Меланхолия Самарии Родердейл [Андрей Сергеевич Терехов] (fb2) читать онлайн

Андрей Терехов Меланхолия Самарии Родердейл

– Помню, мне тогда исполнилось девять: хлестало, как сегодня; а ты пела, – голосом, холодным и бесцветным, каким она обычно и говорила, промолвила Самария.

Поскрипывало витражное окно, капли стучали по стеклу, по водостокам. Королева сидела во главе сколь бесконечного, столь и пустого стола на тридцать человек: головой оперлась на согнутую в локте левую руку, правой – очень медленно отводила назад золотую ложечку и била по яйцу.

ЦОК.

ЦОК.

Кроме Самарии и Лиз в обеденной зале никого не было. Камин с жиденьким пламенем совсем не спасал от сквозняков, и руки Самарии замерзали, деревенели и двигались все медленнее, все слабее с каждым разом.

ЦОК.

…

ЦОК.

…

– Да, ваше величество, – склонила голову Лиз.

Сухонькая старушка, долговязая, с добродушным лицом, какой она всегда и была. Самария знала ее с пеленок, но сейчас с удовольствием поменяла бы на кого угодного другого – лишь бы этот новый человек мог перечить.

Какое-никакое развлечение.

– Лиз, я уже видеть не могу эти яйца, – не то вздохнула, не то зевнула Самария, и королевская рука с ложечкой обессилено упала на вышитую золотом скатерть.

– Ваше величество, простите, у нас ничего больше нет. Пара курочек, петушок и три мешка пшена. Нужно идти в деревню за едой, но…

– Дорогу размыло, – сухо закончила за кормилицу Самария. Порыв ветра толкнул створку окна, и та со стуком распахнулась. На пол брызнули потоки воды.

– Двенадцать недель дождей. Такое бывает? Нет, не закрывай, – остановила движение Лиз Самария. Королева поднялась и, кутаясь в горностаевую накидку, подошла к окну. Внизу давно и бесповоротно захлёбывались водой холмы и тропинка. – Сквозняк – это единственное, что отличает мой замок от склепа.

– Да, ваше величество.

– Лиз. Почему меня никто не навещает? Когда я увижу моих подданных, послов других государств… Кого-нибудь?

– Ваше величество, вы могли бы…

– Не хочу я никуда ехать! – резко оборвала Самария и вернулась к столу. – Вообще ничего не хочу. Лучше буду королевой без подданных, – она снова взяла ложку и стукнула по яйцу, – без еды, – еще один удар, наконец, разбил с хрустом скорлупу, – без короля.

– Ваше величество, я говорила о вашем сыне…

Лиз помедлила и протянула конверт – пастельно-зелёное пятно на фоне золотисто-белой скатерти. Самария едва не подскочила от радости.

– Его почтовый голубь?! Лиз?! – она вскрыла письмо и достала листок шлифованной бумаги. Понюхала. – Не разберу, чем пахнет. Как думаешь, он пользуется парфюмом?

– Его королевское высочество принц Уилбур всегда умел преподнести себя.

– Да. Да, он точно душится чем-то. Уже такой взрослый… – Самария слегка улыбнулась – как улыбается только мать, что видит возмужавшего ребенка, – и вчиталась в аккуратные буквы.

«Дражайшая и любимая матушка, спешу сообщить, что осел ныне в городке Арканвич, что близ Долины Молчания. Здесь из одного окна видны горные кряжи и озеро, а из другого – хвойный лес. Когда облачно, тучки спускаются совсем низко и, если подняться по склону, можно ходить сквозь них, как среди густой травы.

Я снимаю комнату в пансионе «Маленькая баронесса» – из четырнадцати номеров у меня четырнадцатый, самый дальний и высокорасположенный. На моем этаже жильцов нет, но вообще, говорят, здесь обитают еще восемь человек (их я ни разу не видел). Хозяева – очень милые и добрые люди, они всячески помогают мне освоиться.

Вы помните, я говорил, что последнее время увлекся зданиями, у которых есть своя, уходящая корнями вглубь веков история? Видели бы вы местную тюрьму!

Нет, не беспокойтесь, матушка, это здание теперь – обитель исторического общества Арканвича. В камерах висят картины, стены обклеены обоями – если бы не решетки, никто и не подумает, что находится в бывшей тюрьме.

Сейчас я изучаю городские архивы – переписи населения, газетные листки, картографические съемки, планы застройки. Хочу понять, кто тут бывал, кто работал, кто художник всех этих полотен и, особенно, кто на них изображен. К слову, одно вы можете знать – репродукция висит у нас в замке, в Багряной зале. Называется «Карающий рок над Арканвичем». Посмотрите ее. Хорошо? Так будет казаться, что я навестил вас.

Еще я ходил купаться на местное озеро. Горожане его почему-то не жалуют, но мне до безумия нравится пейзаж и безмятежно-спокойная гладь воды. Думаю, вам здесь тоже понравилось бы.

Напишу вам, как узнаю что-нибудь новое. Ваш любящий сын».

Самария в задумчивости кивнула Уилбуру, словно он был рядом, а не за много миль, и потянулась.

– Как же ноги ноют.

– У меня тоже, Ваше величество. Погода.

– Да, точно. Погода. Пойду, отдохну. Это яйцо высосет из меня все силы.

Самария вышла из комнаты и по сумрачному, полному густых теней коридору двинулась к спальне.

Позади тонко звякнул фарфор – Лиз убирала посуду. Ажурно-нежное эхо смешалось с отзвуками шагов и пронеслось по лабиринтам заброшенных комнат – давно закрытых, полных пыли, воспоминаний и теней.

Желтая зала, фиолетовая, оранжевая…

Вот.

Тихое помещение окружило Самарию монотонностью багрянца – на стенах, мебели, занавесках. Она двинулась вдоль стен, вглядываясь в картины.

Пейзаж. Девушка с алыми герберами. Портрет какого-то предка Самарии. И…

Она оступилась. На очередном полотне, созданном из оттенков багрового и чёрного, ждали у плахи одиннадцать изможденных заключённых: десять мужчин и одна женщина. Рядом подтачивал топор палач в красном колпаке и запачканном кровью фартуке.

«Карающий рок над Арканвичем», – значилось на раме.

Мрачная, давящая картина. И будто живая?..

Самария протянула руку к полотну, коснулась волн краски, и они перетекли на ее пальцы, вобрали в себя, перекинулись на предплечья.

Не прошло и секунды, как мрак чернильным омутом накрыл королеву.

***

Когда темнота рассеивается, Самария с ужасом обнаруживает себя в круге рыхло-белого света. Источник его очень высоко, не разглядеть. Под ногами ступеньки.

У пещеры (туннеля? ямы? бездны?) нет ни боковых стен, ни основания – сваи циклопической лестницы уходят далеко вниз. Через равные промежутки идут пепельные круги света – вроде того, где замерла Самария.

Она поднимает ногу – неловко и заторможенно – и делает шаг в темноту.

– Лиз?

Эхо разносится вбок и ввысь, искажается. Возвращается. Самария вздрагивает.

– Лиз?!

Самария спускается ещё на ступеньку, проходит промежуток темноты и вступает в новый круг свет. Платье шуршит по ступенькам.

Шух.

Шух.

Круг света.

Темнота.

Круг света.

Темнота.

– Здесь есть кто-нибудь? – кричит в отчаянии Самария.

– «Она придет за мной, – поет кто-то. – Она услышит голос мой».

– Кто здесь?

– Ах, да. Постоянно забываю, что не одна, – без особого удивления говорит певица,

– Где ты? Где ты?!

Раздается шарканье, и в круг света внизу входит девушка. Одну ногу она подволакивает.

– Кто ты? – Самария опасливо вглядывается в незнакомку. – Что это за место?

У девушки – совсем молоденькой, с круглым приятным лицом и челкой до бровей – запеклась под носом кровь.

– Мария… Не знаю. Я пыталась уйти, но всегда возвращаюсь. Сюда. Туда. Из ниоткуда в никогда. И обратно. Здесь всякий раз одно и то же.

– Как и в моем замке. Здесь есть ещё кто-то?

Мария озирается по сторонам и прижимает палец к губам.

– Тс-с.

– Ты кого-то боишься? – шепчет Самария.

Мария качает головой, но потом замирает. Глаза ее расширяются, и она показывает за спину королевы:

– Её.

Самария мигом ощущает напряжение между лопаток. Во рту пересыхает, королева медленно поворачивается…

***

Самария вскочила на постели – в кресле напротив сидела долговязая Лиз. Карие глаза смотрели участливо, почти ласково.

– Доброе утро, Ваше величество.

Дождь за окном монотонно шептал отходную молитву; из приоткрытого окна вползал сквозняк и теребил засохшие герберы в вазочке.

– Утро? Сколько я спала?

– Пять дней и пару часов сверху, ваше вели…

– Лиз, не говори ерунды.

Кормилица наклонила седую голову в знак покорности.

– Да, Ваше величество.

– Мне снился странный сон. – Самария задумчиво провела рукой по волосам. – Я шла по лестнице, шла и шла. Много времени. Нашла испуганную девушку…

– Мы все что-то находим во снах, Ваше величество, – мягко сказала Лиз.

– Да, – согласилась Самария и кивнула, точно убеждала себя. – Да! Ты права – всего лишь сон. Неси воды, умыться.

Лиз кивнула и поднялась, и лишь тогда Самария заметила новый конверт на прикроватном столике. Королева будто засветилась изнутри и бросилась его вскрывать.

«Матушка, как вы? Давно не видел от вас ответа, а между тем скучаю. Быть может, навестите своего сына в Арканвиче? Я был бы рад.

Меж тем, история местной тюрьмы затянула меня точно трясина.

В Третью Издольную войну здесь был форт. Мой прадед осадил тогда остатки отрядов регента и ждал, пока люди внутри не стали умирать от некой странной болезни. Автор хроники указывает на холеру, – она потом случалась среди наших солдат, – но с тем же успехом это может быть и любая другая инфекция. По некоторым симптомам похоже на чуму, но я не уверен.

После войны орудия убрали, а подвалы превратили в тюрьму. Сюда свозили преступников со всего королевства и казнили. Причем, боюсь, не все среди них были действительно виновны – разве что в неприятии власти прадеда. Кстати, орудия пыток и умерщвления до сих пор можно увидеть на территории. Честно сказать, меня дрожь пробирает от одного их вида.

Горожане не особо любят рассказывать о том периоде истории. Я выяснил только (у хозяина пансиона), что в 302 году в тюрьме (к слову, на полотне «Карающего Рока…» в правом нижнем углу значится именно 302 год) служил некий Лазарус Анри-Сансон, палач. Он-то и изображен на картине.

Также я изучал истории казненных здесь, и одна заметка меня поразила – об Армине Дамере. Этот человек, если подобное слово применимо к нему, убивал и ел людей. Вы можете поверить? В наш просвещенный век, когда мы учимся истреблять болезни, когда познаём гальванику и законы небесных тел, один человек способен убить другого как… как голодная собака. Префект Арканвича ловил Дамера несколько лет, а тот, даже будучи пойманным, умудрился загрызть насмерть одного конвоира. Приговорили Дамера к четвертованию, что уже само по себе прецедент (средневековая казнь для средневекового чудовища), но погиб он раньше… смутная история.

Знаете, Арканвич уже не кажется мне таким приятным местом, как раньше. Это внешнее спокойствие больше похоже на искусственную маску или ловкий трюк.

Матушка, вы ответите мне? Хоть поругайте меня, что занимаюсь такой ерундой.

Буду дальше изучать архивы. Ваш любящий сын».

– Вы закончили, Ваше величество?

Самария вздрогнула и оглянулась. Она даже не заметила, как Лиз вернулась с полотенцем и тазиком.

– Да, сейчас. Как думаешь написать ему? Или нет? Нет, не буду. Лучше поеду. Да? Вот только дожди закончатся, и сразу поеду.

– Как вам угодно, Ваше величество.

Самария подошла к тазику и зачерпнула воды.

– Она же холодная!

– Да, Ваше величество, – Лиз склонила голову и протянула полотенце с золотой вышивкой.

– Почему ты не нагрела? Не могу же я мыться…

– У нас мало дров, Ваше величество. Все идут на обгорев комнат.

– И поэтому в замке так холодно? – Самария собралась с духом, окунула лицо в воду и с фырканьем, с брызгами отпрянула. – Королева без народа, без еды, воды и дров. Впрочем, нет, воды у меня как у барбоски блох. – Она кивнула на затопленную низину за окном. – Пшена и воды, как в тюрьме. Не находишь? Мой замок точно тюрьма. Или все королевство? Разве это не прекрасно, Лиз? Я – королева своей тюрьмы.

– Не думаю, Ваше величество.

Самария вздохнула и потянула за шнурки на платье.

– Лиз, у меня от холода зубы ноют.

– У нас закончился чистящий порошок, полагаю, поэтому. Ваше величество… – лицо Лиз приняло растерянный вид. – Вы… вас кто-то бил?

– Что? Не мели чушь.

Самария подошла к зеркалу и убедилась в правдивости кормилицы: кровоподтеки неровными пятнами опутывали все тело. Багровые, зеленоватые, лиловые, желтые – всех размеров и цветов.

Самарию замутило, пол зашатался. Свет стал медленно гаснуть, будто его всасывала невидимая воронка.

***

Лестница. Снова эта лестница. И тишина.

Самария прижимает руку к груди, чувствуя, как оглушительно колотится сердце.

Круги света. Промежутки темноты.

– М-мария? – неуверенно зовет Самария.

Ответа нет.

– Лиз?!

Ответа нет.

Самария осторожно спускается по ступенькам, зовет снова. Ждёт. Спускается дальше – из круга света во тьму, из тьмы в круг света. Пять минут. Десять.

Час.

Два.

Лестница не кончается.

Ноги Самарии дрожат, заплетаются. Она путается в мыслях, в направлениях и, когда снизу доносится смех, Самария чувствует почти облегчение.

В круге света блестит неподвижная, мертвая гладь озёра, что вопреки здравому смыслу омывает лестницу здесь, на этой высоте. На берегу из ступенек замер мужчина: тощий, горбатый, в грязном исподнем. Он мерзко хихикает, вытянув вперед шею, и смотрит на мешки у своих ног. Чем-то незнакомец крайне напоминает крысу.

– Послушай, человек… – Самария устремляется к нему. – Знаешь ты, где выход? Я спускаюсь, но лестница…

– Поиграй со мной, – мужчина косится на королеву правым глазом, – точно рыба или птица.

– Я – твоя королева. Покажи мне выход.

– Поиграй, – повторяет незнакомец. – Поиграй, поиграй, поиграй! Поиграй!!! – он переходит на срывающийся фальцет. Кривой оскал обнажает отвратительно длинные, желтые зубы, и Самария чувствует смрад, что вьется изо рта человека.

– Королевы не играют со всяким… всяким…

– Они такие хрупкие, моя королева, – фальцет сменяется шепотом. – Легко сломать, но нельзя поправить.

Незнакомец смотрит на свои мешки, из которых текут багровые лужицы, и снова хихикает: подбородок запрокинут, шея вытянута.

У Самарии холодеет под сердцем, она отступает и спотыкается о ступеньку, едва не падает. Багровые ручейки из мешков вопреки всем законам тверди текут не в озеро, а вверх, к ее ногам.

– Ты же не такая хрупкая?

Зубы мужчины начинают расти, вытягиваются, словно гигантские лезвия. Кровавые ручейки оплетают ноги Самарии. Желтые резцы заполняют все пространство и скребут, скрипят, царапают по камням лестницы.

Самария открывает рот, чтобы закричать…

***

– Лиз, я даже ложкой двинуть не могу, все суставы болят. Как старуха, – Самария посмотрела на золотое блюдце и в кривом отражении увидела, как ее собственное лицо, теперь чахло-желтое, с шелушащейся кожей, исказилось от боли.

За окном обеденной залы – мутным, покрытым сеточкой струек – терзал землю нескончаемый дождь. Убаюкивал дробным перестуком капель, превращал в грязный поток. Конца ему не было.

– Вы заболели, госпо… – долговязая кормилица закашлялась. Она и сама выглядела не лучше: подурнела, осунулась и то и дело вздрагивала. – Полежите и поправитесь.

– Отстань. Не хочу я лежать.

Камин не зажигали третий или четвёртый день, и Самария, – высохшая, удивительно отощавшая за последнюю неделю, – тщетно заворачивалась в одеяло. Холод, казалось, поселился внутри.

– Почтового голубя не было?

– Нет, Ваше величество.

Неловкими пальцами Самария достала из кармана платья последнее письмо – уже замятое и зачитанное ею до неприличия. Снова вгляделась в прямые, как полозья, строчки.

«Матушка, я жду вас. Знаю, вы и сами рады бы прокатиться в горы. Здесь, в конце концов, свежий воздух, хвойные леса… здоровью полезно, а глазу приятно.

Впрочем, спешу сказать, что открыл одну мистическую и пугающую закономерность…

Нет, начну не с нее. Вчера я уговорил работника исторического общества Арканвича отвести меня в Чистилище (так называется самый нижний уровень в тюрьме, где и приводились в исполнение большинство приговоров).

В жизни не встречал столь жуткого места. Одна лестница чего стоит – всего двенадцать ступеней, но из-за этих каменных лиц с пустыми глазами; из-за темноты и тесноты; из-за душного и спертого воздуха, наконец, – спуск казался мне бесконечным. Внизу – орудия пыток и лишения жизни (не чета своим собратьям на верхних уровнях) и запутанная система для оттока телесных жидкостей. Все время, пока был там, я принюхивался, боясь и одновременно желая почувствовать запах смерти, несомненно пропитавший за века эти стены. И знаете, кажется, я его уловил, – меня затошнило, и до вечера невыносимо раскалывалась голова.

Тем хуже мне стало, когда ночью я читал доклад начальника тюрьмы. Речь идет о камере шестьдесят семь. Вроде бы обычная – я, помнится, не раз проходил мимо неё во время посещений исторического общества – но никто из постояльцев 67-й не был казнен. Все эти несчастные покончили с собой.

Повстанцы, насильники, убийцы. К приятному удивлению, оказался там и Армин Дамер. По иронии судьбы этот мерзкий каннибал проглотил собственный язык за пять часов до казни.

К несчастью, попадались там и хорошие люди, обычные заблудшие души. Особенно мне было жаль одну девушку – Марию Джейн Келли. Да, она убила мужа, но, если верить газете, ее супруг был порядочной гадиной и смерть заслужил. Марию, конечно, приговорили к смерти, а накануне – Вы уже догадались? – она повесилась. Пишут, перед смертью Мария пела, и с тех пор ее голос иногда слышат в этом крыле здания.

И так все заключенные из 67-й камеры. Меня страх пробирает до самой макушки, когда думаю об этом.

Пойду на озеро – искупаюсь, пока тепло. Надо развеяться, а то не по себе от этих кошмаров.

Повторюсь, что жду вас. Вразумите меня речами о скорой женитьбе на какой-нибудь пухленькой герцогине. Ваш любящий сын».

– Негодник, – Самария улыбнулась и отложила письмо.

Она взяла яйцо и неловко перебросила из одной руки в другую.

– «Яичко-яичко, скок-скок, и ты – птичка», – бесцветно, но красиво продекламировала королева. – Смотри, Лиз. Смотри, как я уме…

Яйцо выскользнуло и, цокнув об столешницу, грохнулось на пол.

– Ох, нет. Лиз, зови стражу, одной мне тут не справиться, – Самария развела руками. – Ах, да, у меня нет стражи. Ни стражи, ни придворных – даже яйца теперь нет.

– Сварю другое, Ваше величество, – служанка устало поднялась.

– Побойся Бога. С двумя мне не совладать.

Королева почистила те остатки, что удалось собрать, немного откусила и застонала от боли.

– Госпожа? – с испугом подошла Лиз. – Ваше…

Самария наклонилась к столу: ладонь прижата ко рту, глаза остекленели. Язык ощущал что-то чужеродное.

– Госпожа?!

Королева схватила тарелку и выплюнула в нее куски яйца – недожеванные и от крови ярко-красные.

– Как болит, – Самария ощупала языком зубы, затем засунула пальцы в рот пальцы и вытащила мешавший предмет.

– Ваше высочество? – на лице кормилицы от страха проступили кости.

«Дзинь», – жалобно зазвенела тарелка, когда Самария выложила на неё свой окровавленный зуб.

«Дзинь», – повторила тарелка, когда к нему присоединился второй. На третьем Самарию замутило, и куда-то повело…

***

Бесконечная лестница.

В круге света внизу замер человек – в халате и смирительной рубашке, рукава которой стянуты сзади. Голова незнакомца закована в клетку с шипами.

Самария перестаёт дышать. Она оглядывается и осторожно пятится по ступенькам наверх – прочь от зловещей фигуры.

Вот мужчина мутнеет за очередными кругами света, вот уменьшается, а потом и вовсе скрывается из глаз.

Самария переводит дух и поворачивается.

Человек в смирительной рубашке стоит спиной к Самарии – ступенькой выше.

Она едва не вскрикивает и прижимает тыльную сторону ладони ко рту.

Незнакомец не двигается.

Самария вдруг решается обойти его боком и делает отчаянный шаг. Замирает. За спиной королевы ждёт черная бездна, а в нескольких сантиметрах перед Самарией желтеет смирительная рубашка. Отвратительно пахнет гнилью. Самария смотрит на желтоватую, старую ткань в багровых и коричневых пятнах и боится отвести взгляд.

Она делает ещё шаг боком, и тут человек поворачивается.

***

Самария открыла глаза. Она была у себя в комнате, в своей постели, но ледяные иглы ужаса не отпускали ее. В кресле напротив сидела Лиз и извечно-ласково смотрела своими карими глазами. Пахло гнилью.

– Лиз, кажется, я просила не спать в моих покоях.

– Да, Ваше величество, – кормилица склонила седую голову и поднялась.

– Ты меня пугаешь.

– Простите, Ваше величество. Я беспокоилась за вас.

На улице, как, впрочем, и в комнате, было темно. По витражным стёклам барабанил дождь – неровно и неспешно, точно перебирал в задумчивости водяными пальцами.

Кап-та-да-дам.

Самария постепенно приходила в себя после кошмара и теперь с омерзением ощущала, что лежит в мокрой постели.

– Принеси свечи, Лиз, что-то с простынями.

Кормилица вышла и быстро вернулась с высоким рыцарем-канделябром. Оранжевый шар света хлынул в покои, забрался на кровать и вырвал из сумрака мокрое белье – бледно-алое и сморщенное, будто сброшенная змеей кожа.

– Какой день, Лиз?

– Двенадцатое сентября, Ваше величество, – на лицо Лиз падали дрожащие тени, и невозможно было понять: испугана она, или спокойна. – Еще рано. Слишком рано…

***

Самария дрожала: от гуляющих по покоям сквозняков; от холодной воды, которой вместе с Лиз тщетно пыталась смыть кровь; от невыносимой боли в суставах; от страха, слабости, унижения… Самария дрожала, но не плакала.

А кровь неторопливо и как-то размеренно сочилась из ее тела – из носа, глаз и ушей, из волосяных луковиц. Кровь собиралась вязким комком горле, набухала под ногтями, стекала из промежности по усохшим ногам и капала, капала, капала на пол.

– Я разваливаюсь. Или гнию? – Самария посмотрела в зеркало: желто-пергаментное лицо, слипшиеся волосы. Почерневшие зубы шатались и выпадали один за другим, а десны набухали синюшными волдырями. И запах! Запах, что преследовал Самарию с момента пробуждения и казался лишь иллюзией, – исходил изо рта самой королевы.

– Вы поправитесь, Ваше Величество, – Лиз расправила и застелила чистую простыню. – Отдохнете и поправитесь. И съездите к вашему сыну, и…

– Почтовый голубь прилетал?

– Я положила у вашей кровати, Ваше Величество. Вы должны знать, что…

Самария уже не хотела ничего знать. Она бросилась к прикроватному столику и схватила конверт непослушными, с опухшими суставами пальцами.

«Матушка, я вас заждался. Неужто столько дел у государства?

Кажется, я понял, почему художник «Карающего рока…» нарисовал того палача – Лазаруса. Я все понял и…

Нет, по порядку.

302 год стал одним из самых кровавых в истории королевства. Убийства, человеческие жертвоприношения, восстания. И даже Арканвич поддался темному искушению – за неполный месяц в городке исчезли двадцать три девушки. Никто не мог понять, что происходит, пока один пьянчужка, что блуждал поздно ночью, не увидел убийцу, – тот выкидывал очередное тело в озеро. Представляете? Боже, а я там купался!

Кошмаром Арканвича оказался Лазарус. Да, как ни сложно поверить, но человек, вершивший правосудие, сам преступил закон. Как? Почему? Мне думается все дело в той ауре смерти, что и ныне пропитывает тюрьму от крыши до основания, – это место не могло не свести с ума любого, кто ежедневно проливал внутри кровь.

Знаете, я нашел несколько описаний палача и был поражен, до чего тот изменился за год работы в тюрьме.

На момент приезда в Арканвич это был «высокий, худощавый молодой человек, не лишенный приятных манер и какой-то юношеской робости».

А тут описание во время суда: «… горбун и скелет. Передние резцы больше обычного и желты, отчего заключенный выглядит как некое крысоподобное животное».

16 октября 302 года Лазаруса осудили на смерть через распятие. Приговор должен был быть приведен в исполнение на следующий день, и заключенного отвели ночевать в камеру шестьдесят семь. Понимаете?

Утром бывшего палача нашли с вскрытыми венами – он прогрыз их зубами.

Нехорошее место. Злое. Все жители Арканвича представляются мне теперь чудовищами, что приятной улыбкой заманивают жертв. Даже милейший в общении хозяин пансиона! А озеро? На дне его – тела двадцати трех несчастных девушек, и теперь всякий раз, когда я сажусь в обычную ванну, кажется, будто их руки тянутся ко мне.

Матушка, вы должны что-то сделать с этим местом. Прошу вас, приезжайте как можно быстрее. Ваш любящий… ваш любя…».

Не дочитав, не слушая вопросы Лиз, Самария вышла из своих покоев.

Темный коридор, еще один; спуск в никуда. Босые ноги Самарии шлепали по холодным плитам, и этот звук рождал многоголосое эхо, громом раскатывался по пустынному замку.

Наконец показалась Багряная зала – женщина кинулась к картине и тут же, еще приближаясь, стала узнавать их одного за другим: мужчину с мешками – в палаче, Марию – в женщине, человека в смирительной рубашке – в последней фигуре.

Самария почувствовала дурноту и, чтобы не упасть, прислонилась лбом к картине.

Люди, которые умерли в 67 камере. Разве это возможно?

Она вдохнула запах масляной краски, оперлась о стену руками, прикрыла глаза. Стена подалась вперед, наклоняясь под углом, словно сама комната поворачивалась по часовой стрелке, и пол подтолкнул королеву вверх.

Тошнота. Тьма. Проблеск?..

***

Бесконечная лестница. В круге света растет из ступеней огромное дерево. Среди его корней – могилка; у могилки стоит на коленях Мария.

Она поет – голосом красивым и воздушным:

– «Умер, леди, умер он,

Умер, только слег.

В голове зеленый дрок,

Камушек у ног».

– Мария?..

Девушка замечает Самарию и улыбается.

– О нет, все хорошо. Только грустно мне, что положили его в холодную землю.

– Кого?

– Мужа моего. Я убила его, она меня, и мы все в расчете. Или нет? Всё это какая-то куролесица. Все тут кого-то убивают.

– Кто? – замотала головой Самария. – О ком ты все время говоришь? Я никого не уби…

– Она – меня. Я – его. Неужели так сложно запомнить? Ах, вот и она, к слову.

Самария оглядывается, но свет гаснет, и только слышится хруст костей – его сменяет душераздирающий визг Марии.

– Кто здесь? Оставь ее?! Оставь!

Самария в ужасе вертится на месте, но ничего видит.

Шуршит на низкой ноте тишина.

Секунда. Минута. Час. Вечность во мраке.

Круги света загораются вновь, и сбоку от лестницы проступает исполинский крест: тонет в бездне основанием, завис над Самарией пугающей массой дерева и смолы. Распятая Мария слабо дрожит и част-часто дышит. Кровь ее течет из прибитых ржавыми гвоздями запястий и ног, из зияющих ран с острыми обломками костей.

***

В замке царила ночь.

– Лиз? – еле слышно позвала Самария. Ответа не было.

Она привалилась на секунду к стене и побрела дальше: шатаясь, морщась от боли в коленях и покрытых кровавой коркой ступнях.

В руке Самария сжимала очередное письмо – нашла его у двери своей комнаты.

«Матушка, мне вас не хватает. Вашей железной руки и уверенности, внушающих страх и уважение не только нашему народу, но и соседним королевствам. Где же вы?

У меня одни вопросы… и сложно начинать с чего-то одного, сложно сосредотачиваться. Вещи то теряют, то обретают смысл; а я – будто линза для них, призванная сфокусировать изображение, но линза искаженная, помутневшая.

Прежде всего, я должен сказать, что начал следить за горожанами. Это неспроста – после 302 года, когда умер Лазарус, исчезновения людей не прекратились. Словно бы некая жадная, ненасытная сущность год за годом собирает здесь свою кровавую жатву. Только в минувшем году здесь пропало несколько человек. Знаете, что самое настораживающее? Все они приезжие! Суждено ли мне также исчезнуть, пав жертвой неуемной жажды истины? Или я открою тайну, нет, ТАЙНУ, Арканвича? Одну, самую главную, – что позволит узнать, почему и когда этот городок стал погружаться в бездну зла и мерзости.

Но вернусь к истории. Матушка, отчего вы никогда не рассказывали о своем детстве? Вы же, оказывается, родились здесь и жили, пока мой покойный батюшка не предложил вам руку и сердце. Более того, пансион «Маленькая баронесса» назван именно в вашу честь. Вы, наверное, были крайне милым ребенком. Вероятно, вы помните какие-то странности Арканвича из детства? Они помогли бы мне разобраться во всем.

Жду вашего ответа, жду вас, жду дня, когда не только смогу покинуть Арканвич, но и освободиться от него – ибо чувствую, как темная сила этого места неотступно пропитывает меня невидимыми нитями.

Ваш любящий сын».

Самария толкнула ближайшую дверь и зашла внутрь: узкая комнатушка; створка окна, распахнутая настежь; спящая старушка, что больше похожа на восковую фигуру.

– Лиз, – чуть громче позвала Самария. Только сейчас королева поняла, насколько кормилица сдала та за последние дни. Лицо пожелтело и похудело; из-под волос проступала кровь – точно терновый венец, виденный когда-то и где-то королевой. – Лиз!!! – Самария почти крикнула и толкнула спящую, вне себя от злобы и обиды на спокойный сон кормилицы.

Лиз сонно заморгала и приподнялась.

– Что? Ваше величество, вы встали?

– Лиз, мы едем к нему. Я беспокоюсь… мы едем в Арканвич.

Кормилица отбросила одеяло, спустила худые ноги на пол и некоторые время сидела неподвижно.

– Лиз?! Собирай мои вещи, буди слуг, что ты, как…

Самария осеклась, увидев взгляд старушки.

– У вас нет больше слуг, Ваше величество.

– Хорошо, я запрягу лошадей сама! Довольна? Мои вещи ты хотя бы соберёшь?

Лиз склонила голову, но так и не встала с кровати.

– Я так хотела, чтобы вы все вспомнили, Ваше величество.

Самария сказала как можно тверже:

– Прекрасно, я соберусь и поеду сама.

Она решительно направилась прочь из комнаты, но на пороге ее нагнал голос кормилицы:

– Как вы думаете, Ваше величество, где вы?

– Пока ещё в своём замке, – огрызнулась Самария.

– Но что здесь делаю я, Ваше величество?

Королева оглянулась. Лиз выглядела очень дряхлой, как и всегда. Как и в детстве Самарии.

– Ты – моя кормилица. Моя старая, глупая кормилица.

– Я была вашей кормилицей в Арканвиче. Что я делаю здесь, Ваше величество?

– Ты поехала за мной, Лиз, когда я вышла замуж. Что за дурацкие вопросы?

Старушка покачала головой и закуталась в махровый платок.

– Вы же знаете, Ваше величество, что это невозможно. Я уже тогда была слишком стара.

Муторный шар подозрений и страхов собрался в животе Самарии и покатил к горлу. Она едва подавила крик и промолвила:

– Я еду к сыну.

Лиз печально покачала головой.

– Ваше вели…

– Замолчи, – прошептала королева.

– Я так хотела, чтобы вы вспомнили, – прошептала Лиз. – Я очень хотела этого.

Она тихо, робко заплакала, и Самария попятилась.

– Я еду к сыну! Я еду к… – договорить королева не успела, потому что споткнулась о порог. Потолок опрокинулся, комната завертелась, и Самария полетела во тьму. Она все падала, падала, а пол все не ударял ее в спину, словно его никогда там и не было.

***

Бесконечные ступеньки. По бокам – гигантские кресты с распятыми на них телами. Шесть справа, шесть слева: Мария, Дамер, Анри-Сансон… совсем не знакомые люди. Вьются над ними мухи. Исходят гноем раны, чернеют от гнили конечности.

Самария, онемевшая, одуревшая от ужаса, спускается через строй умирающих к площадке. К последнему кресту, в самом низу лестницы – там, где все… где все кончается?

– Любимейшая матушка, – голос мужчины насмешлив и неприятен.

Самария глотает ком в горле и тихо произносит:

– М-мой сын в Арканвиче.

– Матушка, я БЫЛ в Арканвиче. Теперь там разве что мои кости. Впрочем, не уверен.

Ее начинает трясти.

– Хватит лгать. Кто ты?

– Лучше спросите себя, матушка: где вы?

У Самарии пересыхает во рту.

– В своем замке.

– Да неужели? – безмятежно отвечает казненный и чуть улыбается. – Где же ваши подданные? Где ваши слуги?

– Я своем замке!

– А ваш «замок» ничего вам не напоминает? Скажем, если заменить стены на решетки?..

Самария качает головой и с трудом подавляет приступ дурноты.

– Это кошмар, глупый кошмар. Хватит с меня, – она разворачивается, чтобы уйти, но лестницы больше нет. Есть только эта площадка перед последним крестом и дверь под ногами распятого – дверь ржавая, зловещая, с решеткой на окошке и полустершимися цифрами «67».

– Ну же, матушка, – мягко произносит мужчина. – Почему люди в Арканвиче продолжают пропадать? Почему пропал я? Почему пансион назвали в вашу честь?

– Какое это имеет значение?

– Как мой отец унизился до брака с баронессой?

– Он любил меня!

– «Самария Родердейл, баронесса земель Арканвича, Долины Молчания и Эшхэма, в день своего совершеннолетия, совета города дарует тебе право и обязанность называться Жрицей Его. Храни силу и память нашего Владыки, храни тайну Его, корми его мясом агнцев Его и пои кровью агнцев Его. Он же в благодарность вознесет тебя до верхних пределов славы и богатства и не оставит до самой смерти. Преклони колени и испей крови Его».

Воцаряется тишина. Стекает гной по изуродованному лицу сына, с чавканьем вылезают личинки из его ран.

– Я никого не убивала, – слабым голосом возражает Самария. Ей хочется упасть в обморок, уснуть, забыться, но ни на что из этого она уже не способна.

– О, да, матушка. Вы умывали руки, когда убивали другие. Вы закрывали глаза, когда убивали для вас и во славу вас. И вы достигли в этом такого совершенства, что без проблем закрыли глаза, когда ВАШ городской совет убрал назойливую муху в виде ВАШЕГО сына. Истинная королева.

Самария чувствует, что ноги ее подгибаются, и садится на пол. Долго, бесконечно долги они с Уилбуром смотрят друга на друга.

– Что же ты хочешь?

– Вопрос в том, матушка, чего хотите вы. Вы можете остаться здесь навеки, как все они, – Уилбур поднимает голову и обводит взглядом темноту, словно она полна людей, – и казнить себя сами. Как все они. Вы будете венцом этого цирка.

Самария оглядывается – за ее спиной вновь появилась лестница: круги света, промежутки темноты, – но впереди, под ногами распятого, по-прежнему ржавеет дверь камеры 67.

– А если я выйду отсюда? – спрашивает она тихо.

– Вы знаете ответ, матушка.

Зловещая тишина будто сдавливает череп Самарии.

– Как много… сколько у меня будет?

– Ночь. Может быть, утро. А потом… потом вы уплатите по всем счетам, матушка. Божьим и человеческим.

***

Самария поднялась с пола. Сколько она пролежала без сознания? Секунду? Две? Кормилица сидела на постели и еле слышно плакала.

– Лиз, – Самария, несмотря на боль, подошла и стала поднимать старушку, – пойдем.

– Куда, Ваше величество?

Самария, не отвечая, повела кормилицу из комнаты, по коридорам, по лестницам – вниз, в холл замка.

Входные двери высотой в два человеческих роста были открыты, впуская внутрь жгуче-белый свет и дробную капель.

– Ваше величество, зачем? Они казнят вас!

– Да, Лиз. Но лучше они, чем эти проклятые яйца.

Самария дала служанке опереться на свою руку, и женщины устало потянулись вперед – черные силуэты на фоне белизны дня. Словно тени, идущие к выходу из бесконечного туннеля.

«Кап-та-да-дам», – стучали капли отходную молитву.

Силуэты удалялись, истончались с каждым шагом. Мгновение – и они совсем пропали, неразличимые в ослепительном сиянии.