая звонкое эхо. Тогда же в узкую щель просочилось много скверны. Оттого она не там, уже не внутренности стен, не их наполнение. Она развеялась вокруг…

Последний фонарь подарил ещё одну вспышку и погас. В глазах исчез свет, в слезах растворился яркий блик. Теперь в лицо ударяет абсолютный чёрный, помнящее белый цвет сознание пытается нарисовать ему взамен светящиеся шары и точки. Обман. Девочка хорошо знает, куда приводит ложь. Взывала. Последний порыв едва не разразился громкими рыданиями. Увели от панической атаки оставшиеся надежды. Вновь начала бить свой фонарь, с усилием давить на выключатель. Он мёртв, не даст больше света. Свет – это усилие, тьма гораздо проще.

Мальчик лишь сильнее обхватывает руками, прижимается. Наверное, это последнее, что им осталось. Девочка больше не способна бороться с темнотой, вместо пустой возни с фонариком, обняла в ответ своего брата, положила голову ему на плечо. Стоит ли бояться?.. Стоит ли бояться, когда ничего не видишь? Вокруг пустота, что может доказать обратное? Если оно и придёт, ты ничего не успеешь понять. Не напугает своим внешним видом, не заставит смотреть на свои деяния. Темнота – друг… Можно даже пробовать представить, что это сон, ты спишь в собственной комнате, лежишь на кровати под тёплым одеялом. Ранее утро, и всё что мешает увидеть свет – это ты сама. Любишь прятаться подальше от глаз, забираешься в отдалённые углы. Хочешь озарение? Так скинь одеяло. Какое может быть зло вокруг, когда в сей миг тебе тепло, и тебя обнимают.

Они наблюдают. Их глазам привычно отсутствие цветов. Серость.

В другом конце коридора мелькнула тусклым лунным светом лампочка. Один единственный раз разнообразила чёрный. Девочка и сей долго не живущий огонёк успела встретить взглядом. Глаза, расширенные как у дикой кошки, вновь готовы к наблюдательности. Это тоже свет, разум должен воспринимать его ничуть не хуже, чем излучение фонаря. Лишь в глубине чувств – оно наступает. От девочки оторвало ту часть с которой уже успела породниться, практически срослись в едино, он не издал ни звука и однако же долго прижимался, теперь же унесён в невидимую бездну.

Девочка замахала руками, пытается коснуться кого-то, ведь был рядом, её кофта ещё не потеряла его тепло, но ладони только рассекают воздух. Мычит, давится. Вокруг неё больше никого нет, родная кровь пропала. Его крепкие объятья было не просто разорвать, им удалось. В отдалении послышались детские хныканья. О, проклятое эхо, разносит звук слёз по всем сторонам. Плачет отовсюду. Куда бежать навстречу? Его ли это страдания? Звучит как сломанная кукла.

Девочка шатается, ловит руками пустоту. Естественно ноги, не успевая за всеми её порывами, то и дело теряют равновесие. Но, кажется, ничто не способно остановить эти панические движения. Ещё и воет как волчица. Закрыла бы рот, довольно орошать своими слюнями всё вокруг. Мотается, трясётся. Что этим можно достичь? Резко остановилась, руки отведены в стороны, словно попытка изобразить крылья, глаза – крупные сферы.

Остаётся ещё один наблюдатель. Ты чувствуешь его?

В следующий миг оно схватило девочку за голову и унесло во мрак.

– Тогда среди темноты нечто схватило нас. Это… это было холодно. Меня всегда жутко трясёт и выворачивает наизнанку, когда я вспоминаю… эти приспособления. Как они называются? Острые, длинные… когти.

Холодное дыхание обволакивает. Пронизывает правое ухо и проглаживает по щеке. Его суровость доверено встречать поднявшемся над гладкой кожей лица мурашкам. Они – собственно маленькие точки, впрочем, тому, кто за спиной, ему, уткнувшемуся в голову, их хорошо заметно. Видит ямки у щёк, морщинки у глаз, не уйдут от внимания и остальные её крохотные частицы.

Чтобы это ни было, оно рядом, окрутило своими корнями… Девочка увязла в пленительных объятьях. Дёргается, извивается… Но не оторвать железные когти от губ, до боли крепко сдавлены холодным металлом, обречён звук остаться за зубами. Не достать ногами до пола.

Глазам дано чуть больше, смотреть на далёкий свет упавшего фонарика, предательский умысел. Откуда же в батарейках энергия, ведь всю раздал. Горит ровно, горит ярко. Серая плитка блестит и радуется лучам. Появившиеся блики словно сотня улыбок. Теперь милостью лживого света можно рассматривать грязные стены. Хватило бы и того, вот только знать, где в окружающей темноте её брат. Не касаются ли холодные руки? Привыкла думать вперёд о его судьбе, нежели о своей.

Сильнее сжались грубые пальцы, глубже впились в кожу. Девочка чувствует и то, что за этим следует. Чужие руки резко опускаются и разжимаются. Полёт мимолётен, предстоит вкушать лишь завершающую стадию. Удар, а за ним боль расходится по бёдрам и коленям. Какой же всё-таки шершавый пол. Будут синяки, а в частицах грязи стало быть уже проступает кровь. В этот же момент падения пропал последний ориентир, маяк света погас, вновь ничего не видно, единственное, что чувствуется как некая жидкость приливает к коже ног. Она горячая и, нет сомнений, багрового цвета.

Девочка простонала, большего себе не позволила. Не в первый раз крепко сжимать зубы. Лишь бы… рванулась вперёд, попутно пытаясь вывернуть ноги на устойчивую опору. Слепой порыв в случайно выбранную сторону.

Но незнакомец всё так же близко, он по-прежнему опекает и не позволит желанию осуществиться. Выбрал самое скверное из всего, за что только мог ухватиться. Стальные когти просочились в волосы, вцепились, ещё и крутятся сильнее окутывая себя ими. Девочка на многое готова, но только не рваться на куски. А оно как раз одёрнуло назад, возвращая мятежное тело обратно в свои объятья. И снова сдерживать крик, сдавленно мычать.

Уже дальше девочке не разобрать происходящего, её куда-то потащили, в кромешной темноте ничего не разобрать, тянут то в одну, то в другую сторону. Ноги заплетаются, раз за разом спотыкаются. Не совладав с ними, придётся не раз налететь на попадающийся по пути мусор, хорошенько врезаться. Хотя и во всём интенсивном движении пальцы пленницы ещё успевают пробовать разжать железные когти на голове. Жаль, не получается. Недолго проживёт голодный коршун, если будет позволять мышам убегать из своих цепких лап.

Вот ещё подвернулся обломок плиты, ступня так неудачно попала на самое ребро осколка, девочка не устояла, плюхнулась на пол. А оно и тогда не перестаёт тянуть, взяло одну короткую паузу, оглянулся. Затем снова рвётся вперёд, утаскивая за собой пленницу. У неё вновь нет времени оплакивать новые синяки, приходится быстро перебирать ногами, не позволяя ему выдёргивать волосы. Чувствуется лишилась уже нескольких десятков, под угрозой ещё парочка сотен.

В последний момент до возможной встречи с порогом удалось-таки вскочить обратно на ноги. До сих пор не поймёт, что в его власти нет места её поползновениям. Тяжёлая рука надавила на плечо, и девочка вновь рухнула на травмированные колени. Они и так все разбиты, вот теперь дрожат, очередная порция мелких острых частичек вползает в раны. По крайней мере, движение наконец-то прекратилось, остановился безумный головокружительный ритм.

А гладкий плащ всё касается плеч, так и стоит за спиной незнакомец, не устаёт говорить о его дорогостоящем внимании снисходящий холод, но хотя бы когти выползли из спутанных волос. На его пальцах красуется много выдернутых ниток-волосинок. Пренебрежительно вытирает руки о спину девчонки. Причёска у неё теперь наверняка так себе, парочка торчащих во все стороны пучков то и дело падает на лицо. Во всём обилии боли тут они ещё неприятно щекочут. Тысяча удовольствий. Собственный же внешний вид девочку все равно не сильно волнует, опустила глаза на покоившиеся у ног ладони, тихонько дышит, порой шмыгает носом, никак не справиться со всем текущем из него. Лучи какого-то неизвестного устройства слегка подсвечивают сцену вокруг. Именно благодаря ему девочка может видеть первые ссадины на своих коленях. Это точно не её фонарь, тот валяется в другой части коридора.

Понять, что в тусклом свете их собралось несколько больше, чем один, помог коснувшийся подбородка палец, он же, до сих пор облепленный чужими волосами, потянул её лицо вверх. Продемонстрировать их ей или, что скорее, показать девочку им. А количество незнакомцев сильно возросло, целая гардеробная плащей… двое… трое… четверо… а может, и больше, в их излюбленном месте много тёмных углов, проходов, комнат. Есть где скрыться.

Такие одинаковые чёрные балахоны, серые железные маски. Есть ли среди них хотя бы один человек? Скорее нет. Призраки, демоны, им дали много правдивых имён. Убийцы, мучители, воры. Только людьми чужаков не принято называть. Укутали себя в тряпки, спрятали мерзкие лица. Стали точным подобием друг к другу. Не отличить одного от другого. Разнообразие вносит лишь путешествующий по их металлическим частям блик света. И всех притягивает абсолютная противоположность, живое лицо. Они же сами неподвижные и такие мёртвые. Взгляд девочки перебегает от одного к другому, ни в одном не может найти участия, каплю жалости. Подобны статуям, взирающим с каменных постаментов, такие же пустые и такие же каменные.

Впрочем, в сей миг воля страхов не столь властна, её волнения нашли предмет своих главных тревог. Наконец-то немного покоя среди бесчисленных опасений. Источник окружающего света – ещё один брошенный фонарь, но речь в общем не о нём, его лучи, бьёт в чьи-то сложенные друг на друга колени, ничуть не лучше, чем у самой девочки, все в синяках и царапинах. Остаётся только немного присмотреться, тогда уж удастся среди тени выхватить лицо мальчика. Сидит на полу, зажмурил глаза, стиснул губы. Напуган до ужаса. Но не плачет и то молодец. Сердце требовало увидеть целого, невредимого.

Но чёрные тучи зависли и над его головой. Один незнакомец стоит вплотную, высунувшиеся из длинных рукавов ладони держат за плечи. Не составит труда разглядеть эти самые когти, много о них ходило рассказов. Столько слухов и каждый пропитан кровью. Когти хваткие, заточенные, отполированные, безусловно, могут служить маленьким зеркальцем. Не соврать, работа выполнена искусно. Неплохая была бы заколка для волос, неправда ли дитя из дома Андерсум?

В конце коридора заскрипела дверь, поворачиваются ржавые петли, ещё сохранившаяся на железном полотне краска отскакивает при движении, тут же сверкает в лучах фонарика круглое смотровое окно. Замигала и лампа у потолка. Сигнал – предупреждение, гласит о грядущих деяниях. Уж не зря по ту сторону стен на крючках в облезших шкафах закачались чёрные резиновые фартуки.

Начал отворяться проход в место постоянных криков. Пространство, скрытое мраком, не откроет своё содержимое пленникам. Если только среди них был хотя бы один свидетель, как загорается огромная лампа на потолке, как включаются в сеть многочисленные штекеры. Он бы рассказал про длинный накрытый мутной плёнкой стол посреди комнаты, про полку с лотками для инструментов. Также наверняка обмолвился о нескольких рукомойников вдоль стены, запахе спирта, тряпках, пропитанных антисептиками. Прошептал про скрипы и гудение подвешенных к потолку электрических пил. Ну и наконец буркнул: "Операция начинается".

– Они всё также рядом. Жестокость – упоение для них. Существуют ради наших криков и боли. Прячут своё уродливое нутро, стремятся преобразовать весь мир под стать себе. Когти на пальцах – кошмар для кожи, оставляют глубокие неизлечимые порезы, их старанием, непременно останутся жуткие шрамы. Они же возрадуются исковерканной плоти и кривым лицам.

Прямоугольный полностью чёрный проход. Нет сомнений, по ту сторону ждут. Двери сами не открываются. Скрытое явит себя. Уже стучат по полу каблуки. Проявляются первые контуры. Виднеется тот же чёрный плащ, он уже не вызывает ту бурю тревог. Куда больше волнуют очертания лица, в сталь окутана лишь половина головы. Чуть ниже сверкающего материала бледные сухие губы, гладкие бритые щёки. Не будь кожа такой безжизненной как у мертвеца, улыбка казалась бы весьма дружелюбной. А так застыла как нечто резиновое, а то и пластиковое.

Он покидает комнату слишком долгого ожидания, без лишней торопливости подбирается всё ближе. Объектом своего пристального внимания выбрал самую буйную пленницу, она же предстаёт конечной целью пути, той последней остановкой, после которой поезд уже не следует. Приветливое выражение на его лице не демонстрирует угрозы. Но вряд ли внешнее обличие успокоит встревоженные глаза девочки. Все мысли в голове лишь о его возможной жестокости, о, несомненно, ужасных идеях. Руки идущего свободны от когтей и прочих острых составляющих, но ведь и голыми пальцами можно туго сжать тонкую шею, не дать глотать воздух.

Ближе серые щёки, голова девочки в ответ поднимается выше, не упустить ни на миг выражение с застывшего лица. Зачем же идёт? Их много и так. Убрать бы ещё лживую улыбку с губ, нет веры неискренним чувствам.

Проходит мимо мальчика, отчасти тянущийся следом плащ задевает за лицо маленького пленника. Должно быть, неприятный контакт, по крайней мере, непродолжительный, минует идущая тьма, проходит дальше. Раскинувшиеся на полу разбитые колени, около них остановилась пара пыльных затёртых сапог. Молнии по бокам, толстенная подошва, туго затянутые шнурки. Охотничья обувь, девочка точно знает, многократно видела подобное на полках местных магазинчиков, посвящённых любителям крови, в такой ходить по лесам и полям. Он же со своим хищным аппетитом пришёл к ней. А девчонка осмеливается смотреть глаза в глаза, многие дети предпочли бы уставиться в пол, ведь подобает плакать, отвернуться, умолять, просить прощения. Дерзость. И та ему не по вкусу.

С полуоткрытым лицом откинул назад плащ, высвобождая длинные как палки ноги, они же заключены в совершенно непримечательные чёрные брюки. Сам человек – серое полотно опускается на корточки. Теперь сей лик стал гораздо ближе. Такое лучше наблюдать лишь на расстоянии. Доля отвращения от множества ямок, широких пор, ссадин после бритья на коже. Он же с несменным выражением изучает чужие страхи, вне всякого сомнения, тревоги отражаются в противоположных глазах.

Девочке нечего рассматривать в ответ, впереди одна лишь пустота. Правда, до сего момента ей казалось, что от чёрных сущностей наподобие этой, должна исходить смрадная вонь, ибо демоны рождаются в гниющих рвах, ямах заполненных трупами животных. Но как оказывается не источает ничего кроме терпкого запаха мужского лосьона вперемешку с дуновениями некоторого антисептика. Стерильность крупных бледных кулаков тоже не очень хороший знак. Кожа размякла, крошится, не иначе сказывается долгое пребывание в агрессивной жидкой среде вроде спирта. От чего же так долго отмывались ладони?

Его дыхание ударяется в лицо, он пожирает внимание, удаётся совсем на чуть-чуть отвести нерешительный взгляд в сторону, посмотреть на незнакомца справа и на брата в его ногах. Мальчик отвечает схожим испуганным взглядом, уже не держится отдельным особняком, и его взволновал новый присутствующий. Тревожит близость ужасного человека к сестре. Определённо он полон скверны, хочет её к…

С полуоткрытым лицом обхватил запястья девчонки, холодный и такой сухой контакт. Она ойкнула в ответ на его желание, далее не успели губы издать следующий звук, как её подняли на ноги, потянули за собой. В какой-то мере со стороны это будет выглядеть даже лениво. Хотя и тогда упираться ногами не помогает противостоять напору.

– Что вам надо!? Что вам надо! – переполошилась девчонка, вскрикивает раз за разом. Не удержался всё-таки на месте язык, показал голос.

Не так чтобы это было больно, противно, грубо, вот только стынет кровь при взгляде на чёрный проход. Оттуда пришёл он, человек – серое полотно, а теперь туда потащили её саму. Чувствует, в комнате ждёт нечто нехорошее. В страхе неизвестности появилась одна безумная идея, схватить с пола фонарь, швырнуть в тёмную комнату. Что же там?

– Нет. Не трогайте её, – задёргался на месте мальчик, невнятно тараторит одни и те же фразы. – Мы не хотели. Простите нас. Мы не хотели. Простите нас.

Зря заговорил. До сего момента незнакомцы были благосклонны к нему. Теперь же чужак подхватил за руки, поднял с колен, и не остаётся ничего кроме, как проследовать дорогой, по которой уволокли его сестру. Идти самому или раз за разом дожидаться, пока сзади не подтолкнут огромные ладони.

В них во всех проснулось столько воодушевления, начали активно двигаться, чуть ли не бегают туда-сюда. Как уличные дворняги порой забегают вперёд, пытаются заглянуть девчонке или же мальчишке в лицо. Их будоражит происходящие, должно быть, наперёд знают, куда потащили детей. В нетерпении от ожидания предстоящего. Безумцы.

– Нет! Нет! – очередной возглас девчонки. Кое-как смогла оглянуться через плечо. Но там позади не у кого искать помощи, ничего живого, всё обволакивает ожившая верхняя одежда. Разве что среди неё порой мелькает оторопевший мальчишка, но ни она, ни он ничего больше не могут сделать друг для друга. Могут только обменяться взглядами блестящих округлившихся глаз. Руки незнакомца затягивают ближе к чёрной бездне.

– Мы всё вернём! Мы всё вернём! Не знали, не хотели! – тут же рядом со словами девочки следует жалостливая речь мальчика.

Незнакомцы стали невосприимчивы к мольбам.

В сей же миг сумка, что всё это время не выдавала себя, не привлекала взгляды, беззвучно моталась на поясе девочки, решила разнообразить шум. Застёжка порвалась, и всё возложенное на неё полетело вниз, грохот сравним с падением нескольких кирпичей. Много же в ней всего "понапихано". И столько времени были неразлучны, её обладательница уже успела привыкнуть к нелёгкой ноше. Теперь же придётся ознакомлять с содержимым своих карманов всех присутствующих.

Расчёска, зеркальце, помада, блеск для губ, шоколадный батончик – смотрите, смотрите, изучайте все. Хотите вскрыть пачку гигиенических штучек. Вскрывайте. Но эти мелочи, что уж говорить, раскатились по сторонам, их считай и не видно, ни краснеть, ни гореть от стыда из-за них не придётся. А вот о парочке чёрных книг, весьма устойчиво расположившихся посреди пола, того уже не скажешь. Две тут и из-под ткани сумки торчат корешки ещё нескольких. Оно есть забранное без разрешения, иначе сказать, украденное.

Повисла тишина. Глаза, отверстия в масках находят своей целью один на всех объект.

– Обхватил моё запястье, потом на коже проступят волдыри, потащил в темноту. От его рук бьёт дрожь. В той комнате царствовал мрак, оставалось несколько шагов до встречи. Лучше бы я угодила в объятья темноты, чем… Моя сумка… она виновата во всём.

Рассказать историю об озорных детях? О том, к чему приводит обман, непослушание? Она маленькая воровка, руки грязны. Несколько часов поласкает ладони в тазике, но их не отмыть. Кожа белоснежная выглядит такой чистой, почему же от неё чернеет вода. Заставляет раз за разом вспоминать прошлые дни. Забрала без разрешения у своей сестры. Та горько плакала, рыдала. Вырванные волосы сыпались на пол. По венам бежит кровь, на эти каналы многое возложено, но они не крепки. Раскрывает содержимое души острый нож. Руки не отмыть…

Свет стал ярче, ощутимо сильно режет глаза. Может, это лишь эффект заливающихся слёз. Ими полны все отведённые хранилища, вот-вот лопнут, и тогда побегут ручьи по щекам. Столько вины на детских лицах. Нечасто им таким жалостливым приходилось смотреть на родителей. Лишь самые тягостные свершения способны вызвать подобные эмоции. Играть на краю пропасти. Прыгать с остальной шпаной через ржавый заточенные колья забора. Ложь в моменты, когда отцом управляет алкоголь. Кража семейных денег. И ещё немногое.

Дети из дома Андерсум, как и все остальные, уставились на соскочившую сумку. Тонкий ремешок закрутился в узел, откинута в сторону расстёгнутая застёжка, оставшиеся без какой-либо сдерживающей силы две чёрные книги выскользнули на грязный пол.

На сей миг охватили чувства подобные дикому ужасу, девочка и тут же рядом её брат покрываются невидимой коркой. Пробирающий холод сменил жар, горит и пылает лицо, становятся такими красными лоб и щёки. Трудно выдерживать возникшее напряжение, да и ответ о тяжести преступления лежит не под ногами. Взгляд девочки медленно пополз вверх, по старым сапогам, чёрному плащу и так, пока не коснулся серого лица. Его белоснежной коже не свойственно менять цвет. Перемены коснулись лишь губ, исчезла несменная улыбка, уголки отчасти даже опустились, и от сего выражение на лице стало до предела грозным. Порождает оно болезненные воспоминания. Один близкий человек некогда наполнялся тем же мраком, после этого всегда следовала боль, кожа после всех процедур не всегда сохраняла целостность.

С полуоткрытым лицом наклонился к сумке. Брат стоит за спиной, но и тогда девочка почувствовала, как он вздрогнул. Ей и самой хочется трястись, чуть больше одолевает желание взять своего спутника за руку. Жаль, далеко стоит, не достать ладоням.

Незнакомец пренебрежительно двумя пальцами схватился за дно сумки, совершенно в той же манере потянул вверх. У оставшегося по ту сторону ткани больше нет шансов сохранить себя от взоров окружающих. Не выпавшие после первого падения остатки посыпались на пол. Часы, дополнительные предметы гигиены, включая салфетки и бумажки, под конец рухнули на плитку ещё парочка книг. Последнем неплохо досталось, обложки распахнулись, несколько страниц помялась, кое-где, кажется, и того порвались, уж не зря этот хруст бумаги.

С полуоткрытым лицом подобрал одну из вывалившихся книжек, первую наугад, не стал долго изучать ассортимент. Они в принципе все равно одинаковые близнецы, можно обойтись одной. Воровке тоже на момент кражи стоило об этом задуматься. Куча немного похудела, но и тогда тяжесть вины слишком велика. Незнакомец излишне сильно поднёс предмет интереса к лицу-маске и так старательно изучает безликую обложку, там ведь все равно ничего не написано. Порой подносит к губам и носу, словно нюхает. Нюхать никто из пленников ещё не пробовал. Может, там особенный запах? Но ты ведь дитя из дома Андерсум можешь попробовать понюхать свои руки? Они до сих пор источают аромат кражи.

Чужак же переходит к следующему шагу своей инспекции, запустил палец между страниц, раскрыл случайную главу. Что там может быть кроме корявых букв и безумного текста? Но тут его поистине захватил какой-то несоразмерный интерес, детская шалость, по-другому не назовёшь. Разглядывает с особым пристрастием, проглаживает по бумаге и всё время держит книгу вплотную к лицу. Никак в узкие щели маски плохо видно. Знает ли он её содержимое? Лишь бы на этих страницах не было иллюстраций наподобие – выпотрошенного маленького человечка на разделочной доске над кастрюлей кипящего супа.

Девочка тревожно выдохнула, этим и перетянула на себя внимание. Взор стальной маски вновь обратился к ней, удивительно тщательно рассматривал, удивительно быстро бросил. Какая же скверная физиономия, сейчас его лицо, свободное от падающих теней, стало отчётливой проекцией, на которой хорошо просматривается каждый изгиб и контур металла. Действительно демон из рассказов, ровно так они должны выглядеть, разве только эта сущность утеряла свои козлиные уши и закрученные рога. И вот исключительно сейчас девочка заметила, маска имеет форму не по подобию к человеку, по крайней мере, не по точному, в ней ещё как минимум заложены черты экого хитрого зверя, волка или лисы.

Он, с полуоткрытым лицом, захлопнул книжку. Девочка вздрогнула, с текущей секунды и на все последующие уже не способна смотреть прямо ему в лицо, бросает взгляд исподлобья. Сама же так раскраснелась, уши, щёки, лоб словно томатной пастой намазали. Не лопнут ли? А как блестят глаза. Незнакомец пренебрежительно отбросил свою полюбившуюся книгу обратно на пол, просто распустил пальцы, и пусть летит с высоты его роста. Нежности в этом последнем действие куда меньше, чем в предыдущих, снова мнутся и рвутся неудачно приземлившиеся страницы. Он же сосредоточился на другом не менее захватывающим объекте, суровое дикое выражение не сползает с лица, но пока оно хотя бы держится на расстояние. Девочке не хочется, чтобы серая маска приблизилась и обнюхало её саму подобно книге.

Незнакомец плавно без резких движений одной рукой оттопырил плащ, другую же запустил в образовавшееся пространство. Несколько секунд поисков и высвободил тоненькое изогнутое лезвие. Отполированный металл заблестел. Какой чудесный, жаль, предназначен для разделки туш. Не от красоты и умиления девочка сделала пару шажков назад, сильнее приливает кровь к коже. Насчёт кожи… Для чего ему узкий кривой ножек? Срезать излишки, по-другому сказать, снимать верхний слой. Впрочем, сейчас оно весьма чистое, ни капли грязного несовершенства. Да и незнакомец все равно откладывает практическое применение инструмента на поздний срок, отвёл руку в сторону, и распахнувшиеся пальцы направили лезвие в непродолжительный полёт. Ножик зазвенит на полу рядом с раскиданным содержимым сумки.

С полуоткрытым лицом извлекает следующий предмет из своего плаща. Ручка, а к ней прицеплен заострённый с множеством железных зубов диск. Крупный палец жмёт на кнопку, моторчик легонько поскрипывает, лезвие крутится. Девочка и на этот показ дёрнулась, со схожим шумом работают инструменты у стоматологов. Неприятное воспоминание. Ужасный вкус во рту, запах палёных тканей. Рано вспомнила про свои зубки, до них ещё дойдёт. Лучше пока подумай, не ломят ли твои кости.

Незнакомец и этот инструмент отбрасывает, и ему греметь на плитке. Следующее для осмотра сильно напоминает штопор. Также два рычага, центральная спираль. Вот только выдирают им нечто другое, чем винные пробки. Текущий инструмент не страдает нехваткой внимания, от усердной эксплуатации затёрт до дыр, все доступные проёмы забиты жиром и некими отложениями. Его сложно промыть, ему суждено быть грязным. Тоже летит на пол.

Следующее? Что следующее? Девочку не отпускает тревога, игра закончится, безусловно, закончится. Она же сама под конец… не хочется думать, но это будет так, под конец… будет состоять из отдельных частей. Уже понимает это, раз за разом глотает заливающиеся в рот сопли. Каждый его последующий инструмент ужаснее и хуже. В этот раз только долго копается, никак не найдёт нужное. Изощрён в своей любви к пыткам. Ну что там? Пила? Молоток? Гвозди? Какая его самая любимая игрушка? Наконец, рука, беспокоящая плащ, остановилась. Он вытянул последний подарок – красная роза, цветок. Его серые губы разрезала улыбка.

– Он улыбнулся мне, протянул цветок. Его подарок порядочно завял, бутон сморщился, листья пожелтели и облетели. Но я готова принять подношение.

Впереди старые разбитые ступени… мрачные, серые стены… тусклое лишённое красок царство. Но вот хотя бы сверху спускается дневной свет. Пыль в его озарении становится белыми сверкающими частицами. Сама дорога на выход проложена светлыми тонами, в то время как на спуск, помнится, была усеяна тенями. Виднеется проход на первый этаж, ряд ящиков, гнилой порог, он же выступает в роли своеобразной черты, отсекающей подземные комнаты.

Но и там наверху в лучах солнца не будет безопасно, пока тени от двух детских спин будут перекрываться десятком иных, тех самых, что куда сложнее, темнее и крупнее.

Идут за спиной, положили руки на плечи. Их воля не слабеет, жизни, угодившие в цепкие когти, следуют, куда укажут кукловоды. Безмолвны, ни единого слова не просочилось через маску, выходит она непроницаема не только для чувств.

Девчонку ведут вперёд, хватило бы одного проводника. Зачем же два. Первый обхватил правую руку. Второй вцепился в запястье левой. Контакт с ними не причиняет боль, если в них есть нежность, то это её предел. Совсем легонько сдавливают кожу. Единственное, что будет ударять в глаза при взгляде со стороны – неуклюжесть прогулки. Девочка следует по центру, сама такая крохотная, её руки отведены в сторону, немного согнуты в локтях. Ну и они, здоровенные сущности, следуют по обе стороны за ней, как орда крыс за мышиной королевой. Порой у последней даже не получается шагать самостоятельно, её подхватывает и несут вверх по ступеням. Нелепо. Гиганты-рабы и крошка-царица.

Где-то там сзади ведут и брата. Девочка напрасно раз за разом пытается оглянуться на него, за широкими спинами всё надёжно спрятано. Единственное, что убеждает в близости роднойкрови, его постоянные тревожные вздохи. Большего в принципе не надо. Только знать, он рядом.

Ему тяжело, но и девочки нелегко, она даже не может выбирать манеру собственного перемещения, будет спешить – потянут назад, будет слишком медленно переставлять ноги – потащат вперёд. Давит напряжение, созданное безмолвием речи, устала слышать шум от их спешной походки. Ну и, конечно, ещё немного мучают боли в теле, всё никак не уймутся колени, горят ладони.

И ведь ещё ноет плечо, об этом, правда, даже не хочется думать, ибо под нелёгкой ношей ноет плечо. В отличие от остальных физических истязаний это несколько иное. Только представить, её сумка, та что сперва вобрала в себя несколько чужих книг, а затем рухнулась на пол перед мрачными взорами, она вновь свисает с плеча. Чужак сам перекинул ремешок через голову девчонки, сам положил в сумку книги, сам завязал на узелок, порвавшийся ремешок. И, сложно представить, к той чёрной литературе, что уже была украдена, добавил ещё несколько своих. Его волю не досягаема, вот только он забыл собрать с пола личные вещи юной Андерсум, зеркальце, помада, платки, все прочие мелочи так и валяются перед железной дверью среди вечной тьмы, где из века в век одна крохотная надежда на бледный свет мигнувшей лампы.

И вот друг за другом переступают через порог подвала. Из всех выползающих из подземелья, только девочка лишена возможности коснуться ногами границы первого надземного этажа. Её приподнимают и переносят над порогом как калеку или парализованную. Парализованную калеку… Конечно, можно ещё примерить роль балерины, которую при выполнении очередного акта партнёры тянут за руки вверх. Они же заносят в серо-белую комнату и несут дальше. Не позволят больше ступать. Усеянный штукатуркой и краской пол для них слишком грязен. Им смола была куда лучше, прекраснее и чище. Не зря же рвали десятками банки, выливали содержимое на стены.

Пока же… После часов во мраке, кажется, здесь прибавилось света, глазам очень непривычен интенсивный белый свет. Проникающие в окна и трещины стен лучи как некоторая галлюцинация, помутнение. Пусть даже чужаки рядом, их чёрные души уже не способны препятствовать неожиданно возникшему покою. Теряют свои чары. С маленькими фонариками хорошо справляются непроницаемые плащи, для солнца нужна накидка покрупнее и поплотнее. Девочке ничего не остаётся, как размякнуть в руках людей в масках, ей становится легко, непринуждённо.

Так странно, словно опьянение. Очередные колдовские заклинания? И пусть будет так, это слишком хорошо, чтобы сопротивляться. Видимо, основная часть страхов проклята вечно оставаться в стенах подвала, и им безжалостным и вечно голодным на людские слабости остаётся только ждать очередных посетителей. Конечно, неправильные, неподходящие до сего момента чувства. Определённо стоило бы бояться. Бояться. Пугаться. Ещё раз бояться. Бояться. И снова пугаться. Они, создатели мира, сказали, что жизнь – это вечные страхи и боль.

Ведут, точнее тащат к выходу, дверь уже распахнута. Там ещё больше света. Он излучается от всего вокруг? Впереди стены белого стволы деревьев, кусты, высокая трава. Не может быть в мире ничего более приятного, чем эта картина. А звуки? Это что-то не из этого мира, шелест листьев, шум ветра. Кто прячется за кулисой? Кто дёргает за ветки?

Девочку выносят к свежести леса и ставят на землю. Их ладони разжимаются, высвобождая успевшие затечь руки. Они тут же безвольно опускаются. Дальше…

Прохладно. Ветер тревожит волосы, принесённые им, летящие навстречу упавшие листья касаются рук. Дальше?

Девочка обернётся, возьмёт своего брата за руку, и тогда вдвоём они медленно пойдут по поросшей дорожке, уводящей к домам непричастных к тайнам людей.

– Помню их руки на своих плечах… как они вцепились, тянули за собой. Помню, как они смотрели нам вслед… Живые куклы…

В общем, больше мы туда не лазили. Там глубоко под землёй остались некоторые мои личные вещи, но пусть лучше сгниют, я за ними не вернусь. Хорошо, если их никто не поднимет, уж тем более надеюсь не будут крутить в руках, не будут ими пользоваться и, главное, не будут обнюхивать.

Глава 4.

Дом Андерсум, небольшая старая комната в левом крыле. Всё то же раннее утро, свет заходит в окна, озаряет помещения. После длительной паузы в районе кровати с красным покрывалом снова слышится скрежет. Который раз шум суеты берёт начало в углу этой нескладной бетонной коробки из четырёх стен.

Гретель извлекла из-под матраса последний оставшийся там предмет, маленький сундучок, и чуть было сразу же не уронила, для своих небольших размеров он невероятно тяжёлый, как спортивный снаряд или пятикилограммовая гиря. После начала пятиться назад, выбираясь из-под кровати и своего временного заточения. Теперь все её движения стали сопровождаться металлическим лязгом, доносящимся из коробочки в руках. Крик заточённого в глубинах добра.

Тут же за очередным ящиком с игрушками вновь подвернулась резиновая курица, а точнее уточка, снова неумолимо завизжала. Видимо, мстит за все обиды, безразличие и грубое обращение. Мало паутины, камушков и грязи, приплетается эта неуёмная бестия. Вся раздражённая Гретель швырнула игрушку ещё дальше под кровать, и уже где – то там среди коробок она продолжила свой концерт. Благо не останется при пустых местах и без зрителей, наберётся для неё немало глухих слушателей. Они уже будут покорны и смиренны.

Окончательно выбравшись, девочка ещё задержала взгляд на пыли и паутине. Не думала, что вновь полезет сюда, своё старое убежище, детскую колыбель, не худой кров, но и не только. Место, впитавшее огромное количество её страхов и тревог. И вот спустя годы начинается очередной круг … Много же времени она тут проводила в былом, от сего осталось немало следов пребывания, вся стена и низ кровати измалёваны десятками, а то и сотнями рисунков. К выбору цвета подходили очень ответственно, одни лишь чёрные линии, ни капли другого оттенка. Неприятный тона, все равно что наросты плесени или гнили. Мотивы изображений не столь разнообразны, проще сказать, однонаправленные, и едва большинству покажутся милыми и беззаботными. Ибо в каждом черкание ручки и набросках карандаша проглядываются образы ужасных чудовищ и монстров. При всей своей нелепости они выглядят именно так.

Большие, маленькие, с длинными конечностями, с несколькими парами рук и обычно двумя-тремя головами. Посмотришь на таких, даже сейчас страх берёт. А тогда ей действительно казалось, что все они существуют, и лишь в этом укромном уголке сможет спрятаться от них. Вылезшие из шкафов чудовища будут ухмыляться, кричать, стучать и все равно вернутся в своё логово с пустыми руками. Ну или же вместо неё заберут брата. Хотя тут девочка допускают, что того подменили на какого-то капризного монстра. Кровать неважная защита, по правде говоря, но от нечистых духов спасала, точнее от надуманных страхов.

С тех пор прошло немало лет, и теперь Гретель думает обо всём этом как о большой глупости. Ей всего-то четырнадцать, до сих пор почти ребёнок, но всё же предпочитает думать о себе как о взрослой. Выдуманные чудовища, оккультное общество – время этих страшилок истекло, не осталось им места в развивающемся мире. Теперь только память, но и она старательно избавляется от сцен ужаса.

Девочка села, сложив ноги перед собой. Одна из её самых любимых поз, да и всё лучше, чем на коленях. Те не настолько мягкие, как… неважно. Правда, теперь, чтобы отстирать её и без того застиранную одежду, понадобится не одна стирка. Откинула назад крышку сундучка, сверху показался малинового цвета блокнот, такие часто встречались на полках местных магазинчиков, вон по центру стоит логотип местной почтовой марки. Но этот обзавёлся весьма характерной чертой, ведь обычный снятый с витрины ежедневник вряд ли сможет похваляться обожжёнными страницами.

И нет, нет, этот экземпляр не пытались сжечь, просто довелось совершенно случайно оказаться у открытого пламени. Впрочем, эта вещь и помимо дыма многое в себя впитала, старый бренный дневник, что уж говорить. Большое количество воспоминаний могло бы предстать вновь, стоит только начать листать страницы. Но Гретель явно не увлекает идея рассматривать прошлое, она спешно откладывает дневник в сторону, перед этим ещё судорожно выковыривает, ибо тот глубоко запал. Не волнение ли в глазах?

Старая рукопись соскочила на пол, а вот уже следом предъявил себя взору разыскиваемый ключ. Для удобства продет на простенькую серенькую верёвочку, на которой помимо него самого туда-сюда мотается маленькое сердечко. Ну, в общем-таки, дневник, ключ – лишь крохотная часть. Сундучок предназначается отнюдь не для них. Настало время рассмотреть оставшееся пространство, оно занято, сложно поверить глазам, "неслыханными богатствами", почти как пиратский ларец с сокровищами. Разве что отсутствуют монетки, впрочем, вместо них наполнение не менее достойное. Тут различные браслеты и всевозможные серьги, занятные стекляшки и изысканные кулоны. Ещё не всё. Выдают главное пристрастие хозяйки, самый желанный предмет – кольца, их тут десятки, или же сказать: "Неоспоримое большинство". Ах, как всё блестит, переливается.

– Ваша дочь – клептоманка, – зазвучал гнусавый голос в голове, перед глазами возник образ толстого усатого дядьки, разговаривающего с родителями.

– Она – угроза нашим кошелькам, но это дело вашей семьи, пусть только вернёт моё обручальное кольцо, – продолжил всё тот же зов, берущий начало из недр крупного пивного живота. А Гретель и не крала перстень того жирдяя в кепке, просто ненадолго взяла и смыла в унитаз.

В основном вся коллекция состоит из дешёвых безделушек, железных или медных. Да, ни грамма золота в цепочках и серьгах, а в кольцах нет ни единого драгоценного камня. Пластик и нержавейка – основные составляющие. Стоит отметить, что на воровстве её часто ловили за руку, но при этом Гретель постоянно умудрялась выкручиваться. В смысле, выкрутить схваченную руку и убежать.

Девочка, упрятав сундучок обратно под кровать, поднялась на ноги и уже с ключом потопала обратно к двери. Резкий удар по стеклу остановил, обратил на себя взор. Что-то врезалось в окно, но через клеёнку сразу и не узреть. А ведь в комнате сильно потемнело, девочка даже не заметила. Свет, который так старательно пробивался через плотный занавес, угас. Вероятно, солнце зашло за облака.

Было подумала, что в окно прилетел камень, старые друзья часто так безответственно привлекали внимание, зазывали поиграть во дворе, порой доходило даже до разбитого стекла. Правда, девочки до сего момента казалось, что они все разъехались. Родители старых друзей в поисках лучшей жизни бросились бежать в края далёкие, вместе с собой естественно прихватили своих ненаглядных чад. Некому быть по ту сторону. Никого не ждёт. Никого не приглашала.

Развернувшись к окну, она не видит, не замечает. В это же время за спиной нарушился идеальный порядок. Со стула упала тряпка, кусочки сырой земли просачиваются под дверь, вместе с ними лишены покоя маленькие чёрные жучки, ползут в комнату на освоение новых пространств. Множеством лохматых лапок карябают по дереву, хлопают крыльями. То свидетельства его визита. Ко входу подступил гость, пришёл позвать рой голодных и неудержимых, можно было бы узреть через замочную скважину… Куртки? Я вижу три надетые друг на друга куртки. Чёрная, бордовая, зелёная. С ним пришла летающая живность, за ним следует нечто ещё ужаснее. Его приход знаменуется возникшем среди покоя движением. Медленно и беззвучно опускается ручка двери.

Гретель же движется вперёд к окну, в общем, не планировала, но ступает на носочках. Ещё два осторожных шага вперёд и остановилась. Рука сжала загораживающую клеёнку, приподняла один краешек.

– Тссс, – вздрогнула от неожиданности встречи. Прямо по подоконнику топчутся две когтистые чёрные лапы. Весьма грозное оружие для обычного падальщика. То существо есть огромный ворон. И он таки прибыл не в гордом одиночестве.

Один расхаживает перед стеклом, ещё несколько собратьев разделывают на лужайке кусок какой-то непонятной туши. Гретель, к слову, не очень удобно разглядывать, ибо полностью развешивать окно боится и лишь смотрит в маленькую щёлочку. Что до сегодняшнего ужина птиц, у них в когтях нечто давно протухшее, цвет такой неприятный желтовато-коричневый. Воняет он, безусловно, мерзостью, самые голодные и хищные почуют столь пленительный запах за километры. Им же небольшая гниль лишь в удовольствие. Единственное, где выкопали такой большой кусок? Похоже на свиной окорок, опять же повторить, неудобно рассматривать.

Ну лучше ворон, чем удар камнем в стекло. Осколки, и не приведите добрые боги, на их пути окажутся глаза. Девочка тихонько выдохнула, далась с утра пораньше в дурные воспоминания, теперь от каждого шороха ждёт нечто ужасное. Впрочем, птиц если не стоит бояться, то опасаться как минимум подобает. Гретель уже не раз слышала от местных про некую болезнь, что поражает здешних пернатых, вызывает у них бешенство. И сама порой замечала их странное поведение, неестественные повадки, о чём можно говорить, они труп кота унесли восвояси. Их же карканье один из тех звуков, которые не утруднился сотворить сам дьявол, хочется как можно быстрее остановить сей страшный зов, грозит чреватыми последствиями.

И эта тварь, которая топчется на подоконнике, такая неправильная. По внешнему виду заметно, что сильно больна. У головы и на ногах наросты плесени, никак свидетельства поздней стадии заражения паразитами, последующего гниения. Оттого же, должно быть, совсем мало перьев на тушке, они в свою очередь, продолжая выскакивать, слетают вниз прямо на глазах. Вон пёрышко оторвалось и теперь планирует мимо подоконника к… В сей мимолётный миг по ту сторону стекла выросло огромное несущееся навстречу чёрное пятно. Спугнулся, успел взмыть вверх до сего момента гуляющий по подоконнику гость.

– Ааа! – тут уже девочка закричала, отскочила от окна. А за ней следом несколько крошечных частичек. Из стекла показался клюв, в стороны побежала плотная сеть трещин. Одна из птиц налетела на окно. Ещё бы чуть-чуть и выбила бы. Мордой ткнулась в невидимую для себя преграду, пузом же легла на подоконник. Случайно ли это?

– Мерзкий, убогий, ненормальный, неказистый ворон, – просипела девочка, по-прежнему держит руку на груди, в надежде немного успокоить сердцебиение. – Тупая птица. Тупая. Тупая.

Между тем оставшись наедине с собой плёнка снова закрыла окно. Теперь немного покачивается из стороны в сторону. А по ту сторону почти непроницаемой ширмы растрепанный ворон стал похож на небольшой тёмный комок, забившийся в самый угол окна. Тот без числа раз дёргается и трепыхается. Сперва это походило на попытку расковырять себе путь в комнату. Но на самом деле никак у него застрял злополучный клюв.

– Ну давай, иди сюда, залезай, – со злобой зашипела девочка, в такие моменты милое дитя, словно гремучая змея. – Я с нетерпением жду. Горю от желания.

Судорожные движения на подоконнике.

– Что помочь тебе вытащить клюв? – усмехнулась, сопроводив слова жестом пальцев рук, которому её точно не учили родители.

Гретель так-то не решается больше подходить и, потеряв к дёргающейся птице какой – либо интерес, было уже собралась направиться к двери. Как вернулся к окну первый гость, приземлился прямо на своего беспомощного собрата. Когтистыми лапами уцепился за чужие крылья. Через плёнку они вдвоём выглядят, как два мрачных ангела. И дальше, конечно, многое скрывает эта защитная ширма, но… его жестокость не закроет ничто. Злое сердце. Начал усиленно долбить по голове застрявшего, такое усердие и длинное острое оружие, вскоре у жертвы оторвался клюв, так и остался в пробитой дыре, остальная тушка отделилась. Само расчленение ознаменовалось струёй крови, ударившей в стекло, капли побежали вниз. После своего жестокой расправы ворон-каннибал уцепился за шею убитого собрата и вместе с изувеченным трупом перескочил через подоконник на землю. Большего Гретель не видит, что к лучшему.

Буквально несколькими секундами после вернулся яркий белый свет. С его появлением слышно, как захлопали крылья, ещё сильнее повысились голоса птиц. Отчасти видно, как их туши-тёмные пятна отрываются от земли и, попутно выгрызая когтями от гнилой туши куски, уносятся прочь. Тот, что секундами ранее заколол себе подобного, не уступая им в усердии, также попытался унести свою добычу, ему это не удалось, протащил пару метров и выронил в кусты.

Гретель несколько испуганная последнем представлением, пятно крови так и засыхает на стекле, ещё задержала взгляд на окне. После, как оловянный солдатик, развернулась к двери. Ей ещё понадобится некоторое время, чтобы совладать с руками и вставить ключ в замочную скважину. В одно мгновение он у неё и вовсе чуть не выпал. Но наконец в замке, поворот, ещё поворот, и дверь открыта. Открыта? Гретель толкает её бедром, но она не движется ни на дюйм. Не осознавая этого, девочка раз за разом бьётся о полотно, но каждый раз лишь глухой звук от удара.

Блокнот Гретель.

(Из маленькой записной книжке, спрятанной в сундучке под кроватью)

Уточняющее предисловие:

Намерениями правительств в Энде́рум’е, единственной из известных стране-цивилизации, чуть более чем полвека назад исчисление времени было решено начать с нуля. Именовать новую эпоху. На данный момент идёт пятьдесят третий год.

07. 06. 51

Родители в спешке собирают вещи, мы уезжаем. Я не понимаю, что происходит, в чём причина всего. Вокруг много людей, и все бегут куда-то. Крики, ругань. Почему, почему они кричат? Разгорается хаос, мир сходит с ума, слетел с орбиты. Оттого, должно быть, окружающие вещи ходят ходуном, земля дрожит, и, кажется, небо вместе с ней. Это конец всего? Последний день мира? Мы всё бросаем, рвёмся прочь из родных мест вслед за остальными, я не хочу уезжать.

Том вечно плачет, рыдает как девочка, хочется, чтобы он наконец заткнулся. Это невыносимо, я ударю его, если не прекратит. Родители ничего не объясняют, говорят слушаться, делать, как они скажут. Вот так под шум толпы и рокот двигателей рушится моя жизнь.

19. 06. 51

Две недели в дороге. Очень устала находится в одном положении, трястись на бесчисленных ухабах, порой ещё выпадает подпрыгивать. Очень болит то, на чём приходится сидеть. Эх, станет плуская. Амм… плоская. Мало ли нам мучений, посланных судьбой? Мы усложняем себе жизнь сами. Стоило ли забивать две трети машины сумками да толстенными чемоданами? Ими заняты и багажник, и половина задних сидений. А что-то из этого постоянно упирается в спину.

От езды голова идёт кругом, но все равно лучше, чем у Тома, младшего братца постоянно укачивает. И почему он должен сидеть рядом со мной? Почему его нельзя посадить в багажник и чем – то хорошенько придавить?

Останавливаемся только в придорожных отелях, и лишь на одну ночь, затем снова едем. Уезжаем всё дальше и дальше. Мы никогда не вернёмся?

22. 06. 51

Наконец-то бросаем якорь. Ходить по земле, рада и тому. Ноги ватные, словно мне их пересадили от некого "инопрешеленца". Прибыли в место, которое предстоит называть домом. Но это здание больше похоже на сарай, оно маленькое серое гнилое, совсем не такое, как наш старый дом. Ещё напоминает склеп, частично морг. У меня даже нет отдельной комнаты, приходится делить её с Томом. Хорошо, что хоть кровать своя.

Стоит отметить, из этих краёв некогда прибыли в крупные города мои родственники. Тётка Софи, старшая сестра мамы, до сих пор живёт здесь. Толстая свинья, ещё одно извинение за крик души. Надо будет вычеркнуть, а лучше замалевать. Ммм… О чём я? А, да, именно тётка заставила нас поселиться в самую вонючую дыру в мире, по правде говоря, эта женщина и сама воню… В общем, выбора все равно нет, либо под дырявой крышей, либо на улице с беспризорными собаками вперемешку с крысами… а, впрочем, второй вариант не так уж и плох. Можно даже будет попробовать с кем-то из них подружиться и дать имя. Вон симпатичная жирная крыса сидит на трубе. Милаха.

15. 08. 51

Продолжаем жить в здании, что вот – вот сложится как карточный домик. Учимся с Томом в местной школе, к чему добавляются домашние занятие, к нам приходит старый грязный дядька с глобусом, сильно напоминает бомжа. От него и пахнет соответствующе. Мочой, перегаром и дерьмом. Заторможенный, нередко уснёт во время урока. Ещё любит залезть под стол …расстёгивающаяся молния, экие слякотные звуки… уж не знаю, что он там ищет.

Мама пытается привести быт в порядок, месяц чистит пыль, но всё тщетно, этот дом из неё состоит, если соскрести весь слой грязи, он точно завалится. У папы проблемы с делом, занимается работой к которой совсем не приспособлен. Грузит ящики в порту – это не для него. Его и обманывают часто. Люди с кораблей грязные не только на руки, как минимум ещё на совесть. Эх, живём практически на сбережения. Очень тоскую по старому дому.

02. 10. 51

Здесь становится очень холодно. И от пробирающих до костей ветров севера не спрятаться, ходим с братом, укутанные в одеяла, как два медвежонка. Сейчас пишу, а руки дрожат, читаю написанное, а из-за рта вырывается пар.

И вот сегодня с утра меня посетило неожиданно ворвавшееся озарение. Нет, нет, не луч солнца просочился через порванные шторы. Неужели я больше не вижу жителей шкафа? Они вправду существуют, существовали в нашем старом доме. Здесь же их нет. Даже человек – жук пропал и трёхглазый Джек. А четвероногий Патрик? Ко мне продолжает ходить только один монстр, терапевт психов, убеждает, что я всё выдумала, идиот. У него ужасные методы терапии, после них мутнеет сознание. Что он мне даёт?

24. 03 52

Почти год прошёл с нашего переезда, вру, конечно, до года ещё далеко. И все равно времени утекло немало, а привыкнуть так и не смогла. У нас почти не осталось денег, на всём экономим, давно мне не покупали игрушки, но это в общем-таки ерунда, я все равно их несколько недолюбливаю. Расчленю и упрячу в мешок. Но вот давно мне не приносили платья, жаль, хочется в чём-нибудь красивом посмотреться в зеркало.

Питание тоже более не приносит радость. Стало на уровне хлева, ни овёс, конечно, но что-то из той же бочки. А тем временем перед окнами пасутся мясистые кобылы, безмятежно щиплют сочную травку. Какие они… жирные. Мы же едим одну лишь кашу, что очень непривычно. У неё нет вкуса. Разве так бывает? Но зато есть неприятная консистенция и тошнотворный привкус. Хочу что-нибудь сладкое и желательно вкусное. Правда, теперь не до этого. Всё утро и до сих пор из глаз бегут слёзы. Сегодня чёрный день. Пришло сообщение из старого дома, умер дедушка. Он не захотел ехать с нами, остался, теперь навсегда. Родители говорят, что мы даже не поедем проститься с ним.

23. 05. 52

У папы жар, лежит несколько дней, не поднимаясь. Это выглядит опасно, мне страшно за него. Такое тяжёлое дыхание, несвязная речь. Чем я могу помочь? Стою подолгу на коленях перед сном, но боги глухи. Одна беда идёт за другой, теперь нам не перепадает и гроша. Уже накопили кучу долгов, нечем платить даже за аренду этого сарая. Его хозяйка, старая карга по совместительству моя тётка, недавно приходила, заявляла, что скоро разгонит нас как тараканов. Но тараканов тут полно, значит, и нас не выселит.

Психотерапевт больше не ходит, на него не осталось денег, и его лекарства заканчиваются. Я этому только рада. Между тем хочу пойти работать, бросить школу и помогать семье. Разносить почту или найти какое-нибудь занятие в порту. Мама запрещает, говорит опасно, изнасилуют у рыбацкой лодки, украдут, удушат и закопают в саду. Неперспективно.

03. 06. 52

Недавно подслушала разговор родителей, они обмолвились о старом доме. Я ожидала тёплые воспоминания и надежды, но получила лишь испуганные подавленные голоса. Почему-то они боятся его, страшатся даже о нём говорить. Шептали как будто наше прошлое жильё – это что-то запрещённое, магазин оружия или лавка с наркотиками. Но мы ведь действительно можем вернуться к месту, где были богаты, где роскошно жили. Такая идея мне по душе, она притягательна.

Решила немного им помочь, подтолкнуть к правильному решению, так сказать. Несколько дней назад наврала, что у меня завелись вши. Мама с папой переполошились, тщательно обследовали мою голову. Надо же рассматривали через лупу и проверяли каждый волосок. Ничего не нашли. Ещё бы, я ведь мою. И кажется поняли не слишком хитрую уловку, пригрозили, что при следующем подозрении на паразитов придётся подстричь налысо. Нет, этого я не хочу. Моя коса… только не она…

Ещё одну попытку предприняла только вчера. Съела перед родителями кузнечика, ну или таракана, а, может быть, и клопа… не рассмотрела, кто именно там был. С усиками и несколькими парами ножек… Мама поспешила вытащить насекомое у меня из-за рта, вот только не успела, ещё чуть-чуть и я бы укусила её за палец. Благо наперёд вовремя умудрилась проглотить головастика. Он был горький, ещё и на зубах хрустел, фу. Шевелился за щекой, фу. Послевкусие не смыть водой и терзает несколько часов. Гадость. Затем сказала ошарашенным родителями, что очень хочу есть. В этот день думаю, какое бы деяние совершить, так скажем, завтра.

01 07. 52

Сегодня нам отключили электричество, погасли лампы. Вчера нам перекрыли воду, она хоть и была мутная с налётом ржавчины, но хотя бы можно было пополоскать ноги. Чем теперь вообще мыть свою грязную кожу. и… Как сейчас… ам… Что на улице под кустом? И это ещё как оказывается мелочи. Позавчера в нашей с братом спальне обрушилась крыша, мы на тот момент кстати были в кроватях. Могло прибить. Рухнувшее мне на лоб деревянное перекрытие испортило хороший сон, а кроме того оставило огромную шишку. Да, жизнь, как и дом, расходятся по швам.

И вот хорошая новость, но не для меня, в округе объявился старый приятель папы, тоже бежит от кошмаров жизни. Богатый дядька, он не раз бывал в нашем старом доме, всегда дорого одет, но всегда как петух. Его жена курица – любительница нацеплять на свою шкуру меха убитых зверков. И этот приятель предложил папе крайне выгодное дело, как он его сам называет. Мутный тип, я бы ему не доверяла. Все его средства нажиты ложью и обманом. Но по разговорам от новых задуманных проектов пахнет хорошими деньгами. Что же дядька – он, конечно, хваткий, среди зубов сверкают золотые клыки.

Не знаю стоит ли надеяться, однако определённо хочется верить, что скоро наши доходы возрастут, вернётся роскошь, вкусная еда, изящная одёжка. Ох, выдержу ли я гнёт хорошей жизни. Ведь так полюбилось утром есть кашу, а вечером её вырывать, понравилось спать под открытым небом, ну, а грязный унитаз с мухами, как же я с ним расстанусь.

Завтра этот приятель пригласил нашу семью на представление в огромном театре и последующий ужин, всё за его счёт. Якобы начальный вклад в отношения наших семей. Я в восторге. С нетерпением жду шоу, наверно, не буду спать всю ночь. День будет насыщенный.

Следующие записи не структурированы, отдельные фразы, заметки. Черкание ручки выдаёт тревожность, промокшие от слёз страницы – горе.

"Мне плохо… они ушли…

Листы блокнота перепачканы следами гари местами обожжены.

С другого конца дневника серия рисунков.

Первый, подпись "Я", на нём изображена весьма милая улыбающаяся девочка. Круглые щёчки, ровные брови, ноги крест-накрест, а руки сложены за спиной. Стоит на небольшой лужайке в окружении цветов. Второй "Семья" – элегантная женщина в красивом длинном платье с меховым воротником обнимает мужчину в строгих квадратных очках и деловом костюме, и на нём всё как надо – брюки, пиджак, галстук. По одну сторону от пары неопрятный мальчишка с рубашкой, торчащей из штанов, волосы сбиты, одна штанина закатана. По другую всё та же девчонка, она вновь изображена радостной и прилежной. Третий "Дом" – большое красивое здание, спрятанное за забором из кирпича, вьющиеся по стенам и крыше розы. Четвёртый "Все вместе" – природа, пикник, радостные лица, а на фоне белые облака и жёлтое солнце.

Все остальные рисунки не подписаны, далее женщина с ремнём, из-за спины которой выглядывают серые физиономии, следом горящая лампа, солнце, фонарь, ночник, светильник, пустые страницы, ещё более неразборчивое черкание ручки, размытые образы, очертания глаз, странные слова и бессмысленные фразы.

Лишь последний рисунок содержит конкретный образ. Искусно выполнен, многие недели ушли на его создание. Своего рода портрет, вот только представлен не лик прекрасной девы – источник вдохновения, нарисовано лицо ужасной старухи – причина страхов. Кожа сморщенная, покрытая множеством глубоких складок и ямок. Местами словно вместо мягкой ткани изображена растрескавшаяся от засушливого сезона земля. Особое внимание уделено глазам, они изображены как у дикого зверя. Много переживаний вызывало чудовище с женскими очертаниями у художницы. Странная и подпись под рисунком: "Ты здесь?".

Глава 5.

– Что снилось в эту ночь?

– Ужин. Их много собралось отобедать.

– Кто были гости?

– Сложно сказать… Я бы назвала это "Человеческая реализация животного". У них та же осанка, способ взаимодействия с миром, схожие повадки. Разве что вместо кистей рук, ног и даже головы соответствующая часть тела животного. Там были свиньи, собаки, волки, рогатая скотина… ещё парочка козлов.

– Ты была среди них?

– Нет, рядом с ними. Выступала поваром и официантом. Подносила, убирала, подливала вино, а вдобавок параллельно готовила. Та ещё карусель, посуда сыпалась из рук, печку раз за разом заливало кипящей похлёбкой. И так сложно их всех удовлетворить. А если этих животных что-то не устраивало, они впадали в жуткую ярость. Это было страшно. Туда-сюда летали острые столовые инструменты, разбивались о мою голову тарелки с неугодной пищей. Один визжащий поросёнок чего стоит, сэр. Неудивительно, что мой фартук и поварской колпак были уделаны соусами, вдобавок пропитаны вонючками бульонами. И как мерзкое дополнение всюду, во всех укромных и не укромных местах, налипли остатки еды. Макароны мотались прямо перед лицом.

– Чем же ты их угощала?

– Сырым мясом.

– И снова кровь. Тебе снова снится кровь.

– Да, но тут важно сказать, чьё это было мясо. Вы хотите знать?

…

– Мясо людей, сэр. Я скармливала животным людей. Забавный каламбур получается, да? Вроде бы, и противоестественно, но вы не поверите, насколько всё выглядело гармонично. И самый травоядный козёл ел куски человека с большим удовольствием. Только не спешите осуждать, я нисколько не отходила от кулинарных традиций, засовывала в рот яблоко, из ушей удаляла серные пробки, а в задницу заливала бульон.

– Это ужасно… Это ужасно! Нам необходимо вернуться к терапии. Ещё придётся удвоить дозу принимаемых препаратов, уколов и таблеток, многократно увеличить количество процедур с электрическим разрядом. Возможно, хотя бы тогда в твоём разуме промелькнёт крупица света. Или же пусть навсегда погаснет сатанинское пламя. Ужасно!

– Да, как всегда, правы, я приму всё из ваших рук. И нож, и даже яд… Но вы не учтивы, сэр. Вы не спросили, что было главным блюдом. Ведь обед не может быть завершён, если гости не отведают главного блюда. Оно ведь самое ключевое, то чем повар особенно гордится и непременно сумеет приготовить лучше всех. Что уж, по повару будут судить исходя из его главного блюда. Оно стоит на серебряной тарелке под крышкой, остывает. Долго томилось с зеленью в духовке.

– И что же им было?

– Вы, сэр. Я подала им вашу отрезанную голову… зверям понравилось.

Гретель вновь задёргала за ручку, надавила на дверь. Но всё тщетно, что-то мешает, подпирает снаружи. Это очень странно. Кто сегодня решил развлечься и поиздеваться над ней? Ещё ручка чем-то заляпана. Краска ли это? Цирк, а клоуны сбежали. Девочка некоторое время постояла, щипая себя за нижнюю губу.

После ничего другого не нашла, упёршись ногами в пол, прислонившись к двери спиной, стала из-за всех сил толкать. Тяжело, мышцы напрягаются, вены проступают над кожей. И понемногу усилия приносят результат, щель, ведущая на свободу, начала расти. Вместе с этим стал раздаваться неприятный скрежет из коридора. Нечто весьма тяжёлое действительно подпирает и теперь изо всех сил сопротивляется движению.

Неудивительно, что уже вскоре Гретель оставили силы, она отпрянула от двери, согнулась как рыболовный крючок, упёрлась ладонями в колени. От усталости и напряжения на лбу пульсирует жилка, а ноги стали почти ватные. Ну, по крайней мере, может теперь заглянуть в образовавшейся между дверью и стеной проём. В общем, не стала оттягивать столь волнительный момент, быстренько выпрямилась, прижалась к узкой щели. Получилось ненадолго высвободить правую руку и пол-лица, включая нос.

Впрочем, там действительно полумрак, вызванный отсутствием оконных проёмов. Старое место, по своему антуражу исходит из одной стези с комнатой девочки. Ну, сколько не рассматривай коридор, желания вновь толкать дверь так и не появилось, Гретель уже как выжатый лимон. У неё немного другой план – начала примеряться к проёму. Что же, стройная девчушка могла бы попытаться пролезть, кое-чего можно втянуть, а кое-чего не из камня сделано. При этом, конечно, все равно есть явный риск застрять. Кости, вряд ли, удастся собрать в кучу. Но не отступит, поэтому глубокий вдох и вперёд к непредсказуемым последствиям.

Рука и уже еле-еле просунешь, что до другого более выразительного, и все равно она скорее влипнет по самые уши, чем сделает шаг назад, продолжила продираться. Плечо, голова… Да, и одна часть там, в тёмном коридоре, другая пока здесь, очень незащищённое положение. Приходится доверяться пустоте и скрытому в ней. Ещё угол двери, об который приходится обдираться, добавляет к процессу мучений.

Высунув около половины себя и перекинув косу с одной стороны на другую, остановилась осмотреться, ведь что-то всё-таки настораживает. Вдруг вылезать вообще не стоит.

Теперь хотя бы можно повертеть головой по сторонам.

Убедиться в отсутствии угрозы? Узнать, что мешает выйти? Девочка предпочла сперва бросить полный надежды взгляд налево, на кухню. Дверь, ведущая в неё, раскрыта настежь. Знаете, лучше осмотрит причину своих мучений.

Тут впритык к двери стоит старый дубовый комод, к нему приставлены несколько табуреток, пару стульев. Очень старательная работа, и всё так компактно уложено, будто бы собирали детский конструктор. Определённо, это доставляло некоторое удовольствие тому, кто воздвигал кучу. Гретель попыталась оттолкнуть самое большое зло, комод, хотя бы немного ослабить его давление. Но уж слишком тот тяжёлый, совсем не поддаётся. Раскачивается от каждого толчка лишь стоящая на нём ваза с завядшими ромашками.

Где-то слева раздался скрип двери, заставил Гретель бросить её занятие, вновь быстро повернуть голову в сторону кухни. Перепуганный взгляд встретила медленно раскачивающаяся дверь. Едва заметно движется, легонько потрескивает. Словно невидимые пальцы призраков держат за ручку, тянут в разные стороны. Говорить о сверхъестественном, правда, явно не приходится. Не должны смущать шорохи, скрипы или, как сейчас, лёгкие подёргивания, дом-то ветхий, в его коридорах часто гуляет ветер, он и есть тот самый дух, который приводит в движение люстры, мотает на петлях двери, тревожит шторы, вешалки с одеждами да и всё прочее, подвластное его порывам.

В это же время, пока девчонка по-прежнему не отводит лица от кухни, ждёт знаков судьбы, нечто показалось над комодом. Пока высунулась одна лишь макушка или что – то подобное ей, бледная и лысая. По обе стороны свисают редкие длинные обесцвеченные волосы. Кожа тонкая местами облезла, через столь изощрённую оболочку видно всё содержимое головы: сильно вздутые чёрные вены, под ними покрытый сетью связок и жил череп. Оно продолжает подниматься, не привлекая к себе ни капли внимания.

Свет разогнал птиц, не испугал то, что прячется в глубинах дома.

Гретель потеряла какой-либо интерес к кухонной двери, разве что ещё немного своего любопытства отдала торчащей из-за угла части стола. Видна свисающая белая скатерть и вышитые розы. Ей место только на праздниках, решением хранительницы очага так обычно и поступают. Сегодня быт не отвечает требованию установленных норм. И все равно нечего там высматривать, повернула голову обратно к завалу.

И в момент, когда её безмятежность достигла комода, глаза выхватили из темноты силуэт, взирающего на неё существа. Неопознанного… бесформенного… Соприкоснулись взгляды, навечно отречённые друг от друга первобытными богами, свет живорождённого захватила пустота мёртвого. В сумраке нечто становится подобием мебели, вроде лампы с абажуром. Возникает глупая ассоциация с зависшим воздушным шаром, на котором нарисована рожица. Тут же хаотичный поток мыслей подхватила идея, что это всего лишь маска, которую нацепил никто иной как её братец, или какой-то другой мальчишка из старых знакомых. По телосложению и росту уж очень оно похоже на ребёнка, на этой ноте Гретель чуть даже не улыбнулась.

Впрочем, долго этому зрительному контакту не существовать. Бледное лицо, чёрные отверстия над щеками, вместо рта, носа и это всё, что успела рассмотреть. Как только их глаза встретились, оно вновь нырнуло за мебель. Поспешило к темноте. Ваза на комоде качнулась из стороны в сторону, пара последних ударов и стало совсем тихо. В воздухе бесшумно движется и кружится только пыль.

Гретель быстро-быстро моргает, из открытого рта вот-вот должно вырваться что-то. Испуг или скорее удивление не дают языку двигаться. Рядом скрип… Скрип. Скрип! Последняя нота всё не смолкнет и только постепенно нарастает. Один гулкий удар по ту сторону завала, вновь затряслась ваза. Следом девочка почувствовала резко увеличивающееся давление со стороны двери, подступающее удушение. Больно укололо в живот и грудь. Как вспышка прорезала сознание надвигающаяся опасность.

Понять происходящее получилось достаточно быстро, заскрежетала мебель, закачался комод. Теперь что-то неистово давит в обратную сторону, оно свирепо, полно злости и у него явно больше сил, чем у хрупкой девчонки. Но и она поначалу упёрлась, вцепилась в дверь, навалилась своим невесомым тельцем, у неё хватит сил, знает. Справится. Победит. Крепко сжала зубы, не жалеет руки, позволяя куску дерева обдирать их почти до крови. Не даст ему взять вверх, не позволит получать наслаждение из её мук. Пусть сперва получше постарается, как следует выложится. Уж заплатит высокую цену, обещает. Адреналин прожигающий изнутри ещё не всё, подступает поток волнений, и от сего ладони становятся такими скользкими. Никак не ухватиться, начинают слетать то в одну, то в другую сторону.

В первый момент ей действительно казалось, она сможет, правда, ненадолго же хватило её стараний. Не развернулась достойная борьба. Оно будет скучать.

Осмысленность действий быстро угасла. Угол двери впился в тело, и от резкой раздирающей боли девочка завизжала во весь голос. Громко и дико. Не хотела кричать, подавать свой ужасный голос как дар завоевателю. Ведь сильная и со всем справится сама, не смогла. Но теперь кто-нибудь обязательно услышит и прибежит… Тебе не придётся бороться одной, Гретель… Держись, они спешат… Они спешат, Гретель… Прислушайся к звуку шагов.

Она слышит только свой визг.

И пока… не смогла справиться ни только с криком, но и со своим телом, бросила сопротивление, истерично задёргалась, начала хвататься за стены, отталкиваться от пола. Почти в агонии, в отчаянной попытке спастись от убийственной удавки. Но всё так тщетно, дверь плотно прижимает к стене и не оставляет шанса. Скорее переломится, отчасти уже выгибается, но ещё успеет доказать свою несокрушимость. И снова только треск подступающей мебели. Упала и разбилась та самая ваза с завядшими ромашками, полилась на пол ещё не высохшая вода. Все эти попытки вырваться напоминают разве что муравья под подошвой ботинка. Беспомощного во власти своего всесильного палача.

Но Гретель не муравей и хочет жить, но так безжалостно и неумолимо давит и давит. Она ощущает, что дверь всё глубже уходит в её тело, кости, кажется, сейчас сломаются, или кожа порвётся, вывалится некрасивое содержимое. А дышать не только тяжко, но и невыносимо больно. Из глаз брызнули слёзы, и теперь к визгу добавились ещё нескончаемые рыдания. Безусловно, доставят удовольствие палачу. Сильно покрасневшее лицо начало обливаться соплями. Девочка также думала, что никогда не заплачет. Рвущая на части боль становится невыносима и только продолжает нарастать. Комод, сдирая напольное покрытие, надвигается. Остановись же!

Гретель… Гретель… Вот и она больше не пытается спастись. Дёргается, извивается, но ни одно из этих судорожных действий не направлено на освобождение, просто реакция организма на муки. Куда уж до мыслей о свободе, когда в голове нет ничего кроме неизмеримых подчиняющих страданий. Красные глаза стали такими безумными. Сама она задыхается, глотает воздух. Ненадолго приложит ладонь к двери, чуть-чуть надавит и тут же уберёт. Попытается засунуть пальцы между грудью и углом – не получится.

Что же все оглохли?! Она кричит! Почему никто не спешит к ней?! Неужели дадут разорвать на части?!

Вот-вот и свершится печальный конец, но за миг до того, как будто выдохшись, нечто перестало давить. Совсем чуть-чуть отскочил назад комод. Дверь слегка отпрянула вместе с прижатым к ней телом.

Пыль всё просачивается между половиц. Свет рассекает пространство. Это последний возможный шанс спастись, последний. Но боль-то никуда не делась, отступила дверь, но только не она. Девчонка не понимает, что напор прекратился. Тяжело дышит, хрипит, с губ стекают слюни. Вся красная, лицо перемазано. А пресс вот-вот возобновится и точно больше не остановится. Время последней возможности, последнего шанса истекает. Снова тщетно, в её сознание уже осела и обжилась мысль о безнадёжности, она ждёт итога. Сейчас даже не дёргается, обмякла на двери и только рыдает. Слезинки текут по щекам, капают вниз, образованные три влажные канавки расползаются по сторонам. Помутневшие от эмоций глаза устремлены в грязный пол. Это последнее? Пыль, завядшие цветы и растрескавшееся дерево? Ромашки весьма кстати.

Крысы, испуганные громкими звуками, вновь выбираются из нор, тихо и осторожно подбираются к истоку шума. Им интересен предмет, тревожащий тишину своими воплями.

Но отчаянно, изо всех сил, отталкиваясь от всего, до чего только смогладотянуться, девочка рванулась в сторону своей комнаты. Не зная получится ли у неё или нет, она точно знает это её последняя попытка, после никакого сопротивления. При любом итоге Гретель уже ничего не понимает, ничего не воспринимает. Ей не должно быть жалко остатков сознания. Порыв оказался отчасти удачным. Изодрав половину своего измученного тела, смогла соскользнуть, затем вытянуть себя. И уже почти полностью выбралась в комнату, вот только не успела.

Понимая, что жертва уходит, пресс возобновился с новой силой, вновь нечто свирепое упёрлось в чертоги своей ловушки. Мебель заскрежетала с ещё большей страшной силой, в ней безжизненной нет духа, но рвётся она вперёд с животной яростью. Не озарит удача за упорство. В этот раз дверь успела прищемить лишь левую ногу девчонки в районе лодыжки. Резкое защемление не позволило завершить рывок, Гретель рухнула лицом в пол. Измученная, изодранная, ей бы пасть и не подниматься более, не сопротивляться и отдать мучителю всё желаемое. Однако же в глубине ещё есть силы, тотчас перевернулась. И уже лёжа продолжила вертеться, пытаясь высвободить зажатую конечность. Оно спешит навредить и искалечить, вызвать очередной крик. Ему нравится этот дикий визг. У него чёрные отверстия вместо глаз, я бьюсь об заклад, вместо сердца тоже… В этот раз не пришлось сопротивляться долго, оставив кроссовок по ту сторону, нога выскользнула.

Нечто продолжило толкать дверь, пока та снова плотно не прижалась. Там за стеной старого особняка ещё некоторое время будет греметь мебель. Следом из коридора послышится стук быстрых удаляющихся шагов и… Смех?

Гретель свернулась клубочком, продолжает громко рыдать. Всю её охватила ужасная боль, кажется, что тело разорвано в клочья, что она ужасно изувечена, неизлечима и все равно умрёт. Пока сама не видит и боится трогать, но точно знает, от горла и до самого низа, в том месте, где прислонялась дверь, распорото. На самом деле нет. Но и без вскрытого живота не может позволить себе даже шевельнуться, каждое движение причиняет ещё больше страданий. Дыхание, обязательная составляющая жизни, стало невыносимо болезненно.

И только одно не даёт утонуть в нестерпимой боли, она ждёт, что вот-вот придёт мама. Порой даже слышит её лёгкие шаги, они звучат вроде бы близко и одновременно так далеко. Приближаются, но никак не доберутся. До сих пор не покинут границы сознания, нашли в нём себе кров. Иногда же и вовсе Гретель видит стоящие рядом с собой босые ухоженные ноги, замершие в шаге от лица. Те несколько ждут, а потом уходят, девочка тянется за ними. Вновь и вновь протягивает руки, пока наконец краем глаза не заметит красивые нависающие над головой кудрявые волосы. Бархатные, сверкающие в излучении света как нити серебра. Таких ни у кого нет, кроме как у мамы. Она здесь, рядом. Ну когда же заговорит? Пусть наконец спросит, что случилось. Или, если не находится слов, хотя бы погладит своими тёплыми и нежными руками. Это ведь несложно? Приложит ладони к лицу. Тогда бы все раны сразу же затянулись, унялась не щадящая боль, и случившийся кошмар забылся бы как страшный сон. Не обнимет и не поцелует в лоб… Ничто не уйдёт. Никто не придёт.

Сцена повторяется, вновь вблизи лица остановились босые ноги с алым педикюром на ноготках.

Тишина, слышно только как совсем легонько завывает ветер, шелест движимых им штор. Вне стен лишь парочка парящих птиц и почти полное одиночество. Белый свет освещает проснувшийся мир, тени, порождённые его милостью, заключили в кольцо свернувшееся клубочком тело на старом деревянном полу.

Так в грязи и пыли девочка пролежала больше двух часов. Кроссовок на одной ноге, другая босая. Камушки впились в щёку, они же отсырели от слёз. Ей становится до мурашек холодно, оттого всё сильнее сжимается клубком. Боль уже не способна мешать этим поползновениям, она постепенно угасает. Но суждено ли ей полностью смолкнуть? Возможно, придётся мучиться до конца. Ей до сих пор ощутимо плохо, сильно тошнит. Порой последнее порывается разразиться чем-то большим, заставляет приподняться. Гретель не знает, что в этом случае из неё полезет. Кровь? Хорошенько помяли, не покидает чувство, будто внутренние органы не на своих местах. Всё перемешалось, и теперь остаётся только вручную возвращать каждый кусочек в занимаемую нишу.

Сознание несколько просветлело, призрачные образы, пляшущий хороводами около её тела, наконец иссякли. Им было не суждено ничего кроме как мельтешить перед глазами. Конечно, порой создавалось ощущение, что кто-то из них касался спины и даже щекотал. Это воспринималось как игра, сперва скребут по руке, а потом перебегают к волосам и голове. Словно дают некоторые тактильные знаки. К огромному горю узнавать, что это крысы.

От недавнего происшествия так и остаётся красная полоса по всему телу, делит его практически пополам. Кожа в месте контакта почти не выровнялась. За время на полу стихли одни лишь рыдания. Ну, и мысли в голове о трагическом финале вслед за прекратившимися слезами потихоньку успокаиваются, наконец находят другие цели. И те новорождённые идеи уже не склонны к покою. Злость, желания навредить в ответ окутывают сознание посильнее боли. Мучитель больше не возвращался, по крайней мере, знака не подавал, а стоило бы закончить начатое.

Гретель, насколько смогла, быстро вскочила с пола, отбежала к окну, резко развернулась к двери и…

Громкий звук удара разнёсся по всему дому, не вырвался разве что за его пределы. В тёмном коридоре посыпалась мебель, из комода выскочили один за другим все ящики, слетела и врезалась о стену стоявшая на табурете ажурная лампа. Звук хруста и треск стекла.

– Ааааа, – негромко охрипшим голосом протянула Гретель, потирая правое плечо, одновременно подпрыгивая на одной ноге. Тут же поспешила выковырнуть из босой ступни впившуюся в неё штукатурку. Сегодня будет много боли. Пару секунд размяла попавшую под удар руку и направилась обратно к окну, увеличивая расстояние для разбега, попутно раздвигая камушки на полу.

Между тем уже после первой попытке образовался немалый проём, получился даже больше, чем тот первый, в котором довелось застрять. Неплохо, вот только от того же удара у неё заболело плечо, и что – то закололо в ступне. Всё же, хорошенько разбежавшись и вновь подставив правую руку, Гретель влетела в препятствие.

Этого оказалось даже чрезмерно, под напором дверь распахнулась, и девочка выскочила в коридор, естественно, что полёт закончился на полу. Без некоторых составляющих преграда стала куда податливее. Ни секунды промедления Гретель тут же вскочила и, попутно обувая потерянный ранее кроссовок, направилась к комоду. Заглянула за него, но там лишь осколки от разбитой вазы вперемешку с кусками лампы. Никто более не ждёт. Едва заметные в пыли следы уводят вдоль по коридору.

Помнит ли девочка то белое лицо, чёрные глаза… Кажется, не особо. Облик обидчика расплылся в травмированном болью сознание, она со всей уверенностью делает виновным экого мальчишку. И в данном случае не сильно важно это её брат, или один из старых знакомых решил навестить, заодно развлечься. Для девчонки лишь последнее предположение о розыгрыше с маской имеет вес. О чём ей ещё думать? О схожести физиономии с шаром? Или же о неизвестном мерзком порождении без глаз? Гораздо легче найти виновником человека.

Отсутствие маленького мучителя разозлило ещё сильнее. Гретель начала метаться по коридору то в одну, то в другую сторону. Шумно дышит, грозно мычит, и что ни шаг, то топот. Куда же сбежал, где спрятался? От злости вся горит, как минимум за это необходимо дать крепкий подзатыльник или же пощёчину. Ну лучше, конечно, и то и другое. Ещё бы врезать по носу.

Столько чувств, настоящая буря, но одного случайного взгляда хватило, чтобы вся эта злоба выкипела. Гнев покинул глаза девочки вместе с чувством реальности, на сей миг ей показалось, что она до сих пор спит, бродит в закоулках своего сознания и никак не может проснуться. Лишь жгучая боль по всему телу не даёт этой мысли укорениться.

Входная дверь, подобно спальне Гретель, замурована мебелью. И первая в одном конце коридора, и вторая в другом. Для чего? Стоит, крутится по сторонам, не верит глазам. Хочется найти хотя бы какое-нибудь объяснение, но его просто нет, лишь собранная в кучу мебель, преграждающая путь из дома. Ловушка или спланированная оборона? Вместе с этим диссонанс в голове, так, наверно, люди и теряют связь с реальностью, уходит земля из-под ног, потом сидят в четырёх стенах, бьются головой о всё попавшееся, пока не вобьют туда какое-нибудь осмысление.

Глава 6.

Наконец, девочка замерла и затем вся побитая и голодная медленно поплелась к кухне, уже не ожидает ни завтрак, ни встречи с семьёй. Да, сегодня явно не её день. Теперь ещё злость развеялась, и ничто не приглушает боль. А болит каждая клеточка на границе этой ужасной красной линии, а к ней ещё добавилось ноющее плечо, должно быть, вывихнула. Но не страшно, нечего бояться, пока Гретель не видит на себе порезы или рваные раны, а так мама или папа даст холодный пакет, приложит и…

Но к кому идти? Вернее, куда? Где искать помощь? Её крики звенели на весь дом, но никто не пришёл. Никто не побеспокоился. Никто не попытался помочь. Никто… Разве могли родители слушать крики своей любимой девочки и не шевельнуть пальцем ради её спасения?

Гретель остановилась в дверях кухни, подняла опущенный взгляд, вроде бы, и не мешает, но отвела в сторону попадающую на глаза чёлку. Чувство нереальности происходящего только усиливается. Девочка хочет себя ущипнуть, но на фоне остальной боли просто не почувствует столь незначительный укол. По губам поползла нервная улыбка, руки же непроизвольно заелозили.

– Я сейчас пойду, лягу спать, проснусь, и всего этого не будет. Да? – очередная речь для самой себя не иначе. Но в голове ещё более запутанные и безумные мысли.

На кухне нет ни души, жалюзи на окнах занавешены, лёгонько шумит настенный вентилятор, а из неподалёку стоящего приёмника доносится еле слышимое пение кого-то картавого певца. Такую собственно картину, где главное место занимает безлюдность, девочка вполне представляла. Но вот с одним Гретель всё-таки не угадала, стол-то накрыт, и всё давно готово для приёма пищи. На обеденном столе стоят стаканы, салфетницы, тарелки и куча прочей керамической, а то и стеклянной посуды. Также нарезан хлеб, постелена праздничная скатерть. Сказать бы, что всё хорошо, но ведь вносит свой неизгладимый отпечаток количество столовых приборов. Комплектов приготовлено не меньше чем на двенадцать персон, при том что семья девочки состоит лишь из четырёх. А гостей в их доме не было несколько лет, званых гостей.

– Мы что собираемся закатить пир? – всё не верит своим глазам Гретель, а её нервная улыбка стала перетекать в такой же безумный и безудержный смех. От которого прямо-таки приходится спасаться, закрывая рот рукой.

Но, похоже, пир уже состоялся. Тарелки-то грязные, а ещё хаотично разбросаны по столу, и всё остальное под стать им: мутные от неизвестного напитка стаканы, хлеб весь раскрошен, местами покрыт следами зубов. А какая помойка, посуда и остатки еды не только на обеденном столе, но и под ним. Хотела бы Гретель знать, что мама сказала бы на всё это свинство.

– Что здесь происходило, пока я спала? – воскликнула Гретель наигранной интонацией, как актриса в театре абсурда. Так и есть, приходится бороться с желанием запрокинуть голову и безумно расхохотаться, а ещё… броситься в твист???

Но вот что же тут ели? Поднятая со стола грязная тарелка не дала ответ, в ней остатки какой-то непонятной массы тёмно-бурого цвета. Отвратительная на вид, но ели её здесь явно с большим аппетитом, остатков пищи на посуде совсем немного, основная часть размазана по бортам. Да, и несмотря на то, что вилки и ложки также приготовлены к застолью, они остаются чистыми, видимо, оказались не востребованы.

Снова к вопросу питания. Может быть, что-то осталось в кастрюле, как раз на электрической плите стоит одна. Уж если блюдо дня сохранилось, то только там. Интерес Гретель к еде совсем не случаен, тошнота после сдавливания унялась, а девочка всё-таки с самого утра голодна. И ни одно из случившихся событий не способно побороть урчание в животе, оно наоборот лишь сильнее демонстрирует себя. Благо рядом нет людей и кроме самой девочки это бурление никто не слышит. Есть одна положительная сторона у одиночества, не приходится смущаться и робеть. Но и при всём голоде вряд ли захочется разделить чью-то утреннюю трапезу, когда та выглядит как лошадиный навоз.

– Мне так жаль, любовь моя, что уходишь без меня, – завывает из радио. – Остаётся тяжкий груз, ни подвинуть, ни столкнуть. Нам быть вместе суждено, но не осталось ничего. Что же делать мне одной?

В кастрюле оказалась такая же однородная с небольшими ворсинками как от мяса субстанция и совсем немного, пару комков на дне у стенки. Но чего у этой кастрюле навалом, до сих пор не вычерпали и неплохо сохранилось, так это тошнотворный запах, он просто отвратителен. Гретель едва, пока не стало слишком поздно, успела зажать пальцами нос и, наверно, первый раз за день обрадовалась тому, что её желудок пуст.

Швырнула зловонную кастрюлю обратно на плиту и затем также небрежно накинула сверху крышку. Пробовать это девочка точно не рискнёт. Сперва придётся привязать к стулу, насильно раскрыть рот, затем только ложкой засовывать.

Стало быть, не время для завтрака? Но неугомонный живот не думает успокоиться и только рвётся на части, ему всё равно что дома никого нет, что час назад его обладательницу чуть не "располовинили" на два куска. Срочно давайте ему продукты на переработку. Эх, каким бы перекошенным мир не выглядел, сон, галлюцинации, реальность, какой бы отвратительной не была помесь в кастрюле, она должна есть. Возможно, вкус еды разгонит туман в голове. Хотя будет глупо, если родители всё-таки прибегут на её крики и застанут свою дочку с забитым ртом и бутербродом в руке. Ведь в такие моменты, когда пытаются раздавить дверью, подобает… Гретель не знает, что подобает делать в такие моменты, её учили манерам речи и как правильно сидеть за столом. Какое из этих знаний стоит применить сейчас?

И вдоволь насладившись здешней кухней, Гретель переметнулась к холодильнику, уж там, наверно, должно быть что-то более съедобное. Хотя если сегодня он окажется пуст или, так скажем, полон опарышей и червей, девочка не особо удивится. Возможно, даже поживиться одним из них.

Дверка старого агрегата с натягом, но открылась, загорелся свет от нескольких мутных покрытых коркой льда лампочек. И вопреки ожиданиям тут ничего не тронуто, все продукты на своих местах, аккуратно уложены в определённом порядке, как и распланировала хозяйка дома. Наконец что-то из мира сего. Но вопрос, из чего же готовилось то месиво? Ну, по коричневому цвету оно напоминает… так может…

По крайней мере, в семье на еде не любят экономить, приходилось довольствоваться непотребной пищей, только когда было совсем туго. Девочке не очень хочется вспоминать вкус той каши. Сейчас же в холодильнике с продуктами всё хорошо, неделю, а то и две можно выживать. Консервы, овощи, и зачем-то девочка ещё открыла морозилку… И кого она собиралась там искать?

Среди намороженного льда, пачек пельменей и куриных крылышек что-то явно выделяется из общей массы полуфабрикатов. Нечто круглое достаточно крупное и завёрнутое в белую ткань. Белую, но на ней же пятна, тёмные местами красные и лиловые. Кому в голову пришло совать в холодильник эти нестерильные лохмотья, очень немудрое решение, кое может быть связано с некой торопливостью.

Гретель точно не знает от чего, но её сердцебиение резко ускорилось. Не знает от чего, но по спине пробежал холодок. Хочется обратно закрыть морозилку, как и весь холодильник, забыть о еде и завтраке, но слишком поздно, кажется, она должна посмотреть, что спрятали под тряпкой. Или же тень страхов будет преследовать, пока не сведёт с ума. Не может же быть это голова человека, как в том дурацком сне? Глупости. Наверно… а-а-а… Капуста? И что делать с безумной улыбкой на губах?

Всё же протянула руки, аккуратно обхватила этот круглый неизвестный предмет. Твёрдый и достаточно тяжёлый. Попробовала сдавить, первая попытка развеять страхи лишь заставит чаще дышать, скрытое не поддаётся воздействию пальцев, вминается в определённых местах. У него есть твёрдая оболочка. Ну, каркас, скелет, назвать можно десятком слов, главное, не похоже, что это способно расти на грядке. Не получилось также на месте раскрутить ткань, плотно упаковано, не порвать материал и ногтями. Может, и к лучшему, до конца неизвестно куда провалятся пальцы в случае успеха. Тогда без единой мысли тихо и очень осторожно попыталась вытащить. Сперва надо было разобрать морозилку, глупая ты девочка. Слишком спешишь к своей правде. И почему так не кстати оно обо всё цепляется, ударилось о лампочку, застряло между куриных тушек, так пренебрежительно, так плохо.

Вот наконец, с лица сползли последние нотки радости, выражение стало пустым. Её глаза быстро забегали по контурам вытащенного предмета, в них нагнетается волнения. Что-то в этом объекте кажется очень знакомым, человеческим. И не только круглая форма, пальцы проглаживают по выемкам словно для глаз, справа торчит один волосок. Дыхание замерло. Гретель начала слой за слоем отворачивать ткань, это оказалось не так просто, руки затряслись и больше не слушаются, а ткань слишком старательно закручена. Зачем столько тугих узлов? И девочка уже готова зарыдать или закричать. Более нащупала нос.

В этот момент предмет вывернулся из ткани, шмякнулся о пол, при ударе раздался странный слякотный звук. И эта чья-то… свекла. Гретель шумно выдохнула, раздражённо пнула выпавший из ткани овощ и тут же побежала его ловить. На четвереньки и под мебель… Протиснуться между стульев и карабкаться под тумбу.

Наконец, настигнув кормовой плод у ножки стола, завернула теперь ненавистный, а ещё грязный овощ обратно в ткань. Следом запихнула обратно в морозилку. Вздохнула, почесала лоб, да… После некоторое время не могла сдвинуться с места, стояла, скрестив ноги. Ещё упёрлась в полку холодильника головой, позволив холоду немного успокоить волнение.

Заурчало в животе, громкое воззвание, прошумевшее на всю кухню, на место звуков тут же легла рука, потёрла из стороны в сторону. Совсем не ласково, достаточно грубо мнёт. Вот ерунда, а есть всё-таки хочется. Ну и ну, так неправильно. У другого бы кусок в горло не полез, её же глаза сами пробегаются по доступному ассортименту продовольствия. В этом мире все голодны.

А тут ещё одна беда, ей с братом разрешается брать продукты из холодильника только с дозволения родителей. А сейчас не у кого спрашивать разрешения. Выходит, исходя из семейных правил, Гретель может разве что отведать месиво из той кастрюли. Но ей этого почему-то не очень хочется. Тем более когда уже нашла в холодильнике продукт, пропажа которого будет достаточно незаметна.

Что же, целая коробочка морковки, невкусная грубая, но вроде как полезная, а главное не соизволит выдать маленькое преступление. Выковырнула парочку самых массивных и длинных, что в руке еле помещаются. Затем, откусывая одну из них, захлопнула холодильник, а уже следом побрела мимо стола к окну.

В это время из радиоприёмника как раз звучат важные новости, а зачитывает их медленный гнусавый постоянно запинающийся голос диктора:

"Внимание. Важные новости. В округе Пудэ́ро… [пауза] а, прошу прощения, Поэ́рум, ожидается сильная пыльная буря… [пауза] Также сообщается, что в связи с непрекращающейся магнитной бурей возможны проблемы с электроникой и связью… [Продолжительная тишина]. А, да, будьте внимательны и осторожны… [пауза] возможны порывы ветра, так что не раскрывайте зонтики… [пауза] Ну раскрывайте, конечно, но только на свой страх и риск", далее звучит что-то ещё более неразборчивое.

Гретель же – ребёнок суровых краёв, где бури и ураганы совсем не редкость, живёт в месте, где с губ почти каждого прохожего слышатся истории, как ураган унёс двух младенцев-близнецов. Как теперь ветер носит по свету их последние слова и зов к матери. Вот и продолжает грызть морковку да смотреть в окно.

Поднимается, кружится пыль. Слышится, как крохотные частички стучат по металлу и стеклу. Двор опустел, немногое смогло пережить время. Скамейка развалилась, дорожка заросла, качели вовсе распались на две части. Дожди смоют всё. Есть ли в человеческих руках что-то способное противостоять силам природы, такое мощное и неподвластное ни бурям, ни ураганам. Эти мысли не зря, Гретель смотрит в сторону забора и снова не лишена возможности узреть его великолепие. Какой сильный, могущественный, стоит в "атлетической" позе, он уж, несомненно, порождён именно людьми. Как минимум двумя точно. Снова откусывает морковку. Стоит у самого края не страшась заглянуть вниз. Красавец. Длинная у него стрела. И вновь откусывает морковку, что аж хрустит.

Видите ли, застыло настоящее чудовище, и годы не смогли сдвинуть его с места. Памятник эпохи, огромный экскаватор. Такие строят дома и целые города. Говорят, что все великаны вымерли, так вот же он, грациозный слон из железа и пластика. Сколько девочка себя помнит, гигант неизменно стоит на своём посту. Бережёт дом, двор и всё семью. Немой страж снов.

Несколько лет назад тяжёлая машина участвовала в работах по укреплению края холма, что проходит прямо под забором. Ведь этот дом, как и всё поселение, находится на возвышенности, высокой скале с отвесными склонами. Вот только порода у вершины в основном не каменистая, одна земля, щебёнка да глина. Такое положение вещей определённо вносит свои коррективы, вопрос укрепления края становится весьма актуальным.

Во время подобных работ произошел страшный обвал, забравший жизни шести рабочих, но чудом не унёсший с собой в пропасть экскаватор. Его водитель, кстати, испугавшись упасть вместе с машиной, выпрыгнул из кабины. Но, как итог, земля ушла у него из-под ног, попал в поток грязи и был унесён вниз. Ирония судьбы. Те крики рабочих разбудили тогдашнюю малышку Гретель, заставили горько плакать.

Достать тяжёлую махину так и не смогли. Лишь слили горючее, сняли самое ценное, после оставили на произвол судьбы, даже ключи до сих пор мотаются в замке зажигания. Ждут своего водителя или угонщика. Впрочем, вряд ли эта машина ещё куда-то поедет. Последняя остановка, и она отнюдь не долгосрочная. Экскаватор застыл над пропастью и когда-нибудь обязательно разбудит всё поселение, рухнет вниз. Впрочем, пока не спешит падать, продолжает ржаветь, разваливаться, но всё же стойко стоять на земле.

От порыва ветра застучали входные двери уже на кухне. Пыль через множество щелей начала просачиваться в помещение. Ей собственного говоря тут не место, надоест мыть мебель и подметать полы, но грязь, как обычно, не спрашивает разрешения войти. Ну, пыли в этих краях всегда предостаточно, пыльные бури то и дело случаются.

Это совсем не ново, а вот стук дверей привлёк к себе внимание, Гретель только сейчас заметила, что они ничем не заблокированы. Те две в коридоре были, а эта нет. Но почему? Ни так чтобы девочка вообще понимает, зачем это кто-то делает, но такая избирательность кажется странной. Впрочем, не только она одна.

В поисках ответа на вопрос или же простого интереса девочка приоткрыла одну из двух дверок. Совсем на чуть-чуть, но и того хватило, чтобы ветер вырвал из ладони ручку и настежь распахнул проход. В открывшийся путь тут же хлынул поток пыли, ударил прямо в лицо, заставив прищуриться. И ничего не остаётся как пробовать заслоняться от его удушающих порывов руками. Погода портится, становится агрессивной, вряд ли выпустит из дома, запрёт за тяжёлыми стенами.

И уж теперь Гретель может видеть, почему же нет завала. Ответ быстро себя нашёл. Перед входом на небольшой лужайке разбросана мебель. Кухонные тумбы и всё те же табуретки, стулья. Кое-чему повезло, и оно остаётся почти нетронутым, дожидается возвращения, просит внимания заботливых рук. Большинству же удача не столь благосклонна. От них, особо невезучих предметов интерьера, отлетели ножки, выскочили с гвоздями доски.

Кто-то уже поспешил разобрать завал, но сделал работу с нечеловеческой пренебрежительностью. И теперь вся мебель из дома, как ненужный мусор, валяется на улице в грязи. Во власти ветра, под гнётом пыли. Гретель хотелось бы всё собрать, занести обратно, жалко и больно на это смотреть. Но сегодня не тот день. Легче отвернуться и просто закрыть дверь.

– Хммм… Агитационное… – промямлила.

Обнаружилось письмо, приколотое канцелярской кнопкой к двери. На нём символ, круг и заключённые в него крылья, снизу уже знакомый девочке текст. Пугающий, непонятный и волнующий одновременно. Не знает его авторов и целей, однако же веет с серой бумаги чреватыми событиями, переломами жизней.

Сорвётся лист и улетит, как все подобные ему сгорит в огне войны. Тогда придётся печатать новый. Перед тем как смолкнуть, им будет дано громко звучать. Последний зов взбудоражит мир до основания.

В коридоре без изменений, такой же неподвижный беспорядок. А ещё воцарилась полная тишина, ни шума, ни звука, ни шороха. Гретель не может вспомнить, всегда ли тут было так тихо, всё замерло, остановилось, не ходят даже часы на стенке. Оно есть свидетельства катаклизмов. В доме никогда не было такого могильного затишья. Старое здание редко молчит. У него свой голос, свойственный схожим измотанным сроком службы сооружениям. И как минимум обычно всюду носились постоянные квартиросъёмщики – крысы. Уж эти неуёмные твари не дадут покою существовать. Но сейчас даже они стихли.

Тем временем по полу стучат только кроссовки девочки, остановились около гостевой комнаты, заглянули внутрь. Никого. Если в доме и есть незваные гости, то они решили остановиться в другой комнате. А так встречает лишь старый быт. Несменные уже много лет белые простони да салатовые шторы. Некричащие цвета, вобравшие в себя килограммы пыли. На своих местах остаются столики, шкафы, тумбы. Уже пару лет к ним не прикасались посетители, но по недосмотру они по-прежнему заставлены предметами туалета. Эту гадость давно бы выбросить, всё на годы просрочено, засохло или же наоборот испарились. Что-то из кучи смрадно воняет чем-то токсичным. Запах немногое из того, что меняется, над остальным время практически не властно. Так и не поднятая с пола тушь, оставленная незакрытой помада, расчёска с не вычесанными волосами.

И в это же мгновение, когда ноги девочки замерли на месте, дверь не скрипит, а глаза изучают быт. Звуки. Гретель прислушалась. Еле уловимый шум из соседней комнаты, что отводится под прачечную. А собственного говоря, звуки, похоже, ничто иное как работающая стиральная машинка. Характерный ей ропот и постукивание. Вряд ли что-то ещё сможет воспроизвести подобный шум.

Неужели кто-то стирает? Мама посередине всего этого кошмара решила организовать уборку? Поэтому она не пришла на зов Гретель? Увлеклась домашними обязанностями. Не очень-то в это верится. И ведь в доме уже не так безопасно, не стоит забывать. Девочка порой мысленно возвращается к сцене боли. Но каждый раз быстро переводит фокус внимания в сторону. Из детей дома должен быть её брат, также есть крошечная вероятность, что с утра пораньше заглянул друг семьи вместе со своим ребёнком. Ну а там, за стенкой, кто из них может стоять у работающей стиральной машинке, кому отведена роль держать штекер? Брату? Давнему другу?

Белая плитка на полу, горящая лампа, гладильные доски, горы чистой выстиранной одежды и тут же рядом кучи грязной заношенной, за ними эти самые незаменимые агрегаты, блестят и сверкают при попадании электрического света. Рядом стекают по стенам потоки густой смолы, они же выливаются из вентиляции, попадают на чёрные сапоги, широкие рваные брюки, длинный плащ, черви, мухи, грязь… Гретель потёрла глаза. Фантазия не на её стороне.

Женщина-соседка говорила, чтобы не происходило, молись без устали богам, демоны и бесы всюду. Могут прятаться в стенах или же подступать из темноты. Гретель расположилась весьма удачно в этом случае, частично в комнате, частично в коридоре, к нему же стоит спиной. А место, где она вот только плакала и рыдала, буквально в паре шагов, комод завален, дверь распахнута. Эти следы постоянно должны напоминать о страхе, не следовало через них так беззаботно переступать.

Когда-то Гретель рассказывал отец о бездомных из тех, кто живёт в грязи канализаций, питаются за счёт краж, – опасные твари, ровно так всегда заканчивал свою речь. Злоба впиталась в тело, рождены с ней и умрут с ней. Они любят забираться в чужие дома. "Увидишь их тени, запрись в спальне и никому не открывай дверь."

Гретель выбралась из комнаты, распахнула соседнюю дверь.

Её отход вызвал череду движений в месте покоя некогда приглашённых лиц. Начинается с пробуждения. В гостевой под кроватью заскрипели половицы. Оставленным на ночь представительным особам приходилось всё время довольствоваться треском матраса да скрипом досок, гуляющих под ножками мебели. Особенно набирал силу душераздирающий скрип, когда леди и джентльмен боролись со сном.

В одну из таких ночей неуёмная размахивающая рука с золотыми перстнями зацепила зеркало в серебристой раме, последнее соскочило с комода, разлетелось на части. Гости тогда не озадачились своею неряшливостью. Их утомил физический процесс, понудил улечься спать. Неубранные осколки так и покоятся в ворсистом ковре с засохшей кровью неудачно опущенных ступней. Как раз около одного затвердевшего багрового пятна из-под сброшенной подушки высунулась серая безжизненная рука с длинными прозрачными когтями. Плоть мертвеца, впрочем, пальцы активно двигаются.

[Само помещение прачечной, как и основная часть комнат в доме, почти полностью лишена естественных источников света. Строители предпочитали строить толстые стены, нежели прорубать в них дорогу лучам солнца. Конечно, есть два узеньких оконных проёма у самого потолка, но через помутневшие, покрытые паутиной толстые стёкла практически не проникает свет дня. В какое бы время не настигло желание посетить комнату стиральных порошков, придётся столкнуться с темнотой ночи.]

Но девочке отчасти повезло, искать выключатель не пришлось, лампа уже горит. Но вот в опустевшем мире нет новых героев, в прачечной ни души, лишь одна работающая сама по себе стиральная машинка. А, впрочем, Гретель все равно интересно, что же там поласкается. Главное и самое важное здесь нет никаких чёрных сапог и длинных рваных плащей.

Подошла и встала на колени перед работающим агрегатом, как перед алтарём, на который собиралась бы молиться. У девочки, конечно, более практичные цели, прижалась вплотную к смотровому окну, прищурилась. Это стекло время тоже не пощадило и из некогда кристально чистого сделало невероятно мутным.

Глаза напряжены. Немного тревожно, вдруг увидит … но из всего того что ожидала девочка, увиденное расстроило сильнее всего.

Барабан-то пустой, плескается лишь серо-мутная вода, нет следов даже порошка. Не загружали туда бельё, и уж тем более в этот чудный день никто не собирался стирать. Просто перебой в работе технике, она ведь всегда подключена к сети, запускается и останавливается по средствам маленькой командной панели на корпусе. И сбой старой изношенной техники был лишь вопросом времени. Как здорово, что настал он именно сегодня. В жуткий одинокий день.

Гретель поднялась с пола, отряхнула коленки, принялась поочерёдно тыкать на все кнопки, пока стиральная машинка наконец не смолкла. Тут ещё лампочка, висящая на стене, постоянно моргает. И Гретель уже ждёт момент, когда та выключится и не включится, погрузит во тьму, заставит ползать на корточках и искать выход, ведь сегодня каждая вещь в доме против неё. Примкнули к злым силам и стремятся свести с ума, наказать за все проступки и согрешения. Но у этого старого источника света, похоже, несколько свои планы, он мигает. Ну что же, в семье на лампочках тоже экономят.

У самого выхода Гретель заметила и ещё одну странную картину, реализованную на гладильном столике.

Выставлены маленькие игрушечные человечки. И их положение явно не случайно, хотя даже тогда сложно уловить смысл представленной постановки. Посередине стола стоят две женские фигурки, самые маленькие из всех остальных. Очень прелестные, стройные. Одна, что чуть повыше, держит меньшую за руку, притом загораживает собой, видимо, защищает. Эти две фигурки цветные, милые и красивые… в отличие от остальных. Испуг на нарисованных женских лицах совсем не с проста.

Их окружает огромное полчище других человечков уже на порядок крупнее, и выглядят они как-то иначе. Ну как, оплавлены и все в гари, их явно пытались сжечь, но в последний момент вытащили из огня. Отсюда следы пепла, потёки пластика, уродства.

И есть ещё одна фигура, тоже центральная самая крупная и страшная из всех. Она получилась из-за сплавления трёх обычных человечков, выглядит как мерзкая многоножка. Ещё зачем-то покрыта красными чернилами, антураж, который добавляет к ней жути. Она тянет свои чрезмерно длинные руки к двум цветным фигурам. А в руке у неё…

Погас свет. И стало темно, и растворилось в абсолютном чёрном всё окружающее. Хорошо, что девочка уже у самого выхода, держит дверь за ручку.

Агитационное письмо Агро́н.

(один экземпляр приколот канцелярской кнопкой к двери на кухне семьи Андерсум).

В самом вверху изображены заключённые в круг расправленные крылья. Внизу текст:

"Мы носим чёрные крылья, но не за спиной. Нас называют Агрон, но среди толстосуммой элиты – убийцы. Мы не люди, не обращайте внимание на наши лица. Мы идея. Идея изначального равенства, а не вперёд определённого статуса, закладываемого ещё до нашего рождения. Справедливости для всех, а не для избранного круга среди никем не выбранных людей. Возлагаем роль в формировании судьбы на самого её владельца, а не на ячейку общества. Ни структура-муравейник, а структура-свободных людей.

Агрон – идея освобождения, идея совершенства".

И в самом низу подпись: "Ничто не остановит борьбу".

Глава 7.

[Ванная комната, второй этаж дома Андерсум, неизвестное время]

Лампа мигает, порой трещит и на время гаснет. Слышен звук капель, видно, как сливается вода из переполненной ванны. Краны плотно закрыты, и все равно стекает. Образовалась огромная тёмная лужа, вобравшая в себя всю пыль с пола. Мимо открытой двери туда-сюда мелькает человекоподобная фигура. Шум шагов, невнятная речь, она дожидается, бросает свою чёрную тень.

Вода из ванны полилась ещё сильнее, нечто крупное и серое всплывает со дна. По обе стороны от тела вырываются тысячи мелких частиц грязи. Они же стремятся вверх, подобно ожившему рою бабочек, залепляет стены, скрывая под собой утопленника. Схватилась рука за борт… одна, затем вторая. Над мутной жидкостью показалась голова. Глаза с трудом разлипаются, как после долгого сна, он не дышит, но движется. Движимо. Выбирается из ванны. Мутная вода ручьями сливается с конечностей, от безжизненной кожи она становится чёрная, как ртуть, затапливает пол, перекрашивая белую плитку в свой невзрачный цвет.

Холодно ему, электрический свет не греет, придётся поискать другой источник тепла. Найти его в живых и горячих сердцах. Тело бесконтрольно дёргается в припадках. Но дрожь не мешает, серый образ уверенно опирается на свои босые ноги, он готов.

Перед ним уже стоит она.

Шумит кран, ладони полные воды летят в сторону лица. И в момент контакта ойкнула и легонько подпрыгнула, какая же холодная, но зато ободряет, приводит мысли в порядок. Толком и не скинув все капли с щёк и лба, тут же обернулась назад, перед ней зеркало, но Гретель хочет верить только глазам. По-прежнему никого. Страшно, конечно, стоять спиной к входной двери в комнату, а как страшно позволять воде закрывать веки. Сознание – враг, пытается заставить думать, что сзади подкралось чудовище. Девочка ещё раз наполнила ладонь водой и прополоскала рот.

– Гретель, ты почистила зубы перед завтраком? Гретель, не пей из крана! Где твои манеры? – хорошо знакомые слова мамы, всплывающие из воспоминаний. Сейчас девочка была бы только рада столь сварливой критике. Если бы сейчас кто-то стоял рядом, следил за её манерами и осанкой, но… одна в пустой ванной комнате. Перекрыла кран, и снова тишина, только звук капель, падающих с её бледного лица. Тут у всех белая кожа, Бледные Лица.

Гретель ещё задержала взгляд на красной полосе берущий начало на шее, переползающей на грудную клетку и дальше теряющейся под футболкой. Если это будет шрам, её внешность станет несколько необычна. После немного оглядела и свои руки, но те самые отпечатки зубов и красные полосы. Не могла ли сама себе нанести эти травмы во время сна?

Стоит у раковины, разглядывая то себя, то неизвестные пятна на старой пожелтевшей керамике. Где-то уже видела подобные разводы, частично засохшие и густые, как размазанное желе. Ну, одни прямо тут на дверной ручке, другие… не помнит. Кто-то замарался и решил отмыться прямо здесь, при этом "пересвинячил" полкомнаты.

[Если бы ещё заметила грязное заляпанное бельё, закинутое за тумбу. Юбку с огромным пятном, забрызганную футболку да нижнее бельё. Их не пытались прятать, им посчастливилось в связи со своим неустойчивым положением сползти на пол. Оттого на тумбе два развода. И то пока не выдаёт своим запахом. И да, там ведь ещё укутан в одежду нож.

– Ладно, – снова еле живой и такой уставший голос. Вернулась к настежь раскрытой двери, специально оставила так, ещё подставила швабру, боится, что снова запрут. Но осталась одна нужда, а какие-то манеры непременно надо соблюдать, да и зрители совсем ни к чему, всё-таки закрылась.

Запущение… Потрескавшаяся краска на двери, содранные обои, покосившийся плинтус. Окружают звуки распада. Около крыши постоянно что-то трещит, под полом же скребут мыши. Много паутины, ещё больше пыли, к некоторым вещам не проявлялся интерес десятилетия. Настроение одиночества. Со всех постаревших предметов быта нагнетается депрессия. Запущение…

Где-то через минуту девочка окончательно покинула ванную комнату. Остерегаясь каждого своего шага, попутно оглядываясь по сторонам, вернулась в главный зал. Он некогда большой и роскошный, теперь просто большой. Не самое тёмное место в доме, но далеко и не самое светлое. Причины всё те же время да пыль, громоздкие шторы да мутные окна.

Гретель остановилась у широкого длинного стола, что тянется почти через всю комнату. Примечательная вещь, если неживые объекты могут хранить память, этот наверняка сможет вспомнить шумных людей и громкий смех. Ибо когда – то давно во времена застолья за ним собиралось немало гостей, больше двадцати человек за раз, при этом часть пространства между аппетитными блюдами ещё и пустовала. Сейчас, конечно, глядя на него, с трудом можно представить звон музыки тех праздников, как и голоса развеселившихся людей. Смолкло, что играло. Теперь тут скопилось много хлама, а последние собиравшиеся гости – джентльмены-пауки и попавшиеся в их паутины леди-мухи.

Беззвучно работает телевизор, показывается какой-то глупый кукольный мультик, впрочем, для Гретель все мультики глупые. Туда-сюда мелькают несколько человечков, два из которых до неприличия жирные, один же неряшливый наоборот худой как палка. И все эти нелюди носятся по кухне, пытаясь приготовить себе ужин. Получается у них так себе. Неуклюжие. То наденут на голову кастрюлю, то особо толстый поскользнётся и разобьёт всю посуду. Абсурдно. Девочка нашла пульт и уверенно вдавила кнопку выключения. Когда тупые рожи сменил один лишь чёрный экран, почувствовала некоторое удовлетворение.

Но далеко не всё вызывает его, что-то заставляет испытывать отвращение. Например, огрызки яблок на полу через которые приходится переступать, неудачно приземлишь ногу, и грязи станет куда больше. Между прочем, все фрукты сорваны с садовых деревьев, а ещё далеко не срок, нет сомнений, что все кислые. Не видать теперь урожая. Столько пожрать. При этом еда обжорливую гусеницу особо не удовлетворила, откусывала от каждого фрукта кусок и отбрасывала в сторону. [Яблоки – целый колорит цветов. Зелёная, жёлтая, бурая, порой даже белая кожура, ну, или как эта красная…

У Гретель чешутся кулаки, но одновременно с этим очень жутко в очередной раз осознавать, что она не одна. В доме вершатся дела без её непосредственного участия. Это, в принципе, напоминает старые проделки глупых дружков, их почерк.

Зазвенел громкий смех, за ним ритмичные удары в барабан! Клаксон! Музыкальная труба!

– А-а-а! – вскрикнула девочка, испугавшись резко возникшего звука. Её крик едва вырвался из шума работающего на всю громкость телевизора. Гретель быстро обернулась, но и того короткого времени хватило, чтобы успеть придумать кучу различных чудовищ, которые, должно быть, стоят за спиной, ехидно улыбаются и держат пульт.

– Пекарь, пекарь, – доносится писклявый голос из динамиков на стене. – Налей винца и отвари мне два яйца́.

[на экране включившегося телевизора кукла в одной руке держит пустой сверкающий бокал, в другой сжимаются два промаркированных куриных яйца].

Облегчённый вздох, за спиной никого нет.

– Отварить тебе.............яйца́? – снова из динамиков другой голос до неприличия громко.

И пульт лежит на том самом месте, где его оставили.

– Три-ца-ца-те-ди-ца-ца, – от туда же.

А ведь сегодня по радио говорили что-то о магнитной буре, о неполадках с техникой. Часом ранее сама по себе включилась стиральная машинка, а вот теперь телевизор.

– Не вари мне яйца́ и в ухо мне не дуй, отвари мне длинный .... [звук резко пропал].

Но громкий шум успел не только сотрясти весь дом, но и привлечь к себе стороннее внимание. Из тёмной подсобки, через гостиную, через небольшую комнату, мимо завядших цветов. Порой попадает на свет, но постоянно возвращается в тень. Наконец, из соседнего коридора донёсся лёгкий топот, следом в зал выскочила маленькая белая собачка. Зверёк не сразу обратил внимание на присутствующих, сперва остановился мордой к стене, ушки приподняты. Во всём пространстве, кажется, ничто не интересует так, как портрет некой белокурой девы с изящной курительной трубкой. Картина у комода. Возможно, её нарисованную физиономия приняли за живого человека.

Затем скрип под неуёмными ногами девочки резко перетянул на себя внимание. Хотя и будучи источником шума, эта невзрачная фигуркарастворяется на фоне происходящего у неё же за спиной, какое ведь невнимательное двуногое создание. А там в конце зала некая двухметровая тень скрылась в ванной комнате. Гретель же встретилась глазами с вторгшимся животным. На один миг их взгляды стали одинаково испуганными. Волнения, порождённые неожиданным зрительным контактом, заставили замереть и первую, и вторую. Впрочем, вскоре та, что покрупнее, ожила.

– Изабелла! – воскликнула девочка, тут же присела на корточки, вытянула руки в направлении возможной встречи. Губы расползлись в улыбке, глаза прищурились. Вот оно – исполненное счастьем лицо. Но по ту сторону, похоже, не разделяют радость встречи, наоборот, нагнетается тревога. Собачка насторожилась, ещё сильнее приподняла ушки, испуганно смотрит.

Что такое? Девочка наивно думает, кроме неё и собачки здесь попросту никого нет, и все возможные причины ищет в себе. Что-то с лицом? Намазалась? Не так завязаны волосы? Пока не сползло радостное выражение с лица Гретель, но тяготимое столь непростым вопросом оно становится весьма глупым. Ну, время раздумий истекает, возникшая сложность разрешится сама, собачка рванулась к девочке.

– Тише, тише, – зашептала Гретель, пытаясь усмирить необузданную любовь своего питомца. Зверушка резко повеселела и всё пытается облизать лицо, но достаёт пока что лишь до носа. Крутится и машет хвостиком. Порой встанет передними лапками на колено, попытается заглянуть за спину хозяйки.

– Хватит, хватит, – только успевает защищаться от очередной порции слюней девочка. Руки снова пытаются остановить крутящиеся тело. Оно же только пуще извивается и вырывается. Но наконец удалось обхватить и крепко прижать к груди.

– Хорошая, хорошая собачка, – ещё одна похвала с губ Гретель, а между тем успела почесать за ушком у своей Изабеллы, жест понятный лишь одной слушательнице. Кто бы мог ожидать? Зверушка выполнила настоящий акробатический этюд, прокрутилась и встала на задние лапки. А следом отшагивает то вперёд, то назад, при этом забавно крутит передними лохматыми "сардельками".

Любимая собачка, маленькая с длинной белой шерстью, бантиком за ухом и красным ошейником на котором так и написано "Изабелла".

– Изабелла, что ты тут делаешь? Тебе не разрешают здесь гулять, – обратилась девочка к неуёмному зверьку.

Надо же, умудрилась пробраться вглубь дома и теперь наверняка знает, что тут происходит. Вот только рассказать не сможет. Собачка немного отбежала в сторону и вновь выглядывает нечто заинтересовавшее её за спиной девочки. В этот раз увлекла за собой хозяйку, Гретель обернулась через плечо. Там в общем-таки один стол, кресло да тумба. Разве что ещё проход в коридор и ванная комната. Девочку сейчас не интересуют эти помещения. Из одного вот только вышла, умываться больше не хочется, мочевой пузырь к туалету не тянет. Единственное, кажется, она не выключала свет, сейчас лампочка погашена, да и дверь оставляла нараспашку, теперь наполовину закрыта. И… всего-то.

– Ладно, – начала Гретель, расправляя спину, – пойдёшь со мной, будем искать родителей вместе. Действовать как Бонни и… Бонни. Мне одной не по себе. Согласна?

Собачка вряд ли поняла что-то из этой человеческой речи, но отказывать не умеет, особо никогда и не пробовала. Вот только сейчас как никогда вся в растерянности, не знает, куда подастся. Бегает из стороны в сторону, всё её что-то волнует, непременно, своим обонянием она ощущает гораздо больше, чем способны увидеть глаза. Оттого её хозяйка с крохотным нечувствительным носом смотрит на странное поведение своего питомца и лишь хлопает глазами. Понимает только одно, Изабелла капризничает и не хочет идти, демонстрируя своё нежелание, собачка то сядет, а то и вовсе ляжет.

Есть ли время выбирать? Гретель перекинула косу через плечо, первая неспешно побрела вперёд, взмахами рук завлекая следом Изабеллу. До недавнего шустрый зверёк весьма неуверенно оторвался от занятого места, смиренно последовал за своей хозяйкой. По началу медленно, однако вскоре придётся быстро перебирать лапками, дабы поспевать за шагом пусть и маленького, но человека.

Две живые души вместе. Впрочем, всё меняется. Они быстро добрались до лестницы на второй этаж.

Здесь темно, проникает совсем мало света с этажа выше. Прохладно, ощущается движение потока воздуха. Впереди хорошо освещены ступени, длинный красный ковёр на них, местами скомканный, кое-где собранный в кучу. Чуть меньше света достаётся расположившимся внизу массивным каменным подставкам под цветы, мху, покрывающему их.

– Идём, идём, – подгоняет девочка, Изабелла же резко замедлились. Конечно, собачке не позволяется сюда заходить. Но вот боится ли она этого? Видимо да, опасается, что снова обозлит кого-нибудь особо сердитого.

– Чего? Испугалась? Лестница? Думаешь будут ругаться? Не бойся, давай я тебя понесу, – предложила девочка. Она у первой ступени, свет, падающий со спины, проецирует вперёд её длинную тень. От слов к делу, попыталась взять на руки. Но даже подойти не смогла, собачка отбежала в сторону. Благо здесь много пространства для её манёвров.

– Перестань, – попросила девочка, снова наклонилась к Изабелле и очередной раз цепляет ладонями слетевшую шерсть.

– Хватит играть! – уже раздражённо.

Убегает от своей хозяйки, при этом всё равно прыгает и машет хвостиком, уводит обратной дорогой. Вот только Гретель не настроена развлекаться. Ещё несколько неудачных попыток окончательно вывели из себя. В один момент из-за крутящегося комка шерсти и того подвернулась нога, последовавшие два неудачных шага отступления, и закололо в лодыжке.

– Маленькая!.. Всё я ухожу! Ну, и оставайся здесь! – прикрикнула девочка весьма истерично, порыв чувств не сдержать. Резко развернулась и пошагала к лестнице.

Не в этот раз. Изабелла остаётся на месте, язычок свисает между маленьких белых зубок, а её радостный взгляд гаснет и становится таким печальным. Мордочке часто в последнее время выпадает грусть. Видимо, скоро всё хорошее окончательно исчезнет. Не останется добрых слов, ласки в руках хозяев, пропадут и исчезнут лакомые косточки. Будет существовать только печаль и боль. Последнее живёт и не умирает никогда. Опустившийся хвостик замер. Она только наблюдает, как отдаляется хозяйка, идёт вверх по ступеням навстречу свету, без сомнений, позволит ей уйти.

– Ну что ты стоишь? Идём, – протянула очень печально девочка, вновь развернувшись к своему питомцу. Нахмурила брови, зажмурила глазки, пытаясь сымитировать неземную печаль. Не раз прибегала к этому трюку, когда учила Изабеллу командам. В этот раз тревожное выражение получилось особенно искренне. Где-то там недалеко настоящая слеза.

Изабелла сделала несколько неуверенных шажков навстречу. Девочка улыбнулась. В сей миг она довольно эгоистична, ведь думает не о своей любимице, а собственном обаяние, которое, непременно сможет управлять всем и каждым. Один её шаг, заскрипела дверь с навесным замком слева, раскачиваясь, запирающий механизм несколько раз легонько стукнулся о железное полотно. На короткие мгновения ещё удавалось выхватывать его движения, следом потемнело.

И в такие моменты в доме настолько сгущается мрак, что дальше своего носа особо ничего не увидишь, все объекты становятся еле различимыми, а их контуры неявными. Чернота расползается от углов. Сереет. В этом сумраке собачка превратилась в еле различимое белое облачко, и то, взвизгнув, бросилось бежать. По началу даже сложно разобрать, куда она направилась, ибо нырнула в однородную массу теней, растворилась в ней.

– Изабелла? – тихо пропищала девочка, голосовые связки резко ослабли.

Тут же спешит вторгнуться в сцену продолжительный скрип, берёт начало где-то в области крыши, затем расходится по стенам и потолкам. В такие моменты кажется, что вот-вот рухнет всё здание. Так они говорят, старые дома. Их вздох мучительно тяжек.

На фоне треска старых перекрытий снова из коридора слышится топот Изабеллы, шум её лапок отдаляется, с трудом видно, как белый комок убегает прочь. И ровно когда её силуэт окончательно скрылся за углом, вновь рассвело. Вернулся ничуть не померкший белый цвет, показала себя только что пропавшая мебель. Действительно ли вообще темнело, или что-то попало в глаза? По-видимому, туча лишь ненадолго закрыло солнце. Приплыла и уплыла.

Гретель ещё постояла, посмотрела, а после из её груди вырвался невероятно тяжёлый вздох.

[Второй этаж принципиально отличается от первого. Если нижний тёмный и мрачный, верхний же наоборот невероятно светлый, даже яркий. После блужданий в темноте глаза сами прищуриваются, и чувство такое, будто вылезаешь из подвала. Тут много балконов, на которых всенепременно стоят столики и мягкие кресла, кое-где ещё разместились шезлонги с зонтиками и подставки под шахматы. Своя ванная комната, прачечная, гардеробная, свой маленький мир, наполненный свежим воздухом и ярким светом.]

Гретель преодолела все ступени, ступила на старый паркет. Вокруг много невзрачных комнат, запертых серо-белыми дверьми, довольно просто мимо них пройти, не отвлекут внимание, не заставят обернуться. Маленькую девочку никогда не пленили бесцветные тона, куда более притягателен тёмно-бардовый. Особенно когда он украшен прелестным рисунком: розы, заплетённые в изящные арки, высокие колонны и маленькие звёзды. Можно уступить желанию и часами искать секреты и ответы в работе скульптора. Не будет ребёнка, который не захочет проникнуть за удивительную дверь внутрь, дабы очутиться в мечтах о сказочной стране. Гретель влечёт внутрь и мысль, что эта комната родителей, где они неукоснительно должны её ждать.

Собственно, туда, затаив дыхание, завернула девочка, отчасти даже крадётся, как будто шум может спугнуть кого-то внутри. В любом случае бежать им некуда, если только выпрыгивать в окно, да и кого способна испугать хлипкая девчонка. Обосновавшиеся в её комнате крысы и то не боятся. Другое дело, что может заставить вздрогнуть саму Гретель? Многое, даже пустота. Не говоря уже о чём-то опасном.

И вот странно, юной посетительнице кажется, будто она уже сегодня заходила за эту дверь. Такой обман памяти? Дежавю? Впрочем, в её случае вполне могло присниться.

Пока же на подходе сердце Гретель ласкает приятная картина, и ей так не хочется её рушить… она входит в комнату, а родители спят, будит их и прыгает к ним на кровать. Рассказывает про все кошмары и про ужасных чудовищ. А в ответ слышит сонный нежный голос: "Гретель, дорогая, монстров не существует, это всё приснилось. Возвращайся в свою кровать, мы разбудим тебя к завтраку". Сны – ложь.

Слышится шум настольного вентилятора. Глаза поглощены бардовым цветом, на них в ответ смотрят вырезанные звёзды. Уйти легче, чем войти, ещё минута колебаний, она так и поступит, пойдёт сядет напротив перил лестницы. И в следующий миг легонько толкнула дверь.

Тихий скрип, лёгкое подёргивание ручки. Пустота, неоправданные ожидания, и волнение в глазах вновь заменяет безмерное разочарование. Рот приоткрылся, безвольные руки опустились. Застыла на месте и только легонько крутит головой. Её родители не спят, их попросту тут нет. Как нет и смысла заходить, но всё же Гретель переступает через порог комнаты. Теперь ничего не хочется, но если ноги сами идут, можно последовать их прихоти.

По эту сторону встречает мягкий ковёр, интенсивный белый свет. А тут пахнет краской и побелкой – свидетельства недавно завершившегося ремонта, и выглядит всё весьма хорошо. (В доме всего две комнаты, где наведён порядок. Они определённо радуют глаз).

Красивые однотонные обои на стенах, свежая штукатурка на потолке, почти новые оконные рамы и идеально ровный ламинат. Завершает образ набор хорошенькой мебели: комод, два прикроватных столика, туалетный столик, огромный шкаф и такая же огромная роскошная кровать. Гретель ещё помнит тот далёкий момент, когда приходили люди в грязной форме, стучали молотками, громко ругались матом. Даже припоминает мешки со строительным мусором и беспорядок в зале, куда выносили всю старую мебель.

К слову сказать, что им с братом не позволяется заходить в комнату без стука и разрешения, а когда в ней никого нет, и вовсе строго на строго запрещается. Как и запрещается заходить в уличной обуви и с грязными ногами. Гретель в этом случае идёт против всех правил, но она только обрадуется, если в комнату кто-нибудь ворвётся, отчитает за проступок. Будет сожалеть если только, когда её кинут на кровать и вытащат ремень.

Новенький вентилятор продолжает ровно и непрерывно дуть, отрабатывая потраченные на него немалые деньги. Удивительно, всюду такой идеальный порядок, хозяйка дома не терпит, когда вещи не на своих местах, эту черту Гретель у неё не унаследовала. Мама и сама всегда такая аккуратная, прилежная, красивее самой дорогой фарфоровой куклы. И весь её мир наполнен той же гармонией: одежда аккуратно сложена в стопки, скатерть на столике постелена без единой складки, книги на шкафчике выставлены чуть ли не по линии. Вот только почему-то главная жемчужина этой комнаты остаётся расправленной.

Из-под кровати. Видно, как вплотную подошли чьи-то ноги. Серые кроссовки, неприкрытые носками голые лодыжки. С правой стороны ещё небольшая ранка, уже успевшая покрыться защитным слоем. Разлитая лужа продолжает растекаться. Один маленький ручеёк особенно сильно стремится на свет, уже почти вплотную приблизился к кроссовку.

Апатичный взгляд Гретель выдаёт её незаинтересованность. Обошла вокруг кровати и не нашла другого места, уселась на новый чистый подоконник, замотала ногами. Да, Гретель позволяет себе значительно больше, чем разрешают родители, и уже наверняка заслужила несколько хороших ударов ремнём, вот только приводить наказание в исполнение пока некому. А так может делать, что хочет, даже разбить эти раздражающие часы, стрелки которых остановились, но тикающий звук не прекратился. Они, кстати, то же новые, тем не менее уже сломались, но, возможно, сохранился чек. Правда, не сохранился сам магазин часов, это, наверно, что-то меняет в сфере оказания услуг. Его владелец повесился позапрошлым летом, а само заведение выгорело. Куда теперь писать гневные письма?

И вот что выходит, одеяло скомкано, подушки сбиты, а простынь свисает до самого пола. Недоеденная коробка конфет в изголовье кровати, мама, как и сама Гретель, уж очень любит сладкое. Редко балует свою дочь, правда. Сама то шоколадки, то сочные фрукты. Вот только эту коробку мама надолго оставила без внимания, за несколько месяцев невостребованности образовался белый налёт. Оказалась сегодня ненужной и книга, брошенная по центру кровати, вон из-под ткани выглядывает чёрный краешек. Но не суть…

А вот что до скомканного одеяла? Случайно ли так получилось, или это то, о чём подумала Гретель? Глупая её голова в какое безумие только не впадает. Вокруг происходит неизведанное и пугающее, а она смотрит и думает о… эх… Просто как-то раз вышло после ночного кошмара забежать без стука и застать родителей на этой кровати за чем-то очень неприличным, друг на друге да ещё и голыми. А стоны, интенсивное дыхание?.. Забавное воспоминание, вызвавшее улыбку на лице. Вот только тогда, несмотря на то, что это мама с папой занимались чем – то нехорошим, наказание досталось именно забежавшей девочке.

Гретель – "непослушница", именно с ней у родителей возникает больше всего мелких проблем, то и дело их дочка влипает в какую-то скверную историю. Ко всему добавляется плохая успеваемость в школе и постоянные конфликты со сверстниками.

И даже сейчас случайно упавший на шкаф взгляд вызывает соблазн, который не так просто побороть. Гретель смотрит на пока что закрытые дверцы, ведущие в мир одежды. Глаза полны желанием и почти светятся. Наверно, это сравнимо с глупыми мечтами, например, оказаться одной в пустом магазине, где можно безгранично брать с полок оставленную продукцию, тут же пробовать и никто не будет ограничивать в выборе грубым словом или, что значимее, не станет попрекать ценниками. Но вот воспользоваться скверным случаем?.. Все равно что обокрасть чужой дом во время пожара.

Гретель мечтала о том дне, когда сможет распоряжаться предметами гардероба, как изволит сама. Если это тот день, он настал гораздо раньше, чем ожидалось. И с ним не пришла ожидаемая радость.

Конечно, пользуясь случаем, многое хочется примерить. Хотя бы стащить парочку для себя, потом запереться в комнате, крутится перед зеркалом. Подобный опыт, но при других обстоятельствах, уже очернил ладони. Точно не станет в чужой одежде красивой. Да и куда до примерочной, когда настолько подавлена, нет ни сил, ни желаний.

Руки свисают ниже пояса, голова опущена, девочка соскочила с подоконника, одёрнула прилипшую к коже ткань шорт, опустила задравшуюся футболку. Выбралась из комнаты, добрела до лестницы. Тут же села на пол, облокотилась на периллы. На неё накатывает тяжёлая апатия, и, кажется, под этой ношей она не может пошевелиться, вернее, не хочет, просто не хочет. Ей уже не так плохо, боль по телу угасает, становится тупой и какой-то пассивной. Теряется страх перед непривычным миром. Пропадают желания, цели, как и идеи, как и всё прочее, что заставляло бы двигаться. Теперь хочется только сидеть и ждать.

О семье А́ндерсум.

(Данное повествование составлено по рассказам соседей, друзей и самих членов семьи. Особенно хочется выделить милую старушку Гретти за её наблюдательность и бдительность).

Состав семьи: Генри Андерсум и Мэри Андерсум – законные супруги, их дети Гретель Андерсум, Том Андерсум.

Социальное свидетельство типа «А – 7».

Генри и Мэри, судьба связала их с раннего детства, юная девочка протянула ладошку к незнакомому мальчику, ещё когда не умела ходить. Вместе росли, крепко и неразлучно дружили, а начиная с ранних подростковых лет слились в любви их юные сердца. Шли через годы рука в руке и так маленькими шажками, постепенно наращивая темп, добрались до венчальной арки храма богоматери любви.

Они произросли из состоятельных семей банкиров и предпринимателей с высокими социальными статусами. Их ранняя связь, им не было и шестнадцати, не вызвала одобрение ни одной из сторон, нарушение семейных укладов, неуважение, действия вопреки указаниям старших поколений. В случае ослушания юным возлюбленным пророчили скитания, нищету, голод, скорую гибель в одном из кабаков, как итог. Но они сделали свой выбор, шагнули навстречу судьбе, глубокой ночью в храме богини любви звучали клятвы и обещания верности.

После сочетания тайного союза Генри и Мэри сбежали из родовых гнёзд, их несколько волновало, но совсем не пугало будущее, ибо настоящее тревожило куда сильнее, за дверьми родительского дома оставались ждать с ночной прогулки строгие правила, уставы и вечно опущенная голова. Не собирали чемоданы, не паковали сумки. Единственным забранным из старых особняков так и будет не успевшая повзрослеть девушка и совсем неокрепший парень. Как указывается, благосостояние Мэри родители не обеспечили, после её побега отказались от дочери, назвали "Плутовка", "Порченая кровь", "Гнилое семя" и многое ещё, о чём указать не позволит цензура. Впрочем, милостивая судьба даже тогда не позволит молодой крови остаться без средств существования.

За несколько дней до побега Генри оказался богатым наследником своего ранее погибшего отца, по трагическому стечению обстоятельств разбившегося буквально перед их отъездом. Упал с лестницы, скатился до первой ступени, и, вот несчастье, слетевшая со стойки статуэтка раздробила ему голову. Скверное зрелище ждало на следующий день прислугу, куски мозга и осколки костей. Судьба проявляет жестокость, почти в одночасье юный Генри потерял всех своих близких. Да, ведь стоит ещё упомянуть парой слов мачеху, утонувшую в реке буквально за несколько недель. Она была сильной женщиной, к слову сказать, чемпионкой по плаванию. За стройную фигуру, пышные бёдра да длинные ноги её возлюбил старик Андерсум. И вот она, владычица вод, десятки раз заходила в скрытое от глаз озеро за особняком. Как же в нём смогла утонуть? Зацепилась за корягу, и неизвестными силами была утянута на дно.

Вернёмся к возлюбленным, они уже далеко от родных мест, пересаживаются с поезда на автомобиль, с корабля на баржу. Какое-то время Генри и Мэри так и будут слоняться по отелям и гостиницам. Никогда долго не останавливаются на одном месте, на тот период им была не свойственна манера экономить, тратились в пустую на глупые развлечения и излишний пафос. Запах больших денег будоражил, понуждал вести себя глупо и неразумно. Такой аппетит, должно быть, скоро размотал до дыр их банковский счёт. Но наперёд за дверью очередного ресторана уже ждёт резкий поворот пути, под аккомпанемент громкой музыки будут звучать тихие притягательные слова мастера речи.

Встреча. Управленец властной организации. Тот чёрный бархатистый пиджак, серебряный зажим на галстуке. Эти причиндалы костюма будут помниться, как перелом жизни юных возлюбленных. Контракт, работа и долгая дорога в поселение И́нрурум. Нелёгкое решение отправиться на край мира, но свобода без границ и сладкие предложения. Генри и Мэри так молоды, кровь бурлит, быстро перемещается по венам.

Первое обещанное – самый лучший и дорогой дом во всём поселении. Мастер речи будет говорить о двухэтажном особняке с роскошным убранством, десятках комнат, широких залах, личном саде. Как окажется, он излагал правду, вернее знал, как эту правду преподнести. В центре поселения действительно пустовал один дом, из-за высокой цены его так и не смогли продать. Огромен, раскинулся во все стороны, величествен и грациозен. Единственное, расположился у края пропасти. Да и на момент заселения первых постояльцев зданию исполнилось уже более полсотни лет. Общее состояние кровли, как и стен, было далеко не идеально, камень успел порядочно обветшать, штукатурка местами превратилась в песок. Но, правда, даже тогда лоск и блеск чувствовались во всём. От огромных арок и колон до витражных перил лестниц и высоких потолков.

Генри и Мэри приняли правила новой жизни, переселились в неизвестный для себя мир, конец странствий. Время расстёгивать чемоданы, начинать обживаться и смотреть на мир из-под крыши собственного дома. Хотя и виток нового не смог коренным образом переломить уклад жизни, деньги в их молодой семье не перестали водиться. Генри – успешный архитектор, востребованный в постоянно строившемся мире. Нескончаемая работа и дорогостоящие проекты. Отец был прав, когда заставлял ещё ребёнка вычерчивать на бумагу проекции окружающих предметов. Также был прав, когда устраивал мальчика в школу с техническим уклоном. Не ошибся, когда отправил юношу в университет.

Мэри же никогда не готовили рвать мир на куски, единственное возложенное на её плечи – дарить окружающему свою улыбку и доброту. Только чтобы не оказаться совсем без дел, решила обустроить себе любимый уголок, на средства мужа обзавелась небольшой лавкой, распространяющей провокационные газеты, новомодные журналы и цветы.

Работа все равно лишь небольшая часть, приглушающая шум повседневной жизни. В их доме никогда не прекращались праздники, супруги жили на широкую ногу, ни в чём себе не отказывали. Покупали самую роскошную одежду, заказывали еду из ресторанов, постоянно тратились на развлечения. Их дом всегда полон гостей и суетой. Вечные застолья, где также не любили экономить, старались поразить каждого приглашённого. "Блудовали во всю", – данная фраза записана со слов одного доброжелательного соседа.

Уже через пару лет семья Андерсум обзавелась собственным автомобилем. Гардеробы заполнили десятки вариаций костюмов, сотни экземпляров платьев. Ну, а некогда пустой бар рвался на части от элитных сортов алкогольной продукции. Только, как отмечалось, такие растраты не позволяли следить за состоянием дома, на него просто не оставалось денег, как и на достаточное количество прислуги, что поддерживала бы чистоту. Как заметил тот же сосед: "Лучше бы отдали мне…" Супруги тратили деньги только на удовольствия.

И вот настало время перемен, оно неизбежно, нахлынувшее как волна, закачало шхуну устоев и закостенелых привычек. Мэри забеременела, ей на тот момент было двадцать девять, восемь лет в И́нрурум’е. Ребёнок неожиданный сюрприз для молодой пары, холодный моросящий дождь в июле. Незапланированный, тем не менее никто из супругов не высказывается против новой жизни. Особенно когда все врачи твердят: "Ждите мальчика". Дорогостоящие тесты и процедуры вторят им и прогнозируют: "99,9% мальчик". В планах семьи как раз прописан наследник, его так страстно возжелали. Закупали десятками пелёнки с машинками, забавные костюмчики и игрушки-солдатики. Снова со слов местных, это семейство заколдовано всегда получать желаемое, их деньги совершат сделку и с самим дьяволом.

Живот рос, а мальчик оказался энергичным, если не сказать, бойким. Для своих первых месяцев жизни в нём энергии было как у гиперактивного ребёнка. Постоянно толкался и пинался. Не раз будил свою мать посреди ночи, устраивал приступы по случаю холодного мороженного или слишком горячего кофе. Что же, будущий боец.

Восемь месяцев и очередная неожиданность – срок не пришёл, а ребёнок уже просится наружу. Мэри срочно отвозят в больницу. И всё на грани того, что он вылезет сам ещё по пути. И… как говорили врачи, более того пьяный акушер и после рождения ребёнка заверял, что это мальчик, просто ещё не отрос… им оказалась девочка. Первый раз правильно пол ребёнка определила сама мать, которой после родов дали всю залитую кровью новорождённую на руки. Перепачкали маленьким тельцем белоснежную больничную рубашку. Как потом сообщается персоналом больницы, лица у новоиспечённых родителей были очень озадачены таким поворотом судьбы. Так малыш Гарри и стал малышкой Гретель.

И не успела девочка сделать свой первый шаг, насладиться в гордом одиночестве любовью родителей, как через два года у неё появился брат. Первая "ошибка" была исправлена, на свет вышел малыш Том.

Рождение детей сильно не изменило образ жизни семьи, и какое-то время после продолжалось безудержное веселье и беззаботная жизнь. Теперь разве что Генри и Мэри закупали множество игрушек, осыпали этими безделушками своих детей, попутно оплачивали дополнительное домашнее обучение, содержали двух воспитательниц, а для девочки ещё организовывали сеансы с психотерапевтом.

Перемены в жизни семьи начались с переменами в жизни коммуны. Резкое социальное волнение, волна протестов и грянувший за всем кризис. У Генри начались проблемы с работой, у Мэри затрещало по швам дело. Архитекторы стали не востребованы, ибо когда вокруг всё рушится, никто не станет вкладываться в стройку. Доходы семьи резко поползли вниз, вместе с этим пошло на убыль количество застолий, гостей, дорогой одежды и число посещаемых мероприятий. Разве что вечерние посиделки Генри с друзьями продолжались до самого конца. Они особы из той же прослойки общества, терпят сокрушающие катаклизмы всех своих устоев, с волнением говорят о грядущем, запивая страхи остатками из бара.

Теперь всей семье приходилось проводить в доме гораздо больше времени, и этот обветшавший мир стал куда ближе. Здание сильно устало за время службы, окна потемнели от пыли, а стены покрылись трещинами. А уж теперь денег на ремонт не было совсем. Хорошо, что дети уже не такие маленькие. В то же время они растут, и старая одежда становится мала. Вот что надо было закупать впрок вместо игрушек. Когда разбежались сиделки, на плечи неопытных родителей легла и ответственность за воспитание будущего поколения.

Именно в этот период соседями замечено, что к дому семьи была привезена некая скульптура, закрытая плотным брезентом. Размеры немыслимы, а проступающие контуры вызывают приступы страха. С её перемещением еле-еле справились четыре огромных грузовика. А старушка Гретти лично пожаловалась, что голова скульптуры порвала её телефонный провод, а одна из машин смяла мусорный контейнер. При этом, ропщет бедная старушка, никто не поспешил броситься за кошельком, дабы возместить ущерб. Достоверно неизвестно что это было, оно напугало и стало первым в череде кошмаров.

Но ещё одно, незадолго до серии катастроф (за год до первого землетрясения) в дом семьи Андерсум на неизвестный срок приехал отец Мэри. А́ксель Пойнтде́кстер, отставной военный, отказавшийся от дочери сразу после свадьбы. Что он тут ищет?

После тяжёлых землетрясений, что сотрясли И́нрурум, семья Андерсум покинула поселение вместе с потоком беженцев.

Далее следы теряются во времени и пространстве, вот только на присланных обгоревших письмах страшные слова… ужасная участь… бедная…

Глава 8.

– Твоё сочинение…

– Да, вы прочитали? Вам понравилось?

– В нём нет ничего хорошего. Ты снова пишешь про насилие.

– Я всего лишь хотела рассказать о своей подруге.

– Скованная цепями, запертая в комнате, лишённой света, без еды и воды…

– Да, всё верно.

– Ты говоришь об жестокости и принуждении, как о чём-то обыденном. Всё это страшное преступление. Ты понимаешь?

– Наш сосед высокого социального статуса держал свою бедную прислугу на цепи, заставлял жить в будке, лаять на незнакомых и приносить брошенную палку. А это, по-вашему, нормально?

– Нет и не будет сказано слов о мучителе и убийце. И сейчас разговор не об нём. О том, как ты будешь воспринимать этот мир. Как будешь относиться к подобным животным проявлениям. И не станешь ли сама их воплощением.

– Вы так говорите, лишь потому что боитесь выдать своё низкое происхождение, опасаетесь в один не слишком удачный для вас день тоже оказаться у собачьей будки. Но вы не понимаете, её нельзя отпускать с цепи. Она опасна.

– Опасна ты! Опасна для окружающих!

– Вы поменяете своё мнение, когда я вас отведу к ней.

– Нет, я не пойду… Не тяни меня за руку…

Гретель с приоткрытым ртом, запрокинутой на периллы головой так и замерла на полу. С той секунды, как пришлось перейти в неактивный режим, минуло уже больше часа, и за это время произошло ровным счётом ничего. В доме, по крайней мере, в поле зрения, никакого движения и лишь тот шум, который создаётся ею самой, скрип пола под давлением собственного тела да шорохи от одежды. Желание что-то делать, как ожидалось, не пришло, зато стала одолевать банальная скука.

И в момент, когда Гретель рассматривала очередную трещину на потолке, что так сильно напоминает лошадь, от него оторвался увесистый кусочек краски. Короткий миг полёта, и крохотная часть дома упала прямо на лоб зрительницы, а за ней, как дождь за громом, посыпались мелкие камушки от штукатурки. Девочка почти не почувствовала удар и лишь прикрыла глаза, дабы пыль не попала ещё в них.

Песчинки на лице не смутили, и, только когда при их непосредственном участии зачесался нос, Гретель, в решительной попытке скинуть с себя весь мусор, махнула головой в сторону. Не очень удачно, стряхнула грязь прямо на живот. Незамедлительно последовала волна раздражения, крепко стиснутые зубы и сжатые кулачки, а дальше только горячее. Вскочила и с некоторым остервенением начала отряхиваться. Ещё несколько вздохов, подкреплённых грубыми репликами, затем вернулась к перилам, поставила на них локти, и ничего больше в череде действий не остаётся, как подпереть ладонями отяжелевшую от скуки голову.

Взгляд пополз вниз в сумрак первого этажа, долго и с определённой доскональностью рассматривает попадающееся. Оно не сильно увлекает, даже не способно побороть позыв зевнуть. Сперва лестница и сбитый в кучу красный ковёр, коридор, ваза с очередным завядшим букетом, и ещё не долго пришлось изучать тёмные закоулки, глаза остановила полуоткрытая дверь. Гретель с детства тут живёт, но помутневшее от безделья сознание не смогло сразу дать ответ, что это за комната.

Куда менее опрятная, чем все остальные, её небрежность находит себя в ободранных обоях, выбитой по краям штукатурке, ну, и в частично поржавевшей двери без ручки, само собой. Там же свисает перемазанный маслом увесистый замок, а сверху выцарапана фраза: "Свет жизни". Это ведь та самая… про неё в семье принято говорить, как дверь за которую не стоит заходить. Точно, мастерская. Место, до недавнего игравшее роль кладовки, сейчас хранилище секретов и тайн семьи, обитель крыс и область темноты. А вот была ли она открыта час назад? Девочке кажется, что нет.

И ведь знает, кто в этой комнате, знает, кто там скрывается. В самом дальнем углу под каменной громадой, где образовалась многолетняя тень, разрослась ядовитая плесень. Без имени, но Гретель придумала ей одно – Скованная Цепями. И идти туда даже через всю завесу скуки ну очень не хочется. Пленница, преступница, она вряд ли будет рада одному из своих тюремщиков. Уже мерещатся её измотанный стан, полное скорби лицо. Папа не зря строго-настрого запрещает приближаться к ней, без жалости наказывает за ослушание. Нет, в обычный день Гретель не струсила бы, наоборот, твёрдой походкой с гордо поднятой головой, в конце концов, железные змеи окутывают не тело девчонки Андерсум. Пошла бы, но только не сегодня. Уж лучше в сырой подвал с крысами и червями.

Младший брат вообще не переносит этого места, страшится даже приближаться, затащить же его внутрь просто нереально, не ведётся ни на конфеты, ни на игрушки. Мягкотелый наследник. Он знает о каменной деве, та часто приходит к нему в кошмарах, но даже не подозревает о новой постоялице, скованной преступнице. Захотел бы, узнал бы, Гретель лично может его проводить, прям под ручку.

Хотя сейчас девочка отчасти понимает своего братца. Но хватит ли у неё духа забраться туда или нет, почему бы просто не заглянуть с порога?

Всё же. Девочка сбежала по ступенькам, прокралась по скрипучему полу, предпочитает быстро передвигать ногами, не опускаясь с носочков. И тут едва оказалась на первом этаже, как со всех сторон подступили тёмно-серые тона и живущие среди них безликие тёмные контуры всевозможных вещей. Близко Гретель подобралась к темноте мастерской, но по-прежнему боится показаться ей и только выглядывает из-за своего единственного укрытия – двери. Пальцы нервно перебирают по наростам ржавчины.

– Лучше бы сидела и смотрела в потолок, – прошептала самой себе. И можно, конечно, пробовать прикрываться мыслями, что там ничего нет, просто комната, в которую не поступает свет, но это ведь не так. До сих пор ли она прикована к стене? Или разорвала цепи и теперь стоит у двери, ожидает беспечную жертву. У неё есть поводы желать зла. В самой же мастерской, её обители, найдутся сотни инструментов достижения любых самых изощрённых целей.

Гретель, нервно щипая себя за губы, перебралась из-за двери к стене, сменила одно укрытие на другое, но теперь тьма совсем рядом. И ни на миг не покидает чувство, что вот-вот из недоступного для глаз пространства вылезет рука, схватит и утащит…

– Смотреть мультики, – продолжила свою мысль вслух, – да нет, конечно же, убьёт.

Мастерская занимает достаточно большое вытянутое в длину помещение с высоким потолком порядка пяти-семи метров. Этакий ангар, для освещения которого используются несколько огромных ламп, и для каждой из них предусмотрен свой отдельный выключатель. Гретель точно знает, где они находятся, и это ещё один повод тревожно вздохнуть. Ведь придётся лезть в темноту.

И как туда идти, когда коленки дрожат, да зубы стучат. Абсолютно ничего не видно. Был бы ещё рядом братец, перед ним она особенно любила кичиться своей смелостью, бесстрашием.

Но тут никого нет, и она одна, не стала больше медлить и всё же вошла. Погрузилась будто в чёрную воду, ушла на дно. Тут же завернула направо, медлить – заставлять своё сердце лишний раз замирать. Главное, чтобы дверь не закрылась. Тогда одной пленницей станет больше, хотя, скорее всего, Гретель сразу же умрёт от страха. Вот одной рукой и держится за дверной проём, как бы ещё не защемило, другой же тянется к выключателям.

Кнопки так некстати занесены достаточно высоко, специальная придумка папы, чтобы ни она, ни брат не смогли их включить. Не хотел он, чтобы его дети забирались в мастерскую за спиной у взрослых. Ах, папа, как же ты был не прав. Впрочем, это совсем не место для детских глаз, не должны они оставаться наедине с преступницей. Гретель стоило бы вернуться на свет.

Но она прыгает, пытаясь случайным образом задеть хотя бы какую-нибудь кнопку, но лишь цепляет занозы от деревянной вставки. Дыхание ускоряется, набирает в себя волнение, и теперь сопровождается нервным мычанием и постоянными вздохами. Единственные звуки в этом огромном, но далеко не пустом помещении. Ведь не ради того пришла, чтобы поднимать шум, демонстрировать свой страх.

Ощущение холода за спиной. Не чувствует себя одинокой, вот главная беда. Кажется, стоит сделать пару шагов назад, и она непременно наткнётся на кого-то, попадёт в холодные объятья, тогда же коснётся сырых и вонючих тряпок. Мысли, доводящие до отчаяния. Еле-еле нащупала одну кнопочку и, чтобы наверняка, с усилием вдавила.

Свет загорелся прямо над головой. Тусклый жёлтый огонёк, обрамлённый мутными стёклами. Хорошо, что и спустя долгие годы лампа по-прежнему преданно служит своим владельцем. Гретель наконец-то позволила себе опустить уставшие руки, в них перестала поступать кровь, тихонько выдохнула и затем осторожненько развернулась. Излучения одного источника мало, чтобы осветить всё безмерное пространство, но, по крайней мере, девочка может видеть, что на расстоянии десяти шагов вокруг неё никого нет. Разве только эта странная тень от дырявой бочки падает к ногам, грозит вот-вот схватить и утащить. Ну, тут и без неё много вещей источающих потенциальную опасность. Упавший с верхней полки молоток будет пострашнее.

Впереди бесчисленные стеллажи, заполненные инструментами и непонятным хламом. Полки, прогибающиеся под не щадящим давлением всяких материалов. Старая сломанная мебель. Куча мешков со строительным мусором, горы ящиков и всего прочего, что не очень-то интересует девчонку.

Но есть в этой мастерской и нечто другое, там в самом конце помещения, не ржавый стеллаж или покрашенная полка. Свет лампы едва касается её лика и, не осмеливаясь осветить весь проявляющийся ужас, отпрыгивает обратно.

Она огромна и почти упирается в потолок. Она велика и занимает всё пространство у стены. Она черна, как ночь, и страшна как кошмар. Она смогла проникнуть сюда, где для её удобства воздвигнуты высокие железные ворота.

Холодна и мертва, была ли вообще когда-то жива, ради этого сюда приходить точно не стоит, но там в ногах должно быть и нечто другое. То способно дышать и, насколько помнит Гретель, весьма неплохо двигается, Скованная Цепями. Жертва статуса, так их называют. Девочка Андерсум пришла сюда ради преступницы, ради зрительного контакта с её злыми глазами. Вот только пока не понимает, что собирается делать. Может быть, в таких случаях подобает захватить стакан с водой? Кусок хлеба?..

[Две проржавевшие бочки со стёртой краской. На одной предостерегающие надписи, изображение пламени, последнее когда-то было ярко-красное, но со временем побледнело так, что уже сейчас не разгадать цветов. Через лопнувшее основание по-прежнему стекает некая жидкость, образовывает маслянистые пятна на полу. Над ними и проскочила небольшая серая фигура. Выбралась из-за одной кучи мусора и скрылась за другой. Не успеешь разглядеть голову с редкими волосами.

Гретель принялась включать остальные лампы, если те кнопки, что пониже, можно нормально достать, до тех, что повыше, приходится карабкаться вверх, схватиться за толстую палку и перебирать ногами по стене. Ужасно небезопасно, вокруг много острого. Что-то из ассортимента лезвий и пил определённо придётся попробовать на вкус. Девочка вдавила оставшиеся кнопочки, по несколько раз прогладила по каждой. Ну, все вровень. Эх… только бы не пришлось забираться вновь.

Следом, даже не оглядываясь, разжала пальцы и соскочила вниз. Вот и первое, зацепилась за торчащий гвоздь, на время зависла, крика или визга не последовало, только стон. Во благо под удар попала лишь джинсовая ткань шорт. Однако же прочный материал, в одном месте держится на железном куске стены, в другом сильно натянулся и до боли глубоко впился в кожу.

Распарывая ткань, штырь пополз ещё выше, последний целый клочок, и девочка сорвалась. Приземлилась прямо на ноги, но и тогда инерция тянет во все стороны в попытке уронить неустойчивое тело. Вновь приходится балансировать на грани падения в грубый ржавый металлолом. Гретель едва успела ухватиться рукой за стеллаж и кое-как удержалась. А всё же, не считая занос, отделалась без царапин и ран.

Правда, теперь с правой стороны повылезали нити и на многострадальной одежде совсем немодный разрез. Как собаки погрызли. В таком виде несложно будет спутать с бездомной, и уж лучше не попадаться родителям на глаза. Будут в ярости. Гретель дёргает два клочка порванной ткани, притягивает один к другому, но их так просто не соединить, даже завязать не получается. Скрыть проделанную работу не удастся. А эта ещё та самая любимая вещь, из тех, что выглядят неплохо и удобно носить. Но, похоже, шорты не спасти даже ниткой и иголкой. Швеи бросятся бежать в ужасе от количества работы.

Ну, вот хотя бы свет, многое, правда, по-прежнему скрыто от взора, прячется за покосившимися стеллажами и бочками. Досаду на лице посетительницы вновь сменяет волнение. Она развернулась, направилась по узенькому проходу, заставленному банками краски, баллонами с давно истёкшими сроками хранения. Пошла вглубь. [Теперь все кнопки выключателей выстроились в одном положении, глянцевые, и в каждой из них света блик.

Гретель неуверенно приближается, неспешно переступает через весь хлам на пути. Много опасного скрывается под ногами, немало гвоздей на которые можно случайно наступить. Будет очень больно, глубокий прокол, потом обязательно приключится заражение, за которым последует тяжкая болезненная смерть. Но девочка не осмеливается опускать глаза, напряжённо всматривается вперёд.

А тут наведён беспорядок, раньше не было такого хаоса. Будто бы десятки рук наводили погром день и ночь. Конечно, дело не в людях, и Гретель знает, ещё помнит, как тряслась земля, и прямо на глазах осыпались многоэтажные дома вместе с крикливыми жильцами. Стихия не обошла и эту комнату, не смогла проникнуть через дверь, так сотрясла основание: скинула, побила, порушила. Эх, всё стремится к беспорядку, и только усилиями разумных существ вещи возвращаются на занимаемую полку.

Впереди с потолка свисает сорвавшаяся лампа, огромная по своим размерам, но держится на двух-трёх проводках, ещё в добавок работает.Какие-то неизведанные силы приводят в движение, раскачивают из стороны в сторону. И она прямо около неё, наверно, при падении хорошенько врезала по тяжёлой голове. Сейчас бросает блик, заставляет тени кружиться.

Сбоку тоже что-то движется. На каждый шаг девочки делает один свой. Без сомнений, оно преследует. Без сомнений, не сводит своих очей. Пронзительный взор повинен в поднимающихся волосках на коже.

"Быть смелой в глазах любого чудовища, даже самого ужасного," – нечто подобное когда-то говорил ныне покойный дедушка. Не смелость ли свела его за грань живых? Так или иначе, Гретель не может оправдать эти слова, она боится, мурашки покрыли ноги, и такие крупные, что за счёт не прикрывающей ткани шорт их можно будет увидеть издалека. Ну, её брат и на такое не осмелился бы. А ведь девочке хотелось играть с той с именем Скованная Цепями. Хотелось немного позабавиться. Приходила посидеть и даже пробовала говорить. В эти моменты Гретель чувствовала себя особенной и очень взрослой, такой, какой и должна быть леди Андерсум. Ведь так поступают они, кто на две головы выше, играют, а когда надоест, выбрасывают.

Теперь же добралась до конца помещения… конец комнаты, но словно начало какого-то туннеля, слишком мало белого впереди, всё поглощено сажей давно сдохшей старой печи… Шажок, ещё шажок. Остановилась. Сверкающий диск и две чёрные точки впереди. Оно давно вылезло из тени, теперь протягивает своё существо к гостье. Нужен цвет, яркая эмоция, кажется пытается найти её в чужих глазах, ибо тянется заглянуть в них. Смотрит с высока, сложно отвести взгляд от железного лица, приходится задирать голову, нещадно выгибать свой позвоночник. Но оно требует к себе внимания. Пропитано секретами, вышло из-под руки неизвестного творца, материала не здешних мест. Без сомнений, что очень древнее, полно тайных знаний. С интересом взирает на ничтожно маленького посетителя перед собой. Страшная, ужасная, холодная, тёмная, но ведь это просто статуя.

Она вся черна. Огромное тело заключено в длинные одеяния с капюшоном, скрывающим полголовы. Хребет с многоножку, ибо голова очень далеко отнесена от плеч. Из-под широких каменных рукавов торчат ладони, как у человека, ну, почти. Слишком вытянутые пальцы, на каждой фаланге значительная опухоль размером с теннисный мячик, а их венец – длинные острые когти. В одной руке нож с кривым лезвием, в другой каменный шар, обработанный под человеческий череп.

Лицо скрывает маска, на ней улыбка, приветливые глаза, ещё явные круглые щёчки. Выполнена в отличие от всех остальных частей из невероятно чистого металла желтого цвета с небольшим рыжеватым оттенком. Сильно напоминает золото. В это, правда, слабо верится, столь ценный и редкий металл и такой большой кусок. Было бы оно так, давно соскоблили всю позолоту с ужасной физиономии, тогда уж точно купались в роскоши, осыпали друг друга звонкими монетами. Ну, материал все равно чарующий, идеально отполированный, в нём кроме блика лампы можно усмотреть собственное чёткое отражение, что, по правде говоря, очень неприятно, видеть себя на лике предвещающем катастрофы и гибель.

За её спиной раскинулись огромные крылья, на них очень аккуратно выгравированы перья, как у орла. Хотя, не хочется говорить, но они куда больше похожи на крылья ангела нежели птицы. Вот только ангелом назвать эту фигуру ни у кого язык не повернётся. Люди дважды помолятся своим богам даже перед тем, как робко ткнуть пальцем в её сторону.

Последний атрибут без чего сцена не будет считаться завершённой – цепи, уже не каменные, а из металла, огромные толстые и очень ржавые. Местами растрескались и лопнули, но до сих пор крепки и непосильны. Что уж говорить, самое маленькое звено раз в пять больше, чем голова у девочки. И эти цепи приковывают её к стене, плотно оплетают торс, словно десятки змей, стремящихся задушить слишком крупную наживу. Их так много, что местами тело полностью теряется в них.

Сложно представить, что способно разорвать эти звенья, кажется, на них может держаться весь мир.

И случайно ли, что она заключена в цепи? Это совсем не прекрасный памятник, а жуткая фигура. Лицо у неё милое и доброе, как у матери, но череп в одной руке и нож в другой выдают истинные намерения. Нечто человекоподобное, но ужасно деформированное, быть может, правильнее сказать мутировавшее. Мужчина ли или женщина до конца непонятно. Нет в ней ничего, что достоверно точно об этом говорило. Гретель полагает, а точнее уверенна, она – дева, во многом на мысль наводят черты лица. И имя придумала: "Покровительница страха". Её брат, правда, придумал несколько другое: "Ужас".

И вот что она делает в доме? Ей нет места рядом с людьми, с их бытом и жизнью, не должна смотреть, как растут дети, накрывается к празднику стол. Такое закопать в землю к гниющем трупам и червям. её сюда привезли не так давно всего три – три с половиной года назад. А объясняла это мама Гретель тем, что данное произведение искусства принадлежит её хорошему другу-скульптору, и вот-вот всю скверную инсталляцию заберут на выставку "Особых работ", и она, завсегдашняя всех ужасных балов и собраний, навсегда покинет дом. Не очень верится в эти отговорки. Девочка точно не помнит, на какой день была назначена та выставка, но точно знает, что дата проведения давно истекла. А ещё какой близкий друг должен быть, чтобы ради его творчества пришлось снести целую стену? Эту семиметровую фигурку в дверь-то не занесёшь, даже вперёд ногами не получится.

Гретель не по себе от Покровительницы Страхов, хочется, чтобы она канула с обрыва и никогда оттуда не выбралась. В доме должен быть один хозяин, и тому подобает быть человеком с двумя руками и двумя ногами. Девочка не может почувствовать свою власть над ней, только волнение и замирание сердца.

Так и стоит перед статуей, как солдатик, грудь вперёд. Но по сути то лишь кусок камня, страшный, но не живой, ужасный, но без души. Была глыба, а какой-то умелец решил сделать из неё нечто для сада, отпугивающее незваных гостей. Ему удалось. А вот под статуей уже действительно следы деятельности, их так просто не скроешь, жизнь всегда себя выдаст… опрокинутые тарелки, около одной остатки недоеденной похлёбки. У другой валяющейся кверху дном миске лужица не выпитой мутной воды.

Постелено одеяло, усеянное целыми кусками глины, в придачу к которым полагаются вымазанные чем-то чёрным пучки ваты, и оно ещё не самое отвратительное. Тут много слизких опарышей и глистов, вся мерзость мельтешит, подбирается к ногам. Гретель морщится, зажимает нос, ей особе высокого социального статуса не подобает даже стоять рядом с такой помойкой. Следы непрерывной деятельности, выпавшие волосы – всё это понуждает леди Андерсум вырвать.

Рядом валяются цепи, уже не такие огромные как на статуи, гораздо меньше и походят на собачьи удавки. Один колышек-крепёж вбит в стену, другой же вырван. Надо же какое стремление. А его долго выковыривали, колупали буквально по песчинкам, содрали ногти и, видимо, пальцы, ибо в грязи виднеются следы засохшей крови. Одна мысль о боли, которая, несомненно сопровождала весь процесс, вновь заставляет поморщиться.

Бросила свои куски, но где же сама? В принципе, девочка видит в отражении на статуе стоящую за спиной фигуру. Едва выглядывает из-за спины. Гретель бледная в этом импровизированном зеркале, то, что сзади, кажется, излучает темноту. Словно призрак, но ей дали другое имя Скованная цепями. Да, они не на своих местах, это низкосортная бродяжка должна стоять здесь у вонючего одеяла среди мух и червей, вдыхать вонь. Сейчас же заняла положение со стороны двери, видите ли, хозяйка.

Гретель развернулась. Совершенно спокойно, без рывков. Поворот сопроводил скрежет камушков и облупившейся краски под ногами. Однако же шумно, то что подкралось со спины было беззвучно. Впереди весьма знакомое лицо, девочка помнит, как она высовывалась из-под комода. Наконец, в голове всё стало по местам. Тот же лоб с облезшей кожей через которую просвечивается что-то тёмное, череп и тому подобное. Единственное, в интенсивном свете ламп стало видно, у неё оказывается есть уши – маленькие "оттонки", тонкие губы, есть даже глаза – узенькие и запавшие в череп. Выражение в них неприятное, болезненное, скрыто много страданий.

Выходит, она виновна в тех мучения, Гретель как дура спихнула вину на дворового мальчишку. А это пленница разгуливает по дому. То существо показалось маленьким, видимо, девица стояла на коленях. Впрочем, стоит отдать должное, она стала неузнаваема, с момента последней встречи, добавилось уродств. Из обычной девушки она стала настоящим чудовищем, мутантом, ходячим мертвецом, как не называй. Родители говорят, её надо передать офицерам полицейских служб. Помимо того, что пыталась обворовать, она сделала нечто ещё. Плохое, взрослые не говорят конкретно. Говорят только, это ужасно. Говорят, это девушка – опасная дрянь. Но вот в связи с беспорядками в регионе, действием вооружённых групп, полицейские сильно задержались. Её же по каким-то до конца неизвестным причинам ни в коем случае нельзя отпускать. А ведь, стоит добавить, эта девка подцепила в поселение некую жуткую болезнь, мутирует прямо на глазах. Стоит надеяться, что это не заразно.

Лицо пленницы высохло, исказилось. Остальное тело – помесь разодранных тряпок и грязи, а также неприкрытая нагота. Она на голову выше Гретель и где-то на пять-шесть лет старше. Изначально была очень симпатичная. Белые завивающиеся в кудри локоны, стройная фигура, даже слишком. Аккуратное милое лицо с ямочками на щёках и подбородке, те очень успешно проявляли себя при улыбке, волнении, а иногда и при обычном разговоре. Ещё присутствовали веснушки, но и они не могли испортить прилежность вида.

Ей во многом можно было даже позавидовать, кусать свои губы до крови и гореть от распирающих желаний заполучить некоторые её черты. Но это тогда, давно, когда в первый раз пробралась в дом. Насколько известно Гретель она местная, её семья низкосортная и нищая, живёт в бараках. И вот глупая бродяжка, залезла в дом, напала на горничную, к слову, домработница после потрясения спешно уволится, родители так скажут, сама её с той ночи девочка Андерсум не видела. И всё это бродяжка проделала с целью обокрасть. Её поймали верхом на этой статуи в тот момент, когда она лезла к золотистой маске. Жёлтый цвет – мёд для навозных мух. Нужно только добавить, что этой паразитической форме пришлось задержаться в гостях у каменной девы.

Стоят друг перед другом под нависшей чёрной громадой, очень некомфортные условия для одной, повседневная обитель для другой. Но в лице Гретель не найти волнений. Девочка Андерсум не видит причин беспокойств, хотя поводы можно было бы поискать. Пленница отчасти выглядит жалко, но вместе с этим опасно, и леска совсем не случайно крепко сжата в руках. Нехорошая вещь, такой можно с лёгкостью порезать кожу, а если попадёт в глаза… о… получатся вытекающие белки. Можно будет ещё попробовать разрезать губы от уха до уха.

– Тебе нельзя уходить, – заговорила Гретель, примерно также она разговаривает со своей собакой, когда злится.

Фигура впереди едва заметно и с некоторым трудом двигается, о, какая же стала ужасная. Что за болезнь? К ней страшно приближаться. Пусть только попробует и чихнёт. Крошечные блёклые глазки, а изначально были серые и большие, глядя на неё сейчас, не побояться слова – красивые. Теперь же покрыты белой плёнкой, а вместо слёз в них заливается желчь, но и через неё удаётся прочитать зависть. Действительно поменялись местами. Зависть… Одно из тех чувств, что по некоторым поверьям относят к семи смертным грехам. Вот только столь бедное создание вряд ли испугается несущейся сверху кары, не была ведь настолько грешна и повинна, когда с ней свершилось это.

Зависть… На её грязном мерзком одеяле стоит девчонка, чистая… аккуратная… лицо ясное… одежда пусть и старая, но очень даже симпатичная… а волосы… а волосы… уложены в невероятно чудесную причёску, волосок к волоску, не хватает только воткнуть шикарную красную розу, тогда уж настоящий ангелок.

– Ты, глупое создание, – снова подняла голос Гретель, – понимаешь, что будет, когда я расскажу папе про это.

Она ткнула пальцем в красную полосу у себя на груди, след впившейся двери, отголосок криков и боли. Ямка немного разгладилась, но все равно напоминает шов от хирургического вмешательства. Местами красный, кое-где даже тёмно-лиловый. Скованная цепями только покрутила головой. И эта вмятинка не уравнивает их, нужно больше травм, меньше целостности кожи. А угрозы этой соплячки такая нелепость, ибо пленница знает, что ничьи уши более не услышит эти грозные речи. Пусть хлопает губами. Знает…

– Возвращайся на место! – приказала девчонка Андерсум, очень пренебрежительно подняла с пола цепь, та зазвенела в ладонях, она же ржавая и грязная, надо же, столь высококровная особа не побоялась испачкать ручки. – Вот твоё место!

Голос неуверенный, порой дрожит. Но а так всё правильно? Всё верно? Так должно быть? Так, да? Гретель бы поинтересовалась у какого-нибудь статного и богатого господина, правильно ли она делает? Пока не особо понимает, но пробует на вкус роль хозяйки. Аммм… сладко.

Скованная цепями смотрит на кривляющуюся девчонку с вызывающей неужели улыбкой. Это выглядит жутко. Ниже опускает тонкую леску, но выше поднимает голову. Вытянула из лохмотьев худую, но в то же время крепкую руку и ткнула пальцем куда-то кверху. Все движения очень плавные, не трясётся и не дрожит. Есть даже определённая грация. Страшный танец атрофированных мышц.

На время она остановилась в белом свете под громадной статуей. Слабый и беспомощный человек, мало чего в ней осталось от изначального рода. Кажется, ещё немного и полностью растворится в излучении ламп. Над ней же могучий и всесильный торс каменного чудовища, он только пребывает, он только разрастается.

Гретель не позволила себе последовать прихоти бродяжки, в первую очередь, потому что не очень поняла, куда смотреть. На лампу, раскачивающуюся на проводах? Не очень поняла, почему улыбка на губах оборванки. Что задумала?

А Скованная цепями опустила руку, снова закутала её в тряпки. После очередной раз блеснули бледные отчасти нахальные глаза, она развернулась и неспешно побрела прочь. Эта характерная безразличность и безэмоциональность, её впрок называть призраком или бездушной. Пока же отдаляется морщинистая с длинными редкими волосами голова.

– Хммм, – хмыкнула Гретель, открыла рот что-то выкрикнуть, но тут же закрыла. Даже клацнула зубами. Швырнула цепь себе под ноги и освободившееся руки сложила под грудью. Выражение лица, что называется, надула губы.

Проследила до момента, когда Скованная цепями завернула за стеллаж. Не подобает, не подобает… Всё должно быть с точностью до наоборот. И только посмотри, плавная как лебедь, но мерзкая как прокисшее тесто. Девчонка Андерсум чувствует некоторую неудовлетворённость при взгляде на удаляющуюся спину. В любом случае почему-то не хочется догонять и встречаться с ней за стеллажами среди острых гвоздей и ржавых пил.

Затем девочка всё-таки подняла голову повыше. Ну, что же ей пытались сказать? Конечно, между тянущимся вперёд ликом статуи и мотающемся светильником, второе перетягивает к себе куда больше внимания, свет попадает в глаза, каждый раз вынуждает посмотреть именно на него. Оттого постоянный блик и белое пятно перед зрачками. И хоть закрывай, хоть открывай веки, яркая вспышка никуда не растворяется.

Да, пытается разглядеть в хорошо знакомом лице что-то, чего не было раньше. Глупо. Ну, учитывая умственные способности бродяжки, два класса образования, вполне возможно, она хотела привлечь внимание к лампе. Мол, смотри, крутится. Или смотри, сейчас упадёт.

Расползающиеся губы в улыбку, Гретель собралась уже расхохотаться. Статуя… лицо… маска, она не на своём месте, приподнята кверху. Эта бродяжка решила опять стащить маску, вновь забралась на голову каменного изваяния? Ей мало? Ну или как, статуя поправила себе козырёк?

И ведь не думала, даже предположить не могла. Неужели под маской лицо? У чудовищ не должно быть лиц. Скульптур скрыл что-то, видимо, соскочило долото, рука не удержала молоток, или от работы и настойки горькой помутнело сознание. И вот, дабы не видели глаза мягкотелых зрителей, нацепил на сотворённый лик приветливую маску. Критики, безусловно, были в восторге от задумки. Гретель же сейчас ничто так сильно не хочется, как посмотреть в изначальное творение, надоело смотреть на аккуратную гладкую работу. Пусть оторванный нос, полоса по щеке или выколотый глаз. Несовершенство привлекает.

Быстренько подошла, под ногами вновь рассыпается облетевшая краска, разлетаются ржавые гвозди, остановилась прямо под зависшем ликом, в одной единственной точки, где образовалась тень. Укротительница чудовищ… Запрокинула голову. А там темно…

– Что, что… ничего не видно, – начала тихо шептать под нос, щурится и, не выдерживая волнений, порой совершенно бесполезно встаёт на носочки. – Что-то чёрное… Местами кр-р-расное? Там есть свой рельеф, какие-то волнистые контуры. Но никак не разглядеть… оно квадратное?

Маска свисает с лица , самая крайняя лампа без каких-либо причин погасла. Очень тихо без щелчков и искр. Лишь тухнущая спираль ещё на несколько секунд задержала свет. Затем темнота взяла своё, забрала часть ангара, поглотив оставшееся без защиты пространство. У входной двери остановилась серая фигура, замерли в шаге от порога белые, как молоко, ноги. Лицо, скрытое капюшоном, обернулось назад. Ещё несколько секунд оглядит чёрную бестию в конце помещения. Она видна отовсюду. И та всегда смотрит в ответ. Только почему-то сейчас лицо монстра более увлечённо происходящим у её огромных ног.

Скованная цепями потёрла куском тряпки глаза. Спиной к свету и вновь кажется, что во впадинах у носа ничего нет, одни лишь пустые дыры. … бледное лицо, чёрные отверстия над щёками, вместо рта, носа и это всё, что успела … Отвернулась и неспешно переступила через порог комнаты. Совсем скоро закроется дверь, запечатает то, что никогда не должно быть открыто.

– Нет, круглое… но не точно, напоминает морщинистое, – договорила Гретель, потёрла затекающую шею, немного пощипала кожу, уже очень хочется вернуть голову в исходную позицию. – Стоп, стоп, стоп… а оно шевелится… ПоЛзаЕт… Фу, какой жирный червь?!

Перед глазами девочки многое открывается, не зря их огонёк бегает из стороны в сторону. Даже собственное тело Гретель, неподконтрольное сознанию, задрожало. Над ней Нечто круглое, оно порой смыкается, порой расползается вновь. Ещё что-то длинное и вытянутое, видно какое слизкое, эти слюни или сопли тянутся за ним вслед. Оно красное и действительно напоминает огромного червя. Тот раз за разом выворачивается, крутится.

Маска еле заметно ползёт вниз, выключатели на стене дрожат, ходят из стороны в сторону. Старые ржавые крепежи с трудом спасают от неминуемого падения, даже снизошедшие на эти края землетрясения не вызывали столько движений, приближающееся будет пострашнее. Кнопки стучат, перескакивают в противоположное положение, свет вокруг гаснет.

– Он… оно… оно… – голос стал сильно взволнованным, теперь дрожит как струна, – жи… жи… жив…

В следующий момент маска резко опустилась, заняв своё прежнее положение. Исход… Нечто слетело сверху, капнуло на бледный лоб. Девочка вскрикнула, отпрыгнула, обратной стороной ладони тут же стёрла с лица вязкую жидкость. То, может быть, обычная смола, но страшно как яд. Теперь от неё слипаются пальцы. Короткие мгновения перед первыми слезами. А ноги уже спешно перебирают назад. Оно живое?! Живое! Движется. Дышит. И вот-вот они серые и страшные, эти каменные руки, сомкнутся, вцепятся и разорвут.

Гретель всё вскрикивает, бросает взгляд то на нож, острый и длинный кусок камня, холодный, но, нет сомнений, тот готов согреться горячей плотью. То на череп, свидетельство безжалостности, и пусть лицо девочки милое и красивое, слёзы горькие, а крики громкие, под этой тонкой оболочкой та же костная основа. Ничуть не лучше. Доберётся до всего. Но сперва дьявольские руки непременно заставят мучиться, будут отрывать по кусочку, собирать кровь по капельки, ибо боль страстное удовольствие для них.

Между тем тут осталось так мало света, освещён лишь узенький участок, своего рода коридор, что тянется от чудища к выходу.

Когда – же…? Вот – вот схватит! У Гретель заплелись ноги, и на очередном шаге назад она налетела на подвернувшуюся стопку ящиков. Хорошо это не закончится. Перелетела через бочки и соскочила на задницу. Ещё не успевшая засохнуть краска полилась из ближайшей канистры на ноги. Гретель не сильно обеспокоила липкая субстанция, попавшая на кожу, широко распахнутые глаза следят за ней. И стальное лицо ужасной статуи, зачем-то вытянутое вперёд, заинтересовано зрительным контактом не меньше. Девочка даже не попробовала встать, начала ползти.

Не осмеливается отворачиваться, боится тратить время на то, чтобы подняться на ноги. Естественно, много отчаяния, но мало проку. То ударится о стеллаж, то налетит на коробки. Каждый раз судорожно дёрнется и отпрыгнет в сторону. Помещение заполняет шум: грохот падающих инструментов, звон разбивающихся банок. Непременно что-то из этого ушибёт или оцарапает.

И её лик, он только кажется неподвижным. Девочка не видит движения, но лишь потому что лжец наводит туман на глаза, не позволяет треску мышц, движениям конечностей выдать себя. Но ведь преследует, иначе почему, почему до сих пор нависает над её бедным тельцем? Пусть пощадит, не думает убивать. Она совсем юна. Исходит неприкрытый интерес к кувыркающемуся на полу жуку, который и выглядит человеком, даже носит гордое имя, но всё же глупый трусливый червяк. А пустые отверстия в золотистой маске, те, через которые должны выглядывать глаза, они оценивают и наблюдают, пытаются проникнуть глубоко внутрь, им бы в помощь нож, но стремятся пройти через целостную оболочку, кожу, связки, вены, достигнуть исток мыслей и переживаний. Найти в наивных мечтах что-то для себя.

В следующий момент удар о полку, и целый стеллаж рухнул на пол, в дребезги и куски, что было на нём. Разве только несколько тяжёлых труб со звоном упали и покатились. Девочка только завизжала, сжалась, беспомощно задрыгала всеми своими доступными конечностями. Затем всё-таки перевернулась, поползла уже на четвереньках. Вроде бы, должна ходить на двоих, но на них, ослабленных спичках, просто не устоит. А ты отвернулась Гретель. Не хочешь ли посмотреть себе за спину? Она ведь близко, прямо за тобой. Может быть, стала ещё ближе? Крадётся следом, просит обернуться. Пожалуйста, Гретель, оглянись, так хочет посмотреть в твоё гладкое личико, в твои красивые зелёные глазки…

Лицо, которое не изменяет направление своего взора. Дыхание, которое проникает через всё на своём пути. Непостижимые умам людей желания непременно, найдут для себя способ достижения. От неё не убежишь. Одного огромного шага хватит, чтобы преодолеть всё расстояние, как много бы не разделяло.

Гретель крепко стиснула зубы, мычит что-то неразборчивое и только движется вперёд, глаз не поднимая с пола. Ничего не останавливает на пути, по гвоздям и по стёклам, и пролазит прямо под сваленным стеллажом. Под последним отчасти даже застревает, ненадолго, но и тех секунд хватило, чтобы взреветь во весь голос от бессилия. Затем отчаяние толкает дальше, вновь цепляться руками и разбивать кожу до синяков. А здесь, за ящиками и бочками, её взор уже не настолько страшен, ослабевает. Ржавый металл да гнилое дерево – все защитники.

Гретель на четвереньках, как перепуганная черепаха, уже добралась до выхода, ещё бы один рывок, и она оказалась за дверью, там впереди не всё во власти ненадёжных электрических ламп, глупых кнопочек, с этажа выше вместе с пылью спускается белый свет солнца. Но вот очередная часть мастерской и по пути что-то попалось, нечто мягкое. Было столько грубого, острого. Мягкое впервые. Глаза, уставившиеся в пол, видят лишь маленький коричневый кусочек ткани, впрочем, они уже стремятся увидеть больше, медленно поднимаются.

Капля краски, капля краски, много разводов технической смазки… два осколка, три болта…

В проёме двери нет ничего опасного, стоит только маленький плюшевый медвежонок. Небольшой и мало чем похож на зверя по образу и подобию которого его изготавливали. Старая растрёпанная игрушка с порванным ушком. Несомненно, важная вещь для хозяйки, любовь к которой выдаёт вычесанная от малейшей соринки шерсть, нацепленная на лапки чистенькая и такая крохотная белая кофточка.

Он точно не представляет угрозу, но полные слёз глаза Гретель на нём задержались. Эта девочка так боялась ту, что за спиной, рвалась изо всех сил прочь, а теперь позволяет себе стоять растопырившись на четвереньках спиной к ней и разглядывать пустышку. Но он и не таков. Крохотное лицо медвежонка слишком серьёзно для игрушки и как-то по-человечески свирепо, маленькие чёрные пуговки в роли глаз предупреждающе смотрят в направление девочки, но не на неё, через неё… Медвежонок, его же не было, и как он только тут оказался. Никак пришёл помогать, бороться. Спасти своего друга из когтей зла.

Просто игрушка, но нечто большое для Гретель, бесстрашный защитник. И вся скрывающаяся в плюшевой морде отвага начала понемногу разгонять страх внутри девочки. Она же оглянулась, очередной раз посмотрела туда, вглубь комнаты. Взгляд прошёл, не останавливаясь через весь мусор и всё множество банок краски. На её фоне всё расплывается и теряет цвет. Сама она так и стоит в конце коридора из стеллажей, неподвижна, как и всегда. Страшный ангел в туннеле света, водружённый на фоне сажи старой печи. Никакого движения кроме как от лампы у каменного лика, ржавый светильник так и мотается из стороны в сторону, разве что теперь ещё крутится.

Наконец, Гретель смогла подняться, выпрямить спину. Грязные разбитые коленки, краска на коже и в волосах, слёзы, сопли, порванная одежда, царапины, синяки – вроде бы как ничего и не произошло, но теперь девочку не узнать. Сама стала грязной бродяжкой. Как после боя, но похоже биться пришлось с собой и своим сознанием. Конечно, не знает наверняка есть ли там что-то во тьме, заключено ли страшное существо в каменных формах, так или иначе оно смогло заставить леди Андерсум ползать на коленях, пускать слюни и умолять: "Не надо. Не убивайте".

Пусть же остаётся в своём царстве, скрытая дверью, за которую точно не стоит заходить.

Гретель подобрала с пола медвежонка, крепко прижала к груди, лицом уткнулась в плюшевую мордочку. Осушить слёзы, их так много набежало. Друг на всё готов. Лохматая пыльная игрушка, но и сама хозяйка побитая и взъерошенная. Вот теперь хорошо дополняют друг друга, не будет больше резать глаза прохожим картина – девочка из представительной семьи и старая почти что тряпка вместо красивых фарфоровых кукол.

– Ми́хо, в доме происходят странные вещи, мы должны найти родителей, – прошептали пересохшие губы девочки.

Лампа над статуей соскочила, с предсмертным горящим огоньком промелькнула мимо стеллажей, дальше треск и удар о пол. Из проводов сверху вырвался яркий завершающий столб искр, осыпая и в последний раз демонстрируя миру её неподвижные каменные контуры…

Свет исчезает…

Гретель пробралась обратно в свою комнатку. В очередной раз обошла по кругу тёмные коридоры. Ещё немного и их будет подобать называть чёрными, ибо свет сильно угас, близится ночь. Окружающий сумрак сгущается всё сильнее. Самые глухие комнаты так и вовсе перестали быть видны, небольшие очертания вещей, расположившихся по краям.

Вокруг по-прежнему почти идеальная тишина, если что-то происходит, оно таится в глубинах и только надвигается. Лишь на короткие мгновения безмолвие теряет свою пленительную силу, и из недр дома доносятся звуки быта. Нет сомнений, что они – не пустой шум, свойственный для старых домов, типа осыпающейся штукатурки, это чья-та осмысленная деятельность. Можно даже представить, чем именно там занимаются, так сказать, предвкусить их заботы и дела. Вот звон посуды, видимо, забрались на кухонную полку. Скрип двери в туалет, ну, хотя бы не на пол. Загудел кран. Умыться? А может, почистить зубы личной щёточкой девочки Андерсум? Затем топот перемещается по всему дому. Открылся и закрылся холодильник. Что оттуда собираются забрать? Наверняка без зазрения совести съедят всё самое вкусное. Гретель давилась морковкой.

Забавно, маленькая хозяйка идёт-бредёт, прислушивается к звукам и пытается понять, что незваные гости учиняют в её же доме. Ничего не может с этим поделать. Бродяжка. Уже далеко не скованная, ходит, шарится повсюду. Излишняя свобода ей вредит. Вот вернётся папа, вернётся… вернётся…

Гретель медленно перебирает ногами, проходит вглубь своей комнаты. Походка, осанка – просто ужас, так бы сказали старые воспитательницы и не только они одни. Одна из тех сиделок шустрая на язык, помнится, в таких случаях была весьма лаконична. "Ну и дерьмо," – так она обычно оценивала. Девочка вся сжалась, сильно горбится, а каждое движение стало встревоженным и резким, порой и того, опьянённая усталостью и эмоциональными потрясениями, шатается из стороны в сторону.

Исправлять свой внешний вид даже не пыталась, где-то царапины и засохшая кровь, где-то грязь и краска. Последней уж очень много, шлейф берёт начало от пальцев ног, через лодыжки и бёдра перебирается на шорты, заканчивается в области талии уже на кофте. Одним словом, выглядит жалко. И сейчас, наверно, походит на сироту или бездомную, ну а может, на неряшливого маляра или разнорабочую. Увидят сотрудники полицейских служб, кому поступило обращение забрать преступницу, и того перепутают, решат, что низкосортная забралась в дом богатой семьи, выгонят на улицу, а то и пристрелят, вот будет весело.

Гретель ненадолго задержалась напротив окна. Всё темнеет, вскоре в доме не останется и частички света, остальной мир стремится к покою. И в эту ночь она останется одна, совсем одна. Неужели её бросили как ненужную игрушку? Ровно как этих кукол, что заключены в коробках на полу. Не угодила, была не слишком хорошая девочка и доставляла много хлопот… Гретель лишь тяжело вздохнула, подошла вплотную к окну и одним пальчиком выдавила в обратную сторону клюв застрявшей птицы, правда, с трудом и натяжкой можно назвать птицей потроха, покоящиеся на подоконнике.

– Свободен, – прошептали губы девчонки.

И пока не стало слишком темно и соответственно поздно, полезла в своё последнее укрытие, больше нет безопасных мест. Хорошо, что кровать на прежнем месте. Может ли быть, этот день настал, и вновь придётся прятаться в пыли и грязи? Похоже на то. На самой уснуть вряд ли получится, лежать и видеть сладкие сны, а над тобой будут стоять опасные незнакомцы. Пристальные взгляды, занятые хирургическими инструментами руки, тут же в тему вспоминается леска в руках бродяжки. Ужас.

Раздвигая коробки, Гретель пробралась в самый угол, за собой затащила найденного медвежонка, именуемого ей как Ми́хо. Старый друг, он с ней ни с самого детства, но успел найти уютное место в сердце девчонки.

А вот и знакомые чувства, холодный грубый пол, привычный для глаз вид снизу-вверх и запах старости. А ведь раньше не было всех этих коробок, но они совсем не мешают, наоборот, дают некоторое чувство защищённости, найти её здесь будет не так просто.

Если, конечно, есть тот, кто вообще будет искать в эту ночь. Не спать и искать. Ох, проснуться от чувства, что тебя вытягивают из-под кровати за ногу. Жуть. И сейчас сердце начинает волноваться. Гретель рассматривает рисунки на стене и кровати, некогда оставленные её же рукой. Ужасные монстры и чудовища, сколько времени стоило их нарисовать, и такая похвальная усердность. Но очень неоднозначная фантазия. Самой от себя страшно становится. Спросить бы у своих рук – зачем они срисовывали с чёрных книг главных героев?

Одно крупное с распахнутым ртом, из которого высунулись около десятка невероятно длинных языков, на каждом из них шипы и колючки, а вокруг что-то вроде присосок и… вены? Жилы? Очень детализированный рисунок. Это уже не говоря об язвах, волосках и бугорках по бокам и у основания мерзкой гигантской головы. Понять предназначение щупалец не так сложно, над толстыми губами проглядывают острые, как копья, в несколько рядов клыки. Сама глотка – чёрное пятно, символично, ибо многие нарисованные людишки должны будут сгинуть в ней. Чудовище только половина сцены, малышка Гретель зачем-то изобразила жертв плотоядного монстра. Они, бедные создания, оплетены языками, и их вот-вот заглотят. Ужас на лицах, широко раскрытые рты, квадратные глаза, именно квадратные. Столько безумия в самой сцене, столько безумия в нарисованных персонажах.

Другое. Человек выглядывает из-за угла, милый, добрый, хорошо одет, в руке цветок. Здорово. А как улыбается от уха до… а-а-а… приветливые глаза… глаз, ровные брови… бровь, круглые щёки… щека. У него ведь нет пол-лица, вместо какое-то месиво с разодранной кожей, торчащем черепом и вытекающим мозгом. Какая жуткая травма. Чёрный след от автомобильного колеса на лбу выдаёт некоторый намёк на ужасную аварию. Вот только для техногенного случая линия раздела головы на хорошую и плохую уж слишком чёткая, ровно пополам. Травмы ведь не имеют такую идеальную границу, как от хирургической пилы. Такое бывает? Стоит ли вообще искать смысл в этих рисунках. Тут много их, и каждый является воплощением кошмара.

Сложно найти закономерность, смысл, идею, слишком хаотично, правда, и во всём беспорядке мыслей кое-что выступает явно неслучайным проявлением. Уж больно часто во всех этих мини-сценах фигурируют два объекта: кровать и шкаф. Кровать прямо над ней. А тот шкаф? Его замуровали в стену. Замуровали…

Глаза остановились на ещё одном рисунке – кровать, под одеялом спряталась девочка, выдают торчащие длинные волосы, проступающие под тканью женские контуры. Но а в изголовье стоит некая старуха, до неприличия сморщенная и дряблая. Этот образ в отличие от всех остальных кажется очень знакомым, знакомым по встрече, но никак не вспомнить откуда же он произрастает. Не воспитательница и не соседка. Ну, может, видела вскользь на улице или случайно усмотрела выглядывающей из старой халупы, тогда уж неудивительно, что одновременно не запомнилась и в то же время въелась в память. Кто она? Неизвестно. Но однозначно в жизни Гретель эта старуха играла куда более важную роль, чем обычная прохожая, влияла на детское сознание значительнее, чем дотошные воспитательницы…

Девочка вздохнула, покрепче прижала медвежонка и уже в который раз огляделась по сторонам, глаза без очередной инспекции бояться закрываться. И в первую очередь опасаются не лица чудовища, спрятавшегося среди ящиков, сильнее волнуют крысы, ибо они голодны и хитры. Вполне могут затаиться, а ночью обглодать лицо. Скверные мысли идут одна за другой, теперь представляет, как просыпается без глаз, мотает головой, но ничего не видит. Ахх…

Вокруг не так много примечательного, безмолвный и безликий картон, стена без обоев. Главным образом, разнообразие вносят игрушки, их тут целая орда. И как оказывается, плохим решением было их сюда прятать. Обиженные за грубое обращение они будут рвать её лицо вместе с крысами. О, жуткая пластиковая горилла с поднятыми руками с разинутым ртом. За ней кукла с прожжённым ухом. А за ней та самая резиновая утка, успевшая запомниться тварь, что визжала всё утро, теперь торчит из коробки лапы кверху, пялится на ту, кто повинна в её непростом положении. Наконец нашла себе применение в качестве затычки для коробки, а девочка всё думала, куда её засунуть.

На весёлой ноте Гретель наконец позволила себе закрыть глаза, перевернуться набок. Время ночи, время сна. Небо темнеет, становится чёрным и безграничным, тем неизмеримом дном, куда пропадают странствующие по утрам облака. А на месте образовавшейся пустоты вспыхивают маленькие яркие точки, маяки далёких и горячих звёзд, вслед за ними напитавшись солнечным светом по всему дому загораются ночники. Их тусклый зелёный цвет обволакивает ближайшие контуры вещей. Вне зоны власти неярких ламп тени сгущаются до каменной массы. И сейчас так легко и непринуждённо, с лица сползает напряжение, кожа расслабляется, разглаживается, дыхание становится ровным и гладким. Во всём покое лишь губы плотнее прижимаются друг к другу.

Веки вновь распахнулись, глаза забегали по сторонам. Гретель повернулась обратно на спину, тут же просунула руку под матрас, из глубоких недр достала чёрный мелок. Его уже порядочно стёртый краешек властью пальцев поспешил прислониться к основанию кровати. Несколько выверенных взмахов, следом пошли плавные контуры, девочка провела своим найденным инструментом в одну, затем в другую сторону. И вот под кистью художницы появляются первые чёрные линии, овалы. Несколько раз обводит, закрашивает нужное, подолгу останавливается на деталях. В "особенных" местах с усердием малюет. Лёгкий скрежет сопровождает всю работу. Готово.

И снова спрятала мел под матрас, перевернулась на бок лицом к коробкам с игрушками, наконец, и завершающее действие на пути к комфорту – немного отползла назад, пока не прижалась плотно к стене. Дальше ладонь поползла под щёку, глаза ещё пару раз хлопнули и окончательно слиплись, сон уже близко, в пути. Теперь на засыпающую девочку с растрёпанным мишкой в руках наравне с остальными чудовищами смотрит новый персонаж…

Овал лица, чёрные пятна вместо глаз, вместо рта, носа…

Глава 9

[Дом Андерсум, неизвестное время]

Колышек выскочил из стены. Следом, переворачивая миски, попутно опорожняя их содержимое, со звоном рухнула на пол цепь. Свободна. Мышцы ужасно отекли, наконец дано поднять кверху руки, выпрямить ноги. Свободна.

Она будет медленно проползать мимо стеллажей с инструментами, долго выбирать подходящее. За всё время процесса в кистях успеет побывать чуть ли не весь арсенал мастерской, от тонких пил и крючков до тяжеленых кувалд и молотков. Последнее приглянувшееся оказалось замотано в катушку, тут пришлось отмерить нужное количество, затем отгрызть. Отгрызть, отгрызть! Изнеженные постояльцы предпочли бы отрезать ножом. Ей же не составит труда отгрызть. С неё слезает кожа, но у неё такие крепкие зубы, и с каждым днём становятся только больше и острее. Будь у неё такие клыки на момент, когда первый раз проникла в дом, её бы никто не остановил. Одним трупом дом бы не окупил свои грехи. Богатство – грех. Власть – грех. Социальный статус – грех.

Пока же открывается, поскрипывает дверь. Пленница осторожно забирается внутрь, важно не шуметь. Ведь звуки способны спугнуть хозяев дома. Они должны ещё спать на своей огромной кровати. Нежиться в белоснежных простынях или даже ласкаться. Мирно и сладко.

Никого. В столь ранний час? Незваная гостья несколько боязлива. И леска в руках не может дать полную уверенность в своих силах. Постояльцев бы перерезать, пока они размякшие и раскисшие отдыхают в тёплом лежбище. Но, как выходит, время ушло, теперь, видимо, бродят по этому огромному зданию. Проснувшиеся, выспавшиеся, упитанные, свежие. Особо страшен хозяин дома. От воспоминаний о нём сильно колотится сердце. Где же сейчас гуляет этот кошмар? В муравейнике столько комнат, дверей. И в этой незнакомой обители у неё есть всего одно преимущество – неожиданное нападение.

– О, – вырвалось у пленницы. Глаза встретились со своим отражением в зеркале над комодом. Напугала сама себя. И ведь не так просто признать своё тело. Для начала придётся пару раз наклонить голову, потом ещё помахать рукой.

Да, хворь меняет облик до неузнаваемости. Родная мать и та не узнала бы. Кожа трескается, сползает, волосы выпадают, глаза же, наоборот, западают в череп. Ну, внешность человека ещё не утеряна. Пленнице даже кажется, что она до сих пор несколько симпатичная. По крайней мере, остались женские черты. Ну там узкий подбородок, тонкие запястья и… Вон даже за время плена отчасти сохранилось платье, в коем она сюда залезла. Жаль, что та стервозная гарпия, которую пришлось заколоть, порвало столь чудное одеяние. Разодранные нитки со временем не срастаются, так и остаётся дыра до самого пупка. От сего левая грудь то и дело выскакивает.

Женщина! Пленница наклонилась и теперь видит спрятавшуюся под кроватью хозяйку дома. Крошечные глазки обладательницы лески загорелись, в сей же миг она кинулась под роскошную мебель, двумя быстрых рывками подползла к спрятавшейся и уже собралась накинуть на шею свою острую нить. Вот только… женщина уже мертва. Точно?

Пленница приложила руку к шее хозяйки дома. Первое касание и сразу уколол пальцы холод. Не принёс тактильный контакт и импульсы сокращающегося сердца. Нет, совсем не жива. Валяющаяся рядом подушка, её удушили. Кому-то не приглянулась. А ведь с виду так хорошо. Да, некогда леди действительно могла считаться эталоном красоты, у неё всегда было такое ухоженное личико: алые губки, чёрные глазки. Такая приторная кукольная внешность без единого изъяна. Голова сейчас лежит на боку, направлена в сторону вторгшейся особе. Хотя знаете, была хороша.

Пленница подсунула руку под щёку женщины. Неприятно холодная кожа, ничто её уже не греет. Погасла. Да, смерть ей не к лицу. Незваная гостья резко и достаточно брезгливо перекинула безвольную голову женщины с правой щеки на левую. Сама девица фыркнула, на короткие секунды на облезшем лице даже вспыхнула улыбка. Минус один.

Но это женщина. Слабое, беспомощное существо. Хозяин дома по-прежнему где-то рядом.

Пленница, как нечто полулысое и сгорбленное, перемещается из комнаты в комнату. Временами ещё вынуждена красться по коридорам. Для неё среди всего бетонного лабиринта эти длинные узкие помещения – главный страх. Ибо вся на виду и негде спрятаться. А само здание такое огромное, хватило бы для жизни сотни людей, а здесь ютятся всего-то мужчина, женщина да их чадо. В то время в мире за воротами некоторым выпадает вместо крыши дома бумажная коробка из-под нового телевизора. Как-то неравномерно распространяются блага. Её некогда семья жила с парой десятков незнакомцев в маленьком бараке. Спали буквально друг на друге. Что же, прошлое. Ну вот где он? Бесшумно бродит, рыщет, смотрит. Вечно злобен.

…

Пленница склонилась над ещё одним мёртвым телом. Упал вместе с опрокинувшимся стулом. Всё тело покрыто глубокими ранами. Его ударили раз десять, у убийцы, стоит отдать должное, крепкие руки. Сильные руки. Инструмент прошёл через ткани чуть ли не насквозь. Насчёт орудия,это, скорее всего, был нож. Может, что-то подобное. Надо взять на заметку хорошую проникающую способность этих острых лезвий. Помнится, на кухне в подставке много схожих от самого маленько, которым лишь в зубах ковыряться, до здоровенного поварского, тем уже можно отрубать кисти рук. А вот и хозяин. Минус два. Удачный день. Остаётся довести счёт до трёх. Если, конечно, та крошка ещё жива.

Жива. Спит на своей кроватке с плюшевым мишкой в руках. Дышит, порой тихонько мычит что-то через сон. Волосы заплетены в косу, частично убраны за уши. Оттого лицо чистое и свободное. Пленница наклонилась над уложенным под одеяло тельцем, никак не налюбуется. В этой комнатке темно.

У юной леди не осталось родителей, некого звать на помощь, во всё огромном доме только она и та, что стоит над ней. Больше сказать, поселение полностью заброшено, на сотни километров ни души. Если только хотя бы одна из мыслей пленницы стала доступна спящей, та не захотела бы больше просыпаться.

Удар в стекло. Пленница вздрогнула, приученная с ранних лет чуть что наклоняться, а то и садится на корточки, не смогла удержать осанку и сейчас, упала почти на колени. Каких дьяволов принесло? Отвергнутая обществом сейчас ей как никогда хочется, чтобы все люди разом вымерли.

– Полице́, офице́, – тихо шепчет пленница, до конца не понимая, кто зовёт с улицы. У этой спящей девки окно занавешено клеенкой. Что её богатая мамаша не нашла у себя в шкафу приличные шторы. Тогда дала хотя бы повесить на гардину свои кружевные трусы.

Удар не повторился. Хмм… Перебираясь с места на место девица подкралась к окну, аккуратно выглянула через клеенку. Твою мать, птицы.

– Вороне́, – просипела и весьма хрипло, в то же время продолжая заботиться о тишине, загоготала.

На лужайке небольшая стая чёрных птиц. Крупные особи размером с небольшую кошку. Из своей группы выбрали самого слабого, порвали ему крыло, а теперь и вовсе пытаются пустить на корм. Он пока жив, но это недолго продлится. Его жестокие собратья обладает внушительными когтями и острыми клювами. Обречённый же ворон жалок, раскрыл пасть, вопит. А-а-а, выдернули лапу, фу… Голод суров. Теперь рвут на части остальное.

– Фу, – корчится пленница. В этот момент в её глазах мелькнула некая идея. Тотчас она посмотрела на кровать с девочкой, потом на улицы, потом снова на спящую и снова на улицу. Ухмыльнулась.

…

Раскрылся холодильник. Пленница опустилась на корточки, внимательно смотрит, но не находит. Много жрут, вот только жрут один кошачий корм. Всюду банки, консервы, замороженные овощи. Она сама это есть не захочет, птицы и смотреть не станут. Может, хотя бы топлёное сало, набитое консервантами, пойдёт? Нет. Мясо в бумажной пачке, наверно, тоже не стоит рассматривать.

Жужжит муха около уха. Пленница весьма нервно отмахивается. Окорок в вакуумной упаковке? Хмм… Неживое мясо, всё пропитано химикатами, в этом случае гнилая мертвечина будет… Жужжит. Будет сочнее.

Муха села на нос посягателю на продукты, её тут же схватили и размяли в пальцах. Лицо у пленницы довольно своей ловкостью. Маленькая скотина, такая никого не накормит. Зря живёт. И что только ты тут забыла? Ну, всё лучше, чем назойливые соседи. Смерть этой крохотной мошки не остановила жужжание. Девица повернула голову в сторону этого неприятного шума трущихся крыл. А там возле кухонной плиты, а конкретно в углу дверцы духовки, собрался целый рой мух. И весь мельтешащий поток пытается проникнуть внутрь. Не так чтобы у них удаётся, но свою цель и крохотную щель они не бросают. Им-таки, наоборот, на помощь из забитых грязью и жиром дыр лезут всё новые. Увлечены неким запахом. Всем хорошо известно, какой аромат для них предпочтителен.

Пленница опустила крышку духовки, ближе придвинула своё корявое морщинистое личико. Наклонила голову. Взбудораженные мухи веером кружат вокруг, кто лезет внутрь к своему желанному, кто садится на нос, уши, веки встревожившего их человека. Ползут в глаза, пытаются протиснуться в губы, ищут там что-то в уголках, параллельно прогуливаются по бровям. Девица, улепленная паразитами, улыбается.

Пленница открыла одну створку окна комнаты юной леди. Быстренько оглянулась по сторонам, отчасти даже высунулась. Птички, птички, птички. Никаких людей в саду. Одна гармония и бодрящий ветер. Девушка наклонилась, подняла с пола здоровенный уже порядочно гнилой забытый на годы окорок, тут же швырнула его за окно. Закрыла створку. После несколько ещё стояла у плёнки, выглядывая через краешек. Вороны взволновались, некоторые особо голодные уже заинтересовались куском, спрыгивают с забора, слетают с деревьев. Их нынче около семи, аромат гнилого мяса приманит гораздо больше. Пару сотен, думается. Окорок большой, но на всех не хватит. Хорошо, что тут по близости будет гулять маленькая хрюшка.

Пленница снова не удержала лицо, оскалилась.

…

Тумба, табурет, стул, стул. У той крошки хватит сил всё это сдвинуть. Предположительно, нет. Наверняка, как и её мамаша, ничего тяжелее питательного крема для кожи не держала. Остаётся только ждать интересное представление. Впрочем, пока. Пленница подхватила рядом стоящую вазу, переставила к замочной скважине. Пока незачем кому-то смотреть.

А ведь девушка и сама голодна. Зооактивистка, сперва позаботилась о еде для животных, теперь можно и о себе. И вот ведь удивительно, выходит, в доме не осталось хозяев. Он весь пуст, свободен, то бишь никем не занят. Отсюда следует только один вывод, она – единственная владычица огромного поместья. Интересно, что сказали бы на это родители, как бы оценили дочку, полноправную владелицу здания-гиганта. Они бы, наверно, обомлели. У неё, конечно, нет подтверждающих документов, да и лицо не очень презентабельное, но кто сможет опровергнуть её права на дом? Единственное, надо подумать, чем заниматься во всех этих комнатах. Стоит как минимум сделать перепланировку. И ведь ещё у неё будет своя ванная комната: туалет, раковина, душ. И…

Тут взгляд упал на входную дверь, пленница ещё обернулась, и там по другую сторону дополнительный вход. После голова поникла. До сего радостное лицо несколько погрустнело. Люди полны скверны, они не дадут её мечтам существовать. Придут и обязательно всё заберут. От их внимания непременно надо ограждаться.

– Полице́.

…

Девица переставляет ноги через подоконник, кое-как одной рукой придерживается за раму. В общем-таки несколько неуклюже возвращается в дом. В подол своих одеяния собрала ровно столько яблок, сколько поместилось. Однако же много, с прогулки пришла с огромным укутанным в тряпки шаром, все равно что живот у беременной. Успешно позабыв задвинуть клин, попросту захлопнула за собой створку окна. Дальше несёт всё собранное к длинному столу. Голод разыгрался не на шутку. Сильно терзает желание есть, есть и как можно больше. Зубы скрипят, желудок зудит.

Пока же высыпала все фрукты на стол. Естественно их слишком много, чтобы удержаться на такой ограниченной поверхности. От сего падают на пол, мнутся. Девица же слишком озабочена своим желанием питаться. Неудержимые руки хватают первый фрукт и сей момент суют его в рот. Первого же укуса хватило, чтобы перекусить яблоко по полам, да челюсти без труда разрывают мякоть. Вот только никак оно кислое. Лицо у девицы зажмурилось, все равно что укусила лимон или откусила кончик языка. Она, конечно, пару раз пожевала, после…

– Б-э-э-э, – издалось из раскрывшегося рта, вся, что была внутри каша, посыпалась с языка на пол. Захлестала по и без того грязному дереву.

Девица принялась глотать слюни, убивая оставшееся послевкусие, попутно выбирает из принесённой кучи более подходящий экземпляр. Но вот ведь красный как сердце. Снова откусывает и снова выплёвывает. Ей ещё придётся долго снимать пробы, прежде чем навестит осознание, что тот гнилой окорок, был куда более мил. Это же кислое мерзкое месиво. Недозревшие плоды словно яд. Ей нисколько хочется мясо, как что-нибудь питательное. Питательное…

Она будет идти с выпрямленной спиной, лезвие блестеть в руке, шаги будут уверенные и гордые. Перемещение утратит своё беззвучие, станет громким стуком. В этом доме может быть только один хозяин, и тому не подобает тихо красться. Отныне она всегда будет величественно расхаживать.

…

Засвистел газ, просачиваясь через дюжину щелей конфорки, ударяется в алюминиевой дно кастрюли. Искра, и вспыхнуло голубое пламя. Жар сделает блюдо готовым, самой неказистой поварихе остаётся только помешивать. Что смогла, измельчила, то, что понравилось, добавила. Собрала с полок некоторые приправы, гарниры. Туда же в кучу добавила засохший хлеб. Конечно, нечистая работа, разделочная доска, стол, как и всё, что оказалось поблизости, уделано, забрызгано, а то и пропитано ингредиентами супа. Помешивай. Помешивай!

Когда субстанция в кастрюле загустела, а цвет приобрёл тёмно-бурый оттенок, наконец закончила готовку. Запах носится по кухне не из приятных.

Последующие действия новой хозяйки невозможно подвергнуть логической оценки. Она начала накрывать на стол, только будучи одна, зачем ей столько ложек, вилок да и тарелок с порцией приготовленного месива?

Отвлёк от занятия стук из коридора. Этот шум сильно отличается от того, что учиняли вороны в комнатке леди. Несколько другая мелодия. Более продолжительная и назойливая. О, никак соня проснулась и хочет выйти. Грядёт представление. Тут уже девица устоять не смогла, бросила на стол, что была в руках, следом выскочила в коридор.

Действительно трясётся мебель, у двери дрожат стулья, как и комоды, кто-то пытается войти. Именно войти, ибо завал у комнаты юной Андерсум неподвижен, гремит то, чем старательно пытались отрезать этот дом от внешнего мира. Они так быстро пришли?! Не оставят в покое, пока всё не заберут, не выпьют и не сожрут. Хорошо, нож в руках.

Видно, что входная дверь в конце коридора приоткрыта, там было очень темно. Сейчас же свет с улицы добавил углу яркости. Не надо смотреть сквозь стены, чтобы понять, кто-то стоит на пороге. Раз за разом пытается тихонько открыть, но никак не поймёт, что ему мешается. И ведь не хочет шуметь. Званые гости не ведут себя как грабители. Пришёл кто-то, кому письма с приглашением не отправляли. Нечто убило сегодня двоих людей. Никак оно вернулось доделать начатое.

– Человек? – тихо просипела девица. Задрала нож, осторожно приближается к незванцу. Рано начала ходить топать по дому.

В районе дверной ручки что-то промелькнуло, оно быстро высунулось, коснулось мебели и снова уползло. Кажется, это были пальцы, правда, уж очень длинные. Словно ветка дерева. Рука или нет, гость несколько скорректировал свои планы. Входная дверь захлопнулась. Пять-семь напряжённых минут тишина будет сильно давить на голову. Отсутствие полного понимания, как и огромное количество опасений, что кто-то рядом, будут выворачивать наизнанку. Девица не бесстрашна, болезнь изменила физически, но мышление да и чувства решила оставить как есть.

Нечто промелькнула мимо окна. Бледная фигура. Он пошёл обходить вокруг дома. Новая хозяйка заблокировала три входные двери, собственно те, что попались ей на глаза. В действительности их, наверно, больше. Она не ожидала такой ранний визит. И кто это решил навестить? Осанка, как у человека. Вполне это и может быть человек, но ведь их тут остаться не должно. А ведь в поселение, несомненно, ещё бродят заражённые наподобие её самой. Мутировавшие и искажённые. Только те твари давно утеряли человеческий облик, как и разум, они очень голодны.

Девица вздрогнула. Снова услышала негромкие дребезжания и звон. В этот раз только за спиной. Огромное лезвие в её руках трясётся, как если бы она махала на себя веером. Конечно же, медленно оборачивается. Шум весьма близко, и он уже в стенах дома. Если конкретизировать, на кухне. Только оттуда вышла, хорошо знает, что там есть дверь на улицу. И та, стало быть, уже открыта. Звон. Что-то упало на пол.

Девица поползла на шум, ей не жалко свой завтрак, уже не так хочется есть. Больше хочется убежать вглубь здания, спрятаться и выждать. Но всё-таки сперва надо узнать, кто зашёл. Знать, кто будет охотиться на неё или для кого точить нож ей. За этот дом всё-таки придётся побороться.

Подобралась к углу, высунув полголовы, быстро выглянула. От её появления рванулись во все стороны трапезничавшие крысы. В минуты отсутствия новой хозяйки целая куча собралась на столе. Теперь всюду между тарелок и кружек мелькают длинные хвосты. Естественно их стараниями на кухонную напольную плитку летит посуда и недоеденные остатки. Однако же сильно нашумели мелкие скоты.

Девица, конечно, подумала, что их спугнуло её резкое движение, ибо не обратила внимание, как параллельно её приходу открылась уличная дверь. Только, когда разбежались крысы, глаза привлёк главный источник страха грызунов. Через вход с улицы ныне поступает много света. Вот незадача, думала, дверь открывается внутрь, но, как оказывается, наружу. Теперь непосредственно перед лицом гостя стоит неизвестно для чего собранное заграждение.

Шкаф, на нём два стула, следом идут подставки, чуть выше стойка и на самом верху кучи тумба. Как раз на неё легла рука. Белая с длинными прозрачными когтями, запястье как у обычного человека, но сама кисть в два раза крупнее, как и пальцы в полтора раза длиннее. Лапа выискивает для себя нечто подходящее. Какое грозное орудие, у девицы отвисла челюсть. Такое разорвёт пополам одним взмахом. Тем временем нечто зацепилась за ручку ящика, когти отчасти мешают, но его обладатель весьма проворен. Следом с силой неизвестно скольких мышц он отшвырнул мебель в сторону улицы. Там за стенами дома послышится грохот падения. Само действие гостю далось слишком легко. Он же ощупает следующее на своём пути, проглаживает, пока не найдёт за что ухватится. Стойке не повезло, у неё есть небольшая полость. Тоже хватает и отбрасывает. Стулья ему и ощупывать не стоит, они слишком податливые для цепких рук.

Сильное. На улице гремит, разбивается очередная мебель. Девица наблюдает на протяжении всей его работы. Сильное, оттого и восхитительное. У людей не будет ничего способного противостоять ему. Кто бы не прибыл сюда. Полицейские, офицеры, солдаты, танки. Всё окажется погребено под его ногами. Сильное. Девица будет заворожённо следить за каждым действием неизвестной твари. Когда на его пути не останется ничего, когда будет готов ступить в дом. Только тогда она оторвётся от угла, побежит вдоль по коридору.

Тонкое, худое тело. В его организме не осталось ничего кроме костей и мышц. Ужасное стеблевидное существо, ему не нравится смотреть на себя в зеркало. Там в отражение он кажется очень слабым и жалким. Оттого накатывает грусть, мир становится неинтересным. В такие моменты ему никого не хочется убивать. Тогда приходится забиться в комок и выть. Ибо некрасивый, ибо не сможет понравиться. Десятилетиями жил в брошенных домах, пока однажды не обнаружил у себя на пороге подброшенное пальто. О, с того дня он излюбил одежду, надевает её на себя слоями.

Девица притаилась в небольшом зале, спряталась в самом углу между кожаными креслами. Наблюдает то за одним, то за другим входом. Их своеобразные врата, две массивные деревянные арки с изящной отделкой, будут первые сигнальщики. Если он явится, ему непременно придётся пройти через них. А перед этим ещё должен будет показаться в одном из коридоров. И первый, и второй отчасти виден, впрочем, там темно, вдобавок от сквозняков мельтешат занавески. Маленькие глазки у девицы, сложно что-то усмотреть. Некоторое время назад был шум, кто-то ходил по дому, изучал. Сейчас же всё стихло. У неё по-прежнему в руках нож, но едва ли это орудие будет на что-то способно перед ним. Какой же он тихий.

Пока сильно отекли ноги, болят коленки. Чтобы не высовываться, приходится сидеть на корточках, и вот спустя время это стало весьма мучительно. Уже правой рукой упирается в пол, левой хватается за кресло. Оттого кряхтит и всё больше елозит на месте. Неудобно.

Хочется встать на колени, но каменный шершавый пол слишком груб. Единственное, можно попробовать подложить подушку. Рядом с книжной полкой как раз валяется одна. Сам зал раньше, видимо, служил старым хозяев чем-то наподобие комнаты для чтения. Тут отовсюду торчат корешки литературных произведений. Имеется одно огромное во всю стену окно для дневного времяпровождения и порядка семи настольных ламп для ночного. Девица собственно не умеет читать, ей хочется подушку.

Попыталась подобраться прямо так, не поднимаясь с корточек, но ноги никак затвердили. Пришлось выпрямиться.

За спиной послышалось дыхание. Но как? Там ведь угол комнаты? Здесь высокие потолки, юная хозяйка, ещё у самого верха имеется вентиляция. Последняя была закрыта, но сейчас крышка откинута и мотается.

Девица остановилась, после медленно развернулась. Глаза раскрылись, насколько смогли, как и брови достигли своего крайнего верхнего положения. Нож в руке, но…

Дышит…

Прозрачные когти коснулись её щёк, холодные, острые, прогладили по ним. Это было бы нежно, если только его природа могла быть способна на ласку. А так при касании сдирается верхний слой грубой шершавой кожи женского лица. Его ладонь невообразима, одной вполне хватит, чтобы обхватить голову целиком, или одним махом разорвать её пополам. Пока же он ласкает её щёки…

[Неизвестное место, неизвестное время]

– Просыпайтесь, просыпайтесь, просыпайтесь детки. Мама в опасности.

Лысое полностью лишённое одежды и волос тело. Оно стоит на коленях, руки раскинуты по сторонам. От пальцев до плеч вся плоть изрыта ужасными сквозными дырами, частично заросли грубой кожей, частично из них торчит мясо. В бицепсы, предплечья и кисти забиты огромные железнодорожные гвозди.

Из приплюснутого носа с шумом вырвался пар.

– Просыпайтесь, просыпайтесь, просыпайтесь детки. К нашему дому подступил враг.

Оно вновь вздохнула. Ещё одно облако пара расходится по сырой и такой холодной дыре. Склизкой, мерзкой полости, спрятанной глубоко под землёй.

– Просыпайтесь детки. Враги у дома. Закрыли проходы, нечем дышать.

Оно дёрнуло лысой с маленькими глазками головой. Его мышцы задвигались, побежала по венам кровь. Начали отрываться от земли грозные руки.

– Детки, в нашем доме нечем дышать. Они пришли разрушить, они пришли убивать.

Дыхание учащается. Больше застуженного воздуха. Мышцы принялись активно сокращаться, тысячи железных струн-связок натягиваются, от них местами рвётся до чёрной крови плоть.

– Детки, они пришли убивать. Ройте скорее дорогу домой.

Ещё сильнее выдавливаются из кожи кости. Пасть без губ распахнулась, вылез наружу длинный до подбородка язык. Дальше по рву гниющих и мёртвых, тревожа и пробуждая, разнёсся гулкий рёв. Труба ни одного самого совершенного инструмента не воспроизведёт этот зов. Он звучит не для живых, ему отведена роль сотрясать проклятых.

Тварь закончила свой душераздирающий крик. Сама поднимается с тонких колен. Звенят… Бьётся друг о друга и звенят гвозди. Здесь обычно тихо. Только сейчас громче и громче гремит железо, сильнее шорох трущихся тел. Замельтешила куча голых белых туловищ, сотен рук, тысяч лезвий. Они давно мертвы, они навечно прокляты.

Время копать туннели, ибо враги поступили к дому.

Глава 10.

– Это наш последний сеанс.

– Вы, рады? Наверно, переполнены чувствами или, как у нас говорится, счастье не знает границ, ну или же, простите, радости полные штаны. Теперь побежите к своей семье, прижмёте дочь-малышку. Сколько ей? Шесть? Симпатичная девица. Ну и жену-красавицу поцелуете в щёку. Уж молчу о продолжении, счастливая женщина щедра в своей благодарности. Бурная ночь, сладкие объятья, а ощущения чуть ниже живота, вы – счастливчик, сэр.

– Я стерплю твои ядовитые слова, но лучше тщательнее следи за языком, девочка. Последний сеанс, но в случае чего боль будет мучить ещё долго. Помнишь наши старые уроки?

– Невозможно забыть. Синяки остались до сих пор.

– Видишь, некоторые жестокие устои общества, в частности в вопросах воспитания детей, идут на пользу. И да, я рад, что мы больше не увидимся.

– Простите, сэр, я не хотела.

– Это хорошо. Но сеанс есть сеанс. Ты можешь рассказать мне свой очередной ночной кошмар.

– Не знаю для чего.

– Можешь и не рассказывать.

– Пожалуй, всё-таки скажу, по крайней мере, попытаюсь. Не пропадать же деньгам в пустую. Деньги – это ведь труд. Как ещё говорится, бумажки зарабатывают потом и кро…э-э-э… усилиями.

– Приступай.

– Вы, не поверите, какой чудесный сон меня сегодня посетил.

– Неужели?

– Да, не поверите. Мне снилось чистое голубое небо, оно такое красивое, что и не описать, словно бесконечный океан, и так-то хотелось погрузиться в его холодную глубину или даже утонуть в ней. Там же плыли маленькие белые и очень пушистые облачка, своего рода райские острова. Я бы и по ним погуляла. Согласны, что непостижимо великое пространство над головой? Внизу же всё по – земному. Под ногами простиралась зелёная высокая трава, на ней же сверкала и блестела роса. Светило рассветное солнце. А вокруг паслись могучие кони. Только не спрашивайте, как я поняла, что это были не лошади. Ну не об этом. Потоки воздуха поднимали их массивные гривы, пытались сорвать и унести за собой. Я бежала совсем босая по лугам в красивом белом платье. Оно задиралось, и обдувало тёплым ласковым ветром, так приятно. Почти порхала как бабочка. Венок из сплетённых одуванчиков лежал на голове, манил меня своим медовым ароматом. Красиво, не правда ли?

– Ты врёшь.

– Было очень хорошо, сэр. Такой насыщенный зелёный цвет, а синее-пресинее небо… Белое платье. Рассвет. Ветер ласкал мои голые ноги. И бабочки… большие, крупные с ладонь бабочки.

– Ты врёшь.

– Вру, сэр… Мне снилась кровь, целый океан был наполнен ей. А в нём плавали трупы. И чайки, они как оказывается хищные птицы. Раздирали тела бедных утопленников.

– Смеёшься. Тебя это веселит.

– Куда же вы, сэр?

– Сеанс окончен, забери эти деньги себе. Купи мороженное или виноградный сок, пирожное или молочный коктейль. А лучше верёвку да потолще, табуретку да повыше, бумажку да ручку и избавь мир от гарпии с милым лицом.

– Мне снился и ещё один сон.

– Оставь эту мерзость себе и своим родителям.

[опускается дверная ручка]

– Послушайте же. Комната без выхода. Я и чудовище. Ещё ножницы.

– Где ключ?! Сейчас же открой дверь!

– Чудовище было очень ужасно, страшно. Лысая голова, руки-лягушачьи лапки, нос-лепёшка, а рот – несколько щупалец. Одним словом, словно внебрачный сын осьминога. Правда, несмотря на весь зловещий скверный вид, оно не вредило мне. Сидело напротив, лупило своими чёрными глазками. А выражение на его морде тупое и безжизненное, я бы сказала, жалкое, примитивное.

– Где ключ, маленькая ты дрянь?! Не заставляй меня быть грубым!

– Мне чудовище не нравилось, более я ненавидела его всем сердцем. Не знаю, что уж оно сделало мне, но очень хотелось, чтобы тварь сдохла. Это желание такое тягостное и непреодолимое. С ним сложно бороться.

– Сейчас же открой проклятую дверь!

[Звук удара и последующий скрип]

– Вы, снова не учтивы, сэр.

– Что?! Что?! Что мне нужно у тебя спросить?!

– Спросите, что я сделала, когда чудовище попыталось убежать…

Что это? Неужто играет музыка? Такая нежная и красивая мелодия. А какой притягательный баритонный голос певца. Только услышала и уже готова подвывать в ритм. Гретель открывает глазки и тут же сладко тянется. В ней сегодня удивительно много сил, голова как никогда ясная, а тело бодро и полно энергии. Оттого шустро пробегается пальцами по животу, дрыгает ногами. Полна неожиданной радости и, кажется, впервые за долго счастлива. Само утро как будто принесено из краёв жаркого солнца, ибо даже здесь под кроватью так светло и отчасти ярко, вокруг всё блестит, сияет, переливается. Неужели вчерашняя пыль и паутина померещились, исчезла плесень, да и отходов крыс более не наблюдается. Наверно, была слишком измотана, уставшие глаза заполнились соринками.

Долой мысли о вечере упадка, главное, что сегодня вся кипит. И вот ещё удивительно, краска исчезла с ног, Гретель приподняла одну, гладит и щипает нежную кожу. Неожиданный сюрприз, никак какие-то маленькие гномики всю эту ночь чистили её от грязи. Какое же всё-таки чудесное утро сегодня преподнесено.

А пластинка с мелодией? Кто поставил играть музыку? Это родители вернулись домой? Всего лишь предположение, но почему-то девочка даже не сомневается в нём. Улыбается. Ещё раз изо всех сил потянулась и повернула голову налево… к стене…

Мужской голос продолжает петь, порой уступая место саксофону и музыкальной трубе. Просит людей прислушиваться к миру, научиться терпимости, как возможная мотивация призывает вместо лишней суеты не упускать шанс выпить утреннюю чашку кофе. Тут же принялись отыгрывать свою роль барабаны, завыла подпевка.

Гретель касается пальцами стены, совсем легонько и с некоторой неуверенностью проглаживает. Искрившиеся до сего момента глаза наполнились новым смыслом. Не понять только волнуют её пришедшие мысли или всё-таки пугают. Девочка дотрагивается до стены рукой, ибо не верит тому, что видит. Кожа касается шершавых обоев, но ведь вчера был голый бетон, и, стало быть, тактильный контакт должен быть как с гладкой поверхностью. Пропали уродливые рисунки, следы чёрного мела. Им не суждено было так исчезнуть, их стоило нещадно оттирать день и ночь. Сами обои, Гретель их узнаёт, были наклеены ещё давным-давно, с тех пор на них налепили немереное число других.

Всё поёт. В его песни бесконечность слов, его оркестр не знает усталости.

Девочка одной рукой сперва слева, затем справа убрала волосы за уши. Следом всё также лёжа на полу оглянулась на низ кровати. Рисунки пропали и здесь, как если бы никогда не было. Да и сама мебель над головой исключает возможность их существования, ведь она совсем новая, словно пару минут назад распаковали, вон кое-где даже торчит упаковочная плёнка.

Взывает к миру и порядку. Взывает к миру и порядку. Взывает к миру и порядку… Плёнка заела, исполнитель повторяет одни и те же строчки.

Гретель стало как-то не по себе, кажется, она не в своём доме. Это какой-то мир зазеркалья. Поворачивает голову направо, к игрушкам. Ведь уже изнутри знает, её заждались. Между коробок… за игрушечными солдатиками… тоже лежит на полу… всё время наблюдает… торчит лицо с белой кожей, выступающими чёрными венами, тут же над срубленным носом встречают серо-мутные глаза с поперечной чертой, как у змеи. Они выглядят отчасти безразличным и пустым, словно стекляшки, в то же время взирают ровно на своё дитя, обжигают диким холодом.

Девочка завопила, насколько смогла, попыталась быстро вскочить. На текущий момент совсем забыла, что лежит под кроватью, ужас сожрал это осмысление. Оттого следующий звук будет, как лоб ударяется о перекладину. Она тотчас отскочила обратно. Дальше обратный и такой короткий путь к полу. Гретель врежется о доски и, словно рухнувший бетонный шар, пробьётся через них, полетит глубоко вниз.

А там пустота, гигантская полость без дна. Но, как оказывается, здесь под землёй ещё больше света солнца, и чем дальше, тем ярче становится. Выходит, вот куда уходит ночами светило, оно прячется в подземном царстве, отдыхает, прежде чем вновь приди. Удивительное открытие. И как только люди не додумались рыть и копать, чтобы попасть к нему в гости. Тут же, летя вниз, Гретель замечает неисчислимое количество огромных лиц, они, словно боги вселенной, смотрят со всех сторон на вторгшуюся в их мир грешную душу. Она им чужда и непривычна, но в то же время воспринимается, как посланный с земли герой, а уж тому подобает получить могущественные силы и драгоценные дары. Ей, надежде солнечного царства, уже приготовили место падения.

Там красные расшитые золотом одеяла, белоснежные простыни с драгоценными алмазами и изумрудами, у них все закрома полны металлами и камнями. Потому и боги. Так значит, приземлится на перину с подушками, да? Нет, в грязь с крысиным помётом. В сей миг погас весь окружающий свет, со всех сторон окутала тень, из всех щелей выскочила паутина. И тут же в нос ударил запах старости с вонью запрелой мочи. Гретель простонала, потёрла ушибленный лоб. Из-за прыщей удар оказался особенно болезненным.

– О, Боже, – прокряхтела девчонка, – милостивый Боже.

Она ощущает жгучую боль, но в то же время с головы и до пальчиков облитых краской ног спускается глубокое облегчение, что это был всего лишь сон.

…

Время пряток – так бы назвала Гретель наступающий день. Ранее утро, около восьми часов, Девочка выбралась из-под кровати не так давно. С утра пробралась на кухню и съела почти целый бисквитный рулет из холодильника. Как только он влез в неё целиком? Не смогла сдержаться, употребила больше, чем требовалось, теперь подташнивает. Ну и… да, в этот раз не стала утруждать себя попытками сохранять незаметность, голод, наверно, требует какого-то снисхождения. Взяла то, о чём попросило сердце, и без того приходится делиться продуктами питания с грязной бродяжкой, уж эта бездомная не заботится о манерах приличия, хватает всё, что приглянется. Ей хотя бы руки помыть, а то перемажет весь дом своей грязью. Уже полхолодильника в дерьм… Гретель так хотела выпить тот йогурт, не смогла побороть отвращение.

И да, девочка крадётся по дому, потому что опасается встретиться лицом к лицу с бродяжкой. Зачем ей огромный кухонный нож? Расхаживает всюду с ним, как оживший мертвец. Что до последнего, чем она занимается в доме?

Гретель притаилась за диваном. Там впереди кабинет папы. Минутой ранее из этой же комнаты выбралась бездомная. Пробыла она там порядка тридцати двух минут. Девочка определяет время по средствам своих немного барахлящих часов на руке. И вот чем гадина там промышляла? Отчасти оттуда были слышны такие странные звуки, как от поцелуев. Поцелуев???

Сейчас же оборванка стоит посреди зала неподалёку от двери в кабинет папы. По сведениям тех же часов неподвижна уже около десяти минут. Руки, в том числе и та, что с ножом, опущены ниже пояса, голова наоборот задрана. Глаза закрыты, никак она прислушивается к чему-то. И, видимо, ей отвечают, ибо щёки дёргаются, рот то открывается, то закрывается. Болтающийся же язык порождают шипящие звуки, как если бы змее наступили на хвост.

– Что там бормочет? – зашептала Гретель. – Вот полоумная овца. Дурнее…

Девочка резко закрыла свой рот рукой. Бродяжка же опустила голову, её глаза раскрылись. В сей же момент Гретель пришлось быстро прятаться за спинку, ибо лицо живого мертвеца устремилось прямо на маленькую Андерсум. И так-то слышно приближающийся шлёп босых ног.

– Ммм, – Гретель едва удержала ладошкой внутри себя позыв взвизгнуть.

Между тем звук шагов стал до предела близко, после завернул в сторону коридора. Дальше хлопанье её неказистых конечностей только отдаляется.

Девочка, едва появился шанс, выбралась из-за дивана, следом спешно, но в то же время максимально тихо подобралась к кабинету папы. Всё так же с медвежонком в одной руке Гретель приоткрыла дверь комнаты, заглянула внутрь. Никого, но хорошо, что свет включен, здесь два окна, вот только каждое из них плотно занавешено. И, чтобы открыть хотя бы одно, придётся потратить кучу времени, дабы навести порядок на подоконнике, в ином случае при попытке отодвинуть шторы, всё посыплется на пол. А падающие предметы – это шум.

Гретель, не меняя своей приверженности к тишине, аккуратно заползла внутрь, после робко закрыла за собой дверь. Задвинула шпингалет и только тогда выпрямилась, шумно вздохнула. Под защитой замка гораздо легче. Пока он сторожит можно поискать под высокими потолками, покрытыми античным орнаментом, нечто, заинтересовавшее бродяжку. Девочка, потирая лицо, проходит вглубь.

Да, порой кажется… очень странное и глупое. Гретель самой себе не хочется озвучивать безумные мысли. В общем, что вот-вот кто-то всемогущий и всесильный щёлкнет пальцами, мол это он виноват, что окружающее погрузилось в мёртвую тишину, замерло и остановилось. Повылезали всякие ужасные сущности. И только после его, покровителя жизни, одобрения, мир наполнится прежними красками, звуками, одним словом, суматохой жизни. Ну типа время замерло, но в любой момент возобновит свой ход. Засветит солнце, заиграет музыка, исчезнет нечисть, и прямо перед ней появятся родители, которые непременно застанут в самом неподходящем месте.

Эх… глупости.

Эта комната – сердце дома, не зря раньше вызывала немалую гордость у семьи. Тут и рабочая зона, и место, где часто любила отдыхать целая компания. Гретель как раз уселась на кресло, расположившееся рядом с центром притяжения всех этих гостей. Бильярдный стол с выгравированным на нём "BW". Дорогущая вещь, включающая в себе красное дерево и вставки из стекла. Время почти не коснулось предмета искусства, лишь накрыла слоем пыли.

Один беленький уже порядочно затёртый шарик с цифрой 8 закатился в маленькую ладошку. Холодный, а вот воспоминания от него весьма тёплые.

В былое время, буквально три-четыре года назад, вечерами здесь собирались приятели папы. И иногда подвыпивший отец позволял неугомонной крутящейся в ногах дочери поприсутствовать на ночных мероприятиях, посидеть в сторонке. Мама об этом ничего не знала, и во благо рано уходила почитать книгу в кровати перед сном, иначе никогда бы не позволила своей девочке проводить время в подобной компании.

Сколько же Гретель всего наслушалась, и хорошего, и плохого. При этом темы обсуждений у взрослых мужчин были явно не для детских ушей. Они много выпивали и забывали про ребёнка, который не попадался на глаза, отчего нисколько не следили за речью. Бывало даже случались ссоры, зачастую в ход шли кулаки, после чего из разбитых губ или носов обязательно текла кровь. Порой её было так много, что капала прямо на пол, два развода от этой же субстанции жизни имеются и тут, на бильярдном столе. Её вид сильно пугал девчонку.

Неприятные моменты, когда люди ссорятся, от криков хочется скрутиться в клубок, закрыть глаза и уши. Они запоминаются особенно отчётливо, в деталях и мелочах. Хотя и при всей грубости, следах крови, в основном от тогдашнего времени препровождения у неё остались лишь хорошие воспоминания. Бесчисленные рассказы, которые вспоминаются до сих пор, пусть порой грубые, пошлые, многое из них Гретель тогда просто не понимала, особенно в вопросах любви и об отношениях с женщинами. Случалось, даже под истории компаньонов папы, которые непременно тянулись допоздна, она засыпала. Прямо на стуле, прислонив голову к стене. Но, а утром всегда просыпалась в своей тёплой кровати под мягким одеялом.

Шарик с цифрой восемь подпрыгнул от бильярдного стола, ударился об другой синий и заскочил в лунку. Улыбка поползла по лицу. А взгляд развалившийся в кресле девочки пошёл гулять по второй части кабинета.

Папа ведь не только любил проводить вечера на пьянке с друзьями, ещё он был преуспевающим инженером Городов. Гретель ещё слышала, что его называли архитектор, от себя может добавить Лучший Архитектор, пусть и не знает значение этого слова до конца. Все стены в кабинете увешаны благодарственными письмами, аттестатами. И, как подобает многим творческим личностям, в своей среде Генри Андерсум наводил настоящий рабочий беспорядок, Гретель не знает, как во всём этом можно что-то найти. Хотя в данном вопросе она вся в папу, и в её комнате схожий хаос только на свой лад.

Тут же всюду разбросаны какие-то документы, сложные чертежи, давно законченные и недавно начатые. И именно здесь папа разрабатывал все свои проекты, которые когда-то устроили им безбедную жизнь. Планы красивейших домов, огромнейших площадок, самых величественных мостов. Гретель любила наблюдать за работающим отцом ничуть не меньше, чем за пьющим. Вот здесь, за большим письменным столом с тумбочкой.

Весьма закономерный выбор – подойти сюда поближе, девочка всё пытается найти что-нибудь говорящие. Звуки поцелуев так? Смотрит на ящики, запертые цифровым замком. Она не знает пароль. Нищая тем более. А жаль, там наверняка скрыто много интересного. Но можно поискать ответы и на самом столе, … Гретель, что же ты делаешь? Гретель, остановись! Будут ругаться, Гретель! … в кипе бумаг нащупала выключатель лампы. Попутно схватила один из множества чеков.

Оплата услуг психотерапевта. Девочка успела забыть, что когда-то дяденька в деловом костюме приходил к ней и всё пытался узнать состояние её грешной души. Много же времени с тех пор утекло.

С чека глаза перебежали на вешалку для верхней одежды, та привлекла к себе внимание. Она стоит справа от стола в углу комнаты, но не это главное, по каким-то причинам полностью увешена, как будто кто-то решил перенести на неё всю одежду из гардероба. Раньше максимум, что тут было, одно пальто, зонт да кепка. Сейчас целая масса курток и плащей, неизвестно для чего помещённая на эту маленькую, бедную вешалку. Непрактично и далеко не красиво. Того и гляди завалится, благо рядом стена, она хоть немного подпирает. [Среди старой верхней одежды особенно выделились новое пальто премиального бренда, с вышитым на нём "BW", тёмно-багровый плащ, клетчатая кепка, которая уже попросту не помещается на крючках, пренебрежительно накинута сверху.

Это очередная… странность, не входящей в рамки обычного дня, но и не только. В одну ночь снился сон, и там уже была эта вешалка. И что тогда случилось? Она также стояла… одежда раскачивалась из стороны в сторону… лунный свет пробивался из окна… красный свитер, синяя толстовка, халат, тапочки и, вроде как, всё. Хотя нет, мебель в самом конце, прямо перед тем как прозвенел будильник… ожила? То был кошмарный сон. Некоторые вещи определённо хорошо бы не вспоминать.

Лучше уж рассмотреть бумаги на столе, Гретель развернулась обратно к стопке писем, правда, не может совладать с собой, постоянно уводит глаза в сторону. Сверху оказался лист с уже знакомым символом, круг с расправленными крыльями, … Гретель, нельзя брать чужое! Гретель, это неправильно! Остановись пока не поздно! … под знаком текст:

«С возвращением вас в нашу чудную деревню, надеемся, что вы хорошо устроились и обжились. Мы не знаем, свой ли дом вы заняли, но рады вашему хорошему вкусу, выбрали самое большое и красивое здание в нашем округе и, наверно, неспроста. Целью же данного письма является уведомить вас о том, что вы прибыли в особую экономическую зону, покидать которую разрешается только с дозволения командира заставы. На территории поселения более не действуют социальные свидетельства, не поддерживаются социальные права. Вся судебная и исполнительная власть переходит в руки командира заставы. Но и это, уж так получается, не основная информация для вас, видите ли, пребывание в коммуне облажено небольшим налоговым взносом, направленным на процветание нашего чудного края.

Требование – собрать указанную ниже сумму в указанный ниже срок.

И последнее, несколько важных выкладок, которые вам непременно стоит запомнить, впитать в сознание самим, а также не забудьте доходчиво донести свод норм чудесным деткам. Ибо новый мир не делает исключения ни для кого, суровость наказания не подвержена градации. Отныне мы все равны. Итак…

Любое неповиновение карается смертью. Любое сопротивление карается смертью. Попытки построить свою общину – смерть. Нападение на служителей порядка – смерть. Распространение ложной информации – смерть. Разжигание, поддержка, обсуждение, попытки, подстрекательство мятежа – смерть. Религиозные коммуны– смерть. Торговля оружием – смерть. Пьянство и наркотики – смерть. Попытки бегства – смерть.

Берегите себя».

Далее указано число, соответствующее сегодняшнему дню, и сумма, от которой у Гретель глаза поползли на лоб, для их семьи это непосильная цифра, разве что отправитель забыл поставить запятую в нужном месте или нарисовал лишний ноль. Сам же лист мятый, отец явно не обрадовался сообщению.

Один быстрый взгляд от стола, ещё обернулась на распахнутую входную дверь, убеждаясь, что никто не застал за маленьким преступлением. А ведь из зала вполне могут наблюдать. Гретель продолжила перебирать остальные бумаги, следом идут письма от родственников и друзей. …Слишком далеко заходишь. Непозволительно. За каждой провинностью следует наказание. За каждой, Гретель… Она быстро пробегается глазами по содержанию и откладывает листы в сторону.

Наконец, все послания закончились, пошла одна чистая бумага. Видимо, недавно распаковали новую пачку. Гретель собралась сдвинуть всю стопку, но вперёд действиям рук, глаза заприметили засунутый между страницами маленький клочок. Аккуратно сложен и в надежде скрыть от чужих глаз задвинут за старую пожелтевшую бумагу. Само письмо чернилами, почерк папы:

«Г. Л. Э. Я никогда не забуду прошлую встречу, хотел бы остаться в нашем укромном месте и вечно растягивать момент. Минуты с тобой дороже часов без тебя. Не хочу вызывать лишние волнения, хочу только сказать, что ты лучше всего на свете, и ради твоей любви я готов всё отдать, мне ничего не жалко потерять. Без тебя солнце не так ярко, и ночи не так сладки. Мне нужна только ты. Не знаю, суждено ли нам быть вместе, но знай, ты в моём сердце».

(Внизу письма нарисовано огромное сердечко, пробитое стрелой. Простой, но весьма симпатичный рисунок, заметна рука художника). Гретель и не знала, что мама с папой обмениваются любовными письмами, но этот раскрывшийся факт её позабавил.

Но улыбка ненадолго задержалась на губах и сползла, как чернила от дождя, когда она всё-таки сдвинула оставшуюся стопку бумаг, захотелось же посмотреть, нет ли чего в самом низу. И там действительно есть. От увиденного глаза округлились, а рот приоткрылся. Огромный чёрный револьвер. Гретель никогда не видела оружие, а тем более у себя дома, в своём убежище и прибежище. Выходит, опасность совсем близко, подкралась за спиной, вот-вот явит свой ужасный серый лик. И никак повеяло холодом. Дыхание самой смерти просачивается через приоткрытые двери и щели незакрытых окон. Туда же проникают длинные чёрные тени. Безжалостное и не устающее орудие, предвестник горьких слёз, уже лежит на столе. Измучен томительным ожиданием. Курок взведён. Зовёт ладони, готовые принять дар.

Девочка неуклюжа положила медвежонка на рядом стоящий стул.

Грустная мордочка игрушки опустилась, лапки поползли вниз следом, много сожаления в пуговках-глазках, будто бы в пластике и вате есть осмысление, что сейчас будет происходить.

Гретель двумя трясущимися руками взяла пистолет со стола. Не может понять и ответить даже самой себе – зачем? Он елепомещается в руках, тяжёлый, невероятно тяжёлый, под его весом прогнулось бы многое. И он холоден как лёд. При этом кажется, что в ладонях не становится теплее, наверно, ничто не сможет сделать его теплее. Он и сам ничего с собой не несёт, может только забирать. Венец пути берущий начало от изобретателя пороха и первых кузнецов железа. Его наделили совершенством контуров и могущественной силой, способной проходить сквозь жизнь.

Руки сами повели, девочка не хочет, девочка боится. Она начала медленно поворачивать пистолет в свою сторону. Дрожит и трясётся, но побороть навеянное кем-то желание уже не способна. Короткий миг, ещё когда ладони не занимал холодный инструмент, существовала собственная воля, теперь только неконтролируемое влечение. Она должна. Абсурдно. Глупо. И, видимо, какое-то понимание опасности так или иначе присутствует в её черепной коробке, ибо при повороте постоянно дёргает головой в сторону, страшась, что лицо окажется на одной линии с источником смерти. Тогда почему бы не остановиться? Но она не контролирует это, не знает, что движет руками, и зачем нужно заглянуть в дуло.

И револьвер остановился стволом чуть выше головы, взял курс на стену и приколотой к ней календарь, там уже давно просроченная дата. Замер лишь на миг, затем орудие всё же опустилось на лоб, на эту самую морщинку, что застыла в нестерпимом напряжении и ожидании. Прямо по центру. Идеальная мишень. Дуло, внутри только темнота. Смерть несущий.

Руки девочки замерли, глаза не могут оторваться, а его глубина притягивает. Вот ещё что-то шепчет нажать, просит попробовать, посмотреть, что будет. Голос ласковый говорит, понравится, это очень хорошо, здорово. Пробираются в голову бесчисленные лживые речи, и все твердят об одном. Разные воззвания – один итог. Хочется нажать, просто чтобы они заткнулись. А ещё пальцы так напряжены, особенно указательный на самом курке. Зачем же он лёг на чёрный гладкий пластик. И ведь настолько сильно дрожит, ему ничего не стоит сдавить спусковой механизм. А нужно совсем чуть-чуть и уже будет достаточно. Ладони стали влажные, им холодно, некомфортно. Их же грозного пленника, быть может, палача, тяготит мягкая кожа, он пытается выползти из тугих объятий, но вперед ещё желает сдёрнуть скользкий курок.

Глаза зажмурились, и Гретель отбросила пистолет обратно на стол. Он громко стукнулся, сотрясая всё вокруг себя. Как же хочется, чтобы его больше никто не поднимал, чтобы он растаял или расплавился, просто исчез. Смерть несущий.

Сразу за этим захотелось заплакать, просто от жестокости мира, закрыть ладонями глаза и зареветь. Колени уже сгибаются, тянет вниз желание сесть на пол. Начала тихонько хныкать, захватывать ртом недостающий лёгким кислород.

Щелчки ламп и моргающий свет, а где-то за стенами послышалось завывание ветра, тут же рядом застучала ливневая труба, громко трезвонит, порой цепляется о кровлю. Следом уже налетел на стекло и забарабанил поток частиц пыли. Вот-вот разразится страшная буря. Закроет небо, перекроет свет. Не убежать и не скрыться. Настигнет в пути или отыщет спрятавшуюся под кроватью. Близится, близится…

И на этой мысли все лампы друг за другом потухли. Одна последняя ещё загудела, а обрамляющее стекло так и вовсе лопнуло пополам. Девочка бросила идею пускать слёзы и от резко подступившей темноты сделала несколько шагов назад. Неудивительно, что поддавшись слепому порыву, ударилась об какую-то преграду за спиной. Нечто не грубое, скорее наоборот довольно мягкое. По последовавшему стуку и шороху одежды несложно понять – это вешалка.

Испугавшись внезапного контакта, Гретель отпрыгнула уже вперёд. Следующий удар пришёлся на коленку и на этот раз об стул.

– А-а-а-а, – прошипела, прикусив нижнюю губу.

Не дожидаясь, когда утихнет очередная боль, начала крутиться по сторонам, выискивая что-нибудь различимое для глаз. В возникшей черноте сложно бороться с желанием броситься куда-нибудь вслепую. Но темнота лишь с виду безгранична и пуста, в порыве страха можно с лёгкостью разбить нос о стену. Без конца бы поворачивала головой, пока не свернётся шея. Благо раньше встретилась узкая полоска света, частичка дня, с огромным трудом пробивающаяся через занавешенное окно.

По ту сторону стекла видно, как жмётся к раме некая пернатая особь. Снова чёрные крылья, по крайней мере, их обладателя мало интересует содержимое комнаты, уже не пытается заглядывать через стекло. Куда больше волнует вопрос сохранения собственной жизнедеятельности, нежели подрыв чужой. Выпала доля противостоять бомбардировке мелких частиц. Ну что же, им тоже не сладко, в бурю не полетаешь. Захватит ветром, унесёт вместе с пылью и будет таскать, пока не перетрёт на куски. Хотя день назад птицы были очень недружелюбные, если не сказать, кровожадные. Гретель не против увидеть их собранные в кучу трупы. Ну, может, вчерашняя агрессия и вызвана стихией? Перемены влекут перемены.

Но что теперь, брести до выхода вслепую? Перебирать руками как старушка, а то и вовсе ползти по полу? Гретель в какой-то степени это даже забавляет, заодно позволяет уйти от пугающих мыслей. Не даёт появиться улыбке на губах только одно. В голову снова лезет бродяжка. Перед глазами даже в полной темноте появляется её изувеченное лицо с чёрными дырами, рваные тряпки да кривое тело, и представляется она прямо рядом, буквально в паре метров. Никак не удаётся развеять столь неприятный образ. Даже понимание, что дверь закрыта, не даёт исчезнуть этому фантому. Когда окружающее уходит в пустоту, создаётся огромный простор для воображения, он даже больше, чем само помещение, где бы не остановились ноги, и готов вместить в себя кучу скверных мыслей. Нож? Леска?

Мог ли свет погаснуть под напором стихии, или кто-то залез в электрический щиток, аккуратно открыл дверку, вырубил предохранители, затем своими мерзкими корявыми пальчиками выдернул провода?

И вот ещё одно, прошло уже несколько минут, а шорох одежды всё слышится, и вешалка скрипит. Так странно, не правда ли? Столько движения из-за маленького импульса. До сего момента входная дверь волновала куда больше, чем оставшееся пространство за спиной. Но ведь у стен тоже есть уши, глаза и даже рты. В мире больше нет безопасных мест, и сейчас область позади просит ответить на один вопрос. Могут ли куртки так долго качаться? Наверно, нет, и наконец остерегающая мысль начала пробиваться и в голову девчонки, заставила обернуться. Но какой смысл, когда вокруг темнота, светлым днём как в ночи. Ушки на макушке, но вот глазки слепы. Не увлечены ли одеждой сторонние силы? И звук… приближается?

Гретель ненадолго оглянулась на полосу света, адаптирующиеся глаза усмотрели некоторые новые контуры вещей, бутылки да банки, затем снова в темноту. Резкая смена цветов, в сознание по-прежнему отпечаток белой линии.

– Хей? – едва слышно протянула девочка. Вот только что она ожидает услышать в ответ? Скорее наоборот, обозначила свою позицию. И руки вытянула навстречу, должно быть, зря, тот, кто идёт, мимо не пройдёт. А, несомненно, впереди какое-то движение. И что это? Звук, будто рукав куртки стегнул по столу. Один… затем второй… Слышно и как закачался абажур на лампе. Это уже совсем близко.

Ливневая труба звенит, ветер завывает. И через этот шум приходится вылавливать малейшие звуки по эту сторону стен. Пальцы Гретель напряжены, они там впереди, но даже сама хозяйка не видит их, пока что чувствует, пока что вокруг лишь пустота. Ничего не удаётся ухватить, но так даже лучше. Им и без того выпала нелёгкая доля, быть первыми свидетелями, узнать вперёд. Это будет страшное касание.

Суждено ли сцене сбыться? В следующий момент также неожиданно, как всё началось, так и закончилось. Ветер стих, а мгновение спустя вновь загорелись лампы. Одна за другой, но в обратном порядке, осталась по ту сторону работоспособного состояния лишь та, что с треском вырубилась. Взгляд Гретель тут же встретился с вешалкой. Прямо перед ней и как-то близко. Однако ведь какой ужасный красный плащ висит с краю, перенасыщен багровым цветом, не хотелось бы видеть его на папе более. Да что там говорить, всю бы эту непонятную кучу вывалить в ящик и запереть на ключ. Выглядит она как зловещая ёлка из тряпок, особенно теперь, когда лампа сверху не горит, и от каждой вещичке появилась своя личная тень. Порождённые чёрные контуры с огромным удовольствием переплетаются, образуя что-то изрядно жуткое. Ну, вроде как, стоит себе, никого не трогает. [Вот только одежда до сих пор мотается, и ближе она на метра два.

Не станет бегать за рулеткой, а затем отмерять пройденный путь, оставшееся расстояния ни в коем случае не хочется уменьшать, есть обратное желание – убежать. И как бы оно не было, Гретель больше здесь неуютно, тут же схватила медвежонка и быстро-быстро сперва попятилась, а потом и посеменила к выходу. Напоследок бросила ещё один взволнованный взгляд назад. Клетчатая кепка… чёрное пальто… Быстро выдернула шпингалет и выскочила за дверь.

Но даже тут что-то мешает, не даёт покою быть, будто буравит взглядом, старается перетянуть её, как казалось бы, никчёмное внимание на себя. А тут столько непроглядных мест: тёмные углы, пространство за мебелью, арки, всюду может затаиться её личный зритель. Во благо скверные чувства смолкли, когда девочка всего лишь закрыла за собой дверь кабинета. Лучше уж пусть все проходы будут намертво запечатаны, и остаются одни лишь голые перекрёстки коридоров. Нежели из каждого прохода будет донимать внимание сверкающих крысиных глазок.

Но куда теперь? Точнее не так. Где сейчас бродяжка? Человек весьма шумное существо, и весь его быт под стать громким привычкам. Но вот эта тварь и при всём своём безобразие порой становится тихая как мышь. Думается, надо вновь затаиться за диваном и выждать её появление. Но по всей видимости, судьба готовит за своей кулисой мироздания что-то иное. Проект уже разработан, нужно лишь пройти по его контрольным точкам. Ответ на вопрос "Куда теперь?" возник прямо перед лицом – дверь, ведущая в подвал. Спускающийся сверху свет касается старого деревянного полотна, пытается навязать очередной путь, но девочка больше не верит его лучам. И, конечно, Гретель очень хочется найти родителей, но, наверно, это единственное место, где она их найти не хочет.

Тут ещё стоит поставить на рассмотрение очередное табу, которое явно не стоит нарушать детям – спускаться в подвал. "Самые страшные вещи творятся именно под порогом", – нечто подобное когда-то говорил её брат. И дверь в сие царство запирается на один единственно существующий ключ, тот в свою очередь хранится в шкатулке в спальне родителей. Далеко придётся идти.

А что если заключить уговор? Сама с собой? Если дверь закрыта – пойти за диван. А коли открыта – спуститься в самый низ. Второй вариант не очень хорош, по правде говоря. Но по идее и маловероятен.

Гретель подошла, дёрнула за ручку, и дверь… открылась. Это самый громкий скрип за сегодня, от него лицо перекорёжило, пальцы сжались в кулаки. Никакой визг пенопласта по стеклу не сравнится с этим. Звук из забвения, правда, во снах этот проход обычно сам открывался, потом, вспоминается, оттуда выползали огромные тараканы, наверно, не стоит ещё уточнять, что у тех жуков вместо лап каким-то причудливым образом оказались вмонтированы руки людей. Девочка же по несколько раз оглянулась на каждую комнату и коридор, убеждаясь, что никто не среагировал на шум.

А вот надеется было не на что, одна сторона двери почти полностью сгнила. И место, где должен быть замок, просто рассыпалось, теперь это полотно разве что на нитку подвязать.

Но какую-то роль дверь всё же выполняла, едва раскрылась, как снизу повеял терпкий запах сырости и гниения. Оттуда же послышались звуки падающих капель. В последнее время никто из семьи туда не спускался, далеко не безопасно входить в обитель обосновавшегося хаоса. Подвал уже на момент отъезда был в жутко аварийном состоянии. Что скрывается в темноте, точнее осталось от сооружения сейчас, сложно представить. Гретель даже не знает, включится ли там свет, или, вообще, можно ли в таком сыром помещении включать свет.

Девочка, не стала много раздумывать над своей безопасностью, спрыгнула на первую ступеньку, под ногами захлюпала вода. Тут же над головой попалась ниточка выключателя. Не составило труда нащупать шарики, нацепленные на верёвочку, ухватиться за них и как следует дёрнуть. Вместе с сорвавшейся с потолка искрой слетела вниз первая досада. Не рассчитала усилия, слишком резкое движение и, как итог, нитка выключателя оторвалась, безвольно легла в ладонь. Раздался характерный щелчок рвущегося материала. И всё же свет загорелся, лампа за лампой и так ровно до последней ступени, дальше лестница уходит налево.

Вот теперь можно рассмотреть весь ужас, таящийся в четырёх стенах, кошмар, спрятанный за гнилой дверью. Как только оно не развалилось? Штукатурка тут не просто отошла от стен, но местами уже размылась в песок. Кирпичи под ней потрескались и чуть ли не наполовину провалились в мягкий грунт. Совсем немного и полностью завалятся в небытие. Впрочем, вблизи ступеней, кажется это уже свершилось, ибо не осталось ничего твёрдого, во всю лезет земля. Тут же рядом сквозные дыры и трещины размером со слона. Среди которых торчащая из всех поверхностей ржавая арматура, свисающие с потолка провода. Жутко.

Единственное чему не мешает рушащийся кров, скорее наоборот благосклонно влияет, так это жизнедеятельность паразитических форм, здесь попросту нет препятствий распространению плесени. Каждая сколь либо подходящая вещь укутана её белыми выростами, потолок так и вовсе полностью съеден пушистым грибком. Страшная опухоль на трудах человека.

Горит свет, а тут далеко не место для электрических сетей, ведь вокруг так много воды, стекает по стенам, а местами сливается прямо с потолка. И Гретель планирует пробраться через весь хаос в самый низ, она считает, что поступать так, значит быть взрослой, другие же посчитают это детской безрассудностью. Пока же девчонку некому одёрнуть за руку.

Позади прошмыгнула серая физиономия. Гретель, едва краем глаза заметив вблизи себя рваные тряпки, тотчас присела на корточки. Так из зала её будет почти незаметно. Впрочем, тот, кто вернулся, пока не заинтересован поисками девчонки, оно вновь забралось в кабинет Генри Андерсум’а. На секунды несколько клочков одеяния даже оказались прихлопнуты закрывающейся дверью. Ну, некто без одежды не уйдёт, начал дёргать, и его парочка шустрых рывков полностью решат проблему, высвободят ткань. Должно быть, это нелепая бродяжка. Что же её туда всё тянет?

В сей момент чуть ниже по лестнице из отверстий у самых ступеней интенсивнее полезла земля, оттуда же ручьями полилась полная частиц взвеси мутная воды. Неприятное зрелище, словно лопнувший гнойник или того хуже. И процесс лишь набирает обороты. Всё ближе к верху проклёвываются новые и новые дыры с тем же исходом массы. Их много будет в итоге. За стенами движение.

Твари выползают из глубин. Перебираются по кротовым норам.

С потолка повыскакивали черви, шлёпнулись о сырой пол, для них ничто падение, они уже оплетаются вокруг друг друга. Длинные мерзкие почти прозрачные слепыши, в каждом из которых через тонкую кожицу видно всё внутреннее убранство, то по сути одни лишь чёрные потроха. Неприятный для глаз танец. О, как же червей много… над головой, под ногами, справа и слева, не сотни и даже не тысячи, гораздо больше – миллионы. За истощёнными стенами из недобитых временем кирпичей всё кишит скользкими паразитами, настолько неисчислимое множество, что в особо крупных полостях земли вбиваются и впрессовываются в мотки далеко не искусственной пряжи. Они собираются здесь неспроста, следуют за теми, кто источают до ужаса смрадную вонь.

Поберечься хотя бы падения мерзких червей на каштановые волосы, избежать контакта голых ног с их липкими конечностями. Не тронуться неприкрытыми руками о вонючую массу.

Через кирпичи в месте, где некогда был цемент, выдавливается грязь, местами течёт как крем из пирога, при этом попутно обильно смазывает мохнатую плесень, своего рода бисквит. Эта серо-бурая полоса берёт своё начало со дна подвала и понемногу перебирается в сторону дома. Оно словно нечто живое, на самом деле лишь следствие движения извне. Сопровождает этот странный слякотный звук расползающейся земли. По обе стороны подвала образовывается много новых полостей. Излишки породы спешат пробраться внутрь.

Девочка отвернулась от зала и его небольших секретов, поскакала вниз по сырым разбитым ступеням, наклоняясь, дабы не задеть свисающие провода. Проворная как обезьянка, Гретель быстро допрыгала до поворота лестницы. Там уже главное помещение, до которого остаются всего-то три ступени. Впереди уже горит свет. Да, система освещения в этом сыром, гнилом, разрушающемся, обваливающемся, прелом, смрадном, вонючем, злачном подвале работает куда лучше, чем там наверху в сухом и тёплом помещении.

И тут, в главном зале, всё обстоит нисколько не лучше, чем на лестнице, разве что штукатурки нет совсем, одни оголённые кирпичи, и ещё плесени раза в три больше, целые деревья, а то и кустарники. Пол скрыт мутной водой, и она только пребывает, так что не намочить ноги не удастся. Ещё мягко сказано. Уровень жидкости будет не менее чем по колено, о чём свидетельствуют две последние утонувшие ступени, каждая около двадцати – двадцати пяти сантиметров в высоту, иными словами, голени придётся ополоснуть. Сам подвал не малых размеров, чтобы держать потолки предусмотрено целых девять колон. Но и двадцать не хватит, когда такая сырость. Не сегодня так завтра всё это непременно сложится как карточный домик. Хорошо бы не сейчас…

Воздух почти что ядовит, перенасыщен спорами плесени и ароматом гниения. Раньше тут было навалом старых ненужных вещей, ящиков и коробок. Но от всего этого мало чего осталось, почти всё сгнило или проржавело насквозь. Что-то, конечно, ещё остаётся и формирует представление о подвале как об одной большой свалке. Перемещение по которой весьма опасно для жизни, можно с легкостью напороться на штырь или наступить на гвоздь. Побагровеет вода.

Но Гретель и не планирует прогуливаться по этой помойке, какой-то инстинкт самосохранения у неё всё-таки есть. Да и зачем? Уже со ступенек видно, что никто не притащил сюда родителей и не держит их тут связанными.

Впереди ещё больше звуков, главная их часть – текущая и капающая вода. Но не удастся пропустить и тот шум, что исходит извне стены. Он подходит со всех сторон и ещё недолго будет едва различимым.

[Глубокие туннели, их создатели ожесточённо роют, захватывают руками горсти земли и откидывают в стороны. Без устали дёргаются их белые с небольшим желтоватым оттенком огромные мускулы. Забилась порода под длинные когти, вот беда. Но не способен остановить работу лёгкий дискомфорт. Влекут наверх внешние благоухающие раздражители, их наполнение и поможет промыть длинные кисти. Много прокопали, долго ползти назад. Начало пути исходит из далёких глубин, первые поползновения зародились в сыром загнившем колодце. Туда не проникают живые, но порой в недра тучные приносят мёртвых. Кто же они – создатели туннелей?..

Они – защитники. Ибо враги подошли к дому.

А вот ещё? Что до задней стенки подвала? Сильно же она обвешала, попадали кирпичи, растрескался цемент, прибавилась куча новых щелей и проёмов, многие из них сквозные и уводят… Гретель точно знает куда. Ведь она не раз забиралась в них, точнее в ту одну дыру, которая позволяла затащить внутрь тушку девчонки. Сейчас, наверно, таких проходов стало гораздо больше.

Эх, должно быть, Гретель последняя из всех живых, кто когда-либо заглядывал по ту сторону.

[Ранее ещё до момента, как был заложен фундамент первого здания поселения, а именно за долго до… на этих холмах располагался огромный научный комплекс. За непроницаемыми для дневного света и людских слухов стенами тысячи учёных отдавали жизни ради познания самых мельчайших крупиц человеческой психики и сознания. Нефундаментальная наука породила десятилетний порядок, долго осуществляли свою деятельность толпы хирургов и психологов, без устали резали черепные коробки. Однако же за усердной работой позабыли незыблемые нормы морали и нравственности, не вспомнили и слов обещания, произнесённых в начале пути. Немногие из проведённых операций можно отнести к благодеянием, куда больше о них говорят, как о преступлениях и пытках. Такое не могло существовать вечно, всё рухнуло в одночасье.

Учреждение давным-давно забросили, уже более полвека не ходит по здешним землям прорезиненная обувь, хотя… Неужели? Выходит, время бежит к доброй сотни… Несколько после закрытия комплекса, это уже около восьмидесяти лет назад, всё оставленной из белого камня вместе с развалинами из красного кирпича сравняли с песком, а на месте прошлых палат и испытательных комнат построили новые дома и здания. И хотя от старых построек старательно избавлялись, взрывали и засыпали, многоуровневые подземные помещения комплекса сохранились до сих пор. Ну, а попасть в одну из оставшихся частей забытого людьми учреждения можно прямо из этого подвала.

Родители Гретель были в ужасе, когда узнали о таком соседстве, всерьёз рассматривали идею залить подвал целиком бетоном. Сравнять или закопать. Во благо столь радикальные мысли не сыскали для себя реализацию. И тогда, чтобы устранить проблему, семья Андерсум вложилась в укрепление каркаса фундамента, наняли не менее чем три бригады рабочих. Около десятка крепких широкоплечих мужчин закладывали кирпичи день и ночь, утолщая заднюю стенку подвала. Они говорят:

О призраках, шепчут о леденящих кровь криках из глубин, ещё обмолвятся о крысах. В самом конце рассказа и второй раз повторят про полчища крыс.

В итоге длина помещения сократилась почти на два метра. Но, как результат, бессмысленная трата денег, за зря проливали пот и зарабатывали седые волосы нанятые рабочие, ведь кладка даже при всей своей толщине не прослужила и года, быстро начала разрушаться. И было ли это вызвано воздействием грунтовых вод или подвижностью грунта, быть может, какие-то другие причины, но вскоре стали возникать новые щели, и те быстро росли в объёме. Родители не нашли другого решения, подвал пришлось запереть и никогда больше не отпирать].

Но запертая дверь слишком лёгкое препятствие для Гретель, девчонка не раз умудрялась в тайне от всех взрослых и серьёзных выкрадывать ключ и забираться в место тайн. Стационарный свет, дабы не привлекать внимание, она никогда не включала, предпочитала брать с собой фонарь. Стоит заметить, что лазала девчонка исключительно ночью, когда все спали, а если добавить ещё одно уточнение, далеко за полночь. А начиналось, как и заканчивалась, эта прогулка с проникновения в спальню родителей, её же окрестила символичной фразой – комната волнений. Там в ящике комода в небольшой шкатулке хранился заветный ключ. Он был такой тяжёленький, шершавый, чёрный с оттенком тёмно-зелёного.

Забрать его – значит первый раз бороться за сухость своего нижнего белья. Ужасно волнительный момент, вспомнить треск ящика, трясущийся фонарь во рту, дрожащие непослушные пальцы или хотя бы скрипы с кровати. Тело то и дело покрывалось мурашками, на лбу проступал холодный пот, и все мельчайшие волоски на коже подымались дыбом. Пару раз шум-таки пробуждал хозяев комнаты. Отец в свете ночника выглядел пугающе грозно, он, по крайней мере, лишь приподнимался с кровати, подолгу прислушивался, всматривался. И так постоянно получалось его случайно упавший взгляд всегда направлен в сторону незваного гостя. В те моменты Гретель хотелось навсегда прекратить дышать, как и остановить своё сердцебиение.

Мама в секунды беспокойства и вовсе вскакивала, делала пару кругов по комнате, порой проходила совсем рядом, буквально чуть-чуть и натолкнулась бы на своё дочку, скрытую в ночи. Ветерок, возникающий от её движений, застужает кровь чуть ли не до льда. И она была такая странная, бормотала о крысах и о том, как хорошо бы их всех раздавить катком. Её же облик в еле существующем свете того же ночника – удручающий, можно ещё добавить, неопрятный, волосы взъерошены, а платье задрано так, что без капли какого-либо смущения демонстрируется вся нагота. Безобразно. И действительно страшно видеть её такой неухоженной. Где же красивые платья, изящная причёска? Словно эта безумная женщина приходит ночами на место мамы из мира зазеркалья, совсем не леди Андерсум. Ох, и если хотя бы раз она или папа включили настольную лампу… Ну, хорошо, что сон быстро брал своё, голова возвращалась на подушку, следом слипались глаза.

В подвале Гретель никогда не останавливалась, сразу же лезла в проём стены, в неизведанный для себя мир. Он звал ночами, не давал спать. Бесчисленное количество раз придётся поворачиваться с бока на бок, накидывать и скидывать одеяло. Все равно будет мучить и щекотать изнутри. Его голос утихает лишь в предрассветные часы.

Он нехороший. Злой, манит в ловушку. Один раз его волей случилось даже застрять в том проёме стены, как же тогда перепугалась. Под громадой кирпичей, где не двинуться ни вправо, ни влево. И самое решительное движение не приносит результат. Намертво. Достаются как награда за старание только уколы от осколков неровной стены. В такие моменты резко перестаёт хватать воздуха, а сердце бьётся так, словно ему нужно как можно быстрее отработать план за всю непрожитую жизнь. Одна в глухом подвале, ночью и в темноте, благо ещё мочевой пузырь не подвёл. Вспомнить тот запах сырости, отчаяние и слёзы. Это напрочь отбило всё последующее желание сюда лазить. Заставило заткнуться призыв.

По ту сторону Гретель никогда не выбиралась, только выглядывала, боялась встретиться с кем-нибудь запертым там. Мертвецом или жертвой экспериментов, голодным и холодным отребьем. Хотя почти сотня лет прошла, кто бы столько пережил? Но, даже без единого шага на той стороне, девочка умудрялась заприметить кое-что интересное для себя, например, парочку инвалидных колясок, предназначенных для больных, или каталки, уже для готовых. Ей кстати казалось, что они живые. Ну, в том смысле, что каждый раз меняли своё местоположение. Было это действительно так или очередная детская выдумка неизвестно.

Но, по правде говоря, хотя Гретель сама себе и не признаётся, увиденное там интересовало только во вторую очередь, а главное, что тянуло ночью с маленьким фонариком в подвал, именно её собственные переживания и чувства. Ей нравилось само волнение, мурашки по коже, щемление в животе. В эти моменты она чувствовала себя особенно взрослой.

Но сейчас тревог, страхов и прочих "щемлений" у неё на годы вперёд, и теперь, не увидев здесь ничего, она собирается уходить. Уходить из подвала? Но вдруг стоит убежать из дома, искать помощи у встречных прохожих, стучаться в двери ближайших соседей. Кто сможет помочь?

Со спины послышались весьма странные звуки: сдавленное надрывистое мычание, стуки и шум как от ударов. Порой ещё дополняет стон, приправленный приглушёнными выкриками. В уме непроизвольно возникает ассоциация с борьбой, с чьими-то страданиями. Безусловно, в источнике звуков возобладала некоторая суматоха. Весь каскад насильственных мелодий спускаются откуда-то сверху, по негромким звукам не сложно понять – действия происходят в закрытом месте, возможно, скрыты плотно прижатой дверью.

Гретель поморщилась и отчасти даже прищурилась. Последнее, правда, слабо помогает попыткам усмотреть что-нибудь через стекающую жидкость, сыплющуюся штукатурку да падающих червей. Старания за зря, ничего толком не удалось понять, звуки прекратились гораздо быстрее. Снова взыграл старый оркестр, звон капель под аккомпанемент гудения электрических ламп.

Но и тогда взгляд не спешит отворачиваться, уходит вверх по ступеням навстречу раздолбанному бетону, треснувшим кирпичам, ползущей из стен земле. У выхода качается гнилая дверь, немного торчит часть зала.

И тут совсем не под стать моменту в голову пришла удивительная мысль. Откуда только свалилась? Ну, гораздо лучше, ощутить её падение, чем получить на волосы червя. Единственное как-то не вовремя. Всё же, такая очевидная, но почему-то оставленная без внимания идея. Девочка заглянула к страшной скульптуре в гости, обследовала под носом у бродяжки пустой кабинет отца и даже спустилась в вонючий подвал, но не проверила комнату своего братца.

Дверь кабинета Генри Андерсум’а. Прекратилась основная часть исходящих через узкие щели громких звуков. Остаётся совсем немного сигналов, гласящих об их деятельности. Выдаёт себя ненавязчивый шорох одежды да редкий скрип мебели. Заглянуть бы в замочную скважину, отодвинуть заслонку. Сумрак, свет погашен, много темноты. Кажется, излучение дня нынче боится заглядывать через занавешенное окно, оно также едва заметно подглядывает.

Неподалёку от стола отставлено роскошное кресло, любимое место хозяина кабинета. А какое дорогое, какое изящное. Зачастую играло роль маленького укрытия, ибо, уходя в работу, можно без труда за широкой спинкой скрыться от назойливых взглядов. Она и сейчас многое прячет. Замочная скважина слишком узкая, зайти бы в комнату. Но если даже свет не решается проникнуть внутрь, какие шансы выйти у меня? Я лучше буду держаться на расстояние. Кое-что смогу рассказать и без риска.

Видно. Тело покоится в кресле, такое безвольное, раскисшее, готово на все проделки над собой. Не могу сказать кто это. Мужчина ли? Нет, мне кажется, это женщина, слишком тонкие миниатюрные запястья, длинные ногти на пальцах. Только почему-то кожа вся в складках и шрамах. Она больна?

Видно. Свисает бледная понемногу теряющая тепло рука. Уже холодные окровавленные пальцы. Устали после борьбы, но теперь, как наказание за свою усталость, навечно обречены на покой. Если только его не нарушат чьи-то зубы. И почему меня посетили эти мысли? Зачем я заговорил про зубы. Мне тревожно, я несу вздор.

Видно. Упавший сверху шарф элегантно обвил шею. Не видно голову. Почему видны плечи, но не видна голова? Но, а кто это стоит рядом? Справа рядом со столом? Не человек, слишком бесформен и слишком огромен. На нём много шкур. Живое, слышу его тяжёлое дыхание. Мне страшно, я хочу убежать. Позвольте мне убежать. И ведь, кажется, я присмотрелся. Сбоку стоит полная одежды вешалка. Боги, она движется. Наклоняются и всё сильнее нависают куртки. Оттого и шелестят, оттого трутся друг об друга молнии плащей.

Им в такт рывками дёргается валяющиеся на кресле тело, о, она сама пришла… Ей нравится процесс? Где же голова? Утонула в тряпках, вот только я не вижу, что с ней происходит под непроницаемыми материями. Пока тёплая.

А там в глубине курток кто-то есть. Мигает настольная лампа, подсвечивает его фигуру, оно худое, одни кости, торчат широкие рёбра. Единственное очень выдающееся в этом дистрофическом теле – огромный череп. Он крутится… Поворачивается к двери… Чёрные глаза… Поворачивается ко мне…

Глава 11.

"Долг, честь, отвага" – слова на табличке, внизу подпись Аксель Пойнтдекстер. Это комната дедушки со стороны матери. Он умер, ещё когда были в отъезде, Гретель так и не попрощалась с ним. Знает лишь место упокоения, так далеко идти, пешком добираться несколько часов, стереть две пары босоножек. У тех холмов растёт лаванда и белые цветы. Красивое место, не оторвать глаз.

А внутри почти ничего не изменилось, всё пространство отдано старинным вещам и предметам военной атрибутике. Что же, дедушка был высокопоставленным военным. И, кажется, комната, как преданный долгу солдат, застыла на своём посту в ожидании его возвращения. У кровати стоят сапоги, готовые в поход, на спинке стула висят брюки, подойдут к важной встрече, а на старом патефоне лежит пластинка, эх, хорошие были мелодии. Родители говорили, что со временем переделают эту комнату для Гретель. Верно ли подобное решение, девочка не знает.

Окно в комнате раскрыто настежь, ветер заносит в помещение пыль, при этом попутно выносит на улицу подвернувшиеся по пути бумажки. Шторки вздымаются до самого потолка, задевают люстру, и она не лишена движений, раскачивается из стороны в сторону. Гретель не может оставить окно открытым, позволить ветру хозяйничать в комнате.

Старик Аксель прожил с ними не так много времени, чуть меньше года, но он всегда был добр к своей внучке, часто награждал льстивыми словами, угощал сладким, вечерами приглашал слушать старые пластинки. А перед отъездом подарил девочке свои часы, сам надел этот искусный механизм на тонкое запястье Гретель, зацепил замки, затем сказал что-то весьма загадочное: "Остерегайся времени". Некоторые слова странным образом цепляются за сознание, остаются в памяти на века.

Что до часов? Они до сих пор висят у девочки на руке, неуместно крупные и тяжёлые для всей её миниатюрности, что уж говорить, насчёт неудобности и причиняемого ими дискомфорта. Ей бы положить их в ящик письменного стола да забыть. Но ведь нет, одевает каждый день, из месяца в месяц протирает стёклышко и изо всех сил оберегает, ибо это последний атрибут памяти.

Время… В целом хорошенькая особо не постаревшая комната с одним окном, из которого весьма неплохой вид… когда-то был. Девочка, снова закрыв дверь на шпингалет, как раз подбирается поближе. Красивые дома, захватывающие внимание вывески, яркий неоновый свет, многолюдные улицы – прошлое. Сейчас отсюда виднеется только заброшенное разрушенное поселение, забитая мусором и баррикадами дорога. Это место сильно опустело, здесь мало кто остался, несколько семей, а, может быть, и вовсе никого. Гретель за эти месяцы с момента возвращения почти не видела людей на улице, а если уж замечала, то те были незнакомые и какие-то опасные.

А сколько тут было приятелей, друзей, мест для встреч, тайных свиданий, и всё кануло с обрыва жизни, сейчас осталась разве соседка напротив, старушка Гретти. Наверно, больше и никого. Пожилая одинокая женщина, она не покинула поселение вместе с основной волной беженцев, так и остаётся на краю мира доживать свой век. Много ей осталось? Не сегодня так завтра. Её дом, не страдающий нехваткой внимания, аккуратный и чистый.

Сама старушка нравилась Гретель, она была добрая, разговорчивая, зачастую интересовалась здоровьем родителей. Единственное, не знает меры для своих фраз, порой становится излишне болтливая и нудная, воспроизводит звуков как целый оркестр, от её сверхподвижного языка не отвяжешься, засыплет десятками вопросов. И ведь знает, чем остановить, как заставить детей отвечать на её бесчисленные бестолковые вопросы. Распихает по карманам две горсти конфет, затем на каждый ответ даёт сладкий леденец. Как итог получается не так уж и плохо.

Ну, вот что не способен окупить сахар в фантиках, не справится с гнётом неприятных чувств, видите, некуда девать раздражение. О, его столько. Вызван же сей поток негодования, как ни странно, фамильным именем старухи, Гретти. Из-за схожести звучания с Гретель, последнюю не раз дразнили, провоцировали на драку. Когда считают самостоятельной и взрослой – это очень приятно, встаёшь на носочки, но вот, когда обзывают старухой – обидно, хмуришь брови. Гретти уж точно не красавица – старый морщинистый комок с лысиной. Сравнение с полуживым шарпеем щекочет изнутри.

Не хочется слышать в свой адрес воззвания: "Гретель – Гретти, Гретель – Гретти, твой ночной горшок воняет! Гретель – Гретти, Гретель – Гретти, с тебя слезает кожа как со старого велосипедного сидения! Гретель – Гретти, Гретель – Гретти, ты – мерзкая старуха, от тебя несёт плесенью, сходи и помойся!" Потом ещё подкрадутся со спины, выдернут несколько волос и с грохотом смеха пропищат: "Смотри, ты лысеешь. Смотри, ты лысеешь. Гретель – Гретти, ты лысеешь!"

Ну, с момента приезда девочке ещё не приходилось разговаривать или даже пересекаться с соседкой напротив, короткий зрительный контакт только и всего. При том даже в эти не тактильные встречи старуха вела себя весьма ненормально, в припадке внезапного страха срывалась с места, убегала прятаться к себе домой. Да, странностей однозначно ей прибавилось. И ведь кто знает, какой эта Гретти стала. Люди здесь сильно поменялись и далеко не в лучшую сторону.

– Что она там делает? И что так пристально рассматривает? – промямлила под нос девочка. Мысли о старухе совсем не зря. Она в границах поля зрения, сидит у себя на крыльце. Будь у неё чашка чая в руках, да и сама вместо того, как придвинуться к краю, откинулась бы на спинку, тогда уж точно не стоило тратить на неё секунды внимания. Но Гретти не обеспокоена вопросами своего комфорта, увлечена наблюдениями.

Из-за расстояния сложно разглядеть какую-нибудь конкретность в окружении престарелого шпиона, однако кое-что само выдаёт себя. Гретель смогла заприметить в руках старушки бинокль или что-то подобное ему. Круглые стёкла при попадании на них солнечного света бросают блик. И следит пожилая женщина не иначе как за домом Андерсум. Но, а вот теперь Гретель наблюдает за миссис Гретти. Цепь замкнулась.

Сейчас в голову приходит своеобразная мысль о причастности старой девы к исчезновению родителей. Не посещают разве что идеи о том, как заношенные до трещин кости могут повлиять на чью-то судьбу. Пожилая женщина одинокая и старая. Страшная, но это тут не причём. Наверно, тень подозрений нагнетает ружьё, лежащее на коленях. Гладкая деревянная рукоять покоится у старых дряблых рук, в сторону тянется уже из крепкого железа длинное чёрное дуло. Блик, представленный идеально ровной линией, бежит от короткого прицела, касается курка. Опасная вещь угодила к немощной жизни. Древняя старуха… О чём ей заботиться?

Из очередных наблюдений девочку вырвал хлопок, как далёкий раскат грома, но напугал Гретель гораздо больше. Вздрогнула и подпрыгнула. В эти моменты её руки всегда непроизвольно тянутся к ушам, закрыть их и на время оглохнуть. То звуки выстрелов. Снова взбудоражили поселение глухих и одиноких. Опять разбегаться одичавшим дворнягам. С каждым днём гремит всё чаще и громче. Привыкнуть к этому все равно невозможно, по-прежнему, когда Гретель слышит шум пуль, её сердце содрогается и замирает. Девочка не знает, кто стреляет, и в кого стреляют, но если играет эта музыка, кто-то обязательно умирает.

В сей миг в завываниях ветра проявился ещё один звук, несомненно, тот является продолжением выстрелов, он уже ощутимо громок и с секундами ожидания лишь набирает в себя силу. По своей сути агрессивен, не сравним с остальными шумами, порождёнными природой. Это нечто рукотворное. Рёв мотора, если сказать точно. Голос агрегатов, приводящих в движение всё неживое. Что-то направляется в эту сторону. И так грозно заявляет о своём приближении, наверно, несётся со страшной силой, быстрее вихря, стремительнее урагана. Неужели машина? Такого давно не наблюдалось. Стальные контуры автопрома в целом большая редкость для здешних краёв, в основном круглые фары да изящные бамперы можно лицезреть лишь на обложках журналов. Гул громче, и в дополнение к нему нечто неприятное для уха, словно покрышки стираются об асфальт.

Гретель не смогла выдержать ожидания, запрыгнула на подоконник, зацепилась одной рукой за стену, другой за раму. Высунулась из окна насколько смогла, её действительно интересует источник шума и нисколько не смущает момент, что пальчики могут разогнуться, уж тогда полетит головой вниз. Второй этаж, о… головой об уличную плитку. Ну, в случае чего кровь смоет дождём.

Вот совсем скоро на дороге показалась машина, сильно петляет, еле объезжает весь мусор, попадающийся по пути. Скорость автомобиля высока, все виражи сопровождает визг резины. Но тот, кто едет, явно не планирует сбавлять скорость. И вряд ли проблема с тормозами, наверняка нога вдавила педаль газа. За горами мусора не увидеть преследователей, видимо, подгоняют кнуты скрытых от глаз страхов. Единственные погонщики – движущиеся следом облака пыли, разлетающейся по сторонам осколки камней.

Уже через минуту машина, ревя как дикий голодный зверь, пронеслась мимо. Попутно залетела на лужайку Гретти, снесла мусорный контейнер, и тут же через пару метров смяла почтовый ящик. Уж делать, так делать. Ни секунды промедления, пробуксовывая на лужах грязи, рвётся дальше вглубь поселения.

Девочка продолжила высовываться, провожая автомобиль, пока тот, оставляя за собой огромные клубы пыли, не скрылся из виду. Давно шины не беспокоили дорогу, не поднимали грязь. Надо же, не будь столько шума, не поверила бы своим глазам. Сочла, что снова обманывают. И кого занесло в края безнадёжности, в основном сколь либо вменяемые люди бегут прочь. Ну, а какой же красивый автомобиль принёс этого незнакомца. Глаза загорелись, уж очень они нравятся Гретель, их блеск, контуры, при этом совершенно не важно насколько он новый и дорогой. Главное, чтобы сверкал. Жаль, быстро уехал, хоть немножко, но посмотреть ещё. Ни о чём не думая, вылезла бы дальше из окна, если оно только помогло. В семье когда-то тоже был автомобиль, печально, ведь пришлось продать, но тогда стоял выбор или руль вместе с педалями, или что-нибудь на стол.

Тут взволновал и ещё один примечательный момент, та машина, что минуту назад пронеслась, совсем непростая, не средство передвижения какого-то местного в грязных рваных джинсах, бородой на пол-лица. Есть в объекте интереса нечто особенное. И, кажется, Гретель успела понять, что именно. Так сказать, заработала себе бонусные очки. Машина выкрашена в чёрно – синие цвета, цвета организации Нова, на ней же нанесена соответствующая символика.

Девочка мало чего знает про эту организацию, вроде как, элитная полицейская служба, которой поручают секретные и, должно быть, очень интересные задания. У них сверхмощное оружие, изящные машины, красивая форма, а ещё много дозволений и прав. Они стройны, а также красивы. В них просто влюбиться, об их внимание стоит мечтать. Опора общество, эталон чести и морали. Порой Гретель слышала об некой таинственной спец организации по радио или телевизору, но увидела впервые.

И как же эта Нова будоражит юную девчонку. Ни от холода и ни от страха бегут мурашки. Смотря на всех этих офицеров, так хочется поскорее вырасти, закончить все отведённые учебные заведения, затем на вершине успеха с гордо поднятой головой встать в один ряд с коллегами-полицейскими. Надеть выглаженную форму, получить служебный пистолет… эх…

А что до Гретти, не вскружило ли ей голову? Не опрокинулась ли со своего кресла? Но её уже нет, смылась. Пустая терраса, ни бинокля, ни старухи… ни ружья. Качалка ещё крутится, потихоньку возвращается к покою.

Окно в комнате Акселя Пойнтдекстера захлопнулось. Там на улице, за границами дома в этом внешнем мире,происходит что-то ужасное, выстрелы, оружие, война, насилие, смерть. Льётся кровь, люди умирают в муках. В этом мире нет места для ребёнка. Но когда-нибудь весь ужас придёт и в дом этой маленькой девочки, он не постучит в дверь, не спросит разрешения войти, потребует и, если не получит желаемого, уничтожит.

Медленный шаг начал набирать обороты, и сердце всё громче стучит. Там в конце коридора комната её брата Тома. Она видит, видит, но никак не может собраться с мыслями. В какой-то момент влиянием переживаний перешла на бег. Это будет короткая дистанция. Преодолела всего несколько метров, и резко открывшаяся створка окна прервала пробежку. Девочка налетела на возникшее препятствие, чуть было не сняла с петель. Но, кажется, не почувствовала удара, собралась продолжить бежать, вот только не получится сразу отвести взгляд от окна.

Там вдалеке набирает силу другая стихия. Чёрные тучи, а под ними огромные пыльные облака, что простираются от земли до неба, заслоняют весь горизонт. О, благочестивые Боги. Стена неизмеримой высоты, такую люди бы точно не воздвигли. Ещё не потерянный свет солнца придаёт картине багровые тона. Уж не зря этот кровавый цвет. Похоже, надвигается та самая буря, о которой вчера говорили по радио. Ей суждено снести всё, вырвать столбы и деревья, забрать с собой всё понравившееся и приглянувшееся. Времени до её прихода совсем мало. Близится, близится… Такое большое облако пыли девочка ещё не видела, удар будет невиданной силы. И стены домов не остановят такое. Настанет конец светлым дням.

Неудачную сторону выбрали потоки воздуха, неудачную. Боги злы на людей. Перед угрозой природного бедствия всем, на чьи головы обрушится ярость, подобает спускаться глубоко вниз в подвал, иначе сказать, то сырое место, откуда часом ранее выбралась. Второй этаж – неверный путь спасения. Гретель будучи после родителей самая старшая должна принять это решение самостоятельно. Впрочем, пока вокруг затишье, несколько секунд назад был ветер, но в сей миг он смолк, собирает силу. Значит ещё есть немного времени, кого-то найти, скрасить одиночество в подвале, когда над головой будет проходить буря.

Страшно, но сейчас Гретель сильнее волнует другое. Оторвалась от окна, добежала до комнаты брата. Ладонь легла на щёку, задумалась. Мысли вместе с глазами бегают из стороны в сторону. Дальше идти не получится. Вход замурован мебелью. Ящик на ящике, стул поставлен на стул, комод затянут на комод, и так от пола до потолка. Если не знать наперёд, так за этой стеной и вовсе не найдёшь дверь. Сама конструкция отчасти напоминает полку склада… полку склада магазинчика с двинутыми владельцами. Хотя стоит отдать должное, получилось у них величественно. Предметы в отдельности очень нескладные: топорщащиеся ножки, изящно изогнутые дугой спинки. Однако кому-то получилось уложить их в аккуратную стену не хуже, чем как квадратные кубики. Удачно скомпоновал. Как их мозг работает, что у них получается такое совершенство?

Единственное, где спрятан смысл? Снова сцена безумия, все вокруг сошли с ума. Ради чего это выстраивать? Ради надёжности? Вытащить один стул по центру и всё рухнет. Ради простоты и экономии времени? Должно быть, много часов ушло на возведение. Ради красоты? Отчасти это притягательно, имеет свой шарм. Вот только пугают нетривиальные решения проблем. Безумие здесь в белом свете. Надо было кому-то слоняться по дому, собирать мебель, затем тащить всё сюда. Гретель удаётся узнавать принадлежность отдельных вещей. Вон тот табурет, как и тумба с ящиками, утащены из ванной комнаты, комод из зала. Подсобку, кажется, опустошили полностью. Кое-какие ингредиенты для заграждения, порядка десяти стульев, не нашли своё место в конструкции, загромождены по центру комнаты.

Только одно в этом кошмаре идей вызывает положительную эмоцию. Заграждение – не иначе глупая попытка забаррикадировать дверь, так вот, если кто-то попытается выйти из комнаты, жалкая стенка рухнет в сей же миг. Может ли это говорить о том, что её брат до сих пор не покидал спальню?

Девочка почти бросила своего друга-мишку на пол, тут же полезла через расставленные по всей комнате стулья. Волнения заставляют быть нелепой и неуклюжей. Сильно спешит, от того громко шумит. Удары, стук – всё это достаточно выразительное проявление деятельности, но пока на весь грохот никто не реагирует. Тишина в комнате брата впереди, не менее тревожное затишье в комнатушке справа. В итоге пару раз споткнувшись, ощупав коленями лакированное дерево Гретель быстро добралась до заграждения. И здесь вблизи конструкция выглядит не менее совершенно, даже чарующе, каждая деталь идеально подобрана, проглаживаешь рукой и ни единого выступа, всё в притирку. Смотреть, конечно, на неё снизу-вверх все равно не очень приятно, не хотелось бы оказаться рядом, когда это посыплется. Зачем надо было затаскивать огроменный шкаф порядка полсотни килограмм на самый верх?

Пока сильнее занимают другие идеи. Ох, сердце вырывается из груди. Первый раз испытывает подобное перед возможной встречей с братом, никогда так не пугал безобидный тихоня. В этот раз ему даже делать ничего не пришлось. Так и знала, его пассивность всех погубит. Немного уняла волнение и стукнула в дверь.

– Том? – еле живым голосом прошептала. Звук последней согласной "м" смолк, следом до предела обостряется слух. Всё что нужно – слово, произнесённое интонацией другого человека. Сама девочка лишний раз поднимает голову кверху, встретиться с нависающей громадой.

Пространство не принесло ответ.

– Том? – уже громче, два лёгких удара в дверь. И снова пауза напряжения. В эти секунды Гретель пытается приглушить дыхание, порой и вовсе задержит, после шумно выдохнет. В попытке прислониться к двери просунула голову между ножек стула, поставленного в свою очередь на комод. По-прежнему не склонна опускать взгляд вниз, полные волнений глаза сейчас изучают этикетку деревообрабатывающего завода, прилепленную ко дну сидения всё того же стула.

– Том! – ещё громче, следующий раз уже на надрыв. – Том!

Вот что-то лопнуло уже внутри девочки. Только вместо хлопка – крик. Голос не прозвучал чисто, послышалось в нём бессилие и усталость. Последовало два крепких удара в дверь, как сигнал – она больше не может. Стук, стук.

Гретель подождала пару минут, прислушиваясь к каждому шороху. Мир внутри дома почти безмолвен, её пробует утешить своим вниманием лишь крысы, они отовсюду усердно скребут. Кроме ничего не отвечает и не говорит. Разочарование и страшная досада вновь нахлынули на неё, в этот раз ещё со слезами. Гретель отвернулась, на лице отразилась боль: губы перекосились, глаза зажмурились. Теперь по щекам побежали слезинки, горячие и очень горькие, она ничего не может с этим поделать, ожесточённо трёт веки, но за зря. Откинула голову назад, ударилась о стул, он в свою очередь врезался в дверь. Стук. Небольшая дрожь расходится по возведённой стене из мебели.

– Что тебе надо?! – прозвучал раздражённый голос из комнаты. Тихий, но будоражит сознание сильнее громких выстрелов.

– То-Том? – еле выговорила такое простое, но непроизносимое слово. Оно просто сорвалось с губ, не больше чем рефлекс. Остальные возможные слова никак не вылезут из горла. Глаза помутнели от слёз. Не помутнело ли от них же сознание?

– Что тебе надо?! Уходи, я сплю, – вновь из комнаты тот же голосок. Вдобавок к его словам принялся дополнять речь скрип матраса.

– Том… Том, ты здесь?.. – взволнованно, но уже радостно. Она слышит живой голос. Неужели в этом царстве снов есть кто-то кроме неё? Из глаз вырвались последние две слезинки, но уже не от горя. Они тёплые и теперь не доставляют дискомфорт. Гретель смахнула оставшиеся капли на лице, выпрямилась, прочистила горло, приготовившись к более-менее связной речи.

– Вали! – повысился голос из комнаты.

– Том, Том, мне надо с тобой поговорить. Я… уже столько брожу, ничего не понимаю. Прости за мою невнятность. Думала, что осталась одна наедине с бродяж… Знаешь, дома происходят странные вещи. Окружающее словно охотится на меня. Я не могу найти родителей. И всё… – остановилась, в другом конце коридора какое-то движение, его свидетель – приведённые в движение шторы, – И всё очень странно. Мне кажется, в доме есть кто-то посторонний.

– Ты врёшь. Как всегда, обманываешь и лжёшь, – исключающий обжалование обвинительный приговор с той стороны. Но, где же доказательства?

– Нет, не вру.

– Врёшь.

– Посмотри и подумай сам, – в голосе Гретель появилось раздражение, – как давно ты сидишь в этой комнате? Разве вчера вы покидали свои покои, мистер?

– Мама не приходила меня будить, а ты… Врёшь, врёшь, врёшь, врёшь, врёшь, врёшь, врёшь, врёшь.

– Заткнись, – промычала Гретель, получилось достаточно тихо, никто кроме неё самой не должен был услышать. Пока удалось сдержаться, впрочем, от раздражения уже сжались кулаки, очень чешется накричать на эту сопливую бестолочь.

– Встань и посмотри на свои часы. Ты уже не маленький мальчик Томсон, – процедила через зубы Гретель.

В минуты, когда её брат особенно бесит, она часто называет его Томсон, это ему о-о-очень не нравится, откровенно раздражает.

По ту сторону вслед за скрипом матраса послышались шаги. Гретель терпеливо дожидается, когда братец откроет ящички письменного стола, найдёт свои часики, с точностью до секунды определит время, сделает какие-то свои выводы и что-то на это скажет. Шлёпанье босых ног, скрип, стук – свидетели выполнения заданного алгоритма. Вот только вместо завершающего последнего пункта задёргалась ручка, кто-то собрался открыть дверь. Эта попытка побега не удалась, что называется, на корню. Возможный эффект дерзкого действия сильно бы удивил беглеца. Гретель подняла глаза, смотрит, как закачались верхние этажи заграждения, стулья весьма бодро заплясали. Раздавят как жука.

– Что ты задумала?! Не подпирай! Открой! – зазвучали очередные претензии из комнаты.

– Я ничего не делаю, я стою в стороне. Это всё мебель, – и как будто пытаясь доказать свои слова брату за стеной, Гретель демонстративно отошла чуть назад.

– Какая мебель?

– Ну… если тебе так интересно, тут много всего, эта и тумба, не помню точно, но кажется, она из коридора, быть может, из зала. Та коричневая, если помнишь, на ней постоянно стояла ваза… Что сказать ещё? Рядом два стула с мягкой обивкой, кресло дедушки, обтянутое кожей. То самое в котором ты проделал дырку, когда уронил свечу. Ещё хочется отметить отличный табурет, – не упустила момент съязвить.

– Зачем ты это сделала?

– Я ничего не делала, – протянула Гретель и быстро затараторила. – Вчера, когда я проснулась, моя комната тоже была заблокирована мебелью. Не с таким извращением, правда. (промямлила под нос) Говорю же, в доме происходят странные вещи. Всё как будто вырвано из моих снов. В доме бродит… она. Наверно, это её проделки. (ещё один шёпот) Я…я не могу найти родителей и … Я сейчас освобожу тебя.

В сей же миг брови Гретель приподнялись в ожидании слова в ответ. Что-то вроде, мол, давай, помоги мне, открой дверь, пожалуйста, прошу. Но так получается, мальчик больше не издал и звука. А тянуть время уж нет сил, без дополнительных пауз загремели стулья, застучал табурет. Гретель сперва попыталась раздвинуть то, что стоит посреди комнаты, ибо вот-вот придётся шустро убегать, полоса препятствия совсем ни к чему. Но что такое? Вцепилась в спинку первого стула, дёргает его, но он только скрипит, сам же остаётся на одном месте. Пуще и пуще тянет, пытаясь раскачать, пока получается лишь у самой задорно дрыгать и интенсивно стонать. Мебель не выражает желание двигаться. Подпевая чужим стараниям, предпочитает скрипеть, а то и трещать. Для её брата оркестр звуков может вызвать весьма нездоровые ассоциации. Хорошо, что он не пробует комментировать.

Гретель опустилась на корточки, руками обхватила колени. Брови нахмурились, губы поджались, лицо вновь в печали, ей совсем не для весёлых шуток. Очередной раз осматривать жуткие деяния. Ножки стула – первое, что требует внимания. Их окончание и часть пола вокруг залито неким полупрозрачным веществом белого цвета. То, видимо, изначально было жидким, но сейчас засохло, что даже ногтем не сковырнуть. Оно крепкое, от всех попыток девочки лишь в редких местах образовались трещины.

В доме едва ли можно найти нечто подходящее для достижения похожего эффекта, есть скотч, липучка для мух, клей для крыс, столярный клей. Что-то из этого определённо можно попробовать вылить на ножки, вот только едва ли наберётся такое огромное количество. Видимо, для этой работы дизайнер по интерьеру утруднился принести с собой недостающие компоненты. Девочка охотно верит, что массы этой субстанции вполне хватит, чтобы и её саму прилепить к стене, а то и к потолку вниз головой.

Тут же, не поднимаясь с корточек, Гретель осмотрела остальную раскинутую по комнате мебель. Вот так вот, выглядывая из-под сидения стула, быстренько пробежалась по каждому куску пола. Все пары ножек так или иначе заляпаны этим непонятным клеем. Четыре, три, две, да хотя бы одна. Материал хорошо себя рекламирует, изящно блестит, нет никакой необходимости ползать по полу, разглядывая каждую часть сцены в отдельности.

Вместо последующего сбора пыли девочка поднялась в полный рост, поставила ногу на сидение стула, некультурно. Смотри, с подошвы твоего кроссовка слетела грязь. Кому потом на нём будет приятно сидеть? Гретель ещё несколькими рывками пробовала столкнуть с места неподатливую мебель. Но с каждой попыткой лишь освобождает свою обувь от земли подвала, да и за зря выламывает сидение. Конечно, для достижения успеха действительно можно попросту всё переломать. Но это чревато последствиями. Родители её просто "убьют".

Девочка хорошо представляет, как дорого стоит нынче жизнь, оттого предпочла вернуть ноги на отведённое им место, отшагала назад до рукотворной стены у комнаты брата. Очередной раз коснулась, растревожив неустойчивую конструкцию. В первые моменты изумление заставляло рассматривать с широко раскрытым ртом лишь баррикаду, она ведь была такая высокая и удивительно странная. Безумная и гармоничная. А что до брошенных стульев, всего-то не понадобившийся хлам. Как казалось. Но ведь нет, их тоже расставляли с определённым умыслом, получился у творцов своеобразный лабиринт, в котором они тоже стремились создать причудливый геометрический узор.

Однако же непростое препятствие, придётся постараться, придётся попотеть. Хватит ли её на этот забег? Справиться ли со своими ногами. Упасть, споткнуться – значит стать немного расплюснутой. С другой стороны, может быть, удастся немного похудеть. Гретель облизала сухие губы, с усердием ладонями мнёт мышцы бёдер. Нервно. Приходится чувствовать себя спортсменкой перед камерами с громкими репортёрами, той которой предстоит преодолеть полосу с расставленными ловушками. Сглотнула слюну, отвела руку в сторону и тут же выдернула из возведённой конструкции подвернувшееся кресло.

За спиной послышался стон потерявшей равновесие мебели. Гретель уже рванулась вперёд, между стульев и прямо по стульям в сторону коридора. Мимо первых рядов протиснуться, на четвёртый запрыгнуть, на пятый перепрыгнуть. Шестой: стулья стоят к ней спинками, от сего снова соскочить на пол и снова продираться. За спиной громче воззвание, треск и скрип летящих комодов. У девочки мокрая обувь, затёртая же подошва излишне гладкая, им вдвоём придётся сыграть свою своеобразную роль. Гретель поскользнулась и тут же зацепилась ногой за очередную ножку.

Споткнувшись, её сильно накренило вперёд, через несколько быстрых шагов и вовсе ударилась коленкой о пол. Тогда отталкиваясь уже руками, порой на четвереньках, порой на двух выскользнула в коридор. В сей миг по дому разнёсся громогласный грохот. Мебель обрушилась на приклеенные стулья, в одночасье сминая их до кучки досок. Впрочем, падающему с высока уготована участь ни лучше, оно разлетается на запчасти. Отпали ящики, прямо с петлями вырвались дверцы, от последнего шкафчика отскочила фанера.

На завершающем акте с верха кучи спрыгнул стул, налетел на комод, далее ещё не растратив всё свою энергию полёта, отскочил в коридор вслед за девочкой. Крутясь и поворачиваясь на лету, он приземлился прямо на ножки и, прежде чем окончательно остановиться, ещё немного продвинулся вперёд. Гретель встретила взглядом любезно предоставленное ей место – приглашение сесть на трон для шута. Затем подняла глаза на обрушение.

– Ох, – сорвалось с её губ, тут же прикрывает ладошкой рот. – О, нет.

Тяжёлая мебель не просто распалась на куски, собой ещё успела переломать доски перекрытий, пол провалился на пару десятков сантиметров. Не посчастливилось и угодившему в эпицентр бархатистому ковру, растянуло и порвало. Это выглядит, как дорогостоящий ремонт или ужасно болезненные последствия. От последнего девочка кряхтит, морщится, кусает ногти на руках, низко опускает брови. А если ещё на первом этаже прогнулся или пошёл трещинами потолок? Ой… Ну а мебель в дребезги? Сколько будут стоить эта куча досок? Дорогие шкафы, изящные кресла пошли на утиль. Кружит пыль, местами из неё образовывается почти настоящий туман. На месте маленькой катастрофы всё усеяно щепками, торчат гвозди. После локального взрыва становится до неприличия тихо.

– А-а-а-а, – всё тихонько подвывает девочка. – Что я наделала? Ай…

И как по своей тайной договорённости резко поднялся ветер. Задрожали стёкла в рамах, поток воздуха принялся за попытку выдавить их, а то и расколоть. Определённо из-за его же промысла в следующий момент закачались лампы над головой. Не удержалась на месте и покоящаяся на подоконниках пыль, поднялась в воздух. Её мелкие частицы припали к стеклу, от сего мгновенно помутнело изображение по ту сторону окон.

А ведь это всего лишь маленькая часть от сегодняшнего плана, все равно что горсть в пустыне, буря несёт в себе гораздо больше частиц, здешняя земля встретится с тоннами пыли. Скоро настанет время закрывать платками рты. Поднявшийся ветер – знак, что ждать осталось недолго. А пока до её прихода будет тревожить именно он. Слышно, как отрываются от крыши, громко хлопают стальные листы, один из них вовсе, по-видимому, отскочил, с преследующим его звоном металла перенёсся справой части парапета в сторону сада, там, наверно, среди деревьев упадёт, а то и полетит дальше по поселению.

Гретель, как грабитель, забравшийся в дом, медленно и неуверенно побрела вперёд. Обошла вокруг прискакавшего к ней стула, движется дальше к комнате брата. В той области продолжает поскрипывать образовавшаяся мусорная куча. Много бед наделала, девочка опытом прошлых лет, не может сказать, насколько дорого будет всё исправить, починить или… Это можно починить? Её, к слову, помимо тревог о маленькой катастрофе, стали донимать чувства, что кто-то наблюдает. Этакий хищный кот следит, не сводит глаз с перепуганного мышонка. Роль мог бы занять брат, ведь в его двери есть замочная скважина через которую вполне успешно можно вести шпионскую деятельность. Но девочке почему-то кажется, что это не он, его бы вниманию только обрадовалась.

Кто-то взирает из глубин, мол пришёл на шум, что неудивительно, громкие звуки не каждую тварь напугают, некоторый сорт живности определённо только привлекут. Гретель боится оглядываться.

– Ай, – тихонько вскрикнула, засунула уколотый щепкой палец в рот. Опирается на тумбу, ноги ставит на шкаф. Глаза же пытаются рассмотреть то, что осталось впереди, от сего голова тянется вверх насколько способна.

А ведь не всё разлетелось, по углам остаются две "колоны". В какой-то мере повезло им устоять. Теперь, правда, покосившиеся и накренившиеся к центру они выглядят словно врата. Тем, конечно, подобает открывать проход в логово мёртвых богов. Слишком пафосна эта арка для колыбельки её младшего брата.

И, как ни странно, в комнате снова томительное молчание, сказал бы что-нибудь, братец, но он безмолвен. Наверно, до сих пор не может понять происходящего. Мол, что за грохот? Здание рушится? Неудивительно, он к перестановке письменного стола две недели привыкал. Сопливый мальчишка – как девчонка. Много с ним нежатся, лучше бы почаще давали ремня. Он, правда, никогда не подаёт поводы быть жестоким с ним. Ну, стоило бы бить хоть ради профилактики, укрепления духа. Брат – такая послушная овечка, никаких провинностей за ним не числится с момента зачатия. Удастся ли его уговорить взять вину о содеянном на себя? Гртель может многое предложить взамен. Машинки, например.

Закинула упавшие на лицо волосы обратно за голову. Ещё несколько покрутилась у двери брата, комната и при всей катастрофичности последствий оказалась всё-таки свободна. Ну, почти. Открыть полностью, конечно, не удастся, помешает ножка табурета, зажатая креслом и стойкой, но протиснуться бочком, думается, получится. Если что Гретель любезно подтолкнёт. А всё-таки приятно, что она теперь не будет одна, встреча с братом получится сопливая. Неужели, увидит чьё-то симпатичное лицо без ужасных глаз и сморщенной коже. Такая мелочь, но, кажется, это самая желаемая вещь на свете. Возможно, она даже обнимет его. Поцелует? Вряд ли. Хотя… Девочка опустила ручку.

– Я могу выйти? – сухой на эмоции голос из комнаты.

Гретель не смогла сразу на это что-то ответить, в горле снова ком. Ей на момент звучания вопроса брата хочется взять всю недопитую мебель и уж разнести её окончательно об стены.

– Нет. Она заперта на ключ. У тебя есть чем открыть? – задала вопрос, но, кажется, уже знает ответ. Хотя даже тогда все равно не отпускает ручку двери.

– А чем можно открыть?

– Ну бывает ключом. У тебя есть запасной ключ? – всё так же без надежды.

– Нет.

– Я так и знала, – прошипела Гретель, гнев подступает к губам, в лице ненависть чуть ли не ко всему миру, следом вопрос к самой себе. – И почему я знала, что это так?

– Гретель?

– Да.

– И что мы будем делать?

– Я не знаю. Но… ключ может быть в подсобке на первом этаже.

– Ты сходишь за ним?

– Да, наверно… Да, да, схожу – у Гретель в голосе явная неуверенность, и она вся от трясущихся пальцев до дрожащих ног наполнена этим чувством. Обычно шустрая речь стала весьма растянутой. Не хочется уходить. Чувство надвигающейся опасности многократно возрастает при взгляде вдаль коридора. Ей было бы нестрашно пойти с братом, но уж так выходит… придётся проделывать путь одной, ещё ведь надо будет придти обратно и в ответ на свой вопрос услышать голос. Что если она вернётся, а ей никто уже не ответит?

– Хорошо, – голос из комнаты, – я буду ждать.

– Ладно, тогда я пошла, оставайся тут.

– Само собой.

Гретель медленно-медленно развернулась от комнаты, каждое движение выдаёт поток мыслей в голове. О некоторой печали говорят руки, сложенные на животе, о тяжёлом сердце – поникшее лицо и опущенный на грудь подбородок. Девочка только начала свои первые шаги в сторону, но буквально тут же остановилась, быстро повернулась обратно к комнате.

– Том? – спросила с уже некоторым беспокойством в голосе.

– Что тебе надо? – раздражённый голос и вопрос подобный тому, с чего начался их диалог.

– Ты здесь?

– Нет, улетел на юг, – ещё одна знакомая для слуха фраза, кажется, когда-то в прошлом девочка уже слышала её в ровно том же недовольном исполнении.

…

(Два ребёнка сидят на заборе спиной друг к другу)

– Том, ты только не злись, я хотела как лучше. Понимаешь, она постоянно визжала, кричала. В моей голове уже начала развиваться мигрень. Ты ведь знаешь, как я безбашенная, когда меня что-то злит.

(без ответа)

– Том, птица не должна сидеть в клетке. Ей ведь нужно летать, махать крылышками, уноситься в далёкие края, путешествовать по миру, сам подумай. Я освободила её совсем не из злого умысла. Ты главное не слушай болтунов, мол, непривыкшая к жизни на свободе канарейка сразу же сдохнет. Не правда всё это, чушь. Слышишь?.. Ты вообще здесь?

– Нет, улетел на юг.

…

Девочка пошла по обломкам. Вблизи коридора она ещё раз остановилась. В этот раз разве что не стала оборачиваться, вместо этого наклонилась к валяющейся тумбе, лопнувшей прямо пополам. Той довелось далеко лететь, но громко падать. Высоко стоять, но низко приземлиться. И здесь среди кучи поверженных она как упавший на поле брани солдат. Гретель, ровно как на грудь раненого бойца, положила на картонное основание руки, несколько вгляделась в трещину. Её мрачно-печальное лицо неожиданно что-то взволновало.

Девочка принялась шустро нащупывать, за что можно ухватиться, после потянула половину тумбы в сторону. А там в глубине рядом с опрокинутой табуреткой у оторванной ножки труднораспознаваемого шкафа лежит весь в опилках медвежонок. Старая и без того потрёпанная игрушка, и так отовсюду торчат нитки, лезет вата. Ему повезло, основная часть рухнувшей громады приземлилась сбоку от него, и даже накрывшая сверху тумба вместо того, как разлететься на куски, лишь лопнула пополам. Что сказать, посчастливилось. Но, а вот после покоя среди абсолютно таких же ненужных вещей вновь оказаться в безответственных руках, значит повезло или не повезло? Гретель подхватила медвежонка, прижала к себе и только тогда побрела вдоль по коридору.

Ей будут смотреть вслед.

Грохот от падения! Девочка обернулась через плечо, успевшие покрыться коркой тоски глаза резко округлились. С одной из оставшихся "колонн" слетел табурет. Между тем две конструкции плавно наклоняются. Не разгромившее дом при первом полёте падает вниз. С шумом маленького взрыва вгрызается в пол. Летят щепки. Отскакивают доски. Перекрытия пола проваливаются. Треск. Скрежет. Хруст. Девочка с визгом бросилась бежать дальше по коридору. Её топот будет глушить гул от рвущейся на части мебели.

Предпоследняя глава – "Бледные лица".

Маленькое облачко прогуливается по залу, с интересом обнюхивает пол. Одно место особенно сильно интересует. Несколько раз останавливается у прогрызенной доски, что-то внимательно высматривает в темноте. Оттуда в ответ порой выглядывает маленькая усатая мордочка, блестят крохотные глазки. Выходит, залезла коварная мышь. Попискивает и то и дело дразнит своим длинным хвостом.

Оно ступает за спиной. Чтобы не попадалось под его тонкие изогнутые ноги, всё скрипит и прогибается.

Маленькое облачко начало скоблить лапками. Усердно то одной, то другой. И все равно не достаточно острые когти, чтобы разодрать прочную древесину. Тогда подпрыгнула и с усилием врезала по полу. Последовал лёгкий стук, кверху взымала надоедливая грязь. Больше ничем не помогло. Наглый усатый грызун даже не напуган.

Скрип половиц за спиной. Нависает тень.

Гретель уже подходит к перилам лестницы, согнулась вопросительным знаком, без особого желания переставляет ноги. Где-то внизу послышался невероятно громкий топот. Бам! Бам! Бам! Под этой массой бегемота не только ещё один пол провалится, но и весь дом рухнет, а последнем также предупредил донёсшийся из шкафов звон посуды. И даже здесь на втором этаже чувствуется как вибрации расходятся по стенам. Стёкла в рамах, и те дребезжат. Продолжил нарушать тишину один странный слог, будто слово, произнесённое на неизвестном языке. Голос грубый и очень хриплый, для слуха хуже, чем предсмертный вопль. А по его завершению зазвенел по-настоящему наводящий жуть пронзительный и резкий визг животного.

Секунду назад уставившаяся в пол Гретель, подняла взгляд на лестницу. На пару коротких мгновений страх задержал каждую мышцу в состоянии глубокого паралича. Первые движения приходятся именно на ноги, начинают шагать вперёд, потихоньку ускоряются.

В какой-то момент девочка бросилась бежать, вот только не назад, как потребовало перепугавшее сердце, а вперёд, под гул одобрения подступившего адреналина. Плач её собачки, он пересиливает страх. Гретель никому не позволит навредить своей любимице. Подбежала к перилам, заглянула вниз. Решительна и вся пылает от ярости. В глазах огонь, щёки краснеют и горят.

– Изабелла! – закричала во весь голос и тут же рванулась мимо перил к лестнице, внизу где-то по-прежнему скулит собака, её не видно, никого не видно. Зал пуст. Возможно, только кажется. Глаза не успевают адаптироваться к темноте, её, как всегда, слишком много.

Гретель быстро преодолела все ступени, спрыгнула с последней, но даже будучи внизу, никак не может сориентироваться. Визг слышится совсем рядом, девочка крутит головой в поисках источника, но взгляд встречают одни лишь тёмные углы, заставленные мебелью проходы. Кажется, что скулит где-то под полом, нигде и везде одновременно.

Даже стук собственных кроссовок мешает, сперва стоит угомонить себя. Но так не просто устоять на месте, тянут чувства бегать по залу из стороны в сторону. Вот ведь оно. Цвета голубой волны трёхместный диван с двумя бархатными подушками. Уж не зря рядом повалено кресло, опрокинут светильник. Гретель сорвалась с места, добежала и прямо на ходу упала на колени перед мебелью, заглянула вниз. Там темно, очень темно, но забившееся в самый угол маленький белый комочек видно. Бедняжка вся в пыли и паутине. Собрав шерстью попавшуюся на пути грязь, проделала на давно немытом полу своеобразную дорожку.

Сидит собачка и тихонько скулит. Ни крови, ни ран пока незаметно, но что-то так сильно напугало её, вся сжалась, в глазах что-то незримое между страхом и паникой. И дрожит как от страшного холода.

– Тише. Тише, – начала девочка, потянула к питомцу руку. – Успокойся, всё хорошо. Иди сюда. Тише.

Собачка на это не среагировала, смотрит куда-то в сторону, едва ли что-то замечает. В моменты замрёт, тогда и вовсе словно неживая мягкая игрушка.

– Дорогая, что случилось? – вновь обратилась к своей Изабелле. Дотянуться бы, ухватиться хоть за лапку, но так мало места, Гретель без того почти лежит на полу, волосами подметает грязь. Но рука всё же близко, пальцы касаются ласковой шерсти. Её нужно достать, у девочки плохое предчувствие насчёт возможных ран. Обычно именно боль делает животных неузнаваемыми. Несколько тревожная мысль, от которой даже трогать Изабеллу становится страшно.

Собака по-прежнему неподвижна, лапки собраны под телом, глаза – стекляшки широко раскрыты, взгляд уводит в сторону, ищет что-то среди паутины. Через сжатые зубки просочился ещё один протяжный и тихий скулящий звук, а после полностью стихла. Это молчание воспринимается даже как-то зловеще.

– Иди ко мне, я не дам тебя в обиду, – совсем нежно и жалостливо. – Угощу котлетой. Ты ведь хочешь котлету? А косточку? Хочешь свою любимую сладкую косточку?

Наконец хотя бы два пальчика уцепились за шерсть, скрестились, зажав буквально несколько волосинок. Питомец не склонен отвечать на подобные проявления заботы. Гретель попыталась схватиться и получше, но неудача, руки бы подлиннее, пальцы бы немного эластичнее. Тогда легонько потянула за шерсть на себя. В следующий миг собака рявкнула! Две дюжины клыков сомкнулись в попытке вцепиться в протянутую к ним плоть. Гретель едва успела спасти свои конечности, прежде чем пасть щёлкнула. Питомец же оскалился, обнажил два ряда белых зубов. Ну и агрессия.

– Ты чего?! – изумлённо воскликнула Гретель, жалость к зверушке резко сменилась испугом.

Собака принялась озлобленно рычать, огрызаться. И что это только за монстр в обличии маленького друга человека? При этом смотрит перевоплотившееся чудовище прямо на свою хозяйку, но как будто перед ней самый страшный враг, и нет никакого желания в обезумевших зрачках, как разорвать своего недруга на куски. А голос у Изабеллы оказался громким и, кажется, не соответствует для такого миниатюрного зверька, больше похоже, что ревёт крупная овчарка. О чём говорить, даже внешний вид больше не напоминает образ "милоты", теперь походит на дикого зверя с волчьей мордой, выпученными глазницами.

Она не спешит наброситься, перебирая лапками, всё сильнее прижимается к стене. Но это пока, в любой момент ей может наскучить роль жертвы, устанет от попыток забиться в угол. Такой уж у неё переменчивый нрав. Напитаются глазки злобой, и тогда придётся спасаться уже не от любви своего питомца, вместо неё придётся защищаться от клыков и когтей. То и другое причинят достаточно мучений, в частности, когда встретятся с лицом. Гретель уже готова при первой потенциальной угрозе вскочить на ноги и запрыгнуть на диван.

Да, c животными не принято заводить дружбу, но это была самая настоящая подруга. И тянуться Гретель больше не осмеливается, ей просто оторвут пальцы.

Девочка уселась на задницу. Горе и обида на лице, одно сменяет другое. И ведь всё тявкает, не унимается. Заткнулась бы. Нет, она не ранена, она обезумела.

– Дикое животное, лучше бы действительно утопили, – процедила Гретель. И только сейчас сместившись в сторону, девочка наконец смогла заметить, что собака смотрит совсем не на неё, а за её спину.

Быстро и хаотично побежали мысли в голове. Впереди обезумевший питомец… А вот сзади? Мурашки обживают тело, вместе с ними рвётся на части сердце. Сильно приходится сжимать кулаки, не позволив себя задёргаться как в припадке жара. Незнание сковывает, знание, возможно, заставит кричать. Оцепенела, и только глаза перебегают из одного крайнего положения в другое, пытаются усмотреть стоящее за спиной. Там всё размыто, ничего определённого, тьма, всюду тьма. В головах и душах. И ведь ощущается чей-то холодный буравящий взгляд за спиной. Он словно ждёт малейшего неповиновения. Мнительность, или слышится дыхание, чувствуется запах разложения.

В который раз собака дёрнулась вперёд, злобно заревела. Стуча маленькими когтями по деревянному полу, без жалости сдирает и без того затёртое покрытие.

Страшно, но всё же Гретель резко обернулась через плечо. Лестница, перила, дверной проём, комод, какое-то ведро, швабра и…. больше ничего.

Всё легонько водит глазами то в одну, то в другую сторону, опасаясь увидеть тёмную фигуру в каком-нибудь дверном проёме, контур незнакомого человека в невзрачном коридоре. Страх не отпускает, крепко схватился за шею и голову, не позволяя двигаться ни первому, ни второму. В это время, громко взвизгнув, собачка выскочила из-под дивана, рванулась в соседнюю комнату. Пронеслась через зал и коридор. В следующий миг оставалось только наблюдать, как скрывается за углом пушистый хвостик.

Неужели она всё-таки рычала на Гретель? Но почему? Кажется, не веря в это, девочка резко развернулась через другое плечо, но по-прежнему никого.

Не спешит куда-то двигаться и продолжает стоять. Одно не даёт сразу уйти, странный звук. Гретель слышит его в течение всего времени, сколько находится тут, но на фоне рычания собаки он не особо выделялся. И как-то не обращал на себя внимания. А вот сейчас… Что за… Томное дыхание? Сопение? У Гретель нет идей, даже что может создавать подобные завывания. Они не механические, прерывистые и походят на то, будто кто-то спит и легонько стонет.

Девочка понимает только, откуда исходит звук, из маленького вентиляционного проёма в стене, что соединяет этот зал и небольшую кладовку. Кладовку, не спальню и даже не комнату.

– Хей? – направила Гретель вопрос в пустоту. Это слово прозвучало, как волшебное заклинание, ибо шум за стенкой мгновенно стих. А следом возвращается тишина. Гнетущая вещь, особенно когда одна в тёмной комнате, когда не к кому бежать и негде искать помощь. Рада ли отсутствию звуков Гретель? Наверно, нет.

Она снова зашагала. Впереди последняя часть дома, где за эти дни ещё не успела побывать. Широкий и очень яркий коридор, света в котором больше чем во всех остальных комнатах первого этажа вместе взятых. Там много прелестных штор, цветов, окон. Есть даже выход на улицу. Неплохое место, где можно прятаться от темноты. Гретель дошагала до первой развилки, раздвинула закрывающие проход занавески. Подсобка справа в самом конце коридора, но девочка предпочла завернуть налево, найти источник шума. И хорошо ли это, но идти недолго.

Остановилась перед двумя дверками. А они со стороны напоминают шкаф, наверно, многие так и посчитают, пройдут мимо. Может быть, и в этот раз тоже стоило прошагать мимо. Впрочем, белый, чистый, аккуратный, там не может скрываться ничего страшного. Тем более тут в интенсивном свете, зло ведь прячется в тени. А так посмотришь милое зрелище. Гретель схватилась за ручки, сей жест может показаться очень уверенным, на самом деле пальцы немеют. Медленно потянула на себя.

Петли поворачиваются, дверцы начали открываться, щель, путь в шкаф, разрастается. Там хранится много хлама, старые куртки, дождевики, изношенная обувь, к ним добавляются ракетки для игры в бадминтон, куча порванных мячей, надувной мини-бассейн. Остановка. Дверцы резко застопорились, при том в весьма неожиданном месте. Гретель точно не ожидала такой поворот, при последнем рывке ладони соскользнули с ручек. Вернуть их обратно на занимаемую поверхность уже не так просто, угнетает возникший проём. Если там внутри замок, то сложно представить, как он должен выглядеть. Что за конфигурация? Попробовать узнать? Засунуть туда в темноту пальчик?

Девочка ещё раз обхватила ручки, дёрнула. Не зацепились ли за что-то? Никак. Тогда попыталась отвести дверцы назад и снова никак, под напором лишь легонько дрожат и постукивают. А так надёжно зафиксированы. Но вот чем?

Гретель шумно выдохнула, закрыто и так даже лучше. Да, ощущения все равно не перестают быть неприятными, теперь кажется, что через эту же щель на неё кто-то смотрит из кладовки. Такие мысли пробирают до костей, чувствуешь себя как на выставке. Хочется сказать в пустоту: "Не разглядывайте, прошу".

– Лучше поскорее забрать ключ и вернуться к брату, – прошептали губы девочки, весьма неосознанно озвучив мысли из головы.

Гретель не промедлила больше ни секунды, холодом веет через узкий проём между дверьми, быстро развернулась, зашагала в противоположную сторону. Дальше смотрит только перед собой, больше не решаясь оборачиваться. Туда вперёд ведёт всё тот же светлый коридор, он немножко кривоват, уводит сперва влево, а затем резко вправо. Много штор встаёт на пути, они мягкие из нежного материала кремового цвета. Приятные для кожи, которой непременно приходится их касаться. Тут в целом словно в домике принцессы. Много горшков с живыми цветами, изображения с неживыми на обоях. Всё в розоватых и бежевых тонах. Мило. И все равно девочка спешит, не знакома с дружелюбными феями, зато знает кучу враждебных гном. Быстрее и быстрее, отчего каждый шаг откликается громким стуком, леди должна порхать, а не отшагивать словно солдат.

Подсобка, она совсем рядом, буквально рукой подать. Уже видно, что дверь туда открыта, хорошо, а то от хранилища ключей пришлось бы искать ключ. И вот почти у самого входа Гретель остановилась, руки ещё не поддавшись тому же порыву раздвинули последние попавшиеся занавески. Сама же обернулась через плечо. Почему-то она не может вспомнить, чтобы в дверках кладовки был установлен какой-либо замок или шпингалет, да ещё и изнутри. Кому бы понадобилось запираться среди старой обуви и уличной мебели? Позади медленно раскачиваются шторы, растревоженные ей самой. Они то открывают чуть больше пространства для взора, то наоборот закрывают. На короткие моменты ещё удаётся увидеть там вдалеке приоткрытые дверцы.

Ох… И вот что-то возвращаться проверять Гретель совсем не хочется. Какая бы бесстрашная не была, предпочла завернуть в тень подсобки, чем идти к свету того шкафа-кладовки.

И хотела бы быстро забежать, но всё же задержалась у самого входа, снова ворвались переживания и снова их источник – дверь. За последние дни с этим словом связано слишком много чувств от лёгких волнений до ужасной боли. Невероятно массивная с большим количеством замков, должно быть, за ней планировалось очень надёжно хранить все ключи от комнат или, что вероятнее, сейф с деньгами. В семье Гретель этому никогда не уделяли особого внимания. И сейчас девочку не особо заботит какая эта дверь надёжная и прочная, куда сильнее волнует, что она захлопывающаяся. В том смысле, что при её закрытии запирающие механизмы срабатывают автоматически. Навсегда погрузит во тьму. Оттуда уже не выбраться. Никогда. Только призраком или стать червём.

Нет, нет, нет, Гретель не готова ставить на судьбу. Взяла массивный табурет, хороший, добротный, на такой можно положиться. Будет ответственен за её жизнь. Основательно подпёрла им дверь, вплотную прижала, несколько раз толкнула бедром.

– Не подведи, – прошептала Гретель, ещё пару раз хлопнула по кожаному сидению. Только тогда зашла внутрь, перед этим ещё оглянулась в сторону коридора. Свет начал угасать. Буря надвигается.

Шаг в сторону, и снова в типичной комнате первого этажа, тёмной и невзрачной, здесь лишь маленькие круглые вентиляционные окошки вблизи потолка, что почти не пропускают лучи дневного солнца, лишь по вечерам пробирается крохотная часть закатного. Ещё такие крохотные, через них и крыса с трудом пролезет. Ну, пока что планировка не приносит дискомфорт, ведь благодаря свету из коридора всё по-прежнему хорошо видно. Возможно, даже слишком хорошо. Большая часть зрительного пространства наполнена огромным количеством крючков, десятки, может быть, даже сотня. Глаза разбегаются. И ведь на каждом из них висит как минимум один ключ, кое-где по два, а то и по три.

Никто в семье не знает предназначение большой части из них. В доме в пять раз меньше дверей, чем здесь ключей. Родители не уделяют особого внимание бытовым вопросам, когда в доме меняют замок или дверь, новые ключи просто вешают на незанятый крючок, при том что старые так и остаётся гнить и мотаться на своём выделенном месте. Гретель могла бы целый день и не один искать правильный, но ведь все они одинаковые: тёмные и ржавые. Тот же ключ, что ищет девочка – золотой.

Буквально месяц назад мальчик подарил своей сестре стальное колечко, оно было такое чистое и красивое. Блестело на солнце, переливалось тремя цветами. Очень нежно вложил его в ладошку, затем ещё сжал её пальцы. Вроде как, нашёл, вряд ли украл. И вот Гретель в благодарность ему подарила драгоценный инструмент, днём ранее покрасив в жёлтый цвет ключ от его комнаты. Сказала: «Держи двумя руками». Это глупая и не очень оригинальная идея подарка, но определённо это идея которая сейчас поможет в поисках.

Гретель поочерёдно подарила каждому крючку и его содержимому свой взгляд. В какой-то момент подняла взгляд на потолок. Привлекло движение, еле уловимое, но только не в месте где всё неподвижно десятки лет. Маленький золотой ключ торчит из вентиляции. Зацепившись за что-то верёвкой, медленно раскачивается. Как же он туда угодил?

И это высоко, слишком высоко.Прямо под ним скамья, но и её не хватит, чтобы достать. Была бы повыше раза в два. Тут бы лестница не помешала, но, если её нет, придётся конструировать нечто подобное самой. Девочка поискала глазами то, что можно поставить сверху, и первое, с чем встретился взгляд, – подпирающий дверь табурет.

– Ну нет, – сразу же открестилась от подобных идей. Лучше уж попытать счастье с тем маленьким стареньким стульчиком, что стоит в самом углу, выглядывает из-за ящика с инструментами. На вид, конечно, хлипкий, ножки покосились, весь покрыт пылью, да и вдобавок частично съеден термитами. Но другой мебели попросту нет, значит и выбора нет. В конце концов Гретель весьма худая, далеко не жирная. Ведь нежирная? Правда, на него и смотреть страшно, кажется, он и от одного взгляда развалится.

Девочка вытянула стул из переплетений паутины, так давно оставлен в углу, что уже ни только успел покрыться сотнями липких ниток, но и сами поселившееся на нём пауки сдохли. Не суждено ли ему стать причиной ещё одной смерти? Гретель протащила по полу стул, аккуратно поставила его сверху на скамью, поправила ножки. Тут же рядом положила медвежонка, с которым так и не расстаётся. Верный безмолвный друг. Пусть же лежит у ног, и в случае чего полетят вместе. Наконец-то последнее – разулась. Чувствовать малейшую дрожь своими голыми ступнями. Освободившееся аккуратные пусть и грязные кроссовки также поставила на скамью.

Затем один глубокий вздох, и полезла на верх конструкции.

Поднялась на скамью, закинула одну ногу на стул, дальше уже сложнее, мебель под ногами начала расшатываться, а самое слабое звено и от её неполного веса, кажется, вот-вот сложится. Гретель будет обидно свалиться отсюда, у неё только унялась старая боль. Но кроме того, что это будет очень обидно, ещё будет ужасно больно, да и шанс свернуть шею также присутствует. Задрать одну ногу проблем не составило, в этом случае разодранные шорты весьма хороши, не сковывают движения. А вот вторую никак не получается закинуть… или забросить, правильное слово зависит от того, как посмотреть на этот процесс. Подпрыгивает на одной ноге, но удачный момент никак не находится. Растяжка так себе даётся, совсем не балерина.

Но вот наконец один худо-бедно сильный толчок и вскочила на стул. В следующий миг вместе с мебелью потянула вперёд, затем резко назад, вовремя расправленные по сторонам руки, и кое-как смогла удержать равновесие. В этот момент поистине перехватило дыхание. Никогда сильно не любила высоту. А уж падать с высока и вовсе ненавидит.

Облегчённо выдохнула через губы, сложенные в трубочку. Закрыла, открыла глаза. И как же потом спускаться? Пока рано думать об этом, цель по-прежнему крутится над головой. Ещё один взгляд на открытую дверь, подпирающий табурет… растревоженные шторы, и Гретель крошечными шагами развернулась в противоположную сторону. Ключ стал гораздо ближе.

Девочка вытянула руку. Но, где же этот холодный металл? Не дотягивается – вот очередная беда, правда, не хватает совсем чуть-чуть. Даже встать на носочки не помогает, но он буквально лижет её пальцы.

Кажется, ничего не остаётся, она начала тихо подходить к краю стула. Совсем по чуть-чуть, очень неуверенно переставляет босыми ногами, пальцы на них сжались в напряжении, не сводит глаз с потолка и не прекращает тянуться. Внизу всё сильнее трясётся возведённая конструкция, самая неблагонадёжная лестница, стул и того порой дрожит, как нечто живое. Ему тоже не по себе от задумок той, кто топчется по нему? Каждый шажок увеличивает риск опрокинуться. Ух, полетят щепки. Дребезжит мебель и вместе с ней тело, которое посмело забраться сверху. Девочка не способна унять даже собственные колебания под гнётом волнений, вот и дрожат её колени.

[Где-то неподалёку донёсся скрип двери, из его продолжительности, по музыкальным переходам следует только один вывод. Чьи-то руки сперва открыли, а затем также осторожно закрыли дверь. Неужели брат смог покинуть комнату?

Гретель не смотрит вниз, продолжает приближаться к своей неизбежности. Как иначе? Ведь остаётся совсем немного. Стул под ногами начал приподниматься, а скамья наклоняться и стучать. Теперь приходится постоянно балансировать одной рукой, по-другому не получается, всё на гране коллапса и падения. Но наконец стала касаться ключа подушечками пальцев. Такие они мокрые, скользкие. И становятся только хуже, размякают. Как же ей вытянуться посильнее, и без того стоит на носочках? И что встать на пальцы, на ногти? Но она точно не гимнастка.

Следующее действие стало самым отчаянным и глупым, девочка подпрыгнула. Двумя пальцами удалось уцепиться и, кажется, даже немного сдёрнуть, но вот при приземлении на стул попала на самый краешек. Мебель заскрипела и отскочила в сторону, слетели вниз ранее оставленные кроссовки, медвежонок из сидячего положения переместился в лежачие. Стул сперва резко накренился, затем закрутился на месте, от приложенной нагрузки ещё сильнее разошлись по сторонам ножки.

Гретель в этот момент словно танцовщица новомодного жанра, пытается удержать равновесие, резко дёргается то в одну, то в другую сторону, активно размахивает руками. Подарок глупцу, пляска дикого человека удалась, конструкция устояла, уже совсем скоро перестанет недовольно поскрипывать. Девочка немного успокоила дыхание, а затем заулыбалась, не умеет оценивать риск, видит лишь конечный результат – не упала же. А ещё ключ опустился гораздо ниже, теперь достать его будет…

За спиной раздался едва уловимый скрип. Не будь с ним так многое связано, и вовсе пропустила бы мимо ушей. Гретель ахнула, обернулась через одно плечо, затем резко через другое. Охватил испуг посильнее страха падения. Но вот в дверном проёме по-прежнему никого нет, нетронутый табурет остаётся на своём месте. Однако же звук сильно напугал, от него одного Гретель чуть вслепую не спрыгнула вниз. И ей явно мало просто обернуться.

Она маленькими шажками вернулась к середине стула, и затем на ту же манеру развернулась лицом к двери. Оказаться запертой в комнате за огромной тяжёлой дверью – страшный кошмар. Никто не придёт на помощь, и придётся умирать от жажды и голода, а после быть съеденной крысами. Долгая мучительная смерть. Отсюда не выбраться. Тут и так много чего сгнило, не хочется помогать разрастаться плесени, не хочется стать временным жильём и кормом для тараканов.

Гретель уставилась в дверной проём. Через него без разрешения входят в комнату всё те же причастные: свет да пыль. Кружатся, летают мелкие частички, преодолевая небольшой барьер лучей солнца, в котором они ярко озаряются, перевоплощаясь белыми огоньками. Девочка же стоит и смотрит с высоты возведённой конструкции. Руки по бокам, пальцы на ногах всё так же поджаты в подобие кулачков, лицо взволновано.

В этот момент прозвучал ещё один скрип. Глаза вернулись к источнику, их встретил тот же неподвижный предмет. Что же такое? Снова бы ничего не заметили, если не тень табурета на стене, чёрный контур который медленно перемещается и крутится, едва заметно отползает от двери. Не так просто уловить, это так хорошо спланировано.

Тут взгляд опустился ещё ниже. Оно позвало, оно попросило найти среди грязи и порванных тряпок. У самого пола, за низ ножки табурета, схватилась рука. Осмысление того, что это именно рука, пришло не так уж и быстро. Хорошо, было чему подсказать. Вытянутые пальцы и длинные чёрные когти, кожа белая местами ободрана до окровавленного мяса. Оно словно из теста или пластилина сделано, высовывается откуда-то из коридора, при этом огибает угол проёма как эластичный червь. Рука ни одного человека не сможет так изогнуться, разве что без костей. Её ужасная плоть и хищные когти – как сигнал твой ночной кошмар начался.

Гретель не способна оторвать округлившихся глаз, способность к самостоятельной деятельности утеряна, уходит дар речи, пропадает возможность двигаться. Полностью охвачена ужасом вида. Лишь зрачки всё сильнее впитывают в себя влагу, расширяются, судорожно бегают. На лбу проступил холодный пот. В сей же миг закрутило в животе, напирает нестерпимое чувство тошноты, хорошо ощущается, как содержимое желудка проталкивается по горлу, частично попадает в рот и на язык. Горечь – вот оно первое послевкусие встречи.

Отвратительная рука медленно тянет табурет, так неспешно, явно что старается ни шуметь, ни привлечь к себе внимания мыши, угодившей в крысоловку. Теперь выбросить эту плоть из головы, забыть, не получится, девочка видит чётко и явно, уже не тень в коридоре, не промелькнувший силуэт за углом.

И, как будто почувствовав сторонний взгляд, хищная рука резко выдернула несчастный табурет, тот от неимоверного рывка разлетелся на части. Оторвалась ножка, треснуло основание, тотчас посыпались мелкие щепки и целые куски порванного дерева. Чудовищная сила в их жилах. Следом полетела тяжёлая дверь, с оглушающим грохотом врезалась в проём, от сего стена задрожала, пыль посыпалась с потолка, тут же потрескалась и отлетела штукатурка. А дальше загремели, намертво запечатывая проход, все до одного замки. Их так много от одного края двери до другого. Призваны хранить от посягательств ценности хозяев. Массивные ржавые, но и при истёкшем сроке годности старая смазка ещё готова способствовать движению. И наступил мрак сравнимый с ночью. Конец света.

Уже в темноте слышится металлический лязг, видно, как что-то золотистого цвета исчезает в вентиляции.

Последняя глава – "Бледные лица".

Звук грохота разнёсся по всему дому. Что-то наподобие рухнувшей стены заставило штукатурку сыпаться с потолка. Мальчик продолжает ждать свою сестру до сего момента. Но, кажется, что-то не так. Её чудесный голос давно стих, а пора бы зазвучать вновь. Где же она? Куда завели коридоры? В чёрную комнату? На скрипучий чердак? В брошенную мастерскую? Куда угодно, только бы не в подвал, ей будет там плохо, гадко, промокнут ноги, окутает леденящий сквозняк. Впрочем, сейчас и ему самому очень холодно, как-то сыро, он всё время замерзает, и ничто не может согреть. Даже эти два толстых одеяла, что укутывают с ног до головы, бессильны. В этом случае сам как в глубоком утопленном подвале.

Мальчик сидит на кровати в свете солнца. Его лицо весьма бледное и безжизненное, губы посинели, а около глаз образовались огромные чёрные синяки. Несомненно, выглядит очень нездоровым, даже цвет кожи какой-то серый.

Единственное в этом поле порченое семечко. Без него бы тут воцарилась по-настоящему райская идиллия, вокруг так хорошо, уютно. Недавний ремонт, новая мебель и идеальная чистота, при которой трудно найти даже пылинку – три составляющие, понуждающие зашедших гостей задержаться подольше. А какой порядок. Игрушки на своих местах, тетрадки сложены в аккуратные стопочки, книжки по алфавиту, кровать заправлена, одежда свёрнута. Только болезненный вид главного творца и созидателя порядка всё портит.

Впрочем, немногие бы разделили то же мнение, самые строгие учителя и те всегда отмечали его как очень воспитанного, талантливого и умного, никогда не скупились на хорошие слова. Он точно не может ничего испортить, скорее наоборот, скрасит. "Чистая кровь, образец для подражания, умненький мальчик, достойный наследник и приемник, гордость семьи". В отличие от сестры невежды и задиры, бессовестный грубой девчонки. Хотя мальчик её такой не считает. Взбалмошная, но интересная, ещё красивая, но он об этом ей никогда не говорил. Чаще обзывал прыщавой, едва у девчонки появится красная точка на лбу, неопрятной, при первом же пятне на одежде.

Нет, так нельзя, нельзя выжидать, надо действовать. Мальчик поднялся с кровати, скинул одеяла, которые так мешают двигаться. От этого действия не станет теплее, но холод и так завладел всем телом. Но, а что тогда? Стоять? Нет, нужно пытаться выбраться. Но как? Ведь он заперт, и у него нет того золотого ключа, ждёт сестру, но она всё не приходит. Но, может быть, помощь нужна теперь ей? Вдруг её схватили, держат привязанной к стулу, дёргают за пальцы, вырывают волосы. Мальчик медленно расхаживает по комнате, пытаясь что-то придумать, но идеи не находятся. Голова как ватой набита, вместо мыслей шум. Вылезти в окно – не осмелится, стучать в дверь – нет смысла, выбить её – не получится.

Спросить бы у кого-нибудь совета, найти знак судьбы. В фильмах и мультиках всегда кто-то указывает на путь. Не могут же врать герои картин? Правда, сейчас конкретно ему никто не спешит шептать на ухо указания. То и дело попадаются на глаза лишь полки книг, письменный столик, тема школьного сочинения да часть стены с висящем на ней плакатом. На последней листовке прямо по центру изображена группа людей со скрипками, а сверху выгравировано огромное слово "Стой". Непроизвольно каждый раз притягивает взгляд яркая надпись. Так назывался концерт одной музыкальной труппы, некогда давно прибывшей в поселение, дабы прививать местным любовь к классической музыке. Что до темы сочинения "Опасность ждёт впереди", прописанной на белом листке, приклеенном к стеклу. Уже давно написана и сдана, незачем постоянно напоминать. Эх, почему же нет сверхспособностей как у героев книг? Научиться хотя бы проходить сквозь стены.

Взгляд остановился на полке с игрушками, почему-то там нарушен порядок, все кроме одной раздвинуты в стороны. Это неправильно, что они так стоят. И кто это в самом центре, игрушка от которой отступили остальные? Незнакомый клоун. У мальчика никогда не было такого страшного и неопрятного. В чёрных одеждах с угрожающей улыбкой и злыми глазами.

Он не нравится, его хочется поскорее выбросить с полки. Но, кажется, клоун приготовил откуп за своё вторжение. Собрал подарок – эта маленькая коробочка в его руках, которую он протягивает как подношение. Сверху синий бант, сбоку отверстие с заводной ручкой. По центру крупная и корявая багровая надпись: «От сестры». Странно, откуда он тут взялся? Ниоткуда, и это пугает. И что же эта игрушка приготовила ему? Мальчик не смог удержаться на месте, подошёл, обхватил ладонями подношение.

При перемещении внутри нечто прокатилось от одной стороны к другой, видимо, круглой или продолговатой формы. Совсем нетяжёлое. Юнец потряс, и действительно летает туда-сюда, бьётся о стены один единственный предмет. Звук намекает, что оно должно быть мягким. Но точно не сказать. Воображение почему-то рисует огурец. Маленький сочный огурец. И что же там может быть от сестры. Коробочка аккуратно выполнена, стенка к стенке, почти незаметны швы. Покрыта картоном приятного зелёного цвета с золотистыми шариками, правда, кое-где нарушают прилежность вида пятна, проступающие изнутри вблизи щелей.

Подковырнул крышку, но лишь сломал ноготь, так просто снять не получится. Единственное, что поддаётся воздействию – ручка, крутится в обе стороны, и при каждом повороте звучит тихая плавная мелодия. Очень добрая и красивая, никак не сочетается с ужасным клоуном. Такие обычно слышатся из шкатулок в форме сердечка, что влюблённые дарят друг другу. Уносящая за собой игра инструментов, говорящая об искренности чувств. И так-то хочется закружиться в танце, поддавшись трагичности нот. Когда заводной механизм резко остановился, крышка сама приподнялась.

И как будто оно активировало что-то ещё, ибо сразу за этим одна игрушечная машинка на полке неожиданно и без каких-то предшествующих причин тронулась с места. Разогнавшись насколько позволило место, въехала в чёрного клоуна. Выглядело это весьма отчаянно, хотя и не принесло особого результата.

Страшная игрушка едва вздрогнула, машинка же подскочила на передних колёсах, аж бампер оторвало. Но и тогда не остановилась, безрезультатно, но в то же время очень упорно буксовала на одном месте. Лишь несколько после окончательно затормозив маленький автомобиль замер заводной ключ. Ха, бойкая, не зря на ней гоночная раскраска, напоминающая финишную ленту, чёрно-белые квадратики. На одной стороне ещё виднеется слово «СТОП». Символично, ибо на этом всё движение прекратилось.

Юнец поспешил закончить начатое, откинул назад крышку коробки. Вот, кажется, оно. Внутри все стенки обиты толстым слоем тканей, разлита некая маслянистая субстанция, а в самый угол закатился тот самый приготовленный подарок – золотой ключ.

– А, спасибо, мистер неизвестный клоун, – поспешил поблагодарить игрушку мальчик. Теперь сидеть и ждать он просто не может, не имеет право, путь на выход в руках, а значит самое время идти. Вот только донимают скверные чувства, предчувствие беды, окутывает холод. Нелегко остаться, нелегко идти. И он таки открыл дверь, неуверенно, как никогда. Отворил для себя проход в дом с угасающим светом. Следом побрёл в темноту серых коридоров. [Уже тогда на полке с игрушками в небольшой тени клоун медленно поворачивает голову в сторону машинки с чёрно-белой окраской. Должно быть, всего лишь заведённая игрушка. Вот только где же спрятан сам заводной ключ?

Медленный неуверенный шаг, и в какой-то момент мальчику стали аккомпанировать сторонние звуки. Он прошёл через коридор, шуршали шторы, скреблись в стенах и под полом мыши, их морды с маленькими круглыми глазками порой выглядывали, смотрели вслед. Несменные жильцы, исчезнут люди, но только не они. Впрочем, пока в доме есть хотя бы один живой член семьи, зданию не грозит вымирание. Тем более сейчас, когда, кажется, поблизости есть кто-то кроме самих владельцев. Словно пришли гости.

Мальчик подходит к лестнице, внизу слышится топот, кто-то разбегается при его приближении. Едва этот шум может быть вызван чем-то другим. Оттуда же доносятся невнятные, неразличимые голоса, их роптание похоже на детскую монотонную речь, порой перетекающую в громкие возгласы. Но стоит приблизиться, и оно мгновенно затихает, как будто в шуме повинны не люди, а шепчущие стены. Наверно, кто-то разыгрывает, например, сестра? Она любит подобные сильно раздражающие вещи. Пугать. Хотя это не очень похоже на шутку, внизу за углом скрылось что-то бледное с густыми волосами, прячущими лицо, нечто растворилось в темноте.

За ним наблюдают? Сторожат? У многих вещей чёрный силуэт, повсюду Следящие Тени.

И в окружении призраков юнец не ускоряет шаг, медленно плетётся. Ему не нужно застать кого-то врасплох, поймать за руку. Желание одно – коснуться ладони сестры. Вот так и идёт, лишь интенсивно крутит головой. Бледный с синяками под глазами, он и сам как тень. Его, наверно, вот-вот примут за своего. Немного припудрить, немного взъерошить. Правда, даже при внешней схожести из-за страха выпадет быть отречённым от них, ибо они, дети тьмы, не склонны бояться. Предпочтут усмехаться над боязливым мальчишкой.

Его пугает всё вокруг, даже собственные звуки, сперва скрип полов, теперь треск ступеней. Спускается из света второго этажа во тьму первого, не любит этот этаж за серость, скука, неприветливость.

Тут всегда чувствуешь себя трусливо, а мальчик и без того никогда не был сильно смелый, ночами засыпал со светильником и фонарём под подушкой, ему свойственно придумывать страшилки и их же бояться. Но сейчас всё слишком реально. Одолевает чувство преследования, он постоянно оборачивается и каждый раз успевает заметить движение, сложно сказать, чего именно. То что-то уползло в подвал, чёрное и длинное, то нечто скрылось в коридоре, худое и маленькое. Сами закрываются двери, выключается свет. Может быть, сестра права, надо становиться взрослым, перестать бояться собственной тени.

Мальчик вышел в светлый коридор, но сейчас сложно назвать его таковым, сильно помрачнело. Чёрные тучи заволакивают небо, на поселение надвигается ураган, движимые им тонны песка. Близится, близится… По пути никого явного так и не встретилось, в частности, человека. В сумраке постоянно мерещатся одни головастики. Но только их увидишь, они тут же растворяются. Но где же его сестра? Не видно и не слышно, а должна быть здесь, если, конечно, он не попался в её очередную хитрую ловушку. Хочется верить, что у неё сегодня, в этот страшный опасный для всего живого день, хватит ума не устраивать идиотские провокации. Выскочит из-за угла, наряженная чучелом, заржёт как лошадь.

Дверь в подсобку, куда направлялась Гретель, плотно прижата, неподалёку валяется треснувший пополам табурет с оторванной ножкой. Не могла же запереть сама себя? Глупо даже для него. Верить обещаниям сестры или нет, мальчик всё же подошёл к двери, несколько оглядел разорванную на куски мебель. Эти же наблюдения позволили заметить несколько кусков грязи. Выглядит та сырой.

Мальчик присел на корточки, легонько постучал в самый уголок двери. Громко звенит железо, трезвонит как колок.

– Гретель, ты здесь? – просипел тихий вопрос. Сам, по правде говоря, не склонен думать, что там кто-то может быть. Если и стоит искать сестру, то точно не здесь. Но он с таким трудом добирался сюда. Попросту нет желания идти куда-то ещё.

А впереди ждёт одна тишина, и лишь где-то из глубины здания доносятся шорохи, скрипы, стуки. Дом стал таким живым, незнакомым. Как будто заселился выбравшимися из поселения призраками. И они, должно быть, плохие сущности, озлобленные на весь мир за свою кару. Вот и пытаются напугать живых, прогнать скрежетом своих когтей. Хотят покоя и абсолютную тишину.

– Том? Это ты? – задрожал очень тихий и слабый голос из подсобки. Слова трудно разобрать, по нему несложно понять, его обладательница плачет. Каждую фразу сопровождают всхлипы, шмыганье носом. Они же выдаёт, что обладательница голоса близко, наверно, тоже сидит около двери. В ином случае её мокрые чувства не смогли бы пройти через стены подсобки, уж точно бы не вышли из заключения на свободу.

– Да… – очень неуверенно в полной растерянности ответил мальчик, пододвинулся к стене вплотную, приложил ухо, никогда не слышал такой голос сестры, сильной и бесстрашной девчонки. – Как т-ты захлопнула дверь?

– Как ты выбрался? – спросила она вместо ответа на встречный вопрос.

– Ну, сложно сказать, объяснить… В общем…

– Том, – перебила его сестра, ей очень сложно выговаривать слова, из-за слёз она постоянно срывается, – ничего больше не спрашивай и не говори, слушай и сделай всё, как я скажу. У меня есть важное задание для тебя… Неподалёку дверь во двор, ты можешь видеть её прямо с места, где сидишь. Сразу беги туда и… беги не мешкая. Ворота должно быть заперты, не трать на них время, а вот забор… в заборе есть выбитые доски, ты сможешь пролезть, должен. Потом беги со всех ног через дорогу к дому тёти Гретти, скажи ей… скажи ей, что у нас в доме чужие…

Последнюю фразу она быстро протараторила.

– Гретель?

– Это всё, теперь беги! – добавила, всхлипнула, несколько секунд она ещё будет бороться с потоком чувств. После они все равно возьмут вверх, тогда громко и горько зарыдает.

Прервать её, переспросить? У мальчика не шевелятся губы, пересохло во рту, ему жалко, хочется успокоить сестру, но стоит попробовать, и она обязательно закричит. Точно знает. И без того страшно. Можно, конечно, сделать всё, как ему сказали, это легче всего действовать по инструкции. Вот только бы понять, что происходит. Знать, зачем бежать к той старухи. А вот чужие… Что имеется в виду?

Юнец надолго задержался у двери, слушая как рыдает его сестра, она порой говорит что-то очень неразборчивое, просит, умоляет, некоторой болью в сердце отзывается каждое из её страданий. Что с ней сделали? Не сошла ли она с ума? Плачет. Среди всех её скользких звуков можно уловить, даже как капают слёзы. Наконец, в них мальчик нашёл решение и для себя, в надежде не издать шума, осторожно поднялся, после замаршировал к выходу. Не знает зачем, но если сказали бежать, он сделает это быстрее всех остальных, звать на помощь, он соберёт половину поселения.

Ветер усиливается, по своим тайным лазейкам проникает в дом, ни щадит ничего на своём пути. Все шторы в коридоре высоко вздымаются, носятся по сторонам, им уготовано мешать идти. Самое скверное в них, впрочем, не это. Пугает внезапно возникшая в них жизнь. Тревожит движение вокруг. Это страшно. Нет никакой веры их мелькающим контурам. Приходится каждый раз дёргаться, оглядываясь на ложный сигнал. Могут спрятать кого-то, укрыть, или же нечто, подбирающееся со спины, воспользуется их беспорядком. Всюду только эти кремовые тона, от них начинает кружиться голова.

Сестра говорила бежать, сам же идёт весьма неспешно и то в любой момент готов остановиться, повернуть назад. Дайте только повод пойти обратно. Дверь на улицу прямо посередине коридора, это уже в паре шагов. Вон оно выглядывает деревянное полотно со стеклянной вставкой. Через последней прозрачный прямоугольник просачивается тусклый свет, он же создаёт на стене идеально круглое белое пятно. Цвет у него такой странный, бледно-лиловый, сказывается пыльные облака, встающие на пути лучам солнца. Солнце… горит ли оно вообще, вокруг так мрачно. Некогда глубоко в подвале мальчик думал, что свет сможет пробиться через всё.

Стены слушают стук босых ног, передают шум шагов тем, кто дёргает за нитки. Вот у самого выхода, мальчик уже взялся за ручку, потянул… И вдруг раскрылась совершенно другая дверь. Своим скрипом не оставила себе шанса остаться незамеченной. Юнец замер. В шаге от выхода, он в любой момент готов броситься бежать из дома, но кто там за дверью? В доме есть кто-то ещё? Почему же не предъявили себя раньше? Мама? Папа? Никого. По всей видимости, открылась от очередного порыва воздуха. За самой дверью в комнатке, что отводится под хранилище кухонных принадлежностей, взгляду предоставлен один лишь стол со скатертью до самого пола. Прочие мелочи отсюда слишком плохо видны. Кое-как можно разглядеть контуры посуды: сковородки, кастрюли, тарелки. Те сливаются в одну трудноразличимую чугунную массу. Ничего кроме.

Сестра не говорила бродить по дому. Мальчик навалился на входную дверь. Она без проблем открывается, можно даже сказать, способствует своему перемещению. А между тем юнец всем своим телом ощущает, как ветер в щель раскрывшегося прохода заходит в дом. Он спешно побежит вправо по коридору до комнаты, что до сих пор остаётся открыта, оттуда как ответ на незаданный вопрос принесёт тихий короткий по продолжительности звон. Звон, словно ложечкой стукнули по фарфоровой чашке. Звон, словно приглашение на чаепитие. Но это точно не оно. Мальчик, конечно же, не мог пропустить мимо ушей это письмо с приглашением, обратил глаза обратно к хранилищу кухонных принадлежностей.

Одиночный луч рассекает комнату, касается одного единственного предмета на всём столе. Тот сияет в свете. А эта вещь волнительна и притягательна не только для лучей, как минимум ещё увлекательна для мыслей и взгляда. То, что сперва было не рассмотреть, теперь помощью света дополнит картину. Придётся сказать о крупной керамической фигурке с разукрашенной мордой, это что-то типа кота или жирной мыши. С его же вытянутой лапки свисает и крутится ключ.

Ничто другое, наверно, не смогло бы остановить, по крайней мере, настолько задержать. Мальчик не уверен, что именно открывается ключом, может быть, почтовый ящик или калитка в саду, но вот почему-то кажется… в любом случае он в состоянии проверить свои подозрения. Правда, это так странно, будто сыр в мышеловке. Не видна захлопывающая пружина, но лишь потому что грызуны обычно видят перед собой исключительно корм. Но сестра никогда бы не бросила его. А бросит ли он её?

И почему должен бежать из своего дома? Слова Гретель? Мальчик не понимает их смысл. Вслепую действует, лишь потому что не знает, чем другим он может быть полезен. А вдруг ключ – это дар Богини, посланный сбившемуся с пути. Сам луч света, её верный союзник, указывает на упущенную возможность. Слабо верится, что это лишь эффект дырки в шторах. Юнец, минуя выход, зашагал вперёд.

И всё же спешит как можно быстрее схватить ключ. Постепенно ноги ускоряются, и ходьба перетекает в лёгкий бег. Подгоняет себя, а если сосредоточится на этом одном, можно избежать многих надуманных страхов, но и пропустить мимо глаз ненадуманных. Чувство приближающейся опасности всё нарастает. Оно берётся ниоткуда, нагнетается из сторонних звуков, произрастает от ожидания чего-то плохого. И здание, оно действительно стало живым, иначе откуда столько шума, из-за всех коридоров слышатся скрипы пола, треск мебели, стук дверей, и ещё один звук, напоминающие шлёпанье мокрых стоп. Не может же по их дому проходить целая толпа.

Мальчик вбежал в комнату, бросил быстрый взгляд по сторонам. Никто не поджидает, не стоит за углом и не тянет дверь за ниточку. Это самое главное. Нет ни злой ведьмы, ни коварного колдуна. Ни котла с зельем, ни огромной бензопилы. Тут сбоку лишь три вешалки, две полностью пустые, считай голые шесты с распоркой, про последнюю того уже не скажешь, она, наоборот, до предела увешена верхней одеждой.

[Пальто с вышитым "BW", сверху накинута клетчатая кепка. Так странно, в одном месте одежда оттопырена от стойки, ещё немного и крайние куртки слетят с крючков, они же, по-видимому, обволакивают некоторую область, что со стороны сильно напоминает крупный шар, быть может, опухоль, ну или же, сказать, круглый живот. Будь это скульптура, работающей над ней автор наверняка придумал бы ей название наподобие – вешалка "хорошо пообедала".

Помимо кучи одежды вокруг один лишь бытовой хлам. Целые горы так и неутилизированной посуды, забитой нагаром и не отмывшемся жиром. Среди них без труда найдутся особо старые экземпляры с оторвавшемся дном, с погнувшимися стенками. И это лишь часть ада. Тут представлено всё из мира кулинарных принадлежностей, и то ужасно воняет: затёртые чуть ли не до дыр подносы, облитые жиром кастрюли, выпуклые миски с крошками, треснувшие тарелки.

Кое-где они аккуратно сложены в стопки, но в основном беспорядочно разбросаны по тумбам, валяются на полу. А запах? Запревший жир так пахнет? Или вонь принесли сотни тараканов? Несмотря на то, что комната наполнена неодушевлённой посудой, везде и всюду кто-то копошится, ползает и скребёт лапками. Это нелюбимое место семьи. Плохое место.

Золотистый котёнок с приветливой мордочкой тянет лапку с ключом. Глаза голубые большие и добрые, красные губы растянуты в улыбке. Такой ласковый и милый мультяшный зверёк. Мальчик отчасти ответил тем же, протянул к нему руку, правда, едва может побороть своё недоверие и осторожность. То, что впереди, скорее кажется маленьким гремлином в обёртке от конфет. Непременно краска полопается, а изнутри полезут щупальца.

И едва пальцы мальчика коснулись желаемого, лапка кота опустилась ещё ниже, ключ соскользнул и полетел вниз. Не уловить сей скоротечный момент, вот он уже стукнулся о пол. Приземлился рядом с концом чрезмерно длинной скатерти. Она же опущена далеко не случайно, в этом есть какой-то умысел – скрыть пространство под столом. Ибо не с проста конец ткани зафиксирован тяжёлой посудой, кому-то не нужно, чтобы она полностью сползла. Вот только кто возьмёт на себя авторство над изощрённым беспорядком?

Юнец наградил фигурку кота полным осуждения взглядом. Та с неизменно тупым выражением нисколько не сожалеет, единственное, сейчас кажется, стыдливо смотрит в сторону. Сам мальчик уже наклонился за ключом, но… он пропал. Упал прямо тут и.... Отвлёкся лишь на секунду, а его уже нет. Только край скатерти, измазанный багровыми пятнами. Пол в тех же следах. Ну и запах, тот должен был сказать. Юнец не думал, просто задрал мешающуюся ткань.

Утерянный ключ попался сразу же, умудрился ведь оказаться по ту сторону скатерти. Мальчик в сей миг, чтобы больше никуда не убежал, обхватил его тёплыми ладонями, которые так любезно согласилась принять. Затем ещё не растревоженное лицо юнца встретило другое… полное ужаса. Знакомые черты, но и те заставили вскочить и закричать. Мальчик отпрыгнул. Не устояв на подкосившихся ногах, отшатнулся назад. Напал бесконтрольный страх, ударила паника. Он и не заметил, как уткнулся в стену, начал метаться то вправо, то влево. Пытается выбраться, но выход не находится. Никак стены сомкнулись, двери закрылись, окна задвинулись. Кричит, а глаза, не отрываясь, следят за краем скатерти, под ней спрятано обличье ужаса. Полезет ли оно наружу?!

То не движется, а вот рядом ожила вешалка, зашевелилась куча белья на ней, плащи взяли на себя роль сверхподвижных пальцев, кожаные куртки стали подобием содранных шкур. Полетели в разные стороны рукава, врезаются в чугунную посуду, стегают по стенам и сдирают обои. А самые удачливые достают до лица, лупят по щекам, оставляя красные полосы на коже. Один удар молнией куртки по глазам, и первые слёзы. Не узреть и не разглядеть набирающий силу вихрь плащей, слишком много составляющих. Что происходит? Кто здесь? Бельё само по себе лишь изумляет, наводить же ужас будет наряженная кукла. И та из душного плена уже рвётся к глотку воздуха, вот в месте, где была та самая "опухоль", крупный живот, шар, показались огромные белые руки, вылупились всё-таки, они крепки и хватки, мышцы, тянущиеся от кистей до самых плеч, крупны и мощны. Ладони с голову, пальцы как трубы.

Во благо уже несвободны, заняты белым неподвижным телом, обхватили горло и сдавили колени. Бледная кожа очень резонирует на фоне его гниющих ладоней. Свисают, дёргаются от его движений безвольные ноги, они худые и явно, что были беспомощны при попытках бегства, голова со стеклянными глазами мотается вовсе как что-то не от этого тела, кажется, вот-вот оторвётся. Берегись, полетит.

Вместе с этим из глубины вешалки слышится продолжительный стон, перетекающий в рёв.

Одежда сыпется вниз, оно стряхивает с себя мешающий груз, всё заслоняет. Мальчик едва успевает различать хотя бы что-то среди тряпок, заскочил под стол, в одно единственное место, где не сможет зацепить эта раскручивающаяся юла. Прижался к ножке. Приходится не думать о мертвеце рядом. Мертвец у его ноги, мертвец в массивных руках демона. Распространяется запах смерти. Дом людей правильнее будет называть кладбищем, ибо живых становится гораздо меньше. Мертвец, мертвец, в одном мальчике пока что теплится жизнь, бьётся сердце. За этот огонёк придётся побороться. Хотя, конечно, прежде чем заявлять "последний живой" необходимо уточнить: "А живо ли нечто в вешалке?" Каким бы оно ни было, такая активная тварь не кажется мёртвой.

Рядом бомбардирует рукава, их усердием в комнате возобладал звон, отовсюду летит посуда, грохается, затем катится по полу. Здесь, скрытый за скатертью, мальчик почти в безопасности от их посягательств. Но и под столом есть чему достать.

К самым ногам, непосредственно перед лицом, рухнула белая плоть, по-другому уже не назовёшь. Едва ли скажешь – девушка-незнакомка. Полностью оголена, ужасно искажена и покрыта страшными увечьями. Мышцы в районе колен и локтей вывернуты наизнанку, очень хорошо прокручены так, что теперь руки и ноги без лишних сложностей поворачиваются в любую угодную сторону, ещё тянутся не иначе как макароны. И даже сейчас, несмотря на то что она лежит на груди, голова все равно направлена в потолок. Глаза, залипшие в левом крайнем положении, смотрят на ещё одного обречённого.

Голос мальчика, его крик, наверно, сравним с воплем сильно раненного животного. Юнец выскочил из-под стола, рванулся, даже не оглядываясь по сторонам. Полностью поглотил трепещущий ужас. Во благо дверь прямо впереди, иначе бы слепо врезался в стену, ровно тогда же попросту забарабанил кулаками.

Вот только зря так громогласно завопил. На этот страшный зов отреагировало и кое-что ужаснее разбегающихся тараканов, вешалка, в сей момент её отнесло к углу комнаты, стояла упёршись в стену. Венчающие десятки шляп отклонились назад, под ними в глубине мелькнуло белое круглое и лысое, там же приблизительно в середине блеснули две чёрные точки-сферы, те в свою очередь наполнены слегка искажённым зеркальным отражением…

По полу скользит, рвётся наружу маленький человечек, он, словно один из тараканов, только покрупнее, бежит на всех четырёх.

Кажется, тряпки голодны. Вешалка наклонилась, белые руки цепляясь за пол, начали перебираться к выходу вслед за юнцом. Быстро и, невзирая на всю свою массу, проворно. Каждое движение порождает до предела громкое трение, шорох разорванной верхней одежды. Куртки и несутся за ней как обязательная часть организма, что-то вроде хвостов.

Мальчик поскользнулся на гладкой плитке, упал на колено, в сей же миг провернулась стопа, ударила резкая боль. Влиянием одного ужаса продолжает отталкиваться и тянуться вперёд. Слева со страшным гулом, звоном разлетающейся посуды несётся огромная масса, отчасти тоже по несколько раз пробуксовывает. Юнец, вновь и вновь проскальзывая, кое-как заскочил в дверной проём. Белая конечность из крепких мышц прямо за спиной, она в схожем порыве сделала стремительный рывок. Связки резко вытянулись, ладони, готовые к новым пленительным объятьям, распахнулись. Пальцы томительно дёргаются.

Не успела. Спотыкаясь и падая крохотный мальчик ринулся дальше по коридору. Вешалка налетела на проём, упёрлась в слишком узкую для неё щель. Много понавешала. Тварь старается хвататься, пытается отталкиваться, куртки под её силой рвутся, тянутся. Швы расходятся, ткани лопаются, но все равно не пропускают, лишь летят во все стороны оторванные пуговицы. Приходит конец роскошным нарядам, приходит время переодеваться в рабочую одежду. Предстоит много дел.

Юнец бежит изо всех сил, сбившееся дыхание хрипит. Вслед прилетела чёрная фуражка, слегка коснулась головы, и, не удержавшись, соскочила вниз. Невзирая на неё, испуганный беглец несётся дальше, уже почти достиг того самого центра коридора, где должен быть выход. По пути из рук выскользнул-таки найденный ключ, отлетел в сторону, зазвенел на полу. Теперь уже не объект поисков, совершенно ненужный предмет. Откуп за спасение.

Мальчик лишь вскользь оглянулся, как там между половиц лёг найденный им заветный ключ. Его в сей миг, конечно, посетила мысль об измученном трупе девушки, голом изодранном теле, вывернутых ногах, свёрнутой шее. Её ужасная смерть натолкнула на осознание, что с его сестрой сделают то же самое. На несколько секунд в голову залезут богомерзкие образы, как там на полу вместо незнакомки лежит именно Гретель. С ней сделают то же самое… И с ним, если сейчас вернётся. Побежал дальше.

Тут шторы и снова шторы. А ведь где-то был выход. Опять тряпки, их бы все сжечь, порвать, заставить гнить под дождём. Сорвал одну, другую. Они падают сверху, накрывая словно сети. Заплетают руки, закручиваются в ногах. На время за мягким материалом исчезает остальной мир, не покинув который, можно навсегда остаться на сыром дне. Придётся возненавидеть на всю оставшуюся жизнь бежевый цвет.

Тканям малоизвестных мастеров не сегодня останавливать на себе покупателей. Ибо тонкие, ибо под напором доведённого до отчаяния рвутся. Вот уже дверь.

Ступают из темноты: распугивая крыс, крадутся вдоль стен, давя пауков, ползут по потолку, прогибая половицы, перебираются по полу. Заполоняет всё вокруг. Видны сотни глаз в тени.

Мальчик выскочил на улицу. Гретель? Страх заставляет думать только о себе, о сохранности жизни, по-другому не скажешь. Спастись от приближающегося ужаса. Мало чего осознаёт, в голове лишь инструкция сестры, постоянно звучит её голос, и крутится одно слово – бежать.

За ним не следуют, не успевают, а вот уже ворота, юнец налетел на железные прутья, пару раз дёрнул за витражные ручки, но их не открыть, не зря же окутывает толстая цепь, уж такую точно не под силу разорвать обычному мальчишке. Их давно заперли, ибо из поселения выбираются одичавшие, озверевшие люди, оттуда же источается хворь. Тот мир за прутьями есть обитель вечно голодных зверей, но то, что следует за спиной, будет куда страшнее и ужаснее.

Ворота не открыть, за первым осознанием сразу же вспыхивает следующая мысль в голове – перелезть. Глаза уже побежали вверх осматривать возможный путь к спасению. Тянуться до самого конца толстые прутья, вершивший их мастер решил обрамить края острыми наконечниками, как у копий. Перестарался, слишком сильно заточил. Тут же рядом своими демоническими глазками выступают против идеи и хранители прохода. Они, две каменные скульптуры кудрявых ангелов, взирают со своих столбов. Плесень и мох на лицах начального творения, сделали их взгляды угрожающими, полными злобы и ненависти. Жуки, ползающие в углубления, и вовсе как ужасные феи, заставляют думать, что мрачные ангелы смотрят.

Эта преграда будет стоить разодранных ног. Цена, которую пока не хочется платить. Тем более, когда инструкция сестры ещё не зашла в тупик, уводит в сторону. Вот ведь рядом забор и оторванные доски – проход. Всё, как говорила Гретель, она ведь сразу просила не тратить время на вороты, предусмотрела каждый шаг. Спасибо, Гретель, попытается позвать на помощь, сделает всё, как сказала… За забором дорога и дом старухи, ещё один и такой незначительный рывок.

Мальчик оторвался от прутьев, несколько шагов, следом кинулся в проделанную временем дыру. Маленький и такой шустрый, ему ничего не стоило проскочить мимо заострённых досок, таких же опасных торчащих гвоздей. Перепрыгнул и через рассыпанные осколки стёкол – подарок для босых ног. Вот только что-то помешало завершить манёвр. Зацепился за некую сеть, едва не рассёк лицо и ещё бы чуть-чуть и вырезал себе глаза. Какие-то тонкие незаметные нити обволакивает всё вокруг. Только откуда они здесь?

Мальчик не понимает ни этого, ни даже что мешает ему двигаться. Ведь, казался бы, впереди ничего, пустота. Блестит нечто совсем неразличимое. Какие-то сверхтонкие струны. На что может быть способен столь хрупкий материал? Юнец попытался встать – снова упал. Лески натягиваются, но за что-то крепко зацеплены, не вытащить. Их и самих не порвать, они крепки и очень остры. В попытках мальчик режет ладони, попробовал даже перекусить, теперь кровь заполняет рот, стекает по губам и подбородку. Ужасный вкус у неё. Впрочем, острая рвущая боль будет терзать куда сильнее. Порез на языке самый страшный, к нему же добавляются раны рук, секущие царапины на ногах..

В голове помутнение, мальчик продолжает рваться вперёд, но лишь сильнее запутывается. Муха, пойманная пауком. Но выход совсем рядом, он ведь уже выбрался из дома, вылез через забор, дом старухи – ключ к спасению, прямо перед ним. Всё как говорили. Не может же это так закончится. Ему ведь не говорили, что будет леска. Такое не говорили.

Нити заплелись вокруг ноги, больно впилась в кожу, мальчик собрался вскрикнуть, полный крови рот, отчего получилось одно лишь бульканье. Глубоко ранил пальцы, и все равно через раздирающие муки ползёт вперёд, ведь иначе… Что иначе? Его ждёт мучительная смерть, как ту изломанную незнакомку. Долгие страдания, невообразимая боль, гаснущий свет. Если не ждать из их рук подобную смерть с вывернутыми руками, тогда уж придётся вкусить другую с десятком ударов ножом, ту ужасную участь,которую они уготовили его… отцу… Именно то родное лицо он увидел под скатертью… изуродованное, мёртвое.

Что выбирать? Верная гибель ждёт всех…

Тем временем в доме гостей стало гораздо больше, чем на самом значимом празднике. Вот только все они незваные и несут отнюдь не подарки, изволят подать к столу кровь на пальцах, смерть в когтях. Повылезали из всех тёмных углов, своих укромных мест, подвалов и чердаков. Теперь толпятся в коридоре напротив окон.

Тусклый солнечный свет освещает их уродливые лица, нисколько не тяготит. У всех человеческое начало, а у многих и облик, но слово человек никогда не будет относиться к этой мерзости. Ублюдки… выродки… бесстрашные и безжалостные. Они никогда не побрезгают кровью, всегда пренебрежительны к чужой жизни. Их облик уродлив, но сущность ещё уродливее. Изнеможённая нечисть, поганое отребье, белые силуэты… Бледные Лица.

Теперь тварь, до сих пор скрывающаяся под вешалкой, открывает одну дверцу кладовки, другая из толпы с вытянутой шеей вторую. Приглашают на выход то, что лезет из темноты. Явись Вдова. Пробирается мимо стеллажей с одеждой, предметами досуга, коснулась двух теннисных ракеток, зацепила пару оставленных красных туфель.

К ужасу всего живого, явилось на свет дитя-венец богомерзкой культуры. Белый цвет озарил ужасное лицо старухи. Серая растрескавшаяся кожа, десятки так и не затянувшихся швов, порезы с торчащей окровавленной плотью, хищные узкие глаза, разнесённые по обе части головы. Неестественный скелет, неправильные пропорции тела, слишком растянутые руки, длинные ноги и уж очень огромные когти, с них всё течёт кровь. Перед выбравшейся ведьмой вся остальная мерзость отступает, разбредается в стороны. Она же, окрещённая сотней имён, озирается.

С улицы донёсся беспомощный крик. Вдова резко дёрнула головой в сторону, в жестоких глазах всё затмевает вечная злоба, не прочитать в них никакого интереса, но он непременно порождается к звукам и голосам живых. Ведьма поползла к ближайшему окну, перед её поступью трясутся и разлетаются по сторонам шторы, сами распахиваются ставни. Там за забором беспомощно дёргается мальчик, лежит на земле, пытается освободить ногу от дьявольских сетей. И уже столько крови. Узкие ноздри чуют её тревожащий запах. Хищные же глаза высматривают и с неподдельным интересом изучают.

В планах много скверных идей, они в свою очередь хорошо скрыты за стеклянной плёнкой из желчи. И, без сомнений, даже самая крохотная капля её внимания будет стоить горьких красных слёз. Миг и, зазывая остальных, ведьма бросилась к входной двери, мерзость одним потоком потянулись за ней. Сперва растекаются, затем вновь сбиваются в кучи за её спиной.

– Том? – протянул хриплый голос из подсобки. И как только он смог вырваться над их стонами и топотом? Как только посмел звучать?

Ведьма остановилась на самом пороге, и орда прокажённых вместе с ней. Наталкиваются друг на друга, пихаются, этим тестом сложно управлять. Оно не любит власть над собой. Настежь раскрытая уличная дверь легонько качается. Лишь механические звуки ещё как-то будут себя проявлять, остальное живое, будь то крысы или черви, смолкли в своих норах, бегут прочь по глубоким дырам. Вдова же оглянулась на чужой зов. Сестра зовёт брата, точно не её. У ведьмы большие вытянутые уши, она слышит всё, даже как там за толстым железом бьётся сердце, дрожит дыхание. Слышит и то, как слеза скользит, трётся об щёку.

– Том? – звук оттуда же. Всхлип.

Мерзость начала расступаться, создавая проход до подсобки. Десятки тонких конечностей в одночасье стучат, переступая с места на место. Деревянный пол, не рассчитанный на гору костей, сотни килограмм плоти, под всей вонючей массой проминается, а порой и вовсе трещит, деформируясь как пластилин. Местами доски трескаются, заставляя особо избранную тварь уйти пониже. Они же наконец выстроились в два кривых ряда, приглашают проследовать.

Ведьма ринулась в образовавшийся коридор, проскальзывает мимо лиц десятков кривых и косых уродцев. Ещё один вопль с улицы и снова замерла не добравшись до истока цели. Ногти застучали по двери подсобки, бестия принялась крутить головой, всё так же её башка неестественно выворачивается, шея закручивается чуть ли не на полный круг. Скалится. Изо рта с обнажёнными длинными зубами вырывается пар, окружающий мир сильно похолодел. В остывшем воздухе кружат звуки шумных дыханий, заполоняют пространство измученные стоны хриплых голосов.

На время оставила, Вдова поползла назад. Твари вокруг недовольно завыли, завизжали и застонали. Их грозные конечности судорожно дёргаются, нетерпеливо мотаются из стороны в сторону. Взмахи острых когтей, стук окаменевших кулаков, и порой между ними вверх поднимаются ещё более грозные орудия смерти: вживлённые в руки ржавые лезвия, набитые гвозди, цепи с шипами, кривые пилы. Эта неторопливость отвратительна для них. На лицах страшная усталость. Измучены ожиданием. Ведьма подобралась к месту, откуда виднеется и первый на улице, и вторая за дверью, переводит взгляд туда-сюда.

– Том, Том, ты здесь? – голос через стены.

– А… ам… – следом беспомощные вопли с улицы.

Ведьма вытянула вперёд окровавленный указательный палец, предъявила его полуслепым взорам остальных. Длинный чёрный коготь, дальше сморщенная белая с множеством пигментных пятен кожа. Морщины, складки, до сих пор не засохшая кровь. Начала водить пальцем из стороны в сторону, указывая то на подсобку, то на окно. И, кажется, считает какую-то считалочку, порой ускоряет, порой замедляет темп. Вся остальная рать ждёт окончания счёта.

Аты-баты, шли солдаты…

Аты-баты, на базар…       

Аты-баты, что купили?

Аты-баты, самовар.

Аты-баты, сколько стоит?

Вряд ли эти слова звучали в чёрном уме, так или иначе счёт окончен, ни букв, ни цифр, ни звуков не осталось, палец остановился… направление – дверь подсобки. Безмолвный сигнал, но в другом они не нуждаются, не нужно фраз, излишних слов, лишь указать на обречённую душу. Новую прокажённую.

Потянулись своими кривыми уродливыми руками, обхватили петли, схватились за ручку. Послышался скрежет. Дверь крепка и прочна, две двадцатимиллиметровые пластины, огромные сварные швы, перекрытия из рельсов, но ей не устоять, начала дрожать и уже понемногу сдавать. Оно куда сильнее. И вся толщина железа не остановит их чёрные сердца. Дверь мнётся, от стенки на лысые головы отпадают куски старого цемента. В том же месте растёт щель внутрь. Их толпу начала накрывать постепенно сгущающаяся дымка пыли. Серо-белые цвета. Дальше запирающие механизмы рвутся со страшным треском, за ними лопаются пружины. Слышно, как расползается на части надежда. Стон материалов просит прощения за их слабость, они не настолько прочны, им не выиграть это противостояние.

Один организм, масса гнилого мяса и чёрной крови. Со стороны все равно что плохо замешенное, давно прокисшее тесто. Посмотреть сверху – огромная кладка протухших яиц. Десяток вцепившихся лап, и все неутомимы, толпятся, почти что давятся. Каждому полагается оторвать кусок. Первый, но железный отломился от петли, второй вырван вместе с ручкой. А та, которая внутри, больше не смеет издавать звуков.

Окровавленный палец резко перевёлся в противоположную сторону, ведьма ринулась на улицу, вся мерзость с небольшим отставанием последовала за ней.

Гретель крепко сжимает медвежонка, порой опускает губы на лохматый мех. Шепчет: "Не бойся Михо, я буду с тобой до самого конца". Слёзы не перестают течь из глаз, и как-то так получается, что бежит сперва одна капля слева, затем другая справа. Лицо, по крайней мере, уже не такое бледное, оно красное, особенно щёки, те и того горят. Ноги сложены друг под другом ужасно затекли и зудят. Получится ли их теперь разогнуть? Может, до конца жизни окоченели? Сама легонько раскачивается из стороны в сторону. Слышит её голос и скрежет когтей. Она всё ближе, шепчет что-то через дверь.

Остальные покинули дом, и ведьма, и её орава. Осталась только та, что пряталась в тени зала, её обожжённое лицо один раз увидишь и никогда больше не забудешь. Будет приходить каждый миг, едва попробуешь закрыть глаза. А эта тварь ослушалась свою хозяйку, виной жажда крови, любовь к тёплому вырванному сердцу, в общем-то, особо не в чем винить. Каждый хочет есть. Сейчас она периодически заглядывает в образовавшийся проём между дверными петлями и стенкой, демонстрирует какой-то найденный ключик. Гретель не отвечает тем же, не смотрит на ужасное лицо, зелёные глаза девочки приковывает бутон алой розы, пробивающийся через трещину на потолке. Столько усилий стоило семечку прорваться через камень. Красивый цветок, рядом с ним зелёный росток, лепесток. Сильный цветок.

Предпоследнее… пронзительный крик с улицы. И последнее… треск распахнувшейся двери, совсем короткий миг, и визг уже из подсобки.

Письма, найденные на рабочем столе Генри Андерсума:

Письмо старому другу (датировано сорок восьмым годом)

«Дорогой Генри, произошедшее ужасно. Моему мальчику пришлось провести несколько дней в госпитале, наложить кучу швов. Видел бы ты те ужасные раны, жена несколько раз падала в обморок, у меня и у самого замирало сердце. Но я пишу не для того, чтобы обвинять. Я понимаю, произошёл конфликт, дети поссорились, но, Генри, ты должен согласиться, твоя дочь нуждается в помощи. Её сознание под угрозой, ты ведь, как и я, знаешь, тех монстров, что к ней приходят по ночам, щекочут за обеденным столом, призраков, с кем она периодически разговаривает и мило беседует, нет, просто не существует. Твоя девочка кстати спешит рассказывать о всех своих "новых знакомых" каждому встречному. Это пятнает честь семьи. Пойми, вчера девочка видела трёхглавого человека, сегодня проткнула руку моему сыну, а завтра… Что будет завтра? Тебе нестрашно оставлять дочь наедине с сыном? Такое запущеннее не проходит само по себе.

Внизу я написал номер специалиста, его услуги недешёвые, но для твоей семьи это никогда не было проблемой. Он лучший и действительно помогает. Подумай о девочке. Твой старый друг».

Письмо без имени отправителя и даты.

«Сожги это вместе со всем, что получил. Я думаю, ты поймёшь, кто пишет, мне не нужно представляться. Знаешь, сейчас небезопасно говорить о… сам знаешь о ком. Само это письмо – огромный риск для всех причастных, включая тётку, кто наклеивала марки, и самого почтальона, кто это принёс. Тебе я советую тоже никогда больше не упоминать их имён и названий. Ты ошибся, оступился, но верю, твоё участие во всём свершившемся ужасе случайно. И присылаю то, что было на тебя в участке, теперь роль, которую ты занимал, переложат на кого-то другого. Не переживай, у нас есть несколько бездомных, их грязные жизни ничего не стоят. Мы не идеальны, нам свойственно заблуждаться, оставь все мысли в прошлом. И возьмись за ум, у тебя же дети…»

К письму прилагалась небольшая плотно упакованная в плёнку коробка без каких-либо опознавательных знаков. Самодельная и простая в своём изготовлении: картон да липкая лента. Внутри много папок, разноцветных файлов, старых и новых бумажек, с виду просто макулатура, и в обычных руках та не найдёт себе другое применение, как оказаться в мусорном контейнере под мешком с гниющими бананами. Будь то руки в белых перчатках с элегантной тростью, будь то офицер полиции или опытная ищейка, сведения оказались бы опасным компроматом. В напечатанных строчках с виду запутанных непримечательных бумаг кроется вся известная информация по оккультному обществу Инрурум’а: имена его участников, список свершённых деяний.

Под стопкой бумаг электрическая хирургическая пила, рассчитанная на распиливание костей, небольшое напоминающие штопор приспособление для выдёргивания зубов, молоток, словно для отбивания мясных котлет, двое ножниц, скальпель. Последним найденным в коробке инструментом будет нож с тонким изогнутым лезвием, выгнутой рукояткой, на которой выгравировано око и очертания солнца. К ней же прикреплён лист: "Орудие убийства как минимум семи невинных, вырван из логова оккультистов. В секундах от того, как офицеры полиции застрелили последнего палача культа, нож успели вонзить в сердце последней жертвы, мальчика десяти лет.

Клинок. Его холодному железу не будет суждено отмыться Засохшая кровь останется на нём навечно, как память о зле, скрывающемся за масками. Будь проклят орден и каждый принадлежащий к нему".

Письмо, подписанное Э. Л. Г.

«Из меня больше не течёт кровь, но второй день одолевает рвота. Прости, что начинаю письмо с некрасивых подробностей. Но ты не оставляешь выбора, мне придётся даваться и в более жуткие детали, если не соизволишь ответить. Ты обещал, что мы убежим. Время идёт, и я не могу ждать вечно. Меня терзают желание и страсть, кровать промокла, не получается согреться ночами. Моё сердце полностью твоё, но ты не хочешь его забирать. Решись наконец, куда бы ты не пошёл, я пойду следом. Брось всё то, что тебя держит, вместе мы построим лучшую жизнь. И я не уверена, но… думаю, ты сам поймёшь, перечитай письмо с начала. Если это так, то одним поводом для воссоединения станет больше».

В конце текста два сердца, прижатые друг к другу и стрела, что пронзила их насквозь. Лишь из одного знака любви от раны течёт кровь.

Письмо, подписанное именем Аксель Пойнтдекстер.

(в углу красная фамильная печать, несомненно, символ выдаёт холодную расчётливость и деловой подход отправителя)

«Мэри, ты не узнаешь этого почерка, не поймёшь, кто автор письма. Много времени прошло, у тебя уже выросли дети, у меня же никого не осталось. Я окружён могилами и надгробными табличками, полуживой прислугой и полумёртвыми садовниками. Столько горя случилось, столько писем сгорело. Но это не тема для пера, нам нужно встретиться и об многом поговорить. Я прибуду на днях, надеюсь, ты не прогонишь старика-отца».

Чьё-то личное письмо.

«Я пишу это… не знаю зачем. Наверно, пытаюсь изложить мысли. Завтра мы покинем поселение, оно неизбежно, то, что грядёт, не позволит нам остаться здесь более. Вот только пока все спят, Мэри и дети тоже. Не хочется их сон тревожить. Правда, через несколько минут я все равно буду вынужден поднять их на ноги. У нас нет времени даже собирать чемоданы. Это не в моих силах. Завтра все побегут, и мы должны будем бежать быстрее всех остальных. Я найду выход… Я остановлю…»

Лист бумаги.

Весь лист покрывает неизвестный текст и зарисовки. Лишь смысл одной фразы отчасти доступен: «Я проиграл и мой выбор – дочь». Поверх выцарапано слово: «Хорошо».

Оглавление

Пролог

Часть 1. Бледные лица.

  Глава 1.

  Глава 2.

  Глава 3.

  Глава 4.

  Глава 5.

  Глава 6.

  Глава 7.

  Глава 8.

  Глава 9

  Глава 10.

  Глава 11.

  Предпоследняя глава – "Бледные лица".

  Последняя глава – "Бледные лица".