Друзья и недруги. Том 2 [Айлин Вульф] (fb2) читать онлайн

Брат милый,

Таить в себе страданья нету силы.

Меня постиг, невинную, злой рок:

Мой муж ко мне небрежен и жесток.

Джеффри Чосер

Так, однажды в лучах зари

Мы закончить войну смогли,

И великий дар меня ждал:

Дав кольцо, пустила, в свой дом;

Жизнь продли мне бог, я б держал

Руки лишь под ее плащом.

Гийом Аквитанский

Разбитое сердце

Глава первая

Каждую ночь я просыпаюсь до рассвета, долго лежу с закрытыми глазами, вспоминая увиденные сны, прежде чем вернуться к яви и встретить наступление нового дня. Сны мне снятся одни и те же – о детских годах, когда были живы отец и мать, а я была маленькой девочкой, единственной и любимой дочерью. В отличие от меня матушка была плодовитой и родила восьмерых детей, из которых выжили только двое: мой старший брат Брайан, первенец моих родителей, и я, четвертое по счету дитя. Остальные шесть моих братьев и сестер умерли – кто в младенчестве, кто чуть старше. Раньше, молясь за них вместе с матушкой, я всем сердцем жалела их, хотя знала, что они стали ангелами. Ведь смерть пришла за ними, когда они были еще в безгрешном возрасте. Жалея и оплакивая их, я старательно скрывала собственную радость: я-то осталась жива, меня миновали хвори, беспощадные к слабым и беззащитным перед недугами детям. Но в последнее время, поминая в молитвах усопших сестер и братьев, я завидую им, завидую их ранней смерти. Они не познали страданий, которые выпали на мою долю, а мне, грешной, утратившей детскую невинность, не стать ангелом, и, когда я умру, мой голос не сольется с их голосами, славящими Создателя. Иногда я смиряюсь, иногда ропщу на свой удел, не в силах понять, чем заслужила подобную несправедливость. Ведь я всегда была послушной и любящей дочерью, сестрой и супругой. Но ни смирение, ни роптание ничего не могут изменить в моей судьбе, и, понимая это, я впадаю в оцепенение. Так легче и проще: не видеть, не слышать, не чувствовать. Скоро все так и будет, ведь мой час близится, и при мысли о смерти мне становится то радостно, то страшно. Но ни радость, ни страх ни на что не могут повлиять. Они схожи со мной, мои радости и страхи: я тоже не имею влияния на ход событий. Учиться управлять собственной жизнью для меня уже поздно, да и кто бы меня научил? Мой супруг как-то обмолвился, что это умение либо дано изначально, либо его не постичь, как ни старайся. Пренебрежение, с которым он это произнес, отчетливо показало, что меня он относит к тем, кто не одарен подобным талантом. То, что всегда считалось женской добродетелью, – покорность воле мужчины, будь он отцом, братом или супругом, – обернулось пороком в глазах моего собственного мужа, основанием для презрения к жене – нелюбимой, сумевшей родить единственного ребенка, хотя бы и сына.

Я думаю о прошлом – будущего у меня нет, потому и нет нужды о нем думать. А еще я думаю о двух людях, которые останутся, когда меня уже не будет, о мужчине и женщине, разбивших мое сердце и уничтоживших меня. Его я не смею упрекать, ни в чем не виню, и дело не в том, что он мой супруг. Просто я до сих пор люблю его, не мыслю себя без него, зная, что он не любит меня, хуже того – презирает, а иной раз мне кажется – ненавидит. Нет, он не выказывает мне ненависти, но я всем своим изболевшимся сердцем чувствую ее – глухую, непримиримую, постоянную. Я знаю, что он ждет моей смерти как своего освобождения, и все равно люблю его и благословляю. Иное дело – эта женщина. Ее я ненавижу так страстно, словно ненависть к ней дает мне силы жить вопреки болезни, и стоит этой ненависти хоть немного утихнуть, как я тут же ослабею окончательно и сойду в могилу. Она – мой враг. Церковь учит нас прощать врагов, но ее я простить не могу. За что? Просто за то, что она существует. Я очень давно не видела ее – с того рокового дня, который окончательно порвал и без того слабые нити приязни моего супруга ко мне, и вряд ли увижу снова. Но она есть, и то, что она живет в счастливом супружестве, окруженная почетом и всеобщим уважением, знатная, в расцвете молодости и красоты, восхищавшей и продолжающей восхищать всех, кто встречался с ней хоть однажды, растравляет еще сильнее мою боль и ненависть к ней – супруге наместника короля в Средних землях, графине Хантингтон.

В далеком Веардруне, где мне никогда не доводилось бывать, она сейчас спит спокойным сном. О чем ей тревожиться – первой даме Средних земель? Спит в объятиях супруга, который любит ее всем сердцем. История их любви известна всему королевству, и даже мои служанки иной раз шепчутся между собой, вспоминая эту историю как волшебную сказку. И в любви графа Роберта к ней я усматриваю великую несправедливость. За что можно любить эту женщину? Что в ней достойного, кроме красивой наружности? У нее непокорный нрав, она дерзкая, говорит то, что думает, прямо в лицо. Ни благонравия, ни покорности, пристойной для женщины. Говорят, что упражнения с оружием и верховую езду она предпочитает вышиванию и прочим благочестивым занятиям. И это благородная, знатная леди? Она даже не удосужилась подарить супругу наследника, родив дочь! И при всех ее недостатках граф Роберт любит жену…. Почему?! Это выше моего понимания, но я ничего не могу поделать с собой и задаюсь этим вопросом каждый день, каждую ночь.

Моя постель давно стала холодной и одинокой, как могила, так что смерть для меня ничего не изменит. Не все ли равно, где спать в одиночестве и как долго – до утра или беспробудно? Я уже не помню, когда мой супруг в последний раз делил со мной ложе. Год назад лекари из-за моего недуга предостерегли его от супружеской близости, но он и не нуждался в этом запрете. Он оставил меня задолго до того, как я захворала. Брезговал мной, законной супругой и матерью его сына, словно все во мне вызывало в нем отвращение. Потому я и впала в тоску, потому заболела. И всеми своими невзгодами – пренебрежением мужа, болезнью и неумолимо подступающей смертью – я тоже обязана ей, леди Марианне Рочестер.

Не странно ли, что с будущим мужем и с женщиной, укравшей у меня любовь и уважение супруга, я познакомилась в один и тот же день? Провидение подсказывало мне, что в одновременном знакомстве и с ним и с ней кроется нечто роковое, но я не услышала и не разглядела этой подсказки.

****

Мой брат Брайан обручился с дочерью шерифа Ноттингемшира, и я приехала на празднование его обручения в Ноттингем из Лондона, где жила при дворе принца Джона и служила его супруге, с которой он потом развелся ради женитьбы на Изабелле Ангулемской. Моя матушка происходила из рода Лончемов, которые сильно возвысились, приобретя власть и богатство благодаря моему дяде Уильяму. Сам он, будучи епископом Илийским, стал и верховным судьей Англии, и канцлером при короле Ричарде, и даже был удостоен чести стать папским легатом. Достигнув вершин власти, дядя Уильям неустанно трудился на благо семьи. Мой другой дядя, сэр Озрик, получил должность шерифа Йоркшира, дядя Джон стал аббатом, двоюродный дядя Гесберт – епископом Герефордским. К несчастью, дядя Уильям не поладил с принцем Джоном. Их разлад зашел так далеко, что принц изгнал дядю Уильяма из Англии, но больше никого из нашей родни милости не лишил. Более того, дядя Роджер оказался в чести у принца, став едва ли не его наперсником, и дядя Уильям отнюдь не сердился на брата. Напротив, он считал, что ради процветания семьи необходимо, чтобы кто-то из Лончемов всегда был при царственной особе, будь то король Ричард или принц Джон. Дядя Уильям не покладая рук занимался на континенте делами короля, а дядя Роджер в то же самое время исполнял поручения принца Джона, который вовсе не жаждал возвращения брата. Казалось бы, дядя Уильям и дядя Роджер, исполняя противоположные воли короля и принца, должны были впасть во вражду, но так мог подумать лишь тот, кто не знал наших семейных устоев.

Я приехала в Ноттингем вместе с дядей Гесбертом. После гибели моего отца и вскоре последовавшей смерти матушки именно он опекал меня с отеческой заботой. Ему я обязана тем, что оказалась в близком окружении леди Изабеллы Глостер, супруги принца. Дядя Роджер добирался до Ноттингема отдельно от нас, а дядя Озрик отклонил приглашение, сославшись на дела и не забыв послать щедрые подарки Брайану и его невесте. Дядя Гесберт сказал, что дядя Озрик слукавил: он просто недолюбливает сэра Рейнолда, шерифа Ноттингемшира, и о помолвке Брайана с леди Клод дядя Озрик высказался с большим неодобрением. Я не очень вникала в то, что мне по дороге рассказывал дядя Гесберт. Брат, которого я горячо любила и почитала, решил, что леди Клод достойна стать его женой, значит, так тому и быть. А дядя Озрик всегда в нашей семье стоял наособицу и позволял себе суждения, которые шли вразрез даже с мнением дяди Уильяма.

В Ноттингемском замке я первым делом встретилась с Брайаном и от души пожелала ему счастья. Он представил меня своей невесте, и, расцеловав леди Клод, я поклялась себе, что полюблю будущую жену брата самой горячей сестринской любовью. Дядю Роджера я увидела, когда пришло время трапезы, и там же, в трапезной, он представил меня сэру Гаю Гисборну. Когда сэр Гай склонился над моей рукой, я почувствовала, как сердце сначала куда-то провалилось, а потом забилось невообразимо быстро. Сэр Гай был очень хорош собой! Высокий, статный, с правильными чертами лица, обаятельной улыбкой, властным взглядом темно-ореховых глаз, он очаровал меня с первой минуты знакомства. Я старалась вести себя скромно и с достоинством, как и положено хорошо воспитанной девушке из знатного и могущественного рода. Но мне стоило больших усилий просто отвечать на его вежливые вопросы, трудной и утомительной ли была дорога, понравился ли мне Ноттингем, бывала ли я прежде в Средних землях. Мое горло пересыхало от волнения.

А вот леди Марианна не привлекла моего внимания. Красивая? В зале было много красивых девушек, да и я сама в ту пору была очень пригожей, чтобы меня поразила ее внешность. Я забыла о ней, едва нас представили друг другу и мы с ней обменялись учтивыми, ничего не значащими фразами, и вспомнила только по окончании трапезы, когда меня привлек какой-то спор между дядей Гесбертом и дядей Роджером – судя по выражениям их лиц, весьма горячий. Я подошла ближе и услышала очень недовольный голос дяди Гесберта:

– Наихудший выбор, Роджер! Оставь эту затею – ты с ней не справишься! Согласен, она способна напустить на себя такой кроткий вид, что ее можно принять за ангела, но она далеко не ангел!

– Я уже все про нее разузнал, Гесберт, – очень спокойным тоном возразил дядя Роджер. – Да, у нее есть странности и причуды, несвойственные девице. И все же она именно девица, а значит, слабее мужчины, и я с ней справлюсь. Не сомневайся!

– Дозволено ли мне узнать, о чем вы так жарко спорите? – вежливо спросила я, не очень надеясь на то, что меня посвятят в подробности разговора.

Но дядя Гесберт был на грани того, чтобы выйти из себя, и потому ответил в сердцах:

– Твой дядя Роджер вознамерился вступить в брак!

– Что же в этом плохого? – удивилась я. – Дядя Роджер долго вдовеет, ему впору задуматься о новой женитьбе.

– То, что он выбрал из всех девиц самую неподходящую для супружества!

– Кто же она, избранница дяди Роджера? – спросила я, и дядя Гесберт раздраженно указал на леди Марианну.

На этот раз я всмотрелась в нее внимательнее. Она была занята беседой, и не с кем-нибудь, а с сэром Гаем, что мне не понравилось, а то, что он был очень увлечен разговором с ней, не понравилось еще больше. Я презрительно оттопырила губу и с укоризной посмотрела на дядю Роджера:

– И вы унизитесь до брака с девицей из саксонского рода? Вы же Лончем! А кто она?

– А она из рода Невиллов. Да, Беа, это саксонский род, но очень древний и не менее знатный, чем наш. Еще она сестра графа Линкольна, который в милости у короля Ричарда, и племянница правителя Уэльса. Земли Невиллов обширны, и у нее очень большое приданое. Если тебе недостаточно того, что я назвал в качестве достоинств леди Марианны как моей будущей супруги, то прими во внимание, что она мне по сердцу и я женюсь на ней. Это решено, Гесберт, и не о чем больше спорить.

– Ты уже сделал ей предложение? – вдруг поинтересовался дядя Гесберт.

– Еще нет.

– Тогда и впрямь не о чем спорить. Сначала сделай, а потом уже восхваляй ее достоинства. До сих пор она никому не ответила согласием, и отчего ты решил, что станешь исключением?

Дядя Роджер в ответ лишь улыбнулся уверенной и самодовольной улыбкой, при виде которой дядя Гесберт насмешливо покачал головой:

– К тому же у тебя есть соперник, если ты еще не заметил. Он моложе тебя, привлекательнее и обладает возможностью уделять ей куда больше времени, чем ты. Ведь он, как и она, живет здесь, в Средних землях, а ты в Лондоне.

Я поняла, на кого намекает дядя Гесберт, и мое хорошее настроение окончательно испарилось бы, если бы не дядя Роджер.

– Мы с ним уже обсудили это затруднение, и он сам заявил, что не видит себя моим соперником в борьбе за благосклонность леди Марианны.

– Мало ли что он тебе говорил! – не сдавался дядя Гесберт. – Больше доверяй собственным глазам, Роджер. Что они сейчас видят?

Дядя Роджер тоже бросил взгляд на леди Марианну и сэра Гая, которые продолжали что-то обсуждать и пересмеиваться, и хладнокровно пожал плечами:

– Ничего, что бы меня встревожило, Гесберт, я сейчас не увидел. Леди Марианна станет моей женой, а сэр Гай найдет себе другую невесту. Вот, например, наша племянница, чем не достойная пара ему?

– Неплохо было бы спросить, что думает об этом сама Беа, – проворчал дядя Гесберт.

– Она весь вечер ест Гая глазами, – рассмеялся дядя Роджер. – Так надо ли еще и спрашивать вслух?

Я почувствовала, как залилась горячим румянцем до самых ушей. Я думала, что мои взгляды – сдержанные, украдкой, из-под ресниц – никто не заметил. Но для дяди Роджера мои уловки не оказались тайной, а для самого сэра Гая?

– Не красней так, Беа, – сжалился надо мной дядя Роджер и ласково погладил по щеке. – Ты у нас завидная невеста. Ведь за тобой стоят все Лончемы, а наша поддержка дорогого стоит! Гай очень умен и практичен, чтобы не понимать твоей ценности на ярмарке незамужних девиц.

– Возможно, – ответила я, взяв себя в руки и стараясь говорить так же хладнокровно, как дядя Роджер. – Но мне бы доставило удовольствие, если бы внимание обращали на меня саму, а не на выгоды брака со мной.

Теперь уже рассмеялся дядя Гесберт:

– Вот как, Беа? Ищешь сердечных чувств? Но ведь одно не мешает другому. Ты у нас очень красивая девушка, ничуть не уступишь той же леди Марианне, в которую так опрометчиво влюбился Роджер, изменив обычной для него рассудительности.

Ночью я долго не могла заснуть. Слишком много новых людей, впечатлений, открытий! На следующий день был назначен турнир. Мой милый брат, к несчастью, накануне повредил руку и, к своей большой досаде, не мог принять в нем участие. Чтобы смягчить, хотя бы отчасти, огорчение Брайана, леди Клод заявила, что не будет выбирать рыцаря, который бился бы в ее честь, и не позволит победителю, кем бы тот ни оказался, провозгласить ее королевой турнира. Это было очень достойно и учтиво с ее стороны – проявить подобную лояльность к будущему супругу. Я искренно восхищалась поступком леди Клод, но не могла не признаться самой себе, что в моем восхищении есть и доля корысти. Раз леди Клод заранее отказалась от привилегий своего положения – турнир-то был затеян в ее честь! – то любая другая девушка могла быть избрана победителем для увенчания короной королевы Любви и Красоты. Что если победит сэр Гай и вдруг он остановит свой выбор на мне? Мое сердце сладко щемило от этих мыслей. Но тут же я вспомнила, как он весь вечер провел возле леди Марианны, ни разу не обратив на меня внимания, и мои мечты улетучились, чтобы через недолгое время вернуться вновь. Ведь дядя Роджер сказал, что намерен жениться на ней, а если он что-то решил, то другим остается лишь смириться с его волей и подчиниться. Значит, леди Марианна не представляет для меня опасности в борьбе за внимание сэра Гая. Напротив, мне следует познакомиться с ней ближе и держаться со всей любезностью, раз она скоро станет женой дяди Роджера и моей тетушкой. С такими благими помыслами я и уснула.

Перед началом турнира я постаралась занять место рядом с леди Марианной. Мы успели переброситься несколькими вежливыми словами, когда начались поединки рыцарей и наш разговор оборвался, толком не начавшись. Леди Марианна утратила внешнюю холодность, очень оживилась и наблюдала за поединками с большим азартом. Да и мое внимание поглотило то, что происходило на ристалище.

Спустя недолгое время стало очевидным, что самыми сильными турнирными бойцами были сэр Гай и мой дядя Роджер. Они не изведали ни одного поражения, и мне было очень интересно, кто из них вышел бы победителем, вызови они на бой друг друга. Родственные чувства требовали, чтобы я желала победы дяде Роджеру, но мое сердце было целиком на стороне сэра Гая. К счастью, в одиночных поединках они ни разу не сразились между собой, возможно, заранее об этом условившись.

Улучив подходящий момент, я поинтересовалась мнением леди Марианны, кто все-таки станет победителем турнира. И вот тут леди Клод, сама того не желая, сильно огорчила меня! Она не дала леди Марианне и слова сказать, безапелляционно заявив, что кто бы ни победил, сэр Гай или мой дядя Роджер, королевой турнира в любом случае станет леди Марианна. Дядя Роджер и в самом деле по завершении каждого поединка оказывал леди Марианне знаки почтения, которые она игнорировала с полным безразличием, наверное, еще не догадываясь, сколь серьезны намерения могущественного лорда Роджера Лончема в отношении ее особы. Но сэр Гай и она ни разу не обменялись даже взглядом, не то что приветственным жестом. Она аплодировала его победам так же, как победе любого другого рыцаря, а сэр Гай не склонял перед ней копье, не удостаивал отдельным поклоном. Почему же леди Клод решила, что, победи сэр Гай, он непременно выберет леди Марианну? «Потому, милая Беатрис, что сэр Гай давно избрал леди Марианну своей Прекрасной Дамой и служит ей преданно и неустанно», – так ответила леди Клод, добавив, что это обстоятельство известно всему Ноттингемширу. Куртуазная любовь, поняла я, вот что связывает сэра Гая с леди Марианной. И все же ответ леди Клод, хотя и немного успокоил меня, показался странным. Ведь по всем куртуазным канонам рыцарю надлежит испытывать подобное чувство исключительно к замужней даме, а леди Марианна – девица. Вспомнив вчерашний разговор дяди Роджера и дяди Гесберта, я подумала, что сэр Гай знает о намерениях дяди Роджера, а потому уже сейчас выказывает леди Марианне любезную учтивость, как если бы она была замужем. Поразмысли я еще чуточку – и сообразила бы, что решение дяди Роджера созрело совсем недавно, а леди Клод утверждала, что о поклонении сэра Гая леди Марианне известно каждому в Ноттингемшире. Увы, я не уловила этого противоречия и услышала не то, что было сказано, а то, что пожелала услышать.

Началась вторая половина турнира, где рыцари вступали в сражение не поодиночке, а двумя отрядами, и я позабыла о леди Марианне. Один из отрядов возглавил дядя Роджер, второй – сэр Гай, и они оба направили коней в нашу сторону. Дядя Роджер, разумеется, склонил копье перед леди Марианной, и она была вынуждена ответить на этот знак величайшего почтения. А сэр Гай неожиданно, прямо как в моих мечтаниях, опустил копье к моим коленям. От волнения я едва не порвала свой шарф из тончайшего шелка, пока повязывала его вокруг копья сэра Гая.

Конечно, он победил, и я радовалась его победе, одновременно сочувствуя дяде Роджеру. Но мое сочувствие затмилось упоением, которое я испытала, когда сэр Гай поднес мне на острие копья корону королевы Любви и Красоты, а после преклонил передо мной колено, чтобы я возложила на его голову венец победителя. Глашатаи славили доблесть сэра Гая, возносили хвалу моей красоте, и совместное звучание наших имен показалось мне счастливым предзнаменованием. Мне даже стало немного жаль леди Марианну, которая, как я считала, испытывала грусть и зависть ко мне.

Сэр Гай отказался смотреть на состязание лучников и отправился в свой шатер освежиться после сражения и сменить доспехи на обычную одежду. Пока он отсутствовал, я витала в светлых и радостных мечтах и не следила за стрелками. Вокруг меня все было как в тумане, и я краем глаза увидела победителя – высокого старого лучника, но не прислушивалась к его разговору с сэром Рейнолдом, пока лучник не пожелал, чтобы награду ему вручила непременно леди Марианна. Свое пожелание он высказал громко и твердо, вызвав негодование отца леди Марианны, которое я разделила всем сердцем. Пусть она и саксонка, но все-таки знатная и благородная девица, чтобы ею так беззастенчиво помыкали. Но, к моему удивлению, леди Марианна отнеслась неожиданно благосклонно к прихоти убеленного сединами старца и не только вручила ему награду, но и нашла для него учтивые слова и самые добрые пожелания. Я никак не могла понять, что стало причиной подобной доброжелательности, особенно если вспомнить, с каким равнодушием она отнеслась к знакам внимания дяди Роджера. Оказалось, что мой дядя Гесберт, решив преподать ей урок смирения, потребовал от леди Марианны исполнить просьбу старого лучника, сам не зная, чем обернется его урок.

А обернулся он громким скандалом, когда стало известно, что этим лучником был предводитель знаменитых шервудских разбойников, именовавших себя вольными стрелками лорда Шервуда. Узнал его сэр Гай, вернувшийся к гостям сэра Рейнолда, когда лучник уже торопился уйти. Но узнал не сразу, и промедление оказалось роковым. Пусть сэр Гай и отправил ратников в погоню, но они не сумели настигнуть лучника, и вместо лорда Шервуда сэр Рейнолд получил письмо, прочитал его и передал сэру Гаю. И вот тут произошло нечто невиданное: сэр Гай переменился в лице и с такой непозволительной грубостью обрушился на леди Марианну, что дядя Гесберт, при всей нелюбви к ней, был вынужден вступиться и сказать, что она всего лишь подчинилась его настоянию. Леди Марианна выслушала упреки сэра Гая с холодным высокомерием, после чего покинула нас и в сопровождении небольшой свиты отправилась в Ноттингемский замок. Сэр Гай, минуту помедлив, бросился следом за ней. Я увидела, как он догнал леди Марианну и поймал ее руку, которую она немедленно высвободила. Тогда он опустился перед ней на колени, прямо в жижу из талого снега и грязи, низко склонил голову и поднес к губам край ее плаща. Леди Марианна что-то сказала ему, и он тут же поднялся, заговорил быстро и сбивчиво и подал ей письмо лорда Шервуда, словно оно могло послужить оправданием допущенной им грубости. Леди Марианна прочитала письмо и вдруг рассмеялась, а сэр Гай снова вспылил. Я смотрела на них во все глаза и совершенно не понимала, что происходит. Если это куртуазная любовь к Прекрасной Даме, то сэр Гай изобрел какие-то новые каноны, о которых еще никто не знает!

К обеду я постаралась принарядиться, ведь сэр Гай как мой рыцарь проводит меня за стол и займет место рядом со мной. Так все и вышло, но мне казалось, что сэр Гай вообще не обратил внимания ни на мой наряд, ни на меня саму, словно делить со мной трапезу было для него долгом, а не удовольствием. Он почти не занимал меня беседой и оставался очень мрачным. Не придумав лучшего способа привлечь его внимание, я сказала:

– Никогда бы не подумала, что известный всей Англии лорд Шервуда так стар!

– Известный всей Англии! – с нескрываемым гневом повторил сэр Гай и, наконец соизволив посмотреть на меня, усмехнулся: – Нет, дорогая леди Беатрис. Он вовсе не старый, мы с ним ровесники.

– А как же седина, старческие пятна на коже? – поразилась я.

– Притворные, как и хромота, которую он утратил, едва отошел подальше. Для него не составит труда принять любое обличье. Возраст легко угадать по рукам, но ведь он скрыл их под перчатками для стрельбы, – объяснил сэр Гай и в сердцах выдохнул: – Оборотень! Хотел бы я знать, зачем ему понадобилось так рисковать, появившись на этом турнире!

– Возможно, он просто решил позабавиться? – предположила я, радуясь, что разговор завязался и сэр Гай оживился, хотя и оставался мрачным.

– Позабавиться? – хмыкнул он и, сощурив глаза, покачал головой: – Нет, леди Беатрис! Вы, похоже, наслушались о лорде Шервуда разных историй, а они далеко не всегда правдивы. Он вовсе не такой бесшабашный, каким его описывает молва. Для подобного риска должен быть какой-то расчет. Понять бы, что за цель он преследовал!

– Полагаю, все объясняется просто, – вступил в беседу дядя Гесберт. – Его привлекла серебряная стрела, обещанная в награду победителю среди лучников.

Сэр Гай долго молчал, потом очень неопределенно пожал плечами и сказал так, словно сомневался в собственных словах:

– Возможно, вы и правы. Все-таки стрела Веланда, святыня саксов.

Если бы не дурное настроение сэра Гая, обед показался бы мне очень веселым, ведь нас развлекали жонглеры и акробаты, шуты смешили своими дурачествами, менестрели услаждали слух музыкой и песнями. В самом конце обеда сэр Рейнолд вдруг попросил леди Марианну спеть. Он высказал просьбу очень учтиво, но мне она показалась неуместной. К моему удивлению, к просьбе сэра Рейнолда присоединились почти все гости, даже мой брат. Я была уверена, что леди Марианна откажется, но она согласилась. Ей подали лютню, и она запела. В трапезной воцарилась тишина, в которой звучал только ее голос, и он был таким чарующим, что я сама не заметила, как заслушалась пением. На лютне она играла виртуозно, много искуснее любого из менестрелей. Внимая ей, я краем глаза увидела, как преобразилось лицо сэра Гая. От мрачности не осталось и следа. Он неотрывно смотрел на леди Марианну и, казалось, почти не дышал. Мое сердце кольнула ревность. Ведь он был сегодня моим рыцарем, не ее! Поэтому я, перед тем как идти спать, нашла дядю Роджера и во всех подробностях рассказала ему обо всем, чему была сегодня свидетельницей.

Дядя Роджер, к моему удивлению, ничуть не огорчился и, рассмеявшись, потрепал меня по щеке:

– Ревнуешь, малышка? Не стоит!

– Но, дядя, он опустился перед ней на колени, в грязь, лишь бы она простила грубость, с которой сэр Гай с ней прилюдно разговаривал!

Дядя Роджер снисходительно пожал плечами:

– Беа, сэр Гай восхищается леди Марианной и не скрывает своего восхищения. Но в беседе со мной он признался, что не видит в ней качеств, необходимых для доброй супруги. Леди Клод сказала тебе правду: он любит ее как Прекрасную Даму, служит ей как верный рыцарь, но и только. Ни у тебя, ни у меня нет причин не то что для ревности, а даже для волнения.

Как же мы с ним заблуждались! А в ту минуту я, успокоенная его словами, лишь спросила, сделал ли он предложение леди Марианне и когда будет свадьба. В том, что она ответит согласием, я не сомневалась.

– Сделаю завтра, – ответил дядя Роджер. – Хотел сегодня, но, поскольку я потерпел поражение и не смог поднести ей на копье венец королевы турнира, постольку счел неуместным просить ее руки этим днем.

Я смутилась и огорчилась: ведь корона досталась мне. Заметив мое смущение, дядя Роджер снова рассмеялся и поцеловал меня в лоб.

– Не красней, Беа! Все сложилось, как ты и мечтала. Мечты юных девушек должны сбываться, а взрослые мужчины вроде меня сами устраивают свою жизнь так, как считают нужным.

Поговорив с дядей Роджером, я вновь решила сойтись с леди Марианной ближе, раз уж она скоро пойдет под венец с моим дядей и станет первой дамой в нашей семье. Поэтому на следующий день около полудня я навестила ее. Леди Марианна встретила меня приветливо, но я заметила, что она куда-то собирается.

– Вы заняты и я пришла не вовремя? – спросила я.

– Я хотела прогуляться по торговым лавкам, но могу отложить прогулку, – ответила леди Марианна. – Чем вызван ваш визит, леди Беатрис? Делом или желанием скрасить досуг?

– Я слышала много лестных слов о вас от моего дяди Роджера и решила познакомиться с вами поближе, – сказала я со всей возможной откровенностью.

Она посмотрела на меня и улыбнулась.

– Если ваше желание более близкого знакомства вызвано предложением руки и сердца, которое мне сегодня сделал ваш дядя, то я должна сразу предупредить вас: я отказала ему.

От такой прямой речи, совершенно несвойственной девицам и дамам, я слегка оторопела. Судя по выражению ее странных серебристых глаз, мое замешательство не осталось незамеченным.

– Чем я вас шокировала, леди Беатрис? Тем, что отклонила предложение вашего дяди, или тем, что сказала об этом?

– И тем и другим, – вынужденно призналась я.

Она беспечно рассмеялась и пожала плечами, словно хотела сказать, что мое замешательство ее ничуть не волнует. Я собиралась спросить, почему она отказала дяде Роджеру, понимает ли, какие выгоды сулит ей брак с ним, и как вообще можно оставаться такой безмятежной, отказав одному из влиятельнейших лордов при дворе принца Джона! Но я ни о чем не успела спросить леди Марианну, потому что внезапно пришел сэр Гай. Он был одет в расчете на зимнюю непогоду и явно собирался покинуть стены замка.

– Леди Беатрис! Леди Марианна! – поприветствовал он нас, учтиво склонив голову.

Мне показалось, что леди Марианну удивило его появление, так же как и меня, потому что она вопросительно и довольно прохладно посмотрела на сэра Гая. Мне же в голову вдруг пришла шальная мысль: что если он пришел в поисках меня? Но я тут же укорила себя в неразумности: зачем он в таком случае был в меховом плаще, да и вряд ли он стал бы искать меня с подобной бесцеремонностью! Его слова, обращенные к леди Марианне, подтвердили, что я оказалась бы слишком самоуверенной, если бы возомнила, что он искал меня:

– Мы же условились, что я буду сопровождать тебя.

Леди Марианна промолчала, продолжая смотреть на сэра Гая долгим задумчивым взглядом. Он глубоко вздохнул и спросил голосом, полным раскаяния:

– Неужели ты до сих пор сердишься на меня? Ведь я выполнил твою просьбу, а ты откажешься исполнить мою? Несправедливо, принцесса!

Леди Марианна повела глазами в мою сторону и любезно предложила:

– Леди Беатрис, не желаете ли присоединиться к нашей прогулке?

Конечно, я желала, и очень! Но встретившись глазами с сэром Гаем, я увидела в них предостережение.

– Благодарю вас, леди Марианна, но мне не хочется гулять в такой холод, – ответила я и, услышав сорвавшийся с губ сэра Гая вздох облегчения, не удержалась, чтобы не уколоть леди Марианну, в которой опять увидела соперницу: – Да и что особенного можно найти в ноттингемских лавках, чего нет в Лондоне?

– Наверное, ничего, – легко согласилась со мной леди Марианна и рассмеялась: – Куда нам, обитательницам Средних земель, тягаться со столичными модницами!

Я так и не поняла, было ли ее замечание ответным уколом или она говорила искренно, но все три дня нашего знакомства наряды и украшения леди Марианны демонстрировали ее безупречный вкус. Даже служанка, присутствовавшая при этом разговоре, но не участвовавшая в нем, была одета едва ли скромнее своей госпожи. Раз уж я не могла принять участие в прогулке сэра Гая и леди Марианны, то, махнув рукой на приличия, решила поболтать с этой девушкой, зная, что прислуга любит посплетничать о господах. Поэтому, когда сэр Гай и леди Марианна ушли, я обратилась к служанке как можно любезнее:

– Дорогуша, расскажи-ка мне о своей госпоже все, что знаешь сама. Раз уж нам с ней доведется породниться, я должна понимать, с кем имею дело.

Служанка ответила взглядом, от которого меня оторопь взяла. Даже супруга принца Джона не умела смотреть с таким достоинством, а ведь леди Изабелла была одной из самых знатных дам Англии, не в пример этой простолюдинке.

– Леди Беатрис, у меня нет привычки судачить о ком бы то ни было, и в первую очередь – о леди Марианне, – холодно заметила девушка.

– Но есть привычка дерзить, что еще менее пристало доброй служанке, – заметила я ледяным тоном, чтобы поставить негодницу на место.

Она же ответила так, что пристыженной оказалась я:

– С чего вы взяли, что я служанка? Я приемная дочь барона Невилла и названая сестра леди Марианны. Мои родители были благородного происхождения, и у вас нет никакого права разговаривать со мной в подобном тоне!

Смутившись, я поторопилась принести извинения, которые были приняты не слишком теплым кивком. Осведомившись об имени собеседницы, я примирительно сказала:

– Леди Клэренс, не считайте мое любопытство грубой бестактностью. Ведь леди Марианна станет супругой моего дяди сэра Роджера Лончема, и я всем сердцем хочу подружиться с ней.

– Вы же слышали, что она отказала вашему дяде, – пожала плечами леди Клэренс. – Так есть ли необходимость искать ее дружбы?

Я с трудом подавила снисходительный смех.

– Конечно, она отказала не всерьез. Многие девушки считают нескромным принимать предложение с первого раза.

– Леди Марианна не относится к числу жеманниц, – ответила леди Клэренс и плотно сжала губы, давая понять, что больше не скажет о леди Марианне ни слова, поскольку и так разговорилась сверх меры.

Понимая, что доверительной беседы не получится, я простилась с высокомерной девицей и отправилась на поиски дяди Роджера, но вместо него нашла дядю Гесберта.

– Не ищи его сейчас, детка, – посоветовал он, когда я спросила, где дядя Роджер. – Он только что разговаривал о леди Марианне с ее отцом и пребывает не в самом добром расположении духа.

– Неужели и барон Невилл ответил ему отказом? – до крайности изумилась я. – Да быть такого не может!

– Нет, Беа, сэр Гилберт не ответил отказом, а сказал, что предоставил дочери право самой избрать себе супруга. А вот она Роджеру отказала, о чем, как я понял, ты уже знаешь. Роджеру бы и покончить на этом, но он закусил удила. Я пытался вразумить его и услышал лишь то, что леди Марианна рано или поздно даст согласие вступить с ним в брак, – с досадой сказал дядя Гесберт.

– Отец предоставил леди Марианне свободу в выборе мужа? – переспросила я, не веря своим ушам, и, когда дядя Гесберт кивнул, удивилась: – Никогда не слыхала о подобном! Вот почему у нее такой независимый вид! Как же мне к ней подступиться?

– А зачем тебе к ней подступаться? – напряженным голосом спросил дядя Гесберт.

Я поделилась с ним своими соображениями, и он погладил меня по голове, при этом зло покривив губы:

– Ты хорошая девушка, Беа, и чтишь интересы семьи, но я хочу предостеречь тебя от дружбы с леди Марианной. Если она все-таки станет женой Роджера, в чем я сильно сомневаюсь, и тогда не сходись с ней близко, а сейчас вообще держись от нее подальше.

– Она не нравится вам, дядя?

– Очень не нравится, Беа. Я не вижу в ней ни одного достоинства, которыми должна отличаться добрая и покорная мужу жена. Она дерзкая, своенравная, от нее никогда не знаешь, чего ожидать, а кроме того, у меня есть подозрение, что она занимается магией.

– Вы считаете ее ведьмой? – спросила я с замирающим сердцем: никогда прежде мне не доводилось встречать настоящую ведьму.

– Язычницей, – ответил дядя Гесберт, – что в моих глазах приравнивает ее к ведьме.

– Если она такая, то почему дядя Роджер стремится получить ее в жены? – с недоумением спросила я.

Дядя Гесберт замялся – было видно, что я коснулась чего-то, что ему было и неловко, и неприятно объяснять мне.

– Потому что он не может получить ее иначе, а если бы мог, то и речи бы не вел о женитьбе, – выдавил из себя дядя Гесберт.

Я поняла, что он подразумевал, и от смущения загорелась румянцем. Дядя Роджер испытывал к леди Марианне сильные плотские желания, настолько сильные, что готов был вести ее к алтарю. Возможно, она и вправду ведьма, а дядя Роджер околдован ею? Вот только зачем она его околдовала, если ответила отказом? Впрочем, я слышала, что ведьмы могут околдовать просто ради забавы. Неужели и сэр Гай стал жертвой ее чар?

Я спросила дядю Гесберта, что он думает о странных отношениях сэра Гая и леди Марианны. Не приворожила ли она его? Дядя Гесберт посмотрел на меня как на маленькую и очень глупую девочку, словно сам минутой раньше не говорил о том, что подозревает леди Марианну в занятиях магией.

– Сэр Гай, Беа, жертва собственного непонимания природы леди Марианны. Он исподволь приручает ее и думает, что приручит. Только он ошибается. Никогда пантера не превратится в кошку! Даже если она замурлычет, нельзя поручиться в том, что через миг не оскалит клыки.

Я почувствовала себя сбитой с толку. Сэр Гай приручает леди Марианну? Зачем?

– Чтобы жениться на ней, разумеется, – ответил дядя Гесберт так, словно говорил о погоде.

– Но ведь дядя Роджер сказал, что сэр Гай тоже не видит в ней качеств, необходимых доброй супруге, и уверил его, что не станет соперничать с ним в борьбе за ее руку!

– Он и не соперничает, – усмехнулся дядя Гесберт. – Леди Марианна сама отказала Роджеру, значит, ее рука остается свободной, и, если она вдруг протянет ее сэру Гаю, то почему он будет не вправе принять ее?

После такого откровения я истерзалась ревностью и уже без зазрения совести дала волю неприязни к леди Марианне. Дядя Гесберт был умен и наблюдателен, я верила ему безоговорочно и в том, что он говорил о леди Марианне, и, увы, в отношении истинных намерений сэра Гая. Но я никак не могла взять в толк, зачем сэр Гай добивается ее, если сам же считает леди Марианну негодной к супружеству? К моему великому облегчению, барон Невилл и леди Марианна на следующий день покинули Ноттингем, и мне стало легче дышать. Ведь сэр Гай остался. Впрочем, отсутствие леди Марианны не очень нас сблизило: с утра до позднего вечера сэр Гай был поглощен делами графства, словно шерифом Ноттингемшира являлся не сэр Рейнолд, а именно он. И все же во время трапез мы с ним сидели рядом, он был учтив и любезен со мной, занимал меня разговорами, и такой малости было достаточно, чтобы я вновь уносилась неведомо куда в мечтах о нем.

Мой милый брат Брайан предложил мне остаться в Ноттингеме до его свадьбы с леди Клод, назначенной на апрель. Дядя Роджер, вернувшись в Лондон, испросил позволения у леди Изабеллы, и она милостиво разрешила мне гостить у брата так долго, как я сама пожелаю.

Для меня наступило счастливое время, которое мы проводили очень весело, занимая себя то охотой, то верховыми прогулками. Я не слишком хорошо держусь в седле, но старалась не отставать от Брайана и леди Клод. А уж сэр Гай был таким великолепным всадником, что даже Брайан не мог с ним сравниться! Мы с леди Клод очень сдружились, и я радовалась тому, что брат сосватал такую замечательную девушку. И я влюблялась, с каждым днем сильнее и сильнее влюблялась в сэра Гая. Мне нравилось в нем все: стать, поступь, мгновенные, все примечающие взгляды темно-ореховых глаз, улыбка, преображавшая обычно замкнутое лицо, красивое мужской красотой. Смех, голос – все в нем пленяло и кружило мне голову. Конечно, я старалась не выдать своих чувств, вела себя скромно и осмотрительно. Но Брайан, как и я, восхищавшийся сэром Гаем, что-то подметил и однажды шепнул мне, что мечтал бы породниться с ним через его брак со мной. Одобрение старшего брата добавило мне уверенности. Все дни, прошедшие от помолвки Брайана до венчания, я ни разу не видела леди Марианну, сэр Гай никогда не упоминал ее имени, и я позабыла о ее существовании, впервые усомнившись в правильности суждений дяди Гесберта.

Единственным, что напоминало мне о ней, были известия от дяди Роджера, который не отказался от желания жениться на леди Марианне. Дядя Гесберт сказал, что за два месяца он посватался к ней трижды, и она трижды отказала ему. Но я знала, каким упорным бывает дядя Роджер в достижении своих целей, и была уверена в том, что он добьется согласия леди Марианны, раз уж ей довелось стать такой целью. Я всей душой желала дяде Роджеру удачи, но больше ради себя, чем ради его блага. Ведь если он женится на ней, значит, сэр Гай будет искать другую невесту, и – кто знает? – возможно, его выбор падет на меня. Каждый день я в молитвах просила Всевышнего даровать мне в супруги сэра Гая. Ведь тогда я еще не знала, как ярость способна искажать его лицо, как резко и зло может звучать его голос. Впрочем, нет, знала: он был таким, когда в гневе из-за неудачи в поимке лорда Шервуда грубо разговаривал с леди Марианной. Но по наивности я не думала, что он способен быть грубым и со мной.

Безмятежность нашей жизни смутило одно событие, произошедшее в самом начале марта. Оно бы прошло мимо меня, если бы не леди Клод, которая, пользуясь доверием сэра Рейнолда, получала известия от него, то есть из первых рук. Возбужденно блестя глазами, она поведала мне о том, что мой дядя Роджер, отчаявшись добиться согласия леди Марианны, устроил ее похищение! Ей каким-то образом удалось сбежать от его людей, и отец леди Марианны потребовал от сэра Рейнолда призвать дядю Роджера к ответу за похищение благородной девицы. Сэр Рейнолд, испытывая к барону Невиллу самую теплую дружескую приязнь, тем не менее отговорил его от разбирательства дела, убедив в том, что, кроме слов леди Марианны, никаких иных доказательств участия дядя Роджера в ее похищении нет.

– Конечно, отец не сомневается, что ее похитили люди сэра Роджера, но не хочет ссориться из-за леди Марианны ни с сэром Роджером, ни с епископом Гесбертом, – говорила леди Клод. – Она сама виновата! Разве девице пристало проявлять столь непростительное упорство, отказываясь от лестного для нее брака с таким могущественным лордом, как твой дядя Роджер?

Я подивилась и тому, какую сильную страсть леди Марианна внушила дяде Роджеру, что он прибег к подобному способу заполучить ее, и ловкости, с которой леди Марианна ускользнула от его слуг. А уж они у дяди были очень толковыми и бдительными! Укор, прозвучавший в голосе леди Клод, навел меня на мысль, что будущая жена Брайана не очень-то жалует леди Марианну, о чем я вскользь заметила.

– Мне она совершенно не нравится! – ответила леди Клод. – Я веду себя с ней любезно только ради соблюдения приличий и из уважения к дружбе, которой мой отец одаривает сэра Гилберта. На мой взгляд, леди Марианна слишком много мнит о себе. Подумай, Беа! Недавно ей минуло восемнадцать лет, а она до сих пор не замужем. Столько знатных лордов искали ее руки, а она всем отвечала отказом! Почему? Считает себя достойной только графа или даже принца? И занятия, которыми она увлекается, никак не подходят девушке ее положения. Книги, что она читает, годятся для мужского ума, а не для женского. Увлечение медициной завело ее так далеко, что прошлой осенью она почти на месяц затворилась в охваченном мором селении, где сама лечила больных, пока не подхватила от них заразу. Выздороветь ей помогло не иначе как чудо! Вот ты можешь понять такой поступок?

Я согласилась с леди Клод, что знатнаядевица не должна позволять себе подобного поведения.

– Я вообще не понимаю, что в ней находят мужчины! – продолжала леди Клод, воодушевленная нашим единомыслием. – Стоит ей появиться, как они начинают пялиться на нее, забыв обо всем. Не так уж она ослепительно хороша, чтобы ее славили первой красавицей Средних земель. К счастью, Брайан тоже не находит в ней ни особенной красоты, ни должного благонравия.

– А сэр Гай? – осторожно спросила я.

Леди Клод бросила на меня понимающий взгляд и беспечно махнула рукой:

– Даже не думай об этом! Он как-то обмолвился, что ему доставляют удовольствие беседы с ней. Дескать, она умна и ее суждения интересны и необычны, а сэр Гай любит все необычное. Но в жены девушек выбирают совсем по иным качествам, Беа. В первую очередь жена должна повиноваться мужу, а ты можешь себе представить, чтобы леди Марианна кому-то подчинилась? Пример твоего дяди Роджера свидетельствует об обратном. Сэр Гай очень умен, чтобы заблуждаться в натуре леди Марианны, и в супруги он ее никогда не выберет, поверь мне! Ведь не выбрал же до сих пор. Да он пока и не намеревается связывать себя брачными узами!

– Почему, Клод? – спросила я, затаив дыхание. – Ведь ему двадцать шесть лет. Брайану минул двадцать один, но вы скоро поженитесь. А чего ждет сэр Гай?

Леди Клод сострила милую гримаску и пожала плечами:

– Откуда мне знать? Возможно, он приглядывается к тебе, Беа. Не уступая леди Марианне красотой, ты-то как раз обладаешь всеми достоинствами, которые любой мужчина желает обрести в жене.

Она подмигнула мне, и я, разомлев, подумала: ах, если бы слова леди Клод да Богу в уши!

Леди Марианну мне довелось снова увидеть только в дни торжеств по случаю венчания Брайана с леди Клод. Едва я заметила ее, как мое праздничное настроение тут же омрачилось. Опять мне придется наблюдать за ней и сэром Гаем, вместо того чтобы веселиться и радоваться счастью новобрачных! Но первые два дня забот не доставили. Сэр Гай после венчания Брайана и леди Клод тут же покинул Ноттингем по каким-то делам, а леди Марианна показалась мне отстраненной и очень задумчивой. Иногда она едва заметно хмурилась, словно праздник был ей не в радость. Вот и оставалась бы в своем Фледстане, раз уж ей в тягость блестящее общество знатных лордов и леди!

Третий день торжеств оказался так насыщен событиями, что к вечеру у меня голова пошла кругом. Утро началось с того, что дядя Роджер в моем присутствии заявил дяде Гесберту о высочайшем изволении принца Джона на брак дяди Роджера с леди Марианной, и теперь ни ее отцу, ни ей самой не остается ничего, кроме как смириться. Дядя Роджер прямо-таки светился, но дядя Гесберт не разделял его радость.

– Мой тебе совет, Роджер, – сказал он, – не торопись говорить им то, что сейчас заявил мне, пока у тебя не будет на руках письменного подтверждения воли принца.

Судя по выражению лица дяди Роджера, он без должной серьезности воспринял совет дяди Гесберта – и напрасно, как показали дальнейшие события этого дня.

Тем же утром в Ноттингем вернулся сэр Гай, присоединившись к гостям. Если в соборе во время бракосочетания Брайана и леди Клод он перемолвился с леди Марианной от силы двумя-тремя словами, то на этот раз, едва войдя в празднично убранную трапезную, он сразу устремился к ней, завел какой-то разговор и даже взял ее за руку, что мне совсем не понравилось. Я попыталась подобраться к ним ближе и услышать, о чем они говорят, но сэр Гай так зорко поглядывал по сторонам, что мое присутствие не осталось бы им незамеченным, и мне пришлось довольствоваться только тем, что открывалось глазам, но не ушам. Когда я увидела, как он поднес ее руку к губам, а потом прижал к своей груди, накрыв ладонью, я с отчаянием подумала: в эту минуту он, несомненно, делает ей предложение. Но стоило мне предположить подобное, как выражения их лиц изменились и разговор стал очень похож на ссору. Она даже вырвала у него руку, а он что-то ей ответил, гневно искривив губы, и у меня отлегло от сердца.

Но ссорился он с ней или нет, за столом сэр Гай предпочел занять место возле нее, а не рядом со мной, к чему я уже привыкла, пока она вновь не оказалась в Ноттингеме. Лицо сэра Гая было очень мрачным. Леди Марианна, напротив, улыбалась и даже смеялась, уделяя все внимание незнакомому мне рыцарю, который сидел по ее другую руку. Мне думалось, сэр Гай должен был оскорбиться пренебрежением, выказываемым ему леди Марианной, но, сердитый и хмурый, он не выглядел оскорбленным, словно она могла вести себя как угодно, только это ничего не меняло.

До начала обеда леди Клод попросила леди Марианну спеть какую-нибудь песню о любви в честь новобрачных. Как и в прошлый раз, леди Марианна не стала отказываться и пела она, нельзя не признать, восхитительно. Но, пока она пела, сэр Гай смотрел на нее очень странно. Казалось, что ее пение вовсе не очаровало его, а, напротив, заставило о чем-то задуматься и даже встревожиться. Вот и за обедом он все время о чем-то напряженно думал, потому, наверное, и не придал значения оживленной беседе, которую вела леди Марианна с другим соседом по столу.

К моему великому огорчению, и не столько за себя, сколько за брата и леди Клод, праздничный обед, устроенный в их честь, был сорван невообразимым происшествием. Сэр Рейнолд пожелал показать нам всем, словно редкостного зверя, захваченного в плен шервудского разбойника. Мало того что этот разбойник вел себя очень дерзко, так его еще и плохо обыскали. В его сапоге оказался припрятан нож, который он метнул не в кого-нибудь, а в сэра Гая и ранил его. Разбойника, конечно, тотчас убили, но праздник был безнадежно испорчен. Морщившийся от боли сэр Гай, мертвое тело, распростертое на полу в луже крови, – какой уж тут обед! Поднялась такая суматоха, что о новобрачных и думать забыли. Леди Марианна увела сэра Гая, пожелав перевязать ему рану, и ее поступок выглядел не слишком пристойным: будто в замке не было лекарей, которые справились бы с лечением сэра Гая ничуть не хуже леди Марианны. Она и впрямь слишком много мнила о себе!

Следом за леди Марианной и сэром Гаем пошел барон Невилл, а чуть погодя, не слушая возражений и увещеваний дяди Гесберта, туда же устремился и дядя Роджер.

– Роджер, не делай этого! Не сейчас! – крикнул ему в спину дядя Гесберт, на что дядя Роджер ответил:

– Они покинут Ноттингем, если я промедлю еще хотя бы минуту, и кто знает, что она и ее отец успеют предпринять!

Я так и не поняла, что же произошло после, лишь услышала об отъезде барона Невилла и леди Марианны из Ноттингема, увидела, как дядя Роджер прошел мимо меня с таким страшным, искаженным гневом лицом, что я не осмелилась ни о чем спросить его. С дядей Гесбертом и сэром Рейнолдом, который был глубоко опечален собственной затеей, испортившей праздник его единственной дочери, дядя Роджер уединился возле оконной ниши. Я не удержалась, подобралась как можно ближе и спряталась за высокой спинкой массивного кресла, тут же услышав гневный голос дяди Роджера:

– Почему никто из вас не сказал мне, что леди Марианна помолвлена?!

– Это случилось очень давно, сэр Роджер, – подавленным тоном ответил сэр Рейнолд. – Да и к чему помнить о том, чему не бывать? Тот, с кем она была обручена, никогда не станет ее супругом. Его нет, и дело с концом.

Дядя Роджер разразился проклятиями.

– Нет? А Невилл во всеуслышание усомнился в гибели ее нареченного, и Гай заявил, что разделяет его сомнения!

– В таком случае Невиллу известно больше, чем нам! – в сердцах бросил дядя Гесберт и примирительно добавил: – Роджер, Невилл просто не нашел иного способа защитить дочь от твоих притязаний. Все Средние земли знают, что тот, о ком внезапно вспомнил Невилл, погиб, обороняя свой замок. А Гай… Я ведь предупреждал тебя, что Гай преследует собственные интересы.

Повисло долгое молчание.

– Не знаю! – наконец раздался уже не грозный, а удрученный голос дядя Роджера. – Положим, ты прав в отношении Невилла, но я не могу поверить, чтобы Гай лгал, да еще мне в лицо. Говорите, погиб? Могу я потолковать с тем, кто видел его мертвым? Узнать, где он был погребен?

– Сэр Роджер, замок был взят с огромным трудом. Даже когда удалось открыть ворота, его защитники не сложили оружие, а продолжили сражаться за каждую пядь земли и погибли все до единого. Сеча была страшная, после нее остались груды изрубленных тел, залитых кровью. Он был одет простым ратником, и как его было опознать среди прочих?

Слушая тягостный рассказ сэра Рейнолда, я невольно задрожала, воочию представив жуткое зрелище, и порадовалась, что мне выпало родиться женщиной. Пусть женщины более низкие существа в сравнении с мужчинами, зато нам не приходится проливать кровь в сражениях, мечи не уродуют наши тела и лица.

– Стало быть, мертвым его никто не видел. Выходит, сэр Гилберт справедливо усомнился в его гибели, а я напрасно обвиняю во лжи и его, и Гая, – мрачно сказал дядя Роджер. – Если нареченный леди Марианны жив и, объявившись с правом, которое ему дает обручение, потребует ее в жены, как я оправдаюсь перед принцем? Гесберт, ты понимаешь, в каком затруднительном положении я оказался?

– Я тебя предупреждал: не спеши, но ты мне не внял, – невозмутимо ответил дядя Гесберт. – Теперь же я прошу тебя успокоиться. Мертвым его никто не видел, говоришь? Но будь он жив, то где же пропадает столько лет? Нет, Роджер, никаких затруднений я не вижу. Помолвка? А кто о ней слышал, кроме нас? Сомнения в его гибели? Выброси их из головы и ничего не говори принцу. Скажу больше, тебе эта помолвка и твои сомнения только на руку: с их помощью ты сможешь аннулировать брак с леди Марианной, если супружество с ней разочарует тебя, – а так и будет, поверь мне! Сделаешь вид, что случайно узнал о ее давнем обручении, усомнишься в смерти ее нареченного и громогласно заявишь об этом, а после признания брака недействительным отправишь леди Марианну в монастырь, где уже я позабочусь о ней.

– Как и о ее приданом? – хмыкнул дядя Роджер.

– Уверен, мы придем с тобой к соглашению в этом вопросе, – рассмеялся дядя Гесберт.

– Все это славно, лорды мои, – вновь вступил в разговор сэр Рейнолд, – но вы забываете о Гилберте Невилле, а он не позволит обойтись с дочерью так, как вы задумали.

– Ничего, мы – вы и я – объясним сэру Гилберту, что ему лучше не твердить о давнем обручении леди Марианны, если он не хочет выставить на посмешище и себя, и дочь. Ее брак с Роджером при условии умолчания о той помолвке – более достойный выход, – уверенно заявил дядя Гесберт.

– Остается уповать на то, что Невилл прислушается к разумным доводам, – почти благодушно проворчал дядя Роджер и тут же снова вскипел: – А как быть с Гаем, вставшим плечо к плечу с Невиллом против меня?!

– В этом ни сэр Рейнолд, ни я тебе не помощники, – отрезал дядя Гесберт. – Сам улаживай разногласия с Гаем.

– Я из него душу вытрясу, но добьюсь правды! – пообещал дядя Роджер.

Послышался звук удаляющихся шагов. Украдкой выглянув из-за кресла, я увидела, как дядя Роджер покидает трапезную, и понадеялась, что сэр Рейнолд и дядя Гесберт последуют за ним, но они не торопились уходить.

– Ну-ну! – с угрюмой усмешкой сказал сэр Рейнолд. – Хотел бы я увидеть, как ваш брат попытается вытрясти из Гая то, чего у него нет и в помине, – душу!

– Вот как! Отчего же вы отказываете мне в том, чем Создатель одаряет каждого человека? – раздался в ответ веселый голос.

Сэр Гай! Я быстро нырнула обратно за спинку кресла, лишь бы он не застал меня за подслушиванием и не стал думать обо мне дурно.

– Лорды мои, я удивлен! Почему до сих пор ни один из вас не поведал мне, что леди Марианна помолвлена, а главное – с кем? – сэр Гай повторил почти слово в слово вопрос, ранее заданный дядей Роджером. – Кстати, и леди Марианна сегодня впервые услышала, что связана словом.

Мне показалось, что сэр Гай, упрекая дядю Гесберта и сэра Рейнолда, в то же время был весел, словно его что-то сильно позабавило.

– Интересно, – между тем продолжал сэр Гай, – а он помнит, что обручен с ней? Да еще так обручен, что, считай, почти обвенчан!

– Надеюсь, сын мой, ты в отличие от моего брата не считаешь, что он решит заявить права на леди Марианну? – с иронией осведомился дядя Гесберт.

– Кто знает, что он решит! – ответил недобрым смешком сэр Гай. – Пока он жив, помолвка сохраняет силу несмотря ни на что. И все же, сэр Рейнолд! Почему вы столько лет молчали, зная об этом обручении?

– Давнишнее дело! Ей в день обручения было восемь лет, ему шел шестнадцатый год – сколько воды утекло с тех пор! Я попросту забыл, – буркнул сэр Рейнолд, наверное, не найдясь, как вразумительнее отвести упрек сэра Гая.

Тот, должно быть, подумал так же, поскольку в его голове прозвучало притворное сочувствие:

– Годы дают о себе знать! Раньше вы не жаловались на память.

– Как бы то ни было, Гай, в деле с леди Марианной он не опасен, – раздраженно сказал сэр Рейнолд.

– Заблуждаетесь, как обычно. Он всегда опасен – каждую минуту, в любом деле, – холодным тоном возразил сэр Гай. – Надеюсь, сэр Роджер остался в неведении?

– Разумеется, сын мой. Ни ему, ни принцу ни к чему глубоко вникать в заботы Средних земель.

– Весьма благоразумно! – одобрил сэр Гай. – Но как поведет себя Гилберт Невилл? Его спор с сэром Роджером не оставил у меня ни малейших сомнений: Невилл прекрасно осведомлен не только о том, что нареченный леди Марианны жив, но и где тот сейчас пребывает.

– Я потолкую с ним. По-дружески, – с тяжелым вздохом сказал сэр Рейнолд. – Гилберт – человек рассудительный, поймет, что сегодня повел себя опрометчиво.

– Верно! – согласился дядя Гесберт. – Пусть он и потворствовал своеволию дочери, но два имени в одно в разговорах с ней не свяжет, чтобы она не узнала больше того, что открылось ей сегодня.

Голоса стали удаляться, и я наконец-то смогла пошевелиться. От долгой неподвижности ноги так онемели, что еще чуть-чуть – и я упала бы, выдав себя, чем вызвала бы справедливые упреки и – самое ужасное! – неуважение сэра Гая. Отважившись, я выглянула из-за кресла и увидела сэра Рейнолда, сэра Гая и дядю Гесберта в дверях трапезной. Больше в ней никого не осталось, кроме слуг, замывавших кровавые пятна на каменных плитах пола. Пристроившись в том же кресле, я задумалась о том, что услышала.

Очень интересно! Оказывается, леди Марианна обручена, о чем и сама не догадывалась. С кем же ее помолвили? Жаль, что имя ее нареченного никто не назвал! Но как все странно! Сперва сэр Рейнолд и дядя Гесберт убеждают дядю Роджера в том, что нареченный леди Марианны мертв, а в его отсутствие беседуют с сэром Гаем совершенно о противоположном, да еще так, словно каждый из них лично знаком с тем, о ком шла речь. И какие могут быть в Средних землях заботы, не стоящие внимания принца Джона, но, судя по всему, сильно беспокоящие и сэра Рейнолда, и дядю Гесберта, а прежде всего сэра Гая? «Он всегда опасен – каждую минуту, в любом деле», – вспомнила я отзыв сэра Гая о человеке, с которым оказалась обрученной леди Марианна.

Кто же это? Почему дядя Гесберт, зная, что он жив, заведомо толкает леди Марианну на грех двоемужия, который она неминуемо совершит, если выйдет замуж за дядю Роджера без расторжения той помолвки? А ведь речи о ее расторжении они вообще не вели! В чем заключается трудность расторгнуть помолвку?

Размышляя о том, кто же был нареченным леди Марианны, я подсчитала в уме его лета. Выходило, что сейчас он ровесник сэру Гаю. Произнеся в уме это слово, я неожиданно вспомнила, как сэр Гай точно так же зимой говорил о предводителе шервудских разбойников: «Мы с ним ровесники». Мысль была настолько нелепой, что я едва не расхохоталась. Не мог же барон Невилл обручить дочь с сыном какого-то йомена или виллана, который впоследствии совершил некое преступление, за что и оказался вне закона? Но узнать, с кем обручена леди Марианна, мне очень хотелось. Сперва я решила обратиться с расспросами к дяде Гесберту, но вовремя опомнилась. Ведь мне пришлось бы признаться, что я подслушивала. И я решила прибегнуть к помощи леди Клод. Пусть завтра спросит у сэра Рейнолда. Ее-то никто не заподозрит в подслушивании: все видели, как она вместе с Брайаном ушла в спальню, где их ждала первая брачная ночь. А слухи о сегодняшнем скандале могли дойти до ее ушей – от слуг, например.

Утвердившись в своем плане, я решила навестить сэра Гая. Полученная им рана – очень удобный предлог повидать его и справиться о самочувствии. Сказано – сделано, и я поспешила к покоям, которые занимал сэр Гай. Дойдя до двери его комнат, я заметила, что она приоткрыта, и услышала два мужских голоса. Один принадлежал сэру Гаю, второй был мне знаком, но я не вспомнила, чей он.

– Что тебе непонятно, Джеффри?

– Чтобы исполнить отданный вами приказ правильно, мне следует понимать причину, по которой вы его дали, сэр Гай. Иначе вы получите самые пространные доклады, в которых будет описано множество хворых людей, посещающих Фледстан в поисках ее помощи как травницы и целительницы. Вам ведь известно, что она не отказывает никому, кто нуждается в лечении.

Я поняла, кто был собеседником сэра Гая. Джеффри – командир его ратников и молочный брат. Разговор шел опять о леди Марианне, и любопытство одолело меня с новой силой. Наверное, этим днем я была обречена на подслушивание, и, махнув рукой на благонравие, я замерла в тени двери, стараясь не пропустить ни слова.

– Хорошо, имена и описания черни, толкущейся возле Фледстана, меня и впрямь не интересуют, – после долгого молчания сказал сэр Гай. – Ты помнишь вороного жеребца леди Марианны?

– Славящегося своей резвостью на все графство? Разумеется, милорд. Отменный конь!

– Значит, ты вчера узнал ее вороного?

Недолгое молчание, потом очень короткий, как будто сделанный через силу ответ Джеффри:

– Да, милорд.

– Как же ее конь оказался у него под седлом?

Отважившись прильнуть глазом к узкой щели между дверью и косяком, я увидела, как Джеффри пожимает плечами:

– Могу лишь предположить.

– Сделай милость!

– Он вызволил ее из обители, куда леди Марианну спрятали люди Роджера Лончема, а она в благодарность за спасение отдала ему самого резвого жеребца из конюшен Фледстана.

– Самого резвого или своего, Джеффри?

– Это имеет значение?

– Большее, чем ты думаешь. Да, и она мне сказала слово в слово то, что ты только что говорил: благодарность за спасение.

– Но вы почему-то усомнились в ее словах?

Сэр Гай, сидевший до этого в кресле, рывком вскочил на ноги и заходил по комнате из угла в угол.

– Не сомневался, пока не услышал сегодня ее пение. Джеффри, она влюблена, и я почти уверен, в кого именно. Она подарила ему не самого резвого коня, а своего! Куда более явный знак, чем шарф, брошенный на копье! Все, что мне нужно от тебя, – узнать, встречаются они или нет!

– Милорд, это невозможно! – воскликнул Джеффри.

Сэр Гай резко остановился, смерил его взглядом и мрачно усмехнулся.

– Почему? Пришел же он за ней в ту обитель, да еще нескольких ратников уложил в считаные мгновения, и все ради нее.

– Вам же известно, что осенью он дал приказ своим людям оберегать леди Марианну от любой беды. Она попала в беду, и он сам выполнил собственный приказ, вот и все.

– Не все. Он нашел время и для разговоров с ней, а говорил он обо мне, Джеффри. Предостерегал ее от меня. Зачем, если она ему безразлична? Какое ему дело, оказывает она мне предпочтение или нет? Почему он вообще отдал тот приказ?

– Все графство восхищалось ее самоотверженностью в борьбе с мором, поразившим Руффорд. Он не стал исключением.

Сэр Гай яростно помотал головой.

– Нет, Джеффри! Говорю тебе, она влюблена, впервые за все время, что я ее знаю. У нее даже взгляд сегодня иной раз становился таким, что я видел перед собой его, а не ее. Она смотрела на меня и не видела, словно смотрела насквозь, как это делает он. Говоришь, их встречи невозможны? Пусть так, но они могут обмениваться посланиями. Выследи гонца, перехвати письма, доставь их мне, – отрывисто приказывал он и, вспомнив о чем-то, рассмеялся очень злым смехом. – Да! Ты же не знаешь того, что узнал я! Они помолвлены, Джеффри. Их обручили лет десять назад. Она об этом не знала, но он, я уверен, не может пребывать в неведении о том, что касается его самого, и если она небезразлична ему…

Лицо Джеффри омрачилось, он задумался над тем, что ему доверил сэр Гай, потом тихо, но очень твердо сказал:

– Милорд, позвольте дать вам совет: отступитесь от леди Марианны. Если ваши подозрения верны и она обручена с ним, о чем теперь знает…

– Отступиться?! – сэр Гай прорычал так, что я отшатнулась от двери. – Отступиться, чтобы он получил ее? Чтобы и в этом он взял надо мной верх? Никогда! Впредь не смей давать мне подобных советов. Ступай прочь и займись тем, что я приказал тебе. Не спускайте глаз ни с Фледстана, ни с нее самой за пределами его стен.

Я поняла, что Джеффри сейчас выйдет в коридор и столкнется со мной нос к носу. Чтобы избежать встречи с ним, я подхватила пышный подол платья и на цыпочках стремглав бросилась бежать. Оказавшись в своей спальне, я прогнала служанок и с ногами, не раздеваясь, забралась на кровать. Мое сердце билось так сильно, что было готово выпрыгнуть из груди, и я с трудом отдышалась.

Что же происходит? Значит, у леди Марианны есть таинственный защитник, который помог ей бежать от людей дяди Роджера? И этот защитник и есть ее нареченный? В таком случае понятно, почему он приказал своим людям оберегать леди Марианну: ведь она его невеста. А теперь сэр Гай заподозрил, что она влюбилась в своего спасителя? Но ведь это так естественно – влюбиться в того, кто тебя спасает из плена! И сэр Гай почему-то очень не любит этого человека, так сильно не любит, что думает не о леди Марианне, а о нем. Не дать ему одержать верх и в этом… Значит, прежде нареченный леди Марианны одерживал верх над сэром Гаем? В чем и когда? Чтобы понять, надо узнать его имя. Ох, все это казалось мне таким таинственным, романтичным, так волновало мое воображение, что я и думать забыла о ревности. Лишь бы скорее узнать имя!

Увы, леди Клод ничего не смогла выведать у сэра Рейнолда. Выслушав дочь, он приказал ей немедленно забыть все, что она узнала, и никогда не доискиваться ни имен, ни подробностей давней истории с помолвкой леди Марианны. Так и осталось мое любопытство неудовлетворенным.

А вскоре случился целый сонм непонятных и страшных событий. Дядя Роджер наконец получил письменный приказ принца Джона о браке с леди Марианной и занял Фледстан. Барон Невилл погиб от стрел шервудских разбойников, а его дочь исчезла. Дядя Роджер и сэр Гай неожиданно уехали в Лондон. Когда я подступилась с вопросами к дяде Гесберту, он впервые в жизни накричал на меня, запретив упоминать само имя леди Марианны. Считай, что она мертва, сказал он. Леди Клод попыталась что-нибудь разузнать у сэра Рейнолда, но, как и я, потерпела неудачу. Мы с ней упросили Брайана помочь нам, полагая, что с ним и дядя Гесберт, и сэр Рейнолд будут более откровенны, но куда там! Оба наотрез отказались объяснить, что же произошло, и нам с леди Клод пришлось смириться с неведением, надеясь на будущее, которое однажды приоткроет завесу тайны, сокрывшую судьбу леди Марианны.

Я начала подумывать, не вернуться ли в Лондон, ко двору леди Изабеллы. Признаюсь, мысль о том, что в Лондоне находится сэр Гай, сильно подогревала мое желание оказаться поближе к нему. Даже при всей любви к Брайану я больше не видела смысла оставаться в Ноттингеме. У брата была молодая жена, и он уделял леди Клод времени больше, чем мне. Я почти собралась обратиться к дяде Гесберту с просьбой о возвращении в Лондон, как вдруг Брайан получил послание от сэра Гая. Ознакомившись с ним, он улыбнулся и протянул письмо мне со словами:

– Чем ему ответить, Беа? Согласием, отказом или просьбой о времени на раздумье?

Я развернула пергамент, вчиталась и сначала не поверила глазам, а потом меня охватило несказанное счастье. В письме сэр Гай просил у Брайана моей руки.

Глава вторая

Рассвело, пропели петухи за окном, и я очнулась, вернувшись из прошлого в настоящее. В спальне появилась служанка с водой для умывания, я поднялась с кровати. Служанка помогла мне умыться, расчесала и заплела мои волосы, что не заняло много времени. Это раньше у меня была густая копна длинных каштановых кудрей, а за время болезни она сильно поредела. Девушка спросила, какое платье я желаю надеть, и я вдруг захотела облачиться в наряд, в котором венчалась с Гаем. Не выказав удивления, служанка принесла мне платье из пунцового бархата, отороченное по вороту кружевами с золотой нитью, а по краям рукавов и подола – мехом куницы. До сих пор мех блестел как новый, да и золото в кружеве не поблекло, шелковая туника, специально сшитая к этому платью, сияла свежестью и ничуть не пожелтела, чего нельзя было сказать обо мне. Мои волосы давно перестали радовать взгляд блеском, а лицо приняло нездоровый землистый оттенок. И туника, и платье оказались сейчас мне велики, а когда-то были впору, и стоило мне в день венчания появиться в этом наряде, как все гости не смогли сдержать восхищения и наперебой твердили, что я неотразима и они в жизни не видели невесты прекраснее.

Когда служанка закончила зашнуровывать платье, я подошла к зеркалу. На миг мне поверилось, что сейчас я увижу прежнюю юную Беатрис в расцвете пятнадцати лет. У той Беатрис блестели карие глаза, кожа соперничала белизной со сливками, румяные губы улыбались в преддверии счастья, грудь была высока и полна, шея и руки округлы. Отражение в зеркале показало мне ту, которой я стала, какой была сейчас. Испуганные потускневшие глаза, чахоточный румянец на ввалившихся скулах, потрескавшиеся бледные губы, кости выпирающих из-под кожи ключиц, худая шея, истончившиеся руки, груди же не было вовсе. Я поймала в зеркале сочувственный взгляд служанки. Встретившись со мной глазами, девушка тут же отвернулась.

– Сэр Гай скоро выйдет в трапезную? – спросила я.

– Он уже позавтракал, миледи, – ответила служанка. – Подать и вам завтрак или вы спуститесь в трапезную?

Зачем мне идти туда, где его нет?

– Я не голодна.

– И все же вам надо поесть, – мягко и настойчиво возразила служанка. – Обязательно надо, миледи!

Она принесла творог со вбитыми в него сырыми яйцами, теплый хлеб, молоко и ласково усадила меня за стол. Я принялась за еду, чувствуя, как сжимается горло, противясь всему, что я глотала. Но я продолжала есть и вспоминала, опять вспоминала…

****

Дорога в Лондон показалась мне много длиннее, чем раньше. Брайан посмеивался, замечая мое нетерпение, а дядя Гесберт был почему-то невесел, бросал на меня странные взгляды и тяжело вздыхал. Не выдержав, я спросила:

– Дядюшка, почему ты печалишься? Разве ты не рад за меня?

Он улыбнулся и накрыл мою руку ладонью.

– Конечно, рад, Беа. Вернее, буду рад, если при встрече с сэром Гаем уверую в то, что он исцелился.

– Разве ему нездоровилось? – встревожилась я. – Что за хворь с ним приключилась?

Дядя Гесберт усмехнулся и впервые за все это время произнес имя, которое сам же запретил мне упоминать:

– Леди Марианна – вот название его недуга, Беа, и я очень надеюсь, что решение о браке с тобой он принял обдуманно, а не повинуясь сиюминутному порыву.

Моя радость померкла, и я с беспокойством посмотрела на дядю Гесберта, осмелившись спросить:

– Вы же говорили, она все равно что мертва.

– Так и есть, дитя мое, – подтвердил дядя Гесберт с новым глубоким вздохом. – Для всех, и для сэра Гая тоже, о чем он сам мне сказал. Но, отвергнув ее, сумел ли он позабыть о ней? Ради твоего счастья, Беа, я очень на это надеюсь!

Признаюсь, его слова сильно меня опечалили. Заметив это, дядя Гесберт поцеловал меня в щеку и поспешил исправить допущенную оплошность:

– Я не сомневаюсь, Беа, что прошлое похоронено навсегда и что и ты, и сэр Гай обретете счастье в браке. Постарайся как можно скорее порадовать его наследником, а потом и другими детьми. Женщины в нашей семье плодовиты, так что у тебя не возникнет сложностей, лишь прилежно исполняй супружеский долг! – при этих словах я невольно покраснела, и дядя Гесберт рассмеялся: – Ну-ну, малышка! В супружеской близости нет греха, если ее целью являются дети. Я очень люблю тебя, Беа, и всем сердцем желаю добра и тебе, и сэру Гаю.

Когда мы наконец добрались до Лондона и я встретилась с сэром Гаем, предвкушение счастья вернулось ко мне. Он был мил и любезен как никогда. На следующий же день Брайан подписал с ним договор о нашем обручении и условился о дне венчания. До этого дня оставался месяц – так много, чтобы ждать, и так мало, чтобы достойно приготовиться к свадьбе! За обедом в узком семейном кругу сэр Гай сидел рядом со мной и ласково пожимал мне руку, чем возносил меня на небеса. Он улыбался, его глаза были теплыми, даже нежными, и мне было очень хорошо. К тому же беседа, завязавшаяся за десертом, показала, что вовсе не сэр Гай вспоминает о недавнем прошлом.

– Что нового в Средних землях, Гесберт? – незначащим тоном спросил дядя Роджер.

– А что тебя интересует? – осведомился в ответ дядя Гесберт, показывая, что деланое безразличие, с которым был задан вопрос, отнюдь не ввело его в заблуждение.

Лицо дяди Гесберта приняло каменное выражение, и дядя Роджер сдался:

– Слышал ли ты что-нибудь о леди Марианне?

– Слышал ли я о ней? – тягучим голосом переспросил дядя Гесберт и вдруг перекосился от злости: – Я видел ее – и не так уж давно, чтобы забыть, как мне того ни хотелось бы.

Я почувствовала, как пальцы сэра Гая, сжимавшие мою ладонь, едва ощутимо дрогнули. Испугавшись, что его взволновало упоминание о леди Марианне, я подняла на него глаза. Поймав мой взгляд, он улыбнулся, поцеловал мою руку, потом приложил губы к моей щеке, и я совершенно успокоилась. Я ведь тогда еще не знала, как хорошо он умеет владеть собой и скрывать свои истинные чувства.

– Расскажи, – тем временем предложил дядя Роджер.

– Что тебе рассказать? – спросил дядя Гесберт, всем видом выказывая нежелание говорить о леди Марианне. – Где она? В Шервуде. Чем занимается? Разбоем, как и все, кто там скрывается. Как выглядит? Носит мужскую одежду, вооружена и мечом, и ножами, и луком, острижена как овца. Не женщина, а оруженосец лорда Шервуда. Довольно?

– А что, он ее отличает среди прочих своих стрелков? – очень тихо спросил сэр Гай.

Дядя Гесберт бросил взгляд в его сторону и презрительно скривил губы:

– Скорее опекает, как командир новобранца.

После этих слов сэр Гай расслабился, очень довольно улыбнулся и непринужденно поднес к губам кубок с вином. Дядя Роджер, напротив, помрачнел и нахмурился.

– Что с тобой, Роджер? – спросил дядя Гесберт, от чьих острых глаз ничто не могло ускользнуть.

– Все-таки я обошелся с ней чрезмерно жестоко! – признался дядя Роджер и тяжело вздохнул.

– Она это заслужила, – хладнокровно заметил сэр Гай, и дядя Гесберт склонил голову в знак согласия с ним.

– Но что она совершила и в какой жестокости ты себя коришь, дядя?! – не выдержала я.

Вместо дяди Роджера мне ответил сэр Гай:

– Она нанесла сэру Роджеру страшное оскорбление, дорогая Беа, унизила его честь, за что он наказал ее, заклеймив раскаленным железом.

Я не могла прийти в себя от услышанного. Благородную девицу опозорили клеймом? Действительно жестокое наказание! Но чем она оскорбила дядю Роджера, я так и не поняла, а объяснять, судя по лицам и дяди Роджера, и сэра Гая, и дяди Гесберта, мне не собирались. Брайан же ничего не знал и был ошеломлен тем, что услышал, в той же мере, что и я.

– Но как она оказалась в Шервуде? – спросил мой брат. – Ее отца убили люди лорда Шервуда, а она пополнила ряды его войска? Разве такое возможно?

– Ей ничего другого не оставалось, – сказал сэр Гай. – Где она могла найти пристанище? Полагаю, валлийская родня не приняла бы ее, а больше у нее никого нет. Брат с королем Ричардом в крестовом походе, но, думаю, и он отверг бы такую сестру.

Дядя Роджер снова вздохнул и сокрушенно покачал головой:

– Я мог бы отправить ее в монастырь, а не подвергать наказанию.

– Ее не приняла бы ни одна обитель! – отрезал дядя Гесберт. – А если бы приняла, я потребовал бы изгнать ее. Говоришь, ты жестоко с ней обошелся? Нет, Роджер, ты проявил непростительную мягкость. Тебе следовало казнить ее, сжечь прямо во дворе Фледстана, чтобы другим было неповадно грешить так, как она. А ты дал ей сбежать.

– Довольно о ней, мои лорды, – пресек спор сэр Гай. – Жизнь, которую она теперь ведет, и врагу не пожелаешь. Лорд Шервуда не дает спуску своим стрелкам, за каждую оплошность карает без всякого снисхождения. Сами подумайте, какой из нее воин? Не удивлюсь, если плеть гуляет по ее спине пусть не каждый день, но раз в неделю уж точно.

– Какой ужас! – воскликнул Брайан. – Неужели тот, с кем она была обручена, отказался принять в ней участие?

Я навострила уши в ожидании, что сейчас откроется хотя бы одна тайна злосчастной леди Марианны, но сэр Гай с умеренной резкостью произнес:

– Дорогой Брайан, я же просил: достаточно разговоров о ней! Твоя сестра и так была вынуждена услышать слишком много такого, что не может занимать девушку перед свадьбой. Пощадим чувства леди Беатрис.

Ночью я много думала о леди Марианне. Вот как, оказывается, сложилась ее судьба! Была благородной и знатной девицей, о которой мечтали многие лорды, а стала отверженной законом и честными людьми разбойницей, да еще была вынуждена искать покровительства у того, кто убил ее отца! Пусть она и совершила какое-то ужасное, по мнению дяди Гесберта, грехопадение, но мне стало жаль ее. К тому же суровые отзывы о ней сэра Гая окончательно убедили меня, что он пойдет со мной под венец с чистым сердцем, и потому я могла снизойти до жалости к той, в ком видела соперницу.

Приготовления к свадьбе заняли все мое время, и я забыла о леди Марианне. Незадолго до заветного дня сэр Гай сообщил, что ему нужно наведаться в Ноттингем ради дел, не терпящих отлагательства. Он нежно простился со мной, но в мое сердце опять невольно закрался страх: что если эти дела связаны с леди Марианной? Но все страхи улеглись, когда сэр Гай вернулся: настолько он был доволен и весел, заключил меня при встрече в объятия, а после провел в моем обществе весь вечер, обсуждая нашу жизнь после венчания.

****

В день свадьбы я проснулась очень рано, до рассвета, сама не своя от радостного волнения. Ведь я вступала в брак не только с полного одобрения всей родни, я заключала союз с благороднейшим рыцарем, которого горячо полюбила всем сердцем. Редкой девушке выпадает подобное счастье – выйти замуж по любви за равного и достойного мужчину, каким для меня был сэр Гай.

Мне принесли завтрак в постель, потом искупали меня в теплой воде с ароматным розовым маслом, облачили в подвенечный наряд. Сбрызнув тем же розовым маслом мои волосы, их расчесали до блеска и, оставив распущенными, покрыли мою голову прозрачной вуалью – символом чистоты и невинности.

Собор и обряд венчания почтили своим присутствием принц Джон и его супруга. Брайан медленно и торжественно вел меня под руку к алтарю, где ждал сэр Гай, и со всех сторон до меня долетал восторженный шепот. Я старалась держать голову склоненной, как и подобает невесте, отмеченной добродетелью скромности, но знала, что очень хороша собой, как все и твердили вокруг. Брайан вложил мою руку в ладонь сэра Гая, и нас обвенчали. Окутанная розовым туманом безоблачного счастья, я слушала, как сэр Гай приносит брачный обет, и, старательно проговаривая каждое слово, ответно поклялась любить его и повиноваться ему.

В нашу честь звонили колокола, свадебный обед был великолепным. Перемена блюд следовала одна за другой, развлечения сменяли друг друга, музыка услаждала слух, а танцы тешили сердце. Это был очень счастливый день, счастливый в каждом своем мгновении. Но всякий день свадьбы сменяется брачной ночью, и меня увели готовиться к ней. Я немного волновалась и даже начала дрожать, пока с меня снимали роскошное платье и облачали в ничуть не менее роскошную и изысканную сорочку из атласа, украшенную кружевом и вышивкой. Моя матушка умерла раньше, чем я достигла возраста, когда дочери узнают от матерей, что происходит на брачном ложе, поэтому необходимые наставления мне накануне дня венчания дал дядя Гесберт. Меня позабавило то, что он – епископ! – посвящает девицу в сугубо мирские и плотские дела, но я постаралась выслушать его с самым серьезным видом. Из его слов выходило, что мне надлежит просто быть покорной, пока мой супруг удовлетворяет свое желание, делать то, что скажет сэр Гай, а в первую ночь проявить терпение, как и должно невинной девушке, когда она становится женщиной. Дядя Гесберт не вдавался в подробности: откуда бы священнику знать их! Но я заранее расспросила замужних подруг и более или менее представляла себе, что меня ожидает. Правда, рассказы сильно разнились. Леди Клод, например, уверяла, что каждую ночь ложится в постель с радостью и предвкушением, говорила, будто бы Брайан дарит ей невероятное блаженство. А моя лондонская подруга леди Хависа предупредила, что супружеский долг потому и называется долгом, что исполнять его довольно неприятно, а иной раз и очень болезненно. Но отказывать супругу нельзя ни в коем случае – надо лишь прикрыть глаза и молиться, пока муж пользуется своим правом. Молитва же облегчит тяготы обязанностей жены. Вот такие замечательные сведения я получила, и они перепутались у меня в голове. Зная, как происходит соитие с мужчиной, я совершенно не знала, что получу от него – боль или блаженство. В конце концов я так запуталась, что пожалела о разговорах с подругами. Лучше бы я удовольствовалась скупыми словами дяди Гесберта!

Пока я размышляла о том, что меня ожидает, в спальню пришел мой супруг. Его сопровождали подвыпившие гости и дядя Гесберт в епископском облачении. Дядя благословил наше ложе, потом нас самих и довольно решительно выпроводил за дверь всех лордов и дам. Мы с Гаем остались одни, и меня вдруг одолела такая робость, что я не смела поднять глаза на мужа, пока он не позвал меня по имени.

– Беа, не дрожи так! Не съем же я тебя!

Я увидела, что Гай улыбается, и улыбнулась в ответ. Он молча откинул край одеяла и кивком указал мне на кровать. Я забралась на нее, чувствуя на себе пристальный, неотрывный взгляд Гая, и устроилась на самом краешке, подтянув колени к груди и укрыв их одеялом. Гай стал раздеваться, и я отвела взгляд в сторону, смущенная и его наготой, и тем, что сам он вовсе ее не стеснялся. Мягко ухватив за подбородок, Гай заставил меня посмотреть ему в глаза.

– Будь добра, сними сорочку, – сказал он.

Облизав в волнении губы, я повиновалась. Гай разглядывал меня так долго и внимательно, что я едва не прикрылась волосами, но вовремя вспомнила, что обязана повиноваться всем желаниям супруга, а он пожелал смотреть на меня обнаженную. Наконец Гай лег рядом и привлек меня к себе. Признаюсь, тепло его рук и нагого тела было мне очень приятно, как и поцелуи, которыми он одарил меня! Не прерывая поцелуев, он накрыл ладонью мою грудь, что тоже было приятно, и принялся гладить меня.

В отличие от поцелуев и ласк соитие не произвело на меня впечатления. Никакой особенной боли я не почувствовала, но и блаженства тоже не испытала, кроме осознания, что окончательно стала женой горячо любимого мной мужчины. Но как быть с тем, в чем меня уверяла леди Клод? Может быть, я что-то делала неправильно или чего-то не сделала вовсе? После того как все закончилось и Гай перекатился на спину, я осмелилась спросить:

– Довольны ли вы мной, мой лорд?

Он провел ладонью у меня между бедер, поднес ладонь к лицу, и я увидела на ней кровь.

– Да, супруга моя, я тобой доволен, – сказал Гай, вытирая ладонь о простыни. – Ты взошла на ложе девственной, проявила похвальную покорность, так что у меня нет оснований для недовольства. Впредь можешь оставить церемонный тон и называть меня просто по имени.

– Да, мой лорд, – кивнула я и, поймав его быстрый взгляд, поправилась: – Прости, Гай! Мне надо привыкнуть.

Он улыбнулся и поцеловал меня в лоб:

– Привыкай, Беа.

Ночью он еще дважды удовлетворил свое желание, и утром я почувствовала себя разбитой, словно скакала верхом несколько часов. Когда мы встали с кровати и оделись, в спальню пришли гости, пожелавшие убедиться, что наш брак свершился. Меня немного смущало и то, как они разглядывали простыни, на которых остались следы моей крови, и то, как шутили при этом. Но обычай есть обычай. К тому же Гай шепнул мне на ухо, что я должна гордиться, а не краснеть от стыда. Ведь теперь все убедились в моей чистоте.

Улучив подходящий момент, я поделилась впечатлениями о том, как прошло исполнение супружеских обязанностей, с леди Клод, чем сильно повеселила ее.

– Беа, дорогая, ты слишком многого ожидала от первой ночи, когда для девушки главное – стерпеть боль. Нужно немного времени, чтобы твое тело привыкло к плотским утехам, и тогда придет и твой час вкусить наслаждение. Ты только не лежи неподвижно, как колода, вскидывай бедра навстречу супругу, обнимай, касайся грудью его груди. И не забывай ласкать мужа!

– Как ласкать?

– Гладь его, целуй, и не только в губы, но и в шею, и в плечи, и в грудь. Брайан, например, очень любит, когда я целую его – знаешь куда? – и она прошептала мне такое, что я залилась краской и посмотрела на леди Клод с изумлением, чем развеселила ее еще больше. – Правда-правда, Беа! И он так целует меня. Это очень приятно, поверь мне!

Вооруженная новыми знаниями, когда день прошел и наступил час ложиться в постель, я решила вести себя так, как советовала леди Клод. Но Гай оказался совсем не похож на Брайана. Прежде всего он спросил, для чего я сняла сорочку.

– Прошлой ночью ты сам об этом просил, вот я и подумала…

– Прошлой ночью я хотел разглядеть тебя, – сказал он, оборвав меня на полуслове. – Должен же я был убедиться в том, что моя жена хорошо сложена. Я остался доволен тем, что увидел, и этого достаточно. Надень сорочку, Беа, и впредь никогда не ложись в кровать нагой.

Я подчинилась. Когда же я обняла Гая и начала целовать его, он решительно снял с себя мои руки.

– Этого не требуется. Я не малосильный старец, чтобы ты разжигала во мне желание, а ты не гулящая девка, чтобы докучать мне ласками. Подними подол, раздвинь ноги и вытяни руки вдоль тела.

Я сделала так, как он приказал, и все бы прошло мирно, если бы я, в очередной раз вспомнив наставления леди Клод, не вскинула бедра, прижавшись к Гаю всем телом. Он даже отпрянул и посмотрел мне в глаза с непритворным гневом.

– Беа, не смей себя так вести! Я не потерплю от жены похоти и непотребства. Ты должна оставаться неподвижной все время, пока я не закончу. И упаси тебя Господь что-то говорить, тем более вздыхать или стонать, если ты не хочешь разочаровать меня!

Разочаровать его я не просто не хотела, а боялась, и потому вела себя так, как Гай мне сказал. Когда он получил удовлетворение и освободил меня от тяжести своего тела, я все жеосмелилась положить голову ему на плечо, очень надеясь, что он обнимет меня. Но Гай поцеловал меня в лоб и отодвинулся.

– Это тоже лишнее, Беа.

– Но почему? – спросила я, впав в отчаяние. – Что предосудительного в том, что супруги засыпают в объятиях друг друга?

Он скосил на меня глаза и усмехнулся:

– Начиталась глупых куртуазных романов? Извини, я воспитан иначе, не на любовных историях. И в жене я желаю найти порядочность и строгость в поведении. Простолюдинки и девки – тем позволительно и ласкать мужчину, и прыгать под ним, и даже визжать. Но ты – знатная дама, моя супруга и должна вести себя так, чтобы не дать ни малейшего повода усомниться в твоем благонравии.

Отчитав меня, он повернулся ко мне спиной и уснул. Отодвинувшись на самый край кровати, я крепко сжала веки, почувствовав, что из глаз вот-вот хлынут слезы, а я уже понимала, что слезами только рассержу Гая, но не растрогаю.

****

Дни проходили радостно: Гай был неизменно любезен со мной, оказывал мне знаки внимания, делал подарки. Я получила и украшения, и отрезы дорогих тканей, и даже белую лошадку, чей кроткий нрав, по мнению Гая, более приличествовал его жене, чем рослые норовистые жеребцы, на которых ездил он. Мы посещали мессы, принимали гостей и сами участвовали в увеселениях двора принца Джона. Но совместные ночи приводили меня в уныние. Я ничего не могла поделать с собой: мне хотелось отвечать на поцелуи Гая, обнимать его. Но, помня его слова, я всякий раз старалась не шевелиться. Мне приходилось вцепляться пальцами в простыни, лишь бы остаться неподвижной, хотя мое тело горело желанием слиться с Гаем так тесно, как только возможно. Я стала ощущать неведомое прежде томление, когда Гай соединялся со мной, и оно не проходило, продолжая мучить меня после соития. К моей радости, Гай не пренебрегал супружескими обязанностями, исполняя их за ночь не по одному разу. Но когда я понимала, что он уснул окончательно, до утра, меня охватывало отчаяние. Я сворачивалась в клубок и, стиснув зубы, терпела тягучую боль в груди и внизу живота.

Как такое возможно? Днем – любящий и заботливый супруг, а ночью – настоящий мучитель? У меня в голове не укладывалось! А вдруг это со мной что-то не так? Вдруг я бесстыдница, которой не привили должной скромности? Но ведь Брайан вел себя с женой совершенно иначе, а брата я почитала за образец. После супруга, разумеется.

И однажды я взбунтовалась, позволила себе то, в чем Гай мне отказывал: обняла его и принялась целовать. Мой бунт длился недолго – Гай ответил пощечиной, несильной, но очень обидной. Я замерла и вжалась в перину, не сводя глаз с его лица. Оно осталось спокойным, но в глазах я заметила гнев.

– Беа, – очень холодно произнес Гай, – мне никогда не доставляло удовольствия поднимать руку на женщину. Очень прошу тебя: не вынуждай меня повторять то, что случилось сейчас.

Утром он, казалось, не вспомнил о ночной размолвке, поцеловал меня очень ласково, подарил изысканное ожерелье и весь день не отходил от меня, а во время трапез отбирал для меня самые лакомые кусочки. Разумеется, ночью я вела себя с наивысшей покорностью, лишь бы Гай был доволен, и даже заслужила его похвалу.

Все осталось по-прежнему, а мне становилось все хуже и хуже. В конце концов боль и терзания привели к тому, что я с ужасом почувствовала, как меня то и дело охватывает раздражение. Я стала резкой с прислугой, чего за мной прежде не водилось. Мне надо было с кем-то посоветоваться, но с кем? О том, чтобы пожаловаться Гаю, и речи быть не могло! Леди Клод? А что она мне присоветует, не зная подобной печали? Леди Хависа? Она меня не поймет. Дядя Гесберт – священник, что он знает о природе женской раздражительности? Брайан слишком молод, да и неловко говорить с братом о том, о чем и на исповеди не осмелишься сказать.

Меня навестил дядя Роджер и с такой неподдельной сердечностью осведомился, довольна ли я замужеством, что я, потеряв всякий стыд, выложила ему – мужчине! – все как на духу. Он не оборвал меня на первых же словах и не стал пенять за непристойную откровенность. Терпеливо выслушав мои сетования, дядя Роджер улыбкой выразил понимание и сочувственно погладил меня по руке:

– Бедная моя малышка Беа! Ты слишком живая и пылкая для Гая, вот в чем дело. Ему следовало подыскать себе в супруги девицу с холодной кровью, а не горячей, как у тебя. Но Гай стал твоим мужем, и он такой, какой есть, поэтому ничего не поделаешь. Пей отвар из успокоительного сбора, Беа, и тебе станет легче. Это единственный совет, который я могу тебе дать. Может быть, в будущем что-то изменится.

– Почему только в будущем, а не сейчас? – спросила я.

– Мало времени прошло, – кратко ответил дядя Роджер, и по его замкнувшемуся лицу я догадалась, что эти слова как-то связаны с леди Марианной.

– Я сожалею о том, что не обладаю холодностью, присущей леди Марианне, – осмелилась сказать я, опасаясь рассердить дядю Роджера упоминанием о ней.

Но дядя Роджер не стал сердиться. Он рассмеялся – снисходительно и немного грустно.

– Почему ты решила, что она холодна? Нет, Беа, в ее жилах течет очень горячая кровь.

– У нее всегда было такое выражение лица, такой взгляд, словно ее выточили изо льда, – возразила я.

– Это всего лишь маска, Беа, – усмехнулся дядя Роджер. – Может быть, она кого-то и обманывала, но не меня. В первую же встречу с леди Марианной я почувствовал, что в ней горит настоящий огонь. Меня потянуло к ней, как мотылька на свет пламени, и я довольно сильно обжегся.

– Но если она такая, какой ты ее описываешь, почему Гай стремился заполучить ее наравне с тобой? Что бы он стал делать с такой женой? – спросила я замирающим голосом.

Дядя Роджер бросил меня острый взгляд и резко сказал:

– Беа, если ты хочешь, чтобы твой брак с Гаем Гисборном сложился удачно, никогда не заводи с ним разговор о леди Марианне! Даже имени ее не упоминай, иначе его гнев, вызванный ею, падет на твою голову. А в гневе он страшен, поверь мне, малышка.

Значит, леди Марианна чем-то разгневала не только дядю Роджера, но и моего мужа. Я почувствовала, как глаза защипало от слез.

– Скажи мне правду, дядя, Гай любил ее? Как и ты?

Дядя Роджер вздохнул и отрицательно покачал головой:

– Нет, Беа, никто из нас не любил ее – ни Гай, ни я. Ему нравилось ее общество, а я испытывал к ней сугубо плотские желания, которых Гай в отношении нее не чувствовал вовсе. То, в чем он находил удовольствие, меня в леди Марианне раздражало, а природа моей тяги к ней вызывала у Гая брезгливость. Поэтому тебе нет нужды ревновать. Гай не любил леди Марианну, как должно мужчине любить женщину.

Я успокоилась после этих слов и, вспомнив об участи, постигшей леди Марианну, предположила:

– Дядя, может быть, ее оклеветали и она была невиновна в том, в чем ты ее заподозрил?

Лицо дяди Роджера окаменело:

– Она виновна, и мне были предъявлены исчерпывающие доказательства ее вины.

– Она сама призналась тебе? В чем? Что она все-таки сделала?

Эти вопросы дядя Роджер оставил без ответа. Мне бы замолчать, но я поддалась неистребимому любопытству:

– А с кем она была обручена?

Дядя Роджер посмотрел на меня очень усталым взглядом и недовольно спросил:

– Почему тебя так интересует все, что с ней связано?

– Сама не понимаю, – пожала я плечами в ответ. – Наверное, потому что она окутана тайнами, которые мне хочется разгадать.

– Любопытство влечет неприятности, Беа, если становится непомерным. Леди Марианна была обручена с графом Хантингтоном. Считается, что он погиб добрый десяток лет назад, но твой супруг не согласен с общим мнением и сомневается в гибели графа, как сомневался в ней и отец леди Марианны, хотя Гесберт и сэр Рейнолд ручаются в том, что он мертв.

Услышав эти слова, я чуть не совершила ошибку, но вовремя спохватилась и прикусила язык. Лучше я подробнее расспрошу дядю Роджера. Увы! Угадав мое намерение, он вскинул ладонь в запрещающем жесте:

– Довольно, Беа. Разговор перестал быть для меня приятным, а для тебя полезным, потому закончим его. Совет ты получила, и не один, свое любопытство тоже потешила. О графе Хантингтоне я все равно ничего не скажу тебе, потому что и сам ничего о нем не знаю.

Оставшись одна, я еще раз похвалила себя за осторожность. Ведь я едва не поведала дяде Роджеру, что дядя Гесберт и сэр Рейнолд по непонятным мне причинам ввели его в заблуждение, а женщине не следует вторгаться в мужские дела. Устроившись в кресле, я принялась за вышивание, но мои мысли постепенно заняло имя, которое назвал дядя Роджер.

Граф Хантингтон!.. Надо же! Леди Марианна и впрямь была обручена с графом, а я насмехалась над ней. Я порылась в памяти, пытаясь отыскать в ней хоть что-нибудь о графе Хантингтоне или его родне, но безуспешно. И все же мне было известно о нем то немногое, что я узнала из подслушанных в Ноттингеме разговоров Гая с дядей Гесбертом и сэром Рейнолдом и позже с Джеффри. Так что же я знаю о графе Хантингтоне, кроме того, что он был обручен с леди Марианной?

Наравне со своими ратниками он защищал замок, названия которого я не услышала. Замок был захвачен. Кем и почему? Об этом тоже не упоминалось. А потом граф Хантингтон, избежав гибели, скрылся от своих недругов и, вероятно, до сих пор скрывается под другим именем. Каким и где? И на эти вопросы ответов у меня нет. Какими же сведениями о нем я располагаю? Его хорошо знают Гай, дядя Гесберт, сэр Рейнолд, знал убиенный барон Невилл и – сомнений нет! – леди Марианна. Не могла не знать, раз он помог ей сбежать от слуг дяди Роджера. Помог, а что было потом? Гай утверждал, что она не знала о своем обручении, пока ее отец не объявил об этом дяде Роджеру. Почему же граф Хантингтон ей сам не сказал, что они обручены? А потому, что он, наверное, представился ей под другим именем. Как это говорил дядя Гесберт? «Невилл не станет связывать два имени в одно». То есть не захочет, чтобы дочь поняла: тот, кого она знает под каким-то неведомым именем, и граф Хантингтон – один и тот же человек. И опять: почему? Как получилось, что леди Марианна, будучи невестой графа, сбежала в Шервуд к разбойникам, убившим ее отца? Где в это время был граф Хантингтон?

– Не ладится с вышиванием, Беа? – веселый голос прозвучал так неожиданно, что я вздрогнула, как при раскате грома.

Гай рассмеялся и потрепал меня по щеке. Глядя в его глаза, я подумала: «Вот тот, у кого я точно найду ответы на все свои „почему“ и „где“!» Но память услужливо повторила сделанное дядей Роджером предупреждение: «Никогда не заводи с Гаем речь о леди Марианне!» А где граф Хантингтон, там и она. Лучше унять любопытство, чем вызвать гнев мужа!

Я начала пить отвар из успокоительных трав, и мне действительно полегчало. Раздражительность как рукой сняло, я стала крепче спать, а супружеские обязанности в моем понимании приняли сходство с отправлением естественных потребностей, вроде малой нужды по утрам. Я очень надеялась обнаружить у себя признаки беременности, но крови выходили в срок, и оставалось утешаться тем, что моему замужеству нет и половины года.

Мы мирно жили в Лондоне, и ничто не смущало наш покой, пока в ноябре Гай не получил от сэра Рейнолда письмо, которое привело его в ярость.

– Ах, старый глупец! – пробормотал Гай и, показав письмо Джеффри, швырнул пергамент в камин, где он и сгорел. – Немедленно отправляйся в Ноттингемшир, повидайся со своим братом и разузнай последние новости. Сэр Рейнолд пишет, что он не убит, но при смерти. Зная его живучесть, не очень-то я верю в благополучный исход. Если так и окажется, передай брату мой приказ: никаких встреч с посыльными шерифа! Пусть затаится и ждет моего возвращения в Средние земли. Сэр Рейнолд для него с этого дня не указ.

– Вы известите об этом решении сэра Рейнолда? – осведомился Джеффри.

– Обойдется, – жестко ответил Гай. – Неведение станет ему наказанием за глупость.

– А если на этот раз вы переоценили его силы и он умрет от полученной раны? – спросил Джеффри, внимательно глядя на Гая.

– Мое указание твоему брату остается в силе и в этом случае, – недолго подумав, ответил Гай. – Он мне понадобится там, а не рядом со мной. Но, думаю, прав окажусь я. Сколько раз его убивали, и ни разу он не погиб! Поторопись, Джеффри!

Я ничего не поняла из разговора Гая и Джеффри, но видела, что они понимают друг друга с полуслова. Когда Джеффри скрылся за дверью, я попыталась расспросить Гая, что все это значило.

– Не твоего ума дело, – нелюбезно ответил муж. – Будешь и впредь одолевать меня вопросами, выставлю тебя за дверь, чтобы не вести при тебе разговоров, к которым ты не имеешь отношения.

Никогда прежде он не говорил со мной в подобном тоне. Проглотив слезы, я возразила:

– Но ведь я твоя супруга, Гай. Я хочу помогать тебе, быть полезной в твоих делах!

– Помогать чем?

– Советом, например.

По горлу Гая прокатился отрывистый смешок:

– Советом? Почему ты решила, что я нуждаюсь в твоих советах? Чем так примечателен твой ум, чтобы ты могла дать мне дельный совет? Хочешь быть полезной? Докажи свою плодовитость, роди мне наследника. Никакой иной пользы я от тебя не жду и не требую.

Я низко склонила голову над вышиванием, старательно глотая вспухший в горле комок слез и обиды. Гай сел возле меня, обнял неожиданно ласково и очень мягко сказал:

– Беа, ты хорошая жена, и я весьма доволен нашим браком. Но ты должна понимать, что женщина никогда не сможет быть равноправной советчицей в делах супруга. Твоя забота – дети и дом. Ничего больше!

– А супруг? – прошептала я, поднимая на него глаза. – Ведь я люблю тебя, Гай! Ты отрада и светоч моего сердца. Что дурного в моем желании помогать тебе?

Он улыбнулся очень горькой улыбкой, словно я говорила ему о чем-то невозможном и недостижимом, словно и он когда-то думал так же, как я, но разуверился в тех мыслях. Встретив мой взгляд, Гай тряхнул головой, прогоняя нечто ненужное, ставшее лишним, поцеловал меня в лоб и шепнул:

– Пойдем в постель, Беа, если действительно хочешь порадовать меня и принести пользу.

Джеффри вернулся через две недели. Когда он появился на пороге, в одежде, испачканной дорожной грязью, и пропахший конским потом, Гай повел глазами в мою сторону, и моя игла заскользила проворнее, словно для меня не было важнее дела, чем вышивание. Но Гай не удовольствовался таким проявлением послушания и приказал Джеффри:

– Рассказывай, но шепотом.

Джеффри заговорил, и так тихо, что я не смогла расслышать ни слова. В какой-то момент Гай оборвал его смехом, похожим на клекот:

– И кто был прав? Я же говорил, ему с детства ворожили феи, он живуч, как если бы искупался в драконьей крови!

После того как Джеффри все рассказал и умолк, Гай долго барабанил пальцами по краю камина, пока не спросил ровным, даже скучающим голосом:

– Больше никаких новостей?

– Нет, милорд, – ответил Джеффри.

Я заметила, как муж бросил на него мгновенный пристальный взгляд.

– И твой брат ни о чем не поведал?

Джеффри расправил плечи, ответил Гаю не менее пристальным взглядом и сказал:

– Мы говорили только о вашем приказе, милорд. Я узнал, что вас интересовало, и не спрашивал его о другом.

– Что же помешало тебе выйти за пределы моего приказа? Помнится, в апреле ты не убоялся истолковать мой приказ по-своему?

Голос моего супруга прозвучал так, что мне стало не по себе.

– Ваш гнев, милорд, пощечина, которую вы мне отвесили, и угроза собственноручно убить меня, если мое толкование вашего приказа привело бы к гибели всех ваших ратников, – невозмутимо ответил Джеффри.

Я испугалась, что ответ Джеффри повлечет за собой пагубные для него последствия, – и не столько потому, что боялась за жизнь Джеффри. Я вспомнила предупреждение дяди Роджера о том, каким страшным может быть гнев моего супруга, и всем сердцем не желала убедиться в этом собственными глазами. Но, к моему удивлению, Гай вовсе не разгневался. Напротив, он потрепал Джеффри по плечу и похвалил за быстроту, с которой тот съездил в Ноттингем и вернулся в Лондон.

– Пора возвращаться домой! – сказал Гай почти мечтательным голосом. – Загостился я в Лондоне в ущерб делам!

Я почувствовала легкий укол в сердце. Гай говорил так, словно и я была помехой его делам. Но потом я подумала о том, что и Брайан с леди Клод, и дядя Гесберт давно вернулись в Средние земли. Те края никогда не были мне родным домом, но любовь к родным и близким мне людям всколыхнули и во мне желание отправиться в Ноттингемшир. К тому же именно там находится замок Гая, куда мне предстоит вступить полноправной госпожой, леди Беатрис Гисборн. Поэтому я с легким сердцем начала готовиться к отъезду из Лондона.

Он состоялся не так скоро, как я мыслила и как хотел Гай. Рождественские празднества мы провели при дворе принца Джона, и только в середине января получили разрешение покинуть Лондон. Дядя Роджер вознамерился сопровождать нас, и я не нашла в этом желании ничего необычного, пока не стала свидетельницей его разговора с Гаем.

– Роджер, при всем моем уважении к твоей доблести, я очень рекомендую тебе не преступать границу Средних земель.

– Какая опасность может подстерегать меня там, Гай?

– Я не могу предсказать. Просто вспомни, что сталось с гарнизоном, который ты оставил во Фледстане. Он был вырезан весь, до последнего ратника. Тебе это ни о чем не говорит?

Дядя Роджер покривил губами, посмотрел на моего мужа и обреченно сказал:

– Чему быть, тому не миновать, Гай. Я хотя бы взгляну в глаза тому, чье имя давно хочу узнать.

– Его взгляд станет последним, что ты увидишь перед смертью, – ответил Гай.

Дядя Роджер презрительно хмыкнул:

– Но я желаю увидеть его. Не думаю, что он выстоит против меня.

– Не уверен, Роджер, – усмехнулся мой супруг. – Правильнее будет сказать: уверен в обратном. В поединке с ним ты и минуты не продержишься.

И вдруг дядя Роджер сделал нечто невообразимое – ухватил Гая за ворот верхнего платья, с силой притянул к себе и прохрипел ему прямо в лицо:

– Кто?! Кто он, Гай?! Ведь ты знаешь! Сколько еще ты намерен использовать меня как разменную пешку на шахматном столе?

Иголка выпала из моих онемевших пальцев. Я не могла угадать, что сейчас последует, но боялась как никогда. Мой испуг, казалось, сыграл на руку Гаю. Он выразительно повел глазами в мою сторону. Проследив его взгляд, дядя Роджер ослабил хватку, и Гай аккуратно высвободился из его рук.

– Да, Роджер, здесь Беатрис, твоя племянница, которая любит тебя всем сердцем и почитает как благородного рыцаря. Должна ли она узнать все, прежде чем ты угрозами вырвешь из меня имя?

Дядя Роджер долго смотрел на меня, по его лицу пробежала мучительная судорога.

– Нет, – глухо произнес он. – Я дорожу любовью Беа и не хочу утратить ее уважение. Но ведь и мне есть что сказать, Гай!

– Скажи! – неожиданно легко согласился мой муж. – Мне даже любопытно, как она отнесется к твоим откровениям.

Дядя Роджер медленно перевел взгляд на Гая, и я, забыв о вышивании, смотрела на них, но они молчали, тяжело дыша в лицо друг другу. Дядя Роджер вновь посмотрел на меня и с горечью усмехнулся:

– Бедная малышка Беа! Да послужит тебе защитой неведение о том, чьей супругой ты стала!

– И чьей племянницей уродилась, – не остался в долгу Гай.

На этом они разошлись. Вскоре мы отправились в дорогу, и за все время пути мой супруг и дядя не сказали при мне друг другу ни слова. Когда мы почти подъехали к Ноттингему, Гай неожиданно приказал мне отправляться в его замок, не заезжая в город, и выделил для моего сопровождения половину дружины.

– Как же так? – удивилась я. – Не ты ли должен представить меня всем в своем замке госпожой?

– Ты справишься с этим сама, – хладнокровно ответил Гай. – Меня ждут дела в Ноттингеме, ради которых я не стану тратить драгоценные часы на правила этикета.

Мне ничего другого не оставалось, как подчиниться. Я надеялась, что он хотя бы отправит со мной Джеффри: все-таки тот возглавлял ратников Гая и мне было бы с ним спокойнее. Но Гай отказал мне и в этом, сославшись на то, что Джеффри необходим ему больше, чем мне.

В замке меня встретили со всей учтивостью. Пока дела удерживали Гая в Ноттингеме, я ознакомилась со всеми службами, хозяйством и даже с отчетами о доходах, приносимых владениями Гая. Кое-что мне показалось подлежащим исправлению и улучшению, но я благоразумно отложила изменения в управлении владениями до возвращения Гая. Пока его не было, я занималась убранством наших покоев, благо привезла с собой из Лондона много утвари. Под моим руководством и наблюдением побелили стены, украсили их гобеленами, намыли и до блеска натерли воском деревянные половицы, заменили полог над кроватью, расставили по углам комнат высокие бронзовые подсвечники. Под пологом на тонких цепях повесили лампы, которые я сама заправила благовонным маслом.

Я обследовала все дворовые постройки от конюшни до птичника, тщательно пересчитала запасы в кладовых, расспросила повара о кулинарных пристрастиях моего супруга и дала ему рекомендации относительно выбора блюд. Слуги и ратники относились ко мне с подобающим уважением, но я то и дело ловила на себе их взгляды, смущавшие меня. Они поглядывали на меня так, словно я заняла чье-то место. Не выдержав, я обратилась к старшей над замковой челядью служанке Джоанне с вопросом, не был ли лорд Гисборн женат, прежде чем обвенчался со мной.

– Разумеется, нет, миледи! – заверила меня Джоанна, но при этом потупила глаза, словно что-то скрывала.

Изучая замок, я заметила, что жилая часть и почти все постройки выглядели так, словно были возведены совсем недавно. Но кладка защитных стен была старая, и местами на стенах были видны следы копоти.

– Дело в том, миледи, что три года назад замок подвергся нападению, начался пожар, и почти все внутри стен выгорело дотла. Сэр Гай сам едва не погиб.

– Кто же посмел напасть на замок сэра Гая, зная, какой властью он обладает в Ноттингемшире? – удивилась я.

– Тот, в чьих руках больше власти в Средних землях, чем у сэра Гая, – ответили мне и, заметив, что я не поняла, о ком идет речь, пояснили: – Лорд Шервуда, разумеется! Кто же еще, миледи?

Лорд Шервуда – разбойник, объявленный вне закона! – обладает большей властью, чем Гай? Да разве такое возможно, чтобы еще и слуги Гая говорили об этом с такой уверенностью?

Обустраиваясь, я с нетерпением ждала возвращения Гая. Мне очень хотелось увидеть на его лице удивление, услышать похвалу, но все вышло не так, как мечталось. Когда через неделю ворота замка распахнулись, я с ужасом увидела, что моего мужа везут в конной повозке, и вначале приняла его за мертвеца: настолько он был неподвижным и бледным.

– Что с ним?! – бросилась я к Джеффри, который ехал рядом с повозкой, не отрывая глаз от лица Гая.

– Он ранен, миледи, – глухо ответил Джеффри, спешиваясь. – Очень тяжело. Я убеждал его остаться в Ноттингеме, но он выразил настойчивое желание вернуться домой.

Взяв себя в руки, я приказала послать за лучшими лекарями и сама проследила, как Гая переносят в спальню и укладывают в кровать. Он вдруг пришел в себя и, не заметив меня, впился глазами в лицо Джеффри, накрыл рукой его руку и еле слышно спросил:

– Что?

– Вы дома, милорд, – ответил Джеффри.

– Что слышно о ней? – прохрипел Гай, не удовольствовавшись таким ответом.

Джеффри потемнел лицом и сказал:

– Насколько я знаю, она жива.

– Жива?

– Да, милорд. Но его сын родился прежде срока, мертвым.

– Она жива! – выдохнул Гай и, прикрыв глаза, дернул уголком рта: – До его щенка мне нет дела. Она жива…

Вновь открыв глаза, он посмотрел на Джеффри как на спасение своей души.

– Ты здесь, со мной?

– Вы тяжело ранены, милорд, – очень ровным голосом ответил Джеффри. – Если вы думали, что я вас оставлю, когда вы в таком состоянии, вам должно стыдиться, сэр Гай.

Гай улыбнулся, сжав руку Джеффри, закрыл глаза и впал в беспамятство. Меня он так и не заметил, хотя я стояла в изголовье кровати. Пришли лекари, и пока они хлопотали над Гаем, я потребовала объяснений у Джеффри: что произошло, почему мой супруг оказался ранен и кем?

– Сэр Гай устроил засаду, в которую попали жена и брат лорда Шервуда. В графстве объявили, что они будут преданы казни, если лорд Шервуда не сдастся добровольно. Но он предпочел не сдаваться, а совершил дерзкую вылазку в Ноттингем, проник в подземелье замка и освободил жену и брата. Когда побег был обнаружен, сэр Гай бросился в погоню, и у самых ворот города его сразила шервудская стрела.

– А чей сын родился мертвым до срока?

– Лорда Шервуда, миледи. Его супруга была в тягости.

Ответ Джеффри был очень скупым, но я и так все поняла. Засада, ожидание казни, побег – какая женщина, носившая под сердцем дитя, выдержала бы подобные потрясения? Мне стало от души жаль ее, пусть она и была женой заклятого врага моего супруга.

– Как это несправедливо! – воскликнула я.

– Что именно, миледи? – осведомился Джеффри.

– То, что воюют мужчины, а страдают ни в чем не повинные женщины.

– Вы правы, миледи. Не только несправедливо, но и жестоко, – очень тихо произнес Джеффри, и в его глазах я впервые увидела уважение ко мне самой, а не к супруге его лорда.

– Надеюсь, она оправится, хотя многие женщины умирают после родов, случившихся раньше положенного срока, – вздохнула я и перекрестилась.

– Лорд Шервуда не только воин, но и целитель, весьма искушенный в медицине, – ответил Джеффри. – Полагаю, его знаний и сил хватит на то, чтобы вылечить супругу.

Спохватившись, я укорила себя в том, что чересчур озаботилась бедами незнакомой мне жены лорда Шервуда, в то время как мой собственный супруг пострадал ничуть не меньше. Лекари закончили осмотр раны и перевязку, приготовили необходимые лекарства. На мой вопрос, как долго будет идти выздоровление, они дали не слишком утешительные ответы:

– Сэр Гай сейчас находится на грани жизни и смерти, миледи. Мы сделаем все возможное, а вам остается только молиться, чтобы Всевышний даровал ему исцеление.

Слезы заструились у меня по щекам при мысли, что Гай может умереть. Я выразила твердое намерение остаться возле него и ухаживать за ним, и ни лекари, ни Джеффри не смогли отговорить меня. Я провела у постели Гая всю ночь, вытирала пот с его лба, поила лекарством, забирая кубок из рук лекаря. Утро не принесло облегчения, а днем Гай почувствовал себя совсем плохо.

– Беа, я хочу исповедоваться, – сказал он хрипящим шепотом.

Я думала послать за дядей Гесбертом, но Гай наотрез отверг мое предложение:

– Только не он! Скажи Джеффри, пусть найдут любого священника, первого, что попадется. Мне легче открыть душу простому монаху, но не твоему дядюшке епископу. Он слишком легко отпускает мои грехи.

Я не смогла понять, чем ему вдруг не угодил дядя Гесберт, которому прежде Гай всегда исповедовался. Легко отпускает грехи? А разве целью исповеди не являлось отпущение грехов? Но взгляд Гая был таким, что я не осмелилась возражать и передала Джеффри приказ слово в слово. Он снарядил небольшой отряд и отправил его на поиски священника. Не знаю, в каких далях пришлось его искать, но люди, посланные Джеффри, вернулись в потемках, когда в замке уже потушили огни.

Джеффри и я встретили святого отца у дверей комнаты, где лежал Гай. Я подошла за благословением и получила его, а Джеффри моему примеру отчего-то не последовал. Он долго смотрел на священника внимательным изучающим взглядом, после чего учтиво, но твердо сказал:

– Прошу простить меня, святой отец, но я должен обыскать вас, прежде чем допущу к сэру Гаю.

В глазах священника вспыхнул гнев:

– Делай, что хочешь, но устыдись! Меня позвали исповедовать того, кто находится в шаге от смерти, а ты заподозрил во мне убийцу?

Помедлив, Джеффри отказался от своего намерения, и священник пожелал, чтобы его оставили с Гаем наедине, как того требовала тайна исповеди. Джеффри вошел в комнату, я осталась ждать у дверей, а святой отец отступил на несколько шагов, так что почти растворился в углу, куда едва падал свет факела.

Лекари беспрекословно повиновались Джеффри, но одного из слуг, который неотступно был при Гае, ему пришлось силой выставить за порог. Он буквально вытащил парня за шкирку и кивком указал священнику, что тот может войти. Низко склонив покрытую капюшоном голову, святой отец безмолвно скользнул внутрь, а Джеффри, закрыв за ним дверь, занялся парнем, ворот чьей куртки он продолжал крепко держать в руке.

– Хватит здесь отираться! Отправляйся в караульную, твое место отныне там.

Почему-то этот приказ сильно испугал парня, он даже вцепился в руки Джеффри.

– Не отправляй меня туда! – попросил он молящим голосом. – Там ведь ратники!

– Где же им еще быть? – осведомился Джеффри, и в его голосе прозвучало презрение.

– Они смотрят на меня так, что меня мороз по коже продирает. Я боюсь их!

Из плотно сжатых губ Джеффри вырвался резкий смешок:

– Надо же, какие нежности! Приди в себя, Хьюберт. Ты не девица, чтобы дрожать при виде ратников, тем более что сам пожелал стать одним из них. Боялся там, теперь боишься здесь – как же ты собираешься жить в замке сэра Гая? Остерегаясь собственной тени?

– Но, чтобы попасть в караульную, мне придется пройти через двор!

– Несомненно, тебе не миновать его, вот и сделай это, – с усмешкой подтвердил Джеффри и, прищурив глаза, тихо сказал: – Выполняй мой приказ, Хьюберт, и не забывай, что я прежде всего твой командир, как и всех других ратников сэра Гая, и в самую последнюю очередь – твой брат.

Выслушав Джеффри, Хьюберт криво усмехнулся и неожиданно дерзко заявил:

– Оказывается, и ты не уберегся от чар этой ведьмы?

Джеффри в ответ залепил ему пощечину с такой силой, что Хьюберт отлетел на несколько шагов и едва не упал.

– Закрой свой грязный рот и убирайся! Если ты и в караульной заведешь подобные речи, тебе точно не поздоровится. Ступай!

Тон Джеффри был тихим, но неумолимым, и Хьюберту ничего не оставалось, кроме как повиноваться. Он ушел прочь неверной походкой, словно его одолевал не просто страх, а настоящий ужас.

– Чего он боится? – спросила я.

– Смерти, миледи, – с холодной усмешкой ответил Джеффри, – поскольку сам понимает, что заслужил ее.

Припомнив обрывки разговоров, которые Гай и Джеффри вели при мне в Лондоне, я удивилась:

– Как странно ты говоришь о нем! Он ведь твой брат и такой же слуга сэра Гая, как и ты. Почему же ты отзываешься о нем с презрением, а он боится наших же ратников?

– Потому, миледи, что он служил другому человеку и предал его, спасая собственную шкуру. Предавший одного господина с легкостью предаст и другого. Те, кто защищает свою жизнь оружием, не любят изменников, и наши ратники не исключение.

Больше он ничего не сказал, но я и сама догадалась, кому служил и кого предал Хьюберт. Да, ему следовало опасаться мести, если он приложил руку к поимке жены лорда Шервуда. Только почему он испытывает такой страх и перед ратниками Гая? Впрочем, ведь Джеффри уже объяснил мне, что предателей не жалуют нигде. Он согласился со мной, когда я рассуждала о несправедливости страданий, причиняемых женщинам войнами, которые ведут мужчины, возможно, и наши ратники считали так же, как их командир.

Исповедь Гая была очень долгой, и я едва держалась на ногах, когда священник наконец-то вышел к нам. Я бросилась к нему и, схватив за руку, спросила:

– Как он, святой отец? Ему лучше?

– Несомненно, дочь моя, ведь его душа получила искомое облегчение, – с тяжелым вздохом ответил священник, и я заметила в его добрых глазах влажный блеск. – Телесное же самочувствие мне облегчать не дано. Я вижу, вы добрая и чистая женщина, горячо любите супруга. Молитесь о его душе, дочь моя, неустанно молитесь!

Он говорил так, словно на исповеди ему открылась целая бездна неких ужасных злодеяний, совершенных моим мужем, во что я никак не могла поверить. Еще раз вздохнув, он погладил меня по руке и кивнул Джеффри в знак того, что готов уйти и продолжить свой путь, прерванный теми, кто призвал его в наш замок.

– Разве вы не останетесь до утра? – спросила я. – Ведь до рассвета еще далеко!

– Я не боюсь ночных дорог, – ответил священник. – Моя вера – самая надежная защита от всех опасностей, которые подстерегают путников.

Джеффри при этих словах странно усмехнулся и ушел вместе с ним. Я вернулась к постели Гая и, стараясь не шуметь, села на табурет у изголовья. Гай был очень бледен, его губы запеклись, и я смочила их влажной салфеткой. Он приоткрыл глаза и посмотрел на меня:

– Беа? Зачем ты здесь? Ступай спать!

– Позволь мне остаться возле тебя! – попросила я, взяв в ладони его неподвижную руку.

– Ну как знаешь, – шелестом слетело с его губ, и он снова впал в забытье.

****

Следующий день омрачился печальным происшествием: вечером нашли Хьюберта мертвым, с петлей на шее. Сам ли он наложил на себя руки или кто-то убил его, я не узнала и не стала доискиваться, поскольку Гай оставался в беспамятстве и все мои мысли и чаяния были полны им одним. Слуги и ратники отнеслись к смерти Хьюберта с полнейшим равнодушием, а Джеффри приказал его даже не похоронить, а зарыть за кладбищенской оградой без поминальной мессы. Но Гая это событие заинтересовало, когда он пришел в себя. Усилия лекарей или отпущение грехов, а может быть, все вместе принесло благо, и Гай начал оправляться от раны. Узнав о смерти Хьюберта, он призвал к себе Джеффри и обстоятельно расспросил, как именно тот погиб. Оказалось, что Хьюберта не просто нашли в замке: у ворот стояла лошадь, к которой было привязано его тело.

– Как он оказался за стенами замка?

– Я отправил его в числе ратников, сопровождавших до Ноттингемской дороги священника, который вас исповедовал. Вернулись все, кроме Хьюберта, и никто не смог объяснить, куда он подевался.

– И ты не послал на поиски?

– Нет, милорд.

– Почему?

– Я примерно представлял себе, что с ним могло случиться, и не хотел потерять в его поисках ратников, зная, с кем им придется столкнуться.

Гай долго молчал, обдумывая ответ Джеффри, после чего небрежно махнул рукой:

– Ладно! Хьюберт все равно свое отслужил. Его стараниями лорд Шервуда хотя бы лишился сына, так пусть потешится местью тому, кто предал его.

****

К моей несказанной радости здоровье Гая неуклонно улучшалось. Как это ни странно звучит, но время, которое я проводила возле его постели, было для меня счастливым. Подолгу, как никогда прежде, я находилась с Гаем вдвоем. Раньше он был вечно занят, а раненый принадлежал мне одной. Его обществом мне приходилось делиться только с лекарями и Джеффри, но присутствие лекарей было необходимым, вели они себя с предельным тактом, и я их почти не замечала. Джеффри тоже особенно не докучал, навещая Гая каждое утро, докладывая ему о делах в замке и новостях Ноттингемшира, после чего уходил до следующего утра. Я поила Гая лекарствами, помогала слугам переодевать его и перестилать постель, занимала чтением и видела в его глазах благодарность за мою заботу.

По мере того как он выздоравливал, я вновь занялась делами по хозяйству. В один из вечеров, обсуждая с поваром блюда на завтра, я заметила стоящий на оконном выступе длинный и узкий деревянный ящик, в котором густо росли зеленые стебли. Сорвав несколько листиков, я растерла их в пальцах и почувствовала очень приятный запах.

– Что это?

– Имбирь, миледи. Когда его корешки выбрасывают почки, я их отщипываю и высаживаю в землю, чтобы вырастить новые корни, – охотно ответил повар.

Я приказала ему срезать для меня пучок стеблей. Запах мне так понравился, что я захотела поместить стебли в своей спальне как цветы. По пути к себе я зашла в покои мужа и спросила у лекаря о самочувствии Гая.

– Лучше, миледи, – ответил он, – много лучше! Я дал ему макового настоя, перед тем как промыть рану, и сейчас он спит. Желаете взглянуть на него?

Кивнув, я прошла в спальню и присела на кровать рядом с Гаем. Положив зеленые стебли на кресло, я осторожно, чтобы не разбудить мужа, провела ладонью по его щеке. Неожиданно он накрыл мою ладонь своей и, не открывая глаз, прижал мою руку к губам.

– Ты! – чуть слышно прошептал он. – Ты пришла ко мне!

В его голосе было столько нежности и благоговения, что я потеряла дар речи от удивления. Никогда прежде он так не говорил со мной. Не успела я сказать хотя бы слово в ответ, как он подвинулся и потянул меня за руку.

– Ляг, пожалуйста! Приляг возле меня! Я истосковался по тебе, и вдруг ты сама пришла!

Удивившись еще сильнее, я сделала так, как он просил, и Гай крепко обнял меня, стал целовать – сначала очень нежно, едва дотрагиваясь губами до моего лица и губ, потом все жарче и требовательнее. Его ладонь скользнула по моей груди, и он с досадой прошептал:

– Платье! Зачем оно? Ты могла бы снять с себя одежду? Всю!

Высвободившись, я разделась, вновь легла рядом с ним, и он заключил меня в объятия. Последнее, о чем я подумала: что скажет лекарь? Вдруг Гаю потом станет хуже? А больше я не думала ни о чем, попросту не могла думать. Гай целовал меня так, как никогда раньше не целовал. Он вообще был сам на себя не похож: зарывался руками в мои волосы, осыпал поцелуями и называл меня милой и самой любимой.

– Какая у тебя шелковистая кожа! – задыхаясь, шептал он, не переставая целовать меня. – И этот твой запах – я обожаю его! Как давно я мечтал о тебе, мечтал, чтобы мы были вместе так, как сейчас!

Осмелившись после этих слов, я ответила на очередной поцелуй, и Гай, вместо того чтобы сделать мне обычный выговор, впился в мои губы так, что я едва могла дышать. Все было так необычно и так восхитительно! Презрев все правила благонравия на супружеском ложе, Гай безмолвно желал, чтобы и я их отринула. Когда мы с ним соединились, я невольно подалась навстречу ему, а Гай, неизменно требовавший от меня полной неподвижности, даже застонал от удовольствия и подхватил меня рукой под спину, заставляя и дальше отвечать рывкам его тела. Он сам – сам! – попросил меня не только обнять его, но и обвить ногами. Все было невыразимо прекрасно, и я мечтала: пусть наша близость длится вечно! Впервые за месяцы супружества я познала такое блаженство, что не смогла удержаться от громкого крика, который вместо негодования привел Гая в восторг. Посмотрев на меня глазами, затуманенными маковым настоем, он тихо сказал:

– Ты кричала, и не от боли. Значит, тебе было хорошо со мной?

– Так хорошо, что я не могу выразить словами! – призналась я от всего сердца.

По его губам пробежала неожиданно очень печальная улыбка, и он с горечью спросил:

– Тогда почему ты предпочла его? Чем он лучше меня?

Я даже испугалась, приняв эти слова за обвинение в измене:

– О чем ты сейчас говоришь, Гай? Я и помыслить не могу ни о ком, кроме тебя!

Его глаза чуть прищурились, впившись в меня так, что мне стало не по себе:

– А как же Рочестер? Роберт Рочестер?

– Кто это? Я даже имени такого не знаю! – окончательно впав в смятение, я с нежным укором напомнила: – Гай, когда ты взял меня в жены, я взошла на твое ложе невинной девицей. В чем ты меня сейчас заподозрил? Я люблю тебя одного, каждой частичкой своей души! Может быть, тебе приснился дурной сон?

По мере того как я говорила, его глаза теплели, лицо оттаивало. Улыбнувшись, Гай привлек меня к себе и зарылся лицом в мои волосы:

– Да, любимая, ты права! Это было дурным наваждением. Прости! Как же отрадно слышать твои слова о любви! Скажи еще, скажи!..

Он вновь принялся целовать меня, и я растаяла в его объятиях. Он прикасался ко мне с таким благоговейным трепетом, что на мои глаза наворачивались слезы. Гай так исполнял супружеские обязанности, словно одновременно возносил молитвы в мою честь. Описать это словами попросту невозможно…

Он снова подарил мне неописуемое наслаждение, и больше я не боялась оскорбить его стонами и криками. Он и сам стонал и глухо вскрикивал, изливая в меня семя, а потом благодарил жаркими поцелуями. Когда же Гай уснул, он не только не выпустил меня из объятий, но и заставил обнимать его, крепко прижав к своей груди. Я уснула совершенно счастливой, уверившейся в его любви, еще не зная, что этой волшебной, незабываемой ночью мы зачали нашего сына.

Утром я проснулась от того, что меня громко позвали по имени. Открыв глаза, я увидела, как Гай смотрит на меня с таким изумлением, словно минувшей ночи не было вовсе.

– Беа? Почему ты здесь, да еще совершенно голая?

– Ты сам вчера попросил меня раздеться донага, – ответила я, не понимая, чем вызвано его неудовольствие.

– Ты была со мной всю ночь? – продолжал допытываться Гай, и мне показалось, что он вообще ничего не помнит.

Не зная, что сказать, я молча кивнула. Он перевел взгляд на кресло и поднял бровь.

– Что это за трава там лежит?

– Имбирные стебли, – ответила я, догадавшись, о какой траве он спрашивает. – Я хотела поставить их в воду у себя в спальне. От них исходит очень приятный запах. Убедись сам!

Дотянувшись до стеблей, я хотела поднести их к лицу Гая, но он резко отвернулся.

– Не надо. Убери их от меня, и как можно дальше. И оденься, наконец! Я тебе еще в Лондоне говорил, что благородная леди не спит нагишом!

От его резкого голоса, в котором звучало непритворное возмущение, в моей голове все перепуталось. Гай стал таким, каким я всегда его знала, но ведь ночью все было иначе! Наблюдая, как я одеваюсь и заплетаю косу, он вдруг спросил:

– Беа, мне показалось или ты действительно ночью стонала и даже кричала, когда мы выполняли супружеский долг? Почему ты забыла, как должно себя вести?

Я вздрогнула от его голоса как от удара, и едва не расплакалась.

– Ты сам просил, чтобы я вела себя именно так, почему же сердишься на меня теперь?

– Сам просил? – Гай усмехнулся с непонятной горечью. – В таком случае я не сержусь на тебя. Но впредь не смей уподобляться девке.

– Даже если ты…

– Я больше тебя об этом не попрошу, – резко оборвал он. – На меня, верно, дурным образом подействовал маковый настой. Ступай, Беа! Займись делами и забери, наконец, свою траву!

Говоря об имбирных стеблях, он только что не рычал, и я поторопилась уйти, лишь бы поскорее унести ароматные стебли, которые почему-то привели Гая в сильное раздражение. В коридоре я увидела Джеффри: он стоял спиной ко мне, глядя в окно. Когда я поравнялась с ним, он вдруг сделал глубокий вдох и на миг окаменел, повернул голову и посмотрел на меня глазами, в которых я увидела настоящее ошеломление. Впрочем, через секунду его лицо стало бесстрастным, как обычно.

– Миледи! Да ниспошлет вам Господь доброго дня! – сказал он, сопроводив приветствие учтивым поклоном.

Я заметила, как его взгляд замер на зеленом пучке стеблей, который я сжимала в руке, и Джеффри едва заметно улыбнулся, словно нашел ответ на какой-то вопрос. Этого я уже не выдержала. Сначала Гай, теперь Джеффри – не иначе как имбирные стебли обладали колдовской силой, известной им обоим, но неведомой мне.

– В чем дело? – спросила я. – Почему ты так странно посмотрел на эти стебли?

– Я почувствовал сильный аромат, узнал его, но не сразу понял, что источает этот запах, – ответил Джеффри.

Я пристально посмотрела на него.

– Ипоэтому так сильно удивился?

– Подобный запах уместен в саду, но не здесь, – с прежней невозмутимостью сказал он, пожимая плечами.

– Всего-то? А мне показалось, ты был так удивлен, что, увидев меня, не сразу узнал, ожидая встретить кого-то другого!

– Вам показалось, миледи, – подтвердил Джеффри. – Кого, кроме вас, лекаря или слуг, я мог повстречать у дверей в покои сэра Гая?

Недолгое время мы с ним смотрели друг другу в глаза, и я поняла, что Джеффри не скажет, ни за что не скажет мне, какая тайна связана с этими злосчастными стеблями! Но может быть, я узнаю от него кое-что другое? И я спросила:

– Кто такой Роберт Рочестер?

Джеффри слегка поднял брови и, помедлив мгновение, сказал:

– Граф Хантингтон, миледи.

Меня словно молния поразила: опять этот таинственный граф Хантингтон!

– Так он существует на самом деле? Почему же я слышала о нем только однажды?

– Не однажды, миледи, а довольно часто, – ответил Джеффри. – Вы просто не знали, что речь шла о нем.

Прежде чем я успела задать новый вопрос, Джеффри добавил:

– Позвольте дать вам совет: никогда не произносите это имя в присутствии сэра Гая.

– Почему? – удивилась я. – Именно сэр Гай и упомянул о нем.

– Потому что между ними вражда, давняя и, к несчастью, непримиримая, – ответил Джеффри и, заметив мое непонимание, пояснил: – До сих пор вы слышали о графе Хантингтоне как о лорде Шервуда.

Перед моими глазами все закружилось, я пошатнулась и упала бы, если бы он не подхватил меня под руку.

– Миледи, вам дурно? Позвольте, я провожу вас в ваши покои!

Я нашла в себе силы только кивнуть в ответ. Крепко придерживая мой локоть, Джеффри размеренным шагом повел меня, а я шла и думала, лихорадочно думала о том, что узнала. Так вот кто такой граф Хантингтон! Как же он оказался вне закона? Как давно Гай знаком с ним? Наверное, давно, раз подтвердил слова барона Невилла о том, что граф Хантингтон жив, а потому помолвка сохраняет силу и леди Марианна не может стать женой дяди Роджера. На этой мысли я споткнулась. Подняв голову, я посмотрела на Джеффри и спросила:

– Скажи, как зовут жену графа Хантингтона?

Джеффри чуть прищурился, словно раздумывал, говорить правду или умолчать. Я требовательно сжала его запястье, и он с легким вздохом сказал:

– Супругой графа Хантингтона стала леди Марианна, дочь барона Невилла.

– Леди Марианна?! Та самая?! Как такое возможно?

– Что вас удивило, миледи?

– Ведь его люди убили барона Невилла! Неужели она не знала, что выходит замуж за убийцу ее отца?

– Это были не его люди, миледи. Те, кто напал из засады на сэра Гилберта, нарочно оделись так, чтобы их приняли за вольных стрелков лорда Шервуда.

В голосе Джеффри звучала такая уверенность, что я не смогла не поверить ему.

– Но кто же приказал убить отца леди Марианны и зачем понадобилось обустраивать нападение на него таким образом, чтобы виновными в его гибели посчитали людей графа Хантингтона?

– Чтобы избежать ответственности за совершенное нападение, – кратко ответил Джеффри, и по легкой заминке в его голосе я поняла, что услышала самую малую часть всей правды о гибели барона Невилла. Наверное, на моем лице отразилось сомнение, потому что он очень твердо сказал: – О большем, миледи, я прошу вас не спрашивать. Все, что связано с теми событиями, хранится в тайне, и эта тайна – не моя. Волей случая я оказался в нее посвящен, но говорить о ней не имею права.

Его тон исключал любую настойчивость, которую я могла бы проявить как жена его господина, но мне самой почему-то стало страшно допытываться и дальше. Я сердцем почувствовала, что могу узнать то, что заставит меня раскаяться в любопытстве. Мне было жизненно необходимо узнать другое, и, когда Джеффри довел меня до двери в мои покои, я, стараясь оставаться невозмутимой, спросила:

– Ответь мне, как стебли имбиря связаны с леди Марианной. Ведь как-то связаны, Джеффри! Мне очень важно знать правду.

Он посмотрел на меня испытующим взглядом, словно сомневался, по силам ли мне эта правда, но все же ответил с едва уловимой ноткой сочувствия:

– Их аромат был излюбленным ароматом леди Марианны. Она готовила из стеблей имбиря благовония и была окутана этим запахом, как дымкой. Я, например, всегда узнавал о ее приближении только по аромату ее духов, раньше, чем слышал ее голос или шаги и видел ее саму.

Вот почему он так странно посмотрел на меня, когда я вышла из спальни Гая!

– Благодарю тебя за откровенность и обещаю молчать о нашем разговоре.

– Это в высшей степени разумно, миледи, за что и я благодарен вам.

На этом мы с Джеффри простились, и я, приказав служанкам удалиться, долго сидела одна, погруженная в мысли, неосознанно перебирая в пальцах имбирные стебли. То, что я узнала, потрясло меня до глубины души. Граф Хантингтон – лорд вольного Шервуда, и леди Марианна – его супруга!

Вот, стало быть, какое второе имя графа Хантингтона! Немудрено, что барон Невилл не пожелал бы объяснять дочери, с кем она оказалась помолвленной. А ведь на меня снизошло озарение, когда я, прикидывая лета графа Хантингтона, вдруг вспомнила слова Гая о лорде Шервуда: «Мы с ним ровесники». Тогда, в Ноттингеме, я посмеялась и отмахнулась от этой мысли, а зря: она была верной. Значит, он не оставил свою нареченную на произвол судьбы, как я думала в Лондоне. Но объявленный вне закона лорд Шервуда – и леди Марианна!..

Припомнив подслушанный мной разговор, в котором Гай делился с Джеффри подозрениями, что леди Марианна влюблена, я подумала: возможно, он был прав? Ведь ей к тому времени довелось повстречать графа Хантингтона, коль скоро он вызволил ее из рук людей дяди Роджера. Она отдала ему в дар собственного коня, но что ею двигало? Чувство признательности за спасение? И только ли коня она подарила или сердце в придачу? А может быть, она и раньше, до похищения, уже любила его и, вручая награду победителю в состязании лучников, отлично знала, кто стоит перед ней? Не тем ли она и задела дядю Роджера, не эту ли любовь он счел оскорблением для себя? Но как дядя Роджер узнал, что леди Марианна любит графа Хантингтона? Вряд ли она откровенничала с ним! Да и дядя Роджер сам говорил мне, что не знает графа Хантингтона и не верит в то, что он жив.

Мои мысли перекинулись на обстоятельства гибели отца леди Марианны. Джеффри уверен в том, что граф Хантингтон не виновен, а Джеффри, насколько я узнала его, никогда не станет говорить то, о чем не знает. Кто же убил барона Невилла? На ум пришло старое мудрое правило: ищи того, кому выгодно, – и я похолодела от недоброго предчувствия. Смерть барона Невилла была на руку только моему дяде Роджеру. Но зачем бы он приказал обставить ее так, чтобы свалить вину на лорда Шервуда, если не знал, кто он такой и какие чувства его связывали с леди Марианной? Дядя Роджер не знал, а вот Гай… Мне стало совсем дурно. Неужели дядя Роджер сделал это по подсказке Гая? Тогда, выходит, Гай хотел уязвить леди Марианну в самое сердце, заставив ее думать, что отец погиб по воле возлюбленного. Если моя догадка верна, то в основе подобного замысла лежала месть, но кому – графу Хантингтону или леди Марианне?

– Нет, нет, нет! – с отчаянием прошептала я.

Ведь я любила их и не желала верить ни в жестокость дяди Роджера, ни в коварство Гая. Проведя рукой по лицу, я вновь ощутила аромат имбирных стеблей, и сердце сжала ледяная рука понимания тайной сути минувшей ночи. Джеффри, почувствовав этот запах, оглянулся, ожидая, что увидит леди Марианну, неизвестно каким образом оказавшуюся в нашем замке. А Гай? Одурманенный маковым настоем, он тоже принял меня за нее? Мне хотелось бы верить, что я ошибаюсь, но я знала, что на сей раз никакой ошибки мой разум не допустил. Вопрос о графе Хантингтоне, который ночью задал Гай, удивление, с которым он утром обнаружил меня в своей постели, раздражение, вызванное видом имбирных стеблей, служили тому доказательством. Правда была очевидной и беспощадной: запах стеблей ввел Гая в заблуждение, а маковый настой позволил ему в этом заблуждении остаться. Мой супруг провел ночь со мной, нарушив при этом обет верности, поскольку принял меня за другую женщину. Вспомнив, с какой страстью он целовал меня, как позволял мне то, что всегда запрещал, как обнимал меня, не отпуская от себя даже во сне, я вспыхнула румянцем стыда и унижения. Вот, значит, каким бы был Гай, окажись на моем месте леди Марианна! Строгий со мной до холодности, с ней – пылкий, горячий, любящий. Во мне вспыхнуло ожесточение, почти ненависть к леди Марианне и обида, горчайшая обида на Гая. Заметив, что я продолжаю держать злосчастные стебли, я отшвырнула их с отвращением, словно они превратились в гадких змей.

Но если Гай любит ее, хотя дядя Роджер уверял меня в обратном, как объяснить, что он едва не отправил ее на казнь? А как объяснить отсутствие щепетильности у графа Хантингтона, взявшего в супруги женщину, отмеченную позорным клеймом? И что она все-таки сделала, почему дядя Роджер наложил на нее это клеймо, а после укорял себя в жестокости к ней? Какая загадка таится в леди Марианне, что Гай, дядя Роджер и неизвестный мне граф Хантингтон ведут себя так, словно на ней свет клином сошелся? Даже Джеффри говорил о ней с сочувствием, а я сама битый час не могу выкинуть ее из головы!

Мысли о леди Марианне не покидали меня несколько дней. Конечно, я постаралась ничем не выдать себя Гаю, помня советы Джеффри и не желая подвести его самого, приоткрывшего завесу тайны, которая столько времени меня мучила. Но когда в замок приехал дядя Гесберт, чтобы проведать Гая и меня, я обрушила на него все свои догадки и вопросы. Дядя Гесберт всегда был очень мягок со мной, но в этот раз обошелся крайне строго и резко, напустившись на меня, как на пропащую грешницу:

– Где твоя лояльность к супругу, Беа? Как ты смеешь подозревать его и Роджера в убийстве Гилберта Невилла? Рочестер вознамерился забрать леди Марианну в Шервуд с ее согласия. Как ты думаешь, барон Невилл позволил бы им сделать это?

– Не хочешь же ты сказать, что граф Хантингтон приказал своим людям убить отца леди Марианны с ее ведома?

– Это я и говорю тебе. Они стоят друг друга – граф Роберт и леди Марианна, и оба – очень дурные люди. Мне бесконечно жаль, что попытка сэра Гая покончить раз и навсегда с Робертом Рочестером не увенчалась успехом, а эта язычница избежала костра. Я ведь уже запрещал тебе упоминать о ней! Лучше бы ты молилась за упокой Роджера, любившего тебя всем сердцем.

– Дядя Роджер умер?! – не поверила я. – Как? Когда?!

– Тогда же, когда граф Хантингтон избежал заслуженной кары. Он убил Роджера и спрятал его тело. Никто не знает, где Роджер зарыт без погребения. Вот о ком думай, Беа, а еще о том, как быстрее исполнить долг доброй супруги и подарить сэру Гаю наследника!

Закончив свою отповедь, дядя Гесберт был настолько рассержен, что ушел, оставив меня в слезах по дяде Роджеру, не даровав ни утешения, ни благословения. Потом мы узнали, что дядя Роджер не погиб, а покинул Англию, никому не сказав об этом. Прибыв на континент, он поселился в обители, принял монашеский обет и только тогда известил дядю Гесберта письмом о своем решении. Но пока я об этом не узнала, каждый день зажигала свечу в память о дяде Роджере, молилась за него, и оплакивала его смерть, и ненавидела, всем сердцем ненавидела графа Хантингтона и леди Марианну, уверовав в их злодейскую сущность. Когда же стала известна подлинная судьба дяди Роджера, ненависть к графу Хантингтону покинула мое сердце, а к леди Марианне лишь улеглась. Я не могла простить ей ту ночь, хотя рассудком понимала: она не виновата в том, что Гай принял меня за нее. Но разум – плохой помощник в сердечных делах. А вскоре случилась моя роковая встреча с леди Марианной, после которой я утратила даже ту малую толику приязни Гая, что была в его сердце.

Глава третья

Закончив завтрак, я послала за сыном.

– Матушка! Какая ты красивая в этом платье! – пролепетал с порога Лайонел.

Я открыла объятия, и мой сын, мой маленький ангел, бросился ко мне со всех ног. Я усадила его себе на колени и поцеловала в лоб со словами благословения. Сын улыбнулся, и я, не удержавшись, расцеловала его в милые ямочки, появлявшиеся на щечках Лайонела всякий раз, когда он улыбался.

– Хорошо ли ты спал? – спросила я. – Видел ли во сне добрых фей?

– Только одну, матушка, и она была похожа на тебя, – ответил Лайонел, и мое сердце сжалось от щемящей нежности и любви.

Иногда мне казалось, что Лайонел – это Гай в детские годы, и, встречая любящий взгляд темно-ореховых глаз сына, я обманывала себя, видя вместо Лайонела Гая и веря, что это он смотрит на меня с такой бесконечной любовью. Лайонел очень походил на Гая, но сходство с отцом не помогло сыну: Гай холодно относился к нашему мальчику, постоянно говоря о том, что лучше бы Лайонел унаследовал его характер, а не облик. Лайонел был мягким, очень добрым, плакал, если вдруг видел, как топят щенков, которых псари отбирали из помета, посчитав негодными. Гая его слезы приводили в раздражение, он делал Лайонелу резкие выговоры, от которых сын плакал еще горше, и тогда раздражение переходило в гнев. Гай ни разу не поднял на него руку, но этого и не требовалось. Ему было достаточно понизить голос, и бедный Лайонел начинал дрожать от страха, а я, наблюдая за ними, была вынуждена молча страдать, зная, что мое вмешательство только усугубит недовольство и гнев Гая.

Лайонелу минуло всего четыре года, но по приказу Гая платьица, обычные для детей столь нежного возраста, заменили рубашками, курточками, штанами и сапожками, словно одежда, которая годится для мальчиков постарше, могла изменить мягкий нрав Лайонела, сделать его твердым и мужественным. Было бесполезно объяснять Гаю, что мужские свойства придут к сыну сами собой, по мере взросления. Первый раз он оборвал меня пощечиной, потом попросту не слышал моих слов, как не видел и меня саму. Его отношение к сыну заставляло меня бояться за Лайонела. Что будет с моим ненаглядным мальчиком, когда меня не станет? Кто скажет ему доброе слово? Кто успокоит его страхи, и особенно страх перед всегда суровым, холодным, немногословным отцом? Если бы у Лайонела были братья и сестры, он не остался бы так одинок. Но других детей, кроме Лайонела, мы не зачали, а через год после его рождения Гай сказал мне в лицо, что не видит смысла и дальше делить ложе с бесплодной женой. Не стану отрицать, его слова уязвили меня, но не так сильно, скажи он их годом раньше. К тому времени я немного свыклась с его переменой ко мне и поняла, что не в моих силах вернуть прошлое.

В прошлом я наивно полагала, что Гай любит меня, но присущая ему сдержанность не позволяет ему открыто изъявлять чувства. Ко мне не успело прийти понимание, что учтивость, которую он проявлял ко мне как к супруге, я приняла за любовь. Я все еще пребывала в заблуждении, когда учтивость сменилась холодным презрением, едва ли не ненавистью. Он до сих пор не простил мне прилюдного унижения, которому я невольно подвергла его, а первое время даже обвинял меня в том, что я своей глупостью помогла его врагам одержать над ним верх.

Сын дернул меня за рукав:

– Матушка, о чем ты задумалась? Мне надо спешить: отец, встретив меня по пути к тебе, приказал не мешкая спускаться во двор. Я боюсь заставлять его ждать слишком долго!

Заметив в его глазах тревогу, я поторопилась успокоить Лайонела:

– Не бойся, мой мальчик, ты пробыл у меня от силы четверть часа. Пойдем, я сама провожу тебя к отцу.

Я взяла сына за руку, и мы так быстро, как позволяли маленькие ножки Лайонела и мое сбивавшееся на кашель дыхание, спустились во двор. К нашему взаимному облегчению, Гая нигде не было видно. Осведомившись у ратника, где лорд, я узнала, что Гай возле конюшни упражняется с Джеффри на мечах, и мы с Лайонелом поспешили туда.

Заметив меня, Гай недовольно повел бровью.

– Зачем ты пришла, Беатрис? – спросил он, не прекращая поединка. – Здесь пыль стоит столбом, у тебя начнется приступ кашля. И для чего ты вырядилась в это платье?

Он давно взял в привычку называть меня полным именем. После того рокового дня в Руффорде ласковое Беа было им напрочь забыто. Я хотела сказать, что желаю быть погребенной в этом платье и надела его затем, чтобы Гай не забыл о моем желании. Это платье стало для меня символом счастья, разминувшегося со мной, любви, не нашедшей взаимности, надежд, которым не суждено было сбыться. Пусть же оно со мной и останется. Но, заведи я подобную речь, Лайонел бы ударился в слезы, а Гай пришел бы в ярость, и, отложив разговор на потом, я ответила:

– Лайонел сказал, ты ждешь его во дворе. Я решила проводить его к тебе.

– Разве он настолько глуп, что не смог бы найти дорогу без твоей помощи? – холодно осведомился Гай и, отдав Джеффри меч, подошел к сыну, намеренно не глядя на меня.

Я почувствовала, как ладошка Лайонела задрожала в моей руке, и ласково сжала его пальчики, чтобы подбодрить. Гай протянул Лайонелу руку со словами:

– Иди со мной. Продолжишь учиться ездить верхом. До сих пор ты огорчал меня тем, как держался в седле. Постарайся не разочаровать хотя бы сегодня.

Из конюшни вывели рослого жеребца, и я с болью в сердце заметила, как губы Лайонела беспомощно запрыгали в преддверии скорых слез. Мой бедный мальчик боялся лошадей, а все попытки убедить Гая начать обучение Лайонела на пони, более подходящим ему по росту, не увенчались успехом. Зная, что и сейчас мое вмешательство принесет вред, а не пользу, я молча наблюдала. Гай посадил сына в седло, и Лайонел вцепился в конскую гриву, отчаянно боясь упасть.

– Отпусти гриву и возьми поводья, – приказал Гай и соизволил бросить взгляд на меня: – Ты хотела проводить его ко мне и проводила. Почему до сих пор не ушла? Тебе что-то нужно от меня?

«Тепла, заботы, участия, нежности, любви!!!» – едва не вырвалось у меня в ответ, но все эти милые сердцу слова я проглотила, как застрявший в пересохшем горле комок.

– Да, я хотела бы посетить обитель, где погребен мой дядя Гесберт, и помолиться на его могиле, на что прошу твоего позволения.

Гай равнодушно пожал плечами:

– Можешь отправиться завтра на рассвете, если тебе пришла в голову подобная блажь, и даже остаться там хоть на неделю. Джеффри распорядится о твоей поездке, а Джоанна в делах по хозяйству справится без тебя, как справлялась до сих пор.

Я позволила себе усмешку. Джоанна была весьма толковой, чтобы справиться с делами хозяйки замка в мое отсутствие, но я знала, что она часто заменяет меня и в постели, да и не она одна. При виде любой миловидной и светловолосой служанки я могла безошибочно сказать, что девушка либо уже побывала на ложе моего супруга, либо однажды взойдет на него. Гай всегда выбирал из служанок светловолосых для постельных утех, и я знала, чем обусловлен такой выбор. Ревновать к этим девушкам не имело смысла: в каждой из них он видел другую женщину, одну и ту же – графиню Хантингтон, чьи косы были светлыми в отличие от моих темно-каштановых, когда-то роскошных кудрей.

– Больше ничего, Беатрис? Тогда уходи, ты мешаешь, отвлекая Лайонела.

Поймав взгляд сына и прочитав в его глазах робкую просьбу о помощи, я улыбнулась и помахала рукой, чтобы хоть как-то подбодрить мальчика, боявшегося остаться с отцом один на один. Возвращаясь к себе, я очень надеялась, что Лайонел справится со страхом и не рассердит Гая слезами. Упасть с коня Гай ему не даст, поймает, а вот из-за слез Лайонелу не поздоровится.

От тревоги за сына я отвлеклась мыслями о предстоящей поездке в обитель. Я не ожидала, что Гай так легко даст разрешение: он не любит, когда я покидаю замок, и я догадываюсь почему. Мой болезненный вид унижает его, он стыдится меня. А прежде я даже боялась, что он вынудит меня принять постриг, затворит в монастыре и таким образом освободится от брачных уз. Но он никогда не заговаривал со мной о постриге, и постепенно я поняла, в чем причина. Единственная женщина, которую он хотел видеть своей женой, была замужем, оставалась недоступной для него, и не я, а граф Хантингтон был для Гая непреодолимым препятствием на пути к этой женщине. Если бы с графом случилось несчастье, я и опомниться бы не успела, как оказалась под монашеским покрывалом. Но граф Хантингтон обладал отменным здоровьем. Наместник короля в Средних землях, он был недосягаем для Гая, да и раньше, пока он оставался в Шервуде, Гай не сумел добраться до него, как ни старался. Однажды у Гая почти получилось, но его вновь постигла неудача, и – увы! – не без моего, пусть вынужденного, участия.

Я отдала бы половину жизни за то, чтобы вернуть тот злополучный день и остаться в замке до возвращения Гая. Ах, каким бы тогда этот день стал для моего супруга! Навсегда покончив с лордом Шервуда, он получил бы радостное известие о том, что у нас будет дитя. Благодаря моей неосторожности и беспощадности, проявленной ко мне леди Марианной, все сложилось иначе.

****

У меня возникли подозрения, что я понесла до того, как Гай посчитал себя достаточно оправившимся от раны, чтобы вернуться в супружескую спальню. Внезапные головокружения, легкая дурнота по утрам вначале озадачили меня, а потом стали причиной радости, когда я поняла, что той ночью, когда Гай принял меня за леди Марианну, мы зачали ребенка. Наконец-то я смогу с полным правом считать себя доброй супругой! Но я решила немного подождать, ничего пока не говорить Гаю, и тому были две причины. Во-первых, я должна быть твердо уверена в том, что нахожусь в тягости. Ошибка повлечет разочарование Гая, а этого я не желала всем сердцем. А во-вторых, он сразу решит спать отдельно, как только узнает о моей беременности. Пусть наши ночи стали прежними и мне больше не довелось вкусить такого блаженства, как в ту единственную ночь, но я дорожила и теми сдержанными безмолвными соитиями, которые между нами происходили.

В начале апреля я совершенно уверилась, да и мой стан начал полнеть. Пришло время признаваться Гаю, пока он сам не заметил, как мой живот округлился, иначе вместо похвалы я получила бы от него упрек за молчание. Я уже собиралась открыться ему, как он затеял охоту, в которой я отказалась участвовать, сославшись на дурное самочувствие. Пусть поохотится, потешит себя, а когда вернется, довольный проведенным днем, я обо всем расскажу ему перед вечерней трапезой. Он уехал до рассвета, а к полудню от него неожиданно прибыл гонец, и все ратники во главе с Джеффри немедленно вскочили на лошадей и умчались из замка. Если бы я тоже выслушала гонца, то не покинула бы замок до возвращения Гая. Если бы Джеффри остался в замке, он не выпустил бы меня за ворота. А так я не нашла ничего предосудительного в том, чтобы развлечься невинной забавой. Приказав оседлать мою белую лошадку и взяв с собой нескольких слуг, я отправилась на прогулку по окрестностям.

Мы ехали живописной дорогой вдоль опушки, и я радовалась свежему воздуху, напоенному ароматами молодой листвы и травы, как вдруг раздалась звонкая птичья трель.

– Слышите? Малиновка! – воскликнула я, и в следующее мгновение оказалась окруженной всадниками в зеленых куртках, на рукавах которых серебрились одинаковые эмблемы из букв, слагавшихся в слово «Шервуд».

Моих слуг сдернули с коней и связали, но никого не убили и даже не поранили, и сама я была невредима, но мне стало очень страшно. Лица всадников хранили непроницаемое выражение, и в глазах ничего было нельзя прочесть.

– Леди Беатрис! – услышала я и обернулась на голос.

Один из всадников сбросил с головы капюшон, из-под которого выпали светлые косы, и я узнала леди Марианну. От неожиданности я несколько раз моргнула. Заметив это, она улыбнулась одновременно и снисходительной, и удовлетворенной улыбкой, словно ожидала встретить именно меня и была очень довольна встречей.

– Леди Марианна! – воскликнула я. – Помогите мне ради нашей прежней дружбы! Мои люди и я подверглись нападению!

Всадники дружно рассмеялись, и леди Марианна вместе с ними. Я поняла, что сказала глупость, обратившись к ней за помощью. Ведь она была среди тех, кто напал на меня, одета и вооружена так же, как они. Но, кроме нее, я больше никого не знала и только ее могла просить если не о помощи, то о снисхождении.

– Вам нечего бояться, леди Беатрис! – заговорила леди Марианна, и всадники тут же смолкли как по команде, внимая каждому ее слову. – Никто из ваших слуг не пострадал, и вашей жизни ничего не грозит. Вам придется поехать с нами, не слишком далеко отсюда, и потом мы вас отпустим.

Всадник, державшийся к ней ближе всех, спросил:

– Ты уверена, Марианна?

Она мельком бросила взгляд на него и ответила:

– Да, Вилл, я уверена! Если ты хочешь спорить со мной, мы рискуем потерять время.

В голосе всадника, которого леди Марианна назвала Виллом, я услышала сомнение и, почувствовав поддержку, взмолилась еще горячее:

– Прошу вас, отпустите меня! Ведь я только слабая женщина, к тому же в тягости!

При этих словах глаза леди Марианны так и впились в меня.

– Вы ждете ребенка, леди Беатрис? – Я кивнула, и она удивленно подняла бровь: – И ваш супруг, зная, что вы в тягости, позволил вам покинуть замок? Без сопровождения ратников? Именно в этот день?

Не понимая в ту минуту сути ее последнего вопроса, я ответила:

– Гай не знает о моем положении, как не знает и том, что я отправилась на прогулку! – Вспомнив, что она сама не так давно потеряла ребенка, я сказала проникновенно, как только могла: – Вы же знаете, что для младенца в чреве губительно любое волнение матери. Ведь вы на себе испытали пагубность подобных волнений!

Мои слова почему-то вызвали мертвую тишину. Я увидела, как лица всадников потемнели, словно я допустила непростительную бестактность, а леди Марианна рассмеялась коротким сухим смешком.

– Значит, все дело было в волнении? Так вам сказали? – протянул всадник, на скуле которого белел шрам.

Теперь уже тот самый Вилл, в котором я пыталась найти союзника, бросил на меня холодный взгляд и приказал:

– Дикон, возьми леди Гисборн на коня и держи ее крепко, но бережно! Наша леди права: эта дама окажет нам услугу, если мы приедем не первыми.

Тот, кому он отдал приказ, усадил меня на лошадь впереди себя. Я едва успела схватиться за гриву, как леди Марианна махнула рукой и всадники сорвали коней с места в галоп. Они мчались во весь опор, и я вместе с ними. Мной владело только одно чувство – страх. Я не знала, куда меня везут, и боялась неизвестности, гнева Гая, когда он узнает, что со мной приключилось. Но больше всего я боялась незнакомки, которая возглавляла отряд вольных стрелков. Я не видела леди Марианну год, и как же она изменилась! Не обликом – облик остался прежним, – но взглядом, движениями, повадками. Не сними она капюшон, я не отличила бы ее от прочих всадников. Мужская одежда смотрелась на ней так естественно, словно она носила ее от рождения. И таким же естественным выглядел меч, убранный в ножны на ее поясе, колчан с луком и стрелами, переброшенный с плеча на спину. Я не знала, чего ожидать от этой женщины, с которой когда-то была знакома, и боялась ее больше мужчин.

Впереди замелькал свет. Леди Марианна осадила коня и вскинула руку, призвав остальных всадников последовать ее примеру. Я увидела, что мы на окраине какого-то селения, услышала лай собак, разглядела сквозь темноту неясные очертания людей, поняла, что их собралось очень много несмотря на поздний час. Всадники тем временем безмолвно растягивались в цепь, приближаясь к всполохам света, пока не замерли неподвижно. Я услышала гневный голос Гая, переходящий в крик, негромкий насмешливый голос леди Марианны и впервые увидела Роберта Рочестера, графа Хантингтона, лорда Шервуда.

Окруженный ярким кольцом факелов, он один и был доступен взорам, остальные теснились за границей огненного кольца. Его руки были связаны за спиной, но стоял он высоко подняв голову, гордо расправив плечи, выпрямившись во весь рост. Черты его лица я плохо разглядела в свете пляшущих огней, заметила только кровь на нем. Неожиданно граф Роберт улыбнулся, и его голос, обращенный к леди Марианне, был подобен мощной прохладной волне, омывшей всех, кто находился рядом в ту минуту. И такой же волне, встречной и более ласковой, уподобился ее голос, прозвучавший в ответ. Я не разобрала всех слов, которыми они обменялись, услышала лишь:

– Моя леди!

– Мой лорд!..

В их голосах едва уловимо, но так пронзительно звучала взаимная нежность, что люди смолкли и даже собаки перестали лаять. Он и она неотрывно смотрели друг на друга, словно никого, кроме них, не было не только в этом селении, но и на всем белом свете, пока наступившую тишину не разорвал неузнаваемый, искаженный от ярости крик моего супруга. Волшебство разрушилось и сменилось кошмаром.

Как прежде я увидела в леди Марианне незнакомку, так в тот миг не смогла узнать мужчину, которого любила, чьей женой стала. Гай походил на бесноватого. Он выкрикивал угрозы в адрес и графа Роберта, и леди Марианны, а потом приказал лучникам стрелять в пленника. Мой брат обхватил Гая руками, силясь успокоить, уговаривал смириться и освободить графа Роберта, если Гай не хочет, чтобы все полегли под шервудскими стрелами. Но Гай вырывался, твердил, что ему все равно, пусть он сам погибнет, но прежде умрет граф Роберт. Неизвестно, как долго продолжалось бы это безумие, не положи ему конец леди Марианна. Она вступила с Гаем в переговоры, предложив обменяться пленниками. Спрыгнув с коня, она и меня сняла с лошади и поставила рядом с собой.

Гай посмотрел на меня, и в первый момент я подумала, что он не узнал собственную жену. Нет, он узнал и смотрел на меня с такой ненавистью, что я чуть не разрыдалась и попыталась спрятаться от его глаз за леди Марианну. Казалось, ему ничего не остается, кроме как согласиться на ее условия. Так думала я, и, наверное, не я одна. А Гай совершенно спокойным тоном заявил, что леди Марианна предлагает неравный обмен. Дескать, у нее есть только я, а в его руках жизнь графа Роберта и его друга. Обмен будет равным, не менее хладнокровно возразила леди Марианна, поскольку леди Беатрис ждет ребенка.

Вот так Гай узнал то, о чем я с таким трепетом собиралась сказать ему, когда он вернется с охоты. Но в тот день он охотился не на зверей, а на людей, и новость о том, что он станет отцом, узнал не от меня, а от леди Марианны. Все перевернулось с ног на голову.

Но даже после ее слов о ребенке он не поспешил с обменом. Брайан смотрел на Гая с ужасом, спрашивал, почему он медлит, о чем тут вообще можно думать! А Гай… Он повернулся ко мне спиной и ответил Брайану, что ничем не рискует: стрелки вольного Шервуда никогда не причинят мне вред, поскольку придерживаются принципа, по которому мужчина не может поднять руку или оружие на женщину. «Да, это так, – подтвердила леди Марианна, – но ты упустил одну мелочь, Гай. Я не мужчина, и мои руки ничем не связаны». Он посмеялся над ней, а она в ответ молча приставила нож к моему горлу. Почувствовав холодное прикосновение металла к коже, я испугалась не ножа. Я смотрела на Гая и не могла поверить своим глазам: он не сделал ни шага ко мне и лишь с улыбкой смотрел на леди Марианну, словно подбадривал ее. Давай, мол, попробуй! Она едва заметно шевельнула рукой, и по моей шее побежала горячая липкая жидкость. Из груди Брайана вырвался страшный крик, и только тогда Гай сдался, сказал ей: «Остановись, я согласен».

Я плохо помню, что было дальше. Она отпустила меня, и я осела на землю. Возле меня оказался Гай, вскинул на руки, унес за цепь вольных стрелков и небрежно, словно я была ненужной ношей, передал Брайану. Последнее, что я увидела перед тем, как окончательно провалиться в обморок, были граф Роберт и леди Марианна. Склонив голову, она прижалась лбом к его плечу, а он, улыбнувшись, обнял ее и поцеловал в макушку.

Очнулась я, когда мы возвращались в замок, и обнаружила, что сижу на лошади перед Джеффри. Почему он везет меня?

– Сэр Брайан хотел сам позаботиться о вас, но у него сильно дрожали руки. Опасаясь, что он вас уронит, я решил: вам безопаснее ехать со мной, – раздался над ухом голос Джеффри, отвечая на не заданный вслух вопрос.

– А мой супруг? Где сэр Гай? – спросила я, с трудом шевеля губами.

– Впереди, – кратко ответил Джеффри и, прежде чем я успела спросить, почему Гай не взял меня на своего коня, приставил к моим губам флягу с водой.

Я пила и не могла напиться. Вода текла по подбородку, шее, груди, а по лицу бежали слезы, на губах мешаясь с водой.

– Успокойтесь, миледи! – шептал Джеффри, вытирая рукавом мое лицо. – Все обошлось, вы не пострадали.

– А мое дитя? Что если у меня будет выкидыш? – захлебываясь слезами, шептала я, уткнувшись лицом в сгиб его локтя. – Ненавижу!

– Кого, миледи?

– Леди Марианну! Ей ли не знать, не она ли сама от пережитых волнений разрешилась от бремени раньше срока?!

Джеффри как-то странно усмехнулся и очень тихо сказал:

– Я уверен, миледи, с вами подобной беды не случится. Волнения, погубившие дитя леди Марианны, были совсем иного рода, поверьте!

Как будто мне сейчас было дело до чьих-то волнений, кроме собственных! Я нуждалась в утешении, и прежде всего – супруга, а он ехал далеко впереди, словно меня здесь не было.

– Я думала, ты ратник, а не повитуха, чтобы разбираться в подобных делах! – злобно сказала я. – Изволь пришпорить лошадь и поравняться с моим супругом!

– Простите, миледи, но я не стану торопить коня, – ответил Джеффри и, когда я вскинула голову и обожгла его гневным взглядом, спокойно добавил: – Ради вас же самой. Сэр Гай сейчас в ярости, и ваше внезапное появление в Руффорде – тому не последняя причина. Дайте ему время прийти в себя, а до тех пор вам лучше не показываться сэру Гаю на глаза.

– Да как ты смеешь перечить своей госпоже?! – вспылила я. – Делай то, что тебе приказано!

Помедлив, Джеффри пришпорил коня и нагнал Гая. Муж не соизволил повернуть голову, а, продолжая смотреть вперед, процедил:

– Убери ее с моих глаз, Джеффри! Видеть не могу эту дуру!

Я задохнулась и едва не упала с коня, но Джеффри успел подхватить меня. Заставив лошадь попятиться, он еле слышно шепнул:

– Я ведь предупреждал, миледи! Зря вы меня не послушались. Теперь придется ждать много дольше, пока сэр Гай сменит гнев на милость.

Я молча глотала слезы, а Джеффри – возможно, с намерением дать мне время успокоиться – отвлекся на собственные дела. Подозвав одного из ратников, он спросил:

– Том, ты запомнил тех, кто бросился вам на подмогу?

Ратник кивнул, не спуская с Джеффри глаз.

– Тогда разыщи их, немедленно! Я хочу видеть обоих, сейчас же.

Ратник пришпорил коня и скрылся в темноте. Вместо него примчались двое других и вопросительно посмотрели на Джеффри. Стараясь не думать о предстоящем объяснении с Гаем, я принялась разглядывать ратников, пытаясь понять, чем они навлекли на себя гнев Джеффри. А он был несомненно разгневан, поскольку даже не удостоил этих двоих взглядом, сказав им предельно жестко:

– Как только мы вернемся в замок, вы оставите оружие, лошадей, снимите с себя кольчуги и сюрко с гербом сэра Гая и уберетесь прочь.

– Почему?!

– За что? В чем мы провинились?!

Услышав в возгласах ратников удивление и возмущение, Джеффри повел глазами в их сторону:

– Сколько вы служите под моим началом? Месяц – я не ошибся? И целого месяца вам не хватило усвоить, что означает дисциплина? Значит, вы безнадежны. Потому и убирайтесь.

Я увидела, как один из ратников украдкой бросил взгляд на Гая. Наверное, Джеффри тоже поймал этот взгляд и очень тихо сказал – таким тоном, что, не знаю как ратников, а меня прошибло холодным потом, словно мне не хватило кошмаров этого дня:

– Хотите пожаловаться на меня? Попробуйте! Я не стану препятствовать.

Судя по долгому молчанию, ратники явно не спешили к моему супругу с жалобами на Джеффри. Они потупили глаза и наперебой умоляюще забормотали:

– Куда же нам идти?!

– На ночь глядя, без денег и оружия!

– Не моя забота, – отрезал Джеффри.

Ратники заставили лошадей попятиться, и больше я никогда их не видела.

– В чем они провинились?

Джеффри помедлил, словно обдумывал, стоит ли говорить, но ответил:

– Они допустили своеволие, миледи, действуя по собственному почину, без всякого на то разрешения.

Я невольно сжалась в комок и метнула взгляд в сторону Гая, который по-прежнему ехал впереди, ни разу не оглянувшись на меня. Я не стала допытываться у Джеффри, в чем проявилось своеволие ратников, только что изгнанных из дружины и из самого замка. Что мне за дело до их провинности! Ведь я тоже была виновна в своеволии и лишь положение супруги и беременность позволяли мне робко надеяться на снисходительность Гая. В то время я все еще питала иллюзии, что Гай умеет быть снисходительным.

По возвращении в замок служанки помогли мне раздеться, уложили в постель, напоили горячим поссетом¹. Я ждала, что Гай придет ко мне, ждала и боялась увидеть его. Надежда на прощение таяла с каждой минутой. В голове неустанно звучало грубое слово, которым он назвал меня. Когда я перестала надеяться, он пришел, но не один, а с Брайаном, и, наверное, по настоянию моего брата. Встретившись глазами с Гаем, я невольно залилась слезами.

– Прекрати рыдать, Беатрис! – ледяным тоном потребовал Гай и, и грубо взяв меня за подбородок, заставил запрокинуть голову: – Где же порез, Брайан? Я не вижу на шее твоей сестры даже царапины!

– Но кровь! – возразил Брайан. – Я сам видел, как она текла по шее Беатрис из-под ножа!

– Кровь! – усмехнувшись, Гай отпустил мой подбородок и отошел от кровати. – Милый Брайан, кровь, которую ты видел, была кровью леди Марианны. Волчица обманула меня, порезав собственную ладонь, чтобы я поверил в серьезность угрозы, и я поверил, попался на ее уловку. Воистину, возьми в жены глупую женщину – и сам не заметишь, как поглупеешь!

Я вздрогнула от нового оскорбления, прозвучавшего из уст супруга.

– Если и так, Гай, она все равно обошлась с Беа безобразно жестоко, зная, что моя сестра в тягости! – упорствовал Брайан.

Гай повел глазами в сторону моего брата, очень устало вздохнул и сказал:

– Брайан, оставь меня наедине с твоей сестрой, которая по несчастью доводится мне супругой.

Я почувствовала непритворный страх при мысли, что сейчас останусь с Гаем одна, забыв, как страстно ждала его появления. Выражение его лица не обещало ни ласкового утешения, ни малейшего сочувствия. Поцеловав меня в мокрую от слез щеку, Брайан шепнул мне на ухо слова ободрения и поддержки. Когда дверь за братом закрылась, Гай опустился на табурет возле моей кровати и, уронив руки на колени, впал в глухое молчание, глядя перед собой невидящими глазами. Мне стало еще больше не по себе, я тихо всхлипнула, и Гай вспомнил обо мне. Повернув голову, он долго смотрел на меня невыразительным взглядом. Наконец его губы шевельнулись, и он сказал:

– Возьми себя в руки, Беатрис. Я устал от твоих рыданий.

– Я очень испугалась, – робко ответила я в свое оправдание и просунула дрожащие пальцы в его ладонь.

– Ты испугалась! – насмешливо повторил Гай и, отстранив мою руку, холодно подтвердил: – Да, тебе есть чего бояться. По легкомыслию ты, зная, что понесла, но не сказав мне об этом, отправилась на прогулку и оказалась там, где тебя не должно было быть. Именно тебя, Беатрис! Мало того, ты вдобавок разболтала о своей беременности тем, с кем я воюю не на жизнь, а на смерть, о чем тебе было известно. Молись, Беатрис, усердно молись о том, чтобы родить мне здорового, сильного первенца и чтобы он оказался сыном. Если твои молитвы не будут услышаны, я разведусь с тобой.

Меня как холодной водой окатило.

– За что, Гай? – прошептала я. – Не будь так жесток! Ведь я люблю тебя.

– И что мне дала твоя любовь? – усмехнулся Гай, терзая меня ледяным, ничуть не смягчившимся взглядом. – Прилюдное унижение, которое мне довелось испытать сегодня по твоей вине? Дело даже не в том, что я был вынужден освободить графа Хантингтона. И он, и она, все его стрелки, все мои ратники и слуги, простолюдины Руффорда – все! – увидели, какую жалкую и глупую женщину я выбрал в супруги. Ты выставила меня на посмешище, Беатрис.

Я сжималась в комок, изнемогая под тяжестью упреков Гая, самого звука его голоса, полного горечи, а он, не замечая моих страданий, продолжал говорить:

– Отныне ты не смеешь покидать замок без моего разрешения. В тягости ты или нет, здесь я или в Ноттингеме, не вздумай ослушаться. И не льсти себе мыслью, что меня заботит твоя безопасность. Я стыжусь тебя и не желаю, чтобы ты показывалась на людях, вызывая смешки и жалость. Женщина, которой я дал свое имя, не имеет права быть жалкой, а ты жалкая, Беатрис.

С этими словами, не простившись со мной, Гай ушел. Дрожа всем телом, я зарылась в подушки и проплакала до утра, с наступлением которого у меня началась новая жизнь, и ни одной женщине в мире я не пожелала бы такой жизни – ни одной, за исключением леди Марианны. Я возненавидела ее с новой силой, и с каждым днем моя ненависть к ней росла. Я влачила горестное одинокое существование, хотя Гай неотлучно пребывал в замке, забросив дела Ноттингемшира, оставляя без ответа призывы сэра Рейнолда. Помня, как он назвал меня жалкой, я всеми силами старалась его разуверить в подобном мнении, держалась на людях с достоинством и приветливой улыбкой. Наверное, у меня плохо получалось, потому что губы Гая то и дело кривила презрительная усмешка. Когда он смотрел на меня, его глаза оставались холодными. До разговоров со мной он не снисходил. От служанок я узнавала, что по вечерам он пьет слишком много вина.

Не выдержав пытки отчужденностью, которой Гай подвергал меня, я унизилась до того, что однажды выплакала свою боль Джеффри, попросила слугу вступиться. Джеффри был очень тактичен, попытался убедить меня в том, что мой брат – более пригодный посредник в делах между мной и Гаем. Но я не слушала его, пребывая в полном отчаянии. К нам больше не приезжали гости, и Брайана я не видела с того рокового дня.

Не знаю, предпринял что-то Джеффри или нет, но Гай вдруг стал навещать меня перед сном. Мне очень хотелось верить, что он приходит по собственному желанию. Было слишком унизительно думать, что его визитам я обязана заступничеству Джеффри. Гай не задерживался надолго, осведомлялся о моем самочувствии, спрашивал, не нуждаюсь ли я в чем-либо, целовал меня в лоб и уходил. К счастью, я хорошо себя чувствовала, ребенок в утробе рос и начал шевелиться. Когда я сказала об этом Гаю, он даже приложил ладонь к моему располневшему животу и, почувствовав движение ребенка, улыбнулся неожиданно тепло. Эта улыбка вернула надежду, что однажды Гай простит меня и вернет мне свое расположение. Только бы родить ему сына, а не дочь, и я горячо молилась о сыне денно и нощно.

В самом конце лета Гай куда-то отправил всю свою дружину во главе с Джеффри, не оставив даже малого числа ратников для охраны замка, а через несколько дней и сам покинул его. Поскольку большая часть дружины вернулась, я узнала, что король Ричард сейчас пребывает в Англии, и ратники Гая принимали участие вштурме Ноттингема, не пожелавшего открыть ворота законному государю. Конечно, сэр Рейнолд всегда был преданным сторонником принца Джона, но не на погибель же себе самому! Еще одним удивительным обстоятельством было то, что вместе с королевскими войсками на стенах Ноттингема сражались и стрелки вольного Шервуда.

Наконец Гай возвратился в замок. Он был очень мрачен, и я побоялась подступиться к нему с вопросами. Но он сам поведал мне, что был в Ноттингеме, куда его вызвал король.

– Как он обошелся с тобой? – отважилась спросить я. – Милостиво?

– Более милостиво, чем с тестем твоего брата. Сэра Рейнолда ждет заточение, и, учитывая его возраст, полагаю, что там он и окончит свои дни. Я всего лишь остался не у дел – за то, что уклонился от участия в осаде и штурме Ноттингема.

– Но ведь ты направил к Ноттингему своих ратников, всех до единого!

– Ричард посчитал это недостаточным проявлением преданности ему, – ответил Гай и замкнулся в молчании.

От ратников я знала, что граф Хантингтон в отличие от Гая наравне со своими стрелками принял участие во взятии Ноттингема, и мне очень хотелось узнать, какую награду он получил от короля. Но спрашивать об этом Гая было бы верхом безрассудства, и я не спросила. Он вдруг сам сказал без всяких вопросов:

– Наибольшей милости Ричарда удостоился Роберт Рочестер. Полное и безоговорочное помилование ему и тем, кто был с ним в Шервуде, возвращение всех владений, подтверждение графского титула. Король прямо-таки очарован им, как и его супругой. При штурме Ноттингема он принял ее за юношу, увлек в битву к воротам, а узнав после, кто она, был чрезвычайно обескуражен. Он ведь едва не посвятил ее в рыцари, настолько был покорен ее доблестью и отвагой! Чтобы искупить свою оплошность, он преподнес ей в дар графские регалии из золота с рубинами, в которых она и была на обеде у короля.

Пока он говорил о леди Марианне, его голос непривычно смягчился, глаза засияли, а на губах появилась такая нежная улыбка, которой он ни разу меня не удостаивал, даже в день нашей свадьбы. Не сводя с Гая глаз, я прошептала:

– Ненавижу!

Как ни тихо я произнесла это слово, Гай услышал и, бросив на меня насмешливый взгляд, осведомился:

– Ты ненавидишь? Не ожидал, что ты способна на ненависть! Кого, Беатрис, и за что?

– Леди Марианну! Ненавижу за то, что она украла у меня твою любовь! – ответила я, задыхаясь от гнева.

Гай смерил меня странным взглядом и, холодно улыбнувшись, покачал головой:

– Успокойся, Беатрис! У тебя нет причин ненавидеть ее.

– Почему? – враждебно спросила я.

Минуту подумав, Гай сказал:

– Ты уверена, что хочешь знать правду?

Я кивнула. Он с сомнением посмотрел на мой живот, но я не хотела откладывать разговор, раз уж Гай готов снизойти до откровенности. Кто знает, когда еще он заговорит со мной искренно?

– Ну как пожелаешь!

Устало вздохнув, Гай указал на кресло и, подождав, пока я устроюсь в нем, сел напротив.

– Она ничего не крала у тебя, Беа, потому что красть было нечего. Я никогда не любил тебя. Ни одного дня, ни одной минуты.

От этих жестоких слов, сказанных неожиданно теплым и сочувственным тоном, я онемела и даже не заметила, что он называл меня не полным именем, а как раньше – Беа.

– Зачем же ты женился на мне? – прошептала я, наконец обретя голос.

Гай пожал плечами и глухо сказал:

– Мне было очень одиноко, когда я ее потерял. Я изнемогал и от одиночества, и от боли утраты. Но надо было как-то продолжать жить, без нее. Я долго думал и решил, что лучший способ забыть Марианну – жениться. Почему бы не на тебе, Беа? Ты хороша собой, твой брат стал моим другом, ты родом из влиятельной семьи, твоя мать была плодовита, а я хотел детей. Но очень скоро я понял, что ошибся, страшно ошибся!

– Во мне? – осмелилась я спросить, чувствуя, как сердце сжимается от боли.

Гай бросил на меня долгий взгляд, и я увидела в его глазах боль, созвучную моей.

– Нет, не в тебе, – хрипло сказал он. – Я ошибся в себе, Беа, в том, что смогу забыть ее. Увы, мне это не удалось, как я ни старался.

– Когда ты до свадьбы вдруг уехал в Ноттингем, сославшись на дела, ты ездил из-за нее? – онемевшими губами спросила я.

Гай невесело усмехнулся.

– Да, я хотел убедиться, что она для него ничего не значит. Слова епископа Гесберта о том, что он опекает ее, меня встревожили. Мне надо было своими глазами увидеть его, поговорить с ним, хотя он не слишком охоч до бесед со мной. Чтобы повстречать его, я углубился в Шервуд, зная, что рискую жизнью.

– И ты его встретил, – утвердительно сказала я. – Встретил, но остался жив.

– Мне в руки попал его племянник, и я прикрылся мальчишкой как щитом. Ради жизни щенка своего брата он пообещал отпустить меня. Я расспросил его о Марианне, и он ввел меня в заблуждение напускным равнодушием, с которым говорил о ней. Я уверился, что они больше не вместе, что он побрезговал ею, и с чистым сердцем вернулся в Лондон, чтобы жениться на тебе и окончательно выбросить из головы все мысли о ней. Но я обманулся его безразличием: уже в ту пору он вновь приблизил ее к себе, и она даже успела понести от него.

– Зачем ему понадобилось вводить тебя в заблуждение?

– Опасался за нее. Считал, что, узнай я правду, то приложу все силы вновь разлучить их любыми средствами.

– И он был прав в этом?

– Абсолютно прав.

Впервые в жизни Гай говорил со мной как с другом, и мне было дорого его доверие, хотя то, что он говорил, ранило меня в самое сердце, словно его слова были острыми шипами. Оглушенная болью, я захотела утешить его, видя, что он страдает не меньше меня:

– Гай, как можно любить такую женщину? Она же бессердечная, жестокая, точно такая же, как граф Роберт. Разве добрая девушка выйдет замуж за убийцу своего отца? Разве истинно благородный мужчина унизит себя браком с женщиной, отмеченной позорным клеймом?

Гай посмотрел на меня с непритворным любопытством и усмехнулся так, словно мои слова его повеселили.

– Оказывается, она изрядно занимала твой ум, Беа? Не знал! Но ты заблуждаешься.

– В чем?

– Во всем, кроме одного: она действительно точно такая же, как он. Все твои прочие утверждения ошибочны.

Его лицо вновь приняло замкнутое выражение, по которому я поняла: доверительный разговор закончился.

– Как же нам теперь быть? – спросила я, прилагая все силы к тому, чтобы не разрыдаться.

– Притерпимся, как-нибудь поладим, – негромко ответил Гай. – Ничего иного не остается. Рожай мне детей и находи утешение в радостях материнства.

Мне бы смириться с предложением Гая, ухватиться за внезапно проявленное им дружелюбие, но я была слишком сильно оскорблена его признанием. Он никогда не любил меня, выбрал в супруги не сердцем – рассудком, а леди Марианну любил и продолжает любить! Задыхаясь от бессильной злости, я кусала по ночам подушку, и ненависть к леди Марианне продолжала расти. Теперь уже я выказывала Гаю безразличие, пряча любовь к нему. Так я надеялась задеть его, а на самом деле упустила последнюю возможность укрепить между нами если не сердечную приязнь, то хотя бы простое доверие.

В положенный срок я разрешилась от бремени сыном, и мне стало немного легче от того, что я не подвела Гая и не обманула его ожиданий. Гай пожелал назвать мальчика в честь своего отца. Моим мнением он не поинтересовался. Я не посмела бы возражать, но равнодушие Гая меня задело: я была вправе ждать большей благодарности. Я попросила его пригласить дядю Гесберта, чтобы он крестил нашего сына, и только тогда узнала, что дяди Гесберта давно нет в живых. Гай приказал всем скрывать от меня его гибель, пока я ждала дитя. Не думаю, что Гай волновался обо мне – скорее он беспокоился о ребенке, которого я носила. Во всяком случае о смерти дяди Гесберта он рассказал мне с полнейшим равнодушием, а когда я заплакала, презрительно поморщился.

– Почему он погиб? – спросила я.

– По причине своей непомерной алчности и женолюбия.

Дядя Гесберт и женолюбие?! Ведь он был епископом!

– Ты плохо знаешь своих родственников, – усмехнулся Гай. – Твой дядя Гесберт удержу не знал в плотских утехах, лишь напускал на себя постный вид. Клюнул на юную красотку, а налетел на стрелу!

– Дядя Гесберт был образцом добродетели! – крикнула я, задохнувшись от возмущения.

– Этот образец добродетели частенько предавался самому разнузданному разврату, – рассмеялся Гай. – Я мог бы много рассказать тебе о том, каким он был на самом деле.

– Не трудись! – отрезала я. – Все равно не поверю ни одному дурному слову о нем!

Гай насмешливо фыркнул и лениво пожал плечами:

– Твое дело. Продолжай и дальше жить в мире иллюзий.

Дни мелькали, похожие один на другой, пока не пришло известие, что король Ричард облек графа Хантингтона властью своего наместника в Средних землях. Получив эту весть, Гай вышел из оцепенения, в котором пребывал, впал в неистовую ярость, разгромил свои покои и напился до бесчувственного состояния.

Еще через несколько месяцев я услышала от служанок, которые умудряются знать все обо всех, что леди Марианна родила дочь. Признаюсь, это известие вызвало у меня злорадные чувства. В моих глазах она оставалась дурной женщиной, а теперь вдобавок ущербной. Должно быть, граф Роберт испытал разочарование и пожалел, что взял ее в супруги. Но стоило мне так подумать, как в то же мгновение вспомнились их голоса, прозвучавшие эхом:

– Моя леди!

– Мой лорд!..

Нет, поняла я, он никогда в ней не разочаруется, как и Гай никогда не оставит мысли о ней. Дядя Гесберт назвал ее ведьмой – ведьмой она и была, напуская на всех свои чары, не щадя никого!

Когда я прошла очищение после родин, Гай снова начал наведываться в мою постель. Прежде у нас была общая спальня, но пока я носила Лайонела, Гай распорядился ее переделать, и теперь каждый из нас ночевал отдельно. Он приходил ко мне раз в неделю и очень редко оставался до утра, исполняя супружеский долг молча, без единой ласки или поцелуя, только что не стискивал зубы, словно я внушала ему отвращение. Так прошел год, и Гай объявил, что поскольку я за целый год не понесла, то он больше не видит смысла продолжать супружескую близость со мной.

– Возможно, удостаивай ты меня более частыми посещениями, я бы уже носила под сердцем дитя!

– В том, для чего другим хватало единственного раза, ты оказалась такой же неумехой, как и в остальном, – ответил он.

Впервые мне захотелось отплатить ему той же монетой, и я сказала Гаю в лицо, шалея от собственной дерзости:

– Может быть, мне разбросать по спальне имбирные стебли, чтобы ты вновь обманулся, принял меня за нее и счел мое ложе желанным? Помнится, в ту ночь ты отступил от обычной строгости. Кто она для тебя, Гай? Простолюдинка или девка? Согласно твоим же утверждениям, только им дозволительна пылкость в мужских объятиях!

Лицо Гая приняло такое выражение, что я была уверена: сейчас он ударит меня. Но Гай справился с гневом. Смерив меня брезгливым взглядом, он с презрением произнес:

– Ты безнадежна, Беатрис! Безнадежна в своей глупости. Простолюдинка или девка, спрашиваешь? Ни то ни другое. – Помедлив, он сказал изменившимся, очень тихим голосом: – Марианна – единственная для меня.

Я поняла, что мне не тягаться с ним в умении причинять боль словами, когда он, прежде чем закрыть за собой дверь, с холодной улыбкой добил меня:

– Знаешь, а я ведь признателен тебе за наваждение, которое ты мне подарила, сама того не ведая. Хотя бы так, пребывая во власти морока, но я узнал, каково это – делить ложе с желанной и любимой женщиной. Сладостно и бесконечно прекрасно, Беатрис!

Моя постель стала одинокой и холодной, но не постель Гая. Зайдя к нему как-то утром, я застала его в кровати с одной из служанок. Девушке хватило совести покраснеть и укрыться с головой, а мой супруг не устыдился столь очевидного проявления своей неверности. Напротив, он сделал мне выговор за то, что я ворвалась к нему без зова и предупреждения. Когда же я укорила его, он ответил мне пощечиной и приказал выйти вон.

Единственной радостью оставался мой маленький Лайонел, но стоило ему исполниться всего два года, как Гай взял воспитание сына в свои руки. Бедный мой мальчик! У меня сердце сжималось от его плача, когда Лайонела нещадно обливали ледяной водой, чтобы он рос закаленным. А он любил теплую воду и мог плескаться в ней бесконечно, любил слушать сказки, сидеть у меня на коленях, но все это стало запретным по воле Гая.

Сам Гай ежедневно изматывал себя ратными тренировками, пропадал до заката на верховых прогулках в обществе Джеффри. Иных занятий и другого общества у него не было. Даже Брайан редко наведывался к нам, а мы не выбирались ни к кому, жили как затворники. Граф Хантингтон – наместник короля – не нуждался в помощи моего супруга, и Гай изнывал в бездействии, а я томилась в одиночестве, не имея подруг, оставленная мужем, отлученная от забот о сыне. Два чувства скрашивали мою жизнь, не давая впасть в полное уныние: любовь к сыну и ненависть к леди Марианне, неизвестно чем заслужившей любовь Гая. Ненавидеть ее было для меня так же естественно, как дышать.

Меня начали одолевать приступы слабости. За ночь приходилось несколько раз менять сорочку из-за пробивавшего меня пота. Я потеряла аппетит, стала худеть, на меня нападал частый кашель. Мои чудные, роскошные кудри редели день ото дня. Расчесывая мне волосы, служанки снимали с гребней целые пряди. Однажды у меня пошла горлом кровь, и лекари уверенно заявили, что я больна чахоткой.

Мне был вынесен смертный приговор. Чахотка всех, кто имел несчастье заболеть ею, неизбежно сводила в могилу, никто не излечивался. Одних она мучила дольше, с другими расправлялась быстро, но конец был один: смерть. Лекари запретили Гаю плотскую близость со мной, утверждая, что иначе болезнь перекинется и на него. Могли бы не утруждаться! Он давно позабыл дорогу в мою спальню.

Встревоженный известием о моем недуге, примчался Брайан. Я увидела, что он поражен тем, как я изменилась. Взяв мои руки в свои, он с болью спросил:

– Беа, кто повинен в твоем несчастье?

Кому, как не родному брату, могла я выплакать свою боль? Он слушал мои жалобы, не перебив ни разу, и по мере моего горестного повествования лицо Брайана темнело от гнева.

– Брайан, если ты любишь меня, сделай так, чтобы она умерла! И не просто умерла, а страдала бы перед смертью, как страдаю я по ее вине! – взмолилась я, когда мои жалобы иссякли, сменившись слезами.

– Не плачь, Беа, моя маленькая, любимая сестренка! – шептал Брайан, обнимая меня и гладя по голове. – Я клянусь тебе, что она умрет, умрет от моей руки, испив прежде до дна чашу боли, которую я ей уготовлю!

Он вложил руки в мои ладони, как при вассальной присяге, и я приняла его страшную клятву. Уверенная в том, что Брайан не изменит данному слову и отомстит леди Марианне за мои страдания, я смотрела на Гая с тайным превосходством. Когда я умру, а она погибнет от руки Брайана, кого из нас ты станешь оплакивать, супруг мой? Впрочем, глупый вопрос! Ответ был известен заранее: конечно ее – не меня.

Глава четвертая

Как же отрадно преклонить колени в торжественной тишине, вдохнуть запах воска под высокими сводами церкви, увидеть если не самого дядю Гесберта, то хотя бы его имя на надгробной плите! Я не верила Гаю. Мой дядя не был святым, но и алчным не был, и никогда не нарушал данный им обет целомудрия. Не знаю, зачем Гаю вздумалось оговорить его, но дядя Гесберт был добрым и богобоязненным человеком, да пребудет его душа в мире лучшем, чем тот, в котором пока оставалась я!

Мне было хорошо и спокойно в обители, и я радовалась, что смогу провести в ней не один день, а несколько. Гай не мог сделать мне лучшего подарка, если бы и пожелал. Но подарков от него я давно не видела и понимала, что он дал мне разрешение, лишь бы не видеть меня, и чем дольше – тем лучше. Настоятель принял меня с отменным радушием, разместил в удобных и светлых комнатах и заверил, что я могу приходить в церковь, когда пожелаю. Мое присутствие ничуть не помешает монахам молиться.

Конечно, не помешает, усмехнулась я про себя. Мой изнуренный вид ни у кого бы не вызвал нескромных желаний, никого не отвлек от молитв. Но на третий день моего пребывания в обители я все же привлекла внимание одного монаха. Я молилась у надгробия дяди Гесберта, когда мне на плечо легла теплая ладонь.

– Беа, малышка Беа! Неужели это и вправду ты? – услышала я и, подняв голову, ахнула от радости.

Возле меня стоял дядя Роджер – в монашеской рясе, в сандалиях на босу ногу, на голове, склонившейся надо мной, была выстрижена тонзура. Он постарел, поседел, но я сразу узнала его! Он подал мне руку, помогая подняться с колен, обнял и поцеловал в обе щеки.

– Дядя Роджер! Как я рада видеть тебя! Это чудо, что ты здесь оказался!

– Да, Беа, чудо. Или судьба – так я подумал, узнав, что ты совсем рядом. Я пришел сюда днем раньше и очень рад повидаться с тобой. Но не стану обманывать: то, что я вижу сейчас, меня не радует. До меня и прежде доходили тревожные вести о тебе, а теперь я убедился сам: ты больна.

– Чахотка, – ответила я и нашла в себе силы улыбнуться, – мне недолго осталось.

Дядя Роджер очень опечалился. Взяв под руку, он повел меня в монастырский сад, где мы устроились на скамье под большой липой. Она как раз цвела, в ветвях жужжали пчелы, а воздух был пропитан медовым ароматом. Внимательно вглядевшись в меня, дядя Роджер тяжело вздохнул:

– Ах, Беа! Какой цветущей и полной сил ты была всего пять лет назад – и чем все закончилось? Я слышал, твое супружество оказалось несчастливым?

Для человека, ведущего уединенную жизнь в монастыре, дядя Роджер оказался слишком осведомленным в мирских делах, пусть они и касались родственников вроде меня.

– Дядя, я так горевала, когда мне сказали, что ты погиб от руки графа Хантингтона!

– Так, значит, все думали? – печально улыбнулся дядя Роджер.

– А что можно было подумать? Ты бесследно исчез, и вести, что ты жив и зачем-то принял постриг, пришли только через несколько месяцев. Почему ты уехал, никому ничего не сказав? Почему решил стать монахом? Ведь у тебя не было монашеского призвания!

– Во искупление грехов, Беа.

– Разве ты грешил больше других? – рассмеялась я, но дядя Роджер не поддержал мой смех.

– Много больше, – подтвердил он с самым серьезным видом. – Ты говоришь, все считали, граф Хантингтон убил меня? Нет, Беа, он воскресил меня тем, что не стал убивать, хотя мог. Да я и не думал сопротивляться, когда мы наконец встретились. Я знал, что он вызволит леди Марианну из подземелья Ноттингемского замка, а после обязательно придет во Фледстан, где я ждал его.

– Ты ждал его и был готов умереть от руки графа Хантингтона?! – изумилась я.

– Да, Беа, но он оставил мне жизнь, предложив самому распорядиться ею, что я и сделал, приняв монашеские обеты. Граф Хантингтон – великий человек, Беа, мне не довелось встретить никого, кто сравнился бы с ним благородством души.

– Неужели? – усмехнулась я. – О каком благородстве ты говоришь, дядя? Разве не по его приказу был убит барон Невилл? Не его ли стрелки без всякой жалости убили дядю Гесберта?

– Гесберт сам виноват в своей гибели, – неожиданно жестко сказал дядя Роджер. – Не позарься он на земли, исконно принадлежавшие нынешнему шерифу Ноттингемшира, избежал бы встречи с графом Хантингтоном в пору, когда тот был лордом Шервуда. Усмири он свою плоть при виде красивой девушки, не угодил бы в засаду. Не пытайся ударить ножом в спину графа Роберта, не получил бы стрелу в собственную спину от одного из шервудских стрелков. Мне от души жаль Гесберта, но он сам вымостил дорогу к своей погибели.

– Дядя, ты говоришь о нем словами моего супруга! Какая плоть, какая девушка? Кто позарился на чужое добро? Он ведь был епископом!

– Что не мешало ему заниматься стяжательством и развратом, – спокойно ответил дядя Роджер и, встретив мой недоверчивый взгляд, с усмешкой кивнул: – Я сам был свидетелем и тому и другому, Беа, а нередко и соучастником его дел и забав. Да и твой супруг не всегда оставался в стороне, когда Гесберт затевал пирушку с красивыми девушками, вверенными его попечению. Если кто из них пытался сопротивляться, Гесберт быстро приводил упрямицу к смирению. Он ведь был епископом, как ты и сказала. Изысканный десерт – так он называл прислуживавших за столом воспитанниц, которые не ведали, что их ожидает.

Его слова потрясли меня до глубины души. Прижав руки к груди, я взмолилась:

– Дядя, что ты такое говоришь?! Зачем возводишь напраслину? Дядю Гесберта и тебя я помню с детства, вы всегда были добры ко мне. А Гай! С его-то строгостью в том, что касается близости с женщинами!

– Гесберт и я любили тебя, Беа, и желали, чтобы ты видела в нас людей, достойных твоей любви. Да и зачем посвящать невинную девушку, какой ты всегда оставалась для нас, в неприглядные забавы взрослых мужчин? Гай же, думаю, строг только с тобой. У него, видишь ли, особенные требования к супруге. К другим женщинам он их не предъявляет. То, что ты стала его женой, твое самое большое в жизни несчастье. Молясь о тебе, я сокрушался, что Гесберт и я – мы оба поощряли тебя во влюбленности в Гая. Полагаю, что и Гесберт не раз пожалел о твоем браке с Гаем Гисборном… Что же до гибели барона Невилла – его крови нет на руках графа Хантингтона.

– Откуда ты знаешь?

– Потому что это я приказал убить сэра Гилберта – я, Беа, а не граф Роберт.

У меня пошла кругом голова. Дядя Роджер признавался в убийстве так просто и обыденно, что я поверить не могла его словам. Да и зачем ему убивать барона Невилла?

– Чтобы заставить его молчать о помолвке леди Марианны с графом Хантингтоном. Я добился от принца приказа отдать мне ее в жены, а Невилл стал бы оспаривать этот приказ, ссылаясь на более раннее обручение дочери. Оно было так оформлено, что без официального расторжения помолвки леди Марианна могла выйти замуж только за графа Роберта, и ни за кого другого. Была и другая причина: Невилл помешал бы мне в том, что я собирался сделать с его дочерью.

Стало быть, граф Хантингтон не виноват в смерти отца леди Марианны, в чем я не сомневалась долгое время, поверив не Джеффри, а дяде Гесберту, который ловко вывернул наизнанку мои догадки о том, кому была выгодна гибель барона Невилла. И леди Марианна, выйдя замуж за графа Хантингтона, не стала женой убийцы ее отца. Казалось бы, это соображение должно было умерить мое предубеждение к ней, раз она не была настолько дурной женщиной, какой я ее считала. Но я озлобилась против нее еще сильнее. Дядя Роджер развенчал и себя, и дядю Гесберта, окунув меня в горечь разочарования в тех, кого я любила и почитала добрейшими и благороднейшими людьми. Но тем самым он вырвал черные страницы из истории графа Роберта и леди Марианны, чем окончательно превратил ее в волшебную сказку, которой леди Марианна не заслуживала! Я все равно отказывала ей во всех добродетелях, помня, как она обошлась со мной, лишив меня уважения Гая, как прежде лишила его любви. В том, что мой брак с Гаем потерпел крах, только ее вина! Все это я выпалила дяде Роджеру прямо в лицо. Выслушав мою гневную, сбивчивую речь, дядя Роджер странно усмехнулся:

– Волшебная сказка, говоришь? Нет, милая племянница. В этой сказке хватает горя и боли. Леди Марианне довелось испить чашу страданий, и не однажды. То, что выпало на ее долю, не пожелаешь никому.

– И ты можешь мне рассказать об этом? – спросила я с ироничной усмешкой, не веря его словам о каких-то немыслимых страданиях леди Марианны, чья жизнь представлялась мне устланной сердцами мужчин, как лепестками цветов, по которым она ступала, губя их без всякой жалости, попросту не замечая.

Дядя Роджер пожал плечами и тяжело вздохнул:

– Если желаешь и обещаешь молчать о том, что услышишь.

Поведав мне ужасные вещи о дяде Гесберте, о себе и в какой-то части о Гае, дядя Роджер вовсе не озаботился моим молчанием. Но стоило прозвучать имени леди Марианны, как он тут же потребовал обещание сохранить в тайне то, что скажет! Ладно, раз иного выхода нет, я клятвенно заверила дядю Роджера, что никому ни одним словечком не обмолвлюсь. Он посмотрел на меня очень печальным взглядом и негромко заговорил:

– Начну с самого начала. Она была помолвлена с Робертом Рочестером, будучи маленькой девочкой. Через год после обручения произошли роковые для Рочестеров события. Графа Роберта сочли погибшим, потом он был объявлен вне закона, оказался в Шервуде. Но многие знали, что под именем лорда Шервуда скрывается граф Хантингтон. Сэр Рейнолд, бывший в ту пору шерифом Ноттингемшира, Гесберт, твой супруг, отец леди Марианны.

– И она, конечно?

– Возможно, – глухо ответил дядя Роджер. – Мне неизвестно, что она знала, а что нет. Доподлинно я знаю одно: к тому времени, когда я заручился волей принца Джона и намеревался вытребовать ее у Невилла себе в жены, она любила графа Роберта. Любила так сильно, что собиралась последовать за ним в Шервуд.

– Но это же безрассудство, дядя! – воскликнула я.

– Безрассудство, говоришь? Зачем же, давая брачные обеты, жених и невеста обещают быть вместе не только в радости, но и в горе? Нет, девочка, леди Марианна не была безрассудной. Она всего лишь свято придерживалась данных однажды обещаний – пусть при обручении, а не венчании – неважно. Ею двигала прежде всего любовь, но и чувство долга, которого у нее не отнять.

– Что же было дальше?

– А дальше, Беа, вмешался я, в чем теперь неустанно каюсь. Мне сказали, что у леди Марианны есть возлюбленный, которому она вверила всю себя, с которым она вот-вот обвенчается. Я пришел в ярость: ведь я ей в лицо грозил смертью, если она отдаст свою руку другому, не мне. Но я не убил ее, когда она по роковой для нее случайности оказалась в моей власти.

– Пожалел? – поняла я и подумала: ну и где же здесь страдания?

Да, дядя Роджер заклеймил ее позорным клеймом, но ведь не предал же казни, в чем его укорял дядя Гесберт.

– Пожалел? – следом за мной повторил дядя Роджер и рассмеялся почти беззвучным и очень страшным смехом: – Нет, я обошелся с ней без всякой пощады, с беспредельной жестокостью! Прежде всего я ее изнасиловал, чтобы убедиться, правду ли мне сказали о ней и она – не невинная девушка.

Решив, что ослышалась, я ошеломленно посмотрела на дядю Роджера, переспросив:

– Что ты сделал?

Дядя Роджер криво усмехнулся, а взглядом уплыл в видения давно минувшего дня.

– Я взял ее силой, – повторил он тихо и обреченно. – Было не так-то просто с ней сладить! Я позвал двух ратников и, когда им удалось поймать ее, приказал повалить на кровать, держать за руки и повернуться ко мне спиной. Я очень надеялся, что ее оговорили, возвели напраслину, и не хотел, чтобы ратники наблюдали за унижением той, которая могла стать их госпожой, окажись она девственной. Я даже просил ее не сопротивляться: не хотел причинять излишнюю боль. Но все, что о ней сказали, подтвердилось.

Я попыталась представить воочию то, о чем он говорил, и потрясла головой. Это было страшно и непристойно! Отвратительнее совместных забав с дядей Гесбертом, о которых он недавно поведал! Дядя Роджер умолк, угрюмо глядя мимо меня, пока я не осмелилась дотронуться до его локтя:

– А дальше?

– Дальше? – он низко склонил голову. – Она лежала неподвижно, как неживая, перестав вырываться. Я ждал жалоб, стенаний, заломленных рук, но нет!.. Ни единой слезы не выкатилось из-под ее сомкнутых век. Как сейчас вижу ее лицо – сродни лику, выточенному на надгробии, холодное, бледное, пока я не спросил: «Кто он?!» Она распахнула глаза и бросила мне: «Тот, кто убьет вас». Я был зол, а после такого ответа и вовсе пришел в ярость, приказал поднять ее, препроводить в главную залу Фледстана, развести там огонь в камине. При мне были клейма, я помнил, что одно из них налагают в Лондоне на блудных девок, когда поймают там, где им запрещено появляться. Пока клеймо раскалялось в огне, я ножом срезал ей косы, а после собственноручно заклеймил. Раскаленное железо причиняет страшную боль, Беа, и она вскрикнула, но тут же сцепила зубы до скрипа. Мне показалось, я сокрушил ее, она ослабела, но не тут-то было! Стоило мне отпустить ее, как она бросилась обратно в свои покои. Тогда я не понял почему. Ведь не думала же она спрятаться там от меня. Но потом узнал, что в ее покоях была дверь потайного хода, выводившего из замка в лес. Она пыталась убежать, но ей не дали, поймали в дверях главной залы и вновь привели ко мне. И я велел отвести ее в караульную, где подарил леди Марианну своей дружине. Позволь мне не рассказывать, что с ней делали мои ратники. Тебе достаточно знать, что она провела среди них ночь и половину следующего дня и они замучили ее почти до смерти.

Я онемела от ужаса, во все глаза глядя на дядю Роджера. Худое бледное лицо, тонзура, ряса… Ничто не свидетельствовало о мирских страстях, которые он якобы ведал, по его же признаниям. Не наговаривает ли он на себя? Ведь он всегда был добрым ко мне, разве мог он поступить так чудовищно?

– Да, милая племянница, я это сделал, – подтвердил дядя, прочитав на моем лице недоверие.

– Но как же она потом оказалась в Шервуде? – только и смогла я спросить.

– Граф Роберт увез ее из Фледстана, а Гай помог ему. Через тайный ход граф Роберт проник во Фледстан, ратники Гая отобрали леди Марианну у моей дружины, передали ее своему господину, а он – графу Роберту. Вот так она оказалась в Шервуде.

– И после всего что случилось, граф Хантингтон все равно обвенчался с ней?! – еще больше поразилась я. – Взял в жены, зная, что она подверглась насилию, утратив тем самым всякую ценность?

– Не для него, – спокойно ответил дядя Роджер и напомнил: – В горе и в радости, Беа, в горе и в радости.

Потрясенная услышанным, я долго думала над рассказом дяди Роджера. Конечно, то, как он поступил с леди Марианной, было грешно и жестоко. Но и она не была непорочной, чтобы сочувствовать ей в полной мере. Девушка, утратившая невинность до свадьбы, – не заслужила ли она наказание? Ей повезло, что граф Роберт оказался человеком долга и сдержал слово, данное при обручении. Наверное, ему стоило немалых сил закрыть глаза на позор нареченной! Эти соображения я и выложила дяде, чтобы он не считал себя единственно виноватым в той давней истории.

– Нет, Беа, дело не в долге. Граф Роберт очень сильно любил леди Марианну и продолжает любить. Не пытайся постигнуть глубину и силу этой любви, просто прими на веру, – ответил дядя Роджер. – Что же до меня – я виноват перед ней, но не только я.

– Кто же еще? – удивилась я и, вспомнив одну маленькую подробность из того, что услышала, спросила: – Дядя, а кто выдал тебе леди Марианну? Кто сказал, что у нее есть возлюбленный?

Дядя невесело улыбнулся и покивал головой.

– Вот-вот! Ты задала очень правильный вопрос, – он посмотрел мне прямо в глаза и отчетливо произнес: – Твой супруг. Благородный сэр Гай Гисборн. Он же надоумил меня одеть тех, кого я отправил в засаду на сэра Гилберта, так, чтобы их приняли за вольных стрелков. Услышав, что я намереваюсь казнить леди Марианну, он рассказал, как бы сам поступил с ней, окажись на моем месте. И я, поддавшись ярости, сделал именно так, как говорил Гай.

Я покрылась холодным потом. Выходит, прежде чем открыть тайну леди Марианны дяде Роджеру, Гай просчитал, на что тот способен в сильном гневе, и подтолкнул его к такой расправе над леди Марианной. То-то дядя Роджер, усовестившись недостойного рыцаря деяния, упрекал себя в жестокости, а Гая – в том, что он использовал его как разменную пешку! Но ведь Гай посочувствовал леди Марианне, проявил к ней милосердие. Я поняла, что запуталась в поступках Гая, и воззвала за помощью к дяде Роджеру:

– Ты же сам сказал, что он помог графу Роберту спасти ее!

– Помог, чтобы насладиться местью, а не из благих побуждений, – усмехнулся дядя Роджер. – Графа Роберта он ненавидел и, думаю, продолжает ненавидеть, леди Марианны домогался и не получил – у твоего мужа был собственный интерес в том деле, Беа. Он приехал во Фледстан к полудню следующего дня, дотошно расспросил меня обо всем, дважды уточнив, уверен ли я, что леди Марианна пыталась бежать в свои комнаты. Знал он раньше или, слушая меня, догадался о потайном ходе и где этот ход – Бог весть! Во всяком случае он расположился там. Но прежде Гай пожелал увидеть леди Марианну и осведомился, где ее найти. Я ответил, добавив, что и он может ею попользоваться.

– Зачем же ты предложил ему такое? – прошептала я холодными, как льдинки, губами.

Дядя Роджер пожал плечами:

– Мерзко чувствовал себя, Беа, понимая, что сотворил гнусное деяние, но не посмел в том признаться себе. Ярость остыла, сменилась похмельем: я много выпил ночью. Разговаривая с Гаем, я ненавидел его и хотел, чтобы он понял: месть не всегда так сладка, как может казаться, – посмотрев на меня, дядя Роджер угадал не заданный вслух вопрос и отрицательно покачал головой: – Он отказался, если тебе станет от этого легче.

Вот теперь в моей голове все окончательно сложилось: и давние догадки, отвергнутые дядей Гесбертом, и противоречивое участие Гая в этой истории, если верить словам дяди Роджера. Да, мне стало легче от того, что Гай отказался, но не настолько, чтобы я смогла свободно дышать. Ведь Гай был творцом того страшного замысла! И все же поверить в такую изощренную, хладнокровно обдуманную месть было немыслимо, о чем я и крикнула, задохнувшись в приступе кашля.

– Чему ты не веришь? – спросил дядя Роджер, когда я справилась с приступом.

– Конечно, Гай не самый добрый и праведный человек, но в то, что он способен на такое коварство, я поверить не могу!

– Не самый добрый человек? Но и не самый злой? Моя бедная маленькая Беа! Ты веришь в его доброту, после того что он сделал с тобой? Тебе двадцать лет, а ты выглядишь так, словно тебе давно за сорок.

Дядя Роджер посмотрел на меня с таким состраданием, что я едва не заплакала.

– Это ее вина! Из-за нее он не смог мне простить, что я поставила под угрозу жизнь нашего сына, которого в ту пору носила под сердцем!

– Беа! Гай не смог тебе простить, что из-за тебя был вынужден освободить графа Роберта, – сказал дядя Роджер. – Только это.

– Ты хочешь сказать, моя жизнь его мало волновала? И если бы она перерезала мне горло, как и грозила, он бы и бровью не повел?

– Она ведь не причинила тебе вреда, даже не поранила, – мягко возразил дядя Роджер. – И, прости, Беа, она имела право угрожать твоему мужу, хотя ты, конечно, была ни при чем.

– Что же дало ей такое право?

– Потеря собственного сына. В Лондоне Гай случайно перехватил гонца ее брата, заполучив в свои руки письмо графа Линкольна. Он ведь знал слабое место леди Марианны – любовь к брату и тревогу за его жизнь. Было время, когда она доверяла Гаю, считала другом, вот он и воспользовался былым доверием. Вернувшись в Ноттингемшир и узнав, что граф Роберт женился на леди Марианне и она ждет ребенка, Гай устроил ей западню, заманив в нее письмом сэра Реджинальда.

– И что было потом? – напряженно спросила я.

– Он хотел, чтобы она в свой черед послужила приманкой для графа Роберта. Леди Марианна сама по себе была такой приманкой, но твой муж, Беа, пожелал, чтобы она осознанно предала графа Роберта, написала ему письмо под диктовку Гая. Когда же она отказалась, он приказал пытать ее.

– Такого не может быть! – воскликнула я.

– Но так было, Беа. Я долго стоял, незамеченный, слушал, как Гай стращает леди Марианну, видел, с каким упорством она держится, не поддаваясь угрозам. Признаюсь, в те минуты я позавидовал графу Роберту. Как она любит его! Так сильно, что предпочла муку и смерть, но не предательство. Мне стало жаль ее. Я подал голос, обнаружив себя, попытался уговорить ее. Она отвернулась. А Гай… Гай предложил мне стать ее палачом, и на этот раз отказом ответил я. Вот так, Беа.

Цепляясь за последние крохи былого образа Гая, который я вопреки всему продолжала хранить в своем сердце, я с чувством, близким к отчаянию, сказала:

– Я не смею оскорбить тебя недоверием, дядя. Но кто бы разрешил Гаю отдать под пытки благородную даму, к тому же пребывавшую в тягости?!

– Разве Гай когда-нибудь нуждался в чьих-то разрешениях? – с горечью возразил дядя Роджер. – Она выжила после пыток, но ребенок… Сына она потеряла.

Вот почему и она, и другие стрелки так странно смотрели на меня, когда я напомнила ей, что из-за волнений она преждевременно разрешилась мертвым ребенком! А Джеффри? Он тоже сказал, что волнения леди Марианны были особого рода, ничуть не похожими на те, что я испытала в Руффорде. Вокруг меня происходили страшные события, в которых принимали участие хорошо знакомые мне люди, мой собственный супруг, наконец, и только я пребывала в неведении…

– Дядя, почему ты сегодня решил рассказать мне об этом?

– Возможно, не стал бы рассказывать, но услышал в твоем голосе такую ненависть к ней, что понял: ты должна узнать правду, всю, каким бы неприглядным и отвратительным я не предстал перед тобой. Пойми, Беа: тебе не за что ненавидеть леди Марианну. Она очень достойная женщина и заслуживает уважения, а не ненависти.

– Но как я могу перестать ненавидеть ее, если Гай любит ее, а меня – свою жену! – презирает?

– Давай поговорим об этом завтра, – предложил дядя Роджер и поцеловал меня в лоб. – Ты очень утомилась, тебе надо отдохнуть.

Тяжелый разговор и не менее тяжкие откровения действительно обессилили меня, но я все равно не смогла уснуть. Устав ворочаться, я отправилась в церковь и долго стояла на коленях в совершенном одиночестве, размышляя над тем, что узнала о леди Марианне. Днем я заявила дяде Роджеру, что она сама виновата в случившемся с ней, поскольку утратила чистоту до свадьбы, пусть бы и с тем, за кого должна была выйти замуж. Но в безлюдной церкви, в ночной темноте, которую едва рассеивали огоньки догоравших свечей, мне все виделось в ином свете. Отринув злые чувства к леди Марианне, я попыталась представить, что я – это она, в тот год, когда я с ней познакомилась, потерпела неудачу в намерении свести с ней дружбу, невзлюбила из-за ревности, удивлялась ее речам и поступкам и, как теперь оказалось, ничего в ней не поняла и не угадала…

Я – это она… Я влюблена – и не в кого-нибудь, а в нареченного. И он открыл мне сердце, оно оказалось полно любви ко мне! Что может быть правильнее и чудеснее, чем наша взаимная любовь – залог счастья в супружеской жизни? Мы с ним обручены, да еще с такими формальностями, что для полного заключения брака достаточно вступить в супружеские отношения. Устояла бы я, прояви он настойчивость? Устояла бы перед собственным сердцем или под гнетом каких-то событий, узнав о которых пришла бы в ужас, понимая, что могу потерять того, кого люблю? Едва ли.

Вот и они не стали ждать, ни минуты не сомневаясь, что связаны навек. Я настолько сильно прониклась чувствами леди Марианны, что почти уверилась: я знаю, когда она и граф Роберт стали близки, как только могут быть близки мужчина и женщина. После того злополучного свадебного обеда, на котором убили вольного стрелка. Должно быть она, наблюдая за пленником, представляла на его месте графа Роберта, и понимание, что она может его потерять, придало ей решимости ответить на его любовь в самой полной мере, отвергнув условности. Так в чем же ее вина? Будь я на ее месте, поступила бы так же.

Будь я на ее месте…. Я полюбила, вверила себя возлюбленному, собралась с ним идти под венец, как вдруг…

Нет, подобной беды я не могла бы себе представить, да и не хотела! Чтобы в мою жизнь ворвалась чужая жестокая воля, лишила защиты отца, растоптала в самом начале пришедшей ко мне любви, а потом опозоренной швырнула тому, кого я любила и кто любил меня? Такой участи не пожелаешь и злейшему врагу! Но то, что я отказывалась представлять, – в точности и произошло с леди Марианной!

Вспомнив собственные слова о великодушии графа Роберта, не отказавшегося от невесты, зная о том, что она подверглась насилию и бесчестью, я неосознанно помотала головой, вновь услышав их голоса:

– Моя леди!

– Мой лорд!..

Даже сейчас сердце пронзила нежность, звучавшая в этих голосах, которые эхом отзывались в моей памяти. Нет, он любил ее, не перестал любить ни на мгновение после того, что с ней случилось, страдал с ничуть не меньшей силой, чем она, переживая ее боль как свою. Наверное, им было непросто вновь соединить свои судьбы. Недаром же она вначале стала одним из его стрелков, не напрасно он позволил ей взять в руки оружие и опекал ее, как утверждал дядя Гесберт. Да и Гай не посчитал бы их разлученными, зная о том, что они оба в Шервуде.

Гай!.. Мои мысли перекинулись на него, и я задумалась: за кого же я вышла замуж, кого любила так сильно и безнадежно? Неужели коварного и жестокого человека, а не отважного и благородного рыцаря, кем я его почитала? Он говорил, что любит ее, но разве с любимой обходятся так жестоко? Разве я возненавидела Гая, разлюбила, узнав, что он любит не меня, а ее?

– Да, Беа, он такой и есть – коварный, хладнокровный, мстительный, – подтвердил дядя Роджер, когда днем мы снова сидели в саду под той же липой. – И одновременно Гай очень умен, проницателен, решителен и смел. Только перед одним человеком он пасует – графом Хантингтоном и, осознавая свое малодушие, ненавидит его. Вот из такой смеси пороков и достоинств состоит твой супруг. Вчера ты сказала, что Гай любит леди Марианну, а тебя презирает, и в том ты усматриваешь ее вину. Беа, найди в себе силы рассудить справедливо. В чем заключается ее вина? В том, что леди Марианна есть на свете? Она не искала любви твоего мужа и задолго до того, как ты в первый раз увидела Гая, наотрез отказалась стать его женой. Да он и не любит ее! Я говорил тебе это прежде, повторю и сейчас.

– Гай сам мне сказал, что любит, – упрямо ответила я. – Пытался забыть и не сумел.

– Беа, разве можно намеренно причинять боль тому, кого любишь? Желать его гибели?

– Нет! – шепотом отозвалась я после долгого раздумья.

Вопросы дяди Роджера были слишком созвучны сомнениям и мыслям, одолевавшим меня ночью в церкви.

– Значит, прав я, а не Гай.

Тем же днем мы с дядей Роджером попрощались: он покидал обитель. Положив ладони мне на плечи, он долго смотрел на меня глазами, полными горечи:

– Ах, Беа! Мы с Гесбертом погубили тебя, подтолкнув к браку с Гаем Гисборном. Ты была слишком чистой и доброй девушкой для такого мужчины, как он! Вот еще что, Беа. По твоим глазам вижу: ты не удержишься от разговора с Гаем. Дело твое, хотя благоразумнее ни о чем его не спрашивать.

– Я ведь дала слово молчать, – напомнила я.

– Оно относится только к тому, что случилось во Фледстане. Гай и так знает, ты лишь другим не рассказывай, пощади честь леди Марианны, не давай повода к пересудам.

На том мы простились, зная, что больше не свидимся. Проведя в обители еще одну ночь, утром и я отправилась в обратную дорогу. Моя свита ехала медленной рысью, когда впереди показался большой конный отряд. Над головными всадниками развевался лазурный стяг. Прежде чем я разглядела на нем сверкавший серебром символ, отдаленным раскатом грома донеслось:

– Дорогу егосветлости графу Хантингтону!

Я сделала знак сопровождавшим меня слугам отвести лошадей на обочину, и мы остановились, чтобы пропустить стремительно приближавшихся всадников. Первые поравнялись со мной, и я увидела сияние единорога на лазурном шелке стяга. Ветер играл полотнищем, и единорог казался живым, парящим над головами всадников в стремительном галопе. Перед моими глазами замелькали щиты с той же эмблемой единорога, а когда авангард ратников графа Хантингтона миновал место, где теснилась моя маленькая свита, я увидела самого графа Роберта.

Озаренный солнечными лучами, он показался мне предводителем небесного воинства: так он был прекрасен! Улыбаясь, он вел оживленную беседу с женщиной, ехавшей верхом рядом с ним. Она рассмеялась в ответ на какие-то его слова и бросила мимолетный взгляд в мою сторону. Мы встретились глазами, и я поняла, что она узнала меня. Смех замер на ее губах, мой рот наполнился кровью, а в следующее мгновение меня накрыла плотная глухая пелена, отрезав от солнечного света и от всего мира.

****

Очнувшись, я увидела над собой светлый полотняный полог. К моему лицу очень близко склонилось мужское лицо, заворожившее меня густой синевой глаз, в которых отражались ожидание и беспокойство.

– Наконец-то вы пришли в себя! – услышала я уже знакомый мне голос.

Граф Роберт выпрямился, легко поднялся с колен и, оставив меня на мгновение, вернулся с кубком в руке.

– Выпейте, леди Беатрис, вам станет лучше.

Подведя ладонь под мою голову, он помог мне приподняться и приставил кубок к губам. Я послушно выпила горькую жидкость, и в груди разлилось благостное тепло. Дышать стало гораздо легче.

– Что со мной случилось?

– У вас пошла горлом кровь, вы потеряли сознание и чуть не упали с лошади. К счастью, вас успели подхватить, – ответил он.

– А где я сейчас?

– В моем шатре. Я приказал разбить лагерь.

– Ради меня?

Он улыбнулся, и я невольно ответила тем же: такой невыразимо обаятельной была его улыбка.

– Не могли же мы бросить вас в таком состоянии! – сказал граф Роберт.

Отставив в сторону пустой кубок, он взял мою руку, внимательно осмотрел ее и поднял на меня глаза.

– Вы позволите мне послушать, что происходит с вашими легкими? – спросил он, и я вспомнила: он не только наместник короля, граф и воин, но и врач.

Я прикрыла глаза в знак согласия, он растянул ослабленную шнуровку моего платья и распахнул сорочку. Заметив мое смущение, граф Роберт ласково и ободряюще улыбнулся, склонил голову и прижал ухо к моей груди.

Я почувствовала тепло его щеки, невольно вдохнула запах мягких темных волос – они пахли родниковой водой и травами, – и сердце забилось быстрее. «О чем ты думаешь, глупая?» – укорила я себя, и все равно не могла не признать, что мне приятно его прикосновение.

Он поднял голову и медленно запахнул на мне сорочку и платье. Его лицо было очень печальным, и такими же печальными стали глаза. Немного робея, я дотронулась до его руки:

– Ваша светлость, я все о себе знаю. Лекари сказали мне, что я больна чахоткой.

– Как давно они это сказали, леди Беатрис?

– Год назад.

Он невесело улыбнулся:

– Боюсь, они опоздали примерно на полтора года.

– Какая разница? Ведь чахотка неизлечима!

– Если поймать ее в самом начале, то с помощью правильно подобранных лекарств удается держать ее в узде годы и годы, – вздохнул граф Роберт.

– Зачем оттягивать то, что все равно неизбежно?

– Чтобы жить, леди Беатрис. Ради того, кому вы нужны.

Лайонел! При мысли о сыне я опечалилась, и тут же в груди раздалось угрожающее хриплое бульканье. Граф Роберт немедленно положил ладонь мне на грудь. От нее разлилось едва ощутимое тепло, и я почувствовала, как дыхание успокоилось, а звуки в груди стихли.

Наши глаза встретились, и я попросила:

– Скажите мне правду, ваша светлость. Я не боюсь услышать ее.

Граф Роберт провел ладонью по моей голове, и никогда еще ни один мужчина не касался меня так ласково.

– Вы мужественная женщина, леди Беатрис. Правда неутешительна: от ваших легких почти ничего не осталось.

Я нашла в себе силы улыбнуться ему, лишь бы он перестал быть таким печальным из-за меня.

– Мы все однажды умрем, ваша светлость. Бояться надо не смерти.

– И вы ее не боитесь, – понимающе улыбнулся он и, поцеловав меня в лоб, поднялся с колен. – Оставьте церемонное обращение ко мне, леди Беатрис. Я отправил гонца в замок вашего супруга, – его голос принял деловитый тон, и я поняла, что граф Роберт хочет отвлечь меня от горьких мыслей. – Конечно, я мог бы и сам доставить вас в замок Гая, но, полагаю, это было бы неправильно и много опаснее для вас.

Как непринужденно слетело с его губ имя моего супруга, словно Гай был одним из его знакомых, но не врагом!

– Вы правы. Мой супруг все равно за мной не приедет, предпочтет кого-нибудь прислать вместо себя, – ответила я и призналась: – Не ожидала, что вы узнаете меня!

– Как же я мог не узнать вас, леди Беатрис? С моей стороны было бы черной неблагодарностью забыть женщину, которой я обязан жизнью. Вы держались с поразительной смелостью в той ситуации, весьма непростой для вас.

Мне было приятно, что он похвалил мою смелость и отозвался обо мне так, словно я по собственной воле принимала участие в его освобождении. Но я честно сказала:

– Вообще-то мне было страшно как никогда, граф Роберт. Я отчаянная трусиха.

Он бросил на меня очень внимательный взгляд и покачал головой:

– Нет, леди Беатрис, вам присуща смелость. Не та, которая охватывает человека в краткие минуты опасности, а та, что поддерживает его долгие годы.

Больше он ничего не сказал, но я поняла его мысль: смелость жить с таким человеком, как мой супруг. Днями раньше я возмутилась бы и начала возражать, убеждая его в достоинствах Гая, а сейчас промолчала и спросила о другом:

– Граф Роберт, ваша супруга… Я знаю, что она с вами, но в шатре ее нет. Почему?

Он грустно улыбнулся и ответил:

– Марианна решила, что ее вид взволнует вас и кровотечение возобновится.

– Это не так. Прошу вас, позовите ее. Я очень хочу увидеть леди Марианну! Мне надо поговорить с ней, если вы позволите.

– Значит, ваш гнев на нее остыл? – уже с иной, лучезарной улыбкой осведомился граф Роберт.

Встретившись с ним глазами и прочитав в них полное понимание всех моих чувств, я неожиданно рассмеялась беспричинным веселым смехом. Мне было так хорошо и легко в обществе графа Роберта! Рядом с ним не оставалось места печальным мыслям, ничему, кроме светлой и тихой радости.

Откинув полог, он произнес ее имя, и в шатре появилась леди Марианна. Было ли тому причиной солнце, светившее ей в спину, но она показалась мне окруженной ореолом света.

– Мэриан, у нашей гостьи мало сил. Не позволяй ей говорить слишком долго! – сказал граф Роберт. – На столе кубок с лекарством – напои ее через половину часа.

Полог сомкнулся за его спиной, и мы с леди Марианной остались в шатре вдвоем. Она подошла ко мне, опустилась на колени и осторожно взяла мою руку в свои ладони, не сводя с меня глаз. Я вдруг заметила, какие у нее необыкновенные глаза: большие, цвета светлого серебра, слишком светлые, чтобы их можно было назвать красивыми, но такие они и были – завораживающие странной своей красотой.

– Стоило вам увидеть меня, и вы потеряли сознание, – прозвучал ее певучий, такой обворожительный голос. – Вспомнили тот давний день, когда я взяла вас в заложницы?

– Я никогда его и не забывала, – ответила я.

Ее лицо омрачилось. Перевернув правую ладонь леди Марианны, я увидела на ней едва приметную узкую полоску.

– Вы в самом деле порезали руку тогда? – спросила я. – Зачем?

Леди Марианна бросила взгляд на свою ладонь и грустно улыбнулась:

– Чтобы пошла кровь. Однажды мы с братом моего мужа попали в засаду. Со мной удалось справиться быстро, а Вилл занял бы больше времени. Он ведь очень искусный воин! Чтобы вынудить его сложить оружие, Гай приставил мне к горлу нож и предложил Виллу выбирать: умереть в бою, но увидеть, как прежде убьют меня, либо сдаться добровольно. Я знала, что угроза пустая, – не за тем Гай захватил меня, чтобы сразу убить. Но он оцарапал ножом мне шею, и Вилл сдался при виде моей крови. В Руффорде Гай не поверил, что я убью вас. Чтобы он перестал сомневаться, я повторила то, что сделал он сам. Но причинить вред вам я не могла, поэтому у меня оставался единственный выход: выдать свою кровь за вашу.

– Он сильно досадовал, что сразу не разгадал вашу уловку! – усмехнулась я.

Леди Марианна вскинула на меня глаза.

– Леди Беатрис, я очень виновата перед вами и рада возможности попросить прощения за то, что вовлекла вас в войну, в которой вы не участвовали, да и не должны были участвовать.

– Если бы можно было повернуть время вспять, вы поступили бы иначе? – спросила я и, увидев, как ее глаза сузились и приняли отблеск стали, уверенно ответила: – Нет. Вы сделали бы то же самое, как тогда. Почему же вы просите прощения за то, в чем не раскаялись? Дело ведь не в вас, а в моем супруге. Будь Гай иным, вам не пришлось бы угрожать ему моей смертью, чтобы он освободил графа Роберта.

Леди Марианна глубоко вздохнула и высоко подняла голову.

– Да, я не раскаиваюсь и не оправдываюсь. Возможно, располагай мы в тот день большим запасом времени, то нашли бы иной выход. Но время было на исходе. Мы не успевали добраться до Руффорда раньше Гая. Как только бы он обнаружил, что меня нет с Робином и Джоном, то сразу понял бы, что я отправилась в Шервуд за помощью, и казнил бы обоих прямо в Руффорде.

– Почему граф Роберт остался в Руффорде, а вас отослал?

– Джон был ранен и потерял много крови. Кому-то надо было остаться с ним, и тот, кто оставался, рисковал попасть в руки Гая. Поэтому Робин остался с Джоном, а мне приказал мчаться в Шервуд и привести стрелков.

– Вы сильно опасались за жизнь графа Роберта?

– Очень сильно, леди Беатрис! Я ведь знаю, как Гай ненавидит его.

Ей ли не знать, если силу этой ненависти она испытала на себе!

– Но потом я не могла найти себе места. Мало того что я навлекла на вас гнев Гая, но и заставила переволноваться до обморока. Если бы у вас случился выкидыш, я бы не простила себе такой беды. Когда я узнала, что у вас родился сын, у меня камень с души упал.

– Вы были рады рождению моего ребенка, зная, что его отец – Гай, по чьей вине вы потеряли собственного сына? – переспросила я, не в силах в это поверить.

Лицо леди Марианны приняло замкнутое выражение, она глухо сказала:

– В том несчастье есть немалая доля моей вины. Я допустила непростительную оплошность, попала в засаду не только сама, но и увлекла в нее Вилла, поставила под удар жизнь Робина. Он ведь пошел на смертельный риск, вызволяя нас из Ноттингема.

– Разве граф Роберт мог поступить иначе?

Она улыбнулась с такой любовью при имени мужа, что я с трудом удержалась от слез.

– Нет, леди Беатрис, не мог. Но, не забудь я при виде письма брата об осторожности, не нарушь приказ Робина из-за желания расспросить якобы гонца Реджинальда, Робину не пришлось бы рисковать собой, а наш сын родился бы в положенный срок живым и здоровым.

Я ждала, что она заговорит о пытках, которым ее подвергли по воле моего супруга, но об этом леди Марианна так и не обмолвилась. Она заставила себя улыбнуться и очень нежно сказала:

– У нас родилась дочь, наша малютка Гвендолен, и Робин в ней души не чает. Жаль, что она наш единственный ребенок.

– Пока единственный, – поправила я леди Марианну. – Вы молоды, будут и другие дети, а среди них и сыновья.

Она ничего не ответила и, выполняя указание графа Роберта, напоила меня лекарством.

– Леди Марианна, вы говорили так, словно вины Гая в потере вами сына не было вовсе, но ведь это не соответствует истине. Если уж следовать вашему примеру, то и я должна признать, что сама виновата в том, что угодила к вам в заложницы.

– В чем же вы усматриваете свою вину? – ласково спросила леди Марианна, глядя на меня с доброй снисходительностью, словно я была маленькой девочкой, случайно вмешавшейся в дела взрослых.

Я тоже могла повиниться в неосторожности: ведь моя прогулка была верхом легкомыслия. Леди Марианну хотя бы оправдывало желание получить известия о брате, у меня же подобного оправдания не было. Но я предпочла сказать главное:

– В том, что вышла замуж за Гая Гисборна, чем и навлекла на себя все свои несчастья.

Леди Марианна ответила мне долгим внимательным взглядом.

– Он жестоко обходится с вами, леди Беатрис?

Не так, как с вами, хотелось ответить мне, но, поскольку она до сих пор в нашем разговоре ни разу не коснулась того, о чем мне поведал дядя Роджер, я ответила иначе:

– Он равнодушен ко мне и всем своим отношением, даже видом дает понять, что я не жена, а обуза.

– Но вы-то неравнодушны к нему, – тихо заметила леди Марианна. – Я помню, как сильно вы были влюблены в него, не могли скрыть ревность, стоило ему заговорить со мной.

– А вы, леди Марианна? Вы были влюблены в Гая? – спросила я, не спуская с нее глаз.

Она медленно покачала головой:

– Нет, леди Беатрис, ни одного дня. Еще до того как я познакомилась с Гаем, судьба свела меня с Робином, и я влюбилась в него с первого взгляда, не зная о том, кто он на самом деле, что мы с ним обручены. Я взывала к рассудку, напоминая себе, что лорд Шервуда, объявленный вне закона, заочно приговоренный к казни, никогда не сможет стать моим мужем. Но поладить с сердцем разум так и не сумел.

Она говорила, а ее глаза сияли, губы мечтательно улыбались, и лицо осветилось изнутри волшебным сиянием драгоценного камня. Мне стало очень тепло, словно я долго мерзла и меня вдруг пригласили погреться к костру.

– Тогда, в Ноттингеме, вручая награду, вы знали, кому ее вручаете? – спросила я еле слышно, лишь бы не спугнуть этот волшебный огонь, не погасить его нечаянным дуновением.

– Конечно, – с прежней очень нежной улыбкой ответила леди Марианна, – я узнала его, как только он вскинул лук, до его самого первого выстрела!

– Гай так и не смог понять причину, по которой граф Роберт решил принять участие в том состязании, зная, что сильно рискует быть схваченным.

Она посмотрела на меня сквозь ресницы, улыбнулась, и я поняла: причина заключалась в ней одной. Граф Роберт хотел повидать ее и повидал, отмахнувшись от мыслей об опасности для себя самого.

Леди Марианна открыла мне свое сердце, и в ответ мне захотелось довериться ей.

– Вы сказали, что я неравнодушна к Гаю. Так и было, леди Марианна. Я очень сильно любила его, даже когда он окончательно охладел ко мне, отвернулся от меня.

Она чутко уловила, что я говорю о своей любви в прошедшем времени, и спросила:

– Что изменилось?

– Я поняла, что не знаю его, что представляла себе Гая совершенно другим, и теперь пребываю в полной растерянности. Леди Марианна! Вы просили у меня прощения, но это я должна…

От волнения у меня начался кашель, и леди Марианна поспешно положила пальцы поверх моих губ, заставив меня умолкнуть. Ее тонкие пальцы были теплыми и пахли соком имбирных стеблей. Я глубоко вдохнула этот запах – и кашель прошел.

– Я обязана сказать вам! В обители, из которой я возвращаюсь, я встретила своего дядю – Роджера Лончема.

Леди Марианна вздрогнула, едва я произнесла это имя, и от ее лица отлила кровь. Не дав ей отдернуть руку, я горячо воскликнула:

– Он раскаялся, горько раскаялся в том, как обошелся с вами! Он рассказал мне, что вас пытали и потому вы потеряли сына. Я все знаю, леди Марианна! И теперь я прошу у вас прощения за всех моих родственников, которые причинили вам столько несчастий!

Леди Марианна улыбнулась задрожавшими побледневшими губами и, низко склонившись надо мной, поцеловала меня в лоб.

– Бедное невинное дитя! – услышала я ее шепот. – Ты никому не делала зла, тебе ли просить прощения?

За пологом послышались голоса, и в шатер вернулся граф Роберт в сопровождении мужчины, в котором я узнала одного из вольных стрелков. Вилл – так его называла леди Марианна.

– Мой брат сэр Уильям Рочестер, – кратко отрекомендовал его граф Роберт.

– Леди Беатрис! – склонил голову в быстром поклоне сэр Уильям.

Они посмотрели на леди Марианну, и она поднялась с колен.

– Что случилось, Робин? – с тревогой спросила леди Марианна.

– Я только что получил письмо. Король Ричард ранен стрелой. Сначала рану сочли неопасной, но она воспалилась, и состояние короля таково, что лекари уже не надеются на благополучный исход.

– Король Ричард умрет? Кто же унаследует трон?

– Претендентов двое: принц Джон, разумеется, и племянник короля Артур Бретонский.

– Но ведь он еще очень юн!

– Вот именно, а принц Джон слишком долго томился в ожидании короны. Все будет зависеть от того, кого поддержат лорды королевства. Я должен немедленно ехать в Лондон, Мэриан, а тебе надлежит вернуться в Веардрун.

Леди Марианна неотрывно смотрела на графа Роберта, и он, успокаивая, взял ее за руки, привлек к себе и поцеловал в лоб, а потом в губы, не стесняясь брата и меня.

– Все будет хорошо, милая, обещаю тебе!

Они улыбнулись друг другу, и такими светлыми были их лица, что я не могла отвести глаз. Я поняла, что не только она, но и он полюбил ее в самую первую встречу и любовь их ничуть не остыла за годы, минувшие с того далекого дня.

В шатер с поклоном вошел ратник и о чем-то шепнул графу Роберту.

– Пусть войдет, – сказал граф Роберт и обернулся ко мне: – Ваш супруг прислал за вами, леди Беатрис.

В шатре появился Джеффри. Он поприветствовал графа Роберта и леди Марианну таким почтительным поклоном, которым на моей памяти никогда не удостаивал Гая. Но сэр Уильям получил от Джеффри лишь едва заметный и довольно небрежный кивок, что совершенно не обескуражило брата графа Роберта, который и сам рассматривал Джеффри с бесцеремонным любопытством.

– Что, сэр Гай не отважился явиться лично? – с иронией спросил сэр Уильям.

– А вы горели желанием встретиться с ним, лорд Уильям? – с не меньшей иронией осведомился в ответ Джеффри.

– Напротив! Такого желания нет ни у моего брата, ни у моей жены, ни у меня, – сказал граф Роберт, устремив на Джеффри спокойный взгляд. – Но отсутствие твоего господина, возможно, огорчило леди Беатрис.

– Нет, граф Роберт, я вовсе не огорчена! – откликнулась я словами, неожиданными для меня самой.

Джеффри осторожно вскинул меня на руки и хотел покинуть шатер, но я остановила его.

– Граф Роберт! Леди Марианна! Наверное, мы с вами больше никогда не увидимся, во всяком случае на этом свете. Я желаю всего самого доброго вам обоим, и да хранит вас Господь от любого зла!

– Вознаградит он и вас за доброе сердце, леди Беатрис, – ответил граф Роберт, а леди Марианна поцеловала меня в щеку, как сестра целует сестру.

На этом я с ними рассталась. Джеффри поднес меня к лошади и, не выпуская из рук, сел в седло. Как только мы покинули лагерь графа Роберта, нас окружили наши ратники, до той минуты державшиеся поодаль. По знаку Джеффри отряд двинулся резвой рысью. Мне очень хотелось оглянуться хотя бы на шатер графа Роберта, если не на него самого, но я сдержалась. Прикрыв глаза, я прислонилась затылком к плечу Джеффри и поймала себя на том, что улыбаюсь. Меня ждала встреча с Гаем, но впервые она совершенно не волновала меня, не вызывала ни радости, ни страха. Такое чувство, что вместе с лекарством граф Роберт напоил меня тем, что исцеляет и от самого Гая, и от любых чувств, связанных с ним.

– Он удивительный человек! – вдруг услышала я негромкий голос Джеффри. – Рядом с ним и дышится привольнее, и плечи сами собой расправляются. Вы ведь это тоже почувствовали?

– Да, Джеффри, – так же тихо ответила я. – Само его присутствие дарит радость и наполняет душу светом. Одного не могу понять: за что мой супруг так ненавидит графа Роберта?

– За превосходство во всем, – сказал Джеффри с такой убежденностью, словно размышлял над тем же вопросом долгие годы. – А то, что граф Роберт превосходит сэра Гая без всяких стремлений к тому, просто в силу своих достоинств, лишь усугубляет его ненависть.

– Джеффри, в обители я повстречала сэра Роджера, моего дядю. Он поведал мне о многом, чего я не знала и во что мне трудно поверить. Помнишь, когда мы возвращались из Руффорда, ты сказал, что леди Марианна потеряла сына из-за волнений особого рода? Говоря это, ты подразумевал пытки?

Я почувствовала, как Джеффри напрягся всем телом. Запрокинув голову, я заглянула ему в лицо и поразилась тому, как оно потемнело.

– Да, миледи, – сказал Джеффри так, словно выдавил ответ через силу.

– Как ее пытали?

– Жестоко, без всякого снисхождения к положению, в котором она находилась, – глухим и монотонным голосом заговорил Джеффри. – Прикладывали к телу раскаленное добела железо, хлестали плетьми, в которые были вплетены полоски металла, разрывавшие кожу. Дальше ее ждала дыба, но после плетей леди Марианну не смогли привести в чувство, как ни старались. Только это и спасло ее: на дыбе она бы умерла.

Перед глазами встала жуткая картина того, о чем скупыми словами рассказывал Джеффри, и я содрогнулась от ужаса.

– И все это – дело рук моего мужа? – прошептала я онемевшими губами.

Он не ответил, но, посмотрев ему в глаза, я прочитала ответ в них – потемневших от душевной боли глазах Джеффри. Мои сомнения окончательно разрешились, а любовь к Гаю иссякла, словно ее никогда и не было, словно она не мучила меня долгие пять лет.

– Когда ты привез его, раненного стрелой, он, едва придя в себя, был почти удивлен, увидев тебя. Почему? Ты осуждал его? Хотел оставить? И Гай знал или догадывался, что ты осуждаешь его? – Джеффри молчал, но я продолжала допытываться: – Я же заметила, с каким уважением, почти восхищением ты смотрел на графа Роберта. Ты и сам назвал его удивительным человеком. Почему же ты служишь Гаю, а не ему?

– Да, я служу сэру Гаю, но не во всем одобряю, и в том деле вовсе не одобрял. Но его ранили, он оказался при смерти, а раненого не бросают, будь он даже не господин, а просто соратник. Что же до вашего вопроса о графе Роберте…. Служить ему многие бы почли за честь, но граф Роберт сам выбирает себе слуг и друзей.

– Я не заметила в нем враждебности, когда он с тобой разговаривал. Как бы ты поступил, предложи граф Роберт тебе службу в своей дружине?

– Подобное предложение попросту немыслимо! – отрезал Джеффри.

– И все же? – продолжала настаивать я.

Он задумался и глубоко вздохнул:

– Я не перебежчик, миледи.

Мне стало понятно, что этот разговор ему тягостен, и я замолчала, но ненадолго. Память неожиданно вернула меня в прошлое, где крылось одно непонятное мне обстоятельство. Дядю Роджера я не спросила, но, может быть, Джеффри знает ответ?

– Ты помнишь день, когда барон Невилл, защищая леди Марианну от дяди Роджера, объявил, что она помолвлена с графом Хантингтоном?

– Помню, миледи, – сдержанно ответил Джеффри.

– Почему от него скрыли, что он жив? Напротив, сэр Рейнолд и дядя Гесберт пытались его уверить, что граф Роберт погиб при взятии Веардруна! Почему они не сказали, что он и лорд Шервуда – один и тот же человек?

– Именно поэтому. Сэр Роджер был одним из приближенных принца Джона. Ни сэр Рейнолд, ни лорд Гесберт, а пуще них сэр Гай не желали, чтобы принц услышал о графе Хантингтоне и проявил интерес к делам Средних земель. Зная фамильный нрав Рочестеров, он понял бы, что его ввели в заблуждение относительно так называемых шервудских разбойников. Имя графа Хантингтона открыло бы ему всю правду!

– Какую правду?

– Что это не просто разбойники, их не горстка, а сэр Рейнолд и сэр Гай ведут войну, в которой заведомо обречены на поражение. Полагаю, принц был бы сильно разгневан на них за утаивание истинного положения дел, а им пришлось бы сознаться в том, что они не в силах одолеть графа Роберта. Ведь он из Шервуда управлял всеми Средними землями! Он, а не сэр Рейнолд, и даже не сэр Гай. И об этом узнал бы принц Джон?! Потому-то сэр Рейнолд из осторожности, а сэр Гай более из самолюбия предпочли оставить сэра Роджера в неведении.

Мы замолчали, и я задремала под мерный стук копыт, когда Джеффри вновь заговорил, предложив обсудить мое возвращение:

– Сэр Гай не знает, что вы были гостьей графа Роберта. Гонца принял я и доложил сэру Гаю, что вам стало плохо на обратной дороге. Вы можете не говорить, что граф Хантингтон принял в вас участие.

– Какой смысл в умалчивании? – возразила я. – Кто-нибудь обязательно проговорится. Ратники, например.

– Они будут молчать, миледи, – уверенно заявил Джеффри.

– Не ратники, так слуги, что были со мной. Он все равно узнает, Джеффри, так лучше от меня, чем от слуг, – ответила я с безмятежностью, вернувшейся в сердце от одного лишь упоминания имени графа Роберта.

– Подумайте, миледи! Хорошенько подумайте! – настойчиво предупредил Джеффри.

Я рассмеялась:

– О чем думать, Джеффри? О том, насколько сильно он разозлится? Мне все равно. Я промолчу только в одном случае – если, рассказав ему все как есть, подведу тебя.

– Нет, миледи, меня вы не подведете. Я найду что ответить сэру Гаю.

– Тогда не вижу смысла в уловках.

Гай, разумеется, не встречал меня ни у ворот, ни во дворе замка. Осведомившись о нем, я услышала в ответ, что он собирается в трапезную, и Лайонел вместе с ним. Сколько раз я пыталась убедить Гая, что сыну вредна еда, которую готовят для взрослых, но это было бесполезно.

Приказав подать воду для умывания, я пожелала, чтобы мне помогла переодеться Джоанна. Подобные услуги не входили в ее обязанности старшей над челядью замка, но я позвала Джоанну, желая услышать ответ на вопрос, который всплыл в моей памяти после встречи с леди Марианной. Однажды давно я задавала его – и не кому-нибудь, а Джоанне. Тогда я удовольствовалась ее ответом, но сегодня усомнилась в нем и желала узнать правду.

Джоанна пришла – молчаливая, очень сдержанная. Она всегда была такой, сколько я ее знала. Склонна ли она к откровенности? Ведь было время, когда я превратилась в настоящую фурию, озлобившись на пренебрежение Гая, одновременно сопровождавшееся его неверностью, которую он не заботился скрывать от меня. Для Гая я не была достойным противником. Не в моих силах было призвать его к ответу, и я занялась тем, что шпыняла служанок, побывавших в его постели. Джоанне доставалось от меня больше всех, поскольку Гай очень часто одаривал ее своей благосклонностью. Потом я усовестилась, взяла себя в руки и посчитала за лучшее закрыть на все глаза. Но до того я успела подстроить Джоанне немало каверз, одна из которых едва не закончилась ее гибелью. Не думаю, чтобы она забыла об этом, и все же я надеялась, что сумею разговорить ее.

Сделав реверанс, Джоанна осведомилась, какое платье я желаю надеть. Я ответила. Она принесла выбранный мной наряд, разложила его на кровати и собиралась помочь мне снять дорожное платье, испачканное пылью и пятнами крови. Я остановила ее и, глядя Джоанне в лицо, – ее глаза упорно смотрели в пол – сказала:

– Впервые прибыв в замок, я удивилась, что слуги и ратники странно поглядывают в мою сторону, словно я заняла чужое место. Я даже спросила тебя, не был ли сэр Гай ранее женат или помолвлен. Ты ответила: нет.

Не выказав удивления, Джоанна пожала плечами:

– Я сказала вам правду, миледи.

– Не всю!

Она наконец вскинула на меня глаза, и я, чтобы она не сочла мои слова обвинением в умолчании или лжи, поторопилась объяснить, смягчив голос:

– Да, он не был женат или помолвлен до брака со мной, но чье место я все-таки заняла? Скажи мне, Джоанна, не бойся! Ты не рассердишь меня и не ранишь. Я и сама догадываюсь, но желаю знать наверняка. Ты сделаешь мне одолжение, если ответишь с предельной честностью.

Испытующе глядя на меня, Джоанна продолжала молчать, и тогда я сама произнесла:

– Леди Марианна, верно?

Это имя отомкнуло уста Джоанны, и она призналась:

– Ее боготворила и челядь, и дружина, все до последнего человека. Мы мечтали, чтобы однажды свершилось чудо и леди Марианна прибыла в этот замок нашей госпожой.

– И Джеффри? – спросила я неожиданно для себя.

– Джеффри – особенно! Если сэр Гай видел в леди Марианне будущую супругу, то в глазах Джеффри она была и остается небесным созданием.

– Чем же она покорила вас?

– Она!.. – тихо и жарко выдохнула Джоанна и мечтательно улыбнулась. Ее лицо просветлело, глаза затуманились, словно ей открылось чудесное видение. – Она обращалась с нами как с равными, не снисходя, а возвышая до себя. Разговаривать с ней было счастьем, слушать ее – блаженством, служить ей – честью. С какой заботой она относилась к тем, кто просил ее как целительницу о помощи! Когда она гостила здесь, неизменно находила время для всех, кто в ней нуждался. Сэр Гай, однажды застав ее за лечением, разгневался на ратника, чью рану она перевязывала. Леди Марианна вступилась, и сэр Гай никогда больше ни словом не пенял никому из челяди или дружины за обращение к ней, лишь приказал не утомлять ее, не докучать чрезмерно. Да, мы очень ждали ее!

– А когда вместо нее появилась я, каждый из вас исподволь сравнивал меня с ней, и не в мою пользу. Верно?

– Что никоим образом не умаляет почтения к вам, – учтиво сказала Джоанна. – Она и вы очень разные, но вы неизменно оставались для нас милостивой и доброй госпожой!

Печально усмехнувшись, я покачала головой, отвергая ее великодушие:

– Не надо, Джоанна. Я не была ни доброй, ни милостивой, и кому, как не тебе, это знать!

– Вы были в своем праве, – вздохнула Джоанна, – изрядно претерпев от холодности сэра Гая, а я в числе прочих тому способствовала, пусть и не желая вам зла.

Выходит, я всем здесь казалась ненужной, и впрямь занявшей не свое место… Но, войди леди Марианна в этот замок госпожой и супругой Гая, неужто он думал, что она стерпит то, с чем я была вынуждена смириться? Его неверность в первую очередь? Я спросила Джоанну, что она думает по этому поводу, и увидела, что ей очень не хочется отвечать. Поняв, что она опасается ранить меня, я подбодрила ее улыбкой:

– Я ведь сказала: ты не причинишь мне боли. Она исчерпана до донышка, наконец-то!

Не знаю, поверила мне Джоанна или нет, но в ее глазах отразились печаль и сочувствие.

– Сэр Гай был твердо намерен хранить леди Марианне верность, – ответила она. – Даже когда она носила бы дитя! Так он сказал, и выражение его глаз, лица, сам его голос – все свидетельствовало о том, что он свято верит в свои слова и не отступит от них ни на шаг.

– Сказал кому?

– Мне, например. Подчас сэр Гай снисходил до откровенных бесед со мной, поверяя мысли и открывая душу.

Я не удержалась от смешка:

– У моего супруга, оказывается, есть душа? Вот уж в чем бы заподозрила его в самую последнюю очередь!

Поймав мой взгляд, Джоанна усмехнулась:

– Мне понятно ваше удивление, госпожа. За годы, проведенные в этом замке, я познала сэра Гая до самых кончиков его ногтей и говорю не о теле. Он очень тяжелый человек, может быть крайне жестоким. Вы многого не видели, госпожа, не знаете, к примеру, с какой беспощадностью он расправляется с отступниками. А мне довелось повидать! Всем было приказано смотреть для урока, не мне одной. Да, я хорошо знаю злую часть сэра Гая, но знаю и добрую. У него есть душа.

Глядя на ее порозовевшее лицо, я вдруг поняла:

– Ты любишь его! За что, Джоанна?

Она растерялась, смутилась, но, видя, что я продолжаю смотреть на нее спокойно, без тени ревности или возмущения, заговорила:

– Мне только-только минуло четырнадцать лет, я воспитывалась в приюте, которому покровительствовал лорд Гесберт. Путь из приюта был один – в монастырь, а я изнывала при мысли о монашеской стезе, не чувствуя к ней призвания. Умываясь, подолгу смотрела в воду, любуясь своим отражением, не вспоминая, что тщеславие наказуемо. И вот лорд Гесберт пожелал, чтобы я прислуживала за столом ему и его гостям. Эти пирушки… Для выбранной лордом Гесбертом воспитанницы они заканчивались муками и позором на всю оставшуюся жизнь. Сэр Гай, гостивший в те дни в Герефорде, избавил меня от этой жалкой доли. Я стала его любовницей и – великодушно простите меня, госпожа! – остаюсь ею и по сию пору. Кто-то сочтет мою участь незавидной, но, поверьте, она много лучше той, что меня едва не постигла.

– Стать на вечер забавой для лорда Гесберта и его гостей, а потом? Ведь ты обмолвилась обо всей жизни, не об одном вечере! – спросила я, решив идти до конца и узнать всю правду о том, кто был моим дядей и кого у меня больше не поворачивался язык так называть.

Губы Джоанны приоткрылись и через мгновение плотно сомкнулись. Она решительно покачала головой:

– Мои уста запечатаны клятвой, принесенной на распятии, госпожа. Женщина, которой я поклялась молчать, скорее всего скончалась. Она и тогда была преклонного возраста, но жива она сейчас или нет, точно мне не известно. Значит, моя клятва остается в силе.

– Ладно, – сдалась я. – Скажи только одно: то, что ты хранишь в молчании, ужасно?

Джоанна невесело усмехнулась:

– Ужасно? Такой участи не пожелаешь ни одной женщине.

– Зачем же лорд Гесберт так поступал с девушками, которым должен был покровительствовать, а на деле, выходит, губил?!

– Он понимал, что наутро воспитанница обязательно выплачется на груди подруги и обо всем расскажет. А бросать тень на свое имя лорд Гесберт не хотел. И еще: поступая так, он получал деньги, до которых был весьма охоч! Вот и сэр Гай отдал лорду Гесберту немало монет, чтобы вызволить меня, и увез, навсегда увез из Герефорда! Так могу ли я не быть благодарной ему? Если он иной раз отдавал приказ наказать меня, я не таила обиду: наказание было умеренным и заслуженным. В остальном он почти всегда был добрым ко мне, и, да, я люблю его, миледи. Простите за эти слова!

Я успокоила Джоанну мимолетным жестом и задумалась. В другое время я бы ей не поверила, но после того что в самых скупых словах мне открыл дядя Роджер, у меня не было сомнений в правдивости Джоанны. Алчность и похоть… Оба сказали о лорде Гесберте одно и то же. Один дядя у меня остался, другой перестал для меня существовать. Во всяком случае таковым я его считать не желала. А теперь пришла пора повидаться с супругом – презирающим и ненавидящим меня и ставшим мне безразличным.

В трапезной мое появление вызвало замешательство: уже год как я принимала пищу в своих покоях. Увидев меня, Гай поднял бровь и скривил губы, то ли разделив общее удивление, то ли выразив неудовольствие моим неожиданным появлением на людях. Лайонел радостно вскрикнул и хотел броситься ко мне, но замер от грозного оклика отца. Я молча заняла свое место рядом с Гаем и кивнула кравчему, чтобы тот наполнил мой кубок.

– Мне сказали, тебе было плохо, так плохо, что пришлось отправлять за тобой ратников, поскольку сама ты не в силах добраться. А ты даже явилась в трапезную, вместо того чтобы ужинать у себя! – не глядя на меня, сказал Гай.

– Мне оказали помощь и дали лекарство, укрепившее мои силы достаточно, чтобы я смогла прийти и выразить радость от встречи с тобой и сыном, – ответила я, поднося кубок к губам.

Каким отрадным было для меня равнодушие к тому, кого я так отчаянно и безнадежно любила! Я и не знала, как хорошо ничего не чувствовать, принадлежать только себе самой. Услышав в моем голосе непривычные нотки, Гай повернул голову в мою сторону и смерил меня насмешливым взглядом:

– С каким достоинством ты говоришь! Никогда прежде не слышал у тебя подобного тона. Какой же искусный целитель приготовил столь чудодейственное лекарство?

– Его светлость граф Хантингтон.

Глаза Гая расширились и застыли.

– У меня случилось кровотечение в дороге, когда я повстречала его отряд, – продолжала я, радуясь собственному хладнокровию, но плохо понимая, как оно так легко дается под обжигающим взглядом Гая. – Граф Роберт был настолько добр и великодушен, что позаботился обо мне. Лайонел, не бери это мясо: оно слишком сильно наперчено.

– Оставь сына в покое и ответь мне! – потребовал Гай. – Верно ли я понял, что ты, моя жена, упала в обморок прямо под ноги коня моего недруга?

– Не так романтично, как ты сейчас представил, но в целом верно.

Гай откинулся на спинку кресла и, прищурившись, посмотрел на меня сквозь ресницы:

– И ты, вновь опозорив меня перед ним же, смеешь разговаривать со мной с такой дерзкой безмятежностью?

– Тебе, супруг мой, сообщили, что я была в беспомощном состоянии, но ты не удосужился выказать заботу, приехав за мной, а отправил слуг, чем поверг меня в стыд. Но и на твоем лице нет раскаяния, Гай. Так что мы стоим друг друга.

Гай тихо рассмеялся сквозь плотно сомкнутые губы и, впившись в меня колючими глазами, протяжно и вкрадчиво произнес:

– Что, очаровал тебя? Влюбилась в него, Беатрис?

– Странно слышать от тебя подобную нелепость! – спокойно ответила я, преломив кусок хлеба. – Как можно влюбиться в мужчину, связанного брачными узами?

Я бросила на Гая выразительный взгляд, который он не заметил, задумавшись о чем-то другом.

– Она была с ним? – вдруг спросил он резким отрывистым голосом. – Ты ее видела?

– Да, леди Марианна сопровождала графа Роберта, и я имела честь не только видеть ее, но и беседовать с ней.

На этом наш разговор за столом завершился, и к десерту мы перешли в полном молчании. Перед сном я помолилась вместе с Лайонелом, уложила его в кровать, рассказала ему любимую сказку. Когда сын уснул, я пришла к себе и обнаружила в своей спальне Гая. Он сидел в кресле, ждал меня, и, судя по кувшину, в котором вина оставалось на донце, ждал давно. Но в его глазах не было ни малейшего признака хмеля.

– Расскажи мне о ней! – потребовал Гай хриплым голосом. – Я не видел ее четыре года. Какой она стала?

– Какой и была. Прекрасная, исполненная добра и достоинства, любящая графа Роберта больше жизни и любимая им с такой же ответной силой, – сказала я.

Усмехнувшись, Гай кивнул.

– И граф Роберт остался таким же, как был, – продолжил он в тон мне. – Где моя робкая, вечно унылая супруга? Стоило ей провести в его обществе несколько кратких часов – и как же гордо она вскидывает голову, как смело смотрит мне прямо в глаза, рассуждая о том, в чем ничего не смыслит!

Пропустив его презрительные слова мимо ушей, я устало вздохнула:

– Оставь ее в покое, Гай. Ведь ты не любишь ее, никогда не любил.

– Что ты можешь понимать во мне, чтобы давать подобные советы? – немедленно ощерился Гай.

– Я и не понимаю, – покладисто согласилась я, – ничего не понимаю в тебе. Объясни, как у тебя язык повернулся сказать о любви к леди Марианне, после того как ты приказал пытать ее, беременную? Нет, Гай! Ты не имеешь представления о любви. Ты попросту не умеешь любить!

Гай отшатнулся, словно я ударила его по лицу. В его глазах полыхнула лютая ненависть, и трудно сказать, кого именно он в тот момент ненавидел: меня, леди Марианну или графа Роберта. Наверное, всех.

– Кто пооткровенничал с тобой? Граф Роберт? Леди Марианна? – забросал он меня вопросами, осекся и покачал головой: – Нет! Ни он, ни она – слишком гордые оба, чтобы вспоминать при тебе о былых невзгодах. Неужели Джеффри?

Он прищурился, как хищник в засаде, и мне стало страшно за Джеффри, пусть он был всего лишь ратником и простолюдином. Чтобы отвести от него подозрения, я, взяв себя в руки, сказала как можно спокойнее:

– Дядя Роджер. Он совершает паломничество, и нам довелось встретиться в обители, которую ты милостиво позволил мне посетить.

Гай тут же расслабился, словно, уверься он в виновности Джеффри, то получил бы удар едва ли не в самое сердце. Рассмеявшись каркающим смехом, он вылил остатки вина из кувшина в кубок и сделал большой глоток.

– Ах вот кто у нас оказался таким разговорчивым! Надо же! А он не забыл рассказать и о твоем милейшем дяде Гесберте, который приговорил Марианну к костру и с наслаждением сжег бы, не освободи ее Робин из темниц сэра Рейнолда? Кстати, о своих подвигах он тоже поведал или предпочел скромно умолчать?

Я невольно поразилась тому, что он назвал графа Хантингтона Робином, словно не враждовал, а дружил с ним много лет. На его вопрос я ответила так:

– Нет, Гай, дядя Роджер был откровенен до беспощадности к себе, но и тебя он щадить не стал. Одного он не объяснил, а я не могу догадаться: зачем ты предложил ему переодеть убийц сэра Гилберта вольными стрелками?

Гай пожал плечами и только что не зевнул, словно ему задали скучнейший вопрос:

– Нашла над чем ломать голову! Разумеется, затем, чтобы она, оказавшись в Шервуде, все время видела вокруг себя убийц своего отца и терзалась раскаянием.

– Но как же ты мог выдать ее дяде Роджеру – и не просто выдать, а еще и сочинить столь изощренную, убийственную месть, понимая, на что ты его толкаешь? – прошептала я, с ужасом глядя на Гая.

– А что я должен был делать? Хлопать в ладоши от счастья? – злым смешком отозвался Гай. – Я предлагал ей руку и сердце, она отвергла мое предложение и стала любовницей моего заклятого недруга, от которого я остерегал ее.

– Она ведь была обручена с ним, – напомнила я.

– С кем? – вскинул бровь Гай, словно не понимал, о ком идет речь.

– С графом Хантингтоном.

– Вот как! Ты упускаешь одну мелочь: тогда он был лордом Шервуда, объявленным вне закона. Она не просто спуталась с ним, но и собралась покинуть Фледстан ради него. Он ведь предлагал ей не Веардрун, а Шервуд, но для нее не было разницы.

– Да, ей было все равно, лишь бы быть рядом с ним. Именно этого ты не простил ей? Того, что она так сильно любила его и была готова последовать за ним, куда бы он ее ни позвал?

Гай улыбнулся холодной жестокой улыбкой, похожей на волчий оскал:

– Замечу, Беатрис, что твой дядя отнюдь не был неразумным дитятей. Я ведь не заставлял его внимать моим словам. Но Роджер внял – и не только внял, а воплотил в жизнь то, о чем я говорил. За мной слова, за ним дело – не перекладывай на меня его грехи!

– Дядя раскаялся в том, что сделал, а вот ты, вижу, ничуть не раскаиваешься!

В устремленных на меня глазах Гая отразилась целая буря чувств, его черты исказила мучительная судорога. На миг мне почудилось, что Гай сейчас найдет слова, которые оправдают его. Но, видно, я не годилась ему в исповедники, раз он предпочел ответить язвительным тоном:

– В чем я должен раскаяться? В том, что не я отвел ее под руку к алтарю в день ее венчания с графом Хантингтоном? Увы, Беатрис, я не был приглашен на их свадьбу!

Крепко сжав руки, я смотрела на него во все глаза и не могла понять, как я-то вышла за него замуж? Леди Марианна распознала его суть, мне же не хватило ума, а моему сердцу – зоркости. Поймав мой взгляд, Гай неожиданно устало вздохнул:

– Перестань, Беатрис! Я не исчадие ада, кем представляюсь тебе в эту минуту. Ты утверждаешь, что я не умею любить. А ты умеешь? Ты видела меня таким, какой я есть, с первого дня нашего знакомства. Я не пытался казаться лучше, не лицемерил, как твой дядюшка Гесберт. Да, я не посвящал тебя в свои дела, но и не лгал тебе. Вот ты узнала обо мне чуть больше, чем знала, но и только. Почему же ты смотришь на меня с таким отвращением, словно я на твоих глазах покрылся чешуей? Ты сотню раз уверяла, что любишь меня, и где же твоялюбовь? – подавшись вперед, Гай сказал мне в лицо: – Когда любят, Беатрис, принимают любимого целиком, со всеми достоинствами и пороками, на что ты оказалась неспособна. Придумала себе некий возвышенный образ и пыталась напялить его на меня, как наряд, сшитый по чужим меркам, а когда не сумела, впала в уныние, доведя себя до чахотки. Так что ты была права, сказав в трапезной, что мы стоим друг друга.

Горечь в голосе Гая разрушила защитную стену недавно обретенного мной безразличия. Его слова обо мне были безжалостны, но справедливы. Разве я не была свидетельницей грубости, с которой он разговаривал с леди Марианной, узнав, что она вручила награду лорду Шервуда? Была, поразилась этой грубости, но почему-то меня не осенило, что однажды он может быть грубым и со мной. Разве я не видела, что Гай был влюблен в леди Марианну? Видела, конечно, но предпочла закрыть на это глаза, дать себя разуверить, лишь бы выйти за него замуж. Гай прав: я любила не его. В розовых грезах юности, в мечтах о любви я придумала образ идеального рыцаря, а мужественный облик Гая так подошел к этому образу, что я влюбилась не зная в кого. Настоящий Гай был жестоким, злопамятным, коварным, но при всех этих свойствах нуждался в любви ничуть не меньше, чем я. Мое сердце представлялось мне разбитым, но и сердце Гая так же было разбито, и не мной, не леди Марианной, а им самим. Меня пронзила острая жалость к нему. Он говорил, что ошибался в себе, а не во мне, когда выбрал меня в супруги, но это было не так. Во мне он тоже ошибся. Ему следовало жениться на девушке с более здравым смыслом, чем я.

Гай поднялся с кресла, собираясь уйти. Я помешала, подошла к нему вплотную и положила ладонь ему на грудь, там, где билось сердце, истерзанное ненавистью и жаждой любви. Гай усмехнулся и, накрыв ладонью мою руку, сказал:

– Поздно, Беа. После взятия Ричардом Ноттингема, когда я открыл тебе душу, из нашего брака еще могло что-то получиться. Я просил тебя смириться, поладить со мной, но ты и пытаться не стала. А теперь уже поздно.

Его голос не был жестким, напротив, он звучал мягко, непривычно мягко для меня, и я ответила со всей прямотой:

– Ты прав, Гай, поздно. И не только потому, что у тебя давно пропало желание считать меня своей супругой. Мне осталось очень недолго жить. По словам графа Роберта, чахотка съела мои легкие.

Рука Гая, лежавшая на моей ладони, едва заметно дрогнула, но голос остался спокойным:

– Робин сведущ в медицине и вряд ли ошибся. Мне жаль, Беа. Я могу что-то сделать для тебя?

Не дав воли подступившим слезам, я кивнула:

– Да, у меня есть к тебе три просьбы.

– Какие?

– Я хотела бы перед смертью проститься с Брайаном.

– Я пошлю за ним. Что еще?

– Не сочти мое желание глупостью, но я хочу быть погребенной в платье, в котором венчалась с тобой.

Глаза Гая на миг опечалились, он почти ласково привлек меня к себе и поцеловал в лоб.

– Я прослежу, чтобы тебя нарядили именно в него. В чем заключается твоя третья просьба?

– Прошу тебя, будь помягче с Лайонелом! Он любит тебя, но боится. Ему будет очень одиноко первое время, Гай!

Он с досадой поморщился и передернул плечами:

– Беа, я не понимаю, о какой особенной мягкости ты меня просишь. Лайонел – мальчик, с годами станет мужчиной, и воспитание он должен получить мужское. Ты ведь не хочешь, чтобы он был похож на робкую девицу, которую сильно напоминает сейчас?

Не зная, как объяснить ему, я спросила:

– Скажи, ты любил своего отца?

Гай задумался, покривил губы и честно ответил:

– Нет, Беа. Я уважал его и боялся, но не любил. Отец не нуждался в моей любви. Когда он погиб, я почувствовал страх перед неизвестностью, ждавшей меня, но не скорбь.

Его ответ показал мне со всей очевидностью, что объяснить, чего именно я прошу для сына, не удастся. Бедному Лайонелу придется выживать самому, без ласки и любящего участия.

Глухую тишину ночи нарушил удар колокола, за ним последовал новый, потом колокольный звон раздался с другой стороны, а еще через несколько минут колокола зазвонили повсюду.

– Что это?!

Отпустив мои руки, Гай выглянул в окно, но ничего не увидел. Да и что можно было разглядеть в ночной темноте? Я подошла к нему, встала рядом, и он сам не заметил, как положил ладонь на мое плечо. Мы слушали звон колоколов, и меня озарило:

– Король! Гай, король Ричард умер!

– Почему ты так думаешь? – спросил Гай, посмотрев на меня.

Я усомнилась, надо ли говорить ему о письме, которое при мне получил граф Роберт, но прежде чем пришла к решению, колокольный звон смолк, а через минуту возобновился. Сосчитав удары, Гай прошептал:

– Кажется, ты права! Колокола отбили количество лет Ричарда. У нас будет новый король.

– Кто, как ты думаешь?

– Джон, конечно! Не юнец же Артур. При всех недостатках принца Джона лорды поддержат его, и в том нет никаких сомнений. Зрелый муж на троне предпочтительнее мальчишки, за которого к тому же попытается править мать, а Констанцию Бретонскую в Англии не любят. Наконец-то добрые вести!

Гай рассмеялся и потянулся всем телом, как зверь, истомившийся в тесной клетке, в предчувствии, что она вот-вот откроется и он окажется на свободе.

Колокола отзвонили не только по усопшему королю Ричарду, весть о смерти которого повсеместно огласили на следующий день. Колокольный звон оказался предвестием и для меня. Вечером того же дня, когда мы узнали о кончине короля от глашатаев, у меня опять пошла горлом кровь. Я слегла и сквозь туман забытья услышала, как лекари предупредили Гая, что мне осталось жить от силы два или три дня. Гай отправил посыльного к Брайану, а служанки принялись чистить щетками мое подвенечное платье, проветривать его, и, глядя на эти хлопоты, я не смогла сдержать улыбку. Со стороны выглядело так, словно я вновь готовлюсь идти по венец, а не лежать в могиле.

Меня исповедовали и причастили, привели Лайонела проститься. Малыш старался быть мужественным, но не выдержал и горько расплакался.

– Не оставляй меня, матушка! – просил он, прижавшись мокрым от слез личиком к моей руке. – Мне страшно!

Я гладила его по голове, утешала, как могла, убеждала быть смелым. Наконец его увели, и он шел, оглядываясь до самых дверей, а слезы катились и катились по его щекам. Я ждала Брайана, последнего, с кем мне оставалось проститься. Все часы ожидания рядом со мной был Гай. Он вытирал пот с моего лба, поддерживал, когда на меня нападал кашель, поил водой и просто сидел рядом и держал за руку. Никогда прежде он не был так ласков со мной, так заботлив, и я вдруг поняла, что все равно люблю его. Люблю таким, какой он есть, несмотря на все, что узнала о нем. Я была признательна Гаю за то, что он рядом. От его присутствия мне стало хорошо и спокойно, так же хорошо, как было в шатре графа Роберта. Но какая-то тень, смутное воспоминание о чем-то очень плохом, чего я никак не могла припомнить, смущали меня. И вдруг я вспомнила, а вспомнив, похолодела от ужаса. Сжав руку Гая так крепко, как могла, я прошептала:

– Гай! Я боюсь!

Гай улыбнулся и поцеловал меня, чтобы успокоить:

– Тебе не надо бояться, Беа. Ведь на твоей душе нет грехов.

Почти так же мне говорила и леди Марианна, назвав меня невинной, никому не причинившей зла. Она заблуждалась, и сделанное мною зло относилось именно к ней!

– Один грех точно есть, – задыхаясь, сказала я. – Я взяла с Брайана клятву, что он отомстит за меня. Мои силы тают с каждой минутой, а Брайана до сих пор нет, и страшусь я не смерти, а того, что не успею освободить его от клятвы. Если так и случится, вся надежда на тебя, Гай. Удержи Брайана, прошу тебя!

– От чего, Беа? – спросил Гай, пристально глядя на меня. – В чем он поклялся тебе?

Я сделала глубокий вдох, который дался мне с огромным трудом, и призналась:

– Я винила леди Марианну в том, что моя жизнь с тобой сложилась несчастливо. Я просила Брайана покарать ее, заставить страдать, как страдала я. Он дал мне слово, что она примет смерть от его руки, а перед смертью выпьет до дна чашу страданий.

Глаза Гая расширились, в них появился страх сродни моему страху.

– Как ты могла?! – вскричал он, отбросив прочь мою руку. – В чем она виновата перед тобой?

– Она ни в чем не повинна, Гай, но я слишком поздно это поняла, – шептала я, шаря рукой по постели, лишь бы найти его руку. – Брайан был угнетен впечатлением, как она обошлась со мной в Руффорде, потому легко дал мне слово.

Наконец я нащупала руку Гая. Его пальцы крепко сплелись с моими, и мне стало легче дышать.

– Беа, соберись с силами! – просил Гай. – Брайан вот-вот приедет. Меня он слушать не станет, хотя я сделаю все, что смогу, лишь бы оберечь от него Марианну. Но ее безопасность, сама ее жизнь сейчас зависят только от тебя.

Брайан наконец приехал, бросился ко мне прямо с порога и крепко прижал к груди.

– Гай, оставь нас! – попросил он.

Выразительно посмотрев на меня, Гай медленно выпустил мою руку. Поймав его взгляд, я прикрыла глаза, чтобы он не беспокоился: я скажу Брайану все, что нужно. Гай ушел, и я, собрав последние силы, прошептала:

– Брайан, помнишь, мы говорили с тобой о леди Марианне?

Лицо Брайана стало ожесточенным, глаза – грозными и неумолимыми:

– Да, и я сделаю то, в чем поклялся тебе.

– Не надо, Брайан! – попыталась сказать я. – Забудь о данной мне клятве, я освобождаю тебя от нее и не хочу, чтобы ты ее выполнял.

Но из моих губ вырвался лишь жалкий хрип: язык перестал мне повиноваться! Покрывшись холодным потом, я устремила на брата умоляющий взгляд, надеясь, что он сумеет правильно понять мою безмолвную просьбу. Но Брайан не понял. Приложив губы к моему лбу, он шепнул:

– Не тревожься, сестра! Усни с миром. Я отомщу за тебя, за твое разбитое сердце!

Эти слова Брайана были последним, что я слышала. Еще я успела подумать о графе Роберте, о том, что он не позволит Брайану причинить леди Марианне какой-нибудь вред. Но это значило, что Брайану придется скрестить меч с графом Робертом, на что даже Гай не отважился. Что же я натворила, завязав еще один узел смертельной вражды?

– Гай! – собрав напоследок все силы, я сумела прохрипеть прежде, чем кровь хлынула изо рта мне на грудь, и лицо мужа было последним, что я увидела, а через мгновение мой взор померк.

****

Бытует поверье, что призраки не бестелесны, будто они облечены плотью, только мертвой, а не живой. Теперь я знаю, что это заблуждение, но обретенное знание так и останется при мне. Бесплотным дуновением воздуха я наблюдаю, как идет поминальная служба по леди Беатрис Гисборн, по мне самой, вижу себя на погребальном постаменте и знаю, что это уже не я. Моего присутствия не замечает никто, но я вижу всех и знаю, что сейчас чувствует каждый, кто находится в церкви в эти минуты.

На лице Гая выражение скорби, на самом же деле он почти не оплакивает меня. В его душе зарождается облегчение, переходящее почти в ликование. Он очень вовремя обрел свободу от брачных оков, и уже сейчас в его холодном уме роятся мысли о том, как он распорядится этой свободой. При короле Ричарде Гай был в долгой опале, прозябал в бездействии, но принц Джон всегда благоволил к нему. А вот с графом Хантингтоном все в точности наоборот. Облеченный доверием короля Ричарда, граф Роберт вызывает у принца Джона – пока еще принца! – стойкую неприязнь, и она сменится ненавистью. Гай знает, что так и будет, и верит: скоро наступит его звездный час.

Я знаю о том, что, когда в Веардрун придет известие о моей смерти, леди Марианна поставит в церкви замка поминальную свечу, думая обо мне, и ее скорбь будет глубокой в отличие от мимолетной печали Гая. Мне открывается прошлое и будущее, и я испытываю великую боль и за Гая, и за леди Марианну, и за графа Роберта, и за моего брата. В глазах Брайана слезы, которые мне хотелось бы осушить, но это уже не в моей власти. Взяв с него страшную клятву, я погубила родного брата. Брайан оплакивает меня, а я оплакиваю его, я, виновница его печальной участи. Мой сын, мой маленький Лайонел с трудом удерживается от рыданий из страха разгневать отца. Я сочувствую ему, горячо сочувствую, но знаю, что ему недолго горевать обо мне. Пройдет не так много времени, и он обнимет меня, покинув эту грешную землю, сам оставшись безгрешным. Мой чистый маленький ангел!

Только один человек не вызывает у меня сожалений. Не потому, что их не заслуживает, а потому, что нет причин сожалеть о нем. Он стоит, так же расправив плечи и подняв голову, как Гай или Брайан, но только его тень остается прямой и четкой. Она не дрожит и не колеблется в сиянии свечных огней, как дрожат и мечутся по каменным плитам и стенам церкви тени моего мужа и моего брата. Теперь я знаю, кто он на самом деле, и невольно задумываюсь, а что было бы, положи однажды кормилица Гая в господскую колыбель своего сына? Судьбы скольких людей сложились бы иначе!

Граф Роберт не оказался бы вне закона и в награду за верную службу получил бы еще от короля Генриха все, что утратил с гибелью своего отца. Вернувшись в Англию, он бы сразу обвенчался с леди Марианной, и она разминулась бы с Гаем и с моим дядей Роджером, никогда не изведав страданий. Мой брат прожил бы долгую жизнь, его душу не разъела бы ржавчина из-за дружбы с Гаем. А что было бы со мной? Возможно, я бы все равно стала леди Гисборн, но моим супругом был бы другой лорд Гисборн, не Гай, а Джеффри. Я знаю, что, даже не питая ко мне любви, как не питал ее Гай, Джеффри все равно оставался бы добрым супругом, а маленького Лайонела любил бы всем сердцем и никогда не попрекал бы меня тем, что я родила боязливого и хилого сына. Если бы!.. Но разве мать перепутает свое дитя с другим, пусть у груди лелеет обоих?

Мои чувства к тем, кто сейчас здесь и кто далеко, горячи как никогда, но они покидают меня, по мере того как солнечный свет, проникающий в церковь, обступает меня со всех сторон и увлекает вверх, все выше и выше. И когда за гранью исполненного тепла солнечного потока исчезают лица всех, о ком я только что думала и с кем прощалась, боль и печаль покидают меня навсегда. Я скольжу ввысь, кружась внутри сияющего света, и пою от радости, пою, сливаясь со светом в благостном покое и бесконечной любви.

Последняя осень в Шервуде

Глава первая

Эллен махала Дэнису вслед, пока не стих звук ровной переступи копыт Воина, и тогда она остро почувствовала, что осталась одна, совсем одна в огромном лесу. Прежде Эллен не испытывала такого одиночества. Оставаясь в своем доме, в самом сердце старого леса, она знала, что вокруг кипит жизнь. Несут службу дозорные на постах, сменяя друг друга, конные патрули спешат по тропинкам к дорогам, идущим через Шервуд и огибающим его, а кто-то из стрелков просто охотится, пополняя запасы дичи. В любой момент к ней могли заглянуть по какой-нибудь надобности или просто проведать, да и она могла отправиться в лагерь лорда Шервуда, чтобы помочь Марианне и Кэтрин по хозяйству.

Сейчас же в лесу никого не осталось, кроме нее. Ни одного человека. Стрелки давно разъехались по домам, еще когда Робин был в Шервуде. Только он, как и Марианна, и Вилл, и многие другие, по-прежнему оставались неподалеку: на кладбище вольного Шервуда, где надгробные камни с высеченными на них именами безмолвно указывали, кто и в какой могиле спит вечным сном. Эллен заплакала бы, если б смогла, но за последние недели она пролила столько слез, что, казалось, исчерпала запас, отпущенный на всю жизнь. Мысль о том, что Робин и те, кого Эллен знала много лет, все равно были рядом, пусть только в виде имен на надгробных камнях, умерила боль одиночества и заставила вспомнить, что в действительности она не одна. Ведь Дэнис привез ей гостя, который сейчас был целиком на ее попечении, а она едва не забыла о нем и о его плачевном состоянии. К ней вернулась обычная деловитость, и Эллен, стряхнув с себя уныние, поспешила вернуться в дом.

– Уехал? – встретил ее чуть слышный, совсем слабый голос.

– Да, проводила, – ответила она и присела на край кровати. – Как ты себя чувствуешь?

Темно-серые, как пасмурное небо, глаза остро посмотрели ей в лицо.

– Не слишком хорошо. Скажи мне правду, – потребовал Джеффри, – я умру? Если да, то успеешь ли ты позвать ко мне священника? Я хочу исповедоваться перед смертью.

Эллен положила ладонь на его лоб. Жар усиливался. Заставив себя улыбнуться, она ответила мягким и очень убедительным тоном:

– Если я увижу, что тебе нужен священник, а не лекарь, то позову его. Но ты торопишься. Я ведь сказала, что многое будет зависеть от тебя самого, от того, насколько сильно ты захочешь жить. Я же как лекарь сделаю все, но моих сил не хватит, если ты сам не поможешь мне справиться с воспалением.

Закрыв глаза, Джеффри долго молчал, и Эллен заметила, как его губы покривились в неопределенной усмешке.

– Жить! – услышала она скорее вздох, чем голос, в котором ей почудилось глубокое сомнение: а стоит ли?

– Если ты настроен именно так, то я немедленно отправляюсь за священником! – резко, едва ли не грубо сказала Эллен. Джеффри открыл глаза, и в его взгляде ей вновь почудилась усмешка, которая очень не понравилась Эллен. Накрыв ладонью руку Джеффри, выпростанную из-под покрывала, Эллен, сама не зная зачем, предприняла новую попытку вдохнуть в него силы и желание жить: – Ты был нашим врагом, но никто и никогда в Шервуде не называл тебя малодушным. Напротив, тебя все считали грозным, не ведающим страха. Что же в тебе изменилось сейчас?

Джеффри, слабо улыбнувшись, предположил:

– Может быть, дело в том, что никого не осталось? Ни друзей, ни врагов.

– Но зачем-то ты спас Дэниса? – настаивала Эллен. – Схватился с медведем, не стал стоять в стороне, наблюдая, как тот рвет парня на части.

– Не в моей привычке стоять в стороне, – кратко ответил Джеффри. Встретившись с Эллен взглядом, он сказал: – Раз уж я остался жив, то умирать не собираюсь. Делай что должно и не беспокойся о том, что я намереваюсь скончаться и обременить тебя моими похоронами.

– Вот и славно! – поощрительно откликнулась Эллен и внимательно посмотрела на него: – А как ты вообще оказался в Шервуде? Что тебя, самого верного из слуг Гая Гисборна, привело в лес, где каждое деревце, каждый куст и цветок ненавидели твоего господина?

– Причуда, прихоть – называй как знаешь, – ответил Джеффри, не желая открывать едва знакомой женщине действительную причину своего появления в Шервуде.

Поверила она или нет, но он не услышал новых вопросов. Ладонь Эллен вновь легла ему на лоб, и он увидел, как ее миловидное лицо омрачилось. Заметив, что он собирается что-то сказать или спросить, Эллен поспешно воспрепятствовала этому, накрыв его рот рукой.

– Помолчи немного! У тебя мало сил, чтобы тратить их на разговоры. И потерпи: я сейчас посмотрю твой бок. Обещаю быть осторожнее, но ты все равно почувствуешь боль.

Он усмехнулся под ее ладонью. Терпения ему не занимать: нетерпеливый, порывистый человек не протянул бы долго у такого господина, как Гай Гисборн. И что значит боль тела в сравнении с болью в сердце?

Все же он пару раз скрипнул зубами, когда она снимала повязку. Осмотрев глубокие раны от медвежьих когтей, Эллен прикусила губы. Они кровоточили, но самую малость. Хуже было другое: к вытекавшей крови примешивался гной, да и вид ран оставлял желать лучшего. Еще меньше ей понравился цвет кожи по краям длинных рваных порезов. Призвав на помощь все свои знания, вспомнив, чему ее учили Робин и Марианна, Эллен промыла раны чистой водой и, нанеся толстым слоем лекарственную мазь, наложила свежую повязку.

Теперь ей следовало безотлагательно заняться сухим жаром, сжигавшим все тело Джеффри. Робин накрепко вложил в ее память одно из основных правил: сильный жар надо снижать любыми подручными средствами, как угодно. В то же время он учил ее справляться с воспалением ран горячей водой, почти кипятком. Охлаждать и согревать одновременно! Нелегкое дело. «У целителя не бывает легких дел, – вспомнились Эллен слова Робина. – Простая заноза, которую ты, казалось бы, ловко извлекла, может через несколько дней привести к отниманию пальца».

К счастью, слуги Брайана де Бэллона не разорили дом Эллен, и в нем оставалось достаточно и готовых лекарств, и высушенных трав, чтобы делать отвары. Вот только справится ли она? Ведь даже Марианна при всем ее искусстве не сумела лекарствами одолеть жар, терзавший Робина, когда он был одновременно и болен, и ранен стрелой Хьюберта. Если бы не помощь богини Фрейи, Робин бы не выжил. Но Марианна имела право и возможность обратиться к Фрейе за помощью, а у Эллен нет ни того ни другого. Тряхнув головой, она мысленно приказала себе прекратить сомневаться в собственных силах и принялась готовить жаропонижающее лекарство из травяных настоев.

Когда лекарство было готово, она напоила им Джеффри, заставив выпить все до последней капли. Глядя, как он пьет, – судорожными глотками, постукивая в ознобе зубами о край глиняной кружки, – она невольно подумала с горьким удивлением: Хьюберт, брат Джеффри, едва не убил Робина, а теперь она лечит брата предателя, пытаясь спасти его от смерти. Очевидно, на лице Эллен отразились овладевшие ею чувства, потому что Джеффри посмотрел на нее, вопросительно приподняв бровь.

– Ты совсем не похож на Хьюберта. Глядя на тебя и помня его, и не подумаешь, что вы с ним братья, – только и сказала Эллен, забирая у Джеффри опустевшую кружку.

– К счастью, он был мне не родным братом, а сводным, – ответил Джеффри. – Сэр Лайонел, отец сэра Гая, выдал мою мать замуж за конюха, чья жена умерла, оставив сына. Им и был Хьюберт. Так что во мне и в нем не было ни капли общей крови.

– А почему к счастью? – спросила Эллен.

Губы Джеффри искривила недобрая усмешка.

– Потому что я презирал бы себя, имея такого родного брата, как Хьюберт.

– Вот как? – усмехнулась в ответ Эллен. – Значит, ты не слишком-то его жаловал, но в то же время допускал, чтобы твой господин пользовался его подлыми услугами.

– Тем не менее, – жестко ответил Джеффри.

Смесь из лекарственных настоев не слишком помогла, но Эллен и не рассчитывала на легкую и быструю победу. Достав из сундуков плащи – и просто шерстяные, и подбитые мехом, она навалила их на Джеффри, укрыв его почти с головой.

– Жарко! – выдохнул он.

– Так и должно быть, – строго ответила Эллен.

Разведя огонь в очаге, она принялась готовить травяной отвар и бульон из дикого гуся – одного их тех, что утром настрелял на охоте Дэнис. От еды Джеффри отказался наотрез, посмотрев на жирный бульон с отвращением. Эллен решила не уговаривать, но травяной отвар заставила выпить. Она понимала, что лучшим для него было бы уснуть, но, поскольку он не спал, не смогла удержаться от вопроса, на который у нее не было ответа.

– Ты примчался в Кирклейскую обитель, чтобы предупредить лорда Робина о приезде Бэллона. Значит, тебе была небезразлична его жизнь?

– Да. Граф Роберт вызывал у меня уважение и восхищение, равно как и его супруга. Но я опоздал.

– Если так, почему ты столько лет с исключительной преданностью служил Гаю Гисборну? – воплем отчаянного непонимания вырвалось из груди Эллен. – У тебя же есть сердце, ум, глаза! Ты не мог не видеть, не знать, что он сущее исчадие ада! Чем он заслужил твою преданность, которая вошла в поговорку?!

После недолгого молчания Джеффри спросил:

– Почему вы все столько лет были преданы графу Роберту, будь он графом Хантингтоном или лордом Шервуда?

Эллен от возмущения всплеснула руками:

– Ты не мог найти более негодного сравнения! Лорд Робин был великодушным, справедливым, милосердным, отважным. А твой господин?

– Правда легко быть преданным такому человеку, как граф Роберт? – усмехнулся Джеффри и, не услышав от Эллен ответа, вздохнул: – А мой господин не обладал достоинствами графа Роберта, хотя и исчадием ада все-таки не был. Он мог быть добрым, а через минуту стать самым дурным человеком на свете. Великодушие, справедливость или милосердие пробуждались в нем крайне редко, чаще – жестокость ко всем, кто жил вопреки правилам, которые он считал верными и которым сам себя подчинял. Отвага тоже не была его сильной стороной, если вспомнить, сколько раз он уклонялся от поединка с графом Робертом.

– Тогда почему?!

Ответ Джеффри заставил Эллен оторопеть.

– Из сострадания и желания помочь ему если не совладать со злой частью его натуры, то хотя бы не дать ей чинить вред всем и каждому и прежде всего самому сэру Гаю.

– Надо же! Не очень-то у тебя получалось!

– Когда получалось, когда нет.

Эллен задумчиво прищурилась, вспоминая события минувших лет.

– Удивительно, что ты уцелел! – вздохнула она. – Лорд Робин, пока жил в Локсли, тоже пытался помочь сэру Гаю справиться со злом в его собственном нутре. Потом тем же самым занялась леди Марианна. И как он отплатил каждому из них?

– От графа Роберта и леди Марианны сэр Гай желал отнюдь не сочувствия и помощи, – возразил Джеффри. – Он жаждал его дружбы и ее любви, а когда ему отказали и в том и в другом, немедленно повернулся к ним наихудшей своей стороной. То, что они полюбили именно друг друга, приводило его в такое исступление, что иной раз я думал, он сойдет с ума от ярости. Ко мне же он не питал никаких чувств, тем более не ждал их от меня. Он видел во мне слугу, может, чуть больше, чем слугу, раз поручил командование своей дружиной, но и только. Потому я, как ты говоришь, уцелел, хотя несколько раз ходил по очень тонкому льду и, узнай сэр Гай обо всем, что я делал, мог бы и не уцелеть. Но Бог миловал. Только один раз у него возникли подозрения, но он сам же меня оправдал, будучи не в силах поверить в мои истинные намерения.

Эллен вопросительно посмотрела на Джеффри, ожидая, что тот объяснит свои недомолвки, но Джеффри молчал. Заметив, как тяжело он дышит, Эллен укорила себя. Увлекшись спором, она забыла, что ему нужен покой. Подойдя ближе, она увидела, как на его висках выступил пот, и обрадовалась. Испарина! Значит, жар начал спадать. Но дотронувшись до лба Джеффри, Эллен поняла, что ее радость преждевременна. Жар оставался сильным, и причина пота была в чем-то другом. Приглядевшись внимательнее, она увидела, как плотно сжатые губы Джеффри едва заметно подрагивают, и все поняла.

– Тебе больно! – уверенно сказала она. – Отвечай, так и есть?

Он молчал, не желая признаваться ей в слабости, но Эллен смотрела на него с таким сочувствием, что Джеффри сказал правду:

– Даже дышать больно. Словно я все еще под медведем и он продолжает рвать меня когтями.

– Дышать больно потому, что медведь не только порвал тебя, но и сильно помял. Хорошо что ребра не сломаны! – ответила Эллен и укорила Джеффри: – Зачем ты геройствуешь? Ты ведь уже не мальчик, а сейчас ведешь себя как неразумное дитя. Да и я не Прекрасная Дама, способная оценить твое мужество по заслугам!

Выговаривая ему, она одновременно доставала из сундука заветный флакон с настоем опийного мака. Флакон был единственным, а его содержимое – невосполнимым. Эллен отсчитала необходимое количество капель, разбавила водой и заставила Джеффри выпить.

– Кстати, ты красивая, – тяжело дыша, сказал он, откидываясь на подушки, и заставил себя улыбнуться. – Возможно, и не благородная дама, но прекрасная, уж поверь мне!

Эллен высокомерно фыркнула, в душе смутившись, как юная девушка, и принялась стелить себе возле очага. Когда постель была готова, она вернулась к кровати и увидела, что опийный мак сделал свое дело и Джеффри уснул.

Первую половину ночи он спал глубоким беспробудным сном, но далеко за полночь Эллен проснулась, услышав его голос – то ясный, то быстрый и неразборчивый. Накинув поверх ночной сорочки шерстяной платок, она подошла к нему и поняла, что сон сменился забытьем, которое вызвал уже не маковый настой, а жар и воспаление. Эллен сходила к ручью и, сняв с Джеффри груду теплых одеяний, принялась обтирать его горячее тело тканью, смоченной в студеной воде. Когда он немного остыл, она вновь укрыла его. Оставшись рядом, Эллен наблюдала за его неспокойным забытьем. Джеффри то скрипел зубами, то ворочался и говорил, все время говорил, судя по словам, с разными людьми, которые виделись ему. Когда она напоила его новой порцией отвара, он поблагодарил ее, назвав Кристианой. Потом начал то ли убеждать в чем-то Гая Гисборна, то ли оправдываться перед ним – Эллен не поняла, слишком невнятной стала его речь. И вдруг его лицо просветлело, а сам он почти перестал дышать. Эллен испугалась, не преддверие ли это скорой смерти, как вдруг с губ Джеффри сорвалось благоговейным вздохом:

– Леди моя! Это вы?! Чем я обязан такой невозможной чести – видеть вас, леди Марианна?

Открыв глаза, он смотрел куда-то поверх плеча Эллен, и в его глазах сиял такой восторг, что она даже оглянулась, но, конечно, никого не увидела. А Джеффри видел: его глаза смотрели так, словно кто-то легкой поступью приближался к нему, подошел совсем близко, и вот он прикрыл глаза, вновь затаив дыхание.

– У вас такая нежная ладонь, леди Марианна! Я даже в снах не мог представить, что вы вот так, как сейчас, положите ее мне на лоб. Я не заслуживаю подобной милости, но мне так хорошо, так покойно от прикосновения вашей руки!

Не сводя глаз с преобразившегося лица Джеффри – замкнутое и суровое, оно сейчас горело огнем неземного счастья, – Эллен выпрямилась и, сложив руки на коленях, грустно усмехнулась. Вот оно что! Оказывается, не только Гай Гисборн был страстно влюблен в Марианну – у Джеффри она тоже вызывала отнюдь не просто уважение и восхищение, как он и сказал Эллен днем. Но нет – и она одернула себя. Чувства, отражавшиеся на лице и в глазах Джеффри, не шли ни в какое сравнение со страстями Гисборна. В них не было ничего алчного, низменного, даже плотского. Джеффри словно явилось божественное видение, и именно таким видением для него всегда была Марианна. Эллен вспомнила, как он шел рядом с повозкой, где лежала Марианна, как неотрывно смотрел на ее лицо, рискуя оступиться и упасть, как благоговейно дотронулся губами до ее остывшего лба, когда они подъезжали к церкви отца Тука. Дальше он не пошел, а они, убитые горем и скорбью, не заметили его исчезновения. Впрочем, если бы и заметили, то не слишком бы этим озаботились. Внезапно появился в Кирклейской обители, так же внезапно ушел. Им было чем заняться, готовясь к погребению Робина и Марианны, чтобы они думали о странном поведении командира дружины Гая Гисборна.

Глубоко погрузившись в воспоминания, Эллен не заметила, как Джеффри затих. Она и очнулась потому, что ее встревожила наступившая тишина. Прислушавшись, Эллен убедилась, что он дышит, а дотронувшись до его лба, почувствовала, что жар немного спал. Его лицо было таким спокойным и умиротворенным, что она едва не уверилась в том, что Марианна не привиделась Джеффри в бреду, а в самом деле была здесь и прикосновение ее ладони к его лбу оказало такое целительное воздействие.

До самого утра он спал спокойно, а утром жар снова начал расти и сон опять сменился горячечным забытьем, перемежавшимся бредом. Эллен поила Джеффри лекарствами, обтирала холодной водой, меняла компрессы на его ранах, даже сумела покормить его бульоном. Он подчинялся ей, не приходя полностью в сознание, и постоянно разговаривал то с одним, то с другим, словно у кровати, на которой он лежал, проходила целая вереница людей. Исполняя обязанности то целительницы, то сиделки, Эллен внимательно вслушивалась в бред Джеффри. Ей вдруг стал интересен этот человек, и она захотела понять, что же он собой представляет.

Вот опять некая Кристиана, чьим именем он называл ее ночью. Сейчас он просил эту Кристиану не тревожиться, убеждал, что все будет хорошо и она непременно поправится. Его голос был очень уверенным, даже чересчур, но Эллен увидела, как из уголков его закрытых глаз выкатились две слезинки. Вытерев их ладонью, она подумала, что, наверное, неизвестная ей Кристиана не выздоровела, а умерла и, убеждая ее в обратном, Джеффри знал, что она умрет.

Вдруг он превратился из мужчины в мальчика, и даже его голос стал похож на детский. Вслушавшись, Эллен поняла, что ему привиделась мать.

– Ухо почти не болит. Ты веришь мне, что чашку разбил не я, а Хью, и мне этого достаточно, поверь! Хью все равно не признается, и ты не убедишь его отца в том, что виноват он, а не я. Я не хочу, чтобы он побил тебя, как в прошлый раз, когда ты вступилась за меня, помнишь? Лучше подожди, пока я вырасту, и тогда я никому не дам тебя в обиду, даже твоему мужу. Если он только вздумает поднять на тебя руку, я поколочу его так, что он горько пожалеет о том, что обижал тебя!

А вот это, разумеется, Гай Гисборн! Голос Джеффри опять изменился, в нем зазвучала почтительность, но говорил он твердо, так, словно выполнял некий долг, который сам на себя возложил.

– Милорд, возможно, вы усмотрите в моих словах непростительную дерзость, но я обязан поговорить с вами!

Краткое молчание – и, очевидно, получив разрешение, Джеффри сказал убедительным тоном:

– Милорд, леди Беатрис чувствует себя хуже, чем могла бы. Она постоянно плачет. Да, несомненно, вы правы: в ней есть склонность к унынию. Но, сэр Гай, осмелюсь напомнить, что она в тягости и, если на то будет Божья милость, подарит вам наследника. Чего я хочу? Я всего лишь прошу вас быть с ней любезнее, не обходиться с такой суровостью, как в последнее время. Да, милорд, я знаю, что вмешиваюсь не в свое дело. Но ваша холодность повергает ее в печаль, которая может стать причиной выкидыша. Милорд, конечно, вы правы и вам не составит труда найти другую жену, но ведь леди Беатрис носит ваше дитя, возможно, сына. Извините, милорд, но вы ей не можете простить не то, что она проговорилась о беременности леди Марианне, чем позволила той принудить вас освободить графа Роберта и Маленького Джона. Вы не прощаете леди Беатрис, что она не леди Марианна, а это никто не в силах исправить. Вы сами взяли ее в жены, и леди не виновата в том, что она – это она, а не другая, которую вы желали бы видеть своей супругой. Хорошо, милорд, я умолкаю, но все-таки молю вас сменить гнев на милость ради вашего собственного ребенка, если не ради самой леди Беатрис.

Говоря последние слова, Джеффри поморщился, словно ему в ответ дали пощечину, и Эллен подумала, что, наверное, так и было. Слушая, о чем говорил Джеффри в забытьи, и только по его словам угадывая, как и что отвечал ему Гисборн, Эллен подивилась упорству, с которым Джеффри вступался за свою госпожу. Упоминая имя Марианны, он вообще рисковал головой. Вспомнив его слова о том, что ему не раз доводилось ходить по тонкому льду, Эллен больше не удивлялась этому утверждению.

Кто-то другой заступил место Гисборна, и в голосе Джеффри зазвучали откровенное презрение и плохо сдерживаемый гнев:

– Мой непутевый брат вспомнил о совести? А почему сейчас, а не тогда, когда ты стоял перед сэром Гаем и соглашался служить ему? Отказался бы и умер, как теперь о том мечтаешь! Если бы у тебя было хотя бы представление о совести, ты никогда бы не предал графа Роберта, своих товарищей, не выдал бы леди Марианну. Кто тебя заставлял их подслушивать в апреле, а потом со всех ног бежать ко мне со словами, что у тебя важная новость для сэра Гая? Такая важная, что ты только ему и можешь сказать! Ты даже не знал, что он приказал нам следить за ней. Тебе просто хотелось посмотреть, с каким лицом он станет тебя слушать. И ты получил тогда большое удовольствие, я помню!

Хьюберт, поняла Эллен. Судя по голосу и сказанным словам, Джеффри и в самом деле презирал сводного брата. Наверное, призрак Хьюберта укорил Джеффри, напомнив, что заслуженная кара давно постигла его, потому что Джеффри с горечью и гневом громко сказал:

– Жаль, что я сам не свернул тебе шею, подлец. Мне надо было убить тебя, едва ты оказался в моих руках, а не просить сэра Гая сохранить тебе жизнь. Я сам виноват и за свои грехи расплачусь, а ты возвращайся в ад и не тревожь меня больше!

А вот нечто совсем неожиданное!

– Джеки, завтра, не дожидаясь рассвета, ты сядешь на коня и отправишься в селение, которое называется Локсли. Коня я тебе дам и дорогу объясню. Скачи во весь опор, что есть силы! – говорил он так, словно перед ним стоял подросток. – В селении спросишь сэра Роберта Рочестера, графа Хантингтона. Тебе будут говорить, что не знают такого, но ты стой на своем, пока не добьешься встречи с ним. Скажи графу Хантингтону, что сэр Гай с отрядом из пяти десятков ратников шерифа едет в селение, чтобы сжечь его до последнего дома. Сэр Гай отправится туда позже, и если ты поспешишь, то опередишь его на добрых три часа. Ровно столько времени будет у жителей, чтобы собрать пожитки и покинуть свои дома, не дожидаясь сэра Гая и ратников. Так и скажи графу: три часа, не больше. Он станет спрашивать, кто тебя послал. Ничего не говори, забудь мое имя, но попроси указать тебе другую дорогу, чтобы на обратном пути не столкнуться с сэром Гаем. Помни, малыш: в твоих руках много жизней, а в их числе – и моя. Не угоди в руки моего лорда: он не пощадит ни тебя, ни меня.

Должно быть, мальчик заверял, что он не предаст Джеффри и не назовет его имя ни при каких обстоятельствах, потому что Джеффри, горько усмехнувшись, сказал:

– Малыш, ты не знаешь, как мой господин умеет добиваться от людей правды. И сохрани тебя Господь узнать это на собственном опыте!

Заметив, что Джеффри опять начал морщиться и скрипеть зубами от боли, Эллен снова напоила его маковым настоем, и он затих. Пользуясь тем, что его забытье сменилось сном и у нее появилось время для домашних дел и отдыха, Эллен устало отошла от кровати Джеффри и вышла наружу. Выплеснув далеко за домом отхожее ведро, она вернулась и немного посидела на траве возле стены, нагретой осенним солнцем. Артос с воодушевлением грыз остатки вареного гуся, и Эллен, в уме подсчитав припасы съестного, вздохнула. Даже с гусями, добытыми Дэнисом, еды для двоих слишком мало. Сколько еще времени Джеффри проведет в горячке? Но и когда он придет в себя, его все равно нельзя оставлять одного. Он будет слишком слаб, а мужчины нетерпеливы. Поднимется с кровати, раны откроются – и все начнется заново. Надо поискать в лесу грибов и съедобных кореньев, чтобы варить из них похлебку. Нужно вино, а оно закончилось. Меда вдоволь, но муки почти не осталось. Закончатся гуси – и что у нее есть из мяса? Кабаний окорок да несколько ломтей копченой оленины. Негусто, подвела Эллен итог подсчетам. Если Джеффри выкарабкается, то, когда пойдет на поправку, у него проснется волчий аппетит. А чем она станет его кормить? Эллен впервые пожалела, что не умеет стрелять и никогда не охотилась. Правда, в озере в изобилии водится рыба и можно попробовать наловить ее, сплетя сеть. Приободренная этой идеей, Эллен вернулась в дом.

Джеффри спал, жар у него был умеренный, и Эллен, приготовив новый отвар, присела на кровать и долго в задумчивости разглядывала своего гостя.

Надо же, сколько секретов ей открылось! Парнишка, примчавшийся в Локсли с известием о том, что Гай Гисборн вот-вот приедет в селение, чтобы стереть его с лица земли, действительно не сказал, кто его послал, как Робин его ни расспрашивал. Но кто бы мог подумать, что маленького гонца отправил Джеффри, который был у сэра Гая правой рукой, его верной тенью! Интересно, почему он решил так поступить? Что им двигало?

Вспомнив, как он в бреду разговаривал с матерью, как вступался за леди Беатрис, Эллен подумала, что, наверное, он не пропащий человек в отличие от своего господина. В его груди билось даже не злое, а скорее доброе сердце. И все равно она не могла понять, что его заставляло столько лет служить Гисборну. Сочувствие леди Беатрис она понимала, но сочувствия к сэру Гаю ни понять, ни принять не могла, да и не хотела. Слишком много зла он принес всем, кого она любила, и ей самой. Если бы Джеффри был святым, она бы согласилась с его объяснением, но он вовсе не был святым. И как увязать его возвышенную любовь к Марианне с той страшной западней, подстроенной не без участия Джеффри, угодив в которую, Марианна чудом осталась жива, потеряв при этом ребенка? Эллен очень хотелось задать ему вопрос, каково это было – наблюдать, как пытают Марианну. Но, даже если бы Джеффри не спал, она воздержалась бы от этого вопроса. Не время – может быть, позже, когда он не только придет в себя, но и окрепнет.

Наступила ночь, и Эллен потеряла уверенность в том, что Джеффри выздоровеет. Жар снова усилился, а он так ослаб, что даже не шевелился, лишь тяжело дышал, приоткрыв рот. Вспомнив, как сутки назад ему привиделась Марианна, после чего жар тут же уменьшился, Эллен взмолилась:

– Мэриан, пожалуйста, помоги! Если ты и вправду вчера была здесь, то приди и сегодня!

Только полное отчаяние, в которое она впала, заставило ее обратиться к Марианне, словно та была еще жива. Так жарко Эллен молилась в последний раз, когда давней ноябрьской ночью умирал Робин, молилась всем сразу, перемежая христианские молитвы с молитвами к старым богам. Она с беспощадной отчетливостью понимала, что если жар не умерится, эта ночь станет для Джеффри последней. Сил у него почти не осталось, и воспаление неминуемо убьет его.

Ее молитвы были услышаны. В неровном свете очага она увидела, как лицо Джеффри утратило красноту, вновь стало умиротворенным, он даже улыбнулся, но ничего не сказал. Выждав недолгое время, Эллен осторожно провела ладонью по его лицу и ощутила, что жар спал, хотя и не полностью, и дыхание стало легче. Эллен порывисто оглянулась, но, конечно, кроме нее и Джеффри, в доме никого не было. Ее губы сами собой прошептали:

– Мэриан, если ты здесь, подай мне какой-нибудь знак! Пожалуйста!

Ей почудился нежный и чуточку насмешливый голос Марианны, спросивший в ответ:

– Чего ты хочешь от меня, Нелли? Чтобы со стола упала кружка или ставни похлопали сами собой?

– Чего я хочу? – вслух повторила Эллен, и по ее щекам побежали слезы. – Увидеть вас, услышать, дотронуться, ощутить тепло ваших рук. Мэриан, милая, мне так одиноко, так тоскливо без вас!

Огонь в очаге прянул в ее сторону, и лицо Эллен овеяла волна теплого дуновения, словно кто-то и вправду ласково провел ладонью по ее щеке, вытирая слезы.

– Но ведь ты сейчас не одна, Нелли. Тебе не должно быть ни одиноко, ни тоскливо, пока ты заботишься о нем. Я помогу тебе, когда в моей помощи вновь появится необходимость.

– Почему ты беспокоишься о нем?! – воскликнула Эллен. – После того что сделал Гай Гисборн при его участии, почему тебя волнует его жизнь?

Ответа не последовало. Огонь в очаге горел ровно, и Эллен, ложась в постель, устало подумала, что она сейчас мало чем отличается от Джеффри. Тот бредит в горячке, она наяву. Еще один такой день – и она начнет разговаривать со всеми, кто погиб, как это делал вчера и сегодня Джеффри.

Утром жар не усилился, Джеффри продолжал спать, и Эллен, заставив его сквозь сон проглотить новую порцию макового настоя, осмотрела израненный бок. Кровь все еще проступала вместе с гноем, но кожа по краям ран утратила красно-синюшный оттенок, так сильно тревоживший Эллен. Закончив перевязывать бок, она осторожно, чтобы не причинить Джеффри боль, сняла повязку с его головы и тщательным образом осмотрела раны, оставленныемедвежьими когтями на лице. К ее огромному облегчению, хотя бы эти раны начали подживать. Они не кровоточили, а главное, не гноились. Можно было даже не накладывать новую повязку, а обойтись компрессами с лекарственной мазью, если бы только быть уверенной, что Джеффри в забытьи вновь не станет метаться по постели. Подтверждая опасения Эллен, он с негромким стоном резко повернул голову набок, открыв неповрежденную сторону лица.

Солнечный свет упал на него – и Эллен невольно отпрянула. Странно! Она точно помнила, что у него серые, а не темно-ореховые глаза, как у Гисборна, видела, что волосы много светлее, и все же ей почудилось в лице Джеффри едва уловимое сходство с сэром Гаем – в рисунке скул и подбородка, разрезе глаз и очерке рта, хотя и не такого тонкогубого, как у Гисборна. Впрочем, тот попросту поджимал губы, словно был всем недоволен и осуждал все, что видел вокруг себя.

Солнце зашло за облако, свет погас, и сходство Джеффри с Гисборном исчезло. Эллен подумала, что, возможно, его и не было. Просто за много лет командир дружины Гисборна едва ли не стал олицетворением своего господина, вот ей и привиделись ненавистные черты.

День прошел спокойнее, а ночью Эллен смогла поспать почти до самого утра, лишь изредка просыпаясь, чтобы проведать Джеффри и убедиться, что ему не сделалось хуже. Следующий день стал зеркальным отражением предыдущего. Джеффри оставался в забытьи, но жар был умеренный, и раны на боку выглядели много лучше. А на другой день неожиданно приехал Джон.

Завидев издали его могучую фигуру и густую шапку белокурых волос, Эллен ахнула от счастья. Раскинув руки, она бросилась ему навстречу. Смеясь, Джон подхватил ее в объятия, и Эллен, повиснув у него на шее, даже взвизгнула от избытка чувств.

– Что, Нелли, наскучалась в глухом и безлюдном лесу? – пророкотал Джон.

Поставив Эллен на ноги, он расцеловал ее в обе щеки, а она восторженно смотрела на него, прижимая руки к груди. Немного придя в себя, Эллен увидела позади Джона трех лошадей: оседланного жеребца, чье мощное сложение и высокий рост были под стать хозяину, коренастого гнедого мерина, навьюченного так, что из-за поклажи были видны только голова и ноги от колен до копыт, и верхового коня, который выглядел неухоженным, словно его забыли чистить и расчесывать гриву и хвост.

– Джон, для чего ты привел с собой целый табун?! – удивилась Эллен.

Джон принялся разбирать поводья и привязывать лошадей.

– Моего Асгара ты знаешь. Гнедого я одолжил у доброго человека, а этого бурого жеребца нашел по дороге к тебе. Он сам выбежал навстречу и охотно дался в руки. Должно быть, замаялся плутать в лесу и спасаться от волков, а хозяина где-то потерял. Отчего же было не взять его? Добрый конь, видать, немалых денег стоит, и амуниция на нем дорогая. Глядишь, хозяин отыщется, а если нет – нам самим пригодится.

Приговаривая, Джон искоса посмотрел на Эллен.

– Как думаешь, Нелли, найдется его хозяин? – спросил он с усмешкой.

Эллен уже догадалась, кому принадлежит бурый конь и почему он несколько дней провел в лесу один, без всадника. Судя по усмешке Джона, тот тоже все знал, вот только откуда? Джон не стал томить Эллен загадками и объяснил:

– Дэнис был в Рэтфорде у Джека, отца Мэта, оставил там для меня весточку, а еще попросил Джека прикупить для тебя еды, чтобы и ты с голоду не умерла, и нечаянного гостя не уморила. – Джон кивнул на поклажу гнедого мерина: – Вот, принимай в свои сундуки. Сейчас я его разгружу, а потом поздороваюсь с твоим гостем. Уж больно охота взглянуть на него: давно не виделись!

– Так Дэнис в своей весточке упомянул, кто мой гость? – спросила Эллен, помогая Джону разгружать мерина.

– Как и о том, почему он у тебя оказался. Правда, юный Скарлет не вдавался в подробности: пошел красноречием в отца. Надеюсь, ты сама мне расскажешь. Я ведь любопытен!

Когда с гнедого сняли все мешки и два небольших бочонка, конь шумно вздохнул. Джон потрепал его по гриве и рассмеялся:

– Будет жаловаться! Всю дорогу вздыхал, словно тебе впервой. – Обернувшись к Эллен, он сказал: – Давай, веди в дом, Нелли. Мы и так заставили твоего гостя ждать. Небось умирает от любопытства, пытаясь угадать, кто там к тебе наведался. Сейчас удивится!

– Он и вправду умирал, Джон, только не от любопытства, – ответила Эллен, взяв Джона под руку. – И удивляться тоже не станет. Он еще не пришел в себя.

– Ну-ну, – неопределенно проворчал Джон.

Они зашли в дом, и Джон подошел к кровати. Склонившись над Джеффри, он долго его рассматривал и тихо фыркнул:

– Эк ты его запеленала! Будто тряпичную куклу. Действительно, не открывает глаза. Как он?

– Немного получше, – шепотом ответила Эллен. – Два дня назад боялась, до утра не дотянет: так горел и дышал еле-еле. А сейчас ничего, теперь, думаю, выкарабкается.

Выслушав ее ответ, Джон хмыкнул и, отведя взгляд от Джеффри, предложил:

– Я сперва занесу в дом то, что привез тебе, а после поговорим. Посидим на солнышке, чтобы не тревожить его. Не то очнется, увидит меня, испугается, и все твое лечение пойдет даром.

– Сдается мне, он не из пугливых, – ответила Эллен.

– Это я так сказал. Разумеется, он не трус, иначе не прослужил бы так долго сэру Гаю, да и Робин не предложил бы ему остаться с нами, если б считал малодушным.

Брови Эллен взлетели от изумления:

– Робин и вправду ему предлагал такое? Дэнис об этом обмолвился, но, признаюсь честно, я не поверила.

– И напрасно, Нелли. Так оно и было в день перед битвой у Трента, когда этот парень прибыл к нам с посланием от Брайана де Бэллона. Ох, как ему хотелось принять приглашение Робина! Но нет, собрал волю в кулак и ответил, что служит сэру Гаю.

– Надо же! – прошептала Эллен, бросив на Джеффри удивленный и недоверчивый взгляд.

Она захотела расспросить Джона подробнее, но тот принялся выталкивать ее за порог.

– Иди, Нелли! Наберись терпения, все расскажу, о чем ни спросишь, только дай разобраться с поклажей. Да прихвати пару кружек – выпьем эля. У меня в горле пересохло, пока я добирался до тебя.

Занеся в дом последний мешок, Джон вернулся с кувшином, в который нацедил эля из привезенного им же бочонка. Примостившись возле стены на траве, он разлил эль по кружкам и подал Эллен узкий сверток пергамента.

– Прочитай, что написал Дэнис, и расскажи остальное.

Развернув пергамент, Эллен пробежала глазами по строчкам.

Джон, у Эллен мало припасов, а я ей привез гостя. Джек обещал купить все, что нужно в расчете на два месяца, чтобы они вдвоем продержались до начала зимы. Когда привезешь Эллен припасы, обойдись с ее гостем со всей возможной благосклонностью. Прошу об этом потому, что гость Эллен – Джеффри, тот, что командовал ратниками Гая Гисборна, но я обязан ему жизнью, которая, смею надеяться, для тебя что-нибудь значит. Помнится, ты беспокоился, что кладбище осталось без присмотра и могилы могут разорить. Не тревожься: я заключил рощу в магический круг. Силу этого заклятия тебе объясняли отец и крестный.

Дэнис Рочестер

Заметив, что Эллен дочитала письмо, Джон фыркнул:

– Насмешник! Весь в отца. Его жизнь для меня что-нибудь значит! Рассказывай, Нелли. Сама видишь, Дэн был не слишком-то многословен.

– Да уж! – рассмеялась Эллен, сворачивая письмо. – Немногословен – не то слово. Рассказ выйдет долгим, Джон, поскольку Дэнис вообще не удосужился снизойти до подробностей.

– А я не тороплюсь, – ответил Джон, попивая эль, – потому уж будь так добра, дополни письмо Дэниса, не упустив ни одной мелочи.

Эллен рассказала, как Дэнис привез залитого кровью Джеффри, который буквально выдернул его из-под медведя и сам вступил в схватку со зверем. Джон тихо присвистнул.

– Так это, выходит, тот самый медведь, на чью тушу я наткнулся? Здоровый был зверюга, огромный! Я из-за него едва лошадей не растерял, тех, что вел в поводу. Асгар подо мной рванулся так, что я чудом усидел в седле. Даром что мертвый – все равно испугались кони. Птицам работы с его тушей на добрый месяц, и то вряд ли управятся. Да, наш мальчик и впрямь обязан жизнью твоему гостю. А я думал, что он приукрасил его заслуги. Дэниса этот медведь растерзал бы в два счета. Сам-то Джеффри сильно пострадал от медвежьих лап?

– Сильно. Я ведь уже говорила, что он едва не умер два дня назад.

Джон ободряюще похлопал Эллен по руке:

– Но не умер же! Такая целительница, как ты, кого угодно на ноги поставит.

Эллен не была так уверена в своих способностях, вспоминая о ночных видениях. После недолгих колебаний она рассказала Джону, что Джеффри привиделась Марианна, а потом ее призывала сама Эллен, и каждый раз ему становилось лучше. Особенно когда ее мольба к Марианне показалась ей услышанной и Джеффри не умер, хотя по всем признакам должен был умереть. Эллен в душе побаивалась, что Джон сочтет ее сумасшедшей, но он слушал с самым серьезным и вдумчивым видом, после чего пожал плечами и произнес с откровенным непониманием:

– А Марианне что за дело, останется он жив или умрет?

– Я спросила ее о том же, – призналась Эллен, решив быть искренней до конца и ничего не утаивать, – только она не ответила. А почему Робин предложил ему остаться в Шервуде?

Джон снова пожал плечами:

– Кто знает? Что-то разглядел в нем, раз сделал такое предложение. А тот аж дышать перестал, весь загорелся, глаза засияли. А потом угас, окаменел лицом, поблагодарил Робина за честь, о которой он, дескать, не смел и мечтать, и отказался.

Заметив, что кружки опустели, Джон вновь наполнил их элем. Подумав, Эллен решила рассказать ему, что услышала от Джеффри, пока тот бредил в горячке. Не обо всем, конечно, а только о том, что он отправил мальчишку гонцом в Локсли. Джон хмыкнул и задумчиво потер подбородок.

– Надо же! А мы-то гадали, кто нас предупредил! В жизни бы на него не подумал! И как в его голове преданность сэру Гаю укладывалась с подобным поступком?

– Не знаю, – вздохнула Эллен, – он ведь бредил. Ему привиделся тот парнишка, и он наставлял его, словно вернулся в прошлое.

– Странный он человек! – протянул Джон. – И о Дэнисе прислал весть в Веардрун, когда Алан уже отчаялся отыскать его в Скарборо. Не того ли самого мальчишку, что приезжал в Локсли, он и в Веардрун отправил?

– Гонец, который сказал, что Дэниса держат в темнице Ноттингемского замка, был взрослым мужчиной, – возразила Эллен.

– Так ведь и лет со дня гибели Локсли прошло немало, парнишка успел вырасти, – усмехнулся Джон. – Не думаю, что у твоего гостя был избыток людей, которым он мог довериться, рискуя собственной головой, узнай обо всем сэр Гай.

– Почему ты думаешь, что в Веардрун прислал гонца именно он?

– Слышал собственными ушами, как Вилл спрашивал его об этом при Робине. Он с ними очень по-разному держался! С Робином – с глубокой почтительностью, с Виллом – с иронией, без особой учтивости. А поговорить тебе с твоим гостем удалось или ты слышала только то, что он сказал в бреду?

– Отчего же, удалось. Пока жар не усилился, он был в ясном сознании, но не очень долго, – вздохнула Эллен. – Спросила, что привело его в Шервуд.

– И как он тебе ответил? – живо поинтересовался Джон.

– Отговорился! – усмехнулась Эллен. – Сказал: прихоть, причуда.

– Прихоть? – повторил Джон и, скривив губы, покачал головой: – Ты права, отговорился. Пес потерял старого хозяина, нового не нашел, вот и не знал, куда себя деть! Наверное, когда сэр Гай погиб, он решил, что свободен от долга перед ним и со спокойной душой сможет принять предложение Робина. Прошло от силы полмесяца, и Робин тоже погиб. Вот тогда он и потерял себя. Тоска пригнала его в Шервуд, Нелли, тоска, а не прихоть.

– Такой ратник, как он, мог пойти на службу к любому лорду. Его бы охотно приняли и в королевское войско, – возразила Эллен.

– А может быть, он сам не захотел, – ответил Джон.

Они надолго замолчали, пока Эллен, перебирая в уме все, что узнала о Джеффри, не сказала с досадой:

– Вроде бы человек он не злой. Во всяком случае сэр Гай явно проигрывает в сравнении с ним. Робина он уважал и восхищался им, а предложение Робина отклонил. Не понимаю!

– Чего ты не понимаешь? – смешком откликнулся Джон.

– Почему он верой и правдой служил столько лет такому господину, как Гисборн? Почему не принял предложение Робина, а предпочел остаться с сэром Гаем? – в сердцах воскликнула Эллен.

– Брат, – коротко бросил Джон.

– Кто брат и чей? – не поняла Эллен.

Джон повернул голову, внимательно посмотрел на нее и пояснил:

– Джеффри – брат сэра Гая. В этом и кроется ответ на твои вопросы.

– Да знаю я, что они молочные братья, – сердито отозвалась Эллен. – Но впервые слышу, чтобы грудное молоко связывало так же крепко, как общая кровь!

– А при чем тут молоко? – усмехнулся Джон. – Дело именно в крови. И он, и сэр Гай – сыновья одного отца: Лайонела Гисборна. Только Джеффри знает об этом, а сэр Гай не подозревал, что рядом с ним был не просто слуга и командир его ратников, а единокровный брат. Вот и вся загадка преданности Джеффри сэру Гаю.

Эллен потрясла головой, не в силах опомниться от ошеломления, в которое ее повергли слова Джона.

– Подожди, подожди! Сэр Гай, значит, не знал, а ты откуда-то знаешь? Джон, ты уверен в том, что сказал?

– Совершенно уверен, поскольку собственными ушами слышал, как Робин говорил об этом с Джеффри. Тот сильно удивился, спросил, как Робин узнал, а Робин рассмеялся и ответил, что стоит внимательнее приглядеться к Джеффри, чтобы догадаться о его родстве с сэром Гаем.

– Вот оно что! – медленно проговорила Эллен. – То-то мне показалось, что в его лице есть едва уловимое сходство с Гисборном! Но я подумала: воображение разыгралось от игры света и тени, решила, что попала под власть наваждения. А он, оказывается, и впрямь похож на сэра Гая, раз доводится ему братом!

– Похож, только свойства у них разные при общей крови. У Джеффри оказалось больше добрых качеств, а у сэра Гая – дурных. Так Робин тогда сказал. Тебе, говорит, досталась цельная и твердая натура в отличие от сэра Гая, вот только к счастью ли для тебя самого?

Вздохнув, Джон тряхнул головой, отгоняя воспоминания, и сжал руку Эллен:

– Нелли, давай я заберу тебя в Веардрун, пока ты здесь не сошла с ума от наваждений.

– А как же он? – спросила Эллен, кивнув в сторону дома.

– И его возьмем. Не бросать же одного, чтобы Дэнис и впрямь не подумал, будто его жизнь для меня мало стоит! – хмыкнул Джон.

Подумав, Эллен решительно покачала головой:

– Нельзя его трогать! В дороге от тряски раны опять воспалятся, и тогда он точно не выживет. Сил у него почти не осталось.

– Ну тебе виднее, – ответил Джон и, погладив ластившегося к нему Артоса, поднялся на ноги. – Я хочу съездить на кладбище. Поедешь со мной?

Эллен очень хотелось поехать вместе с Джоном, но она заставила себя смириться с тем, что и сегодня ей не удастся навестить Робина.

– Нет, Джон. Мне надо быть здесь неотлучно и приглядывать за Джеффри, пока он не пришел в себя.

– Как скажешь, – вздохнул Джон. – Не обессудь, оттуда я отправлюсь сразу в Веардрун, не возвращаясь сюда.

Эллен тоже поднялась с травы. Джон обнял ее, и Эллен крепко прижалась к его могучей груди. Услышав, как она всхлипнула, Джон молча погладил ее по голове. Проглотив непрошеные слезы, Эллен спросила:

– Как там сейчас, в Веардруне? Дэнис сказал, что тихо, как в склепе.

– Так и есть, – ответил Джон и гулко вздохнул. – Мы в нем словно взаперти. Кажется, езди куда угодно, только Стэйндроп объезжай стороной. Лишь туда нельзя, и только поэтому мы все себя чувствуем как в заточении. Одна радость: Вильямина да малыш Корвин. Девочка очень похожа на Гвен, и глаза точь-в-точь, как у нее, как у Робина. Не знал бы, что Мартина родила ее от Вилла, никто бы не разуверил меня, что ее отец – Робин. Только она не такая шумная и веселая, как Гвендолен. Чаще сидит за книгами или шитьем. И Корвин вот. Нашлепаешь его за шалости – ни за что не заплачет. Лишь глазами сверкнет так, что невольно обомлеешь. Будто Вилл тебя обжег взглядом, как бывало, когда что-то не по нем.

– А о Гвендолен и малышке Луизе никаких вестей?

– Нет и, как пообещал граф Линкольн, не будет. Леди Маред пыталась доказать, что воля ее внука нам не указ, но в последнее время примолкла. Занимается с Вильяминой, с ней одной и разговаривает, а так сидит молча у окна и прядет свою пряжу.

Сев на коня, Джон, прежде чем окончательно распрощаться с Эллен, сказал:

– Нелли, запомни: ты здесь только до зимы. В первый день декабря я приеду забрать тебя в Веардрун, хочешь ты того или нет. Может быть, и раньше наведаюсь, может нет, но к зиме собирайся домой. Джеффри выздоровеет и отправится своей дорогой, а ты одна зимой в лесу сгинешь.

Эллен согласно кивнула, и Джон, склонившись в седле, поцеловал ее. Пришпорив коня, он помчался прочь, и, как несколько дней назад, провожая Дэниса, Эллен долго махала ему вслед. Когда стих стук копыт Асгара, Эллен вернулась в дом. Убедившись, что Джеффри спит глубоким спокойным сном, она, чтобы занять себя, решила обиходить найденного Джоном бурого жеребца.

Выйдя из дома, Эллен отвязала коня, завела в постройку, служившую амбаром, конюшней и сеновалом, и поставила рядом со своей рыжей кобылкой. Почуяв соседку через деревянную перегородку, жеребец гортанно заржал. Кобыла откликнулась негромким приветливым ржанием.

– Тихо! – прикрикнула Эллен. – Успеете познакомиться.

Расседлав жеребца, она долго чистила его жесткой щеткой, потом расчесывала гриву и хвост. Жеребец стоял смирно и шумно вздыхал от удовольствия, которое доставляла ему забота Эллен. А у нее щемило сердце. Она так и видела, как Джон добрался до березовой рощи, как, оставив коня, идет вдоль могил и подходит к камню с именами Робина и Марианны. Зря она отказалась! Все равно Джеффри спит, и ничего бы с ним не случилось, съезди она с Джоном на кладбище. Окончательно расстроившись, Эллен закончила с чисткой бурого жеребца и, выпустив лошадей пастись на поляну к ручью, вернулась домой.

На пороге она встретилась глазами с Джеффри.

– Очнулся? С днем рождения! – поприветствовала его Эллен.

– Он в декабре, – ответил Джеффри слабым, но ясным голосом.

– Первый был в декабре в замке Лайонела Гисборна, второй в октябре в Шервуде, – усмехнулась Эллен, подходя к нему. – Как ты себя чувствуешь?

– Слабость, – ответил Джеффри. – Не могу рукой пошевелить. Действительно как младенец!

Эллен дотронулась до его лба и с удовлетворением отметила, что жар окончательно спал. Лоб был прохладный и влажный от испарины.

– Сними ты с меня эту груду плащей, – попросил Джеффри. – Я под ней весь взмок. И, если можно, повязку с головы: лицо чешется.

– Щетина выросла, вот и чешется, – сказала Эллен. – Говоришь, слабость? А сколько сразу всего потребовал, едва очнулся!

– Я просил, а не требовал, – поправил Джеффри.

Эллен сняла повязку с его головы, осмотрела подживающие раны на лице и усмехнулась:

– Придется тебе отпустить бороду. Даже когда лицо полностью заживет, останутся шрамы, которые сильно осложнят тебе бритье.

– Ничего, как-нибудь приспособлюсь, – улыбнулся Джеффри. – Не люблю ни бороды, ни усов.

Эллен ничего не ответила, вглядываясь в его лицо. Зная теперь, что он доводится братом Гаю Гисборну, она явственно видела сходство, пусть не слишком заметное. Робин и Вилл были куда больше похожи друг на друга. Но в случае с Джеффри чем меньше сходства, тем лучше, иначе она не смогла бы заставить себя прикоснуться к нему, находя в его лице черты Гисборна.

Джеффри насторожили молчание Эллен и долгий внимательный взгляд.

– Почему ты так странно смотришь на меня?

– А почему бы мне не посмотреть на тебя? – прохладно спросила Эллен. – Прежде то кровь заливала тебе лицо, то повязка закрывала. Могу же я наконец разглядеть тебя?

– Разглядывай, если хочешь! – ответил Джеффри, сбитый с толку ее тоном.

Эллен сняла с него плащи, оставив поверх покрывала только один, подбитый мехом, а остальные вынесла из дома и развесила, чтобы проветрить, прежде чем сложить в сундук. Вернувшись, она заметила, что Джеффри с нескрываемым интересом рассматривает убранство дома. Увидев мешки и кувшины, которыми был заставлен не только стол, но и длинная скамья вдоль стены, Джеффри спросил:

– Что это?

– Еда, – ответила Эллен, – сыр, сухари, мука, мясо, даже яблоки. В кувшинах вино, в бочонках, что стоят под столом, эль и сидр. Не успела убрать в сундуки и буфет.

– Откуда взялось такое богатство?

– Джон привез. Он был здесь недавно, когда ты спал.

Джеффри оживился и попытался приподняться, но Эллен, сурово поджав губы, нажала ладонью на его плечо и заставила лечь.

– Маленький Джон? Он видел меня? – спросил Джеффри и, когда Эллен молча кивнула, уточнил: – И узнал?

– Разумеется, – тем же прохладным тоном ответила Эллен. – Глаза у него острые, а память цепкая.

Недолго подумав, Джеффри усмехнулся и задумчиво сказал, глядя в потолок:

– Значит, узнал. И не вышвырнул из дома?

– Джон не жестокий, у него нет привычки вышвыривать тех, кто ранен, и обрекать на верную гибель. Не меряй всех своей меркой! – резко отозвалась Эллен.

– А у меня, значит, в обычае жестоко обходиться с ранеными, – понимающе хмыкнул Джеффри, посмотрев на Эллен внимательнее. – Позволь узнать, что привело тебя к подобному суждению обо мне?

– То, что у тебя руки по локоть в крови, которую ты проливал не задумываясь по приказу своего господина, – не оборачиваясь сказала она.

Джеффри долго смотрел ей в спину, напряженную и очень прямую, потом спокойно спросил:

– Нелли, за что ты на меня разозлилась? В чем причина?

– Во-первых, не смей называть меня Нелли, – потребовала Эллен, – так меня зовут только друзья.

– К коим я, несомненно, не отношусь, – тем же спокойным тоном сказал Джеффри. – А во-вторых?

Эллен глубоко вздохнула и, не оборачиваясь к нему, оперлась руками о стол и задумалась. Во-вторых, из-за него она не смогла пойти вместе с Джоном на кладбище вольного Шервуда, а ей очень хотелось навестить друзей, повидать если не самого Робина, то хотя бы камень с его именем. В том и крылась истинная причина ее раздражения. Приводя Джеффри в пример Робина, она среди его достоинств назвала справедливость, но сама сейчас не была справедливой к Джеффри. Он-то в чем виноват? Это было ее решение – не оставлять его одного. Еще раз вздохнув, Эллен оглянулась с грустной улыбкой:

– Ты прав, извини. Во-вторых, просто усталость выплеснулась в злые слова. Единственное, чем ты мог меня разозлить, – вопросом о Джоне. Но я за него на тебя не сержусь.

– Конечно! – подхватил Джеффри. – Какой смысл сердиться на того, у кого с рук так и капает кровь!

По его тону Эллен поняла, что глубоко задела Джеффри. Ей стало стыдно, но она не пожелала сдаваться. Вспомнив благоговение, озарившее его лицо, когда ему пригрезилась Марианна, она даже зашипела от злости:

– А это не так? Когда сэр Гай захватил в плен леди Марианну, как ты объяснишь свое участие в этом? Письмо ее брата привез Хьюберт, и получил он это письмо, несомненно, от тебя. Я правильно угадала?

– Правильно, – подтвердил Джеффри, пристально глядя на Эллен.

– Значит, ты все понимал. Не мог не понимать, что она обязательно захочет расспросить якобы гонца ее брата. Знал, чем все обернется, – утвердительным тоном сказала Эллен и посмотрела ему прямо в глаза: – Каково это, Джеффри: наблюдать, как истязают беременную женщину?

По лицу Джеффри прошла судорога, но он мгновенно овладел собой и, не отводя взгляда, ответил очень ровным голосом:

– Неимоверно тяжело, Эллен. Ждал, что сердце вот-вот разорвется.

Эллен откликнулась дробным злым смешком.

– О какие слова, достойные менестреля! Почему же ты не выхватил меч, не сразил палача, чтобы прекратить пытки?

– У шерифа был не один палач. Вместо убитого позвали бы другого. Для леди Марианны ничего бы не изменилось. Я бы не смог с ней выйти даже из того подземелья, где ее допрашивали и пытали, не то что из замка шерифа и тем более из города.

– Освободил бы Вилла! – упорствовала Эллен.

Джеффри криво усмехнулся:

– Да, на пару со Скарлетом мы продержались бы дольше. Возможно, добрались бы до коридора, ведущего из подземелья наверх, но не дальше, Эллен.

– Ты обмолвился, что презирал сводного брата. Почему же попустительствовал ему в предательстве? Если ты и вправду питал уважение к лорду Робину, что тебе мешало известить его, что Хьюберт – предатель?

– Я приносил клятву верности сэру Гаю, – жестко ответил Джеффри. – Мое отношение к графу Роберту не имело к этой клятве никакого касательства. Замечу, что и в окружении сэра Гая то и дело появлялись лазутчики графа Роберта. Война есть война, женщина.

– Лазутчики, но не предатели.

– А где проходит грань между лазутчиком и предателем? Юный Гарри стал служить графу Роберту через несколько лет после того, как попал в замок сэра Гая сначала пажом, а после оруженосцем. Чем, по-твоему, он отличался от Хьюберта? Тем, что служил графу Роберту, а Хьюберт – сэру Гаю?

– Мне противно слушать твои рассудочные доводы! – крикнула Эллен. – Почему ты вообще исполнил тот подлый приказ, если потом у тебя рвалось сердце?

– Понадеялся, – очень тихо сказал Джеффри. – Не ожидал, что моим надеждам было не суждено оправдаться.

– На что ты понадеялся? На милосердие сэра Гая? – не унималась Эллен.

– На то, что граф Роберт запретил леди Марианне покидать монастырь, который служил вам домом. На то, что всем стрелкам, находившимся в дозорах, он приказал возвращать ее домой, если она осмелится нарушить запрет. Я был слишком уверен, что предпринято все возможное и невозможное ради ее безопасности. Я и сейчас остаюсь уверенным в этом, помня графа Роберта. Потому я и счел допустимым отдать Хьюберту письмо брата леди Марианны и даже пересказать приказ сэра Гая, не усмотрев в том опасности для нее. Письмо обрадовало бы леди Марианну, а вот в соборе Святого Георгия, где ее ждала западня, она никоим образом не должна была появиться. Но мог ли я предположить, что ее туда привезет даже не Хьюберт, а сам Вилл Скарлет – брат графа Роберта?

Эллен почувствовала себя так, словно ее окатили ледяной водой. Таким же ледяным был и взгляд темно-серых глаз Джеффри, неотступно сверливший ее безмолвным вопросом: что ты на это скажешь? Эллен задохнулась от гнева. Вот, значит, на чем основывалось разное отношение Джеффри к Робину и к Виллу: оказывается, он возлагал на Вилла ответственность за то, что Марианна угодила в руки Гисборна!

– Да как ты смеешь судить Вилла, не зная, почему он это сделал?!

– Знаю, и как бы он ни пытался потом спасти ее от пыток, это не оправдывает его ни в коей мере. Он нарушил все приказы графа Роберта, вместо того чтобы следить за неукоснительным исполнением этих приказов. Одного этого достаточно, Эллен. А он ведь пошел еще дальше – посмел питать нежные чувства к супруге своего сюзерена и брата. Именно эти чувства и подвигли его уступить просьбам леди Марианны. Ее можно понять, его – нет. У графа Роберта было очень великодушное сердце, если он смог простить брату и преступную любовь к леди Марианне, и беду, которую эта любовь навлекла на нее, и гибель первенца, особенно если учесть, что у графа Роберта и леди Марианны после не было сыновей.

Эллен поняла, что она больше не в силах слушать этот голос, безжалостно чеканивший каждое слово.

– Если ты скажешь еще хоть что-то против Вилла, я воткну нож тебе в грудь, – предупредила она, испепеляя Джеффри яростным взглядом.

– Я в чем-то погрешил против истины? – с усмешкой осведомился Джеффри. – Или тебе не нравится, что у каждой монеты есть две стороны, а ты привыкла видеть только одну?

Эллен вдруг осознала всю бесполезность их спора. Никто из них не убедит другого в своей правоте и не согласится с чужими доводами. Как-то враз обессилев, она опустилась на краешек скамьи, свободный от мешков, уронила руки на колени и тихо сказала:

– Главное в монете – не две стороны, а металл, из которого ее отлили. Да, лорд Робин был великодушен и ни разу не попрекнул брата. В том не было нужды: Вилл сам себе не простил ничего из того, в чем ты его сейчас обвинил. А еще, знаешь ли, Вилла больше нет. Он погиб в той войне, которую твой господин с присущей ему низостью развязал против лорда Робина. И теперь, когда нет ни Вилла, ни Робина, ни Марианны, так легко возлагать вину на погибших, а себя обелять! Возомнил себя проповедником? Вспомни сперва, кто из вас был в той засаде, а кто угодил в нее.

Слушая, что она говорила, Джеффри одновременно думал о том, что в отличие от него брат графа Роберта мог хотя бы не сдерживать чувств и, повысив голос до крика, требовать от сэра Гая, чтобы тот остановил палача. Сам Джеффри должен был смотреть на леди Марианну молча. Стиснуть зубы и сжать за спиной кулаки – единственное, что ему оставалось, хотя он видел то же самое, что Вилл Скарлет. Тем страшным вечером он с равной силой ненавидел себя и Скарлета, пусть тот был таким же пленником сэра Гая, как и леди Марианна. Если бы он мог только заподозрить, что Вилл Скарлет, преданный графу Роберту до последней капли крови, вдруг привезет супругу брата к собору Святого Георгия, то никогда бы не отдал Хьюберту письмо Реджинальда Невилла! Если бы он мог поднять руку на сэра Гая и убить его! Если бы та ночь не закончилась стрелой, вонзившейся в шею сэра Гая! Если бы сэр Гай не упал на его глазах с коня, захлебываясь собственной кровью! Если бы… Эта женщина находит оправдание Скарлету, отказывая в снисхождении ему, Джеффри. Нет смысла что-то доказывать ей и объяснять, каким адом обернулся для него тот злополучный день: она все равно не услышит. Да и к чему выворачивать перед ней наизнанку душу, показывать, сколько там ран и ожогов? Для Эллен все просто: служил графу Роберту – оправдан, сэру Гаю – заклеймен. Что изменят слова? Воскресят тех, кто погиб? Помирят оставшихся в живых?

– Молчишь? – устало усмехнулась Эллен. – Где же твое красноречие? Иссякло?

Джеффри ответил ей таким же усталым взглядом, и она увидела в его глазах целую бездну душевной боли.

– Что ты знаешь обо мне? – спросил он. – Откуда тебе известно, в чем я себя укоряю и в чем виню?

Джеффри отвернулся к стене, и до самой ночи они больше не сказали друг другу ни слова.

Глава вторая

Новый день начался в том же враждебном молчании. Умывшись и причесавшись, Эллен обтерла влажным полотенцем лицо Джеффри, перевязала его бок, исполнила обязанности целительницы и сиделки, покормила. Он безропотно подчинялся ее рукам, выпил все лекарства, съел кашу из раздробленных зерен пшеницы и вновь отвернулся лицом к стене. Его глаза, еще вчера живые и яркие, а потом ставшие холодными во время спора, сейчас оставались совершенно тусклыми и безучастными, словно ничто в жизни никогда больше не могло его заинтересовать.

Занимаясь уборкой и стиркой, Эллен не переставала думать о вчерашнем разговоре, вспоминая каждое слово, что они сказали друг другу, горечь, прозвучавшую в голосе Джеффри, прежде чем он замолчал. По мере размышлений гнев, сжигавший Эллен всю ночь, начал остывать. Она напомнила себе, что Джеффри было достаточно поднять тревогу, встретив Робина и его друзей во дворе Ноттингемского замка, и погибли бы все до единого. Но ведь не поднял же, сделал вид, что ничего не заметил. «Странный человек», – вспомнила она слова Джона. Действительно странный! Надо получше приглядеться к нему, больше узнать, а уже потом выносить о нем суждение. Ведь предложил же ему Робин остаться в Шервуде, чего не стал бы делать, не посчитай Джеффри достойным такого предложения!

К полудню Эллен первая устала от молчания. Сев на край кровати, она дотронулась до руки Джеффри и, когда он повернул голову и посмотрел на нее невыразительным взглядом, попросила:

– Послушай, возможно, мы оба вчера оказались в чем-то неправы. Нам еще долгое время предстоит провести вместе, пока ты не поправишься. Давай попробуем как-то примириться с тем, что мы были на разных сторонах, и поладить.

Он так долго думал над ее предложением, что Эллен едва не оскорбилась. Но за мгновение до того, как она уже была готова взять свои слова обратно, его глаз коснулась улыбка. Они вновь стали яркими, и Джеффри, ответив слабым пожатием, сказал:

– Давай попробуем, Эллен.

Поведя глазами в сторону окна, он спросил:

– Как там?

– Сухо, тепло и солнечно, – ответила она. – Октябрь выдался удивительный, особенно если учесть, сколько дождей выпало в сентябре.

Неожиданно ей пришла в голову мысль, и она спросила:

– Я могу оставить тебя одного на недолгое время?

– Конечно. А куда ты собралась?

– Это здесь в лесу, не слишком далеко, – уклончиво ответила Эллен, – я быстро вернусь. Только пообещай, что не будешь пытаться встать с постели.

– Ты явно переоцениваешь мою прыть, если требуешь обещания! – рассмеялся Джеффри, но, тут же став серьезным, предупредил: – Только и ты будь осторожна. Лес все-таки!

– Он сейчас совершенно безлюдный, – грустно улыбнулась Эллен.

– Но не пустой! – прежним серьезным тоном откликнулся Джеффри. – Не попадись волкам или медведю.

Прочитав в его глазах нескрываемую тревогу, она послушно кивнула.

– Я возьму с собой Артоса. Ему целая волчья стая по зубам.

– Я бы предпочел любой собаке оружие, – усомнившись в силах волкодава, сказал Джеффри. – Умеешь владеть луком или ножом?

– Чего не дано, того не дано, – ответила Эллен.

Найдя свою кобылку за домом, где та щипала траву в компании бурого жеребца, Эллен принесла седло и оголовье и с привычной сноровкой оседлала лошадь. Забравшись на нее, она свистом подозвала Артоса, и огромный волкодав запрыгал в предвкушении прогулки.

– А ты куда собрался? – прикрикнула Эллен на бурого жеребца, который пристроился сбоку от рыжей кобылы. – Дома оставайся, вместе с хозяином!

Жеребец шумно вздохнул и отошел в сторону с большой неохотой. Эллен направила лошадь по изученным вдоль и поперек тропинкам, Артос бежал впереди, поводя чутким носом и изредка оглядываясь на Эллен, словно спрашивая, верно ли он выбирает дорогу. Но тропа была только одна, и пес лишний раз убедился, что не заплутал, когда впереди показалась березовая роща.

Оставив лошадь на поляне и наказав Артосу ждать ее там же, Эллен вошла в безмолвие вызолоченных осенью, шелестящих высоко над головой берез. Сердце болезненно сжалось при виде рядов одинаковых серых камней. Она медленно пошла мимо них, пока не оказалась перед камнем с именами Робина и Марианны. Ласково проведя ладонью по его краю, Эллен, не сводя с него глаз, опустилась на траву, устланную опавшей листвой.

– Вот и я! – сказала она. – Хотела выбраться раньше, да получилось только сегодня.

Звук собственного голоса показался ей оглушающим: такая тишина царила в роще. Только где-то высоко ветерок играл косами берез. Эллен дотронулась до заглавной буквы в имени Робина и обвела кончиками пальцев одну букву за другой, скользя по выбитым в камне линиям.

– А это все, что у меня осталось от тебя, – прошептала она, – больше ничего и никогда не будет.

Могила была засыпана цветами, которые начали увядать. Дэнис оставил, поняла Эллен и подумала, что в следующий раз, когда она придет сюда, цветы завянут совсем, надо будет убрать их, а пока пускай полежат. Бросив взгляд на соседний камень с именем Вилла, она приветливо улыбнулась, словно увидела его самого. Возвращаясь, она непременно заглянет к Элизабет – жене Вилла. Та ведь была самой близкой ее подругой.

Эллен скорбела по каждому, оплакивала всех, кто погиб, но тоска по Робину была так велика и тяжела, что придавливала ее к земле. Вспомнив уверенность Джона в том, что и Джеффри загнала в Шервуд тоска, Эллен невесело улыбнулась. Она любила Робина горячо, преданно и безмолвно, и его больше нет. Судя по всему, Джеффри точно так же любил Марианну, но и ее не стало. Они с Джеффри похожи в любви, как и в тоске. Неудивительно, что судьба свела их в глухом лесу. Скорбящим не надо быть на людях: люди предпочитают веселье, а не печаль. Скорбь требует уединения.

Перед глазами Эллен предстало лицо Робина, каким оно было, когда они увозили их с Марианной из Кирклейской обители. Неподвижное, утратившее краски жизни, залитое восковой бледностью. Это лицо навсегда врезалось ей в память, ведь она смотрела на него всю дорогу, не отрывая глаз, положив голову Робина себе на колени, чтобы на ухабах он не бился затылком о дно повозки. И как тогда у нее из глаз беспрерывно текли слезы, так и сейчас они обожгли скулы Эллен.

Она устала от горя, смерти, отпеваний и похорон. Ей страстно захотелось увидеть Робина живым, веселым, с золотыми искрами в синих глазах, и она отправилась в путешествие по своей памяти. Воспоминаний было много, очень много, и Робин представал в них разным – то совсем юным, когда она увидела его в первый раз, то молодым и возмужавшим, то таким, каким был в свои последние дни, – с лицом, потемневшим от скорби по Виллу и переживаний за раненую Марианну. Неизменным в этих воспоминаниях оставалось одно: Робин был жив.

Плача и перелистывая страницы памяти, Эллен укорила себя. Как она могла сказать, даже подумать, что его имя на камне было единственным, что ей от него осталось! Он научил ее многому, почти всему, что она умела и знала, сотворив из нее ту, кем она стала. Познания в медицине, грамоте – все это дал ей он. Кем бы она без него была? Обычной травницей, разбирающейся в свойствах лекарственных трав постольку, поскольку ее научила мать. А он знал много больше и щедро делился с ней знанием. Но даже это не главное! Он подарил ей чувство достоинства, умение любить без оглядки, хотя сам ее не любил. Но именно он пробудил в ней женщину, а когда она оступилась, помог подняться с колен, научил уважать себя вновь. Он и саму жизнь подарил ей, придя на помощь к почти уже мертвой из-за выкидыша, в котором она же была и повинна. Если бы Эллен могла спасти его жизнь в обмен на собственную, она бы сделала это не задумываясь. Если бы могла!..

Вышло наоборот: и она внесла вклад в его гибель. Сознавать это было особенно больно, пусть даже он сам говорил, чтобы она не смела корить себя. Единственное ее утешение – их собственная вера в то, что они не умирают, а просто уходят из этого мира в другой, куда более прекрасный. Эллен очень надеялась, что так оно и есть. Ведь привиделась же ей Марианна, слышала же она ее голос! Но где бы они сейчас ни были, она больше никогда не увидит Робина.

Вспомнив спор с Джеффри, Эллен печально усмехнулась. Может быть, она потому с таким пылом вступилась за Вилла, что ее собственная любовь к Робину, связанному душой и телом с Марианной, была не менее предосудительной, чем любовь Вилла к Марианне. Но такими уж они были – Робин и Марианна! Каждого из них любили многие, они никого не оставляли равнодушным. Только любили их очень по-разному. Одни так, как тот же Джеффри, Вилл, сама Эллен, другие – как Гай Гисборн.

Тени, отбрасываемые березами, удлинились и сгустились, когда она очнулась. Оглядевшись, Эллен поняла, что день клонится к вечеру, и спохватилась, что так надолго оставила Джеффри одного. Поднявшись, она приложила пальцы к губам, потом к камням с именами Робина и Марианны и Вилла. На обратном пути она задержалась возле камня с именем Элизабет и сделала то же самое, сказав:

– Прости, Лиззи! Хотела сегодня посидеть возле тебя, поболтать, и не вышло. Сейчас мне пора возвращаться, а в следующий раз я обязательно побуду с тобой.

Когда Эллен вернулась домой, Джеффри был сам не свой от тревоги за нее.

– Где ты так долго была?! – воскликнул он, едва она открыла дверь. – Я не знал, что думать!

В его возгласе прозвучали и беспокойство, и облегчение.

– Проголодался? – спросила Эллен вместо ответа. – Сейчас я тебя покормлю.

Как она ни прятала покрасневшее от слез лицо, он все заметил.

– Почему ты плакала? Кто-то обидел тебя? Кто? Эллен, скажи мне! – настойчиво допытывался он, и она, утратив сдержанность, крикнула:

– Я! Я сама себя обидела, и не только себя! Это я виновата в том, что их больше нет, а я зачем-то продолжаю жить!

Закрыв лицо руками, она даже не разрыдалась, а завыла в голос.

– Да что с тобой?! – еще больше встревожился Джеффри. – В чем ты виновата? Ну-ка, сядь рядом со мной и расскажи все толком.

Не открывая ладоней от мокрого лица, Эллен села на край кровати и сбивчиво заговорила, давясь слезами:

– Они должны были покинуть Шервуд днем, а из-за меня задержались. Я не знала, что он, получив через графа Солсбери ультиматум от короля Иоанна, велел всем стрелкам отправляться по домам, немедленно. А сам скрыл от всех, что его король снова обошел помилованием, не сказал никому, кроме Марианны, зная, что иначе никто не уйдет, все останутся с ним и погибнут. Только Дэнис догадался, да Джон, побывав во Фледстане, узнал правду и вместе с Аланом, Мэтом и Эдгаром вернулся в Шервуд. Они бы уехали днем, если бы не хватились меня. Робин думал, что Джон забрал меня во Фледстан, а Джон был уверен, что я осталась с Робином, как Дэнис и Марианна. Когда поняли, что оба ошиблись, то, чтобы не оставлять меня одну в лесу, который будет прочесывать Бэллон в поисках Робина, приехали сюда. А я вернулась только в сумерках. Ночь была такой темной, что они решили дождаться рассвета, но Бэллон оказался слишком рьяным. Мы все равно уехали ночью, и в спешке Джон не дал Марианне надеть куртку, а рубашка на ней была белая. Бэллон приказал лучникам стрелять, а тут еще, как на грех, выглянула луна!

– И в лунном свете из-за белой рубашки леди Марианна стала единственной видимой лучникам целью, – задумчиво произнес Джеффри. – Вот, значит, как все вышло!

– Да! – рыдая, подтвердила Эллен. – У нас не было ничего из лекарств: все осталось в седельной сумке ее коня, которого тоже подстрелили лучники Бэллона. Она умирала, и Робин был вынужден искать помощи в той обители, будь она проклята во веки веков! Если бы я не задержалась, если бы они не ждали меня, оба были бы сейчас живы. Вот и выходит, что я во всем виновата!

Выговорившись, она сгорбилась и уже не рыдала, а только поскуливала в ладони. Джеффри с усилием поднял руку и тяжело уронил ее на колени Эллен.

– Послушай меня! – приказал он. – Открой лицо, посмотри на меня и послушай.

Она невольно подчинилась, отняла ладони от мокрых щек и посмотрела на него полными слез глазами.

– Ты не виновата в их гибели, – говорил Джеффри, глядя Эллен в глаза, – как и Маленький Джон. Уверен, что и он обвинял себя в том, что помешал ей надеть куртку.

Не сводя с него глаз, Эллен молча кивнула, и Джеффри невесело усмехнулся:

– Так я и подумал, слушая тебя. Но ни ты, ни Джон не повинны в гибели графа Роберта и леди Марианны. В ней виноваты три человека: король Иоанн, Брайан де Бэллон и настоятельница Кирклейской обители. Король сделал вид, что помиловал графа Роберта, а сам приказал Бэллону убить его во что бы то ни стало. Настоятельница выдала Бэллону, где находится граф Роберт, и перед его приездом заперла дверь на засов снаружи. Не сделай она этого, у леди Марианны была бы возможность остаться в живых, да и граф Роберт был слишкомискусным воином, чтобы не найти способа спасти себя. Она же обрекла обоих. А Бэллон убил. Только эти трое виновны в гибели графа Роберта и леди Марианны, и никто другой. Их имена я тебе назвал. Все, Эллен, прекращай плакать и возводить на себя напраслину.

Эллен тихо всхлипнула. Глядя Джеффри в глаза, где видела сочувствие и понимание, она робко попыталась возразить:

– Но если бы я была дома или хотя бы вернулась раньше!

Джеффри, растратив последние силы на утешение Эллен, откинул голову на подушку и рассмеялся сухим отрывистым смехом:

– Если бы ты вернулась раньше – но ты не вернулась. Если бы Маленький Джон дал леди Марианне скрыть под курткой белизну рубашки – но он не дал. Если бы ратники сэра Гая посторонились перед отступающими ратниками короля и позволили затоптать Бэллона – но они помогли ему сесть на коня. Если бы я успел к Кирклейской обители раньше Бэллона, если бы из-за туч не вышла луна, когда лучники Бэллона стреляли, если бы у вас было чем излечить леди Марианну без помощи монахинь! Сосчитай, сколько их – этих «если». Когда сосчитаешь, я тебе еще столько же приведу в пример.

– К чему ты все это говоришь? – спросила Эллен, к которой возвращалось спокойствие то ли от его слов, то ли от пролитых слез.

– К тому, что все, что я перечислил, просто случайности, которые сейчас кажутся тебе роковыми совпадениями.

– А разве не так?

– Не так. Все обстоятельства стали роковыми только из-за убийства графа Роберта и леди Марианны. Кто виноват в этом убийстве, я уже сказал и повторять не хочу. Извини, слишком устал.

Заметив, как вдруг осунулось и побледнело его лицо, Эллен опомнилась:

– Я утомила тебя! А ты ведь хочешь есть, и, наверное, не только есть.

Она посмотрела на отхожее ведро, и Джеффри, перехватив ее взгляд, улыбнулся:

– Нет. С этим я справился сам.

– Ты что, вставал с постели?! – всполошилась она. – Тебе нельзя! Ты же дал обещание! А если раны открылись и воспалятся снова?

– Обещания я тебе не давал, а раны не открылись, – спокойно ответил Джеффри и, скосив на Эллен глаза, вздохнул: – Ты очень заботливая сиделка, но я мужчина, и мне стыдно до такой степени быть слабым.

– Ну и глупо с твоей стороны, – сердито ответила Эллен.

– И голода я не чувствую, – продолжил Джеффри, но прежде чем успел получить от нее новый выговор, сказал самым благонравным тоном: – Тем не менее поем, чтобы не огорчать тебя еще сильнее.

– И на том спасибо! – фыркнула Эллен. – Бить тебя некому!

Пригладив растрепавшиеся волосы, она встала с кровати, подошла к очагу и развела огонь. Пристроив поближе к нему кувшин с вином, Эллен принялась нарезать хлеб, сыр и копченое мясо, пока вино нагревалось.

– Да, бить меня теперь некому, – неожиданно услышала она задумчивый голос Джеффри.

Вспомнив, как он в бреду вступался перед Гаем Гисборном за леди Беатрис, когда ей показалось, что его голова дернулась, как от удара, Эллен обернулась и спросила:

– Он часто бил тебя?

– Нет, – усмехнулся Джеффри, понимая, о ком она спрашивает. – Если считал, что я веду себя с ним слишком дерзко, мог дать пощечину, просто чтобы заставить меня замолчать. В детстве от отчима мне доставалось куда больше, пока лорд Гай не пообещал прогнать его, если он хотя бы еще раз поднимет на меня руку.

– Надо же, какая невиданная доброта со стороны сэра Гая! – не удержалась Эллен.

– Давай не будем об этом, а то снова рассоримся на ночь глядя, – предложил Джеффри.

Эллен презрительно повела плечом, но промолчала. Сложив на блюдо хлеб, сыр и мясо, она налила в кружку нагревшееся вино и добавила мед. Джеффри попытался взять ломоть хлеба, но Эллен так сверкнула глазами, что он тут же послушно вытянул руки поверх постели.

– Я похож на птенчика в гнезде, которому еду кладут сразу в клюв, – пошутил он, проглатывая кусочки, которые она отщипывала от всего понемногу и подносила к его губам.

Эллен никак не откликнулась на шутку. Закончив кормить Джеффри, она вытерла ему рот полотенцем и поднесла к его губам кружку с вином.

– А где ты все-таки так долго была? – спросил он, внимательно глядя на Эллен поверх кружки.

– На могиле Робина и Марианны.

– Разве их похоронили в Шервуде, а не в Веардруне?

– Так распорядилась их старшая дочь – леди Гвендолен. Она сказала, что уверена: они сами пожелали бы остаться именно здесь. Думаю, она угадала правильно, – вздохнула Эллен и, посмотрев на Джеффри, улыбнулась: – Я тебе очень признательна!

– За что? – удивился он.

– За то, что ты мне сказал. Я очень горюю по ним, но после твоих слов мне стало немного легче.

Джеффри ничего не ответил, лишь улыбнулся и допил вино. Эллен решила, что больше нет необходимости давать ему маковый настой, и стала готовить сонный отвар. Но когда он был готов, она увидела, что Джеффри спит. Горячего вина с медом оказалось достаточно, чтобы погрузить его в сон.

Следующим утром Эллен немного стыдилась своих слез и признаний, но Джеффри ничем не напоминал ей о вчерашнем, и она была ему благодарна за тактичность. Она обмолвилась о том, что отыскался его конь, чему Джеффри очень обрадовался.

– Я уже думал, он сгинул в лесу, попавшись волкам, и в душе оплакал его.

– Ты так сильно привязан к своему коню? – удивилась Эллен.

Джеффри улыбнулся и сказал тоном, поразившим ее: столько в нем было тепла и едва ли не нежности:

– Он славный малый, не раз выручал меня и понимает все с полуслова. – Тут же вспомнив о чем-то, он быстро спросил: – К седлу были прикреплены ножны с мечом?

Эллен указала на скамью, где лежал меч, и Джеффри довольно вздохнул. Услышав этот вздох, она рассмеялась:

– Как же вы, мужчины, любите оружие! Как дети, право.

– Что есть, то есть, – признал Джеффри, – к мечу привыкаешь, как к другу, и терять его тяжело.

Эллен занялась перевязкой. Закончив с боком, она сняла повязку с лица Джеффри и решила, что новую можно не накладывать. Осматривая подживающие рубцы, Эллен опять невольно вгляделась в черты Джеффри. Чистый лоб, смелый разлет бровей, большие темно-серые глаза, прямой нос с едва заметной горбинкой, твердый очерк губ и подбородка – красивое лицо. Вернее, было красивым, пока по одной стороне не прошлась медвежья лапа. Конечно, рубцы заживут, но шрамы останутся навсегда. Как только Робин разглядел в Джеффри сходство с Гаем Гисборном? Оно настолько едва уловимое, чуть появляется и тут же пропадает, так что, если не знать, пройдешь мимо и не обратишь внимания.

– Как же он увидел? – сказала Эллен, не заметив, что думает вслух. – Такое малое сходство!

– С кем? – спросил Джеффри, сразу насторожившись.

Эллен поняла, что проговорилась. Но, с другой стороны, она не давала слово хранить тайну Джеффри, тем более что он и не поверял ей этой тайны. К тому же ей хотелось лучше его узнать, а для этого надо копнуть глубже, что она и сделала.

– С твоим братом – сэром Гаем. Ты ведь тоже сын Лайонела Гисборна? Вот я и пыталась найти более приметное сходство, чем вижу.

Джеффри несколько мгновений молчал, пристально глядя на Эллен.

– Как ты узнала? – наконец спросил он и, сообразив, насмешливо протянул: – Ах да, Маленький Джон! Он же слышал, что мне сказал граф Роберт! Мог бы и промолчать. Хотя с какой стати ему проявлять деликатность?

– Сдается мне, ты не гордишься кровным родством с сэром Гаем! – сказала Эллен.

Джеффри посмотрел на потолок, словно пытался найти там что-то особенное, и брезгливо скривил губы:

– Чем же гордиться? Тем, что сэр Лайонел был похотлив, как мартовский кот? Сама подумай: я родился на пару недель раньше законного сына. То есть сэр Лайонел, будучи женатым, считал возможным затаскивать в постель служанок. В этом ты усматриваешь предмет для гордости?

– Выходит, твоя мать была не единственной его любовницей? – допытывалась Эллен, не в силах противиться любопытству.

– Любовница – это сильно сказано! – фыркнул Джеффри. – Так, приглянулась, попалась под руку, когда на него охота нашла, несколько раз повалял ее на спине и забыл. Сэр Лайонел себе мало в чем отказывал и весьма охотно пользовался правом первой ночи. Редкая новобрачная доставалась супругу девственной, а уж от кого именно жены понесли первенцев, мужьям приходилось только догадываться и уповать, что не от сэра Лайонела. Он и сам не знал, сколько у него бастардов обоего пола бегает по двору замка, не говоря о деревнях, да и знать не хотел. Щенки гончих собак занимали его больше, чем побочные отпрыски. Я отличался от прочих лишь тем, что моя мать стала кормилицей сэра Гая. Выкормила как законного сына, так и бастарда. А сэр Лайонел отблагодарил ее за это, выдав через несколько лет замуж за конюха. Гаже человека, чем мой отчим, я в жизни не видел. Только и знал, что угощать побоями то мать, то меня. Ох, как я хотел скорее вырасти и дать ему отпор! Жаль, что к тому времени он умер.

– Зато твоей матери стало легче, раз он был таким негодным мужем, – заметила Эллен.

Джеффри повел в ее сторону глазами и, усмехнувшись, помотал головой.

– Не стало, – внезапно охрипшим голосом сказал он и криво улыбнулся: – Она умерла раньше. Не оправилась от очередных колотушек. После ее смерти он был бы рад вымещать свою злобу на мне, но не посмел. Помнил об угрозе лорда Гая, да и до меня ему было не так просто добраться. Едва мы вернулись с похорон моей матери, как лорд Гай пожелал, чтобы я днями оставался при нем. Ночевать же мне было велено вместе с ратниками, и я перебрался к ним с большой радостью.

– Чему ты был рад, мне понятно. Но ради чего сэр Гай принял в тебе участие? Что для него в тебе было такого особенного?

– Дай мне вина или эля, – попросил Джеффри. – От твоих расспросов горло пересохло.

Когда она принесла кружку с элем, он, сделав большой глоток, сказал:

– Кроме того, что я доводился ему молочным братом, он заметил, как я подражаю ратникам, орудуя палкой вместо меча. Лорд Гай, едва стал подростком, страстно увлекся ратным искусством и не жалел сил на овладение им. Ему нужен был равный по возрасту противник для тренировок, вот он и выбрал меня, а я оказался способным.

– Но то, что ты ему приходишься братом, он не знал?

– А кто бы ему сказал? Сэр Лайонел вышвырнул бы меня из замка, как паршивого щенка, если бы я только заикнулся. Да и зачем было лезть к лорду Гаю с родством? Он бы ко мне лучше относиться не стал. Молочный брат – куда ни шло, а единокровный к чему? Думаю, он бы оскорбился, узнай правду.

Джеффри допил эль и вернул Эллен пустую кружку. Крутя ее в ладонях, она еле слышно высказала догадку, пришедшую ей на ум:

– Но ты-то любил его именно как брата.

Он не удивился ее словам, а замолчал, впав в глубокую задумчивость. Его глаза слегка прищурились, обратившись взглядом внутрь себя.

– Возможно, – сказал он, когда она уже решила, что больше не дождется от него ни слова. – Находиться рядом с ним было нелегким испытанием, а служить ему – и того тяжелее.

– Кто мешал тебе оставить его? – возразила Эллен.

– Я был ему нужен, – кратко ответил Джеффри.

– И этого для тебя оказалось достаточно? Быть кому-то нужным, и если этим кем-то оказался Гай Гисборн, почему бы не он?!

Джеффри тяжело вздохнул.

– Ты не поняла! Я не пес, которому сойдет любой хозяин, лишь бы только он был. Сэр Гай нуждался во мне, и я не мог его бросить, хотя иной раз очень хотел.

У Эллен вдруг пропало желание расспрашивать дальше. Имя Гая Гисборна было ей так ненавистно, что, произнося его, она чувствовала, как в горле вспухает колючий комок. На погребении Робина и Марианны Алан обмолвился, что Марианна, обходя поле битвы у Трента, нашла Гисборна и тот был еще жив. Он молил ее о прощении, и она простила его. Что ж! У Марианны было более великодушное сердце, чем то, что бьется в груди Эллен.

– Мне надо напоить лошадей и выпустить их попастись, – сказала она.

Джеффри кивнул и попросил дать ему зеркало, миску с водой и полотенце.

– Зачем? – удивилась Эллен.

– Хочу вдоволь полюбоваться, как меня разукрасил медведь, – ответил Джеффри. – Заодно и умоюсь.

– Нечем пока любоваться, – вынужденно призналась Эллен. – И будет лучше, если я сама тебя умою, когда вернусь. Ты можешь задеть рубцы невзначай, и снова пойдет кровь.

– Просто исполни мою просьбу, а не заводи спор! – сказал Джеффри и бросил на нее короткий, но такой требовательный взгляд, что она подчинилась.

Управившись с лошадьми и набрав охапку дров для очага, Эллен вернулась в дом. Джеффри лежал в постели, как она его и оставила, но его лицо выглядело каким-то иным, изменившимся.

– Ты что, побрился?! – спросила Эллен, сообразив наконец, что показалось ей странным в лице Джеффри.

Он, очень довольный собой, ухмыльнулся и кивнул головой. Заметив, с каким удивлением она продолжает смотреть на него, Джеффри рассмеялся:

– Я ведь не просто так просил дать мне зеркало, полотенце и плошку с водой.

– Но чем ты брился? – продолжала недоумевать Эллен.

– Ножом.

– Каким ножом?

– Вот этим, – сказал Джеффри, доставая из-под подушки длинный охотничий нож.

– Откуда ты его взял?!

– Он всегда был со мной. Я убрал его в изголовье кровати, пока ты прощалась с лордом Дэнисом.

Выходит, все это время он был вооружен! Зачем?

– Мы ведь в глухом лесу, – ответил Джеффри, заметив на лице Эллен тревогу. – Случись заглянуть в твой дом человеку с дурными намерениями, чем бы я защитил тебя, останься безоружным?

Эллен хмыкнула. Это еще вопрос, кому кого пришлось бы защищать! Пусть Джеффри пошел на поправку, но сил бы ему не хватило даже подняться с кровати, не то что отразить чье-то нападение. Джеффри ответил ей веселым уверенным взглядом, и Эллен, посмотрев на него более внимательно, была вынуждена признать, что слабым он вовсе не выглядит.

Подойдя к нему, она осмотрела его лицо и удивилась еще больше. Он умудрился побрить не только ту половину, которая убереглась от медвежьих когтей, но и покрытую длинными извилистыми рубцами, не оставив ни волоска, ни случайного пореза.

– Как же тебе удалось так чисто выбриться, не задев шрамы?

Вместо ответа он, не отрывая глаз от ее лица, принялся быстро вертеть нож. Она как зачарованная смотрела на игру его пальцев, наблюдая, как между ними с поразительной скоростью мелькает то рукоять, то лезвие, и опомнилась, когда поняла, что он проделывает это, не глядя на нож. Эллен с трудом оторвала взгляд от его руки, посмотрела на Джеффри, и он, улыбнувшись, выразительно вскинул бровь. За время, пока она выхаживала его, Эллен забыла, кем был Джеффри. А он был ратником, и не простым, а возглавлял дружину Гая Гисборна, где каждый в воинском умении превосходил любого ноттингемского ратника. Вспомнив об этом, она поняла, что сам Джеффри должен был превосходить тех, кем командовал. Она видела сейчас перед собой лучшего ратника Гая Гисборна и, осознав это, почувствовала, как по спине пробежал холодок.

– Тебе не надо меня опасаться, – сказал Джеффри, прочитав по лицу Эллен ее мысли и страхи.

– Ты слишком возомнил о себе, если решил, что я испугалась тебя, – ответила Эллен. – Нож хорошо заточен?

– Как бы иначе я смог им побриться? – усмехнулся он и, заметив, что она протянула руку к лезвию, предупредил: – Лучше не прикасайся!

Но было поздно: она дотронулась до лезвия и, ойкнув, отдернула руку.

– Упрямая и глупая женщина! – рассердился Джеффри, увидев, как с ее пальца закапала кровь. – Это оружие, а не игрушка. Теперь перевязывай себя! Не все же меня пеленать, как младенца.

– Вот еще! – буркнула Эллен, посасывая пораненный палец. – Так пройдет.

Джеффри сердито хмыкнул и убрал нож под подушку. Эллен занялась приготовлением обеда, не замечая, что он из-под ресниц наблюдает за ней.

Красивая женщина! Впервые он увидел ее совсем юной, второй раз – когда молодой Рочестер привез его в этот дом. Едва она склонилась над ним, он сразу вспомнил ее. Не потому, что при первой встрече она показалась ему особенно примечательной, а в силу памяти, ни разу не подводившей его. Довольно много лет прошло с того дня, но сейчас она выглядит краше, чем в юности. Да и вид у нее тогда был усталый и жалкий. В ней не было достоинства, которым теперь пронизан весь ее облик, взгляд и гордая прямая осанка. Вон как высоко держит голову, а тогда сжималась в комок, как подраненная птица, и прятала глаза. Что привело ее в тот далекий день к замку Гая Гисборна и как она вообще умудрилась свести знакомство с сэром Гаем? Судя по распоряжению, которое он отдал, это знакомство ничем хорошим для нее не закончилось. Злой огонь, что всякий раз вспыхивает в ее глазах, едва лишь он или она упоминают Гая Гисборна, заставляет думать, что причина ее стойкой ненависти кроется не только во вражде сэра Гая и графа Роберта, которому она, судя по всему, была беззаветно предана. Впрочем, они в Шервуде все были именно так преданы графу Роберту, не она одна. И все же у нее есть какой-то свой счет к Гаю Гисборну, и исток ее ненависти кроется в тех далеких днях. Но то давние дела, а вот почему она сейчас живет одна в глухом, обезлюдевшем Шервуде?

– Эллен, ты замужем? – спросил Джеффри.

– Нет, – кратко ответила она, не отрываясь от теста, которое поставила накануне и теперь вымешивала на столе.

– Почему?

– Я побывала замужем, овдовела и решила, что с меня хватит замужеств. Быть самой себе хозяйкой куда приятнее.

Значит, замужество было неудачным. Такое случается, и нередко, но все-таки странно, что она решила остаться одна. Так сильно обожглась с покойным супругом?

– Как ты оказалась в Шервуде?

Она оглянулась и бросила на Джеффри недовольный взгляд:

– Не слишком ли ты любопытен?

– В самую меру, – с улыбкой ответил он. – Ты же донимала меня расспросами, теперь мой черед.

Эллен пожала плечами:

– Ничего примечательного я тебе не расскажу, потому что все довольно обычно. Я жила в Локсли. Когда твой господин его уничтожил, оказалась в Шервуде вместе с лордом Робином и всеми, кто жил в селении. Кто-то покинул Шервуд, другие предпочли остаться.

– А почему ты решила остаться? Тебя-то вряд ли объявили вне закона.

– Все мои друзья остались с лордом Робином. Как бы я одна жила где-нибудь, кроме Шервуда? Кто бы меня защитил? Здесь я была под надежной защитой, женских рук в Шервуде было мало, а работы для женщин много. Да и раненых надо было кому-то лечить. Лорда Робина на все не хватало, у него было вдосталь других забот. Мужчины воюют, женщины залечивают раны. Здесь была такая же жизнь, как за пределами Шервуда.

– Странно! – задумчиво сказал Джеффри, выслушав ее ответ.

– Что тебе показалось странным? – усмехнулась Эллен.

Закончив с тестом, она принялась разводить огонь в очаге.

– Ты все время говоришь, что хотела жить одна, а в Шервуде было полно мужчин.

Эллен выпрямилась и, отряхнув руки от сажи, гневно посмотрела на Джеффри:

– Ты на что намекаешь?

– И в мыслях не собирался задеть тебя или оскорбить, – поспешил заверить Джеффри. – Странно, что ты среди стольких мужчин никого не выбрала себе в мужья.

– Я ведь уже говорила, что не хотела вновь выходить замуж, – отчужденным тоном заметила Эллен.

– Я помню, – невозмутимо ответил Джеффри. – Пока была замужем, успела обзавестись детьми?

– У меня нет детей, – сказала Эллен, и по тому, как она сжала губы, Джеффри понял, что этим вопросом затронул в ее душе какую-то болезненную струнку.

– А что с тобой было потом, после Шервуда?

– Я стала жить в Веардруне, как и те, кто остался с лордом Робином, когда он был восстановлен в правах. Когда же твой доблестный сэр Гай вновь объявил войну лорду Робину и тот покинул Англию, чтобы твой господин утихомирился, уехала вместе с леди Марианной в Уэльс к принцу Ллевелину и оставалась с ней, пока она не родила младшую дочь и не окрепла после родов, а потом снова вернулась в Веардрун.

То есть когда надобность в ней как в целительнице отпала, Эллен покинула леди Марианну. Значит, она предана прежде всего графу Роберту и только во вторую очередь его супруге.

– А леди Марианна тем временем продолжала жить в Уэльсе, – утвердительно сказал Джеффри, чтобы окончательно увериться в своих рассуждениях.

– Да, она покинула Уэльс, когда все мы вновь были с лордом Робином в Шервуде, и приехала в лес незадолго до битвы у Трента, – подтвердила Эллен.

– Я знаю, – вздохнул Джеффри.

Эллен удивленно вскинула бровь, но тут же вспомнила:

– Да, ты же видел ее, когда привез лорду Робину послание от Брайана де Бэллона.

– Я видел ее и раньше. Мы встретили ее на самой окраине Шервуда.

Теперь Эллен удивилась по-настоящему. Поймав ее взгляд, Джеффри усмехнулся:

– Когда до сэра Гая дошла весть о том, что она вернулась в Веардрун, он сразу предположил, куда она отправится дальше. Так и вышло: она задержалась в Веардруне от силы неделю.

– Ты хочешь сказать, что вы не случайно встретили леди Марианну, а поджидали ее?!

– Несколько дней подряд.

Эллен в приступе негодования всплеснула руками:

– То есть вы снова устроили ей засаду?

– Она ведь приехала в Шервуд живой и невредимой?

– И что?

– А то, что у тебя нет сейчас оснований для возмущения или новых упреков. Сэр Гай хотел лишь увидеть ее и попытаться отговорить, убедить вернуться в Веардрун.

– Какое невиданное благородство со стороны сэра Гая! А если бы он передумал, вновь вознамерился бы взять ее в заложницы? – с прежним негодованием спросила Эллен.

– Мы бы не позволили ему так поступить с ней, – ответил Джеффри, спокойно отражая гневный взгляд Эллен.

– Мы? Кто это – мы?

– Я и остальные ратники сэра Гая. Мы поручились леди Марианне в том, что обеспечим ее безопасность даже от самого сэра Гая.

Посмотрев ему в глаза и прочитав в них непоколебимую веру в свои слова, Эллен немного смягчилась. И все же она не верила ему до конца, как бы ни был уверен он сам в том, что сказал.

– Интересно, что бы вы сделали, надумай сэр Гай чинить ей препятствия?

– Примерно то, что сделал он, когда в его шатер неожиданно зашел Брайан де Бэллон и увидел там леди Марианну, – подняв руку, Джеффри рассек воздух ребром ладони и выразительно посмотрел на Эллен: – Нескольких минут бессознательного состояния вполне хватило бы, чтобы увезти леди Марианну, впрочем, как оно и вышло.

– Ты хочешь сказать, что Гай Гисборн так обошелся с Брайаном де Бэллоном? – все еще не веря ему, спросила Эллен. – Ради свободы леди Марианны?

– Сэр Гай в те дни сильно переменился, – печально сказал Джеффри. – Его раздавила война с графом Робертом, а смерть маленького лорда Лайонела прямо-таки подкосила. Утратив почти все, чем он дорожил, сэр Гай наконец-то обрел себя, к нему вернулись былые достоинства. Он уже ничего не искал, кроме прощения леди Марианны и достойной смерти, почему и передал через нее графу Роберту просьбу о поединке. Ее прощение и смерть от его руки – вот и все, что было нужно ему от них. Несмотря на все зло, что он им причинил, они проявили к нему снисходительность. Граф Роберт – к его просьбе, а леди Марианна – к мольбе.

– Будь я на их месте, то повернулась бы к нему спиной.

– Ты – возможно, а они поступили иначе, посчитав его достойным своего милосердия.

– Замолчи, Джеффри! Не то я сейчас разрыдаюсь от умиления и суп окажется пересоленным.

Джеффри замолчал, но ненадолго.

– Так почему ты осталась в Шервуде, а не вернулась в Веардрун? – спросил он, внимательно глядя на нее.

Эллен хотела отговориться, как это сделал он, тоже сослаться на прихоть, но сказала правду. Может быть, потому, что разговоры с Джеффри умеряли ее тоску.

– Не нашла в себе сил. Все, кого я знаю, кто дорог мне, вернулись в Веардрун, но Робина и Марианны там больше нет, и потому Веардрун мне кажется таким же безлюдным, как Шервуд сейчас. Но здесь они хотя бы неподалеку, я могу прийти к ним, поговорить с ними. Если бы их дочери оставались в Веардруне, было бы легче. Но брат леди Марианны – граф Линкольн – забрал девочек в Стэйндроп и запретил нам даже напоминать о себе леди Гвендолен. Быть там сейчас слишком тяжко. Вот и Дэнис покинул Веардрун, устав от его траурной тишины.

– Лорда Дэниса увело в дорогу сугубо мужское дело. Он правильно поступил. Жаль лишь, что отказался от моей помощи. Ты – другой случай. Если бы он на прощанье не подкинул тебе меня, как бы ты изводилась в тоске и одиночестве!

– Да уж, ты тот еще подкидыш! – невольно улыбнулась Эллен. – Сказал бы мне кто, что однажды я буду лечить ратника Гая Гисборна, да еще и не просто ратника, а того, кто возглавлял его дружину, – в жизни бы не поверила!

– Сильно не любишь нас? – с усмешкой осведомился Джеффри.

– Очень сильно, – не приняв усмешку, ответила Эллен, – не люблю – не то слово.

– Тогда почему лечишь меня?

Эллен задумчиво посмотрела на Джеффри, который не сводил с нее прищуренных серых глаз, и сказала:

– Прежде всего таков долг целителя – не оставлять без помощи того, кто в ней нуждается. А кроме этого… Ты был с нами в Кирклейской обители, тебе небезразлична гибель Робина и Марианны, ты спас Дэниса от верной смерти. Наверное, ты стал для меня отличаться от прочих ратников Гисборна.

– Да, у меня много заслуг! – хмыкнул Джеффри и, став серьезным, покачал головой. – Но ты заблуждаешься: во мне нет отличий от моих товарищей по оружию. Ну разве только в том, что я был старшим над ними, не более.

Вот и скажи ему доброе слово, как он тут же отмахнулся и поставил себя в один ряд с теми, кого она боялась и ненавидела, как и весь Ноттингемшир боялся и ненавидел дружину Гая Гисборна. Надо быстрее поставить его на ноги, и пусть уходит на все четыре стороны.

– Если бы я вдобавок знал, куда идти! – вздохнул Джеффри, и Эллен вздрогнула, решив, что думала вслух. Бросив на нее насмешливый взгляд, он сказал: – У тебя все на лице написано. Никаких слов не требуется, чтобы понять, о чем ты думаешь.

– А ты умеешь читать по лицам мысли людей? – с иронией осведомилась Эллен.

Теперь он пропустил ее иронию мимо ушей.

– Чтобы выжить, надо быть очень наблюдательным, подмечать все, что происходит вокруг, не упускать ни одной мелочи. С тобой же и усилий прилагать не нужно: у тебя очень выразительные и лицо, и глаза.

Она налила в миску суп, отрезала ломоть от свежеиспеченной ковриги хлеба и села рядом с ним на кровать.

– Отдай ложку, – потребовал он, заметив, что она собирается кормить его с рук.

– А ты справишься? – с сомнением спросила Эллен.

– Если уж я справился с бритьем, то супом не обольюсь, – заверил Джеффри.

Он протянул руку, и она вложила ложку в его пальцы, глядя на которые, вспомнила, как они на ощупь играли ножом. Перед ее глазами вновь ожила та опасная игра, в которой с невообразимой быстротой мелькало стальное лезвие, и по спине Эллен опять пробежал холодок. Почему она забывает, какой он опасный человек, вспоминая лишь изредка, кто он? Услышав вздох Джеффри, она очнулась, оторвала взгляд от его пальцев и посмотрела ему в глаза. Они были чуточку насмешливыми и в то же время грустными.

– Неужели я так сильно тебя напугал? – снова вздохнул Джеффри. – Прости, я не хотел! Мне и в голову не пришло, что мое обращение с ножом нагонит на тебя такой страх. Думал, ты в Шервуде не раз наблюдала за подобными играми. Когда сэр Гай приехал в Веардрун в качестве нового шерифа Ноттингемшира, лорд Уильям, известный тебе и мне как Вилл Скарлет, в ожидании ответа от графа Роберта, примет ли тот сэра Гая или откажет, держал нас между стенами замка и забавлялся точно так же. Только лорд Уильям крутил в пальцах нож быстрее, чем получается у меня.

– Ешь, пока суп не остыл. Ты не испугал меня. Тут другое. Ловкость в обращении с оружием стрелков вольного Шервуда сулила защиту и безопасность, а твоя, напротив, напомнила об опасности.

– Оружие в их руках было не менее смертоносным, чем в моих. Вопрос в том, кто тебе друг, а кто враг. Так вот, Эллен, я хочу, чтобы ты знала: я не враг тебе и никогда им не стану. Нож или меч в моей руке не таят для тебя угрозы, но всегда защитят, если понадобится. В том я даю тебе слово.

Только убедившись, что она поверила ему, Джеффри принялся за еду. Пообедав, он уснул, а она вернулась к домашним делам. Проснулся он вечером, когда за окном стемнело. Эллен к тому времени завела лошадей в конюшню, управилась со стиркой и стелила себе постель возле очага. Джеффри выспался и просто лежал, заложив руку под голову.

– Кого же ты так сильно любила, что решила не выходить замуж, раз уж не могла выйти за того, кто был тебе мил? – вдруг услышала Эллен задумчивый голос. Джеффри повернул к ней голову и, встретившись с Эллен глазами, улыбнулся: – Положим, у тебя был несчастливый брак, но овдовела ты давно, совсем молодой, если не юной. Ты ведь живая, теплая. Не могла же ты жить в одиночестве, никого не любя! А если любила, значит безответно, но сильно, раз предпочла не связывать себя новым браком. Так кого, Эллен? Вилла Скарлета, за которого так отчаянно вступалась? Или самого графа Роберта?

У Эллен перехватило дыхание. Он и вправду был очень умен и наблюдателен! Вот только она не собиралась делиться с ним сердечными тайнами и потому ответила полуправдой:

– Священника. Как ты понимаешь, брак в этом случае невозможен.

Джеффри долго молчал, пристально глядя в потолок, потом тихо, но очень уверенно сказал:

– Лукавишь, Эллен. Не хочешь быть откровенной.

Эллен рассердилась. Если она даже на исповеди не проронила ни слова о любви к Робину, то откровенничать с ним, ратником Гая Гисборна, не собиралась тем более. Она ведь не выспрашивала его тайну. Впрочем, ей и не требовалось спрашивать: он сам обо всем поведал в горячечном бреду.

– Послушай, – сказала она, стараясь, чтобы голос оставался ровным и бесстрастным, – я же не допытываюсь, есть ли у тебя жена, сильно ли ты ее любишь!

– Я тебе сам отвечу, – отозвался Джеффри. – Я был женат, но овдовел, как и ты. Женился, когда мне было немногим больше двадцати лет, супругу свою не любил, но относился к ней хорошо. Наш брак продлился недолго: после венчания не прошло и полгода, когда она умерла.

– А потом, после ее смерти? – не выдержала Эллен.

– А потом я решил, что моя жизнь слишком хлопотная и довольно опасная, чтобы обзаводиться семьей. Жена и дети видели бы меня очень редко, но сильно обременили бы мою жизнь.

– Чем же?

– Своим существованием. Оставаясь один, я отвечал лишь за себя, рисковал только собственной жизнью. А они стали бы заложниками и тем самым связали бы меня по рукам и ногам. Ради их безопасности мне пришлось бы делать многое из того, что я делать не хотел и не делал.

– Чьими заложниками? – не поняла Эллен.

– Сэра Гая, конечно, – пояснил Джеффри, удивившись ее непонятливости.

– То есть, служа сэру Гаю, ты в то же время его опасался?

– Сэра Гая всегда и всем следовало опасаться, но я его не боялся. Вот если бы у меня была семья, все сложилось бы по-иному: мне пришлось бы постоянно помнить о том, как он может принудить меня к повиновению.

– Странный ты, Джеффри! – призналась Эллен. – Тебя все считали самым преданным из людей Гая Гисборна, а ты говоришь так, словно вы были на равных.

– Какой есть, Эллен. Странный так странный. Не то чтобы я вел себя с ним как ровня, но позволял себе иметь собственное суждение и желал оставаться свободным в этом праве.

Он повернулся на не пострадавший от медвежьих когтей бок, приподнялся, опираясь на локоть, и с усмешкой посмотрел на Эллен. Опасаясь, что в разговоре он вернется к ее чувствам, она поспешно спросила сама:

– Если ты не любил жену, то почему женился?

Его лицо помрачнело, стало очень печальным, и, чуть слышно вздохнув, он ответил:

– Так было надо, Эллен.

– Кому?

Он дернул плечом и сказал:

– Ей, конечно. Кому же еще?

Его лицо стало замкнутым, в глазах проступила суровость, и Эллен спросила о другом, чтобы отвлечь его от печали, связанной с умершей женой:

– Брак сэра Гая и леди Беатрис не был удачным?

Уловка удалась. Джеффри очнулся, замкнутость в его лице сменилась легким удивлением.

– Как он мог быть удачным, если сэр Гай никого не хотел в жены, кроме леди Марианны?

– Тогда почему он женился на леди Беатрис?

– Ему же надо было на ком-то жениться, раз уж с леди Марианной его постигла неудача. Вот он и выбрал леди Беатрис. Из каких соображений именно ее, не знаю, да это и не важно. Стань его женой любая другая девица, он относился бы к ней точно так же, как к леди Беатрис: внешне учтиво, но в душе безразлично. Правда, ей, бедняжке, особенно не повезло, – протяжно вздохнул Джеффри. – Надо же ей было угодить в заложницы к леди Марианне, да еще и признаться в беременности, ничего прежде не сказав сэру Гаю! Она сильно сглупила, но кто бы, окажись в той ситуации, поступил иначе?

– Леди Марианна, – усмехнулась Эллен.

Джеффри усмехнулся в ответ и согласно покачал головой:

– Да, она-то ни словом бы не обмолвилась, понимая, чем это обернется для ее мужа! Сэр Гай не простил леди Беатрис тот день. Дело даже не в том, что он был вынужден уступить леди Марианне, освободив графа Роберта и Маленького Джона в обмен на леди Беатрис. Сэр Гай тогда впервые увидел их вместе – леди Марианну и графа Роберта. Ох, как он смотрел на них! Так и впился глазами. А они никого не замечали, кроме друг друга, тем более сэра Гая. И лица у них были такие… – Джеффри помолчал, пытаясь подыскать нужные слова, но так и не нашел. – Да, их связывала очень сильная любовь. Одно дело знать об этом, совсем другое – видеть собственными глазами. На жену сэр Гай даже не обернулся. Она лежала в обмороке на руках брата, я смывал с ее шеи кровь, чтобы сэр Брайан убедился, что леди Марианна не причинила его сестре никакого вреда. Но ему было все равно, что она порезала ножом собственную ладонь, а не шею леди Беатрис. С того дня он крепко невзлюбил леди Марианну, а когда леди Беатрис умерла, попросту возненавидел.

– Отчего она умерла? – спросила Эллен.

– Зачахла, – ответил Джеффри и, поймав удивленный взгляд Эллен, невесело улыбнулся. – Именно так она и умерла. У нее открылась чахотка, начала идти горлом кровь, и она истаяла прямо на глазах. Она же выходила замуж за сэра Гая, будучи влюбленной в него по уши. Семейная жизнь ей представлялась сплошным безоблачным счастьем, и она никак не могла понять, почему сэр Гай относится к ней так холодно, если сам же просил ее руки. После той истории в Руффорде, наверное, что-то поняла. А если и нет, для нее это все равно ничего не меняло. Даже рождение сына не поколебало враждебности, которую сэр Гай испытывал к ней. Пока она носила ребенка, он еще принуждал себя относиться к ней если не ласково, то терпимо. А после родов и в постель к ней ложился через силу, только чтобы зачать дитя. Когда она за год так и не понесла, он вообще перестал с ней спать. Не разговаривал, не замечал, если она пыталась заговорить, делал вид, что не слышит. На поминальной службе по ней он даже молился с явным облегчением.

Эллен вспомнила разговор с Гисборном, который Джеффри вел в бреду.

– Это ты убеждал его быть с ней поласковее?

Он бросил на нее быстрый и острый взгляд, но не стал спрашивать, сама она догадалась или узнала от кого-нибудь.

– Да, – просто ответил он. – Она не придумала ничего удачнее, чем однажды выплакать мне свое горе. Лучше бы брата взяла в утешители! Сэр Гай слушал меня, приходил в ярость, даже как-то дал мне пощечину, но все-таки шел к ней, проявлял участие, расспрашивал, как она себя чувствует. Она прямо-таки расцветала, не замечая, что он чуть ли не дрожит от нетерпения уйти прочь. Ей хватало и такой малости. Но стоило ей родить, как разговаривать с ним о леди Беатрис стало бесполезно и крайне опасно… А почему ты вообще завела разговор о леди Беатрис?

– Так, просто к слову пришлось, – ответила Эллен, не говоря о том, что в этой истории ее интересовала не столько судьба брака Гисборна – в общих чертах она была и так всем известна, – а заступничество Джеффри за леди Беатрис.

– К слову! – недоверчиво повторил Джеффри. – Что-то я не помню ни одного слова из сказанных сегодня, которое могло навести тебя на вопросы о ней.

– Мы говорили о браках – твоем, моем, вот мне и пришло в голову спросить тебя о леди Беатрис, – нашла объяснение Эллен, показавшееся ей логичным.

Джеффри оно таким не казалось.

– У вас, женщин, странный порядок в голове. Я бы назвал его полным хаосом.

– У всех? – поинтересовалась Эллен, не совладав с язвительностью. – Или одна женщина для тебя составляет исключение из общего правила?

Угадав, о ком она говорит, он грустно усмехнулся:

– Она вообще была исключением из всех правил, Эллен. Тем и привлекла сэра Гая. Его вечно влекло то, что ему самому оставалось недоступным. Я вот, к примеру, вовсе не удивился, узнав, что она предпочла графа Роберта. Тот был ей под стать – вернее, она ему. Хоть я и желал видеть леди Марианну своей госпожой, но граф Роберт одним своим существованием лишал сэра Гая всякой надежды добиться ее согласия. А уж то, что они оказались обручены еще в ту пору, когда граф Роберт был наследником графа Альрика, для сэра Гая явилось самой неприятной неожиданностью. Ему бы тогда и отступиться, а он лишь сильнее закусил удила.

– И в чем это выразилось?

– Приказал следить за ней. Где она бывает, с кем хотя бы словом обмолвилась. Пытался узнать, видится ли она с графом Робертом или нет. То, что они знакомы, он знал, догадавшись, кто выручил леди Марианну, когда ее похитили по приказу Роджера Лончема и спрятали в аббатстве, откуда собирались увезти прямиком в Лондон.

– И вы за ней следили? – с легким ехидством осведомилась Эллен.

Джеффри повел в ее сторону глазами и невозмутимо ответил:

– Конечно.

– И выследили?

– Нет, – сказал он как отрезал. – Мы ни разу не видели их вместе.

По его тону было нельзя понять, действительно ли он ничего не знал о ночных свиданиях Робина и Марианны или знал, но не собирался говорить о них Гаю Гисборну. Эту миссию взял на себя сводный брат Джеффри – Хьюберт. Джеффри словно передались мысли Эллен. Едва она подумала о Хьюберте, как услышала голос Джеффри:

– Мы с тобой много спорили, Эллен, кто в чем виноват, а кто нет. Не знаю, думала ли ты над тем, что я тебе говорил, но я обдумывал каждое твое слово. Во многом я все равно остался при своем суждении, но в одном ты права. Я поступил неверно, попустительствуя Хьюберту. Мне следовало убить его сразу, едва он согласился на предательство.

Эллен почувствовала удовлетворение: хоть в чем-то ей удалось переубедить его.

– Как он вообще попался тебе? – спросила она.

– Из-за собственной бесшабашности, – с презрением в голосе ответил Джеффри. – Слишком далеко ушел от границ Шервуда, установленных графом Робертом, да еще и в зеленой куртке. Со мной было пятнадцать ратников, он был один, так что взял я его легко. Он, в сущности, и не пытался сопротивляться, особенно когда узнал меня и понял, что я его тоже признал. Мне бы уже тогда насторожиться. Ваши никогда не сдавались, даже если мы их превосходили числом, так что с самого начала было очевидно, за кем останется поле битвы. Но они все равно шли напролом, предпочитая умереть в бою, чем сдаться в плен. А он сдался.

– Почему ты просил за него сэра Гая? Если я правильно поняла тебя, вы не слишком ладили с Хьюбертом.

– Удивительно, как ты смогла это понять, если я не рассказывал тебе о нем! – хмыкнул Джеффри.

Эллен прикусила язык. Она поняла, что Хьюберт в детстве был горазд на проделки, за которые доставалось его сводному брату, со слов самого Джеффри. Вот только слова были обращены не к Эллен, а к матери Джеффри, и опять-таки в бреду. Конечно, она могла ему прямо об этом сказать, но что если он замкнется в себе? Она ведь не знала, что из услышанного ею было запретной темой, а что нет. Эллен была уверена, что нельзя касаться ни в коем случае только одного – истинных чувств Джеффри к Марианне. Решив проявить осторожность и в том, что относилось к Хьюберту, она ответила так:

– Ты говорил, что презирал бы себя, будь у вас общая кровь…

Неопределенно покрутив пальцами, Джеффри принял ее ответ, хотя и заметил:

– Это уже потом, после того как он пошел на условия сэра Гая. В детстве я его не презирал, хотя он изрядно докучал мне. Мать так старалась, чтобы в семье царил мир, что внушила мне необходимость относиться к Хьюберту снисходительно по его малолетству и всегда помнить, что он мой младший брат, хоть и сводный. Он же первым делом мне об этом напомнил, и я из благих побуждений попросил сэра Гая сохранить ему жизнь. А сэр Гай просто так милостей не оказывал! Услышав, что он предложил Хьюберту, я не усомнился в его отказе и прикидывал, как мне отвести петлю от шеи младшего брата. А Хьюберт согласился. Ладно, думаю, он же не клялся в верности сэру Гаю, мог и схитрить. Вернется к своим и расскажет обо всем графу Роберту. И вновь вышло не так, как я думал. Согласился он искренно и не из страха. Ему понравилась идея побыть лазутчиком, потягаться с самим графом Робертом. Это же так захватывающе: смотреть в глаза человеку, чьему слову подчиняется весь Шервуд, и чувствовать над ним тайную власть! Только понял я это слишком поздно, а в тот день совершал глупость за глупостью.

– А потом? Когда осознал, что Хьюберт и вправду стал предателем, почему не убил его?

Джеффри скосил глаза на Эллен и усмехнулся.

– Удивительно, правда? Ведь убивать так легко! Ты, например, сколько людей за свою жизнь убила? Ни одного человека, верно? А так просто рассуждаешь об этом, что в пору брать у тебя уроки способов умерщвления!

Эллен слегка опешила. Ей пришлось признать, что Джеффри прав: с ее языка слово «убить» слетало с непростительной легкостью. Он же по обескураженному виду Эллен угадал, что заставил ее смутиться, чем удовольствовался и больше не стал выговаривать ей.

– Когда понял, было поздно, – вздохнул Джеффри. – Самое гнусное предательство он уже совершил.

Она догадалась, что он имел в виду. Но ведь, кроме того, что Хьюберт выследил Марианну и узнал все о ней и Робине, после он совершил еще немало предательств, чуть не убил Робина, а вершиной его подлых дел была та самая засада у собора Святого Георгия. Ей было что возразить Джеффри, но Эллен вовремя вспомнила, что он никогда в ясном сознании ни словом не упоминал о том, что назвал самым гнусным предательством Хьюберта. Заговорить об этом значило бы забраться в заповедную часть души Джеффри, связанную с Марианной. Да и все равно они опять бы пошли по замкнутому кругу. Она помнила все его доводы: с вольным Шервудом, а значит и с Робином, он воевал, у собора Святого Георгия понадеялся на должную защиту Марианны. Нет, не стоит продолжать.

– Давай спать, – предложила Эллен и нарочито зевнула, – уже очень поздно.

Следующий день она посвятила уборке, прервавшись на то, чтобы покормить Джеффри, который окреп настолько, что не лежал, а сидел в постели, откинувшись на подушки. Его раны на боку наконец-то затянулись, и Эллен, утром придирчивым взглядом окинув дом, решила, что слишком запустила его, занимаясь лечением Джеффри и разговорами. Она выбила пыль из шкур, застилавших пол, вымыла сам пол, обтерла всю мебель. К вечеру дом засиял чистотой, зато Эллен почувствовала себя грязной с головы до ног.

– Я помоюсь, апотом перестелю тебе постель, – сказала она, доставая из сундука полотенце.

– Послушай, а как бы и мне вымыться? – оживился Джеффри. – Помнится, ты говорила, поблизости есть водопад?

Эллен посмотрела на него с большим сомнением. Вода в ручье была ледяной даже летом, а сейчас на дворе октябрь. День был теплый и солнечный, но к вечеру ощутимо похолодало. Если он будет мыться под водопадом, то может простудиться. Да и как она его туда доведет?

– Подставишь плечо, – сказал Джеффри, угадав ее сомнения, – а простудам я не подвержен.

– Все когда-нибудь случается в первый раз, – возразила Эллен: начинать лечение Джеффри заново ей не хотелось. – Нет, сделаем так: я нагрею воду, ты заберешься в лохань, и я помогу тебе вымыться, а после займусь собой.

– Ты думаешь, я помещусь в ней? – усомнился теперь уже Джеффри, посмотрев на лохань, которую Эллен, прилагая большие усилия, подтащила к очагу.

– Если постараешься, то поместишься, – сказала Эллен, переводя дыхание, и принялась наполнять котел водой, которую приносила из ручья.

Несколько ведер с холодной водой она поставила рядом с лоханью, и, когда в котле забурлила вода, наполнила ее до половины, смешав горячую воду с холодной.

– Тебе помочь забраться?

– Сам как-нибудь справлюсь, – ответил Джеффри, поднимаясь с постели. – А ты отвернись.

– Не ожидала подобной застенчивости! – рассмеялась Эллен, поворачиваясь к нему спиной. – Я ведь тебя перевязывала, сейчас буду мыть. Что, скажи на милость, нового и прежде невиданного мне откроется?

– Наверное, ничего, – согласился Джеффри, усаживаясь в лохань, где гулко вздохнул от удовольствия, окунувшись в теплую чистую воду, – но я не привык расхаживать нагишом перед женщиной, на которую хочу произвести благоприятное впечатление.

– Зачем тебе понадобилось производить на меня впечатление? – не сдержала улыбки Эллен.

– Ты то и дело ищешь во мне пороки, а я решил тебе понравиться, – ответил он и скомандовал: – Можешь поворачиваться.

Эллен начала с головы Джеффри, тщательно промыв его волосы, потом принялась тереть мыльной мочалкой тело. В лохани он действительно едва помещался, и то подтянув колени к подбородку. Смыв мыльную пену с его плеч и груди, она предложила ему отбросить стыдливость и выпрямиться в полный рост, чтобы она смогла окатить его чистой водой. Не споря с ней, он поднялся с самым невозмутимым видом, и на его лице не отразилось ни капли смущения. Лишь в серых глазах играла озорная улыбка. Он был выше ее на голову, и Эллен пришлось забраться на табурет, чтобы окатить водой Джеффри как следует, с чем она справилась, вымокнув при этом до нитки. Подав ему полотенце, Эллен перестелила постель, пока он вытирался, и скомандовала в свой черед:

– Ложись и отвернись, пока я буду мыться.

– И кто из нас застенчивый? – с веселой усмешкой спросил Джеффри, но сделал так, как она сказала.

Занимаясь мытьем, Эллен несколько раз оглянулась на Джеффри и, убедившись, что он лежит в неизменной позе спиной к ней, забыла о нем. Напомнил он о себе, когда она, облачившись в длинную ночную сорочку, сидела возле очага и сушила волосы.

– Мне можно наконец повернуться? Я устал лежать неподвижно.

– Да, конечно! – спохватилась Эллен.

Джеффри лег на спину, с видимым удовольствием запрокинул руки за голову и потянулся. Эллен провела гребнем по волосам и тряхнула головой.

– У тебя красивые волосы, – заметил Джеффри. – Густые и светлые, как у принцессы данов или норвегов.

– Одно из двух: либо ты просто льстец, либо сейчас что-то попросишь, – откликнулась Эллен.

– Ничуть не польстил тебе, а сказал истинную правду, за которую никакой награды не потребую, – рассмеялся Джеффри, но тут ему пришла в голову мысль: – Хотя да, ты права. У меня есть просьба. А ты уже неплохо разбираешься в моих повадках! Я сам не думал, что буду тебя о чем-то просить, а ты угадала.

– О чем ты хочешь просить меня? – улыбнулась Эллен, сплетая волосы в косы.

Джеффри поманил ее рукой, она подошла и присела рядом с ним.

– Разреши мне завтра прогулку, любезная врачевательница. Чересчур утомительно находиться в четырех стенах так долго!

– Как ты собираешься выйти из дома? – с укором спросила Эллен. – Добрался до лохани, от нее – до кровати и возомнил себя выздоровевшим? У тебя сил не больше чем у котенка!

– Ты так уверена в этом? – хмыкнул Джеффри и, поймав ее за руку, ловким движением потянул на себя.

Эллен от неожиданности упала ему на грудь, и Джеффри, не выпуская ее руку, другой рукой обхватил ее за плечи и накрепко прижал к себе.

– А теперь попробуй вырваться! – посмеиваясь, предложил он.

Эллен дернулась, но его рука держала ее крепче стального кольца. Новая попытка – и тоже без успеха.

– Не получается? – осведомился Джеффри.

– Вот и лечи тебя на свою голову, – проворчала Эллен и вновь попыталась высвободиться: – Отпусти уже, довольно похвастался силой!

Он ослабил захват, и Эллен приподнялась, но прежде чем успела выпрямиться, встретилась с Джеффри глазами. Он перестал смеяться, его глаза сузились, и он едва ощутимо дотронулся губами до приоткрытых губ Эллен.

Ее губы были нежными и теплыми, дыхание свежим и легким, и собственное тело мгновенно напомнило Джеффри, как давно он не делил постель с женщиной. Не было времени, силы уходили на другое, многодневная усталость вызывала только одно желание – спать. Если не выспаться, то урвать для сна лишний час. Да и рядом не было ни женщины, ни настоящей постели, а сейчас есть и то и другое. Силы отчасти вернулись, усталость прошла, и мужской голод охватил его со жгучей силой, потребовал насыщения, едва лишь Джеффри осознал, что держит в объятиях женщину и на ней из одежды только сорочка из тонкой ткани. Джеффри подумал: Эллен красивая, он к ней успел немного привыкнуть, вот только согласится ли она?

Не ожидавшая поцелуя Эллен замерла, а Джеффри, не встретив сопротивления, поцеловал ее снова, потом еще и еще. Каждый его поцелуй становился все более страстным. Выпустив ее запястье, он погрузил пальцы в ее волосы, и от его поглаживаний косы ослабли и расплелись. Сердце Эллен забилось так, что она чуть не задохнулась. Не отвечая на поцелуи Джеффри, она в то же время не противилась им. Ласка его губ и прикосновения пальцев оказались неожиданно волнующими. Прижатая рукой Джеффри к его твердой груди, Эллен вспомнила его сильное сухое тело воина, которое она столько раз перевязывала, а сегодня увидела во всем великолепии, когда помогала ему мыться, и ее голова закружилась. Она попыталась справиться с собой, напомнила себе, кто он, но Джеффри снова поцеловал ее, и все оказалось напрасным. Эллен отчетливо осознала, что желает этого мужчину, едва зная его, помня о том, что он – недруг, все равно желает с не меньшей силой, чем он ее. Испугавшись самой себя, она отпрянула и посмотрела на Джеффри так, словно увидела впервые.

– Нет? – спросил он изменившимся голосом, ставшим глухим и хрипловатым. – Если нет, одно слово, и я отпущу тебя.

Эллен молча смотрела в блестящие глаза Джеффри, слыша его неровное, участившееся дыхание, и понимала: скажи она «нет», он тут же отпустит ее, и это «нет» замирало в груди, так и не сорвавшись с губ. Стремление забыться в объятиях этих сильных рук, избавиться от тоски и страданий хотя бы на краткое время, сокрушило все доводы рассудка.

Джеффри немного подождал, потом очень осторожно притянул Эллен к себе и снова поцеловал. Решившись, она ответила на поцелуй, и он в то же мгновение подхватил ее под колени, уложил на кровать и подмял собой.

– Подожди, так нельзя! Раны могут открыться! – задыхаясь, прошептала Эллен, чувствуя, как его ладони, скользнув под тонкий подол, порывисто ласкают все, что встречают на своем пути: ее колени, бедра, живот, грудь.

– Я буду осторожен, – шепотом ответил Джеффри, обжигая поцелуями ее шею. – Клянусь!

– Дай мне хотя бы снять сорочку, – попросила Эллен, понимая, что уже не сможет остановить его, а главное – не хочет останавливать.

– Она мне ничуть не мешает, – ответил он отрывистым смешком.

Опасаясь нетерпения, которое дрожью пронизывала его тело, она поспешила сама открыться ему. Он прерывисто вздохнул, а ее дыхание пресеклось, словно он заполнил пустоту не только в теле, но и в душе.

Помня о данном обещании и сам остерегаясь потревожить едва поджившие раны, Джеффри старался быть неторопливым и осторожным. Эллен в свою очередь боялась шелохнуться, чтобы случайно не задеть коленом или рукой рубцы от медвежьей лапы. Так, в обоюдных заботах об одном и том же, они ввели друг друга в заблуждение. Джеффри воспринял неподвижность Эллен за прохладную уступчивость, присущую многим женщинам. А Эллен приняла медлительность Джеффри за изощренность, с которой он разжигал в ее теле огонь, и, надо признаться, ему это удавалось. Пожалуй, он чересчур искушен не только в ратном деле, но и на ложе! Эллен от всего отрешилась, кроме тепла и тяжести мускулистого тела Джеффри, и, не выдержав, тихо застонала. Джеффри тут же замер. Приоткрыв глаза, она столкнулась с его взглядом, полным беспокойства.

– Что случилось? – с тревогой спросил Джеффри. – Я причинил тебе боль?

Его обеспокоенность и забота глубоко тронули ее. Облизав пересохшие губы, Эллен улыбнулась и помотала головой:

– Нет. Просто мне хорошо, очень хорошо с тобой.

Услышав признание Эллен, Джеффри едва заметно прищурился, не отрывая глаз от ее лица. Эллен с запоздалым сожалением подумала, что все происходит не так, как казалось. Она ошиблась! Следовало воздержаться и от стона, и от сказанных слов. Она помнила, с каким презрением Гисборн отозвался о женщинах, которым, как он считал, дозволительно испытывать удовольствие от близости с мужчинами, приравняв простолюдинок к продажным девкам. Что, если и Джеффри разделяет мнение сэра Гая, проведя рядом с ним столько лет?

Он же прикрыл глаза, улыбнулся и прошептал:

– Я понял.

В одно мгновение забыв о ранах и о себе самом, Джеффри стал неотрывно наблюдать за Эллен, как она себя поведет, как отзовется. Она же пыталась быть сдержанной, даже прикусывала губы, чтобы не дать вырваться новому стону, пока не услышала:

– Перестань! Не молчи, иначе я не сумею понять, что тебе нравится, а что нет.

Говоря это, Джеффри сделал резкое движение, от которого Эллен изогнулась и вскрикнула:

– Мне нравится все, что ты делаешь. Все!

– Ты сведешь меня с ума такими словами! – пробормотал он.

Пренебрегая обещанной осторожностью, он погружался в нее сильнее и стремительнее, каждым движением вырывая из ее груди новый стон. Она вцепилась в его плечи, тоже ни о чем не помня, лишь бы эти теплые, давно забытые волны захлестывали ее вновь и вновь.

– Можно ли? – услышала она сбивчивый быстрый шепот и, угадав, о чем Джеффри спрашивает, прошептала:

– Да, можно.

Тогда он сделал последний рывок и глухо вскрикнул. По его горлу прокатился сдавленный стон, и Джеффри, ослабев, медленно опустился на Эллен, придавив ее к постели.

– Это было так хорошо! – еле слышно сказал он, когда его дыхание выровнялось.

Приоткрыв глаза, Джеффри посмотрел на Эллен, улыбнулся и поцеловал в переносицу.

– И ты не осуждаешь меня? – спросила она.

Удивленный и встревоженный этим вопросом, он приподнялся на локте и вгляделся в ее глаза.

– За что я посмел бы тебя осуждать?

– Я не смогла соблюсти должное приличие, – ответила Эллен, и Джеффри, догадавшись, что она имела в виду, от души рассмеялся.

– Ты настоящее чудо, Нелли! Осуждать тебя! Надо же было придумать! Я восхищен тобой, – сказал он, нежно проводя ладонью по ее щеке. – У меня никогда не было такой женщины, как ты, умеющей так самозабвенно разделять удовольствие с мужчиной.

– А ты умеешь доставить женщине удовольствие, – улыбнулась в ответ Эллен, ничуть не кривя душой.

Джеффри потерся лбом о лоб Эллен и зарылся лицом в ее волосы.

– Кстати, теперь мне можно называть тебя Нелли? – услышала она и, смеясь, ответила:

– Да, можно.

– Спасибо, Нелли, – церемонно поблагодарил Джеффри, подняв голову.

В его темно-серых глазах играли искорки серебра, и Эллен невольно залюбовалась этой игрой, как и чертами лица, склонившегося над ней.

– Почему ты на меня так смотришь? – спросил Джеффри.

– Потому что мне нравится смотреть на тебя, – неожиданно для себя призналась она.

Джеффри провел ладонью по шрамам, избороздившим половину его лица, и выразительно вскинул бровь.

– Они тебя не уродуют, – улыбнулась Эллен.

Она положила голову ему на грудь и не заметила, как уснула, когда он обнял ее, сомкнув тяжелые руки в замок. Впервые за многие ночи она спала спокойно и сладко, а когда открыла глаза, встретилась взглядом с Джеффри. Он смотрел на нее с таким бесконечным терпением, словно ждал пробуждения Эллен всю ночь.

– Ты проспала на пару часов дольше, чем я ожидал. Прежде ты просыпалась раньше.

– А ты все это время не спал и ждал, пока я проснусь?

Джеффри безмолвно прикрыл глаза, отвечая на ее вопрос.

– Зачем?

На этот раз ей ответила ладонь, лежавшая на груди Эллен. Рука Джеффри ожила и с каждым поглаживанием наливалась требовательной силой. Сам он ничего не говорил, только гладил, смотрел на Эллен сквозь ресницы, и его дыхание вновь участилось. Она укоризненно воскликнула:

– Джеффри, а бок?!

Он недовольно поморщился:

– Забудь про него и не унижай меня постоянным напоминанием. Лучше сними с себя рубашку, а то я в ней вечером едва не запутался.

– Не заметила, чтобы ты в ней запутался! – рассмеялась она, снимая через голову длинную сорочку.

Джеффри окинул Эллен быстрым взглядом с головы до ног и тихо выдохнул:

– О, как мне повезло! Моя целительница оказалась не старой и морщинистой, а молодой и красивой.

– Не так уж я молода, – заметила Эллен. – Будущей весной мне исполнится тридцать пять лет.

– Правда? Говори всем, что тебе нет тридцати, – посоветовал Джеффри и, заключив ее в объятия, тут же передумал: – Впрочем, нет. Вообще ничего никому не говори, а лучше всего – ни с кем не разговаривай вовсе. Иначе я стану тебя ревновать.

– А ты очень ревнив? – улыбнулась Эллен, откинув голову и подставив шею и грудь его губам.

– Прежде не замечал за собой, – ответил Джеффри, не забывая целовать ее, – но с тобой все может оказаться иначе.

Она не удержалась и провела ладонью по его широкой груди, твердому мускулистому животу. Джеффри отозвался глубоким вздохом и, потеряв терпение, уложил Эллен на спину.

– Едва ты уснула, как я вновь захотел тебя, – шептал он сквозь поцелуи. – Но было жаль будить: ты так сладко спала! Прежде я слышал, как ты плачешь во сне и стонешь, словно тебя терзает боль. А этой ночью ты спала так тихо, что я боялся потревожить тебя дыханием!

– Но я давно уже проснулась! – прошептала Эллен, изнемогая от его слов, поцелуев и ласк. – Не мучай меня, пожалуйста!

– Ты так сильно хочешь меня? – спросил он. Закусив губы, она кивнула, и в его глазах заиграли смешинки: – Сильнее, чем я тебя?

– Джеффри!

Она сердито шлепнула его по плечу, и он, не сводя с Эллен глаз, привлек ее к себе. Она так отзывчиво подалась ему навстречу, что он едва не излился сразу, сдержавшись огромным усилием. Ему нравилось смотреть, как она выгибается, стараясь теснее прильнуть к нему, нравилось слышать, как она тихо стонет. Ее тело такое упругое, нежное, кожа гладкая, как шелк. Просто дотрагиваться до нее было удовольствием, а то, что она принимала его с такой пылкостью, не лежала неподвижно, а двигалась в такт с ним, приводило его в восхищение. Если бы он мог сдерживаться бесконечно, но плоть требовала своего, и, услышав вскрик Эллен, Джеффри не выдержал. Несколько быстрых рывков, и все завершилось вспышкой острого наслаждения, утонув в котором, он как со стороны услышал собственный громкий протяжный стон.

Потом он лежал в сонном довольстве, ощущая, как ладони Эллен скользят по его рукам, плечам и спине, украдкой надавливая на твердые мускулы. Джеффри понял, что ей очень нравится его тело, и незаметно для нее усмехнулся. Нехотя высвободившись из ее объятий, он лег рядом и обнял ее за плечи так, словно знал много лет и имел на нее все права.

– Знаешь, что я скажу тебе, Нелли? Даже если ты все годы, что провела в Шервуде и в Веардруне, жила с каким-то священником, ты все равно не любила его, и не пытайся уверить меня в обратном.

Джеффри почувствовал, как Эллен вздрогнула, напряглась и замерла.

– Почему ты так решил?

Резкость, прозвучавшая в ее голосе, не произвела на него ни малейшего впечатления. Приоткрыв глаза, он посмотрел на нее и сказал:

– Потому что ты любишь мужчин из воинского сословия. Не священников, не простых мирян, а именно воинов, – заметив, как она открыла рот, чтобы ответить, он положил ладонь на ее губы: – Я больше не стану допытываться, из-за кого ты решила остаться свободной. Если честно, мне все равно. Сейчас ты со мной, и этого мне вполне достаточно.

Глава третья

Он уговорил ее разрешить ему не только подняться с постели, но и выйти из дома. Порывшись в сундуке, Эллен подобрала для него одежду по росту. Надев штаны и рубашку, Джеффри обул собственные сапоги и через плечо Эллен заглянул в сундук.

– От этой куртки я бы воздержался! – рассмеялся он, увидев аккуратно сложенную зеленую куртку со знаком вольного Шервуда.

– Я тебе ее и не предлагаю, – серьезным тоном ответила Эллен. – Ты мог носить ее, но отказался.

Джеффри внимательно посмотрел на нее, улыбнулся и ничего не сказал. Она нашла для него куртку из теплого сукна синего цвета, в которую он и облачился. Опираясь на плечо Эллен, Джеффри вышел из дома медленной, но уверенной поступью. Бурый жеребец увидел хозяина и, звонко заржав, бросился к нему.

– Мальчик мой! Как же я рад, что ты не попался в зубы волкам! – смеясь, говорил Джеффри, гладя подбежавшего жеребца, обнимая его за шею, а конь терся лбом о его плечо и хватал за руку. Джеффри достал припрятанный сухарь и отдал жеребцу: – Держи, попрошайка!

Эллен, наблюдая, как Джеффри ласково разговаривает с конем, а тот ластится к нему, сам не свой от радости, невольно улыбнулась. Она вдруг поймала себя на мысли, что в нем опять промелькнуло сходство – не с Гаем Гисборном, а с кем-то другим. Но кого именно ей вдруг напомнил Джеффри, Эллен не поняла. Ощущение пронеслось неуловимой тенью и исчезло так же быстро, как появилось.

– У него есть имя? – спросила она, подходя к Джеффри.

– Да, я назвал его Бьерном. Имя оказалось весьма подходящее случаю! – рассмеялся Джеффри.

Бьерн – медведь, и Эллен тоже не смогла удержаться от смеха. Шлепнув коня по крупу, Джеффри спровадил его на поляну и оглянулся.

– А как зовут твою рыжую лошадку, если не секрет?

– Пчелка, – ответила Эллен и густо покраснела, услышав смех Джеффри.

– Здесь так хорошо! – сказал он, окинув взглядом ручей, поляну, обступивший ее лес, и вдохнул полной грудью прохладный воздух. – Ты позволишь мне посидеть у стены и погреться на солнышке?

– То, как ты спрашиваешь разрешения, заставляет все время искать подвох в твоем кротком поведении, – сказала Эллен.

– Никакого подвоха, – улыбаясь одними глазами, заверил Джеффри. – Исключительно уважение и почтение к тебе, моя строгая целительница!

Опустившись на траву, он прислонился спиной к стене и, подставив лицо осеннему солнцу, прикрыл глаза. Рядом немедленно пристроился Артос и просунул голову ему под руку. Джеффри потрепал волкодава по ушам, и тот улегся возле его ног. Надо же, как быстро признал, удивилась Эллен. Обычно пес проявлял настороженность, показывал клыки, если его пытался погладить кто-то, кроме тех, кому он доверял. А тут неожиданно – дружба не разлей вода с первых минут знакомства!

– Меня любят собаки, лошади и женщины, – улыбнувшись, сказал Джеффри и, приоткрыв глаза, посмотрел на Эллен. – Перестань так удивляться, словно я чародей. Я же сказал, что по выражениям лиц легко прочесть мысли, а по твоему лицу читать одно удовольствие.

Пригревшись на солнце, он задремал. Эллен, стирая в ручье белье и одежду, искоса поглядывала в его сторону. Джеффри сидел в раскованной позе, не лишенной изящества, уронив руку на колено, а второй опираясь о землю. Ветерок трепал его русые волнистые волосы, доходившие до плеч. Вот он пошевелился, потревожил Артоса, и волкодав завалился на спину. Не открывая глаз, Джеффри улыбнулся и стал почесывать ему живот. Пес завздыхал от удовольствия. У Эллен вновь мелькнула мысль, что Джеффри кого-то ей напоминает, но она опять не сумела понять кого.

Глядя на Джеффри, она невольно вспоминала минувшую ночь. То, что в темноте казалось естественным, сейчас, при свете дня, вызывало у нее удивление. Когда она перестала видеть в нем врага вольного Шервуда? Как оказалась в его объятиях? Почему ответила на его поцелуй, после чего он не отпустил бы ее, даже если бы она воспротивилась. Впрочем, нет, честно призналась себе Эллен, отпустил бы, вот только она не хотела ни сопротивляться, ни уходить от него. К чему лукавить? Ей было хорошо в его объятиях, и поцелуи Джеффри тоже пришлись по душе. С отцом Туком было иначе. Этой ночью она поняла, что больше десяти лет делила постель с мужчиной, близость с которым не приносила и сотой доли тех ощущений, которые она испытала с Джеффри.

Она оживила в памяти, как все случилось с Гаем Гисборном. Не повторила ли она прежнюю ошибку, когда поддалась жалости к Гисборну, вместо того чтобы вырваться и убежать? Эллен неосознанно покачала головой, отвергая подобную мысль. Она не вырвалась из рук Гисборна не из жалости, а из-за страха и отсутствия воли, жестоко подавленной именно им. И причиной того, что она ему уступила, стали растерянность и непонимание, что же на самом деле происходит. С Джеффри все было не так, по-другому. Он и раненый вызывал не жалость, а уважение за мужество, с которым терпел боль и боролся со смертью. Если она кого-то и пожалела, то себя, а не его. Ее волю он не подавлял – все, что произошло между ними, происходило по обоюдному желанию и согласию. Ночь, проведенная с ним, вызывала в душе Эллен смятение, но не раскаяние, а еще истому, сладкую истому, стоило ей бросить взгляд на Джеффри и вспомнить, как она таяла в его объятиях.

Джеффри повернул голову в сторону Эллен, открыл глаза и посмотрел на нее из-под ресниц. В уголках его рта заиграла озорная улыбка, и он тихо сказал:

– Нелли, перестань так смотреть на меня.

– Почему? – спросила она и, заразившись улыбкой Джеффри, так же озорно улыбнулась в ответ.

– Потому что твой взгляд волнует меня, – ответил он со всей откровенностью и, прежде чем она успела что-нибудь сказать, рассмеявшись, добавил: – А еще у тебя уплыла рубашка, пока ты на меня глазела.

Провожаемая его смехом, Эллен вскочила с колен и бросилась вниз по ручью ловить унесенную быстрым течением рубашку.

Обедать он сел за стол, категорически отказавшись вернуться в кровать.

– Я устал жить больным в лазарете. Столько травяных зелий, сколькими ты меня поила все это время, я за всю свою жизнь не выпил! Позволишь мне за обедом вина? Не едва сбродивший сок, пить который в обыкновении даже у малых детей, а настоящего доброго вина!

– Только один кубок, – строго ответила Эллен, – ну, может быть, два. Но не больше.

– Жадина!

Она рассмеялась в ответ.

Осенний день недолог, и, когда наступили сумерки, Эллен почувствовала скованность, не зная, как себя вести. Постелить ли себе где обычно – возле очага – или нет? Теплая и тяжелая ладонь Джеффри легла на ее запястье.

– Нелли, мне показалось или у тебя действительно есть сомнения, где ты сегодня будешь спать?

Она посмотрела в его глаза, в которых в отблеске свечных огоньков мелькали озорные серебряные искорки, и сама не заметила, как обняла его, подставила губы и ответила на поцелуй Джеффри так же пылко, как он целовал ее.

Этой ночью она не уснула так быстро, как предыдущей, да Джеффри и не позволил ей спать. По неутомимости, с которой он вновь и вновь привлекал ее к себе, Эллен поняла, что Джеффри давно не был с женщиной, о чем и сказала.

– Толком не был, после того как граф Роберт покинул Англию и сэр Гай был вынужден бросить все силы на умиротворение Средних земель. Вообще – с начала июня, когда граф Роберт вернулся в Шервуд. Как ты понимаешь, мне, командиру ратников сэра Гая, сразу прибавилось забот, так что я не мог позволить себе отвлечься от дел хотя бы на половину часа, – ничуть не смутившись ее вопросом, ответил Джеффри и, бросив на Эллен короткий взгляд, рассмеялся: – Но и ты, моя лесная затворница, весьма ненасытна, из чего я делаю вывод, что ты очень долгое время не делила постель с мужчиной, который бы действительно был тебе по душе.

Они забылись сном только к исходу ночи, а когда рассвело, оказалось, что за окном идет дождь. Эллен сбегала в конюшню, напоила лошадей и насыпала в кормушки зерна, там же поставила миску с едой Артосу, который из-за дождя решил перебраться под крышу, составив компанию лошадям.

– Зарядило не на один час, и даже не на день! – сказала она, вернувшись в дом. – Небо сплошь затянуто тучами. Ни одного просвета!

– Вот как! – хмыкнул Джеффри, не удосужившись покинуть постель, и, недолго подумав, улыбнулся: – В таком случае сбрасывай платье – оно все равно промокло – и ложись обратно.

– Но ведь уже день, – возразила Эллен.

– И что же? Ты ведь хотела, чтобы я дольше пролежал в кровати? Будь по-твоему, но мне одному скучно.

Они провели в постели весь день, предаваясь то ласкам, то сну, то разговорам, рассказывая друг другу о детских годах, по молчаливому уговору не касаясь более поздних событий, чтобы не поссориться невзначай. Эллен хотела приготовить обед, но Джеффри отговорил ее, и они пообедали холодной снедью, которую она, нарезав на ломти, свалила горой на большое блюдо, поставив его на табурет возле кровати. Еду они сдабривали сидром, наливая его в одну кружку, из которой отпивали по очереди.

– Как славно! – вздохнул Джеффри, с хрустом надкусывая сочное краснобокое яблоко. – Такой день, как этот, стоит долгого воздержания. Никогда не проводил столько времени в постели в обнимку с пылкой красоткой!

– Со мной это тоже впервые, – призналась Эллен, потершись щекой о его плечо.

Джеффри скосил на нее глаза, рассмеялся и поцеловал в макушку.

– Значит, и ты со мной открыла для себя что-то новое? – Не дав ей опомниться, он быстро спросил: – Сколько в твоей жизни было мужчин до меня?

– Четверо, – ответила Эллен.

– Муж, священник, и еще двое, – перечислил Джеффри, загибая пальцы.

– Много? – с вызовом спросила Эллен. – А у тебя сколько было женщин?

– О! – Джеффри от души рассмеялся. – Тебе сосчитать пальцев не хватит. Я ведь ратник, Нелли, натура прямая и грубая. Возникла потребность в женщине – нашел уступчивую, переспал и тут же забыл о ней.

– Так и со мной? – тихо спросила Эллен, проводя кончиками пальцев по его груди.

– Каких слов ты ждешь от меня? – улыбнулся Джеффри. – Отличаешься ли ты от других? Да, отличаешься.

Она запрокинула голову и посмотрела ему в глаза:

– И чем же?

Джеффри слегка нахмурился, словно с ходу придумывал ответ, но тут же снова улыбнулся. Ловким движением опрокинув Эллен на спину, он склонился к ее лицу и, прежде чем поцеловать, шепнул:

– Тем, что о тебе я помню ежеминутно.

К вечеру холод выгнал их из постели: за день дом остыл. Они развели огонь в очаге, Эллен согрела вино, добавив в него мед, и они долго сидели возле огня, закутавшись в один плащ на двоих. Немного захмелевшая от вина и разомлевшая от тепла очага, Эллен тесно прижалась к Джеффри, склонив голову ему на грудь. Ей было необыкновенно хорошо и спокойно от тяжести рук, обнимавших ее, что не укрылось от Джеффри. Дотрагиваясь поцелуями до ее волос, он тихо шепнул:

– Пригрелась, Нелли? Еще немного, и замурлычешь, как кошечка!

Она рассмеялась, ничего не ответила и прижалась на миг губами к его запястью. Джеффри улыбнулся и едва ощутимо потерся щекой о мягкие волосы Эллен. Ему было очень уютно сидеть с ней в обнимку, молчать, смотреть на огонь, пить горячее вино и слушать, как по крыше неумолчно шуршит дождь. Мысли текли в голове лениво и плавно, не возвращаясь в прошлое, не забегая в будущее. Израненный бок почти не тревожил, и отсутствие боли, терзавшей его несколько дней подряд, было само по себе большим облегчением. На многие мили вокруг, кроме них с Эллен, нет ни одного человека, и значит, никто не сорвет его с места, не заставит наспех одеваться, прыгать в седло, поднимая коня в галоп. Он был огорчен потерей лошади и меча – нашлось и то и другое. Больше Джеффри ни о чем не хотелось думать. Он за всю жизнь не проводил столько времени в праздности. Ему было приятно чувствовать под рукой гибкий и теплый стан Эллен, знать, что, когда его вновь охватит телесное томление, он утолит его с нежной и пылкой женщиной, которую сейчас обнимает. И как же сладко ее обнимать!

Дождь не смолкал всю ночь, и наступивший день был таким же пасмурным и дождливым, как предыдущий. Утром Джеффри, не позволив Эллен подняться, сам отправился кормить лошадей и волкодава. Вернулся он через час, когда она начала беспокоиться, не случилось ли с ним беды.

– Отыскал я твой водопад, – сказал он, весело блестя глазами. – До чего же хорошо постоять под потоком студеной воды!

– Джеффри! – только и смогла вымолвить Эллен с укором.

Вытирая мокрые волосы полотенцем, которое он, покидая дом, незаметно успел прихватить, Джеффри бросил на Эллен быстрый взгляд и рассмеялся:

– Нелли, ни слова о простуде! Мне доводилось купаться и в полынье. Жив, как видишь.

– А… – успела она приоткрыть рот, как он грозно сверкнул глазами:

– А скажешь что-нибудь про мой бок, я тебя ущипну!

Скинув с себя одежду, он нырнул под покрывало и обнял ее.

– Ох, какая ты горячая!

– А ты холодный, как лед! – вскрикнула Эллен, пытаясь отстраниться, но вырваться из рук Джеффри было невозможно.

– Лед, значит? – хмыкнул он. – Придется разубедить тебя в этом.

Они снова провели в постели весь день. Нет, посчитала Эллен, он возводит на себя напраслину, говоря о своей грубой натуре. Прямая – да, но никак не грубая. Напротив, было что-то трогательное в том, как он принимал ее ласки. Сам ласкал щедро, но, когда она отвечала ему тем же, замирал, словно не верил, что она прикасается к нему, не перепутав с кем-то другим.

Уснул он первым, заявив, что она совсем загнала его, что он к своему коню относится бережнее. Впрочем, это заявление, которое Эллен сочла наглым, о чем не преминула сказать, не помешало Джеффри овладеть ею среди ночи, совсем еще сонной.

– Я думал, ты не проснешься, – прошептал он, увидев, как она открыла глаза, – решишь, что тебе привиделся сон.

– Слишком осязаемо, чтобы принять за сон то, что ты делаешь, – шепнула она в ответ, целуя его в шею и украдкой наслаждаясь солоноватым вкусом его кожи.

– Даже если ты сейчас мне польстила, все равно приятно.

Наступившее утро было ясным и солнечным. Бросив взгляд в окно, Джеффри рассмеялся и потянулся всем телом, заломив руки за голову.

– Жаль! Я надеялся, дождь будет идти неделю, – сказал он. – Но, с другой стороны, тоже разнообразие. Пойдем прогуляемся и подышим свежим воздухом.

Решив прогуляться с пользой, они взяли с собой лошадей, чтобы запастись валежником для очага: поленница наполовину истаяла. Набирая пятую или шестую охапку, Джеффри, не глядя на Эллен, неожиданно спросил:

– Что за история у тебя вышла с сэром Гаем в юности?

Эллен выпрямилась, не замечая, как ветки валятся из рук на землю, и впилась в него глазами.

– С чего ты взял, что у меня с ним была какая-то история?

– Не просто же так ты приезжала повидаться с ним! – невозмутимо ответил Джеффри.

Эллен долго молчала, потом спросила, пристально глядя на него:

– Скажи, когда ты впервые увидел меня?

Он усмехнулся и спокойно ответил:

– Довольно давно. Пятнадцать лет назад, если говорить точно. Я помню, как ты разговаривала с сэром Гаем. Что он тебе говорил, я не слышал, но каждое его слово причиняло тебе муку. Это я видел по твоему лицу.

– А как он подозвал тебя, указал на меня и велел повесить, если я только ступлю на его земли, ты тоже помнишь? – очень жестко спросила Эллен, не сводя с Джеффри глаз.

Если она хотела смутить его, то ей это не удалось. На его лице ничего не отразилось, и Джеффри прежним спокойным тоном ответил:

– Разумеется, помню. На память мне пока не приходится жаловаться.

По горлу Эллен прокатился отрывистый смешок:

– И что? Повесил бы?

Джеффри аккуратно стянул веревкой собранный валежник, выпрямился и только тогда посмотрел на Эллен. Усмехнувшись краешком рта, он сказал:

– Нет. Выпроводил бы, и только.

– Это ты сейчас так говоришь!

Бросив на нее очень внимательный взгляд, Джеффри опустился на охапку валежника, взял ее за запястье и, потянув вниз, уронил себе на колени. Эллен попыталась вырваться и встать на ноги, но его руки сомкнулись стальным захватом.

– Сиди смирно! – приказал он. – Ты прекрасно понимаешь, что я поступил бы так, как сказал. А теперь рассказывай.

Опустив хмурые глаза, она невыразительным голосом поведала о том, что случилось между ней и Гаем Гисборном, тщательно избегая упоминать имя Робина и все, что с ним связано. Дослушав ее рассказ до конца, Джеффри долго молчал. Эллен не видела его лица. Она сидела, сжавшись в комок, понимая, что ее словам можно придать двоякий смысл. То ли она уступила добровольно, то ли нет. Если добровольно, то в чем суть ее жалоб? Если нет, почему не сопротивлялась? Она мучительно искала слова для ответа на вопрос, который Джеффри непременно должен задать, но не знала, как ответить, чтобы он все понял правильно.

Но Джеффри не стал ни о чем спрашивать. Глубоко вздохнув, он приподнял подбородок Эллен так, чтобы видеть ее лицо и глаза.

– Сперва испугал, чтобы подавить волю, а подавив, воспользовался растерянностью, – медленно сказал он и усмехнулся тяжелой и мрачной усмешкой: – Да, это в духе сэра Гая!

В его глазах выразилось глубокое сочувствие. Ослабив захват, Джеффри провел ладонью по щеке Эллен и тихо сказал – так, что у нее защемило сердце:

– Бедная моя! Наверное, еще и мучилась, не понимая, как это произошло: уступила ему, сама того не желая? Нелли, насилие над волей не так заметно, как телесное, но суть одна и та же.

Не отрывая глаз от лица Джеффри, Эллен внезапно поняла, с кем он показался ей схожим. В ее голове словно сверкнула молния, все озарив ярким светом. Эллен судорожно проглотила комок, распухший во вдруг пересохшем горле. Нет, это кощунство, этого просто не может быть! Но Джеффри сейчас сказал – почти слово в слово – то, что когда-то говорил Робин, узнав наконец, как обошелся с ней Гай Гисборн.

– На что же ты надеялась, задумав встретиться с ним? – очнулась она от голоса Джеффри. – Отвергнув предложение сэра Гая, ты нанесла сокрушительный удар по его самолюбию. Неужели ты ждала, что он отнесется к тебе с должным участием?

Эллен вздохнула.

– Должна была понимать, что участия в нем не найду. Но я пребывала в полном отчаянии, узнав, что беременна, представив, как все селение станет шептаться мне вслед. Когда моя подруга Элизабет попала в такую же ситуацию, для нее все завершилось счастливо – ее повели под венец. Разница была в том, что она любила того, с кем зачала дитя, и он любил ее. Да и разве можно сравнивать Вилла Рочестера или, как ты его называешь, Скарлета с Гаем Гисборном?

Обнимавшие ее руки Джеффри слегка напряглись, но Эллен, погруженная в воспоминания, ничего не заметила.

– Но ты же не рассчитывала, что сэр Гай женится на тебе!

– Нет, конечно. Но я надеялась, что он не оставит собственного ребенка на произвол судьбы.

Упомянув об Элизабет и Вилле, Эллен не поняла, что тем самым позволила Джеффри узнать ту часть истории, о которой умолчала. Муж, священник, Гай Гисборн, но не Скарлет. И если не он, то четвертым мужчиной в ее жизни мог быть только один человек – граф Хантингтон. Роберт Рочестер. Он не был женат, когда жил в Локсли, Эллен вела его дом. Именно там, очевидно, с ней познакомился сэр Гай и, не зная о связи Эллен с графом Робертом, пленился ею и попытался завладеть. Да, он должен был ее возненавидеть – и не за отказ, а из-за того, что она чуть не лишила его возможности завоевать дружбу графа Роберта, что ему, впрочем, так и не удалось. Наверняка сэр Гай пригрозил Эллен тем, что случится, проговорись она графу Роберту. А пригрозить он мог только опасностью для самого графа Роберта, чью жизнь в ту пору держал в руках. И она, бедняжка, молчала. Можно представить ужас, в который она пришла, узнав, что ждет ребенка. И не осуждения жителей селения она боялась – не знала, как показаться с распухшим животом на глаза графу Роберту, которого, несомненно, оставила в полном неведении.

Достаточно вспомнить, как она смотрела на графа Роберта, когда его с леди Марианной везли из Кирклейской обители, вспомнить слезы, что нескончаемо текли по ее лицу. В тот день он не был удивлен слезами Эллен: по лицам друзей графа Роберта тоже струились слезы, да и его глаза щипала соленая влага, стоило ему бросить взгляд на бледное мертвое лицо леди Марианны. Но сейчас скорбь и слезы Эллен предстали ему совершенно в ином свете. Она любила графа Роберта, долго, наверное, все годы, что знала его, потому и осталась одна в Шервуде, что не нашла в себе сил покинуть того, кто ушел навсегда.

Теперь, когда в его голове все сложилось в стройную цепочку, Джеффри незаметно для Эллен невесело усмехнулся. Оказывается, они с ней куда более родственные души, чем он думал, и тоска у них общая.

Не стоит говорить Эллен, что он разгадал ее тайну. Джеффри было слишком хорошо с ней, чтобы поступиться ее расположением ради бахвальства своей проницательностью. Да и было бы несправедливым сказать, что он понял, из-за кого она отказалась от замужества, если сама Эллен ничего не знала о том, что таилось в сердце Джеффри. Так он думал, не зная, что в бреду открыл ей все тайники своего сердца.

– Пойдем домой, Нелли, – сказал он, отпуская ее, и вскочил на ноги. – Пусть прошлое останется в прошлом. Я сожалею, что растревожил твою память.

Эллен улыбнулась дрожавшими губами и смело заглянула Джеффри в глаза.

– Я не раскаиваюсь, что все рассказала тебе.

Все ты мне не рассказала, подумал Джеффри, да и не надо. Нет больше ни сэра Гая, ни графа Роберта. Некого корить в зле, причиненном тебе, и ревновать тоже не к кому.

Джеффри обнял Эллен и поцеловал долгим поцелуем. Она прильнула к его груди и внезапно почувствовала себя в полной безопасности с этим мужчиной – странным, то резким и суровым, то легким и обаятельным, но добрым, бесконечно добрым. Во всяком случае к ней. Она захотела вернуться домой как можно быстрее и лечь с Джеффри в постель, отблагодарить его за доброту самыми жаркими, самыми нежными ласками, ощутить тепло его сильного тела, услышать, как он застонет от удовольствия, которое она подарит ему.

Мысли и желания Джеффри были схожими с тем, о чем думала и чего желала Эллен. Добрая, нежная, красивая женщина, в чьей груди бьется чистое и верное сердце. Он напомнил ей о давних горестях, он же заставит позабыть о них. Ему нравится доставлять ей удовольствие в постели, но сегодня он постарается превзойти самого себя, лишь бы увидеть ее милое, отрешенное в страсти лицо в россыпи светло-русых волос, услышать ее тихие гортанные стоны. Он будет нежен, очень нежен с ней, лишь бы она забыла о грубости и жестокости мира, в котором им выпало жить.

– Пойдем, Нелли, пойдем! – прошептал он, заставив себя оторваться от ее губ.

Нагрузив вязанками лошадей, они повели их в поводу к дому, где Джеффри свалил валежник в кучу. Взяв полотенце, он отправился к водопаду. Эллен пошла вместе с ним под предлогом беспокойства за его едва затянувшиеся раны. Джеффри не стал возражать. Он понял, что она хочет посмотреть на него, полюбоваться его телом, и не стал отказывать ей в этом удовольствии. Ему льстило, что ей нравится смотреть на него, и он долго стоял обнаженный под обрушивавшимся на его голову и плечи потоком воды, энергично растираясь ладонями. Эллен смотрела на него, не отрывая глаз, чувствуя, как быстро забилось сердце в груди. Как же он хорош собой! Смотрела бы век не отрываясь.

После купания в ледяной воде Джеффри стало неудержимо клонить в сон, и он по настоянию Эллен прилег отдохнуть. Она тем временем завела лошадей в конюшню и тоже пошла в дом. Ее рука уже легла на дверную щеколду, как вдруг за спиной раздался топот копыт и громкие голоса. Она обернулась и увидела трех всадников с королевским гербом на одеждах. Лесничие! Прежде им не было хода в самое сердце Шервуда, где стоял ее дом, но то было прежде.

Лесничие осадили коней в нескольких шагах от Эллен. Один из них учтиво поприветствовал ее и спросил:

– По какому праву ты живешь в королевском лесу и кто разрешил построить здесь этот дом?

Эллен едва не ответила, что дом выстроен по приказу лорда Шервуда. Иного ответа у нее не было, но этот не годился. Шервуд перестал быть владением вольных стрелков и их лорда, на лес вновь распространилась власть короля Иоанна. Не услышав ответа, лесничий повторил вопрос.

Эллен охватило острое чувство опасности. Если бы только Джеффри сейчас был рядом с ней, но он спал. Едва она об этом подумала, как за ее спиной скрипнула дверь и рука Джеффри тяжело легла на ее плечи. Прикрыв глаза от облегчения, она прислонилась спиной к его груди.

– Кто докучает тебе? – спросил Джеффри, глядя поверх головы Эллен на всадников.

Его ладонь лежала на рукояти меча, который Джеффри предусмотрительно захватил с собой, услышав мужские голоса. Эллен увидела, как лица всех троих всадников неожиданно изменились. На них отразилось целая буря чувств, закончившаяся нескрываемой радостью:

– Джеффри?! Не может быть! Это и вправду ты?!

Джеффри медленно убрал руку с плеч Эллен. Всадники спешились и бросились к нему, а он поспешил им навстречу. Каждый крепко обнял Джеффри, смеясь и похлопывая его по спине. Он отвечал им такими же крепкими объятиями и тоже смеялся радостным смехом.

– Парни, как же я рад видеть вас!

– Ты куда подевался? Мы не знали, что и думать!

– Что ты делаешь в Шервуде?

Джеффри провел ладонью по шрамам на лице и оглянулся на Эллен.

– Пообнимался с медведем. К счастью, попал к этой доброй женщине, взявшей меня на излечение.

Лесничие поклонились Эллен с большей сердечностью, чем прежде, до появления Джеффри. Она же с трудом нашла в себе силы ответить коротким кивком и скрылась за дверью. Оказавшись в доме, Эллен прислонилась к стене, стараясь успокоить дыхание, и в изнеможении закрыла глаза. Она поняла, откуда лесничие знали Джеффри и кем они были. Услышав скрип двери, Эллен приоткрыла глаза и увидела Джеффри.

Ему было достаточно бросить один короткий взгляд на ее изменившееся, побледневшее лицо, чтобы понять, в чем дело. Подавив вздох, он мягко спросил:

– Ты позволишь взять кувшин вина и кружки, чтобы угостить товарищей?

Отшатнувшись от стены, Эллен отозвалась резким смешком:

– Почему ты спрашиваешь разрешения? Разве теперь не твоитоварищи стали хозяевами в этом лесу?

Джеффри крепко сжал губы и воздержался от резкого ответа, продолжая пристально смотреть на Эллен. Она пожала плечами и невыразительным голосом ответила:

– Делай что хочешь. У меня только одна просьба: чтобы твои товарищи не переступали порог этого дома.

– Как пожелаешь. Благодарю за любезность! – сказал он самым бесстрастным тоном, отложил меч, взял кувшин, кружки и скрылся за дверью.

Эллен опустилась на пол и стиснула ладонями виски. Как она могла, как посмела подумать, что в нем есть хотя бы малейшее сходство с Робином? Забыла, кто он? Давно ли не стало Робина, давно ли его стрелки покинули Шервуд – и вот ратники Гисборна чувствуют себя в этом лесу, как в собственном доме! Ее забил озноб от гнева на Джеффри, на саму себя.

Джеффри с лесничими устроились возле стены под окном, с другой стороны которого в душевных муках корчилась Эллен.

– Так куда ты подевался? – услышала она голос одного из лесничих. – После погребения сэра Гая передал мне командование дружиной, а сам как сквозь землю провалился!

Так и есть, горько усмехнулась Эллен, она не ошиблась. Товарищи Джеффри были его соратниками, служившими Гаю Гисборну под его командованием. А кем еще они могли быть?

– Судя по твоей одежде, Томас, ты недолго замещал меня. Как вы оказались в лесничих? – спросил Джеффри, разливая по кружкам вино.

– Как-то надо было жить дальше, – ответил тот, кого Джеффри назвал Томасом. – Замок и земли сэра Гая поступили в казну, немногим позже король Иоанн передал их в лен Брайану де Бэллону. У того свои ратники, сам он уехал в Лондон, и неизвестно, когда вернется. Да и никто из нас не захотел перейти на службу к нему. Лучше король, чем Брайан де Бэллон! Лесничие теперь снова в почете, жалованье хорошее. Сперва сам устроился, потом встретил Мэтью, помог и ему. Узнал, что Никлас поселился с семьей в Ноттингеме, – и его отыскал.

– С семьей? – удивился Джеффри. – Ты женился, Никлас? На ком?

– На Джоанне, на ком же еще? Он вздыхал по ней с того дня, как впервые увидел в Герефорде, – рассмеялся Томас и стукнул кулаком по плечу смутившегося товарища. – Все надеялся, что сэр Гай отпустит Джоанну и выдаст замуж, и только сейчас дождался.

– Странно!

– Что тебе кажется странным, Джеффри?

– Не сочти за обиду, Никлас, я удивлен, что она согласилась выйти замуж, да еще так быстро!

Томас, заметив, как на лицо Никласа набежала тень, поспешил ответить вместо него:

– Слуги Бэллона весьма круто обошлись с ней: обобрали до нитки и выгнали из замка едва ли не в одной сорочке. Не прими она предложение Никласа, то просто погибла бы. Правда, и у него, как у всех нас, в те дни не было за душой почти не гроша. А ведь ей в начале мая рожать, так что служба и жалованье пришлись Никласу очень кстати!

– В начале мая? Постой! Как в начале? – Джеффри нахмурился и, сообразив, понимающе кивнул: – Отчаянный ты парень, Никлас! Видать, крепко любишь Джоанну! Она того стоит.

– Ее сына я тоже забрал от приемных родителей, – сказал Никлас спокойным голосом, дав понять, что Джеффри может не проявлять тактичность. – Славный мальчуган! Очень похож на Джоанну, и такой же светловолосый, как она.

– Ну, не знаю, не знаю! – фыркнул Томас. – Когда я впервые увидел его, чуть не перекрестился. Взгляд, голос, жесты – вылитый отец! Никлас наврал ему с три короба. Дескать, ушел в крестовый поход, не зная, что оставил Джоанну в тягости, а потом, считаясь погибшим, годы томился в сарацинскому плену. Вот Джоанна и была вынуждена отдать сына на воспитание, повинуясь воле лорда. Ух, как парнишка за это сердится на сэра Гая! На Джоанну больно смотреть, когда сын упоминает его имя, всякий раз прибавляя недоброе слово.

– Чувства Джоанны можно понять, а вот ты, Никлас, призадумайся! – посоветовал Джеффри. – Если у сына такой же, как у отца, острый ум, он со временем разберется, где ложь, а где правда.

– Чему быть, тому не миновать. Чтобы Джоанна не огорчалась, я запретил мальчику говорить о сэре Гае дурно и приказал каждый вечер молиться за упокой его души. Хватит об этом! – отрезал Никлас. – О себе мы рассказали, а что ты, Джеффри?

– А я пока здесь, – кратко ответил Джеффри, кивнув на дом, и указал глазами на разлитое по кружкам вино.

Бывшие ратники Гисборна взялись за кружки и, стукнувшись ими, сделали по глотку.

– Что это за дом, Джеффри? Мы спросили твою хозяйку, да, кажется, напугали ее. Кто разрешил построить его в королевском лесу?

Джеффри усмехнулся:

– Тот, чья воля здесь была много выше воли короля и при ком вы, что в одеждах с королевским гербом, что в ратном облачении с гербом сэра Гая, и шагу не смогли бы сюда ступить.

– Граф Хантингтон!.. – протянул третий лесничий и понимающе сказал: – Вот почему хозяйка так переменилась в лице! Догадалась, кто мы?

– Она умная женщина, – невесело улыбнулся Джеффри.

– Выходит, она из тех, кто был в Шервуде с графом Робертом?

Он молча прикрыл глаза, подтверждая догадку бывшего соратника.

– И она знает, кто ты?

– Да, Мэтью, знает.

– Знает, но приютила тебя?

– Не только приютила, но и вылечила. Признаюсь, медведь меня сильно помял.

– Странно! Тебя, командира дружины Гая Гисборна, лечит женщина, преданная графу Роберту!

– Шервуд вообще странный лес, Никлас. Здесь все иначе, чем за его пределами.

– Значит, дом построен без разрешения? И как нам теперь быть?

По тону могло показаться, что лесничие спрашивают у Джеффри совета, словно по-прежнему видят в нем командира, и его ответ больше походил на приказ, чем на совет:

– Оставьте в покое этот дом. Забудьте, что он здесь стоит.

– Как скажешь, Джеффри, – ответил Томас именно так, будто получил приказ и был готов исполнить его в точности, не отступая ни на шаг от воли командира.

– Вот и славно, – улыбнулся Джеффри, и бывшие ратники Гисборна заулыбались в ответ как по команде.

Они сделали еще по глотку вина, и Томас спросил:

– Так куда ты все-таки подевался? Едва закончилась поминальная служба по сэру Гаю, ты переговорил со мной и остальными, приказав им подчиняться мне, сел на коня и уехал. Куда?

Помолчав, Джеффри ответил:

– Поскольку сэр Гай погиб и его тело было предано погребению, я счел свой долг перед ним исполненным и намеревался найти того, кому давно хотел предложить свой меч. Тем более что он предлагал мне остаться с ним, когда я приезжал к нему парламентером от Брайана де Бэллона. Признаюсь, его предложение ошеломило меня. Я едва не согласился, но сэр Гай в то время был жив. Пришлось отказаться. Смерть сэра Гая развязала мне руки, я стал свободным и мог следовать велению сердца.

– Значит, ты отправился на поиски графа Роберта, – понял Томас. – Тебе удалось найти его?

– Удалось, – криво усмехнулся Джеффри, – но не так, как я думал. Граф Роберт умел сбивать со следа, и я, проплутав два дня по лесу, понял, что не сумею его отыскать. Тогда я решил приглядеть за Брайаном де Бэллоном, понимая, что тот будет носом землю рыть, лишь бы найти графа Роберта и оправдаться перед королем за поражение у Трента. Он ведь бросился прочесывать Шервуд, едва дождавшись окончания дня, в течение которого стрелки графа Роберта должны были покинуть лес, если хотели получить королевское помилование.

– Мы так и не поняли, почему они ушли. Если вспомнить, как каждый из них был предан графу Роберту, подобное отступничество необъяснимо. Особенно учитывая, как они сражались у Трента – не на жизнь, а на смерть.

– Не было никакого отступничества, – жестко ответил Джеффри. – Граф Роберт сам приказал им отправляться по домам, умолчав, что он единственный, кого король обошел своей милостью. Они поверили ему, как верили всегда и во всем, вот и ушли, думая, что и он отправится в Веардрун. А он остался в Шервуде.

– Один?

– Нет. Леди Марианна осталась с ним и несколько его друзей, заподозривших неладное.

Бывшие ратники помолчали, обдумывая слова Джеффри, потом Мэтью спросил:

– И долго ты пробыл в засаде у замка Бэллона?

– Пока к нему не приехал гонец из Кирклейской обители. Бэллон немедленно отправился в дорогу с половиной сотни ратников. Я услышал, куда они едут, и решил их опередить, спрямив путь через лес. Но от дождей лесные тропинки размокли хуже проезжей дороги. Когда я добрался до обители, Бэллон покидал ее, увозя тела пятнадцати ратников. Час, всего лишь час – и все могло сложиться иначе.

– Ты видел их? – помедлив, спросил Томас. – Они и вправду погибли?

Джеффри тяжело вздохнул, запрокинул голову и посмотрел в небо, не дав пролиться слезам, навернувшимся на глаза. Прикусив губу, он покивал.

– Да, видел. Он лежал на спине, изрубленный мечами. Она – у него на груди, со стрелой между ключиц. Если бы не лужи крови, его раны и ее стрела, можно было подумать, что они просто спят.

– Как они оказались в Кирклейской обители? Она же воспитывалась там, ее не могли не узнать, а значит, и его!

– Ее ранили стрелой, когда они уходили от погони Бэллона. Она потеряла много крови, умирала. Сентябрь был гнилой, дождь лил не переставая. Нужен был кров, лекарства. Где еще он мог все это найти? – глухим голосом ответил Джеффри.

– Но почему именно эта обитель?!

– Она оказалась ближайшей. Добираться до другой у них просто не было времени: леди Марианна умерла бы раньше, чем они доехали. И он рискнул ради ее спасения.

– Ради ее спасения! – с горечью воскликнул Никлас. – А настоятельница выдала их Бэллону.

– Не сразу, – вздохнул Джеффри, – она долго колебалась. И если бы только выдала! Вдобавок она заперла снаружи на засов дверь комнаты, которую им отвела. Дрянная старуха считала, что совершает подвиг во имя высших материй, а искупалась в их крови так, что ее в тот же день хватил удар. Но язык у нее шевелился, и она поведала, как их убили, во всех подробностях. Граф Роберт отказался от сопротивления ради леди Марианны и, взяв с Бэллона слово чести, что ей ничто не грозит, простился с ней и сказал, что готов за ним следовать. А тот ответил, что у него приказ короля не принимать добровольную сдачу графа Хантингтона.

– Почему же он сразу не сказал об этом графу? – с возмущением спросил Томас.

– А как бы иначе он обезоружил его? – тяжело усмехнулся Джеффри. – Тот попросил Бэллона не делать этого на глазах у леди Марианны, но Бэллон и в такой малости ему отказал. И тогда леди Марианна, несмотря на то что была ранена и почти без сил, бросила графу Роберту его меч.

– Да! – с восхищением выдохнул Никлас. – Она была удивительной женщиной, леди Марианна!

После недолгого молчания Мэтью спросил:

– Как Бэллону удалось одолеть его? Ты упомянул, что пятнадцать ратников были убиты.

– Не уверен, что он справился бы один с пятью десятками. Но, кто знает, может, и справился бы. Он ведь был воином от Бога, – Джеффри задумчиво сощурил глаза. – В любом случае Бэллон не стал проверять. Он прострелил графу Роберту руку, тот выронил меч – и все. Я насчитал пять ран от клинков, пробивших его грудь насквозь. Каждая из них была смертельной. А он, по словам настоятельницы, не только устоял на ногах, но еще и сумел прожить несколько минут. Все-таки у него была невиданная, несокрушимая сила духа! Когда же он умер на руках у леди Марианны, Бэллон рассказал ей, что король помиловал графа Роберта, но отдал устный приказ найти его и убить, прежде чем весть о помиловании разнесется повсеместно. Швырнул ей это в лицо и застрелил леди Марианну со словами, что ему не нужна свидетельница и мстительница.

Эллен, слышавшая каждое слово, беззвучно заливалась слезами, кусая ладонь, чтобы не разрыдаться во весь голос. Она тоже видела Робина и Марианну, лежавших в крови – своей и чужой. Тягостное повествование Джеффри заставило ожить в ее памяти страшную картину того дня.

Бывшие ратники Гисборна дослушали командира и долго сидели в скорбном молчании. Встрепенувшись, Томас сказал:

– Постой, а почему из твоих слов выходит, что он сражался с ратниками Бэллона в одиночку? Ты же упоминал, что с ним были люди.

– Да, и я столкнулся с ними лоб в лоб у двери в ту комнату, когда примчался в обитель. Они узнали от монахини о том, что в монастыре побывал Бэллон и что он сделал, когда было уже поздно.

– Как же они проспали приезд Бэллона, да еще с таким большим отрядом ратников? – с плохо скрываемым негодованием спросил Мэтью. – Знали, что обитель опасна, и даже не следили за воротами?

– Нет, друзья, не надо корить их, – сказал Джеффри, грея в ладонях кружку с вином, – граф Роберт им ни словом не обмолвился, что леди Марианна воспитывалась именно там. Настоятельница разрешила ему остаться при жестком условии: никто из его людей не должен выходить из отведенной им комнаты. Дескать, обитель женская, присутствие мужчин смущает сестер. Ворота там видны только из покоев настоятельницы, а графу Роберту и леди Марианне она предоставила епископские покои, которые находятся в отдалении от комнаты, где были его стрелки. Стены там такие толстые, что в коридоре не слышно, что происходит в кельях. Крепкая западня! Да и чем они могли помочь графу Роберту? Только умереть вместе с ним. Полагаю, он потому и не сказал им ничего. Понимал, что если настоятельница склонится к предательству, то не он, так хотя бы они уцелеют и позаботятся о леди Марианне. Почти так и вышло: мы забрали оттуда графа Роберта и леди Марианну и отвезли их в церковь неподалеку от Фледстана.

Бывшие ратники Гисборна наполнили кружки вином доверху и осушили их со словами:

– Вечная память графу Роберту и леди Марианне! Достойные были люди – что он, что она.

Короткое молчание, гулкий вздох и протяжный голос Мэтью:

– До сих пор сожалею, что он отказался принять над нами командование при штурме Ноттингема. Прости, Джеффри, ты всегда был нам хорошим командиром, а все же хотелось, хотя бы разок, пойти в битву под его началом!

– Не извиняйся. Я ведь сам предложил графу Лестеру отдать нас под руку графу Роберту, но тот не согласился. Что ж! Он был в своем праве. Будь я на его месте, поступил бы так же.

– И все-таки жаль!

– Ну и что ты теперь собираешься делать, Джеффри? – спросил Томас и, когда тот в ответ неопределенно передернул плечами, предложил: – Присоединяйся к нам!

Джеффри покачал головой и отрезал:

– Нет! Королю Иоанну я не буду служить даже под страхом смертной казни! Подлее человека нет на земле.

– Ты говоришь о короле! – с упреком заметил Никлас.

– Мне все равно, – ледяным тоном ответил Джеффри, – вы мои слова передавать не станете, а ему я мог бы сказать это прямо в лицо.

– Это из-за приказа Бэллону по поводу графа Роберта? – тихо спросил Мэтью.

– Не только. Иоанн мог одним мановением руки прекратить войну сэра Гая, объявленную графу Роберту. Но нет! Король сам натравливал его на графа Роберта, вместо того чтобы остановить. Сколько крови пролилось, сколько людей погибло! В этом прежде всего виноват Иоанн! Нет, друзья, я не стану ему служить ни дня, ни часа. Лучше подохну с голоду.

Допив остатки вина, Джеффри и его товарищи поднялись на ноги и обнялись на прощание.

– Выздоравливай, Джеффри. Мы еще навестим тебя. Передай хозяйке поклон, скажи, что мы не хотели испугать ее, и за дом пусть не тревожится. О нем никто, кроме нас, не узнает.

Проводив бывших соратников, Джеффри вернулся в дом. Услышав его шаги, Эллен немедленно поднялась на ноги и быстро вытерла рукавом мокрое от слез лицо. Но Джеффри заметил ее покрасневшие глаза и припухшие веки. Он сел на скамью, устало привалился спиной к стене и вытянул ноги.

– Нелли, что тебя так огорчило? Да, они, как и я, служили Гаю Гисборну, теперь стали королевскими лесничими. И что? Они отнюдь не такие дурные люди, которыми ты их считаешь, – негромко сказал он, пристально глядя на Эллен.

Она ответила ему взглядом, полным ненависти, и спросила хриплым от слез голосом:

– А чем твои соратники так примечательны? Чем они отличаются от наемников прочих лордов? Такие же насильники и убийцы, как ратники того же Роджера Лончема. Да если бы сэр Гай неизвестно из каких соображений не запретил бы вам прикасаться к Марианне, все вы внесли бы посильную долю в насилие над ней во Фледстане – и с превеликим удовольствием!

Лицо Джеффри окаменело, в глазах вспыхнуло ужасающее пламя. Его так и подбросило со скамьи. Оказавшись в шаге от Эллен, он подался к ней и очень тихо сказал:

– Что? Мы бы приняли в этом участие? И я тоже? Какая же ты… – он замешкался, не в силах подобрать нужное слово, махнул рукой и напустился на Эллен с еще большим негодованием: – Мои товарищи охраняли ее, в том числе и те, что сегодня были здесь. Они едва не вступили в сражение с ратниками Лончема, рвавшимися продолжить бесчинство.

Выражение его лица было таким страшным, что Эллен невольно отшатнулась. Крепко обхватив себя руками, Джеффри говорил быстро и яростно:

– Ты ничего не знаешь о том дне, ничего! Когда мы приехали во Фледстан и я вошел в караульную, ее насиловал один из ратников Лончема. Мое появление не остановило его! Обернулся, чтобы посмотреть, кто вошел, и продолжил. Он насиловал ее прямо при мне, не смущаясь. Когда я велел ему убираться, он предложил подождать своей очереди!

Голос Джеффри пресекся, рука непроизвольно сжала рукоять ножа, заткнутого за пояс. Он не сказал, как обошелся с тем ратником, но слов и не требовалось. По его лицу, глазам, пальцам, побелевшим на суставах, Эллен поняла, что тот ратник после наглого ответа жил не дольше секунды.

– Она была еле жива, почти не дышала. Даже не поняла, что произошло. Лишь села, подтянула ноги и обхватила колени руками. Я набросил на нее плащ, чтобы прикрыть наготу – на ней не было ни лоскутка, – а она, не открывая глаз, закуталась в него и прислонилась к стене.

Не в силах больше говорить, Джеффри шагнул к двери.

– Куда ты?! – встревожилась Эллен.

– На сеновал. Не хочу ни видеть тебя, ни оставаться с тобой под одним кровом, – ответил он, сжигая ее гневным взглядом: – Ничего не зная, ты считаешь себя вправе судить и приговаривать, огульно называть всех насильниками и убийцами. Я ни одну женщину не брал силой, а леди Марианну…

Он задохнулся от негодования. Эллен метнулась к нему и, ухватив за ворот куртки, торопливо сказала, лишь бы он не уходил, да еще в таком гневе:

– Тогда расскажи мне, пожалуйста!

– Рассказать тебе? – Джеффри зло рассмеялся. – А кто ты такая? Почему я обязан рассказывать тебе о том, к чему ты не имеешь ни малейшего отношения? Хочешь узнать подробности ее унижения или я вечно должен оправдываться перед тобой?

Он говорил так, словно хлестал ее по щекам, и в его глазах горела едва ли не ненависть к ней. Заметив, что она удерживает его, Джеффри оттолкнул Эллен и резким ударом руки распахнул дверь. Охнув, он вдруг ухватился за стену и, соскользнув по ней, осел на пол, зажимая ладонью бок. Куртка под его рукой мгновенно намокла от крови. Опустившись на колени рядом с Джеффри, она расстегнула куртку, рубашку просто разорвала и увидела, что одна из ран открылась. Джеффри больше не отталкивал Эллен, лишь тяжело и прерывисто дышал, закрыв глаза и прижимаясь затылком к стене. Эллен попыталась поднять его, но безуспешно. Тогда она спросила:

– Джеффри, ты можешь встать?

Он открыл глаза, и Эллен отшатнулась: он смотрел на нее так ожесточенно, что обжигал пламенем, полыхавшим в его глазах.

– Оставь меня! – хрипло сказал Джеффри. – Одним ратником Гисборна больше, одним меньше – какая тебе разница?

Эллен, не в силах найти слова, посмотрела на него умоляющим взглядом и в такой же безмолвной мольбе прижала руки к груди. Взгляд его серых глаз немного смягчился, он вздохнул и, цепляясь рукой за стену, поднялся на ноги. Эллен тут же подставила ему плечо, крепко обвила рукой его стан. Он хотел оттолкнуть ее, обойтись без ее помощи, но пошатнулся и сам схватился за ее плечо. Эллен довела его до кровати, на которую он рухнул и закрыл глаза.

Промыв рану, она нанесла лекарственную мазь и перевязала Джеффри. Все это время он хранил молчание. Эллен провела ладонью по его щеке и спросила:

– Больно?

Джеффри приоткрыл глаза, бросил на нее странный сожалеющий взгляд, словно из них двоих в лечении нуждалась она, а не он, и резко ответил:

– Да.

Заметив, как она принялась смешивать с водой маковую настойку, Джеффри дернул уголком рта. Он говорил о другой боли, и Эллен не сумела понять его правильно. Впрочем, стоит ли удивляться, если она так легко отмахнулась от возникшего между ними доверия и поставила его в один ряд с грубыми скотами Роджера Лончема? Джеффри вспомнил, как она швырнула ему в лицо, что только приказ сэра Гая воспрепятствовал ему и его соратникам присоединиться к насилию над леди Марианной, и его снова затрясло от негодования. Когда Эллен поднесла кружку к его губам, он молча выпил лекарство и уснул, не сказав больше ни слова.

Эллен просидела возле Джеффри всю ночь. Не отрывая от его лица печальных глаз, она мучилась острым чувством вины. Ведь, кажется, она провела рядом с Джеффри не один день, разделила с ним постель, где мужчина открывается женщине больше, чем в любых словах. Настороженность к нему давно потеснили другие чувства – приязнь и уважение. Ей было известно и то, как он относится к Марианне. Почему же она не сдержалась и оскорбила его так, что сильнее оскорбить, наверное, и нельзя?

Но, с другой стороны, невозможно забыть о многолетней вражде Гая Гисборна с Робином, как и о том, что именно Джеффри все годы этой вражды возглавлял дружину Гисборна и был его правой рукой. Он сказал, ратники сэра Гая охраняли Марианну во Фледстане от ратников Лончема. Почему бы и нет, если таков был приказ, отданный Гисборном? Но не они ли потом захватили Марианну в соборе Святого Георгия и доставили в Ноттингем, откуда Робин спас и ее, и Вилла не иначе как с помощью чуда? Выполнили один приказ сэра Гая так же, как выполнили потом другой. Воля Гисборна – вот единственное, что руководило Джеффри и его соратниками как во Фледстане, так и в соборе Святого Георгия. Да, Джеффри объяснял ей, как получилось в тот раз, что, выполняя приказ, он имел все основания считать, что этот приказ не достигнет желаемой цели. Но ведь был еще и приказ стрелять в Робина, когда сэр Гай в Руффорде обнаружил, что и он, и его дружина окружены вольными стрелками. Был бы выполнен этот приказ, не помешай тогда Марианна, взявшая в заложницы леди Беатрис?

Ратники Гая Гисборна! Во всем Ноттингемшире и далеко за его пределами их боялись куда сильнее, чем ратников того же шерифа. Не мог же этот всеобщий страх не иметь под собой оснований! Эллен видела их только однажды, когда приезжала к замку Гисборна, но в тот день она не обратила на них внимания: разговора с сэром Гаем было достаточно, чтобы мир вокруг нее разрушился. Но позже, в Шервуде, она слышала много рассказов о ратниках Гисборна, гораздо более умелых и беспощадных в бою, чем ноттингемские, и часто воочию представляла их. Безмолвные рты, неподвижные лица, беспощадные глаза – верные псы Гая Гисборна, готовые разорвать любого, на кого укажет рука господина. И во главе этой стаи неизменно был он – Джеффри. Эллен выхаживала его, отчаивалась, когда ему было совсем плохо, радовалась, когда он начал выздоравливать. Она полюбила долгие разговоры с Джеффри, в которых душа успокаивалась, близость с ним подарила ей такое блаженство, которое она успела позабыть. Ее влекло к Джеффри, она привязалась к нему, забыв, кем он был, пока внезапный приезд его бывших соратников не вернул ее в дни вольного Шервуда. Рассудок и сердце Эллен впали в полнейшее смятение, причиной которого стал Джеффри, лежавший сейчас в забытьи. Грозный и очень опасный недруг, но в то же время – верный друг и надежный защитник. И любовник, честно напомнила себе Эллен, ее любовник, в чьих объятиях она таяла от наслаждения, как много лет назад в объятиях Робина. Опять она сравнивает Джеффри с Робином, укорила себя Эллен и поняла, что запуталась и в этом человеке, и в себе самой.

За окном забрезжил рассвет. Почувствовав, что все тело затекло от долгого неподвижного сидения на табурете, Эллен устало поднялась и вышла из дома к ручью умыться. Прохладный ветер овеял, остудил лицо. Эллен закрыла глаза и, подышав запахами опавшей листвы, еле слышно сказала:

– Как мне быть, Робин? Раньше ты давал мне ответ на любой вопрос, а теперь и спросить некого!

Сильный порыв ветра встрепал ей волосы и провел прохладной ладонью по щеке.

– Просто помни всегда о том, что я предлагал ему остаться со мной. Этого достаточно, Нел, – почудился любимый голос – спокойный, уверенный, властный.

Джеффри очнулся от сна, от еды отказался, выпив лишь кружку воды, и попросил Эллен вновь дать ему макового настоя. Она встревожилась.

– Так сильно болит, Джеффри?

– Просто сделай это и избавь меня от допроса, – ответил он так, что Эллен ничего не оставалось, кроме как подчиниться.

Ее посетила мысль, что таким образом он уходит в забытье, чтобы не видеть ее, избежать разговоров с ней, и на душе у нее стало совсем тяжело. Когда в середине дня возле дома неожиданно объявились вчерашние гости, Эллен даже обрадовалась. Их лошади были нагружены тяжелыми седельными сумками, а один из лесничих правил подводой с дровами. Люди как люди, подумала Эллен, украдкой разглядывая гостей. Не знала бы, кто они, никогда не признала бы в них ратников Гисборна. Учтивые, не слишком улыбчивые, но никакой особой опасностью от них не веяло.

– Привезли вам немного припасов и дрова – от вашей поленницы скоро ничего не останется. Где Джеффри, хозяйка?

– Спит, – ответила Эллен, – ему стало хуже.

Лесничие обменялись быстрыми взглядами.

– Почему? Вчера он выглядел вполне бодрым и ничуть не больным.

– Рана открылась.

Помедлив, один из них спросил:

– Нам можно зайти внутрь и взглянуть на него?

Эллен посторонилась, отступив от двери, и, когда лесничие вошли в дом, зашла следом за ними. Они стояли у изголовья кровати и внимательно рассматривали Джеффри.

– Где же рана, хозяйка? Все шрамы на его лице в точности такие же, какими были вчера.

В голосе прозвучало недоверие, переходившее в подозрение. Эллен молча приподняла покрывало, и лесничие, увидев на боку Джеффри повязку с засохшими пятнами крови, поморщились.

– А я-то думал, только его лицу досталось! И ведь ни словом не обмолвился! Даже не охнул, когда мы сжимали его в объятиях, – сказал один.

– Кто охнул бы? Джеффри? – хмыкнул другой, всем видом выражая уверенность в том, что если кто-то и показал бы, что испытывает боль, то не командир дружины Гая Гисборна.

Двое лесничих, не говоря ни слова, вышли из дома, принесли седельные сумки, выгрузили содержимое на стол и снова скрылись за дверью. Третий достал кожаный кошелек и, с сомнением посмотрев на Эллен, все же отдал его ей.

– Здесь серебро для него на первое время. Оно и к лучшему, что он нас сейчас не слышит, а то отказался бы. Припрячь, хозяйка. Отдашь, когда сама подберешь подходящий момент, – так, чтобы он непременно взял. Разгрузили подводу?

Последний вопрос относился к товарищам, появившимся на пороге.

– Да, разгрузили.

– Тогда поехали.

– Подождите! – торопливо сказала Эллен и, когда все трое посмотрели на нее одинаковыми вопросительными взглядами, предложила: – Может быть, хотите выпить эля, прежде чем уедете?

– А ты готова угостить нас? – с усмешкой спросил один из них. – Вчера ты была не слишком приветливой.

– Да, я хочу вас угостить. Только подождите снаружи. Я вынесу кувшин с элем и кружки.

– Почему не здесь, в доме?

– Чтобы не потревожить его, – объяснила Эллен, указав на спящего Джеффри.

Они переглянулись, словно взглядами о чем-то договаривались, и вышли за порог. Нацедив полный кувшин эля, она прихватила четыре кружки и поспешила следом.

Они ждали ее, расположившись кто где: один стоял, прислонившись к стене, двое сидели на охапках валежника, собранного накануне Эллен и Джеффри. При ее появлении тот, что стоял, молча снял плащ и постелил поверх валежника. Поставив кувшин и кружки на землю, Эллен устроилась на расстеленном для нее плаще. Владелец плаща сел рядом с товарищами напротив, и вот теперь ей стало и вправду не по себе под прицелом трех пар холодных немигающих глаз. Она постаралась не подать виду, что оробела, и разлила эль по кружкам.

– Перестань дрожать, хозяйка, – вдруг сказал тот, кто одолжил ей плащ. – Как тебя зовут?

– Эллен.

– Я Томас, – ответил он и поочередно указал на остальных: – Никлас, Мэтью. Чего ты хочешь от нас в обмен на свою любезность?

Эллен вскинула на него глаза, и Томас, пригубив эль, усмехнулся:

– Вчера у тебя было такое лицо, что я не удивился бы, накинься ты на нас с кулаками. А сегодня угощаешь элем, хотя в твоих глазах я так и вижу собственное отражение в ратном облачении с гербом сэра Гая. Боишься, но скрываешь страх. Значит, тебе что-то от нас нужно.

Эллен почувствовала себя так, словно ее, как котенка, взяли за шкирку и, удерживая в вытянутой руке, самым внимательным образом рассмотрели со всех сторон. Она действительно поймала себя на мысли, что видит их в эту минуту так, как сказал Томас: ратниками Гисборна.

Прямой вопрос требовал такой же прямоты в ответ, и Эллен, обхватив кружку ладонями, откровенно призналась:

– Я прошу вас рассказать, как вы охраняли во Фледстане леди Марианну от ратников Роджера Лончема.

Лица всех троих тут же изменились, посуровели, в глазах появилась настороженность.

– Почему тебя это интересует и откуда ты вообще знаешь о том деле? – спросил Мэтью.

– Джеффри вчера обмолвился.

– Ну, так и расспросила бы его.

– Он не успел рассказать, – слукавила Эллен. – Открылась рана, хлынула кровь, и он повалился на пол. Стало не до разговоров.

Томас пристально посмотрел на нее и усмехнулся:

– Значит, обмолвился, но не успел рассказать? Не хитри с нами, Эллен! Мы знаем нашего командира куда дольше, чем ты. Он ничего бы не стал рассказывать о том дне во Фледстане.

– Видать, вы сильно повздорили из-за нашей нечаянной встречи, – подал голос Никлас, – и ты сумела так его уязвить, что он вспылил и сказал то, о чем мы все предпочитаем молчать, даже между собой. Думаю, и рана у него открылась не просто так. Что ты ему сказала?

– Что ратники Гая Гисборна ничем не отличаются от ратников Роджера Лончема, – через силу ответила Эллен.

Они переглянулись, и Томас понимающе кивнул:

– Тогда неудивительно, что Джеффри вышел из себя. – Посмотрев на нее долгим сожалеющим взглядом, он тяжело усмехнулся: – Любезная Эллен, ты думаешь, только покойный граф Хантингтон запрещал своим людям насилие над женщинами и пресекал его, кем бы оно ни творилось? Нет, красавица, у нас были точно такие же порядки, и наводил их не сэр Гай, упокой Господь его грешную душу. Он, я думаю, посмотрел бы сквозь пальцы на подобные вещи, а вот Джеффри нет. Не страх перед сэром Гаем, в чем все были уверены, а именно Джеффри держал дружину вот в таком кулаке.

Томас крепко сжал пальцы и показал кулак Эллен как наглядное подтверждение собственных слов.

– Так и есть, – согласился с ним Никлас, – сэр Гай не был олицетворением милосердия, но и не обращал на нас внимания. Только умалишенный рискнул бы по собственной воле попасться ему на глаза. Да, мы все опасались нрава сэра Гая, но навлечь на себя гнев Джеффри, поверь, было куда опасней и чревато последствиями. Джеффри может показаться легким человеком, но это обманчивое впечатление. Твердости духа ему не занимать, а в ратном умении он превосходил не то что каждого из нас, но и самого сэра Гая.

– Чем же был чреват его гнев? – спросила Эллен, поразившись тому, что услышала.

Она не верила, что Джеффри отличается большей жестокостью, чем покойный сэр Гай, не хотела верить. Но что иное могло быть причиной того, что ратники Гисборна считали крутой нрав господина не настолько опасным, как немилость командира – в сущности, такого же ратника, как они? Эллен задала вопрос и боялась получить ответ, который опровергнет ее мнение о Джеффри.

– Быть изгнанным из замка сэра Гая, например. У Джеффри доставало полномочий, ему не требовалось испрашивать позволения сэра Гая на подобные действия, – сказал Мэтью. – Но это, считай, тебе повезло. Худшим наказанием было, когда Джеффри просто делал шаг в сторону. В этом случае ты оказывался лицом к лицу с сэром Гаем – и один на один, лишенный защиты командира. Вот тут, любезная Эллен, оставалось только молиться, чтобы сэр Гай находился в ровном расположении духа. Тогда можно было надеяться остаться в живых и опять-таки быть всего лишь изгнанным прочь. Если же он пребывал в ярости или просто в дурном настроении, то решал твою судьбу без всякого снисхождения, и ждать от него пощады не приходилось.

– И как часто Джеффри так поступал? – поинтересовалась Эллен.

– На моей памяти дважды, – задумавшись, нахмурился Никлас. – Уроки были слишком наглядны и запоминались надолго, чтобы кто-то пожелал повторения, да еще на себе. Хотя нет, запамятовал! Нашлись два глупца из новичков – поддались азарту или желанию угодить сэру Гаю. Оба из-за своей оплошности не задержались и до утра. Легко отделались – остались живыми, пусть и превратились в нищих изгоев. Вот так-то, Эллен. Но разгневать Джеффри опасались не только мы, но и сэр Гай. Он безмерно дорожил его преданностью, боялся ее потерять, поэтому многое из того, что нам приписывала молва, мы никогда не делали, и только потому, что сэр Гай понимал, с чем Джеффри смирится, а против чего открыто взбунтуется. Поняла?

– Нет, – призналась Эллен.

Смысл сказанного и вправду остался ей непонятен. Никлас тяжело вздохнул и терпеливым тоном, словно объясняя очевидные вещи, сказал:

– Мы охраняли замок сэра Гая и его самого. Если дела, которые он вершил от имени шерифа Ноттингемшира, требовали поддержки силой, сэр Гай пользовался ратниками шерифа, а не собственными. Когда он сам стал шерифом, мы были заняты тем, что натаскивали ноттингемских ратников в воинском деле, и охрана сэра Гая осталась нашей обязанностью. Когда Брайан де Бэллон принял на себя командование войском, посланным королем Иоанном, сэр Гай не пустил нас в Шервуд вместе с королевскими ратниками. Да мы туда и не рвались, понимая, что план Бэллона закончится полным провалом, как оно и вышло. Но и в открытом сражении с вольными стрелками на берегу Трента, где погиб сэр Гай, мы тоже не принимали участия. Он приказал всем нам остаться на другом берегу для охраны сэра Брайана. На самом деле сэр Гай прекрасно отдавал себе отчет в том, что королевские ратники не выстоят против вольного Шервуда, и решил не проливать нашу кровь понапрасну.

– Тебя послушать, так вы были сущими агнцами! – вспылила Эллен. – Все знали, что те же ноттингемские ратники боялись вас как огня!

– Правильно боялись, – хмыкнул Мэтью, – если они где-то переходили нам дорогу, разговор с ними был простой и очень короткий.

– Хорошо, а как вы объясните, что в засаду, подстроенную леди Марианне в соборе Святого Георгия, ваш господин взял именно вас, а не ратников шерифа? – не пожелала сдаваться Эллен.

Бывшие ратники Гисборна долго молчали. По их помрачневшим лицам Эллен поняла, что напоминание о той засаде было для них крайне неприятным. Чувствуя себя одержавшей победу, но ничуть не радуясь ей, она усмехнулась:

– Нечего возразить?

– А что тут возразишь? – гулко вздохнул Томас. – Что было, то было. Сэр Гай держал свой замысел в тайне от шерифа, потому и взял с собой нас, а не ратников сэра Рейнолда. Единственное, что могу привести в нашу защиту: мы почти до конца не знали, что ему понадобилось в соборе Святого Георгия.

– Неправда! – ответила Эллен. – Джеффри знал всю суть той низкой затеи.

– Он-то знал, но молчал, приказав лишь соблюдать тишину и ничем не выдать себя. Когда возле собора появилась леди Марианна, мы все обомлели, а Джеффри стал белее снега и выбранился сквозь зубы такими словами, которых мы прежде от него и не слышали.

– Могли бы дать ей уйти, – тихо сказала Эллен.

– Мы-то могли, да она сама не захотела, бросилась на выручку Виллу Скарлету, – сердито ответил Мэтью. – А тут и сэр Гай подоспел. Да что говорить! Поганый день получился – как в грязи вывалялись, от которой ввек не отмыться. А когда мы узнали, что ее еще и пытали!.. Сэр Гай понимал ведь, что она выстоит, просто крови ее хотел. Вот это было как раз то самое дело, после которого Джеффри не задержался бы на службе у сэра Гая ни дня, да и не он один. Сэра Гая тогда поразила стрела у ворот города, и только то, что он оказался при смерти, Джеффри и удержало, а вместе с ним и всех нас. Скажу тебе честно, Эллен, если бы люди графа Роберта не расправились с этим подлецом Хьюбертом, мы бы сами его прикончили. Он это чувствовал, потому и забился в покои сэра Гая, пока тот был без сознания и не мог его выгнать.

– А Руффорд? – возразила Эллен. – Там ведь тоже были вы, а не ратники шерифа.

Этот довод не произвел на бывших ратников Гисборна впечатления, которого она ожидала. Томас с недоумением пожал плечами:

– А что Руффорд? От него до замка сэра Гая ближе, чем до Ноттингема, потому он и послал за нами.

– И вы бы сожгли все селение, как сэр Гай грозил графу Роберту, отдай он вам такой приказ?

– Приказы он отдавал не нам, а Джеффри, – ответил вместо Томаса Никлас. – Если бы наш командир подтвердил приказ сэра Гая, то да, мы бы исполнили его в точности, как исполняли все, что слышали из уст Джеффри.

Заметив откровенное непонимание в глазах Эллен, Никлас пояснил:

– Сэр Гай был нашим господином, но командовал нами не он, а Джеффри. Ясно теперь?

– Нет. Граф Роберт был и господином, и командиром…

– Так это граф Роберт! – усмехнулся Томас. – Он водил своих людей в битву, сам сражался, а сэр Гай так не поступал никогда, перепоручив это Джеффри. Потому тот и был нашим командиром, и, говоря о Руффорде, если бы Джеффри не подчинился приказу сэра Гая, мы бы и с места не сдвинулись.

– А что, такое бывало, чтобы Джеффри не подчинялся его приказам? – с иронией спросила Эллен.

Ехидство, прозвучавшее в ее голосе, тоже не оказало на собеседников Эллен никакого воздействия. Они все втроем посмотрели на нее совершенно серьезными глазами, и Томас сказал:

– Бывало, и не однажды. И сэру Гаю приходилось уступать. Джеффри лишь проявлял деликатность и разубеждал его, заботясь, чтобы другие не слышали. Внешне он был неизменно почтителен к сэру Гаю. Посмотришь на них и подумаешь, что для Джеффри ничего нет более святого, чем воля господина. Но это не так! Он позволял себе вступать в спор с сэром Гаем, не страшась его гнева. Я как-то спросил его, в чем кроется секрет его бесстрашия. Он ответил, что ничем не рискует, кроме собственной головы, а потерять голову не так страшно, как поступиться душой. Это я тебе к тому говорю, чтобы ты понимала, с кем имеешь дело.

– Очень хочу понять! – усмехнулась Эллен. – И все же так и не услышала: подтвердил бы он приказ сэра Гая сжечь Руффорд или нет?

– Ох, какая же ты дотошная! – тяжело вздохнул Томас и рассмеялся. – Да ясно же было как день, что граф Роберт не станет ждать, чтобы убедиться, выполнит ли сэр Гай свою угрозу. Мы все понимали: он выйдет из своего укрытия и сдастся, что он и сделал.

– Да! – протянул Мэтью с нескрываемым восхищением и задумчиво прищурил глаза, словно вернулся в тот давний день. – И он вышел. Как сейчас его вижу! Вот кто был вождем от природы! Один взгляд на него – и сразу становилось понятно, почему все в Шервуде были преданы ему до последнего вздоха. Рядом с ним сэр Гай превращался в собственную тень. Так оно и было в тот вечер.

– Что не помешало вам избить его, а вашему доблестному командиру подтвердить этот приказ сэра Гая, раз уж, как вы говорите, никто из его дружины пальцем бы не пошевелил без указания Джеффри, – зло бросила Эллен.

Никлас усмехнулся.

– Как раз те два ратника, о которых я вначале позабыл, поплатились за то, что посмели без слова или знака Джеффри присоединиться к тем, кто бил графа Роберта. Сильно подозреваю, что Джеффри наказал их, но проявил снисходительность, потому что они были новенькими и не успели усвоить негласные правила, по которым жила вся дружина.

Эллен негодующе всплеснула руками:

– Да какое мне дело, что сталось с этими ратниками и почему с ними так обошлись? У меня другое в голове не укладывается!

– Что именно? – поинтересовался Мэтью.

– Ваши слова и поступки! Вчера вы сокрушались, что граф Роберт отказался принять над вами командование при штурме Ноттингема, а сами все годы только и были заняты тем, как бы взять его в плен и убить.

Они переглянулись и рассмеялись.

– А у тебя острый слух, госпожа Эллен! Вроде бы ты не почтила нас своим обществом, но разговор наш услышала.

– И все же?

Томас отбросил ладонью волосы, упавшие на лоб, и ответил Эллен усталым взглядом:

– Граф Роберт был воином, мужчиной, наконец. Мы с ним воевали, пусть тебе это и не по нраву. Замечу, что не так уж мало наших товарищей погибло от его знаменитого Элбиона! Мы сражались на равных. Но леди Марианна – другое дело. Да, она владела оружием не хуже иного мужчины, но все равно оставалась женщиной. Когда сэр Гай добивался ее руки, мы очень надеялись, что она рано или поздно примет его предложение. Чувства к ней настолько преобразили сэра Гая, что мы надивиться на него не могли. Даже вдали от нее он пытался совладать с собственным нравом.

– Получалось? – осведомилась Эллен, презрительно скривив губы.

– Не всегда, – спокойно ответил Никлас, – но до встречи с ней он и этого не делал, жил, вполне довольный собой. Одно ее имя приводило его в умиротворение, в каком бы бешенстве он ни пребывал мгновением раньше. Если бы леди Марианна стала его супругой и нашей госпожой, может быть, он изменился бы к лучшему, но все вышло иначе, не так, как хотел сэр Гай и надеялись мы. А что до графа Роберта, то, примени мы в Руффорде полную силу, он не поднялся бы на ноги, едва лишь Джеффри подал нам знак прекратить.

– Поднялся бы! – с полной уверенностью заявила Эллен. – Он ни перед кем не падал ниц, тем более перед вашим господином.

– На том и закончим, – неожиданно миролюбиво предложил Мэтью, – а то этот спор может нас далеко завести. Мы с тобой засиделись, да и эль давно выпили.

– Подождите! – воскликнула Эллен. – Вы так и не рассказали мне про Фледстан!

Собиравшиеся подняться с валежника Томас, Никлас и Мэтью неподвижно замерли. Эллен заметила, как они обменялись быстрыми взглядами и на их лицах появилось одинаково замкнутое выражение. Томас покачал головой, отвечая за себя и своих товарищей.

– Почему? – спросила Эллен, не понимая причину такой непреклонности.

– Расспроси Джеффри, когда очнется. Если он сочтет нужным посвятить тебя в те события, то расскажет. А мы не будем с тобой говорить об этом. Не потому, что ты нам пришлась не по нраву. То, чему мы были свидетелями в тот день, должно храниться в молчании ради светлой памяти леди Марианны, – сурово сказал Томас, перекрестившись при упоминании ее имени, и Никлас с Мэтью последовали его примеру.

Глядя на их лица, озаренные благоговением, сродни тому, которое охватило Джеффри, когда емупривиделась Марианна, Эллен осенила догадка. Она поняла причину их столь упорного нежелания говорить о том страшном дне, и негромко сказала:

– Забрав ее из Фледстана, граф Роберт привез леди Марианну именно в этот дом. Я помогала ему выхаживать ее. Она была очень плоха. Два дня ее сжигала горячка, а потом она пришла в себя, но окаменела душой и сердцем. Ему пришлось приложить много сил, чтобы она ожила. Он ни слова не сказал о том, что с ней случилось, но по ее состоянию нельзя было не догадаться, что над ней учинили. А когда он вернулся во Фледстан и уничтожил всех ратников, оставленных Лончемом, не разбираясь, кто был повинен, а кто нет, я поняла: это они обошлись с ней с такой звериной жестокостью.

После ее слов наступила мертвая тишина. Только шелест листвы да фырканье лошадей.

– Ладно, – вздохнул Томас, – раз уж тебе известно об этом, мы расскажем то, о чем ты допытываешься. Только, будь добра, принеси еще эля.

Когда она исполнила его просьбу, Томас сделал большой глоток, и, устремив взгляд мимо Эллен, заговорил ровным глухим голосом:

– Утром в Ноттингеме нас подняли по тревоге, сказав, что сэр Гай срочно покидает город. Он гнал коня во весь опор, и мы едва поспевали за ним. Через несколько миль мы наткнулись на трупы, лежавшие на дороге и вдоль обочин. Одно из этих тел принадлежало ее отцу – сэру Гилберту. Его мы забрали, двое из нас остались позаботиться о телах остальных. Мы же отправились во Фледстан и прибыли туда около полудня. Повсюду – в караулах на стенах, у ворот, во дворе – мы увидели ратников Роджера Лончема. Те, что открыли ворота, сообщили сэру Гаю, что замок занят их господином. Сэр Гай, едва спешившись, приказал проводить его к Лончему, а Джеффри велел следовать за ним. Четверо из нас понесли тело сэра Гилберта в часовню, остальные ждали возвращения сэра Гая во дворе. Многие ратники Лончема были в изрядном подпитии, и от них, чересчур разговорчивых, мы и узнали, что случилось. Сказать, что мы пришли в ужас, значило бы ничего не сказать. Каждый из нас относился к леди Марианне с уважением и должной почтительностью. Прикоснуться к ней мы посчитали бы святотатством. А они… Когда мы услышали во всех мерзких подробностях, как они обходились с ней… С продажными девками не позволяют такого непотребства!

Сэр Гай и Джеффри очень скоро вернулись и направились прямиком в караульную. Первый туда зашел Джеффри, сэр Гай остался снаружи, пока дверь перед ним не открылась, – тогда и он вошел внутрь. Он пробыл там не дольше четверти часа, а когда вышел, на его лицо было страшно смотреть. Не глядя ни на кого из нас, он ушел. Джеффри покинул караульную минутой позже. Постояв в дверях, он окинул взглядом ратников Лончема и подозвал нас, спросил, знаем ли мы, что случилось. Он приказал шестерым занять караульную, прочим оставаться снаружи и быть начеку. Нашей задачей было не впускать в караульную ратников Лончема, даже если они станут туда ломиться. Если потребуется – пустить в ход оружие. Какое-то время, сказал Джеффри, они вас не будут тревожить. Роджер Лончем проявил щедрость, сказал он, предложив сэру Гаю и нам воспользоваться подарком, который он сделал своим ратникам, и этот подарок – леди Марианна. Ратники Лончема подумают, что вы заняты тем же, чем они занимались всю ночь напролет. Но когда им вздумается, что вы слишком долго находитесь в караульной и пришел их черед, стойте насмерть, но не подпускайте их к ней. Иначе она не выживет. Мы сделали так, как приказал наш командир, но прежде чем вошли в караульную, он перенес леди Марианну в помещение, где хранилось оружие. Меня он отправил найти любую служанку, и я отыскал какую-то девчонку, забившуюся в кладовую. Пока я вел ее через двор к караульной под сальные шутки ратников Лончема, она умирала со страху. Я сказал, что ей нечего бояться, никто до нее и пальцем не дотронется, от нее нужна помощь ее госпоже. Но, кажется, она не разобрала ни слова из того, что я говорил, – так ее колотило от ужаса.

– Мы заняли караульную и оставались в ней до позднего вечера, сменяя друг друга, – продолжил Мэтью, когда Томас стал жадными глотками пить эль, чтобы смочить пересохшее горло. – Все вышло так, как сказал Джеффри. Они стали собираться возле караульной, когда начало смеркаться, требовать, чтобы их впустили внутрь, говорили, что за столько часов мы должны были насладиться ею досыта и пора уступить ее им. Дело почти дошло до резни, но тут появился Джеффри. Он прошел в оружейную и через минуту вынес оттуда на руках леди Марианну, завернутую в его сюрко. Только тогда мы ее и увидели, но признали с трудом. Она лежала на руках Джеффри ровно неживая. В лице ни кровинки, в уголках рта запеклась кровь. Эти скоты взнуздали ее веревкой, чтобы она не кусалась. Запястья стерты до крови – тоже веревками, ноги босые и все в крови. От ее чудных волос остались короткие неровные пряди. Джеффри приказал нам достать из ножен мечи и сомкнуться вокруг него, пока он идет с леди Марианной через двор. Предосторожность была не напрасной! Ратники Лончема чуть ли не выли от злости, пытались сломать наш строй и вырвать леди Марианну у Джеффри. Самых ретивых мы уложили замертво, остальные потом нажаловались Лончему, и он высказал неудовольствие сэру Гаю. Чем Джеффри отговорился и как оправдался, мы до сих пор не знаем. Мы-то думали, что охранять леди Марианну приказал сэр Гай, и только озадачились тем, почему он сам не забрал ее из караульной. А оказалось, что Джеффри отдал нам приказ по собственному разумению. Но и знай мы об этом раньше, были бы с ним заодно. По ее виду было понятно, что, останься она без нашей защиты, то не дожила бы и до заката. Он унес ее, и больше мы ее не видели. Вновь увидели только зимой, у собора Святого Георгия. Вот и вся история, Эллен.

Эллен с трудом перевела дыхание. Слушая Томаса и Мэтью, она воочию представляла то, о чем они рассказывали: пьяных ратников Лончема, обомлевшую от страха служанку, непроницаемые лица ратников Гисборна, Джеффри, который бережно нес Марианну, руки, тянувшиеся к ней, оскаленные рты, из которых вылетали крики с требованием вернуть подарок их лорда. Ее сердце сжималось от боли за Марианну, будто с того страшного дня не прошло больше десятка лет, словно он был только вчера. Значит, позаботиться о Марианне было собственным решением Джеффри, а не волей Гисборна. Эллен вновь почувствовала себя виноватой, очень виноватой перед Джеффри, вспоминая выражение его лица, когда она бросала ему обвинения. Не в силах вынести острую боль в груди, она низко склонила голову.

Прикосновение твердой мозолистой ладони заставило ее очнуться.

– Нам пора, Эллен, – сказал Томас.

Он, как и двое его товарищей, был уже на ногах и держал коня в поводу, готовый сесть в седло.

– Береги нашего командира – он стоит твоих забот. Мы все уважали его и продолжаем уважать. Он был всегда справедлив – даже в мелочах.

– Это правда, – подтвердил Мэтью. – Взять тот же случай с бедняжкой Кристианой. Джеффри мог приказать любому из нас, и никто не посмел бы его ослушаться, но не стал же приказывать.

– Кто такая эта Кристиана? – спросила Эллен, вспомнив, что слышала от Джеффри это имя.

Бывшие ратники Гисборна переглянулись, и Томас ответил:

– Сама его спросишь. Захочет – расскажет, нет – его право. Передай ему, что мы приезжали и проведаем его снова. Кто-то из нас будет каждый день проезжать мимо твоего дома, чтобы убедиться, что с вами все в порядке. Тебя мы тревожить не будем, а когда увидим Джеффри и поймем, что он выздоровел, тогда и вовсе докучать перестанем, если только он сам не призовет нас.

С этим напутствием они уехали. Эллен вернулась в дом. Спрятав в сундук кошелек с серебром и убрав припасы, оставленные лесничими, она осторожно присела на кровать рядом с Джеффри. Эллен думала, что он крепко спит, одурманенный маковым настоем, но Джеффри открыл глаза и молча посмотрел на нее.

– Пожалуйста, прости меня за вчерашнее, – тихо сказала она. – Если найдешь в себе силы простить.

Он долго медлил с ответом, не сводя с Эллен пристального взгляда. Она уже отчаялась услышать от него просто слово – мирное или враждебное, все равно! – как его губы дрогнули в улыбке. Джеффри обнял Эллен и, с силой пригнув к себе, заставил склонить голову ему на грудь.

– Вспыльчивая, злоязычная и глупая женщина! Правда, еще и красивая, – услышала Эллен. – Кто же меня вылечит, если я не прощу тебя? Сама подумай!

На ночь она собралась постелить себе на прежнем месте возле очага, но Джеффри воспротивился.

– Ложись рядом со мной! Мне без тебя одиноко, я не усну, и рана вновь разболится.

– Хитрец! – фыркнула Эллен, но сделала так, как он просил.

Пристроившись возле него, она свернулась клубком и собралась уснуть, когда он повернулся на бок и провел ладонью по ее лицу. Открыв глаза, она столкнулась с его настойчивым взглядом. Он смотрел на нее, молчал и только гладил ее кончиками пальцев по щеке. Эллен, вначале оторопев, решительно помотала головой.

– Я хочу тебя, – сказал он, не сводя с нее прищуренных глаз, – очень хочу.

Не удовольствовавшись словами, он обнял ее и прижал к себе так, что она ощутила его желание, соприкоснувшись с ним телом.

– Ты вчера истекал кровью! – напомнила Эллен.

– Вчера! – напомнил он в ответ и прошептал просительным тоном: – Пожалуйста, Нелли!

– Джеффри, нельзя! – взмолилась она и, отведя его руки, твердо сказала: – Если ты будешь настаивать, я постелю себе возле очага.

Угроза подействовала. Джеффри глубоко вздохнул, покорно прикрыл глаза и отодвинулся.

– Останься, – попросил он. – Но пока не дотрагивайся до меня, и я успокоюсь. А сама поразмысли, чья вина в том, что я должен лежать в постели, не смея тебя обнять, не говоря уж о большем.

Действительно хитрец! Эллен прикусила губу, чтобы не рассмеяться, но по напряженному лицу Джеффри поняла, что ему сейчас не до смеха. Она на миг задумалась и зашептала ему на ухо. Услышав, о чем она говорит, он посмотрел на Эллен с непритворным изумлением и, облизав внезапно пересохшие губы, недоверчиво переспросил:

– Ты действительно сделаешь так? Для меня?!

Эллен невольно смутилась. Не слишком ли смелой она оказалась в его глазах, вспомнив себя в юности, с Робином? Отцу Туку она бы никогда не решилась предложить подобное, да ей и в голову не приходило отступать с ним от того, что дозволялось приличиями. Набравшись храбрости, Эллен сказала:

– Если ты пообещаешь, что не станешь потом считать меня невесть кем.

– Считать тебя невесть кем? – повторил Джеффри и рассмеялся хрипловатым смехом, но, увидев, как она серьезна и взволнована, заверил: – Обещаю, что буду относиться к тебе не только с прежним уважением, но и восхищаться тобой еще больше.

В подтверждение своих слов он сжал ладонями скулы Эллен и поцеловал ее долгим и жарким поцелуем, после которого вопросительно заглянул ей в глаза: не передумала ли она? Эллен в ответ неспешно проложила губами дорожку поцелуев вдоль его шеи, груди, вниз по твердому поджарому животу.

Джеффри лежал, замерев, с широко открытыми глазами. Конечно, он знал о подобных ласках из разговоров, которые его соратники любили вести после нескольких кружек вина. Не участвуя в этих разговорах, он не пресекал их, но никогда не просил таких ласк ни у одной женщины, опасаясь оскорбить этой просьбой, считая ее более чем нескромной. А Эллен сама предложила ему! Он не смог удержать глубокого вздоха, запустил пальцы в ее распущенные волосы и крепко сжал ладонями ее голову.

– Сокровище мое! – услышала она его задыхающийся шепот.

Теперь он в свой черед кусал губы, заглушая стоны, пока не задрожал всем телом.

– Нелли, я больше не могу сдерживаться!

– Кто же тебя заставляет? – шепнула она с тайным озорством.

Ее шепот и то, как она это сказала, сокрушили его сдержанность. Он дал себе волю, застонал и в изнеможении закрыл глаза, но, как только пришел в себя, тут же схватил Эллен за плечи, рывком подтащил к себе и целовал ее жадно и молча, пока оба не задохнулись. Джеффри уронил голову на подушку, не сводя с Эллен блестящих глаз, а она, опираясь на локоть, нежно гладила его по лицу.

– Тебе было хорошо? – с улыбкой спросила она.

Его взгляд ответил красноречивее любых слов. В глазах Джеффри трепетало что-то нежное, трогательное и очень беззащитное.

– Хотя мне в декабре стукнет тридцать семь лет, я никогда прежде подобного не испытывал, – признался он, и она, вспомнив недавно сказанные им слова, рассмеялась грудным смехом.

– Значит, не только я с тобой, но и ты со мной открыл для себя что-то новое?

Джеффри улыбнулся, обнял Эллен и пригнул ее голову к своему плечу.

– Я открыл с тобой целый мир, Нелли!

По наступившему следом молчанию Эллен решила, что Джеффри уснул. Чтобы убедиться в этом, она приподняла голову и заглянула ему в лицо. Оказалось, что он вовсе не спит: глаза у него были открыты, он смотрел в потолок, и губы подрагивали в улыбке.

– О чем ты сейчас думаешь? – спросила Эллен. – У тебя глаза так и искрятся хитростью, словно ты затеваешь какую-то каверзу.

– Так и есть, – шепнул Джеффри. – Придумываю повод для новой ссоры с тобой.

– Зачем?! – удивилась она.

– Чтобы потом помириться, – рассмеявшись, ответил Джеффри и, крепко обняв Эллен, потерся щекой о ее висок. – Мириться с тобой – одно удовольствие.

Глава четвертая

После этой ссоры у них больше не случилось ни одной размолвки. Эллен охотно рассказывала о жизни вольного Шервуда, не думая о том, что Джеффри служил Гаю Гисборну, а Джеффри слушал с огромным вниманием. Его интересовало все, что касалось как Робина, так и Марианны, относились ли рассказы Эллен к периоду Локсли, Шервуда или Веардруна. Если разговор заходил о нем, он отвечал кратко и нехотя, но не потому, что скрывал что-то от Эллен, а просто не хотел, чтобы она отвлекалась, возвращая ее к прежней теме. Но одну историю он все-таки ей рассказал, когда она вспомнила о Кристиане, чье имя Джеффри упоминал в бреду, а бывшие ратники Гисборна – прощаясь с ней.

– Кристиана? – переспросил Джеффри. – Так звали мою жену. Почему ты спросила о ней и как узнала ее имя?

– Я не знала имени твоей жены, – ответила Эллен. – Этим именем ты однажды назвал меня, пока был в горячке, а твои товарищи привели случай с ней как пример твоей справедливости.

Джеффри мгновенно посуровел.

– И что же они поведали тебе?

По его тону Эллен поняла: Джеффри крайне неприятно узнать, что бывшие соратники откровенничали о нем. Она поспешила его успокоить:

– Они говорили, что ты был с ними справедливым во всем, вплоть до мелочей, и вспомнили о Кристиане. Сказали, что ты мог бы им приказать и никто бы тебя не ослушался, но не стал этого делать. Когда я спросила, о чем идет речь, они отказались отвечать и предложили спросить у тебя. О каком приказе они говорили?

– Жениться на ней, – помедлив, ответил Джеффри.

– А почему кто-то из них сделал бы это только по приказу?

Лицо Джеффри утратило суровость, стало печальным. Он тихо вздохнул.

– Она была служанкой в замке сэра Гая. Ей тогда едва минуло четырнадцать лет. Довольно миловидная, ладная девушка. Никаких глупостей за ней не водилось, и вдруг выясняется, что она ждет ребенка. Ну, всякое бывает: не она первая, не она последняя. Узнав, что Кристиана в тягости, сэр Гай приказал, чтобы тот, от кого она понесла, покрыл грех, женился на ней – и дело с концом. И вот тут начались сложности. Все слуги и ратники как один отказались, сославшись на то, что никто из них с ней ни разу не спал. Узнав об этом, сэр Гай расспросил ее более строго, и она созналась, что носит дитя сэра Рейнолда. Сэр Гай удивился, но больше прыткости шерифа, чем остальному, и сказал Кристиане, что если она за три дня не найдет себе мужа, он прогонит ее из замка, чтобы она не подавала дурного примера прочим служанкам.

– И согласных жениться на ней не нашлось?

Джеффри пожал плечами:

– Сама рассуди: приданого у нее не было, сэр Гай за ней давать ничего не собирался, а тут еще и чужой ребенок. Нет, Нелли, желающих не нашлось.

– И тогда ты решил сам жениться на ней, – догадалась Эллен. – Почему?

Джеффри сощурил глаза, устремившись взглядом в прошлое.

– В том, что сэр Гай поступит с ней так, как пригрозил, не было никаких сомнений. Когда третий день был на исходе, я спросил ее, как обстоит дело с замужеством. Она посмотрела на меня таким затравленным и отчаянным взглядом, что я понял: девочка никого не нашла, да, наверное, и не искала, а завтра вполне может наложить на себя руки, когда ее выгонят. Я пошел к сэру Гаю и сказал, что сам женюсь на ней. Он пытался меня отговорить, но я стоял на своем, и утром нас обвенчали.

– А что с нею сталось? – осторожно спросила Эллен. – Почему она умерла?

Джеффри бросил на нее хмурый взгляд и хмыкнул:

– Почему умирают женщины в тягости? В родах, конечно. Ребенок родился мертвый, задушенный пуповиной, а Кристиана вся порвалась, истекла кровью и через день сама умерла.

Замолчав, Джеффри принялся ворошить сухой веткой угли в очаге. Поглядывая на него из-под ресниц, Эллен вспомнила, как он в бреду разговаривал с женой, обещая, что она обязательно выздоровеет. Его голос был мягким, ласковым, и, хотя Джеффри сказал, что не любил жену, Эллен подумала, что Кристиана все-таки не была совершенно ему безразлична.

– Ты с ней не жил как муж с женой?

Джеффри повернул голову к Эллен, внимательно посмотрел на нее и улыбнулся:

– Жил. Я ей сразу, еще до венчания, сказал, что наш брак будет настоящим, а не для виду. Она похлопала в ответ ресницами и смогла лишь кивнуть.

– А почему ты не стал ждать, пока она разрешится от бремени?

Джеффри хмыкнул и задумался.

– Чтобы не дать себе обратной дороги, – признался он. – Я не особенно брезглив, но сэра Рейнолда никогда не любил. Мало того, что я женился на девушке, которой он попользовался, так и своим первенцем пришлось бы назвать его ребенка. Если бы я потом обратился к сэру Гаю, сказал, что не дотрагивался до Кристианы и передумал считать ее женой, полагаю, он не отказал бы мне в помощи аннулировать брак.

– Кристиана была тебе так неприятна? – с сочувствием спросила Эллен.

Джеффри усмехнулся и отрицательно покачал головой:

– Только пока я не лег в постель, где обнаружил испуганную девушку, совершенно невинную душой. Выпытал у нее, как все получилось с сэром Рейнолдом, и понял, что она осталась бы и телом невинной, если бы он ее не принудил в приступе разыгравшейся похоти. Затащил в комнату, запер дверь, только что нож к горлу не приставил, ночь промучил и к утру отпустил. Брезгливость смыло с меня, как водой, она сменилась чувством вопиющей несправедливости. Трудолюбивая, опрятная, соблюдавшая себя в строгости набожная девушка – за что ее постигла подобная участь? Даже ее имя на латыни означает «христианка». Захотелось убедить бедняжку в том, что насилие – не единственное, что случается между мужчиной и женщиной.

Узнав Джеффри, Эллен не сомневалась: ему удалось сделать то, что он замыслил. Он не был чересчур искушенным или прихотливым любовником, но в мужской силе, нежности и щедрости на ласку отказать ему было нельзя.

– Она немного оттаяла, – продолжал Джеффри, – но через месяц я сам стал воздерживаться от близости с ней, боялся навредить Кристиане в ее положении.

– И ты совсем ничего к ней не испытывал? – не поверила Эллен.

Джеффри подложил в угли сухой валежник и, глядя, как разгорается огонь, негромко сказал:

– Любить не любил, просто жалел. Понимаешь, она сама была как ребенок. Радовалась любому пустяку. Когда до родов оставалась пара месяцев, я, пользуясь тем, что день выдался теплый и солнечный, а у меня было в запасе несколько свободных часов, повел ее погулять. Взял корзину с едой, нашел красивую лужайку в лесу, там и устроились. Как сейчас ее вижу! Поет, смеется, собирает цветы. Сплела два венка, один надела себе на голову. Другой, верно, предназначался мне, да она не решилась надеть его на меня.

– Почему? – чуть слышно спросила Эллен, не сводя с Джеффри взгляда.

Пока он рассказывал о прогулке с женой, его лицо преобразилось, стало ласковым и грустным, и сам Джеффри показался Эллен таким же молодым, каким был в тот далекий день.

– Робела меня. Все-таки я занимал в замке сэра Гая высокое положение – молочный брат, командир дружины. Она никак не могла взять в толк, почему я женился на ней, если простые слуги и ратники отказались. Очень старалась угодить мне, все время то шила что-то для меня, то вышивала. Руки у нее были золотые. Я говорил ей, чтобы она начинала шить для ребенка, а она в ответ вскидывала испуганные глазищи и спрашивала: «Тебе не понравилась новая рубашка?» Ну что ты с ней будешь делать! А потом наступил ее срок – и Кристианы не стало.

Его голос сделался совсем тихим. Джеффри улыбнулся и быстро провел ладонью по заблестевшим глазам.

– Когда ее исповедовали и причастили, она позвала меня и попросила взять ее на руки. Я так и сделал. Она прижалась ко мне и сказала, что очень жалеет о том, что ребенок не от меня. Она не знала, что он родился мертвым. Я ответил, что она поправится и нарожает мне уйму детишек. Еще ей что-то шептал, сам не помню, что именно. Она слушала, гладила меня по руке, а потом вдруг призналась, что вначале роптала на несчастье, которое ей принес сэр Рейнолд, но после поняла, что оно случилось к ее же благу. Ведь иначе я никогда не взял бы ее в жены, даже не посмотрел бы в ее сторону. Договорила, неслышно вздохнула и опала в моих руках, как сорванная травинка. Вот, собственно, и все.

Эллен встала возле него на колени и, взяв Джеффри за руки, посмотрела ему в глаза. Они были влажными и чистыми, как небо после дождя.

– Она любила тебя. Пусть ее жизнь была недолгой, а брак с тобой коротким, но если она и видела счастье, то лишь с тобой. Даже в свой последний час она все равно была счастлива: ведь ты держал ее на руках и говорил слова утешения. Твои соратники сказали, что ты пользовался у них огромным уважением, а я восхищаюсь и горжусь тобой.

Услышав ее последние слова, Джеффри заломил бровь и, ласково усмехнувшись, дотронулся губами до губ Эллен.

– Ох, как же вас, женщин, легко растрогать! – сказал он и, гибко потянувшись, вскочил на ноги, подошел к столу и плеснул в кружку вина. Сделав глоток, он обернулся и бросил на Эллен острый взгляд: – Гордишься мной, зная, кто я?

– Горжусь, потому что узнала, какой ты, – ответила она и, подойдя ближе, обвила руками стан Джеффри и потерлась лбом о его спину. – Не сомневаюсь, ты горевал, потеряв Кристиану, хоть и женился на ней из жалости, а не по любви.

– Было дело, – согласился он с легкой усмешкой, словно стеснялся как непозволительной слабости слез, блестевших в его глазах, когда он рассказывал о жене. – Сэр Гай даже решил сам заняться сватовством, предложил мне в жены другую девушку и пообещал дать за ней хорошее приданое. Но я ответил ему, что повременю с новой женитьбой, а потом и вовсе раздумал жениться. Об этом я тебе уже говорил.

Гай Гисборн пытался отговорить Джеффри от брака с Кристианой, беременной чужим ребенком. Джеффри был уверен, что Гисборн помог бы аннулировать брак, если бы он попросил об этом. И Гисборн искал способ утешить Джеффри после смерти Кристианы. Эллен задумалась. В ее голове не могли уложиться Гай Гисборн, каким она его помнила, и то, как он относился к Джеффри. Подобная забота превосходила обычную заботу лорда о слуге, пусть даже о командире своей дружины.

– Сэр Гай питал к тебе более сильную приязнь, чем к кому-либо, верно? – спросила она. – Если ты и находил в ком-то участие в твоей судьбе, то оно шло от него.

Она почувствовала, как мускулы Джеффри напряглись. Он повернул голову и через плечо пристально посмотрел на Эллен:

– Сама догадалась? Или мои бывшие соратники и об этом пооткровенничали с тобой?

– Сейчас осенило, – спокойно ответила Эллен. – Так я права или ошиблась?

Джеффри допил вино, поставил кружку на стол и бесстрастным тоном сказал:

– Нет, не ошиблась. Он действительно выделял меня и относился ко мне довольно тепло. Когда в столкновении с вольными стрелками я имел честь получить рану от меча его светлости графа Роберта, сэр Гай собрал к моей постели лекарей со всей округи и навещал меня по нескольку раз в день, пока не убедился, что я пошел на поправку.

Повернувшись к Эллен, Джеффри приоткрыл ворот рубашки и ткнул пальцем в грудь. Этот косой шрам Эллен заметила еще в первый день, перевязывая Джеффри, но не обратила на него внимания. Судя по всему, рана не была тяжелой, другие отметины на теле Джеффри свидетельствовали о куда более опасных ранениях.

– Да, ничего особенного, – подтвердил он, вновь безошибочно угадав ее мысли. – Этим ударом граф Роберт лишь вывел меня из боя, а добивать не стал. Но сэр Гай был сильно обеспокоен, сильнее, чем оно того стоило. Что тебе еще поведали обо мне те три молодца, не уличенные прежде в разговорчивости?

Вопрос был задан ровным, даже слегка беззаботным тоном, но Эллен не обманули ни тон Джеффри, ни его улыбка. Присущее ему обаяние могло ввести в заблуждение о его истинном нраве, создать о нем впечатление как о легком и беззаботном человеке, но он таковым не был. И сейчас губы Джеффри улыбались, а в глазах не было и тени улыбки. Заметив в них блеск стали, Эллен поверила в то, что он и вправду держал всех ратников Гисборна в ежовых рукавицах.

– Они были не очень разговорчивы, – заметила Эллен, отчасти желая отвести от товарищей Джеффри грозу, отдаленные раскаты которой она угадывала в его голосе.

Но Джеффри было сложно обмануть. Усмехнувшись, он начал перечислять:

– Они сказали тебе, что я пользовался их уважением, обмолвились о Кристиане. Из этого я делаю вывод, что разговор шел обо мне. Да, прошло чуть больше месяца, как я сложил с себя командование ратниками сэра Гая, – и как же они успели распуститься! Что еще они тебе рассказали? – он бросил на Эллен взгляд и сам ответил: – О том, что произошло во Фледстане, верно?

– Да, – не стала отпираться Эллен, – но только тогда, когда я дала им понять, что и так знаю, что случилось с леди Марианной.

– О том, что ты о чем-то была осведомлена, я уже догадался, – кивнул Джеффри. Обведя глазами дом, словно только что зашел в него, а прежде никогда не бывал, он тихо спросил: – Она здесь приходила в себя?

Эллен молча кивнула.

– Долго?

– До начала мая.

– Ей было очень плохо? Впрочем, я задал ненужный вопрос, можешь не отвечать.

Но Эллен ответила:

– Да, Джеффри, ей было очень плохо. Она даже пыталась наложить на себя руки, и Робин едва не утонул вместе с ней, спасая ее из омута, что неподалеку отсюда.

Джеффри потемнел, скрипнул зубами и ничего не сказал. Эллен с горечью перебирала в уме: Марианна, Кэтрин, девушка в Шервуде из лагеря Вилла Статли, имя которой забылось… А сколько было других, о ком она не знает? Кто сосчитал?

– Скажи, почему в жизни так много насилия? – спросила она.

– Мужчин над женщинами? – понял Джеффри и пожал плечами. – Похоть сродни голоду, она точно так же требует насыщения.

– Почему так, а не иначе?

Джеффри покосился на Эллен, по его губам пробежала мрачная усмешка:

– Ты когда-нибудь видела, как ведут себя охотничьи псы, если оставить им загнанную лань, а не отогнать от нее?

Эллен покачала головой.

– Не доводилось? Они рвут ее и впадают в азарт от запаха крови и неспособности жертвы отбиться. Звереют на глазах. Так и мужчины: в каждом дремлет дикий зверь, который пробуждается, учуяв добычу. Кто-то укрощает в себе этого звери и запирает накрепко, кто-то держит на привязи, но иной раз спускает с поводка. А большинство вообще о нем не хлопочет, позволяя ему гулять на свободе.

Подумав над его словами, Эллен решительно возразила:

– Нет, Джеффри! Я была знакома с теми, в ком и в помине не было не то что подобного зверя, но даже его следов. – Помедлив, она добавила: – И в тебе его тоже нет.

– Благодарю за столь лестный отзыв! – улыбнулся Джеффри. – Что привело тебя к такому выводу?

– Твое стремление защищать тех, кто слабее тебя, защищать в том числе и от зверя, о котором ты говорил, – убежденно ответила Эллен и, помолчав, призналась: – Одного я не понимаю: как ты объяснил сэру Гаю, почему без его воли – а на самом деле вопреки ей – отдал приказ не подпускать к Марианне ратников Лончема?

Джеффри глубоко вздохнул и невесело рассмеялся.

– Чрезмерным усердием. Он ведь передал мне слова Лончема, что и ратники сэра Гая могут поступить с леди Марианной, как его собственные, после чего наказал не дотрагиваться до нее. Этот приказ был излишним, но именно он и стал моим оправданием. Я сказал, что неверно понял слова сэра Гая, посчитав, что его воля распространяется не только на его собственную дружину, но и на всех ратников: сэра Гая ли, Роджера Лончема – без разницы.

– И сэр Гай поверил тебе? – усомнилась Эллен.

– Я постарался быть убедительным, понимая, что моя жизнь зависит от того, поверит мне сэр Гай или нет. Он поверил, и я отделался тем, что он обозвал меня тупицей и сверхусердным болваном.

– И все?!

Джеффри усмехнулся и провел ладонью по лицу.

– Ну еще парой довольно сильных пощечин. Я же сказал, что старался быть убедительным. Да и как иначе, когда кожей чувствуешь, что твоя жизнь повисла на волоске? Сэр Гай поверил мне, Нелли. Когда мы были в Лондоне, он узнал, как граф Роберт уничтожил гарнизон, оставленный Лончемом во Фледстане, и припомнил мне тот день. Пригрозил, что если граф Роберт истребит и всех ратников сэра Гая, заподозрив в насилии над леди Марианной, то он собственной рукой убьет меня.

– Что же ты ему ответил? – замирающим голосом спросила Эллен.

Джеффри пожал плечами:

– Что ему не придется утруждаться. Я такой же ратник сэра Гая, как и мои товарищи, я был вместе с ними в караульной, потому и меня не минует смерть от руки графа Роберта.

Глядя на хмурое лицо Джеффри, Эллен вспомнила, как тяжело его бывшим соратникам дался рассказ о засаде у собора Святого Георгия. Они и говорили-то через силу, а их лица были мрачнее грозового неба. Тогда они сказали, что, не получи Гай Гисборн тяжелую рану от стрелы Вилла Статли, не окажись он при смерти, Джеффри покинул бы Гисборна, а с ним – и вся дружина. Но почему-то он продолжил служить сэру Гаю после страшных событий во Фледстане. Неужели не знал, кто был истинным виновником насилия, учиненного над Марианной? Она должна была добиться от него всей правды, потому задала вопрос в лоб:

– Когда ты узнал, что именно сэр Гай стоял за всем, что произошло во Фледстане?

Джеффри не удивился вопросу. По его губам пробежала печальная улыбка, и серые глаза подернулись такой же печалью.

– В ночь накануне битвы у Трента. – Поймав недоверчивый взгляд Эллен, он понимающе кивнул: – Да, ты вправе удивляться и не верить мне, Нелли, но так оно и есть. Конечно, я и прежде подозревал сэра Гая, но был не в силах поверить. Я присутствовал при его разговоре с Хьюбертом, помню, как менялось его лицо по мере того, как Хьюберт выкладывал ему в подробностях, что он подслушал и подглядел. Мне нелегко объяснить тебе, Нелли, но в те минуты я всей душой сочувствовал сэру Гаю. Я знал, с какой силой он любил леди Марианну, как страстно и отчаянно добивался ее согласия выйти за него замуж, словно видел в ней свое единственное спасение.

– Спасение от чего? – усмехнулась Эллен.

– От себя самого, – вздохнул Джеффри, не приняв ни ее усмешки, ни иронии. – И вдруг оказалось, что она предпочла другого. Если бы просто другого! То, что ее избранником стал именно граф Роберт, прямо-таки подкосило сэра Гая. Граф Роберт – и леди Марианна! Я мог представить, какая буря творилась в его душе. Когда Хьюберт смолк, в лице сэра Гая не осталось ни кровинки. И вдруг он расхохотался! Я даже испугался: не сошел ли он с ума? А он хохотал и сквозь смех вспоминал, как Роджер Лончем от силы пару часов назад похвалялся, что наконец добился от принца Джона повеления Гилберту Невиллу отдать дочь ему в жены. Я подал сэру Гаю кубок с водой, чем неожиданно привел его в себя. Оттолкнув кубок, он приказал Хьюберту возвращаться в Шервуд, а сам отправился к Лончему, и тот через час покинул Ноттингем. Это было утром, а ночью из Ноттингема уехал и Гилберт Невилл, чтобы встретить свою погибель, а следом за ним и мы, сопровождая сэра Гая, двинулись по дороге, что вела во Фледстан… Нет, Нелли, я долгие годы считал, что Роджер Лончем – единственный виновник расправы над леди Марианной, а сэр Гай повинен лишь в том, что в ответ на похвальбу Лончема швырнул ему в лицо: «Нечем хвалиться! Та, которую ты хотел в жены, давно делит ложе с другим». Такой порыв, продиктованный яростью, крушением всех надежд, я мог и понять, и оправдать. А вот то, что именно сэр Гай надоумил Лончема, как обойтись с леди Марианной, я узнал только в ночь перед сражением королевских ратников с вольными стрелками, и поведал мне об этом сам сэр Гай.

– Не лучше ли ему было найти священника, раз уж он решил покаяться в грехах? – глухо осведомилась Эллен.

– Я сказал то же самое, слово в слово, – с глубокой грустью откликнулся Джеффри, – а он ответил, что епископ Гесберт давно отпустил ему это прегрешение, да и не счел его поступок таковым. Тогда я спросил, зачем он мне об этом рассказывает. Он ответил, что отпущение, данное епископом, не облегчило его душу. Только одно могло бы избавить его от гнета вины – прощение самой леди Марианны, но она вряд ли простит. А еще, сказал сэр Гай, я хочу, чтобы ты знал, как сильно я виноват перед ней, и, узнав, исполнил мою волю.

– В чем же заключалась его воля?

– Сэр Гай не верил в победу королевского войска, но предпочел учесть и иной исход сражения. Он был уверен, что леди Марианна будет где-то неподалеку от поля боя. Если бы королевские ратники победили и леди Марианна вдруг попала бы к ним в руки… Сэр Гай приказал сделать все для ее спасения. Все, вплоть до того что убить ее, если иного выхода не найдется.

– Неужели ты убил бы ее? – не в силах поверить прямым и жестоким словам Джеффри, спросила Эллен.

– Не знаю! – выдохнул он, задумался, погрузившись в себя, и после долгого – очень долгого – молчания, покачав головой, повторил: – Не знаю. Я умер бы за нее сотню раз, но даже представить себе не могу, что у меня поднялась бы рука вонзить нож в ее сердце. К счастью, Господь в своей бесконечной милости избавил меня от необходимости проверять, на что я был бы способен, случись то, чего больше всего опасался сэр Гай.

Он снова впал в глухое молчание, вернувшись то ли в недавнее прошлое, то ли в события, после которых прошли годы и годы. Глядя на Джеффри, Эллен невольно пожалела, что так сильно растревожила его душу своими вопросами. Чтобы заставить его хоть немного отвлечься от мрачных раздумий, она спросила:

– На что ты надеялся, приказав охранять Марианну от ратников Лончема?

– На кого, – поправил ее Джеффри и глубоко вздохнул. – На графа Роберта, разумеется. Кроме, как на него, надеяться было не на кого. Ведь сэр Гай отказал ей в помощи, не смог побороть брезгливость. Граф Роберт любил леди Марианну иначе, много сильнее. Я знал: он обязательно придет за ней, и удивлялся только тому, что его нет во Фледстане так долго. Это потом мне стало известно, что он был в отъезде, а в тот день я в душе взывал к нему, считая не часы, а минуты. Когда вечером сэр Гай приказал мне доставить леди Марианну из караульной в комнату, где был сам, я понял, что он не один, а с графом Робертом.

– А ты к тому времени хорошо знал лорда Робина? – незначащим голосом осведомилась Эллен.

Джеффри посмотрел на нее и подавил снисходительную, но не обидную усмешку. Он прекрасно понял, что на самом деле вопрос был задан в волнении, пусть и тщательно скрываемом.

– Скажем так, я достаточно много узнал о нем, чтобы иметь более или менее верное представление о графе Роберте. Наши редкие встречи почти всегда сопровождались звоном оружия, а не обменом любезностями. Как, впрочем, и первое знакомство.

Опасаясь, что голос дрогнет и выдаст ее с головой, Эллен вопросительно посмотрела на Джеффри. Он не стал мучить ее и дразнить молчанием.

– Мы столкнулись один на один – не в Шервуде, но в безлюдном месте. Я был в ратном облачении с гербом сэра Гая, он – в зеленой куртке со знаком вольного Шервуда на рукаве, и потому нас не надо было представлять друг другу.

– Зеленые куртки носили все, не только лорд Робин, – заметила Эллен.

– Верно, – согласился Джеффри. – Но я столько раз слышал самое подробное описание графа Роберта, что, едва лишь увидев, сразу понял, с кем меня свела судьба, словно знал его много лет. Он тоже знал, кто я, но откуда – могу лишь догадываться. Возможно, он видел меня возле сэра Гая, но так, что никто из нас не заметил его. Говоря вкратце, мы одновременно выхватили мечи из ножен.

– И ты остался жив после такой встречи с ним? – недоверчиво спросила Эллен.

Джеффри понял намек и расхохотался:

– Не боишься обидеть меня, Нелли?

– А ты обиделся?

– Нет, – отсмеявшись, честно ответил Джеффри. – На самом деле ты задала резонный вопрос, хотя и – прости меня – глупый. Если ты сейчас со мной разговариваешь, значит, я остался жив. Другое дело почему. Я был уверен в своем умении владеть мечом, но с первых мгновений понял, что уступаю ему. Он был искуснее и быстрее меня, мог покончить со мной в считаные секунды, но не стал этого делать. Сражался так, словно хотел посмотреть, что же я из себя представляю в бою. После очередной атаки он сказал, что не видит нужды в моей смерти. Он ведь воздерживался проливать кровь просто так, верно?

– Да, он говорил, что применение силы должно быть разумным, обоснованным и необходимым, – подтвердила Эллен.

Джеффри склонил голову в знак уважения.

– Принцип, достойный истинного правителя, если бы только наш мир был более совершенным! Так вот, поскольку я не рвался доказать, что жажду погибнуть именно от его руки, постольку я поблагодарил его за великодушие, отдал мечом салют, и мы разошлись в разные стороны. Разумеется, сэру Гаю я не стал докладывать об этой встрече, но сам запомнил и ее, и графа Роберта, проникшись к нему уважением. Восхищение пришло позже, когда вражда между ним и сэром Гаем обострилась до предела.

Обдумав то, что он рассказал, Эллен сказала недоверчивым тоном:

– Что-то не так, Джеффри! Послушать тебя, так вы несколько раз скрестили мечи, перекинулись парой вежливых фраз, на чем и расстались. Прямо-таки красочная миниатюра из книги о пользе добродетели!

Джеффри снова рассмеялся, обнял Эллен и несколько раз поцеловал ее в мягкие, пахнущие травами волосы.

– Наверное, я неважный рассказчик. Конечно, все было не так церемонно и безобидно. Все-таки мы сражались, а не застольную беседу вели.

На самом деле все было совершенно иначе. Они выхватили не только мечи, но и ножи и сшиблись в яростной схватке. Он быстро понял, что повстречал воина, превосходящего его, но не отступил ни на шаг, решив: будь что будет. Джеффри, как будто это было сейчас, встретил беспощадный взгляд лорда Шервуда, устремленный на него через перекрестье клинков. Граф Хантингтон мало того что обезоружил его, но и заставил отступить, прижаться спиной к дереву. Джеффри замер, почувствовав острие ножа, нацеленного под ребра, и холод меча, приставленного к горлу. Пусть он был защищен кольчугой, но знал, что противнику хватит силы пробить ее ножом, поразив прямо в печень. Скользящий удар по шее показался ему более предпочтительным: для него все закончится быстро и без мучений. Но выбор удара был не за ним, а унижаться до просьбы он не хотел и молча ждал, читая про себя молитву. Но лорд Шервуда не торопился. Внимательно глядя на Джеффри, он с усмешкой спросил:

– Ощутимая будет для Гая потеря, если я сейчас убью командира его дружины?

Джеффри нашел в себе мужество не отвести взгляда от глаз, в которых видел собственную смерть, и ответил такой же усмешкой:

– Весьма ощутимая, ваша светлость!

Краткое промедление – и стальное лезвие меча перестало холодить ему кожу, не нанеся ни единой царапины. Исчезла и тяжесть ножа, вмявшего в бок кольчугу. Лорд Шервуда отступил на несколько шагов и коротко свистнул. К нему подбежал конь, и граф Хантингтон вскочил в седло. Не сделав попытки подобрать с земли оружие, Джеффри спросил:

– В чем причина подобного милосердия, граф Роберт?

Граф Хантингтон бросил на него короткий, но запоминающий взгляд, и, прежде чем дать шпоры коню, ответил с резким смешком:

– Твое бесстрашие и твоя честность. Поделись этими качествами со своим господином.

Он действительно отсалютовал лорду Шервуда, только тот этого уже не видел: когда Джеффри взял меч, грозный лорд Шервуда почти скрылся за поворотом дороги.

Очнувшись от воспоминаний, Джеффри опустил глаза на Эллен и сильнее сдавил ее плечи, прижимая к себе. Милая, нежная женщина! Она и так видела много крови. К чему обременять ее ненужными подробностями, в которых ничего нет, кроме звона стали, искаженных от ярости лиц и беспощадного блеска глаз? Главное она узнала, и этого с нее довольно. Тот, кого она безответно любила с такой беспримерной преданностью и таким постоянством, ушел навсегда. Сейчас она с другим, знает, что между тем, кого больше нет, и тем, кто рядом с ней, не было ни ненависти, ни непримиримой вражды, и потому в ее сердце не должен возникнуть разлад. Джеффри хотел, чтобы с ним Эллен забыла о тоске и душевной боли.

Недавно открывшаяся рана уже не кровоточила, но все равно мешала ему подхватить Эллен на руки. Поэтому он опустился на пол, застеленный шкурами, и потянул ее за собой. Как всегда, она была покорной в его объятиях, отзывчивой на каждое его движение, и он чувствовал невероятное и незнакомое прежде умиротворение рядом с ней.

– Джеффри, мы должны перебраться на кровать! – прошептала Эллен, когда они так и остались лежать на полу среди разбросанной в беспорядке одежды.

– Это обязательно? – сонно пробормотал он.

Тяжкое повествование о прошлом утратило яркость для них обоих. Вновь было то, что есть сейчас – не годы назад, не вчера, не завтра. Отдых и покой… Перебирая пряди длинных волос Эллен, положившей голову ему на грудь, Джеффри сквозь ресницы смотрел на огоньки, пляшущие среди алых углей в очаге, и ему хотелось пролежать так всю ночь. Но Эллен решительно приподнялась, высвободившись из его рук, и строго посмотрела на Джеффри:

– Да, обязательно. Открывшаяся рана еще не полностью затянулась. По полу гуляет сквозняк, а ночи уже не летние!

Джеффри рассмеялся, потянулся, заломив руки за голову, и бросил на нее насмешливый и ласковый взгляд:

– Нелли, если следующие слова будут о простуде, лучше молчи!

– А то что? – строптиво сверкнула глазами Эллен.

– А то я сдержу угрозу и защиплю тебя, – невозмутимо ответил Джеффри, но в глубине его глаз запрыгали веселые искорки.

Эллен, не выдержав, расхохоталась, и он вместе с ней. Они долго смеялись, попутно обмениваясь поцелуями, пока она чуть ли не пинками заставила его подняться и лечь на кровать, где и сама пристроилась рядом.

Джеффри выспросил у Эллен подробности ее разговора с бывшими ратниками Гая Гисборна. Услышав, что онивыразили намерение приглядывать за домом, пока не убедятся, что их командир оправился от ран, Джеффри неопределенно хмыкнул. Но Эллен заметила довольное выражение, появившееся у него на лице.

– Надо потолковать с ними, – решительно сказал он. – Постерегли нас – и будет. Хорошо, что узнал, а то как раз собирался завтра идти к водопаду. Одно дело, когда за мной подглядываешь ты, и совсем другое – они, пусть даже ради моей безопасности.

– Я за тобой подглядываю?! – возмутилась Эллен.

Джеффри скосил на нее глаза и рассмеялся:

– Прости, я выбрал неверное слово. Конечно, ты не подглядываешь, а так и ешь меня глазами от макушки до пят.

Она хотела ответить резкостью, но, поймав смеющийся взгляд Джеффри, насупилась и, превозмогая себя, призналась:

– Это плохо, что мне нравится смотреть на тебя?

– Зависит от того, почему ты на меня смотришь, – ответил Джеффри, улыбаясь одними глазами.

– Ты хорошо сложен, – буркнула Эллен.

– Тогда как я могу счесть это плохим? – вновь рассмеялся Джеффри. Привстав на локте, он склонился над Эллен и, заглянув в ее сердитые глаза, поцеловал в переносицу. – Нелли, меня радует, что во мне есть хоть что-то, что тебе нравится.

Ей нравилось в нем не только его тело, но Эллен решила воздержаться от лестных слов, чтобы Джеффри не возгордился.

– Как ты их найдешь? – спросила она утром. – Я, например, их ни разу не видела с того дня, когда они побывали здесь в последний раз.

– Так и должно быть, – усмехнулся Джеффри. – Иначе оказалось бы, что я мало требовал с них и плохо натаскивал.

– И все же? – допытывалась Эллен.

– Сейчас увидишь, – невозмутимо ответил Джеффри. – Вот только закончу завтракать и побеседую с тем, чей сегодня черед охранять нас. Всех троих здесь не будет, но один обязательно окажется неподалеку. Можешь сама посмотреть.

Все еще сомневаясь в его уверенности, Эллен вышла с ним из дома. Оставив ее в дверях, Джеффри дошел до середины поляны и, заложив в рот два пальца, громко свистнул. В ответ на затейливый свист, явно служивший условным сигналом, из леса немедленно показался один из трех бывших ратников Гисборна.

– А, Томас! – узнал его Джеффри и дружелюбно улыбнулся. – Значит, сегодня ты стоишь в карауле.

Томас смущенно хмыкнул и склонил голову, подтверждая его слова.

– Вот что, – совсем иным тоном распорядился Джеффри, – считайте с этого дня, что необходимости приглядывать за мной больше нет. Сворачивайте свои дозоры, а если вы вдруг мне понадобитесь, объясни, где вас искать, и я разыщу.

– Как скажешь, – послушно ответил Томас, но, помедлив, попросил: – Ты не мог бы снять рубашку и куртку, чтобы я убедился, что твои раны зажили, и успокоил бы Никласа и Мэтью?

Джеффри приподнял бровь, пристально глядя на Томаса, и тот вытянулся перед ним и застыл. Наблюдая за ними, Эллен явственно увидела сейчас в Джеффри командира ратников Гисборна. Судя по тому, как вел себя Томас, он тоже ощутил на плечах тяжесть кольчуги под суровыми прищуренными глазами Джеффри.

– Может быть, мне надлежит раздеться полностью? – осведомился он обманчиво участливым тоном.

Даже у Эллен пробежал мороз по коже от его голоса, а о Томасе и говорить нечего. Его загорелое лицо слегка побледнело, но он, не дрогнув, остался неподвижно стоять перед Джеффри и поспешил ответить:

– Нет. Прости, что осмелился проявить неподобающую дерзость.

Джеффри тут же смягчился, вновь стал улыбчивым и похлопал Томаса по плечу:

– То-то же! Вы, смотрю, превратились в чувствительных девиц, Том, если вас надо успокаивать. Спасибо за дрова и съестные припасы, и передай Никласу и Мэтью мою благодарность.

Томас просиял в ответ. Джеффри ни слова не сказал о кошельке с серебром, и он метнул быстрый взгляд в сторону Эллен. Угадав не заданный вслух вопрос, она отрицательно покачала головой, на что Томас ответил едва заметным одобрительным кивком. Впрочем, от цепких глаз Джеффри не ускользнули ни кивок, ни предшествовавшее ему переглядывание.

– Что вы еще затеяли и во что втянули Эллен? – спросил он. – Отвечай быстро, Томас!

Тот вновь подобрался и, стоя перед Джеффри навытяжку, немедленно отчеканил:

– Госпожа Эллен только что подтвердила мне, что твое самочувствие не вызывает у нее опасений.

Джеффри посмотрел на Томаса, обернулся к Эллен и смерил обоих насмешливым взглядом.

– Ну-ну, – отозвался он самым неопределенным тоном, в котором угадывалось, что Джеффри не поверил ни единому слову Томаса. – Научились лгать командиру прямо в лицо?

Томас вдруг бросил на Эллен умоляющий взгляд, настолько не вязавшийся ни с его бодрым голосом, ни с воинской выправкой, что она едва не рассмеялась. Но, вспомнив о предупреждении Томаса, что Джеффри откажется от денег, а они ему понадобятся, поспешила прийти на выручку:

– Так и есть! Томас ничуть не покривил душой, Джеффри!

После недолгого раздумья, сопровождавшегося самым тщательным изучением лица Томаса, которое сохраняло замкнутое выражение и каменную неподвижность, Джеффри решил поверить.

– Хорошо, – сказал он, – приношу тебе извинения в излишней подозрительности. Все, Том, рассказывай, где вас искать, и отправляйся по своим делам.

Выслушав Томаса, Джеффри кивнул, и бывшие ратники Гисборна обнялись на прощание. Когда Томас скрылся в лесу, Джеффри, вместо того чтобы отправиться к водопаду, как он собирался накануне, предложил Эллен пойти на прогулку.

Она прихватила теплые плащи для него и для себя: стало ощутимо прохладно даже днем. Джеффри взял меч и нож – скорее по привычке, но и ради предосторожности, если в лесу им встретится хищный зверь, – и свистнул Артосу. Волкодав немедленно подскочил и с коротким глухим тявканьем запрыгал вокруг Джеффри. Эллен опять подивилась тому, что Артос, прежде не отходивший от Робина ни на шаг, с такой охотой и едва ли не в одно мгновение признал в Джеффри хозяина.

Они медленным шагом пошли по одной из тропинок, пока Джеффри не предложил Эллен передохнуть на лужайке. На земле лежало несколько поваленных деревьев, и на одном из них они расположились, а Артос немедленно лег возле ног Джеффри и задремал, не забывая при этом вслушиваться в лесные шорохи.

Пока Джеффри отдыхал – сама Эллен не устала, – она отважилась задать ему беспокоивший ее вопрос. Для нее явилось откровением, что дружина Гисборна выполняла приказы своего лорда при условии подтверждения их Джеффри. Прежде она и помыслить не могла, что воля Гисборна, державшего в страхе весь Ноттингемшир, не всегда была безусловной. Джеффри – вот кто был залогом благополучия и безопасности Гая Гисборна, и, понимая, насколько Гисборн зависит от его преданности, он позволял себе проявлять собственную волю, как в случае с Марианной во Фледстане. А в случае с Робином в Руффорде? И Эллен спросила:

– Скажи честно, когда сэр Гай приказал в Руффорде стрелять в лорда Робина, ты подтвердил бы этот приказ?

Джеффри повернул голову и пристально посмотрел на Эллен:

– Почему ты считаешь, что приказы сэра Гая нуждались в моем одобрении?

Прекрасно помня, как он сердился на разговорчивость бывших соратников, она благоразумно решила промолчать. Но Джеффри и без ее слов обо всем догадался. Слегка прищурив глаза, он, глядя на Эллен, задумчиво протянул:

– А ты им понравилась! Во всяком случае вызвала к себе доверие. Вишь, сколько они тебе порассказали! – глубоко вздохнув, он ответил ей иным, очень жестким тоном: – Нет, Нелли, я бы не стал подтверждать тот приказ сэра Гая.

– Ты говоришь правду? – спросила Эллен и прикусила язык.

Она ждала, что он оскорбится тем, что она практически обвинила его во лжи. Но Джеффри не оскорбился. Рассмеявшись, он обнял Эллен и прижался губами к ее виску.

– Я до сих пор не унизился перед тобой ни единым словом лжи, о чем бы ты меня ни спрашивала, и сейчас сказал совершенную правду.

– Но как бы ты объяснил свое поведение сэру Гаю? Он же был вне себя от бешенства! – воскликнула Эллен.

– Тем бы и объяснил, – хладнокровно ответил Джеффри. – Что, будь он спокоен и рассудителен, как того требовала ситуация, то понял бы сам: стрелы поразят не только графа Роберта, но и ратников, стоявших позади него и Маленького Джона.

Подумав над его словами, Эллен с сомнением покачала головой:

– Боюсь, Джеффри, он не посчитал бы подобное объяснение достаточным оправданием! Ведь получается, что ты не только сохранил жизнь десятку ратников, но и не дал сэру Гаю расправиться с лордом Робином. А что стоили собственные ратники в глазах сэра Гая в сравнении с возможностью раз и навсегда покончить с лордом Робином? Если вспомнить, как он потом относился к леди Беатрис, не думаю, что сэр Гай простил бы тебя!

Джеффри невесело усмехнулся:

– Ну, я все-таки не леди Беатрис. Но, даже если ты права, что поделаешь? Не простил бы, так не простил.

– Ты хоть понимаешь, что бы он с тобой сделал?! – воскликнула Эллен, удивленная откровенным безразличием, прозвучавшим в голосе Джеффри.

Он посмотрел на нее и сказал:

– Разумеется, понимаю. Я был вынужден наблюдать, как собаки рвали его оруженосца, когда псари по приказу сэра Гая натравили всю свору на беднягу Гарри, и помню, что от того осталось. Страшное зрелище! Но, полагаю, со мной сэр Гай так бы не обошелся.

– Почему ты в этом уверен? – спросила Эллен, решив, что Джеффри надеялся на приязнь, которую питал к нему Гисборн.

Последовавший ответ опроверг ее домыслы и был не менее страшным, чем зрелище, о котором упомянул Джеффри:

– Он счел бы подобную смерть слишком легкой для меня.

– И, зная об этом, ты все равно не приказал бы стрелять в лорда Робина? Почему?

Глядя в ее широко открытые глаза, в которых он увидел непонимание и страх, Джеффри вздохнул с нарочитым сокрушением:

– Нелли, ты, конечно, бывает, глупишь, но не настолько, чтобы тебе дважды пришлось повторять одно и то же.

Он сам хотел бы спросить ее, чем вызван страх, отразившийся не только во взгляде Эллен, но и на ее лице. Тем, что случилось бы с графом Робертом, отдай он приказ стрелять, или с ним самим, когда она поняла, что его могла постигнуть жестокая кара за ослушание? Джеффри не стал спрашивать – из опасения, что услышит ответ, который его не обрадует, а разочарует.

Эллен же думала о том, что объяснение Джеффри, конечно, резонно, но было ли оно исчерпывающим? Не крылась ли причина его бездействия в том, что он не желал смерти Робину, да еще на глазах у Марианны? Вспомнив, какой он с ней и каким был с тем же Томасом, который, едва облик и голос Джеффри изменились, мгновенно забыл, что состоит на службе у короля, а не у Гая Гисборна и Джеффри на самом деле больше не командует им, Эллен задумалась. Какое из обличий Джеффри является истинным? То, в котором он пребывал рядом с ней, или то, в котором служил Гаю Гисборну?

– Нелли, ты видишь меня таким, какой я есть на самом деле, – услышала она голос Джеффри и, когда встретилась с ним глазами, он озорно и снисходительно улыбнулся: – Попробуй потренироваться перед зеркалом, если хочешь, чтобы лицо не выдавало все твои мысли. Это несложно, поверь мне! Я, например, очень быстро постиг эту науку.

– Какой же ты лицемер! – рассмеялась Эллен. – Если ты настоящий такой, каким я тебя знаю, выходит, ты много лет носил маску.

Джеффри бросил на нее короткий взгляд, непонятно улыбнулся и указал на поваленное дерево напротив того, на котором они сидели:

– Что ты видишь?

Эллен с большим прилежанием осмотрела дерево от макушки до самых корней и с недоумением пожала плечами:

– Ничего! Рябина как рябина. Листья уже засохли и свернулись, ягоды сморщились и почти все осыпались…

– Не трудись продолжать! Значит, рябина как рябина, и ничего больше? Смотри внимательно – они очень шустрые!

Джеффри подобрал с земли камушек и бросил его в один из сучков. Сучок ожил и метнулся под ствол.

– Ящерица! – воскликнула Эллен.

– Верно. Цветом она сливалась с древесной корой, замерла неподвижно, и ты ее не заметила. Она тоже лицемерила?

– Нет, конечно! Она всего лишь затаилась, избегая возможной опасности.

Джеффри рассмеялся и пожал плечами:

– Так в чем же ты усмотрела мое лицемерие? По-твоему, я должен был бросаться очертя голову навстречу верной погибели?

Эллен внимательно и очень серьезно посмотрела на Джеффри и неожиданно для него сказала:

– И вот так все годы, что ты провел рядом с ним? Каждую минуту увязывать братскую приязнь к сэру Гаю, преданность ему и собственное понимание, что из его воли допустимо, а что нет? Джеффри, я бы не пожелала и лютому врагу такой жизни!

Он ответил ей долгим пристальным взглядом и улыбнулся. Кажется, Эллен наконец-то перестала видеть в нем недруга, раз что-то сумела понять. Благодарный ей за это понимание, Джеффри приложил губы к ее лбу и тихо, спокойно сказал:

– Каждому дается бремя по силам, Нелли. Главное – не поддаться искушению сбросить его. Сэр Гай не устоял перед соблазном, и потому из нас двоих большего сочувствия заслужил он, а не я, – ощутив, как Эллен протестующе затрепыхалась под его рукой, Джеффри вновь рассмеялся: – Ну не буду, не буду, а то снова поссоримся, чего я желаю меньше всего!

– Расскажи, с чего все началось, – внезапно предложила Эллен.

– Что именно? – осведомился Джеффри, щурясь на солнце и не ожидая подвоха.

– Твоя привязанность к сэру Гаю. Что положило ей начало?

Она почувствовала, как он замер, напрягся всем телом, и повторила:

– Расскажи!

Он долго молчал – она услышала, как ускорилось биение его сердца, – потом отозвался еле слышным смешком:

– Ты уверена, что сможешь слушать?

Эллен поняла смысл его вопроса: сможет ли она спокойно отнестись к тому, что он будет говорить о Гисборне иначе, не так, как она, без осуждения и тем более без присущего ей неприятия. Про себя она согласилась, что это будет непросто. Но Эллен хотела узнать больше о Джеффри, а не о Гисборне. А без понимания истоков того, что их связывало, она не сможет понять Джеффри, и потому, сжав сердце в кулак, Эллен сказала:

– Да, смогу.

Он долго молчал, потом шумно вздохнул и едва заметно грустно улыбнулся:

– Ладно, будь по-твоему. Захотела узнать – слушай.

Глядя бесстрастным взглядом прямо перед собой, он начал говорить ровным, почти усыпляющим голосом, припоминая события того далекого дня, который впервые близко свел его с сэром Гаем – тогда еще только младшим лордом, не рыцарем. Вскормленные молоком одной женщины, они, разумеется, знали друг друга и раньше. Высокомерно не обращая внимания на прочих ровесников-простолюдинов, лорд Гай удостаивал Джеффри благосклонного кивка, чем подчеркивал: молочный брат лорда чуточку выше остальной детворы, обитавшей в замке Лайонела Гисборна.

– В тот день нам – и ему, и мне – было одиннадцать лет.

Сэр Лайонел собирался на охоту. Джеффри вместе со сводным братом с любопытством смотрел, как седлают лошадей, цепляют на поводки собак, заходившихся лаем и оседавших на задние лапы в предвкушении загона дичи. Когда сэр Лайонел садился в седло, Хьюберт вдруг заложил пальцы в рот и свистнул так громко, что перекрыл шум суматохи, царившей возле конюшни. Жеребец сэра Лайонела, заржав, встал на дыбы, и всадник, не успевший нащупать ногой стремя, удержался в седле каким-то чудом.

Через мгновение Джеффри был схвачен за ворот сильной рукой. Отчим тряхнул его, оторвал от земли и развернул лицом к себе:

– Ах ты змееныш! Как ты посмел свистеть и пугать лошадей? Наш лорд чуть не упал из-за тебя!

Джеффри повел глазами в сторону Хьюберта, но того уже и след простыл. Глядя в покрасневшее от ярости лицо отчима, Джеффри помотал головой:

– Я не свистел.

– Нет? Тогда кто же?

Джеффри в ответ крепко сжал губы, чем окончательно вывел отчима из себя.

– Конечно ты! Больше некому. И у тебя хватает наглости озорничать, а потом отпираться? Вот я сейчас проучу тебя!

Он бросил пасынка на широкую плаху для колки дров и, продолжая нещадно давить Джеффри на шею, чтобы тот не смог вырваться и убежать, выломал из росшего рядом лозняка несколько длинных гибких прутьев. Джеффри вскрикнул, когда на спину обрушился первый удар, рассекший одежду и кожу. Он попытался вскочить на ноги, но отчим держал его, – и что мог противопоставить мальчишка силе взрослого мужчины? За первым ударом последовал второй, третий.

– После десятого удара я перестал считать, – говорил Джеффри. – Впился ногтями в деревянную плаху – до сих пор помню, какая она шершавая и сколько заноз я тогда получил! – и стиснул зубы.

Он стиснул зубы до скрежета – не столько от жгучей боли, сколько из упрямства, охватившего его в тот момент. Он не будет кричать. Как бы ни буйствовал отчим, пусть даже засечет его до смерти, но криков Джеффри никто не услышит. Поэтому он только вздрагивал под новым ударом и молчал. Лишь со слезами не смог совладать – они беззвучно катились по лицу.

Краем глаза он увидел, что сэр Лайонел, забыв об охоте, стоит неподалеку, сложив руки на груди, и наблюдает за происходящим с каким-то особенно пристальным интересом. Потом он увидел мать: она попыталась перехватить руку отчима, но безуспешно. Увидел, как она бросилась к сэру Лайонелу, упала перед ним на колени и, запрокинув голову, горячо умоляла, в отчаянии прижимая руки к груди. Сэр Лайонел нехотя перевел на нее взгляд и молча слушал, пока она, задохнувшись, не смолкла. Тяжело усмехнувшись в ответ, лорд Гисборн вновь посмотрел на Джеффри.

Уже не чувствуя боли и почти теряя сознание, Джеффри встретился с ним глазами.

– Я знал, что сэр Лайонел – мой отец. Но в тот момент по его ответному взгляду я понял, что и он прекрасно знал, кем я ему довожусь. Знал, но молчал. Наверное, мать осмелилась напомнить ему, – совсем тихо, одними губами сказал Джеффри.

Сэр Лайонел медленно поднял руку, безмолвно приказывая отчиму Джеффри прекратить порку. Занесенные было прутья замерли – слуга, конечно же, не посмел ослушаться господина. Джеффри хотел подняться, но не смог шевельнуться. Последнее, что он слышал, прежде чем провалиться в надвигавшуюся темноту, были слова сэра Лайонела, обращенные к его матери:

– Вытри слезы и займись мальчишкой. Я пришлю к нему лекаря.

– Не знаю, как долго я был без сознания. Очнувшись, я понял, что лежу в постели, на груди. Спина горела огнем, к ней прикасались чем-то мягким и влажным, то умеряя боль, то заставляя вздрагивать, как от ожога. Я почувствовал, что простыня подо мной сырая, понял, что обмочился, и, наверное, не один раз. Мне стало нестерпимо стыдно, и я еще крепче зажмурил глаза, – говорил Джеффри размеренным невыразительным голосом, а у Эллен внутри все сжималось от сопереживания и его боли, и его стыду. – И вдруг я услышал…

– Милдред, не плачь! – услышал он громкий мальчишеский голос. – Ведь лекарь сказал, что Джеффри поправится. Лучше давай поменяем компрессы на его спине: эти почти высохли.

В ответ прозвучал голос матери, хриплый от слез, но полный любви и благодарности к тому, кто утешал ее в эту минуту:

– Благослови вас Господь за доброе сердце, лорд Гай!

Услышав это имя, Джеффри, разом позабыв муки стыда, широко распахнул глаза и столкнулся взглядом с темно-ореховыми глазами молочного брата. Не только молочного – но об остальном мать, открыв сыну тайну его рождения, заклинала молчать, и Джеффри свято держал данное ей слово.

– Лорд Гай? Вы? – изумленно проговорил он, точнее просипел: так сильно ссохлось его горло.

Гай тут же понял, в чем дело, налил в кружку воды и сам напоил Джеффри. Тот жадно глотал воду, недоверчиво поглядывая на юного господина, на что Гай улыбнулся ободряюще и покровительственно.

– Ты вел себя молодцом. А теперь смотри!

Поставив опустевшую кружку на край стола, Гай отвернулся от Джеффри и, расправив плечи, уперся кулаками в бока – точь-в-точь, как это делал сэр Лайонел. Посмотрев в ту сторону, куда вперил взгляд Гай, Джеффри увидел сводного брата. Хьюберт сидел на полу, забившись в угол, подтянув колени к груди и крепко обхватив их руками, словно пытался стать незаметным, а еще лучше – невидимым.

Не двинувшись с места, Гай приказал:

– Подойди!

Испуганный взгляд Хьюберта метнулся куда-то в сторону и вверх. Если он искал чей-то поддержки, то ему явно было отказано в помощи, потому что в следующую секунду он торопливо поднялся на ноги, приблизился к юному лорду и, остановившись в шаге от него, учтиво склонил голову.

– Я стоял у окна и все видел собственными глазами, – отчеканил Гай, сверля макушку Хьюберта ледяным взглядом. – Это ты напугал свистом лошадей, а после сбежал, когда понял, что натворил.

Хьюберт хотел возразить, даже приоткрыл рот, но Гай, не спуская с мальчика глаз, угрожающе покачал головой:

– Лучше молчи. Ты ведь не настолько глуп и понимаешь, что, отпираясь, тем самым обвинишь меня во лжи?

– Он не был глуп, мой сводный братец! – усмехнулся Джеффри. – Просто привык, не особенно раздумывая о последствиях, отказываться от собственных проказ, и потому слова лорда Гая явились для него настоящим откровением. Обвинить во лжи юного лорда? Это было чревато даже не поркой! Его глаза потемнели от страха, он судорожно сглотнул и молча опустился на колени в знак безоговорочного признания своей вины. Лорд Гай повернул голову, тоже посмотрел куда-то вверх, и я заметил, как в его глазах вспыхнул огонек торжества. В ответ раздался голос, услышав который, я вздрогнул. Я не удивился бы так сильно, соберись возле моей постели весь замок!

Но дело было только в одном человеке. Сэр Лайонел до этого мгновения молча стоял за кроватью, на которой лежал его незаконнорожденный сын, и потому Джеффри, не видя его, не заподозрил его присутствия, пока старший лорд Гисборн не заговорил. Теперь он понял, к кому безмолвно взывал сводный брат, когда младший лорд призвал его к ответу.

– Молодец! Какое наказание ты назначишь?

Приободренный похвалой отца, Гай размеренно произнес:

– Во-первых, он должен молить о прощении брата, который безвинно понес наказание вместо него. Во-вторых, отец должен точно так же, сейчас, выпороть родного сына, как выпорол пасынка, и впредь помнить, что его пасынок – мой молочный брат.

Последние слова Гай особенно выделил, глядя на отчима Джеффри откровенно угрожающим взглядом.

– Если он еще раз обойдется с моим молочным братом так, как сегодня, я буду просить тебя, отец, прогнать его прочь.

– Хм! – кашлянул сэр Лайонел. – Вообще-то он хороший конюх. Но будь по-твоему.

Джеффри из-под ресниц наблюдал, как отчим с угрюмым лицом взял Хьюберта за руку и повел к двери.

– Постой! Сперва он должен просить прощения! – возмущенно заявил Гай и даже притопнул ногой.

– Зачем? – в голосе сэра Лайонела прозвучало удивление, сменившееся пренебрежением. – Ни к чему разводить церемонии между простолюдинами. Порки вполне достаточно. Твой первый суд состоялся, и я доволен тобой.

Еще несколько минут – и через окно стали долетать громкие вопли Хьюберта. Потом оконный проем заслонила мощная высокая фигура, и только тогда Джеффри наконец увидел сэра Лайонела. Недолго посмотрев в окно и послушав крики Хьюберта, сэр Лайонел обернулся. Его губы покривила усмешка.

– Вопит так, что можно оглохнуть, но отец сечет его куда милосерднее, чем твоего сына, Милдред! – Сэр Лайонел опустил глаза на Джеффри: – Почему ты молчал? Не понимал, что своим упрямством только распаляешь отчима?

Джеффри и теперь промолчал, исподлобья глядя на сэра Лайонела.

– Отвечай, сынок! – испуганно прошептала мать. – Ведь тебя спрашивает сам сэр Лайонел!

Вопреки ее страху сэр Лайонел неожиданно рассмеялся добродушным смехом.

– Он подошел вплотную к кровати, ухватил меня за вихор, заставив поднять голову, и посмотрел мне в глаза. – Рот Джеффри искривился в невеселой усмешке, а глаза сурово прищурились, словно отец, не считавший его сыном, вновь предстал перед ним.

– Нет! Ты все понимал, – протянул сэр Лайонел, – но решил молчать. А ты растешь смелым, я бы даже сказал – бесстрашным!

Его глаза и голос выражали одобрение и гордость, но не побочным сыном, а собой. Мимолетно оглянувшись на законного сына, который выглядывал в окно, собственным видом не позволяя отчиму Джеффри перестать сечь Хьюберта, сэр Лайонел очень тихо сказал:

– В тебе видна порода, щенок, хоть ты и не чистых кровей. Из тебя выйдет толк, если… – Он выразительно выгнул бровь: – Если будешь знать свое место.

Отпустив Джеффри и слегка оттолкнув его, сэр Лайонел сказал:

– Хватит, Гай. Правосудия на сегодня вполне довольно.

Повинуясь властно протянутой к нему руке отца, Гай отошел от окна – крики Хьюберта тут же стихли – и, положив ладонь на плечо Джеффри, спросил:

– Отец, почему ты сейчас сказал «хватит», а утром позволил так долго сечь Джеффри? Ведь ты мог раньше остановить его отчима, в любую секунду!

В его голосе прозвучало тщательно скрываемое неодобрение, но Джеффри уловил осуждающие нотки и неожиданно для себя испугался за младшего лорда. Как оказалось, напрасно. Сэр Лайонел обладал не менее тонким слухом и тоже все отлично расслышал, но лишь улыбнулся, ответив:

– Конечно, мог. Но мне было интересно, как долго продержится твой молочный брат, Гай, прежде чем взмолится о пощаде. Как только я понял, что он намерен молчать, даже если его забьют до смерти, я приказал прекратить. Мое любопытство было удовлетворено.

Гай долго и очень внимательно смотрел на отца, после чего молча кивнул. Его лицо утратило мягкость и стало похожим на высокомерное лицо сэра Лайонела.

– Теперь я понимаю, – чуть слышно выдохнула Эллен.

– Понимаешь? – переспросил Джеффри и тяжело усмехнулся краешком рта. – Нет. Боюсь, ты не все поняла. Тот день имел значение не только для меня. Куда больше он значил для сэра Гая.

Солнечный свет, проникавший сквозь прозрачные кроны деревьев, в видениях Джеффри снова заслонил высокий силуэт, но это был не сэр Лайонел, а сэр Гай. Точно так же, как когда-то его отец, сэр Гай стоял, наблюдая за леди Марианной, которая, зажмурив глаза и крепко сжав губы, содрогалась под ударами плетей. Он не видел лица сэра Гая, но в точности знал, что оно выражало не любопытство, а бесконечное терпение. И ждал сэр Гай не мольбы о пощаде, а согласия на предательство. Он ничего не дождался, как и сэр Лайонел с Джеффри. Все было так похоже – один день на другой, – очень похоже! Отец и сын разнились в целях, но не в способах их достижения.

– В тот день лорд Гай пришел, движимый состраданием и желанием восстановить справедливость, а под влиянием сэра Лайонела впервые вкусил сладость власти и получил первый урок сознательной жестокости. Наверное, именно с того дня и зародился разлад в его неокрепшей душе, усугубившись с годами, превратившись в бездонную пропасть, и этот разлад стал причиной другого, тоже минувшего, но не столь далекого дня. Ты понимаешь, о чем я?

Джеффри повернул голову к Эллен, и она, заглянув в его глаза, молча кивнула. Два дня, между которыми пролегли годы. В одном – Джеффри, в другом – Марианна. Память о теплой заботливой детской ладони на таком же детском иссеченном плече и о холодной, неумолимой жестокости, сквозившей в движении тех же рук, медленно складывающихся на груди, в прищуре холодных глаз, устремленных на женщину – желанную и ненавидимую. Как совместить одно с другим?

Встретившись с ней взглядом – тревожным, вопрошающим, но не враждебным, не отчужденным, Джеффри едва заметно покачал головой:

– Ты спросила – я рассказал. Я знаю, о чем ты сейчас думаешь, в чем, наверное, меня упрекаешь, хотя вчера говорила, что гордишься мной. А я, упомянув о леди Марианне, сказал, что был готов умереть ради нее. И сейчас ты вправе спросить меня, почему я в тот день, в Ноттингеме… – Он крепко стиснул зубы, от лица отлила кровь, но голос остался ровным. – Нелли, я не стану оправдываться! Хуже того – я не хочу оправдываться. Да, я был рядом с ним в подземелье Ноттингемского замка, но просто не смог поднять на него руку. Хотел, пытался, хватался за рукоять меча, но… И дело не в том, что в детстве он пришел ко мне, заступился за меня. Он…

Его горло судорожно дернулось, голос захрипел и осекся, а в глазах полыхнуло бессильное пламя. Почувствовав, как его бьет крупная дрожь, Эллен молча приложила палец к губам Джеффри, притянула к себе и поцеловала:

– Не надо, не говори больше ничего! Не рви свое сердце – ему довольно досталось и за годы твоей службы, и в тот день особенно. Не знаю, кто я тебе, но не судья, это уж точно.

Он с силой привлек ее к себе, прижал к своему боку, накинул на нее полу плаща и прилег щекой на ее макушку. Сотрясавшая его дрожь понемногу умерялась, пока не прекратилась вовсе. Почудилось это Эллен или он в самом деле почти беззвучным шепотом назвал ее своим спасением? Ей было приятно думать, что она не ослышалась, но переспрашивать она не осмелилась: оробела. Вдруг слух подвел ее, и ответом станет вскинутая в недоумении бровь или взгляд – удивленный и смущенный?

Они долго сидели, тесно прильнув друг к другу, пока он не остыл, а потом не согрелся: рубашка и куртка на нем промокли от пота. Решив, что, насколько бы ни был он закален, но пронизывающий осенний ветер в силах достать и его, Эллен предложила вернуться домой.

На обратном пути она украдкой следила, чтобы плащ на Джеффри не распахивался, но очень скоро отвлеклась. Они шли, держась за руки, то и дело останавливаясь, чтобы поцеловаться. После очередного поцелуя Эллен вдруг рассмеялась и, встретив вопросительный взгляд Джеффри, смущенно призналась:

– Знаешь, я никогда, даже в юности, не ходила на прогулки с мужчиной так, как с тобой: взявшись за руки, целуясь без стеснения, не боясь, что кто-то увидит.

В самом деле, с кем она могла так гулять по улице Локсли или лесным тропинкам? Покойный муж, по возрасту годившийся ей даже не в отцы, а в деды, отец Тук – с ними так вести себя ей и в голову не приходило. Робин… Он никогда на людях не показывал особенного отношения к Эллен, оберегал ее доброе имя. Только Виллу доверил эту тайну, да однажды в гневе проговорился при Кэтрин.

В глазах Джеффри заиграли веселые искорки, и Эллен зарумянилась, как юная девушка. Он улыбнулся, обнял ее за плечи и повел по тропинке.

– Кто-то увидит, говоришь? Да, зверям и птицам будет о чем посплетничать!

– Это сейчас в лесу никого нет, кроме птиц и зверей, – грустно вздохнула Эллен.

Не давая ей углубиться в печаль, Джеффри снова остановился и поцеловал ее долгим поцелуем.

– Признайся, что тебе просто нравится со мной целоваться! – поддразнил он.

– Самоуверенный нахал! – притворно рассердилась Эллен и стукнула его по руке.

Джеффри с улыбкой покачал головой и шепнул, глядя ей в глаза:

– Вовсе нет! Я и сам готов целовать тебя без устали: такие нежные и сладкие у тебя губы!

Теперь, когда невидимые глазам дозоры бывших ратников Гисборна возле дома Эллен были сняты, они вновь оказались одни в безлюдном лесу. Ощущение полной оторванности от окружающего Шервуд мира, где кипела жизнь, подарило им то, чего никогда не было в жизни ни Джеффри, ни Эллен. Они вели себя как пара юных молодоженов, забыв о прожитых годах, охваченные неудержимым влечением друг к другу. Только в отличие от обычных новобрачных, которым жизнь позволяла сладостное уединение от силы на пару дней, а то и меньше, Шервуд одарил Эллен и Джеффри столькими сутками, что они потеряли им счет. Да они и не вели счет времени, проведенному вместе. Не довольствуясь ночами, они и в дневные часы предавались друг другу там, где их застигало желание.

Один раз Джеффри затащил ее на сеновал, когда они пришли в конюшню с самыми благими намерениями – почистить и покормить лошадей. Другой раз они отправились в лес за валежником: октябрь сменился ноябрем, и они берегли дрова в преддверии непогоды и холода. В лесу, повстречавшись глазами с Эллен, Джеффри в следующий же миг прижал ее спиной к старому могучему дереву и подхватил под колени, а она, запустив пальцы в густую волнистую гриву его темно-русых волос, отдалась ему без всякого стеснения и лишь тихо вскрикивала, впиваясь в его губы жадными поцелуями. Сопровождая его к водопаду, Эллен однажды отважилась и, сбросив одежду, встала рядом с ним под поток ледяной воды. Джеффри тут же схватил ее на руки и вынес на берег.

– С ума сошла, Нелли! Это мне холод нипочем, а у тебя нет подобной закалки. Смотри, вся дрожишь! Не знаю, как отогреть тебя.

Разумеется, он знал, и согрел ее так, что она нескоро пришла в себя и поняла, где находится.

– Послушай, – однажды сказал Джеффри, внимательно глядя на Эллен, – ты ни разу не попросила меня сдержаться, всегда разрешаешь выплескивать семя в тебя. Я уже и спрашивать у тебя разрешение давно перестал! Но я не заметил, чтобы ты заваривала какие-нибудь травы и пила отвар. Значит, ты совсем не предостерегаешься от зачатия. Не боишься, что понесешь от меня?

Эллен усмехнулась враз отвердевшими губами и покачала головой:

– Нет, Джеффри, не боюсь. Помнишь, я рассказала тебе, как вытравила ребенка, зачатого Гаем Гисборном? Совершив этот грех, я стала бесплодной.

Сказав это, она испугалась, что после ее признания Джеффри охладеет к ней. Бесплодность – наихудший порок женщин в глазах мужчин. Преклонив перед Эллен колено, Джеффри заглянул в ее грустное лицо и улыбнулся с такой же грустью.

– Жаль! – услышала она его вздох и напряглась, уверенная, что ее опасения сбылись. Но Джеффри очень нежно провел ладонью по ее щеке и сказал то, что вернуло Эллен радость: – С другой стороны, может, оно и к лучшему. Ты молода и красива, но все же тебе тридцать четыре года. Не самый лучший возраст для первых родин, насколько я знаю. Да и в более юном возрасте многие женщины умирают в родах. То, что тебя подобная участь минует, огромное утешение для меня.

Чтобы она окончательно уверилась в том, что не перестала быть желанной, Джеффри отнес ее на руках на кровать, где доказал Эллен, что ее признание ничуть не повлияло на его отношение к ней.

Как-то она спросила его:

– Парнишка, который примчался в Локсли с известием о том, что в селение направляется твой господин с отрядом ратников шерифа, был послан тобой?

Джеффри немедленно насторожился и подобрался так, что Эллен не удивилась бы, потянись он к мечу.

– Откуда ты знаешь об этом? – отрывисто спросил он. – Я даже на исповеди ни разу не упомянул о том деле.

– Пока ты лежал в горячке, ты часто бредил. Тогда и узнала, – ответила Эллен. – Ты очень подробно наставлял какого-то мальчика, как добраться до Локсли, кого там найти и что сказать и заклинал его быть осторожнее, не столкнуться на обратной дороге с Гаем Гисборном.

– Надо же, каким я был разговорчивым, а еще упрекал своих парней в излишней откровенности! – неодобрительно хмыкнул Джеффри, но, чувствуя на себе неотрывный взгляд Эллен, с тяжелым вздохом ответил: – Я узнал о планах сэра Гая, стоя за его креслом, когда он обсуждал свои замыслы с шерифом и епископом. Никто из них не обращал на меня внимания, привыкнув ко мне, как привыкают к тени. Я долго думал, как мне быть, пошел в церковь, молился, просил ниспослать верное решение. Пойми меня правильно, Нелли, в тот день мне не было дела до графа Роберта. Я ведь тогда его не знал и ни разу не видел. Но оставить столько людей без крова, обречь их на гибель в огне или голодную смерть представлялось мне тяжким грехом.

– И как подобные чувства поладили в твоей душе с верностью Гаю Гисборну?

– Не просто, но в результате поладили, – спокойно ответил Джеффри. – Я не хотел предавать сэра Гая и не хотел, чтобы его душа оказалась еще больше обремененной грехами. Облегчить, если не спасти его душу, предупредив людей и дав им возможность спасти себя и свое добро, мне показалось правильным решением, в котором не будет предательства. Из церкви я отправился к одной знакомой женщине. У нее был сын, с которым мы ладили. Его я и отправил в Локсли, наказав молчать о том, кто его послал, и – упаси Господь! – не повстречать сэра Гая на обратном пути.

– Пожалеть ни в чем неповинных людей – это мне понятно, – тихо откликнулась Эллен и покачала головой: – Но заботиться о спасении души Гая Гисборна?! Как будто ее что-то могло спасти!

– О его душе мы говорить не будем, – твердо сказал Джеффри. – Она предстала перед Господом, Ему и судить о тяжести грехов сэра Гая.

– Ну хорошо, – сдалась Эллен, – а как насчет Дэниса? Прислав о нем весть в Веардрун, ты снова пытался спасти душу сэра Гая?

– Нет, Нелли, в тот раз мои замыслы не были столь обширны, – улыбнулся Джеффри. – Известив графа Роберта о том, где находится его племянник, я хотел всего лишь спасти лорда Дэниса. Парень держался с изрядным для его юных лет мужеством и стоил того, чтобы граф Роберт и лорд Уильям как можно быстрее вытащили его из подземелий Ноттингемского замка. Если уж быть совсем откровенным – я всегда питал к лорду Дэнису слабость, с тех пор как он был маленьким и отчаянным сорванцом, не побоявшимся дерзить в лицо сэру Гаю.

– Мог бы и приглядеть за ним, пока его держали в темнице, – попеняла Эллен. – Дэниса привезли в Веардрун избитым в кровь.

Джеффри бросил на нее мгновенный взгляд:

– Как быстро лорд Дэнис поднялся на ноги?

– Через два дня.

– Тогда в чем ты меня упрекаешь? – пожал плечами Джеффри. – Я приглядел за ним.

В середине ноября Джеффри спохватился, что слишком давно не был ни на исповеди, ни на мессе. Он спросил Эллен, далеко ли до ближайшей церкви или собора, и она после долгих колебаний отправилась вместе с ним в церковь, где служил отец Тук. Джеффри сразу узнал храм, куда они в сентябре привезли графа Хантингтона и его супругу, но ничего не стал говорить. Пока шла служба, они оставались на самых последних, ближайших к двери рядах. Джеффри погрузился в молитву, а Эллен, пытавшаяся последовать его примеру, никак не могла сосредоточиться. Она не видела отца Тука со дня погребения Робина и Марианны, когда объявила ему о своем решении расстаться с ним, объяснив все как есть, без утайки. Робина больше нет, а значит, отпала и надобность в связи с отцом Туком, которая давала ей возможность оставаться незамужней и в то же время прятаться за близкие отношения со священником, скрывая от Робина свою любовь. Тем более что она все равно открыла Робину свое сердце, когда они прятались в лесах, сбивая со следа слуг Брайана де Бэллона. Эллен не знала, чем отец Тук был огорчен больше – расставанием или тем, что узнал, как мало он значил для Эллен. Она хорошо относилась к нему, даже привязалась за долгие годы, но не так сильно, чтобы остаться с ним после гибели Робина. Чувства же самого отца Тука были куда сильнее, и Эллен об этом знала. Но, при всем своем добром отношении и искренней благодарности, она не любила его, ни дня не любила, а узнав Джеффри, поняла, что жила в полусне все годы, что провела с отцом Туком.

Эллен знала, что на первом месте для отца Тука всегда было и оставалось призвание священника, а не чувства к ней. Поэтому она не задумываясь привела Джеффри именно в эту церковь, и сама пришла с чистым сердцем, не ощущая за собой никакой вины перед отцом Туком. Но, увидев его, Эллен засомневалась, что поступила правильно. Она очень надеялась избежать встречи с ним сегодня, когда рядом с ней был Джеффри. Всю службу Эллен просидела с низко склоненной головой, не снимая капюшона, чтобы отец Тук не заметил ее. Когда служба закончилась и Джеффри собрался идти на исповедь, Эллен исповедоваться отказалась.

– Не в этот раз, – сказала она.

Джеффри не стал ни о чем спрашивать. Он улыбнулся и сказал:

– Ты можешь себе это позволить, Нелли. Твоя душа чиста, как горный хрусталь.

Эллен проводила его улыбкой, когда Джеффри скрылся в боковом приделе, где отец Тук принимал исповедующихся. Она ждала его довольно долго и, когда он вышел из придела, приподнялась со скамьи и тут же села обратно. Джеффри появился не один, а с отцом Туком.

– Где эта женщина? – грозным голосом спросил отец Тук.

Джеффри указал на Эллен, и священник оторопел. Понимая, что встречи с ним не избежать, Эллен высоко подняла голову и ответила отцу Туку прямым и бесстрастным взглядом. Он пришел в себя и махнул рукой в сторону двери.

– Подожди снаружи, – приказал он Джеффри, – а я потолкую с ней, чтобы увериться в ее намерениях.

– Обойдитесь с ней снисходительно, святой отец, – попросил Джеффри, прежде чем покинуть церковь. – Она очень хорошая и достойная женщина. К тому же вы сами сказали, что грех больше лежит на мне. Не будьте к ней слишком строги.

– Как получится, – кратко ответил отец Тук.

Дверь за Джеффри закрылась, и отец Тук, подойдя к Эллен вплотную, сел напротив, пристально глядя на нее. Она не стала ни отворачиваться, ни прятать глаза, а смело смотрела на отца Тука – так же неотрывно, как он на нее.

– Что ж, здравствуй, Нелли, – нарушил молчание священник. – Рад видеть тебя в добром здравии. Не думал, что нам доведется встретиться именно так.

– Как «так», святой отец? – спросила Эллен, услышав осуждающие нотки в его голосе.

– А ты не понимаешь меня? – тяжело усмехнулся отец Тук и указал глазами на дверь, за которой скрылся Джеффри: – Не только с тобой, но и с твоим любовником – тем, кто командовал ратниками Гая Гисборна. Эллен, в тебе что, нет ни капли ни стыда ни совести?

– Мы всего лишь пришли на службу, после чего он пожелал исповедоваться, – ровным голосом ответила Эллен. – Если бы ты не вышел вместе с ним, то и не увидел бы меня. Прости, что причинила тебе боль своим появлением.

Отец Тук покачал головой и горестно скривил губы:

– При чем здесь твое появление? Мы бы все равно увиделись рано или поздно – здесь или в Веардруне. Да, наверное, в первый миг встречи с тобой мне было бы очень не по себе, но я говорю не об этом. Как ты могла лечь в постель с этим мужчиной, зная, кто он? Сколько лет он помогал Гисборну сеять зло! И ты в сентябре призналась мне, что все годы, что была со мной, любила Робина?! Призналась над его же могилой!

– Любила и продолжаю любить, – прежним спокойным голосом ответила Эллен, напряженная до предела.

Лицо отца Тука исказилось, он гневно швырнул ей в лицо:

– В таком случае ты избрала весьма странный способ изъявлять любовь к нему! Я не тревожил тебя, хотя знал, что ты в Шервуде, понимал, почему ты осталась, а не уехала вместе со всеми в Веардрун. А оказывается, ты все это время, вместо того чтобы скорбеть и оплакивать Робина, предавалась любовным утехам – и с кем? С ближайшим помощником заклятого врага Робина – Гая Гисборна, развязавшего кровавую войну, которая закончилась гибелью и Вилла, и Марианны, и самого Робина! Помнится, ты была довольно спокойной и отнюдь не пылкой женщиной. Не думал, что у тебя может так засвербеть в утробе, что ты уподобишься кобыле в охоте, которая подставляется первому из повстречавшихся ей жеребцов!

– Послушай, ты же ничего не знаешь! – не выдержав оскорблений, крикнула Эллен сорвавшимся голосом.

– Расскажи, – предложил отец Тук, сопроводив слова взглядом, не предвещавшим ничего доброго. – О чем, по-твоему, я не знаю?

– Он не такой, как Гай Гисборн. Да, он служил ему, но не сеял зло. Напротив, не будь его рядом с Гисборном, тот причинил бы кудабольше зла, если бы Джеффри не препятствовал ему.

– А причинить больше зла было возможно? – осведомился отец Тук. – Тебе напомнить, сколько страданий сэр Гай принес Марианне? Ты сама выхаживала ее после насилия, учиненного над ней стараниями того же Гисборна. Ты принимала у нее роды, в которых она после пыток разрешилась мертвым и недоношенным сыном. Я все это придумал, Эллен, или так и было?

– Нет, ты все сказал правильно, – ответила она.

– И где же в то время был твой нынешний любовник? – презрительно спросил отец Тук. – Не рядом ли со своим господином?

– Да, с ним, – подтвердила Эллен. – Но тому, о чем ты сказал, он не сумел воспрепятствовать.

– Не сумел или не усмотрел в деяниях своего лорда ничего зазорного и постыдного?

Эллен глубоко вздохнула и крепко сцепила пальцы в замок.

– Отец Тук, когда Робин вызволял Вилла и Марианну из темницы шерифа, Джеффри столкнулся с ним лицом к лицу. Он мог поднять тревогу, и тогда погибли бы все, кто был в ту ночь с Робином, включая и самого Робина. Но Джеффри так не поступил, дал им уйти, сделал единственное, чтобы было в его силах.

– Он просто испугался за собственную шкуру, – ответил отец Тук. – А ты оправдываешь его, чтобы оправдаться самой.

Глубокое пренебрежение, прозвучавшее в его голосе, уязвило Эллен в самое сердце, и она вспылила:

– Нет! Он не трус, никогда им не был и не нуждается в оправданиях. Будь он малодушен, то не спас бы Дэниса, схватившись с медведем вместо него. За ним водится много добрых дел, о которых мало кто знал или догадывался.

– Не вздумай пуститься в рассказы о его добрых делах, не то я расплачусь от умиления, – гневно оборвал ее отец Тук и сокрушенно покачал головой: – Как же он заморочил тебе голову! Неужели мужчине достаточно переспать с женщиной, чтобы она начала верить всему, что он говорит, даже если у него руки по локоть в крови – крови тех, кто считал тебя своей?

– Его руки если и испачканы кровью тех, о ком ты упомянул, то в самой малости и в сражениях, где обе стороны проливали кровь. Он справедливый и честный человек, у него отважное сердце и добрая душа. Не будь он таким, Робин никогда не предложил бы ему остаться с нами в Шервуде!

Последние слова Эллен явились для отца Тука откровением. Немного остыв, он подумал и задал убийственный, по его убеждению, вопрос:

– Почему же он не остался?

– Гай Гисборн тогда был еще жив, и Джеффри не мог покинуть его, не запятнав себя отступничеством, – сказала Эллен, как будто это было и так понятно.

– Вот видишь! – с бесконечным презрением то ли к Джеффри, то ли к ней самой протянул отец Тук.

– Что я должна увидеть, если Робин воспринял его отказ с пониманием, сказал, что подобное решение делает ему честь? – с плохо скрываемым возмущением осведомилась Эллен. – Как только тело Гисборна опустили в могилу, Джеффри немедленно помчался на поиски Робина, но опоздал, приехал в Кирклейскую обитель, когда все было кончено.

– Тогда отказался, потом не успел, – пренебрежительно скривил губы отец Тук. – Несомненно, он принес Робину огромную пользу!

Эллен задохнулась от несправедливости обвинений в адрес Джеффри.

– А почему ты не упрекаешь всех нас, кто был тогда с Робином и Марианной? Он не успел, а мы проворонили приезд Брайана де Бэллона и его ратников.

Отец Тук возмущенно всплеснул руками:

– Эллен, ты сама сейчас слышишь себя?! У тебя в голове помутилось, только, увы, не от горя. Объясни мне, что тебя заставило лечь с ним в постель?

– Тоска, – помолчав, тихо ответила Эллен, – та, что была сродни его тоске. Мы оба нуждались в утешении.

– И утешились! – с нарочитым пониманием откликнулся отец Тук. – Знаешь, я смог понять Мартину, которая от тоски по Робину легла в постель Вилла, а потом полюбила его. Вилл был достойным человеком, мало в чем уступал Робину. А кого выбрала ты? И по кому он тосковал, ты задумывалась?

– Мне не надо ни думать, ни гадать – я знаю в точности, по кому тосковал и тоскует Джеффри.

– С какой легкостью с твоих губ слетает его имя! Ничуть с не меньшей, чем имя Робина, которое отныне тебе лучше не поминать всуе!

– У них много общего, – сказала Эллен, чем окончательно привела отца Тука в ярость. – Да, Джеффри уступает Робину, но он не лишен достоинств, и Робин заметил их, а ты отказываешься поверить даже моим словам.

Отец Тук пристально посмотрел на нее и неожиданно спросил:

– Да ты, я смотрю, влюбилась в него! Так и есть? Отвечай, Эллен.

От такого вопроса она пришла в замешательство и, помотав головой, гневно ответила:

– Нет! Как ты мог подумать, что я в него влюблена?

– А что я должен думать? – немедленно возразил отец Тук. – Ты делишь с ним постель, защищаешь его, всячески пытаешься обелить, закрываешь глаза на то, что он, в отличие от тебя, тоскует по Гисборну, со смертью которого остался без хозяина.

– Вовсе не по Гисборну! – выйдя из себя, крикнула Эллен и решилась открыть отцу Туку сокровенную тайну Джеффри. – Ты же не знаешь, что он всю свою жизнь…

Резким взмахом руки отец Тук оборвал ее, не дав договорить:

– Не знаю и знать не хочу. Все, что я намеревался выяснить у тебя, стало для меня ясным как день. И прекрати оправдываться тоской: тебе просто нравится спать с ним. Видно, он угодил тебе лучше, чем я. Да? Признайся же честно!

Сжав губы, Эллен замкнулась в глухом молчании, чем еще больше вывела из себя отца Тука, которого охватили обида и ревность. А что она могла сказать? Что ей действительно хорошо с Джеффри, и не только в постели? Что его общество дарит ей радость и ей рядом с ним легко и спокойно каждую минуту? Что ей нравится и разговаривать с Джеффри, и просто молчать вместе с ним? Что, гуляя с Джеффри по лесным тропинкам, ей отрадно держать его за руку и таких прогулок рука об руку с желанным мужчиной в ее жизни никогда не было?

– Уходи, – глухо сказал священник, прочитав ответ в глазах Эллен, – я не хочу тебя видеть. Лучше подумай о том, как ты покажешься всем на глаза, вернувшись в Веардрун. Помнишь, как Марианну обвиняли в предательстве? А ведь она была ни в чем не повинна. Ты в отличие от нее виновна. Своему любовнику передай, что я ошибся, посчитав его грех более тяжким, чем твой. Скажи, что я отпускаю ему грехи, в которых он мне покаялся, но делать то, о чем он просил, не стану, даже если он приставит мне к горлу меч. Уходи, Эллен, – повторил отец Тук. – Ты в моем благословении не нуждаешься, и я тебе его не даю.

Эллен, не споря, поднялась со скамьи и покинула церковь. Джеффри ждал ее за дверью, прислонившись к коновязи и сложив руки на груди. Ему мгновенно бросились в глаза подавленность Эллен и бледность ее лица. Подойдя к нему, она молча отвязала поводья рыжей кобылы.

– Подожди! – остановил ее Джеффри и указал подбородком на дверь церкви: – Мне надо вернуться, мы с ним не договорили.

– Тебе нет нужды возвращаться, – ответила Эллен. – Он просил передать, что отпускает тебе все грехи.

– Вот как? – вскинул бровь Джеффри и очень пристально вгляделся в ее лицо, выражение которого ему нравилось все меньше и меньше. – Он же хотел только взглянуть на тебя и расспросить о твоих намерениях…

– Взглянул, расспросил и пришел к выводу, что поторопился, определив твой грех более тяжким, чем мой, – усталым и невыразительным голосом сказала Эллен. – Еще он велел передать тебе, что отказывается делать то, о чем ты попросил, даже если ты пригрозишь ему мечом.

– Мечом! – фыркнул Джеффри. – С какой стати он возомнил, что я собирался угрожать ему оружием, да еще будучи в церкви?

– Пожалуйста, вернемся домой! – взмолилась Эллен. – Нам больше нечего здесь делать.

Не спрашивая ее ни о чем, Джеффри помог Эллен сесть на лошадь и вскочил на бурого Бьерна. Обратную дорогу они проехали в молчании. Эллен перебирала в памяти каждое слово, которым порицал ее отец Тук, а Джеффри размышлял о нем самом.

Едва Эллен появилась в дверях церкви, ему было достаточно бросить на нее взгляд, чтобы понять: этот и был тем, о ком она говорила. Один из четырех мужчин в ее жизни до встречи с ним. Учитывая, что именно в этой церкви отпевали графа Роберта и леди Марианну, можно представить, что этот святой отец наговорил Эллен. А если принять во внимание исповедь Джеффри, которую он выслушал, то дело обстояло и того хуже. Ревность мужчины, от которого ушла женщина, но не осталась одинокой, а повстречала другого мужчину. Ревность, усугублённая ненавистью ко всему, связанному с Гаем Гисборном, а кто связан с ним менее прочно, чем он, Джеффри? Добавить к этому слова, которые священник сказал ему на исповеди, ответное предложение, сделанное Джеффри, – и воочию можно представить, какой ушат грязи он обрушил на голову Эллен. Ей стоило выбрать другую церковь, а ему надлежало убедить ее в этом, раз уж он понял, куда она его привела. И все-таки священник должен оставаться священником при любых обстоятельствах. От Эллен так и веяло мрачной подавленностью, и Джеффри почувствовал закипающую в душе злость на того, кто довел ее до такого состояния, а ее нежное лицо – до почти мертвенной бледности. Если бы он не знал, что доставит Эллен еще больше огорчений, то вернулся бы и потолковал со священником иначе. Обошелся бы, конечно, без меча, но словами заставил бы понять, что никто не смеет причинять боль его женщине, кем Джеффри давно считал Эллен.

Подъезжая к дому, Эллен очнулась от оцепенения и, вспомнив отказ отца Тука в какой-то просьбе Джеффри, встрепенулась:

– Постой! О чем ты просил этого священника?

Джеффри спрыгнул с коня и подал ей руку.

– Поскольку я исповедовался, то рассказал и о нас с тобой. Он стал укорять меня в блуде, говоря, что я не только сам согрешил, но и вверг в грех женщину, с которой разделяю ложе, не будучи женатым на ней, отчего мой грех еще более усугубляется. Я спросил, каким образом, по его мнению, я могу получить прощение. Он ответил, что я должен обвенчаться с этой женщиной, чтобы покрыть собственное прегрешение и очистить ее от греха. Я сказал: пожалуйста, хоть сегодня, она сейчас здесь. Он похвалил меня и высказал намерение потолковать с тобой, узнать, готова ли ты обвенчаться со мной, а если нет, то убедить тебя в правильности подобного исправления допущенного греха. «Она согласится! – заявил он. – Ты назвал ее доброй женщиной и, надеюсь, что не ошибся. Свидетелей найдем, а кольца у меня есть. Которая твоя?» Я указал на тебя, мне было велено выйти, через недолго время появилась ты и сказала, пусть и другими словами, что он отказался обвенчать нас, не объяснив мне причину отказа. Но грехи мне почему-то отпустил без искупления или епитимьи.

По мере того как он говорил, да еще таким беззаботным, обыденным тоном, глаза Эллен открывались все шире и шире от удивления.

– Джеффри! – только и смогла она воскликнуть, а когда представила все, что произошло в церкви, глазами отца Тука, невесело рассмеялась: – Не слишком подходящий исповедник тебе попался!

– Это я уже понял, – усмехнулся Джеффри и, поймав быстрый взгляд Эллен, с сочувствием спросил: – Много попреков выслушала, милая?

– Как видишь, осталась жива, – сдержанно ответила она.

До конца дня Эллен оставалась в подавленном настроении. Обвинения и упреки отца Тука настолько угнетали ее, что она хотела вновь постелить себе отдельно от Джеффри. Но он, наблюдавший за ней все время с того часа, как они покинули церковь, отвлек ее незначащим вопросом, в разговоре незаметно взял за руку, поцеловал дружеским поцелуем – и Эллен сама не заметила, как оказалась на кровати вместе с Джеффри.

Чтобы изгнать из ее памяти тягостные впечатления минувшего дня, он закружил Эллен голову своей нежностью: прикасался к ней бережно, как к невесте в первую брачную ночь. У нее даже слезы навернулись на глаза, и она прошептала:

– Ты ведешь себя так, словно у нас с тобой свадебная ночь! Как бы я хотела вновь оказаться невинной!

– Ты такая и есть для меня! – шепнул он ей на ухо. – Чистая, непорочная девственница, до которой никто, кроме меня, не дотрагивался!

Предложенную им игру было так легко принять, что она покорилась ему безропотно, не заметив, как оттаяла и расслабилась. Но он это почувствовал, его нежность сменилась страстью, в которую впервые вкралась властность, и стал обращаться с ней так, словно она принадлежала ему сердцем, душой и телом, и не только те недели, что он провел в ее доме, но и всегда – прежде, сейчас и в будущем. У него не было прав на нее, но Эллен доставляло ни с чем не сравнимую радость чувство, что этот мужчина не просто ее любовник, как называл его отец Тук, не скрывая презрения к ним обоим. Джеффри – ее защитник, мужчина, принадлежать которому – честь, а не позор.

– Если бы он вдруг согласился нас обвенчать, неужели бы ты обвенчался со мной? – шепнула Эллен сквозь дремоту, пристроив голову на плечо Джеффри и чувствуя тяжесть его рук, скрещенных в запястьях у нее на груди.

– Без всяких сомнений и колебаний, – услышала она и не смогла удержаться от нового вопроса:

– Зачем тебе это понадобилось?

Джеффри скосил на нее глаза и улыбнулся, но Эллен, чьи глаза оставались закрытыми, не увидела этой улыбки.

– Чтобы очистить тебя и себя от греха, разумеется!

Она улыбнулась и, уже засыпая, подумала: как это похоже на Джеффри! На Кристиане он женился из сочувствия и жалости, а с ней едва не обвенчался ради спасения ее души и отпущения собственных грехов. Мысль о том, а как бы она себя повела, если на месте отца Тука был бы другой священник, и Джеффри твердой рукой повел бы ее под венец, Эллен в голову не пришла. Брак с Джеффри казался ей невероятным, попросту невозможным. За время, проведенное с ним, она настолько привыкла жить сегодняшним днем, что не задумывалась о будущем. Проживать в полную силу каждую минуту, не вспоминать прошлое, не заглядывать в завтрашний день было таким счастьем, которого Эллен прежде не ведала. Она всегда о чем-то вспоминала или чего-то ждала, пропуская сегодняшний день как неизбежность, связывавшую то, что минуло, с тем, что должно было начаться. Когда наступило утро, Эллен, повинуясь недавно укоренившейся привычке, встретила новый день, не вспоминая о дне минувшем.

Джеффри, напротив, все чаще и чаще задумывался о будущем, и именно в связи с Эллен. На исповеди он согласился обвенчаться отчасти из озорства, предвкушая ее удивление. Но по мере того как один день сменялся другим, намерение жениться на Эллен становились все более и более серьезным. За два месяца, что он провел рядом с ней, Джеффри почувствовал, как его наконец-то отпустило напряжение, в котором он жил все годы, служа сэру Гаю, – неимоверное, подчас лишавшее сил. Лишь благодаря Эллен, ее нежности и заботе он осознал всю бездну постигшей его усталости.

Все время настороже, сон в полглаза, постоянный поиск решений, как следовать зову совести и не переступить черту, отделявшую преданность от предательства. И опасность, всегда опасность, шедшая с ним по жизни рука об руку. Оглядываясь в прошлое, Джеффри то и дело сравнивал себя с канатоходцем – одним из тех, что забавляли людей на ярмарках. Только канат, по которому шел он, не был видимым глазу. Ярмарочным плясунам наградой за ловкость были одобрительный свист или хлопки зрителей. У него, Джеффри, на кону была жизнь, с которой он мог распроститься за одно неверное движение. Оступись он, никто, и прежде всего – его брат и лорд – не стал бы разбираться, пошло ли кому-то на благо то, что он считал правильным делать и делал. Эллен все поняла верно: он любил сэра Гая, как брат любит брата, оберегал его и служил ему, как это делал Уильям Рочестер – Вилл Скарлет. Только Скарлету исполнять свой долг было много проще благодаря достоинствам графа Роберта. Старшему Рочестеру не приходилось разрываться между любовью к брату и собственным пониманием зла и добра, потому что граф Роберт никогда не был источником зла в отличие от сэра Гая. Джеффри ни отступил ни на шаг от убеждения, что они с Виллом Скарлетом были поровну виноваты в беде, постигшей леди Марианну. Но справедливости ради он должен был признать, что всегда в глубине души завидовал Скарлету: тому больше повезло с братом и лордом, чем ему самому. Возможно, они сдружились бы со Скарлетом, прими Джеффри предложение графа Роберта и останься в Шервуде. Но он не мог оставить сэра Гая, предать собственного брата в самое тяжелое для него время, когда тот наконец обрел верный путь и пошел по нему, понимая, чем этот путь завершится. А Уильям Рочестер погиб в битве у Трента, погиб, оставшись недругом Джеффри.

Вспомнив, каким светлым и умиротворенным было лицо сэра Гая, когда он нашел его среди погибших у Трента, Джеффри с печалью подумал, что в свое последнее утро сэр Гай обрел то, что искал всю жизнь, – душевный покой. Смертельный удар от руки того, кем он восхищался, кого уважал и страстно ненавидел. Прощение той, кого любил и преследовал, не в силах ни забыть ее, ни признать за ней право на собственный выбор. Вот и все, что потребовалось сэру Гаю, чтобы почить с миром. Джеффри долго сидел возле его тела, и в его душе рядом с глубокой скорбью зародилось и с каждой минутой крепло чувство освобождения. Забота о погребении сэра Гая – последний долг, исполнив который, он будет свободным и сможет с чистой совестью найти графа Роберта, предложить ему свой меч и саму жизнь. Но судьба распорядилась иначе – и мир, едва успев расцвести яркими красками, стал тусклым и серым. Он и сам сейчас не мог вспомнить, как оказался в Шервуде. Просто ему было некуда больше идти. Медвежий рев вырвал его из оцепенения, вернул зрению четкость, телу – быстроту движений и силу, благодаря которой он сумел отшвырнуть Дэниса от медведя. А дальше – медвежий захват, липкое тепло крови – своей и звериной – и боль, ослепляющая боль, заставившая его понять, что он жив – жив не только телом, но и душой, и сердцем.

С гибелью графа Роберта он утратил себя, а встретив Эллен – обрел заново и больше не хотел терять ни себя, ни ее. Эллен не только спасла его от смерти – она подарила ему радость жизни, сам ее вкус. Воздух, напоенный запахами осеннего леса, – с ней он научился заново дышать полной грудью. Звуки – шелест опадающей листвы, шорохи ветра, трубный зов оленя – он внимал им с такой остротой, словно прежде его уши были запечатаны воском. Ее сонное дыхание, тепло ее тела под его рукой, шелковистая гладкость кожи, струящийся блестящий поток волос, который обрушивался ему на плечи и руки, – это был дар, неведомо за какие заслуги врученный ему, и с ним он не хотел расставаться.

Скоро наступит зима, оставаться в глухом лесу станет опасно. Надо возвращаться в обычный мир, к людям – и почему бы не сделать это вместе? Покинув Шервуд, они обвенчаются в первой же церкви. Он ратник, она травница и целительница – они сумеют найти пристанище в каком-нибудь замке, где он наймется на ратную службу, а она будет заниматься выращиванием целебных трав, приготовлением лекарств и врачеванием. Жаль, конечно, что их брак обречен на бездетность, но в этом есть и светлые стороны. Ему еще далеко до старости, но чтобы поднять детей на ноги, он уже недостаточно молод. Да и Эллен не придется рисковать жизнью в родах.

Однажды утром Джеффри показалось, что за окном как-то очень светло. Выйдя за дверь, он увидел, что поляну, обступавшие ее деревья, крышу конюшни – все накрыл толстым белым ковром выпавший за ночь снег. Пока они спали, на смену осени незаметно пришла зима, а вместе с зимой – и время покинуть Шервуд, время принять окончательное решение.

Бесшумно, чтобы не потревожить спящую Эллен, Джеффри разделся до пояса и снова вышел из дома. Холод бодрил, заставлял кровь бежать быстрее. Щедро зачерпнув ладонями снег, Джеффри стал обтираться с нескрываемым удовольствием, чувствуя, как снег обжигает кожу. Сердце и разум Джеффри пребывали в полном согласии друг с другом, будущее представлялось простым и ясным, как прямая дорога. Джеффри принял решение, и оставалось только одно: поговорить с Эллен, когда она проснется.

Глава пятая

Эллен проснулась от холода: Джеффри неплотно прикрыл дверь. Вскочив с кровати, она закуталась в покрывало и, встав на пороге, увидела снег. Краем глаза она заметила Джеффри, растиравшегося снегом, и улыбнулась, услышав его довольное фырканье, но тут же позабыла о нем, припомнив счет дням. До конца ноября оставалось всего четыре дня. Джон обещал приехать за ней, но, раз пришла зима, стоит ли обременять его? Если отправиться в Веардрун не позднее завтрашнего дня, то Джону не придется пускаться в дорогу.

Веардрун! Сердце Эллен внезапно охватило страстное желание увидеть друзей и подруг, прервав добровольное затворничество в Шервуде. Веардрун – светлый замок на границе моря и бескрайних лугов, замок Робина… Довольно, подумала Эллен, пора возвращаться. Она представила, как войдет в покои Робина, где тишина охватит ее не тисками, а теплым объятием, и ее сердце забилось в нетерпении, глаза загорелись от предвкушения встречи с друзьями и Веардруном – домом Робина.

Она смотрела на снег, но видела не лес, а замок, гордо высившийся над морем на высокой скале, и не заметила Джеффри, который давно увидел Эллен, подошел и остановился в шаге от нее. Никогда прежде ее лицо не выражало такого волнения, гордости и нетерпения.

– Что тебя так взволновало, Нелли? – спросил он, не сводя с нее пристальных глаз.

– Снег! Зима! – выдохнула она и, очнувшись от грез, посмотрела на Джеффри затуманенными и едва узнающими его глазами. – Пришло время вернуться в Веардрун!

Джеффри почувствовал себя так, словно Эллен щедро окатила его холодной водой. Он молча смотрел в ее глаза, светившиеся радостным возбуждением, и не видел в них малости – себя самого. Но Джеффри пошел бы против своей натуры, если бы проглотил слова Эллен и замкнулся в гордом молчании. Сев за стол и взглядом велев ей сесть напротив, он изложил все, к чему пришел в своих размышлениях.

– Что ты сказал? – переспросила Эллен, уставившись на него непонимающим взглядом.

Джеффри понял, что она не слышала ни одного его слова. Все время, пока он говорил, она мысленно бродила по галереям и залам Веардруна. Он опоздал. Если бы он завел с ней этот разговор хотя бы днем раньше, то мог бы рассчитывать на успех. Сегодня же, увидев снег, она вспомнила, что с началом зимы собиралась вернуться в Веардрун, и теперь ее сердце рвалось туда. Залечив его телесные раны, исцелив невидимые, но куда более глубокие и кровоточащие, она и сама излечилась от тоски. Время уединения Эллен в Шервуде подошло к концу.

Все же он терпеливо повторил свое предложение, не слишком удивившись, когда она не задумываясь покачала головой в знак отказа. Джеффри не принял этот отказ, не желая отпускать Эллен.

– Не спеши, подумай! – попросил он. – Зачем тебе оставаться одной? Выходи за меня. Ведь нам хорошо вместе!

– Два месяца – еще не вся жизнь, – возразила Эллен.

– Но и не так уж мало, чтобы узнать друг друга, а мы с тобой только этим и занимались – пытались понять, кто оказался рядом, и весьма преуспели в своих стараниях. Прошу тебя, Нелли, окажи мне честь и стань моей женой.

– Нет, Джеффри, это невозможно! – твердо ответила Эллен.

Джеффри с досадой прищелкнул пальцами, встал из-за стола и подошел к окну. Снег, будь он неладен! Не мог выпасть завтра? Хотя при чем тут снег! Это он опоздал. Ему надо было раньше, не откладывая, поговорить с Эллен.

Она смотрела ему в спину и чувствовала, что Джеффри расстроен ее отказом, но не понимала, почему отказ его огорчил. Не думал же он и в самом деле, что она выйдет за него замуж, отринет всю жизнь, что прожила до встречи с ним? Веардрун – ее дом, зачем ей искать другой приют? Удивительно, что Джеффри, всегда понимавший ее с полуслова, сегодня отворачивается от очевидных вещей!

Не выдержав воцарившегося тягостного молчания, Эллен с досадой спросила:

– Почему вдруг ты решил жениться на мне, да еще так настаиваешь на этом? Ведь в твоем сердце другая женщина, и мне никогда не найдется в нем место. Я даже в малости не смогу ее потеснить – у нее нет и не было равных соперниц!

– Что ты знаешь о моем сердце! – с усмешкой тихо воскликнул Джеффри, не обернувшись к ней.

Он так и стоял у окна, постукивая пальцами по стене. Глядя на него, Эллен улыбнулась снисходительной и понимающей улыбкой.

– Все знаю. Марианна привиделась тебе в первые, самые тяжелые ночи, когда я гадала, выживешь ты или нет. Робин, Вилл, сэр Гай, многие другие, которых я знала, и те, о ком мне неизвестно, любили ее одну. И ты любил и продолжаешь любить. Зачем же мне выходить за тебя замуж, зная, что твое сердце полно единственной любви – не ко мне, к Марианне?

Его плечи дрогнули, он напрягся и окаменел каждым мускулом. Очень медленно повернув голову к Эллен, он долго смотрел на нее потемневшими глазами.

– Это не то, Нелли. Да, я преклонялся и преклоняюсь перед леди Марианной, всегда относился к ней с благоговением. Но никогда у меня даже в мыслях не возникало желания дотронуться до нее, не говоря уже об ином, – чуть слышно сказал он. – Однажды она оказала мне честь, положив руку поверх моей руки, которую я предложил ей, помогая подняться с кресла. Это все, Нелли. Мечтать о большем было бы кощунством и непомерной дерзостью с моей стороны.

– Разумеется! – с горечью усмехнулась Эллен. – Для постельных утех ты находил других женщин – вроде меня.

Джеффри яростно мотнул головой:

– Не то, Нелли, ты совсем не то сейчас говоришь и думаешь! Я всегда помнил, где мое место. Дело даже не в том, что леди Марианна по праву рождения стояла на недосягаемой для меня высоте. Только один мужчина мог стать ее мужем, и он им стал. Все кроется в этом, а не в том, что она – для возвышенной любви, а ты – для обычной, мирской жизни.

– А как же ваши надежды, что она примет предложение сэра Гая? – не удержалась Эллен.

Джеффри передернул плечами:

– Когда я узнал, что она еще в детстве была обручена с графом Робертом, то сразу понял: этим надеждам не суждено воплотиться в жизнь.

– Ну, как бы ни было, – ответила Эллен намеренно деловитым тоном, – я возвращаюсь в Веардрун, и мне надо собираться.

Джеффри посмотрел на нее долгим невыразительным взглядом. Он понял, что потерпел поражение. Ему показалось, что Эллен неравнодушна к нему, но, видно, только показалась. Она даже не поинтересовалась, куда он отправится и чем намерен заняться. Не допустив ошибки в мелочах, он ошибся в главном.

Горькие мысли никак не отразились на его лице, на нем не дрогнул ни один мускул. Джеффри был спокоен, собран и вновь предстал перед Эллен в облике командира ратной дружины.

– Как ты намереваешься добраться до Веардруна? – спросил он бесстрастным, только чуть глуховатым голосом. – Путь-то неблизкий.

Эллен на миг задумалась.

– Я могу дождаться Джона и уехать вместе с ним через четыре дня.

Джеффри плеснул в кружку вина и сделал большой глоток.

– Нет нужды, – сказал он. – Я сам провожу тебя.

– Тогда мы могли бы отправиться завтра на рассвете, – радостно откликнулась Эллен.

Джеффри сквозь ресницы посмотрел на ее оживленное лицо и, не выдержав, отвернулся.

– Так и поступим. Начинай сборы, а я пойду прогуляюсь.

– Возьми плащ! – торопливо сказала Эллен, увидев, что он уже на пороге. – Холодно.

Джеффри усмехнулся краешком рта и кивнул:

– Благодарю за заботу, Нелли.

Пристегнув к поясу ножны с мечом, Джеффри подхватил на руку плащ и, открыв дверь, свистом позвал Артоса. Вернулся он вечером, когда за окном стемнело, а Эллен, давно закончив сборы и наведя в доме порядок, начала беспокоиться, не случилось ли с ним чего.

– Где ты так долго был? – бросилась она к Джеффри, едва он успел открыть дверь. – Я не знала, что и подумать!

– Гулял по лесу, – кратко ответил он, стряхивая снег с плаща.

– А если бы тебе снова повстречался медведь? – укорила Эллен.

Он бросил на нее быстрый взгляд, увидел в ее глазах искреннее волнение и улыбнулся.

– Артос бы предупредил меня. Но медведи в такую пору уже залегли по берлогам, Нелли.

За ужином он мало говорил, только отвечал на вопросы Эллен, да и то односложно. Поглядывая на его замкнутое, ставшее вновь неулыбчивым лицо, Эллен тоже приумолкла. После ужина он сразу собрался спать, сославшись на то, что устал за день, выезжать завтра надо пораньше и перед дорогой следует отдохнуть и выспаться. Вымыв посуду и заранее накрыв стол к завтраку, собралась ложиться и Эллен.

Джеффри давно лежал в кровати, повернувшись лицом к стене, когда она прилегла рядом с ним и, едва касаясь, провела ладонью по его волосам. Джеффри не шевельнулся. Эллен подумала, что он уснул, но все-таки погладила его по плечу. Джеффри глубоко вздохнул, перевернулся на другой бок и посмотрел на нее. Его темно-серые глаза были очень печальными.

– Что, Нелли, желаешь насладиться мной напоследок?

– Не говори так! – попросила она и, опустив глаза, призналась со всей откровенностью: – Да, я хочу тебя.

Джеффри усмехнулся, обнял ее и притянул к себе.

– Уважаю за прямоту и честность, – сказал он, скользя поцелуями по ее волосам и лбу.

Обычно он пользовался женщинами – сегодня женщина пользовалась им. Не отдавая себе в том отчета, он и вел себя так, как те, от кого он раньше получал ласки за плату: обслужил Эллен, не издав ни звука, не получив удовлетворения сам. Заметив, что она приоткрыла глаза, Джеффри слегка изогнул бровь, безмолвно спрашивая, довольна ли она или он должен еще потрудиться.

– Ты прав, давай спать, – тихо сказала в ответ Эллен. – Завтра рано вставать.

Он вздохнул с видимым облегчением, когда же она привычно склонила голову ему на плечо, не стал огорчать ее холодностью и обнял. Прижавшись щекой к его плечу, Эллен вдыхала в себя запах его тела и пыталась понять, почему впервые близость с Джеффри не доставила ей прежней радости. Ей вдруг пришла в голову мысль: а куда сам он отправится, проводив ее до Веардруна? Она спросила его об этом, и он усмехнулся:

– Найду куда, Нелли. В ратном труде наемников всегда есть нужда. Спасибо, что поинтересовалась.

В его ровном голосе ей почудилась горечь. Эллен привстала на локте и заглянула Джеффри в лицо. Оно было совершенно спокойным. Не открывая глаз, он с едва ощутимой силой надавил ей на спину, заставляя лечь:

– Спи, Нелли. Час уже поздний.

Утром она вспомнила о серебре, которое оставил Томас, и отдала его Джеффри. Подкинув увесистый кошелек на ладони, он улыбнулся:

– Значит, все-таки был заговор и ты в нем участвовала.

– Они опасались, что ты не возьмешь у них деньги.

– Отдал бы обратно, располагай временем искать их сейчас, – сказал Джеффри. – Придется оставить, да и пригодятся: они были правы. Ничего, однажды верну им долг.

Не задержавшись за столом, Джеффри ушел седлать лошадей. Вернувшись, он забрал седельную сумку, в которую Эллен сложила свои нехитрые пожитки. Другую сумку, с запасной одеждой и едой, она приготовила для Джеффри и очень боялась, что он откажется. Но он не стал возражать и поблагодарил ее.

Окинув прощальным взглядом дом, Эллен вышла за порог, где ее поджидал Джеффри. Глядя, как она запирает дверь на замок, он насмешливо фыркнул, но ничего не сказал. Ключ от замка Эллен спрятала в потаенном месте, о котором знали все стрелки вольного Шервуда.

Прежде чем помочь Эллен забраться в седло, Джеффри сказал:

– У меня есть к тебе просьба, и я очень надеюсь, что в ней ты мне не откажешь.

Эллен почувствовала укол в сердце.

– Я сделаю все, о чем бы ты ни попросил.

Ответив так, она испугалась, что он снова начнет уговаривать ее выйти за него замуж. Джеффри окинул Эллен насмешливым взглядом и покачал головой:

– Не обмирай, Нелли! Отказалась идти со мной под венец – твоя воля. Я прошу тебя совсем о другом. Ты как-то сказала, что их похоронили здесь, в Шервуде. Отведи меня на их могилу. Она ведь у них одна на двоих, верно?

– Да, верно, – ответила Эллен.

Она подумала, что сама давно не была на кладбище. Если бы не просьба Джеффри, то и покинула бы Шервуд, не попрощавшись ни с кем. Хотя нет, не будь Джеффри, за ней приехал бы Джон, а он непременно заглянул бы к друзьям.

На полпути к березовой роще Эллен вдруг вспомнила про магический круг. Как же Джеффри попадет на кладбище? Ведь круг его не пропустит! Но, к удивлению Эллен, ничто не воспрепятствовало Джеффри как доехать до рощи, так и зайти в нее.

В обоюдном молчании, приличествующем месту, где они оказались, Эллен и Джеффри прошли вдоль рядов надгробных камней, припорошенных снегом. Возле могилы Робина и Марианны Джеффри опустился на колени прямо в снег. Эллен осталась стоять позади него. Каждый из них смотрел на надгробный камень, но видел одно имя из двух. Эллен, не отрывая глаз от имени Робина, окончательно утвердилась в правильности своего решения вернуться в Веардрун. Джеффри, созерцая буквы, складывавшиеся в имя Марианны, смирялся с тем, что его путь продолжится не так, как он мыслил. «Скажи мне правду, Джеффри, – прозвучал в его голове голос сэра Гая. – Что все-таки тобой двигало, когда ты приказал защищать ее во Фледстане? Ты действительно неправильно истолковал мои слова?»

****

Приближался рассвет, а с ним и назначенный час битвы у Трента. Долгая исповедь сэра Гая командиру его дружины подошла к концу, все приказы были отданы, а слова сказаны. Но оказалось, что у сэра Гая оставался еще один вопрос, и он его задал. Джеффри понимал, что рискует головой, но откровенность, с которой сэр Гай говорил ночью, не щадя и не обеляя себя, исключала ответные недомолвки и оговорки, и Джеффри сказал:

– Желание спасти ее жизнь, милорд. Любой ценой.

– Даже ценой собственной жизни? – усмехнулся сэр Гай и, не услышав ответ, очень внимательно посмотрел на него: – Ты был со мной много лет, я доверял тебе без оглядки, но кому ты служил на самом деле? Мне или Рочестеру?

– Вам, сэр Гай, – ответил Джеффри, и в этих словах тоже не было лжи.

Сэр Гай долго молчал, не спуская с него тяжелого взгляда. Глубоко вздохнув, он неожиданно накрыл ладонью плечо Джеффри и негромко сказал:

– Да, ты служил мне, и много лучше, чем я думал и чем я того стоил. Ты рискнул головой, защищая ее во Фледстане. А как насчет Ноттингема? – вдруг спросил он, пытливо вглядываясь в лицо Джеффри. – Я помню, как ты засомневался, когда я дал тебе письмо ее брата и приказал передать его через Хьюберта. Но ты сделал то, что я приказал. Значит, на что-то надеялся, верил, что для нее нет опасности. Не ожидал, что твой братец-изменник окажется настолько ловким? Или Уильям Рочестер сломал твои расчеты? Да, он в тот раз непростительно оплошал! А что же потом, Джеффри? Ты весь вечер был в подземелье при мне неотлучно, видел все, что происходило, но не предпринял попытки остановить меня. Почему, если тебя так заботила ее жизнь?

– Я смог бы остановить вас словами? – спросил Джеффри, глядя в глаза сэру Гаю.

Тот мрачно улыбнулся и покачал головой:

– Словами, конечно, нет. Оружием – да.

Сэр Гай выразительно приподнял бровь, ожидая, что ответит Джеффри. Скрипнув зубами, тот глухо проговорил, выталкивая из горла каждое слово:

– Мне пришлось делать выбор, милорд.

– И ты его сделал, выбрав меня, – понимающе кивнул сэр Гай и еле слышно вздохнул: – Ты был моим другом, а не слугой. Я сожалею, что понял это только сейчас. Останься мне преданным, Джеффри, и сделай то, о чем я тебя просил: позаботься о леди Марианне, если победа окажется не на стороне Роберта Рочестера.

– Милорд, вечером вы сказали, что никто из вашей дружины не будет принимать участие в сегодняшней битве. Позвольте мне пойти с вами!

– Нет, не позволю. Ты ведь понимаешь, что я хочу скрестить меч именно с графом Робертом, раз он наконец согласился на поединок со мной – впервые за столько лет! Хотел бы я понять, что его подвигло принять мой вызов? – поймав быстрый взгляд Джеффри, сэр Гай приказал: – Говори, если знаешь или просто догадываешься.

– Полагаю, он посчитал делом чести ответить даром на ваш щедрый дар. Оставить за противником выбор места сражения – все равно что наполовину проиграть битву, не начав ее.

Усмехнувшись, сэр Гай задумчиво покивал:

– И он догадался, что это предложение исходило от меня, а не от Брайана?

– В этом у меня нет ни малейшего сомнения, милорд.

Джеффри очень хотелось задать вопрос, и, заметив это, сэр Гай разрешил:

– Спрашивай, о чем хочешь спросить. Вижу, что хочешь!

Джеффри, помедлив, спросил:

– Почему вы сделали такой широкий жест, уступив графу Роберту выбор места? Почему не остановили сэра Брайана, когда он замыслил гибельный план: устроить облаву на вольных стрелков вместо открытого сражения?

У Джеффри были догадки на этот счет, но он предпочел получить ответ из уст сэра Гая.

– Почему!.. – сэр Гай вскинул голову и, прищурившись, посмотрел вдаль. – Я развязал эту войну и, как оказалось, на руку королю Иоанну. Да, я мог бы и завтра остаться в стороне, наблюдая, как Рочестер и его войско сражается с королевскими ратниками, но не могу, Джеффри. Не принято оставлять друга в беде, но иной раз это же правило распространяется и на заклятого недруга. Тем более что он согласился исполнить мое давнее желание и скрестить со мной меч, – опустив глаза на Джеффри, сэр Гай очень тихо, но непреклонно сказал: – Один на один, он и я, а ты будешь лишним. На этот раз я избавлю тебя от выбора, а заодно и от смерти. Рочестеру все равно – буду я один или с тобой, но я желаю смыть с себя позор давнего бесчестия.

Джеффри неодобрительно нахмурился:

– Милорд, нельзя идти в битву с мыслью о собственной гибели!

Сэр Гай устало улыбнулся:

– Не трать попусту слов! Прежде ты не был в этом замечен ни разу. Давай смотреть правде в глаза: мне против него не выстоять, но я ничуть этим не огорчен. Ты не пойдешь со мной. Если не будет нужды спасать леди Марианну, отыщи меня, когда битва закончится. Не бросай на поживу мародерам и растерзание воронью. Это все, а сейчас оставь меня. Я хочу помолиться.

****

Победу одержал вольный Шервуд, и ни о ком, кроме как о погибшем сэре Гае, заботиться не пришлось. И вот они оба – граф Роберт и леди Марианна – сейчас перед ним, в безлюдном лесу, под снежным покровом, и тоже не нуждаются ни в его заботе, ни в его служении. Женщине, что стояла сейчас возле него и чье легкое дыхание растворялось облачком пара в морозном воздухе, он тоже оказался не нужен. Но жизнь продолжалась независимо от его надежд, чаяний и ожиданий, и теперь он искал совета погибших, чьи имена навечно врезались в камень, – совета, как ему жить дальше.

Вынув меч из ножен, Джеффри с силой вонзил его в землю и, обхватив ладонями рукоять, низко склонил голову. «Лорд мой, граф Роберт, – думал он, пристально глядя на имя, высеченное рядом с именем леди Марианны, – ты счел меня достойным своего приглашения и проявил понимание, когда я не смог его принять. Ты был настолько великодушен, что вверил мне женщину, которой сам покровительствовал. Но она отвергла меня. Наверное, я не заслужил ни ее, ни твоего великодушия. Но я смею просить тебя вновь проявить ко мне милосердие и указать путь, которому я последую, куда бы он меня ни привел!»

Эллен терпеливо ждала, пока Джеффри закончит молиться. Он беззвучно шевелил губами, и она смогла услышать только одно:

– Мой лорд! Леди моя! Пусть все будет так, как вы того пожелаете!

Поднявшись с колен, Джеффри долго смотрел на надгробный камень, потом молча подал Эллен руку, и они вернулись к лошадям, возле которых их поджидал Артос.

Покинув Шервуд, они ехали многолюдной шумной дорогой до самого заката и остановились на ночлег на постоялом дворе. Джеффри взял на двоих одну комнату, чем немного удивил Эллен, помнившую, с какой неохотой он отвечал на ее желание минувшей ночью. Она приняла бы как должное, если бы он решил ночевать отдельно. Потом она подумала, что, возможно, он просто бережет деньги, поскольку за ужин, корм для лошадей и комнату заплатил сам, не позволив Эллен достать кошелек.

Они легли в постель, и Эллен собралась уснуть, но Джеффри ей не позволил. Этой ночью он разительно отличался от себя накануне. Он осыпал ее поцелуями, ласкал, доводя до изнеможения, и после недолгого отдыха вновь привлекал к себе, словно никак не мог ею насытиться. Они ни о чем не разговаривали, только шептали друг другу в любовном дурмане бессвязные нежные слова. Он называл ее своей милой, говорил, что лучше нее нет никого на свете, и она что-то шептала в ответ и даже целовала его руки, когда удовольствие от близости с ним было особенно сладостным, едва выносимым. Эллен не услышала в словах Джеффри не высказанную напрямую просьбу остаться с ним, передумать, не покидать его.

Она ничего не поняла, с грустью думал Джеффри, когда Эллен, прильнув к нему, забылась сном. Веардрун – вот все, что занимает ее ум и сердце, в котором ему места не осталось, а может быть, и прежде не нашлось.

Поспав от силы час, они снова отправились в путь и в середине дня добрались до бескрайних лугов, простиравшихся от горизонта до моря. Море с рокотом катило темно-серые валы, луга были покрыты снегом, а над белой равниной и морем взмывала вверх светлая громада Веардруна.

– Вот и все, Нелли, – сказал Джеффри, осадив Бьерна. – Ты хотела в Веардрун, и он перед тобой.

Его глаза на миг встретились с глазами Эллен, и она заметила, несмотря на всю непроницаемость серых глаз Джеффри, тень печали и одиночества. Ее внезапно охватила тревога.

– Мы ведь еще увидимся? – спросила она, порывисто сжав его руку.

Джеффри неопределенно пожал плечами.

– Возможно, Нелли. Жизнь бывает весьма затейливой. И все же давай прощаться так, как если нам никогда не доведется встретиться.

Джеффри, до боли прищурившись, посмотрел на Эллен, вскинул руку, словно хотел погладить ее по щеке, но на полпути остановился и крепко сжал пальцы в кулак.

– Спасибо тебе, Нелли! – сказал он глуховатым голосом.

Эллен вдруг поняла, что он сейчас пришпорит коня и умчится прочь. Они расстанутся и больше никогда не увидятся. Эта мысль неожиданно привела ее в смятение.

– Подожди! – торопливо сказала она. – Ты разве не хочешь поехать со мной?

Эллен кивнула на стены и башни Веардруна. Джеффри вопросительно вскинул бровь, и она, смутившись, пояснила:

– Отдохнешь, прежде чем отправиться дальше.

На лице Джеффри появилось странное выражение. Он беззвучно рассмеялся и покачал головой:

– Нет, Нелли, не хочу. Храни тебя Господь. Прощай!

Он резко дал шпоры, и Бьерн, встав на свечу, развернулся на задних ногах и помчался галопом, взрывая копытами снег. Эллен со сжавшимся сердцем смотрела, как все больше и больше увеличивается расстояние между ней и Джеффри. Вдруг она заметила, что Артос не остался с ней, а широкими прыжками пытается догнать Бьерна.

– Артос! – крикнула Эллен.

Волкодав обернулся, ответил коротким лаем, но не вернулся, а припустил за бурым жеребцом со всех ног. Джеффри тоже увидел его, перегнулся в седле и, поймав за ошейник, вскинул в седло перед собой.

«Меня любят собаки, лошади и женщины», – прозвучал в ушах Эллен веселый голос Джеффри.

Она едва не поддалась порыву догнать его, остановить, побыть рядом с ним еще хотя бы минуту, носдержалась. Ее Пчелке нипочем не угнаться за Бьерном, да и зачем? Что изменит эта минута? Неподвижно сидя в седле, она смотрела на Джеффри, пока он не скрылся за горизонтом, так и не оглянувшись ни разу. Эллен тронула поводья, и кобыла рысью побежала к Веардруну.

Стоило Эллен миновать вторые – внутренние – ворота, как печаль от расставания с Джеффри и сами мысли о нем тут же ее покинули. Едва успев слезть с лошади, она переходила из объятий в объятия, отвечая на поцелуи такими же горячими поцелуями и радостным смехом. Как же она соскучилась по друзьям и подругам, по самому Веардруну!

– Я завтра собирался отправиться за тобой, – пророкотал Джон, сжимая Эллен в медвежьих объятиях. – А ты вдруг сама объявилась! – понизив голос, он спросил ее на ухо: – А что твой гость? Поправился или умер?

– Он выздоровел, – ответила шепотом Эллен. – Джеффри и проводил меня до Веардруна.

– Джеффри! Вот как? – неопределенно хмыкнул Джон и бросил на нее короткий, но очень проницательный взгляд: – Смотрю, ты сошлась с ним довольно близко, раз называешь по имени.

– Джон, а как мне называть того, с кем я прожила в одном доме два месяца? – возразила в ответ Эллен.

– Ну проводил, и хорошо, – не стал спорить Джон. – Моему Асгару не придется глотать милю за милей по первопутку.

Первые несколько дней Эллен пребывала в радости и совершенном довольстве. Вокруг нее были те, кого она знала и любила много лет. Светлые галереи, террасы и залы Веардруна чаровали ее строгой красотой и изысканностью. Ожидая ее возвращения, Кэтрин сама, не прибегая к помощи служанок, прибрала комнату Эллен. Ее ждали в Веардруне!

Она упросила Эдрика пустить ее в покои Робина, которые он держал запертыми и открывал по утрам только для служанок, наводивших порядок в комнатах, где больше никто не разводил в камине огонь, не сидел за столом над книгой, не вел разговоров с друзьями. И все же пустые покои показались ей наполненными присутствием Робина, словно он только что вышел и вот-вот вернется.

Но вскоре в одну из ночей ей приснился Джеффри. Сон был таким осязаемым, что она услышала биение его сердца под щекой, прижатой к его груди, почувствовала, как его губы прикоснулись к ее переносице. Ей очень нравился именно этот его поцелуй – ласковый и покровительственный одновременно. Эллен улыбнулась во сне и вслух прошептала:

– Как же мне хорошо с тобой!

В ответ она услышала грустный голос:

– Тогда почему мы расстались, Нелли?

Расстались? Как расстались? Когда?! Эллен потянулась обнять Джеффри и проснулась, не найдя его рядом. Вспомнив, что она в Веардруне, а не в Шервуде, Эллен глубоко вздохнула и долго смотрела в темноту широко раскрытыми глазами. Она вдруг почувствовала нестерпимое желание увидеть Джеффри, услышать его голос и смех, ощутить на плечах тепло и тяжесть его рук, как прежде, когда он обнимал ее во сне. Эллен задумалась о том, куда он направился, попрощавшись с ней, и пришла в смятение, когда поняла, что ему было некуда возвращаться. Он уехал попросту куда глаза глядят, а она даже не задумалась об этом, охваченная предвкушением долгожданной встречи с Веардруном.

За этой ночью последовала следующая, такая же бессонная ночь, а потом и днем она стала часто думать о Джеффри. Где он сейчас? Все ли с ним хорошо? Сама того не заметив, Эллен затосковала по нему и спохватилась, когда тоска стала едва выносимой. Ей недоставало Джеффри, всего, к чему она привыкла за два месяца, проведенные с ним. В разговорах с ней он умел из хаоса создать порядок, разложив явления и предметы в стройный ряд, показать другую грань, обратную сторону, которую Эллен прежде не замечала. Это умение особенно роднило Джеффри с Робином, каким бы кощунством подобное утверждение не казалось тому же отцу Туку. Только сейчас, когда между нею и Джеффри пролегли мили и дни, она смогла оценить, сколько душевного тепла он ей дарил. Она думала, что лечила его, а в то же самое время лечилась сама, отогреваясь возле Джеффри и оживая. И в этом она тоже находила в нем сходство с Робином. И тот и другой были источниками тепла и света, щедро одаряя ими, но не требуя ничего взамен. Если свет, исходивший от Робина, был явным, ярким, всепобеждающим, то Джеффри походил на тайный огонь, который горел в кромешной темноте, разгоняя мрак, не позволяя себе угаснуть ни на миг. И как же отрадно было найти этот свет тем, кто заблудился во тьме и потерял надежду на спасение!

Эллен тосковала, тревожилась за Джеффри, укоряла себя в проявленной при расставании с ним бесчувственности, плакала по ночам, а днем терпела, стиснув зубы. У нее не было возможности ни пожаловаться на душевную боль, ни выплакать ее. Друзья и подруги – все были в вольном Шервуде, и они попросту не поняли бы тоски Эллен по Джеффри, отлично помня его как командира дружины Гая Гисборна. Хорошо, если бы не поняли! Могло случиться и худшее: они отринули бы Эллен, как это сделал отец Тук.

Декабрь подошел к концу, и в Веардруне отпраздновали Рождество – не так весело, как при Робине, но отпраздновали. Начал и закончил счет дням январь, февраль перевалил за половину, и однажды вечером, когда Эллен сидела с подругами за шитьем, Кэтрин, не сдержав любопытства, спросила:

– Нелли, смотрю на тебя и не могу понять: ты чересчур туго зашнуровалась или тебе платье стало тесным?

Эллен провела ладонями по бокам и грустно вздохнула:

– Я уже все свои платья расставила в швах, да видно придется шить новые. Ничего не поделаешь, полнею.

Элис бросила на нее веселый взгляд и рассмеялась:

– Зачем тебе напрасно переводить ткань и сидеть с иголкой? Я могу одолжить тебе свое платье. Вернешь, когда похудеешь.

– Почему ты уверена, что я похудею? – спросила Эллен. – Многие женщины с возрастом полнеют, а я уже не юная девушка.

Элис фыркнула и наставительным тоном сказала:

– Видишь ли, подобная полнота имеет обыкновение случаться у многих женщин, если не всех и каждой. Обычно хватает девяти месяцев, чтобы она проявилась в наибольшем объеме…

– Вилл всегда в таких случаях поддевал: «Разнесло тебя, как корову!» – встряла Кэтрин, и ее глаза набухли слезами.

Чтобы не дать им пролиться, а – пуще того! – обратиться в рыдания, Элис быстро подхватила:

– Да, он любил так поддразнивать, даже Тиль. Так вот, Нелли, пройдут эти месяцы, отсчитанные Природой для каждой из нас, а после – денек неудобств, схваток и боли, которой каждой под силу пережить, и – о чудо! Твоя утроба снова пуста, живот опал, а к сосцу, истекающим молоком, припали сладкие губки младенца! Вот и весь секрет твоей невесть откуда взявшейся полноты! У меня для таких случаев есть единственное платье, его ткань и швы крепки, я сейчас не в ожидании, потому забирай и носи, пока в нем не отпадет надобность – тогда и вернешь. А уж если порвешь или безнадежно испачкаешь, тогда и сошьешь новое.

Пока Элис, не отрывая глаз от иголки все это говорила, да еще таким беззаботным тоном, Эллен таращилась на нее в изумлении, возрастающим по мере каждого слова, сказанного подругой. Когда Элис замолчала, а Эллен перевела дух, не зная, что сказать, ее шею крепко обвили руку Кэтрин, и ее же губы покрыли пылавшие огнем щеки Эллен жаркими поцелуями.

– Нелли, поздравляю тебя! Кого ты хочешь – сына или дочь?!

– Подожди, Кэтти! – придя в себя, потрясла головой Эллен и решительно отвела руки Кэтрин. – Что ты такое говоришь, Элис?

– А что я такого сказала, что ты так сильно удивилась? Я давно к тебе приглядываюсь и совершенно уверена, что ты в тягости. Ты не только в стане пополнела, у тебя и грудь налилась, губы опухли. Вспомни, как тебя вчера тошнило после утренней трапезы! И этот приступ дурноты был не первым.

– Тошнило потому, что я съела что-то несвежее, – возразила Эллен.

Кэтрин всплеснула руками от возмущения:

– Когда это в Веардруне на стол подавали несвежее?! А если и так, почему стало плохо тебе одной? Нелли, Элис права: ты ждешь дитя!

– Это невозможно! – упорствовала Эллен. – Мне в апреле будет тридцать пять лет!

– Скажите пожалуйста, тридцать пять! – передразнила Элис. – Моя мать родила последнего ребенка, когда ей было за сорок. Невозможно только в одном случае: если ты вела осенью самый безгрешный образ жизни и не делила постель с мужчиной. Так и было, Нелли?

– Ты не понимаешь, Элис! Я не могу иметь детей. Робин сам мне сказал, чтобы я навсегда забыла о детях, а кто лучше него разбирался в медицине?

– Нет, Нелли, он сказал иначе, – протянула Кэтрин, припоминая давние события. – Забудь о детях если не навсегда, то лет на десять точно. Вот как он сказал!

Заметив на лице Элис непонимание, Кэтрин пояснила:

– Когда мы жили в Локсли, у Эллен случился выкидыш ничуть не легче, чем был у Марианны в Шервуде.

О том, что Эллен вытравила плод, Кэтрин деликатно умолчала.

– Так и что? Марианна после родила двух дочерей, а со времен вашего Локсли сколько лет прошло? – пожала плечами Элис и рассердилась: – Эллен, не морочь голову ни себе, ни нам с Кэтти! Что бы там ни случилось с тобой в юности, ты сейчас в тягости. Смирись с этим и готовься рожать в срок, который сама и рассчитай! Тебе-то виднее.

– Кстати, Нелли, – встряла Кэтрин, уже пребывая в полной уверенности, что подруга беременна, а потому отчасти утратив интерес к спору Эллен и Элис, – ты ведь так и не призналась, кто был повинен в том твоем несчастье!

Впав в растерянность из-за убежденности Элис в своей правоте, Эллен сама не заметила, как выдала давнюю тайну, промолвив:

– Гай Гисборн.

Кэтрин переглянулась с Элис, которая покатилась со смеху, и обиженно надула губы.

– Не хочешь – не говори, только не выдумывай небылиц! Гай Гисборн – надо же было так отговориться! – тут же позабыв обиду, она подмигнула. – Но Робину-то ты назвала его имя? И он покарал твоего обидчика?

– В этом можешь не сомневаться – еще как покарал! – пробормотала Эллен и, оставив шитье, в полном смятении покинула комнату под приглушенные смешки подруг.

Она отправилась к себе и, сбросив одежду, тщательно всмотрелась в зеркало. Смех смехом, но Элис, похоже, права! Грудь налилась, набухла и ноет, особенно по утрам. Стан не просто пополнел – живот перестал быть плоским. Одевшись, Эллен присела на кровать, не зная, что и думать. Сомнений нет: она беременна. Хотя она была совершенно уверена в своей бесплодности, они с Джеффри зачали дитя.

– О Боже мой! – выдохнула потрясенная Эллен и нырнула лицом в ладони.

Ночью, лежа в постели, она накрыла ладонями живот и прислушалась к себе. Ее внезапно охватило благоговение. Надо же! Она ждет ребенка! Ее губы задрожали в радостной улыбке. Свернувшись в клубок и крепко обняв себя, Эллен закрыла глаза и вспоминала два месяца, проведенные с Джеффри, пытаясь угадать, в какой день и час в ее теле зародилась новая жизнь. Впервые воспоминания о Джеффри были отрадными, не сопровождались чувством острой безысходной тоски по нему. Эллен внезапно подумала: а был бы он рад, узнай, что она беременна? И сама же уверенно ответила: да, Джеффри обрадовался бы. Вот только он ни о чем не узнает, и не потому, что она решила скрыть от него. Эллен представить себе не могла, где он сейчас находится.

Следующим утром ее опять тошнило, но теперь она не искала причину в еде. Все было ясно. Когда приступ дурноты прошел, она набросила на плечи меховой плащ и вышла на одну из террас Веардруна, чтобы подышать свежим морозным воздухом и унять головокружение. Там ее и нашел Джон. Подойдя к Эллен, он смущенно кашлянул в кулак:

– Тут такое дело, Нелли!.. У твоей рыжей кобылы будет жеребенок.

Эллен медленно повернула голову к Джону и высоко подняла брови:

– Жеребенок?!

– Ну а что в том плохого? Если от того бурого жеребца, которого я осенью нашел в лесу, так конь вырастет на загляденье!

Слушая Джона, Эллен не знала, чего ей больше хочется в эту минуту: смеяться или плакать.

– Но я так понял, что и его хозяин даром времени не терял, – продолжал Джон, искоса поглядывая на Эллен. – У тебя, кажется, есть для нас новости?

«Кэтрин, конечно», – поняла Эллен. У них с Джоном никогда не было секретов друг от друга, к кому бы ни относился секрет. Эллен посмотрела ему в глаза, ожидая найти в них осуждение, но Джон смотрел на нее добродушно, и она, не выдержав, расплакалась, уткнувшись лицом ему в грудь.

– Что ты, Нелли? – встревожился Джон и осторожно обнял Эллен. – Он что, принудил тебя?

– Нет! – ответила она сквозь всхлипывания и помотала головой.

– Тогда почему ты плачешь?

Эллен разрыдалась еще отчаяннее.

– Мне недостает его, Джон! Когда мы расстались, я и представить себе не могла, что так заскучаю по нему.

Глотая слезы, она сбивчиво и бессвязно заговорила, рассказав обо всем, что происходило в Шервуде осенью, все, что узнала о Джеффри от него самого, от бывших ратников Гисборна, что сама поняла в нем, не умолчала и о любви Джеффри к Марианне. Джон слушал молча, тихонько гладя ее по голове. Когда она выдохлась и подняла голову, он, глядя в ее полные слез глаза, с пониманием усмехнулся.

– Влюбилась, Нелли! – протянул он и, отыскав в несчастных глазах Эллен подтверждение своей догадки, уверенно повторил: – Ты влюбилась в него.

– Да, – честно призналась Эллен, – и очень хочу увидеть его!

– Тогда почему не пошла за него замуж, как он тебе предлагал? Он ведь говорил правду, Нелли: мужчины могут любить очень по-разному. Марианну он, судя по твоим словам, почитает едва ли не как Пречистую Деву. Так Святую Деву все мужчины почитают, что никому из нас не мешает любить своих жен.

Эллен нахмурилась, как обиженная маленькая девочка, и упрямо возразила:

– Он сказал, что ради Марианны умер бы сотню раз.

– А я о чем говорю? – рассмеялся Джон. – За нее умер бы, а с тобой хотел жить. Чувствуешь разницу? Надо было соглашаться, если он стал дорог тебе.

– И как бы его приняли в Веардруне? – усмехнулась Эллен мокрыми от слез губами.

Джон задумался, глубоко и шумно вздохнул и пожал плечами.

– Непросто! – признал он со всей откровенностью. – Хоть он и был с вами в Кирклейской обители, а потом спас Дэниса, о чем здесь знают все, но есть много такого, чего ему не простили. Конечно, если знали бы то, о чем я сейчас услышал от тебя, возможно, смягчились бы.

– Он бы не стал рассказывать то, о чем говорил мне, – с твердой уверенностью ответила Эллен. – Не посчитал бы нужным оправдываться.

– А ты на что? – возразил Джон. – Не в его присутствии, а так, чтобы не унизить его, сама бы нам рассказала. Да что гадать, Нелли, как бы его приняли, если ты не удосужилась пригласить его в Веардрун!

– Но я приглашала! – встрепенулась Эллен. – Он отказался.

Джон недоверчиво хмыкнул. Он и прежде не считал командира ратников Гисборна малодушным, а после того что услышал от Эллен, тем более не поверил, что Джеффри не нашел в себе смелости встретиться в Веардруне с бывшими вольными стрелками Шервуда.

– А как ты его пригласила? – вдруг спросил он. – Повтори дословно, пожалуйста.

Эллен сказала, и Джон ухнул, как проснувшийся филин:

– Нелли! Таким приглашением ты оскорбила его, показала, как мало он значит для тебя. Заезжай, дескать, на ночлег, а утром отправляйся на все четыре стороны. Не удивительно, что он отказался! Ты знаешь, как его отыскать?

Эллен покачала головой:

– Нет. Думаю, что, прощаясь со мной, он и сам не знал, куда отправится дальше.

Джон в задумчивости поиграл бровями.

– А те три лесничих, которые прежде служили Гисборну вместе с ним? Они-то должны знать, где он.

– Это он знает, где их найти, – вздохнула Эллен.

– Может быть, он с ними встречался после того, как простился с тобой у Веардруна, – возразил Джон и предложил: – Опиши мне их как можно подробнее.

Выполнив его просьбу, Эллен вытерла ладонью заплаканные глаза и попросила:

– Джон, собери вечером всех, кто был в Шервуде. Я должна объясниться и сказать правду, кто отец моего ребенка.

– Уверена? – с огромным сомнением спросил Джон. – Если ты промолчишь, тебя никто ни о чем не спросит, ты же знаешь!

Вспомнив, как веселились Элис и Кэтрин над тем, что отец Тук скоро и вправду станет отцом, Эллен гордо подняла голову и непреклонно произнесла:

– Знаю, Джон. Но я должна сказать честно все как есть. Ты вот сам догадался, а кто-то, если я промолчу, подумает на отца Тука. Но все равно правду рано или поздно узнают – так лучше от меня, чем от других.

– Другие – это отец Тук? – понял Джон и, помедлив, согласился. – Хорошо, Нелли. Наверное, ты права, и будет лучше, если ты сама обо всем расскажешь. Но приготовься к разговору заранее: он не обещает быть слишком простым!

Эллен молча кивнула. Джон долго смотрел на нее, не уверенный в том, что она понимает, с чем ей придется столкнуться. Но ответный взгляд Эллен выразил решимость стоять на своем, как бы ни обернулся для нее разговор с друзьями.

– Удивительно, что Гай Гисборн так и не понял: все годы рядом с ним был такой же брат и друг, каким был для Робина Вилл! – невесело усмехнулся Джон. – А понял бы, то, глядишь, и сумел бы измениться к лучшему – раньше, чем война, развязанная им против Робина, довела его самого до погибели. Да и войны могло бы не быть!

Вечером после трапезы все бывшие стрелки вольного Шервуда собрались в небольшой зале, которую они давно облюбовали, проводя в ней вечера и вспоминая былые дни за кубком вина. И сейчас Алан, окинув взглядом пустой стол, весело спросил:

– Джон, а где же вино и кружки? Раз уж ты собрал нас, почему на столе ничего нет?

– Потому что я позвал вас ради обстоятельной и серьезной беседы, для которой нужны ясные головы, – наставительным тоном ответил Джон и, поведя глазами в сторону Эллен, стоявшей в дверях, ободряюще кивнул: – Говори, Нелли, что собиралась сказать.

Эллен вышла вперед и, сложив руки на животе, негромко, но очень отчетливо объявила:

– У меня будет ребенок.

Ее признание было встречено самым веселым и радостным оживлением.

– Тогда тем более надо поднять кубки за здоровье нашей Эллен!

– Жаль, отца Тука сейчас нет в Веардруне, чтобы поздравить и его!

Недовольно поморщившись, Джон вскинул руку.

– Перестаньте галдеть, как стая сорок! – сказал он, повысив и без того мощный голос. – Сначала дослушайте все, что она хочет сказать.

Добившись тишины, Джон вновь кивнул Эллен. Она сделала глубокий вдох и ровным голосом произнесла:

– Вы все неправильно поняли! Отец моего ребенка – Джеффри, тот, кто командовал ратниками Гая Гисборна.

На этот раз никто не сказал ни слова. В зале воцарилась мертвая тишина. Даже Кэтрин и Элис притихли. Мартина изогнула тонкую бровь и посмотрела на Эллен с непонятным любопытством, словно видела ее в первый раз. Лица бывших стрелков посуровели, глаза стали настороженными и отчужденными. Они молча смотрели на Эллен, и, глядя на друзей, Эллен на себе поняла, каково было Марианне вот так же стоять перед ними, когда ее обвиняли в предательстве. Крепко стиснув зубы, она заставила себя остаться спокойной, продолжая держать голову высоко и отвечая на взгляды прямым и открытым взглядом.

– Судя по тому, что рассказывал осенью Джон, он лежал пластом после встречи с медведем, – наконец сказал Алан, нарушив общее молчание. – Значит, речь о насилии над тобой не идет.

Эллен утвердительно кивнула.

– Тогда как могло получиться такое?

– Само собой, – ответила Эллен.

Вновь повисло тягостное молчание, пока из-за стола не поднялся Эдгар.

– Мэт, ты сидишь ближе всех – дай Эллен свой табурет. Почему она стоит на ногах? Все же слышали, что она в тягости! – сказал он с плохо скрываемым возмущением. Когда Эллен опустилась на табурет, подавив желание вцепиться в него пальцами что есть силы, Эдгар предложил: – Говори, Нелли.

Эллен, готовясь к разговору с друзьями, выстроила в голове целую речь в защиту Джеффри, собираясь рассказать все, что узнала о нем. Но сейчас она вдруг почувствовала нежелание пускаться в долгие объяснения, оправдывать Джеффри, а с ним – и себя. Он не стал бы оправдываться, и она не будет. Поэтому она только и сказала:

– Джеффри – хороший и добрый человек, его нельзя и близко сравнить с Гаем Гисборном.

– И это все, Нелли? – хмыкнул Алан. – Больше тебе нечего сказать нам? Что же натолкнуло тебя на мысль о его доброй натуре?

– Он был со мной на нашем кладбище. Будь его сердце злым, он никогда не попал бы туда.

Джон обвел друзей очень выразительным взглядом, но Дикон отмахнулся:

– Все эти древние заклятия – в них больше вымысла, чем правды.

– Не говори так, Дик, – возразил Джон. – Я сам как-то видел их действие. Да и древних богов сердить лишний раз не стоит. Нелли, вижу, предпочитает молчать, так я скажу за нее. Этот Джеффри, несомненно, не ангел. Но вспомните, как он дал нам уйти в Ноттингеме. И с медведем схватился, защищая Дэниса. А еще того парнишку-гонца послал в Локсли именно он.

– Он дал нам уйти в Ноттингеме! – с усмешкой повторил Алан и прищурил глаза: – Джон, а ты помнишь, почему мы там оказались?

– Безусловно, – спокойно ответил Джон и, не дав Алану продолжить, сам сказал за него: – Ты сейчас хотел обвинить его в том, что Марианна угодила в руки сэра Гая, верно? А самих себя нам не в чем корить? Мы же и проворонили нашу леди, дали ей попасть в засаду.

– Знаешь, Джон, мы сейчас можем так далеко зайти! – рассердился Мэт. – Например, плохо охраняли нашего лорда, позволив Хьюберту, который, кстати, доводится братом этому Джеффри, ранить Робина и убить тех, кто был с ним. Все равно одно остается неизменным: он служил Гаю Гисборну, и не просто служил. Он был его правой рукой, ближайшим помощником, и против этого не возразить!

– Так я и не спорю, – заметил Джон. – Я лишь говорю, что согласен с Эллен: в нем есть хорошее, пусть он и был нашим врагом долгое время. И еще есть кое-что, о чем я знаю, а вы нет. За день до битвы у Трента Робин при мне предложил ему остаться с ним, с нами в Шервуде.

– Этого не может быть! – воскликнул Дикон.

– Тем не менее так и было, – хладнокровно ответил Джон. – Вы все знаете, с какой строгостью наш лорд решал, кому оставаться в Шервуде, а кого гнать прочь. Если Робин посчитал возможным предложить Джеффри, о котором он знал все, даже чего не знал Гай Гисборн, перейти на сторону Шервуда, наверное, это говорит о многом.

– Тогда почему на следующий день мы с Дэнисом и Марианной видели его в облачении с гербом Гисборна? – немедленно нашелся Алан.

– Потому что он не счел возможным принять предложение Робина, как бы ему ни хотелось, посчитав себя связанным клятвой в верности, принесенной Гисборну. Но вспомни, как сам говорил, Алан: он примчался в Кирклейскую обитель вслед за Бэллоном, пытаясь опередить его и предупредить Робина об опасности, – прорычал Джон.

– Кто теперь скажет правду, чего он на самом деле хотел? – не уступал Алан. – Его появление могло быть частью хитрого замысла, чтобы завоевать наше доверие.

– И в чем же ты усмотрел хитрость? Робин уже погиб, мы без него были не нужны ни королю, ни Бэллону, – возразил Эдгар. – И не слишком-то он рвался войти к нам доверие, если исчез, едва мы добрались до церкви отца Тука.

Завязался ожесточенный спор. От гула яростных голосов у Эллен начала кружиться голова. Бросив взгляд на ее побледневшее и осунувшееся лицо, вперед вышла Мартина и, встав рядом с Эллен, накрыла ладонью ее плечо.

– Вот что я вам скажу! Мы все знаем Эллен много лет, кто-то дольше, кто-то меньше, но достаточно, чтобы никто из вас не усомнился в ней. Если она говорит, что этот Джеффри не дурной человек, значит, так оно и есть. Иначе она и близко его к себе не подпустила бы! Вы забыли, что она в тягости? Ей нельзя волноваться, а вы сейчас доведете ее до того, что она или покинет Веардрун, или потеряет дитя.

Бывшие стрелки невольно примолкли, удивленные горячей речью Мартины, но еще больше ей удивилась Эллен. От кого-кого, но только не от Мартины она ожидала услышать голос в свою защиту.

– Марти права! – раздался звонкий голос Кэтрин. – Просто поверьте Эллен, и дело с концом. И поздравьте ее! Она уже не чаяла, что когда-нибудь станет матерью.

Лица мужчин понемногу смягчились, кто-то даже улыбнулся. Глубоко вздохнув, Алан встал из-за стола и подошел к Эллен. Взяв за плечи, он вынудил ее подняться на ноги, обнял и поцеловал в обе щеки.

– Прости, Нелли. Во всяком случае отцу твоего ребенка не откажешь в уме и доблести. Возможно, в нем и вправду есть и другие достоинства, которые мы сумели бы разглядеть, доведись познакомиться с ним ближе. Где он сейчас?

– Не знаю, – ответила Эллен и, не выдержав напряжения, упала Алану на руки, лишившись чувств.

Она пришла в себя и обнаружила, что лежит в своей кровати, а рядом сидит Мартина, склонившись над шитьем. Выпростав руку из-под покрывала, Эллен положила ее на запястье Мартины.

– Спасибо тебе, Марти, – тихо сказала она.

Мартина улыбнулась и провела ладонью по ее лбу.

– Не стоит благодарности, Нелли. Хоть ты не особенно жаловала меня, но именно я понимаю тебя как никто, – грустно улыбнувшись, Мартина бросила на Эллен внимательный взгляд: – Мы ведь с тобой невольно стали подругами в одном и том же несчастье. Только мне не достало сил и гордости скрывать любовь к Робину, я навязывалась ему, потеряв всякий стыд. А у тебя хватило мужества отойти в сторону и спрятаться за отцом Туком, чтобы Робин не догадывался о твоих истинных чувствах. Меня тоска по нему бросила в объятия Вилла, тебя – к Джеффри. Я сама не заметила, как полюбила Вилла, а ты прониклась чувствами к Джеффри, но поняла это, только расставшись с ним. Верно?

– Да, Марти, – честно ответила Эллен. – Ты права в каждом своем слове.

– Вилл предлагал мне выйти за него замуж. А Джеффри?

– Я отказалась.

Мартина с пониманием покивала головой.

– Все ровно так, как было со мной. Когда я образумилась и была готова встретиться с Виллом, он уже связал себя словом с Тиль. И вот тут мне пришлось годы таиться от него, прятать дочь, лишь бы не смущать его покой. Да и все равно он любил не меня, не Тиль, а Марианну. А Джеффри по кому тосковал, Нелли?

Эллен почти беззвучно рассмеялась, а, глядя на нее, и Мартина.

– И тут Марианна? – Мартина еле слышно вздохнула. – Да, с ней невозможно соперничать. Но тебе и не надо, Нелли, в отличие от меня. Ведь ее больше нет. Если бы Джеффри вдруг оказался здесь и снова позвал тебя замуж, ты согласилась бы или вновь отказала?

– Согласилась бы не раздумывая, – с тяжелым вздохом призналась Эллен.

– Тогда не отчаивайся, – посоветовала Мартина. – Джон намеревается завтра отправиться в Ноттингемшир и разыскать тех лесничих, что прежде служили Гаю Гисборну под началом Джеффри. Вдруг они получали весть от него!

– А ты откуда узнала про них? – встрепенулась Эллен.

Мартина рассмеялась.

– Когда ты упала в обморок, Джон выложил все, до последнего сказанного ему тобой словечка. Его рассказ произвел на всех огромное впечатление! Они только не могли понять, почему ты промолчала.

– Не захотела оправдываться, – ответила Эллен. – Решила: либо мне поверят, либо нет.

Мартина кивнула и, задумчиво посмотрев вдаль, сказала:

– Знаешь, а ведь любовь к Робину, пусть и безответная, хороша тем, что рано или поздно сводит с достойным мужчиной. Во всяком случае у нас с тобой получилось именно так. Вилла больше нет, но его дочь – отрада всей моей жизни и память о нем. Поверь, Нелли, дитя от желанного мужчины – огромное утешение!

– Ты назвала Джеффри достойным мужчиной, не зная его, но помня, кем он был в окружении Гая Гисборна?

Мартина улыбнулась и, успокаивая Эллен, погладила ее по руке:

– Я ведь сказала, что Джон много чего поведал о нем. А если бы и нет, то я давно знаю тебя, Нелли. Ты бы не обратила взор на недостойного. Память о Робине тебе попросту не позволила бы выбрать обычного, ничем не примечательного человека, и тем более – с недобрым сердцем. Постарайся уснуть. Глядишь, Джон привезет тебе добрую весточку, а то и самого Джеффри отыщет. Ты ведь знаешь Джона: он сумеет уговорить его приехать в Веардрун!

Джон пробыл в Ноттингемшире добрую половину месяца. Эллен ждала его возвращения с замиранием сердца. Она то надеялась, что Джон сумеет отыскать Джеффри через бывших соратников, то теряла надежду. Каждый день она поднималась на стены замка и долго всматривалась в горизонт.

При жизни Робина дорога в Веардрун всегда была оживленной, сейчас же она с трудом угадывалась в луговых травах, поникших до земли под тяжестью снега. Эллен до боли в глазах вглядывалась в пустынную, покрытую снегом равнину, и ей иной раз чудилось, что она видит двух всадников, но потом оказывалось, что зрение вновь обмануло ее. Но несмотря на обман Эллен давала волю воображению. Вот всадники все ближе и ближе подъезжают к Веардруну, вот она уже различает не только по сложению, но и по лицам, кто из них Джон, а кто Джеффри, и вот их кони цокают копытами по брусчатке внутреннего двора. Она бросится к Джеффри, едва лишь он спрыгнет с коня, крепко обнимет, прильнет к нему, почувствует тепло его губ на лице. Джон, конечно, обо всем расскажет Джеффри: как иначе он убедит его поехать в Веардрун? И ладонь Джеффри украдкой накроет ее живот.

– Неужели это правда, Нелли? – услышит она ласковый шепот.

Они сразу же обвенчаются, а если Джеффри и Джон приедут на закате, то обвенчаются следующим утром, и никогда больше ее постель не будет холодной, а жизнь одинокой. Желанный, любимый мужчина станет ее мужем. Именно так: любимый и желанный – довольно заблуждаться в себе! Ведь она полюбила Джеффри, но поняла это, только расставшись с ним. Ничего! Он скоро приедет в Веардрун, и тогда она ему во всем признается, откроет сердце до самого донышка, без утайки и недомолвок. Так она грезила, пока кто-нибудь из подруг не уводил ее со стен, напоминая, что она должна беречь себя.

Джон вернулся один, и сердце у Эллен упало. Стараясь не выдать глубокого разочарования, она слушала рассказ Джона.

– Я нашел тех лесничих. Это было непросто, но еще труднее оказалось разговорить их. О бывшем командире они, не сговариваясь, молчали, словно воды в рот набрали. Только когда меня осенило сказать, что его ищешь именно ты, они снизошли до откровенности. Но ничего, что могло бы помочь в его поисках, они не поведали. Видели его лишь однажды, когда под Рождество он сам их нашел и вернул долг за серебро, что они передали ему через тебя. После уехал, не сказав, где нашел пристанище. Вот все, что мне удалось разведать, Нелли. Прости, что не смог тебя порадовать.

– Ты порадовал меня, Джон, – тихо ответила Эллен. – Теперь я знаю, что Джеффри по крайней мере жив и здоров. Узнать об этом – не так уж мало для меня, и я очень тебе признательна.

В Веардруне все к ней относились по-прежнему: с любовью и дружелюбием. Никто и никогда не упрекнул Эллен ни единым словом, что она ждет дитя от того, кто воевал с вольным Шервудом. Когда в Веардрун приехал отец Тук и увидел ее округлившийся живот, он враждебно покосился на Эллен. Поймав его недобрый взгляд, она высоко подняла голову и, демонстративно сложив руки поверх живота, ответила ему спокойным прямым взглядом.

– Она еще и гордится собой! – возмутился священник. – А что если я сейчас объявлю, кто отец твоего ребенка?

– Ты удивишь всех, – усмехнулась Эллен, – но не словами, а злопамятностью, не приличествующей твоему сану. От кого я понесла, в Веардруне знает каждый. Я сама обо всем рассказала.

– И тебя не выгнали? – покривился отец Тук.

– Как видишь.

За несколько дней отец Тук был вынужден признаться себе, что никто в Веардруне не осуждал Эллен, кроме него. Он признал и правоту самой Эллен: подобная непримиримость не к лицу священнику. Когда по завершении мессы она вместе с другими подошла за благословением, он, все еще с недовольным видом, благословил ее.

После долгих часов молитв и раздумий отец Тук окончательно поладил с собой и нашел Эллен, улучив момент, когда рядом с ней никого не было. Она вопросительно посмотрела на него, в душе приготовившись к очередной резкой отповеди, но он лишь вздохнул и примирительно махнул рукой.

– Я был неправ, Нелли, и обошелся с тобой жестоко и несправедливо. Зная тебя столько лет, я должен был поверить тебе. Во мне, видно, ревность взыграла и затуманила рассудок. Прости меня.

Эллен улыбнулась и, взяв руку отца Тука в свои ладони, ласково сжала ее. Отец Тук искоса бросил взгляд на ее живот, выпиравший из-под платья, и сокрушенно покачал головой.

– Ничему меня жизнь не научила! – рассердившись на самого себя, воскликнул он. – Опять совершил ту же ошибку, что с Робином и Марианной, отказавшись обвенчать их, когда они пришли ко мне. А потом они расплачивались за мой отказ, пока Робин не сумел вернуть Марианну. Вот и на этот раз мне надо было обвенчать вас, едва я выслушал его исповедь. Теперь расплачиваешься ты. Возможно, и он сожалеет. Я ведь понял, пока исповедовал его, как он дорожит тобой, хотя и не знал, что он говорил именно о тебе. Из-за меня вы в разлуке, а ваш ребенок родится вне брака и будет расти без отца, если судьбе не вздумается свести вас вновь.

– Не кори себя, – сказала Эллен. – Я все равно бы в тот день отказалась. Он ведь и позже звал меня замуж, а я, глупая, не поняла, как сильно привязалась к нему. Тем более после стольких лет бездетности и в мыслях не держала, что окажусь в тягости.

Отец Тук печально посмотрел на Эллен и, ответив на ее пожатие, тяжело вздохнул.

– Ах, Нелли, Нелли! Какая же у тебя изломанная жизнь! Можно только поразиться стойкости, с которой ты переносишь невзгоды. Воистину ты не из тех, кто ищет легких путей!

– Если я по воле Всевышнего выношу и рожу ребенка живым и здоровым, ты не откажешься крестить его? – спросила Эллен.

– Почту за честь, а до тех пор буду неустанно молиться о твоем благополучном разрешении от бремени, – ответил отец Тук и поцеловал ее в лоб.

К началу лета Эллен с трудом умещалась в платье, одолженном Элис.

– Эк как тебя разнесло! – дивилась Элис. – Сложение и рост у нас с тобой одинаковые, но у меня никогда не было такого огромного живота. Уж на что это платье широкое, но и оно на тебе лопнет, если ты округлишься еще хотя бы самую малость!

– А знала бы ты, как он иной раз толкается! – посетовала Эллен. – Живот так и ходит ходуном!

На самом деле она была рада чувствовать, как ребенок растет в ней. Для Эллен все было внове и в радость. Она прислушивалась к себе и представляла, как возьмет сына на руки и приложит к груди. Почему-то она была твердо уверена, что родится сын. Наверное, потому, что мужчины всегда больше радуются сыновьям, а Эллен мечтала о том, что Джеффри однажды узнает, что она родила ему сына.

По ее подсчетам выходило, что ребенок должен родиться в первой половине августа. Но июль не успел добраться до середины, как Эллен с ужасом почувствовала приближение родов.

– Не о чем тревожиться! – заявила Элис. – Ты могла ошибиться в сроках. Ребенок лучше тебя знает, когда ему пришло время появляться на свет.

Ошибиться в сроках она, конечно, могла, но не в меньшую, а в большую сторону, только ее подсчеты уже ни на что не влияли. Постанывая от боли, она ходила под руку с Кэтрин, которая не позволяла ей лечь.

– Шагай, шагай, Нелли! – приговаривала Кэтрин. – Когда придет пора ложиться, я тебе скажу. И не стони так громко! Весь Веардрун сбежится на твои стоны! А ведь позже ты еще и вопить начнешь. Пока дай всем побыть в покое.

– Не кричи на меня, Кэтти! – взмолилась Эллен, держась за поясницу. – И так не сладко, а еще ты кричишь.

– А что ты думала? – посмеиваясь, сказала Мартина. – Рожать – тяжкий труд. Вспомни, как прикрикивала на каждую из нас: что на Элис, что на Кэтти, что на меня. Вот теперь на себе поймешь, каково нам было.

Когда ей наконец разрешили лечь, Эллен пожалела о сетованиях на боль, которая донимала ее, пока она ходила. Та боль не шла ни в какое сравнение с той, что вцепилась в ее тело сейчас.

– Тужься сильнее! – сердито командовала Элис. – Что ты как маленькая девочка!

Эллен начало казаться, что ее муки никогда не закончатся, как вдруг она услышала тоненький писк, перешедший в плач.

– Мальчишка! – довольно сказала Кэтрин, ловко укутывая новорожденного в пеленку. – И какой голосистый! У меня даже уши заложило от его крика.

Эллен едва успела улыбнуться, как ее вновь скрутило от боли.

– Еще один! – удивленно воскликнула Элис. – Да у тебя двойня! Потому и началось раньше, чем ты ждала!

– Королевская двойня! – весело сказала Мартина, приняв от Элис второго ребенка. – С дочерью тебя, Нелли. Надо же, сразу и сын, и дочь! Вот все удивятся!

Эллен, сама удивленная донельзя, посмотрела на сына и дочь, которых к ней поднесли Кэтрин и Мартина, и едва не расплакалась от умиления. Такие маленькие и такие родные – ее сынок и дочурка!

– Все, насмотрелась! – решительно сказала Элис, заслоняя собой и подруг, и младенцев. – Сейчас мы займемся тобой, потом ты поспишь, а уж после и налюбуешься на своих детишек, и покормишь их.

Чувствуя заботливые прикосновения рук, обессилевшая Эллен погружалась в сон, и на ее лице блуждала счастливая улыбка. Во сне она увидела Джеффри и вместо прежней сердечной тоски ощутила тихую радость. Беззвучно шевеля губами, она поблагодарила его за сына и дочь, а он, склонившись над ней, поцеловал ее в лоб, сияя яркими темно-серыми глазами, в которых играли искорки серебра.

Перед днем крестин, на которых Эллен присутствовать не могла, Кэтрин спросила, какие имена она хочет дать сыну и дочери. Эллен в те минуты кормила близнецов, и это занятие, как и созерцание детей, настолько поглотило ее внимание, что Кэтрин пришлось повторить вопрос. Имя для дочери Эллен выбрала сразу. Она знала, что Джеффри будет приятно, если его дочь окрестят именно так. Поэтому она, подняв глаза на Кэтрин, сказала:

– Мэриан. В честь Марианны.

Кэтрин просияла улыбкой и одобрительно кивнула.

– А парня как ты хочешь назвать?

С именем сына было сложнее. Эллен очень хотелось назвать его в честь отца, но она сомневалась. Пусть к ней относились по-прежнему, но Эллен ни разу не слышала, чтобы имя Джеффри кто-нибудь из бывших стрелков произнес хоть однажды. Все словно по уговору не упоминали о бывшем командире дружины Гисборна, и Эллен опасалась, что, дав сыну имя отца, невольно вызовет неприязнь к мальчику. К имени дочери просилось и другое мужское имя, навсегда связанное с именем Марианны. Но назвать сына Джеффри в честь Робина Эллен казалось оскорблением его памяти. Было еще одно имя, и Эллен остановилась на нем. Оно тоже связано с Марианной, пусть и не так, как имя Робина, но не менее тесно. Вилл всегда относился к Эллен тепло, выделяя ее из прочих подруг Элизабет, и Эллен была уверена, что он не обидится на нее.

– Уильям, – ответила она Кэтрин с полной убежденностью в правильном выборе имени сына.

К Рождеству в Веардруне неожиданно объявился Дэнис. Его приезд вызвал бурную радость. Тиль не могла на него наглядеться: Дэнис сильно возмужал и стал еще больше походить на Вилла. Переходя из объятий в объятия, он оказался в медвежьем захвате Джона и едва заметно поморщился:

– Прекрати меня сдавливать, Джон, не то вынудишь ответить тебе!

– И как же ты мне ответишь, мальчик? – пророкотал Джон.

Дэнис сделал неуловимое для глаз движение, и Джон оказался распростертым на полу под общий хохот.

– Весь в отца, – буркнул Джон, поднимаясь на ноги. – Тот тоже, случись что не по нраву, хватал за запястье – и все, лежишь, не успев даже мяукнуть!

Эллен опоздала встретить Дэниса вместе с друзьями – он сам объявился в ее комнате, распахнув объятия.

– Нелли, что мне сказали! Вот так новость! Ну-ка, покажи мне своих ребятишек.

Эллен подвела его к близнецам, и Дэнис по очереди взял на руки сначала мальчика, потом девочку, глядя на каждого веселым и цепким, ничего не упускающим взглядом.

– Похожи! – сказал он, водворив детей обратно в кровать.

Эллен гордо улыбнулась, и Дэнис, затаив озорную улыбку, уточнил:

– На отца похожи, Нелли. Уильям улыбается точь-в-точь, как он, а у Мэриан глаза такие же, как у Джеффри.

Эллен даже обомлела.

– Тебе успели сказать… – только и выдавила она из себя, как Дэнис от души расхохотался.

– Никто мне ничего не говорил, кроме того, что ты родила сына и дочь. У меня что, своих глаз нет? – снова взяв на руки мальчика, Дэнис посмотрел внимательнее и ухмыльнулся: – Ой-ой-ой!

Эллен поняла, к чему относился возглас Дэниса, и невольно покраснела. Ее саму смущал темно-ореховый цвет глаз сына. Природа не отказала себе в удовольствии сыграть шутку, воспользовавшись частицей общей крови, что текла в жилах Гая Гисборна и Джеффри, а теперь – и сына Джеффри. Эллен иной раз боялась, не подарила ли она жизнь новому воплощению всего злого, что для нее сосредоточилось в Гае Гисборне. Пристально вглядываясь в сына, она думала о Джеффри, и воспоминания о нем заставляли ее отвергать подобные мысли. Да, похож, но и только! Эллен утешалась тем, что маленький Уильям смотрел на мир широко распахнутыми, доверчивыми и любопытными глазами, а не жестко прищуренными, подозревавшими всех и вся. Угадав причину ее смущения, Дэнис усадил мальчика рядом с сестрой и ласково обнял Эллен.

– И у Гая Гисборна взгляд мог остаться таким же чистым и открытым, как у этого малыша, если бы его сердце не поросло шерстью дикого зверя. Брось краснеть, Нелли! У тебя замечательный сын и дочка-красавица. Вам с Джеффри есть чем гордиться! – бросив смеющийся взгляд на близнецов, Дэнис весело протянул: – Жаль, что я только сегодня узнал. Вот бы удивил Джеффри!

– Ты знаешь, где он?! – воскликнула Эллен, задохнувшись от волнения. – Ты виделся с ним? Когда?

По ее задрожавшему голосу Дэнис понял, как ей важно все, что связано с Джеффри, и поспешил сказать:

– Этой осенью, Нелли. Мы случайно повстречались в Йорке, когда я сопровождал туда графа Уильяма. Вечером посидели за кружкой эля.

Эллен, помедлив, спросила:

– Он что-нибудь говорил обо мне?

– Спрашивал, как ты поживаешь, – прямо ответил Дэнис и передернул плечами. – Мне тогда и пришло в голову, что между вами что-то было. Уж так он впился в меня глазами! Только что я мог рассказать ему, если простился с тобой раньше, чем он? Узнав, что я с той поры не видел тебя, он больше ни разу не упомянул твое имя за весь вечер. Да я и не выспрашивал. Он ведь либо сам скажет, либо из него клещами не вытянешь.

– А что он делает в Йорке?

– Служит ратником в городском гарнизоне. Я стал точно таким же ратником, как он, только служу графу Солсбери. Вот мы и встретились с ним наконец-то на равных, как два никому не известных наемника, – усмехнулся Дэнис. – Посидели до поздней ночи, потолковали о том о сем.

Когда Джон отправился в Йорк, Эллен считала дни, уверенная в том, что теперь вместе с Джоном непременно приедет Джеффри. Она представляла, как они встретятся, как удивится Джеффри сыну и дочери, и ее сердце замирало от счастья. На этот раз Джон вернулся быстро, но снова один.

– Он оставил службу у шерифа Йоркшира в первый день декабря, Нелли, – сказал Джон. – Мы разминулись с ним от силы на месяц! Куда он уехал из Йорка и что собирался делать, Джеффри не сказал ни шерифу, ни ратникам.

СледыДжеффри опять потерялись, и Эллен начала смиряться с тем, что им больше не доведется свидеться, если только жизнь не заложит какой-нибудь лихой неожиданный поворот. С головой уйдя в материнство, она перестала тосковать по Джеффри с былой остротой и вспоминала его без прежней боли. Воспоминания постепенно утрачивали яркость, и на смену им вернулись другие.

Однажды ей приснился Робин. Вернее, не он сам, а времена, в которые Эллен жила в доме Робина в Локсли, когда там еще не объявился Гай Гисборн. Видения были такими живыми, настолько изобиловали лицами, разговорами, событиями, вернув Эллен в дни юности, что, проснувшись, она не сразу поняла, где находится. Открыв глаза, она ожидала увидеть скромное убранство спаленки в Локсли, услышать голоса Робина и маленькой Клэренс и осознала, что она в Веардруне, когда расхныкались проголодавшиеся близнецы.

Весь день Эллен пребывала под впечатлением сна и вспоминала, вспоминала, вспоминала… В ее сердце внезапно очнулась прежняя многолетняя любовь к Робину, вытеснив все прочие чувства.

«Как я только могла подумать, что смогу полюбить кого-то, кроме тебя?! – мысленно разговаривала она с Робином. – Как посмела тебя с кем-то сравнить? Ты один был и останешься в моем сердце. Прости меня за то, что, поддавшись влечению, причиной которого было горе от твоей гибели, я едва не отступилась от памяти о тебе!»

Эллен окончательно обрела покой. У нее было все, чего только может пожелать женщина: любовь, дети, дом, где она будет жить, растить детей и любить того, кто ей дал этот дом. Спокойным рассудком она понимала: несомненно, плохо, что у детей не будет отца. Сыну особенно нужна отцовская любовь. Но, с другой стороны, в Веардруне с избытком хватало названых отцов, чтобы ни Уильям, ни Мэриан не чувствовали себя обделенными вниманием и заботой. Конечно, сын и дочь подрастут и однажды спросят о настоящем отце. Тогда она и расскажет им о Джеффри – так, как сама понимала его. Уильям и Мэриан не будут стыдиться отца: нет причин для стыда. А если они зададут вопрос, где он и почему не живет вместе с ними, даже не навещает? Она объяснит, что в жизни мужчины и воина много дел и дальних дорог.

Глава шестая

Расставшись с Эллен и оставив Веардрун за спиной, Джеффри и в самом деле поехал куда глаза глядят. Вечером он остановился на постоялом дворе и провел там несколько дней, обдумывая дальнейшую жизнь. Она представлялась совершенно туманной. Ни цели, ни смысла, ни привязанностей – ничего, кроме одиночества. И все же как-то надо начинать жить заново. Сказав Эллен, что он найдет ратную службу в замке любого лорда, Джеффри прекрасно отдавал себе отчет, что сделать это будет очень непросто. Покойный сэр Гай оставил о себе в Средних землях недобрую память. Теперь, когда не стало ни его, ни графа Хантингтона, все прямо указывали на Гая Гисборна как на виновника бед, постигших Ноттингемшир и все Средние земли. Едва ли кто-то захочет взять Джеффри на службу, узнав, что прежде он служил Гаю Гисборну. Недаром его бывшие соратники оказались в лесничих: кроме королевской службы, иной они не могли найти. Джеффри помнил, что они предлагали ему присоединиться к ним, но оставался неумолимым в своем убеждении: служить королю Иоанну он не станет.

В Средних землях ему не было места, и Джеффри подумывал, не податься ли на север. Он был наслышан о шерифе Йоркшира как о человеке справедливом и служить ему считал для себя незазорным. Но служба шерифу все равно остается королевской, поскольку тот получил должность из рук короля.

Размышляя о будущем, Джеффри одновременно вспоминал прошлое. Не далекое, а совсем недавнее, связанное с Эллен. Вспоминал с болью и горечью. Волкодава она окликнула, а его нет. Да и кто он такой, чтобы соперничать с графом Хантингтоном? Что он мог предложить ей взамен Веардруна?

Одна из служанок приметила молчаливого постояльца, коротавшего скудные светом зимние дни в обществе огромного пса. Постоялец ей приглянулся, и даже шрамы, избороздившие половину его лица, не отпугнули ее, а, напротив, добавили ему в глазах служанки мужественности и привлекательности. Чтобы привлечь его внимание, девушка перешла от взглядов к якобы случайным прикосновениям: то дотрагивалась ладонью до его руки, убирая со стола, то, ставя перед ним кружку с элем, едва заметно прилегала ему на плечо, давая почувствовать упругость своей груди.

Джеффри, конечно, заметил уловки служанки, внимательно рассмотрел девушку незаметно для нее самой и нашел довольно миловидной. Когда она особенно смело наклонилась рядом с ним над столом, позволив заглянуть в вырез платья, он решил позвать ее на ночь. Хочешь забыть одну женщину – уложи в постель другую. Но, когда пришло время ложиться спать, Джеффри передумал. Слишком живо он помнил Эллен и не желал никого, кроме нее.

Ночью ему приснилась леди Марианна. Скользя легкой светлой тенью, она приблизилась к кровати, опустилась на табурет возле изголовья и с едва уловимой улыбкой устремила мягкий, но пристальный взгляд серебристых глаз на Джеффри.

– Леди моя! – прошептал Джеффри, зачарованно глядя в глаза Марианны, затягивавшие в светлую глубь.

С прежней улыбкой Марианна протянула к нему руку, которую он с трепетом принял в свои ладони и благоговейно поднес к губам.

– Везде Иоанн! – услышал он ее нежный певучий голос. – Куда деваться от короля?

– Уехать за пределы его владений, моя леди, – ответил Джеффри.

Глаза Марианны приняли задумчивое выражение, и после долгого промедления она решительно покачала головой:

– Нет, я нуждаюсь в тебе именно в Англии.

Джеффри не мог поверить своим ушам: леди Марианна нуждается в нем? Пусть только слово скажет – и он для нее горы свернет! Джеффри тут же вспомнил упреки Дэниса и Эллен, относившиеся к одному и тому же – западне, в которую ее заманили письмом брата. Он принимал в этом участие, видел, как ее пытали. Никакие доводы, что он приводил Эллен в свое оправдание, не обеляли его в собственных глазах. Ведь ему было достаточно убить сэра Гая, а он не сделал этого! К чему сказанные им слова, что он умер бы ради нее? Пустое сотрясение воздуха! Сердце Джеффри упало, как вдруг он ощутил легчайшее пожатие ее тонких изящных пальцев:

– Не укоряй себя. Убить и умереть – разные вещи. Кому, как не мне, знать об этом? – сказала она с едва уловимой усмешкой. – Надо похоронить прошлое, а не копаться в нем, как в ворохе прошлогодних листьев. Ступай в Йорк, сделай так, как обдумывал, и жди.

– Чего, моя леди?

– Вестей, получив которые, отправишься в путь. Он приведет тебя туда, где ни ты, ни твой меч больше не будут служить Иоанну.

Проснувшись, Джеффри перебрал в уме каждое слово, сказанное леди Марианной, и отбросил колебания. Расплатившись с хозяином постоялого двора, он забрал с собой Артоса и отправился в Йорк. Попасть к шерифу оказалось несложно. Представ перед сэром Озриком, Джеффри немногословно сообщил, кто он, чем занимался прежде, и попросил взять его ратником в гарнизон Йорка.

– Говоришь, служил шерифу Ноттингемшира? – протянул сэр Озрик и, задумчиво посмотрев в окно, тяжело вздохнул: – Да, немало бед принес ваш последний шериф землям, на которых должен был поддерживать порядок, а сам сеял смуту! Так почему же ты не остался в Ноттингеме, а подался в Йорк?

– Именно по этой причине, милорд, – кратко ответил Джеффри.

– Ну а почему я должен нанять тебя? – с усмешкой осведомился сэр Озрик. – У меня сейчас нет нужды в новых ратниках.

По его лицу было видно, что шериф Йоркшира не горит желанием брать на службу того, кто служил Гаю Гисборну, чья дурная слава достигла и Северных земель. Но Джеффри не привык отступать от задуманного и ответил с хладнокровием, присущим ему в непростых ситуациях:

– Например, потому что я хорошо владею оружием.

Сэр Озрик посмотрел на него с любопытством: не каждый день приходится сталкиваться с подобной самоуверенностью, граничившей с хвастовством.

– Насколько хорошо?

– Полагаю, что лучше любого из тех, кто несет службу в гарнизоне Йорка.

Окинув Джеффри откровенно насмешливым взглядом, сэр Озрик предложил:

– Что ж, пойдем, покажешь, на что ты способен. – Пока они спускались во двор, шериф сказал: – Меч при тебе, сейчас облачишься в кольчугу…

– Я бы предпочел вместо кольчуги второй меч, – учтиво, но твердо ответил Джеффри.

Сэр Озрик в ответ пожал плечами. Одним бахвалом больше, одним меньше – нет особенной разницы. Жаль только время терять.

– Условия? – спросил Джеффри, доставая меч из ножен.

По знаку сэра Озрика один из ратников отдал ему свой меч, и шериф сказал:

– Обезоружить противника.

Сэр Озрик сам выбрал того, кто будет сражаться с Джеффри, и подал знак к началу. Джеффри справился без особого труда, затратив на поединок меньше минуты. Сэр Озрик кивнул двум ратникам, но и они недолго выстояли против Джеффри, выбившего у них оружие. Шериф внимательнее посмотрел на Джеффри и приказал выйти против него троим. Это испытание потребовало больших усилий, но тело, за много лет привыкшее к ратным занятиям, сделало свое дело, не подведя Джеффри. Выбив мечи у трех противников, он обернулся к сэру Озрику со словами:

– Милорд, для того чтобы выстоять против большего числа, мне понадобится кольчуга.

Сэр Озрик, глядя на Джеффри уже не насмешливым, а уважительным взглядом, ответил:

– Нет нужды. Я убедился, что ты не преувеличил свое умение. Я нанимаю тебя, но помимо обычных обязанностей будешь заниматься обучением остальных, за что станешь получать отдельную плату.

Джеффри такое условие вполне устраивало. Он потратил совсем немного из того серебра, что ему собрали бывшие соратники, поэтому, получив первое жалованье, отпросился на несколько дней и съездил в Ноттингемшир вернуть долг. Товарищи попытались воспротивиться, но стоило Джеффри только шевельнуть бровью, как они тут же вспомнили в нем командира и взяли деньги.

На обратном пути в Йорк Джеффри испытал сильное желание завернуть в Веардрун и повидать Эллен, но справился с собой, подавив порыв. Зачем? Чтобы лишний раз убедиться в том, что Эллен в нем не нуждается? Небрежное приглашение, сделанное ею при расставании, причинило ему сильную боль, так какой смысл тревожить душевные раны? Джеффри вернулся в Йорк и постарался занять себя службой так, чтобы у него не оставалось ни сил, ни времени вспоминать Эллен. День шел за днем, и новый мало чем отличался от предыдущего, пока почти через год Джеффри в середине октября не повстречался с Дэнисом.

Встреча вышла случайной. Располагая свободным вечером, Джеффри зашел в пивную выпить кружку эля и увидел там ратников с гербом графа Солсбери. Самого графа Уильяма он видел днем у сэра Озрика, поэтому не слишком удивился, пока к нему не подошел один из ратников – совсем еще молодой парень.

– Ба! Мой спаситель! – весело воскликнул он, хлопнув Джеффри по плечу, и Джеффри узнал Дэниса Рочестера.

Дэнис махнул рукой соратникам в знак того, чтобы его не ждали обратно, и вместе с Джеффри устроился за маленьким столом в дальнем углу.

– Стало быть, брат короля – граф Солсбери, – хмыкнул Джеффри. – Не могу не отдать тебе должное: ты оказался проворным.

– К рекомендации, которой меня удостоил граф Линкольн, могли снизойти только трое, – сказал Дэнис. – Лестер не слишком в чести у Иоанна: король помнит о его родстве с графом Хантингтоном. Пембрук много времени проводит в Ирландии, а мне надо было попасть ко двору Иоанна – пусть даже простым наемником.

– И ты отправился к графу Уильяму, – с пониманием кивнул Джеффри. – Брат короля, близок к Иоанну, к графу Хантингтону питал искренние дружеские чувства. Ты сделал правильный выбор. Ну а что дальше?

Он выразительно изогнул бровь, и Дэнис, понимая, о чем спрашивает Джеффри, кивнул:

– Да, я видел Брайана де Бэллона, и не однажды.

– И?

Прикусив губу, Дэнис долго молчал. Джеффри не мешал ему, глядя на помрачневшее лицо юноши. Глубоко вздохнув, Дэнис поднял голову и тихо, но твердо сказал:

– Я хочу призвать его к ответу, а не просто убить. Хочу, чтобы его низость стала известной всем, чтобы он был заклеймен позором, а потом уже принял смерть.

– То есть ты хочешь суда над ним и приговора, который он заслужил, – усмехнулся Джеффри и очень внимательно посмотрел на Дэниса: – И как же ты мыслишь устроить подобный суд?

Дэнис передернул плечами.

– Знал бы как – суд над Бэллоном давно свершился бы.

После ответа Дэниса в свой черед надолго умолк Джеффри, перебирая в уме все возможные способы наказать Брайана де Бэллона так, как задумал Дэнис. Суть его замысла пришлась Джеффри по душе. Просто убить Бэллона значило бы унизиться до него. Но король Иоанн никогда не допустит суда над своим пособником в расправе с графом Хантингтоном, и это Джеффри отлично понимал. Правда, оставалось еще и убийство леди Марианны, совершенное Бэллоном по собственной воле, без всякого на то приказа короля. Обвинение в этом убийстве было вполне достаточным, чтобы покрыть имя Бэллона позором, а его самого предать казни. Но Иоанн обязательно что-нибудь измыслит к спасению Бэллона и в этом случае. К тому же не только гибель леди Марианны требовала возмездия, но и графа Хантингтона, пусть в части него за спиной Бэллона стоял король.

– Есть только один способ, – уверенно заявил Джеффри и, поймав вопросительный взгляд Дэниса, пояснил: – Божий суд оружием. Брайан де Бэллон по-прежнему любит участвовать в турнирах?

– Редкий турнир обходится без него, – подтвердил Дэнис, не спуская с Джеффри глаз.

Он мгновенно угадал мысль Джеффри, прежде чем тот успел облечь ее в слова. На турнире – желательно, чтобы Брайан де Бэллон при этом был признан победителем, – принародно и обязательно в присутствии короля обвинить его в убийстве, заявив, что Бэллон знал о помиловании Иоанном графа Хантингтона. Бэллон, разумеется, станет отпираться, но Иоанн уже не сможет вступиться за него.

Замысел был безупречным. Доказательств вины Бэллона нет: единственная свидетельница – настоятельница Кирклейской обители – покоится в могиле. Слово защиты против слова обвинения – ничего, кроме слов, и пусть правого поддержит Всевышний. Но кто предъявит Бэллону обвинение?

– Не ты, конечно, – ответил Джеффри, в свой черед прочитав мысли, промелькнувшие в голове Дэниса. – Кто станет слушать простого наемника, пусть и отпрыска знатного рода? Обвинителем может быть только тот, кто не просто равен Бэллону, а превосходит его в знатности. И, чтобы Иоанн не смог отказать в Божьем суде ни при каких обстоятельствах, бросить перчатку Бэллону должна женщина. Например, сестра графа Роберта.

– Ее светлость леди Клэренс? – усмехнулся Дэнис, выделив каждое слово. – Она никогда не отважится на подобный шаг.

– Ты настолько уверен в этом? – недоверчиво спросил Джеффри.

Дэнис утвердительно склонил голову. На его лице читалась явная неприязнь к тетке.

– Тогда остается только один человек, – тихо сказал Джеффри. – Она очень знатная, но пока еще слишком мала, чтобы к ее обвинениям отнеслись с должным вниманием.

Дэнис задумчиво прищурился, посмотрел куда-то вдаль и неожиданно тепло улыбнулся.

– Гвендолен! – выдохнул он. Переведя взгляд на Джеффри, Дэнис кивнул: – Да, отваги ей не занимать, и Бэллону она никогда не простит убийства родителей. Но граф Линкольн держит ее взаперти.

– Так ведь и времени впереди немало, чтобы ты смог придумать, как с ней повстречаться, – улыбнулся Джеффри.

Они проговорили до глубокой ночи. На следующий день граф Солсбери покинул Йорк, а вместе с ним и Дэнис. Когда день сменился ночью, во сне Джеффри вновь посетило видение – но не леди Марианны. На его постели сидела маленькая девочка от силы двух лет и в упор смотрела на него. Он ощутил дрожь, встретившись с ней глазами: они неотличимо походили на глаза леди Марианны.

– Почему тебя до сих пор нет? – очень строгим тоном спросила девочка и, не дожидаясь ответа, вручила Джеффри золотой перстень с большим розовым кристаллом. – Иди в Стэйндроп, отдай перстень моему дяде Реджинальду и скажи, что будешь охранять Гвен и меня. И не мешкай!

Последние слова она произнесла так, словно угрожала за промедление. Проснувшись, Джеффри почувствовал, что сердце бешено колотится, а сам он весь мокрый от пота. Что за странное дитя ему приснилось? Речь не по возрасту, взгляд пронизывает насквозь! Джеффри внезапно заметил, что его правая рука сжата в кулак. Распрямив онемевшие пальцы, он увидел на ладони перстень из сна. Один-единственный раз Джеффри видел его на руке леди Марианны, но запомнил и теперь понимал: это и есть знак, о котором говорила леди Марианна, а вместе со знаком был обозначен дальнейший путь.

Джеффри сообщил сэру Озрику, что должен оставить службу, не вдаваясь в объяснения, как шериф Йоркшира ни допытывался. Единственное, в чем Джеффри был вынужден уступить: дослужить до конца ноября. Помня предупреждение странной девочки, он мог только надеяться, что промедление не покажется ей долгим.

В первый день декабря он покинул Йорк и отправился в Дарем, где находился Стэйндроп – резиденция графа Линкольна. Джеффри понимал, что добиться приема у брата леди Марианны будет много сложнее, чем попасть к шерифу Йоркшира. Поэтому он, назвав себя, сразу отдал слуге перстень леди Марианны и стал ждать решения своей судьбы.

Ждать пришлось долго. Наконец его провели к графу Линкольну. Тот встретил Джеффри ледяным взглядом светло-серебристых глаз, невольно заставив вспомнить день, когда он сопровождал сэра Гая в Веардрун, чтобы известить об объявлении графа Хантингтона вне закона. Тогда граф Линкольн подобным взглядом терзал сэра Гая, сейчас не менее беспощадно смотрел на Джеффри. Ему не надо было узнавать командира дружины Гисборна. Реджинальд помнил его, а если бы и нет, Джеффри, отдавая слуге перстень, сказал, кто он и кем был прежде.

Полный скрытого гнева голос графа Линкольна нарушил молчание:

– Зачем ты явился в Стэйндроп?

Когда Джеффри со всей учтивостью попросил взять его на службу, да еще объяснил, в чем она заключается, граф Линкольн посмотрел на него с холодным любопытством.

– Что это – наглость или глупость? – осведомился он самым недоброжелательным тоном. Джеффри промолчал, и граф Линкольн указал глазами на перстень с аметистом, лежавший перед ним на столе: – Как он у тебя оказался?

Понимая, что граф может принять его ответ за бред умалишенного, Джеффри тем не менее рассказал все как было, не утаив ни одной подробности. К его удивлению, сэр Реджинальд воспринял слова Джеффри с абсолютной серьезностью, не подвергнув их ни малейшему сомнению. Взяв перстень, граф долго смотрел на игру аметиста, впав в глубокую задумчивость. Джеффри стоял перед ним, не смея нарушить его размышления, лишь опасаясь, что граф попросту позабыл о нем, но, очнувшись, вспомнит и велит убираться вон из Стэйндропа.

В глубине кристалла сменяли друг друга все оттенки розового цвета. Наблюдая за этими переливами, Реджинальд думал о младшей племяннице. Надо же! Сумела забрать перстень в Заокраинные земли и, пользуясь силой, которой ее наделяют луга Одина, оставила его в совершенно другом месте! Зачем ей понадобился этот человек? Да и понадобился ли? Она еще очень мала, и детские шалости присущи ей в полной мере. Возможно, что и случай с перстнем – одна из ее проказ. Но нет! Реджинальд отмел подобное предположение. Луиза любит шалить, но только не со своим Даром Хранительницы.

Отвлекшись от созерцания перстня, Реджинальд перевел взгляд на безмолвно застывшего Джеффри и хотел дать ответ, но тут за его спиной приоткрылась дверь. Увидев, как Джеффри повел глазами на звук, как приподнялись его брови, а на лице отразилось ошеломление, Реджинальд усмехнулся. По лицу Джеффри он сразу понял, кто сейчас бесцеремонно вторгся в залу.

Джеффри увидел девочку из своего сна. Маленькая, светловолосая, с огромными серебристыми глазами на личике эльфа, она важно шествовала, устремив неотрывный взгляд на него, едва появилась на пороге залы. Не удостоив вниманием графа Линкольна, девочка попросту обошла его и остановилась перед Джеффри. Запрокинув голову, она принялась обстоятельно рассматривать его так, что Джеффри стало не по себе.

– Долго! – вдруг произнесла девочка звонким голосом, в котором звучал металл, не свойственный детскому голосу.

– Простите, леди? – растерялся Джеффри.

– Тебя звали давно, – объяснила девочка, не спуская с него суровых глаз. – Ты долго шел.

Едва он успел подумать о том, что во сне она говорила как взрослая, а сейчас как дитя ее возраста, хотя тон был очень недетским, девочка сделала резкий повелительный жест. Джеффри догадался, что ей надоело стоять, задрав голову, и она требует, чтобы он стал ниже. Как – ей было совершенно все равно, это его забота. Он преклонил колено, но этим она не удовольствовалась и вновь указала вниз властным движением маленькой ладони. Джеффри опустился на оба колена, потом, не в силах противиться взгляду немигающих глаз, сел на пол. Девочка одобрительно кивнула, забралась ему на колени и провела ладонью по шрамам на лице.

– Болит?

– Нет, маленькая леди, – улыбнулся ей Джеффри. – Не болит. Они давно зажили.

Он ждал, что она улыбнется в ответ, как поступил бы любой ребенок, – но только не этот. С прежним, очень сосредоточенным, выражением лица она опустила ладонь ниже, положив ее на грудь Джеффри напротив сердца и, посмотрев ему в глаза, очень уверенно заявила:

– Здесь болит. Не зажило.

Выяснив все, что ее интересовало, девочка слезла с колен Джеффри, обернулась к графу Линкольну и отчеканила:

– Да!

Джеффри заметил, что на лице графа не отразилось ни малейшего удивления. Переведя взгляд с девочки на Джеффри, он устало вздохнул:

– Зачем он тебе, Луиза?

Джеффри понял, что перед ним младшая дочь графа Хантингтона, леди Луиза Рочестер. То-то ее глаза так напоминали глаза леди Марианны, только были куда более жесткими. У самой леди Марианны они становились такими, наверное, только в сражении. Но, к великому счастью, Джеффри ни разу не довелось скрестить меч с леди Шервуда и под прицел таких ее глаз он не попадал.

– Так надо, – сказала Луиза наставительным тоном, как если бы она была взрослой, а граф Линкольн – неразумным младенцем.

Объясняясь с дядей, Луиза отвела назад руку и небрежно махнула, не удосужившись повернуться к Джеффри. Он поднялся на ноги и напряженно застыл перед графом. Тот посмотрел на племянницу, потом на Джеффри и кратко сказал:

– Ты принят на службу.

Луиза немедленно забыла о дяде и повернулась к Джеффри так стремительно, что ее светлые волосы взлетели золотистым вихрем и опали на плечи. Просияв солнечной улыбкой, она протянула к нему руки. Джеффри растерянно посмотрел на графа, не зная, как поступить. Тот лишь пожал плечами в ответ и кивком указал на девочку. Луиза же, в негодовании, что с исполнением ее воли непозволительно медлят, притопнула ногой и, перестав улыбаться, насупила брови. Джеффри осторожно и очень бережно взял ее на руки. Луиза сердито посмотрела ему в глаза и строго сказала:

– Надо быстрее!

– Простите, леди! – ответил Джеффри, словно говорил со взрослой женщиной, а не с девочкой самого нежного возраста.

Луиза осталась довольна извинениями, приняв их благосклонным и важным наклоном светловолосой головы. Прижавшись ухом к груди Джеффри, она послушала, как бьется его сердце, и вновь посмотрела ему в глаза. Ее взгляд, казалось, пронзал насквозь, и, глядя в серебристые глаза девочки, где в зрачках чудилась некая бездна, Джеффри невольно оробел. Луиза, напротив, опять улыбнулась и ласково сказала:

– Пока болит. Потерпи. Скоро пройдет.

Ощущая тепло ее маленького тела, Джеффри вдруг почувствовал, словно на него опустился благодатный покров и окутал с головы до ног, положив конец скитаниям, а жизнь наконец-то наполнилась новым смыслом. И средоточие этого смысла сейчас прильнуло к его груди, не обременяя весом маленького хрупкого тела.

Посмотрев на племянницу, ловко устроившуюся на руках Джеффри, словно тот носил ее с колыбели, граф Линкольн повелительно бросил:

– Иди за мной!

Они прошли по коридору до двери, за которой оказались уютные покои с роскошным убранством. Джеффри увидел девочку лет десяти. Забравшись с ногами в кресло, она рылась в большой шкатулке. Ее лицо было сосредоточенным и огорченным одновременно. Услышав шаги, она неохотно оторвалась от своего занятия и обернулась, отводя от лица прядь длинных светлых волос.

– Дядя? – прозвучал певучий голос.

Джеффри вздрогнул: настолько голос девочки был схож с голосом леди Марианны! Она перевела взгляд с графа Линкольна на Джеффри, и ее синие глаза слегка прищурились, а тонкая темная бровь едва уловимо изогнулась. А вот это в ней от отца, подумал Джеффри, понимая, что видит леди Гвендолен – старшую дочь графа Роберта и леди Марианны, маленькую графиню Хантингтон. Она тоже узнала его, судя по гневу, вспыхнувшему в ее глазах. Но то, что она пыталась найти в шкатулке, было для нее много важнее, чем внезапная встреча с тем, кто служил недругу ее отца.

– Что ты потеряла, Гвен? – спросил граф Линкольн и протянул ладонь, на которой сиял аметистом перстень. – Не это ли?

– Да! – воскликнула Гвендолен, и ее лицо осветилось радостью. – Я уже отчаялась найти его! Как он попал к тебе, дядя?!

– Луиза брала его и вернула.

Луиза со всей силы захлопала ладонями по рукам Джеффри, и он, начав понимать без слов ее волю, осторожно поставил девочку на ноги. Она тут же подбежала к старшей сестре и вскарабкалась ей на колени. Гвендолен заботливым жестом пригладила Луизе растрепавшиеся волосы и, покачав головой, укоризненно воскликнула:

– Лу! А если бы ты его потеряла? Это же любимый перстень матушки!

– Не потеряла! – заявила Луиза и потерлась щекой о руку сестры. – Гвен!

Гвендолен не выдержала, рассмеялась и поцеловала младшую сестру. Теперь, когда перстень был найден и водворен на место, у Гвендолен нашлось время для Джеффри. Она узнала его, не забыла о нем и, крепко обняв Луизу, посмотрела на него ледяным взглядом.

– Дядя, что делает в Стэйндропе этот человек?

Ее голос был полон негодования, а синие отцовские глаза впились в Джеффри неотступным взглядом. Он невольно подумал, что если бы взгляд убивал, как оружие, то леди Гвендолен приложила бы все силы, чтобы убить его.

– Я взял его на службу, – ответил Реджинальд и, прекрасно понимая чувства, бушевавшие в груди старшей племянницы, пояснил: – С этого дня, Гвен, он будет охранять тебя и Луизу. В этом и заключаются его обязанности.

Гвендолен посмотрела на дядю так, словно не поверила собственным ушам.

– Охранять меня и Луизу? – повторила она и потрясла головой: – Это невозможно! Я знаю, кто он!

– А я, полагаешь, пребываю в счастливом неведении? – усмехнулся граф Линкольн и непреклонно сказал: – Гвен, будет так, как я решил. Смирись!

Гвендолен покривила губы и откликнулась горьким, не детским тоном:

– Смириться? Кажется, я только тем и занимаюсь изо дня в день, что учусь смирению!

Граф Линкольн предпочел не заметить горечь ни в словах, ни в голосе племянницы. Погладив Гвендолен по голове, он спокойно заметил:

– Не самая плохая наука, Гвен, и весьма похвальная добродетель для женщины, которой ты станешь через несколько лет.

Гвендолен посмотрела на дядю с немым укором, и Реджинальд, не выдержав, тихо вздохнул:

– Милая, это ведь не я придумал взять его на службу да еще приставить к тебе и Луизе.

– Кто же? – усмехнулась Гвендолен.

Луиза встрепенулась, шлепнула сестру по плечу, привлекая внимание, и, добившись своего, ясным голосом заявила, глядя ей в глаза:

– Я!

– Ты? – Гвендолен изумленно воззрилась на сестру. – Зачем он тебе понадобился, Лу? Это плохой человек!

– Хороший, – ответила Луиза, и в ее голосе вновь прозвучал металл. – Для тебя и для меня. Так сказала матушка!

Лицо старшей сестры выразило неудовольствие, но смягчилось. Увидев, что леди Гвендолен покорилась воле Луизы точно так же, как до нее это сделал граф Линкольн, Джеффри поразился власти, которой она обладала и над дядей, и над старшей сестрой. Малышка верховодила, как считала нужным, а ей никто и слова не говорил поперек!

Глубоко вздохнув, Гвендолен посмотрела на Джеффри в упор суровым взглядом и тихо, но отчетливо произнесла:

– Если на то воля матушки, так тому и быть. Но только будь добр: постарайся, чтобы я видела тебя как можно реже.

– Как скажете, ваша светлость, – со всей серьезностью ответил Джеффри. – Это несложно.

Послышался легкий стремительный топот, и в оставленную приоткрытой дверь проскользнул волкодав, подставил голову под ладонь Джеффри и негромко гавкнул, привлекая к себе внимание.

– Я же велел тебе ждать во дворе! – укорил его Джеффри и вдруг увидел, как Гвендолен изменилась в лице и впилась взглядом в собаку.

– Артос? – сказала она охрипшим от волнения голосом.

Волкодав ответил громким лаем, сорвался с места и, подскочив к Гвендолен, поставил передние лапы ей на колени. Гвендолен счастливо рассмеялась и обняла пса за шею.

– Артос! Это и вправду ты?! Как ты здесь оказался?

Волкодав ткнулся ей в ухо влажным носом, словно что-то шепнул, и Гвендолен вскинула удивленные глаза на Джеффри:

– Откуда у тебя любимый охотничий пес моего отца?

– Мы с ним случайно встретились, леди Гвендолен, подружились, и он предпочел остаться со мной.

– Понимаю! – после недолгого молчания вздохнула Гвендолен. – Что Артосу делать в Веардруне? Там нет ни отца, ни матушки, ни меня и Лу.

Она искоса бросила взгляд на графа Линкольна, который тот не счел нужным заметить. Гладя собаку по загривку, Гвендолен осведомилась:

– Дядя, можно Артосу жить в моих комнатах?

– Если он сам того пожелает, то можно, только сперва озаботься вымыть его, – ответил Реджинальд.

Артос пожелал. Потоптавшись, он улегся у ног Гвендолен, и та, довольно улыбнувшись, погладила его по голове. Дружба Артоса с Джеффри чуточку смягчила ее, но Гвендолен не поддалась даже столь малой слабости и, вскинув глаза на Джеффри, спросила с едва заметной угрозой:

– Почему я до сих пор тебя вижу? Ты плохо слышишь?

Прежде чем Джеффри успел ответить или скрыться с глаз Гвендолен, граф Линкольн неожиданно пришел ему на помощь.

– Пойдем, – сказал он, указав Джеффри на дверь. – Хочу поговорить с тобой.

Луиза поймала взгляд Джеффри и негромко, но очень выразительно произнесла:

– Недолго!

Они вернулись в залу, где Джеффри меньше часа назад предстал перед графом Линкольном и куда пришла Луиза. Реджинальд указал Джеффри на стул, сам опустился в кресло напротив и кивком отдал безмолвный приказ слуге. Тот поставил на стол два кубка, разлил по ним вино и, поймав быстрый взгляд графа Линкольна, немедленно удалился.

Как только закрылась дверь за слугой, Реджинальд уже не властно, а скорее устало указал Джеффри на кубок и поднес к губам тот, что стоял перед ним.

Джеффри пил вино в учтивом молчании, не смея заговорить раньше графа Линкольна, из-под ресниц рассматривая его лицо. Оно утратило холодную неподвижность, на нем отразилась глубокая скорбь – хозяин Стэйндропа стал таким, каким Джеффри запомнил его в тот памятный день, когда графа Роберта и леди Марианну привезли в церковь. Такая же скорбь прозвучала в голосе Реджинальда Невилла, когда он наконец заговорил:

– Я спешил в Кирклейскую обитель, получив весть от Робина, но по дороге, неподалеку от Фледстана, встретил его друзей с двумя повозками, в которых они везли его и мою сестру. Среди них я заметил тебя. Так и было?

– Да, ваша светлость, – ответил Джеффри, – я был вместе с теми, кто привез графа Роберта и леди Марианну к той церкви.

– Значит, ты был в Кирклейской обители, – сказал Реджинальд.

Джеффри молча склонил голову, подтверждая его слова.

– Расскажи мне, что ты видел, – негромким голосом потребовал граф Линкольн.

Джеффри рассказал.

– А потом вы пошли к настоятельнице, – повторил его последние слова Реджинальд и устремил на Джеффри тяжелый взгляд: – И что же она вам поведала? Постарайся точно вспомнить ее слова.

– Мне нет нужды вспоминать их, – тихо ответил Джеффри. – Каждое слово, что она произнесла, вырезано в моей памяти.

Он говорил, граф Линкольн молча слушал и, когда Джеффри замолчал, откинул голову на спинку кресла и посмотрел вдаль серебристыми, как у сестры, глазами.

– Да, – выдохнул Реджинальд, – слово в слово! Все, как мне говорили два ратника Брайана де Бэллона.

Джеффри вскинул бровь. Заметив это, Реджинальд тяжело усмехнулся:

– Друзья Робина обо всем рассказали мне, но я хотел убедиться сам. Настоятельница умерла раньше, чем я добрался до Кирклейской обители: отпевание, погребение, устройство дел в Веардруне и переезд племянниц в Стэйндроп… Я приказал захватить кого-нибудь из людей Бэллона, из тех, кто были с ним в том монастыре. Они красочно рассказали, как убивали Робина, а следом за ним Марианну.

Поймав быстрый взгляд Джеффри, Реджинальд покачал головой:

– Нет, мне не пришлось применять к ним пытки. Они сами были в ужасе от того, чему стали свидетелями. Если смерть Робина не особенно впечатлила их – они больше думали о том, что могли пасть от его меча, – то убийство моей сестры повергло в смятение. Поэтому они рассказали мне все, что видели и слышали, по доброй воле.

Джеффри не стал спрашивать, что сталось дальше с ратниками Бэллона. Едва ли граф Линкольн отпустил их на свободу, рискуя, что они вернутся к своему господину и признаются в том, что откровенничали с братом графини Хантингтон.

Утомленно закрыв глаза, Реджинальд долго молчал. Джеффри увидел, как по его губам пробежала невыразимо грустная улыбка. Не открывая глаз, граф Линкольн чуть слышно сказал:

– Робин был моим другом. Больше того, он был моим правителем, хотя ты вряд ли поймешь, о чем я.

– Я понимаю, ваша светлость, – решился сказать Джеффри и, встретив взгляд мгновенно открывшихся глаз графа Линкольна, пояснил: – Сэр Гай пытался стать одним из вас. Отказ графа Роберта принять его в ваш круг стал краеугольным камнем их вражды.

– А как тебе стало об этом известно? – спросил Реджинальд, не сводя с Джеффри очень пристального взгляда.

Джеффри усмехнулся и пожал плечами:

– Иной раз сэр Гай снисходил до откровенных разговоров со мной. Я знаю о Посвященных воинах, ваша светлость.

– Знаешь, – повторил Реджинальд, задумчиво глядя на Джеффри. – А знаешь ли ты, что никто не узнает о Посвященных, не имея на то права?

Джеффри счел благоразумным промолчать. Граф Линкольн вздохнул, тяжело поднялся с кресла и, заложив руки за спину, зашагал по комнате.

– Все шло как должно, – думая вслух, сказал он. – Но потом что-то нарушилось. И сейчас мне не дает покоя мысль, что если бы Марианна не оказалась связанной с Робином, то прожила бы долгую и спокойную жизнь.

– Вы заблуждаетесь, – неожиданно услышал Реджинальд твердый голос бывшего командиры дружины Гисборна. – Если бы леди Марианна не стала женой графа Роберта, ею бы завладел мой господин.

Встретившись глазами с графом Линкольном, Джеффри кивнул.

– Поверьте мне, ваша светлость: так бы оно и было! Все слуги, все ратники сэра Гая поклялись оберегать леди Марианну, доведись ей стать его супругой. Мы положили бы свои жизни, чтобы исполнить данную клятву. Но ведь супруги не всегда пребывают на людях. Есть часы, когда они предоставлены только друг другу. Так вот, прежде я не был уверен, а после стал убежден в том, что эти часы оказались бы роковыми для них обоих. Леди Марианна!.. Живая, свободная, яркая, как огонь! Граф Реджинальд, рано или поздно мой лорд впал бы в гнев и убил вашу сестру, как бы мы ни оберегали ее. Для нее во всем этом мире был только один мужчина – граф Роберт. Не сомневаюсь, что даже в свой смертный час она ни одного мгновения не сожалела о том, что отдала сердце ему.

Реджинальд замер, посмотрел на Джеффри долгим взглядом и хотел что-то сказать, как в дверях появилась служанка. Присев перед графом Линкольном в глубоком реверансе, она взволнованно произнесла:

– Ваша светлость, простите меня! Но леди Луизу сегодня никак не уложить спать. Мы уже не знаем, что и поделать! Графиня Клэренс сама пытается урезонить ее, но все бесполезно. Она плачет, буянит и даже стучит кулаками.

Выслушав ее, Реджинальд рассмеялся.

– Луиза очень похожа на Марианну, и не только обликом, – сказал он, обращаясь в никуда. – Та вела себя точно так же, когда умерла мать, – опустив глаза на служанку, граф Линкольн ответил: – Сейчас я зайду к леди Луизе.

– Ваша светлость, – неожиданно для себя вскинулся Джеффри и, когда граф Линкольн обернулся, попросил: – Позвольте мне сопровождать вас.

Реджинальд посмотрел на него и, недолго подумав, ответил:

– Идем.

Пока они шли к покоям сестер, Джеффри решился задать беспокоивший его вопрос, на который не мог найти ответ, как ни пытался:

– Ваша светлость, от чего или от кого я должен оберегать графиню Гвендолен и леди Луизу? Что может им угрожать под вашей защитой?

Реджинальд повел в его сторону глазами и едва заметно усмехнулся. Заметив взгляд и усмешку, Джеффри подосадовал на глупое положение, в котором оказался. Под воздействием сна, в котором ему привиделась Луиза, он изложил графу, в чем должна заключаться его служба, и сам же теперь спрашивает, какой в этой службе смысл. Но граф Линкольн не удивился вопросу Джеффри.

– Ты ведь уже составил некоторое представление о моей младшей племяннице, – сказал он. – Как ты думаешь, какое впечатление она производит на людей, какие чувства у них вызывает?

Страх, безошибочно догадался Джеффри. Удивление, конечно, но прежде всего – страх. А то, что пугает, заставляет либо бежать, либо пытаться уничтожить источник страха. Наблюдая за Джеффри, Реджинальд убедился, что тот все понял, и не стал ничего уточнять.

– А леди Гвендолен? – спросил Джеффри.

Граф Линкольн очень устало вздохнул:

– А леди Гвендолен надо оберегать от самой леди Гвендолен. – Поймав вопросительный взгляд Джеффри, он добавил: – Сам во всем разберешься, когда узнаешь ее получше.

Возле кровати Луизы Джеффри увидел молодую женщину в богатом наряде. Отстранив девушку, которая, судя по куда более скромному платью, была нянькой Луизы, она пыталась успокоить девочку, но безуспешно. Луиза истошно плакала, не слушая увещеваний, произносимых мягким, ласковым голосом. Как только Луиза увидела Джеффри, плач немедленно стих. Она вскочила на ноги и протянула к нему руки. Женщина обернулась, и Джеффри узнал в ней сестру графа Роберта и супругу графа Линкольна.

– Что означает присутствие этого человека в Стэйндропе?! – спросила она, не соизволив заметить учтивый поклон Джеффри.

Луиза тут же залилась слезами.

– Не сейчас, – ответил Реджинальд жене и обернулся к Джеффри: – Похоже, тебе придется быть не только охранником, но и нянькой. Сам видишь: она требует, чтобы именно ты взял ее на руки и уложил спать.

Он даже не сменил одежду с дороги, не говоря уже о том, чтобы помыться! Как в таком виде прикоснуться к маленькой светловолосой девочке, ночная рубашка которой сияла свежестью и пахла лавандой? Пока на Луизе было платье, Джеффри брал ее на руки, но сейчас дотронуться до девочки, такой нежной и чистой после купания перед сном, казалось немыслимым.

– Мойся, – разрешила его сомнения Луиза, прекратив плакать. – Я подожду.

Реджинальд кивнул девушке, и та увела Джеффри. Абсолютно довольная собой Луиза свила из теплого покрывала гнездо и устроилась в нем воплощением терпеливого ожидания, не сводя глаз с двери, за которой он скрылся.

– Реджинальд, объясни, наконец! – потребовала Клэренс. – Он был правой рукой Гая Гисборна! Почему я вижу его даже не просто в Стэйндропе, а здесь, в комнатах Гвен и Лу?!

– Разве ты больше ничего не видишь, Клэр? – невозмутимо спросил Реджинальд и взглядом указал жене на Луизу.

– Реджинальд, ей через месяц исполнится два года. Всего лишь!

– Каким образом возраст влияет на ее суть? – осведомился Реджинальд, глядя поверх головы Клэренс и не желая слышать возмущение в голосе жены.

Но Клэренс обладала достаточно твердым нравом, чтобы легко сдаться – даже супругу.

– Ее суть проста: она очень маленькая девочка!

Луиза повернула голову в сторону тетки, смерила ее жестким взглядом и отчеканила:

– Нет. И ты знаешь!

– Нет, – повторил Реджинальд и, опустив глаза на Клэренс, подтвердил слова племянницы с тайным намеком в голосе: – Кому же, как не тебе, Клэр, об этом знать? Луиза совершенно права!

Намек оказал на Клэренс действие, ожидаемое Реджинальдом. Она смирилась, замолчала, но через мгновение вновь вскинула на него глаза, в которых отразилось недоумение:

– Но ты же не позволишь ему оставаться на ночь возле Луизы?!

– Не просто позволю, а прикажу.

Клэренс, не сводя с Реджинальда негодующего взгляда, протестующе покачала головой:

– Как можно? Ведь он мужчина!

Напоминание о приличиях неожиданно развеселило Реджинальда:

– А Луиза – девочка, которой не исполнилось и двух лет. Так, кажется, ты говорила? Клэр, у любой чинности должны быть разумные пределы. Но чтобы твоя душа оставалась спокойной, нянька Луизы будет по-прежнему спать здесь. Ее присутствия достаточно, чтобы ты посчитала условности соблюденными? Или нужна еще одна служанка?

Клэренс приоткрыла рот, намереваясь высказать все, что думает и о Джеффри, и о решении мужа. Заметив это, Реджинальд очень спокойно спросил:

– Желаешь ссоры со мной?

– Нет, – вздохнула Клэренс, признав себя окончательно побежденной.

– Тогда ступай к себе в спальню и ложись. Час очень поздний.

Клэренс опустила глаза и подставила Реджинальду лоб, к которому он приложил губы с нежностью, не ожидаемой ею после стольких слов, сказанных ими друг другу самым резким тоном.

– Ты придешь ко мне? – тихо спросила она, не поднимая глаз.

– Возможно, – ответил Реджинальд и, улыбнувшись, ласково провел ладонью по ее голове. – Ступай, Клэр.

– Спасибо, дядя! – звучно сказала Луиза, когда за графиней Линкольн закрылась дверь.

– Не за что, Лу, – усмехнулся Реджинальд и строго посмотрел на племянницу: – Постарайся впредь добиваться своего с меньшим шумом. Ты могла разбудить Гвен.

Луиза нахмурилась и кивнула. В этот миг на пороге появился Джеффри в сопровождении служанки, и Луиза тут же протянула к нему руки, больше не обращая внимания ни на дядю, ни на няньку. Джеффри бережно взял ее на руки, и она довольно улыбнулась.

– Тебе придется спать рядом с ней, – сказал Реджинальд. – Сегодня в кресле, а завтра для тебя обустроят постель.

– А я, ваша светлость? – спросила нянька, удивленная донельзя.

– А ты, Дженнет, завтра выбери еще одну девушку, которая вместе с тобой будет отныне ночевать в покоях леди Гвендолен и леди Луизы. А сейчас можешь ложиться. Сама видишь: леди Луиза в твоих услугах пока не нуждается.

– Сказку! – потребовала Луиза, когда граф Линкольн ушел, а нянька легла спать.

Джеффри пришлось вспомнитьсказки, которые ему в детстве рассказывала перед сном мать. Он очень надеялся, что Луиза быстро уснет. Но она внимательно дослушала сказку до конца и только потом зевнула и потянулась. Джеффри уложил Луизу, и, падая с ног от усталости, устроился в кресле возле ее кровати.

То ли в преддверии сна, то ли уже во сне он неожиданно увидел графа Хантингтона. Роберт Рочестер взял с него обещание беречь обеих девочек как зеницу ока, и Джеффри заверил его, что не пожалеет жизни ни за Гвендолен, ни за Луизу. Еще он успел сказать:

– Я очень спешил к вам, граф Роберт!

Граф Хантингтон улыбнулся, едва ли не дружески сжал его плечо и ответил:

– Я знаю. Теперь, когда ты здесь, нам с Марианной будет спокойнее за Гвен и Лу.

– А утром? – спросила Луиза, вскочив на колени и переводя взгляд с отца на Джеффри.

– А утром он сочтет, что ему привиделся сон, но не забудет нашего разговора, – ответил Робин и взял младшую дочь на руки. – Ты спать собираешься, стрекоза?

Луиза помотала в ответ головой и указала пальцем в сторону спальни сестры:

– Гвен! Можно?

По лицу Робина пробежала мгновенная печальная тень, голос стал строгим:

– Если хочешь, чтобы я сейчас же ушел.

Луиза недовольно сдвинула брови, вздохнула и покорилась.

– Все, Лу, спи, – сказал Робин, собираясь уложить ее в кровать. – Я побуду с тобой, но недолго.

– Сказку! – потребовала Луиза, и Робин рассмеялся.

– Не много ли сказок для одного вечера?

– Нет! – уверенно воскликнула Луиза и рассмеялась в ответ, не сводя глаз с отца.

****

Так началась для Джеффри жизнь в Стэйндропе. Граф Линкольн относился к нему доброжелательно, супруга графа – холодно и почти враждебно, не заботясь этого скрывать. Сталкиваясь с Джеффри, она проходила мимо него, как прошла бы мимо кресла или стола, и удостоила разговором единственный раз.

– Я не терплю непотребства и держу челядь в строгости. Если ты соблазнишь какую-нибудь служанку, то либо женишься на ней, либо я выгоню ее и сумею уговорить супруга изгнать прочь и тебя! – сказала она, устремив на него ледяной взгляд голубых глаз.

– Вам нет нужды беспокоиться, – спокойно ответил Джеффри и непонятно по какому наитию добавил: – Я женат и не собираюсь нарушать верность жене.

Леди Клэренс окинула его высокомерным взглядом, губы покривились в усмешке:

– Женат? И где же твоя жена?

– В Веардруне, – сказал Джеффри, глядя на леди Клэренс невозмутимыми глазами.

Само название резиденции Рочестеров привело леди Клэренс в замешательство. Коротко кивнув, она ушла, не сказав больше ни слова.

К маленькой Луизе Джеффри за считаные дни прикипел всей душой. Ее улыбка и смех неизменно вызывали у него ответную улыбку. Обязанность укладывать ее спать, которую Луиза переложила с няньки на него, была ему в радость. Когда запас сказок, что помнил Джеффри, исчерпался, он стал придумывать новые, лишь бы она слушала его, затаив дыхание и склонив голову ему на плечо. Пристрастие Луизы забираться к нему на колени и на руки, трогало его сердце до умиления. Будь его воля, он вообще бы не отпускал ее с рук. Но на все была воля только самой Луизы. Она относилась к Джеффри как к собственности, беззастенчиво распоряжаясь им, что совершенно не задевало его самолюбия.

С Гвендолен было много сложнее. Старшая из сестер едва замечала Джеффри, и он, помня данное ей обещание, старался никогда не упускать Гвендолен из виду, но так, чтобы оставаться невидимым ее взгляду.

«Очаровательная! – приходили Джеффри на ум полные горечи слова сэра Гая. – Если бы ты видел, какую очаровательную дочь она родила ему! А со мной отказалась даже поздороваться…»

****

Они остановились на ночлег, возвращаясь из Веардруна в Ноттингем. Всю дорогу сэр Гай был молчалив и задумчив и скрылся в поставленном для него шатре, приказав подать вина и наотрез отказавшись от ужина. Джеффри занял свой обычный пост у входа в шатер, но простоял не дольше четверти часа, когда сэр Гай позвал его. Зайдя внутрь, он вопросительно посмотрел на своего господина.

– Выпей со мной вина.

Джеффри понял, что сэр Гай пребывает под сильным впечатлением от встречи как с графом Робертом, так и с леди Марианной, и неизвестно, встреча с кем именно потрясла его больше. С кубком в руках Джеффри расположился в складном кресле напротив сэра Гая и мелкими глотками пил вино, не спуская глаз с мрачного лица своего лорда. Сэр Гай молчал и только протягивал ему кубок, когда тот пустел, чтобы Джеффри снова наполнил его вином. После пятого кубка Джеффри счел нужным предупредить:

– Милорд, утром в дорогу. Вам будет тяжело держаться в седле, если вы выпьете еще.

Сэр Гай очнулся, бросил на него хмурый взгляд, и Джеффри, вздохнув, подал ему полный кубок.

– Она отказала мне даже в приветствии, – повторил сэр Гай, глядя перед собой невидящим взглядом, и криво усмехнулся. – Прошла мимо, унесла дочь, словно боялась, что я причиню девочке вред. А дочь у них очаровательная, Джеффри! Я бы предпочел ее сыну, которого мне родила Беатрис. Мальчишка весь пошел в мать: такой же трепетный и пугливый! В нем нет ничего моего. Если бы не внешнее сходство да уверенность в том, что Беатрис и в мыслях не осмелилась бы мне изменить, я бы не признал в нем своего сына. Эта девочка слишком хороша для него!

– Тогда, милорд, может быть, следует поискать для маленького лорда Лайонела другую невесту? – предложил Джеффри, вложив в слова иной смысл, который сэр Гай прекрасно понял: не затевать войну, оставить в покое и графа Роберта, и леди Марианну, и сами Средние земли.

Сэр Гай повел глазами в его сторону, и Джеффри, заметив в них огонек гнева, приготовился к окрику или пощечине, но гнев оказался направленным не на него – на графа Роберта.

– Ему было достаточно обменяться со мной рукопожатием, Джеффри, и я бы покинул Веардрун с миром. Но он не протянул мне руку – стало быть, война, – глухо ответил сэр Гай, одним глотком допив вино, остававшееся в кубке, и повелительным взмахом указал Джеффри на полог шатра.

Доверительный разговор был закончен. Они вернулись в Ноттингем, и сэр Гай начал войну, объявленную графу Роберту, войну, в которой Гвендолен, пленившая сэра Гая и поразившая его воображение, потеряла отца, мать, дом, весь мир, который ее окружал.

****

Помня слова графа Линкольна, сказанные о Гвендолен, Джеффри неусыпно наблюдал за ней, пытаясь понять, чего именно опасается дядя и опекун маленькой графини Хантингтон. Вдумчивая, очень серьезная девочка, совершенно не склонная к шалостям, в отличие от той же Луизы, которая была способна перевернуть Стэйндроп кверху дном. Гвендолен каждый день много часов уделяла занятиям, и, слушая ее беседы с учителями, Джеффри не заметил, как усовершенствовал собственное знание латыни и стал понимать валлийский и греческий.

Под опекой графа Линкольна в Стэйндропе воспитывалось много детей. Гвендолен крепко дружила только с Грифидом, внебрачным сыном правителя Уэльса, и Виллом, сыном графини Линкольн от первого брака. Ко всем другим сверстникам она относилась с одинаковой доброжелательностью, всегда была приветливой. Джеффри ни разу не видел, чтобы она с кем-то ссорилась, но и в играх, которые затевали дети, он Гвендолен не замечал. Она проводила свободное от занятий время если не за книгой, то за лютней. Пела она замечательно, и струны под ее пальцами откликались самыми сложными и изысканными мелодиями.

Но что-то было в Гвендолен, отличавшее ее от иных детей такого же возраста. Сначала Джеффри определил это отличие как чрезмерную серьезность, но очень скоро пришел к выводу, что ошибся. В Гвендолен таился некий подспудный огонь, запрятанный глубоко внутрь, и Джеффри понял, что именно этот огонь беспокоит графа Линкольна.

Она редко улыбалась, оживлялась лишь в седле: Гвендолен очень любила ездить верхом и была великолепной всадницей. Ее смех Джеффри слышал только тогда, когда она оставалась вдвоем с Луизой. Сестры были нежно и крепко привязаны друг к другу. Едва Луиза оказывалась в обществе старшей сестры, как тут же забывала про Джеффри, и только тогда он мог располагать собой.

По ночам, когда Луиза спала, Джеффри часто думал об Эллен, вспоминая два месяца, что они провели вместе в Шервуде. Воспоминания и мысли о ней доставляли ему одновременно радость и печаль. Впервые в жизни он встретил женщину, с которой не раздумывая хотел связать свою жизнь. Ему казалось, что и Эллен прониклась к нему нежными чувствами, что он смог заставить ее забыть о тоске по графу Роберту. Но только казалось. Как ей живется в Веардруне? Вспоминает ли она о нем хоть иногда? Не пожалела ли, что отказалась стать его женой? Никто не смог бы ему ответить на эти вопросы, кроме самой Эллен, а ее не было рядом. Но Джеффри все равно задавался ими вновь и вновь.

Однажды ночью он уже задремал, как вдруг услышал странные сдавленные звуки. Немедленно вскочив на ноги, он бросился к кровати Луизы. Убедившись, что девочка сладко спит, Джеффри прислушался и, одевшись, пошел в спальню Гвендолен.

Она металась по постели, по ее горлу прокатывались стоны, словно Гвендолен давилась то ли криком, то ли рыданиями. Присев рядом с ней на кровать, Джеффри осторожно дотронулся до ее плеча. Она тут же открыла глаза и в упор посмотрела на него. Джеффри был уверен, что она прикажет ему немедленно уйти прочь, но Гвендолен молчала. С тяжким глубоким вздохом она села и медленно, словно простое движение давалось ей с огромным трудом, отбросила с лица волосы, выбившиеся из растрепавших кос. Она так долго сидела, молчала и смотрела перед собой невидящими глазами, что Джеффри рискнул вызвать ее гнев, нарушив молчание:

– Привиделся страшный сон, госпожа?

Губы Гвендолен пошевелились, и он услышал почти беззвучный выдох:

– Кровь!

– Где кровь? – не понял Джеффри.

– Везде, – тихо ответила Гвендолен, все так же глядя перед собой. – На полу, на стенах. Кровавые пятна, лужи крови.

Джеффри начал догадываться.

– Вы бывали в Кирклейской обители? – спросил он, пристально глядя на Гвендолен.

Она молча кивнула и повернула к нему голову:

– Да. Еще в ту самую осень. Узнав, что дядя собрался туда, я упросила его взять меня с собой. Мы вместе с ним были в тех самых покоях.

Джеффри подумал, что монахини наверняка успели к тому времени отмыть все следы крови и с пола, и со стен. Гвендолен, словно прочитав его мысли, усмехнулась тяжелой, не детской усмешкой:

– Все верно! Там было чисто, безупречно чисто, и стены сияли белизной свежей побелки. Только я видела, как на них проступает кровь, – Гвендолен вдруг схватила Джеффри за руки и, сжимая их горячими, как огонь, пальцами, спросила, задыхаясь на каждом слове: – Скажи, почему Брайан де Бэллон убил их?! Ведь он сам признался моей матери в том, что был осведомлен о помиловании королем моего отца! А матушка? Как он мог застрелить ее? Почему?!

Глядя в ее глаза, где полыхал огонь, Джеффри усмехнулся про себя. Помилование! А в чем провинился граф Роберт, чтобы нуждаться в помиловании? Если только в неуклонном следовании собственным принципам, одним из которых была верность вассальной клятве королю, страстно жаждавшему смерти отца этой девочки.

– Потому, леди Гвендолен, что Брайан де Бэллон – убийца, – сказал он и вздрогнул, услышав новый вопрос:

– Как твой бывший господин Гай Гисборн?

Гвендолен обхватила руками колени и смотрела на Джеффри исподлобья с такой угрюмой ненавистью, что он понял: она видит сейчас не его, а сэра Гая. У нее было счастливое детство в Веардруне, ее обожали отец и мать, она знала, что они горячо и преданно любят друг друга. Сэр Гай положил конец ее детству, а Брайан де Бэллон обрек на сиротство. За что ей питать хоть малейшую приязнь к Джеффри, служившему сэру Гаю? Это ему надо быть благодарным за терпимость, которую старалась проявлять Гвендолен к его присутствию в Стэйндропе.

– Нет, госпожа. Отчаявшись завоевать дружбу вашего отца, сэр Гай стал его лютым врагом. Его много в чем можно винить, и у вас есть на то полное право, но сэр Гай не был хладнокровным убийцей, как Брайан де Бэллон.

– Ты можешь привести тому доказательства? – презрительно усмехнулась Гвендолен.

– Они очевидны. Сколько лет длилась вражда сэра Гая с вашим отцом? Годы! Неужели вы думаете, что сэр Гай был не в силах замыслить и осуществить покушение на графа Роберта, пока тот оставался наместником короля в Средних землях, но английский трон уже занимал не Ричард, благоволивший вашему отцу? Я привел вам один пример, могу привести и другие.

– Все равно! – Гвендолен небрежным жестом отмела довод Джеффри, продолжая упорствовать. – Какая, в сущности, разница? Зло всегда остается злом. Зачем разбираться в его обличиях?

– Чтобы уметь защищаться и побеждать, – спокойно ответил Джеффри. – Коль скоро зло нападает по-разному, то и отражать его надо, не ошибаясь в оружии.

Гвендолен упрямо хмыкнула, но призадумалась, взмахом руки приказав Джеффри оставить ее одну.

– Леди Гвендолен ничего не знает о тайном приказе короля Иоанна? – спросил Джеффри графа Линкольна на следующее утро.

Тот повел в его сторону глазами и отрицательно покачал головой:

– Нет. Не вздумай и ты даже словом обмолвиться!

– Почему вы решили скрыть от нее всю правду?

Реджинальд мог бы сказать, что не обязан отчитываться перед бывшим наемником, но ответил:

– Гвендолен еще слишком мала для такой правды. К тому же она носит графский титул, она вассал короны. Ты хочешь, чтобы она подняла бунт против короля Иоанна?

– Бунт? Леди Гвендолен, которой недавно минуло всего десять лет? – изумился Джеффри.

– Значит, ты недостаточно хорошо изучил ее, раз так удивляешься, – невесело рассмеялся граф Линкольн.

Джеффри стал внимательнее приглядываться к старшей из сестер, а приглядывать за ней и того тщательнее. Прошел еще один год, и он собственными глазами убедился в том, какой неукротимый дух Гвендолен унаследовала от родителей.

Джеффри давно понял, что Гвендолен отчаянно тоскует по Веардруну, хотя и скрывает тоску. Она обнаруживала ее только раз в половину года, когда граф Линкольн знакомил ее с отчетами о состоянии владений Рочестеров. Владения были обширными, находились как на острове, так и на континенте. Гвендолен была очень богатой наследницей графа Хантингтона, и Реджинальд считал необходимым с малых лет привлекать племянницу к управлению землями, людьми, замками и деньгами. Гвендолен изучала отчеты очень внимательно и прилежно, задавала толковые вопросы, но ее последний вопрос всегда оставался неизменным:

– А что Веардрун, дядя? О нем опять нет ни строчки!

Ответ графа Линкольна тоже всегда звучал одинаково:

– Стоит на прежнем месте, пребывает в полной сохранности. За ним присматривают как должно, и тебе нет нужды о нем беспокоиться.

Когда у графа Линкольна с племянницей состоялся последний разговор подобного рода, Гвендолен стала как-то особенно сдержанной. Джеффри насторожился и старался не спускать с нее глаз. И все же она сумела ускользнуть. Он перехватил ее только в конюшне. Гвендолен успела оседлать коня и даже сидела в седле, когда Джеффри загородил собой двери.

– Куда вы собрались – одна и на ночь глядя? – поинтересовался он и, увидев, как Гвендолен крепко сжала губы, ответил вместо нее: – В Веардрун. До которого несколько дней пути.

– Уйди с дороги! – с угрозой в голосе потребовала Гвендолен. – Немедленно! Я приказываю!

– Мне остается лишь подчиниться, – с усмешкой ответил Джеффри. – Вот только расседлаю вашего коня и поставлю его в денник.

Перехватив поводья, он накрепко привязал лошадь и поймал ладонями тоненький стан Гвендолен.

– Как ты смеешь обходиться со мной подобным образом?! – возмущенно воскликнула она, сверкая синими глазами. – Я – графиня Хантингтон!

– Со всем уважением к вашей светлости, моя леди! – пробормотал Джеффри и стащил Гвендолен с коня.

Она вырывалась, колотила его ногами, била по рукам и даже попыталась укусить, но Джеффри держал ее крепко, пока Гвендолен, выдохнувшись, не затихла. Убедившись, что девочка успокоилась, Джеффри бережно поставил ее на ноги, но продолжал на всякий случай придерживать за плечи. Гвендолен упрямо отворачивалась, как он ни пытался заставить ее посмотреть ему в глаза. Устав от борьбы, Джеффри махнул рукой на все правила обращения со знатными особами, ухватил девочку жесткими пальцами за подбородок и принудил смотреть на него. Его обжег блеск ее глаз, высветлившихся от гнева льдом, и Джеффри подумал, что в эту минуту она особенно похожа на отца.

– Леди Гвендолен, вы все равно не смогли бы одна добраться до Веардруна. Подумайте сами, – уговаривал ее Джеффри. – Вам всего-то одиннадцать лет! Вашего малого возраста оказалось бы вполне достаточно, для того чтобы дурные люди учинили над вами злодейство. Вы этого бы хотели? Чтобы вас ограбили и убили или того хуже?

Гвендолен, как ни сердилась на Джеффри, была вынуждена признать его правоту. Гнев покинул ее. Она посмотрела на него несчастными, полными отчаяния глазами и, неожиданно уткнувшись лицом ему в грудь, расплакалась навзрыд. Реджинальд, стоя все это время в отдалении и слушая, как Джеффри вразумляет его старшую племянницу, подавил тяжелый вздох и неслышно ушел, незамеченный Гвендолен. От острых глаз Джеффри присутствие графа Линкольна не укрылось, и он только порадовался, что его старшая госпожа оказалась избавлена от суровых попреков своего дяди и опекуна.

Радость Джеффри за Гвендолен оказалась преждевременной. Когда он вел ее обратно, слуга, низко поклонившись графине Хантингтон, сообщил, что граф Реджинальд желает побеседовать с ней и немедленно. Джеффри почувствовал, как рука Гвендолен в его ладони дрогнула.

– Я пойду с вами, – предложил он, но девочка отказалась.

Высоко подняв голову, она вошла в залу, где ждал ее граф Линкольн. Дверь осталась приоткрытой, и Джеффри услышал его резкий голос:

– Гвендолен, как ты могла решиться бежать из Стэйндропа? О себе ты не стала думать, почему не подумала о Луизе? Пустилась в бега, бросив сестру?

Тишина – и снова голос графа Линкольна:

– Ты сейчас же дашь мне слово, что больше никогда не повторишь подобного. Иначе тебя и близко не подпустят ни к одной лошади, а о прогулках верхом можешь забыть.

На этот раз Гвендолен ответила – до Джеффри долетел ее тихий голос:

– Дядя, позволь нам с Луизой вернуться в Веардрун!

– Вернетесь, когда станешь взрослой и выйдешь замуж. До тех пор ни тебе, ни Луизе нечего делать в Веардруне. Там нет ни вашего отца, ни вашей матери. Слово, Гвендолен! Я жду!

– Там их друзья, все, кого я знаю с колыбели! – прозвенел голос Гвендолен.

На этот раз отвечать не стал граф Линкольн.

– Позволь мне хотя бы написать им письмо, – услышал Джеффри молящий голос. – Прошу тебя!

– Гвендолен, будет так, как я решил. Напишешь еще раз – снова сожгу твои письма. Изволь жить настоящим, думать о будущем, а не вздыхать о том, что прошло навсегда. Ты дашь мне слово или продолжишь упорствовать и вынудишь меня сделать так, как я пригрозил?

Снова долгое молчание – а потом еле слышный, подавленный голос Гвендолен:

– Я даю слово.

– Громче, Гвен! Даешь слово кому и в чем?

Голос Гвендолен возвысился до предела, стал ровным, чеканным и безжизненным:

– Я даю тебе слово в том, что не стану пытаться сбежать в Веардрун! Этого достаточно, дядя?

– Да, вполне, – смягчился голос графа Линкольна. – Можешь идти.

Гвендолен вышла бледная, очень прямая, только что не звенящая, как перетянутая струна. Ее глаза были сухими, пальцы крепко стиснуты в кулаки. Опасаясь, что она лишится сил и упадет, Джеффри подхватил ее на руки, ожидая сопротивления. Но Гвендолен не вырывалась – она вообще не замечала того, что происходило с ней и вокруг в эту минуту. Она даже не стала протестовать, когда Джеффри не только уложил ее в постель, но и остался возле ее кровати, едва ощутимо гладя Гвендолен по голове. Только так он мог выразить ей свое сочувствие: слов она бы не приняла.

Жить настоящим, думать о будущем, не горевать о прошлом. Граф Линкольн прав, размышлял Джеффри, когда Гвендолен уснула. Но только ли в этом дело? Конечно, Гвендолен и Луиза не могут пока жить вдали от опекуна, но почему нельзя отправить весточку тем, кто был дружен с графом Робертом? Потому, сам себе ответил Джеффри, что граф Реджинальд хочет держать крепко запертыми двери, за которыми особый мир, всегда создававшийся вокруг графа Роберта, кем бы и где бы он ни был. Получится ли?

– Нет, не получится, – услышал он шепот и, опустив глаза, увидел Луизу.

Одно движение ее брови – и он усадил девочку себе на колени.

– Бедная Гвен! – прошептала Луиза, чтобы не разбудить сестру. – И у нее пока не получится.

Вскинув глаза на Джеффри, она недовольно выпятила губы и тем же шепотом заявила:

– И я бедная! Устроили переполох и забыли обо мне? Почему я до сих пор не в постели?

Последние слова она произнесла строгим тоном графини Линкольн, передразнив тетку, как птица-пересмешник, да еще и приподняв брови в точности, как леди Клэренс. Джеффри чуть не поперхнулся от смеха, и Луиза, очень довольная, тут же потребовала:

– Сказку! Про дракона, принцессу и рыцаря!

– Я вам ее повторяю десятый вечер кряду, леди Лу!

– Да, – подтвердила Луиза. – Потому что она мне нравится.

Заметив, что он собирается уложить ее в ее собственную кровать, она отрицательно помотала головой и требовательно указала на кровать Джеффри:

– Я хочу спать с тобой!

– Леди Лу! – выдохнул Джеффри, но, встретившись с ней глазами, как всегда, подчинился.

Недавно заведенная Луизой привычка забираться к нему в постель доставила Джеффри немало хлопот. Возражать было бесполезно: Луиза ничего не желала слушать и неизменно добивалась своего.

– Почему нет?! – гневно сверкала она стальными глазами. – Гвен была старше меня, но ей позволялось засыпать возле матушки и отца, если она просилась к ним в спальню!

– Леди Лу, но ведь я не отец вам, – урезонивал девочку Джеффри.

– Разве я виновата, что отец и матушка сейчас не рядом со мной? – парировала Луиза, и этот довод разил его наповал.

Упрек Луизы заставлял вспомнить, что он воевал на стороне сэра Гая, а значит, вольно или невольно повинен в том, что маленькая Луиза осталась без матери и отца. Луиза же подкрепляла слова слезами, которые начинали крупными горошинами катиться из широко раскрытых глаз, и Джеффри ничего не оставалось, кроме как укладывать ее спать возле себя.

– Если вы боитесь спать одна, давайте я поговорю с ее светлостью леди Клэренс, – предложил Джеффри, сочтя свою мысль удачной.

– Чтобы тетушка забирала меня на ночь к себе? Поговори, – согласилась Луиза, но в ее глазах промелькнула насмешливая искорка. – И тогда дядя Реджинальд вовсе перестанет делить с ней ложе. По возвращении в Стэйндроп он приказал обустроить ему отдельную спальню, но все-таки продолжает относиться к тете Клэр как к супруге, и потому остается надежда, что его охлаждение к ней однажды пройдет. Если же в ее спальне обоснуюсь я, между ними все осложнится, – и что тогда делать?

Все это Луиза сообщила тоном взрослой женщины, прямо-таки главы многочисленного семейства, где каждый доставляет ей столько забот и беспокойства, что попытка Джеффри внести свою лепту в ее тяготы была верхом непростительного легкомыслия. Джеффри с первых дней пребывания в Стэйндропе подметил, что между графом Линкольном и его супругой нет теплых и доверительных отношений. Поддавшись на взрослый тон Луизы, он чуть было не спросил ее, в чем причина прохладного и немного снисходительного отношения графа Реджинальда к жене, но вовремя спохватился. Луиза ловко умела заставить собеседника забыть о ее возрасте и, если тот допускал оплошность в речах, тут же давала почувствовать, что в том не ее вина. Если же ей самой хотелось поговорить, то помешать Луизе не мог никто. Округлив глаза и понизив голос до таинственного шепота, она ответила Джеффри на незаданный вслух вопрос так, словно в свой черед рассказывала сказку на ночь:

– Тетушка Клэр заблудилась. Ей кажется, что она пребывает в кромешной темноте и рядом с ней никого нет. На самом деле это не так, но она не видит дядю Реджинальда. Он очень терпелив, но в последнее время устал и немного сердит на тетушку за ее слепоту. И все же он надеется, что однажды она прозреет.

– Леди Лу, обсуждать семейные тайны взрослых нехорошо, – укорил ее Джеффри.

– Зато интересно! – возразила Луиза, ни капли не смутившись, и капризно наморщила нос: – Не заражайся от тетушки Клэр чинностью, не то станешь таким же церемонным и скучным, как она. А теперь рассказывай сказку!

Сказки Луиза любила и слушала внимательно, но иной раз отвлекалась на самые неожиданные для Джеффри вещи. Вот и на этот раз она вдруг ткнула пальцем в узкий шрам, открывшийся в вороте его рубашки, безошибочно определив:

– Элбион, да? – Подняв глаза на замолчавшего на полуслове Джеффри, она улыбнулась и уверенно заявила: – Отец не хотел убивать тебя и постарался ранить не слишком сильно.

– Иначе меня бы сейчас не было в Стэйндропе, – усмехнулся в ответ Джеффри.

– Да, – подтвердила Луиза. – Отец хорошо относится к тебе. Ты привлек его внимание в самую первую встречу. Он стал приглядываться к тебе и постепенно укрепился в добром мнении о тебе, при котором остается и по сей час.

Она всегда говорила о родителях не в прошедшем времени, а в настоящем. Никто в Стэйндропе не поправлял ее, и Джеффри со временем тоже привык к подобной манере Луизы.

Каждую ночь Джеффри терпеливо ждал, пока девочка уснет, и переносил Луизу в ее кровать, но к утру слышал сквозь сон легкий топот босых ног. Прежде чем Джеффри успевал открыть глаза, Луиза стремглав забиралась к нему под одеяло, сворачивалась клубком, начинала сонно сопеть, и он уже не смел тревожить ее. Во сне она обнимала его за шею, и сердце Джеффри таяло от нежности, словно Луиза и впрямь была его дочерью. Но он старался вернуть ее на место раньше, чем проснутся служанки и Гвендолен, а графиня Линкольн придет будить племянниц.

Казалось, Гвендолен примирилась с решением графа Линкольна, но Джеффри не верил, что неудача с побегом погасила угаданный им огонь в ее сердце. Поэтому он не слишком удивился, когда Гвендолен на следующий день после того, как ей исполнилось двенадцать лет, потребовала, чтобы Джеффри начал учить ее владеть оружием.

– Каким именно, ваша светлость? – лишь уточнил он.

– Начнем с меча, а потом посмотрим, – подумав секунду, ответила Гвендолен. Заметив в глазах Джеффри сомнение, она притопнула ногой: – В чем дело? Дядя отзывался о твоем воинском умении с похвалой, а его похвала дорого стоит. Ты ведь занимаешься с Грифидом и Виллом? Чем я хуже?

В ее синих глазах горел тот самый огонь. Невольно припомнив давний разговор с Дэнисом в Йорке, Джеффри понял, кто еще жаждет возмездия для Брайана де Бэллона – и едва ли не с большей силой, чем прочие. Он спросил у графа Линкольна согласия на занятия с Гвендолен и получил его неожиданно легко.

– Обучай. Если я откажу Гвендолен и в этом, она все равно не станет сидеть за вышиванием. Возможно, у нее есть способности. Все-таки Гвендолен – дочь своей матери, а моя сестра владела оружием лучше многих мужчин, – вздохнул граф Линкольн. – Не стоит забывать и о том, что она унаследовала от отца не только графский титул, но и другой, более значимый и могущественный.

Верховная правительница Посвященных воинов Средних земель – вот кем стала Гвендолен, заступив на место графа Роберта, понял Джеффри. Только где ее Воины?

– Ваша светлость, ведь вы понимаете, зачем леди Гвендолен понадобилось овладеть воинским искусством? – осведомился Джеффри, желая убедиться, что он не одинок в своих подозрениях.

Граф Линкольн внимательно посмотрел на него и с усмешкой ответил:

– Не просто понимаю, а знаю от самой Гвен. Я разрешил ей заниматься с тобой, но при условии, что она будет держать при себе свои замыслы до тех пор, пока ей не исполнится шестнадцати лет.

– И она согласилась ждать так долго? – недоверчиво спросил Джеффри.

– А что ей оставалось делать? Таковым было мое условие, и Гвендолен пришлось подчиниться. Конечно, за четыре года Брайана де Бэллона может постигнуть иная кончина. Но Божий суд есть Божий суд, Джеффри, и если Всевышний рассудит призвать Бэллона к ответу иначе, кто мы такие, чтобы противиться его воле?

Значит, не только Дэнис и Джеффри додумались до ордалии², – и граф Линкольн со старшей дочерью графа Роберта пришли к такому же решению. Но кто выйдет на поединок с Бэллоном, если дело дойдет до Божьего суда? Не позволит же граф Линкольн сделать это Гвендолен!

– Разумеется, нет, – сказал Реджинальд, прочитав в глазах Джеффри безмолвный вопрос. – Гвендолен мыслит сама скрестить меч с Бэллоном, и я пока не стал разубеждать ее, чтобы она не отважилась на какой-нибудь безрассудный поступок. Пусть обучается, Джеффри, если умение владеть оружием дарует ей хоть какое-то утешение. Когда же дойдет до дела, тогда я ей объясню, что она должна выдвинуть обвинения против Бэллона в присутствии самого короля – и с нее довольно. Ей для этого потребуется изрядное мужество, но, уверен, она не дрогнет.

Больше он ничего не сказал, но Джеффри все понял без слов. В поединок с Бэллоном вступит сам граф Линкольн, чье сердце горит таким же гневом, как и сердце Гвендолен, не остывшее за прошедшие годы и в малости. Заметив стальной блеск в жестко прищуренных глазах брата леди Марианны, словно граф Линкольн видел перед собой Брайана де Бэллона, Джеффри окончательно уверился, что все понял правильно. Но при всем уважении к графу Линкольну он усомнился, что тот одолеет Брайана де Бэллона. Граф ежедневно брал в руки меч, но ратные тренировки совсем не то, что поединок не на жизнь, а на смерть. Бэллон моложе графа, он искушенный и опытный турнирный боец, а кроме того, не побрезгует прибегнуть к какой-нибудь низости, чего граф Реджинальд никогда себе не позволит. Для поединка с Бэллоном нужен другой противник, более молодой, и на языке у Джеффри вертелось имя Дэниса Рочестера. Но, помня о решении графа отгородить Гвендолен от всех, кто был с ее отцом в вольном Шервуде, а значит, и от Дэниса, он промолчал. До суда над Бэллоном еще добрых четыре года, и когда пробьет час, тогда и выяснится, кто поддержит обвинения Гвендолен.

Пока же он начал занятия, и Гвендолен с азартом приступила к обучению, не пропуская ни одной тренировки. Наблюдая за ней, Джеффри убедился, что она и впрямь талантлива в воинском деле. Гвендолен очень быстро догнала в навыках владения мечом Грифида, которого Джеффри считал своим лучшим учеником. Конечно, она уступала Грифиду в силе, но только в ней и ни в чем другом.

Луизу же совершенно не интересовало все, что было связано с оружием. Ей исполнилось пять лет, и она погрузилась в занятия с учителями. Джеффри сам научил ее читать, когда Луизе было всего три года. Книжная премудрость ей давалась легко. У девочки была удивительная память, и она могла слово в слово повторить любой урок.

Луиза была тоже талантлива, но ее талант проявлялся в лечении и приготовлении лекарств. Однажды сильно простудившись, Луиза сама, несмотря на жар, кашель и головную боль, приготовила для себя жаропонижающий сбор из трав. Отвар из сбора сделала Гвендолен – на это у Луизы уже не хватило сил, да Джеффри и не выпустил бы ее из постели.

Тревожась за девочку, он провел возле нее бессонную ночь, не снимал ладони с ее горячего лба и сам поил ее отваром. Следующую ночь Джеффри снова приготовился к ночному дежурству.

Когда все в Стэйндропе отошли ко сну, он придвинул кресло вплотную к кровати Луизы. Днем он урвал для сна пару часов и был уверен, что не поддастся сонливости до утра. Но вдруг по комнате пронеслось легкое дуновение, почувствовав которое, Луиза широко распахнула глаза и замерла в предвкушении. Джеффри, напротив, не успев опомниться, погрузился в глубокий сон. Скосив глаза на верного стража, Луиза тихо сказала:

– Он уснул.

Дверь в комнату приоткрылась, вошла молодая женщина в длинном платье из тонкого полотна. Светлая россыпь волос ниспадала до расшитого золотом пояса, струилась по плечам и спине золотистыми волнами, завиваясь на кончиках прядей в крупные кольца. Женщина держала высокий серебряный кубок, над которым вился едва заметный парок. Луиза вскочила на колени и протянула к ней руки.

– Матушка! – прошептала она.

Поставив кубок на стол, Марианна села рядом с Луизой на кровать, укутала дочь в теплое покрывало и взяла на руки. Приложив губы к ее лбу, она огорченно покачала головой:

– Горишь, детка! Набегалась на сквозняках?

Луиза потерлась лбом о ее руку, вскинула голову и посмотрела на мать сияющими от счастья глазами, такими же светлыми и серебристыми, как у самой Марианны.

– Сейчас выпьешь отвар, что я приготовила, – сказала Марианна, поднося кубок к губам Луизы. – Кашель смягчится, а жар убавится.

– А я усну, – в тон ей продолжила Луиза, пытаясь отвернуться от кубка. – И ты сразу уйдешь.

– Нет, моя милая, – улыбнулась Марианна и поцеловала дочь. – Я пробуду с тобой до рассвета. Ты будешь спать у меня на руках, а я стану тебя баюкать и петь колыбельную. Так что смело пей отвар.

Луиза шумным вздохом выразила радость, которую ей доставили слова матери. Она послушно выпила горьковатую жидкость, повозилась на руках у Марианны, устраиваясь поудобнее, и прижалась золотистой головой к груди матери.

– Если бы можно было позвать сейчас Гвен! – сказала она просительным тоном, не слишком надеясь на согласие.

Так и вышло. Лицо Марианны подернулось дымкой печали, и все же она твердо покачала головой:

– Ты же знаешь, Лу: то, что можно тебе, для Гвен всегда останется под запретом.

– Знаю, – вздохнула Луиза, перебирая локоны матери. – Но это так несправедливо по отношению к Гвен! Я могу приходить к вам на луга Одина, вы иногда приходите ко мне, а она видит вас только в снах! Как бы она была счастлива, если бы ты или отец хотя бы раз пришли к ней так, как ко мне, и она могла бы обнять вас!

– Что поделаешь, Лу! Мы любим вас обеих, но у вас разные способности и возможности. Твой Дар Хранительницы и сила отца, которой наделил его Один, позволяет только тебе видеть нас наяву.

Луиза грустно покивала, но тут же оживилась и запрокинула голову, вглядываясь в лицо Марианны.

– А отец тоже придет? – спросила она замирающим голосом.

Марианна улыбнулась и поцеловала ее в горячий лоб.

– Завтра, если ты еще не выздоровеешь.

– Конечно, не выздоровею! – заявила Луиза. – Даже не сомневайся!

Ее радость настолько не соответствовала сказанным словам, что Марианна не выдержала и рассмеялась.

– Какая же ты негодница, Лу! Даже простуду обернешь в свою пользу. Отец прав: мы чересчур тебя балуем.

– Как ты можешь так говорить, матушка? – с укором спросила Луиза. – Вы ушли в Заокраинные земли, когда мне и года не было!

Марианна вздохнула и, покрепче прижав к себе дочь, очень тихо сказала:

– Ты же знаешь, как все случилось. Неужели ты думаешь, что мы оставили Гвен и тебя по своей воле?

– Знаю, – прошептала Луиза и погладила Марианну по руке. – Прости, что огорчила тебя.

Марианна улыбнулась и, поцеловав Луизу, задумчиво посмотрела на Джеффри, спавшего в кресле беспробудным сном. Его лицо выражало умиротворение и светлый покой. Проследив взгляд Марианны, Луиза сказала:

– Боль почти покинула его сердце. Еще немного, и он полностью исцелится от душевных ран.

– На это я и рассчитывала, когда попросила тебя передать ему перстень и сказать, чтобы он шел в Стэйндроп оберегать вас, – ответила Марианна.

Помолчав, Луиза спросила:

– Я знаю, за что Гвен его не слишком жалует, хотя в душе относится к Джеффри с уважением. Но почему ты решила о нем позаботиться?

По-прежнему не отрывая взгляда от Джеффри, Марианна с печальной улыбкой ответила:

– Я обязана ему, Лу.

– Чем же?

– Половиной дня во Фледстане. Часами, что прошли от полудня до заката. Он подарил их мне, рискуя собой.

– Половиной дня? Во Фледстане? – повторила Луиза и нахмурилась.

Заметив, что лицо младшей дочери приняло сосредоточенное выражение, Марианна чуточку резко тряхнула Луизу и, когда та посмотрела на мать, очень строго сказала:

– Нет, Лу, не сейчас. Ты собралась почерпнуть знания, которые придут к тебе в свое время. Смири любопытство и просто запомни то, что я говорила. Но не вздумай расспрашивать ни дядю, ни самого Джеффри!

Луиза капризно выпятила губы:

– Расспрашивать! Вот еще! Я – Хранительница и знаю все без расспросов.

Глядя на ее надменное важное личико, Марианна, не выдержав, рассмеялась звонким серебряным смехом. Луиза, очень довольная тем, что развеселила мать, улыбнулась лукавой и нежной улыбкой. Вновь бросив взгляд на Джеффри, Марианна прижалась губами ко лбу дочери и зашептала:

– Слушай меня внимательно, Лу! До того как Джеффри пришел в Стэйндроп, он повстречался с одной женщиной. Ее зовут Эллен. Они полюбили друг друга.

– Где же она в таком случае? – спросила Луиза, тоже посмотрев на спящего Джеффри.

– Она не сразу поняла, что любит его, и потому они расстались. Но у Эллен родились сын и дочь. Джеффри о детях не знает, а ей неизвестно, где Джеффри. Скажу больше: они оба смирились с разлукой и почти забыли о любви друг к другу. Он еще помнит, а она – нет, отдав детям все свое сердце.

– Разве так бывает, матушка? – недоверчиво спросила Луиза. – Если люди любят друг друга, как они могут об этом забыть?

– Бывает по-разному, детка, – ответила Марианна. – Любовь никогда не проходит, если она истинная, но может спрятаться глубоко, на самом донышке сердца, так глубоко, что человек перестанет ее чувствовать. Но она обязательно однажды проснется, вырвется на свободу и либо смертельно обожжет, либо подарит счастье. Так будет и с ними, обязательно будет!

Скосив глаза на Джеффри, Луиза нахмурилась:

– Я не хочу, чтобы Джеффри обжегся насмерть. Я люблю его, матушка, и хочу, чтобы он был счастлив, а не смертельно ранен!

– И я желаю ему и Эллен того же, – улыбнулась Марианна. – Но очень многое будет зависеть от тебя. Чтобы они обрели счастье, ты должна привести их друг к другу. Считай, что в твоих руках две нити, которые тебе надо связать воедино.

– Когда? – встрепенулась Луиза, и Марианна поспешила успокоить ее легким покачиванием.

– Не сию минуту. Отец скажет тебе, когда и как.

– А пока мне хотя бы можно рассказать Джеффри, что у него есть сын и дочь?

Марианна долго смотрела на Джеффри испытующим взглядом, потом твердо ответила:

– Нет, детка.

– Почему? – огорченно протянула Луиза.

– Потому что рядом с тобой и Гвен он только-только обрел душевный покой. Поведав ему о детях, ты лишишь его и этого. Он ведь не сможет покинуть Стэйндроп, оставив вас. Он дал слово твоему отцу, что будет оберегать Гвен и тебя, и не нарушит данную клятву. Ему предстоит провести с вами еще несколько лет, пока вы вместе с ним не вернетесь в Веардрун. Именно там он и должен узнать обо всем, чтобы обрести счастье, а не вновь погрузиться в смятение. Ты поняла меня, Лу?

Задумчиво глядя на Джеффри, Луиза покивала светлокудрой головой:

– Да, матушка. Я буду хранить в тайне то, что ты мне поведала, и ждать, пока отец не скажет мне, что час наступил.

– Вот и славно, моя милая, – улыбнулась Марианна и, опустив глаза на дочь, попросила: – А теперь засыпай, Лу.

– А ты спой мне, как обещала, – напомнила ей Луиза. – И разбуди меня поцелуем перед возвращением в Заокраинные земли.

– Непременно, Лу, – ответила Марианна и, укачивая дочь, тихо запела колыбельную.

Луиза зевнула, закрыла глаза и сонно засопела под пение матери.

Джеффри тоже слышал сквозь сон колыбельную Марианны и спал под нее едва ли не слаще, чем маленькая Луиза. Проснувшись с первыми солнечными лучами, он понял, что проспал всю ночь, и укорил себя в непростительной сонливости. Бесшумно подойдя к постели Луизы, Джеффри увидел, что глаза у нее открыты.

– Она только что ушла, – сообщила Луиза.

– Кто? – не понял Джеффри.

– Матушка, кто же еще? – пожала она плечами.

Заметив его удивление, Луиза откровенно наслаждалась впечатлением, произведенным на Джеффри, и широко улыбалась ему.

– Какая же вы озорница и выдумщица, леди Лу! – ласково сказал Джеффри и потрогал ее лоб. – К счастью, вы уже не так горите, как вчера, и кашля я не слышу. Но жар все-таки еще есть. Придется вам и этот день провести в постели.

– Разумеется, я так и сделаю, – откликнулась Луиза с такой готовностью, что Джеффри удивился еще больше, прекрасно изучив весьма своенравную и волевую натуру младшей госпожи.

Если бы Луиза сочла нужным встать с постели, никто бы не смог удержать ее. Вновь увидев в его глазах удивление, она рассмеялась и пояснила:

– Иначе отец на меня рассердится и не придет. А матушка говорила, что эту ночь он обещал провести возле меня. Я очень хочу увидеть его, Джеффри! Очень-очень!

Подавив тяжелый вздох, Джеффри присел на кровать, подхватил Луизу на руки и прижал к груди – в точности так, как это делала Марианна, пока он спал. «Бедная девочка», – подумал он. Леди Гвендолен помнит родителей и черпает утешение в воспоминаниях. А Луиза была слишком мала, когда граф Роберт и леди Марианна погибли, чтобы помнить их, вот и находит радость в фантазиях, воображая, что они навещают ее.

«Не поверил», – поняла Луиза и улыбнулась незаметно для Джеффри. Ну и не надо. Отец ведь всегда говорит ей: «Всему свое время, стрекоза!», когда она пытается добыть знания, преждевременные для нее, как он считает. Время придет, и Джеффри поверит, что она не выдумщица и всегда говорит правду. А пока ей было приятно чувствовать тепло и надежную силу рук, которые держали ее возле груди, где спокойно и мерно отбивало удары сердце Джеффри. Ее даже порадовало, что она не должна пока говорить ему, что в Веардруне подрастают его собственные дети. Луиза привыкла владеть Джеффри полностью и безраздельно. Рядом с ним она неизменно ощущала себя в безопасности, испытывая такой же покой, который дарила ему сама. И все же она не удержалась от шалости, которую сочла безобидной, задав Джеффри вопрос:

– Ты любишь детей?

Он посмотрел в ее глаза, схожие с глазами леди Марианны, как две капли воды, и ласково улыбнулся:

– Да, леди Лу. Я всем сердцем люблю вас и леди Гвендолен, хоть она и питает ко мне неприязнь.

– Гвен пока не испытывает к тебе приязни, но нелюбви к тебе в ее сердце уже нет, – поправила его Луиза и уточнила вопрос: – Я имела в виду не нас с Гвен, а просто детей.

Джеффри на миг задумался, его глаза стали грустными, и он негромко сказал:

– Наверное, люблю, леди Лу. Только тот, у кого вместо сердца камень, не любит детей.

– Это хорошо, – прошептала Луиза и, склонив голову на руку Джеффри, зевнула и закрыла глаза.

Ее пальцы надежно удерживали только ею и ощутимые две незримые нити, которые мать вручила ей ночью. Луиза помнила, что ей надлежит связать их в одну. Но, своевольная и любопытная, она не удержалась и, несмотря напредостережения матери, почерпнула знания, на которые к Луизе были щедры Заокраинные земли. Она успокоила и оправдала себя тем, что посмотрит в будущее чуть-чуть, одним глазком, чтобы не разочаровать непослушанием ни мать, ни тем более отца. Вынырнув из видений, Луиза была абсолютно довольна: все сладится так, как желает матушка. А пока отец не укажет ей час, Джеффри побудет с ней еще немного. Ведь она тоже любит его.

Прошел день, минула ночь, которую Джеффри снова проспал до самого рассвета, как ни пытался бороться со сном. Проснувшись утром, он нашел Луизу совершенно здоровой. Ее глаза сияли восторгом, на губах играла радостная улыбка, и Джеффри, улыбнувшись в ответ, спросил:

– Видели чудесный сон, леди Лу?

– Сон? – протянула Луиза и, скосив на него глаза, снисходительно рассмеялась: – Можешь считать это сном. Попроси Гвен прийти ко мне: нам надо поговорить!

Выполнив поручение Луизы, Джеффри отошел в дальний угол комнаты, чтобы не мешать беседе сестер. Забравшись на кровать Луизы, Гвендолен поцеловала сестру и внимательно выслушала все, что та сообщила ей шепотом. Глаза Гвендолен расширились от удивления, она оглянулась на Джеффри и отрицательно покачала головой.

– Нет, Лу! – сказала она резким голосом. – Все имеет пределы, и ты не смеешь требовать от меня!

– Не я, Гвен, – возразила Луиза и, взяв Гвендолен за руку, многозначительно посмотрела на нее. – Я передала слово в слово то, что отец ночью велел мне сказать тебе. Ты нарушишь волю отца?

Гвендолен нахмурилась и долго молчала, низко склонив голову под неотступным взглядом Луизы. Глубоко вздохнув, она кивнула и, спрыгнув с кровати, подошла к Джеффри.

– Где твой меч?

Недоумевая, зачем ей понадобился меч, Джеффри подал его Гвендолен, но она отстранила его руку, строго сказав:

– Не так. Достань меч из ножен, держи его плашмя на ладонях и преклони колено.

Джеффри поразился величественности, которой исполнился облик Гвендолен. Ни дать ни взять – юная королева! Когда он сделал так, как она приказала, Гвендолен возложила руки на обнаженный клинок и, глядя Джеффри в глаза, торжественно произнесла:

– Я, Гвендолен Рочестер, являясь в силу крови Верховной правительницей Воинов Средних земель, властью, дарованной мне могущественным Одином, повинуясь воле моего отца Роберта Рочестера, благословляю твой меч на служение свету и справедливости, обязываю тебя неукоснительно следовать прямым путем, не торопясь, не отступая в сторону ни на шаг. Благословением этого меча я принимаю тебя в круг Посвященных воинов и наделяю в полной мере силами, необходимыми Воину-защитнику, зная, что ты используешь эти силы во благо, а не во зло, – отняв ладони от меча, Гвендолен устало улыбнулась и обыденным тоном сказала: – Теперь ты можешь подняться и убрать меч в ножны. Обряд завершен.

Примечания

1

Традиционный английский горячий напиток из молока или сливок с добавлением пряностей, створоженный вином или пивом; применялся как снотворное и лекарство от простуды.

(обратно)

2

Ордалия (от англосакс. ordol – приговор, суд) – в широком смысле то же, что и Божий суд.

(обратно)

Оглавление

Разбитое сердце

  Глава первая

  Глава вторая

  Глава третья

  Глава четвертая

Последняя осень в Шервуде

  Глава первая

  Глава вторая

  Глава третья

  Глава четвертая

  Глава пятая

  Глава шестая

*** Примечания ***