Для тебя моя кровь [Альбина Рафаиловна Шагапова] (fb2) читать онлайн

Альбина Шагапова Для тебя моя кровь

Пролог

Николай Кузьмич Колесников не любил смотреть на звёзды, насмотрелся уже за десять то лет блуждания в космосе. Когда за стёклами иллюминаторов лишь одна картина– чёрные, бескрайние, нескончаемые просторы вселенной, а под твоей ответственностью сорок тысяч человек, топливо и провизия на исходе, тут волей не волей возненавидишь и звёздное небо, и людей, и власть над этими самыми людьми. Десять лет скитания, надежды, планов, разочарования и снова надежды. Он сам себе напоминал Моисея, водящего евреев по пустыне.

– Неужели,– думал он порой в моменты отчаяния. – Во всей вселенной не найдётся ни одной планеты, пригодной для нас?

Миры такие разные, холодные или слишком горячие, окутанные ядовитым, непригодным для дыхания газом, или покрытые странной полужидкой массой, пустые или кишащие жуткими тварями. Человечество загубило свой дом, разрушило, ради какой– то безумной идеи и погибло. Спаслась лишь жалкая горстка людей под предводительством Колесникова, от которого ждали чуда, а чудо не происходило. Но вот однажды им повезло. Они нашли планету, такую же, как Земля, с разумной жизнью, адекватными условиями.

Хозяева приняли пришельцев с радостью, и Николай Кузьмич сбросил с себя опостылевшее бремя власти. Теперь, об их благе думало правительство странного народа. Аборигены были похожи на людей, только сильнее и выносливее, обладали левитацией и управляли силами природы, извлекая из себя будоражащие кровь, звуки.

Пять лет безоблачного, беззаботного счастья. Рождались новые люди, у самого Николая Кузьмича на свет появилось двое чудесных правнуков. И если бы Колесникова спросили, скучает ли он по Земле, старик бы отрицательно покачал головой. Земля превратилась в развороченную, выжженную пустыню, о чём там жалеть?

Вот только беда приходит внезапно, оттуда, откуда её не ждут. Спустя пять лет выяснилось, что люди из космоса принесли какой– то вирус, совершенно безопасный для них, но смертельный для хозяев планеты.

Проводились исследования, ставились опыты, и наконец выяснилось, что вирус убить невозможно, зато можно сдерживать течение болезни, но для этого необходима человеческая кровь. Аборигены не преминули напомнить людям о их долге и потребовали по одному человеку из каждой семьи. Люди пришли в ужас, проклинали и планету, что заменила им дом, и гостеприимных её жителей, ставших вампирами, и Николая Кузьмича, за то, что он затащил их в логово кровожадных монстров. Даже внучка, всегда такая милая, ласковая и добрая к старику, узнав, что ей придётся отдать одного из мальчишек, сказала ему:

– Как же я ненавижу тебя! Знай, смерть моего сына лежит на твоей совести!

Николай Кузьмич не любил смотреть на звёзды, но сегодня у него не было выбора. Его кровать стояла напротив распахнутого окна, в которое глядела, усыпанная жемчугом, душная летняя ночь. Старик тихо умирал, стараясь не стонать, чтобы не разбудить правнуков и внучку.

Глава 1

Снег хрустел под ногами, над головой нависали плотные, серые тучи, такие же унылые и тусклые, как и моё сегодняшнее настроение.

В воздухе уже отчётливо пахло зимой, и от того на душе становилось ещё тоскливее. Моя старая курточка, под которую я предусмотрительно надела тёплый колючий свитер бабушкиной вязки, совершенно не грела, лишь стала теснее. Нужно покупать что– то новое на предстоящую зиму и не только по причине решительно подступающих холодов, но и для того, чтобы избежать насмешек со стороны коллег и учеников. Это скромной студентке педагогического института простительно бегать в протёртых джинсах, дутой куртёнке на рыбьем меху и детской шапочке. А вот взрослой работающей даме, преподающей такой важный предмет, как история, носить подобное безобразие просто неприлично. Так что придётся крепко задуматься над тем, откуда взять столько денег, чтобы хватило и на пуховик, о шубе даже мечтать не приходится, зимние сапоги и шапку. Холод пронизывал, впивался в тело длинными острыми иголками. И сколько не утыкайся носом в ,дохлый синтетический воротник, сколько не натягивай на уши дурацкое полосатое горшкообразное чудо отечественной трикотажной фабрики, теплее от этого не станет. Парочка частных уроков смогла бы решить мою проблему, но они, эти уроки, случаются у меня крайне редко.

А в свете событий, о которых кричат как газеты, так и телевидение, высовывать нос из своей квартиры после наступления темноты стало и вовсе опасно. О маньяке, похищающем людей, не говорил только ленивый. Так что бегать по домам после работы бабушка мне строго запретила.

– Кто знает, – резонно поучала она. – Может за одной из дверей, в которую ты позвонишь, тебя встретит не ученик, нуждающийся в дополнительных знаниях истории, а тот самый маньяк.

Сумасшедшего, по вине которого пропадали люди, я боялась, но ещё больше боялась расстроить бабушку, так что преподавать частные уроки могла только в стенах школы, где считалась не самым лучшим учителем. Молодая, неопытная, неуверенная в себе. Разве я могу составить конкуренцию динозаврам, отдавшим педагогике половину своих жизней?

Вот и здание школы. Оно встретило меня теплом, запахом готовящегося обеда, ,детскими голосами и светом люминесцентных ламп.

Взглянув на свои наручные часы, я поняла, что опаздываю, а опоздания директор не приветствует, считая это безответственностью и не умением распоряжаться собственным временем, так чему же тогда может научить такой учитель детей? Хотя, каждое собрание было братом– близнецом предыдущего. Всё начиналось с просьбы заведующего по хозяйственной части починить жучки безопасности, ведь они уже вышли из строя два года назад. Затем хвалили Юлию Сергеевну за стенгазету, посвящённую СГБ сделанную её классом в позапрошлом году, и теперь висевшую на вахте. Потом Аркадий принимался разглагольствовать о тяжком труде учителя, приводя в пример достойных и ругая недостойных. Так, что я могла посещать лишь третью часть собрания, которая касалась непосредственно меня.

Я приоткрыла дверь в актовый зал, где обычно Аркадий Кондратьевич проводил совещания, и, стараясь не привлекать к себе внимания коллег и начальника, проскользнула на свободное место в самом последнем ряду. Теперь можно расслабиться и, пока никто не видит, почесать свою многострадальную ногу, в области подколенной ямки. Зудящий пузырёк, похожий на укус комара, неизвестно каким образом вскочивший на ноге, уже целых три дня не давал мне покоя. В людных местах я с трудом сдерживалась, чтобы не почесаться, но оставшись в одиночестве, раздирала кожу до крови.

Директор самозабвенно вещал о любви к детям, о том,что учитель обязан найти подход к каждому из ребят, что только плохой педагог делит детей на умных и глупых , на злых и добрых, а вот хороший, подберёт ключик к любому ребёнку. Книжные, набившие оскомину слова, никак не помогающие, когда входишь в класс, ломая голову над вопросом, что тебя ожидает сегодня, кнопка на стуле, тухлая селёдка в ящике учительского стола или просто сорок пять минут хамства, игнорирования и непослушания?

Может быть, я и впрямь плохой учитель? Может быть, я сделала неправильный выбор? Как же надоели эти вопросы без ответа! Как же я устала, а ведь ещё только вторая четверть началась.

Словно услышав мои невесёлые мысли, несколько учительских голов повернулись в мою сторону. В зале раздалось хмыканье, смешки, маскирующиеся под кашель. Все знали, кого имеет в виду директор, в чей огород камешек. Щёки мои запылали. Как же я ненавидела эту особенность своего организма, когда в самый неподходящий момент лицо накалялось, подобно сковороде, сердце начинало яростно трепыхаться в грудной клетке, а по телу пробегала дрожь. Всем вокруг сразу же становилось ясно, что та или иная тема разговора меня волнует, пугает, злит, обижает. Чтобы читать мои эмоции, как книгу, и телепатом быть не нужно.

Ну и как, спрашивается, в таком состоянии мне идти к детям, как объяснять новую, довольно сложную, тему?

– И ещё, дорогие мои коллеги, – раздавался, будто бы из под воды голос Аркадия Кондратьевича.– Предупреждаю вас о том, что коммерческая деятельность в стенах школы строго запрещена. Мы должны показывать детям своё бескорыстие, свою чистую, незамутнённую низменными чувствами любовь. А что они видят перед собой? Я к вам обращаюсь, Наталья Николаевна?

Наташа, учитель математики ткнула меня в бок, скорчив рожу и высунув язык. Затем, тут же приняв вид благовоспитанной леди, звонко отчеканила:

– Я, как и множество моих коллег могла бы согласиться с вами, если бы наши зарплаты стали чуточку побольше. Знаете ли, я люблю кушать мясо, а не пустые макароны, а зимой люблю одеваться тепло, а не мёрзнуть в осенних ботиночках и куртке на все времена года.

Я завидовала Наташе. Она никогда не краснела, не робела, могла сказать человеку всё, что о нём думает, независимо от того, кем он является, подругой, сварливой соседкой, родственником или начальником.

Ученики её побаивались, но уважали, а она даже после ссоры с кем -либо, оставалась весёлой, беспечной, и готовой вновь общаться с тем, с кем только что ругалась.

По залу разлилась напряжённая тишина, все ждали ответа директора.

Прозвенел звонок в коридоре, затопало по лестницам множество детских ног.

– Вы недовольны решением триумвирата о зарплате учителей? Вас не устраивает существующий строй? Это вольнодумство, милочка, которое карается законом. И я, как добропорядочный гражданин обязан подать рапорт.

Голос Кондратьевича был нарочито спокойным, вкрадчивым. По его лицу, круглому, желтоватому, с редкими седыми усиками расползлась хищная улыбка акулы, предвкушающей сытный ужин.

Наталья поняла, что на сей раз перегнула палку и теперь сидела притихшая, напуганная, втянув голову в узкие плечи.

– Ну что же вы замолчали, Наталья Николаевна? Где же ваша смелость? Так страшно потерять низкооплачиваемую работу? А вы, уважаемые коллеги от чего притихли?

Глаза– буравчики, зашарили по побледневшим лицам педагогов. Энергия всеобщего страха стойко зависла в воздухе, протяни руку, и дотронешься до липкой паутины с тухловатым запашком – Может кто-то ещё не доволен своей зарплатой? Может быть, кто– то мечтает свергнуть триумвират и вернуть довоенное время? Кого ещё, кроме Натальи Николаевны, я могу заподозрить в шпионаже в пользу вражеского государства?

По лицу Наташи растеклась мертвенная бледность, нервно задрожал подбородок, зрачки расширились. А директор продолжал разливаться соловьём о том, что не нужно никогда терять бдительности, что коллектив не смог заметить дурных наклонностей Натальи Николаевны и теперь, пожинает плоды..

Учителя испуганно прятали глаза, кто разглядывал носки собственных туфель, кто лепнину на потолке, кто деловито уткнулся в свои бумаги.

В учительской, когда по близости не наблюдалось ни завуча, ни директора, каждая из учительниц, будь это молоденькая девушка, или пожилая матрона, считала своим долгом пожаловаться на низкую зарплату, на нехватку денег, на усталость, ведь после работы, нужно было репетиторствовать. А вот сейчас все замолчали, словно их совершенно устраивает такое положение вещей. Мол, они покладистые, законопослушные, а вот Наташка…

А ведь никто из них даже и не сочтёт себя предателем, после этого совещания потянутся в Наташкин кабинет с сочувствующими речами, предложениями попить чайку.

Отринув сомнения, я поднялась и постаралась произнести, как можно ровнее, хотя голос мой в подобных ситуациях всегда дрожит и напоминает комариный писк:

– Аркадий Кондратьевич, звонок уже прозвучал, а у меня сегодня первый урок в девятом «А», и тема очень важная « Величайшая война человечества».

Было слышно, как многие сидящие в зале облегчённо вздохнули. Плечи Наташки расправились, и я успела поймать её благодарный взгляд.

Директор, даже как -то поспешно, кивнул и, скомкано попрощавшись, разрешил всем разойтись по своим рабочим местам.

Наши с Наташей кабинеты располагались по соседству, и мы вместе отправились в свои классы.

–Ты меня спасла – прошептала мне на ухо подруга.– Спасибо тебе.

– Да ладно, ерунда,– постаралась я ответить как можно безразличнее , хотя душа моя ликовала, от осознания того, что мне удалось немного помочь другому человеку, удалось перебороть свою робость.

Ещё бы в класс уверенно войти и не наткнуться на очередную шалость милых деток, вроде масленой лужи у доски. На одной такой луже я поскользнулась ещё в сентябре, когда впервые вошла в класс. Это был мой первый рабочий день. Я с трепетом ждала его, ведь в моём представлении молодого специалиста, дети были милыми комочками энергии, шумными, весёлыми, стремящимися к знаниям. Я отыскала много интересной информации, ведь, заниматься только по учебнику так скучно, подготовила игры, помогающие не только отдохнуть детям от урока и немного расслабиться, но и закрепить полученные знания.

Разочарование было сильным, до боли, до слабости в руках и ногах, до едких слёз. В пятом классе меня никто не желал слушать, дети шумели, переговаривались друг с другом, делились впечатлениями о проведённых летних каникулах. Седьмой и восьмой классы встретили угрюмым молчанием. Девятый «Б» и вовсе на урок не явился, а в девятом «А», я поскользнулась на масленой луже, порвала новые колготки, испачкала светлую юбку и больно ударилась коленом. Сквозь брызнувшие из глаз слёзы боли и обиды, я видела искажённые злорадными улыбками детские лица, слышала наполненный призрением смех.

–Вот это мужик!– голос подруги ворвался в мои мысли. – Чего это он у двери в твой класс делает?

Я взглянула в ту сторону, куда был направлен восхищённый взгляд Наташи.

Там, прислонившись к стене, стоял молодой мужчина, широкоплечий, с пшеничными волосами, собранными в небольшой хвост на затылке. Массивный подбородок, прямой нос, цепкий прищуренный взгляд , зелёных глаз, мышцы, бугрящиеся под белой расстегнутой до середины груди, рубашкой. Да уж, тут было от чего терять дар речи и стоять с открытым ртом. Но вот только меня это совершенно не волнует. Я давно уже простилась с детскими мечтами о красавцах, ясно осознав несбыточность подобных грёз. Даже если выдвинуть такое дурацкое предположение, что он явился с целью познакомиться с какой-нибудь молодой учительницей, то у меня в любом случаи нет шансов. Вот Наташа, совсем другое дело. Стройная, высокая, яркая брюнетка, со смуглой кожей, с выразительными шоколадными глазами. А я? Так, мышь белая, низенькая, пухленькая, с тусклым тёмно– русым пучком на голове. А сегодня, как назло, даже подкраситься не успела.

Мужчина легко оттолкнулся от стены и направился к нам. Меня захлестнуло необъяснимое чувство опасности. Возникло ощущение, словно в нашу с подругой сторону приближается дикий зверь. И не важно, что он на данный момент спокоен и расслаблен, не важно, что свою силу он пока не торопится демонстрировать, в любой момент этот зверь мог напасть стремительно и неумолимо.

– Добрый день, уважаемые дамы, – проговорил он, поравнявшись с нами.

От его низкого бархатистого голоса по спине побежали мурашки.

Чего ему от нас надо? Может быть он ищет кого то другого? Сейчас этот снежный барс задаст вопрос, поблагодарит и уйдёт по своим делам.

Но моим чаяньям не суждено было сбыться. Незнакомец продолжил:

– Мне бы хотелось поговорить с Иннгой Анатольевной.

Зелёные глаза смотрели мягко, почти просительно, но я чувствовала, что это обман, ловушка, что этому взгляду нельзя верить, что на меня сейчас смотрят глаза хищника, сытого, довольного, уверенного в себе.

– Чем я могу вам помочь?

Успокойся, Инга, ты на своей территории, при исполнении своих обязанностей, он не сделает тебе ничего плохого в стенах школы.

– Меня зовут Алексей Ковалёв, я собираюсь поступать в университет, ищу хорошего репетитора по истории. Одна из ваших коллег рекомендовала мне вас.

Чувство необъяснимого страха сменилось с начала удивлением, а потом обидой. Ну кто этот шутник? Кому вцепиться в волосы за медвежью услугу? Конечно, взявшись за эту работу, я смогу решить свою проблему с покупкой зимней одежды, и другая учительница давно бы уцепилась за подобную возможность, а вот я не могу. Страшно ! И страх этот древний, первобытный. Так, наверняка, боятся молодые, только оперившиеся птенцы, впервые столкнувшиеся с кошкой. Они ни разу не видели, как она ловит птиц, и даже не знают, что она вообще это делает, но все их инстинкты кричат им : «Беги! Спасайся! Перед тобой опасность!»

–Вам дали правильную рекомендацию,– вступила в разговор Наташа.– Инга Анатольевна отличный преподаватель истории. А если вам нужен репетитор по математике, то я бы могла…

– Спасибо, математика мне не понадобится,– ответил незнакомец.

Его ровная, белоснежная улыбка, очевидно, предназначалась для смягчения отказа, но глаза мужчины полыхнули недобрым огоньком.

– Вопросы здесь задаю я, – словно хотели сказать они.

Иррациональный страх по отношению к этому человеку разрастался во мне в геометрической прогрессии, готовый превратиться в панику. Я уже не задумывалась о природе этого странного ощущения, просто боялась, просто молила высшие силы о том, чтобы незнакомец вспомнил о каких– то своих важных делах и покинул нас.

– Инга Анатольевна, – продолжал снежный барс. – Вы, вероятно, думаете, что я староват для абитуриента. Наверное, так оно и есть. Просто, я бывший военный, моё звание сейчас не имеет значения. Я по состоянию здоровья вынужден был подать в отставку, и вот, начинаю жизнь заново.

– Вы хотите учить детей!– восхищённо воскликнула Наташа.– О, как же это благородно!

– Вы меня смущаете.

Улыбка мужчины стала ещё шире.

– Нам запрещено давать частные уроки в стенах школы,– твёрдо проговорила я.– К тому же, звонок прозвенел, и мне нужно идти в класс к детям.

– Простите, я совсем не хотел мешать вам работать.

В голосе белобрысого слышалось раскаяние, но вид его говорил о противоположном. В глазах читался вызов, предвкушение интересной игры, которую он, без всякого сомнения собирался выиграть.

–Инга! – воскликнула подруга, вот тянули её за язык.– Так пусть молодой человек посидит на твоём уроке, ему наверняка будет интересно.

Я отправилась в класс, махнув незнакомцу, чтобы он следовал за мной.

Пусть посидит среди учеников, посмотрит, какая я жалкая, бездарная и робкая, вежливо попрощается и уйдёт искать другого преподавателя. А я забуду о нём, как о неприятном недоразумении.

Стоило нам со снежным барсом войти в класс, как все разговоры смолкли. Дети почтительно встали, приветствуя нас. Это случилось впервые за всё время моей работы. Обычно девятый «А» не обращал на меня внимания, дети смеялись, шумели, копались в телефонах. Я же, стояла у доски, произнося никому ненужные слова своей лекции, то и дело поглядывая на часы, ожидая конца урока.

Я не обольщалась, детишки приветствовали не меня, на них так же давила сила этого Ковалёва.

Я с мрачным удовлетворением отметила, как мальчишки втянули головы в плечи, словно ожидая удара, а девочки, на прошлом занятии, чувствующие своё превосходство, уверенные в себе, высокомерные, трусливо потупили взгляд, спрятали под парты длинные накрашенные ногти.

–Здравствуйте, ребята! Садитесь.– проговорила я, пряча горькую усмешку.

Так должен начинаться каждый урок, а не только тот, на котором присутствуют мужики с повадками хищника.

Ребята сели, стараясь не шуметь отодвигающимися стульями.

– Открываем тетради и записываем тему: « Величайшая война человечества»

Ребята, что вы сами знаете об этом великом историческом событии?

Взметнулся лес поднятых рук.

– Величайшая война человечества, это война, которая была сто лет назад– неуверенно произнёс двоечник Ярослав Животков.

– Величайшая война человечества – это война между людьми и вампирами, в которой люди одержали полную и безоговорочную победу, – отчеканила отличница Леночка Мугина.

Пусть этот урок будет единственным нормально проведённым уроком, пусть покладистость учеников вызвана не моими педагогическими талантами, а присутствием чужого человека, но я сегодня чувствовала себя учителем, деловым, способным вбить знания в пустые детские головы. Я постаралась не думать о завтрашнем дне, о том, что через сорок пять минут волшебство развеется, что карета превратиться в тыкву, а платье в лохмотья. Это мои сорок пять минут, и я распоряжусь ими по максимуму.

– В 3019 году 21 декабря, в 5 утра человеческие войска напали на поселения вампиров. Нападение готовилось многие годы. На заводах и фабриках тайно изготавливалось оружие, в медицинских лабораториях разрабатывалась антивампирская сыворотка, чтобы отвратить кровавых врагов от человеческой крови. Сывороткой снабдили каждого источника. Работающие на вампиров люди– источники, вводили себе эту сыворотку, чтобы их кровь стала непригодной для вампиров. Как вы думаете, ребята, зачем это делалось?

И вновь лес рук. Это историческое событие передавалось из уст в уста, от деда к отцу, от отца к внуку, от внука к правнуку.

– Чтобы кровь источника стала непригодной для вампира – ответила Катя Трузина.

А мне всегда казалась, что девочка интересуется лишь косметикой, модной одеждой и мальчиками.

– Только человеческая кровь позволяет вампиру управлять магией стихии– подхватил Витя Карасёв.

Радость затопила меня с головой. Всё вокруг казалось ярким. Жизнь прекрасна! Жизнь удивительна! Ещё немного и я взлечу к потолку, словно воздушный шарик. Неужели мои коллеги каждый день испытывают это счастье? Как же это чудесно смотреть на поднятые вверх руки, на блестящие глаза, горящие жаждой знаний. Как же упоительно стоять у доски и нести эти знания.

– Всё верно, ребята, – вдохновенно говорила я.– Вампиры ослабли. Но это не значит, что отвоевать земли у них было легко. В жестоком, кровопролитном бою погибло сотни тысяч человек, прежде чем враги покинули большую землю и ушли жить на острова, создав отдельное государство Далер с одноимённой столицей. Все руководящие посты, которые ранее занимали вампиры, были отданы людям. Теперь людьми стал править не вампирский король, а великий триумвират и совет государственной безопасности. Именно они защищают наши границы от вторжения вампиров. Среди героев– источников наиболее знаменита Ирина Новикова, Ольга Савушкина, Клочкова Ксения. Они смогли обезвредить самых опасных, самых могущественных вампиров. Давайте, ребята посмотрим документальный фильм, об этих смелых девушках.

Кто-то из парней задёрнул шторы, и класс погрузился во мрак, освещаемый лишь экраном телевизора. Дети ловили каждое слово, произносимое комментатором, некоторые девочки вытирали слезинки, слушая о том, как трудно приходилось героиням жить с вампирами и отдавать им свою кровь. Мой взгляд блуждал по тёмному кабинету, по растроганным лицам своих учеников, пока не наткнулся на пару холодных глаз. Два острых осколка льда впились в меня с такой ненавистью, что мне, на миг показалось, будто я ощущаю боль на физическом уровне, словно в мою кожу и впрямь, что– то вонзилось.

Вверх поднялась рука.

– Инга Анатольевна, – спросил Животков – А для чего нам сейчас– то делают эти прививки? Вампиров уже давно нет. Чего зря боль терпеть?

– Дурак ты, Живот, и не лечишься– накинулось на него несколько учеников.– А вдруг эти кровососы проникнут через стену или откроют портал?

– Так жучки же кругом, даже в квартирах , не говоря уж об общественных местах.

Я поняла, что спор ребят, пусть и греющий мне душу, принимает опасный оборот, действия СГБ обсуждать строго запрещено.

– Ребята, – пришлось сказать мне.– Прививки делать надо, во– первых– это наша с вами безопасность, а во– вторых– это дань уважения, дань памяти тем, кто ввёл эту сыворотку впервые.

О том, что я входила в группу риска и не была привита, я, конечно же, умолчала. Об этом не распространяются. Несколько раз мне пытались ввести АВ сыворотку, но мой организм не желал её принимать. Ответом на данную медицинскую манипуляцию был анофелактический шок.

–Инга Анатольевна, – вверх взметнулась ещё одна рука. – А что за оружие использовали человеческие солдаты против вампиров, они умирали мгновенно или долго и мучительно ?

Ржавцев Никита в своём репертуаре, если фильм, то чтобы кровищи побольше, если книга, то исключительно про убийства, если дрался с кем то в школьном коридоре, то жестоко, доводя жертву до слёз. А последствием таких драк был вызов к директору и заявление в полицию со стороны родителей пострадавшего. Как бы директор не внушал, что все дети милые и пушистые зайчата, мне всегда хотелось находиться от Ржавцева как можно дальше. Неопрятный, с вечными синяками на лице, в помятой одежде и озлобленный на весь мир. Такому ничего не стоит встретить тебя в тёмной подворотне,            , на что он неоднократно намекал, стоило поставить ему двойку или сделать замечание.

– Позвольте мне ответить на ваш вопрос, молодой человек,– раздался с последней парты голос моего гостя.

Мужчина поднялся и направился к доске.

Я смотрела на него, не скрывая досады. Ну кто его просил вмешиваться? Сидел бы спокойно в своём углу. Словно прочитав мои мысли, гость осклабился , и в глазах его мелькнуло что? Укор? Презрение?

– Меня зовут Алексей Ковалёв, я служил на границе…

В классе раздался одобрительный гул голосов. Я же подумала, что этого человека зовут как то по другому, ну уж точно не Алексей . Ему никак не подходило это имя, Да и стоять с ним рядом становилось всё невыносимее. Он давил на меня своим присутствием, он скручивал мою волю. Интуиция вопила об опасности всё громче, всё пронзительнее.

– Я здесь для того, – продолжал, тем временем, вещать незваный гость.– Чтобы рассказать вам об оружии, которое применялось против вампиров. Как вы уже знаете, враги больше всего на свете боятся багрога. Его мы добываем в глубоких багроговых шахтах на севере материка. Так же, северная часть материка богата амгровыми болотами. Именно на основе амгры изготавливается анти-вампирская сыворотка. Ну и конечно, необходимо упомянуть о серебре. Серебро подавляет процессы регенерации, и враг становится таким же уязвимым, как и человек. Сейчас на наших границах всё спокойно, но мы не должны терять бдительность, и оружие, о котором я вам расскажу, с каждым годом совершенствуется, становится более мощным. Разработана амгровая сеть, для поимки живых вампиров с воздуха, если однажды мы сможем засечь их на нашей территории. Так же для обезвреживания врага имеется О. Б. смесь. Она изготавливается из осиновой вытяжки и малой дозы багрога, имеет резкий аммиачный запах. Этой смесью заполняются болоны, напоминающие огнетушитель. Как ею пользоваться? Очень просто. Срывается чека, а раструб направляется в сторону врага. Масса попадает в цель, и образует петлю. И лишь она коснётся тела врага, тот становится неподвижным и падает, теряя при этом магическую силу. Ну, а ещё, человеческая оборонная промышленность может похвалиться ШСБГ– шаровидные следящие багроговые граната . Солдат бросает её вверх, в след летящему вампиру, и та будет преследовать его на всём протяжении пути. А когда враг устанет и остановится, граната врежется в его тело и разорвет на куски. Но ведь у нас урок истории, правда, ребята? И по тому позвольте поведать то, о чём вы никогда не прочтёте в своих учебниках. Итак, в пять часов утра, наши войска проникли в дома, ничего неподозревающих вампиров. Человеческие солдаты распыляли из небольших пушек ПВ 19 багроговый газ. Ослабленные вампиры падали на пол, корчась от боли. Так как багрог, попав в организм вампира, мгновенно вызывает отравление. Наступает паралич. Вампир теряет способность двигаться, но всё видит, слышит и осознаёт. Враги, как вы уже знаете, не могли призвать на помощь силы своей стихии, и были беспомощны перед нами. Солдаты врывались в каждый дом, и после того, как вампир падал на пол, принимались ломать им кости серебряными топорами, чтобы враги не смогли регенерировать. Вампирские дети плакали, но доблестные солдаты были неумолимы. Плакали дети, но дети врагов. А чтобы взрослые, к концу своих жалких жизней, смогли прочувствовать то, что испытывали люди, когда у них забирали детей, солдаты, на глазах у подыхающих родителей, заливали в глотки маленьким кровососам смесь жидкого багрога и амгры. Эта смесь разрывала тела изнутри. Но, детишки, поверьте мне, те, кого человеческие солдаты, оставили жить, были готовы поменяться местами с умершими, В лабораториях, куда согнали всех пленных, над вампирами проводились жуткие опыты. Им отрезали пальцы серебряными скальпелями и давали немного человеческой крови, чтобы проверить, смогут ли твари регенерировать. Удаляли несколько внутренних органов, учёным было интересно посмотреть, как долго сможет прожить вампир без почки, печени, желудка. И всё это происходило, как вы, наверное, уже поняли, без всякой анестезии, ведь человеческим докторам было необходимо изучить болевой порог врагов. Уж слишком долго они были для нас загадкой, слишком часто пугали нас своей мощью и неуязвимостью. На врагов воздействовали светом, звуком, запахами, заставляли пить кровь друг друга. А порой, шутки ради, приводили к самому ослабленному вампиру привитого человека. Вампир, умирающий от жажды, в ожогах, кровоточащих и гниющих язвах легко попадался на приманку, из последних сил, тянулся к привитому, кусал его, орал от боли и подыхал на месте. Но не все источники оказались честными и отважными. Среди них нашлось немало трусов и предателей, и только по этому некоторые вампиры смогли вступить в бой с солдатами и спастись.

Мужчина замолчал. Класс погрузился в давящую тишину. Было слышно, как гудят под потолком лампы, как уборщица прошла по коридору, звеня ведром. И эта тишина была гадкой, неприятной, словно вот– вот должно произойти что то непоправимое. Лицо Ковалёва походило на каменную маску, ни единой эмоции, лишь в прищуренных глазах таилась боль и злоба. Что же он натворил? Что же натворила я, приведя в класс этого человека? Дура, дура, тысячу раз дура! Для меня, факты, рассказанные Ковалёвым откровением не были. Мне, как историку, доводилось сталкиваться и с определёнными документами, и с мемуарами ветеранов. Но детям рассказывать такое строго запрещалось, в учебниках люди описывались, как абсолютное добро, а вражеская сторона, как абсолютное зло и никак иначе. За распространение лишних подробностей, преподавателю светила статья.

По моей спине побежали противные мурашки, когда я поняла, почувствовала то, что должно было сейчас произойти. И это произошло. В тишине класса раздался плач.

Лена Мугина, уткнувшись лицом в столешницу парты всхлипывала. Подрагивали узкие плечи и белые косы.

– Ты чё, Муха! – удивлённо вскрикнул Животков. – Кровососов пожалела.

– Зачем? – Лена подняла на нас с гостем красное, опухшее от слёз лицо.– Зачем вы нам об этом рассказали? Это же зверство! Как можно так с живыми существами, пусть даже это враги!

Класс разделился на тех кто поддержал Лену и на тех, кто посчитал её слёзы дурными, ведь солдаты поступали правильно, так, как и следует поступать с врагами.

Я уже не вслушивалась в спор своих учеников, просто обречённо ждала звонка с урока. Дискуссией всё это не закончится, я это знала точно. Слухи о моём госте поползут по школе, об этом узнает директор, и я лишусь работы. Хотя, увольнение– не самый плохой исход всей этой истории. Самое страшное то, что меня могут вызвать в СГБ, где обвинят в сознательном разрушении идеалов, искажении исторических событий, и отправлюсь я по этапу в багроговые шахты или амгровые болота, как решит суд.

Звонок на перемену прозвучал райской музыкой. Дети шумной гурьбой выскочили из класса, и я позволила себе тяжело опуститься за учительский стол и обхватить свою бедовую головушку руками. Духота класса, крики детей, доносящиеся из коридора, гудение ламп, всё это давило, раздражало.

Чья – то горячая, тяжёлая ладонь опустилась мне на плечо. Я подняла глаза на стоящего рядом мужчину. Вот кто во всём виноват, вот кому я обязана дурным настроением и зарождающейся паникой, вызванной, теперь уже, не его присутствием, а ожиданием не минуемого наказания.

– Зачем вы вылезли со своими откровениями? – прошипела я. – Это же дети. Их психика ещё не окрепла…

– Не окрепла для чего? – усмехнулся снежный барс.

Его ухмылка показалась издевательской, а в голосе звучала снисходительность, словно ему предстоит объяснить слабоумному ребёнку, о необходимости ношения штанов.

– Они с большим интересом слушали мой рассказ. И прошу заметить, Инга Анатольевна, из двадцати подростков, заплакала лишь одна девочка.

– Этого достаточно, чтобы меня с начала пригласили к директору, а потом и в контору СГБ.

– Так вы боитесь за себя любимую, – протянул Алексей. – Ай– ай– ай, как же вам не стыдно прикрываться учениками.

Моё раздражение достигло своего апогея. Довольно! С меня достаточно идиотского зубоскальства этого хлыща!

– Убирайтесь отсюда! – рявкнула я.

Но мерзавец продолжал стоять, словно испытывая моё терпение, хотя, кто знает, может так оно и было. Он стоял и смотрел. Улыбка с его физиономии исчезла, её место заняло сосредоточенное выражение. Он будто бы изучал меня, оценивал.

Наконец, спустя несколько долгих секунд, он тихо, будто бы кого– то опасаясь, проговорил:

– Знаете, Инга, слёзы этой девочки сегодня стали для меня настоящей наградой. Как всё же отрадно осознавать, что в людях осталось хоть немного сострадания, отвращения к жестокости. Признайтесь, и вам не слишком то понравился мой рассказ, и не только потому, что он повлечёт за собой некоторые последствия…

Я решительно поднялась с места, давая понять, что больше не желаю слушать его словесный понос. Пусть разглагольствует где ни– будь ещё, но не в моём присутствии.

Но, как утверждает народная мудрость, беда не приходит одна. Не успела я открыть дверь, чтобы выйти в коридор, как она сама распахнулась и, заполнив собой весь дверной проём, на пороге очутилась Артамонова Аврора Агафоновна. Любящая мать, гроза всех работников школы, от уборщицы до самого директора, рьяная активистка в родительском комитете, завсегдатая приёмной СГБ. Её жалоб, которые она строчила, наверное чаще, чем принимала душ и чистила зубы, боялся каждый.

Грудь, пугающе огромная, обтянутая малиновой тканью трикотажной старомодной кофты в катышках и кошачьей шерсти, тяжело вздымалась, идеально круглое лицо пылало праведным гневом.

Шумно выдохнув в мою сторону луковым выхлопом, дама заговорила:

– Я недовольна вашей работой, Инга Анатольевна! По какому праву вы занижаете моему ребёнку оценки? Мой Артём – умненький мальчик. Я, конечно понимаю, что вы – молодой специалист, и у вас не так много опыта. Именно по этому, ваше поведение сходило вам с рук…

– Ваш сын безобразно ведёт себя на занятиях, не выполняет домашних заданий, – начала я. Но куда там? Разъяренную мамашу несло. Она отрепетировала речь перед зеркалом и теперь решила высказать всё, сыграть роль до конца. Таким глубоко наплевать и на оценки, и на предмет, по которому не успевает их чадо. Целью этих мамаш является сам скандал, где они выходят победительницами. Да, она рассекает по городу в рваных колготках, моется раз в месяц и питается лишь дешёвыми макаронами, а пьяница– муж частенько поколачивает, как её саму, так и драгоценное чадо. Зато сколько радости получит несчастная женщина при виде испуганной учительницы, склонённой спины директора, предлагающего чаю. Ведь на вахте крупно, чёрным по белому написано: «Защитим детей от вольнодумства!». А чуть ниже: « Если вы сомневаетесь в благонадёжности учителя, звоните по телефону…» И мамаши звонили. Так как жизнь их не удалась, а почувствовать себя значимой хочется всем.

– Закройте рот и слушайте! Я сомневаюсь в вашей компетентности и считаю, что таким бестолковым куклам, как вы, не место в образовательном учреждении.

На плечи давила усталость, язык онемел и не только от неприкрытого хамства малиновой дамы, но и от нежелания что– то доказывать. Уйти домой прямо сейчас, уволиться , навсегда забыть и школу, и детей и мамаш. Расстаться с красивой картинкой, которую я нарисовала себе в студенчестве.

Артамонова замолчала, то ли, набирая в лёгкие побольше воздуха для нового заплыва, то ли ожидая ответного удара. Ведь, что за война без противника? Кого давить? Кому она скажет своё коронное: « Закройте рот и не оправдывайтесь, меня ваш жалкий лепет не смягчит, я иду в приёмную СГБ»

Но здесь, дамочка просчиталась. В игру вступил Ковалёв.

– Мы вас услышали, – с нарочитым спокойствием произнёс он. – Но, хотелось бы, уточнить некоторые детали.

– Я говорю с Ингой Анатольевной. – попробовала сделать выпад Артамонова, но уже как– то вяло. Волны незнакомой, подавляющей волю энергии дотянулись и до неё.

– Итак, – продолжал снежный барс.– Имеете ли вы педагогическое образование по предмету история? Можете ли вы самостоятельно дать своему ребёнку нужную информацию?

Мамашка покачала головой, а в глазах промелькнуло удивление.

– Тогда, каким образом вы пришли к выводу, что Инга Анатольевна некомпетентна?

Артамонова, наводящая страх на всю школу, беспомощно хлопала глазами, прикусывала нижнюю губу, и было заметно, что она нервничает. Ещё бы, впервые за всё то время, что её сын учился в школе, она получила отпор.

– Мы ждём, уважаемая, – с нажимом произнёс Ковалёв.

– Чего ждёте? – мамаша постаралась взять себя в руки.

– Как чего? Извинений, конечно,– солнечная улыбка снежного барса заставила даму вспотеть.

Она поспешно открыла сумочку, достала огромный клетчатый носовой платок и принялась вытирать лицо.

– Я не собираюсь извиняться перед этой…

– Перед этой самоотверженной, стойкой молодой женщиной, которая день изо дня заходит в класс, чтобы передать опыт и знания предшествующих поколений человечества. Которая вынуждена терпеть хамство со стороны глупых, невоспитанных несмышлёнышей, чтобы сделать из них настоящих людей, интересных, эрудированных, грамотных.

– Она получает зарплату,– взвизгнула Артамонова, не выдержав напора противника.

– Да, жалкие гроши, которые она тратит на еду, одежду и дорогу до школы, чтобы учить вашего умненького Артёмку. Так, что, я жду извинений.

– Да что вы ко мне прицепились? Да кто вы такой?!

Страх завладел Артомоновой, но идти у него на поводу она не собиралась. Кошмар школы в грязь лицом падать не желал, репутация превыше всего.

– Тогда мне придётся вас проучить.

Артамонова побледнела, задышала чаще, дрожащими пальцами ухватилась за косяк двери. В глазах отразилась боль.

Смотреть на происходящее было жутко. Творилось нечто необъяснимое, страшное, ни как не вписывающееся в рамки реальности. Мне хотелось закричать, остановить этого странного мужчину, но я не могла. Та гадкая часть, которая живёт, почти в каждом человеке, заставляла заворожено наблюдать за действом. С таким же нездоровым интересом мальчишки наблюдают за похоронным процессом, а толпа зевак собирается на месте аварии.

– Прекратите, – прохрипела Артамонова.

– Прекращу, если вы скажете, как пишется ваше любимое слово компетентность. Давайте по слогам.

– Кам пи тен тность.

– Не правильно, уважаемая. Попробуем ещё раз.

Женщина согнулась пополам, жадно хватая ртом воздух. Из носа тоненькой ниточкой потекла кровь. Красная полоска на белой коже.

– Кам пе тен тность.

– И вновь ошиблись.

Губы Артомоновой посинели, на лбу выступили бисеринки пота, а тело тряслось в ознобе. Зубы отстукивали дробь. Я поймала себя на том, что мне совершенно не жаль эту женщину. Низко и подло наблюдать за тем, как человек корчится от боли, унижается, чтобы получить облегчение. Но как ещё достучаться до того, чьё сердце превратилось в кусок камня, чьи мысли сосредоточены на том, чтобы настрочить очередную кляузу. Не даром, некоторые мамаши шлёпают раскапризничавшихся детей, когда уговоры игнорируются, а строгий тон больше не действует. Как ещё показать, что терпение лопнуло, что ребёнок перешёл все возможные границы. Вот и воспитательная работа Ковалёва пусть послужит неким шлепком для Артамоновой.

– Пожалуйста.

По бледному лицу женщины катились крупные слёзы. Она оседала, вновь и вновь произнося слово, которое, скорее всего, успела возненавидеть. А в коридоре текла обычная жизнь, словно никто не замечал происходящего. Но, почему– то меня этот факт не удивил, наверное устала удивляться.

– Компетентность, – наконец проговорила обессиленная дама, и снежный барс милостиво разрешил ей отправится домой.

Воцарившаяся тишина в коридоре дала понять, что перемена закончилась, и с минуты на минуту в класс войдёт очередная толпа учеников.

– Пожалуйста, уходите, – устало прошептала я Ковалёву, стараясь не глядеть в его сторону.

– Когда мы встретимся?

Этот вопрос вызвал приступ головной боли. Нет, никаких встреч, никаких частных уроков. Если этот человек не уйдёт немедленно, я сорвусь, лягу на пол и начну царапать ногтями линолеум.

– Алексей, – постаралась я заговорить как можно мягче. – У меня из за вас будут проблемы. К инциденту на уроке ещё добавится и жалоба Артамоновой. Она не простит мне подобного унижения.

– Не простит, – согласился Ковалёв. – Да и проблемы из за того, что произошло сегодня на уроке вполне могут возникнуть.

Руки мужчины легли на мои плечи, обжигая через ткань свитера.

– Но только вам, Инга, больше не нужно об этом беспокоиться.

Алексей ушёл, оставляя после себя странный запах своей туалетной воды и ощущение перемен.

Глава 2

Ученики разошлись по домам, и мы с Наташей могли спокойно поговорить за чашечкой кофе. По кабинету разносился приятный кофейный аромат, за окном всё так же валил снег, клён покачивал голыми ветвями. В коридоре то и дело раздавались чьи то шаги, Наташа рассеяно болтала ложкой в своём стакане. Всё как всегда, привычная, мирная картина, но на душе моей было неспокойно. От волнения, от ожидания чего то плохого, слегка подташнивало, руки и колени мелко подрагивали. Нет, в таком состоянии домой мне было никак нельзя. От кофе я отказалась, и без того нервы напределе, и по этому пила уже четвёртую кружку мятного чая.

– Может быть, всё обойдётся, – попыталась успокоить меня Наташа. – Мало ли, что говорят дети, ведь доказательств никаких нет. А истеричке– Артамоновой вообще верить нельзя, у неё же с головой проблемы.

Она и сама не верила собственным словам.

– Я знала, что нельзя было приглашать в класс этого типа. Чёкнутый! Понимаю, что военных обучают всяким штучкам, виде гипноза, но зачем это испытывать на мирном населении?

Усталость накрыла с головой, захотелось просто забиться в самый дальний и тёмный угол, закрыть глаза и погрузиться в спасительный сон, желательно без сновидений.

– Да уж, – невесело усмехнулась Наташа.– А ведь такой мужик классный. Вотуж я бы ему математику преподала!

Подруга мечтательно закатила глаза. Щёки её вспыхнули, а губы расползлись в предвкушающей улыбке.

Я рассмеялась. Кому чего, а Наташке -мужика.

– Наташка! – включила я строгую учительницу.– Не забывай, что у тебя есть дети и муж.

Подруга пренебрежительно махнула рукой

– Муж объелся груш и обосрался. На его брюшко и лысенку смотреть уже невмоготу. А этот блондин – настоящий самец, пугающий, властный. Уж куда моему Костику и твоему Валерику. Кстати, что у тебя с ним?

Тема моей личной жизни была не самой приятной, но чтобы отвлечься от мрачных мыслей, я была готова поговорить и о Валерке.

– Не отвечает, ни на мобильный, ни на домашний. Всё продолжает на меня злится.

С Валерием мы поссорились в прошлую субботу по телефону. Обозвав меня фригидной дурой, он бросил трубку. Я, какое то время, слушала короткие гудки, рассеянным взглядом окидывая собственную комнату, а потом, всё же, решилась набрать его номер. Но абонент был недоступен, каковым оставался и по сей день. Моя комната показалась мне тюрьмой. Мягкие игрушки, сидящие на полке, словно смеялись надо мной: « Ребёнок ты ещё, Инга, взрослые отношения тебе не по зубам». Несколько раз в комнату заглядывала бабушка, о чём то спрашивала, а я что то отвечала. Выходные были испорчены.

– Сама виновата, – заявила Наташа. – Довела мужика. Да дай ты ему в конце то концов, может быть и отношения ваши станут более стабильными. Ну чего ты теряешь?

– Себя, – ответила я.– Ну не могу я. Вот как представлю, что он ко мне прикасается, так прямо гусиной кожей покрываюсь. А пересиливать себя – значит лгать Валере.

– Ну и пошли его тогда. Не издевайся над парнем.

Я уже несколько раз задумывалась над этим. Порвать с Валерием окончательно, не изводить ни его, ни себя, но что -то останавливало. Я даже догадывалась, что именно не даёт мне поставить точку в этих детских, неровных, а в последнее время, тяготящих отношениях. Я боялась остаться одной. Все мои подруги уже вышли замуж, кто -то, как Наташа, обзавёлся детьми, ведь они время не теряли. Уже с девятого класса девчонки интересовались парнями, бегали на дискотеки, заводили ни к чему не обязывающие романы. В студенчестве многие ставили перед собой задачи выйти замуж и выходили. Да, молодым парам приходилось нелегко, не хватало денег, не хватало времени на учёбу, кто– то жил на съёмной квартире, кто– то с родителями жены или мужа, и в таких случаях, конфликты отцов и детей становились неотъемлемой частью семейной жизни. Я же, потрясений не желала, хотя порой смотрела с завистью на очередную невесту в белом платье, с счастливой улыбкой на лице, хотя и мечтала, что тоже когда-нибудь буду приглашать гостей на, приготовленные мной, пирожки. У ног будет тереться кот, а рядом сидеть человек, самый важный, самый любимый. Но мне нужно было хорошо учиться и не отвлекаться на глупости, как говорила моя бабушка. В школе, чтобы получить золотую медаль, в институте, чтобы получить красный диплом. Не для себя, для бабушки– единственного родного человека, который у меня был. Отца я не знала никогда, а маменька, укатила на другой конец материка вслед за каким то актёром. Обуза в виде трёхлетней девчонки была ей не нужна. Какое-то время, маменька присылала мне подарки ко дню рождения и к празднику возрождения человечества, отправляла открытки, но, спустя несколько лет, мама замолчала окончательно. Мы жили вдвоём с бабушкой, и я, испытывая к ней глубокую благодарность и уважение, старалась не огорчать и всегда слушаться. Если бабушка считала, что на дискотеки и всякие там вечеринки ходят только легкомысленные и пустоголовые особы, я отказывалась от приглашений на подобные мероприятия. Только не надо думать, что меня тянуло в море огней и танцующих тел, мне было хорошо с бабушкой, мы пекли булочки, разговаривали обо всём на свете, ходили в театр, в музеи, устраивали пикники за городом.

Любое моё действие, противоречащее бабушкиным убеждениям, расценивалось мной, как предательство. Может быть, и с Валерием у меня ничего не выходило, ведь секс до брака бабушка считала недопустимым. Но об этом я Наташке говорить не стала, засмеёт.

– А может тебе попробовать очаровать того белобрысого ? – не унималась подруга.

– Ну уж нет! – рявкнула я. – К тому же, я сказала ему, чтобы он нашёл другого преподавателя, и без него проблем в жизни хватает.

– Ну и дура!

Наташка порывисто соскочила со своего стула.

– У меня в любом случаи нет никаких шансов. Какой он, а какая я. Да и боюсь я его ужасно.

– Вдвойне дура! Вот от такого, как этот Ковалёв, у тебя точно никакой гусиной кожи не будет. Тебе именно такой мужчина и нужен. Ты пойми, Инга, бабушка не вечная. И когда она уйдёт к властителю вселенной, ты останешься одна! Подружки, коллеги– это всё не то. У них свои семьи, свои проблемы. Ученики – чужие дети, они никогда не смогут заменить тебе своих собственных. Тьфу! Чего я тут с тобой время трачу, мне же Серёжку из садика забирать надо. Иди одевайся, на вахте встречаемся. Кстати, нас Анька сегодня к себе ждёт, ты не забыла?

– Нет, конечно, – улыбнулась я Наташке и вышла в коридор.

Да, подруга права. Ни кто не придёт и не принесёт мне счастье на блюдечке. Нужно меняться и что -то менять . Если секс сблизит нас с Валерой, если наши отношения станут такими, какими они были год назад, я позволю ему то, чего он хочет, вопреки убеждениям бабушки, вопреки своим неприятным ощущениям. А сейчас, домой и к Аньке на день рождения, хотя бабушка опять будет ворчать, что на улицах темно, а я буду возвращаться одна. Ну ничего, переживём.

Но сбежать с работы пораньше мне не дали, в коридоре меня перехватила психолог Эльза Львовна.

– Ах, Инга Анатольевна, – ласково пропела она. – Где же вы ходите, дорогая, вас в учительской все ждут, пойдёмте скорее.

Я обречённо поплелась за ней, не без зависти вдыхая запах её дорогих духов, и глядя на белую кружевную кофточку, скорее всего, Эвильского производства. У нас такие чудеса не творят.

Войдя в учительскую, я тут же поняла причину собрания и вздохнула с облегчением, как потом выяснилось, преждевременно. Значит, об инциденте с Артамоновой и откровениях снежного барса пока никто не знает. Просто очередное собрание, просто обсуждение рабочих моментов. Да, к Аньке я, конечно, опоздаю, но это не так уж и страшно.

Раиса Константиновна – наша завуч собрала лишь преподавателей гуманитарных предметов, физиков и математиков сея участь миновала, как всегда. Ох, наказывала мне бабушка учить химию, да не послушала я её, в историки подалась.

– Все в сборе, наконец, – процедила сквозь зубы завуч, укоризненно кивая в мою сторону, от чего, её очки в потёртой коричневой оправе, съехали на нос.

Раиса Константиновна усадила их на место указательным пальцем и продолжила:

– Скоро праздник Возрождения человечества, уважаемые коллеги. И к празднику нужно поставить спектакль.

Учителя тут же недовольно загалдели, мне же захотелось стать невидимкой. Нет, только меня не трогайте. Я безответственная, не умею держать класс, молодая и неопытная. Я какая угодно, говорите что хотите, но только не школьный театр!

– Меня не привлекать! – голосила Надежда Владиславовна – учитель языка и литературы. – Я занималась этим в прошлом году.

– И я не стану, – затрясла седой головой географичка. – Я – не молоденькая девочка, чтобы не рвы трепать.

– Да и по выходным нет особой радости на работу мотаться, – подхватила учитель музыки Лидия Дмитриевна, приглаживая ладонями и без того прилизанную причёску.

У каждой нашлись причины не связываться с театром. Кто-то болел, у кого– то дети требуют внимания, кому– то муж не разрешает бегать в школу по выходным, а у кого столько заслуг перед школой, что навязывать постановку такой самоотверженной личности – просто грех.

С портретов, неизменно висящих в учительской, на всё это с немым укором глядели члены правящего триумвирата, нашего премного уважаемого и горячо любимого, контролирующего и управляющего всеми сферами жизни страны. Господин Зеленухин, господин Синявский и господин Желтенко – опора и мощь человеческого государства. « Идеология, порядок и безопасность – три кита благополучия нашей страны!»– гласила надпись под портретами.

– Надо дать дорогу молодым, – зазвенел голос психолога. – Нельзя, чтобы начинающий учитель оставался в тени. Новичок должен побороть свою робость, стать заметнее. А что мы делаем? Потворствуем его комплексам, милые коллеги.

Вот сейчас я пожалела, что рядом нет Ковалёва. С каким бы удовольствием я бы посмотрела, как бледнеет лицо милой Эльзочки, как из ноздри капает кровь, в аккурат на Эвильскую кофточку. За что эта красотка так меня невзлюбила? Взгляды коллег обратились ко мне. Злорадные улыбки, облегчённые вздохи.

– Нет, – забормотала я. – Я не справлюсь, у меня не получится. У меня на уроках то шумно. Меня никто слушать не будет.

Признайте же, что я полный ноль, дура из дур! Пять минут позора, но зато меня минует это опасное испытание. Лучше прослыть мямлей и трусихой, чем повторить участь Валентины Ивановны. Бедная Валентина Ивановна– учитель рисования. Над ней смеялись как коллеги, так и дети едва ли реже, чем надо мной. Она была чудачкой, добродушной, простой тётенькой неопределённого возраста. Высокая, сухонькая с пепельным пучком на голове. Она обожала собак и о своём пуделе Буке могла рассказывать часами, переводя любой разговор на собачью тему. От неё всегда пахло псиной, а в сумке, неизменно, лежали кости для бездомных собачек, которых она таскала к себе домой, мыла, откармливала, лечила, а потом пыталась пристроить в надёжные руки. Именно эта добрая женщина объяснила нам с Наташкой все тонкости учительских будней, и как журнал оформлять, и как программу составлять, и как писать планы уроков. Но дружба наша длилась недолго. Ко дню учителя требовалось поставить спектакль, и Валентина взялась за это неблагодарное дело. Плодом её труда оказалось жалкое зрелище под названием «Змей Горыныч». Директор и завуч недовольно хмурили брови, коллеги ехидно и удовлетворённо ухмылялись, глядя на то, как юные артисты что– то нечленораздельно мямлят, уткнувшись в помятые бумажки. И школа забыла бы об этом бездарном спектакле, и без него проблем и забот у всех хватло. Но Артамонова решила проявить бдительность. В том убожестве, что творилось на сцене, ей удалось разглядеть завуалированный , анти-режимный смысл. Мол, образ богатыря, ни что иное, как прототип вампира, а змей– олицетворение СГБ. На беду Валентины, костюма Горыныча в школе не нашлось. Был пират, был дед Мороз, а вот трёхголового змея, не было и всё тут. Так что пришлось мастерить его самим артистам из подручных материалов. И, как на грех, смастерили детишки головы злобного чудища из синего, зелёного и жёлтого чулка.

За Валентиной пришли неожиданно, забрали прямо на перемене. Все, от завуча до первоклашек смотрели, как несчастную женщину уводят рослые угрюмые мужчины в мешковатых кожаных плащах грязно– зелёного цвета и таких же зелёных кепках.

Всем было страшно, и каждый, жалея непутёвую Валентину, в глубине души, радовался, что это не его ведут к выходу строгие, угрожающего вида люди, что не в его кожу вопьются железные браслеты.

– Инга Анатольевна, нужно бороться со своими страхами, – завуч вновь поправила свои очки. – Необходимо тренировать в себе организаторские способности.

– Да и вы – человек не семейный, – психолог сложила губы уточкой, похлопала длинными ресничками. – Чем вам заниматься?

Да уж, права Наташка, нужно немедленно устраивать свою личную жизнь, а то, до самой смерти будут делать из меня козла отпущения.

– Да– да, – обрадовано загомонили коллеги. – Смелее Инга!

Ну конечно, спихнули на меня это бремя, теперь и участие проявить можно, мы же такие добренькие, всегда поддержим, подбодрим.

– Возьмите что-нибудь патриотическое, – советовала учитель музыки. – Например « Мы больше не источники» или «Пусть прольётся кровь вампира».

Что же ты сама отказалась ставить эти великие пьесы, раз такая умная? Сегодняшнее унижение Артомонова мне не простит и обязательно, ну как же без её присутствия, явится на спектакль. А что её величеству придёт в голову, какой тайный смысл она отыщет, лишь Властителю вселенной ведомо? Ко всему этому, мне предстоит организовывать репетиции, обзванивать детей, за свой счёт между прочем, а, иногда, просить коллег, чтобы те отпустили ребят с урока на репетицию.

– Ой нет, и даже не просите, – будут отвечать мне те, кто сейчас сидит и подбадривают меня, дают советы и радуются, что нашлась дурочка, которой можно скормить что угодно, и она проглотит. – У нас сегодня очень сложная тема.

И мне придётся отлавливать детей на вахте, чтобы они не сбежали домой, тащится в школу в выходной день, просиживать в актовом зале, отчётливо понимая, что никто не придёт.

– Только умоляю вас, милочка, никаких разноцветных чулок, – поставила точку завуч, и все подобострастно захихикали.

Ну всё, от постановке спектакля мне не отвертеться. Сегодня, однозначно, не мой день.

Глава 3

В комнате было душно. Я лениво ковырялась в тарелке с салатом, уже не вслушиваясь в разговоры подруг. По квартире носились дети, Наташкин пятилетний Серёжа, Анькина двухлетняя Юля и Маринкин годовалый Стёпа.

Духота и детский визг начинали раздражать. Мои попытки открыть окно или хотя бы форточку потерпели фиаско. Мамашки в один голос заверещали, что на улице холодно, а дети вспотели и могут простыть на сквозняке. Вечер, которого я с нетерпением ожидала всю неделю, оказался ужасно скучным. Я думала, что мы с девчонками посидим, выпьем вина, посмеёмся, вспомним студенчество, однокурсников, преподавателей. Но сегодня был день неприятностей и разочарований. Посиделки бывших однокурсниц оказались ни весёлым девичником, а форумом на тему « Мать и дитя».

– Если Серёжа простывает,– говорила Наташа. – Я лечу его мёдом и молоком, ложку мёда на стакан молока перед сном, и знаете, девочки, никаких лекарств не надо. На следующее утро он, как огурчик, бодрый, весёлый, ни кашля, ни насморка.

– Да ты что? – вскрикивала Маринка, театрально хватаясь тоненькими, словно веточки, руками за свою аккуратную головку с мелкими белыми кудряшками. – Какой мёд? Нужно сразу врача вызывать, делать анализ крови. А вдруг это менингит?

– Да тяпун тебе на язык, Маринка!

Обе женщины в негодовании взглянули на подругу.

Иногда разговор однокурсниц прерывался на то, чтобы сделать замечание своему ребёнку.

– Серёжа, отдай Стёпе машинку, он маленький, а ты уже взрослый мальчик!

– Стёпа, сикать не хочешь? Ой, девчонки, прямо не знаю, как его к горшку приучить.

– Юля, не валяйся на полу, пол холодный.

Находиться среди счастливых мамаш становилось, с каждой минутой всё невыносимее. Мои поползновения переключить их разговоры на что– то другое успехом не увенчались. Подружки меня словно не замечали. В этом, конечно был и свой, пусть и маленький, плюс. Я могла беспрепятственно чесать свою ногу.

Стены в бежевых обоях, цветы на подоконнике, круглая люстра, стол со всевозможной снедью, всё это давило, хотелось на воздух, на тёмную морозную улицу, а ещё лучше, к себе домой. Вот приду, закроюсь в своей комнате, залягу на тахту с книжкой и буду представлять себя на месте главной героини. И пусть бабушка ворчит, что любовные романы – это пошлость и безвкусица. Для меня это уход от скучной унылой реальности, от проблем, от вот таких дурацких, бестолковых дней.

Но прежде чем окунаться в мир розовых грёз, нужно немного побороться за счастье в реальной жизни.

Я решительно встала из-за стола и отправилась в прихожую, чтобы взять из сумочки телефон.

В трубке раздались протяжные гудки. Я посчитала это добрым знаком, по крайней мере, Валерик вновь доступен.

– Да, – послышался на том конце мужской голос.

Все заготовленные слова куда -то пропали, остались лишь разрозненные мысли, которые никак не желали собираться воедино. С чего начать? Что сказать? О чём спросить?

– Инга, чего тебе? – в голосе Валерия зазвенела сталь. Но вот только меня уже сталью не напугаешь, после сегодняшней встречи с белым барсом. Вот дура! С чего это вдруг я о нём вспомнила?

– Валера, привет.

Фу! Как жалко звучит мой голос. Да и что я ему прямо сейчас предлагать себя стану? Вот здесь, в этой прихожей, на фоне пронзительного детского визга и смеха подруг?

– Я бы хотела встретиться.

– Соскучилась что ли?

Теперь из трубки сочился яд. Какими же ядовитыми могут стать всего лишь несколько слов. Возникло желание бросить трубку и больше никогда не набирать этот номер. Но нет, нужно сдержаться, если я не хочу вновь ходить по школьным коридорам, словно зомби, если не хочу в подавленном настроении вернуться к подругам и тихо ненавидеть их за то, что они счастливы, а я нет.

– Соскучилась, Валер.

Лгунья! Да не скучала я по нему ни чуть! Было неприятно ощущать себя брошенной, одинокой, никому, кроме бабушки не нужной. Было страшно осознавать, что я упустила свой шанс на счастье, понимать, что я не такая как все нормальные женщины, у которых есть мужья и дети. Но вот чего не было совершенно, так это тоски по Валерке.

– И куда ты меня вновь собираешься тащить? На выставку кукол или в музей часов?

Теперь из трубки сочился ни яд, а жидкий багрог, способный убить тысячу вампиров за раз.

Только бы не расплакаться, только бы сдержаться, только бы набраться сил, чтобы произнести эти слова. Сейчас или никогда.

– Я думаю, что встретиться лучше у тебя.

Я это сказала! Я сделала всё, что могла. Теперь решение за ним.

– Хорошо, завтра суббота, и я не занят. Приходи к девяти вечера.

Голос на том конце провода потеплел, смягчился, а у меня отлегло от сердца.

Я не стала возражать, не стала уверять Валеру в том, что девять вечера – слишком позднее время для свидания, а попрощалась с ним, как можно беспечнее, словно мне ничего не стоит прийти к нему хоть вечером, хоть ночью и отсоединилась. С бабушкой разберусь как-нибудь.

Напрасно я думала, что после разговора с Валериком мне будет легче вернуться за стол к подругам. Теперь мне непреодолимо хотелось домой, зализать ожоги, оставленные ядовитыми словами Валерия, подумать, что сказать бабушке.

Поблагодарив Аньку за тёплый приём и богатый стол, я покинула душную квартиру, оставив за спиной девчонок с их детьми. Сердце слегка кольнула обида на подружек. Ни одна из них не попросила остаться, ни одна не выразила опасение, что я могу наткнуться на того самого маньяка, что без меня им будет скучно. Я им была не нужна. Своё дежурное «Пока», девчонки бросили мне как– то небрежно, мимоходом, желая поскорее отделаться от моей персоны, чтобы вновь вернуться к такому интересному разговору о хороших и плохих педиатрах.

Во всём подъезде было темно. Наверное, кто -то вновь выкрутил лампочки. От понимания того, что сейчас мне придётся на ощупь спускаться с пятого на первый этаж, меня передёрнуло. Мало ли кто затаился на лестничных площадках и сейчас караулит наивную жертву, чтобы оглушить её по голове чем – то тяжёлым и ограбить.

Я стояла в темноте, не в силах сделать шаг. Вот кто меня гнал? Ну, посидела бы с девчонками, ну послушала бы о соплях и какашках, ничего бы со мной не сделалось. А сейчас, если вернусь, поднимут на смех. Да и подруги мои – дамы самостоятельные, свободные. Как надоест им болтать, позвонят своим благоверным, те примчатся за ними. А я так не могу. Если время перевалит за девять вечера, бабушка начнёт бомбардировать меня звонками, требуя вернуться домой, названивать Наташе, чтобы та меня проводила. Вечер девочек будет подпорчен моими проблемами, а я удостоюсь множеством безобидных, на взгляд подруг, подколок.

Не плачь, Инга! На морозе плакать вредно, испортится кожа лица.

Но плакать хотелось, от страха, от безысходности, от ощущения собственной несвободы. Ну, какую девушку в двадцать два года будут одолевать подобные мысли, о тревожащихся бабушках и об обязательной явке домой не позже восьми? Иногда, родительская любовь и забота приносят не только благо, но и ставят вот в такое дурацкое положение. Бабушке нужно, чтобы я вернулась не позже восьми, а как я это сделаю, похоже, её мало волнует.

– Не бойтесь, Инга, – раздался за спиной знакомый голос, такой же тёмный, бархатный, густой и обволакивающий, как окружающий меня мрак. Словно он был частью этой тьмы.

– Вы меня преследуете? – обречённо проговорила я.

Вместо того, чтобы начать оправдываться, мол, у меня здесь дела, к знакомому заходил, снежный барс ответил то, чего я никак не ожидала услышать:

– Я вас оберегаю.

И эта фраза прозвучала так , будто бы оберегать меня входило в его прямые обязанности, словно он выполнял работу, пусть не такую приятную, но хорошо оплачиваемую.

– Не припомню, чтобы нанимала телохранителя, – огрызнулась я, тут же прикусив язык. Ну, ни дура ли? Сама стою в тёмном подъезде, потерянная и напуганная, но грублю человеку, который предлагает мне свою помощь. А помощь ли? Может быть, он и есть тот самый маньяк, о котором недавно писали в газетах?

– Ну конечно не просили, – усмехнулся снежный барс. – Мне этого и не требуется.

По спине пробежал противный холодок, мысли заметались. Кого звать на помощь? Что кричать? А может быть попробовать убежать? Только, далеко ли я убегу в тёмном подъезде, по крутым ступенькам вот от такого бугая?

– Пожар! – заорала я, что есть мочи.

Холодный воздух обжёг горло, дыхание перехватило, и крикнуть вновь, у меня уже не получилось, так как, мне пришлось надсадно закашляться. Перед глазами заплясали красные всполохи. Я кашляла, согнувшись пополам, вытирая, выступившие слёзы шерстяной рукавицей. Ну что за день такой сегодня ?

– Прекратите валять дурака! – холодно произнёс мужчина. – Идёмте, я провожу вас домой, на улице темно, скользко и далеко не безопасно, и о чём вы думали, отправляясь одна?

Он взял меня под локоть, и мы вышли из подъезда.

Скудный свет уличных фонарей едва рассеивал сгустившуюся тьму. Мимо пролетали машины, куда-то шли люди, скрепя каблуками сапог, призывно светились витрины магазинов, а мы молча шли.

Когда-то, еще, будучи студенткой, я мечтала, что буду идти по городским улицам под руку с красивым парнем. Ну что ж, сбылась мечта идиота. Вот я, вот вечерняя улица, а вот и парень. Чего тебе, Инга не хватает? Холодный колючий ветер проникал под одежду, пронизывал, мороз покусывал щёки, от некачественного вина или от резкой смены температуры начинала побаливать голова. Чувство неловкости, которое, скорее всего, испытывала только я нарастало с каждой минутой. Мы два совершенно незнакомых человека шли рядом, рука об руку и молчали, что может быть глупее? Я украдкой разглядывала своего спутника. Он, на удивление, одет был довольно просто, хотя военные, пусть даже бывшие, имели хороший достаток и могли не скупиться на одежду. Этот же, оделся так, словно хотел выглядеть, как можно незаметнее, не привлекая внимания. Чёрная куртка, такие же чёрные брюки, вот только шапки на голове не было. И не холодно ему в такой мороз? Лицо мужчины ничего не выражало, ни одной мысли, ни одного чувства, словно он не хотел отвлекать себя думами. В моей же голове продолжал звенеть голос Валерия. В субботу! Мы встретимся в субботу! Каким будет этот день? Смогу ли я пересилить своё отвращение к прикосновениям мужских волосатых рук, пахнущих табаком и рыбой губ, насколько мне будет больно, когда он войдёт в меня?

– Инга, – начал снежный барс. – Я бы хотел извиниться за то, что произошло сегодня на вашем уроке. Мне следовало иметь в виду, что передо мной сидят дети, а не солдаты. Но мы -военные бываем порой слишком чёрствыми.

Мне редко кто приносил свои извинения, обычно люди, обидевшие меня, считали себя правыми, и в итоге, просить прощения приходилось мне, так уж повелось с раннего детства. И что я могла теперь ответить? Ну, вот не умею я принимать извинения с достоинством, так, чтобы всё обратить в шутку, или в дружескую беседу.

Дома со множеством горящих окон, машины, фонари, снег. За что зацепиться? Как продолжить разговор? Наташка бы давно уже раскрутила парня на ресторан или кафе, в качестве компенсации и, таким образом, приобрела ещё одного знакомого в свою «копилку нужных людей». А я? Я ничего не умею, ни дисциплину в классе поддерживать, ни с мужчинами разговаривать, ни отстаивать свои права. Жалкое, слабое никчёмное существо.

Анька жила неподалёку, и мы уже почти подошли к моему дому. Со двора доносились крики мальчишек, играющих в хоккей.

Мы остановились, мужчина повернулся ко мне, и его зелёные глаза оценивающе просканировали меня. Затем, кивнув своим мыслям, он взял меня за руку. Сквозь колючую шерсть рукавицы, я почувствовала тепло его ладони, приятное, успокаивающее, расслабляющее.

– Вы чем-то расстроены? Может быть ,я смогу как– то помочь?

Мимо прошла соседка, ведя за поводок свою лохматую рыжую псину, которая в свете тусклых фонарей, казалась грязно-зелёной. В булочной, через дорогу, погас свет. Мне нестерпимо захотелось снять дурацкую рукавицу, чтобы ничего не мешало ощущать прикосновение этого человека, чтобы в полной мере прочувствовать, как тепло его кожи мелкими иголочками пронзает мою ладонь, как с током крови бежит к предплечью, потом по плечу, как поднимается к груди, а оттуда распространяется по всему телу, сладко пульсируя. Голова слегка кружилась, тело моё дрожало, но не от холода, а от непреодолимого желания каждой клеточкой прикоснуться к этому странному человеку, раствориться в нём, стать им.

А он, тем временем, что-то говорил, я отчётливо слышала каждое слово, но никак не могла уловить смысл сказанного.

– Если вы по каким-то причинам не желаете давать мне частные уроки, я попробую найти другого преподавателя, но ведь это не означает, что мы не можем подружиться, правда? Давайте встретимся завтра и куда– нибудь сходим. Вы любите кино ? Или мы просто можем посидеть в кафе, как вы на это смотрите?

Сейчас для меня звенели ручьи, пели птицы, шумела молодая зелёная листва, а с неба щедрым потоком лился солнечный свет.

Я почти не дышала, боясь пошевельнуться, боясь спугнуть это чудесное ощущение.

Всё вокруг исчезло, были только я и он, его горячая рука, его зелёные пронзительные глаза и дурманящий запах его туалетной воды, свежий, с нотками цитруса и ментола.

– Инга! – раздался голос бабушки. – Уже так поздно, я решила тебя встретить.

Мир, где царили лишь я и снежный барс, разбился на осколки, и тут же склеился, собрался в грубую, неприглядную и привычную картинку. Тёмная улица, снег, фонари, голые деревья и взгляд бабушки, полный тревоги.

Пора что-то отвечать, а то решит, что я полная дура, меня на свидание приглашают, а я молчу, словно воды в рот набрала, да и не вежливо это.

– Спасибо, Алексей, за приглашение, но у меня совершенно нет времени, нужно готовится к урокам.

Я постаралась улыбнуться как можно мягче и взяла бабушку под руку, уловив в её взгляде одобрение.

Ковалёв сухо попрощался с нами, пожелав спокойной ночи, зашагал в темноту. Я едва удержалась от того, чтобы не броситься вдогонку за ним с криком: «Вернись! Ты же обещал! Ты же звал меня с собой! Куда же ты уходишь?» В сердцах я со всей силы пнула какую -то железную банку, лежащую на земле и тускло блестевшую в свете фонарей. Я досадовала на себя за свою нерешительность, досадовала на бабушку, за то, что она появилась в неподходящий момент. Отключили моё персональное солнце, весну, тепло, и вновь вернулся ненавистный унылый ноябрь с пронизывающим ветром, колючим морозом и тоской, от которой хочется, по– собачьи, выть.

Нам нравилось сидеть на кухне и чаёвничать. Каждая из нас ценила эти минуты тишины и покоя. Бормотало радио, гудел холодильник, а мы с бабушкой сидели напротив друг друга, иногда разговаривали, а иногда молчали. Но молчание не было тягостным. Каждая думала о чём-то своём, ведь с родным человеком приятно не только делиться радостями и горестями, но и молчать.

Но сегодняшнее чаепитие умиротворения не приносило. Придя в себя от странного наваждения, я вспомнила слова белобрысого. Неужели я и впрямь могла заинтересовать Ковалёва? Что ему от меня нужно? Вопросы множились, роились, закручивались в пёстрый разноцветный клубок, распутать который не представлялось никакой возможности. От очередной мысли, пришедшей мне в голову, перехватило дыхание. Я чуть было не дала согласие непонятно на что! А всё из за какого то прикосновения к руке. Ну, ни дура ли? Нет, нужно обязательно встретиться с Валеркой, и пусть у нас всё произойдёт, как и должно произойти между мужчиной и женщиной, а то я уже на первого встречного бросаться начала. И с хождением по тёмным улицам в одиночестве пора завязывать, да и вообще, в ближайшее время одной по городу шататься не следует, чтобы не привлекать внимание белобрысых маньяков. То, что этот Ковалёв чокнутый, никаких сомнений не осталось. Просто буду осторожнее, буду стараться не попадаться ему на глаза, и не стану ломать голову над тем бредом, который он сегодня нёс. От этих мыслей мне стало значительно легче, и я тепло улыбнулась бабушке.

Глава 4

Я проснулась от неприятного чувства тревоги, от которого слегка подташнивало и скручивало живот. Золотистый лучик холодного ноябрьского солнца пробивался в щель между неплотно задёрнутых занавесок и отражался на пожелтевших обоях в мелкий синий цветочек. Обыкновенная суббота, которую я проведу с бабушкой, мы напечём ватрушек, наведём порядок в квартире. День будет тихим, мирным без потрясений, без вторжения чужих людей. Но, от чего же так муторно на душе, что мне мешает расслабленно раскинуться на тахте, вспомнить свой недавний сон, таких ярких снов я уже давно не видела, и отправиться на запах бабушкиных блинчиков? Стоило мне задуматься о природе своей тревоги, как последние остатки сна улетучились, и я осталась наедине со своим страхом перед сегодняшним днём. Обидно! Как обидно! Теперь весь день буду, словно на иголках. Ни вспоминать сон, ни читать книжку уже не хотелось. Я решительно встала, набросив халат.

На столе завибрировал телефон.

– Да.

– Ты не передумала? – спросила трубка голосом Валерика.

– Нет, – ответила я.

– Отлично, я буду ждать.

Слова, как слова, разговор, как разговор, но мне чего-то не хватало, что-то настораживало. Может быть отсутствие радости? Тепла в голосе? Нежности? Мне всегда казалось, что влюблённый мужчина говорит как-то иначе. Но ведь я почти пол года избегала близости с ним, боялась остаться наедине, таскала мужика по музеям, театрам, кино и выставкам, в глубине души, понимая, что все эти походы интересны только мне. После посещения очередной выставки, спектакля, кинокартины, мне хотелось обсудить увиденное с Валерой, поделиться впечатлениями, узнать его мнение, поспорить. Но мой спутник отвечал хмуро и односложно, а порой в его голосе звучало раздражение. Все эти свидания в людных местах он расценивал, как попытку избежать секса с ним, от части, так оно и было.

Познакомились мы через фирму «Влюблённые сердца». Наташка уговорила меня зайти в помещение с пошлой вывеской, на которой красовалось сердце, пронзённое стрелой. Внутри офис был таким же карамельным, розовая стойка с милой длинноногой девушкой за ней, розовые пуфики и диванчики и огромные мохнатые подушки виде сердец.

Девушка протянула мне анкету, которую мне следовало заполнить. Мы с Наташкой долго спорили, что написать в графе: « В мужчинах мне нравится…»

– Сильный характер, ответственность и материальный достаток, – советовала подруга.

– Мне не нужны его деньги, – отвечала я. – Главное, чтобы он был добрым, искренним, мягким.

– На хрена тебе тюфяк! – шипела Наташка, обречённо глядя на то, как я вписываю только что произнесённые слова в графу на розовой бумаге.

Спустя три дня, мне позвонили и пригласили в офис, где недавняя девушка представила мне троих мужчин. Да уж, выбор был невелик. Усатый, с сединой в волосах дядечка, тощий хлюпик с синюшной кожей и россыпью угрей на носу и щеках и неопрятный парень в пузырящихся на коленях спортивных штанах и растянутой футболке.

Каждый из мужчин немного рассказал о себе, потом рассказывала я, ну а после, девушка предложила мне с каждым по очереди пройти в соседнюю комнату, для более близкого общения. С синюшным мы молча смотрели друг на друга все, предусмотренные правилами, пять минут. Он шмыгал носом, ковырял в ухе, чесал затылок. Седой мужчина без обиняков заявил, что я ему не подхожу, слишком мала, чтобы стать матерью его осиротевшим детям. Я была с ним полностью согласна. Неопрятный же, предложил мне погулять в парке, но оговорился, что у него пока нет работы, а, соответственно, и денег. По этому, покупка мороженного и лимонада ложится на мои плечи. Так мы и стали встречаться. Со дня нашего знакомства денег у Валерика так и не прибавилось. Он никак не мог найти постоянную работу. То мёл дворы, то разгружал фуры, а то просто лежал на диване в своей комнате в общежитии. Первые недели нашего с Валерием общения были для меня самыми счастливыми. Он постоянно извинялся за то, что не может дарить мне дорогих подарков и катать на машине, я же убеждала его в том, что всё это не важно, главное – искренность, открытость и душевная теплота. Валера мастерил для меня фигурки из дерева, приносил охапки полевых цветов, а, когда кроны деревьев покрылись медью и золотом, выложил на куске старых обоев моё имя из осенних листьев. Его жесты внимания трогали меня до слёз, моё сердце сжималось от умиления и жалости к этому простому улыбчивому, всегда весёлому бесшабашному парню. Мы взлетали в небо на качелях, задорно хохоча, глядя в бескрайнюю прохладную синь, устраивали пикники на крыше, Гуляли в самых отдалённых и заброшенных уголках парка, где гуще деревья, где глубже ковёр из опавших листьев. Как-то, на одной из таких прогулок, Валерий попробовал повалить меня на эти самые пахучие, шуршащие жёлто– коричневые листья. Но я отвергла его предложение, заявив, что мы не собаки, чтобы заниматься сексом где попало. Прогулка была, конечно же, испорчена. Валерий молча проводил меня домой и не звонил несколько дней. Все эти дни его молчания, я не находила себе места.

День пролетел быстро. Я с обречённостью смотрела, как улица за окном меняет свой цвет, от утреннего золотистого, до дневного голубовато-серого, а потом стремительно темнеет. Всё валилось из рук, бабушкина болтовня раздражала, ватрушки казались безвкусными. Единственное, что у меня хорошо получилось, так это соврать бабушке о том, что мне необходимо заночевать у Наташки, так как её муж в командировке, а ей страшно оставаться одной в квартире. Моя добрая бабуля тут же предложила угостить Наташу и её Серёжу ватрушками. Стыд сжигал меня из нутрии, в тот момент я себя ненавидела. И чтобы скрыть своё пылающее лицо и злые слёзы, выступившие на глаза, я обняла бабушку.

– Ох милая, – запричитала бабуля.– Чего это с тобой сегодня?

А мне внезапно показалось, что я вижу бабушку в последний раз. Что мне необходимо запомнить её как можно подробнее, каждую чёрточку, каждую морщинку, впитать в себя запах теста и ванили, запечатлеть в памяти её голос. Отвратное ощущение чего то уже предрешённого, непоправимого. Невыносимо захотелось позвонить Валерке и отменить встречу, послать всё к служителям тьмы и остаться дома с бабушкой. И пусть злиться на меня, пусть не звонит неделями, ничего, переживу. У меня есть бабушка, есть работа, есть подруги. Ведь была же я когда-то счастлива без Валерия. Но воспоминания о качелях, летящих к облакам, о душистых букетах васильков и ромашек заставили меня собраться и выйти на холодную погруженную во мрак улицу.

– Плохая это затея, – раздражённо думала я трясясь в душной маршрутке по ухабам.

– Идиотская это затея, – обречённо думала я, выйдя в тревожную темноту за пределами города, вслушиваясь в лаянье собак и кудахтанье кур, доносившихся из частного сектора.

– Отвратительная затея, – чуть не плача думала я, увязая в снегу, когда направлялась к старому, двухэтажному общежитию.

Но, по -настоящему я обругала себя, когда вошла в то самое общежитие. С каждым шагом по мрачному, обшарпанному коридору, окрашенному в грязно зелёный, с каждым вдохом воздуха, пропитанного запахами нечистот, протухших продуктов, спиртного и дешёвого табака, силы меня оставляли. Идти никуда не хотелось, хотелось домой, к бабушке, к бубнящему телевизору, ватрушкам и недочитанной книжке. И гори огнём Валерка со своими обидами! Плевать на эти дурацкие отношения! Я не хочу, чтобы мой первый раз случился здесь, за одной из этих пожелтевших от ветхости, хлипких дверей.

Неуверенно постучав в дверь с кривой цифрой 15, я заглянула в комнату.

Расправленная кровать с несвежим бельём, небольшой столик, уставленный нехитрой снедью, покосившийся шкаф и мужчина в трусах и майке, курящий в открытое окно.

Услышав скрип открывающейся двери, он обернулся.

– Ингуля! – радостно завопил он, увидев меня. – Пришла всё– таки моя куколка.

Пьяный худой мужик с торчащими из немытых, подмышек волосами притиснул меня к своей груди. Мой нос уткнулся в его пропахшую потом, пивом и табаком майку.

И это с ним у нас сегодня всё случится? И это к нему я ехала, обманув бабушку. Бежать, бежать, как можно дальше. И больше никогда не вспоминать этого человека, не набирать его номер, не строить никаких планов на счёт него.

Тем временем, Валерка стягивал с меня куртку, что-то приговаривая, предлагая взглянуть на приготовленные им закуски, шпроты, лук, грубо-нашинкованную капусту, грибы, а главное – милую сердцу водочку.

К отвращению присоединился страх, предчувствие чего-то непоправимого, чудовищного. Я точно знала, что из этого места нужно немедленно уходить, убираться, драпать. Что на счету каждая секунда.

– Валера, – заговорила я, стараясь сдержать дрожь в голосе.– Я не думаю, что эта комната– подходящее место для первого раза.

Пьяная улыбка на лице мужчины тут же превратилась в свирепый оскал.

– Вот фифа какая! – раздражённо выплюнул он. – А ты чего ожидала, шикарных номеров в гостинице и ванны с лепестками роз.

– Было бы неплохо,– огрызнулась я.

Да другая женщина, увидев такое вот чудо в трусах до колен и растянутой майке, окинув взглядом окружающее убранство, давно бы плюнула и уехала домой на первой же маршрутке, даже куртку и шапку не сняв. А я здесь сижу, для чего? Неужели мне хочется, чтобы это существо навалилось на меня, обдало запахом перегара, чтобы заскрипела под нами панцирная сетка кровати, чтобы из соседней комнаты доносилась брань и звон стаканов. Ну уж нет! Самооценка моя низка, но ведь не до такой же степени.

Я решительно поднялась и направилась к двери, рядом с которой на гвоздь Валерик повесил мою верхнюю одежду. Шаг, ещё шаг, скоро я покину это омерзительное место. И пусть мне снова придётся пробираться к остановке по темноте, увязая в сугробах, пусть мороз проникает сквозь слои одежды, пока я буду ожидать маршрутку, пусть придётся что – то объяснять бабушке. Прощай, Валера, прощайте голубые небеса, летящие навстречу, прощайте милые букетики полевых цветов! Всё это ещё будет в моей жизни, нужно только немножко подождать. А если даже и не будет, то ничего, переживу. Главное сейчас – сохранить свою жизнь.

Я не успела, мне не хватило каких– то секунд. Дверь открылась и в комнату ввалилось двое мужчин, тоже в трусах и майках, только менее вменяемых, по сравнению с Валеркой. Один был смуглым и волосатым, с треугольной бородкой, в которой застряли крошки от сыра и чипсов. Другой – коренастый, красномордый, с жиденькими сероватыми волосёнками.

Запах дешёвого алкоголя и немытых тел стал гуще. Меня обуял ужас, я с ясностью поняла, что сейчас произойдёт. В голове мутилось, ноги подкашивались, глаза лихорадочно искали выход. Дверь заблокирована пьяными мужиками, окно ? Но мы находимся на третьем этаже, да и открыть его я просто не успею. Схватить бутылку, стоящую на столе ? Но волосатый, вероятно, перехватил мой взгляд, так как развязно произнёс:

– Даже не думай, сучка, и не таких обламывали.

Его дружок потирал руки с вожделением глядя, то на стол с закуской и выпивкой, то на меня. Валерка же, просто курил, жадно и нервно затягиваясь.

В комнате повисло напряжённое молчание. Все застыли в ожидании. Брань за стеной стала ещё громче, потом послышалась какая– то попсовая песенка, вероятно соседи включили телевизор. В коридоре раздался хриплый женский смех.

Тишина становилась просто невыносимой.

– Валера, – проговорила я. Язык онемел от страха, горло сжалось в спазме. Слова с трудом проталкивались наружу, обжигая и царапая.

– Ты обещал, что мы будем вдвоём.

Взгляд моего, теперь уж точно бывшего, парня стал виноватым и беспомощным. Я отчётливо поняла, что он мне не поможет, не заступится.

– Ребят, – ох уж эта его извиняющаяся улыбка, ох уж этот его просительный взгляд. – Мы с Ингусей решили вдвоём побыть.

Сказал, и тут же втянул голову в тощие плечи, ожидая не то нагоняя, не то удара.

– Вот, значит, как? – крякнул Красномордый, перекатывая своё грузное тело с пятки на носок. – А в очко нам кто проиграл? А поляну накрыть и бабу приволочь нам кто обещал?

Волосатый, тем временем, принялся по– хозяйски распечатывать бутылку.

Валерка, с услужливой суетливостью, кинулся переставлять посуду на столе.

Водка звонко полилась в граненые стаканы.

– Абдулла, братан, ты это слышал? Этот фраер решил бабу зажать.

Абдулла, который, по всей видимости, был главным в этой компании, задумчиво почесал свою бороду, выскреб из неё пару крошек и вынес вердикт:

– А мы не стеснительные, сами возьмём.

Я бросила на Валерку умоляющий взгляд, но тот отвернулся, сосредоточив своё внимание на розовых кружочках колбасы, лежащих на блюдце.

Ну что ж, спасение утопающих– дело рук самих утопающих.

– Уважаемые господа, – заговорила я, с трудом проталкивая застревающие в горле слова.– Вы ошиблись, я пришла на свидание к своему парню, а бабу и поляну он предоставит вам в другой раз. И если вы хоть немного уважаете своего друга Валерия, то покинете эту комнату и оставите нас наедине.

Мужики издевательски заржали.

– Мля, Валерка, – похрюкивал красномордый. – Ты где таких шлюх находишь?

– Ты нам случайно не училку привёл?!– рычал волосатый, обнажив ряды коричневых гнилых зубов.

Медлить больше не было смысла. Этих мерзавцев не разжалобить слезами, не убедить доводами, не запугать полицией. Мы с бабушкой частенько смотрели криминальные хроники по телевизору, и чем оканчиваются подобные истории, я могла предвидеть. Изнасилуют, засунут труп в мешок для мусора и закапают в снегу, благо рядом находится лесопосадка, куда до весны никто не сунется. Ни одна живая душа не знает, куда я направилась.

Дальнейшие события отпечатались в моём сознании смутно, отдельными урывками. Может потому, что они происходили слишком стремительно, а может и оттого, что мой мозг не хотел хранить в памяти всю эту грязь.

Вот я рвусь кдвери с криком о помощи. Но мой рот тут же зажимает мясистая ладонь красномордого. Мужик швыряет меня на пол, ,пальцы второй его руки стискивают мне шею. В ушах раздаётся звон, голова тяжелеет, не вздохнуть, не сглотнуть. Сквозь пелену слёз, выступивших на глаза, я вижу, багровый шар лица, с чёрной, раззявленной щелью рта, в которой зловеще блестит несколько золотых зубов. И это последнее, на что я смотрю в своей жизни? Жирная капля пота падает на моё лицо с блестящего подбородка. Чувство гадливости заставляет меня забиться ещё яростнее. Я, из-за всех сил, колочу кулаками по огромной спине, бесцельно бью ногами по полу, но хватка не ослабевает, а мои силы утекают с каждой секундой. Мне кажется, что глаза мои начинают вылезать из орбит, что кожа головы скоро лопнет с треском, не выдержав давления.

– Будь умницей, – шепчет красномордый. – А не то, я сломаю твою шейку, маленькая шлюшка.

Чьи -то руки поспешно, путаясь в пуговицах, стягивают с меня джинсы.

Я уже ничего не вижу перед собой, перед глазами вращаются цветные пятна. Где-то, словно сквозь вату, доносится голос Валерки, он о чём -то просит каких-то ребят.

Колючее колено раздвигает мне бёдра, твёрдый и горячий пенис с трудом пытается протиснуться внутрь меня, но никак не попадает. Толчок, и ещё раз и ещё. Моё тело не желает впускать в себя это мокрое до отвращения крупное , нечто. Но Абдуллу это не останавливает. Матерясь, он тыкается в меня всё яростнее, всё агрессивнее. Грубые пальцы в заусенцах щипают кожу, стараясь причинить, как можно больше боли. Моё сознание уходит, я погружаюсь в спасительную мягкую тьму, понимая, что скорее всего, останусь в ней навсегда.

Внезапно, сквозь окутавшую меня пелену забвения, прорывается звук разбивающегося стекла. Осколки водопадом обрушиваются на пол комнаты, а меня окатывает чем – то горячим и солёным. С трудом разлепив глаза, я вижу, что на мне лежит обезглавленный труп, а из него толчками вырывается кровь. Вся комната залита осколками и кровью, разбитое окно зияет чернотой, из него тянет пронизывающим холодом. Под столом лежит голова

Красномордого, с остекленевшими глазами и разинутым, в ужасе, ртом. Валерка катается по полу, скуля и зажимая распоротый живот, из которого вываливаются окровавленные внутренности. Над Абдуллой же, нависает Ковалёв, вонзив в его шею клыки и жадно причмокивая.

Происходящее напоминает дурной сон, от которого, хочется проснуться. Но уж слишком явно, слишком тошнотворно пахнет кровью, слишком сильно трясёт моё тело от холода, страха и отвращения. А может быть это и есть сон? Болезненный бред. Да, так и есть, я сплю. Я заболела, у меня температура. Но скоро я проснусь, и всё будет хорошо. Бабушка даст мне лекарство, вызовет врача, а я позвоню на работу и предупрежу, что уроков истории в ближайшую неделю не будет. Ох, ну когда же наступит пробуждение?

Напившись крови, Ковалёв вытирает рот тыльной стороной ладони. и направляется ко мне.

Я в ужасе кричу и ползу на четвереньках в сторону двери. Только бы доползти, только бы вывалиться в коридор, а там люди. Ведь не смогут же они равнодушно отнестись к девушке в окровавленной одежде.

Сильная рука тянет меня вверх.

– Нам нужно торопиться, – ровным голосом произносит он, будто бы на полу не лежат три труппа, словно его ноги не топчут кровавые лужи, словно он не пил сейчас из разорванной шеи Абдуллы.

Мы вылетаем в разбитое окно. Под нами белой простынёй проносится поле, над нашими головами коричневым, мутным и вязким, словно кисель, пологом нависает небо. Холодно! Я и не думала, что может быть так холодно. Тысяча игл вонзается в кожу, стынет кровь, лёгкие разрывает болью. Потоки встречного ветра яростно лупят по лицу, уродливыми гибкими щупальцами выкручивает кости, ввинчивается в глаза, нос, уши. А мы всё летим, летим, летим, и кажется, что нашему полёту не будет конца, что я уже умерла, и сейчас моя грешная душа получает заслуженное наказание. Наконец, сюрреализм происходящего окончательно выматывает мою нервную систему, и я с благодарностью погружаюсь в объятия тьмы.

Глава 5

Я в огромном ледяном шаре. Он кружится, а я, то и дело, ударяюсь то об одну, то о другую его стенку. Стенки обжигают холодом, от которого стынет всё внутри. И единственное моё желание – чтобы прекратилось кружение. Поворот, ещё один и ещё. Ну, пожалуйста! Ну, остановите это кто-нибудь! Я больше не могу! Я больше не выдержу! Я плачу, плачу навзрыд, и слёзы мои холодны. Они превращаются в кусочки льда и застывают на щеках.

Но вот шар с треском раскалывается, ко мне протягиваются руки. Они поднимают меня, прижимают к горячему телу. Я доверчиво приникаю к спасительному теплу, затем поднимаю взгляд и вижу страшное лицо Ковалёва, перепачканное кровью. За его спиной что– то взрывается и мы оказываемся в горящей комнате. Меня опаляет жаром, губы пересохли, хочется пить. Ковалёв подносит к моим губам стакан воды, но стоит мне пригубить столь вожделенную жидкость, она краснеет, и я понимаю, что передо мной кровь. Мы летим сквозь пламя, пока не долетаем до рычащей мясорубки, из которой в огромный таз вываливается фарш. Я с ужасом осознаю, что этот фарш из человеческого мяса. Вот в месиво из перетёртых костей, кожи и мышц падает золотой зуб

Красномордого, в его поверхности отражаются языки пламени, а вот и медальон, который я подарила Валерке на день его рождения. Мой крик так пронзителен, что от него закладывает уши. Глаза резко открываются и я вижу перед собой старуху, протирающую моё лицо влажной тряпицей.

– Кризис миновал,– говорит она. – Можешь теперь отправить её к остальным.

– Я бы предпочёл, чтобы она побыла здесь.

Голос собеседника старушки показался мне знакомым.

– Пусть напоследок с людьми пообщается перед тем, как ты перетащишь её через портал. Это важно для них, Вилмар.

Мерно тикали часы.

В комнате пахло лекарствами и тяжёлым духом болезни.

Из – за неплотно -задёрнутых штор просачивался утренний голубоватый свет. Никогда не любила утро. Оно пугало меня своей непредсказуемостью, своими новыми правилами. Утро– это холод и тревога пробуждения, это– путь до работы в набитом людьми городском транспорте, это угрюмые прохожие, это– совещания на работе. Вот и сегодняшнее утро не сулило мне ничего хорошего. Где я ? В больнице? В чьём– то доме? Кто эти люди?

– Люди – существа слабые, тебе следует это запомнить, балбес, если уж собрался завести себе источника. Если бы ты не вздумал тащить девчонку почти голышом в двадцатиградусный мороз, мы бы уже давно находились в Далере, а не теряли бы тут лишние три дня. Его величество будет вами недоволен. Он собрался чиновников награждать, а тут такая оказия.

Старуха ехидно захихикала.

– Время ещё есть, – отмахнулся Вилмар. – Я скажу ему, что это ты так долго источника выбирала, не могла определиться, все такие сладенькие, хорошенькие.

– Вот дурак! – насмешливо фыркнула старуха. – Я то уж давно выбрала. Мне мальчик понравился, лысенький такой. Дерзкий, адреналина в кровушке много, того и гляди в драку кинется. Кстати, можешь забирать своё сокровище. Очнулась она, лихорадка отступила, лежит здесь претворяется.

– Не всё ли равно, кого ты выбрала. В любом случаи они у тебя долго не живут.

К кровати, на которой я лежала подошёл Ковалёв. Мой кошмар. Аккуратный, свежий, благоухающий ментолом и цитрусом. Бежевые брюки, белоснежная рубашка– всё тщательно отутюжено, всё сияет чистотой, словно никогда не летели на его одежду, куски разодранной человеческой плоти, словно рот его не был перепачкан кровью, убитого им человека, словно не разило от него запахом истерзанных внутренностей и смертью.

Меня затрясло от страха. Он медленно приближался, он тянул ко мне свои руки. Я же, слабая, беспомощная, жалкая, ничего не могла сделать. Моя жизнь, за последние несколько часов, превратилась в комнату страха, где за каждой дверью меня ожидает какой– то ужасный сюрприз. По спине противной струйкой пробежал холодный пот, язык примёрз к нёбу, воздух показался густым, совершенно непригодным для дыхания, во рту разлилась горечь.

– Нет, – прохрипела я, стараясь уцепиться за рукав старухи. – Бабушка, милая, не отдавай меня ему.

Я была готова унижаться, умолять, ползать на коленях перед этой бабкой с потемневшим от старости лицом и узловатыми жёсткими руками. Сложно сохранять чувство собственного достоинства, когда тебе грозит смерть. А то, что этот Ковалёв или как его там, Вилмар, несёт смерть, я даже не сомневалась.

– Да чем же ты так девку то напугал, дурья твоя башка? – смеялась старуха, с лёгкостью отцепляя мои пальцы от ткани своей одежды.

Руки снежного барса без труда подняли меня и куда– то потащили. Комната с большой кроватью и тяжёлыми бордовыми занавесками проплыла мимо. Мы же очутились на белоснежной кухне, где всё вокруг дышало чистотой.

– А ну прекрати! – рявкнул Вилмар, встряхнув моё дрожащее рыдающее тело. Щеку обожгла хлёсткая пощёчина.

Я сделала несколько глубоких вдохов, зажмурилась, потом открыла глаза. Надо взять себя в руки, моя истерика – лишь моя личная проблема. Никто не станет меня жалеть, никто не погладит по голове и не повезёт меня домой. Я сама во всём виновата, нужно было остаться дома, а не тащиться на окраину города к негодяю -Валерке, где даже антивампирские жучки не установлены. Так что успокойся, Инга, сядь за стол и послушай то, что тебе сейчас скажут. Может быть, тебя убьют легко и безболезненно, а может быть, и не убьют , ведь пока ты была без сознания, на твою кровь никто не покусился.

Меня опустили на табурет перед столом, на глянцевой поверхности которого, отражался свет маленьких жёлтых лампочек висящих под потолком. Я положила голову на прохладную гладкую поверхность, ощущая, как пластик приятно холодит мою разгоряченную кожу.

Передо мной материализовалась дымящаяся кружка с каким– то чаем.

– Пей, – последовал приказ мужчины.

Я послушно сделала несколько глотков.

Зелёные глаза, какое– то время, смотрели на меня с неудовольствием, затем мужчина заговорил:

– Тебе предоставлялась возможность узнать меня получше, привыкнуть ко мне, но ты решила проявить своё ослиное упрямство, и теперь дрожишь от страха. Но ничего не поделаешь, будем исходить из того, что есть. Скоро мы переправимся через портал, и уже на месте ты задашь все свои вопросы, а на данный момент, времени для инструктажа у меня нет. Хотя, что то тебе, наверняка , поведают твои друзья по несчастью. А теперь идём, и без глупостей!

В подвале, на удивление, было светло и сухо. На надувных матрасах сидело несколько угрюмых человек. Лысый парень с синяком под глазом и выпирающим лицевым отделом черепа, сосредоточено крутил какие – то чётки, худенький рыжий очкарик и блондинка жались друг к другу, густо накрашенная брюнетка раскачивалась из стороны в сторону.

В самом дальнем углу зияла яма, от которой нестерпимо тянуло омерзительным духом испражнений. Я невольно поморщилась, на что брюнетка удовлетворённо хмыкнула, а лысый заржал, влюблённая же парочка ещё теснее сжалась. Я опустилась возле захлопнувшейся двери, в которой несколько раз со скрежетом провернулся ключ.

– Ну, вот и ещё одного человека сюда засунули, – надрывно проговорила брюнетка, прервав своё занятие. – Подумать только, я целых три дня здесь сижу. Где обещанные путёвки к морю? Что за тур фирма такая идиотская?! Я буду жаловаться в приёмную СГБ. Содержать меня в таких условиях!

От голоса брюнетки хотелось закрыть уши, так как он напоминал скрип несмазанных дверных петель. В огромных очках женщины отражался свет тусклой желтоватой лампочки, который казался зловещим.

Три дня! Отступившая паника вновь начала приближаться. Меня, скорее всего, уже ищут. Бабушка не находит себе места, Наташка доказывает в полиции, что меня у неё в тот злополучный вечер не было, начальство на работе ломает голову над тем, как сохранить имидж школы и не ударить в грязь лицом. Весь мир встал с ног на голову. Моя жизнь с хрустом лопнула на две половины, «До» – пусть не такая яркая и счастливая, но размеренная и спокойная, и «После»– пугающая, неясная, безобразная в своей непредсказуемости.

С отчётливой ясностью я поняла, что ничего не будет как раньше. Не будет заботливой бабушки, не будет уроков в школе, не будет посиделок с Наташкой в её кабинете, не будет совещаний в актовом зале. Теперь, всё, что когда– то меня раздражало, утомляло, обижало казалось таким дорогим и близким. Это была моя жизнь, мои будни, которые я не ценила, ждала перемен, знаменательных событий. Ну вот они эти перемены, получай, ешь на здоровье!

– Нет, вы только подумайте, – брюнетка уже голосила, нервно, злобно оглядывая сидящих вокруг. – Они просто не имеют права меня здесь удерживать. Мой бывший муж друг двоюродного брата секретаря председателя городского управления. Я найду управу, я подключу свои связи, как тогда, когда моему ребёнку в больнице сделали укол, а он после него долго плакал и не мог уснуть. И знаете, чего я добилась? Эту сестру уволили!

– Закрой пасть,– лысый зло сплюнул. – От твоего нытья блевать тянет. За халявными путёвочками припёрлась? Так то, бесплатный сыр, знаешь где только бывает? А вот меня, как лоха с работой развели, я же не ноюсь.

Я невольно испытала чувство благодарности к парню. Сама я, в силу своего воспитания, никогда не смогла бы нагрубить человеку, несмотря на то, что порой мне очень этого хотелось. Весьма неприятная особа. С подобными дамочками мне приходилось сталкиваться в школе.

Первое сентября, школьная линейка, погожее утро, обещающее превратиться в тёплый день. Верхушки деревьев слегка покрылись золотом, прохладный ветерок остужает разгорячённую волнением кожу. На мне светлая юбка и белоснежная блуза, мне немного страшно, немного весело. Аркадий Кондратьевич объявляет имена новых учителей. Вот из толпы вышел учитель труда, приземистый мужичок, нарядные детишки и их родители приветственно хлопают , вот называют имя моей подруги, и на сцену выплывает Наташка. Директор вызывает меня. Я иду туда, где уже стоят трудовик и математичка, дети продолжают хлопать, я улыбаюсь. Но вдруг из толпы, грубо накладываясь на хрипло-звучащую из неисправных динамиков , песню, раздаётся голос одной из мамаш. Зычный, сметающий на своём пути любые преграды, он пролетает над школьным двором старой вороной с пыльными крыльями и бьёт мне прямо в темя.

– Ой, батюшки! Так она сама ещё дитя дитём! – восклицает мамаша. – Да с урока такой учителки и сбежать не грех!

Надо ли говорить, что настроение моё было испорчено. Но к полному нулю оно скатилось, когда один из классов воспользовался этим советом и не явился на урок.

– Да надоело просто торчать в этом подвале, – пискнула блондинка, жалобно всхлипнув. – Так говном воняет, я скоро умру здесь. Чего им от нас надо, зачем эти люди пообещали сдать нам дешёвую квартиру?

– Тихо, милая. – зашептал ей очкарик. – всё будет хорошо, мы скоро выйдем отсюда, там на улице будет свежий воздух, солнышко…

Я, на мгновение, почувствовала зависть к этой миловидной блондиночке. Как бы мне хотелось, чтобы кто– то близкий, вот так же шептал в моё ухо всякие успокоительные глупости. Но я одна, всегда одна. Одна сидела дома, когда все бежали на дискотеки, одна приходила в августе в школу, помогать красить парты, пока мои одноклассники валялись на пляже, одна возвращалась с вечеринок раньше всех, ведь только мне не позволялось задерживаться после восьми, одна приходила на свадьбы своих подруг, ведь только у меня не было пары.

– Ага, птички и травка зелёная, – раздражённо прервал лысый. – Хорош сопли разводить! Неужели вы не поняли, куда и к кому попали? Вы им в рожи смотрели? В их глаза? Нас переправят через портал, раздарят кровососам, и мы сдохнем, все до одного, потому, что кровососы выпьют нашу кровь. Понятно вам?!

Паника сменилась усталостью. Как же всё это надоело. Надоело бояться, надоело знакомиться с новыми, но такими отвратительными людьми, надоело ожидать чего– то. Даже заплакать больше не получается, я израсходовала запас слёз. Глаза сухие, воспалённые, тело слабое и вялое после болезни. Пусть будет, что будет. Хотят убить, пусть убивают, хотят моей крови – да берите, мне не жаль, только оставьте меня в покое на несколько часов, дайте отлежаться, дайте ещё немного подышать морозным воздухом, посмотреть в белёсое, словно топленое молоко небо, ощутить прикосновение снежинок к своим щекам.

Но лысому, явно, хотелось борьбы, он не собирался сдаваться без боя.

Парень вскочил с матраса и принялся яростно отбивать кулаки о металлическую обшивку двери.

– Эй вы! – орал он во всю глотку. – Козлы кровососущие! Откройте эту хренову дверь, а не то, мы сейчас надышимся дерьмом и сдохнем, и вы не получите нас живыми!

Все тоскливо смотрели на жалкие потуги лысого, скорее всего, он проделывал это не в первый раз, и его действия никакого результата не давали.

Дверь внезапно открылась, едва не ударив парня. На пороге возникла вампирша с каштановой шевелюрой на голове, тоненькая, в лёгком белом платье. Её сапфировые глаза смотрели на нас с умилением и любопытством. Так смотрят на цыплят, пытающихся выбраться из коробки, таким взглядом награждают щенка, впервые выведенного на прогулку. От неё пахло волей, ветром, чистотой первого снега и, в то же время, терпкостью заливных лугов.

– Постройтесь в одну шеренгу, – мелодично прозвучал её голос. – На улице довольно холодно, вы ведь не хотите замёрзнуть?

Накатила апатия, безразличие ко всему. В голове не осталось ни одной мысли, чувства притупились. Всё стало неважным, пустым. Только этот синий взгляд держал от последнего шага в пропасть забвения, только этот голос, такой чарующий, такой ласковый не давал закрыть глаза. Звучи, звучи, только не замолкай, мы, такие маленькие, такие беззащитные, не бросай нас. Мы сделаем всё, что ты скажешь, мы будем послушными твоей воле. Главное – не покидай нас, останься с нами.

Мы встали перед ней.

Вампирша , что -то мурлыча себе под нос, принялась делать руками какие– то пассы. Воздух вокруг начал уплотняться, мутнеть. Теперь каждый из нас находился в полупрозрачной тёплой капсуле, которая слегка подрагивала.

– Отлично, – пропела вампирша. – А теперь следуйте за мной, мои дорогие.

Морозный воздух, пусть и не обжигал холодом, благодаря защитной капсуле, но смог немного отрезвить. Теперь я отдавала себе отчёт, что нет никакого «мы», есть я и есть эти люди, каждый по отдельности. Но был ли толк в этом понимании, когда мои ноги сами собой переставлялись в том направлении, куда нужно этой каштановой вампирше.

Перед нами лежала ледяная гладь озера. Мы ступили на лёд и встали в две линии, я, брюнетка, блондинка, очкарик и лысый, а напротив нас вампиры. Напротив меня Вилмар, рядом с ним та, что заходила к нам в подвал, потом – черноволосый с каменным строгим, но всё же очень красивым лицом и старуха.

Нам велели вытянуть руки вперёд, так, чтобы наши ладони касались ладоней вампиров, а потом зазвучала песня на незнакомом языке. С начала, зимнюю сонную тишину прорвал густой, мощный, полный молодой неудержимой силы, словно морской шторм, баритон Вилмара. Затем, лёгким дуновением ветра прошелестел тонкий и нежный голосок каштановой вампирши. Голоса дополняли друг друга, Страсть и нежность, напор и смирение. И казалось бы, что третий– лишний, но нет. В союз этих двух голосов проник мягкий тенор черноволосого вампира успокаивающий, сглаживающий, вбирающий, как белый прибрежный песок, как рыхлая плодородная почва. Но чего– то не хватало, не выходило целостной картины. Где же он, недостающий элемент? И вот оно! Яркое, будто пламя, контральто старухи. Вампирская песня, творящая волшебство, обладающая магической силой, способная как исцелить, так и погубить, помочь взлететь к небесам или раздавить как червя, заставить дрожать от страха, или безрассудно броситься в бой. Кто знает, может быть за эти песни люди и возненавидели вампиров? Песня открывающая портал. Она лилась, словно родниковая вода в жаркий летний день, в ней было солнце, птичьи трели, запах молодой травы, стрёкот цикад и далёкие раскаты грома. От неё замирало сердце, хотелось раскинуть руки и бежать навстречу ветру, к синей полосе горизонта. Хотелось отпустить все заботы и тревоги, хотелось просто жить, беспечно, бездумно.

Лёд треснул, и мы начали проваливаться, но не резко, а плавно, словно находились в лифте. Всё вокруг погрузилось в фиолетовый плотный сумрак, который хищно урчал и вибрировал. Фиолетовое постепенно сменялось синим мягким, словно вата и гудящим, будто рой пчёл, синее голубым, голубое зелёным. Сочно зелёное с шипением разорвали ярко– жёлтые лучи, на мгновение ослепив. Я зажмурилась, но открыв глаза, увидела, что теперь мы находимся в густом оранжевом плотном киселе, который облепляет со всех сторон, пытаясь проникнуть в рот и нос. Яркая вспышка, и нас крутит в красном водовороте, подкидывает вверх, сбрасывает вниз. И наконец– тишина и пустота, долгожданная, желанная.

Глава 6

Меня разбудили солнечный луч, ласково коснувшийся моей щеки и многоголосое щебетанье птиц. В распахнутое окно веяло живительной летней прохладой, после ночного дождя, благоуханием цветов и влажной травы. Я открыла глаза и с удовольствием потянулась. На белой поверхности потолка отражалась зелень деревьев и дрожащие солнечные блики, лукаво проглядывающие сквозь прорехи в густых кронах деревьев.

Я чувствовала себя бодрой, отдохнувшей, полной сил. Но в то же время, по телу растекалась сладкая лень, когда хочется просто наслаждаться данным моментом. Не погружаться в прошлое, не стараться предугадать будущее, а находиться в настоящем, здесь и сейчас, ни о чём не думая, никуда не торопясь.

Лето – моё любимое время года. Что может быть лучше чтения книжки в шумящем от детских криков и пенья птиц парке, вечернего чаепития на балконе с бабушкой, когда пахнет засыпающим городом, пыльной листвой и остывающим асфальтом, суеты на пляже, фруктового мороженого, шашлыка с холодным пивком? Стоп! Какое лето?! Какое пиво?! Какой, к демонам, пляж?! Я не в своей квартире, не в своём городе, не в своей стране! Я там, где не бывает зимы, где рокочет море, где растут пальмы и кипарисы. Я там, где много, чертовски много вампиров. Я в Далере на территории вражеского государства! В немом ужасе я смотрела на дверь, которая вот– вот откроется и в эту такую милую голубенькую комнату войдёт вампир. И что он сделает, Инга? Правильно, он цапнет тебя в шею и начнёт пить твою кровь, с наслаждением причмокивая. Ты разделишь участь Абдуллы.

Куда бежать? Где прятаться? Да уж, Инга Анатольевна, если ты вернёшься домой и расскажешь детишкам в классе о своём приключении, на твоём уроке воцариться гробовая тишина. Я соскочила с кровати. На мне ,по прежнему, болталось пёстрое платье старухи. Расцветочка отвратительная. Хотя, какая разница, в чём помирать?

Я подошла к двери, подёргала ручку. Заперто! Не удивительно, ведь человек– пища довольно подвижная, это ведь вам не отбивная из свинины и не котлета, спокойно лежать на тарелке не будет. Хотя прежде чем котлета стала котлетой, она была свиньёй, коровой или курицей. Да что за чушь мне лезет в голову?! Мне нужно думать о том, как спастись! Как? Как? Да ни как! Я могу сбежать от этого вампира, к примеру, выскочить в открытое окно, и попасть в лапы другого. Это их государство, здесь они хозяева. Я бесцельно оглядывала помещение. Голубые стены, голубые занавески, коврик на полу цвета морской волны, небольшой тёмно– синий прикроватный столик. Стихия Вилмара– вода.

Дверь открылась тихо, и на пороге возник Вилмар с сияющей улыбкой радушного хозяина на лице.

– С прибытием, Инга, – проговорил он, садясь на кровать, приглашающим жестом предлагая сесть с ним рядом. Я осталась стоять.

Играет, как кошка с мышью, как жестокий ребёнок с бродячим котом, которого с начала поманит вкусняшкой, погладит по встопорщенной шерсти и лишь потом потянет за хвост или усы. Наши взгляды скрестились, словно кленки перед боем, мой – затравленный, решительный, полный страха и ненависти, и его – укоризненный, снисходительный, раздраженный. А с чего ты раздражаешься? Думал, что я днями и ночами мечтала попасть сюда, грезила твоим укусом, желала умереть?

– Я не хочу, чтобы ты меня боялась, – вновь зазвучал голос вампира. – Понимаешь ли, мне адреналин не по нраву, я больше эндарфины люблю.

– Значит, останешься голодным

Голос мой прозвучал хрипло и надломлено, сильно же я простудилась во время полёта над заснеженными полями.

– Посмотрим. Я найду способ тебя порадовать, не сомневайся.

Надо отдать должное этому вампиру, улыбался он, что называется, лучезарно. Его лицо тут же приобретало мальчишеский, бесшабашный вид. Хулиган, предлагающий студентам прогулять зачёт. Беспечный повеса, клеящий девчонок на дискотеке.

– Идём на кухню, завтрак уже на столе.

Неужели он думает, что я вот так просто пойду за ним? Глупо, по– детски, но я решила никуда не ходить, нам не о чем говорить, не к чему сидеть за одним столом.

– Назови хоть одну причину, чтобы я пошла.

Не боюсь его ни капельки, мне больше нечего страшиться, овцой, которую откормят, чтобы потом зарезать, быть не желаю.

– Хорошо, – вампир, явно, веселился. Поднявшись, он заходил по комнате, но не нервно, а беспечно, с видом скучающего бездельника. – Назову и не одну. Во– первых – ты моя гостья, и я, как радушный хозяин обязан напоить тебя чаем. Во– вторых– мне недавно сделали ремонт, и я хочу похвалиться, ну, а в третьих – за столом вести беседу гораздо приятнее, ты не находишь?

Враг улыбался так искренно, так естественно себя вёл, расхаживая по комнате, совершенно бесцельно, то открывая шкаф, то выглядывая в окно, что на мгновение в голову проскользнуло сомнение: « А может нет никаких вампиров, и я не в Далере, а в съёмочном павильоне? Может быть, это один из множества телевизионных розыгрышей, которые часто устраивают, подшучивая над добропорядочными гражданами, чтобы потом показать по телевизору всей стране?»

Но как же тогда объяснить полёт, синяки на моей шеи от пальцев красномордого и три растерзанных труппа, оставшихся в общаге? Нет, это не розыгрыш и не игра моего воображения, передо мной стоит настоящий вампир, страшный враг человечества, а за окном цветёт и пахнет, купаясь в лучах южного солнца Далер.

– Ты издеваешься что ли? Я в твоём доме не гостья, а пленница, или лучше сказать – еда. И по этому, мне глубоко безразлично, какие у тебя обои, потолки и сантехника. А если хочешь со мной поговорить, говори здесь и сейчас.

Вампир внезапно посерьёзнел, мальчишескую весёлость, как ветром сдуло. Он подошёл ко мне совсем близко, так, что я ощутила его дыхание на своём лице, положил на плечи тяжёлые ладони, навис надо мной ,закрыв свет. В голове помутилось не то от страха, не то от ощущения своей беспомощности перед ним и ещё от чего – то волнующего, скручивающего внутренности, учащающего пульс.

– Нас видят такими, какими мы себя преподносим. Если ты постоянно ожидаешь удара, то тебя обязательно побьют, если ждёшь насмешек, над тобой будут смеяться. Не веди себя, как пленница, как несчастная жертва, и я не буду тебя ею считать. Так, что предпринимаю вторую попытку и приглашаю тебя присоединиться ко мне за завтраком.

Враг протянул мне руку, ожидая, что я вложу в неё свою ладонь, но я проигнорировала его жест, и рука, на несколько секунд беспомощно зависла в воздухе. Затем вампир открыл дверь и вышел.

Я угрюмо поплелась за ним, по длинному коридору, затем по лестнице, украдкой оглядывая убранство дома. Всё, как и следовало догадаться, было выдержано в голубых и светло– зелёных тонах. Если бы кто– то решил разрекламировать этот дом, то слоган, вероятнее всего, звучал бы так: « Лёгкость и невесомость – комфорт для тела, отдых для души»

Пушистые зеленоватые коврики на полу, небольшие пуфики в коридоре, высокие светлые потолки, лёгкие, полупрозрачные занавески, глубокий, и по всей видимости, очень мягкий диван в холле. Дом дышал свежестью, бодрящей прохладой. А на диванах и коврах хотелось растянуться, раскинуть руки в стороны, расслабить тело.

Кухня тоже была такой же голубовато– зелёной. Мне указали на просторный угловой диванчик за прозрачным столом, уставленным всевозможными яствами. Мы так с бабушкой никогда не питались, просто не хватало денег ни на вот такую золотистую дыню, исходящую сладким соком и головокружительным ароматом, ни на орехи, ни на белую рыбу. Обычно, мы ели на завтрак кашу пшенную или гречневую, на обед щи, наготовленные бабулей, на пять дней, на ужин макароны с сыром или варёным яйцом. По выходным мы пекли блины или ватрушки, если оставались деньги на творог. Так и жили. Бродя вдоль рыночных рядов, я даже не смотрела в сторону прилавков с фруктами и овощами, так как знала, что всё это не для моего скромного кошелька учительницы. Оранжевые апельсины, жёлтые бананы, краснощёкие яблоки и пупырчатые огурцы предназначались тем, кто имел хоть какое– то отношение к военной службе или военной промышленности. Они могли позволить себе и вкусную еду, и отдых на море, и стильную одежду, и дорогие лекарства.

При одном взгляде на стол, рот наполнился слюной, а желудок напомнил о своём существовании неприличным бурчанием. Ну, уж нет, кто в доме хозяин, я или тараканы? Терпи, дорогой, и не урчи так громко, мы бедные, но гордые, нас кусочком дыни не купишь. Но каким, чёрт возьми, кусочком!

Я сидела неподвижно, стараясь не вдыхать дурманящие запахи.

– Что то не так?

Голос Вилмара показался мне встревоженным.

– Аллергия, на какой– то из продуктов? Инга, говори сразу, это очень серьёзно.

Он опустился на диванчик рядом со мной, сжал мою руку своей огромной ладонью, впился в лицо зелёными глазами.

– Алексей, или Вилмар, прости, но я не знаю, как к тебе правильно обращаться, – начала я, стараясь не закричать, от обиды, от жалости к себе, от растерянности. – Я не хочу оставаться здесь, не хочу есть эту еду, которую пробовала лишь однажды, в гостях у бабулиного одноклассника генерала Карпеева, зная, что мои близкие сейчас жуют пустые макароны. И неужели ты думаешь, что я, словно голодная собачонка кинусь на сахарную косточку, забыв обо всём, кто ты, куда я попала и что со мной будет?

Светлые брови мужчины сдвинулись к переносице, образовав складку, в глазах затвердел лёд.

– Послушай меня, Инга – начал он. –Я не виноват, что ваше правительство старается удержать свою власть путём запугивания несуществующим врагом и одну половину бюджета тратит на оборону, а другую половину разворовывает. Я не виноват, что СГБ плевать на всех вас, на ваше здоровье и благополучие. Не нужно воспринимать моё гостеприимство, как насмешку над твоей страной. К тому же, по известным нам обоим причинам, тебе необходимо хорошо питаться, чтобы выжить. А приручать тебя, как собачонку, я не вижу необходимости. По закону Далера, ты являешься моей собственностью, и твоё желание здесь не учитывается.

Я знала об этом, я не питала никаких иллюзий, что меня отправят домой или прислушаются к моему мнению. Но одно дело, когда ты это понимаешь, а другое – когда страшные слова произнесены вслух. И вот ты уже ощущаешь прикосновение металла наручников, защёлкивающихся на твоих запястьях, вдыхаешь смрадный запах застенков.

– Почему я?

Наверняка каждый, кто оказывался здесь, задавал этот вопрос. Глупый, ненужный, бесполезный.

– Что именно ты хочешь знать?

Тяжёлая горячая ладонь вампира переместилась на моё плечо. Освободившейся руке стало легко и прохладно. Странное ощущение, всё тело напряжено, лишь одна рука расслаблена, будто объявила суверенитет всему организму.

– Как вы отбираете нас?

–Находим не привитых с помощью комаров. Ты же обнаруживала у себя небольшой пузырёк на коже?

Я кивнула.

– Тебя укусил наш комарик, выращенный в королевской лаборатории, вернулся с образцом крови, и нас, поставщиков, отправили в вашу страну, за вкусными подарочками для чиновников. Сейчас не те времена, когда каждый вампир имел своего источника. Теперь это могут себе позволить только приближённые к его величеству или те, у кого имеются особые заслуги перед королём и государством. Я вот заслужил.

Тон его объяснений был спокойным, даже немного скучающим, будто бы речь идёт не о похищении людей из страны, а о погоде за окном. Большие руки привычно наливали душистый кофе в изящные чашечки из тонкого белого фарфора, плавными, текучими движениями резали хлеб. Это для меня перевернулась жизнь, а для него ничего не изменилось, обычное солнечное утро, привычный завтрак, привычный запах кофе.

– А что, простолюдины голодные сидят и магию не используют? А ещё говорил, что нашему правительству на нас плевать, ваше – то, выходит, ни чем не лучше?

Вампир расхохотался. Чашка, из которой он уже успел сделать глоток, со звоном ударилась о блюдце. Скорее всего его повеселили ни мои слова, шутить я никогда не умела, а моя готовность к вступлению в диалог.

– Мы их называем младшие вампиры. У нас есть пункты общественного питания, там содержатся люди для всех, кому понадобится кровь. Эти люди родились здесь, в специальных условиях. Они, конечно, представляют ценность, но не такую, как первозданный источник. Так что, я очень богат, и статус мой довольно высок. Кровь первозданного источника даёт больше возможностей, более крепкую связь со стихией. На мою тарелку лёг жёлтый кусочек дыни. Я отрицательно покачала головой, скрестив руки на груди. Я не скотина, которую откармливают на убой. Тебе придётся считаться со мной, придётся вступать в переговоры, идти на компромисс. Не для того воевали наши прадеды, чтобы их потомков воровали, как кур из курятников и пичкали кормом полезным и питательным для получения крови. Хочешь эндарфинов? Ну так убей своего короля, залей свою солнечную зелёную страну багрогом, сотри её с лица планеты! Это принесёт мне гораздо больше радости, чем твои деликатесы.

– Так, – вздохнул Вилмар, в одно мгновение поднявшись со своего места и нависнув надо мной. – Объясняю в последний раз: Тебе необходимо хорошо питаться, от этого будет зависеть продолжительность твоей жизни, твоё здоровье, твоё самочувствие

Голос вампира зазвучал с пугающей мягкостью. От его нарочитого равнодушия по спине пробежали противные мурашки.

– Хочу предупредить сразу, с теми, кто пытается объявить голодовку, ты не одна такая гордая и принципиальная, мы поступаем довольно жёстко. Кормим принудительно, через зонд или сдаём в пункты общественного питания. Так, что запомни, девочка, манипулировать собой я не позволю. Даю тебе ровно одну неделю на адаптацию, а потом буду брать кровь, так и знай, прими это, как факт. И не вздумай разжалобить меня слезами или закатить истерику. В любом случаи держаться дольше, живя под одной крышей с источником, я не намерен.

Я закрыла лицо руками. Всё! Больше не могу! Меня день за днём будут доить, как корову. С начала кормить, потом доить, и вновь кормить. И так по кругу. Жалкая беспомощная, глупая, не способная отстоять себя, не способная бороться серая мышка. Я буду жрать эту пищу, давясь слезами, давясь собственной гордостью, чтобы избежать ещё большего унижения. Я умерла, меня уже нет ни для бабушки, ни для подруг, ни для учеников. Мне остались считанные дни или месяцы, которые я проведу в заточении. Может повеситься? Но у меня не хватит духа. Моя душа сколько угодно может желать смерти, отдыха, коварной мести, но телесная оболочка хочет жить. Она всегда хочет жить, у неё нет принципов, нет гордости, нет моральных устоев, у неё есть только болевые рецепторы.

– Нет! – рыдала я, раненным зверем, загнанным в угол. – Я не смогу так, я не выдержу, я что не– будь с собой сотворю, я сойду с ума!

Напряжение всех этих дней вырвалось наружу и теперь текло из глаз и носа, сотрясало тело, вырывалось из горла хриплыми воющими звуками.

Сильные руки обхватили меня, прижали к рельефной груди, в которой гулко билось, такое же огромное, как и сам этот вампир сердце. Попытка вырваться из крепкого кольца его рук не увенчалась успехом. Ненавижу! Ненавижу! Ненавижу!

Я ревела, щедро орошая слезами, его рубашку. А он, терпеливо ждал, когда приступ моего отчаяния пройдёт. Я оплакивала свой привычный мир, из которого меня вырвали, оплакивала Валерку и свои натужные попытки обрести с ним счастье, свою свободу и такую неяркую, лишённую событий жизнь. Я ничего не успела, ничего не сделала, ничего не испытала. Могла ли я знать, что линия моей судьбы так резко прервётся? Ох, если бы я знала, то не сидела под крылом бабушки, а, вместо этого, разбив тёплый и комфортный колпак Бабуриной гиперопеки, наслаждалась жизнью. Мне казалось, что всё впереди. Вот окончу школу и тогда… Вот окончу институт и тогда… Вот устроюсь на работу и тогда…

Но слёзы не могут литься вечно, поток иссяк, и на смену отчаянию пришло опустошение. До меня начали долетать посторонние звуки, шёрох листьев, пронзительные крики стрижей, шуршание занавески, колыхаемой ветром, о подоконник. Я застыла в руках этого существа, в его тепле и надёжности, слушая его дыхание и понимая, с ужасающей ясностью понимая, что у меня не осталось ничего, ни родных, ни работы, ни себя самой, только он.

Его ладони теперь гладили меня по спине, шеи, волосам.

– Не всё так плохо, – говорил Вилмар. Накручивая мой локон на палец. –Поверь мне, Инга, лучше я, чем кто– то другой. Сейчас прибудет курьер, привезёт вещи, которые я заказал для тебя, кое что из одежды и предметов личной гигиены. Если чего– то не хватит или что– то не понравится, закажешь по Интернету сама. Знаешь, мне тристо лет, а я по– прежнему , не могу с точностью ответить на вопрос; что нужно девочкам ?

– У вас есть Интернет? – спросила я, не сколько по тому, что меня это удивило, мне вообще было наплевать, что там у них есть, а чего нет, а сколько для того, чтобы проверить, не сорвала ли я голос окончательно своими нечеловеческими воплями.

Но вампира это воодушевило. Ещё бы, уж слишком неудобный ему источник достался. То болеет, то от еды, такой питательной, по причине дурацкой гордости и патриотизма отказывается, то ревёт белугой. Негативные эмоции повышают уровень адреналина в крови, а мы их не любим, нам вкусненького подавай.

– Конечно, есть, – рассмеялся он.– Зачем истощать свой магический ресурс, когда можно воспользоваться изобретением человечества? А ещё у меня есть сад, маленький, но очень красивый , где ты можешь гулять и бассейн, где можешь плавать. Но существует один запрет: никогда, не при каких обстоятельствах не выходить за ворота. Я обязательно покажу тебе город, мы будем ходить на море, посещать вечерние представления, тебе понравится. Но одна ты никуда не выходишь. От этого зависит твоя жизнь. Ты поняла меня, Инга?

Теперь он держал моё лицо в своих ладонях. Его глаза были так серьёзны и в них было столько тревоги, что мне ничего не оставалось, как ответить:

– Да, Вилмар, я поняла.

Но, чтобы оставить последнее слово за собой, и хоть немного ужалить самолюбие этого зарвавшегося мужика, добавила:

– Но и у меня к тебе будет небольшая просьба. Пожалуйста, больше не прикасайся ко мне. Поверь, это очень неприятно, когда в твоё личное пространство вторгается тот, кто тебе противен.

В зелёных омутах мелькнули удивление и что -то похожее на понимание.

– Как скажешь

В голосе, или это я приняла желаемое за действительное, проскользнула растерянность. Он встал со своего места и отошёл к окну. Не демонстрируя обиду, а просто для того, чтобы не раздражать меня. Своими плавными кошачьими движениями, безмятежным выражением лица, увеличившейся дистанцией, он, словно хотел сказать: « Я не навязываюсь, видишь, как далеко я нахожусь от тебя. Тебе не стоит бояться, я больше не приближусь».

Воцарилось тягостное, неприятное молчание. Я вгрызалась в рыхлый кусок дыни и ругала себя. И кому я решила что– то доказать? Кому сделала хуже? Хотела поставить вампира на место? Хотела уколоть его? Дура! Вилмару глубоко плевать, как я к нему отношусь, что я о нём думаю и кем считаю. Если он захочет моей крови, то он её возьмёт и разрешения спрашивать не станет. Это мне тяжело, это мне страшно, это мне необходимо чьё-то участие, чья-то поддержка. И Вилмар решил меня утешить, хотя мог бы не заморачиваться подобной ерундой.

Небо уже потемнело, приобретя насыщенный синий цвет. Жёлтый осколок луны заглядывал в окно, сквозь ткань тюлевой занавески.

Я сидела на подоконнике, стараясь отключиться от всего, от окружающего меня страшного настоящего под нарядной личиной, от дум о будущем, но особенно от картин прошлого. Только память не милосердно подсовывала то унылый вид моего двора , старые грязно– серые пятиэтажки, тусклый фонарь, скрипящий на ветру, ряд ржавых мусорных баков, то бабушку, склонившую над шитьём седую голову. Блеск иглы в тонких, скрюченных старостью пальцах, линялый халат на хрупкой, сгорбленной фигуре. Бубнит телевизор, тикают часы в прихожей, такие же долгожители, как и моя бабушка. Как же меня раздражали эти часы. Громоздкие, из тёмного дерева, занимающие собой половину стены. А когда они начинали бить, мне хотелось сорвать этот раритет и выбросить в один из тех ржавых баков, так живописно расположившихся во дворе.

И вот теперь мне отчего– то стало жаль этих часов. Захотелось вновь услышать их бой, пройтись ладонью по гладкому полированному дереву. Моя маленькая комната, свет настольной лампы, исписанные листы бумаги. План работы, конспекты уроков, тетради для контрольных работ. Скрипят половицы под шагами бабушки, гудит холодильник на кухне. Ещё вчера всё это было. Хотя нет, не вчера, а три дня назад. Три дня, выпавших из моей жизни, три дня, перечеркнувшие всю мою жизнь.

Вилмар подошёл тихо. Ну конечно, он же клятый вампир, они только так и ходят, тихо, осторожно, словно кошки.

– И не надоело тебе здесь сидеть? – а на губах усмешка, словно взрослый дядечка застукал малыша на краже конфет. – Вышла бы в сад или книжку бы какую почитала. У меня неплохая библиотека.

– Настроения нет, – даже головы в его сторону поворачивать не хотелось. Неужели он в серьёз полагает, что я буду чувствовать здесь, как у себя дома? Да и вообще, чего он ко мне прицепился? Сижу тихонечко, никого не трогаю, никому не мешаю.

– Посмотри на меня, – голос его был не суровым, но твёрдым, словно у доктора, который решил назначить больному болезненную, но эффективную процедуру.

Я осталась сидеть неподвижно. Насмотрелась уже в зелёные очи и на белоснежную, лучезарную улыбку, а толку то что?

– Я, кажется, попросил, – не унимался вампир. – Повернись ко мне лицом, пожалуйста.

А не пойти ли ему куда подальше? Жаль, что я не Наташка. Отбрила бы так, что всю свою вампирскую долгую жизнь рефлексировал. Ах, подруга, как же мне тебя не хватает, как же я скучаю по тебе, по нашим разговорам, спорам, твоим советам. Ну вот, опять эти дурацкие слёзы. Да уж, что у меня в жизни хорошо получается, так это плакать, как выражаются мои ученики: «Наматывать сопли накулак».

– Инга, это не выход. Нам нужно с чего то начинать, как -то общаться. Расскажи мне о себе, что ты любишь, чем интересуешься.

Ладно, сам напросился.

– Люблю читать женские романы, люблю гулять по городу с подругой Наташей, люблю, пить чай с бабушкой по вечерам, люблю готовить. И вот теперь, по твоей милости, я лишена всего этого!

Я старалась вложить в каждое слово, как можно больше ненависти, горечи, злобы. Пусть не думает, что мне нужно его участие, его жалость. Жалость палача, предлагающего мыло тому, кого собирается повесить.

Несмотря на то, что моим ядом можно было бы морить блох и тараканов, вампир ни чуть не обиделся.

– Романов у меня нет, – спокойно сказал он. – Но я попрошу Илву и Брунгильду, они не откажут мне в этой маленькой просьбе. Готовить можешь на моей кухне, я буду только рад горячему ужину, вернувшись со службы. Вечерние чаепития мне и самому по душе. Ну, а на прогулку, приглашаю тебя прямо сейчас. Город я покажу тебе чуть позже, а вот по саду можно пройтись.

Я опешила от такой наглости. Мне то хотелось его устыдить, показать ему всю свою тоску по дому и нежелание общаться с ним, а он так ничего и не понял, или понял, просто притворяется.

– Нет, спасибо, – отрезала я. – Посижу здесь.

– Глупо тратить такой чудесный вечер на просиживание в комнате. Или тебе настолько неприятно моё общество?

– Ты сам это озвучил, мне не пришлось ничего говорить.

– Но почему?

– Как почему? – я всерьёз начала думать, что у этого красавчика

«не все дома». – Ты вырвал меня из моего мира, от родных людей, чтобы пить мою кровь и ещё смеешь удивляться, почему я не прыгаю от радости?

– Так значит, – вампир устало опустился рядом со мной на подоконник. Очень близко, ещё немного и дотронется, дотянется до, такой незащищённой оголенной шеи. – Если мы немедленно не покинем дом, я не стану дожидаться недели. Какой смысл давать тебе время привыкнуть ко мне, когда ты не желаешь этого делать?

Его коварные глаза смеялись, но лицо было серьёзным. Да и что мне стоит пройтись с ним?

– Чёрт с тобой, пошли, – сказала я, спрыгивая с подоконника.

Сад благоухал запахами ночных цветов и трав, шумел листвой, звенел от стрёкота цикад. Небольшие разноцветные шарики прыгали с ветки на ветку, освещая нам путь.

– Тебе нелегко, – начал Вилмар. – Но признайся, и на родине тоже было не так уж радостно. Работа не приносящая хорошего заработка, постоянная нужда, неуважение коллег , проблемы в личной жизни.

– Не тебе рассуждать о моих проблемах, – огрызнулась я. – Может мне тебя отблагодарить за то, что ты лишил меня всего этого и притащил сюда.

– А что плохого в том, что ты здесь?

– В том, что ты – враг, в том, что твоя страна– это территория вампиров, в том, что я скоро помру от кровопотери. И, наконец, в том, что я перестала быть свободной.

В темноте я споткнулась о какую– то корягу и чуть не растянулась на траве, но сильная рука Вилмара подхватила меня, спасая от падения. Просто помощь, не таящая ничего личного, но мне на мгновение показалось, что в том, как он притормозил моё падение, было что– то интимное. Темнота, мы вдвоём, его рука, обвивающая мою талию, так бережно, словно боясь напугать, но так крепко, словно опасаясь потерять. Тьфу! Да что за глупости в голову лезут?

– Я не враг, Инга. Я не желаю тебе зла, наоборот, стараюсь, чтобы было комфортно в моём доме, чтобы ты ничего не боялась. А что касается свободы, так ты не знала о ней никогда. Тебе приходилось есть куриные потроха, несмотря на то, что хотелось говядины, носить старый свитер, вместо нового, так приглянувшегося тебе костюма, сидеть в городе всё лето, потому что не хватает денег на путешествие, брать на себя лишние обязанности на работе под страхом увольнения, сдавать энную сумму на очередной памятник триумвирату, лишь бы отстали, лишь бы не обвинили в недовольстве существующим режимом. Это свобода по твоему?

– Ай– ай-ай! Какие мы оказывается несчастные! – я постаралась придать голосу как можно больше сарказма. – И нищие, и трусливые, и СГБ нас подавляет. Будто бы при вас, мы жили, словно птички райские, чирикали и горя не знали. Только вот от ваших клыков гибли люди. Как ты думаешь, что чувствовал второй ребёнок в семье, зная, что когда ему стукнет восемнадцать, его отдадут вампиру, зная, что жизнь его будет весьма короткой, что каждый ваш укус приближает его к смерти. А какого матери, растить дитя и знать, что отдаст его. Что однажды, в дверь позвонят и на пороге окажутся те, кто живёт дольше нас, умеют укрощать стихию, убивать одним взглядом, но не могут любить и сострадать.

Сад шумел, сад жил своей жизнью, радовался наступившей прохладе. Саду был глубоко безразличен наш спор. А чего ради я затеяла этот идиотский разговор? Куда он нас заведёт? Чего я жду? У него своя правда, у меня своя. Или я хочу, чтобы Вилмар проникся моей пламенной речью, раскаялся и отправил меня домой? Глупо и наивно! Нет таких слов, чтобы заставить его сделать это. Да и когда словоблудие приносило какую– то пользу?

– А что чувствует шахтёр, ежедневно опускаясь в шахту, а человек, работающий на химическом заводе, а водитель, выезжающий на оживлённую трассу? Разве они не рискуют? Риск умереть есть во всём и всегда, но зачем об этом думать. И вы – люди не думали. Вы просто служили нам, заметь, не за просто так, а за хорошие деньги, за положение в обществе, за возможность обзавестись нужными связями. Да и матери не роптали, сами готовили своих чад для нас. Правильно кормили, заставляли вести здоровый образ жизни. Да, были случаи и со смертельным исходом. Любой из нас может сорваться и взять слишком много, но и на заводах рабочим отрывает руки, а в шахтах происходят обвалы. Только однажды, кучка бездельников решила, что власть должна принадлежать им. Она назвала себя группой освободителей и принялась вносить смуту в массы, обещая богатство, власть, жизнь без труда и проблем. Гадости среди вас, людей распространяются быстро, и вот случилось то, что случилось. Знаешь, Инга, мы бы могли уничтожить вас, несмотря на то, что после войны численность вашего населения стала здорово превосходить. Нам ничего бы не стоило, зализав раны на островах, вернуться и дать бой, призвав стихию. Но мы не сделали этого и, как видишь не делаем.

Мы шли рядом, в темноте сада, и мне от чего то стало спокойно. Не потому, что я смирилась со своей участью, не потому, что вдруг прониклась любовью к похитителю. Просто он сейчас говорил правду, пусть жестокую, пусть неприглядную, но правду, я это чувствовала. Он говорил со мной на равных, он не завлекал, не врал, не запугивал. Он просто шёл рядом и вёл беседу, как обычный человек. Так я могла бы поболтать с кем– то из коллег или попутчиком в трамвае.

– Ну, хорошо, кучка идиотов решила свергнуть власть вампиров, руководствуясь жадностью, властолюбием и прочими пороками, но почему же люди откликнулись и пошли за ними? Может, не всё было так безоблачно, как ты мне пытаешься доказать?

– А разве я говорил о безоблачной жизни? Идеального политического строя не существует, так же, как и идеального общества. Кто– то обязательно будет недоволен. Вы были сыты, жили в достатке, мы заботились о вас, на правах более древней, более сильной расы, ведь в том была и наша выгода.

Вампир, многозначительно, провёл пальцем по моей шее, от чего я дёрнулась в сторону.

– Прекрати, – устало произнёс он. – Сказал ведь, что пока не трону. Люди были недовольны отсутствием карьерного роста, он, этот рост был, но лишь до определённых пределов. Ну, к примеру, талантливый врач мог стать заведующим отделения, главным врачом больницы, но министром здравоохранения стать уже не мог, эта должность предназначалась только вампиру. Вот тебе и недовольные. А ещё при нас не было тюрем для людей. С человеческими правонарушителями разбирались быстро, без всякой волокиты – выпивали, иссушали до последней капли. Как ты думаешь, как к этому относились родственники осуждённого? Не будем списывать со счетов и бездельников, любящих валяться на диване, потягивать дешёвое пойло, ничего не делать, но жаловаться на судьбу, ругая власть имущих. Этих легко подвигнуть на что угодно, достаточно лишь пообещать дармовых денег и беззаботной жизни.

– А как же источники? Почему они вас предали, если вы были такими лапочками?

Ну, вот не верилось мне в сказочку о добрых вампирах и глупых неблагодарных людях.

– Ты очень любишь своего начальника? Вот, к примеру, в школе начнётся пожар, ты бросишься его спасать?

– Нет конечно! Это дело пожарной бри гады, а не моё.

– То– то же.

– Не нужно меня обвинять в чёрствости, просто я всего лишь хрупкая девушка, чем я смогу помочь, лишь сама пострадаю да доставлю проблем другим людям.

– А как же преданность до безумия, страх за жизнь начальника, застилающий глаза, затмевающий разум? – вампир откровенно потешался. Смех его напоминал перекатывающиеся волны, такой же густой и округлый, с золотистыми солнечными отблесками.

– Такой страх я смогу испытать, если в беду попал родной человек, а мой начальник в эту категорию не входит.

– Вот к чему я и веду. Не все источники любили нас. Кто– то работал ради денег, ничего личного, кто– то нас ненавидел и боялся, а кто– то любил. Вот кто любил, тот и ушёл с нами, ненавидящие – вкололи себе сыворотку, а безразличные – разбежались. Мой источник – миловидная чернявая толстушка Вера, сбежала сразу же, как запахло жаренным. Между нами никакой эмоциональной связи не было, лишь деловые отношения, чего ради ей со мной оставаться? Я особо и не жалел о ней. Кровь её мне не слишком нравилась, общались мы мало.

– А моя кровь покажется ли тебе вкусной? – пронеслось в мыслях. Подумала и содрогнулась, вспомнила, что прогуливаюсь по тёмным аллеям не с коллегой по работе, не с бывшим однокурсником, а с вампиром, врагом, похитителем, кошмаром всего человечества. Внезапно стало и стыдно, и страшно и обидно за свою невезучесть. Ах, если бы я свалилась с гриппом и не пошла на работу, если бы взяла отгул! Как же хочется домой! Чтобы сидеть с бабушкой у телевизора, чтобы засыпать в своей комнате, глядя как по потолку скользят отражения фар, проезжающих под окнами машин, чтобы проснуться от пронзительной трели будильника, чтобы трястись в людном трамвае на работу, вглядываясь в жидкую рассветную синь за окном.

– Пора возвращаться домой, – сказал наконец Вилмар. – Становится прохладно, и ты, начинаешь замерзать. – А ты?

– Я могу подстроить свой организм под любую температуру окружающего воздуха. Так что мне может быть комфортно и в лютый мороз и в жару.

Я и впрямь начала немного замерзать. Хотелось в тепло деревянного дома, чтобы руки грела чашка горячего чая, а темнота осталась за окном вместе с кривым осколком луны и шуршащими от ветра деревьями.

На пороге комнаты, которая теперь считалась моей, Вилмар остановился, тем самым, напугав меня. Лицо его было серьёзным, в глазах не осталось даже намёка на смешинки. Неужели он всё испортит? Какая же я дура всё -таки! Поверила в то, что мы можем подружиться? Детский сад, какой– то! Дружба козла с капустой, а кота с мышью. Усыпил мою бдительность белокурый красавиц, а сейчас начнёт требовать крови и секса. Хотя, по поводу второго, можно, наверное, не беспокоиться, у него, скорее всего в женщинах недостатка нет, нужны ему мои законсервированные прелести, как собаке пятая нога.

– Послушай меня внимательно, – заговорил вампир. – Дверь на ночь можешь не запирать, я себя контролирую и не войду, не бойся.

– Тогда какая тебе разница, закрою я дверь или нет?

– Я тебе не доверяю. Ты сегодня сказала, что можешь покончить с собой, и пусть твоё высказывание было импульсивным, но всё же, я предпочитаю перестраховаться.

– А если всё же закрою?

И вновь зелёные бесенята в его глазах, улыбка, от которой приятно ноет в груди, мягкий, вкрадчивый голос.

– Тогда уйду завтра к морю один, без тебя.

Вилмар махнул на прощание рукой и скрылся в своей комнате.

Дверь я конечно– же закрывать не стала, хотя очень хотела это сделать. Но ребёнок, живущий внутри меня, победил взрослую осторожную женщину, занудно твердящую, что лучше бы задвинуть щеколду, так безопаснее. Ему, этому неугомонному любопытному ребёнку, очень хотелось взглянуть на море и даже искупаться в нём. Да, быстро же я изменила отношение к вампиру. Овца беспринципная! Педагог называется, ни стойкости духа, ни моральных устоев. Море показать обещали, а я всё забыв, слюни распустила, растеклась лужей от радости. Позор! С этими мыслями я и уснула, вдыхая свежий аромат гладкого чуть прохладного постельного белья и чувствуя прикосновение южного ветра к пылающей щеке.

Утро разбудило меня солнечным светом и пением птах. Я, в отличном настроении, выглянула в окно и обомлела от обилия красок. Огромные яркие цветы покачивались на ветру, разнося по округе сладкий, слегка дурманящий запах. Неестественно крупные пёстрые бабочки перелетали с ветки на ветку, То и дело с деревьев, прямо в густую ослепительно– зелёную траву срывались фиолетовые, в розовую крапинку плоды, сочно шлёпаясь, образовывая кляксы.

Наспех одевшись, я выскочила в сад. Тут же на плечи мне уселось несколько бабочек. Самая большая с жёлтыми крыльями, оказалась наиболее подвижной и коммуникабельной. Она всё норовила залезть мне за пазуху, щекотала шею длинными усиками. А плоды всё шлёпались и шлёпались на землю с омерзительным хлюпающим звуком, тошнотворно растекаясь по траве. Невероятно огромные цветы выстреливали в воздух разноцветной, напоминающей конфетти пыльцой. По телу начал расползаться липкий страх. Назойливые бабочки облепили меня со всех сторон. Теперь они сидели на голове, зарываясь в волосы, на плечах, руках, трепетали крыльями на груди. Но в одно мгновение все бабочки обратились в мохнатых гусениц. Немыслимое противоречие всем законам природы, абсурд, похмельный бред! Чудовищно, безобразно яркие, синие в жёлтый горох, красные в чёрных разводах, голубые с розовыми квадратиками. От красок, безумной какофонии цвета уже рябило в глазах, кружилась голова. Подняв взгляд к небу я увидела, как прямо на меня несётся птица, разинув ядовито– жёлтый клюв, расправив вишнёвые крылья. Ужас сжал горло. Птица целенаправленно падала мне на голову, чтобы расколоть мой череп своим клювом, как орех.

Я заорала. Так, наверное, я не орала никогда. Тьма комнаты, в которой я очутилась, не успокоила, наоборот, мне казалось, что она скрывает всех этих разноцветных тварей, что ночная мгла вот– вот рассеется, и передо мной вновь возникнут и цветы, и плоды и бабочки. Моё тело сотрясала дрожь, гадкая, болезненная.

Чьи– то руки подхватили меня, прижали к груди. Приятное тепло, биение сердца, мягкий, убаюкивающий голос.

– Инга, я здесь, я рядом. Тебе приснилась какая– то пакость, но сейчас всё хорошо, я с тобой.

Горячие губы касаются щёк, лба, вытирают дорожки слёз. Как же уютно, спокойно и надёжно в этих руках, какое же это блаженство, чувствовать, что он рядом. И все ночные страхи стыдливо съёживаются, отступают, поджав хвосты.

Я прижимаюсь теснее, ища защиты, безопасности. И он дарит мне всё это, прикосновениями рук и губ, теплом своей кожи, уверенностью своего голоса.

– Девочка моя, лучик золотистый. Зачем ты так себя изводишь, до ночных кошмаров. Просто живи, не думай ни о чём, не вини себя, ничего не бойся. Я никогда не причиню тебе зла.

Страх постепенно начал отпускать. Темнота, тусклый лунный свет, ветви деревьев за окном, мужчина, держащий меня на руках, прижимающий меня к своему обнажённому торсу.

Щёки залила краска стыда. Прижиматься к Вилмару вот так, всей поверхностью своего тело теперь казалось неприличным, его близость стала тяготить и раздражать.

– Опусти меня, – попросила я, стараясь придать своему голосу как можно больше строгости.

Вампир тут же исполнил мою просьбу. Аккуратно уложил меня на кровать, накрыл одеялом, подал стакан воды. Я, стараясь не стучать зубами о край, отпила несколько глотков, протянув Вилмару недопитую воду.

– Не нужно думать о том, кем я тебе прихожусь, враг я или друг, правильно ты себя ведёшь или нет, прилично или неприлично жить со мной в одном доме? Воспринимай меня как того единственного, кто смог тебя защитить, и теперь будет заботиться, так проще, поверь мне.

Он сидел на краю моей кровати, смотрел строго и пристально, положив свои ладони по обеим сторонам от меня. И глядя на него из положения лёжа, снизу вверх, каждой клеточкой тела чувствуя силу его подавляющей ауры, его тяжёлого взгляда, я испытывала дискомфорт. Муха, угодившая в сеть паука, птица, запутавшаяся в силках.

– Защитить от кого? – проговорила я, стараясь подавить липкое ощущение беспомощности.

– От таких, как я. Инга, все не привитые обречены. Рано или поздно, за ними приходят вампиры. У тебя не было выбора. В твоём пребывании здесь нет ничего постыдного или унизительного. И не бойся магии. Она может не только убивать, но и просто дарить радость.

Вампир ловким движением опрокинул содержимое стакана на прикроватный столик, но вместо лужи на нём очутилась гарцующая лошадь.

Она мерцала в лунном свете, размахивала хвостом, кивала головой. Я, по– детски распахнув глаза и раскрыв от удивления рот, смотрела на это чудо. Вот оно, управление стихией! Волшебство, настоящая магия. Лошадка в последний раз мотнула головой и обратилась в слона. Слон шевелил ушами, поднимал хобот, тяжело переступал ногами.

– Нравится? – самодовольно спросил Вилмар.

Я кивнула. Как такое может не понравиться?! Что за глупые вопросы?

Слоник рассыпался мелкими брызгами и тут же на его месте возник кот. Он деловито расхаживал по столу, принюхивался, затем уселся и начал умываться. Я, заворожённая, удивлённая, протянула руку, чтобы погладить это серебристое чудо, сотканное из воды и лунного света. Хотелось дотронуться до светящейся, дрожащей шкурки. Но кот растаял, лишь оставив мокрый след на моих пальцах.

– Ну вот, всё испортила, – с наигранной досадой произнёс Вилмар. – А я так старался.

– Ты волшебник! – прошептала я.

– Да, я такой, – вампир засмеялся. – А теперь спи.

– Ох, не думаю, что мне это удастся.

Спать было страшно, в сад кишащий мерзкой флорой и фауной возвращаться не хотелось. И к чему этот сон? Вещий ли он, или это своеобразные шуточки моего бедного, перегруженного информацией мозга?

– Не бойся, Инга, – Вилмар понял мои сомнения. – Не забывай, я маг, и от дурацких снов избавить тебя смогу.

И вот уже моя ладонь в его руке, но нет, это не ласка, не дружеская поддержка, это – магия. Вилмар пел, и с каждым словом на не знакомом языке веки мои тяжелели, а сознание погружалось в вязкий туман.

Глава 7

– Моя бабушка сходит с ума от беспокойства, – проговорила я. –Можно ли как-нибудь дать ей весточку, о том, что я жива, и у меня всё хорошо?

Этот вопрос я вынашивала всю неделю, не решаясь задать, страшась получить отрицательный ответ. Но сколько можно бояться?

Вилмар лежал на спине, глядя в ровную синюю гладь неба. Море, словно доброе, но невероятно– огромное животное, заботливо покачивало его на своей спине. А мужчина улыбался ему искренно, светло, открыто, как младенец улыбается своей матери. Мне на мгновение показалось, что вампир и вовсе не услышал моего вопроса, ведь сейчас он принадлежал своей стихии весь, полностью, без остатка. Но Вилмар меня услышал. Благостное выражение исчезло с его лица, улыбка угасла.

– Нет, – сухо ответил он.

Я почувствовала, как во мне начинает закипать раздражение. Что за игры во властного хозяина? Неужели в этом существе нет ни капли сострадания? Я же не прошу о многом.

Наверняка он прочёл в моих глазах укор, так как резко перевернулся, погрузив тело в воду, и широкими гребками подплыл ко мне.

Его рука коснулась моего обнажённого плеча, по телу пробежали мурашки. Я усилием воли заставила себя сдержать восторженную улыбку. Но, это дивное ощущение длилось недолго. Вилмар отдёрнул руку, словно обжёгшись. В последнее время, его полу-прикосновения, еле-уловимые, почти невесомые, стали вызывать у меня прилив радости, сладкую дрожь и тянущую боль внизу живота. Мне хотелось прижаться к нему, как тогда, в день моего появления в Далере, ощутить его всей поверхностью своей кожи, полной грудью вдохнуть его запах. Но нет, он выполнял обещание, данное мне и нарушать его не собирался.

– Скажи честно, Инга, почему ты хочешь дать знак своей бабушке?

– Чтобы она не волновалась, – терпеливо ответила я.

Чего тут непонятного? К чему спрашивать такие очевидные вещи?.

– Хорошо, – вздохнул Вилмар. – Я не правильно сформулировал свой вопрос. Попробуем ещё раз: Что тебя больше волнует, беспокойство бабушки или собственное чувство вины?

Я задумалась. В таком ключе мне никогда размышлять не приходилось. Может быть, всю свою жизнь я руководствовалась этим дурацким чувством вины, и забота о бабушке здесь вовсе не при чём? Из– за этого чувства сидела в четырёх стенах своей квартиры, когда мои сверстники развлекались, из– за этого чувства лезла из кожи вон, чтобы стать лучшей ученицей с начала в школе, потом в институте. Я винила себя за то, что мать нас бросила, что бабушке приходится воспитывать меня одной, Ничего не просила, со всем соглашалась, хотела быть удобной. А нужно ли это было моей бабуле?

– Какое это имеет значение? – фраза прозвучала гораздо агрессивнее, чем не этого хотелось.

– Да в общем – то никакого – совсем не обиделся вампир. – Я задал тебе этот вопрос, чтобы ты задумалась о мотивах своего желания и хорошенько решила для себя, стоит ли рисковать жизнью и здоровьем твоей бабушки, ради избавления от гложущей тебя эмоции?

– Не пойму, в чём заключается риск.

– Ты не знаешь, как работает полиция в твоей стране? Вспомни, при каких обстоятельствах ты исчезла. В той гадкой комнатёнке осталось лежать три труппа. Соседи видели, как ты входила в ту дверь, слышали крики, звуки борьбы. Таковы люди, вы прекрасно знаете, что за одной из дверей совершается насилие, но молчите, не вмешиваетесь. Но когда приходит время кого– то очернить, осудить, казнить, каждый бросает камень, несёт веточку для костра, чтобы уничтожить злодея. Ведь таким образом, он помогает властям, которые, может быть, похвалят или что– то дадут в награду. Тебя ищут, Инга. Полиция сбилась с ног. Всех твоих знакомых то и дело вызывают на допрос. И вот давай, на минуту представим, что ты передала бабушке записку. Всего три слова: « Бабушка, я жива». Но эти три несчастных слова убьют ни в чём неповинного человека. Следователь начнёт пытать бабулю на предмет твоего местонахождения, а поняв, что она ничего не знает, с помощью своих гнусных методов заставит признаться пожилую женщину в том, что она твоя сообщница, что убийство трёх негодяев было вами давно спланировано, и прочее в таком духе. И всё потому, что он уже давно нарисовал себе картинку, как получит премию, за раскрытие столь громкого преступления. Так нужно ли тебе это?

Я покачала головой. Нет, рисковать жизнью самого дорогого для меня человека я не собиралась. Физическая боль страшнее душевной боли, как бы не убеждали в обратном поэты. С чувством потери можно свыкнуться, а вот провести всю оставшуюся жизнь в тюрьме, потеряв под пытками глаз, кисть руки или язык, гораздо страшнее. Так пусть остаётся в неведении.

– Всё из -за тебя, – с горечью прошептала я. – Если бы ты их не убил…

Чёрная волна отчаяния накрыла меня с головой. Поблекли краски. Морская гладь больше не радовала своей свежестью, солнце померкло. Всё могло сложиться совсем иначе. Я бы сейчас стояла у доски и вела урок, зная, что дома меня ждёт бабушка. К чему мне море, к чему южное солнце, пробуждения от крика птиц и погружения в сон под аккомпанемент сверчков. Всё это морок, самообман. Всё это чужое, не моё. Моё там, где сейчас мороз, снег, где переполненные автобусы, угрюмые озабоченные вечными проблемами прохожие, и оно навсегда утеряно для меня.

– Тогда убили бы тебя – равнодушно ответил вампир. – И не смей читать мне мораль на тему: « Не тебе решать, кому жить, а кому умереть». В тот момент я оказался рядом, я был сильнее их, и это мне дало право решить, чего они достойны. Тремя негодяями в мире стало меньше. Они увидели в тебе слабую жертву, упивались своей безнаказанностью и поплатились за это. И ещё, прекрати постоянно прикидывать: « Ах если бы! Ах как бы!» Что произошло, то произошло. Ты жива, ты здорова, ты не в мрачных застенках, ты живёшь в комфортных условиях, я хорошо к тебе отношусь, даже кровь твою пока не беру. Так стоит ли изводить себя пустыми, я бы даже сказал, деструктивными переживаниями? Стоит ли обижать меня своими обвинениями?

Теперь мне стало стыдно. Наверное, действительно, пора завязывать с бередящими душу предположениями, к тому же, от них нет никакой пользы. Буду жить, пока живётся, как живётся. Кто знает, может быть мне даже повезло, по сравнению с теми, кто вместе со мной прошёл через портал. Мало ли, какие вампиры им достались?

– Опять о всякой ерунде задумалась? – засмеялся Вилмар, брызнув водой мне в лицо. – Поплыли!

Как можно описать море? Что сказать о нём тому, кто никогда его не видел? Найдутся ли слова, способные передать всю его красоту? Его ласковые, тёплые, переливающиеся в рассветных лучах солнца голубые воды всегда прибывают в движении. Волны, шурша, набегают на берег, облизывая неровные спины камней, делая их блестящими и мокрыми. Порой, начинаешь считать его могучим живым существом, таким же живым , как вот эти белые, пронзительно кричащие над головой чайки. Это существо дышит, покачивает тебя, поглаживает твою кожу мягкими касаниями. Море восхитительно пахнет, и хочется вдыхать и вдыхать этот сладковато– солёный аромат абсолютной свободы, безграничного счастья, незамутнённой дурманящей радости. Оно бескрайнее, оно таинственное, оно прекрасное и удивительное в своей мощи, в своём обманчивом спокойствии.

Я, за неделю пребывания в Далере, успела полюбить эти утренние часы, эти чудесные встречи с морем, с парящими в синеве неба чайками, ленивыми, ещё не набравшими силу, лучами солнца. Мне нравились наши завтраки в саду, под навесами раскидистых пальм и эвкалиптов, когда в мышцах разливается приятная усталость, но в то же время бодрость, после двухчасового плавания, когда кожа ощущает свежесть, а желудок изнывает от здорового зверского аппетита. Потом, тянулись вялые, наполненные дремотной тишиной дневные часы, в которых, я тоже находила свою прелесть. Я сидела в саду, в белой беседке, читая книгу или слушая музыку в наушниках, потом отправлялась на кухню, приготовить что-нибудь на ужин. Вампир же, куда– то уходил после завтрака, и дом оставался в моём распоряжении. Наступал вечер, и Вилмар возвращался домой. Мы плавали в бассейне в золотистых лучах закатного солнца, а потом вновь сидели за накрытым столом, ели, приготовленный мной, ужин и разговаривали о всякой всячине. Стрекотали цикады, шелестела под ветром трава. Было приятно сидеть рядом с ним, в благоухающем разнотравьем саду, смотреть, как в чёрной, густой, словно бархатной, шкуре неба, зажигаются крупные яркие звёзды.

Я гнала от себя мысль о том, что мы с Вилмаром, живём, как счастливая семейная пара. Об этом нельзя было думать, нельзя тешить себя напрасными надеждами. Я – источник, я – еда. Вилмар мне не друг, не жених. Он мой кто? Хозяин? Нет! Я не вещь, не рабыня, по крайней мере мне не хочется так считать. Так кем же его воспринимать? Придумала! Вилмар – мой работодатель. Я живу в его доме, убираю, готовлю, выполняю мелкие поручения. Я – служанка. Я работаю на этого вампира, а работать не стыдно. Но внезапно пришедшие в голову мысли тем и коварны, что от них невозможно избавиться. Чем больше их гонишь, тем навязчивее они становятся. Я стала ловить себя на том, что жду Вилмара, жду наших с ним посиделок под звёздным небом, нашего купания в море. Мне нравились его зелёные глаза с хитринкой, его волосы, отливающие на солнце золотом, его широкая мускулистая спина. Я любовалась тем, как он плывёт, как наливает кофе. Теперь, я видела в нём просто красивого, очень сексуального мужчину, а не вампира, не врага, не похитителя. За эту неделю я испытала столько эмоций, сколько не испытывала за год. Восторг, любопытство, интерес, предвкушение.

– А что за старуха переходила с нами через портал? – спросила я за завтраком.

– Это наш сотрудник, её зовут Илва.

Как хорошо! Солнце, вкусный завтрак, аромат кофе, пенье птиц и рядом Вилмар. Как же он близко, протяни руку и дотронешься до гладкой кожи его большой, такой надёжной руки. Может положить свою ладонь на его пальцы? Насладиться теплом, напитаться энергией. Пусть потом мои щёки зальёт краской смущения, пусть я буду целый день ходить и прятать глаза. Разве этот короткий миг радости не стоит того?

– Вы же не стареете.

– Когда сами этого захотим. Но Илва выполняет свою работу, она охраняет единственный портал . Одинокая красивая девушка вызовет больше подозрений и привлечёт больше внимания, чем нелюдимая сумасшедшая старуха.

Я задумалась над тем, а смогла бы я раде страны пожертвовать своей молодостью, красотой, красками жизни и провести несколько сотен лет в одиночестве, живя почти в лесу? И тут же ответила себе: « Не смогла ». Я испугалась боли, испугалась того, что меня отправят в пункт общественного питания, где каждый сможет выпить меня, я побоялась остаться без поддержки, без участия со стороны другого и сижу за одним столом с врагом, готовлю ему еду, убираю в доме, смеюсь и болтаю. Беспринципная предательница! Жалкая трусиха! Эгоистка! Приспособленка! А ко всему прочему, ещё и похотливая самка. Восхищаюсь его телом, едва сдерживаюсь, чтобы не коснуться его кожи, втягиваю запах, словно собака, почти каждую ночь вижу сны эротического содержания. И как тут себя уважать?

– Да успокойся ты, – засмеялся Вилмар, вероятно увидев отпечаток моих невесёлых мыслей на лице. – Далась тебе эта Илва. Ей отнюдь не плохо. Она имеет портал под носом и спокойно перемещается, когда пожелает. У неё здесь семья, муж– министр поставок и дочь. В их доме два источника, третьего ей король вручил неделю назад, помнишь того лысого парня? Ну, всё, мне пора. На ужин приготовь что не– будь особенное, лучше из книги « Кухня древних вампиров», у нас будут гости.

Он ушёл, а я всё продолжала прибывать в растерянности. Вот только гостей мне не хватало. Меня вполне устраивало общество одного Вилмара. Но ведь не скажешь ему о своих страхах, не попросишь встретиться с ними в другом месте, а не тащить их к нам в дом. Стоп, девочка! Откуда это « к нам». Ты здесь никто приживалка, сосуд с кровью. Дом, в котором ты живёшь не твой, а Вилмара. А твоего здесь ничего нет. Так что марш на кухню и начинай готовить к приходу дорогих гостей.

Блюда, описываемые в поваренной книге, были для меня не сколько экзотикой, сколько деликатесами. Наши народы так ассимилировались, что многое вампиры позаимствовали у людей, а люди у вампиров. Вампиры легко справлялись с бытовой техникой и транспортом, экономя свои магические ресурсы, а люди научились готовить вампирскую еду, а до войны, не боялись перемещаться через портал. В довоенное время порталов было много, но потом их уничтожили, все до одного, как утверждали представители СГБ. Знали бы они, что существует ещё один – маленькое незаметное озерцо, охраняемое сумасшедшей бабкой. Говорили мы на одном языке, лишь только их песни звучали на древнем, которого люди не понимали и боялись за его таинственность, силу и того, что могло произойти, спой вампир свою песенку.

Я механически резала мясо, томаты, колола пушистые и ярко-жёлтые амирии, вытаскивая лиловые шарики студенистые, источающие терпкий аромат, шинковала оранжевые с чёрными крапинками листья вяви и всё думала о предстоящей встрече с гостями. Целый день я не находила себе места. Читать не получалось, глаза скользили по строкам, а мысли возвращались к тем, кто должен будет посетить нас вечером. Вот что значит, золотая клетка. Ты не можешь уйти, когда захочешь, не можешь отказаться от ненужного тебе общения, не можешь закрыть дверь перед врагом и открыть её перед другом. А была ли я когда– нибудь свободна? Да, меня не удерживали за синеватой, дрожащей дымкой защитных ворот, как здесь, ограничивая мою свободу передвижения, но вместо них был страх обидеть бабушку, разочаровать, расстроить. Да, меня не заставляли готовить для не званных мною гостей, но когда бабушку навещал её бывший одноклассник генерал Ярослав Карпеев, я тоже не была в восторге. Я бесцельно бродила по саду, присаживаясь то под кроной одного, то под кроной другого дерева. Рвала травинки, мяла их в руках. Вот такую печальную, сидящую под эвкалиптом меня и застал вампир.

Приход Вилмара на этот раз не обрадовал. Ну, пришёл и пришёл, и он сразу уловил тон моего настроения.

– Что с тобой, Инга? – мягко произнёс он, присев рядом со мной на траву. От него исходило тепло, от него исходили волны нежности, они вибрировали, тянулись ко мне. А ведь он ничего не сделал, просто сел рядом, просто задал вопрос. Внутри меня что– то переворачивалось, огненным цветком распускалось желание, его лепестки звенели, дрожали. Как больно, как сладко, до слёз, до спазма в горле, до головокружения. Ну протяни же руку, ну коснись меня, и мне будет этого достаточно. Я буду вспоминать это целыми днями, смаковать, пережёвывать, вызывать в памяти.

– Опасаюсь твоих гостей, – ответила я, решив сказать правду.

Вилмар засмеялся. Его рука легко провела по моим волосам. Пришлось собрать всю волю в кулак, чтобы не зажмуриться и не заурчать, как сытая довольная кошка.

– Ты в моём доме, тебе нечего бояться.

С этими словами Вилмар встал и потянул меня за руку.

– Идём сервировать стол.

Гости опаздывали. Мы уже расставили тарелки и столовые приборы, водрузили в центр стола приготовленное мной блюдо, переоделись в одежду для приёма важных гостей. Да, у вампиров была и такая, специальная одежда. Она должна была показывать статус хозяина дома и его принадлежность стихии. Так что Вилмар переоделся в рубашку лёгко– голубого цвета и синие брюки. По манжетам и воротнику вился затейливый орнамент, говорящий о силе магических способностей.

– Волны, – объяснял Вилмар. – указывают на то, что я умею успокоить разбушевавшуюся стихию, изменять температуру воды, круги – о способности увидеть местонахождение любого хоть человека, хоть вампира, если в моём распоряжении окажется любая его биологическая жидкость, ну а змейки – это умение убивать, воздействуя на жидкие среды человеческого организма.

– Ты опасен, – невольно произнесла я.

Ни лесть, ни кокетство, просто констатация факта, но Вилмар задорно улыбнулся:

– А то, я такой. Так что рядом со мной тебе нечего бояться.

Моя одежда была в той же цветовой гамме, синяя расклешённая юбка и светло– голубая блуза, но без всякого орнамента.

Мы сидели напротив друг друга в прохладной тени сада, заходящее солнца пронизывало листву тонкими рыжими золотистыми рыльцами, путалось в траве тысячей светящихся нитей, блестело в ровной глади бассейна. Ароматы цветов сделались явственней, крики птиц громче, усилился стрёкот цикад. Так всегда бывает на закате, словно природа торопиться прожить , как можно ярче, пока не наступило ночь.

Ах, не приходили бы эти гости совсем! Как хорошо сидеть вот так вдвоём, смотреть на то, как от лёгкого ветерка колышется листва и белоснежный край скатерти, как с ветки на ветку перелетают маленькие красные птички, заполняя сад чудным, переливчатым пением.

Но чудес не бывает. По саду, заглушая пенье птиц и умиротворяющий шорох травы, разнёсся глубокий, зычный мужской голос. Мне сразу же представилось, как изо рта этого гостя вылетают шары, такими круглыми казались слова, произнесённые им:

– Давин, убирай свою защиту, мы пришли.

Хозяин дома певуче произнёс несколько фраз, и в сад влетело двое, мужчина и девушка. Оба в ярко– красном, оба невероятно красивые и уверенные в себе. Эта уверенность читалась во всём, и в движениях, и во взглядах, какими они окинули нас и весь сад и в голосах.

На блузе девушки и рубахе мужчины красовался орнамент из языков пламени, квадратов и зубастых морд. Значит, гости не менее опасны.

– Милый! – вскричала гостья, широко улыбнувшись.

В её янтарных глазах плясали вспыхивали искорки, волосы, кудрявые, огненно-рыжие взметнулись ярким всполохом, и в одно мгновение, она оказалась на коленях Вилмара.

– Ты не представляешь, как я соскучилась! Как я ждала нашей встречи. Знаешь, Вилмар, у меня столько планов. Хочу заняться вопросом распределения источников. Ведь у людей рождаются дети, почему бы их не раздавать малоимущим семьям в качестве пособия. Так же в индивидуальных источниках нуждаются вампиры работающие на производствах, требующих больших магических затрат. В больницах тоже необходимо держать собственных источников. Да, это дорого для страны, но мы с папой обязательно что не– будь решим. От тебя тоже понадобится помощь, как от поставщика. Да и твоя самочка сможет рожать, если свести его с маминым. Она похвалилась своим лысым, довольно сильная здоровая мужская особь…

Голос девушки звенел, переливался. И было удивительно, как таким ангельским голоском можно изрекать подобное. Хотя, для неё вот такие разговоры – норма, часть её жизни. Для них мы, люди, просто домашняя скотинка, самцы и самки, приносящие пользу. Ведь и мы можем спокойно вести речи о разведении свиней и овец, и совершенно не задумываемся над тем, как ко всему сказанному отнесётся свинка, будет ли ей обидно?

И Вилмар тоже так считает, иначе, прервал бы пламенную речь своей невесты. Однако, вдыхает запах её волос, гладит по спине, даже глаза от удовольствия закрыл. Да и с какой это стати я жду от него поддержки? Кто я ему? Домашний питомец, с которым можно поиграть, если вдруг скучно стало, которого кормят и выгуливают. Противно, унизительно, но факт. Пора сбросить розовые очки и разбить их в дребезги.

Огненная бестия тёрлась своими пухленькими щёчками о его щёку, осыпала лицо короткими мелкими поцелуями. Голос щебечущей девчонки звучал сильно, сочно. Полная жизненной энергии, полная огня, она вызывала зависть, она вызывала восхищение, она вызывала желание забиться в дальний, самый тёмный угол и не попадаться ей на глаза, чтобы не раздражать своим унылым видом, не ощущать свою ничтожность. Вот, какие девушки нравятся вампирам, да и не только им. Любой мужчина захочет видеть подле себя подобное огненное чудо, страстное, заряжающее беспричинной радостью, волнующую глаз, будоражащую тело, греющую душу. С такими они чувствуют себя охотниками, укротителями. Глупости, совершенный вздор несут пожилые матроны, утверждая, что такие вот красотки годятся лишь в любовницы, а жёнами становятся серые и невзрачные тени, подобные мне. Всё иначе, рыжим бестиям достаются принцы и министры, а серым теням– бесхребетные Валерики, не способные ни хорошую работу найти, ни хулиганам, как следует навалять.

Но скатиться в депрессию мне не позволила сильная рука рыжего мужчины. Всё произошло на столько быстро, что я не успела сообразить, в чём дело. Почему я нахожусь не за столом, а над ним, прямо над блюдом, которое лично приготовила и водрузила на стол? Почему ноги беспомощно болтаются, а шею сдавливает воротник рубашки? Затем, резкий рывок, и я вижу розовое, предзакатное небо, проглядывающее сквозь прорехи в листве, а потом оно меняется местами с густым ковром травы. Трава становится ближе, ещё ближе, моя голова ударяется о ствол раскидистого дуба, и наступает темнота в которой раздаётся голос, пропитанный злобой:

– Я не намерен терпеть эту пакость за столом.

Моё забвение длилось недолго, на смену ему пришла боль в затылке и спине. Я открыла глаза, осторожно покрутила головой и с такой же осторожностью села, облокотившись о шершавый ствол. В голове стоял звон, подкатывала тошнота. Скосив глаза в сторону стола, я увидела довольно мирную картину, вскоре до меня начали долетать и звуки.

– Ты старомоден, Давин, – рыжий статный красавец отчитывал моего вампира. – Сейчас никто не сажает источников за стол, не позволяет бродить по дому. Что тебе мешает оборудовать ванную?

– Мне плевать, – отвечал Вилмар, потягивая из фужера красное вино. – Это мой дом и мой источник, кому не

нравится моё старомодное поведение пусть не смотрит.

– Ты скоро войдёшь в нашу семью, – назидательно, словно не слыша собеседника продолжал гость. – Ты войдёшь в элиту, приблизишься к его величеству. Ты станешь зятем министра, наконец!

– Паа, – капризно протянула девушка, скорчив умильную рожицу. – Ну прекрати. Вилмар всегда был сумасшедшим, за это я его и полюбила.

И эти двоя слились в страстном поцелуе. Руки вампира скользили по прямой спине девушки, по её крутым бёдрам. А та, с упоением зарылась тонкими белыми пальчиками в золото его волос.

Вилмар женится! Понимание этого навалилось на меня всей тяжестью. Это с ней он разделит свою долгую жизнь, ей будет дарить свою улыбку, её кожа будет ощущать горячие прикосновения. А я мечтала, да теперь можно в этом признаться. Да, я мечтала остаться с ним, Я наивно начала считать его дом своим домом, хоть и гнала эти мысли. Глупая, недалёкая ничего из себя не представляющая тень. Он вампир, он будет жить долго, оставаясь молодым, сильным, красивым мужчиной, и ему нужна женщина, способная разделить с ним эти долгие годы, а не жалкая человечка, которая спустя несколько лет постареет и начнёт обрастать болячками.

– Ах, знаешь! – вновь заговорила рыжая, прервав поцелуй. – Мне так надоела эта учёба. В королевской академии так скучно, но сейчас всё позади, я получила диплом, и скоро наша свадьба.

Невыносимо, как же невыносимо это слушать! Опять чья– то свадьба, опять кто– то счастлив, и вновь этот кто– то не я. Меня никто никогда не выбирал. Никто не приглашал на танец, на школьных вечерах, и я одиноко стояла у стены, глядя на кружащиеся пары, никто не подкладывал в мою тетрадь открыток с поздравлениями ко дню всех влюблённых, никто не звал в кино, кафе или парк. Зато просили списать задание по алгебре, просили конспект с лекцией перед зачётом, хранили у меня подарки для своих любимых, чтобы те не нашли их раньше времени, приносили вечерние платья, чтобы я их ушила, брюки, чтобы я их подогнула, продукты, чтобы я испекла торт, для намечающейся вечеринки. И я бралась за всё это, безропотно, с улыбкой, с осознанием своей нужности, причастности к чужому празднику. Я собирала эти жалкие крохи не своей радости, как замученный жаждой путник, собирал бы росу, понимая, что рядом не предвидится ни одного водоёма. Но в мою жизнь ворвался Вилмар, и всё изменилось. Да нет же! Не изменилось ничего. Это я что-то там себе навыдумывала, привязалась к Вилмару, примурчалась, как приблудная кошка, которую из жалости покормили и погладили, защитили от бродячих собак и жестоких детей. Это я потеряла себя, затерялась, размякла в спокойствии, размеренности однообразных, но таких тёплых солнечных дней, помахав ручкой гордости. А ему нужна моя кровь, этагрёбанная кровь. Мной вновь хотят воспользоваться, приспособить меня себе во благо. А я, как личность, со своим уникальным набором качеств, никому не нужна, никому не интересно. Хватит! Наслушалась! Пусть сидят и воркуют, а я отправлюсь к себе в комнату, лягу на кровать и уткнусь в подушку.

Но сделать этого мне не дали.

– Сидеть! – рявкнул гость, увидев, как я кряхтя от боли поднимаюсь со своего места.

Одна певучая фраза, и вокруг меня образовалась клетка из огненных прутьев. Мне внезапно захотелось уменьшиться, чтобы огненные язычки не смогли до меня дотянуться. Стоило пошевелить рукой, как один из прутьев выпускал тоненькое жало, пытаясь уколоть, обжечь магическим огнём, а клетка начинала сжиматься, оставляя всё меньше пространства. Прядь волос выбившись из хвоста щекотала шею, но я заставляла себя терпеть, боясь, что если подниму руку, клетка вновь сожмётся, а кожу опалит огнём. Как назло, зачесался нос и затекла нога, на которую я опиралась пытаясь встать. Отвратительная, унизительная поза, когда стоишь на четвереньках, не имея возможности не выпрямить спину, ни сесть, ни лечь. Немеют мышцы, тяжелеет голова, в колени врезаются колючие травинки и мелкие камешки.

– Убери это! – спокойным, почти будничным тоном проговорил Вилмар.

– Нет, – холодно отрезал рыжий. – Их нужно воспитывать, они должны знать своё место.

Моё чувство самосохранения, обречённо вздохнув, решило сдать позиции, уступая место безрассудному гневу. Он нахлынул красной удушливой волной, заставив напрячься мышцы, сделать глубокий вдох и рвануть вперёд, прямо на горящие прутья. И тут же в кожу впились раскаленные иглы, пронзив меня болью, отупляющей, ослепляющей. Она пульсирует, вздымается, лопается и вспыхивает. Такая боль отделяет тебя от всего мира, так как он не важен, он не нужен. Ты сам отдельный мир под названием Боль.

– Ты что творишь? – откуда-то издалека раздаётся голос Вилмара.

– Источник не имеет права на свободное перемещение, – назидательно замечает мужик.

– А маг не имеет права на использование боевой магии в отсутствии ведения боевых действий. –парирует Вилмар, и пропев что– то на древнем, обдаёт огненную клетку струёй воды.

Боль мгновенно исчезло, будто бы всё что сейчас произошло было в моём воображении. От невероятного облегчения накатила слабость. Я лежала на траве, вдыхая запах мокрой почвы и дурашливо улыбалась. Какое это счастье, когда ничего не болит! Оставьте меня все! Мне ничего не нужно, я хочу насладиться этим ощущением.

Одежда неприятно прилипло к телу, подо мной образовалась лужа, мои ладони, моя юбка и ноги оказались в грязи. Но мне было наплевать. Я перевернулась на спину и уставилась в небо, розовое, словно клубничный йогурт. Как сладок воздух Далера! И он, этот удивительный воздух всегда разный. Утром он пахнет морем, днём– травой и разогретой землёй, вечером – ночными цветами.

– Вилмар, – рассмеялась невеста, её смех раскатился по вечернему саду, сотней звенящих шариков, круглых, золотистых. – Если ты не оборудовал ванную, то ты можешь воспользоваться нашей. Будет повод встречаться чаще.

– В моём доме никогда не будет ванной, так и знай! А чтобы увидеть свою невесту, Адамина, мне повод не нужен.

Голос Вилмара теперь напоминал море за несколько минут перед штормом. Ещё немного и вздыбятся волны, раздастся угрожающий рокот за которым последует удар. Берегитесь отважные капитаны мощных кораблей и хлипких судёнышек, берегитесь беспечные купальщики. Все вон с моего пути!

На скулах заиграли желваки, в глазах застыл лёд. Одним прыжком он очутился рядом со мной. Я невольно поёжилась. Что может сделать вот такая разъяренная махина с хрупким человеческим телом? Меня грязную, дрожащую подняли и прижали к себе, а потом, потащили в дом.

Я, уткнувшись в огромное плечо, обтянутое голубой рубашкой, старалась не смотреть в сторону стола, где сидел не менее злой будущий тесть и, ошеломлённая странными выкрутасами жениха, невеста.

– Давин, прошлое вернуть невозможно – в голосе гостя послышалась усталость. – Не будь глупцом!

Дверь захлопнулась, отрезав нас от, что– то вопрошающей Адамины, птичьих трелей и ветра, разбушевавшегося в листве.

Ткань моей одежды с треском рвалась под его пальцами и жалкими лоскутами падала на пол. Я, ещё прибывающая в состоянии эйфории, вяло попыталась остановить его, прикрывая грудь руками. Но мои жалкие попытки не увенчались успехом. Вилмар усадил меня на диван в гостинной и принялся рассматривать моё обнажённое тело. Но во взгляде его не было никакого намёка на возбуждение, ни лихорадочного блеска, ни томной поволоки. В них плескалась отдаляющаяся ярость и, приходящая ей на смену, сосредоточенность доктора, осматривающего пациента.

– Болит что-нибудь? – сухо спросил он.

Я отрицательно помотала головой.

– Расскажи о своих ощущениях– потребовал вампир.

– Ну, – принялась перечислять я. – С начала было очень больно, мне показалось, что меня разорвёт изнутри. А когда ты плеснул водой, боль ушла. И теперь мне хорошо, очень легко. И всё вокруг таким ярким стало. И это небо, и листья, они такие тёмные. Я раньше и не замечала, что цвет листьев зависит от времени суток. Утром они сочно– зелёные, свежие, пробуждённые ото сна. Днём покрываются сероватой дымкой от пыли, а вечером темнеют, и сад становится таинственным. У тебя такой замечательный сад. Он наполнен голосами птиц. Слушай, Вилмар, а что за красная птичка, постоянно сидящая на хурме? А она плоды не портит? Как то к нам с бабушкой приходил Карпеев и приносил хурму. Я маленькая тогда была, так гордилась, что попробовала этот фрукт, а дети мне позавидовали и решили не играть со мной…

– Инга! – резко окликнул меня Вилмар, тем самым, прервав мой словесный поток.

Меня словно вновь окатило холодной водой. Я удивлённо крутила головой, не в силах сообразить, что со мной не так. Теперь розовое небо за окном не казалось мне красивым, а сад таинственным, наоборот, он внушал беспричинный страх, тревогу. Комната, в которой мы сидели с вампиром была наполнена тяжёлым закатом, давящим, почти осязаемым. Он нагло пролезал сквозь рамы окон, отражался на полировке мебели, растекался по полу и потолку. Сердце бешено забилось в груди, по телу пробежала гадкая судорога.

– Девочка моя, не волнуйся, я помогу тебе. – заговорил он.

Нежность, сквозившая в его голосе, не успокаивала, она проходила мимо , словно обращались не ко мне. Меня грыз страх. Я боялась шелестящих деревьев, красных квадратов окон, боялась теней, притаившихся в углах комнаты.

– Это последствия огненной клетки – пояснял Вилмар, волоча меня за руку в ванную. – Сильнейшее магическое оружие. Клетка может не оставлять ожогов, как это произошло с тобой. А вот если оставит, то кожа жертвы тут же начинает гнить. Но и в том и в другом случаи, происходит влияние на центральную нервную систему. С начала, враг ощущает боль, потом эйфорию, затем страх, ну а через несколько часов, если не принять меры, организм врага сходит с ума. Руки тянутся к собственным глазам, чтобы выдрать их, зубы отрывают мясо с костей, желудок и пищевод сжимаются в рвотных позывах. При этом, сознание остаётся ясным.

– Я умру?

Мне уже чудилось смрадное дыхание смерти за спиной. Всё закончится так глупо, так бездарно, по воле какого –то ублюдка, пожелавшего малость развлечься. Я буду кататься по полу, кричать от боли, захлёбываться собственной кровью и рвотными массами.

– Нет, – лицо вампира озарилось улыбкой, первой улыбкой за всё это время. – Маги воды тоже кое– что умеют.

Огромная белая ванна набралась быстро. Вилмар легко опустил меня в тёплую воду и начал что– то напевать. Вода вспенивалась, закручивалась небольшими воронками, пузырилась. По моему телу потекла живительная, придающая силу энергия. Страх отступил, мысли больше не путались, не скакали, не стремились излиться словесным потоком. Теперь я могла здраво взглянуть на сложившуюся ситуацию. Я сижу в ванне, голая, а рядом стоит мужчина, красивый, сильный, сексуальный. Да, пока ему не до меня, он работает, творит магию, чтобы мне помочь. Но ведь скоро он закончит свою работу, и что тогда?

« Ничего– ехидно пропищала разумная часть меня: И не смей мечтать. Ты видела сегодня его невесту? Вот то– то же! Ему не нужна твоя детская грудь и широкие бёдра, не нужна талия в виде аккуратного пенёчка. Ему не интересны серые водянистые глаза и бесцветные волосы. Он тебя не захочет. Нет, не так! Он никогда тебя не захочет!». Ох! Знала бы бабушка, о чём думает её бесстыжая внучка, сидя перед мужиком в чём мать родила.

Вилмар продолжал петь, и я молила от всей души Властителя вселенной, чтобы песня, как можно дольше не заканчивалась. Пусть стоит с закрытыми глазами, покачивается из стороны в сторону и не смотрит на такую жалкую меня. Мой мозг лихорадочно искал тему для раздумий, лишь бы не углубляться в мечты эротического содержания, лишь бы не дать щекам вспыхнуть от стыда и желания. Ведь вампир легко догадается о моих душевных терзаниях, и пусть ничего не произнесёт в слух, но обязательно посмеётся в своих мыслях над глупенькой человеческой девочкой.

Но песня оборвалась. Наступила тишина. Я сидела в ванной полной пузырьков и радовалась тому, что они скрывают моё тело. Хватит, насмотрелся уже, теперь оно будет сниться ему в кошмарных снах, если у вампиров бывают кошмары.

– Как ты себя чувствуешь? – вопрос прозвучал, сдавлено, словно через силу.

– Гораздо лучше, – ответила я, ощущая, как щёки заливает проклятый предательский румянец.

– Я никому не позволю причинить тебе вред, – прошептал вампир одними губами, но я услышала.

В висках запульсировало, в животе затрепыхалась тысяча бабочек, лёгким не хватало воздуха, а сердце, ох уж это беспокойное, неугомонное сердце, забилось, затрепетало, словно сидящая в клетке птица, почуявшая живительный воздух свободы. От кончиков пальцев по венам растекался жар, а всё тело заныло в сладостном предвкушении чего– то.

Я, из под опущенных ресниц, украдкой взглянула на Вилмара. Ох, лучше бы я этого не делала. Глаза мужчины блестели возбуждённо, почти болезненно, грудь вздымалась, тяжело переводя дыхание.

Не смотреть! Не обманывать себя! Это не может быть то, о чём ты сейчас подумала. Он просто       в данный момент вспомнил, как его целовала эта рыжая.

Но я никогда не могла владеть собой. Любая моя мысль мгновенно отражалась на лице. Как то, устав от всего этого, я обратилась к психологу на работе. Я наивно полагала, что элегантная дамочка обучит меня способам управления собственными эмоциями. Но та, лишь трясла русыми кудряшками, давясь смехом, шевелила тонкими пальчиками, унизанными перстнями, ещё бы не шевелить, демонстрируя своё благополучие, ведь её мужем был военный. Так что никакого дельного совета от психолога я не получила, кроме: «Успокойтесь» и « Не принимайте всё близко к сердцу». А на следующий день в учительской и школьных коридорах ловила на себе насмешливые взгляды коллег и слышала шёпотки. После, Наташка заявила мне без всяких обиняков, что я дура и подробно объяснила почему. Эльза Львовна– психолог высшей категории поведала своим подругам географичке и химичке о том, как в её кабинет вошла их молоденькая коллега и рассказала о своей беде. Географичке и химичке показалось это забавным, и они, поделившись, информацией с другими преподавателями решили начать наблюдение за эмоционально неустойчивым молодым специалистом, а потом, за пресловутой чашечкой кофе, обсуждать увиденное и строить предположения.

Вот и Вилмар с ходу оценил моё состояние, от чего мне тут же захотелось утопиться в этой целительной водичке.

В глазах вампира мелькнуло с начала удивление, потом понимание, а после… Что? Сожаление?.

– Нельзя пока, – хрипло проговорил он, проведя широкой ладонью по моим волосам. – С начала – лечение.

Я едва удержалась от того, чтобы не потереться щекой о его руку.

– Проклятый министр, – с этими словами Вилмар вытащил меня из воды и принялся вытирать полотенцем. Пальцы обжигали кожу, касались напряжённых сосков. Я плавилась, таяла, словно масло. Мне было мало, мне хотелось задержать эти ладони, насладиться их нежностью, но они переходили с одного участка моей кожи на другой. И эти участки завидовали друг другу. Тому кусочку, что лишился ласкового прикосновения становилось неуютно и одиноко, зато другие радостно их принимали и ловили краткий момент блаженства.

Я закрыла глаза, отдаваясь во власть ощущениям, стараясь впитать их, запомнить, оставить навсегда себе. И стоило мне это сделать, как тёплые губы легко, нежно, словно спрашивая разрешения, дотронулись до моих губ. Реальность уплывала, теперь существовали только мы, наши тела звенящие, вибрирующие от желания, наши души, тянущиеся друг другу навстречу.

– Вилмар, ты не хочешь попрощаться с нами? – раздался голос Адамины из прихожей.

Всё, пора возвращаться с небес на землю. У меня никогда не было крыльев, я не умею и не умела летать, а то, что было сейчас– всего лишь мечты.

– Невеста ждёт, – буркнула я, сбрасывая с себя руки вампира и поспешно вылезая из ванны. Закрывая дверь своей комнаты я продолжала слышать заливистый смех рыжей красавицы, недовольное варчание министра и ровный голос Вилмара, что– то объясняющего своим гостям.

Слёзы обиды душили. Было нестерпимо жаль момента. Да, я не питала иллюзий, что Вилмар при одном взгляде на меня расстанется со своей невестой, красавицей, дочкой министра, вампиршей наконец! Но этот дивный момент навсегда бы принадлежал мне, я бы хранила его, как сокровище, как дорогое украшение, а в часы грусти доставала из яркой шкатулки, чтобы вновь прокрутить, просмотреть, пережить ещё раз те эмоции.

Я лежала в своей комнате, уткнувшись в подушку, Слёзы облегчают душу. Поплачу всласть, даже немножко поскулю, пока никто не слышит. Завтра я вновь встречусь с Вилмаром, и сделаю вид, что ничего не произошло. Буду болтать с ним, демонстрировать свою беззаботность . А смогу ли я остаться такой же беспечной зная о том, что скоро свадьба. Вилмар приведёт в дом Адамину, здесь часто будет гостить её отвратительный папаша с замашками садиста, и эти двоя– папочка и дочурка уговорят моего вампира оборудовать ванную, и не такую, в которой он меня вытирал полотенцем, а совсем другую, которая, тут и ежу понятно, мне не понравится. Теперь, полно осознав масштабы бедствия, я ругала себя последними словами. Нашла о чём плакать, о несостоявшемся поцелуе, о неразделенной любви! Тьфу! Да и любви то никакой нет! Просто красивый мужчина проявил ко мне заботу и внимание, просто светило солнце, колыхалось море, пели птицы, и всё это настроило меня, глупенькую и неопытную на романтический лад. А тут, всё гораздо серьёзнее, всё страшнее. Министр придумает для меня такие издевательства, в сравнении с которыми, огненная клетка покажется мне детской шалостью. Нужно бежать. Да, эта земля принадлежит вампирам, здесь кругом они, но ведь есть же лазейка, есть выход. Он изолировал меня в своём доме от всего мира. Я не знаю ничего, что происходит за магическими воротами. А как же самолёты прилетающие из Эвилии ? Да, этот материк находится на северном полюсе планеты, его и человеческий континент разделяют две тысячи километров. Но Эвилы миролюбивая раса. Во время войны они не встали ни на сторону людей, ни на сторону вампиров. А сейчас, продолжают торговать с обеими странами. А что если добраться до материка, а от туда уже домой. Идея казалась безумной, по -детски наивной. А чём -то подобном мечтают наказанные родителями малыши : «Вот сбегу из дома, стану солдатом, учёным, пилотом». Но вот только мне моя безумная идея может спасти жизнь.

Я вытерла глаза уголком наволочки и нервно заходила по комнате, которая успела погрузиться в густую, по-летнему мягкую, обволакивающую темноту. То и дело резко вскрикивала ночная птица, в открытое окно тянуло прохладой. От окна к двери, от двери к окну. Нужно выйти отсюда, нужно добраться до аэропорта, узнать расписание самолётов в Эвилию. Может быть удастся побеседовать с самими Эвилами, правда не все они говорят на международном, у них есть свой язык. Дикость какая! К чему нужны языковые барьеры, зачем усложнять себе жизнь? Ладно, чёрт с ним, с языком. Буду решать проблемы по мере их поступления. План такой:

Первое– добраться до аэропорта, второе– найти Эвила, желательно говорящего на международном. Третье – убедить его мне помочь.

Хороший план, просто замечательный, потому, что ничего другого в голову мне больше не приходит. Жажда деятельности душила. Хотелось прямо сейчас что– то решать, куда-то идти, с кем– то договариваться, но ни как не сидеть в четырёх стенах без дела. В воздухе отчётливо витал дух грядущих перемен. Внутри меня поселилась стойкая уверенность в том, что завтрашний день вновь изменит мою жизнь. Поймав себя на том, что уже даже не хожу из угла в угол, а нервно бегаю, заламывая руки и шевеля губами, представляя разговор с Эвилом, я, усилием воли, заставила себя сесть на кровать.

Дверь внезапно распахнулась, и в комнату вошёл Вилмар, держа в руках поднос.

Щёлкнул выключатель, в комнате стало светло.

Вилмар поставил передо мной поднос с чашкой, в которой было налито что – то бурое с плавающими на поверхности зелёными хлопьями.

– Тебе необходимо это выпить – сказал вампир, справедливо ожидая отказа, который незамедлительно последовал.

– Твой будущий тесть предложил тебе отравить своего источника?

Греющий душу план, видимо придал мне смелости.

– Я знал, что придётся тебя долго уговаривать, – засмеялся Вилмар, усаживаясь на пол.

Смейся, смейся. Плевать теперь мне на твои улыбочки и нежности. Живи со своей Адаминой, целуй ручки её папаше, запускай комарика и ищи новый сосуд с кровью. Я больше в эти игры не играю, мне дорога моя жизнь. Пусть серая, пусть тихая, но моя собственная.

– Можно применить силу, тоже неплохой вариант, – съязвила я. – Источник должен знать своё место, не правда ли?.

Лицо вампира дёрнулось, как от боли, в глазах застыло недоумение, обида.

– Зачем ты так, малыш, – тихо проговорил он. – Я принёс тебе лекарство, а не яд. Что произошло? Откуда это недоверие?

Сердце сдавило от стыда за собственное поведение и от нежности к этому мужчине. Такому большому и сильному, расположившемуся на ковре, у моих ног, словно хищный зверь, жестокий с другими, но от чего– то, дружелюбный со мной. Он протянул мне руку помощи, а я, как трусливая неблагодарная тварь бью по этой руке. А слабо было дать по зубам министру, ведь это он, а не Вилмар унижал меня ? Вот то-то же. В глазах защипало от нестерпимого желания обнять за массивную шею, крепко прижаться, вдохнуть, ставший таким родным запах! Рука потянулась к его голове, чтобы ощутить шёлк его волос, напитаться мощью, исходящей от него. Скоро, я от всей души надеюсь, что скоро мы расстанемся навсегда. Я буду тебя помнить, буду видеть во снах. Прощай, снежный барс, нашим дорогам не суждено пересечься, отныне они параллельны.

– Судя по внешнему виду, как то не верится, – ворчливо произнесла я. Пусть считает, что дело в содержимом кружки и в сегодняшнем инциденте.

– Это ужасное на вид пойло спасёт тебе жизнь, одной заряженной воды недостаточно.

– Но может, есть что– то другое, не такое мерзкое, – заканючила я, с опаской глядя в кружку. Глотать бурую маслянистую гадость не хотелось.

– Другого способа нет.

Вилмар сурово сдвинул брови, хотя глаза его смеялись, светло, облегчённо, снисходительно. Ребёнок не злиться, не таит в душе чёрную ненависть, а просто капризничает, а с капризами справиться можно.

– Ну, ты же маг, придумай что-нибудь.

Лёгкий поцелуй в висок, совсем невесомый, но всё моё существо пронзило такой невероятной нежностью, такой радостью, что моя рука сама потянулась к кружке, поднесла к губам, и я сделала глоток.

В глазах потемнело от горечи. Горло сжалось в спазме. Я кашляла и отплёвывалась, стараясь заглотить, как можно больше воздуха.

Вилмар смеялся, успокаивающе гладя меня по спине.

– Нет, так дело не пойдёт– давился смехом он. – Это зелье не пьют залпом, слишком горько.

– А что, прикажешь эту гадость смаковать, как столовое вино?

Я злилась. Мне гадко, мне мерзко, а он ржёт, словно конь.

– Предлагаю сделку.

Вилмар в одно мгновение стал серьёзен.

– Твой глоток – мой ответ, на любые твои вопросы. Идёт!

Ура! Бинго! Удача сама плыла мне в руки. Да ради получения нужной информации, я готова бочку этого пойла выпить.

И мы начали игру.

Глава 8

– Почему министр– садюга называл тебя Давин? – начала я с самого бесполезного и безобидного вопроса.

Глоток, и горькое лекарство бежит по горлу.

– Я так понял, что вам не дают информацию о нас, кроме того, что мы кровожадные монстры. А ведь раньше мы знали больше друг о друге.

Мягкий голос, в котором проскальзывает грусть, осторожное прикосновение к моему колену, светло– бежевая рука, на серой ткани брюк, горячая кружка, от налитой в неё жидкости, в моих ладонях, головокружительный запах ментола и цитруса.

– Каждому вампиру даётся три имени. Первое от отца и матери, оно для родных, друзей и любимой. Мать назвала меня Вилмар, довольно распространённое имя среди нашего народа. Вторым именем нарекает первый наставник. Оно для тех, кто выше тебя статусом, учителя, начальника, представителя власти. Наставник назвал меня Давин. Третье имя вампир получает от верховного жрица в храме в день своего столетия. Оно для тех, кто ниже тебя статусом, для учеников и подчинённых, источника. Для них я Алекс. А всеми тремя именами в праве называть лишь король, суд и служители храма.

Ещё один глоток. Я знала, что вопрос глупый, бесполезный для меня, но так хотелось услышать, чтобы потом, когда навсегда расстанемся, вспоминать и греть душу.

– Значит, я вхожу в круг близких, раз для меня ты Вилмар, а не Алекс?

– Самых близких

Тёплое, чуть ощутимое, касание щеки,

мурашки по всему телу, солнечная открытая улыбка Вилмара, огоньки в его глазах, моё пылающее лицо. Как бы остановить это мгновение? Как бы застыть в этом кратком промежутке времени. Я боялась вздохнуть, боялась пошевелиться, боялась произнести хоть слово, чтобы не нарушить, не порвать ту незримую, звенящую тонкую ниточку, протянувшуюся между нами.

– Твоя работа заключается в поставке источников? – задала я следующий вопрос, справившись с наваждением.

– Не только. Наш отряд выполняет особые распоряжения его величества: и поставка, и шпионаж на вашей территории, и различные тайные распоряжение, о которых я тебе никогда не расскажу.

– Шпионаж? А как?

– Для этого у нас есть Брунгильда. В её объятиях раскалывались не только лейтенанты, но и полковники. А потом наша красавица просто стирала им память, и ваши вояки помнили лишь о страстной ночи.

И вновь гадкий вкус бурой жижи.

– Чем определяется статус? Как стать высшим вампиром?.

– Статус определяет уровень магического потенциала. Если ребёнок наделён хорошими способностями, он получает возможность обучаться в королевской академии, и может стать воином, целителем, наставником или овладеть направленческим делом. Младшие же, это те, кто обладает слабым потенциалом, умеют делать что– то одно. Такой ребёнок может претендовать лишь на школы, в которой обучают бытовой магии, актёрскому мастерству, растениеводству. Низшие– вовсе способностей не имеют. Им светит лишь должность курьеров, мелких служащих, рабочих на фабриках.

– А что такое «Направленческое дело»?

Вопрос вырвался сам собой, и вредный Вилмар не преминул этим воспользоваться.

– Это уже следующий вопрос, пей давай!

Глаза сверкнули победным блеском.

Пришлось сделать глоток. Так я всё лекарство на глупости истрачу.

– Направленческое дело, это работа на водоканале, электростанции, в службе воздушных перегонок. Как направлять воду по трубам? А электричество по проводам? А кто, по -твоему, управляет ветрами, чтобы изменить погоду. Ведь Эвилам, летающим на своих самолётиках нужна лётная погода.

Ну вот, теперь можно и о полезном, сам завёл этот разговор, значит никаких подозрений своим любопытством не вызову.

– А они часто прилетают сюда?

– Часто. Они поставляют нам вашу бытовую технику.

– Когда твоя свадьба?

Вопрос выскочил сам собой, я даже не успела его обдумать.

– Через месяц. Всё уже готово к обряду.

– Ты её любишь?

Ох, и дура я набитая! Мне то это зачем? Любит, не любит, какая разница, если я всё равно решила драпать? Лишний глоток только потратила. Кружечка -то не безразмерная, а спросить нужно о многом.

– Она – моя невеста.

Как ровно, как уверенно это прозвучало. Он не сомневается в своих чувствах, ему, действительно, нужна эта женщина, и я нужна, как кувшин с кровью, который всегда под рукой.

Я стряхнула руку со своего колена и отодвинулась. Пусто, одиноко, неуютно, но так надо, так правильно.

Потом были вопросы о городе, о магазинах бытовой техники, гостиницах, барах, аэропорте. Мне хотелось побольше узнать об Эвилах, где их, вероятнее всего, можно встретить, как до них добраться. Но ведь не спросишь напрямик. Чашка опустела, а мне всё казалась, что я так и ничего не узнала. Навалилась усталость и хандра. Пойду туда, не зная куда, искать то, не зная что. Неизвестность и неопределённость всегда меня страшили. Да, у меня в запасе месяц. Целый месяц моря, солнца, зелени сада, близости Вилмара. Но стоит ли тянуть, стоит ли себя обманывать? Нет уж, план необходимо привести в исполнения как можно раньше.

– Послушай меня внимательно, малыш, – заговорил Вилмар после непродолжительного молчания, во время которого в моей душе велась война между желанием выпроводить его из моей комнаты и попросить, чтобы он остался. – Мне нужно будет покинуть тебя на несколько дней, я получил задание.

Как же это произошло? Расстояние между нами вновь сократилась. Он сидел рядом, обвив кольцом из своих рук, а я рассеяно гладила его рельефную спину. Ткань рубашки мешала, липла к вспотевшим ладошкам. Содрать бы её, эту дурацкую тряпку, растерзать в клочья, чтобы ничего не препятствовало ощущать гладкость кожи, твёрдость накаченных, тренированных мышц.

– Я могу заблокировать ворота, но мне хочется, чтобы наши отношения строились на доверии и взаимном уважении. По этому, я оставляю лишь защиту от внешнего вторжения, чтобы тебя никто не побеспокоил. Мне триста лет, меня не так то легко одурачить, думаешь, я не догадался, почему ты заинтересовалась Эвилами? Ты решила сбежать Инга, я ведь правильно тебя понял?

Серьёзные и ,какие– то, печальные глаза укоряли, осуждали, смотрели разочаровано, словно хотели сказать:» Эх, а мы -то думали, что ты умнее».

– Даже не вздумай выйти в город. Расценивай это как хочешь, как просьбу, как приказ, мне всё равно. Главное – не делай глупостей. Мне бы не хотелось потерять тебя вновь.

А я уже не понимала, о чём он говорит. Зачем мне куда -то бежать, если здесь и сейчас так хорошо. Если меня накрывает с головой чувство безопасности, защищённости, осознания своей необходимости этому мужчине. Как же хочется прижаться к нему так тесно, чтобы не осталось пространства между нашими телами, врасти в него, влиться в его вены и побежать по ним с кровью.

Губы Вилмара были мягкими, осторожными и тёплыми. Мы целовались долго, сладко, но в то же время мучительно. Не хватало воздуха, реальность уплывала. Существовали лишь эти сладкие губы, сильные, но невероятно нежные руки, золотые пряди волос, в которых путались мои пальцы, наше прерывистое дыхание.

Вот уже одежда, такая мешающая, стесняющая движения летит на пол. Дорожка из нежных, трепетных поцелуев бежит по моей коже. Прикосновения губ везде, на шее, под ключицами, на груди, вокруг сосков. Но мне мало, моя кожа звенит, требует всё больше и больше прикосновений, Тело изнывает от желания, Низ живота разрывается от сладкой, тянущей боли. А губы и руки Вилмара продолжают путешествовать по моему телу мягко, до слёз, до головокружения, бережно, словно боясь напугать, ненароком обидеть, изучая, проверяя реакцию. Вжимаюсь в него, всей поверхностью себя, чтобы слиться с ним, стать его частью, раствориться в нём. Наши тела сплетаются, Дыхание и сердцебиение становится общим, одно на двоих. Он проникает в меня, и окружающий мир исчезает. Теперь мы пребываем в другой реальности, в другом измерении. Я прибрежная галька, на которую ласково накатывают морские волны, я солнечный свет, растворяющийся, дробящийся на водной глади, я трава, пригибаемая тёплым летним ветром. Внезапно всё вокруг взрывается и осыпается тысячей разноцветных звёздочек. Кричу, от непереносимой, всепоглощающей, безграничной, сводящей с ума радости, и уже не чувствую, как в шею впиваются острые клыки.

Глава 9

За окном занимался ленивый, болезненный сероватый рассвет, вязкий и тусклый, словно перловая каша. Дождевые капли вяло стучали по крыше и листве деревьев, которые в пасмурной мгле казались тёмными и печальными. Терпкий запах мокрой земли, травы, напоенной влагой, навивал воспоминания о раннем детстве, когда нас, воспитанников детского сада выводили на улицу в дождливую погоду, но бегать по лужам не разрешали. И мы стояли разноцветной кучкой в беседке, вдыхая вот такой же запах беспричинной грусти.

Мучительно хотелось пить, но сил, чтобы подняться и отправиться на кухню за стаканом воды, не было. Я то просыпалась и вслушивалась в монотонную песню дождя, то вновь проваливалась в липкий тревожный полусон, в котором мне протягивали кружку с вожделенной водой, но я никак не могла её получить. То кружка разбивалась, то дающий вдруг выпивал всё сам, не оставив мне и капли. Я рывком выныривала в реальность и вновь попадала в комнату с серым квадратом окна и стучащим дождём. Моё тело отказывалось мне служить, руки казались ватными, голова, стоило её оторвать от подушки, начинала гудеть. Тошнотворное головокружение, выматывающая слабость, желание провалиться в сон, но не такой, где к моим губам подносят воду, а в спасительный, непроглядно– чёрный, без красок и образов. Я сжалась в комок, подобрав под себя ноги и руки, уткнувшись лицом в подушку, чтобы согреться, чтобы защитить себя от гадкого холодка, ворвавшегося из приоткрытой форточки. Позвать на помощь? Но как? Во рту всё пересохло, едва ли мне удастся произнести хоть слово. Мне никто не поможет, Вилмар уехал, оставив меня одну в этом доме, умирать от жажды, от холода, от слабости. Он получил всё, что хотел получить от источника, использовал его по прямому назначению. К чему теперь вампиру возиться со мной, думать о том, как я себя чувствую после кровопотери. Ведь мы, люди, отпив молока из бутылки не задаёмся вопросом, а как чувствует себя бутылка, оставшись на половину пустой? Вот и я для него всего– навсего сосуд с кровью, поильник и не больше. От осознания этого мне стало ещё гаже. Щёки опалила краска стыда. Мне стало стыдно за эту, проведённую с ним, ночь, за свои сладострастные стоны, за поцелуи, которые я позволяла дарить мне, которые дарила ему я. А ведь свадьба дорогого Вилмарчика уже не за горами, и в этот дом войдёт Адамина, и счастливая супружеская пара будет высасывать мою кровь вместе, распивать, словно бутылку вина. Дождь усилился. Теперь он нещадно лупил по листве, отбивал чечётку на садовых дорожках. Протянуть руку в открытое окно, набрать дождевой воды в ладонь, поднести её к губам, что может быть проще? Но где найти силы, чтобы подняться, чтобы встать босыми ступнями на ворсистый ковёр и сделать несколько шагов по направлению к окну?

Мысли вновь начали смешиваться, я перестала соображать, где нахожусь. В шуме дождя мне чудились слова обидные, угрожающие. Дождь вкрадчиво нашёптывал мне о том какая я жалкая, слабая, глупая.: « Ты умрёшь, глупышка, Ты погибнешь, слушай меня, не дыши, не дыши…»

Большие горячие ладони прошлись по моей спине, расслабляя, успокаивая.

– Ты уже проснулась, девочка моя? – раздался голос в самое ухо.

От облегчения, от понимания того, что я не одна, что сейчас меня избавят от жажды, помогут восстановить силы, из моего горла вырвался всхлип, а щёки вновь стали пунцовыми от стыда, за свою слабость, продажность. Он – враг, он – мой тюремщик, он – мой мучитель.

А я, отдалась ему, позволила выпить себя, а теперь ещё и радостно машу хвостиком, в предвкушении стакана с водой.

Моё вялое, полуживое тело усадили, подложили под спину подушку, вложили в руку чашку с гранатовым соком.

– Ты не уехал? – спросила я, сделав несколько глотков.

– Я не мог оставить тебя в таком состоянии, – ответил он, проводя рукой по моим спутанным волосам. – Дела могут подождать до следующей недели. Ребята справятся и без меня.

– А начальство не заругает?

– Министр поставок лоялен к будущему зятю.

Как же я могла забыть, чьей дочерью приходится Адамина? И ещё смела на что– то надеяться после этой ночи? Вот дура! Обида на собственную глупость вцепилась в горло когтистой лапой. Неопытная, наивная дурочка, начиталась романов и вообразила себе не весть что: « После бурной ночи любви, он пообещал, что останется с ней навсегда». Держи карман шире! Да кто же по собственной воле променяет прекрасную дочку начальника, самого министра между прочим, на рабыню– дурнушку? Только безумец! А вампир безумцем не являлся.

Смотреть на Вилмара не хотелось. Не было никакого желания видеть в его глазах раздражение, досаду от того, что ему пришлось отложить свои дела ради домашнего питомца. Лучше уставиться в мутное от дождя окно и наблюдать, как пузатые капли оставляют дорожки на стекле.

– Прости меня, Инга, – тихо проговорил вампир. – Я взял слишком много, гораздо больше, чем ты могла мне дать без ущерба для себя. Просто я так долго ждал этого, а ты запретила к тебе прикасаться. И вот, когда ты позволила, я сорвался. Но впредь, такого не повториться, я буду осторожен. Ты волшебная, ты восхитительная, как родниковая вода, чистая, свежая, как дорогое вино, пьянящее, но лёгкое, которое пьёшь и не можешь остановиться, наслаждаешься каждым глотком, каждой ноткой. Столько эмоций, столько искренности, столько жизненной энергии.

Я физически ощущала, как с каждым его словом во мне растёт раздражение, раздувается, подобно воздушному шару. Высосал мою кровь, а теперь делится впечатлениями, насколько я вкусна. И это после ночи любви?

– Во имя Властителя вселенной! -заорала я.– Избавь меня от подробностей! Ты выхлёбываешь мою кровь, а потом рассказываешь мне о своих вкусовых ощущениях. И как мне, скажи на милость, на всё это реагировать? Ты думаешь, мне приятно слушать о подобных извращениях. Незаметно укусил, выпил, и молчи! Не вызывай у меня рвотные позывы своим восхищением! Оставь всю эту грязь, всю эту мерзость при себе!

Нужно было остановиться, я видела это по его лицу, по глазам в которых зажглась обида, по нервно дёрнувшемуся уголку рта, по сдвинутым к переносице бровям. Но меня уже несло. Никто и никогда не говорил мне, что я восхитительная, волшебная, никто не жаждал прикоснуться ко мне, никто не целовал меня с такой нежностью, как Вилмар. Но и он не видел во мне женщины, просто источник, просто питание полезное, приятное, так вампирам необходимое. Неужели я гожусь лишь на еду? Неужели я могу быть интересной кому-то лишь с гастрономической точки зрения?

– Сорвался?! Взял слишком много?! А Какого чёрта ты просишь прощения? Разве оно необходимо тебе? Ведь скоро ты женишься, и вы будете высасывать мою кровь вместе, и я сдохну года через полтора или даже меньше. Теперь я отчётливо понимаю, почему люди решились начать войну, почему с такой жестокостью убивали вас и ваших детей. Потому, что вы мерзкие кровососущие твари, забирающие жизнь у других, тех, кто мог достичь многого, стать учёным, композитором, хорошим врачом, а попадал к вам, в ваши жадные лапы, проливали кровь в ваши зловонные пасти. Да если люди вновь решатся пойти на вас войной, я первая возьму в руки оружие, чтобы уничтожать вас, всех, без исключения.

Чашка с недопитым соком полетела в стену и упала на пол, расколовшись на несколько черепков, это и отрезвило меня. Я замолчала и вновь уставилась на дождь, на унылую картину за окном, где от ветра покачивались угрюмые промокшие деревья.

Вилмар присел рядом со мной на кровати, нерешительно, опасаясь очередной вспышки гнева, дотронулся до моей руки. Сердце сжалось от жалости к нему, хотя, с чего бы мне слабой человечке, уязвимой и беззащитной, жалеть вампира. Но в его глазах стояла такая боль, а его широкие плечи так низко опустились, что я с трудом удержалась от того, чтобы не обнять его и не погладить по голове как ребёнка.

– Тебе противна эта сторона моей жизни, я понял. Послевоенные люди воспитаны по-другому. Сто лет назад, это считалось вполне естественным. Люди придерживались специальных диет, чтобы их кровь понравилась нам. Многие сами просились на службу к вампирам, за это хорошо платили.

Мягкая, грустная, понимающая улыбка, от которой мурашки по коже, за которую хочется простить ему всё, даже то, чего он ещё не сделал и самой раскаяться в, только что произнесённых словах.

– Я никогда не смогу измениться, перестать быть собой, такова моя природа. Прими меня таким, не отталкивай, и я постараюсь, чтобы ты была счастлива, чтобы мой дом стал и твоим домом тоже. И не бойся, я постараюсь продлить твою жизнь и сохранить молодость.

Голос убаюкивал, ласкал, гладил мягкими бархатными лапами. Его хотелось слушать ему хотелось верить. Но нет, нельзя. Нужно уходить, отдохнула, понежилась в солнечных лучах его заботы, погрелась в его тепле, пора и честь знать. Даже если бы Вилмару не приспичило жениться, в любом случаи – не дело оставаться в Далере, во вражеском государстве, в изоляции от общества, видя только вампира, не имея друзей, дела, выполняя роль дорогого домашнего питомца. Я человек, а человек существо социальное, а в клетке, пусть и очень комфортной и просторной, он зачахнет.

– Ты плохо себя чувствуешь, тебе страшно, по тому и наговорила мне столько обидных слов. А ещё, ты дала мне свою кровь, и теперь стыдишься , считая это противоестественным, неправильным. Но вы, люди порой отдаёте свою кровь пиявкам, называя это герудотерапией или сдаёте кровь за деньги и не видите в том ничего гадкого.

– Пиявками мы лечимся, а сдаём кровь, чтобы спасти умирающих– буркнула я, стараясь отстраниться от руки вампира, пытающейся обнять за плечи.

– А для меня пожалела, да? Но ведь я тоже нуждаюсь, мне тоже будет плохо.

И вновь я сидела на его коленях, чувствовала, как пальцы Вилмара путаются в моих волосах, как горячее дыхание опаляет мне щеку, как вздымается грудь под белым шёлком рубашки. Большой, тёплый, надёжный, смогу ли покинуть его? Смогу ли жить без его солнечной улыбки, лукавых зелёных глаз, утреннего купания в море и вечерних посиделок в саду? Должна суметь. Наши судьбы меняются, его ждёт прекрасная Адамина, а меня бабушка, школа, привычные дела и заботы. Праздники рано или поздно заканчиваются, и наступление суровых будней неизбежно. Нам осталась неделя, так пусть она будет наполнена радостью, незамутнённым покоем, нашим общением. Нагляжусь на него вдоволь, вберу в себя его прикосновения, запомню его голос и запах, чтобы потом, в моменты грусти, уныния, разочарований тихонько приоткрывать эту дверцу своей памяти и украдкой заглядывать в золотистые, летние пахнущие морем и иноземными травами дни.

Побежала неделя, последняя, прощальная. Я старалась смаковать каждый день, каждую проведённую с Вилмаром минуту. Теперь мы часто летали над городом, вызывая удивлённые взгляды соплеменников Вилмара. Ещё бы! Он, бессовестно, таскался по городу с источником, которому полагается сидеть в специальной ванной и подыхать от кровопотери. Но моему вампиру было глубоко наплевать и на взгляды, которыми нас провожали местные жители, и на вопросы, которые они ему задавали. Он либо отделывался шуткой, либо посылал куда подальше. В Далере почти никто не ходил пешком, вампиры предпочитали использовать свою способность к левитации. Здесь это было так же естественно, как если бы люди в своих городах разъезжали на машинах. Мы с Вилмаром летали медленно, плавно, чтобы я, как следует, могла рассмотреть город. Пальмы, кипарисы, эвкалипты, вымощенные красной плиткой дорожки, разноцветные домики, пёстрые клумбы, пушистые шумящие фонтаны, на парапет которых мы опускались и ловили открытыми частями тела, летящие, светящиеся на солнце прохладные брызги. Но больше всего я любила вечерние полёты, когда на Далер опускался закат, а море становилось лиловым и беспокойным. Оно урчало, рокотало, пенилось, билось о берег, срывало с него камни и с шипением уносило. В таком море, купаться не хотелось. А хотелось, просто, находиться рядом, наслаждаться звуками и ярким, стойким, солёным ароматом, наблюдать за игрой света на, вздымающейся, бурлящей поверхности воды, смотреть, как угасает закат, как опускается за горизонт апельсиновое солнце, как темнеют небеса, и нежно– розовый сменяется пурпурным, а пурпурный становится лиловым.

Мы летели над самой поверхностью моря, едва не касаясь волн. Вилмар держал меня за талию, и я чувствовала тепло его ладоней сквозь тонкую ткань платья. Он шутил, что вот сейчас бросит меня в бурлящую, шипящую морскую пучину, а я не верила ему, конечно, но визжала, потому, что всё равно было страшно. А Вилмар хохотал, густым, вторящим рокоту моря смехом.

Потом мы возвращались домой, ужинали в саду, пили красное вино и разговаривали. В основном говорил Вилмар. Он рассказывал о вампирских храмах. О священном водопаде для тех, кто обладает магией воды, о вулкане на небольшом островке для огневиков, о вершине священной горы Миами, для магов воздуха, и о Чёрных пещерах для магов земли. Обещал, что обязательно устроит мне экскурсию по всем этим местам. Показывал их на водной глади в специальной чаше, объяснив, что магические храмы невозможно запечатлеть с помощью фотоаппарата или видеокамеры, техника мгновенно выходит из строя, так как мешает особая энергия. По этим же причинам невозможно сфотографировать вампира, из за его ауры. Изображение, на удивление, было чётким, мало того передавались запахи и звуки правда едва-едва, если хорошенько прислушаться и принюхаться. Я услышала от Вилмара множество вампирских легенд, стихов, сочинённых их поэтами.

А какими жаркими, страстными были наши ночи! Я вручала ему всю себя, без остатка, без сожаления, зная, что больше ни с кем и никогда такого не будет.

Но кровь мою он больше не брал, объясняя это тем, что мне нужно восстановить силы после того раза. Теперь Вилмар готовил сам, предварительно составив меню, в которое входили продукты восстанавливающие организм после кровопотери. Чему-то, я радовалась, например, орехам и цитрусовым. Но вот гречневая каша, шпинат и печень вызывали шквал негодования с моей стороны и твёрдое непоколебимое упрямство с его.

– С самого детства это не любила – говорила я, отодвигая в сторону тарелку. – Ну, предупредила ведь, только продукты зря перевёл.

– И я предупредил, что тебе необходимо правильно питаться.– спокойноотвечал вампир, вновь ставя тарелку передо мной.

– Ах да! Прежде чем зарезать скотинку, её надо как следует откормить.

Вилмар обижался, но не надолго. В итоге, мы находили компромисс, мирились, чтобы потом, повздорить вновь.

Глава 10

Казалось, что может быть проще, наслаждайся своей последней ночью с ним в полной мере! Откинь тревоги, отбрось сомнения, прогони страхи! Испей до дна этот горько– сладкий напиток прощания, смакуя каждый глоток. Вдыхай полной грудью ночной воздух Далера, в котором, чувственный пьянящий аромат магнолии сплетается со свежестью морского бриза, вслушивайся в стрёкот цикад и завораживающие трели ночных птиц. Смотри, как луна щедро льёт жидкое серебро на трепещущие от ветра листья, Впитай в себя тепло кожи своего любимого, запомни, как уверенно и спокойно бьётся его сердце, прижмись к нему крепче, проведи рукой по его щеке, ведь ты расстаёшься с ним навсегда. Но нет, человек так устроен, не может жить сегодняшней минутой, смакуя её, отключившись от всего лишнего, в голову начинают закрадываться думы о будущем, о прошлом, ненужные, неуместные. Тягучая тоска растеклась по венам, заставляя всё тело болезненно ныть от ожидания разлуки. И сколько не смотри на любимые черты, сколько не касайся дрожащими пальцами его волос, лица и груди – всё исчезнет и останутся лишь воспоминания – отрада неудачников, которые не смогли удержать своего счастья, не сумели его построить. Посветлеет небо, заглянет в комнату золотистое Далерское солнце, и я потеряю Вилмара. А может быть, плюнуть на всё и остаться? Прожить столько, сколько отведено мне судьбой, с ним, в его доме и будь, что будет? От этой мысли на душе стало легче, и я уж было расслабилась, готовясь утонуть в тумане подползающего сна, но мысль об Адамине и её папаше, о, волнующейся бабушке, заставила вновь собраться.

–Что с тобой, девочка моя? – спросил Вилмар, когда мы, уставшие и обессиленные, лежали, обнявшись, обдуваемые тёплым ночным ветерком, облитые лунным сиянием.

– Мы расстаёмся, – ответила я.

Правда, и ничего кроме правды. Не хочу лгать ему, не хочу выдумывать дурацкие причины своего настроения.

– Всего на несколько дней. Я постараюсь вернуться, как можно быстрее.

Вилмар обнял меня ещё крепче, поцеловал в висок. Глаза защипало от подступивших слёз, в горле образовался ком, перехватило дыхание. Только бы он ни о чём не спросил, иначе, я не выдержу, разревусь. Гадкая тревога скрутилась змеёй в области сердца. И казалось, что скоро произойдёт нечто непоправимое. Ощущение было сродни тому, какое я испытала, когда вошла в общежитскую комнату Валерика. Моя жизнь снова делала поворот.

– Не уезжай, – прошептала я вампиру, призирая себя за трусость. Ни я ли хотела сбежать? Ни я ли строила планы по возвращению домой? Но было от чего то так страшно, так мучительно горько.

– Не могу, милая, это моя работа. – проговорил Вилмар щекоча моё ухо своим дыханием. – Лучик ты мой золотистый, как же я буду скучать по тебе, ты даже не представляешь!

Утро. Такое же светлое, солнечное, наполненное гомоном птиц, свежестью ветерка, дующего со стороны моря, шёпотом листвы. Всё как обычно, лишь Вилмара нет рядом. Подушка пуста, на ней отпечаток его головы. Вампир не стал меня будить, ушёл, лишь в окно забрезжил розоватый рассвет.

Я поднялась с кровати, разбитая, с ноющей болью во всём теле. С окончанием ночи это странное нытьё только усилилось. Дом без Вилмара казался враждебным и чужим. Вещи собраны, осталось только умыться, позавтракать и отправиться в путь. Но как же ничего не хотелось делать! Хотелось лечь и валяться так, глядя в потолок, ожидая возвращения Вилмара. Но я всё же заставила себя принять душ, заварить себе кофе и сделать бутерброд, который вызвал отвращение и лёгкую тошноту. Приходилось уговаривать себя проглотить один кусочек, потом ещё один. И вот, когда с завтраком было покончено, я, перекинув через плечо сумку с небольшим количеством вещей, только самых необходимых, вышла за ворота. Тёплой одежды у меня не было, в Далере она ни к чему, да и взять её было негде. А ведь там, на моей родине сейчас лютует зима. Да я в своём сарафанчике окоченею сразу же, как сойду с траппа Эвильского самолёта. Ну да ладно, может Эвилы чем помогут, не оставят же в беде бедную девушку.

Куда идти? Где искать представителя дружеского государства? Пойду на набережную, там обычно собирается много народу, может и Эвилы там бывают. Рассказывал же Вилмар, что они любят смотреть на море, ведь в их краях лишь непроходимые суровые хвойные леса да мелкие узенькие речушки.

На улицах Далера в это время суток было довольно оживлённо. Местные жители яркими пятнами пролетали мимо, переговариваясь, споря, смеясь. Кто летел высоко над крышами домов, кто совсем низко, едва касаясь земли. Женщины в лёгких полупрозрачных платьях, мужчины в свободных рубашках и широких брюках. Вампиры вообще не любят стесняющую одежду, тяжёлые деловые костюмы, галстуки– удавки – не для них. Они ценят лёгкость, свободу, естественность. Город пел, шумел, пестрел всевозможными красками. А я шла вперёд, жадно вглядываясь в разномастную толпу, выискивая того, кто мне поможет. На набережной пахло морем и сластями, раздавался детский смех и шум волн. Скоро я покину всё это, и буду вспоминать, как хороший сон. Мой взгляд метался от лотка с мороженым к сувенирной лавке, от лавки к, чуть зависшей в воздухе, пёстрой толпы вампирской молодёжи. И тут, на краю скамейки я увидела его, и с начала, не поверила собственным глазам, решив, что от волнения принимаю желаемое за действительное. Но, зажмурившись и больно ущипнув себя за руку, я вновь посмотрела в сторону скамейки и поняла, что глаза меня не обманывают, да и стойкий запах сероводорода не оставлял никаких сомнений. Там, на расстоянии пяти метров от меня сидит Эвил, греется на солнышке, слушает шум моря. Да уж, это только в мыслях легко, подойти к Эвилу и поговорить. А на самом деле, предстоит подготовить себя к общению с этой формой разумной жизни, не в коем случае не показав своего отвращения к специфическому запаху и внешнему виду. Мы люди толерантностью не отличаемся, нам неприятна инаковость другого, мы боимся необычного, выбивающегося из рамок общепринятых норм. Нам ещё ох как далеко до мудрости вампиров и миролюбия Эвилов. Но пока я буду справляться со своей врождённой неприязнью ко всему новому, потеряю единственный шанс выбраться из вражеской страны. Так что, Инга Анатольевна, засунь свою брезгливость куда подальше и поторопись.

– Тёплого солнца и полной луны тебе – проговорила я эвильское приветствие.

Ярко– салатовый шар со множеством фиолетовых пятен, разбросанных по всему телу зашевелил многочисленными тоненькими, полупрозрачными конечностями.

Пятна на теле существа, являющиеся органами зрения, пришли в движение, Эвил внимательно рассматривал меня. Я тоже застыла в ожидании, стараясь дышать, как можно реже, от мерзкого запаха начали слезиться глаза. Ох и нелегка же работа дипломатов.!

– Как я могу вам помогать? – заговорил шар, справедливо поняв, что мой словарный запас иссяк. Скрежещущий звук его голоса исходил от всего тела и был крайне неприятен, словно кто– то тёр по стеклукуском пенопласта, аж зубы свело.

– Меня зовут Инга– быстро заговорила я. – Я попала во вражеское нам государство, стала источником. Мне удалось сбежать и теперь хочу вернуться домой.

Глаза, если можно так назвать бесформенные пятна, зашевелились ещё быстрее, а проводки задёргались.

– Я правильно вас понимать? – перебил Эвил. – Вы попасть в Далер и жить у вампир?

– Да.

– Вы уходить из дом на улица?

– Да.

– Вы хотеть вернуться обратно, но не знать как? А к местный житель обратиться бояться?

– Да! – радостно выкрикнула я.

Как же всё хорошо складывается, меня поняли и, наверняка, помогут.

– Я хотеть помогать вам, но не знать, где вы жить.

– Да это и не нужно, – отмахнулась я. От осознания скорой развязки захотелось громко рассмеяться. – Вы просто доставьте меня на место, а там разберусь сама.

– Вы хотеть, чтобы я вас отвозить туда где много люди?

– Именно!

Эвил легко спрыгнул со скамейки и покатился по направлению к своей машине, я же последовала за ним.

Продолговатая тёмно– зелёная конструкция, похожая на огурец, без единого окошка, блестела на солнце. Эвил нажал на круглую крышку позади машины, и она отодвинулась. Шарик быстро вкатился внутрь, мне же пришлось лечь, и ползком втянуться в узкое тёмное нутро эвильского чудо– автомобиля.

Темнота, удушливый запах сероводорода и огоньки на панели управления, на которые то и дело нажимают конечности водителя, мне ещё потом долго снились в ночных кошмарах. Машина не катила по дороге и даже не летела по воздуху, она совершала прыжки, резко поднимаясь и так же резко падая на землю. Я лежала на животе, так как другое положение в салоне этого авто принять было просто невозможно, и думала, что мои внутренности превратятся в лепёшку. Лишь мысль о том, что я скоро окажусь дома отвлекала от неприятных ощущений. Что скажет Наташка, когда я поведаю ей о том, кем оказался снежный барс, позавидует ли мне? А бабушка? Нужно ли ей рассказывать о вампире? Осудит ли она меня или поймёт? Как быть с работой? Стоит ли возвращаться в школу, из которой меня, наверное уже уволили, или начать искать новое место? Что почувствует Вилмар, когда вернётся домой, а меня там нет. Вот о Вилмаре не надо! Пусть он останется в памяти ярким эпизодом, приятным, пусть и кратковременным, событием. Ведь, если честно, в моей жизни не было ничего знаменательного, ничего запоминающегося, лишь чреда похожих друг на друга дней, рутина, тягучая, словно изжёванная, лишившаяся и вкуса, и запаха, и цвета, жевательная резинка. Прощай, Далер! Прощайте голубое море, кричащие чайки, и жаркое солнце!

Вверх, вниз, вверх, вниз. Голову сжало в мучительном спазме, тошнота усиливалась. Поездка на этом транспортном средстве оказалась отличной таблеткой от тоскливых мыслей и печальных дум. Лишь одно настойчиво крутилось : « Когда всё это закончится?»

И вот когда я была уже готова потребовать, чтобы Эвил остановил свою адскую машину, огурец с лязгом ударился о землю, и люк открылся, впустив в тёмное зловонное нутро поток свежего воздуха и яркого света.

Эвил выскочил на улицу, и я поспешила за ним.

Мы остановились напротив небольшого аккуратного здания, окружённого клумбами. На аэропорт оно совершенно не походило, тогда что это? Эвильское посольство? Ну конечно! Неужели меня, гражданку чужой страны, без документов возьмут на борт самолёта? Нужно установить мою личность, убедиться в том, что я не несу никакой опасности, соблюсти все формальности. И это правильно, так и должно быть.

Не подозревая ничего дурного я шагнула в открытые двери здания вслед за эвилом, и тут же покрылась липким холодным потом, сообразив, какую глупость совершила. Нет, меня напугал не уютный холл со множеством мягких кресел и кадушек с декоративными пальмами, не идеально гладкие и белые больничные стены, не безукоризненная чистота, а

резкий запах дезинфекции, который с трудом заглушал сладковатый дух крови, человеческой крови.

К нам тут же подбежала стройная девушка– вампирша в зелёном медицинском халате.

– Этот источник потеряться на улица – проскрежетал Эвил, подталкивая меня на встречу моей смерти.

– Спасибо, – белоснежно улыбнулась вампирша, цепко хватая моё плечо твёрдыми сильными пальцами. – Подождите, я разберусь с источником, а потом побеседуем с вами по поводу вашего вознаграждения.

От награды шарик с проводочками отказываться не стал, а удовлетворённо расположился в кресле, игнорируя мой отчаянный взгляд, мою безмолвную мольбу о помощи.

Мой мозг лихорадочно искал выхода из сложившейся ситуации. Неужели ничего нельзя сделать? Ведь есть ещё время уйти из этого страшного места, есть возможность вежливо попрощаться и уехать отсюда на лязгающем прыгающем огурце?

– Вы меня не так поняли, – зашептала я Эвилу, удивляясь, как тонко и жалобно звучит мой голос.

– Я правильно понимать, – отрезал шарик. – Вы хотеть туда где много люди, я доставить вас туда.

Зелёное тельце мелко затряслось перебирая в воздухе прозрачными проводками, что, вероятно, означало смех.

Отчаяние навалилось всей тяжестью. Всё, это конец! Меня ожидает унизительная, страшная смерть, которую я приблизила сама.

Я сделала попытку рвануться из цепких рук вампирши в сторону двери. Но не тут– то было, мне даже сдвинуться с места не удалось. Плечи словно придавило тяжёлой плитой. За тем, мои ноги оторвались от поверхности пола и я повисла на воротнике платья, беспомощно размахивая конечностями.

Меня тащили по длинному тихому коридору, мимо пластиковых пронумерованных дверей, над некоторыми из которых горели жёлтые лампочки.

По началу я ещё пыталась себя спасти, обещая расправу, которую учинит им Вилмар, когда узнает, где находится его источник. Но вампирша оказалась не из пугливых, и на мои угрозы и проклятья обращала столько же внимания, сколько на гладкое, напольное покрытие под своими ногами. От страха я уже не могла связно соображать, в голове мутилось, руки и ноги налились свинцом. Лишь одна мысль стучала в висках, назойливо, беспощадно: « Вилмар меня не найдёт, он не успеет вернуться, меня убьют раньше».

Огромная железная ванна, круглая красная лампа под потолком, тёплая густая вязкая бурая жижа, в которой неподвижно застыло твоё тело. Нет ни дня ни ночи, нет смены событий. Время не движется, оно стоит на месте. Тишина, давящая, оглушающая, отупляющая. Ты находишься в полусидящем положении и уже не знаешь, сколько это длиться. День? Два? Неделю? Ты проваливаешься в мутный, неясный, поверхностный болезненный сон без сновидений, не приносящий облегчения, а проснувшись, вновь оказываешься в ванне под красной лампой. Ты больше не можешь плакать, слёзы иссякли, глаза болят от света, от отсутствия слёз. Периодически дверь открывается и входит девушка в медицинском халате с пластиковым стаканом. Она, не говоря ни слова, просовывает между твоих зубов трубочку, и ты делаешь из стакана несколько глотков какой– то тёплой, безвкусной полужидкой массы. Девушка одобрительно кивает, уносит стакан, и дверь за ней закрывается. Через какое– то время, ты понимаешь, что тебе нужно освободить кишечник и мочевой пузырь, и ты испражняешься в ванну, прямо в облепившую тебя жижу. Персоналу не придётся убирать за тобой, жижа очищает себя сама, это очень хорошее, качественное вампирское изобретение.

По началу ты пытаешься вспоминать стихи, перечисляешь исторические события, воссоздаёшь в памяти сюжеты прочитанных книг, но вскоре понимаешь, что всё это бесполезно. И даже мучительно. Ведь в каждом стихотворении, в каждом воспоминании, в каждой книжной истории кипит жизнь. Там солнечный свет, там воздух, там голоса людей там свобода. А над тобой всё то же мрачное освещение, а ты, уже не ощущаешь ни рук ни ног, лишь гадкую тёплую липкость на поверхности твоей коже. Ты понимаешь, что хуже не будет, всё плохое, что могло бы случиться в твоей жизни уже произошло. Ты обречена на медленную смерть, ты заживо похоронена в этой могиле. Но ты наивна, ты глупа. Самое плохое произойдёт скоро, очень скоро. И ты будешь просить о передышке, об отдыхе, но мучители будут глухи к твоим жалким мольбам.

Глава 11

Сегодняшнее происшествие положило начало отсчёта дням, проведённым в пункте общественного питания. Если честно, я и сама не могла понять, для чего мне это было нужно, может быть потому, что человеку трудно жить не чувствуя хода времени. С раннего детства нас приучали к режиму дня. Мы просыпаемся утром, завтракаем, отправляемся по своим делам, обедаем, ужинаем, смотрим любимые телепередачи в определённое время. Мы начинаем волноваться, если вдруг не знаем, который час, если опаздываем куда– то, если забыли что– то сделать к определённому сроку. А что будет, если ты перестанешь чувствовать смену дня и ночи, если не сможешь точно сказать сколько пролетело времени несколько минут? Часов? Суток? Вот в таком состоянии потерянности, оторванности не только от мира но и вырванной из цикла, по которому функционируют все живые существа, я и жила. Но, благодаря новому событию, можно установить пусть и хрупкие, условные, но всё же рамки.

Будем считать. что это день первый.

В болезненную хрупкую дымку моего сна ворвались незнакомые звуки. Я разлепила тяжёлые веки и увидела ту же вампиршу, что приносит мне еду. Но на этот раз в руке её не было стаканчика, она несла перед собой железную конструкцию, которая

отблёскивала в красном свете опостылевшей мне лампы. Понимание того, что сейчас будет происходить, меня не испугало. Медицинских манипуляций я никогда не боялась, а кровь мою они рано или поздно возьмут, иначе, с какой целью я здесь тогда нахожусь? Я наивно полагала, что ожидание казни, страшнее, чем сама казнь. О! Как же я ошибалась!

Вампирша установила рядом с ванной свою конструкцию, легко вытащила мою безвольную руку из жижи, так, словно она находилась в простой воде, и положила её на железный бортик. Моя кожа с благодарностью приняла неожиданную прохладу, и по всему телу пробежала радостная дрожь. Какое же это наслаждение чувствовать прохладу, ощущать тонкий воздушный поток из приоткрытой двери, пусть даже небольшим кусочком себя. Моя рука была невероятно счастлива в тот момент. Она дышала, она чувствовала себя живой. Но, в то же время, всё остальное моё тело ощутило тоску по свободе, осознало, чего было лишено всё это время. От нахлынувших противоречивых эмоций, я даже не заметила, как моё плечо стянул резиновый жгут, а в локтевую вену вонзилась игла, лишь увидела, как по трубке моя кровь направляется к прозрачной банке, довольно объёмной. Это сколько же они собираются из меня выкачать, ну уж точно не 450 миллилитров? Похоже, щадить меня тут не собираются. Хотя, не важно. Главное, что я чувствую жизнь пусть лишь одной рукой, но это уже не мало.

Кровь покидала меня медленно, а я постепенно погружалась в мягкую, такую вожделенную темноту. Как же я устала от навязчивого света, от желания уснуть, не имея возможности это сделать. Но тьма, такая добрая, такая ласковая приняла меня, и я проваливаюсь в её бархат.

С этого дня время вновь стало иметь для меня значение. Всё-таки, человеку слишком трудно жить, если его день не систематизирован. Теперь я знала, когда начинается утро, когда день, а когда ночь. По утрам вампирша кормила меня из стаканчика, потом спустя какое то время, появлялась со своей конструкцией, для забора крови. После того, как банка наполнялась до половины, я отключалась, но не надолго. Приходила вампирша, била меня по щекам и просовывала между моих зубов пластиковую трубку, из которой я тянула сладковатое месиво, моё неизменное изысканное блюдо. После обеда мне давали ещё немного поскучать, а потом, опять приходили за моей кровью. И вновь, очередное забытьё прерывалось ударами по щекам и подачей ужина.

День второй

Нестерпимо хотелось пить, а та жижа, что неизменно подавалась мне как на завтрак, так на обед и ужин, жажду не утоляла. Мне начинало казаться, что потолок дышит жаром. От его красного света пить хотелось ещё сильнее. И когда вампирша появилась на пороге для очередного забора крови, я, наконец, решилась с ней заговорить. Даже заключённые имеют право выдвигать какие– то требования. А вампирам нужна моя кровь, здоровая, питательная, а кому– то, как Вилмару, ещё и с эндарфинами.

– Простите, – начала я, пока вампирша вытаскивала мою руку из ванны и укладывала её на бортик. – Не знаю, как к вам обращаться. Но мне бы хотелось получить несколько глотков воды. И не могли бы вы на некоторое время отключить потолок.

Докатилась. Клянчу воду, прошу отключить свет. Как же стыдно за себя, за свой просительный тон, за страх, что мне сейчас откажут или нагрубят. Почему нам кажется, что если мы будем покорными, тихими, согласными со своей участью, нас пожалеют, пойдут на уступки. Нет, не пожалеют, не пойдут. Несколько мучительных секунд вампирша смотрела на меня, застыв, держа в руке резиновый жгут. О чём она думает? Какую задачу решает? Глаза пусты, на лице ни одной эмоции. Слышала ли она мой вопрос? Может переспросить? Но не разозлю ли я её этим? Может, всё же принесёт, пусть не стакан, пусть небольшую мензурку на несколько капель. И я ждала её ответа, я была готова целовать ей руки, если она сказала бы своё: «Да». И не надо меня осуждать! Не надо презрительно поджимать губы! Я слабая девушка, я не боец, не герой. Я просто человек, чьё горло высушивает жажда, человек, который не может уснуть от яркого света.

Вампирша затянула жгут, вонзила в вену иглу, а после окончания манипуляции, вышла за дверь, ничего не сказав. Но я продолжала надеяться, что она вернётся со стаканом воды. Каким же было моё разочарование, когда из темноты меня вырвала хлёсткая пощёчина, а между зубов просунулась всё та же трубочка, из которой в рот полилась знакомая до омерзения, масса.

День третий

Сегодня, я впервые нормально заснула за всё время, проведённое здесь. И это был настоящий сон, не глубокое тёмное забытьё, не тяжёлая, лишающая сил полудрёма. Яркий, наполненный образами, красками. Такие сны хочется вспоминать, о них хочется рассказывать.

Мне снился Вилмар. Он обнимал меня за плечи, а я впитывала его тепло, его нежность и совершенно ничего не боялась, так как, откуда-то точно знала, что больше ничего плохого со мной не случиться, ведь он рядом. Мы шли по узкой тропинке, по обеим сторонам от нас высились могучие, достающие до неба горы. Их верхушки золотило заходящее солнце, а небо, несмотря на закат, оставалось пронзительно– синим. Мы не произнесли ни одного слова, но они и не требовались. Всё было сказано прикосновением рук, дыханием, сиянием глаз.

Стоит ли говорить, что я проснулась с улыбкой на лице и ещё какое– то время пребывала в благостном состоянии, бессмысленно пялясь на прямоугольник двери, на ровные скучные стены. Но постепенно, тёплое солнечное чувство светлой грусти и безмятежности сменилось серой тоской. Мы не успеем встретиться? Он не сможет меня найти. Да и если найдёт, к чему ему обескровленный полутруп с натянутой, сухой, наверняка жёлтой кожей, от которого попахивает нечистотами, ведь жижа, в которой я лежала, пусть и волшебная, но не всесильная, и чем дольше я находилась в ванне, тем гуще и явственней ощущался запах жизнедеятельности моего организма.

Дверь распахнулась. Вновь вошла вампирша со стаканом в руке. Не говоря ни слова, впрочем, как и всегда, она просунула мне в рот трубку, из которой в горло полился мой завтрак. Вот только у пищеварительного тракта были другие планы. Скорее всего, и пищевод, и желудок, и кишечник решили объявить забастовку, раз уж их никчёмная хозяйка ни на что не способна.

Меня рвало долго и неукротимо. А так, как я не имела возможности наклонить голову, содержимое моего желудка попало в нос и потекло по подбородку. Гадко! Властитель вселенной, как же унизительно и гадко, когда твоё лицо обляпано рвотными массами, а все внутренности продолжают сокращаться, готовясь вывалиться наружу вслед за несостоявшимся завтраком.

Надо ли говорить, что убирать никто не стал, и гадость застыла на моём лице. А вампирша равнодушно ушла, чтобы вернуться с системой для забора крови.

Можно ли плакать без слёз? Можно! Это самый страшный, самый болезненный плач. Твои глаза сухи, лишь горло сжимается в спазме, лишь в груди нарастает ком, который не хочет растворяться, и распирает тебя изнутри. Когда плачешь без слёз, не чувствуешь облегчения, к тебе не придёт решение, чудным образом, ты не сможешь погрузиться в сон, который утешит и укротит твою боль. От плача без слёз твою голову сжимает железным обручем, Это плач для потерявших надежду, для обречённых, для одиноких, для тех, чья жизнь в от– вот оборвётся.

День четвёртый

Вновь всё та же ванна, в которой я лежу, всё тот же красный потолок, всё та же вампирша, не сказавшая мне ни единого слова и всё тот же распорядок дня.

После того, как меня в очередной раз вывернуло на изнанку, моя мед сестра, или надсмотрщица, кому как нравится, гордо удалилась, и я осталась в одиночестве. В голову тут же полезли обрывки воспоминаний, от которых хотелось отчаянно выть и лезть на стену. Уж лучше отупеть окончательно, забыть, какого это греться в солнечных лучах, ощущать на лице и руках дождевые капли, ступать по неровному асфальту, слышать шум листвы и человеческую речь. Но нет, мой мозг, словно сговорившись с вампирами, тоже продолжал издеваться надо мной, подкидывая яркие, такие реалистичные картинки. В сегодняшней развлекательной программе был тот сентябрьский выходной день, когда мы махнули за город на шашлыки. Мужчины Наташкин Костик, Анькин Юрик, Маринкин Колян и мой Валерка собрались у мангала, а мы, весёлые и слегка пьяные от терпкого запаха осени и тёплого ветерка, щебеча накрывали импровизированный стол.

– Ну и как вам Валерик? – спросила я девчонок, стараясь казаться как можно беспечнее, на самом же деле, мне пришлось целый час простоять у зеркала, чтобы замаскировать синие круги под глазами, появившиеся после бессонной ночи. Всю ночь я ворочалась, думала, представляла, а какого это будет, когда я представлю подругам Валерия? Одобрят ли они мой выбор? Порадуются ли за меня. А главная причина ожидания этого дня– возможность показать девчонкам, что я ни чем не хуже их. И я могу создать отношения, а вскоре и семью, и я могу быть привлекательной для мужчин. Всё, милые подружки, прекратите считать меня ребёнком, наивной деточкой, которую нужно ежедневно наставлять на путь истинный, от которой можно отмахнуться: « Да что ты понимаешь, у тебя ведь нет детей?» « Вырастишь– поймёшь», « Тебе то чего переживать, ни забот, ни хлопот».

Подруги бурных восторгов не выказали, а лишь промямлили что– то невразумительное. Я же не стала расстраиваться, сделав вывод, что девчонки огорчены удивительным превращением слабого звена в, пусть и не в самое сильное, но вполне нормальное. С кем теперь себя сравнивать если постигла неудача? Над кем безобидно подтрунивать? Кого поучать?

Но разочарования этим не закончились. Когда мы расселись по местам, Валерка отказался сесть рядом со мной. Все мужья опустились подле своих жён, лишь Валерик примостился рядышком с изящной белокурой Маринкой, не обращая внимания на неодобрительные взгляды со стороны Коляна. Аппетит мой тут же пропал. Мясо. на которое я облизывалась всё то время, что мужики колдовали над мангалом, теперь казалось сухим и жилистым, морковка слишком острой, хлеб плесневелым, а вино горьким. Потекла беседа о повышении цен на продукты питания, о начальниках на работе и закручивании гаек с их стороны. Вечные, набившие оскомину темы. Ни песен под гитару, ни чтения стихов, ни игр, как это было в беззаботном студенчестве. Единственный день, в который можно отдохнуть от работы, отпустить всё мрачное, давящее, оставить проблемы на неизбежный понедельник, а сейчас – просто отдыхать, купаться в золоте осени, выпить до дна искрящуюся, быстротечную радость данного момента, мы портили обсасыванием проблем, которые не в силах решить. Обидно. Ждёшь, готовишься, рисуешь в мыслях, как всё пройдёт. А тут раз, и обычные скучные посиделки. В разговоре я не участвовала, и не по тому, что мне нечего было сказать, просто не могла произнести ничего нового. То же безденежье, что и у остальных, то же недовольство несправедливостью начальства.

Валерка опрокидывал один стакан за другим, становился веселее, развязнее, и, скорее всего, уже считал себя душой компании. Его и не переубеждали. К чужим жёнам не пристаёт, с кулаками не лезет, ну пей, болтай, кому от этого плохо?

А мне стало, нестерпимо жаль этого золотисто– бронзового, прозрачного, погожего осеннего дня, этого густого запаха палой листвы, этого пронзительно– синего неба. Всё бездарно исчезнет, поблекнет, ничего не оставив. Что толку сидеть здесь и слушать разговоры идущие по десятому кругу, что толку грустить? Я решительно поднялась и подошла к Валере, прошептав в самое его ухо желание прогуляться по лесу. Лес манил, звал углубиться в его пылающую желтизну.

– О нет, детка, – рассмеялся Валерик. – Хочу пообщаться с хорошими людьми. А ты сейчас так одета, как колхозница, что у меня и не встанет. Давай потом, ладно?

Я отшатнулась, словно от пощёчины и тут же почувствовала, как щёки заливает румянец. От обиды, от стыда, от гнева в голове помутилось. Я стояла и ловила воздух ртом, словно рыба, выброшенная на берег. Подруги тут же встали на мою защиту, ругая Валеру. Да уж, профессию не пропьёшь, училки есть училки. Валера постепенно втягивал голову в плечи, пытался спрятать растерянное лицо в поднятый воротник серой куртёнки. Но и мужчины в стороне не остались. Из мужской солидарности, пытаясь успокоить разъярённых педагогинь. Я же отправилась в лес одна. Уселась на какой– то пень и невидяще уставилась перед собой. Вот и похвалилась, вот и продемонстрировала свою состоятельность. Да кто меня после такого уважать будет? Мужья подруг и без того смотрят на меня с недоумением. Мол: « Что среди нас делает это создание?».

Потом пришла Наташка, принялась меня успокаивать и в то же время учить уму разуму.

– Это же мужики, глупая, – говорила она. – Как примут на грудь, так несут всякую чушь. А им кажется, что все просто в восторге от их искромётного юмора. Так что, не переживай особо. И ещё запомни, подружка, если мужик в весёлой компании, если разглагольствует о том, о сём – даже не подходи к нему. Он выберет компанию и вино, но никак не твоё общество.

Всё разъяснила мудрая Наташка, и оснований ей не верить у меня не было. Но я не хотела так. Я мечтала о любви, чистой, незамутнённой подобными сложностями. Чтобы меня любили всегда, всегда ценили и делали выбор в мою пользу , не зависимо от местонахождения, в компании ли друзей, в одиночестве больничной палаты, дождливым днём или летней ночью. Но существует ли такая любовь? Стоит ли ждать её или лучше начать взрослеть и учиться принимать жизнь такой, какая она есть?

Дверь открылась. Опять вампирша, опять игла впивается в мою руку. Здравствуй, мой чёрный омут забвения!

Не могу определить какой день.

Ощутив очередную пощёчину, вытаскивающую меня из моего чёрного мира, я принималась орать, вопить, молить о том, чтобы меня оставили в покое. Не терзали мою руку иглами, не засовывали в рот всякую гадость, отключили лампу, так бьющую по глазам, дали хоть каплю чистой воды. Наверное, мне казалось, что я ору и вою, но на самом деле, мои потрескавшиеся губы, и пересохшее горящее адским огнём горло едва ли могли издать что– то кроме надсадного сипения.

Если небольшие изменения в моём существовании меня, как это не странно звучит, слегка порадовали, то через несколько вот таких заборов крови, я уже точно знала, что не выживу. Как только, приставленная ко мне , вампирша оказывалась на пороге и уже не важно с чем в руках, с системой ли, со стаканом, меня начинало трясти от животного, первобытного страха, так как я уже толком не смогла бы ответить, что, кормление или взятие крови для меня противнее. От еды меня выворачивало на изнанку, а потом, когда выбрасывать из себя было больше нечего, пищевод и желудок продолжали свой адский танец, так как в нос бил мерзкий запах моей собственной рвоты. Из горла вырывалось жалкое, просящее о пощаде скуление. Так плачут больные, ослабленные, напуганные звери. Но в отличии от них, я не могла забиться в нору, свернуться в клубок и зализать рану. Я могла лишь скулить, тщетно надеясь на снисхождение, на жалость со стороны этой сильной, красивой, пышущей здоровьем женщины.

Но на сей раз реальность ворвалась в моё чёрное убежище не пощёчинами вампирши, и не уколом иглы, а мужскими враждебными голосами.

– Ты не можешь так поступить со мной!– кричал один, захлёбываясь и переходя на фальцет. – Если ты забыл, что я твой друг, тогда хотя бы вспомни, что я сын министра экономики Далера! Да и не знал я, что это твоё! Мне её слуги притащили.

– Не прикидывайся дурачком, Кари! Ты прекрасно знал, чьё это имущество, просто надеялся уморить её до моего приезда. Признайся, дружище, сколько ты успел наварить? Весь Далер, наверное, полакомился кровью моего источника.

Кто я? Где я? Почему моё тело рвётся, я же камень, я не могу порваться. А может, я струна? Натягиваюсь, ощущаю боль, страшную, невыносимую, отупляющую, и вот сейчас лопну, порвусь. Не надо, пожалуйста, не надо меня разрывать, я хочу обратно в темноту. С трудом подняв отяжелевшие веки, я поняла, что ослепла. Больше не было ровного прямоугольника двери, в которую так часто входила вампирша, не было и красной лампы под потолком, и потолка самого не было. Перед глазами клубился густой, мохнатый лиловый туман. Мышцы натянулись ещё сильнее, боль пронзило сознание яркой вспышкой, спорящие голоса отдалились, но я всё равно их слышала.

– Закон одинаков для всех, – ровно отвечал другой. – Именем короля ты арестован за кражу личного имущества у представителя органов правопорядка, и остаёшься на этом месте до появления стражи.

– Ты хочешь меня заморозить, Вилмар? Ты безумен! Ты ещё пожалеешь!

Вместо ответа прозвучала певучая фраза, и кожей лица. я ощутила холодок , какой бывает когда зима только вступает в свои права, накрывая лужи тонкой, ломкой ледяной корочкой.

Ох, уберите с моей груди этого огромного Эвила, он раздавит меня своим весом. Я уже не могу дышать, воздух не проникает в лёгкие, грудь не поднимается, не может выдержать этой тяжести. Да где же вы все? ,Уберите от меня его, я сейчас задохнусь. Умру от недостатка кислорода! Ну вот, и всё. Я умерла.

Глава 12

– Я спела для неё песнь покаяния, как ты и просил. На пару суток её хватит, а потом смерть вернётся за ней – произносил женский голос за стеной.

Мирно, по– домашнему, звенела посуда, было слышно, как по чашкам разливается чай, напоминая о доме, о наших посиделках с бабушкой, когда никуда не надо было спешить, ни о чём думать, ни чего бояться.

– Мне больше и не надо, – отвечал мужской голос, такой знакомый, такой дорогой, внушающий спокойствие и чувство безопасности.

– Скажи мне, что такого могла натворить эта девочка, что ей необходима моя песня? У кого ей просить прощения?

– Песня нужна была не ей, а мне. Хочу провести обряд соединения, а для этого Инга должна быть в здравом уме и самостоятельно передвигаться.

В узкое окошко небольшого бунгало щедро лился южный солнечный свет. Ещё не полдень, но уже и не раннее утро. Тёплый, наполненный запахом моря ветерок трепал голубоватую лёгкую, полупрозрачную занавеску, в воздухе кружились золотистые пылинки, над ухом назойливо звенел комар. Я попыталась его прихлопнуть, но тот отлетел и продолжил зудеть чуть подальше.

– Лети, давай, отсюда, – сонно пробормотала я, утыкаясь носом в подушку. – Здесь и без тебя охотников до моей кровушки достаточно, не создавай им конкуренцию.

На душе было спокойно и даже как– то благостно. Звуки, запахи, ощущения. Всё говорило о том, что я не в бреду, не в очередном сне. Я где– то там, где гораздо лучше, чем в пункте общественного питания. Я чувствую своё тело, я свободно дышу, у меня ничего не болит, и мне хочется есть. А всё остальное – мелочи. Главное– Вилмар меня нашёл, он вновь спас меня. А если он рядом, ничего плохого со мной не случиться.

Но вот слова о проведении, какого– то обряда насторожили, и я решила повременить с пожеланием доброго утра хозяевам бунгало и прислушаться к разговору.

– Вилмар! – вскричала дама, звонко ударив ложечкой о блюдце. – Общественность называет тебя безумцем, министр начал сомневаться в правильности выбора своей дочери, его величество терпит твоё поведение, лишь за безукоризненную преданную службу. Но этого просто не поймут! Тебя начнут считать извращенцем! А как же Адамина? Ты о ней подумал? Она тебя никогда не простит! Даже в довоенное время такого никто не делал!

По спине пробежали противные колючие мурашки. Ну, вот попала из огня так в полымя. Что за обряд такой, если уж даже сами вампиры ужасаются? Следующие слова хозяйки бунгало заставили меня похолодеть, а моё радостное настроение и благодарность Вилмару, как рукой сняло.

– Дай девочке прожить эти двое суток, что даст ей моя песня, и отпусти. Пусть покинет этот мир, как ей и суждено.

Всё обман. Моё чудесное самочувствие, моё пробуждение от солнечного света, голос Вилмара. Это не надолго, надвое суток, по истечению которых я умру.

Тело затряслось в беззвучном рыдании. Я свернулась в комок на софе, зажмурилась, заткнула уши. Ничего не хочу видеть, слышать, знать. Вилмар хочет провести какой– то страшный обряд, использовать меня, даже перед смертью. Правильно, а что ему со мной теперь делать. Осталась ли во мне хоть капля крови, или вампирюги выкачали из меня всё, что было можно? Как женщина я тоже его больше не привлекаю. Да и не мудрено, он нашёл меня исхудавшую, грязную, вонючую. Что можно испытать к подобному существу, если ты здоровый, красивый мужчина? Только гадливость, отвращение! Куда деть этот полуживой мешок с мясом и костями? Ну конечно принести в жертву вампирским богам. Да здравствует безотходное производство!

Но как бы я не старалась отключиться от происходящего, голоса продолжали долетать до меня, и не только голоса, а ещё и звон чашек, такой домашний, мирный, ни дать ни взять, начало выходного дня, шёпот листвы, шуршание морских волн. Двое суток! Всего лишь двое суток! Я знаю дату своей смерти, и как мне быть с этим знанием? Что я должна сделать? Как распорядиться оставшимся мне временем? Хотя, не парься, Инга, за тебя уже всё решили. Тебя подвергнут какому– то ретуалу, наверняка, кровавому, гадкому, очень тебе неприятному, как и всё у вампиров. Нет, дорогая, наивная девочка, Вилмар не отважный спаситель, не рыцарь без страха и упрёка. Он хозяин своего имущества. Куклу сломали злые хулиганы, но осталась батарейка, которую нужно пустить в дело. С паршивой овцы– хоть шерсти клок.

– Если бы мы делали это с людьми раньше, то, возможно, не было бы никакой войны, – голос Вилмара звучал ровно, уверенно, по– хозяйски. Мол, моя корова, хочу, подою, хочу на мясо пущу.

– Подумай, сын, это не Ольга, это совсем другая девушка. Прошлого не вернёшь.

– Мне боги дают ещё один шанс, мама, и я его не упущу. Тебе ли верховной жрице не знать, что любая встреча в этом мире не случайна, а по воле богов. Так исполни же своё предназначение и проведи обряд по всем правилам.

– Будь по -твоему, мой мальчик,– вздохнула женщина. – Приходи сюда на закате, всё будет готово.

Жрице не удалось переубедить вампира, значит, страшного ритуала не избежать. А может склонить даму на свою сторону? В конце концов, как я погляжу, она тоже не в восторге от всего этого? Может, по истечению двух суток она даст мне очередное зелье, которое подарит мне быструю, безболезненную смерть?

Кресло, в котором, вероятно, сидел Вилмар, заскрипело, на стол опустилась чашка, и раздался звук удаляющихся шагов.

Я соскочила с софы. Какой смысл лежать здесь, жалея себя и кляня судьбу? Нужно побеседовать с этой дамой, выяснить, в чём суть обряда. Пусть ответят, глядя мне в глаза. Хорошо обсуждать за спиной, когда сам объект обсуждения мирно спит. А слабо ответить на вопросы лицом к лицу? Хотя это не люди, это вампиры, и я уже пробовала с ними вести беседу, и мне это очень не понравилось. А что если вновь схватят за шкирку и швырнут в ванну, чтобы до заката под ногами не путалась. Страшно, Инга? Ну да ладно, что нам терять, кроме своих цепей ?

Жилище, в которое меня поместили, было обставлено весьма аскетично. Софа, грубо-сколоченный стол, такой же стул, на спинке которого висело нечто голубое, и комод.

Но обстановка комнаты меня сейчас интересовала меньше всего. Гораздо острее волновал вопрос отсутствия одежды. На мне было лишь нижнее бельё, причём не моё, так как своего я лишилась сразу же по прибытию в пункт общественного питания.

Не могу же я требовать ответа от верховной жрицы, прыгая перед ней в трусах и бюстгальтере?

Голубое нечто, висевшее на спинке стула, оказалось туникой, доходящей до уровня голеностопных суставов. Не шедевр великого Кутюрье, но лучше чем ничего. Пригладив жирные и свалявшиеся волосы пятернёй, я вышла на улицу.

Ноги тут же провалились в мягкость тёплого белого прибрежного песка, а дальше, до самого горизонта простиралась нежно– голубая гладь моря. Оно игриво набегало на берег, оставляя на песке мокрые следы. Ветер ласково трепал мои волосы и широкую тунику, и от этого на душе становилось так легко, так свободно. Все страхи, все заботы отодвинулись на задний план. Для меня в эту минуту существовало только море, только солёный ветер, только песок, обжигающий босые ступни. Я, забыв обо всём, смотрела на воду, на её бескрайнюю синеву, сливающуюся с пронзительной лазурью неба. Если мне суждено умереть, так пусть это случится здесь, на этом тёплом берегу, под шелест наползающих волн, в потоках ветра. Какой бы чудодейственной не была песня верховной жрицы, слабость всё же одолела меня. Всё-таки организм мой был истощён и долгое время находился без движения. Я улеглась навзничь, раскинув по сторонам руки, утопая в мягких объятиях песка, и закрыла глаза, вслушиваясь в окружающие звуки.

Сколько я прибывала в этом блаженстве, сказать не могу, но всему хорошему рано или поздно приходит конец. Вот и в мой мир, наполненный безмятежной ленью и солнцем, ворвался женский голос.

– Надо же, уловила энергию, даже слегка зарядиться смогла, обычно людям это не свойственно.

На берегу стояла вампирша. Высокая, белокурая, статная, чем -то напоминающая Вилмара, в такой же бесформенной длинной голубой тунике, что и я.

– Вставай ! – приказала она.

Чего совершенно не хотелось делать, так это вставать и смотреть на неё. Скорее всего моё нежелание отпечаталось на лице, так как она произнесла:

– Нам нужно поговорить, Инга. Ты же не можешь лежать на песке вечно?

Вот тут-то, вы ошибаетесь, уважаемая жрица, ещё как могу. Если захочу то проваляюсь тут до самой смерти. Куда уж лучше, чем в ваших ваннах. Я лениво открыла глаза и уставилась в безупречную синеву неба. Как хорошо!

– Инга, – вновь позвала вампирша. – Что за ребячество? Я ничего плохого тебе не сделаю, ты просто позавтракаешь, и мы поговорим. У тебя ещё будет возможность позагорать.

Я нехотя поднялась, машинально смахивая с одежды песчинки, понимая, что разговор будет не из приятных.

Мы расположились за небольшим столиком, прямо под одним из окон бунгало, неудивительно, что я смогла расслышать каждое слово, в плетённых креслах, напротив друг– друга.

На тарелке передо мной очутилась пара тостов, и томат, разрезанный на две половины. И что за у вампиров манера такая, неприятные разговоры начинать с еды. Будто бы мне в горло что– то полезет.

Но жрица беседу не начинала, ждала, когда я начну есть.

И тосты, и свежий сочный томат туго проталкивались внутрь меня с помощью чая. Чтобы проглотить хоть один кусок мне приходилось делать над собойусилие, словно не ела, а тяжкую работу выполняла.

– Достаточно, – вынесла вердикт вампирша, забирая у меня тарелку с недоеденным тостом и половиной томата. – Уже не плохо.

Кричали птицы, шумело море, глаза слипались от накатившего чувства усталости. О чём там она хочет поговорить? А не всё ли равно? Поваляться бы сейчас на этом белом песочке, запрокинуть голову в небесную синь. В таком райском месте и умереть не страшно. Кстати, об этом мне и нужно поговорить с вампиршей. Потом буду отлёживать бока, а сейчас– дело.

С трудом разлепив глаза и глубоко вздохнув, я проговорила, как можно твёрже:

– У меня нет никакого желания проходить этот обряд. Знаете, мне ваших общепитов хватило и всяких там огненных клеток от министра. Хочу сдохнуть безболезненно, быстро и красиво, на берегу моря.

– Обряд – не моя прихоть, а желание Вилмара, так что ничем не могу помочь, – сухо отрезала жрица.

Её губы поджались в тонкую полосу, брови сурово сдвинулись. Как же сын похож на неё!

–Мы находимся на небольшом островке Аффа, который является храмом воды. Здесь наиболее сильны энергетические потоки, в чём ты только что успела убедиться. Сюда приходят те, кому нужно исцеление особой энергией, попросить о чём– то богов, узнать магический потенциал ребёнка, создать брак или успокоиться и отпустить всё суетное перед смертью.

Осуждающий взгляд верховной жрицы прожигал, пылал ненавистью, словно я пришла разрушить их святыню. Она сидела передо мной прямая, строгая, невероятно прекрасная, показывая всем своим видом, что я здесь– инородное тело, которое должно быть немедленно удалено.

– Ты – человек, тебя не должно быть здесь. Ты одним своим присутствием оскверняешь это место.

Для подобных оскорблений она заставила меня прервать приём солнечных ванн? Ей было так необходимо сказать мне эти слова?

Тем временем, вампирша продолжала:

– Я так была рада за Вилмара! Его союз с Адаминой открыл бы нам столько возможностей. Она – сильный маг и смогла бы поделиться с ним своей магией. А знаешь что это такое? Это сила их пары, одна на двоих. Их семья стала бы самой могущественной во всём Далере. У Адамины хорошие гены, отличная родословная, у них бы с Вилмаром получился бы здоровый ребёнок, сильнейший маг. И не важно, какой стихии он бы принадлежал, огню или воде, главное– сама магия.

Мне казалось, что вокруг верховной жрицы сгустились чёрные клубы ярости. И не важно, что она не повышала голос, в каждом её слове сквозила неприязнь, омерзение ко мне, словно я была виновной во всех её бедах и совершённых грехах. Красота этой женщины пугала, отталкивала. Она напоминала ядовитый цветок, яркий, завораживающий, притягательный , но смертельно– опасный. И эта женщина родила Вилмара? Это она не спала ночами, когда у маленького вампирчика резались клыки, когда он хотел крови, когда болел? Хотя, что я знаю о вампирах– младенцах и их матерях. Довольно! Пусть эта дамочка говорит то, что хотела сказать и проваливает, или вернее даст возможность свалить мне. Как -то жаль терять отпущенные мне двое суток на выслушивание хвалебных од Адамине.

– Но в жизни моего сына появилась ты – жалкая никчёмная человечка и всё разрушила. Ты ничего не сможешь ему дать, ты будешь брать, высасывать из него магию, ничего не давая взамен. И однажды, ты убьёшь его, вытянешь из него силу!

Ну всё, хватит! Моя деликатность, моё нежелание ссориться, мои попытки обходить острые углы и убеждённость в том, что худой мир лучше доброй ссоры никогда не доводили меня до добра. В детском саду я оставалась без игрушек, так как любой мог у меня их отобрать, в школе– без ручек и линеек, так как одноклассники брали и не возвращали обратно, в студенчестве и на работе– без денег, так как взять у меня в долг и не вернуть было у однокурсников и коллег в порядке вещей. Я постоянно боялась кого– то обидеть, смутить, поставить в неловкое положение, отказать. Люди могли говорить нелицеприятные вещи, откровенно хамить, вести себя неподобающим образом, а стыдно за них становилось мне. И я проглатывала обиды, игнорировала хамство. А ради чего?

– Зачем вы говорите мне всё это? – так же спокойно, но, надеюсь, так же надменно и холодно проговорила я.– Или вы думаете, что я всю свою жизнь мечтала перебраться через портал? А может, мне хотелось кормить вампиров – врагов человечества. Вы сами притащили нас сюда, раздарили чиновникам, словно фарфоровых статуэток. Да мне и даром не нужны ни ваши храмы, ни ваша магия, ни ваш Вилмар.

Вот по поводу последнего, я слукавила. Вилмар мне был нужен, ещё как нужен. Даже сейчас, зная, что он хочет подвергнуть меня чему– то страшному, моя глупая душа рвалась к нему, ждала с ним встречи. Она, беспечная, влюблённая душа, не слушая голоса разума, продолжала верить в то, что Вилмар ничего плохого сделать мне не сможет. И, наверное, благодаря этой слепой вере я сидела напротив вампирши, так же выпрямив спину, а не дрожала от страха в дальнем углу.

Одно мгновение, и жрица держит меня за подбородок крепкими тонкими пальцами, заставляя запрокинув голову, смотреть ей в глаза. А очи у неё зелёные, глубокие, словно омуты. Вот только не боюсь я тебя, тётенька, не капельки. Моей жизни осталось считанные часы, я потеряла всё, больше не за что держаться, нечего бояться.

– Ах ты, дерзкая тварь, – Прошипела она мне в лицо, обдавая горячим дыханием. – Ты ещё смеешь обвинять нас? Неблагодарная скотина!

Затем она резко оттолкнула меня так, что я шлёпнулась задом прямо на землю, благо, мягкий песок смягчил падение, и я не ушиблась. А жрица, демонстративно вытерла руку о тунику, давая мне понять, насколько я грязная и недостойная. И этот жест разозлил меня больше, чем все её оскорбления. Мы – люди, лишённые магии, смогли победить их таких сильных и могущественных. Мы прогнали их с позором, мы сократили их численность. Да кто к кому должен относиться с призрением?

– Ну да,– произнесла я, растягивая дрожащие от гнева губы в злобной улыбке. – Вот только мы – жалкие твари хорошо обходимся без вас. Живём, радуемся. А вы, кучка кровососущих надменных идиотов сидите здесь, изгнанные, на своих островах и крадёте людей, как крысы. А всё потому, что не можете без нашей крови, вы без неё сдохните, лишитесь магии. Поганые паразиты, вот вы кто!

Лицо верховной жрицы перекосилось от злобы, ноздри расширились, вот– вот пар повалит. Я сидела на песке, мрачно наслаждаясь произведённым эффектом, пока не поняла, что нужно гордо, но довольно быстро уходить. Не успела. Вампирша потрясла какой– то небольшой прозрачный шарик, наполненный водой и тут же, к ней подлетели две девчонки, всё в тех же голубых туниках. Среди вампиров вообще нет стариков, кроме Илвы, конечно. Но эти девочки казались и вовсе юными.

– Подготовьте её к обряду! – скомандовала жрица, не глядя в мою сторону.

И прежде чем мне удалось подняться и предпринять попытку к бегству, девочки подхватили меня под руки и потащили.

Лететь пришлось не долго, лишь до бунгало, стоящего чуть позади того, где поместила меня жрица. Я даже не успела испугаться или удивиться. Но стоило мне увидеть ванну, наполненную облаками белой пены, мою браваду, как ветром сдуло. Опять неподвижность? Опять забор крови и гадкое месиво в качестве еды?

Паника накрыла с головой. Меня затрясло так, что застучали зубы, зашумело в голове, а руки и ноги стали ватными.

Бревенчатые стены качнулись, перед глазами всё поплыло, а я начала затягиваться в тёмную воронку забвения.

Но уйти мне не дали. Девчонки энергично принялись обмахивать меня веерами, брызгать в лицо водой, что– то щебетать. Через некоторое время, смысл их радостного щебета начал доходить до меня.

– Не бойся ничего, – говорила кудрявая блондиночка. – Мы из тебя такую красавицу сделаем. А на Хёрдис внимания не обращай, она злится, что ты человек и в тебе нет магии. Но ведь это не важно, главное, Вилмар – Давин– Алекс подарит тебе жизнь. О! Как же это романтично, спасти свою любимую, пожертвовав всем!

– Но ты почему-то не рада, тебе не нравится Вилмар? – задумчиво произнесла другая, не такая воздушная как её подруга, но не менее красивая, среди вампиров не было дурнушек, все они отличались потрясающей внешностью, приятными голосами, чарующими улыбками. Неужели совершенное зло может быть столь прекрасным. А справедливо ли считать злом их всех, без исключения? Ведь Вилмар не такой, он всегда был добр ко мне, так трепетно заботился, так нежно любил?

– Может, ты боишься самого обряда?

Я и не заметила, как девчонки усадили меня в ванну, над которой поднимался душистый пар, и теперь одна колдовала над моими ногтями на руках, а другая мыла волосы.

– А как вы – люди соединяете ауры? – кудрявая вампирша оказалась более любопытной.

– Люди не соединяют ауры, дурочка. Они их просто не видят. Но какие– то обряды для влюблённых, наверное, всё же предусмотрены. Правда, Инга?

Я кивнула, тем самым распалив интерес девчонок ещё больше, так как они принялись требовать подробного рассказа. Я поймала себя на том, что успокоилась и расслабилась в горячей воде, под весёлое хихиканье девушек. Моей крови никто не жаждал, никто не оскорблял и не пытался причинить боль. Обычные девочки, молодые, полные романтичных мечтаний, беспечные и наивные, несмотря на то, что каждой из них, наверное по сто лет. Подростки везде одинаковы. Почему бы и не поболтать с ними, как я могла бы это сделать дома со своими ученицами. Вот только мои подопечные не слишком то стремились к общению со мной, в отличии от этих малолетних вампирш, с горящими от любопытства глазами и подпрыгивающими в ожидании интересного рассказа.

– У нас молодые люди знакомят друг друга со своими родителями, потом родители собираются и решают, как будет проходить свадьба. Каждая сторона оплачивает за своих гостей.

– Гостей?! – удивлённо вскричали девушки. – А зачем звать гостей на это таинство. Неужели они будут смотреть? Это же просто неприлично!

– Гостей зовут, чтобы они порадовались за молодых. Потом в день свадьбы молодые и гости идут в ЗАГС. Там, будущие супруги расписываются в специальной книге и обмениваются золотыми кольцами.

Наконец до меня дошло, о чём меня спрашивают девочки, и к чему меня сейчас готовят. Вилмар хочет вступить в брак со мной? Не с Адаминой, а именно со мной, чем -то жертвуя, от чего– то отказываясь ради меня, человечки? Теперь понятна злость его матери, не известно как бы я отреагировала на её месте. Но зачем он это делает?

Скорее всего, последний вопрос я произнесла вслух, так как одна из девушек, серьёзно проговорила:

– Только так Вилмар сможет передать тебе свою силу, иначе, через двое суток действие песни закончится, и ты умрёшь. Твоя аура истончена, ты истощена как физически, так и энергетически. У тебя брали очень много крови.

Потрясение было столь сильным, что я застыла на некоторое время, переваривая информацию. О таком я даже мечтать не смела. Неужели это всё наяву, а не во сне? Радость медленно растекалась по венам, даря покой и облегчение, даря ощущение счастья. Говорят, что счастье неуловимо, что его невозможно узнать, проникнуться, что его понимание приходит лишь потом, спустя какое– то количество времени. Но я смогла его уловить, пропитаться им, пропустить через себя. Я казалась сама себе невесомой, лёгкой, сердце набатом билось в висках, горло сжалось от подступивших слёз. Меня переполнял свет, которым хотелось поделиться со всеми вокруг, потому, что мне одной его слишком много.

А тем временем, ловкие руки девчонок продолжали работать над моей внешностью, удаляли ненужные волосы на коже, растирали тело душистыми маслами, подпиливали и подкрашивали ногти, колдовали над причёской, продолжая весело болтать. Они назвали свои имена, но вот кем вампирши посчитали меня представившись, подругой, ученицей или госпожой, для меня осталось загадкой. Ну да ладно, ни всё ли равно? Главное, теперь к ним можно было обращаться. Ту, что с прямыми длинными до поясницы волосами звали Миа, а её круглощёкую кудрявую напарницу – Карин. А когда работа над приведением моего тела в порядок была завершена, вампирши помогли мне надеть пышное платье, всё того же голубого цвета. Но несмотря на количество рюш и воланов, платье не было тяжёлым, напротив, я едва ощущала его. Лёгкая, струящаяся материя ласкала распаренную после ванны и массажа кожу, охлаждая, успокаивая. К платью прилагались туфли, мягкие, невероятно удобные, в них походка казалась летящей. Я кружилась по комнате под восторженные вздохи девчонок, чувствуя себя Золушкой, которой предстоит через несколько минут оказаться на балу и встретиться с прекрасным принцем. Когда я поделилась этими мыслями с девчонками, те тут же потребовали, чтобы я рассказала им эту сказку. Пришлось объяснять, что мачеха– это вторая жена отца, ведь у людей случаются и разводы и вторые браки. Ещё больше вампирши удивились, когда я рассказала им о сёстрах. Они никак не могли понять, как у одной пары может появиться на свет больше одного ребёнка. Тут пришлось просвещать меня. Девочки охотно поведали мне о том, что у вампиров не бывает разводов, и пара создаётся на всю жизнь. В случаи смерти одного из супругов, оставшийся в живых уходит в храм своей стихии и посвящает свою жизнь служению богам, как это и произошло с Хёрдис, когда её муж погиб во время войны. Таким образом, вампир спасает свой разум от безумия, а душу от гибели. Ведь потеря второй половины– это частичная смерть. Но есть и те, кто не желают отрекаться от светской жизни и по тому медленно гибнут. Ни о каких любовниках и любовницах у вампиров и речи быть не может. Девочки, когда я задала им этот вопрос, довольно долго не могли сообразить, о чём я их спрашиваю, а когда всё же поняли, принялись безудержно хохотать.

– Какие мы всё -таки разные, – наконец, отсмеявшись произнесла Миа.– Хотя внешне, почти не отличаемся. Вот сама подумай. Вы соединили ауры, вы стали одним целым, вы чувствуете друг друга на расстоянии. Твоя вторая половина улавливает твои эмоции, как ты сможешь изменить ему с кем -то другим. Это равносильно тому, что ты попробуешь отрезать собственную руку и приставить к себе чужую.

– После обряда, – подхватила Карин. – Ни тебе, ни ему никто другой не будет нужен. Это очень крепкая связь, Инга.

Мы ещё долго о чём– то болтали, в основном вампирши живо интересовались порядками и традициями моей страны. И мне уже начинало казаться, что я дома, в кругу своих подруг, на чьей– то даче. Но вот Карин произнесла роковое: « Пора» и меня вновь затрясло, как в лихорадке.

Пьяную, одурманенную свалившимся нечаянным счастьем, девушки вывели меня из бунгало на улицу, где по обеим сторонам от входа, образовав живой коридор выстроились жрицы в голубых одеяниях. Они пели. Ах, как чудесна была эта песня. Сильные, наполненные мощью, голоса, словно морской прибой они вздымались ввысь и бились о берег. Энергия этой песни не давала оставаться на месте, она гнала вперёд, навстречу судьбе, и я побежала туда, где меня уже ждал он, мой Вилмар. Нас бросило друг к другу, и мир сузился до одного его ярко– зелёного взгляда, до его горячих рук, до небольшого кусочка закатного неба и песни, что продолжали тянуть жрицы.

– Идём, – шепнул мне Вилмар и мы углубились в зелёную чащу леса.

Мы шли всё дальше и дальше, но голоса жриц не стихали, словно женщины в голубых туниках шли за нами следом.

На мой удивлённый взгляд, вампир ответил:

– Они будут петь всю ночь, не легка их работа, правда?

Как же я скучала по этой улыбке, по этим ямочкам на щеках, по искрам в омутах глаз. Как же я могла тогда оставить его?

Вампирский лес ни чуть не походил на обычный, в который мы с подругами любили ездить на шашлыки. Это место напоминало самих вампиров, такое же таинственное, притягательно– жуткое, прекрасное, но в то же время, таящее опасность. Помахивали ветвями огромные папоротники, свисали и сплетались над головой лианы, внезапно, пугая и заставляя остановиться в недоумении, резко раскрывались, чуя приближение живого, огромные лилово– красные цветы. И каждый ствол дерева, каждый куст был причудливо изогнут, создавая, то арки, то лабиринты, Через какой– то отрезок пути я заметила, что зелень стала гуще, а солнечный свет, пробивающийся сквозь полог пышной листвы, более скудным. Зато всё и стволы деревьев, и камни, под ногами, и ветви светилось бледновато– салатовым.

Дотронувшись до одного из деревьев, я поняла, что это мох. Мягкий, словно шерсть кошки, приятный на ощупь. Духота и влажность, которые по началу были не столь заметны стали почти невыносимыми. И чудилось, что воздух, благоухающий сладким дурманом цветов, терпким запахом почвы и густым духом зелени, можно резать ножом. Кожа покрылась испариной, и вся чарующая красота вампирского леса теперь казалась зловещей.

– Потерпи немного, – шепнул Вилмар, привлекая меня к себе за плечи. – Уже совсем скоро.

И правда. Вскоре лес расступился, воздух посвежел, а перед нами возник водопад. Пушистые, переливающиеся в свете догорающего заката потоки воды ,словно густые бороды седых старцев, шумя и пенясь, спускались по отвесной скале, падая в бирюзовое, круглое озеро, вокруг которого ярко зеленела аккуратная, будто кем– то подстриженная трава, и на неё, на такую мягкую и сочную сразу же захотелось упасть. И повсюду, куда не кинешь взгляд, высокие, могучие горы, поросшие лесом, окутанные синеватой дымкой. Шум воды, вскрики птиц, отдалённое пение женщин, всё казалось нереальным, словно происходит не со мной, а если и со мной, то в прекрасном сне, который, как все сны прервётся звоном будильника.

Мы подошли к озеру и опустили ладони в воду. Я ожидала, что кожу обожжёт холодом, но нет, вода оказалась такой тёплой, что в неё сразу же захотелось погрузиться полностью.

– Инга– Анни– Дана, принимаешь ли ты мою любовь, мою магию и мою силу? Согласна ли ты соединить свою ауру с моей и разделить со мной века, отпущенные нам богами? Готова ли ты принадлежать мне без остатка?

Я должна что– то ответить? Почему жрицы меня не предупредили? А если я отвечу, да не то? А вдруг всё испорчу?

Вилмар ждал. В его глазах плескалась тревога, брови сошлись к переносице. Неужели он думает, что я откажу? Нужно что– то говорить, не молчать. Это место наполнено магией, оно подскажет мне как быть.

– Да, Вилмар– Давин– Алекс, я принимаю и твою любовь, и твою силу и твою магию. Я согласна соединить наши ауры, принадлежать тебе без остатка и разделить века, отпущенные нам богами.

Ну вот, ничего сложного. И чего я растерялась. На моих последних словах озеро засветилось нежно– зелёным, а далёкие голоса жриц грянули с такой силой, что перехватило дыхание.

Мы стояли по грудь в воде, напротив друг друга. Потоки воды, стремительно летящие вниз, обдавали нас тысячей брызг, удивительно тёплых, но таких бодрящих. Вилмар протянул руки мне навстречу, и я бросилась к нему, повисла, обхватила руками его мокрые крепкие плечи, уткнулась лицом в шею, втянула его запах. Наши обнажённые тела прижимались всё теснее. Так правильно, так и должно быть. Мы – части одного целого, мы не способны существовать по отдельности. Вот так и только так, сплетясь телами, запутавшись душами, когда на двоих одно дыхание, один пульс одна температура кожи, когда в голове ни единой мысли, лишь желание, рвущееся, безудержное, слиться с этим мужчиной, затеряться в нём.

Эта была страсть, первобытная, бешенная. Моя кожа вспыхивала и загоралась под прикосновениями Вилмара, от его жёстких поцелуев, похожих на укусы. Он подавлял, сминал, заставляя плавиться, растекаться. И что оставалось мне, такой слабой и беспомощной? Лишь нестись хрупкой песчинкой в бурном, сметающем всё на своём пути океане. Лишь таять, растворяться, словно снежинка в его горячих руках, чтобы потом, дрожа всем своим существом воскреснуть, зная, что в мире ничего больше нет и быть не может, кроме этих сжимающих рук, светящихся глаз и неровного дыхания.

По венам бежит раскалённая лава, внутри меня бушует пожар, распускается красный огненный цветок, хищный, ненасытный. И Вилмар, понимая это, двигается во мне всё быстрее, всё яростнее, пока из груди не вырывается бесстыдный ликующий крик, ведь пожар потушен и меня уносит ввысь, к белоснежным облакам.

Чёрное небо, усеянное жемчужинами звёзд, шипение водопада, чуть прохладная трава под спиной, рука Вилмара, обнимающая меня. Сказочно красиво, сказочно неправдоподобно. Теперь, когда страсть схлынула, когда сердечный ритм стал замедляться, а тело почувствовало усталость, в голову вновь начали заползать мысли: « Почему он выбрал меня, ведь его невестой была Адамина? Чем ему грозит отказ от дочери министра? И что он нашёл во мне, невзрачной, слабой, бесполезной человечке?»

– Спрашивай! – велел вампир, приподнимаясь на локтях и глядя мне в глаза своими светящимися во тьме огнями.

– Почему ты отказался от Адамины? Она – сильный маг, дочь министра, твоя соплеменница. Она могла бы дать очень многое, когда я не могу ничего. Неужели ты так сильно меня любишь, что отказался от таких возможностей?

Вилмар рассмеялся. Его смех такой насыщенный, объёмный, гулко зазвучал в ночной тиши, заставив цикад на время замолчать.

– Да что ты можешь знать о любви, маленькая человеческая девочка? – отсмеявшись, проговорил вампир. – Ваша жизнь так коротка, ваш организм так хрупок, подвержен болезням, травмам. Понимая это, вы спешите жить, испытать, взять, получить, как можно больше, пока не пришла смерть. У вас нет времени ждать свою вторую половину, вам нужно как можно раньше создать семью, обзавестись детьми и увидеть своих внуков. Но ко всему прочему, не хочется прозябать в нищете, а хочется стать успешными и сделать карьеру. И вы вступаете в брак не с тем, кого выбрало сердце, а с тем, кто попался на пути. Признайся честно, Инга, ты же не от большой любви поехала к Валерику в гости?

О Валерке вспоминать было стыдно. Я гуляла с ним по городу, познакомила со своими друзьями, звонила, умоляя о встрече, в тот роковой для меня день, потащилась на окраину города, чтобы заняться с ним сексом. Не любовью заняться, не вступить в близкую связь, не познать друг друга, а именно, совершить половой акт. Как же жалко, как отвратительно, я должно быть выглядела!

Я мысленно поблагодарила темноту за то, что она скрыла мои пылающие щёки, хотя разве что– то можно скрыть от вампира, отлично видящего в темноте.

– Мы же, создаём пару на всю жизнь, на века, и не можем так легкомысленно относиться к выбору. Я не люблю Адамину, а она не нуждается во мне, пусть пока она и сама этого не понимает. Зато я нужен тебе, и твоя потребность во мне, гораздо важнее, чем привилегии со стороны министра и сила Адамины.

Его ладонь скользнула

по моей щеке, опустилась на шею, легла на грудь.

– Но я буду стареть, становиться некрасивой, больной бабкой и умру. А ты, продолжишь оставаться молодым и жизнь твоя продлиться ещё несколько веков.

Сказала и поняла, насколько это страшно. Что ему мои восемь десятков лет, если и до них то удастся дожить? Разве будет он любить сморщенную старуху, в которую я превращусь. Поспешил ты, милый Вилмар.

– Не забывай, наши ауры отныне сплетены.

Нежный поцелуй в губы, даже не поцелуй, а полукасание, от которого сжимается сердце, накатывает слабость и набухают слёзы , светлые, чистые, счастливые.

– Во мне твоя сила, во мне твоё здоровье, твоя жизнь и твоя молодость. Пока я рядом, тебя не коснутся ни болезнь, ни старость, ни смерть. Я всегда смогу почувствовать, какое у тебя настроение, услышать тебя на расстоянии, если ты меня позовёшь.

– А что смогу сделать для тебя я?

– Ничего, ты же не вампир. Но я ни в чём и не нуждаюсь, кроме твоей любви. Ты нужна мне такой, какая есть беспомощная, слабая. В тебе нежность молодой майской листвы, свет пробуждающейся зари в каплях росы, хрупкость ранних весенних цветов. Ты прекрасна, ты притягательна в своей беззащитности, и это делает меня сильнее.

Я чуть было не спросила об Ольге. Кто она? Почему мать Вилмара сравнила меня с ней, но что– то остановило, то ли нежелание ворошить серьёзную тему, которая, разрушит очарование этого прекрасного вечера, то ли, страх перед, покрытой мраком, и , вероятнее всего, весьма неприятной Вилмару, историей.

Впервые за всё это время я засыпала спокойно, легко, как засыпают здоровые, довольные жизнью люди. Моя голова покоилась на груди Вилмара, которая вздымалась от его дыхания, и это успокаивало, дарило ощущение реальности, что всё происходит наяву, а не в моих фантазиях, не в горячечном бреду.

– Странно, – уже почти погрузившись в туман подступающего сна проговорила я. – Жрицы пели такую красивую песню, а мне даже мелодия её не запомнилась, так жалко.

– Я буду каждый день просить богов о том, чтобы тебе никогда не довелось её вспомнить.

Мне захотелось спросить, что такого плохого в этой мелодии, но не смогла. Моё перенасыщенное событиями этого дня сознание погрузилось в яркий водоворот сновидений.

Глава 13

Прозрачная сфера из тонкого, пропускающего прохладу окружающего воздуха, но весьма прочного материала, поднимала нас выше и выше. Сквозь невидимый пол можно было наблюдать, как всё дальше и мельче становятся и серебристая лента горной реки, и рыжая дорога, и аккуратные бунгало жрецов воздушного храма, и густая зелень шаровидных деревьев.

А я уже не знала, на что смотреть, то ли на проплывающие мимо нас горы, зелёные и коричневые, тёмно– красные и лиловые, то ли на уменьшающийся пейзаж под нашими ногами, то ли вверх, на приближающиеся мохнатые облака, то ли на улыбающееся лицо Вилмара.

– Не страшно? – спросил он, крепче сжимая мою руку.

– Нет, я же с тобой.

Я смаковала это ощущение безопасности, пила, наслаждаясь каждой каплей, словно пробовала хорошее вино и хмелела. Он рядом, он со мной, а значит никакая беда меня не коснётся. Что такое счастье? Это близость того, кого ты любишь, его губы и руки, тепло его кожи и дыхания, музыка голоса и смеющийся взгляд родных глаз. Что такое счастье? Это отсутствие страха, это свобода, это сила, которой наполнено всё твоё тело, ты чувствуешь себя лёгкой, свежей, наполненной жизнью \, светом, словно лес, пробудившийся от зимнего сна, словно река, освободившаяся от тяжёлой корки льда.

– А ваш король маг, какой стихии? – спросила я. Весна в моей душе заставляла быть любопытной, подбивала задавать вопросы.

– Он маг земли.

– Фи, как скучно!

– Дело не в самой стихии, дело в умениях. А наш король умеет очень многое, больше чем все жители нашей страны, иначе он бы не стал королём.

– И что же он умеет, – я никак не могла представить чудес, связанных с землёй. Огненную клетку мне увидеть довелось, магия воздуха окружает нас сейчас, вот он, воздушный шарик несёт меня к облакам, а уж о магии воды вообще молчу. А что делают с землёй, ну садоводством занимаются, и всё на этом?

Стоило мне поделиться своими сомнениями с Вилмаром, как меня тут же обсмеяли и обозвали дикарём.

– Ты только это магам земли не говори, – хохотал мой вампир. – На них держится благополучие и процветание нашего государства. Это добыча полезных ископаемых, как ты правильно заметила, земледелие, предсказание будущего, это строительство домов и поддержание порталов. Появление порталов– это природное явление, ты же знаешь. Они постоянно перемещаются, сегодня он откроется на берегу моря, а завтра исчезнет, но появится, к примеру, в горах у какой-нибудь речушки. Лишь благодаря магам земли, порталы остаются на одном и том же месте. Когда люди изгнали нас, порталы перестали открываться, ведь их некому стало поддерживать. Мы оставили один для себя, чтобы приходить к вам в гости, навели морок, чтобы никто из ваших его не нашёл.

– Врёшь!

И вновь Вилмар разрушал, развеивал в прах то, что было заучено с детства и казалось правильным, незыблемым, неоспоримым.

– СГБ закрыл все порталы, чтобы вы не смогли к нам проникнуть.

– Это вам так говорят. На самом же деле, у СГБ ни тогда, ни сейчас нет таких возможностей. Единственное, что у них получилось– это отравить водоёмы, сливая амгровые и багроговые отходы в реки и озёра. А порталы располагаются лишь над чистой водой. Мы ведь не случайно выбрали то озеро в лесу, в нём чистая вода, в отличии от остальных водоёмов вашей страны. Ваше правительство спит и видит, что в один прекрасный день найдёт портал, ворвётся к нам со своим оружием и перебьёт нас, как мух, уничтожит наши храмы, сотрёт Далер с лица планеты.

– Но ведь и вы можете ворваться в нашу страну и стереть её с лица планеты?

– Теоретически – можем. Но, как я уже сказал, нам не нужна война, нам нужны источники, которыми могут быть лишь люди с чистой кровью, не привитые, как ты. А чтобы никому не пришло в голову прогуляться по вашей стране, была создана служба доставки и охраны портала. Ты уже видела нас в деле. Да и не каждому дано открыть портал, не все вампиры обладают такими способностями. К тому же, для перемещения нужны маги всех четырёх стихий.

– Так чего же вы вторжения со стороны людей испугались? Мы магией стихий не обладаем, глупые, трусливые, хилые человечки, годящиеся лишь на еду. А вы такие сильные, смелые, неужели не сумеете дать бой?

– К сожалению, у нас много уязвимых мест. Наши храмы, которые питают нас силой, наши дети, которые появляются у нас весьма нечасто, А ещё, в вашем арсенале есть оружие, способное уничтожить не только одну страну, но и весь мир. Именно этим оружием вы разрушили свою родную планету.

– Бред, – рассмеялась я, и тут же поймала себя на мысли, что смех мой звучит неестественно, натужно. Слова Вилмара лишний раз напомнили о том, что наши народы по разные стороны баррикад. Мне никогда не вернуться домой, не обнять бабушку, не поболтать с Наташкой, не пройтись по знакомым с детства улицам. Родина навсегда потеряна для меня. – Как же мы к вам попадём, кто нам портал откроет?

– А как же предатели? И среди моего народа нашлось несколько продажных и трусливых шкур.

Сфера уже поднялась к облакам, погрузившись в молочно– белый туман. Ни внизу, ни рядом ничего не было видно. Кругом белёсая, клубящаяся вата. В голове шумело, звук голоса Вилмара становился всё глуше. Красиво и жутко, таинственно и необычно. Будто бы в целом мире ничего нет кроме нас, этих прозрачных тонких стенок шара и облепляющих со всех сторон облаков.

Но на душе моей теперь было не столь благостно, как в самом начале нашего полёта над горами. Как выясняется мой народ живёт на пороховой бочке. А что если вампирам надоест быть миролюбивыми, мудрыми и великодушными? Что если они решат ворваться к нам и захватить всех, сделать их своей едой. Каждому вампиру по ванне с человеком.

Радость от полёта заметно таяла, а на её смену подползала тоска и едкое, с кислым привкусом и тухлым запашком чувство вины. Я тут, красотами Далера любуюсь, ем от пуза, периодически подкармливая Вилмара своей кровью, а люди, в том числе бабушка и Наташка в опасности.

– Если будешь так реагировать, я больше тебе ничего не расскажу.– огромная рука Вилмара легла мне на затылок, а губы обожгли, таким горячим оказался его поцелуй.

На мгновение я застыла, не понимая, от чего мутиться в голове, а перед глазами вспыхивают звёзды. По венам растекается спокойствие, безразличие ко всему, кроме Вилмара– центру моей маленькой вселенной, моему солнцу, моему сердцу и мозгу. О чём я сейчас думала? Что меня напугало, что встревожило? Да какая разница?! Лишь одно имеет значение – моё желание слиться с ним, и если этого не произойдёт, я взорвусь, разлечусь на множество вот таких звёздочек, как те, что пляшут у меня перед глазами, растворюсь в молочном тумане окружающих нас облаков.

– Это не твои мысли, Инга, не твои желания, – откуда -то из далека донёсся голос моего разума. – Ваши ауры сплетены, он закачивает в тебя свои эмоции, как на флешку.

– Заткнись! – велела я своему внутреннему голосу и погрузилась в пучину страсти, чтобы утонуть в жарких объятиях Вилмара, забыть себя и стать его частью, слиться с ним в одно целое, кожа к коже, навсегда его, навсегда с ним.

Мы стояли на широком плато, густо покрытом ковром из сочной, ярко– зелёной благоухающей травы. Ветер, свежий и прохладный трепал волосы. Воздух был настолько чист, настолько сладок, что его хотелось не только вдыхать полной грудью, но и пить, жадно глотать большими порциями, наслаждаясь вкусом.

– Вот он, храм магов воздуха! – громко произнёс Вилмар, стараясь перекричать пение гуляющего ветра.

– Красиво! – ответила я . – Но, почему то храм воды мне как то ближе. Не могу объяснить почему, но здесь я чувствую себя гостьей, а у водопада, мне кажется, что я дома. Глупо, да?

Как же было хорошо стоять вот так на ветру, вдвоём и кричать. Всё равно что, самые нелепые откровения, самые безумные мысли. Хотелось быть столь же свободной, как этот гудящий ветер.

– Вовсе не глупо, – Вилмар обнял меня за плечи, прижимая к себе, защищая от ветра. – Твоя стихия– вода, по этому ты и тянешься к ней.

– О чём ты? Я же не вампир, а уж тем более не маг.

– У людей тоже есть связь со стихиями, слабая, но есть. Кому -то нравится работать на земле, сажая растения, кто– то готов хоть каждый день прыгать с парашютом, а кого– то привлекают посиделки у костра и совсем не пугает запах дыма.

Там, внизу дрожала, колыхалась словно вода, прозрачная синь.

Сколько же чудесных мест я увидела, сколько узнала благодаря той роковой встрече с Вилмаром в школьном коридоре. И как же хочется поделиться впечатлениями хоть с кем -то! Но я одна, меня не для кого нет. Вампир может показать мне весь мир, повести на экскурсию хоть на самую высокую гору, хоть в космос, но я по прежнему останусь изолированной от общества, от событий, происходящих в нём.

– Что случилось, девочка моя?

Как же я могла забыть, что он чувствует меня, улавливает моё настроение. – Ты загрустила.

Кольцо его рук стало твёрже, словно он испугался, что я прямо сейчас сигану в колышущуюся дымку. Губы коснулись щеки, но не нежно, а властно, как бы ставя печать, утверждая своё непоколебимое право на меня.

Ну что я ему сейчас скажу? Как объяснить ? Как не обидеть и не показаться неблагодарной. Он специально для меня затеял это путешествие по достопримечательностям своей страны, оторвался от важных дел. А я начну ныть о том, как мне одиноко.

– Не бойся говорить мне правду, Инга. Я постараюсь тебя понять.

– Меня словно не существует. Я живу, будто экзотический зверёк, домашнее животное. Ни с кем не общаюсь, ни кому не приношу пользу, ничего не делаю. Дома у меня была школа, ученики, подруги…

– Но ведь у тебя есть я. Мне казалось, что этого достаточно.

Обида, растерянность и непонимание звучали в голосе вампира неприкрыто, явно. Сердце сдавили холодные серые щупальца, Неблагодарная свинья, вот я кто! Он подарил мне жизнь, пойдя против соплеменников, он делает всё, чтобы я чувствовала себя счастливой, старается быть рядом, как только это ему удаётся, а что делаю я? Жалуюсь. Проявляю недовольство. Видите ли, мне скучно, не знаю куда себя деть?

– Мы обязательно что -нибудь придумаем, – пообещал вампир. – Я не хотел заострять внимание на этом, надеялся, что тебя устроит такое положение вещей. Прости мне мой эгоизм, но я всего-навсего не хотел, да и чего там скрывать, и сейчас не хочу делить тебя ни с кем и ни с чем. Я опасался, что ты рано или поздно заговоришь об этом, и вот то время пришло.

Я благодарно уткнулась лицом в его грудь, вдыхая знакомый запах и пряча жгучие слёзы. А Вилмар , гладил меня по волосам, целовал в макушку, и улыбался, нежно, светло, открыто, как может только он.

– Расскажи мне об Ольге, – попросила, чувствуя, что вот сейчас, именно в эту минуту и нужно спросить о ней.

– У каждого есть история, которую он хотел бы оставить в тайне, есть поступки, за которые стыдно.

Вилмар шептал мне в самое ухо, согревая дыханием, теплом своей кожи, Удивительное, чудесное ощущение покоя, тихой радости от близости. Только бы не спугнуть, не разрушить. И пусть гуляет и поёт ветер свою печальную песню, пусть над нами плотным пологом нависает холодное мутно– белое небо, а внизу пугающе зияет пропасть. Мне уютно и тепло в руках того, кого я люблю, кто любит меня.

– Но ты должна это узнать от меня, а не от кого– то другого. Только пообещай мне, Инга, что дослушаешь мой рассказ до конца.

– Ольга, кем бы она тебе не являлась, это твоё прошлое. И я не в праве осуждать тебя за него. За три сотни лет чего только не могло с тобой произойти, разве я смею оценивать поступки того, кто живёт на этом свете дольше, чем я могу себе представить?

– Лучик золотистый, – его растрогал мой ответ, голос вампира стал ещё теплее, ещё проникновеннее, до дрожи в коленях, до слабости в мышцах, до приятных щекочущих мурашек по всему телу. Он зарылся лицом в мои волосы, шумно вдохнул их запах, притиснул меня к себе ещё крепче, хотя крепче, казалось, было уже некуда.

– Помнишь, я рассказывал на твоём уроке о лабораториях? О них я знаю не из книг и не из военных хроник, мне самому довелось там побывать. Прошло тридцать лет со дня окончания войны, я был совсем молод, и только поступил на работу в службу поставки. Я ждал похода с нетерпением, мне – юному вампиру задание казалось весёлым приключением. Ни страха, ни ответственности я не чувствовал, во всём полагаясь на руководителя группы, ведь он старше, опытнее, он подскажет, спасёт и поддержит. А я лишь выполняю приказы, так чего мне волноваться? Наконец, наш отряд отправился за очередной партией источников. Тогда мы ещё не знали, что люди изобрели антивампирские жучки, и по этому были уверены в своих силах, беспечны и бесстрашны. Мы попались. Помню, с какой надеждой я смотрел на руководителя нашей группы, ждал от него решения, спасения, приказа. Но тот ничего не мог сделать. Нас содержали в грязных узких камерах, бетонных мешках, в которых можно было лишь стоять. И мы стояли, каждый в своей камере, в своём гробу, испражняясь себе под ноги, давясь зловонным воздухом, прикрепленные к стене за шею серебряными скобами. Мы умирали от жажды, голода, отсутствия человеческой крови. Мы гнили, разрушались заживо, но людям было этого недостаточно. Они изобретали всё новые и новые пытки.

Это утро не предвещало ничего хорошего, кроме очередной порции издевательств и унижений, но я ошибся, в камеру впорхнул ангел. Маленькая, пухленькая, с длинной русой косой, большими удивлёнными глазами, цвета грозового неба, гладкой молочной кожей. Эта девушка выглядела моложе своих лет. И мне, измождённому, полуживому остро захотелось её защитить, спасти от всей той грязи и мерзости, которые царили кругом. Мне не хотелось верить в то, что это милое существо способно причинить боль другому.

– Я должна взять вашу кровь на анализ, – проговорила она, стараясь, чтобы её голос не дрожал, но это ей не удалось. Я отчётливо слышал страх, чувствовал, как бьётся её маленькое сердечко, как от смущения к пухлым щёчкам приливает кровь. Сладкая, чистая, не заражённая амгрой.

– Может быть, лучше ты поделишься своей? – усмехнулся я. О! Как же мне захотелось её крови. Запах этой девчонки сводил меня с ума. Может это и было пыткой, изощренной, чего только не придумает СГБ, лишь бы унизить врага.

– Не надо, – зашептала девочка, пятясь к двери, беспомощно прижимая к груди прозрачную сумку со шприцами и пробирками. И какому зверю пришло в голову послать сюда этого ребёнка?

Я отчётливо понимал, что если она сейчас уйдёт, то больше никогда не вернётся. А мне так внезапно стало необходимо это солнышко. И пусть она не угостит меня своей кровью, но я смогу смотреть на неё, слышать её тихий голос, такой же золотистый, как роса на траве в рассветный час.

– Не бойся, с этой железякой на шее, мне до тебя не дотянуться. Но если ты захочешь поделиться со мной, я буду очень рад.

Побольше жалобных ноток в голосе, обречённости и тоски, девочки, обычно покупаются на подобные уловки. Хотя в моём положении и особого актёрского мастерства не требовалось.

– Как твоё имя? – спросила она, шурша упаковкой от шприца. Глупенькая, спрашивая имя своей жертвы, вступая с ней в диалог, ты уже не сможешь быть мучителем, если, конечно не совсем законченный негодяй. Наверное, девчонку плохо проинструктировало руководство лаборатории, тем хуже для самого руководства. Я поставил перед собой цель добиться того, чтобы девочка стала приходить ко мне каждый день. Она будет для меня глотком свежего воздуха, светом в этом затхлом бетонном гробу, моей последней радостью в жизни.

Девчонка боялась, ужасно боялась, и мне нравилось это. Как же такая милая девчушка могла попасть сюда? Что её заставила окунуться во всё это дерьмо?

– Для тебя, я Вилмар.

– А я Оля.

Девушка улыбнулась. В этой улыбке было солнце, море, тепло июльских дождей. Мне захотелось присвоить себе этот золотистый кусочек лета, спрятать подальше ото всех сокровище, которое мне так внезапно решила подарить судьба.

Набрав моей крови в шприц, солнечная фея удалилась, оставив меня в темноте и в ожидании следующей встречи.

На другой день, Оля пришла опять, чтобы срезать с меня живого кусок кожи. Да, вот такие зверские пытки учинял СГБ.

Но не страх перед болью и унизительной процедурой заставил меня похолодеть. На лице Оли, моей милой Оленьки красовался огромный кровоподтёк, прямо под левым глазом.

Оля, стараясь не плакать, рассказала мне о своём муже, который часто её поколачивает, когда бывает пьян. Сам же этот герой является начальником лаборатории, он и устроил молодую супругу на это хлебное, по словам самой девушки, место. Но работу свою она не любит, так как мечтала быть медицинской сестрой и помогать людям, а не приносить страдания, пусть даже врагам.

Я поклялся, что обязательно сверну шею поганому ублюдку, на что моя Оленька рассмеялась, но безрадостно, обречённо. Её смех звучал дробью осеннего дождя по жестяной крыше, столько затаённой печали, столько боли в нём было.

А ещё, в каждой её фразе, в каждом её жесте сквозило одиночество, серое, вязкое, непроглядное.

– Ну, так будешь кожу сдирать? – спросил я её, видя, как бедняжка встревожено поглядывает на небольшие наручные часики. Время, отпущенное на выполнение задания, должно быть, уже давно истекло. А она, дурочка, разоткровенничалась, заболталась, увязла в таком желанном сочувствии и участии. Но вдруг, глаза Ольги вспыхнули решимостью, пухлые щёчки заалели, и поднеся своё запястье к моим пересохшим, потрескавшимся губам, твёрдо проговорила:

– Кусай!

И я укусил. Но взял совсем немного, чтобы не причинить своей девочке вреда.

После этого случая, Оля стала навещать меня каждый день, делясь своей кровью, наполняя меня жизнью. И я благодарно принимал драгоценный дар моей солнечной феи, моего ангела. Мы говорили обо всём, о войне, о людях и вампирах, об Олином муже, который любил выпить, о детях, трёхмесячной дочке Агнессе и двухлетнем Мишутке.

И вот как– то очнувшись от липкого мутного забытья в своей камере, я почувствовал, что магической силы во мне накопилось достаточно, что моя стихия меня услышит и придёт на помощь. Мне удалось поднять грунтовые воды,которые разрушили здание лаборатории, словно карточный домик. Никто не выжил, кроме вампиров и Оленьки, которую я прихватил с собой. Девчонка не поняла, что произошло. Вот мы мирно беседовали, она рассказывала мне о чём то и вдруг – хлынула вода, начали рушиться стены. Упущу подробности того, с каким трудом нам, обессиленным, больным удалось открыть портал. Как трое суток жили в подвале какого– то дома, как по ночам выходили на охоту, чтобы выпить крови припозднившегося прохожего. Мои товарищи, осушали человека до последней капли, пили жадно и много, порой ругаясь из за того, что кто– то выпил больше. Мы стали походить на зверей. Гуннар– маг земли, которому для поиска портала было необходимо больше крови начал требовать, чтобы я отдал ему Олю. Мол, такой великолепный источник пропадает, а ему приходится давиться алкоголиками. Но за свою солнечную фею я мог убить даже соплеменника. Я охранял её от посягательства вампиров так, как наверное не охраняла бы даже самка своих детёнышей. Оленька же, была так напугана всем происходящим, что постоянно плакала. Пришлось погрузить её в сон.

В Далер мы вернулись с позором. Ну как же, провалили задание, не оправдали надежд, не добыли столь нужных, просто жизненно необходимых, источников. Наша страна тогда переживала довольно сложные времена. Отсутствие человеческой крови для нас такая же беда, что и отсутствие воды или продовольствия. А мы, привыкшие к тому, что каждый из нас имел своего собственного источника, просто не могли смириться с ограничениями, которые диктовала нам новая жизнь. Именно тогда, в годы кровавого кризиса, и появились пункты общественного питания. Но несмотря на голод, царивший в нашем государстве, к моему облегчению, и чего уж там скрывать, удивлению,

Ольгу объявили спасительницей, героиней, предложили поселиться в любом уголке Далера, дали гражданство нашей страны и пообещали полную неприкосновенность. Но моя девочка отказалась от дома, что очень меня обрадовало. Вот только радость моя оказалась преждевременной. Оля не желала жить в Далере. Каждый день она просила, умоляла, требовала, чтобы я отправил её обратно к детям. Я же просто помешался на ней. Присутствие Ольги стало так же мне необходимо как воздух и пища. Страх остаться без неё приобрёл навязчивую форму. Я боялся, что она споткнётся на лестнице и сломает себе шею, боялся, что утонет в ванне, боялся, что выйдет из дома и какой– нибудь, не слишком законопослушный вампир выпьет её. Моя готовность держать Ольгу при себе постоянно, контролировать каждый её шаг, изводила нас обоих. Она кричала, что я маньяк, что она устала от моей навязчивой заботы, что ненавидит вампиров и Далер, и чтобы я, проклятый урод, переправил её через портал. Но чем больше она старалась меня оттолкнуть, тем грубее я внедрялся в её личное пространство, сужал, сминал, старался уничтожить, чтобы никаких границ между нами, никакого расстояния. Я применил « магию на крови», доступную лишь очень сильному магу. Теперь удаляясь от меня чуть дальше пяти метров, Ольга ощущала боль. Я ненавидел себя за это, но снимал привязку лишь только тогда, когда уходил на службу. Тогда в ход пускалось другое заклинание, «заклинание слежения». В небольшом шаре, наполненном водой, я показывал тебе такой, хорошо просматривался весь мой дом и перемещения Оли по нему. И стоило ей коснуться чего– то опасного, как в её голове звучал мой голос, предупреждающий об этой самой опасности. Она ненавидела магию, не выносила мои прикосновения. А я, не взирая на это, возвращаясь со службы предвкушал, как войду в дом и обниму свою Оленьку. Я так и делал. Хватал её в охапку и, не обращая внимания на крики и проклятья, прижимал к себе. Мне так хотелось передать моей девочке своё желание, свою боль от её пренебрежения, свою любовь, оплести страстью, окутать нежностью. Я не хотел всерьёз верить в то, что всё это ей не нужно. Убеждал сам себя, что девочка просто стесняется, боится меня, испытывает чувство вины перед родиной. Что ей необходимо время, а мне терпение и настойчивость, и тогда ледяная стена между нами дрогнет, пойдёт трещинами, растает, и Оля поймёт, насколько сильно нуждается во мне.

Надо ли говорить, что, с тех пор, как Ольга появилась в Далере, я ни разу не брал её крови. Но знают лишь боги, как же мне этого хотелось. Я ждал, что она предложит мне по доброй воле, протянет своё запястье, как там, в лаборатории и решительно произнесёт:

– Кусай!

Но с каждым днём, как бы я не старался, моя солнечная фея, моя золотистая росинка становилась от меня всё дальше и дальше.

И вот однажды, вернувшись со службы я нашёл Ольгу дома плачущей. Она часто плакала, но думала, что я этого не вижу. Но на этот раз, она рыдала, сидя на полу, не в силах остановиться.

Я бросился к ней, чтобы утешить, коснуться её шелковистых волос, обнять её тёплое мягкое тело, приникнуть губами к пульсирующей, такой притягательной сонной артерии. Как вдруг, в глазах потемнело, в нос ударил резкий запах её крови. Он был пронзительным, доводящим до безумия…

Я пил, не в силах остановиться, не видя ничего вокруг, ничего не замечая, рыча, словно зверь. И очнулся лишь тогда, когда в моих руках осталось обескровленное тело. Огромные, уже мёртвые глаза смотрели с укором, синие губы застыли в немом крике. Я держал свою девочку, выпитую без остатка, убитую мной.

Чтобы прийти в себя, мне потребовались годы. Боль утраты и собственной вины терзали меня изнутри. Но время лечит. Я постепенно начал оживать, получать удовольствия от жизни, ушёл в работу. И вот однажды, комар принёс мне образец крови. Но это была не просто капля биологического материала, так необходимого каждому вампиру, это была часть её, моей девочки. Тот свет, та тёплая энергия, разве можно забыть, перепутать с чем -то другим? Я решил, что обязательно отыщу носителя и заберу в Далер, чего бы мне этого не стоило. Наша встреча в школе подтвердила мои догадки, ты– потомок Оли, моей солнечной феи. Боги милостиво дали мне ещё один шанс, которым я воспользовался.

Вилмар поцеловал меня в лоб, провёл рукой по волосам.

– Но я – не Ольга, я – совсем другой человек, – мне стало обидно. Значит, он видит во мне не меня, а мою прабабку, на почве любви к которой свихнулся. Не мне предназначены его поцелуи, не со мной он проводит жаркие ночи и радостные счастливые дни, не со мной на руках летает над морем, а с ней. Хотя, ему три сотни лет, мало ли кого он целовал, мало ли в кого влюблялся? Да и Ольги давно уже нет, она осталась в прошлом. А я– то, есть, и это я стою рядом с ним на горе, и это мне Вилмар рассказывает свою историю, делится сокровенным, открывает душу.

– Знаю, – вампир приподнял мой подбородок и взглянул мне в глаза своими ярко– зелёными очами, – И это прекрасно.

Я, не скрывая слёз жалости и благодарности за откровенность, целовала его лицо, широкие скулы, высокий лоб, мягкие губы. Гладила его по щекам, зарывалась пальцами в волосы.

– Не жалей меня, милая, – в голосе звучала грустная усмешка. – Эта история произошла давно. Тебя ещё и на свете не было.

Мы стояли на холодном ветру, греясь теплом друг друга, наслаждаясь этим мгновением единения душ, ощущением доверия.

Обратный путь проделали в молчании. Каждый думал о чём– то своём. Вилмар, должно быть, отходил от страшных воспоминаний, я же пыталась разобраться в нахлынувших чувствах и отношении к этой истории. Какого было моей прабабке, оторванной от детей, привычной жизни, в руках безумного вампира? Неужели она его совсем не любила? Но тогда зачем позволила пить свою кровь? А бедный Вилмар, как же ему было тяжело любить без ответа, ждать милости той, что тебя презирает. А что случилось бы со мной, если бы я повела себя так же, как прабабушка? Нет! Вилмар не допустил бы повторения той истории.

– Даю тебе неделю на адаптацию, а потом буду брать кровь, так и знай! Прими это как факт и не пытайся разжалобить меня слезами или закатить истерику. Держаться больше недели, живя под одной крышей с источником, я не намерен, – сказал он в наш первый день.

Тогда мне его слова показались жестокими, но теперь в свете рассказанной истории всё встало на свои места. Он не хотел потерять самоконтроль, не хотел моей гибели.

Глава 14

На многолюдных вечеринках я всегда чувствовала себя неуверенно. Народ веселился, делился на группки, я же оставалась в одиночестве. Переходя от одной кучки людей к другой, ощущая свою инородность, ненужность, я усаживалась в уголке, обречённо ожидая окончания праздника. Зато Наташка на подобных сборищах всегда оказывалась в центре внимания. Она без труда могла поддержать любую беседу, о чём бы эта беседа не велась, лучше всех танцевала, и за вечер могла обзавестись как минимум двумя поклонниками. На праздновании дней рождения, нового года, свадьбах я теряла подругу и терялась сама. Я пыталась вступать в разговоры, участвовать в конкурсах, петь под гитару и танцевать, но не испытывала настоящего веселья, оно казалось мне фальшивым, притянутым за уши. Радость из под палки, по принуждению. Мне всегда казалось, что я одета хуже других, что мои высказывания звучат глупо и совсем не в тему, что веду себя нелепо. А ещё и звонки бабушки подливали масла в огонь моих комплексов. Приходилось, спрятавшись в туалете с телефонной трубкой в руках, вымаливать у бабули ещё часик, ещё минутку, ещё секундочку, и не потому, что хотелось веселиться, а от нежелания возвращаться одной по тёмной улице, где за каждым поворотом мне мерещились грабители и маньяки.

Но одиночество и ощущение собственного ничтожества в кругу знакомых оказалось ничем, по сравнению с тем, что я испытывала сейчас среди вампиров. Безумно красивые, опасно сильные, невероятно надменные, они обратили свои божественные взоры в мою сторону лишь в тот единственный момент, когда мы с Вилмаром вошли во двор дома Арвида – министра поставок, отца Адамины, несостоявшегося зятя и очень, ну просто, чертовски злого на моего мужа, вампира.

Хозяева дома не просто любили огонь, они его почитали. Во дворе не росло ни одного деревца, ни одного кустика, ни единой травинки. Его пространство было голым и пустым, словно ладонь великана, и гладь этой ладони, покрытая мелкой чёрной глянцевой плиткой, отражала дикую пляску огня, который был повсюду. Он бесновался запертый в плафонах фонарей, расположенных по всему периметру, подрагивал на прозрачных столбиках многочисленных свеч, украшающих стол, прыгал и метался в чашах, висевших под крышей широкой веранды, где и собрались гости.

Под руку с Вилмаром мы подошли к столу, за котором уже сидело несколько вампиров. Среди них была и каштановая– маг воздуха и чернявый маг земли и старуха Илва.

Синее вечернее небо, тающая полоска заката, стройные высокие женщины в лёгких платьях, широкоплечие мускулистые мужчины в светлых рубахах, расстёгнутых до середины груди и таких же светлых брюках. Все, как один повернули голову в нашу сторону, обжигая укоряющими взглядами.

Мне захотелось съёжиться, провалиться сквозь землю. Что я делаю здесь? Почему не осталась дома? Они меня не примут, никогда, если только в качестве закуски. Я для них – человечка, которая должна валяться в специальной ванне. Быть равной им? Нет! Этого никогда не будет! Я могу, сколько угодно, говорить себе, что люди – победители, что у этих напыщенных индюков нет никакого права смотреть на меня с высока, что без нашей крови они никто. Но факт остаётся фактом, я на их территории, их много, они опасны, и это мне предстоит вливаться в их общество. Только нужно ли мне всё это? Нет, не нужно, это необходимо Вилмару.

– Ты сошёл с ума, Давин? – первым своё недовольство решил проявить хозяин дома. – Какая наглость притащить в мой дом источника.

– Арвид, ты сам позвал всех со своими вторыми половинами, разве не так? – голос Вилмара был спокоен, но от чего – то от него по спине побежал неприятный холодок. – Я пришёл с той, с кем соединил свою ауру, но если тебе неприятно наше присутствие, мы уйдём.

Вампирши, сидящие за столом, ахнули, а вампиры нахмурились.

Повисло неприятное молчание. Министр поставок и его подчинённый смотрели друг на друга, прожигая взглядами.

Гадливость, вот что все они ко мне испытывают. Как же это унизительно! Неужели Вилмар не понимает, насколько это унизительно? Он же ощущает мои эмоции, почему же не плюнет на всё и не уйдёт, почему заставляет меня сгорать от стыда под насмешливыми брезгливыми взглядами?

– Вилмар, – пропела рыжеволосая Адамина, встав из за стола и направляясь к моему мужу. Её розовое платье длинное, пышное прошуршало по траве. – У нас есть ванна, ты можешь…

Нежная белая рука с тонкими пальчиками и острыми бежевыми ноготками коснулась его щеки, усмиряя, успокаивая. И взгляд Вилмара потеплел, мышцы лица расслабились под этой еле уловимой ненавязчивой лаской.

Я сейчас взвою! Не выносимо! Если бывшая пассия моего супруга хотела меня растоптать, унизить, причинить боль, то ей это удалось. Она указала мне на моё место, дала понять, кто я для них всех.

– Ванну я бы посоветовал принять тебе, Адамина, – с язвительной полуулыбкой ответил Вилмар. – Чтобы смыть с себя ничем не оправданную спесь.

Радость затопила, оглушила и ослепила на мгновение. Не поддался мой вампир чарам этой рыжей ведьмы, встал на мою защиту. Адамина же, капризно поджала губки и вновь уселась за стол, подле матери.

– Я бы попросил в моём доме… – вступился за дочь министр, но в спор вмешалась Илва.

– Давайте не будем забывать о правилах приличия, – проскрипела она. – Мы с Вилмаром работаем уже много лет, и я уверена, что в случаи опасности, он прикроет мою спину, он вытащил меня, да и некоторых сидящих за этим столом тоже из застенков лабораторий СГБ. Так почему же мы сейчас проявляем своё неуважение к нему и его выбору? Кто дал нам право решать, с кем ему соединять ауру.

Я заметила, как Адамина посмотрела на мать, сколько обиды и злобы было в этом мимолётно брошенном взгляде. Меня же, она одарила широкой, белозубой улыбкой, не предвещающей мне ничего хорошего, улыбка заклятого врага, уверенного в своей силе, предвкушающего победу.

– Освободите место за столом для Вилмара и его спутницы, Брунгильда, Гуннар, вас это касается в первую очередь! – приказала старуха.

Маги подвинулись, предлагая нам с Вилмаром сесть.

Обилие всевозможных яств на столе аппетита не вызвало. Жаренное на костре, наверняка магическом, мясо не радовало, не был интересен и салат из груш и ореховой капусты, не прельщала нарезка золотистой рыбы, да и к фруктам рука не тянулась.

Никому ненужная, всем неприятная гостья на чужом празднике.

Так зачем меня сюда притащил Вилмар? Надоело проводить время в моём обществе? Разве тот, кто любит подвергнет своего любимого подобным унижениям?

С трудом, сдерживая слёзы, я сидела между Вилмаром и Брунгильдой, не вслушиваясь в весёлую, шумную речь вампиров, в их смех. У них свои воспоминания, свои шутки и байки, как и у любой компании, ни раз собирающейся за одним столом. А я – чужачка, самозванка, прицепившаяся к Вилмару. Пожалел он меня, подарил жизнь, а теперь испытывает неудобства оттого, что друзья и начальник смотрят косо и готовы закрыть дверь своего дома, что мать не желает появляться в гостях у сына, по причине моего присутствия.

– Нет, сынок, даже не проси! Я не могу переступить через себя, понимаешь? – мягко говорила она. Её красивое лицо на мониторе компьютера, стоящего на столе Вилмара выражало скорбь. – Люди убили твоего отца, того, кто столько для них сделал. Убили зверски, с изощрённой жестокостью.

– Его убила не Инга, мам, – резко отвечал Вилмар.

– Она, такая же, как все люди, а люди неблагодарные, жадные, тупые твари. Девчонка погубит тебя, сынок, погубит так же, как это сделала Ольга.

После слов, брошенных матерью, разгорелась ссора. Хёрдис обвиняла сына в слабости, наивности и ослином упрямстве. Кричала, что она, не только мать, но ещё и верховная жрица храма воды, и водная гладь показала ей умирающего от магического истощения сына. Вилмар же, довольно грубо предложил женщине заткнуться и не молоть языком, а затем прервал связь. Мать ещё несколько раз пыталась дозвониться до своего чада, но Вилмар делал вид, что не слышит, как компьютер издаёт звуки, которые мне в тот момент казались жалобными.

Приставать к мужу с вопросами я не стала, видя, как сходятся его брови к переносице, как вспыхивает ярость в зелёных глазах, почти на физическом уровне, ощущая, как от него исходят волны гнева, обиды и раздражения. Всё ждала, когда он поделится сам. Но Вилмар открывать мне душу не спешил, ходил мрачный, отвечал односложно, и я, опасаясь разозлить его, старалась реже попадаться на глаза. Наши завтраки и ужины проходили в напряженном молчании, утреннее купание в море, совершались без радости, будто не плавали, а надоевшую работу выполняли. Так продолжалось три дня. И вот, когда я по – обыкновению устроилась с книгой в беседке, Вилмар решил заговорить. Сердце лихорадочно забилось, зашумело в ушах. Он остановился на пороге, закрывая собой солнечный свет, смотрел на меня, гладил взглядом, словно не решаясь подойти и дотронуться.

И я, невольно, подумала, что свет солнца он затмил для меня не только в прямом, но и в переносном смысле. Ни кому и ни чему не удавалось занять все мои помыслы, запасть в душу так, что весь мир отодвигается на задний план, ведь имя моему миру Вилмар. Что это? Любовь, о которой пишут книги и снимают фильмы, какую я мечтала встретить? А может последствия обряда? Как уж я там говорила: « Я согласна соединить свою ауру с твоей и принадлежать тебе без остатка»?

– Ты стала очень плохо есть, малыш, – сказал он, усаживаясь рядом со мной.

В груди, в животе, затрепетала тысяча бабочек. Тиски, сдавливающие и сердце, и голову и всю мою душу ослабли. Он заговорил со мной! Он не винит меня ни в чём? За эти проклятые три дня, я чего только не передумала, как только не накрутила себя. Извелась в поисках причин, оправданий, то ненавидела себя, то его, то Хёрдис, ведь охлаждения наших отношений пошло после её звонка.

– А тебя волнует только это? – спросила я, стараясь не выдать своей радости. Муж он мне или не муж, соединены наши ауры или нет, но поступать так со мной он не имеет никакого права. У меня тоже есть гордость, мне тоже бывает больно и обидно. – Хочешь крови, но боишься, что она окажется недостаточно вкусной?

Я постаралась вложить в свои слова, как можно больше яда, специально вызывая в себе чувство обиды, мне оно представлялось мутно– серым, клубящимся, плотным и густым, словно шерсть.

– Прости меня, девочка моя, – лёгкий поцелуй в висок, голос нежный, тёплый. Его золотые искры прорывают серый туман, клочья которого съёживаются, распадаются, тают под натиском золотистых лучей.

Приятная слабость разливается по телу, и больше ничего не хочется, лишь прижаться к широкой груди, чувствовать жар больших и таких ласковых ладоней у себя на затылке, спине, на всей поверхности тела.

– Я не хотел тебя обидеть, моя дорогая. Я просто забыл, что с вами, людьми, нужно разговаривать, вы не видите ауру, не чувствуете эмоций. Мать меня очень разозлила, ударила по больному. Я видел, как ты изводишь себя, но ни чем не мог помочь, боялся нечаянно передать тебе свою черноту, злобу. Но сейчас всё прошло.

– Ты поругался с ней из – за меня? – я тонула в его тепле, захлёбывалась в океане нежности, упивалась наступившим покоем.

– Если она любит меня, то смирится с моим выбором.

Я залипала, запутывалась, увязала в нём, как в трясине, как в зыбучем песке. Знала, что так нельзя, что нужно бы задать некоторые вопросы, например о том, каким образом я могу погубить Вилмара, но не могла, или, вернее сказать, не хотела. Теряла волю, теряла способность мыслить.

– Твой проект– утопия, Адамина, – долетел до меня голос Вилмара. – Мы очень мало знаем о людях, а тем более о человеческих детях. Да, комарик принесёт кровь такого подростка, ты отправишь в их государство отряд, и всё, миссия провалилась. А знаешь почему? Потому, что мы не знаем, чем дышат современные дети, что им интересно. Взрослым можно пообещать работу, денег, любовь. Мы знаем, как их заманить, как с ними разговаривать.

– И детей можно завлечь, – горячо спорила Адамина.

– Попробуй, – подал голос Гуннар. – Ты вон Ингу предложила посадить в ванну, так как даже не имеешь представления о том, какие люди на самом деле. Для тебя они лишь живые сосуды с кровью, мала ты ещё, Адаминочка, чтобы во взрослые игры играть.

– Но решать проблему надо, – промурлыкала своим чарующим голоском Брунгильда. – Источники в ваннах хороши для насыщения, для работы со стихией, но как быть с бесплодием? Мы через пару тысяч лет вымрем вовсе!

Да уж, жаль, что я не доживу до того времени. Сколько бы проблем тут же исчезло и не только бы моих лично, но и человеческого государства в целом.

– Вот вам Адамина и говорит, что нужна кровь мыслящих людей, которые испытывают эмоции, любят, ненавидят, доверяют и боятся. Для рождения ребёнка нужны гормоны, дофамин – гормон удовольствия, оксетацин– гормон доверия и привязанности. А источник, лежащий в ванне, пусть даже истинный, не рождённый здесь, мягко говоря, тупеет. Адреналин он выделять сможет, а вот оксетацин– не уверен.

Министр назидательно стучал указательным пальцам по столу в такт своим словам.

– А чья кровь насыщена гормонами? В ком яркий букет всевозможных эмоций? – янтарные глаза Адамины сияли, на щеках играл румянец. – Конечно, в подростках. Да, я родилась после войны, и мой опыт общения с людьми довольно мал…

– Его у тебя просто нет, – хохотнул Гуннар. – Жадное высасывание крови из сидящих в ванне – не в счёт.

– Но мой проект можно доработать, довести до ума, – рыжая, казалось, не слышала слов мага земли.

– Не переживай, дочка, – ласковая рука министра легла на худенькое плечико девушки. – Королевский совет министров рассмотрит твоё предложение. А эти дураки из службы поставки ничего не решают.

– Этим дуракам достанется вся грязная работа, – копируя интонацию Арвида проговорил мой вампир.

– Прекратите свою ругань! – рявкнула старуха. – Лучше спойте. Вилмар, вы же с Адаминой так чудесно пели.

Сидящие за столом тут же принялись упрашивать Вилмара и Адамину исполнить какую– то песню, скорее всего, самую любимую в этой компании.

Самозванка, приблудная псина, вот кто я. Не могу ни разговора поддержать, ни спеть, даже уйти тихонечко и то не могу. Да, беседа их довольно интересная, опасная для моей страны. Вот только чем помочь своему отечеству? Как предупредить о нападении врага?

Илва принесла инструмент, похожий на гитару, но вместо струн на ней светились разноцветные точки. Синие, красные, зелёные, жёлтые, они были разбросаны по всей поверхности в беспорядке, случайно. Но так казалось лишь мне, ни чего не смыслящей в вампирской музыке. Остальные же, увидев странную гитару в руках старухи, восторженно загомонили.

Вампирша заиграла на инструменте уверенно, нажимая пальцами то на одни точки, то на другие, извлекая невероятной красоты музыку. Она лилась, струилась, кружила голову, заставляя затаить дыхание в предвкушении чего– то необыкновенного. В это же время, белокурая тоненькая служанка подала Вилмару чашу с водой, а Адамине зажженную свечу. Илва играла, и все замерли, с нетерпением глядя на прекрасного статного блондина и удивительную огненную красавицу, с пухлыми, сочными чувственными губами, тонкими чертами лица, гладкой кожей и горящим взглядом янтарных глаз.

Я с горечью подумала о том, что они очень подходят друг другу, красивая пара сильных магов, им есть о чём поспорить, о чём посмеяться, что спеть. Я занимаю чужое место. Ощущение зыбкости своего положения накатило гадким ознобом и тошнотой. Меня без сожаления сбросят с чужого стула, как в трамвае, когда ты садишься на место кондуктора и надеешься, что доедешь сидя до своей остановки, с жалостью поглядывая на стоящих угрюмых пассажиров, зевающих и раздражённых. Но вот появляется кондуктор, и тебе приходится встать, влиться в ряды хмурых граждан, дышать кому – то в затылок, чувствовать, как дышат в затылок тебе.

Полилась песня. Густой баритон сливался с мягким, обволакивающим меццо сопрано Адамины. Бурный океан и восход солнца, ливень, барабанящий по крыше и гостеприимный свет домашнего очага.

Вода из чаши поднялась и превратилась в серебристую бабочку, она беспечно порхала над столом. На её прозрачных крыльях мерцало отражение, появившихся на вечернем небе, жемчужин звёзд, от неё веяло прохладой и свежестью. Но вдруг огонёк свечи в руках Адамины начал расти, колыхаться и обратился цветком. Его лепестки дрожали, призывно тянулись к бабочке. А та, кружила над огненным чудом, хищным, опасным, но таким манящим, медленно сокращая расстояние. И вот, когда цветок был готов сомкнуть свои лепестки, чтобы схватить и похоронить в себе прозрачную красавицу, бабочка обратилась в пантеру. Грациозная, гордая, она выгибала спину, мягко, как и следует кошкам, скользила. Цветок же рассыпался искрами и тут же собрался, но уже не цветком, а ланью. И вновь смертельный танец охотника и жертвы, опасное кружение, осторожность и ожидание провала. В момент нападения пантеры, лань подпрыгнула и на её месте возникла девушка, стройная, изящная, как сама Адамина. Пантера же обернулась воином на коне. Огненная девушка кружилась в танце, вскидывая вверх руки, волосы её развивались, поднимались пышные юбки, обнажая тоненькие лодыжки, а воин скакал на своём коне вокруг неё, пока девушка не подпрыгнула и не уселась в седло, позади него.

Я заворожено смотрела на действо, слушала песню на незнакомом древнем языке вампиров. Два голоса, две противоположные стихии, в них и гармония и противостояние, и слияние и борьба.

Но песня оборвалась, волшебство рассеялось, и на смену восхищения в мою душу чёрным потоком хлынул страх. Страх потерять Вилмора, страх поражения перед Адаминой.

Аплодисменты, заверение в том, что их песня была прекрасна, оживлённый разговор о каких– то вампирских пустяках, которые мне чужды и неведомы. Я же, неподвижно сидела, отгородившись от всего и от всех стеной отчаяния. Уйти, скорее уйти. Но Вилмар уходить не собирался, веселье только началось. Вампиры устраивают праздники исключительно в тёмное время суток, когда все расслаблены, когда ни на кого не давят дневные заботы. А день– для официальных визитов, торжественных приёмов, деловых встреч.

Вампирские танцы так же отличались своеобразностью. Во время танца, земля для них не существовала, Все свои па они выполняли в воздухе. И здесь магам– воздушникам не было равных, а вот маги земли хорошими танцорами не считались. Но несмотря на это, в плясках участвовали все без исключения, кроме глупенькой, никому не нужной человечки.

Мужчины и женщины под, то ритмичную, будоражащую кровь , то под медленную, заставляющую замирать сердце, мелодию взлетали в небо. Кружились, сплетались телами, стремительно падали в низ и, не долетая до земли, взмывали под звёздный купол южного неба.

Весёлый смех, звенящие голоса женщин, тарелки с недоеденной пищей, опустевшие места за столом, ночь, обнимающая меня мягким теплом, ароматом цветов и морского бриза, боль в сердце, резкая, неприятная, с горьким привкусом полыни. От чего? От счастливого смеха Вилмара? От того, что он сейчас без меня? Без меня танцует, смеётся, наслаждается звёздной ночью? А может оттого, что вот сейчас сжимает в объятиях Адамину, сплетается с ней в страстном танце. Вздымается яркий факел её рыжих волос, падая Вилмару на лицо, щекоча шею. Руки моего вампира лежат на её тонкой талии, так обыденно, по– собственнически.

Можно и всплакнуть, никто не заметит, никому до меня нет дела.

– Прости меня, моё сокровище, – Вилмар, пьяный от веселья, полёта, обнимает меня сзади, накрывает своим запахом, топит в волнах обаяния, обездвиживает ощущением дикой радости от его близости, оттого, что вновь соединились одинокие осколки чего– то целого. Как же мне его не хватало! Как же я истосковалась по нему.

« Не слишком ли часто ты стал извиняться?» – промелькнуло юркой рыбкой у меня в голове. Промелькнуло да исчезло, не оставив следа. Неважно, ничего не важно, он рядом.

– Потанцуем? – спросил он. А бесенята в зелени его очей уже принялись отплясывать.

– Ты издеваешься? – рассмеялась я.

Как хорошо. Властитель вселенной, как же хорошо! Только бы не потерять, не упустить , не отдать это счастье. Он со мной, и больше ничего не нужно. Я готова смеяться над любой глупостью, радоваться всему, даже вот этим тарелкам с объедками, лишь по тому, что здесь, за моей спиной стоит мой Вилмар.

А нахальный вампир подхватил меня за талию и устремился в тёмную высь.

Мы кружили под чёрным ночным пологом неба, усыпанным светящимися крупицами звёзд, под нежную плавную музыку, от которой хотелось толи плакать, толи кричать о своей любви. Над нами огромное полотно небес, под нами языки огня. А мы кружимся, и я ощущаю на коже лёгкие поглаживания ветра, вдыхаю полной грудью запахи ночи, с трудом осознаю, что всё происходит со мной, не в мечтах, не во сне, а наяву.

Глава 15

В пещере голоса звучат гулко, пахнет сырым камнем и мхом. Темно, лишь слабым фосфорическим светом мерцает мох, покрывающий стены и пол, лишь изредка вспыхнет и тут же погаснет тельце, проползающего мимо, красного слизня, да кое– где ровным розовым свечением рассеивают мрак разбросанные тут и там грибы.

Мы сидим на пушистом моховом ковре у чёрного, как самая непроглядная ночь, озера. От него тянет прохладой, и мы смотрим на воду, такую тихую, неспешную. Здесь некуда спешить, здесь царит покой.

– Тут тоже проводят обряд соединения? – голос мой прозвучал жутко, разнёсся эхом по пещере, ударяясь о каменные стены.

– Это храм магов земли, и здесь проводятся те же обряды, что и в храмах других стихий, – рука Вилмара гладит мои волосы, касается шеи, лопаток, пробегает по спине, обвивает за талию.

– Ну, а если невеста является магом воды, а жених– магом земли или воздуха, в какой храм они идут?

– Тогда им необходимо получить одобрение обеих стихий.

– Хорошо, что ты оказался магом воды, а не огня и не земли.

Моя голова на его плече, наши переплетённые пальцы. Он тихо смеётся, целует меня в висок, и по телу пробегает разряд тока. Муж осторожно пытается опрокинуть меня на траву, но я отталкиваю его и отодвигаюсь. Коврик из фосфоресцирующего мха и, то и дело, мелькающие в нём слизни, не прельщают. Вилмар хохочет. Его мощный смех мечется, бьётся о стены и свод пещеры, продолжает звучать пугающим уханьем в самых отдалённых её уголках.

– Нет! – взвизгиваю я, когда Вилмар пытается притянуть меня к себе. – Только не здесь!

– Да не бойся ты, – мужа забавляет мой детский страх, лукавые бесенята в его глазах отплясывают и корчат рожицы. – Ну иди сюда, скажу кое– что.

Я недоверчиво придвигаюсь к нему, прижимаюсь всем телом к его горячему боку.

– Помнишь, ты говорила, что хотела бы заняться чем– то полезным? Ну, так вот, есть одно дело, которое требует твоей помощи.

Я с надеждой и благодарностью посмотрела на Вилмара. Что бы он не придумал, какое бы задание мне не поручил, я приму его с радостью и сделаю всё возможное, чтобы выполнить его. Да, мне было хорошо в его доме, с ним, но всё чаще и чаще накатывала тоска, ощущение собственной непричастности к этому миру, я словно находилась вне времени, будто цветок, зажатый между страницами книги. Пройдёт лето, осыплется с ветвей золотыми и медными монетами осень, коварно подкрадётся зима. А цветок, ни о чём этом не зная, будет высыхать, терять былые краски и в конце концов раскрошится, превратится в пыль.

– И что нужно сделать? – не скрывая своего нетерпения, спросила я.

Лёгкий поцелуй в лоб, щёки, кончик носа. Сияющие глаза в темноте, беспечная мальчишеская улыбка. Как же я люблю его! Как же я раньше жила, не зная, что на этой планете есть Вилмар? Не жила, существовала, словно бесплотная тень.

– В высшей магической академии хотят ввести курсы человековедения. Я предложил твою кандидатуру в качестве преподавателя. Вампирская молодёжь очень мало знает о людях. Нужен кто– то, кто бы смог побольше о них рассказать. Что любит, чем интересуется современный человек, что сейчас модно, особенности речи. Но так как твоей аудиторией будут студенты, молодые вампиры, то им интересно было бы послушать о человеческих подростках.

Я с визгом бросилась на шею мужа. Какой же он у меня замечательный, лучшего подарка и придумать было бы нельзя. Нет, столько счастья не бывает, это нереально, это сказочно! Это слишком много для меня! Я же сейчас лопну, взорвусь на тысячу частиц!

– Инга, милая, – Вилмар не без труда оторвал меня от себя, усадил напротив, взял мои ладони в свои. – Но не всё так просто. Совет министров, который принимает все решения, касаемые нашей страны, будь это образование или здравоохранение, внешняя политика или промышленность, разделился на два лагеря. Одни говорят, что о людях знать необходимо, ведь компьютеры, сотовые телефоны микроволновые печи– ваши изобретения, а значит, молодое поколение должно знать о тех, кто подарил нам всё это, благодаря чему мы не растрачиваем столько магической энергии, как было задолго до появления людей. Другие же, заявляют, что вы просто еда и от вас требуется только кровь и ничего более. И через несколько минут мы отправимся на день рождения к одному влиятельному вампиру, чей голос на совете может стать решающим.

– К королю?

– Что ты, – Вилмар вновь рассмеялся. – Какой же ты ещё ребёнок, Инга! Где я, а где король. Мы идём поздравлять с восемсотпятидесятилетием министра здравоохранения, он некогда был другом моего отца, и думаю сможет мне помочь.

Да уж, безоблачного счастья не бывает, просто не существует в природе. Что– то обязательно его омрачит. Идти в гости к ещё одному вампиру, наделённому властью, решительно не хотелось. Мне и министра поставок с его огненной клеткой хватило. Да и вечеринка в его доме радостных воспоминаний не оставила. Вновь брезгливые взгляды, высокомерный тон, моё желание провалиться сквозь землю.

– Может, ты один туда сходишь?– робко предложила я.

– А ты меня здесь подождёшь?

Весело ему, улыбка широкая, хулиганская, в глазах озорной огонёк. Небось, специально притащил меня в эту пещеру, чтобы у меня выхода не осталось. Не ждать же мне его, в самом деле, сидя в темноте, среди слизняков и светящихся грибов?

– Инга, – две тяжёлые ладони легли мне на плечи, изумрудные глаза впились в лицо. – Тебе нужно привыкать к тому, что мы с тобой не одни в этой стране. Тебе необходимо появляться в обществе, приспосабливаться, заводить знакомства.

– А как быть с тем, что твои соплеменники не горят желанием знакомиться со мной? – стало обидно. Неужели он не понимает, что дело не в моей замкнутости, а в отношении его земляков ко мне. – Ты же сам сказал, что люди для вампиров просто бурдюк с кровью и не больше.

– Вот и постарайся доказать обратное, – Вилмар поднялся, протягивая мне руку. – Пойми их, ты – представитель вражеского государства, ты– нечто выходящее за рамки морали. В кругах высших вампиров, меня прозвали Вилмар– безумный, а всё потому, что только я додумался соединить ауру с человеком. Я в их глазах выгляжу извращенцем. Но пройдёт время, и все привыкнут и к тебе и к нашему мезальянсу. Просто будь собой и знай, что я рядом.

Я тоже встала, и мы направились к выходу, оставляя позади сырость и жуткий полумрак.

– А курсы человековедения как– то связаны с тем проектом, о котором говорили Адамина и министр поставок? – спросила я, когда мы вышли на луг, порыжевший в свете догорающего заката. Диск солнца, ярко– красный, похожий на сгусток крови, лениво опускался за массивные спины лиловых гор. Пахло сухой травой, нагретой за день, почвой, горечью полыни и сладостью медуницы.

– Не думай об этом, – прошелестел родной голос.

Тёплая ладонь скользит по передней поверхности шеи, по ключице, проникает в круглое декольте платья, охватывает грудь. Тело обдаёт жаром, кожа плавится. Мысли путаются, словно разноцветные нити, образуя клубок, дыхание перехватывает от восторга, от неукротимого желания, и мы падаем в траву.

Мы вновь опоздали. Гости уже сидели за столом и произносили поздравительные тосты. Я отчего– то вообразила оживление, множество приглашённых, надменных и чопорных, вышколенных официантов, подающих напитки и хмурую охрану.

На самом же деле, всё оказалось куда аскетичнее, двухэтажный дом, расположившийся в горном ущелье, стол на веранде, несколько гостей, среди которых я узнала Гуннара, Брунгильду и Арвида с его огненным семейством. В ущелье гулял ветер, и я тут же поёжилась. Я не вампир, подстраивать температуру тела, на своё усмотрение, не умею, так что простуда мне обеспечена. Громадные горы, поросшие кустарником подпирали темнеющее небо, периодически раздавалось, то уханье совы, то плач шакала.

Это место пугало своей дикой красотой, завораживало суровой жутью.

– Магом, какой стихии является хозяин дома? – спросила я мужа, когда мы подходили к жилищу министра.

– Он– маг воздуха, разве не чувствуешь, как сквозняк гуляет?

– Я себе по– другому представляла торжественный приём у министра.

Домик, с длинной верандой, запах жареного мяса, долетающий с ветром, чей– то звонкий смех, всё это больше походило на семейный ужин, нежели на торжественный приём крупного чиновника. А где же сияющие огни, видимые издалека, грохот музыки, толпы народу около входа в жилище юбиляра, папарацци, вспышки фотоаппаратов?

Горы с лева, горы с права, тёмно– зелёные в вечерних сумерках,

– Пышное торжество, много вина, слуг, охраны и нежеланных, но таких нужных гостей?

– Примерно так.

– Так любите праздновать вы. Мы же, зовём на свой день рождения только тех, кого хотим видеть, не путая, не смешивая празднование и деловые встречи. Праздник – ночью, дела– днём и никак иначе.

Мы могли бы долететь до домика, скромно примостившегося у подножия горы, но Вилмар почему– то медлил, будто бы не решался приблизиться, и по этому шли пешком, держась за руки. И мне хотелось, чтобы дорога не заканчивалась. Пусть дом министра так и мерцает светом в окнах где – то там, вдалеке, окутанный клубящимися густо– синими вечерними сумерками.

– А как же подарок? – спросила я. – Или вы подарков не дарите?

– От чего же? Дарим, конечно. Только вот вручили мы этот подарочек три дня назад.

Ну, как я уже говорила в начале, мы с мужем появились на празднике последними, за что удостоились взгляда, полного укоризны, со стороны Арвида и его доченьки. Та, как раз, произносила какой– то замысловатый тост, как я позже убедилась, вампиры большие любители произносить длинные, пространные тосты за столом, больше похожие на поучительную сказку, чем на пожелание. Ещё бы, жить столько лет и не набраться мудрости, не отточить ораторское искусство до совершенства. Да и спешить им некуда, впереди века, сиди себе, болтай, рассуждай да умничай. Это у нас, у людей каждая минута на счету.

Хозяин дома – статный шатен с пронзительно– синими глазами подошёл к нам. Улыбка мягкая, радушная, волосы собраны в небрежный хвост, движения плавные, лёгкие. Он весь казался домашним, уютным, простым, словно плюшевый медведь.

– Вилмар, мальчик, как долго мы не виделись! – произнёс он, обнимая моего мужа и хлопая его по плечу. Голос звучал тепло, искренне,

– Здравствуй, Рикард, – отвечал Вилмар. – Я тоже очень рад тебя видеть. Познакомься, это Инга.

Синие глаза министра обратились ко мне. Но от этого взгляда, от улыбки, которой он меня одарил, не хотелось ни сбежать, ни провалиться. Напротив, возникло желание улыбнуться в ответ, что я и сделала.

– Ты очень похожа на свою прабабушку, – сказал он, поднося мою руку к губам, от чего щёки мои вспыхнули. – Я очень рад, что этот болван вас нашёл. Присаживайтесь, милое дитя, за стол, не стесняйтесь и ничего не бойтесь. В своём доме, я гарантирую вам полную безопасность.

– А есть чего опасаться? – задала я вопрос, убивая тем самым сразу двух зайцев. Во– первых– нужно же как– то поддержать разговор, а во– вторых– не мешает разведать обстановку.

– Как вы трогательно– наивны, милая Инга! – Рикард уже накладывал мне на тарелку куски мяса и какие– то овощи. – Вокруг вас вампиры, прошу принять к сведению, а вы– человек, первозданный, с хорошей свежей кровью.

Меня передёрнуло, воздух показался ещё холоднее. Он прав, кругом одни вампиры и любому из них ничего не стоит напасть на меня. Я растеряно взглянула на Вилмара, ища поддержки, но тот, о чём –то оживлённо болтал с Адаминой. А она, склонив рыжую голову к плечу, томно водила пальчиком по руке моего мужа, то и дело, облизывая пухлые губки розовым язычком.

Отлично! Поручил меня заботам своего друга , а сам любезничает с этой рыжей, ловит каждое её слово. Если сейчас кто– то из сидящих за столом нападёт на меня, чтобы полакомиться моей кровью, он, возможно, и не заметит.

– Я вижу вам холодно? – раздался у самого уха голос Рикарда, отвлекая меня от наблюдения за парочкой. – Мне совсем не хочется, чтобы вы простудились, ведь я стою на страже здоровья населения Далера.

Вампир что– то промурлыкал себе под нос, и воздух вокруг меня стал тёплым. Теперь я могла расслабиться. Оказывается, всё это время я походила на сгорбленную старуху, плечи опущены, голова втянута, кожа покрылась пупырышками. Жалкое зрелище, куда приятнее смотреть на огненное чудо с большими янтарными глазами и гладкой нежной кожей.

– Спасибо, – искренно поблагодарила я хозяина дома.

– Не стоит благодарности, прекрасное дитя. Магию нужно использовать в нужных целях, а не растрачивать её на ерунду.

Глаза Вилмара горели лихорадочным огнём, а бесстыжие пальцы Адамины уже касались его щеки, гладили дуги бровей.

И вновь я ела, не ощущая вкуса еды, рассеяно слушала рассказ Рикарда, он говорил о своём доме, о любви к уединению, о цветах распускающихся в горах и о том, как красиво это место днём и опасно ночью. Мой взгляд блуждал по лицам сидящих за столом, Серьёзная Илва, надменный Арвид, над чем– то смеющиеся Гуннар и Брунгильда. Вечер только начался, и до возвращения домой ещё далеко.

Зверь, сидящий в большой клетке зашевелился. Что делает эта клетка во дворе вампира, и какое животное он в ней содержит? Наверное, это и есть тот самый подарок, преподнесённый Рикарду ко дню рождения. Так кто же там? Кто– то меньше лошади, но больше собаки. Лев? Гиена? Волк? Порой дуновение ветра доносило до стола неприятный запах мочи и гнилой соломы. За зверем плохо ухаживают? Подойти бы и посмотреть на животину, вот только как– то неудобно встать во время разговора и направиться к клетке. А министр болтал и болтал, спрашивал меня о работе в школе, о детях, о нашей, такой серой, и по сравнению с вампирской, убогой, человеческой жизни.

–Прекрасная Инга, – ну здесь министр мне бессовестно льстил. – Люди очень боятся боли, особенно юные. А вакцинация, я имею ввиду антивампирскую сыворотку, довольно болезненная процедура.

– Откуда вам об этомизвестно, Рикард? – кокетливо спросила я. Может, моему игривому настроению поспособствовало вино, а может, пронзительный бирюзовый взгляд юбиляра, но я постепенно начинала чувствовать себя свободно, хотелось улыбаться, шутить, казаться остроумной. Но вот проблема, острой на язык я никогда не была, кокетничать не умела, и в глазах вампира, скорее всего, выглядела, полной дурой.

– Моя жена погибла в ваших застенках, а вампиры соединившие ауру чувствуем то, что происходит с парой. Я ощутил и боль, и унижение и смерть. Я на половину мёртв, Инга. Половина меня ушла. Надеюсь, вам с Вилмаром никогда не доведётся испытать подобное. Но не будем о грустном, сегодня же праздник. Так ответь мне, Инга, ваш патриотизм настолько силён, что даже дети соглашаются на введение антивампирской сыворотки?

– Мы, конечно, патриоты, – я тут же устыдилась этого «Мы». О каком патриотизме может идти речь, если я сижу с вампирами за одним столом, и прочее, прочее, прочее. – Но дети всегда остаются детьми. Когда в школе начинается всеобщая вакцинация, дети разбегаются по туалетам…

– Даже так! – искренно удивился и развеселился вампир. А смех его был таким же плюшевым, как и он сам. Его хотелось слушать и слушать. – Прячутся в туалетах!

Я заразилась его неподдельным весельем и тоже расхохоталась, легко, непринуждённо, запрокинув голову к небу.

– Нам – учителям приходилось их вытаскивать от туда. Учитель, чей ученик не явился на вакцинацию, подвергался наказанию. На кого– то вешали долг, и преподаватель должен был его отработать, а кого– то и вовсе увольняли. Но некоторые детишки, те, что посообразительнее, сбегают на кладбище.

– Так, что в день вакцинации в школах весело, – подытожил Рикард.

– Ну да, не до скуки.

Мы ещё поболтали о чём– то неважном, пока не пришло время танцев. И вновь, я смотрела, как вампиры кружатся и сплетаются телами в чёрном небе, как взлетают юбки красивых женщин, как Адамина прижимается к моему мужу.

– И чего ради я сижу здесь и смотрю на вампирские танцульки?! – разозлилась я. – А не взглянуть ли мне на диковинного зверя, пока все заняты?.

Решительно поднявшись с места, я направилась в сторону клетки.

Гнилая солома, помятое жестяное ведро в углу, пластиковая миска с каким– то содержимым сомнительного качества. Зверь в углу узилища зашевелился, его блестящая в свете фонаря кожа зашуршала, и бедное животное издало протяжный стон.

– Воды, дай воды, – услышала я, и от неожиданности, от понимания происходящего отшатнулась.

Ко мне по гнилой, окровавленной соломе ползло существо, в котором с большим трудом можно было узнать женщину.

Спутанные волосы прилипли к мокрому от слёз грязному лицу, руки, с некогда дорогим маникюром, а сейчас исцарапанные, с обломанными ногтями и гноящимися пальцами, комкали солому. Разодранный кожаный плащ едва прикрывал большую красивую, если бы не множество кровоподтёков, грудь.

– Воды, пожалуйста, – вновь прохрипела женщина, глядя на меня красными воспаленными глазами.

– Сейчас, – прошептала я и бросилась к столу. Меня трясло от увиденного. Кто эта бедняга? Почему она в таком состоянии? Неужели это и есть тот самый подарок?

Узница пила жадно, захлёбываясь, давясь. Она -человек, такой же, как я. Нужно ей помочь, во что бы то ни стало.

Наконец, бутылка опустела, и женщина взглянула на меня более осмысленно.

На вид ей можно было дать где– то сорок– сорок пять лет. Вокруг рта уже намечались морщинки, словно женщина часто кривила губы, выражая недовольство, вены на исцарапанных руках слегка выпирали, а на шее выделялось несколько складок.

– Ты -человек, – утвердительно произнесла она. – Тебя тоже притащили сюда?

Я кивнула. Крупные слёзы покатились по лицу женщины, а она, вытирала их руками, размазывая остатки туши, сочащуюся из ссадины над переносицей кровь.

– Тебя тоже кому– то подарили? Сволочи! Они проникают в наше государство, расхаживают по нашим городам, словно у себя дома. Плевать им на жучки, плевать на закрытые границы. А я, дура, всё откладывала ревакцинацию, думала, что успею. А вон оно, как вышло!

– Жучки не везде в рабочем состоянии, меня, к примеру, выдернули из района коммуналок. И даже в школу пробрался вампир, так, как вышла из строя техника.

Я и не думала, что будет так приятно, если уместно это слово в подобных обстоятельствах, поговорить с человеком. Не маяться осознанием собственного несовершенства, не опасаться нападения, а просто говорить, слышать голос. Не прекрасный, певучий, а обычный, с хрипотцой, с небольшой картавостью.

– А меня нашли на работе. Я из посёлка Темновое, работаю на сахарном заводе в отделе кадров. Раньше работала.

Женщина затряслась в рыданиях, захлёбываясь собственными слезами, глотая ртом воздух.

– А я из Северного Кормуховска. Тоже не самый прогрессивный городок, – хотелось чем– то отвлечь эту беднягу, прекратить её рыдания. – Наверное, исправные жучки только в столице, а на периферии разгуливают вампиры.

– Ко мне подошёл брюнет, вон он, – женщина указала пальцем мне за спину, где в небесах, обняв за талию Илву кружил Гуннар. – Предложил выгодную сделку, сказал, что нужно встретиться без свидетелей. Я плохо запомнила эту встречу, он о чём– то говорил, мы куда– то шли, затем полетели. В голове мутилось жутко, руки и ноги, словно ватные были. Вот помню дом, обычный, деревенский, лес помню и озеро, а потом, опять какой– то похмельный бред. Песни, образы, смена цветов перед глазами. Поняла, куда попала, только здесь, у этого монстра. Меня ему подарили. Я им всё высказала, обматерила, харкнула в рожу и дарителю, и белобрысому и хозяину своему. А тот начал меня избивать. Велел каким– то хмырям засунуть меня в клетку. Я, все три дня, пока тут находилась, пробовала и землю копать, и прутья расшатать. Ничего не получилось.

– Почему ты не в клетке? И платье на тебе красивое такое, голубенькое, и сама ты вся аккуратная.

Узница, резко перестав рыдать, завистливо разглядывала меня. Недобрый блеск её глаз неприятно царапнул, разбитые губы скривились в горькой ухмылке. И я тут же устыдилась своей ухоженности, и полупрозрачного платья, и гладких блестящих волос и загорелой кожи. Сижу здесь, сочувствую. Да кому оно нужно моё сочувствие? Ей необходима реальная помощь, действия, которые смогут её спасти, а не словеса. Вот, как была непутёвой с самого детства, так, скорее всего, ею и останусь. Даже товарища по несчастью из меня нормального не выходит.

– Вампир хороший попался, – выдавила я из себя, ощущая, как с каждой секундой лицо становится всё краснее от неловкости, от стыда перед этой женщиной. Да, она сидит в грязи, избитая и униженная, но её совесть чиста. Она до смерти будет верна себе и родине, идеалам, которые были привиты с самого детства. Вот где сила духа! Вот где стойкость! Стыдитесь, Инга Анатольевна!

Я сбегала к столу и принесла бедняге мяса, хлеба и каких– то фруктов. Женщина набросилась на еду жадно, рыча, словно и впрямь, в клетке сидел зверь, облизывая грязные пальцы.

– Меня Алёной зовут, – проговорила она с набитым ртом. – А тебя?

– Инга.

– Что ж ты, Инга, вампирюгам продалась? И кровью их своей кормишь, небось?

Удушливая волна стыда оказалась такой сильной, что зазвенело в ушах, а горло сдавило в спазме. Да, Алёна права, тысячу раз права. Продалась, испугалась унижений, выбрала комфортную жизнь, вместо борьбы.

– Только одного, – вытолкнула я из себя, понимая чётко, сколько бы еды я не принесла Алёне, сколько бы не утешала, я в её глазах останусь предательницей, испугавшейся за собственную шкуру.

– Ну, а сейчас, дорогие мои друзья, – услышали мы с Алёной голос Рикарда, который в этот момент больше не казался плюшевым, напротив, в нём зазвучал металл. – Предлагаю вместе испробовать мой подарок.

Министр здравоохранения подлетел к клетке и. выдрав несколько прутьев, выволок в центр двора Алёну. Вампиры окружили юбиляра с его жертвой. От их , нечеловечески– красивых, но таких жестоких, кровожадных лиц, меня затрясло. В глазах каждого бушевало безумие, азарт. Алёна кричала, царапалась и кусалась, на что вампир не обращал никакого внимания.

Гости окружили женщину, а та голосила, но уже не от злости и ненависти, а от животного страха. Затравленным взглядом она окидывала обступивших её монстров, беспомощно крутила головой.

Улыбки, больше напоминающие, оскал, расширяющиеся ноздри, вдыхающие запах крови, пропитанной страхом.

– Молю вас, – Алёна встала на колени. Всё же её сломали.– Не надо, пожалуйста, не надо.

Но круг сужался, медленно, очень медленно. Это была игра, отработанная годами, и все они знали правила этой игры.

– Целуй нам ноги, жалкая тварь, жизнь и свободу нужно заслужить, – процедил сквозь зубы Рикард.

С чего я взяла, что он добрый? Почему сравнила с косолапым мишкой. Во взгляде Рикарда застыли острые осколки льда, от него веяло могильным холодом. А я сидела с ним рядом, смеялась, рассказывала о себе.

Алёна легла ничком на землю и поползла к ногам вампиров. А те, подставляли свои ноги, а потом ими же откидывали назад. Женщина падала, но потом вновь поднималась и ползла к следующему ботинку, надеясь на пощаду, на то, что ей удастся выжить. Никому не хочется умирать, и сейчас, она хотела верить в то, что эти монстры удовлетворятся её унижениями, услышат её мольбы и сжалятся.

– Пожалуйста, миленькие, простите, пожалейте моего сына, не оставьте сиротой, – скулила она, прикасаясь губами к обуви.

Зубы мои отбивали дробь от страха, от омерзения к происходящему. А ведь она могла сейчас быть дома, проверять дневник сына, смотреть любимый сериал, выпивать с подругой на кухне. Да много чего могла! Но Алёна умрёт здесь, через минут пятнадцать– двадцать, грязная, сломленная, раздавленная.

Когда мучителям это надоело, они решили, наконец, приступить к трапезе.

–На правах юбиляра, – заявил министр здравоохранения. – Я попробую первым. Выбираем инструменты, господа.

Молодой слуга, низший вампир подкатил небольшой столик с орудиями пыток.

Я похолодела от ужаса. Они не станут кусать. Им необходимо причинить бедной женщине, как можно больше боли. Нож, острые спицы, плётка, какая– то плоская круглая железка с торчащими из неё заострёнными штырями. Каждый из гостей будет наносить раны несчастной, передавая её следующему, и так по кругу. А среди них Вилмар, мой нежный, заботливый, любящий Вилмар! И после этого кровавого шоу, после подобных издевательств над бедной женщиной, после зверство, которое он совершит вместе со своими друзьями, его руки станут прикасаться ко мне? А сумею ли я смотреть в зелень его глаз, зная, что они могут светиться вот так, чудовищно , жутко, целовать губы, некогда испачканные кровью Алёны, тонуть в объятиях, помня, как свистела плеть, рассекая кожу.

– Итак, друзья мои, начинаем нашу игру! В память о тебе, моя милая Эйстер! – слова Рикарда падали тяжеловесно, готовя к кошмару, предупреждая о том, что сейчас будет происходить самое гадкое, самое омерзительное действо.

Загремела музыка, радостная, ритмичная. В небе начали взрываться разноцветные светящиеся шарики. Розовые, голубые, ярко– жёлтые, пурпурные, они лопались, образуя более мелкие, которые так же распадались и парили в ночной бархатной темноте ночи. И на фоне всей этой красоты, крик и мольбы о пощаде бедной женщины казался ещё более страшным. Сейчас, в эту минуту абсолютное зло собиралось пировать.

Вот Рикард тянет Алёну к себе, и наносит удар ножом по плечу. Нож острый, его лезвие легко входит в плоть, а потом выходит из неё, оставляя зияющую рану. Тёмно– вишнёвая кровь, блестя в свете праздничных огней жирной гусеницей выползает на свободу. Венозная, вампиры знают куда бить, чтобы жертва оставалась живой. Не велика радость с трупом забавляться. Алёна теперь просто хнычет, жалобно, без всякой надежды. А министр приникает к ране и пьёт, чмокая, похрюкивая от удовольствия. За тем, отталкивает женщину, и та летит к игроку напротив, падая мешком на траву. Эстафету принимает Адамина с той самой плоской штукой, утыканной штырями. Удар, и на бедре жертвы раскрывается огромная рана, рваная, безобразная. В стороны летят мелкие кровавые брызги, а на штырях остаются куски разодранной кожи и мышц. Рыжая ведьма падает на землю, не боясь испачкать розового платья с милыми кружавчиками, и принимается посасывать из раны, урча постанывая. Меня тошнит, я едва сдерживаю рвотные позывы, сажусь на траву, глотаю ртом горный воздух. Женщина бледнеет, устало, обречённо закрывает глаза. Обмякшую, её бросают следующему вампиру, которым оказывается Вилмар. Он заносит плеть, и теперь кричу уже я.

Мои пальцы раздирают его кожу, рвут рубашку. Я кидаюсь на него сзади, тяну за волосы. Всё смешалось, и мой крик, и музыка, и лица вампиров, и свет магических шариков.

– Уроды! Кровососы! Жалкие паразиты! – неужели это мой голос, неужели всё сейчас не сон, и не будет счастливого пробуждения.

Чьи– то руки хватают меня, но я продолжаю кричать, кусать кожу, так, что на языке ощущается что– то горьковатое, пинать кого– то в живот, извиваться и клясть вампиров.

Неведомая сила поднимает меня вверх, небо и земля меняются местами, и я падаю, ударяясь копчиком, к счастью, трава смягчает падение. Теперь мы с Алёной рядом, в центре круга. Круг сужается, на нас надвигаются чудовища. Некогда прекрасные лица искажены предвкушением, жаждой, глаза горят бешенством. Парализующий страх сковывает, я давлюсь собственным криком, так как теперь отчётливо понимаю, что нас окружает смерть. Вампиры обезумели, потеряли над собой контроль. Именно таких вампиров изображали на страницах учебников и детских книг.

Рука Вилмара, держащая плеть, опускается на моё бедро. Резкая, обжигающая боль заставляет на мгновение потеряться во времени и пространстве. Багровые всполохи перед глазами, слабость и тошнота. Подол платья становится мокрым и прилипает к коже, а на белой материи, отвратительным красным червём, набухает кровавая полоса.

Урча, трясясь от нетерпения, ко мне подскакивает Брунгильда и принимается слизывать кровь, вцепившись в мою ногу острыми ноготками. Я рвусь, но куда мне тягаться с вампиршей, пусть даже довольно хрупкой на вид. Рычание, мычание, стоны. Кто– то кусает запястье Алёны, кто-то протыкает её плоть спицей, а потом слизывает кровь с железа. Меня тянут за руку, пытаясь вонзить в неё клыки.

Нет, это всё не со мной, это не может быть со мной! Просто дурной сон, и я сейчас проснусь!

Земля подпрыгивает, валится стол, со звоном разбивается посуда. Вампиры падают, не в силах удержаться на ногах. Меня подхватывают чьи – то руки, несут в дом.

Белая комната, из открытого окна тянет прохладой. Подо мной мягкий диван, такой же белый, как и всё вокруг, надо мной круглая люстра. В моих руках стакан с водой, я пью её большими жадными глотками.

– Такое бывает, – раздаётся рядом голос. – Мы теряем контроль, особенно, когда чувствуем страх. Он нас пьянит, делает безумными.

Слова плохо проникают в сознание, я смотрю на парня, сидящего на полу, возле дивана. Странно, это же Гуннар, почему он здесь? Ведь рядом должен быть Вилмар. Хотя нет, не надо, не хочу его видеть.

– Не вини ни в чём Вилмара, – продолжает вампир. – Он просто сорвался. Мы подарили министру эту Алёну, чтобы он смог осуществить свою безумную мечту– извести род того доктора, что издевался над его женой. Алёна внучка этого человека. Некоторые вампиры, потерявшие близких во время войны, таким образом, мстят людям.

– Которые, абсолютно не виноваты, – язык ворочался с трудом, раскалывалась голова. – Подло, из подтишка. Самим– то не противно?

– Мир не совершенен, а жизнь несправедлива, хотя по отношению к тебе довольно благосклонна. Живи и радуйся тому, что ты сама в полной безопасности, А если кто– то посмеет покуситься на твою кровь либо захочет причинить тебе вред, мы и Вилмар, и я, и старуха Илва, и Брунгильда сможем тебя защитить. – парень хищно улыбнулся, продемонстрировав свои клыки, нашёл мою руку, вяло пожал. Ты -одна из нас Инга, ты наша. Не беги от этого, не строй иллюзий по поводу возвращения домой. Обратного пути у тебя нет, я это точно вижу. – Но давай поговорим о другом.

Говорить не хотелось, вообще не хотелось ничего, кроме как закрыть глаза и исчезнуть. Да и не верилось мне словам этого вампира. Говорит, что не позволит причинить мне вред, так почему же только что меня чуть не сожрали? Да какая разница теперь? Вилмар, которого я идеализировала, любила без памяти, оказался кровожадным монстром. Не врут учебники, не врут фильмы и книги. Этот народец, к счастью уже немногочисленный, – абсолютное зло. А я – наивная, доверчивая романтичная дура. Ни обиды, ни гнева, ни злости, лишь усталость.

– Ваша кровь, – Гуннар встал с пола и заходил по комнате. – Это и лекарство, и магия, и наркотик, довольно сильный. И порой, когда мы пьём кровь, насыщенную адреналином – пьянеем, а, в некоторых случаях, теряем разум. И если ты любишь Вилмара, то примешь в нём это. А если тебе будет легче, я скажу, что

Алёна, на защиту, которой ты ринулась, была не самым хорошим человеком. Знаешь скольких людей она подставила? На скольких написала кляузы и сколько сидит по её милости в тюрьмах? Всё это я говорю ради своего друга, он мне очень дорог. А теперь отдыхай, Инга. Вилмар скоро придёт в себя, и вы отправитесь домой.

Уговаривать меня не пришлось. Я закрыла отяжелевшие веки и провалилась в густую темноту. Потом, завтра я решу, что делать, как относиться к Вилмару, что ему сказать. Всё завтра.

Глава 16

Проснулась я от боли. Бедро жгло огнём, рана не кровоточила, но края её распухли, а сама она пульсировала. События вчерашнего вечера замелькали перед глазами, грязная, ползающая по земле Алёна, искажённые лица, раззявленные, измазанные кровью рты, плеть Вилмара, рассекающая кожу.

На прикроватном столике белела хризантема, нежная, воздушная, с капельками росы на лепестках.

Мерзавец! После причинённой мне боли, и моральной, и физической, он дарит мне цветочки. Ненавижу! Его никто не просил становиться в этот круг, брать в руки плеть. Он знал, что будет твориться на этом проклятом юбилее, знал, но несмотря на это притащил меня туда.

Схватив цветок, я бросилась на поиски мужа. Искать пришлось не долго, Вилмар сидел на кухне и пил кофе.

– Лучик мой, – проговорил он, увидев меня.

Ну, нет, больше я не поведусь на твои лживые слова, на твои ул ыбочки.

– Доброе утро, моя милая!

Кофе льётся в пустую чашку, источая густой, горьковатый аромат. Слишком резкий, слишком навязчивый, слишком тяжёлый.

– Присоединяйся, кофе ещё горячий.

– Монстр, бездушная скотина, – разломав цветок пополам и оборвав лепестки, я швырнула ему в лицо, его дурацкий подарочек. – После того, что случилось вчера, ты ещё смеешь желать мне доброго утра?!

– Инга, – взгляд Вилмара стал виноватым, жалким, в голосе зазвучала растерянность, рука потянулась ко мне, но я ловко отпрыгнула в сторону. – Я знаю, тебе сейчас больно, но это пройдёт. Нужно просто ускорить процесс регенерации и снять воспаление. Подойди сюда, я хочу осмотреть твою рану.

Меня затрясло от негодования. Не извинений, ни сожалений о сделанном. Сунул мне в нос свой поганый цветочек, пообещал ранку залечить, что тебе ещё, Инга, нужно? А кто мне нанёс эту рану? Ну да, он же хозяин, захочет отлупит непослушную животинку хворостиной, а захочет– пожалеет. Правильно говорила моя бабушка: «Мужчина, поднявший руку на женщину, не достоин этой женщины. И, как бы он не извинялся, как бы не пытался загладить свою вину, такой мужчина, стоит его простить, ударит вновь».

– Звонил Рикард, – мой муженёк уводил меня от темы, пытался отвлечь. Совсем что ли меня идиоткой считает?– Ты ему очень понравилась, и он отдаст свой голос на совете в нашу пользу. Так, что у тебя скоро будет работа. Здорово, правда?

Ну всё, больше не могу. Ох уж эта его улыбка, протянутые руки, желающие обнять, его голос, мягкий, добренький. Лицемер! Лжец!

– Чудно, – произнесла я, стараясь вложить в свои слова, как можно больше призрения. Раз уж ты чувствуешь мои эмоции, так получай! Отвращение, какое оно? Липкое, студенистое с плотными слизистыми комочками. Оно цвета мясных помоев, с тонкими прожилками болотного. Любуйся, Вилмар, проникнись моим омерзением к тебе и твоему окружению.

–Ты вчера со своими дружками убивал слабого человека, методично, изощрённо, ты был готов убить и меня, вот, погляди на своё творение, нравится?

Я задрала платье, демонстрируя красную полосу.

– Теперь я понимаю тех, кто травил вас багрогом, ломал вам кости и резал живьём. Вы только этого и достойны. Вас надо уничтожать. Ты омерзителен мне, противен! Я клянусь, что ты больше никогда не получишь моей крови. Лучше я прямо сейчас порежу себе вены и спущу её в унитаз, лишь бы тебе не досталось ни капли. Вчера ты показал своё истинное лицо, свою суть. Кровожадное безумное чудовище, вот ты кто. А все твои подарочки, поцелуйчики, полёты над морем и трахатушки в траве– фарс, игра. И мне стыдно, ужасно стыдно за то, что я поверила такой твари, как ты. Не знаю, смогу ли отмыться от твоих гадких, тошнотворных прикосновений. И не удивительно, почему моя прабабка не подпускала тебя к себе. Ты же мразь, от тебя воняет, так воняет, что блевать хочется. Я терпела тебя, так как хотела выжить. На самом же деле, мне было противно. Но, после вчерашнего, я больше не могу сдерживаться, не могу играть эту роль, любящей жены. Человек никогда не сможет полюбить вампира, запомни это, кровосос!

Мне хотелось сделать ему, как можно больнее, растоптать, унизить, раздавить и довести до слёз. Я выбирала самые грубые выражения, давила на тригерные точки его души, получая нездоровое, мрачное удовлетворение от каждой произнесённой мною фразы.

Он сидел неподвижно, глядя на качающиеся ветки за окном. Солнце щедро поливало их своим золотистым сиянием, и от того, листва казалась более яркой, нарядной, праздничной. И яркость сада , и чириканье птах, и сладковато– терпкий запах цветов и травы, и свежесть ветра, доносящаяся со стороны моря казались насмешкой. Как всё вокруг может быть таким чудесным, наполненным жизнью и радостью, когда на душе столь гадко.

Запас оскорблений, обвинений и ругательств истощился вместе со злостью, придавшей мне сил и смелости. Теперь на смену этой злости, гневу, от которого чернело в глазах пришло опустошение и желание свалиться прямо здесь, на деревянном полу этой уютной кухни. За всё время моей тирады, Вилмар не произнёс ни единого слова, он будто бы вовсе не слышал моих пронзительных воплей, в которые я вложила всю свою обиду, всё своё разочарование.

Тягучая, напряжённая тишина зависла в воздухе. Обычно, после такой тишины, происходит непоправимое, неизбежное, страшное. На меня накатила волна ужаса, так как я поняла, что сейчас, сию минуту произойдёт то, чего я боюсь. Да, я могла говорить что угодно, разражаться какими угодно проклятиями, сыпать самыми нелепыми обвинениями, но в глубине души надеялась, что всё окончится примирением. Однако, среди всего что я наговорила, скорее всего, нашлась та самая фраза, которую категорически нельзя было произносить, то, что рушит самые крепкие отношение, то, что оставляет в душе зияющую, кровоточащую рану.

Прошла минута, другая, но ничего не менялось. Я всё так же стояла посреди кухни, сжав кулаки, а Вилмар сидел за столом, глядя в окно. Холодные пальцы, тяжёлое дыхание, в голове путаются мысли, разноцветные, разрозненные, бессвязные, совершенно неуместные. Взгляд мечется, перебегая с предмета на предмет. Лёгкая шторка, которую игриво треплет ветерок, прозрачный столик, голубые шкафчики для кухонной утвари. Ни одной зацепки, ни одной ниточки, ничего, чтобы остановить надвигающуюся лавину, чтобы спастись. И от осознания этого начинает мутиться в голове, накатывает слабость.

Наконец Вилмар поднялся со своего места. Отстранённый, чужой. Со мной он никогда таким не был, даже в первые дни нашего знакомства.

«Поздно! Поздно!»– зазвучало для меня набатом. Если и был какой– то шанс всё исправить, то я его упустила.

Взгляд Вилмара пугал своим спокойствием, ибо такие глаза можно встретить лишь у того, кто принял решение и собирается вынести приговор.

– Наверное, ты права, Инга, – проговорил он. От его голоса бросило в дрожь, таким дорогим, но в то же время таким далёким он мне показался.– Твоё место не здесь, а среди людей. Я вновь совершил ошибку. Мне казалось, что с тобой будет всё по– другому, что боги дают мне ещё один шанс. Но, наша с Ольгой история, повторяется, пусть даже и в другой вариации.

Эти слова, произнесённые так ровно, без надрыва, так корректно просто переплюнули все мои ругательства, в которые я вложила столько эмоций, столько негативной энергии, что умудрилась опустошить себя. Мои вопли – всего лишь женская истерика, желание обратить на себя и проблему внимание, крик о помощи: « Разве ты не видишь. Как всё плохо, придумай что-нибудь! Помоги!» Его же несколько фраз – констатация факта, Его истинные мысли,

– Ничего, – проговорила я, стараясь в каждое слово вложить как можно больше сарказма. – Через энное количество лет я состарюсь и умру, и проблема будет решена.

– Нет, – Вилмар мотнул головой, словно отгоняя даже саму мысль об этом. Солнце вспыхнуло в его золотых прядях, и я невольно залюбовалась. Как же он красив! И с чего я взяла, что этот мужчина будет моим? Мой потолок – Валерка и подобные ему. А коварная судьба в очередной раз щёлкнула меня по носу. Выше головы не прыгнешь. Если уж уродилась серым воробушком, то тебе никогда не стать прекрасным лебедем. Прыгай себе по грязному асфальту, поклёвывай шелуху от семечек и радуйся, пока наглые вороны и этого не отобрали.

– Я поговорю с ребятами, перекинем тебя через портал, и ты вернёшься домой, навсегда избавившись от меня. Даю слово, что больше никогда тебя не потревожу.

Дверь за вампиром закрылась, и я осталась одна.

Мелькнула мысль о том, чтобы броситься следом за ним, схватить за рукав рубашки и заорать во всё горло, о том, как люблю его и не хочу никуда уходить, что Далер стал моим домом, а он самым близким, самым родным. Но Вилмар дал мне понять, что я ему в тягость, что ему будет гораздо проще без меня. Так стоит ли унижаться ради того, чтобы получить тактичный, полный снисходительности и жалости отказ.

Не плачь, Инга, не отчаивайся! Ещё совсем недавно ты пыталась сбежать домой, разве не ты мечтала о возвращении к бабушке, работе, подругам? Разве не ты сетовала на отсутствие общения и безделье? В мире множество старых дев, разведённых, брошенных. С тобой не произошло ничего ужасного, просто мужчина отказался от тебя. Но жизнь продолжается, ты вернёшься к работе, запишешься на курсы кройки и шитья или займёшься спортом. В твоей жизни была сказка, ты поняла, что значит быть счастливой, ты испытала наслаждение с мужчиной! Так сохрани эти воспоминания и не терзайся, ведь, вполне возможно, у кого-то и этого не было и не будет.

Чем больше я себя успокаивала, тем горше мне становилось. Я уже рыдала откровенно, не таясь, некрасиво всхлипывая и размазывая слёзы по лицу. Вместо умиротворяющих картин дома, заснеженного двора, школьных коридоров, сигареты в тонких смуглых пальцах Наташки, память немилосердно подсовывала улыбающееся лицо Вилмара. Вилмар плавающий в море, Вилмар сидящий за столом в саду, Вилмар летящий со мной над городом, Вилмар обнимающий меня.

Надежда ударила током. Я подскочила с дивана, на который тяжело упала, после ухода вампира, и заходила по комнате. Мысль, пришедшая мне в голову, такая робкая и вялая начала набирать силу.

«Может быть, Вилмар тоже сожалеет о сказанном? – думала я:– Может быть там, у портала, за несколько секунд до моего отправления домой, он одумается и попросит остаться?»

Теперь я могла думать лишь об этом, хотя порой внутренний голос ехидно пищал, что так я себя успокаиваю, чтобы окончательно не сойти с ума. Но я старалась не слушать голос разума, и уже успела убедить себя в том, что могу заглядывать в будущее, что у меня хорошо развита интуиция.

Я бесцельно слонялась по дому, из комнаты в комнату, проводила рукой по стенам и мебели, брала и рассматривала предметы лежащие на столах и тумбочках. Каждая комната, каждая вещь хранила на себе отпечаток нашей жизни. Вот за этим столом мы пили чай, вот этот светильник Вилмар купил специально для меня, чтобы мне удобнее было читать, а вот из этой кружки я пила то отвратительное лекарство играя с Вампиром в «Вопрос– ответ». Каждое своё утро я начинала с прохладного душа вот в этой ванной комнате , а на кухне стряпала обеды и ужины для нас с Вилмаром. Каждая ложка, тарелка, кастрюля знакома до боли. Как же я теперь без всего этого, без деревянного дома, без шуршащего и гомонящего голосами птиц сада, без моря и солнца, без тёплых объятий Вилмара по утрам?

Вампир вернулся к вечеру, когда на город опустились прозрачные синие сумерки. Я пыталась прочитать в его глазах тень сожаления, раскаяния, но встретилась лишь с холодной решимостью.

– Ты готова? – равнодушно спросил он.

Таким голосом говорит медицинская сестра, когда ты приходишь на флюрографию: «Вдохнуть, не дышать!» Так не прощаются с любимыми, так не расстаются с тем кто дорог.

Я кивнула. Вилмар подхватил меня за талию, и мы полетели над вечерним городом. Тёплый воздух, насыщенная синь, огни домов и витрин магазинов вот что запомнилось мне из этого полёта. Руки вампира были такими же равнодушными, как и голос. Никогда не думала, что прикосновением рук можно выразить чувства. Нет, его хватка не была грубой или небрежной, напротив, нёс меня он довольно осторожно. Но волны отстранённости, чуждости исходили от самой кожи. Больше не ощущалось того трепета, что был ранее, той нежности, заставляющей сладко ныть всё тело, впитать в себя тепло этих больших ладоней.

Летели мы молча, и я уже сама не могла понять, чего хочу, того, чтобы полёт длился, как можно дольше, в надежде на чудо, или чтобы он поскорее завершился, так как молчание выводило из себя.

Наконец, мы опустились рядом с живописным озерцом в окружении высокой, шуршащей от ветра травы.

От воды веяло прохладой, а в гладком, идеально круглом её зеркале отражался жёлтый, похожий на ломоть сыра диск луны.

Сослуживцы Вилмара уже ожидали нас. Они тепло похлопали друг друга по плечам, перекинулись несколькими шуточками, понятными лишь этой компании и никому другому. Я тут же ощутила себя ржавым гвоздём, попавшим в коробку к разноцветным пуговицам.

– Что, получила от министра? – спросил чернявый Гуннар. – А если бы в этом клубе жучки в рабочем состоянии были?

– Отстань! – вяло отмахивалась каштановая вампирша. – Чего вы все так всполошились, не пойму? Не было там никаких жучков, в этом захолустном городишке вообще на безопасность рукой махнули. Полно не привитых, пей – не хочу. Ну погуляла с мальчиком под луной, попрыгала в человеческом клубе, что тут такого? Хорошенький парнишка, коктейлем меня угостил. Может, я тоже хочу соединить ауру, как Вилмар. А то, пока от некоторых предложения дождусь, состарюсь и помру.

Вампиры засмеялись. Похоже шутка по поводу старости малиновой что– то им напомнила. Весёлая компания друзей, объединённых общим делом, общими воспоминаниями, общими радостями и горестями, где мне места не было. Я с ясностью поняла, что расставание неизбежно. Что слёз и примирения, клятв в вечной любви не будет. Вилмару и без меня хорошо. У него работа, друзья, он чувствует себя нужным, востребованным, необходимым.

– Страшно стареть, правда, молодёжь? А вот я пошла на это во имя государства, – Илва гордо расправила плечи.

– Героиня ты наша, – с этими словами Вилмар притянул старушку к себе и погладил по седой голове.

Жгучая ревность накрыла с головой так, что захотелось лечь на траву и начать кататься, сбивая невидимое пламя. Всё моё существо сгорало от нестерпимого желания прикоснуться к моему вампиру в последний раз. Ощутить на себе его поцелуй, тепло его гладкой кожи, пробежаться пальцами по рельефу его мышц, утонуть в запахе ментола и цитруса. Но вместо того, чтобы подарить мне всё это перед разлукой, он обнимается со старухой.

– А главное, Илва у нас бескорыстная, – ядовито заметил маг земли.

И вновь весёлый непринуждённый смех друзей, тех кто безгранично счастлив, свободен.

Не плакать, не плакать, не плакать! Им плевать на мои слёзы, никто не станет меня жалеть, никто не проведёт со мной душеспасительной беседы, никто не поддержит. Им хочется поскорее переправить меня через портал, а потом отправиться в бар или на ночной пляж или… Да не всё ли мне равно куда?

– Ладно, – сказал Вилмар, бросив на меня ничего не выражающий взгляд. – Давайте покончим с этим делом и посидим где-нибудь.

«С этим делом»! Даже если бы Вилмар обозвал меня грязным словом, мне бы не было так обидно. Я для него – просто груз, который нужно переправить из точки «А» в точку «Б» и не больше. Он ощущает мои эмоции, он знает, о чём я думаю, он видит меня насквозь, наши ауры соединены. Но ему плевать на то, как мне плохо, он спешит избавиться от меня как можно быстрее.

– Ты уверен в этом, дружище? – голос Гуннара звучал как-то обречённо, словно ему было чего-то жаль.

– Да, – твёрдо ответил муж, лишая меня последней надежды.

Грянула песня мага воды, сильная, грозная, прекрасная в своей мощи. Вот и всё, милый Вилмар, прощай навсегда!

Глава 17

Передо мной дымилась тарелка с рыжим наваристым супом. Тикали настенные часы, гудел холодильник, под окном кто– то безуспешно пытался завести машину. Хозяин автомобиля, по всей видимости, не привык сдаваться без боя, так как предпринимал всё новые и новые попытки заставить своего железного друга работать.

– Вот за что я не люблю первый этаж, – нервно проговорила Наташка, ударив ладонью по столешнице.– Вся дворовая жизнь нам известна, у кого машина не завелась, кого собака покусала, чей ребёнок споткнулся, кто сегодня напился.

– Зато у вас три комнаты и большая кухня, – вяло ответила я.

Яркий свет под потолком, борьба соседа с машиной, разговоры ни о чём начинали раздражать. Хотелось лечь, положить тяжёлую голову на прохладную поверхность подушки, и лишь потом, придя в себя, рассказать подруге всё, что со мной произошло. Наташка поддержит, всё объяснит, даст нужный совет.

На сей раз, переход дался мне довольно тяжело. Илве пришлось отпаивать меня каким– то зельем, чтобы я окончательно пришла в себя, а потом, выдав мне свитер, джинсы, тёплую куртку и сапоги доставила меня на окраину города. Оттуда я добралась до Наташкиного дома сама, на свой страх и риск усевшись в машину к какому– то дядечке. Мужик оказался довольно разговорчивым и всю дорогу болтал о своих сыновьях и собаке. Ни в собаках ни в детских болезнях я не разбиралась, и от того мои вопросы дядьке казались забавными, и он смеялся от души над чудаковатой девицей. Может быть по этому, когда довёз меня до дома подруги, отказался от денег, которые я пообещала ему вынести.

– Я понял, девочка, что ты попала в беду, – сказал он, покачав седовласой головой. – Вот помог я тебе сегодня, может быть и моим мальчишкам кто– то когда-нибудь поможет.

Лицо мужчины было блеклым, невыразительным, незапоминающимся. Просто серый человечек из толпы. И этот факт меня расстроил так, что глаза вновь защипало от слёз. Мне почему– то хотелось его запомнить, запечатлеть в памяти этот образец такой простой, естественной человеческой доброты.

– Вот гад! Задолбал своей машиной! А ничего, что у меня ребёнок только заснул?!

Наташка демонстративно поднялась со своего места и направилась в детскую, дабы убедиться, что Серёжа спит.

Я уныло глядела на её метания, а в голове недовольно ворочалось: « Мне бы твои проблемы, нашла о чём переживать!»

– Ты сразу ко мне решила зайти. Дома ещё не появлялась?

Наташка вернулась и вновь уселась напротив меня.

– Не хочу волновать бабушку, кто знает, как она воспримет моё возвращение. У неё больное сердце.

Пугать бабушку своим ночным появлением и рассказами о вампирах я не решилась. Лучше днём, в присутствии Наташи, которая как раз и подскажет мне говорить бабушке о Вилмаре или нет.

Подруга в коротеньком цветастом халатике, с собранными в хвост волосами казалась какой– то домашней, уютной. Она излучала потоки жизненной энергии, уверенность в себе, радушие. И я отчаянно завидовала ей и в то же время жалела её. Что она видела в своей жизни? Постоянную нужду, страх перед вышестоящими, серую рутину домашнего быта, холодные рассветы и безрадостные вечера с нелюбимым мужем, от которого, если верить словам подруги, лишь одна польза – трёхкомнатная квартира, доставшаяся по наследству от бабушки? Мне же, довелось понять, что такое любовь, заглянуть в мир где нет нищеты, страха перед увольнением с работы, ужаса перед СГБ, оплеванных подъездов и скользких нечищеных тротуаров.

За окном густыми холодными чернилами разлилась ночь. А я уже отвыкла от того, какими тёмными и непроглядными бывают ночи на родине. Уж слишком я прикипела душой к Далеру, захотела там остаться, поверила в сказку о долгой и счастливой жизни, наполненной светом и зеленью трав.

– Это правильно. Она и без того вся на нервах после твоего исчезновения. Представляешь, нас с ней каждый день в полицию на допрос вызывали. Агнесса Дмитриевна говорила, что ты ушла ночевать ко мне, я утверждала, что ты у меня не появлялась. В школе такие слухи ходят, хоть детективный роман пиши. Аркашка рвёт и мечет. Как же! Авторитет школы подорван! Комиссия из комитета по образовательному процессу приходила, на уроках присутствовала, документы у каждого проверяла. О репетиторстве на целую неделю вообще пришлось забыть. На твоё место новенькую учительницу взяли. Молоденькая, Настей зовут. Её вся школа обожает, и умница, и красавица, и с детьми в мае в поход собралась. На прошлой неделе она с девятым «А», с твоими хулиганами, между прочим, такой классный спектакль нам показали на военную тему, по роману Янина « Не для тебя моя кровь». Животков -тормоз всей школы, настоящий артист. Он вампира играл. Эх и здорово у него получилось! Настоящий злодей! Короче, наша Настя ко всем ключик подобрала и к хулиганам, и к балбесам… Ай да ладно, столько всего произошло, так сходу и не расскажешь.

Подруга махнула рукой, намекая на огромное количество информации. И этот жест, неопределённый, какой– то нервный заставил подобраться, вырваться из липкой паутины подступающего сна, более пристально приглядеться к подруге. Она к чему– то готовилась, к чему– то неприятному. И это сквозило во всём и в, несвойственных Наташке, торопливых жестах, и в суетливых действиях, и в частой беготне в детскую, и в опасениях разбудить Серёжу. То, что я в дурмане накатившей дремоты приняла за радостное возбуждение и домовитость, оказалось нервозностью, ещё немного и начнётся истерика.

– И ты обожаешь? – спросила я.

– Кого? – Наташка прикусила нижнюю губу, опустила взгляд, будто бы узоры на выгоревшей клеёнке, самое интересное , что она когда либо видела в своей жизни.

Да что же у неё такого произошло?

– Настю эту, которая на моё место взяли.

Наташка поморщилась, как от зубной боли, словно готовилась сказать нечто нелицеприятное, но затем передумала и улыбнулась, натужно, неестественно?

– Ну конечно, она такая жизнерадостная, открытая.

В чёрных глазах математички блеснул злой огонёк.

– Это не её на твоё место взяли, а ты Настено место занимала, – будто бы говорили они.

После этих слов, после мимолётно брошенного, но полного злобы взгляда захотелось встать и уйти. Эту новенькую я уже начинала ненавидеть. Её приняли в коллективе, ею восхищались, даже моя лучшая подруга без ума от великолепной Насти. А меня, несмотря на все мои старания, на мою кротость и уступчивость считали бездарностью. «Не для тебя моя кровь», произведение довольно серьёзное, и как новой учительнице удалось не только организовать класс, да не простой, а неуправляемый девятый «А», да ещё и добиться хорошей, прочувствованной игры. Будучи школьницей, я плакала над этим произведением, а потом ещё несколько раз перечитывала любимую книгу в которой молодую девушку Алю забирает вампир, чтобы сделать её своим источником. Он дарит ей подарки, говорит о своей любви, но девушка остаётся глуха к его чувствам. Вампир периодически кусает Алю в шею, пьёт её кровь, и юная девица в тот момент мечтает умереть. Так же, героиня романа всячески вредит бедному мужчине, то устроит в доме пожар, то потоп, то запустит в жилище голубей, которые с радостью гадят на дорогие вещи. Над диверсионными действиями Али принято было смеяться, подчёркивая находчивость и стойкость духа главной героини. Хотя, лично меня хулиганство глупой девчонки просто раздражало и радости не вызывало, так как, сама я была девочкой послушной и аккуратной. Но однажды она встречает на своём пути члена подпольного общества борьбы с вампирами и влюбляется в него. Он знакомит Алю со своими друзьями, и девица решается на приём антивампирской сыворотки. Когда человеческие войска нападают на вампиров, хозяин Али умирает у её ног, продолжая шептать ей о своей любви. Но девица, пнув врага носком изящной туфельки, уходит в обнимку со своим человеческим возлюбленным в светлое будущее.

Мне всегда было жаль вампира, хотя я в своём сочинении хвалила Алю, называла её борцом за справедливость, революционеркой, сильной личностью. Писала то, что ожидал от меня учитель, то, что требовалось для получения хорошей оценки. На самом же деле, всегда считала героиню романа подлой тварью, действовавшей из подтишка, а в вампира была влюблена и даже мечтала встретиться с ним, хотя и стыдилась своих мечтаний. Влюбиться в вампира, пусть и книжного, разве это прилично, разве это не предательство родины? И по тому никто не знал о моих грёзах ни подружка, ни бабушка. Вот и сбылись мои наивные девичьи мечты. Да уж, верно говорят: « Бойся своих желаний».

Наташка вновь вышла из кухни, но не для того, чтобы посмотреть на сына, а решив кому– то позвонить. И с кем ей приспичило поболтать в одиннадцать вечера? Да и дверь в кухню к чему закрывать? У Наташки секреты от меня? Странность происходящего настораживала. В чёрном квадрате окна отражался свет лампы, настырный мужик продолжал издеваться над своей машиной, из плохо– закрытого крана капала вода, звонко ударяясь о железо раковины. Минута, вторая, третья. Тревога нарастала. Что же это происходит со мной? Последствие перехода? Невроз?

Стоило подруге вернуться и опуститься на табуретку, как моя интуиция завопила: «Беги!».

– Что случилось, Наташ? – задала я вопрос, с трудом сдерживаясь, чтобы не рвануть из квартиры и не затеряться в холодной темноте зимней улицы.

Бежать! Бежать! Бежать! Как можно скорее, как можно дальше. Это надвигается, это идёт за мной. Нужно уходить, пока не поздно. Но руки и ноги налились свинцом, язык онемел, перехватило дыхание. Нет! Я не смогу избежать того, что сейчас произойдёт! Не в моих силах остановить надвигающуюся беду.

– Ничего не случилось. Простые серыебудни.

Врёт! Голос нарочито беспечный, ровный, но сквозь заслон наигранного спокойствия прорываются нотки раздражения.

– Как Анька поживает? – проговорила я с трудом, лишь для того, чтобы не молчать, чтобы прогнать ощущение катастрофы.

– Замечательно, – от натянутой улыбки подруги по спине побежал холодный пот. Оскал крокодила перед трапезой, ни иначе. – Хотим собраться все вместе, съездить в зимний лес на шашлыки.

Наташка щёлкнула зажигалкой и затянулась. Красный огонёк дрожал в её беспокойных пальцах. Обычно мне нравилось смотреть, как курит подруга, грациозно, завораживающе, словно творит магию. В каждом её движении был какой– то шарм. Притягательная зрелая женщина, заманивающая в свои сети мужчин. Ею хотелось восхищаться, хотелось подражать. Меня всегда тянуло к Наташке, как обычно тянет дурнушек к красавицам. Мы сблизились сразу же, как только вошли в здание института. Сели за одну парту, стали вместе ходить в институтскую столовую, вместе возвращаться домой. Я любила в ней практически всё, и её манеру одеваться, и низкий, чуть хрипловатый голос, и непринуждённость в общении с парнями, и неторопливость во время курения. Но сейчас она напоминала напуганную школьницу, смолящую тайком за трансформаторной будкой и от того вызывала отвращение.

–Знаешь, – подруга стряхнула пепел в блюдце. – Ради Серёжи я готова на всё, и убить, и предать, и украсть. Мне больно думать о том, что мой мальчик, такой смышлёный, такой развитый станет каким– то работягой или тем же учителем. Страшно, Инга…

Лихорадочный блеск в глазах подруги, пылающие щёки, поджатые губы. Будто бы она собирается грабить и убивать прямо сейчас.

– Я сделаю всё, чтобы у моего сына было достойное будущее. Хочу отправить его в школу воинов.

– Туда так просто не попасть, – заметила я. – Там учатся детки богатеньких.

– Мне нужны деньги! Мне нужны эти грёбаные деньги! Мой материнский долг требует раздобыть их во чтобы то не стало!

Наташка словно обезумевшая заходила по кухне, обхватив голову руками. Розовые тапки, шлёпая её по голым пяткам, издавали неприятный звук. Хлоп– шлёп, хлоп– шлёп. С каждой минутой беда становится всё ближе и ближе. Позже, я часто буду видеть во сне эту кухню, залитую уютным светом электрической лампы, стол, накрытый цветастой клеёнкой, голые ноги Наташки в розовых шлёпках и пугающий, холодящий кровь звук: «Хлоп– шлёп, хлоп– шлёп».

Дверной звонок раздался неожиданно, так, что мы с подругой одновременно вздрогнули. Но, в отличии от меня, Наташка не стала задумываться на тему: «Кто это решил явиться на ночь глядя?», а отправилась открывать.

В следующие несколько минут всё начало происходить довольно быстро, как будто бы кто– то перематывал видеоплёнку.

Вот в квартиру врывается двое человек в полицейской форме, грубо заламывают мне руки и тащат в подъезд.

– Прости меня, если сможешь, – шепчет в след побледневшая Наташка. Дверь, оббитая красным дерматином, навсегда отрезает меня от неё.

– Что происходит? – пытаюсь выяснить я, но вместо ответа получаю болезненный тычок под рёбра, от которого перехватывает дыхание.

Глава 18

Маленькое, пыльное, зарешеченное оконце под потолком едва рассеивало липкий мрак душной сырой камеры. Я сидела на грубо-сколоченных нарах, прислонившись спиной к влажной тёмно– синей стене. От моей неуместной весёлости, с которой я вошла, не осталось и следа, напротив, теперь я её стыдилась.

– Напугали ежа голой задницей, – думала я, когда конвоир бесцеремонно втолкнул меня в сырую комнатку, напоминающую вертикально поставленный гроб. – Мы места и пострашнее видали, вампирские ванны, например.

Нащупав во тьме нары, я взгромоздилась на них, и свернувшись в уютный клубок провалилась в сумбурный сон. Снился мне Вилмар, он убеждал меня никогда не бояться воды и всегда находиться рядом с водоёмом. Но потом вампир исчез, и я очутилась в лесу. Только не в том, куда мы с девчонками ездили на шашлыки, строгий, величественный, но всё же такой родной, как и любой уголок места, в котором ты родился и вырос, и не вампирский, сказочно– прекрасный и пугающе– таинственный. Нет, это был чужой лес, чужая неприветливая земля. Сизые, словно крылья голубя, кроны деревьев остервенело трепал ветер. Высокая серая безжизненная трава под свирепыми порывами пригибалась к земле. Небо над головой, тяжёлое, болезненное, бесцветное, напоминало линялую тряпицу. Я искала водоём, или хотя бы лужицу, но нигде не могла найти. Почва сухая и мертвенно холодная, словно никогда не знала ни снегов, ни дождей. Но я продолжала поиски, почему– то мне казалось важным, отыскать воду.

– Дура, дура набитая!– крутилось у меня в голове. – У тебя было целое море, а ты отказалась от него и теперь маешься в поисках ничтожной лужицы.

Открыв глаза, я поняла, что ночь прошла. В окошко просачивался жидкий пасмурный свет наступившего дня. Нового дня без меня. Вот тогда– то я осознала весь ужас произошедшего .

Меня обвиняют в убийстве троих человек, а моё исчезновение на три месяца послужило следствию как доказательство вины. Ведь честному, законопослушному гражданину бежать не за чем.

Длинный сутулый человек, в помятом кителе, красными глазами, торчащими во все стороны тёмными засаленными волосёнками требовал от меня подписания документа, в котором я признаю себя убийцей. Он нервно курил, пуская едкий дым мне в лицо, нудно перечисляя доказательства моей виновности. Оказывается, нашлось множество свидетелей, видевших, как я вхожу в комнату Валерия, слышавших каждое слово, произнесённое мной, и даже запомнивших, как я гордо выходила из общежития,

– Гражданка Синицына, – устало зудел следователь. – Бессмысленно уходить в несознанку. В комнате были обнаружены отпечатки пальцев, ваши, а не чьи то ещё.

– Я не убивала их, – не менее усталым голосом отвечала я. – Да и как я могла убить троих мужиков?

Голова гудела. Хотелось закрыть глаза и погрузиться в сон, и плевать где, в камере, на улице или даже на этом колченогом табурете. Лишь бы не смотреть на мигание неисправной прямоугольной лампы под потолком, унылые стены, жёлтые, от табачного дыма, тюлевые занавески, не слышать ноющего голоса побитого жизнью и осточертевшей работой следователя.

– Вы пришли в комнату, подсыпав в водку сильно-действующее снотворное. После того, как мужчины выпили и уснули, вы, с особой жестокостью, убили их, нанеся множественные ножевые удары, а потом, ограбив их, исчезли.

Наташка меня предала. Вот от чего она так нервничала, говорила о деньгах и кривилась при взгляде на меня. Наташка, с которой мы сидели за партой в институте, Наташка, которая бывала у нас в гостях и лакомилась бабушкиными ватрушками, Наташка, пригласившая меня свидетельницей на своей свадьбе. О чём она думала, набирая номер , чтобы позвонить в полицию? Жаль ли ей было нашей дружбы?

– Прости меня, если сможешь, – прошептала она.

Но нужно ли ей моё прощение? Да и смогу ли простить это предательство?

Дышать с каждой минутой становилось всё тяжелее. Сырой густой воздух камеры не желал проталкиваться, проникать в лёгкие, так как был совершенно непригоден для дыхания. Дырка в полу, предназначенная для справления нужды, смердила, распространяя по узкой камере запах чужой мочи и фекалий. Долго ли я здесь пробуду? От чего зависит моё пребывание в этом мерзком помещении?

Тело моё, скованное страхом и отчаянием, не желало двигаться. И я неподвижно сидела, поджав под себя ноги. Хуже всего, что не оставалось никакой надежды. Даже лёжа в вампирской ванне, в душе моей теплился крохотный огонёк ожидания чуда. Я ждала , что за мной придёт Вилмар, и он пришёл, и подарил мне жизнь, счастье, любовь. А кто спасёт меня сейчас? Никто! Даже моя лучшая подруга, которой я доверяла больше, чем себе самой меня предала.

Лязгнул замок, и мужской голос рявкнул:

– Гражданка Синицына, на выход!

Как же я была благодарна этому хмурому мужику, избавившего меня от вдыхания вонючего сырого воздуха камеры, пусть на время, пусть лишь для встречи со следователем.

На этот раз, в кабинете меня встретил другой человек, полная противоположность вчерашнему. Маленький толстый мужичок, с узкими глазёнками и реденькими усиками, весь отглаженный, чистый, бодрый и благоухающий, сидел за столом, деловито перебирая бумажки. Мне, помятой и неумытой стало даже не удобно перед ним, за мой внешний вид. Но стоило ему заговорить, как мне тут же стало не до глупого стеснения.

– Чё, думаешь, сучка, умнее всех! – заорал он.

От неожиданности я отшатнулась, что следователю невероятно понравилось.

Так как он заорал с новой силой:

– Думаешь, не расколю, тварь?! И не таких раскалывали. Отвечай, скотина, немедленно, с какой целью ты пошла к Засорину Валерию Петровичу.

А я и не знала, что он Петрович. Валерка всегда был для меня просто Валеркой. Слюна следователя долетала до моего лица, но тот совершенно не стеснялся этого. Наоборот, ему доставляло удовольствие, унижать человека, чувствовать себя вершителем судеб, быть таким, каким хочется, в зависимости от настроения. К моему счастью, пытки для уголовников в нашем гуманном государстве запрещены, их используют лишь при допросе политических, к коим, пока не открыла рот и не рассказала о вампирах, я не отношусь.

Ещё в машине, с заломленными руками за спиной, не зная, куда меня везут, я решила, что они от меня не услышат ни слова ни о портале, ни о Вилмаре, ни о Далере. За эти рассказы меня бы никто не приставил к награде, никто бы даже спасибо не сказал. Единственное что предназначалось для меня– пытки, которые вытащили бы из моей памяти всё что можно, вплоть до интимных подробностей. А потом, если бы я выжила, конечно, отправили в шахту, добывать багрог для любимой родины.

– У нас должно было быть свидание, – ответила я и сама же этому удивилась. Свидание с Валеркой? Неужели я всерьёз собиралась отдать себя ему?

– А с гражданином Фасхутдиновым и гражданином Харитоновым у тебя тоже свидание было?

Хищная пасть следователя раскрылась в глумливой улыбочке, обнажив ряд прокуренных коричневых зубов.

– Они сами пришли, их никто не звал. Им Валерий задолжал что– то, и они начали требовать поляну и бабу. Они решили меня изнасиловать.

– Изнасиловать, – хмыкнул мужичок. – Да на тебе, потаскуха, пробу ставить негде! Не строй из себя невинную овцу!

После этих слов меня осенило, я с жестокой ясностью поняла, что никому не нужна правда. Ни усталому следователю, ни этому психопату, ни мне самой. Все факты, которыми они располагают, говорят против меня. Сама же я не буду распространяться о вампирах. День за днём, меня будут приводить на допрос, а потом уводить в гадкую камеру, и, в итоге, я ослабею и подпишу всё, что угодно. Так ни легче ли всё завершить прямо сейчас, раз больше нет другого выхода. Этому истеричному мужику не нужна истина, ему не интересно, почему было разбито окно, откуда взялись укусы на теле Абдуллы и почему из него выкачана вся кровь? Легче найти козла отпущения, свалить на него все грехи и расслабиться, выпить пивка с друзьями, почитать газету, посмотреть футбольный матч.

– Потаскуха, грёбанная! Подписывай, кому говорят! Иначе, я на тебя и остальные убийства повешу. В городе столько человек исчезло, а не твоих ли рук дело? А может, старуха твоя тебе помогала? Прятала тебя где– то целых три месяца. Ты сгниёшь на амгровых болотах, помяни моё слово! Да ты, тварь о высшей мере молить будешь!

На меня навалилось отупение. Визг следователя больше не пугал, не удивлял, ни обижал. Он просто был, звучал разноцветным, бестолковым фоном, безумная, несуразная, отвратительная смесь всевозможных оттенков.

В кабинете пахло табаком и кофе. И от желания сделать глоток из кружки следователя на глаза навернулись слёзы, а рот наполнился слюной. Утренний кофе в саду в изящных белых чашечках, солнце, ещё не набравшее силу смотрит сквозь прорехи , отражаясь на столовых приборах, зелень глаз Вилмара напротив, его улыбка, его раскатистый, словно рокот моря, смех.

– Подписывай! – кулак следователя с силой опускается на обшарпанную бурую столешницу. – Смотри, я ведь и бабку твою привлеку, вместе амгру добывать пойдёте!

Серый казенный лист с напечатанными словами шлёпается передо мной. Мои дрожащие пальцы ставят кривую подпись и отбрасывают в сторону липкую от множества чужих вспотевших пальцев, ручку. Последний гвоздь моего гроба забит, и пути назад больше нет.

Следователь может собой гордиться.

А ведь у этого мужчины, наверняка, есть жена и дети, и он их, должно быть, любит. Я для него – просто работа, просто дело, которое нужно было раскрыть и за которое ему заплатят деньги. Моя дальнейшая жизнь его не касается. А кого теперь она касается, кому интересна? Вилмару, пожелавшему от меня избавиться, хотя столько пел о своей любви? Наташке, отдавшей меня на растерзание, даже не выслушав моей истории, ради награды? Бабушке? Но едва ли она захочет меня видеть. Я всегда была для неё послушной девочкой– цветочком, тихой, скромной, честной. А тут – убийца. Есть чего стыдиться и прятать глаза от соседей и знакомых, есть за что проклинать неблагодарную внучку.

И вновь вонючая, затхлая тёмная камера, моё пристанище до суда. Сколько же несчастных перебывало здесь? Сколько было пролито слёз, разбито кулаков о бездушную бетонную стену, сколько времени человек мог томиться тут без возможности принять душ, сменить одежду, вдохнуть свежего воздуха. В этом бетонном мешке пахло не только мочой и сыростью. Сидя в темноте, без самого маленького источника информации, дела, которым можно было бы себя отвлечь и занять, без всякой надежды на спасение, отрезанная от мира, в котором по прежнему кипит жизнь, я разматывала клубок, сплетённых в него запахов, пота, безнадёги, страха, приносимой еды. Омерзительный дух алкоголя и сигарет, крепких, мужских, густой аромат женских духов. Ужасная, безумная какофония запахов, от которой можно свихнуться. Разве не пытка, вдыхать всё это? Ни щёлочки, через которую могла бы проникнуть струйка морозной, но такой чистой и освежающей прохлады, ни единой лазейки. Всё глухо, закрыто, законсервировано. Наверное и мой запах останется здесь, и его прочтёт следующий читатель. Только едва ли найдётся такой чудак, которому придет это в голову. Хотя от тоски, безысходности и страха неизвестности чем только не займёшься? Позже, я буду оценивать окружающую обстановку да и людей тоже ориентируясь не на зрение, так как глаза можно обмануть, не на слух, так как порой мы слышим то, что ожидаем услышать, а с помощью обоняния. Запах– это информация, уходящая в подсознание, минуя логику. Запах, может предупредить об опасности, когда видимых причин для тревоги нет, обрадовать, когда повод для радости ещё не наступил. Запах– ключ к эмоциональному состоянию, это язык, который достаточно грамотно перевести.

Глава 19

Ох, и не люблю я эти пробуждения среди ночи, когда лежишь без сна, прислушиваясь к окружающим звукам, уговариваешь себя уснуть, но ничего не выходит. Подушка кажется слишком жёсткой, храп соседок слишком громким, запах со стороны нянюшки– невыносимым. Ты понимаешь, что скоро настанет утро, в комнату вползёт тягучий тревожно– синий холодный рассвет, с лязгом откроется окошечко в двери, резко включится освещение, такое тусклое, когда тебе нужно читать, но такое яркое, режущее глаза по утрам, и охранник – гражданка Лукашина рявкнет: « Подъём!»

Настанет очередной день,умывание ледяной водой, тяжёлая, высасывающая силы, работа, постоянное чувство голода, от которого горит всё нутро и ощущается кисловатый привкус во рту, усталость, окрики охраны. Нужно уснуть, чтобы грядущий день не стал для меня пыткой, чтобы не мучаться от головной боли, не считать часы до отбоя. Но чем больше я об этом думала, тем меньше хотелось спать. В голову лезли ненужные мысли, воспоминания той, вольной жизни, когда не было ни стен камеры, цвета горохового супа, ни железных скрипучих коек, ни смердящей нянюшки за грязной цветастой шторой, ни лязгающей металлической двери, ни стойкого густого тюремного духа, который состоит из множества запахов, нечистот и немытых тел, гноящихся ран и тюремной еды, страха и отчаяния.

Несмотря на нестерпимую духоту в камере, мне было зябко. Я, свернувшись в клубок, обхватила руками колени, стараясь согреть их дыханием, кожу саднило, а в горле прокручивалось колесо, утыканное острыми шипами. Я заболела. Немудрено, работа на холоде, мытьё и стирка ледяной водой и скудное питание здоровья прибавить ни как не могут. И странно, почему болезнь настигла меня лишь сейчас, а не раньше, два месяца назад, например.

Потребовать что– ли к себе доктора, пусть выпишет мне освобождение от работ? Ну, какой из меня работник в таком состоянии? Но разве наша барыня Ника позволит кому– то отлынивать? Её камера должна быть первой во всём, выполнять и перевыполнять планы по добыче амгры, иметь только отличные оценки за чистоту помещения, раньше всех приходить на построение. А тут– больничный! Болеть нельзя, не в коем случаи, иначе окажешься среди навозниц, и спать будешь не на общей территории , а рядом с нянюшкой.

В окно стучался ветер, остервенело, нервно. Холодный, неприветливый, суровый край, который, словно специально созданный властителем вселенной, для наказания грешников. Аналог ада в мире живых, филиал. Вот, к примеру, гражданка Лукашина или гражданин Земенков, чем не черти? А Ника? К огромному моему счастью, она обращала на меня столько же внимания, сколько на потолок. Вносила мою фамилию в список распределения работ, график дежурства по камере и всё на этом. Мои товарки Танька и Надька, со знанием дела, утверждали, что мне невероятно повезло. Причин им не верить у меня не было. Как жестоко барыня расправлялась с провинившимися и потешалась, просто так, от скуки, над навозницами, я и сама видела.

– Эй, навозницы! – кричала она по утрам. – Нянюшку мне мухой притащили.

И какая-нибудь из женщин, измождённая от тяжкого труда, сгорбленная, в лохмотьях, пятнистая, от множества кровоподтёков, желая услужить, подбегает к ложу Ники, на трясущихся от слабости и страха, ногах, неся жестяное ведро.

Ника, крутобёдрая, пышнотелая, лениво взгромождается задом на него, а свита, сонно протирая глаза, замирает, предвкушая зрелище.

Освободив кишечник и мочевой пузырь, барыня подаёт знак навознице, которая, наклоняется к Никеному заду, чтобы его вытереть.

И здесь уже замирает вся камера, ибо дальнейшие действия барыни будут свидетельствовать о её настроении. Если просто выпустит газы в лицо навозницы, то можно расслабиться, так как барыня ныне пребывает в хорошем расположении духа. Ну а коли потребует бумажку и начнёт ею возить по лицу, до смерти напуганной, женщины, тогда– берегись, ведь барыня в гневе, и молись властителю вселенной, чтобы гнев этот тебя не коснулся.

Подумать только, я – золотая медалистка, одна из лучших студентов на факультете, окончившая институт с красным дипломом, учитель истории, примерная внучка, тихоня, нахожусь здесь, в одной камере с уголовницами, воровками, как Танька, убийцами, как Надька. А может быть наказание моё справедливо? Я не убивала, не брала чужого, не требовала взяток, но я предала того, кто меня любил, кто был готов отказаться от карьеры, родства с министром, от дополнительной магической силы. Мне же всё это показалось недостаточным, я возжелала изменить его, заставить отказаться от себя, стать таким, каким я хотела его видеть. А кто мне эта Алёна, ради которой я наговорила любимому мужчине столько гадостей, влезла в чужую войну, в чужую месть. А если бы выслушала Вилмара, попробовала его понять , переступив через собственные понятия о справедливости и милосердии, подошла, дала залечить свою рану, благосклонно приняла его извинения виде хризантемы, где бы я сейчас была? В саду под пологом южного звёздного неба? На берегу моря? Не плакать! А уж тем более не выть! Хотя так этого хочется, взвыть в голос, подняв вверх голову, словно бродячая псина.

Хрупкий цветок, с тонким, едва уловимым ароматом, в каплях росы отражается свет солнца, розовые тонкие прожилки на белых лепестках, клочок белой бумаги, прикреплённый к стеблю. Тогда, в пылу своей ярости, я не заметила его, а вот сейчас вспомнилось. Подсознание немилосердно выдало мне этот, уже не нужный факт. Аккуратные лиловые буквы, выведенные рукой Вилмара:»Прости меня, родная».

Неумолимо приближалось утро, как всегда, холодное, сизое, безрадостное. Квадрат окна синел, а я так и не выспалась, лишь разболелась голова, да озноб усилился.

– Подъём! – раздаётся голос Лукашиной.

В камере становится светло. Скрипят кровати, женщины, неопрятные, с обветренными лицами, спутанными волосами, загрубевшей кожей на руках поднимаются, натягивают на себя робы. Ненавижу эту робу, грубая, царапающая кожу, противного коричневого цвета. Рубаха на два размера больше, так, что приходится подворачивать рукава, широкие штаны длинные, и сколько их не подгибай, они так и норовят подмести пол, а, хуже, угодить в лужу, каковых не мало в тюремной умывальне.

Нас строем ведут по коридору, узкому, с мрачными стенами, на которых облупилась краска, мимо железных дверей, под гудящими прямоугольниками казенных ламп, источающих мертвенный голубовато– белый свет. Лукашина то и дело рявкает, требуя пошевеливаться, хотя мы идём довольно быстро. Впереди шествует барыня со свитой, потом мы, а позади ковыляют навозницы. .

Тюремная умывальня представляет собой длинную комнату, в которой в два ряда располагаются раковины, железные, пожелтевшие от старости. Словно гуси, склонившие шеи, плюются ледяной водой проржавевшие краны. От холода сводит зубы, немеют пальцы. Но умываться надо, просто необходимо, чтобы не опуститься, не сгнить заживо. Среди моих сокамерниц были и те, что пренебрегали личной гигиеной, превратившись в ходячие мешки тухлого мяса.

Стягиваю с себя рубаху, грубо пошитый казенный бюстгальтер, намыливаю верхнюю часть тела, мысленно готовясь к обжигающему холоду. Синий мрак умывальни, грохот воды по металлу раковин, возня и споры сокамерниц, рык Лукашиной. А ведь в моей жизни была белоснежная ванна с душистой пеной, мягкое полотенце, апельсиновый сок и солнечный свет за окном. Вот только было ли? Может мне всё это привиделось приснилось в одну из ночей? В этом неприветливом краю нет ни солнца, ни зелени. Он лишён красок, лишён смены времён года. На этом уголке планеты свирепствуют ветра и морозы, небо покрыто безжизненно– серыми облаками, плотными, тяжёлыми. Сизая трава и такая же сизая листва на тощих деревьях покрыта инеем. Земля холодная, неплодородная, высушенная ветрами. Скованная морозом. А зимой, всё покроется мелкой сизой крошкой, холодной, как снег, но сухой.

Тело моё дрожит, покрывается противными мурашками. Я набираю воду в ладони и брызгаю ею на себя. Пора прибегнуть к испытанному, но такому не понятному, странному способу согревания воды. Если кому расскажу, меня посчитают сумасшедшей. Вспоминаю Вилмара, наши утренние купания в море, солнце, дробящееся в волнах, руки вампира на моих плечах, прикосновение мягких губ, такое нежное, но в то же время, требовательное.

От этих мыслей, холод отступает, а ледяная вода из под крана становится теплее. Женщины взвизгивают, ёжатся, матерятся, не обращая внимания на окрики конвоиров. А мне тепло, и я с наслаждением стираю с себя грязь и пот вчерашнего дня, смываю с лица остатки бессонной ночи.

Нас вновь приводят в камеру. Все усаживаются на свои кровати в ожидании завтрака.

– Может, больничный попросишь? – Танька смотрит на меня с жалостью. – Выглядишь ты ужасно, краше в гроб кладут.

Это между собой мы Таньки, Надьки и Ленки. А для охраны, начальника тюрьмы, да и наверное всей нашей страны мы просто номера. Да– да, вот эти самые номера, что вышиты белыми нитками на грубом драпе наших рубах.

– Возьму больничный, и гроб мне обеспечен, – отвечаю я простуженным голосом. Больно говорить, больно дышать, больно глотать.

Танька согласно вздыхает. На её бледном узком лице застыла усталость, Красные обмороженные пальцы с обломанными ногтями переплетают мышиного цвета косицу.

– Тебе бы денька два отлежаться, – шепчет Надька. – К тому же. Завтра ты дежуришь по камере, не забыла?

Забыла. Так уж устроен человек, о плохом, неприятном, старается не думать, а лучше и вовсе стереть из памяти. Предыдущее моё дежурство прошло гладко, но что будет на этот раз?

– В таком состоянии тебе дежурить никак нельзя, – Танька задумчиво трёт переносицу. Хорошая она девчонка, отзывчивая, добрая. Именно она поддержала меня, когда я оказалась здесь , подсказывала, познакомила с соседками по камере, объяснила что к чему. Даже не верится, что такой человек мог резать сумки в транспорте, вытаскивая из них кошельки.– Ника, если двойку получишь, шкуру с тебя сдерёт.

– Может, не получит, – Надька подпёрла рукой пухлую щёку. – Главное, не думать об этом. Вот всегда так, когда чего– то боишься, то и сбывается. Вот я всегда боялась, что Ивашка мой припрётся пьянющий, начнёт кулаками махать, а я его убью. Вот возьму табуретку, и хрясь, по безмозглой башке! Так оно и вышло.

– Ох, девки, всё равно страшно. Я же помню, как Ника Машку– корову заморозила. Получила она двойку. Ника с начала ничего не сказала ей, дождалась когда смена Земенкова настанет. А он – садюга ещё тот. Ему Никены выверты, что бальзам на душу. И вот, подаёт она Земенкову список распределения работ, свиту свою на кухню и в швейный цех отправила, нас на промывку, навозниц на добычу, а в их компанию и Машку вписала. Выдали навозницам спец одежду, а Машке ничего не дали, велели в болото в одной робе лезть, да ещё и босяком. Машка рыдала, в ногах у Земенкова и Ники валялась, даже себя охраннику предложила. Но вот только Земенкова больше чужие муки возбуждают, нежели наша сомнительная краса. Короче, обморожение обеих конечностей и гангрена. Машка гнила живьём. Вся камера гнилым мясом провоняла. Машка даже до нянюшки дойти не могла, под себя гадила. В её теле черви завелись, расползлись по камере. Мы все Нику умоляли, чтобы она доктора вызвала. Каждый по очереди ей зад вытирал, пайку ей свою отдавали. Наконец врач пришёл, такой же смердючий, что и Машка. Халат грязный, помятый, глаза заплыли, язык заплетается. Дохнул на нас перегаром и вынес приговор, мол Машка наша не жилец более. Так и вышло. Ночью она померла.

От рассказа Таньки меня затошнило, накатила слабость. Лечь бы сейчас, закрыть глаза, отключиться от всего, унестись далеко от этих давящих стен, обезумевших от тяжёлой работы, замкнутого пространства и отсутствия солнечного света женщин. Где же моя светло– голубая комната, окна которой выходят в благоухающий разнотравьем сад, где он, свежий ветер, где кричащие птицы? Во что же превратилась моя жизнь? Кто виноват? Никто не виноват, кроме меня самой. Я всё разрушила, растоптала.

Окошечко в двери со скрежетом открылось, и все мы встали в очередь, чтобы получить порцию жидкого, безвкусного, едва тёплого варева и краюху ржаного, почему– то, неизменно сырого, хлеба.

Стук ложек о железные миски, чавканье. Гадкое варево не лезет в горло, но я проталкиваю его в себя, ведь до обеда ещё предстоит дожить.

Руки мёрзнут даже в перчатках. Мы сидим вокруг огромного корыта, до краёв наполненного сизыми шариками, в которых заключено ядрышко студенистое, упругое. Эти ядра необходимо извлечь из сизой скорлупы и отмыть, так, чтобы коричневое стало прозрачным. Шуршит над головой синюшная листва, скрипит под ботинками мёрзлая трава. Скорлупа жёсткая, гладкая. Непослушные пальцы с трудом хватают шарик и сжимают его, чтобы раздавить. Но покрытие не поддаётся, лишь выскальзывает и падает на траву. Дышать всё тяжелее, в голове мутится от холода и осознания того, что работе нет ни конца ни края. Я уже не чувствую ни ног, ни рук, ни носа. Никто не разговаривает, каждый боится упустить ту толику тепла, что позволяет двигаться, шевелить пальцами, Стоять на коленях перед корытом неудобно, затекают ноги, и я усаживаюсь на землю. От копчика по всему позвоночнику взбегает холод, вонзается острым кинжалом. Темнеет в глазах, а пальцы продолжают ломать скорлупу, вытаскивать ядро и, опуская его в воду, промывать.

– Скорее бы уже в ад попасть, – ворчит Надька, едва шевеля посиневшими губами. – Там на сковородках тепло. Чтобы отогреться мне и вечности не хватит.

Все усмехаются, но молчат, открывать рот и извлекать какие– то звуки тяжело. Зачем родине столько амгры?

Неужели вакцинация и отравление водоёмов требуют такого количества?

Наконец объявляют обеденный перерыв. Заключённые оживляются, кто– то отпускает шуточки, кто– то смеётся, сдавленно, осторожно, с трудом разлепляя замёрзшие губы. В голове крутятся слова нашей тюремной песенки. Да, у нас здесь свой фольклор и песни, и частушки, и стихи и даже приметы.

Обед, обед, его мы заслужили,

Мы добываем амгру для страны.

Её мы доставали, мыли и варили,

Примёрзли к заднице казённые штаны.

Мы просто бабы– жёны и подруги,

Мы тоже люди и хотим пожрать.

Обед, обед, и нету слаще муки,

Чем в очереди у бочка стоять.

На хилой старенькой лошадке с бурой, свалявшейся шерстью и грустными мудрыми глазами привозят огромный бак с каким– то варевом. Сегодня раздатчицей работает Лидуха, одна из подружек Ники, крупная краснолицая баба с торчащим ёжиком рыжих волос и, на удивление, пронзительно– визгливым голосом.

– В очередь! – визжит она.

Мы выстраиваемся. Вкусно звенит половник о стенки бочка, аппетитно что– то шмякается в железные миски.

Варево, как утверждают старожилы, это суп из пшёнки, ещё горячее, и приятно обжигает руки. Я блаженно закрываю глаза, наслаждаясь теплом и запахом съестного. Закоченевшие пальцы приятно покалывает, тепло бежит от дистальных фаланг к средним, к проксимальным, разливается по ладони, спускается к предплечью. Но нужно есть, скорее, пока тарелка не остыла, пока конвой не рыкнул: « Прекратить приём пищи! Работать!»

Чувствую, как горячая масса скользит по горлу, пищеводу, тело дрожит от радости, оно согрелось, оно утолило боль, скручивающую кишечник в тугой узел, грызущую желудок.

Но всё хорошее длиться недолго. И вновь изнуряющая, отупляющая работа, холод, слабость, слипающиеся веки.

– Скажи, Инга, – Танька едва шевелит синими губами, изо рта вылетает облачко пара, но пальцы её ловкие, юркие, воровские, легко и аккуратно разламывают скорлупу, вытаскивают ядро.– Почему на тебе всё как на собаке заживает? Вот вчера ты порезалась скорлупой, а сегодня даже следа от раны не осталось.

– Не знаю, – прохрипела я, досадуя на подругу. Ну, вот нашла когда разговоры заводить, тут не только болтать, дут и дышать то с трудом удаётся.

– Ты ведьма, наверное, – ещё и Надька туда же. – В холодной воде спокойно моешься, раны сама себе затягиваешь. Может ты наговор, какой знаешь?

– Нет у меня никакого наговора, – от усилий произнести эту фразу, на глаза выступили слёзы. Этак я и вовсе голос потеряю. А голова кружится невыносимо, руки с каждой секундой становятся слабее и слабее. Вот и пришла расплата за мою, чудесным образом приобретённую, регенерацию и устойчивость к холоду. Как говорится: «Не всё коту масленица».

– А может ты– вампир? – смех Таньки прозвучал глухо, натужно.

– Сидела бы я тогда здесь, как же.

Нет, голос меня точно покинет, не сейчас, так вечером. Даже к Нике с просьбой обратиться не смогу. Теперь я твёрдо уверилась в том, что без больничного мне не обойтись, придётся идти на поклон к барыне. От мыслей о спасительном больничном стало немного легче, словно мой организм решил включить свои резервы, раз уж я собралась отдыхать.

Легко сказать, не легко сделать. Камера готовилась ко сну, ленивые разговоры, удушливый запах пота, очередь к нянюшке.

Барыня, вальяжно развалившись на своём ложе, крепкая, высокая, хлебает чай, закусывая белыми кубиками рафинада. Свита собралась подле неё, о чём– то шепчась, грызя сахар, грея руки о бока железных кружек.

Хотелось чая, и сахара и лечь, вот так свободно, как Ника, тоже хотелось.

Но ложится на кровать до команды отбой, строго запрещалось, и барыня зорко следила за выполнением этого правила, разрешалось только сидеть, да и то, на самом краю, чтобы не помять покрывала, ведь кровати должны быть заправлены идеально в течении всего дня. Что же касается сахара и чая, так их у ас просто не было.

На ватных, подгибающихся ногах я подошла к Барыне, не слыша и не видя ничего вокруг.

– Ника, я плохо себя чувствую, – прошептала я, так как мои голосовые связки отказались работать. – Разреши взять больничный.

Всё, я это сказала.

Ника сидела неподвижно, молча. Взгляд её был отсутствующим, и, могло бы показаться, что она не услышала или не поняла вопроса. Но Барыню нужно было знать. Это молчание и застывшая поза предназначалась просителю и только ему, чтобы тот понервничал, перебрал в голове все варианты этого разговора, раскаялся в просьбе и осознал свою никчёмность перед Никой.

Я попалась на её крючок. В голове тут же возникла тысяча версий развития событий, моя ненависть к Барыни смешивалась с благодарностью за, ещё неполученное, разрешения, приправлялась страхом и завистью. Отвратительный микс из ощущений и эмоций.

– А выглядишь здоровой, – наконец проговорила Ника. – Что с тобой произошло?

Обманчиво– ласковый голос, участие на лице, всё это игра, изощрённое издевательство над, и без того сломленным, униженным человеком.

– Простудилась. Наверное, – голос мой прошелестел , слабость тянула к полу. И уже плевать, что скажет Ника, как отнесутся ко мне её подруги. Плохо, как же мне плохо. Ломит кости, к коже невозможно прикоснуться, дурацкая роба карябает, словно наждачная бумага.

– Бедняжка, – лицо Ники расплылось в глумливой улыбке. – Видали неженку какую? Она думает, что в санаторий приехала.

Подруги заржали, подобострастно, услужливо.

– Но я знаю, как тебя вылечить, милая. Тебе необходимо согреться. Завтра отправляешься в варильню, а после обеда у тебя дежурство по камере, не забудь.

Камера охнула и замолчала. Каждый переваривал сказанное Никой, удивлялся её жестокости, примерял ситуацию на себя, и радовался, что это сейчас, на данный момент происходит ни с ним. Но никто даже не подумал за меня заступиться, чего и следовало ожидать. Мы живём под одной крышей, работаем бок о бок, дышим потом и испражнениями друг друга, но каждый сам за себя.

Я вновь лежала без сна. Сердце неистово билось, тошнило, и хотелось спать, но не получалось. Какая– то сила выдёргивала меня из спасительных, зыбких вод забытья. А я то наивно надеялась, что отдых принесёт облегчение, и следующее утро будет чуть менее мучительным.

Глава 20

А ведь он меня любил, по– настоящему, любил так, как может любить мужчина. Познакомил меня со своим окружением, не стал стесняться, стыдиться, не побоялся косых взглядов и недовольства со стороны соплеменников, так как считал равной, хотел видеть меня самодостаточной личностью, а не зверьком любимым и обласканным, но сидящим в золотой клетке. Я же перечеркнула одной линией всё, что было между нами хорошего. А ради чего? Ради незнакомого мне, а если верить Гуннару, то и не самого порядочного, человека. Да нет же! Вру я себе, безбожно, бессовестно вру. Мне захотелось привлечь к себе внимание, доказать, как вампирам, так и Алёне, что я тоже чего– то стою, что я не вампирская подстилка, а борец за справедливость. Алёна– тонкий манипулятор, она сразу поняла, на какую кнопку нужно нажать, чтобы получить помощь. Просто она переоценила мои силы и возможности. А если бы на моём месте оказалась бы та же Алёна, ринулась ли бы она спасать мою шкуру? Здесь, в этом холодном краю, где господствует лишь синий и его оттенки, где твоё существование расписано по часам, где горячая миска пшённой похлёбке кажется амброзией, а скрипучая койка, провисающая до пола– периной, набитой лебяжьим пухом, я поняла, что нет. Ни Алёна, ни Наташка, ни Танька. Каждый за себя. Тебе могут оказать помощь, но не в ущерб себе. Не даром в народе бытует поговорка: «Своя рубаха ближе к телу». Вчера я острее, как никогда ранее, осознала своё одиночество. Воздух камеры был насквозь пропитан присутствием людей, несвежими запахами их грязных натруженных тел, гноящихся ран, мокрой одежды, но я оказалась одна. Каждый посочувствовал мне, и не более. Никто не вступился, не пошёл наперекор Нике. А вдруг, чего доброго, отправит на варильню вместе со мной?

В огромных жестяных баках варилась амгра, от которой исходил резкий, режущий глаза уксусный дух. Вода бурлила, пузырилась, растворяя в себе студенистые комочки. Под воздействием высокой температуры, комочки расползались, окрашивая воду в синий цвет. Проклятый синий! Как же я ненавижу его! Синяя трава, синяя листва, синий иней, синяя амгра.

По лицу и спине струится пот. Драповая форменная рубаха липнет к телу, раздражая кожу, из глаз льются слёзы. В узеньком тёмном помещении, с грязными уродливыми плитами ни одного окна, ни одной щёлочки, даже дверь тяжёлая, железная, обита пластиком, не пропускающим воздух. Амгра варится лишь в таких условиях, температура воздуха 73 градуса по Цельсию, и не градусом меньше или больше, в полумраке, при влажности 97%. Я одна, нет ни напарников, ни конвоя, так, что если мне станет плохо– никто не спасёт.

А баки бурлят, булькают, лопаются пузыри, всё сильнее воняет уксусом. Четыре плиты, четыре бака, и к каждому из них нужно подойти, перемешать комья.

– Почему ты не вышла замуж за генерала Карпеева? – спросила я как– то бабушку.

Бабулька месила тесто, её сильные, потемневшие и морщинистые от старости руки, двигались уверенно, и было приятно смотреть, как жидковатая белёсая масса приобретает форму, становится густой. У бабушки всё получалось красиво и легко. Тонкой волнистой стружкой сползала кожура, когда бабушка чистила картошку, плавно, танцевал утюг во время глажки, ловко лепились котлеты и пирожки. Работа бабушкиных проворных рук завораживала, вызывала зависть и восхищение.

– Ярославу нужно было делать карьеру, а брак с дочерью полковника открывал ему дорогу в будущее.

– Значит, твой Карпеев больше любил карьеру, чем тебя, – презрительно фыркнула я. – Всю молодость профукал с нелюбимой женой, а под старость лет вспомнил и мотается к тебе.

Ярослав Семёнович Карпеев мне никогда не нравился. Резкий в высказываниях, громкоголосый и бестактный, он смотрел на меня, как на муху, с раздражением и снисходительностью, всем своим видом показывая, как я ему мешаю. Будто бы не он пришёл к нам в дом, а я ввалилась к нему с требованием покормить меня от пуза и желательно деликатесами.

– Да что бы ты понимала, глупая девчонка! – рассердилась тогда бабушка на моё высказывание. – И вообще, не твоего это ума дело! Жизнь– это не сладенькие романы про любовь. Ни один мужчина не пожертвует собой ради тебя, а если он сделает это, то лучше держаться от такого подальше, ибо он дурак, а дураки тебе не нужны. Каждый человек свободен, и имеет право делать выбор в свою пользу, и если ты ему бесполезна, то лучше отойди и не мешай, дай ему возможность добиться того, чего он хочет. И тоже делай выбор, тоже расти и окружай себя полезными людьми.

Слова бабушки мне не понравились, вызвали отторжение. И встретив на своём пути Вилмара, я убедилась в том, что она была не права.

Вилмар подарил мне жизнь, поделился частью себя, лишь для того, чтобы отнять меня у смерти. Ему нравилась Адамина, но ауру Вилмар соединил со мной, несмотря на недовольство матери, на потерю благ, которые мог бы ему сулить брак с рыжей вампиршей. Да сколько же можно об этом думать и корить себя?! Всё, хватит! Страница перелистана, и бессмысленно жить прошлым. Будущим, кстати, тоже жить не стоит, за неимением такового. У меня есть только настоящее, гадкое, беспросветное.

Моё тело с трудом меня слушалось, в глазах темнело. По венам разливалась слабость, но не от усталости, и даже не от болезни. Эта совсем иная слабость, дурная, похожая на безумие, от которой хочется избавиться путём вылезания из собственного тела, так как оно, кажется более непригодным для использования. И сердце, и лёгкие желают выбраться, сжимаются, трепещут, требуя свободы.

Всё чаще смотрела на жёлтый циферблат часов, висящих над дверью. Стрелки указывали на то, что время обеда давно минуло, а находиться в варильне можно лишь пару часов, потом должен был прийти сменщик. Но я пробыла в этом месте гораздо больше с шести утра до полудня, а дверь так и не открылась, не слышен спасительный, благословенный скрежет ключа, никто не орёт: « На выход!». Неужели они забыли обо мне? Неужели решили меня здесь оставить?.

А силы всё стремительнее покидали меня. Я сползла по влажной стене на пол, уселась на корточки, но не в состоянии сидеть, улеглась. И пусть конвой меня увидит, пусть доложит Нике, чтобы она придумала достойное наказание. Плевать, на всё плевать.

В полузабытье я с начала не сообразила, что же произошло, от чего стало так тихо, куда исчез пар? И только потом догадалась, что вода перестала кипеть. Хотя языки пламени продолжали бесноваться под железными днищами. В помещении стало намного прохладнее, а сам воздух, значительно суше.

Сил на удивление у меня уже не было, и я просто тупо сидела на полу и наслаждалась наступившим блаженством, радуясь, что вновь могу дышать.

Не знаю сколько я так сидела, но дверь, наконец распахнулась, и мне велели отправляться в камеру.

Дежурство! Проклятое дежурство! Мачеха, вручившая Золушке список домашних дел, нервно курит в сторонке. Подумаешь, перебрать мешок пшеницы, да только последняя дура станет его перебирать. Промыла, крупный мусор с поверхности убрала и всё! Неужели кто– то проверит? А семь розовых кустов посадить? Детская забава, а не задание! А вот с заданиями для заключённых даже фея не справилась бы.

Лист, приклеенный скотчем к стене гласил: « Во время дежурства по камере заключённый обязан выполнить следующие действия:

1 Вымыть пол

2 Протереть пыль с поверхностей

3 Вымыть окна и стены

4 Почистить тару, предназначенную для отправления естественных надобностей.

5 Привести в порядок собственный внешний вид.

6 Оставаться на месте в положении стоя до прихода комиссии.

Дежурному разрешается свободно передвигаться по коридору до места набора воды. «

Ещё бы, не охране же мне вёдра с водой в камеру поставлять и тряпочку мочить.

В мутное окно уныло брезжил пасмурный день. Тишина успокаивала, расслабляла. Четыре ряда железных коек, аккуратно застеленные одинаковыми покрывалами, подушки в грязных наволочках торчат нелепыми пирамидами. У Ники был пунктик на тему заправки кровати. Не должно быть ни одной складочки, ни одного бугорка. И плевать, что постельное бельё почернело от грязи, главное, что нашу камеру признают самой аккуратной и чистой, а Нику похвалят, разрешат свидание, позволят ложится на кровать в любое время, а может и досрочно освободят.

– Минутку, всего лишь одну жалкую минутку, а потом я встану, бодрая, полная сил иэнергии, и начну делать дела. – уговаривала я себя, заваливаясь на панцирную сетку, скрип которой, казался мне теперь самой сладкой музыкой.

Меня накрыло блаженство. Я, несмотря на саднящую боль в горле, и ломоту в суставах, глупо улыбалась, глядя в серые разводы на потолке.

Мысли смешивались, становились тягучими, неповоротливыми. Пятна на потолке превратились в причудливых птиц с загнутыми клювами, широкими крыльями и пышными хвостами. Сказочные создания парили в голубой дали неба, глядя на полотно густого сочного луга, в травах которого запутались брызги утреннего солнца. Где– то там, вдалеке тяжёлой полосой темнеет сосновый лес, но мне не нужно к нему. Я так долго не видела солнца, не чувствовала его тёплых прикосновений к своей коже, так что сосны не обидятся на меня. Может быть потом, належавшись на траве и наглядевшись на птиц, я захочу вдохнуть пряный аромат смолы и насладиться прохладной сенью деревьев. Травинки приятно покалывали спину, над ухом жужжал жирный полосатый шмель. Прогнать бы его, только одолела лень. А вредное насекомое жужжало всё настойчивее, всё тревожнее, словно предупреждая об опасности.

– Заключённая № 963, немедленно встать!– наконец гаркнул шмель голосом Турлякова, начальника нашей тюрьмы.

Ещё не успев отойти ото сна, я соскочила с кровати и вытянулась перед комиссией, толпящейся у двери. Здесь собрался весь бомонд нашего обиталища и, вышеупомянутый, Турляков, пухленький, очкастый мужичонка с приплюснутым, словно поросячий пяточёк, носом, и вечно пьяный доктор в помятом, нестиранном халате, и охранник Лукашина, худая жилистая баба с сухим лицом и стрижкой, под мартышку. Но хуже всего, что позади них маячила Ника. Её взгляд обжёг меня такой ненавистью, и сразу же стало ясно, что жить мне осталось недолго.

Комиссия разглагольствовала о моём долге перед родиной, о гуманности уважаемого триумвирата, о неблагодарности заключённых и о послаблениях, которые, оказывается, мы получаем. В итоге, комиссия пришла к выводу, что необходимо ужесточить правила и поставить, наконец, распустившихся и обленившихся заключённых на место. Нике велели следовать за ними для получения нагоняя и новых распоряжений, я же осталась одна.

Моя усталость не исчезла, сон не помог, лишь голова стала тяжёлой. Мысли расползались, неуловимыми скользкими червями. Что сейчас произошло? Чем я могу себе помочь? Как всё закончится? Страха не было, лишь отупение, неестественное, нездоровое спокойствие. Он, его величество страх, пришёл позже, перед отбоем, когда Ника, зычно перекрикивая гомон, готовящихся ко сну женщин, потребовала всех заткнуться и послушать её.

Все, конечно же, притихли.

Барыня в красках, не стесняясь в выражениях, поведала обитательницам камеры, о моём проступке, и зачитала правила, которые ужесточили по моей вине.

– Заключённый не имеет права , – вещала Ника, с мрачным удовлетворением садиста.– Ложиться или садиться на кровать после команды «Подъём» вплоть до команды «Отбой», пользоваться ёмкостью для отправления естественных надобностей, после команды «Отбой», поворачиваться на бок или ложиться на живот во время сна, разговаривать во время работы или приёма пищи. К нарушившим правила, предписанные администрацией, применяются санкции виде заключения в карцер на четверо суток, лишение пищи на трое суток или лишение отправления естественных надобностей на двое суток.

Ника торжественно продемонстрировала список правил, злорадно улыбаясь. Не удивлюсь, что она вместе с администрацией этот документ и разрабатывала.

Камера зароптала, кто– то из женщин тяжело охнул, кто– то матюкнулся, кто– то захныкал.

– И учтите, – встряла Лидка, окидывая нас взглядом, полным превосходства. – Мы с Никой будем следить за исполнением правил строго, никаких поблажек.

Будто бы кто– то в этом сомневался.

– Мы то тут причём! – истерично взвизгнула Клавдия, сухопарая седая женщина, с печальными и добрыми коровьими глазами. Она всегда была тихой, уступчивой, мягкой и бесконфликтной. Но сейчас в её взгляде плескалось безумие, неприкрытая злоба, а голос скрежетал от гнева. – Она накосячила, она, а не мы все!

Клавдия тыкала в меня грязным пальцем, с жёлтым обломанным ногтем и уже не сдерживаясь рыдала.

– Ой, батюшки! – причитала другая тётка, Алевтина, бывшая повариха, попавшаяся на торговле мясом, предназначенным для детского дома. –Совсем со свету сжить решили. Из– за какой– то шалавы мы страдать должны!

Взгляды сокамерниц испепеляли меня призрением, злобой, ненавистью. Они жаждали моей крови, были готовы разодрать на куски.

Страх парализовал. В голове шумело, сердце болезненно трепетало в грудной клетке, конечности налились свинцом.

Лица, искажённые яростью, руки сжатые в кулаки, ещё секунда, и толпа обозлённых, иссушенных тяжёлой работой, голодом и нечеловеческими условиями баб ринется на меня, чтобы рвать на куски, наслаждаясь моими слезами и мольбами о пощаде.

Мой беспомощный взгляд с надеждой мечется от одного лица к другому, в поисках поддержки, но натыкается лишь на страшные гримасы боли, обиды, гнева. Даже Танька и Надька, пусть и не собираются участвовать в массовом безумии, но и помогать мне не станут. Стыдливо отводят глаза, скорбно поджимают губы.

А толпа надвигается, бесформенной массой. Медленно, неспешно, доводя жертву до исступления, чувствуя запах страха, Но эта медлительность обманчива. Так что же послужит катализатором, какое моё действие заставит многорукое, многоногое и многоликое существо бросится на меня?

Ника снисходительно улыбается, отхлёбывает чай из мутного гранённого стакана, макая в него кубик рафинада. Подруги Лидка и Алина, как всегда подле своей королевы, упиваются своей властью, своим могуществом над другими людьми.

– Бейте её, бабоньки! – наконец звучит голос какой– то навозницы, и тут же несколько рук вцепляются в волосы, чьи– то ногти царапают лицо, стараясь выколоть глаза. Я отворачиваюсь, пытаюсь защититься руками, но меня валят на пол и принимаются терзать, рвут одежду, пинают ногами, возят лицом по грязным бурым доскам. Я молчу, но не от того, что хочу показаться стойкой, просто мои голосовые связки отказались мне служить. Из горла вырывается лишь слабое сипение, которое никто не слышит. Меняются местами пол и потолок, пол наверху, а потолок с тусклой лампой внизу. Потом, наоборот. Стены сужаются, чёрные прямоугольники окон меняют форму, становятся круглыми, потом треугольными.

– Хватит! – кричит Ника.

Толпа швыряет меня, и я ударяюсь головой об пол. Женщины в ожидании застывают.

С низу, лёжа на пыльном полу я вижу, как Ника встаёт со своего ложа и подходит к толпе ближе.

Совсем не к месту, мне в голову приходит мысль о том, что Ника– проститутка, убившая одного из своих клиентов и стащившая бумажник, довольно красива. Волосы цвета гречишного мёда, струятся по спине, покатые плечи, длинные ноги и высокая грудь. Красота и умение завлекать мужчин помогло ей не только выжить, но и получить власть. А являться к начальнику тюрьмы после отбоя три раза в неделю, да иногда, уединяться с Земенковым и подобными ему в подсобке – не такая уж большая плата за право распоряжаться людьми, вкусно есть, мыться в служебной душевой и выходить за колючку.

Боль отступала, и я радовалась короткой передышке, и даже испытала чувство благодарности к Нике, за то, что она остановила это смертоубийство.

– Заключённая № 963 должна осознать свою вину, а этого нельзя добиться побоями. Вы согласны со мной?

Женщины поспешно закивали.

– Я придумала ей другое наказание, убьём, так сказать, двух зайцев, и накажем и пользу родине принесём.

Камера одобрительно заворчала. Особенно их воодушевило слово»Мы». Ведь это значит, что и все они, включая навозниц, имеют кусочек власти, пусть лишь над одним человеком, пусть на несколько минут, но это лучше, чем ничего.

Мою койку заняла горбатая навозница, а мне велели перебраться на её место, поближе к нянюшке, которой, кстати, по случаю празднику всеобщего садизма разрешили этой ночью пользоваться.

Я же, уже не ощущая ни запаха мочи, ни боли от саднящих ран, повалилась на кровать, забывшись тяжёлым, нездоровым сном.

Глава 21

С неба сыпалась противная серо– синяя холодная крупа, ветер трепал листву, пригибал к земле жёсткую ломкую траву.

Меня тащили к озеру, грубо, не замечая, как мои ослабшие ноги цепляются за кочки и упавшие ветви.

Строй заключённых гудел от нездорово– радостного возбуждения, каждому хотелось взглянуть на страдания другого, потешить себя мыслью, что не он сейчас на моём месте, показать Нике своё отношение к безответственной мне и заслужить её похвалу.

Я знала, что меня ведут на верную смерть, понимала, что повторю судьбу Машки, о которой на кануне рассказывала Танька, но не боялась, больше не боялась. То ли надоело испытывать одну и ту же эмоцию день за днём, то ли мозг, под воздействием высокой температуры, перестал подавать сигналы к органам и системам моего организма. Меня хватало лишь на вялое шевеление ногами да на проталкивание воздуха в лёгкие, от чего в груди вспыхивало пламя.

Наконец, процессия остановилась на берегу.

Навозницы, облачаясь в резиновые сапоги, плащи и перчатки с утеплителем, окидывали меня, полными превосходства, взглядами. И это они, понурые, молчаливые, больше похожие на привидения измождённые женщины вытирали зад Барыне? Кстати сегодня, они выполняли свои обязанности с особым рвением, даже успели поругаться за право поднести Нике ночную вазу. Это по их лицам елозили изгаженной бумажкой? Это они каждую ночь засыпали, вдыхая ароматы нянюшки? Нет! Сегодня каждая из них чувствовала себя княжной, ведь появился тот, кто хуже их, несчастнее их.

На фоне сизого леса, амгровое болото выделялось уродливым жёлтым пятном. Оно расползалось бесформенной кляксой, словно плевок великана. Болотные воды застыли неподвижно, не шла по поверхности рябь, не плыл, гонимый ветром, опавший лист. Болото, словно живое существо, застыло, ожидая свою жертву.

– Приступить к выполнению работ! – гаркнул Земенков.

Навозницы с воодушевлением вошли в воду. Меня же, грубо подтолкнули в спину прикладом автомата, недвусмысленно намекая на то, что со мной будет за неповиновение.

Кровожадные лица ожидающие моей реакции, Земенков, потирающий лопатообразные, волосатые, словно у гамадрила, руки. Конечно, ведь сегодня ночью он получит в награду за разрешение устроить шоу, тело прелестной Ники.

Несколько тёток заблеяло какую– то фривольную песенку, вероятно для того, чтобы я ощутила насколько им хорошо на берегу, и насколько будет хреново мне сейчас в студёном болоте.

Я обречённо вошла в болото и тут же задохнулась от, ломающего кости, нестерпимого холода. Одежда противно прилипла к телу, ноги, и без того слабые, подогнулись. Мне показалось, что в позвоночник вогнали ледяной штырь, и он, этот штырь распуская холодные щупальца, ощетиниваясь острыми иглами, кромсает моё тело изнутри, вгрызаясь в мозг,

Ослепшая и оглохшая от холода, я потерялась во времени и пространстве, не понимая, что мне кричат с берега, что от меня хотят существа в нелепых нарядах, потрясая перед моим лицом корзиной и синими кругляшами.

Удар по щеке привёл меня в чувства. Теперь я отчётливо поняла, что умру, прямо сейчас, от этого невыносимого холода, и моя смерть будет наилучшим исходом. А в худшем случаи, я отморожу ноги и руки, и тоже умру, только мучительно, постепенно сгнивая заживо, чернея и смердя. В моём теле заведутся черви, и будут жрать протухающее мясо.

А ведь когда– то, очень– очень давно, мне почти таким же способом возвращали жизнь. Тоже была вода, лес, и пение женщин. Уродливое, гротескное повторение самого счастливого дня моей жизни.

Чей– то хриплый, слабый голос затянул странную песню на чужом языке. Язык древних вампиров! Песня соединения аур, которую в праве исполнять только жрицы. Кому пришло в голову портить, коверкать это чудо своим гадким, прокуренным или простуженным голоском?

Спустя мгновение, до меня дошло, что это я так ужасно вою, а холодная вода с каждым произнесённым звуком, становится теплее. И вот уже моё тело расслабленно нежится в тепле чистой, свободной от жёлтой ряски, прозрачной воде. Я млела от блаженства, никого не замечая вокруг, ничего не слыша, ни изумлённых лиц, ни полных ужаса голосов на берегу, ни паники среди навозниц. Лишь одна мысль крутилась в разморённом сознании, одна единственная фраза, ярко вспыхивавшая в мути блаженного забытья:» Вилмар, ты вновь спас мою жизнь».

Глава 22

Тюремные камеры для уголовников, по сравнению с застенками, в которых содержали политических, были пятизвёздочным отелем, а условия жизни– курортными.

Моё нынешнее обиталище напоминало высокую трубу, без окон, в которой заключённый мог лишь только стоять или сидеть на корточках, хотя мне и это было недоступно. Темнота справа, темнота с лева, темнота на потолке и на полу. Скользкие шершавые стены дышали сыростью. Моя мешковатая бесцветная рубаха насквозь пропиталась влагой и едким плесневым духом. Ах! Где же зловонная нянюшка за цветастой шторкой? Где скрипучая железная кровать? Где ежедневные подъёмы на работу и пшённое горячее варево? Вместо всего этого, полная свобода, хочешь гадь под ноги, хочешь – в себе держи, хочешь – стой, а хочешь садись, уткнувшись лицом в колени, хочешь -пей воду с привкусом ржавчины и грызи сухарь, а хочешь– не ешь и не пей.

Состояние моё, в котором я пребывала после допроса, балансировало между эйфорией, от прекращения боли, и страхом того, что дверь откроется и вновь в мой чёрный мир ворвётся следователь. И пусть я уже задыхаюсь от запаха собственной мочи, пусть кишки скручивает от голода, пусть уже целых два дня мои глаза не ощущали света, главное– нет боли, не хлещет кровь из рваных ран. Кстати о ранах, они на удивление, затянулись тонкой корочкой. Откуда эта чудесная регенерация? Да какая разница? Не важно, сейчас больше ничего не важно. Сколько мне осталось жить? Пару дней? Неделю? Месяц? Меня убьют либо пытки, либо голод, либо непригодные для человеческой жизни условия. В любом случаи– здесь не выживают, отсюда не уходят, никто и никогда.

Жёстко зафиксированная на высоком столе под ослепительным светом люминесцентных ламп, я лежала, облепленная множеством присосок. От них тянулись тоненькие разноцветные проводки, присоединённые другим концом к панели со множеством кнопочек.

– Кто ты? – бесстрастно задавал вопрос кругленький розовощёкий следователь с большими торчащими ушами, ни дать ни взять, слонёнок из детского мультика. Он не орал, не сыпал проклятьями, просто выполнял свою работу, выуживал информацию, любыми, доступными способами.

– Синицына Инга Анатольевна, учитель истории, осуждённая за убийство на десять лет, – произносила я, едва шевеля губами.

– Что тебя связывает с вампирами? – задавался следующий вопрос.

– Ничего, – следовал мой ответ.

Ответ слонику не нравился, и он, спокойно нажимал одну из кнопочек на прямоугольной панели. Устало произнося:

– Кишечник.

В животе скручивался тугой узел,

Я кричала от боли, в глазах темнело и сознание начинало ускользать. Но длинноногая докторша в коротеньком, полупрозрачном белом халате, совала мне в нос ватку с нашатырём, и я возвращалась, чтобы после очередного вопроса получить новую порцию боли.

– Откуда у тебя способности вампиров?

– Я не знаю.

– Сердце и сосуды.

В грудной клетке полыхает пожар, мне не хватает воздуха. И хочется уже не быть, не существовать, лишь бы избавиться от этого пламени, пожирающего, беспощадного.

Я умру, я точно умру. В груди прокручивается огненное колесо. Чувствую, как глаза вылезают из орбит, как сдавливает в тисках череп.

– Где находится портал через который они пробрались?

– Я ничего не знаю.

– Кожа, – голос равнодушный, почти усталый и на его фоне мой очередной вопль, безысходный крик раненного, обречённого живого существа, которое осознаёт, что оно ещё живо, лишь благодаря боли.

Кожа вздувается и лопается , образуя на теле рваные раны, обнажая мышцы, выпуская кровь.

Тьма вновь накрывает, но и она больше не в силах спасти. Её, такую зыбкую, ненадёжную разгоняют очередной ваткой с нашатырём и ярким светом фонарика. Пытаюсь закрыть глаза, но жёсткие холодные пальцы докторши поднимают веки, и фонарь светит, светит, светит.

– Где состоялась твоя первая встреча с вампиром?

Слова потеряли всякое значение. Я уже не соображала, где нахожусь, о чём меня спрашивают, кто я? Лишь страдания, которым нет ни конца ни края, лишь желание утонуть во мраке ,исчезнуть, забыться, перестать чувствовать.

Клеёнка, которой обита кушетка, пропиталась моими кровью и потом, ремни, сдерживающие лодыжки и запястья врезаются , и я уже не ощущаю ни ног ни рук.

А если рассказать всё? Если открыть им тайну маленького лесного озера. Нет, я никогда не смогу этого сделать, уничтожить парой слов солнечный жизнерадостный город Далер, справедливую Илву, сурового Гуннара, любопытных весёлых девочек из храма воды, а главное – Вилмара.

Боль не давала связно мыслить, она поглотила, растворила меня в себе. Ярко– синяя, стреляющая ослепительной молнией пронзала позвоночник, светло– жёлтая, колющая острой иглой впивалась в тело насквозь, жгучая красная накатывала огненной волной.

– Каким экспериментам они тебя подвергли? С какой целью?

– Не надо, прекратите. Вы же человек!

Сознание гасло, язык едва ворочался в пересохшем рту. Я и сама уже не соображала, что говорю, почему оказалась в этом страшном месте и чего от меня хотят.

– Костно-мышечная система, – раздражённо выплёвывает следователь.

Нижние конечности сводит судорогой, натягиваются и с омерзительным треском рвутся сухожилья, кости не выдерживают давления, неестественного напряжения мышц и трещат. Ноги, мои ноги. Я ругала их за короткость, за отсутствие стройности. Да как я смела обижать их? Дура!

Ещё одна, очередная вспышка всеобъемлющей боли. Когда же всё это закончится? Я беззвучно открываю рот, но нет крика. Больше не могу кричать, не могу умирать и возвращаться. Я устала, у меня не осталось сил, меня самой больше не осталось.

–Достаточно, – сквозь черноту, в которой тонет моё сознание, раздаётся писклявый голосок докторши.

И моё тело, израненное, не способное двигаться, тащат в камеру, прислоняют спиной к стене, покрытой слизью, подвешивают за подмышки к железным скобам, так что подвижными остаются лишь запястья, и закрывают дверь.

Два дня, два чудесных, но в то же время ужасных, ведь меня могут вызвать на допрос в любой момент, я нахожусь в кромешной тьме. Скоро оборвётся нить моей жизни, окончательно, и никто на сей раз мне не поможет.

В коридоре послышались чьи– то шаги, их звук гулко отскакивал от бетонных стен. По моей спине пробежала противная струйка холодного пота, меня затрясло от ужаса. Шаги приближались, и все мои инстинкты оповещали, что идут за мной, но не допрашивать, не пытать. Меня собирались убить. Всё ближе и ближе звук шагов, всё чётче и чётче смрадное дыхание смерти.

Когда дверь камеры открылась, и щедрый коридорный свет рассеял тьму, я была уже не способна что либо соображать. Я орала, умоляла пощадить, кусалась и царапалась, извивалась в руках хмурых молчаливых мужчин, тащивших меня вдоль жёлтых стен, с облупившейся краской и чёрных металлических дверей. Самый страшный, самый унизительный и самый последний момент в моей жизни. Не помню, о чём я тогда просила, что выкрикивала, чем грозила. Помню лишь посеревший, от старости, потолок, длинные светильники с мертвенным светом, грязный пол, выложенный рыже– бордовой мозаикой из кафеля, кожаные плащи конвоиров и свой голос, полный отчаяния и бескрайнего ужаса.

Наконец, меня приволокли в белоснежную комнату с огромным окном во всю стену. Но за ним не кипела городская жизнь и не качались деревья. Окно выходило в зал, наполненный людьми. В самой же комнате стояла кушетка и небольшой столик , вокруг которого суетилась полная женщина в зелёном медицинском костюме. И эта мирная картина, где столик накрыт стерильной салфеткой, где пахнет спиртом и хлоркой, где всё дышит чистотой, напугала меня ещё сильнее, чем слоник со своими орудиями пыток, чем камера– стакан.

Я ослабла в одно мгновение и повисла на руках мужчин. К горлу подкатила тошнота, в глазах помутилось. А из зала, на меня смотрело множество глаз, любопытных, осуждающих, заинтересованных, возбуждённых. Меня сгрузили на кушетку, вновь, как и тогда у следователя, закрепили конечности ремнями, и какой– то худой высокий очкарик в строгом чёрном костюме встал напротив окна.

– Уважаемые студенты, – торжественно произнёс он. – Сейчас, на ваших глазах состоится казнь изменника Родине. Предатель получит такую смерть, какую заслужил. Инъекция, вводимая заключённому в вену, действует мгновенно. С помощью монитора, вы сможете видеть, судорожные сокращения гладкой и поперечно– полосатой мускулатуры, разрывы сосудов и разрушения внутренних органов. А чтобы вас не смущали крики заключённого, рекомендуем воспользоваться специальными наушниками. Вам, как будущим юристам должно быть известно, что для предателей родины суды не предусмотрены. Не стоит разбираться в мотивах поступков того, кто порочит своим присутствием воздух родной страны и распространяет заразу инакомыслия. Так избавим же родную землю от предательства и лжи! Медицинский работник, вводите инъекцию! Слава триумвирату! Слава СГБ!

– Слава великому триумвирату! – вторил нестройный хор голосов за окном.

Ослепительно белый свет, льющийся из квадратных ламп, лицо медицинской сестры, на половину скрытое маской. Это будет последним, что я увижу перед смертью.

Внезапно дверь белой комнаты распахнулась, и голос, который я с начала не узнала, таким властным и жёстким он мне показался, произнёс:

– Отставить! Я хочу лично побеседовать с заключённой. Попрошу всех удалиться из помещения.

Люди поспешно оставили нас с генералом Карпеевым наедине. Этот старый, но по прежнему крепкий, статный и мускулистый мужчина, похоже, никуда не торопился. В мою сторону даже и не смотрел, медленно прогуливался по кабинету, шурша кожаным болотным плащом, всем своим видом показывая, что моя жизнь полностью в его руках.

Наконец, Карпеев опустился на табуретку, рядом со мной, обдав меня запахом старомодного одеколона и табака. Свежий, аккуратный, с короткими седыми усиками под крупным мясистым носом, серыми глазами, глядящими с гадливостью. Ещё бы, перед ним лежало побитое, грязное зловонное существо. Жалкое, раздавленное, дрожащее от страха. Сама себе противна, а окружающим какого?

– Вампирская подстилка, – процедил он, поднимая двумя пальцами мой подбородок, заставляя смотреть ему в лицо. – Знаешь, почему тебя решили казнить? Потому, что ты никчёмная, тупая тварь, и пользы от тебя нашему государству, как от козла молока. Думала, что сможешь всех обмануть? Напрасно, девочка. Всё же генеральские звёзды даются не за красивые глазки. Соединила с вампиром ауру и считаешь себя неуязвимой?

Пальцы сжали мой подбородок так сильно, что хрустнула кость, а на глаза выступили слёзы.

– Что, жалко своего любовника, шлюха? – слюна Карпеева попала мне в глаз, упала на щёку. – А пропавших людей не жалко? Думаешь, своим молчанием его спасти? Его и таких же поганых кровососущих гадов, как он, всю их проклятую странёнку? Вот только я хитрее какой– то сопливой девчонки, не находишь? Твой кровосос сам к нам прибежит, рано или поздно. И вот тогда то мы и узнаем, где тот хренов портал.

– Если бы родное правительство тратило наши налоги не на своё обогащение, а на защиту страны, то и никакие вампиры, приходящие через портал…

Губы не слушались, горло раздирала боль, но я смогла это произнести. Мне терять нечего, так зачем скрывать свои истинные мысли?

Лицо Карпеева с каждой минутой багровело от ярости, в уголках рта пузырилась слюна, ноздри расширялись и в них дрожали седые волоски.

– Ох с каким бы удовольствием я превратил тебя в овощ, неподвижный и мочащийся под себя, неблагодарная тварь. Но мне придётся спасти твою никчёмную жизнь ради Агнессы, ради любви к ней.

Я молчала, затаив дыхание, не в силах поверить, что смерть откладывается, а превращение меня в овощ ему тоже не выгодно. И пусть этот мужик называет меня самыми грязными словами на свете, пусть я больше никогда не увижу своего вампира, главное – он жив, и я останусь жива.

– Сейчас тебе введут снотворное, а на мониторе запустят фильм о разрушениях организма другого человека. И все присутствующие подумают, что ты умерла. Из этого кабинета тебя отвезут в операционную, где очистят твою память, полностью. Я думаю, что твои воспоминания не такая уж большая плата за жизнь.

Слова генерала доходили до меня с трудом, плевать, плевать на всё, лишь бы выжить, лишь бы избежать мучительной и унизительной смерти на глазах любопытствующей толпы студентов.

С призрением харкнув мне в лицо, Карпеев вышел, а я осталась неподвижно лежать с кляксой его мокроты на лбу.

Глава 23

Я твёрдо уверена в том, что имя, данное ребёнку при рождении, предопределяет его судьбу, иначе, как ещё можно объяснить мои неудачи?

Кого мне благодарить за своё ужасное имя сомнений не было. Кто, как ни дед, мог придумать для меня подобное безобразие? Только вот с какой целью он это сделал? Чем ему помешал младенец? Кстати о деде. Отношения у нас довольно странные. Ну, во– первых– он просто ненавидит, когда я его называю дедом. Его так и передёргивает, когда он это слышит. Во– вторых– меня дедушка считает существом безмозглым и никудышным и, от того, старается лишний раз ко мне не обращаться. Ну. А в третьих – любит мою бабушку до безумия, рычит, если я о чём– то ей рассказываю, чем– то делюсь.

– Твой бред никому не интересен! – рявкает дед, если вдруг застанет нас за чаепитием или лепкой пельменей. – Марш к себе в комнату, и постарайся, чтобы я тебя не видел!

В такие моменты я ухожу так быстро, как только позволяют заплетающиеся ноги и слышу за спиной укоризненный голос бабушки.

– Зачем ты так с ней? У девочки и так мало радости в жизни.

– Не потакай её капризам, дорогая. Она должна жить в строгих рамках без всяких послаблений. Тем лучше для неё самой.

– Но ведь она ничего не просит. – возражение бабушки звучит неуверенно, робко, словно она боится разозлить деда. – Мы просто общаемся.

Дальше дед шепчет что– то, непредназначенное для моих ушей. Сколько не стараюсь, но разобрать не могу.

Вот и сегодня, я сидела в комнате, ожидая, когда дед уйдёт рубить дрова, чтобы вернуться к бабушке и продолжить прерванный разговор. За окном хмурился августовский полдень, промозглый, сырой. Низкое серовато– белое небо напоминало пузо гигантской рыбины. И под этим нависающим , раздутым пузом дрожали тополя, мокли дома и почерневшие заборы. Жирно блестела рыжая глинистая дорога. В колеях, словно в ржавых корытах, пузырилась дождевая вода.

У Светки, наверное, уже все собрались. Пьют, привезённый из столицы, кофе, разглядывают Светкины наряды, слушают о яркой городской жизни. Ничего, я могу и завтра Светку послушать. Всё равно ей не до меня. Так всегда бывает, в моём обществе нуждаются тогда, когда никого другого рядом нет. А, как появляется собеседник, обо мне забывают. Обидно, конечно, но это лучше, чем совсем ничего.

Прошлой зимой я извелась от тоски. Дед целыми днями сидел дома, не позволяя мне выходить из комнаты, заговаривать с бабушкой, есть с ними за одним столом. Эти жёсткие меры предосторожности порекомендовал ему мой лечащий врач. Ведь любой, даже самый незначительный раздражитель, будь то запах, цвет или слово, мог спровоцировать новый приступ. Меня спасали лишь книги– мои истинные друзья, собеседники и учителя. Дед хотел лишить меня и чтения, но бабушка устроила ему такую головомойку, что он тут же заткнулся. А по весне, когда снег растаял, бабушка настояла, чтобы мне позволили прогуливаться во дворе. Я ходила вокруг дома, с наслаждением вдыхая свежий запах, проснувшейся после зимней спячки, почвы, наблюдала, как с каждым днём всё гуще разрастается трава, как нежная, лёгкая зелёная дымка, покрывающая ветви берёз и тополей постепенно превращается в шелестящую крону. Бабушка отвоёвывала для меня новые и новые послабления. В итоге, мне было позволено есть вместе с ними, ходить по дому, бывать на улице и даже говорить, но, исключительно, по делу.

А летом, я познакомилась со Светой. Эта девушка, вполне милая, весёлая и дружелюбная приехала на каникулы к бабушке. Она рассказывала об учёбе в институте, о преподавателях и однокурсниках, студенческих забавах и суровых сессионных буднях. Я слушала и завидовала. В моей жизни этого не было никогда, и никогда уже не будет.

– Почему тебя не отправят учиться? – спрашивала Светка. – У нас на факультете тоже учатся инвалиды. Есть один слепой парень, отличник между прочим, и девчонка, с протезом вместо ноги. И ничего. Давай, уговаривай своего сурового деда, и поехали в город. А то сгниёшь в этой глуши, где одни старики остались, а из молодёжи лишь тракторист да фельдшерица.

В столицу мне хотелось, в институт, где много молодёжи и кипит жизнь хотелось тоже. Но какой смысл в обучении, если после очередного приступа я вновь всё забуду, как это произошло прошлой зимой.

Оказывается, мы переехали в эту деревню недавно, а раньше жили в маленьком городишке. Я так же сидела дома, под присмотром бабушки и деда, выходила с ними на прогулку. Ко мне приходили учителя из школы, находящейся по соседству. Каждые два года у меня начинались приступы. Я кричала, бросалась на людей, рвала на себе одежду, каталась по полу. Дед сразу же вызывал скорую, меня доставляли в больницу для душевно больных, лечили. Но в памяти ничего не оставалось. Девственно белый, очищенный от всякого прошлого лист, пиши, что хочешь. Я забывала абсолютно всё, как меня зовут, сколько мне лет, окружающих людей, события своей жизни. Так о какой учёбе могла идти речь? Но разве поведаешь об этом подруге? Сумасшедших боятся, стараются обходить стороной, а Свету, такую утончённую, насквозь урбанизированную, разностороннюю я потерять была не готова.

Осенью подруга уехала, и я вновь осталась одна. Но в моей душе теплился огонёк надежды, на новую встречу со Светланой. Я мечтала, как вновь настанет лето, и мы встретимся. Представляла, как она, усевшись со мной рядом на завалинке с миской, наполненной блестящим полосатым крыжовником, начнёт рассказывать свои студенческие байки. Я сама сочиняла истории от её лица и представляла себя ею. Вот я– Светка сижу в уличном кафе под разноцветным тентом и смеюсь с друзьями, вот я гуляю по городским улицам под руку с парнем. Раз уж мне не светят радости жизни, пусть они будут у Светы. Пусть проживёт свою молодость за нас двоих, а я за нас двоих помечтаю. Бред? Возможно. Но чего вы ожидали от сумасшедшей?

Наконец -то! Стук топора, дерево раскалывается с сухим треском. У меня есть час, целый час, чтобы поговорить с бабушкой. Как мало мне нужно для счастья, шестьдесят минут без деда, его ворчания и упрёков.

На кухне уже пахло готовящимися щами. Бабушка, стоящая ко мне спиной, резко обернулась на скрип открываемой двери. Прядь седых волос выбилась из под косынки и мешала, закрывая обзор левому глазу.

Я уселась за стол, машинально обводя пальцем квадратики на выцветшей клеёнке.

– Ну, так что,– разговор о снах необходимо было продолжить, от чего– то мне казалось это важным. – Бабушка, это не просто сны, понимаешь? В них я живее себя наяву. Да, ты права, сны – это накопленная за день информация, испытанные мною эмоции, переработанные мозгом и отправленные в подсознание. Но ведь, если верить вам с дедом, я никогда не видела моря, никогда не поднималась в горы, не писала на школьной доске. Так почему же мне всё это снится?

О том, что мне снится мужчина с пронзительным зелёным взглядом, я промолчала. Было стыдно рассказывать о, заставляющих закипать кровь, прикосновениях, обжигающих поцелуях, о тянущей боли в низу живота и колотящемся сердце после пробуждения.

– Что значит: «Если верить вам с дедом»? По– твоему мы тебя обманываем? – бабушка села напротив меня, комкая полотенце в морщинистых руках.

Уходит от разговора, старается перевести его на другую тему. Ну да, сейчас начнутся упрёки в неблагодарности, рассказы о своей жертвенности, ведь ради меня им пришлось переехать в глушь из любимого городишки, где у них были друзья, работа и прочие блага. А для пущей убедительности мы ещё и всплакнём. Но нет, больше со мной этот номер не пройдёт.

– Откуда мне знать, врёте или не врёте. Я же ничего не помню, в том числе и вас. По тому и спрашиваю. Я даже не уверена в том, что меня зовут Зинаида и мне восемнадцать лет.

Скорее всего, решимость узнать всё до конца бабушка прочла на моём лице и услышала в голосе, так как отказалась от старой, но такой верной, давно проработанной схемы. В её серых, выцветших глазах мелькнуло изумление и даже что… Страх?

– Милая моя, – сухая бабушкина ладонь накрыла мои пальцы. Теперь взгляд стал сочувствующий, полный боли, истинной, неподдельной. Боль за своё дитя, смешанная с тревогой, жалостью и нежностью. Отвратительный микс, предназначенный лишь тяжело больному, обречённому, но такому дорогому человеку.– Всё это твоя болезнь, и не более. Врач предупреждал нас об этом.

А если страх разоблачения и изумление мне показались? Я же чокнутая, мне что угодно привидится может?

– А ещё, – пока нет деда, я решила воспользоваться моментом и выспросить всё. – Мне кажется, что половины меня нет. Я не ощущаю себя целой, словно часть меня где– то далеко и пытается воссоединиться, но не может.

Ох, лучше бы я этого не говорила. Глаза бабушки заблестели от слёз, но не напускных, а настоящих, страшных. Слёзы отчаяния, безысходности. Она вскочила со своего места, порывисто меня обняла.

По спине моей пробежал холодный пот, я окаменела от ужаса перед неизвестностью. Если бабушка сейчас поведает мне всю правду, то она, не бабушка конечно, а правда, мне не понравится, очень не понравится.

– Девочка моя, – плечи бабушки тряслись, речь, от душащих старую женщину, слёз казалась невнятной. – Больной ты наш ребёнок! Ты ведь не всегда такой была. И в школу ходила, и с подругами гуляла. Но однажды, на тебя напал маньяк. Тебе тогда десять годков было. Он избивал тебя, насиловал в каком– то подвале, а когда ты ему надоела, бросил умирать. Тебя нашли случайно, ты умирала от травм и кровопотери. А этот гад сбежал, его так и не поймали. Врачам удалось спасти твою жизнь, но не здоровье. Вот откуда твоя болезнь, милая. А все эти сны и странные ощущения говорят о прогрессировании твоего заболевания.

Бабушка вновь стала деловитой, подошла к плите, начала помешивать свои щи. Меня же затошнило. Неужели этот кошмар произошёл со мной? Неужели из– за какого– то урода я стала безумной калекой? А могла бы учиться в институте, как Светка, встречаться с друзьями, целоваться с мальчиками, танцевать на дискотеках. Нет, хватит существовать, словно неодушевлённый предмет, хватит оплакивать свою судьбу. И пусть я не смогу никогда нормально ходить, пусть мои ноги не желают двигаться и заплетаются, как у вечно пьяного кузнеца Петровича. Пусть моё тело коряво и неуклюже. Но я смогу всё вспомнить, свою жизнь, разделённую на «До» и « После». И не важно, что воспоминания могут причинить мне боль. Я личность, у которой должно быть не только безрадостное унылое настоящее, а ещё прошлое, каким бы оно не было, и будущее. Пока не знаю как, но я вспомню.

– Надо сказать деду, – бабушка пригубила своё кулинарное творения из деревянной ложки. – Он что-нибудь придумает с твоими снами. Он ведь у нас такой, из любой ситуации выход найдёт.

– Убьёт меня, чтоб не мучалась, и вас не мучила, чем не выход? – не удержалась я от шпильки. Вот чего мне не хотелось, так это очередных дедушкиных терапевтических мероприятий.

– Не смей говорить такое про деда! – старушка в сердцах швырнула ложку на стол. Остатки супа разлетелись по кухне мелкими брызгами. – Он столько для тебя делает, неблагодарная ты девчонка!

– Для тебя делает, – бабушка пришла в неистовство, но меня уже несло. Да, я сумасшедшая, я доставила им неприятности, я создаю проблемы своей беспомощностью, но разве это повод относиться ко мне с таким призрением, пытаясь унизить, указать на место, словно приблудной собачонке? – Все его действия продиктованы любовью к тебе, но ни как не ко мне. Да мне она и не нужна, обойдусь. Вот только, я человек и требую, чтобы ко мне относились, как к человеку!

– Требует она. Дед работу оставил, с друзьями расстался, превратился в деревенщину, рубит дрова, топит баню, картошку сажает. Всю жизнь перекроил под старость лет, чтобы Зиночке нашей было хорошо, чтобы она воздухом свежим дышала, молочко парное пила. А Зиночка требует уважения. Только вот чем ты его заслужила, скажи на милость? И прекрати чесаться, словно шелудивая псина, смотреть тошно!

Бабка больно ударила меня по руке, которую я с упоением, сама того не замечая, чесала уже третий день. Что за комары в этой деревне, не комары, а мутанты какие– то. Волдырь покоя ни днём ни ночью не даёт.

Ответы, довольно достойные и аргументированные, крутились на языке, но произнести их в слух я не решилась. А то, чего доброго, откажется меня отвести к Светке, а по размытой от дождя глинистой дороге я сама до неё не доберусь. Пришлось покорно опустить глазки долу и пролепетать извинения.

Глава 24

Эх! Почему я никак не могу привыкнуть к тому, что любые мои мечты терпят крах, даже самые, что ни на есть приземлённые? Почему обидно до слёз, когда всё получается ни так, как бы мне хотелось? Но разве я много требую от жизни? Разве многое прошу? У кого– то есть и большее, а мне отказано даже в самой малости.

С досадой я смотрела, как Светка роется в разноцветном ворохе своих нарядов, выбирая подходящую тряпочку для фельдшерицы Мирки.

Мирослава приходит в неописуемый, поросячий восторг от каждой кофточки, каждого платья. Она готова нацепить на себя всё и сразу, но стилист, коим возомнила себя Света, непреклонен.

– Нет, Мир, эта футболка полосатая, она будет тебя увеличивать.

– Светуль, – шутливо подлизывается Мирослава. – А вот эту, красненькую.

– А красная тебя бледнит, а нам необходимо подчеркнуть твой загар. Вот возьми жёлтую майку.

Вещь яркой канарейкой летит прямо в фельдшерицу, сидящую на диване. Та жадно хватает её и принимается сдирать с себя выгоревшее платье. Кожа Мирославы загорелая, с приятным блеском, спина широкая, ноги и руки сильные, жилистые, привыкшие к тяжёлой физической работе. Здоровая, молодая женщина, готовая создать семью. И сегодня она собралась на охоту.

А я так ждала этого вечера, когда бабушка освободится, отведёт меня к Светке, и мы вместе с подругой будем сидеть в её саду, перебирая смородину, и разговаривать . Светка расскажет мне о своём парне, который остался в столице, о подруге, которая только претворяется подругой, а на самом деле готова подставить и воткнуть нож в спину, о неказистом поклоннике, о дискотеках и общаге, о … Да всё равно о чём, главное сидеть рядом, слушать и думать, что только мне Светка доверяет свои тайны, что только со мной она может быть настоящей, открытой, искренней.

Бабушка вела меня к Светкиному дому ворча на лужи, которые нужно обходить, грязь, в которой увязают колоши, и, конечно же, на меня, ведь это по моей вине приходится тащиться через пол деревни. Я молчала, вдыхала свежий деревенский воздух, удивляясь тому, как в нём странным образом гармонируют, смешиваясь в причудливый букет, запахи свеже– скошенной травы, мокрой земли, топящихся бань и навоза.

На каждой травинке, каждом листке горели, в лучах заходящего, внезапно появившегося солнца, капли, оставленные недавно прошедшим дождём. Мои ноги, как всегда, заплетались, тело неуклюже тянуло нас с бабушкой вниз, прямо в раскисшую красную глину. Но мы продолжали идти, мимо низеньких домишек, покосившихся заборов, жирных кур, клюющих что– то во дворах.

Да, Светка, моя единственная, моя лучшая подруга, уедет, её вновь закружит водоворот студенческой жизни, но этот вечер, проведённый с ней, навсегда останется в моей памяти. И зимними вечерами я буду вспоминать весёлые истории, что она рассказала мне, откровения и секреты. Я смогу убедить себя в том, что кроме меня об этом никто не знает, что я особенная, раз Светка посвятила меня в свои тайны. Самообман? Игра? Пусть! Ведь должен же быть у человека кто– то, о ком можно вспоминать, ждать встречи. Ведь если такого нет, не долго и сума сойти.

Каково же было моё разочарование, когда в доме подруги я увидела фельдшерицу.

Да ещё и бабушка масла в огонь подлила.

– Светочка, – ну прямо таки само радушие. – Как надоест она вам, позвони мне, я её заберу.

В лицо бросилась краска стыда, гнева, обиды. Щёки полыхнули так, что наверное, на них можно было бы мясо размораживать. Обо мне говорили, как о зверушке, вещи. Правильно, за что меня уважать? В тот момент я ненавидела бабушку. Трудно любить того, кого не знаешь тяжело испытывать чувство благодарности к тому, чьих деяний не помнишь. А если и не любишь, то и не станешь оправдывать, не будешь прощать.

– Светочка, – нет, бабка специально что ли на скандал нарывается? – А может я её тогда уведу, может она вам мешает?

Я жалкий, беспомощный инвалид, хотят – уведут, хотят – приведут, хотят -оскорбят. А что я? Буду молчать, чтобы хуже не было.

– Да нет, Агнесса Дмитриевна, – принялись убеждать девчонки. – пусть сидит, всё нормально.

Бабка, наконец, ушла, а я осталась. Вот только настроение моё было уже испорчено.

Светка и Мирослава весело щебетали, я же, безучастно блуждала взглядом по комнате. Сейчас девчонки соберутся куда-нибудь в клуб или к реке, чтобы посидеть на берегу у костра, послушать фальшивое пение под гитару, посмеяться над сальными анекдотами, запечь на углях картошку, выпить пива. И всё это, даже спорить не буду, гораздо интереснее, чем болтать с больной ограниченной девочкой. Обидно? Ещё как!

– Слушай, – протянула Мира, крутясь у зеркала. – А куда мы Зинку то денем? Мы её до реки не дотащим, да и домой вернёмся поздно, бабка её с ума сойдёт.

Вновь обо мне говорят в третьем лице! Почему считается, что если у тебя нет ног, рук или глаза, то и мозгов ты тоже лишён?

– Да Витёк машину купил, заедет за нами. А, что касается позднего возвращения домой, так Зинке восемнадцать лет, взрослая девица уже, чего ей со стариками целыми днями сидеть. Правда, Зин?

Я натянуто улыбнулась. Со Светкой, конечно, трудно не согласиться, но вновь решили за меня. Все в этом мире решают за меня, как же надоело то!

Машина Витьки– пастуха была тесной, пыхтела и выпускала сизые зловонные клубы выхлопного газа, но девицы пришли в восторг, а я вздохнула с облегчением, ведь за тёмно– зелёными стенами железного страшилища, меня ни дед, ни бабка не увидят, а значит, и не остановят.

– Ой, давно на отечественныхмашинках не каталась, – хохотала Светка. – Всё на эвильских, да на эвильских.

Её серебристый смех звенел колокольчиком, разносясь по затихающей деревенской улице.

– Всё для тебя, моя радость, – Витька многозначительно подмигнул подруге глядя в зеркало.

Света считала, что у настоящей леди всегда должен быть поклонник. Деревенский пастух, или дворник, пожилой профессор или юный студент– не важно. Главное – внимание мужчин, их готовность услужить красивой даме, зарабатывая её благосклонность. В открытое окно врывался свежий вечерний ветер, занося в салон машины запах полыни, смешиваясь с ароматами туалетной воды девчонок и сигаретным духом тракториста– Лёхи. Кстати на Лёху и собралась охотится Мирослава. А для меня пары нет. Ну и не надо. Не очень то и хотелось.

Плясали рыжие зубцы костра, пахло дымом, картошкой и жаренным хлебом. Лица ребят казались оранжевыми. От реки тянуло нежной прохладой. И было хорошо так сидеть, глядя на то, как Витёк ворошит веткой угли, как Лёха перебирает струны гитары, ощущая боль в пальцах, от прикосновения к горячей картошке.

Безмятежный, тёплый августовский вечер, один из последних вечеров уходящего лета. И на душе становится немного печально, и хочется крикнуть: « Остановись, лето, не уходи! Мне не хватило твоего тепла, твоих ласковых ветров и звёздных ночей!» Но лето неумолимо утекает, тает, гаснет.

– Слушайте! – вдруг вскрикнула Светлана. – Сегодня же 21 августа!

– Ну и чё? – Лёха сделал большой глоток из бутылки, затем протянул её Мирославе.

– Сегодня день вызова демона.

– Точняк! – поддержал Витька. – В этот день всякая нечисть по планете гуляет и может прийти на зов человека. А чё, может позовём.

– Может не надо, – Мирослава прижалась к трактористу, вдавливаясь бюстом в его бок.

Лёха в долгу не остался, и его рука начала с особым интересом изучать тело фельдшерицы.

Демонов я не боялась, так как знала, откуда взялась эта байка. 21 августа вампиры объявили людям о возвращении долга и потребовали по одному человеку из каждой семьи. Но люди, плохо знающие историю человеческого государства, и те, кому не хватает острых ощущений, считают этот летний день самым страшным днём в году и пытаются вызвать демона, даже какие– то обряды придумали.

Витька тут же нарвал полыни и сжёг её, превратив в горку пепла. Потом каждый из нас, пожертвовал частью себя. Я и Светка вырвали по волосу, Мира бросила в пепел заусенец, Витёк, пытаясь произвести впечатление на Светлану, проколол палец перочинным ножом, а Лёха, особо не мудрствуя, просто плюнул. Когда жертва была готова, Светка принялась на распев произносить слова вызова.

Вот знала я, что всё это игра, забава на пьяную от пива, костра и дыхания хвойного леса, голову, но всё равно было жутко, и весело.

– Демон, появись, жертвы нашей коснись. Услышь нас, покажи свой лик…

Сразу было ясно, что и Светка ни в какого демона не верит, а её заклинание – чистая импровизация.

Когда фантазия подруги иссякла воцарилась тишина. Лишь было слышно потрескивание костра, кваканье лягушек в зарослях камыша да уханье совы.

Я ещё успела подумать о том, что за сегодняшний вечер, который оказался на редкость весёлым и живым, мне придётся заплатить дорогой ценой, как из леса на поляну вышел тот, кого мы звали.

Тёмная сгорбленная фигура стремительно приближалась к нашему костру.

Мы завизжали, сжавшись в одну кучку, парни заорали, затопали ногами, но благополучно принялись отступать, пытаясь спастись бегством.

– Не подходи, – едва шевеля языком бормотал Витёк, вытягивая нож,

Лезвие ножа дрожало, губы парня дрожали тоже.

А фигура приближалась медленно, словно была уверена в том, что жертва никуда от неё не уйдёт.

Слишком самоуверенным оказался этот демон, так как компания, наконец придя в себя бросилась наутёк, оставив меня на растерзание странному психу, бродящему по ночам в лесу. Вот сейчас и закончится моя бесславная, никчёмная жизнь. Будут ли обо мне горевать бабушка и дед? А Светка вспоминать будет?

Псих откинул капюшон и сел напротив меня. Языки костра осветили его усталое старческое лицо, изборождённое морщинами, седые волосы и глаза. А вот глаза светились молодостью, жизнью, весельем, словно принадлежали другому человеку.

– Как тебя назвали? – голос старца, не старика, ни старикашки, а именно старца показался мне смутно знакомым. В нём, в этом глубоком голосе звучала мощь, скрытая, запрятанная.

– Зинаида, – прошептала я одними губами.

Нет, этот седовласый мудрец, гладковыбритый, с чарующим голосом и озорным взглядом не может оказаться маньяком. Во– первых– слишком стар, во– вторых– не погнался ведь он за красивой Светкой и соблазнительной Мирославой. А маньяков должен подстёгивать, возбуждать вид убегающей жертвы, или я это с собаками путаю?

– Тебе не идёт это имя, – старец покачал головой.

– А какое идёт?

Если честно, на мнение старого бродяги мне было глубоко наплевать. Гораздо больше интересовала перспектива возвращения домой или вернее отсутствие этой самой перспективы. Далеко ли я уйду ночью, на заплетающихся слабых ногах по буеракам?

– Своё, – ответил старик. – Тебе идёт твоё собственное имя.

– Ну и как же меня зовут?– да уж, содержательный разговор у нас получается, ничего не скажешь.

–А это ты сама вспомнить должна. А ещё, откуда ты, кем ты была ранее, и почему ты здесь.

– А как вы догадались?

– Вижу. Я профессор психологии, как раз занимаюсь проблемой амнезии. Приехал сюда, в глушь, чтобы писать книгу в тишине. Поселился в сторожке.

Причин не верить этому человеку, впрочем, как и верить, у меня не было. Но его объяснения поставили всё худо– бедно по своим местам, так что можно было не бояться. Тем более, кто знает, может он сможет мне помочь.

– Я не помню ничего. Каждые два года у меня начинаются приступы, а после них– чистый лист. Можно начинать жизнь заново, ни воспоминаний, ни стремлений, ни обид. У меня ничего нет, я одна, я просто больное существо, с которым возятся, которое должно испытывать благодарность, любить своих благодетелей, которое не за что уважать!

Я и сама не заметила, как перешла на крик. Слёзы текли по щекам, горло сжималось в спазме. Лицо старика расплывалась, становилось не чётким.

– Я никому не нужна, они сбежали, вы же видели, как они сбежали? А как я теперь домой попаду?

Профессор слушал, не перебивая. Лишь когда силы мои иссякли, он взял мою руку в свою, слегка пожав. И мне показалось, что по венам потекла сила, живительная, наполняющее меня спокойствием, И в одно мгновение я избавилась от гадкого ощущения своей половинчатости, своей оторванности от чего– то целого.

–Так легче? – спросил он. И мне почудилась в его глазах боль, сожаление и вина.

Почему он так смотрит? Может понимает, что я безнадёжна, и медицина в моём случаи бессильна?

– Ты вспомнишь, – проговорил старец, продолжая удерживать мои пальцы в своей, не по– старчески горячей, ладони.

Какая пронзительная зелень глаз! Что она мне напоминает, почему так легко, так комфортно находится рядом с этим человеком? Почему так страшно потерять его?

– Зина! – издалека раздавался хор нестройных голосов.

Повернув голову в их сторону, я увидела множество фонарей. Это что же, вся деревня отправилась на мои поиски?

– Зинуша, внученька моя! – причитала бабка, будто меня сейчас шли не искать, а хоронить.

– Тебя ищут, – сказал старик. – Боюсь, что работа над твоей памятью завершится, не успев начаться.

Выбор, этот странный человек давал мне выбор. Уйти с ним в неизвестность, не зная о нём ничего, но в надежде обрести себя, или вернуться к старой жизни, где царят недомолвки, какие– то сомнительные факты из моей биографии, не стыкующиеся между собой?

Голоса людей становились громче, холодный свет фонариков ярче.

– Тебе решать, – тихо, и как-то обречённо говорил профессор. – Нужно ли тебе это? Может быть лучше остаться Зинаидой и тихо жить новой жизнью, ничего не зная о себе.

– Я хочу помнить.

Эти слова оказались роковыми, и мне показалось, что во взгляде моего нового знакомого мелькнуло облегчение и даже светлая радость. Неужели я заинтересовала его, как пациентка? Может, он будет писать обо мне свою работу?

Но додумать дальше я не успела. Моё сознание поглотила тьма, но не страшная, мертвенная и тяжёлая, а мягкая и бархатистая, тёплая и уютная, словно южная ночь.

Глава 25

Утром человек воспринимает мир иначе, и собственные поступки оценивает совсем по-другому. Если вчера вечером моя авантюра казалась мне верхом смелости, протестным маршем против рамок, в которые меня втиснул деспотичный дед и покорная ему бабушка, шагом к изменению своей жизни в лучшую сторону. То с первым солнечным лучом, мазнувшем по моей щеке, в груди и животе защемило от осознания своей глупости, стыда и отчаяния, что ничего нельзя вернуть обратно. Отмотать то мгновение назад, словно киноплёнку.

И чем мне поможет этот старик, пусть он даже трижды профессор? Ну вспомню я свою деревянную лошадку и детский горшок, свой школьный портфель и первую учительницу, того ублюдка, что искалечил мою душу, тело и разум, а дальше то что? Не думаю, что в моей жизни было нечто такое, без воспоминаний о котором, я не смогла бы существовать. И с чего я решила, что дед и бабка, скрывают от меня какую– то тайну? Книг начиталась, вот и мерещатся мне всякие тайны да интриги. А жизнь то она намного проще, намного прозаичнее. Ох, и дура я дурище!

Сквозь мутное оконце избушки просачивался розовый свет наступающего утра, густой яркий, словно клубничный сок, смешанный с молоком. День обещал быть ясным. Радостно чирикали пробудившиеся птахи, пахло речной тиной и намоченными каплями росы, хвоей и травой.

Дверь со скрипом открылась, впустив в избушку струю прохладного, свежего воздуха.

– Доброе утро, – старик нёс в одной руке закопчённый, исходящий паром чайник, а в другой плетеную корзину, накрытую белым полотенцем.

Он что, на улице чайник кипятил? Печь же есть. Ну да ладно, у профессоров свои причуды.

Водрузив ношу на колченогий, грубо-сколоченный стол, старик откинул полотенце и только тогда позвал меня за стол.

– А вы уже в деревне побывали? – спросила я, чтобы хоть как– то начать разговор.

– Да, купил и сыра домашнего, и хлеба и смородины. Да ты ешь, работы сегодня у нас будет много.

Ну, всё, нужно расставить все точки, извиниться и попросить помощи, сама я до деревни не доберусь, даже ползком. Бабушка, наверное, не спала всю ночь, пила валерьянку, молилась, а дед? Клял меня, на чём свет стоит, жалел бабушку, и уже, небось, нарвал крапивы, чтобы отстегать меня по ногам и мягкому месту, когда вернусь. А ребята? Ведь не бросили они меня всё-таки, подняли деревню на мои поиски. Чувство вины облепляло удушливой паутиной, увязало в мыслях, сжимало горло.

– Мне нужно срочно домой, – краснея, словно малина в июльскую пору, пробормотала я.

– Ты не обязана быть всегда и для всех удобной. И если уж поставила перед собой цель, то иди к ней, не боясь осуждения со стороны других, потому, что эти самые другие тоже идут к своим целям.

Глаза профессора были серьёзны, строги. И теперь мне стало стыдно перед ним. В конце концов, человек предложил мне помощь, собирается потратить на меня время, хотя мог бы писать свою книгу и не возится с глупой деревенской девчонкой. А я дурью маюсь.

Вздохнув, я принялась за еду. Ничего страшного, переживу как-нибудь и их волнение за меня, и упрёки, когда я всё же появлюсь в деревне. Вот только что– то не ладное с этим профессором. Взгляд странный не то жалостливый, не то виноватый, не то печальный. А волосы, почему мокрые? Купался он что ли? Да уж, закалённый дедушка. Август, конечно, месяц летний, но вода довольно холодная, особенно на рассвете.

Когда с едой было покончено, старик поставил передо мной железную миску, наполненную водой.

– О ситуации, оставившей в памяти яркий эмоциональный след, мы думаем больше, чем о нейтральной. Следовательно, редкие события запоминаются лучше. Так что с начала попробуем поработать с наиболее значимыми воспоминаниями.

Старик смотрел прямо на меня вопросительно, ожидая чего– то, и это нервировало.

Муха безуспешно бьётся в мутное стекло, стараясь выбраться на волю.

В избе пахнет сырым деревом и полусгнившей соломой. Огромная печь, с посеревшей побелкой расположилась во всю стену, потолок низкий, стены бревенчатые, с торчащими лохмотьями сухого мха. Не самое лучшее место для лечения больных. Даже если я кому– то расскажу, что приходила в эту сторожку, чтобы вылечиться, на меня посмотрят, как на сумасшедшую и покрутят пальцем у виска.

– Человек постоянно испытывает эмоции, это ответная реакция на внешние или внутренние раздражители. Страх, злость, отвращение, печаль, нежность, радость, интерес и благодарность это лишь основные эмоции. Под их воздействием мы ощущаем изменения в теле, которые у каждого индивидуальны. У кого– то от радости щемит в груди, а у кого– то в области солнечного сплетения. Но редко кто из людей задумывается над цветом своих эмоций. Вампирам в этом отношении гораздо проще, они видят ауру, видят как она меняет окраску, в зависимости от настроения собеседника. Но даже они могут ошибаться, ведь цвет, к примеру у страха или злости, у каждого свой, в зависимости от ведущего воспоминания. Я рассказываю тебе обо всём этом, чтобы ты поняла, по какому принципу мы будем с тобой работать. Думаю, что лучше всего начать с положительных эмоций, например с интереса. Вот что ты ощущаешь, когда испытываешь интерес, любопытство. В какой части тела он располагается и какого он цвета?

Давно я не испытывала любопытство. Обычно мне было грустно, тоскливо, обидно. Хотя, когда в конце июня приехала Светка, мне же было любопытно послушать её новые студенческие байки. По телу бегали мелкие мурашки, горели уши, сжималось горло. Вот в горле, скорее всего, это самое любопытство и поселилось. А какого оно цвета? Жёлтого, наверное, как лето, как солнце, как Светкина чашка, наполненная крыжовником.

– Нашла? – а улыбка у профессора молодая, весёлая, тёплая, совсем не старческая. – Опусти ладони в воду, закрой глаза, вызови чувство любопытства, покажи картинку воде.

Ледяная вода обожгла пальцы, сквозь оранжевую кожу закрытых век был виден лишь солнечный свет, бьющий в окно, послышался скрип деревянных половиц под шагами старика, да крик кукушки.

– Кукушка, кукушка, сколько мне жить осталось?

Вот только ответа всезнающей птицы мне получить не удалось, сознание поплыло.

Огромная ёлка в углу. В жёлтом стеклянном шарике отражается лицо трёхлетней девочки. На голове огромный бант, сама она в пышном розовом платье со множеством рюшек. Девочка любуется своим отражением в ёлочной игрушке, и удивляется, ведь в шарике всё жёлтое, и бант, и платье, и бабушка, стоящая за спиной.

– Открой коробку, – говорит бабуля.

Девочка наклоняется и достаёт из под ёлки яркую упаковку, в которой лежит кукла, очень похожая на грудного ребёнка, с соской во рту и жёлтых ползунках.

Картинка подёрнулась рябью, а на её смену появилась другая. Ясное сентябрьское утро, пахнет свежей краской и цветами. Девочка сидит за партой и смотрит в окно, на покрытые золотом деревья, облитые солнцем. Ей кажется, что ничего нет на свете красивее, чем желтизна осенних тополей на фоне пронзительного голубого неба. А у доски стоит учительница, самая первая, самая умная и красивая. И имя у неё необычное Олимпиада Вячеславовна. Она говорит очень мудрые слова, которые девочка не совсем понимает, но слушает с большим интересом. ..

Жёлтый диск луны над рекой, золотистая дорожка на тёмной глади воды. Девочка ёжится от холода, она не думала, что к вечеру будет так прохладно. Но стоит ли переживать из за какого– то ветра и потенциальной простуды. Сейчас у девочки другие заботы, или, вернее сказать, одна, самая главная забота по имени Миша Кобылкин. На городской площади, несмотря на поздний час, царит оживление. Выпускники всех школ тут и там, разноцветными кучками отмечают прощание со школой, пьют шампанское, поют песни под гитару, смеются. Девочка волнуется. Она знает, что поговорить с Мишей нужно именно сегодня, ведь завтра уже начнётся другая жизнь. Но что он скажет? Ответит ли на её чувства? Ей не страшно, ей интересно, Миша ей нравится, но не на столько, чтобы бояться отказа.

Город до краёв наполнен солнечным светом, он яркий, живой, праздничный. От пушистого фонтана веет прохладой, летят брызги. Пахнет водой и свежестью. Двое влюблённых стоят на парапете, волосы мужчины золотистые, ветер играет непокорными прядями, выбившимися из хвоста на затылке. Девушка проводит рукой по гладкой щеке своего спутника, тот улыбается и целует маленькую ладошку. Девушка оглядывается, ей интересен город, она хочет, как можно больше о нём узнать. Она хочет полюбить этот город так же, как любит золотоволосого мужчину, ведь это его родина, а девушка готова принять всё, что связано с её возлюбленным.

Меня резко выбросило в реальность, и я с начала ни как не могла сообразить где нахожусь.

Старик сидел на против меня и смотрел тревожно, выжидающе. Чего он ждёт? Благодарности? А может быть что– то пошло не так, не даром же во взгляде столько тревоги, печали и даже обиды. А всё, что я видела было со мной? И детство, и выпускной, и блондин у фонтана? Но в каждом из воспоминаний я здорова, мои ноги легки, а тело подвижно. Странный южный город? Куда это меня занесло тогда, в Синеморск что ли? Только там такая природа пальмы, кипарисы, магнолии. У меня был мужчина, и мы с ним отдыхали в Синеморске? Почему же бабушка утверждает, что я всю свою жизнь влачила жалкое существование беспомощного инвалида? А старик не произносил ни слова, изучая меня.

– Что скажешь? – спросил он, когда молчание стало уже невыносимым.

– Чувствую, что всё это было со мной, но где и когда не могу понять. Почему?

– Разумное существо испытывает ни одну эмоцию, а целый букет. Ты не только боишься, но и злишься, на себя или обстоятельства, не только радуешься, но и проявляешь интерес, не только обижаешься, но ещё и гневаешься или грустишь. А мы рассмотрели лишь те события, где ты испытывала любопытство. Но наши воспоминания как цепь, одно звено, скреплено с другим. Память к тебе вернётся.

Странно, профессор не расспрашивал ни о моих воспоминаниях, ни о моём отношении к ним, словно видел всё вместе со мной.

– А теперь попробуем поработать с радостью. Найди её в своём теле, подумай, какого она цвета.

Вчера мне было радостно, когда мы с ребятами сидели у костра. Я даже смеялась над анекдотами и над Светкиными попытками вызвать демона. Моя радость приятным мягким комочком свернулась за грудиной. Она оранжевая, тёплая, уютная.

Качели взлетают к небу. Девочка смотрит вверх, на зелёные верхушки деревьев, на небо облитое рыжим закатом.

– Инга, домой! – кричит бабушка. – Слезай с качели, пора ужинать!

Но девочка продолжает смеяться и раскачиваться. Ведь это так приятно, когда твою кожу овевает тёплый летний ветер, когда захватывает дух, и кажется, что вот– вот взлетишь…

Огромный торт со свечами. Дети, затаив дыхание, ждут, когда нарядная девочка задует все десять свечей. Она набирает в грудь побольше воздуха и гасит трепещущие огоньки. В комнате становится темно, раздаются аплодисменты. Девочке кажется, что это самый счастливый день в её жизни. Ведь к ней в гости пришли подружки, они сейчас будут, есть очень вкусный торт с орешками и шоколадной крошкой, а в другой комнате лежит целая куча подарков…

Пляшет костёр. Нестройный хор молодых голосов затянул песню. На лицах ребят, на глянцевой поверхности гитары, на стекле бутылок и железе походных кружек отражается пламя. Студентка поёт вместе со всеми. Она недавно прочитала один роман, и теперь слова песни напомнили ей о нём. И девушке хочется думать, что песня написана про героев этой книги…

Рокочут, перекатываясь, лиловые морские волны, а над ними полыхает закат. Апельсиновое солнце опускается за горизонт, а мужчина и девушка летят ему на встречу. Мужчина смеётся, и его смех сливается с рокотом моря, а девушка кричит, от радости, от переполняющего душу восторга…

На этот раз реальность оказалась ко мне не столь милосердна. Моё тело трясло в ознобе, а голову сжимало так, словно она вот– вот лопнет.

И печь, и бревенчатые стены и мутный квадрат окна ходили ходуном. По телу разливалась слабость, не хватало воздуха.

– Тебе нужно выйти на воздух, – сказал старик, выволакивая меня на улицу.

Запах сосен и, находящейся неподалёку реки, отрезвили меня. Я уселась на землю, не обращая внимания на травинки и мелкие камешки, впивающиеся в кожу.

– Как тебя зовут, – старик всё это время сидел рядом, наблюдая за мной.

– Инга, – ответила я, и тут же поняла, как мне не хватало моего имени. Как давно я его не слышала и как устала быть Зинаидой без прошлого, без будущего. – Почему они мне врали? У меня всё было и школа, и выпускной, и студенчество, и даже мужчина. Что со мной произошло?! Почему я стала такой?!

Я уже кричала, тряся старика за плечи, топая ногами, хлюпая носом. Знала, что веду себя отвратительно, что потом мне будет стыдно, но ничего не могла с собой поделать. Мне было жаль той жизни, которой меня лишили, жаль воспоминаний, которые показались лишь небольшими фрагментами.

– Я не хочу быть неуклюжей Зинкой, понимаешь, не хочу! Я не смогу вернуться к деду и бабке, которые меня обманывают, которые лишили меня права помнить.

Горячая тяжёлая ладонь легла мне на плечо, успокаивая, поддерживая.

– Ты устала, – произнёс ровный голос профессора. – Мы продолжим завтра.

Вспышка бессильной ярости опустошила меня, и теперь я, стараясь ни о чём не думать, смотрела на красные стволы сосен. Меня ищут? Ну и пусть! Вернусь лишь тогда, когда буду всё о себе знать. Они мне лгали всё это время, придумали сказочку о маньяке, о моём хлипком здоровье. А я ещё мучалась угрызениями совести, мол, бедные, несчастные дедушка с бабушкой, возятся со мной с самого детства… А где же этот белобрысый? Мы расстались? Кто кого бросил?

Где– то вдали слышался лай собак и голоса людей.

– Зинаида! – кричали одни.

– Виктор! – кричали другие.

Витька тоже что– ли пропал? А он то куда делся? Небось валяется где -нибудь после вчерашнего.

День в лесной сторожке протёк как– то незаметно. Общество старика не тяготило, наоборот, с ним рядом я чувствовала себя комфортно, спокойно. Профессор был немногословен, не лез ни с расспросами, ни с нравоучениями, и меня это вполне устраивало. После обеда, состоящего из молодой варённой картошки и жаренных грибов, меня сморил сон, и я растянулась прямо на траве у порога, положив под голову свёрнутую ветровку, которую мне всучила вчера бабушка. Звенели комары, щебетали птахи, солнце ласкало кожу прощальными августовскими лучами.

Старик меня не беспокоил, но находился по близости.

А вечером мы молча сидели на поваленном дереве у реки. Профессор ловил рыбу, и получалось у него довольно ловко. Я даже слегка удивилась, мне всегда казалось, да и местные жители говорили, что в нашей речушке Углёвке рыбы не осталось. Ан нет, сидит городской от мозга до костей профессор психологии и вытягивает одну рыбку за другой, будто бы с рекой договорился.

– А как ваше имя? – наконец решилась спросить я. Ведь нужно же к нему, как– то обращаться.

– Виктор! Зинаида! –голоса то приближались, то отдалялись. Неужели Витьку так и не нашли?

– Это ты мне сама расскажешь, когда вспомнишь.

В глазах старика сверкнули лукавые зелёные огоньки. Где– то я всё же видела эти глаза и прыгающих в них зелёных чёртиков. Значит и правда, мы были знакомы, и я должна его вспомнить.

Глава 26

Из тягучего, невнятного сна меня что– то выдернуло. Открыв глаза, я уставилась в проём серого окна, за которым шумел дождь. Это был не мелкий моросящий, наводящий тоску дождик, а настоящий ливень, мощный, бесшабашный, полный молодости и неудержимой силы. Так бывает лишь весной, в середине мая, когда вдруг в один из ясных дней, гонимые потоком ветра, набегают густые, тёмные тучи. Становится жутко и, от чего– то, весело, будто бы попадаешь в волшебную страшную сказку. Упоительно пахнет грозой, свежестью листвы и молодой травой. И вот, с надувшихся от туч небес вырывается тёплые нити дождевой воды. Но кроме шума хлещущего по листве, траве и хлипкой крыше ливня, по лесу разносилось чьё– то пение. Голос казался смутно знакомым, от него щемило в груди, перехватывало дыхание. Язык, на котором пелась эта песня был мне незнаком, но каждый звук, каждая пропеваемая фраза дарили ощущение радости, незамутнённой, чистой, наполненной светом, самой жизнью. В ней было и тепло летних ливней, и свежесть зимнего снега, и заря над водной гладью, и смех ребёнка, и клейкость майской листвы.

И мне захотелось туда, под струи, летящие с неба, под тучи. Чтобы почувствовать как вода ласкает оголенную кожу, как липнет к телу намокшая одежда.

Я с трудом, цепляясь за шершавое дерево стен, выползла из избы, и запрокинула лицо к водянистому жидкому небу. К потемневшим соснам, вдыхая терпкий дух намокшей хвои.

– Твоя стихия вода, – услышала я голос Вилмара, но не здесь, а в другой, далёкой, навсегда утерянной жизни.

Никогда больше не повторятся наши прогулки по Далеру, наши поцелуи под южным звёздным небом. Я никогда не усну, положив свою голову на плечо вампира, а он не закружит меня над вздымающимися морскими волнами. Да, ничего этого больше не будет, но осталась память. Это со мной было и хорошее и плохое. Нежные прикосновения Вилмара и страшная ванна в пункте общественного питания, прозрачная сфера несущая нас с любимым к облакам и, обезумевшая от страха, Алёна, огненная клетка и волшебный водопад, где мы соединили свои ауры.

Слёзы смешивались со струями дождевой воды, а я беззвучно благодарила стихию за исцеление своего разума. Мне было хорошо, легко и свободно, и я гнала от себя мысли о том, как себя вести с бабушкой и дедом, который и не дед мне вовсе, а генерал Карпеев, враг Вилмара и всей службы поставки.

– Ты вспомнила, девочка моя, – мой вампир стоял напротив меня, в белой, промокшей рубахе и светлых брюках, с мокрыми, прилипшими ко лбу и щекам волосами, ясным, открытым, полным нежности взглядом. Сколько до него шагов, десять, двенадцать?

– Этот ливень твоих рук дело? – голос мой дрожал, от нахлынувшей радости, от неукротимого желания коснуться его, да нет, вру, вновь вру сама себе, прижаться всем телом, впитать в себя прохладу его мокрой кожи, вобрать всей полнотой лёгких его родной запах.

– Я просил стихию исцелить твой разум, и она помогла нам, – Вилмар протянул ко мне руки, рукава свободной рубахи трепетали на ветру, словно крылья. – Подойди же ко мне, не бойся, Инга.

Нас отделяла друг от друга прозрачная стена дождя, тонкая, невесомая. Как страшно подойти к нему и обмануться. А вдруг его нет? Вдруг это всего лишь игра моего больного воображения? Боюсь приблизиться, боюсь потерять.

Делаю шаг, затем другой. Но он одним прыжком преодолевает оставшееся расстояние, и мы застываем, прижавшись друг к другу. Мои пальцы запутываются в густой пшенице его волос, каждая клеточка моего тела поёт, звенит от счастья. Погружаюсь в зелёную бездну его глаз,

Млею оттого, что губы Вилмара повсюду, скользят по шее, по плечам, под ключицами, вытирают дождевые капли, а может и слёзы, с горящих щёк.

Вваливаемся в тёмную избушку, падаем на пол, одновременно гладя друг– друга, изучая заново после долгой разлуки. Дрожащие руки срывают одежду, и она, такая лишняя, такая мешающая сейчас, летит в угол. И больше ничего не существует лишь наши губы, сливающиеся в долгом, бесконечно долгом поцелуе, соприкосновение наших тел, гладкости его нечеловеческой кожи и жара, в котором мы сгораем. ..

По крыше барабанил дождь, стучался в хлипкое мутное окошко, затерянной в лесу сторожки. Мы лежали на полу уставшие, обессиленные. Я говорила и плакала, плакала и вновь говорила, о предательстве Наташки, о тюрьме, об амгровом болоте, о подвалах СГБ . А Вилмар, приподнявшись на локте смотрел на меня своими глубокими, неземными очами, полными и боли, и вины, и любви.

– Как же я скучал, Инга, – чуть слышно произнёс он. – Думал, что потерял тебя навсегда. Ты – не вампир, и видеть всё, что происходит с тобой, я не мог, просто ощущал твою боль, твои эмоции, чувствовал, как ты тянешь из меня магию. Но это радовало, ведь если ты боишься, тоскуешь, волнуешься, если тебе нужны силы, значит, твоё сердце бьётся. Но однажды, связь прервалась. Как же это страшно, остаться живым лишь на половину. Все вокруг уговаривали меня смириться, приводили множество примеров, но я, словно одержимый продолжал посылать комаров.

Мягкие тёплые губы коснулись предплечья, дотронулись до красного пузырька комариного укуса.

– Я очень сильно болел, милая моя. Эти уроды причинили тебе столько боли, а мне так хотелось защитить тебя, залечить твои раны. Мой магический резерв истощился, мне требовалось много крови. Мать выхаживала меня в храме воды, служба поставки сбилась с ног, доставляя мне новых источников. Прости, лучик мой, я должен был вытащить тебя оттуда, отобрать у этих мерзавцев.

– Вилмар, – я села, такие вопросы не задают, валяясь на полу. Такие вопросы лучше вообще не задавать, ведь ответ может не понравиться, а момент, который можно было бы растянуть, испить до дна, будет испорчен, и не достанется даже этих жалких крох, выданных судьбой. – Посмотри на меня, какой я стала. Нужна ли я такая прекрасному вампиру, вечно молодому и здоровому?

Только сейчас, взглянув на себя, я устыдилась своих кривых, перебитых, неуклюжих ног, своих уродливых шрамов на теле. Довольно быстро затянувшиеся раны оставили о себе напоминание виде неровных красноватых широких лент, пересекающих спину, живот, грудь.

Поспешно вскочив на четвереньки, я поползла к, белеющей в углу, куче одежды. Прикрыть свой срам, своё уродство. Руки дрожали и путались в тряпках, не в силах отделить свою одежду от одежды Вилмара. Всё смешалось в бесформенный ком. Правильно, когда нас швырнуло друг к другу, мы не задумывались об аккуратности.

Сильные, но очень бережные руки обхватили меня сзади.

– Ты любая мне нужна, – шёпот Вилмара успокаивал, словно шелест морских волн по гальке.

Я повернула к нему своё мокрое от слёз лицо. Скрывать слёзы бессмысленно, он чувствует меня на расстоянии, моя боль– его боль. Права была Хёрдис, я ведь и вправду, чуть не погубила Вилмара. А сколько человек было переведено через портал? И всё из за меня! Нет, не надо сейчас об этом, только не сейчас.

– Помнишь храм воды? – Вилмар прижимал мою голову к своему плечу, гладил по волосам, пересечённой шрамом, спине. – Туда приходят не только для того, чтобы соединить ауры, но и для исцеления души и тела. Жрицы храма и наполненный живительной силой водопад помогут тебе.

Я рыдала, сотрясаясь в его таких надёжных руках, в тепле его кожи, как тогда, в мой самый первый день в Далере. Только теперь, это были слёзы облегчения. Он пришёл за мной, а значит, всё будет хорошо.

– Зачем весь этот спектакль со стариком? – спросила я, немного успокоившись.

– Ну во– первых– в старике довольно трудно признать вампира, а во– вторых, мне не хотелось обрушивать на тебя всю информацию сразу. Человеческая психика хрупка, а память избирательна.

– А Илва? Она тоже может обратиться в молоденькую девушку?

– Нет. На такое способны лишь водные маги. Ведь что ваши организмы, что наши на 90% состоят из воды.

– А Витька? Это ты его?

– Так, Инга, – Вилмар отстранился, теперь в его голосе звучал металл, а глаза стали похожи на два острых бутылочных осколка. Да, он может быть и таким, нужно вспоминать, нужно привыкать. – Я не смогу измениться, мне нужна человеческая кровь, чтобы жить, творить магию.

Я молча обняла его, спрятав своё лицо на широкой груди. Не думать! Закрыться от вопросов, разрывающих мозг! Малодушно? Эгоистично? Да, наверное. Как бы мне хотелось верить в то, что они забирают только плохих людей, но нет, жизнь диктует свои правила. В ней нет справедливости. Витька был весёлым простым деревенским парнем, он мог бы поехать учиться в город или остаться пастухом, мог бы завести роман со Светкой или, забыв о ней, влюбиться в другую девушку. Он был не лучшим и не худшим представителем человечества, обычный, среднестатистический парень. А вот теперь его нет. Было ли ему страшно? Понял ли он, от чего умирает? Можно ли считать Вилмара убийцей? Наверное можно. Но если бы не Витькина кровь, смог бы вампир договориться со стихией? А ради кого он с ней договаривался? Ради меня? Так значит и я виновна в смерти этого мальчишки? Ох, лучше не знать, лучше не анализировать происходящее, просто жить. Ведь живёт же Наташка, предавшая меня, и Ника, отправляющая людей на верную гибель, и круглолицый следователь в конторе СГБ . У каждого из них свои грехи, за которые им придётся ответить перед властителем вселенной на страшном суде. Отвечу и я когда-нибудь за Витьку, за Алёну, за всех тех источников, которых доставляли Вилмару во время его болезни. Может быть, моя прабабка, перейдя через портал, осознала всё это, и решила оттолкнуть Вилмара. А я– не она, я так не смогу, или всё таки смогу?

Глава 27

Небо сегодня было ослепительно – синим, безоблачным, и мы смотрели в него, лёжа в густой высокой траве, греясь в лучах солнца, пронизывающего каждый лепесток цветка, каждую травинку. Слегка дурманил густой запах душицы и полыни. Гудели пчёлы, порхали белокрылые бабочки.

Вот только если на душе твоей скребутся кошки, если в голове прокручивается одна и та же мысль, не давая покоя, то и отличная погода, и благоухающий лес, и пронзающие воздух, своим криком стрижи, и близость любимого мужчины, всё это отодвигается на второй план. И жаль ускользающего момента, который мог бы стать абсолютно счастливым, но уже таковым не будет.

– Не могу так, – проговорила я обрывая белые тонкие ромашковые лепестки. Ромашка похожа на яичницу, в центре желток, а вокруг него белок. В детстве, играя в «Дом– дом», мы именно так и готовили завтрак. Клали цветок ромашки на игрушечную сковородку и шипели, изображая характерное потрескивание кипящего масла. – Бабушка заменила мне мать, растила меня, дала образование, и с моей стороны будет большим свинством исчезнуть, не предупредив, не посоветовавшись, ни попросив прощения.

– А что ты хочешь ей сказать? – Вилмар провёл тонкой травинкой по моему предплечью, пощекотал шею. Было ясно, что разговор его не волнует. Правильно, ведь это не его родственник будет волноваться, плакать, выдумывать чёрт знает что, представляя все возможные ужасы. Стало обидно. Я извелась от чувства вины, от тревоги за бабушкино здоровье, а он безмятежно валяется на травке, на солнышке греется.

– Ну, например что я жива, что ухожу с любимым человеком, то есть вампиром, не столь важно. Что мне очень жаль, ведь я чувствую себя предательницей, так как вынуждена жить на территории врага…

Благостное настроение вампира мгновенно испарилось. Глаза сверкнули зловещим огнём, Он резко поднялся, сел, грозно возвышаясь надо мной. И я, на физическом уровне ощутила, как сгустился от напряжения воздух, стал на несколько градусов холоднее, будто бы частички влаги, незримо присутствующие в воздухе, вот– вот превратятся в льдинки.

– Вынуждена? Ты это слово сейчас произнесла? Я ничего не перепутал?– именно таким тоном твёрдым и отстранённым, словно покрытая коркой льда река, он говорил с хозяином пункта общественного питания, именно так звучал его голос при беседе с Артамоновой. – Разве ты сейчас со мной не по собственной воле? Разве тебе не хочется жить в моём доме, стать вновь здоровой? Разве тебя устраивает жизнь Зинаиды, в которую тебя превратил СГБ? И за что ты собралась просить прощения? За свой выбор, за то что ты выбрала здоровье вместо болезни, свободу, вместо заточения, любовь вместо призрения?

– Но, Вилмар, – было тяжело говорить, аура мужа подавляла, сминала мою волю. Я залипала в странной, невидимый глазу, но такой ощутимой, энергии. – Я предаю родину, всё то, чему меня учили с детства…

– Какую родину, Инга?! – пальцы вампира больно сжались на моём запястье. – Что такое родина ты можешь мне ответить? По мне, так это дом, где тебя любят и ждут любым, где помогут, где ты чувствуешь себя свободным, где безопасно. А что ты получила, вернувшись из Далера? Кто тебя встретил? Кто помог? Кто вступился? Считаешь мой народ врагами, но заметь, это сделали не они.

Небрежный кивок на мои ноги. Взгляд холодный, надменный. Да, Вилмар может быть и таким, даже со мной.

– А чему тебя учили с детства? Тому, что мы – кровожадные монстры, моральные уроды? Вот только застенки СГБ ни чем не хуже наших ванн, а наши безумцы, как Рикард ни чем не страшнее ваших фанатиков. Любишь бабушку? Похвально! Вот только почему твоя бабуля не сказала тебе всей правды, почему два года морочила тебе голову, называя чужим именем и поддерживая легенду о твоей болезни? Потому что боялась, Карпеева, СГБ.

– За меня она боялась! – заорала я, вскочив на ноги. Несколько ни в чём неповинных птах, испуганно слетели с веток. – Она хотела сохранить мне жизнь, пусть такую, безрадостную, изломанную, но жизнь! Не смей осуждать мою бабушку, не после того, как сам меня выгнал из своего дома и подверг всем этим ужасным пыткам! Что ты хотел мне тогда доказать? Свою власть надо мной? Свою значимость?

Вот так и мрачнеет небо, вот так и гаснет солнце. А я то думала, что простила, что не осталось в душе даже следа той обиды. Думала, что мы сможем начать заново. Нет, отношения с чистого листа невозможны, ведь память всё равно будет хранить и старые обиды, и недосказанности, и поступки.

– Я не выгнал, а позволил уйти, – Вилмар тоже встаёт на ноги. – Ты столько гадостей мне наговорила, столько ненависти швырнула в лицо. –И я тогда решил, что тебе и впрямь будет лучше среди своих, что тебе их не хватает, а мной ты перенасытилась, меня слишком много. Я бы вернулся за тобой, через несколько дней, но боги распорядились по -другому. Но больше я не допущу подобной ошибки, Инга. Ты обещала у священного водопада принадлежать мне, разделить со мной века, и это не пустые слова, не те дурацкие клятвы, которые вы – люди даете, друг другу на своих свадьбах, а спустя месяц разводитесь. Твоё место, твой дом среди моего народа, и твоё мнение по этому поводу значения не имеют. Твоя благодарность по отношению к бабушке понятна, но она не стоит того, что может произойти. А произойдёт следующее: Тебя вновь превратят в безумную Зинаиду, а меня схватят и преподнесут СГБ на подносе, словно жареного поросёнка.

– А паранойей вампиры случайно не страдают?

– Это не паранойя! Просто Карпеева лишили звания, прогнали из СГБ, словно щенка. Чем он не угодил, с кем не поделился награбленным, кто его подставил, не знаю, да мне и не интересно. Зато я твёрдо уверен в том, что ему захочется совершить великий подвиг, в надежде вернуть себе генеральские звёзды и тёплое кресло. СГБ давно подозревает о службе поставки, там всё -таки не дураки работают, два и два сложить могут. Вот только никому ещё не удалось поймать хоть одного из нас. А Карпеев этой целью задался, по тому и отменил твою казнь.

Он ещё что– то хотел сказать, но его отвлёк мелодичный звон.

– Да, Гуннар, – произнёс вампир уже совсем другим, радостным голосом, достав из кармана брюк небольшой прозрачный шарик, наполненный водой. Шарик, оказавшись на ладони начал увеличиваться, пока не вырос размером с большое яблоко. А в нём показалось улыбающееся лицо Гуннара.

Интересно, мобильные телефоны вампиры не используют в целях осторожности, чтобы их не могли отследить или тут замешаны принципы? Наверное, всё таки из осторожности, ведь компьютерами у себя на родине они пользуются. Хотя, какая разница мне? Поссорились на ровном месте, такой чудный день коту под хвост пустили. Впрочем, теперь я знаю, какое занимаю положение в его жизни, зависимая кукла, которую можно перетаскивать с места на места, не спрашивая её согласия, не интересуясь её мнением. И плевать, что у куклы есть родные. А ведь даже попрощаться не даст, перетащит через портал. Как он там сказал: « Твоё к этому отношение значения не имеет».

– Привет, Вилмар! Привет, Инга! – черноволосый вампир был доволен, словно кот, объевшийся рыбы. – Скоро увидимся, правда?

– Инга особо не рвётся, – Вилмар наградил меня мрачным тяжёлым взглядом.

– А когда мы кого спрашивали? – засмеялся маг земли, но тут же стал серьёзен. – Слушай, дружище, я понимаю у вас тут встреча, любовь и всё такое, но нам нужна твоя помощь. Я бы тебя не побеспокоил, клянусь матерью землёй, но это заказ его величества. Доставить нужно немедленно.

– Не вопрос, прямо сейчас вылетаем.

– Нет, друг, летишь ты один. Источников четверо, пятого портал не пропустит. Есть где Ингу оставить, буквально на два дня, не больше.

Обо мне говорили как о вещи, как о мешке с картошкой. Противно! Унизительно!

– Да, конечно. Я думаю, что смогу обеспечить ей безопасность. Скоро буду, пока!

Лицо Гуннара исчезло, а шарик вновь уменьшился.

Мы молча вернулись в сторожку. Я сидела на грубо– отесанной лавке и смотрела, как Вилмар собирается в дорогу. Уходит! Его позвали, и он уходит, оставляет меня вновь. Опять делает выбор не в мою пользу. Правильно, сейчас у него появились дела поважнее. А мешок с картошкой постоит в углу, ничего с ним не случится. Уловив мои эмоции, вампир всё же обратил на меня своё внимание, но истолковал причину моей печали по-своему.

– Девочка моя, не грусти. Я обязательно вернусь за тобой.

Он опустился на пол, чтобы быть на одном уровне со мной, глаза в глаза, мои пальцы в его ладонях.

– Тебе здесь ничего не угрожает. Я установил защиту вокруг сторожки, Никто и никогда не сможет тебя найти и потревожить. Продуктов хватит на несколько дней. Захочешь вскипятить чайник, бросишь магические горошины в воду, печь не топи, моя магия огня не любит, а запах дыма могут учуять местные жители.

Мне было не сколько страшно оставаться одной в лесу, сколько обидно. Но я молча проводила Вилмара, заверив, что не в коем случаи не выйду за пределы защитных ворот. Да уж, ситуация повторяется, как то, я уже обещала ему это и не сдержала обещания, и сейчас не сдержу.

Оставшийся день в одиночестве показался мне слишком длинным, слишком утомительным. Я бесцельно бродила вокруг домика, срывала ромашки, гадая, как в детстве»Любит– не любит». Вечером отправилась к реке, смотреть на закат. И всё думала, вспоминала, переваривала, накручивала.

Под сенью векового дуба, листва которого от закатных лучей преобрела коричневую окраску, в объятиях прохладного ветра, сомнения мои казались глупыми. Ну, уйду через портал, ну буду жить среди врагов человечества, и что в этом такого? Я не солдат, дезертировавший из армии, ни какой военной тайны не выдаю, я просто женщина, не нашедшая счастья среди своего народа, но сумевшая приобрести его среди чужого.

А бабушка? Она остаётся не одна, с ней Карпеев. Опора куда прочнее слабой,доверчивой, трусливой меня.

Но когда опустилось за горизонт солнце, а сторожку окутало тёмным, непроглядным без единой звёздочки саваном ночной тьмы, перед глазами замелькали обрывки моего прошлого. Бабушка в клетчатом переднике, её руки в муке. Мы лепим булочки с вишней. Не помню, как бабульке удалось достать эту вишню, может, Карпеев принёс, а может, выменяла на одно из своих украшений, подаренных генералом. Она никогда не носила ни браслетов, ни колец, что он ей приносил.

– На что мне эти побрякушки? – говорила бабушка. – Пусть жене своей дарит, а мне и надеть то их некуда.

Но когда жена Карпеева скончалась, бабушка всё же надела золотые серьги, чтобы прийти к ней на похороны.

Мы лепим булочки, я рассказываю о школе, о новом учителе физкультуры, который отрастил такой живот, что не в силах даже через козла перепрыгнуть. Бабулька смеётся, и я смеюсь вместе с ней.

А вот мы в парке, несёмся вниз в грохочущих железных вагончиках. Мне весело и страшно, а старушка охает и просит властителя вселенной спасти и сохранить наши жизни и дурные головы.

Нужно обязательно что– то придумать. Завтра наступит новый день, и завтра придёт ко мне решение. А сейчас спать.

Всё же, вопреки наставлениям Вилмара, я решила выйти за пределы защитной границы. Что бы он там не говорил, а с бабушкой посоветоваться и попрощаться надо. Это им, вампирам можно по две сотни лет родных не видеть, а с людьми так нельзя, люди долго не живут, тем более пожилые. За одно и докажу, что я не бессловесный мешок картошки, что и сама могу принимать решения, ставить перед собой цели и достигать их, что у меня есть своё мнение, которое тоже имеет право на существование. Прятаться за его защитными воротами? Ну, уж нет! Ему дай волю, и он запрёт меня в высокой башне, окружённой глубоким рвом.

Лес не безлюден, кто-нибудь обязательно наткнётся на меня, и я попрошу, чтобы бабушке передали записку. Она придёт, обязательно, просто не сможет не прийти. Мы всё обсудим, я расскажу ей и о Валерке, и о Вилмаре, и о том, как жила в Далере. Бабушка выслушает, поймёт, даст совет. Она – мой самый родной человек, роднее и быть не может, и будет слишком жестоко с моей стороны оставлять её в неведении. Я живо представила картину, как мы с бабулей сидим на берегу реки. В воду опускается рыжий шар вечернего солнца, Я говорю, а бабушка, всё понимающая, мудрая, добрая слушает мой рассказ, поддерживая, утешая.

Идти совсем не тяжело. Я бодро, на сколько это возможно, опираясь на толстую палку, шагаю к тому месту, где мы когда– то жгли костёр и вызывали демона. При воспоминании о том, как все бросились на утёк, когда Вилмар вышел из леса, я улыбнулась. Сейчас эта ситуация казалась мне смешной.

Я спотыкаюсь и падаю лицом на землю, но не долетаю, так как что– то прочное настойчиво поднимает меня вверх. И вот уже моё тело висит на ветвях клёна, слегка покачиваясь, а моя палка и сумка с бутербродом и бутылкой воды валяются прямо подо мной. Удивлённо оглядываюсь, но вокруг ни души. Зову на помощь, но тоже бесполезно. Раскачиваюсь, чтобы порвать нити ловушки, в которую я угодила, но и здесь провал. Сеть держит крепко. А солнце немилосердно сверлит затылок, начинает болеть голова.

От чего– то явственно запахло эфиром. Гадкий, наводящий безотчётный страх, запах. Все мои инстинкты воют о том, что нужно убираться отсюда, как можно быстрее, но как это сделать, если ты висишь над землёй и беспомощно смотришь, как в куче сухих иголок и листьев копошатся муравьи, как плавно качается тень от раскидистого клёна, как пригибается от ветра трава. На кого была поставлена эта ловушка? Прочная, из тонких сизых нитей? Знакомый, до озноба омерзительный, ненавистный цвет. Амгровые нити. Ну, кому пришло в голову охотиться с помощью амгровой сети?

Пробую разорвать нити руками, но куда там? Мне ли не знать о прочности ткани с добавлением амгры. Солнце припекает, хочется пить, конечности затекли от неподвижности. И сколько мне так висеть? Час? Два? Или неделю? А может быть охотник и вовсе забыл о своей ловушке, и я помру, вися параллельно земле от жажды и голода. Ох, и попадись мне этот шутник! Сверху резко каркает ворона, словно насмехаясь, над лицом кружит муха, пользуясь своей безнаказанностью, периодически садится мне на нос, противно щекочет крылышками. А я не могу даже вытащить из сети руку, чтобы прогнать её. От беспомощности и обиды на глаза наворачиваются слёзы.

Вилмар вернётся лишь через несколько дней, и что он тут найдёт? Вонючий, облепленный зелёными мухами вздувшийся трупп. Или чтобы вздуться труппам нужно гораздо больше времени? Тьфу! Да что за чушь лезет в голову?! Думай, Инга, о чём– то светлом, успокоительном. А когда появится тот ненормальный охотник, у тебя будут силы, чтобы отколошматить его по дурной башке.

Нет, от голода и жажды мне умереть не грозит, так как к властителю вселенной я, по всей видимости, отправлюсь сейчас. Меня ожидает смерть от удушья.

Не дыши, Инга, не надо! Сейчас подует ветер и унесёт облако этой гадости куда-нибудь подальше, и вновь запахнет хвоей. Вот сейчас, вот ещё немножечко. Перед глазами заплясали чёрные мушки, в голове зазвенело, и я всё -таки сделала вдох.

Меня засасывает в бурую воронку, всё глубже и глубже. Я цепляюсь за её склизкие края, пытаясь удержаться на поверхности, остаться собой. Но воронка немилосердно закручивается и всасывает, тянет вниз, вниз, во мрак тяжёлый, сырой, беспросветный. Веки с каждой секундой становятся всё тяжелее. С трудом открываю глаза, стараясь сосредоточиться. Но на чём? Всё расплывается, теряет очертания. Веки становятся неподъёмными, они светло коричневой шторой опускаются, отделяя меня от внешнего мира…

– Попроситесь к местным жителям на постой. Убедите их в том, чтобы перед сном они выпивали по таблетке снотворного. Придумайте что-нибудь Мол, профилактика эвильской лихорадки, не мне вас учить. Здесь люд тёмный, доверчивый, для них что СГБ, что властитель вселенной. Каждую ночь поднимайтесь на чердаки домов, ожидая врага, – командует знакомый мужской голос. Я стараюсь вспомнить, кому он принадлежит, это очень важно. Но кружение воронки отвлекает, не даёт сосредоточиться. – При появлении объектов открывайте огонь, можно на поражение. Не бейте лишь того, кто полетит к моему дому. С влюблённым кровососом я разберусь своими методами.

Вновь открываю глаза, под моим деревом стоят люди в кожаных зелёных плащах и противогазах. Что происходит? Проводятся учения?

– Есть, мой генерал!– сухо отвечал другой голос, он был мне не знаком.

– Уже нет, мой друг, – в смутно– знакомом голосе послышались нотки сожаления. – Я даже приказывать тебе и твоим людям не имею права, могу лишь просить.

– Вы генерал по своей сути, а я и мои люди были и будут верны вам всегда. Знайте об этом, мой генерал!

– Я знаю и очень ценю твою преданность мне, майор! Мы преподнесём этим идиотам всю службу поставки, на золотом блюдечке. А девчонка нам поможет.

– Нет, Ярослав! – бабушка, это бабушка. Я узнаю её голос! Голос бабули, такой родной, знакомый с детства, на мгновение, серебристым лучом, прорывает вспучившуюся, словно грязь деревенских дорог темноту воронки. – Я не позволю тебе использовать свою внучку в качестве наживки. Достаточно того, что с ней сделал СГБ. Ловите вампиров, поите местных снотворным, делайте, что хотите, но не смейте вмешивать во всё это Ингу!

Слова разноцветными рыбами, большими и маленькими, плоскими и шаровидными проскальзывают мимо моего сознания, юркие, неуловимые. А голова наполняется бурой жижей маслянистой, клейкой.

– Агнесса, не забывай, государственной изменницы Инги больше нет. Есть больная девочка Зина. Так будет лучше и для тебя, и для неё, поверь мне. Твоей внучке ничего не угрожает. Вампир доверяет ей, и Зина сможет подобраться к нему ближе, чем кто бы то ни было. Их ауры прочно сцеплены, он вернётся сюда за ней, – мужской голос дрожит нервной струной.

Бабушка– нить серебристая, она вьётся юркой змейкой, сверкает. А Ярослав– нить коричневая, мохнатая, грубая. Но нити сплетаются, образуя простой, но довольно красивый узор.

– Нет, я сказала! – от чего так злится серебряная нитка? Я не брала конфет, это Димка из соседней квартиры заходил к нам, Это он любит карамель, а я … Да причём тут я? Бабулька сердится на какого– то дядьку, Ярослава. Знакомое имя, где я его слышала? А! Вспомнила! Князь Ярослав из истории первого мира, точно! В первом человеческом мире было такое государство Русь, и князь Ярослав там правил. Учебник истории для пятого класса, как же я могла забыт

– Мой генерал, – в спор вмешивается майор, в плетение серебристой и коричневой нитей врывается грязно– жёлтая, нарушая гармонию. – А если девчонка вспомнит его?

– Она уже его вспомнила. Наверняка этот выродок своими магическими штучками вернул ей воспоминания. Но у меня в запасе имеется план «Б». Отправь ко мне Алину!

Больше не могу держаться на поверхности, расслабляюсь и позволяю жиже поглотить себя.

Глава 28

С начала появились запахи, щи, пыльные подушки, валерьяновые капли. Затем звуки, звон тарелок, тяжёлые шаркающие шаги, скрип половиц. И лишь потом, значительно позже вернулись зрение, способность двигаться и связно мыслить.

Голова кружилась так, что я по началу не узнала комнату, в которой находилась.

Высокая кровать, окно, старый двустворчатый шкаф. Нет, это явно не лесная сторожка, и не дом Вилмара в Далере. Но где я тогда?

И тут же, услужливая память подсунула мне картинки: Лес, амгровая сеть, люди в противогазах, бутылка с водой и палка в траве.

–Зиночка, – в комнату вошла бабушка, грузно уселась на стул возле кровати, дерево жалобно скрипнуло. – Как ты себя чувствуешь? Бедняжка, у тебя опять был приступ.

По багровым щекам старушки катились крупные слёзы, делая лицо блестящим.

– Инга, бабуль, – поправила я. Ненавистное имя резало слух.– Мне 22 года, я помню, как ходила в детский сад, свою первую учительницу, институт. Я преподаватель истории…

– Милая, – сухая старческая ладонь погладила меня по щеке. – Ты познакомилась с вампиром, была осуждена за убийство, подвергалась пыткам в подвалах СГБ. Знаю, деточка.

Если знает, почему же тогда продолжает мне врать? И от чего она смотрит на меня так, словно ей предстоит учить двухлетнего малыша пользоваться горшком?

– Ты говоришь об этом каждый раз, после окончания приступа, – рядом с бабушкой возникла низкорослая женщина в белом халате. – Три дня ты находилась в лесу, лежала на земле, прибывая в мире своих снов.

На мгновение я потеряла дар речи. Что за бред? Да кто из нас сошёл с ума я или бабушка. И откуда взялась эта врачиха?

– Не веришь? – бабушка печально покачала головой.

– В это невозможно поверить. Карпеев мог бы придумать что– то более достоверное.

Удивление сменилось раздражением. Просто уму не постижимо, меня пытаются убедить, что моя жизнь, не моя, а всё, что со мной произошло, это лишь игра моего больного воображения.

– Зина, ты забываешься! – густые седые брови бабушки сошлись у переносицы, сама она вскочила со стула и упёрла руки в боки, пылая праведным гневом. – Я всё понимаю, ты больной человек, но такое про деда! Мы ночей не спим, когда у тебя начинаются эти приступы. Ты или из дома убегаешь, или ложишься на пол, смотришь в потолок отсутствующим взглядом. Это страшно, Зинаида, очень.

– Страшно то, что ты мне врёшь. Пытаешься убедить меня в безумии! А я так рассчитывала на твою поддержку, на твой совет!

Передо мной сидела чужая женщина, которая лила чужие слёзы по чужой внучке. Бабушка предала меня, как, когда– то, предала Наташка. Возникло непреодолимое желание схватить старушку за грудки и хорошенько встряхнуть, чтобы клацкнули зубы, чтобы шестерёнки в её голове встали на место.

– Как мне убедить тебя в том, что я говорю правду? – бабушка устало, обречённо всплеснула руками. – И дело не в самих твоих фантазиях, в твоих снах, спи, коли уж жизнь реальная не удалась. Просто доктор сказал, что ты можешь однажды и вовсе не вернуться. Остаться навсегда там, в своём придуманном мире.

– Никак, – постаралась я ответить максимально жёстко. Не стану её жалеть, не стану обращать внимания на её слёзы. Разве она меня жалеет сейчас, обманывая. – К тому же, кроме причитаний у тебя нет ни одного аргумента, ни одного доказательства. Где фотографии колченогой Зины? Где Зина ребёнок, подросток, молодая девушка? Где я в обнимку с любящим дедом на фоне Болотово, нашего, по твоим словам, родного города? Заметь, бабуль, я не требую показать мне документы и выписки из лечебниц. СГБ, скорее всего состряпало их сразу после отмены казни. Генералу Карпееву ещё и не такое подвластно.

– Ты не любила фотографироваться и сейчас не любишь, – плечи бабушки обречённо опустились, и вся она съёжилась, будто– бы стала меньше ростом.

– Я понимаю тебя, Зина, – врачиха склонила на бок голову. Толстенький чёрненький пуделёк. Такие, как она должны внушать окружающем доверие, успокаивать своим безобидным, смешным видом. Вот только я уже никому не верю ни тёткам с внешностью милых собачек, ни красоткам с грацией пантеры, ни даже собственной бабушке. – Когда живёшь в обоих мирах, то волей– неволей, начинаешь путаться, сомневаться, а какой из них истинный? Я наблюдаю течение твоей болезни с самого начала, и каждый раз, после очередного приступа нам с Агнессой Дмитриевной приходится доказывать тебе, что ты не Инга, а Зинаида. Я предложила Агнессе Дмитриевне вести дневник твоих снов. После психотерапии, тебе всегда становится легче, ты начинаешь различать, где сон, а где явь и можешь рассказать о своём придуманном мире. Вероятно, ты создала его для себя после психологической травмы. Агнесса Дмитриевна, принесите дневник.

Старушка ненадолго вышла. Я же слезла с кровати и проковыляла к окну. Во дворе бегало несколько грязных, жирных куриц и один петух, с куцым хвостом и порванным гребнем. Гремя ведром к колодцу отправилась соседка.

Не может быть, чтобы вся моя жизнь на поверку оказалась лишь пустой фантазией. А если даже и так, то я с удовольствием останусь в них, там где мои ноги здоровы, где меня любят, где я нужна. Стоп! Я что, поверила?

Бабушка вернулась, неся в руках какую то папку, пожелтевшую от времени, с грязными завязками, неопределённого цвета. И эта неказистая папка что– то всколыхнула в моём сознании. Эти же морщинистые руки, расплетающие узел тесёмок, надпись «Дело», синяя тетрадка внутри. За окном колючая голубизна морозного неба, свет дневного, холодного, но такого яркого солнца растекается по верхушкам тополей, застывших за окном. Я сижу на полу, подо мной видавший виды протёртый ковёр. Бабушка открывает папку, достаёт тетрадь и что– то пишет, а я с завистью смотрю в экран телевизора, где звёзды отечественного шоу бизнеса яркие и весёлые продолжают поздравлять свободное человечество с новым годом. Поворачивается в замочной скважине ключ, раздаются тяжёлые шаги в прихожей, и в комнату входит дед – генерал Карпеев, внося с собой свежий морозный дух зимней улицы. Он целует в щёку бабушку, потом меня.

– Ну и болото наше Болотово, простите за каламбур, – смеётся дед. – Полтора часа от завода до дома добирался.

– Поешь, Ярушка, – начинает суетиться бабушка. – Мы с Зинаидой уже пообедали.

Откуда это? Причём тут завод? Карпеев же всегда в СГБ служил? А разве мы когда-нибудь жили в Болотово? И почему это воспоминание настолько яркое, чёткое, со звуками цветами и запахами?

– Вот, – сказала она, водружая папку на протёртое сидение стула.

Старческие пальцы, нервно дрожа и путаясь не без труда расплели узел, и на свет выпало несколько исписанных детской рукой листов.

– Помнишь повесть «Не для тебя моя кровь»? Когда тебе было тринадцать лет, ты решила написать свою версию этого произведения, только без приставки «Не». Тебе очень нравился главный злодей, и в своей книге ты решила сделать его добрым. Как звали героя этой повести, а Зиночка?– бабушка смотрела печально, виновато,. Психотерапевт кивала в такт её словам.

Я похолодела от ужаса. В горле пересохло. Да, дурацкая повесть была написана моей рукой, изображение белокурого зеленоглазого вампира тоже. Но это всего лишь половина беды. Напугало меня другое. Главного злодея моего романа звали Вилмар.

Я отбросила, соединённые канцелярскими скрепками, листы, словно те были пропитаны ядом и вытащила из папки ещё одну тетрадь. На этот раз толстую с широкими синими полосами на кожаной обложке.

Белые, в клетку листы были исписаны мелким бабушкиным подчерком.

– Зинуше снится, что она студентка. Она пишет конспекты, задаёт вопросы преподавателям. Странно, почему она выбрала историю?

Следующий лист.

– У Зинуши появилась воображаемая подруга Наташа. Она пригласила её к нам домой. Я поставила на стол две чашки с чаем, одну для Зиночки, а другую для выдуманной Наташи. Бедная моя внучка, ей так не хватает общения. Но я ей снюсь, а значит, дорога своей внучке. Она ведь никогда не говорит о своих чувствах, а нашу с дедом заботу воспринимает, как должное.

У бабушки, скорее всего, закончилась синяя паста, и она начала писать красной. Она отмечала все наиболее яркие моменты моей жизни. Свадьбы подружек, вечеринки, наиболее сложные зачёты и экзамены.

Я перевернула несколько страничек. Теперь бабуля писала зелёной пастой:

– Девочке снится, что она учитель истории. Ребята её не слушаются…

Краткие описания преподавательских будней, чаепития с Наташкой, собрания в актовом зале.

– Ох, что только не выдаст подсознание больного человека. Зинаиде снился вампир зеленоглазый и белокурый, как на той картинке, что она нарисовала.

Всё, что происходило потом, я запомнило смутно. Помню, как рвала злосчастную тетрадь, топча её ногами, как трясла бабушку, так, что её голова то откидывалась назад, то падала на грудь. Каталась по полу, швыряла вещи. И в голове сидела лишь одна мысль: «Всё иллюзия, вся моя жизнь! У меня ничего и никого нет!»

Помню, как бабушка отпаивала меня валерьянкой и шептала, уговаривала, несла какой– то успокоительный бред, что, мол всё будет хорошо, что такие приступы случались со мной неоднократно, пройдёт и этот. Но я то знала, была твёрдо уверено в том, что хорошо не будет.

Мои радости, мои огорчения, моя любовь и моя ненависть, оказались фальшивкой, просто снами глупой больной девочки.

– Что ты сейчас чувствуешь, Зина, – голос психотерапевта казался мягким, словно пуховые подушки. – Наверное обиду и разочарование. Ведь жизнь в твоих снах намного ярче и радостнее, чем реальность. Но тебе необходимо научиться управлять своими снами, чтобы не остаться в них, чтобы не умереть.

– А зачем мне жить? – спросила просто так, умирать мне не хотелось, пусть даже среди воображаемых эвкалиптов и пальм. Но уж если эта дама взялась мне читать душеспасительные лекции, так пусть придумает, найдёт смысл жизни для больной сумасшедшей девочки, обречённой на одиночество.

– У тебя есть бабушка и дед, которые тебя любят.

– А поинтереснее стимула не нашлось, доктор? Простите, не знаю вашего имени. А может, я хочу досмотреть эти сны до конца, может тот воображаемый мир для меня более реальный, чем эти неповоротливые ноги, ворчащий дед и одиночество?

– Имя моё ты знаешь, просто забыла. Зовут меня Алина Николаевна. А что касается стимула, так пусть им станет исцеление. Ведь если будет здоров твой разум, ты сможешь учиться, наяву учиться, Зина. Есть множество профессий, которые не требуют ходьбы. Вот, к примеру, ты можешь стать психологом, или программистом. Подумай об этом, Зин. А я всегда буду готова тебе помочь. Видишь, несмотря на то, что вы переехали, я прибыла сюда по первому зову твоего дедушки.

Каждая фраза Алины Николаевны дарила успокоение, растекалась по венам заживляющим бальзамом. От мягкости и теплоты её тона, на глаза наворачивались слёзы. Она сидела напротив меня расслабленная, уверенная в себе, но в то же время открытая. Руки, обращённые ладонями вверх, спокойно лежали на коленях, на лице полуулыбка.

– Вы останетесь здесь? – спросила я доктора и тут же испугалась, что получу отрицательный ответ. Она уедет, и с кем я останусь, кто внушит мне это ощущение спокойствия, кто подарит надежду на нормальное будущее, а не жалкое зависимое существование, кто уверит в том, что я могу стать здоровой?

– Нет, Зина, у меня много других дел. Но с недельку я побуду в деревне, и даже несколько раз к тебе загляну.

Ну конечно, у неё есть и другие проблемы, требующие решения. Разве тут до сумасшедшей деревенской дурочки? Может она, и ехать сюда не хотела, а дед уговорил? А я скулю, словно щенок. Где моё чувство собственного достоинства?

Алина Николаевна ушла, закрыв за собой дверь, и тоска навалилась всей своей удушающей тяжестью.

Вернулся дед, и они с бабкой о чём– то шептались на кухне. Я же неподвижно сидела на стуле, среди клочьев порванной бумаги потерянная, скомканная, словно та тетрадка с бабкиными записями, сломленная.

Глава 29

Какой смысл вставать с постели, придумывать какие– то дела, о чём– то разговаривать? Не легче ли лежать в своей комнатушке, глядя на то, как в помещение врываются золотые снопы солнечного света. Уходит лето. Ускользает, словно песок сквозь пальцы, ну и пусть. Нам, сумасшедшим разницы нет зима или лето. Мы ведь и в шубе по деревне в жару пройдёмся, и в мороз до трусов разденемся.

Пару раз ко мне заглядывала Светка, вся такая свежая, свободная, живая. От неё пахло ягодами и мятой, жёлтый топ, который несколько дней назад летел в фельдшерицу, оттенял её бронзовый загар. Светланки было слишком много, она давила на меня своей говорливостью, своей энергией, своим жизнелюбием. И глядя на неё, я ещё больше ощущала себя жалкой, отвратительной. Она уедет, вновь начнёт учиться, общаться со своими друзьями и забудет обо мне. А что стану делать я? Сидеть у окна, разговаривать с бабушкой, выслушивать упрёки деда, ждать Светкиных писем, словно манны небесной. Она добрая, два раза за год черкнёт мне несколько строчек, рожицу весёлую нарисует, чтобы порадовать больную девочку. Только больше мне не нужны её письма. Не стану я перечитывать их по нескольку дней подряд, летать на крыльях от радости, не после того, как окунулась, хоть и во сне, в настоящую жизнь.

Подруга пыталась меня развеселить, подбодрить, но я отвечала неохотно, улыбалась через силу, и чувствуя это, Светка уходила. Дверь за девушкой закрывалась, а я вновь оставалась одна. Книги тоже больше не радовали. В них описываются судьбы тех, кто несмотря на все невзгоды, проблемы и препятствия, обретает счастье. Герои добиваются своей цели, находят искомое, встречают свою любовь. К чему мне радоваться за придуманных кем– то людей?

Каждый вечер, как только деревня затихала, а по небу растекалось чернильное пятно ночной мглы, к нам в дом приходила Алина Николаевна. Но больше мы с ней не разговаривали. Пошептавшись о чём– то с дедом, психотерапевт заходила ко мне в комнату, просила лечь на кровать, и начиналось моё лечение.

– Ты лежишь, тебе удобно, твои глаза закрыты, а тело расслабленно, – начинала она всегда с одних и тех же слов. – Тебе хочется спать, веки тяжелеют, дыхание становится глубоким и ровным. Ты погружаешься в сон, Ты спишь. Ты проснёшься, но будешь спать, всё сон.

Потом она произносила сочетания каких– то не связанных по смыслу слов и набор цифр, и я пропадала. А на утро с трудом разлепляла веки, ощущая слабость во всём теле, раздражение на весь мир и гадливость к самой себе.

Так продолжалось три дня. Дед и бабушка меня не тревожили. А к чему беспокоиться, лежит себе опостылевшая обуза в комнате, не пристаёт с просьбами, не ковыляет, держась за стены, даже не ест почти. Чего им жаловаться?

Три ночи я спала, как убитая, без видений. А вот на четвёртую, оказалась за воротами своего дома, растрёпанная, в ночной сорочке, со странным предметом в правой руке. В черноте неба желтел серп луны, похожий на ломтик дыни, именно он и являлся единственным источником света в непроглядной тьме улицы. Босые ноги и подол сорочки намокли от росы, ветер холодил кожу, а я стояла и ждала, твёрдо зная, что он придёт именно сегодня. А я убью его, вот этой штукой, что держу в руках. Небольшой диск, размером со спичечный коробок, только тонкий., наполненный смертельным ядом. Я должна обнять белобрысого маньяка, прислонить диск к его телу, выскочит иголка, протыкая кожу, впрыскивая яд. Белобрысый маньяк за всё мне ответит, за боль, за то, что сделал с моим телом и разумом. Да, это сон, всего лишь сон, в котором я должна победить свои страхи, научиться контролировать свои фантазии. Так, по моему, говорила Алина Николаевна?

Кусок дыни, висящий в небе, жадно проглатывается темнотой. И чернота небес разражается ливнем. Волосы и сорочка прилипают к телу. Вода стучит по листьям, траве, железным крышам.

– Брось это! – раздаётся негромкий голос за спиной.

Я поворачиваюсь и вижу белобрысого мерзавца – виновника всех моих бед. Тянусь к нему, чтобы обнять, чтобы вонзить смертельную иглу. Но гад отступает на шаг, буровя меня своими глазами. Я не вижу их во тьме, но знаю, что они зелёные, словно омуты, ощущаю их взгляд тяжёлый и требовательный.

– Брось эту дрянь! – от произнесённой фразы становится холодно. Каким, оказывается, может быть ледяным дождь. Сейчас моя рука ослабеет, диск выпадет, и я не выполню приказа. А кто дал мне этот приказ? За что я должна убить того мужчину?

– Инга, нам нужно уходить, пока ребята отвлекают военных.

– Я не Инга, – кричу, стараясь перебить шум дождя. – Я Зинаида! А ты всего лишь сон, игра моего больного разума.

Приближаюсь, тяну руку, с зажатым в ней оружием.

Мужчина отступает, скользит вокруг меня бесплотной тенью.

– Инга, у СГБ есть множество способов, чтобы довести любого нормального человека до безумия. Я тебе всё объясню, позже. А сейчас нужно уходить. Брось шприц по доброй воле, иначе мне придётся применить магию.

– Нет! Я хочу вылечиться, хочу стать нормальной!

– Прости, любимая, но времени нет.

Кидаюсь в сторону ускользающей тени. Чувствую, как начинает кружиться голова, как руки слабеют, как шумит в ушах и падаю на мокрую траву. А меня легко, словно тряпичную куклу, поднимают чьи-то руки и тянут вверх, всё выше и выше.

Мы летим в мокрой темноте. Струи дождя лупит по спине, стекают по волосам.

Над нашими головами взмывает светящаяся сеть. Она раздувается, ширится, пытаясь схватить, заглотить.

Мы резко уходим влево, задевая торчащие ветви какого– то дерева. В, оставшуюся без добычи сетку, летит огненный шар, пущенный рукой Илвы.

– Пли! – раздаётся во тьме крик, и в нас летят струи вонючего и липкого. Они извиваются, приближаясь к нам, стремясь опутать, сковать движения, повалить на землю.

Болоны с О.Б. смесью и самих военных, стоящих на крышах подхватывает ветром и принимается вращать в вихре голубоватой воронки.

– Твою ж мать! – раздаётся кругом, но мы продолжаем лететь дальше, не обращая внимания на крики и проклятья.

– Распылить багроговый газ! – командует Карпеев, но его приказ выполнить не успевают. Несколько строений занимаются пламенем, а земля под ногами военных расползается, образуя зияющие трещины. Ветер с треском ломает деревья, и они падают, вздымая брызги размокшей грязи. Крыши домов срывает и кружит, словно листы бумаги. Мы летим быстро, то взмывая вверх, то ухая вниз.

– Мля! Кровососы поганые! – вопит кто -то. Прямо над головой со свистом пролетает несколько пуль, наверняка серебряных.

Мы стремительно падаем вниз, чтобы уйти от обстрела, но видим, как от земли тянет к нам свои лучи ультрафиолетовый цветок. Тонкие нити лучей хищно шарят в поиске жертвы. Говорят, в первом мире таким было солнце. И полежав под ним, даже человек, мог получить ожоги. И вот теперь, аналог этого солнышка решили использовать в качестве оружия. Я то не пострадаю, а Вилмар…

– Карпеев! – кричит он, и его голос подобен рыку штормового моря. – Дай нам уйти, иначе мы будем вынуждены применить боевую магию. Считаю до трёх, и ты убираешь эту дрянь.

А ультрафиолетовый цветок заливает светом всё окружающее пространство. Я вижу, как морщится от боли Илва, отбиваясь огненными стрелами от сетей., как измождена Брунгильда, управляющая воздушной воронкой. Ощущаю, как тяжело дышит Вилмар.

– Один, два, – начинает счёт вампир, а по голосу и не определишь, насколько ему трудно. – Карпеев, пожалей мирное население. Три!

Хозяева планеты, да, сколько бы мы не жили здесь, как бы не били себя в грудь, а истинными хозяевами останутся всё равно они, запели. Страшная, заставляющая покрыться холодным потом, поднимающая волоски на затылке песня. Чудовищная песня смерти, войны, разрушения. Вниз полетели огненные клетки, накрывая солдат, в воздухе запахло морозом, как это бывает зимой. Люди слабели, опуская оружие и падали в размокшую глину. Почва жадно чавкая утягивала добычу в свои недра, чтобы заживо похоронить. А я могла лишь наблюдать за происходящим из-за стен защитной капсулы,

Воронка, созданная Брунгилдой, кружила, бесновалась, вовлекая в свой смертельный танец всё, что попадалось ей на пути, вопящих от ужаса и противоестественности ситуации, людей, придорожные камни, оружие. Всё смешалось вода и пламя, лай багроговых пушек, свист летящих в нас сетей и серебряных пуль, брань военных и вой деревенских баб, запах земли и гари.

Нам на встречу несётся кусок сорванной крыши. Нужно немедленно уйти с его траектории, пока он не разрезал нас пополам. Мы стремительно приближаемся к нему, или он к нам, уже не столь важно. Сейчас, вот прямо сейчас острый край вонзится в живот, пропоров и кожу и мышцы, и брюшину. Я жмурюсь, в обречённом ожидании боли. Но боль не приходит, за несколько секунд до столкновения мы сдвигаемся в сторону. Липкая струя смеси багрога и осиновой вытяжки, пущенная одним из военных, обвивает мою лодыжку, застывает, превратившись в что– то похожее на стальной трос и тянет нас вниз. Я в панике бьюсь, стараясь выдернуть ногу из петли. Всё пропало. Мы попались. Петля держит крепко.

– Уходи! – ору я, глотая слёзы, смешанные с каплями дождя. – Тебе нельзя до неё дотрагиваться.

Да, умом я понимаю, что бросив меня, Вилмар спасётся. А мне ничего не будет. Всё плохое, что со мной могло случиться, уже случилось. Но как же страшно остаться вновь без него, как жаль, что надежда на счастье вновь разрушилась. И как я могла поверить, что Вилмара не существует, что моя жизнь это сон?

– Идите к папочке, – ухмыляется военный, огромный, гора мышц. Окажи мы сопротивление, а вернее Вилмар, ведь вампир в любом случаи сильнее человека, и рвани в высь, я бы осталась без ноги. Эта гора мяса выдрала бы мне мою конечность своей петлёй без сожаления. И по этому мы снижались.

Но радость вояки и моё отчаяние оказались преждевременными. Вампир запел. Улыбка солдата превратилась в оскал, он начал раздуваться, словно воздушный шарик. В свете бушующего пожара было видно, как белки глаз налились кровью, а сами глазные яблоки полезли из орбит. Рука мужчины ослабла и выпустила петлю, которая тут же слетела с моей ноги.

В деревне царил хаос. Языки пламени бесновались пожирая строения, ветер, раздувая огонь, швырял во все стороны ветви деревьев, мусор, обломки шифера и железа.

Нужно было спасать деревню, местных жителей и скот, по этому внимание военных переключилось от нас в пользу более насущных проблем.

– Зина! Где Зина? – сквозь шум, крики и причитания раздавались рыдания бабушки.

Я старалась отключиться, не слушать. Но крики страшные, полные горечи, волчьей тоски, безумной боли рвали душу на части. Единственное, на что меня хватило, это не оглянуться. Да у меня и не получилось бы. Вилмар прижимал мою голову к своему плечу, и я ревела, хлюпая носом, вытирая его о голубую ткань рубашки. Всё, мы никогда не увидимся. Меня больше нет среди людей.

Но горевать мне пришлось не долго. Карпеев так легко не сдаётся, и это следовало иметь ввиду. Мы уже было расслабились, вампиры наслаждались полётом, я же всё никак не могла полностью убедить себя в том, что происходящее не сон и не игра больного воображения. Мне зябко. Липнет к телу ткань, с волос стекает влага. Может ли во сне быть холодно и мокро? Наверное, может. Во сне нормальные люди порой даже вкус и запах чувствует, а я не нормальная.

– Вилмар, а ты настоящий? Ты мне не снишься? – лучше спросить, хотя что мне это даст? Когда это галлюцинации и сны признавались в своей нереальности. А с другой стороны, если верить психологам, любой персонаж сна– это и есть спящий, его неосознанные мечты, желания, страхи. Так почему же не задать вопрос самой себе?

– В СГБ работают хорошие психологи, лучшие из лучших. Им ничего не стоит ввести человека в транс, воздействовать гипнозом, не заметно для самого объекта их исследования. Попробуй вспомнить, после какого слова или показанного предмета ты поверила?

– Старая папка с масляным пятном в центре, с грязными тесёмками, – ответ выскочил сам собой. А папка тут же всплыла перед глазами. Меня передёрнуло, словно вспомнила ни о куске серого картона, а о куске гниющего мяса.

– Ну вот, – удовлетворённо протянула Брунгильда. – Твоё подсознание было привязано к этой папочке. Скорее всего Карпеев решил перестраховаться на случай, если вдруг к тебе вернётся память. И если тебе сейчас показать эту картонку, ты вновь превратишься в послушную Зинаиду.

По спине пробежал противный холодок. Что же теперь, мне всю оставшуюся жизнь папок бояться? Папкофобия, есть ли такое заболевание? Эх! Ну что за жизнь у меня? То ванны, то тюрьмы, а вот теперь и эта напасть!

– Не пугай человека, вредная девчонка! А ты, Инга не о чём не беспокойся, – на ладони Илвы загорелась огненная птичка, вытянула шею, взмахнула крыльями и полетела освещая нам путь. Я благодарно улыбнулась старушке. Свет вампирам, хорошо видящим в темноте, был не нужен, Илва сделала это для меня. – Как перейдём через портал, отправитесь в храм воды, и Хёрдис тебя вытащит, и не с таким справлялась.

От облегчения, от осознания, что всё поправимо, закружилась голова. Мне помогут, вылечат, сделают такой, как прежде. И больше ничего не помешает мне быть счастливой. Ревность к Адамине? Чувство вины перед родиной и вбитыми в голову с детства стереотипами? Ерунда! Разве можно не доверять тому, кто ни раз спасал от смерти? И разве можно предать тех, кто думал всегда только о себе, своём благе, спокойствии, комфорте.

– А что ты сделал в тот момент, когда я собиралась тебя убить? – на радостях мне теперь хотелось говорить. Нахлынувшее состояние облегчения пьянило, кружило голову. Развязывало язык не хуже крепкого вина.

– Снизил твоё артериальное давление. Всего лишь, детские шалости. Мы, маги воды, будучи школьниками, так издевались над магами огня. Что огневики? Только шарами пулять и горазды.

– Да не убила бы ты его, болвана этого водного, – обиделась за свою стихию Илва. – Твоей задачей было обезвредить вампира. Мы им живыми были нужны.

– А вот теперь уже не нужны, – тревога в голосе Гуннара передалась всем, погасив весёлый настрой. – За нами летит ШСБГ.

Мы притормозили, и расстояние между нами и гранатой сократилось. Шар летел, чтобы убить кого– то одного, иначе гранат было бы четыре, по одной на каждого вампира.

– Что будем делать? – тревога в голосе Гуннара – самого спокойного члена команды, напугала меня, да и всех остальных, наверное, больше, чем летящий за нами шар размером с теннисный мяч.

Илва пустила стрелу, но ШСБГ просто поглотила огонь, и продолжила своё движение.

Ни поток ветра, ни водяная струя не смогли сбить оружие с пути.

– Пока мы движемся , нам ничего не угрожает, но стоит нам остановиться– один из нас – трупп, – паника Брунгильды обрушилась на всех ледяным ливнем. Руки Вилмара на моей талии сжались ещё крепче, сдавливая рёбра.

И вот тут я поняла, что такое вампирская скорость. В ушах гудел ветер, грудную клетку раздирало от нехватки воздуха, тело моё обмякло в железных тисках. Огненная птичка давно погасла, не до неё сейчас, и мы летели в кромешной тьме. Может быть вампиры и что– то видели, но я потерялась. Для меня больше не существовало ни верха, ни низа, ни лева ни права, лишь темнота, густая, страшная, беспросветная.

– Нужно разделиться! – Гуннар с трудом переводил дыхание.

Да уж, такая скорость даже вампира вымотала.

– Бросить одного из нас в беде?! – Илва едва шевелила языком. – Не струсил ли ты, друг мой?

– Ты не так поняла, дело не в трусости, дело в расходе силы, – вот кому всё не по чём, так это Брунгилде. Ей сам ветер помогает. А я, скорее всего, не выдержу этой скорости. Сколько километров в час мы пролетели?

Сколько ещё лететь?

– Да, мы тратим магию все, и в итоге, до портала не доберётся никто, – Вилмару было чуть легче, чем магу огня и магу земли, но я ощущала, с каким трудом поднимается его грудная клетка, как бешено стучит сердце. – Граната не вечная, рано или поздно её ресурс истощится, а в одиночку будет проще его израсходовать.

Мы рванули в разные стороны, и я, малодушно, понадеялась, что шарик от нас отстанет и продолжит преследовать кого– то другого. Но когда мне везло в жизни? Проклятое творение военной промышленности летело за нами. В густом чернильном соке ночи растаяли и Гуннар, и Брунгильда, даже Илва, не довольная этой идеей, тоже пропала. А мы продолжали нестись. Петляли меж деревьями, пытаясь сбить следящий шар с курса, Скользили над землёй, едва не касаясь травы ногами, резко взмывали в небо.

– Потерпи ещё немного. – шептал Вилмар, а я от страха и слабости уже и не разбирала смысла сказанного.

А шар приближался. Я чувствовала, что силы вампира на исходе, что вот– вот мы рухнем с высоты, а граната врежется в нас, разрывая тела на сотни тысяч кровавых ошмётков. Руки Вилмара на моей талии ослабели, теперь мне самой приходилось держаться за него. Мы теряли скорость, опускаясь всё ниже и ниже. Дыхание вампира становилось всё тяжелее. В скудном свете появившейся луны, я увидела, как из носа такого сильного, могущественного мага воды тянется тёмная ниточка крови, как посерело лицо. Ну а шар, его наконец я могла рассмотреть, держался уже совсем близко, ожидая нашей остановки. Всё же, гонка вымотала не только вампира. ШСБГ тоже побледнела, уменьшилась в размере, теперь она напоминала грецкий орех. Но несмотря на это своих смертоносных свойств не утратила.

– Задержи дыхание! – скомандовал Вилмар. – Мы сейчас погрузимся в воду. Там пробудем несколько минут. Не бойся, воздушный пузырь в толще воды я создать пока ещё смогу.

Под нами блестела речушка с пологими глинистыми берегами.

– Готова? – спросил Вилмар, и мы рухнули в воду.

Буровато– зелёная гладь реки сомкнулась над нами, отрезая нас от тусклого света ленивой луны, от тёмной громады хвойного леса.

Испугаться я не успела. Мы тут же оказались за дрожащими прозрачными стенками пузыря.

– Не трогай, – сразу же предупредил вампир. – Иначе разрушишь. Он продержится всего полторы минуты, а за это время я смогу взять твою кровь. Мне нужны силы, чтобы лететь дальше.

А я уже и забыла, как это страшно, когда ощущаешь прикосновение клыков, а в голове волчком вращается лишь одна единственная мольба: « Только не сорвись, только успей вовремя остановиться!» Ну что, Инга, поиграла в любимую, желанную? Всё, хватит, пора и честь знать. Ты -источник, фляжка с кровью. Вампир устал, обессилел, ему нужно питание. Но разве я не сама выбрала такую жизнь, ходить по краю пропасти? Разве Вилмар не делился со мной своей силой, когда я погибала от духоты и влажности в варильне и коченела, стоя в амгровом болоте? У меня есть то, что ему сейчас необходимо, а все мои сомнения– пыль, шелуха. Легко быть с богатым и успешным, так как и тебя греет его богатство, на тебя попадают лучи его славы. А кому– то удобно быть с маргиналом. Ведь рядом с ним ты ощущаешь себя спасителем, героем, тем, кого жалеют, тем, кем восхищаются: « Надо же! Сколько она для него сделала! Редкой доброты женщина!» А вот такого, как Вилмар сильного и опасного, таинственного и, порой, жестокого любить трудно. Но я сумела сделать то, что не вышло у моей прабабки, увидеть в чужаке, в ненавистном всеми, враге страстного и нежного любовника, верного мужа и преданного друга. Да, теперь мне известно, что такое предательство, но я готова доверить свою жизнь тому, кто человеком не является, и всё же оказался гораздо человечнее некоторых людей.

Глава 30

Голубые морские волны, вкрадчиво шелестя, гладили прибрежный песок. В небесной выси парила одинокая чайка, тревожа своим криком предутреннюю тишину. На горизонте рыжей полосой разгорался рассвет. Рассвет моей новой жизни. Как же я скучала по всему этому, по шелесту волн, по крикам чаек, по тёплому ветру и пылающему солнцу. Кто– то скептически скривив губы скажет: « Ещё бы! Только дурак не станет скучать по всем этим благам». И наверное этот кто– то будет прав. Я не знаю. Но для меня Далер – не просто богатый край, не просто часть планеты с комфортными условиями. Это родина Вилмара, его дом, это место где я многое пережила, на многое посмотрела другими глазами.

Мы сидели на прохладном после ночи, песке, обнявшись, и молчали. И нам было хорошо вот так молчать. К чему слова, если мы понимаем друг друга без них?

Прости меня, бабушка. Знаю, ты желала мне добра, хотела защитить, спасти, вытянуть из жерновов государственной машины, любыми доступными способами. Но желать добра не то же самое, что желать счастья. А счастлива, я могу быть лишь с ним. С тем, кого в нашем государстве считают врагом, с тем, на кого ведут охоту самые сильные люди нашей страны, с тем, чьим именем пугают детей. И я готова последовать за ним куда угодно, лишь бы знать, ощущать каждой клеточкой кожи, каждым нейроном, что он рядом. Дарить ему всю себя свою душу, своё тело, свою кровь.

С