Постепенное приближение. Хроники четвёртой власти [Наталья Богатырёва] (fb2) читать онлайн

Наталья Богатырёва Постепенное приближение. Хроники четвёртой власти

Посвящается коллегам, которых больше нет с нами

Предисловие

Март 1995 года. Гудит просторная студия в Останкино. Несколько часов назад застрелен Владислав Листьев, один из самых креативных телеведущих в постперестроечной России. После ряда выступлений слово берёт Артём Боровик, тоже известный всей стране журналист-международник, писатель, преемник Юлиана Семёнова.

– Мне сегодняшняя ситуация напоминает такую картину: – Артём старается быть спокойным, не показывать эмоций, хотя речь его медленнее обычного, паузы длиннее, – нас, всех здесь собравшихся, выстроили в шеренгу в маленьком дворике. Позади стена, впереди рота киллеров. Рота стреляет. Позавчера упал Дима Холодов, вчера – Влад Листьев. Мы тут все сейчас выходим и выясняем, насколько они, убитые, были хорошие – те, кто упал раньше нас. А я вижу роту киллеров, за ней – мафию, за ними – власть, наполовину срощенную с мафией. И эта власть обещает разобраться…

Так кто следующий? – невысказанный вопрос к студии.

Следующие не заставляют себя ждать: год за годом уносит по нескольку человек из пишущей братии. В их числе – и те, что находятся сейчас в зале, включая и самого Артёма. Вскоре за Листьевым погибают ещё 6 его коллег: телевизионщики, газетчики, радиожурналисты, фотокорры. Особенно «урожайным» становится 1996 год, когда в стране разгорается война – в небытие уходят сразу 16 человек. В 1999-м в России не досчитываются 11 журналистов.

Залпы по расстрельной шеренге не смолкают. Если верить статистике, с начал 90-х и до 2015 года в нашей стране при исполнении своего профессионального долга погибло около 300 сотрудников СМИ. (В мире за этот же период – 1200 человек). Журналистику называют в двадцатке самых опасных российских профессий. Наравне с пожарными и укротителями львов.

Отчаянные борцы за правду, уверенные, что слово способно изменить жизнь, умирают в мирное время под пулями и снарядами, от ножевых ранений и черепно-мозговых травм. Уходят не только молодые рьяные мужчины – облечённая властью мафия не щадит ни женщин, ни стариков. Рядом с именитыми корреспондентами больших задиристых СМИ ложатся в землю представители скромных региональных изданий и телекомпаний, и даже кабельного ТВ. Острое слово никому и нигде не по нраву. Другие, кого Бог миловал от пули киллеров, или от нескончаемой травли, уходят из профессии если не с искалеченными телами, то с исковерканными опустошёнными душами.

…Если кто-то поинтересуется, когда появились на свет его знакомые СМИ-шники, то окажется, что многие родились в декабре. По астрологическому гороскопу в декабре приходит время Стрельца, под знаком которого чаще всего рождаются журналисты и полководцы. Неизвестно, учитывался ли этот небесный расклад, но именно 15 декабря был учреждён День памяти журналистов, погибших при исполнении профессиональных обязанностей.

Мне довелось родиться как раз в этот день. Возможно, поэтому окончательно созрело желание написать о тех, кого однажды мой именитый коллега ясно увидел на прицеле у платных убийц.

Часть I. Журналяги

В середине XY века славный немецкий умелец изобрёл станочный способ получения бумажных оттисков с наборных металлических форм. С тех пор типографская печать хотя и непрестанно совершенствовалась, но кардинально не менялась. Обновлялись материалы, дорабатывались технология и качество, а принцип оставался тем же.

Куда больше хлопот требовала подготовка к печати – изготовление тех самых форм, с которых получали оттиски. Начиналась история с ручной выкладки отдельных буковок. Дело шло бесконечно долго, да и сами литеры приходилось кому вырезать из дерева, кому – мелко гравировать. При такой возне много книг, не говоря о газетах, не выделаешь. Потребовалось несколько веков, пока к наборному производству приставили полуавтоматических умниц – линотипы. Героям нашего повествования довелось повидать эти машинки. Сидела линотипистка и набивала на высоко задранном агрегате тексты. Весело набивала, отстукивая строчки справа налево. Так уж заведено было у её «умницы». Корректоры потом тоже веселились, выколупывая опечатки из такого отзеркаленного произведения.

Линотип выдавал узкий длинный столбец на определённое число знаков – гранку. На эти гранки и ориентировались ответственные секретари редакций при составлении оригинал-макетов будущих газетных полос.

Не только в типографиях, но и в редакциях целыми днями стоял неумолчный грохот. Штатные машинистки переводили в читабельный вид рукописные каракули своих коллег. Машинописная строка состояла из 54 знаков с пробелами. По числу этих строк начальство определяло, сколько наваял конкретный литсотрудник за неделю или за месяц. Это уже при компьютерах считать стали не строки, а знаки.

Можно было, конечно, не гнобить взмыленных машинисток на разборе чудовищных крючков. Выдать каждому корреспонденту по индивидуальному «Ундервуду» или даже электрической «Оптиме», и все дела. Пусть бы сами и тюкали свои шедевры. Но у большинства газетных начальников срабатывал въевшийся инстинкт. Ещё помнились сталинские времена, когда пишущие машинки были запрещённой к распространению множительной техникой. Такую технику полагалось регистрировать. А кому охота лишний раз мозолить глаза «соответствующим органам»?

Уж эти органы… В доперестроечном газетном производстве имелся один особый момент, обойти который было невозможно. Когда собранный номер с тщательно вылизанной корректурой был готов к печати, когда типография уже стояла под парами, кто-нибудь из первых редакционных чинов обязательно получал так называемый допуск ЛИТО. Нет, к литературной стороне журналистики эта аббревиатура отношения не имела. Суровая проверяющая организация въедливо изучала, нет ли в текстах или фотографиях чего-нибудь такого, что раскрывало бы государственную тайну или носило недопустимый антигосударственный смысл. На особом счету были газеты закрытых предприятий и НИИ. Нет находок для шпионов – получите штампик. А если что-то почудилось неподкупному смотрящему… Не позавидуешь мытарствам опростоволосившегося СМИ! Бывало, приостанавливали, и даже закрывали многотиражки.

Линотипы, гранки, клише, ЛИТО… Со временем эти понятия навсегда ушли из полиграфии. Восторжествовали фотонабор и печать с полимерных фотоплёнок. Свежие новости появлялись в газетах за считаные часы. Но не успели насладиться плодами прогресса, как плёночный способ был потеснён цифровым. С помощью компьютеров теперь пишутся и набираются тексты, верстаются полосы, создаются наборные формы. Путь газеты к читателю становился все короче.

Глава 1

Февральское цвета свинца небо стелется почти по земле, накрывает дома и людей вьюжной позёмкой. Трудно поверить, что до весны всего несколько дней. Но предвестники скорых перемен есть: в просветы между тяжелыми облаками нет-нет, да и пронырнут ослепительные солнечные сполохи. Один из таких бесшабашных лучиков заглядывает в комнату, выводя из полудрёмы её обитательницу. Поймав на ресницах посланца весны, она улыбается ему, как живому существу. Шалишь, зима: март-то рядом!

Ах, эти ни с чем не сравнимые часы утреннего блаженства, когда не спешишь на работу! Не нужно, вскакивая в полусне, лихорадочно бежать в душ, наскоро наносить макияж, рыться в гардеробе в поисках приемлемого костюма и свежей пары колготок, разогревать остатки ужина (если они, конечно, есть), застилать постель… Постель, правда, можно бы и оставить распахнутой, всё равно сейчас в доме никого. Но срабатывает привитая с детства привычка. Отец, большой педант в отношении домашнего порядка, часто твердил: «У хорошей хозяйки квартира должна быть такой, чтобы в любой момент можно было принять гостей». Конечно её дому до разряда идеальных далековато, но постель всё же прибирается регулярно.

Молодость папы с мамой пришлась на то время, когда гости, за неимением телефонной связи, и в самом деле всегда могли нагрянуть внезапно. Семья жила в центре, и многочисленные друзья-приятели, выбравшись «в город» на прогулку или по магазинам, частенько захаживали к ним на чай. Посиделки проходили то интимно-загадочно – когда к маме приходили посекретничать подружки, то шумно и с песнями, если визит наносила старая родительская туристско-альпинистская гвардия. Эта уже поредевшая и поседевшая компания до сих пор навещает маму, недавно проводившую отца в его последний поход. И всегда гостей встречает тщательно убранный дом.

Ну да нынче – никакой спешки. Сегодня у неё законный отписной день, и можно позволить себе часик сладкой лени. В утренние часы особенно хорошо думается, и она, подбив повыше подушку, принимается полулёжа размышлять о том, что предстоит сделать.

Несколько информушек-новостюшек – это само собой, это её святой корреспондентский долг. Сегодня в блокноте есть две-три темы, взятые с позавчерашнего посещения мэром школы-интерната. Сам визит, понятное дело, уже обсосан телевидением и радио. Зато они у себя в «Обозе» дадут эксклюзивные комментарии. Например, интересную мысль, высказанную одной учительницей. Ремонт-де в интернате сделан, и неплохой, с множеством разных красивостей, а чтобы пристроить к старому зданию бассейн – о том никто почему-то не додумался. Смелая тетка: за такие упрёки в адрес отцов города недолго лишиться милости начальства их педагогического серпентария. Но права она, на сто процентов права. Бассейны-то если и строят, то лишь в новых школах и детсадах. А пора бы подумать о физкультобъектах и в старых зданиях.

Ну, оседлала любимого конька! Она и в газете, и в школе, где учится сын, постоянно ратует за расширение спортбазы. Чтобы пацанве было где плавать, гонять мяч или шайбу, на лыжах бегать. Может, тогда поубавится малолеток, слоняющихся у магазинов да по подвалам. Она, вечно занятая в редакции и мотающаяся по командировкам мамаша, больше всего боится, как бы её Сашка не прибился к какой-нибудь дурной компании.

Нет, она доверяет своему мальчику, более того – чувствует в нём добрые ростки творчества, способные перебить гнилой дух улицы. Но подростки есть подростки: любопытны, словно котята. По себе помнит, как в детстве хотелось попробовать запретного и взрослого. У них школе на всех переменах физрук, мужчина-завуч, преподаватель литературы и трудовик, а иногда и кто-нибудь из родителей по очереди дежурили в мальчиковых туалетах, вылавливая юных табашников. А о девочках не беспокоились: даже самые расхристанные ученицы тогда о сигаретах в стенах школы не помышляли. Да и о чём было мыслить, когда в магазинах – в основном вонючая бесфильтровая «Прима», прилипавшая к губам, да какая-нибудь столь же гадкая «Лайка».

Но черт, он ведь скор на провокации. В её семье ни отец, ни потом муж не курили, курева отродясь не водилось. А однажды к исходу восьмого класса какой-то родительский гость оставил на кухонном буфете начатую пачку «Беломора». Говорят, будто эти легендарные папиросы специально выпускались одного калибра с оружейными патронами – чтобы можно было набивать курево на тех же военных заводах. Фронтовые крутые мужички особым манером закусывали беломорины и мусолили их в углах рта.

Что её дёрнуло припрятать эту пачку, и теперь непонятно. Дёрнуло, и всё. А раз помнила она про папиросы, так и пришло времечко пустить их в ход – ради любопытства. Тоже какой-то бес нашептал. Принесла коробку в школу и после уроков, когда классы, коридоры и тем более туалеты пустеют, позвала угоститься табачком двух своих закадычных подружек, с которыми тянула школьную лямку с первого класса. Спрятались они в дальнем закутке сортира. Римка, еврейская благонравная девушка, отказалась при первом же взгляде на предлагаемые цигарки. А они с Люськой засмолили. «Засмолили», конечно, сильно сказано. Сначала минут по десять пытались раскурить. Папиросы то ли отсырели, то ли вообще трудно поджигались, а только разгораться не хотели. Наконец, раскочегарились. Люська, аккуратистка, как-то осторожненько, не вдыхая, набрала дым в рот и быстренько выпустила, а чинарик сразу в унитаз бросила и все смыла. «Так нечестно, кто ж так курит» – обиделась хозяйка угощения, и, словно бывалая курильщица, заглотнула дыма до самого донца легких. Раз, еще раз… Потом лишь помнит мерзкий вкус во рту, удушающий кашель, слезы, рвоту. Её полоскало, как при кишечном отравлении. Подружки, испугавшись, бросили её наедине с унитазом. В таком бледном виде застала горе-куряку самая противная из всех завучей. Сразу смекнув, в чем дело, вывела бедолагу на свежий воздух, дала продышаться и приказала вести родителей. До дому она едва добрела, в глазах до вечера стояли круги. А назавтра её, «комсомолку, спортсменку, отличницу» (она на самом деле была таковой), стыдили перед всем классом. Мальчишки потом долго измывались: «Лорка, закурить не найдется?» Дома тоже влетело, отец сказал, что «за такое позорище» лишает её обещанного за учебные успехи фотоаппарата.

С того времени многое изменилось, сигарет появились море, на любой вкус и кошелёк, её коллеги журналисты, в особенности журналисточки, сделали пристрастие к курению едва ли не профессиональной привычкой. Но она, как бы ни обвиняли её в ретроградстве, больше к табаку не притрагивалась.

А минуют ли соблазны сына?

…Итак, про интернат материал есть. Ещё можно сдать заметку про почту – там тоже критические комментарии, работает наша почтовая связь так, что уж лучше бы не работала. И, пожалуй, пора выдать шедевр о туалетах в училищах и институтах. Целую неделю она шлялась по городским и сельским alma mater, смотрела, какие условия для естественных студенческих нужд создаёт платное и бесплатное образование. Тема, конечно, так себе, понятно, что на этой стороне обучения всяк будет экономить, но любит читатель их газеты подобные морально-этические сопли.

Всё это пойдет в текущий номер, секретариат в долгий ящик не положит. Стало быть, и гонорарчик начислит. Хорошо бы, а то Сашка какой-то очередной прибамбас к компу просит.

Дальше её мысли потекли в сторону «нетленок». Каждый газетчик знает, что объёмные обстоятельные материалы, пусть трижды актуальные и суперски написанные, ставятся в номер со скрипом. Считается, что читатель не любит длинное, на целую полосу, чтиво. Пока к развязке темы доберётся, успеет забыть, в чём была завязка. СМИшные маркетологи постоянно долбят, что «кирпичи» пипл хавает плохо, рейтинг издания страдает, фирмы на рекламу ведутся хуже. И уж если отдавать площади под пространные авторские измышления, то под такие, в которых есть острота. Ну, или хотя бы намёк на неё.

А что за сенсация в дрянных сортирах? И вообще где в их зауральской провинции настоящие-то сенсации?..

И всё же главные задания, которые в последнее время ей поручают, как раз требуют, так сказать, простора изложения. Поручают? Давно уже задания выискивает она сама, берет то, что позаковыристее. Норовит нырнуть вглубь. Нет, она с уважением относится к любой, пусть и не слишком богатой фактуре. Рассказать, там, о пенсионерке, собравшей подружек в компьютерный кружок. Или о муниципальном умельце, вырезавшем из наростов на березе – капов – грибочки для придомовой клумбы. Все проявления жизни интересны и имеют право на отражение в прессе. Но когда день сталкивает с большой проблемой, и в самом деле маячит сенсация? Тут держите её семеро. И пусть себе секретариат захлёбывается от растущего задела гениальных «нетленок»!

***

Солнечные сполохи утонули в грязных тучах, закончилась и личная планёрка. Она, наконец, вылезла из тёплой постели и отправилась на кухню ставить чайник. Пока поспевает кипяток, можно умыться-одеться и приготовиться к кофейной процедуре. В обычные дни, понятно, утром не до церемоний, кофе потребляется растворимый. Другое дело по выходным и отписным. Достаётся заначка из хороших зёрен, порция свежего помола отправляется в прокалённую турку, туда же вместе с сахаром – молотый имбирь, корица, и несколько кристалликов соли. На медленном огне неторопливо вспухает благоуханная пена, параллельно заваривается овсяная каша, нарезаются колбаса с сыром, раскладывается десерт. Если быстро поворачиваться, то до готовности кофейной шапки можно успеть и постель заправить. После чего – пятнадцать минут созерцательного поглощения завтрака с кофе, сдобренным хорошим совхозным молоком и телевизионными новостями. Кофе – только с молоком.

Потом быстро-быстро убрать со стола, и – всё, за писанину. Часов до четырёх можно управиться со всеми заданиями. Если ничто…

Она не успела додумать фразу, когда залился трелью телефон. Как же не хочется брать трубку!

– Доброе утро! Мне сказали, что по этому номеру я могу найти Ларису Петровну Лебедеву – голос был глухой и взволнованный буквально до слёз, женщина почти рыдала, старательно зажимая микрофон.

– Я вас слушаю – она ответила сухо и даже несколько неприязненно. Звонок явно был не частного характера; искали сотрудника газеты – судя по обращению с отчеством. Свои обычно называют её просто Ларисой. Но по негласным правилам их «Обоза» домашними номерами имели право пользоваться только друзья и начальство. Остальные – милости просим к редакционной связи и в присутственны часы.

Только-только настроилась на писучий лад, как вот тебе пожалуйте – отрыв от производства!

Последовало короткое молчание, после чего трубка сдавленно прошептала:

– Мне необходимо с вами встретиться.

– Нет проблем – Лариса разом повеселела от того, что возникшая помеха легко устранима. – Приходите в редакцию, встретимся.

– Мне нужно не в редакции и как можно быстрее.

– Что за срочность? – опять недовольно-сухо спросила она.

– Это не по телефону.

Короткая пауза:

– Быть может, я к вам домой зайду? Прямо сейчас?

– Вообще-то у нас не принято проводить встречи на дому и даже беспокоить («беспокоить» было подчёркнуто интонацией) по домашним номерам – начала было Лебедева, но голос в трубке перебил:

– Я всё это знаю, Лариса Петровна. Поверьте, кабы не крайняя нужда, не стала бы обращаться – в извиняющихся интонациях сквозило уже отчаяние.

Лариса с сожалением глянула в сторону призывно светящегося монитора, немного подумала, и с внутренним вздохом сказала:

– Хорошо, приезжайте. Адрес знаете?

– Да, мне подсказали…

– Но имейте ввиду: у меня не выходной, а отписной (опять особая интонация) день, работы много, так что…

– Да, я понимаю, скоро буду…

Лариса едва успела сменить уютный тёплый халат на джинсы с водолазкой, как в дверь позвонили.

Под окнами, что ли, стояла? – раздражение нарастало.– Впрочем, чем быстрее, тем …

Распахнутая дверь явила на пороге полноватую ссутулившуюся фигуру дамы лет сильно за сорок:

– Это я вам звонила…

– Здравствуйте, я Лариса Лебедева. Вот вешалка, тапочки, и проходите за мной.

Женщина поворачивалась неуклюже, казалось, она занимает собой всё пространство прихожей, даже, пожалуй, всей квартиры.

Эк у неё проблем – непроизвольно отметила Лариса. Иметь дело с подобными людьми ей уже приходилось. Иной и низенький, и худенький, а начнёт о своём говорить, так займёт всё вокруг.

Пройдя в комнату, посетительница, как большая нахохлившаяся индюшка, примостилась на краешке дивана. Она всё подбирала и подтыкала под себя подол мешковатого платья, будто стараясь занять как можно меньше хозяйского места. Женщина вызывала двоякое чувство. С одной стороны, её отчего-то было жаль, с другой – жалкий вид раздражал. Лариса подумала, что надо бы напоить эту птицу чаем – той, верно, позавтракать вряд ли удалось, по газетчикам бегать не ближний свет. Вышла на кухню, не спрашивая согласия, заварила в чашке из ещё не остывшего чайника пакетик «липтона», положила на тарелочку остатки сыра с колбасой и молча поставила сервированный поднос перед гостьей. Та так же молча приняла угощение и на выдохе быстро выпила дымящийся чай, кивнув благодарно головой. На колбасу, видать, сил не осталось…

– Как ваше имя-отчество, и с чем вы ко мне пришли? – Лариса, всё ещё надеясь на возможность посвятить день работе, хотела придать разговору краткость и конкретность. Факты, факты и только факты. Сопли оставляйте за порогом редакции (в данном случае – за порогом её квартиры). Соплей и сахара мы и сами в любом количестве в материал намешаем. На это журналисты большие мастера, учить не надо.

Женщина будто встрепенулась, став ещё больше похожей на испуганное пернатое:

– Я – Елена Кротова, Елена Николаевна…

Кротова, Кротова… Кто у нас Кротов?.. Неужели тот, правая рука Мурина, богатенький буратино из новых? – прокручивала в памяти Лариса. – Или другая какая Кротова?

Будто прочитав Ларисины мысли, Елена Николаевна подтвердила:

– Да, мой муж Валерий Кротов. Был помощником у депутата Госдумы Мурина, теперь предприниматель. О нём вы, возможно, слышали.

«Возможно слышали»! Да кто в этом городе не слыхивад о Кроте, прорывшем свои ходы во всех коридорах власти, бизнеса и криминала! – мысленно всплеснула руками Лариса. Мурин хоть и давно слинял в Москву, а региона не отпустил. Оставил здесь на хозяйстве Крота. Тот и хозяйствует с редким усердием заправского «братка». Но чего понадобилось от корреспондента «Вечернего обозрения» его благоверной? Журналисты, вроде, с публикой такого сорта, как Валера Крот, по разным дорожкам ходят. Во всяком случае, пока.

– С Муриным приходилось пересекаться, о Кротове тоже наслышана – заметно холодеющий тон.

Елена опять встрепенулась и подняла на Ларису ещё более извиняющиеся глаза:

– Я его бывшая супруга, мы давно в разводе. Но дети у нас общие, четверо.

О Господи! Депутаты, «братки», теперь ещё и общие дети! Ну какое отношение это имеет к её скромной персоне?! Давай уже, не тяни, говори, чего нужно, и уходи! Наверное, рассчитываешь слово замолвить в нашей газетке за папашу-бандюгана? Так это не ко мне, это начальство назначает, кому заказухи кропать.

– А дело-то у вас ко мне какое?

– Помогите мне защитить детей! – вдруг почти истерично выкрикнула Елена Николаевна, видимо, не совладав с внутренним напрягом. На глазах слёзы, вот-вот разрыдается, как недавно по телефону. Этого только и не хватает для создания творческого настроя…

***

Повисла пауза. Лариса только теперь заметила, как не прибрана и не ухожена женщина, как грубы её потрескавшиеся руки, потёрта одежда без единого украшения, старомодна обувь. Не похожа на мамашу малюток одного из самых состоятельных людей города.

– Успокойтесь, хотите ещё чаю? И расскажите всё по порядку.

Лариса принесла ещё чашечку, которую Кротова опять выпила с жадностью. Слёзы немного улеглись, и она начала свой путаный рассказ. Чтобы не утонуть в массе подробностей и отступлений, Ларисе приходилось то и дело переспрашивать Елену, внося уточнения в блокнот. Она всегда дублировала диктофон рукописно, это помогало в дальнейшей расшифровке фактуры.

…Нет, Елена Кротова пришла к одному из самых цепких корреспондентов Зауралья совсем не для того, чтобы помочь отцу своих дочерей. В течение их почти серебряного брака она много раз помогала Валере, как умела, это правда. Тот с соседом повздорил и подрался – она выступала миротворцем, отводя от каталажки. Умыкнул оргтехнику с предприятия, где проходил практику – разжалобила судью четырьмя крошками-дочками. В их когда-то совместной фирме муж не раз «кидал» заказчиков – по-бухгалтерски разруливала скандалы. Бессчётное число раз сражалась она с мелкими и крупными недоразумениями, чаще всего криминального свойства, которые то и дело создавал вокруг себя Валерка, чтобы непутёвый супруг отделался малыми наказаниями, чтобы семья не распалась, чтобы дети росли при отце и в достатке. Всё казалось: вот-вот остепенится папаша, опомнится, станет серьёзным человеком.

Обычная ошибка любящей души…

Но пришло время, и с глаз Елены Николаевны окончательно спали розовые очки. Никогда, поняла она, человек этот, которого прежде не было роднее, не станет ни порядочным, ни честным, ни добрым, ни щедрым. Он сам выбрал путь по скользкому краю, упиваясь жаром всеволия и мнимого возвышения над другими – теми, кому претит такой путь. Теперь её мучило лишь одно: души детей. Как не разбить, не изуродовать их? Ведь придёт же к дочерям осознание того, что за монстр их отец, и на что он способен; во что вообще может превратиться человек с его взглядами на мир?

Но если все будут знать, какими булыжниками мостится его дорога, то, может, дочери отвратятся от такого папочки?

С такими надеждами и пришла Кротова к Ларисе.

Елена Николаевна говорила и говорила. Пошёл третий час, как начался этот монолог. Лариса, забыв о намеченных делах и пометках в блокноте, слушала, не перебивая, и стараясь не упустить логических нитей повествования. Дважды мигал глазок диктофона, говоря, что данная дорожка закончилась и нужно переключаться на другую. Дважды вскипал чайник и поглощались бутерброды. А истории этой, казалось, не было конца. Каждая деталь, каждый пример были уместны, важны, показательны.

Наконец, многодетная мать выдохлась. За время своего рассказа она, казалось, даже осунулась, и теперь сидела молча, находясь ещё где-то в дальних и близких воспоминаниях. Лариса тоже молчала. Её если не потрясло, то уж точно до крайности взволновало услышанное. Но, втискивая в сознание излившийся на неё поток слов, она по профессиональной привычке уже начинала прикидывать, что может получиться из такой огромной и необычной фактуры. «Друг депутата – враг детей», «Браток»-воспитатель», «Растлитель дочерних душ» – и другие глупости вроде этих заголовков назойливо вертелись в уме. Как подать материал? На чём сделать акценты? В конце концов, Кротова за тем к ней и пришла, чтобы уже сразу получить ответ, можно ли опубликовать её историю, или нет.

– Вот что, Елена Николаевна. Не скрою: вы меня огорошили, я даже в некой прострации. Тема важная и интересная, публикации в такой газете, как наша, вполне достойна. Но мне нужно подумать и посоветоваться с руководством, как её подать. Тут ведь какой нюанс: всё будет излагаться с ваших слов, исключительно и только с ваших. Дочери, как вы говорите, подтвердить их правдивость не смогут и не захотят, так? В этом случае вы обязаны будете подписать готовый к публикации текст.

– Да-да, конечно, какой разговор, – засуетилась Кротова. – Я готова… всегда, в любое время… вот телефон, звоните, прибегу тут же.

Она неуклюже поднялась и бочком пробралась к выходу. Но, уже надев своё до предела заношенное пальто, вдруг повернулась к Ларисе и шёпотом, хотя они и были одни, снова принялась говорить:

– Вы поймите: ведь Кротов и в самом деле бандит, я точно знаю. Есть на нём кровь, только пока не доказано.

– Так об этом не мне, а прокуратуре сообщать нужно… – Лариса чувствовала, что омут, в который окунала её Кротова, становится всё глубже.

– Я и хотела. А он прокурору наказал меня не слушать. Знаете ведь, какие у него связи. Прокурор меня на порог не пустил: вы, сказал, нынче в разводе, стало быть, никакой не свидетель, и слушать вас незачем. Теперь вот я со страхом жду, разоблачат моего бывшего, или нет. Да и на самом-то деле я толком ничего не знаю, только по болтовне младшей дочери сужу.

От последних слов Кротовой у Ларисы опять похолодело внутри: история стала казаться ещё более оглушительной. Да брось ты! Просто нервы стали ни к чёрту, если в любом слове мерещится опасность.

– Ладно, как бы там ни было, я начинаю работать над вашим материалом, а вы всегда будьте на связи. Всего хорошего – Лариса, наконец, простиласссь с посетительницей, спутавшей все её сегодняшние намерения.

Когда тяжёлая аура Кротовой вслед за ней исчезла из прихожей, Лариса облегчённого вздохнула.

***

Перво-наперво было решено сделать техническую часть работы и подготовить текстовую расшифровку рассказа Елены Николаевны. Руки привычно заскользили по клавиатуре, переводя звуки в машинописные знаки. Рутинное занятие, но позволяет несколько расслабить нервы, порядком напряжённые после тяжёлой встречи.

Постепенно мысли, связанные с Кротовой, перетекли к её собственным делам. Лариса задумалась о своей жизни. Стала бы она так же отчаянно биться за чистоту нравов своих детей, так распластываться над семейным гнездом? Возможно – если бы у неё, как у Кротовой, их было четверо. Хотя отношение к детям определяется уж точно не их количеством. Даже наоборот: нередко в многодетных семьях родители не заморачиваются чересчур пристальным вниманием к каждому дитяти. Растут и растут, как Господь управит. Этакая саморегулируемая в плане душевного здоровья система.

У неё-то самой всего один сын, и тому она не может дать ума: мальчишка растёт в основном в бабушкином доме, у матери бывает реже, чем там. Ларисе же вечно некогда – командировки, пресс-конференции, срочные материалы, сдача газеты… Ни накормить ребёнка толком, ни уроки проверить, ни на тренировку проводить. Современная мать, одним словом. И отец не лучше.

Отец… Вон Кротова, чтобы её муж оставался при детках, из кожи лезла, сглаживала даже его криминальные делишки. Понимала, прощала, гордости своей наступала на горло, заслоняла, в сложные времена становилась опорой. Хорошо ли, плохо ли, но так понимала свой женский и материнский долг.

А Лариса?

Она даже толком не знала, что делает муж в своём НИИ. А стоило ему единожды засмотреться налево, она тут же без долгих объяснений собрала Олегу чемоданчик и подала на развод. Сын будет расти без мужского плеча? Ничего, сейчас многие так растут. У Сашки, считай, полкласса матерей-разведёнок. Она разве из другого теста? А теперь себя же накручивает про всякие соблазны улицы. Жил бы рядом с отцом, было бы парню не до улицы.

Лариса вздохнула, откинулась на спинку кресла, ненадолго прерывая расшифровку. Олег и в самом деле был родителем хорошим и любящим. К его контактам с Сашкой она даже ревновала – такое между ними царило взаимопонимание. Но теперь вот перевёлся в другой город, наезжает раза два в год, за 5 лет сын совсем от него отвык. Там, поди, и семья другая завелась, свои детки в проектах. А они тут с Сашкой сиротеют…

А ведь когда инициировала развод, такую будущность прокручивала в уме не раз. Но не отступила. Всё потому, что уже был, жил в глубине её души червячок, ждавший спускового момента. Лариса давно понимала, что их брак с Олегом – типичный студенческий союз, во взрослой жизни сошедший почти на нет. Они перестали испытывать друг к другу настоящий интерес, человеческий и супружеский, хотя были даже дружны и безукоризненно вежливы в общении. Ушла скоротечная молодая страсть, оставив не тёплую привязанность, а тягостную пустоту, которую скрашивали лишь обязательства перед сыном. Они отдалились друг от друга, им было скучно рядом. Исчезали общие интересы, наконец, ушло супружеское ложе, каждый спал в своей постели. И деваха, скорее всего, случайная и не слишком-то нужная Олегу, появилась на их семейном горизонте лишь ради заполнения создавшегося вакуума. Он был не её человек, пусть и хороший, и семейственный, и чадолюбивый. И права она была, что тогда одним ударом разрубила туго затянутый узел!

А как бы Кротова поступила на её месте?..

Тьфу ты, далась тебе эта Кротова! – в сердцах прикрикнула на себя Лариса.– Нашла чью кольчужку примерять! Не дай Бог никому таких проблем, как у неё, а ты её мерилом ставишь. И вообще – что сделано, то сделано; потерявши черепушку, неча выть по волосам.

Встряхнув головой, словно скидывая с себя эти самые снятые волосы, Лариса снова включила диктофон и продолжила набирать текст.

Уже за окнами легли ранние синие тени февральского вечера, уже в западном окошке прорезалась и быстро истаяла алая полоска заката, а она всё сидела над записью. Расшифровка заняла весь остаток дня, поэтому на другие заметки времени осталось совсем немного. Почти перед сном удалось накатать репортажик из школы-интерната, удостоенного посещения мэра, да по жалобе читателей обгавкать работу почтового отделения. Материал о туалетах откладывался до лучших времён. Лизетта опять будет ворчать, что Лебедева мало сдала…

Глава 2

Редкое дело схоже по интенсивности и напряжённости с производством средств массовой информации, будь то газета, радио или телевидение. Ежедневно и даже ежеминутно оно требует заброса в свою топку всё новых порций корреспонденции: новостей, репортажей, интервью, исследований, расследований, а также огромного иллюстративного ряда. Умерить аппетиты этот жерла нет никакой возможности: давай! давай! давай! В шальном ритме, жизни скачут информационные монстры, закручивая тугой спиралью существование всех, кто оказался на их орбите. Ни остановиться, ни отдышаться, ни одуматься… Давай! Давай! Давай! Работа всегда, без разбора на день и ночь, на то, здоров ты или болен, сыт или голоден, хочешь или не желаешь. Взялся тянуть журналистскую лямку, значит – давай! давай! давай!!!

Как и предполагала Лариса, ответственный секретарь редакции Елизавета Григорьевна Вешкина, за глаза именуемая Лизеттой, поджала и без того тонкие губы:

– Что-то ты, Ларочка, грозилась завалить нас материалами, а сдаешь всего ничего: четырёх тысяч знаков не наберётся. И это за целый день отсутствия! А где обещанный шедевр о туалетах? Я ведь, дорогуша, под него целый подвал на третьей полосе зарезервировала. Что теперь туда прикажешь ставить?

Врёшь, – про себя прокомментировала Лизеттин спич Лариса. – У тебя этот подвал давно уже забит какой-нибудь Тришевской политической тягомотиной.

Вслух же, сладко улыбаясь и щуря свои медовые глаза, проворковала:

– Ну что вы Елизавета Григорьевна, о подвале этом так печётесь! У вас же в заделе давно лежит куча других материалов, ребята просят-не допросятся протолкнуть их в номер. Поди, и без моих сортиров как-нибудь прорвётесь? Вы же так умеете это делать…

Губы Лизетты слегка разгладились, – кто же не любит лести? – но она всё же пробурчала:

– С твоими этими бесконечными срывами прямо хоть к Тришу иди…

Лариса с облегчением поняла, что по текущему номеру Лизетта от неё отвязалась. Вихрем развернувшись на одной пятке, она покинула секретариат и направилась на третий этаж к начальственным кабинетам. Перед табличкой «Заместитель главного редактора А. Р. Сокольский» убавила прыть, постояла с полминуты, взвешивая, идти, или нет. Наконец, тряхнув гривой распущенных тёмно-рыжих волос, напористо толкнула дверь:

– Разрешите, Андрей Романович?

– Для тебя, Лорик, мои двери всегда открыты! – поднялся навстречу подтянутый 42-летний атлет в мятеньком пиджачке: Андрей никак не мог научиться носить что-нибудь, кроме спортивной одежды.

Лариса прошла к громаде руководящего рабочего места и уселась у малюсенького приставного столика для посетителей.

– С чем пожаловала? Что новенького в вашем королевстве?

– В нашем королевстве без перемен, жуём друг друга, а Лизетта – всех нас, скопом или по очереди.

– Уж эта наша Лизетта, у неё не забалуешь; я её побаиваюсь, да и сам Триш. Чем сегодня ты ей не угодила?

– Как всегда: мало знаков, квасить у себя в загашнике нечего. Вынь да положь ей сортиры, которые чёрт меня дёрнул заявить. А я не успела…

Романыч хитренько глянул на Ларису. Перед ним сидела совсем молодая женщина, почти девчонка, с горящими от возбуждения глазами цвета настоявшегося мёда. Модель для портрета шамаханской царицы. Никогда не подумаешь, что ей немногим меньше лет, чем ему. Чертики плясали в этих глазах, норовя брызнуть наружу. Что она там задумала?

– А чем таким было занято в отписной день Ваше Величество? – шутливо поинтересовался он. Лариса огляделась по сторонам, как проверяющийся от хвостов киношный шпион, приподнялась на локтях, чтобы быть ближе к Сокольскому, и зачастила полушёпотом:

– Слушай, Романыч, тут ко мне одна тётка приходила, Кротова.

– Кротова… Кротова…Крота?…

– Ну да, жена того самого Крота, правда, бывшая! Такого про него и про их семейку нарассказала, что я до сих пор обтекаю. Просит, чтобы мы написали, как он их детушек морально разлагает. Материальчик, должна заметить, редкой остроты. Если его как следует подать, да рисунки, да какие-нибудь комментарии… Бомба!

– Подожди-подожди! Прежде комментариев дай глянуть, что там за бомба. Где этот материал?

– Где материал! Здесь пока! – Лариса постучала пальцем по своему гладкому смуглому лбу. – Мы вчера с Еленой Николаевной часа три, не меньше, проговорили. Вернее, она говорила, а я, рот раскрыв, икала да писАла. Потом сразу села расшифровывать. Потом мелочёвку для Лизетты катала. Заполночь только освободилась, даже к Сашке сбегать не успела. Нет ещё материала. Но всё равно – как думаешь: пойдёт такое?

– В принципе, в нашей газете жареное бывает не так уж и часто, тем более эксклюзив. Но Лора, ты же знаешь мой порядок: не видя текста, я ничего обещать не могу. Ты напиши сначала, а там и поговорим. К завтрашнему дню успеешь что-то сделать?

– Успела бы, да ты сам меня опять в этот нудный банк посылаешь – ликбезом про их крЕдиты-дЕбиты народ морочить. Может, договоришься, что я в другое время подъеду, а я тогда про Крота сяду писать, а?

– Хорошо, банк на сегодня отложи, хотя Ольга Ивановна задаст концерт. Но и не сачкуй – знаю я тебя. Сиди в редакции и пиши. Чтоб завтра с утра у меня на столе лежала твоя взрывная тётка!

Ларисе этого и нужно было. Перехватив в буфете пару бутербродов на обед, она уединилась в закреплённом за ней кабинетике, и с головой ушла в писанину.

***

Изложение рассказа Кротовой растягивалось и растягивалось. Богатой фактуры было так много, а Ларисе так хотелось всю её втиснуть в будущую публикацию, что она совсем забыла о золотом правиле корреспондента: не выкладывать главные козыри, то-бишь факты, они должны оставаться у тебя в запасе. На тот случай, если кто вздумает усомниться в достоверности обнародованного. Придёт такой несогласный в редакцию или в суд, станет утверждать, что всё было не так, а наоборот, – а ты тут ему свой заветный документик или запись и выложишь. На это-де, уважаемый друг, что скажете? А ему и крыть нечем, пофырчит-пофырчит, да и сядет на ту же задницу. С тех пор, как приняли Закон о печати, желающих пободаться в судах со СМИ развелось немало. Ларисе уже не раз приходилось отбрёхиваться от таковых. Пока Бог миловал, все процессы по её публикациям «Вечернее обозрение» выигрывало. Но это – она знала – было хождение по лезвию бритвы.

Наконец, собрав в кучу разрозненные эпизоды, она раз за разом стала перечитывать и шлифовать написанное. С точки зрения построения материала, подачи и стилистики всё, вроде, было в допустимых пределах. Мелкие огрехи – это потом, «блох» редакторы и корректоры выловят. Однако спокойная усталая удовлетворённость от результата не приходила. Что-то зудело в подкорке, какая-то неоформленная мысль билась в толще только что выплеснутых слов.

Устала – решила Лариса, надо переключиться, отдохнуть, отстраниться от саднящей в душе темы. Она надела шубейку и вышла из редакции.

Лиловый февраль дохнул в лицо сырой позёмкой, освежая щёки, обдавая микроскопическими снежными зарядами усталые веки. Решив во время творческого перерыва сбегать к маме – проведать, как живут они с сыном – Лариса прыгнула в подошедший троллейбус. Остановка – и она уже у дома, в котором выросла сама, и в котором теперь подрастает её мальчик.

Мама, хотя и пожурила за неожиданный визит, была очень довольна. Сашка повис на шее. Ей кажется, или на самом деле за ту неделю, что они не виделись, пацан вытянулся, и стали коротковаты недавно купленные брюки? Растёт ребёнок, как на дрожжах поднимается… Ещё немного, и надо будет решать, куда определять его с дальнейшим образованием….

Радостно попив бабушкиного знаменитого травяного чая, повозившись с мытьём знакомых с детства цветастых чашек, чуточку посидев за просмотром мультиков в обнимку со своим воробышком и выслушав материнское наставление относительно её голой шеи и рук, Лариса с витающей на губах улыбкой вернулась на работу к своей жареной теме.

Смена обстановки помогла: она вдруг ясно поняла, что её тревожит. Исповедь Кротовой вылился в монолог, хотя и разбавленный дополнениями-врезками. Единственная точка зрения, единственное действующее лицо на фоне большого семейного полотна. А как же главный закон журналистики, требующий от автора беспристрастности зеркала? Где препарирование жизненной коллизии со всех сторон? Где объективность мнений разных респондентов?

Ну да ладно. Других желающих высказаться о жизненном пути Крота у неё на сегодня нет. Придётся плясать от того, что имеется. Завтра посмотрит Романыч, он мужик умный и бывалый, присоветует, как быть с этой однобокостью.

Так решила Лариса, выключая комп.

Поднимаясь из-за стола, за которым она просидела почти десять часов кряду, вдруг ощутила, что неимоверно устала. Даже двигаться было трудно. Будто не по клавишам стучала, а мешки с песком ворочала. Вот вам и ненапряжный интеллектуальный труд!..

***

На следующий день спозаранку (что за ней отродясь не водилось) Лебедева топталась под дверями у Сокольского. Ей не терпелось выслушать мнение о своём новоиспечённом детище.

Однако Андрей Романович, вернувшийся, наконец, от шефа с внеочередной планёрки, вместо привычного прочтения текста в присутствии автора велел Ларисе сначала двигать в банк: там уже хвостом бьют, ожидаючи. Но обещал посмотреть материал, как только разгребётся со срочными делами.

На никчёмную с точки зрения Ларисы банковскую публикацию ушло полдня. Вообще-то платные заказы она обычно выполняла если не с жаром, то без неприязни: любая тема имеет право на отражение в газете, тем паче – подкреплённая чистоганом. Но сегодня эта неизбежная проволочка её сильно злила, она слушала пресс-секретаря банка вполуха и раздражала его своей несобранностью. Вадим даже нашёл нужным выразить неудовольствие:

– Лариса Петровна, неужели вам совсем не интересно, что такое транзакции по пластиковым картам? За ними ведь будущее, через год-два вся страна перейдет на карты.

Ага, а первой – деревенская тётка Маня. Как только поставите в её северной глухомани свои дурацкие банкоматы, а главное – погасите многомесячные задержки по зарплате, тут же и побежит карточки получать, без них в урманах никуда – подумала с издёвкой Лариса.

Заметив сарказм, промелькнувший на её лице, Вадим скривился ещё кислее:

– Что, тема лично для вас не близкая? Или вам не нравится с нами сотрудничать? А может, хотите, чтобы передали подготовку наших статей другому корреспонденту?

У Ларисы не было ни банковского счёта, ни только-только входивших в оборот пластиковых карт. Да и простых замусленных бумажных купюр частенько не хватало. Поэтому она и на самом деле была далека от того, о чём ей предстояло распинаться передчитателями. Но работа есть работа. Хотя она бы и не прочь скинуть с плеч эту малопонятную обязаловку, но очень не хочется очередной головомойки от начальства. Изобразив на лице святую обиду, Лебедева извинилась перед напыщенным банкирчиком и принялась всеми силами, на которые сегодня была способна, вникать в пластиковые технологии.

От рекламной нудятины Лариса освободилась лишь после обеда, и тут же прискакала в кабинет к Сокольскому. Андрей уже был готов к разговору.

Как человек мягкий и интеллигентный, он сперва погладил самолюбие автора по шёрстке:

– Ты молодец, такую глыбу нарыла. И выплеснулась так живо, так подробненько. Я очень хорошо въехал. Но:…

Этого-то «но» больше всего ждала и боялась Лариса.

– Но! Не мне, дорогая Ларочка, в тысяча первый раз напоминать тебе, что газета – не роман, странички у неё не резиновые. Сколько текста, пусть набранного даже самым мелким кеглем, на одну полосу входит? То-то! А у тебя знаков как раз в два раза больше.

Сокращай!

Заголовок нужен? Иллюстрации нужны? Значит, ещё режь свой шедевр.

Это во-первых. И с этим ты легко сама справишься. Режь больше. Не факт, что Лизетта отдаст под твою самую бомбовую бомбу целую полосу. Обязательно найдёт, какую ещё заметочку к твоему материалу присобачить.

Лариса хотела было возразить, что под убойный материал и разворота не жалко, другие газеты же отдают, но Романыч поднял палец, прося его не перебивать.

– Во-вторых – самое плохое – продолжил он. – Выдать рассказ, по которому бери и прямо сейчас тащи в товарищеский суд этого Крота, не имея дополнительных свидетельств или документов – как такое называется? Правильно, беззаконие. Клевета, порочащая честь и достоинство положительнейшего гражданина. Да этот Крот со сворой своих адвокатов нас с тобой и со всей газетой в придачу на клочки порвёт. Врёт, скажет, моя дура, мстит за то, что я её бросил. А коли не врёт, так вы, господа газетчики, докажите, что так именно всё и было. Ах, Ленкина подпись есть? Так подпись ещё не документ, может, вы в своих целях на неё давили!

И куда тогда нам с тобой?

– Так я же…

– Так ты же! – взгляд первого зама стал суровым и недовольным. – В общем, сейчас берёшь свою потрясающую сагу и делаешь из неё просто рассказ, отвлечённое повествование, этакий сюжет наших читателей. У нас же есть рубрика читательских писем? Вот и оформляй дело в виде анонимного послания. И чтобы без намёка даже на мало-мальскую конкретику! Без имён и всего, что указывало бы на реальных персонажей. Уверен: и того, что останется, хватит, чтобы обыватель стал рвать наш «Обоз» друг у друга из рук.

– Романыч, ты представляешь, как мне обидно этакое богатство холостить? – убито прошептала Лариса.

– Ещё как представляю! Сам сколько лет в твоей шкуре проходил! Да я-то с тобой, милая моя, всё-таки по-божески: самой доверяю кромсать. А вот в мою корреспондентскую бытность редакторы, когда приносил им подобные кирпичи, меня не спросясь, дербанили их до неузнаваемости. Матерился, водку хлестал, да куда попрёшь? Журналисту журналистово, а барин – редактор.

Лариса сидела с потухшим видом. Что толку рассказывать о вопиющих подлостях, если на подлеца указать нельзя?

Андрей Романович видел её неподдельное расстройство. Он встал, подошёл к сейфу, достал початую бутылку коньяка и два крутобоких бокала, налил.

– Давай выпьем за твой, Лора, большой труд и за неравнодушное сердце. Она, эта Кротова, не зря же именно к тебе пришла. Сделаем материал! Пусть и не совсем такой, как хотелось бы, но сделаем. Давай, подруга, пей, и шагай до дома. Отдохни, выспись, подтяни хвосты свои, сдай Лизетте долги. С сыном побольше пообщайся, а то совсем парень позаброшен. Словом, постарайся забыться и переключиться. Пусть история эта отлежится, мозги встанут на место. Вот тогда, со свежей головой, и иди на второй круг. Ну, будем!

Жаркая терпкая жидкость приятно обожгла гортань. Этот бокал оказался сейчас для Ларисы очень кстати: дал силы удержать готовые брызнуть слёзы. Прав Романыч,… или всё же она права? Но об этом потом, когда буйный объем будет впихнут в газетное прокрустово ложе.

Праздники дали Ларисе возможность собраться с мыслями. По совету Сокольского она быстро отписалась по долгам, и устроила себе мини-отпуск. Мысли о работе, как бродячие псы, отгонялись подальше, в самый глухой угол. Она предавалось пустякам: что купить в подарок Сашке ко Дню защитника отечества, в чем пойти на редакционный междусобойчик.

Со времени разрыва с Олегом постоянного бой-френда у Ларисы не было. И она порой с тревогой посматривала на своё отражение в зеркале: если ещё не стареешь, то тускнеешь, Ларочка; скоро мужички будут проходить мимо тебя, как мимо стенки. А ОН на белом лимузине всё не едет… Вот и к очередному Мужскому дню ей не о ком позаботиться.

Поэтому и расточительно посвятила целый день шопингу, без особой цели шляясь по магазинам, вертя в руках, примеряя и прикидывая на себя разные тряпочки и безделушки. Сделала приборку в доме, навестила давнюю подругу, даже в кино с сыном побывала. И, конечно же, сам праздник провела в обществе мамы, к её немалому удовольствию: после кончины отца в красные даты та чувствовала себя особенно одиноко. Ларочка ела любимые домашние пироги, разглядывала старые, дореволюционные ещё, но до сих пор не пожелтевшие фото прабабушек и прадедушек. Мечтала, что когда-нибудь соберёт родословную своей семьи и напишет её добротным профессиональным письмом.

Но в первый же послепраздничный день, словно гонимая чьим-то повелительным окриком, Лариса с самого утра засела за компьютер – оттачивать потенциальную сенсацию.

***

Честно сказать, корреспондент по социальным вопросам Лебедева впервые делала материал такого эмоционального напряга. Несмотря на внушительный стаж работы в газете, до сих пор ей доводилось сталкиваться с куда менее глубокими проблемами. До перестройки, как и большинство коллег, успела, пока не прикрыли, поосвещать мирную производственную жизнь закрытого «почтового ящика». Теперь в «Вечернем обозрении» писала то о муниципальном театрике, которому помещения не выделяют, то о разрушенных пришкольных спортплощадках, то о коммунальных авариях, которым нет числа на прогнивших городских теплотрассах. Темы, конечно, для читателей злободневные, но быстро преходящие; долго копаться в таких нужды не было. Другие газеты, при либерализации во множестве вставшие на крыло, наперебой показывали срезы чего-нибудь невиданно острого – то трудовые будни рэкитиров с проститутками, то межпартийную грызню. Она вместе с коллегами только вздыхала: умеют же люди читабельные вещи находить! В их «Обозе» жареным, тем паче с перчиком, пахло редко: сенсации обходили еженедельник стороной.

И вот теперь и она держит в руках сверкающую жар-птицу журналистской удачи!

А давний её друг, до тошноты умненький-благоразумненький Романыч, предлагает повыдергать из этой звёздной залёточки самые огнедышащие перья!

Изрядно поколебавшись, Лариса приняла соломоново решение. Она, как и велел Сокольский, максимально, до требуемых стандартов, ужала проклятый объем. Но, имея реальную возможность вывести человеческую дрянь на чистую воду, не смогла этим не воспользоваться. И как работник газеты, как простой честный журналяга, но и как мать, совесть которой после визита Елены Николаевны упорно противилась профессиональному прагматизму. Поэтому всё же сделала не безликий сюжетец, а животрепещущее, почти криминальное чтиво, с именами и местами действия.

С этим и отправилась к руководству.

Но на этот раз пошла уже не к Андрею Романовичу – его точку зрения она уже знала, как и то, что менять своего мнения Сокольский не станет. Направилась прямо к главному редактору «Обоза» Борису Ильичу Тришу.

Тот встретил хмуро: Лизетта, несмотря на сданные хвосты, всё же накапала на неё за разгильдяйство. Лариса без лишних слов положила перед главным распечатанный текст.

– Что это?– недовольно-брезгливо, как часто разговаривал с подчинёнными, спросил Триш.

– Думаю, бомба. Прочтите, пожалуйста.

– Что, Сокольский не мог прочитать?

– Читал. Хочу, чтобы и вы посмотрели.

– Господи, Лебедева, всё у тебя какие-то выверты – пробурчал Триш, двумя пальцами ухватывая стопку листов. Лариса, всё ещё стоя, наблюдала за ним. Постепенно лицо главного менялось. Надутое недовольство сменила сосредоточенность, потом – заинтересованное напряжение; щёки залил румянец возбуждения. Он уже сверлил взглядом бумагу, иногда возвращался к началу или к середине, сравнивая факты, потом опять продолжал, внимательно следя за нитью повествования. Красная ручка, которую он взял было для редакторских пометок, вертелась без дела между пальцами.

Закончив читать Борис Ильич перевернул листы и углубился в текст снова, проглядывая его вторично. Наконец, отложил и поднял глаза на Ларису:

– Откуда это у тебя?

– Елена Кротова сама принесла.

– Как это сама?

– Напросилась на встречу и обо всём этом рассказала.

Триш недоверчиво хмыкнул. Поинтересовался:

– А что Соколский говорит?

– Говорит, что в таком виде судов не оберёмся. Надо подачу менять, делать анонимную публикацию. Выхолостить, одним словом, вместо бомбы пукалку изобразить.

– А от меня чего хочешь?

– Чтобы разрешили публиковаться с именами. Кротова божилась, что материал подпишет. Она мне уже два раза звонила, интересовалась, печатаемся, или нет. У нас будет прикрытие. Будет!

Триш, продолжая крутить в пальцах красную ручку – символ редакторской власти, подошёл к окну, долго высматривал что-то за февральским туманом. Потом сказал:

– Я подумаю, что с этим сделать. Оставь текст у меня. Ясненько?

Лариса вышла от главного с искрой хотя и малой, но всё же надежды. Интересно, сколько он будет эту гайку жевать?

Но, вопреки растущему скепсису, после обеда секретарша Триша Ниночка позвала Лебедеву на ковёр. В кабинете уже расположились Сокольский и Лизетта. Ещё маячил Владимир Натанович Ниткин, при коммунистах спец по партийной жизни, а ныне – политический обозреватель. Впрочем, всем было известно, что главная «должность» Ниткина – соглядатай и доносчик Виталия Курилова, начальника по городским СМИ мэрии. Чтобы не нарываться на вопросы Курилова, главный редактор «Обоза» проводил почти все совещания в присутствии этого фискала.

На руках у пристутсвующих были копии Ларисиного сочинения.

– Все читали, что Лебедева наваяла? – взял быка за рога Борис Ильич. – Что скажете по перспективам публикации?

Сокольский, как Лариса и ожидала, высказал уже известную точку зрения. Во время его выступления Ниткин то и дело с ехидцей покачивал головой то «за», то «против». Не успел Андрей Романович закончить, Ниткин подскочил, как ужаленный.

– Да вы все здесь в своём ли уме? Известно ли вам, с какими фигурами общается Валера Кротов, в каких политических раскладах участвует? Ему сам Мурин, депутат Госдумы и едва ли не третий человек в государстве, доверяет, как себе! Крот с городским главой на охоту ездит! В управе в любом кабинете гость дорогой! А вы хотите вытащить на свет божий измышления его полоумной отставной бабы! Как вообще можно всуе поминать фамилию Кротова …

– …на божничку лучше его поставить! – язвительно ввернула Лариса.

– Лебедева, не ёрничай, тебе слова не давали! – зашипела злая на неё Лизетта.

Ниткин ещё некоторое время рассуждал о политическом чутье газетчиков, которое, по его мнению, окончательно притупилось в редакции «Обоза», и о возможных адских последствиях для их общего дела конкретно данной публикации.

– Итого, Натаныч, что в сухом остатке?– прервал затянувшийся монолог Триш. – Публикуемся или нет? И в каком виде?

– Однозначно нет, никогда, ни в каком виде!– подытожил партийный последыш.

– Теперь давай ты, Лебедева, свои соображения!

Лариса была готова: она долго обдумывала доводы. И сказала она не про то, что материал стопроцентно будет прикрыт подписью Кротовой, и не о том, что нужно давать ход столь редким в их еженедельнике сенсациям. Она нашла другой болевой узел, на который вернее всего стоило давить:

– Чего не хватает нашему изданию? Правильно, остроты. Из-за этого его плоховато раскупают, обходят стороной влиятельные рекламодатели. Репутация у нас беззубой собаки, которая только и может, что брехать по пустякам. Выйдем мы в кастрированном варианте – ничего не изменится. Не выйдем – тем более будем всё на том же болтаться. А вот если выйдем в моём варианте, то покажем серьёзные замашки. Ещё не факт, что Кротов станет с нами в судах бодаться. А станет, так это будет повод для продолжения темы, тоже острого и привлекательного для обывателя. Ведь любому маркетологу известно, что лучший способ достижения известности – скандал, по возможности громкий. А этот скандал нас очень приподнимет в городе. Надо публиковаться без купюр!

– Ой, Зин, гляди, какой маркетинг тут – дурашливо перефразировал Высоцкого Ниткин. – Заварит Лорка кашу, а расхлёбывать другим…

– Уж не тебе ли, господин политолог? – тихий Ларисин голос, казалось, гремел на весь кабинет. – Тут ведь речь идёт не о партийных шашнях – о реальном спасении семьи. Хотя твоей печали в том сроду не было. Так и молчал бы уж, трусливый ты наш!

– Кто? Я? Трус? Борис Ильич, будьте свидетелем, она меня оскорбляет! – взвился Ниткин, беспардонно тыча пальцем в сторону Ларисы.

– Эй, деятель, с женщиной будь поаккуратнее! – встрял в разгорающуюся ссору Сокольский. – А то не посмотрю, что ты партийный, научу свободу любить!

– Пре-кра-тить! – проревел тоже взбеленивший Триш.– Или я быстренько вас всех по-своему обтешу!

Спорщики затихли. Наконец, спокойным уже голосом главный спросил последнего участника совещания:

– Елизавета Григорьевна, вы, конечно, как Ниткин?

– Что сказать, Боря (Лизетта по праву старейшего работника, в своё время выпестовавшего Триша, имела привилегию обращаться к нему без отчества)… Нет, я – как… – Лизетта помедлила, обвела собрание взглядом – … как Лебедева! Пора бы и нам рискнуть, получив на руки такие карты!

В кабинете повисло недоумённое молчание. Такое решение ответсека явилось полной неожиданностью: всем было хорошо известно, что Лизетта вовсе не празднует Ларису.

– Значит, так… – выдержав паузу, заговорил главный редактор. – Я тоже подумал, кое с кем посоветовался, юристов послушал… Будем готовить полноценную публикацию. Елизавета Григорьевна, резервируйте разворот под Крота! За тобой, Лебедева, подпись твоей респондентки. И не тянуть! Ясненко?

Коллеги покинули кабинет в некоторой прострации.

Глава 3

Трудолюбивый чистоплотный житель немецкой деревеньки, какие во множестве разбросаны по Зауралью, не спеша ехал по вычищенному ранней оттепелью большаку. Как и другие соседи, его семейство, кроме работы в зажиточном пока совхозе, держало большое подворье, полное коров, свиней, домашней птицы. По выходным, а иногда и в будни муттер с женой и старшей дочкой, сызмальства приучавшейся к хозяйству, отправлялись в город на рынок – торговать домашним молоком, душистым маслом, кипенным творогом. Женщины готовили продукты и вели дела с рыночным начальством. Обязанностью главы семейства было доставить торговок с товаром до прилавка и обратно, принять выручку.

Вот и сегодня он совершал привычный свой воскресный вояж, везя домой расторговавшихся уже молочниц. День был серый и сырой, как все последние дни февраля. В этом году тепло налетело раньше обычного, уже неделю снега на полях квасило мелким противным дождичком. Дорога хотя и очистилась от ледяного наката, обнажив края кюветов, кое-где ещё встречались скользкие участки, и приходилось сбрасывать скорость, особенно на поворотах.

Въезжая на один из таких неприятных участков, немец вдруг увидел в придорожной канаве две большие железные бочки. Ладные бочки, почти совсем новые, такие в хозяйстве всегда нужны. Ох уж эти русские, вечно выбрасывают порядочные вещи, не умея дать им ума! Рачительный отец семейства остановил машину, вышел, чтобы оглядеть находку поближе. Бочки были забиты цементом. Он попробовал поднять одну – ноша оказалась слишком тяжёлой. Но немец уже мысленно сжился с обнаруженной ценностью.

– Не вытряхну разве этот цемент, – подумал он. – Мужик я или где?

Сходив к машине и найдя в багажнике коловорот, он попытался рассверлить заливку. Серая твердь плохо уступала стали, пришлось поднажать. Но вот большой пласт поддался и лопнул. Теперь нужно обстучать ёмкость со всех сторон, чтобы потом окончательно совладать с нарушенной заливкой.

Селянин заглянул внутрь бочки, чтобы определиться, с какого боку начать колотить – и сел на землю. Перед его выкатившимися от ужаса глазами из цемента выступала нога в добротном зимнем ботинке.

– Муттер, Эльза, здесь что-то зер плёхо – от волнения перемежая русские слова с немецкими, забормотал мужичок.

– Коммен цу мир, смотритте! – махал женщинам рукой. Те вышли, недовольные проволочкой после нелёгкого стояния за прилавком. Но когда увидели находку, тоже выпучили круглые карие глаза и испуганно зажали рты.

– Пауль, брос этта, давай ехат скорэй к домой! – прошептала, наконец, супруга.– Будто нас здэси и нэ было!

– Ага, не было, как же! – встряла незаметно подкравшаяся сзади дочка, говорившая без акцента. – А чьи следы тут? А чья машина подъезжала? Чья машина, того и бочки, скажут. И на цугундер! Нет, фатер, милицию надо звать. Ехать до первого автомата, 02 звонить!

Немец соображал ещё туго, но резон в словах девчонки всё же уловил. Прятаться себе дороже будет. Скомандовал женщинам погрузку и покатил выполнять гражданский долг.

Трясущийся от страха Пауль добросовестно караулил свою находку до приезда наряда патрульно-постовой службы. Подробно расспросив под протокол, как было найдено этакое сокровище, менты до времени отпустили бедолагу и вызвали подмогу – извлекать из бочек жуткое содержимое. Замурованными оказались два тела совсем молодых парней.

На следующий день, как только происшествие попало в милицейскую сводку, город содрогнулся от кошмарного известия. О закатывании в цемент тел убиенных здесь ничего не слыхивали со времён приснопамятного итальянского фильма про комиссара полиции и прокурора республики. Но оказалось, что на гребне перестройки мафиозные страсти не обошли даже далёкую Зауральскую провинцию.

Журналисты, как и положено, подхватили новость одними из первых. В день обнаружения бочек, едва успели сотрудники «Вечернего обозрения» стечься к рабочим местам, Триш потребовал к себе Лебедеву.

– Ты в последнее время что-то стала интересоваться городским криминалом… Значит, о парнях, закатанных в цемент, знаешь? Вижу: знаешь. Вот тебе и следить за этой историей. Прокуратура там, адвокаты, родственники… Да чтобы носом землю рыла! Должна понимать: случай тут громкий, САМ (Борис Ильич, закатив глаза, указал перстом куда-то в потолок) держит его на контроле. Ты, помнится, недавно чуть с Володькой не подралась, ратуя за горяченькое. Вот тебе очередная сковородка с жареным. Как что-то свежее появится – сразу в номер. Давай, чтобы мы тут были первыми. Ясненько? Сегодня, кстати, прокурор города пресс-конференцию собирает. Так что топай.

Терять время и тащиться по серой слякоти на прессуху Ларисе не хотелось. Ещё вчера, поздненько уже, после радиосводки о городских происшествиях, она позвонила своему информатору Алексею Васильевичу Вершкову, а за глаза Лёхе. С Лёхой, заместителем прокурора города по надзору за милицией, их связывали давние деловые отношения. Он делился с Ларисой крепким прокурорским табачком, она в своих материалах по мере сил пиарила его работу. И всегда согласовывала те публикации, где упоминалась прокуратура.

Сейчас Лебедева надеялась вытрясти из него всё, что на тот момент было известно их ведомству о двойном убийстве. Но на этот раз делиться было почти нечем: кроме бочек и вусмерть перепуганного немца следователи пока ничего не нарыли.

– Ладно, дадим хотя бы эту информушку – решила Лариса, заводя комп. Новость, о которой в городе говорили на каждой кухне, заняла буквально несколько строк – почти то же, что можно было высосать из присланного по факсу пресс-релиза прокуратуры.

Сэкономленное на прессухе время она решила потратить на подпись Кротовой. Елена Николаевна будто сидела у телефона, ожидаючи Ларисиного звонка: тут же схватила трубку. На приглашение приехать завтра в редакцию и подписать готовый материал заквохтала, что да, конечно, обязательно, завтра же, а как же…

Лариса мысленно перекрестилась: хотя бы здесь всё идет без проблем. До сдачи в печать номера ещё два дня, она всё успевает.

Теперь можно заняться встречей с родственниками жертв двойного убийства. Кто они такие, эти убитые парни, и вообще есть ли у них родственники? Придётся опять тормошить Лёху. Лариса полдня добросовестно долбила номер Вершкова, но его телефонная связь вымерла.

***

Планы продуктивно поработать окончательно развеяла Аллочка Нилова, подруга и коллега. Лариса давно хотела поделиться с Аллой последними новостями, но та была чем-то очень занята в своём отделе культуры. Лариса только и успела спросить на бегу, нет ли у Аллы на примете порядочного юриста. Готовя публикацию о семействе Крота, не мешало бы проконсультироваться со знающим человеком. Алла обещала подумать, и исчезла из поля зрения на несколько дней. И вот теперь сама позвонила и пригласила в гости: для знакомства с о-очень крутым адвокатом.

Бывать у Ниловой Лариса любила и не любила. Алла уже много лет была «наполовину замужем» за солидным дяденькой-врачом с завидным общественным положением. Профессорский статус и неугомонный поиск, в котором тот постоянно находился, притягивали к Станиславу Нагорнову интеллектуальную молодежь, он всегда был окружен свитой талантливых единомышленников и…собутыльников. В маленькую квартирку Аллы вслед за Нагорновым набивалась разношёрстная компания – врачи, инженеры, вузовские преподаватели, иногда и чиновники.

При попустительстве Аллы эти интеллектуалы много пили, вели себя более чем раскованно, и безбожно приставали к дамам, если те оказывались в их среде. Ларисе приходилось без конца отмахиваться от назойливых двусмысленных ухаживаний, как от мух в жаркий полдень, что непоправимо портило впечатление от посиделок. Она предпочитала общение с Ниловой и Стасом наедине, но такие случаи предоставлялись редко.

Опять пьянка с липучими мужиками – вздохнула она, но идти было нужно: специально для неё пригласили какого-то адвоката.

Сама себе не признаваясь, Лариса продолжала тянуться даже к такому мужскому обществу. После развода с отцом Сашки у неё время от времени случались романчики. Именно романчики, по-другому и не назовёшь эти сюсявенькие отношения на несколько встреч, не предполагающие никакого путного продолжения. До интима доходило не всегда, а если и доходило, то чаще всего это бывало нечто вязкое, нудное и механическое, ничего общего не имеющее с чувствами, тем более со страстями. После таких адюльтеров она была гадка самой себе, божилась, что никому больше и поцелуя не даст. Но проходило время, Лариса опять велась на призыв какого-нибудь активного самца, – и выкатывалась на тот же круг. Годы текли, а рядом никак не появлялось по-настоящему родственной души. Наверное, поэтому неутолённая тоска по теплоте и вниманию время от времени толкала её в свиту Нагорнова.

Правда, в последнее время в этом обществе обозначилось что-то более-менее импонирующее. Станислав Янович занялся какой-то инновационной хирургической технологией. Без инженерной подпруги такой проект на ноги не поставить, и Стас особенно крепко задружил с технарями. Так к гнёздышку Ниловой прислонился инженер-предприниматель Николай Николаевич Вернин. У Аллы его стали называть коротко Никником. Как почти все сотоварищи Нагорнова, Никник поначалу обалдел от Аллочкиных прелестей, и даже попробовал волочиться за ней – при непротивлении легкомысленной красотки. Пара-тройка жарких обнимашек по тёмным уголкам, несколько пьяных поцелуйчиков – и всё. Станислав Янович корректно, но весьма решительно дал понять новому сопернику, кто хозяин в доме Аллы.

Тогда потерпевший фиаско Никник решил поискать для воздыхания иные предметы. Приглядевшись, он нашёл вполне аппетитной и интересной Ларису. И, как здесь водилось, попытался нахрапом присвоить её себе. Однако быстрой победы не получилось: Вернин болезненно обжегся об острый язычок и твёрдое сопротивление Лебедевой. Но в этом случае его это не остудило его, а только раззадорило в стремлении сделать своей очередной пассией эту ладную невысокую женщину-девочку с тигриным взглядом. Он начал добиваться её катаньем: нечаянными изображающими нежность прикосновениями, преподнесением цветов или конфет, беседами на умные темы, целомудренными провожаниями домой. Как бы специально для Ларисы брался при её появлении за гитару, напевая тонкие мелодии, даже выказывал будто бы ревность, если в компании она начинала общаться с кем-то другим. Получив от ворот поворот при первой попытке склонить Ларису к сексу, Никник теперь нарочно затягивал процесс завоевания, неотвратимого по его мнению. Завсегдатаи Аллочкиной квартиры уже свыклись с мыслью, что Вернин и Лебедева – любовная пара, и нетерпеливо ждали, когда же Никник развлечёт их пряным рассказом о свершившейся, наконец, победе. Алла даже подтрунивала над Ларисой, прилюдно бесцеремонно интересуясь, когда же та покончит со своей затянувшейся девственностью.

Да, собственно, куда было торопиться этому зрелому давно женатому красавцу с пепельной гривой волос, столь же холодному, сколь и самонадеянному? Он был совершенно уверен, что Лариса, незамужняя дурочка, рано или поздно упадёт в его объятия, чтобы потом стать покорной и выполнять любые его прихоти. Тогда уж он покажет, кто тут главный, кого полагается боготворить и к чьим ногам припадать! Тогда он по-настоящему истомит распалённую его мужской неотразимостью бабёшку! Сколько таких прошло через его руки, и всегда он всё устраивал на свой лад. И последнюю точку в отношениях обычно ставил тоже он: у бедняжек не хватало духа первыми расстаться с Николаем Верниным. Он навсегда оставался занозой в их сердцах, кумиром, секс-идолом! Придёт ужо черёд и нашей журналисточки!

В этот вечер дела не позволили Вернину присоединиться к компании Нагорнова, и место рядом с Ларисой по велению Аллы занял скромный молодой человек в безукоризненном костюме, дополненном алмазной булавкой на лацкане и головокружительно дорогими часами. Ларису кольнуло, что её простенький свитерок и видавшие виды джинсы заметно проигрывали на таком презентабельном фоне. Совсем перестала за собой следить – сконфуженно констатировала она в мыслях, однако это недовольство неизвестно почему обернулось вдруг досадой на соседа.

– Александр Павлович Депов, член городской коллегии адвокатов – представила новенького Алла. – Здесь – просто Саша. Так, Станислав Янович?

– Конечно-конечно! Саша очень прост в обхождении. Надеюсь, Лариса в этом скоро убедится – не без подтекста продолжил представление новичка профессор, в унисон адвокату бывший сегодня тоже при параде. К счастью, Стаса отвлёк какой-то незнакомый немолодой уже товарищ, и Депов с Ларисой получили возможность пообщаться накоротке.

Депов показался Ларисе и вправду человеком достаточно простым (или отменно хорошо владеющим собой), но очень уж зажатым, даже закрытым. Они некоторое время поговорили о мерзостях никак не заканчивающейся зимы, Депов поинтересовался характером знакомства Лебедевой с Ниловой, немного расспросил о редакционной работе.

Самое время переходить к моей Кротовой – решила Лариса, и предложила выйти покурить. На кухне выяснилось, что оба некурящие, и этот маленький курьёз несколько растопил неловкость. Наконец, Лариса начала задавать Депову интересующие её вопросы. Она, постепенно распаляясь, рассказала историю своей будущей публикации, её героев и даже их редакционных перипетий. Саша слушал, не перебивая, но чем больше погружался в животрепещущую для собеседницы тему, тем больше мрачнел.

– Так вот, Александр Павлович… то есть Саша! Мне завтра сдавать материал, через два дня он должен пойти в печать, а я так и не пойму, будет ли подпись Кротовой юридической защитой против возможных недовольств её супруга, или нет. Главред, вроде, с юристами какими-то советовался, они…

– Знаете, что я вам, Лариса, должен сказать? – вдруг весьма резко перебил Депов разошедшуюся Лебедеву. – С подписью или без неё – не публикуйте этого материала! Почему? Этого я вам объяснить не смогу. По крайней мере, сегодня. Просто поверьте человеку, который знает об изложенных вами обстоятельствах гораздо больше, чем вы, и даже ваш редактор. Просто поверьте. И потом будете мне за такой совет признательны.

Лариса недоумённо взглянула на него. Молодое приятное лицо его с правильными, хотя и мелковатыми чертами, сейчас будто повзрослело на несколько лет от появившейся складки между бровей, от морщинок, залёгших в углах рта. Оно выражало решительность и вместе с тем горечь. Железобетонная убеждённость виделась в чертах, но и глубокая печаль, почти несчастье.

Господи! Да что его так расстроило? Не моя же публикация? – задумалась Лариса над произошедшими с Сашей переменами. И вдруг её торкнуло:

Вот дура! Он же адвокат! А эти господа живут по принципу: ни дня без рубля. Денег парнишка хочет, да нервничает, не зная как спросить. А я тут со своей справедливостью тычусь!»

– Наверное, ваши консультации денег стоят? Я сразу как-то не сообразила, что сначала нужно обсудить цену услуг, а уж потом непосредственно о деле… Так не стесняйтесь, говорите, сколько надо заплатить. Я заплачу!!!

– Лариса, не в деньгах дело…

– Я много заплачу, сколько скажете!

– Да послушайте же! Не нужны мне ваши деньги, хотя и вправду я не бессеребренник. Просто я и вправду не всё могу вам сказать. Но знаю точно: в жизнь Кротова лезть не надо, это очень опасно, вы и ваша газета будете иметь такие неприятности, какие до сих пор и не снились. Лариса, Лариса, дорогая! Ну послушайте же знающего человека, не губите себя!

Дорогая уже я ему! А сам жмётся! – подумала Лариса и обиженно закусила свои твёрдо очерченные губы. Немного помолчав, подытожила:

– Ну что ж, спасибо и на том, хотя я так и не поняла юридической стороны вашего ответа. Может, вернёмся к столу?

Не поверила…Саша понуро поплёлся за ней к компании, которая, уже порядком накачавшись, начинала тянуться к выходу.

– Пожалуй, я пойду – шепнула Лариса хмельной и весёлой Аллочке.

– Александр Павлович, что же вы зеваете, ваша дама уже спать хочет! – развязно кинула та Депову фразу из старого анекдота, глазами показывая, что девушку надо бы проводить. Да Саша и сам уже стоял на пороге с Ларисиной шубейкой в руках. Они молча покинули квартиру, молча вышли во двор и сели в его автомобиль, молча доехали до её дома. Саша сделал было движение в сторону подъезда, но Лариса холодно и так же немо остановила его коротким жестом. Кивнув головой, она исчезла в черноте дверного проёма.

Похоже, и это её знакомство окончилось, не успев начаться.

***

Скоро Международный Женский день, желанный и заветный для каждой женщины. Даже самая крутая и отрицающая нежные чувства эмансипэ, самая замотанная жизнью баба или опустившаяся люмпенка, самая маленькая девчушка и самая древняя бабушка на деревенской завалинке – ждут этого дня. Ведь у всех женщин, пока она живы, в душе пусть и на донышке, но обязательно теплится память о первородной сути их естества и гордость за эту Богом данную суть. Женщину в женщине не известь ничем и никогда, и этим она права, и всегда ожидает поклонения. И пусть она говорит, что не любит цветов и подарков – не верьте словам и одаривайте своих подруг, матерей, дочерей, осыпайте их цветами и шепчите – или кричите на весь мир! – о том, что готовы всегда преклонять перед ними колено!

Размышляя о предстоящем празднике, Лариса сидела в своём редакционном кабинетике. По её прикидкам, Елена Кротова должна была прийти с минуты на минуту. Подпишет свою исповедь, и последняя точка в такой натужной работе будет поставлена.

А всё же интересно, почему Депов так настойчиво отговаривал её от публикации? Совсем как пройдоха Ниткин, знающий, кто из городского начальства какую кашу на завтрак ест. Нет, здесь дело не в деньгах, это было заметно по неожиданной горячности Саши. За деньги бьются по-другому. Что-то такое ему известно, почему-то этим известным не захотел с ней делиться, только отчаянно предостерёг…

А ты, Лора, опять дура! Ну чего закусила удила, чего принялась показывать свой норов, перед симпатичным мужичком постромки рвать? Нет чтобы приятного человека на чай пригласить, поговорить спокойно. Глядишь, всё и прояснилось бы.

В том, что Саша Депов ей более чем симпатичен, она уже поняла. Собой хорош, умён, богат, держится прекрасно, хотя и крепко знает себе цену. Чем не долгожданный принц?! Тем разве, что молод, лет на пять, не меньше, моложе её. Такие молоденькие мальчики до сих пор в её женской биографии не встречались.

А ты, никак, всех на Вернина прикидываешь? Если не старый лев, так уже и в любовники не годен? Да кто в постели-то паспорта проверять станет?

Дойдя в цепочке умозаключений об Александре Павловиче до постели, Лариса вдруг поймала себя на том, что рассуждает об этом спокойно и доброжелательно. Новое знакомство показало, что не только Саша пришёлся ей по вкусу – она каким-то шестым чувством точно угадала: тот тоже сразу «запал» на неё. Женщина безошибочно чувствует, есть у мужчины сексуальный интерес к ней, или нет. У Депова такой интерес беззастенчиво бился в умных серых глазах.

Однако, где же Кротова? В дороге задерживается, что ли?

Лариса настроилась на дальнейшее ожидание. Но когда стрелка несуразных часов над дверью, громко квакая, поползла к полудню, она решила набрать номер домашнего телефона Елены Николаевны – вдруг та приболела? Хотя в таком случае могла бы позвонить и предупредить…

Ответа не было долго. Озадаченная Лариса уже собралась было дать отбой, как, наконец, отозвался голос Кротовой. Он был каким-то задушенным, будто трубку старательно прикрывали рукой. Но даже через преграду были слышны громкие звуки, визгливые выкрики, ругань – скандал в доме явно удался. Лариса хотела было спросить, что случилось, как Кротова тихой невнятной скороговоркой выпалила:

– Лариса Петровна? Я теперь не могу подписать ваши бумаги. И вообще не могу с вами встречаться. Потом всё поймёте.

– Вы отказываетесь от своих слов?

– От слов – нет. А от дальнейших контактов с прессой – отказываюсь. Извините и не ищите больше меня.

Вот и весь сказ…

И что теперь делать Ларисе? Без подписи-то материал в номер никто не примет.

Господи, что я им теперь скажу?

А что Лизетта на этот разворот поставит?

Ладно, Бог с ней, с Лизеттой, у неё всегда что-нибудь в запасе найдётся. Мне-то что делать?

Господи, позорище какое!

Она ни на минуту не допускала мысли о несерьёзности Кротовой. Тот, кто хотя бы однажды видел эту придавленную жизнью, и всё же сопротивляющуюся обстоятельствам женщину, сразу мог бы понять: у неё огромная трагедия, где нет места легкомыслию. Значит, как раньше намекала Елена, папаша вставил в колёса их семейного шарабана такие палки, из-за которых всё её существование, похоже, перевернулось вверх дном. И тут не ей, борзописцу местного разлива, сочувствовать надо, а этой несчастной матери, задыхающейся под страшными обломками…

А всё же – что теперь делать отдельно взятому корреспонденту «Вечернего обозрения» Ларисе Лебедевой?..

Лариса некоторое время каменно сидела, выходя из прострации, потом побрела в комнату секретариата.

Увидев её, Лизетта сходу всё поняла:

– Что вместо твоей Кротовой ставить будем? У тебя хоть что-то в заначке есть?

– Елизавета Григорьевна, я сейчас пойду подумаю, после обеда скажу. Не злитесь на меня, это не я…

– Да знаю я, кто у тебя, да что. Вечно как всегда. Уйди с глаз моих!

В дверях секретарской Лариса столкнулась с Ниткиным. Он проводил поникшую фигурку взглядом, и до Ларисы долетел его визгливый голос:

– Я же говорил, что на Лебедеву надеяться нельзя! Только с подписью можно было планировать в номер её чушь! Вас вот только жалко, Лизетта Григорьевна! А Триш-то…

– Какая я тебе Лизетта? Какая Лизетта? Ты для своих коммунисточек дразнилки придумывай, а у меня матушкой данное имя есть! А ну пошёл отседа!!! – Вешкина срывала своё неистовство на Ниткине.

Спокойно обмозговать ситуацию не получилось. В дверь Ларисиной каморки просунула длинный заметно покрасневший носик Танька Смешляева, корреспондент по теме «Город». Видно, вычерчивая свой очередной докладец о какой-нибудь пиар-акции мэрии, для вдохновения уже пропустила рюмку-другую.

– Лорка, чё стряслось? Триш там рвёт и мечет, велел тебе к нему мухой лететь.

– Ничего особенного. Спасибо, Таня, иду – Лариса старалась не подавать виду, что расстроена. А то Смешляева тут же разнесёт последние известия по всей редакции. Впрочем, и так разнесёт…

Триш по своему обыкновению увлечённо разглядывал что-то за стеклом, стоя к народу спиной. В углу, как растрёпанная птица, нахохлился Натаныч. Он явно был здесь первым провозвестником её позора.

– Ну что, Лебедева, подвела под монастырь? В кои веки поверил, что ты можешь серьёзную корреспонденцию поднять, перед коллегами за тебя фактически поручился. А ты, оказывается, в соавторы взяла не пойми какую бабу, которая то бежит к тебе своё грязное бельё полоскать, а чуть что – отказывается от своих же слов. Ты понимаешь, что это твоя – не её, а твоя! – вина в том, что сегодня редакция на грани срыва выпуска! Дыра в текущем номере на две полосы – это что, хиханьки-хаханьки?

Лариса раскрыла было рот для ответа, но тут же его и захлопнула: возразить было нечего.

– Что-о? И ты смеешь ещё оправдываться? – Триш будто спиной увидел слабую попытку Ларисы. – Да если бы это был один-единственный твой косяк! Вот Ниткин помнит, как летом ты чуть не сорвала публикацию из банка: не смогла, видите ли, как следует разобраться в материале, тема шибко сложная! Ты профессионал или как? Если профессионал, то любую тему обязана распутать-размотать, и читателю аппетитно разжёванной подать. А у тебя, как план по знакам Вешкиной сдавать, так обязательно что-нибудь сложное, непонятное, недораспутанное образуется. Все всё успевают, у всех всё вовремя пишется, одна Лебедева вязнет в каких-то гениальных копаниях! Или твоя фамилия Кольцов? Эренбург? Аграновский? Песков? Что ты всё пыжишься походить на великих? Газета наша самая распростецкая, нам не золочёные Пегасы тут нужны, а ломовые надёжные лошадки! Запомни: ломовые!

Триш умолк, видимо, выпустив пар; подошёл к столу отхлебнуть из маленькой плоской фляжки, какие носили в нагрудных карманах участники былых первомайских шествий. Протянул тару и Ниткину, подобострастно лизнувшему угощение. Потом глянул на Ларису в упор:

– Так что делать будешь? Домой к этой Кротовой поедешь подпись выбивать, или как? Номер-то и вправду горит.

– Нет, Борис Ильич, к Кротовой ехать бесполезно, её муженёк так запечатал, что она больше с прессой ни-ни. Сама предупредила. Там что-то серьёзное.

– А то как же! – вставил в разговор свои пять копеек Ниткин. – Семейные разборки -это тебе не фунт изюма…

Не обращая на него внимания, Лариса продолжила:

– Я могу к завтрашнему дню закончить материал о взломе платёжной системы нашего банка. Помните, мне его Вадим подкинул? Там я ждала решения суда, но на днях суд прошёл, можно писать. Тема тоже развёрнутая. Думаю, суток хватит. У Лизетты лежит ещё один материал по банку, заказной. Объединим их. Сделаем заголовки побольше, фоток добавим. Наверное, выкрутимся.

– Выкрутимся!..– зло фыркнул в усы Триш. Совсем как морж в зоопарке – отметила Лариса. – Не выкручиваться надо, а планомерно работать. Жду завтра утром твой новый опус. Но если и здесь что-то сорвётся, пеняй на себя. Не посмотрю, что ты мать-одиночка…

Последние слова главного неслись уже вдогонку Ларисе, перепрыгивающей через две ступеньки. Она успеет.

Глава 4

В семье Лебедевых жила давняя традиция, переходившая от старших к молодёжи: 8-го марта они все вместе обязательно ходили в театр или на концерт. С самого утра женщины погружались в сборы. Из шкафов извлекались самые красивые наряды, волосы укладывались в сложные причёски, из глубины раскрытых бархатных коробочек посверкивали драгоценные украшения.

Мужчины относились к приготовлениям супруг со снисходительным пониманием, что для ощущения праздника именно она, быть может, и является главной составляющей. Они, тоже франтовато одетые, спокойно сидели в креслах, дабы не мешать озабоченным дамам, и потягивали из хрусталя дорогой коньячок, приберегаемый специально для столь торжественных случаев.

И вот наряженные и надушенные красотки были готовы к осуществлению культурной программы, к подъезду подкатывали такси, и семейство направлялась к месту развлечений, оставив уже сонных малышей на попечение соседей.

Заканчивался день изысканным ужином-фуршетом, на котором под тот же благостный коньячок шло обсуждение просмотренного или услышанного. Никакого жирного горячего, никаких лишних возлияний. Мужчины, конечно, закусили бы чем-нибудь и посущественнее, но для этого требовалось дождаться 9 марта.

Давно это было… С тех пор мама овдовела, дочь перешла в разряд бывших жён, а Сашка ещё не настолько подрос, чтобы стать полноценным кавалером. Традиция прервалась. Поздравив маму накануне, сидит сегодня Лариса одна в доме, где и жалкой веточки мимозы не сыскать. Вернин в такие даты не балует подружек подарками и цветочками – он свято исполняет супружеский ритуал. А больше у неё и нет источников мужского внимания. Можно бы пойти в редакцию на традиционный весёлый междусобойчик, богатый и на цветы, и на презенты, но последние неурядицы с публикацией о Кротовых отбили охоту веселиться в кругу коллег. Благодаря Ниткину всем стало известно и о ЧП с почти сорванным номером, и о разносе, учинённом Тришем.

И вот вместо вечернего платья и шпилек – домашние тапочки да видавшая виды футболка. Телевизор молотит что-то разухабистое, а на душе у неудачницы Лебедевой кошки скребут. Прав, сто раз прав зануда Триш: нет в её работе стабильности и равномерности. Вечно увлекается одним и запускает другое. В одни материалы – как, к примеру, эта бомба про Крота, – она вцепляется мёртвой хваткой, думает о них день и ночь. Ищет интересные формы подачи, шлифует слог, подбирает цитаты. А другие, которые называет «проходными», и написать порой ленится, тянет сдачу до последнего срока, до Лизеттиного окрика. Ничего с собой не может поделать, если невдохновляют её отчёты о разной партийно-хозяйственной белиберде.

А начальству плевать на её вдохновение, ему знаки подавай. Кто, наподобие Таньки Смешляевой, знаков выдаёт много и вовремя, тот и герой. А что газета забивается скучнятиной и преснятиной, что читатель покупает их «Обоз», чтобы селёдку завернуть – то дело десятое, и мало кого волнует!

Нет, Лариска, никого не интересуют твои творческие потуги, не стать тебе, видно, уважаемым журналистом, имеющим право писать то, к чему душа лежит. Не выбиться в новые Аграновские…

Раньше она любила хозяйственные темы – в те времена, когда на производствах всё вертелось-крутилось, делалось большое и важное дело. Но теперь почти все заводы и фабрики позакрывались, народ бросился в торгашество, подался в челноки, живет жизнью, мало подходящей для живописания в газете.

Лариса вспомнила недавний эпизод, рассказанный одним из посетителей редакции. На большом заводе ввиду отсутствия работы кадровый состав распустили в неоплачиваемые отпуска – до перемен к лучшему. Начальство в это время обивало пороги министерств и ведомств, хлопоча о заказах. И вот, наконец, хороший госзаказ был получен. Директор собрал общезаводской митинг, где радостно и объявил долгожданную новость. Опять приступаем к работе на полные смены – говорит. А народ ему в ответ: нет, благодетель ты наш, теперь нас на полную неделю и калачом не заманишь, у тебя вкалывать можем от силы 2-3 дня, да и то смотря по оплате. А остальное время – извиняй! – у каждого расписано: кто в автосервисе трудится, кто на извозе пристроился, кто в торговле деньгу зашибает, или ещё где. Расплылся, растворился в перестроечном болоте некогда могучий рабочий класс, не с кем директору престижный госзаказ выполнять…

Такая теперь жизнь. И темы газетные такие же – выморочные, ненатуральные какие-то. Потому и писать скучно. И мается опальный корреспондент Лебедева в этой информационной духоте. Может, пора работу менять?

В этом есть здравое зерно… По образованию она инженер, пусть и трудилась по специальности всего несколько месяцев – сначала сидела в декрете, Сашку на свет производила, потом после пары публикаций её взяли «подснежником» в заводскую многотиражку. «Подснежниками» в ту пору называли персонал, который числился в одном месте, а реально трудился в другом. «Подснежниками» были игроки спортивных команд, певцы-танцоры из разных музыкальных ансамблей, и, конечно же, партийно-профсоюзные функционеры. Она тоже затесалась в газету «подснежником» из своего конструкторского отдела.

Потом чуть было не попала в МГУ. Лида Коростина, пробивная сотрудница «Прибориста», где начинала писать Лариса, постоянно внештатно подрабатывала в городской молодёжной газете. Лариса как-то попросила и её ввести в «молодёжку». Редактор отдела, не возлагая на новенькую особых надежд, все же дала тему о молодых специалистах – на пробу. Эту тему газета уже мусолила на протяжении нескольких выпусков, обставляя в виде читательских писем. Писем, конечно, никто в редакцию не писал, газетчики сами по очереди сочиняли их от имени вымышленных граждан. Тема шла натужно, и нужно было «дискуссию» завершать. Ларисе предложили сделать последний аккорд. Она и сделала: рассказала историю молодого специалиста, инициативу которого постоянно затирали и который совсем разочаровался в творчестве. Рукопись несколько раз переделывалась, но через пять дней материал лежал на столе «молодёжки».

Историю напечатали почти без сокращений и правок. А после этого в редакцию посыпались письма, живые, горячие, взволнованные: читателей тронул Ларисин рассказ. Последний аккорд вылился в цепь новых публикаций.

Потом было ещё несколько тем, тоже вызвавших читательский отклик. А потом Ларису пригласила к себе Е. Г. Вешкина, главный редактор «Юности Зауралья», и предложила по особой квоте поехать учиться в МГУ на два года. Там набирался специальный курс для журналистов, имеющих за плечами не журфак, а другой вуз. На город было выделено два места.

Об этаком везении Лариса и в снах мечтать не могла. Однако её порыв разбился о тривиальный быт. Учиться нужно было с полным отрывом от дома. А папа уже сильно прибаливал, мама неотлучно сидела при нём. Муж аж затрясся от страха, что останется без неё с малышом Сашкой. Свекровь тоже особой поддержки не обещала. Получалось, что оставить ребёнка было не на кого. И Лариса, проплакав в подушку не одну ночь, отказалась от второго высшего образования в главном университете страны, от диплома, сулившего дальние перспективы.

А выучись она тогда в Москве, обзаведись связями, – глядишь, и по-другому сложилась бы её судьба, и сейчас не шпыняли бы так за натужное освещение провинциальной пошлости…

***

Поток нахлынувших воспоминаний неожиданно перебила резкая трель: в двери кто-то звонил. Сашка, что-ли? Но с сыном они виделись вчера у бабушки, сегодня он собирался с мальчишками поздравлять своих одноклассниц. Ключи забыл? Нет, кто-то посторонний… Боже, что за видок у неё!..

На пороге переминался тот, кого Лариса меньше всего ждала: букет белой сирени безбожно мял в руках член городской адвокатской коллегии. На её непрезентабельном фоне тот опять выглядел особенно блестяще: костюмчик, туфельки, причёска волосок к волоску.

– Можно? Не прогоните? – кривовато улыбаясь и краснея, проговорил Александр Павлович.

– Если вы дадите мне хотя бы понюхать этот букет, не прогоню – справившись с первой неловкостью, ответила Лариса в своей полунасмешливой манере. В конце концов, не она к нему в трениках заявилась, а он припёрся сюда без предупреждения. Пусть и лицезреет её во всей домашней красе.

Депов охнул и засуетился, как-то боком всовывая в руки женщины своё благоуханное весеннее чудо. Видно было, что вручать букеты он не мастак. Это его какое-то почти мальчишеское неумение быть галантным не вязалось с безупречностью облика, и подействовало на Ларису примиряюще. Не такой уж он и самонадеянный, каким показался при первой встрече. Она улыбнулась и опустила лицо в кипенные гроздья:

– Проходите. Чаю хотите?

– Чаю?..– опять растерялся адвокат. – А я к чаю ничего не захватил… Может, сбегать?

Лариса опять мысленно хохотнула, но вслух сказала серьёзно:

– Ага. И ведро воды с колонки принести не забудьте!

– Ка-какой воды?

– Ох, Саша, что-то у вас с юмором беда! Проходите уже; если зову чай пить, то и к чаю чего-нибудь найду…

Пока гость возился в прихожей, поправляя несуществующие неполадки в костюме, Лариса проскользнула в спальню, достала из шкафа платье, приготовленное для редакционного вечера, и быстро надела его в ванной. Успела даже нанести немного макияжа. Для экстренных сборов пойдёт. Навстречу Депову вышла уже не затрапезная девчонка с беззащитно выглядывающей из ворота футболки тонкой шеей, а празднично принаряженная молодая дама. Золотистый трикотаж соблазнительно обливал её точёную фигуру, оттенял медовые зрачки. Тонкий каблук делал выразительным высокий подъем. Искрящиеся медью темные волосы, освобождённые из хвостика, плавно окутывали плечи. Теперь она была под стать успешному юристу, приехавшему с поздравлениями. То-то, Саша, знай наших!

Глаза Депова вспыхнули восторгом. Поддавшись ему, он взял её руку и поцеловал слегка надушенное запястье. Эти огоньки восхищения и элегантный поцелуй окончательно – по крайней мере, на сегодня! – примирили Ларису с адвокатом.

Они потягивали чаёк с бальзамом, Лариса уже в третий раз подкладывала гостю кусочки домашнего тортика (сама стряпала!), и неспешно беседовали… Оба, не сговариваясь, легко перешли на «ты». Она рассказала о своих домашних делах, о маме и сыне, воспитанию которого уделяет совсем не столько времени, сколько хотелось бы. Он тоже посвятил её в некоторые семейные обстоятельства – что адвокат он уже в третьем поколении, что отец его до перестройки был в городе заметной фигурой и многому научил сына. Саша Депов и сейчас постоянно советуется с Павлом Васильевичем по разным хитростям их профессии, и это очень помогает ему в делах.

– Батя мой – каменная стена!

Оказалось, Саша первые шаги адвоката сделал в школе: заступился за маленького тщедушного одноклассника, отстающего от других ребят в учёбе. Над мальчонкой начала глумиться одна учительница. Она провоцировала класс на издёвки и насмешки, а Саша пришёл в учительскую и перед всеми спокойно сказал, что так с детьми поступать нехорошо.

– Эта училка как назло была парторгом школы. Другие педагоги её боялись и поперёк слова не говорили. А я, глупенький, сказал.

– Почему глупенький? – насторожилась Лариса. – Разве поставить поганку на место – глупо?

– Это теперь, с высоты сегодняшнего дня я так говорю – несколько смутившись, ответил Саша. – Дело ведь было в выпускном классе, и она мне вслед прошипела: тебе, Депов, ещё экзамены сдавать. Но я не стал извиняться и говорить, что неправ, хотя мальчика того всё равно к экзаменам не допустили. Я был кандидат в медалисты, и если бы не отец, погасивший этот конфликт, не видать бы мне медали. Все знали, что эта наша партайгеноссе была в экзаменационной комиссии, и уже не одному неугодному ученику пририсовала в экзаменационном сочинении лишние запятые. Вполне могла обеспечить и мне тройку по русскому. Но – папа есть папа! – не рискнула.

Депов встал, прошёлся по комнате, остановился у плотных рядов книг на многочисленных полках. Читать здесь явно любят. Впрочем, человеку, чья специальность тесно связана с языком, по-другому и невозможно.

Перехватив его взгляд, Лариса, как бы оправдываясь, сказала:

– Без чтива не могу, засыпаю обязательно с книжкой. Говорят, что русские стали меньше читать. А мне кажется, что просто перестали покупать партийно-советскую макулатуру. Продажи пустышек упали. Зато новые, раньше недоступные издания по-прежнему идут нарасхват.

– Знаешь, я в прошлом году был с отцом в Америке – по делам ездили. (У вас и за границей дела, деловые вы мои! – мысленно хмыкнула Лариса.) Так там уже повсюду пользуются особыми телефонами – сотовыми. Есть и такие сотовые игрушки, что совмещают в себе маленький компьютер. С ними можно даже в интернет выходить. И люди выходят, находят там кто что: музыку, кинофильмы, словари, новости, статьи по специальностям. А больше всего на компе или на таком телефоне читают книги. Нашёл нужную книжку, открыл, – и наслаждайся. Там плата за всё это небольшая, многие пользуются. Удобно, и бумажные тома дома не нужны. Наверное, и у нас эти новшества появятся. Правда, трудно сказать, когда.

– А мне очень нравится даже просто держать книжки в руках, – с некоторым вызовом сказала Лариса. – Они пахнут приятно. Не буду спорить насчёт грядущих новшеств, но вряд ли библиотеки совсем переведутся.

И добавила уже примирительно:

– Ну да посмотрим. А в итоге медаль-то ты получил?

– Да, золотую.

– У меня только презренное серебро… Так вы, Александр Павлович, Робин Гуд? И что – нынче таким же остаётесь?

– Не думаю. Следовать примеру Робин Гуда не всегда разумно. В любой ситуации нужно взвешивать всё, что может привести – или не привести! – к нужному результату. Ведь порой стрелять в противника – не самое правильное решение, а иногда и самое неправильное.

О-о! Тирада так тирада! Прямо-таки перл, достойный речи платного защитника! Чтобы не рассмеяться, слушая столь напыщенные речи, Лариса вернулась к хозяйским обязанностям. Божественный дар Прибалтики снова облагородил ещё горячий чай.

Будто сговорившись, они не касались темы Кротовой. Лариса видела, что Депов не настроен на её вопросы, и благодарен за деликатное молчание.

Но он не забыл. Сможет или захочет поговорить – сам скажет. Всему своё время.

Так решила она, и вдруг свалившийся с плеч груз сделал их общение простым, непринуждённым и тёплым.

Когда пришёл черёд пятой кружки, Саша вдруг поднялся и с чопорной галантностью поклонился:

– Лариса Петровна, я вообще-то с самого начала хотел это сделать, да как-то не вышло…

Лариса напряглась: что за прелюдия? Изъясняется так, будто сейчас бархатную коробочку из кармана выудит!

– В общем… Я хочу окончательно загладить нашу размолвку… (Господи, да не тяни уже!) Приглашаю вас в ресторан. Прямо сейчас. Столик заказан!

Последние слова Саша выпалил скороговоркой, словно боялся, что она встанет и начнет в протесте махать руками. Всё-таки она ему нравится, если простой поход в ресторан обставляет как помолвку! Мальчишка, какой мальчишка…

– А я и не против, Александр Павлович, тем более, что у меня съестные запасы на исходе! – хитровато прищурившись, сказала Лариса, искренне обрадовавшись такому решению своей продовольственной проблемы.Предложенный ресторан был самым респектабельным и дорогим в городе. Несмотря на это, свободных мест там почти никогда не бывало: он считался территорией общения местной элиты, высшего чиновничества, забогатевших предпринимателей, иногда – наиболее приличной братвы. Это был своего рода закрытый клуб, где персонал знал в лицо и по именам почти всех посетителей. Публика уровня Ларисы забредала туда нечасто. Поэтому ей польстила возможность оказаться в подобном месте. Хотя бы в плане обретения опыта.

Депов вызвал такси, оба находились в оживлённом предвкушении приятного вечера, когда звякнул телефон.

– Лорик, дорогая, ты так и сидишь одна у телека? – голос Аллы был явно весёленький. – Ты, это, может, к нам приедешь? Тут вся компашка в сборе; где Лора да где Лора, спрашивают. Приезжай, нечего одной куковать. Мы со Стасом тебе подарок приготовили. Я знаю – тебе понравится. Так ждать тебя?

«Вся компашка» означало, что, скорее всего, там дефицит подружек: Алке не удалось затащить к себе достаточное количество объектов для обжиманий. Видимо, приехал и Вернин, вырвавшийся из лапок супруги.

Позвони кто-то другой, Лариса сразу ответила бы отказом: кто на её месте променяет пьяненькое застолье на возможность сходить в крутой ресторан вдвоём с блестящим кавалером?

Но звала Алла, её задушевная подруга, общением с которой Лариса трепетно дорожила. Да, там не будет той изысканности, которая гарантирована с Деповым. Но там есть другое, не менее притягательное. Жаркие недомолвки, полунамёки, прикосновения невзначай к коленке, а иногда и откровенная демонстрация вожделения. Лариса не признавалась себе, но на подсознании ощущала, что там она женщина, за которой все признают её неотразимую самость, которую хотят, которой восхищаются, пускай грубовато и даже непристойно.

А главное – там ждёт Аллочка, общество которой в последнее время Ларисе более чем импонирует. Не только мужчины, но и эта непредсказуемая женщина остро манила её.

– Оказывается, меня ждут у Аллы, там будут какие-то подарки и поздравления. Ресторан, очевидно, придётся отложить. Ты поедешь со мной? Ты ведь тоже вхож в этот круг?

И без того узковатое лицо Депова вытянулось, как у обиженного ребёнка, серые глаза округлились, из них едва не закапали слёзы. Он-то планировал провести вечер наедине с Ларисой, у них ведь всё хорошо шло! И вот тебе пожалуйста – вместо этого езжай к Ниловой с Нагорновым, к их вульгарной водке под винегрет и двусмысленным шуточкам! Но Лариса безапелляционно сказала, что поедет ТУДА. Мечты о ресторане рассыпались, Депову ничего не оставалось, как тащиться вслед за ней…

***

Нилова принадлежала к тем редким женщинам, рядом с которыми практически любая другая представительница прекрасного пола просто переставала существовать: она была умопомрачительно красива. Высокая и статная, с длинными изящными конечностями, тонкими лодыжками и запястьями, где призывно бренчала связка браслетов, с волосами ниже пояса натурального пшеничного оттенка, с синими густо опушёнными глазами в пол-лица, тонким носом и чистейшим жемчугом ровных зубов – вот что представляла из себя Аллочка. Такими художники часто изображают красавиц на живописных полотнах и в мультфильмах, не подозревая, что избранный типаж существует наяву.

Вдобавок она была наделена глубоким оперным меццо-сопрано и отличалась бьющей в глаза сексапильностью. Алла являла собой истинный секс-символ своего пола, равнодушно пройти мимо которого не мог никто. При появлении Аллы женщины заливались краской зависти, а мужчин бросало в холодный или горячий пот. К подобной реакции Алла привыкла давно, и не обращала на неё внимание. Слава Создателю: он наградил её философски созерцательным складом ума и спокойным доброжелательным характером. Вывести из себя ослепительную красотку было практически невозможно.

Казалось бы, с таким богатством эта женщина давно должна была стать счастливой женой и матерью. На деле же всё обстояло не так, мужчины не просто робели перед ней – они, вожделея её, панически боялись её совершенств. Невзрачные подруги одна за другой выходили замуж, а Алла к 30 годам не имела даже постоянного надёжного бой-френда.

Наконец, смельчак нашёлся – на красавицу крепко запал Станислав Нагорнов. Но Стас, будучи не самой первой молодости, был глубоко женат, не собираясь жертвовать карьерой и положением из-за семейных дрязг. К счастью, жена была лояльна к похождениям супруга. Она была довольна уже тем, что муж обеспечивает семью материально, и участвует в воспитании дочери. А жгучая красотка на многие годы сделалась почти официальной половиной профессора, с которой тот не стеснялся появляться всюду. Нилова жила в отдельной небольшой квартирке, где и происходили свидания, и куда Стас смело приглашал своих многочисленных друзей.

В этой квартирке Алла познакомила Ларису и Депова, сюда они направлялись и сейчас.

За столом уже давно стоял дым коромыслом – в переносном смысле, так как хозяева не терпели табака. Праздничная курица была уже почти съедена, в углу копилась батарея пустых бутылок, лица раскраснелись, шутки становились всё громче и скабрёзнее. Аллочка в супер-откровенном праздничном платьице, едва прикрывающем бёдра, уже восседала на коленях у Нагорнова. Она то и дело поддразнивала присутствующих мужчин, будто невзначай низко наклоняясь и демонстрируя в глубоком вырезе божественную грудь. Устроившийся рядом Вернин украдкой поглаживал охотно подставляемое ему колено. Один из гостей полулежал в углу диванчика, навалившись на какую-то пухлую повизгивающую бабёнку. Двое других, плотно облапив друг друга, громко выясняли некие технические проблемы. Кто-то что-то бубнил на кухне, кто-то лизался с Аллочкиной соседкой на лестнице… В общем, знакомая Ларисе обстановочка а-ля интеллигентной раскованности.

– А, Лора, это ты, иди к нам, куколка! – проговорила нараспев хозяйка, заметив на пороге Лебедеву.

– Да ты не одна! Браво, браво, Депов! Ты, вижу, времени зря не теряешь! – подхватил приветствие Стас. И не без ехидцы велел Никнику:

– Николай, налей-ка этой парочке штрафную!

Вернин тоже заметил появление Ларисы в сопровождении адвоката. Рука быстро сползла с Аллочкиной коленки, лицо перекосила гримаса недовольства. Только на короткий миг перекосила, но цепкий глаз Александра Павловича уловил этот миг. Так вот в чем дело! Лариса и этот бизнесмен… Не потому ли она так прохладна к нему?.. Несмотря на весь свой лоск, Депову вдруг показалось, что по сравнению с Верниным он выглядит породистым, холёным, но всё же щенком. Щенок рядом с гривастым львом. Впрочем, щенок-то немецкого дога, а лев уже старый и беззубый… Ещё посмотрим, кто кого!

***

Вечер пошел на последний виток. Нагорнов заметно осоловел и всё чаще поглядывал на часы: у него была незыблемая привычка засветло возвращаться от возлюбленной в лоно семьи. Соседки одна за другой выскользнули за двери, вслед за ними взялись за шапки и мужчины. И только Вернин с Деповым продолжали упорно и зло сидеть за опустошённым столом. Это становилось для Ларисы тягостным, она уже пожалела, что поехала сюда, а не в ресторан, и лихорадочно придумывала, как бы незаметно улепетнуть. И только Алла, похоже, по-прежнему чувствовала себя вполне уютно, егозя на коленках Стаса. У неё и нашёлся выход:

– Ларочка, дорогая, уже поздно, а тебе добираться далеко. Оставайся сегодня меня, а уедешь отсюда завтра утром, – сказала, как пропела Нилова, будто не замечая, что подругу есть кому доставить домой.

Мужчины едва не поперхнулись. А как же они? Как их до предела подогретые планы? Никник твердо настроился на долго откладываемый секс в доме у Ларисы. Он должен, наконец, покорить эту гордячку! Депов же никому не собирался уступать так запавшую в душу маленькую женщину-кошку, женщину-пуму, женщину-тигрицу. Нагорнов тоже недовольно передёргивал плечами: после ухода гостей он рассчитывал на праздничный экшн-интим.

А тут такой поворот от ворот!..

Алла, конечно, всё это прочла на разом закисших лицах. Но на то она и была Аллой, чтобы уметь вовремя сделать нужный ей ход. Будто ничего не произошло, она снова переспросила:

– Так что – остаёмся?

От этого «остаёмся» Станислава Яновича бросило в дрожь. Ему было хорошо известно, что стоит у его пассии за такими предложениями. На Аллу, похоже, сегодня НАКАТИЛО. Не дай Бог мешать её особому настрою – от скандала подальше.

Молча негодуя, мужчины сквозь зубы распрощались с дамами. Чёртовы куклы! Продинамили, как мальчишек!

В маленькой квартире между тем поменялись декорации. Смахнув в раковину грязную посуду и сменив испачканную скатерть, Алла выключила верхний свет, достала бутылку дорогого бренди и коробку хороших конфет. Тёмно-янтарная жидкость заполнила изящные бокалы. Подруги долгими глотками смаковали терпкий алкоголь, молча следя за его переливами. После недавнего шумного шабаша спокойные минуты радовали и расслабляли.

Вдруг Алла посмотрела на Ларису исподлобья каким-то особенно долгим затуманенным взглядом. Синие с поволокой глаза в полутьме стали бездонными, отчего лицо приняло маняще загадочное выражение.

– Какая ты, Алка, всё-таки чаровница, – проговорила Лариса, с искренним восхищением отмечая произошедшую в подруге перемену. – Всех мужиков сегодня с ума свела!

– Так им и надо! – Алла, не спуская с Ларисы приопущенных глаз, сделала большой короткий глоток. Тихо и хрипловато спросила:

– А тебе никто не говорил, что ты – тоже?

Она придвинулась ближе и опустила лицо в Ларисины волосы, вдыхая их чистый свежий аромат, провела руками по плечам, будто невзначай скользнула ниже, зачерпнув лёгкими ладонями полные тяжёлые чаши… Лариса замерла, слушая громко застучавший пульс. Никогда прежде ничего подобного с ней не происходило.

– Ты, Лариска, себе цену не знаешь! Да и откуда знать-то? Что твой бывший, что Николай – просто самовлюблённые остолопы с бельмами вместо глаз. Не в состоянии увидеть и понять, какую женщину имеют! Надеюсь, хоть у этого мальчика, Депова, чутьё нормальное. Давай, что-ли, за глазастых мужчин!

Они ещё немного посидели, и Алла стала расстилать постель. Постель была замечательная: полукруглый диван быстро превращался в большое круглое спальное место, на котором можно было лежать хоть вдоль, хоть поперёк. Интересно, нравится такой сексодром Стасу?

Потом хозяйка, успевшая уже остаться в крошечном пеньюаре, разлила по бокалам остатки коньяка, велела выпить до дна – «За нас, за женщин!», и повелительно увлекла Лебедеву в душ, на ходу стаскивая с неё платье, бельё, чулки…

Вам поутру опять

По коврам собирать паруса…

…Лариса ни сразу, ни после так до конца и не осознала, что происходило с ней в эту ночь. То ли выпитое вскружило голову, то ли в коньяк было добавлено какое-то приворотное зелье, или же сводило с ума предвкушение того сладкого и запретного, к которому откровенно манили Аллочкины глазищи… Какие у неё мягкие и нежные руки! Какая шёлковая кожа и пряный аромат волос! Какие неутомимые губы! И настойчивые, и умелые, и страстные! Под ними Ларисино тело томилось и изнывало, душа то взмывала к небесам, то ухала в бездну. Но они могли быть и требовательными, даже грубыми. А могли быть бессильными или рабски покорными. Всё умело это посвящённое в древнюю тайну существо, и всему охотно обучалась сгоравшая от неловкости и любопытства гостья…

Подобного Лариса никогда не испытывала, и представить не могла, что женщины способны дарить друг другу столько радости, нежности, блаженства. Она, чей бабий век был, почитай, на исходе, и помыслить не могла, что кроме тех плоских отношений, которые до сих пор случались у неё с мужчинами и приносили больше разочарования, чем положительных эмоций (гигиенический обмен жидкостями, как говаривала Алла), бывают и другие, от которых струной звенит тело и воспаряет душа.

Заметно было: Алла имела в столь тонких делах богатый опыт, была напориста, изобретательна и бесстыдна. Она вела в их дуэте. Спать им в эту ночь не пришлось. До самого утра два красивейших тела – одно белокожее и подвижное, как у змеи, другое со смуглой упругостью большой кошки – в неистовстве сминали простыни на круглом ложе. Перемешивались и разделялись пшеничные и тёмно-медные локоны. Время остановилось.

Наваждение схлынуло, когда свою мелодию пропел будильник. Пора было отрываться друг от друга, возвращаться в будничный мир. Бешеный праздничный канкан завершился.

Глава 5

Какое счастье! Сегодня ещё один – послепраздничный – выходной! Минувшая надсадная неделя, закончившаяся шальной ночью, кажется, выпила из Ларисы все жизненные соки. Поток новых эротических ощущений, наложившись на стресс из-за сорванной публикации и на лихорадочную подготовку материала взамен «слетевшего» Крота, превратили обычно энергичную Лебедеву в безвольную амёбу. Она еле доплелась к себе от Ниловой. Не осталось ни радости, ни горечи, только непомерная усталость. Прострация, пустая прострация. Ей бы сейчас не пить, не есть, не подходить к телефону, не думать, не шевелиться…

Впрочем, к обеду её деятельный мозг всё-таки растормошил вялое тело. Наверное, помогло солнышко, широко заглянувшее в окна: на дворе стоял яркий, совсем весенний денёк. В распахнутую форточку ветер приносил озон и запах нагретой талой воды. Она встала, сварила кофе. Любезный слегка горчащий аромат дальней горячей земли, сдобренный корицей и имбирём, пролил в душу немного позитива. Хорошо, что она не теряет вкуса к удовольствиям, даже самым небольшим.

Способность радоваться любым проявлениями жизни была её счастливой чертой. Она всё ещё по-детски жадно вбирала подарки бытия, любовалась остротой граней существования. Её приводили если не в восторг, то уж обязательно в приподнятое состояние духа элегантные одежда и обувь, хорошая музыка, краски природы и живописи, грация животных, очарование лесных пейзажей, выразительность женских лиц. Бог в мелочах, и она повсюду старалась отыскать этого своего радостного Бога…

О-о, женщины! – вздрогнула она, вспомнив минувшую ночь. Теперь нечего и сомневаться: она неравно дышит не только к мужчинам, но и к женщинам. Стыд-то какой… Впрочем, Аллочкины совершенства могут переполошить и натуры куда менее заводные, чем её! На что уж видавший виды Стас – и тот не устоял. Хотя он-то понятно – мужик всё же.

Теперь, сокрушалась Лариса, она убедилась, что её отношение к подруге не похоже на чисто приятельское; это что-то совсем другое. Не зря она внутренне робела от мыслей о Ниловой, подозревая в этом что-то запретное, нездоровое. И всем существом тянулась к ней, далеко в глубинах сознания (или подсознания) желая чего-то подобного тому, что произошло нынче. До сих пор ни один мужчина не распалял её чувственности так, как эта ночная фурия. Не зря же Стас под потолок взвился, поняв, что его Алла жаждет остаться наедине с дамой. Видимо, и прежде у неё случались интимы с подругами. А бой-френд, похоже, ревнует. Боится, что Нилова даст ему отставку и совсем «пойдёт по бабам»? Алка как-то уже прозрачно намекала, что Нагорнов теряет форму, а это для её темперамента невыносимо.

Ладно, Нилова со своим хахалем сами как-нибудь разберутся. А её-то, Ларису, почему и к мужчинам тянуть не перестаёт? Взять того же Сашу Депова. Ведь взволновал же он её, сильно взволновал. Но Алла – сильнее…Господи, как с таким постыдным, с таким сладким грехом жить дальше?

Или не совсем грехом?.. Она читала, что древние цивилизации – японцы, к примеру, – считали вполне естественным любые проявления сексуальности. У них и мужеложество, и лесбийская любовь не являлись недопустимыми, а, наоборот, вполне нормальными сторонами человеческой натуры. Люби кого хочешь, хоть утку! Люби как хочешь и сколько хочешь, лишь бы это вело к гармонии твоей души и не мешало другим. Многие иные верования тоже поощряли подобное отношение к тому, что теперь грубо именуется сексом, как, впрочем, и полигамию. Значит, если Бог дал женщине способность принимать ласку, любовь, страсть и от мужчины, и от своей сестры, значит, есть в этом какой-то тайный особый смысл? Любовь, она ведь на то и любовь, чтобы приносить человеку счастье. Так важно ли, из какого источника это счастье черпать?

И потом, пусть докажут ей, что в интиме мужчина лучше, чем его прекрасная половина. Тоньше, нежнее, терпеливее, ласковее… Куда там! Немногочисленные Ларисины кавалеры, начиная с Сашкиного отца, были достаточно незатейливыми грубоватыми торопыжками, не помышлявшими (или не знавшими!) о том, как превратить секс в упоительное наслаждение и для дамы, неторопливо пройти путь к высоте сексуальных ощущений вместе с женщиной. Скорее-скорее натешить себя любимого, а ей оставить дежурное враньё про то, что «было хорошо». По-настоящему хорошо ей почти никогда не бывало, а говорить об этом с толстокожими мужчинами не имело смысла.

А с Аллой было не просто хорошо – волшебно. Алла, как истинная женщина, прекрасно знала, что и как следует делать, чтобы довести обоих до стонов и рыданий. Столь страстного, томительного и болезненного экстаза Лариса ещё не испытывала. Быть может, именно это хотел показать женщине Отец небесный, чтобы, пройдя би-фобию, она больше узнала и об интимной стороне любви, и о самой себе?..

В каком-то журнале о семье и сексе, – из тех, что с перестройкой и гласностью появилось огромное множество, Лариса вычитала об известных западных женщинах-бисексуалках. Голливудская дива Анжелина Джоли; одна из жён Джонни Деппа; популярная певица Кэти Перри; дочь Майкла Джексона Пэрис… Что ни знаменитость, то непременно «дамский» роман. Однако судя по тому, что большинство из них бахвалилось своей нетрадиционностью в громких интервью, романы эти были (если были!) скорее рекламного характера. Известные личности просто отдавали дань моде на сексуальную свободу, культивируя по молодости отношения с подружками. Экспериментировали, так сказать. Но увлечение дам дамами представлялось в этой газетёнке делом чуть ли не обыденным. Однако в итоге мало героинь публикации так и остались приверженцами однополой любви. Чаще, повзрослев и встретив на пути приличного мужчину, эти раскрепощённые особы забывали о прежнем баловстве, заводили обычные, иногда даже многодетные семьи, и становились горячими верными супругами. Куда только девались их би-фобии!

Но это на супертолерантном Западе. А она-то пустилась во все тяжкие здесь, в строгой православной России! Может, она просто запуталась, просто тоже не встретила ещё такого мужичка, что раскочегарил бы давно зовущее сердце и заставил забыть Аллочкины фокусы?

Ага, запуталась маленькая сорокалетняя девчушка! Совсем заплутала наша жена, пусть и бывшая; с дороги сбилась мамаша сына-школьника…

Вопросов больше, чем ответов…

***

Отдав дань сокрушениям по поводу обнаруженной в себе бисексуальности, Лариса, наконец, отцепилась от чертовки Ниловой и переключилась на совершенно иной предмет. Её вниманием снова завладело странное семейство, так подставившее с отложенной публикацией. Из каких насмерть бьющих булыжников, из какого зелёного ила сплавляются личности, подобные Валерию Кротову? И откуда черпают мерзкие силы такие вот Змеи-горынычи, что дотла палят даже правильный чистый дух своих несчастных Еленушек?

Настырные мысли заставили Ларису отыскать среди бумаг расшифровку исповеди Елены Николаевны. Всё банально начиналось с изгаженного взрослыми детства. Время, когда формируется личность, Кротов по недоброй воле матери вынужден был провести в интернате.

Что может вырасти из посеянной боли и обиды? – размышляла Лариса, снова и снова вчитываясь в откровения своей респондентки. В душе даже поднималась волна сочувствия к маленькому Валерику, злобному, но всё же жалкому существу. Да-а, судьбы всех лишённых нормальной семьи детей похожи: вырастают из них зверёныши. Может, не столько вина Кротова, сколько беда, что стал он на скользкий путь? В состоянии был он, ребёнок, противиться выпавшему ему образу воспитания? Защищался и приспосабливался, как мог. А мог-то до тошноты мерзко…

…Она расспрашивала Кротову, как получилось, что два таких разных по внутренней сути человека создали семью, обзавелись аж четырьмя детьми. Лариса Николаевна грустно отвечала, что всему виной была её вера в возможность сделать Валерия другим. Блин, вот ещё одна строительница сказочных замков! Сама себе их нарисовала, сама и начала кирпичи ворочать!

– Ведь сначала, когда он ещё учился, был совсем другим человеком, совсем – причитала Елена, и нынче, похоже, веря, что так было на самом деле.

Весь интернат от его происков стонал, а она, вишь, какого-то другого Валерика перед собой лицезрела! Но так или иначе, а в розовый период жениховства он её мечтаний не развеивал. Хочешь замуж? – пожалуй, дорогая, к венцу. Хочешь большую семью? – рожай, милая, сколь угодно. Только помалкивал, что это будет не их, а только ЕЁ семья, она одна будет за неё отвечать: растить, юные мозги вправлять, даже содержать. А он – увольте: он благодетельствовать свиноматкам (так и звал свою суженную в последние годы!) не подписывался. У него другие мечты и планы, его ждут грандиозные дела.

Лариса отложила листы, подошла к окну полюбоваться золотыми лучиками, ласкающими остатки сугробов во дворе. Стар и млад высыпали на улицы, дорожки заполонили мамы с колясками и каталками, стайки молодняка кучковались с запретным пивом на лавочках, споря с благообразными возрастными парами за место под солнцем. Мир впитывал свет пробуждающейся жизни. А она ковыряется тут в гнилой биографии какого-то пакостника! Ларисе вдруг так захотелось бросить всё и выскочить на улицу, подставить лицо свету, вдохнуть весеннего ещё холодного воздуха… И чтобы ни Аллы, ни Крота, ни Триша с его нудностью. Расправить крылья и взмыть над жизнью!

Ага, только где их продают, эти спасительные крылья?.. Сиди уж…

Лариса вздохнула, вернулась к столу и снова углубилась в бумаги.

…Время больших дел для Валерия Андреевича действительно пришло, и достаточно быстро: для одних перестройка закрывала даже самые узенькие жизненные тропочки, перед другими распахивала океанских масштабов просторы. Но ни удачливость в коммерции, ни способность входить в доверие к самым высоким властвующим коронам не выковали у Крота, этой злобной интернатовской крысы, повадок большого хозяина жизни.

– Знаете, Лариса, а ведь Кротов мой по натуре своей так и остался нечистым на руку мелким жуликом. Денег и власти полно, а его всё на воровство тянет. Однажды, когда вторая дочка была совсем крохой, пошли они за арбузами. Один арбуз на весы поставили, а ещё два он велел дочке незаметно откатить в сторону. Кое-как доволокли свой улов, и всю дорогу он хвалили девочку, что та не сплоховала, не растерялась, украла, урвала чужое. У самого денег куры не клюют, а не красть не может. Весь он в этом эпизоде. Девчонки постоянно слышали его хвастовство нечестными сделками и обманами лохов, рассказы о богатой жизни, ради которой все средства хороши. Я им – о добрых зайчиках, а он – об удалых хищных волках.

Лариса, выросшая в дружной единодушной семье, с трудом могла представить, в каком вечном раздрае жили девочки Кротовы. Она понимала, что за несколько коротких часов их общения Елена Николаевна не рассказала и десятой доли того, что там творилось. И этот малый осколок огромной трагедии ей пришлось втискивать в несколько десятков газетных строк. Неблагодарное дело – мерять строками живую человеческую жизнь. Вернее, жизни. Неблагодарный журналистский труд…

***

После праздника рабочее утро было пустым, особо срочных дел не предвиделось. Лариса решила заняться родственниками парней «из бочек». Если что-нибудь нароет, поедет к ним на встречу прямо из дома. Так и объяснила секретарше Триша Ниночке, отвечающей за рабочий табель сотрудников «Обоза».

Для начала снова взялась за Лёху Вершкова: может, за последние дни в их ведомстве появились новые данные по двойному убийству?. Но Лёхин телефон не ответил, зато залился её собственный. На проводе была всё та же Ниночка, верещавшая несвойственным ей благим матом:

– Лебедева, твою дивизию, шуруй быстро в редакцию! Тут автоматчики какие-то к нам ворвались, на главного стволы наставили, тебя требуют! У Триша сердце схватило, Лизетта ржёт как оглашенная, дурдом, твою дивизию! Чего ты опять накосячила?

– А что говорят-то?

– Да ничего не говорят! Последним номером у Триша перед носом машут и орут, чтобы Лебедева выходила! Или, если добром не выйдет, наручники наденут!

– Ладно, успокойся! Для наручников меня ещё отыскать надо. Скажи им, что уже еду.

Наскоро приведя себя в божеский вид, Лариса выскочила из дома и подалась в сторону «Вечернего обозрения». Вчерашний яркий радостный денёк снова сменила серая хмарь, портя ландшафт и настроение. Хорошо хоть нет дождя, за последние недели до одури измотавшего город. Общественный транспорт, ещё не вошедший после праздников в привычный ритм, ходил плохо, пришлось в ожидании нужного автобуса топтаться на остановке. Когда Лариса вбежала в кабинет главного, никаких автоматчиков уже не было, в воздухе висел запах сердечных капель и неминуемой грозы.

– Ты, Лебедева, меня совсем со свету сжить хочешь? – слабым голосом, но зловеще прошелестел Триш. – Опять из-за тебя у нас дым коромыслом!

– Борис Ильич, извините, но я ничего не понимаю. Какие автоматчики, чего они у нас забыли?

– Ты издеваешься что ли? Из-за твоего последнего материала заявились! Ты на ОБЭП полкана спустила? Спустила. Их начальник и велел своим бойцам доставить тебя в отдел для разборок.

Несмотря на злость Триша и перепуганный вид встретившихся ей в коридорах коллег, Ларисе стало смешно, и она невольно прыснула. Доставить в ОБЭП журналиста! Ну, айда!

– А сейчас эти автоматчики где?

– У меня под столом твою персону дожидаются! Ушли. До вечера, что ли, им тут торчать? Вот записку оставили, к кому следует явиться – Триш протянул Ларисе скомканную бумажку с незнакомой фамилией. – Майор Васильев, ждёт.

– Майор так майор. Посмотрим, что за птица. Пошла я.

– Куда?

– Так к Васильеву этому – спросить, на каком таком основании его опездолы чуть со света не сжили почтенного редактора.

– Лебедева, если ты опять там чего накуролесишь, я сам, без автомата, тебя голыми руками… – неслось по редакционным коридорам вслед весело удаляющейся Ларисе.

***

Впрочем, при подходе к зданию отдела по борьбе с экономическими преступлениями на смену веселью подступило беспокойство. Что на уме у этих звероватых борцов? Могут ведь и в каталажку засунуть – до выяснения каких-нибудь придуманных обстоятельств. У нынешних силовиков за этим дело не станет – Лариса не раз читала в криминальных сводках о неприкрытом самоуправстве разных государевых служб. Ну да волков бояться – в лес не ходить. Вариантов-то у неё нет, этот майор, коли решил с ней повидаться, от своего вряд ли отступит.

На счастье Ларисе не пришлось долго сидеть под дверями майорского кабинета: начальник городского ОБЭП оказался на месте. Им оказался приятной наружности невысокий мужчина примерно одного с Лебедевой возраста. На первый взгляд он не походил на грозу теневых бизнесменов и фальшивомонетчиков. Или гроза?

При виде интересной молодой дамы с гривой волос цвета меди он несколько смутился, подставил стул и предложил чаю.

– Мне уже доложили, что бойцы мои малость невежливо себя вели. Извините и передайте, пожалуйста, извинения вашему руководству – сказал он негромко, сверля Ларису глубоко посаженными холодными чёрными глазами. Пожалуй, гроза…

– Принимается, господин майор. Хотя нашего Триша и на самом деле едва кондратий не хватил… Так зачем я вам понадобилась?

– Во-первых, я не господин; для вас, Лариса Петровна, – Евгений Сергеевич, можно даже Евгений. Во-вторых, ещё раз приношу извинения, бойцы наши обхождению с прессой не обучены. А видеть вас хотел, как автора последней публикации о взломе банковской системы.

А то! ОБЭП фигурировал у неё только в связи с этой темой. И поделом! Ну, получили от банка задание «во что бы то ни стало» и «любыми средствами» найти гениального взломщика. Ну, быстрёхонько вычислили толкового мальчишку-хакера из соседнего городишки, легко разгадавшего мудрёную защиту банковской информации. Молодцы! Если, конечно, докажете, что взломщик именно он, да ещё и установите, каким именно макаром этот гений поживился сокровищами кредитного учреждения. Но зачем при этом обращаться с хлипким студентом, как с матёрым уголовником?! Для чего при доставке в наш город мучить сопляка в холодном тамбуре поезда и лупить до сотрясения по его золотым мозгам?! Между прочим, когда она разбиралась с этой темой, в службе безопасности банка намекнули, что подобную голову не прочь бы пристроить к себе в штат. А мордовороты Васильева – хрясь да хрясь по такой головушке. Хотя после сегодняшнего визита ОБЭПовцев в редакцию стоит ли удивляться компетенции его оперативных кадров!

Лариса решила идти в наступление:

– А вы, Евгений, считаете, что ваши люди правильно, достойно и, главное, законно поступили с этим парнем?

– Если бы правильно и законно, то мы разговаривали бы с вами, Лариса, в суде, а не за чашкой чая. Кстати, ещё чаю?

– Благодарю, нет. В том-то и дело, что есть за вами грешок, на который я и указала.

– Но вы же понимаете, что при задержании могут быть…э… непредвиденные обстоятельства?

– Про обстоятельства – безусловно ясно. Жестокости и безнаказанности понять не в силах.

Васильев опять долго, почти гипнотизирующе, посмотрел в глаза Ларисе. Она собрала всё своё присутствие духа, чтобы не отвести взгляда. Удав, как есть удав! Не дай Господь попасть такому на обед.

Потом, переключив внимание на свою чашку, майор сказал:

– Вообще-то я хотел видеть вас не только по этому поводу. Мои друзья рекомендовали Лебедеву, как серьёзного журналиста, с которым можно иметь дело …э… по нашей тематике.

Интересно бы знать, какие это друзья начальника ТАКОГО отдела дают ей подобные характеристики? Послушали бы они Триша на последнем разносе! – подумала Лариса. А вслух прошептала что-то о лестнойнеожиданности.

– Если конкретно, то хотелось бы работать с вами по освещению некоторых материалов нашего отдела – уточнил Васильев.

– С пиаром туговато, Евгений Сергеевич?

Васильев притушил свои сверлящие зенки:

– Можно и так сказать. Нынешние верха требуют от силовиков открытости перед народом. Гласность, знаете ли… Но сами мы не мастера статейки писать, да и некогда – других дел невпроворот. А пресс-секретарь мне по штату не положен. Вот и…

Лариса чуть не подпрыгнула на стуле. Виданное ли дело, чтобы милицейские, всю жизнь разговаривавшие с её братом журналистом через губу, вдруг сами стали топтать дорожки к СМИ? Ай да Васильев, ай да молодец! И большой, наверное, сукин сын…

– Я так понимаю, что вы готовы делиться своими материалами? А взамен? Хотите публиковать их при обязательном считывании с вами?

– Примерно так… Ведь у вас это легко получается. Как мне рассказывали, в отличие от многих других газетчиков вы попусту не встаёте в позу и не кричите о святом праве журналиста на собственное мнение, а просто стараетесь профессионально, то есть без ошибок и ляпов, готовить свои публикации. Но ляпов избежать, как вы уже убедились, можно лишь, сотрудничая с поставщиком информации. Я прав?

– Вы правы – предпочитаю обходиться без ляпов. – Но если со стороны ОБЭП будут косяки, подобные делу хакера, я тоже обязана буду сглаживать их?

– Ну, если не сглаживать, то хотя бы предупреждать о готовящемся ушате…

– А если у меня возникнут вопросы по вашей тематике, вы тоже готовы дать консультации?

Васильев вдруг улыбнулся:

– Я вижу, вы умеете брать быка за рога… Видите ли, Лариса, времена пришли такие, что народ скорее поверит в ангельское нутро закоренелого ворюги, чем в тяжесть работы внутренних органов, его поймавших. Не в чести ныне внутренние органы, мало поддержки в обществе. Вот я и надеюсь, что вы и ваша газета поможете поддержать наш накренившийся имидж. По крайней мере, будете непредвзяты по отношению к нашему отделу.

– Ладно, считайте – договорились! – уже без ёрничания сказала Лариса. Начнёт работу, а там видно будет, что считывать с удавом, а что нет. – Так какие откровения вы готовы предоставить мне сегодня?

***

Как ни старалась Лариса хорохориться, после визита в ОБЭП коленки у неё подрагивали и во рту был неприятный привкус железа – знак расшалившихся нервов. Возвращаться в таком состоянии в редакцию и отвечать на расспросы не хотелось. Поэтому из ближайшего телефона-автомата она отзвонилась Тришу и сказала, что всё в порядке, завтра расскажет. А пока поедет в прокуратуру. Но Лёхин телефон всё так же набрал в рот воды, и она поплелась домой – разбирать папку с бумагами, вручённую ей господином майором. Или вызвонить Сашку и сбегать с ним в кино? Он давно просился в новомодный видеосалон на какой-то крутой американский ужастик. Пожалуй, сначала Сашка, а потом бумаги Васильева…

Но утром следующего дня она пунктуально сидела перед Тришем. За спиной угнездилась привычная компания: Сокольский, Ниткин и Лизетта. Главный долго изучал её безмятежную физиономию, потом спросил, чем этаким радостным закончился поход в ОБЭП, что она так лучерзарна. Как о дельце обычном, Лариса обронила несколько фраз о чае с майором и о папке с несколькими интересными для газеты криминальными сюжетами.

– Васильев очень заинтересован в сотрудничестве с нами.

– Это он так сказал?

– Сказал! Нет, Борис Ильич, он прямо-таки умолял «Вечернее Обозрение» – в моём лице – поработать с ним. Оказывается, именно меня рекомендовали ему для подготовки публикаций по их тематике. Он давно отслеживает нашу работу, и она вызывает у него доверие. Особенно мои публикации. Я вчера уже посмотрела предоставленные материалы, там есть немало стоящего.

Лариса брала реванш за недавний разнос. Она прямо-таки физически слышала, как за спиной отваливается челюсть у Ниткина. Уж кто-кто, а он больше остальных был уверен в очередном фиаско неудачницы Лебедевой. Она представляла, как наполняются смешинками глаза многоопытной Лизетты и застревает в горле кряк Сокольского.

– Прямо-таки вместе с ОБЭПом! Ну, Лариса Петровна, ты и даёшь! С тобой не соскучишься! – пробормотал Триш, уткнув глаза в какой-то листок на столе. – А зачем тогда автоматчиков присылал?

– Кстати, Борис Ильич, майор очень просил передать вам свои извинения. Это была просто шутка, не слишком удавшаяся. А также заверил, что по материалу о взломе банковской системы у него тоже ни-ка-ких претензий не имеется. В общем, грядёт дружба семьями.

– Хорошо, коли так. Но смотри у меня, Лебедева – чтобы не подвела.

Триш по привычке отошёл к окну – невидящим оком глянуть на мир за стеклом. Постояв с минуту, он повернулся к подчинённым:

– Вопросы есть?

Вопросов не было.

Ниткин вылетел пулей, гордо выплыла Лизетта, Сокольский промаячил Ларисе зайти к нему – а она всё продолжала сидеть. Если сейчас не поговорит, более удобного момента может и не быть.

– Ну чего тебе ещё, Лебедева? – недовольно поинтересовался Триш, совестливо пряча глаза: напрасно в последнее время он был так резок с ней…

– Борис Ильич, я опять про материал о Кроте. Ну пожалуйста, подумайте, как без подписи этой треклятой жёнушки пустить его в дело, а? Такая фактура пропадает! – жалостливо заканючила она, будто выпрашивая у скупердяя-мужа новую юбчонку.

Триш набрал воздуха, чтобы разразиться очередным чертыханьем по поводу Ларисиной просьбы. Но тут раздался звонок одного из многочисленных телефонов на его столе. Триш аж руки вытянул по швам, слушая голос на другом конце провода.

Разговор оборвался короткими гудками, главный тяжело плюхнулся в кресло, глянул исподлобья на Ларису:

– Ведьма ты, Лебедева, что ли? Как в воду смотрела! Из прокуратуры звонили – после обеда там срочная пресс-конференция. Да готовь своего Крота быстрее – до завтра всё должно быть у Лизетты. Этот Крот грохнул тех двух парней, что в бочках. Дать материал нам нужно первыми!

Глава 6

Виталий Семенович Курилов, или Витас, как называли его за глаза однокашники и подчинённые, барабанил пальцами по столу в своём кабинете со старинными полукруглыми окнами. По иронии судьбы он, подобно будущему эстрадному тёзке, обладал высоким тренькающим голосом. Этот долговязый господин средних лет с узкими покатыми плечами занимал в городской мэрии должность руководителя отдела средств массовой информации. Соответственно чину, имел обширное прекрасно обставленное и компьютеризированное рабочее помещение в историческом особняке.

Предстояла встреча с одним из информаторов, которые имелись у него почти в каждой газете, на радио и телевидении. Вместе с Володькой Ниткиным они когда-то нарабатывали стаж в крохотной совковой газетёнке, где лелеяли мечты о могучей карьере и немеряных деньгах. Впрочем¸ об этих днях главный по СМИ предпочитал не вспоминать. С той поры ему, Витасу, удалось подняться по чиновничьей лестнице к самому Олимпу местной власти, а Ниткин так и прозябал в не слишком преуспевающем постперестроечном еженедельнике.

Загвоздка была в том, что очевидное лузерство не мешало Ниткину вбить себе в голову, что они-де с Виталей по-прежнему друзья и на короткой ноге, и он стал беззастенчиво таскаться в управу, как к себе домой. Это порядком раздражало начальственную персону. Но приходилось терпеть его беспардонность – Володька был одним из самых усердных осведомителей. Вот сейчас опять явится, дружбан задрипаный, усядется в кресле, задрав ноги, и станет битый час кляузничать на собратьев по перу. А Виталий Семенович – куда денешься! – будет выслушивать всю эту противную, но необходимую для работы галиматью. Тьфу, касторка!

В отличие от многих и многих, перестроечный раскардаш стал для Курилова упоительным падением вверх. Когда разогнали КПСС со всей сетью её народооболванивающих структур, многие аппаратчики остались не у дел. Но только не Витас. Мэрии, вновь образованному правящему началу, требовались поднаторевшие в управлении специалисты, причём в большом количестве. Особенно ценились свои люди, проверенные и зарекомендовавшие себя как услужливые исполнители. Чего-чего, а умения выполнять руководящие указания Курилову было не занимать. Он научился держать нос по ветру, имел прекрасный послужной список и отличные характеристики от прежнего начальства. И уже давно грел желанное местечко ненавязчивыми, хотя и весомыми знаками внимания к тем, от кого зависело его назначение.

И при новой раздаче слонов Курилов попал в первый список лиц, годных для работы с городскими СМИ – которых к тому времени развелось достаточно. Виталию Семёновичу, наконец, доверили то, о чём он мечтал едва ли не сызмальства: полновластное руководство зависящими от него структурами и людьми. Он стал царить над этим хлопотливым горластым городским хозяйством с величием истинного самодержца.

Руководил Курилов по своему особому фасону. Как прежде в райкоме, в мэрии он также избрал императивный стиль правления. Его общение с журналистской когортой сводилось к высокомерным и непреложным для исполнения приказам, которых день ото дня становилось всё больше. Количеством спущенных вниз распоряжений Витас обозначал степень свой рьяности. Его руководящие указания нередко были крайне некомпетентными, порой совершенно несуразными, демонстрировали плохое знание предмета. Но это Курилова ни в малой степени не смущало. Он, подобно недорослю Митрофанушке, полагал, что географию (в его случае – газетное, телевизионное или радиопроизводство) обязаны знать лишь подчинённые. Его дело – командовать да стружку снимать.

А стружку он снимал прямо-таки любовно и со смаком. За несколько лет пребывания на должности этот чиновник почти полностью перетасовал подвластные ему редакторские и творческие кадры. На места разжалованных грамотных специалистов ставились безропотно берущие под козырёк функционеры вроде Бориса Триша. Почти в каждой редакции в лице разного рода ниткиных укоренялось «царёво око». Толковые журналисты безжалостно выводились за рамки профессионального поля. Одни вынужденно меняли род деятельности, уходя в челноки, в собственный малый бизнес, или в штат богатых фирм, другие насовсем покидали регион. Зауральское информационное пространство за несколько лет неузнаваемо изменилось. Почти исчезли интересные, острые и даже просто злободневные публикации, полосы и эфир заполонили бытописания городского дна, криминалитета или подмявших под себя город нуворишей. Качество СМИ падало пропорционально росту прессинга мэрии. Курилов при попустительстве и даже поддержке своего мало смыслящего в журналистике руководства (старается же парень, гласность поднимает – как не поддержать!) порой лично гнобил особо непокорных, имевших смелость высказывать мнение, расходящееся с мнением мэрии.

***

В список неблагонадёжных, постоянно обновляемый Витасом, с некоторых пор попали Андрей Сокольский, и, конечно же, Лариса Лебедева. Понятно, что на подаче здесь стоял Ниткин, привыкший по зову души везде и всюду стучать на своих коллег. Ниткин уже не однажды донимал Курилова, с квадратными глазами возмущаясь вольностями, которые то и дело позволяет себе эта парочка. По словам сиксота, Лариска с Андрюшкой являлись чуть ли не антиобщественными элементами, допуская разные жуткие крамолы.

– Так ведь каждый унитаз возомнит, что имеет право критиковать творческие принципы Ниагарского водопада! – подкреплял он свои доносы невесть откуда сдёрнутым и не к месту вставленным афоризмом.

Но особо ярился Владимир Натаныч сознанием того, что местные вольнодумцы своим стилем работы ни много, ни мало, а прямо-таки развращают редакционный коллектив «Вечернего обозрения:

– Развёл, понимаешь, наш Сокольский неслыханное панибратство! Читает материалы не в распечатках, как всюду заведено, а шпарит прямо с экрана. Молодёжь уже забыла, что такое красная редакторская ручка! Посадит рядом с собою автора и ну показывать, как должно выглядеть каждое предложение…

Дальше, как правило, следовали, – Витас уже предвидел эту боль зубовную – отсылы к их совместному прошлому:

– Помнишь, как в нашей с тобой молодости бывало? Все как осиновые листы тряслись, получая выправленные главредом листы! И никто нам не подсказывал, как и что следует писать. На своих собственных ошибках набирались опыта. Тогда разговор был короткий: пришёл в газету – значит, сам с усам, соответствуй статусу без наставлений. Не могёшь – иди гайки точи, или осваивай школу жизни где-нибудь в других местах! Зря, что ли, мы, редакции ведомственных многотиражек, как и парткомы с завкомами, относились к номенклатуре?!.

А сейчас? Вместо требовательной начальственной правки Романыч по словечку разбирает с подчинёнными сдаваемые опусы, зачем-то учит литсотрудников, как надо писать, хотя это никак не входит в его прямые обязанности. К чему может привести этакая демократия? Только к расхлябанности среди корреспондентов и подрыву авторитета остального руководства! Люди начинают носиться со своим сраным мнением, как с писаной торбой. Триш порой прямо и не знает, как удержать в узде свой коллектив. – Гласность гласностью, но и края нужно видеть,– стенал Владимир Натаныч, давая понять старому собутыльнику, что неплохо бы окоротить Андрея Романовича сверху.

Курилов, хотя и имел весьма относительное представление о важности редактуры в газетном производстве, всё же был согласен со своим соглядатаем: коллектив, особенно творческий, требует железной узды. Наверное, и впрямь надо бы помочь Тришу покрепче натянуть поводья…

По донесениям Ниткина также выходило, что главным гнилым плодом Андрюхиного либерализма является Лариса Лебедева:

– А эта и вовсе почувствовала вольную волю, совсем страх и почтение к вышестоящим потеряла. Мнит себя звездой незакатной! Невесть каким макаром (хотя нам-то с тобой, взрослым мужикам, не надо объяснять – каким!) свела знакомства с прокурорскими и милицией, постоянно таскает от них разные жареные штучки. Всякая шушера – есть же ещё верящие в силу печатного слова дурачки, блин! – тащится к ней со своими бедами. Уже целая очередь на прием стоит. А Лорку хлебом не корми, дай только в чьём-нибудь дерьме покопаться! Гнёт и гнёт свою линию, пишет не что прикажут, а что её светлости пожелается. Я вместе с Тришем и рады бы эту самодеятельность к ногтю прикрутить, да как её против шерстки-то погладишь, ежели сам чёрт ей не брат! Нашего влияния на эту заразу уже не хватает…

…Скромный Ниткин уже ставил себя на одну доску с главным редактором…

Обычно о вольностях набирающей обороты хваткой журналистки Курилов слушал невнимательно, особого беспокойства не выражал. Чаще всего после очередных нападок на Лебедеву он скабрёзно ухмылялся, не без подкола интересуясь, когда уже у Натаныча перестанут саднить щёки после Лориных ласк (однажды за полупьяным трёпом Ниткин посвятил Витаса в свои прежние отношения со «звездочкой»).

Однако Ниткин упорно продолжал своё зудение о том, что, мол, Лебедева взяла очень неправильный и даже опасный тон и с руководством, и с коллективом газеты.

– А на неё глядючи, и другие скребутся петь такую же песенку. Про спонсоров детдома писать не хочу, а хочу порыться, почему в новом доме вдруг угол обвалился! Будто некому больше в этих углах рыться! Всякая сошка то и дело норовит вытащить на свет божий что-нибудь из проколов районов или города. Мне едва удаётся отбивать от публикации темы, которые бы вам, господин Курилов, очень не понравились. Тришу Лариска давно поперёк горла; он всё думает, куда бы такое сокровище сплавить. Да терпит, против её прокурорских-то дружков у него руки коротки. Вот если бы мэрия…

Вода камень точит. Постоянные капли доносов о том, что корреспонденты «Обоза» взяли моду лезть в дела городских структур, стали настораживать Виталия Семёновича. В самом деле, не поговорить ли с этой выскочкой Лебедевой по душам – так, как он, Курилов, умеет?

Это желание окрепло, когда Ниткин прискакал в кабинет к Курилову, разнюхав о замышляемой Лебедевой бомбе против семейства Валерия Кротова. На этот раз дело, похоже, принимало оборот крайне нежелательный. После совещания у Триша Володька немедленно доложил, что, мол, так и так, девушка имеет какой-то особо пасквильный материал об уважаемом лице, приближённом к самому депутату Мурину. Уж как он, Ниткин, силой своей личности ни противодействовал проискам «Обоза», руководство газеты во главе Тришем, который вдруг напрочь политически ослеп, его доводам не вняло.

Мурин в тот период являлся негласным папой города, по его указке жила вся городская верхушка. Поэтому достаточно было назвать эти две фамилии – Мурина и Кротова, – чтобы Витас встал в стойку. Он велел Ниткину покуда волну не гнать, но хорошенько следить за освещением озвученной темы. Обо всех телодвижениях «Обоза» срочным порядком ему докладывать.

А сам тут же побежал к мэру для консультации.

***

Уф-ф! Курилов и предполагать не мог, какое действие возымела принесённая на его хвосте новость. Мэр взбеленился и потребовал, чтобы Виталий абсолютно минимизировал упоминание о Кроте на городской территории:

– Репутацию этого человека не марать! Он мне нужен. Не твоего ума дело, зачем. Ты одно должен уяснить: трогать не моги. Своим креслом ответишь, а то и ещё чем-нибудь поважнее, если допустишь, чтобы его полоскали в СМИ, – примерно так, если опустить ненормативный слэнг, выразился градоначальник, стукнув кулачищем по объёмистому столу, оставшемуся от председателя горисполкома.

Это был жёсткий приказ.

Но выполнить его Витас не успел: город взорвала новость о том, что «автором» найденных бочек с трупами как раз является тот самый Валерий Кротов. Как ни был Виталий Семёнович всесторонне осведомлён, ньюсмейкером каких завтрашних, а то и послезавтрашних новостей ни являлся, а утаить в мешке столь острое шило даже он был не в силах. Да и вообще кто в городе смог бы оградить двойного убийцу от нарастающего кома народной молвы?

Над головой главного по СМИ нависли тучи начальственного гнева.

Чтобы как-то спасти своё седалище, он придумал хитрый контр-ход. Если уж в неожиданно создавшихся обстоятельствах невозможно заставить газеты и ТВ совсем замолчать на тему Крота, то, по крайней мере, следует сделать так, чтобы они лаяли под его, Витаса, контролем.

С этой идеей Курилов и подкатился к руководству. Хотя со скрипом, но задумку признали дельной. Был испрошен карт-бланш на жёсткие меры к тем медийным нахалам, которые позволят себе отступить от спускаемого Витасом указания. Такой карт-бланш означал, что новый отряд профессиональных репортёров и корреспондентов пополнит ряды безработных.

Мэр велел делать со СМИ всё, что Курилов найдёт нужным, лишь бы нейтрализовать вой, который обязательно вот-вот поднимется.

Первое, что пришло на ум Курилову, – запретить всяческие публикации, связанные с личностью Крота. При Советах и КПСС идеологами партии так и делалось: из новостного поля начисто вымарывалась любая нежелательная информация. Замалчивались даже заметнейшие события в жизни страны, а уж на уровне города или района вообще не возникало проблем с сокрытием фактов. Просто отдавались команды редакторам или директорам СМИ, и о том или ином случае информация попросту не возникала. События будто и не бывало. Ну а изустная передача? Так мало ли какая тёмная баба другой такой же темноте чего наболтала! Самой правдивой на свете официальной прессе о разных россказнях ничего не известно. Напраслина, глупый вымысел. Раз в газетах не написали, значит, ничего и не произошло.

Но такое бесчинство было испытанным оружием коммунистов, которым население давно уже не верило, как и пропартийной прессе. Теперь не то. Теперь перестройка с её вседозволенностью и плохо контролируемой гласностью. Истлели те платки, что прежде легко накидывались на роток СМИ. Нынче любое никчемное изданьице само себе велосипед, само выдает информацию по своему усмотрению. Попробуй прикрикни, чтобы не высовывались с Кротовым, так визга в свой адрес не оберёшься. Заверещат на всех углах, что отдел демократически избранного городского самоуправления подавляет свободу слова. Так кадило раздуют, что и до центра, чего доброго, слухи дойдут.

В общем, «не пущать» не годится.

Но Курилова так легко не возьмёшь! У него остались два-три верных исполнителя, которые и по сей день благоговейно подчиняются телефонному праву. Стоит лишь поднять трубку, как неудобная тема будет ими похоронена.

А остальные? Каким манером обойти строптивых?

Опыт изворотливого партийца подсказывал Виталию Семёновичу, что каштаны из огня желательно таскать чужими руками. Не должна журналистская общественность, что б ей пусто было, заподозрить, кто стоит за ненавязчивой подсказкой повременить с широким муссированием острой темы. Нет, никто не будет запрещать освещения сенсационного события – Боже упаси! Но зачем, товарищи подчинённые, торопиться, хватать зайца прямо на скаку, как гончиепсы? Не лучше ли дождаться более выверенных фактов, опереться на трижды подтверждённое мнение экспертов? А в идеале – дождаться судебного вердикта. Словом, не пороть горячку, чтобы, не дай Бог, не подпустить читателю недостоверных фактов, дать отлежаться жареным материалам недельку-другую… И т.д., и т.п…. А там, глядишь, в городе стрясётся ещё что-нибудь необычное, и народ, переключившись на свежую новость, забудет о достославном гражданине Валерии Кротове.

Ну а те подневольные Курилову СМИ, что не прислушаются, высунутся, да и напортачат, – а напортачить в этом деле ой как легко, и сомневаться нечего! – пусть потом пеняют на себя. Таким спуску не будет, уж тут мэрия-то постарается потоньше размазать по стенке нарушителей законов и правил, глуховатых к начальственным командам!

Разработанная тактика показалась Курилову правильной. Осталось додумать, от лица какой конторы должен получить медийный мир его иезуитские запрещающие разрешения.

Чёрт, чего он парится? Дело-то проще простого. Пусть сделает его тот, кто больше всех осведомлён о Кроте, столь любезном сердцам градоначальника и депутата Мурина.

Витас подвинул к себе затёртый телефонный поминальник, пестрящий разноцветными пометками. Его верная палочка-выручалочка! Много лет собирался этот бесценный талмуд, сколько людей прошло перед начальником отдела по печати и СМИ, прежде чем их координаты оказались на замусоленных страницах. Кое-кто много бы дал, чтобы острой бритвой вырезать свой телефончик из этого опасного списка.

Палец привычно пополз сверху вниз по алфавиту, приостановился на букве «П», но вдруг снова метнулся к началу. Виталий Семёнович всегда успеет пересечься с «П». Сейчас нужно действовать быстро, а первым делом нейтрализовать один из самых больших источников опасности. На экранчике импортного кнопочного телефона высветился номер главного редактора еженедельника «Вечернее обозрение».

Глава 7

Должность главного редактора популярного городского еженедельника была для Бориса Ильича Триша лебединой песней. Большая часть его журналистской карьеры сводилась к заведованию отделом партийной жизни в официальной ежедневной газете «Зауральская правда». В советские времена региональным городам, имевшие население меньше миллиона, полагались лишь две газеты: общественно-политическая и молодёжная. Миллионники могли рассчитывать ещё на вечернюю прессу. И всё. Попасть в «большую» газету даже для очень толковых журналистов было делом сказочным, а уж в идеологический отдел и подавно: на партийную жизнь кого попало не сажали. По влиянию и значимости партийщики были почти равны руководителям изданий, к тому же почти всегда являлись негласными соглядатаями компетентных органов. Триш попал в СМИ с должности заведующего отделом шатающегося райкома партии, прихватив для верности гаденького, бесталанного, но вездесущего Ниткина, которого настойчиво рекомендовали ему товарищи по партии.

В эру расхристанной гласности в городе возникло несколько еженедельников нового толка, учреждённых, впрочем, теми же партийными аппаратчиками из красных поясов, или иных политических цветов. Так родилось и «Вечернее обозрение», куда опять же прежние партийцы пихнули Триша коротать денёчки до пенсии. При вступлении на пост ему открытым текстом объяснили, что он должен, как и прежде, строго слушаться новых хозяев и не переходить черту дозволенного. Где эта черта, тоже указали. И он, дабы не оказаться на улице, свято блюл наказы сверху, даже в ущерб материальным или карьерным интересам. От Ниткина требовал того же.

Борис Ильич к числу хомо пишущих отродясь не относился. Эпистолярный жанр осваивал в составлении различных партийных справок и докладов. В советской прессе для освещения партийных буден этого было достаточно, а в «Обозе» свои функции он ограничил хозяйственно-экономическим и кадровым кругом, да отслеживанием верности подчинённых задаваемому идеологическому курсу. За творческую сторону дела отвечал Сокольский, занимавшийся читкой сдаваемых корреспондентами материалов.

К Лебедевой Триш относился двояко. Как руководитель, он не мог не чувствовать, что в этой сотруднице развивается и зреет недюжинный потенциал. Ни один из корреспондентов «Обоза», да, пожалуй, и других городских таблоидов, не умел так легко добывать информацию, «схватывать» важную тему и читабельно подавать её. Получалось так, что Лариса, единожды подготовив с какой-нибудь организацией материал, завязывала с новым респондентом если не дружеские, то деловые отношения. У неё всюду были знакомства, она по любому вопросу быстро находила консультантов. Поэтому её корреспонденции, статьи и репортажи отличались и злободневностью, и глубиной, и чистотой фактуры. За ней не нужно было перепроверять подаваемые сведения. Благодаря чёткости работы Лебедевой газета уже не раз выигрывала судебные тяжбы, возникающие после некоторых её публикаций.

И всё же Тришу с Ларисой было неспокойно. Сдача «знаков» относилась к самым незначительным из её грехов. Лариса имела задиристый характер, что часто становилось предметом и внешних конфликтов вроде нынешнего неудовольствия банка, и внутренней редакционной напряжённости. Да и случай с ОБЭПовцами тоже показателен, хотя, к немалому всеобщему удивлению, Лебедева опять-таки победно вышла сухой из воды. Триш, пока эта дамочка числилась в штате, чувствовал себя сидящим на стуле с прикрученной к сиденью бомбой.

Словом, ершистая прима местной журналистики вызывала у профессионального аппаратчика желание то покрепче ухватиться за неё ради успеха газеты, то, в интересах собственного спокойствия, навсегда с ней распрощаться. Но главный редактор «Вечернего обозрения» никак не решался принять ту или иную сторону…

***

Теперь-то Лариса знала, сколько у неё знакомых! Город мигом наполнился новостями. По разным каналам и канальцам просочилось известие о том, что за подписью Лебедевой вышел острый материал о неординарном для нынешних мест событии из банковской сферы. До этого в их краях выдающиеся хакеры не водились, и писать о них не приходилось никому.

Одним из первых отзвонился Вадим, пресс-секретарь банка. Не ей, конечно, а Тришу; столь важной птице снисходить до какого-то корреспондента не по чину! Он поблагодарил газету и лично главного редактора за правильно поданный материал, вскользь поинтересовался, как на критику отреагировал ОБЭП, и был неприятно удивлён результатом. Банкирчик, видимо, полагал, что Ларису следовало бы морально высечь за непочтительность в отношении грозной силовой структуры.

Шли звонки от коллег, с которыми Лариса когда-то трудилась в многотиражках, и которых теперь жизнь разбросала по разным углам города. Кто хвалил, кто поругивал за излишнюю резкость, а кто и просто говорил, что она сумасшедшая, сующая свою бестолковую башку куда не следует.

Позвонили даже из Союза журналистов, куда её не так давно приняли, сказав, что зауральская журналистика крепнет.

Провинциальное медиа-сообщество, не избалованное яркой событийностью, бурлило так интенсивно, что в конце концов Лариса вынуждена была отключить телефон. Иначе за болтовнёй, пусть даже приятной, не успеть к завтрашнему утру отшлифовать «Крота».

Она будто на крыльях летела: сбывалось желание о выстраданной публикации. Вся нервотрёпка, все комплексы и неудачи последних дней ушли куда-то, сделались неважными, не заслуживающими внимания. Главное сейчас – сделать стоящий материал. Он должен быть живым, ёмким, достоверным, чтобы страшная фигура убийцы была прорисована во всей своей уродливости. Пусть читатель хорошенько рассмотрит эту нечисть, этого выползка из иного мира, иной реальности. Мира, который делает заявку на помыкание жизнью других людей, недосягаемо лучших и светлых.

Иногда она прерывала работу и задумывалась, потом с жаром возвращаясь к долгому рассказу Кротовой…

Стоп! А ведь та прямо говорила, что Валерий – преступник, может, даже убийца. И тут же, будто спохватываясь, быстро начинала осекать себя: она-де точно ничего не знает, это девочки на что-то такое намекали. Так знала о готовящемся злодействе, о доле несчастных парней, или нет? И если знала, то почему хотя бы ей не сказала, если уж сама побоялась заявить в прокуратуру и милицию? Непросто всё в этом семействе, как непросто! Но ей, Ларисе, прежде чем подозревать, тем более осуждать Елену Николаевну, надо бы до конца выяснить, что там у них произошло за последнюю неделю.

Выяснит, но это позже. Сейчас – текст, который будут передавать из рук в руки многие её земляки.

***

Как и было обещано, материал поступил в секретариат утром следующего дня. Лизетта не без ехидцы сузила глаза:

– Что это с тобой, Ларочка? Не приболела ли? Или визит в ОБЭП дисциплинку подтянул? Сдаёшь всё в срок и в полном объеме… Ладно, не дуйся. Давай посмотрим, как лучше твоего бандюгу заверстать.

Лариса тут же простила вечные подковырки ответсека. Ей очень нравилось, когда секретариат приглашал поработать вместе. Ещё в процессе написания материала она мысленно представляла, как публикация должна выглядеть на полосе. Здесь заставка, здесь подводка, там выделенные врезы… И очень радовалась, если её видение совпадало с секретарским макетом. Не ожидая дополнительного приглашения, она порхнула поближе к Вешкиной.

Но только-только они углубились в работу, как в секретарскую заглянула Ниночка:

– А, вот ты где, Лара. Беги, дорогая, скорее к шефу, он опять без тебя, как без рук.

Лариса вопросительно глянула на Лизетту – мол, что за оказия? – но та тоже недоумённо пожала плечами. Похоже, на этот раз даже вездесущая Вешкина была не в курсе дел Триша. Придётся отрываться от интересного занятия…

Как Лариса уже привыкла, она застала главного стоящим к двери спиной и внимательно считающим ворон за окном. Она на цыпочках пробралась к его столу и села, расправив свою новую клетчатую юбочку-клёш. Не оборачиваясь, Триш глухо спросил:

– Крота своего сдала?

– Как и договаривались. Уже макет готовится, после обеда верстаемся.

– Вот что Лебедева… – Триш еще помедлил, потом резко повернулся, и в Ларису упёрся недобрый взгляд, обещающий мало хорошего.

– Вот что, Лебедева! – Теперь голос зло вибрировал. – Верстки никакой не будет. Материал в номер не пойдёт. Не будем публиковать твоего Кротова. Ни-ко-гда!!! Тему по двойному убийству, где он замешан, освещать только в объеме официальных сообщений. Да и то по минимуму. Ясненько? Тебе, спрашиваю, всё ясно?

– Борис Ильич!? – она вся разом, от причёски до задорной юбочки, подалась в сторону непонятно с чего вызверившегося шефа.

– Я, Лебедева, в конце концов, начальство для тебя, или кто? – от непереносимого вопроса в её глазах Триш вдруг взорвался и заорал. Таким его Лариса ещё не видела. – Я тебя спрашиваю: могу я отдать распоряжение без того, чтобы отчитываться перед подчинёнными, почему это, да как, да зачем. Надо так, и весь сказ! У меня ТАМ (он выразительно потыкал в потолок) свои начальники есть, и я их не переспрашиваю, когда получаю команды, Вот и ты изволь исполнять, а не вопросами дурацкими меня тут изводить!

Он ещё что-то кричал, но Лариса уже не слышала, не понимала смысла слов. Она тяжело поднялась и пошла прочь из кабинета. В висках стучало одно: почему? зачем?

Плохо соображая, она прошла мимо вытаращившейся Ниночки, спустилась на второй этаж к Лизетте. Прошептала, что материал опять снят неизвестно почему. Лизетта подхватилась было бежать по начальству, но, подумав, тормознула, подошла к Ларисе:

– Валерьянки, может?

– Нет, Елизавета Григорьевна, я пойду. Сокольский в редакции?

– На месте. Шагай к нему и не думай, что только твои материалы с номеров слетают. Шагай!

Едва Андрей Романович открыл дверь, она упала ему на руки и захлебнулась слезами. В их безудержном потоке плескалось всё горе человека, поднявшегося в своём творчестве над обыденностью мира и вдруг сбитого неизвестно откуда пущенной стрелой недоброго чужого умысла:

– Журналист я, или козявка какая, что с моими работами можно вот так, ничего не объясняя? Разве заслужила, чтобы меня из кабинета почти что пинками выставляли? И вообще почему опять этого Крота треклятого снимают? Что этот бандит за фигура, если из-за него можно кого угодно втоптать в грязь? Что мы тогда за четвёртая власть, если нами крутят, как хотят? Ты, Романыч, что-нибудь понимаешь? Скажи, если что знаешь!

Сокольский бережно отстранил от себя заходящуюся в рыданиях женщину, подвёл к уютному креслу в уголке кабинета, помог устроиться и достал уже знакомую, хотя и сильно обмелевшую коньячную тару. Постепенно она затихла, подошла к зеркалу поправить макияж, и снова села в кресло. Но теперь перед ним была уже не та Лариса, которая от разочарования и унижения не могла совладать с эмоциями. Решимость вышедшего на охоту большого зверя сквозила в плотно сжатых полных губах, она готова была всеми силами отстаивать свои права и профессиональную честь.

– Ну, вот другое дело. Слезами ничего не поправишь. А на Триша ты не сердись. Он тоже сорвался на тебя не просто так. Он ведь не сам себе велосипед. Думаю, ему сверху приказали Крота не трогать. И ты с твоей осведомлённостью не можешь не понимать, кто отдаёт подобные приказы. А если такой приказ не выполнить, не только Триш, а и вся наша газетёшка накроется медным тазом. Надеюсь, с этим ты согласна? Власть властью, но на любую власть, особенно на четвёртую (тут Сокольский грустно усмехнулся), всегда найдутся любители накинуть удила. Придёт время, наш Ильич ещё к твоей ручке с извинениями приползёт. Думаешь, ему не хотелось скоренько запихнуть в номер такой жареный материал? А выше головы – или главы!– не прыгнуть. В этом городе – никому.

– Ты думаешь, чинуши мэрии перестраховываются? – тихо и зло спросила Лебедева.

– Если бы только чинуши, было бы полдела. Но тебе ли Лорик, не знать, кто такой Валерий Кротов, и за какие ниточки он дёргает. Я, честно сказать, очень удивился, когда Триш всё же дал команду ставить твой материал. Предполагал ведь, что добром это не кончится. Так и вышло. Тебя только жаль – попала бедная баба в чужие разборки. Ладно, давай малость подлечим нервишки.

Сокольский плеснул Ларисе и себе, достал откуда-то коробку конфет, включил чайник и отключил телефоны, оставив рабочим только тот, что соединял с Тришем. Лариса, уже окончательно взяв себя в руки, постепенно отходила от пережитого стресса. Они почти до обеда чаёвничали с Романычем, обмениваясь производственными и всякими другими новостями. Лебедева наконец-то посвятила его в суть встречи с Васильевым и в содержание некоторых материалов ОБЭПа. Требовалось немало времени, чтобы свыкнуться с тем, что её большая, важная и глубокая работа не увидит свет…

***

На следующее утро прорезался телефон Алексея Вершкова. Лариса была рада поводу улизнуть для сбора материала. Два последних дня после разгона Триша она старалась как можно меньше бывать в редакции. Ей казалось, что все коллеги с ухмылкой глядят ей вслед. Так и надо этой выскочке! Возомнила, что начальство будет в каждый номер совать её жареные штучки! Остальные если раз в квартал нароют что-нибудь «эддакое», так и на том спасибо. А Лариска полоса за полосой знай печёт остренькое. Весь город о ней говорит, гонорары больше всех. И с прокуратурой-то она вась-вась, и с милицией, теперь вот и с ОБЭПом. Нет, голубушка, походи и ты у начальства в опале, посиди-ка на голом окладе!

Правда, как и прочил Сокольский, на следующий день главный опять вызвал её к себе. Пробурчал какие-то глупости про «сорвался, сам не знаю почему» и «какая-то муха укусила». Как обычно, велел брать информационной руды побольше, да кидать подальше. Кроме дела Кротова, разумеется. На этом извинения и закончились. Что поделать – сухарь Триш, сухарь и есть. А другого главного взять негде.

По дороге на встречу к Вершкову она снова думала о статусе четвёртой власти. Нилова, особенно если была навеселе, частенько со смешком говаривала:

– Кто-то, может, и обижается, когда нас, журналистов, называют продажными. А я так готова на угол выйти и на весь мир крикнуть: да, продажная я, продамся любому! Ну купите меня хоть кто-нибудь! Так что-то не кидаются покупать… Вернее, нормально платить за журналистские услуги. А чего плохого в том, чтобы нам за сочинения на заданную тему – то есть за заказухи разные – платили бы отдельные гонорары? Понравилось заказчику – пусть по-человечески раскошеливается. А то ты из кожи лезешь, а он и не думает хоть на йоту сверху приплатить. Официантам – все знают – чаевые положены. А журналисту почему нет? Потому что журналисты народ интеллигентный и принципиальный, могут и не взять? А вы попробуйте! Вы покажите сначала такого, кто при нашей тотальной нищете от лишнего рубля откажется? Это у нас в редакции почему-то считается, что платный материал – он точно такой же, как прочие. Значит, и расценивается по общей сетке. Да просто жмутся. Газеты ведь СМИ дотационные… На телевидении, особенно на центральном, люди получают сотни и тысячи долларов. Им за одну передачу столько прилетает, что можно жилье в Москве купить. А я лишнего куска колбасы не заслуживаю?

Лариса от души веселилась, представляя картинку, как сногсшибательная Алла торгуется на улице за лишний рублик к гонорару. Однако соглашалась с подругой в том, что заказные публикации – статья особая, к ним с обычным аршином не подойдёшь. Хорошая заказная статья обычно требует куда больше времени, знаний и сил, чем большинство рядовых корреспонденций. Она создаёт вокруг заказчика определённое общественное мнение. А репутация, имидж, как теперь говорят, – это уже не простая информация, скажем, о банковском продукте. На кон ставятся другие интересы. И журналист выступает борцом за эти интересы. Пусть даже нанятым. В конце концов, на работу или на службу люди тоже нанимаются за вознаграждение, а не только за идею…

Но вопросик упирается в то, как и кем должны оплачиваться дополнительные усилия такого работника. Лично она уверена, что гонорары за платные материалы должны идти по особой сетке, а корреспондент вправе договариваться с заказчиком и о дополнительном вознаграждении.

Умница! Тебе бы в налоговой семинары проводить!

Рассуждая на тему, архи-болезненную для многих региональных газетчиков, Лариса добрела до городской прокуратуры. За дверями Лёхи слышался гул голосов, взрывы гогота. Приоткрыв дверь, она увидела целый букет веселящихся прокурорских.

– А, вот и пресса пожаловала! Заходь, Лара Петровна! – пригласил картавящий басок. Хотя они с Вершковым были на короткой ноге, обращаться друг к другу предпочитали с отчествами.

Лариса поздоровалась, слегка угомонив своим появлением весёлый настрой компании. Лёхины коллеги беззастенчиво разглядывали симпатичную гостью со строгими раскосыми глазами.

– Вот, Лара Петровна, сидим тут и не знаем, что делать. Хоть читателей вашей газеты спрашивай, как быть. Сами-то уже голову сломали…

Беда прокуратуры заключалась в пикантности одного момента. Два дня назад возле городской управы проходил давно запланированный и разрешённый митинг. Представители разношёрстных партий, движений и течений, как уже не раз бывало, развернули на освободившемся от снега газоне свои лозунги. Одни требовали чего-то от внешней политики, другие ратовали за справедливость в надвигающихся выборах, третьи добивались возврата на заводы государственных заказов. Были даже те, что настаивали на сохранении в городе популяции кедров, хотя таёжных великанов в их степном регионе отродясь не водилось.

В общем, обычная ни к чему не ведущая тусовка.

Все митингующие пристойно махали в сторону окон мэрии своими транспарантами. И всё обещало пройти тихо-мирно-протокольно, если бы не один оригинальный гражданин. Раздевшись до несвежих плавок, синел он под мартовским дождиком, держа в руках мокрый плакатик со словами «Ельцин – дурак!».

Как уж получилось, что милицейские патрули заметили этого манифестанта позже телевизионщиков и набежавшей толпы, а только в прямой эфир этот антигосударственник попал целиком, с головы до труселей. Весь город увидел в новостях бесштанного борца с существующей властью, да ещё очевидцы разнесли новость по народу.

Очухавшаяся милиция, конечно, быстренько прекратила крамольную манифестацию, сгребла смельчака и отобрала его бумажку, заодно досрочно разогнав и весь митинг. О скандальном политическом казусе тут же доложили папе города. Тот моментом накрутил хвоста и зазевавшимся патрульным, и телевидению. Было велено получить от распоясавшегося голого активиста опровержение его пасквильного выступления и завести уголовное дело об оскорблении чести и достоинства лидера страны.

Кропать материалы об оскорблении выпало прокуратуре. Два дня все присные, включая Лёху Вершкова (вот почему молчал его телефон!) работали с человечком, вконец затюкав его и запудрив мозги. К их счастью, он быстро подписал все бумаги и даже согласился посидеть в каталажке за свою неосмотрительность – ну, или в качестве жертвы режима.

Дело оставалось за малым. По существующему закону, чтобы начать уголовное преследование за оскорбление чести и достоинства, сперва нужно было удостовериться, что оскорблённый субъект действительно считает себя таковым. То есть следовало получить письменное подтверждение оскорбления содержанием пасквильного плаката! Прямёхонько от Бориса Николаевича

Легко сказать – получить. А как? Написать, что ли, первому лицу: мол, считает ли господин президент себя дураком? Обижается на то, что отдельно взятый россиянин принародно так его окрестил? Хотел бы Лёха посмотреть, что останется от автора этакого письмеца…

Но как, как организовать бумажку, без которойвсё тщательно подготовленное дело ни один суд не примет? Да и с ней, скорее всего, не примет тоже…

Вот и сидят они тут с утра, ржут да головы ломают, как правильно службу свою прокурорскую сослужить, чёрт бы её подрал!

– Давай, Лара Петровна, подсобляй!

Лариса, тоже хохоча, выдвинула свою версию:

– Придется вам, помурыжить малость наглеца за решёткой, да и законопатить в психушку, чтобы подобного больше не отчебучивал. Вы ведь это делать не разучились? Потом устно изложить всё как есть прокурору города, а в деле туманно написать, что все участники инцидента согласились на мировую. Или, на худой конец, тупо подделать подпись оскорблённого. Других вариантов что-то на ум не лезет.

– Да, конец тут и правда худой… Но спасибо и на том. Будем дальше думать…– вздохнул Лёха. – А у тебя-то у самой какое ко мне дельце?

Алексей Васильевич Вершков, невысокий плотный мускулистый мужичок, смахивающий на крепкий гриб, немало годков проработал в одной из районных прокуратур начальником следствия. Он хорошо знал и преступный мир Зауралья, и законы своего клана, и человеческую психологию. Следственную работу любил и старался делать честно и добросовестно. Говорят, что получалось лучше многих: процент раскрываемости у него был одним из самых высоких в городе. Но с началом перестройки его отлаженный профессиональный механизм стал давать сбои при обстоятельствах, от него, Алексея Вершкова, не зависящих. То в дело вмешивались чьи-то политические или шкурные интересы, то совершенно беззастенчиво включалось телефонное право. Усилия Вершкова и его хорошо притёртой команды то и дело сводились на нет, а преступники ужом выскальзывали из его крепких лап. Работать становилось до чёртиков сложно и противно: Лёха лавировать совсем не умел. Поэтому когда ему предложили перевестись с повышением в городскую прокуратуру, он, скрепя сердце, распрощался со следствием. Теперь вот занимается всякими дурацкими историями…

Лариса выждала, пока они с Вершковым остались в кабинете одни:

– Дельце Валерия Кротова. Есть у вас что-нибудь новенькое?

Алексей Васильевич враз посерьёзнел.

– А ты что – так этим делом и занимаешься? Ох, Лара Петровна, передала бы ты этот золотой человеческий материал кому другому, не лезла бы сюда…

– Да уже, похоже, залезла.

Лариса как можно короче рассказала о том, что ещё до раскрытия убийства заочно схлестнулась с Кротом. Про подготовленный ею материал, дважды снимаемый с номера. Про Елену Николаевну и четверых сбиваемых спанталыку девчонок. Про то, что сейчас она – не без помощи Вершкова – хочет встретиться с родителями закатанных в бочки парней, а также получить материалы по новым обстоятельствам.

Вместо ответа Лёха порылся в недрах своего объёмного стола. Непочтительная Лариса про себя именовала этот предмет мебели сексодромом. И, возможно, была недалека от истины. На свет Божий явилась стопочка писчих листов.

– На вот, глянь.

Это была копия психолого-психиатрической экспертизы Валерия Кротова. Экспертиза констатировала, что в момент совершения убийства тот находился в состоянии выраженного эмоционального напряжения, и отправил двух человек на тот свет в сильном душевном волнении.

– Я, наверное, в его ситуации тоже слегка поволновалась бы – хмыкнула Лариса. – И что из данной бумажки вытекает?

– А то, уважаемый корреспондент по криминальной тематике, что районный следователь, ведущий дело, на основании этой писульки вполне может вынести постановление о его прекращении – за отсутствием состава преступления. Болен был подозреваемый, ничего не помнил – что с больного взять? И суд при таких документах сможет вынести убийце оправдательный приговор.

– Да ну! А что вы, городские?

– Будь это кто-то другой, не Кротов, наша прокуратура действия следователя быстренько опротестовала бы. А за Крота, похоже, какие-то о-очень высокие шапки впряглись. Попросили так, что нет никакой возможности отказать. В самом худшем случае суд будет квалифицировать дело по статье 107.

– Убийство в состоянии аффекта? Пострелять одного за другим двух здоровых лбов, бочки заранее притащить, центнерные тушки в эти бочки засунуть, раствор замесить – и всё это в беспамятстве? – Лариса начала яриться. Вершков молча пожал плечами.

– Мне один очень грамотный медик объяснял, что настоящий аффект длится короткие минуты, – продолжала развивать мысль Лебедева. – Потом здоровая психика срабатывает и приводит чувства в чувство – извини за корявость слога. А тут работы было на целую ночку, не меньше.

– Да понятно, что всё шито белыми нитками. Кому-то очень нужен этот Крот. Для чего – мне то неведомо. Но в наше беспредельное времечко что прокуратура, что суд против ветра плевать не станут, сама понимаешь. Потому и говорю: отцепись ты, Лара Петровна, от этих бочек, пока голова цела. В опасное дело суёшься.

– Хорошо, я подумаю. Тем более, что ты не первый даёшь мне такой совет, – тихо и раздражённо сказала Лариса. Вершков печально покачал головой: не убедил. Жаль.

– Ты, друг Алексей Васильевич, другое скажи: тот самый суд завтра будет?

– Не тот. Завтра будут решать, оставлять этого упыря за решёткой, или отпустить болезного на домашние котлеты. Тебе можно и не ходить, там спектакль не планируется. Чаёк-то швыркать будем? – спросил без перехода Вершков, ставя чайник.

Чаёвничать при встречах было у них ритуалом. Лариса извинилась за свою невнимательность, доставая из сумочки пакетированный «Липтон», плитку шоколада и любимые Лёхины пряники. Когда два бокала достаточно настоялись, она опять пристала с расспросами:

– Ну а вообще-то что на самом деле с этими бочками произошло?

– Следаки говорят, будто Крот не поделил что-то с двумя предпринимателями. Как он может «не поделить», уже всему городу известно. Взял, наверное, предоплату за поставку автозапчастей – у потерпевших своя ремонтная база есть (или была – как правильно?), а ничего не поставил. Те его трясти, так он, чтобы не расплачиваться, решил парней ликвидировать, а дело представить как самооборону. Не поверишь, так неохота о том говорить. Я тебе лучше¸ как обычно, бумажки подсуну. Там всё изложено. Только чтобы эти бумажки никому…

– Алексей Васильевич мы же не первый день знакомы! Я тебя когда-нибудь подводила? Никто, даже сын, не знает, что у меня есть копии твоих документов. Мог бы и не напоминать. А ещё что-нибудь дашь? А то мне уже и писать не о чем…

Нагрузившись стопкой прокурорских секретов, Лариса завязывала шарф, когда Вершков вспомнил:

– Кстати, по поводу этого дела: Ванька Горланов, пресс-секретутка наша, сегодня с утра пыхтит, рассылает по редакциям свои писульки с нижайшей просьбой не чересчур рьяно освещать дело о бочках – чтобы, дескать, народ не слишком нервировать. Народ-то у нас, сама знаешь, от знания правды зело страдает…

Глава 8

Первым знакомым человеком, которого увидела Лариса на подходе к районному суду, была Елена Кротова. Экс-супруга автора громких убийств по-прежнему напоминала печальную потрёпанную птицу. Неподалёку от неё стояла кучка молодежи – несколько кричаще одетых девчонок и два таких же аляповатых паренька. Они то и дело вызывающе и недобро поглядывали в сторону Елены Николаевны и временами разражались истерическим смехом.

Лариса холодно поклонилась Кротовой и поспешила дальше – ко входу в зал заседаний. Народу пришло столько, что было непонятно, как его вместит небольшое старенькое зданьице. В коридоре, на лестнице и даже на крыльце отыскать свободное местечко было сложно. Среди собравшихся она заметила нескольких собратьев по перу из других газет. Тут же деловито разматывали провода телевизионщики, бурчали, настраивая микрофоны, радийщики. Привычная атмосфера, знакомые лица, обычно присутствующие при мало-мальски значимых событиях.

Много было и не медийщиков. От утреннего холодка ёжились бабульки, одетые в наряды шестидесятых годов; тянули сигаретки студентки в куртках с гигантскими плечами, картинно опирались на капоты личных авто граждане из новых русских в попугайных спортивных костюмах. Лариса подумала, что, если бы не служебная повинность, она ни за какие коврижки не пошла бы на подобное зрелище ради простого любопытства. Впрочем, возможно, многие имеют к случившемуся непосредственное отношение. Наверняка в этой толпе стоят родственники так страшно погибших молодых предпринимателей, товарищи по школе или институту, деловые партнёры.

Дома она внимательно пролистала документы, полученные от Лёхи Вершкова. Из них выходило, что потерпевшие были образованные, вели дела если и не слишком широко, то уж точно с умом. Их бизнес уже начал набирать обороты, они заручились доверием и частных заказчиков, и кое-каких государственных структур. К услугам Кротова обратились как раз по рекомендации клиента из районной власти. Почему в этот раз парней подвела интуиция, сказать трудно. Или рекомендация была такая, от которой не следовало отказываться? Зная манеру работы Крота, поверить в такой вариант можно. У того наверняка имелись подобные «загонщики», на поставке простоволосых кооператоров для своих махинаций. Елена ведь тоже говорила, что уже много лет назад муженёк грешил непорядочностью в делах. Возьмёт деньги у одних, купит на них и пригонит товар, а продаст его другим, подороже. Незадачливых же кредиторов водит за нос до морковкина заговеня, или разбирается с ними кулаками своих «бычков».

Ларисе плохо верилось, что потерпевшие собирались напасть на Кротова, хотя из материалов дела это вытекало. Скорее всего, люди пошли на встречу из нормальных человеческих побуждений, чтобы ещё раз серьёзно поговорить о выплате долга. Они фактически и вооружены-то не были: на месте трагедии был найден один-единственный газовый пистолет неясной принадлежности. Эка невидаль, эка защита! В нынешнее неспокойное время любой частник держит под подушкой какой-нибудь ствол. А вот Кротов на «стрелку», назначенную почему-то не в офисе, а на безлюдной стройке, наверняка прихватил и оружие посерьёзнее, и второго стрелка. Правда, в деле другие пистолеты или автоматы пока не фигурировали, как и помощники. Но убили ребят не из газового оружия. И даже детсадовцу понятно, что разом палить из двух стволов – и попасть! – по движущимся людям может разве что Шварценеггер, да и то в кино. Кто поверит, что, увидев наставленное в лоб дуло, человек останется столбом стоять?!

Но сегодня, похоже, никаких разбирательств не будет. Пусть хотя бы определятся с нарами для лихого парня Валеры Крота.

Мысли Ларисы прервало начавшееся всеобщее движение и прокатившийся по толпе шёпот «Привезли! Привезли!» Телевизионщики со своими проводами ломанулись на штурм зала, возле которого уже назрела нешуточная пробка. Двое дюжих судебных приставов едва сдерживали напор публики. Вскоре невесть откуда просочилась длинная фигура какой-то судейской сошки. Фигура высоким визгливым голосом заверещала, стараясь перекрыть гул толпы:

– Судья принял решение вести заседание в закрытом режиме. Никто не будет допущен в зал. Итог заседания узнаете после его окончания.

Кто-то из толпы зычным голосом крикнул:

– Боитесь, что народ этого ублюдка тут же растерзает?

Другой поддакнул:

– Да не мешало бы! И в камере воздух будет чище, и судьям меньше работы!

Сочувствие большинства явно было на стороне потерпевших.

– Тихо, всем молчать! Разойдись, пока наряд не вызвали! – гаркнул один из приставов. Толпа отхлынула, недовольно жужжа. В сутолоке к Ларисе притиснулась знакомая из газеты «Пятница», имени которой она никак не могла вспомнить.

– Вы-то, Лариса Петровна, должны знать, кто тут виноват. Правда ведь, что эти убитые хотели даже изнасиловать маленькую дочку Валерия, которая гуляла неподалёку? – затрещала она.

Лариса досадливо глянула на коллегу:

– А что, Валерий на вооружённые разборки с детьми ходит? Не знала… – И отодвинулась, видя, что «Пятнице» хочется ещё посудачить.

Не дожидаясь, пока людская волна покатит вниз, Лариса спустилась на первый этаж и вышла на тающий мартовский снег. Она решила найти Кротову и поговорить с ней. Может, узнает, почему та отказалась от своих слов.

***

Елена Николаевна безучастно стояла на том же месте. Молодёжная стайка исчезла.

– Я так и думала, что заседание будет закрытым – сказала она, словно продолжая начатый разговор. – Этот человек, Лариса Петровна, горазд только исподтишка пакостить, на людях ему очень неуютно, я-то знаю.

– Елена Николаевна, вам, наверное, неловко, но всё же ответьте, пожалуйста: это он запретил вам иметь дело с нашей газетой?

– Ох Лариса Петровна… Если бы только он! Девочки мои на меня ополчились! Если, сказали, ты, мать, будешь отцу палки в колёса вставлять – всё, уйдём к нему. И вообще отречёмся от тебя.

Кротова произнесла эти слова совсем тихо, дрожа всем телом – от нервного возбуждения, или от ядрёного ещё мартовского морозца, пробиравшего её через тоненькое демисезонное пальто.

Лариса молчала, чувствуя, что последует продолжение.

– Если помните, я говорила, что Валера постоянно манипулировал детьми. Когда я подала на развод, он пообещал, что всех нас пустит по миру. Кроме тех, конечно, кто останется на его стороне. Теперь мы живем очень бедно. Я – воспитательница в детском саду, кручусь на трех работах, а заработать прилично всё равно не получается. Едва на еду хватает. Да вы, глядя на меня, и сами всё видите. А ведь они – девчонки, в их возрасте тряпочки – всё. Они на подружек разряженных смотрят и сравнивают. И им хочется тоже блеснуть какой-нибудь обновкой, богатым подарком. Да только на это у матери нет денег. И как я ни внушаю, что не во внешнем лоске дело, а во внутренней красоте, зеркало им подсказывает другое.

Поднимавшееся всё выше солнце залило двор, жаркие лучики подобрались к Ларисе с Кротовой. В их ярком свете Елена Николаевна казалась ещё более блёклой, измотанной, несчастной. Почувствовав Ларисин жалостливый взгляд, она машинально стала расправлять несуществующие складки на подоле, стараясь навести хотя бы какой-то порядок в одежде.

– А у папаши деньги есть, немалые. Вот он и позовёт то одну, то другую к себе, а там подзуживает: уходи от матери, тогда я тебя как принцессу одену-обую. Они мать-то любят, а себя всё же больше. Вот и живут неделями у него, как заложницы, дожидаясь обещанных подарков. А он что творит-то! Он одной чего-нибудь прикупит, а другую обновкой обойдёт. Это девчонок злит аж до драк. Они уже все трясутся от такого воспитания. А папаша знай масла в огонь подливает: бросьте мать, бросьте эту неумытую свиноматку – тогда заживёте!

Ну, это всё вы уже слышали. А наш с вами неконтакт пошёл от того, что я дала Валере повод меня заподозрить. Как-то, насмотревшись на то, как он родных детей стравливает между собой, как собачонок, я в запальчивости пообещала, что пойду и всё о его издевательствах над малыми расскажу в газете – пусть весь мир узнает, каков их отец.

И знаете – он испугался. Он вообще трусливый, как заяц. Стал детей меньше дёргать. А потом в конце зимы произошёл … в общем, это убийство. Случилось всё, если вам не известно, в его недостроенном доме.

Кротова сделала паузу и забормотала, будто говоря сама с собою:

– И на кой чёрт ему этот дом?.. Квартира-то стоит как нежилая, прибраться некому, одни бляди по углам шатаются… А ему всё мало, дом приспичило ставить… Кто в этих стенах жить станет?..

Потом вспомнила про Ларису:

– Извините. Так о чём я? А, о доме…Дом неподалёку от нынешней его квартиры, он частенько наведывался на стройку и даже брал иногда кого-нибудь из детей. Тут он собирается, а младшая, Анька, которая как раз у него жила и уже дня три толком не ходила на прогулку, на нём повисла: возьми с собой, да возьми. Папаша от неё отпихнулся, забрал пистолеты – оружие у него вечно болтается у всех на виду, я больше всего боюсь, как бы остервенившиеся девчонки друг друга из него не постреляли, – и пошёл один. А малая быстренько накуталась, старшим ничего не сказала и подалась тихонько следом. И получилось, что если не всё видела, так выстрелы и крики точно слышала. Она испугалась, прибежала домой, сёстрам рассказала. Они тоже перетрухнули и, от греха подальше, пришли опять жить ко мне. От них я кое-что и узнала. А вам ничего не сказала, так как всё не могла поверить, всё надеялась, что малышка нафантазировала, пока уже эти бочки не нашли, и его не взяли…

Из дверей суда выпорхнула уже виденная Ларисой стайка молодняка. Одна из девочек приблизилась к ним, подозрительно глянула на Ларису и прошипела:

– Мам, ты помнишь – мы тебе всё сказали! – и вернулась опять к приятелям.

– Вот! До газеты ли мне теперь! – голова Елены низко склонилась, она прятала готовые брызнуть слёзы. Но всё же взяла себя в руки и снова вернулась к своему горькому повествованию:

– Я и ему говорить не стала. Да у нас уже и общения-то никакого не было. А проговорились дети, когда мы с вами уже были знакомы. В очередной раз обиженная отцом младшая выпалила: мол, ты, отец, людей убиваешь. И выложила ему, что была в тот день на стройке и всё видела. И что рассказала маме. И что мама теперь уже точно пойдёт в газету.

В тот день – как раз, когда я собиралась ехать подписывать у вас материал – он примчался ко мне совсем сбрендивши. Орал, плакал, даже в ногах валялся. То прощенья просил, то пристрелить обещал. А потом собрал девочек и начал басни плести. Насказал им, что он защищался от двух бандитов и едва не погиб. Они-де и младшую бы укокошили, если бы нашли. А мать хочет его в тюрьму засадить и на весь свет ославить. И теперь им нужно выбрать, с кем они останутся – с отцом-героем, или со сволочью-мамашей.

Девчонки заревели в голос, едва в обморок не попадали. А Валерка пригрозил мне, что если я хоть где-нибудь про него слово пикну, он так настрополит детей, что они меня своим главным врагом считать станут, и вообще отрекутся от матери. Дочки после его обработки мне так и сказали: или молчишь, или мы тебя знать не знаем.

Что мне оставалось делать?

Хотите, Лариса Петровна, – простите меня. Не простите – Бог вам судья. И мне тоже.

Кротова, наконец, выговорилась. Лариса видела, что придавленной горем женщине стало немного легче. Она хотела сказать Елене Николаевне о том, что её исповедь уже дважды была поставлена в номер, и дважды её отзывали – так будоражила и пугала она начальство «Обоза». Да, похоже, не только «Обоза». Но в этот момент к зданию подъехал большой милицейский фургон. Из дверей суда повалил народ, заполоняя двор. Кротова заспешила ближе к фургону, увлекая за собой Лебедеву. Из бокового входа показался невысокий пузатый и корявенький мужичок в наручниках, с двух сторон стиснутый милицейской охраной. Молодое ещё, но уже одутловатое лицо было бледно, в глазах – ни раскаяния, ни стыда, только чванливое недовольство: не так, всё не так, как должно быть… Маленькие близко посаженные глаза серыми букашками упорно сверлили толпу, силясь кого-то найти. Глубоко вырезанные ноздри делали его похожим на хищную птицу. За ним гордо вышагивали те самые вульгарные девчонки – дочери. Их вызывающе поднятые мордочки демонстрировали солидарность с таким крутым родителем.

Кто-то в толпе заохал, запричитал. Послышались проклятья и стенанья. Кротов, не обращая внимания на шум, двигался к автомобилю.

До этого момента Лариса не задавалась вопросом, какова наружность человека, в последнее время занимавшего её мысли. В её воображении он был неким хотя и злодейским, но бесплотным духом. И вот теперь в нескольких шагах от неё этот дух вполне материализовался. Он исподлобья взирал на своё окружение полным презрения мутным взглядом, ясно сигналившим: погодите, я ещё своё не сказал. Так смотрит голодная сова вслед ускользнувшей на этот раз жертве. И хотя ничего определённо звероватого не было в выражении этого лица, веяло от него животной яростью, не знающей границ. Хищник, страшный и жестокий. Ни смущения, ни раскаяния, ни сомнения или жалости. Проглотит любого, кто попадётся на дороге, и не поморщится. Не приведи Господь скрестить с таким жизненный путь!

Всё это пронеслось в голове Ларисы, пока Крот приближался к ним. Наконец, его шарящие по лицам букашки упёрлись в Елену; он, невзирая на конвой, приостановился, сплюнул под ноги и процедил ей в лицо:

– Ну погоди, дорогая, и до тебя доберёмся. Бойся, Лена, ох бойся!

Потом перевёл взгляд на Ларису, букашки встретились с тигриными глазами. Он вглядывался в них, словно запоминая, пока конвойные не дёрнули вперёд. Крот поднялся на первую ступеньку автозака, ещё раз обернулся и обшарил лица Елены Николаевны и Ларисы.

– Ох, бабоньки, бойтесь! – последняя угроза прозвучала уже под тычком служивого, запихивающего арестанта в узенькую зарешёченную дверь.

То ли от всей обстановки, то ли впрямь от угроз Крота, но Лариса почувствовала, как волна противного страха подступила к сердцу. Кошмар ходячий, а не человек! Как только эта бедная баба жила с ним под одной крышей!

– Теперь вы, увидев Валерия, наверное, лучше понимаете то, о чём мы с вами говорили – услышала Лариса голос Елены. Мысли эта Кротова читать умеет, что-ли?

– Да уж, Елена Николаевна… Что тут ответить… Могу только пожелать терпения. Держитесь! А о материале можете забыть: у нас его не станут публиковать. Никогда.

Лариса последний раз взглянула в лицо Кротовой:

– Ну, мне пора, нужно попробовать получить какую-нибудь официальную информацию по делу. – И скрылась в дверях суда под щедрым потоком беззаботных мартовских лучей.

***

Когда Лариса вошла в зал, где проходило слушание дела, там уже были все приехавшие сегодня коллеги. В руках белели сдвоенные листочки – подсуетился пресс-секретарь городской прокуратуры Иван Горланов. Лариса пробежала глазами писульку. Так и есть: по версии прокуратуры, Валерий Андреевич не нападал, а защищался от рэкитиров в состоянии глубокого аффекта. Значит, будут просить 107-ю статью. А суд, глядишь, снизойдёт и до невиновности. Блин-оладь, не пресс-релиз, а рыцарская баллада!

А, может, это она слепая? Повелась на жалость к Елене и не хочет видеть, что в данном случае Крот и в самом деле вынужден был отстреливаться, чтобы самого не пришили да не схоронили в подполе своего недостроенного дворца? Ну, ворюга он – никто не отрицает; ну, кидаловом славится окрест на три губернии. Ну, загребает жар чужими волосатыми лапами. Но ведь не убийца! Не водилось за ним смертных грехов. Или водилось, да хорошо прятал концы в воду? Помогали прятать?

Тут, пока весь этот адский клубок не распутан, писать придётся очень осторожно. Сегодня точно известно только, что убил он, и до следующего суда будет сидеть под надзором.

Время шло, но никто из официальных лиц не появлялся. Что-то не торопятся обрадовать нашего брата невиновностью Крота. Кто же выйдет к СМИ отвечать на вопросы?

Подождать пришлось минут двадцать, пока боковая дверь зала не пропустила к скучающим журналистам защитника обвиняемого – лощёного безупречно одетого молодого человека. Лариса, едва не присвистнула, отказываясь верить своим глазам: адвокатом Кротова выступал Александр Павлович Депов!

Он неторопливо положил перед собой элегантный металлом обрамлённый ежедневник, поправил галстук. «Ну, ещё пылинку с плеча смахни!» – про себя выкрикнула Лариса, так и впившись в лицо, разом ставшее ненавистным. Понятно теперь, откуда ноги растут у этого иезуитского спектакля! При таком-то защитнике любой душегуб может рассчитывать не то что на аффект – на уподобление самому Господу Богу!

Пока она немо злобилась, Александр Павлович приготовился к пресс-конференции. Уверенные манеры показывали, что выступать перед журналистами ему приходилось не раз. Непринуждённая поза, безмятежное холодное лицо… Он окинул аудиторию спокойным взглядом. И – наткнулся на пылающие зрачки Лебедевой. В нём будто что-то хрустнуло – от вальяжности не осталось и следа. На щеках проступили пунцовые пятна, красивые серые глаза суетливо забегали с предмета на предмет. Тем не менее – Лариса отдала должное профессионализму адвоката – прессуха прошла без сучка, без задоринки. Точные и обстоятельные формулировки так и просились в эфир или на газетную полосу, только успевай записывай.

Сама она от вопросов воздержалась. Не будешь же при всех выпытывать, как благообразный Депов попал в команду столь непотребного гражданина, как Крот! Саша, Саша, почему не сказал ей всего сразу при первой же встрече? Всё равно узнала, шило-то в мешке не утаишь! Видимо, надеялся, что она по своей бабьей недалёкости и сговорчивости тут же и отступится от Крота, как он ей присоветовал. Плохо ты знаешь Лариску Лебедеву, не на ту напал, паря!

Господи, как противно это. И – смешно. Оба два кандидата в любовники так обмишурились! Но, по крайней мере, ей теперь понятно, почему Депов так её отговаривал. Добра хотел. Жалел. А себя теперь тебе не жаль, когда обнаружился перед девушкой в такой компании? Или ты ВООБЩЕ из таких же?

Не дожидаясь, когда журналисты, а в особенности журналисточки перестанут тормошить импозантного адвоката, Лариса пошла к выходу. Уже на крыльце Депов нагнал её, начал что-то бормотать. Лариса, круто повернувшись и пристально поглядев в его растерянное лицо, сухо процедила:

– Знаешь, Саша, что-то я запуталась. Надо это всё обдумать.

Адвокат попытался было взять её за руку, но Лариса неприязненно отдёрнула её. Он тихо и виновато сказал:

– Извини, сейчас не могу объясняться – момент неподходящий, дел много. Но мы ещё с тобой поговорим. Поговорим, да?

У Ларисы почему-то не хватило духу сказать «нет».

***

Вернувшись в редакцию, она сразу поднялась на четвёртый этаж, где располагался кабинет Ниловой. Редкий случай: подруга оказалась на месте. Аллочка чаще порхала по каким-то школам, медицинским учреждениям и библиотечно-театральным тусовкам. Лариса завидовала подруге, по долгу службы и велению души не пропускающей ни одного культурного мероприятия.

Но писать о своих культпоходах Нилова любила куда меньше, чем глазеть на премьеры и концерты. Материалы выдавала слабые и в ограниченном количестве, чем, понятно, вызывала громы и молнии Лизетты. И пусть! Красотка была обворожительной попрыгуньей-стрекозой, смахнуть которую с редакционного небосвода у начальства не поднималась рука. В «Обоз» Алла попала по протекции Станислава Нагорнова, а обижать любимую женщину столь уважаемого человека не входило ни в чьи планы. Глупо пренебрегать возможностью тесного знакомства с известным доктором.

А ещё повсеместно в больших и малых организациях, фирмах и конторах входила мода на специальное содержание таких вот прелестниц. Они прибавляли руководящим кадрам солидности и шарма. И хотя Триш не посягал на сексуальные интересы Нагорнова, но всё же старался посещать всяческие светские тусовки в обществе Аллочки. Он даже подозревал, что на некоторые коктейли и званые ужины его тащат исключительно из-за умопомрачительного эскорта. Ну а что пишет тяп-ляп и мало… Так для строчкогонства существуют рабочие волы вроде Таньки Смешляевой, или даже этой Лебедевой, проевшей печёнку. Хотя нет: если бы Лебедева так же легко велась на роль дамы сопровождения, Триш очень подумал бы, кого из них – Аллу или Ларису Петровну – держать под локоток на фуршетах.

Алла, едва глянув на подругу, уразумела неладное:

– Лорик, что опять стряслось?

– Стряслось вот что… – в очередной раз дивясь проницательности этой легкомысленной на вид женщины, ответила Лариса. – Минутка для меня найдётся?

Алла молча затащила её в кабинет и закрыла дверь на ключ. Пока Лариса усаживалась в такое же, как у Сокольского, удобное кресло для посетителей, Алла достала из стола «снаряды для бесед» – конфеты и коньяк. Ушлая какая: знает, что лучше всего способствует душевным откровениям, столь важным для газетных материалов. Подавленная последними новостями Лариса, с утра не имевшая во рту и маковой росинки, с первой же рюмки осоловела и сникла. Она начала сбивчиво рассказывать о том, что произошло в суде. Но Аллочка, послушав немного, перебила:

– К тебе сегодня мелкий Сашка-промокашка не должен прийти? Тогда поедем-ка, девонька, ко мне. Ты хотя бы поешь по-человечески. (Алла была замечательно домовита, любила готовить и хорошо кормить Нагорнова.) Там всё и обсудим.

Заметив несколько смущённый взгляд, который Лариса метнула в её сторону, она хмыкнула:

– Не боись, сегодня никаких интимов. Так едем?

И через час они уже попивали чай в идеально чистой кухне, где ничто не напоминало о недавней многолюдной гулянке.

Какая же Алка настоящая? – думала Лариса, любуясь обстановкой. – Та, что в кружевном фартуке чинно разливает сейчас чаёк, или откровенно сексапильная фурия, с нескрываемой похотью вертящаяся на коленях Нагорнова? Или редкая находка для мужа – днём сама целомудренность, а ночью бесстыдная любовница…

Ой, что-то тебя опять не в ту степь заносит…

Сытая Лариса несколько успокоилась и обрела способность связно говорить.

– Я не знаю, что думать. Эта история с Кротовым очень дурно пахнет. Кто-то явно старается его вытащить. Причем не просто навешать суду сложные вопросики или срок скостить. Его откровенно тянут на невиновность. Поэтому делают всё, чтобы обвинить тех, погибших. Ты же понимаешь, что уголовное дело в сегодняшнем мире – это вопрос умения правильно написать обвинительное заключение и вовремя к кому надо и с чем следует подойти. Словом, сфабриковать то, что угодно.

– А у тебя что – есть какой-то личный интерес к этим убитым парням? Они твои родственники или знакомые?

– Да нет, я о них практически ничего не знаю.

– Так чего ты тогда априори берёшь их сторону?

– Я читала кое-какие серьёзные материалы дела… – Лариса даже Ниловой не говорила, кто снабдил её этими материалами. – Там всё разложено непредвзято. И выходит, что Крот был заинтересован убрать их куда больше, чем они его. Он им денег должен, а они всего лишь хотели деньги эти получить. Если его убить, денег не видать. А если их… Сама понимаешь. Мотив железный. А я просто до истины докопаться хочу. Кажется мне, есть тут ещё что-то…

– Нет, Лорик, ты неисправима! Я опять спрашиваю: на кой ляд тебе эта истина? Тебя в должности повысят? Платить больше станут? Или, может, попадёшь в любимчики к Тришу? Так Триш – всем известно – только себя любит, да и то после обеда.

– Да знаешь ты всё! Не могу я работать по-другому! Уж если взялась, то хочу копнуть до дна. Я и сама себя порой за это ненавижу, а – не могу иначе. А тут, когда мне Кротова глаза на муженька приоткрыла, и вовсе очень не хотелось бы выступать в роли попки, вещающего, что хозяин города говорит. Я в правде заинтересована!

Алла пристально смотрела на подругу. Головой она понимала Ларискины побуждения, но сердцем одобрить их не могла. Лично для неё своя рубашка всегда была ближе. Потому-то, наверное, с такой прохладцей и относилась к корреспондентским обязанностям. Газета – это ещё не вся жизнь, есть и помимо неё много важного. Вон сын Ларисы у бабушки обретается, неделями не видятся с мальчишкой. А всё из-за своей производственной сумасшедшинки. Да будь у неё, Аллы Ниловой, дитё, она вообще бы наплевала на сутолочную эту профессию и нашла себе что-нибудь поспокойнее, чтобы уйти в ребёнка с головой. Да что-то Бог детей не даёт. Как, впрочем, и Нагорнов…

Но переубеждать Ларису бесполезно: этот разговор у них не первый, и, видимо, не последний.

– А конкретно сегодня у тебя что за проблема? Пока не пройдёт суд, твои версии, пусть и самые верные, остаются только домыслами. Да и Триш тебе что велел? Освещать ход дела строго в рамках официальной точки зрения. Тебе дали прокурорский пресс-релиз? Вот от него и пляши. А дальше всё выяснится. От того, что ты станешь высказывать свои гениальные мысли по поводу такого непростого убийства, вряд ли что-то изменится. Тут только ждать и ждать. Успокойся, переключись на текущую работу и жди. И не о чем слёзы лить. Договорились?

– Да если бы! – с жаром воскликнула Лариса. – Тут кое-что ещё приплелось!

– Боже правый! Умеешь ты, Лорик, находить приключения на свою очаровательную задницу! Выкладывай, что там!

Пропустив мимо ушей столь сомнительный комплимент, Лариса рассказала подруге, что в суде столкнулась с Деповым.

– Да иди ты! – лицо Аллы сразу посерьёзнело. – Если этот твой зверёк на самом деле приличное дерьмо, то каким боком угораздило Сашу-то в эту кучу вляпаться? А на вид очень положительный мэн…

– Вот это больше всего меня и тревожит. Одно дело не верить в невиновность известного проходимца и иметь свою точку зрения на его историю. На то мы и журналисты, чтобы сомневаться, размышлять, разные версии муссировать. Из этого, собственно, и складывается хорошая публикация. И совсем другое – знать, что небезразличный тебе человек тоже участник мерзкой кривды. А Саша, насколько я могу оценивать роль адвоката, играет во всём этом балагане едва ли не первую скрипку. Только при его уме и подкованности можно было найти такую коварную лазейку, как состояние аффекта!

Лариса прихлебнула из нарядной рюмочки, и вдруг жалобно, почти по-детски вскинула глаза на приятельницу:

– Ох, Алла, тошно что-то мне…

Та сидела, недоумённо уставившись на неё. Потом красноречиво свела указательные пальцы:

– Так вы с Сашей – что? Того?…

– Пока не того. Но, похоже, к тому идёт.

И она, торопясь и повторяясь, с жаром рассказала историю их знакомства. Как предлагала Депову деньги, как он явился в праздник с приглашением в ресторан, как приревновал к Никнику и разозлился, когда они остались вместе в ТУ ночь.

– Понимаешь, он всеми силами уговаривал меня не соваться в дело Крота. Но почему-то не сказал, что сам его защищает. Стеснялся? Не хотел, чтобы я видела его рядом с эти упырём? Почему? Да потому, что знал: выручает подонка и помогает оговорить людей, им убитых. То есть подличает, хотя и в рамках профессиональной этики. А как мне, понимая всё это, теперь ему в глаза смотреть?

Алла тоже погрустнела:

– Ты и впрямь влипла…

Они некоторое время сидели молча. Лариса вдруг очень ясно ощутила, как близка ей эта красавица, как с ней легко и просто говорить на самые сложные и неприятные темы. Умеет Алла искренне, всем сердцем сочувствовать ей, помогает увернуться от колючего клубка, который норовит сбить с ног. Лариса очень ценила так нужное сейчас участие и доброту родственной души. Наверное, эти стороны Аллочкиной натуры столько лет держат возле неё Нагорнова, вот к чему тянется он, а не только к внешней красоте. А Вернин в своё время легко расстался с ней, как с ношенным башмаком.

Будто прочитав мысли Ларисы, Нилова спросила:

– А Никник? Ведь у тебя и с ним, похоже, всё было на мази?

– Значит, не было. В тот вечер, когда они с Деповым сидели у тебя, надувшись, как два сыча, я вдруг поняла, что больше не хочу валандаться с Николаем. Надоело. Больно самовлюблён и самоуверен. На лбу написано: я делаю вам огромное одолжение. Не хочу быть осчастливленной.

– Господи! Неужели никогда ничего?

– Ну да. Так и не оскоромились. И слава Богу.

– Лариска, ты как восьмиклассница: крутишь-вертишь, а целоваться не моги.

Лариса беззаботно рассмеялась:

– Да шут с ними, с мужиками, на наш век этого добора хватит. Надеюсь. Ты лучше скажи, знаешь или нет, как называется наука о поцелуях – коли мы о них начали?

Алла выкатила под самый лоб свои огромные синющие глаза:

– А что, и такая наука существует? Хотела бы я попасть к профессору по этой дисциплине на практическое занятие!

– Если один мой знакомый в погонах не путает, наука эта зовётся филематологией. Ну, или что-то вроде того. Но только чур: к профессору я первая. Ты пока это слово выучи.

Они принялись хохотать, разгоняя осадок от предыдущей тягостной темы. В духовке поспела свинина с овощами, и подруги с аппетитом уплели по приличной порции. Им пока не нужно было беспокоиться о фигурах, а Нагорнов ввиду командировки к ужину не предвиделся. И они с удовольствием отъедались.

Когда окончательно успокоившаяся сытая Лариса уже натягивала курточку, собираясь откланяться, Алла сказала:

– Я завтра позвоню Депову – пусть приезжает и объясняется. Хочешь?

Лариса склонила голову. Она хотела. И даже очень.

Глава 9

– И это всё? – Вешкина презрительно хмыкнула, оторвавшись от монитора. – Ты, Лебедева, издеваешься, что ли? Ты без малого день проторчала в суде – зачем? Чтобы переписать своей рукой бумажку из прокуратуры? Считаешь, тебя за этим туда посылали?

– Елизавета Григорьевна, вам же прекрасно известно, что мне велено освещать это убийство исключительно в официальном ключе. На сегодня это весь официоз.

– Официоз, официоз… Я что – не знаю, как официоз обыгрывать? Да и не всё это, что можно в дело пустить. У кого у кого, а у тебя достаточно собственной фактуры, чтобы размочить любой чиновничий сухарь. Или не твои полосы о семейной жизни Крота только что сняли с номера? Не поверю, что не додумалась надёргать оттуда чего интересненького. Давай неси настоящий материал!

Лариса пристально посмотрела на ответсека:

– Я правильно понимаю, что вы предлагаете нарушить приказ начальства?

– Неправильно. Ты напиши всё по официальной букве, но сдобри отвлечёнными моментами. Кто может запретить журналисту задаваться вопросами? Вот и задайся. Только быстренько пиши, а уж моя забота, как с Тришем сторговаться – добавила Лизетта уже более примирительно.

Лариса и сама ждала, что секретариат плохо отнесётся к её пустой короткой информушке, которую только и можно было высосать из релиза Ванечки Горланова. Лизетта права: у неё достаточно фактов и ссылок, чтобы сделать рассказ куда более содержательным. Поэтому она скоренько побежала к себе «размачивать» суд по делу Крота. Если Лизетта берётся протолкнуть её писанину, значит, знает, что делает.

До того, как воцариться в секретариате «Вечернего обозрения», Елизавета Вешкина прошла долгую крутую школу журналистики. Начинала на побегушках внештатным корреспондентом «Юности Зауралья», недавно образованной городской молодежке. Пока бегала по комсомольским темам, получила университетский диплом журналиста, с которым, грея у сердца партийный билет, легко вспорхнула в редакторское кресло. Нужно отдать должное: при ней газета стала по-настоящему интересной и задорной, вокруг роилось множество молодых рабочих корреспондентов – рабкоров, как называли тогда внештатников. В их числе Вешкина и отметила Лору Лебедеву, хотя и была сверхтребовательна к начинающему дарованию. Потом Лизетта вспахивала партийное поле и даже занимала в городе пост собственного корреспондента газеты «Правда». К счастью, недолго: из-за неподатливого характера Вешкину сбагрили в партийный отдел городской газеты. Когда подошёл пенсионный возраст, с насиженного местечка её подвинул Триш, которого на пару с Ниткиным ей пришлось обучать премудростям партийной прессы. Борис Ильич не забыл услуг Лизетты, и выбил ей местечко в секретариате. А в перестройку, возглавив новый таблоид, перетащил ответственным секретарём к себе в «Вечернее обозрение». Триш доверял ей, хотя и побаивался. Лизетта пользовалась особым отношением шефа и могла при желании настаивать на своём мнении. Сотрудники редакции предпочитали держаться от неё на расстоянии, так как она слыла осведомительницей начальства.

Через час от Ларисы поступил материал с названием «Убийство или оборона?», где в противовес официальному мнению высказывался ряд сомнений, основанных на здравом смысле и на документиках от Лёхи Вершкова. Тех самых, которые накануне они обсуждали с Аллой.

– Другое дело, Лебедева. Давно пора бы уяснить, что имеет ввиду начальство, говоря об официозе. – Лизетта теперь находилась во вполне благодушном расположении духа.

Ладно, посмотрим, мадам Вешкина, что ты запоешь, когда Триш уже с тебя спрашивать начнёт…

Этот день оказался для Ларисы особенно «писучим». Бывает, что часами не удаётся поймать нужную нить повествования, корреспонденция никак не складывается в стройный логический рассказ. И, сколько ни сиди, ничего путного так и не выходит: куце всё, скучно, тема не поддаётся. Сокольский, читая такой опус, не одну сигаретку в сердцах выкурит. Вернёт на доработку со словами: «Это ты, член Союза журналистов, накалякала, или твой сынок-шестиклассник?»

Увы, в последнее время провальные статейки получались у неё чаще, чем хотелось. Не способствовал редакционный климат полёту фантазии…

Зато сегодня Лебедева был в ударе. Кроме суда, успела сделать ещё живенький репортаж с открытия долгожданного опорного пункта милиции в заречном микрорайоне. Не забыть бы напомнить фотокору Диме Куваеву, чтобы вовремя забросил в секретариат кадры, нащёлканные с неказистого фасада новой милицейской цитадели. Написала парочку обширных информаций о раскрытии экономических злодейств – результат похода в ОБЭП. И, конечно же, на потеху всему «Обозу» выдала историю о недавнем митинге с лозунгом «Ельцин – дурак».

Откуда такой творческий подъём, Лариса и сама не знала. Вернее, не хотела признавать, что посиделки с Ниловой некоторым образом ослабили гнёт на душе. Она окончательно решила, что пойдёт на обстоятельное объяснение с Сашей Деповым, возможно, даже на сближение… И с некоторым трепетом ждала встречи, обещанной Аллочкой.

Лизетта слово сдержала: сама пошла к Тришу «пробивать» материал по суду. До конца дня время ещё было, и Лариса решила сбегать к маме и сыну. Сашки дома не оказалось, поехал знакомиться с работой одной из городских ТЭЦ. Она вспомнила, что и сама когда-то бывала там с экскурсией. Правда, ничегошеньки не уразумела в технической части, но была впечатлена размахом и мощью электростанции. Таких машин ей видеть ещё не приходилось. Они с подружками много снимали её новым, всё же подаренным папой фотоаппаратом, а потом выпустили стенгазету. Газета имела успех и долго висела в классе.

И сейчас они с мамой весело вспоминали о её детских шагах в журналистике.

– Знаешь, а ведь у меня даже сохранились некоторые фотографии из той вашей газеты – вдруг сказала мама. Она достала из кладовочки (кильдымчика, как её называли в семье) Ларисин школьный ранец, и извлекла из него конверт с теми давними поблекшими фотками. Вот стоит в пушистой шубке Люсьена – красотка Люська Белодед. Стоит, как модель Диора, а никому и невдомёк, что изумительную эту шубку ночью переделывала из старой сестриной дошки Люськина мама-рукодельница. Вот надменная черноокая Римма, по которой сохли все старшеклассники-евреи и даже один молоденький учитель. Римма из богатенькой семьи, её маме-врачу колоть иголками пальцы не надо, фирменная шуба куплена со складов центрального универмага. Ой, а вот и сама Лариска, только не в шубке, а в ребячьем ещё пальто из «Детского мира». Подружки уже вытянулись и смотрятся девушками, а она – пацанка-пацанкой, малорослая, с узенькоймордочкой. Только глаза те же, с особым косым разрезом – ни с кем не спутаешь.

Где вы, мои верные однокашницы, с которыми оттрубила всю десятилетку?

Люська сразу после выпускного выскочила замуж за какого-то возрастного деятеля искусств и канула в столичной сутолоке. Римму после института родители увезли на историческую родину, откуда письма не идут. А тогда, в том сумасшедшем юном марте казалось, что для них и город этот, и школьная дружба – на века.

– Мама, мамочка, какая же ты умница! У меня от школы почти никаких фоток не осталось, я об этой стенгазете и думать забыла, а ты столько сберегла! Спасибо, спасибо тебе!

– Ничего, теперь твоя очередь хранить для сына его школьную память. Ты его первые тетрадки не потеряла?

Лариса пристыженно потупилась: она совершенно не помнила, куда засунула скудный архив своей собственной семьи. Всё понимающая мама, сказала:

– Да не силься вспоминать. И Сашкины дела все у меня. И папины, и твоих дедушек с бабушками. Это главное наше стариковское занятие – смотреть фотографии прошлых дней да вспоминать. А у вас, молодёжи, сегодняшних дел полон рот.

– Мамочка, кстати о делах: побежала я. Надо очередной материал к выпуску готовить – Лариса быстро оделась и уже целовала мать в сухонькие щёки.

– Ты бы, Лара, хоть иногда свои публикации нам с Сашкой приносила. А то мы толком и не знаем, что ты там пишешь. А сыну твоему знать следует. Чтобы гордился матерью-то!

***

Вешкина ещё была у Триша, когда Лариса вернулась в редакцию. Чтобы не маяться ожиданием решения верхов, она решила заскочить к Смешляевой – выведать последние сплетни.

Рабочий день склонялся к концу, и глаза Таньки недвусмысленно блестели. Масляным был и слегка затуманенный взгляд Васечки Толстоганова, спортивного обозревателя и соседа Смешляевой по кабинету. Основа хорошо пригнанного тандема Таньки и Васечки всем была хорошо известна: она держалась на страсти к рюмке. Пропускали по маленькой почти ежедневно, но в обычные дни этим и ограничивались. Зато в газетный день, когда верстка и вычитка полос затягивалась допоздна, эта парочка нередко выползала из редакции на кочерге. В последнее время всё чаще то одинокая Танька, то холостой Васечка набирались до такой степени, что оставались ночевать прямо в своём кабинете.

Тришу было известно об этом производственном пьянстве, загулов он не одобрял, хотя и делал поправку на особенности творческих личностей. Главред неоднократно устраивал обоим дисциплинарные выволочки, лишал премий и отправлял в отпуска в кислом феврале. Однако более кардинальных мер принимать не решался.

Во-первых, что Танька, что Толстогонов исправно наполняли газету половодьем знаков. Материалы клепали хотя и сомнительного достоинства, зато многочисленные и в срок. Танька толклась в газетах уже не один десяток лет, имела тучу связей в разных конторах, и была в курсе всех городских новостей. Васечка тоже примерно окучивал свою поляну, доставляя эксклюзивные сплетни спортивного мира.

Во-вторых, Толстогонов был закадычным другом-приятелем Володьки Ниткина (который, кстати, тоже время от времени присоединялся к «расслабухам» этого кабинета). Они вместе учились на литфаке, вместе трубили в одной из заводских многотиражек, где и обзавелись полезными, а ныне и высокими связями. Когда Ниткин утвердился при Трише в роли серого кардинала, он потребовал взять в штат и Васечку. И теперь Триш опасался указать на дверь дружбану Натаныча и самого Курилова. А Васечка всеми силами покрывал и прикрывал свою собутыльницу Смешляеву.

Такой вот коврик тут выткался.

Сюда и заглянула Лариса.

Татьяна, растянув рот в довольной улыбке, кормила с рук симпатичную домашнюю крысу Нюрку. Отщипнув крошку от полуголовки сыра, она протягивала угощенье зверюшке, та брала его передними лапками и потешно хрумкала, сидя прямо на Танькиных бумагах. Крыса жила у них в кабинете уже второй год, а до неё была другая, а перед тем – ещё одна. Танька содержала живность в чистоте, работе та не мешала и по другим кабинетам не шастала. Во время возлияний Нюрка понимающе пряталась в свой специальный домик и выползала оттуда, когда хозяйка трезвела. Смешляева была круглой сиротой, так и не создавшей семью и не наплодившей потомства. Крыса, да ещё волнистый попугайчик, тоже обретавшийся здесь же, были единственными близкими ей существами. Поэтому у начальства язык не поворачивался запретить этот зоопарк.

Васечка при виде Ларисы куда-то заторопился, чему она даже обрадовалась: без него Танька становилась особенно словоохотливой.

– Ну, что новенького в нашем королевстве? – Лариса беззастенчиво пользовалась излюбленными перлами Сокольского. – Неужели Нюрка весь сыр съест?

– Не, Нюрка не дура, откушает только свою норму.

– Остальное придётся тебе доедать?

– Я тоже не дура, с утра этот сыр лопаю. Сколько уж можно! Отнесу верстальщикам: им сегодня ещё сидеть да сидеть. – Танька была бабой доброй и норовила всех угостить и приголубить. У них в кабинете всегда можно было разжиться съестным, чем частенько пользовались коллеги, не успевшие вовремя перекусить.

– А кто сегодня на вёрстке? Агеева?

– Не, сегодня Лёня Ивонин горбатится. А ты, Лорик, слыхала? Ивонину-то квартиру дают. Триш всё-таки вытряс из мэрии. Лёнька лет пятнадцать, не меньше, ждал, ещё в «Вечёрке» встал на очередь. Из-за этой проклятой квартиры он, как и я, один кукует. Так и не женился. Не в общежитие же невесту вести. Но и то хорошо, что теперь, наконец, до своего угла дослужился. Теперь Тришу будет по гроб жизни обязан.

– Это уж точно! Триш с Лёни не слезет, на все вечерние смены его теперь зарядит. Только бы у парня здоровья хватило. А то я смотрю, он в последнее время совсем прозрачный стал, вся верстальня провоняла корвалолом.

– Собственный угол того стоит, да? – Танька, опустив тему Ивонинского здоровья, задумчиво подняла глаза на Ларису. В этом затуманенном «рюмочкой» взгляде читалась застарелая неустроенность человека, всю жизнь мотающегося по съёмным комнатам. Таньке своё жильё не светило, да она на него уже и не претендовала.

–Ну, Татьяна, порадовала! – нарочито весело крикнула Лариса, стараясь отвлечь Таньку от грустных мыслей. – Пойду поздравлю Ивонина. Заодно и бутылку стрясу. Нечего сачковать, пусть проставляется!

Лариса, направилась к дверям. Основную сегодняшнюю новость ей выдали, и она оказалась очень славной.

– Слышь, Лёнька-то того… уже проставился… Ты на него слишком не налегай…

– Понятно! – Лариса, смеясь, покинула кабинет-буфет, как называли обиталище Смешляевой в редакции.

Однако дойти до Ивонина ей не удалось. В коридоре её перехватила Алла, призывно машущая руками.

– Лорик, тебя где носит? Адвокат твой тебя обыскался, все телефоны оборвал! Просил позвонить, как только появишься. Звони ему сама – Нилова протянула бумажку с шифром позывных Депова, и дивной бабочкой упорхнула на лестницу, оставив за собой шлейф тончайшего аромата.

– Фурия, как есть фурия! Только добрая! – с нежной усмешкой подумала Лариса, глядя подруге вслед, и отправилась к себе – налаживать контакты с человеком, которого пока никак не могла понять.

***

Ласковые совсем бесхитростные глаза. Лицо смущённое и слегка растерянное. В движениях неуверенность и боязнь сделать что-то не так. Никакого видимого подвоха, никакой двойственности. Он – само внимание; заинтересованно ловит каждое её слово. Почему же в её мозгу противно сверлит мыслишка: будь осторожна, не торопись довериться этому человеку. Он слишком хорошо вышколен, слишком умело скрывает своё истинное «я». Он гораздо умнее, опытнее и прозорливее тебя, он может так расставить сети, что ты и не поймёшь, что попалась. Будь осторожна, не торопись верить!

Лариса и Саша Депов уютно устроились в её комнате возле маленького журнального столика, где на старинном подносе стоял хрустальный графин с вином, и два наполненных бокала. Чай уже выпит. На этот раз гость подготовился на славу: кроме изысканного букетика подснежников, редких в их краях, захватил коробку крохотных пирожных из самой модной и дорогой кондитерской города.

До этого в машине Депова, мчащей их от редакции домой, и потом за лёгким ужином они говорили о вещах малозначительных, не имеющих отношения к теме, волнующей обоих. Лариса, с нежностью вспомнив визит к маме, рассказала о своём первом публичном издании. Казалось, она и думать не думала о том, чтобы расспрашивать его о недавней встрече в суде.

Саша вздыхал: она просто держит марку. А всё равно жгучей темы не миновать, они оба знают это.

– Лора, я правильно понимаю: ты хочешь знать, как я оказался защитником Кротова?

Лариса, только что безмятежно щебетавшая о своих школьных подружках, вдруг съёжилась и затихла. Она явно не ожидала, что Депов так резко возьмёт быка за рога.

– Давай так: прежде, чем мы станем обсуждать Кротова, я расскажу тебе, почему стал адвокатом. Тебя ведь и это интересует?

Она кивнула: интересует, да ещё как! Похоже, больше, чем этот треклятый Крот.

– Я потомственный юрист, тебе это известно. У меня не только отец, но и мама весьма успешный адвокат. В своей среде они имеют большой вес, к ним попадают самые сложные и – Саша слегка запнулся – самые дорогостоящие дела. Адвокатом был также и мой дед по материнской линии. Я вырос, слушая бесконечные разговоры на юридические темы. Иногда мать с отцом отчаянно спорили и даже ругались из-за своих взглядов на избранные линии защиты. Но, наверное, потому, что у них была возможность профессионально обсуждать между собой дела, которые вели, эти дела чаще всего заканчивались удачно для их клиентов: истина, как известно, рождается в споре.

Солнце целый день упорно пряталось меж туч, и теперь за окном рано надвинулся печальный весенний вечер, в комнате стало сумеречно. Лариса осторожно встала, чтобы зажечь бра, свет которого сразу придал обстановке интимности. Гость одобрительно качнул головой, продолжая:

– Я видел множество женщин и мужчин, стариков и старушек, которые приходили к нам и со слезами на глазах благодарили родителей за помощь.

Конечно, среди посетителей встречались и такие личности, только от вида которых хотелось поскорее спрятаться под диваном. Ничего не поделаешь: адвокату приходится защищать и очень неприятных субъектов, и даже заведомых преступников, за которыми числятся самые гнусные поступки.

– Например, гада Валерика Кротова – негромко подала реплику Лариса. Депов недовольно прищурился, но не прервал повествования:

– В такой вот обстановке я жил. Почти с яслей для меня законом стал посыл: утверждаешь – докажи. Аксиом в нашем мире не было, или почти не было. Всё подлежало сомнению, даже мои маленькие наивные перипетии.

Нечаянно набил шишку товарищу по детсаду? Докажи, что не нарочно, что не старался показать слабому свою возрастающую силушку, – или неси наказание, как за хулиганскую выходку.

Желаешь бросить учёбу и стать пожарным? Докажи, что уже сейчас, в пятом классе, не боишься огня, – без папиной помощи разожги костёр. Не можешь, пальцы подпалил? Так сперва вырасти, закончи школу, наберись умения и ловкости, а уж потом собирайся в пожарную команду.

Считаешь, что дорос до собственного автомобиля? Докажи, что способен самостоятельно заработать на него.

– Да-да, самый первый подержанный «Москвич» я купил на собственные деньги.

– Подержанный? На собственные?

– Я с малолетства мечтал о колёсах. После двух институтских стройотрядов у меня скопилась приличная сумма, недостающее добавил папа. Но с условием, что я верну ему этот долг. Он нанял меня, третьекурсника, помогать в его делах. Я выполнял множество поручений: следил за бумагами, составлял и печатал кипы разных документов, присутствовал с отцом на процессах. Так мой мудрый папа убивал сразу двух зайцев. Он обучал меня азам адвокатской практики, таким способом заставляя самостоятельно зарабатывать деньги для расчётов по денежным обязательствам.

Саша прервался, будто ожидая от неё расспросов. Но Лариса молчала, покручивая в пальцах бокал.

– Знаешь, Лариса, поначалу всё это показалось мне невыносимой тягомотиной. Я за голову схватился, поняв, какая дурацкая будущность может ждать выпускника юридического факультета. Но постепенно неприязнь к бумажной работе сменилась интересом к сути тех дел, ради которых она выполнялась. За разного рода запросами, протестами, жалобами и тому подобным крючкотворством я вдруг увидел людей. Они были растеряны, страдали и ждали от своих помощников, пусть даже не бескорыстных, избавления от нахлынувших бед и неприятностей. Я искренне сочувствовал почти всем отцовским клиентам, кроме разве что закоренелых негодяев. И наконец, пришло время, когда я захотел быть для них такой же твердыней, как мои родители. Каменной стеной, о которую разбиваются волны юридических, да и жизненных хитросплетений. Так я почувствовал вкус к работе адвоката.

– Конечно, за папиной-то спиной и редька что твой ананас… А как пошёл в автономное плавание, опять захотелось взад пяткИ? Первое дело, наверное, провалил? – подколола Лариса. Ей почему-то хотелось поколебать невозмутимость своего визави.

***

Саша взял со стола давно дожидающийся его бокал, сделал аккуратный глоток, смакуя приятную терпкую жидкость, поднёс к глазам, глядя на просвет, будто хотел высмотреть что-то в янтарном оттенке. Облепиховое винцо походило цветом на глаза женщины, в доме которой он находился. Такие близкие, такие волнующие… Глаза эти в приглушённом свете бра казались темнее, глубже, загадочней.

– Своё первое дело я не забуду никогда. Уже более десяти лет подряд перед Новым годом мне звонит с поздравлениями один дядька, которому я помог отсудить квартиру.

Саша сделал ещё глоток. Видимо, ожидал очередной изящной колкости. Но Лора только вскинула брови.

– На первый взгляд дело показалось мне абсолютно проигрышным; потому, видимо, и сунули его новичку. Там была очень непростая квартирка. В своё время эти метры в центре города предприятие выделило для улучшения жилищных условий клиента. Но они сразу оформлялись на сына. А когда сын попал в тюрьму, за квартиру эту вдруг уцепились юристы заводского профкома: нашли лазейку, как вернуть жилплощадь обратно. Всё уже было на мази. Но тут вдруг обнаружилась ещё одна заинтересованная в жилье сторона – районная прокуратура. Прокурорские решили сами поживиться плохо лежащими метрами, и отодвинуть профсоюз – с дядькой вместе, разумеется.

Сражаться с двумя противниками мне ещё не приходилось. Хорошую подсказку дали родители: попробовать сыграть на столкновении ведомственных интересов. И ведь сработало, дядькино семейство осталось в своём праве. Бодающиеся стороны из соображений престижа вынуждены были отказаться от своих жилищных притязаний. В советское время честь мундира кое-что значила!

Лариса рассмеялась: прямо тебе сказка про колобка! И от своих ушёл, и от чужих укатился! Потом, вспомнив про Крота, решила потихоньку подбираться к нему:

– Саш, а дела ты сам себе выбираешь, или занимаешься тем, что дают? Я, к примеру, чаще всего получаю редакционные задания.

– Тут как масть пойдёт. На первых порах, конечно же, я в основном работал по заданиям. Приходилось выступать и бесплатным государственным защитником у тех, кто сам не мог нанять адвоката.

– Ты работал за спасибо? – меньше всего Лариса ожидала услышать, что юристы уровня Депова бывают бессеребренниками.

– За таких государство платит. Правда, немного. Зато неплохая практика! Позже благодаря родителям мне начали подбрасывать дела из городской коллегии. А уже когда пришли успехи, клиенты стали обращаться ко мне напрямую. В нашем ремесле, как, наверное, и в вашем, имя имеет значение. Фамилия Деповых уже не один десяток лет высоко котируется и в следственных органах, и в прокуратуре, и в криминальной среде. Я повторюсь: Павел Васильевич довольно долго возглавлял коллегию адвокатов и считался одним из самых крутых знатоков юриспруденции. Он и сейчас лучший, только за дела берётся всё реже: тяжело уже.

– А бывало, что ты участвовал в процессе против своего желания? Ну не нравится тебе клиент, или видишь, что можешь проиграть, или денег много с него не взять – а тебе его пихают, и никак не отвертеться?

– Лора, у тебя какие-то детские представления о нашей работе – Саша посмотрел на неё с неожиданно прорвавшейся досадой. – Начнём с того, что наша профессия похожа на профессию медика. Ты видела врача, который отказывается, к примеру, перевязать рану только потому, что получил её вор или бандит?

Ларису от таких медиков пока Бог миловал.

– И адвокаты, подобно врачам, связанным клятвой Гиппократа, оказывают юридическую помощь любому нуждающемуся в ней. Хотя у нас всё не так принципиально, как в медицине, мы имеем право и на собственные предпочтения. Но при этом профессионалы высокого уровня – такие, скажем, как мои родители, – в услугах мало кому отказывают. Деньги, моральные там аспекты – вторичны. Они помнят, что для настоящих специалистов не имеет значения, какой тяжести проступок совершил его подзащитный. Он человек, просящий о помощи, и это главное. Ведь даже Христос не осуждал и даже благословлял преступников, которых казнили вместе с ним!

На этом моменте Лариса опять не выдержала и прыснула: так высокопарно звучал спич Депова. Хотя и было в нём здравое зерно…

Заметив её веселье, Саша слегка надулся:

– А ты не улыбайся, не улыбайся! Работая с людьми, о терпимости приходится помнить всегда. Или ты сама сначала разложишь по полочкам, что за фрукт и какого социального статуса пришёл к тебе с мольбами, а уж потом примешься решать его проблемы?

Саша попал в точку: она в своей работе тоже прежде всего видела человека, попавшего в беду. Что это за человек – выясняла потом. Нередко к собственному разочарованию…

– Уж больно серьёзно ты говоришь. Стало быть, и Кротова взял в работу из самых альтруистских побуждений?

Саша повернулся и в упор посмотрел на сидящую рядом женщину. Лариса глаз не отвела, только почувствовала, как под этим взглядом – суровым и обволакивающим одновременно – вспыхнуло румянцем лицо.

– Лора, Лора! И зачем тебе это надо!.. – Лицо Саши вмиг стало непроницаемым, только длинный глоток терпкой настойки, который он сделал, выдавал волнение. После некоторого молчания он опять заглянул в манящее лицо, чтобы ещё разок поймать волшебную искру, проскочившую между ними.

– Кротов – как раз тот самый случай, когда я в силу адвокатской этики сначала взялся за него, а уж потом разобрал, какого зверя буду защищать…

Глаза Ларисы стали колючими: что-то не договаривает её милый гость. Как мог он, далеко не новичок в своём ремесле, попасть в число участников очень некрасивого процесса, пускай и громкого? Или как раз шум вокруг этих почти гангстерских убийств привлёк молодого человека?

Пусть по недоразумению, пусть шум, – мысли в голове Ларисы прокручивались одна за другой. Но ведь Вершков дал ей документы, где чёрным по белому написано: психолого-психиатрическая экспертиза Валерия Кротова показала состояние сильного душевного волнения во время преступления – аффект. Понятно, что на самом деле никакого аффекта и быть не могло, а была придумана явная фальшивка как раз для того, чтобы развязать руки следствию. Лёха же объяснил, что благодаря этой бумаге следователь получил большой козырь, чтобы не усмотреть состава преступления в действиях Крота. Хорошо сработано. Кем? Вытанцовывается, что, учуяв мерзкого зверя, Депов не отшатнулся, не перевёл свою линию в стандартную оборону, а кинулся усердно отбивать ненавистного клиента от тюрьмы. Не сходятся слова Александра Павловича с его делами-то…

Саша, не отрываясь, глядел на Ларису, которая теперь сидела как мышка. Пряди, перекинутые вперёд, густой волной укрывали грудь. «Гражина», как есть «Гражина», девушка с фото, потрясшего в своё время немало сердец. Только та соблазнительно обнажена. Впрочем, детали легко дорисовать. И до чего же хочется ему поскорее закончить тягостный разговор-допрос и зарыться в тёмную медь волос, наглядеться в золотистый прищур.

– Поэтому, Лариса Петровна, я с первой же встречи просил тебя забыть о публикациях на тему Крота: он и его окружение крайне опасны. А сейчас уже не прошу – умоляю не совать голову в это дело. Откусят, не успеешь оглянуться. Пока в переносном смысле. Но боюсь, что, может статься, и в прямом. Лора, человечек дорогой, не делай этого!

Последние слова Саша произнёс с таким неподдельным чувством, что Ларисе стало не по себе. Теперь уже она внимательно взглянула в его серьёзные серые глаза. Депов опустился на колени, так что их лица оказались почти на одном уровне, слегка отодвинул густые пряди и взял в руки её лицо. Он с мягкой осторожностью провёл кончиками пальцев по её щекам, приблизился к пунцовым от вина и волнения губам. Поцелуй был хотя и страстным, но бережным. Таких лёгких прикосновений, такой обходительной нежности Лариса давно не испытывала. Давно? Или никогда? Неожиданно для себя она поддалась очарованию этого мужчины, ответила на его настойчивые призывные ласки.

– Лора, Лора! – приглушённо повторял Саша, погружая лицо в её волосы. Он снова и снова, как росу, пил терпкий аромат её губ. Она запрокинула голову, подставляя волшебным этим прикосновениям лицо, шею, грудь. Её руки тоже искали его, её губы ждали новых поцелуев, тело дрожало необыкновенной дрожью желания, которое уже бушевало в каждом из них.

Будь осторожна, не торопись верить этому человеку! Не попадись в сети, которые он наверняка умет незаметно расставлять!– вдруг не к месту застучало у Ларисы в висках, перебивая и гася зов страсти. Она резко села, отодвинувшись от Депова.

– Лора, почему? – полузакрытые глаза искали её, миг назад такую близкую и податливую. Рука опять скользнула по щеке, потянулась к шее, к высокой освобождённой из блузки груди.

Лариса отодвинулась дальше, привела себя в порядок, облизнула пересохшие губы и каким-то чужим хрипловатым голосом сказала:

– Скоро придёт мой сын, он должен сегодня ночевать здесь. Тебе, наверное, пора. Мы несколько забылись, прости, – и встала, оставив Депова в неприятном недоумении.

На самом деле никакого сына она сейчас не ждала, тем более с ночевой. Но к её несказанному удивлению и радости, почти тотчас резко зазвенел телефон, и звонкий мальчишеский голос прокричал, что уже едет, и минут через двадцать будет у неё.

У неё! Не дома, а у неё… Она совсем забыла про своего Сашку, увлёкшись этим очаровательным молодым адвокатом! Никудышная мамаша, которую едва не застал с кавалером подросший и наверняка уже просветлённый об отношениях полов мальчишка.

Они с Деповым сухо прощались у дверей, когда в скважине заскрежетал ключ, и в прихожую вкатился сын. Он вежливо, хотя не без подозрительности поздоровался с элегантным несколько растерянным незнакомым мужчиной, и беспечно подался в свою комнату, не дождавшись, когда мать представит гостя.

– Извини, Александр Павлович!

– Лора, помни, о чём я тебя просил! И… я ещё хочу тебя увидеть!

Глава 10

Как хорошо, когда светит солнышко! После двух туманных дней низкое небо прояснилось, и город затопил золотой поток. На газонах весёлая прозелень, синички без умолку выводят трели, верба выпустила серебристые пушки. Близится Пасха, а там и листочки проклюнутся. В такое румяное утро кажется, что всё в жизни как надо, и счастье совсем близко.

Сегодня – впервые с начала весны – Лариса надела лёгкую светлую куртку и новые стильные ботинки, купленные в одном из самых престижных бутиков города. Деньги за эту пару отданы, конечно, немалые, но обновка того стоит. В сочетании с джинсами и лёгкой вязаной шапочкой сложился образ модной задорной девчонки. Никто и не скажет, что широко улыбается пронзительно синему небу почти сорокалетняя мадам. Теперь она смотрится даже моложе, чем её вчерашний гость. А что в сравнении с отмотанными назад годами потраченная половина зарплаты!

Она неспеша идёт в редакцию, с наслаждением разглядывая пробуждающийся мир. На душе славно и немного тревожно. Остаток вчерашнего вечера был отдан СВОЕМУ Сашке (так она мысленно назвала сына, отличая его от другого – взрослого – Саши). Пили чай с восхитительными пирожными, оставшимися от Депова, говорили о школьных делах. Мальчишка начал быстро расти умишком, рассуждал порой совсем по-взрослому, что и радовало, и печалило Ларису. Всякая мать светло печалится о том, что вот ещё одно младенчество безвозвратно уходит…

К её тревоге, сын несколько раз упомянул о каких-то «больших мальчишках», с которыми у него не получилось поладить. В каждой школе есть такие задиры, готовые по поводу и без повода к кому-нибудь прицепиться. Тут вот рассыпали журналы, которые Сашка тащил в класс на сдачу макулатуры.

– Мам, они, вроде, ничего и не делали, только посмеялись, что я, как малышок, по макулатуре прибиваюсь. Они, дескать, давно уже такими глупостями не балуются. Но смеялись как-то гаденько, не по-доброму. Будто хотели меня разозлить, вызвать на ссору. «Ты что, девчонка? Или маменькин сынок?» – ржут и завязочки на пачках с бумагой дёргают. А завязки-то возьми и лопни, и все мои журналы в луже оказались. А парни эти убежали.

Лариса не знала, что ответить мальчишке. Сказать, что надо бы таких проучить – значит, спровоцировать Сашку на драчку в школе. Но Сашке со здоровыми оболтусами не справиться, а за потасовку по головке не погладят, и даже могут отчислить: школа у них теперь не школа, а гимназия, тут всё должно быть чинно-благородно. Сказать, что лучше не связываться с обидчиками – тоже непедагогично: какой он после этого мужчина, если даже за себя не может постоять. Она выбрала третий путь: пообещала, что в самое ближайшее время зайдёт в школу, и они вместе с этими «большими» поговорят. А пока сын должен держать нейтралитет. Чтобы поднять чадушке настроение, она предложила вскорости сходить с ним в аквапарк. Сын отправился спать в счастливых мечтах о новомодных развлечениях, совсем забыв уточнить у матери, что за расфуфыренный дядька приходил к ней в гости.

Лариса тоже засыпала с блуждающей улыбкой. Хотя и тревожны были предостережения Депова, ночь прошла в сладкой полудрёме воспоминаний о его пальцах, губах, тонком аромате, нежной настойчивости. И сейчас она шла, перебирая эти приятные мысли, словно мягкие цветные лоскутки. Как ни верти, нравится ей этот закрытый на семь засовов адвокат, ох как нравится! Он совсем не похож на её прежних кавалеров, о которых и вспоминать-то неловко.

Непонятно только, что такого нашёл в ней сам Саша – при его лоске, положении и возможностях? Обычная не слишком удачливая разведёнка без особых жизненных перспектив. Провинциальный журналист, каких в городе, как и в стране, пруд пруди. Ни броской, как у Аллы, внешности, ни завидного наследства, ни связей в парламенте, ни папы-банкира…

Или его интерес в чем-то другом? Например? Скажем, считает, что не повредит знакомство с представителем четвёртой власти, пусть и плохонькой.

От последнего умозаключения Лариса погрустнела. Она с первого момента их знакомства всё искала и не могла найти в словах и действиях Саши какого-то явного подвоха, и всё же чувствовала: подвох этот был. Уж больно Депов обтекаем. Взять хотя бы реакцию на её участие в деле Кротова. Почему он так рьяно уговаривает отойти подальше от этих убийств? Ведь освещать подобные события – обычная работа людей её профессии. Беспокоится за неё, хочет уберечь от неприятностей? Но при этом уж очень заметно скрытничает, старается обойти важную для Ларисы тему, не посвящать её в известные ему детали.

По ней, так заинтересованный человек обязан выложить дорогой сердцу даме (сам же называл её дорогой!) всю подноготную вопроса, чтобы она прониклась, поверила, сама захотела последовать его уговорам. А он всё на какие-то ему одному известные обстоятельства кивает. А что за обстоятельства – ни слова. Будто боится, что она сказанное Деповым тут же обернёт к своей пользе: побежит тайно от него строчить крамольную статейку. Лора, конечно, до мозга костей газетчица, готовая на край света бежать за эксклюзивом. Но не идиотка же! Не станет она пускать в печать конфиденциальную информацию. Тем более – полученную от небезразличного ей человека. Она давно научилась отличить рабочие моменты от личных. За это её и ценят источники в силовых ведомствах.

Не может Депов этого не понимать! А всё равно знай долдонит: не тронь Крота, да не тронь. Значит, попросту не хочет, чтобы настырная газетчица путалась под ногами в ходе следствия! Пресса при таких кручёных процессах совсем ни к чему, только создаёт лишний шум и нервозность, настораживает судей и прокурорских. Вот и решил адвокат исключить нежелательный для себя элемент: приголубил одинокую медийную девушку, чтобы поцелуйчиками заткнуть ей рот. Нужно признать: целуется он обалденно, опыт, видимо, богатый, совсем было свёл её с ума.

Хитро придумал наш красавец!

С другой стороны, не он первый вышел на неё с вопросами-расспросами, а она через Аллу завела с ним разговоры про Крота. Поцелуйчики уж потом, сами по себе…

А вдруг этот благовоспитанный молодой человек, умеющий держать себя в любом обществе и производить на всех и вся положительное впечатление, – вдруг на самом деле он цинично и презрительно смотрит на людей, на общество, на неё, дурочку Лорку, позволившую себе растаять перед его обаянием? Может, в душе ему куда ближе душегуб Кротов, рвущийся к вершине социума по головам, судьбам, жизням людей?

А что, собственно, знаешь ты о члене городской коллегии адвокатов А. П. Депове кроме того, что он сам нашёл нужным тебе рассказать? Таких соплей с сахаром она и сама горазда сочинять о чем и о ком угодно. Почему сразу после знакомства с этим защитником двойного убийцы не навела справки хотя бы через Лёху Вершкова?..

Не пей вина, Гертруда! Не торопись, Лариска, лезть в пасть к этому соблазнителю, не верь до срока ни его букетам, ни объятиям со вздохами! Разберись сначала, что за прекраснодушный господин постучал в твою дверь. Как бы не оказался волком в овечьей шкуре!

***

На рабочем месте Лариса появилась в задумчивости: никак не шёл у неё из ума Депов с его многозначительными намёками, от чего пропадала прелесть вчерашнего свидания. Но царившая вокруг редакционная сутолока быстро вернула в привычный ритм. Не поднимаясь к себе, она сразу же прошла в секретарскую – узнать итог переговоров Лизетты с Тришем.

Вешкина будто её поджидала, встала и поманила к своему монитору:

– Глянь, Лебедева, как я твою информацию вылизала.

Лариса просмотрела и осталась довольна редакторскими правками – материал от них заиграл как-то по-другому. Что ни говори, умеет Лизетта работать с текстами! Полунамёками и полуутверждениями эта небольшая по объёму информация исподволь вела читателя к неизбежным вопросам. Например, отчего в оценках вроде бы ясного и юридически вполне чётко обрисованного преступления на самом деле кроется много сомнительного? Почему же так, для чего нужно, кому на руку?..

– А что Триш, Елизавета Григорьевна? Согласился на это?

– На твоё счастье, Боре сейчас не до нас. Он ещё позавчера улетел в Арабские Эмираты. Там международная выставка вооружений, его включили в состав делегации от нашего города. Типа должен же кто-то врать про успехи отечественного танкостроения. Будет пузо греть в Дубае как минимум неделю, – даже в отношении высшего начальства Вешкина не отличалась особой почтительностью.

– Свезло шефу…За себя вас оставил?

– Хотел, но я не далась. На старости лет что-то не тянет в чужие сани садиться. На Сокольского приказ подписан.

Лариса несколько секунд сглатывала новость, чувствуя, как по коже вдруг побежали нетерпеливые мурашки. Потом тихо спросила:

– Елизавета Григорьевна, а если в отсутствие шефа пустить в номер Кротову?

– Лебедева, ты совсем спятила? Да нам за эту чёртову семейку мэрия голову скрутит! – взорвалась было ответсекретарша. Но вдруг осеклась, искоса, пряча чертовщинку в глазах, глянула на Ларису. – Хотя…

Лизетта на миг задумалась, потом, как саблей, махнула рукой:

– А что случится то? Триша не выгонят, только нервы потреплют. Газету не закроют – вот бы из-за каждого неугодного слова стали прессу закрывать! Сокольскому, конечно, прилетит. Но ведь это не ему запрещали публиковаться, а тебе. И если Романыч согласится… Я бы на его месте попробовала. Лично мне на своём веку не однажды приходилось плевать на разные запреты, и ни разу не пожалела об этом! А потом ещё и в благодарностях купалась. Иди, решай. А я пока твою инфу на вёрстку отдам.

Через три минуты Лариса уже сидела у Сокольского в знаменитом кресле для приемов. Андрей Романович высился перед ней своим могучим торсом. Сегодня он был одет в темно-синий джемпер плотной вязки, который очень шёл к его атлетической фигуре и тёмным вьющимся волосам. Лариса ни с того, ни с сего подумала о многочисленных адюльтерах Андрея: наверное, лучше всего ему удавались сердечные победы именно в этом наряде.

– Ну, что опять не так в вашем неугомонном королевстве?

– Скажи, Андрей, тебе Триш СПЕЦИАЛЬНО говорил, что нельзя публиковать материал Кротовой? Вот специально-специально?

– Лорик, не темни. В чём дело?

– Давай опубликуем Крота, пока шеф в отпуске, а?

Сокольский обалдело уставился на неё. Не давая Романычу вставить возражения, Лариса затараторила:

– Триш просто перестраховался! Просто решил подложиться, когда из прокуратуры пришло одно смешное письмецо. Ваня Горланов разослал по редакциям свою дурацкую просьбишку: типа, чтобы газеты не слишком пугали людей убийством в бочках, то бишь заткнулись до его полного раскрытия. Но сейчас-то уже кое-что прояснилось! Сама прокуратура релиз по Кротову выкатила. Я только что сдала Лизетте материал из суда, можешь посмотреть. Как было бы к месту следом за этим и жёнушкины откровения обнародовать. Давай, а?

Сокольский продолжал молча глотать этакую Лоркину наглость. Да кто ж в редакции не был осведомлён о нагоняе, который Триш учинил Лебедевой из-за этих, как она выразилась, откровений! А ей как с гуся вода! Приходит и на голубом глазу требует наплевать на начальственный запрет!

Хотя отчасти она и права: лично ему от главного не поступало никаких особых распоряжений относительно этой злосчастной истории. Триш уезжал в Эмираты, когда ещё новых данных по двойному убийству не было. А теперь есть. И в отсутствие начальства поступать с этой свалившейся на голову информацией вольно по его, Сокольского, усмотрению.

Так прикидывал заместитель главного редактора «Обоза», молча глядя на беспардонную возмутительницу нынешнего спокойствия.

Лариса, зная характер своего давнего друга, терпеливо ждала. Она сознательно не напоминала Андрею Романовичу, что причиной второй отставки её материала была вовсе не писулька от Ванечки, а жёсткий окрик из мэрии.

– Лорик, ты меня подбиваешь неподписанный материал поставить? Кто за это отвечать будет?

– Так шеф же сам сказал, что юристы его консультировали и сказали, что ничего страшного.

– Дорогуша моя, страшны во всём этом совсем не юридические несоответствия. Страшен, и даже опасен сам герой твоего гениального творения, Валерий Андреевич Кротов. Связываться с ним всё одно, что против ветра плевать: как ни старайся, тебе же обязательно всё назад и прилетит. Не знаю, какие там юристы чего Тришу напели; зато знаю, что у меня единственная квартира, которую придётся на кон ставить, если дело дойдёт до суда с Кротом. У тебя, кстати, тоже с материальной частью не густо. А ещё я точно знаю, что любой суд в этом городе в случае чего впишется не за нас с тобой, а за этого убийцу.

Лариса поняла, что Сокольский уходит в глухую оборону. Ещё немного, и выцарапать его оттуда шансов не будет. Она решила испытать последний – запрещённый – приём. Противным дурашливо-тоненьким голоском она вдруг запричитала:

– Андрюша, с каких это пор ты стал таким зайчиком? Пушистеньким-пушистеньким, трусливеньким-трусливеньким, противненьким-противненьким? Глазки бы на тебя этакого не смотрели! А куда же пропал наш мужик, за которым вся редакция была, как за каменной стеной? Да вот же он, наш теперешний зайчик-убегайчик… Даже Триш рядом с таким лев.

И, сменив тон, грубо по-мужицки сплюнула:

– Тьфу!

Не глядя больше на зама, пошла к дверям с упрямо наклонённой головой.

– Да… ты… ты… – мычал, ярясь, Сокольский, не находивший достойных слов даже в своём громадном словарном запасе.

Лариса резко развернулась на самом пороге и уже серьёзно, но жалобно, почти со слезами, сказала:

– Ну, придумай что-нибудь! Неужели и ты, как перестраховщик Боря, готов помереть раньше времени? Уступить дорогу последней человеческой дряни только потому, что её такая же дрянь прикрывает?

Сокольский, набычившись и сопя, грозно надвигался на неё. Подойдя вплотную, он уставился налитыми кровью зенками в Лоркины глаза. Она вздрогнула, но взгляда не отвела. Так с минуту они играли в глядели. Потом Андрей отпрянул, шумно выдохнул и прорычал:

– Правдолюбка хренова! Иди работай! Я к Лизетте, потом скажу, что решил. Сам позову!

Лариса на обмякших ногах поплелась в свою каморку. Опять полезла в бутылку! Сколько раз обещала себе не давать воли эмоциям – и вот, опять не сдержалась! А ведь будь на её месте мужик, обязательно бы схлопотал леща, за Романычем не заржавеет. Теперь ей остаётся только глушить подступившие рыдания и ждать, что там надумают столпы «Вечернего обозрения».

Навстречу ей из своего кабинет-буфета высунулась Смешляева, приоткрылись двери и ещё нескольких комнат:

– Ларисочка, все редакционные бабы уже третий день ни о чем другом думать не думают, как о твоём недавнем кавалере!

Лариса не отвечала, стараясь ускользнуть от любопытства коллеги. Она вспомнила, какими затуманенными взглядами провожала накануне её с Деповым женская половина редакции. Надо было ожидать расспросов с пристрастием. И Танька не отступалась:

– Этой твой бой-френд, да? Или просто так? Где ты такого гладенького мужчинку подцепила? Один прикид чего стоит! А машина! Это его машина, нет? Он в мэрии работает? Кем? Я что-то его там не припомню. Из новеньких, что ли?

Вопросы сыпались из Таньки горохом. Лариса, ещё не остывшая от схватки с Сокольским, криво улыбнулась: какого шороха, однако, навёл здесь адвокат! Она как-то не подумала, что в обшарпанных редакционных коридорах не так уж часто бывают видения, подобные Саше Депову. Сюда в поисках эфемерной правды обычно ходят обиженные жизнью неудачники. Такие, как Елена Кротова. Блестящие представители обеспеченных категорий населения предпочитают приглашать газетчиков на рандеву в свои модные офисы.

– Ты что-то очень любопытной стала, Татьяна! И с чего это вдруг тебя так взволновали посетители соседних кабинетов?

Впрочем, вопрос был риторическим: как многие незамужние дамы, Смешляева особенно трепетно вглядывалась в приличные мужские фигуры, появлявшиеся в её поле зрения. Танька давно оставила мечты о создании семьи, но по чисто женской привычке ревностно относилась к успехам коллег и подруг. Ларису порой раздражала эта Танькина черта, но она всегда относилась к ней с сочувственным пониманием.

– Ну, ты хоть скажи – это бой-френд, или как? – не унималась Смешляева.

– Можешь заверить высокое собрание, что к покорителю сердец наших девчонок я имею опосредованное отношение! – громко продекламировала Лариса, удаляясь от любопытствующих глаз. Пусть считают, что тема исчерпана. Инцидент рассмешил её и помог поднять настроение.

***

В кабинете ждал сюрприз: на окошке буйно полыхал розовый цикламен. Она любила этот роскошный цветок, выбрасывающий множество резных головок посреди зимы. В этом году растение припоздало и начало цвести весной. Унылый офисный интерьер будто согрелся от нежного живого свечения. И у неё на душе стало совсем спокойно.

Лариса ещё рассматривала ботаническое чудо, как загудел телефон: Сокольский велел прибыть мухой.

Андрюша, родненький, всеми твоими артистическими любовницами заклинаю: поставь Крота! – молила про себя Лариса, приближаясь к его кабинету. Открыв дверь, она без сил прислонилась к косяку, молча глядя в глаза зама:

– Ну?!

– Чего встала, проходи, Чапай говорить будет! – Сокольский велел это таким тоном, что у Ларисы отлегло от сердца. Он решился!!!

– Лорка, я тебя за твои штучки когда-нибудь прибью! – то ли извиняясь, то ли угрожая, пробасил Андрей.

– Прости, Романыч, я дура! Но обещаю: когда-нибудь и сама помру.

– Ладно, проехали. Давай по делу.

Сокольский встал, достал сигареты, приоткрыл окно, впустив в прокуренный кабинет порыв мартовской свежести. Опошлил белый свет парой длинных затяжек, потом с силой затушил цигарку:

– Вот знаю, что ничего хорошего из этого не выйдет. Знаю, что могу крупно погореть. А всё же иду у тебя на поводу! А ты знаешь, почему?

– Знаю – бесстыдно призналась Лебедева.

– Потому что, как и ты, коварная, не люблю гадов. А твой Крот – редкостный гад, который заедает жизни даже собственных детей. И ты права: должен же кто-то хотя бы иногда тыкать таких в их дерьмо! Если бы не это, ни за что бы на твою публикацию не согласился, хоть запросись.

Лариса молчала, не замечая, что по щекам её заструились предательские ручейки. Она так много себя, своей души отдала этой истории и этому материалу, а потом опять глубоко пережила его двойное фиаско, что новые надежды вызвали почти истерическую волну эмоций.

– Романыч, Романыч… – бормотала она, не в состоянии связать двух слов.

– Хорош реветь-то, Лорик! Вот бабы, ей Богу… – забормотал он, достав из кармана замусоленный носовой платок, и пытаясь возить им по смуглым Ларискиным щекам. Увидев, что фонтан иссякает, усадил её в кресло и снова прикрикнул:

– Давай по делу!

Она подняла глаза с размазавшейся тушью. Что там ещё он придумал?

– Я ведь сегодня хотя и добрый, но не до конца. Поэтому ставлю тебе очень противное условие. Материал пойдёт в моей самой жёсткой редакции....

Кто бы сомневался, что господин Сокольский постарается во всей мощи реализовать свой литературный дар, чиркая её несчастное сочинение! – язвительная тирада уже готова была сорваться с языка Ларисы. Но она вспомнила, что клялась себе быть сдержанной.

– …и анонимно. Лебедева, ты слышишь – АНОНИМНО! То есть без имен-фамилий и мест действия.

Лариса похолодела:

– Андрей, ты серьёзно? Тебе что – нравиться мучить меня? Ты хочешь-таки напрочь выхолостить всё, что я делала?

– Не хочу, но придётся. Иначе нам всем тут секир башка будет. Я тебе уже однажды рассказывал, какой ветер носит по белу свету этого Крота. Ты предпочитаешь, чтобы этот же ветер снёс и наши головы? В общем, всё. Или так, или никак. Решай.

Лариса закрыла ладонями лицо, пытаясь унять опять проступившуюпредательскую мокроту. Она казалась совершенно беспомощной маленькой девочкой, и у Сокольского защемило сердце, Чёрт бы побрал этих баб! Ревут из-за публикации, будто родных хоронят!

Однако в сознании Ларисы будто перещёлкнул какой-то тумблер, и она начала холодный анализ.

Романыч отредактирует, конечно, безжалостно. Лариса слишком хорошо знала, что остаётся от текстов после него, выпускника московского Литинститута. Но основной смысл, основную нить повествования этот литературный Пигмалион высветит ярко и чётко. Так что правка дела не испортит.

А вот фамилии и места действия… Кто поверит, что какая-то сумасшедшая ни с того, ни с сего притащила в газету анонимную историю о редком безобразнике? Никто не поверит, любой за сказку примет…

Примет, если здесь же, в газете, не будет дана подсказка. Не прямая ссылка, а именно прозрачная подсказка, намёк, который, тем не менее, сделает понятной сию тайну полишинеля. И такая подсказка есть – её сегодняшняя информация из суда! Только самый тупой не усмотрит связи между этими двумя публикациями. Сокольский умница!

– Андрюша, я согласна! Согласна! – неожиданно для Андрея почти закричала Лебедева, отнимая руки от лица с высохшими уже слезами. Янтарные глаза весело и яростно сверкали, высокая грудь ходуном ходила под тонким облегающим свитерком. Великий бабник Сокольский аж облизнулся, в очередной раз ругнувшись за то, что в своё время не дал себе труда как следует поволочиться за этакой искромётной красотулей.

– Ну а коли договорились, то теперь, Лорик, давай шагай работай. Теперь Крот мой!

Глава 11

В эпоху развитого социализма всё в стране шло не абы как. Во всех сферах жизни царил Его Величество План. Всё подчинялось наперёд заготовленным установкам, пропорциям и буквам циркуляров.

Товары повседневного спроса наравне с изделиями секретного списка выпускались в строго определённом количестве. Квартиры строились и выделялись гражданам в соответствии с нормативами. Даже партийные ряды пополнялись согласно разнарядке. Если, скажем, ты достоин и горишь желанием вступить, но работаешь в научном институте, конструкторском бюро или универмаге, то придётся долгонько ожидать счастья уплачивать членские взносы: норма членов КПСС на техническую и творческую интеллигенцию мизерная.

Иное дело фабрично-заводские кадры. Здесь партийцев клепали помногу. Ежеквартально и ежемесячно загоняли в ряды коммунистов заданное число пролетариев, заманивая посулами материальных и моральных благ вроде ускоренного продвижения по жизни в очередях разного толка.

Дозированным было и право советского обывателя на получение информации. Отцы нации скрупулёзно вычисляли, сколько радиочастот, сколько и каких телеканалов и печатных изданий должно приходиться на душу населения. Народу следовало доносить ровно столько правды жизни, сколько правящая верхушка считала необходимым. И в помине не было того моря разливанного СМИ, в котором захлёбывалась страна победившей гласности. Один телеканал, одна радиостанция, одна газета на область – и хорош! Вполне достаточно для освещения героических буден трудящихся олухов!

Впрочем, всё же существовали и другие малюсенькие информационные канальцы. Каждый уважающий себя начальник трудового коллектива – если, конечно, у него наскребалось достаточно денег – тоже вещал по собственному местному радио и выпускал собственную многотиражную прессу. Разного рода одно-двухполосные «Нефтедобытчики», «Машиностроители», «Политехники», «Заводские будни» и даже «Сучкорезки» забивали стране мозги статейками на тему выполнения и перевыполнения всё тех же планов и заданий. При этом для советских идеологических инструментов, которые тачались по единому шаблону, так же стандартно характерны были кошмарного качества фотоснимки, верстка сталинского образца, косноязычие и бесталанный стиль.

В таких «органах администрации, парткома, профкома и комитета ВЛКСМ» начинали свою журналистскую карьеру многие сотрудники нынешних разухабистых рупоров перестройки. Не была исключением и Лариса Лебедева, после инженерного вуза пробовавшая себя в крохотной многотиражке.

В отличие от большинства коллег ей повезло: первым её редактором оказался Андрей Сокольский, только что получивший свой писательский диплом. Но работали они вместе недолго. Андрей с его резким прямолинейным характером не пожелал до нужной степени подлизаться к парткому, а Лариса после его отставки ушла в более солидную газету, выходившую дважды в неделю.

Однако времени совместной творческой деятельности хватило для того, чтобы Сокольский, что называется, поставил ей руку. По большому счёту, от публикаций в «малой прессе» никто не требовал ни особой тщательности изложения, ни безукоризненности стиля: были бы приличнее сельской стенгазеты, и ладно. Несмотря на это, Андрей Романович строго разбирал Ларисины статьи, информации и репортажи, показывая стилистические погрешности и ошибки в построении материалов. Она, не имевшая профильного и даже филологического образования, в этот период переняла от Андрея самые ценные для литсотрудника навыки. Так что впоследствии, когда Романыча уже не было рядом, могла самостоятельно и весьма критически оценивать свои работы. Они стали хорошими, искренними и честными друзьями, хотя Сокольский и не скрывал, что не против более тесных отношений. Конечно, если Лариса Петровна не возражает… Но в тот момент она была добропорядочной женой, и подобного рода намёки не принимала всерьёз.

Потом в течение нескольких лет Лебедева и Сокольский виделись лишь изредка на каких-нибудь прессухах или медийных тусовках. Вновь довелось попасть в одну газетную упряжь только здесь, в «Вечернем обозрении», под тухлым началом бывшего партийца Бори Триша.

К удивлению обоих, одну борозду с ними доверили пахать и общему нехорошему знакомому Володьке Ниткину…

Ниткин в далёкие времена совместной работы Андрея с Ларисой числился в многотиражке как законная штатная единица. Именно числился, так как основное рабочее время проводил, сидя где-нибудь на жёрдочках то в парткоме, то в профкоме. Оттуда и приносил свои кондовые отчёты, плохо поддающиеся обработке даже такому редактору от Бога, как Сокольский. А по начальству, как со временем выяснилось, носил все реальные и вымышленные редакционные сплетни.

От Ниткина идеологическое начальство и узнало о якобы безнравственном поведении редактора в отношении одной из корреспонденток. В обществе развитого социализма подобные вещи считались смертным грехом. Сокольского вызвали в партком. Взбешённый попыткой принюхаться к своей интимной сфере, Романыч ничего отрицать не стал (да и отрицать-то было нечего!), а положил на стол заявление об уходе. Ларисе о позорной моральной экзекуции не сказал: она бы очень удивилась и бросилась его защищать, испортив и себе первые шаги в журналистике.

Редакторское кресло опустело, но ненадолго: вскоре в нём удобно развалился Владимир Натанович. Начал он с того, что попытался реально продолжить вымышленное дело предшественника – завести шашни с Ларисой. Недвусмысленно дав понять, что ему известна причина ухода Андрея, как и то, что она, женщина семейная, не захочет продолжения скандала, он открыто предложил себя в качестве замены Андрею Романовичу. Плюгавенький, кривоногенький и уже лысоватенький парнишка в вечно мятом пиджачишке, менявший носки не реже одного раза в неделю и пугающийся собственной тени, он с чего-то возомнил себя равнозначным Сокольскому, красавцу-атлету и умнице с двумя дипломами.

Того, что произошло дальше, Нитки никак не ожидал. Лариса как по волейбольному мячу, без предупреждения пару раз врезала по его страшненькой усатой мордочке, и резкой походкой направилась прямо в кабинет парторга. Такого возмущения стены партийного святилища, уставленные знамёнами и увешанные вымпелами, ещё не знавали. Парторг слова не мог вставить между яростными тирадами разошедшейся дивчины. Он едва успел кивнуть секретарше, чтобы та волокла Ниткина. При появлении растрепанного новоиспечённого редактора сразу стало ясно, что Лариса не сочиняет: два багровых следа от её маленьких ладоней на потных Ниткинских щеках красноречиво свидетельствовали в пользу её доводов.

Лебедева ещё продолжала свою скороговорку, защищая Андрея Романовича, когда парторг молча положил на стол два чистых листа и две ручки. Говорить больше было не о чем. Две объяснительных легли в его папку «Кадры». Ниткин был отстранён от газеты.

И вот теперь Лариса, ещё с «Прибориста» питающая презрение к Ниткину, вынуждена была снова терпеть его присутствие в редакции. Смачными пощёчинами их отношения не завершились. В благословенные советские денёчки они то и дело пересекались на разных мероприятиях. То оказывались на каком-нибудь общегородском совещании или субботнике с участием прессы, то Союз журналистов проводил свой междусобойчик, то приезжала столичная шишка, встречать которую обязан был весь местный медийный бомонд… Да мало ли поводов для неожиданных встреч случается у представителей их профессии!

Каждый раз Лебедева ловила на себе плотоядный взгляд Натаныча, который с годами стал ещё невзрачнее, а вдобавок насквозь пропах сигаретной дешёвой дрянью. В последнее время от Ниткина всё чаще несло не только застоялым табаком, но и тщательно маскируемым перегаром. Но при любом подходящем случае он не переставал напоминать, что его предложение стать Ларисиным другом сердца остаётся в силе.

– Понимаешь, очень хочется посмотреть, чем прельстила ты нашего Андрюшу – вкрадчиво шамкал Володька, приводя Ларису в бешенство. Она по-прежнему очень нравилось ему. Но, не имея никаких шансов на взаимность, удовольствовался тем, что выводил её из себя.

Сейчас, с опаской думая о том, не переменит ли Сокольский решения ставить её материал, она вдруг вспомнила о Ниткине. Как они этого-то персонажа не учли! Лариса не без основания боялась, что, узнай Натаныч их планы, может наложить свою грязную, с прокуренными коготками лапку на её многострадальную публикацию.

Возможности для этого у него имелись. После давнего изгнания из редакторов Ниткин неплохо пристроился в другом многотиражном «органе», где нравы были куда менее строгими. Там он свёл тёплое пивное знакомство с Васечкой Толстогоновым и ещё одним фруктом по прозвищу Витас, всеми силами рвущимся в число сильных мира сего. Правда, мечта этого карьериста исполнилась лишь в разгар перестройки, но зато как! Ему, прокравшемуся аж в мэрию, отдали на откуп руководство всеми городскими СМИ!

Естественно, что при таком раскладе Ниткин с Васечкой получили железобетонные тылы, о которые могли разбить лбы любые газетные начальники. В «Вечернем обозрении» Ниткин присвоил себе роль некоего ока государева, призванного блюсти и коллектив, и даже самого главреда. А уж в его отсутствие и подавно мнил себя важной птицей, мимо которой ничего не должно пролетать и проскакивать.

Ну да волков бояться…

Надо попросить Лизетту, чтобы аккуратненько провела Крота мимо Натаныча. Ведь с информацией всё сошло, Ниткин, занятый какими-то своими делами, этого маленького, но острого камешка не заметил.

***

Этим утром, несмотря на зарядивший холодный дождь, Лебедева приехала в редакцию, когда большинство кабинетов ещё были пусты. Но кто-то уже заботливо положил ей на стол увесистый таблоид. Лизетта, наверное. Она пташка ранняя. Сдерживая нетерпение, Лариса принялась листать пахнущую типографской краской газету. На центральном развороте стоял большой материал с коротким заголовком «В логове». Исповедь Елены Кротовой – пусть без подписи, без фамилий, без названий улиц и домов – увидела свет!

Лариса ещё раз пробежала глазами строки, которые, кажется, помнила наизусть. В газетных гранках материал казался куда более ёмким, чем в вордовском файле. Так бывает: другая визуальная форма, как и способ верстки, добавляют тексту значительности. Ничего не попишешь, теория информации работает.

Интересно, когда её статью увидит Депов? А сам Крот? Можно представить, в каких выражениях прозвучат рецензии этих главных читателей! – невесело подумалось ей. Ликующей радости от завершённого большого труда, отнявшего приличный кусок жизни – не было. Казалось, ещё не всё окончено, предстоит ещё что-то непростое и тяжкое.

Будто оправдывая эти её смутные предчувствия, затрещал внутренний телефон.

– Уже любуешься? – голос Сокольского был напряжённым. – Заходи, полюбуемся вместе.

Андрей стоял у окна спиной к ней – совсем как Триш в минуты раздумья или гнева. Воистину: с кем поведёшься… Он был в том же элегантном синем пуловере, что так понравился ей недавно. Но когда повернулся, вид оказался не слишком красивый. Доброе лицо, казалось, перекосило судорогой – до того плотно были сжаты губы и близко сведены насупленные брови.

– Чтобы я ещё хоть раз послушал женщину! – почти грубо выкрикнул он. – Ты думаешь, газетка вышла, и дело с концами? Ха! Дело, красотуля, только начинается! Меня уже сегодня с постели подняли. Ванька Горланов таким слэнгом обложил, какого я давненько не слыхивал. Хоть записывай за ним. Я, говорит, затем трудился, письмо вам писал, чтобы вы на него хрен положили? Ясно же велел: пока не высовывайтесь! А вы? Хитромудрую заметочку тиснули, из которой ослиные уши торчат, а вдогонку так некстати подсуетились с этим вашим «Логовом»!

Сокольский, не обращая внимания на притихшую Ларису, прямо в комнате засмолил крепкую сигарету:

– Велел он! И это какой-то мелкий прокурорский клерк так разошёлся! Друг наш и товарищ журналист, можно сказать! А что будет, если сам прокурор позвонит, или из мэрии этот, как его?

– Витас. То есть Курилов.

– Именно: Курилов! Тогда точно нужно с диктофоном идти матюги писать.

– Прокурор не позвонит, Ваньки для него выше крыши… – тихо, почти про себя сказала Лариса. – А вот из мэрии могут. Только в трубку орать не станут, а на ковер к себе выдернут. И что хуже – неизвестно…

В это время в кабинет заглянула встревоженная Ниночка:

– Андрей Романович, там Георгий Вензель из «Сибирского города» и Виталий Семенович Курилов вас спрашивают.

– Лёгок на помине! – яростно прошипел Сокольский. – Соединяй с Куриловым! А Жоре скажи, пусть позже Лебедеву наберёт.

Лариса сделала удивлённые глаза: с каких щей она будет распинаться перед Венезелем, которого давно недолюбливала, как Ниткинского приятеля. Но Андрей прицыкнул:

– А ты как думала? Заварила кашу, так учись расхлёбывать!

Лариса только развела руками, прислушиваясь, как Романыч в меру спокойно отбрёхивается от Виталия Семёновича Курилова. Осведомившись, Сокольский ли исполняет обязанности главного в его отсутствие, Курилов занудил о том, что очень уж не ко времени «Обоз» вылез со своим пускай и анонимным, но вполне конкретным материалом. Люди, мол, сразу ухо к рылу прикинут, сразу подумают, не Кротова ли он касаться. А ведь суда над Валерием Андреевичем пока ещё не было, и неизвестно чем этот суд может закончиться. (Сокольский хмыкнул про себя: известно-известно!)

– Кстати – напоследок проскрипел фальцетом Витас – эту вашу звёздочку… Лебедева, верно? – так вот, Лебедеву, попроси быть у меня недельки через две. Я вернусь из Москвы, и мы с ней побеседуем. Впрочем, не проси. Я сам Тришу перезвоню, напомню.

Когда Романыч положил трубку, в кабинете, казалось, всё ещё слышался визг чиновника.

– Видишь, Лорик, какого мы с тобой шороху навели? И это только те звонки, что Ниночка на мой номер пропустила. Представляю, что у тебя в кабинете скоро будет. Так что иди, разгребай кучи славы!

Лариса, вздохнув, отправилась в свою каморку. Редакция уже наполнилась сотрудниками, ей навстречу открывались двери, и коллеги приветственно протягивали ладони:

– Лара, ну ты даёшь! Сегодня пол-автобуса ехало, уткнувшись в твою эту берлогу

– Логово – машинально поправила Лариса.

– Да хоть избушка на курьих ножках. Главное – газета наша сегодня нарасхват. В отделе распространения говорят, что на стойках в магазинах уже с утра весь тираж смели.

Только Нилова, привычно спешащая куда-то, на бегу обняла Ларису, как тяжелобольную, сказав сочувственно:

– Ну, Лорик, теперь держись! Успех – бремя тяжкое.

***

Каково это бремя, Лариса почувствовала быстро. Вслед за Вензелем отметились почти все корреспонденты городских СМИ, пишущие на криминальную тему. Одни удивлённо поздравляли, другие не без поддёвки интересовались, каким таким макаром Ларисе удаётся выискивать редкий эксклюзив. И почти все интересовались, как «Обоз», всегда коленопреклонённый перед малейшим начальственным чихом, вдруг решился проигнорировать письмо пресс-службы прокуратуры. В других-то даже более свободных изданиях предпочли молчать.

Но ни у кого не возникало и тени сомнения, что в её «В логове» речь идёт о семействе автора нашумевшего двойного убийства. Как ни старался Романыч, а всё же тайна оказалась шита белыми нитками. Это и радовало Ларису – анонимность получилась условной, – и огорчало. В отличие от Андрея, которому сейчас больше всего хотелось напиться, её чисто по-женски волновал мужчина. Она знала, что предстоит нелёгкое объяснение с Деповым. Хотя она ему ничего конкретного не обещала, но чувствовала: Саша пребывал в уверенности, что никаких газетных выступлений не будет. А они – вот они!

Уже после обеда, когда шквал звонков поутих, к ней зашёл Ниткин. Эта встреча была неизбежна, но Лариса надеялась каким-нибудь образом уйти от неё. Не получилось…

Владимир Натанович, распространяя вокруг специфическое амбрэ, долго гнездился возле Ларисы на маленьком стуле для посетителей. Глаза его всё время вызывающе сверлили Лебедеву, также не сводившую с него взгляда. Наконец, он прошуршал:

– Ну что, Лара, нарываешься? Или этим тёпленьким местом (он ткнул пальцем в её рабочее кресло) совсем не дорожишь?

– Ты о чем, Натаныч? Изъясняйся конкретнее…

– Да брось! Всё ты понимаешь! Ты лучше скажи, каким таким способом сумела уломать Сокольского, что он тиснул статейку, строжайше запрещённую Тришем? Неужто взыграла старая любовь?

Лариса залилась краской злобы и смущения. Она не ожидала, что поганенький субъект, сидящий против неё, может свести дело к грязным намёкам. К такому повороту сюжета она не была готова.

– Слышь, Ниткин, ты говори, да не заговаривайся!

– А то что? Опять руки распустишь?

– Больно мне надо о такого, как ты, пачкаться!

– Ах да! У тебя же есть какой-то маститый бизнесмен. Если что – он вместо тебя станет кулаками махать? Или Андрюша, наша завсегдашняя каменная стена? Хотя ты у нас давно в многостаночницы готова, где один любовник, там и два всегда поместятся, известное дело…

– Ниткин, я тебя не приглашала. Не пошёл бы ты вон? – Лариса уже еле сдерживалась.

– Одну секунду. Скажу ещё кое что приятное, и уйду. Я тут подумал, что Борису Ильичу тоже интересно будет узнать, как весь город его сотруднице аплодирует. Вот я и отправил ему срочное торжественное сообщение. Готовься получать от шефа ордена и медали!

Ниткин кривоо осклабился, показав почерневшие от курева зубы, потом быстро подскочил к Ларисе сбоку, ухватил своими куцыми лапами её грудь, и тут же отпрыгнул к двери, не дожидаясь оплеухи.

***

Лариса сидела, зажав голову руками и пытаясь унять ярость, поднявшуюся от выходки Ниткина. Хотелось стереть с себя липкую мерзость его слов и рук. Надо бы предупредить Лизетту и Андрея, что этот гадёныш насиксотничал шефу. Впрочем, они и так знают, что Ниткин обязательно постарается заложить их самым паскудным образом. Зачем лишний раз напоминать?..

Дверь тихо скрипнула, и она сорвалась с места, решив, что вернулся недавний наглец – продолжать изводить её своими намёками. И столкнулась с Сашей Деповым… Хрен редьки не слаще – мысленно ругнулась она, не ожидая ничего хорошего от этого визита.

Саша и впрямь имел вид разъярённый и решительный. Куда делась маска предупредительного героя-любовника! На Ларису исподлобья был направлен такой же яростный взгляд, какой был у неё самой минуту назад.

– Мне необходимо поговорить, Лариса Петровна – отчеканил Депов.

– Почему бы и нет, Александр Павлович? Присаживайтесь, побеседуем, – она уже была сама выдержка и спокойствие, сработала многолетняя привычка оставаться бесстрастной, выслушивая даже самых горячих и неприятных собеседников. Журналист – только зеркало, только средство для объективного отражения чужих мыслей, чужих жизней.

– Лариса, Лора, ну почему ты не послушала меня? – голос Депова, вопреки его настрою стал вдруг мягким и дрожащим. Ну не может он резко обходиться с этой женщиной, сводящей его с ума!

Лариса открыла было рот, чтобы задать обычный дурацкий маскировочный вопрос, но Саша не дал ей говорить.

– Да, речь идёт о твоих последних публикациях в «Вечернем обозрении».

– Что в них не так? – Лариса всё ещё делала вид, что недоумевает по поводу его вопросов.

– С журналистской, газетной точки зрения – всё, наверное, выполнено логично и правильно Мне, как читателю, было интересно познакомиться с такими материалами. В нашем городе подобный классный контент встречается нечасто. Тут я перед тобой, Лора, снимаю шляпу!

Было заметно, что Саша произнёс эти фразы искренне, и у Ларисы несколько отлегло от сердца. Похвала столь образованного человека, как Александр Депов, дорогого стоит.

– Так что же?

Депов, не дождавшись приглашения, снял своё элегантное кашемировое пальто и расположился на том же единственном стуле, где недавно восседал мерзкий Ниткин:

– Лора, давай не будем играть в непонятки и поговорим по существу. Хорошо?

Она молча склонила голову; этот жест мог означать и согласие, и выжидание.

– Ты ведь прекрасно понимаешь, что я обязан доводить до сведения моего клиента – а Кротов, согласно официальному соглашению, мой клиент, тебе это известно, – все появляющиеся в городе документы, которые его касаются. Выступления СМИ в том числе. Думаю, ты не сомневаешься в его реакции на два твоих последних материала. Особенно на это, «В логове», которое определённым образом затрагивает его репутацию. Я пока ещё не успел отвезти в СИЗО газеты, но точно знаю, какое они возымеют действие.

Так наверное, он выступает на судебных заседаниях, – подумала Лариса. Ей понравилось: выходило солидно. Депов остановился, переводя дыхание, потом продолжил:

– Но дело не только в Кротове. Мне лично твои статьи тоже совсем не на руку. Если суд обратит внимание на такую публикацию, моя работа несколько осложнится.

– Так вы о себе печётесь, Александр Павлович? – прорезалась привычная язвительность Лебедевой. – А нельзя ли полюбопытствовать, в чём выразятся эти осложнения? Клиента вашего назовут тем, кем он и является? То есть подлым холодным убийцей, а не голову потерявшим несчастным человеком?

– Ты, как обычно, хотя и грубовата, но права, – Депов даже слегка улыбнулся. – Но у меня в отношении дела Кротова есть вполне конкретная задача, к выполнению которой и стремлюсь.

Лариса опять хмыкнула:

– Да понимаю я, понимаю! Давно поняла. Одного только в толк не возьму: как такой человек, как ты – интеллигентный, уважающий свою профессию и, смею думать, честный – как оказался в такой грязи? Мне трудно поверить, что ты, имеющий право выбирать себе клиентуру, стал мараться о Крота по собственному горячему желанию!

В комнатке, куда уже заглядывало предвечернее солнце, разогнавшее утреннюю хмарь, повисла тишина. Депов встал, сделал несколько шагов в узеньком пространстве, снова сел и опять в упор посмотрел в тигриные глаза:

– Не хотел, но придётся кое-что тебе рассказать.

Лариса подобралась.

– Это не мой выбор. Взяться за данное дело меня ОЧЕНЬ попросили через отца. Так попросили, что папа два дня уговаривал не брыкаться и не отказываться. А надобно знать, как он умеет уговаривать! Ты думаешь, я не в курсе, что за клиент этот двойной душегуб? Отнюдь! Хуже того: мне известно гораздо больше, чем требуется для чисто профессиональной работы. Я навёл максимум справок, прежде чем согласился. Нет, правильнее сказать – прежде, чем понял, что у меня нет иного выбора. В Кротове почему-то заинтересованы самые что ни на есть высокие городские шишки. Да и не только городские.

– Тебе ПРИКАЗАЛИ?

– Если хочешь, да. Мне прямо продиктовали, каким должен быть результат моей защиты.

– И каким же?

– Крот во что бы то ни стало должен выйти на свободу, и как можно скорее.

Саша замолчал и отвернулся, Лариса опустила голову. Неужели в наше время, когда начальственное телефонное право осталось в советском прошлом, кто-то всё же может отдавать подобные приказы, а кто-то – не сметь их не исполнять?

А чего, собственно, она удивляется? С ней-то самой разве не так же поступили? Разве не ей, опытному, самостоятельному и известному в городе газетчику, тот же Триш беззастенчиво ПРИКАЗАЛ снять с номера рассказ о Кроте? Не перед её ли носом этот партийный последыш многозначительно тыкал пальцем в потолок, как в небеса обетованные? Права, сто раз права прагматичная Аллочка: все мы в этой лодке продажный товарец. Только одним цена – чистоган, а другим – самодурная воля сильных мира сего.

Погано дело!..

Депов всё ещё молчал, будто что-то обдумывая. Лариса спросила без своей привычной поддевки:

– А почему именно ты? Ты самый покладистый? Или считается, что готов уцепиться за любую работёнку, лишь бы денежки платили? Скажи: ты – почему?

– Потому что ИМ нужен гарантированный определённый результат. Посчитали, что Деповы-то уж обязательно придумают, как это дело повернуть в нужное русло. Понятно, что в этот возок запрягали не меня одного, а всю нашу семью…

– И вы придумали – лучше не бывает… А если судья поведет себя не так, как планируется? Или прокурор?

– Ну, беспокоиться о судье – не наша головная боль. Ему, наверное, самому первому объяснили, как и что должно быть в приговоре. Прости за цинизм, но каждый ведь желает быть богатым и живым, а не бедным и мёртвым… Да и прокуратура вряд ли станет вставлять палки в колёса, хотя закрыть Крота для них очень престижно. Будут взвешивать все интересы.

– Саша, получается, что и для самого распоследнего бандюги и убийцы можно всё устроить так, что он скоренько окажется на свободе и в шоколаде? Так, скажи?

Депову не хотелось отвечать на прямо поставленный вопрос. Он опустил голову и тихо проговорил:

– Ты и сама всё понимаешь… Идти против такого ветра всё равно, что воевать с ветряными мельницами. Дай Бог живу остаться.

Опять навалилось тяжёлое молчани. Ларисе казалось, что эта пауза никогда не кончится. Но Саша всё же подал голос – тихий и расстроенный:

– Теперь то ты поняла, почему я с первой минуты нашего знакомства советовал не приближаться к этому делу? Тут всё очень непросто, есть опасность перейти дорогу кому-нибудь из сильных. Да что там! Не дай Бог попасть во враги к самому Валере Кротову. А ты сделала как раз то, от чего я так старался тебя оградить. Лора, девочка моя, ты попала на мушку Кроту, и мне потребуются большие усилия, чтобы отвести от тебя удар.

Вот почему не было у неё радости от этой публикации! Женское и журналистское чутьё не подвело: она уловила присутствие западни, в которую сама себя загнала.

Но слушаться Депова – значит, отказаться от своего видения событий, от тех принципов, следовать которым в своей работе она считает и всегда считала обязанностью.

Какого же берега ты должна держаться, корреспондент Лебедева?

Трудный день близился к концу, пора было собираться домой. Депов, помогая ей надеть курточку, вдруг сзади порывисто обнял её, зарылся лицом в пушистые волосы и словно в ответ на царапающие мысли прошептал:

– Лорик, дорогая моя, придумаем что-нибудь! Я обещаю!

Глава 12

Вот и наступил долгожданный день весеннего равноденствия. Выдался он солнечным и тёплым, и по Ларисиным меркам, удачным. Из-за отсутствия начальства и после вышедшей наконец-то публикации о Кроте ей вообще работалось как-то особенно легко. Даже легко напросилась в гости к Лёхе Вершкову

Огромные лужи затопили город, и Лариса в высоких броднях долго с детским удовольствием пробиралась к прокуратуре, преодолевая моря полой воды. Щеки слегка пощипывало от жгучих поцелуев мартовских лучиков, птицы пели и трещали в голых ещё кустах. На улице было так хорошо, что совсем не хотелось думать об уголовных делах, обвинительных заключениях, приговорах судов. Но прокурор ждал, и отставить его было невозможно даже ради чудных весенних впечатлений.

За чаем с неизменными пряниками Лёха язвительно поведал, что Горланов долго стенал в коридорах прокуратуры из-за непослушания некоторых СМИ, в частности – «Обоза».

– Теперь он вас, Лара Петровна, на свои прессухи не пустит. Вы теперь у него элемент неблагонадёжный – скалил крупные белые зубы грибообразный Вершков. – И как без такой потери жить-то станете?

– Да, вся наша жизнь в Ванечке одном и заключается, – весело поддакивала Лариса. Она не любила бестолковые посиделки у Горланова, и при любом удобном случае старалась от них отлынить. – Что делать! Будем очень скучать! Надеюсь, хоть вы-то, Алексей Васильевич, от нас, бедных, не отвернётесь?

Вершков, выпотрошив до дна кулёк с шоколадными пряничками, пребывал в благодушном настроении. На него, видимо, тоже расслабляюще действовала мартовская теплынь. В подтверждение своей неизменной дружбы с газетчицей Лёха сделал барский жест:

– Тебя заказные убийства интересуют?

При этих словах Лариса непроизвольно сделала стойку. Знает старый следак, чему особенно рады журналисты!

– Так вот… Тут у нас вышло одно форменное заказное убийство… Похоже, первое в Зауралье… Полностью раскрыто…

Лариса напряглась ещё сильнее: в прокуренном воздухе Вершковского кабинета запахло жареным.

Лёха ещё раз внимательно обследовал кулёк: вдруг на дне всё же завалялся пряник, так помогающий беседам с Ларисой? Пряника не нашлось, вместо него из глубин дамской сумочки явилась на стол плитка шоколада. Вздохнув и в один присест оприходовав заграничный молочный Альпенголд, прокурор перешёл к сути дела:

– Одну, понимаешь, гражданку, которую сильно и регулярно лупил муж, совсем достал этот горький пьяница. Им бы разменять недвижимость и разъехаться, да как бы не так. Никудышную хибару на два отдельных угла не разделишь.

Вершков потянулся за сигаретой, умоляюще взглянув на гостью. Лариса согласно кивнула: делай что хочешь, только не прерывайся.

– Да-а… Так вот… Думала баба, думала, да ничего умнее не придумала, как прикончить своего благоверного. Сковородкой по башке – толку мало, больно тот могуч. Остаётся что? Правильно: стрелять. Скопила жёнушка денег, да и наняла киллера.

– Боже правый! Да где она киллера-то в нашем болоте отыскала? – подала голос Лариса.

– Не вопрос, Лара Петровна. Человека ведь если припрёт, так ему и киллер в болоте отыщется. Нашей простофиле и подвернулся один такой дурень. Грузчик с рынка, где она торговала. Доложу я вам – совсем малахольной товарищ с ржавым стволом. Говорит, нашёл. Спер, наверное, у какого-нибудь пьяненького. Да и не совсем ствол это, а кое-как переделанная из газового пистолета пукалка.

– Так как же он с таким-то арсеналом на убийство решился?

– А денег молодцу захотелось, которых в грузчиках-то вовек не заработать! Э-э, когда денежки перед глазами маячат, человек на любой подвиг соблазнится. Особенно с понятиями грузчика. Паршивый этот пистолет не был заряжен. Киллер возьми да и сунь в него первый подошедший патрон. Дома игрушка, вроде, выстрелила. Купил ещё пару патронов. Правда, пристрелять оружие не додумался, но решил, что теперь может хоть на бизонов идти!

Лёха докурил цигарку, и, прежде чем вернуться к повествованию, прошёлся для разминки по кабинету.

– Вот дождались они дождливого вечера. Дурбени, а всё же сообразили, что дождик их следы смоет! И пришёл этот грёбаный киллер стрелять в заказанного дядьку, а для верности прихватил помощника с ножичком.

– Ножичек-то тут зачем? – удивлённо встряла Лариса.

– И следователи то же самое спрашивали: мол, почему ножичек, а не топорик или кувалдочка? А чёрт его знает – так подозреваемые прямо и ответили.

В общем, как только зверюга-муж появился в родном дворе, грузчик выскочил со своим пистолетом ему наперерез и почти в упор пальнул. И попал, понимаешь, попал!

А дальше началось…

Лёха опять было покосился на пачку «Примы», призывно валяющуюся на столе, но под молящим взглядом Лебедевой только промерил шагами расстояние от стола до двери и обратно.

– Патрон-то в пукалке был неродной? Неродной…Вот и полетела пуля куда-то вкось, и не убил, а только ранил того бугая. Муженёк взвыл и бросился огородом наутёк. Киллер, дурак конченный, за ним. Пистолетом машет, как бы собирается добить. А пистолет-то вдруг возьми и перестань стрелять… Пук-пук, и ни с места.

Ну, улепётывающая жертва это дело быстро усекла. Развернулся муженёк и накостылял обидчику по первое число, так что тот едва сам копыта не отбросил. Заказчице ничего не оставалось, как вызвать скорую и милицию, а потом чистосердечно покаяться в своём грехе.

– А помощник с ножичком?

– А тому что! Как увидел, что у спектакля совсем не тот финал, так ножик рядом с домом бросил и уехал с места преступления рейсовым автобусом.

Как говорится, и смех, и грех. А всё же убийство, пусть и не состоявшееся. И было оно признано заказным. На муже, как на собаке, всё заросло через пару недель, остался он, молодой-холостой, один в злополучной хибаре. Остальные получили приличные срока. А наш брат прокурорский – звездочки и немалые премии. Не каждый день в городе раскрываются такие дела!

Напоследок Лёха так расщедрился, что дал Ларисе копии материалов этого дела. Плотно просидев за компом вечер, она сейчас несла сдавать свою курьезную историю.

***

Всё ещё улыбаясь казусам жизни, Лебедева не сразу обратила внимание, что у редакционного подъезда блестит свежевымытый служебный лимузин Триша, вокруг которого с неизменной тряпицей расхаживает водитель Алик. Очнулась лишь, когда Алик приветливо поздоровался.

– Главный вернулся? Когда? – спросила Лариса упавшим голосом. Она надеялась, что начальство пробудет в тёплых краях подольше.

– Сегодня спозаранку и прибыл. И сразу же в мэрию поскакал. Возвращался темнее тучи. Всю дорогу ворчал, что вот ужо он ей покажет! Не вам ли, Лариса Петровна?

– Ох, Алик, хотя бы ты не наступал на больную мозоль! – как можно беспечнее ответила Лариса. Она дружила с водителями, и они нередко выручали её, когда нужна была оперативность.

На чугунных ногах дотянула до своей конурки, потом машинально перекинула вчерашнюю «заказуху» в секретариат. Надо бы разузнать у Лизетты, какие нынче ветры веют над «Обозом».

– Ты бы Лебедева, сегодня особо не шлялась по редакции, а шла к себе и тихонечко сидела. А ещё лучше – придумала бы какую-нибудь встречу и вовсе отсюда убралась, – голос Лизетты был по обыкновению сварливый, но Лариса уловила в нём сочувственные нотки. Уж если Вешкина… Дело, значит, дрянь.

Как назло, именно сегодня податься ей было совершенно некуда. То есть, конечно, было, но везде свидания откладывались. А открытия новых садиков или школ, этих палочек-выручалочек для журналистов, в их городе давно не случалось.

Пришлось ей плотнее прижаться к казённому стулу и заняться самым нелюбимым делом – малозначительными короткими информациями.

Начла с милицейских сводок.

…Молодуха 82 годков прикончила 90-летнего бойфренда. Зачем, глупая? Скоро и сам бы помер…

…Придурок третий раз подряд украл один и тот же холодильник. Чего вор этот так долбится? Очень уж хорошая техника? Или, может, под обшивкой клад? Один-то раз за этот холодильник уже стоял перед судом…

…Тут медицинский беспредел. Бабушку отправляют из больницы на рентген – почему-то на платный. Стоит это удовольствие добрую половину бабушкиной пятисотрублёвой пенсии. И всем плевать, что у пациентки обязательная бесплатная медицинская страховка вполне действительна…

Лариса углубилась в информационную рутину, которой густо напичкано любое печатное издание. Работа временно отставила на второй план мысли о встрече с главным. Но ненадолго: заговорщический голосок Ниночки велел как можно быстрее прибыть на ковёр.

Пойдём на очередную голгофу!

Борис Ильич, который обычно встречал сотрудников, уткнувшись в окно, на этот раз грозно сидел с опущенным забралом за своим необъятным столом. Сравнение со средневековыми доспехами было точным: лицо у Триша напоминало непроницаемую металлическую маску – бронзовую. Ларисе доводилось видеть начальника в минуты раздражения, недовольства и даже гнева. Наверное, чаще, чем радостным или и благодушным. Но с выражением застывшей ненависти она столкнулась, пожалуй, впервые. Казалось, был слышен скрежет зубов, с которым не мог совладать глядящий на неё человек.

Она сделать вид, что не относит к себе его недвусмысленную гримасу. Молча пройдя через весь кабинет и присев за приставной столик, спокойно спросила:

– Вы хотели меня видеть?

Триш, и на самом деле еле сдерживающий бурю, клокотавшую в его оскорблённой душе, буркнул:

– Глаза бы мои тебя не видели, да приходится…

Лариса вопросительно склонила набок голову, медь волос потекла на грудь, подчёркивая смуглые скулы и жёлтую прозрачность монгольско-персидских глаз.

У-у, тигра! – презрительно глянул на эту красоту Триш.

Так сидели они секунд тридцать; каждый думал, как правильнее выстроить диалог. Наконец, редактор начал:

– Ты, Лебедева, так-таки и не догадываешься, о чем мы сейчас будем с тобой говорить?

Лариса полувопросительно качнула головой, как бы спрашивая: смотря что имеется ввиду? Чудесные локоны пришли в эротичное колыхание.

– Да о твоём треклятом Кроте!!! – главред почти кричал. – Скажи-ка мне, кто надоумил Сокольского в моё отсутствие поставить в номер запрещённый к печати материал?

– Наверное, тот, кто поручил ему в ваше отсутствие самостоятельно принимать решения по газете, – умильно по форме, но вызывающе по содержанию сказала Лариса. Слова «в ваше отсутствие» были интонационно подчёркнуты. От такого её ответа, смахивающего на издёвку, Триш взвился и заголосил тоном на октаву выше обычного. Он вспомнил и поломанную приятную командировку (Сдёрнули на три дня раньше положенного! Мог бы ещё от вас отдыхать да отдыхать!), и наезд в мэрии (Таких вензелей в одно место навтыкали, что до сих пор очухаться не могу!).

– А ты не прикидывайся, будто не петришь, что к чему!!! Всё из-за твоего упрямства и Андрюхиной глупости!

Лариса сидела тихо, подперев рукой щёку и глядя на начальника так, будто в семнадцатый раз смотрела в театре один и тот же спектакль. В её позе читалось: не может человек без сцен, не ощущает без них своего руководящего эго? Пусть орёт, пусть хотя бы таким макаром утверждается в роли крутого руководителя. Послушаем, подождём…

Немного спустив пары, Триш примолк. Он понимал, что Лебедева права: Сокольский имел все основания поступать с любым материалом так, как находил нужным.

– Так будешь объясняться, или как? – спросил, особо не надеясь на задушевную беседу.

Лариса подтянулась и собралась с духом. Как ни претило ей подобное общение, она решила откровенно высказать свою точку зрения. Вдруг Триш всё же услышит её? Да, он не газетчик, а всё тот же партийный функционер, адепт давно рухнувшей идеологии, без острого чутья и твёрдых принципов, сидящий не на своём месте. Да, лизоблюд и перестраховщик. Но всё же не настолько, чтобы совсем уж не понимать сути современной журналистики. А если понимает, то должен, даже обязан принять этот их с Сокольским, да и с Вешкиной, ход. Пусть отдышится, злость схлынет, и тогда на холодную голову «наш Ильич», может, и уразумеет то, что она сейчас скажет.

– Если вы собираетесь и дальше орать и перебивать меня, то мне лучше и не начинать. Просто пойти и написать заявление об уходе. Но если наберётесь терпения и уважения…

– Хорошо, Лариса Петровна, излагай, обещаю потерпеть. Хотя сейчас мне сделать это нелегко. – Тон холодный и уже не вздорный. Проорался.

Лариса тихо, но решительно начала монолог, который обдумывала с тех самых пор, как узнала о сообщении Ниткина, посланном шефу в Эмираты:

– Сначала о том, что случилось в ваше отсутствие. Прошел суд над Валерием Кротовым, его закрыли в СИЗО до разбирательства по существу. Официальная версия и защиты, и обвинения – Крот пришил двух парней в состоянии аффекта. И в бочки затолкал, и в поле вывез, тоже будучи не в себе. По своим каналам я выяснила, что у следствия есть такие документики, по которым его могут не осудить даже и по 107 статье, а вообще выпустить за отсутствием умысла и состава преступления. Двух же убитых парней, которым он хороших денег должен, окрестили на всех углах рэкитирами, якобы злоумышлявшими на то, чтобы своего должника прикончить.

Как видите, всё с ног на голову.

По этим пока ещё версиям я, как и было вами же велено, на основании сугубо официального прокурорского релиза и заявления защиты Кротова сделала лишь расширенную информацию.

Но вам хорошо известно, что я, представитель нашей набирающей очки газеты, погружена в эту тему гораздо глубже. А потому убедила Андрея Романовича, что в интересах газеты будет круто и тактически верно, если вдогонку пойдёт материал Елены Кротовой. Идеально – чтобы без купюр. Впрочем, Сокольский, помня о вашем запрете на эту публикацию (тут Лариса выразительно глянула прямо под опущенное редакторское забрало), крепко перекроил её и сделал анонимной. С этической и юридической точек зрения подкопаться к такому раскладу сложно.

От нахлынувшего вдруг волнения в горле у Ларисы пересохло, и голос охрип. Она, не спрашивая разрешения Триша, встала, налила стакан воды из стоявшего на окне графина, и неторопливо сделала большой глоток. Тот и возразить не успел против нахально хозяйского жеста Лебедевой.

– А теперь вопрос из зала: в чем я или ваш заместитель погрешили?

Хотя вопрос был конкретным, в кабинете повисла пауза недоумения. Триш ничего пояснять не собирался.

– Ладно, я сама попробую на него ответить.

Загвоздка не в том, что мы сделали что-то некорректно, подвели или поставили под удар наше предприятие. Извините, тут просто взыграли ваши личные амбиции.

Во-первых, из-за прерванного приятного полёта по Эмиратам. По-человечески понятно: кому понравится сорванный из-за производственных накладок отдых. И я даже была бы готова извиниться по этому поводу. (При этих словах Триш многозначительно поднял указательный палец: дескать, правильно.). Но волну, как вам известно, погнала не я, не Сокольский, а ваш штатный наперсник Ниткин. Ничего бы страшного не было, если бы вы узнали о публикации по приезде. Но Натаныч решил по-своему, и вот что из егоинициативы вышло (Лариса хотела добавить «Как всегда!», но воздержалась давать бесполезные оценки).

Во-вторых, в ваши редакторские планы совсем не входило игнорировать просьбу прокуратуры. Вы готовы были пожертвовать редким для нашего издания эксклюзивом ради сохранения приятного знакомства с Ванечкой Горлановым. Но, по моему убеждению, редактор обязан при любых обстоятельствах прежде всего отстаивать интересы своего печатного, а не какого иного органа. (Триш широко открыл глаза и рот, собираясь осечь этакую наглость, но не успел – Лариса продолжила свой спич). Пресс-секретари, они приходят и уходят, а авторитет газеты от смены этих личностей страдать не должен. Горланов, кстати, в самой прокуратуре особого веса-то не имеет.

Ты-то почём знаешь? – опять собрался было не поверить Триш. Но вовремя вспомнил, что Лариса помимо пресс-секретаря имеет иные крепкие связи – и не стал гнать волну.

Проглоченный вопрос от Ларисы не укрылся. Отметив, что опять удалось погасить волну начальнических возражений, она выкатила новые аргументы:

– Ну и в третьих: вам очень не понравился окрик из мэрии. Но на раздаче кто стоял? Курилов? А к нему можно отнести всё, сказанное мною о Горланове. Витас Семёнович сейчас из кожи лезет, чтобы где надо, и где не надо зарисоваться большим начальником. Он готов каждое лыко в строку вставить, в том числе и связанное с Кротом. Хотя вы, как и я, помните его ещё бестолковым борзописцем, и знаете цену его распеканиям.

Конечно, ссориться с такими людьми без особой надобности вы не станете, и это правильно. Но зачем и особо прогибаться? Ведь, с журналистской колокольни глядя, дело Крота совсем не пустое, оно хороших свеч стоит. А подкопаться к нему трудно – мы это уже постановили. И чем в таком случае этот чиновный Витас для вас страшен? Повинитесь при случае, пообещаете таких же вензелей подчинённым навставлять… Инцидент и сойдёт себе на нет. Так ведь?

В ответ на её последнюю фразу Триш озадаченно кивнул: похоже, эта тигра сегодня говорила дело.

Лариса опять прервалась для следующего смачного глотка. Надо собраться с духом, чтобы не сбиться с основной мысли:

– И, наконец, самое главное, о чём я обязана вам сказать. Не скажу сейчас – не скажу никогда. Борис Ильич, начальник наш многоуважаемый, посмотрите, в каком мире мы сегодня живём! Откройте уже глаза и удостоверьтесь, наконец, что прежней страны, в которой вам всё было понятно и с руки, страны этой нынче нет. Давненько уже нет… Судя по тому, что вижу я, вокруг идёт жёсткая борьба за выживание, за то, кому этот мир будет принадлежать завтра. Даже в нашем очень провинциальном – простите, теперь надо говорить «региональном» – городе давно всё сдвинулось с мест и пустилось в дикую круговерть. Вчерашние безобидные базарные принципы породили людоедскую рыночную экономику, где человек человеку волк, медведь, лев, на худой конец – лиса. Одним словом хищник, всегда готовый насмерть вцепиться товарищу в горло.

И в таком тотальном зоопарке вы, не самый худший представитель коммунистической системы, вы всё надеетесь тачать свой нынешний идеологический товарец по старым лекалам? Не получится, господин Триш, как бы вы не изворачивались и не приспосабливались. И как бы старательно не ломали шапку перед разными пустобрёхами – Ванечками, Витасами, Ниткиными и прочей шелухой, которой лет через пять и следа не отыщется на вашем небосклоне.

Я точно знаю, что не ошибаюсь: только сила и уверенность, только аккуратная, но недвусмысленная демонстрация отточенных клыков могут удержать наше общее предприятие на плаву. Покуда что-то ещё звякает в партийных кассах, нашему «Вечернему обозрению» ваши бывшие сотоварищи не дают загнуться. Честно сказать, не понимаю – почему… А сами-то мы так и не научились быть тем средством массовой информации, которое готовы купить не только копеечные читатели, но и богатые рекламодатели или дельцы от политики. И, конечно, те, в чьих руках бюджетные рублики. Поэтому умоляю вас: пока не поздно, не чурайтесь острых тем, отстаивайте выбранный газетой путь на всех уровнях, и не бойтесь перечить начальству. Считаются со смелыми и умелыми. Покупают принципиальных профессионалов. К счастью, у нас в редакции умельцев много, коллектив собрался сильный. Дело остаётся за решительностью и дальновидностью руководства.

А иначе скоро мы или сами потонем, или нас, как котят, потопят за ненадобностью воротилы завтрашней жизни. Так давайте вместе выгребать на нынешней быстрине – авось к благодатному берегу и пристанем. И поменьше слушайте Ниткина: его срок бесповоротно прошёл. А из прошлого он взял разве что умение сиксотничать по начальству да сталкивать ближних лбами. Будете держаться его – потеряете весь кораблик.

Извините, если в чём-то была резка и обидела вас. Но вы-то знаете, что не по злому умыслу.

Лариса умолкла. Она могла бы ещё многое сказать Тришу, но по его удивлённо вытаращенным глазам поняла, что он меньше всего ожидал такого поворота темы. Будет теперь долго всё переваривать.

Триш её мысли тут же и подтвердил:

– Знаешь, Лебедева, ты тут мне полный гомонок насовала, надо бы обдумать. Да и времени больше нэма твои россказни слушать. Иди пока работай, а я покумекаю, как быть с твоими и Сокольского нарушениями, чёрт бы вас подрал! Иди-иди, или заняться нечем?

Ларисе тоже требовалось поразмыслить над происходящим. Она, плавно покачиваясь на высоких шпильках, прошествовала к дверям. Триш проводил взглядом свою подчинённую – с восхищением мужчины и презрением уязвлённого руководителя.

***

Главному редактору действительно потребовалось некоторое время, чтобы разложить по полочкам сказанное Лебедевой. Кое в чём он был с ней согласен – например, что надо менять общий курс издания. Триш и сам об этом задумывался. Но послать к чёрту начальство, наплевать на зудение разного рода пресс-служб – это уж слишком! Не так он воспитан, чтобы кусать руку дающую. Вот и она говорит: не так… А как надо? Как совместить впитанную с молоком матери почтительность к вышестоящим с этой… как она сказала… продажной ценностью, кажется?

Борису Ильичу не нужно было долго объяснять, сколь замечательно, когда газету активно покупают. На разных внутренних совещаниях и планёрках он и сам без конца теребил отдел распространения по поводу реализованных тиражей. Кстати, номера с жареными статейками Лебедевой заметно поднимали объёмы продаж. Надо запросить сводку за те числа, когда прошли эти её грёбаные Кротовы…

Но мысль о том, что их «Обоз», не шатко, не валко телепающийся на газетном рынке города, может быть привлекателен и для более крупных ловцов, показалась Тришу неожиданно заманчивой. Скоро выборы в городской совет, дельцы крупного и мелкого разлива будут биться за депутатство, не жалея денег. Вот тут бы и подсуетиться, и пристроиться к пиару пары-тройки кандидатов побогаче… Да только кто к нему, Боре Тришу, пойдёт, зная, что им засранец Витас вертит, как хочет?.. Опять Лебедева права!

Борис Ильич горестно вздохнул. Нынче предвыборный пиар – дело непотребное. Недаром его называют чёрным. Другие газеты и газетки на своих страницах такое про будущих народных избранников изрыгают, что глаза бы не смотрели. Вот в советские годы…

Ох, Лебедева, ох, оторва! Даже тем ткнула, что давно канули его благословенные времена. Надо жить днём сегодняшним. А сегодня требуется, глаза зажмурив, писать так и о таком, что прежде было верхом неприличия. Вот он всё начальничкам разным в рот заглядывает, по привычке без их «добро!» шагу ступить не решается, и людям своим – вроде той же Лариски! – не даёт. А редактора, что помоложе да понаглее, так не гнутся. Печатают у себя без оглядки всё, что находят нужным. И сам чёрт им не указ. Они, небось, за отполосканное бельё какого-то Крота комплексовать не стали бы.

Господи, голова кругом!

Триш позвонил Ниночке, чтобы принесла каких-нибудь таблеток от мигрени. Однако спазмолитики хотя и притупили боль, но мысли не отпугнули. Он опять задумался о том, что произошло в его отсутствие.

…А самовольничанья он никому спускать не намерен, даже Лариске с Андрюхой! Если им сейчас всё сойдёт с рук, значит, и другие возомнят, что всем всё можно. Что это за редакция будет, если в ней всяк сам себе велосипед? Нет, дисциплина, она во все времена касается каждого – при совках ли, при господах. Надо с Ниткиным посоветоваться, какие египетские казни этим отступникам придумать.

Нет, пожалуй, Ниткина на фиг, Лебедева и здесь зрит в корень. Кто просил Натаныча соваться со своим дурацким письмом? Он что – редактором тут заделался, чтобы так паниковать? Лизетта, и та промолчала, а этот забился в истерике. И прокуратура-то у него на ушах стояла, и мэрия телефоны обрывала. И Лебедева на справедливое замечание САМОГО Ниткина вообще чуть ли не кулаками выставила. Триш представил, как жалкий тщедушный Володька кубарем вылетает из Ларкиного кабинета. Лебедева мала-мала, а рука, наверное, тяжела!

А всё-таки – что же с ней делать? Так же, как несколько недель назад, Триш вдруг ощутил огромное желание навсегда распрощаться с Ларисой. Умная она и хваткая, с этим не поспоришь, но чаще всего как раз такие начальству и поперёк горла. Вот сейчас, например, получается, что она его, как пацана, в его же дерьмо ткнула носом. Это он, многое повидавший на своём веку и куда лучше какой-то девчонки знающий жизнь, должен был вещать о разных там инициативах и перспективах, рисовать подчинённым курс, которым полетит вперёд их «Обоз». А получилось, что заслуженный главред выслушивал от какой-то нахалки едва ли не нотации и грубости. И самое обидное – справедливые… Кто на его месте такую непочтительность стерпит? Он же какой никакой, а всё ж руководитель. Никакой, если её послушать…

Триш нервно зашагал по кабинету. Сейчас всё складывалось так, что он имел достаточные формальные основания распрощаться с лучшим корреспондентом города. Да и сама она намекнула, что, если контакта не получится, готова положить заявление.

Но уволить Ларису Лебедеву за служебное несоответствие? Кто поверит в это после серии её необычных смелых работ! Над ним же, старым дураком, и будут на всех углах смеяться. А хуже того – станут пальцем тыкать: мол, зажимает творческий поиск, сводит счёты с неординарными сотрудниками. В наше время это не в почёте, да и ему лично прослыть держимордой накануне избирательной компании совсем ни к чему.

Пометавшись так ещё некоторое время, Триш принял обычное своё решение: вершить судьбы сотрудников коллегиально. Он нажал кнопочку и велел Ниночке быстренько собрать у себя Вешкину, Сокольского и Ниткина. Те же и оне же…

Глава 13

Время, казалось, застыло. Сколько Лариса ни поглядывала на циферблат, там почему-то вместо часовой стрелки лениво ворочалась секундная. Совещанию не было конца. Что можно так долго обсуждать? Триш ведь сам сказал, что вопрос теперь – в скореньком принятии репрессивных мер против неё и Андрея. А они сидят и сидят…

Она и предполагать не могла, какие страсти накалялись и кипели за дверями редакторского кабинета.

Начал Ниткин. На правах правдоруба, первым закричавшего «Горим!», он озвучил текст своего злополучного письма. Потом долго и нудно распространялся на тему трудовой и исполнительской дисциплины, почитания руководства, ответственности за инициативу и т.п., и т.д. Триш едва не заснул, слушая эту тягомотину. Он уже не раз вспомнил слова Лебедевой о том, как устарел этот ещё относительно молодой человек.

Первой не выдержала Лизетта:

– Ниткин, ты в прессе сто лет отираешься. Когда уже научишься выражаться коротко и ясно? Я лично из твоих соплей ничего не уразумела.

Борис Ильич поддержал ответсека:

– Говорите конкретно! Чего заслуживают сотрудники, допустившие нарушение?

– Сиречь, кого, за что, и как высечь! – опять подсказала Вешкина.

Нитки встал, вытянулся во фрунт, набрал в лёгкие воздуха, и выкрикнул надтреснутым фальцетом так, что звякнули стаканы на подоконнике:

– Считаю, что к Сокольскому следует применить дисциплинарные меры воздействия, а Лебедеву… – Ниткин малость притормозил: видимо, сам испугался своей смелости, – а Лебедеву и уволить не жалко!

– А то как же! Потом ты, политический наш, вместо неё жареное печь будешь? – язвительно промолвила Лизетта.

– Что вы всё её защищаете, Лизетта – пардон! – Елизавета Григорьевна! На одной Лариске, что ли, городская журналистика клином сошлась? Позовём….да хоть того же Жору Вензеля позовём. Он не прочь с нами посотрудничать. Это вам не Ларочка, а конкретный мужик; его всегда урезонить можно. Да и слог, и темы у Жоры ещё покруче Лебедевских будут,– отрекомендовал приятеля Ниткин.

– …и станем писать-читать про бордели и бомжиков. Жора-то твой всё больше по таким темам ходОк. А с достоверностью его источников, о которой уже легенды слагают, быстро разоримся на судах да на адвокатах! – зло вставил Сокольский. – А может, ты, Натаныч, весь сыр-бор с доносом специально подстроил, чтобы пригреть в «Обозе» своего закадычного собутыльника? Борис Ильич, вы бы разобрались сначала, у кого какая корысть в том, чтобы пустяшное дело раздувать!

– Ну, о твоей-то корысти вся редакция давно трезвонит – ядовито ухмыльнулся Ниткин. – Всем известно, как ты к Ларочке клинья бьешь. Или, скажешь, не у тебя в креслице она чайки-коньяки распивает, на ручках виснет и домой к себе зазывает?

Пока ошарашенный Андрей соображал, как следует реагировать на этот подленький удар ниже пояса, торжествующий Володька продолжил крыть тузами:

– Борис Ильич, не хотел старого ворошить, да без него никак. А знаете ли вы, что по молодости наш Сокольский слетел с редакторов «Прибориста» из-за Ларочки?

Триш заморгал глазами, а Сокольский громко рыкнул, как разъярённый зверь. От возмущения он не смог и слова вымолвить. Только глотал воздух, перхал и вытирал выступившие от кашля слёзы. Потом стал медленно грозно подниматься и разворачиваться в сторону Ниткина. Триш смотрел на эту стычку, как директор цирка на драку хищников во время представления. Он понимал, что срочно необходимо что-то предпринять, но не мог сообразить, что именно. Лизетта беззвучно хохотала, прикрыв рот ладошкой. Ещё мгновение, и здоровенный накачанный кулак Андрея Романовича готов был опуститься на лысину Владимира Натановича. Тот даже приготовился к обрушению, со страху прикрыв макушку руками.

Атмосферу разрядила Смешляева, которая без стука заглянула в кабинет. Увидев мизансцену с близким мордобоем, она испуганно ойкнула и тут же исчезла. Но этого неожиданного вторжения хватило, чтобы Сокольский остыл и в изнеможении рухнул на свой стул. Как когда-то, он и сейчас считал ниже своего достоинства опровергать враньё этого ничтожного человечка. Жаль только, что теперь все будут думать, будто у главного мужики чуть не подрались!

– Господин Сокольский, это правда, что у нас в редакции завелись некие романчики? – голос Триша стал подозрительным и брезгливым. Все знали, каким ярым противником служебных адюльтеров он был.

– Да кого вы слушаете, Борис Ильич! – реплика Андрея то ли от пережитой вспышки гнева, то ли от застрявшего хрипа казалась не слишком убедительной. Триш нахмурился ещё сильнее, так и не придумав, как утихомирить своих не на шутку разошедшихся львов. Конец препирательствам положил жёсткий и властный голос Лизетты:

– Эй, петухи! Чего раздухарились!

От этого окрика ссорящиеся разом присмирели: все знали, как Вешкина умеет ставить на место любых потерявших чувство меры граждан.

– Ты, Ниткин, тоже не прочь бы за Лебедевским хвостом побегать, да не про тебя он. Не знаю, что там болтают про Сокольского, сама ничего такого не слыхивала и не замечала. А вот Ларисиного бой-френда вся редакция как тебя видела, и припала на коленки от этой картины. Куда вам до него!

Все трое мужчин выкатили глаза. Лебедева слыла бабой неприступной: живет одна, сына тянет, большею частью пропадает на работе, сердечных дружков не афиширует. На фоне Вешкинской новости померкла даже тема Ларисиного увольнения и наказания Андрея.

Но Триш – на то он и начальник – всё-таки вернул совещание в нужное русло:

– Довольно тут сплетни муссировать! – рявкнул так, что все вжались в стулья. – Каждый сейчас пусть встанет и внятно, наконец, скажет, что предлагает в отношении провинившихся.

– Сокольскому выговор, Лебедеву выгнать! Иначе нас ни прокуратура, ни мэрия не поймут, – встал на своём Ниткин.

– Сокольскому благодарность, что нашёл, как правильно подать сложный материал, и вовремя его поставил. И тиражи выросли, и популярность газеты. Лебедевой тоже благодарность за отличную работу, и премию. Горланова и Курилова – к шутам собачьим! – мнение Вешкиной смахивало на издёвку. Триш, возможно, так бы и воспринял его, не знай он Лизетту.

– Про себя не говорю – не мой вопрос, – поднялся окончательно взявший себя в руки Романыч. – Ларисе благодарности не нужно: согласен, гусей дразнить не будем. Но уж если она так мешает руководству в корреспондентской службе, временно переведите её в рекламный отдел. Там хорошие текстовики всегда нарасхват. И вы, гениальные наши, отдохнёте от настоящей журналистики, и она на лёгком труде – от ваших придирок. Но для «Обоза» терять такой кадр неразумно и даже преступно. Потом сами же локотки искусаете.

На этом редакционный совет закончился. Уставший от напряжённого обсуждения Триш отпустил всех, сказав напоследок, что всё услышал, а своё окончательное решение объявит позже.

Распалённая и злая верхушка «Вечернего обозрения» вышла от главреда, когда обеденное время давно миновало. Участникам паскудного судилища пришлось по очереди наведываться к Таньке в кабинет-буфет, чтобы не помереть с голоду.

***

На столе у Сокольского громоздится коробка с его личным имуществом. В основном это исписанные блокноты и еженедельники, кое-какая канцелярия, несколько книг. Сбоку демонстративно высовывается бутылка гостевого горячительного. Для почти десятилетней работы в «Обозе» – немного. Прощается с газетой Андрюха… Он уже и заявление об уходе у главного завизировал, и с Аликом договорился, чтобы на редакционной колымаге доставить этот скарб к себе домой.

Вскоре после разборок у Триша Ниночка вывесила на стене в коридоре приказ. Давно гудящий коллектив сбежался поохать над извечным начальническим произволом. Большинство сокрушалось несправедливостью по отношению ко всеми обожаемому Сокольскому. Мало того, что выговор вкатили, так ещё и премия тю-тю! А всё из-за дуры Лариски, которой вечно неймётся, пока не протолкнёт в номер своё «ФЭ». И приспичило же ей без Триша подсовывать эти писульки Романычу! Вот пусть теперь шедевры ваяет в рекламе для Ольги Ивановны! В «Обозе» хоть спокойнее станет.

С лёгкой руки Ниткина почти все считали Лебедеву главной фигурой, мутящей редакционное болото.

А она в это время с мокрыми глазами притулилась в Андрюхином кресле. Сегодня в ней нет обычной тигриной царственности, вид жалкий и робкий. И расставание получается горестным. Она даже завидует Сокольскому, хотя чувствует, что очень виновата в том, что происходит. Кто подбил Романыча поставить в номер Крота? Она, поганка. Знала ведь, что идёт по острому лезвию. Так зачем и его за собой тянула? Ну кто, кто такие ей эта Елена Кротова с её безмозглыми дочками? Какое дело лично ей и до самого Крота? Как-нибудь прожила бы и без этой публикации. Так нет! Как почуяла, что дело всё же может выгореть, так будто осатанела. Прямо какой-то идиотский праведный зуд одолел, пить-есть не могла, пока не увидела в газете свои измышления!

И теперь вот Андрей уходит, деликатно притворив редакционную дверь, а она остаётся. Позорно остаётся, покоряясь обстоятельствам. Остаётся, потому что эта газетёнка есть её единственное место работы и источник прокорма. Уйди она, и сына содержать будет не на что. Триш, подписывая свой иезуитский приказ, наверняка держал в уме и это. Лупцуя, привязывал к стулу, так сказать…

Конечно, Андрей мог бы не гнать лошадей. В конце концов, выговор, и даже лишение премии – всего-то одной малюсенькой кучки денежек – можно перетерпеть. Триш не зверь, с сотрудников крупную стружку снимает не часто. Сегодня лишил премии – завтра засовестится и новую, ещё жирнее, выпишет. Она вообще не помнит, чтобы главред когда-либо наказывал своего зама. Андрюха для него каменная стена, и Триш всегда любовно протирал эту стену мягкой тряпочкой. Что на него нашло, что они там на этом своём совещании друг другу наговорили? Танька, которую как раз в это время чёрт занёс в кабинет, божится, что Сокольский своими кувалдами намахивался на Ниткина. Может, в этом причина? Андрей ей ничего не говорит, только невесело отшучивается: мол, Смешляевой с последней чарки что-то не то привиделось. И вообще ты, Лорик, не дрейфь прорвёмся! На наш век пасквильных газетёнок хватит!

Лариса думает свою думу, а Андрей Романович, глядя на её удручённое личико – свою. Вот был бы потвёрже, послал бы её с этим Кротом подальше, – и не лила бы сейчас слёзы хорошая красивая женщина. Зачем вообще она в эту драчку затесалась?

Кстати о женщине: что за друг сердечный у неё образовался? Они приятельствовали уже так долго, что Сокольский сделался для Лебедевой кем-то вроде подружки. Лорик иногда даже посвящала его в свои амурные приключения. Но ни о каких новых сногсшибательных бой-френдах ему не сообщала. Давно, ещё зимой, как-то обмолвилась о неком бизнесмене из знакомцев Ниловой, с которым вроде всё да, а вроде и нет. Но о вновь обретённых кавалерах он ничего не знал. Что там за чел такой, взбаламутивший всю редакцию?

А что уходит он, так то всё к лучшему. Ему давно уже обрыдла газетная суета, давно хочется засесть в тиши за серьёзную писанину. Нынешний сволочной эпизод – это лишь повод исполнить окончательно созревшее решение. Пойдёт в городское отделение Союза журналистов, место там давно его ждёт. Денег поменьше, зато свобода, время, простор для мыслей…

– Ну, Лорик, не грусти! Я же не умираю. Мы с тобой ещё встретимся, ещё повоюем!

Лариса, изобразив улыбку, подняла на него глаза. Он-то не умирает, а вот она…

– Я, наверно, вот что должен сказать: это по моему настоянию тебя в рекламу сослали. Да-да!

Она аж вскинулась, недоверчиво заглядывая в лицо друга: и ты, Брут-Андрюха? Тот успокаивающее пояснил:

– Замоталась ты поднимать на своих нервах такие большие и гадостные темы, как Крот, или художества ОБЭПа твоего. Видно ведь, что вот-вот надорвёшься. Поэтому тебе сейчас полезно будет переключиться на более спокойный ритм. А рекламе хорошие авторы ещё как нужны, это я тебе как бывший заместитель главреда говорю. Ты мой девиз помнишь? Готов повторить напоследок. Профессиональному журналисту нет разницы, о чём писать – о последнем забулдыге или о завтрашнем космонавте. Главное – чтобы написано было интересно и без ляпов. Лишь бы пипл хавал. Качественно, одним словом. Вот станешь лучшим копирайтером страны, и будешь ещё меня за своевременный пинок благодарить!

– Андрюша, я и сейчас тебе за всё благодарна. Если бы выгнали, а не перевели в рекламу, мне вообще были бы вилы. Сам знаешь: я ведь нищая никудышная мать-одиночка.

Она помедлила и тихо спросила:

– Девчонки по редакции носят, будто у тебя с Ниткиным дело едва до драки не дошло?

– И что с того?

– Спасибо, что опять за меня вступился.

– С чего ты взяла, что за тебя? – деланно удивился Сокольский. Но Лариса будто не слышала последнего вопроса:

– Не знаю, будут ли у меня ещё такие друзья, как ты. До лучших времён, Андрей!

Она вовремя выбежала из кабинета: на улице призывно сигналил автомобиль Алика.

***

Борис Ильич очень быстро понял, что глупо погорячился, отпустив своего зама: уже на следующее утро весь редакционный механизм встал колом. Секретариат у Вешкиной трещал от материалов, которые прокисали без редакторской читки. Некому было доводить до кондиции и свёрстанные полосы. Корреспонденты нагнетали ажиотаж, то и дело дёргая Лизетту по поводу своих статей или репортажей. От этих нескончаемых вопросов разрывался телефон, беспрестанно хлопали двери, пропуская в их тесную комнату обеспокоенных сотрудников. Похожая обстановка царила и в корректорской, и у верстальщиков, и в рекламе. Редакция начинала смахивать на дурдом!

Елизавета Григорьевна, пытаясь навести хоть какое-то подобие порядка, гоняла особо настырных, и самостоятельно читала самые горячие корреспонденции и информушки. Однако она отчётливее всех понимала, что если в ближайшее время не посадить кого-нибудь на место Сокольского, уже текущий номер окажется под угрозой срыва.

С этой-то бедой Лизетта и отправилась к Тришу, зло открыв ногой дверь его кабинета.

Выяснилось, что Борис Ильич также по мере сил борется с навалившимися проблемами. Стол его гнулся под распечатками материалов, которые он лихорадочно черкал красной шариковой ручкой. В отличие от бывшего зама, читать и править тексты прямо на компьютере главный не умел. Он так до конца и не освоил современную технику газетного производства, не подружился в должной степени с компом. И вообще имел диагональное представление о редактуре в любой, а не только в электронной форме. Поэтому назвать правкой его пометки можно было с большой натяжкой. До сих пор редакторскую часть процесса с блеском выполнял трудяга Романыч. На долю же Триша оставались лишь почётный итоговый просмотр и подпись в печать свёрстанных и окончательно вычитанных полос.

А теперь на его плечи, не знавшие сумасшедших газетных нагрузок, свалились незнакомые, тяжёлые и по-настоящему ответственные обязанности. И Триш уже начинал физически задыхаться под ними.

Словом, съехавшая с привычных рельс действительность быстро показала Борису Ильичу, что он сильно и непростительно лоханулся, отпустив Андрея. И нужно сделать всё возможное для его возвращения. Поэтому он ещё с утра раз за разом начал терзать домашний телефон Сокольского. Наконец, Романыч ответил сонным голосом. Но, к немалой оторопи Триша, разговора не вышло. Вчерашний зам не соглашался вернуться даже на более выгодных и очень соблазнительных условиях.

– Видишь ли, Боря, я, в отличие от твоего присного Ниткина, исповедую некоторые твёрдые принципы. Один из них такой: «Уходя – уходи». Я, как ты помнишь, ушёл. Стало быть, придётся поработать без меня.

– Может, хотя бы посоветуешь, кого из наших посадить на твоё место? Пока не подберу нового зама? – потеряно и почти безнадёжно спросил Триш.

– Посоветовать? Это можно – неожиданно Андрей выказал благосклонность. – Сначала поговори с Вешкиной – а вдруг? Если обломится, можно попробовать Толю Косицина. Он парень грамотный, работает давно, и свою экономику хорошо знает. Его Вешкина натаскает, и не исключаю, что дело пойдёт. Но лично я не вижу человека, более подходящего, чем растоптанная тобою Лебедева. Лариса не только лучший в городе корреспондент – она может оказаться и лучшим редактором. Если в позу не встанешь, то, глядишь, и сработаетесь. Только Ниткина гони, пока не поздно. Эта язва способна порушить всё ваше дело…

Вежливо и отстранённо распрощавшись, Сокольский повесил трубку, оставив Триша обтекать после ушата неожиданных советов.

Лебедева? Опять Лебедева! Ну уж нет! Если Лариска с корреспондентской жёрдочки так его макнула, то в редакторском кресле от неё и вовсе можно ждать чего угодно! Прав, наверное, Ниткин: очень уж запал на неё Андрюха, если после всего старается приподнять эту стерву, да ещё и подсунуть ему.

Борис Ильич вызвал к себе Анатолия Косицины. Но как только «главный по экономике» заискивающей робкой трусцой подбежал к его столу, желание заводить серьёзный разговор пропало. Ничего не объясняя, Триш отправил его восвояси. Какой из Толи зам, если он собственной тени пугается? А с нашими ребятами нужны крепкие вожжи. У Косицина таких не было и никогда не появится. Слаб человек, хотя и честен, и писарчук отменный.

Тут очень кстати, как разъярённая ведьма на помеле, влетела к главреду Елизавета Григорьевна, собираясь задать свои перчёные вопросики. Но, глянув в перевернутое лицо Триша, сразу оценила обстановку:

– Что, Толю себе в замы сватал?

– Нет, я так, по другому делу – проблеял Триш. Видно было, что вопрос застиг его врасплох.

– Ты бы ещё Смешляевой кастинг устроил, или Толстоганову. Не видишь разве, что для этих ребят их сегодняшние должности – потолок?

– Не капай, Лиза, сам знаю, что не там ищу. Я от этой правки уже совсем ошизел. Без зама мы зашьёмся.– Триш говорил плаксиво, видно было, что ему по-настоящему хреново.

– А ты, Боренька, посиди часик у меня в каморке – тогда быстро научишься свободу любить. Вся редакция будто сговорилась каждые пять минут заходить и узнавать, что да как с их гениальными творениями. А мне ничего не остаётся, как на тебя стрелки переводить…

– И я о том же… Короче, Лизавета, давай бери штурвал в свои руки. Тряхни стариной, покажи…

– Я? Штурвал? – на полуслове перебила начальника Вешкина. – Да ты, дорогой редактор, в своём ли уме? Я что тебе – козёл отпущения? Или в последней бочке затычка? Да хочешь знать, я и так неформально давно являюсь твоим замом. Люди чуть что – к кому со своими надобностями бегут? К Вешкиной. Номер горит – кто выручает? Опять ответсек. Информушки читать, с тобой спорные материалы согласовывать, подгонять нерасторопных, шпынять нерадивых – та же ворчливая старая грымза Лизетта. И между прочим, десять этих повинностей я исполняю за одну ставку.

– Лизанька, солнышко, обещаю, что будешь получать двойную ставку! Тройнную!!! Только выручи сейчас. Иначе следующий номер точно сорвём.

– Нет, Борис Ильич, мой поезд давно ушёл. Как, между прочим, и твой… Только-только освоили эту чёртову компьютерную вёрстку, только ворды и эксели осилили… А впереди уже маячит беда похуже. Конкуренты на пятки наступают, молодые да рьяные норовят с газетного рынка смести. У нас же с тобой ни тяму с ними бодаться, ни сил…

– Вы что – с Лебедевой одни и те же конспекты учите, перед тем, как ко мне приходить? – раздражённо поинтересовался Триш: Вешкина втолковывала ему то же, что и накануне Лариса.

– Мы с Ларкой в сильно разных песочницах сидим, чтобы в одну дуду-то дуть, – обиделась Елизавета Григорьевна. – Но уж если и она о том же, значит, тебе пора крепко призадуматься.

– Ты мне не про Ларку, ты про себя ответь: идёшь в замы?

– Нет, нет и нет! И это моё последнее слово. Хоть в рекламу ссылай!

Триш потупился:

– Так что же мне делать, друг мой Лизетта?

– С Сокольским говорил?

– Говорил. Без толку.

– Тогда мирись с Лебедевой и закрывай ею свою дурацкую вакансию. Она потянет.

Глаза главного редактора сверкнули бешенством:

– Чем вас всех Лорка опоила? Да чтобы я эту выскочку, эту гордячку, эту нахалку (далее следовал ряд нецензурных эпитетов) своими руками себе на шею посадил? Лучше уж пусть Ниткин будет вместо Андрюхи! Этот, понятно, ни в журналистике, ни в языке ни рожна не смыслит, зато знает, где, с кем и как себя держать! Лиза, добром прошу, больше мне о Лебедевой не напоминай. И так все наши беды из-за неё!

– Ладно, заткнулась, пошла. Тебе решать, тебе и виднее. А от кого земля у нас в газете горит, присмотрись получше. Чай, не дурак.

Поставив такую неприлично смачную точку, рассерженная Лизетта удалилась – вымещать на подчинённых свою досаду. Похоже, Триш готов наделать новых глупостей. И что это случилось с осторожным «нашим Ильичом»?

***

Триш отбросил ворох листов с красными отметинами, откинулся в кресле и сжал голову руками. От нервного напряжения опять начиналась мигрень, придётся посылать секретаршу за таблетками. Так и до инсульта или инфаркта недалеко. Чёртова работа, холера её раздери! Так что же всё-таки решить, где искать зама?

В дверь вкрадчиво постучали, на пороге материализовался Ниткин.

– Вам плохо, Борис Ильич? Может, врача?

– Скажи Ниночке, пусть лекарства организует. Она знает, какие.

Единственный человек, который не о деле, а обо мне самом побеспокоился – подумал Триш, оглядывая тщедушную фигуру «главного по политике». Не отнять у Володьки это умение оказаться рядом в трудную минуту. Уже не впервые тот был для него громоотводом. Вот и сейчас с такой душевностью цедит принесённые Ниночкой капли!

И на самом деле Борис Триш в последние годы редко видел в своём окружении элементарную доброту и заботливость. Жена давно отдалилась, жила своими романами и подругами, почти не интересуясь ни его работой, ни им самим. Сын служил на Дальнем востоке и звонил редко. Дочь тоже оторванный кусок, из своего Ливана не чаще раза в месяц шлёт письма и фото внуков. А друзей – тех, с юности, задушевных и всё понимающих друзей – во время своей партийной бытности он растерял. Даже самые близкие товарищи откровенно дали понять, что разуверились в порядочности любого представителя «номенклатуры». Осталась большая гулкая квартира с мелькающей перед глазами чужой равнодушной женщиной, и старая, как он сам, такса.

А тут неожиданное участие…

От висков отлегло, главред приосанился в кресле:

– Ты, Натаныч, по какому вопросу?

– Да так, узнать, как дела. Кто за Сокольского тексты читает?

– Не видишь разве – самому приходится! Зря мы вчера на Андрюху наехали, не надо было его отпускать.

– Без зама, конечно, плохо. Но и Сокольского вы бы не удержали. Он давно ждал случая, чтобы уйти. Ну а тут сам Бог велел – столько они с Лариской наворотили.

Давно ждал!.. Всё-то этот знает, в курсе всего-то находится – с неожиданной неприязнью подумал Триш.– Не удивлюсь, если у этого парня есть какая-нибудь тайная тетрадочка, или файл в компе, куда он за всеми всё записывает. Каждый коллектив не обходится без такого местного Иуды. Интересно, что в неё про меня занесено? Занесено, занесено – не сомневаюсь…

– Бог ли, чёрт ли сподобил, а только теперь мне тут пахать без продыху, пока замену не найду. Вот где мне, Ниткин, взять подходящего зама?

Владимир Натанович свёл на кончик своего мясистого носа глазки, соловые от недавно опрокинутой стопки:

– Не сочтите за наглость, Борис Ильич наш многоуважаемый, но зачем искать где-то? Неужели в таком коллективе, вами созданном, не найдётся человека, достойного занять этот пост?

– Ниткин, если ты сейчас начнёшь мне тут трындычить про Лебедеву, ей-ей запущу в тебя вот этой пепельницей. Она тяжёлая, будет больно.

– Что вы, Борис Ильич! Я – про Лебедеву? Да в мыслях не было! – подобострастно закудахтал Володька.

– А о ком тогда? Не о Лизетте ведь?

– Дело в том… я… понимаете ли…

– Ну!!! Давай по существу!!!

– Я могу хотя бы временно помочь вам на этой должности…

– А-а?.. – Триш так и обомлел от неожиданности. Его собственная мысль, высказанная впроброс, вдруг оформилась во вполне конкретную перспективу. И перспектива эта уже не казалась ему столь абсурдной, как несколькими минутами раньше. Но Ниткин, Ниткин – с его кондовым слогом и массой ошибок – будет править тексты таких сотрудников, как Косицын или та же Лебедева?

Хотя, в конце концов, читать и писать – разные вещи. Он знавал косноязычных людей, которые были прекрасными редакторами. А ошибки… На то есть корректоры, которые, кстати, без конца отираются в курилке. Пусть попашут! Может, и правда дать человеку шанс показать себя? Вдруг будет толк?

– Ты это сейчас всерьёз сказал? Не издеваешься?

– Ну что вы, Борис Ильич! Разве я могу несерьёзно о таком важном вопросе рассуждать! Я ведь такой же газетчик, как, скажем, Лебедева. Только мой жизненный и политический опыт не позволит наделать таких ошибок, которые вышли у неё с Сокольским. Сами знаете – партийщики, они и при капитализме партийщики.

У Триша в голове опять загудело. Час от часу не легче. Ниткин, конечно, в разных околополитических сплетнях силён, но бездарь же, отпетая бездарь. Выправит такой на свою колодку приличный текст, так автор на него не то что с кулаками – с дубиной кинется. Хотя… Натаныч будет уже не обозреватель, а его законный зам, облечённый властью и доверием. С дубиной-то поостерегутся…

Однако других вариантов на сей момент не было.

– А, где наша не пропадала! – решился Триш. – На три месяца назначу тебя на место Андрюхи. А там поглядим, что из этого выйдет. Не получится – к старому вернёшься, не обессудь. А получится…

А получится, так этот Иудушка при первом удобном случае сместит тебя, Борю Триша, с редакторского кресла – мелькнула мысль. Но, испугавшись правдоподобия, опять куда-то юркнула.

Ниткинская душонка ликовала. Ещё как получится! Андрей ещё не освободил кабинет, а в черепушке главного по политике забегали шальные соображения. Почему бы ему не сесть в кресло Сокольского да не воспользоваться плюсами нового положения?..

И Натаныч начал осуществлять вызревший план. Во время своих утренних докладов он принялся исподволь долбить Курилова о желанном повышении по службе – пусть давний друг призадумается. Потом потянул за другую мысль: а ежели сделают его, Ниткина, замом, поспособствует ли Витас внеочередному выделению квартиры? Тот отвечал брезгливо-уклончиво – такого, как Натаныч, пусть сначала выдвинут. «Нет» не сказал. Теперь, когда Ниткин пролез в заместители, остаётся добить вопрос с квартирой. Пока друг Виталик при власти, у Натаныча всё получится!

…– Только смотри, Володька, лишнего в редакции не болтай! – предупредил нового назначенца Триш. – Люди у нас сам знаешь какие вздорные. Если что не по ним – разнесут в клочья. Это тебе не мы, железные райкомы или парткомы. Одно слово – журналяги!

Часть II. Кротовьи норы

Кроме секса, в обществе строителей коммунизма не доставало ещё одной малости – рекламы. Да и что рекламировать, а главное – для чего? Плановой экономикой предопределялось вперёд на добрый десяток лет, какие образцы товаров-продуктов-услуг, какого качества и в каком количестве должно выпускать на радость советскому гражданину. Тут сколько ни расписывай достоинства модных новинок, пользовать, носить и кушать придётся то, что дадут. На рекламу и тратиться неча…

Будем объективны: в той действительности рекламные продукты все же имели место. До сих пор не выветрились из памяти народной слоганы: «Летайте самолётами аэрофлота!», «Храните деньги в сберегательной кассе!», «Советское – значит отличное!». Картинки в газетах и журналах тогда приучали публику к деликатесам вроде залёживающейся на прилавках чёрной икры или печени трески, к шоколадно-молочным десертам, керогазам, сигаретам и даже алкоголю. Родвигали даже «государственные» пельмени. В кинотеатры зазывали ручной работы афиши, сменяемые почти еженедельно. И, конечно же, на всех углах в глаза лезли так называемые мотивирующие плакаты, призванные безоглядно верить в КПСС и разжигать в людях трудовой и боевой настрой.

После развала Союза нерушимого вместе с хлебом сменились и песни. Перестройка подкатила за собой ядовитое яблоко демократии – небывалую гласность. На страну обрушились невиданные доселе рекламные залпы. Некоторых особо доверчивых они расстреляли насмерть. Чего стоили только призывы скупщиков ваучеров и посулы мгновенно воздвигнутых финансовых пирамид! Не успели россияне оглянуться, как «МММ», «Хопёр», «Селенга» и разного пошиба его аналоги перенаправили разрозненные частные ручейки денег в своё могучее русло. Доверившись газетам и ТВ – уж свободная-то пресса не врёт! – многие растеряли последнее, нажитое социалистическим трудом. Агрессивная врунья-реклама замечательно сделала своё дело.

С тех пор и пошло. Едва читатель добирался до свежих новостей, как с газетных страниц на него нацеливался гигантский логотип какой-нибудь неопознанной доселе конторы. После пирамид в забег устремились биржи. Ещё вчера и слова-то такого в советском лексиконе не было, а сегодня, глядишь, можно было с мешком картошки выезжать на торги. Наравне с оптовым зерном и металлом выставлялись подборки книг, посуды, прочего старья. Под новым словечком гуляла по стране добрая старая барахолка.

Пока власти наводили порядок с мошенниками и биржевой торговлей, реклама поступила в услужение к банкам и страховым кампаниям. У народа в кармане вошь на аркане, а финансисты ему – возьмите кредит под 300 процентов! А то просто принесите свои шиши к нам на депозит, чтобы банчонку-однодневке было с чем улизнуть за бугор!

Затем настало время разноокрашенных риэлторов, потом – долевого строительства. Вызрел чёрный пиар избирательных кампаний, прорезались умельцы, управляющие ЖКХ. Вслед за алкогольно-пивным бумом не упустила своё частная медицина, стоматология, фармацевтика… Где капали безнадёжные жалкие денежные слёзки, там обязательно появлялись мастера сливать их в мутные реки.

И каждое сомнительное социальное явление усердно обслуживала реклама. Но постепенно, если СМИ начали о чём-то беспрерывно дуть в уши, люди научились понимать: жди от рекламируемой беды жестокого подвоха! Реклама сделалась лакмусовой бумажкой для идентификации очередных происков по очистке бедняцких карманов.

Немало воды утекло, пока закон накинул узду на тех, кто с помощью проплаченных газетных площадей и эфирного времени бесстыдно морочил головы простодушному населению. Но у нас на выдумки хитра не только голь. Поднаторевшие рекламисты куда как изобретательно придумывают всё новые ходы и приёмы, чтобы помочь охочим до прибылей рекламодателям выуживать-таки у зевак их кровное. На сцену выступила всемирная сеть. Реклама набирает обороты…

Глава 14

– Анька, ты где там? Подай отцу бинокль! Давай шевелись, а то Васенёв уйдёт!

Валерий Андреевич Кротов, стоя у окна своей недавно купленной квартиры, нервно и пристально всматривался в человека, то и дело скользящего по пути к подъезду на подмороженных проталинах.

– Да как не можешь найти? Не девка, а дубина стоеросовая! Вымахать вымахала, а ничего-то не умеет! Одно слово – мамочкино воспитание. Вон там, на шкафу валяется, неужто не видишь?

Аня нашарила, наконец, в куче других вещей требуемый предмет. Кротов рывком выхватил бинокль из её рук и приставил окуляры к глазам.

– Вот он, враг мой; идёт не запнётся! Ах ты вражина, всё равно до тебя доберусь, врагам спуску нету, – бормотал он, разглядывая увеличенную фигуру. Когда человек скрылся из поля зрения, наблюдатель с сожалением отложил оптику – ему явно хотелось ещё понаблюдать за «вражиной».

– Запомни: ни один враг, пусть даже самый маломальский, не должен от нас уходить! – назидание адресовалось десятилетнему ребёнку, которого пять минут назад папаша раздражённо упрекал в нерасторопности. – А этот Венька Васенёв, – палец несколько раз яростно ткнулся в сторону окна – да дружок его и есть наши самые наивреднейшие враги. Они мне давно поперёк горла стоят. Ну, ничего, и этот карась попадётся к нам на крючок! Так ведь, Анька?

Девочка в дискуссию не вступала; ей давно былоизвестно, что думает папаша о разного рода врагах – бинокль постоянно пускался в ход. Сев у батареи на затёрханный плед, она безучастно что-то доедала прямо из сковородки.

Возбуждение от слежки схлынуло, Кротов поплёлся на свой диван. В обширной комнате из мебели было только это низкое кожаное ложе, да неизвестно как затесавшийся в дорогую квартиру старомодный – бабушкин – шифонер. Предметы обихода громоздились на окнах, а то и прямо на полу, кое-как прикрытые газетами. На диване из-под старого таблоида выглядывала рукоять пистолета, в углу рядом с кастрюлями и тазами беспечно торчала пара оружейных стволов.

– А Варька со своим парнягой когда собирались нарисоваться – не помнишь?

– Чего мне о них помнить? У них свои дела, у меня свои – дочь отвечала с набитым ртом, сварливо – в тон отцу. – Вроде обещала, что скоро явятся.

– Вот и ладно. Хочу её Витьку кое-что показать. Пора уже браться за парня всерьёз.

– Отец, зачем тебе Витя? Своих мордоворотов, что ли, не хватает? Мама говорит, что доиграешься ты с Варькины женихом…

– Мама, мама! Что эта крольчиха вообще в жизни смыслит! – взъярился Валерий. – У Витька, небось, мать кто? Судья… К таким родственникам мы с дорогой душой, они в нашей упряжке совсем не лишние. Эту семейку надо как следует к нам пристегнуть. А что для этого нужно? Чтобы мальчишка побывал в настоящем деле. Да вот!

Отвернувшись от дочери, себе под нос тихо продолжал бубнить:

– Мама ей указ!.. А мне указ, что пора показать, как у меня разговаривают с гадёнышами вроде Веньки. Всё равно не сегодня, так завтра он попадётся ко мне на разборки.

Анюта прислушивалась с видимым неодобрением. Заметив её злобный взгляд, Валерий Андреевич рыкнул:

– Что надулась-то? Не нравится, как папаша родной дела ведёт? А если дел-то этих не будет, так на что я куплю тебе новые джинсы? Или без штанов обойдёшься? Не надо, так я быстро Таньке справлю кофту мохеровую. Она уже заколебала – купи да купи…

– Почему Таньке? Ты же мне обещал! Таньке в прошлом месяце ботинки были, а мне – ничего. А она хуже моего учится! И сам же говорил, что если я дом приберу и посуду помою, мне джинсы подаришь.

Лицо Анюты перекосила гримаса ненависти, по щекам потекли слёзы незаслуженной обиды. Она плаксиво запричитала:

– Если ей купишь, а мне нет, я ей во сне чёлку отрежу! Или ботинки порву! Пусть тогда знает!

Родитель довольно похохатывал – пронял-таки свою непокорную дубинушку:

– Правильно, дочка, это по-нашему! Никому, даже сестре родной, не давай спуску! Сёстрам-то в первую очередь…

Потом вдруг потянулся к пистолету:

– Хочешь, научу стрелять из этой приблуды? Ежели чего – ты по Таньке, и по Веруське, и по Варьке с мамкой – пук-пук! И нету никого, только мы с тобой… А?

Близкие детские слёзы высохли, Анюта с опасливым интересом глядела, как отец привычно закладывает палец на курок. Но в это время в прихожей заскрипела дверь, и Валерий Андреевич быстро сунул ствол обратно под газетку. В комнату вошла старшая дочь-невеста со своим ухажёром.

– О, Витёк, ты вовремя! Поедем прошвырнёмся кое куда. А девчонки нам пока сообразят что-нибудь пожрать. Поняли, девчонки?

– Пап, денег дашь? Без денег варить не станем! – угрюмо подступилась к нему Варвара.

– Ишь какие деловые! Только и знаете, что бабло с отца трясти! – заворчал было родитель, но, спохватившись, заговорил ласковее:

– Вот вам деньги, жрите! – тугой кошелёк полетел на диван, как снаряд: при зятьке, как называл Виктора Кротов, он выказывал царскую щедрость. – Вот увидишь: весь лопатник выпотрошат и обязательно из-за рубля передерутся. Умора, ей Богу! Ну, погнали, Витёк? Чтобы засветло успеть. Хоть уже почти весна, а ночь падает раненько.

Однако часа через три Валерий Андреевич вернулся один, сильно рассвирепевший. На расспросы дочерей только кричал, что пошёл он, этот Витёк, куда подальше. Толку с этого судейского прыща не будет.

Номер в квартире Виктора, на который беспрестанно пыталась прозвониться Варя, упорно не отзывался.

***

Внедорожник Кротова, как и квартира, был огромным, непомерно дорогим и запущенным, с грязным, хотя кожей и никелем отделанным салоном. Чувствовалось, что хозяин не умеет и не желает дать машине толку. Мотор то надсадно ревел, то в неподходящий момент чихал и глох, и Виктор Асмолов уже побаивался, не кончилась бы такая езда чем-нибудь дрянным. Когда они выехали, наконец, из центра города, он мысленно перекрестился: здесь хотя бы движения было меньше.

С момента, когда Варя представила жениха своему отцу, это был их первый совместный выезд, и Виктор сильно озадачился этой поездкой. Куда и зачем вот так, экспромтом, тащатся они через весь город на ночь глядя? Что там должно происходить? И почему он обязательно должен увидеть это?

Кто такой Валерий Кротов, Витя знал давно: мать навела справки о Варькиной семье и составила характеристику потенциальным родственникам. По её мнению, Кротов относился к тем разворотливым и денежным предпринимателям средней руки, что первыми в городе обзавелись собственным бизнесом. Он имел крепкие связи в верхах, не только в городских, но и в столичных. Однако слыл человеком хотя весьма влиятельным, но непубличным, и с мутным прошлым. Но за кем из успешных людей лихих 90-х не тянулся криминальный шлейф?! По существующим меркам, официально зафиксированные прегрешения Кротова не были слишком уж серьёзными. Во всяком случае, опытная судейская чета не сочла эти пятна в биографии препятствием для ухаживаний их сына за дочерью Валерия Андреевича. Им казалось, что наследница состоятельного коммерсанта – весьма выгодная партия для их мальчика.

А вот сына посещали сомнения. Ласковая и покладистая Варя, казалось, не имела ничего общего с папашей, который настораживал Виктора всё больше. Хотя поначалу Кротов очень даже расположил к себе дочкиного ухажёра – благодаря умению производить при случае нужное впечатление. Изображая человека широкой души, Валерий Андреевич намеренно втягивал Виктора в свой круг. То он «соображал» пышную рыбалку для привилегированных, где представлял молодого человека в качестве своей правой руки. То преподносил «зятьку» на именины двухместную путёвку в заграничное турне. А однажды даже пообещал купить для них с Варварой настоящий «Харлей Дэвидс». Заманчивый посул, таких мотоциклов в их глубинке раз-два, и обчёлся. Пообещал, разумеется, не на халяву, но по-родственному: предполагалось, что деньги за байк будут отданы после окончания университета. Большие, надо сказать, деньги. Откуда возьмёт их вчерашний студент? Но Валерий Андреевич лишь покровительственно похлопывал его по плечу: не дрейфь, прорвёмся! Бабло срубить не проблема, знай слушайся будущего тестя…

Всякие такие «благодеяния» сыпались как из рога изобилия, и совсем было вскружили молодую голову. Этого и добивался потенциальный тесть. Парень уже через слово с придыхание поминал Варькиного папашу, хотел стать таким же богатым и независимым, как тот.

А Валерий Андреевич в своих планах двигался дальше. Он начал сначала как бы в проброс, а потом и в упор говорить с Виктором о том, что тот должен готовиться принять из его рук налаженное прибыльное дело:

– Моя-то свиноматка, вишь, одних девок нарожала, наследника нету. На тебя одного теперь надёжа…

В действительности никто никому ничего не собирался передавать, Кроту нужны были связи завтрашних родственников, но мозг судейскому сынку выносился регулярно. Мальчишка должен стать таким же, как он сам, безоговорочно принять условия игры, что велась на поле Валерия Андреевича.

Что это за условия, объяснялось туманно: «сам поймёшь», «потом увидишь», «придёт время – узнаешь».

– Ты пока приглядывайся да прислушивайся. Чего не допетришь, или я объясню, или жизнь, – усмехаясь, говорил папаша. Он вообще часто пускал в ход эту свою непонятную кривоватую улыбку. То ли прикалывался, то ли просто сглаживал особую подоплёку слов.

Но дальше полунамёков дело всё не шло. Варькиного кавалера до времени не посвящали в методы, которыми потенциальный родственник катил свой бизнес в гору. Да, собственно, Виктор особо и не лез с расспросами. Он пока старался самостоятельно вникнуть в семейный уклад Кротовых.

А тут открывались вещи несообразные. Парень всё яснее понимал, что втёрся в очень непростую семейку. Виктор с его усвоенной от родителей привычкой всё анализировать и раскладывать по полочкам быстро заметил, что цветистые многообещающие речи Валерия Андреевича плохо стыкуются с делами.

Кротов мог сорить деньгами, бросать перед «зятьком» огромные суммы на пустяки – и не находить средств, чтобы оплатить приличный вуз для дочери.

Девочки и русский-то знали не на «ять», а уж о том, чтобы учить их языкам, важнейшему колёсику в деловой сфере будущего, у Кротова даже мысли не проскакивало. Зачем-де бабам английский с французским? Их место – у люльки и у печки.

При постоянно произносимых спичах о любви к своим детям подростки были плохо и вульгарно одеты, кормились дешёвым фаст-фудом, страдали хроническими болячками. А воспитательные моменты чаще всего сводились к раздуванию раздора с их матерью.

Квартира в фешенебельном доме стояла пустая, грязноватая и неуютная, постоянно меняющиеся «новые мамы» не считали своим долгом вить здесь гнездо. Наоборот, все они, как одна, враждовали с дочерями папика, и всеми силами старались выпихнуть их прочь.

Здесь не было ни общих привычек, но обязательных для всех правил, ни каких бы то ни было традиций. Домашние не имели понятия о семейных праздниках, отец не помнил дат рождения дочерей, никто никому не готовил заранее никаких подарков или сюрпризов. Что уж говорить о ежевечерних сборах за общим столом!

Безалаберное житьё Кротовых невольно заставляло Виктора сравнивать его с неукоснительными файф-о-клоках в собственном доме. Ещё со времён прабабушек у них были на английский манер заведены эти полдневные чаепития, которые с пяти часов постепенно передвинулись на половину восьмого, к моменту общего сбора семьи. Церемония обставлялась приборами из самого красивого – трофейного! – мейсенского фарфора, к столу садились не в рваных трениках, а в аккуратных костюмах и платьях. И начинались разговоры! Каждый рассказывал, как прошёл день, делился новостями, мыслями, сомнениями. Выросший Виктор всё больше начинал понимать, сколько ценного впитал он во время этих чинных трапез.

…А у Кротовых и стола-то, за которым всем можно было бы сесть, не имелось…

Если Валерий Андреевич собственную семью так плохо обустраивает, то как может он справно управлять там, где нет ничего личного? – всё чаще спрашивал себя Виктор, не находя внятного ответа. Портрет героя начинал тускнеть.

***

Почувствовав звериным своим чутьём наметившуюся в мальчишке перемену, Кротов решил пойти ва банк и открыть «преемнику» свои истинные карты. А тут и случай удобный подвернулся: сегодняшняя поездка должна была стать наглядным уроком.

Всю дорогу Виктор гадал, куда и зачем они направляются, но до времени вопросов не задавал: посмотрим – увидим. Быть может, ему и вправду хотят, наконец, показать то, на чём и как зарабатывает папаша?

Показательные выступления действительно состоялись. И впечатление на «зятька» бесспорно произвели. Однако преподнесённый урок он усвоил совсем не так, как задумывалось. Мало того, что этот слизняк не принял, да и не желал принять откровенно обнажившееся кредо Валерия Андреевича – куда студенту с его интеллигентским характером! Так ещё и на дыбки поднялся, даже угрожать вздумал! Угрожать! Ему! Перед которым давно пшердит вся городская предпринимательская братия и ломают шапки даже самые высокие чиновные шишки! Принялся стращать мамашей своей судейской, в милицию обещался сбегать! Выведет-де он на чистую воду уважаемого человека. Ну давай, ну попробуй! Не родился ещё в этом городе жучара, которому под силу заломать Валеру Крота! Разве что сам хозяин… Ну да там, слава Богу, всё как надо, всё схвачено…

Кротов разозлился не на шутку. Но пока возвращались домой по февральским дорогам, уже облитым серебром луны, всё же сумел зажать в кулак бушевавшую в душе ярость. Напоследок всё же подсыпал засранцу:

– А тебе, как будущему юристу, напомню: всё, что сейчас увидел, ещё доказать нужно. И вот незадача – почудилось тебе это, кроме тебя-то тут никого не было, правда, Иваныч? Я, как и мои парни, тебе не свидетели. Да и остальные тоже предпочтут молчать в тряпочку, будь уверен. У нас с здесь со всеми свои тёрки, в которые мешаться не советую. В общем, давай, Витёк, не дуйся, забудем об этой познавательной экскурсии. Дома девки, наверное, борщец наварили! По соточке накатим… Лады?

Виктор протянутой руки будто не заметил. Сидел в углу заднего сиденья, и, насупившись, обдумывал слова папаши о свидетелях. О свидании с невестой, понятное дело, сегодня нечего было и думать.

А дома взъерепенившийся на Кротова «зятёк» неожиданно получил ещё один урок жизни. Мать с отцом, отключив телефон и не стесняясь в выражениях, отстирали его за дурацкий донкихотский выпад. По первое число досталось ему за угрозы в адрес уважаемого в городе человека, а больше всего – за его глупое пацанство. Почему, прежде чем мчаться куда-то в неизвестность, не потрудился выяснить, кого и что там ожидает? У нынешних бизнесменов рука тяжеленька, а разговоры коротки. Как же их сын, наслышанный о нравах дикого российского капитализма, мог об этом забыть, не рассчитать и не просчитать возможных последствий рискованных вояжей?!

В общем, доходчиво показали, что Виктор кругом жидко обделался.

После родительских оплеух желание писать заявление на Кротова у него пропало – понял, что легко может вляпаться в новую, ещё более грязную лужу. Где гарантия, что милиция отнесётся к его, Асмолова, заявлению непредвзято и с должным вниманием? Не приплетёт ли самого Витька к случившемуся в гаражах? Такое нынче происходит сплошь и рядом, с больной головы валится всё на здоровую. Глядишь, потерпевший или свидетель на первом же круге легко превращается в подозреваемого. Иди потом доказывай, что верблюд не ты, глупый мальчишка, а влиятельный мешок с долларами! Мать знает, что говорит: всю жизнь копается в делишках таких вот кротовых.

Виктор так распереживался, что у него поднялась температура, и отец, невзирая на протесты, категорически уложил его в постель. Под действием лекарств горе-донкихот провалился в тяжёлый сон, но проснулся с тем же противным осадком от прежних нерадостных дум.

Как теперь, после отвратительного происшествия, знаться с этой семейкой, включая Варьку, ещё вчера такую милую его сердцу? Он не верил, не хотел верить, что Варвара тоже в курсе отцовских проделок. Однако память подсказывала, что папаша вёл при девчонках очень уж откровенные разговоры. Тут не хочешь, да услышишь. А если знала, и его не предупредила, значит, считает это нормой? И совсем даже не против, чтобы он был с Валерием Андреевичем заодно?..

Это уж дудки!

Виктор снова и снова размышлял, как ему выкрутиться из ситуации, не уронив собственного лица и не оказавшись перед Кротовым беспомощным болтуном. Умного ничего не придумывалось. Всё, к чему он пришёл, так это к тайм-ауту в отношениях с невестой. Хотя бы неделю-другую побудут врозь. Ему нужно как следует разобраться, где нынче право, а где лево…

***

Варвара Кротова плакала горько и долго. Да ведь и не так завоешь, коли бросает жених! На звонки он не отвечал два дня подряд. Она напрасно ждала, что Витёк, как обычно, встретит её из колледжа: он не появлялся. Но сегодня ещё издали увидела его заметную рыжеватую дублёнку. Жених нетерпеливо кружил на их условленном месте. Лучше бы не приходил! Тогда она не услышала бы этих рвущих душу слов. Хотя бы сегодня не услышала, чтобы прожить лишний денёк счастливой.

А он, едва поздоровавшись и, против обыкновения, не чмокнув её в разрумянившуюся на морозе щёку, с налёту-развороту всё и брякнул. Намерен, сказал прекратить встречаться с ней, а тем более с её сумасшедшими родичами. Для начала на какое-то время. Ему, сказал, нужно обмозговать всё, связанное с семейством невесты. Вопросы-де возникли.

Новость лупанула, как обухом по голове. Ведь они с Витей уже договорились, что поженятся, как только она получит диплом. Не сойдутся по-граждански для совместного проживания – так кувыркались со своими приятелями почти все Варины подружки. Нет, Виктор, как чопорно именовали сына родители, звал её именно замуж, через ЗАГС, готов был законной супругой ввести в дом судей. Мамаша, правда, всё упрашивала его не торопиться, но напрямую не отговаривала, за что будущая невестка была ей благодарна.

А тут такое вдруг!

Проревевшись и кое-как взяв себя в руки, Варвара начала допытываться, что такое стряслось. Отчего вдруг её замечательный красавчик Витя, кумир многих девчонок в колледже, души не чаявшей в единственной своей Варюхе, решился на столь резкий разворот? Что такого нафантазировал он, умненький-благоразумненький завтрашний юрист и, возможно, тоже судья? Мамаша что-то против неё заимела?

Варька недоумённо хлопала своими мокрыми от слёз ресницами. Виктор, глядя на неё, вдруг заметил, как она похожа на отца. Тот же хищный нос, только по-женски более изящный, тот же тяжёлый подбородок и близко посаженные глаза. Но не белёсые на выкате, а глубокие синие, почти лиловые, красиво оформленные материнскими генами. Видимо, из-за этих лучистых глаз ему и подумалось, что Варвара пошла в мать. Да куда там!

– Не мамаша, а папаша, и не мой, а твой! – голос парня аж звенел от внутренней напруги, пальцы нервно сжимались в кулаки. – Если бы я раньше знал, то, клянусь, близко бы к вашей семейке не подошёл! Папаня твой конченый садист и псих!

– Да с чего ты это взял? Что он тебе вчера наговорил?

– Наговорил?! Да он меня заставлял по живому человеку из пистолета палить!!!

Некурящий Виктор достал пачку сигарет и неумело, с кашлем, высмолил две цыгарки кряду, прежде чем начал рассказывать о том, что произошло накануне между ним и Валерием Кротовым.

Девушка слушала, не перебивая. Но выражение её лица на протяжении этого сбивчивого рассказа заметно менялось. Сначала это был испуг, потом непонимание, которое перешло в почти весёлое любопытств. А на последних словах недавнюю растерянность сменила скошенная ухмылка – разительная копия отцовской. Когда сильно разволновавшийся Виктор закончил, Варя всё с той же косой полуулыбкой презрительно обронила:

– И это всё? Делов-то!

– То есть как?..

– То есть так, Витёк! Папаня наш, нравится тебе или нет, человек резкий. Если кто его обидел, тем более ему задолжал, он спускать это не станет. Он нас с самого детства учил, что прощать пусть христосики прощают, а мы, Кротовы, должны со всех всё сполна получать. И мы с ним согласны, хотя мать нас за это ругает. Только сильного будут бояться и не посмеют обирать. А с нашим папкой вряд ли кто решится связываться, его даже милиция побаивается. Почему – догадываешься? Да потому, милый, что он всегда на пощёчину отвечает пулей. Ты ещё глупый, а потому ничего не понял. Вчера он тебя проверял: есть в тебе характер, или нет. Годишься в дело, или гуляй мимо.

– Стрелять в безоружного человека – проверка? Характер? Варя, ты сама-то слышишь, что говоришь? А если бы ты оказалась на мушке у другой какой-нибудь сильной личности? Тоже так же стала бы рассуждать?

– Я Кротова, а не лохушка какая-нибудь! Со мной такого случиться не может! Да ты сам прикинь: кто посмеет тронуть дочь Валерия Андреевича?

Виктор сморщился, как от зубной боли, прижал руки к груди и наклонился вперёд:

– Го-осподи! Да не о том я! Понятно, родитель найдёт, как своего детёныша уберечь. Я-то тебе битый час талдычу, что твой папаша занимается настоящим бандитизмом, а ты – о каком-то характере. При чём здесь мой характер?! Или ты его оправдываешь? Ведь оправдываешь?

Варвара без смущения гордо закинула голову:

– Ну и что в этом плохого? В семье все друг друга должны поддерживать, хоть бы, как ты говоришь, и в бандитизме. Да и не бандит он. Наверное, просто с ребятами пугали, на вшивость щупали какого-то лоха. Чтобы боялся. Будет бояться – будет слушаться. Будет слушаться – будет платить. Нам, Кротовым, платить!

– Что-то когда мать на трёх работах мотается, от усталости вот-вот сляжет, вы не бросаетесь ей помогать, ей-то плечи подставлять не спешите. Пусть катится, как знает. Вы только за папашу с его деньгами – тьфу, будь он неладен! – горой стоите.

Виктор пытался ещё что-то горячо доказывать, но Варя слушала всё с той же гримасой презрительности. И он вдруг почувствовал, что между ними встала невидимая, но непробиваемая стена. Достучаться до девушки, с которой он собрался идти в жизнь, не получалось. Попав по недоумию в «дело» Кроту, он ступил на страшную для него, но привычную для невесты территорию. Якшаться с такими чуждыми ему существами Виктор не желал, пусть даже одно из них – его невеста. Это он решил твердо. Ничто не поменяется ни через две недели, ни через две жизни.

Поймав холодный отсутствующий взгляд Варвары, «зятёк» оборвал мысль на полуслове, повернулся и, не прощаясь, пошёл, а потом побежал. Подальше от этих людей другой – чёрной – крови!

Глава 15

Асфальт всюду в выбоинах; как-то, угодив колесом в одну из них, на центральной магистрали перевернулась «Газелька» с пассажирами.

Метро три десятка лет лежит в планах и графиках, а половина города добирается до работы в автобусной давке с двумя-тремя пересадками.

Замороженный долгострой аэропорта растащен народцем по кирпичику.

Но бывают, случаются-таки и в жизни Зауралья светлые пятнышки. Вот к Женскому дню открылся аквапарк. Теперь у ребятни все разговоры только об этом диве. Шестиклассник Сашка тоже проел плешку домашним, просясь покататься с водных горок. И Лариса Лебедева, новоиспечённый копирайтер рекламной службы «Вечернего обозрения», решилась, наконец, забросить опостылевшие газетные дела и посвятить полдня новомодным развлечениям.

Выпросив у секретарши Ниночки халявный абонемент, подаренный редакции в честь открытия аттракциона, Лариса с сыном без оглядки отдаются на волю волн. Они плавают, ныряют и кувыркаются под тугими струями, блаженно, до последней косточки, расслабляются в горячей неге хамама и сауны. После слякотной весенней распутицы густое тепло аквапарка обволакивает, делает мысли лёгкими и приятными. Острота последних обид постепенно отдаляется, затухает…

Быть может, Романыч и в самом деле прав: зря она так уж переживает из-за разжалования в рекламщики? – без былого раздражения вопрошает себя Лебедева. Если честно, то кашу с публикацией о Кроте заварила именно она. И заварила неважнецко, дрянненько всё вышло. Самой досталось на орехи, и людей подставила. Думать нужно наперёд, чем могут закончиться подобные фортели – при их редакторе-лизоблюде, и при Витасе, давно натягивающем петельку на горле городских СМИ. Да ещё этот соглядатай Ниткин!

При мысли о Володьке Лариса передёргивает плечами: всплывает непристойность их последнего разговора. Хочется что есть сил физически оттереть липкую мерзость его слов, взглядов, рук. Она и в самом деле идёт в парную, а потом долго намыливается в душе…

Ох, Ниткин-то теперь у них не просто «главный по политике». Триш сделал Владимира Натановича аж своим заместителем, посадил на место Сокольского. С такими погонами хочешь-не хочешь, а считаться придётся. Кланяться, спинку прогибать. Не пошлёшь подальше, если начнёт умствовать, нудить или даже приставать. Умствовать и приставать будет, как пить дать. Свербит в нём та, давняя, с «Прибориста» застрявшая в печёнке обида, душа жаждет сатисфакции. Теперь жди, что станет доказывать, будто самая большая дрянь у них в редакции – Лорка: путается со всякими Андрюхами, лишь бы соблюсти свои шкурные интересы

Тьфу, зараза!

В конце концов, и в рекламе есть место подвигам. Если, конечно, к ним стремиться. Зато работа куда спокойнее, никаких тебе взрывов общественных нравов и стенающих тётушек. Респонденты вышколенные, нарядные и состоятельные; в тонкости стилистики или композиции нос особо не суют – была бы доходчиво разжёвана суть их бизнеса.

Расслабленно покачиваясь на ласковой искусственной волне, Лариса мечтает, как заживёт жизнью обычной трудящейся женщины. Будет вовремя возвращаться с работы, готовить ужин, обстоятельно проверять уроки сына. Будет ходить с Сашкиным классом на спектакли, ездить на экскурсии. Наконец-то довяжет кофту, начатую два года назад. Лизетта отстанет со своими знаками и строками, в выходные никто не выдернет на срочные материалы… Видать, жизнь укатала и приплюснула даже её, неугомонную Ларису, готовую в ночь-полночь скакать за горячей фактурой. Устала, покой снится. И пусть катится подальше вся эта никчёмная общественно-политическая мутота вместе с Тришами, Куриловыми, Кротами и Деповыми!

Хотя нет, Депов пусть остаётся! На вид славный малый; и в сексе, наверное, тоже ничего. Последнее, правда, ей всё ещё неведомо…

Сашка знай мелькает по лесенкам, забираясь на самые высокие и длинные горки-лабиринты. Лариса тоже пробует разные штуковины аквапарка. Вот, наконец, освободилось место в гроте. Она распластывается в вихрях фонтанчиков, массируя позвоночник, продолжет неспешно размышлять.

Интересно, как теперь служится самому Сокольскому? Не скучает о газетном улье в паутинной тишине своего кабинета? Коллектив «Обоза» провожал его на новую должность, как в последний путь, обошлось разве что без венков. Оказалось, Андрей Романыч почти всем сумел подать крепкую руку.

Сама Лариса тоже припомнила один любопытный случай. Накатала она тогда что-то критическое в отношении некоего городского предприятия. Обгавкала, впрочем, не слишком, бывали статейки и похлеще. Но на заводе оскорбились и прислали делегацию для разборок: как-де мог «Обоз» посягнуть на честь и достоинство заслуженного коллектива?

Происходило всё в те времена, когда судились с прессой лишь единицы. Большинство недовольных предпочитали по старинке жалобиться начальству. Вот и эти с порога потребовали рандеву у главреда. Триш находился где-то в дальнем отъезде, и делегатам пришлось довольствоваться беседой с его заместителем.

Когда кабинет Сокольского заполонила ватага производственников, там как раз торчала Лариса. Она хотела было незаметно улизнуть, но Андрей Романович сделал ей знак остаться. Так и топталась в углу, выслушивая сбивчивые претензии возмущённых читателей. Вот сейчас Сокольский выпишет ей по первое число за их жалобу! Прямо при тех, кого обличала, и выпишет! Одна активистка уже дважды требовала привести сюда эту Лебедеву, чтобы в глаза ей бросить своё пролетарское возмущение.

Между тем Сокольский, усадив посетителей, начал дотошно выспрашивать, в чем же покривил душой автор публикации:

– Люди стоят в очередь на вакансии? Нет? Наоборот, увольняются с завода?..

Задолженность по зарплате больше трёх месяцев? Уже пять?..

Нового директора избрали толкового и бескорыстного? Ворюга? Что вы говорите…

И начальство заказов не ищет, чтобы хоть как-то исправить положение? Ой, горе…

Так с газеткой и карандашом в руках прошёлся Андрюха вместе с жалобщиками по всем спорным пунктам. Выходило, что бытописание проблемного производства было составлено верно. Пыл посетителей на глазах остывал, они сами уже готовы были извиняться:

– Мы на своём Зауралмаше с молодости, оно на всю страну славилось, но теперь гордиться стало нечем, всё идёт вкривь и вкось. А тут ещё ваша газета ославила перед всем городом! От резкого слова обида взыграла, вот и явились. Выходит, не по делу.

– Так что – Лебедеву-то будем звать?

– Не надо… Искать сор в чужом глазу – её работа; она её хоть и неприятно для нас, но честно сделала. Чего уж…

С тем и ушли, даже не заметив притаившуюся в углу фигурку.

– Триш меня сразу бы отполоскал, при народе. И в статейку заглядывать не стал бы. Раз читатель недоволен, значит, есть чем! – заметила Лариса, приходя в себя от неожиданной развязки инцидента.

– Не всем же быть такими строгими начальниками! – невесело усмехнулся Сокольский. – Надеюсь, ты всё услышала? Заруби на своём красивом носу: когда пишешь, имей перед глазами таких вот тётушек, готовых вцепиться в автора из-за любого не понравившегося им слова. Шашка в руках у СМИ обоюдоострая, может и собственную башку снести!

Кого пытаешься обмануть ты, журналист до мозга костей, не мыслящий жизни без газетной суеты и напряга?! Хоть и упала ниже плинтуса, а всё выжидающе смотришь на телефон: вдруг откуда-нибудь свалится настоящая работа? Да ты через месяц сдохнешь со скуки без своей привычной круговерти! И не нужны тебе ни ужины, ни кофты, даже экскурсии с сыном не нужны без любимого дела, от которого душа огнём пышет! – мыслишка, выскочившая среди гулкой влаги аквапарка, разом осадила благостный Ларисин настрой. Наскоро сполоснувшись, она отыскала на горках посиневшего счастливого Сашку и велела собираться: охота хлюпаться в этом раю для бездельников пропала. В буфете наскоро напоила чаем огорчённого мальчишку, и выскочила на остановку, подставляя разгорячённое лицо мелкой мороси. Ничего не понимая, примолкший сын покорно семенил рядом с насупленной матерью под свисающими с небес седыми космами. Что-то часто у неё нелады на работе…

Бесплатная «вертушка» аквапарка подбросила их почти к самому дому. Но Сашка демонстративно отправился к бабушке – нюнить из-за сломанного кайфа, и готовить уроки назавтра. Лариса с ним не поехала, не хотелось огорчать маму своим расстроенным видом. Она потерянно брела в одиночестве домой по занудной непогоди, продолжая нескончаемый внутренний диалог. Даже купание не принесло желанного расслабления. Опускающийся вечер только добавлял уныния.

Но глубоко погрузиться в слюнтяйство и самокопание не удалось. Едва она зажгла свет в прихожей, как настырно залился телефон. Сердце ёкнуло: неужели Триш передумал и зовёт её из ссылки на срочный материал?

Звонок был не из редакции. Твёрдый женский голос просил – нет, требовал – немедленно встретиться.

Дежавю какое-то, – мысленно бурчала Лариса, вслушиваясь в металл незнакомых интонаций. – То Елена Кротова является со своими страстями, то теперь этой бабе подай неотложное рандеву. Проходной двор, а не квартира! Почему она обязана вести приём по служебным вопросам непременно на дому? Свет клином на Лебедевой сошёлся, что ли? Пусть в редакцию приходит, так сейчас и отвечу.

Однако вместо холодной отповеди она вежливо спросила, кто и когда планирует прибыть.

– Мы – матери предпринимателей, недавно убитых Валерием Кротовым. Разговариваем из телефона-автомата рядом с вашим домом. Можно подняться?

***

Эти дамы были совсем из другого теста, нежели экс-супруга Крота. Подтянутые, хорошо одетые, тщательно причёсанные, они держались с достоинством, граничащим с вызовом. Скинули на руки хозяйке дорогие манто, и, не разуваясь, проследовали в комнату. Небрежно положили на столик изящно выполненные визитные карточки, осанисто расположились в простеньких креслах.

Как гусыни… Сразу видно: матушки состоятельных господ – с привычным своим сарказмом констатировала Лебедева.– С чего вдруг так форсят и хорохорятся?

Пока она суетилась на кухне, готовя принятые в таких случаях напитки, гостьи внимательно изучали уставленные книгами полки, авторские фото на стенах, старинные вазончики у зеркала. Почти брезгливо мазнули взглядами по более чем скромному доперестроечному убранству: не шикует одна из лучших журналистов города… Предложенный кофе из вежливости лишь пригубили.

И молчали.

Лариса тоже кроме «пожалуйста» и «прошу» пока ничего не произносила. В конце концов, это они напросилась к ней со своими проблемами.

Пауза становилась уже какой-то неприличной, однако «матроны», как мысленно окрестила дам Лариса, всё водили глазами по хозяйской мебели.

Так они тут и до утра могут не разговориться. Придётся самой брать вожжи в руки – вздохнула она, и елейным голосочком предложила:

– Ну, давайте знакомиться. Я – ….

– Мы помним, как вас зовут – перебила одна из матрон басом.

Не слишком учтиво для первой встречи. Что-то дальше будет? – губы сами собой недовольно поджались.

– Хорошо. Тогда представьтесь вы – без прежнего радушия предложила Лариса, начиная злиться на бесцеремонность обращения и затягивание времени. Ей что – делать больше нечего, как на ночь глядя играть в молчанку Бог знает с кем?!

– Я – Анна Сергеевна Венецкая, мать Евгения Гаврилова – начала та, что постарше, обладательница гулкого баса. – А это Светлана Васильевна Васенёва, сына её зовут… звали Вениамином.

Гусыни, как по команде, судорожно сглотнули, подавляя близкие рыдания, и опять повисло молчание. Лариса уж и не знала, что делать.

Наконец, Венецкая справилась со слабостью. Очевидно, она главенствовала в переговорах. Сказала, глядя на собеседницу в упор:

– Думаю, вам известны обстоятельства гибели наших детей.

– Не более того, что сообщают официальные источники, – ответ прозвучал не слишком уверенно, так как под сверлящими взглядами посетительниц Лариса чувствовала себя как напроказившая школьница.

– Мы знаем, что более. Ведь вы дружны с адвокатом Кротова? И Алексей Васильевич Вершков, зам прокурора города, делится с вами информацией?

– Однако вы хорошо изучили мои рабочие контакты…

– Не только, не только рабочие, Лариса Петровна!

Интересно, откуда дровишки о её скромной персоне? – соображала Лариса, опять начиная яриться. Они что – перепроверять её сюда явились? Зачем она им, в конце концов?! Пора идти в наступление:

– Уважаемые дамы, вам не кажется странным наш диалог? Предлагаю перевести его в более конструктивное русло. Что за дело у вас ко мне? – перед матронами была уже не скромная домохозяйка, а привыкшая брать даже самые заковыристые интервью газетчица.

Смена тональности подействовала: женщины заёрзали в креслах, теряя недавний апломб. Видать, начальницы. Или преподаватели. Привыкли всюду быть на первых ролях, держать аудиторию. Да не на ту напали!

– Мы хотели бы знать, что вам известно по нашему делу помимо изложенного в ваших последних материалах – Васенёва своим металлическим голосом сделала упор на слове «помимо». – Скоро будет назначен суд, и мы собираем все возможные сведения.

Вот оно как! Боятся, что газета опять вылезет с какими-то невыгодными им фактами. Знать, потерпевшие не так уж и невинны?

– А почему этим заняты вы, а не ваши адвокаты? Вы что – не имеете возможности нанять приличных профессиональных защитников? – Ларисе вспомнились их добротные шубы и шапки, куда богаче, чем её собственный прикид. Да и колечки на пальчиках тоже хороших денег стоят. Упакованные тётушки. – На такой случай суд назначает бесплатных!

– Эк вы сразу коня да под уздцы! – с неприязненным удивлением отозвалась Венецкая. – Всё мы имеем. Но дело наше так закручивается, что посторонним людям, платным, бесплатным ли, до конца доверять нельзя. Приходится многое делать самим. Вот и расследуем кое-что лично.

– Более-менее понятно-о – протянула Лариса. – Так что же конкретно вы хотели бы узнать от меня?

Анна Сергеевна опять приняла величественный вид большого босса и принялась трубно и пространно вещать о сути нынешней встречи:

– Видите ли, Лариса Петровна, мы в этом городе живём давно, и друзей имеем немало. А земля, как известно, слухом полнится. Вот и дошли до нас слухи, что суд НЕПРЕМЕННО примет решение по аффекту. То есть осуществится та из версий, что высказана вами в одной из статей. Не думаю, что версия возникла по наитию. Скорее всего, её озвучил кто-то очень сведущий.

Лариса запальчиво перебила:

– Какого же вы мнения обо мне, если полагаете, что я сама, имея на руках некоторые документы, не в состоянии сделать даже элементарные выводы?

– Наше мнение о вас не имеет ровно никакого значения, – тоже подобрала губы Венецкая. – Но мы не пришли бы сюда, если бы не видели в этом смысла. Да…Так я продолжу. Итак, в определённых заинтересованных кругах созрела мысль о возможности применения к Кротову ст. 107. И круги эти вам должны быть известны. Так?

Лариса не ответила, ожидая, куда заведёт этот витиеватый спич. Несмотря на острое сочувствие к осиротелым матерям, она никак не могла побороть в себе раздражения первых минут.

– Должна заметить: как нам ни больно, мы могли бы смириться даже с перспективой переквалифицирования преступления с умышленного убийства на убийство в состоянии аффекта. Ну, струсил подонок, встретившись сразу с двумя своими должниками. Кротов ведь человечишко трусливый, кое-кто из нашего окружения это хорошо знает. И вы вот тут то же самое пишите (Венецкая положила перед собой страницу с материалом «В логове» и провела ногтем по отчёркнутой строке). Допускаем даже такую глупость, что он мог в панике самостоятельно засунуть в эти поганые бочки тела сразу двух больших мужчин. А мальчики наши были высокими, широкопле…

Не закончив фразы, Анна Сергеевна зарылась лицом в старомодный кружевной платочек. Светлана Васильевна давно беззвучно плакала, не замечая катящихся по щекам слёз. Ларисе от этой картины стало совсем не по себе. Уж скорее бы они добрались до сути вопроса! А то и она, чего доброго, носом зашвыркает.

– В общем, детей наших не вернуть, а на приговор такому матёрому хищнику повлиять непросто. Но что поганец этот лишь защищался, а парни пришли его убивать – блеф, вранье циничное! С этим согласиться мы никак не можем. Шёл на убийство именно Кротов! Он всё заранее продумал и подготовил. Они и зазвал их к себе на стройку. Уверены: был у него и сообщник. И мы делаем всё, чтобы на суде это доказать! Вы нас поняли, Лариса Петровна?

– Нельзя допустить, чтобы мальчики упокоились с клеймом душегубов! – жалобно звякнула Васенёва.

***

Да, трудно быть матерями современных бизнесменов! – думала Лариса, слушая сумбур, то и дело прорывавший чопорную манерность её гостей. – Ни за какие коврижки не пущу Сашку в гибельный омут предпринимательства! Пуст будет врачом, учителем, на крайний случай инженером, но только не бизнесменом! Лучше хлеб чёрствый жрать, да живу быть, чем в погоне за деньгой вот так, совсем молодым, оказаться в какой-нибудь грязной бочке. Бр-р! Сицилийские сюжеты за Уральскими-то горами!

Воспользовавшись очередной паузой – разговор давался гостьям тяжело – она встряла со своим:

– Светлана Васильевна, Анна Сергеевна, уж коли вы пришли в расчёте на откровенный разговор, позвольте и мне кое-что у вас спросить.

Венецкая неопределённо качнула головой.

– А вы безоговорочно уверены, что ребята не стреляли? Не могли они начать перестрелку первыми? И что на этот счёт говорят баллистики?

– Вот, Света, я не ошибалась, она кое-что знает! Нашим олухам-адвокатам баллистику не показывают, а ей известно, какие и куда ложились пули.– Венецкая общалась с матерью Вениамина, будто забыв о присутствии хозяйки. Потом снова повернулась к Ларисе:

– Известно, Лариса Петровна?

– Баллистика мне неизвестна, а то зачем бы я вас о ней спрашивала. Хотя могу попробовать узнать. Попробовать! Но это будут конфиденциальные сведения, для суда не годные. Разве что заявите ходатайство о предоставлении данной экспертизы.

– Получается, нам имеет смысл плясать от заключения по баллистике… Сколько вы хотите за эти сведения?

Лариса растерялась. Меньше всего она ожидала, что убитые горем матери будут совать деньги. И с чего они вообще взяли, что корреспондент Лебедева готова принять мзду за подобную услугу, да ещё от малознакомых людей?

– Вот что, милые дамы! – теперь сталь звенела в её голосе. – Вы сами обмолвились, что прежде, чем сюда прийти, навели сведения обо мне. А потому вам должны быть известны некоторые мои принципы. Будем считать, что последнего вопроса вы не задавали. Если же и впредь планируете вести подобного рода торг, то нам лучше распрощаться немедленно!

К удивлению, Венецкая нимало не смутилась:

– Нет, так нет. Но люди лучше делают работу, если она оплачивается. Так берётесь помочь?

– Я уже ответила: попытаюсь, не более. Но взамен – ответы на остальные мои вопросы.

– Уверены ли мы, что не ребята начали перестрелку?.. Лариса Петровна, а вы не вставите то, что мы вам расскажем, в очередной свой горячий материал?

– О Господи, дай мне терпения! Это я вас позвала, чтобы сделать на вас новую сенсацию? Нет? Тогда зачем вы ко мне явились, если ни на йоту мне не доверяете?

– Ладно-ладно, берём свои слова обратно – голосом ксилофона задинькала Светлана Васильевна, стараясь сгладить неловкость.

– Не знаю, кто там первый начал, – глухо и подавленно проговорила Венецкая.

– Хотя бы оружие-то у парней было?

– Не знаю!!! Наверное, было. Нынче деловые все при стволах ходят, сами понимаете. Но нам дети не казали свои арсеналы, это тоже понятно. Но поехали они не затем, чтобы стреляться. Это знаю почти наверняка. Накануне у моего был важный разговор. Сначала он не соглашался забыть о чём-то, а потом предложил что-то обсудить при встрече. Говорил спокойно, не нервничал. Позвонил Веньке, предупредил, что завтра они на базу не едут, их «этот гад» у себя ждёт. Адреса не называл, видимо, место было известное. К преднамеренным расправам, полагаю, готовятся иначе.

– Один пистолет на месте происшествия нашли – вспомнила прокурорские материалы Лебедева.– Газовый. Что Валера его просмотрел, поверить трудно, калач он тёртый. Скорее, специально не стал забирать, а то и сам подкинул – чтобы видели: на него дуло наставляли. Но я вас о другом оружии спрашивала, о настоящем.

– А что бы вы на их месте делали? – неожиданно взвилась Венецкая. – За несколько дней до того, как ребятам пропасть, Женя мой приплёлся домой ни жив, ни мёртв. Я его еле отходила: двадцатипятилетний парень был на грани инфаркта. Долго отмалчивался, а потом сбивчиво, будто в прострации, начал бормотать что-то про гаражи, ящики, верёвку, выстрелы. Я смогла понять только, что в него не то стреляли в каких-то гаражах, не то целились. И всё поминал какого-то крота. Уже после того, как нашли убийцу, до меня дошло, какого Крота он имел ввиду! Получается, у них уже были стычки с оружием. А Женя всё равно хотел миром дело решить, интеллигента включал. Уж лучше бы он на самом деле этого нелюдя пристрелил!

Венецкая разошлась не на шутку, Ларисе пришлось отпаивать её водой. Дальнейший диалог повела Васенёва:

– Мы, Лариса Петровна, вот ещё что хотели узнать. Публикация «В логове» не раскрывает ни единого имени или фамилии. Но нам показалось, что делалась она совместно с кем-то, очень хорошо знакомым с жизнью семьи Кротовых. Не с бывшей ли супругой Валерия?

Лариса задумалась. Она уже крепко погорела с этой Еленой Николаевной, снова выводить её на авансцену не было ни малейшего желания. С другой стороны, Елена, захоти она открыть свои козыри против Крота,облегчила бы матронам сбор доказательств невиновности своих варварски уничтоженных сыновей. Как тут быть? Как правильнее поступить хотя и бывшей, но всё же корреспонденту Лебедевой?

Она сделала по-еврейски: ответила вопросом на вопрос:

– А вы что – с Кротовой ещё не встречались?

Ожившая Венецкая зло забасила:

– Если бы эта курица соизволила с нами поговорить, мы, может, и к вам не сунулись. А она сначала даже обрадовалась, пообещала на следующий день прийти встретиться и рассказать всё, что знает об этом убийстве. А как до дела, так телефон отключила и куда-то пропала.

Значит, и матрон Крот просчитал… Дьявол ему в пути светит, что ли? – думала Лариса, вслушиваясь в громкие отрывочные слова.

– Хотя они с Валерием давно в разводе, только дети и связывают. Что она может по нашему-то делу знать!

Э-э, господа хорошие, не пренебрегайте старушками и отставными жёнами. Они-то и есть кладези бездонные самых нужных сведений! – любимая цитата Лёхи Вершкова била в самое яблочко. Сейчас я этих задавак осажу:

– А мне Елена Кротова обмолвилась, что их младшая дочь, скорее всего, видела произошедшее на стройке. Она в тот день потихоньку увязалась за отцом, и была где-то поблизости. Выходит, иногда и бывшие кое на что годятся!

– А что ещё она знает? – пропустив мимо ушей подкол, мгновенно вцепилась в Ларису Венецкая.

– Кротова говорила со слов десятилетней девочки. Будто её папаша, выходя из дома, прихватил заряженные пистолеты. Оружие в доме всегда лежит открыто, Елена Николаевна всё время боялась за детей. Говорила, отец даже Аньке разрешал брать револьвер, обещал научить её стрелять. Так что, уважаемые дамы, вам бы не со мной время терять, а добиться, чтобы следователь допросил Кротову, официально. Он-то её отыщет.

– Да разговаривали наши юристы со следователем! Тот и слышать ничего не желает. Они не в браке, значит, её сведения для следствия важности не представляют – талдычит. И никак его с места не свернуть, что ни делали.

Неспроста, видать, следствие всеми силами нейтрализует Еленушку. Никак, приказ на то имеется. Вот и Депов о том же! В этой гадкой игре уже не деньги рулят, а какие-то более важные побуждения, неведомые Ларисе. Скорее всего – интересы высоких корон, ущемить которые никто в этом городе не решится даже за приличную мзду. Видать, у вас, матушки, мало шансов сохранить имена сыновей чистыми…

– Пробить брешь не могут даже ваши профессионалы, а вы всё же надеетесь?

– Так точно, Лариса Петровна. Думаем, что сделаем это с вашей помощью.

***

За окнами погасли последние отсветы хмурого мартовского дня. Подойдя к окну, Лариса задёрнула портьеру, взглянула на часы: не пора ли гостям и честь знать? Аккуратный намёк не был принят, матроны не спешили браться за шапки. Наоборот, они опять до предела напряглись, глаза свёрлами впились в Лебедеву.

Что им ещё?

– Как видите, Лариса Петровна, у нас кругом тринадцать. И нет сегодня другого выхода, как просить Вас об одолжении. За тем, собственно, мы и пришли.

Им тоже публикация нужна? Но ведь ушлым этим тёткам стопроцентно известно, что Лебедева Л.П. уже не работает в корреспондентском отделе. Она больше не может делать публикации на общественно-политические темы, а уж тем паче – на криминальные. Вернее, делать-то может, хоть о полётах к Марсу пиши. Вопрос: кто поставит её материалы в номер? В их «Обозе» больше таких нэма.

Лариса собралась обозначить перед гостями пределы её сегодняшних газетных полномочий, но Светлана Васильевна опередила:

– Речь не о газетной статейке – Боже упаси! Лишнее упоминание в прессе о нашем горе ни к чему. Вы нужны нам не как журналист…то есть как журналист, но не действующий…

Не действующий журналист, не работающий аппарат… Совсем белиберда какая-то пошла. Надо сворачивать посиделки, не то ещё до чего-нибудь договорятся. С такого горя у кого угодно мозги помутятся!

– Света, что ты мелешь! – Венецкая по обыкновению перехватила инициативу зычно и грубо. – Коли Елена Кротова не станет – или не сможет – свидетельствовать против бывшего супруга, определённую роль на суде могут сыграть факты из публикация «В логове». Там и характер Кротова показан, и то, как он дела ведёт, и взаимоотношения в семье. В общем, всё, что сейчас надо.

– Спасибо, я старалась – обронила Лариса, так ничего и не поняв про «недействующего», и недоумевая, зачем они опять транжирят время на комплименты в её адрес. Возьмут газетку, озвучат на процессе. Глядишь, и поможет. Хотя вряд ли… – Вам нужно моё согласие на использование публикации в суде, так?

– Да не так, Лариса Петровна, не то нам надо! – похоже, Анна Сергеевна тоже заплутала в своих логических построениях.

– Тогда что же? Вы своими недомолвками меня уже в угол загнали…

Матроны опять закаменели. Наконец, Венецкая медленно, на максимуме громкости, как говорят со слабослышащим, произнесла:

– Нам нужно, чтобы вы выступили на суде в качестве свидетеля.

Теперь уже застыла Лариса. Такого поворота она, понятно, не ожидала. Надо было что-то говорить – отвечать или спрашивать, но в голове вертелось одно: совсем тётки рехнулись. Как можно звать в свидетели человека, знакомого с делом по скупым бумажкам? Да и может ли газетчик, по роду своего занятия лицо нейтральное, что-то подтверждать или опровергать? Как учит незабвенный Сокольский, журналист есть лишь зеркало, бесстрастное отражение происходящего. Что вижу, то пою. Какие такие показания вправе давать наш брат? Эх, сейчас бы перетолковать с Захарычем! Он дока в делах субординации и этики, сразу определил бы, что пристало Лоре Лебедевой, а куда соваться не моги.

В её голове туго завихрились разноплановые мысли. Видимо, уловив их отражение на лице, матроны выжидали. Прошло минуты три, прежде чем Лариса вернулась в адекватное состояние.

– А в чем, по-вашему, я должна и могу свидетельствовать? Я ведь нигде не присутствовала и лично ничего не видела – вопросы прощупывали почву. Надо выслушать все мнения. Пусть обозначатся эти странные несчастные женщины.

Матроны переглянулись. Они были готовы к тому, что Лариса не согласится. Отвергая их просьбу, возмущённо замашет руками. Или не замашет, а откажет холодно и брезгливо. Тогда наступила бы очередь горячих уговоров, и в запасе у них имелись неотразимые приёмчики, способные уломать даже самых строптивых. А она подходит к решению вовсе без пафоса, хорошо обдумывая ответ, деловито задавая вопросы. Это сбивало с толку. Что на уме у скандально прославленной журналистки?

– Мы полагаем, что уже само ваше присутствие определённым образом настроит судей – Васенёва просительно лупала заплаканными голубыми глазами.

Господи, они и вправду едут с катушек! Да судей уже так настрополили, что, сядь в зале сам премьер-министр, они с заданной точки не сдвинутся ни на йоту. Давно прошли времена, когда судебные слушания велись с оглядкой на прессу. Честь мундира, общественное мнение! Где они, былые принципы, начисто выветрившиеся из наших судов? А эти малахольные по сию пору считают, что судейские волкодавы постесняются какой-то газетной писушки?

Итак, расчёт на влияние её персоны – не повод идти в суд.

Что ещё?

Венецкая, взглядом стиравшая с лица земли свою бестолковую спутницу, опять излишне членораздельно проорала:

– Вы должны рассказать на суде, как готовилась статья «В логове». То есть что она написана про Валерия Кротова, а сведения предоставила его бывшая супруга Елена.

– Сделать так вам ваши юристы посоветовали?

Матроны неопределённо пожали плечами.

Понятно. Всё в одном флаконе: и бензин, и ваши идеи. Прежде, чем договариваться со мной, неплохо было бы обсудить предлагаемый ход с компетентными специалистами. Сдаётся мне, что одобрения он не получит. Подозреваю также, что и судья не согласится вводить в процесс свидетеля, который что-то там анонимное писал, хоть бы и в трижды уважаемом издании.

Женщины, уставясь в пол, молчали. Исчезли спесивые манеры, они уже не походили на больших всесведущих начальниц. В комнате сутулились две старухи, убитые самым большим бабьим горем. Но чем могла помочь им она, дисквалифицированная и бесправная работница пера?

– Я понимаю ваше замешательство – мягко сказала Лариса. – Но изменить положение вещей не в состоянии. Могу разве что ещё чайку предложить…

Фразы типа «Ещё чайку?» в конце разговора всегда означали недвусмысленное: выметайтесь, гости дорогие. Уходить и вправду было пора, время двигалось к полуночи.

– Вы можете ответить: придёте или нет? – почти с вызовом спросила Венецкая, поднимаясь из кресла.

– Ответить? Ответить не могу. Ваша просьба как снег на голову. Требуется поразмыслить. Да и вы ещё разок подумайте над целесообразностью моего участия в суде. А пока всего доброго. С баллистикой поработаю, не забуду.

На этом странный визит закончился. Сгорбленные матери поковыляли вниз по ступеням.

Сколько несчастья сеет и будет сеять вокруг себя подлюга Крот! – в сердцах подумала Лариса. Под ложечкой засосало. Ох, а ела-то она только в аквапарке с Сашкой, да пригубила с матронами полчашки кофе. Но аппетита не было, не приходило и успокоение. Как нужны ей сейчас Андрюхина мудрость, весёлая уверенность Аллы, знания Депова…

Одинокая ночь обещала лишь бессонницу.

Глава 16

Ольга Ивановна Гришина, новый шеф Лебедевой, лечила на больничном простуду, подхваченную в холодной весенней слякоти. И ничего не ведала о переменах последних дней, случившихся в редакции. То-то обрадуется, увидев в своём полку одно из самых острых перьев города!

Обрадуется?.. Два таких резких характера – сойдутся ли?

Ларису угнетала мысль, что придётся подстраиваться под авторитаризм, которым славилась королева рекламы.

Не сработаемся, значит, буду прощаться с «Обозом». Пойду искать другое место – неуверенно утешала она себя, а у самой кошки скребли на душе.

Но сегодня начальницы нет, заданий никто не даёт, и свежеиспечённый копирайтер предоставлена сама себе. Сидя за столом у окошка, выходящего в тёмный внутренний двор, она пытается отогнать рой застарелых мучительных вопросов. Лариса, того не желая, снова и снова думает о негодяе, ломающем спокойное существование жителей города. Из памяти нейдёт и образ массивной, нахохлившейся, как птица, женщины – Елены Кротовой. Елена говорит сумбурно и горячо, подкрепляя слова жестами рук, не знающих маникюра. Задаёт безответные вопросы, будто спорит сама с собой. Повторяется, возвращается к началу, забегает вперёд. Перед чужим человеком, согласившимся её выслушать, она не просто сбивчиво излагает факты – полощет душу, загаженную многолетней мерзостью и мутью.

…Ненужный лишний ребёнок. Неожиданно в одночасье умер ласковый к нему отец, толковый автослесарь. Мамаша, не успев отпеть спутника жизни, выскочила замуж за другого. Был новый папа не абы кто, а начальник почившего супруга. Денежный такой, деловой. На первом же кругу, втихаря притиснув к стене маленького совсем пацанчика, без обиняков объяснил тому, что чужого отпрыска кормить не собирается. Геть в интернат с его глаз! Чем уж этот дядя Толик запудрил жене мозги – или на передок была слаба, или боялась его смертельно, а только матушка, повинуясь мужниномувелению, беспрекословно спровадила сына в казённый дом для таких, как Валерик, выкинутых из семьи деток.

Можно лишь представить, какие чёрные бури клокотали в душе заброшенного, ненужного никому мальчишки! Других детей хоть забирали на выходные домой, или родственники наезжали с гостинцами. А к Кротову за всю его интернатовскую бытность мать раза два только и заявлялась. Приезжала, торопливо, как собачонке, кидала кулёк с пряниками, и ни о чем не расспросив, подавалась восвояси – нянчить братца Вовочку, народившегося от дяди Толика, что б его черти унесли! Соседи по койкам возвращались с домашних побывок в новеньких кроссовочках или джинсухах, привозили жратвы на неделю, хвастались кто родительской машиной, кто новой квартирой или дачей. А Валерке хвастать нечем, для него в родном доме как ничего не было, так и нет, да и матери с отчимом он на фиг не нужен.

Единственным более-менее светлым пятном в детстве Кротова была, как ни странно, учёба. Елена Николаевна, будто выгораживая своего непутёвого супруга, всё повторяла, что и у Валеры имелись положительные качества:

– Смотрите, как ему нравилось узнавать новое! Он с раннего возраста лучше других разбирался в школьных дисциплинах, ловчее всех щёлкал примеры и задачки, назубок помнил исторические события и даты.

Не любил Валерка только литературу, так как быстро уверился, что каждая книжка, особенно из школьной программы, превозносит совестливых или душевных. А его детская душа была глубоко искорёжена ненавистной роднёй. Можно сказать, совсем этой ничего от этой души не осталось. Значит, не про него и всякие сюсявые сказки, лучше уж глотать приключения или крутые детективы. Те, что по программе не проходят…

Так и тянулось полное горькой обиды время. Валерка люто зверился на более счастливых однокашников, ненавидел и их, и интернат, и семью свою. Воя по ночам в подушку от бессильной (пока!) злобы, он клялся, что всем отомстит за своё унижение, за разодранное детство. Все, все получите своё, дайте только срок!

А что обещания его исполнятся – в том парнишка не сомневался. Он рано стал готовиться к тому, чтобы поквитаться с обидчиками. Казённая жизнь научила его быть не по-детски хитрым, терпеть и выжидать. Единственным другом была промоченная слезами комковатая подушка, потому как с нищенкой и изгоем никому из ребят водиться не хотелось. Не нашлось и толкового педагога, что сумел бы разгадать, какие черти рыщут вокруг этой обойдённой теплом душонки.

Совершенствуясь в бесчисленных подленьких каверзах, мальчишка со временем стал прямо-таки бичом интерната. Он то и дело исподтишка подначивал воспитанников на ссоры и свары. Бывало, что подводил под монастырь даже преподавателей. Сам чужие деньги или вещи украдёт, а подстроит так, чтобы на другого кого подумали. Ребята передерутся, учителя переругаются, а ему того и надо: поделом вам, захребетники и маменькины сыночки! Как лучшему подарку радовался, когда сотоварищи начинали мутузить друг друга. Совсем как теперь, когда ссорились родные дочери!

Обстановка вокруг Кротова складывалась недобрая и нервная, как он сам. Все знали, чьих рук дело очередная подлянка. Знали, а пакостника и воришку за руку ухватить не могли – таким изворотливым он был, хитро заметая свои гаденькие следы. Поэтому интернат вздохнул, когда Кротов закончил восемь классов и подался в предавшую его семью.

Все монстры наших душ посеяны и взращены в детстве – размышляет Лариса.– Вот растёт Сашка, зайчик мой любимый. Кажется, всем открыт, весь на виду. А на самом ли деле так? Он мальчишка, прилабуниться к маме да поговорить по душам уже стесняется. Хорошо, что мудрая бабушка рядом. Она внука насквозь видит, и объяснений никаких не требуется. Но бабушки в представлениях подростков – позапрошлый век. Юность ищет кумиров среди молодых, сильных, успешных. Как ни крути, такими Сашкиных родичей не назовёшь…

А вчерашние дамы хорошо знали своих погибших сыновей? Могли бы поручиться, что они в человека не выстрелят? До того, как ЭТО случилось, они, наверное, головы давали на отсечение, что способны просчитать любой шаг своих детей. Зато теперь вот не знают ответа даже на её, Ларисы, вопросы.

Дамы, матроны, мамаши… Надо же что придумали! Газеты им мало, хотят вытащить на заседаловку самого автора скандальной корреспонденции! У нас, журналистов, так не водится. Наше дело – кукарекнуть. Пусть ищут Кротову, и она даёт показания. Как хотят договариваются, золотые горы сулят, в ногах валяются.

А что бы ты делала, попади в такой переплёт? Ради сына тоже цеплялась бы за любую соломинку?

Хотя несчастные тётки жаждут даже не крови подонка Крота. Пекутся лишь о том, что в своих представлениях полагают высшей справедливостью. О душах, требующих обеления. Не должны издевательски растерзанные парни остаться ещё и оболганными! Плевать им на Крота. Этот упырь, как снежный ком с горы, давно катится к своему краху. И если насмерть расшибётся не на их мальчиках, так на ком-нибудь другом.

Всё так. Только как матронам убедить ангажированных судей, что бизнесмены не стреляли, не могли стрелять? А он, наоборот, очень даже мог и собирался?

Надо бы прямо сейчас выцепить Вершкова и поговорить о баллистике.

Ну а сама ты, Лорка, что надумала? Чем ответишь на непростую просьбу?

Да, с себя спрашивать куда труднее, чем с других…

Телефон зампрокурора молчал. Поставив аппарат на автодозвон, Лариса опять ушла в размышления. Голова начинала пухнуть от тяжёлых дум. Одной, похоже, с ними не справиться. Вызывай интеллектуальное подкрепление!

Однако с этим оказалось как никогда туго. Сокольского Союз журналистов услал в срочную столичную командировку. Вызвонить Нилову не получилось, хотя та и мелькала в редакции. В такую рань уехала за материалом? Ах да, завтра ведь у Нагорнова юбилей, мужик седьмой десяток разменивает, так у его подруги хлопот полон рот. Может, Вернину поплакаться? Он мужик рассудительный, всё логически разложит-подытожит. Давно они с НикНиком не виделись, с той самой сумасшедшей ночи у Аллы. Есть приличный повод пересечься…

Тут Лариса поймала себя на мысли, что вспоминает о Николае с неизвестно откуда накатившим брезгливым холодком. До сих пор она никогда не думала о нём с таким отчуждением. И вдруг отчётливо поняла: отношения, к которым подталкивает Вернин, её не устраивают. Даже оскорбляют. Не о таком союзе мечталось. Замуж она не просится, не нужно этого. Но и быть раза два в месяц любовницей на выселках – тоже не вариант. Ей бы плечо понадёжнее, особенно в такие моменты, как нынешний. А Ник-Ник что? Свысока поиронизирует над её проблемами, да и был таков. Совет, помощь? Увольте. Могу предложить внеочередной коитус на вашей территории… Наверное, будь на месте Андрюха или Алла, она сейчас и вовсе бы не помыслила о нём.

Да, знатно перемесили тебя последние недели, если уже и воздыхателей видеть не хочется!..

А вот тут неправда ваша, тётенька – озорно подначил внутренний голос. – Сашу Депова, небось, приняла бы хоть сейчас. Не ты ли фантазируешь на тему секса с ним?

***

Как Лебедева ни старалась, унять бушующее в душе негодование не получалось. Так бы и задушила этих лыбящихся дебилов с глазами снулых рыб! Ни стеснения в них, ни раскаяния. Только глумятся: мол, что вы можете нам сделать? Хотим – и будем третировать мелкого, и никто не посмеет встать поперёк.

У дверей учительской зрели разборки. Вокруг Ларисы, Сашки и двух фитилей-девятиклассников суетились перепуганная классная руководительница и завуч. Тут же переминался с ноги на ногу член городской коллегии адвокатов Депов, недвусмысленно сжимая и разжимая кулаки в щегольских перчатках.

– Лариса Петровна, умоляю вас, помните: это ведь дети! К ним подход нужен, они нажима не переносят! – причитала классная.

– Госпожа Лебедева, не забывайтесь! Здесь школа, учебное заведение! А эти – трудные подростки, у них семейные проблемы, им и так не сладко! – урезонивала завуч. – Надо помягче, по-хорошему.

Вот дуры-то! Вместо того, чтобы вместе с ней взять в оборот распоясавшихся опездолов, они не придумали ничего лучше, чем их же и защищать! Боятся, что ли? Ну, погодите! Сначала с малолетними субчиками разберусь, потом с вами, курицами, поговорю!

За час до этого несчастный сыновний голос горько всхлипывал в трубке:

– Мама, мамочка, эти придурки мне велик ухайдакали! Руль погнули, колесо переднее восьмёркой! Приезжай, если можешь, прямо в школу, я тут тебя ждать буду. Пока ещё здесь эти, из 9-го «В». Мамочка, приедешь?

Лариса кинулась спасать единственное дитя. Она выскочила из редакции, даже не отметившись у Ниночки. После сумрачного, выходящего на север кабинета весеннее солнце ослепительно ударило в лицо, заставляя щурится. Степной ветер, дурачась, рвал из рук лёгкий шарфик. В такой яркий день неприятности казались пустяками.

Но на крыльце она остановилась, призадумавшись: сработала привычка даже в острые моменты включать холодную рассудочность. Ну, явишься ты в школу, вся такая женщинка-женщинка, – и что будешь делать со здоровыми дуболомами? Морды царапать? Так они тебя тут же в бараний рог согнут и проводят пенделями восвояси. Не годится. Надо бы для солидности кого-нибудь из мужичков прихватить. Только вот кого? Сокольского-то нет! НикНик? Не смеши. Может, Депов? Ох, вряд ли наш лощёный дэнди пожелает впутываться в сопливое дело …

А больше вариантов нет.

Но Александр Павлович материализовался, едва услыхав просьбу; спросил только, из какого класса обидчики. Будто не на авто летел, а на самолёте. На его же машине они в считаные минуты подкатили к школе.

Сашка уже не раз впроброс поминал, что к нему вяжутся какие-то «большие пацаны». То в буфете как бы невзначай кофе на него опрокинут, то приспособят отнятый ранец для катания с горки. И всякий раз вывернут карманы.

А сегодня нахулиганили выше всякой меры. Сын вёз на новом, отцом подаренном велосипеде кипу газет: класс собирал макулатуру. Ухари эти, завидя недруга, всю бумагу растрепали по двору, вон в лужах плавает, и забрали велик – прокатиться. Мальчишка попытался было защищаться, так они велик попортили. Досталось и малОму: под глазом наливалась сизая гуля.

Теперь из-за этой пакостной выходки Лариса уничтожающе сопела в наглые рожи, едва удерживаясь, чтобы со всей силы не вцепиться ногтями им в глаза или в дурацкие патлы.

Депов же не нашёл нужным сдерживаться. Набычившись и, как мебель, отодвинув училок, он вплотную приблизился к ухарям. Угрожающе прорычал то, что обычно рычат мужики перед потасовкой:

– А ну, идём выйдем!

– Идём! Выйдем! – хором вызывающе ответили «большие пацаны», будто только и ждали возможности помахать кулаками. Может¸ и ждали?..

Мужская сторона конфликта, всё убыстряясь, ринулась к боковой лестнице.

– Лариса Петровна! Лариса Петровна! Это непедагогично! В школе так нельзя! Остановите их! – распалял материнскую злость визг педагогов.

Что было ей делать?

Со скоростью сокола-сапсана Лариса вылетела на улицу и вклинилась между драчунами. Очень вовремя. Против вставшего в боксёрскую стойку Депова один из парней готовился сделать выпад ногой, а второй щёлкал кнопкой раскладного ножа. Уже не думая о последствиях, она поймала на лету и дёрнула занесённую ногу, так что её обладатель с размаху сел на цементное крылечко. Второго ловко разоружил Депов. Невысокая субтильная Лариса – откуда только сила взялась!– поддернула за шиворот приземлённого бойца, зацепила за грудкИ другого. Притянув их мордочки вплотную к своему лицу, она тихо, хрипло и предельно злобно прошипела:

– Вы! Недоумки хреновы! Я – мать! Мать!!! Даже мыши своих детей защищают! Я своё дитя никому в обиду не дам! Горло буду грызть! Понятно?

Сейчас, как никогда, Лебедева походила на разъярённую тигрицу. Звериное неистовство плескалось в янтарных глазах, угрожая смести с дороги всех и вся, посмевших тронуть её чадо. Она внушала страх, была более чем убедительна.

И – неимоверно хороша! Приходящий в себя Депов невольно залюбовался ею. В эти минуты Лора была прекрасна опасной красотой стрелы, настигающей цель. Курточка съехала на одно плечо, волосы растрепались, тушь отпечаталась под глазами. Но он этого не замечал. Он видел только беззаветную в порыве гнева женщину, остановить и победить которую невозможно. Это была Лариса, которую он ещё не знал!

Она, наверное, во всём такая – думал Александр Павлович с некоторой даже оторопью. – Что в голову взяла, то никакими силами не вышибить, разве только сняв эту самую голову. А ты, балбес, всё пытаешься оттащить её от Крота! Не выйдет, сильно зацепил этот поганец Лорку, и будет она стоять за свою дурацкую справедливость, как теперь вот за сына, – насмерть…

У обалдевших «недоумков» от неожиданного натиска козявкиной мамаши пропал воинственный пыл. Возымели действие и короткие, наотмашь бьющие угрозы. Парни совсем по-ребячьи захлопали глазами. Потом один, ни на кого не глядя, растеряно и виновато буркнул:

– Извините, мы больше не будем!

– Не будем! – эхом отозвался второй, потирая помятую адвокатом кисть.

– Всё! Разошлись все! – с повелительной жёсткостью бросила Лариса, давая понять, что инцидент между «фитилями» и её семьёй закончен навсегда. И первой направилась в помещение, поправляя медные локоны, которые впечатлили даже таких малолетних дурачков, как Сашкины обидчики.

Депов пошёл следом.

Перед дверью учительской он тронул Ларису за локоть:

– Ты намерена продолжать скандал?

– Не беспокойся, ни один учитель не пострадает. Только скажу им пару слов кое о чём. А то, сдаётся, они не всё про своих воспитанников знают. Надо приоткрыть бедняжкам глазки.

Лариса и вправду ограничилась несколькими фразами. Всё в порядке, отношения выяснены, претензий не осталось. Она готова забыть о конфликте. Одно условие: школьная администрация примет исчерпывающие меры (слово «исчерпывающие» было сказано с особым нажимом) к непутёвым дылдам, регулярно третирующим и обирающим младших – её сына, к примеру. В противном случае…

– Что вы, что вы, Лариса Петровна! – замахали руками учительницы. – Никаких случаев, мы всё сделаем, загладим, исключим, не допустим, предотвратим…

Обещания, больше похожие на мантры, неслись вслед Лебедевой до самого порога. Педсостав школы был прекрасно осведомлён, где и кем работает мама пострадавшего сегодня ученика.

***

Александр Павлович и Сашка с его покалеченным велосипедом дожидались Ларису у сверкающего чёрного «Мерседеса». Мальчишка тайком подбирал слюнки при виде редкой для города автомобильной роскоши. Однако вступать в расспросы о качествах машины не решался – а вдруг мама не одобрит его излишнего любопытства? Он ведь однажды уже видел хозяина «Мерса» у них дома, но мама их не познакомила.

Может, они вовсе и не друзья? Тогда с чего этот вылизанный фрукт бросился с кулаками на его обидчиков?

Пока Сашка думал и гадал, как следует держаться с непонятным господином, тот, расстегнув стильное пальто, присел перед покорёженным двухколёсным транспортным средством.

– Думаю, твоего железного коня привести в порядок можно – сказал он, покрутив и подёргав руль, колёса, педали. – Если ты не против, я возьму его к себе и выправлю.

– Не знаю, тут как мама…

Подошла уже взявшая себя в руки Лариса. Угадав вопрос в глазах сына, она представила мужчин друг другу:

– Повод для знакомства, конечно, так себе, но другого сегодня взять негде. Александр Павлович, это мой любимый единственный сын-шестиклассник, ваш тёзка Саша. Александр Олегович. А это, Сашка, очень хороший адвокат Александр Павлович Депов, мой …– тут Лариса слегка запнулась: не подумала, как отрекомендовать сыну ухажёра – мой хороший знакомый и помощник в делах. Хочу, чтобы вы подружились.

Сашка, особо не обученный манерам, не знал, что следует делать в таких случаях. Ничего лучше не придумав, он первым полез к адвокату с протянутой ладошкой. Депов улыбнулся, но потряс подростковую руку серьёзно. Мальчик ощутил, какая она тренированная и крепкая. Подумал: а у нас бой-френд ничего…

– Ну что, куда теперь? – поинтересовался Александр Павлович, и у сынули аж сердце ёкнуло: быть может, удастся прокатиться на такой обалденной тачке!

– Сашкин велик в багажник поместится? – начала осуществление мальчишеских мечт Лариса. – Тогда, если можно, сначала отвезите сына к бабушке.

– Лариса Петровна, у нас тут с Сашей просьба. Разрешите мне отремонтировать его машину! Я её заберу, а черед пару дней верну.

– А ваши личные авторемонтники справятся? – не без подначки уточнила Лариса.

– Я в автосервисе тоже кое-что смыслю.– Депов предпочёл ехидства не заметить. Начал, что ли, привыкать? – Починю сам.

Лариса собралась было пройтись ещё на тему белых ручек и не барских дел, но в присутствии сына воздержалась. Зачем приземлять человека, только что высоко вознёсшегося в детских глазах? Успеется покуда…

Счастливый мальчишка был благополучно доставлен по бабушкиному адресу. Спрашивать, куда ехать дальше, Депов не решался: не хотелось услышать намёк на окончание этого странного свидания.

Они сидели рядом в его машине и молчали. Наконец, Лариса осторожно коснулась его плеча:

– Спасибо Саша! Без тебя неизвестно чем бы всё кончилось! Одиноким матерям взрослеющих сыновей порой несладко приходится на этом свете!

Депов и сам не знал, что дёрнуло его выпалить:

– От одиночества есть лекарства. Я бы взялся тебя подлечить!

– То есть, господин адвокат? – глаза Ларисы насторожённо вспыхнули, она всем корпусом развернулась в сторону Депова. – Как прикажете это понимать?

– Уважаемая Лора, я бы хотел стать твоим спутником!

– Ну наконец-то! Я и сама уже давненько присматриваю, кто бы мог подойти для моего эскорта. А тут кандидат сам прямо на голову валится! – в тоне Лебедевой звенела насмешка пополам с обидой. – Принимается, Александр Павлович! Отныне ты – мой паж, секюрити и водитель. Остаётся договориться о плате и регламенте.

– Лариса, Лорик! Ты не так меня поняла! Я не то имел ввиду! – суетливо забормотал Депов, осознавая, что сморозил явную глупость. Женщинам предлагают или всё, или ничего. А он, дурбень, вякнул о каком-то спутнике-попутчике… Надо исправлять положение!

Подобно всякому уважающему себя провинившемуся самцу, Саша ухватил Ларису за плечи и, крепко облапив, начать целовать её глаза, щёки, резкий абрис губ, длинную по-девичьи упругую шею. Он уже забыл, с чего кинулся в эти лобызанья. Страсть накрыла волной, дыхание перехватило так же пронзительно, как когда-то в квартире Ларисы. Он желал её всей душой, всем своим молодым сильным и не слишком-то избалованным женскими ласками телом. До сих пор ни одна из его подруг не вызывала в нём такого сладкого внутреннего стона. Почему, чем особенным Лариса крепко взяла в свои ладони его сердце, Депов объяснить не мог. Но с момента их знакомства он почти всё время думал о ней, представлял их наедине, мысленно царил в её постели, отчего его бросало в непонятный для окружающих жар. Он, современный молодой мачо, не мог сознаться себе, что по уши влюблён в возрастную, не чересчур красивую, небогатую и вдобавок не в меру дерзкую медноволосую журналистку с «прицепом» в виде взрослеющего сына. Понятие и слово «любовь» начисто искоренялось из обихода таких, как он, успешных самодостаточных мужчин новой формации. Александр Павлович не смог бы употребить его даже перед самим собой. Но что-то очень похожее на эту самую любовь и пришло к нему, и мучило, и бросало из огня в полымя.

А сейчас было бы в самый раз вспомнить, что это волшебное слово быстрее всего открывает путь к покорению большинства женщин. Но он молчал, сопел, всё больше наливаясь желанием, и до боли стискивал сводящие с ума плечи.

– Саша, прошу – перестань. Я поняла, что ты хотел сказать, спасибо. Обещаю больше не ёрничать – голос Ларисы доносился будто издалека. Она с настойчивой осторожностью освободилась из его рук, поправила спущенный с плеча жакетик, пригладила волосы, застегнула молнию на курточке… Всё. Невидимый, но непроницаемый занавес упал между ними. Пробиться сквозь него Депов не мог, хотя пытался уже много дней. Рядом сидела родная милая женщина, приблизиться к которой у него опять не получилось.

– Чёрт, черт, черт! Я всё-таки достану тебя, тигрица ты эдакая, укрощу, приручу! Клянусь, рано или поздно сделаю своею! – кричал его внутренний голос. Но вышколенный до пят Александр Павлович и виду не подал, что в душе его не унимается буря чувств.

Он вежливо отстранился, откуда-то из недр сиявшего никелем и полировкой авто возникла фляжка с двумя серебряными стопками-напёрстками.

– Пожалуй, это сейчас не лишне – Лариса смущённо улыбнулась. Теперь, когда страсти начали остывать, ей стало неловко за срыв свидания, против которого она ничего не имела. Ну что ей делать со своим языком?! Не желает, а брякнет, так уж брякнет!

И к чему прицепилась? Что тут вот, прямо в машине, почти на скаку, в любви не признался и замуж не позвал? А ты сама-то к таким признаниям готова? Да, Депов как мужик, тебя волнует, ночами будоражит. Да, ты непрочь с ним покувыркаться. Но тебе же самой этого мало. Ты хочешь, чтобы адвокат был твоим до донца, чтобы поверял тебе не только свои сексуальные вожделения, но и всё то, чем занята его жизнь, что у него на уме и на сердце. А вот к этому, он, похоже, совсем не расположен, хотя старается выглядеть и открытым, и бесхитростным. Не одно дно у этого располагающего Александра Павловича, много чего опасного держит он за пазухой своих щегольских костюмов!

Коньяк, как и всё, чем окружал себя адвокат, оказался отменным. Лариса смаковала напиток многолетней выдержки, крутила, согревая в ладонях, антикварную плошку. Дисциплинированный водитель Депов не пил. Уже не скрывая изнеможения, он с прикрытыми глазами откинулся на своё сиденье, включил бархатную мелодию.

Молча они сидели довольно долго, и это молчание больше сближало их, чем сумбурные ласки, или слова объяснений. Наконец, Лариса тихо заговорила:

– Саша, ты постарайся на меня не сердиться. Сам знаешь, у меня сейчас всё в жизни не комильфо. Не торопись, не гони коней. Мне нужно к тебе привыкнуть, узнать получше, что ли. Поверить, если хочешь. Я ведь уже обжигалась, коллекционировать отрицательный опыт надоело.

– Да понятно! Это ты меня прости. Рядом с тобой трудно оставаться выдержанным.

Депов говорил глухо, будто через силу, и Лебедева даже пожалела его: поганка Лорка уже в который раз обошла солидного джентльмэна, как сопливого мальчишку. Нужно или сейчас же уходить, или кардинально менять тему.

Но выходить в ветреный слепящий весенний день не хотелось. Как и покидать душистое нутро автомобиля с уютным креслом. Прижилась она тут… Может, рассказать Саше о вчерашнем рандеву?

Глава 17

– Что посоветуешь, адвокат?

В салоне стало так тихо, что спокойная музыка, казалось, загремела всеми обертонами. Зрачки ставших почти чёрными глаз с бешенством вкручивались в Ларису из полутьмы. Куда только делась его расслабленность! Смотрел Депов не просто недобро – угрожающе. Будто предупреждал: не ступай на запретное поле, любопытным пути туда заказаны, даже таким, как ты. Тебе, быть может, в первую очередь!

Однако заговорил хорошо управлявший собой Александр Павлович хотя и вкрадчиво, но миролюбиво:

– Надеюсь, ты помнишь, кто сегодня мой самый важный клиент? И всё равно ждёшь подсказок?

Лариса сделала вид, что не заметила его холодной ярости, и ответила не без вызова:

– И помню, и жду. Я тебе доверяю… хочу доверять. Поэтому посвящаю в свои дела. Как видишь, моя откровенность не зависит от того, что происходит у каждого из нас на работе.

На миг умолкнув, она испытующе глянула в налитые опаской глаза. Он что – и вправду готов уйти от самой важной для неё темы? Но чёртики в его зрачках уже спрятались.

– Здесь только я и ты, два человека, ищущих путь друг к другу. Если бы я думала по-иному, разговора о матронах даже не начинала бы.

– Ладно, Лора. Слушай и постарайся не перебивать – теперь тон Депова стал жёстким и почти официальным. – Мы с тобой уже как-то говорили, что моя профессия сродни профессии врача. Чтобы вылечить болезнь, защитнику нужно знать всё её течение, все симптомы, вплоть до мельчайших, до самых неприглядных. Как правило, получить подробнейшую картину адвокатам удаётся. Но картина эта полностью не открывается нами никогда и никому – даже клиенту-пациенту.

– Почему?

– Жить хочется!.. Но ты обещала не перебивать!

Так вот… В нашем деле очень высоко ценится специалист, умеющий надёжно хранить чужие тайны. Но самые дорогие адвокаты – те, которым удаётся наработать и свой собственный эксклюзив, как у вас, журналистов, любят говорить. Чтобы знали не меньше своего нанимателя, безошибочно просчитывали ходы, имели волчье чутьё на то, как могут пойти события.

Без улыбки говорю: истинный адвокат не тащится по указанному следу. Он – умелый кукловод в процессуальном спектакле. Если этого нет, то и самый грамотный защитник остаётся всего лишь добросовестным ремесленником. Глубинные, секретные, мало кому известные сведения – наше лучшее поручительство в успехе дела. Они же – главный козырь, охранная грамота против тех, кого мы обслуживаем.

Лариса склонила голову не то утвердительно, не то вопрошающе. Депов уже совсем успокоился и говорил тихим мерным голосом:

– Ты как-то обмолвилась, что у вашего брата газетчика есть одно золотое правило. Если в печать идёт какая-то острая публикация, то у автора в блокноте всегда должны оставаться ещё более железобетонные факты, чем те, что обнародуются. На случай, если придётся отвечать, к примеру, в суде.

Методы юристов в чём-то схожи с вашими. Только у адвокатов на кону стоят не популярность или творческий успех, а человеческая судьба, как чужая, так и своя. Наивысшая мерка, и потому смертельно опасная. Ведь наши наниматели – взять хоть того же Крота – ребята с очень острыми зубами и развитым нюхом. Большие хищники по природе своей. Чтобы за неугодностью или ненадобностью они же тебя и не проглотили, требуются убойные противовесы. Клиенты должны понимать, что таковые стопроцентно имеются, и в случае чего… А вот что именно прячется за пазухой адвоката – этого не знает никто, кроме него самого. НИКТО! Ни жена, ни мать родна, ни даже самая желанная подруга.

Лариса вздрогнула: Депов излагал свои суждения её словами! Стало быть, мысли – вполне себе материальная субстанция; они могут приходить к разным людям почти одновременно. Эта, про «за пазуху», витала над обеими, и забрела в её голову не случайно.

Уловив это короткое замешательство, Саша продолжил пробираться к ответу на поставленный вопрос:

– Вот-вот начнётся очень резонансный процесс, за которым следят городские юристы всех рангов и чинов, как и разномастные криминальные дяди. О высших коронах вообще речи нет – я уже говорил, что здесь имеется какой-то мне непонятный, но жгучий интерес. На этих слушаниях я – одна из главных фигур. Ты, надеюсь, понимаешь, что Крот и те, кто за ним стоят, не простят, если что-то пойдёт не по плану? Что на карту поставлена не только моя профессиональная будущность, но и сама жизнь?

Лариса опять сделала неопределённый кивок.

– А в это время ко мне обращается одна женщина, которой мне трудно отказать, и просит разрешить ребус: идти ли ей ломать эти страшные планы, или как? И ей мало просто моего «НЕТ». Ей подай такие аргументы, ей преподнеси такую подноготную, которая бы досконально объяснила порядок сложнейших вещей…

Ты ждёшь, чтобы я вывернул перед тобой тот самый эксклюзив? Лора, а ты отдаёшь себе отчёт, что мы сейчас говорим о выстреле мне в спину?

Теперь Лариса сидела, повесив голову. Оказывается, душка Депов умеет бить под дых! Как час назад, когда мутузил наглых «фитилей». И возразить ему нечего: всё она знает-понимает. А – хочется! Прям-таки не терпится выведать нечто такое, что раз и навсегда отодрало бы её от дела Кротова.

– Но один совет всё же могу дать – выждав короткую паузу, сказал адвокат. – Поинтересуйся у Алексея Вершкова, кто таковы потерпевшие парни, и не числится ли за ними чего у прокуроров. Думаю, он найдёт, чем тебя удивить.

При этих словах Лариса едва не хлопнула себя по лбу. А ведь он прав! Она давно собиралась, да в редакционной неразберихе последних дней так и не удосужилась узнать у Лёхи, что за люди были эти погибшие. А ещё мнит себя профи! Важное-то и упустила, лоханулась, как распоследний тупой бабец!

– Спасибо… Но боюсь, что Вершкова выловить не удастся, он что-то стал совсем недоступен. Думаю, неспроста. Хотя и ты тоже что-то о бизнесменах знаешь, так? Если да, то хотя бы намекни…

Лариса ещё не договорила, как поняла: попала в болевую точку. Депов опять метнул в её сторону испепеляющий взор:

– Давай лучше поговорим о других твоих баранах…Охота ещё не пропала?…

Всплеск ярости был коротким, адвокат тут же остыл и говорил уже в обычной своей манере – слегка просящей и снисходительной:

– По-человечески и я очень сочувствую твоим – извини, нашим! – матушкам. Но разве они не понимают, что предлагают тебе подставиться перед крайне опасным человеком? И сомневаться не моги: прекрасно понимают. Однако настаивают. А почему так, не думала?

– Говорят, что хотят спасти доброе имя сыновей.

– Это понятно и благородно. Но мне почему-то думается, что тут всё сложнее…

Саша прокрутил на указательном пальце брелок с ключами от машины, размышляя, как ему правильнее поступить.

– Хорошо, Лора, я расскажу тебе кое-что. Быть может, поостынет, наконец, твой пыл. Но только не здесь и не сейчас. В обмен на мою информацию ты будешь должна мне сегодняшний вечер.

От этой наглости Лариса выпучила свои медовые глазищи. Но, прикинув за и против, сделала утвердительный кивок. Подловил, как есть подловил на не утихающем любопытстве к «делу о бочках»! И, в конце концов, не она ли уже давненько пребывает в мыслях об интиме с этим хитрованом?

На правах игрока, победившего в сложной партии, Депов самоуверенно потянулся к гостье и сорвал с её губ торжествующий поцелуй.

***

Давно замужняя Анна подавала большие надежды в педагогике, но на укрепление семьи ей всё как-то не хватало времени. Она широко шагала по служебной лестнице, не считая отлетающих дней, месяцев, лет. Отшумела юность, миновала молодость… Но однажды замеченные в пшеничных волосах белые прядки вдруг напомнили: не за горами и конец бабьего века. Её, заместителя директора школы, уже все давно величали Анной Сергеевной, а дома ни ребёнка, ни котёнка. Ладно хоть муж есть, покладистый созерцатель её завидной карьеры. Никогда не спорит с благоверной, ни о чём не просит. Живёт какой-то своей малоинтересной для жены жизнью. Только однажды, ещё в первые годы супружества, намекнул было, что неплохо бы детками обзавестись. Но под строгим взглядом Анечки скис и табуированной темы больше не касался.

А тут на излёте третьего десятка Анна сама решилась на малыша. К удивлению медиков, беременность и роды протекли без осложнений, и Венецкая стала типичной сумасшедшей матерью, а её Анатолий Николаевич Гаврилов – счастливейшим отцом.

Анна Сергеевна самозабвенно пела свою лебединую песню. Выпестовав любимое создание до сознательного возраста, она озаботилась тем, чтобы дать ему приличное образование. Благодаря многочисленным кружкам, дополнительным занятиям и репетиторам к окончанию десятилетки Женя Гаврилов уверенно владел двумя иностранными языками и был на «ты» с информационными технологиями. Он играючи поступил в один из самых престижных институтов Зауралья, планируя скорый перевод в столичный вуз.

Сынок взял от материсамостоятельность, работоспособность и предприимчивость, от рода Гавриловых – уравновешенный нрав и склонность к размышлениям. Родители прочили сыну карьеру серьёзного учёного, а может, и большого партийно-советского функционера

Однако грянувшая перестройка открывая совсем иные двери. Женька вдруг обнаружил в себе задатки бизнесмена. Ему захотелось сделать что-то большое и важное, заработать, выделиться среди инфантильных сверстников, стать величиной, с которой будет считаться весь город, и, возможно, не только этот. В его душе вибрировала честолюбивая жилка Венецкой, поднявшейся уже в число руководителей городского народного образования.

Однако зная, что семья вряд ли одобрит его путь в кооператоры, студент четвёртого курса решил действовать скрытно, без спешки и наверняка.

Для начала обзавёлся помощником. Им стал сокурсник и сосед Вениамин Васенёв, с которым они дружили с первого класса. Правда, когда Гаврилов озвучил ему свои планы, Веник со смеху чуть слезу не пустил – до того завиральной показалась ему Женькина затея. Однако Жека капал Васенёву на мозги до тех пор, пока тот не согласился стать его первым бизнес-партнёром.

Деньги на старт решили заработать обычным студенческим способом: во время летних каникул поехали колымить на ближнюю нефтяную стройку. Как ни отговаривали мальчишек мамы-папы, они настояли на своём, выгодно конвертировав привезённый капиталец в валюту.

Можно было регистрировать частное предприятие.

Решили взяться за то, чему учили в институте, в чём разбирались, и что было им интересно – за автозапчасти. Автомобили имелись в обоих семействах, оба с детства пропадали в отцовских гаражах. На первый заход проехались по окрестным сёлам, прикупили подешевле товару в дышавших на ладан магазинах потребкооперации и у сговорчивых водил. И с этими пока небольшими ресурсами вышли на барахолку в авторяд.

Поотиравшись, и с хорошим приварком, на субботне-воскресных толкучках, Гаврилов уже через несколько недель сообразил, что двух дней маловато, нужно заводить постоянную торговую точку. Но тут старую толкучку прикрыли, вместо неё на одном из окраинных пустырей организовался внушительный вещевой рынок, рай и ад для расплодившихся челночников. Степь голая, торгаши ютятся в продуваемых калёными ветрами палатках, да и мужик-автомобилист не очень-то идёт в бабьи тряпошные развалы. Вот бы поставить бы рядом с рынком, на торном месте, свой постоянный ларёк – мыслил Жека. Да в городе, считай, каждое второе предприятие не работает, мини-магазинчик и сляпать-то негде.

Помог, как водится, случай. Отец Веника начальствовал в какой-то коммунальной конторе. Однажды он вскользь посетовал, что ума не приложит, куда девать старые киоски «Союзпечати», предназначенные под снос. Хваткий Женька тут же смикитил о своём счастье:

– А если я их пристрою, вывезти поможете?

Венькин папаша сначала парню не поверил: кому и в какое дело могут сгодиться несколько десятков фанерных будок?! Между тем друзья смотались на вещёвку, перетолковали с дирекцией рынка и с околевающими в своих палатках тряпичниками. Через два дня в кассе кооператива образовалась кругленькая сумма – за поставку утеплённых торговых мест. Жека преподнёс свою идею, как важную социальную инициативу по обустройству первых стационарных торговых мест. За толику малую, разумеется. Ремонт и покраску бросовых киосков взял на себя всё тот же родитель Веника, малость ошарашенный разворотливостью деток.

Недели не прошло, как на гуляй-городе встали аккуратненькие, весело раскрашенные однотипные киоски. Мэр, заехавший проверить, как поживает вещёвка, нововведения одобрил. Дирекция кинулась к студентам – за продолжением начатого. Жека за идею выкружил для своего бизнеса четыре киоска, стоящих прямо у автомобильных подъездов к нью-барахолке.

И дело пошло. Гаврилов-младший оказался отменным переговорщиком, спокойным, убедительным и располагающим. Вскоре в ассортименте его кооператива появились не только детальки для отечественных машин, но и приличный набор запчастей для иномарок. Васенёв же взял на себя организацию торгового процесса. Продавцами он набрал хорошо знакомых надёжных ребят, в оба следил за их работой. Но и рассчитывался своевременно, и обеспечил им сносный рабочий быт. Даже чайники по ларькам поставил – с дальним прицелом. Приедет уставший водила, заглянет по запчастям, а ему тут – пожалуйста! – и горячего чайку-кофейку нальют. В другой раз он обязательно на этой же точке отоварится. Один из ларьков приспособили ещё и под шиномонтаж. Всё одно к одному. Сопутствующий сервис имел спрос не меньше основного.

Собственное дело неожиданно сблизило Евгения с отцом. Анатолий Николаевич к тому времени уже кис на пенсии, по привычке молчаливо терпя образовавшийся жизненный вакуум. И вдруг начал расспрашивать сына о делах, иногда давал весьма полезные советы. Выяснилось, что «папаня», как полупрезрительно называла мужа Венецкая, многое знал, умел, водил знакомства с интересными и важными людьми. Постепенно Гаврилов-старший сделался для молодых бизнесменов кем-то вроде внештатного консультанта. А потом предложил себя ещё и в качестве одного из продавцов – всё лучше, чем валяться у телевизора.

Место, где обосновалась торговля киоски, и на самом деле оказалось бойким. Парни уже строили далеко идущие планы, прикидывали, как выгоднее всего распорядиться растущим капиталом. И не учли они только одного обстоятельства, которое между тем едва не свело на нет всю их затею. Киоски стояли хотя и в теснейшей близости к вещёвке, но всё же за её забором. Во времена махрово цветущей преступности это было очень опрометчиво. Не подумал Жека, что с точки зрения хулиганов и бандитов его хозяйство к владениям рынка не относится, и под защитой его охраны не стоит. Раз не стоит, значит, тряси кооператоров, ребяты!

И их начали трясти. Однажды после вечерней смены пара сомнительных личностей пограбила Веника. Хотя он, как и Жека, был, что называется, косая сажень в плечах, и прилично боксировал, от неожиданности так растерялся, что позволил наглецам утянуть барсетку и вывернуть карманы. В другой раз затянутые в кожу амбалы сунули морды в киоск к Анатолию Николаевичу и велели передать сынишке, чтобы тот связался с их старшим К. И подарки не забыл бы принести, гы-гы-гы. Жека, не сомневаясь, что директор рынка грудью встанет на его защиту, с рэкитирами общаться не стал. Но все же, как делали тогда многие кооператоры, на всякий случай обзавёлся газовым пистолетом, и почти всегда носил его в кармане. Тем самым, что позже сыграл роковую для их семейства роль.

Не дождавшись «сынишки», бандюганы решили поговорить с ним своим языком. Подкараулив момент, когда Жека по привычке заскочил к бате на позднее чаепитие, двое здоровенных лбов ввалились в киоск. Они принялись крушить всё направо-налево, один с размаху саданул старика по голове так, что тот свалился в беспамятстве. Другой схватил за грудки Жеку. Бык ревел про какие-то долги, всё норовя ударить круглым лбом в лицо парня. Жека отклонялся, нашаривая в кармане оружие. Наконец, пистолет оказался в руке, курок – на взводе. В тот момент, когда чугунная башка была на волосок от симпатичной, ещё мальчишеской физиономии, она наткнулась на холодный ствол. Как случилось, что Жека нажал на курок, он объяснить не мог. Стрелять не собирался, хотел отрезвить видом оружия. А вышло…

Когда в киоске прозвучал выстрел и раздались вопли, Анатолий Гаврилов пришёл в себя. Увидел брызги крови на витринах и прилавке, лежащую в кровавой луже голову одного из незваных визитёров. Над ним склонилось бледное лицо сына с трясущимися губами:

– Пап, я, кажется, его убил…

Отец с трудом поднялся, пощупал пульс раненого. Толчки еле прослушивались. С минуту он стоял, соображая, что и как следует делать, потом по-командирски отчеканил:

– Бери пистолет, как следует протирай его и давай мне. Запомни: пистолет мой, ты его никогда не видел, тем более в руках не держал. Я знаю, что сказать ментам про ствол. Понял?

Потом беги в автомат – знаешь, где здесь телефон-автомат? Вызывай неотложку. Говори, что случайно зашёл к отцу, а тут огнестрел.

Потом звони в милицию. Объясняй, что ничего и никого не знаешь, кроме отца. Кто и в кого стрелял – не видел. Тебя в момент выстрела вообще здесь не было. Только на подходе слышал хлопок и заметил какого-то выскочившего из вашего киоска чела. Какой из себя – в темноте не разобрал. Всем и всегда, матери в первую очередь, говори то же самое. И Богу молись, чтобы этот (Гаврилов кивнул на неподвижное тело) выжил.

Налётчик не дотянул и до хирургического отделения. Несерьёзная с виду газовая игрушка, при выстреле в упор разворотила нападавшему череп.

В тот момент потрясённый Женька сопротивляться не мог, на вопросы милицейских и приехавших следователей вяло мямлил то, что велел Анатолий Николаевич. Отца тут же арестовали и увезли в СИЗО, а его отпустили домой под подписку о невыезде.

Узнав о трагедии, Анна Сергеевна только и обронила:

– Хоть раз в жизни Толя сделал всё как положено.

Об арестованном муже почти перестала говорить: всеми силами старалась, чтобы в её окружении быстрее забыли о постигшей семью «неприятности». Не было ни крутых адвокатов, ни скорбных стояний под окнами изолятора. Хотя передачи отправляла исправно.

Бригадники убитого постарались, чтобы Гаврилова упекли аж на 10 лет. Факт самообороны во внимание принят не был – некому было его подтвердить. Убежавший рэкитир по понятным причинам контактов с правоохранителями сторонился, а вскоре и сам сгинул в очередных кровавых разборках. Но это не помешало братве записать Жеку в свой чёрный список. В день, когда хоронили бандита, коопреатора предупредили, что должок за потерю боевика с него стрясут сполна.

Анна Венецкая приняла приговор, как неизбежность. Главное – сын не пострадал, миновала-таки дитятко тюрьма.

Какие черти жарили душу самого Жеки, известно ему одному. Но из бизнеса он не ушёл. Наоборот, кооператив всё резвее катил в гору. Уловил ли удачливый коммерсант в случившемся звоночек свыше – Бог весть…

***

– Вот такие скелеты хранятся в шкафу у твоих вчерашних визави. – Александр Павлович осторожно, чтобы не потревожить Ларису, потянулся к бокалу с бордовым аликанте. После долгого монолога в горле у него пересохло. – Лорик, ты меня слышишь?

Уютным тигрёнком припавшая к нему женщина не шевелилась, глядя куда-то в пространство. Пушистые, ещё не до конца просохшие медные прядки щекотали ему шею, маленькие ладони поглаживали плечо. Желание новой близости колыхнулось в нём горячей волной, но Депов заставил себя сдержаться. Она же предупреждала: не нужно гнать лошадей. Не то получится: торопыжка был голодный… Острота первых бурных минут любви ушла, оставив взамен умиротворяющую радость.

До того, как Депову прийти, Лариса переделала массу дел. Часа два бесцельно шаталась в редакции, повествуя коллегам о происшествии с сыном. Потом заскочила на рынок за свежим мясом и фруктами, навела порядок в квартире и соорудила ужин, вполне подходящий для молодого гостя с отменным аппетитом. Даже голову сполоснула. В духовке томилось мясо по-французски, тонкий аромат парфюма от NINA RICI смешивался с умопомрачительными запахами маринованных опят, фирменного маминого соуса бешамель и коричных сухариков. Хозяйка в сексуально открытых лодочках и моднейшей футболке с вышитыми латинскими символами постаралась не ударить в грязь лицом. А то всё встречает именитого адвоката в затрапезе…

К её удивлению, на этот раз Александр Павлович отступил от своего привычного изысканно-делового дресс-кода и явился в демократичной вишнёвой толстовке. Протянул большую белую розу на длинном шипастом стебле и красивую бутылку заграничного вина.

Решил, видно, не смущать меня, замарашку, своими рафинадными манжетами и солитёрами на галстуке, – Лариса, хотя и была взволнована, не удержалась от критической оценки. Что за натура такая! Надо бы поработать над собой…

Вслух же благосклонно поблагодарила и даже вежливо поцеловала гостя в гладкую благоухающую щёку. Депов подался было к ней, но она отстранилась, кивнув на перепачканные руки. Сперва ужин, остальное – потом.

Кулинарные потуги хозяйки не были напрасными: Саша жадно ел и нахваливал. Лариса украдкой поглядывала на него. Ей нравились азарт и простота, с какими Депов поглощал пищу, запивая испанской кислятиной. Она сухих вин не любила, и только из вежливости приложилась к своему бокалу. Заметив это, адвокат встал из-за стола, чтобы вернуться с уже знакомой фляжкой. Теперь всё было как надо.

Лариса впервые видела Депова неформально одетым. Молодой человек, казавшийся в костюмах и пальто даже излишне стройным, был на удивление широкоплеч и по-спортивному накачан. Он дышал физической мощью, которую не могут не ценить женщины, в толстовке выглядел современнее и казался старше своих лет. Лариса уже не думала о нём, как о зелёном мальчишке, о птенце, которому нужно заботливое крыло старших. Наоборот, рядом с этим спокойным и уверенным человеком она сама неожиданно почувствовала себя беззащитной пичужкой.

– Да, Саша, я слушаю, пытаюсь понять. Не зря Анна Сергеевна сказала: не знаю. Выходит, сын и мог, и стрелял. И она знала…

– Ну да… Венецкая склонна думать (или изображать, что думает), будто вслед за ней все вокруг поверили в непричастность Евгения к убийству того бычка. На самом деле и судейские, и прокурорские, а прежде всех братки – все всё правильно поняли и ничего не забыли. Просто как бы задвинули это знание в дальний угол, чтобы при случае вытянуть его оттуда на свет божий. Сейчас для этого очень подходящий момент.

Депов пытался говорить беззаботно, а всё равно получалось горько и натужно. Лариса продолжала молчать, только слегка отодвинулась от него и убрала руку с крутого плеча. Наконец, адвокату надоело изображать весельчака, и он, как при их первом знакомстве на кухне у Аллочки, расстроенным молящим голосом попросил:

– Лора! Лорик! Не знаю уже, чем тебя заклинать! Если я для тебя хотя бы немного важен, то прошу: не лезь в это дело. Пошли всех подальше, возьми отпуск, поезжай отдыхать! Пусть всё это пройдёт мимо тебя. Какое тебе дело до Крота с его полоумными бабами, до кооператоров этих, до разных братков и прочей грязи, на которой замешан предстоящий процесс?! Вряд ли ты что-то изменишь и кому-то поможешь. Только врагов наживёшь, и друзей можешь растерять. Ты же неглупая женщина, чтобы не понимать: это реально опасно и совершенно бесполезно.

Слушая горячие восклицания Депова, Лариса задумчиво покачивала головой, будто вела какой-то свой внутренний спор. Она то соглашалась с кем-то, слегка кивая, то, возражая, упрямо хмурила брови. Казалось, она перестала замечать своего гостя. Чтобы отвлечь женщину, сидящую рядом с ним на уютно разложенном диванчике, Саша прибег к безотказной мужской хитрости: опять исподволь начал любовную прелюдию. Всё время, пока они беседовали, зов страсти не утихал в нём, но он не решался вплетать сексапильные порывы в нить серьёзного разговора. Зато теперь, пользуясь Лориной отрешённостью, дал волю нежным прикосновениям и лёгким объятиям, грубоватому натиску, трепетанию и острым пикам вожделения.

Приглашая партнёршу к продолжению сладостных забав, Депов не мог отделаться от мысли о её возможной бисексуальности. Голову сверлило неприятное воспоминание о том, с каким откровенным «эддаким» интересом Лариса осталась 8 марта ночевать у Аллы. У него был короткий опыт общения с женщиной подобного типа, опыт, оставивший неприятное послевкусие. Он хорошо запомнил, что так и не сумел добиться унисона в их интиме, партнёрша оставалась хотя и безупречно технична, но холодна.

Сегодняшнее первое слияние с тигрёнком, как про себя стал называть Ларису Депов, горячее, бурное и излишне торопливое, пока не раскрыло её истиной женской природы. И ему не терпелось развеять или подтвердить свои удручающие опасения.

Постепенно настойчивые Сашины ласки разбудили страсть и в ней. Естество Ларисы вдруг полыхнуло незнакомым ей самой неистовым огнём. Она вся подалась навстречу крепким рукам, гладкости кожи, не терпящим возражений губам. Она покорно отдалась в подчинение мужчине, безропотно выполняя все его желания, прихоти, намёки.

Но среди бешеной круговерти тел, когда любовников переполняло растворение друг в друге, Ларисе в один момент захотелось вести в их паре, требовать, заставлять. Саша чутко уловил смену её настроения и поддался ему с таким же восторгом, с каким только что властвовал сам. Теперь он был рабом, а она – владычицей.

Когда всё закончилось, они, обессиленные, стояли под душем, прижавшись друг к другу. Каждый ещё переживал испытанные ощущения, но уже включалась память, начинал работать мозг.

– Если он так легко отдаёт инициативу в сексе, значит, и в жизни может так же быстро менять свои предпочтения? – думала Лариса, всё ещё не в силах оторваться от тела, подарившего ей столько радости. – Или это просто гибкость и чуткость – редкие для мужчин качества, особенно в интиме, а вовсе не изменчивость? Эй, балда, чего опять испугалась? Опять ищешь в партнёре изъяны?

– Она похожа на кого угодно, но только не на женщину с сексуальными отклонениями – счастливо думал Депов, ещё и ещё купая в ладонях высокие налитые груди. – А ведь как умело она повела свою партию! Я и охнуть не успел, как стал угождать ей! Но если в постели она такая настойчивая, то чего ждать в жизни?

– Может, выйти за него замуж? Если позовёт, конечно…

– Может, жениться? Если, конечно, пойдёт за меня…

Глава 18

После весеннего солнцестояния тепло наконец-то взяло разгон, ветренную хмарь сменил спокойный яркий денёк. Вставший на полное крыло март, и трепетные воспоминания о вечере с Деповым подняли настроение Ларисы. Она шла в редакцию упругим шагом, то и дело запрокидывая голову. Здесь, в Зауралье, уходящие холода красят небосвод неправдоподобно густым ультрамарином. Если постоять под таким небом с полчаса, на щеках обязательно отпечатается медь первого загара. Радостная полуулыбка непроизвольно гуляла на лице. Всё наладится, всё будет хорошо этой весной!

Её уже почти не удручала перспектива работы в рекламе, о своих недавних страхах вспоминала с усмешкой. Почему, собственно, заказные материалы не должны быть такими же интересными и качественными, как прочие газетные корреспонденции? Да, в них нет трагичности и надрыва, с лихвой разлитых по полосам нынешних газет, они не обличают и не давят на болевые точки общества. Но толково и понятно поданная информация, полезная читателю,– разве так уж и мало? И она готова показать, что в новые времена платный контент тоже кое-что значит.

Однако, расположившись в отделе рекламы за свим столиком у окна, Лебедева обнаружила, что доказать высокую состоятельность труда копирайтера нынче, видимо, опять не удастся. Начальница по-прежнему хворала, у руководства газеты работы для неё тоже пока не нашлось. Опять вытанцовывался пустой день.

Воспользовавшись производственной паузой, Лариса отправилась наверх посекретничать с любезной её душе Аллочкой – соратницы по отделу уверили, что в начале дня видели её в редакции. Новости последних дней так и распирали, Ларисе было просто необходимо открыть их Ниловой. Особенно важно дать отчёт о рандеву с адвокатом. Правда, озвучивать Ниловой подробности визита матрон она не собиралась. Из редакционных в эту тему можно было бы посвятить разве что Сокольского, да нет больше такого имечка в списке сотрудников «Обоза»…

К большому разочарованию Ларисы, комнатка главной по культуре оказалась на замке. Вопрос прояснила секретарша Ниночка:

– Алла Аркадьевна только что отбыла на пресс-конференцию в шут её разберёт какую библиотеку. Похоже, с концами.

Облом, и как не вовремя…

– Но она очень просила Ларису Петровну связаться вот по этому телефончику – Ниночка, понимающе-хитренько прищурилась, протягивая клочок бумажки с Алкиными каракулями. Пока Лариса соображала, где подальше от любопытных ушей сделать звонок, из бывшего Андрюхиного кабинета ошпаренным бесом выпрыгнул Ниткин – глянуть, что за народ трётся в приёмной. Ниночка, недовольно отвернувшись, процедила себе под нос:

– Не сидится ему! На каждый бряк вылезает, до всех-то есть дело…

Владимир Натанович между тем по-хозяйски оглядел Ларису с ног до головы:

– А, это ты, Лебедева… Как успехи в рекламе?

– Спасибо, вашими молитвами лучше и придумать трудно! А вы как? Новое кресло не жмёт? – обнажила жало Лариса.

– Ну,.. ты это… полегче… – забормотал Ниткин, не отличающийся ни быстротой реакции, ни острословием.

– Да ладно, это я так, для вежливости. Чтобы начальство тонуса не теряло!

Лариса уже собралась гордо прошествовать мимо мятого запашистого зама, как вдруг притормозила: в голову пришла благодатная мысль.

– Володя, вот такое дело – заговорила она елейным тоном, – Меня так быстро сдали Ольге Ивановне, что я не успела закончить кое-какие дела. А тут попросили о встрече фигуранты одной недавней публикации – что-то им там понадобилось. Ещё дней десять назад звонили, но, сам знаешь, не до того было. Теперь вот, пока мне никто никаких заданий не придумал, хочу съездить к ним. Сегодня как раз окошко образовалось. Ты как – возражать не будешь?

Ниткин, изобразив напряжённый мыслительный процесс, наморщил лобик, засунул руки поглубже в карманы брюк, поставил торчком плечики, и стал похожим на лугового кузнечика. Это была его любимая всем хорошо известная поза. Постояв так с минуту, подобно кузнечику же проскрипел:

– Хорошо, езжай. Но давай от своих прежних дел отходи, чтобы новой-то работе не мешали. В рекламе знаешь какая загрузка? Не продохнуть!

Да вижу я, как там не продохнуть, третий день ни единого задания – фыркнула Лариса, но вслух, подыграла Ниткину, усердно кивая головой: мол, всенепременно сделаю всё, как он – сам первый зам! – велит.

Публикация, по следам которой Лебедева собралась ехать, была из тех, что в клочья рвут душу. В конце января ей позвонила милиционерша из правобережного райотдела. С ней когда-то готовили материал о работе с несовершеннолетними, и с тех пор поддерживали деловые контакты. Сказала, что знакомый детский тренер ищет выходы на прессу – осветить какой-то там мемориальный турнир. Лариса созвонилась с тренером, а когда узнала, что это за соревнования, помчалась в спортшколу во все лопатки.

Да и было с чего! Тренер сообщал, что детские ринги посвящены памяти его юного воспитанника, год назад погибшего от рук малолетних ублюдков. Подросток этот был из приезжих, небольшого росточка, по-детски ещё слабосильный, и его сразу начала прессовать местная шантрапа. Но поддаваться хулиганью он не собирался – не так был воспитан. Рос без мужского плеча с тихой замотанной работой мамой, и давно привык рассчитывать только на себя. Вот и пришёл в секцию, чтобы подтянуть физику и научиться обороняться.

– И научился бы, стал бы толковым спортсменом, в чемпионы бы вышел! Была в нём какая-то особая жилка – азарт, что ли, кураж, настырность. Я таких сразу вижу, многих парнишек через свои руки пропустил,– с не потухшей болью рассказывал тренер. За его спиной на самом видном месте спортзала висел портрет сероглазого подростка, почти ребёнка, бережно прижимающего к себе боксёрские перчатки. – Но, может, лучше бы всего этого и не было, тогда жил бы наш пацанчик…

Непокорный хиляк, возомнивший, будто выученными приёмчиками может отбиться от хозяев микрорайона, вызывал в них такую злобу, что однажды четверо из них пришли к мальчишке домой – проучить. Против четверых не смог бы выстоять и взрослый. Юного боксёра повалили и долго изощрённо глумились над ним. Но маленький спортсмен сопротивлялся упорно и неистово до последней своей минуты. У оперов, всякие виды видавших, волосы встали дыбом при виде того, как по-звериному расправились упыри с неподатливым человечком. Недаром меткий на прозвища народ окрестил убийц сатанистами.

После такого ужаснувшего город происшествия эта история облетела все городские СМИ. Снова пересказывать её Лебедева не стала, писала о турнире, секции, увлечённом тренере. О боксе, как школе мужества. Само убийство упомянула вскользь, и к матери погибшего не поехала – не могла заставить себя смотреть в глаза несчастной женщине.

Когда же газета с её материалом вышла, в редакцию позвонила крайне разгневанная читательница, назвавшаяся защитником семьи потерпевшего, и потребовала встречи с автором. К ней сегодня и намеревалась ехать Лариса.

Адвокатесса матери погибшего ребёнка (что-то у меня в последнее время с адвокатами перебор!), которая вела переговоры, назначила послеобеденное время. Можно было собраться с мыслями и сделать личные дела. Выбрав минутку, когда соседки гурьбой отправились на очередной перекур, Лариса набрала оставленный Аллой номер. Трубку снял Нагорнов:

– О, Ларочка, рад, очень рад! – сладко зашкворчал в трубку Стас, будто и не он три недели назад волком смотрел на Ларису, разлучающую его с Ниловой.

– Случилось что-то, Станислав Янович?

– Случилось, ещё как случилось! У меня, видишь ли, небольшой юбилей. Вчера пропивали мальчонку шестидесяти годков на кафедре, а сегодня мы с Аллой Аркадьевной по-семейному хотим посидеть в нашем кабачке. Николай будет, вот и тебя я хотел бы видеть. Как, сможешь подойти часам к восьми?

Положа руку на сердце, Лариса не испытывала горячего желания тратить вечер на ресторан. Шум-гам, дым коромыслом, нетрезвые разговоры, неважнецкая еда… После вечера с Деповым не улыбалась и перспектива встречи с Никником. Но с Нагорновым связывали давние дружеские отношения, проигнорировать такой солидный повод и уклониться от приглашения, сделанного лично светилом медицины, она не могла. Изобразив несказанную радость от выпавшей чести, пообещала быть к назначенному сроку. Теперь после непростой встречи придётся шататься по магазинам в поисках подарка, потом лететь домой, переодеваться, чистить пёрышки…

***

Встреча и в самом деле оказалась крайне тяжёлой. Войдя в довольно просторное помещение адвокатского бюро, расположенного в самом центре города, Лариса сразу наткнулась на раздражённый взгляд вызывающе одетой и густо накрашенной дамы сильно «за». В уголке скромным воробышком притулилась светловолосая моложавая женщина с поникшим лицом. Накрашенная, не представившись и не предложив корреспонденту присесть, с места в карьер начала выкрикивать неожиданные для Ларисы обвинения и угрозы.

– Как вы смели публиковать этот пасквиль без нашего разрешения?!! – яростно трясла она январским номером «Вечернего обозрения». – Это возмутительное нарушение закона!!! Да за такие дела следует гнать из журналистики поганой метлой!!! Да-да!!! И мы добьёмся, чтобы вас выгнали из газеты, и вообще наложили запрет на профессию!!! Мы подаём в суд на ваш мерзкий еженедельник и на вас лично!!! И сомневаюсь, что у вас хватит средств, чтобы возместить нам такой огромный моральный ущерб!!! Мы намерены…

– Погодите, Элла!.. – Поникшая пичужка поднялась и подошла почти вплотную к Ларисе, вглядываясь в её лицо. Спросила едва слышно:– Лариса Петровна, как же так получилось, что вы, готовя публикацию, не нашли нужным даже позвонить мне?

– Галя, да о чём с ней говорить!!! – опять встряла вошедшая в раж адвокатесса. – Им, ведь, писакам этим, лишь бы кукарекнуть, а что там с людьми будет – наплевать!!! Я этот народ знаю, повидала!!! Ни совести в них, ни стыда!!! Только знай бегают по городу да вынюхивают, где каким говнецом гуще пахнет!!!

Эти откровенно грубые выпадв зацепили Ларису. Она вспыхнула и приготовилась было парировать, но тут же остыла. Представила, что в таком тоне ведёт дела Александр Павлович Депов – и едва не прыснула. Да и поняла, что не эта особа здесь главная, с визгливой защитницей не стоит даже начинать разговора. Судя по выплеснутым обвинениям, та не слишком-то разбиралась в законодательстве о СМИ, и в правах-обязанностях медийных персон. Ей не важно было докопаться до сути побуждений, руководивших корреспондентом Лебедевой. Экзальтирванная дама просто заведомо была настроена на грызню, на громкую показательную драчку. Пусть-де заказчица удостоверится, что нанятая помощница хлеб её ест не зря, и готова встрясть ради неё в любой скандал. На судебных и досудебных разбирательствах, касающихся выступлений «Обоза», Ларисе приходилось наблюдать подобные сцены, в которых ни на йоту не было конструктива. Поэтому ни оправдываться, ни отвечать на выпады адвокатессы она не собиралась. Спокойно и выразительно повернувшись спиной к беснующейся тётке, она весь дальнейший разговор вела только с её подзащитной.

– Галина Владимировна, позвольте объяснить. Если, конечно, от моих объяснений вам хотя бы чуточку станет легче, – тихо, почти шёпотом вторя матери, произнесла Лариса. – Я несколько дней не сдавала редактору свою рукопись, всё размышляла, показывать вам, или нет. Ведь речь-то в ней идёт о спортивном мероприятии, а не о самом убийстве, хотя без упоминания о нём тоже невозможно было. Да и фактуру мне предоставил тренер. Если бы это сделали вы, или кто-то из членов семьи – тогда речи нет, текст считала бы обязательно.

–Ага, показала бы она!!! – завякали из-за спины.– Где это вы видели газетчика, который кому-то что-то там показывал? Они же все гениальные, все сами себе велосипеды, носятся со своими паршивыми статейками, как с писаной торбой!!!

– Элла, я, кажется, уже просила вас повременить с высказываниями! – неожиданно твёрдо осадила защитницу Галина. – Продолжайте, Лариса Петровна.

– Собственно, я всё и сказала. Да, не посчитала возможным лишний раз напоминать вам о…– Лариса замялась, подыскивая более мягкий оборот – о том страшном событии. Честно:– жалко было.

Галина опять пристально, как бы изучающе, взглянула в глаза Лебедевой. Лариса выдержала этот больной взгляд. В сознании вдруг со страшной ясностью предстала картина: её Сашка лежит в полной крови ванне с затянутым на горле шнуром от утюга. Она непроизвольно затрясла головой, отгоняя видение, и по щекам покатились крупные горячие слёзы. Нет, нет, невозможно!

Стараясь спрятать эти предательские свидетельства слабости, Лариса, как цыплёнок, попыталась отвернуть голову куда-то вбок. Но Галина всё же заметила её неловкий жест.

– У вас дети есть?

– Да, сын, тоже без отца растёт.

– А… какого возраста?

– В шестом классе учится.

– Как мой… учился бы…

И тут женщины в горьком поиске успокоения одновременно шагнули друг другу навстречу, обнялись и беззвучно зарыдали от общей пронизавшей их боли. Адвокатесса стояла, раскрыв рот и не понимая, отчего её неразумная подзащитная вдруг дала слабину перед неприятелем.

Наконец, Лариса взяла себя в руки и отстранилась от стоящей с закрытыми глазами Галины. Та, судорожно всхлипнув в последний раз, тоже отёрла глаза:

– Лариса Петровна, Лариса Петровна! Если бы вы хотя бы просто позвонили и предупредили, что собираетесь писать о Костике! Тогда в нашей семье не случилось бы ещё одной беды!

– Беды, Галина Владимировна? – едва слышно переспросила Лебедева. Сердце камнем ухнуло в пропасть. Что ещё за напасти свалились на голову этой несчастной?

– Моя мама, ей уже много лет, после вашей статьи попала в больницу с инфарктом. Не знаю, выкарабкается, или нет. Когда с Костиком случилось ЭТО, мы постарались, чтобы она не узнала всех жутких подробностей. Сказали, что мальчик перенапрягся, и сердечко сдало, а врачи не сумели помочь. У подростков такое изредка случается, и бабушка, хотя и горевала, но поверила и смирилась. Что поделать, Божий промысел! В то время все, кто писал о нас, обязательно со мной связывались. Я всегда знала, когда какая газета, передача или ТВ-сюжет выйдут. Ну и, конечно, телевизор в нужный момент у нас ломался, радио не работало, а газетные тиражи я целиком скупала прямо в типографии, чтобы ни маме, ни её подружкам они на глаза не попали.

А тут вы с вашим турниром! Простите – с нашим… Конечно же, нашлись доброхоты, что подсунули ей «Вечернее обозрение». Ну и… Если что с мамой, я останусь на этом свете совсем одна…

– Видите, гражданка Лебедева, что вы натворили?! Придётся отвечать!!! Мы с Галей это так не оставим!!! – опять завелась размалёванная. Но на этот раз Лариса даже рада была выступлению защитницы. Ей нужна была пауза, чтобы как-то освоиться с новостью. Когда адвокатесса выдохлась, она глухо сказала:

– Галина Владимировна, в отношении меня вы вправе делать всё, что найдёте нужным: я приму все ваши претензии. Вину свою признаю полностью, и не буду даже пытаться её умалить. Прошу лишь об одном: поверьте, что такой кошмарный промах я допустила из самых человечных побуждений. Я всё время, и тогда, и сейчас, пыталась поставить себя на ваше место – и не могла. Вот и смалодушничала. Слов утешения у меня нет, да и есть ли такие слова?..

Отвернувшись к окну, Галина молчала. Безмолвствовала и адвокатесса, всё ещё стоящая в воинственной позе.

Лариса втянула голову в ворот курточки и направилась к выходу:

– Пошла я… Простите, если сможете.

– Что нам ваше «простите» – неслось вслед.

– Да ладно уже тебе, Элла! Прощайте, Лариса Петровна! Не станем мы с вами судиться. Бог вам судья!

***

– Ну, Лорик, ну красота ты наша! Угодила, так угодила! – Нагорнов, так и эдак поворачивая в руках Ларисин подарок, довольно качал головой и прицокивал языком. – Дай ка я тебя, голуба, поцелую!

Лариса смеялась, едва успевая увёртываться от юбиляра, норовившего покрепче присосаться к её губам. Ах ты, неисправимый старый ловелас! Она и не ожидала, что презент, по её мнению очень скромный для такого случая, растрогает доктора, балованного самыми изысканными подношениями больных. Но лучшего подарка найти не удалось.

После встречи в адвокатском бюро Лариса отправилась домой пешком, чтобы в поисках чего-нибудь оригинального обойти попутные лавочки и павильоны. В перестроечные годы мини-рынки широко наводнили городские тротуары и площади. Однако после захода в первый же ларёчный рай идея эта была отброшена. В новомодных очагах торговли кроме сомнительного спиртного, вульгарных плохо пошитых одежонок и непонятного кем и как выработанного шоколада купить было нечего. Возможно, исследуй она получше окошки и витрины, что-нибудь да присмотрела бы. Но сейчас Лариса была не в силах вглядываться в пучину этой пошлятины – мысли целиком занимал недавний разговор. Отвернувшись от соблазнов ларьков-пузырьков, корреспондент «Вечернего обозрения» плелась по тонущим в сиреневых сумерках улицам.

И поделом тебе, Лебедева! Что-то в последнее время ты летишь по жизни, как Баба яга в ступе. Всё торопишься, всё некогда, всё невпродых! Да так ли уж занята? Чем таким неотложным забит твой день? Почему не можешь приостановиться, выкроить минуточку среди этой скачки, поглубже вдуматься в то, что делаешь, о чём пишешь, как твоя работа придётся читателю?

Вот и проскакала галопом с живой бедой наперевес. Да ещё и саблей победно махнула – какая-растакая я молодец, нарыла читабельную темку на радость начальству, да на потеху зевакам! А получилось – махнула-то по чужой жизни, едва её не оборвав. И признайся хотя бы себе: не мать, горем убитую, ты жалела, а собственные нервы. Себя расстраивать не желала, свою нежную душу травмировать не хотелось. Забыла, что держишь в руках оружие, острейшее из острейших? Разящий клинок, обращаться с которым обязана бережно и осторожно?

Честное слово, таких, как ты, пишущих недотёп впору заставлять приносить какую-нибудь клятву о журналистской этике – наподобие того, как дают клятву Гиппократа медики. Чтобы останавливала особо разогнавшихся писак, напоминала, что за каждой буквой самой маленькой информушки стоят живые люди с их горестями и немалыми бедами. Выдашь неловкое словцо, а оно человека и до больницы, и до погоста может довести.

Помни, помни о нынешнем позоре, Лариска, покуда обретаешься в этой профессии! Навсегда запомни выплаканные глаза женщины, страдающей сегодня уже по твоей вине, которая тебе же и поверила, и тебя же простила! Помни и о старушке, которую ты в своём запале подвела к могильной черте! Это не шуточки, не описки, не перепутанные должности или исковерканные фамилии. Это судьбы, которые ты, поскакушка, не углядела за рябью строк. Стыдись и помни!

И знай: до настоящего журналиста, до кумиров своих и учителей тебе ещё расти и расти. Если вообще когда-нибудь до них дорастёшь.

Протерев с крупным песочком свою неспокойную совесть, Лариса почему-то опять вернулась к словам тренера о погибшем Костике. Турнир ему посвятили не только потому, что больше нет его среди воспитанников спортшколы. В той кровавой «бытовухе» Костик вел себя по-настоящему геройски. Он показал всему микрорайону и городу, детям и взрослым, учителям и родителям, что есть в нынешнем больном обществе здоровые духом люди. Что даже такие малолетки, как он, способны встать против мрази, устанавливающей свои античеловеческие порядки. Чуя смертельную угрозу, стоя на краю жизни, парень всё же продолжал бороться, хотя, без сомнения, терзали его и страх и жуть.

Что же ты, Лебедева, позволяешь убаюкивать себя непонятному мальчику, сладкоречивому Саше Депову?! Что уже который день межуешься, будто институтка перед потерей чести! Идти-не идти против Крота? Не смажет ли это твою карьеру? Не обернётся ли нехорошими последствиями? Не навредит ли господину адвокату? Совсем по Грибоедову: что будет говорить княгиня Марья Алексевна?!

А ровесник твоего сына жизнь положил против таких вот завтрашних кротовых. Так что же ты, опытный знающий свою силу газетчик, пасуешь перед поганым лихом? Что трясёшься со своей мелкой выгодой?..

Нет уж, назвалась груздем, прослыла крутым журналистом – так изволь соответствовать, по чести поступай. Сегодня же звони матронам, пусть заявляют тебя в свидетели!

И какой шопинг после таких-то рассуждений?..

А подарок всё равно нужен. После недолгих колебаний Лариса решила преподнести Стасу одну старинную вещицу, живущую в её библиотеке. Необычную, на любителя, Она вспомнила про раритет аж царских времён. Достала с верхней полки небольшую книжицу, обёрнутую в истёртую порыжелую бумагу. Очень давно кто-то, возможно, прабабушка, коей она даже имени не знает (в семье о маминых предках почему-то никогда не упоминали) для сохранности соорудил эту суперобложку. Избранные статьи по описанию Москвы, выпущены в 1894 году. В руках шелестела пересохшими страницами история стен, башен, двориков, соборов и других святынь и памятников Кремля. Население огромной империи обязано было знать сердце своей родины. Когда-то такие книги предназначались только для приходских библиотек, печатались специальными тиражами, рассылались по всем русским храмам и монастырям. Большинство книг сгорели в богоборческих кострах или канули в Лету под калёными ветрами коммунизма-социализма. После революции их прятали подальше наравне со старинными Библиями и не показывали даже самым близким друзьям. Вот и у неё до сих пор книга хранилась в скромном закутке, куда не заглядывал посторонний глаз. Могли предположить читатели этого сборника, что будет происходить в кремлёвских стенах, да и во всей стране, век спустя?

Лариса ещё немного посомневалась, оценит ли профессор такой презент. Но время уже поджимало, и она решительно сунула столетнее издание в нарядный пакет. Дарёному коню, как известно, в зубы не смотрят.

Оказалось, с подарком попала в масть. Пока Нагорнов охал и ахал, расхваливая неказистый томик, Нилова шепнула, что с некоторых пор её кавалер стал проявлять интерес к антиквариату. Неужто интеллигенция тоже заразилась повадками новых русских?

Глава 19

Ресторан «Приют муз» был известен в городе как излюбленное место сбора людей творчества. Он имел репутацию кабачка с раскованными порядками, здесь всегда клубился достаточно широкий круг завсегдатаев. В отличие от других заведений, в «Приюте» не осталось старого совкового налёта, в подражание столичным центрам фаст-фуда кухня была демократичная, а напитки недорогие. Сюда приходили не столько «культурно» надраться, как выпить пивка или коньячка в хорошей компании, невзначай перекинуться словцом со знаменитостями, вклиниться в то и дело возникающие яростные дискуссии. Кроме музыкантов, артистов, художников и литераторов, сюда ежевечерне стекались те, кто позиционировали себя людьми нового мышления. Предприниматель Вернин и профессор Нагорнов – в их числе. Прислуга знала обоих в лицо, и для них даже в самое пиковое времечко находился свободный столик. О сегодняшнем вечере и говорить нечего: для юбиляра отвели самый уютный уголок.

Лариса впервые виделась со Стасом после достопамятной ночи у Ниловой. Как-то теперь он будет обходиться с ней? Однако Нагорнов держал себя так, будто между ними всё всегда шло естественным ходом. Постепенно неловкость улетучилась, и они снова беседовали, как давние добрые друзья.

Место, предназначенное Никнику, всё ещё пустовало, хотя вечер был в разгаре. Пока Вернин отсутствовал, Лариса решилась посвятить Стаса и Аллу в новости последних дней. Она хотела знать, что думает мудрый доктор о её решении выступить на суде.

– Ну, Лорик, ты совсем как ребёнок: сама себя в болото тянешь.– Стас разговаривал с ней, как с маленькой глупышкой. Впрочем, ему простительно, с сегодняшнего дня его жизнь пошла на седьмой десяток, Лара ему в дочери годится. – А это твоё выступление на суде – оно по заданию редакции? Нет? Тогда и говорить не о чем. Триш ваш, насколько я его знаю, не одобряет любую инициативу. А о той, которая не поддержана начальством, и говорить нечего. Чтобы у тебя всё было тип-топ, хорошо бы заручиться согласием, скажем, мэрии. Не пробовала?

– Вот только у мэрии я ещё не спрашивала¸ как себя вести! – вспылила было Лариса, но тут же осела, увидев хитрый профессорский прищур: Стас над ней подтрунивал.

– Ну а если серьёзно, то лучше тебе найти хороший предлог – заболеть там, или командировку какую-нибудь изобрести, но на суд не ходить. Ты нам целая-невредимая больше нравишься.

И этот по нотам Депова шпарит, – грустно подумала Лебедева. Заподозрить Стаса в сговоре с адвокатом она не могла, но такое единодушие мнений её опять напрягло. Неужели желание плюнуть в морду подонку кажется неразумным даже лучшим среди известных ей граждан?

– А я вот считаю, что тебе, Лорик, бояться нечего. Ты всё правильно написала, и говорить будешь, как всё было. Чего тут бояться? И почему это журналист не может публично рассказать о том, как работал над статьёй? Какой такой закон он преступает, а? – с неожиданной горячностью Алла встала на сторону подруги.

– Вот они, журналюжки мои непутёвые! Да кто же говорит, что права не имеет, и тварь дрожащая?! Ятолько о том, что после реализации такого права можно и головы не сносить. Я вам про Фому, а вы – про Ерёму. Хотя, делайте, как хотите! Я ваше упрямство не переупрямлю. Только потом не приходите к Станиславу Яновичу сопли вытирать да синяки-шишки лечить. И закончим на этом!

Нагорнов отвернулся от подруг и с подчёркнутым вниманием занялся фирменным салатом. Лариса почувствовала, что своими проблемами начинает портить вечер. Хоть бы Вернин уже появился, что ли.

Но сегодня Нагорнов долго дуться не мог.

– Давайте, голубушки, потанцуем – предложил он, справившись с ворохом зелени. – Алла Аркадьевна, прошу вас на тур танго. Следующий танец за вами, Лариса Петровна!

Нагорнову, несмотря на заметную плешь, трудно было дать его лета. Это был хорошо сложенный, высокий, подтянутый, без намёка на «трудовую мозоль» любимец дам с гладким, открытым улыбчивым лицом. Одежду он предпочитал неформальную, с удовольствием поддерживал вошедший в моду стиль тинейджеров. Партикулярный костюм надевал только по самым официальным поводам, в другое время почти всегда ходил в джинсах и куртках, отчего выглядел ещё более моложаво. При беглом взгляде его можно было принять за легковесного прожигателя жизни, если бы не цепкость серьёзных голубых, слегка водянистых глаз.

Выйдя к танцполу, импозантный Стас и его ослепительная спутница мгновенно заставили примолкнуть зал. Все глаз не сводили с четы, напоказ выделывающей замысловатые па. Алла любила покрасоваться рядом со своим «молодым человеком», как называла она Нагорнова. Лариса тоже залюбовалась друзьями, и отвлеклась от их выступления, лишь когда кто-то бесцеремонно плюхнулся рядом на место Вернина.

***

Её беззастенчиво разглядывал какой-то незнакомый молодой нахал.

– Во пишут-то старички! – картавенько произнёс он, кивнув в сторону танцоров.

– Юноша, а местечко это занято, – строго проинформировала Лариса.

– Да я знаю, знаю! – опять совсем по-свойски откликнулся гость, и не думая освобождать чужое пространство. – А как вас зовут?

Это показалось Ларисе верхом беспардонности:

– А почему вы сперва не спросили, как пройти в библиотеку? – осведомилась она.

– А как туда пройти? – нимало не смутившись, расплылся в улыбке наглец.

– Вы как предпочитаете, чтобы я дала ответ – по-английски, по-русски, или на административном?

– Хотел бы я послушать, как звучит в ваших устах административный, но на первый случай ограничимся английским. Итак…

– А не пошли бы вы вон, сэр? – Ларисе уже было не до шуток, а танго всё не кончалось, и Алла всё закручивалась вокруг Стаса, ко всеобщему восторгу обнажая почти до бёдер свои божественные ноги. Наконец, оркестрик умолк, и раскрасневшаяся парочка неспешно двинулась в свой закуток.

– Да, в английских изъяснениях вы, бесспорно, дока, мэм. Но позвольте ещё несколько мгновений побыть в вашем обществе – малый уже открыто глумился, нужно было как-то избавляться от этого репья.

Лариса придвинулась почти к самому его лицу, различив смешение пивного душка с хорошим парфюмом и свежестью юного тщательно вымытого тела. Несмотря на грубые алкогольные нотки, запах у мальчишки был приятный. Она собралась уже нашептать ему на ушко всем известный адрес, как за стол порхнула Нилова.

– Вот, – показала Лариса на пришельца – припёрся самоходом, выставить не могу!

– О, привет! – радостно кивнула репью Алла, не обращая внимания на возглас подруги.

– Привет красоткам нашего кабачка! Добрый вечер, Станислав Янович! – парень здоровался с подошедшими, как с давними хорошими знакомыми.

– Здорово, Колька! Вот и хорошо, что ты тут. У меня нынче День варенья, а отца твоего не будет, дела заели. Так у нас недокомплект. Присаживайся, отдувайся за родителя. Познакомься, Лариса, это сын Никника, Вернин-младший, тоже Николай. Чтобы не путаться – Колька.

– Ну вот, а я собралась было его турнуть – повинилась озадаченная Лебедева. – Ну что ж, здравствуй, Колька! Я – Лариса Петровна.

Снова заиграла музыка, стонущий блюз выгнал из-за столов любителей медленного топтанья. Пока Стас после перчёного танго жадно допивал большой бокал минералки, Колька встал из-за стола и галантно поклонился Ларисе, приглашая на круг. Немного отойдя от столика, он вдруг властно и крепко прижал её к себе, так что та едва не вскрикнула, и увлёк в дальний конец зала, подальше от глаз Нагорнова. Не ослабляя своей хватки, он вдруг откинул её медные пряди и как бы мимолётно поцеловал тугую грудь, трепетавшую в выеме декольте.

– Вот теперь говори, куда ты там собиралась меня послать?

Лариса и сама не понимала, почему тут же не отвесила мальчишке оплеуху. Вместо этого она как-то несуразно хмыкнула и проронила:

– Да ладно… Проехали.

– И чудненько. Ты красивая, и у тебя классные духи.

– А с каких пор мы на «ты»? – придав голосу строгость, спросила Лариса. Пора было приводить наглеца в чувство.

Колька ещё крепче притиснулся к ней, так что, краснея, она почувствовала, как наливается желанием тело партнёра. О Господи, сына Никника ей только не хватает!

– С тех самых, как тебя увидел. Как увидел, так и решил – вот с этой рыженькой я обязательно буду на «ты». По крайней мере, сегодня. А ты против?

– Н-нет – промямлила Лариса, опять не сразу сообразив, о чём это он.

– Ну, тогда можно мне звать тебя Лоло?

– Вообще-то у меня есть имя – Лариса, а для тебя – я уже говорила – Лариса Петровна. Иногда меня называют Лорой, кое-кто вроде Стаса – Лориком. А вот Лоло…

– Ну, вот я и буду называть тебя не так, как все. А до отчества тебе ещё дорасти нужно.

Музыка кончилась, надо было возвращаться к столу. Колька разомкнул руки, но не отпустил Ларису совсем, продолжал придерживать за талию. Так они и вернулись на место.Подходя, Лебедева сразу заметила напряжённый взгляд, который Стас переводил с неё на Кольку. С чего это вдруг юбиляр наш переполошился? Неужели взревновал сыночка к папенькиной зазнобе? Так младшОй старшОму не конкурент, он мне едва ли не в дети годится. Или сынуля ходок ещё тот, почище родительского? – пыталась она разгадать причину волнений профессора.

Нагорнов, притушив покуда в глазах вопросы, звал гостей к только что поданному антрекоту. На блюдах, размерами спорящих с тележными колёсами, дымились циклопические куски мяса: внушительные порции составляли ещё одну привлекательную фирменную черту «Приюта муз». Видимо, считалось, что арт-сообщество, следуя традициям великого баснописца, может ловить вдохновение исключительно во время обжорства. Малоежка Лариса с жалостью думала, что не осилит и трети аппетитного блюда. Она добросовестно жевала хорошо прожаренную телятину, усердно приправляя её хреном и специальным лимонным соусом, запивала большими глотками массандровского муската с ещё советскими медалями на этикетках, но гора на тарелище, казалось, не убавлялась.

Рядом радостно причмокивал Колька, его блюдо опустошалось куда быстрее. Лариса украдкой бросала на соседа оценивающие взгляды. На Никника наследник походил мало. В отличие от папаши, не вышел ни ростом, ни особой статью, и, слава Богу, не тянул на секс-символ. Был он слегка полноватым, хотя, если приглядеться – достаточно ладным. От родителя взял только роскошный пепельный хайер, который удачно оттенял яркость больших зеленоватых глаз на светлом матовом лице. Слегка вздёрнутый нос придавал всему облику задорность, выражение мальчишеской мордочки будто лукаво обещало, что её обладатель вот-вот или ударит по струнам или пустится в пляс. В Кольке отчётливо читалась какая-то прибалтийская примесь, но без чванливой надутой меланхолии. Лариса могла бы назвать его весьма располагающим, если бы не нагловатость манер.

– А ты здесь как – по делу, или просто болтаешься? – с заметной подковыркой поинтересовался Нагорнов.

– И так, и эдак. Я уже один номер отбыл, теперь пусть ребята свои блюзы точат, попозже опять к ним присоединюсь. А в перерыве вот на халяву доедаю ваше мясцо и развлекаю Ларису. Кто-то же должен это делать в отсутствие отца старшего поколения– так, Станислав Янович?

– Колька у нас лабух, шляется по ресторанам со своей кодлой – почему-то злорадно пояснил Стас специально для Лебедевой. Мол, знай, с каким недотёпой имеешь дело.

– А известно ли вам, уважаемый профессор, что абсолютное большинство известнейших музыкантов начинали свою карьеру, как раз играя в ресторанах? – нисколько не смутившись, парировал Колька. – Олега Газманова знаете? А Долину? Заграничная наша звёздочка Успенская тоже кабацкого хлебца вдоволь поела. Про Шуфутинского я уже и не говорю – обслуживал как положено бродяг со всех Северов. Игорь Николаев, Машка Распутина, даже косящий под аристократа Малинин лабали будь здоров. Под скрип челюстей подросли и Гриша Лепс с любимцем поживших тёток Стасиком Михаловым. Кабацким музыкантам, видите ли, платят примерно, жалованье не задерживают. Деньги даже на творчество остаются…

– Так то – известные, а то – ты! Не работаешь, только знай бренчишь на своей балалайке.

– Вы, Станислав Янович, опять незаслуженно ругаете меня – совсем как мой папаня. Наверное, за бутылочкой-то не раз мне косточки мыли? А я, между прочим, зарабатываю вполне себе прилично. Во всяком случае, ни у кого копейки не стреляю. Если же одна моя задумка пойдёт, вообще буду в шоколаде.

– Что за идея? – в отличие от Нагорнова, Алла была настроена к Кольке куда более уважительно.

– Придёт время – всё узнаете. Ну, мне пора, моя очередь подходит.

Колька, между делом добивший до крошечки весь антрекот, направился к подиуму, занятому небольшой инструментальной группой. Две электрогитары, ударные и синтезатор – это и был Колькин коллектив.

– Лоботряс! Отец уже не знает, что с ним и делать! – продолжал сокрушаться юбиляр. – После института сразу же забросил свою специальность, связался с этими обормотами, по кабакам зависает. Говорит – музыка! А какая это к чёрту музыка, если слушают её одни пьяные рожи!

– Такие, к примеру, как мы с тобой! – съязвила Аллочка, которой давно надоела эта тема. – Чего вы к парню прицепились, гнёте под свой шаблон! Сегодня другое время, может, и правда что-нибудь путное из него выйдет. Он же не просто тупо лабает – он и сам музыку пишет. Даже в какой-то столичный музыкальный институт поступил! Значит, что-то там себе кумекает.

Ответить Ниловой Стас не успел: в зале снова заиграл оркестр. Репертуар был обычный, не слишком отвлекающий от поглощения съестного и спиртного. Квартет исполнял песни – хорошо знакомые и малоизвестные, пересыпая их танцевальными ритмами. Посетители то и дело подходили к подиуму, шептались с Колькой и недвусмысленно что-то совали ему в руку. За этим следовал заказанный музыкальный номер. Шёл обычный кабацкий чёс.

За столом Нагорнова царило успокоение. Оркестрик работал вполне себе профессионально, отчего Стасу расхотелось обсуждать недостатки Вернина-младшего.

Вечер подходил к концу, дамы вдоволь натанцевались и скучали в ожидании десерта. Лариса уже подумывала, не пора ли откланяться, как со стороны оркестра прозвучало:

– Сегодня среди гостей присутствует врач, профессор, и вообще отличнейший человек, отмечающий своё третье двадцатилетие. Станислав Янович, примите от нас небольшой музыкальный подарок.

Светильники под потолком зала начали медленно гаснуть, остались включёнными только небольшие лампы на столиках. Тихим перебором зазвенела Колькина гитара, потянулась плавная тоскующая мелодия, её подхватил густой, с картавинкой, голос:

Мне б забыть, не вспоминать

этот день, этот час,

Мне бы больше никогда

не видать милых глаз!

Но опять весенний ветер

в окна рвется и зовёт.

Он летит ко мне навстречу,

песню нежную поёт…

Он пел негромко, без привычных эстрадных ужимок. Но зал вдруг разом перестал греметь вилками и бокалами, внимая печали знойных городских улиц.

Лариса сидела, будто окаменев. Это был лейтмотив её детства. Тогда причитания аргентинского танго лились с одной из больших чёрных пластинок, которые крутили в их доме на громоздкой радиоле. Женщина из другого мира, нереально далёкого, жаловалась на разбитую любовь. Мама поднимала влажные глаза к потолку и шептала:

– Лолита Торрес, чУдная Лолита…

Позже подросшая Лариса посмотрела Бог знает как сохранённые в советском прокате фильмы с этой певицей. Она очень хорошо поняла растроганный мамин шепоток, но никогда нигде больше не слышала необычных латиноамериканских мелодий. Что ж, пыль повседневности заносит даже самые яркие звёзды….

И вдруг здесь, в этом разгульном кабачке, прозвучало незабываемое:

В шумном городе

мы встретились весной,

Сколько улиц

мы прошли тогда с тобой,

Сколько раз тогда прощались,

и обратно возвращались,

Чтоб друг другу всё сказать…

Вслед за неподражаемой испанкой танго любви обосновалось в репертуаре Гелены Великановой и Клавдии Шульженко, покорив послевоенные танцплощадки поголовно всех советских городов. Но сейчас страстные стенания выводил мужчина, у него получался уже совсем другой рассказ. Ноты были те же, а песня – иная. Не та, старинная, из детства, а сегодняшняя, но по-прежнему живая и горячая, забирающая душу. Грассирующий баритон, сходя на нет, допел прощальную строку, гитара простонала на последнем аккорде. В наступившей тишине вспыхнул верхний свет. Слышно было, как исполнитель снял с плеча инструмент. А потом…Ларисе казалось, что от криков, свиста, оваций, топанья ног вот-вот обвалится потолок кабачка. Нестройный этот гвалт постепенно слился в одно требовательное: ЕЩЁ!!! Колька, освобождённый, наконец, от магии Лолиты Торрес, подчинился зову публики, вскинул гитару и швырнул к ногам почитателей длинную бисерную россыпь звуков в сопровождение лишь лёгкого барабанного перестука. Опять – уже окончательно – сдал на руки басисту свою кормилицу, поклонился в пояс, послал собравшимся рукопожатие и крикнул:

– Спасибо, что оценили. Я ухожу, меня ждут.

И вприпрыжку подался к столу Нагорнова:

– Лоло, ты идёшь?

Ошарашенный Стас поднялся, будто хотел загородить собой Ларису, не дать ей вдвоём с этим шалопаем выкинуть очередное неприличное коленце. Но она, послав юбиляру нежнейший прощальный поцелуй, выскочила вслед за Колькой, уже раскрывшим навстречу ей объятия. Вслед неслись возмущённое дребезжание Нагорнова и оглушительный Аллочкин смех.

***

– А дождик ты любишь?

– Смотря какой. Теплый и мелкий люблю, а как нынче, пополам со снегом – не очень. Ноги промокают, и горло начинает болеть. А для меня сейчас горло – верный кусок хлеба.

– Горлопан ты курносый!

– А ты – тигрёша рыжеглазая!

Лариса с Колькой беззлобно пикировались у неё на кухне, куда их естественным ходом вещей занесло после разбитного «Приюта муз». Погодка на самом деле была дрянь, что, к счастью, не предвещало никаких нежданных визитов, включая сыновний. Люди жались по домам, пережидая короткое возвратное неистовство истаявшей зимы.

– Кстати, Лоло, приготовь мне какую-нибудь бадейку с горячей горчицей, а? Чтобы простуду отогнать. – Намёк на желаемый ночлег вышел у Вернина-младшего более чем прозрачным. Понимай как знаешь, принимай как хочешь. Где только нахватался этакого изящества, шельмец?! Уж точно не у папочки, под воротничок набульканного казарменным юмором.

Вернувшись из ванны, где рядом с ворсистым полотенцем парил лечебный тазик, Лариса неожиданно встретила испытующий взгляд:

– Покажи мне свой паспорт!

– Паспорт? Зачем?

– Покажи, тогда и объясню.

Пожав плечами, Лариса принесла сумочку, где во времена повсеместных осмотров и досмотров документ жил постоянно. Колька открыл только первый разворот, с минуту разглядывал его, а потом захлопнул и расхохотался:

– А Нагорнов-то не соврал. Он там, в кабаке, шепнул, что ты, мол, уже старуха, и мне не ровня. Чтобы, значит, я перестал тебя клеить. Я не поверил.

– А теперь поверил?

– Теперь – да. В том смысле, что Стас не наврал про твой возраст.

– Ну и? – с вызовом подбоченясь и сузив глаза, тихо спросила Лариса.

– Ну и молодец, что не наврал. Всё равно ты выглядишь моей ровесницей. Уверен, не я первый тебе об этом говорю.

– Колька, усвой раз и навсегда: я не из тех дамочек, что ведутся на подобные штучки. Мне сороковник скоро стукнет, тебе… Четверть века-то хоть наскребётся? В общем, всё есть так, как есть. Не устраивает – прощенья просим!

– Лоло, вообще-то ты на дуру не похожа, да и я не совсем балбес. И если я здесь даже после Нагорновских намёков, значит, мне наплевать на всё, кроме тебя самой. На зарплату там, возраст, детей, мужей… Хотя нет: кто у нас муж-то?

– Объелся груш. Давно. Что, по квартире не заметно, что мужицкой руки здесь нет? – Лариса опять начала закипать. С какого-такого барсика она обязана давать отчёт этому сопляку? Пусть суёт свои мослы в тазик, допивает чай – и домой-домой-домой, к мамкам-нянькам. Или жёнушке. Мог ведь успеть и жениться?

– Я вот тоже объелся тех же самых груш, – будто подслушав мысленную Ларисину тираду, заявил Колька. – Меня ведь не только папашка, но и жена постоянно шпыняла моей музыкой. А зачем жить с женщиной, которая не слышит главной струнки души?

Видя, что тема жён-мужей не слишком впечатляет Ларису, Колька опять коснулся её губ длинным ласковым поцелуем. По пути к дому таких поцелуев было не счесть, они, не обращая внимания на прохожих, беспрестанно льнули друг к другу, как кружащие над улицами влажные снежинки – к потеплевшей весенней земле. Наконец, он отстранился и благодарно погладил Ларису по щеке:

– Лоло, так что там с моим тазиком?

Прелюдия была окончена. После целительных процедур и весёлого брызганья под душем парочка трепетными рыбками нырнула в раскрытую постель. Первая ночь промелькнула для ненасытных любовников единым коротким мигом, очнулись они лишь с рёвом будильника, возвещавшего о проклятущей трудовой повинности.

Теперь Колька при малейшей возможности летел к своей Лоло, которая неизменно встречала его с жадной радостью. Каждый их день вдруг оказывался наполненным множеством наиважнейших событий и новостей, которыми не терпелось поделиться друг с другом. Несмотря на молодость, парень был знающим и рассудительным. Он умел найти неординарные ответы на вопросы, которых у корреспондента «Вечернего Обозрения» Лебедевой всегда было в изобилии. Лариса же обставляла свидания с редкой по искренности домашней теплотой, которой Вернин-младший давно был лишён в своей семье.

Отношениям этих в сущности малознакомых и столь разновозрастных людей могла бы позавидовать иная давно сложившаяся супружеская чета. Они ощущали себя не тривиальными любовниками, а единым целым, людьми, нашедшими свою вторую половину. Секс с Колькой приводил Ларису в весёлый экстаз, она всегда была непрочь завалиться с «кавалерчиком» в постель, но не это цементировало их тягу друг к другу. Куда больше радовало чаёвничанье на кухне, неспешные беседы или горячие споры. Лариса вдруг ощутила, как мало было у неё таких минут прежде, как много теряла она без них в жизни до Кольки.

И каждый раз задавалась вопросом, что же есть этот бурно закруживший их вихрь? Колька, по-видимому, решил свой жизненный ребус первым. Буквально на пятый совместный вечер он вдруг прямо с порога, баюкая в объятьях Ларису, заявил:

– Я понял: я люблю тебя, Лоло! По крайней мере, сейчас.

А Лариса?

Лариса всё ещё не могла ответить столь же определённо. Сердечный друг нравился ей всё больше, но назвать это чувство любовью она опасалась. Да и какой она должна быть, эта любовь?

Был муж, её первый мужчина, подаривший в юности столько приятной новизны и чудесного сынишку. Но прошло время – и всё сошло на нет, будто не бывало и сумасшедших ночей, и дней, наполненных ожиданием.

Был Саша Депов, корректный, заботливый, ценящий. Вечер, проведённый с ним, до сих пор жил в сладких воспоминаниях. Всё было прекрасно, великолепно, на высшем уровне. Быть может, как раз таким бывает настоящее чувство?

А в правоту романа с Колькой ей всё никак не верилось. Ну не может такой завидный музыкальный молодец, обвешанный юными поклонницам, по уши влюбиться в женщину много старше себя! Здесь и сейчас – это да, это – пожалуйста. А потом? А дальше что?

И Лариса решила пока жить сердцем, а не мозгами, которые в последнее время что-то пошли набекрень. Просто плыть по течению, ничего не загадывая и не отвергая. Куда-нибудь кривая да вынесет…

***

Чтобы безоглядно, как в тёплое море, упасть в мужские объятия – такое с Ларисой случилось впервые. Правда, иногда, будто очнувшись, она пыталась встряхнуться, заставляла посмотреть на происходящее отстранённо. Тогда начинала жестоко совестить себя, ругать за то, что морочит парню голову. Даже давала обещание прекратить эти порочные отношения, день ото дня становящиеся всё более желанными.

Однако все пропесочки, клятвы и зароки летели к чертям, как только на неё устремлялся смешливый взгляд зелёных глаз…

Между тем, вокруг новой Ларисиной связи стали закручиваться разные события.

Один из казусов случился с членом городской коллегии адвокатов Деповым. Об Александре Павловиче Лариса не то чтобы забыла – и помнила, и даже испытывала неловкость из-за своей молниеносной измены. Но отчего-то не раскаивалась, не чувствовала себя обязанной недавнему поклоннику. Ну, был прекрасный интим – и гут, и точка.

Иное дело сам Депов. Как потомственный юрист, Александр Павлович с юных ногтей был приучен мыслить логически. После успешного рандеву с Лебедевой это мышление убеждало, что теперь имеются основания считать её в некотором роде своей принадлежностью. Или хотя бы рассчитывать на продолжение начавшихся нежностей. Утвердившись в такой мысли, адвокат в один из вечеров решил порадовать Ларису сюрпризом – навестить её без предварительной договорённости. На правах почти что бой-френда, как он сам себе кумекал.

И Депов, теребя кулёк с пирожными и бутылкой чистокровного Хеннеси, позвонил в знакомую дверь.

Лариса вышла в полузапахнутом халатике. Во взгляде – напряжённость и ни малейшего намёка на недавнюю теплоту:

– Александр Павлович, что-то случилось? – тихо спросила она его, словно опасаясь, что их услышат.

Не понимая причины такой холодности, Саша переминался с ноги на ногу, бубня, что, мол, проходил рядом, решил вот узнать, когда можно завезти Сашке велосипед… И к чаю кое-что прихватил…

– С велосипедом вы можете не торопиться (он не ошибся, Лариса намеренно обращалась к нему на «вы»!). А к чаепитию я сегодня не очень расположена. С удовольствием составлю вам компанию, но в другой раз.

Депов видел, что она спешит поскорее отделаться от гостя. Что за новости? Или сын дома? Вот идиот, совсем про Сашку забыл! Ничего не оставалось, как поворачивать оглобли вспять. На прощание он уже целовал Ларисе руку, как из комнаты раздался картавящий мужской голос:

– Лоло, детка, к нам кто-то пришёл?

А дальше в прихожую выглянул невысокий плотный юноша в полном неглиже, если не считать полотенца, кое-как накрученного вокруг бёдер.

Депов, едва кивнув на приветствие голыша, считал лестничные марши. Он ругал последними словами этого «пионэра» – успел всё же разглядеть, что парень был совсем молодой, – Ларискино непотребство, а пуще всего собственные дурь и доверчивость, вогнавшие его в такую глупость. Надо же – рот раззявил, женихаться надумал! А ты хоть спросил эту чёртову разведёнку, сколько таких вот Деповых шляется к ней со всего города?

Саша был вне себя от бешенства. Но, проклиная день и час, когда дьявол в лице пьяненькой Аллочки подсунул ему эту медноволосую куклу, он всё же не мог не признать, что Лариса утёрла его красивый нос по всем статьям. Свободная женщина, она разве клялась ему в верности? Перепихнулись пару раз – значит, обязалась ждать его в тереме, как царевна Недотрога? Да и он – что он сам обещал, что требовал, на что заявлял права? Нет, дорогой, не те нынче времена. Проворонил девку, так пеняй, дурбень, только на себя. Таких царевен нужно сразу на аркан – и под венец. А иначе завтра, глядишь, выставит тебя из её спальни какой-нибудь совсем зелёный фруктец…

Деповская самонадеянность недёшево обошлась Ларисе. Тонким чутьём влюблённого Колька сразу уловил дух соперника. Однако наметившаяся размолвка быстро сошла на нет, когда за бутылочкой модного ликёра «Амаретто» Лариса обрисовала ему свои отношения с адвокатом, умолчав лишь о недавнем интиме. Колька недовольно покрутил коротким носом, но всё же объяснения принял.

А на следующий день Колькины с Ларисой похождения открылись и Никнику. Младший Вернин, субъект материально самостоятельный, давно не посвящал домашних в свои дела, в особенности амурные. Когда мать, отец или бабушка делали пытки заглянуть в его закулисье, Колька учтиво, но твёрдо пресекал их поползновения:

– Я уже в том возрасте, когда вам должно интересоваться только моим здоровьем – с улыбкой напоминал он родичам.

О его жизненных виражах семья узнавала исподволь, чаще всего где-нибудь на стороне. Женился по-тихому, развёлся без шума. О появлении великовозрастной любовницы и вовсе не собирался где бы то ни было распространяться. Но, как водится, тайное выплыло наружу неждано-негадано. У Аллы кутило привычное сборище – поздравляли с юбилеем Нагорнова те, кто ещё не успел. В надежде, что Лебедева сгладит перед Стасом своё неприличное исчезновение из «Приюта», Нилова притащила и её. Но Стас, видимо, уже и думать забыл о Колькином с Лорой пассаже. Сейчас он был озабочен тем, как бы понадёжнее прикрутить её к Вернину-старшему. Алла предупредительно шепнула Ларисе, что Никник не в курсе её нового романа: ведь она с Нагорновым, как настоящие друзья, никому ни гу-гу.

О-о-о! Даже эта тонкая умница была уверена, что Колька – всего лишь мимолётная вспышка в одиноком неудачливом Ларисином существовании…

Всё катилось как обычно – расхристанно и пьяно-скабрёзно, если не считать поведения Никника. Этот был неузнаваем. Откинув свою привычную жеманность, Вернин не спускал с Лебедевой масляных глаз. Каждым жестом, каждым прикосновением он давал понять избраннице (а заодно и всем окружающим): я желаю, чтобы эта женщина была моей!

Будь это несколько недель назад, Лариса обрадовалась бы: наконец-то её обожатель приступил к активным действиям. Закончится фаза непоняток, их отношения перетекут в более определённое и приятное русло.

Но сегодня за нарочито настойчивыми ухаживаниями она не видела ничего, кроме себялюбивых ужимок стареющего бонвивана. Она окончательно выздоровела от прежней болезненной тяги к красавцу Никнику. Поэтому старалась не придавать его пассам особого значения. Делать это было не трудно – душу переполнял другой, так похожий и не похожий на сидевшего рядом с ней мужчину.

Тем временем Никник наседал, его напор становился невыносимым. Чтобы отделаться от этой назойливости, Лариса вышла в прихожую: авось сумеет удалиться по-английски. Однако Вернин выплыл следом и облапил совсем уж бесцеремонно. Он хмельно нашёптывал что-то бесстыдное, когда зазвонил телефон.

– Лора, послушай, кто там! – крикнула из комнаты Алла. Лариса, с трудом отстранившись от воздыхателя, сняла трубку.

– Аллочка?.. О, Лоло, это ты? – через мощную мембрану Колькин баритон гремел на всю прихожую. – Тебя там не обижают? А то я папеньку-то своего знаю, случая не упустит. Может, мне за тобой приехать?

– Н-нет, в-всё в порядке, не б-беспокойся, я уже ухожу – лепетала Лариса, понимая, что весь этот разговор прекрасно слышен тискающему её Никнику.

Разом протрезвевший Вернин едва ли не отшвырнул женщину, от которой секунду назад добивался благосклонности. Пепельная копна сбилась на бок, рот перекосила презрительная ухмылка, глаза загорелись в злобном прищуре. Стало заметно, что он не очень-то и красив, немолод, и совсем не похож на старательно изображаемого душку.

– Так вот, оказывается, у какой девчонки околачивается в последнее время мой оболтус! Ну нашёл кралю, так нашёл! Во всём городе лучше не сыскать, а главное – моложе. Да ты, Лариса Петровна, совсем, видать, с катушек съехала? То с лесбиянкой Алкой открыто кувыркаешься, то малолеток клеишь! А передо мной всё комедию ломаешь – мол, жена я чистая! Ну уж нет, теперь не отвертеться. Всем даёшь, и мне дашь!

Оскал уязвлённого самца приблизился к самому её лицу. Вернин грубо сжал Ларисины запястья и рывком втолкнул в двери санузла. Несмотря на сопротивление, одна рука Никника задирала подол её платья (вот идиотка, всегда ходишь в джинсах, а тут в шелка вырядилась!), другой он нашаривал молнию своих брюк. Поняв, что дело может кончиться плохо, Лебедева, как недавно в школе у Сашки, собралась в пружинный комок. Чему её девчонкой учил отец на такой случай?

Мозг работал чётко. Выбрав момент, когда ошалевший от ярости и похоти мужик расставил ноги, она со всей мочи поддала коленом ему в пах. Пока гости и хозяева дотумкивались, что за вой несётся из туалета, освобождённая Лариса схватила курточку и бросилась вниз по лестнице.

Глава 20

Покидая интернат, пятнадцатилетний Кротов радужных надежд на свою жизнь в родном доме не строил. Семья безжалостно выкинула его на тяжкую казёнщину, и возвращался он с чувством обречённости: там ему ловить было нечего. Валерка хорошо помнил, как после смерти отца они жили впроголодь, и мать постоянно корила быстро растущего сына за прожорливость, за порванные брюки, за деньги на школьные учебники.

Но к большому его удивлению, теперь всё оказалось наче. И стол, и холодильник ломились от таких дефицитов, коих интернатовец и названия-то не слыхивал. Мамаша больше не работала. Она, обвешанная шиншилями и пудовыми золотыми побрякушками, шастала по комиссионкам в поисках раритетных мебелей и заграничных сервизов. Братец весь был упакован в фирму, а дядя Толик по-барски потягивал бешеной цены спиртное. Среди этого бьющего в нос благополучия кое-как одетый недокормыш видел для себя самые последние роли, и был готов к любым сражениям за место под солнцем.

Но вопреки безрадостным мыслям, подростка ждала совсем иная будущность. Дядя Толик, на 7 лет забывший, казалось, о «чужом щенке», вдруг проявил к нему интерес. Несколько дней глава семейства приглядывался к пасынку, как бы невзначай заводил с ним разговоры о том, о сём, интересовался, чем Валерий дышит, чему обучен, да что умеет. А потом вдруг велел готовиться к поступлению в автодорожный техникум. Свой императив он обосновал вполне конкретно:

– Давай получай корочки, мне свой человек в помощники нужен. Ты, как я погляжу, парняга ухватистый, со смекалкой тоже всё в порядке. Для дела сгодишься. И то, что фамилии у нас с тобой разные, очень даже в масть. Никто семейственности не заподозрит. Ты же Кротов…Крот!

Кличка, данная ненавистным дядькой, смолой прикипела к Валерию. По сущности своей он и правду был кротом – хозяином невидимых тёмных ходов и лазов.

Возражать против техникума Крот не стал. Он быстро почуял в приближении к отчиму немалую собственную выгоду. Но мыслей о войне с роднёй всё же не оставил: слишком много обид пришлось претерпеть ему по воле отчима.

Дядя Толик был ещё тот жук: всю свою жизнь просидел на золотой жиле, исправляя должность завскладом областной торговой базы. Через него шло снабжение запчастями многих автотранспортных предприятий, таксопарков и даже сельских машинотракторных станций. При социализме он жил будто в светлом коммунистическом раю. По своему хотению выполнял выгодные лично ему заявки, волокитя другие. Снабженцы разного пошиба подобострастно волокли в его конторку кули и ящики с самым крутым дефицитом. Он мог «достать» всё, чего только желала его куцая душонка. Дом год от года набивался дорогим товаром – коврами, хрусталём, ювелиркой, импортными тряпками. В нескольких разбросанных по городу гаражных кооперативах стояло с полдюжины личных авто.

Немногое изменилось и с перестройкой. Дядя Толик, всегда державший нос по ветру, одним из первых в городе организовал ряд кооперативов. Это были прибыльные «боковички» при той же самой торговой базе, изрядно отсасывающие государственные фонды с доверенных ему складов. И всё бы шло лучше некуда, если бы новая частная собственность не требовала тщательного пригляда. Но на тот момент у дядьки не было достаточно верных людей. Тут и подвернулся вернувший из ссылки пасынок. По соображениям Толика, он вполне годился на роль надзирателя за семейным добром: такой же, как сам, недоверчивый, алчный и злобный. Дело стало лишь за дипломом. Так Валерка попал в «гешефты» проклятущего родственника. Щуку бросили в реку…

Толик настолько не ошибся в мальчишке, что к моменту окончания техникума пасынок уже незаметной, но мёртвой хваткой держал в своих руках все ниточки управления вверенными ему кооперативами. А спустя ещё пару годков и вовсе прибрал их себе, оставив хозяину лишь небольшую часть имущества. Осознавший положение дядя отчим взбесился и попытался было вернуть своё. Но безуспешно: объясняться ему пришлось с крепенькими твердолобыми «бычками», состоящими в услужении у Крота. Семейные уроки подлости, бездушия, стяжательства, воровства и злобы были выучены назубок. Юный Валерий Андреевич Кротов блестяще освоил и науку восхождения по головам. Из него выкристаллизовался типичный образчик новых русских. Оставалось ждать подходящего случая, чтобы с умом вложить нахапанные капиталы и расширить круг влияния.

Время тогда само выносило на поверхность густую человеческую пену. На всех углах гудели политические тусовки: шли выборы за выборами. Решением клокочущих гражданских коллективов назначались не только мэры городов или главы районов, но даже начальники заводских цехов и деканы факультетов в учебных заведениях. Горластые и наглые в одночасье взлетали над толпой.

В число таких попал было и Кротов, идущий на выборы в мэрию Зауралья. К этому времени он, отказав жене в праве на учёбу, получал уже высшее образование. По стезе автодорожника не пошёл, для возни с запчастями было достаточно и техникума. Решил пробовать себя на политической арене. Для начала поступил на исторический факультет, где исправно покупал у более толковых и менее богатых сокурсников рефераты с курсовыми, а у преподавателей – положительные оценки в зачётке.В институте Валерий быстро пролез в местные лидеры одной из тогдашних многочисленных партий, став одним из главных активистов штаба депутата Госдумы Мурина. Но Бог миловал город от такого народного избранника: перед выборами он передумал идти в депутаты и снял свою кандидатуру. Бывший затравленный интернатовец решил, что намного выгоднее ворочать делами из тени. Кротову было достаточно, что через него или с его помощью прокручивались махинации Мурина. Устраивало это и депутата, по сути державшего Валеру смотрящим за его немалым местным хозяйством, как когда-то поручил стеречь свои кооперативы дядя Толик.

Близкое знакомство Валерия Андреевича с видным политиком открыло ему доступ в самые высокие чиновные кабинеты и офисы деловых кругов города. И хотя все знали, на чём и как поднялся этот нувориш, какие бандитские ухватки пускает в ход в своём бизнесе, до поры закрывали глаза на его мутные делишки, полагая, что грани дозволенного этот выскочка не переступит.

Высокие короны ошибались: Крот пошёл-таки вразнос. Теперь нужно было решать, как с ним быть.

***

К удивлению и немалому облегчению Триша, коллектив равнодушно воспринял весть о назначении Ниткина на место Сокольского. Даже Вешкина не устроила обычных для неё инсинуаций, решив подождать, что выйдет из этого абсурдного эксперимента. Правда, на стол главному легло сразу несколько заявлений об уходе – знак того, что с переменами согласились не все. Но это не проблема, по городу всегда бегает достаточно голодных писак, готовых тут же заслонить собой образовавшиеся кадровые бреши.

Лариса трижды перекрестилась, помянув добрым словом Сокольского, который так своевременно организовал ей переход в рекламу. Она радовалась, несмотря на то, что теперь у неё была новая крутая начальница: с Гришиной опасливо держал себя даже сам Триш. Смириться с Ниткиным, тихой сапой пробравшимся на место Романыча, она бы не смогла.

Выйдя с больничного, Ольга Ивановна первым делом потребовала в свой малюсенький кабинет новую подчинённую.

– Не буду спрашивать, чем вы, Лариса Петровна, не угодили начальству – наслышана о великом раздрае в редакционном отделе. Рекламой заниматься собираетесь всерьёз, или так, отсидеться у нас решили?

– А вы полагаете, что у вас как раз то место, куда, как на курорт, отправляют? – Лариса с первых слов устанавливала с начальницей определённую дистанцию: нашим палец в рот не клади.

Гришина пас приняла:

– Это кому как. Так будете вкалывать, или нет?

Лариса глянула на Гришину долгим испытующим взглядом, потом, вздохнув, призналась:

– Честно? Пока не знаю. Я ведь привыкла к интересной работе, к серьёзным заданиям. Если таковые найдутся, почему бы и не повкалывать…

Ольга Ивановна, будто не заметив Ларисиного вызывающего прищура, придвинулась к ней ближе, словно собралась сообщить какую-то тайну:

– Вот и я пока не знаю, что у нас с вами выйдет. Но мысли кое-какие есть. Как вы смотрите на то, чтобы вести заказные журналистские расследования или другие того же толка темы?

Лариса внутренне ахнула. Да кто из уважающих себя газетчиков откажется от подобного дела?! Тем более – дополнительно оплачиваемого? В том, что эта работа даст хороший приварок к её заработкам, Лебедева не сомневалась. Однако в ответ опять выставила свои колючки:

– Ольга Ивановна, а откуда, позвольте спросить, возьмутся такие темы? Я что-то не упомню, кто и когда стоял в очередь к нашему «Обозу» за платными публикациями…

– Не боись! Встанут, ещё как встанут! Время для этого приспело. Ты, кстати, такую работёнку сама себе и организуешь. Ты ведь с разными прокурорами да с ОБЭП на короткой ноге, с милицией тоже? И с модными адвокатами, как я слышала? А у этих ребят всегда есть дела, за освещение которых найдутся желающие платить. Вот увидишь: Гришина будет права.

Лариса опять ненадолго задумалась, переваривая новость. Перспектив лучезарная, да есть в ней и тёмные пятна.

– Ну допустим, заказухи будут. А как наши небожители к ним отнесутся – вы подумали? Ведь Ильич, словно пуганая ворона, шарахается от любой мало-мальской остроты. А теперь ещё и Ниткин туда (Лариса подняла глаза к потолку) затесался.

– Да уж подумала. Как мне известно, от денег не отказывался ещё ни один дурак, даже самый дубовый. Обработать верхА – моя забота. Такое разделение труда устроит?

У Ларисы один камень с души упал. Она рассмеялась:

– Такое – устроит! Я ведь и сама Тришу все уши прожужжала, что надо давать больше злободневных публикаций, иначе среди конкурентов газета сдохнет. Но вы ведь его знаете – не согласился, не понял. Может, через вас, да через рубль дойдёт?

Гришина с Лебедевой ещё долго заседали в уставленной цветочными горшками каморке. Новое дело вызвало разные вопросы. Лариса между строк поинтересовалась материальной стороной предприятия. Ольга Ивановна нахмурилась, её светлое, как мрамор, лицо, обрамлённое пышными жемчужными кудряшками, посуровело. Но твёрдо пообещала, что «такой труд будет оценен соответственно». Больше или меньше сегодняшнего жалованья, Лариса не поняла. Но пока с уточнениями отстала – придёт день, придут и деньги.

Зато спросила у рекламной богини о другом, не менее насущном: кто будет вычитывать подготовленные ею материалы? Ольга Ивановна, прикинувшись непонимайкой, наивно выкатила свои карие глазищи:

– А чего, Ниткин-то не сгодится?

– Если сюда будет лезть Ниткин, то нам с вами и затеваться нечего – раздражённо скривилась Лариса. – Как вы заметили, я пока только спрашивала, а условий не ставила. Так теперь вот ставлю: Ниткина – геть! Только его пьяного носа в рекламных текстах не хватает! Мы после него ни одной строчки продать не сможем! Что хотите делайте, как хотите главного уламывайте, а к заказухам никого подпускать не нужно. Разве что самые важные Тришу показывать.

– Ох, Лариса Петровна, круто забираете! Получается, вы в нашем отделе не копирайтером себя видите, а целым независимым редактором? – Гришина опять уставилась на Ларису пронзительным взглядом. Потом, повращав немного бездонными зрачками, заметила раздумчиво:

– Хотя, наверное, это и правильно, на новую гору в старых галошах не влезть. Придётся мне доказывать, что у тебя должен быть редакторский статус.

– Вам можно посочувствовать… – теперь Лариса улыбнулась – печально.

– Тебе тоже! – в предложенном тоне отреагировала Гришина. Незаметно она стала обращаться к Лебедевой на «ты». – Прежде чем примерять редакторское кресло, докажи-ка состоятельность придуманного нами расклада, сделай пару платных материалов на новой основе. Для этого, кстати, всё готово: у меня на подходе заказ от одной строительной фирмы.

***

За свой столик у окна Лариса вернулась ободрённая. Она ещё раз убедилась, что Бог, закрывая одну дверь, обязательно приоткрывает другую. То, что, предложила Ольга Ивановна, давно уже созревало и в её мыслях. Начальница лишь придала хаотично бродящим идеям более стройное направление.

В общем, первый заход можно признать удачным. Да как дальше-то поплывётся?

Однако, хорошенько обдумав разговор с Гришиной, Лариса поняла, что начинать, видимо, придётся не с заказного криминала. Она принялась вычерчивать какие-то ей одной понятные схемы. Проходившая мимо Ольга Ивановна хотела сунуть в них свой крохотный напудренный носик, но Лариса закрыла бумаги ладонями:

– Не тормошите меня, ради Бога! Похоже, я нащупала нужный нам путь. Дайте срок – сама всё покажу.

И она снова глубоко ушла в свои бумаги.

Размышления прервали вернувшиеся в комнату сотрудницы:

– Лариса Петровна, а вы что же не вышли? Вы ведь с Леонидом Ивониным тоже работали? – с обидой спросила молоденькая Леночка Жаркова.

– Куда не вышла?

– Так Ивонина прямо с рабочего места в больницу увезли! Вы что – не в курсе?

Ларису как обухом по голове хватили: друг Лёня спёкся! Не зря он последнее время всё за сердце хватался! Она бросилась наверх в верстальную, чтобы там узнать подробности.

Упав лицом прямо на клавиатуру Лёниного компа, громко размазывала слёзы Смешляева. Она ткнулась башкой в плечо вошедшей Лебедевой и бессвязно запричитала:

– Лора, Лора, это всё из-за меня! Я идиотка, я дура-то ненормальная! Ведь это я ему ляпнула! Молчала бы, так и жил бы себе Лёнька, как огурчик!

Ларисе самой впору было завыть, но она только гладила горевавшую Таньку по конвульсивно вздрагивающим лопаткам и не прерывала этих отчаянных рыданий. Пусть баба проревется. Потом уж будет объяснять, как стряслось несчастье.

Впрочем, Лариса уже догадывалась. Не иначе как из-под Ниткина земля загорелась! Кудабы этот поганец ни прислонялся, всюду сеял если не пакость, так раззор!

Так оно было и на этот раз. Притихшая Татьяна, наконец, рассказала, что началось всё после ухода Андрея Романовича. Во время очередной вечерней попойки к Васечке со Смешляевой подкатил Ниткин. Назюзюкавшись до степени душевных откровений, он стал дразнить Татьяну намёками о скором решении собственного квартирного вопроса. Мол, ей, простодырой, надо не ждать, когда счастье свалится на голову, а обтяпывать дела так, как наловчился он. Танька поначалу в тему не въехала. Но слово за слово, и новоиспечённый начальник проговорился, что ему светит квартира, сам Курилов пообещал. Главный-де по городским СМИ долго умолял его, ценнейшего газетного специалиста Натаныча, сесть в кресло позорно изгнанного из редакции Сокольского. А чтобы Ниткин не сомневался в расположении руководства, упросил принять в благодарность жилплощадь.

Компашка понимала, что похвальбу Натаныча нужно делить на три. Но уж что-то больно уверенно врал он про посулы Курилова…

– Квартира – это хорошо; ещё лучше – две! – перебил Ниткинские враки Толстоганов. – А где Курилов-то эту квартиру возьмёт? Свою, что ли, отдаст? На редакцию в этом году одно жилье полагается, Лёне Ивонину.

– Да кто такой Лёня, чтобы ему раньше первого зама квартиру выкатывать? – хмельно оттопыривал слюнявую губу Ниткин. – Больше ждал, так и ещё подождёт. Я вам точно говорю: мне первому квартира обещана!

На следующее утро ни Васечка, ни Володька уже не помнили, что обсуждалось под двадцатую рюмашку. Но у протрезвевшей Таньки память оказалась надёжнее. И в неё крепко въелись слова о том, что уже обмытое Лёнино новоселье откладывается. Вместо него будут праздновать Натаныча. Два дня Смешляева ходила в тихих слезах, оплакивая невезучесть Ивонина. Потом не выдержала и выложила версталю всё как есть.

Принесённую на Танькином хвосте новость Леонид вначале принял за очередной её заход: на его редакционном веку от забулдыжки Смешляевой исходило немало разных небылиц. Но её слова беззастенчиво подтвердил и сам Ниткин, оговорившись, правда, что квартира обещана не ранее, чем в середине лета. И всё же Ивонин больше недели не верил своему горю, не принимал такой жестокой правды, и крепился всеми силами. А нынче, не выдержав, упал со стула в верстальной без чувств.

В то время, когда Лебедева с Гришиной обсуждали стратегию их будущей работы, вся редакция высыпала на крыльцо проводить карету скорой помощи. В реанимацию везли одного из старейших членов журналистского клана города. У нестарого ещё Леонида Ивонина диагностировали обширный инфаркт, жизнь его повисла на тоненькой ниточке.

Расстроенная, но по обыкновению прекрасная Аллочка, заглянув в верстальную, помогла привести Смешляеву в чувство. Лариса побрела в рекламный закуток, глотая злые слёзы. Ну погоди, Ниткин! Получишь ты своё! Подавишься ещё и квартирой этой, и должностью, и властью, к которой рвёшься, ступая по людским головам! Сколь верёвочке ни виться!..

Первый день на новом рабочем месте, хорошо начатый, был безвозвратно испорчен.

Чтобы не травить душу, перетирая по редакции обстоятельства Лёниной болезни, Лебедева напросилась на встречу с прокурорскими: в кои-то веки Вершков был на месте. Выходя из кабинета, она едва не сбила с ног посетителя, которого могла ожидать меньше всего. Путь ей загораживал Александр Депов. Желтоватая бледность, запавшие серые глаза и двухдневная щетина говорили, что в последнее время жизнь его не была безоблачной. Но Лариса по-женски отметила, что этакий антураж сделал обычный чересчур рафинированный облик Александра Павловича куда более выразительным. Рекламные девочки аж рты раскрыли при виде авантажного мужчины. Лариса хмыкнула: его бы с Ниловой связать одной упряжкой! Вот стоматологам была бы работа выпавшие челюсти вставлять…

– Рабочий телефон ваш, Лариса Петровна, с утра молчит, – произнёс Депов глуховатым голосом. – Вот и пришёл, не предупредив. Или опять не вовремя?

– А я теперь здесь, на другом номере… Извините уж.

В глазах адвоката стояла боль вопросов – что? кто? почему? Но Лариса и не думала отчитываться, говорила с ним без смущения, хотя и без вызова или издёвки – просто и даже ласково. Человек вон бросил все дела, чтобы с нею повидаться, беспокоился…

Оказалось, Саша привёз отремонтированный велосипед (теперь на самом деле), и хотел передать его мальчику. Быть может, они с Ларисой Петровной съездят к сыну?

Ларисе стало стыдно. За полторы недели, промелькнувшие после знакомства с Колькой, она навещала маму с Сашкой только дважды, да и то торопливо, сумбурно, без манерно накрытого чайного стола и долгих посиделок. Про велосипед и вовсе забыла. Надо исправляться. Конечно же она поедет, и даже, если Саша желает, познакомит его с матерью.

Про знакомство она брякнула в уверенности, что адвокат откажется. Родителям ведь представляют женихов или невест. Но Александр Павлович просиял, привычно засуетился с презентами «к чаю». Ларисе стало смешно и жаль его. Она с грустью смотрела на бывшего любовника и думала: словно мороженого объелась. И сладко, и тошнит. Не то что Колька – жадный глоток крепкого кофе с перчинкой.

– Саша, ничего не нужно, мама не мне чета, у неё всегда блины да пироги наготове. Я позвоню, что приеду, и всё будет в лучшем виде. Но только прямо сейчас не могу – нужно быть в прокуратуре.

– Подвезти? – тут же предложил Депов; видно, он не терял надежды на восстановление отношений со своим медноволосым тигрёнком.

Машина тихо шуршала по отмытому апрелем асфальту. Если бы не Ивонин, солнечный денёк с ароматами набухших тополиных почек казался бы прекрасным. Но на душе у Ларисы кошки скребли, поэтому дорогой она сидела молча, только участливо спросила:

– Что-то выглядишь усталым?

– Работа навалилась. Почти не спал две ночи. На послезавтра назначены слушания по Кроту.

***

Остановив свой вылизанный мерс у знакомого двухэтажного здания, Депов взял в ладони её руки. Лариса не стала отстраняться. В конце концов, если исключить секс, они оставались достаточно близкими людьми. Адвокат принялся за старое:

– Лорик, ты можешь не любить меня, но поверить должна. Благополучием твоего сына заклинаю: не ходи на этот процесс, кто бы и как бы тебя туда ни толкал. Не попадайся Кроту на глаза!

– Так он меня видел на том, первом заседании. Я стояла рядом с его женой, он к нам подходил и даже шипел какие-то угрозы. Если такой цепкий, как ты говоришь, то уже запомнил.

– То тогда. А сейчас он на людей смотрит так, словно хочет каждому в глотку вцепиться. Думаю, таких ты ещё не встречала. Я работаю с ним давно, он от меня зависит, и то мне не по себе. Осадок остаётся такой, будто повстречался с буйным умалишённым. Появилось в нём что-то больное, звериное, безжалостное.

Депов потянулся было губами к её пальцам, но Лариса мягко высвободилась:

– Пойду я. Если не раздумал с великом, жду тебя здесь через час.

Обстоятельного общения с Вершковым не вышло. Не помогли даже ритуальные пряники из соседнего ларька. Лёха разговаривал с Ларой Петровной неохотно, отвечал односложно, и всё поглядывая на какого-то парня, листавшего бумаги у окна, и не спешившего оставить его наедине с посетительницей. Когда тот всё же вышел, прокурор шёпотом объяснил:

– Эти уши нам с вами ни к чему. Побежал, поди, до Горланова – первым капнуть, что явилась недружелюбная прокуратуре пресса. После вашей статейки – «Убийство или оборона?», кажется, – на меня тут шишки с разных сторон посыпались. Будто не вы, а я сам её накатал. Ну да ладно. Сейчас-то зачем пожаловали? Опять Крот покою не даёт? Скоро ведь его бенефис…

И Вершков спел уже известную Ларисе песню. Что, по его соображениям, суд будет тянуть на оправдательный приговор – как ранее и предполагалось. Только теперь к делу примешивались новые интересы. Оправдания двойного убийцы (или хотя бы вменения ему аффекта) подковёрно требовала и бандитская рать – как своеобразное мщение семье мёртвого Гаврилова за давнее убийство рэкитира. Между такими жерновами ни судья, ни прокурор искать истину станут. Да и зачем препятствовать сведению криминальных счётов?

– В общем, как-то так, Лара Петровна. Большего не могу, да и не хочу говорить. Если опять станете воевать против Крота, то зря. Вряд ли что выйдет. Не советовал бы я вам и на суд соваться – подытожил Лёха, будто прочитав Ларисины мысли.

– Хотя бы результаты баллистики скажете? Кто всё же стрелял? – вспомнила она про обещание, данное матронам.

– Парни не стреляли, это точно. А остальное пока не разглашается.

Ларисе хотелось перевести разговор на тему платных публикаций. Но в это время в кабинет опять протиснулся давешний сотрудник, и Вершков поспешил выпроводить гостью.

У мамы было всё душевно и по-семейному, дочкиного кавалера она встретила радушно. Видимо, Сашка успел рассказать, какой у них завёлся классный бой-френд. Починенный велосипед тоже сыграл свою роль: мальчишка едва не кинулся Депову на шею. Александр Павлович беззастенчиво купался в атмосфере хорошо свитого гнезда, то и дело бросая на Ларису радостные взгляды.

А она?

Во время милого сердечного чаепития она отсутствовала. Ела, пила, шутила с сыном, показывала гостю старые фото – и была от всего этого далеко-далеко. Её поглощала одна неотвязная дилемма: идти – не идти. Не давало покоя предостережение Вершкова. Этот зря пугать не станет.

После, быстро распрощавшись с адвокатом, Лариса побрела к своему подъезду, уткнувшись взглядом под ноги.

Так что, смелая ты наша? Как поступишь, неподкупная? Или пусть другие разбираются с вылезшей из всех щелей постперестроечной мразью – ворами, бандитами, убийцами? А твоё дело – лишь жарче раздувать праведный гнев? Чужой. Как та обезьянка у Киплинга, готовая поддержать друга… острым словом? Мы завсегда шумнём за справедливость…?

А с другой стороны – кто за саму тебя вступится, ежели чего? Кто заслонит твоих совсем уж беззащитных маму и сына от Кротова и от тех могущественных его хозяев, что так старательно натягивают белые перчатки на его кровавые щупальца? Газета? Друзья? Любовники?

Нет рядом с тобой никого, кто в силах выступить в том же весе, как и этот страшный зверь…

Так зачем, ради чего лезть на рожон? Показать крутизну да принципиальность? На людях помахать перед танком оловянной сабелькой? Дескать, гляди, народ, СМИ и впрямь имут власть в этом мире?!

О Господи, спаси меня от ошибок, сохрани неразумную от ложных шагов!..

Лариса и не заметила, как от спора с собой перешла к горячей молитве, к которой всегда обращалась в самые непростые моменты жизни. Она стояла под окнами квартиры и, вглядываясь в неполный диск чистой луны, разговаривала с небесными силами.

В это время из темноты тамбура навстречу ей шагнула тёмная женская фигура. От неожиданности Лариса отпрянула. Но голос оказался знакомым: у входа её поджидала одна из матрон, Анна Венецкая. Она необычно тихо спросила:

– Что вы, Лариса Петровна, решили? Идёте с нами в суд?

Отец наш небесный, как же быть, что ей сказать?

– Анна Васильевна, у меня ещё две ночи и день впереди, что-нибудь да решу – как бы отшучиваясь, ответила Лариса. – А вы, кстати, узнали про баллистику?

– А вы? Вы же обещали.

– Из погибших никто не стрелял. Это всё, что мне сообщили.

Венецкая придвинулась ещё ближе:

– И на том спасибо.

И вдруг эта немолодая тучная женщина, отдавшая тюрьме мужа, могиле – сына, всей своей массой повалилась перед Ларисой на землю, обхватила её колени, и запричитала, как от неизбывного горя причитают все несчётные поколения русских баб. Она молила так, будто не от судьи или прокурора зависел исход слушания, а единственно лишь от этого вот автора анонимной статьи. Лариса была и огорошена, и потрясена. В ногах у неё в жизни никто не валялся. Она пыталась поднять Анну Сергеевну, но та не вставала с влажного асфальта, а только исступлённо повторяла:

– Прошу вас¸ прошу вас, прошу…

Видимо, это был припадок: у женщины сдали нервы. Понимая, что уговорами делу не помочь, Лариса вдруг громко и повелительно, если не грубо, крикнула:

– Это что ещё за цирк! Поднимайтесь немедленно!

Окрик подействовал: Венецкая встала. Не глядя на Лебедеву, она запахнула измазанное пальто, и, не извиняясь, тяжело пошла прочь на негнущихся ногах.

Из кухни пахло хорошо перчёными пельменями: Колька был дома. Видимо, выглядела Лариса так, что кавалерчик, ни о чём не расспрашивая, быстро стянул с неё куртку, джинсы, ботинки, и засунул помертвелую Лоло под горячий душ. Потом укутал в свой толстый халат и усадил к столу перед большой рюмкой водки и дымящейся миской с едой. Чай подал вдогонку.

– Пей! Теперь ешь! Теперь говори!

Слушаясь, как маленькая, этих команд, Лариса постепенно пришла в себя и выложила Кольке то, что скопилось на душе. Долго сдерживаемые слёзы душили её. Стараясь успокоиться, она прижималась к его груди, а он осторожно и нежно вытирал её лицо. Подлость Ниткина, болезнь Леонида, а в особенности приближающийся суд и брякнувшаяся на колени старуха – обо всём переговорили они этим долгим вечером.

– Вот ты, Колька, как человек отстранённый – скажи ты мне, что с матронами-то делать? Ты, к примеру, как бы решил? – Лариса смотрела на Вернина-младшего, как на ораакула.

– Знаешь, последнее дело – примерять свою ситуацию на человека, который находится вне её. Всё равно он скажет не то, что тебе будет полезно. Поэтому уж не обижайся – я от советов воздержусь. Но поступить ты должна так, как находишь единственно возможным. Делай то, в чём чувствуешь свою силу. Фильм «Брат» смотрела? Ну и действуй так, как там сказано. А пока, Лоло моя ненаглядная, давай-ка баиньки. Утром само всё решится.

Глава 21

Ольга Ивановна Гришина была из тех руководителей, что предпочитают крепко держать под уздцы доверенное им дело. Как и Триш, она, вышла из комсомольско-партийных кругов. Только в отличие от Бориса Ильича, двигалась не в болтологическом направлении, а отвечала за один из экономических секторов горисполкома. Сидя на этой жёрдочке, Гришина узнала подноготную большинства предприятий региона. Она была накоротке со многими директорами, имела подробнейшие сведения о том, что таят недра той или иной промышленной структуры, и даже располагала уж совсем непубличной информацией о личной жизни разных представителей вверенного ей хозяйства. Ольгу Ивановну знал и побаивался весь доперестроечный реальный сектор города.

Жила она вдвоём с хорошим уважительным мужем, вырастив сына с дочерью и направив их по надёжным столичным тропкам. Супруги были одного поля ягоды, только он стоял на ступеньке повыше. Когда пошёл слом старых устоев, он быстро прибрал к рукам негромкий, но крепенький банк, обзавёлся увесистым пакетом акций самых голубых фишек, и очень умно обернулся в период ваучеризации. В результате Гришины вошли в десятку самых обеспеченных семейств Зауралья.

Ольга Ивановна, к тому времени уже дама весьма почтенного возраста, не знала бед даже в экстремумы бесконечных постперестроечных финансовых штормов, и могла бы не утруждать себя какой бы то ни было работой. Подобно большинству жён нуворишей, прожигающих жизнь барынями, она имела возможность полностью посвятить остаток дней салонам красоты, ювелирным витринам и нескончаемым путешествиям по заграницам.

Поначалу так и было. Но, приведя в ослепительный порядок свою внешность и сделав обязательные для культурного просвещения вояжи, Гришина поняла: ещё год-другой, и в такой колее она сдохнет со скуки. Деятельная натура бывалого функционера требовала совершенно иного выхлопа.

Видя, что жёнушка хиреет и чахнет от безделья, муж предложил ей на выбор любую должность в своей финансовой структуре. Но по экономической стезе Ольга Ивановна не пошла – за долгие годы досыта наглоталась этого хлебца с перцем. Хотелось ей чего-нибудь совершенно нового, такого, чего ещё никогда делать не приходилось. Скажем, попытать счастья в прессе, к которой с молодости имела слабость. Несмотря на отточенную годами прагматичность, журналисты всё же казались ей людьми особенными, слепленными из другого теста, и потому имеющими над прочими интеллектуальное превосходство. Поэтому положила глаз на банковскую пресс-службу: попробовать себя в среде медийщиков.

Но вскоре и в этом выборе разочаровалась, осознав, что не того душа просит. К журналистике, как Гришина её понимала, работа пресс-секретаря не лепилась ни с какого боку. Ольга Ивановна оставалась, как и прочие коллеги, обычным банковским служащим, далёким от романтики газетного творчества. Кроме того, размещая там и сям рекламу банка, она тратила деньги, заработанные другими. Какой же в этом драйв? Она-то видела себя добытчиком.

В поисках подходящего дела эта неуёмная представительница городской знати теперь водила носом по городскому газетно-телевизионному рынку. Остановилась на «Вечернем обозрении», которое возглавлял Боря Триш, свой брат аппаратчик. Разумеется, о корреспондентском цехе речь не шла, подобно Борису Ильичу, Гришина была не писучего десятка. Она воцарилась в рекламной службе – незадолго до перевода в копирайтеры Ларисы Лебедевой. Так жизнь свела этих женщин.

Оглядевшись в своём новом хозяйстве, Ольга Ивановна поняла: прежний стиль работы придётся менять. Реализовать газетные площади крохотными рекламными модулями – всё равно, что на собаке вручную ловить блох: возни много, толку мало. У отдела были не продажи, а слёзы. Пришлось задуматься о коммерческих ходах иного свойства.

Можно было, конечно, поискать заказчиков на гигантские модули, занимающие целые полосы и даже развороты. Такими полосами дразнили Гришину центральные издания. Но в их глохнущем без работы регионе раз два и обчёлся предприятий, которые ещё держатся на плаву. Уж ей-то это доподлинно известно. Биржи и банки тоже не выход – по опыту пресс-секретаря она знала, какой незначительный бюджет выделяется им на рекламу. Драконовская норма закона предписывала тратить на эти модули, черт их побери, не более 2-х процентов от суммы расходов. А хочешь больше рекламы – выкладывай денежки из прибыли. Но в те времена не было дураков, которые бы показывали реальную прибыль: все тщательно старались прятать нажитое где-нибудь в офшорах.

Да и не требовалось широкой той рекламы. Массовый мелкий вкладчик задыхался от безденежья и чаше закрывал депозиты, чем открывал новые. А толстосум и без рекламы знал, какой банк чем дышит. Таким образом, рекламодатель, щедрый надурничку, отпадал: не Москва, чай…

Значит, нужен такой газетный товар, на который бы клюнули даже не самые богатые фирмы. Но каким должно быть это ноу-хау, Ольга Ивановна пока не знала. Хотя и подумывала, что зацепить местного покупателя рекламных площадей могут, к примеру, качественные тексты. А в её богадельне что? Ни одного мало-мальски сносного писателя!

Можно, конечно, действовать, как в «Обозе» заведено испокон века – выдёргивать на платные материалы штатных корреспондентов. Но это плохой выход: литсотрудников немного, у них полно своей работы, чужие заказы они норовят делать на отцепись. Какое уж тут качество, какая заинтересованность в заказчике…

Как раз в тот момент в редакции заполыхал скандал вокруг Лебедевой. И наблюдавшей за ним новой рекламной даме пришла вдруг шалая мысль: а что если залучить Ларису к себе? И Триш своенравную девку клевать перестанет, и реклама получит креативного человечка?..

Выбрав случай, Ольга Ивановна аккуратно вложила эту мысль в голову Сокольскому. Выстрел Романыча попал в десятку.

***

– Ещё, ещё, ещё…

До конца не проснувшаяся Лариса с закрытыми глазами ловит короткие поцелуи. Так поутру прощается с ней Колька, уходя на свои репетиции. Он предпочитает работать спозаранку. Верит, что мысли и образы, приходящие в утренние часы, есть продолжение или следствие ночного выхода души в какие-то иные миры. Лариса же, законченная сова, валяется в постели до последнего звонка, а потом клянёт неизбежную суматошность начала дня. Время активизации тех нейтрино, что доставляют космическую информацию её существу, наступает ближе к вечеру…

Как и говорил Вернин-младший, поутру вчерашняя напруга немного схлынула. Но обычный её яркий цветной сон не дал ответа на мучительные вопросы. Тревога опять змеёй поползла к сердцу. По дороге на работу она то и дело задумывалась так глубоко, что переставала слышать окружающую жизнь, встречных воспринимала как призраков, а на одном из перекрёстков перепутала цвета светофора и чуть не попала под машину.

Только в редакции удалось заглушить навязчивые мысли. Вернее, пришлось.

– Ну что, Лариса Петровна, как поживают ваши новые идеи? – в вопросе Гришиной чудилась усмешка. – Вы, помнится, собирались осчастливить меня какими-то неожиданностями?

Вот старая карга! Вот Баба Яга от рекламы! Уже катит седьмой десяток пошёл, а ей всё неймётся попробовать на зуб новенького да свеженького! – заворчал внутренний голос Ларисы, которой вообще-то импонировала неугомонность начальницы.

– Если вы о контактах с прокуратурой, то там пока не до нас, заняты процессом по бочкам. Хотя, возможно, это и хорошо. У меня тут другая идейка крутится… Есть время обсудить?

И они опять сели голова к голове в крошечном горшечном садике.

Несмотря на тяжёлые размышления последних дней, Лариса не переставала обдумывать слова начальницы насчёт заказных материалов от силовиков и адвокатуры. Такой уж она была – глубоко, до сердечной боли переживала из-за одного, и одновременно отстранённо прокручивала в уме совершенно другое. Словно её существо, как подводная лодка, делилось на несколько разных отсеков. В одном из них бушевали погибельные страсти, не нарушая спокойствия в другом.

И кое-что Лариса надумала. Но разговор начала с дискредитации вчерашнего предложения Ольги Ивановны. Мысль о заказухах по криминальным делам, так согревшая поначалу, теперь казалась «недожёванной». Много ли громких дел, случается в скромном зауральском городе? А среди них много ли таких, где фигурантам требуется поддержка в форме газетных публикаций? Раз-два, и обчёлся… И где гарантия, что заказчик пожелает публиковаться именно у них, а не в иной газете? Нет такой… В общем¸ пока ставить на этот квадрат не стоит.

– Тогда на что, по-твоему, пойдёт рекламодатель? – несколько обиженно поинтересовалась Гришина: всё-таки отмели выстраданное ею предложение.

– А кто из нас – вы или я? – отдали годы копанию в реальном секторе? Да вас и сегодня на каждом производстве как живую помнят! – В словах Лебедевой слышалась интрига. – Один ваш звонок, и любая фирма почтёт за счастье рекламироваться в «Обозе».

– Так-то оно так, но опять всё сведётся к модулям, на которые я без отрыжки смотреть не могу. Получатся те же яйца, только сбоку.

– Ну а мы-то с вами на что? Мы им предложим не вообще и не абы какую рекламку тиснуть. Мы позовём в участники престижного информационного проекта.

– Это как? – от любопытства кудряшки Гришиной встопорщились почти вертикально.

– Ну вот к примеру…

Лариса достала свои вчерашние почеркушки, и на стандартной пустографке газетной полосы принялась объяснять, какие-такие престижные заморочки бродят в её медноволосой голове. Ольга Ивановна в одном соглашалась, другое отвергала, третье предлагала пересмотреть или додумать. В результате на расчерченном квадратами листе появилась почти законченная модель нового газетного продукта.

Рекламодатель выступал здесь в неожиданном для девяностых годов свете – как представитель социально ответственного бизнеса. На оплаченных площадях появлялась статья, не имевшая ничего общего с традиционными зазывами «Купите у меня!». В проекте рассказывалось о том, что же может дать его фирма или услуга городу, и в конечном итоге социуму, жителям то есть.

Рядом с главным материалом – в подвале или в соседней колонке – помещались экспертные заключения, статистика, мнения тех, кто уже работал с данной структурой, и прочая полезная информация к размышлению.

– А зачем вообще вся эта дополнительная шелуха? – Ольга Ивановна смотрела испытующе. – Что, рекламодатель не может всё это просто перечислить в своём материале?

– Э нет! Одно дело – он сам от своего имени суёт читателю все коврижки. И совсем иное, если по его теме высказываются третьи нейтральные стороны, к которым доверия больше. Эффект объективности, так сказать. Вот вы, к примеру, как квартиру или дачу покупаете? Наверняка стараетесь узнать о ней побольше, получить сведения из разных источников, да ещё в какой-нибудь официальный бюллетень заглянете – рейтинг посмотреть. Вот и у нас на полосе будет действовать примерно такой же принцип.

– Пожалуй, в этом что-то есть. Но…

– Но! Купить всю полосу нашему нищему среднему классу вряд ли по силам – предваряя вопрос Гришиной, продолжала развёрстывание идеи Лариса. – Так пусть оплатит только свою, имиджевую часть полосы. Да желательно со скидками на объем. Почему-то мне думается, что эти скидки ещё не раз приведут в «Обоз» заказчика, прельщённого нашей щедростью. А остальной контент нужно рассматривать, как обычные бесплатные чисто редакционные материалы. Ведь на других полосах никто не ставит, к примеру, статистику за деньги? А наша чем хуже?

– Ой, Лебедева! На непонятные подвиги ты меня подбиваешь! Кто нам с тобой разрешит брать с рекламодателя деньгу не в полном объеме?

– А вы чем вчера грозились? Что денежная сторона – ваша головная боль? Знаю, уламывать Триша с Ниткиным придётся долго, пока до них дойдёт их же интерес. Но поймут, ещё как поймут, когда после выхода первого же проекта капустка в кассе захрустит!

Лариса говорила уверенно, чтобы не оставалось сомнений в продуманности проекта. Но при этом всё же она очень боялась, что на самом больном – денежном – вопросе Гришина откажется от дальнейшего обсуждения. Слишком много непривычных, никем и нигде не применяемых штучек вывалила она перед начальницей. Но Ольга Ивановна сопела, вновь и вновь перебирала разложенные на столе листы, и, по-видимому, пока не держала в мыслях сказать «нет». Её явно зацепило.

Пользуясь возникшей паузой, Лариса решила поставить ещё одну жирную точку над i:

– Вы, наверное, голову ломаете, кто будет собирать материал на наши полосы? Писать, макетировать? Составлять коммерческие предложения? Не беспокойтесь, я буду....

– …за те же деньги, ты хочешь сказать?

– Нет, за другие, я вам об этом уже намекала. Видимо, вам придётся дать нашей верхушке ещё один бой – добыть для меня ставку…э…редактора спецпроектов! И уж никак не меньше, чем у меня была. А за каждый коммерческий материал пусть мне дополнительно ещё капают проценты, как рекламному менеджеру. Думаю, это будет честно.

– Ох, Лебедева! – опять недоверчиво покрутила головой Гришина. – Я начинаю понимать Триша! Ты способна любому заморочить голову. Моя головушка уж точно кругом пошла!

Но было видно, что у неё загорелись глаза.

– Давай сделаем перекур. Мне всю эту завиральность нужно обмозговать.

Лариса пошла к себе, но с порога оглянулась:

– У вас, говорите, зреет какая-то строительная фирма? Так давайте с неё и начнём. Проект назовём «Лицо города». Уговорите Триша запустить этот пробный шар. Хотя бы в порядке эксперимента. Тогда и вам, и ему всё станет понятно.

***

После горшечной Лариса чувствовала себя, как выжатый лимон: поединок с Гришиной забрал все силы. Если Ольга Ивановна не догонит того, что она втолковывала битый час, придётся уходить из «Обоза». Вписываться в тупое обслуживание рекламных модулей ей совсем не резон.

Пока начальница переваривала обрушенные на неё «неожиданности», можно было сделать паузу – выпить чая и потрещать с Ниловой.

У домовитой Аллочки, как водится, был припасён эксклюзив. Она угостила подругу большой кружкой какого-то редкого тонизирующего сбора трав (Нагорнову поднесли благодарные пациенты) и последними новостями. Стас вытирает сопли Ник-Нику, которого из-за Лорки заклевала вся компашка. В глаза подтрунивают и смеются. Тот в бешенстве: мало того, что опозорила деваха, вокруг которой он котом ходил полгода, так ещё и сын в очередной раз далеко послал папашу. СтаршОй попытался было раскрыть мальчонке глаза – какая-де дрянь эта Лариса Петровна, мизинца Колькиного не стоит. А Колька ему в лоб: мол, ты, пап, сам, что ли, к ней клинья бил? Колька известно какой на язычок-то! Вернин опять окунулся с головой… В общем, и смех, и грех! Такого в их кругу ещё никто не отчебучивал. Но Ларке вход в компанию покамест заказан…

– По крайней мере, пока Колька трётся возле тебя.– Нилова вопросительно заглянула в глаза подруги, словно уточняя, задевает ли её разрыв с недавним окружением.

– Алла, я тебе одну вещь должна сказать. Только без обид, хорошо? – Лариса, как часто делала, вдруг переключила разговор на другую тему. – Помнишь наш с тобой фестиваль на 8-е марта? Я потом сама себя чуть не сгрызла. Показалось, что я эта… бисексуалка. К тебе тянуло, и к Вернину тоже тянуло. А потом и к Депову. Это ведь ненормально, правда?

– Ну-у…– неопределённо протянула Нилова в ожидании дальнейших откровений.

– А теперь я точно знаю, что это была блажь, помутнение какое-то. Я читала, что со многими бабами такое случается. Вроде мужики есть, поклонников хватает, сексом не обойдены – а всё что-то не то, куда-то ещё тянет. Вот и начинают нырять в разные тёмные омуты, партнёров без устали менять, к подругам прислоняться.

А если хорошенько разобраться, то мучает нас этакий синдром отсутствия любви. Сами того не понимая, ждём-то не новой остроты в интиме, а тривиальной теплоты и душевности. Плечо надёжное ищем, на которое опереться можно, простую доброту, желание друга сердечного понять и помочь.

Когда же встречается настоящий СВОЙ человек, так всё проходит, как снег весной. И куда только девается вчерашняя неугомонная искательница новизны! Одно удивление остаётся: неужто это я была, неужто всё со мной крутилось?

Лариса отхлебнула остывающего тёмно-бордового настоя. Алла молчала – давала ей выговориться.

– Мне кажется, что Колька, которому теперь полгорода моет косточки, да и мне заодно, и есть тот самый мой настоящий. Вторая половинка. Он с первой минуты, с первого же вечера – того, вместе с вами, в кабачке, – вылечил меня от всех прежних комплексов. Рядом с ним я напрочь забыла о всякой бисексуальной дури. Он настоящий мужик, добрый, терпеливый, юморной, хотя по годам и совсем зелёный. Но от Бога мудрец, этот мир насквозь видит и по полочкам раскладывает. Наверное, потому такую классную музыку пишет. А мою душу так умеет причесать – куда только все завихрения деваются! Будь моя воля, я бы с ним ни на час не расставалась. Ты ведь знаешь – на работе у меня сейчас не самый лучший период. А с ним мне всё нипочём, я в счастье купаюсь! Поэтому прости, но по-старому между нами ничего больше быть не может.

– Лорка, радость моя, да и ладно, да и не надо ничего! Я ведь всё-всё понимаю. И завидую. Мой Стас хоть и хорош, а всё же… Нарцисс он старый!

Алла порывисто прижалась к Ларисе. Из её огромных глаз, созданных для обворожительных улыбок, вдруг быстрыми ручейками побежали слёзы. Неизменно самоуверенная, она при подруге плакала впервые.

– Извини, я не хотела, я не думала… – бормотала Лебедева.

– Да думала ты, я-то знаю!.. Только не предполагала, как твои думы близки от моих… Лорка, Лорка, нелегко бабам на этом свете, в особенности красивым!..

Так, обнявшись, они сидели, пока Аллочка не успокоилась и не взяла себя в руки.

– А с Деповым у тебя как? – спросила она.– Как ты его с Колькой-то совмещаешь?

Но Ларисе говорить на эту тему совсем не хотелось, она лишь неопределённо пожала плечами.

В это время в кабинет заглянула Ниночка:

– Ну конечно, где ей ещё быть! Лебедева, тебя какой-то чел уже с полчаса дожидается. Я его в рекламу отправила.

– Какой чел?

– Молодой, симпатичный, пришибленный. Какие обычно к тебе ходят?

Неужели Колька явился? Только почему пришибленный? Случилось что-то?– с некоторым испугом думала Лариса, сбегая к себе на первый этаж.

Но в рекламе на гостевом диванчике мялся совершенно незнакомый молоденький парнишка. При появлении Ларисы он встал и представился:

– Виктор Асмолов. В приёмной мне сказали, что Лебедеву Ларису Петровну можно застать здесь.

– Для чего она вам понадобилась? – насторожённо спросила Лариса.

Парень смущался и заметно нервничал, хотя и старался держаться спокойно и солидно:

– Хочу конфиденциально поговорить с автором статьи «Убийство или оборона?» Так вы – Лебедева?

Все Лорины колючки разом встали дыбом. Интересно, кто в нашей приёмной такой умный, – не новый ли зам? – чтобы первого встречного футболить прямо к автору острой публикации? А вдруг тот меня побить собирается? Хотя… Ежели у кого руки чешутся, так на улице кулаками махать сподручнее… Ладно, с чем таким секретным пришёл ты ко мне, мальчик Виктор?

За соседними столами стали зримо прорастать любопытные уши. Ещё этих соглядатаек ей не хватало! Лариса жестом пригласила посетителя следовать за ней прочь из кабинета. Местечко возле лестницы, где обычно велись самые задушевные редакционные разговоры, было свободно. Тут Виктор и представился окончательно. Он –жених Варвары Кротовой.

– Говорите честно: от меня чего хотите? – тон Ларисы сразу стал резким. А как она должна разговаривать с представителем клана двойного убийцы?

– Наверное, совета… Так получается, что мне о моей проблеме и поговорить-то не с кем.

– И это всё?

Заметив злое напряжение в медовых глазах, Асмолов тоже подобрался, как перед неминуемой стычкой, но попросил вежливо:

– Вы меня прежде выслушайте, а потом уж решите, всё или нет…

Взбешённой Ларисе пришлось сдержаться и замолчать.

До этой встречи ей казалось, что Кротова она узнала хорошо. Была знакома с материалами прокуратуры и суда, не однажды общалась с супругой Валерия Андреевича, Вершков и Депов высветили подноготную его жизни. Много думала о нём и даже написала не один материал, связанный с этим чудовищным человеком. Но после того, что рассказал ей нынешний посетитель тихим бесцветным полушёпотом, перехватило дыхание. Она огорошено молчала, стараясь не пропустить ни единого слова. А он говорил и говорил, и было видно, что эта повесть о недавно пережитом давалась ему с душевной болью.

– …Так мы с невестой и расстались. Но всё же с Варей я иногда пересекаюсь. Вернее, она пытается пересекаться со мной – всё надеется наладить отношения. Не может – или не желает! – понять, что я и Кротовы слеплпены из разного теста. На днях вот опять в универ приезжала. Тогда, между прочим и сказала, что скоро будет суд над её героическим папашей. И что его, скорее всего, оправдают, так как убитые сами первые начали наезд и стрельбу. А он только защищался и Аньку от них прикрывал. Меня, как это узнал, аж в пот бросило. Сразу вспомнил то, о чём сейчас вам говорил. Ни на йоту не поверил в его невиновность. Захотелось пойти и всем рассказать правду. А куда идти-то?

Асмолов замолчал. Лариса тоже не поддержала разговора, отходя от только что полученного эмоционального удара.

– А где этот суд будет, когда? – немного погодя нарушил паузу Виктор. – У Варьки не спросишь: сразу смекнёт, что к чему, ещё и волну погонит. Родители тоже отпадают: они мне намертво запретили ссориться с Кротовыми. Если пронюхают, могут только навредить. Вот я и решил найти автора той газетной публикации. Может, Лебедева в курсе событий? Так теперь что посоветуете, Лариса Петровна?

Лариса всё ещё молчала. Потом встала перед Асмоловым так, чтобы тому некуда было спрятаться от её взгляда:

– А если я сведу тебя с матерями погибших, ты не откажешься выступить на процессе свидетелем и повторить прилюдно всё, что мне сейчас рассказал?

Виктор потупился. Видимо, такого оборота не ожидал. Потом резко взмахнул рукой, подтверждая: не откажусь.

– А ты не торопись, подумай ещё раз. Ты ведь Кротова знаешь ближе и лучше моего. Должен понимать, насколько необуздан этот человек в своей мстительности. Да и в Варином лице тоже наживёшь смертельного врага, не говоря уже о братках-колобках. К такому сценарию ты готов?

Асмолов снова рубанул воздух. Правда, менее уверенно.

Отчаянный, подумала Лариса, или ещё очень маленький. Может, зря я этого сопливого Витька в такое гнилое дело втягиваю? Не своим ли сомнениям костылёк прилаживаю? Перед рыбьими глазами Валеры Крота вдвоём-то стоять уже не так жутко?

– Ну хорошо. Пойдём ко мне, я постараюсь выцепить кого-нибудь из матушек.

На счастье (или на беду?) Венецкая ответила почти сразу. Ушки коллег по-прежнему торчали на макушке, поэтому Лариса говорила предельно кратко, не называя имён:

– Сейчас к вам подъедет крайне важный для дела молодой человек по фамилии Асмолов. Решение по нему принимайте сами. Встретимся завтра.

Глава 22

Каждый, кто в 90-х годах сталкивался с российским судопроизводством, рано или поздно убеждался: дело это небыстрое. Да какое небыстрое! Разбирательства длились месяцами, случалось – и годами. Участники судебных разборок успевали жениться, произвести на свет потомство, развестись, а то и помереть, а воз стоял всё там же. Росла армия свидетелей, копились горы бумаг, судьи уже едва помнили, с чего пошёл сыр-бор. А канитель тянулась и тянулась, и конца-края ей не было видно…

Как газетчик, Лебедева не раз бывала на различных судебных рассмотрениях, и прекрасно понимала их алгоритм. Поэтому не обольщалась, что кашу, заваренную Валерием Андреевичем Кротовым, сможет одним днём расхлебать даже самый квалифицированный состав судейских. И всё же нервничала. Слушания шли уже несколько дней, а от матрон, бес бы их побрал, не было ни слуху, ни духу. Надумали обойтись без её не слишком-то ценных показаний?

Отбой её устраивал. Внутреннее чутьё беспрестанным зуммером изводило душу: зря ты лезешь, зря, зря… Своей интуиции Лариса верила, но изменить принятого решения уже не могла. Терзал образ старой отчаявшейся женщины, стоящей перед ней на коленях. И несмышлёныша Асмолова не она ли втянула в такое дрянное предприятие? Да и вообще… Теперь на попятную идти поздно.

Она была человеком принципов, отчего сама порою страдала. Но если решалась, то уже не отступала, даже если сомнения в кровь мочалили душу.

В эти мучительно тянущиеся дни выручила бы, увела от неотвязных дум работа, такая, чтобы без продыху. Но как назло, не было никакой. После «совещания в горшках» Гришина потребовала, чтобы Лариса во всех подробностях описала на бумаге концепцию своих новых коммерческих полос. С разжёванным до молекул ноу-хау начальница теперь безвылазно сидела наверху, пытаясь поворотить оглобли заскорузлого мышления руководства на свою сторону. Дело подавалось с трудом, так как чисто редакторские обязанности, которые лихо исполнял Сокольский, теперь кирпичом болтались на шее Триша. Появление нового заместителя, мало что смыслящего в подготовке текущих номеров, не разгрузило «нашего Ильича»; он тяжело неуклюже барахтался в бесконечной вычитке оригиналов и полос.

Пока высший редакционный эшелон судил да рядил, подчинённая изнывала от безделья и недобрых предчувствий. Хотя вместе с тем и радовалась возникшему перерыву: если она всё же понадобится в суде, то улизнуть со службы сможет легко. За неимением заданий отлучилась-де по личным делам.

Улизнуть потребовалось на пятый день. С вечера позвонила Венецкая, неживым шелестящим голосом сообщила, что опрос свидетелей назначен на завтрашнее утреннее заседание, официальная повестка для Лебедевой у неё на руках. Она больше ни на чём не настаивала и даже не просила. Просто довела до сведения. Дальше, Лариса Петровна, как совесть подскажет.

Лариса ждала этого момента. Несмотря на бесконечные колебания, внутренне готовилась к нему, подбирала слова, которые скажет на суде. А подошел час, и растерялась. Ну можно ли в уголовном деле, каких город ещё не знавал, принять всерьёз какую-то газетную цидульку, даже если писана она со слов супруги преступника? Да и о чём Лариса Лебедева может свидетельствовать? Что-де написала с чужих слов чистую правду?

Ночь она почти не спала, уставившись в потолок. Колька, которому передавалась нервозность Лоло, несколько раз просыпался, молча вёл её на кухню, капал в рюмочку корвалол, безуспешно пытался убаюкать. Но, опрокинувшись на несколько минут в тягучий дурман сна, она снова таращилась на знакомые трещинки, считала цветочки на давно не меняных обоях. Представляла и не могла до конца представить, как будет стоять под недоверчивыми взглядами судей, под злобным прищуром Кротова, под презрительными усмешками его вульгарных дочерей. Одно дело – привычно со стороны наблюдать для текущей заметки, как раскладываются по эпизодам и статьям чьи-то чужие судьбы. И совсем другое – самой участвовать в процессе, под страхом уголовной ответственности давать свидетельские показания, пусть даже процесс касается тебя лишь косвенно.

Однако утро Лариса встретила если не бодрой, то хотя бы работоспособной и подтянутой. Автоматически включилось её счастливое умение собираться в сложных или опасных ситуациях. Сегодня была как раз такая…

Она без спешки умылась и тщательно накрасилась, подчеркнув серо-золотистыми тенями разлёт тигриных глаз. Пышные пряди погасила строгим узлом на шее. Надела шоколадно-коричневый в тонкую бордовую полоску брючный костюм и алую блузку. Встала на высокие дорогие шпильки, вытянувшие фигуру. Вид был эффектный, хотя и казалась она несколько старше. Вышедший проводить её Колька даже присвистнул: величественность его Лоло впечатляла. Именно так и должна выглядеть успешная представительница четвёртой власти! Утром, как и ночью, он не приставал, боясь нарушить так необходимую ей сосредоточенность. Лишь когда уходила, на пороге до боли крепко прижал к себе: удачи, любимая!

Здание городского суда выгодно отличалось от судов районного ранга солидной просторностью; оно было сдано в эксплуатацию недавно, уже в годы перестройки. В широких коридорах, пахнущих свежей краской и застарелой пылью бумаг, у дверей залов заседаний толпились люди. Лариса легко нашла нужный ей: здесь клубилось больше всего народу. Среди разношерстной толпы выцепила взглядом кучку «кожанов» с крепкими бритыми затылками, кричащие наряды дочек, скорбно маячившую за колонной фигуру Елены Кротовой. Бригады телевизионщиков не наблюдалось: эти если и придут, то лишь на оглашение приговора. А может и не пустили в зал – зачем лишняя огласка? Хотя кому и чего опасаться теперь, когда в городе про эти бочки и так на всех углах судачат…

Поодаль, не смешиваясь с прочими, в парАх эксклюзивного парфюма переминались джентльмены другого пошиба. Не только дорогие пиджачные тройки, бешеной цены часы, холёные руки и выскобленные лицаговорили о высоком статусе этих персон. Их безошибочно выделяли особые взгляды поверх голов. Те самые ледяные спесивые взгляды, что присущи людям, обладающим большими полномочиями. Так в те годы смотрели на простолюдинов представители реальной власти. Холодок пробежал у Ларисы между лопаток: среди обособленной кучки знати она увидела Виталия Курилова, начальника над всеми печатными и электронными СМИ города. Этого-то какая нелёгкая сюда занесла? Неужели тоже есть нужда прогнуться перед убийцей Кротом? Так или иначе, но пересечение с Витасом не сулит ей ничего хорошего. И обойти его не получится, обоих чёрт воткнул в один зал.

Асмолова видно не было.

Навстречу Ларисе тяжело поднялись заметно поникшие и осунувшиеся матери потерпевших. В них ничего не осталось от тех вальяжных барынек, что недавно беззастенчиво пытались давить на Лебедеву.

Рядом крутился худой вертлявый субъект, напоминавший голенастого бройлера,– адвокат Виталий, как представила его Венецкая. Юрист сразу затараторил, что надо бы скоренько заявить Ларису Петровну в свидетели, даже не спросив, что она собирается сообщить судьям.

– У вас же нет возражений? Нет? Тогда позвольте документик, проверить требуется, без ошибочек ли записано…

Виталий близоруко елозил носом по страничкам паспорта; перелистывая их, мусолил пальцы. Пыльные штиблеты, замятины на костюме, под мышкой – виды видавшая дерматиновая папочка… Лариса невольно сравнила его с Деповым: адвокат стороны, к которой она примкнула, безнадёжно проигрывал противнику. Хотя, наверное, неправильно встречать человека по одёжке?

– Лариса Петровна, спасибо за Асмолова. Думаю, его слово будет для нас важно. Так ведь, Виталий? – Венецкая говорила тем же, что вчера, замученным голосом.

– Так, так, а как же иначе, Анна Сергеевна! – зачастил адвокат.

– А кто из нас пойдёт первым? Виктор или я? – уточнила Лариса.

– А вы сами, Лариса Ивановна, как думаете? Как лучше будет? – торопыга Виталий переврал отчество.

– Петровна, с вашего позволения – скривившись, поправила его Лебедева, и повернулась к Венецкой, полагая, что с ним говорить без толку. Решения здесь принимает не адвокат. – Наверное, правильнее будет пустить Витька сразу за мной.

– Как скажете, Анна Сергеевна, как скажете – опять угодливо закивала адвокат. Теперь Лариса начала понимать, почему матроны вынуждены были половину его работы делать сами. Хотя и хорохорились, а, видно, и этого-то деятеля залучили с трудом. Видать, в городе немного нашлось желающих встать поперёк дороги самому Кроту. Защитничек, япона мать!

– Кстати, а где мальчишка-то? – забеспокоилась Васенёва. Но времени разыскивать Виктора уже не оставалось: двери открылись, зал плотоядно втягивал пришедших.

Свидетели обеих сторон остались ждать своей очереди снаружи. Первыми пропустили кротовских. Наконец, выкликнули и фамилию Лебедевой. Лариса в своём броско элегантном наряде пошла между рядов навстречу суду, оставляя позади шлейф перешёптываний. Она думала о том, что осталась одна, Витёк так и не появился.

***

– Так что вы, Лариса Петровна, имеете сказать по существу разбираемого дела?

На неё смотрели впалые глаза, зрачки которых из-за искусственного освещения казались двумя чёрными дырами. Не в этих ли местных бермудах бесследно исчезают людская смелость и желание говорить правду, ничего кроме правды? Гляделки судьи прямо-таки гипнотизировали, проникали в недра души, лишали воли. Надо собраться, сбросить это наваждение…

Лариса встряхнула головой, опустила взгляд, и тихо, но отчётливо сказала:

– По существу дела? Ничего…

Слова «по существу» она произнесла с нажимом, по слогам.

– Зачем же вы тогда выразили согласие дать свидетельские показания? – бермуды сощурились с явной издёвкой. По рядам прокатился смешок. Лариса чувствовала, что плывёт от неуверенности. Если не тонет. А нужно вести наступательные действия.

Она молчала, ища выход из возникшего замешательства. Но тут поднялся петушиноподобный Виталий:

– Господин судья, Лебедева Лариса Петровна может дать некоторые пояснения, связанные с личностью обвиняемого. Вы позволите мне кое-что напомнить?

Судья молча коротко кивнул.

– В ходе рассмотрения дела уже упоминалось, что в газете «Вечернее обозрение» был изложен развёрнутый моральный портрет обвиняемого. – Адвокат помахал перед собой так хорошо знакомой Ларисе газетной страницей. – Статья «В логове» помещена под рубрикой читательских писем и является анонимной, не указывающей, так сказать, на прототипа. Но автор материала – свидетель Лариса Лебедева, стоящая сейчас перед уважаемым судом, – может показать, как готовилась эта публикация.

Браво, Виталий, вовремя залатал прореху в своих войсках! – Лариса мысленно вскинула кверху большой палец. Может, она и поторопилась с первым впечатлением?

– Я протестую, господин судья! – раздался знакомый голос, чувствительно кольнув Ларисино сердечко. До сих пор, стоя у маленькой трибунки для выступающих, она старалась не смотреть в ту сторону, где нервно поёрзывал за столом Саша Депов. – Газетная публикация не относится к существу разбираемого дела!

…Знать бы, что сейчас больше заботит Александра Павловича – интересы его подлого доверителя, или желание спрятать непокорную дуру Лариску, отодвинуть подальше от этого минного поля юридической битвы?..

Однако судья всё же кивнул свидетельнице, разрешая ей продолжать: протест не был принят.

Передышка сделала своё дело. Лариса освоилась с обстановкой и уже могла внятно говорить о своей многострадальной работе. Главное – не давать гипнотизировать себя ехидным чёрным провалам, пристально маячащим с судейского подиума.

И она принялась неторопливо и обстоятельно рассказывать всё, начиная с визита и исповеди Елены Кротовой, и заканчивая запретом начальства на её работу корреспондентом.

Когда Лебедева закончила, судья опять принялся за расспросы:

– Как вы полагаете – почему Кротова обратилась в прессу, а не в правоохранительные органы? Логичнее было бы заявить, скажем, в прокуратуру о некоторых… э … семейных … расхождениях во взглядах на воспитание детей? – блюститель закона явно подбирал обороты, не обидные для подсудимого.

– Господин судья, Елена Николаевна и обращалась, и как раз в прокуратуру. Но там отказались её принять под предлогом, что она с мужем давно в разводе, значит, не может объективно показать суть проблемы.

– А через газету всему свету, значит, может?

– Газета – не суд, у нас принимается в расчёт не только объективность… Впрочем, этот вопрос лучше прояснить самой Кротовой.

За спиной Ларисы послышалась возня. Наверное, дочурки выражали мамаше своё «фэ». Куда уж этой несчастной до прояснений…

Судья недовольно притушил глаза, сглотнув завуалированную колкость. Зашёл с другой стороны:

– Так вы, госпожа Лебедева, утверждаете, что Кротова сначала попросила вас о публикации, а потом сама же от неё отказалась?

– Почти так, господин судья. Кротова действительно отказалась, но не от самой статьи, а от согласующей подписи под ней, как и от дальнейших контактов с редакцией. Но при этом респондентка не настаивала, чтобы «Вечернее обозрение» не пользовалось озвученными ею данными. Поэтому газета нашла возможным опубликовать их, хотя и анонимно. Диктофонные записи нашей беседы с Кротовой сохранены, можно сверить изложенные в статье факты с тем, что говорила мне Елена Николаевна.

В Ларисиных показаниях не приводилось напрямую ни единой характеристики, ни одного эпизода, показывающего гнилое нутро Валерия Кротова. Фактура по-прежнему оставалась лишь в строках газетной статьи. И всё же было предельно ясно, что мерзкая изнанка судимого здесь убийцы в любой момент может быть вывернута наружу. Это означало, что сторона потерпевших располагает бесспорными свидетельствами: судят сегодня окончательно разложившуюся личность, созревшего расчётливого душегуба, а вовсе не голову потерявшего от страха неврастеника. Не учесть такие свидетельства, отмахнуться от них у суда вряд ли получится.

Всё время, пока Лариса говорила, в зале стояла тишина. Но когда выступление было закончено, ряды разноголосо загудели, секретарю пришлось стучать по столу звонким карандашиком, призывая публику к порядку. Не иначе газетчица наступила на чьи-то больные мозоли

За изложением своей истории Лариса как-то упустила из виду, что, отделённый частой решёткой, буквально в двух шагах от неё находится сам герой публикации. Человек, который несколько недель кряду занимает её мысли. Кротов был в уже знакомом попугайском спортивном костюме, свободно – если не сказать развязно – сидел, упёршись затылком в стену. Иногда складывал ногу на ногу. На происходящее взирал без видимого интереса с привычной презрительностью.

Когда шум в зале несколько поутих, Валерий Кротов, не спрашивая у судьи разрешения на реплику, вдруг громко обратился к Ларисе:

– Барышня, а вы замужем? Сдается, что вам свободное время занять нечем, так в судах развлекаетесь?

От неожиданности Лариса всем корпусом повернулась к арестанту. Вот наглость, так наглость! А судья помалкивает, даже не пытается поставить на место безобразника. И сногсшибательный Саша, недавний её ухажёр – тоже… Хотя нет: он бросается к решётке и заискивающе начинает что-то объяснять Кротову. Наверное, напоминает о хороших манерах. Да, Депову не позавидуешь!

– А что – вы хотели бы предложить свою кандидатуру? – так же громко бросила решётке Лариса, с вызовом откинув назад голову, оттянутую тяжёлым каштановым узлом волос.

– Такой крале – почему бы и нет? – продолжал скалиться обвиняемый.

Как ни был Крот разозлён тем, что Ларису допустили в процесс, он всё же оценил комичность ситуации и остроумие этой дерзкой журналистки. И заржал – тоненько, с прихрюкиванием, а следом в разных концах аудитории тоже раздалось подобострастное хихиканье. Вязкая, как сырое тесто, давящая напряжённость немного разрядилась.

Наконец, и судья вернулся к своим обязанностям, в сторону Лебедевой понёсся возмущённый окрик:

– Свидетельница, прекратите! Вам никто не давал права общаться с подсудимым! Ещё слово – и я удалю вас из зала!

Секретарь опять заколотил своим карандашиком. Судья спросил для проформы, есть ли ещё вопросы к свидетельнице, и за неимением таковых отпустил Ларису. Она села на первый полупустой ряд.

– Спасибо, Лариса Петровна. Теперь посмотрим, как у них получится аффект слепить! – раздался шёпот Венецкой, сидящей на соседнем стуле. Матрона ещё что-то говорила, но Лариса уже не вслушивалась. Она впилась глазами в высокого поджарого паренька, торопливо идущего по проходу. К трибунке, краснея, приближался Виктор Асмолов.

***

В вояже папаши с зятьком пунктом назначения оказался необъятный гаражный кооператив, где Кротову принадлежали несколько боксов. Правда, в семье имелся один-единственный автомобиль, и для него за глаза хватило бы одного гаража, пусть даже сдвоенного. Но Валерий Андреевич объяснил, что остальные – не что иное, как выгодное вложение капитала. Часть дефицитных строений служит ему складам. А сдал пару-тройку гаражей в аренду – и вот уже капает копеечка детишкам на молочишко.

–Учись, студент, пока живы такие люди, как я! – самодовольно бахвалился Кротов. Пока он перечислял, кому и сколько пришлось башлять, и к каким хитрым махинациями прибегать для овладения гаражным хозяйством, подкатили ещё две иномарки. По обилию разномастных аляпистых наворотов в них безошибочно угадывался транспорт «братков». Так и оказалось: на растопленный февральским солнцем снег выкатились близнецами-колобками четверо парняг в кожанках, из-под которых беззастенчиво выпирали оружейные прибамбасы. Ещё одного субъекта, со связанными сзади руками, они выволокли из салона и поставили перед Валерием Андреевичем.

– Вот, Витёк, полюбуйся, кто к нам пожаловал! – начал тот привычно тихо, с кривой ухмылкой и глумливыми интонациями. – Сам частный предприниматель Женя Гаврилов. А зачем Женя здесь? Сдаётся мне, чтобы написать одну пустяковую расписочку. Черкнуть, что, мол, я, гражданин Кротов, этому Жене и ещё одному такому же зелёному перцу Веньке Васенёву ничегошеньки не должен. Да и никогда должен не был… Да, сука? За этим?

Последние слова Кротов выкрикнул прямо в лицо связанному, громко и визгливо, с каким-то похрюкиванием. Потом минуты две шли сплошь матерные угрозы типа «зарою», «своё дерьмо глотать будешь», «пожалеешь, что на свет родился» и прочие не менее устрашающие обещания из рэкитирского и ментовского лексикона девяностых годов. Валерию Андреевичу, видимо, думалось, что таким образом он сильно щекочет нервы пленнику. Однако тот стоял, не опуская лица, и, как показалось Виктору, смотрел на этот спектакль тоже с усмешкой, но жалостливой и презрительной.

– Действительно, не страшно, а мерзко – думал о происходящем будущий зять. Словно прочитав его мысли, Валерий Андреевич ещё ближе придвинулся к предпринимателю Жене и зашипел, брызгая слюной и показывая мелкие жёлтые зубы:

– Что, не боишься? Всё геройствуешь? А вот мы сейчас другие аргументы выкатим. Посмотрим, что ты на них ответишь!

Он кивнул колобкам, те, видимо, привычно подхватили гостя под руки и потащили к соседнему боксу. Между двумя гаражами был некоторый промежуток, куда легко могли протиснуться человека три. В щели плотно громоздились старые деревянные ящики из-под водки, но в центре всё же оставался узкий зазор. В этот зазор ребятушки втолкнули Женю, быстро набросив ему на шею ремённую петлю. Ошейник натянули и плотно закрепили на имеющихся специально для этого крюках. Беспомощный гость оказался в ловушке.

Кротов опять кивнул, и один из четвёрки достал из-под куртки пистолет. Снял с предохранителя, взвёл курок, и не целясь, сделал несколько выстрелов в сторону амбразуры с зажатым там Гавриловым.

Виктор обмер, ноги задрожали. Неужели можно вот так просто расстрелять живого человека? Прямо у него на глазах? Надо это прекратить!

Пока он собирался с мыслями, Кротов зарычал:

– Ну что, б…, теперь будешь подписывать?

Не получив ответа, заглянул в мышеловку. Женя, бледный, стоял, не закрывая глаз и будто не замечая своего мучителя. Он держался спокойно – видимо, был осведомлён об этом гаражном тире, и был морально готов к тому, что здесь будет происходить. Ответа Кротов не получил.

– Теперь Витёк твоя очередь! Стреляй в этого гада! Чтобы знал, как соваться к Валере Кроту с предъявами! – вдруг громко велел он Виктору. Но, наклонившись к самому уху и не разжимая губ, едва слышно шепнул:

– Выше головы бери.

– Кто? Я? – сорвавшимся шёпотом спросил Витёк. В этом вопросе были и испуг, и возмущение, и готовность дать отпор. – Да вы совсем что-ли сбрендили? Развяжите эту свою чёртову удавку и отпустите человека! Прекращайте балаган и немедленно везите нас с Евгением домой! – теперь Виктор кричал громко и повелительно, откуда только командный голос прорезался.

Не ожидавший такой реакции Валерий Андреевич аж поперхнулся. Он всю свою жизнь робел перед людьми, способными вести себя по-командирски. И уж меньше всего ожидал зычного окрика от Витька, тихого скромняги и интеллигента. Значит, ошибся в зятьке-то? Не на того поставил с этой коровой Варькой?

Кротов смешался и не находил слов в ответ. А Виктор продолжал так же твердо и неумолимо:

– Если вы тут убийц разыгрываете, так думаете, что я тоже с вами заодно? Врёте! Я в подсудные игрушки не играю. Сегодня же напишу заявление в милицию, и родителям расскажу про этот ваш застенок. Не ожидал от вас, Валерий Андреевич, таких фортелей. Вот, значит, каким манером вы обстряпываете свои дела, как денежки с неугодных, да со своего брата предпринимателя выколачиваете! Мне уже намекали, что связался с гнусным проходимцем, да я верить не хотел. А теперь сам во всём убедился!

– Ну ты, сопляк, кого ты тут проходимцем-то тычешь? А ну извинись, а то недолго и на месте Женьки оказаться – угрожающе заскрипел один из братанов. Но Кротов поднял палец, и тот заткнулся.

Пока Виктор на выдохе произносил свою пламенную тираду, подручные Кротова освободили Женю, которому, похоже, стало совсем плохо; лицо посерело, он еле дошёл до машин, хотя ни одна пуля его не задела. Легко сказать – отстоять под такой канонадой! Руки развязывать не стали, пообещали сделать это, когда довезут домой:

– А то, чего доброго, прямо на дороге в горло вцепится. Бывало, случалось – гыгыкнул один из колобков, которому поручено было везти Гаврилова.

– Так это что – тут регулярно подобные стрельбы происходят? – опять взорвался Виктор.

– А ты думал, что денежки сами собой в мои закрома текут? – Кротов, хотя ещё и трусил, но уже обрёл прежнюю самоуверенность. Он осклабился предельно мерзко:

– Нет, зятёк, наша камера пыток много тому способствует. Пудру с дурных мозгов быстро сдувает. Ну да на сегодня и с Женьки, и с тебя хватит. По коням!..

Всё время, пока Виктор глухим линялым голосом доносил до суда подробности этой поездки, адвокат Депов сидел с каменным лицом. Он еле сдерживал бушующую ярость. Всё-таки влезла Лариса в этот процесс, выпялилась со своей статейкой, как ни умолял он её, как ни обхаживал! Да ещё этот студент, не состоявшийся родственник Крота! А ведь даже одно свидетельство Лебедевой могло качнуть в нежелательную сторону маятник правосудия. Дело-то состряпано хлипенько, любой грамотный юрист увидит в нём и недопустимые натяжки, и явные пробелы. Чего стоит исключение из обвинения двух подручных, помогавших Кроту и в стрельбе, и в вывозе тел! Они были, дали показания, но – не без участия адвоката Депова – этих персонажей удалось вынести за скобки. И судья, похоже, принял не за сказку, что в состоянии аффекта человеку вполне под силу сотворить неподъемные бочки с трупами. Даже в одиночку.

А что будет теперь, после картинки, которую так жизненно рисует этот студент?

Вот-вот разрушится, пойдёт прахом хитроумный адвокатский ход. Опять придётся вертеться, как уж на сковороде, искать новые пути, ходы, лазейки… И откуда только взялся этот мальчишка? Не иначе без правдоискательницы Ларисы не обошлось. Не послать ли к чёрту эту поперечную бабу?..

Тут Депов спохватился: к чёрту кое-кого уже послали. Лора кувыркается себе с сынком Николаши Верниниа, с этим нищим мальчишкой-музыкантом, а он, перспективнейший из городских юристов, всё не может смириться, что ему дали от ворот поворот. Всё продолжает искать с ней встреч, даже здесь в суде, где она форменно обштопала его, думает о ней, и никуда от этих дум ему не уйти.

Пока Александр Павлович прикидывал, как исправить положение и всё-таки отмотать от тюрьмы своего кровожадного подопечного, в рядах поднялась буря. Рассказ Асмолова вызвал неимоверный шум. Сколько ни барабанил по столу секретарь, как ни призывал к порядку судья, грозясь вывести вон злостных нарушителей благочиния, зал то и дело взрывался фонтаном возгласов.

– Врёт, врёт всё сучонок! Нарочно грязью Андреича поливает!

– Ай да тихоня! Всю правду этому упырю в рожу кинул!

– Да разве непонятно – стервец это придумал, чтобы бывшей невесте отомстить! Варька-то его бортанула!

– Мо-ло-дец! Мо-ло-дец! Жги убийц, знай наших!

– Свободу Валерию Кротову!

– Смотри студент, за такие слова ответишь!

– Ура Витьке Асмолову!

К бывшему жениху почти вплотную подошла разъярённая Варвара:

– Так-то, Витёк, ты на мой и папкин привет отвечаешь? Как бы тебе сегодняшний денёк боком не вышел!

И демонстративно зашагала к дверям, расталкивая стоящих на дороге людей.

А публика не унималась. Напрасно милиционеры выволакивали за рукава особо расходившихся горлопанов – зал неистовствовал. Срочно был объявлен перерыв.

Глава 23

Черт побери, как некстати, как не ко времени вылезли эти свидетели потерпевших! Он-то уж было размечтался, что процесс пройдёт гладко, и точно по заданному сценарию! Но… хочешь насмешить Бога – расскажи ему о своих планах!

А ведь всё разыгрывалось как по нотам. На первом же заседании он ловко сбросил с хвоста лишнего представителя потерпевших. Васенёв, отец одного из убитых предпринимателей, загремел в стационар с инфарктом, стоял вопрос о том, чтобы без его участия слушаний не начинать. Сердечные немочи лечатся долго, и перенос рассмотрения дела грозил затянуться не на одну неделю. Но такой поворот категорически не устраивал покровителей обвиняемого: Дьяконова заранее предупредили, что суд должен пройти максимально быстро. Кто-то нетерпеливо поджидает Крота на воле. И ты, Валя, судья опытный, ты нашёл-таки лазейку в уложениях и ничего ни на час не отложил. К тому же нет человека – нет лишних неожиданных протоколов.

Защитники нашего упыря тоже вполне огурцы. Нарыли каких-то Кротовских друзей-товарищей, которые под присягой нарисовали его сущим ангелом. И бизнесмен-де он примерный, и отец, каких поискать: практически в одиночку воспитывает четырёх малюток. Подогнали даже человечка, вроде бы видевшего во время убийств на месте происшествия маленькую дочь обвиняемого Аньку. И справки, и экспертизы – всё в масть, не подкопаешься.

А как изящно была подана эта туфта! Золотой иголкой вшивались в сознание публики нужные для дела слова. Мол, граждане дорогие, ваше, конечно, право что-то там себе кумекать. А только какой факт из нашего ларчика ни возьми, любой криком кричит: не было у этого симпатичного двойного убийцы иного выбора. Или ему стрелять, или пальнут в него и в малолетнюю девчонку. И вот уже самые неверующие начинали чесать в затылке: а может, и взаправду миляга-коммерсант так испугался за жизнь ребёнка, что впал в длительное беспамятство? И не ведал, что набурогозил со страху-то и с горя. Вы сами что стали бы делать, окажись на его месте?

…В общем, Деповы своё дело знают! Интересно, сколько Крот им отвалил – больше или меньше, чем мне?..

Всё складывалось в тему, только бери и приговаривай клиента по аффекту. Можно и ещё круче – с отсрочкой исполнения наказания. Условные сроки по такой статье – наша обычная практика. Походит годок-другой Валера Крот у ментов на привязи – и с погашенной судимостью да тугой мощной полетит вольным ветром на свободу. А вокруг богатеньких даже самая худая молва мигом стихает.

Ты, Валентин Григорьевич, уже мысленно потирал руки: процесс вот-вот завершится с искомым результатом, который ждут не дождутся люди из о-очень больших кресел! Те самые, при встрече с которыми и при пустой голове тянет взять под козырёк. Вон в зале сидят гонцы от самого градоначальника, и от других тузов, что рулят из тени…

А тут вдруг вылезает эта журналистка со своей моралистикой, и студент – со стрельбой в гаражах! И вот уже из-за расписной маски многодетного душки зверится мурло совсем иного пошиба. И всем теперь видно, какого цвета нутро твоего опекаемого подсудимого. И твои благостные намерения разом перекашиваются.

А зал орёт, а пресса навостряет свои поганые перья, а ты уже и не знаешь, как надо поступать.

Студент… студент… Асмолов, кажется? Не многоуважаемой ли коллеги Лиды это родственничек? Бодаться со своим братом судейским? Час от часу не легче!..

Впрочем, даже это можно было бы как-нибудь перемолоть да выплюнуть. Хуже другое. С последнего ряда тебя ест глазами один очень кислый фрукт из депутатских. Его ехидный прищур царапает хуже наждака. Потому что будущность твоя зависит от этого народного избранника даже больше, чем от приговора Валере Кротову со всеми его блатными и чиновными.

Перелицевать дело на «убойную» ст.105 и посадить Крота? Начальство с братвой тебя ох как не поймут, да и за полученные денежки спросят с процентами.

Не посадить, наплевать на новые факты и оставить ст.107? Ещё хуже. При этаких свидетельствах о компромиссной 107 статье и думать нечего. Медийщики, та же Лебедева первая, сотрут в порошок. А потерпевшие на первом же круге в два счёта опротестуют аффект, будут тянуть на умышленное убийство. И как пить дать вытянут. Всем известно, что такая спорная статья, как убийство в состоянии аффекта, применяется в судах редко. Зато чаще, чем в других случаях, переквалифицируется на ту же ст.105.

Есть ещё и своё судейское руководство. Оно быстро узрит в этом проклятом деле явный юридический ляп, если не чего-нибудь посерьёзнее. За такие промашки точно по головке не погладят. А у замечательного судьи Дьяконова чёрных галок и без Крота хватает.

Получаются те же яйца, только сбоку. Как ни крути, а сегодня для тебя в аффекте нет никакого резона.

Но Крот НЕ ДОЛЖЕН попасть за решётку! За это тебе хорошие денежки плачены.

Как быть?

Думай, Григорьич, думай!

Да не забывай: в конце этого месяца в Городском Совете будут согласовывать кандидатуры судей федеральных судов. Таких, как ты, дорогой. На тебя тоже посмотрят с пристрастием. И хорошо, если на свет Божий выплывут не все твои грешки. Добрые люди уже предупредили, чтобы готовился как следует: в отношении тебя не исключены козни. С чего это сидит сегодня в зале депутатишко Гришка Макарин? Да с того, многоуважаемый Валентин Григорьевич, что у этой старой гниды собрано против тебя целое досье. Встал, понимаешь, горой, за какого-то вонючего инвалида, несколько лет подряд не ленился таскаться по судам и следить, как ты ведёшь дело этого нищеброда. И нарыл, что судья-де, Дьяконов предвзято рассудил, что предприимчивый сосед на «законных» основаниях согнал старикашку с собственного жилья. Похоже, нардеп по своим каналам пронюхал даже о том, какую мзду ты получил за вынесение этого решения! Если и в сегодняшнем деле найдёт заковыку – а он найдёт, ей-ей найдет, если приговоришь к аффекту! – тогда точно прощайся, Валя, с судейской мантией.

Если бы кто-нибудь в это время заглянул в совещательную комнату городского суда, где готовилось к завершению дело Кротова, то немало подивился бы увиденной здесь картине. Судья, сидя в одиночестве возле здоровенного стола, то делал в воздухе какие-то пассы, то хватался за ручку и начинал черкать на бумаге ему одному понятные схемы и построения. Иногда он подбегал к книжному шкафу, изображал глиссандо по корешкам стоящих на полках сводов законов, сборников и юридических журналов, выдергивал нужные. Лихорадочно перелистывал страницы в бесчисленных закладках и вклейках изменений в законодательстве. Бросал эти талмуды на пол и снова возвращался к своим почеркушкам. Потом – опять к шкафу. Всё это время он что-то бормотал, будто подсчитывая или сравнивая. Длинное лошадиное лицо его с глубоко запрятанными и сведенными к переносице глазками то раскрашивалось бордовыми пятнами, то при отливе крови бледнело до синевы. Мосластые длиннопалые руки не находили покоя ни на минуту.

Помощница уже трижды приносила поднос, сервированный то чаем, то кофе, а нужное решение никак не находилось, метания Дьяконова всё продолжались. В конце концов судья крупными символами вывел на листе ему одному понятную формулу:

105=105^

Остальную исписанную бумагу смёл на пол и схватился за трубку телефонного аппарата. Набрал номер коллеги, к помощи которого – не безвозмездно, разумеется, – прибегал уже в скользких обстоятельствах. Дима Востряков давно прослыл в кругах юристов мастером забегов по острию ножа.

– Алло, Дим, это Дьяконов беспокоит. Говорить можешь? Вот и хор! Совета твоего хочу…

Валентин Григорьевич торопливо и несколько путано принялся обозначать «мастеру» суть проблемы. Тот даже не выслушал до конца:

– Валь, я тебя не узнаю. Ты с этим Кротовым, похоже, совсем реакцию растерял. На самом деле тут всё на поверхности. Само собой, никаких аффектов, что бы там прокурорские ни плели. Даже не думай. Только нарвёшься. Мало ли кто чего от тебя ждёт! Будет им и белка, будет и свисток! В общем, не делай смешно публике и прессе. Ты меня слушай…

И телефонный собеседник с лёгкостью надиктовал в трубку почти готовый проект документа. Оставалось только прилизать текст. Впрочем, констатирующую часть можно отложить на потом, так чаще всего и делается. Главное – суть принимаемого вердикта, который теперь предстояло озвучить Дьяконову.

***

Казалось, перерыву не будет конца. Лариса взялась было за шапку: всё, что могла, она для несчастных матрон сделала. Но, уже двинувшись к выходу, наткнулась на горестный взгляд Венецкой, и – осталась. Всё равно уже день потерян. Да и терять-то, собственно, нечего. Триш пурхается со сдачей номера, Гришина получает доступ к руководящему телу только урывками, и с новым проектом так ничего и не решено. А ты, Лебедева, знай торчи себе в производственном простое.

Часть публики – любители посидеть на громких процессах досужие зеваки – разошлась, потеряв терпение. Асмолов поехал на какой-то коллоквиум, вслед за ним упорхнула и прочая шумливая молодёжь. Убыла почти вся вельможная когорта – по зову неотложных городских дел. Лишь упорно светились раскалённые пивом физиономии болельщиков Крота, сделавших небывалую выручку соседней забегаловке. Да тихо шептались жалко понурые тётушки-потерпевшие. Надежды на продолжение сегодняшнего разбирательства таяли с каждой минутой.

Но любому ожиданию приходит конец: зал огласил визгливый крик секретаря заседания:

– Встать!!! Суд идёт!!!

Казалось, после такого истошного ора должна бы появиться изрядная процессия балахонистых мантий. Но, как и прежде, на судейский помост ступил один-одинёшенек Валентин Дьяконов. В его внешности по-актёрски выразительно обозначились перемены. Теперь сумрачное лицо с опущенными глазами выражало крайнюю сосредоточенность и даже некоторую скорбь. Лик этот красноречиво сигналил: всё кругом не так, и судья Дьяконов ничего поделать с этим не в силах. Сейчас он огласит вердикт, который, увы, многих не обрадует…

Судья долго усаживался в своём кресле. Угнездившись, он ещё некоторое время продолжал держать паузу, заставив зал напряжённо умолкнуть. Потом картинно вскинул горящие праведным огнём глаза-бермуды. Его взгляд недвусмысленно скрестился с взглядом Григория Макарина. Пусть видит этот чёртов депутат, что Дьяконов истово служит закону, и только ему:

– Суд не может признать правильной квалификацию по статье 107 преступления, совершённого Кротовым Валерием Андреевичем, сделанную предварительным следствием. По мнению суда, эти действия следует квалифицировать статьёй 105 – умышленное убийство.

Ряды приверженцев Крота повскакивали со своих мест и угрожающе заулюлюкали:

– Нарываешься, Дьякон?

– Сам ты умышленный пидор!

– А на судью, что же, и управы не найдётся?

– За что так нашего папаню?

– Или тебе мало занесли? Так мы добавим!

Оставшиеся в зале чиновные господа тоже злобно уставились на судью, молча по-гусиному вытягивая шеи из воротничков. Длинным сизым носом недовольно сопел и гособвинитель. При такой разблюдовке он оставался в накладе – его работа, за которую был обещан приличный гонорар, шла насмарку. Кое-кто из публики, не стесняясь, громко возмущался отступлением судьи от неких предварительных договорённостей. И только в лицах родственников убитых проступила надежда.

Дьяконов, втянув голову в сутулые плечи, покорно глотал оскорбления в свой адрес, и даже не пытался унять гвалт. Видя такую реакцию начальства, и приставы не спешили прикрыть даже особо рьяные глотки. Помощник обломал свой карандашик, истошным трезвоном только усугубляя общую сумятицу. Пускай, пускай кротовские оглоеды спустят пары. Как любит приговаривать друг Востряков, будет им и белка, будет и свисток.

Долго не унимавшийся шум всё же несколько поутих, судья продолжил свой спич. Он по-прежнему не глядел в сторону недовольных, держа на мушке одного Макарина:

– Как следует из материалов дела, показаний подсудимого и допрошенных в судебном заседании свидетелей, Кротов ИМЕЛ прямой умысел на лишение жизни Евгения Гаврилова и Вениамина Васенёва. Поэтому действия последних не могли вызвать у обвиняемого внезапно возникшего душевного волнения. В связи с этими и другими фактами, открывшимися в ходе судебного расследования, суд принимает решение…

Дьяконов сделал очередную томительную театральную паузу, дожидаясь воцарения полного спокойствия.

Да, валидольный нынче выдался спектакль! – раздражённо думала Лариса. – Этого Дьяконова самое время усаживать в особое судейское кресло! Она как-то вычитала у Геродота, как один древнегреческий царёк, уличивший судью во взятках, велел его казнить. А из кожи несчастного нарезать ремней и сплести сиденье для нового кресла – чтобы всяк, в него садящийся, помнил, чем чревато для судей мздоимство. По иронии судьбы, первым кресло опробовал сын казнённого…

Она перевела взгляд на разом напрягшихся матрон. Неужели этот слуга слуг народа не выполнит заказ и впрямь попятится от аффекта? Что-то на этого судейского мало похоже. Наверняка у него в рукаве припрятаны какие-нибудь хитрые фишки!

–…Определением городского Зауральского суда уголовное дело по обвинению Кротова Валерия Андреевича по ст.107 направить для производства дополнительного расследования для перепредъявления обвинения Кротову на более тяжкое…

Вот оно! Вместо честного приговора перепасовал дело на допрасследование! Отыграл так, чтобы и нашим, и вашим, и ихним. Хитрая бестия! Небось, весь перерыв искал эту лазейку!

Между тем, зал взорвался воплями с ещё большим остервенением. Братки взревели так, словно тут шёл их сходняк. Уже без оглядки на женщин, подростков и представителей власти они на чём свет поносили суд, всё судопроизводство страны и мира вообще, и конкретного судью Дьяконова в частности. Неслась такая похабщина, какой гражданам тех лет, ещё не свыкшимся с публичным русским матом, в присутственном месте слышать не доводилось.

Среди бурлящего потока словесной грязи Ларисе было отвратно, но и смешно. Какой же фантазией должны обладать люди, не умеющие толком связать и трёх обычных слов, чтобы изобретать подобные фиоритуры! Интересно, каково купаться в этакой жиже интеллигенту Депову?

К её удивлению, Александр Павлович, пунцовый, как рак, с растрепавшейся причёской, съехавшим набок галстуком и каким-то опрокинутым лицом, тоже что-то злобно бормотал, пристукивая по столу кулаком. По губам было видно, что чувство своего глубокого неудовлетворения он выражает на том же сленге, что и кротовские выползки.

Перехватив взгляд Лебедевой, он и вовсе сплюнул и отвернулся. Будто именно Лариса была виной неудачи в последнем акте срежиссированного им спектакля. Подозревала она, что его безукоризненная утончённость и рафинированность – умело пристроенная маска! А настоящий Депов – вот он, теперешний, такой же гадкий и пошлый, как его клиенты-людоеды?

То, что произошло следом, не могло и пригрезиться беснующейся братии, как и остальным участникам и зрителям процесса. Когда, наконец, удалось пригасить волеизъявление распоясавшихся масс, ледяным ушатом опрокинулась на зал коренная фраза Валентина Григорьевича:

– Однако, господа!!! Однако ввиду положительных характеристик, данных обвиняемому в ходе этого судебного следствия, а также наличия на его иждивении трёх несовершеннолетних детей и дочери-студентки, суд находит возможным на период дополнительного расследования вплоть до перепредъявления обвинения освободить Кротова из-под стражи. Прямо здесь, в зале суда. Назначить ему меру пресечения в виде подписки о невыезде.

***

Лебедева не верила своим ушам. Крота – на волю?! Как можно отпускать этого зверюгу?! Вместо приговора, к которому подводил весь ход рассмотрения, нате получите какое-то определение и подписку о невыезде! Этот Дьяконов, совсем он, что-ли, не понимает, чего воротит? Какое освобождение из-под стражи, какая подписка? Сам ведь, судья грёбаный, перед всем залом заявил, что считает правильным присудить Кротову за мерзкие его дела срок, положенный преднамеренному двойному убийце. А в результате – шагайте по-здорову, Валерий Андреевич, на сытные домашние харчи…

После оглашения определения никто, кроме адвокатов, сразу и не понял, ЧТО стоит за этой юридической казуистикой. Смысл произошедшего стал доходить до участников заседания, когда глухо лязгнул замок, и Валерий Кротов, ухмыляясь во всю щербатую акулью пасть, выплыл в зал из решётчатого закутка. Ещё секунд тридцать он развинченно вытанцовывал в сторону своих присных в полной тишине, пока кто-то из братков не гаркнул:

– Андреич, ёпт, да тебя что, и вправду – того?

Орава кожанов облепила Крота, как рой навозных мух. Они снова оглушительно матерились, теперь уже во ликование, дёргали и пощипывали вольноотпущенного, нежно долбили кулаками по лопаткам, наперебой протягивали цыгарки. Кто-то закричал:

– Качать его, качать!!!

Десятки рук уже изготовились, чтобы подбросить к потолку храма юстиции освобождённого героя, если бы не приставы, оттеснившие разошедшихся хмельных «мух» к дверям. Мол, только не здесь! За пределами здания делайте что хотите.

Кротов едва высвободился из лап чересчур эмоциональной братвы. Но стремился он отнюдь не к детям. О дочерях, которые никак не могли пробиться к нему, чудный папаня и думать забыл. Так потом и уехал, не перебросившись с девчонками даже парой слов. При взгляде на них Ларису кольнула жалость: несмышлёные, ещё не понимают, какого отца им Бог подсуропил.

Победно поглядывая по сторонам и одёргивая замызганный по камерам канареечный прикид, Валера ждал приветствий от более солидной публики.

Первым, конечно же, оказался Депов. И опять Лариса не узнавала Александра Павловича. Его недавнее отчаяние по поводу проигранной партии сменилось ликованием пятилетнего именинника. Лицо всё ещё алело, но это уже был румянец безудержной радости. Откинув привычную чопорность, Депов мял и тряс грязную руку своего клиента. Временами он панибратски приобнимал Крота за плечики и нашёптывал на ушко нечто такое, от чего тот расплывался в довольной улыбке.

Счастливый защитник между делом бросал победные взгляды и на Ларису. Даже он, многознающий и прозорливый потомственный юрист, не чаял, сколь удачно может обернуться это дельце. Отговаривал Лору, упрашивал, лебезил, подкладывая под себя соломку. А вышло, что её настырность как раз и помогла выполнить программу, на которой настаивали покровители Крота. Лариса и этот Витёк – кажется, сынок судьи – не желая того, вытолкнули дело на самый выгодный для убийцы путь. По крайней мере, в настоящее время. И наша взяла, адвокат! Добыли-таки свободу!

Подтянулись и другие доброжелатели. Солидные дяди в пиджаках хлопали Крота по плечам, жали потные ладони. Кое-кто, изображая чувства, пошвыркивал носом и даже пускал слезу. Один невзрачный гражданин с гигантской золотой цепью на шее и столь же циклопическим «роллексом» на запястье даже полез было лобызаться.

Прямо тебе народный герой, праведник гонимый! Лариса с горечью и отвращением наблюдала за происходящим. И с какого барсика этакие восторги? Будто не преступника в ожидании следующего судебного раунда отправляли на подписку, а гранд-персону – в космос.

Она всё ещё стояла рядом с матронами, не решаясь покинуть убитых случившимся женщин. Васенёва с момента оглашения определения беспрестанно тихо рыдала, а железобетонная Венецкая хотя и крепилась, губы и руки её предательски прыгали. В конце концов, и она не выдержала: грузно рухнув в кресло, неожиданно тоненько, с подвывом, запричитала:

– Ну всё, теперь всё!

Адвокат Виталий залопотал было что-то про кассации и апелляции, но Анна Сергеевна его не слушала:

– Ударится Крот в бега, ищи потом ветра в поле! Не будут наши мальчики отмыты, не будут отомщены! Не будут… Не будут…

Так она озвучила главный итог суда, о котором знал и думал сейчас каждый из присутствующих в зале. Вывернулся Крот, ушёл!

Васенёва жалобно завыла в тон ей. Потом затихла и стала заваливаться вперёд. Виталий едва успел подхватить падающую без чувств Светлану Васильевну. Почти одновременно вырубилась и Венецкая. Обступившие родственники засуетились, не зная, что предпринять. Лариса выбежала в холл, спросила у дежурившего здесь пристава, откуда можно вызвать неотложку. Получив спрятанный под конторкой телефон, набрала 03. Скорая прибыла вовремя: у Венецкой начинались судороги. Врачи второй бригады увезли в стационар Васенёву.

Вслед смертельно подкошенным старухам неслось циничное:

– Что, тётки, допрыгались? Куда вам супротив Валеры Крота хвост пружинить!

***

Проводив разъехавшиеся экипажи медиков, Лариса, наконец, собралась восвояси. Тьфу ты, а где папка-то с бумагами? Готовясь к суду, она сделала подборку всех городских публикаций по «делу о бочках». Пришлось снова считать ступени храма правосудия, чтобы забрать из зала свои вещички.

Здесь, у главного входа, она вплотную столкнулась с Кротом. Валерий Андреевич вышагивал на волю, что твой Наполеон к императорскому венцу. Подобострастные матершинники-легионеры составляли свиту, на локте висла голенастая грудастая девица примерно тех же годков, что и старшая дочь Варвара – очевидно, одна из бесчисленных любовниц.

Лариса, хотя и была под горло налита презрением к этому персонажу, предпочла прошмыгнуть мимо, не привлекая внимания. Однако Крот приостановил своё триумфальное шествие и загородил ей дорогу. Они оказались так близко, что чувствовали дыхание друг друга.

Лариса, как балерина, надменно вытянулась в струнку на своих умопомрачительных шпильках. Кротов, наоборот, поглубже, засунул руки в карманы мятых штанов, опустил голову и набычился. Они смотрели в упор, он исподлобья, она – вскинув голову и прикрывшись ресницами, и ни один не отводил взгляда. Белёсая голубизна мужских глаз, от злости почти молочная, изо всех сил старалась поглотить жгучий тёмный мёд тигриных зрачков женщины. От этих переглядок, как недавно в зале от его реплик, ей вдруг стало смешно, хотя по спине побежал опасливый холодок. Так некоторое время и стояли – подлый торжествующий хищник и безрассудная журналистка с хлипким копьецом справедливости наперевес. Но она чувствовала: ещё немного, и противник не выдержит, первым отведёт глаза, победа в этой дуэли останется за ней.

Наконец, мерзавец замигал, отступил и, казалось, стушевался. Путь сквозь притихшую расступающуюся толпу был свободен. Но неожиданно Крот подобрался и опять пружинно почти вплотную подскочил к Ларисе. Сквозь сжатые зубы он по-змеиному зашипел:

– Ты, птичка, ещё поплатишься. И за свои слова, и за свои паршивые статейки. Обязательно. Валера Крот обид не спускает.

Именно таким и рисовала этого человека несчастная Елена Николаевна, забитая экс-супруга…

Наверное, Кротов прямо здесь, на территории суда, вцепился бы в Лебедеву, стал бить и царапать ненавистное насмешливое лицо, если бы не Депов, крепко схвативший его за руки в старании утихомирить:

– Валерий Андреич, Валера! Ты на дамочку попусту не ярься. Она нам скорее помогла, чем навредила!Без неё ещё неизвестно как всё обернулось бы!

Лариса не верила своим ушам. Послушать Депова, так выходит, что она отработала на Крота! Да быть того не может!

Но заступничество адвоката возымело действие: Кротов остыл и даже попробовал шутить:

– Тебе бы, Александр, не таких как я по судам отмазывать, а бабёшек, что посмазливее!

Воспользовавшись сменой настроений, Лариса быстро заскочила внутрь помещения и слегка отдышалась. Поскорее забрать папку, и ходу, ходу отсюда!

В зале заседаний ещё оставался кое-какой народ, ударившийся в пересуды. Как раз рядом с сиденьем, где лежала её папка, стоял, кого-то поджидая, Курилов. Заметив корреспондента «Обоза», Виталий Семёнович приподнял брови:

– Что-то не своими делами нынче занимаетесь, Лариса Петровна…

– Как и вы, видимо?… Но я-то здесь по официальной повестке!

Витаса передёрнуло, крыть было нечем. Он только затряс головой – не поймёшь, раздраженно или одобрительно:

– Знаю, всё видел, всё слышал. Вас, кажется, нынче в рекламу перевели, а вы никак своё корреспондентское прошлое забыть не можете? Не желаете побеседовать на эту тему в моём кабинете? Давно собираюсь пригласить вас для детального знакомства…

Ларису подмывало поинтересоваться, откуда в мэрии такая осведомлённость о внутренних делах их редакции, но она благоразумно прикусила язык. И так ясно, от какого паршивого верблюда… С неё хватит и того, что они столкнулись-таки на этом процессе.

Немного помолчав, Витас почти приказал:

– Ждите! О времени встречи сообщу через секретаря редакции!

Глава 24

У Ларисы обед, но вместо столовой она расположилась неподалёку от редакции в любимом скверике, и наслаждается долгожданной весенней прелестью.

Зимы за Уралом долгие и холодные. Морозы как встанут в конце октября, а то ещё и на ПокровА, так до Тёплого Алексия и стоят, раскаляя до трещин малоснежную землю. А потом вдруг наплывёт ростепель, дневные температуры подпрыгнут до 10-12 плюсов, съедят последние снега бурно и быстро. Межсезонье управляется в неделю-две. Уже с первых апрельских дней наступает солнечная теплынь, а там и до летнего жара недалеко.

Вот и сегодня солнце пригревает почти по-июньски. Меж полёглых пучков серой прошлогодней травы настырно пробиваются молодые копьеца, на газонах проступает салатовый флёр. Галдят и ссорятся антрацитово лоснящиеся скворцы. Ребятня, презрев мамины наказы, стаскивает с потных голов надоевшие за зиму шапки и топает по непросохшим лужам.

Над скамеечкой, которую облюбовала Лебедева, готово вырваться наружу розовое облачко: набирает цвет какой-то ранний японский кустарник, прижившийся в этом суровом климате. Лариса медленно, со смаком, вдыхает сыроватый прозрачный воздух, жмурится, подставляя горячим лучикам то одну щёку, то другую. Так бы и сидела себе, и сидела, переполненная синевой и золотом дня! И навсегда отринула бы всех этих Кротовых, Деповых, Венецких, вымарала из памяти отвратительный вчерашний день!

После судебного заседания она на службу не пошла, хотя время ещё оставалось: до последней степени была изнурена душой. Будто её долго топили в чём-то липком и постыдном. Хотелось одного – выплеснутся бы перед Колькой. Как выразился бы его папаша-технарь, кавалерчик сумел бы структурировать кристаллы Лориной души, находившиеся в полном раздрае. Но как нарочно Вернин-младший этим вечером допоздна будет торчать на каком-то очередном «чёсе».

Пойти к маме она не решилась: как в таком состоянии тревожить их с Сашкой? Пришлось брести домой, в сиротливую без Кольки квартиру. Её «двушка», хотя и не слишком вылизанная, была всё же хорошо приспособлена под жизненный строй обитательницы. Но теперь родные углы казались Ларисе нестерпимо безотрадными, а сама она в них – заброшенной и несчастной. Не находя себе более облегчающего занятия, она достала из холодильника хорошо початую бутылку водки – весь их домашний бар. Не заедая, как лекарство, глотнула изрядную дозу спиртного, дотащилась до дивана, и почти сразу, как была одета, провалилась в тяжелый не то сон, не то дурман. Пришедший Колька кое-как раздел и уложил бесчувственную подругу. Ночь она коротала, мечась и вскрикивая.

А утром, едва переступив порог рекламы, поняла: в редакции уже известно, что Лебедева опять ввязалась в какое-то не своё дело, чем страсть как не угодила начальству. Из кабинетов выглядывали вопросительные физиономии. Как пить дать, Ниткин уже что-то пронюхал в мэрии, а сплетни с его длинного языка быстро разлетаются по всем закоулкам «Обоза». Однако приставать к ней с расспросами никто не решался. Только Смешляева издали вскинула кулак – мол, прорвёмся, Лорка, не боись! Да прилетевшая на жареное Аллочка Нилова сочувственно погладила подругу по плечу, сострив для поднятия духа:

– Да-а, из пасти льва выходят краше…

А много чего повидавшая на своём веку Ольга Ивановна только махнула рукой в Лорину сторону – дескать, что с тебя, сомнамбулы, нынче взять?

Лариса была благодарна коллегам, что её хотя бы ненадолго оставили в покое. Сидя на обласканной солнцем скамеечке, она раз за разом прокручивала перипетии треклятого суда. Сейчас, когда вернулась способность более здраво размышлять и анализировать, её волновал уже не сам итог процесса над Кротовым. Там всё понятно. Да, вышло не так, как ожидали обе стороны. И ничего с этим не поделать: как поётся у Окуджавы, пряников сладких всегда не хватает на всех. В конце концов, судья имеет право принимать любые процессуально допустимые меры, если они законны.

Не давал покоя вопрос, а вообще стоило ли ей выступать свидетелем?

Даже теперь, имея неутешительный ответ задачки, Лариса не сомневалась: сделала всё по совести. Любая самая маленькая заметка есть выражение авторского взгляда. И автор, выносящий на люди своё мнение или утверждение, должен, – нет, обязан стоять на принятой точке зрения. Можно вступать в публичную полемику с читателями. Привлекать на свою сторону авторитетных экспертов. Иногда – опровергать поданные против судебные иски. Или, как с нынешними «бочками», под присягой показывать, что скрывается за анонимностью статьи.

Почти перед каждым из журналистов рано или поздно встаёт эта дилемма. Не хватает духу, опасаешься последствий своих материалов – не берись за перо, не выходи в эфир, не вставай перед телекамерой. Просто уходи с выбранной дороги, спокойных профессий достаточно.

Хватает – сражайся за каждый нарытый факт!

Такой кодекс чести внушил Ларисе ещё Андрей Сокольский на первом же круге её газетных опытов. Таким её профессиональное кредо осталось и доныне.

А если разобраться, то вчерашние её показания были не за или против кого-то. И отстаивала она не собственную правоту – в ней никто не сомневался! – а право прессы высказываться по любым вопросам, даже самым острым.

Ага… И взяла Лора свой наточенный тесак, и ка-ак размахнулась! А слово – оно оружие обоюдоострое, уж сколько раз приходилось ей в том убеждаться. Никогда невозможно до конца просчитать, те ли головы оно снесёт.

Вот и вчера, наверное, толку было бы больше, воздержись она от своих свидетельств. По глазам судьи, по этим непроницаемым провалам, Лариса поняла, что встревожило его упоминание о статье «В логове», о готовых к предъявлению записях исповеди Елены Николаевны. Да и Витёк Асмолов без её подачи вряд ли пустился бы в свои убийственные откровения. Глядишь, и не заёрзал бы «ваша честь», а свёл всё к аффекту. Потом, как божился затёрханый адвокат Виталий, потерпевшие этот приговор быстро опротестовали бы и настояли на пересмотре дела. Зато тогда Кротов оставался бы за решёткой. И в конце концов получил бы положенную убойную статью, а не вышел гоголем на свободу.

Получил бы, если бы его адвокат сидел сложа руки. Но такие хитромудрые защитники, как клан Деповых, способны на любые каверзы. Судебное разбирательство, подобно шахматам, игра неоднозначная. А уж в этой игре Александр Павлович поднаторел круче любого гроссмейстера. Неизвестно, чем бы в конечном счёте всё для всех обернулось…

Но это было бы уже без тебя, Лариса Петровна. Не терзалась бы ты горькими своими «если бы да кабы» из-за вхолостую пущенных зарядов. А сейчас каешься, что по твоей милости подонок и убийца спокойно расхаживает по улицам, на досуге изобретая, как бы побольнее тебе же и отомстить …

***

– Да знаешь ли ты, Лебедева, каких слов сегодня я наслушался, каких матерков наглотался?

В кабинете творилось полное дежавю: по давно известному сценарию снимали стружку с провинившейся нахалки. Она, привычно до времени помалкивая, с отрешённым видом думала о своём. Вчера ночью Колька застал её в премерзком виде. Небось, теперь опротивеет ему встрёпанная пьяная старушенция с расплывшимся макияжем? Хорошо, что утром, когда она уходила, он ещё спал. Или прикидывался?

При выволочке присутствовала всё та же компания, только вместо выбывшего Сокольского пригласили мадам Гришину.

– Вы, Борис Ильич, вызвали меня, чтобы пересказать вновь почерпнутые обороты русского языка? – Лариса очнулась от дум, пора было включаться в перепалку. За последние полтора месяца ей порядком наскучили эти бесплодные ругачки, язык чесался свести всё к стёбу.

Вешкина с Гришиной прыснули в кулак, Ниткин возмущённо завертел по сторонам нечёсаной башкой. Триш повысил голос на два тона.

– Или ты опять за свои выкрутасы принялась? Кто разрешил тебе в рабочее время таскаться по судам и позорить родное издание? – загремел он, не реагируя на Лорин выпад. Та по-прежнему смотрела на него насмешливо:

– Я находилась в суде по официальной повестке, которую и сдала утром кадровичке. Ваш источник информации, Владимир Натанович (в сторону Ниткина она голову не повернула), должен был сообщить об этом, он в курсе.

– Допустим, по повестке, – сбавил обороты главред. – Но за какой нелёгкой ты опять сунулась к этому Кротову?

– Дела Кротова, как фигуранта уголовного преступления, я не касалась, если вас это интересует.

Главный промычал что-то невнятное. Его действительно разбирало любопытство. На самом деле никто из «верхних» лично ему не звонил. А Ниткин, всё утро истеривший по поводу «сучки Лебедевой, которая опять наклала газете в карман», ничего внятного по существу инцидента сказать не мог – не знал, Витас служить ему информатором и не думал. Сегодня лишь тявкнул, чтобы попридержали в «Обозе» свою приму журналистики, а то она уже и в судах околачивается. Суд, где могла оказаться Лебедева, вчера был один, по делу о бочках. А если Курилову не понравилось её участие, значит, она что-то напортачила и настроила против родного еженедельника начальство. Чем не повод для разборок?

– А чего ж тогда ты касалась, если уже весь город опять о тебе говорит?

Какой такой город, и о чём именно говорит, Лариса могла догадаться. В зале сидело достаточно представителей разных СМИ; наверняка по редакциям уже пошёл шепоток о её выступлении. И то! Не часто журналистов приглашают в суды свидетельствовать против уголовников. Видимо, дошла молва и до Триша.

– Если коротко, то сторона потерпевших требовала подтвердить, что у публикации «В логове» есть реальный прототип – подсудимый Кротов. И что его историю мне под магнитофонную запись рассказала его бывшая супруга. А потом отказалась подписать готовый к печати материал. И мы опубликовали его как анонимный.

– О Боже! – заломил руки Ниткин. – Вот, предупреждал я Сокольского, что эта анонимка ещё даст нам прикурить! Теперь всем известно, что наше издание не может даже сговорчивых респондентов найти! Ты, Лебедева, когда там вещала, хоть на минуту подумала о газете, тебя поднявшей?

За эту же мысль уцепился и Триш:

– Действительно, с какой это стати ты без всякого согласования пошла да и стала в судах трепаться о разных редакционных неурядицах?

Лариса стала свирепеть:

– Во-первых, вам, господин главред, прекрасно известно, что я не имею привычки трепаться ни в судах, ни где бы то ни было. Поэтому прошу ко мне впредь подобных терминов не применять. Иначе буду вынуждена покинуть совещание.

Дамы многозначительно переглянулись: во Лорка даёт! И встанет, и уйдёт!

Триш, поняв, что перегнул палку, забормотал:

– Ладно, Лебедева, не кипишись, я не так выразился. Так что во-вторых?

– Во-вторых, я была в числе официально заявленных свидетелей и говорила под присягой. А в третьих, а точнее, во-первых, я раскрывала аспекты всего лишь своей производственной деятельности. Не помню, чтобы при найме на работу в «Вечернее обозрение» давала подписку о неразглашении каких-либо внутренних тайн. По-моему, для обнародования особенностей подготовки публикаций испрашивать согласия руководства не требуется.

– А корпоративная честь, а моральные аспекты! – опять заверещал было Ниткин, но Триш теперь грозно крякнул уже в его сторону. Володька благоразумно закрылся.

– Давайте, уважаемые коллеги, не будем путать божий дар с яичницей! – вступила, наконец, Лизетта. – В данном случае Лебедева участвовала в судебном следствии не как представитель популярного еженедельника. Она – автор материала, проливающего определённый свет на личность человека, обвиняемого – на минуточку! – в зверском двойном убийстве. Подчёркиваю: убийстве! Хотела бы я посмотреть, как кто-нибудь из вас станет отнекиваться от участия в уголовном процессе!

Триш и сам уже понимал, что по существу инцидента не может предъявить своей подчинённой ничего криминального. С этим неврастеником Натанычем опять сел в лужу! Но признать, что развёл сыр-бор на пустом месте, не позволяло начальническое самолюбие. Мысленно поджав хвостик, главный всё же закинул ещё один заведомо пустой крючок:

– Лариса Петровна, ты же помнишь, что я запретил тебе касаться этого самого убийства! Идя в суд, и не предупредив о том своё руководство, ты опять нарушила моё категорическое распоряжение!

– Да ничего я не нарушала! – Лариса вскипела. – Десятый раз объясняю: я была свидетелем лишь как автор давней публикации. А вовсе не как откомандированный корреспондент, готовящий заметку из суда. Этого я не делала, и делать не собираюсь. Я, если вы не запамятовали, теперь в рекламе тружусь, а криминальную хронику ведёт Вячеслав Иванович Губарев. Которого, кстати, я в зале что-то не заметила. Предупредить заранее не могла, так как вызов получила накануне поздно вечером. Но утром сделала звонок Ниночке, что буду отсутствовать по личному делу.

– А чего же тогда Виталий Семёнович так недоволен твоим поведением в суде? – опять высунулся Ниткин.

– Это вам, Владимир Натанович, лучше всего обсудить с ним самим за ближайшей рюмкой чая – отбрила Лебедева. – Мне он никаких замечаний не делал.

Дамы уже откровенно смеялись. Борис Ильич, опасаясь, как бы Лариса не дала полную волю своему острому языку, предпочёл на этом совещание свернуть. Знаком велел остаться Гришиной.

***

– Вот, Ольга, ты сама видела, что позволяет себе наша звёздочка! Никакого почтения к чинам. Как прикажешь такое глотать?

– Подожди, Боря, подожди! Ты ведь сам, не выслушав человека, начал на неё наскакивать, в чём-то обвинять. Какую же реакцию ждал в ответ? Поменяйся с ней местами – как бы ты отвечал руководству, которое, не разобравшись, начинает с ругани?

– Так что – и ты считаешь, Лебедева твоя чистенькая-беленькая?

– Что считаю я, сейчас значения не имеет. Ты ведь меня оставил не для того, чтобы жаловаться на подчинённую?

– Как сказать… Хотел узнать твоё мнение об этой птичке. Не пора ли отпустить её на вольный ветер?

– Уволить?..

– Н-ну…вроде того…

– Боря!.. Я тебя не узнаю!.. Кто же в здравом уме гонит сотрудника, несущего золотые яйца?!

– Это как?

– А так, что смелых везде и всегда ценят. Да если хочешь знать, участием в ТАКОМ суде Лариса одна заработала для газеты больше очков, чем, может быть, весь остальной корреспондентский отдел.

Триш выпучил на Ольгу Ивановну глаза. Она что, всерьёз ставит плюс Лоркиному самовольству?

Однако та и не думала ёрничать:

– Больше скажу: таких отчаянных, как Лариса, холить и лелеять надобно. Даже поощрить неплохо бы. Всё же общее дело на горА вытягивает.

Триш побагровел: в редакции что – новый Сокольский завёлся? Заметив этот румянец, не суливший ничего хорошего, рекламистка решила погладить начальство по шёрстке:

– Впрочем, главный здесь ты, тебе и виднее, кого казнить, а кого миловать. Но по поводу Лебедевой я тебе вот что должна сказать….

И Ольга Ивановна в своей спокойной и доброжелательной манере, за которую, как за ширму, спряталась её недавняя петушистость, принялась посвящать Бориса Ильича в соображения относительно дальнейшего использования Ларисы Петровны.

Были они до нахальности просты. Коммерческий опыт семьи Гришиных подсказывал, что участие Лебедевой в суде над Кротом заметили многие влиятельные бизнес-персоны города. Мало того – серьёзные дяди о-очень пристально глянули не только на Лебедеву лично, но и на еженедельник Триша. И пусть шеф будет уверен – они уже проинформированы, что другие-то газетёнки про Валеру Крота ни гу-гу, прогнулись перед прокуратурой и мэрией, а «Обоз» не побоялся, выступил и с публикацией, и даже в суде засветился. Пресс-секретари их фирм, небось, с самого утра штудируют прайс-лист «Вечернего обозрения».

А что из этого следует?

Вот именно!

Очень скоро можно ждать таких рекламных предложений, которых перебивающийся с хлеба на квас «Обоз» отродясь не видывал. И это будут не жалкие модульки. Для делового крупняка найдутся темы куда более интересные. Богатые, как известно, тоже плачут, особенно после проигранных судебных тяжб. А если бы пресса, как, к примеру, наш «Обоз» в лице Ларисы Лебедевой, сопровождала сложные дела? Держала социум в курсе их перипетий, создавала вокруг положительное общественное мнение? В общем, представляла инцидент в ракурсе, выгодном для стороны, заказывающей богатую музыку?

– Да с какого барсика ты всё это взяла? – нарисованные Ольгой Ивановной перспективы казались Тришу несбыточными мечтами голубыми.

– А с того, многоуважаемый Борис Ильич, что перед самым вашим э-э… Ну, в общем, инсинуацией, подстроенной Ниткиным, мне по старой дружбе уже позвонил один из того самого крупняка. И знаешь, о чём вопрошал?

– Да выкладывай уже! – навострил уши Триш.

– А интересовался денежный мешок тем, берёмся ли мы за освещение событий деликатного свойства…

– А ты что?

– А я, уважаемый Боря, взяла паузу, чтобы с тобой это дело обжужжать.

И мудрая Ольга Ивановна опять повела начальника к тем умозаключениям¸ которые ей требовались.

Ну, подпишет газета лакомый договор (а то, может, и без договора, щедрой наличкой обойдётся). А дальше? Кто из нынешних сотрудников будет этот заказ исполнять? Трудящийся на полставки пенсионер Губарев? Не по нём такая ноша. Милейший Толя Косицын? Да он скорее наймётся в ночные сторожа, чем согласится взять криминальную тему! Танька Смешляева? Эту сам заказчик забракует, наша Таня не для щепетильных материй. Про «культурную» Нилову и «спортивного» Толстоганова и говорить нечего. Могла бы, конечно, Вешкина… Но после отказа занять место зама даже думать о ней не имело смысла. У Лизетты без Сокольского своих дел невпроворот, недосуг ей бегать по судам да адвокатам. Остальные или совсем не в теме, или шелупонь зелёная, которой до заказных материалов, как до луны пешком.

Есть ещё сам главред да прокравшийся в замы Ниткин. Годится Натаныч на то, чтобы копать тонко, грамотно и глубоко?

В общем, сожри шеф Лорку, кто остаётся?

Вот и думай сам, кого казнить, кого миловать.

Но если Лебедеву всё же уйдут, то она, главная по рекламе, никаких ответственных, а особенно с криминальным душком договоров в «Обоз», само собой, не потащит. Не хватает ей на старости лет перед всем светом жидко обделаться…

Выслушав Гришину, главный помрачнел.

– Лариска на твоём хребте опять обошла меня со всех сторон! – желчно загундосил он. – И захочешь такую цацу уволить, так не моги, без неё, видите ли, всё дело колом встанет. Так?

– Что поделать, Боря! Ну да ты не расстраивайся, талантливый народ, он везде самый сволочной!

Немного помолчав, чтобы Триш освоился с мыслью о невозможности отделаться от Лебедевой, Ольга Ивановна елейным голоском предложила:

– Уж коли Лорка для тебя, как красное для быка, отдай её мне в крепостное право. Ну, чтобы все без исключения её вопросы я решала сама. Где она, чем занята, что творит, какую зарплату получает и на чьи мозоли наступает – пусть будет не твоя забота. Поверь, я сумею сделать так, чтобы эта дамочка тебе не досаждала. Одно лишь условие: Ниткин не должен мне мешать. Идёт?

Триш вспомнил, как недавно Сокольский тоже требовал, чтобы Ниткин не совал свой нос в его дела. Чего они все так взъелись на Натаныча?

– Похоже, ты, Ольга Ивановна, примеряешься к вожжам моего зама?

– Почему бы и нет? – Гришина улыбалась, весело потряхивая жемчужными кудряшками. Но в словах её звучал откровенный подтекст.

Поискав глазами ответа в углах пыльного старомодного кабинета, Триш, наконец, согласился.

Сияющая богиня рекламы уже семенила к выходу, когда он поинтересовался:

– А кто-бишь просится к нам на полосу?

В газету стучался Игорь Янселевич, генеральный директор юного и дерзкого Зауральского Банка.

***

Как хорошо-то! Подходишь к двери и понимаешь, что за ней чутко слушает шаги родное желанное существо! Едва ли не впервые после развода с мужем Лариса была уверена: сейчас, вот сейчас она окунётся в долгожданное душевное тепло, которого в последние дни страха и напряжения так жаждала душа.

С момента знакомства с Верниным-младшим она постоянно испытывала неожиданное чувство, которого и в помине не было ни с Никником, ни даже с Деповым. Лариса понимала, что мягкие ладони разбитного увальня Кольки без остатка присвоили её женское естество. Она была в нём без остатка, без него ей будто не хватало воздуха, не получалось глубоко дышать. Мысли о нём помимо неё подсвечивали радостным фоном всю теперешнюю жизнь – рабочие часы, встречи с мамой и сыном, общение с подругами, моменты одиночества.

И одновременно в его отсутствие её грызли совестливые сомнения. Лариса жестоко корила себя за несерьёзность и даже постыдность своего поведения. Немолодая тётка, имеющая взрослого и многое уже понимающего сына, совершенно раздружилась с головой и как кошка вцепилась в неоперившегося птенца.

Почти с ужасом он вспоминала недавний эпизод. У Сашки в школе шло родительское собрание. Слушая с последней парты монотонный голос классной руководительницы, она задумалась. Очнулась на мысли, что не о делах ребёнка думает, а о вчерашней ночи с Колькой. О сексе с мальчишкой! В школе! От сладких воспоминаний заухало сердце, сделалось горячо внизу живота. Она была на грани оргазма. Лариса даже оглянулась по сторонам – не уловил ли кто-нибудь её состояния. Не мамаша, а какой-то совсем уж безбашенный ёкарный бабай!

Так мало ей собственного распутства – Лоло Петровна бессовестно заедает и Колькину молодость. Парню бы со сверстницами кувыркаться, сочинять песенки для длинноногих поджарых красоток, носить букеты подружкам. Глядишь, женился бы на какой-нибудь из них, обзавёлся нормальной семьёй. Вместо этого он теряет лучшие денёчки, вытирая сопли заплутавшей по жизни недотёпе, которая вдобавок умудрилась вбить клин между ним и отцом.

Недотёпа и есть, если позволила себе показаться юному любовнику во вчерашнем непотребном состоянии!

Лариса обвиняла себя, не жалея ругательств.

Но брось кто-нибудь эти поношения ей в лицо, она и тогда даже ради соблюдения пристойности не смогла бы отказаться от общения с новым кавалером. По крайней мере, сейчас.

Отказаться? От предвкушения вечернего свидания, которое обжигает уже в первые утренние часы? От не проходящего, почти навязчивого желания видеть и осязать его, обладать каждой клеточкой, каждым его волоском? От пьянящей дрожи полёта над пропастью, когда соприкасаются их руки, губы, тела? От влажной неземной истомы любви? От бездонного счастья, похожего на горе?..

Дверь распахивается, Колька, будто и вправду её поджидал, увлекает Лоло в прихожую. К встрече с дамой сердца он готов совершенно: кроме фартука, на нём ничего нет. Через три минуты и Лариса его стараниями остаётся точно в таком же костюме, за исключением передника. Ура! О её вчерашнем непрезентабельном видочке он, похоже, и думать забыл!

Потом, вознаградив себя за двухдневное ожидание близости, они, всё ещё полуодетые (вдруг последует продолжение!), допивали на кухне водку, оставшуюся после разгула Лоло. Колька молчал, давая ей выговориться. Она заметила, что тот вообще имеет редкую способность внимательно слушать собеседника, прекрасно удерживая в памяти всю нить разговора. Вот и сейчас он терпеливо ждал, пока Лариса уже по второму разу начинала свои жалобы на неосмотрительность, приведшую её в суд, а Кротова – на свободу.

– Вот ты мне скажи, где я прокололась, о чем не додумала?

Колька, смаковавший запотевшую рюмку старинного хрусталя, взглянул на Ларису исподлобья. Пальцами музыканта он обхватил подбородок, словно помогая этим жестом углубиться в корень темы:

– Лоло, я эту твою песню слушаю уже не впервой. И каждый раз вопросов только добавляется. Сегодня ты опять вся в сомнениях: правильную ли позицию заняла на этом процессе? Так?

Она неуверенно кивнула: куда клонит бой-френд?

– А я вот вижу, что эти комплексы не имеют никакого отношения к настоящему, глубинному существу дела.

– То есть, ты считаешь, что моей вины в освобождении Крота нет? – Лариса с недоверием изучала зелень Колькиных глаз.

– Нет, моя милая воительница, я совсем не о том…

– Коль, скажи толком, что это значит!

Парень поудобнее откинулся на маленький кухонный диванчик…

С чего это многоуважаемая Лариса Петровна взяла, что на данном процессе вообще принимались во внимание чьи бы то ни было показания? Потому, что после выступлений некоторых свидетелей судья изобразил эмоции? Так на то он и юрист с немалым опытом, чтобы уметь сообщить судебному действу театральность. (Типа смотрите-смотрите, судья-то аж встрепенулся при рассказе экс-зятька Кротова! Это что-нибудь да значит!). Чем забористее спектакль, тем для судейского лучше, громче будет дуть в дуду пресса, больше очков появится в его послужном списке.

И пусть себе публика, включая олухов-потерпевших, предвкушает выгодную каждому развязку. Господин Дьяконов рад подыграть любым чаяниям раскочегаренных граждан, хитро расставляя свои ширмы, предназначенные для отвода глаз общественности. Волноваться судье если и стоило, так лишь о том, в какую приличную форму облечь вчерашний блеф.

А всё, что касается участи Валеры Крота, было предрешено заранее, это и Ларисе известно. Суд лишь угодливо выполнил задачу, поставленную сверху кем-то очень могущественным. Этого кого-то ни разу не интересовали ход судебного следствия, реакция зала, даже приговор, уготованный Кротову. Да хоть на пожизненное его, хоть в ссылку на Марс! Чего там Дьяконов намутит, пусть то и запишет. Главное – данный подсудимый ни под каким соусом не должен остаться за решёткой, его следует выпустить на волю сразу же после оглашения приговора. Матушки матроны знали, о чём слёзы лили…

– Я в курсе, что суд со всех сторон был заказным.

– Так-то оно так, да не в одном нынешнем заказе дело – согласился, возражая, Колька. На излёте весеннего дня за окном громко ссорились из-за квартир стайки воробышков. Наблюдая за пичугами, он ненадолго замолчал, а потом по-прежнему неторопливо продолжил разматывать клубок своих мыслей…

Кому и для чего требуются развязанные руки отморозка Валерия Кротова? Именно этот ребус должен бы занимать Ларису Петровну больше всего! Лично же ему, Кольке Вернину, со своего крохотного шестка почему-то видится, что некие дяди из тех, которым никто здесь (а, возможно, и не только здесь) перечить не смеет, затевают в городе какую-то большую возню. Скорее всего, ради громадья их планов беспардонно выдёргивается с цугундера Крот с его «убойной» статьей. Таких уголовников, как он, пестуют не для благих начинаний…

– Плохо пахнет это дело, Лоло, – подытожил свой анализ Колька. – Ещё хуже, что в него ввязалась ты. Полезла туда, не знаю куда. Хотя с прессой нынче не слишком считаются, но по старой привычке перед газетчиками всё ещё приподнимают шляпу. Твой выход не остался незамеченным. А я был бы очень рад, если бы ты навсегда забыла про это гнилое болото, и оттачивала своё перо на славных рекламных текстах. Хотя бы до тех пор, пока всё не прояснится. Время нынче неспокойное, никогда не знаешь, с кем столкнёт жизнь на узенькой тропочке. Побереги нас с тобой, девочка. А?..

Всё время, пока Колька, картавя, излагал Ларисе неожиданный подтекст знакомой картины, она не отрывала удивлённого взгляда от его лица. Если бы на его месте был Депов, Лара сразу же оборвала его, или высмеяла. Мол, сколько можно отрабатывать собственный шкурный интерес, пытаясь нейтрализовать неудобную участницу процесса?! Но Колька далёк от всяческих судебных штучек, он лишь искренне печётся о том, чтобы с Лоло всё было благополучно. Почему же и он уверен, что Лариса невзначай может попасть в какой-то сумасшедший вихрь?

Она встала, обошла стол и с нежностью обхватила руками Колькины покатые плечи. Спасибо тебе, мудрый мальчик, за попытку укрыть от тёмной неизвестности!

И опять подумала об Александре Павловиче. Колька, отстранённо взирающий на ситуацию, и то разглядел в ней опасный омут. Неужели Депов, имеющий на руках все карты (и даже больше, как сам ей недавно рассказывал!), не догадывается, ради чего старательно вызволял с кичи Крота?

В это она ни на йоту не верила. Адвокат наш, к бабушке не ходи, премного осведомлён о разных городских перспективах. И Ларису не удивит, что для него тоже расписана какая-то роль. По всему, роль не самая благовидная. Вот душка Саша и таит от неё тёмное коварство назревающих времён. Только как слепого котёнка, старается отодвинуть бывшую подружку подальше от неизбежного зла.

Все кругом так добры, так заботливы к ней…

Аж тошно!

Часть III. На мушке

Номенклатура! В отошедшем к истории советском обществе существовала особая каста граждан, которых одни с придыханием, другие – с завистью, третьи – с откровенной злобой именовали номенклатурой. Счастливчиками, которым выпала удача диктовать прочим, не таким везучим, как следует жить, а как не следует. Входили в эту касту разного рода организационные работники. И партийно-профсоюзные аппаратчики, что не хуже стародавних православных попов наблюдали за идеологическим и моральным здоровьем народа. И начальники-хозяйственники, кой-как поддерживающие на плаву давшую течь командную экономику. И закабаневшие комсомольские вожаки, перезревающие на подсчёте взносов, содранных с молодых лопушков.

И… журналисты. Эту скандалёзную плохо управляемую публику тоже почли благоразумным причислить к сильным мира сего – чтобы держать при себе покрепче. Даже название ей придумали: четвёртая власть. Почти как при царе-батюшке. Правда, в XIX веке прессу именовали Шестой империй. Дескать, миром правят пять империалистических гигантов – Российская, Французская, Германская, Австро-Венгерская и Британская. А шестая – та, что всюду властвует над человеческими умами. Так оно и было, высказывания прессы будоражили массы. Во времена оные перед пишущей братией снимали шляпы и звали к самым аристократичным ужинам.

При советах не то, и название стало проще, и столы жиже. Но рабочая аристократия, однако, журналистов от себя не отвадила, ногой не отпихнула. И хотя не раскрыла перед писаками дверей обкомовских дач и спецраспределителей, не поставила рядом в очереди на квартиры, машины и югославские диваны, всё же ручкалась по-старому вежливо, кое-какие подачки бросала и к выступлениям прессы хоть и вполуха, но прислушивалась. А чтобы журналисты помнили, как дороги они обществу, придуман был хитрый ценз…

В эпоху победившего социализма распоследнему троечнику, только что выпрыгнувшему из-за школьной парты, можно было легко поступить в технический, педагогический, сельскохозяйственный и даже в медицинский вуз. Не говоря уже об университетах. Институты страдали хроническими недоборами. А вот на факультеты журналистики принимали лишь тех, кто имел хотя бы двухгодичный стаж, лучше всего – рабочий. Чтобы человек шёл учиться искусству оболванивания чужих умов, понюхав настоящего житейского пороху. Тех, о ком предстояло потом строчить заметки, будущая номенклатура обязана была знать в лицо. И чтобы публикации имелись, и характеристика была бы лучезарнее, чем в партию… Какой такой глубинной мудрости мог набраться зелёный молодой народ, из-под палки стоя у станка или на дойке под матерными поучениями полупьяных работяг – большой вопрос…

Перестройка прошлась своей косой не только по дурацким «трудовым» цензам. Почти дочиста был изничтожен и сам рабочий класс, у которого репортёрам ещё недавно надлежало учиться пролетарским истинам.

Глава 25

В годы перестройки судьбы жителей зауральских городов были похожи на катание по американским горкам: то взлетали на ошеломительную высоту, то ухали вниз с ускорением свободного падения. Кто где окажется в следующее мгновение – Бог весть. Планировать и загадывать было последним делом.

Но даже в такое сумбурное время находились люди, вполне уверенные в своём будущем. Ну, или хотя бы в том, что их личная стезя будет проложена удачно, воплотится хотя бы программа-минимум. Уверенность эта чаще всего питалась безграничным честолюбием, прямо-таки трубившем, что этакую серебряную-золотую личность не может ждать участь простая и заурядная.

Чего хочет от жизни, и к чему неуклонно станет двигаться, железобетонно знал и Виталий Семенович Курилов – Витас. А стремился Курилов к нАбольшей власти, с какой только смогут совладать его загребущие руки.

Образование он получил по одной из тех специальностей, которые юный капитализм на долгие годы задвинул в отстойник. Это его не смущало: ещё при благословенных Светах Витас не помышлял о работе по профилю. Он рано понял, кто в действительности является истинным хозяином текущего момента, от кого зависят все блага той, увы, уже канувшей в историю жизни. А потому к пятому курсу решил, что выбирает для себя будущность коммунистического босса. Едва получив диплом, он сделал попытку запрыгнуть в ряды функционеров.

В то время, когда его однокашники по институту подыскивали интересные или хотя бы денежные места приложения знаний, Курилов надел соответственно случаю костюмишко поскучнее, и направил стопы прямо в партийный комитет по месту своего жительства. Полдня настырно просидел под дверью, добился аудиенции у первого секретаря, и едва ли не с порога брякнулся тому в ноги: хочу, мол, трудиться у вас, а более нигде.

Выбранный ход сработал: закоренелого коммуниста проняла наглость молодого энтузиаста.

Да и как не пронять! На излёте социализма функционеры КПСС так себя дискредитировали, что приток толковых кадров на партийную работу стал заметно иссякать. Приходилось латать бреши посулами внеочередного жилья, быстрой выгодной карьеры, и т. п. А тут молодой специалист сам по собственному хотению пожаловал!

Конечно же, парторг районного масштаба счёл правильным принять участие в трудоустройстве Витаса.

Вакансия, на которую можно было бы пихнуть неожиданного добровольца, намечалась в отделе, курирующем печать и средства массовой информации. Но какой из Витаса руководить СМИ, если учился тот далеко не газетному или телевизионному делу, и даже не филологии?

Выход из положения был найден:

– Поотираешься с полгодика в прессе, журналистского пороху нюхнёшь, а там можно и к нам, местечко как раз будет готово – распорядился секретарь райкома. – За газету не парься, я подберу издание с пониманием ситуации.

Тут же, подняв трубку и сказав кому-то пару слов, смахивающих на приказ, партийный бог велел Курилову завтра же занять позицию в многотиражке «Заводской путь».

Так Виталий Семёнович прошёл университеты медийщика. Работал он усердно, но, как выражались в те времена, без огонька, хотя и задания выполнял от и до, и писать старался как можно красивее. Совсем уж не по нему было это бумагомарание! Хорошо, что редактор и впрямь обходился без излишних придирок – то ли в силу пофигистского характера, то ли после приказа из райкома. Он не то что не докучал Курилову замечаниями и правкой, а вообще старался его тексты своим пером не тревожить, посылал сразу машинистке и на корректуру. Так что в отведённые на обучение месяцы творческий порох Витаса остался нетронутым.

Несмотря на абсолютную свободу, газетная работа показалась ему крайне скучной и даже несерьёзной. Что это за дело – бегать собирать по предприятию какие-то сплетни, выспрашивать, вынюхивать, а потом ещё и описывать всю добытую производственную чепуху? Не про Анну же Каренину, в самом деле, складывались похожие одна на другую заводские новости! В прокопчённых цехах только и можно было нарыть, где какой токарь-слесарь первым осилил план, да какая бригада чего-то там выпустила досрочно …

И никакой реальной личной перспективы. Лет семь-десять побегай в корреспондентах; потом, если повезёт, ещё две пятилетки отмантуль в заместителях редактора. И только потом под пенсию вытанцуется кресло начальника всей этой богадельни, в руках у которого нет ни малейших материально-технических и финансовых ресурсов!

А сотрудники, сотрудники-то в редакции! Пыжатся, выссывають из пальца жалкие сенсации местного пошиба, обсуждают грошовые события, тащатся от интервью с такими же убогими, как сами, работягами да инженеришками. Если бы не приказ из райкома, Курилов ни минуты не оставался бы в этой паршивой газетёнке. Как, впрочем, и ни в какой другой. Двумя словами не с кем перекинуться!

Хотя нет, Виталий всё же завёл в многотиражке двух знакомцев. С Васечкой Толстогановым не дружить, не бражничать то есть, было просто невозможно – душка Васечка благодаря своей потрясающей общительности знакомства водил, казалось, со всем городом. А в Володьке Ниткине Витас нашёл если не родственную, то уж точно похожую душу. После инцидента в «Прибористе» Натаныч, так же, как и Витас, изнывал здесь от скуки, мечтая о карьере знатного политического обозревателя или помощника-советника-наушника больших городских шишек. Когда после гудка недотёпы-коллеги разбегались по домам, Курилов с Ниткиным, разжившись где-нибудь в цехе спиртяшкой, частенько до тумана в голове сиживали за рюмками. На подогреве больше всего любили рассуждать об исканиях завтрашних путей-дорог. Тех самых, что приведут их в тёплые кресла шефов или боссов, ворочающих немеряными деньжищами. Упивались грёзами, замешанными на техническом алкоголе, пока какая-нибудь тётка из военизированной охраны не выгоняла их за проходную.

Коммунистический дядька не обманул: через полгода Витас покинул дебильную многотиражку, коллектив которой он всей душой презирал, и занял скромное (пока!) местечко инструктора в райкоме партии.

За несколько лет райкомовской бытности новый аппаратчик досконально изучил все правила официальной и подковёрной игры на партийных полях, нащупал сильные и слабые стороны почти всего персонала, вплоть до буфетчиц и электриков. Только непосредственно СМИ с их проблемами и нуждами его интересовали меньше всего. Отношения с этой мало почитаемой публикой сводились в основном к отдаче распоряжений и отслеживанию их исполнения – без вникания в суть и обстоятельства. Пусть журналяги крутятся по его указаниям, как знают, это их проблемы.

Со временем представители четвёртой власти, прежде не вылезавшие из кабинета предшественника Витаса, совсем забыли дорогу в райком, предпочитая получать поддержку из других рук. Виталия Семёновича это более чем устраивало. Главными для него были интриги в своём и других городских райкомах, и, конечно же, в горкоме, который в жизненной программе Витаса являлся следующей послужной ступенью. Он усердно заводил разнообразные знакомства, подластивался или подмазывал где надо, чтобы перебраться на этот Олимп местной власти. Наконец, его мечта сбылась. С приходом нового мэра перед Виталием Семёновичем распахнулись двери заветного кабинета. Он сделался главным по СМИ большого зауральского города.

***

После встречи в суде Курилов больше не откладывал встречу с Ларисой Лебедевой, Следуя созревшему намерению, основательно подогретому Ниткиным, он вызвонил к себе корреспондента «Вечернего обозрения». Лариса ни минуты не сомневалась, что высочайше предписанное рандеву особого добра ей не сулит. Как, впрочем, приглашение на ковёр к любому чинуше, облечённому маломальской властью. Но она, за последние недели выдубленная неприятностями, отнесла это зло к числу наименьших. Ну, поговорят за жизнь, ну, загадит мозги ещё один канцелярский паук – что с того? Останутся каждый при своих, да и разбегутся.

Витас ждал её после обеда (это хорошо, сытый мужик добрее!), времени, чтобы к нему добраться, было достаточно. Монументальное здание мэрии, построенное почти сто лет назад акционерами общества «Саламандра», находилось от редакции недалеко, в двух трамвайных остановках. Дребезгу обшарпанных вагончиков Лариса предпочла пешую прогулку по историческим кварталам. И сейчас неторопливо шагала вдоль улиц, заставленных оригинальными произведениями архитектуры. Многие стены были увешаны кислотной зеленью сетей. Подобно московским и петербургским руинам, здесь за обтрёпанной маскировкой скрывались дышащие на ладан причудливые особняки. Лишь дома, отданные под присутственные места, резали глаз новенькой краской.

Только весной в небе бывает столько ультрамарина – думала Лариса, вглядываясь в безоблачную синеву. Вспомнилось, что сегодня День космонавтики. Сама она, понятно, родилась намного позже знаменитого гагаринского «Поехали!». Но мама почти ежегодно рассказывала, какое небывалое счастье подарил людям тот синеглазый апрель. При первых же словах радиодиктора все, кто был дома, стали распахивать окна. Кричали на всю улицу: «Человек в космосе!!!», «Наш в космос полетел!!!». Как в День Победы, смеялись, плакали, обнимались все со всеми…

Сколько она помнит себя, денёк этот всегда выдавался погожим. Будто сама вселенная радовалась смелости землянина, ступившего в её новые пределы. Да и праздник хотя оставался официальным, а о первом полёте в космос многие люди вспоминали как о чем-то личном и очень важном. Знакомые Ларисы – так все поголовно. Сборища не собирались и тосты не произносились, но внутри всё пело от всеобщей гордости.

Улыбаясь своим «космическим» мыслям, Лариса вошла в кабинет Курилова. Тот для приветствия не встал, но с видом радушного хозяинашироким жестом указал на кресло возле своего стола. Он был одет во всё серое – костюм, рубашка, даже туфли на мосластых ногах были грязно-мышиной масти. Гостья в своей яркой шотландке рядом с ним казалась случайно залетевшей расписной бабочкой.

Лебедева молча присела в вопросительной позе: мол, зачем звать изволили?

Некоторое время они молчали, будто размышляя, какой из сногсшибательных новостей осчастливить друг друга. Наконец, Витас, не спрашивая о предпочтениях визави, скрипучим фальцетом скомандовал на пульт секретарше:

– Два кофе. Без сахара.

И перешёл в атаку:

– А что, Лариса Петровна, не понравился начальству ваш демарш в суде?

Лариса подачу приняла:

– Вы имеете в виду Владимира Натановича? Ему, действительно, нет. Кстати, он же сообщил, что и вы к этому отнеслись неодобрительно. Так?

Витас подобрался. Володька не врал: эта невысокая ладная женщинка с глазами большой кошки и вправду чересчур дерзка на язык. Впрочем, и не такие острословы выходили из его кабинета, хвост поджавши!

– Я? Что вы! Мне ваш выход показался очень даже любопытным. Наверное, я и сам держал бы речь подобным образом. Особенно, если документально зафиксированы переговоры с этой … как её… в общем, экс-супругой. Было чем перед юристами козырнуть.

Секретарша с внешностью Софи Лорен внесла сверкающие полированным никелем кофейные пары. Витас первым сграбастал крохотную новомодную чашку и, отставив мизинец, принялся втягивать в себя терпкую жидкость. Лариса к угощению не притронулась: она пила кофе сладкий и с молоком.

– Ну да бог с ним, с судом, – опорожнив миниатюрную тару, произнёс Виталий Семёнович со всем доступным ему благодушием. – Я пригласил вас, Лариса Петровна, чтобы получше, так сказать, раззнакомиться. В городе о вас говорят на всех углах. А у меня, видите ли, есть правило: лично встречаться с самыми заметными представителями вашей профессии…

Уж знаем мы эти ваши правила! – думала Лариса, стараясь не встречаться с Витасом взглядами. С подчёркнутым вниманием она оглядывала кабинет, где на одной стене соседствовали портрет Президента, фото самого Курилова в обнимку с мэром, и почему-то полотно известного зауральского живописца с изображением дооктябрьской казацкой станицы. От Сокольского, а также от хозяев кабинет-буфета, не говоря уже о Натаныче, Лариса была наслышана о некоторых заморочках Витаса. Если Курилов обращал на кого-то свой мутный взор – «нечленораздельный», как говаривала Смешляева, то даже при малозначимой беседе надёжнее всего было принять «вид лихой и придурковатый», усердно поддакивая произносимым сентенциям. Тогда начальник быстро терял нить беседы и отпускал жертву с миром.

Но не дай Бог подчинённому даже взглядом выказать несогласие! Это расценивалось Виталием Семёновичем как недопустимая крамола, и приводило в экстатическую ярость. Как смеет перечить стоящий перед ним жалкий репортёришко, всё достоинство которого измеряется нищенским жалованьем! Кто он такой, этот писака, пусть даже трижды названный чёртовым Союзом журналистов лучшим пером города, чтобы тыкать в нос высокому чиновному лицу своё поганое мнение! Всё могло кончиться даже оскорблениями: сдержанностью Витас не грешил.

Собираясь в мэрию, Лариса сто раз упрашивала себя не забывать о принятом здесь стиле общения.

Впрочем, покуда Курилов, хотя и кривовато, но улыбался, слова скрипели учтиво. Только пальцы нервно барабанили по столу. Казалось, этим жестом он вопрошал: «Тэк-тэк-тэк, что скажете в своё оправдание?»

Оправдываться было не в чем, и Лариса принялась изучать чередование цветов на своей щегольской клетчатой юбке, которую надела по случаю «выхода в свет».

Не заподозрив агрессии со стороны гостевого кресла, Витас слащаво продолжил:

– Да-да, не скромничайте! В последнее время вы стали в городе весьма популярной медиа-фигурой. Мне прекрасно известно, что нынче многие наши журналисты желают походить на вас. То и дело слышно: «А вот Лебедева пишет!.. А вот Лебедева сказала!.. А как Лебедева выступила!..»

Нашим журналистам и без меня было с кого брать пример, если бы ты не постарался!

Где молоденький жизнерадостный правдолюб Вадька Попов из «Огней Зауралья»? Моет машины, признанный с твоей подачи профнепригодным для газетного дела.

Где аналитик Стас Громов с «Нового радио»? Вернулся к банковской рутине, не пожелав отстаивать перед чинодралами правоту своих публичных заключений.

Где настырная умница Нинель Гард и знаток спорта Гриша Мансель? После «замечаний» мэрии Ниночку прямо попросили освободить место. Как слышно, она кантует по турциям и эмиратам челночные баулы. А Мансель, не вынеся «поправок» к его репортажам, опять подался в тренеры. Его место радиокомментатора так и пустует, никак не сыщется равноценная замена.

Примерно так же живётся в забвении и многим другим отточенным перьям, способным сделать честь даже столичным СМИ.

А не твоими ли стараниями пошли на дно молодёжные «Степные огоньки» и альтернативное ТВ «Квадро»? Ты бы и популярнейший таблоид «Орбита» перекусил, да не по зубам его хозяева, бывшие особисты!

От этих мыслей Лариса зло вскинулась, но вспомнила о запрете на возражения и зажалась. Сиди, терпи!

Она всё ещё не могла просчитать намерений Витаса, когда вспомнила о давней испытанной уловке. Почему бы не оставить осязаемой памяти о сегодняшней встрече? Сделав вид, что закашлялась и ищет в сумочке платок, Лебедева незаметно включила новенький четырёхдорожечный диктофон. Машинка профессиональная, даже тихий звук берёт хорошо, крутится бесшумно. А дядька верещит будь здоров. Записи не услышит!

В этот момент Курилов замолчал, и в повисшей тишине прорезался тихий механический стрекот. Лариса, каменея, подумала, что пропала. Но, видимо, туда, где восседал Виталий Семёнович, этот шелест не доходил. Хозяин кабинета, не уловив подвоха, подтянул к себе раритетный графин с серебряной оторочкой, налил стакан, жадно хлебнул воду. Как глухарь на току, продолжил расточать елей:

– Поверите ли, Лариса Петровна, хорошо понимаю ваших коллег. Я просмотрел подборку ваших статей – и снимаю шляпу.

Она вдруг представила, как долговязый Витас в домашних брючатах на подтяжках, обнявшись с флаконом виски, ожесточённо листает вырезки, принесённые Ниткиным. Как пискляво изрыгает хулу в адрес выскочки Лариски. Кто бы мог подумать, что под боком у него, Виталия Курилова, с которым советуется и считается даже сам градоначальник, пригрелась настоящая змеища! Пора, пора окоротить этакое жало!

Но сейчас Лебедевой отвешивались лишь комплименты. Что-то дальше будет – думала она, начиная волноваться. Не к добру эта любезность.

***

Она не ошиблась. Не разбавляя сладости, Витас перешёл к тому, ради чего залучил Ларису к себе:

– И всё бы замечательно, многоуважаемая Лариса… Вы не против, если я буду по-дружески называть вас так? – профальцетил он.

Ещё пару таких друзей, и врагов не надо – про себя фыркнула она, неопределённо пожав плечиками: мол, хоть горшком назови, только в печь не ставь!

– Так о чём я… Ах да! Всё бы хорошо, но кажется нам, что такой большой профессионал, как вы, Лариса, должен более чутко относиться к чужим мнениям.

? – Лариса всё же подняла голову и недоуменно уставилась в серый воротничок Курилова.

– А точнее – к мнениям тех, чей кругозор позволяет видеть многие события и дальше, и глубже.

Лариса не выдержала окончательно:

– О ком это вы? Я что-то в толк не возьму…

Этого крохотного выпада было достаточно, чтобы столоначальник мгновенно изменил тон:

– Да бросьте вы! Всё вы прекрасно понимаете!

Лариса, ещё надеясь отыграть назад, включила дурочку:

– Речь о Трише? Или о Ниткине?

– Да к шутам всех этих ваших недоделанных тришей! Вам ведь открытым текстом, и даже официальным письмом было предложено пообождать с раскруткой темы Валерия Кротова. Именно вам, а не кому другому в редакции. Было? Так-то. А как вы поступили? Вместо того, чтобы повременить – слышите, вас просили всего лишь повременить! – вы там всю газету на уши поставили, чтобы первой дать несколько своих ёжистых писулек, совершенно неуместных и несообразных моменту. Другие же СМИ прислушались к доброму совету! И, между прочим, не проиграли. Выступили пусть и несколько позже, но не менее остро, чем ваш «Обоз». А вам уже и прокуратура не указ, и руководство города не авторитет. Что вам стоило попридержать эти статейки и выдать их сейчас, когда уже и судебные органы сказали своё слово?

– Газета живёт один день… Вам, как бывшему газетчику, это хорошо известно… – тихо заговорила набычившаяся Лебедева.

Ох, не стоило ей поминать период биографии своего собеседника, который он желал бы навсегда вычеркнуть из послужного списка. Виталий Семёнович сузил глаза и угрожающе уставился на медноволосую дамочку.

Решив, что терять уже нечего, Лариса пошла ва-банк:

– Если мы будем освещать события с опозданием на две-три недели, как СОВЕТУЕТ (слово советует было произнесено с нажимом) журналистам дальновидное руководство, то кто будет читать такие прокисшие газеты и внимать позавчерашнему эфиру? Кто будет верить прессе, по любому поводу готовой прогибаться перед указаниями сверху и замалчивать самые важные моменты жизни?!

Лариса облизнула пересохшие губы и прямо взглянула в серые зенки:

– Кому-кому, а вам-то, Витай Семёнович, лучше других известен печальный конец изовравшейся совковой периодики! На дворе давно не коммунистическое «одобрям», а демократия и гласность. Мэр у нас, между прочим, вовсе не назначенец, как вы, к слову сказать, а избран демократически. Так почему свободная пресса обязана стоять на цыпочках, следуя чьим-то советам? Тем более советам, дальновидным лишь с точки зрения тех, кто их даёт?

К такому наскоку Курилов готов не был. Пока он сопел в поисках ответа на неожиданный эпатаж, Лариса продолжила садить пулемётной очередью:

– И в чём, по-вашему, многоуважаемый Виталий Семёнович, заключается эта самая дальновидность? Выгородить перед общественностью подонка и душегуба? По команде верхов не дать людям исчерпывающей информации? Угодить депутату Госдумы? Или во всём этом сразу?

Она замолчала: нужно было унять бешено колотившееся сердце.

К её удивлению, молчал и Курилов. Только барабанная дробь, которую машинально продолжали выбивать из столешницы его руки, перешла в канонаду. Ему до колик в подреберье хотелось вскочить и заткнуть разошедшуюся журналюжку, в полный рост отстирать её, забывшую, видать, где и перед кем выступает. Но жизнь хорошо обучила Курилова расчётливости, изворотливый ум шептал: делать этого не следует, по крайней мере сейчас, когда с «Обозом» не всё ясно. Придёт времечко, и тогда уж эта звездень огребёт по полной, Виталик Курилов и меньших залепух никому никогда не спускал. А пока будь добр, засунь подальше своё самолюбие. Делай вид, что внимаешь этому бреду, соглашайся, любезничай. Гаси ненароком запалённый огонь!

Лебедева ждала истеричных воплей и даже приказа удалиться. Вместо этого Курилов ещё угрюмо, но уже сдержанно предложил:

– Лариса Петровна (Петровна? Дружбы не вышло?!), что было, того обратно не переиграть. Видимо, в чём-то вы правы: мы несколько…э…переборщили в старании оградить город от непроверенной информации. Как и наши уважаемые СМИ, которые тоже слегка торопливо взялись муссировать жареную тему. Но делаем-то одно дело, так что давайте не будем обвинять друг друга в несуществующих грехах. Я надеюсь, что в будущем эти недоразумения исчезнут, и мы сумеем лучше понять друг друга. Собственно, о понимании я прежде всего и хотел говорить с вами.

Слыханное ли дело, чтобы Витас двигал на попятную перед подчинёнными?! Что ещё тут за подвох?

Лариса беспокойно прикидывала, куда может клонить начальничек, когда Курилов валдайским колокольчиком зазвенел о том, какие выгоды может сулить дружба волка с овцами. Или овцы с волками?..

…Ему известно, что в медийных кругах он слывёт строгим руководителем… Его даже побаиваются, не без этого… Хотя иные считают, будто он только и делает, что распекает и накладывает взыскания… Но мало кто в курсе, какая огромная помощь СМИ исходит от возглавляемой им, Куриловым, структуры… Наверное, и Лариса Лебедева не догадывается о масштабах этой вполне реальной работы… Впрочем, скромный Виталий Семёнович никогда не выпячивает собственных заслуг…

Опять хлебнув из графина, Витас продолжил петь фистулой, как тетерев:

…А ведь новые редакционные помещения, автомобили для оперативности телевидения, дефицитные компьютеры и многое другое появляется в городе благодаря его непрестанной заботе… О материальной поддержке журналистов и решении их жилищных проблем вовсе говорить нечего: это прямая прерогатива Виталия Курилова…

На последних словах Лариса ехидно кивнула: говорить на эту тему и впрямь было нечего. О «безмерной» помощи Витаса в деле потопления зауральских СМИ ходили легенды. Предназначенные редакциям помещения чаще всего оказывались у неустанно плодящейся управленческой челяди. Даже в самых крупных еженедельниках имелось не более десятка давно устаревших компов. На колёсах, без которых захлёбывались телевизионщики, разъезжали всё те же чиновники, а впереди всех Витас, рассекающий на дорогущем – служебном! – джипе. Детные семьи журналистов, не получив ни копья из закромов городской управы, ради хлеба насущного вынужденно меняли профессию. Ну а жильё… За те несколько лет, что Витас продрался во власть, квартирами обеспечились совсем не корифеи журналистики…

– Однако не все редакции, как и не все сотрудники получают означенные блага по коммунистическому принципу… – Виталий Семёнович начал подбираться к заветному яблочку – Лариса Петровна догадывается, что благосклонность властей нужно заслужить! Взять, к примеру, вас. Известности, хотя в основном и скандальной, такому корреспонденту не занимать. А в зарплатных ведомостях вы стоите на тех же позициях, что и начинающие бытописатели. Или не так?

Лариса с тоской подумала, что этот лошадиного покроя господин наступает на её ахиллесову пяту: начисляемого ей жалованья действительно катастрофически недостаёт.

…Между тем у ведомства Виталия Семёновича имеется особый фонд, предназначенный для поощрения талантливых сотрудников… И корреспондент «Вечернего обозрения» Лебедева вполне достойна солидной персональной надбавки – за высокие творческие достижения, скажем… Он, Курилов, даже готов лично ходатайствовать о такой надбавке. Как и прочие читатели, он отдаёт должное её работе… А не делает этого главный по СМИ по единственной причине: боится, что не поймёт его руководство мэрии… Спросит оно: это та самая Лебедева, которая знай себе частит колючими заметками да ссорится с начальством, что со своим, что с нашим?.. Которая ни в грош не ставит пожелания сверху?.. Что тут ему отвечать?

– Что бы ответили вы, уважаемая коллега, будь на моём месте?..

– Ну, на вашем месте я не окажусь, Бог милует. А им ответила бы то же самое, что вам несколько минут назад. По делам судите, тогда всё будет правильно. Да что там говорить: никакого фонда у вас нет!

– А вот тут вы не правы! Хотя специальный фонд материального поощрения журналистов …э… на самом деле пока ещё только создаётся…

Вот блефует, пакость эдакая! – Ларису аж передёрнуло от возмущения.

…Зато другие возможности реально имеются… К примеру, в городском бюджете заложена строка о поддержке редакций… Нужно ли говорить, что расходуется она на тех, кто умеет выстроить правильные отношения с городскими верхами… Получает тот, кто играет заказанную музыку…

…Никуда не делся и жилищный фонд. Он также по возможности используется для поощрения лояльных руководству СМИ и их сотрудников…

– Но у меня уже есть жильё!

… И хорошо, что у Ларисы Петровны есть!.. А у её товарищей по работе – далеко не у всех… Но теперь он собирается смотреть не только на личные результаты очередников, но, так сказать, и на командные… Так будет по справедливости…

Тут Ларису окончательно проняло! Так вот для чего надрывается здесь эта паршивая свистулька! Вот для чего машет перед носом золотым ключиком, собираясь запереть таких, как она, в клетке из чистогана! Говорится сейчас всё это, чтобы Лебедева зарубила на носу: пока у власти он, Курилов, от её покорности зависит не только её личное материальное благополучие, но и распределение благ для всего их «Обоза». В первую очередь – выделение квадратных метров, полагающихся её друзьям и коллегам!

– Наверное, такой же порядок и при назначениях на должности? Стало быть, теперь сотрудники редакций всем скопом обязаны выбирать, публиковать или «не пущать» острые материалы? Круговую поруку возрождаете?

– Как вы всё правильно поняли, Лариса Петровна. А то вас, шибко смелых, столько развелось, что никаких вожжей не напасёшься!

Вдруг вспомнилось, как сейчас тяжко мается в больнице обозовский старожил Лёня Ивонин, потеряв надежду получить от города собственный угол. Выскочило мокрое лицо убивающейся по Лёне пьяненькой Смешляевой, самодовольная Ниткинская рожа…

Витас ещё что-то пришепётывал, когда Лариса резко придвинулась к нему, так что столоначальник прянул назад всем корпусом:

– А ещё я поняла, что это вы – лично вы! – перетасовали городскую очередь на жильё. Захотелось поощрить назначение Ниткина законной квартирой Леонида Ивонина?! Дать аванс возможному завтрашнему главреду нашего «Обоза»? Вы сами только что утверждали, что подобное исключительно в вашей власти.

Вопрос попал в болевую точку: махинации с жильём для чиновника могли кончиться плохо. Витас вдруг как-то сгорбился, скукожился и, кажется, даже поубавился в росте. Он вжался в кресло, будто ожидая такой же Лебедевской оплеухи, какой когда-то наградила она Ниткина. Ждал покорно, как нашкодивший кот…

– Что же вы осеклись, если не имеете к этому отношения? Нечего возразить?

Молчание…

– Впрочем, можете не отвечать, пример более чем нагляден. Так он и действует, ваш принцип поощрения лучших. Среди зауральских журналистов не нашлось креатуры более достойной, чем законченная бездарь Владимир Натаныч? Ваш личный соглядатай и доносчик?!

Колыхая зелёно-оранжевыми сполохами юбки, Лариса направилась к выходу. Уже берясь за дверную ручку, громко бросила через плечо:

– Будем считать, знакомство состоялось?

… На старинной лестнице давно смолк стук лёгких каблучков, а Виталий Семёнович всё сидел в той же вдавленной позе. Наконец, приподнявшись, он в диапазоне четвёртой октавы бешено просипел:

– Ты, Лебедева, о своих словах ещё пожалеешь!

Глава 26

– Андрей, ответь ты мне на один вопрос. Если, конечно, это не государственная тайна….

Помещение для Дома журналиста, давно обещанное городом, в очередной раз уплыло под чиновничьи апартаменты, и Лариса пьёт чай в каморке Сокольского, которая чуть больше маминого кильдыма.

Прослушав запись со встречи с Куриловым, Андрюха крякает и без стеснения отпускает матерок. Потом подводит черту:

– Этот деятель, видать, не читал Сказки о рыбаке и рыбке. На своих же подлянках проколется.

И больше этой темы не касается. Тут не говорить, тут дубьё брать впору…

Время вечернее, давно пора по домам, но два янтарных зрачка никак не отцепляются от Романыча. Ну давай твой вопрос…

– Ты сам знаешь: «Обоз» числится среди неблагонадёжных. Наверху «обозрение» называют «оборзением». Тришу то там, то сям не по-детски моют голову. Корреспондентов на официальные прессухи пускают с боем. Обо мне и говорить нечего: скандалистка… В общем, торчит наш таблоид бельмом в глазу у города. Но почему нас всё же не затыкают и не задвигают?

Помнишь – два года назад «Степные огоньки», попытались работать по образцу «Московского комсомольца»? Сбежалась зубастая команда, наладили информационные потоки. Получилась креативная и вполне себе демократически скроенная молодёжка. Люди стали гоняться за их выпусками. И вдруг – бац! – свернули пацанов, сидят сейчас без работы. Нашли у них какие-то финансовые крючки, редактору даже срок припаяли, слава Богу условный. А всё оттого, что не в ту степь, вишь, светили «Огоньки». Я слышала, что всей этой травлей командовал лично Курилов.

Почему же нас полощут и пинают, а лапу не накладывают?

Сокольский подливает в чай неизменного коньяку, греет бокальчик в ладонях:

– Ты Лорик, баба жутко умная и въедливая, но иногда бываешь балда балдой. Прежде, чем задавать мне такие вопросы, не поленилась бы сама на них ответить…

– Да пыталась! Ничего не выходит.

– Не крути! Всё у тебя выходит, да только для твоих мыслей тебе обязательно нужны чьи-нибудь подпорки.

– Ну, Андрей…

– А скажи мне, дорогая Лора, кто учредил в бозе почившие «Огоньки», кто давал им деньги на жизнь? То-то и оно! Пара не самых крутых пап и мам, какой-то молодёжный фонд и прочая несерьёзная с точки зрения начальства публика. За дело взялись романтические дилетанты – в надежде, что для успеха довольно хорошо изготовленного газетного продукта. Но разве в нашем королевстве кого-нибудь колышит качество СМИ? Кто-нибудь считается с такими учредителями?

Вот тебе и весь ответ. Стоило голоштанным пионэрам пару раз не понравиться тому же Витасу, как мигом нашлась на них административная управа.

– С «Огоньками» я что-то такое и предполагала. А кто прикрывает спину «Обоза»?

– Точно и пофамильно я наших кормильцев не знаю. Поначалу, вроде, вливались остатки партийных денег. Рулить ими и посадили коммунистического Триша. Тогда от газеты, кроме постсоветской преснятины, никто ничего не требовал. «Обоз» и есть обоз.

– А сейчас???

– Ходят слухи, что нарисовались какие-то москвичи.

Лариса обиженно сопит: не желает брат Андрюха делиться информацией…

– Но!.. Пооглядывался я тут по сторонам, кое с кем поговорил, и вот к какому выводу пришёл…

Лебедева ёрзает от нетерпения, а Андрей как назло в час по чайной ложке цедит чаёк с «пятью звёздочками».

– Интересная петрушка вырастает… Кто-то очень влиятельный постепенно подгребает под себя СМИ. По моим скромным данным, процесс этот идёт как в центре, так и на периферии. В разных регионах у ряда газет, радио и телевизоров меняются хозяева. У нас в Зауралье к новым учредителям перешёл «Обоз», пара кабельных каналов и радио «Утро». Думаю, что в дальнейшем число рупоров капитализма, прибранных к новым рукам, будет расти.

Делается всё осторожно, без спешки и нажима. Местные власти, конечно, эту картину замечают. Не поверю, чтобы Витас да не знал о смене собственника в «Обозе» и в «Утре». Но пока всерьёз никто на этом не зацикливается: мало ли какому толстосуму накатила блажь прикупить карманную газетёнку!

И всё же в важных кабинетах наверняка подумывают, откуда он взялся, никому не известный Пупкин, нынешний владелец газет, а, возможно, и заводов с пароходами? Не стоит ли за этим телёночком какой другой страшный зверь?

Чиновники, дорогая Лора, они ведь твари особые. Перестраховаться и подложить соломки под свою задницу – первейший принцип их существования. Пока разного калибра витасы не будут доподлинно знать, кто эти новоиспечённые варяги, до тех пор не посмеют грызть неопознанное добро. Вот потому-то в мэрии и остерегаются дербанить «Обоз», на место Триша не ставят какого-нибудь Ниткина (а что удивляться-то, Ниткин у Курилова, поди, первый в списке на главреда!), и тебе не хамят так, как большинству прочих. Интрига не раскрыта, значит, у Лебедевой со товарищи против Курилова есть ещё иммунитет.

Лариса вздёргивает плечики. Вроде и понятны ей Андрюхины речи, а вроде и не совсем. Сокольский этот жест замечает:

– Ну что ещё я тебе не дожевал?

– А… А зачем вообще этим московским гостям наши нищие региональные СМИ?

– О Господи! Лебедева, ты где трудишься? В современном печатном органе, или в ларьке на Заозёрном рынке? С твоим-то кругозором пора бы самой до некоторых вещей доходить! Опять в который раз интересуюсь: лично ты что по этому поводу мыслишь?

Лариса краснеет. В присутствии своего друга и первого редактора она порой начинает стесняться: вдруг глупость ляпнет! Но спрятаться от строгого взгляда Андрея Романовича некуда, и медноволосая «тигра», запинаясь, излагает:

– Ну… Для чего вообще нужны СМИ? Чтобы впихивать в сознание масс то, что требуется их хозяевам, так?

– Так…

– Но сейчас у нас что? Свобода слова! Все обо всём на всех углах вольны вещать. С информацией, стало быть, порядок. Значит, идеология? Так, Андрей?

– Верным путём идёте, товарищ, – веселится Сокольский. – А поясни-ка мне, матушка, кому и на кой чёрт нужна сегодня эта самая идеология, давненько отправленная на свалку истории? И когда вообще приспевает в ней нужда?

– Андрей, ты хочешь сказать…

– Хочу, Лорик, хочу. Но только лично тебе, и чтобы мои слова не ушли дальше этого кабинета.

– Сокольский!!!

– Так вот, по моим размышлениям, в стране назревает какой-то перелом. Возможно, перед очередными выборами наверх пробиваются некие новые силы. Судя по методичному аккумулированию СМИ, им не обойтись без обработки российских умов. Что это за силы, пока судить не берусь. Вижу одно: рулят ими не лохи. Ведь почему среди дюжины зауральских газет выбрали ваш – прости, наш! – «Обоз»? Думаю, те, кому положено, вычислили, что здесь подобралась сильная редакция, есть такой настырный жучок, как Лариса Петровна, и при надобности легко заменить тряпку-главреда. То есть налицо профессиональный и легко управляемый орган. Остаётся лишь дать такому нужную точку опоры, и…

Насладившись Ларисиным опрокинутым видом, Сокольский встаёт, разминая затёкшие ноги, картинно смотрит на часы:

– Давай, Лора, по домам. Тебя, говоришь, кто там дожидается?

– Да есть одно заинтересованное лицо…

– То самое, что взбаламутило всю редакцию?

Лебедева краснеет и начинает ковырять взглядом половицу:

– Нет Андрей, совсем-совсем не оно. На теперешнего моего бой-френда наши девахи вряд ли запали бы.

– Опять новый, что ли? Ну, ты, подружка, совсем вразнос пошла!

– Типа того. Он на полтора десятка лет моложе меня.

Сокольский взглядывает на Лору очумело. Потом подходит вплотную, приобнимает её за плечи:

– А и правильно! Нам, творческому люду, без шалых вывертов никак невозможно, точно?! Ну, пошли. А то ещё молодчик приревнует…

***

Кажется, жизнь сдвинулась с мёртвой точки! Спозаранку Ольга Ивановна призвала Лебедеву на свою цветочную плантацию и объявила, что с ней в авральном порядке желает встретиться знатный банкир.

Кто такой Янселевич, Ларисе было известно. В последнее время его Зауральский банк регулярно становился главным ньюсмейкером города. Дело, поставленное широко, на западный манер, взрывало умы необычными новостями, создавало множество толков и настораживало верхи банкирского сообщества.

Что нужно этому лосю финансового рынка от сопливенького еженедельника?

– Ты сказку о голом короле помнишь? – начала издали Гришина. – В чём там соль? Наряд короля, то бишь антураж, делается его окружением. Не важно, кем быть, а важно, кем слыть. В нашем случае есть нужда в благосклонном мнении общества о Зауральском банке.

– Клиент панегирик желает?

– Панегирик он может купить где угодно, денег хватит. Но сегодня мало кто поверит славословию. Игорю хочется правдоподобного вранья, умного, доказательного. Да что я тебе рассказываю! Встретишься, послушаешь, сама всё уяснишь. Через час он ждёт тебя в «Волне». Бери машину Триша и езжай.

Надо бы вытрясти из начальницы побольше сведений об этом господине – подумала Лариса. Но решив, что Гришина никуда от неё не уйдёт, почла за лучшее сначала составить собственное представление о предмете будущей заказухи.

«Волна» слыла рестораном особым, здесь проходили встречи самых преуспевающих горожан. И цены держались соответствующие, хотя кухня недалеко ушла от прежних совковых традиций. Ну да не бифштекс красит место!

Несмотря на ранний час, в прокуренных залах было многолюдно, столики чернели глянцем кожанок. Среди громкого гомона то и дело прорывалась матершина. Лариса оторопело топталась у входа, прикидывая, не ошиблась ли Гришина адресом – уж очень неподходящим для серьёзного знакомства казалась эта полублатная обстановка. Но резво подскочивший человек в безупречном костюме повёл её в другую часть помещения, надёжно отгороженную от дыма и разухабистых выкриков. Здесь, в комнате с обоями алого бархата Ларису встретил потомственный финансист Игорь Соломонович Янселевич. Он с ходу предложил обращаться друг к другу по-американски без отчеств, хотя и оставил русское «вы».

Наверное, в его конторе бабам не до работы, – улыбалась Лебедева, слушая вводные Игоря. Перед ней восседал несомненно лучший образчик семитских кровей – высокий хорошо сложенный молодой брюнет с чистой смуглой кожей и синими глазами.

Смысл его пространных пояснений сводился к одной ключевой фразе: хочу всеобщей любви и веры в свою деловую и человеческую исключительность! В том, что названные качества в его натуре присутствуют, юный банкир, видать, не сомневался.

Всё как и рисовала Гришина. А корреспондент «Вечернего обозрения» обязана отыскать бесспорные метки этой самой исключительности, и прежде всего среди вороха вываленных перед ней бумаг. Рыть придётся основательно, вплоть до Ветхого Завета…

Аккуратно сложив придвинутые к ней листы и папки, Лариса, наконец, взглянула в напряжённо-искательную физиономию:

– Разумеется, Игорь Со…

– Просто Игорь, просто Игорь!

– Хорошо, просто Игорь. Так вот. Разумеется, я тщательнейшим образом изучу предоставленные материалы. Однако давайте условимся на берегу. Вы ведь хотите получить правдивую и серьёзную публикацию, а не пустую трескучую статейку, так?

Янселевич замотал породистой головой, не очень, видимо, въезжая, к чему клонит его визави. Лариса продолжала:

– Тогда кроме вашей точки зрения мне понадобятся сторонние мнения – для подтверждения объективности преподносимых нами сведений.

Недоумение в синих зрачках усилилось. Пришлось дообъяснять:

– Ссылка на независимых экспертов добавит материалу убедительности. Я привыкла так делать, если вопрос касается серьёзных материй. Этих третьих лиц подберу сама, их взгляды я вам озвучу. Не обещаю, что результат сложится моментально, но работать будем честно и плотно. Вас такой подход устроит?

– Насколько небыстро? – нахмурился банкир.

– Сейчас сказать не могу, но через день-два, думаю, уже буду знать, как оно пойдёт. Во всяком случае, сообщу сразу же, как будет что обсуждать.

– Хорошо…Но не тяните… – неожиданно плаксивым голоском простонал Игорь.

– Какие сроки для вас предпочтительны?

– Напечатать статью хотя бы на следующей неделе…

– Маловероятно, но буду стараться.

Янселевич уже поднялся было для прощания, но вдруг опять суетливо сел на краешек своего стула:

– Лариса, мы не обсудили финансовую сторону…

– Давайте обсудим – с неожиданным смелым равнодушием ответила Лебедева. – Редакционные условия – у Ольги Ивановны. Всё, что связано с моим личным гонораром, имеет смысл оговаривать, когда материал будет подготовлен к сдаче в редакцию. Годится?

– И без аванса?

– Надеюсь, что смогу прожить без него.

– А… чай… кофе?.. – продолжал суету директор Зауральского банка.– Быть может, вы голодны?..

– Уважаемый Игорь, мне пора. Оставим сладкое на потом! – улыбаясь, пропела Лариса, с удовольствием надевая курточку, которую подал ей несколько смущённый красавец-финансист.

– Совсем забыл! – раздалось ей вслед. – Послезавтра в моём банке брифинг, приходите и вы тоже. Приглашение и релиз вам пришлют.

***

Над бумагами Янселевича пришлось корпеть весь остаток дня. От специфических формулировок голова шла кругом. Дебет, вексель, квота, овердрафт… И кто только придумал этакий птичий язык! Пока продерёшься через нечеловеческие обороты, из мозгов вылетит вся суть вопроса! А бедному читателю куда податься? Его ведь не мудрёные словечки интересуют, а правда о том, можно ли доверить этому чересчур продвинутому банку свои накопления!

Чтобы побыстрее сориентироваться в неудобоваримой зауми, Лариса даже сбегала за помощью к соседскому книгочею Мише. На счастье у того оказался специальный словарь экономических терминов, и работа пошла быстрее.

Но чем глубже она погружалась в тему, тем сильнее нарастало беспокойство. Тревожил не только собственный экономико-лингвистический дебилизм. Из нагромождения терминов вырисовывалась противоречивая картина.

С одной стороны выходило, что Зауральский банк лихо и успешно оперирует самыми современными технологиями. В линейке его продуктов (оборотец из новомодных!) выстроились такие, о которых прочие городские финансисты пока и не помышляли. Плавающие ставки, краткосрочные кредиты, индивидуальный подход к условиям договоров, ещё что-то выгодное… Заманчивая новизна для бизнеса периферийного города! Как результат – за короткое время контора Янселевича собрала пухленький клиентский портфель, сумев вписаться даже в несколько проектов, поддерживаемых городом.

А с другой… На чьих вливаниях так уверенно держится банк, только-только встающий на ноги? Откуда проистекает невиданная свобода в распоряжении до зависти солидными средствами? За счёт какого подкожного жирка он при случае может позволить себе демпинговать (или как там называется снижение платы за услуги)? Даже самые бывалые денежные мешки вроде Индустриального банка или Стройбанка нынче вынужденно считают каждую копеечку. А уж они-то куда лучше адаптированы и к небогатому региону, и к постперестроечным экономическим ухабам.

Что-то не сходится тут ухо с рылом… Во всяком случае, в её, Лебедевском, понимании. Не пора ли подтягивать знатоков?

Говоря с Игорем о независимых консультантах, Лариса держала в уме три фигуры. Начать можно с Ольги Ивановны. Уж она-то плавает в банковской стихии, как рыба в воде. Чего сама не знает, то расскажет дражайшая половина, готовая для Оленьки раскрыть даже государственную тайну.

Есть также Александр Павлович Депов – куда же без него! Гришина, не подозревая о коллизиях личной Ларискиной жизни, на голубом глазу выложила, что банкир в их рекламном отделе возник не просто так, и не сам по себе. Весьма способствовал тому известный адвокат, – да-да, тот самый! – снабдивший Янселевича прекрасными характеристиками «Вечернего обозрения» и его лучших специалистов.

Джентльмен Саша, рыцарь благородный! Ходячий пуд пломбира! Дуется на бывшую пассию за смену состава, а всё-таки не упускает случая услужить понравившейся юбке. Вдруг да отыграет Лора назад! Благодарствуем, при надобности воспользуемся вашим прекраснодушием.

Наконец, есть и самый хлипкий вариант: один вежливый дракон. Внутренний голос подсказывает, что его консультация как раз и поможет развязать самые тугие узелочки на мантии Янселевича. Лариса не была уверена, что майор Васильев захочет разговаривать с ней по поводу банков. Всё-таки именно из-за «сотрудничества» с банкирами ОБЭП попал под ехидный огонь прессы. Однако, пробовать набиться на встречу всё же следует.

Но Евгений Сергеевич, на счастье оказавшийся у аппарата, без жеманства согласился принять Ларису хоть завтра с утра.

Кто ходит в гости по утрам, тот поступает мудро – весело мурлыкала она знаменитую песенку, доставая из шкафа свои туалеты. Перед драконами следует появляться в самой лучшей форме. Колька с усмешкой наблюдал эту ревизию тряпок. Ожила птичка! Даже такой умной тётке, как его Лоло, нужно всего ничего, чтобы почувствовать себя снова на крыле!

Как истинная женщина, Лебедева быстро убедилась, что надеть нечего, хотя наряды и складывать некуда. Наконец, при одобрении бой-френда она выбрала строгую светло-бежевую юбку и любимый баклажанного оттенка свитерок. Тёмный в облипочку трикотаж выгодно подчёркивает тонкую талию и высокий бюст. Особенно если на нём красуется массивная старинная цепочка червонного золота.

Лариса конечно же помнила изречение Шанель о том, что демонстрировать настоящие драгоценности – всё равно что носить банковский чек вокруг шеи. Но побрякушек у неё немного, и они не слишком дорогостоящие. Зато почти у каждой есть особая история. Эта цепочка, например, перешла к ней от мамы, а той досталась от бабушки. А бабушка получила украшение ручной выделки от своей бабушки в день венчания, ещё до революции. И многие восхищённо притормаживают при взгляде на богатую слегка потускневшую от времени вязь…

Остается надраить ботильоны с высокой шнуровкой – и готово, можно отправляться к борцам с экономическим беспределом.

Дамские штучки возымели действие: при виде журналистки Евгений Сергеевич не смог сдержать одобрительной улыбки. Впрочем, когда майор узнал о цели посещения, глаза его юркнули поглубже. Для начала Васильев потребовал, чтобы Лариса раскрыла суть своего интереса к Зуральскому банку. Пришлось объясняться на тему заказной публикации.

– Так-так, пацан за народным признанием к вам пришёл – констатировал начальник. Не поймёшь, одобрительно или осуждающе. – А вы, Лариса Петровна, значит, сомневаетесь, стоит ли Игорёк того?..

Как при первой встрече, чёрные букашки испытующе забегали по лицу Ларисы, у которой нехорошо похолодел затылок. И чего припёрлась! Задала, блин, вопрос, а попала на допрос!

Наконец, майор отвёл взгляд. Похоже, удостоверился в недвусмысленности Ларисиных намерений. Отойдя к небольшой тумбочке с набором посуды для чайной церемонии, он неторопливо, будто рассуждая сам с собой, посвятил её в сегодняшние реалии Зауральского банка.

– Правильно ли я поняла, что Зауральский находится на грани банкротства?– вопрос Ларисы последовал, едва Васильев умолк.

– До банкротства пока далеко – если, конечно, его партнёры все разом не отзовут свои обязательства по вложенным в него ресурсам. В сегодняшней России банковское дело вести непросто, иногда даже и благополучные учреждения временно прекращают выплаты клиентам. Хуже, что Янселевич бездумно нарушает правила, давно сложившиеся в кредитной системе города. А это можно считать опасным звоночком. У его коллег достаточно рычагов, чтобы привести в чувство заигравшегося юношу. В подтверждение слов могу ознакомить с некоторыми документами! – сегодня майор явно благоволил Лебедевой.

– Неужели выдадите копии на дом?

– Выдам. Вы пока следуете нашему уговору.

Васильев намекал – к немалому удовольствию Ларисы – на удачное начало сотрудничества ОБЭП с «Вечерним обозрением». По материалам, предоставленным его службой, увидела свет одна история. В городе судили около двух десятков граждан, обвиняемых в приватизационных махинациях на госпредприятии. Проверка обнаружила бо-ольшие злоупотребления Необычность дела состояла в том, что при этом ни малейшей недостачи не оказалось: всё якобы похищенное лежало целёхонькое по своим местам! Преступление налицо, а ущерба от него никакого. Прокуратура не знала, куда деваться. Добросовестно попросила дать виновным (этих-то нашли!) кому два года, кому три, а некоторым по пять и даже по восемь годков. Теперь судьи плешки на затылке вычесали: как тут не дать? И дали! А весь цимус в том, что абсолютно все наказанные получили свои сроки условно. Ущерба-то нет! Столь редкий юридический казус Лариса Петровна с привычным сарказмом и обсудила на страницах «Обоза».

Разумеется, в раскрытии этого почти виртуального преступления участвовали сотрудники ОБЭП. Ларисе удалось без подобострастия показать их профессиональные заслуги.

Любезный майор заварил и разлил по чашкам душистый чай, добытый из стильной лакированной коробочки, когда Лариса опять приступилась со своими расспросами:

– Посмотрела я Игоревы талмуды, вас послушала, и поняла вот что… Он ведь держится на плаву, пока наши банкиры ему это позволяют?

– Допустим…

– А выступи он в прессе с выпячиванием своих сомнительных достижений… Да, чего доброго, вздумай критиковать коллег за ретроградство и нежелание переходить на современные рельсы… Кому это понравится?

– Допустим…

– Этого бегемота тянут из болота всем финансовым миром, от разных неприятностей отводят, а он, как мне показалось, собирается бахвалиться тем, что категорически не устраивает остальной финансовый клан. Наверняка найдутся недовольные таким оборотом, так?

– Допустим…

– Евгений Сергеевич, и в такой вот ситуации как должна поступить я? Намекните хотя бы, что мне лично с этим Янкелевичем делать? Ведь сейчас писать о нём – всё равно что готовить ему черновик смертного приговора…

Васильев отставил чашку и опять оценивающе оглядел журналистку. (Каждое слово трижды обдумает, зараза!) Потом в прежней полусонной манере сказал:

– Я могу лишь прогнозировать… Сейчас публичное выступление Зауральского банка способно сослужить ему не самую лучшую службу. К чему это может привести, гадать не берусь. Но будь я на месте его директора, постарался бы тихо и аккуратно пригасить поднятую волну, примириться со всеми недоброжелателями, подтянуть реальный деловой рейтинг. Что до вас, то при всём моём уважении к прессе не советовал бы подталкивать Игоря к публикации в вашей газете. Как и в любой другой. При его характере платный журналист легко может стать козлом отпущения. Я ответил на ваш вопрос?

Вот и мудрый змей в погонах говорит то, о чём она уже второй день думает: держись, Лора, подальше от этого чумового Зауральского банка!

– Благодарю. Вы дали исчерпывающую информацию. К размышлению.

***

Лариса не кривила душой: начальник ОБЭП загрузил её важными сведениями. Но потягивая удивительного вкуса напиток (небось, конфискат?!), она перевела разговор в другое русло:

– Скажите – по возможности честно, почему для вас так уж необходимо самому просматривать готовящиеся к выходу заметки? Есть ведь, наверное, замы, помощники какие-нибудь?..

– Один весёленький случай научил.

Интересно бы знать, какой – встала в стойку Лариса. Но спрашивать не стала, хотела, чтобы Васильев сам разговорился. Действительно, после паузы он продолжил:

– Вспоминать об этом не люблю, но расскажу – для расстановки точек над «i», необходимых в нашей дальнейшей работе.

Уловив про некие важные точки, Лариса незаметно включила своего кроху-шпиона. Мало ли в какие откровения пустится сейчас любезный дракон…

Произошло это, когда Женя Васильев ещё ходил в заместителях начальника отдела. Они закончили операцию, которой занимались не один месяц. Взяли группу головастых хитрованов, которые наловчилась делать высококачественные поддельные купюры. Город то и дело сотрясали скандалы, связанные с партиями фальшивок, но накрыть мошенников никак не получалось. Наконец, удалось застигнуть их с поличными в подпольном печатном цехе, и довести дело до суда.

Участники такого престижногораскрытия, и Васильев в первых рядах, уже предвкушали повышение в чинах и премии, когда руководство почло необходимым осветить ход операции в «Вечернем Зауралье». Из газеты в отдел прискакал шустрый говорливый товарищ. Он сгрёб материалы следствия, побожившись, что вернёт их, когда будет показывать Васильеву черновик статьи.

Однако ничего не прислал. Зато через два дня в «Вечёрке» вышла объёмная заметка.

Когда гордое вселенской славой начальство узрело, что было в той заметке, с плеч обэповцев едва не слетели не только долгожданные новенькие погоны, но и чугунные головы. Этот паршивец ни много, ни мало, а в тончайших деталях описал полный процесс изготовления фальшивых денежных знаков! Всё до донышка передрал из полученной документации! Хотя подделки были состряпаны не привычным типографским способом (работу выполнила современнейшая копировальная техника), он умудрился указать даже марки компютеров и принтеров, даже расходные материалы к ним описал! И вышла статья не о доблестно нейтрализованных мошенниках, так необходимая разволнованным горожанам, а форменное руководство к действию для начинающих джентльменов удачи.

Естественно, писаку пригласили на ковёр. Да толку-то! Хотя и перетрусил, но огрызался отчаянно, как загнанная в угол крыса. Понёс, что пресса – четвёртая-де власть, такая же всемогущая, как и силовики. Значит, не обязана ни перед кем отчитываться в своих действиях. И вообще – от текста вручённых ему документов он не отступил ни на букву. Обещание сверить в отделе готовую статью? Ну, запамятовал в творческом угаре…

– А вы не согласны, что медийщики имеют право на самостоятельность? – прищурившись, поинтересовалась Лебедева.

– Не в праве дело, а в ответственности за поступки. Любая власть обладает не только правами, но и огромными обязанностями. Даже четвёртая!

Лариса спорить не стала.

– Мне тогда досталось больше всех, жестокая вышла наука, – вздохнув, продолжил майор.– А что тут поделаешь? Вытряхнули из киосков остатки тиража, да зареклись газетчиков даже на порог не пускать… С тех пор вы – первое исключение.

Когда Евгений Сергеевич закончи, Лебедева поинтересовалась:

– Фамилию корреспондента не вспомните?

– Ох… Какая-то с шитьём связанная… Катушкин, что-ли?.. Или Шпилькин…

– Ниткин?!

– Так точно! Ниткин этого поганца звали! А вы что – с ним знакомы? – майор опять насторожил драконьи глаза. Лариса ответила уклончиво:

– Город у нас маленький, журналисты между собой постоянно общаются, многие имена на слуху…

Незачем Васильеву знать, что деятель, жидко обосравший ОБЭП, нынче рвётся в кресло редактора «Обоза». Но теперь, Ниткин, ты у меня вот где!

Пора было закругляться. Поблагодарив хозяина за изумительный чай, она заспешила. Предстояла ещё одна не самая безмятежная встреча.

Глава 27

Уж не Александр ли Павлович помещеньице подыскал? – задавалась вопросом Лебедева, стоя перед респектабельным зданием, в котором городской коллегии адвокатов был отведён престижный третий этаж. Дом занимал место в том же свежеотреставрированном квартале, что и городской суд – несомненное удобство для адвокатской братии.

На слепящем апрельском солнце особнячок сиял, как пасхальное яйцо. В советское время он принадлежал военному ведомству и служил казармой для курсантов пехотного училища. Но в начале перестройки разорённый до предела оборонный объект выкупили какие-то тугие кошельки, чтобы превратить его в частный юридический институт. Лариса вспомнила, как на открытии нового вуза владельцы объясняли цели его возникновения. Предпринимательская-де публика печётся о подготовке необходимых ей юридических кадров: поступали в институт в основном детки нуворишей. Читай: нынешним браткам, прибиравшим в свои руки деньги и власть, пришло время порадеть о своих людях в милиции, прокуратуре и судах!

Четырёхэтажное здание, построенное в начале века в духе царившего тогда конструктивизма, радовало глаз необычностью форм. Первоначально оно создавалось для людей с высокими эстетическими вкусами. Причудливые внутренние планировки, обилие распахнутых оконных глазниц, несчётные пролёты и винты лестниц при минимуме отвлекающих от дела деталей. Стиль, помноженный на удобство. Ни дать, ни взять, портрет Депова в камне.

После визита в ОБЭП Лариса решила обязательно переговорить с адвокатом. Как бы ни складывались их личные отношения, отказываться от опытного взгляда юриста она не собиралась.

Постучав в дверь с именной табличкой Депова, она остановилась на пороге полукруглой комнаты. Поднявшийся навстречу Александр Павлович явно не ожидал такую посетительницу, щёки его залил румянец. Лодочки, открывающие высокий взъём… Узкая юбка-секси… Прорисованная под тёмным свитером грудь, к которой он ещё недавно так страстно прикасался… Всё его мужское естество ринулось навстречу этой непостижимой женщине, он едва сдерживался, чтобы не сгрести её в охапку.

Ларисе тоже потребовалось время, чтобы справиться с нахлынувшим смущением. События последних дней вытравили брезгливость, вызванную поведением Депова в суде. Видимо, он держал себя сообразно предложенным обстоятельствам. Да и вообще она не умела долго сердиться. А Саша, как ни крути, был мужчиной, подарившим немало головокружительных впечатлений. Даже о замужестве подумывала…

– Извини, что без предупреждения. Была рядом и зашла. Примешь?

Лариса говорила спокойно и просто, будто при дружеской встрече, и пыл Депова постепенно улёгся. Разве друзьями-то они перестали быть?

– Конечно-конечно, проходи, садись, сейчас чай организую, – засуетился он, изготовившись сорваться в ближайшую кондитерскую.

– Спасибо, чаю не надо. Давай просто поговорим.

Она заняла место на небольшом гостевом диванчике, выставив напоказ стройные ножки. Соблазнительную позу приняла, чертовка! И с налёту-развороту приступила прямо к делу.

– Это ведь ты рекомендовал Янселевичу заказать платную публикацию в нашей газете?

–…Ну…да…

– Что сам можешь сказать о нём и его банке? Не волнуйся, писать за тобой не буду, мне просто нужно разобраться в этом фрукте.

Тон Ларисы действовал на бывшего любовника умиротворяюще. Он занял своё вычурное старинное кресло (Депов есть Депов, ни шага без аффектаций!), и до занудства обстоятельно стал выкладывать всё, известное ему о Зауральском банке и его владельце.

***

Короткая биография Игоря Соломоновича Янселевича была расчерчена причудливо. По счастью рождения он оказался последователем, а с недавнего времени и наследником дела своего отца, финансиста и банкира в несчётных поколениях. Ещё при царях-батюшках Янселевичи ссужали деньгами самые жирные проекты и концессии Зауралья. Этому клану удалось благополучно перейти и смуту революции, и кошмар сталинских репрессий, благо в зауральскую глушь доходили лишь слабые громы потрясений эпохи. И спокойно зажили при хрущёвско-брежневском движении к коммунизму.

Мало что изменилось и в бытность малиновых пиджаков. У кредитных дел мастеров авторитет старейшины Соломона Израилевича оставался непререкаемым. Старый Моня, как называли его в банкирских кругах, считался самым мозговитым специалистом и по ценным бумагам, и по чахнущему страховому бизнесу, и, конечно же, по банковским операциям. А главное – он как никто другой знал правильные пути конвертации одного вида капитала в другой. Чуйка на время и место у старика была марсианская.

Между тем, этот хитрый лис, всячески поощряя знакомцев к созданию собственных финансовых структур, продолжал занимать место управляющего филиалом одного из государственных банков. Единственный поздний его сынок, оперившись, тоже ходил при папаше в унылом наряде начальника кредитного отдела. Однако ближнее и даже дальнее окружение этой династии ни на йоту не сомневалось, что Соломон за годы труда госслужащего сколотил капиталец не на один банк или страховую компанию.

Но пока старый Моня чего-то осторожно выжидал, он успел умереть. Как и предполагалось, Игорю перешло приличное наследство, разбросанное по банковским ячейкам, депозитам, ценным бумагам и даже по стопочкам золотых николаевских империалов.

При умелом обороте такое добро сулило большие выгоды. Но это при умелом. А младший Янселевич по умишку родителю и в подмётки не годился. Поэтому начал с того, что пустил приличную толику свалившегося с неба богатства в распыл. Недолго, но смачно он швырял деньги на гулянки, девчонок, машины, вояжи и прочую соблазнительную мишуру, которой был лишён при пуританских нравах отчей семьи. Многочисленным дядюшкам пришлось всем миром осаживать вздыбившегося жеребчика. Его даже припугнули, что в случае неповиновения сдадут властям – Игорёк успел нагуляться на пару уголовных статей. А чтобы «вьюнош» окончательно взялся за ум, ему велено было вернуться в банковское стойло.

Против опостылевшего кредитного отдела Игорь заартачился. Тогда ему позволили организовать собственный коммерческий банк, правда, с весьма скромным стартовым капиталом. Достаточно для научения самостоятельности. Но родня недооценила амбиций новоиспечённого банкира. Ученичество его не устроило, ему подавай удаль и размах. К тому же Игорь быстро сообразил, что сможет лихо проехаться на авторитете отца. Он обошёл с детства знакомых директоров банков и уговорил их памятью старого Мони профинансировать те или иные начинания молодого Зауральского банка. Нужно отдать должное – он сумел увязать в единый узел самые неожиданные интересы. В результате наскреблись средства, необходимые для ведения той агрессивной политики, которой и прославилось новомодное кредитное учреждение.

Целый год Янселевич как сыр в масле катался. Однако неопытность, необдуманность, а порой и откровенный авантюризм постепенно съели стартовые ресурсы, а банку создали репутацию ненадёжного, а значит и нежелательного делового партнёра. Бывшие соратники Игорева папаши один за другим стали уклоняться от сотрудничества с «этим креативщиком» и выводить из его банка свои активы. Делалось всё не враз и под благовидными предлогами, но от этого легче не было: Зауральский уже несколько раз вынужден был задерживать выдачу средств своим вкладчикам. Когда Игорь попытался препятствовать оттоку денег, привело это к паре судебных тяжб, с треском им проигранных.

Родня с папашиными друзьями, дабы помочь сынку Мони выправиться, предпринимали попытки воздействия на незадачливого финансиста. Однако тот пропускал дельные увещевания меж ушей, держа заслуженных китов бизнеса за отживших перестраховщиков. А пока старики возились с юным нахалом, по городу поползли нехорошие слухи, и в очередь за опустошением закромов Зауральского банка встали даже самые ничтожные вкладчики.

Янселевичу требовалось срочно спасать своё реноме. Так образовался звонок Ольге Ивановне Гришиной, жене своего брата-финансиста. А следом Лариса Петровна, которая от подвернувшейся работёнки была совсем не в восторге, оказалась вовлечённой в банковскую круговерть.

За полётами Янселевича-младшего Саша наблюдал чуть ли не с момента образования его детища. Директор, как и банк, то и дело попадали в разные передряги, требующие вмешательства адвокатов. Кроме штатных юристов конторы, разгребать проблемы Игоря приглашались и сторонние специалисты вроде Александра Павловича. Наблюдения эти указывали на то же самоё, о чём поведал Ларисе и майор Васильев. В среде банкиров Зауральский постепенно становился не только притчей во языцех, но даже откровенным бельмом в глазу. Янселевич сдуру или от немеряного гонора стал заступать ту черту, которая для истинных финансистов была священной. Игоря Соломоновича не отрезвили даже судебные иски, которые уже дважды выставили ему коллеги по цеху. В конце концов, разъярённая верхушка банкирского сообщества недвусмысленно предупредила парнишку, что если он не перестанет болтаться под ногами, портя остальным весь гешефт, его попросту сметут с финансового поля.

– И как – подействовало? – вопрос Ларисы был риторическим, так как ответом являлось обращение Игоря в их газету.

– Да какое там! Висит господинчик на волоске, а сам прикидывает, как побольнее лягнуть обидчиков. Ну и собрался публично пригвоздить своего брата-банкира к позорному столбу…

–… А знаменитый адвокат Депов присоветовал ему сделать это через наш «Обоз»…

– Присоветовал. Коли уж этот бык начал кидаться на красное, так в вашей ли газете, в другой ли, но перед публикой он обязательно засветится. Отговаривать бессмысленно, я таких упёртых повидал. Так пусть уж на амбициях Янселевича заработает не кто-то другой, а небезразличная мне Лариса Петровна! Вот такая простая логика.

– Ты всё-таки до мозга костей делец – засмеялась Лариса, вставая, чтобы распрощаться. Похоже, Депов и вправду рекомендовал банкиру печататься в «Обозе», заботясь лишь о её личном шкурном интересе. Ай, заботливый ты мой господин Пломбир!

– Может быть, всё же чайку? – снова начал заискивающе подкатываться адвокат. Так быстро расстаться с гостьей ему не хотелось. Но та, опустив намёки на чай, вдруг исподлобья уставилась на Депова:

– У тебя же есть материалы судов – ну, тех, с Янселевичем?

– Есть, а тебе они зачем?

– Есть зачем, коли спросила. Мыслишка одна пришла…Копии дать можешь?

Делиться «на вынос» своей служебной документацией было не в его правилах. Но под прицелом тигриных зрачков Александр Павлович всё же выудил из недр стильного шкафа интересующие судебные решения.

– Может быть, всё же скажешь, что задумала?

– Почему не сказать? Видишь ли, нет у меня охоты попасть в виновники потопления Зауральского банка.

– Лорик, ты надеешься вразумить Янселевича? – Депов спрашивал так, будто уговаривал её не делать этого. Совсем как недавно – не связываться с Кротом.

– Не надеюсь. Но попытаться обязана.

***

Кутаясь в модную курточку-дутик, галантно поданную членом Коллегии адвокатов, Лебедева неуверенно ступала по коврам. Пойди найди ходы-выходы в этих графских развалинах! – ворчала она себе под нос, вспоминая, какими закоулками добиралась до нужного кабинета. Пара лесенок и приличный круг по безлюдным коридорам опять вывели к кабинету Депова. Проклятье! Начинай плутать сначала!

В это время за левым поворотом послышались чьи-то тяжёлые шаги, и в арке, ведущей вниз (вот где искомый-то спуск!), показалась мужская фигура. Прежде, чем широкий приземистый силуэт приблизился, Лариса узнала Валерия Кротова.

Этот-то что здесь забыл? – почти панически подумала она, и тут же сообразила, что Крот, видимо, идёт к её недавнему визави: Депов по-прежнему работал на него. Улизнуть ей было некуда, за спиной пропадал в далях особняка нескончаемый коридор. Встреча неизбежна…

Валерий Андреевич двигался, не поднимая головы. Но как ни вжималась Лариса в стену, как ни старалась стать незаметной, Крот, поравнявшись, окатил её водянистым неприязненным взглядом: что за шелупонь путается тут на дороге? Одутловатое лицо всё ещё несло нездоровый налёт камеры, белки покрывала воспалённая сосудистая сетка, отчего глаза выглядели по-звериному красными. Упырь, как есть упырь.

– О! Знакомая птичка! Опять тебе заняться нечем? Что на этот раз вынюхиваешь? – сипло сострил он, растянув в ухмылке щербатый рот. И тут же, сплюнув на ворс дорогой ковровой дорожки, желчно хмыкнул: – Нигде от этих паршивых газетчиков проходу нет!

Позже Лариса пыталась понять, с чего её так занесло. От застарелой ненависти к убийце, чувствующему себя хозяином жизни? Или от оскорбительного тона в отношении профессии, которую она любила и уважала?..

Ей бы промолчать и шмыгнуть восвояси. Вместо этого маленькая женщина расправила плечи и с вызовом тряхнула копной медных волос:

– Похоже, в нашем городе проходу нет не только от журналистов?! От уголовников, обязанных сидеть дома под подпиской, – тоже?!

Откуда ей было знать, что законченный отморозок Кротов считал трашной обидой брошенное в его адрес слово «уголовник». Он готов был простить, если его называли преступником, убийцей, даже маньяком, но с этим пакостным определением смириться не мог. Кто смеет такого умного и образованного человека, приближённого аж к самой верховной государственной власти, ставить на одну доску со всякой низменной тюремной гопотой!

– Это ты о ком? – захрипел¸ раздувая ноздри, Кротов. – Это я-то уголовник, я шваль камерная? Это ты Валеру Крота так окрестила, шмакодявка?! Да знаешь ли ты, что после таких слов я с тобой сделаю?! Мокрого места не оставлю от подлючки! Чего глаза свои выкатила? Не веришь?

Лариса стояла, не меняя позы и не опуская головы, хотя была ни жива, ни мертва. Предупреждал же её Депов, что Крот в последнее время не в адеквате, а она опять высунулась со своим языком. Нашла с кем связаться! Как теперь это чмо приводить в чувство?

От вынужденного домашнего заточения на Кротова всё чаще накатывала депрессия. Сегодня уже с утра он пребывал в плохом настроении, от чего сейчас ярился всё больше. Презрительная поза невзначай попавшейся на пути газетной «птички» просто-таки вывела его из себя. Глаза налились бордовой кровью, серая кожа щёк пошла желтоватыми пятнами. Он стал судорожно шарить по карманам, дёргать пуговицы, расстёгивая пальто. Наконец, из кашемировых внутренностей был извлечён пистолет. В лицо Ларисе глянул смертоносный провал, пол качнулся под ногами. Вот сейчас…

Крот чертыхнулся и на миг опустил дуло – снять оружие с предохранителя. Тут распахнулась дверь кабинета, явив на пороге Депова. Мгновенно оценив обстановку, он кинулся к Кроту и повис у того на руке. От неожиданности палец Кротова дёрнулся, эхо выстрела оглушающей лавиной покатилось по коридору, выпугнуло обитателей кабинетов. Пуля, уйдя под ковёр, выбила щербину в паркете и застряла где-то ниже. Депов промаячил отбой тревоги, и адвокатское сообщество без расспросов растворилось за тяжёлыми дверями. Видимо, подобные инциденты происходили в стенах храма юриспруденции не впервые.

Лариса в прострации сползала на пол.

– Валера! Ты что, Валера? Опять придавило? – отчаянным шёпотом причитал Александро Павлович, загораживая Ларису и подталкивая Крота к выходу. – Зачем ходишь по городу со стволом? Ведь людей пугаешь! Или забыл, кому ты позарез нужен?! Успокойся, пойдём на воздух. Хочешь, я тебя домой отвезу?

Взбешённый Кротов обернулся на скорчившуюся у стены журналистку:

– Не последний раз видимся, птичка! Обещаю!

Потом грубо, как прислугу, оттолкнул адвоката, всё ещё цеплявшегося за руку с пистолетом, сунул ствол за пояс:

– Да пошёл ты! Без тебя есть кому Валеру Крота возить! Сиди завтра на месте, поговорить надо.

И зашаркал по ступеням к выходу.

***

Теперь Лариса и не подумала отказываться от чая. Обхватив вместительный бокал, она судорожно глотала обжигающую жидкость. Ходившие ходуном руки плохо слушались перетрусившую владелицу, тёмные капли пятнали салфетку, предупредительно расстеленную Деповым на лакированной глади своего шикарного стола.

Оба молчали, не глядя друг на друга. Наконец, адвокат выдавил:

– Чем ты его так разозлила? Он ведь и на самом деле мог тебя задеть, пистолетик-то не игрушечный. Сколько я его ни уговаривал, всё попусту, таскается везде с пушкой. Ты не первая, на кого Крот её наставляет. Совсем едет с катушек!

Лебедева только ниже опустила голову и крепче вцепилась в фарфор. Уж молчал бы Саша! Не к ней, а к нему запросто ходят в гости герои самых страшных криминальных историй. Он, и не кто другой, допускает, что его подопечные шляются с оружием по приличным местам вместо того, чтобы смирно сидеть под замком. У него в конторе, стоящей в самом сердце города, без оглядки палят из револьверов. Работа, говорите, такая? И такая работа бывает разной…

Чай, а потом пара рюмок коллекционного виски уже были выпиты, а разговор всё не занимался. Ларисе давно было пора уходить, но она никак не могла собраться с силами и мелко дрожала. Депов достал пушистый шарф, который накидывал поверх пальто, укутал им плечи гостьи и помог пересесть на диванчик. Сам пристроился рядом. У него явно было что-то на уме.

– Лорик, я ни о чём тебя не спрашивал и не собираюсь этого делать. Твоя жизнь – она твоя. Если ты решила, что мне в ней нет места – это твоё право, как мне ни горько. Но сегодняшний инцидент заставляет всё же поговорить о нас с тобой…

Лариса сидела, как каменная. Депов даже не был уверен, слышит ли она его. Но хлынувшие слова лились будто помимо его воли:

– Я как-то говорил тебе, что в силу профессии знаю и понимаю об этом мире гораздо больше других, и – извини уж! – несравненно больше твоего. Не всё могу объяснить, многое объяснять не нахожу нужным. Поэтому прими на веру то, что сейчас услышишь.

Лариса лишь недоумённо вскинула ресницы.

– Сейчас, дорогая моя Лорик, в городе зреют перемены. С каких вершин они катятся и почему к нам – можно только догадываться. Удастся ли благополучно уйти от этих вихрей враждебных, тоже трудно загадывать. Но сидеть и дожидаться, когда они накроют и раздавят, неправильно и даже глупо. Я, как человек, обладающий определённым общественным статусом и способный в некоторой степени влиять на события, могу хотя бы надеяться, что меня большие неприятности минуют. Ну, или заденут только слегка. А вот ты…

До Ларисы, наконец, стал доходить смысл того, о чём говорил Александр Павлович. Надо же – он, как и Колька, и Сокольский, предупреждает её о каких-то неведомых грядущих страстях. Если три незнакомых между собой человека, не сговариваясь, талдычат об одном и том же, от этого, по крайней мере, не стоит отмахиваться. Что за буря такая не даёт покоя Депову?

– …С тобой дело хуже. Как бы ни кичились журналисты принадлежностью к некой четвёртой власти, власть эта нереальна. Она придумана кем-то, чтобы подогревать интерес к СМИ. Этакий ловкий пиар-ход, не более. А на самом деле медийщики остаются бесправной кастой, на которой общество чаще всего срывает своё недовольство жизнью.

Депов облизал пересохшие губы и сделал очередной глоток виски. Лариса по-прежнему молчала, но вглядывалась в говорившего внимательно.

– Или ты думаешь по-другому? Тогда вспомни хотя бы отношение к прессе судов. Сегодня ведь любой-каждый может подать иск на СМИ, или прямо на автора публикации. Вот померещилось кому-то искажение фактов или же оскорбление собственного достоинства, и можно идти требовать сатисфакции. А заодно и денежного возмещения морального вреда. И не важно, есть журналистский косяк на самом деле, или нет.

А судьи – что? Судьи в подтверждение обвинения спрашивают материалы отнюдь не у этого правдоискателя. Доказывать, что они не верблюды, обязаны сами журналисты! Такая теперь существует практика. Но заметь: найдётся ли сегодня государственная или силовая структура, тем более депутаты, на которых можно бездоказательно возвести поклёп? А на четвёртую власть – будьте нате!

Возразить нечего, в этом Саша прав, – думала Лебедева. Она не раз вынуждена была улаживать споры на основе лишь тех аргументов, которые предоставляла сама. Ты не виноват? Защищайся!

– Что любой чинуша считает своим долгом вмешиваться в работу СМИ, и говорить не приходится. Это ты тоже сполна испытала на собственной прекрасной шкурке, – продолжал, усмехнувшись, Депов.

И тут господин адвокат попал не в бровь, а в глаз – с некоторым даже раздражением согласилась Лариса: воспоминание о визите к Курилову ещё не остыло.

– Есть и другие примеры унижения журналистов, которые тебе известны лучше, чем мне. Но я сейчас о другом…

Депов встал, прошёлся по радиусу эркера, остановился напротив диванчика и присел перед Ларисой на корточки:

– Я хочу, чтобы ты была под настоящей, а не эфемерной защитой. Думаешь, если в последнее время меня не было рядом, то я выпустил тебя из виду? Ты и не догадываешься, как много я знаю о тебе. Я прекрасно осведомлён, что нынче у тебя гораздо больше врагов, чем друзей. Ты настоящий профессионал, жёсткий и не склонный к компромиссам, так ведь? Это-то и плодит вокруг завистников, недоброжелателей, и даже охотников поквитаться с тобой. Валерий Кротов с семейкой – только один из них.

Депов говорил так, как никогда прежде, даже в моменты их коротких споров. Какая-то твёрдая решимость прорывалась в каждой фразе.

– И когда вы всё успеваете, Александр Павлович? – жёлтые азиатские глаза Ларисы сверкнули недобро. – И своё юридическое дело сделать, и с уголовниками поякшаться, и даже за глупой газетчицей последить?..

Чтобы оказаться подальше от сверлящего взгляда адвоката, она отползла в самый уголок дивана. Но Саша опять оказался напротив. Он взял её руку и крепко сжал в своих ладонях.

– Последовательность следует поменять: прежде всего я слежу за твоей жизнью, а уж потом – остальное. Более того: я и впредь собираюсь это делать, пока сам не расхочу – нравится тебе это, или нет. И вот почему. Известная и небезразличная мне Лорик не должна оставаться без настоящего солидного прикрытия. Пусть вся эта свора, которая по твоему же легкомыслию закопошилась вокруг тебя, будет уверена, что никакие её происки не пройдут. Что за твоей спиной стоят влиятельные друзья. Тогда ты ещё какое-то время продержишься в этом городе. Возможно даже долгое. В противном случае тебя просто вышибут из Зауралья, как пробку из бутылки. И хорошо, если просто выкинут, а не втопчут в какую-нибудь грязь, или не втянут в криминал. Поверь, Лариса Петровна, мне приходилось пересекаться с теми, кто стал неугоден сильным нашего поганого мирка. Им не позавидуешь.

Ларисе тоже были известны собратья по перу, которых вынудили искать счастья за пределами города. Она давно и не хуже Депова осознавала, чем может закончиться здесь её творческая жизнь. Но развивать эту тему не стала, только хрипло спросила:

– И что в сухом-то остатке?

По привычке Лариса хотела съязвить, но колкости не получилось, вопрос прозвучал жалко и даже просительно.

– Помнишь, я как-то в шутку предлагал стать твоим телохранителем? Так вот, сейчас не до шуток, с этого момента я буду твоей каменной стеной, или, если угодно, личной охраной. Такую волонтёрскую функцию беру на себя.

Лариса невольно напряглась, Уловив её состояние, Александр Павлович усмехнулся:

– Не бойся, в сопровождающие, в приятели, тем более в бой-френды не набиваюсь – пока. Но надеюсь, ты быстро поймёшь, кто самый нужный тебе человек.

Лариса не находила что ответить. Чего-чего, а такого от «пломбира» Депова она не ожидала. Похоже, это была совсем не минутная поза…

– Я правильно поняла, что сию секунду получила пролонгированное предложение руки и сердца?

Адвокат красноречиво склонил голову.

Она поднялась, сняла и аккуратно сложила так угревший её шарф, медленно потянулась за курточкой. Потом резко повернулась и взглянула на Депова в упор:

– Саша, я должна что-то сказать? Решить должна? Но ты ведь в курсе, что я не одна сейчас!

– Как хочешь. Я могу и подождать. В остальном будет так, как я сказал.

– Дай мне время подумать!

– Не вопрос. Но времени у тебя не так уж много….

Депов тоже накинул своё элегантное пальто:

– Идём, отвезу. К этому твоему студенту? Правда, что это сынок нашего несравненного Никника?

– Так, говоришь, всё обо мне знаешь?– к Ларисе возвращалась способность принимать жизнь с юмором.

Глава 28

В пресс-релизах мероприятие именовалось на иностранный манер брифингом – короткой сходкой журналистов для получения короткой же информации. Но обставлено было с размахом. Приглашены были ведущие городские СМИ, зал для гостей алел бархатом парадных кресел, а из смежного помещения долетали аппетитные ресторанные запахи. Игорь Соломонович намеревался произвести впечатление респектабельного хлебосольного хозяина. В общении с прессой он, как и большинство деловых людей того времени, придерживался старого русского правила: хочешь, чтобы о тебе написали благосклонно, накорми журналистов от пуза. И, само собой, напои. Поэтому готовые к приёму столы в изобилии венчали дорогие настойки, водки и коньяки. Не ударить в грязь лицом нужно было ещё и потому, что под видом аккредитованных медийщиков на подобные фуршеты обязательно просачивались «засланцы» других банков, ревностно наблюдающие за принятым этикетом.

Брифинг должен был начаться в полдень, но уже часа за полтора всё до мельчайших деталей было наготове. Янселевич прохаживался в новом костюме, только что доставленном из Милана, оглядывая своё хозяйство.

А вот и первые гости! Невысокая женщина с высвобожденным из капюшона тяжёлым узлом медно-рыжих волос предъявляла охране свои документы. Наконец, она повернулась, и банкир узнал Ларису Лебедеву – ту самую, которой поручена работа над имиджевой статьёй о банке. Приветливо кивнув стоящей навытяжку Людочке Подарской, юной начальнице банковской пресс-службы, Лариса Петровна направилась прямо к директору:

– Игорь Соломонович, найдётся для меня минутка?

Заручившись величественным кивком идеально подстриженной головы Янселевича, она потянула его в укромный закуток, изображающий зимний сад. Банкир был уверен, что у копирайтера «Вечернего обозрения» возникли вопросы по теме будущей статьи. Но при первых же словах Лебедевой по его скулам пополз румянец. Она что это – всерьёз? Почему заказанная им газетная статья будет выстрелом себе же в ногу? Как так – не стоит выносить за порог банка его проблемы? И с какой стати эта хорошенькая пигалица, напоминающая грациозную кошку, берёт на себя смелость судить о том, что полезно, а что губительно для будущности сына самого Старого Мони? Она вообще отдаёт себе отчёт, куда языком-то воротит?!

Не дослушав и половины доводов, которые Лариса тщательно подбирала накануне, Янселевич поднялся. Рядом с ней он выглядел гигантом, готовым раздавить неугодную козявку.

– Ну вот что, милая барышня – начал он с нескрываемым презрением. – Я больше не намерен вас слушать! Вы и так нагородили здесь сто бочек арестантов. Вы, дилетант в деле финансов, не разобравшийся в сущности банковских технологий! И вы даже не соизволили найти толковых экспертов, которые бы растолковали, что к чему в нашем городе. К тому же вы ещё и слабый журналист, так как боитесь не справиться с той ответственной работой, которую я вам поручил. Потому и отговариваете меня от публикации. Думаю, на этом можно и точку поставить, так? Я готов освободить вас, а заодно и вашу газету, от сотрудничества с Зауральским банком!

Баран! – ярилась Лариса. – Я ему про Фому, а он – про Ерёму. Прёт на рожон, ничего не слыша. Остается последнее средство…

Будто не слыша последних слов, она неторопливо достала из принесённой папки те самые решения судов, которые скопировал для неё адвокат:

– На это вы что скажете? Разве здесь не изложено почти то же самое, что я пытаюсь вам втолковать?

Янселевич быковато уставился на знакомые бумаги:

– У вас-то они откуда?

– А в нашем городе такие дают каждому ленивому и безграмотному журналисту! Можете поверить на слово – я и ещё кое-что знаю о вас и вашей конторе. Хотя сейчас дело не в этом. Допустим, я, как послушный вам исполнитель, подготовлю материал в заданном вами ракурсе. И наша газета, также ничтоже сумняшеся, опубликует статью о Зауральском. Но тогда будьте готовы, что назавтра вся ваша финансовая братия встанет против вас на дыбы – встанет, мне это известно из осведомлённых источников. Ваши коллеги ведь почти уверены, что вы спите и видите, как бы вынести банкирский сор из избы. И они подготовились к такому повороту. Вам даже обанкротиться не позволят – просто-напросто заставят за бесценок отдать банк в другие руки. Как это делается, вам лучше моего известно. А послезавтра вы, если не убежите из Зауралья куда глаза глядят, станете на каждом углу кричать, что это подлые газетчики во главе с Лебедевой утопили во лжи ваше распрекрасное детище?

Деваха эта и впрямь копнула глубоко! Янселевич, слушая доводы Ларисы, что-то прикидывал в уме.

– Так вот. Пусть лучше я буду в ваших глазах дурой и неумехой, чем бездумно стану подталкивать к такому фиаско. И давайте условимся: это я, как уважающий себя специалист, прекращаю работу, идущую во вред своему рекламодателю. Я не буду участвовать в заведомо провальной авантюре, а вовсе не вы освобождаете меня от чего-то там пока не начатого. Поэтому и пришла сейчас сюда, чтобы сказать вам всё это и по возможности уберечь от ошибки.

Игорь Соломонович побелел, эксклюзивный наряд съехал набок. Папашины капиталы и самоуверенность красивого самца сформировали в нем стойкий комплекс непогрешимости. Он давно считал нормой, что перед ним, денежным господином, все лебезили и заискивали. Никто из мелкой сошки, к которой Янселевич причислял и газетчиков, не смел говорить с ним в эдаком тоне. А эта… Его самолюбию был дан чувствительный пинок. Да он!.. Да её!.. Все Ларисины воззвания к здравому смыслу захлебнулись в ярости оскорблённого неудачника. Банкир повернулся к журналистке спиной, демонстрируя высшую степень пренебрежения, и зашагал прочь из зелёного оазиса. Но на полпути тихо с присвистом прошипел через плечо:

– На брифинге вы гость нежелательный. А о вашей несостоятельности сегодня же сообщу Борису Ильичу и Гришиной!

***

…Ну вот, опять Лора вляпалась! Опять жди дурацких разборок и начальственного ора. Теперь даже Гришина тебя не заслонит. Ты со своей принципиальностью и её подвела под монастырь!

С другой стороны, ситуация-то патовая… Не писать нельзя, дурбень-заказчик напирает. И писать тоже нельзя, иначе вместе с газетой будешь причислена к тем, из-за кого навернулся с трона уважаемый банкир. Вякнули о нём не то, да в неподходящее время – значит, виноваты. В этом мире законы волчьи…

А жаль, как жаль-то слетевшей публикации! Будь всё путём, у тебя в карманах шёлково зашелестели бы зелёненькие бумажки. Нынешние деловые люди обожают швыряться именно зеленью. Новый костюм сыну прикупила бы, себе туфли к лету. Да мало ли на что можно было бы потратить щедрый гонорар. Теперь же остаётся локотки кусать да прилаживать к заднице подушку! Хорошо хоть ума хватило не взять с Янселевича аванса…

Между тем начали прибывать журналисты. Кроме газетчиков, вестибюль наполнили гомоном телекорреспонденты и операторы с микрофонами ы мотками кабелей. Лариса с досадой увидела, что в числе гостей появились и те, без кого не обходилась ни одна прессуха с фуршетом. В холле нарисовались известные всему городу персонажи: Ниткин, Жора Вензель и Андрей Полозьев из почивших в бозе «Степных огоньков». Андрейка, перебиваясь после закрытия молодёжки с хлеба на квас, не упускал случая поесть где-нибудь на дармовщинку. Жора же с Натанычем всегда оказывались там, где щедро наливали. Среди коллег эту компашку давно презрительно называли лужёными горлАми, что не мешало любителям пофуршетить там и сям беззастенчиво набираться до упаду. Вот и сейчас, небрежно скинув на руки встречающему персоналу замызганные куртки, ребятушки плечо к плечу зашаркали прямо к столам, минуя бархатный зал заседаний.

Как ни старалась Лебедева обойти троицу, Ниткин всё же её заметил, осклабился с подозрением:

– Привет рекламе! Ты что, Лара, уже нас покидаешь? Все дела закончила?

– Похоже на то. Раз ты здесь, то мне уже делать нечего. Ну, полных вам чарок, господа!

Небо с ночи провисло паутиной мелкого, совсем не весеннего дождика. Стволы вымокших деревьев и стены домов потемнели, прибавив улицам глухих красок. Влага слизывала из северных закутков грязные остатки сугробов, допьяна поила полураскрытые почки сирени и боярышника. День наливался озоном и печалью.

На мраморном крыльце банка, поправляя капюшон своего парадного светлого пальто, Лариса подумала, что вот и закончилась её бытность в «Вечернем обозрении». Ниткин наверняка учуял неладное. Уж он-то постарается вытянуть из Игоря Соломоновича все подробности сегодняшней аудиенции. Потом этот хорёк на винных парах приплетётся в редакцию, разведёт истерики, заложит её по полной программе… А там и к бабке не ходи – скандал с Янселевичем станет каплей, которая переполнит чашу терпения Триша.

И чем в такой ситуации поможет удалой адвокат Депов? Пойдёт к главреду объясняться вместо Ларисы? Доказывать, что рекламистка, провалившая первую же заказную публикацию, права? Что это она, поссорив «Вечернее обозрение» с денежным заказчиком, белая и пушистая, а совсем не солидная финансовая контора, готовая платить за её измышления приличные деньги? Тут Саша ей не помощник, сама кашу заварила, самой её и расхлёбывать!

Кстати, Депов… Говорить ему, чем закончился визит к Янселевичу, или без неё узнает по своим вездесущим каналам?

Лариса решила, что с Деповым объяснится позже. А сейчас спешить было некуда, несостоявшийся великий копирайтер Лебедева понуро меряла лужи, сочувствуя городу, погружённому, как и она, в безрадостную хмарь.

– Ты Игорь, этта, не волнуйся так! На Лариске нашей что – свет клином сошёлся? Я ведь всегда говорил, что Лариспетровна не годна для дел такого калибра, как твоё. Ненадёжная дамочка! Даже в мэрии на особой заметке!

Брифинг давно закончился, журналисты, наскоро пригубив по стопке за успехи банка, разбежались выполнять свои неотложные задания. Отправился восвояси даже хорошенько накИдавшийся Полозьев. Оставались только захмелевший Владимир Натанович с неизменным друганом Жорой, которых развлекал беседой сам Янселевич. Расстроенный директор, с обиды тоже прилично хряпнув, изливался по поводу происков Лебедевой. Ниткин же, незнамо с чего перепрыгнувший с банкиром на «ты», из кожи лез, стараясь найти тому утешение:

– Подберём тебе другого человечка, сговорчивого и послушного! И напишет не хуже зазнайки Лорки! Такого добра у нас пруд пруди!

Будто собираясь найти замену Лебедевой прямо у опустевшего стола, он повёл по сторонам туманным взглядом. Глаза его, за неимением других объектов, упёрлись в клюющего носом Вензеля.

– О! Вот он, к примеру! Почему бы тебе не скорешиться с нашим Жоржиком? Жоржик не хуже Ларкиного могёт! А авторитета и поболее будет! Как даст-даст, так у читателя аж искры из глаз! И никаких-разэтаких тебе экспертов! Хозяину надо – значит надо! Жоржик субординацию помнит, всегда готов под козырёк! Так, Жора?

– Как скажешь! – Вензель тяжело мотнул головой. – Куда едем?

– Завтра с утра сюда же! – в обиде своей Игорь Соломонович готов был уцепиться за первую же подставленную соломинку. Жора так Жора, лишь бы увидел свет его выстраданный материал. Он ещё покажет этой кошке драной, как должно обращаться с банкирами!

И в самом деле назавтра протрезвевшие стороны нового рекламного гешефта (за минусом Ниткина) собрались для удовлетворения Игоревых амбиций. Владимир же Натанович, скакавший по лужем после брифинга в редакцию, потирал руки: вот пистон так пистон получит теперь Лебедева! Вот уедет-то на горшке! Как Лариса и предполагала, заместитель редактора «Обоза», малёхо прополоскав мозги под занудливым дождичком, предстал с горячей новостью пред очи Триша. Вызванная своим порядком в начальственный кабинет несостоявшаяся рекламистка шла на ковёр с намерением об уходе. Прощай убогое рабочее место в осточертевшем газетном серпентарии…

К счастью, на этот раз обошлось без криков и причитаний. Борис Ильич в её сторону даже не глянул, подмахнул бумагу с радостной лёгкостью: хотя бы одна проблема свалилась с его плеч. Велел только закончить срочные дела. Прочие наработки и недоделки пусть теперь разгребают Смешляева с Губаревым. Ясненько?

Гришина появилась в рекламной вотчине в тот момент, когда Лариса, разжившись в буфете объёмной клетчатой сумой, в каких возили товар челноки, паковала свои пожитки.

– Ты куда это навострилась, Лариса Петровна? Тебе что – новое помещение выделили?

– Вроде того, Ольга Ивановна. Покидаю вас.

– Это ещё почему?

– Вы у Триша с Ниткиным спросите, я сегодня рассказчица никакая…

– Это всегда успеется. А ты прежде всё-таки сама объясни, чего баул-то собрала.

– Подписала заявление об уходе.

Гришина подошла вплотную и внимательно заглянула Ларисе в глаза. Там горько плескались готовые брызнуть слёзы.

– А ну пойдём ко мне! – команда была отдана так властно, что даже непокорная Лебедева не могла ей противиться.

Присев в благоуханном садике на краешек стула, она тремя фразами обрисовала случившееся. К её удивлению, рапорт не поверг Ольгу Ивановну ни в удивление, ни тем более в смятение. Она будто чего-то такого и ожидала. Только принялась нетерпеливо теребить серебристый нимб на голове:

– Почему пошла в банк без совета со мной?

– Так вы бы всё равно меня не пустили, вместо меня нашли бы под этот заказец другого текстовика. А для нашего «Обоза», повторяю, эта заказуха ещё более опасна, чем для Игоря Соломоновича.

– Правду, видать, говорят: гордыни и спеси у тебя куда больше, чем мозгов. Почём ты знаешь, что у меня-то на уме? Или ты забыла, кто мой супруг, и какие подноготные мне известны?

До Лебедевой неожиданно стало доходить, что, видно, она сваляла дурака. Не в том смысле, что расплевалась с Игорьком – тут всё правильно. Поторопилась сбежать из редакции… У Ольги Ивановны, похоже, имеются свои виды на Зауральский. А она ещё тот орешек!

– Ладно. Что сделано, то сделано. Может, оно и к лучшему. По крайней мере, совесть свою очистила – с прежним спокойствием подвела черту Гришина. Потом великоначальственным тоном приказала Ларисе не высовываться из рекламы и никому не болтать об уходе. Сама пушистым снарядом полетела к главреду.

***

Чего хочет эта неугомонная старушенция? Будто не знает, что сегодня у Триша высокой пробы золотой денёк? Наконец-то исполнилась его сладостная мечта – убрать из газеты свою антагонистку – неизбывную головную боль и вечное напоминание о собственной неуспешно сложившейся жизни в журналистике. Хоть стреляйте – не отзовёт Борис Ильич резолюции на Ларискин уход! Он и так сделал одолжение этой занозе, и так позволил уволиться по собственному желанию. А мог бы выгнать и по статье – за служебное несоответствие, например. Хотя для статьи, вроде, нужны как минимум три предварительных выговора. А он, раззява, вместо того, чтобы стирать её в официальных приказах, ругал и поносил только на словах…

Старушенция требовала соблюдения её прав:

– Почему ты, Боря, подписал заявление МОЕЙ Лебедевой? Недели не прошло, как ты поклялся решать все вопросы этой сотрудницы мне, и только мне. Или я что-то путаю? Или Ниткин окончательно тебе голову задурил?

Гришина перевела дух, и, не давая Тришу слова вставить, снова затараторила:

– А того не знаешь, уважаемый наш рулевой, что Лорка опять намного дальше нашего заглянула. Ты бы хоть у меня поинтересовался, с чего это она отказалась от выгодного заказа.

– И с чего?

– Давай с неделькупотерпим, тогда, думаю, всё без моих подсказок станет ясно. Ты Лебедевское заявление в кадры пока не отдал?

Ларисина писулька, выведенная прыгающим почерком, всё ещё лежала перед Тришем поверх стопки нечитаных корреспонденций – новый зам и не думал вызволять шефа из-под лавины непосредственных редакционных дел. Гришина по-кошачьи сцапала листок:

– Пусть пока у меня побудет. Отправим девушку на недельку в отпуск, а там война план покажет.

Через десять минут рекламная богиня принесла на подпись отпускное прошение своей подчинённой с собственной размашистой визой.

– Но Оля… – запротестовал было главный, однако Ольга Ивановна, будто не слыша, посеменила восвояси. На пороге кабинета она остановилась и хищно прищурилась:

– Помни, Лебедева моя. Смотри, Боря, ты сам обещал. Теперь крепись. И заткни уже своего несносного Володьку. Он дурнее всех на тебя влияет.

***

Сашка принёс от мамы самые необходимые сейчас вещи – мягкий пуховый шарфик и кулёк с травами для полосканий. Скоренько выпроводив сына, чтобы тот, не дай Бог, не подхватил заразы, Лариса заварила врачующий отвар и замотала отчаянно саднящее горло. Теперь она против ангины во всеоружии!

После разговора с Гришиной она буквально полыхнула огнём. Нервотрёпка последних дней подкосила так, что пришлось добираться домой на Алике. Термометр показал почти сорок градусов, голос совсем пропал, стал выворачивать нутро надсадный кашель. Приехавшая неотложка хотела даже увезти её в стационар, но Лариса, панически боявшаяся страшных в те годы инфекционных отделений, отбоярилась клятвенным обещанием поутру вызвать участкового врача.

У Кольки на счастье выдался свободный вечерок, и он отпаивал больную снадобьями, рекомендованными самим профессором Нагорновым. Поднося ей пилюли и полосканья, всовывая ложкой в рот хоть какую-нибудь еду, Вернин-младший ворчал по-взрослому:

– Ты, Лоло, хотя бы сама понимаешь, что в таком ритме жить – никакого здоровья не хватит? То суды какие-то, то бандюганы с пистолетами, то параноики-банкиры! И постоянные скандалы в редакции. Тебя, вроде, Сокольский перетащил в рекламу? Так чего там спокойно не сидится, чего опять ищешь приключений на свою голову?! Лоло, притормози, а то и скопытиться недолго. Кому тогда твои матушка с сыном нужны будут? О себе уже не говорю: каждый день иду сюда, ожидая какого-нибудь нового концерта. Давай выздоравливай, берись за ум и работай без этих своих спотыканий!

Лариса в силу немочи слушала музыканта вполуха. Но всё же уяснила, что даже такому философически скроенному парню, как Колька, уже поднадоели бесконечные ухабы в жизни подруги. Все они, мужики, такие! Только они имеют право на крутые виражи. Бабы же существуют лишь для того, чтобы варить им борщи, да пригорюнившись ждать возле окошка. У, домостроевец! А притворяется-то!

И как она будет жить без этого в сердце прописавшегося мальчишки?!…

К счастью, парочка не могла долго сердиться друг на друга. Когда необходимые процедуры были окончены, Колька, которому предстояло ночевать отдельно от любимой заразы, взял гитару и тихонько затренькал знакомую мелодию:

Ой, цветёт калина в поле у ручья.

Парня молодого полюбила я.

Парня полюбила на свою беду,

Не могу открыться, слов я не найду…

И правда: парня полюбила на свою беду – вдруг пожалела себя Лариса. Хорошо им с Колькой так, что сердце порой ухает. Да надолго ли? Депов прав: пора заканчивать это безрассудство, отпускать на волю залетевшего в её сети милого воробышка?..

Последний аккорд вызвал в памяти шумные семейные посиделки. После селёдочки с картошечкой родительские гости принимались тоненькими голосками распевать разные «колхозные» песни, как казалось тогда им, продвинутым на Лещенко с Магомаевым подросткам.

– Ты-то откуда эту песню знаешь? Её ведь ещё твои бабки пели, – просипела она из-под одеяла.

– Понимаешь, Лоло, на наших «чёсах» эти вроде старомодные песни публика прямо со струн рвёт. «Каким ты был» знаешь? Ну, там про орла степного? Или вот «На побывку едет молодой моряк»? А уж без огней золотых, что на улицах Саратова, ни один вечер не обходится. Как запоём, так аж со слезой подпевают, будто все тут поголовно из этого города. Про «Раскинулось море широко» я уже не говорю. Если где-нибудь за столиком отдыхает мариман, невесть как попавший в наши степи, то по нескольку раз просят петь на бис, деньгу как угорелые швыряют.

В подтверждение этих слов Колька сделал звонкое глиссандо, и снова заговорил:

– Мы ведь к старым песням не сразу пришли. Чтобы шли не просто в кабачок, а на нашу группу, надо было понять, чего народ желает. Мы какие только жанры не перепробовали. Пели романсы, военные песни, комсомол с его весной, даже бардов. Публика вроде всё принимала, но за душу брало и берёт то, что слышали от мамушек с бабками. Не успеем взять пару аккордов, как уже в ладоши бьют и подпевают. Правда, мы мелодии слегка осовремениваем, ритма даём, обработочки нарядной. Хавают лучше всяких нынешних шлягеров. Хорошая музыка, она во все времена хорошая! Вот поправишься – на праздники придёшь к нам, сама всё услышишь.

Колька снова прошёлся по струнам и принялся одну за другой напевать старые мелодии. Но дослушать лекцию о современных кабацких вкусах хворой Лоло не дал навалившийся горячечный сон…

Благодаря Колькиному врачеванию температура спала на второй день, а к вечеру Лариса смогла самостоятельно добрести до прихожей, где заливался дверной звонок.

– Ну-с, давай-ка, голубушка, посмотрим, как тут тебя твой домашний эскулап пользовал? – с порога потребовал Станислав Янович. За его спиной светилась белозубая улыбка Ниловой.

– Зачем вы?.. Могли и по телефону… Я же дефективная… – мямлила хозяйка, глубже запахивая халатик. Дома она была одна, Колька опять попал в концертную полосу и ожидался заполночь.

– Стас мне уже два дня плешку проедает: мол, Лора там при смерти, надо ехать спасать. А по телефону ты сама друзей навещай! – скалилась Аллочка. На заразу она плевала: чему-чему, а защите от инфекций профессор Нагорнов её обучил.

Лариса смущённо залезла в постель. Ей было неловко за свой жалкий вид, и за то, что её банальным недугом занимается такое значительное медицинское светило. Дружба дружбой, а приём Нагорнова дорогого стоит, люди месяцами дожидаются очереди к нему.

Не обращая внимания на отнекивания, профессор залез Лоре в пасть и нашёл течение ангины удовлетворительным. Ещё денёк, и возвратится голос. Но попить назначенные лекарства и полежать с недельку необходимо.

Когда Алла ушла на кухню инспектировать хозяйские съестные запасы, Стас как бы между прочим заметил:

– Видимо, у вас с Колькой дела идут на лад. Но Аллочка говорит, что на службе у тебя в последнее время не всё гладко. Может быть, не стоит категорически отпихивать от себя Сашу Депова? Подумай, дорогуша, Саша человек полезный, да и стоящий.

Ты не профессор, ты целый домашний иезуит! Вот уж истинно: зло во благо! Так оно и читается на твоём высоком лбу. Не мытьём, так катаньем надобно тебе нас с парнем растащить! Тогда угодишь всей своей свите – и Никнику, и господину адвокату. Кроме нас с Колькой, конечно,– мысленно костерила гостя Лариса. Но вслух развивать тему не стала.

Под принесённое гостями спиртное Нилова, наконец, соорудила у одра умирающей вполне сносную закуску. Привычная пирушка пошла своим чередом.

– А ты знаешь, что нынче у нас творится? – после пары рюмок подруга выкладывала редакционные новости.

Слетела денежная реклама: директор Зауральсого банка ни с того, ни с сего передумал публиковаться в «Обозе». Зато сегодня отметился в «Вечернем Зауралье». Пространная статья вышла за подписью Жоры Вензеля. Видимо, та самая, которой начинала заниматься Лариса? Триш по обыкновению рвёт и мечет, обвиняет во всех смертных грехах Лебедеву и обещает ей голову снести. Даже Гришина не может его утихомирить. Никто ничего не понимает, а Ниткин вообще куда-то исчез, к шефу совсем глаз не кажет.

Услыхав про Ниткина и вспомнив встречу в банке с «лужёными горлАми», Лариса быстро провела параллели. Вот теперь Депов действительно нужен.

– Я, конечно, в экономике Пномпень. Но всё же глянула на Жоржиковы труды, – продолжала щебетать Аллочка. Её синие с поволокой очи со спиртяшки блестели весело и загадочно. – Знаешь, Лорик, мне показалось, что Зауральский банк выставил себя так, будто лишь он крутой и перспективный, а все остальные городские банки – полный отстой. Только с ним можно и нужно дела ворочать, а прочих ретроградов обходить за три версты. И всё так заумно подано, и везде только «я» да «я» директора … Янселевича, кажется. Будь я банкиром, я бы на него обиделась. Так ведь, Станислав Янович?

Стас рассеяно поддакнул, а Лариса невесело подумала, что уж если далёкая от серьёзных тем Нилова распознала опасные посылы, то о столпах местных финансов и говорить нечего. Стало быть, Янселевич всё же закусил удила. Теперь отстоя пива ждать недолго, мигом сотрут мальчишку в порошок. Вслух же сказала:

– Денег, конечно, жаль. Но посмотрим, чем вся эта заварушка кончится. Сдаётся мне, нынче ещё не финал пьесы.

Она и не предполагала, что развязка грянет гораздо раньше, чем можно было ожидать. Нарыв давно созрел, и проплаченного выпада «Вечёрки» хватило, чтобы молниеносно поднять на дыбы весь финансовый сектор городской экономики.

Глава 29

Отмерянную профессором Нагорновым неделю Лариса вылежать не смогла. Как только спала температура и отпустил истошный кашель, она засобиралась на работу. Ни мамины, ни Колькины увещевания успеха не имели – бодро отшучиваясь, она готовила себя к труду. Чистила пёрышки, как называл кавалерчик манипуляции по созданию «божеского вида». Ну как объяснить им, что весной совершенно немыслимо хиреть в душной постели? Что лучше всяких пилюль поставят на ноги солнечные ванны и фитотерапия зелено дымящихся скверов?! Да и вообще формально она не хворает, а гуляет в законном отпуске…

По пути в редакцию Лебедева навестила любимую скамейку – посмотреть, цветёт ли ещё розовый пришелец из Японии. Куст почти облетел, но рядом оделось золотистыми цветами другое растительное чудо. Несмотря на скудость пореформенной жизни, в Зауралье всё же появлялись оазисы ландшафтной роскоши. И апрель неугомонно расцвечивал их радужными нарядами. Сорвав небольшую веточку форзиции и вдохнув экзотический аромат, Лариса шагнула навстречу круговерти рабочего дня.

Надо бы переговорить с Деповым – напомнила она себе. Во время болезни Саша дважды пытался напроситься в гости, но Ларисе под приличными предлогами удалось отклонить знаки сочувствия. Теперь же, когда она в сносной форме, можно и адвоката принять. Обнаружив его по домашнему номеру, Лебедева попросила экс-бойфренда прибыть в «Обоз».

Ольга Ивановна на выезде гоношила какие-то договоры, с молоденькими рекламными нимфами пока общих интересов не образовалось, и Лариса отправилась по знакомому народу. Лизетта, Смешляева, верстали – привычный порядок визитов.

– Неужто Лора мне работёнки несёт? – ехидно, но радостно приветствовала Лебедеву ответсек.

– А что, вам без моих писулек и в номер ставить нечего? Не верится, что у вас, Елизавета Григорьевна, да иссякла заначка! – Лариса охотно поддержала тон Вешкиной. Всё же у старой грымзы Лизетты человеческого больше, чем начальственного. – Кстати: кто нынче наши оригиналы читает? Неужто удалось Ниткина запрячь?

– Триш посадил на читку Веру Ильиничну, – ответсек констатировала факт, будто стесняясь. – Ни сам, ни зам с неруководящей-то работой не справляются…

– Корректора?!

Вера Скок была усерднейшим из корректоров «Обоза», со скоростью света выметавшая из текстов фактические, синтаксические, и даже стилистические ошибки. Но для редактуры этого мало. Нужно ещё расставить смысловые акценты, сделать материал выразительным, композицию поправить… Много чего требуется от редактора, чтобы из бесформенных глыб фактов, которые чаще всего вываливают на его голову корреспонденты, проступила и заиграла, цепляя читателя, прекрасная газетная Галатея. Чтобы обыкновенная заметка превратилась в достойное литературное произведение, политически и идеологически выдержанное притом… Лариса сомневалась, что добросовестная Верочка имела полное представление об этих сторонах редакционной работы. Как же она потянет этакий воз?..

– Что ты, Лебедева, крыльями тут размахалась? Таких редакторов, как Сокольский, штучно делают в ювелирном цеху. Жаль, что не в нашем. А ты изволь работать с тем, что дают…

В кабинет-буфете Смешляева была трезва и в печали: накануне её умная крыса всё-таки чем-то обожралась и отдала Богу душу. Стоя у опустевшей клеточки, Танька вглядывалась в тот угол, где стоял домик Нюрки. Она безнадёжно ждала, а вдруг из него покажется умильная мордочка с глазами-бусинками. Танька чувствовала себя осиротевшей, и охоты к разговорам не выказывала. Скорбно помалкивал и попугай. Лариса осторожно обняла коллегу и погладила по вздрагивающим плечам. Какими словами унять боль одинокой души?

– Тань, как там у Лёни дела? Мы что-то давненько к нему не ездили…

– А все его дела сейчас на четвёртом этаже. Хочешь узнать – сходи.

– Так Лёнька на работу вышел?

– Уже неделю как выпнули. Наверное, чтобы больнице показателей по жмурикам не портить. Сама-то как?

– Прорвёмся. Ладно, я пошла.

Увидев Лёню, она закусила губу. Малорослый и без того щуплый мужичок стал совсем прозрачным, на щеках не осталось ни кровинки, а в глазах засела тихая обречённость. С Ларисой поздоровался безмолвным кивком и снова уткнулся в экран – делать макет очередной полосы.

– Лёнь, тебе бы после больницы ещё дома посидеть, на свежем воздухе погулять. Чего отпуск-то не взял? Этих отпусков, поди, не за один год накопилось…

– Взял бы, да кто бы ему дал! – подала сердитую реплику вторая верстальщица Ира Агеева, обычно не раскрывавшая рта. – Лёня приползти не успел, а Ниткин тут как тут, и давай начальничать. Работы, говорит, невпроворот, вся редакция над выпусками днюет и ночует, и вам в две смены пахать придётся. Знаем мы, как сам-то он у Толстоганова беспробудно ночует! А с Ивонина требует полную отдачу, без конца в вечернюю смену ставит! Верстальня отдыхать-де потом будет.

Лёня наш и заткнулся…

Видя, что верстальщиков тяготит этот разговор, Лариса поспешила убраться. Ниткин Ниткиным, а про Ивонина надо с Тришем поговорить. Наш Ильич хоть и зануда, но ещё не совсем потерял сочувствие к боли человеческой. Кажется…

У Ниловой, как водится, дверь была на замке, в других кабинетах тоже не наблюдалось привычной газетной суматохи. А чего стараться, зачем из кожи лезть, таская новости, если потом они по неделе валяются в бесконечной очереди на читку. Что-то «Обоз» нынче катит совсем не в гору…

Лариса вернулась в рекламу. Возле кабинета прохаживался господин Депов.

– Ну как ты? Не рановато на работу вышла? – зачастил адвокат, сунув ей белоснежную розу и порываясь приложиться к пальчикам.

– Дома тоже не мёд, от соболезнований деваться некуда! – Лариса дала понять, что тема её хвори исчерпана. – Поговорить я с тобой хотела, только не здесь. Теперь мне отдельный будуар не положен, а лишние уши и глаза нам ни к чему.

Александр Павлович намёк истолковал по-своему. Он подхватил девушку под локоток и на стоящем у крыльца лимузине, таком же надраенном, как его владелец, домчал до ближайшего кафе. Чистенькие уютные ресторанчики и кофейни с некоторых пор стали появляться и в российской глубинке.

Но рассыпался мОлодец зря: Лариса и не помышляла касаться темы, которая больше всего интересовала Депова. Потягивая из крохотной чашечки крепчайший эспрессо, она подступилась к адвокату с расспросами о Зауральском банке. Выходило, что чутьё и на самом деле её не подвело, но почему-то было противно слышать, что да, к публикации Вензеля приложилась прокуренная лапка Ниткина. Александр Павлович поведал, что в день разафишированного на весь город брифинга ему позвонил до чёртиков пьяный Янселевич. Он нёс полную несусветицу относительно протеже Депова – тебя, Лариса! – и требовал какой-то неустойки за нанесённый ею моральный вред. Из этой бредятины адвокат понял, что девица предложила Игорьку отказаться от заказанной «Обозу» статьи, и держала себя оскорбительно. Слава Богу, что не перевелись ещё у юного банкира друзья: уже во время брифинга ему представили другого журналиста, и статья о Зауральском вскоре увидит свет. А так как нахалку рекомендовал Депов, то теперь-де за нанесённую обиду должен ответить адвокат. В общем, выразился вполне в духе братвы.

– Говорил я тебе, что ничего из твоего альтруизма не выйдет!

Плаксивый упрёк Лариса пропустила мимо ушей. Небрежно, чтобы не выдать палящего интереса, спросила:

– Саша, а ты не узнал, с кем теперь обнялся Янселевич?

– Не будь я знаком с тобой, то и рта бы не раскрыл! Но на этот раз поинтересовался. Писать должен какой-то Жора, а свёл с ним замредактора вашего «Обоза» Натаныч – так, кажется? В тот момент Игорь физически не мог сказать большего. Правда, назавтра, протрезвев, перезвонил с извинениями. Сообщил, что решил поменять газету, заказал статью «Вечёрке». Такой у нас вышел с ним контакт…

Получается, что заместитель Триша собственноручно перекинул конкурентам жирный банковский заказ?.. Впрочем, на этот раз Володька службу «Обозу» сослужил, так уж сослужил!

Прощаясь у редакции с раздосадованным Деповым, Лариса не удержалась от сарказма:

– Какой счёт, позволь узнать, выставил тебе господин директор? Рассчитываться, надо думать, придётся мне?

В глазах Александра Павловича заплясали алчные чёртики:

– Не переживай, с тобой-то мы как-нибудь да сочтёмся…

***

Ещё никто не озадачил Лебедеву ближайшими планами, ещё Борис Ильич не успел всыпать ей по первое число за уплывшую к злейшему конкуренту рекламу, ещё сама она не нанесла визит Верочке Скок, а по городу уже гуляла-плясала жаркая молва. Радио с телевидением, а следом и ежедневные газеты злорадно заверещали об экстренной продаже Зауральского банка. Цена выставленной на торги финансовой структуры называлась до того мизерная, что даже дилетанты сомневались в её достоверности. Догадки и предположения, касающиеся причин краха конторы Янселевича, реяли косяками жирных уток. И под разными соусами жевалось, что одной из причин явилось выступление «Вечёрки». Георгий Вензель, лихо взявший перед Янселевичем под козырёк, сам того не разумея, вызвал эхо, спустившее на голову Игоря Соломоновича погребальную лавину.

К концу дня сенсация достигла и «Вечернего обозрения» – на невесомых крылышках вездесущей Гришиной. Залетевшая в кабинет Ольга Ивановна вскричала на всю рекламу:

– «Зауральский» лопнул!

После чего послала Ларисе воздушный поцелуй и ринулась ошарашивать руководящий состав родного еженедельника.

Опальная копирайтерша осталась изнывать от желания узнать подробности. Ради горячей новости Лариса даже набрала служебный номер Депова – второй раз за день, чего прежде с ней не случалось. Александр Павлович ответил как-то неохотно – то ли дулся на Ларису за её молчанку, то ли у него были люди. Но и двух его коротких фраз было достаточно, чтобы понять: Ларисины предостережения, принятые Янселевичем за пустые страшилки, сбывались одно за другим. Сразу несколько самых солидных контрагентов его банка разорвали с ним договоры и потребовали немедленного вывода собственных – огромных! – активов. Вспомнили и о денежках по проигранным судебным искам. Депов тихой скороговоркой озвучил также, что против самого сыночка Старого Мони возбуждаются ещё и уголовные дела, которые прежде притормаживались. Одним из этих дел адвокат как раз сейчас занимается.

Узнав краткую историю падения Янселевича, Лариса незаметно осенила себя крестным знамением. Внял Господь молитвам, подальше отведя от неё беду! Она перед «Обозом» чиста. Теперь можно шагать к Тришу!

Решив, что для разговора о Лёне сейчас самое удобное время, она распахнула дверь кабинета главреда.

– А, Лора! Проходи-проходи! – в голосе Бориса Ильича гудело ликование. – Мы тут как раз о тебе говорим! Ольга Ивановна только что поведала, как ты от Зауральского этого отделалась!

…Положим, не только что, и не Ольга Ивановна, а Ниткин сразу после брифинга – подумала Лариса, но сбивать радостного Бориного настроя не стала.

По обыкновению важные вещи главред обмозговывал коллегиально. Вот и сейчас кроме Гришиной он ещё притащил к себе Вешкину. Вознесённую в начальство вчерашнюю корректоршу Верочку Скок звать, видимо, постеснялся. Натаныча тоже нигде не наблюдалось.

Лариса стояла у дверей, не торопясь входить. Ей совсем не хотелось участвовать в этих пустых прениях.

– Вообще-то я по делу. Может, позже зайти? – прокладывала она дорожку к отступлению. Но Триш так отчаянно тряс головой, так просительно указывал на ближнее к его столу кресло, что Лебедевой ничего не оставалось, как недовольно плюхнуться в него.

– Нет, ты расскажи, расскажи товарищам, как так ловко просчитала Зауральский! Я ничегошеньки не заподозрил, Ольга Ивановна и бровью в сторону этого заказчика не повела, даже наш всезнающий Ниткин ни сном, ни духом. А ты, Ларочка, каким-то седьмым чувством почуяла неладное.

– А где он, Ниткин-то? – пропустив вопрос Триша, Лариса перевела тему.

– Доложился, что важные для газеты дела обделывает. Где-то по мэрии мотается.

– Ну да, ну да…Жаль, а то не меня, а его стоило бы кое о чём расспросить… – от Ларисиных слов веяло угрозой, но благодушный Триш ничего не замечал. – Значит, как просчитала?

Она глянула на хитрый прищур Гришиной, потом – в насторожённые глаза Вешкиной:

– Просто стала готовить заказную публикацию так, как прежние свои материалы. То есть собрала мнения сведущих людей. Эксперты в один голос и посоветовали отговорить Янселевича от публичного выступления. Как-то так.

– Это всё ясненько, – егозил на своём троне Борис Ильич. – Я другое не пойму: с чего Игорь к «Вечорке» метнулся?

– Это вам лучше знать. Ниткин, небось, о спектакле в Зауральском вам подробно доложил?

– Да-да, что-то такое он мне, кажется, говорил – морща лоб, промямлил главный. Вал повседневных забот начисто смыл из его перегруженной памяти этот разговор.

Это «что-то такое» едва не стоило ей бесславного увольнения! – зло подумала Лариса. Ну да кто старое помянет… Триш не цепляет её за опасные инициативы, и на том спасибо.

Борис Ильич между тем выдал коленце, от которого у Ларисы округлились миндалины глаз:

– Мы, Лебедева, тут посовещались, и решили, что правильно ты поступила. Теперь не мы, а «Вечернее Зауралье» на ушах стоит. А ты на премию наработала. Завтра можешь получить в бухгалтерии!

Гришина с Вешкиной часто заморгали – Триша, видимо, понесло. Ни с кем он не советовался, экспромт родился только что на волне бурной радости: в кои веки «Обоз» не вляпался ни в какой скандал. Но возражать начальственные дамы и не помышляли: поощрение строптивая Лорка заслужила!

Совещание закончилось, а Лариса не уходила, пережидая череду звонков, одолевших главного. Городской бомонд спешил обсудить с Борисом Ильичом последние сводки с финансовых фронтов. Наконец, телефонная канонада поутихла, можно было поговорить про Лёню.

Сегодня явно был её день: Триш расслабленно и покладисто, без обычного дёрганья выслушал просьбу и согласился, что Ивонину нужна передышка после болезни. Велел Лёне зайти завтра поутру с заявлением на отпуск. Лариса через ступеньку поскакала наверх – обрадовать друга-верстальщика. Ивонин слабым кивком поблагодарил Лебедеву, устало улыбнулся и положил на руки отяжелевшую голову.

***

Поутру в кабинет-буфете оживлённо обсуждалось, как Ивонину с наибольшей пользой провести обещанные две отпускные недели. Сам Леонид участия в общем кипише не принимал, до подписания заявления он обязан был закончить несколько срочных полос. Верстальщик нервничал – не ушёл бы куда Триш, а работа, как назло, подавалась медленно. Он без конца с жадностью прикладывался к стакану с водой и, как заневоленный зверь, тоскливо поглядывал в окно, где после дождичков набирала пышное цветение весна.

Когда Лебедева заскочила узнать, что с заявлением, в верстальной никого не было. Лёню она застала в знакомой вчерашней позе – голова покоилась на руках. Тяжело нынче даётся парню его ремесло!

– Лёнечка, поднапрягись ещё чуток, и всё, ты свободен, как ветер – ободряюще заговорила она, дотрагиваясь до худенького плечика. Лёня не ответил. Лариса подёргала сильнее. Ивонин вдруг стал клониться набок и оседать. Подхватив и повернув его к себе, она увидела белые губы и стекленеющие искажённые болью глаза.

Врачи примчавшейся неотложки только руками развели – их вмешательство никому уже не требовалось, разве что громко истерившей Смешляевой, да бледной, как полотно, Лебедевой. Второй инфаркт, как и первый, накрыл Леонида прямо на рабочем месте, за пять минут до обещанного отпуска. Ушёл он также тихо и одиноко, как жил…

Несмотря на то, что Лёня давно страдал сердечной недостаточностью и только-только выписался из стационара, весть о его смерти снегом упала на головы большинства коллег. Все привыкли, что Лёня есть всегда, товарищи Ивонина готовились к предстоящему весёлому новоселью, но никак не к такой скорой ранней развязке. Об этом в основном тихо переговаривались во время гражданской панихиды, которая проходила в конференц-зале «Вечернего обозрения».

Оказалось, что в медийном муравейнике у Леонида имелось множество друзей, приятелей, знакомых и выучеников. Попрощаться со скромным версталём пришли десятки журналистов, почитавшие его большим мастером своего дела. Во время нелёгкого перехода СМИ на компьютерное производство Лёня одним из первых в городе глубоко разобрался в новых принципах вёрстки, уловил такие тонкости, о которых в Зауралье знали лишь самые продвинутые айтишники. Вместе с Вешкиной он добился перевода «Обоза» в формат таблоида, доказав, насколько технологичнее станет сборка номеров, если применять удобные типоразмеры листов, жёсткое макетирование и постоянный рубрикатор. Мягкий и застенчивый Лёня в интересах совершенствования газетного дела бесконечно и терпеливо склонял редакторов к обзаведению мощной оргтехникой и современными версиями программ. Даже самые прижимистые главреды прислушивались к этим настоятельным советам, мечтая залучить Ивонина в свои кадры. В сущности, именно он по-новому поставил работу отделов вёрстки в большинстве городских редакций, безвозмездно стажируя новичков. К тому же Ивонин обладал тем особым вкусом, тем эстетическим чутьём, благодаря которому его макеты получались на удивление изящными и выдержанными. Сразу можно было отличить полосы, вышедшие из-под компьютерного «пера» этого верстальщика. Он задал ту планку, до которой и годы спустя дотягивал не всякий дизайнер. Он всегда готов был и спорить с мэтрами, отстаивая свои профессиональные взгляды, и делиться огромными знаниями с молодняком. Ивонин, не имевший в жизни другой отдушины, кроме работы, был укушен своим делом. Он мог бы найти для себя куда более престижное и денежное местечко – в приглашениях недостатка не было. Но, на счастье Триша и Вешкиной, вынужденно сидел тут, в «Обозе», который год дожидаясь обещанную городом собственную жилплощадь. Не дождался…

На кладбище Лариса не поехала. Кладбища она возненавидела с отцовских похорон – не могла смириться с варварским обычаем опускать под землю людей, которые в сознании провожающих ещё оставались живыми. Только ради мамы через силу навещала по родительским дням могилку – не находила она душевного умиротворения среди пыльных холмиков, заросших сорными будыльями. Да и недавняя хворь не отпустила до конца, чтобы мёрзнуть на пронзительном степном ветру. Вместе с девочками из рекламы она осталась накрывать столы для поминок, роняя неуёмные слёзы на бумажные скатерти. Голова вязко ныла, крутя рефрен рыданья:

– Лёня, как же ты это, Лёня…

Поминки вышли многолюдными и шумными, всем разом мест не хватило, и «обозники», как терпеливые хозяева, сели за блины с кутьёй последними. Среди коллег Лариса увидела и Ниткина. Отсидевшись где-то в самые опасные дни – знает кошка, чьё мясо съела! – теперь он как ни в чём не бывало восседал рядом с Тришем и даже порывался произнести траурную речь. Мешала оказавшаяся рядом Лизетта: она яростно на него зыркала, отбивая охоту к суесловию.

Лариса чувствовала физическое отвращение к этому персонажу, напрямую причастному к уходу Ивонина. Ведь видел же, подлюка, что творил, перегружая работой еле живого Лёньку!

Неожиданно торкнула совсем уж поганая мысль: а ведь теперь хорьку этому и впрямь может отойти Лёнькина квартира, других-то претендентов больше нет! Неужто он специально ТАК расчищал себе дорогу? Ей захотелось вцепиться в горло соловому от водочки первому заму, размазать среди неуместно нарядных блюд и салатов, вылить на голову горячительное, втягиваемое им со скабрёзным кабацким смаком.

Натаныч всё-таки взял слово. Он низал косноязычные фразы, и по его словам выходило, что покойный Ивонин как бы сам был виноват в своём несчастье: не умел быстро справляться с заданиями, а оттого и пахал сверх сил. Слушать эту ложь было невмоготу, люди за столами прятали багровеющие лица и сжимали кулаки. Но – молчали. Против начальства известно как плевать-то…

Когда Ниткин, наконец, заткнулся, поднялась Лебедева. Долгое нервное напряжение и недолеченная ангина вдруг дали бешеный всплеск эмоций, но начала она тихо и почти спокойно:

– Мы тут всё о Лёне да о Лёне, земля ему пухом. А я хочу отдать должное тому, кто стал истиной причиной сегодняшней тризны…

Десятки глаз недоумённо уставились на Лебедеву. Но Лариса глядела только на Триша, словно за столом никого другого больше не было, Она яростно, почти крича, стала вываливать перед опешившим начальником то, что знала о Ниткине, и что давно не давало ей покоя. Она безжалостно раскрывала подноготную человека, которого тот приблизил к себе и которому доверился.

Все узнали, как Ниткин через Курилова втиснулся в очередь на квартиры, выдавив из неё Ивонина. Тогда Лёня и загремел с первым инфарктом. А чтобы наверняка убрать верстальщика с пути, милейший Владимир Натанович после больницы организовал Лёне трудовой Освенцим. Это издевательство было у всех на глазах.

– Недавно у нас слетела денежная реклама, то есть и наши премиальные. Но если кто не знает – она всё же вышла, в «Вечёрке». Кто её туда перекинул? Собственноручно Ниткин. Так он радеет за свою газету.

За столами пошёл сдержанный гул, но Лариса не останавливалась:

– Вы думаете, безответный Лёня – единственный, кто в редакции мешает Ниткину?

Теперь рассказ пошёл о том, как первый зам подсиживает Бориса Ильича, как шпионит за ним и за сотрудниками, как доносит на них в мэрию. И о «проекте» Курилова касательно круговой поруки Лебедева тоже не умолчала. Всех он касается!

До этого момента Триш только опрокинуто таращился, не веря свои ушам. Но теперь вставил слово:

– Ты чего это, Лора! С чего так не любишь моего зама? Всё тебе какие-то его происки мерещатся, даже из поминок митинг устроила. Чего ты так предвзято на вещи смотришь?

– Это я-то предвзято? А вы спросите у Курилова, не Натаныч ли ныл, что нужно туже натянуть вожжи в газете, а то у Триша не выходит! Поинтересуйтесь у банкира Янселевича, кто ему сосватал Жору Вензеля. Заодно уж наведите справки и у майора Васильева из ОБЭП, что за великий специалист ваш заместитель. Майор до сих пор забыть не может, как Ниткин – ещё в «Вечёрке» – опубликовал технику производства фальшивых купюр. А как Сокольского из редакции выдавили, забыли? Это уже не просто слова, это факты. У меня даже кое-какие записи имеются!

Лариса обвела горячечным взглядом аудиторию, остановив его на мокрой бородёнке Натаныча:

– Сейчас самое время спросить господина Ниткина – не найдёт ли он нужным здесь, на поминках по угробленному им Лёне, написать заявление об уходе? Володька, хотя бы раз в жизни поступи по-человечески! Или мы…

Договорить ей Триш не дал. Поднялся, уронив тарелку с недоеденной котлетой:

– Довольно сводить здесь ваши личные счёты! Революционеры хреновы! Вишь, не по нутру им мною назначенный заместитель! Я вам покажу дворцовые перевороты! Ясненько?!

И вышел из зала, едва не прихлопнув массивной дверью затрусившего следом Ниткина.

***

«Обозники» притихли. Вот сейчас возьмутся ребятушки за шапки и разойдутся, а завтра как ни в чём не бывало опять подставят горбы тришам да ниткиным – горько думала Лариса, опрокидывая кем-то заботливо подставленную стопку. – Прости, Лёня, кричала ради тебя…

В это время Ларису сзади обхватила мягкая рука:

– Лорик, а у тебя – что, и вправду записи есть?.. – голос Ниловой звучал вкрадчиво. Лариса утвердительно кивнула.

– И можешь нам их прокрутить?.. Ребята, пуская Лебедева докажет, что не клепает на Натаныча, а?

Столы выразили интерес.

И пусть слушают! Лариса уже доставала диктофон. Хотя записи не были обработаны, все всё разобрали и поняли.

– Что делать-то теперь будем? Тут ведь или Натаныч с Витасом нас, или мы – Натаныча, так? – продолжала удерживать инициативу Аллочка. – Что, Лорик, скажешь?

– Скажу, что пишу заявление об уходе. Тошно работать под одной крышей с этим Иудушкой!

– Я тоже не останусь! – со слезой выкрикнула Смешляева. – Лёньку жалко!

– И я не хочу вместо него мантулить! Пусть сам оригиналы читает! – неожиданно взвилась Верочка Скок. – Нина, неси бумагу, сейчас заявы и напишем!

К концу дня у секретаря Ниночки в папке «На подпись» образовалась пухлая стопка «собственных желаний». К общему волеизъявлению примкнул и трусоватый Толя Косицын, и благополучный Васечка Толстоганов, решивший, что сейчас выгоднее откреститься от товарища по рюмке. Лыжи навострил даже пенсионер Губарев, испугавшийся, что в отсутствие Ларисы не потянет порученное ему криминальное чтиво. Уходили опытные и уважаемые в городе газетчики. Более двадцати сотрудников «Обоза» собрались перед майскими праздниками влиться в ряды зауральских безработных.

На следующее утро Триш припозднился – ввиду «после вчерашнего», сильно добавленного в компании Ниткина. Володька убаюкал шефа, заверяя, что Лебедевское выступление – не более чем пустой эпатаж. Завтра все забудут о глупом инциденте, и жизнь в «Обозе» покатится по привычным рельсам. Теша себя этой мыслью, Борис Ильич входил в редакторский кабинет.

Принесённые Ниночкой заявления заставили главного схватиться за графин с водой. Но вскоре в ход пошли напитки покрепче. Незнакомый голос, спокойный и пугающий, как клинок, велел Тришу после обеда собрать у себя весь редакционный коллектив и ожидать прибытия новых учредителей «Вечернего обозрения».

Что газету недавно перекупили какие-то люди из центра, главред, разумеется, знал. Помнил и ничего ему не говорящие имена новых владельцев. Но и только. Личная встреча и знакомство с документами были обещаны, но сроки не назначались. Предложили пока работать, как работали.

Видать, подошли они, эти сроки. Как некстати, как не вовремя! В самый разгар скандального междусобойчика! И сам он не в форме…

Ниночка кошкой угорелой металась по кабинетам, висла на телефоне, но приказ неизвестного начальства был выполнен: зал, где вчера провожали Ивонина, заполнился всем списочным составом редакции. Лариса пристроилась в дальнем углу рядом с Аллой. Подруги тихонько шушукались. Визит новых хозяев – простое совпадение, или кто-то настучал о беспорядке в редакции? Знакомиться едут, или оплеухи газетчикам раздавать?

– Алла, что Нагорнов думает про увольнение?

– Не знаю, я ему не говорила. Сперва пусть уволят…

– И я своим тоже ни гу-гу…А если выгонят, куда пойдёшь?

– Стас что-нибудь придумает.

– А я, наверное, совсем уйду из журналистики. Нечем стало дышать в свободной-то прессе…

Наконец, вожди вышли к народу. Место в президиуме кроме Триша, Лизетты и, Ольги Ивановны (а Ниткин-то где?) занял невысокий ладно скроенный мужчина. Его осанка и безукоризненная посадка пиджачной пары наводили на мысль о кадровых военных. Рядом с ним пристроилась невзрачная молодая особа с папочкой наперевес, одетая в белый верх и темный низ.

Растерянный и помятый Борис Ильич отрекомендовал гостя как Егорова Василия Лукича, представителя фирмы-учредителя. Военный Василий Лукич назвался куратором зауральского отделения фирмы. Не давая главреду растечься по древу, он и начал собрание. Тремя фразами были обозначены задачи и интересы новых хозяев. Верхи ждут от газеты активной наступательной позиции, подкреплённой весомыми финансовыми результатами. Они надеются видеть «Обоз» в числе самых влиятельных СМИ Зауралья, и ожидают активного его участия в приближающихся выборах. Такова генеральная стратегия на ближайшее будущее. Тактика пока остается прерогативой непосредственного руководства издания.

Коротко и неясно – размышляла Лебедева. – Как выполнить столь амбициозные планы с нынешним руководством, которое, будто пуганая ворона, шарахается от любого куста? Как наполнить пустую газетную казну, когда под ногами у Гришиной путаются помошнички вроде Ниткина? Где взять новые компьютеры и оргтехнику, без которых давно уже тормозится работа редакции? Тут не лозунги – тут новая организация труда нужна, и денежные вливания. А об этом «представитель» центра что-то помалкивает.

Хотя чего она опять раздухарилась? Сегодня подпишет заявление, и пусть потом от этих проблем у дятла голова болит.

Тут господин Егоров, будто спохватившись, добавил о предстоящих денежных вливаниях от учредителей, а также о намерении его, куратора, вникнуть в кадровые вопросы «Обоза».

– Кстати, нам стало известно о некотором недопонимании, возникшем между руководством и коллективом. Поэтому прошу сейчас остаться тех, кто подал вчера заявления на увольнение. Остальных не смею задерживать.

Глава 30

Город купается в солнечном тепле. Ещё не облетели пасхальные пушкИ на вербах, а берёзы уже выпустили крохотные резные сердечки листьев. Ароматы воздуха, травы, цветов можно смаковать, как вино. Свет играет в парках и рощах, расписывает землю то темными, то ослепительными полосами, кругами и пятнами. В них высвечиваются доверчивые головки жёлтых прострелов, именуемых здесь подснежниками. На всех углах бабульки торгуют букетами нарциссов и тюльпанов, раскрывших свои цветные бутоны. Шалая степная весна наполнят души весельем, будоражит, зовёт, обещает…

Первомайские демонстрации трудящихся давно отменены, но в длинные выходные горожан всё равно выдувает из надоевших за зиму углов на вольный воздух. Ларису тоже потянуло на природу. Ещё перед праздниками Депов пообещал пикник. После знакомства с матушкой он счёл семейную вылазку вполне уместной. Пускай пожилой человек вдохнёт весенней свежести, а парень оценит ремонт велика. Поразмыслив, Лариса возражать не стала: друг семьи ещё не жених, стесняться родных не с чего. Да и мелкий Саша прекрасно ладит с большим. А с мамиными вопросительными взглядами она как-нибудь разберётся!

Александр Павлович, как всегда, оказался на высоте. Были учтены все стороны походного быта, от костровых приспособлений до изысканных столовых приборов. Он окружил дам неустанным вниманием, чем очаровал родительницу и подал весьма полезный пример мальчишке: Сашка непроизвольно стал копировать интонации и жесты Депова.

После семейных увеселений пришло время заняться и собой. Среди богатых праздничных халтурок Колька всё же выкроил свободный день, и они с Ларисой оккупировали загородную дачу подруги. Нежились у ласковой, хотя ещё холодной речушки, удили чебаков на самодельные «пионерские» удочки, жарили на костре курицу, пекли в углях картошку. Вечером Колька взялся за гитару, и его глубокий баритон выстелил над водой эхо, смущая покой старых прибрежных ив:

За дальней реко-ою

В берёзовой ро-още

Распустится пе-ервый

Весенний цветок…

И я загада-аю

Желанье попро-още,

И перекрести-ившись,

Взгляну на восток.

Разговаривали они мало,– настолько были переполнены прелестью пробуждающейся жизни, щедро разлитой вокруг. Да Лариса и не хотела нарушать эту редкую гармонию рутинными темами. Колька, замечавший любые изменения в её настрое, конечно же уловил какую-то затаённую недосказанность. Но предпочёл отложить расспросы до возвращения к обыденному.

И только дома, до дыр намывшись под горячими струями и укутавшись в халат, Лебедева выложила другу сердца новости.

По команде Егорова в зале остались лишь «революционеры». Они нехотя пересели на первые ряды. Василий Лукич строго оглядел набычившихся газетчиков. Ответом были такие же неласковые взгляды. Помедлив немного, столичный варяг начал:

– Так что, господа, прикажете с вами делать? Должны бы понимать: коллективный уход из газеты есть не что иное, как несанкционированная протестная акция! 23 заявления при списочном составе в 52 единицы и есть она самая! Если бы на такое массовое неповиновение пошли какие-нибудь работяги, его хоть можно было бы расценить как отстаивание экономических прав. С вами совсем другой коленкор, здесь уже примешана политика. Вы у нас кто? Вы – работники идеологического фронта, по- старому – номенклатура. То-то и оно!

Лебедева с Ниловой переглянулись и прыснули в ладошку: видать, залёточка-то «идеолух», из бывших. Но слово «идеология», как и само понятие, им обозначаемое, с падением коммунистов оказалось напрочь изъятым из употребления. Идеология была партийной, компартии больше нет, стало быть, и идеологии тоже.

От хмурого Лукича этот смешок не укрылся:

– Хихикать тут нечего, дело совсем не смешное. Наоборот – очень даже печальное! Мало того, что вы проявили политическую недалёкость, – эта ваша буча затронула интересы и законных владельцев издания. Да-да! В чужой карман вы едва не залезли!

Из рядов провинившихся сдавленные смешки послышались кучнее. Кто-то громко сказал:

– Еще нужно посмотреть, кто в чей карман лезет!..

Бело-чёрная дамочка раскрыла папочку и начала скорописью что-то строчить в ней. Егоров, не смутившись, продолжал своё:

– Разве нет? Допустим, заявления вам подпишут, и вы уйдете. Надо набирать новый штат, обучать его, натаскивать, авторитет поддерживать. Это время, снижение качества выпусков, потерянная реклама. Вот они, недополученные деньги! А главное – скандалище, урон репутации. В общем, ту ещё волну может поднять эта ваша забастовка. Шапки полетят по всему городу, а может и выше, в том числе и с нужных в данный момент голов. Дорого обойдутся газете ваши дурацкие амбиции!

Здесь куратор прервал словесный поток и внимательно обвёл взглядом присмиревших бузотёров. Норезюмировал в неожиданном ключе:

– А новые учредители не для того пришли в «Обоз», чтобы редакционные сопли развешивать по городским фонарям. Допустить такой глупости никак не можно. Словом, так: ваши обстоятельства и требования мне известны, данными мне полномочиями принимаю решение их удовлетворить. С этой минуты господин Ниткин уволен. Хотя лично я считаю, что и остальные участники инцидента заслуживают наказания, правильно было бы ваши прошения подписать. Ну да на первый раз… Сейчас всем забрать свои бумаги и разойтись по рабочим местам. Серьёзных дел впереди полно, а они – куролесить!..

Идя на собрание, борцы за справедливость приготовились опять митинговать, требовать, стоять на своём, пока не будет изгнан никчемный вредоносный Володька. Но такого поворота не ожидал никто. Они пришибленно разбрелись по кабинетам переваривать случившееся.

А варяг Лукич погнал верхушку «Обоза» в кабинет главреда. На следующий день Гришина, довольная, как именинница, по секрету выболтала Ларисе, что Наш Ильич попал под грандиозный разнос. Не всё ему с бессловесных подчинённых стружку снимать! Вася Егоров, её давний знакомец по горисполкому, перебравшийся в столицу, оказался более чем осведомлённым о редакционных порядках, а в особенности о беспорядках. Боре досталось не только за покровительство гнусным проделкам Ниткина, из-за которых умер человек, а сам рулевой чуть не потерял управление вверенным ему изданием. Припомнили Тришу и заячий мандраж перед городскими чинушами, и палки, вставляемые в колёса толковым корреспондентам, и даже попойки кабинет-буфета.

– Ниткин – свой человек в мэрии, его так просто не объехать, я вынужден был с этим считаться! – блеял Триш в оправдание.

– А тебе кто зарплату платит, кто деньги на издание даёт – мы или мэрия? Раз пошла такая пьянка, мог бы позвонить, мнение учредителей спросить!

– Так куда звонить, где вас искать? – редактор вёл себя как нашкодивший третьеклассник.

– Не врать! Все реквизиты у тебя есть. И вообще – в своём ли уме ты был, когда гнал Сокольского и сажал себе на шею этого скунса? Ждал, когда заместитель пинком выставит тебя из редакторского кресла? Так я и без твоего Ниткина могу это обеспечить! – по-военному орал Василий Лукич, а его деваха всё пунктуально конспектировала.

Позеленевший Триш разве что в ногах у «представителя» не валялся, вымаливая прощение и возможность пересмотреть, искупить, доказать.

Разборки завершились строгим выговором и приличным штрафом, тут же снятым с жалованья Бориса Ильича.

Егоров, видимо, имел особое влияние в верхах Зауралья: он моментом притушил занимавшиеся аппаратные страсти. Курилов был нейтрализован первым. Друг Володька в одночасье оказался отлучённым от Витаса. Главный по СМИ даже оставил мысль подыскать бывшему наушнику какое-нибудь тёплое местечко, как упорно прочили злые языки. Ниткин, вечно под шафэ, неприкаянно шлялся по редакциям, разнося всяческие небылицы про Лебедеву и не оценившего его Триша.

– Посмотрим ещё, Лариспетровна, кто кого! Ниткин последнего слова пока не сказал! – злобно хорохорился Натаныч за очередным возлиянием.

Его слова никто всерьёз не принимал, зная, что Ниткинские россказни нужно делить на три. Однако угрозы многим казались совсем не пустой болтовней, о них со всех сторон сигналили Ларисе. От этакой подлой личности всего можно ожидать!

Душонка оскорблённого бывшего замредактора успокоилась тем, что тот пристроился к новообразованной партии, ратующей якобы за народные интересы и свободы. Теперь он, опустошая партийные закрома, встал на сторону горластых лево-либеральных демократов.

***

Тем временем даже маловеры Зауралья уразумели, что демократические выборы – совсем не прежний добродушный междусобойчик, с которым они сроднились при Советах. Недоедающие от безденежья семьи за головы хватались при виде миллионов и миллиардов, спускаемых на агитацию – на огромные придорожные щиты, на горы листовок в почтовых ящиках, на забитые агитпропом газетные полосы и нескончаемые «головы в телевизоре». Кампания нового образца разворачивалась невиданно широко и денежно, заливала избирателей ушатами вранья, а политических противников – грязью и кровью. В ход шли приёмы, о существовании которых регион прежде даже не слыхивал…

Вот в чудный предмайский вечер вышел прогуляться у реки Герман Иванович Златковский. Вдали от шума городского захотелось внять плеску волн, запечатлеть в душе розовый закат. Потянуло и на большее: пройтись у кромки воды, даже забрести в неё – черт с ними, со стодолларовыми новыми туфлями. И так возжелал человек приблизиться к тишине и естеству природы, что шагнул в реку по колено, а потом и вовсе с головой…

Охрана, караулившая за ближними кустиками, дабы не мешать высокому созерцанию, хватилась, когда Герман Иванович уже утоп. Совсем. Навсегда. Директор крупнейшего химического предприятия, выдвинутый в наивысшие депутаты, лежал ниц в водице при пиджаке и портфеле, а грудь его и голова были прошиты пулями. Вокруг ни души, в эфире ни звука, на речке ни плеска, на камешках ни следа, а человека нет, как нет. Большого человека!

Оперативники вцепились в дело, будто ошпаренные коты. Вцепишься тут, если со всех сторон пошла накрутка, какой отродясь не бывало. На пульс происшествия разом водрузили руки прокурор города, начальник ГУВД и даже сам мэр. И все в один голос требовали немедленного раскрытия заказного убийства. При этом начальство талдычило о заказе, как о факте, не подлежащем сомнению.

По горячим следам сыщики обшарили заброшенный пляж и обнаружили заметную вещицу. Поодаль от тела, на пригорке, лезла в глаза какая-то сине-белая безделица. Да и не безделица – брелок к ключам от автомобиля. От БМВ приметный брелок.

Улика? Кто мог оставить на берегу такую?

В те годы по пальцам можно было сосчитать персон, что раскатывали на «бэхах» по улицам Зауралья. Из составленного списочка сразу выпал сынок мэра, а также тройка «уважаемых людей» из блатных, которых в момент происшествия не было в городе. Вне подозрений остался бывший директор центрального универмага – ввиду безупречной репутации и железного алиби из госпиталя. Вычеркнули медицинское светило международного масштаба: его подержанный седан был куплен на премию за какое-то научное открытие, и во время онО стоял в гараже.

Оставались военный комиссар, поднявшийся на отмазке щеглов от службы, новый русский из тех, кто ухайдакивал город самопальной водкой, да первый зам покойного Златковского, ещё при советах отсидевший по «экономической» статье.

За этих и взялись.

Следователей только что не пинками подгоняли к экстренным действиям. Поэтому уже через сутки из тройки подозреваемых железно остался один Григорий Охрипенко, тот самый побывавший в тюрьме заместитель. Его задержали в аэропорту при отбытии с семьёй на трёхдневный отдых.

Взятые в оборот глухослепые охранники разговорились быстро. Хотя их глаза и уши отвёл от шефа, видимо, нечистый, кое-что они всё же заметили. Подъезжала к пляжу какая-то иномарка, темная и, по-всему, дорогая. Толклась поодаль и недолго. Музыка в ней гремела на всю ивановскую. Служивые дурного не заподозрили, веселятся отпрыски богатеев – решили.

Проверили машину Охрипенко. Следов выстрелов нет, брелок присутствует. Да и отпечатки протекторов у пляжа совсем другие. Отпускать пришлось человека. А начальство не унимается: чуем, говорят, что тип этот имеет к Златковскому прямое касательство. Ройте и ищете. И найдёте. Чуем – найдёте.

– Что я тебе говорил? Вот оно, началось! Сезон охоты на депутатов открыт! -невесело пошутил Сокольский, когда Лебедева заскочила к нему с последними новостями. Лариса втайне надеялась, что теперь, когда Ниткина ушли, Андрей Романович согласится вернуться в газету.

Зря мечтала. Романыч проявил полное равнодушие к буче в «Обозе», о возвращении и слышать не желал. Его искренне задевала только смерть Ивонина. Во время прощания с Лёней был до того сумрачен, что Лариса не решилась даже приблизиться. А на поминки и вовсе не пошёл – не свадьба, чтобы жрать-пить!

– Почему на депутатов? Златковский ведь директор завода, да ещё какого!

Сокольский опять усмехнулся:

– Значит, попутно и на директоров. Кого назначили в душегубы – не знаешь?

Лариса знала. В обед она отпотчевала чаями Лёху Вершкова. Прокурор зазвал в гости сам – видимо, «секретутка» Горланов снял с него свой прессинг. Он и рассказал о деле Златковского. Следователи – вершковские выученики – доложили, что им дана установка свалить вину на Охрипенко. Кровь из носу. Носы уже измочалены, а толку пока мало, не за что уцепить заместителя убитого директора. Может, бывший шеф что присоветует?

А что шеф? Будь он на прежней своей должности, первым делом прошерстил бы связи покойных и здравствующих фигурантов с криминалитетом. Без этой почётной ныне прослойки каша такого масштаба не заваривается. Ещё потихоньку проверил бы подноготную городской верхушки – что-то больно подозрительно она возбудилась. Глядишь, какая-нибудь золотая рыбка и попалась бы.

Но так сделал бы корифей сыска Алексей Вершков. А как поступят молодые?..

Лариса же ему понадобилась вот для чего. Григорий Охрипенко – калач тёртый, тюремной баланды выхлебал вдосталь. После вызова в прокуратуру он быстро обложился адвокатами и настроил должным образом подчинённых. В частности, велел присным из «Пластик»-холдинга немедленно разворачивать в СМИ кампанию по освещению хода следствия. Читай – по защите доброго имени Златковского, а в особенности его, Григория Николаевича. Нанятые защитники попросили Вершкова отрекомендовать зауральские ТВ-каналы и газеты, а тот вспомнил о своей давней знакомой Ларе Петровне.

И Ларису без неё женили на очередном громком расследовании. Как ни втолковывала она адвокатессе «Пластика», что трудится нынче в рекламе, та осталась непробиваемой. Всё решим, в долгу не останемся – успокаивала, только знай пишите!

Выслушав это, Романыч изрёк:

– Сколько волка ни корми… Знаешь такую пословицу? Не про тебя ли она, подруга? Опять норовишь сунуть башку в чью-то пасть? Только на этот раз волки не в пример крупнее и свирепее, клыки у них куда острее. Чтобы не попасть к ним на обед, научись по крайней мере не нарываться. Теперь в «Обозе» за тебя вступиться некому!

Заладили опять да снова! Того гляди Депов с предостережениями прибежит, Колька начнёт страдальчески взывать к внутреннему голосу! Что мне теперь – и не жить?! Писать статьи, в том числе и заказные, – моя работа, за неё мне деньги платят. А о чём писать, нынче выбирать не приходится, хотя про балет, как Аллочка, было бы спокойнее!

Лариса настраивала себя на новую встречу с ужасным.

***

– Иди-иди сюда, Лебедева! – затренькал цветочный закуток, как только Лариса переступила порог рекламы. Сбросив на стул курточку, она заглянула к начальнице. – Чем жива прокуратура?

– Тем же, что и другие: судят-рядят убийство директора «Пластика».

– Неужели тем же? Или ещё что-то принесла на своём симпатичном хвостике? Не томи уже, рассказывай!

Лариса ни секунды не сомневалась, что Ольга Ивановна по гланды напичкана такими сведениями, которые до времени не выносятся за официальные скобки. А всё же посмотрим, чья добыча лучше?

Оказалось, Гришиной известно всё, кроме намерений холдинга заказать «Вечернему обозрению» платное информационное сопровождение дела Охрипенко.

– Вот видишь! А говорила, что с силовиков взять нечего! Сама вон какой клок шерсти отхватила! – начальница от радости потирала руки, как рыночная челночница. После визита Егорова платные материалы были нужны «Обозу», как воздух. – А кто с договором придёт?

– Юристы от Охрипенко.

С «Пластиком» сговорились быстро, дирекция холдинга, похоже, не собиралась экономить на прессе.

Когда заказчики отбыли, Ольга Ивановна сняла свои купленные в Италии кругленькие очёчки и близоруко прищурилась:

– Давай-ка вместе посмотрим материалы. Сдаётся, что у тебя появятся вопросы. Не спеши, Лора, тут дело очень непростое. Сделать его надобно с умом – чтобы быть живу.

Насчёт вопросов Гришина оказалась права. Выстрелам в тихой заводи мог позавидовать сам барон Мюнхгаузен – они разом попали в несколько целей.

Устранение Златковского меняло в регионе весь предвыборный расклад – открывался путь для иных, очень выгодных кому-то претендентов на кресло в Госдуме. Но не только взыгравшие политические амбиции могли стоить жизни директору «Пластика». По бумагам выходило, что в последнее время холдинг так преуспел в своей деятельности, что прикупил пару крепеньких предприятий. А Гришина добавила, что на мази был ещё ряд выгодных присоединений. Детище Златковского, поднятое им из захудалого цеха, становилось едва ли не самой крупной производственной единицей Зауралья. И вот уже Герман Иванович при желании мог претендовать на роль негласного гегемона города. Вряд ли действующая власть была готова аплодировать этакой перспективе.

– Мог бы – не мог, стал бы – не стал… – завелась Лариса. – Ольга Ивановна, это всё вилами по воде! Вы по своему опыту знаете, что с производственниками о границах поляны договориться всегда можно. Такие люди делом живут, у них на первом месте планы и графики, а не интриги или делёжка портфелей. И зачем вообще стрелять будущего депутата, если он оттуда, сверху, может помогать городу?

И тут же возразила себе: а много ли помогает малой родине «папа» Мурин? Мурин… Уж не ему ли перешёл дорогу Златковский?

– О, ты рассуждаешь с позиции нормального человека… Но люди при власти – особые психотипы. Они скорее детьми с матерью пожертвуют, чем нажитым административным ресурсом. По опыту знаю: мои бывшие «однополчане» способны на такое, что тебе и не снилось.

А ты не из того же теста? – поёжилась Лариса. Неприятно волнуясь, спросила:

– Неужто начальнички наши тоже при делах?

– Поживём – увидим. Я тебе ещё одну вещь скажу…

И рекламная богиня рассыпала перед Ларисой такие каменья, о которых и помину не было в адвокатских бумаженциях.

Златковский высмотрел Гришу Охрипенко, когда он, «химик», тягал по «Пластику» тяжеленные кули с полистирольной крошкой. Тогда многие осужденные работали на вредных производствах – «химии». Позже из постперестроечного Уголовного Кодекса начисто вымарали статью, по которой Гриша отбывал свой срок. А при Советах за цеховщину и незаконное предпринимательство щёлкали безоглядно.

Охрипенко даже в незавидном своём положении выделялся сметливым умом и организаторскими способностями. Герман Иванович, в те времена начальник цеха, решил испытать парня. Для начала пристроил его на склад. Следом отправил в службу подготовки производства. Потом Григорий поработал и на инженерной должности. Везде справлялся лучше штатных кадров, не обнаруживая и малейшей тяги к воровству. Когда же оттрубил своё, Златковский без раздумий поставил бывшего ЗК к себе заместителем. Об этакой смелости недобро судачили и в обывательских, и в коммунистических кругах. Директор едва партбилета не лишился, отстаивая перспективного управленца. Но в конце концов к Григорию Николаевичу притерпелись и даже зауважали его спокойный характер и деловитость.

С тех пор коммерческая сторона в работе «Пластика» легла на плечи Охрипенко. При нём цех сначала отпочковался в отдельный самостоятельный заводик, а во время перестройки превратился в холдинг. Благодаря его связям и дальновидности продукция хорошо расходилась не только по всей стране, но и за рубежом.

Постепенно в этом руководящем тандеме Златковский начал играть всё больше генеральную роль, оставляя бывшему «химику» реальное управление. За многие годы совместного пути наверх Охрипенко никому ни разу не дал повода усомниться в преданности своему патрону. Вот и теперь, уходя во власть, Герман Иванович оставлял «Пластик» без колебаний. На Гришу он надеялся едва ли не больше, чем на себя. В случае успешного избрания Златковский был готов – и многие об этом знали – остаться лишь держателем контрольного пакета акций, а своего заместителя сделать полновластным директором немалого хозяйства.

– Ну вот! Скажите на милость, зачем тогда без пяти минут директору стрелять в своего партнёра? Ему и без того все карты в руки!

– Вроде бы, Лара, оно и так. А если бы Златковский не избрался? Тогда опять взад пяткИ? Ходить в подручных до морковкина заговня? Человек уже силу почувствовал, крылья расправил, планы настроил, а его – в прежнее стойло, из которого давно вырос? С таким трудно смириться кому угодно, а уж величине вроде Гриши!..

– Ну и стрелял бы, когда облом случится! Сейчас-то какой смысл?

Ольга Ивановна тряхнула своими кудряшками:

– Вот! Наши заказчики как раз и хотят, чтобы мы навели общественность на мысль, будто Охрипенко не было никакого резона отправлять на тот свет своего благодетеля…

– Будто? – прицепилась к слову Лебедева. Но начальница сделала вид, что не расслышала последнего язвительного вопросика. Она, наконец, вспомнила про очки. Пристраивая их на пуговке носа, устало велела:

– Давай ка дома ещё раз проштудируй эти талмуды, а завтра после обеда к ним вернёмся.

Захлопнув пухлую папку, Гришина пододвинула её к Ларисе и царственно указала на дверь.

Глава 31

Сюрреализм цветных снов нехотя, но отпустил, память восстановила вчерашние события.

Как же вымотало её общение с Ольгой Ивановной! Голова стогом сена пухла от новостей и догадок.

После работы пришлось бежать к маме – выправлять с сыном геометрию. Со своими мужиками совсем запустила ребёнка! К счастью, школьный курс ещё помнился, и они с недовольным Сашкой кое-как утолкли теоремы о трапециях и параллелепипедах. Что-то не жалует её сын математику. Хорошо хоть отстал не по истории! Шестые классы осваивают программу прошлого России, в которой, считала Лариса, всё поставлено с ног на голову. Своими совковыми толкованиями она бы только запутала мальчишку. Кольке достались лишь сонные обрывки вечера, химическому холдингу – и совсем ничего. Загружаться очередным криминальным сюжетом пришлось после утреннего кофе.

Освежённый мозг заработал быстрее, жадно впитывая информацию. Что накануне казалось нелогичным, сегодня легко раскладывалось по полочкам. Лариса составила список неясных моментов, в блокноте под грифом «Златковский-Охрипенко» сделала некоторые пометки. Время близилось к обеду, можно отправляться к Гришиной.

Она быстро надела привычную для буден униформу: видавшие виды, хотя и фирменные джинсы со скромным джемперком тонкой шерсти. Едва заметный макияж, из украшений только серёжки-гвоздики с александритом, да перламутровая заколка на цветном шейном платке. Одеваться так, в духе унисекс, предпочитали многие знакомые ей журналисты. Удобно, не марко, во время интервью собеседник не отвлекается на внешность корреспондента.

Но сегодня серенький дресс-код её подвёл. За мыслями о новой городской сенсации Лариса даже не вспомнила, какой нынче день. И только по виду нарядных коллег поняла, что прозевала свой любимый праздник. Среди большинства полиграфистов и работников СМИ было принято отмечать День печати не в январе, а по старинке 5-го числа тёплого душистого мая.

– Лорик, я раза три к вам спускалась! Где тебя носит?– подлетела сияющая Аллочка. – Триш расщедрился на банкет, уже всё накрыли, идём к столу!

Не давая Ларисе опомниться, подруга потащила её наверх.

Обычно в «Обозе» праздновали весело. После второго-третьего тоста Сокольский или Васечка Толстоганов брали гитару, и публика долго, до коллективной хрипоты «давила песняка». Пели бардов и свои сочинения, горланили оптимистичные комсомольские песни, дурашливо слЁзились над бабскими страданиями про поникшие лютики и сиротку-рябину. Разошедшиеся други иногда пускались и в пляс, показывали смешные сценки, или выкрикивали полускабрёзные частушки. Гвалт, хохот, нарочитые (а то и взаправдешные) обнимашки, братания… После бурного застолья выходили в город. Кто-то шел на официоз с театральной постановкой, кто-то – кататься на речных трамвайчиках или встречаться с ватагами таких же разогретых журналяг из других редакций. Случалось, праздновали до утра.

У Ларисы хранился целый вернисаж фотографий с этих бесшабашных гулянок. Вот совсем сопливенькая прехорошенькая Верочка Скок, несостоявшаяся замредактора… Вот строит рожицы Танька Смешляева, угощая чем-то очередную крысу… Здесь на дальнем плане затесался осанистый пенсионер Губарев. Хотя тогда он, кажется, ещё не вышел на пенсию… А как молодо смотрит строгая Вешкина! И костюмчик при ней, и причёсочка! Кто бы подумал, что годы выгнут из презентабельного главреда теперешнюю грымзу Лизетту… Лёня Ивонин беззаботно смеётся рядом со здоровяком Романычем…

Редакция собралась почти вся. Как водится, буфетчица Аня расстаралась с сервисом, и напитков было в достатке. Только веселье не занималось. Пустовало место заводного Андрея, простуженно сипел Васечка, на шутовство никого не тянуло. Позавчера было 9 дней Ивонину, и застолье больше смахивало на поминки. Обеденного перерыва с лихвой хватило для дежурных поздравлялок.

Заодно Триш представил рекомендованного куратором заместителя. На место получившего сокрушительный пинок Ниткина заступил Семён Маркович Кузовкин. С новым замом большинство сотрудников были знакомы и запросто звали его Сеней – Зауралье город маленький. Сеня, будто век тут и был, обосновался в кабинете Сокольского, сменив неиссякаемые пепельницы предшественника на кустики денежного дерева. Кузовкин, конечно, не Андрей, но без вредности, спокойный, и дело знает. А что он – человек учредителей, так любому начальству надобно собственное «царёво око», селяви…

Когда «обозовцы» с облегчением расходились, Ларису притормозила. Нилова:

– Приходи сегодня ко мне. Наш праздник всё-таки, ждём.

– А…?

– «А» не будет. Придёшь?

Лебедева собралась было отбояриться срочными делами, но вспомнила, что Колька рано не предвиделся, а с Аллой и Нагорновым она не встречалась миллион тысяч лет. Поцеловав красотку в щёчку, она согласно кивнула.

Теперь – к Гришиной!

Ольга Ивановна восседала на своём специальном высоком стуле (обычные для её росточка были низковаты). Лариса с порога выпустила обойму вопросов:

– Кому всё же мешал Златковский? Зацепят Охрипенко, или нет? Лично вы что думаете обо всём этом безобразии?

Начальница опустила глаза, как бы размышляя. После некоторой паузы сказала с расстановкой:

– Думаю, что Григория Николаевича хотят подставить, и подставят. Как бы мы с тобой ни распинались. Потому что в холдинге нет сегодня фигуры более нежелательной и более незащищённой, чем он.

– Как это?

Гришина неуверенно водила пальцем по столу. Она явно колебалась, грузить ли Ларису новой порцией эксклюзива. Наконец, тихо проговорила:

– Ты, надеюсь, за мной не пишешь?

– Ольга Ивановна, вы чего?

– А того! Никто не должен знать о том, что сейчас тебе скажу. Ни в редакции, ни тем более тот красавчик, что увивается за тобой. Если раньше срока что-то от нас утечёт, тебе первой придётся несладко. Нам сейчас выгодно больше понимать, да меньше о том говорить.

Лариса усмехнулась: «красавчик», небось, давно в курсе самых бездонных городских тайн. Но ответила как можно серьёзнее:

– Клясться не люблю, но твердо обещаю: могила.

– Тьфу на тебя! Ладно, принято. Соль тут вот в чем…

***

Казалось, их срезали пять минут назад – до того были свежи и ароматны. По кабинету плыл сладковатый дурман роз, которые неуклюже тискал в руках холёный молодой мужчина. Ларису больше всего трогают белоснежные лепестки – этого Александр Павлович не забыл. Она порой спрашивала себя: Депов, выбирая букет, следует правилам языка цветов? Ещё недавно он неизменно вручал ей одинокие длинные стебли с девственно чистыми венчиками, тем самым будто признаваясь: «Ты всё, что у меня есть!». Но сегодня против обыкновения принёс не один, а три прелестнейших бутона. Ботаническая роскошь говорила о ином. Три белые розы, согласно наивному коду влюблённых, выражали желание уехать с любимой на край света. Намек, что он намерен покинуть родные места, да ещё вместе с ней?

Вручив благоуханный презент и чопорно поцеловав Лебедевой ручку, адвокат уточнил ближайшие планы. Может, ради праздника, ужин в ресторане?

Ага, при её тёртых штанцах ресторан в самый раз!

– Я… э… Меня подруга ждёт! – после 8 марта об Аллочке она говорила с осторожностью.

– Думаю, нас ждёт одна и та же подруга – Депов многозначительно подмигнул. – Но при желании можно успеть везде.

Ресторан всё-таки отложили до лучших времён. Домовитая Нилова превосходно готовила, ломать аппетит казёнными закусками не было смысла. Решили поехать на берег, поймать впечатления от ледохода.

Для зажатых кирпичом и бетоном городских жителей вскрытие реки всегда было событием. Толпы людей приливали к набережной, чтобы наблюдать стихию во всей её мощи. Освобождённое течение с лёгкостью играло огромными, ещё толстенными льдинами, между которыми вскипала каша из острых кристаллов. Истаивающий под солнцем зимний панцирь зримо распадался на бурые лоскуты, исчезал в гигантских воронках и водоворотах. Огромное красное солнце – руку протяни, и дотронешься! – садилось в освобождённые из плена волны, на его фоне чёрными силуэтами носились ошалелые птицы. Они высматривая в мутном месиве близкую к поверхности рыбу. Скрежет, клёкот, пение тугих струй, перенасыщенный озоном воздух!..

Лариса с благодарностью прижалась к Депову: сама она не выбралась бы на этакое дивное зрелище. Саша истолковал её жест по-своему – заглянул в лицо горячо и выжидающе.

Опять о женитьбе? И что ему отвечать? Нет никакого ответа, ничего не решено в её жизни. Конечно, обожаемый Колька – восхитительная вспышка страсти, но при всей искренности им даже в голову не приходит тема брака. Ни кавалерчик, ни она не проектируют себя долгоиграющей парой. А Ларисина молодость на излёте, пора определяться. Александр Павлович тут весьма кстати. Парню тоже в самый раз подумать о постоянной спутнице. Заодно с отцом бы помирился. Только как разомкнуть кольцо, спаявшее непутёвых возлюбленных?

Аккуратненько вывернувшись из настойчивых Деповских рук и плохо изобразив непонимание, Лебедева уставила глаза в землю. Не было сказано ни словечка, и оттого Сашу одолела досада. Долго ещё собирается морочить ему голову эта медноволосая ветреница? Или его кандидатура недостаточно хороша?

Он почти грубо ухватил её под руку, ведя к авто. Шины со злорадным скрипом переехали беззащитные стебли, невзначай выпавшие из салона. К Ниловой добирались молча.

Кроме них, других гостей у Аллочки, похоже, не ожидалось, стол был сервирован на две пары. Станислав Янович всё силился показать, как рад Лоре в обществе адвоката. Вроде извинялся, что в «Приюте муз» не уберёг Деповскую зазнобу от посягательств Вернина-младшего. Слава Богу, она опять при солидном состоятельном спутнике. Александр Павлович – не какой-нибудь малолетний Колька, задуривший девке голову своей балалайкой!

Обо всех-то печётся наш добрый доктор, всех друзей норовит осчастливить, любые адюльтеры приветствует! А сам уж который год, как одалиску, мурыжит Алку на привязи, лишая её перспективы замужества. – Ларису раздражали своднические пассы Нагорнова.

Впрочем, под праздничные возлияния неприязнь быстро рассеялась. Как и предполагалось, хозяйка блеснула своими кулинарными способностями. Она с гордостью выставила любимую профессором «рыбу фиш» – фаршированную щуку. К ней были поданы духовые овощи, жареный цыплёнок и тончайшего вкуса фруктовый салат. Нашла же компоненты для такого пиршества – на зауральском-то безрыбьи! Депов подсуетился с хорошим коньячком и тортиком, занявшим половину стола. Застолье вышло знатное.

Стас то и дело освежал бокалы, но никто особо не пьянел, беседа вопреки здешним обычаям не выходила за рамки приличия. Поздравления быстро перетекли на злободневные темы. Аллочка в кокетливом коротеньком платьице «а-ля горничная» рассеяно слушала под боком Нагорнова, как мужчины обсуждали городские новости. Зато Лариса навострила ушки, чтобы не пропустить ни словечка. Саша, подражая Стасу, тоже было облапил Лебедеву. Но та холодно отстранилась, игнорируя недоумённые взгляды. Понимайте, как хотите!

Конечно же, говорили про убийство Златковского. Умудрённый опытом Станислав Янович был солидарен с версией предвыборных войн:

– Виновных надо искать среди партийной шелупони! Я с Герой давненько знался, не было у него врагов, пока завистники из кандидатских не завелись! Они, больше некому! – доказывал он, вытирая потеющий сократовский лоб. – Весь город знает, что Злат платил людям исправно и досыта, на вакансии к нему стояла очередь. Старший персонал тоже лелеял, даже таскал по заграницам набираться опыта. Ну а братва… Ты, Саша, слышал, чтобы у него были терки с братвой? То-то! Никто не слыхивал, иначе мимо нас это не прошло бы. Директор «Пластика», он всё же в разном весе с местными обдирами-рэкитирами. Зато покойничек сохранил ценные связи в столице. И с городской верхушкой жил душа в душу, газеты народу уши до мозолей натерли, рассказывая о разных Германовых благодеяниях. Прав я?

Депов склонил голову, как бы соглашаясь. Наивный человек этот Стасик! Считает, что стреляет только та пушка, которая у всех на виду. А «Пластик»-то подбили из-за такого угла, о котором никто и не догадывается.

– Почему вы, товарищи дорогие, не допускаете, что у Златковского могли быть непонятки на стороне? – Депов говорил невнятно, последняя доза коньяка всё же выбила из седла его стойкий организм. – По России нынче бродит много всяких хитрых джентльменов. Где вспухает покруче, они тут как тут. Мог Злат с такими залётками схлестнуться, а, доктор?

Лариса насторожилась: её обожатель заходил с неожиданных карт. Значит, права она: для Депова тайных смыслов не существует?

Нагорнов неуверенно повёл плечами. Саша отхлебнул минералки и, некультурно утерев рот ладонью, продолжил доказательство:

– Вопрос, скорее, не по выборной части. И пожар разгорелся не от наших местных овечек. Хотя без них, видимо, тоже не обошлось. Химиков могла накрыть чья-то чужая очень когтистая лапа. Ну да поживём – увидим, – он спохватился, не сболтнуть бы чего лишнего. – Прокуроры уж постараются раскрутить это дельце в лучшем виде. Постараются, Лариса Петровна?

Злясь, что Депов некстати нализался, Лариса откликнулась с неохотой:

– Вам, Александр Павлович, прокурорские старания виднее…

– Да уж точно не вам, писарчукам, – развязно бурчал подпивший Депов – Вы всё больше по хвостам бьёте…

Адвокат хамил, но был прав, и оттого Ларисе ещё сильнее хотелось лезть в бутылку. Их нарастающую перепалку умело погасил Стас:

– Саш, ты чего вздумал журналистов обижать? Нынче же их день – забыл, что ли? Давай лучше выпьем за наших прекрасных газетчиц – чтоб им всегда так же елось и пилось, как сегодня!

Придремавшая Аллочка радостно вскочила, сверкнув перед мужчинами бёдрами, и кинулась к подруге с объятиями. Депов, как алкаш, опрокинул бокастую тару прямо под кадык, откочевал на диван и сонно насупился. Следом на плече у Александра Павловича закемарил Нагорнов. Обычно в кругу своей «молодой гвардии» профессор не позволял перебора. Но сегодня в почти семейной обстановке и он принял лишку.

Чего я так реагирую на Сашину слабость? Все мужички хотя бы изредка сбрасывают напругу на стакане … – стирала себя Лариса. В некорректности Депова –понимала – есть и её вина, замотала мужичка пацанскими выходками. Однако непрошенным лыком в строку вспомнилось его поведение в суде над Кротом – кривляние, выкрики, матерки. Сильно, видать, нервничал, если даже на процессе прикладывался к спиртному. Теперь на будущее она знает, каков сударик во хмелю.

…На будущее? На то самое, с ним вдвоём?..

Оставив своих пьяненьких мужчин, дамы пошли на кухню.

– Лорка, как твои дела? Совсем с тобой не видимся, – Аллочка до печёнок буравила синими очами.

Лариса собралась, как бывало, выплеснуть подруге свои сомнения, но осеклась. О чем говорить, если по собственной глупости барахтается в жизни, словно муха в меду. Мухе, той хоть сладко, а ей…

– Да вроде всё в порядке, вот дело Златковского нам заказали сопровождать …

– К чёрту дело! Я о тебе спрашиваю. Что Колька, что с Деповым? Сидите с Сашей, как неродные, он с расстройства даже края рюмки потерял…

Аллочка глянула с тем особым прищуром, от которого ещё недавно у Ларисы по шее разбегались мурашки:

– Кончай дурить, Лорка! Иди за Депова, этот чел для брака в самый раз. А мальчонку своего отпусти, оставь, как прекрасное вчера. В рассветных снах будешь с ним кувыркаться, воспоминаниями поднимать тонус, внукам о своих шалостях рассказывать. У каждой бабы должна быть золотая горошина, которая всю жизнь сладко перекатывается под сердечком. Но не своди нежный роман к семейной бытовухе. Всё очарование пропадёт, через полгода станете ненавидеть друг друга! Уж я-то знаю….

Нилова подавила горький вздох и ещё долго пускала слюни. А Лариса слушала вполуха и жалела, что повелась на этот разговор. Обычно Аллочка умело врачевала душевные болячки. Но сейчас от советов подруги лучше не становилось. Как сумела завязать этот скользкий узел, так сама его и распутывай! Или рассекай!

В кухню заглянул посвежевший Саша: не пора ли восвояси? Сесть за руль в подпитии он не мог, предложил прогуляться.

***

Они брели знакомыми с детства улочками, ещё полными дневным теплом. Любимый праздник уходил вслед за сверкающим диском позолоченной луны. В густом пряном воздухе разливалось томление от дурмана цветущих кустов, шёпота трав на нескошенных ещё газонах. Боясь раскиснуть под призывным напором спутника, Лариса снова вернулась к застольной шарманке:

– Саша, ты знаешь про Златковского что-то конкретное?

Депов с досадой пнул подвернувшийся камешек. Лора неисправима! Что она за баба такая? Идёт в майских сумерках с изнывающим от хотения мужиком, а в голове всё какие-то убийства!

– Конкретное? А к чему вопрос?

– Да нам «Пластик» заказал божничку для Охрипенко…

– Ясненько…Тебе лично?

– Ну да… Только не начинай стращать, хорошо? Если есть что сказать – ответь!

Александру Павловичу захотелось послать её к чёрту. Но, вспомнив упёртость Ларисы, из-за которой та могла наворотить бед, сдержался. Коротко нарисовал почти ту же картину, что накануне – Гришина.

– Каким ветром к тебе наносит все эти закулисные подробности? – только и спросила Лебедева, выслушав отчёт. – Будто подслушиваешь в соседней комнате!

– Ты, Лорик, забыла, кто я по профессии? Всё обо всём знать – мой хлеб, – усмехнулся Депов. Зная, что теперь отказа не будет, властно, до хруста прижал к себе спутницу и впился в вялые губы, которые ещё противились, но ответили. Баш на баш!

Возмужавший при толковом руководстве «Пластик» всё чаще становился объектом заинтересованного внимания множества глаз. На фоне поголовного упадка городской промышленности его растущие обороты вызывали одобрение – у одних, зависть – у других, хищные вожделения – у третьих. В последнее время на успешное химическое производство нацелились взгляды даже из-за рубежа: его акции наперебой скупали как местные, так и некие европейские толстосумы. Правда, сторонним фигурам такое счастье выпадало нечасто: Златковский, ведомый природным экономистом Гришей Охрипенко, зорко оберегал свои владения.

Гром грянул, откуда не ждали. В конце марта Германа Ивановича пригласил для беседы градоначальник. Златковский ехал в мэрию без задней мысли: его часто звали приватно обсудить тот или иной городской проект. Так сказать, прощупать мнение потенциального инвестора. Руководство «Пластика» от социальных программ не бегало, давало деньги и на школы, и на детсады – не без пользы для себя, разумеется. Вот и нынче директор был уверен, что мэр станет клянчить копеечку на какое-нибудь очередное инфраструктурное начинание.

Однако речь пошла совсем о другом. Мэр представил ему невысокого субтильного и броско одетого брюнета:

– Господин Генрих Блюм, Германия. Фирма (последовала малопонятная аббревиатура), которую он представляет, ведёт поиск партнёров для создания совместного русско-немецкого предприятия. Здесь, в Зауралье, herr Blum интересуется вашим холдингом. Конкретику дела вы сможете обсудить в приватной беседе. Со своей стороны подчеркну, что и руководство региона всячески приветствует подобные инициативы…

Хочется городскому голове иностранных денежек, блин! – мысленно ругнулся Златковский, исподволь приглядываясь к гостю. Уж больно знакомой казалась его наружность. Блюм, Генрих Блюм… Да это же Генька Блюмкин! При Советах – один из клерков Старого Мони, а в перестройку – организатор его карманной финансовой пирамидки. С наших нив червячок…

Когда они, наконец, остались одни, Златковский сделал вид, что принял Геньку за подлинного иностранца. Даже о переводчике заикнулся. Но тот чистым сибирским говорком пояснил, что родом из этих мест, хотя ныне и выехамши в фатерлянд. Много таких геньков, нанюхав заграничную родню, подались от российской разрухи в благоденствующие европы…

Что ж понадобилось немцам от «Пластика»?

Блюм-Блюмкин открытым текстом заявил, что его хозяева желают стать совладельцами холдинга, а ещё лучше – получить контрольный пакет акций. И как можно скорее.

– Вы уже не слишком молоды, на благо немытой России своё оттрубили. Пора из вонючих цехов на более престижные места перебираться. В Госдуму, к примеру… Сговоримся – будет вам туда зелёный свет!

Златковский вскипел, но виду не подал, с вшивотой забугорной раскланялся, как с порядочным человеком. Пока, правда, ничего не пообещал, – надо, мол, всё прикинуть и обдумать:

– Такие гешефты с кондачка не делаются…

Охрипенко, узнав об аппетитах Геньки, голову повесил. Фирма, стоящая за этим фертом, славилась крутыми, почти рейдерскими методами ведения бизнеса. Она меньше всего нуждалась в крепком производстве – интерес был в том, чтобы раздербанить и частями подороже продать богатый холдинг. Низвести высоко поднятый завод к уровню цеха.

– Шиш им, а не совместное предприятие! – плевался Герман Иванович. – Растащат, как пить дать растащат то, что мы с тобой полжизни собирали. А ещё этот Генька, подтирашка Монина, меня Госдумой задабривал. Будто я и без него туда пути на знаю, да, Гриша?

– И мэру, наверное, посулил отстегнуть с нашей смертушки хороший куш? Иначе этот сброд и на порог управы бы не пустили – мрачно размышлял Охрипенко.

В общем, решили с предложением германским тянуть, пока тянется. При встрече гендир в самых изысканных выражениях изложил Блюмкину, что на «Пластике» идёт большая реорганизация, посему вскачь задувать совместное предприятие для обеих сторон нецелесообразно. А дальше видно будет.

Господин Генрих от злости покраснел, и забыв, что он давно не дома, выразил Златковскому на рафинированном блатном слэнге своё «фэ». Мол, с его фирмой так разговаривать не моги, и глупо, и опасно. Они, теперешние немцы, привыкли иметь желаемое любой ценой. Особенно от сермяжных русаков.

– С нами это вряд ли получится. Разве что через мой труп! – сакраментально пошутил директор.

– Через труп, так через труп! – нехорошо осклабился Генька.

Недовольный herr отбыл из Зауралья так же внезапно, как и налетел. И градоначальник больше «Пластик» не тревожил. Герман Иванович успел выставить свою кандидатуру в Госдуму, а Охрипенко – примерить директорское кресло и прирастить холдинг новыми «дочками». Казалось, о «совместке» все и думать забыли, когда Златковский так неудачно принял водные процедуры.

***

– Но нас с вами ведь не Герман Иванович колышет, мир его праху! – Лебедевой не терпелось расставить точки над i. – Нам заказали рисовать красивое лицо Охрипенко! А его, как вы сказали, упекут в любом случае. Этот-то кому не угодил?

Ольга Ивановна поёрзала на своём троне:

– Видишь ли, Лора, у бизнеса свои правила и понятия. Вот закопали Златковского, так что? На его место сел заместитель, скатанный из одинакового с ним неподатливого теста: товарищ собрался дуть в ту же дуду, что и бывший шеф. То есть ничьим сторонним интересам не потакать. Организаторы отправки Златковского к праотцам этого добивались? Нет, воронью нужен полностью обезглавленный богатый труп. Как сковырнуть болтающегося под ногами Гришу? Только одним путём: ещё более надёжно убрать и его. Во что бы то ни стало.

– Охрипенко что – тоже под прицелом?

Гришина взглянула на Лебедеву, как на недоумка:

– А ты сама как повела бы эту охоту? Продолжала почём зря палить по неугодным? Будто полиции с прокуратурой у нас отродясь не водилось? Хитрые люди так не поступают, им лишние тёрки с властями ни к чему. Есть ведь и бескровные способы устранения конкурентов. Скажем, стрельнув одного, повесить это убийство на другого. Вопрос лишь в том, насколько вхожи преступники к местному начальству. Да ты своего прокурора поспрашивай, он тебе мигом вывернет всю теорию заговора.

– Прокурор, пока идёт следствие, ничего выворачивать не волен. А почему Григорий Николаевич – удобная мишень? Из-за старой отсидки? Так у нас полстраны сидели, сидят или будут сидеть! Что с того?

– И как ты, Лора, якшаешься с силовиками, если ни бельмеса в их повадках не разумеешь?! Для следователя человек, что побывал на нарах, априори виновен. Кто имел срок, тот непременно обзавёлся криминальными связями, и при надобности легко может их освежить. Потому-то гражданам с ярлыком ЗК всегда первый кнут.

Складываем два и два, и получаем, что дядю будут усаживать. Как только найдут годного для киллера уголовника, так и зарешётят. Нет у Охрипенко альтернативы…

Лариса кивала и думала, что, похоже, они с Гришиной крепко влипли. Встав на сторону Охрипенко, «Обоз» занял опасную позицию.

– Ольга Ивановна, мы опять затесались поперёк дороги городскому начальству? Высунемся с этим убийством – прихлопнут нашу газету, как занудного комара. Каким макаром прикажете из всего этого выкручиваться?..

– Что-то не узнаю я отчаянной журналистки Лебедевой… Давно ли такой пугливой стала? Чего помираешь прежде срока?– рекламная богиня откровенно ехидничала.

– Помирать не помираю, но чего зазря в пекло соваться?

– Вот и я говорю: держись дальше от досужих ушей и поменьше болтай. Опасаться нам пока нечего, но осторожность не помешает, – уже серьёзно подытожила Гришина. – Бодаться придётся по-взрослому, но и «Пластик» – не какая-нибудь тебе шарага. Холдинг для нас – крепкий тыл, где с информацией порядок, и с деньгами, наконец. Нынче, Лора, ты будешь сражаться не в одиночку.

Вернувшись к своему ободранному столику, Лариса соблегчением перевела дух. Уже подташнивало от беспрестанных разговоров, в которых она вынужденно участвовала несколько дней подряд. Вот погружение в тему, так погружение! Прямо утопление какое-то… Отдыхала только дома – Колька, щадя психику Лоло, наотрез отказывался слушать городские сплети и домыслы. Говорили о музыке, об удалых кабацких вахтах. За последние суматошные дни он даже успел написать пару шлягеров, и с гордостью представил их восхищённой пассии. Как она будет без него?!

По договорённости с заказчиками первая публикация планировалась перед Днём Победы. Следствие с разных боков настырно обхаживало Охрипенко, но за отсутствием оснований в подозреваемые не переводило. Срочно нужно было выкинуть на публику образ непререкаемого соратника убитого. Лариса предложила начать с интервью о планах холдинга:

– Будем убеждать читателей, что Охрипенко со Златковским – одна команда, а не соперники или враги. Пусть Григорий Николаевич скажет о заслугах почившего директора, о грядущих новшествах. Имеет смысл пообещать продолжение линии, начатой покойным.

Вопросы к интервью ещё накануне были сброшены Веронике, адвокатессе Охрипенко. Придёт ответ из «Пластика», а дальше дело техники. Текст она обработает быстро – почистит стиль и обороты речи, расставит смысловые акценты… И можно окончательно согласовывать. Ольга Ивановна уже держит под парами место на второй полосе. Если химики не затянут, всё должно поспеть к сроку.

Глухая телефонная трель показалась Ларисе пасхальным звоном. Так звучали колокола, когда в Светлое Христово воскресенье они с Колькой специально ходили к кафедральному собору послушать их переборы. Но голос в трубке звучал как-то придушенно, будто Вероника подавляла всхлипы:

– Арестован киллер, стрелявший в Златковского. Он даёт показания на Григория Николаевича. Охрипенко в СИЗО.

Глава 32

– Что нам делать, Ольга Ивановна?

– Что будем делать, Лариса Петровна?

Вопросы взвились одновременно, и они расхохотались. Куда его деть, этот русское чувство юмора!

Уже через двадцать минут после звонка «Пластика» Лариса сидела в цветочном закутке. Расстроенная Вероника подробностей ареста ещё не знала, о судьбе интервью говорить пока была не в силах. А к вечеру материал должен встать на полосу. Так что им сейчас делать?..

У Лебедевой план был:

– Публиковаться не откладывая! Самый верный шаг для заказчиков. Если нет, то за дыру в номере Лизетта спустит с нас три шкуры…

– Экую власть над вами Вешкина-то забрала! Боитесь её пуще заказчика! – подколола начальница. По существу плана она не возразила.

Спустит-то не с нас, а с вас, уважаемая. Ваша прелестная шкурка отведает зубов железного ответсека! – мимоходом позлорадствовала Лариса, и продолжила по делу:

– Надо разделиться. Я пробиваю согласие холдинга, а вы получаете разрешение у наших великих.

– Легко сказать! – разворошила кудряшки Ольга Ивановна. – Если Триш пронюхает обстановочку, мне его не уломать.

– Так попробуйте зайти с Васи Егорова. Он же ваш кореш?

Обе повисли на трубках. Гришина обрабатывала Василия Лукича, Лебедева задушевно убеждала Веронику в правильности быстрой публичной реакции:

– Именно сейчас и надо запускать интервью! Промолчи предприятие – все решат, что оно признаёт вину Охрипенко.

Допустить такое было невозможно, и накрученная Ларисой адвокатесса пошла по оставшемуся в «Пластике» начальству – получать «добро» на экстренное публичное выражение позиции холдинга.

К обеду красные и вспотевшие рекламистки смахивали на загнанных лошадей, но задуманную программу выполнили. Ольга Ивановна обмахивалась листком, где «друг Вася» от лица учредителей рекомендовал Тришу всячески содействовать работе с «Пластиком». Не взирая и несмотря. Перед Ларисой лежала факс-копия с «хозяйским» вариантом интервью. Предстояли самые напряжённые часы.

Поход в редакционный буфет пришлось отложить, пробавились бутербродами из домашних закромов Гришиной. Лариса корпела над правкой. К счастью, «Пластик» ответил на её вопросы кратко и конкретно – видимо, за неимением времени на экзерсисы. Материал от этого только выигрывал. Интервью получалось хотя и суховатым, но вполне в стиле большого бизнесмена, знающего тонкости дела и цену времени. Оставалось скомпоновать блоки так, чтобы нить беседы с Охрипенко была логичной, одна мысль перетекала в другую, или вытекала из неё.

Закончив с текстом, Лариса наскоро вычертила макет. Всё же привередливая Лизетта – большая умница; издавна завела в секретариате пустографки, удобные для макетирования. И Лебедева частенько сама делала на них почеркушки для своих материалов.

Дальше – вёрстка. После Лёни основная нагрузка по сбору полос лежала на плечах Ирины Агеевой. Бедная Ирка, у неё уже дым валил из ушей от нескончаемой работы! Но уговаривать пропустить Охрипенко вне графика не пришлось: если просит Лариспетровна, значит, и в самом деле что-то важное и безотлагательное. За несколько минут Ира набросала полосу с интервью, вместе с Лебедевой обрезала болтающиеся в абзацах «хвосты». Даже нашла фото Григория Николаевича в окружении рабочих. Можно показывать заказчикам.

По опыту создания платных шедевров Лариса знала, сколь привередливы бывают господа, откупившие рекламный ресурс. В отделе изустно передавался случай, когда девушка, приставленная заказчиком к их газете, последовательно сделала в небольшой статье сорок две (!) поправки. В вычитанном на сто рядов тексте то словечко добавляла или убирала, то абзацы меняла местами, то снова возвращалась к только что отвергнутому варианту. Копирайтер, оседлав версталей, так же раз за разом вносила эти изменения, выводила на принтер полосу за полосой, отправляла их по факсу (интернет-послания ещё были недосягаемой для газеты роскошью)… И не моги спорить или раздражаться! Интеллектуальный онанизм закончился глубоко за полночь. Ничего не поделаешь, рекламодатель свято верит, что за свои денежки волен устраивать любое аутодафе!

Но холдинг ограничился парой несущественных замечаний и почти сразу прислал согласование за витиеватой подписью второго заместителя Златковского. В семнадцать часов – последний срок сдачи идущих в номер материалов – платная полоса была готова к отправке в секретариат.

Оставался Триш. Конечно же, этот старый лис уже проведал, что следствие взяло Охрипенко в оборот.

– Оля, воздух вокруг Лариски отравлен, что ли? Стоило ей месяц повертеться возле тебя, и ты уже поёшь с её голоса! На кой ляд тебе какой-то бывший зэк, да ещё угодивший следствию в лапы?!. Там (Триш упёр глаза в потолок, как в божественные сферы) давно никто не сомневался, что это он Златковского…того… Только доказательств не хватало. Теперь получат и аргументы, и факты. – Главный самодовольно хохотнул радуясь собственной остроте.

– В общем, рекламная ты наша, и не проси! Не могу разрешить даже две строчки о холдинге!

– Боря, они ведь проплатили, и оплату за интервью перегнали ещё до праздников, – вкрадчиво прозвенела Гришина. Она точно знала, на какие кнопочки заскорузлой души бывшего аппаратчика следует жать. – Ты что – собираешься швырнуть деньги обратно? Без причин непреодолимой силы расплеваться с богатейшей фирмой города?

Триш опёрся на судорожно сжатые кулаки и выдвинулся вперёд. Седой ёжик на шарообразной голове, казалось, поднялся торчком. Сейчас он напоминал ощетинившегося, готового к прыжку бойцовского пса. Но Ольга Ивановна словно не замечала предостережения и продолжала пускать стрелу за стрелой:

– Или после недотёпы-Янселевича у нас завались рекламодателей с договорами на несколько месяцев вперёд? Если «Пластик» – на мороз, так в загашнике ещё останется воз и маленькая тележка?

Редактор ярился, сопел и молчал. Тогда в него полетел снаряд самого убойного калибра:

– Ты, видать, запамятовал, чего требовал Василий Лукич в первую голову?

При упоминании этого имени Триш обмяк и спрятал под стол багровые клешни: страх перед грозным «представителем» ещё сидел в нём крепко. Но сдаваться он и не думал:

– Вы с Лебедевой только деньги видите! А человек, которого собрались пиарить, сидит за решёткой по убийству его же начальника! С каких это пор, дорогуша, газеты считают своим долгом мешаться под ногами у следствия? Между прочим, по этому поводу, кажется, даже статья есть!

– Статья говорит о давлении на суд. А до того каждый волен иметь собственное мнение, и даже выражать его в прессе. Не осуждён – не вор! Тебе ли, Борис, этого не знать! – она всё ещё пыталась пробить вопрос малой кровью. Но главный продолжал упираться:

– Дыма без огня не бывает, должна бы понимать. В общем, пока с Охрипенко не прояснится, нечего нам высовываться с этим интервью…

– В общем, Боря, вот тебе! За подписью сегодняшним числом! – Ольга Ивановна шмякнула перед Тришем папочку с письмом «представителя». И добавила тоном, каким в своё время отдавала команды в горисполкоме: – Будем считать это прямым указанием к работе с «Пластиком»!

Такой жест обошёлся ей дорого. Добиваясь своего от Егорова, Ольга Ивановна до дрожи искупалась в потоке отчаянной ругани. Но она покорно выслушала от Василия Лукича изощрённые коленца. Он лаял и на неё, угодившую с этим чёртовым холдингом в вонючую лужу, и на Бориса Ильича, без конца дрожащего, как овечий хвост. А больше всего злился из-за себя:

– За каким хреном учредителям и мне лично хлебать эту вашу гнусную кашу???

Вопрос, как водится, решили денежки, греющие счета «Обоза». Хоть потоп, а богатых рекламодателей не тронь – по-бухгалтерски рассудил Егоров. После терпеливого умасливания варяг сдался и велел гнать во весь опор курьера: так и быть, он даст писульку к Тришу.

Выплывая от Нашего Ильича, главная по рекламе настежь распахнула дверь, будто физически открывала путь для интервью. Они успевали.

***

Проводить в последний путь Германа Златковского вышла добрая половина Зауралья: каждый второй житель был с ним знаком лично или понаслышке. Ещё с советских времён директора если не любили, то искренне уважали как у себя на производстве, так и в городе. В тяжелое расхристанное время Злат для многих стал палочкой-выручалочкой – помогал кому с работой, кому давал деньги на лечение, учёбу, латание крыши над головой. Не барином разбрасывался средствами, которые копейка к копейке приумножал на пару с Гришей Охрипенко, а беспроцентными ссудами втягивал людей в круговорот жизни своего предприятия. Самым отчаявшимся, случалось, и прощал долги. Или заставлял отрабатывать землекопами, дворниками, уборщицами, нянями в заводских детсадах. Ещё до перестройки с лёгкой руки какого-то краснобая Германа стали называть социальным директором. Жаль, что к концу 90-х в чаду всеобщей для России антисоциальности жизни это звание подзабылось.

Задувает холодный совсем не майский ветер, но коллектив «Пластика» идёт за богатым катафалком едва не в полном составе – за исключением тех, кто стоит на смене или отсутствует по болезни и неотложным делам. В первых рядах семенят отцы города. Этикет они знают, за последнюю десятилетку приноровились ходить за сановными гробами – в городе то и дело по Божьей или дьявольской воле образовывался именитый покойник. Чёрный кашемировый прикид из миланских бутиков, постная мина, воробьиный шаг, позволяющий тихо перекидываться друг с другом важными новостями.

– Та-а-а, та, та-та… – уныло фальшивит оркестр.

– Как там наш удалец? Правильно себя ведёт? – не снимая маски скорби, интересуется мэр у осанистого силовика в серовато-синей форме – прокурора города.

– Ещё бы! Будь здоров! – кивает в такт Шопену прокурорский чин.

– Та-а-а, та, та-та…

– Теперь, надеюсь, доказательств вам хватит?

– Работаем, стараемся…

Марш взвизгивает. Вслед за музыкой возвышает голос и мэр:

– Смотрите не подведите! А то я слышал – он что-то приуныл.

– Та-а-а, та, та-та…

– Развеселим, можете не сомневаться…

– Давайте-давайте. И не забудьте, черти, навертеть дырочек для новых звёзд. Как-никак, первое в стране полное раскрытие заказухи…

По всей процессии только и разговоров, что про заказ Охрипенко на своего благодетеля. Уже всем известно: это он виноват в сегодняшних похоронах. Хотя одни крепко сомневаются, что Гриша замутил этакое: зачем ему небо в клеточку, если жил, как кум королю? Зато другие жарко доказывают, что только он и мог: человеку сколь власти и денег не дай, всё мало. Да и с воровскими ухватками правая рука директора ой как знакома – всё-таки бывалый сиделец…

Резкие взмахи северка доносят до Ларисы обрывки всех этих общественных дебатов: она шагает среди заводских рядом с кругленькой Вероникой. Интересно бы послушать, как эти доброжелатели заговорят, появись сейчас в толпе «обозовское» интервью? Но выйдет оно только после обеда, когда ритуальное шествие уже разбредётся по домам.

Вешкина, получив готовый – свёрстанный и даже подписанный – материал, монашески поджала губы:

– Гляди ты – неужто реклама так выправляет людей? Не знала, что Ольга Ивановна ещё и мастер художественной перековки… Полюбуйтесь: наша Ларочка освоила исполнительскую дисциплину! Уж не заболела ли ты часом?

Привыкшая к цепляниям ответсека, та беззаботно махнула рукой:

– Видно, что-то съела. Елизавета Григорьевна, вы лучше гляньте опытным глазом – нет ли залепух? Сеня с Тришем, конечно, посмотрят, но и вы тоже, хорошо?

Лебедева, несмотря на придирки и подначки в свой адрес, очень ценила мнение старой газетчицы. Особенно в непростые моменты.

Лизетта быстро пробежала столбцы, сняла очки, потом опять водрузила их на нос. Глянула исподлобья уже без насмешки:

– Ты опять суёшь бомбу под нашу богадельню? Опять «Обоз» топает со всем светом не в ногу? Небось, знаешь, где сейчас этот Охрипенко, и почему?

Осведомлённость всегда была у Лизетты сильным звеном!

– Знаю. Понимаю. Именно поэтому и выходит его интервью. За большие деньги «Пластика».

Вешкина невесело качнула головой:

– По тексту у меня замечаний нет, таких, как ты, учить – только портить. Но – сочувствую. К большой войне готовишься? Дай Бог тебе уцелеть в новой драчке…

Адвокатесса притискивается вплотную и шепчет Ларисе почти на ухо:

– Я вчера была у Григория…

Лариса удивлённо вскидывается: как этой защитнице всё лихо удаётся? Ах да, у симпатичной улыбчивой пышки Вероники Друзь было время обзавестись связями. Несмотря на моложавость и женственность, она успела поработать и в следствии, и в качестве судьи. «Пластик» плохих специалистов не держит!

– Говорит, взяли какого-то субчика, тот клянётся, что действовал по его личному приказу,– шёпот нарастает. – Ещё сказал, будто тот, вроде, бегал от следствия. Сегодня встречаюсь со следователем по делу Григория; посмотрим, что выдадут там.

Бегал от следствия… Лебедевой – проклятое ненастье! – вдруг становится холодно, леденеет в желудке. Голос сипнет, как у гриппозной:

– А как фамилия того… ну, что бегал? Не запомнила?

– То ли Крутков, то ли Кретиков… Вечером уточню.

– Кротов?

– Так точно! Кротов. Постой… Это который по бочкам? – шёпот адвокатессы вибрирует.

– Он. Валерий Кротов.

– Тёртый жучара, только его нам и не хватало… Ну да на каждую хитрую задницу есть крепкая клизма с винтом… Спасибо, что подсказала. А ты откуда его знаешь?

– Делала о нём материал, за что и сослали в рекламу.

Процессия подходит к тому месту, где стоят автобусы на Старонемецкое кладбище, и начинает таять. На этом давно закрытом кладбище, расположенном почти в центре Зауралья, по давней традиции всё же иногда хоронят, но только самых уважаемых горожан. Вероника обязана присутствовать у могилы, а Лариса ехать не планирует. Договариваются пересечься, как только у защиты появится новая информация. Друзь улетает на роскошной серой «шкоде», Лариса в задумчивости бредёт к трамвайной остановке. В редакцию удобнее всего катить по рельсам, вот и старый расхлябанный вагон тренькает на ближнем повороте. Трамвайчик уже притормаживает, но тут Лариса резко бросается на другую сторону пустынной дороги.

***

Траурная процессия давно рассосалась, а она почему-то всё ещё говорила шёпотом:

– Подойди к телефону! Отзовись!

Заклинания не помогали, абонент молчал. Ясен перец, валандается со своим подопечным! Пришлось добрых полчаса накручивать диск видавшего виды телефона-автомата. Хорошо хоть трубка оказалась на месте, не пала жертвой дебильных подростков, как у большинства доживающих свой век «двухкопеечников». Делать нечего, придётся вызванивать мил-друга из редакции. Вот крутану последний раз…

На другом конце провода глухо забурчало:

– Адвокат Депов слушает!

– Газета «Вечернее обозрение» беспокоит, корреспондент Лариса Лебедева. Александр Павлович, есть необходимость пообщаться. Найдёте для меня минутку? – официально, в тон Депову, отрекомендовались Лариса. Какое вы нам здрастье, такое и мы вам.

– Что случилось? С тобой всё в порядке? – как из-под земли буркнула трубка. Адвокат, видимо, обретался где-то очень далеко.

– Всё Окей. Так найдёте минутку?

– Смогу только после обеда. Куда прибыть?

Куда? Вопрос… В редакции не поговоришь, слишком много любопытных, а в приличных кафе перед праздником не протолкнуться от подвыпивших ветеранов – нарядных, при полной наградной выкладке старичков. В машине станет приставать. К ней домой дорога Саше заказана. И уж вовсе отпадает его офис – проклятое место, где она впервые заглянула в глаза смерти. Память Ларисы вдруг очень живо воспроизвела испытанный ужас, когда перед её лицом плясал чёрный зрачок пистолетного дула, наставленного разъярённым Кротом.

– Новое здание Лермонтовской библиотеки подойдёт?

Вот и ладно. Туда тоже трамвайчик добегает. Она ещё успеет перекусить и подготовиться к встрече. Хорошенько подготовиться.

В чистеньком и недорогом буфете приличного чая не было, но кофе оказался на удивление хороший. После пробравшего до костей ветра Лариса выпила две чашки с какой-то ещё теплой посыпушкой местной стряпни. Здесь же за столиком почистила свой крошечный диктофон, освободив две дорожки.

Против обыкновения, адвокат задерживался, образовалось время обдумать вопросы. Она уже начала записывать их в блокнот, когда Депов влетел в пункт общепита подпалённым бесом:

– Дозналась про Крота?

Не отвечая, Лариса буравила его настырным взглядом. Адвокат притормозил, снял моднейший длинный плащ, вымыл в туалете руки. У стойки вопросительно обернулся: чего изволите?

– На меня не заказывай, я уже выдула два кофе.

Саша наскоро проглотил под капучино свеженькую булочку и отодвинул пустую чашку:

– Так что? Крот?

– Может, в вестибюль? – она знала там два кресла с шахматным столиком, подходящие для интимных бесед.

На выходе из буфета Депов опустил лицо в её медные пряди, пропахшие майской грозой. Никак наш жених не угомонится! – подумала Лариса с раздражением, которое пронесла до самого шахматного угла.

– Александр Павлович, правильно ли я понимаю, что вы опять озабочены юридическим и иным благополучием многократного убийцы?

Депов сморщился, как от боли в подреберье:

– Лора, Лариса Петровна, давай оставим пафос и поговорим по-человечески!

Он приподнялся, чтобы удобнее расположиться в глубоком кресле, в это время рука Лебедевой незаметно скользнула в сумочку и нажала кнопку пуска.

Что процесс по делу о бочках завершится так удачно, не предполагал даже он, один из самых дальновидных зауральских юристов. Однако триумф был недолгим. Крот ещё не добрался до дома, обмывая свободу в кругу своих бандерлогов, когда его защитника настиг более чем тревожный звонок. Номер офиса набрала персона, при виде (и даже голосе!) которой многие застывали навытяжку: главный подручный мэра. На излёте 90-х возле каждой мало-мальски заметной шишки тёрлись такие личности без должностей и официальных полномочий, имевшие, тем не менее, огромное влияние. Пример Бориса Березовского у трона Ельцина стал общим поветрием. Называли этих грозных воротил где серыми кардиналами, где попросту решалами. Не существовало такого вопроса, в том числе самого грязного, и даже криминального свойства, который был бы не по зубам подобным подручным. Во всяком случае, в пределах компетенции своего шефа. Как рассказывал отец, именно этот господин давил на него, вынуждая Деповых помогать двойному убийце Кроту.

Звонивший представился Аликом и потребовал, чтобы адвокат подошёл к его машине, припаркованной у подъезда. Дюжий шофёр-телохранитель без экивоков прохлопал растерянного Депова по бокам на предмет вооружения, и почти силком запихнул на заднее сиденье. Не поворачивая головы, Алик бесцветным азиатским голосом, но внятно изложил, какие действия в скорости ожидаются от Валеры, и какую роль в них должен сыграть Александр Павлович. Кому, зачем и почему это нужно, сказано не было. Вместо того серый заявил, что при удачном исполнении его распоряжения (так и сказал – распоряжения!) адвоката А. П. Депова ждёт превосходная синекура в столице.

С Деповым говорили о большой крови так, будто предлагали: сбегай-ка, братец, за пивком! Не просили, не спрашивали согласия, не интересовались, возможно ли вообще такое. Ему опять, как крепостному, ВЕЛЕЛИ.

И не возразить. Кто, в сущности, провинциальный адвокатишко для таких, как этот посетитель? Кто для них этот перетрусивший мальчишка, способный разве что жонглировать статьями и параграфами своих дурацких кодексов? Кто все эти угодливые клерки для тех, от кого зависит судьба пусть и периферийного, но всё же миллионного города? Жалкая мелочь, ничего не значащий мусор, пыль на подоконнике… Смахивая эту пыль или с досадой кидая ненужные обрывки бытия в ведро, кому придёт в голову объяснять, для чего это делается? Что ещё за дебаты с пылью!

А если послать этого хмыря ко всем чертям? В обтекаемых выражениях, но не согласиться? Не исполнить барски отданного приказа?

Тогда Саше Депову не останется места ни в родном городе, ни вообще где бы то ни было на виду. Тогда – бежать, долго, быть может, всегда скрываться от длинных безжалостных рук. Всей семьей оставлять налаженную жизнь, готовую к открытию нотариальную контору – у ЭТИХ не будет пощады ни к отцу, ни к матери. Скитаться по глухим углам, забыв о любимой работе. Навсегда проститься с Ларисой, той единственной женщиной, что накрепко забрала его сердце в маленькие своевольные руки. Да и Лоре, скорее всего, тоже несладко придётся…

– Помнится, я уже рассказывал, при каких обстоятельствах оказался в деле Крота. Зацепив отца, некие товарищи не оставили выбора ни ему с матерью, ни мне. Тогда я полагал, что работа ограничится вызволением этого упыря из СИЗО. Намерения контактировать с ним и дальше у меня не было, в особенности после знакомства с тобой. Но, как я только что сказал, у хозяев Крота имелись на меня совсем иные виды. Они и не думали отказываться от моих услуг. Хуже того – в их замыслах нашей семье отводилась роль некоего мозгового центра. Мы обязаны были юридически и даже тактически подготовить устранение сразу двух фигур, препятствующих переходу «Пластика» в иностранные руки.

Депов умолк, тиская в руках какую-то бумажку, потом повернулся к притихшей Лебедевой:

– От всего этого мать едва не отправилась на тот свет, с трудом отходит после инфаркта. Как я должен был поступить?

Он опять замолчал, кивая головой своим мыслям, словно продолжал давний внутренний спор.

– Может, расскажешь, как всё получилось со Златковским и Охрипенко? – тихо и без надежды спросила Лариса.

– У Охрипенко адвокатом Вероника Друзь? Хваткая дамочка, если надо, может из-под земли что угодно нарыть. Думаю, она уже в курсе всего. Её и пытай.

– Гришу посадят?

Адвокат посмотрел на Лебедеву с раздражением, как на прилипчивого несмышлёныша:

– Неужели ты не поняла? Многие постарались, чтобы его больше не было на «Пластике».

– Выходит, зря мы выпустили интервью…

– Плетью обуха не перешибёшь. По крайней мере, тебя будет греть сознание честно сделанного дела. В отличие от меня… Пойдём, Лора, что-то я утомился…

Александр Павлович направился к выходу таким не свойственным ему тяжёлым шагом, что Лариса искренне ему посочувствовала. Эк укатали мужика знакомства с душегубами! Она выключила запись, потом, подумав, стёрла её вообще.

В машине Депов аккуратно взял её ладонь, долго разглядывал. Потом, продолжая неоконченный разговор, сказал:

– Такие вот здесь начались дела. Думаю, придётся уезжать. Ты, Лорик, со мной?

Не выпуская её руки, он достал из кармана ритуальную коробочку и надел на тонкий палец перстенёк с двумя отдельно оправленными¸ но будто слившимися друг с другом камушками. Кольцо-поцелуйчик, символ помолвки…

Под сердце Ларисы поползла тревога. Она взглянула на адвоката почти испуганно:

– Но не завтра же? Ты ведь сперва должен закончить все свои дела? И я тоже…

Саша устало подтвердил:

– Не завтра, черт бы их побрал, все эти дела. Думаю, Охрипенко запечатают быстро, ребята, что нацелились на холдинг, резину тянуть не дадут. Волынка с Кротом продлится дольше. Он, правда, надеется опять выйти сухим из воды. Впрочем, решать это не мне. А у тебя что за дела?

– Договор всё с тем же «Пластиком». Кто-то должен его отрабатывать.

– Ну, с этим проще. Лишь бы ты не лезла куда не следует.

– А не следует – это куда? – зло прищурилась Лариса. Жалость и тревожность моментально исчезли, – Как ты догадываешься, я собираюсь делать то, что найду нужным!

Но Александр Павлович продолжить тему не пожелал:

– Давай поговорим об этом в другой раз. Мне уже пора. Куда тебя отвезти, дорогая?

Глава 33

В День Победы, как обычно в праздники, Кольки дома не было, его музыкальная банда без устали реализовала народу свою культурную продукцию. Ларису это даже радовало: 9-е мая она привыкла проводить с семьёй.

У Бойцовых (девичья фамилия Ларисы) много лет назад, ещё при бабушке, было заведено, что этот день начинался с объезда родственников, переживших войну. Накануне правдами и неправдами закупались вороха алых гвоздик или тюльпанов, и молодёжь спозаранку спешила в разные концы города. Там уже трепетно ждала гостей затянутая в мундиры или надевшая лучшие платья родня, когда-то геройски державшая ратные и трудовые фронтА. После вручения букетов выпивались обязательные сто грамм, рассматривались награды, перелистывались альбомы с ломкими от времени фото, выслушивались рассказы о пережитом…

Бабушка строго следила, чтобы никого из родственников не забыли:

…– К Валентине в её Козью слободку добрались-те? У ей и теперь во всех углах больничная стерильность наведена?..

…– Как там Илья Александрович – всё ковыляет посередь ульев на своей деревяшке? Деду нынче, кажись, к десятому десятку подкатило?..

…– А еврейчик-то наш, Лев-то Семёнович, всё прежний живчик? Так и не бросает свою пианину?..

Рапорт о выполнении святой семейной миссии требовался подробный. В последние годы отчёт о поздравлялках стал не только устным, но и наглядным: со встреч с патриархами привозились фотографии, сделанные расплодившимися китайскими «мыльницами». Эта немудрёная хроника особенно радовала старших Бойцовых, так как зримо фиксировала нынешнее житьё-бытьё ветеранов. Техника сближала между собой неотвратимо уходящее военное поколение.

К возвращению сыновей и племянников с их половинками, а позже – внуков и внучек, на большом овале антикварного стола дымились неизменные пироги. Приуставшая от путешествий ватага шумно набрасывалась на угощение, наперебой обсуждая увиденное и услышанное. Есть старались быстрее, чтобы занять лучшие места у телевизора: в 13 часов начинался военный парад на Красной площади. Зауралье не Москва, здешнее время, считай, на три часа обгоняет столичное.

С годами убыли адреса визитов, не стало бабушки, потом и папы, но традиция велась неуклонно. И вот уже шестиклассник Сашка и его кузина, миниатюрная улыбчивая Ляля, вместе с Ларисой садятся в троллейбус, чтобы ехать на поклон к тёте Вале, тёте Дуне, тёте Фае. Только и остались теперь эти слезливые старушки, время давно забрало весёлых бравых вояк, чьи портреты висят у вдов на видных местах.

Поездки к старикам всегда приводили Ларису в трепет. Слушая медлительные рассказы, она силилась представить то, что выпало на их долю. Медсанбат в ощетинившейся против «красных» Польше (в парикмахерской того гляди полоснут по кадыку бритвой!), которым командует строгий военврач Валюшка, вчерашняя выпускница мединститута. Северо-Казахстанскую нефтебазу, день и ночь вливающую жизнь в наши танковые и авиационные подразделения, где три студёных зимы подряд в телогрейке и ватных штанах безвылазно вкалывает до костей отощавшая от болезни и тяжёлой мужицкой работы солдатка, красавица Евдокия. Пустую деревню в сибирском урмане с прозрачными голодными ребятишками, и ловкую, как котёнок, Фаюську с мешком добытых по весне из грачиных гнёзд птенцов, которых наскоро запаривают в печи вместе с перьями, выпаивая таким «блюёном» едва теплившиеся маленькие жизни. Заскорузлые пальцы кучерявого острослова и балагура Лёвушки-разведчика – ими он лихо отбивает фортепианные аккорды между боями. Свое трофейное пианино тащит из самого Берлина, покорённого и им в том числе, а потом через разорённую страну – домой, в зауральские степи…

Сашка с Лялькой, те слушают вполуха, им интереснее перебирать ордена. Но Лариса их не винит – детям, выросшим в достатке, тепле и спокойствии, ни разу не видевшим разрыва даже самого маленького снаряда или сваренной из жмыха каши, трудно представить, что всё взаправду происходило вот с этими жалкими троюродными бабуськами. Сказки, такого на самом деле быть не могло…

За ночь крохотные листочки берёз подросли и дали густую тень, а в скверах нарядились розоватым цветом заросли волчьих ягод. Играл ясный и солнечный день, умытый и напоённый вчерашней грозой. Делегация возвращалась домой притихшая. После трёх увесистых рюмок «беленькой» Лариса плелась нетвёрдо. Мама, не раз слыхавшая трогавшие дочь ветеранские истории, осторожно вытерла её заплаканное лицо и спешно усадила всех к нагретому электросамовару и сытным шанежкам.

После чая и парада, когда Сашка повёл девочку хвастаться новыми компьютерными игрушками, она спросила о Депове:

– А чего Александра Павловича не пригласила?

Колька жил у Ларисы считай полтора месяца, но как-то так складывалось, что ни сын, ни мама не подозревали о его существовании. Уходил кавалерчик обычно рано, вечерами часто отсутствовал, поэтому даже Сашка, имевший привычку налетать к родительнице экспромтом, ни разу с ним не столкнулся. И мама по неведению считала Депова единственным мужчиной в ближнем дочернем окружении.

Лариса быстро спрятала под скатерть руку с колечком и деланно-беззаботно обронила:

– Будет ещё время… Ты лучше вот что скажи: как смотришь на переезд? Например, в Москву?

На лице матери проступили пятна, но ответила она спокойно:

– Откуда этакие дровишки?

– Да так, в порядке бреда… Может, по работе переведут…

– Ох, Лорка, не темни! Что стряслось-то?

– Пока ничего. Но, к примеру, вдруг твой любезный адвокат получит столичное назначение и захочет пригласить меня с собой…

Она, наконец, предъявила атрибут жениховства, который мать заметила уже давно.

– Так по работе или хвостом за мужем?

– Мам, пока ничего не решено. Я только спрашиваю, поедешь, если что, или останешься? Я ведь без тебя никуда не смогу двинуться.

Матушка вздохнула особым стариковским вздохом – долгим и горестным:

– Дочь, дочь… Тебе не понять, каково это – на старости лет покидать место, где прожита жизнь. Но… Вся моя семья – это вы с Сашкой. Теперь я за вами, как нитка за иголкой…

Лариса знала, что они с мамой были выточены из одного и того же кремня. И хотя в уголках напряжённых старческих глаз сверкал бисер, мать старалась держаться спокойно:

– Депов – он и вправду руки твоей просит?

– А ты бы меня за него отдала? – вопросом на вопрос ответила Лариса, и в голосе её зазвенели шкодливые нотки. – Мамулечка, такие бриллианты почём зря не дарят.

Видя, что матери нелегко поддерживать разговор, предложила:

– Не будем гадать да забегать вперёд. Придёт время – всё-всё тебе расскажу.

***

Столичная тема всплыла на Ларисином горизонте очень скоро, и откуда не ждали. Замотанный праздниками Вернин-младший в День Победы вернулся домой заполночь, сильно навеселе. Но утром проснулся свежим, едва открыв глаза, нашёл под одеялом ещё сонную Ларису и крепко притянул к себе. После бурного акта любви, когда порозовевшая под душем подруга нырнула к нему под тёплое крыло, Колька вдруг сказал:

– Всё, Лоло, недолго тебе меня терпеть. Помнишь, я говорил об одной задумке? Так вот: всё получилось! Ты слышишь – всё поворачивается так, как я хотел!

В этих словах фонтаном бил пьянящий восторг. Колька опять схватил Ларису в охапку, изливая в неистовом сексе все переполнявшие его чувства. Потом, ещё судорожно дыша от горячего упоения, он выкрикнул:

– Через две недели я уезжаю! Насовсем!

Лариса обмякла. Как уезжает? Через какие недели?

Она села в постели, забыв целомудренно прикрыться скомканной простынёй, и бесстыдно подставляя под жадные мальчишеские губы своё смуглое ещё налитое страстью тело.

– Колька, я ничего не поняла…

Парень, наконец, отлепился, последний раз поцеловал её грудь и двинулся вприпрыжку на кухню, не попадая в рукава халата:

– Приходи, поговорим.

Когда причёсанная и одетая для выхода на службу Лебедева была готова, Колька уже подсуетился с завтраком. На столе разжигали аппетит румяные мясные кусочки; в серединках золотистых гренков, едва прихваченные жаром, подрагивали желтки; призывно дымились чашки с кофе.

– У нас вчера было что-то вроде отвальной, так напоследок в «Приюте» мне накидали полную авоську жратвы. Угощайтесь, мэм!

Не сводя глаз с Кольки, Лариса пододвинула к себе тарелку. Тот приступил к расшифровке своих недавних заявлений, жадно, по-крестьянски запихивая куски в рот и поминутно давясь:

– Понимаешь, Лоло, в Питере при одном творческом вузе объявили набор музыкальных коллективов с периферии. Ну, вроде нашего. Типа на шестимесячную стажировку. Я набрался наглости, спалил кучу бабок, и ещё зимой послал туда заявку с фонограммой. Ребятам до времени ничего не говорил. Так вот: позавчера мы получили оттуда приглашение! Ты бы видела моих парней – с радости прям чуть кипятком не обоссались. Мы ведь давно прикидывали, куда бы прыгнуть из нашей безнадёги. Даже о загранице думали. Чего смеёшься? Я знаю музыкантов, которые уехали, и у них всё пошло… Так вот, теперь появился реальный шанс, нас выцепили среди десятков или даже сотен других таких же самокатных лабухов! Обещано, что с нами будут заниматься самые крутые эстрадные звёзды! Чтобы не сглазить, сейчас их не назову. Поверь, многие у всех на слуху. Сбор 25 мая. Так что через две недели я уезжаю.

– А как же я? – Лариса спросила так растерянно и горестно, что от собственной нечуткости Колька смутился. По привычке он постарался всё обернуть в шутку.

– А ты пойдёшь и немедленно оформишь отпуск, и мы с тобой в оставшиеся дни так накувыркаемся в койке¸ что хватит до самого моего возвращения. Идёт? – паршивец без зазрения веселился. – Кстати, я и сейчас не прочь бы повторить утренний забег!

Потом, посерьёзнев, сказал:

– Лоло, птичка моя! Ты и не представляешь, как я тебя люблю. Так, что и сам не до конца это понимаю. Клянусь: женщины лучше, чем ты, у меня не было. Думаю, и потом вряд ли будет. Моя бы воля, так бы с тобой и не расставался. Лежал бы рядом и обцеловывал твои губки, пальчики, сисечки и остальные прелестюшки, о которых не говорят за утренним столом. То есть не всегда и не со всеми говорят… Ты же всё время не выходишь у меня из ума, хочу тебя постоянно, до дрожи. Мужик ведь, он такая скотина, что возбуждается каждые пять-семь минут и начинает думать о сексе. Ну а уж о сексе с тобой…

Словно поддразнивая Ларису, не любившую чавканья за столом, Колька нарочито шумно отхлебнул стылого кофе. Томно повёл глазами и усмехнулся, показав обломанный верхний резец, который придавал улыбке задор и лукавость. Впервые её разбитной балагур заговорил о чувствах. Лариса, хотя и была крайне расстроена, напряглась: что дальше? Предложит ехать с ним или здесь дожидаться?

– Но уж если серьёзно и начистоту, то я прекрасно понимаю, что заедаю твою жизнь. Да, Лоло, как бы я на тебя ни запал, умишком своим пионерским всё же кумекаю: тебе надо вить настоящее гнездо с основательным мужиком, а не с пришлым малолеткой. А тут, как у Высоцкого, я сижу. Болтаюсь у порядочной публики под ногами, всех кандидатов в мужья распугал? Всех, девочка моя, или ещё кто-то топчется в запасе а? Папаня мой, к примеру… Хотя какой уж с него жених-то, как и ёбарь, да?

При упоминании Никника Ларису аж передёрнуло, а шельмец, продолжая свой спич, опять по-поросячьи приложился к чашке.

– В общем, по отношению к тебе вся наша сутолока неправильна и эгоистична. Пора бы и честь знать. Тут как раз и подоспел случай, и всё складывается само собой. А то не растащить нас…

Последние слова он выдавил жалобно и виновато.

Лариса помертвела. Расчётливым умом она и сама понимала, что этот роман должен когда-то закончиться. Но, вопреки логике, всё ждала, что Колька позовёт в жёны. Хотя бы в шутку, понарошку, но примеряет к ней наряд подруги жизни. А он вишь как рассудил… Пусть чужое гнездо вьёт наша наседка… Коли так, то скатертью дорожка! Из сердца вон, вон, вон!

Колька хоть и заметил перемену в её настроении, вида не подал, дурашливо-заинтересованно спросил:

– Кстати, что за новое у нас колечко? Тётино наследство? Ба, неужто преподнёс тот расфуфыренный господинчик, которого ты надысь так некрасиво турнула?

Этот Колька видел её на три метра вглубь!

Ответ последовал в том же духе:

– Разве ты забыл? Сам же на прошлой неделе замуж звал…

– Я?!! – выкатил зеленющие глаза отступник. И вдруг понял, почему помрачнела Лоло. – Ах да, дорогая, прости, совсем из головы вылетело. Так что ты ответишь на моё настырное предложение?

– Иди ко всем чертям! Убирайся хоть в Питер, хоть в Париж с Нью-Йорком, хоть на Луну! Вот где вы все у меня сидите, сопливые ухажёры! – вполне красноречивый жест у горла. – Без вас обойдусь, не на одном замужестве свет клином сошёлся!

Лариса кричала вроде бы не всерьёз, но горечь несбывшейся надежды прорывалась в каждом слове. В истории их пары это была первая сцена.

Колька вышел из-за стола и, больше не слушая её, стал сумрачно натягивать джинсы, складывать сумку, открывать входную дверь. Он и вправду уходил. Совсем, безвозвратно. Это казалось ей непереносимым горем, которое требовалось как следует оплакать. Не промокая текущих без остановки слёз, Лариса плелась в редакцию под сочувственными взглядами прохожих. Роскошный завтрак остался нетронутым.

На «обозовской» лестнице кто-то маячил. Подойдя ближе, разглядела, что полировал ступени заношенными кроссовками всё тот же взбудораживший её дурень Колька. Не обращая внимания на шмыгавших мимо сотрудников газеты, он театрально (артист хренов!) встал перед Ларисой на одно колено и протянул раскрытую коробочку. В ней жирно поблёскивало классическое обручальное кольцо.

***

Утренние сопли из-за отъезда Кольки мигом отлетели, как только Гришина недовольно пробурчала:

– Тут Друзь телефоны обрывает, уже дважды просила связаться с ней, как только появишься.

И стала натягивать свою кремовую курточку тончайшей лайки. Наряды главной по рекламе отличались неподражаемой сногсшибательностью:

– Ты тут давай адвокатессу окучивай, а я наведаюсь в свои знакомые норки, что-нибудь по «Пластику» да нарою.

Вероника предлагала встретиться, притом немедленно, и Лариса отправилась к ней. Контора занимала двухкомнатный номер в бывшей гостинице «Центральная», за неимением постояльцев превращённой в офисные палаты для новорусских. Монументальное историческое здание находилось в пятнадцати минутах хода от «Вечернего обозрения» и Лебедева даже обрадовалась возможности спокойно пройтись по утреннему городу.

Меряя шагами хоженые-перехоженные кварталы, она в который раз удивлялась происходившим вокруг переменам. Дома всё те же, стоят себе привычно облупленные, а старого города её детства больше нет, как нет.

Вот известный всем подвальчик, где испокон веку бойко шла кооперативная торговля. В то время, как на витринах государственных магазинов до черноты заветривались мосалыги, именуемые суповыми наборами, и синели цыплячьи остовы, здесь покупателей ждал розово-красный развал свеженарубленной свинины, говядины и баранины, полки ломились от банок с дефицитнейшей тушёнкой и сгущёнкой, высились горы орехов и отборных краснобоких яблок. Цены хотя и кусались, но коопторговский товар стоил того. Родители Ларисы предпочитали при возможности отовариваться в подвальчике, следуя ленинскому тезису: лучше меньше, да лучше.

Теперь на месте былого изобилия возникло новомодное кафе «Погребок», на тротуаре заманивает к ланчу его напольная вывеска-раскоряка. Они со Смешляевой как-то отведали перестроечного меню. После крохотного горшочка с эрзацем солянки Танька резюмировала:

– Ползарплаты, что мы здесь оставили, в прежнем подвальчике хватило бы на закуп для двадцати таких бухенвальдских порций…

А в доме напротив, где, наоборот, располагалась известная всему Зауралью столовая, и куда зимами папа любил водить маленькую Ларису на гигантские порции обжигающего харчо, открыли парфюмерный магазин. Бути-ик, как нараспев и с придыханием именовала бывшую забегаловку коллега по рекламе Леночка Жаркова. Для вчерашней ещё падкой на соблазны школьницы этот немногочисленный набор ароматных польских подделок казался божественно восхитительным, и – увы! – материально недосягаемым.

ЦУМ тоже не миновали перемены. В секции, которую за растянутую геометрию называли длинной, и где в своё время продвинутый молодняк толпился за новинками музыкальной моды, теперь расположился автомобильный ряд. Среди пригнанных из Японии и Европы подержанных иномарок важно расхаживали продавцы, сдувая с товара только им видимые пылинки, и протирая эвфемерные пятнышки. Ларисе подумалось, что эта пацанва, неимоверно гордая причастностью к мировому автопрому, должно быть чувствует себя джинами из лампы Алладина, способными исполнять самые несбыточные желания земляков…

У Вероники набрался полный гомонок новостей. Убийство Златковского вёл незнакомый ей следователь Кирьянов – кругленький малого росточка человечек с бегающими глазками, наряженный почему-то в ярко-жёлтый пиджак, особенно нелепый в хмурой обстановке следственного изолятора. Обшарив фигуристую адвокатессу своим неспокойным взором,он молча, хотя и без неприязни, выдал папку с материалами. Друзь внимательно пролистала немногочисленные справки и протоколы, всё силясь определить, откуда взялся этот несуразный важняк Дима. Хотя фамилия Кирьяновых в их епархии известная…Уж не родственник ли он прокурору Заозёрного района?

По документам, собранным следствием, выходило, что заказ на Златковского Кротов получил прямёхонько из рук заместителя директора. В обширном протоколе допроса подозреваемого, составлявшего пока основную доказательную базу, было указано, что Григорий-де приехал к будущему подельнику, как к закадычному другу, каким-то духом отыскав его за двести вёрст от Зауралья в приграничной деревеньке. И – с порога в морду – предложил убрать осточертевшего старого маразматика Злата. Трэба, сказал, расчищать пути наверх. Почему именно Кротову, отнюдь не значившемуся в записных киллерах, выпала честь валить известнейшую в регионе фигуру, Валерий Андреевич не объяснял. Заказчику виднее. Приехал, сказал, что, где, когда, денег дал – и все дела. Всю сумму вручил сразу, в стодолларовых купюрах. Никаких непоняток…

Валера, хотя и пребывал до перепредъявления обвинения на подписке о невыезде, намыливался уйти в Казахстан, и выжидал в приграничной Овсеевке удобной оказии. Люди, что помогли так удачно свернуть дела судебные, пообещали перевести и через кордон, да всё что-то тянули. Но с появлением убойного заказа побег, ясное дело, временно отложился. Какой дурак станет манкировать такими деньгами, что кинули ему с барского плеча? При его-то, Корота, планиде одним жмуром меньше, одним больше – разницы уже никакой, а в заграничной жизни любая копейка лишней не будет. Сделает дело, а там уж навсегда адью осточертевшее Зауралье!

Кротова распирала гордость. Шутка ли – самые влиятельные люди Зауралья признали в нём крутого мэна! Получив столь необычный и чрезвычайно льстивший ему заказ, он быстренько смотался в город – подготовить транспорт и оружие в ожидании отмашки на операцию. Потом, как было договорено, в назначенный по телефону час под носом у охраны пальнул по Златковскому из окон своего загаженного ландкрузера. Мелькал и шумел на берегу так, будто нарочно старался, чтобы всё живое его заметило и хорошенько разглядело. Секьюрити и заметили, и разглядели, хотя из кустов не высовывались. И даже дали подробное описание личности, будто с портрета срисованное.

Вероника прицепилась к любопытной детали. Специалист в лице Кротова, которого якобы привлёк к решению своих проблем такой умнейший, осмотрительный и дальновидный человек, как Охрипенко, почему-то не сбросил оружие на месте преступления, как делают обычно профессиональные стрелки. Прежде, чем снова убыть в Овсеевку, он припёр стреляный карабин домой и поставил в тот самый передний угол, где хранил его всегда пред глазами дочерей. В ружье даже остались неиспользованные патроны – точь в точь такие же, гильзы от которых были найдены на берегу.

Факт присутствия орудия преступления нашёл тщательное отражение в протоколах. Но никто из экспертов пока официально не подтвердил, что именно из этого личного карабина в означенный час были произведены выстрелы, прервавшие жизнь Германа Ивановича. Впрочем, следователь Дима и без экспертиз стоял на том, что уж если киллер сам во всём признался, остальные детали не очень и существенны.

Такими подробностями разжилась адвокатесса, приглашая на встречу Лебедеву.

***

– На своём веку мне пришлось повидать много разной следственной несусветицы. Но от этакой откровенной лажи даже у меня едва челюсть не выпала! – возмущённо жестикулировала эмоциональная Вероника, пока Лариса пыталась сообразить, зачем той срочно понадобилось присутствие журналиста: по городу ещё широкими кругами расходились отголоски позавчерашнего обозовского интервью.

Видя вопрос в Ларисиных глазах, Друзь, наконец, объяснилась:

– Нам с тобой, Лариса Петровна, предстоит большая работа. Придётся изрядно попотеть, но мы должны публично доказать невиновность Охрипенко! Да-да! Засадили человека в СИЗО – не значит, что уже и обвинили. С начальством холдинга вопрос публикаций решён, тут мне дан полный карт-бланш. Не боись, ваши сегодня получат письмо о подготовке следующих статей. Так что засучиваем рукава. Садись поудобнее, слушай, пиши – Чапай говорить будет!

Лариса очистила уголок заваленного бумагами стола, нацелила диктофон и раскрыла блокнот.

– Начнем мы с вопроса «Когда?» Ты, Лора, можешь объяснить, когда это успел Григорий Николаевич незаметно от всех отмахать туда-обратно почти полтыщи вёрст? Лично я – нет, – вдруг закипятилась Вероника. – В выходные? Так он – свидетелями весь завод – и по субботам с воскресеньями торчал на производстве. К Дню Победы на присоединённых площадях гнали запуск новых линий. Без Охрипенко там обойтись не могли и минуты.

Лариса подумала, что на импортных быстроходных кроссоверах пятьсот вёрст никакой бешеной собаке не крюк, за вечер можно обернуться. Если, конечно, дороги под стать технике. Но всему Зауралью известно, что за приграничным райцентром добрая колея заканчивается, дальше в разные стороны разбегаются одни тонущие в глине грунтовки, больше похожие на овечьи тропы. Пилить по ним ни дня, ни ночи не хватит… Ночи?..

– Допустим, что отлучка была. Тогда чем занимался отставленный на это время его личный водитель? Или водители. Нужно поинтересоваться у шофёров, а заодно и у начальника гаража, графиками работы в апреле – продолжала размышлять адвокатесса.

– А если не было? Если Григорий ехал в ночь?

Друзь удивленно вскинулась: а соображает девка!

– Тогда придётся нам прокатиться до Овсеевки¸ попытать местных старух, не будил ли их сон один заметный чёрный БМВ. В этой деревеньке, чую, можно выведать кое-что интересное… Нужна только фотка машины.

Поглощённая своими рассуждениями Вероника машинально вытянула из лежавшей на столе пачки тоненькую тёмно-коричневую сигаретку – новость для их захолустья. Такое дамское баловство привозили пока только из столиц. Прикурила, пустив дым почти в лицо гостье. Увидев отчаянную гримаску, собралась было затушить, но Лариса сделала знак продолжать: по кабинету плыл приятный древесный запах.

– Вишня… – уточнила Вероника, открыв форточку. – Идём дальше. Споткнулась я и на другом. Какими это судьбами обычно занятой по горло директор вдруг средь рабочего дня отправился прохладиться на столь далёком от его кабинета пляже? Чтобы выкурить Злата из его старообрядческих кресел, понадобилось бы приглашение весьма крутого свойства. Точно уж от лица, равного ему по статусу. Кто в нашем забытом богом углу имеет такой? Мэр или его первый заместитель.

– Или секретарь мэра…– вставила Лебедева.

– Едва ли приглашение на пляж поручают секретарям. Значит, был ещё кто-то, очень важный для убитого директора, о ком мы пока не знаем…

Память Ларисы услужливо подсунула недавний разговор с Деповым:

– Почти все нынешние мэры завели себе вне штата всесильных расторопных помощников. Так называемых серых кардиналов – на манер президентского Бориса Абрамовича. У нашего тоже есть, некий Алик, кажется. От такого даже Златковский не отмахнулся бы. Может, он?

– Алик, говоришь? Может, может… Да только его звонок нам определить сложно. Этот Алик, скорее всего, звякает только из машины по радиотелефону. Хотя я по своим каналам поспрошаю… Интересно, какого рожна надо было этому серому от завтрашнего депутата Госдумы?

– Поговаривают, что здесь совсем не политика. Иначе зачем убирать со сцены ещё и Охрипенко? – неуверенно протранслировала Лебедева недавние слова Ольги Ивановны.

– Рейдеры?

– Это что за звери?

– Ну, те, кто отбирает у владельцев богатое имущество.

– А… Вот-вот! Разве Охрипенко не рассказывал тебе о настырной немецкой фирме, домогающейся акций «Пластика»? Григорий Николаевич в курсе этих происков.

– А ты, я вижу, много успела нарыть! – Вероника одобрительно и вместе с тем озадаченно покрутила своей пышной, как она сама, причёской. Свидание с Гришей было таким коротким, что он едва успел пересказать ей суть признаний Крота. Ни о каких немцах речи не шло. Ну да ничего, «Пластик» наверняка хранит у себя отражение важных встреч, особенно с иностранцами.

– Ещё одна работёнка для нас – раскопать на холдинге всё по этой фирме. Что-то до сих пор на её счёт там было тихо.

Выкурив очередную душистую сигаретку, адвокатесса, наконец, подступилась к тому, зачем звала Лебедеву:

– Так когда теперь планируем выйти? На поездку в деревню и на другие розыски нам, думаю, хватит дней пять. Следом свидание с Охрипенко – и можно выступать со статейкой.

– А нам твоя Овсеевка не нужна. Пока. Чтобы выйти в следующем номере, фактуры и так достаточно. Например, делаем заметку-размышление типа «Кому и почему не видно очевидное?» А в следующий раз и до твоих приграничных розысков дело дойдёт. С точки зрения маркетинга это будет самый правильный ход.

– Что ты сочиняешь? – возмутилась Вероника. – Нам-то зачем маркетинг?

– Сегодня без маркетинга никому и никуда. Теория гласит, что потребитель продвигаемого продукта – в нашем случае информации о невиновности гражданина Охрипенко – усваивает посыл, если его повторить не менее трёх раз подряд. Один раз мы уже это сделали – в интервью. Мне кажется, результативно. Теперь готовим «Кому и почему». А следующий вброс уже можно писать по твоим грядущим данным. Давай не будем гнать лошадей, копай тщательно, а я тем временем подготовлю публикацию. Идёт?

Вероника кивнула.

– Тогда делай мне ксерокопии всех твоих секретов.

Глава 34

Заварка… пряники… сало… рыба… Немножко конфет с печеньем… Кубики бульонные не забыть бы… Пирог получился пышный, да что толку, всё равно покромсают на куски. Как и хлеб с колбасой. Яйца… Интересно, почему они яйца не раздербанивают?.. Летом легче, картошка с огурцами-помидорами свои. А сейчас, по весне, овощей не накупишься. И молоко нельзя. Жалко. Пили бы молоко или кефир – меньше бы туберкулёза было. Со жратвой всё, осталось бельишко да мыло положить. И курево, это первым долгом.

Вот сумка и набралась. Всего ничего, а почти ползарплаты опять на неё ушло. Где её, эту половину-то, брать… Но теперь всё же полегче. А то ведь надо было самой и матрацем обеспечить, и постелью, и кружкой с ложкой. А старое не принимали, только ненадёванное. И матрац новый или со справкой из дезостанции. За этими справками бегать – опять с работы отпрашиваться. Тут бы на передачи да со свидания время выкроить…

Всё. Ушла передачка. Можно идти с Богом к пустому холодильнику. Одно хорошо: до следующей недели детям не придётся облизываться на эти припасы. Старший, тот хоть что-то понимает, а до младшего ещё не доходит, почему нужно есть пустую вермишель, а лежащие на полке вкусные вещи трогать нельзя. Нам самим покамест не до таких деликатесов. Всё туда, всё ему снаряжаем…

Смешно сказать, но того, что теперь носим в СИЗО, он дома-то давненько не едал. Считай, с советских времён. Иногда хочется плюнуть на всё и хоть разок не идти, детей из пакетов этих досыта накормить. Да как не пойдёшь, как не понесёшь… Всем принесут, а мой останется на одном тамошнем довольствии? Ему и без того тошно, в камере в три смены спят, народу обретается чуть ли не в три раза больше, чем положено по их санитарным нормам.

Но с передачами всё равно проще. А вот свидания… Пока за следователем бегаешь, да ждёшь – даст? не даст? – до последней жилки издёргаешься. А как свидание разрешат, становится совсем не до сна. Чтобы туда попасть, нужно приехать ещё накануне после обеда, когда у них заканчивается предыдущий рабочий день. Тогда уже занимают места в общей очереди. В том же предбаннике, где принимают передачи, родственники сами наблюдают её порядок. Это в колониях назначается чёткий день и час, а в СИЗО, как, бывало, в гастрономе за водкой, идут по живому друг за другом. В день пропускают человек 60, и никогда не знаешь, пройдёшь ты, или нет. Чтобы дождаться отпущенного на разговор коротенького часа – через решётку по телефону, нужно с вечера садиться в том предбаннике и всю ночь караулить свой номер.

После того какой из меня работник? Того гляди с должности погонят…

Летом ещё ничего, тепло. А зимой намёрзнешься и простынешь. Особенно, если идёшь с детьми. Полегче только тем, кто на машинах, есть где погреться. А куда деваться, все так маются, все одним миром мазаны. Хотя есть и такие, кому труднее моего. Видела: приезжают сюда старички из деревни, которым, видно, совсем невмоготу. Что они своему везут – не знаю, и на какие деньги передачи собирают – ума не приложу. Похоже, совсем на последние. После того, как заплатят за свидание, денег остаётся только-только до автовокзала добраться.

Говорят, плату за свидания собирают, чтобы установить какую-то машинку, просматривающую передачи. Чтобы наши авоськи не перетряхивали, не резали жалкие куски. В общем, чтобы не шмонали. А по мне, так лучше бы поскорей ввели закон об укорочении сроков следствия. А то сидят люди в изоляторе годами, ожидая своего решения, и семьям их жизнь не в жизнь…

Ну да судьбу не выбирают. Сегодня в России от сумы, а теми более от тюрьмы никто не открещен. Вот она какая получилась тяжёлая, сума-то. Будто не десяток килограммов, а пара пудов. Что ж, поволочёмся с ней очередь занимать…

***

– Ты, Сашок, чего такое говённое курево припёр? Сам балуйся этими цидульками! А мне чтоб сигары были. Настоящие, от Гоги из «Чинара». И прямо сегодня. Да ножнички-щипчики к ним не забудь, или какие там прилады к ним полагаются. Ничего, ещё раз сюда мотнёшься, дорога известная. Небось, можно и порадеть за те денежки, что тебе плачены? А?

Валерий Андреевич привычно глумился над заневоленным им адвокатом. С момента, когда Кротова водворили в СИЗО, Депову приходилось без конца, иногда не по разу в день, ездить сюда не столько по юридическим надобностям, сколько ради исполнения прихотей и капризов наглого доверителя. Таскал курево, а порой и травку, которую Валера начал пользовать в последнее время. Подавляя брезгливость, чуть ли не ежедневно менял этому природному неряхе пропахшие миазмами тюрьмы трусы-майки и постель, бегал по ресторанам, выискивая заказанные деликатесы. В тёмной вонючей одиночке Крот изображал из себя сибарита.

Чёртова работа! Закончит он, Александр Депов, это дело, успокоит, наконец, мерзкого упыря – и баста! Ларису в охапку, и ходу, ходу из Зауралья к привольной жизни столичного нотариуса. Уж потерпи, брат, несколько недель…

Блажил Валерий Андреевич неспроста. Не обладая глубоким умом, он всё же отличался изощрённой хитростью и животным чутьем момента – багажом, вынесенным из неприкаянного детства. Сейчас эти качества обострились как никогда. Тревога терзала его. Ни шёлковые простыни, ни костяной фарфор, ни копчёная оленина и тонкие соусы не глушили мысли: а суждено ли сбыться недавним посулам?

Тревога произрастала из одной малости. После того, как он исполнил приказание, реакции на содеянное не последовало. Правильно ли решил задачу? Остаётся ли в силе уговор? Но никто не звонил домой, ничего не передавал через двухвостку Депова сюда, в изолятор. Те, кто вчера выказывали к нему горячий интерес и рассыпались в железных заверениях, теперь будто сквозь землю провалились. Если не считать суетливого адвоката, он остался один на один с незнакомым остолопом следователем, который не сделал ни единого намёка на интересующие Крота обстоятельства.

Кинули?

Хренушки вам! Не так-то просто сделать из Валерика лоха! Если он поймёт – а Крот поймет, его не проведёшь! – что никто не собирается переправлять его с зоны за кордон, то на суде сделает большой пу-ук. Сюрприз то есть. И всю обедню им испортит. Возьмёт и расскажет, кто на самом деле подрядил его на Златковского.

Хотя, пожалуй, нет; потом в хате он света белого не взвидит.

Тогда наврёт, что ни с кем лично не базарил, а получил заказ письмом, распечатанным на компе. Там же было указание, как взять гонорар. А на Охрипенко напраслину возвёл, потому что на него давил следователь. Угрожал, щипал, и даже стучал по почкам. Понятно, что от тюрьмы ему и по прошлым грехам не отвертеться, так пускай хоть этот мужик с «Пластика» чистым уйдет. Сильно нужный, видать, мужик, если на него расставляют такие медвежьи капканы…

Дни шли, ничего не менялось, и Кротов уже составлял в уме гордый спич о том, как отказывается от своих прежних показаний. Когда его в очередной раз привели к следователю чего-то там уточнить, Валерий Андреевич неожиданно стал мяться. Дело, мол, было на ночь глядя, заказчик прятался в тени, и был ли это Охрипенко, или кто-то иной, он уже точно не скажет. Голос? Так с Григорием он не знаком, и как тот чирикает, не знает. Просто тогда, в Овсеевке, подумалось, что уж коли гость поминал дорогу наверх, то нужна она была заму Германову, кому же ещё? А теперь, когда прошло столько времени, он прямо уже и не знает, точно ли имел дело с человеком из холдинга. Почему засомневался? Тюрьма способствует развитию сомнений…

Как тут всполошился тупоголовый Кирьянов, хоть и старался виду не подать! Ни с того, ни с сего он стал поминать Кротовское семейство – мол, хорошо хотя бы о нём не забывать. Ведь в отсутствие главы с малютками всякое может случиться.

Валера взбеленился: этот попка – и стращать? И не от таких наш колобок без стаха уходил. Но вдруг со злорадством понял, что нашёл ту правильную кнопочку, на которую следует жать. Посадка Охрипенко – вот главный финт в затеянном хороводе! Он цинично отмахнулся от Димы: чёрт с ним, с семейством, всё равно все его бросили, так пусть пропадают теперь, как знают. В его положении непутёвые девки всё равно не помощники.

Дима отпустил его с Богом и пошёл, видать, думать, как освежить мозги подозреваемого.

Пару дней спустя и адвокат Сашка вдруг как бы между прочим вякнул непотребное. Мол, люди, что наняли одного килера, всегда могут найти и другого. Стоит ли с ними шутки шутить? Может, следует делать то, что те ждут от арестанта?

Лучше бы это не произносилось! Александр Павлович и предполагать не мог, что гнусная Кротовская натура с малых лет не переносила ни потыканий, ни тем более угроз. От них этот трусоватый подонок приходил в безудержную ярость, способную наделать много бед. Если бы мальчишки-предприниматели тогда, при разборках на стройке, не взялись пугать Валеру расправой, может, всё и закончилось бы совсем иначе. Но слово вылетело, и ярость заслонила весь мир, подтолкнула злобного беса нажать на курок пистолета.

Крот всем существом восстал против попытки достать его угрозами. Он бросился на адвоката с кулаками. Присмирел только, когда с виду хлипкий Саша железным хватом усмирил его дряблые руки:

– Спокойно, Андреич, нам с тобой делить нечего. Это лишь мои предположения. Но кто знает, не приходят ли те же мысли и в другие головы? Всегда нужно просчитывать, что может думать противник и даже приятель…

Притихший Кротов уже сожалел о минутной вспышке. В каталажке нервы стали совсем ни к чёрту, надо бы попросить привезти для успокоения каких-нибудь колёс. Отводя глаза, он заворчал:

– Какие ещё киллеры! Меня уберёте, кто ж вам покажет, что заказ был от этого мужика с «Пластика»? Ведь вам не я нужен, а тот Гришка долбаный? Если меня – того, то весь ваш карточный домик мигом развалился, опять ищи-свищи годных подозреваемых! Не настоящего же заказчика притягивать!

Арестант сел на кровать, сбросив на пол поднос с остатками привезённого накануне «цивильного» ужина. Жалобно звякнул расколотый бокал.

– Ты бы, адвокат, чем меня уму-разуму учить, лучше бы поспрошал ТОГО чела, сделает он после суда, что обещал, или как?

Заметив смущённый взгляд Депова, сбавил обороты:

– Что, тебе до его шестка не допрыгнуть … сверчок? Тогда хоть следаку намекни, что Крот желает ясности. А иначе будет играть в свою игру. Давай шагай, да привези к завтрему каких-нибудь лекарств для поправления нервов. Ну и жратвы из «Волны», само собой. Соляночки душа просит, и расстегайчиков со стерлядью…

***

Ольга Ивановна была до крайности возбуждена. На столе у рекламной богини лежали сразу три бумаги: письмо из холдинга, официоз из прокуратуры и телефонограмма из мэрии. «Пластик» требовал неукоснительного исполнения графика публикаций. Ваня Горланов в своём косноязычным пресс-релизе сообщал крупицы обстоятельств дела Охрипенко и по обыкновению именем прокурора города призывал к аккуратности в его освещении. Курилов напоминал о социальном резонансе темы Златковского, требуя не возбуждать у населения излишней нервозности и до суда над убийцами не высказывать преждевременных суждений. Другими словами – молчать в тряпочку.

– Обложили!.. Ну да Ваню с Витасом мы как-нибудь объедем, не впервой. Работа у них такая – прессу шпынять. А дело нашего каравана – идти вперёд – невесело пошутила Лебедева.

– Если бы печаль была только в этих клоунах… Мне тут на ушко шепнули, что в Охрипенко вцепилось всё высшее зауральское начальство! В посадке Гриши усердствуют главные городские заправилы. Убийство Злата наделало столько шума, что слухи о нём дошли и до столицы, и там жалами заводили. Все хотят поживиться на этом горе. Наш прокурор с присными теперь спит и видит, как бы поскорее отрапортовать наверх об успехе дела. Его понуканиями со дня на день должно быть полностью раскрыто заказное преступление, да ещё и социально значимого лица. Первая в стране полная заказуха, когда изобличены и заказчик, и исполнитель, Так сказать, классическое убийство! Ты понимаешь, чем это нам светит?

После разговора с Вероникой Лариса ох как понимала. Опять надвигается небо с овчинку. Вот почему так цинично небрежен важняк Кирьянов! Зачем этому попугаю чёткие соответствия фактов, выверенные детали, зачем какие-то не укладывающиеся в требуемое русло экспертизы? Задача поставлена отправить Григория Николаевича на нары, и он эту задачу выполнит, даже если придётся поступиться профессионализмом и честностью. Будет долбать свою жертву, пока не прикончит. Клюв-то у попугаев такой, что легко справляется даже с крупной добычей. Может и по назойливым газетчикам пройтись…

– С прокурорскими понятно. А остальным какой в том интерес?

– Ты, Лебедева, опять дурочку включаешь, или меня испытываешь? – золочёные очёчки сверкнули злобно.

– Никого я не испытываю! У мэра и его свиты погон ведь нет? Они-то что поимеют с посадки Гриши?

– Господи, как тяжело продираться через твою тупость! Да в доле вся эта шайка, как ты не уразумеешь! Я разве не говорила, что на «Пластик» нацелилась иностранная фирма? Как приберёт наш холдинг немецкая братва во главе с Генькой Блюмом, так тем, кто способствует угроблению детища Златковского, обломятся солидные куши. Мэр ещё и вздохнёт спокойно – некому станет постоянно нависать над его головой своим авторитетом. А на то, что будет похерено единственное в регионе прибыльное и перспективное предприятие, дающее хлеб тысячам людей, правящей городом публике наплевать. Им не до будущности, и тем более не до работяг, им своя близкая выгода глаза застит. Эта хорошо знакомая мне свора всеми силами станет толкать «Пластик» в спину, да ещё улюлюкать вслед падающему колоссу.

Лариса слушала её с полуулыбкой. Интересно, как повела бы себя наша праведница, будь она сейчас в рядах этой смой своры?

Будто прочитав её мысли, Гришина сказала уже с меньшим запалом:

– Мы, прошлое руководство, тоже не святые. И подличали, и приворовывали. Я лично, бывало, подмахивала вредоносные бумаги. Чинуши есть чинуши. Но чтобы до тла разорять городское добро – такого не случалось. Поверишь ли, трудно принять весь этот беспредел, когда и мои старания есть в раскручивании Германова химпроизводства…

Она раскрыла сумочку и извлекла из неё такую же, как у Вероники, пачку тонких сигарет-негритосок. Протянула Лебедевой: будешь? Прежде Лариса не замечала у дамы тяги к табаку. Да и когда ей было замечать – работают вместе всего ничего. Хотя кажется, что тянут обозовскую упряжку целую вечность…

– Не знала, что вы курите.

– Да я и не курю. Так, хватаюсь за сигарету, когда нервы шалят.

В отличие от разошедшейся начальницы, Лариса успела собраться и продумать распоряжение адвокатессы. Сработала та её счастливая особенность, когда эмоции, не перехлёстывая, бушевали в параллель с трезвым спокойствием. Только что услышанные новости хотя и будоражили, но аккуратно раскладывались по кармашкам сознания.

Пришла в себя и Ольга Ивановна. Засунула обратно так и не початую пачку, спрятала в стол бумаги:

– Так какого продолжения банкета ждут от нас на «Пластике»?

– Вероника откопала в бумагах следствия кучу всяких крючков. Получается, что у прокуроров на Охрипенко почти ничего путнего и нет. Даже признание человека, выдающего себя за убийцу, не выдерживает никакой критики. В общем, к следующему номеру хватит для небольшой колючки на тему «Кому и почему не видно очевидное?». Можете забивать у Лизетты четверть страницы. Хотя если с иллюстрацией, то всю треть. А там дотошная адвокатесса ещё что-нибудь в клювике принесёт…

Гришина план раскручивания темы Охрипенко выслушала сумрачно. Лариса права, из номера в номер должны идти повторы публикаций об оговорённом страдальце, дабы укрепить в читателях веру в невиновность замдиректора. Аккуратно, по капле, но постоянно. Однако начальница быстро сообразила, какими нервами теперь обойдётся «добро» Триша, не говоря уже о разных Витасах. Не иначе опять нужно будет выкатывать на позиции друга Васю.

***

– Получили писульки из города? Теперь, небось, голову ломаете, как перешагнуть главного? – игриво осведомился Василий Лукич. Куда подевалось ворчливое недовольство их недавним общением! Куратор сам набрал Гришину как раз в тот момент, когда она, собравшись с духом, тянула цыплячью лапку к аппарату – звонить ему за подмогой. – Знаем-знаем! Всё про вас знаем!

Егоров ещё немного похрюкал в трубку, изображая веселье, потом сказал другим, обычным своим сухим и деловым тоном:

– Ты, Ольга Ивановна, угомонись и волну не гони. С Борей уже решено. Курилов на две недели спроваживает из города самых вредных главредов. (Во я сказал!) Надо понимать, чтобы пресса не портила прокурорским обедни. Нет начальства – нет и сомнительных публикаций. Со следующего понедельника несколько медийщиков, в том числе и Триш, убывают в командировку. Поедут набираться газетного опыта у болгарских коллег. Помнится, в марте Ниткин с Лебедевой поломали Нашему Ильичу заграничный вояж. Теперь самое время старика уважить. А вы без него воюйте себе за платную справедливость, да денежки зарабатывайте. Всё понятно?

– Васенька, друг ты наш, ещё как понятно – рассыпалась радостными колокольчиками Гришина. – Вот только никак в голову не возьму, зачем вам-то нужен этот Охрипенко?

– А зачем тебе понимать? Когда выборы на носу, у моего начальства свои резоны. Скажем, захотелось явить электорату, что есть ещё в Зауралье защитники справедливости…

Не чуя подвоха, Триш готовился к трудовому отдыху. Пока он счастливо носился по инстанциям, оформляя выездные документы, его подчинённые не сидели сложа руки. Гришина утрясала с Лизеттой выделение площадей под серию платных публикаций и собирала по городу подноготные секреты. Друзь писала в следствие вороха запросов и протестов, засылала в разные концы помощников для уточнения своих предположений. А Лебедева, не поднимая головы, сидела над заявленным материалом. С разных концов плелась сеть, которой предстояло выудить из темницы Григория Охрипенко.

Лариса в который раз перелистывала папку, полученную от адвокатессы. Начать действительно правильнее всего с тех обстоятельств, которые и без подсказки юристов могут прийти на ум любому жителю города.

Чтобы соблюсти непредвзятость, а не выглядеть проплаченными защитниками арестованного заместителя, начнём со Златковского. Зададимся вопросами. Как и для чего этот большой начальник оказался у реки? Почему не сработала охрана? И если оба бравых телохранителя смирно хоронились в кустиках, бросив без присмотра и хозяина, и его машину, то почему они, не узревшие даже тени стрелка, вдруг так подробно описали его наружность?

Ну а потом уж про показания Крота. Что это за мифический вояж к казахстанской границе, совершённый обозначенным им заказчиком преступления? Вероника разузнала, что водители Григория Николаевича в апреле находились при нём что называется денно-ношно, но возили его только по городу, да на несколько часов доставляли домой кое-как отдохнуть. Соответствующие отметки в документах заводского гаража имеются. Большинство жителей коттеджного посёлка видели его натруженную служебную машину. Но чтобы Охрипенко выезжал из своих владений на личном «бумере», никто не припоминал, хотя его автомобиль знали многие. И под силу ли валящемуся от усталости немолодому человеку за несколько ночных часов прогарцевать по кривым колеям туда-сюда, чтобы потом в начале восьмого утра свеженьким отправляться на производство?

Не забыть сказать о настроениях в холдинге. В тамошнем коллективе никто ни минуты не сомневается, что Охрипенко к убийству шефа причастен быть не может. На этот счёт даже направили в прокуратуру отношение со многими подписями. В нём трудовой народ заверил, что заместитель, как и покойный Герман Иванович, был и остаётся ярым патриотом завода и человеком честным, хотя, как любой бизнесмен, сильно кручёным.

Для короткого ехидного материала фактуры более чем достаточно.

Дальше шла разработка подробного плана публикации. Отчего-то многие уверены, что журналисты пишут свои статьи экспромтом, на едином дыхании. Возможно, кто-то так и поступает, держа в уме все цифры и даты, имена-фамилии, названия объектов и тому подобное. Лебедева ещё на первых шагах в профессии подходила к работе прагматично. Первым делом она выписывала в столбик все собранные данные, потом вычёркивала маловажные, сомнительные и труднодоказуемые. Оставшиеся распределяла в хронологической или логической последовательности. Затем составляла сам план. Укладывала в письменную программу отобранную фактуру. Примерно так, как учили писать сочинения в школе. Только в её плане ещё помечалось, каким документом или высказыванием подкрепляется каждый пункт. Это позволяло не повторяться и не громоздить сведения кучей. Не забывала она и наставление Сокольского относительно привычки иметь главные козыри прозапас. Поэтому обязательно оставляла в блокноте пару-тройку убойных фактов – на случай, если, например, впоследствии придётся отстаивать свою правоту в тех или иных инстанциях. Уж больно заразительной стала нынче мода на разборки с прессой.

Если залениться и плана не составить, то, увлекшись текстом, легко выпустить из виду важные моменты и детали. А так – пожалуйста, поминалка под рукой. В нужное время подскажет, как в горячечном сумбуре летящих вскачь мыслей не сбиться с главного посыла. Творческое вдохновение – штука неуправляемая, может завести в дебри, не имеющие отношения к основной цели изложения. А сухой планчик, он как уздечка, – крепко держит строй повествования и обязательно приводит куда следует.

На этот раз, кроме скелета текущей публикации, Лариса набросала ещё и схему остальных статей, интересных «Пластику». Не беда, что количество их пока неизвестно. Главное – разнести во времени основные темы, связанные с этим убийством, протянуть от выпуска к выпуску логическую нить начатой непростой работы.

В это время позвонила Вероника с неожиданным вопросом: известно ли вездесущей газетчице, на автомобиле какой марки передвигается тот самый серый кардинал – Алик, кажется? – о котором та упоминала. Вдруг именно его транспортное средство примелькалось в Овсеевке?

Лариса, в глаза не видавшая и тени Алика, не то что его автомобиля, помочь адвокатессе не могла. Хотя…

– Кажется, я знаю, у кого спросить… – она уже набирала номер Александра Павловича.

– Лорик, дорогая, лучше бы ты вообще не вспоминала этого имени, – занудил, как водится, мил-друг после изъявления радости от звонка. – И не вздумай вставлять его в свою писанину. Опаснее этого трудно что-то придумать!

– Скажи на милость! Какой такой кошмар может угрожать мне, если вдруг – не от тебя, ни-ни! – я узнаю марку его машины?

Депов высказал ещё пару страшных предостережений, пока, наконец, не открыл Ларисе сию тайну. Теперь жителям богом забытой деревни можно показывать изображение двух легковушек.

Если, конечно, наведывался к Кроту сам главный решала Зауралья, а не его присные. Впрочем, вариант с вовлечением в организацию преступления посторонних людей маловероятен. Депов – Лариса в этом не сомневалась – точно знал, кто давал убийственное поручение Валерию Кротову. Но расспрашивать об этом, тем более по телефону, она не решилась. Всё равно ведь не скажет.

Глава 35

С началом рабочего дня рекламный отдел превращается в гудящий улей. Оседлав все имеющиеся средства связи, сотрудницы принимаются за нелёгкое дело реализации газетных площадей.

…– Алло, это фирма «Зелёные берега»? Мы хотели бы сделать вам очень интересное предложение…

…– Здравствуйте, Анжелочка! Скидочку? Процентиков на пять, пожалуй, можем подвинуться…

…– Что вы, Олег Олегович, какой же это фиолетовый? У вас, наверное, слабое освещение, поэтому заяц таким и кажется. А у нас на свету всё сине-голубое, как вы и просили…

…– Даша, когда перешлёте модуль? А то нам сегодня нужно заверстать его на полосу…

Рекламная богиня тут же с народом; из открытой двери цветочного закутка она зорко следит за процессом:

– Леночка, предлагайся понастойчивее. А так ничего не продашь!

– Твоему клиенту, Валерия, не жалко и пятнадцать процентов скинуть, лишь бы не соскочил. Чего жмёшься?

Параллельно начальница и сама ведёт переговоры:

– Фёдор, голубчик, где же обещанное перечисление? Что? Бартером? Да у нас же не строительная база, как мы станем этот пиломатериал продавать?..

– Добрый день, уважаемая Рита Станиславовна! Вашу просьбу я помню. Обязательно упомянем «Снабсбыт» в следующей подборке. Но и вы не забудьте – даром это вам не пройдёт…

И только на рабочем месте Ларисы никакой суматохи. Вчера вышла её «Кому и почему…?», и сейчас она внимательно разглядывает полосу с заметкой. Пожалуй, правильно они сделали, приписав в конце «продолжение следует». Служба доставки говорит, что и этот-то номер расхватали, как горячие пирожки. А уж следующий и вовсе с утра будут караулить, можно увеличивать тираж.

В это время в дверь просовывается идеально прибранная голова секретарши Ниночки:

– Лебедева, хватит мечтать! Тебя сам Виталий Семёнович разыскивает! Мухой лети в приёмную, соединю.

Ларисино благостное настроение как грязной тряпкой смывает. Она вздыхает и плетётся на третий этаж, прихватив диктофон. Предварительно заглядывает к Ольге Ивановне:

– У вас случайно лишней подушки не завалялось – к заднице привязать? Иду получать пинки. Витас желает побеседовать…

Общение с Куриловым меньше всего напоминало беседу. Из трубки без предисловий понеслись отборные ругательства, слышать подобное в свой адрес Лебедевой ещё не приходилось. Куда делась выдержка, подобающая его сану! Главный по СМИ больше не помышлял о церемониях. Отвечать на этакие фиоритуры нормальным слогом было невозможно. Да ответа и не требовалось. Чтобы донести начальственную волю, вполне хватало – соответственно тогдашним правилам руководства – как можно грубее построить подчинённого. Ярость зажгла чёрным янтарём глаза Ларисы, но она сдержалась и в перепалку не вступила. Вместо этого обнажила своё, журналистское, оружие: отставила трубку подальше от уха, чтобы хоть немного притушить децибелы дурного этого ора, и незаметно для копошащейся в бумагах Ниночки подключила к аппарату своего верного «шпиона». Потом эту диктофонную запись не вырубить даже начальственным топором.

Смысл выволочки был известен: как смела какая-то наглая козявка игнорировать распоряжение сверху (Курилов так и выразился: распоряжение!), и до суда высунуться с темой Златковского-Охрипенко?! Виталий Семёнович верещал, что дура Лебедева не представляет, в какие колёса суёт палки. Что вздумала она путаться под ногами самого высокого городского начальства. Что мэр, не говоря уже о прокуроре Зауралья, со дня на день ждут, когда можно будет начать процесс над организаторами убийства директора «Пластика», все материалы, считай, готовы, а тут какая-то писулька вдруг будоражит общественность сомнениями и предположениями! Хуже того – прямо наводит тень на репутацию высшего эшелона.

– Ты что, Лебедева, твою мать, самая умная? Не боишься против ветра ссать? – капали на плёнку писклявые звуки. – Так я обещаю познакомить тебя с этим ветром поближе. Не угомонишься – узнаешь, какова изнанка у тех, кто держит жизнь под уздцы. Мигом стопчут тебя, и не поморщатся. Достукаешься, так и вместе с семейством. Плевать, что ты – наше лучшее газетное перо! И не таких контрапупили. Не зли больших дяденек, а то как бы не пришлось грызть сухари на нарах. Дай Бог, чтобы не на одних с Охрипенко!

Линия дала отбой, Лариса поспешно выдернула проводки и спрятала диктофон в карман.

– Обтекаешь? – только и спросила Ольга Ивановна, взглянув на перевёрнутый вид подчинённой. Старая аппаратчица хорошо знала, чем пахнут наезды сверху.

Курилов отоспался и на Лизетте с Сеней. Кузовкин учтиво, но холодно поинтересовался у приглашённой для консультации Гришиной, возможно ли отказаться от работы на «Пластик»? Или, по крайней мере, не так явно касаться темы посадки Охрипенко? Получив отрицательный ответ, новый зам загрустил, почесал плешку на затылке, и сказал удручённо:

– Тогда придётся править…

– Это вряд ли, заказчик у нас больно щепетильный. Лебедева ведёт согласования с тамошним адвокатом.

Семён Маркович поник головой и вздохнул в стол:

– Тогда придётся покупать ведёрко для пиздюлей…

Видимо, он не раз бывал в Ларисином положении.

Вешкина встала было в позу: больше никаких порицаемых начальством публикаций! Девочка она, что ли, – получать нагоняи от всяких писунов из мэрии! Но услышав, какие деньги платятся за эту работу, и как заинтересованы в жареных статейках учредители их собственного издания, тоже тихо заткнулась и пошла восвояси – наверное, готовить те же вёдра, что и Кузовкин. Лизетта прожила бурную жизнь…

День был испорчен, и для подъема настроения Лариса напросилась в гости к Сокольскому. Они не виделись больше месяца, поговорить было о чём.

Не успел поздоровевший Андрей распахнуть навстречу подруге свои широченные объятия, как Лариса расплакалась прямо у него на плече.

– Неужто опять Курилов обидел? – пошутил он, вытирая её смуглые щёки своим необъятным платком, не подозревая, что попал в самую болевую точку. Хлюпая и повторяя «Ну почему опять мне такое?» она рассказала о недавнем звонке Витаса.

– Да… Видать, крепко ты сыпанула соли им на хвост, если даже Курилов забыл про всякий политес. А он – хорёк осторожный. Коли себя не помня вопит, значит, его сначала в полный рост поимело собственный шеф. Так с чего у вас сыр-бор разгорелся?

Пока Романыч заваривал неизменный чай с коньячком, Лариса подробно посвятила его в неоконченную эпопею с «Пластиком». Сокольский выслушал хмуро, потом опрокинул, не разбавляя, увесистую рюмку «пятизвёздночного»:

– Попали вы с этим заказом, так попали. Это надо же – напороться на войну аж с самыми верхами! И не соскочишь, пока не иссякнет повод для публикаций. Самое паршивое, что плетью обуха не перешибёшь, а ты у нас нынче та самая плеть и есть. Да, Лора, получается у тебя замешивать скандалы!

Чай, больше похожий на чифирь, поспел. Сокольский втиснул Ларису в обшарпанное гостевое креслице, немного пометался по своему микроскопическому кабинетику, потом пристроился на подоконнике с дымящейся кружкой в руках:

– Не хотел раньше времени говорить, да теперь скажу… Помнишь, я просил скопировать запись твоего предыдущего разговора с Витасом? (Ты, кстати, перекинь мне и нынешний образчик вашего делового общения!). Так вот, я послал кассетку в Москву, в правление Российского Союза – как иллюстрацию к докладу про обстановочку, что создали для нашего брата журналиста местные чиновники. Написал, конечно же, и про Лёню, попросил какого-нибудь прикрытия хотя бы для тебя – ведь дело идёт к тому, что съедят они настырную дурёху.

Андрей в своей манере неторопливо и шумно прихлебнул из кружки. Ну что он тянет кота за хвост, этот Сокольский! Лариса напряглась закрученной струной и, забыв о чае, всем корпусом подалась навстречу новостям.

– Союз, конечно, не прокуратура и не кадровое агентство, но кое-что и он может – продолжал мытарить Романыч. – Вскоре по факсу мне пришёл ответ за важными подписями, что Союз ищет, куда бы тебя от наших шакалов спрятать. Было обещано со дня на день прислать свои варианты. Как тебе перспективка?

Лариса сидела, не отвечая, по щекам её опять струились слёзы. Такой друг, как Андрей, один стоит сотни прочих!

***

Вероника смачно пыхает вишнёвым дымком и мерно расхаживает по офису в бывшей гостинице. Так ей удобнее всесторонне препарировать измышления следствия. Адвокатесса, что с неё взять! Привыкла всегда чувствовать себя в образе…

Перед знакомством с Дмитрием Кирьяновым Друзь побывала у баллистиков. Эксперты установили любопытные вещи. Убойно стреляли совсем не из расхристанного карабина, гильзы от которого были найдены на месте преступления, и совсем не с того бережка, где полоскался Златковский и егозил Кротов. Выстрелы были сделаны из винтовки с оптикой прямо с воды – скорее всего, из какой-нибудь лодки. На чистом течении, в черте города уже освобождённом от льдов, болталось немало рыбацких судёнышек. Киллер и сработал под любителя ловли весенней рыбки, жадно глотающей с поверхности реки кислород.

Оказалось также, что это любопытное заключение давно валяется в баллистической лаборатории, никем не востребованное. По старой дружбе адвокатессе удалось заполучить копию документа.

– Уж если Диме-попугаю даже баллистика не нужна, то разыскивать какую-то лодку он и вовсе не станет. Гильзы утонули, винтовочку давно затащило течением в омут или под какую-нибудь дальнюю корягу… Ни тебе главных улик, ни истинного орудия преступления. Вот уж точно: концы в воду! А на голой баллистике далеко не уедешь. И он, шельмец, это знает.

– Коли припрёт, то быстренько будет измыслен какой-нибудь другой документик, где всё сойдется – и гильзы с оружием, и траектории пуль, – удручённо констатирует Друзь, сердито попыхивая негритоской. Но тут же решительно подхватывается:

– Но мы с тобой всё равно обязаны состряпать из этой экспертизы преогромное лыко в их строку, да,Лора?

Лариса предпочитает смолчать в ожидании, покуда Друзь вытряхнет из своих закромов все погремушки. Та не заставляет себя ждать:

– А почему не спрашиваешь, что там в Овсеевке?

– Спрашиваю: в Овсеевке что-нибудь выездили? – в голосе Ларисы отчего-то звучит надежда. Сочувствует она этому незнакомому ей Охрипенко, что ли? Журналистскую этику нарушаете, мадам! Где ваша отстранённость и неподкупность? Где принцип холодного объективного зеркала?

–Там та же история: и да, и нет. Городской навороченной машины или машин никто из местных не видел. Хотя, как ты умно заметила, всё могло происходить ночью, а ночью деревенская публика устало или мертвецки пьяно спит. Правда, на почте припомнили, что в апреле был им звонок из города. Какая-то девчонка (неужто и до семьи Крота добрались?!) слёзно причитала, чтобы пригласили дяденьку городского постояльца. За ним сбегали, и он поговорил по телефону, минуты три. Не похоже, что с ребёнком. Просто молчал и испуганно слушал. Под конец гаркнул: «Так точно!», и бегом кинулся к себе. А минут через пятнадцать уехал.

Как божилась квартирная хозяйка, вернулся «дяденька постоялец» недели через две, тихий и в матину пьяный. Ну а вскоре и опера пожаловали – вязать сердешного. Приехали не абы куда, а конкретно в Овсеевку – точно знали, где зверь залёг.

Посланные в деревеньку Вероникины помощники попытались отыскать хоть какие-нибудь следы, говорящие о присутствии чужеродных внедорожников. Но ничего не обнаружили – кроме отпечатков шин милицейского «газика» да бездонной тракторной колеи по просёлкам, набухшим весенней влагой. Не было там никакого Охрипенко. Как и Алика, или кого-то из его свиты.

Острый ум адвокатессы зацепился и за другой важный с точки зрения защиты вопрос, который следствие не спешило прояснить. К примеру, в деле отсутствовал даже самый приблизительный милицейский документ, фиксирующий многодневное отсутствие Кротова в городе. Получалось, что хотя на время доследования по делу о бочках он и находился у ментов под колпаком, никто эту священную для города корову особо не пас. Забывчивые милиционеры с умиляющей беспечностью выпустили из виду гражданина, проходящего обвиняемым по самому страшному криминальному случаю в истории Зауралья. За что, между прочим, не понесли даже мало-мальского наказания.

– Как думаешь, Лора, хватит наших последних наработок для следующего выпада против обвинения?

Лора не сомневается, что из такой фактуры выйдет очень даже занятное чтиво. Вдруг неожиданной колючкой её царапает образ пришибленной Елены Николаевны и заносчивых маленьких глупышек.

– А с дочками Валерия никто не говорил? Или с супругой?

Хотя тут и спрашивать нечего. И так понятно, что Вероника, как и следствие, вряд ли станет заниматься семьей этого отвратительного фигуранта. Он уже сыграл свою роль в судьбе Григория Николаевича, стоит ли опрокидывать на головы несчастной родни очередной ушат позора …

Лариса уже стоит на пороге адвокатского офиса, когда вспоминает: Вероника собиралась поискать на «Пластике» недавние контакты с иностранцами. Ольга Ивановна всё уши прожужжала, доказывая, что за убийством Златковского стоит экономика. Если так, то должно существовать тому подтверждение. Однако Друзь обсуждает эту тему без энтузиазма:

– Да помню я! Но откровенных рейдерских поползновений в документах холдинга моими ребятами не замечено. Может, и просмотрели. Зарубежных контактов там много, но все они касаются разных поставок, платежей, уведомлений и прочей коммерческой лабуды. У «Пластика» ведь широченное поле связей с иностранцами, на нём и чёрт ногу сломит. Без Охрипенко мы ничего здесь не выудим. Впрочем… Нашли одно недавнее письмо в адрес некой фирмы. Названьице у этой фирмы – втроём не учитаешь. В числе покупателей-потребителей продукции она не значится. И речь в этом письме идёт совсем не о химтоварах. Златковский коротко и вежливо уведомляет, что холдинг находится в стадии большой реорганизации. А посему в настоящее время предложение о сотрудничестве нецелесообразно. А вот самого этого предложения парни не нашли. Давай подождем моего завтрашнего свидания с Охрипенко, пусть он сам разгоняет эту муть. Или, дорогуша, без странных немцев у тебя не вытанцовывается светлый образ заказчика?

Лариса хмыкает и вместо ответа машет рукой: что-то в духе «Размышлений над заданным вопросом» уже закручивается в её голове.

***

– Вероника, у меня тут кое-какие непонятки…

– Что там ещё? Я тебе всё, вроде, вывернула!

– Это личное…

Обсуждать в офисе тревожную свою проблему она не решилась. Не иначе, как чтение детективов сказалось… Найдя через квартал от гостиницы облупленную синенькую будочку, Лариса набрала номер Друзь из телефона-автомата. Из-за этого звонка она противна себе: приходится обнажать перед посторонними свои слабости. Этого она очень любит. Но куда деваться-то?..

Выслушав стенания о Лебедевских бедах, Вероника ненадолго затихла. Потом решительным, даже яростным каким-то тоном, сказала:

– Вот что значить цеплять небожителей! Себе дороже выходит это говнецо ворошить. Но в нашем случае земля горит сверху. Если действительно очень страшно, ты всегда вольна отказаться. За «Пластик» не переживай, мы найдём кого-нибудь менее уязвимого. А если всё же думаешь продолжать… Давай фамилию-имя твоего чинуши!

Лариса обозначила Курилова.

– Лара, гром ещё не грянул! И неизвестно, грянет ли. Может, этот твой обидчик надувает щёки от себя лично. Ты нынешний материал пока не бросай, готовь статейку-то. Время есть. А мне тем временем, глядишь, и удастся порешать твой вопросик. Угрожают они, видите ли! Одинокую детную бабу на понт берут! Мы ещё будем посмотреть, кто кого напугает! Не ссы, девонька, прорвёмся!

– Вероника, а сама ты не боишься? – выскочило у Лебедевой.

– Ну, меня мэр с прокурором ещё не окучивали…

Колька своим тёплым упругим телом исправно мял её простыни, но Лариса чувствовала: они уже врозь. Секса в их отношениях поубавилось, зато, как у молодожёнов, больше стало нежных минут. Несмотря на затяжные холода, сирень в эту весну обещала затопить город белыми и лиловыми гроздьями. Они с Колькой частенько бродили по набиравшим цветение улочкам, воскрешая солнечные впечатления детства. А то заваливались в какую-нибудь чудом живую киношку и, как шальные подростки, до одури целовались на последнем ряду пыльного, гулко пустого зала. Или в четыре руки разучивали на кухне новый кулинарный рецепт.

В один из вечеров Лариса попросила Кольку спеть песню, которая так тронула её мартовской непогодью в театральном кабачке. Но тот, усадив свою Лоло на колено, покачал головой: нет, эту песню он петь не станет. В пору расставания она нестерпимо рвёт душу. Будто много-много лет назад, ещё в предвоенной безмятежности, Лолита Торрес, страдая своим низким грудным голосом, имела в виду их размыкающую руки пару…

Сашка по-прежнему их не тревожил: шли годовые контрольные, ему было не до посиделок с матерью, на глаза Ларисе он не показывался. До последнего срока оставалась ещё неделя, и она старалась сделать её для милого друга радостной и уютной, какие бы кошки ни скребли на душе.

Осыпая ненаглядную Лоло последними ласками, Колька уже всем существом витал в будущем. Поэтому просить у него совета относительно запугиваний Курилова она не стала. Стоят ли её бесконечные производственные ямы того, чтобы омрачать парню его прекрасное вчера?!

Держать тревогу в себе становилось мучительно. Лариса завела разговор с Нагорновым. Но тот, сидя за богатым Аллочкиным ужином, больше думал о качестве жаркого из индейки, чем о дамских страхах. Поэтому, не вдаваясь в долгую аналитику, посоветовал привычное: бросать к чёртовой матери эту никчёмную редакцию. На кой ляд цепляться за работу, не способную обеспечить человеку ни материального достатка, ни элементарной защиты?

– Вот возьмут в оборот вас с Сашкой – а ты допрыгаешься, что возьмут! – думаешь, на твоём рабочем месте памятник соорудят? Как бы не так! Через неделю найдут более покладистую замену, а через две – и вовсе забудут, что когда-то в «Обозе» мутила воду некая Лорка Лебедева с золотым пером в заднице! Или не так? – зло рубил правду-матку полуголодный профессор, вынужденный прервать трапезу из-за Ларисиных проблем.

Лариса понимала, что Стас и поддакивающая ему подруга кругом правы, но в силу природной ершистости всё же возражала:

– Но ведь если все заткнутся и станут жить под диктовку, кто поставит на место всяких Витасов, кто будет возражать им? И как, наконец, быть с правами свободной прессы?

– О Господи! – воздевала очи к небу Аллочка, пока её бойфренд дожёвывал ароматное мясо. – Да что ж ты в голову не возьмёшь: сейчас надо думать не о мировой революции, а о собственной шкурке! Не кому-нибудь, а тебе лично брошена чёрная метка! Вы гляньте на эту чумовую! Дамочка не только себя, но и семью спасать обязана, а она опять о принципах, да о какой-то эвфемерной чести мундира. Нет у тебя никакого мундира! Когда уж ты повзрослеешь, Лорик!

–Ты представляешь, что будет с твоей матерью, если, не дай Бог, эти господа на деле возьмутся за тебя с Сашкой? – доканывал Стас. – А они могут, не сомневайся, газеты, небось, читаешь? Думаешь, несчастную старуху будут утешать мысли об исполненном тобою профессиональном долге и журналистской чести, чёрт бы её подрал?

Опытный доктор, он знал, по каким струнам лупить!

Ларису начало трясти. Заметив это, Алла перевела тему:

– Я вижу – у тебя новые колечки. Неужто наш музыкант сподобился?

– И он тоже.

– Это что – к свадьбе?

– Нет, к расставанию. К вашему, надеюсь, удовольствию, сынок Никника через несколько дней уезжает аж в Санкт-Петербург. Думаю, сюда он вряд ли вернётся. Наконец-то в «Приюте муз» вас будет услаждать кто-то другой – поддела она Нагорнова.

– А ты?

– А я остаюся с тобою, родная моя сторона…– пропела Лариса фразу из популярной когда-то песни, тоже прижившейся в Колькином репертуаре.

– Так и Депов, что ли, сватался? – не унималась Нилова, так и эдак поворачивая Ларисину маленькую ручку, чтобы лучше разглядеть блескучий камень.

– Сватался.

– Ну и? – встрял в бабский трёп Станислав Янович.

– Как видите, пока сижу с вами.

– Ох, Лорка, дуришь! Если у вас с Сашей до колечек дошло, то прячься за него скорее. Кто-кто, а он сумеет выдернуть из болота, в которое тебя по дурости занесло.

Лариса и без профессорских подсказок понимала, что в данный момент ей не придумать альтернативы лучше Депова. Не будь упырь Кротов его клиентом… Не маячь из Москвы приглашение на работу…

***

Да, Лора, ты действительно попала в дурацкую ситуацию! Торчишь в чужой приемной по чужому делу! По всей стране журналистов разделывают, как Бог черепаху, телевизор каждый месяц ошарашивает каким-нибудь новым убийством, а ты будто произошла от страуса! Прячешь голову в песок своих иллюзий и надеешься, что благодаря этому тебя не тронут?!

Лариса уже не впервые старалась втащить себя на рельсы прагматики. Иногда это почти получалось, и тогда она принимала решение бросить журналистику к чёртовой бабушке и заняться чем-то более конкретным и менее опасным. К примеру, сдуть пыль со своего диплома инженера и поикать местечко в каком-нибудь КБ или НИИ. Вот только закончит заявленную Лизетте заметочку…

Однако заметочка, потом статеечка или репортажик снова затягивали, и исполнение благих намерений о перемене рода деятельности опять откладывалось.

Нынче же другое дело. О пристрастии Курилова творить подлости было хорошо известно. Она отдавала себе отчёт, что после безобразного разноса вряд ли удастся вывернуться из его лап. Знакомство с делами Крота давно убедило её: в Зауралье есть и куда более могущественные люди. Если уж эти люди-невидимки, будто тряпичными куклами, вертят такими фигурами, как помощник депутата Госдумы Валерий Кротов, столоначальник Витас, и даже судья Дьяконов, то перед какой-то горлопанкой Лебедевой тем более не остановятся. Кто встанет им поперёк, кто решится взять её под крыло? Да кому вообще придёт охота впрягаться за этих борзописцев, набивших оскомину своими истошными разоблачениями и крикливыми сенсациями?

В общем, страх, вызванный демаршем Витаса, заставлял Ларису думать о спасительном зонтике. Может, и правда покрепче ухватиться за Депова?

Нет, к Саше она не пойдёт. По крайней мере, сейчас, когда на выходе третья проплаченная публикация. Не в её правилах бросать начатое на полдороге. Да и он ясно дал понять, что теперь вовсе не волен в себе. Им обоим сначала нужно закончить дела с «Пластиком», а уж потом думать, как и куда уносить ноги.

А может, она всё-таки делает неверный шаг? Может, собралась – скрепя сердце! – связать себя с человеком, который всегда будет оставаться на противоположной стороне её представлений о честности и морали? Как тогда строить совместную жизнь вечной правдоискательницы Лебедевой и расчетливого адвоката Депова? Как мириться со слугой мутных господ, замешанных в самых неприглядных криминальных делах?

– В общем, Лара, хреновастенько… – Голос адвокатессы, вопреки обыкновению, казался неуверенным и даже жалким. Может, телефонная мембрана искажает? – Охрипенко подтвердил, что немцы были. Требовали от Злата немедленного создания совместки с передачей им контрольного пакета. Фрицев, как ты и утверждала, благословили на разграбление холдинга наши начальнички. Об этом ему сам Златковский перед кончиной обмолвился. Но самое плохое, что теперь пошло давление на родственников Германа Ивановича. Видимо, супругу и дочь так перепугали, что они тут же сбросили свои акции. Ни с кем из «Пластика» не посоветовались, и даже мне не позвонили. А у каждой из них худо-бедно было по 20 процентов… Думаю, недолго ждать, когда предприятие через некого треклятого Геньку отойдёт иностранцам.

– Вывод – сворачиваемся? – с упавшим сердцем спросила Лариса. Ей вдруг стало муторно от мысли, что такая интересная и необычная для работа не будет закончена. Так, наверное, чувствуют себя азартные наездники, выпадая из седла на полном скаку. Будто не она только что размышляла, как бы покончить с журналистикой. – Ты для этого звонишь?

– Ты что – запамятовала, какая наша с тобой задача?! – Вероника враз подобралась. – Мы разве уже вытащили Охрипенко? А если нет, то всё остается в силе. Напомни, когда выходим?

– Послезавтра. Сегодня где-то через часик собиралась выслать тебе материал. Потом новому заму на читку – и на вёрстку. Завтра подписываемся в печать.

– Вот и не стони. Я, понимаешь, бьюсь со своей стороны, как могу, уже утопила прокуратуру в жалобах и прочих кляузах. А она тут межуется. Кончай сопли! И высылай, статейку, жду! Вперёд, журналяжка, и вверх! – таким девизом Вероника обычно заканчивала общение с Лебедевой. Лариса уже собралась положить трубку на рычаг, как в ней опять проявился голос Друзь:

– Совсем забыла! Один товарищ с холдинга – из бывших, очень влиятельный и уважаемый, намедни аж САМОМУ задал вопросик о происках Курилова. Знаешь, как такие умеют – вроде между делом, но настойчиво. Мол, чего это помощники первого лица города затыкают рот прессе. САМ пообещал Виталия окоротить. Думаю, по крайней мере до суда Витас к тебе не сунется, Так что живи пока спокойно.

– До суда – это до когда?

– Я не сказала? Прокурорские гонят коней во все лопатки: суд назначен на 27 мая.

Глава 36

…– Ты как там? Жива?.. Ну, живи-живи…

Память у Ларисы хорошая, музыкальная. Но в ночной тишине звучал голос, слышать который не приходилось. Она перебрала всех знакомых, даже самых случайных. Тщательно вспомнила тех, с кем хотя бы раз встречалась или общалась по телефону. Нет, таким надтреснутым – словно больным – полушёпотом не говорил никто. И никогда с другого конца провода не веяло подобным зловещим страхом…

Порывистый май пригнал из степи пыльные вихри – предвестники недалёкой знойной челлы. Небо, воздух, вода в реке сделались жёлто-серыми, вместо солнца – косматый сгусток грязной мути. Листья и умытая недавним ливнем трава враз подернулись глухими оттенками осени, чистые колера тюльпанов – модной припыленостью. Крохотные песчинки в носу и во рту, противно заскрипели на зубах. Вездесущая пыль на одежде, воротнички чернеют уже через час.

В квартире окна и балконные двери туго затянуты на шпингалеты, но настырные частицы всё равно сочатся даже через самые мелкие щелки. На всех поверхностях лежит принесённый суховеем неистребимый илистый осадок. Сколько ни протирай подоконники и столешницы, через несколько минут они опять тускнеют и сереют. Лариса выводит на занесённом полированном столе: «Хочу сдохнуть». В такие дни её мучает головная боль и неотвязная хандра. Настроение последних дней и так безрадостное, а уж пылища и вовсе сводит тонус души на нет. Особенно после ночных скрипучих вопросов. Сдав свои «Размышления», она по газетному обыкновению взяла суточный тайм-аут и пытается углубиться в книжку, вяло одолевая смысл прочитанных строк. Память жуёт и жуёт слышанный где-то несуразный куплет:

…В серой комнате – серая тень…

Она может затмить мне глаза,

И заполнить неласковый день…

Только в песне, вроде, про дождь, а тут – вязкая пыль, хотя тоска и там, и здесь – один чёрт. Хорошо хоть, что их Зауралье не Кара-Кумы, налёт песчаных полчищ длится день-полтора, принося следом грозовую влагу.

Полусонное состояние разрывает назойливая, как бормашина, трель. Почему сейчас, разве уже полночь?.. Холодея, Лариса поднимает трубку. Там – картавый басок:

– Извини, Лара Петровна, что беспокою дома – так надёжнее. Есть установка как следует тебя пощупать. Догадываешься, кем дана, и почему? И как она будет исполняться? Не уверен, что именно наша контора тобой займётся, может, каких других специалистов подключат, покруче. Так ты будь начеку! Бумажки там лишние убери, комп почисти. А лучше совсем сломай. Домашний тоже. Жди гостей со дня на день. Ну, бывай, храбрый портняжка! Меня искать не пытайся.

Ей до дрожи хотелось рассказать Вершкову о вышибающих пот звоночках. Но скорый в делах Лёха уже нажал на рычаг.

В голове стучало, как в перегретом моторе. Час от часу не легче! Присев на маленький оставшийся от детства стульчик, обитавший теперь под телефонной полочкой в прихожей, Лариса унимала дрожь и включала своё рациональное. Кому понадобилось её шмонать – понятно. «Обоз» статейками про Охрипенко словно палкой разворошил весь местный муравейник. А вот кто способен тормознуть наезд опричников?

Депову силовиками не командовать, не на том уровне ходок. Да и не станет он сейчас, перед судом, впрягаться за прессу.

Друзь с её связями и «Пластиком» в активе? Но адвокатесса до сих пор не ответила и на предыдущие Ларисины вопросы.

Конечно, могла бы нажать на свои педали Ольга Ивановна. Но сейчас так всё выходит, что она как бы идёт в одной с Ларисой упряжке. Ежели чего, то натравленные сверху «ребята» могут зацепить и её. Дальновидная рекламная богиня скорее всего постарается надёжно слиться – уйти на больничный, или, скажем, срочно укатить с неприкосновенным для любой власти мужем в заграничное турне. На то она и Гришина, чтобы с её чутьем на скандалы подложить под себя не меньше стога соломки.

На самый крайний случай остаётся Василий Лукич Егоров. У этого представителя, похоже, и власти, и влияния как раз столько, сколько сейчас нужно. Да как и с чем к нему подъехать? Она ведь не его подруга Гришина, и даже не главред опекаемого им издания. Мелкая писучая сошка, в каждом городе таких на рубль отвешивают по пуду. Бесправный стрелочник, затычка, которой норовят закупорить бочку с дерьмецом местного разлива..

– Что – боишься? Правильно, бойся!

Всё же кто это такой?

Кто-то пытается её напугать – зачем? Хуже всего неизвестность. Сказал бы, что ли, чего от неё надобно. А то сыплет дурацкими своими вопросами, а что нужно – молчит. Кому она так сильно хвост прищемила?

Лариса с горечью подумала, что начавшиеся после Колькиного отъезда ночные спектакли могли инсценировать многие. Только за эту весну она нажила себе добрый десяток врагов. Начиная хотя бы с того же Никника. Недавно встретились на улице, так он весь скривился и перешёл на другую сторону. Где же такому альфа-самцу простить уязвлённое самолюбие, не говоря о сыночке!

Может, детки Крота? То, что к Варьке прицепился ярлык любимой дочки страшного людоеда, на это ей, похоже, плевать. Куда хуже, что испарился перспективный жених. А женская обида посильнее мужской будет. Баба век готова мстить тому, кто разбил её голубую мечту.

И про Ниткина нельза забывать. Откуда Ларисе знать, что подсказывает ему психология загнанного в угол холуя?

Вполне может трепать нервы и выкинутый из Зауралья разорённый Янселевич, так и не уразумевший, кто среди журналистов ему друг, а кто хуже врага…

Наконец, Кротов, герой её материалов, многих дум и сомнений. Самый страшный из людей, с которыми когда-либо сводила её судьба. Бывшая его супруга не раз поминала: Валерка никому не спускает даже самых малых обид. А корреспондент Лебедева его знатно отстирала…

Возможно, есть и ещё кто-то, ей пока не известный, кому она перешла дорогу своей настырностью? Витас ведь говорил: не ведает дура, в какие колёса палки суёт. А время сейчас поганое, человеческая жизнь – копейка. Ничего не стоит обменять эту копейку на открытый доступ к золотым горам…

Или всё же мытарит её сам Курилов? Очень похоже на него. Не зря Виталий Семёнович слывёт мастером наматывать на кулак кишки подчинённых. И он больше, чем кто-либо, годится для всяких штучек за гранью фола.

Кто, кто стоит за этим ночным террористом, из-за которого её нынешняя жизнь превратилась в тихий кошмар?

– Евгений Сергеевич, если бы кому-то сильному захотелось отстранить от дел журналиста, в чём можно было бы обвинить моего коллегу? Кроме якобы поруганных им чести с достоинством?

– Смотря какого журналиста. Если он автомобилист, то можно повесить на него какое-нибудь ДТП. Или подстроить. У начальника имело бы смысл проверить финансовую дисциплину…

– А простой безлошадный корреспондент?

– В принципе тоже ДТП, но вряд ли. Если в откровенном криминале не замешан, то тут или взятка в особо крупных размерах, или политическое. А что за интерес такой, Лариса Петровна?

– Да один знакомый поссорился с верхами, обыск ему светит…

– Накажи своему ЗНАКОМОМУ, – подчеркнул Васильев, – чтобы профессионально вычистил компы, служебный и домашний, освободился от всех архивов, аудиозаписей, блокнотов, фотографий последних лет, на которых есть посторонние люди. Хотя фото могут оказаться и у других лиц… Всё равно – документации должно быть минимум, лучше только какие-нибудь официальные справки, и все в идеальном порядке, чтобы можно было обосновать необходимость каждой для предыдущих или будущих писулек… И ни намёка на внекассовые денежные операции. Ну и язычок чтобы покрепче прикусил. Пусть отвечает только да или нет. А…домашний комп есть куда спрятать? Тогда я завтра с утра пришлю к тебе своего человечка…

– Не спишь? Это хорошо. Тебе спать нельзя!..

***

Триш вернулся на следующий день после выхода Ларисиных «Размышлений» – третьего материала про Охрипенко. Расслабленный жарким морским солнцем, он с порога угодил в прорубь местных буден. Лизетта, Сеня и Ольга Ивановна, каждый со своей колокольни, обрисовали ему события последних дней. На столе топорщились «запретиловки» Витаса и прокуратуры. Главред не знал, как и быть. Он то спускал на подчинённых не слишком ярого полканА – за попустительство бесчинствам Лебедевой, то сокрушённо бегал из угла в угол кабинета, соображая, какой спектакль ему выгоднее всего разыграть. Этаких последствий для проплаченных «Пластиком» и благословлённых учредителями публикаций он ожидал меньше всего. Хотя Борис Ильич и считал себя осведомлённым в настроениях городской элиты, крутизна поворота с Охрипенко даже его поставила в тупик. Да и что прикажете делать, когда всё уже свершилось, и назад отмотать невозможно?

Пока главный ошарашенно хватался за голову, в редакцию вползло новое лихо. Словно отголосок теряющего силу смерча в здание просочились серо-невзрачные штатские господа. Тихо поинтересовались у секретаря, где рабочее место Ларисы Петровны, молниеносно раскурочили и вынесли из рекламного отдела системный блок Ларисиного ПК. Вежливо попросили Лебедеву предъявить содержание сумочки и реквизировали диктофон. Забрали папки с документами, оставив в ящиках её обшарпанного стола торричелеву пустоту. На вопрос, кто они такие, и по какому праву тут хозяйничают, один из пришельцев – видимо, командир, – вывел Ларису под локоток в коридор и полушёпотом произнёс две фразы. Благоразумнее всего вам, сказал, прекратить всякую работу с «Пластик»-холдингом на тему арестованного Григория Охрипенко. Только в таком случае ни с вами, ни с вашей техникой не произойдёт ничего дурного.

И бесшумно, как песчаная пыль, поднялся наверх по начальству. При появлении у главного редактора незнакомца заместителей как ветром сдуло – бывалая гвардия сразу сообразила, кого к ним занесло. Подойдя вплотную к Тришу, посетитель предъявил удостоверение, от вида которого пылавшее гневом лицо Бориса Ильича сразу посерело.

– Будьте любезны способствовать нашей работе на вверенном вам объекте. Если вздумаете противодействовать или покрывать интересующих нас сотрудников, будем рассматривать это, как соучастие. Надеюсь, я выразился ясно. На сегодня мы закончили. Честь имею!

Насчёт чести подобных господ даже у Триша было своё мнение…

Пригласив её на ковёр, главный редактор против обыкновения и не думал орать или читать мораль. Положил перед Лебедевой бумагу и ручку:

– Чего ждёшь? Пиши!

– Что я должна написать?

– О Господи! Да заявление на увольнение, что же ещё!

Лариса с минуту разглядывала белое поле, будто вникала в одной ей видимую важную информацию. Потом решительно отодвинула лист:

– И чтобы я ушла по собственному? Но объясните хотя бы причину вашей просьбы!

Главный нервно поёрзал: его подмывало не то что прикрикнуть на подчинённую – в волосы ей вцепиться. В роскошные золотисто-медные пряди, несмотря ни на что сексуально раскинутые по плечам. Но ответил почти спокойно:

– После сегодняшнего ты, Лара, и сама понимаешь, что топишь «Обоз». Из-за тебя газета – со всем коллективом, между прочим!– входит в клинч. Ну нет больше сил так работать! Уйди по-доброму, прямо-таки умоляю! Тогда и от нас отцепятся, перестанут трясти…

Лариса едва заметно усмехнулась, представив, как струхнул Триш, узнав про обыск. Бойцы спецподразделений не часто баловали визитами его газету.

– Нет, Борис Ильич, так не пойдёт. Хотите от меня избавиться – сами увольняйте. Но прежде согласуйте с Василием Лукичом статью, по которой будете выпроваживать. Помнится, я обслуживала «Пластик» по служебной обязанности и при «глубо-окой заинтересованности» учредителей, как порой пишете вы в некоторых своих статьях.

– Ладно – засопел припёртый к стенке Триш, – ступай пока, подождём Егорова. Всё равно придётся ему докладываться о сегодняшнем…э… происшествии.

Василий Лукич прилетел, как на помеле: хватило прозрачного намёка Ольги Ивановны. Видимо, и до него дошла подковёрная молва о возможных инсинуациях в «Обозе».

– У тебя, Лебедева, есть ещё платные дела с холдингом? – спросил представитель, важно потягивая редакторский кофеёк.

Дела были. Честно говоря, Лариса и сама желала, чтобы всё закончилось тремя публикациями. Большего сделать для запертого в СИЗО Охрипенко она вряд ли могла. Но с утра, перед самым приходом «обысковиков», ей позвонили из «Пластика». Солидный голос, представившийся одним из заместителей генерального директора, попросил корреспондента Ларису Петровну сделать репортаж (или как там это у вас называется?) с судебного заседания.

– Хотя наша просьба укладывается в рамки договора, мы всё же понимаем, что в сложившихся обстоятельствах диктовать может только ваша добрая воля, – говорил солидный. Не иначе, как тот самый влиятельный дядечка из бывших, что сумел заткнуть Витаса! – Но и вводить в столь сложное щепетильное дело нового человека – наверняка только всё испортить.

Лариса обещала подумать. Она не сомневалась, что с тяжёлой руководящей артиллерией подсуетилась Вероника, готовясь к почти неизбежной кассации. Ох уж эти адвокаты, все на одну колодку скроены! А с другой стороны: не Толстоганову же, не дедушке Губареву, тем более не Толе Косицыну, готовому обосраться по любому поводу, поручать живописать суд над героем её материалов?!

– Раз уж вас совсем мир не берёт, постановим так: – друган Вася по привычке карабкался на трибуну. – Лебедева делает материал с суда, отрабатывает неделю и с почётом уходит. Думаю, к тому времени те, кто затеял этот дурацкий обыск, ещё не придумают, на чём её зацепить. Если вообще найдут зацепки – да, Лариса Петровна? А там я сам озадачусь трудоустройством лучшего писарчука Зауралья. Идёт?

Вариант худо-бедно устраивал всех, хотя Наш Ильич и ворчал себе под нос, что лучше бы спровадить девушку поскорее, и ни в какие суды не встревать. Лариса же, спускаясь с руководящего олимпа к себе в рекламу, горько думала, что даже не может как следует хлопнуть дверью перед носом трусливого Триша. Не видать ей тогда процентов за жирные платные материалы! А она, живущая с колёс на жиденькую зарплату, сейчас более чем заинтересована в приварке. Сашка заканчивает учебный год, усердствуя над зачётными работами. И рассчитывает на обещанные матерью награды за хорошую успеваемость.

О последствиях исследований недр изъятого компа пока не думалось. Она сделала всё так, как советовали её друзья в погонах. Надёжные, как оказалось, друзья. Теперь над пустой испорченной техникой пусть ломают голову другие погоны.

Ну наконец-то! Ангелом-хранителем взмыл над ней Сокольский:

– Лорик, ваши редакционные дела мне известны, птички про ментовские страсти уже все ушки прочирикали. Держись, твоё дело правое. Но я не про это. С нашей заявкой вроде всё складывается. Тебя ждут великие дела аж в самой столице. Союз организовал вызов из какого-то московского газетного дома. Там задувают новое информационное издание в интернет-формате, в Зауралье о таких пока и не слыхивали. И набирают штат преимущественно из регионов. Пиши телефон и электронную почту…

***

Всё же ты, Лорка, двухвостка! Мило разглядывашь Депова, и никакой тебе клановой ненависти! Даже рада, всё же давненько не виделись.

Саша похудел, костюм на плечах слегка обвис. Скулы подчеркивает входящая в моду лёгкая небритость. По-прежнему элегантен, как всегда предупредителен – коробка из дорогой кондитерской высится на полочке у телефона. Но говорит мало. И взгляд будто притушенный. Оно и понятно: с его-то клиентами откуда взяться резвости да весёлости?

– Видать, и тебя жизнь укатывает? – вместо «здрасьте» язвит Лариса. Депов, не отвечая на укол, берёт её руку с перстеньком и приникает долгим поцелуем, в котором нет страсти, зато много печали. Или просто не может глаз оторвать от своего презента?

Лариса пригласила Александра Павловича полюбоваться на разгром, учинённый накануне в её гнёздышке. В поисках отсутствующего компа рылись на совесть. Вверх дном библиотека, нет томиков Пастернака и почему-то Сэлинджера. Письменный стол, как и на службе, вычищен до пылинки. Тарарам в кухонных шкафах, всё перевёрнуто в ванной. Даже обои в двух местах оторваны. В прихожей валяются обломки рапиры, навсегда забытой кем-то из гостей. Её-то зачем поломали? Особая метка? Дать знать, кто в этом мире настоящий хозяин?..

– А где на самом деле твой компьютер?

– Да что-то забарахлил, я как раз отдала его в ремонт одному другу, сильному по этой части – соврала Лариса. Кому-кому, а Депову она поостережётся докладывать, куда взаправду делась её машина.

– Чужих бумаг, конвертов, пакетов или чего-нибудь подобного нет? Ты хорошо проверила?

– Навскидку ничего такого не заметила. А зачем оставлять мне чужое?

– Святая простота! Раз не нашли то, из чего против тебя можно состряпать дельце, значит, жди организации эрзаца. Вброса другими словами. До мелочей всё перебери – как бы эти друзья не припрятали у тебя наркотики. Хотя ты и проворонить можешь. Давай-ка я помогу.

И модный адвокат битых два часа тряс и перекладывал в квартире опальной журналистки все без исключения большие и малые предметы, выметал пыль из-под диванов и шкафов, шарил по кухонным и туалетным закуткам. Когда дело дошло до белья и прочих интимностей, Лариса запротестовала. Однако Александр Павлович настойчиво её урезонил:

– Мы с тобой не сегодня-завтра будем женаты, а ты зацикливаешься на таких житейских вещах!

Это «не сегодня-завтра» её больно кольнуло. Значит, он и не думает отступаться от бабы, которая так легко дала ему отставку и как может, вредит его хитроумным планам?..

Всё прояснилось, когда они, порядком заморенные, сели пить чай (не пропадать же принесённому десерту!) Депов снова вернулся к начатому. На этот раз он уже не спрашивал – требовал:

– Дела твои, Лорик, плохи. Я и не предполагал, что в тебя вцепится кто-то столь влиятельный. Несанкционированный обыск – это уже не шуточки. Благодари Бога, что рылись в порядке профилактики, и подарков не оставили. Иначе сидеть бы тебе уже в камере. Хотя… Можно попытаться это безобразие разрулить…

Лариса испытующе посмотрела на адвоката: куда это он клонит?

– Но, дорогая моя, при одном условии!!!

Глаза Александра Павловича жёстко блеснули:

– Завтра же мы регистрируем брак, послезавтра ты увольняешься с этой собачьей работы, а ещё через неделю уезжаем из города!

– Не получится…– глухо, не глядя на жениха, проговорила Лариса. Она, не переносившая ультиматумов, от Сашиной категоричности внутренне взбеленилась. Но нынешнее чужое вторжение в её личное пространство заставляло присмиреть. В конце концов, из «Обоза» она и так собралась уходить, в Москве её ждут в течение месяца. И Депову, принимая обручальное кольцо, она тоже не отказывала. Правда, надеялась ещё с полгодика покувыркаться с Колькой. Но милого её мальчишки больше рядом нет, так почему бы и не поторопить свадебку…

– То есть – не получится раньше, чем я отработаю суд по Златковскому.

Адвоката передёрнуло: опять она думает не о том! Ведь даже лишние три-четыре дня могут добавить больших неприятностей. Но, пожалуй, и ему в эти дни будет не до женитьбы: перед процессом следует подготовиться, а взбудораженный Крот всё время требует неотлучного присутствия при своей персоне.

– Хорошо, пусть будет после суда. Но только сразу же!

– Давай хотя бы перелистнём этот суматошный май, а? Первого июня?

Саша для порядка покрутил головой, и согласился.

А Лариса, сама не зная почему, так и не решилась сказать ему и про вариант работы в Москве, и про изматывающие душу ночные звонки.

Оставшись одна, она позвонила маме. Как ни хотелось тревожить родного человека, обстоятельства требовали.

К удивлению, матушка выслушала её спокойно. Только и спросила:

– Замуж, говоришь? А ты его хоть любишь?

Что тут ответить, когда она и сама толком не знает!.. Когда Депов рядом, ей с ним уютно. Когда нет его – почти ненавидит, по-прежнему считая, что люди таких разных нравственных устоев не должны, не смогут ужиться. Но сейчас у неё нет выбора. Ещё немного, и система возьмётся за семью.

Лариса принялась путано объяснять. Мол, она попала в скверную переделку, до того скверную, что милиция приходила с обыском на работу. (Про вторжение в квартиру упоминать не стала). Видимо, придётся уезжать из города. Но просто так куда сбежишь? А тут подвернулся вариант отбыть в статусе супруги важного адвоката, которого переводят работать в столицу.

– Хорошо, его-то переводят, а ты где думаешь трудиться? Ты ведь без газеты и дня не мыслишь?

Узнав, что и для корреспондента Лебедевой очень кстати нагрето местечко в этой далёкой страшной Москве, мама, похоже, успокоилась. Остались только семейные вопросы. Заберёт ли Лариса с собой Сашку?

Решено было, что лето мальчишка по-прежнему проведёт с бабушкой. За это время «непутёвая мамаша», как в раздражении порой называли родители Ларису, решит квартирные вопросы и перевезёт всю семью. Сашка пойдёт в седьмой класс уже столичным огурцом. Александр Павлович сделает то же самое со своими стариками. И заживут они на новом месте большим зауральским кланом.

– Так что, мама, любовь любовью, а жизнь – жизнью – подытожила Лариса этот напрягающий её разговор. – И больше пока меня о том не спрашивай, ладно? Лучше займись вариантами продажи вашей с папой недвижимости.

***

Май заканчивался грозовыми раскатами. Задушенное пыльной бурей Зауралье жадно принимало каскады небесной влаги. В окна стучали по-летнему парные ливни, девчонки чумово носились по лужам в коротеньких сарафанчиках, а пацаны, нагоняя их во дворах, что есть силы жали на звонки великов. Даже река, напитанная дождевым половодьем, стала шире и чище. И вся эта промытая и просушенная под горячими лучами благодать проливалась в людские души, заставляла счастливо искриться даже самые угрюмые глаза.

Лариса тоже пока отбросила тяжелые мысли. По её просьбе Вероника сделала полную диктофонную запись всего процесса над Григорием Николаевичем и организовала рабочее место в технической библиотеке «Пластика». Здесь, за проходной, Лебедева чувствовала себя более защищённой, чем дома или в редакции, и работалось ей споро. Заключительный материал по Охрипенко был подготовлен за несколько часов.

Будь на месте Ларисы кто-нибудь другой, этот материал, скорее всего, свелся бы к обычной корреспонденции, которыми на излёте 90-х пестрели многие российские газеты. Фабула рассматриваемого дела плюс выдержки из текста приговора. Да чуточку пикантности в силу заказного характера преступления. Суд был коротким и ясным: Охрипенко признавался кругом виновным. И свидетели убийства нашлись, и киллер был налицо. А что отклонялись почти все доводы защиты обвиняемого, так на то суду дано священное право самому определять, кому внимать, а кому – нет.

Нечего было высосать из этой скучной юридической процедуры, нечем потешить любопытства читателей. Живости не добавляли даже зрители. Обычно любителей поглазеть на остренькое всегда хватало. Переговаривались, бросали реплики, а то и свистели. Но на этот раз зал был полупустой и сидел немо, как каменный. Куда-то делись фотокоры, не мельтешили телевизионные камеры, в которые можно помаячить рукой. Чего ж тут особо рассусоливать?

Однако адвокатесса холдинга Вероника Друзь пробежала написанное Ларисой Петровной с интересом и удивлением: даже она не ожидала увидеть таким «репортажик» со вчерашнего заседания. Он меньше всего напоминал типичный образец криминальной хроники. На примере отдельно взятого убийства Лебедева с неожиданного ракурса развернула многоярусную картину жизни Зауралья. На трёх машинописных листах она показала и судьбу зажиточных предприятий в дальних регионах, и будущность простых людей Зауралья при аппетитах налетевшего иностранного воронья, и иезуитские ходы истинных организаторов операции по обезглавливанию «Пластика». Нашлись краски для характеристики фигур, как кривляющихся на авансцене, так и дёргающих их за верёвочки из кулис. Не называя имён, автор статьи ясно указывала, кто эти кукловоды, и местные, и в более высоких шапках. Кто готов за подачки или ничтожное карьерное продвижение разорять родной город, уничтожать его лучших людей. И почему не причастный к устранению Златковского талантливый руководитель Гриша Охрипенко априори не мог рассчитывать на объективность прокурорской креатуры Кирьянова и придворного судьи Дьяконова. Не могло быть для него иного приговора, кроме как за искусственно состряпанную позорную «заказуху».

Теперь верхи, писала Лариса, на всех углах будут трубить, что в стране именно с них начался отсчёт полностью раскрытых заказных преступлений. Но это как посмотреть. Только что произошедшее в городском суде показывает, конечно, их первопроходческую роль. Но не в эффективной организации работы правоохранителей, и не в содействии им органов государственной власти. «Отцы» города могут поставить себе в заслугу лишь умение обернуть к личной пользе даже самые неблаговидные обстоятельства. Более того: они указывают способы, как возглавить борьбу за передел собственности. Сегодня от их подножки запнётся «Пластик», завтра – «Приборист», потом… Кто дальше, кто следующий?

Материал Лариса так и озаглавила: «Кто следующий?». Вероника, едва дочитав, улетела согласовывать текст. Через два часа стараниями Гришиной статья лежала перед «другом Васей», который всё же смягчил пару особо резких оборотов. Ко времени «Ч» при минимальной правке лучшая из работ Лебедевой отправилась в секретариат на верстку.

В момент обнародования громкого материала Триш под ногами не болтался. От переживаний у него прихватило мотор, и он взял бюллетень, надеясь пересидеть очередную Ларискину подлянку на больничной койке. Как и договаривались, заявление на увольнение было написано ею и оставлено у секретаря в папке «На подпись».

Однако даже весть об уходе Лебедевой не взбодрила её коллег. В редакции царила всеобщая пришибленность, которую Танька Смешляева выразила так:

– Заходи, Ларка, после этакой клизмы, вставленной тобою властям, только и остаётся, что тяпнуть по маленькой! В «Обозе» сегодня все пьют: ждут, когда дадут по шапке. Теперь нас уж точно в живых не оставят…

Похоронное пьянство продолжалось и на следующий день, даже окрики Лизетты не могли поднять корреспондентов в атаку. Только Аллочка беззаботно хохотала в своей очаровательной манере:

– Чего помирать-то прежде времени! Разгонят, тогда за бутылку и хватайтесь! Или забыли? – у нас нынче тотальная гласность? Так что господин Курилов сможет даже извлечь плюсики из Лоркиной ругачки. Ещё и похвалит! Пиши не пиши, обличай не обличай, а дело сделано, и кто надо – в тюрьме, а кто-то остался при хороших барышах…

Ларису пригласила вечерком к себе:

– И обязательно с женихом, то-то полюбуемся на голубков!

Но на этот раз достать всегда готового к общению адвоката Ларисе не удалось даже по домашнему телефону. В семье Деповых, видно, царил тот же разгул, что и в редакции. Сильно нетрезвый старший Депов попросил барышню перезвонить завтра – Александру Павловичу-де нездоровится. Болезнь была понятна: на радостях, что отмотался от мерзкой повинности, мил-друг назюзюкался до чёртиков. Придётся выслушивать его нотации позже. Что ж, сделаем сегодня девичник! Плюнем на всё и будем отмечать её расставание с городом детства, от вида которого теперь хочется плеваться и плакать. С ненавистным городом, который прежде был таклюбим…

Эпилог

Майская влажная ночь укрывает улицы. Ещё не стемнело, на западе розово-люминисцентно догорает закат. Из распахнутых окон соседнего дома слышна тягучая томительная музыка. Сменяя запоздалых трудоголиков, улицы наводняют парочки. Всё вальяжно, как и должно быть в сексапильных декорациях весны. Май шепчет о пробуждающейся силе жизни.

Откуда же студящий душу холодок? Ощущение чего-то неотвратимого? Ожидание неизменного пугающего звонка?

На дорожке между автобусной остановкой и подъездом – две сотни метров, промеряемых ежедневно быстрыми шагами за пару минут, – освещена каждая бороздка и выбоинка. Фонари зажжены, теплый свет льется на тротуар. Всюду ласковый покой, обещание отдыха и уюта. Ничто не сулит беды.

Отчего тогда предчувствие зла холодной змеёй заползает в душу?

Который уже день живет она с этим изнуряющим предчувствием. С того момента, когда больным надтреснутым голосом ей бесстрастно пообещали:

– Готовься. Жди.

Не раз в её не слишком длинной жизни случались угрозы. Хотели выгнать с работы, иногда даже с волчьим билетом, публично опозорить, вывести на чистую воду и уличить во лжи. Бывало, в запале грозились «ноги-руки повыдергать», или – хуже того – вовсе её уничтожить. В её профессии недовольство оппонентов – дело неизбежное и обычное. Потом всё утихало, успокаивалось, в крайнем случае разрешалось в суде. Иногда случалось, что те, у кого её работа поначалу вызывала резкий протест, впоследствии становились хорошими знакомыми, даже друзьями. Однако так о задуманной мести её никто не предупреждал. Она чувствовала, что тут дело идет не о простом «спуске паров», а о реальной опасности, нависшей над ней и её домом. И теперь каждый раз шаг с залитой огнями улицы в тусклый полумрак подъезда становился для пыткой.

Но почему так тянет душу именно этот вечер? Неприятности ведь имеют свойство сваливаться на голову в любое время суток. Этого она не могла объяснить. Просто громко скулила интуиция. И хотя точно знала, что сейчас вслед за ней никто не идет, великаны чужих теней не возникают позади, вход в подъезд свободен, всё же тоскливый холодок под ложечкой не отпускал, заставляя бешено скакать сердце, холодным липким потом обливая ладони и прослабляя колени. Приближаясь к дому, она безотчётно вместо обычно пружинной поступи перешла на крадущуюся рысцу, озираясь и всё время прижимая к бокам руки.

Видимо, изводящий её страх стал проявляться в каких-то внешних переменах, замеченных окружающими. Сослуживцы и знакомые участливо вглядывались в лицо, всё чаще интересуясь, всё ли ладно в жизни, не стряслось ли чего.

Не стряслось ли?!

Если не удавалось уйти от расспросов, она усердно уверяла даже самое ближнее окружение, что всё в порядке, как всегда, по-прежнему. Кому расскажешь об этой жути, да и что можно рассказать, если она и сама толком не знает, что произойдет и произойдет ли вообще обещанное нечто ужасное? Даже жениха не стала посвящать в свои тревоги. Тут любой покрутит вслед у виска и скажет: «Заработалась девка… Ко врачу пора!» А и в самом деле, хоть к психотерапевту иди за успокоением. Хотя в её случае успокоению не бывать до исчезновения причины страха. А она, причина эта, сама собой исчезнуть не может, и не в её силах хоть как-то на что-то повлиять – только ждать, ждать, ждать…И тихо сходить с ума.

Вот и сегодня, под лазоревые сполохи заката, она в тихой панике пробиралась домой. Первые хорошо освещенные сто метров между соседними домами пройдены: ни одной подозрительной и просто незнакомой личности не встретилось. Можно перевести дух и посмотреть, не торопится ли кто вдогонку. Слава Богу, дорожка пуста. Дальше путь лежит наискосок через детскую площадку. Красивенький такой ребячий городок, где днём всегда многолюдно, со всего квартала стекаются мамы с малышнёй, вечерами засиживаются пенсионеры и местные пивные животы. На закате лавочки вокруг городка оккупирует молодежь. Несколько парочек уже здесь, накануне лета им не до коллективного балдения, обнимашками заняты. Это хорошо, на людях ничего случиться не должно. Ну, вздохнула поглубже, ноги в модных ботиночках потверже поставила – и вперёд, к самому опасному месту.

Повернула за угол дома, осталось каких-то метров пять до своей двери. Во дворе полумрак, горят только маленькие лампочки-индикаторы над входами в подъезды. Народ редко проходит – дом трёхэтажный, жильцов немного, в этот час большинство сидят у телевизоров. Набрать воздуха и тремя прыжками нырнуть в нишу подъезда.

Что тут за тень?

– Кто тут? Что вы тут делаете? – немо шепчут губы. Нет ответа, никого не видно. Или показалось? Ей хочется кричать, изо всех сил звать на помощь, чтобы услыхала соседка Вера Васильевна, генерал со второго этажа, влюбленные на лавочках, пассажиры на только что покинутой ею остановке… Но голоса нет, только трясущиеся руки целую вечность возятся с ключом от домофона. Вроде никого… Наконец, замок запел, она с облегчением заскмакивает в тамбур первого этажа. И вдруг тень – нет, широкий одетый в чёрное человек проскальзывает вслед за ней. Из-под надвинутой на самые глаза кепки сверлит её холодный глумливый взгляд… Пытаясь уйти, она с силой отталкивает эту черную глыбу, так что та садиться на пол, и что есть мочи рвется к лестнице.

Успеет?..

Перескакивая через ступеньки, бежит наверх, прикидывая, сколько времени потребуется, чтобы открыть дверь в квартиру. Позади – цокающий топот.

К Вере Васильевне позвонить?.. Нет, это лишнее время, да и для соседки небезопасно. Дальше! Скорее! Должна успеть!

Черная фигура совсем близко, но и до двери только три ступени осталось.

Успеть!

Успеваю!

На бегу выхватывает из связки нужный ключ и вдруг чувствует, как рука в перчатке – мужская или женская? – снизу хватает её за лодыжку. Цепляясь руками за перила, она свободной ногой – каблуком, каблуком!– изо всех сил лягает чёрного преследователя. Злобный придушенный стон – попала! Рука разжимается, давая сохранить подобие равновесия.

Вставить ключ в скважину… Провернуть замок… Толкнуть податливую дверь… Ну же!!! Толчок сзади в шею. Теряя равновесие, она кренится вперед, в собственную прихожую. Звон ключей по плиточному полу. Пучок искр в глазах. Темнота…

Оглавление

Предисловие

Часть I. Журналяги

Глава 1

Глава 2

Глава 3

Глава 4

Глава 5

Глава 6

Глава 7

Глава 8

Глава 9

Глава 10

Глава 11

Глава 12

Глава 13

Часть II. Кротовьи норы

Глава 14

Глава 15

Глава 16

Глава 17

Глава 18

Глава 19

Глава 20

Глава 21

Глава 22

Глава 23

Глава 24

Часть III. На мушке

Глава 25

Глава 26

Глава 27

Глава 28

Глава 29

Глава 30

Глава 31

Глава 32

Глава 33

Глава 34

Глава 35

Глава 36

Эпилог