Хроники всего мира: Время расцвета [Ольга Николаевна Савкина] (fb2) читать онлайн

Ольга Савкина Хроники всего мира: Время расцвета

Моим родителям

Пролог

– Нет, мама! – Эмма с грохотом захлопнула дверь и сердито уселась на кровать. Юбка раздулась колоколом, на что хозяйка юбки стала остервенело прибивать этот шёлковый пузырь к ногам. Вдалеке на улице раздавался звон проезжающей конки, цоканье копыт, крики газетчиков. Там, за окном, люди выполняли дело, к которому были приспособлены лучше всего, и никто им не мешал, не выставлял запретов и не грозил отослать замуж в Берлин. Как будто газетчик не сможет и в Берлине продавать свои дурацкие газеты.

Эмма от обиды надула губы, словно компенсируя восстановленную благообразность собственной юбки, уже не колокола, а вполне себе девичьего предмета одежды. Юбка была из новых, цвета аметиста, с глубоким глянцевым блеском и тёмно-синими, почти чёрными, вышитыми цветами. Тонким длинным пальцем Эмма принялась водить по цветку. С каждым новым кругом её мысли успокаивались, выстраивались в ряд, обретали форму и логическую последовательность. Нет, в родительском доме она так и останется всего лишь девочкой, ни на что, кроме книксенов, не способной.

Полчаса назад, когда Эмма стояла в очереди маленького почтового отделения и задумчиво рассматривала спину фрау Краузе, она знала, что этот разговор с матерью состоится, что закончится он весьма ожидаемо – скандалом, что мать опять уйдёт нюхать свою соль, а вечером будет пилить отца, чтобы тот поговорил с дочерью и наставил её на путь истинный. Отца Эмма боготворила, но перечеркнуть собственную мечту не могла. Тогда она перестала бы быть собой и, значит, перестала бы быть Эммой Сашей Остерман, дочерью Уве Стефана Питера Остермана, директора шторковской гимназии. На почту Эмма пришла с одной целью – рубить канаты.

Больше всего Эмма любила небо. И словно отвечая взаимностью небо было к ней чуть ближе. Дело в том, что Эмма была высокой. Выше мамы, отца и всех фрау и фройляйн их маленького городка. Родители её рост имели вполне себе средний, выдающимися людьми себя не считали и во всём старались этой середине соответствовать. Эмма же с детства тянулась ввысь: лазала по деревьям, прыгала с соседского сарая, засматривалась допоздна на ночное небо, витала в облаках. Одним словом, Эмма Остерман была не такой как все.

Глава 1. Не такая как все

Город Шторков расположился на землях Бранденбургского княжества со всей своей прусской педантичностью – ровнёхонько между озёр, для красоты перепоясав себя каналом. Здесь маленькая Эмма бегала по берегу за воздушным змеем, тайком от родителей лазала на закрытое еврейское кладбище, играла в прятки с подругами возле старого замка, ходила с семьёй в кирху, упиравшуюся в небо неороманскими зубцами, словно короной, болталась после уроков у старого шлюза, гуляла по рыночной площади с младшими братьями: сначала Яковом, потом Клаусом, Арндом, Хеннингом, Иво и, наконец, близнецами Францем и Фрицем. Да, старших Остерманов бездетными не назовёшь. От такого количества отпрысков Лизе Остерман рано высохла, как будто обветрилась. Множество беременностей на её фигуре никак не сказались, оттого ходила она по-прежнему без корсетов, тоненькая как веточка, но какая-то жухлая. Ранняя седина серебрила тёмный узел волос, плечи опустились, взгляд потух – одним словом, фрау Остерман начала уставать от жизни. Её муж, Уве, тем не менее жену любил и печалился оттого, что когда-то весёлая и звонкая девочка пропала, а на её место пришла маленькая старушка. Лизе была младше его на два года, но в свои сорок два выглядела гораздо старше сорокапятилетнего супруга. Целыми днями фрау Лизе сидела в своей комнате или лежала на кушетке и думала о том, какой скорой и безрадостной была её жизнь. Головные боли и усталость стали ей верными спутниками, преданная семье бонна Вилда полностью взяла на себя заботы о детях, хотя собиралась просить отставки уже после Арнда, оттого ничто не мешало Лизе покрываться пылью в своём будуаре и предаваться зряшным мечтам.

Детей, как и положено матери, Лизе любила. Но любовью отстранённой, холодной и выверенной. Желание ограничить хоть как-то семейный круг родственников, вылезающих словно дрожжевое тесто из таза то там, то сям привело фрау Остерман к логичному и по-своему аргументированному выводу: если не показывать детям свою любовь, то, глядишь, и новые отпрыски не появятся. Нюанс, что дети появляются вовсе не от материнской любви, фрау Остерман почему-то упускала. Когда-то маленькая Эмма вызывала такой восторг у Лизе, что ей не верилось в собственное счастье. Поздно обзаведясь детьми – где это видано, чтобы первого ребенка порядочная немецкая женщина рожала к двадцати пяти? – фрау Остерман не могла налюбоваться маленькой крошкой. Тайком от мужа она целовала дочери каждый пальчик, дула в живот и наклоняла над ней свои локоны, пытаясь защекотать эту карамельную конфету до низкого и сладкого смеха. Эмма тянула мамины волосы, Лизе игриво пучила глаза и целовала, целовала, целовала своё невозможное счастье. Никакой Вилды рядом и в помине не было, а Эмма принадлежала только ей. Ей и Уве.

А потом что-то сломалось в привычном Лизе мироздании, и дети защёлкали из неё словно игрушечные яйца из заводной курочки: пык, пык, пык, пык! Лизе не понимала, как это возможно, но Уве с каждым следующим сыном обнимал её по ночам всё крепче, а целовал все жарче, что противиться этому не было абсолютно никаких сил. Она и не противилась. Клевала с тарелки свои зёрнышки, а с другого конца – пык, пык, пык, пык. За девятнадцать лет с момента появления Эммы Лизе так устала, что не могла уже ни видеть, ни слышать свое семейство. Каждый скрип половиц под ногами Уве напоминал ей «пык!», отчего фрау Остерман ничего не оставалось, как притвориться больной или спящей. На тумбочке рядом с кроватью стояли флаконы с нюхательной солью, пузырьки и мензурки с лекарствами от анемии, скуки и старости. Со временем Лизе так уверовала в свою придуманную болезнь и усталость, что и забыла о том, что хотела лишь получить передышку. Теперь семья её действительно угнетала, голова болела, флакончики менялись и добавлялись на тумбочке с какой-то пугающей скоростью, а Лизе всё отказывалась что-то изменить.

Мать знала, что почти наверняка Эмма сейчас сидит на кровати в обнимку с книгой. Эту привязанность Лизе не понимала и оттого не принимала. Четыре года назад Уве поехал на книжную ярмарку в Берлин, чтобы посмотреть новые учебники для гимназии. А привёз оттуда книгу. Одну книгу. У какого-то букиниста заболела дочь, на лечение ушли все сбережения и ничего не оставалось, кроме как распродать последнее. Книжный человек привёз на ярмарку всё ценное и не очень, продавал по дешёвке, не торгуясь, тряс руками и волновался. Уве, обожавший дочь, букиниста прекрасно понимал, но в деньгах был ограничен, поэтому купил лишь одну. «Хроники всего света» была приятно старой, однако не ветхой. Оклад был небогатый, искусный. Тонкие серебряные завитки укладывались по углам в затейливые рисунки: рыцаря на коне, солнце и ветер, дерево и человека под ним. На последнем уголочке была и вовсе маленькая лупа и шестерни. Кожа тонкая, мягкая, тёмно-синего цвета, того самого, каким бывает небо после заката, когда ночь ещё не наступила, но вот-вот. Замочки с книги давно потерялись, но переплёт по-прежнему был крепким, а листы – мягкими. Фолиант упоминание об авторе не имел, когда был издан – неизвестно, гравюры включал не только на военные, но и светские темы, писан был на немецком.

– Двести сорок марок? – изумилась Лизе, когда узнала цену антиквариата. – Да ты спятил. Мы могли запастись углём на всю зиму.

– Но углём не согреть душу, милая. Герр Вайс не торговался, книга явно стоит дороже, – миролюбиво держал оборону глава семейства. – А нам выдалась возможность помочь в беде. Не переживай о зиме, денег я раздобуду.

Раздобыл, конечно, – Уве жену никогда не обманывал. «Хронику» Уве читал в случайном порядке и чаще пользовался книгой для успокоения нервов, чем получения знаний. Младшие дети книгу покрутили и отложили, лишь Эмма и Яков таскали её к себе в комнаты – то ли для того, чтобы рассмотреть гравюры, то ли для чтения. Всё чаще Уве стал находить уснувшую дочь в обнимку с книгой то в кресле, то прямо на кровати. На нежной щеке отпечатывались узоры оклада, Эмма что-то сонно мычала и выпускала из ослабленных рук свою драгоценность. Постепенно Остерман смирился с переездом книги в девичью комнату и уже не пытался проникнуть в глубины «Хроники». Яков же с сестрой достиг консенсуса: то довольствовался пересказами, то читал, когда Эммы в доме не было. Книгу он аккуратно возвращал сестре на стол. Уве поражался, какая редкая гармония сложилась между старшими детьми: они не делили предмет вожделения, а владели им уважительно и с достоинством. Спустя пару лет Остерман спросил у дочери, что так привлекло её в «Хронике», отчего она снова и снова её перечитывает.

– Она учит, – пожала плечами та, словно не удивившись. – Мне кажется, что я могу найти в ней ответы на все вопросы, просто нужно дождаться подходящей главы. Каждый раз, когда я её открываю, то нахожу всё новые слова и ранее не виденные образы. Думаю, как я могла это пропустить? А потом понимаю, что в прошлый раз я думала о другом и меня заботило иное, оттого важными эти вещи не казались. В общем, это приятно: книга как будто старый друг, который не надоедает.

– Чему же ты хочешь научиться у этого друга? – дочь заканчивала гимназию, и пора было узнать, мечтает ли девочка о дальнейшей учёбе или планирует выйти замуж.

– Понимаешь, папа, – Эмма внезапно смутилась, – я хотела бы быть настолько сильной, чтобы делать что-то самостоятельно. А не то, что велит мне муж, отец или государство.

Эта взрослое измышление Уве не удивило, но расстроило. Его девочка собиралась жить и, кажется, жить совсем не той жизнью, которой он для неё хотел.

– Ну что ж, – Остерман погладил Эмму по плечу, – мы с мамой попробуем привыкнуть к этой мысли. Время в запасе у нас есть.

И вот месяц назад время вышло – Эмма закончила тринадцатый класс отцовской гимназии и должна была решить, куда ей податься из родительского дома: в Баденский университет, где начали принимать к обучению женщин, ответить согласием одному из местных кавалеров или же найти работу в какой-нибудь лавке…

Дочка же наверху мерила шагами свою маленькую комнату. Временное успокоение сменилось пружинистой активностью, которая требовала выхода. Снова и снова Эмма по памяти цитировала письмо, которое теперь лежало на почте с круглым штемпелем на конверте «☆ Шторков ☆ –1 VII.17.06–»:

Труд Вашей жизни уже стал легендой. Ваш триумф – это триумф немецкого характера, немецкой воли и немецких технологий. Невероятно, чего человек может достичь с помощью стихии. И пусть природные силы не могут быть изменены или уничтожены, но они вполне могут противостоять друг другу. Чтобы не зависеть от воздушных потоков, требуется более существенная сила, чем ветер – и Вы это доказали. Прошу Вас оказать честь и стать подобной силой для меня. Я завершила обучение в гимназии, окончила корреспондентский курс стенографирования, владею французским, польским, английским и итальянским языками, не побоюсь любой работы, даже низкой: работать на кухне, убирать комнаты или стирать бельё. Прошу дать мне шанс пройти все трудности вместе с Вами и иметь причастность к Вашей воодушевляющей борьбе с обстоятельствами.

Письмо было коротким. Эмма переписывала его десятки раз, пока содержание её полностью не удовлетворило. Ей не хотелось выглядеть жалкой или безумной. Мечта требовала реализации и иного варианта Эмма не придумала: нужно захватить тот ветер, который есть. Пусть его порывы иногда ломают и рвут нити, но каждый, кто ходил под парусом или запускал воздушного змея, знает – если ты поймал свой поток, он выведет тебя к цели. Эмма отважилась написать человеку, ставшему одновременно и героем, и посмешищем империи. Говорят, кайзер Вильгельм II называл его «самым тупым из всех южных немцев». Но разве можно путать тупость и упрямство? Герой Эммы имел гибкую мораль и сильный дух. Его бизнес не раз терпел крах, но снова и снова возрождался, словно феникс из пепла. «Вполне естественно, что никто не поддерживает меня, потому что никто не хочет прыгать в темноту. Но цель моя ясна и расчёты мои верны», – цитировала упрямца «Берлинская биржа». Эмма прыгнуть в темноту совсем не боялась: она была слишком молода, чтобы взвешивать все риски.

В коридоре затопали многочисленные ноги. Братья неслись с улицы во весь опор: время ужина. Комната мальчиков находилась напротив по коридору, она была самым большим помещением в доме. Раньше там были спальни родителей, но, когда Лизе забеременела пятым, Остерман нанял плотника, который сломал перегородку между комнатами, а затем вместе с помощником расставил кровати мальчиков и парты для занятий. Супруги переехали на первый этаж в гостевые комнаты, рядом с кладовой и столовой. Вилда ютилась в каморке через стенку от Эммы. Её чуткий баварский слух не раз пресекал по ночам малейшую возню в детской. Спустя двенадцать лет интерьер мальчишеской комнаты полностью изменился: пропали парты, с краю от окон стояли двухъярусные кровати старших братьев, напротив с одной стороны спал Иво, с другой – сдвинутые углом койки Франца и Фрица, чтобы близнецы могли шептаться голова к голове. Меж окнами до самого потолка высился книжный шкаф, а в центре комнаты стоял большой круглый стол, бывший обеденный, который теперь использовался для занятий. Он был вечно завален тетрадями, перьями, засохшими чернильницами и сломанными карандашами. Вилда не теряла надежды воссоздать на столе порядок, но хаос побеждал её устремления снова, и снова, и снова. Жизнь в этой комнате лезла изо всех щелей, и поделать с этим ничего было нельзя.

Наконец в коридоре послышались шаги Якова. Спутать их Эмма не могла – брат ходил с тростью. В детстве тяжело переболев краснухой, он получил осложнение на суставы. Артрит измучил мальчика, скрутил правую ногу. Боли его практически не оставляли, оттого ребёнок рано стал терпим к испытаниям, которые сыпались на его голову. В свои четырнадцать Яков едва ли был выше десятилетнего Хеннинга, однако в выдержке и мудрости мог соперничать с отцом. Эмма открыла дверь и высунула голову в проём:

– Отправила! – шёпотом сказала она в полумрак.

– Мама тебя убьёт, – ответил полумрак, и в комнату тихо вошёл брат.

Яков прикрыл за собой дверь и устало опустился в кресло. Тёмные вихры придавали мальчику вид цыгана, а спокойное и умное лицо – вид цыгана интеллигентного, почти аристократа. Эмма легонько поцеловала его в макушку, брата она любила едва ли меньше, чем отца.

– Уже, считай, убила. – Эмма со вздохом уселась на кровать. – Мы разругались сразу, как я вернулась. Не знаю, отчего она решила узнать, где меня носило, видимо, интуиция.

– Не путай интуицию и хорошую память, – Яков вытянул больную ногу, прислонил трость к подлокотнику. – Позавчера на дне рождения Иво ты ляпнула, что остаться в родительском доме равносильно тюремному заключению. А ты, мол, не птица, чтобы сидеть в клетке. Ну, вот теперь жди, птичка, когда тебя ощиплют.

– Брось, нашей матери всегда было плевать на то, где мы и чем занимаемся. Вилда сделала для нас больше, чем она.

– Тем не менее, она мать. А ты её дочь. И у неё есть все права …

– … чтобы ощипать меня, – договорила за братом Эмма, – я помню. А вы как сходили?

– Я был у папы в библиотеке, а остальные играли в футбол на пустыре. Клаусу мячом разбили нос, но, по-моему, ничего серьёзного.

– Вилда вас убьёт, – Эмма повторила фразу с той же интонацией, что и Яков. Оба засмеялись, очень уж похоже получилось.

Помолчали, прислушиваясь к звукам улицы и шуму в детской. Им не нужно было говорить, они понимали друг друга с полуслова и даже полумысли.

– Ты уверена? Что всё сделала правильно? – Яков смотрел на сестру умными голубыми глазами. Он ужасно походил на мать, тот же овал лица, те же ямочки на щеках. Через полтора месяца ему исполнится пятнадцать, и несмотря на недостаток роста, Яков не выглядел подростком, в нём уже начал формироваться молодой мужчина.

– Я задыхаюсь здесь. Одно и то же: учёба, дом, подруги…

– Я.

– Да, ты. – Эмме стало грустно. – Но я уезжаю не от тебя. Ты же знаешь. Я не смогу жить без воздуха. Небо для меня всё. Хорошо, не всё, – перебила сама себя сестра, – но многое. Я люблю тебя, люблю отца, но не могу отдать всю жизнь на эту любовь. Я хочу сделать то, о чём будет говорить вся империя. Я хочу прикоснуться к великому, действительно большому и настоящему, тому, что останется в веках.

Яков смотрел на неё долгим взглядом, потом вздохнул, встал:

– Что ж. Ты истинная женщина двадцатого века. И ты моя сестра, я буду гордиться тобой в любом случае.

И вышел из комнаты.

На ужин подавали густой гороховый суп-пюре с фрикадельками, крупный отварной картофель, посыпанный мелкими каперсами и политый растопленным травяным сливочным маслом, селёдочные рольмопсы с корнишонами, салат из домашних овощей, что росли на огороде за домом, детям к чаю дожидались остатки «деревянного» пирога. Вообще-то это рождественское лакомство, но в воскресенье справляли день рождения Иво, и именинник запросил у кухарки Анны именно его. Вилда ужинала вместе с семьёй, приглядывая за близнецами. Она сидела в торце стола, рассадив шестилеток справа и слева от себя. Конечно, напротив отца должна была сидеть мама, но в доме Остерманов все уже давно махнули рукой на условности – порядок за ужином был важнее, а Вилда умела усмирить близнецов одним взглядом. Так они и сидели за длинным столом: Уве, справа от него Лизе, Клаус, Арнд и Фриц, слева – Эмма, Яков, Хеннинг, Иво, Франц и Вилда.

Погодки Клаус и Арнд весь ужин шептались о прошедшем футбольном матче: кто как забил, да кто как обвёл защиту, да как прилетело мячом Клаусу прямо в лицо. Хеннинг и Иво, десяти и восьми лет от роду, ели деловито, споро, видимо, затеяли ещё прошвырнуться вечером до сада, где строили на дереве шалаш. Близнецы ковыряли селёдку и ждали, когда подадут уже сладкое. Эмма с тяжёлым сердцем ждала разговора с матерью, отец читал вечернюю газету, Яков жевал, задумчиво глядя в темноту за окном, Вилда шикала на детей. Лизе осмотрела своё семейство и вздохнула. Это было сигналом: дочь отложила вилку и переглянулась с Яковом.

– Дорогой, ты знаешь, чем занимались сегодня твои дети?

– М-м-м-м… – Уве нехотя оторвался от газеты, но взгляда не поднял. – Подозреваю, что были счастливы?

– Это как сказать, – Лизе рукой отвела газету от лица мужа. – Твоя дочь уезжает из дома!

– Мама! Я пока что никуда не уезжаю! – лицо Эммы вспыхнуло, руки на коленях сжали салфетку. Яков под столом положил на них свою ладонь, сестре сейчас требовалась поддержка.

– Так. А куда же ты планируешь уехать, милая? – отец не сердился, просто спрашивал. – И, самое главное, когда ты хотела уведомить об этом нас с мамой?

– Пап… Я просто написала прошение о работе. И я не знаю, пригласят меня или нет. В университет я заявляться не хочу, по крайней мере, сейчас.

– При любом раскладе её ждёт дорога в Баден-Вюртемберг, – тихо встрял Яков.

– Замуж, я так понимаю, ты не собираешься? – вскинулась мать.

– Мне кажется, у нас достаточно детей в доме, зачем тебе ещё и внуки? – холодно заметила Эмма.

Фрау Остерман со стуком отодвинула кресло, кинула салфетку на стол и с укором сказала мужу:

– Ты будешь молчать?

Она вышла из кухни, хлопнула дверью в свою комнату и воцарилась тишина. Младшие дети сидели не шевелясь. Вилда досчитала до пятнадцати и шепотом приказала близнецам выходить из-за стола.

– Пусть останутся, – строго сказал отец. – Все должны знать, что я скажу.

Эмма выпрямила плечи и стала ещё выше. Отец никогда на неё не кричал. Навряд ли это произойдёт и сейчас. Но пришло время отстаивать собственную позицию, а значит – сделать ему больно. Больно Эмма делать не хотела.

– Никто и никогда не смеет так разговаривать с матерью. Она дала вам жизнь. Нет ничего ценней этого. И даже если вы находите её участие в своей судьбе недостаточным, это не значит, что мама что-то должна вам сверх того, что уже дала.

Голос Остермана словно отсекал камни от скалы. Он смотрел на своих детей внимательно и строго.

– Но папа…

– Помолчи, Эмма. Я никогда не был строг к тебе, хотя, вероятно, следовало. Ты моя единственная дочь, и мы с матерью вложили в тебя всю любовь, которую накопили к твоему появлению. Не будь неблагодарной.

– Мне уже…

– Я знаю, сколько тебе лет. И я знаю, чего ты хочешь. Ты вольна поступать, как считаешь нужным. Но мы по-прежнему твои родители. Мы отвечаем за тебя и твоих братьев. Мы отвечаем за единство семьи. Даже когда вы все вырастите и разъедетесь из этого дома, каждый из вас будет соединён с ним невидимой нитью. Эта нить называется родство. Ты должна извиниться перед мамой. А потом мы поговорим с тобой наедине о поездке.

Эмма повесила голову. Мальчишки смотрели на неё во все глаза. Вилда переводила взгляд с Эммы на Уве и изо всех сил посылала ему сигнал быть с ней помягче. Однако Остерман ничего этого не видел. Он смотрел на дочь, на пробор её пшеничных волос, на сгорбившиеся плечи. Уве видел, как Яков аккуратно сжал своей рукой ладонь сестры.

– Хорошо, папа. Я извинюсь. Прямо сейчас.

Словно воздушный шарик, дочка сдулась и сникла.

– Идите наверх, – сказал Уве уставшим голосом.

Задвигались кресла, зашуршали одежды, дети молчаливо потянулись из столовой. Вилда шла за выводком, оглядываясь назад.

– Яков, живо в комнату!

Встал и Яков, опёрся на трость, коснулся плеча сестры в качестве поддержки.

– Спокойной ночи, папа.

– Добрых снов, сынок.

На лестнице раздавались затихающие шаги. Анна уже давно перестала брякать на кухне посудой и ушла в огород. Отец и дочь остались вдвоём.

– Прости меня, пап… Я была зла. На маму. Я ведь помню, как в детстве она играла со мной, заплетала косы, наряжала. Я помню её руки. И запах. И смех. Где та наша мама? Почему она перестала быть такой? Почему она перестала нас любить?

Уве долго молчал, потом сложил газету, встал из-за стола и прошёлся по столовой. Эмма исподлобья следила за ним взглядом. Ей было горько и стыдно одновременно. Отец вернулся к своему креслу, облокотился о спинку, посмотрел на дочь.

– Я думаю, она всё ещё нас любит. Просто снизила интенсивность любви. Теперь, когда ей нужно поливать любовью не только тебя и меня, но и ещё семерых твоих братьев, очевидно, что ручеёк на каждого из нас станет мельче и скуднее. Но это не значит, что он прекратился. Быть матерью – тяжёлый труд. И даже если тебе кажется, что она ничего не делает: просто сидит дома, то это не так. Ты не видишь и половины заботы, которую даёт тебе мама. Тебе и твоим братьям. Ты пока не ведаешь усталости, девочка. Ты сильная, инициативная, напористая. Проблема лишь в том, что ты не мудрая.

– Как же стать мудрой, папа? – Эмма подняла голову и посмотрела на отца.

– К сожалению, это произойдёт само. И к ещё большему сожалению, это произойдёт только с потерями. Лишь боль учит нас мудрости.

– Я могу снять голыми руками чайник с плиты! Или держать над огнём ладонь! Сколько скажешь!

Уве тяжело вздохнул.

– Чтобы стать мудрым, нужно держать над огнём душу… Бывает, что и физическая боль ума не прибавляет. Но потери – всегда. Если ты действительно хочешь уехать из дома, не оставляй маму с разбитым сердцем. И, самое главное, не оставляй себе такие воспоминания. Возможно, других у тебя больше не будет – никто не знает, что тебя ждёт на том конце путешествия…

Внезапно Эмма поняла, что по лицу её катятся слёзы, что ей ужасно жаль маму, и папу, а жальче всех стало себя. Бедная она бедная, куда она лезет, тут, дома, тепло и комфортно, зачем ей нужна эта драка, ведь это не её борьба. Вышла бы замуж за сына аптекаря или даже бургомистра, стала бы бургомистровой невесткой, нарожала бы детей, располнела бы, переманила Вилду… Эмма плакала и смеялась одновременно.

– Ты чего? – удивился Уве. Истерику у женщин он, конечно, встречал, но дочь его отличалась психическим здоровьем. По крайней мере, раньше.

– Бур…. бур… бургомистрова невестка, – захлёбываясь от смеха, пробулькала Эмма. – Представила, что я – бургомистрова невестка и Вилду у вас увела. Папа, я бою-ю-ю-у-у-усь…. Вдруг он не ответи-и-и-и-т… – Эмма снова заревела, теперь уже во весь голос, давая волю слезам.

Отец удивлённо покачал головой, взял со стола льняную салфетку и протянул дочери.

* * *

Спустя три недели, когда Эмма потеряла всякую надежду и тайком начала изучать рекламный проспект Тюбингенского университета в Бадене, почтальон принёс открытое письмо. На лицевой стороне в корзине с розами сидела девочка. От цветочной гондолы тянулись стропы к дирижаблю из незабудок, юный пилот бодро крутила руль и улыбалась. Надпись была почему-то «С Новым годом!». На обороте было несколько строчек: Уважаемая фр-н Остерман. Вы окажете мне честь, если примете приглашение о работе в «Дирижабли Цеппелин Групп». Фердинанд фон Цеппелин

– Вилда! – Эмма задохнулась. – Во сколько уходит утренний поезд на Берлин?

Улицы Шторкова

© oldthing.de

Шторков, 1906 год

© oldthing.de

Возможно, дом Остерманов

© oldthing.de

Почтамт, в котором Эмма рубила канаты

© oldthing.de

Гимназия

© oldthing.de

Канал и мельница

© oldthing.de

Рыночная площадь зимой

© oldthing.de

Рыночная площадь летом

© oldthing.de

На подходе к церкви

© oldthing.de

Кирха

© oldthing.de

Старый шлюз

© oldthing.de

Открытка от графа фон Цеппелина

© oldthing.de

Глава 2. На Берлин

Эмма складывала вещи торопливо, словно Цеппелин назначил ей приступить к работе завтра в восемь, а не абы когда. В саквояж летели чулки, панталоны, дневные рубашки, корсетные лифы и подвязки для чулок. Ехать Эмма планировала в дорожном костюме, тёмном, но лёгком, которому были не страшны ни пыль, ни дым. С собой она брала лишь два платья: коричневое учебное, простое, на каждый день, и тёмно-синее, с пышными рукавами, – на выход. «Счастливая» фиолетовая юбка, пара блузок на смену и жакет уже лежали в маленьком деревянном чемодане. Остальную одежду, включая верхнюю, шляпки, обувь, а также книги, средства для ухода и простенькие украшения Вилда отправит позднее с нарочным. Между кружевами и батиком в багаже лежала книга, заботливо упакованная в коричневую бумагу и перевязанная шпагатом. Отец долго молчал на просьбу Эммы вывезти «Хронику» из дома, а потом ответил – что ж, пусть хоть что-то напоминает тебе о семье. Дочь благодарно поцеловала ему руку и убежала наверх.

Яков как-то посерел, осунулся. С сестрой они раньше надолго не расставались, и каково ему будет стать старшим ребёнком, он не понимал. Вилда упросила Эмму уехать в четверг утренним поездом, чтобы у той было время и привести себя в порядок по приезду, и осмотреться, и пообщаться с начальством. Так у Якова появилось три лишних дня, чтобы собраться с мыслями.

– Я буду тебе писать, так часто, что даже надоем, – щебетала Эмма, сидя с братом на кровати и обняв его крепко-крепко.

– Не будешь, – рассудительно и глухо отвечал тот: лицом он уткнулся в сестринское плечо, – тебя закрутит новая жизнь. Сначала мы будем получать письмо в неделю, потом раз в месяц, а затем станем узнавать о твоих успехах из газет. Ведь ясно же, что твои успехи будут совпадать с достижениями Цеппелина.

Эмма чмокала его в макушку, покачивала в объятиях и была счастлива. Маленькая ложь её не заботила, ведь любовь измеряется не письмами. Яков же предчувствовал долгую разлуку и впервые на сестру злился, хотя злости этой не показывал. Однажды вечером Вилда застала его в столовой, задумчивого, сгорбленного, смотрящего в одну точку.

– Уж не о том ли вы задумались, юноша, что вам пора спать, а вы ещё и не умыты? – строго заметила няня.

Яков рассеянно посмотрел на её крупное лицо, высокую фигуру, истинную немку: простую и энергичную, и спросил:

– Вилда, ты нас бросишь?

Вилда Вебер была привязана к детям Остерманов, но разделяла жизнь собственную и хозяйскую. От этого простого вопроса ей внезапно стало жарко, отчего фрау Вебер обрела пунцовую окраску, покрывшую ровным слоем не только лицо и шею, но и кожу головы, грудь, спину, тыльную сторону рук и, кажется, даже икры. Одним словом, Вилда должна была соврать, но знала, что ложь уже заметили.

Овдовев рано, так рано, что даже не поняла собственного статуса, Вилда нашла в семье Остерманов собственное счастье. Муж Вилды, красавец Мартин, на следующий день после свадьбы поехал из Тиммдорфа проведать на ферме отца, который заболел и на венчании быть не смог. Путь он выбрал короткий, через озеро. Лошадь оступилась, проломила всем весом не толстый ещё декабрьский лёд Дикзе и увлекла за собой верного хозяина. Вилда, рослая, сильная, не дождавшись мужа, на следующий день пошла по сугробам одна, нашла полынью, вернулась за помощью в деревню, погодила, пока мужики вытащили кобылу и Мартина, а потом ушла домой, завязала на балке петлю и повесилась.

Спасли, понятное дело, соседка как чуяла – бежала следом. Вилда никогда о Мартине не плакала, потому что смысл, но внутри у неё осталась лишь пустота и более ничего. Спустя год Вилда поехала домой, в Баварию, но по дороге увидела объявление о поиске няни в Шторков и решила, что родителям её каменное лицо никак дни не скрасит. Вышла на станции, нашла гимназию, поговорила с Уве, да так и прижилась. Иногда в ней что-то шевелилось тёплое, трепетное, но она запрещала себе привязываться к воспитанникам: всё пройдёт – пройдёт и это.

– Все когда-нибудь бросят тебя, Яков, – решилась Вилда, – мы рождаемся одни и умираем одни. Ты должен понять, что сестре нужно сделать следующий шаг. Никто никому не принадлежит, и ты не вправе даже видом навязывать Эмме вину за её решение. Когда тебе придёт время сделать выбор, ты поймёшь, о чём я говорила.

Возможно, Яков и пытался в эти дни держаться чуть бодрее, но попытки были не слишком успешными. Вилда по-своему жалела мальчика – он достаточно натерпелся, но помнила, что бог даёт каждому испытание по силам, и облегчить Якову эти испытания она не могла.

Поезда мимо Шторкова ходили четырежды в день: два утренних и два вечерних. Выезжая из Грунов-Даммендорфа, составы добирались до Кёнигс-Вустерхаузена, а там поворачивали на Берлин. Пересадка в столице займёт время, поэтому Эмма решила не затягивать и ехать на первом поезде в 7:40. Прощальный семейный ужин прошёл как обычно: близнецы крутились как юла, Вилда старалась придать этим механизмам статичное состояние, средние дети стремились поскорее покончить с едой и заняться своими делами – через неделю начинался учебный год и они, как и все дети мира, стремились догулять и доотдыхать, пока их не закрутила школьная рутина. Яков ел сосредоточенно, мама была вялой, лишь отец нарушил традицию и ужинал без газеты. Эмма чувствовала нетерпение и ответственность перед завтрашним днём, оттого дёргалась, ела мало и часто поглядывала на каминные часы. В итоге она решилась на демарш и отпросилась из-за стола под предлогом контрольной проверки багажа перед отъездом.

В комнате Эмма подошла к окну и длинно выдохнула. Она ужасно волновалась: что сядет не на тот поезд, потеряет все деньги в Берлине или сама потеряется в Фридрихсхафене, конечной точке путешествия, не понравится Цеппелину или напортачит в первый же рабочий день. Она беспокоилась о том, о чём волнуется каждый человек перед ответственным рывком. Отец выдал ей из семейных накоплений сто марок, да двадцать у неё было собственных, заработанных то там, то сям по мелочи у знакомых. Этого должно было хватить на билеты до Боденского озера и первый месяц работы. Адрес верфи был указан на открытке с цветочным дирижаблем, Эмма в тот же день сбегала на станцию, посмотрела атлас железных дорог, убедилась, что ехать прилично – три дня, и это не считая возможных задержек. Приглашение Цеппелина лежало теперь в упакованной книге: ценное в ценном, две самые дорогие Эмме вещи охраняли друг друга. Вечером первого дня, вся на взводе она открыла «Хронику» в надежде найти ответ на самый главный сейчас вопрос – сложится ли? Мягкие страницы распахнулись бесшумно, словно тканые. Взгляд ухватил

Ветры, богиня, бегут пред тобою; с твоим приближеньем

Тучи уходят с небес, земля-искусница пышный

Стелет цветочный ковёр, улыбаются волны морские,

И небосвода лазурь сияет разлившимся светом¹.

Эмма вздрогнула. Лазурь, ветры, небеса, волны морские. Ну ладно, пусть не морские, а озёрные. Это слишком явный знак. Отлистала к началу главы: тонкие готические буквы сложились в «Открытый секрет для пользы людей, нуждающихся в знаниях». Цитата совершенно точно была из «Природы вещей» Тита Лукреция Кара – поэму изучали на уроках философии, и не менее точно Эмма этой главы раньше не читала. Заложив страницу открыткой, она решила – разберусь потом, когда будет время. Богиня, надо же. И улыбнулась.

Сейчас, глядя на родной город, она не улыбалась и даже думать забыла об этом странном знаке. В дверь постучали, Эмма вздрогнула от неожиданности и отвернулась от окна. Вошёл отец, оглядел беспорядок в комнате, бельё на кровати, открытые баулы.

– Собралась?

Эмма стремительно подошла к отцу, обняла за шею, как когда-то давно, в детстве, – только теперь она была выше его, пусть немного, но выше, и смотрелись они, наверное, странно. Сердце Уве сжалось, он приобнял дочь и успокоительно прошептал «ну-ну». Так постояли с минуту, затем отец отстранился, взял её за руки и сказал:

– Когда мы с мамой только поженились, я был рад, ужасно рад и влюблён, но и страшно паниковал. Мне предстояло уехать из родительского дома и начать самостоятельную жизнь. Я не знал, как всё сложится, не знал, где мы будем жить, был уверен лишь в одном: без Лизе жизнь будет неполной. Хочу, чтобы ты знала – страх это нормально. Не боятся только глупцы. И даже смелым людям иногда не везёт. Ты очень смелая, но я не знаю, как всё сложится. Помни лишь, что у тебя всегда есть куда вернуться. И ещё знай, что я безусловно верю в то, что ты боец, что ты не сдашься от первой неудачи. Не забудь, что ты покинула этот дом ради цели: делать что-то самой, а не то, что велит тебе муж, отец или государство.

Уве улыбнулся

– Ты запомнил?!

– Я помню всё. Каждый твой день. Потому что люблю тебя.

Встали по обычаю рано. Кухарка Анна приготовила Эмме сытный завтрак – бог знает, когда ребёнку удастся поесть в дороге, и сложила в плотную коричневую бумагу несколько бутербродов. Эмма упиралась, как могла, она считала себя вполне взрослой женщиной – не хватало ещё с перекусами возиться.

– Возьми, – настоял отец, – у тебя не так много денег, чтобы тратить их по пустякам. Это и будет взрослое решение.

Путешественница надула губы, но свёрток взяла, уложила его в саквояж сверху. Ехать на станцию она планировала на велосипеде с багажной корзиной.

– Оставлю его у смотрителя, – наставляла она Клауса, – а вы потом с мальчишками заберёте, хорошо? – Брат покивал.

Стали прощаться: Вилда вывела детей в столовую, в тесном коридорчике было бы не протолкнуться. Близнецы дёргали себя за короткие штанишки и хихикали. Эмма чмокнула их и велела – не балуйте! Иво и Хеннинг обняли сестру с двух сторон, получили свои поцелуи и наперегонки убежали наверх. Клаус и Арнд, вытянувшиеся за лето, в новых матросках и бриджах, внимательно смотрели на сестру. Эмма поочерёдно обняла и их, покачала в объятиях.

– Слушайтесь Вилду и папу. – Осеклась и добавила, – И маму тоже.

Мальчики остались. Пришла очередь Якова, он сунул сестре маленькую записку:

– Прочтёшь в поезде. Писать ты, конечно, будешь редко, но не забывай нас, ладно? – Трогательно хлюпнул носом и привалился на здоровую ногу. Эмма положила свёрнутый квадратик в карман дорожного жакета, сжала брата крепко-крепко, склонилась над его ершистой шевелюрой и прошептала в самое ухо – я люблю тебя. Повернулась к Вилде, та стояла навытяжку, почти такая же высокая, как и сама Эмма, и смотрела одухотворённо, словно гордясь своей воспитанницей. Девушка протянула ей руку, поблагодарила за всё. Вилда отступила с мальчиками на шаг назад, давая место родителям. Эмма подошла к матери, которая смотрела на всё каким-то отсутствующим взглядом, присела в глубоком реверансе, уставилась в пол и замерла. Лизе положила дочери ладонь на сложенную затейливым узлом косу и прошелестела – что ж, поезжай. После этого она развернулась и через столовую прошла к себе в комнату. Раздался тихий скрип пружин: Лизе легла на кровать.

Эмма распрямилась во весь рост, повернулась к отцу. Тот изо всех сил держал лицо, стоял спокойный и даже расслабленный.

– Что ж, девочка, все слова сказаны. Не будь безрассудной, отдавайся делу всем сердцем. – Уве протянул дочери руку как равной, пожал. У Эммы ком застрял в горле, она бы и хотела, не смогла бы ответить. От волнения она закхекала, вышла в коридорчик. Семья потянулась за ней. В полутьме надела шляпку, распахнула дверь – и волнение внезапно улеглось, словно рассеялось вместе с сумраком. Солнечное утро пронизало весь город, блестел велосипедный звонок, люди шли вдалеке по своим делам, мимо пробежал мальчишка-молочник, на ратуше часы стали отбивать семь.

– Пора, – сказала Эмма и повернулась к своим. Отец уложил в велосипедную корзину чемодан и саквояж, братья вывалились гуртом на улицу, Вилда стояла в дверях. – Пора, – повторила Эмма, села на велосипед и оттолкнулась. Поехала сначала медленно, потом всё быстрей и быстрей. В конце улицы не удержалась и оглянулась на дом: родные махали ей вслед и улыбались. Эмма прощально потренькала звоночком и скрылась за поворотом…

* * *

На станцию Эмма доехала минут за пятнадцать, дошла до знакомого служащего, герра Ланга (тот и вправду был ланг: длинный как жердь, одного роста с Эммой, и сухой как камыш), отдала ему велосипед, попросила придержать у себя, пока мальчишки не заберут, вытащила из корзинки вещи и пошла к кассе. За две с половиной марки купила билет в третий класс до Берлина, узнала, что поезд должен прибыть на Силезский вокзал в половину двенадцатого. В столице Эмме нужно было добраться до центрального вокзала и там пересесть на пассажирский, а если повезёт – на экспресс до Мюнхена, а оттуда опять же поездом или с почтовым дилижансом до городка Фридрихсхафен на Боденском озере, на берегу которого стояла бывшая судоверфь, теперешнее пристанище дирижаблей и амбиций графа фон Цеппелина. В ожидании поезда Эмма устроилась у бюро, расположенного рядом со станционным телеграфом. Это была её задумка – написать первое письмо ещё до отправления. Посмотрела в окно, вдохнула, выдохнула и застрочила по желтоватому листу бегло, споро:

Мои самые дорогие люди! Я на станции, жду поезд. Добралась нормально, велосипед оставила Лангу. Папочка, не волнуйся, чемодан совсем не тяжёлый. Милый Яков, пожалуйста, не печалься. Прости, что увезла «Хронику» с собой, надеюсь, ты когда-нибудь навестишь меня и сможешь вновь подержать её в руках. Вилда, я телеграфирую тебе точный адрес после того, как обустроюсь, чтобы можно было отправить вещи. Заранее благодарю тебя за хлопоты! Я чувствую воодушевление и волнение, надеюсь, что первое мне поможет, а второе не помешает. Может быть, спустя год или два я прилечу к вам в гости на дирижабле, то-то будет представление во всём городе! Обнимаю вас крепко и умоляю – не грустите. Я постараюсь писать при любой возможности. Люблю, ваша Э.

Подписала конверт, передала его с монеткой в маленькое окошечко телеграфисту, который крутил ручку клавишного перфоратора Сименса, взяла вещи и вышла на платформу. Большие станционные часы показывали семь двадцать пять. С минуты на минуту должен был прибыть поезд. Эмма оглянулась на здание вокзала: двухэтажное с пристроем, из красного обожжённого кирпича, с большими арочными окнами и черепичной крышей. По лету вокзал почти полностью затягивало плющом и диким виноградом, отчего в воздухе стоял сладкий дурманящий запах и тихий гул пчёл, снующих над этой зелёной массой. Кирпич укрывало словно одеялом, лишь при сильном ветре живая стена колыхалась, то там, то сям приоткрывая красные кусочки старого дома. Чуть поодаль стояла белая водонапорная башня с фахверковыми перегородками, строгая и нарядная, как замужняя дама. С крыши её взметнулась воробьиная стая, потом вдалеке раздался шум, свист и показался чёрный глянцевый локомотив, который выбрасывал клубы белого пара в прохладное ещё летнее небо. Замедлив скорость, поезд проехал мимо ожидающих, ветром приподняв эммину шляпку, благоразумной ею удерживаемую, пыхнул, свистнул и замер на месте. Открылась пара дверей, вышло несколько человек. Эмма подняла багаж, оглянулась ещё раз на здание вокзала и вошла в вагон.

Ровно без двадцати восемь локомотив опять свистнул, дёрнулся и тронулся на северо-запад. Эмма смотрела в окно, как станционный смотритель проводил взглядом состав, опустил руку с флажком и закрыл калитку с платформы. Вагон был полупустой, ему ещё предстояло набиться работягами, фермерами и простыми людьми. Задвинув вещи под лавку, Эмма устроилась поудобнее и приготовилась наблюдать: она увидела, как над Шторковским каналом летает пара лебедей с выводком, как они развернулись и мягко сели на воду, грациозные и величавые; потом промелькнула деревенька Филадельфия; справа и слева проплывали луга и деревья, болотные заводи и дальние озерки. Поезд раскачивался, нёсся вперёд, белый паровой след таял над последними вагонами и уходил куда-то назад, к низкому пока солнцу. Если бы взглядом можно было дышать, то Эмма дышала сейчас в полную грудь, вдыхала образы родного края, запечатлевала их словно движущиеся картинки в биоскопе братьев Складановских. Ей нравилось всё: и долгое путешествие впереди, и внезапно свалившаяся на голову самостоятельность, и перемирие с мамой, и табачный дым от курившего впереди паренька, и усатый дядька в соседнем ряду, читавший утреннюю газету. Она обернулась назад, чтобы посмотреть, кто находится в той части вагона: там ехала пожилая фрау с корзиной овощей и бутылкой молока, видимо, кого-то навещала. Старушка улыбнулась девушке и опять стала смотреть в окно. Что-то зашуршало в жакете, и Эмма вспомнила, что брат дал ей записку. Из правого кармана она вытащила маленький квадрат, развернула, узнала знакомый почерк, округлый, как у мамы, ипробежала глазами по строчкам.

Эмма, ты самый воздушный, небесный и лёгкий человек, которого я знаю. Ты – сам ветер и есть. Я часто вспоминаю, как был ещё здоров, и мы бегали с тобой на мельницу, залезали на наш дуб и до позднего вечера смотрели на звёзды. Помнишь, как мама потом гоняла нас по дому, а мы смеялись и прятались за отца? Тогда я мечтал, что мы вместе будем покорять это небо, сделаем крылья и улетим. Думал о том, была ли у Икара сестра? Поддерживала ли она его или, наоборот, отговаривала? Не знаю. Но я смотрел на тебя эти недели и видел другую сестру, Эмму будущего. Ты словно Фредерика Ангальт-Цербстская, покорившая целую страну и ставшая поистине Великой Правительницей Екатериной: рвёшься куда-то в неизведанное, такое же тёмное, как и любимое тобой ночное небо, не боишься одиночества и не оглядываешься назад. Я почти уверен, что письмо моё ты забудешь прочесть в поезде, потому что тебя захватит дух путешествия и изменений. Что ж, надеюсь, ты всё-таки его найдёшь рано или поздно. Желаю тебе сохранить в предстоящей битве (навряд ли тебя устроит, если грядущее дастся без боя, правда?) веру в себя. Пробуй второй, третий и пятнадцатый раз. Бери передышки и возвращайся в бой. Покоряй свои вершины методично и упорно. Кроме тебя их никто не займёт. Обнимаю, Яков.

Покачиваясь на жёсткой лавке, она перечитала записку трижды. Сложила, подержала в руках. Потом не глядя засунула в левый кармашек и внезапно нащупала там монету. Все деньги Эмма рассовала по своему скромному скарбу и немного отложила во внутренний карман пояса на юбке, так, на всякий случай. Утром в жакете никаких денег не было. Она достала монету, это были двадцать золотых марок. Кайзер на решке смотрел в окно на свою империю, гордо раскинувший крылья орёл под короной на реверсе – на всё ещё читающего дядьку в соседнем ряду. Если бы Эмма не была воспитанной девушкой, она бы безусловно открыла от удивления рот. Внезапно приумножив собственное состояние, она испытывала лишь стыд. Деньги, понятное дело, тайком подложил Уве. А она оказалась неблагодарной скотиной, не давшей отцу того внимания, которого он заслуживал. Теперь Эмме хотелось развернуть поезд и потом долго бежать со станции к дому, чтобы обнять отца и плакать об оставленном: заботе, любви, бесконечном родительском терпении и много ещё чём. Сначала у неё сжалось сердце, потом рука сжала монету, и Эмма прошептала своему блёклому отражению в стекле: папа, я не подведу.

Поезд ехал своим ходом, не особо разгоняясь, аккуратно, словно вёз яйца к королевскому столу, останавливался, где должно, трогался снова. Вагон постепенно наполнялся людьми и табачным дымом, но свободные места ещё были. Наконец слева показалась ровная голубая гладь – состав приближался к озеру Крюпель. Значит, близится середина пути, Кёнигс-Вустерхаузен. Солнце поднялось, побелело, развернулось на голубом небосклоне. Пока что оно плыло за хвостом поезда, но Эмма знала, что после Вустерхаузена звезда переползёт в её окно, станет слепить и жарить до самого Берлина. Эмма незаметно расстегнула жакет и приготовилась к пытке.

Наконец добрались до конечной станции своей железнодорожной ветки. В Кёнигс-Вустерхаузене завалил народ, хотя время было позднее, часов десять. Тётки везли детей и снедь, торговцы, ремесленники, врачи, одним словом, мещане – каждый своё: саквояжи, деревянные ящики на ремне, мешки с товаром. Новоприбывшие шумно рассаживались, кондуктор длинной палкой открывал вентиляционные отверстия в потолке. На лавку к Эмме сел приличного вида господин в пенсне, то ли аптекарь, то ли учитель. Она коротко кивнула, придвинулась поближе к окну и обняла себя незаметно за талию, прикрывая левый кармашек с письмом и папиной монетой. Как говорят в народе, осторожность – мать мудрости. Время шло своим чередом, поезд двигался, Эмма пялилась в окно. Она уже не жалела, что села на жаркую сторону – всю дорогу до Берлина справа блестели реки и озёра: Даме, Крумме, Лангер, Шпрее. Девушка смотрела на дома и железнодорожные станции, зависших в пронзительно синем небе чаек и взлетающих с озёрной глади белых цапель, аллеи деревьев, нависших над рекой, и стремительных стрижей, которые резали воздух крыльями, словно ножами. Особенно ей запомнились грациозные аисты, символ родного города, которые стояли в огромных гнёздах и щёлкали красными клювами вслед поезду, словно желали Эмме удачи.

На Силезский вокзал прибыли пунктуально, в одиннадцать тридцать. На платформу вывалились дружно, всем составом, словно ездили так каждый день. Эмма немного потопталась в хвосте очереди, приличный господин в пенсне помог ей вынести чемодан, получил заслуженную благодарность и удалился. Чёрный глянцевый локомотив на прощанье свистнул, обдал Эмму паром и затих. Она стояла зачарованная посреди платформы, готовясь сделать первый шаг к мечте. Мимо пробежал носильщик, предложил помощь. О, нет, спасибо, поблагодарила Эмма, взяла багаж и наконец-то двинулась вперёд.

Первый Восточный вокзал закрыли за пять лет до рождения Эммы. Отец рассказывал ей, что он был грандиозным, словно дворец: основательный, но при этом невозможно воздушный, весь кружевной и словно стремящийся ввысь. Второй Восточный вокзал изначально назывался Франкфуртским, но после закрытия первого, он стал основным железнодорожным узлом для всех составов, которых проходили в западно-восточных направлениях. Вместе с реорганизацией сменили и имя, теперь вокзал назывался Силезским. Здание имело простые и вроде бы даже рубленые формы, с широкими парадными входами и массивными колоннами. В торцах стояло по две скромные башенки, не абы какой высоты, с низкими зубчиками и имперскими орлами на длинных пиках. Эмме хотелось размяться после долгого сидения, но она боялась пропустить поезд, поэтому взяла извозчика и попросила отвезти её на центральный вокзал.

– На который? – уточнил тот. Эмма замялась. – Ехать куда собираетесь?

– На Боденское озеро.

Извозчик неприлично присвистнул:

– Далековато. На Потсдамский вокзал вам нужно, фройляйн, садитесь. Доедем с ветерком, тут недалеко.

В Берлине Эмма была лишь однажды, ещё в детстве. В августе 1892 года перед учебным годом Уве решил устроить семье небольшое путешествие в столицу. Лизе была беременна Клаусом, но срок был небольшой, ребёнок только-только обозначился под платьем. Чувствовала она себя великолепно, всю дорогу смеялась и обнимала детей, Уве был счастлив оттого, что счастлива она. Эмма и Яков щипались, хихикали, лазали сначала по лавкам в поезде, потом словно маленькие обезьянки – по отцу. В Берлине они гуляли по паркам, Якову вот-вот должен был исполниться год, поэтому Уве всю дорогу носил его на руках. Эмма шла между родителями и держала их за руки. Иногда она поджимала ноги и делала «уииии!», отчего Уве с Лизе смеялись, качали её своими сильными ладонями и ставили на землю. Потише, пожалуйста, просил отец, маме, должно быть, тяжело. Но Лизе опять смеялась, целовала Уве в щёку, гладила утомившегося Якова по голове и шла дальше. Они ели что-то ужасно вкусное в маленьких ресторанчиках, катали Эмму на пони, покупали ей леденцы. Весь тот день Эмма помнила, как одно сплошное безоблачное счастье. На вечернем поезде они вернулись домой, оба ребёнка уснули ещё в дороге. Уве нёс свернувшуюся на плече дочь, Лизе – сына и тихонько шептала мужу: я так тебя люблю. Тот целовал её в нос аккуратно, чтобы не разбудить Эмму, и они шли дальше.

Теперь Эмма ехала в ландо и не узнавала город. Ну, во-первых, она его просто не помнила. Во-вторых, она не знала, были они с родителями в этой части города в прошлый раз или нет. В-третьих, всё-таки с девяносто второго года прошло четырнадцать лет, было бы странно, если бы столица не изменилась. Конные экипажи обгоняли автомобили. Электрические фонари украшали широкие каменные мостовые. По ним вышагивали элегантные дамы с такими же элегантными кавалерами. Эмма во все глаза рассматривала наряды, широкополые шляпы, узкие туфельки, выглядывающие из-под юбок, кружевные зонты от солнца: как никогда она чувствовала себя замарашкой, случайно проникшей на сказочный бал. Ну и пусть, думала Эмма, придёт и моё время – я тоже буду ходить в шикарных нарядах. Она нащупала в кармане записку и папины деньги, они придавали ей уверенность в собственных силах. Когда проезжали Потсдамскую площадь, Эмма опешила от количества электрических трамваев. Она даже представить этого не могла: их были десятки, а может и сотни, рельсы ветвились словно линии на руке. Ржали испуганные лошади, бренчали звонки, кричали вагоновожатые, между трамваями, повозками, велосипедистами и конками бегали люди. Пречистая Дева Мария, воскликнула про себя Эмма и зажмурилась на всякий случай. Однако возница был человек опытный, он спокойно лавировал между вагонов и снующих людей, тпрукал, нукал, щёлкал кнутом, да и вывез свою пассажирку из этого бедлама. Покатились ещё немного, остановились. Эмма открыла глаза: приехали.

Здание Потсдамского вокзала, как показалось Эмме, был меньше Силезского, но в разы красивее. Арочное, лёгкое, с большими часами на фронтоне, оно словно дышало всей своей архитектурой. Перед выходами раскинулась широкая площадь, окружённая по периметру аллеями. Она спросила у служащего, как пройти к кассам, пару раз свернула не туда, вышла на верный путь, заняла очередь к окошку. Под ложечкой уже давно посасывало от голода, и Эмма радовалась, что согласилась взять бутерброды в дорогу.

– Добрый день. Какое направление? – женщина средних лет смотрела на Эмму внимательно, даже по-матерински.

– Здравствуйте. Вообще-то мне нужно до Фридрихсхафена на Боденском озере. Возможно ли доехать туда без пересадок?

– Совсем без пересадок не получится. Можно сесть на трёхчасовой экспресс до Мюнхена, там пересесть на обычный пассажирский поезд до Линдау, а дальше уже по ветке до Фридрихсхафена. Билеты купите у нас, пересадочные талоны будут действительны.

– А если экспресс задержится?

– После Мюнхена я вам оформлю билеты с открытой датой, не волнуйтесь.

– Будьте любезны, выпишите тогда на экспресс во второй класс. Дамское купе или одиночное. А до Фридрихсхафена можно и третьим классом.

Билетёрша пошуршала бумагами, поставила штамп на три картонки:

– Шестьдесят две марки.

Эмма достала из кармана саквояжа монеты, отсчитала, потом добавила мелочь из пояса. Взяла в окошке картонки, улыбнулась.

– Спасибо!

– Счастливого пути. Следующий, пожалуйста.

Эмма отошла от касс, выдохнула. Всё, рубикон перейдён. Часы показывали начало первого. Времени было достаточно, чтобы привести себя в порядок и немного передохнуть. Первым делом, она проверила в кармашке свои ценности: и записка, и монета лежали на месте. Вот и лежите дальше, подумала Эмма и похлопала легонько по карману. Затем совершила поход в дамскую комнату, посетила ватерклозет, переложила деньги из чемодана в саквояж, сполоснула лицо, отдышалась. Неужели, еду? – думала она, глядя на себя в большое зеркало в медной раме. Едешь, едешь, – ответило ей отражение. Эмма улыбнулась. Хи, прямо как взрослая! А ты и есть взрослая, – ответило ей отражение. Эмма игриво нацепила шляпку и вышла в зал. В углу обнаружилась будка с надписью «Лимонад, вода, свежее пиво». Эмма купила стакан лимонада, выпила залпом и попросила повторить. Второй пила долго, растягивая и смакуя. Отошла к ближайшей лавке, достала из саквояжа коричневый пакет, развязала. Внутри аккуратными стопками лежали бутерброды, каждый завёрнутый в полупрозрачную промасленную бумагу: с сыром, салями, ветчиной, каперсами и даже бутерброд с джемом из ревеня. Анна копировальным карандашом аккуратно подписала каждый упакованный бутерброд, какой с чем, чтобы хозяйской дочери не пришлось копаться с бумагой. Эмма уселась на лавку, с удовольствием вытянула ноги. Ну до чего же милая, думала она, вонзая зубы в ветчину: та могла и не выдержать следующих пяти часов. Так она умяла ещё два бутерброда, отложив на потом лишь самые надёжные: с сыром и салями. Доедая сладкий бутерброд Эмма углядела на площади афишную тумбу. Ей нужно было чем-то себя занять до половины третьего, в запасе было около двух часов. Она сдала чемодан в комнату хранения инвентаря, получила квитанцию и вышла на улицу.

Вокзальная площадь шумела, сигналили автомобили, лошади бряцали сбруей в ожидании седоков. Афиша была большой, вполовину тумбы.

Варьете

ТЕАТР АПОЛЛОНА

По многочисленным просьбам зрителей

«ГОСПОЖА ЛУНА»,

одноактная фантастическая оперетта

с пародийным инвентарём

Место действия: Берлин, Луна

Музыка: Пол Линке

Либретто Хайнц Болтен-Беккерс

Каждые четверг и субботу.

Расписание спектаклей узнавайте в кассах.

Театр специальных возможностей и достоинства.

А также сады с великолепной иллюминацией

проспект Фридриха 218, Берлин

Эмма заоглядывалась, увидела дворника, окликнула.

– Уважаемый, далеко до театра Аполлона?

– Нет, тут рядом, с милю будет, – тот снял кепку, вытер лоб. – Идите прямо по Лейпцигской улице, через два квартала поверните направо и ещё квартал. А там спросите, чтобы мимо не пройти.

Эмма по привычке коротко присела в книксене, поблагодарила, глянула ещё раз на вокзальные часы: было двенадцать тридцать пять, покрепче обхватила ручку саквояжа и припустила в поисках зрелищ.

Варьете Эмма нашла быстро. Это было выдающееся пятиэтажное здание с эркерами и башенками. На фасаде третьего этажа с краю от окна были нарисованы танцовщица и скрипач. Этажом выше тоже были рисунки, но шляпка Эммы и без того грозила свалиться на тротуар, поэтому она решительно вошла под круглую гигантскую маркизу, на которой было написано «Театр Аполлона». Внутри было прохладно и малолюдно. Она огляделась в поисках билетёра, подошла к нему. Узнала, что спектакли есть, и даже дневные, и более того – следующий начнётся через пятнадцать минут. Эмма купила в кассе самый дешёвый билет, получила программу, узнала, что представление идёт примерно полтора часа, успокоилась, что успевает на вокзал, и только потом поднялась на галерею. Здесь было почти пусто, вся публика в основном разместилась в партере. Девушка аккуратно пристроила саквояж под ноги, откинулась назад и устремила взгляд в оркестр. Там сидело человек двадцать, дирижёр что-то помечал в партитуре. Постепенно дали три звонка, свет погас и на сцене началось что-то невообразимое.

Механик Фриц Степпке снимает комнату у вдовы Пузебах. Он помолвлен с племянницей вдовы, Марией, а также сходит с ума по полётам и другим планетам (на этом месте Эмма густо покраснела в темноте). Однажды ночью он тайно улетает к Луне на воздушном шаре, но так как фантасмагория на сцене уже зашкаливала, то так и не разъяснилось, было ли дальнейшее лишь сном Степпке или реальностью. Принц падающей звезды влюблён в госпожу Луну. Но к той прилетает механик, и она бросает своего ухажёра. Управляющий Луны, Феофил, узнаёт во вдове Пузебах свою прежнюю любовь, но считает её ошибкой. В следующей арии он влюбляется в горничную Луны Стеллу, а за вдовой начинает ухлёстывать налоговый инспектор Паннеке. Пары вращаются, словно звёзды на ночном небосклоне, меняются местами, пристрастиями, и, как положено, перед закатом возвращаются на свои исконные места. В итоге каждый горшок находит свою крышку, Степпке понимает, что чердачная квартира ничуть не хуже Луны, возвращается в семью, а его невеста Мария находит ему работу первым капитаном дирижабля графа Цеппелина. На последней арии «Это воздух Берлина» Эмма вскочила со своего места и аплодировала стоя вместе с залом. И музыка её захватила, и исполнение, но главное, конечно, было в знаках. Полёты! Цеппелин! Этого просто не может быть!

– Браво! – вопил зал.

– Браво! Браво! – вторила Эмма.

Артисты кланялись, дирижёр аплодировал оркестру, постукивая своей палочкой по открытой ладони. Овации продолжались несколько минут, наконец, артисты скрылись за кулисами, и Эмма рухнула обратно на стул. Это представление перевернуло её всю. Не может быть, что ещё утром она ела омлет у себя дома и боялась не доехать или заблудиться. Оказывается, нужно бояться именно этого: что каждый день омлет и никогда – театра, полёта, покорения. Ах, как она была восхищена. Музыка звучала внутри, хотелось кружиться прямо здесь, на галёрке. Эмма подхватила саквояж и побежала вниз, ритмично им покачивая в такт звучавшей в голове музыке.

* * *

Всю поездку до Фридрихсхафена оперетта не отпускала Эмму. «Это берлинский воздух, это воздух Берлина», напевала она себе под нос, облокотившись на раму окна в своём купе. На пересадке в Мюнхене Эмма отправила домой большое письмо, написанное заранее, в котором рассказывала папе и брату и о поездке, и о столице, и, разумеется, о походе в театр. Поздним субботним вечером, ровно в одиннадцать часов, Эмма словно куль вывалилась из поезда на вокзале Фридрихсхафена. Последний переезд был самым трудным – почти двести километров третьим классом, больше такой ошибки она не совершит. На телеграфе Эмма отправила сообщение домой, что добралась благополучно, с пометкой «вручить утром», потом сняла дешёвый номер в привокзальном отеле, потому что идти на ночь глядя на верфь было бы не слишком умно́. Денег у неё оставалось тридцать марок плюс папина двадцатка. Тратить почему-то её Эмма не хотела, словно та была прямой связью с домом. Кое-как раздевшись и вообще не умывшись, она упала на кровать и моментально заснула.

Горничная разбудила Эмму рано утром. Перед ответственной встречей ей хотелось ещё раз всё проверить и привести себя в порядок. Она надела «счастливую» юбку, белую блузку. Волосы заплела в косу и перекинула за спину. Шляпку почистила от пыли и только потом надела. Проверила свои вещи, не забыла ли чего: книга так и лежала в саквояже, упакованная в бумагу. Сверху на ней теперь лежало либретто «Госпожи Луны». Спустилась вниз, вышла на улицу, огляделась. Кликнула извозчика, тот говорил на швабском диалекте, будто пришамкивал или шепелявил.

– Вы знаете, где дом Цеппелинов?

– Кто ш не шнает. На том берегу, в замке Гиршберг.

– Ох! – Эмма присела от ужаса, представив себе новое путешествие теперь уже в Швейцарию, чтобы где-то там, в неведомом замке Гирсберг, искать Цеппелина, потратить все деньги и, конечно, не найти.

– Што ш вы кобылку мою пугаете. Не бойтешь, довежу я ваш до графа.

– А где же он?

– Шнамо где, в шараях швоих.

– Каких сараях? – Эмма вытаращила глаза.

– Ох, да шадидесь уше! Нно, милая!

Кобылка фыркнула и легонько побежала по мостовой.

В заливе Манцель на берегу Боденского озера стоял огромный ангар. Несмотря на раннее воскресное утро там и сям сновали люди. Они поглядывали на девушку с любопытством и пробегали дальше по своим делам. Эмма попросила извозчика обождать на случай, если Цеппелина «в шараях» не окажется. Она смущённо мялась перед верфью, опустив нехитрые пожитки на землю. Вдалеке из здания вышла приземистая фигура. Человек шагал по мосткам размеренно, спокойно, поглядывая на небо. Увидел повозку, потом девушку с багажом. Немного ускорился, но шёл всё так же основательно, словно парад принимал. Это был Фердинанд фон Цеппелин.

Тиммдорф, в котором разбилось сердце Вилды

© akpool.de

Путь на станцию Шторкова

© picclick.de

Вокзал города Шторкова

© koenigswusterhausen.de

Локомотив поезда Грунов – Берлин

© forum.modelldepo.ru

Папина монета

© ma-shops.co.uk

Силезский вокзал

© wikimedia.org

Ландо

© peterberthoud.co.uk

Потсдамская площадь

© oldthing.de

Потсдамский вокзал

© oldthing.de

Первая афиша «Госпожи Луны»

© wikimedia.org

Здание варьете

© pinterest.com

Схема зала

© wikimedia.org

Памятная открытка

© stadtmuseum.de

Финальная ария «Это воздух Берлина», захватившая зал

Вокзал Фридрихсхафена

© wikipedia. org

Ангар Цеппелина, 1900 год

© alamy.de

Глава 3. Граф Фердинанд Адольф Генрих Август фон Цеппелин

В больничной часовне было тихо, лишь свечи потрескивали на постаментах, задрапированных чёрной тканью. Гроб утопал в зелени, было торжественно и нарядно. На крышке лежал кольбак, свет переливался на мехе мягко, словно утешал. Шерстяной авроровый шнур проходил через кокарду с вышитым орлом и спускался кистью вниз, на морёное дерево. Перьевой султан топорщился бодро, словно хозяин шапки не лежал сейчас холодный и бесчувственный к горю собравшихся здесь людей, а гнал во весь опор на любимом рысаке навстречу врагу. За гробом стоял белый мраморный бюст. Мюнхенский скульптор выполнил его несколько лет назад, когда на алюминиевый завод в Люденшайде рекой поехали люди и город ожил, расцвёл, разросся. Венки с траурными лентами прислонились, словно убитые горем, чтобы обнять усопшего в последний раз, утешить и проститься. Рядом с гробом стоял стул, сейчас пустой. Вдове стало худо, и сестра милосердия увела её, чтобы дать капель.

В госпиталь святого Иоанна Крестителя в Бонне Цеппелин приехал час назад. С Бергом их связывали отношения сложные, но прочные. Общие интересы, стремление совершить прорыв объединяли этих людей, постепенно с годами притирая друг к другу, связывая невидимыми узами необходимости делать всё наилучшим образом. Инженер, промышленник, коммерческий советник кайзера Вильгельма II Карл Берг погрузился в новаторскую тему так плотно и успешно, что реорганизовал прадедово пуговичное производство в металлообрабатывающий холдинг. Купил железный завод в Эвекинге, молотковую дробилку в Вердоле, медеплавильные заводы в Берлине и Ауссиге, начал работать в электротехнической промышленности, осознал преимущества алюминия как лучшего материала для строительства. Узнав от русского отчима в 1892 году, что инженер Давид Шварц решил построить в России первый цельнометаллический дирижабль, Берг взял на себя финансирование и исполнение проекта, и доставил алюминиевый каркас и детали на место сборки в Санкт-Петербург. Получилось, как в поговорке: начало вышло не шедевр, и до самой смерти Давида в девяносто седьмом Берг бился над реализацией летательного аппарата. Вдова Шварца, Меланья, оказалась по-настоящему упёртой, и дело мужа продолжила. Когда в ноябре девяносто седьмого Цеппелин познакомился с Бергом, дирижаблю Шварца удалось подняться на четыреста метров. Однако погодные условия в Темпельхофе были неблагоприятными, а серьезными недостатками конструкции стали ременная передача и отсутствие динамического руля. Четыре пропеллера, один под корпусом гондолы для поднятия корабля вверх, второй в задней части корзины для движения вперед и по одному на каждой стороне корпуса для рулевого управления, приводились в движение ремнями над приводными колёсами без обода. Сильный ветер сорвал ремни со шкивов, и дирижабль, оставшись без контроля, рухнул на землю.

У Берга был подписан контракт с Шварцем, согласно которому он обязался не поставлять алюминий никакому другому производителю дирижаблей. Чтобы продолжить тему дирижаблестроения, Берг согласился на встречу с Цеппелином, а в качестве компенсации за расторжение договора выплатил Меланье Шварц деньги вдвое больше оговоренных. Газеты называли это «патентной войной», но доказывать, что дирижабль Цеппелина имеет совершенно другой конструктив, времени не было.

Чтобы доработать конструкцию, фон Цеппелин обсудил с Бергом дизайн усовершенствованного корабля, и уже спустя полгода, в мае девяносто восьмого, вместе с Филиппом Хольцманом, тем самым, что строил Рейхстаг, граф создал акционерное общество содействия воздухоплаванию. Половину капитала, четыреста сорок одну тысячу марок, Цеппелин вложил из личных средств. В июле 1900 года из плавучего ангара в заливе Манцель на Боденском озере графу удалось запустить в небо дирижабль LZ 1, однако уже через восемнадцать минут из-за сбоя триммера первенца пришлось посадить в Имменштадте. Цеппелин пытался ещё трижды, в октябре, и, вроде, даже успешно, но каждый раз происходили накладки: то ветер налетит, то бензобак затопит. Транспортный инспектор оценил опытный образец довольно высоко, однако рассмотреть его в качестве коммерческого или военного транспорта отказался. После этого фиаско акционеры средства вкладывали неохотно, а то и вовсе отзывали, оттого мучения компании тянулись ещё какое-то время, но в конце того же года акционерное общество всё же ликвидировали.

Цеппелин принимал решение о роспуске компании с тяжёлым сердцем: команду пришлось уволить, а LZ 1 продать как отходы. Берг же продолжал эксперименты с металлом. В дирижабле Шварца он применил собственный сплав – алюминий «Виктория», в цеппелине – чистый алюминий. В 1903 году на завод Карла Берга обратился металлург Альфред Вильм с просьбой опробовать его новый сплав в промышленном образце. Вильм установил, что если алюминий с небольшим процентом меди при стандартной температуре закалки сначала резко охладить, а потом поместить в комнатную температуру на несколько дней, то он «дозреет»: станет более крепким и прочным и сохранит при этом прежнюю пластичность. Новый сплав Вильм назвал дюралюминий. Цеппелин немедленно хотел использовать его в работе, но возникло огромное количество технических трудностей, которые по сей день решить так и не удалось. Поэтому для нового цеппелина Берг использовал сочетание алюминия с цинком и цинковой медью. Использовал, но результата увидеть не успел. В ноябре, когда LZ 2 выводили из ангара и готовили к запуску, штормовой порыв ударил дирижабль о стену, тот упал носом в воду, оба мотора оторвало и неуправляемый корабль отнесло аж к швейцарскому берегу. Пока два месяца ремонтировали, Берга свалила болезнь, и январский старт фон Цеппелин проводил без верного партнёра.

Семимесячный Герберт, младший сын Берга, гукал на руках у няни. Старшая дочь Хелен промокала слёзы под чёрной вуалью, за плечи её обнимал муж и что-то успокаивающе нашёптывал. Лицо у зятя Берга, Альфреда Колсмана, был умное и немного рябое. Голову украшали первые залысины, а лицо – лихо подкрученные усы. Ростом он был на голову выше Цеппелина, сидевшего в больничной часовне позади семьи. Граф вспоминал последний разговор с Бергом, который вылился в ожесточённый спор. Владелец концерна совершенно определённо дал понять, что стремиться играть ведущую роль в развитии дирижаблей. Цеппелина это положение, по понятным мотивам, не устраивало. Отступать никто не хотел, однако оба понимали, что друг без друга их дело не сдвинется с места. У Берга были промышленные возможности, у Цеппелина – собственные изобретения и невероятная энергия. Педантичные и отважные, оба с багажом невероятных идей, они друг с другом были осторожны и при этом взаимно притягивались. С кем теперь вести дела, Цеппелин не знал. Граф слушал треск свечей, смотрел пустым взглядом на гроб, в котором покоился его партнёр, и думал, не прощается ли он сейчас и с собственными мечтами…

На следующий день хоронили уже в Люденшайде, в фамильной гробнице Бергов. Покойного туда доставил катафалком похоронный дом, семья и близкие вернулись из Бонна ещё вечером. Высокое майское солнце светило сквозь зелень радостно, словно насмехаясь над горем людей, тянувшихся траурной колонной. Всё было чёрным: вороные кони, лаковая карета, кучер в угольном камзоле, мужские шляпы и невесомые траурные вуали, лишь резали глаз алый бархатный пьедестал под гробом, венки из бордовых роз, да красные бинты на ногах у лошадей. Семейный склеп расположился на протестантском кладбище, что на улице Матильды. От входа прошли налево ещё шагов сто. У фрау Берг подкашивались ноги, поэтому её держали под руки зять и незнакомый Цеппелину господин в монокле.

Когда всё закончилось, медленно потянулись к выходу. У ворот погоста граф подошёл к семье, ещё раз выразил соболезнования. Отозвал на минуту зятя, возвышающегося над сникшими женщинами словно столп, представился.

– Герр Колсман, приношу свои извинения, что обращаюсь в столь неподходящий момент. У нас с вашим тестем было общее дело…

– Да, граф, – кивнул Альфред, – я в курсе.

– Пока не объявлено, кто будет вести дела фирмы, мне вынужденно придётся заморозить работы над новыми образцами. Я прошу вас лишь сообщить мне о решении семьи, когда назначат управляющего или нового генерального директора. – Цеппелин подал Колсману карточку с адресом.

– Тесть просил, чтобы концерн возглавил я. Алюминиевый завод в Вердоле, входящий в холдинг, принадлежит мне. Достался от отца. Мы разговаривали с Бергом в госпитале, обсудили планы. Он знал, что умирает, поэтому вызвал душеприказчика и составил завещание. Если вы дадите нам немного времени привести семейные дела в порядок, – Колсман коротко кивнул в сторону дам, – я изучу документацию проекта и свяжусь с вами.

– Буду ждать.

Цеппелин пожал Альфреду Колсману руку и отбыл на вокзал.

* * *

Шесть лет назад, когда имущество акционерного общества выставили на торги в связи с банкротством, спасти проект можно было только личными вложениями. Цеппелину ничего не оставалось, как приобрести участок земли, подаренной акционерному обществу королём Вильгельмом II Вюртембергским, ангары, все мастерские, станки и даже сам дирижабль. Верный Дюрр купил остальное. Людвига Дюрра фон Цеппелин встретил в конструкторском бюро Немецкой ассоциации содействия аэронавигации, тот был ещё студентом высшей школы машиностроения в Эсслингене-на-Неккаре. Ум и верность этого человека покорили графа, и в момент краха именно Дюрр оставался единственным сотрудником компании – лишиться его для Цеппелина означало предать собственные идеалы. Были времена, когда конструктор работал без страховки и даже жалования, жил в бараке на берегу озера, работал в самых спартанских условиях. В шефе своём Дюрр никогда не сомневался. Именно тогда он показал графу собственную разработку – новаторскую конструкцию лёгкого типа, которая стала основой всех будущих дирижаблей Цеппелина.

Теперь у корабля было два даймлеровских 85-лошадиных мотора, которые приводили в движение четыре трехлопастных винта, киль стал устойчивее, а у двух рулей высоты площадь охвата стала больше, чем у LZ 1. Чтобы снизить газопроницаемость, для оболочки взяли два полотна хлопка, между которыми проложили слой резины. Конструкцию разделили на шестнадцать отсеков и улучшили систему шпангоутов.

В день старта, 17 января, был сильный ветер, и дирижабль мог его преодолеть, успей он подняться выше 450 метров. Корабль вышел на четырёхсотметровую высоту, и тут порывом сначала повредило боковой руль, затем Цеппелин понял, что сначала отключился и не реагирует правый двигатель, а потом топливо перестало поступать и в левый. Посадить 128-метровый корабль между горами в Альгое было непросто: граф выпустил газ из камер, якорем зацепился прямо в поле, гондолы ударились о замёрзшую землю и корпус дирижабля завалился на них. Набежали фермеры, вытащили Цеппелина и Дюрра из рубки. Подтащили тяжёлые камни с ближайших гор, закрепили вместо оборванного ветром якоря на носу и корме дирижабля. Это его и сгубило, да кто ж знал. Ночью ветер перерос в сильную грозу, и закреплённый корабль мотало так, что почти полностью сорвало оболочку, а двигатели и каркас вмяло в каменистую землю, поэтому дирижабль оставалось только отдать на переплавку.

Отчаяние не покидало долго. Впервые немногие последователи Цеппелина видели его в таком состоянии: готовым отказаться от любимого дела. Тут ещё газетчики словно с цепи сорвались. В «Франкфуртской» вышло сразу две разгромные статьи какого-то Эккенера: 19 января – «Новая попытка путешествия графа Цеппелина» и на следующий день – «Конец воздушных кораблей Цеппелина». А самое невыносимое, что этот писака был прав почти во всём. Цеппелин кидал газету на стол, сердито подкручивал усы и думал, что делать. Сделал, что и всегда. Поговорил с Изабеллой, та заложила кое-что из драгоценностей, граф добавил своих, и семейный капитал уменьшился ещё на сто тысяч марок. Кайзер и военное министерство от провального чудака в очередной раз отвернулись. Один лишь суверен, король Вюртемберга, продолжал верить в графа и очередной денежной лотереей покрыл цеппелинов кредит на новое строительство. Воспрянув духом и вспомнив армейское прошлое, в одном из разговоров с соратниками граф решает: «Во имя Бога, давайте начнём с самого начала». И начали.

То, что можно было использовать в работе, с разбитого LZ 2 аккуратно сняли и гужевым транспортом отравили на верфь. Дюрр построил аэродинамическую трубу и предложил испытать прототип LZ 3 сначала в ней. Так выяснили, что хвостовое оперение нового образца стабилизирует корабль на ветру – теперь дирижабль перестал походить то ли на парящую сигару, то ли на летающую колбасу и стал огромной серебристой рыбой, которая вот-вот отправится в плавание по небесному океану. Дюрр методично исследовал на разрыв различные материалы для оболочки, проверял их растяжимость и газонепроницаемость. Систематизировал эффективность различных видов винтов, анализировал работу рулевого управления, измерял, записывал, пересчитывал.

Однажды вечером Изабелла показала мужу газету – Эккенер написал в очередной заметке: «Какой большой и сильный человек, как велико и сильно человеческое сердце, которое бросает вызов всем силам на земле». Граф по привычке хмурился за чтением, потом в усах появилась улыбка. Посмотрел на жену вопросительно. Шестидесятилетняя Изабелла, статная, с поседевшими волосами, уложенными в затейливую причёску, всё понимая молча глядела на своего вояку, да и махнула рукой. Всё равно не угомонится. Так у команды Цеппелина появился ещё один приверженец. Оказалось, что Эккенер переехал с севера в Фридрихсхафен и работал внештатником. Граф посетил журналиста дома, побеседовал с ним о проблемах, в том числе и конструктивных. Выяснилось, что Эккенер не просто журналист, а научный консультант в газете, оттого чрезвычайно подкованный в технических вопросах человек: он давал графу дельные замечания и предлагал разумные альтернативы. Хуго стал периодически бывать на производстве и помогать, чем мог: писал статьи в защиту нового проекта, призывая сограждан оказывать посильную помощь в развитии воздухоплавания.

В середине лета прямо на верфь принесли письмо. Воодушевлённая девица писала о том, как важно то, что делает Цеппелин, и просилась на работу. Лишних денег на помощницу у графа не было, поэтому письмо он положил в сюртук, да и забыл. Через пару недель его обнаружила Изабелла, когда собирала в гардеробе вещи в чистку.

– Дорогой, что за бумаги у тебя в сюртуке?

Граф оторвался от рабочей тетради, в которой зарисовывал то новые винты, то улучшения в каркасе дирижабля.

– Бумаги?

– Ну вот, письмо. – Изабелла протянула почти несмятый конверт. Цеппелин покрутил его, увидел штемпель: Шторков.

– А-а-а! Это, знаешь, даже забавно. Какая-то гимназистка просится на работу. Люблю, говорит, небо, а вы только им и занимаетесь. Давайте заниматься вместе, согласна, мол, на любую работу.

И снова склонился над тетрадью. Супруга смотрела на него внимательно, словно ждала продолжения. Но граф уже увлёкся, чертил самозабвенно, так, что чернила летели.

– А ты что? – поторопила она в ожидании развязки.

– А что я? – Граф опять поднял голову от бумаг. – На что мне помощница? И чем ей платить?

– Ферди, иногда ты не видишь дальше собственных усов! Ты сказал, что она гимназистка. Значит, ей можно платить минимальную оплату. Фрау Шефер в своём ателье платит белошвейкам десять марок в неделю. Думаю, по навыкам помощницы будет понятно, но начать можно и с пяти. Жить она будет пока что в казармах, комнаты есть. Столоваться будет вместе со всеми. Тебе шестьдесят восемь лет, сколько можно самому бегать на телеграф?!

– И что, я ей только за телеграф буду платить пять марок, милая? – Цеппелина начинала веселить эта ситуация. Изабелла редко настаивала на своём, и сейчас он не понимал, отчего жену так заусило.

Супруга подняла глаза к потолку, всем своим видом выражая, как недалёк тот, с кем она ведёт разговор:

– И за телеграф. И за горячий обед. И за все документы. Я не забыла, как ты писал те десять тысяч писем по всей Германии с просьбой помочь. Господи! Десять тысяч! Меня до сих пор в дрожь бросает. Пусть приведёт в порядок то, на что у тебя не хватает времени. Штаб-квартиру, в конце концов, пора открыть! Ты хочешь серьёзного отношения, а министерских чиновников водишь в ангар или к нам в дом. Это, по-твоему, уровень?

– Белла, должный уровень должен быть у дирижабля, а не помещения.

– Не зря в народе говорят – человека делает одежда. Когда ты уже поймёшь, что чиновникам нужен соответствующий приём? Будь твой корабль хоть тысячу раз хорош, транспортный инспектор не пригласит сюда министра, а тот – кайзера.

Цеппелин отложил перо, отодвинул тетрадь, откинулся в кресле.

– Ну ладно, будем считать, что доводы я услышал. А на самом-то деле ты почему хочешь, чтобы я её взял? – Глаза его смеялись.

Изабелла вздохнула, взяла отобранное бельё, пересекла комнату и взялась за ручку двери:

– Потому что этой девочке не отбили желание мечтать.

Граф ещё долго смотрел на закрывшуюся за женой дверь, думал о чём-то. Пододвинул к себе бумаги, взял перо. Посидел, глядя в чертежи. Нарисовал птицу.

* * *

Прошло полторы недели, и вот на причале стоит девушка. Пока шёл, дальнозоркими глазами рассматривал: высокая, лицом напоминает лисичку, голубые глаза щурятся от искр на воде, едва заметные веснушки раскидало по острому носику, небольшие тени залегли под глазами – видно, что устала с дороги, светлые волосы выбились из-под шляпки. Заметно, что волнуется. Багажа почему-то мало. Ладно, разберёмся.

Подошёл к будущей помощнице.

– Доброе утро, фройляйн Остерман. Фердинанд фон Цеппелин к вашим услугам. Пройдёмся для начала?

Граф Цеппелин

© leo-bw.de

Карл Берг

© wikimedia.org

Компания Карла Берга в Эвекинге

© oldthing.de

Заводы Карла Берга в Ауссиге

© deutsche-schutzgebiete.de

Памятный нож с изображениями заводов Берга в Эвекинге

© M.-A. Trappe

Больница святого Иоанна Крестителя в Бонне

© walthertree.com

Прощание с Карлом Бергом

© museum-digital.de

Давид Шварц с женой Меланьей

© cultura.hu

Дирижабль Шварца …

© cultura.hu

… и его крушение

© tapatalk.com

Полёт LZ 1

© evenimentulistoric.ro

* LZ – Luftschiffbau Zeppelin (нем., воздушный корабль Цеппелина)

Альфред Колсман (слева) на встрече с графом фон Цеппелином (в центре)

© rasmusdahlberg.com

Альфред Вильм, создатель дюралюминия

© alamy.com

Вильгельм II, король Вюртемберга

© wikimedia

Конструктор Людвиг Дюрр

© philmaster-shop.de

LZ 2 готовится к запуску

© wikipedia.org

LZ 2 после шторма в Альгое

© welweb.org

Доктор философии, журналист Хуго Эккенер

© airship.net

Графиня Изабелла фон Цеппелин, урождённая баронесса фон Вольф-Альт-Шваненбург, уроженка Российской Империи лифляндского происхождения

© wikipedia.org

Глава 4. Начало

Каждое утро Яков ждал почтальона. Отъезд Эммы прошёл спокойно, словно она никогда здесь и не жила. Места в столовой теперь сдвинули и за столом стало посвободнее. Мама была всё такой же отстранённой, лишь изредка выходила то в кирху, то до мельни, видимо, прогуляться по аллеям, отмеченным первыми жёлтыми мазками, и посмотреть лебедей на канале. У папы начался учебный год, мальчики погрузились с головой в занятия, близнецы пошли в первый класс, и старшие братья пугали их своими толстыми учебниками и количеством дисциплин. Комната Эммы стояла пустая, её никто не смел занять, будто знали, что она вернётся. Лишь трое в этом доме думали об Эмме каждый день, хоть виду не показывали и между собой её отъезд не обсуждали. Вилда получила от девушки письмо и по вечерам, уложив мальчишек, собирала её вещи. Отец заходил в комнату изредка, словно Эмма умерла, и он не хотел бередить рану. Зайдёт, посмотрит в окно, погладит пальцем корешки книг, комод и выйдет. Иногда Яков наблюдал за отцом через открытую дверь мальчуковой. Сам он находился в сестриной комнате почти постоянно, вдыхал знакомый запах, залезал на подоконник и наблюдал за редкими людьми на улице. Якову словно отрубили руку, он не мог объяснить себе эту тоску: Эмма была с ним всегда, когда он ещё себя не помнил. Он понимал, что рано или поздно это случится, и чем позднее бы Эмма покинула дом, тем несчастнее она бы становилась. Но вот она уехала – и сделала несчастным его. Он не хотел бороться с этой болью, она наполняла его и каким-то странным образом давала силы жить, словно горькая микстура, которая выдавливает из организма болезнь. Поэтому каждое утро он открывал глаза, слушал сопение братьев, тихонько вылезал из-под одеяла и прямо в пижаме перебирался в свой наблюдательный пункт напротив – в комнату Эммы: из её окна хорошо просматривался переулок, откуда приходил почтальон. Писем всё не было, Вилда с каждым новым утром заглядывала к нему и с каменным лицом велела собираться в школу, и слова её напоминали какой-то бесконечный ритуал. Недели сменяли друг друга, в Шторков пришёл сентябрь, а Яков жух и сох, словно осенний лист.

Очередное утро он провёл на боевом посту. Ничего особо не ожидая, Яков думал о том, что сегодня день рождения, очередная бессмысленная дата, которая ничего не обещает. Он упёрся подбородком в прижатые к животу колени, смотрел, как в переулке тени от лип медленно переползают с камня на камень по булыжной мостовой, слушал скрипы дома и ждал. Через открытую форточку было слышно,как внизу бряцала посудой Анна, которая приходила на кухню ещё затемно, проверяла запасы, собирала продукты для завтрака, доставала из холодного шкафа молочные бутылки, яйца, большой ломоть сыра, баночки с вареньем и круглую фарфоровую маслёнку с нарисованной на боку пегой коровой. В комнату вошла Вилда, молча замерла в дверях. Не отводя взгляда от проулка Яков угукнул, сейчас, мол. Няня подошла к мальчику, погладила по вихрам, протянула плотный голубой конверт. Каллиграфическим почерком Эммы было написано «С днём рождения!».

– С днём рождения, Яков.

Лицо у мальчика приняло странный вид, он как-то судорожно вдохнул:

– Но откуда? Почтальон ещё не приходил, я бы видел.

Вилда поправила на рукаве платья завернувшийся кружевной манжет:

– Эмма прислала ещё в августе, вместе со списком вещей. Попросила придержать до пятого числа. Она боялась, что позже закрутится или почта задержится, поэтому написала письмо заранее.

Яков ошалело сжимал конверт.

– Не будем нарушать традиций: не засиживайся долго, пора собираться в школу.

И вышла, коварная женщина.

Именинник аккуратно положил конверт рядом с собой, сполз с подоконника, и хромая прошёл через комнату, закрыл дверь. Вернулся к наблюдательному посту. Его одновременно душила и радость от того, что письмо здесь, что получил он его ровнёхонько ко дню рождения – а разве можно сделать подарок лучше, и в то же время какая-то странная злость на Вилду: неужели той было сложно сказать, что письмо уже есть, чтобы он не сидел на этом дурацком подоконнике как идиот столько дней? Неужели так интересно было наблюдать за его страданиями? Так и не определившись с чувствами, Яков взял с окна конверт и сел на кровать: теперь уже не было необходимости отсиживать себе зад на подоконнике.

Милый Яков, мой дорогой брат! Здравствуй! С днём рождения! Как жаль, что меня не будет рядом с тобой в этот день, что я не поставлю в праздничный торт пятнадцать свечей и шестнадцатую, красную, в самый центр – на счастье. Жаль, что мы не пошепчемся с тобой после ужина, не развернём вместе подарки. Надеюсь, ты простишь меня за молчание, здесь и вправду некогда сесть за бумаги. Хотя вру, за бумагами я сижу много, но всё за рабочими – граф ведёт большую переписку по строительству. В комнату прихожу только поспать да сменить бельё.

Поселили меня в бывшую казарму, она стоит недалеко от верфи. Работников у Цеппелина немного, в основном местные, но есть и приезжие. Жилые комнаты устроили на втором этаже, а на первом контора. И то, как контора – пока я не приехала, граф сутками сидел в мастерских. А поскольку моей задачей стало организовать возле него какой-никакой быт, то первый этаж расселили, сделали там кабинеты (пока, правда, все пустые). В первый день граф показал мне, что где находится, даже провёз по городу, чтобы я поняла, где какие лавки, как возвращаться на пристань. Город совсем маленький, хоть здесь и много отдыхающих из Швейцарии – по озеру оттуда ходит паром. Цеппелины живут на том берегу в маленьком замке.

Граф точно такой, каким я его видела в газетах. Когда начинает рассказывать про новый дирижабль, так увлекается, словно скидывает десять лет. У него какие-то необыкновенные глаза: даже когда он просто слушает, кажется, что улыбается. В нём неимоверный запас веры в собственные силы (хотя герр Дюрр рассказывал, что сам был свидетелем его отчаяния) и идей. Иногда мне кажется, что для графа нет недостижимых вершин и невозможных задач. Трудные есть, а невозможных нет. Он словно дратхаар: маленький, крепенький, а как услышит что-то про возможность улучшить корабль – так и встаёт в стойку. Он уже из тех старых легавых, что побывали не на одной охоте, видели и зайцев, и енотов, и лис, и даже кабанов. Его потрепали другие охотничьи собаки, но нюх его по-прежнему тонкий, а глаз зоркий.

Кстати, про Дюрра. Герр Людвиг работает у Цеппелина конструктором и живёт в другом конце коридора. Правда, в коридоре я его видела лишь однажды, он почти всегда работает по ночам. Не понимаю, когда он спит и спит ли вообще. Этот Людвиг лет на десять старше меня (хотя у вас, мужчин, возраст не поймёшь), а глаза такие голубые, что кажутся прозрачными. Фу, неприятно. Дюрр вечно занят и даже не смотрит в мою сторону – наверное, я ему не нравлюсь, а может, думает, что мне будут поблажки. Он и поговорил-то со мной за это время всего дважды: первый раз, когда я ждала в мастерской графа – Дюрр немного объяснил, в чём заключается его работа. Второй раз мы с ним столкнулись в лавке и вместе пошли к причалу. Тогда-то он и рассказал, как Цеппелин переживал потерю дирижабля. Ума не приложу, с чего он тогда так разболтался.

Ещё к нам заходит журналист Эккенер. Очень интересный господин! Оказывается, сначала он писал разгромные статьи в адрес Цеппелина (представляешь, одна из самых больших колкостей что-то вроде «теперь понятно, как эта штука полетит – был бы ветер»! это он так проехался в адрес плохой управляемости! ужас!), но граф и вправду оказался знатным охотником: приспособил этого селезня к делу (смеюсь). Бывает, что Эккенер сидит с Дюрром в цехе, обсуждают всякие сложные вопросы. Я пока в этом ничего не понимаю, для меня их разговоры что птичий язык. Но в обычной жизни герр Эккенер мне понравился: у него широкие взгляды на многие вопросы и довольно тонкий юмор. Ты же знаешь, братец, как я люблю умных мужчин! К сожалению, выглядеть пристойно со своим багажом я ещё могу, а вот быть ошеломляющей прекрасной у меня не получится. Жду не дождусь, когда Вилда пришлёт все мои вещи.

Дверь открылась. Яков от неожиданности подпрыгнул на кровати. В комнату зашёл отец:

– С днём рождения, сынок. Уже пора одеваться и завтракать, – увидел в руках бумаги. – Неужели от Эммы?

– Ага. Она прислала Вилде вместе с предыдущим. – Яков недовольно скривил рот.

– Надо же, Вилда мне не говорила. Ну, как у неё дела? – Уве изо всех сил старался не показывать, как его задевает отсутствие писем от дочери.

– Вроде всё хорошо, я ещё не дочитал. Немножко осталось, пап.

– Ну хорошо, дочитывай и спускайся. Времени осталось не так много.

Уве похлопал старшего сына по плечу и вышел из комнаты, тихо прикрыв за собой дверь. Яков унял бешено колотящееся сердце и близоруко приблизил бумаги поближе к глазам.

Граф часто работает вместе с ними, поэтому я постоянно прибегаю в цех то с бумагами, то с перекусами. Поесть команде и правда некогда – собирают каркас LZ 3. Ах, Яков, если бы ты мог видеть это чудо! Мне кажется, я забыла, как дышать, когда впервые увидела дирижабль. Его только недавно начали собирать, но уже сейчас он похож на гигантскую кружевную лодку. Даже с берега видно, как алюминиевые трубки блестят на солнце, словно горят изнутри. Постараюсь тебе зарисовать в следующий раз, как у нас тут всё устроено. Конечно, больше всего я мечтаю о том, что после пробных полётов граф разрешит мне подняться вместе с командой в воздух (пишу и даже зажмурилась от счастья). Представляешь, я – в небе!!!

Жалование граф выплачивает аккуратно, по пять марок в неделю. Сказал, что если до конца сентября замечаний ко мне не будет, то поднимет до шести, а с января – до восьми. Так что успокой папу, с деньгами всё в порядке, на пропитание хватает. Как у вас дела? Как малыши? Передай родителям, что у меня всё хорошо. Папе я напишу позже, наверное, в сентябре: очень много работы – граф хочет успеть до зимних ветров поднять дирижабль. Пиши мне по адресу мастерские фон Цеппелина, залив Манцель, Фридрихсхафен, Баден-Вюртемберг. Обнимаю тебя крепко, мой пятнадцатилетний капитан! С любовью, Э.

– Яков, пошустрее! – раздался голос Вилды из детской: видимо, подгоняла и других опоздавших.

– Да иду я!! – Именинник ещё сильнее оскорбился поведением няни, торопливо сложил письмо, разгладил складки после себя на покрывале и похромал к выходу.

Из-за больного колена выходить в школу Якову нужно было с запасом на передышки и остановки, да и просто не слишком-то разбежишься, когда нога постоянно ноет. Братьям надо было минут десять, чтобы добежать до школы, поэтому они обычно выходили из дома позже; Якову же требовалось на спокойную ходьбу около получаса, а в плохие дни, когда сустав разрывало изнутри от боли, – и все сорок – сорок пять. Сегодня день был хороший, нытьё в колене было знакомым, тупым. Трость опускалась на булыжную мостовую с тихим стуком через равные промежутки, плечи оттягивал школьный ранец. Чтобы освободить сыну руки для смены трости, Уве пришил к портфелю заплечные ремни. Иногда Яков ленился надевать ранец как задумано и тащил его на одном плече, немного скособочившись под тяжестью учебников. Сегодня он воспользовался отцовской задумкой в полной мере: разгрузил руки, чтобы перечитать в дороге эммино письмо. Задумчиво уткнувшись в лист, Яков шёл мимо кузницы, где в огромных открытых дверях виднелись разномастные лошадиные крупы, слышался звук напильников, подтачивающих копыта, фырканье и позвякивание упряжью, свернул за угол и прошёл мимо табачной лавки, откуда сладко тянуло сливовым дымом сигары. Пробегая глазами знакомые буквы, складывающиеся в строки и абзацы, не поднимая головы, Яков шёл знакомым маршрутом: ему не нужно было смотреть по сторонам, чтобы знать, где он. Запахи, звуки, мягкие волны мостовой вели его не хуже зрения. Не отрывая глаз от письма Яков двинулся через улицу к школьному забору.

– Да куда ж ты прёшь, дурень!

Огромной тенью нависла над Яковом лошадиная голова, за которой мелькнуло белое от ужаса лицо извозчика, какая-то женщина на тротуаре вскрикнула в испуге.

* * *

– Идёт! Рот раззявил! По сторонам не смотрит! Стой, Гретхен, – Молниеносно соскочивший кучер успокаивал кобылу, которая выпучив глаза пятилась назад. – А если бы она тебя затоптала! Родятся же идиотами! Тихо, милая, тихо… Да хватит голосить, дура! – обернулся к какой-то бабе на тротуаре, которая так заливисто кричала, что Гретхен от испуга начала пускать пену изо рта.

Дюрр изумлённо смотрел на откуда ни возьмись появившийся экипаж, кобылу, страшно косившую на него глазом, извозчика с трясущимися руками, что-то кричащего ему прямо в лицо, толпу зевак, собиравшихся возле орущей бабы.

– Простите… Задумался.

Шок сыграл на руку и с абсолютно спокойным лицом Людвиг прошагал мимо заткнувшейся бабы, незнакомых людей, прошёл ещё шагов пятьдесят до ближайшей скамейки, что стояли лицом к озеру по всей длине аллеи, упал на неё и закрыл глаза. Это никуда не годится. Надо сосредоточиться на работе. Невозможно жить в таком состоянии, когда в голову то и дело лезут лишние мысли. Откуда она только взялась на мою голову!

Дюрр согнулся, схватил свою бедную измученную голову, сжал её руками и зажмурился. От роду умный и эмоционально гибкий, он никогда не разбрасывался энергией и не терял время на непрактичные дела. Познакомившись с Цеппелином, Дюрр наконец-то смог работать над собственной мечтой, поэтому никому и ничему не позволял становиться на своём пути. Самодисциплину и организованность Людвиг считал своими главными достоинствами. Когда-то. Прежде. До двенадцатого августа.

Холодная голова и технический склад ума не позволяли Дюрру верить в любовь, тем более – в любовь с первого взгляда. Он был взрослый и повидавший жизнь мужчина, знал женщин, но то, что случилось с ним в двадцать восемь лет, предсказать было невозможно. Одного взгляда на Эмму хватало, чтобы дюррово сердце замирало, а потом начинало колотиться так, что в ушах было слышно движение крови. Её голос вводил Людвига в какой-то нездоровый ступор, когда он не мог выдавить из себя ни звука. Ладони потели, пальцы дрожали и хорошо, если было куда их спрятать. Однажды они столкнулись в лавке и до самого выхода, пока он не вцепился на улице в велосипедный руль, руки предательски тряслись, словно Дюрр был ветхим стариком. Людвиг был всесторонне развитым человеком, читал и медицинские исследования, знал, что несколько лет назад вслед за англичанами Отто фон Фюрт выделил из экстракта надпочечников активное вещество супраренин, которое способно быстро повышать кровяное давление и частоту сердечных сокращений. Людвиг не был наивным дураком, совсем нет, он понимал, что никакая это не любовь, и уж, конечно, не любовь с первого взгляда. Это всё он, супраренин. Как только снизится уровень вещества в организме, Людвиг сможет нормально жить и работать. Но осознание собственной правоты никакого облегчения не приносило, и каждый раз, когда Эмма забегала в мастерские, Дюрр потел, трясся и стремительно терял словарный запас. Ночи никакого облегчения не приносили: накрывало жарким, запретным, а в голове крутится, как вжимаешь горячее тело во влажные простыни и смотришь, не отрываясь только в глаза. А Эмма – вот она, спит в другом конце коридора. Днём то помашет издали, то кивнёт из-за своего бюро, то пригласит на стаканчик яблочного шорли. Приходилось работать всю ночь или оставаться спать в мастерских, прикорнув прямо за столом. Работа, конечно, отвлекала, но усталость притупляла внимание. Вот и сейчас он не заметил, как шагнул прямо под лошадиные ноги. Одним словом, Людвиг Дюрр увяз и увяз крепко.

От графа, конечно, изменения в поведении Дюрра не укрылись, он даже подумывал, не поговорить ли с Теодором Кобером, работавшим у Цеппелина несколько лет назад первым конструктором, чтобы тот захаживал к Людвигу и поглядывал на процесс: как бы Дюрр в любовной лихорадке чего важного не пропустил. Но всё-таки преданность и вера, которую проявил молодой человек в худшие для компании времена, не позволяла графу вот так по-армейски рубануть все прошлые заслуги своего инженера. Ничего, время есть, скоро отпустит, утешал себя Цеппелин, хотя глаз, конечно, с этой странной парочки не спускал. Эмма оказалась старательной и сожалений о том, что Белла вынудила мужа взять незнакомую девицу на работу, граф уже не испытывал. С появлением помощницы дела пошли на лад и в особенно хорошие дни Цеппелин называл её в шутку фройляйн Эмфольг². С Людвигом она общалась ровно, глазки не строила и, кажется, даже вовсе не замечала, что тот немного сдвинулся умом. Граф всё-таки пожил уже достаточно и сделал вывод, что, во-первых, Эмма несдвинутым Людвига пока не видела и, вполне вероятно, думает, что он таким был всегда, а, во-вторых, кажется, и вообще не обращала внимания, как бедолага меняется в лице, когда она рядом.

Как бы то ни было, работа над LZ 3 кипела. Ещё в середине июня пришло письмо от Колсмана, что он продолжит работу над проектом, начатую покойным тестем, и профинансирует изготовление и отправку всего конструктива для будущего дирижабля. Технический директор заводов Даймлера, Вильгельм Майбах, работал над новой парой двигателей, способных развить скорость корабля до одиннадцати метров в секунду. Дюрр в своём литейном цехе выполнял в масштабе модели 128-метрового цеппелина с различными модификациями хвостовых стабилизаторов и проверял их управляемость в аэродинамической трубе. Эмма переписывала бесконечные черновики обращений, которые делал граф, вела денежный учёт по всем сметам, которые обнаруживала у себя на столе, проверяла свежесть продуктов на рабочей кухне, где питались работники постоянные и временные, бегала с мелкими поручениями по всему городу, и даже начала собирать рабочую библиотеку с справочниками, научными журналами и архивом собственных чертежей компании. То там, то сям на улицах мелькала её фигурка, туго затянутая в талии поясом аметистовой юбки, в блузке с пышными рукавами, с бьющей по спине от торопливой ходьбы пшеничной косой под соломенной шляпкой.

Каркас из Люденшайда прислали месяц назад. Десятки огромных ящиков сначала перевезли с вокзала на причал в заливе Манцель, где стояли мастерские, а оттуда баржей переправляли в эллинг, в котором Дюрр начал сборку ферм. Деревянный понтонный зал для сборки закрепили якорями в шестистах метрах от берега. Словно мифическая рыба Ясконтий, плавучий ангар щерился с поверхности вод своей чёрной квадратной пастью. Баржа «Буххорн» подвозила к этой дыре грузы, цеплялась тросами за кнехты и отдавала свою ношу словно жертвоприношение. Каждый из ста сорока двух метров мостков по обеим стенам сарая был заставлен инструментами, станками, какими-то запертыми ящиками, на стенах висели кольца верёвок, тросов и цепей, тонны перкаля покоились в тюках по тёмным углам, десятки лестниц разной высоты улеглись на бок в ожидании подходящей работы. Диаметр дирижабля был больше одиннадцати метров, и всего за пару недель его корпус ощетинился этими упорами по всей длине. Всё пространство ангара занимал ажур половины каркаса, разделённый на зародыши будущих отсеков, в которых потом разместят баллоны. Маленькими муравьями висели на этом серебристом скелете рабочие, клепающие небесному чудищу новые кости.

Красноголовые нырки деловито шныряли рядом с плавучим ангаром, к которому липли со всех сторон лодки. Из прибрежных зарослей тростника выглядывали бурые чомги, растерявшие к осени свои величавые короны и воротники, смотрели, как судовые грузчики отцепляют ремни от ящиков, как баржа трогается, как в дальнем сарае на воде бегают и машут руками люди. Серые окуньки выглядывали из воды, блеснув на солнце чешуёй, шевелили губами, схватывали с поверхности какую-нибудь зазевавшуюся мелочь и уходили на глубину, подальше от шума. Волны Боденского озера лениво колыхались, тёплый ветер шевелил листья розовых кустов в городских парках. Магнолии с чего-то вдруг решили зацвести повторно и стояли под жарким сентябрьским солнцем, словно измазанные по кистям маслом: розовым, белым, фиолетовым…

В прохладе эллинга Дюрр гвоздодёром открывал ящики. Зал слегка покачивало, скрипели гвозди, не желавшие расставаться с деревом. Людвиг сдвинул на попа деревянную крышку, разогнулся, сбросил сюртук на верстак, заваленный чертежами, положил сверху фуражку, пригладил острую бородку. Слабые трубчатые балки он заменил треугольными, которые обеспечивали корпусу необходимую жёсткость. Теперь боковые рёбра выглядывали белесо из ящика, как будто подслеповато прищуриваясь: им предстояло воссоединиться со своими братьями.

За стеной раздался глухой треск двигателей – это приближалась личная моторная лодка Цеппелина «Вюртемберг»: граф привёз кого-то из Фридрихсхафена. Пока пристали, пока накинули швартовы, пока выбрались на пайол, Людвиг дошёл до выхода. Навстречу шёл сам Цеппелин, за ним виднелась спина Эккенера, протянувшего руку Эмме. Помощницу граф привёз в плавучий ангар впервые, до этого Дюрр сталкивался с ней только на твёрдой почве. Теперь же почва плыла под ногами и в буквальном, и в переносном смысле. Конструктор тоскливо посмотрел вглубь эллинга, словно ища место для укрытия, коротко выдохнул и повернулся к гостям. Моментально задрожавшие руки спрятал в куске ветоши, словно обтирая.

– Здравствуйте, господа. Фройляйн Остерман, – коротко кивнул, показал на тряпку. – Простите, без рукопожатий.

– Ничего, Людвиг. – Граф смотрел не на конструктора, а в даль зала, осматривая своё детище. – Надеюсь, вы не против гостей. Мы привезли хорошие новости.

Эмма кашлянула:

– Утром заезжает вторая бригада, я их устраиваю на постой и сразу отправляю к бригадиру Удольфу. Вы наконец-то сможете работать посменно.

– Думаю, пусть начинают собирать кабины в первом ангаре, – сказал граф, – потом сменю вас здесь, чтобы передохнули.

Дюрр кивнул. Цеппелин заложил руки за спину, качнулся с пятки на носок, отвернулся от серебристого гиганта к коллегам:

– И это не всё, дружище. Майбах телеграфировал, что двигатели готовы, отправят сегодня. Значит, завтра будут у нас. Я утром еду на водородный завод, проверю, сколько у нас баллонов в газохранилище. Надо бы утром организовать доставку моторов.

– Да, отличные новости. Я прослежу за отгрузкой.

Дюрр смотрел то на графа, то куда-то между Эммой и Эккенером, стараясь не выдать волнения. Девушка явно испытывала любопытство: она смотрела на корпус дирижабля поверх фуражки Цеппелина так жадно, словно там в сарае был её возлюбленный. Граф обернулся к гостям:

– Хуго, вы не покажете даме нашего Левиафана? Мне нужно кое-что обсудить с Людвигом.

Дюрр на секунду вспыхнул, Эмма же, ничего не заметив, подхватила Эккенера под руку и решительно направилась в прохладу сборочного зала. Хуго, даже если и хотел бы остаться с товарищами, увлекаемый ею, послушно шёл следом. Граф дружески похлопал конструктора по плечу:

– Старт не за горами.

– Да. Думаю, к началу октября вполне успеем. И погода благоволит. – Дюрр изо всех сил старался сосредоточится на лице шефа, но его собственная голова хотела лишь одного: смотреть на Эмму. Оттого шея окаменела, и поза у конструктора была несколько странной, как будто он лакейски склонился под пристальным взглядом начальства.

– Как вы находите заслуги герра Эккенера?

– О, это истинная находка, граф. Его познания в технике позволили существенно улучшить корабль.

– Прекрасно, мой друг, прекрасно! Я придерживаюсь этого же мнения! – Граф снова дружески похлопал Дюрра по плечу. – Включим Хуго в команду на старт «тройки»? Мне хочется его как-то поблагодарить за вклад в дело компании.

Людвиг плохо понял смысл, потому что всё ещё боролся с окаменением в верхней части организма, поэтому постарался улыбнуться и ответил:

– О чём речь, конечно!

Не в силах больше бороться с искушением, он быстро оглянулся назад:

– Как бы там не свалился кто-нибудь, засмотревшись на фройляйн Остерман.

Цеппелин грустно покачал головой и добавил:

– Дружище, поверьте старому солдату – некоторые крепости лучше обойти.

Конструктор повернулся к графу и через мгновение как-то сник.

– Да, вы правы. Я возьму себя в руки… Пойдёмте, граф, покажу вам, что мы уже успели сделать.

Они обогнули каркас с другой стороны и вошли в полумрак ангара.

* * *

Красный коршун парил над гладью озера и наблюдал за упорядоченным хаосом на причале. Между мастерскими, цехами, штаб-квартирой и жилыми бараками постоянно деловито передвигались люди: рабочие в холщовых рубахах с подвёрнутыми рукавами катили к барже огромные катушки с тросами; бухгалтер с мерцающими на вечернем солнце стёклами пенсне складывал стопку бумаг в портфель, оперев его о колено; помощник кухарки с чёрного хода заносил корзины с репой, брюквой и мешки с картошкой; рядом со входом пустая двуколка ждала седока, гнедая лошадь хрустела овсом из торбы и подрагивала лоснящейся кожей. Сентябрь подходил к излёту.

Эмма наконец-то получила из дома вещи. В крохотный комодик влезло только бельё, для нарядов и обуви пришлось заказать у плотника высокий шкаф и табурет со ступеньками, чтобы доставать с антресолей шляпные коробки. Вилда прислала её школьные словари и подарок – фотографию в прессованном кожаном чехле с жестяной рамкой вместо паспарту. На снимке из фотоателье была вся семья, даже няня. Родители сидели в креслах вполоборота друг к другу, мальчики расположились вокруг. Вилда стояла с краю и, очевидно, безуспешно пыталась угомонить близнецов – лицо Франца было смазано, словно он в момент вспышки крутанулся юлой. Эмма тихонько засмеялась: так это было характерно для малышей. Она не чувствовала ни кома в горле, ни подступивших слёз, как писали в романах, потому что радость от собственных успехов затмевала все расстояния, разделившие семью. Она и сама не заметила, когда «мы» распалось на «я» и «они». Теперь Эмма жила только единением с командой, общим делом и близким стартом.

Воскресное солнце уже село, на залив опустились сумерки. Красный коршун на валуне рвал острым клювом нежное тело квакши. Эмма ополоснула в стоящем на комоде фаянсовом тазу запылившиеся после разбора вещей руки, надела темно-синюю шляпу с двойным алым бантом, закрепила её в волосах длинной шляпной булавкой, надела лёгкое пальто и спустилась на ужин в столовую. В маленьком зале расположились шесть простых деревянных столов с крепкими сосновыми стульями. Здесь столовались все, кто работал на компанию, независимо от статуса: инженеры из конструкторского бюро, рабочие-сборщики, матросы с баржи, газетчики, которых привозил Эккенер, поставщики, увязавшиеся за Цеппелином с самого Фридрихсхафена, сам Цеппелин. В столовой всегда кто-то был: фиксированного времени для завтрака, обеда и ужина в компании не было – ешь, когда выдалась минутка. В буфете в любое время можно было перехватить бутербродов и варёных яиц. Мастеровым из эллинга горячее привозили на лодках в больших жестяных баках: густые супы, зернистые каши, компот из ревеня. Они подходили с алюминиевой посудой, выплавленной из непригодных остатков второго дирижабля, и потом ели, расположившись на ящиках, кому как повезёт: кто-то горячее, кто-то уже остывшее.

После ужина Эмма вышла из столовой в общий коридор, миновала лестницу и прошла в противоположное крыло. В стене между рабочей кельей Эммы и кабинетом Цеппелина сделали дверной проём, получилось что-то вроде приёмной с маленьким бюро. Помощница стащила в кабинет графа все более-менее приличные стулья, но совещания в кабинете всё равно проводились редко, в основном споры бурлили прямо в мастерских. Быстрым шагом Эмма вошла в свой кабинетик, перегнулась через стойку, вытащила из-под кипы газет и писем рабочую тетрадь, проверила заложенный в середину карандаш и пошла на улицу – свободными вечерами она делала для Якова зарисовку стапелей. Работы там шли в две смены, с семи утра и до поздней ночи. Бригады менялись после обеда, одни ехали на берег отсыпаться, вторые подходили к большим чертежам, которые Дюрр закрепил на стенах ангара, и продолжали работы. LZ 3 был практически готов, светло-серая оболочка натянута на корпус, хвост расправил стабилизаторы. По стенам зажгли светильники, вечерняя смена крепила винты на кормовых торцах. Сумрак наползал на залив Манцель, становилось прохладно, тонкое пальто проигрывало ветру с озера. Тихо шуршала галькой волна, фонарь тускло светил на бумагу, карандаш методично ходил по листу вверх-вниз – Эмма заканчивала штриховку.

Проведя последнюю линию, окинула взглядом рисунок: получилось похоже, заложила карандаш в тетрадь, захлопнула её и поёжилась – пора домой. Сентябрь был необыкновенно тёплым, но осень добралась и сюда. Словно диверсант, она захватывала ночами этот курортный городок, залив и эту высокую девушку в широкополой шляпе, которая шла от берега по тропинке мимо закрытых уже мастерских, наверх, к тускло светящимся окнам старой казармы. Осень словно хотела согреться и жалась к девушке сквозь тонкое пальто, проникала через слои материи, касалась своими невидимыми пальцами тёплой девичьей кожи, мгновенно покрывающейся от этих прикосновений мурашками.

Эмма забежала по крыльцу, заскочила в тёплый вестибюль, заскакала по ступенькам вверх, в свою комнату. В коридоре второго этажа было сумрачно: два масляных фонаря горели каждый в своём крыле, и тихо: время хоть и позднее, но рабочие ещё не вернулись. Эмма стукнула костяшками в соседскую дверь, где жила Лотта, тридцатилетняя повариха, на пару секунд прислушалась к шагам. В комнате было тихо, видимо, та ещё возилась на кухне. Ладно, завтра покажу, додумывала мысль Эмма уже возле своей двери, заталкивая ключ в замочную скважину. Думая о брате, Эмма невольно вспомнила о доме – весь день сегодня был такой, с самого разбора вещей: снова и снова она мыслями оказывалась то у себя в комнате, то в столовой с Яковом, то в саду с ребятнёй, то у отца в гимназии. Эмма не испытывала грусти или сожалений, просто такой сегодня был день. Поэтому она решила и закончить его тем, что было самым большим якорем из дома – книгой. Эмма разобрала постель, надела штопаные ночные панталоны и сорочку (спать в ночных рубашках она сильно не любила: подол вечно путался вокруг ног, скатывался в комок, задирался до самой груди, душил, связывал и путал), приглушила в лампе возле кровати свет, запрыгнула под одеяло и уже лёжа открыла дверцу тумбочки, рядом со словарями нащупала и вытянула оттуда «Хронику». Как и все высокие люди, неуклюже подтянулась наверх, упёрлась спиной на подушку, подтянула совсем по-детски коленки и раскрыла книгу там, где лежало приглашение Цеппелина и либретто из «Аполлона». Эмма уже забыла, что вложила открытку со смыслом, чтобы перечитать главу и о чём-то подумать – она просто была рада видеть эти две жёсткие бумажки, связанные с очень большим счастьем, её личным достижением, персональным, только её и ничьим больше. Читать стихи и «Хронику» Эмма любила по-дурацки, наугад. Вот и сейчас она вытащила заложенные бумаги, уложила их на колени за книгу, закрыла том, провела по желтоватому от времени срезу сверху вниз большим пальцем и открыла там, где, как казалось, что-то пульсировало, давало знак из самой «Хроники».

… были в ту первую эпоху в этом краю люди, сообщает один монах ордена святого Фульгенция Эсихского, по имени брат Сальваторе ди Алонсо. Бог Тонатиу пришёл к ним и остановил Солнце: сел в небе на облако, стал катать Солнце в руках подобно тарелке, смеялся и дразнил людей. Земля стала умирать от жажды, лишились люди сна и покоя, пришёл голод. Женщины плакали долго и много, мучились дети, страдали старики. И слёз было так много, что появилось в том краю солёное озеро Тескоко, и многие утонули, лишь на островке в середине воды остались несколько семей. Жрецы резали живность, но Тонатиу лишь громче смеялся и выше подкидывал Солнце.

Эмма глянула на миниатюру слева: женщины в холщовых накидках и мужчины в кожаных штанах закрывали руками лица от нестерпимо яркого солнца. Маленький остров был полон народа, старик сидел на самом краю и плакал, подставив голую спину солнцу, которое жгло и палило, и тень старика была короткой, согнутой и больной. Слезы катились в озеро, которому не было конца и края, и солёные волны лизали ноги старика, как добродушные собаки. Весел на гравюре был лишь один юный великан с красными волосами и красной же кожей, что смеялся сверху, с небес, и подбрасывал вверх солнце, похожее на большое плоское блюдо.

Был среди них безумец Эекатль, что осмелился обуздать Тонатиу. Переплыл он озеро слёз и стал искать на берегу самое высокое дерево, чтобы забраться на небо. Наконец дошёл он до громадного ахуэхуэте. Основание его было безмерной величины, словно три полёта стрелы, а высотой он доставал до пяток Тонатиу, который держал Солнце в ладонях. Когда Эекатль добрался до неба, сказывают, что понадобилось ему целый шиупоуалли, чтобы перевести дух. Набрал безумец Эекатль воздуха в грудь побольше и стал дуть прямо на Солнце, что горело в руках у бога. Тонатиу лишь смеялся и перекатывал светило из руки в руку. Тогда зацепился Эекатль покрепче за вершину ахуэхуэте, упёрся в его ствол ногами и набрал столько воздуха в грудь, что ветки затрещали внизу, а воды Тескоко поднялись столбом. На второй раз дунул тот так, что вырвало диск у Тонатиу и покатило его по небесной дороге прямо на запад, а Тонатиу пришлось его догонять. Захохотал Эекатль на весь мир и стал дуть на землю и волны, отчего уток подхватило с воды и закрутило, и полетели они не вниз, а вслед за дыханием, крича от восторга. Так Эекатль родил ветер и заставил Солнце катиться по небу, а Тонатиу – гнаться за ним. Силой дыхания Эекатль прячет от Тонатиу Солнце на ночь, а чтобы людям и животным не искать свет, дует на золотой диск из священной темноты, чтобы Солнце служило миру одним и тем же путём.

Виньетка в конце главы представляла собой сумасшедшую утку с выпученными от счастья глазами, которую крутил вихрь, а она разевала клюв в беззвучном счастливом крике и летела, летела, летела.

Эмма уткнулась в разворот книги и тихо засмеялась, так тихо, как она смеялась от смазанного на фотографии Франца. Это было понятно только ей, шутка только для неё, знак, сигнал, знамение. Безусловно, этой уткой была сама Эмма.

* * *

Как наступило утро девятого октября никто не помнил. Вроде бы была только ночь восьмого, а потом сразу раз – и другой день. Суматоха перед стартом «тройки» воцарилась на всём берегу залива: лодки шныряли взад и вперёд, конные экипажи прибывали, толпа росла, фотографические треноги, словно гигантские богомолы, шевелились, поворачивались, скрывая за собой скрюченных наблюдателей, уткнувшихся в окуляры аппаратов. От залива Манцель до Фридрихсхафена тянулись толпы любопытных: они добирались пешком и на велосипедах, колясках и двуколках, даже несколько новеньких автомобилей стояли вдоль дорог. Все смотрели в сторону озера, ожидая от графа фон Цеппелина очередного провала или нового подъёма.

Курортный город Фридрихсхафен

© wikimedia

Карта Фридрихсхафена

© discusmedia.com

Третий дирижабль графа Фердинанда фон Цеппелина

© gmu.mossiso.com

LZ 3 на стапеле

© barnebys.de

Ажурный костяк

© pinterest.co.uk

Ангары и мастерские

© stampaday.wordpress.com

Рисунок Эммы

© alamy.de

Синематографическая хроника

Глава 5. Подъём

Больше всего Эмма Остерман любила небо. И теперь она была к нему близко как никогда. Эти непознаваемые глубина и высота словно бы расступились, открылись Эмме, признали за свою.

Она сидела рядом с фонтаном Карла и Ольги Вюртембергских, красного итальянского мрамора, прямоугольного, похожего на памятную плиту, однако тонкой работы: резного, с двойным королевским вензелем и точёной львиной головой, из которой тонкой струйкой била вода в массивную чашу. Ветер шевелил пряди, выбившиеся из-под шляпки, собирал под ногами последние осенние листья. Эмма смотрела вверх, на облака, на небо, представляла себя частью ветра. Что там, выше деревьев? Что там, за голубой высью? Насколько далеко она простирается и хватит ли у Эммы жизни, чтобы это узнать? Ей хотелось развернуться и смотреть вдаль, на озеро, любоваться горой Сентис, за которую цепко хватаются облака. Но фонтан установили как-то несуразно, лицом на улицу, оттого Эмма сидела к озеру спиной. Она перебирала в памяти моменты со старта «тройки», её первого дирижабля.

В полдень девятого числа сквозь гигантскую толпу (столько народу в Шторкове ей видеть не доводилось) Эмма пробилась к дороге наверху. Она шла против шерсти – зеваки спускались к заливу, особо предусмотрительные счастливчики уже заняли места в лодках, качавшихся на волнах где-то там, подальше от Эммы и поближе к плавучему ангару. Холодное осеннее солнце, невидное за стальными облаками, такого же стального цвета вода, небольшой западный ветерок, ещё зелёные деревья, выделяющиеся на фоне голубых гор на том берегу – девушке казалось, что более красивую погоду для старта сложно было бы выбрать. Ей хотелось запомнить каждую минуту этого дня, чем бы он ни закончился, но всеми клетками своего тела Эмма чувствовала, что закончится он хорошо и что день будет особенным. Поднявшись наверх она увидела в толпе знакомых: герра Колсмана от наблюдательного совета фабрик Берга, поодаль старый приятель графа Теодор Кобер спорил с кем-то в военном мундире. Вдалеке стояла вереница конных экипажей королевского кортежа – Вильгельм Вюртембергский о чём-то разговаривал с бургомистром. Лейб-гвардейцы в остроконечных шлемах оттесняли напиравшую толпу любопытных.

Обернувшись на залив, Эмма увидела, как по длинным стапелям из ангара десятки людей тянули гигантскую серебристую рыбу, наполненную водородом. Где-то там в кабине граф Фердинанд фон Цеппелин внимательно смотрел, как появляются из темноты эллинга огромные горизонтальные плавники. Дюрр отвечал за контроль высоты: производил расчёты на ветер и делал последние отметки по маршруту. Хуго Эккенер, научно-технический корреспондент «Франкфуртской газеты», набрасывал вязью скорописи начало заметки. Здесь же находились механик Бауман и наблюдатель от управления Императорского флота – капитан корвета Янсен. Ещё шестеро членов экипажа расположились во второй люльке, готовили к запуску двигатели, проверяли стабильность тангажа, контролировали заднее рулевое управление. Гигантская рыба выплыла из ангара и замерла. Эмма во все глаза глядела на техническое чудо, к которому имела отношение. Её раздирало чувство сопричастности, хотелось прыгать, показывать рукой на залив и кричать – я! я тоже помогала! я работаю у графа Цеппелина! Но она не прыгала и не показывала никуда рукой, лишь сжимала внезапно вспотевшие в перчатках ладони. Вместе с сотнями других глаз Эмма смотрела на серого цвета невиданное воздухоплавающее, медленно задиравшее нос над водой: LZ 3 начал подъём.

Видимо, сменился ветер, потому что растянуло тучи, солнце очистилось от серебристой дымки, и теперь дирижабль на ясном голубом небе выделился чётким овалом, под которым было видно и рубки, и маленьких человечков внутри. «Тройка», не торопясь, уверенно поднималась всё выше: сто метров, двести, четыреста, вышла на заданную высоту. Нос и хвост выровнялись в одну горизонтальную линию, и теперь чувствовалось, как корабль реагирует на ветер: приятно вибрирует, словно парусник. Продвигались вдоль берега, облепленного людьми. Те напоминали сверху масляные мазки: синие, чёрные, коричневые, то там, то здесь светлыми пятнами мелькали дамские шляпы и зонтики. Иногда мерцали блики: то ли от вспышек фотокамер, то ли кто-то смотрел в бинокли. Двигатели приятно тарахтели, дирижабль выходил на рабочую скорость пятьдесят километров в час.

С дороги «тройка» казалась совсем игрушечной, всё удаляясь от зевак, членов министерской комиссии, журналистов, фотографов и даже короля Вильгельма, чтобы, Эмма знала, развернуться над озером, пройти над швейцарской стороной и, если удастся, вернуться прямо к месту старта – ничто не характеризует корабль с лучшей стороны, чем умение причаливать к родной гавани. Дирижабль плыл на запад над Боденским озером, тень его двигалась по волнам внизу, и чайки летели за тенью, приняв её то ли за большой корабль, то ли за маленького кита (хотя откуда бы ему здесь взяться, но чайкам то было неведомо), в надежде поживиться рыбой. Когда через два часа и семнадцать минут пройдя девяносто семь километров «тройка» послушно, словно ручная птица, опустилась к толпе, десятки людских рук схватили швартовы, потянули дружно вперёд и вниз, и та аккуратно придержала обе рубки над зелёной ещё травой, подождала, пока бросят якоря и закрепят их в земле, и лишь потом замерла, подрагивая тканью.

Вокруг творилось безумие: экипажу подавали руки, вытягивали их из кабин, ставили на землю, обнимали, хлопали по спинам, кричали «Успех!» и «Слава Цеппелину!». Эмма протискивалась к своим, чтобы отхлебнуть хоть маленькую ложечку этого счастья, но уже сейчас её внутри захлёстывало какое-то новое чувство, которое раньше ей было неведомо – успех общего дела. Она махала рукой из-за спин и кричала «Браво! Браво!», подскакивала и снова пробиралась сквозь толпу. Когда наконец она выбралась к экипажу, то первым бросилась обнимать Дюрра – тот оказался ближе всех и, к тому же, стоял лицом.

– Герр Дюрр, поздравляю! Вы герои! У вас получилось! – Эмма отлипла от Людвига, затрясла его руку, но не удержалась и снова обняла. Сердце Дюрра молотило, как сумасшедшее, но Эмма ничего не заметила, потому что у неё самой от счастья выпрыгивали все внутренности. Конструктор как-то странно сник и позволял себя мять и трясти, как куклу.

– Верно, это шок! Поздравляю! Поздравляю тысячу раз, вы молодцы! – и кинулась обнимать такелажника Маркуса.

Когда Эмме удалось добраться до начальника, она увидела рядом с ним военного, красивого, но с удивительно кислым для такого дня лицом, и ещё какого-то господина, кажется, из министерства. Эмма, улыбаясь и светясь, встала за спиной министерского господина, чтобы Цеппелин её увидел.

– Поздравляю вас, граф, – кислый военный старался держать лицо, но оно у него всякий раз сползало. – Ходовые качества корабля действительно отличные. Элеваторы обеспечивают больший контроль тангажа и крена, а это, конечно, положительно сказывается на аэродинамике при подъёме и спуске.

– Благодарю вас, майор. Да и скорости удалось добиться приличной, доходило до шестидесяти километров в час.

Цеппелин вроде бы говорил серьёзно, но Эмма уже знала, что он улыбается: и усы, и глаза заходились внутренним смехом. Майор вежливо кивнул, сердито отвернулся к своему сопровождающему и отошёл от триумфатора в толпу. Эмма приблизилась к графу.

– Эк мы прищучили его, фройляйн Эмфольг! – зашептал помощнице Цеппелин, взял помощницу под локоть и хитро заулыбался.

– Не то слово, шеф! Поздравляю! А кто это?

– А это, дорогая Эмма, наш соперник. Майор Ганс Гросс, командир второго прусского батальона дирижаблей. Конструктор полужёсткого кильватерного дирижабля. Слышали про него? – Эмма затрясла головой. – Он преподаёт в военно-технической академии и в военном министерстве ещё экспертом подвязался. Ну вот на лекции как-то раз и сказал, что я украл идею жёсткого дирижабля у Шварца.

– Да что вы?! – Эмма негодующе сжала кулаки.

– Ага. Ну я и вызвал его на дуэль, – спокойно продолжил граф, словно речь шла не о дуэли, а о паре пива с сосисками. Эмма вскинула брови и неприлично раскрыла рот, как бы пытаясь угадать, кто же кого? Цеппелину была приятна эта юная реакция, всё-то ей в новинку: и жизнь, и смерть.

– Да не было дуэли, император запретил.

– Ух, гад, – прошипела Эмма в спину уходящему майору. Цеппелин засмеялся.

– Нет, точно не гад. Тоже болен небом, как вы и я. У него уже под двести полётов на воздушном шаре, ни у кого столько вылетов не было.

Эмма заметила, что в словах Цеппелина закралась зависть, и решила подбодрить.

– А всё же вы лучше! И я горда, что работаю с вами! Можно вас обнять?

– Можно, – великодушно ответил шеф и сам притянул к себе помощницу. – Спасибо, фройляйн Эмма, спасибо. Вы действительно принесли нам удачу. Ну, пойдёмте наслаждаться славой?

И Эмма растянулась в такой счастливой улыбке, что Цеппелин засмеялся в голос и хлопнул себя рукой по бедру.

– Пойдёмте, пойдёмте. Познакомлю вас с разными шишками.

Отошли на полшага, подошёл тот самый господин, за спиной которого толкалась Эмма. Горячо поприветствовав графа, как старого друга, господин посмотрел на Эмму.

– Моя верная помощница фройляйн Эмма Остерман. Эмма, познакомьтесь, это Теодор Левальд, директор министерства культуры в отделе внутренних дел. Спас нас от банкротства в девятьсот четвёртом. Увидел на всемирной ярмарке наш дирижабль и убедил военных, что технология интересная. Ну, мы тогда ещё побарахтались.

Эмма заулыбалась министерскому господину – ей по умолчанию были симпатичны люди, которые верили в её начальника и его корабли. Потом походили ещё немного, поговорили с Кобером, встретилиКолсмана, обсудили технические моменты. Эмма, хоть и ни слова не понимала, но слушала внимательно и не переставала улыбаться. Когда приблизились к королевской чете, она вежливо поотстала, хотя смотрела, конечно, во все глаза. Вильгельм и Шарлотта поздравили графа с удачным полётом. Суверен не переставал верить в Цеппелина и его работу, поэтому был в курсе многих его дел. Эмме раньше не приходилось вот так близко видеть членов королевской семьи, и она, проникнув важностью момента, вся как-то замерла, вытянулась и, кажется, даже не дышала.

Вечером, свернувшись в клубочек в постели, она проживала этот день снова и снова. Уже проваливаясь в сон, Эмме казалось, что это к ней подходят люди и поздравляют, и жмут руки, обнимают и одобрительно хлопают по плечу. И где-то рядом стояла на якорях «тройка», и вибрировала, рвалась вверх, маня Эмму с собой, в небо…

* * *

Уже через десять дней случилась новая победа. Граф приехал из Берлина и привёз лучшие новости, которые только можно было ожидать: комиссия германского военного министерства отпустила полмиллиона марок на продолжение работ. Рейхстаг постановил возместить фон Цеппелину все затраченные им личные средства. Правда, комиссия выдвинула требование об улучшении ходовых качеств корабля и поставила задачу о выполнении непрерывного полёта на расстояние более пятисот километров с остановкой на твёрдой почве. Опьянённый успехом Цеппелин дерзко предложил увеличить пятьсот километров до двадцатичетырёхчасового беспосадочного полёта. Тогда, мол, пусть министерство и покупает проверенную машину. Поскольку «тройка» такими возможностями не обладала, буквально в день приезда все засели за разработку нового корабля.

Эмму так закрутило в стремительных событиях, что она не успевала следить, как день сменяется ночью. Кажется, со всей Германии приносил почтальон в её крохотную приёмную письма, поздравления и открытки. Технический университет Дрездена прислал красивый документ о присуждении Цеппелину звания почётного доктора. Однажды прибежал посыльный из ратуши. Бургомистр Петер Шмид назначил графа первым почётным гражданином Фридрихсхафена за особые заслуги и спрашивал, когда удобнее организовать торжественное вручение. Теперь, превратившись из сонного малоизвестного городка в первый в мире порт дирижаблей, Фридрихсхафен наполнился восторженными туристами. Люди шли и ехали на верфи, чтобы своими глазами увидеть и плавучий ангар, и сам дирижабль. «Тройку» уже поставили на зимний прикол, ангар подтянули к берегу, поэтому туристам приходилось довольствоваться открытой пастью эллинга, в которой виднелась корма и хвостовое оперение корабля. Но и этого хватало с лихвой! Туристы охали, ахали, ловили Эмму за рукав и просили рассказать ещё раз, как всё было девятого октября. Даже в военном деле фон Цеппелин поднялся на один уровень – от генерал-лейтенанта до генерала кавалерии. В общем, кабы не подступающая зима и приближающийся отъезд графа, Эмма вообще бы не думала о своих грядущих перспективах.

Сейчас же она сидела напротив фонтана Карла и Ольги и думала о том, что ей нужно найти зимнее жильё – неотапливаемые казармы для постоянного проживания не годились. Лотта говорила, что напротив пивоварни Макса Шёльхорна стоит небольшой домик фрау Яблонски, капитанской вдовы. Вроде есть у неё пара комнат в аренду, только приходить нужно после полудня, потому что с утра вдова ходит на кладбище к мужу. Поэтому Эмма и высиживала на лавочке, дожидаясь подходящего времени. Цеппелин утром выдал ей жалование и деньги на комнату. Эмма оставалась на верфи работать: разбирать приходящую документацию, часть пересылать в графское поместье в Штутгарт, часть подшивать и хранить здесь, в штаб-квартире. Теперь с её появлением Цеппелин не боялся пропустить важного предложения и мог сосредоточиться только на работе. Эмма знала, что Дюрр и Эккенер остаются в Фридрихсхафене, поэтому покинутой себя не чувствовала. О поездке домой она и вовсе не помышляла: как уехать с ярмарки, если здесь только начиналось самое веселье?

Часы на городской ратуше наконец пробили полдень. Эмма поднялась, отряхнула пальто и зашагала от фонтана к улице Фридриха, а по ней – прямо к маленькой площади, на которой находились и пивоварня Шёльхорна, и церковь святого Николая, и дом вдовы. Минут через пятнадцать она стояла на крыльце аккуратного двухэтажного домика, выходящего окнами на залив. Красивая пожилая женщина лет шестидесяти (старушкой её язык не поворачивался назвать) открыла дверь.

– Добрый день. Чем могу помочь?

– Здравствуйте, фрау Яблонски. Меня зовут Эмма Остерман, моя приятельница Лотта Прюгер говорила, что вы сдаёте комнаты.

– Верно. Только, видите ли, второй жилец – мужчина. Вас это не смутит? – Похоже, что фрау Яблонски сама смущалась этой мысли.

– А эти комнаты рядом?

– О, что вы, нет. Свободная комната на втором этаже, рядом с моей. А постоялец живёт внизу, рядом со столовой.

– Отлично подойдёт! – Уверенно ответила известная всей империи рубильщица канатов Эмма Остерман.

– Ну, входите тогда, милая, входите!

Девушка вошла в дом, разделась в прихожей и прошла в столовую. Фрау Яблонски предложила ей чай и бутерброды: и то, и другое нагулявшейся Эмме пришлось кстати. Пока ждали чайник, поднялись по крепкой лестнице наверх посмотреть комнату. Небольшая, вытянутой формы. Слева по стене окно с видом на озеро. Справа от окна – бюро и гардероб. У торцевой стены узкая кровать, светильник. Напротив – зелёного бутылочного цвета изразцовая печь и приткнувшаяся рядом небольшая кованая дровница с висящей кочергой.

– Ну как? – не скрывая волнения спросила хозяйка: девушка ей понравилась.

– По-моему, прекрасно. И вид превосходный. – Эмме здесь и вправду нравилось: и этот аккуратный домик, и красивая фрау Яблонски, и вид из окна, и старая печь. Уже повернулись к выходу, и тут Эмма увидела рядом с дверью небольшой портрет: высокий усач, такой же красивый, как и хозяйка дома, в парадной лейтенантской форме, рядом с ним в кресле сидела крошечная девушка, беленькая, в нежно-голубом муаровом платье с турнюром и открытыми плечами. Они смотрели не на живописца, а друг на друга, излучая загадочный свет. Некрасиво затормозив перед самой дверью, Эмма подумала: наверное, это любовь. Фрау Яблонски, уже стоявшая в коридоре, сказала:

– Это мой сын Йерэмиас с невесткой. Если вы не против, я хотела бы оставить этот портрет здесь. Это бывшая комната Йере.

– Конечно, я ничуть не против. Они очень красивые, – Эмме хотелось сделать приятное хозяйке дома, и пара действительно была красивой.

– Да, были красивыми. Пойдёмте, дорогая, чайник уже вскипел, наверное.

Спустились в столовую в полной тишине. Эмма чувствовала напряжение, но с вопросами не лезла: хоть здесь у неё хватило такта промолчать. Сели пить чай. Вежливо обсудили плату за комнату, потом разговор свернул на эммину работу. Фрау Яблонски оживилась.

– Надо же! Как вам повезло: работать с Цеппелином – большая удача. Кстати, мой постоялец тоже работает у него на верфи. Какой-то механик или инженер, я толком и не спросила.

– Ой, так я всех знаю! А как его зовут?

– Герр Дюрр. Людвиг Дюрр. Тоже заехал недавно, недели полторы как. Приятный молодой человек, всё больше молчит.

Теперь пришла очередь Эммы воскликнуть:

– Надо же! Конечно, я знаю герра Дюрра. Мы в хороших приятельских отношениях. Это даже хорошо, что именно он ваш жилец. Нам и на верфь вместе удобнее добираться. Я очень рада, что он мой добрый знакомый!

– Вот как славно сладилось. А то я переживала, как вам будет с незнакомым мужчиной, вы девушка совсем юная. Теперь уж моё сердце будет спокойно.

Эмма оживилась при мысли, что рядом будет знакомый человек. Всё-таки хоть Дюрр и диковатый, но не чужак. Закрутилась, заозиралась. Минут через пять насмелилась.

– Фрау Яблонски, простите, почему вы сказали, что сын с невесткой были красивыми? Теперь некрасивые? Что-то случилось?

Женщина тяжело вздохнула, уставилась на кайму блюдца.

– Дорогая, зовите меня фрау Улла, я Ульрике Яблонски. Да, случилось. Нет их больше. Погибли. Каждому выпало своё. Но и ушли красивыми, это да. Тут Бог не отнял.

– Простите, – Эмма запунцовела. – Простите, пожалуйста. Я не хотела вас огорчать своими вопросами.

– Ничего, я уж свыклась. Слышали что-нибудь про индейские войны?

– Ммм… Которые в Америке? То есть в Соединённых Штатах? – Эмма пыталась вспомнить, что она читала в газетах об этом. В гимназии у папы их не проходили.

– Да, те самые, в Америке. Апачи нападали на переселенцев, и Йере поехал туда военным наблюдателем. Это было безопасно, сопротивление прекратилось. Джеронимо, вождь племени чирикауа, подписал капитуляцию в сентябре восемьдесят шестого. Летом того года Йере и Кора поженились, а в конце октября мой мальчик уже уехал в Североамериканские Штаты. Я не была против, служба есть служба. И знаете, Эмма – можно я буду звать вас по имени? – Эмма закивала. – И знаете, никакого предчувствия. Вообще ничего.

Фрау Яблонски помолчала, потрогала блюдце.

– Нам написали, что на Рождество какие-то последние воины Джеронимо напали на форт. Вырезали всех, кто был.

– Господи… – Эмма выдохнула ужас. – Этими, томагавками, да?

– Да нет, милая. Они вполне себе владеют современным оружием. Хотя, конечно, Йере в каком-то смысле повезло: его убила пуля. А другие солдаты и офицеры попали и под томагавки, и под костяные ножи. Во-о-о-о-о-т, – протянула фрау Яблонски задумчиво.

– А через неделю мы узнали, что Кора ждёт ребёнка. И тут то ли плакать, то ли радоваться. Всё, знаете, как-то смешалось. Я плакала целыми днями, муж уходил из дома. Старался пережить горе в одиночестве. Йере наш единственный сын. Был единственным сыном, – поправила себя фрау Улла.

– Кора жила с нами до лета, а потом надумала ехать к родителям в Берлин. Уж как мы её отговаривали. И срок уже большой, куда собралась. Но она такая упрямая была, хоть и мышка совсем. Наверное, Йере её за то и полюбил – не сдвинешь эту девчонку, коли она что удумала. Ходил за ней, как телёнок за мамкой. Вот такая любовь…

Опять помолчали. Повздыхали.

– В общем, не отговорили. Поехать-то поехала, да пропала. Через месяц нашли её, почему-то в дилижансе, с кучером вместе. Оба мёртвые, каретой их и придавило. Куда ехала – непонятно. И самое ужасное, что, видимо, от тряски роды начались, а малыш пропал. Волки, наверное, унесли.

Эмма даже не поняла, что держит себя руками за рот. Фрау Яблонски рассказывала свою историю спокойным голосом, без дрожи. Так можно рассказывать рецепт яблочного пирога, наверное. Ужас пробрал Эмму до костей. Бросить теперь хозяйку одну после всего этого она не могла. Не важно, что побудило фрау Уллу довериться девушке, которую она знала полчаса. Что-то между ними возникло, то ли доверие, то ли внутренняя схожесть. Слова были сказаны, горе повисло над обеденным столом.

– Во-о-о-о-о-о-от, – повторила хозяйка.

– Я… Мне… – заблеяла Эмма.

– Не надо, дорогая. Не надо. Ничем тут не поможешь. Каждому свой крест. Сочувствия тоже не надо, оно, знаете, только мешает. Как вуалетка: вроде и видно даму, а вроде и нет. Так что, по рукам? Остаётесь?

Эмма встала порывисто, обошла стул и обняла Яблонски со спины. У обеих в горле был комок. Фрау Улла положила свою тёплую сухую ладонь Эмме на руки.

– Ну, когда планируете заезжать?

* * *

Цеппелин привязал лодку, вышел на пристань. Там в рядок стояли извозчики: все приветственно закивали, заподнимали картузы. Взял ближайшую двуколку – двух Зеппов. У Йозефа и мерина звали так же. Коник был смирный, белой масти. Цеппелин сел рядом с извозчиком, поехали.

– Уезжаете, господин граф?

– Да, все дела доделали, наверное, завтра в Штутгарт.

– Как ваша «троечка»?

– Зимует, – Цеппелин улыбался. Всё его радовало теперь и не было плохих новостей. – Людвиг присмотрит за ней. Да и над «четвёркой» начали работать. Обдумываю вот улучшения.

– Ох, и голова вы, господин граф! – Зепп искренне восхищался великим земляком.

– Как твои девочки?

– Спасибо, господин граф, учатся. Кабы не вы, пошли бы в посудомойки, а так, глядишь, будут как ваша Эмма: на учёных людей работать. Мы хоть люди и простые, но понимаем…

Свернули на дорогу к замку.

– Останови здесь, пройдусь немного.

– Как вам угодно, господин граф, – белый Зепп смирно остановился на повороте. Цеппелин протянул извозчику щедрую плату.

– Ну, до весны, наверное?

– До весны, господин граф, – Зепп поднял картуз на прощание. – Благодарствуем за всё.

Цеппелин зашагал по аллее к дому. Гирсберг находился метрах в двухстах от сворота. Граф думал о том, как обеспечить новой машине лучшую управляемость, любовался закатом, в общем, испытывал умиротворение. Свернул к дому, прошёл через замковые ворота. Увидел, как справа из-за дома выбежала грузная женская фигура. По той тропинке через лесок ходили к младшему брату – его дом был по соседству. Немолодая женщина остановилась возле крыльца, увидев Цеппелина. Это была Софи, жена Эберхарда. Граф тяжело побежал по гравию к дому, невестка задыхалась то ли от бега, то ли от слёз: теперь Цеппелин это видел.

– Что, Софи, что?!

– Эби умер, – ответила та и зарыдала, упав на цеппелиново крыльцо.

* * *

Уже заметно смеркалось, граф уехал домой час назад, последние рабочие получили расчёт и разъехались кто куда до весны. Остались лишь механики, слесари да Дюрр. Людвиг дописал страницу, свернул чертёж в трубку и поставил в угол комнаты. Дома ждала другая работа. Он вышел из мастерских, поставил фонарь на камни, запер двери и пошёл к казармам. Там закрутил фитиль и повесил светильник на крюк, посмотрел на тёмные окна. Эммы не было, где её носит в такое время? Озадачился.

Дошёл от залива до освещённых улиц. Пока шёл, вспоминал, как Эмма его обнимала после посадки. Желудок тогда ухнул куда-то вниз, кажется, в самые сапоги. Одной трясущейся рукой он ухватился за кабину рубки, а второй принялся вяло хлопать себя по нагрудным карманам делая вид, что ищет рабочий блокнот. К Людвигу подходили люди, что-то говорили, трясли за локоть, похлопывали по спине и уходили. Дюрр как будто перестал слышать, проклятый супраренин обдал его сначала жаром, потом холодом, и так ото всего этого было Людвигу погано, что ни успешный полёт, ни заслуженные похвалы конструктора не радовали. Хотелось бежать до самой казармы, чтобы запереться ото всех в своей комнатушке. Но как бежать, если ноги ватные и холодный пот катится по спине. Причина гормонального взрыва метрах в десяти от Дюрра уже висела на шее у журналиста и что-то восторженно тарахтела. Но тут вся толпа восторженно гудела, поэтому расслышать Эмму инженеру было трудно. Так Дюрр понял, что слух вернулся. Как бороться с собой, он не знал. Любовь мешалась с раздражением: чёртова кукла, приехала на мою голову.

Город бурлил, хоть и было уже поздно. Дюрр зашёл к знакомому пекарю, тот оставлял для его хозяйки свежий хлеб, забрал булки, пошагал дворами к дому. Когда пересекал площадь, видел, что горят окна столовой: фрау Яблонски, видимо, ждала постояльца к ужину, хотя говорил ей, что работы много и он будет всё больше опаздывать, чем ужинать. Но хозяйка спокойно ответила, что привыкла ждать мужа с озера в любую погоду: лишь бы вернулся. Отпер дверь, с порога крикнул:

– Фрау Улла, я забрал ваш тыквенный хлеб!

Прошёл в столовую и опешил – чёртова кукла пила чай и радостно ему улыбалась.

* * *

Так и зажили. Через день Эмма перевезла вещи, Людвигу не оставалось ничего, как молчать и помогать. Конструктора накрывало волнами то жара, то холода, то неуёмного желания, то агрессивной злости. Он, словно волк в капкане, был готов отгрызть себе ногу, лишь бы избежать ожидания мучительной смерти. А то что мозг и сердце Дюрра умирали рядом с Эммой – это к бабке не ходи. После невыносимых первых недель Людвиг принял бой: расправил плечи, трястись перестал. Если суждено пройти ему через боль, что ж, пусть так и будет. Быстрее затянется рана. И если туман ещё периодически его накрывал, то Дюрр в такие моменты усиливал контроль, словно капитан, разглядывающий близкий берег за густым молоком, разлитым в воздухе.

Верхний этаж казарм мужики с верфи заколотили досками, чтобы чужие не шастали. Поэтому немногие работники сосредоточились теперь внизу, и всё чаще их было только двое, каждый в своём кабинетике: в одном конце коридора – Эмма в приёмной, в другом – Людвиг. Как и раньше, он чаще бывал в мастерских, вместе с механиками и слесарями что-то точил, сверлил, пытался опытным путём решить проблему отклонения от курса, дорабатывал рулевое управление, но рано или поздно с озера задувал ледяной ветер, который со свистом проникал в мастерские, начинало холодать, и Дюрр позорно сбегал в служебное помещение. Эмма заботливо брала с собой из дома бутерброды на двоих, покупала в кондитерской лавке плитку шоколада или немного марципанов, иногда – полдюжины яиц, пучок шнитта, кусок сыра, в дождливую погоду обеденная корзина пополнялась бутылкой вина и пряностями. Пока Дюрр что-то там рассчитывал, чертил, комкал и опять чертил, Эмма открывала пустующую теперь кухню, разводила огонь в печке и готовила им двоим перекус. Мелко крошила лук, жарила яичницу-мешанку, заваривала глинтвейн, раскладывала крупными кусками колбасу, сыр, разворачивала бутерброды, зажигала светильник, если было пасмурно, и шла за конструктором. Они сидели в пустой тёплой столовой рядом с плитой, смотрели то в окно, то на еду, то друг на друга, но смотрели по-разному: Дюрр украдкой, а Эмма – смело, глядя в глаза. Глупая кукла, как-то уже смиренно думал Людвиг. Разговаривали о том о сём: Эмма рассказывала о доме и большой семье, Людвиг – всё больше о дирижаблях и том, как они однажды изменят мир.

Потом каждый возвращался в свою келью: конструктор считал, чертил, комкал и снова считал, цеппелинова помощница распечатывала письма, регистрировала их в большую бухгалтерскую книгу, писала ответы и благодарности, часть корреспонденции запаковывала в новые конверты, чтобы через день или два отправить графу в Штутгарт. О смерти его брата все, конечно, знали. На следующий день после похорон Цеппелин приехал в штаб-квартиру, предупредил их, что теперь уж окончательно уезжает, но адрес тот же, задачи всем понятны, давайте плодотворно зиму отработаем, чтобы весной поставить «четвёрку» в производство. Обнялись, пожали руки. Эмма осталась в приёмной, Дюрр вышел проводить начальника на крыльцо.

– Говорят, вы сняли комнаты в одном доме?

– Верно говорят. Сняли, – Дюрр тяжело вздохнул.

– Ну, держитесь, старина. Может, оно и к лучшему. Притрётесь с ней, глядишь, и разлюбите. Может быть, она чавкает за столом, – ободряюще хлопнул Людвига по спине граф.

– Только на это и надеюсь, шеф.

– Ладно, напишите мне, как удастся что-то с управлением решить. Я подумаю, как нам уменьшить парусность: чертовски сложно с порывами бороться. Давайте, старина, не вешайте нос.

Иногда к Людвигу заходил Эккенер, Эмма узнавала об этом, когда заглядывала позвать на обед. Тогда было повеселее: Хуго был начитан, знал огромное количество баек, и скучать с ним не приходилось ни Дюрру, ни Эмме. Вечером, когда смеркалось, девушка тихонько царапалась в дверь конструктора, просовывала голову и молчаливо ждала, пока Людвиг ответит, сколько ещё нужно времени, чтобы закончить работу: полчаса, час, больше. Иногда тот извинялся и просил не ждать, тогда Эмма закрывала приёмную и по темнеющей аллее шла к дороге одна, чтобы взять пролётку. Но всё-таки это были исключения: чаще всего возвращались они домой вместе. Когда подмораживало, Эмма цеплялась Дюрру за локоть, чтобы не поскользнуться, они заходили по дороге в лавки или на почту, чтобы отправить шефу письма. Людвиг в такие моменты телом чувствовал тепло Эммы и думал: как странно, мы идём домой. Мы. Какая, наверное, была бы прекрасная жизнь, если б так было всегда. В такие моменты его не захлёстывало и не накрывало, а, наоборот, наступало такое спокойствие и умиротворение, словно он после долгого морозного дня погружался в тёплую ванну и чувствовал, как каждая клеточка тела, мозга, души расправляется от усталости и напряжения. Они приходили домой, где добрая фрау Улла ждала их с ужином, который входил в плату за комнату, садились вместе за круглый стол и рассказывали, как прошёл день.

По вторникам приходила прачка, забирала в стирку бельё и возвращала свежее. Фрау Улла где-то простудилась, поэтому постояльцы остались дома, чтобы помочь по хозяйству, а больной велели отлежаться. Стояла середина декабря, ночью температура опускалась до минус десяти. Дюрр принёс дров в хозяйскую комнату, Эмма растопила печь, укутала фрау Яблонски, принесла ей тёплого молока с мёдом, подержала руку на горячем лбу, покачала головой. Тихо вышла из комнаты, забрала в ванной плетёную корзину с грязным бельём и спустилась в кухню. С Дюрром они перешли на свойское обращение, поэтому Эмма спросила:

– Людвиг, у тебя есть что-нибудь для фрау Штайн? Она придёт после двух.

Конструктор, который засучив рукава мыл в каменной раковине посуду после обеда, стряхнул с рук пену от мыльного желе, вытер их о фартук, висевший на крюке и бросил:

– Да, было. Сейчас.

Эмма вывалила грязное бельё на пол и стала складывать его прямоугольником в сменную корзину с ручкой: одну Штайн приносила, другую забирала. В дверь постучали, Эмма вздрогнула и глянула на часы: четверть второго, для прачки ещё рано. Открыла дверь – на крыльце стояла с корзинкой наперевес фрау Штайн, которая извиняющимся голосом произнесла:

– Простите, фройляйн Эмма. Я в прошлый раз предупреждала фрау Яблонски, что приду пораньше. С ней случилось что?

– Простыла. Видимо, потому и забыла. Заходите, заходите же! – заманила Эмма рукой прачку внутрь.

Пробежала по коридору, стукнула по привычке костяшками пальцев в дюррову дверь и не дождавшись ответа открыла:

– Людвиг! Фрау Штайн пришла!

Людвиг стоял полностью голый, одной ногой в свежих подштанниках, вторую нелепо задрав над штаниной. На полу валялась кучу одежды. Оба вспыхнули, Эмма хлопнула дверью и выглянула в сумрак прихожей, крикнула:

– Минутку, фрау Штайн!

Господи, как стыдно, думала Эмма, пылая лицом и стремительно укладывая остатки белья в корзину. Перед глазами стоял Дюрр, нелепый в своей наготе и птичьей позе, при этом какой-то возбуждающий, потому что раньше так близко Эмме раздетых мужчин видеть не приходилось. Братьев она за мужчин не воспринимала, да и Вилде их наготы доставалось больше, чем Эмме. Она, конечно, знала и анатомию, и догадывалась, как там всё у них устроено, но вот так – в двух метрах от себя! Ужасно! Господи, как стыдно, опять подумала Эмма.

Дюрр невозмутимо зашёл в кухню, сложил поверх ровной стопки свои вещи, взял корзину и вышел в прихожую. Спокойно забрал у прачки свежее бельё, вручил сменную корзину, высыпал в ладонь монеты за стирку, попрощался, запер дверь, вернулся в кухню и стал домывать посуду. Эмма опешила. То есть как? Это что, ничего не было? Ну нетушки.

– Слушай, я не хотела. Извини, но ты не ответил, вот я и зашла! – как-то напористо стала тараторить девушка.

– Угу, – намыливая салатницу ответил Дюрр.

– Я не хотела! Понимаешь?!

– Угу, – талдычил тот.

– Я случайно! Я почти ничего не видела! – Эмма, кажется, уже подошла к самому плечу Дюрра и кричала ему в ухо, сгорая от стыда.

Внезапно фарфор упал в раковину, Дюрр резко развернулся, притянул мокрыми руками Эмму за плечи к себе и поцеловал. Та как-то задохнулась, затрепетала, закрутила талией туда-сюда, но Дюрр держал крепко и губ отрывать не собирался.

Когда наконец разлепились, он бросил короткое «чёртова кукла» и продолжил мыть посуду. Эмма как-то нелепо, боком-боком вышла из кухни, в полном оцепенении, словно и вправду была деревянной куклой, прошла через прихожую, открыла дверь и вышла на крыльцо. Свежий ветер с озера враз прильнул к охваченному огнём лицу, Эмма закрыла глаза, слушала пульсацию во всём теле и думала, что это собственно было. Никакого влечения к Дюрру она не испытывала, но было чувство, что если бы это был не Людвиг, то ничего бы не изменилось. Конечно, были у Эммы ухажёры, которые целовали её, но не было тогда ни этого огня внутри, ни этой пульсации, а было слюняво, как-то по-детски и ужасно хотелось рассмеяться им в лицо. Эмма подставила лицо холодному ветру, не замечая, как её продувает до костей. Новые чувства отключили мозг, а какое может быть рацио в девятнадцать лет?

Неожиданно за спиной хлопнула дверь. На крыльцо вышел одетый в куртку и картуз Дюрр:

– Чёртова кукла, иди домой, простынешь! Я поехал на верфь, поработаю там. Почту твою заберу, принесу вечером. Если с фрау Уллой что, гони какого-нибудь мальчишку за доктором, поняла?

Он был то ли злой, то ли смешливый, Эмма так и не поняла. Раньше Дюрра она таким не видела. Он обошёл её на крыльце, развернул за талию лицом к прихожей, упёрся в спину и не убрал рук, пока она не зашла в дом. Уже закрывая дверь, Эмма услышала, как он бросил своё коронное вполголоса: чёртова кукла!

Это всё было как-то странно. Чертовски странно! Эмма ругнулась про себя: вот ведь гад какой, заразил её этим чертыханием. Прошла в столовую, выглянула из окна, долго смотрела, как через площадь удаляется фигура Дюрра. Потом сполоснула на кухне холодной водой лицо, выдохнула – фу-ф! Поднялась к фрау Яблонски, та крепко спала, остывшее молоко стояло на тумбочке, трещали дрова в печке. Эмма стянула на окне занавески, чтобы дневной свет не беспокоил больную, закрыла дверь и пошла к себе в комнату. Забралась с ногами в маленькое кресло под портретом, стала прокручивать всё случившееся снова и снова. Чистое бельё так и осталось стоять в прихожей.

Дюрр бежал вниз к казарме и мастерским, счастливый, оскальзываясь то там, то сям. Перед самым своротом к служебным зданиям опять залетел под кобылу Гретхен, как и пять месяцев назад, снова получил в спину сотню проклятий, но теперь лишь белозубо хохотал в ответ и кричал уже откуда-то снизу – прости, Гретхен!

Чёртов дурак, не иначе.

* * *

Перед Рождеством пришло письмо в плотном кремовом конверте на бумаге с водяными знаками, вензелями и красивой печатью – рейхсканцлер фон Бюлов выражал диспозицию выделить ещё пятьдесят тысяч марок на новый промышленный образец дирижабля. Вместе с доходами от специальной лотереи, которая была утверждена государством в начале месяца, можно сказать, что деньги потекли в производство рекой. Пользуясь случаем, Эмма вместе с письмом рейхсканцлера переслала начальнику аккуратный газетный квадратик с рекламой пишущих машин и крохотную записочку от себя. Она надеялась, пока на верфи тихо и относительно мало народу, научиться машинописи и с весны перейти на машинный документооборот. То-то будет здорово – напечатать домой письмо! Через несколько дней казначей Цеппелина принёс на верфь жалования за неделю, также выдал небольшие премиальные к Рождеству и добавил Эмме деньги на печатную машину. Та чуть не вприпрыжку вернулась за своё бюро, чтобы написать заявку во франкфуртское отделение производителя.

С Дюрром нелепое происшествие больше не обсуждали. Теперь он лишь иногда в шутку называл её чёртовой куклой. Эмма надувалась не хуже дирижабля, но уже минут через пять-десять забывала, что хотела пообижаться подольше, и вела себя как обычно. После нового года «ремингтон» доставили в штаб-квартиру, и теперь Эмма самозабвенно колотила по клавишам, обдирая пальцы. Пару раз Дюрр заканчивал работу раньше неё, заглядывал в приёмную и, облокотившись на косяк, любовался, как она не замечает ничего, молотит по маленьким чёрным кнопкам и смотрит на россыпь букв на листе.

– Пойдём домой, чёртова кукла, – бросал он через порог. Эмма надувала губы, вскакивала от рабочего стола и пока надевала перед крохотным зеркалом шляпку, крепила её булавкой к волосам, принимала от Дюрра пальто, снова забывала и про чёртову куклу, и про смешного голого Людвига, а лишь цеплялась крепче за его руку и тарахтела без умолку всю дорогу до самого дома.

Однажды в воскресенье пошёл такой пушистый снег, который падал крупными хлопьями непривычно медленно, что в столовой за обедом все трое вдруг замолчали и уставились в окна завороженные. Мудрая фрау Улла расколдовалась первой и тихонько заметила:

– Не прогуляться ли вам? Вы много работаете, а на улице вон какая красота. И, если не затруднит, заберите у мясника вырезку.

Она, как и Цеппелин, замечала, что между жильцами есть какое-то притяжение, и со стороны Людвига тянет, конечно, сильнее. Яблонски жалела «бедного мальчика», терзаемого безответными чувствами, но в чужую жизнь не лезла. Лишь думала, надо же, как не повезло ему: жить в метре от объекта любви и не иметь никакой взаимности. После декабрьской простуды ей показалось, что между этими двоими что-то изменилось, но она списала всё на обычные притирки – они чаще стали видеться в житейской обстановке, вот Людвиг и перестал дёргаться.

Молодёжь оделась и пошла по длинному маршруту: через весь город к замковому мосту, оттуда – до монастыря Хофен и потом обратно. Их облепило снегом, отпечатки обуви тонули в пышной пене тротуара. Мимо проплывали такие же белые фигуры, одинокие или парные. Белые коляски и белые извозчики двигались мимо медленно, словно заколдованные. Белые кони под белыми попонами прядали белыми ушами. И Эмма, что странно, и Людвиг, что привычно, вдруг оба замолчали и шли через снег степенно, по-королевски, словно получая благословение свыше. Удивительная погода не тронула город ни единым дуновением с озера, и Фридрихсхафен вдруг превратился в сказочное место: тишина, пустота и безмерное счастье. Дюрра захлёстывало изнутри, как будто они шли с венчания, и привычный прагматизм не принимать желаемое за действительное был похоронен под густым снегопадом. Они так и дошли в полной тишине до лавки мясника, и, удивительным образом не растеряв зимней магии в царстве смерти, пошли так же молча до дома. Возле крыльца замерли как-то нелепо. Дюрр снял перчатку и стал стряхивать с Эммы снег: с шляпки, плеч, рук, груди, спины. Она закрыла глаза и чувствовала, как внутри трепещет что-то новое, непривычное. Когда открыла, прозрачные голубые глаза Людвига смотрели так близко, что она испугалась и снова зажмурилась. Но Дюрр её не поцеловал и не обозвал чёртовой куклой. Он наклонился так близко, что чувствовал, как волосы Эммы щекочут ему губы, и прошептал:

– Я люблю тебя.

Эмма так и осталась стоять зажмурившись, прижав к пальто свиную вырезку. Лишь когда услышала, что Дюрр постукивает себя по одежде, сметая снег, она открыла глаза, вспомнила, что надо выдохнуть, – выдохнула и зашла в дом.

Людвиг тоже выдохнул, достал портсигар и закурил.

LZ 3 выводят из ангара

© app.tt.se

«Тройка» впервые поднимается в воздух

© gutenberg.org

Летит!

© wikimedia.org

Майна помалу!

© picryl.com

Финиш LZ 3

© Wolfgang Wiggers by flickr.com

«Тройка» возвращается в ангар

© alternathistory.com

Теодор Кобер, друг графа и первый капитан его дирижабля

© alchetron.com

Майор Ганс Гросс

© wikimedia.org

Телеграмма в «Берлинской биржевой газете», 10 октября 1906 года, № 474

© zefys.staatsbibliothek-berlin.de

«Граф Цеппелин сегодня после обеда на своем воздушном шаре при прекрасной погоде совершил воздушную поездку и после штатно прошедшего полёта счастливый вернулся обратно в ангар. Подъём был удачным. Король и королева присутствовали при его приземлении».

Заметка «Успешный взлёт Цеппелинов» в утреннем выпуске «Берлинской народной газеты», 10 октября 1906 года, № 474

© zefys.staatsbibliothek-berlin.de

Статья на полполосы (с картинками!) «Путешествие по воздушному пути позволило графу Фердинанду фон Цеппелину решить загадочную проблему», вышедшая в американском «Регистре Сандаски» 4 декабря 1906 года

© newspaperarchive.com

Джеронимо и его бойцы. Апачские войны, 1886 год

© wikimedia.org

Эберхард Мориц Адольф Альберт граф фон Цеппелин, младший брат Фердинанда. Историк, краевед, банкир, отельер, писатель, посол Королевства Вюртемберг

© wikimedia.org

Его жена, София, урождённая баронесса фон Вольф-Стомерси, внучка Якова Потёмкина, командира Семёновского полка, героя Наполеоновских войн. Старшая кузина Изабеллы фон Цеппелин

© geni.com

Реклама пишущей машины «Ремингтон № 7»

© alamy.de

Замковый мост в Фридрихсхафене

© oldthing.de

Бывший бенедиктинский монастырь Хофен, позднее переданный с одноимённой деревней в состав Вюртемберга, с 1824 года – летняя королевская резиденция Дома Вюртембергов

© oldthing.de

Оживить Людвига Дюрра

© noodlemagazine.com

Глава 6. Время расцвета

Плотный шум висел над верфью: пилы звенели, стучали топоры, бряцали цепи и глухо перекатывались брёвна. Какофония то там, то сям перемежалась командами старших: подавай! спускай помалу! левее держи! Цеппелин шагал к стройке – новому плавучему залу для дирижаблей. Он вернулся на Боденское озеро к Пасхе, в конце марта. За две апрельские недели на выделенные рейхсканцлером деньги приготовили чертежи и вбили сваи под будущий ангар. В мае работа кипела, а погода благоволила. Сегодня в полдень у Цеппелина была назначена встреча с Теодором Кобером, который вновь будет сотрудничать с графом, но нанят он теперь был не им, а Рейхом – в качестве инженера-испытателя. Правительство оказывало поддержку проекту Цеппелина не только прямыми денежными траншами, но и финансируя работы Кобера. Старые приятели были рады возможности трудиться вместе и вопросы решали с полуслова, влёт.

Теодор стоял возле верфи и смотрел на стройку, приставив ладонь к козырьку фуражки, чтобы солнце не слепило. Обернулся на скрип гальки под ногами Цеппелина:

– Здравствуй, Фердинанд. Хорошо идёте! Когда планируешь закончить?

– Надо бы до ветров успеть, край сентябрь, – граф пожал приятелю руку. – Чертовски рад тебе, старина. Ну, пойдём в мой закуток, обсудим.

Беседуя дошли до казарм. Даже с улицы был слышен глухой треск эмминного «ремингтона». Помощница подняла от бумаг голову на вошедших, заулыбалась и встала из-за стола в приветствии.

– Добрый день, господа. Чаю, шеф?

Цеппелин приветливо помахал гостю рукой в направлении кабинета, впуская его по-свойски, и оглянулся на Эмму:

– Пожалуйста. Срочное есть?

– Телефонировал господин Хергезель из Международной авиационной комиссии. Просил передать, что он созрел. Я ничего не поняла, а вы?

– Ох, Эмма, это отличные новости! Тащите чай!

И зашёл к себе, расстегивая на ходу сюртук.

Эмма схватила со столика маленький поднос и понеслась со всех ног на кухню на другом конце коридора.

– Лотта, пожалуйста, чаю графу, как он любит! На двоих! Там Кобер пришёл!

Пышная низенькая Шарлотта, вытирая руки о фартук, осадила:

– Не абы какой гость, уймись. Ты чего прыгаешь, как коза?

Взяла у подруги поднос и начала сервировать: достала из буфета фарфоровые пары, блюдце для лимона, крохотный молочник. Постелила салфетку, поставила сахарницу с щипцами, разложила серебряные ложки и в центр водрузила фарфоровый же чайник со свежей заваркой внутри. Рядом поставила на тонконогой подставке ситечко для чая с крохотной ручкой.

– Лотти, можно я вечером зайду?

– Заходи, поскакушка. Давай уноси, только не расплещи, а то я тебя знаю.

Эмма взяла за ручки поднос и лебедем выплыла из кухни в коридор. Когда зашла в кабинет Цеппелина, увидела, что граф и Кобер склонились над рулоном с чертежами и карандашами тыкали в разные точки плана:

– Нужно установить станцию управления здесь, на переднем крае нижнего плавника, видишь?

– Тогда между станциями десятки метров: надо либо форму плавника менять, либо привязываться к промежуточному кольцу.

Оба замолчали, глядя в линии. Эмма поставила на приставной столик поднос с чаем и обернулась к шефу:

– Разлить или оставить?

Не оглядываясь на помощницу Цеппелин угукнул, что никак не разъяснило Эмме задачу. Она потопталась ещё секунд десять возле столика и деликатно вышла за дверь: начальник у неё хоть и граф, но оказывать посетителям внимание умел, тем более, как верно заметила Лотта, не абы какой гость пришёл. Эмма снова вернулась к своим документам, пробежала глазами сначала по строке рукописного текста, лежавшего слева от машинки, затем по ряду печатных букв и замолотила по блестящим металлическим кнопкам, полностью погрузившись в работу. Изредка она ставила красным карандашом на полях метки: галочку, восклицательный знак или вопрос. Тихо шуршали перелистываемые листы, тихонько звякал колокольчик каретки, звонко молотили буквенные клавиши и глухо вздрагивал всем телом пробел. Положив в пачку последний напечатанный лист, Эмма достала из тумбы коричневую папку из манильского картона, аккуратно выровняла все листы и уложила готовую стопку внутрь, прихватив документ верёвочными вязочками. Окунула перо в чугунную чернильницу и каллиграфическим, ещё детским почерком вывела на титуле папки «Важность метеорологических изысканий».

Спустя час, когда Кобер ушёл, Эмма занесла графу напечатанные документы. Цеппелин сворачивал чертежи в рулон и насвистывал какую-то невообразимую песенку. Отложил рулон, взял папку и похлопал по ней ладонью.

– Отлично, это очень важный материал. Подумаем, как можно приручить ветер.

– Господин граф, еще будут какие-то поручения?

– Да, я буду телефонировать Хергезелю, попросите сотрудников в ближайшие полчаса не беспокоить меня. Разговор крайне важный, быть может, – Цеппелин хитро улыбнулся и сделал таинственное лицо, – отправимся на наших птичках куда похолоднее.

И подмигнул. Эмма собрала пустую посуду (как и думала, граф разлил чай сам), вышла в свою келью и прикрыла дверь. Телефон был установлен в кабинете Цеппелина, и она слышала, как тот громким голосом обращается в рожок с просьбой соединить его в Берлине с Международной комиссией по научной авиации.

Вечером после работы Эмма поднялась на второй этаж казарм и поцарапалась подруге в дверь. Лотта уже была в комнате, дверь распахнула широко, повелительно, на что Эмма заскочила внутрь и по-свойски уселась на гостевой стул. Сама Лотта примостилась на маленькой обувной табуретке, что стояла возле комода, и вопросительно вздёрнула брови – обходилась она обычно без лишних слов даже с близкими людьми.

– Слушай, мне совет твой нужен, – девушка огладила складки платья и сжала колени руками. – Все уже перебрались после зимы обратно сюда, а фрау Яблонски просит меня не уезжать. Хотя, если честно, я и сама хотела бы там остаться. Но мне кажется, это не слишком удобно, да и дороговато для меня. Что скажешь?

Лотта была ненамного старше Эммы, но в плане жизненного опыта могла дать фору не только помощнице графа, но, вполне вероятно, и ему самому.

– Из-за Дюрра? – проницательно сощурила глаза повариха и впилась взглядом в подругу.

– Что?! Нет, конечно. То когда было. Ты же знаешь, что он удрал обратно, как только подвернулась возможность. Это, конечно, всё было очень странно, и я, правда-правда, ничего к нему не чувствую. Но остаться в Фридрихсхафене я хочу, наверное, больше из-за самой фрау Уллы. Как её бросить после всего, что она рассказала?..

Лотта встала с табуреточки, открыла верхний ящик комода и достала потёртый табачный кисет с вышивкой. Вытряхнула на кровать содержимое: черные глянцевые бобы, похожие на большие жемчужины, и две свернутые трубочкой бумажки. Те оказались свежими, ещё хрустящими, банкнотами в 10 марок. Лотта расправила их и протянула деньги Эмме:

– Значит, так. До твоего двадцатилетия ещё месяц, но будем считать, что это вроде как тебе на день рождения, поняла? Заплати фрау Яблонски, она заслуживает хороших постояльцев. Может так и лучше будет, и Дюрр успокоится, и ты будешь под присмотром, потому что как ни крути, тут верфь, нечего отираться молодой девчонке по вечерам.

– Подожди, но ты же тоже не старуха! – Эмма держала купюры словно хрупкие крылья бабочки, двумя пальцами, боясь помять.

– Уж я-то за себя постоять всегда смогу, – Лотта хмыкнула и упёрла руки в бока, расширившись ещё больше.

– Ох, Лотти, спасибо тебе большое! Я так тебе обязана.

Эмма соскочила со стула и, смешно согнувшись, обняла подругу.

– Ну ладно, будет. Пошли в кухню, я там улиток напекла. Беги ставь чайник, я только вот, – махнула на бобы, – уберу.

Бывшая соседка аккуратно сложила подарок в поясной карман и вприпрыжку побежала вниз. Лотта тяжело вздохнула, села на кровать и стала собирать в кисет бобы. Деньги она посылала матери и сёстрам, но отказать Эмме не смогла бы: вся-то она воздушная, лёгкая, никогда такой Шарлотте не стать, потому что обязательства перед семьёй держали её поближе к земле. Может быть, потому и не выросла она такой же стройной и высокой, как Эмма, оттого что рождённый ползать летать не должен… Лотта ещё раз вздохнула, завязала тесёмки на кисете, бросила его в ящик комода и вышла из комнаты, не заперев дверь – ничего ценного теперь там не осталось.

* * *

В августе зарядили дожди: иногда нудные, серые и мелкие, а иногда ливневые, крупные и громкие, с грозами и ветрами. От постоянной влажности бельё неприятно липло к телу, волосы на шее скручивались кудряшками от пота, Эмма изнемогала и мечтала о том, чтобы удрать из кабинетика, надеть купальный костюм и броситься в озеро, словно русалка, смыть с себя эту тяжесть плотного тёплого воздуха, разлитого в атмосфере. И хоть она знала, что ничуть это не поможет, но хотеть не переставала. Цеппелин снял номер в привокзальном отеле в Фридрихсхафене и часто работал прямо в городе, приезжая на верфь по воде, на своей моторной лодке. Когда он нагрянет, было неизвестно, оттого Эмма пребывала в мучительном ожидании начальника – и удрать нельзя, и работать невозможно.

Сегодня было много почты, оттого помощница взяла себя в руки, вытащила узкий бумажный нож и стала вскрывать конверты, чтобы прочесть и зарегистрировать письма, а потом разложить их по стопкам для графа, когда тот появится в Манцеле. Первое письмо было из Берлина, от принца Генриха. Заядлый лоцман и автомобилист, он живо интересовался работами Цеппелина и поддерживал его начинания. Сейчас он писал о том, что дирижабль имеет все шансы стать новом типом исследовательского корабля и особо интересноиспользовать летающую машину на полярных территориях, в частности в Арктике.

Следующие несколько бумаг были от простых немцев, которые поддерживали графа добрым словом. Из Эльбинга пришло сообщение с верфи, где по заказу Цеппелина строили винтовой пароход, который граф планировал использовать здесь, на озере, в качестве научного метеорологического судна. Ещё пришло коротенькое письмо от Майбаха по поводу двигателей и длинное от Густава Круппа фон Болена и Гальбаха. Тот писал что-то о стали, Эмма пробежалась по бумагам наискосок и записала в регистрационную книгу просто: Эссен, акционерное общество Фридриха Круппа, о поставках.

Последнее письмо было издалека, с самого Северного моря, из Вильгельмсхафена. Некто Георг Хакер просил графа рассмотреть его для работы в качестве геодезиста. Несколько дней назад по поручению Цеппелина Эмма разместила рекламу в популярных газетах о том, что на верфь требуются подходящие люди для различных экспериментов с дирижаблем. И вот первый отклик, судя по опыту писавшего явно не бесплодный. Эмма быстро внесла и это письмо в книгу входящей документации, сложила все бумаги в портфельчик, надела шляпу, цапнула зонт и побежала вон из приёмной, чтобы поймать пролётку и увезти графу почту в город. Уже на крыльце она лоб в лоб столкнулась с Людвигом, который после зимней истории старательно её избегал, но не потому, что испытывал стыд, а оттого, что боль хоть и притупилась, но никуда не ушла. Эмма на чувства не ответила, зачем бередить рану. Работа есть работа. Он был вежлив и только. Эмма схватила Дюрра за локоть:

– Людвиг, ты будешь у себя? Я уезжаю в город, если мы с шефом разминёмся, пожалуйста, скажи, что я вернусь назад, если не найду его в отеле. Хорошо?

Людвиг коротко кивнул, молча зашёл в коридор. Эмма распахнула зонт и пошла по склону вверх, оскальзываясь на гравийной дорожке, раскисшей до грязи.

* * *

Шестого сентября 1907 года, в пятничный полдень, Эмма вышла из гостиничного номера, где базировался граф, и спустилась по лестнице в холл. Там её ждал человек средних лет, в флотской форме, с лихо закрученными усами и ярко-голубыми глазами.

– Господин Хакер, он сейчас спустится.

И правда, позади помощницы затопали ноги и в лобби зашёл сам Цеппелин, протягивая руку для приветствия новому сотруднику.

– Друг мой, я рад, что вы так быстро приехали! Граф фон Цеппелин, это моя помощница, фройляйн Эмма Остерман. Прошу вас без стеснений обращаться к нам, если будет рабочая или бытовая необходимость.

Тут он обернулся к Эмме:

– Мы на лодке в Манцель, вы с нами?

– Спасибо, шеф, я ещё на телеграф забегу, не ждите.

Граф коротко кивнул, и мужчины пошли к выходу. До Эммы доносились слова Цеппелина о том, что поднять корабль планируется через две недели, и Хакеру нужно за столь малый срок вникнуть в суть не только управления воздушным судном, но и аспекты дирижаблестроения. Привычный к суете портье даже головы не повернул, продолжая заполнять книгу посетителей. Эмма покачалась на каблуках, собираясь с мыслями (зайти к господину Уланду и передать распоряжение графа насчёт жалования для Хакера) и тоже заспешила – на вокзальный телеграф, отбить телеграмму для Якова. Про вчерашний день рождения брата она бессовестно забыла, и теперь у Эммы на душе скребли кошки. В круговороте дней, когда все как сумасшедшие готовились и к третьему полёту «тройки», и к завершению строительства нового ангара, и к приезду новых людей на верфь, казалось бы, совесть должна притихнуть и принять факты во внимание. Но брат, в отличие от остальной семьи, был Эмме особенно дорог, и если отцу и Вилде она писала всё реже, то связь с Яковом старалась уберечь. Как оказалось, стараний было недостаточно. Теперь Эмма, словно год назад в Шторкове, стояла в очереди к телеграфному окошку, и думала: надо же, тогда я писала графу в Фридрихсхафен, а теперь я из этого самого города, работая у того самого Цеппелина пишу домой. Как будто события зазеркалились или змея укусила себя за хвост. Эмме почему-то было невыносимо грустно, хотя работа её безусловно захватила и несла, несла, несла. А ещё я сто лет не читала «Хроники», вдруг поняла Эмма и загрустила ещё больше.

Погода на озере наконец наладилась. Обманчиво летняя, прозрачная синева небес сливалась вдалеке со свинцом воды, лениво шуршали галькой волны, ветер едва шевелил листья деревьев и даже все облака растаяли, сохраняя палитру дня яркой и сочной. Эмма шла к дому казначея, господина Уланда, и всё никак не могла отогнать философские мысли о том, как раньше её пугало новое, как она боялась заблудиться на этих улицах, а теперь вот идёт не задумываясь, потому что знает тут каждый угол и каждую лавку. Сейчас ей не хотелось возвращаться в свой маленький рабочий кабинетик в бывших казармах, а почему-то мнилось, как она передаст распоряжение Цеппелина, вернется домой и нырнёт в свою комнату на втором этаже, дождётся из школы брата, а потом они займут подоконник и будут секретничать до грозных окриков Вилды, зовущих детей на ужин. Но дом был далеко на востоке, и ужасная плаксивость напала на Эмму так резко, что она свернула с тротуара, уселась на лавку и совсем некрасиво стала сморкаться в платок, вытирая его сухими углами мокрые глаза.

Спустя час Эмма продолжила рыдать в доме, пусть и временном, в объятиях фрау Уллы. Та гладила её по пшеничным волосам, по спине, и девушка постепенно затихала, опустошённая внезапной жалостью к себе. Хозяйка ещё немного покачала её, прижимая, а потом спросила:

– Может, чайку?

– Давайте, – некрасиво шмыгая носом, ответила зарёванная Эмма. – Мне, правда, надо вернуться на работу. Там новенький приехал, я наверняка нужна буду графу. Ну там, чай принести или ещё что.

Эмма опять шмыгнула. Яблонски развернулась у плиты и посмотрела на постоялицу.

– Ой, да он и не вспомнит про тебя. Будет показывать ему верфь, да полезут на корабль. Ты как будто сама не знаешь. Приходи в себя, поедешь позже.

– Простите, фрау Улла. Не знаю, что на меня накатило. Вроде бы всё хорошо, но что-то пробило.

Ульрике сполоснула заварник в ожидании кипятка и поставила на стол две чашки.

– Ты просто устала, девочка. Даже любимая работа отнимает силы, их надо восстанавливать. Попробуй взять у графа на завтра отгул, побудешь со мной, сходим вместе к Отто на могилу, а в воскресенье на службу. Да и просто выспишься.

Она по-матерински снова погладила Эмму по плечу.

– Ничего, милая, это пройдёт.

Чайник запыхтел паром и хозяйке пришлось отвернуться, чтобы снять его с плиты.

* * *

Далеко на северо-востоке, в Шторкове, наконец наступило бабье лето. Октябрь на мягких лапах зашёл в город, сделал небесную лазурь акварельно-ясной, устроил на местном озерце нашествие серых журавлей, стремившихся откуда-то из Скандинавии на юг. Младшие Остерманы бегали после школы смотреть на грациозных птиц, которые огромными стаями, словно цыгане, пугали и манили одновременно. Над Шторковом там и сям слышалось курлыканье, и прохожие не сговариваясь задирали головы вверх, провожая гостей долгим взглядом.

Письма от Эммы приходили всё реже, и Уве глотал газетные новости о Цеппелине как свежий воздух: значит, всё хорошо, работы много, она справляется, поэтому и времени нет. Прочитанные газеты уносил к себе в берлогу Яков, там он вырезал заметки о дирижабле и вклеивал в специально купленный для этих целей альбом – собирал коллекцию статей о том, к чему сестра имеет непосредственное отношение. Зимой Яков сменил дислокацию и перебрался в бывшую девичью комнату. Сначала родители предложили разменять помещение Вилде – комната Эммы просторнее, но няня не захотела менять привычную каморку на новое жильё. Яков закрылся, стал молчаливым (хотя куда уж молчаливее) и всерьёз задумывался о том, чтобы после школы поступить в семинарию или теологический университет, благо по империи их было раскидано немало.

Утром за завтраком Уве привычно развернул газету. Два дня подряд в «Берлинской ежедневной газете» публиковали телеграммы из Фридрихсхафена об очередных запусках дирижабля. Короткие сообщения в шесть-восемь строчек успокаивали его, помогали держать лицо. Сегодня же обнаружилась приятность – прямо на первой полосе «Берлинской фондовой биржи» Уве обнаружил большую заметку в половину колонки. Он пробежался сначала глазами сам, чтобы убедиться, что тревожных новостей нет, а потом вслух зачитал домашним:

– Эй, смотрите-ка! С успешным пятым рейсом дирижабля Цеппелина, о котором уже кратко сообщалось, первая серия восхождений графа завершилась. Полученные знания будут немедленно использованы для внесения некоторых улучшений в систему. Пять предпринятых восхождений, как нам телеграфируют из Фридрихсхафена, по существу подтвердили следующее: устойчивость дирижабля превосходна благодаря почти горизонтальному оперению. Боковых рулей хватило, чтобы заставить прогулочный корабль выполнять все операции. Они также с большим успехом использовались при порывистом ветре. Чтобы они стали эффективнее, необходимо их немного увеличить.

Руль управления высотой имел особую важность. С его помощью можно поднять дирижабль на любую желаемую высоту, не расходуя газа. Например, на пятом рейсе корабль был вынужден подняться с тридцати метров до трёхсот, а затем таким же образом опустился обратно. Наибольшая продолжительность плавания дирижабля в этом последнем подъеме составляла восемь с половиной часов, но, по мнению всех экспертов, дирижабль вполне мог оставаться в воздухе в два раза дольше, если учесть имеющиеся запасы горючего и балласта. Подъём и снижение дирижабля производились самым простым способом; без избавления от балласта он поднимался на кулисах и опускался таким же образом.

Несомненно, если необходимые изменения будут выполнены, дирижабль можно без труда спустить на землю. Собственная скорость дирижабля определялась различными методами. Все эксперты согласились с тем, что корабль может двигаться со скоростью пятьдесят километров в час с обоими двигателями и тридцать пять километров в час с одним двигателем. Эксперименты графа Цеппелина с уверенностью показали, что теперь существует дирижабль, который действительно доминирует в атмосфере.

Уве положил газету и бодро хлопнул по ней ладонью:

– Восемь с половиной часов в воздухе! Это рекорд!

– И наша Эмма там, – не слишком бодрым голосом заметил Яков, – может быть, даже поднималась вместе с командой…

– Не думаю, – вскинулась на воспитанника Вилда. – Цеппелин не глуп, чтобы брать в тестовый полёт свою помощницу. Я люблю Эмму всем сердцем, но это небезопасно. Пусть уж подождёт на земле.

Яков опустил глаза в стол:

– Она уехала отсюда, чтобы не сидеть на земле. Думаю, мы о её полёте никогда не узнаем или узнаем слишком поздно.

– Звучит несколько тревожно, ты не находишь? – Уве нахмурился.

– Я о том, что она поставит нас перед фактом. Переживать бесполезно. Анна, спасибо за завтрак! – Крикнул он в кухню и встал из-за стола.

– Ладно, пап, я пойду собираться.

Уве и Вилда переглянулись беспокойными взглядами и каждый вернулся к своему занятию: отец семейства развернул газету, няня шикнула на близнецов. Лизе за столом традиционно отсутствовала.

* * *

Это был несомненный успех. В ночь на 30 сентября «тройка» прошла триста километров в виде большой буквы «О» по маршруту Фридрихсхафен – Равенсбург – Линдау – Брегенц – Романсхорн – Фридрихсхафен. Команде удалось подняться на максимальную высоту восемьсот метров и поставить рекорд с восьмичасовым пребыванием в воздухе. Из-за неравномерного прогрева земли и воды корабль покачивало, он то спускался, то поднимался, но рули направления и высоты справлялись с задачей, и в семь утра дирижабль вернулся в Манцель. От Имперского флота наблюдателем был капитан фрегата Мишке, который оказался давним знакомым Хакера. Из Гамбурга приехал Эккенер и был совершенно восхищён новыми возможностями корабля. Дюрр весь полёт был сосредоточен на маневрировании, замерах и отметках. Цеппелин был сдержанно спокоен, он понимал, что этот рейс успешен и обсуждал с Кобером перспективы более мощного дирижабля. Уже первого октября военные вынесли вердикт, что готовы выкупить аппарат, поэтому «тройку» оперативно законсервировали на зиму в новом плавучем ангаре, а ещё через пару дней граф начал ковать железо. Эмма отправила в столицу заявку Цеппелина на финансирование нового аппарата, более мощного и быстрого, и уже в конце года пришло уведомление, что Рейхстаг включил в бюджет 1908 года два миллиона марок на новый «цеппелин».

Подарок Лотты

© newcoin.ru

Профессор, метеоролог Хуго Хергезель (справа)

© zeppelin-museum.de

Кабинет Цеппелина в отеле

© alamy.de

Иоганн Георг Хакер, моряк, геодезист, капитан дирижаблей фон Цеппелина

© zeppelin-museum.de

Хелла (Хелена Амалия) фон Цеппелин с отцом, 26 сентября 1907 года

© zeppelinhistory.com

Заметка о рекордном восьмичасовом полёте LZ 3

«Берлинская фондовая биржа» № 461, 2 октября 1907 года

© zefys.staatsbibliothek-berlin.de

Глава 7. Пике

На зиму «тройку» пришвартовали в новом плавучем эллинге и всё шло своим чередом. Дождь всё чаще сменялся снегом и к седьмому декабря знатно подморозило. Стоял субботний вечер, Эмма сидела в столовой фрау Яблонски и читала «Хроники».

– Так у меня голова сильно болит, Эмхен, пойду пораньше спать.

Красивое лицо фрау Уллы перекосило от боли. Она вытащила из аптечного ящика на кухне порошок, развела его водой и выпила залпом, словно спирт. Эмма выскочила из-за стола:

– Может, за доктором послать?

Улла беспечно махнула рукой.

– Погода, видишь. На мороз, видать. Пойду, девочка, а ты читай, сколько хочешь. Сходишь завтра со мной к Отто?

– Конечно. Отдыхайте, – Эмма беспокойно проводила взглядом хозяйку, тяжёлым шагом поднимавшуюся наверх, повернулась к окнам. Там чернела ясная ночь и от стёкол заметно тянуло холодом. Эмма подбросила в изразцовый камин ещё два полена, вернула на место чугунный экран. Потом взяла со стола книгу, пересела в кресло и поджала по привычке под себя ноги.

Проснулась она от воя ветра. Как заснула, не помнила. Книга скособочилась на коленях, шея занемела. За окном металась пурга. Эмма выбралась из кресла, подошла к барометру на косяке: давление резко упало. Значит, на озере сейчас штормит, но не зги не видно, сколько не вглядывайся. Эмма прикрутила фитилёк лампы и отправилась в спальню.

Утро пришло серым туманом, снег не останавливался, и хоть на улице потеплело, выходить туда не хотелось. Яблонски готовила завтрак, когда Эмма спустилась из своей комнаты.

– Как вы себя чувствуете, фрау Улла?

– Ничего, полегче. Смотри, на улице что творится. Шторм…

Эмма посмотрела в окно, где серая вода переплелась с серым небом, а белые нити снега сшивали оба полотна поближе друг к другу.

– Ага, ночью началось. Я задремала и проснулась от того, что там аж выло.

– Узлов пятнадцать, думаю.

Капитанская вдова привычно мерила силу ветра по-морскому, как муж научил.

После завтрака, как и планировали, укутались и пошли сначала на службу, а потом на могилу к Отто Яблонски. Ветер хлестал по щекам, ноги оскальзывались в мокрой каше и снег коркой налипал на одежде. Фрау Улла положила мужу яблоко, размела снег на свежих хризантемах и поёжилась.

– Пойдём домой, он не обидится, что недолго.

Волны хлестали о берег так, словно хотели оторвать кусок суши и утащить на дно. Как-то там, в заливе, думала Эмма.

В заливе было плохо. Стены эллинга било крепким юго-западным ветром, выдавливая доски и пробираясь в щели. Волна поднялась до метра ещё до обеда и было понятно, что к вечеру ситуация только ухудшится. Просветов на небе было не видно, оставшиеся рабочие крепили кто что мог, забивали наспех верхние оконные рамы крест-накрест, потому что заслонки неприятно поскрипывали и могли вылететь. «Тройка» была закреплена к потолку на лонжеронах, но брызги легко доставали до кабин. Чем теплее становилось на улице, тем гуще была озёрная серость, тем плотнее ложился между небом и землёй снег, тем сильнее бились порывы в стены ангара. После обеда началось светопреставление. Уже часам к четырём видимость стала нулевой, только маленькие огоньки метались в руках у рабочих. Теодор Кобер в мокром бушлате вышел из казарм и пригибаясь, потому что снегом заметало глаза, зашагал к мосткам. Навстречу бежали Людвиг и Хакер:

– Двигатели заливает!

Ветер уносил слова моментально, но Кобер понял. Прокричал:

– Снять успеем?

Хакер так сильно замотал головой, что чуть фуражку не потерял.

– Закрываем брезентом в два слоя!

Подошли друг к другу и встали в кружок, словно воробушки.

– Людвиг, какие шансы?

– Ветер крепчает, думаю, ночь будет тяжёлой. Если вода выбьет подпорки внизу, а ветром выдавит окна, то корабль раскачает на тросах.

– Что думаете?

Людвиг скривился, как от боли:

– Не удержится. Будем усиливать подвесы и молиться.

– Георг, позвоните Эмме в город. Пусть отобьёт запрос в обсерваторию Сентис, какой прогноз на ближайшие сутки? Предупредите, чтобы дождалась ответа и телефонировала. И надо в Штутгарт сообщить графу.

– Хорошо, Теодор. Вам бы обсохнуть чуток.

– Утром обсохнем, дружище. Надо «тройку» спасти.

Георг побежал в контору, а инженеры спустились к ангару.

К ночи волны доходили до трёх метров. Набирая скорость от швейцарского берега, они налетали на эллинг, с силой круша стены. Всех людей вывели в казармы час назад, потому что потерять корабль страшно, но погубить человека страшнее. Снег валил, не переставая и, если ангар начнёт рушится, важно, чтобы никто не попал под завалы. Они сделали, что должны, и кроме ожидания им ничего не оставалось. Эмма просидела на телеграфе почти до ужина и телефонировала в кабинет Цеппелина сильно затемно, хотя светло восьмого декабря так и не стало.

– Господин Кобер! Давление растёт, на завтра прогнозируют небольшое понижение температуры и сохранение ветра!

Чёрная трубка с никелированными вставками пищала сквозь помехи, и все в комнате обратились к большому настенному телефонному аппарату, висевшему над узкой консолью, сплошь заставленной книгами.

– Спасибо, Эмма! Если снег не перестанет, оставайтесь дома.

– Спасибо! – пропищала трубка и дала отбой.

Теодор обвёл взглядом присутствующих. В кабинете набилось человек пятнадцать, все ждали решения.

– Кто сможет, спать. Кто не сможет, ждите в кухне. Надо поесть и согреться. Распечатывайте наверху комнаты, больше мы ничего сделать не можем, – Кобер устало откинулся в цеппелиновом кресле. Такелажники, механики, бригадиры молча потянулись к выходу.

Снег шёл всю ночь и к утру намело сугробы по середину бедра. Ветер расколотил верхние окна эллинга и размотал «тройку» на подвесах так, что та обрушила хвост в воду и теперь висела беспомощно, словно сломанная марионетка. Внутри ангара громоздились снежные шапки и серый утренний свет окрашивал разорванную там и сям ткань дирижабля как свежие раны.

Пробраться к ангару было невозможно, мостки смыло волнами и выбравшиеся из казарм цеховые смотрели, как на пайолы ангара вымывает размотанные канаты и куски брезента. Что творилось внутри, людям было страшно представить. Кое-как пробрались к сараю с инструментами, достали лопаты и стали расчищать дороги ко всем постройкам. Работали молча и зло: только удалось выйти к какому-то заметному успеху и вот опять всю команду отбросило назад. Утром оборвало телефонные провода и аппарат омертвел. Но уже ночью из Штутгарта успел телефонировать Цеппелин и сообщить, что выехал в Манцель. Все, однако, понимали, что поездные пути замело и, вероятнее всего, графу придётся выжидать на промежуточном вокзале, пока откроют дороги.

К позднему обеду снег сравнялся с окнами столовой фрау Яблонски. Хозяйка и постоялица молча смотрели на белые вертикали и горизонтали за стеклом, когда-то бывшие приморским городком. Примерно в это же время уже добиравшиеся к ангару люди услышали страшный треск и увидели, как задние стропила эллинга подломились под тяжестью снега внутри, вся конструкция стала садиться на задние ноги, будто внезапно парализованная лошадь…

– Ну, теперь точно конец, – сказал тихо кто-то из цеховых и снял кепку, словно по покойнику.

***

– Распределение воздушных масс, а также их скорость и температура, во-первых, являют статус атмосферы. Во-вторых, критериями изменения статуса могут служить наличие и качество водяного пара, в скобках – конденсата, процент пылевых взвесей, а также состояние некоторых газов и наэлектризованность. Зафиксировать изменения можно путём постоянных замеров через краткие временные промежутки в разных точках местности и атмосферы. Например, внятную информацию об условиях воздушных потоков могут дать измерения высоты, направления и скорости облаков. Следовательно, перед каждым полётом необходимо определять ветровую обстановку с помощью воздушных змеев, шаров или аэростатов.

Цеппелин прохаживался по крохотной приёмной и диктовал Эмме очередной документ. К Рождеству после его приезда решили две вещи: нужно перебираться на твёрдую почву. Для этого граф подыщет свободный участок. И ещё – не пасовать перед трудностями, и после Нового года объявить об амбициозных планах: создать дирижабль, способный перевозить сто пассажиров сразу. От таких решений все сотрудники Цеппелина загорелись работой и словно забыли об усталости и бессонных ночах. Когда погода улеглась и разгребли снег, разбитый эллинг разобрали, «тройку» подняли и закрепили по новой в дощатом сарайчике на берегу. Переписали ущерб, и конструкторы взялись за восстановление помятых и разрушенных деталей, а рабочие – за ремонт ангара.

С верфи на Балтийском море пришло письмо: метеорологический пароход «Гна» прошёл первый тест-драйв в Свежей Лагуне и весьма успешно – скорость достигала восемнадцати узлов. Корабль доставили в Фридрихсхафен к середине января, и уже двадцатого числа провели второе испытание, отправив «Гну» на тот берег Боденского озера, в Констанц. Если в одну сторону пароход шёл на скорости около тридцати километров в час, то в обратную летел уже на сорока. Поездка в оба пункта заняла чуть больше часа, и Цеппелин был весьма доволен показателями. Теперь команда «Гны» возьмёт на себя сложную работу по метеорологическим прогнозам и сбору данных. На восточной прибрежной дороге начали строить небольшой зал для воздушных шаров и аэростатов, хранения баллонов с водородом, необходимых для их запуска, в общем всего, с чем будет работать исследовательская группа «Гны». Маленький домик между собой называли Драконовой станцией, как логово летающих змеев, прирученных человечеством.

Перед зимними праздниками, когда граф уже вернулся, Эмма отправила домой большое письмо для всей семьи, поздравила сразу несколько именинников: маму – у нее день рождения приходился на Рождество, и Франца и Фрица – близнецы появились на свет первого января. Рассказала о том, как дружно поживает с фрау Яблонски и как усердно работают все на верфи. В и без того толстое письмо Эмма вложила раскрашенную фотографию, на которой она стоит в лодке возле озера. Снимал её господин Хакер, чрезвычайно интересующийся всеми новинками, а накладывала цвет его жена, искусно владеющая акварелью. Рождественские праздники отметили с фрау Уллой тихо, по-семейному. Нарядили небольшую ель, пели гимны и пили горячее вино. Яблонски поминала в эти дни сына и ходила печальная, Эмма же старалась её всячески поддержать. За простыми хлопотами прошли праздники и началась работа.

Дальше шло одно к одному. Граф нашёл под Потсдамом в Пиршхайде большое имение в двадцать пять гектаров и начал переговоры с городским советом о выкупе. Туда можно было перевезти производство, расширить сухопутную верфь и даже сделать большой порт для дирижаблей.

К концу февраля «Гна» рассекала по мелкой серой ряби Боденского озера с первыми опытами. Даже в безветренную погоду аэростат, который тянул пароход, прижимало к воде потоком воздуха. Скорости ветра около пяти метров в секунду было много для шара, но мало для воздушного змея. «Гна» курсировала от германского берега к швейцарскому, аэролог фиксировал почти полное отсутствие движения воздуха в Констанце и довольно приличный ветер в Манцеле, потому что воздушные массы разгонялись поперёк озера, набирали скорость и били со всего размаху прямо в цеппелиновы строения. Чем быстрее всё производство переберётся на сушу, тем выше вероятность, что станет меньше неудачных запусков, да и хранение кораблей в межсезонье уже не будет столь опасным. В удачные дни на южном берегу профессору Хергезелю удавалось поднять аэростат до трёх километров, и все понимали, что это явно не предел.

Перед Пасхой Драконову станцию открыли при большом стечении официальных лиц, зевак и хроникёров. Всю весну Цеппелин с командой готовил к сдаче свой новый, четвёртый дирижабль.

***

– Да, поэтому я переработал конструктив «четвёрки». Видишь, – именинник провёл карандашом по чертежу, – за счет наращения длины удалось увеличить количество газовых ячеек до семнадцати. А это пятнадцать тысяч кубов. Здесь, – ткнул опять, – новая шахта доступа. Ещё уменьшил боковой и носовой рули. А тут и тут в проходе появились места для пассажиров, их можно переделать в каюты.

Эккенер, Дюрр и Хакер нависли над длинными козлами, на которых Людвиг развернул рулон веленевой бумаги с проекциями нового дирижабля. Сегодня ему исполнилось тридцать, но праздновать было некогда: заканчивали LZ 4 и нужно было готовиться к тестовому полёту со дня на день. Чтобы оправдать невиданные государственные субсидии, корабль должен был взять новую вершину воздухоплавания – 24-часовое путешествие на высоте более километра.

– А мощность какая? – Хуго недавно приехал из Гамбурга и первым делом посетил друзей, чтобы узнать все новости.

– Сто десять лошадиных сил каждый, – Дюрр любовно обвёл грифелем на чертеже новые двигатели.

– Уже натягивают обшивку на каркас. Пойдёмте? – Георг кивнул в сторону эллинга.

Эккенер решил запечатлеть исторические моменты и привёз на верфь новенький складной фотоаппарат.

Суеты на стапелях не было: каждый занимался своим делом – монтажники висели паучками на здоровенной сетке каркаса, клепальщики звонко долбили по стальным пластинам винтов, такелажники снимали шкивы лебёдки с грузов, которые только что притащил «Буххорн». Все были при работе, даже казавшийся снизу совсем крохотным скворец – сам весь как ночное небо – деловито ковырял в крыше какого-то древоеда, пытающегося подточить новый графский замысел.

Спустя две недели рано утром «четвёрку» заправили газом, а уже к рассвету субботы состоялся первый рейс. Он был совсем коротким, меньше двадцати минут, потому что едва оторвались от земли и набрали высоту около семидесяти метров, корабль начало крутить влево. И как бы Хакер не прикладывал усилия к рулю, повернуть машину вправо не получалось. Цеппелин выкинул красный флажок приземления, и «четвёрка» стала спускаться по большой спирали вниз, чтобы плавно сесть на воду. К ней уже спешили – с одной стороны с брызгами летел графский «Вюртемберг», с другой утюгом ползла баржа, чтобы утянуть корабль в эллинг.

Попробовали ещё дважды: двадцать третьего и двадцать девятого июня. За это время Людвиг установил на корме между двойным хвостовым оперением дополнительные рули направления, а носовое управление демонтировал вовсе – команда сочла его бесполезным. Наконец, всё было готово к первому длительному полёту, пока неофициальному. Поездку запланировали на первое июля – Эмма загодя отправила приглашения старым знакомым и друзьям Цеппелина: профессору Хергезелю, писателю Сандту, председателю Аугсбургской ассоциации авиации фон Парсевалю и многим другим. Макс фон Гемминген и Фердинанд фон Цеппелин-младший, племянники графа, приехали сами – этим и приглашение слать нет нужды: они вились на верфи словно пчёлы возле мёда. Колсман, Эккенер, Кобер и остальные партнёры столь плотно вросли в состав команды, что казалось бы странным их не увидеть в день старта. В общем, народу собралась уйма. В гондолах тоже было под завязку – двенадцать человек. В 8:26 «четвёрку» вывели из ангара, и корабль начал набирать высоту, одновременно ориентируясь на южный берег. Уже через двадцать минут дирижабль царственно проплыл над швейцарским Констанцем и направил нос к Рейну, на Шаффхаузен. Наблюдатели в восторге – LZ 4 шёл со скоростью около шестидесяти километров в час, пейзажи внизу сменяли один другой так скоро, что они не успевали делать отметки. Около двух часов вдали показался Люцерн, и вот уже видны Часовенный мост и старинная водонапорная башня. Цеппелин дал команду разворачиваться в обратный путь, и солнце медленно переползло за спины всех, кто находился в гондолах. С высоты около восьмисот метров люди кажутся маленькими букашками, целыми толпами бегущими за огромной серой птицей. Новость о полёте разносилась так моментально, что никто в кабинах уже не удивлялся ни обилию зевак на улицах, ни встречающих на подлёте к новому городу. Через Цюрих и Винтерхут «четвёрка» плыла домой, к самой восточной точке Боденского озера – городу-гавани Брегенцу. Вечерний Линдау встретил вспышками далёких фотографических треног, а за ним из призрачной дымки заката выплыла и малая родина: Фридрихсхафен. Пройдя триста восемьдесят четыре километра LZ 4 под громовые аплодисменты сбросил скорость и снизился в Манцеле. Впервые детище Цеппелина достигло такого фантастического успеха – и воистину это лучший подарок к грядущему юбилею графа!

Вся мировая пресса опубликовала статьи и заметки о небывалом рекорде «четвёрке», отдельно отмечая её выносливость и маневренность. Эмма подшивала в рабочую библиотеку сразу по две-три газеты за день, и всё равно те скапливались у неё на стойке стопками, грозящими вот-вот опрокинуться.

* * *

Некрасиво размазывая по лицу слёзы и сопли, Эмма ревела. Слёзы капали прямо на клавиши «ремингтона», на них оскальзывались пальцы, проваливались внутрь, больно одирая нежную кожу ногтевых полумесяцев. Но помощница Цеппелина не чувствовала ничего – боль была не в руках. Их чудесная птица сгорела до пепла. Прямо на самом важном испытании, когда нужно было доказать, что корабль надёжен и продержится в воздухе целые сутки. Ничего не осталось от мечты, и граф был разбит, и его сотрудники понуро не поднимали глаз. И секретарь заливалась над бортовым блокнотом с LZ 4, сохранившимся случайно. Цеппелин вошёл в приёмную грузно, с опущенными плечами. Все уже всё знали, но никакие слова поддержки до разбитого сердца воздухоплавателя не доходили.

– Эмма, будьте любезны, перепечатайте. Нужно сохранить записи для архива. Потом с холодной головой проанализируем.

И вышел.

И вот Эмма сохраняла, как могла – с перерывами на сморкание и утирание слёз. Рядом с машинкой лежали два насквозь мокрых платка: один собственный, второй атласный с вышитой монограммой Ф.ф.Ц. Шеф протянул перед уходом, но молча, никак не успокоив и не поддержав. Эмма Остерман впервые оплакивала что-то очень важное, дорогое. Училась горевать.

4 августа 1908 года

4:00 утра – Прибыли граф фон Цеппелин и капитан Георг Хакер. Начинаем спуск на воду.

5:30 – Корабль уложен на понтоны, осуществлён подвес за лонжероны.

6:00 – Стартуем из ангара. На борту двенадцать человек. Топлива на тридцать один час полёта.

6:22 – Поднялись над Боденским озером.

9:30 – Пролетели Базель. Пароходы на Рейне гудят и дают дымовые сигналы в нашу честь.

12:30 – Прошли Страсбург. Отключили один двигатель, так как исчерпано топливо и необходима дозаправка. Корабль идёт хорошо из-за расширения водорода солнечным теплом, удерживается на высоте 820 метров в положении «нос вниз». Спускаем газ из предохранительных клапанов.

13:58 – Дирижабль поднялся до 884 метров. Продолжаем спускать водород. Дозаправка пока невозможна. Корабль удерживается в воздухе за счёт динамического подъёма в положении «нос вверх». Скорость снизилась до 16 километров в час.

14:05 – Миновали Шпайер

16:30 – Прошли Дармштадт. Везде встречают большие толпы.

17:24 – Не дошли 23 километра до Майнца, совершили посадку на Нирштайне около Оппенгаймера близ Рейна. Трап раздавлен при приземлении. Пострадавших нет. Из толпы встречающих к гондоле подошёл молодой лейтенант, как мы думали, чтобы оказать помощь. Однако он отломил часть алюминиевого трапа и ушёл с этим сувениром в толпу. Чтобы облегчить вес, высаживаем пять человек и груз.

19:00 – Корабль посетили три сестры императора, прибывшие специально, чтобы поприветствовать нашу команду.

22:20 – Возобновили полёт, курс на Майнц.

22:50 – Достигли Майнца. Граф фон Цеппелин дал команду повернуть в обратный путь.

5 августа 1908 года

1:27 ночи – В переднем двигателе расплавился коленчатый подшипник. Снизили скорость до тридцати двух километров в час. Граф фон Цеппелин принял решение приземлиться, чтобы отремонтировать двигатель, вызвав инженера с завода Даймлера из Унтертюркхайма.

6:30 утра – Сразу после Штутгарта на высоте 1820 метров обнаружили сильную утечку водорода. Экстренно снижаемся.

7:15 – Приземление у деревни Эхтердинген прошло идеально. Отправили курьера в Каннштадт на завод Даймлера.

7:50 – Прибыли солдаты из Штутгарта для дополнительной охраны и удерживания корабля. На место стоянки пришло более пятидесяти тысяч жителей окрестных городков и деревень. LZ 4 привязан, инженеры сняли передний двигатель.

15:06 – На Эхтердинген налетел шквалистый ветер необыкновенной силы. Корабль выдернул из земли якоря, солдатам не удалось руками удержать швартовые канаты. Поднявшись на высоту около километра, он зацепился канатом за дерево, рухнул и загорелся. В гондолах находилось два члена экипажа. Один получил тяжёлые ранения, второй отделался ушибами и порезами. Погибших нет.

16:00 – Видимо, при падении корабль задел деревья, которые проткнули ветвями газовые баллоны. При разрыве прорезиненного хлопка газовых баллонов случился разряд статического электричества, вызвавший пожар. LZ 4 полностью уничтожен огнём. Сообщили о несчастье графу фон Цеппелину на постоялый двор «Хирш». Он раздавлен случившимся.

В коридоре что-то зашаркало и зашелестело юбками. В келью приёмной тихонько заглянула бабуся – божий одуванчик: на голове чепец, в руках корзинка.

– Деточка, здравствуй. Тут у графа Цеппелина кабинет?

Эмма повернула к входу покрасневшее и распухшее от слёз лицо.

– Да, бабушка. Вам помочь?

– Миленькая, да это я хочу помочь.

Божий одуванчик подошла к стойке, достала из корзины бутыль с содержимым ярко-рубинового цвета. Эмма шмыгнула и встала из-за машинки.

– Что это?

– У меня больше нет ничего. Это сок малиновый. Ты продай его, милая, а деньги графу отдай. На дирижабль. Пусть по пфеннигу, по капельке, а насобираем.

Старое кладбище Фридрихсхафена, где похоронен Отто Яблонски, часовня святого Иоанна (Яна) Непомуцкого

(жаль, что на документальном фото обрезан великолепный часовенный шпиль, поставлю ниже ссылку на её современный вид)

© kriegsopfer.org

https://de.m.wikipedia.org/wiki/Datei:Friedrichshafen,_Alter_Friedhof,_Friedhofkapelle_St._Johann_Nepomuk.jpg

Примерно такую фотографию вложила Эмма в письмо домой, Германия, 1907 год

© meshok.net

У норвежской богини Фригги была посланница Гна, которая могла поднимать человеческие души на небывалую высоту. Пароход «Гна» получил своё имя в её честь, символизируя воздушных змеев и аэростаты с теми самыми душами. Стоимость корабля составила почти семьдесят пять тысяч марок.

© seawarpeace.ru

Схема «Гны». Пароход внешне напоминал миноносец. По тем временам трёхцилиндровая паровая машина была дороже и надёжнее двигателя внутреннего сгорания. Максимальная мощность – около пятисот лошадиных сил. Кроме котельной и бункера для угля на пароходе располагались мощный прожектор, помещения для исследовательского оборудования, вентилятор для воздушных змеев, лебёдка с рояльной (что? да!) струной длиной до шести тысяч метров, мачта для запуска аэростатов, труба и якорь – куда без них. На корабле служили три матроса и метеорологическая группа, к которой иногда присоединялся Хуго Хергезель.

© wikimedia.org

«Гна» за работой

© econterms.net

Модель «Гны». Не смогла устоять, хотя современные фотографии здесь кажутся инородным телом

© zeppelin-museum.de

«Драконова» станция в 1908 году

© econterms.net

Её открытие. 1 апреля 1908 года.

© kultur-online.net

Drachenstation und Drachenboot. Драконова станция и Драконов корабль.

© schwaebische.de

Фотоаппарат Эккенера «Kodak № 4, model E»

© Geoff Harrisson

Ажурный костяк «четвёрки» в ангаре

© zeppelin-museum.de

На простор речной волны выплывают расписные Стеньки Разина челны

© alamy.com

Эмма где-то тут, в толпе

© zeppelin-museum.de

Профессор, майор, конструктор жёстких дирижаблей собственного имени – Август фон Парсеваль

© gettyimages.ie

Эмиль Сандт, немецкий Жюль Верн, написавший в 1906 году «Кавете! История, чьи причудливые угрозы не следует забывать»: как видно из обложки – о дирижабле. Граф Цеппелин высоко оценил это произведение.

© wikimedia.org // Antiquariat Burgverlag

Карта 12-часового полёта над Швейцарией 1 июля 1908 года

© zeppelin-museum.de

Часовенный мост и водонапорная башня в Люцерне, Швейцария, 1903 г.

© Janssen // ETN zürich

Счастливый Цеппелин белеет усами, фрачной рубашкой и капитанской фуражкой в гондоле «четвёрки»

© zeppelin-museum.de

Карта 24-часового полёта LZ 4 по маршруту Манцель – Эхтердинген

© zeppelin-museum.de

По небу как по рельсам

© zeppelin-museum.de

Телеграмма Цеппелина его дочери Хелле, датированная 5 августа 1908 года

Хотел позвонить по телефону, что у меня всё хорошо. Но люди мешают этому своим криком, когда видят меня. Намереваюсь вернуться завтра. Дирижабль снесло в месте посадки от внезапного ветра. Он сгорел. Один из монтажников тяжело ранен. Граф Цеппелин.

© zeppelin-museum.de

Остов «четвёрки»

© zeppelin-museum.de

Набежали поглазеть

© zeppelin-museum.de

Глава 8. По капле

Ваше превосходительство с редкой энергией и весьма значительными успехами предприняло попытку решить проблему управляемых дирижаблей. Никаким препятствиям и трудностям не удастся отвлечь Вас от этой цели. Подобно тому, как весь немецкий народ с возрастающим энтузиазмом следил за последним восхождением Вашего превосходительства и его замечательным путешествием, также единодушно теперь оплакивает с Вами тяжелую потерю, вызванную насилием стихии. Мы хотели бы поддержать этот траур от имени величайших и наиболее важных лиц немецкой промышленности. Мы будем активно выступать, чтобы поддержать Ваши чрезвычайно смелые начинания, которые не были поколеблены последними несчастьями. Мы немедленно обратились к нашим членам с настоятельной просьбой оказать добровольную поддержку. Центральная ассоциация немецких промышленников, председатель Вопелиус, член совета директоров Бюк

Мы очень рады сообщить, что в результате совета директоров решено передать Вам пятьдесят тысяч марок для продвижения Вашей дальнейшей работы. Ассоциация немецких инженеров. Стаби, председатель. Алексисбад, Германия.

Если бы Рейхстаг был собран, я, вероятно, смог бы передать вам слова поддержки от имени Рейхстага, но я обращаюсь к вам только от своего имени – Tu ne cede malis, sed contra audentior ito³! Президент Рейхстага граф Удо цу Штольберг-Вернигероде. Дёнхофштадт, Восточная Пруссия.

Мои самые искренние соболезнования, с которыми согласился Его Королевское Величество. Королева Виктория. Дворец Тулльгарн, Швеция.

Примите мои слова как знак непоколебимого доверия к делу Вашей жизни и грядущих усилий. Адмирал глубоководного флота принц Пруссии Генрих. Киль, земля Шлезвиг-Гольштейн.

Сообщаю Вашему Превосходительству, что в настоящее время проводится крупномасштабная вспомогательная акция, которой я имею честь руководить. Его Величество Император уже разыграл крупную сумму. Если будет возможность, я навещу Вас в ближайшие дни. Его Императорское и Королевское Высочество наследный принц Вильгельм. Берлин, Германия.

Его Императорское и Королевское Высочество наследный принц нанес визит графу Цеппелину во вторник. Он прибыл на машине из Хопсербена через Брегенц во Фридрихсхафен тем же вечером около семи часов и был принят графом Цеппелином в отеле «Немецкий Дом». Поговорив с графом полтора часа, наследный принц очень сердечно попрощался с ним и поехал обратно в Хопсербен. «Всеобщая газета Северной Германии», 13 августа 1908 года № 189

* * *

Повреждение двигателей и недостаток опыта дважды вынуждали меня приземлиться в долгосрочном полёте моего дирижабля. И хоть посадка на твёрдую почву прошла идеально, неожиданно возникшие природные силы уничтожили прекрасную машину. Известны средства и способы сделать такие инциденты все более редкими, так что дирижабли скоро станут одними из самых надежных транспортных средств. Это то, к чему ведёт восторженное желание немецкого народа. Все требуют, чтобы я построил новый дирижабль для отечества, непоколебимого перед тяжёлым ударом судьбы. Каждый жертвует всё, что может. Это единодушное национальное движение, которое не преминет произвести впечатление на мир, захватило меня с непреодолимой силой. Моя меланхолия выражается в гордом счастье, и, тронутый благодарностью и радостным энтузиазмом, я беру на себя задачу по восстановлению дирижабля, которую возложила на меня страна. Для входящих пожертвований я назначаю в Штутгарте специальный счёт под названием «Национальный фондстроительства воздушных кораблей графа Цеппелина». Прошу направлять туда все денежные вспомоществования. Я намерен просить рейхсканцлера установить контроль за использованием фонда в интересах жертвователей.

Граф Цеппелин

* * *

– Галстук?

– Да. А вот ещё послушайте: из Мюнхена мальчик Карл Бреннигер прислал 20 пфеннигов и написал, что больше дать не может, потому что его отец очень беден.

– Боже, я не могу это принять! – Цеппелин вскочил из-за стола.

В кабинет заглянул Кобер.

– Старина, они прислали мне двадцать пфеннигов! И галстук! – вздымая руки к потолку, закричал Цеппелин. Эмма от смеха уткнулась в маленький блокнот и добавила:

– Ага. И ещё три палки сервелата, пять метров перкаля, восемь бутылок малинового сока – ей-богу, не знаю, господин Кобер, почему другого не несут, и теперь вот галстук.

Граф бегал по кабинету возбуждённо:

– Невозможно. Нет, я отказываюсь принять. Нам хватило взносов, чтобы восстановить «четвёрку», уже по окончанию вторых суток. Они давят на меня! Тео, что делать?

Кобер, усмехаясь, сел к столу и повернулся к помощнице:

– Эмма, можно мне чаю организовать? Фердинанд, ерунды не неси. Дают – бери, бьют – беги.

Но Эмма последних слов уже не слышала, а бежала по коридору к Лотте, смеясь на ходу. Когда вернулась обратно, к Коберу уже присоединился Эккенер (любезно махнул помощнице от окна) и откуда не возьмись появился Колсман (этот лишь сухо кивнул) – видимо, специально приехал в Манцель. Граф же сидел за своим столом, вцепившись в голову. Эмма поставила чай перед Кобером и вышла за новыми порциями – беседа, видать, намечалась долгая. Вслед летели слова Хуго:

– … и сделаем грамзапись вашего обращения. Я договорюсь. Нужно поблагодарить всех жертвователей и сказать, насколько это для вас важно.

Когда гости получили свой чай и кофе, Цеппелин вроде бы успокоился и принял какое-то решение. Через час Эккенер и Кобер ушли. Эмма прикрыла дверь, но звуки всё равно долетали в приёмную, как бы она ни старалась не прислушиваться.

– Альфред, мы уже два года работаем бок о бок. Я уверен в вашем плече. На сегодняшний день мы уже получили более трёх миллионов марок пожертвований, и они не прекращаются. Нам нужен управляющий. Согласитесь ли вы возглавить общество «Дирижабли Цеппелина» в качестве генерального директора?

Брови Эммы удивлённо взлетели наверх – вот те раз. По сравнению с необычайно живыми Эккенером (и пошутит, и улыбнётся) и Хакером (каждый понедельник – свежий букетик), Колсман казался Эмме сухарём. Безусловно, он руководил предприятиями своего тестя одной левой, но увидеть его в управляющих здесь, в Фридрихсхафене, она не планировала. Что ж, остаётся надеяться лишь на то, что Эмму взяли помощницей Цеппелина, а не Колсмана, и при нём же оставят.

* * *

Георг Хакер забежал в сборочный цех дирижаблей и закричал Людвигу прямо от двери:

– Сусальное золото! Понимаешь, сусальное золото!

Дюрр разогнулся от станка, на котором гнул какую-то деталь, изумлённо уставился на приятеля.

– Привет. Не понимаю, объясни.

Хакер достал из кармана платок, хлопнул им на лету, разворачивая, сложил углы и затараторил:

– Мастера вот так перекладывают и сращивают! Отбивают пластину и перекладывают её синюгой. Прочно!

Людвиг положил обе руки на плечи Хакеру.

– Успокойся. Ещё раз. Ты говоришь про процесс создания сусального золота. Верно?

– Да! Да! – Георг юлил вокруг станка, схлапывая уголки платка, словно так становилось понятнее.

– Золотые пластины перекладывают кишечной оболочкой. Верно?

– Ну да! Да! – Хакер опять слепил два уголка: хлоп, хлоп.

– Как нам это может быть полезно?

– Синюга – тянется!

– Всё верно, колбасу поэтому в слепую кишку и набивают.

– Людвиг! Натуральная резина! Не электризуется!

Дюрр хлопнул себя по лбу:

– Вот чёрт! Верно! Старик, ты прав! Если делать оболочку дирижаблей из синюги, искры не будет!

Хакер облегченно выдохнул и согнулся от нервного истощения, упершись ладонями в колени. Заговорил из загогулины глухо:

– Ты представляешь, сколько коров мы перебьём? Но это сработает, я знаю.

Людвиг согнулся над другом:

– Ты чёртов гений. За счет нового материала мы ещё и облегчим дирижабль, понимаешь? Прорезиненный перкаль в разы тяжелее синюги. Лёгкий корабль требует меньше топлива. Как ты додумался?!

Инженеры наконец разогнулись и посмотрели друг на друга.

– Раму у картины увидел – и прямо вспыхнуло. Золото, Швабах, синюга. Нам потребуется отдельное производство для новой ткани. Сделаю образец для графа.

Хакер хлопнул приятеля по плечу и снова побежал, теперь уже к выходу.

– Куда? – в спину закричал Дюрр.

– На рынок за оболочками!

Дверь хлопнула. Рабочие даже головы не подняли, привыкли уже.

* * *

Весь октябрь 1908 года граф чуть ли не ежедневно говорил Эмме: удивительно, что именно «тройка», во время которой вы пришли в компанию, теперь нас всех и выручает – вы моя истинная удача.

Эмма пунцовела и уходила из конторки всё позже и позже – и чтобы приумножить шефу удачу, и потому что дел было невпроворот. Когда после ремонта LZ 3 совершил серию коротких полётов, граф принял решение взять реванш за августовский провал – пригласил в воздушное путешествие сразу высшую знать: сначала королевская чета Вюртемберга, а затем и принц Генрих, брат кайзера, совершили полёты на «тройке». Ещё через неделю Цеппелин принял в качестве пассажира кронпринца Вильгельма, и, даже несмотря на отвратительную ноябрьскую погоду, путешествие прошло успешно. Уже девятого ноября правительство прислало телеграмму в Манцель, что LZ 3 официально принят на службу Германской империи под обозначением Z I. Графу следует подготовить дирижабль к передаче военным, которые перегонят корабль в местечко Мец, где достраивался специальный зал для эксплуатации летательного аппарата. На следующий день, десятого, в городе и вовсе приключилось светопреставление – в Фридрихсхафен с официальным визитом приехал сам кайзер. Кроме разных светских лиц императора сопровождал и давний знакомец Эммы, военный с кислым лицом – майор Гросс. Ради его императорского величества граф поднял «тройку» в короткий полёт над озером. После приземления Вильгельм II наградил Цеппелина высшей наградой империи – орденом Чёрного Орла и во всеуслышание назвал шефа «гордостью Отечества». Эмма так хлопала, что отбила себе все ладони. Стоявшая рядом Хелла Цеппелин с шумом сморкалась в платок и рвалась броситься кайзеру на грудь.

Уже поздно вечером, запыхавшаяся и подшофе, Эмма ввалилась домой. Фрау Улла тут же обняла постоялицу прямо в дверях:

– Девочка моя, поздравляю вас! Поздравляю!

Той же хотелось плакать от счастья – когда-то давным-давно она мечтала прикоснуться к величию Цеппелина, а теперь находится в самом круговороте событий. Яблонски выпустила девушку из объятий, велела пулей переодеваться и с грохотом опустила на плиту тяжёлую сковороду с жарким, чтобы разогреть. Пока пьяненькая Эмма боролась наверху со шнуровкой юбки, Улла накрыла стол.

– Живо есть! – крикнула она снизу.

Слегка покачиваясь, Эмма наконец втиснулась в домашнее платье, по привычке на выходе из комнаты кивнула портрету Йере с женой, и обрушилась вниз по лестнице в объятия хозяйки.

– Ах, моя милая фрау Улла, я так счастлива. И так пьяна. Кобер с Эккенером привезли шампанское отпраздновать орден. Вы не будете ругаться?

– За что же мне тебя ругать, дурочка? – Улла усадила постоялицу за стол и пододвинула вилку. – Ешь, пока горячее. Каков он?

И без слов было понятно, что речь про кайзера. Яблонски была женщиной редкого нрава, ни на какие шумные новости не велась и в город с толпой зевак не выходила. Всегда спрашивала у Эммы потом, что да как.

– О, – задумалась девушка, застыв с вилкой у рта. – Он словно выточен из камня. Хотя глаза ужасно живые, голубые!

До поздней ночи, пока полная луна не пробралась в окно столовой, они разговаривали об императоре, Цеппелине и будущем его компании.

* * *

Мои милые, простите, что так долго не писала. Я не успеваю замечать праздники – вроде бы недавно было Рождество, а вот уже и Пасха пролетела. У меня всё хорошо, граф удвоил жалованье, с фрау Яблонски живём душа в душу. На работе события идут одно за одним. В конце года граф создал «Фонд Цеппелина» на поступившие пожертвования, а это без малого шесть миллионов золотых марок. Как обычно, опять добавил собственных триста тысяч. В феврале наконец-то уговорил работать с нами Эккенера, теперь тот числится директором отдела печати и официальным представителем компании. В начале весны Майбах с сыном пришли к графу с предложением основать дочернюю компанию по производству авиационных двигателей. Так что теперь мы приросли ещё одним подразделением в Биссингене: младший Майбах, Карл, возглавил компанию в должности директора и занимается дизайном моторов, а его отец Вильгельм – технический консультант. Наверняка вы читали в газетах о происшествии c LZ 5. Первый полёт сразу побил два рекорда: и выносливости, и невезения. Это надо же – преодолеть больше тысячи километров за тридцать восемь часов и столкнуться с грушевым деревом! Хорошо, что господин Хакер смог заделать дирижабль прямо возле Геппингена и вернуть и корабль, и команду без особого ущерба на Боденское озеро. Но Дюрр поступил чрезвычайно странно – вот так взять и сбежать с места происшествия! И пусть потом мне десятки людей говорили, что он больше суток был за штурвалом, я не могу его оправдать. То есть вести корабль он не мог, а убежать до станции, сесть на поезд и якобы в забытьи приехать домой – смог!

В начале июля граф весьма успешно представил «пятёрку» на первой международной выставке дирижаблей в Франкфурте-на-Майне. И пусть меня не взяли, но я довольствовалась рассказами о полёте и экспозиции из первых уст. Там ему вручили очередную памятную доску и лавровый венок. Теперь хранятся у шефа в кабинете вместе с остальными наградами.

И самое приятное для меня – давеча в субботу открыли фонтан Цеппелина, прямо напротив старой ратуши на месте рыночного фонтана. Господин Волленвейдер заказал мюнхенскому скульптору Диаманту фигуру из лионского известняка. На земном шаре стоит маленький мальчик в тоге и держит в руках дирижабль. И оттого мне приятно на это смотреть, что кому, как не мне знать, что мой шеф и есть тот самый мальчик, умеющий мечтать и не боящийся насмешек. Он долго шёл к своему заслуженному успеху, и я безумно рада сопровождать его в этом пути. Всё-таки я сделала верный выбор три года назад (как быстро летит время!). И ещё из дома совсем недалеко до фонтана и теперь каждый раз, когда я бегу в лавку, то прохожу мимо этой милой скульптуры.

Других новостей пока нет, замуж я не собираюсь, хотя ухажёров вьётся много. Но мне всё неинтересно, кроме работы. Милый Яков, я надеюсь, что учёба в семинарии поможет тебе обрести мир, и ты убеждён в выбранном пути. Уверена, папа перешлёт тебе моё письмо. Я всем сердцем желаю тебе только счастья.

Целую, ваша Э.

«Мировое зеркало» № 65, 13 августа 1908 года

© dfg-viewer.de

Пример ежедневной публикации о пожертвованиях, поступавших со всей Германии в пользу Цеппелина. Всего по современным меркам удалось собрать около сорока миллионов евро – а это значит, что «Чудо в Эхтердингене» легко бы вошло в топ самых успешных краудфандинговых проектов в мировой истории.

© dfg-viewer.de

Телеграммы из Германии публиковали все газеты мира

© ANNO Österreichischen Nationalbibliothek

«Венские картины» № 33, 12 августа 1908 года

Не остались в стороне и мои соотечественники:

Берлин, 25,VII-7,VIII. Большинство берлинских и провинциальных газет вышло сегодня с воззваниями к читателям о необходимости в национальных целях поддержать графа Цеппелина. Подписка на устройство нового воздушного корабля идет успешно. За вчерашний и сегодняшний дни один Берлин подписал 200 000 марок. В общем, подписка достигла до полумиллиона марок. <…> Граф Цеппелин уверяет, что в октябре он сможет предпринять новый полет.

© «Русское слово», 08 августа (26 июля) 1908 года

Берлин. По сведениям газет, частная подписка в пользу сооружения воздушного шара системы Цеппелина дала уже 1 300 000 марок; некоторые лица подписываются по 100 000 марок.

© «Голос Москвы», 08 августа (26 июля) 1908 года

Рассчитывайте на будущее дирижаблей: оригинальная звукозапись графа Цеппелина на радио, 24 августа 1908 года.

© swr.de

Синюга, или бодрюш, или просто кишка, точнее, верхний слой слепой кишки крупного и мелкого рогатого скота. Но чаще крупного, просто потому что у него кишечник больше.

© pergament-trommelfell.de

В отличие от прорезиненного перкаля, который от перепадов температур и ветровой нагрузки быстро становился хрупким и к тому же накапливал статическое электричество, кожистая ткань из синюги была эластичной, газонепроницаемой и безопасной. Вес перкаля в среднем 340 гр./м², а синюги – всего 136 гр./м². Корабль стал легче в два раза только благодаря замене материала. Значит, можно взять больше пассажиров или, господи помилуй, боеприпасов. Если первые годы использовали синюгу в семь слоёв, то со времён Первой мировой перешли на четыре слоя. Одна проблема, и та – этическая: только на одну газовую камеру требовалось пятьдесят тысяч голов, а на оболочку для всего дирижабля – около семисот тысяч голов. Конечно, всё остальное не пропадало, а благополучно съедалось немцами. Но всё же, всё же… Ужасы цивилизации.

© hi.uni-stuttgart.de

Кайзер Вильгельм II и граф Цеппелин (с орденом наперевес), 10 ноября 1908 года. Очевидцы пишут, что у генерала стояли слёзы в глазах.

© ansichtskartenversand.com

Орден Чёрного Орла (нагрудный знак). Вручение ордена означает посвящение в Рыцари Чёрного Орла. Теперь уж никто не посмеет потешаться над Цеппелином

© wikipedia.org

А это Крест Чёрного Орла, именно он висит на подвязке у Цеппелина на фото. Там, наверное, выдавали целую коробку всяких: и на грудь, и через плечо, и цепью. Набор наград «неделька»

© mkoegl.de

Вильгельм II, последний германский император и король Пруссии, 1902 год. Хотя, глядя на эту фотографию, хочется назвать его по-простому: Вильгельмом Фридриховичем Гогенцоллерном. Много прочла о нём документов, но так и не вынесла односложной характеристики. Наверное, нет белых и чёрных, все люди серые. Человек сложной судьбы, с болезненным детством, воевавший с «Джорджи и Никки», объявленный мировым судом военным преступником, отрёкшийся от престола и, абсолютно очевидно, – ужасно одинокий. Почему-то мне его очень жаль.

© wikimedia.org

Первым делом в статусе генерального директора «Дирижаблей Цеппелина» Альфред Колсман приобрёл большой участок земли. На 75 гектарах района Вагерсхаузен (относящемуся к Фридрихсхафену) разбили новую строительную верфь.

© alamy.com

ILA, первая международная выставка дирижаблей, 10 июля 1909 года. Мэр Франкфурта-на-Майне в день открытия вручил графу памятную доску и сказал, что улица, ведущая к выставочным павильонам, с этого дня называется аллея Цеппелина.

© zeppelin-museum.de

То ли плакат, то ли открытка с ILA. Выставка шла на протяжении ста дней. Когда LZ 5 приземлился в Кёльне, его мэр вручил Цеппелину лавровый венок со словами «Сегодня, в годовщину Эхтердингена, добившегося великих и прекрасных успехов через множество несчастий, счастливый и благодарный город Кёльн приветствует вас как покорителя воздуха». Граф опять плакал, такие дела. А LZ 5 вскоре был принят армейским командованием как Z II.

© zeppelin-museum.de

Фонтан Цеппелина напротив старой ратуши, открыт в Фридрихсхафене 24 июля 1909 года. Общий вид

© ansichtskartenversand.com

Фонтан Цеппелина, крупный план. У Пикассо на шаре стояла девочка, а Бруно Диамант поставил на земной шар мальчика с дирижаблем. Фонтан пережил Вторую Мировую, но был снесён в 1956 году. Верхняя часть уцелела и была установлена на реконструированном фонтане, открытом в 2000 году к столетию восхождения первого «цеппелина». Воистину, нет пророка в своём отечестве.

© ebay.de

Глава 9. Жар и холод

Эмма стёрла с себя ладошкой капли воды и посмотрела в зеркало на собственное изменившееся тело. За три года после отъезда из родительского дома она стала совсем другой. В высоком трюмо отражалась молодая женщина с узкими бёдрами, фигуристыми грудями, набухшими к низу и торчащими вверх розовыми сосками, живот стал таким плоским, что даже стали заметны косточки бедренных костей, пропала юношеская припухлость в кистях и коленках. Скулы заострились, щёки словно втянулись и когда-то заметные веснушки растворились на белой коже. Даже пшеничные волосы словно набрали спелость, стали медовыми, сладость с них так и сочилась. По новой моде Эмма не носила больше косу, а собирала волосы наверх в пышную причёску. За ней увивались мужчины: и свободные, и женатые, и юные, и в возрасте. Она принимала знаки внимания, шутила и била всякого затейника кончиками пальцев по руке, но не позволяла себе большего – во-первых, ни с кем её сердце не билось чаще, а во-вторых, была у неё любовь более давняя. За три года Эмме так ни разу и не удалось попасть на дирижабль. Словно сапожник без сапог она упивалась чужими полётами, эмоциональными рассказами, перечитывала вырезки из газет, но тщетно – граф в путешествия свою помощницу не приглашал, а сама она напроситься робела. Десятого у Эккенера был день рождения и он, будучи в отличном настроении, пригласил друзей к себе в воскресенье отпраздновать. Не забыл и про Эмму, пообещав познакомить с супругой. Та всполошилась и, когда на неделе шеф уехал по делам, убежала с верфи, ринувшись по модным магазинам подбирать наряд. Хоть все и свои, но хотелось быть какой-то особенной, чёрт его знает, почему. В итоге она выбрала узкое ниспадающее по новому веянию платье, пыльно-сиреневого цвета, с чёрной бисерной вышивкой, крупными жемчужинами и лёгкими кисейными рукавами. К наряду добавила высокие перчатки графитового цвета, такие же узкие туфли на гнутом каблучке и лиловую шёлковую ленту, чтобы закрутить под неё по-модному волосы. В довершение Эмма решила – кутить так кутить, и в парфюмерной лавке выудила из портмоне последние десять марок за флакон духов «После дождя» от месье Герлена. Он идеально подходил под платье, этот аромат фиалок, ирисов и иланг-иланга. Теперь она стояла обнажённая в ванной комнате и представляла себя в новом наряде, изысканную как паву.

Когда послеобеденное солнце заглянуло в окно её комнаты, Эмма была уже при параде и наносила пуховкой последние штрихи. Глянула на часы – без четверти три, пора выходить. Капнула духи на открытые ключицы и пульсирующую венку у сгиба локтя, натянула перчатки, надела на запястье крохотный кошелёк, подхватила свёрток с подарком и спустилась вниз. Фрау Улла готовила что-то в кухне, обернулась на шаги и ахнула:

– Эмма! Ты великолепна!

Та застенчиво махнула рукой:

– Да бросьте. Просто прическа другая.

Яблонски подошла к своей постоялице, аккуратно, чтобы не разрушить ореол красоты, чмокнула её в щёку и сказала:

– Что ж, Золушка, ступай на бал и не потеряй туфельку.

У Эммы защемило сердце:

– Ох, фрау Улла, вы дали мне больше, чем собственная мать.

Хозяйка нахмурилась:

– Никогда так не говори. Ни один ребёнок не сможет понять, сколько ему дала мать. Всё, поезжай. Возьми палантин, вечером может быть прохладно.

– А у меня нет, – смутилась Эмма.

– Погоди-ка! – Яблонски вытерла руки о фартук и быстрым шагом прошла в дальнюю кладовую. Там чем-то застучала, забряцала и через минуту вынесла на свет невесомое облако – белоснежную накидку из лебяжьего пуха. Теперь уже ахнула Эмма:

– Какая красота!

Фрау Улла пожала плечами:

– Были когда-то и мы рысаками. Всё, поспеши, нехорошо опаздывать.

Эмма набросила на плечи невесомую полоску, послала хозяйке воздушный поцелуй и выбежала на крыльцо. Там она кликнула извозчика, подобрав подол аккуратно поднялась в кабриолет и назвала адрес.

У виллы Эккенеров уже курили гости. Когда экипаж подъехал, мужчины закланялись, заохали, стали сыпать комплиментами. Эмма изо всех сил старалась принимать похвалы спокойно и с достоинством. Хуго проводил девушку в дом и представил дамам в гостиной. Хозяйка всплеснула руками:

– Милая, здравствуйте, а мы тут по-домашнему!

И правда, прочие гостьи были одеты элегантно, но просто. Эмма в своём вычурном наряде сразу засмущалась, словно оказалась вовсе голой. На Йоханне Эккенер было тёмно-розовое дневное платье с пышными ещё рукавами и рюшами по низу. В креслах сидели женщины в простых летних костюмах. Хозяйка представила:

– Графиня фон Цеппелин, фрау Кобер, фрау Колсман и фрау Хакер.

– Очень приятно, – Эмма присела на противоположный диванчик. Йоханна извинилась:

– Пойду на кухню, проверю, всё ли готово.

Тут же затопали ножки и в гостиную ворвались трое детей: светленькая девчушка лет десяти, мальчик лет шести-семи и крохотная девочка. Старшие дети бросились к Изабелле Цеппелин, видимо, она была здесь не впервые, а малышка подбежала к Эмме, протянула к ней руки, чтобы та подсадила её на диван.

– Ты класивая, – безапелляционно заявил ребёнок.

– Спасибо, ты тоже. Меня зовут Эмма. А тебя? – она наклонилась к девчушке, и дамы заумилялись этой сахарной сцене.

– Лотте Эккенел.

– О, мою лучшую подругу зовут Лоттой.

– Тепель я твоя подлуга! – Лотти обняла Эмму за руку и показала два пальчика, – Мне тли года.

– Вот так, – сказала Эмма и разогнула девчушке третий палец. Та серьёзно продемонстрировала дамам свой возраст, потом перелезла к Эмме на колени и показала на свёрток.

– Это подалок мне?

– Нет, милая. Это для папы, у него был день рождения.

– Сьто там? – деловито поинтересовалась Лотте. От неё пахло сладко: молоком и шоколадом. Эмма едва удержалась, чтобы не обнять малышку.

– Там подзорная труба. Это такое волшебное стёклышко, которое показывает предметы в самом далеке.

– Дазе челез озело? – уточнила девочка.

– Да, даже через озеро. Гораздо дальше. В неё можно ночью смотреть на луну и звёзды.

– О-о-о, – восхищенно протянула Лотте. Умилённые дамы засмеялись. Старшая девочка подошла к Эмме:

– Лотти любит рисовать и книжки с картинками. Меня зовут Аннелизе, а это наш брат Курт. Вы работаете с папой?

– Да, я помощница графа Цеппелина.

– Папа про вас рассказывал!

– Ого, и о чём же? – Эмма заулыбалась, словно у неё попросили автограф.

– Что вы разбили Дюррхену сердце. Но он же ходит, значит, сердце целое? – Аннелизе недоумённо пожала плечами. Эмма вспыхнула, даже шея покрылась красными пятнами.

– Балда! – крикнул Курт, – Нельзя такое рассказывать чужим!

Он стукнул сестру по спине и выбежал из гостиной, та пустилась за братом наутёк. Изабелла на правах старшей дамы решила разрядить обстановку и уже набрала воздуху в грудь, но её опередила Лотти:

– Не бойся, мы никому не сказем.

Она прижалась к Эмме всем крохотным телом. Девушка её горячо обняла и закопалась носом в пену белокурых волос.

– Боже! – В гостиную вернулась Йоханна, – Они вас совсем измучили. Лотти, слезь с фройляйн Остерман и марш в детскую.

– Да пусть сидит, – откликнулась Эмма, – она не мешает совсем.

– Людвиг подъехал, все в сборе, пойдёмте же за стол!

Она подхватила под мышку младшую дочь, та в протесте замахала толстенькими ножками в кружевных панталонах и запищала:

– Ну мама! Я её охланяю!

– Я попрошу папу пока что поохранять, тебе пора спать.

Лотти извернулась и замахала Эмме на прощанье.

Небольшой стол на двенадцать человек сервировали по-простому, в столовой. В торцах сели Эккенеры, по длинным сторонам семейные пары друг напротив друга. Мужчины и женщины чередовались, и, конечно же, Эмме выпало сидеть напротив Дюрра, потому что оба они были без пары. После первых тостов за именинника, его родителей и семью, по обычаю разговор переметнулся на судьбу дирижаблестроения.

– Мы должны ориентироваться на армию, – Цеппелин отложил приборы, – в этом кроется наше процветание.

Альфред Колсман бросил взгляд на шефа через стол:

– Думаю, вы ошибаетесь, граф. Армия – это узкий сегмент. Нам же нужна диверсификация.

– Куда же вы предлагаете диверсифицироваться? – заинтересованно спросил именинник.

– Да хоть в пассажирские перевозки. – Колсман откинулся на стуле. – Мы должны воспользоваться моментом. Народ воодушевлён и готов нам помогать не только словом, но и делом. Доверие к дирижаблям даст взрывной рост популярности этого вида транспорта. Следовательно, нам необходимо дать немцам возможность путешествовать по воздуху.

– Экая вульгарность, Альфред! Что ж вы размышляете как торговец. Мои корабли создавались для другого.

– Дорогой граф, я и есть торговец. И весьма успешный, иначе вы бы не пригласили меня управлять своей компанией. Мы можем стать первой империей, путешествующей по воздуху не только внутри страны, но и на другие континенты. Энтузиазм немцев можно посчитать в буквальном смысле – в марках.

– Я дворянин и офицер. Мне претят подобные идеи! – Цеппелин бросил салфетку на стол и поднялся.

– Друзья, не ссорьтесь, – Хуго миролюбиво вскинул руки.

Граф стал прохаживаться вдоль стола:

– Я не позволю запятнать собственное имя торгашескими идеями.

– Хорошо, – миролюбиво продолжил Колсман, – давайте создадим дочернюю компанию. Назовём её как-нибудь, – задумался, – ну, скажем, «Немецкая авиационная акционерная корпорация». Привлечём инвесторов. Тот же Баллин с радостью возьмёт эксклюзив на продажу билетов через свои кассы.

– Это может быть интересно, – подтвердил Хакер, сидящий через Эмму от Альфреда.

Цеппелин остановился за спиной Кобера:

– Это тот Баллин, у которого «Принцесса Виктория Луиза» села на мель и потом капитан из-за этого застрелился?

– И мы не без греха, граф. На корабле никто не погиб, это главное. Баллин вхож к кайзеру, это не может быть лишним.

– Боже, избавьте меня от этого! – в сердцах бросил Цеппелин.

– Я всё возьму на себя, дорогой граф. Вы можете полностью погрузиться в создание дирижаблей, не отвлекаясь на пустяки.

– Будь по-вашему, Альфред! Ей-богу, с вами легче согласиться, чем объяснить, почему не хочется!

Все за столом облегченно засмеялись.

Весь вечер у Дюрра колотилось сердце. Он думал, что любовь прошла и проклятый супраренин его больше не потревожит. Но, увидев Эмму, понял – нет, вся боль тут, и счастье смотреть на неё тоже здесь. И разрывался от этих противоположных ощущений. Казалось, его организм обострил все пять чувств: он видел каждую мурашку на нежной шее, когда её касался сквозняк, слышал шуршание подола и постукивания на нём бисерных бусин, вдыхал шлейф её духов, непохожих на прочий дамский парфюм. Лишь осязать он не мог, боясь дотронуться до той, кто перешагнул через его признания – как будто ток мог прошить его от этого прикосновения. Людвиг помнил и тот поцелуй, и свои ощущения от нелепой сцены, но это было так давно, что казалось – отпустило. И вот она пришла какая-то новая, изменившаяся со вчерашнего дня, тонкая и сильная, как скрипичная музыка. И у него опять дрожали ноги и качалась перед глазами земля. Иногда Эмма снилась ему, нагая, жаркая, и тогда он просыпался утром разбитым, словно и вовсе не спал. Господи, сколько лет должно пройти, прежде чем ты меня отпустишь! Он нырял с головой в работу, но сегодняшний вечер вытащил всё сокровенное и разложил это в закатном свете перед Дюрром – вот, любуйся и думай, что с этим делать и как дальше жить. Вся компания сидела в саду, и Эмма куталась в невесомое белоснежное облако, чёрт его знает, как называются эти дамские накидки, и Людвиг косился на неё сквозь сигарный дым, мечтая провалиться куда-нибудь в немыслимое пекло или адский холод – везде будет лучше, чем рядом с той, которая к нему так равнодушна.

Около семи решили закругляться, пока солнце не село. Дом Эккенеров стоял на самой окраине Фридрихсхафена, поэтому Хуго дошёл до дороги, дождался первой пролётки, сунул извозчику двадцать пфеннигов и сказал:

– Голубчик, пригони ко мне ещё четверых подельников, надо гостей развести. Дам на чай. Как приедете, свистни погромче, мы выйдем.

Минут через пятнадцать гости услыхали разбойничий свист и стали прощаться. Граф попросил Людвига проводить помощницу до дверей. У калитки все перецеловали радушных хозяев, перецеловались сами и разошлись по экипажам. Йоханна и Хуго махали всем на прощанье, обнявшись. Возницы цокнули, щёлкнули поводьями и потянулись вереницей в город кто куда. Жизнь – странная штука, и Людвигу с Эммой досталась та самая Гретхен, которая чуть было не затоптала Дюрра три года назад. Он всю дорогу думал о странных превратностях, как будто судьба решила закольцевать события. От тряски палантин Эммы соскользнул с плеч, она стала его поправлять и задела случайно Дюрра. Тот вдруг резко повернулся к ней и сказал вполголоса моляще:

– Поехали ко мне.

У Эммы от удивления даже бровь не поднялась как обычно. Весь день в ней зрело чувство, что она женщина. Но как стать подлинной женщиной, оставаясь девицей? И вдруг услышала собственный голос, опередивший мысль:

– Поехали.

Людвига от шока, кажется, шарахнуло. Он не ожидал ни такого ответа, ни такого поворота. О боже, что он делает, его лишь глубже затянет этот зыбучий песок безответных чувств! Началась паника, но отступать было поздно. Дюрр окликнул извозчика:

– Поворачивай в Манцель, до верфи Цеппелина.

В обычно многолюдных доках сегодня было пусто. Как правило даже в выходной там и сям сновали слесари, механики, подсобные рабочие. То ли народ уже разошёлся перед завтрашним понедельником, то ли они просто были в ангаре, тем не менее богиня Фрейя, кажется, сжалилась над «бедным мальчиком» и позволила будущим любовникам дойти незамеченными до бывших казарм, подняться на второй этаж и войти в маленькую комнату Людвига. Тут всюду были книги, рулоны чертежей, карандаши обычные и химические. Дюрр зажёг масляную лампу, но Эмма попросила:

– Потуши.

Чтобы не затягивать, она села на по-армейски безукоризненно застеленную узкую койку и стала стягивать перчатки.

– Боги, я сплю… – Людвиг завернул фитилёк и прошёл в сумерках к кровати. Он встал перед девушкой на колени и стал целовать её руки, поднимаясь всё выше.

«Тело подскажет», думала Эмма равнодушно. Она точно знала, что решение было принято осознанно, не под влиянием вина. Просто она решила перейти рубикон – Дюрр, по крайней мере, не сделает ей больно. Никто и никогда не рассказывал Эмме, что происходит между мужчиной и женщиной наедине, но она себя считала прогрессивной девушкой и решила, раз двадцатый век наступил в технологиях, пусть он будет и в отношениях. Она станет свободной женщиной и будет спать, с кем захочет. Эмма не отрицала брак, но и не рвалась туда: как сложится, так сложится. И вот сейчас, словно куколка становится бабочкой, она вылезала из своего кокона девичьей застенчивости и робости. Ей было неловко, она не знала, что и когда нужно делать, поэтому решила – закрою глаза.

Когда поцелуи достигли лица, Эмма форсировала события, поднявшись на ноги:

– Помоги раздеться.

Трясущимися руками Дюрр снял с неё платье и расцепил десяток застёжек на корсете. Эмма отстегнула чулки, сбросила туфли, сняла тонкое нижнее бельё и нагнулась над койкой, чтобы сдёрнуть покрывало. Рядом Людвиг рвал с себя одежду, глядя в сумерках на мягкие изгибы девичьих бёдер и трогательно выпирающие лопатки. Плотный как молоко, туман желания полностью застил рациональному конструктору мозг, и будучи больше не в силах себя сдерживать, он упал всем весом на Эмму, присевшую на разобранную кровать.

Умирающий серпик луны смотрел в окно второго этажа, в крохотную комнатёнку. На узкой койке лежали двое: совсем юная женщина и за её спиной – крепкий высокий мужчина. Тот спал крепко, как будто оказался впервые на свободе после долгого заключения. Женщина смотрела на месяц в ответ, рассматривала его равнодушно, не стесняясь ни своей наготы, ни беспечности. Уже потом, когда всё закончилось и Людвиг уснул, её ожгла мысль – господи, я же могу забеременеть! Но тут же холодный разум услужливо подсказал: значит, вытравишь. Судя по тому, как низко на небе висел огрызок луны, было около четырёх. Значит, скоро рассвет. Нужно вернуться домой и переодеться. Фрау Улла, наверное, с ума сходит.

Эмма тихонько выскользнула из-под руки Дюрра, обошла койку и стала одеваться. Застёгивать длинный корсет в темноте было немыслимо сложно, но без него платье бы не налезло, оттого, стараясь не пыхтеть, наощупь Эмма тянула застёжки друг к другу. Чёрт с ними, чулками, подумала она, запихивая те в крохотный кошелёчек, авось в темноте никто не увидит. Сунула босые ноги в туфли, проскользнула в платье, цапнула хозяйский палантин и очень тихо открыла дверь в коридор, чтобы Людвиг не проснулся. Лиловая лента для волос осталась висеть на стуле. Уже на улице собирая волосы, Эмма поняла, что забыла ленту в комнате, но возвращаться было неумно, поэтому она просто заплела косу и пошла по утренней дороге к городу.

Не встретив ни одного извозчика и вообще никого, злая сама на себя, Эмма Остерман открыла входную дверь. Пробираясь мимо столовой, она услышала:

– Доброе утро. Заварить тебе кофе?

Грязно выругавшись про себя, Эмма подняла глаза на хозяйку:

– Простите.

– Он тебя не обидел?

– Боже! Конечно, нет. Это было моё решение!

Фрау Улла подошла к девушке, обняла её крепко и прошептала:

– Я ужасно волновалась, так сильно, будто ты моя дочь. Я никогда не буду тебя судить, потому что ты вольна делать собственный выбор. Надеюсь, всё обойдётся у вас.

Выпустила Эмму из объятий:

– Это Людвиг?

Та лишь кивнула.

– Обе туфельки при тебе? – попыталась разрядить обстановку Ульрике.

– В этот раз Золушка оставила у Принца ленту. Да и бог с ней. Я пойду приму ванну и переоденусь. Спать уже некогда, скоро на работу. Но вы ложитесь.

– Да какой тут сон, милая. Бутербродов сделаю на завтрак, иди.

* * *

Во времена Мариуса Авентисенсиса жил в Авентикуме мелкий нумулярий, который звался Сильвий Катулл Мартинус. Жена его умерла родами, оставив дочь Марселлу, ибо родилась она в первый день Марса. Как исполнилось прелестнице двенадцать, к отцу посватался местный купец по имени Маний. Когда и положено, сыграли свадьбу, Марселла родила мужу наследника, а через год сразу двойню. Супруг относился к ней по-доброму, не корил и позволял управлять домом, как она считает правильным. Марселла часто навещала старого отца, который к тому времени уж перешагнул сорокалетний возраст.

В самый холодный год, когда Муратенсис промёрз на шест, с севера пришёл в Авентикум человек. Одет он был бедно, постучался вечером в лавку Мания и попросил кров и хлеб в обмен на работу. Купец спросил, как бродягу зовут и откуда он. Тот назвался Арауном и сказал, что пришёл из Линдо. Отчего ж ты пустился в путь, есть ли за тобой какая вина, спросил Маний. Нет, душа и руки мои чисты, ответил Араун. Не раб ли ты, спросил купец. Нет, я свободный человек. В прошлый голодный год я схоронил жену и детей и решил пойти на юг. Что ж, согласился Маний, солнце может излечить многие раны, работай на меня и не будешь нуждаться. А придёт лето, пойдёшь в путь дальше.

В тот год Марселле исполнилось семнадцать, она была краше любой красавицы Авентикума. Мужчины тайно желали супругу Мания, а их жёны тайно же ей завидовали. Поздней весной купец дал Арауну за усердие десять сестерциев и отпустил восвояси. Однако бродяга ушёл лишь в лес, а часть монет отдал резчику за зуб кашалота. Не испортишь товар, спросил тот. Тебе что за дело, ответил Араун, и вернулся в пристанище. Каждый день он резал и точил кость, пока не вышла заколка тонкой работы. Тогда бродяга вернулся в Авентикум и стал ждать, когда Маний уедет за товаром. Едва служанка закрыла за купцом дверь, Араун бросился к низкому окну Марселлы. Выгляни, шепнул он. И когда женщина подошла к окну, он сказал, прошу, приди в сумерках к большому дубу. Я не причиню тебе вреда, лишь отдам подарок перед уходом.

Не сразу Марселла решилась на встречу, Араун ждал её в условленном месте несколько дней. Но любопытство пересилило, и, когда Маний снова уехал по делам, женщина незаметно покинула на закате дом и пошла за город, к старому дубу. Там человек из Линдо сказал: ты единственная на целом свете затмила мою любовь к жене. Я думал, что никогда не оправлюсь от боли, поэтому пошёл на юг. Но встретил тебя, и был сражён твоими целомудрием и красотой. Молю, прими в дар заколку, которую я сделал для тебя. Пусть мои руки касаются твоих волос хотя бы так, не нарушая границ супружеской верности.

Он протянул ей костяную заколку, на гребне которой была выточена сама Марселла в нарядном уборе. Но что же я скажу мужу, если он её заметит, воскликнула красавица. Пусть думает, что ты увидела её на ярмарке и купила себе в подарок, потому что она так похожа на тебя.

Когда уже пришла пора уходить, Марселла спросила путника, когда же ты уходишь и куда? Я не могу уйти, ответил Араун, ты словно привязала меня к этому месту. Я буду жить здесь охотой, покуда ты не согласишься уйти со мной. На это Марселла ответила, ты полюбил меня за целомудрие и хочешь его лишить? Что же останется от моей красоты с тобою? Араун же сказал, ты не знаешь истинной любви, иначе поняла бы, что со мной ты расцветёшь ещё краше. Маний стар почти как твой отец, а я молод и силён. Я увезу тебя в Рим, ты будешь жить в достатке и счастье. Зачем мне Рим, ответила Марселла, я уже живу в достатке и счастье. Она бросила заколку ему под ноги и ушла в город.

Той же ночью Араун прокрался в дом Мания и задушил его красавицу жену. Напоследок он собрал её волосы и заколол их костяной иглой с ликом Марселлы на гребне. Утром он дошёл до Муратенсиса, завязал в тунику большой камень и зашёл по самую голову в летние воды.

Эмма перелистнула страницу, глянула на небольшие каминные часы, оставшиеся после Йерэмиаса, и закрыла книгу. Экий раздрай, подумала она, сам себе создал проблем, дурак. Шёл бы, куда планировал, тьфу! Руки и душа у него чисты, как же.

Она отбросила «Хроники» на кровать, откинула одеяло и спустила ноги. Определённо, думала Эмма, наливая из кувшина воду для умывания, люди слишком преувеличивают важность любви. Вот у неё с Дюрром всё было, но она не потеряла голову, не ударилась ни в вульгарность, ни в раскаяние. Было и было. Она его использовала, чтобы перейти в новый статус, больше ничего. И пусть Людвиг вёл себя совсем уж по-дурацки и даже ленту не вернул, хотя на чёрта она ему сдалась, но Эмма собой определённо гордилась. Не то что этот Араун из Линдо, стольким людям жизнь попортил, а главное – себе.

Надевая нижнее бельё, Эмма думала, что прошлый год был удачным не только в личном плане. Компания развивалась семимильными шагами: в августе совершил сразу несколько важных рейсов новый дирижабль LZ 6, уже в начале сентября переведённый в армию под названием Z III. Как Колсман и обещал, он нашёл инвестиции для пассажирских перевозок, и уже в ноябре официально объявили о создании «DELAG». Берлинский магистрат, крайне недоверчиво относившийся к затее Цеппелина, наконец-то сменил гнев на милость и со дня на день должен был дать ответ по поводу участка в Пиршхайде для нового большого авиационного порта. Инженеры понемногу приспосабливали на корабли радиосвязь, а Хакер наконец-то добился заметных результатов испытаний со своей «кожистой тканью». Как подобное тянется к подобному, так граф Цеппелин притянул к компании нового единомышленника – тоже графа, Альфреда фон Зоден-Фраунхофена. Они пришли к общему мнению, что опытный отдел при компании позволит заняться фундаментальной наукой. А это приведёт логично не только к прорывам в технологии, но и к возможности создать такой продукт, о котором они сейчас и помыслить не могут в силу ограниченности знаний. Цеппелин пригласил фон Зодена возглавить это подразделение, и тот уже в феврале переехал в Фридрихсхафен. Сразу после Пасхи газеты написали о французе Анри Фабре, который осуществил первый полёт на гидросамолёте. И Кобер, обладавший острым нюхом, тут же решил полностью посвятить себя этому направлению на гражданском и военном рынке. Одним словом, жизнь в компании кипела и бурлила. Вот и в прошедшую пятницу взяли новую высоту – кайзер приказал провести парад дирижаблей в Хомбурге. Всё, видимо, прошло успешно, потому что в субботу никаких тревожных новостей не было; наверное, просто где-то погода их задержала. А всё воскресенье Эмма провела с фрау Яблонски и в залив не ездила. Сейчас она вприпрыжку сбежала по лестнице, потому что пора уже поспешить на работу и узнать подробности, как всё прошло на параде.

Возле главного здания паровозом ходил Георг Хакер с тянущимся за ним табачным облаком. Вид у него был задумчивый, отчего сердце Эммы ёкнуло нехорошим предчувствием.

– Что? – подскочила она, забыв поздороваться

– Разрушен, – коротко обронил капитан.

Эмма ахнула, прикрыв руками рот.

– Погибшие? На том пути или обратном? Господин Хакер, да не молчите же! – затрясла она его за локоть.

– Все живы, но корабль только на переплавку.

– Вы дошли до Хомбурга?

– Да, и выступили впечатляюще. Ещё были Парсеваль и Гросс. Кайзер был доволен. У Гросса дирижабль полужёсткий, поэтому его разобрали для обратной транспортировки. А мы и Парсеваль пошли своим ходом. Профессор-то умнее поступил, переждал непогоду и вылетел позднее. Теперь уж дошли до базы, – вздохнул Георг. – А «пятёрку» капитан фон Йена вывел утром, но мы вошли в тяжёлый грозовой фронт и сделали остановку возле Лимбурга. Закрепили корабль стальными тросами к телеге, а саму телегу вкопали. Казалось бы, всё будет нормально, за швартовыми следили около сотни солдат. Даже при сильном ветре они удерживали дирижабль. Но около обеда в воскресенье ветер стал штормовым, и даже с новоприбывшими пехотинцами корабль удержать в дрейфе не удалось. «Пятёрку» вырвало, и она улетела, полностью неуправляемая… Непогода гнала её до Вайльбурга, пока не обрушила вниз чуть пониже Веберсберга. Сначала-то корабль носом утонул в Лане. Потом, рассказывали, вторым порывом дирижабль подняло над насыпью и швырнуло на скалы. Но урагану, видать, всё было мало: он его снова задрал, перевернул и затащил в гору прямиком на деревья… В общем, долетели с ветерком, – грустнопошутил Хакер.

– Ох… – Эмма помолчала, – ну у нас же LZ 7 на подходе, летом сойдёт со стапелей!

– Да это-то конечно. Только понимаете – это же был мой дирижабль, – капитан выпустил последнее облако дыма, аккуратно втоптал окурок в землю и зашагал к эллингам.

* * *

Сразу после дня рождения Эммы, в воскресенье, приняли решение вывести в первый рейс новый борт LZ 7, у которого впервые было персональное имя – «Германия»: для всей великой империи, поддержавшей графа в трудные времена. Строительство его велось на те самые деньги, собранные по крупицам, и обошлось фонду Цеппелина в полмиллиона марок. Дирижабль приписали к «DELAG», потому что впервые корабль должен был стать истинно пассажирским воздушным лайнером. Чувство праздника царило на верфи, а суета началась задолго до старта. Сам Цеппелин был за штурвалом, и «семёрка» показала себя в воздухе великолепно. В тот же день решили сделать на следующей неделе первый коммерческий рейс до Дюссельдорфа, выпустив в продажу двадцать билетов. Когда в среду пассажиры обоего пола поднялись на борт, их ждал восхитительный приём: стюарды сновали по салону высшего класса, широкие окна были опущены для прощания с провожающими, сервированные столы дожидались закусок. Воистину, предложение, достойное la crème de la crème⁴! Паря на высоте триста метров над Тюбингеном, Штутгартом, Франкфуртом и Бонном, спустя девять часов спокойного полёта «Германия» под оглушительные овации приземлилась в Дюссельдорфе. Сам лорд-мэр приветствовал капитана Цеппелина на родине Гейне.

Когда «семёрка» благополучно вернулась в родной порт, Хуго предложил на следующий рейс собрать только репортёров, это должно было повысить популярность нового вида транспорта в целом и «Германии» в частности. К пассажирам присоединились сам Эккенер и Альфред Колсман, а капитаном поставили Канненберга из недавнего пополнения. В служебных гондолах, кроме него, находились механики, рулевые и машинисты. Ровно в восемь утра дирижабль поднялся с поля Дюссельдорфа и взял курс на Золинген. Только пассажирам подали шампанское с икрой, как левый кормовой двигатель отказал. Два оставшихся мотора вполне обеспечивали безопасность полёта, поэтому Канненберг лишь сделал поправку на ветер после Ремшайда и вместо того, чтобы вернуться в Дюссельдорф через Эльберфельд, направил корабль на Дортмунд, чтобы там совершить посадку. Спустя три часа после взлёта «Германия» вошла в сильнейший дождевой фронт. Ничего не подозревающие пассажиры наслаждались полётом, приятной беседой, путевыми записками и фотосъемкой из салона. Канненбергу ничего не оставалось, как изменить решение и перенести посадку в Мюнстер. После обеда Камилю Лабурде в задней гондоле удалось запустить третий двигатель, и капитан принял решение свернуть после Людингхаузена к Остбеверну, чтобы пересечь Тевтобургский лес и высадиться севернее – в Оснабрюке. Горючего у команды оставалось ещё на пару часов полёта, поэтому до пяти вечера удавалось лавировать более-менее безопасно. И хоть порывистом ветром «Германию» поднимало вверх даже до тысячи метров: туда, где пробрасывал из серых облаков снег, Канненберг был уверен в машине.

Однако удача отвернулась от путешественников и сначала заглох носовой двигатель, а потом и вовсе весь корабль протащило по молодым верхушкам сосен и елей, где он и застрял в ветвях на высоте третьего этажа.

Когда спустили верёвочные лестницы, все благополучно спустились на землю, даже дамы, лишь невезучий Лабурда подвихнул ногу. Утром экспрессом с Боденского озера приехал сам Цеппелин, где его уже ждала толпа горожан, желавших подбодрить и поддержать. С канатной фабрики из соседнего Ибурга приехало полсотни рабочих, присоединились местные солдаты – двигатели сняли, а остатки «Германии», годные к переплавке, сложили штабелями и отправили на поезде в Фридрихсхафен. Всего десять дней отмерила судьба седьмому детищу Цеппелина…

Потеряв за месяц сразу два корабля, граф лишь сильнее распалился. Что ж, если фортуне угодно его испытать – пусть! Вместе с Альфредом они решили расселить казармы, полностью оборудовав старое здание под рабочие кабинеты. Город прибавил жителей вполовину благодаря развитию производства Цеппелина, бургомистр Адольф Майер не знал, то ли радоваться, то ли за голову хвататься. Предприимчивые отельеры расширяли количество гостевых домов и целыми зданиями сдавали их работникам верфи. Колсман подыскивал участок под строительство деревни Цеппелина для проживания сотрудников и их семей.

* * *

Спустя месяц после крушения «семёрки» всё было готово к исследовательской экспедиции Цеппелина на Шпицберген. Поэкспериментировав с метеозондами на Боденском озере, граф с профессором Хергезелем решили, что пора проверить, как себя ведут верхние слои холодного воздуха, чтобы использовать эти данные для дальнейшего развития аэрологической навигации в области Арктики. Безусловно, следствием должна была стать адаптация всего воздушного флота Цеппелина под условия Крайнего Севера, в частности улучшение эксплуатационной безопасности, определение крейсерской скорости при дальних беспосадочных перелётах. Кроме того, на Шпицбергене были практически идеальные условия морского ледового бассейна, которые также было необходимо полно исследовать. Сейчас граф сидел у себя в кабинете и ждал приезда Фердинанда Глууда, работавшего когда-то помощником капитана, опытного мореплавателя. Тот взял время подумать, готов ли он участвовать в арктической экспедиции, и сегодня должен был дать ответ. В ожидании Цеппелин попивал свежезаваренный чай и читал помощнице вслух газеты:

– Раздел «Свежие телеграммы». Поглядим… Сообщается о банкротстве фабрики Тильмана. Наблюдательный совет добивается урегулирования ситуации. Акционерное общество было основано четыре года назад с одним и два миллионом марок и наняло шестьсот рабочих. В 1908/09 финансовом году оно получило чистую прибыль в размере семи миллиардов и распределило дивиденды в размере шести процентов в предыдущем году. Вот те раз, шестьсот человек… Так, читаем дальше. Сегодня на бирже цена акции искусственного шёлка составила 145 марок, то есть, – граф перелистнул страницу и внезапно замолчал. Эмма, регистрирующая письма у себя в приёмной, воскликнула:

– Что там с шёлком, шеф?

Но в ответ не раздалось ни звука. Встревоженная помощница выскочила из-за стола и забежала в открытую дверь. Цеппелин склонился над газетой и быстро-быстро бегал взглядом по строчке. Внизу страницы был напечатан чей-то портрет, но чей – от двери было не видно.

– Что? – у Эммы оборвалось сердце.

– Дирижабль «Эрбслё» взорвался в полёте и потерпел крушение под Паттшайдом. Погиб весь экипаж в составе пяти человек, – глухим голосом стал читать граф. – Эксперты склоняются к тому, что в аварии виновна старая оболочка аэростата, снятая с первого дирижабля Оскара Эрбслё, уже терпевшего крушение прежде. Тела пяти погибших до сих пор находятся на месте крушения. Сегодня после опознания их доставят родственникам в Эльберфельд и Хаген. Экспертная комиссия уберёт и опломбирует все обломки с места крушения, тщательно их изучив в последствии. Пока что кажется несомненным, что слабая оболочка воздушного судна резко вышла из холодных облаков на солнце, и быстро расширяющийся газ вступил в контакт с двигателем, что привело к взрыву. Патологоанатомы считают, что весь экипаж умер мгновенно от взрыва. Помимо Оскара Эрбслё, в аварии погибли Макс фон Тёлль, Рудольф Кранц, Ганс Лео Хёпп и механик Джозеф Спикс.

По щекам Эммы текли слёзы, но она их даже не замечала:

– Господи, какая страшная смерть. Вы его знали? Оскара.

– Да, встречались. Сгореть заживо вот так… Это ужасно. Их жертвы не должны быть напрасны, Эмма. Мы обязаны сделать наши дирижабли безопасными.

* * *

Весенним днём тысяча девятьсот одиннадцатого года к двухэтажному зданию верфи подошёл незнакомец лет тридцати, с военной выправкой, в светлом чесучовом костюме. Навстречу ему шагал невысокого роста мужчина, совсем молодой, с грустными задумчивыми глазами.

– Простите, – незнакомец снял в приветствии канотье, – верно ли иду? Контора графа Цеппелина здесь находится?

Молодой парень вежливо откликнулся:

– Доброго дня. Здесь. Позвольте узнать, вы к нам на работу?

– О, как удачно получилось, – обрадовался незнакомец, – вы сотрудником здесь? Да, я откомандирован управлением Военно-морского флота к графу для изучения конструкций дирижабля. Позвольте представиться, Феликс Пицкер, судостроитель.

– Клод Дорнье, конструктор в испытательном отделе. Крайне приятно познакомиться, – пожали они друг другу руки.

– Давно работаете?

– Полгода, – молодой человек оживился, глаза его повеселели.

– А граф сейчас на месте, не знаете?

– Вам нужно на первом этаже свернуть налево и пройти до самого конца. Там в приёмной фройляйн Эмма Остерман вам точно скажет. Я работаю под руководством фон Зодена, сегодня Цеппелина ещё не видел.

Пицкер поблагодарил Клода, они раскланялись ещё раз, и он пошёл вниз к низкому, в три ступеньки, крылечку, чтобы представиться будущему шефу. От счастья, что ему предстоит работать с самим Цеппелином, сердце Феликса словно пылало в огне.

Повседневная причёска Эммы в 1909-1910 годах

© pinterest.com

Изысканный наряд Эммы на дне рождения Хуго Эккенера. Год назад французские модельеры Кало Сер, Мадлен Вьёне и Поль Пуаре предложили дамам новый силуэт. Облегающие платья с узкими юбками и завышенной талией в стиле ампир сделали женщин ещё более хрупкими и тонкими, этакими грациозными статуэтками в бисерных шелках. Слышите, как шелестят?

© Scherl | Süddeutsche Zeitung | Alamy Stock Photo

Туфельки

© Imago History | Alamy Stock Photo

Жирная точка в рассказе про моду: духи «Apres l'Ondee» от Guerlain. Жак Герлен создал этот аромат в 1906 году. По одной версии, он посвятил его своей жене Андрэ, которая была вылитая нимфа. По другой, искусство импрессионистов вдохновило Герлена воплотить запах дождя, свежей травы и нежных цветов в свой новый парфюм. Верхние ноты: анис, нероли, бергамот, лимон. Средние ноты: фиалка, мимоза, цветок гвоздики, иланг-иланг, жасмин. Базовые ноты: ирис, ваниль, мускус, амбра. Удивительно, но аромат до сих пор можно купить. А мой любимый «Chloé Innocence» – нельзя. Это несправедливо!

© laparfumerie.org

Йоханна и Хуго Эккенеры на своей вилле в Фридрихсхафене, 1952 год. Были фотографии и в более раннем возрасте, но тут какое-то непередаваемое очарование семейной пары.

© Willi Meister | Südrurier.de

Отступление № 1: Это средний сын Эккенеров, Кнут. Он пошёл по стопам отца и стал пилотом и конструктором дирижаблей, водил LZ 129 «Гинденбург» (тот самый!) и LZ 130 «Граф Цеппелин». На руках у Кнута талисман – щенок чау-чау по имени Ви-Дол, которого заносили в дирижабли на удачу.

© Akron-Summit County Public Library | summitmemory.org

Отступление № 2: Младшая дочь Эккенеров, Лотте. Стала фотографом и издателем.

© Getty Images

Рассадка за столом на дне рождения

Собственноручно подписанная Цеппелином открытка, отправленная 9 сентября 1909 года некой фройляйн Эдит Лейнер в Констанц: «Благодарю за ваши цветы, язык которых моё сердце полностью понимает». Пустячок, а приятно.

© icollector.com

Регулярный рейс LZ 6 (Z III) над Тюбингеном 22 сентября 1909 года, фотомонтажная открытка салона братьев Мец

© wikimedia.org

Акция «DELAG» («Немецкой авиационной акционерной корпорации»), созданной Альфредом Колсманом 16 ноября 1909 года

© wikipedia.org

Альберт Баллин, судоходный магнат. Несчастный, в общем-то, человек, всю жизнь пытавшийся стать своим среди чужих. Не смог пережить развала империи и застрелился в день капитуляции Германии в 1918 году. В честь него в 1922 году был назван германский лайнер «Альберт Баллин», в 1935 году переименованный в «Hansa», а после Второй мировой войны перешедший по репарации Советскому Союзу и получивший имя (до чего оригинальное) – «Советский Союз». В 1982 году в Гонконге пароход был разрезан на лом.

© wikipedia.org

Зуб кашалота

© istockphoto.com

Заколка коварного Арауна. Ну, почти она.

© Alberta Hardy, Pinterest | britishmuseum.org

Каминные часы Йерэмиаса Яблонски

© culture.ru | Фонд «Этнография и ИБП»

Граф Карл-Альфред Мария фон Зоден-Фраунхофен, руководитель испытательного отдела и отец восьмерых детей.

© together.freevar.com | Gemeinschaftsschule Graf Soden

Анри Фабр на своём гидросамолёте – настоящей этажерке. Читатель может возмутиться, что это не дирижабль, ну так что поделать, у меня половина книги не про дирижабли.

© fai.org

Примерно так выглядел парад дирижаблей. На самом деле, на фото учебные маневры 1912 года. Возле машины стоят кайзер Вильгельм II и Франц Фердинанд, эрцгерцог Австрийский (тот самый, смерть которого стала формальным поводом для Первой Мировой). Фотограф примонтировал к изображению два дирижабля: M I майора Гросса и цеппелинов Z II

© Sammlung Oscar Tellgmann | Федеральный архив Германии | wikipedia.org

Дирижабль Парсеваля P II на авиационной выставке во Франкфурте-на-Майне в 1909 году

© Jean-Pierre Lauwers | Rosebud Archive of aviation | wikipedia.org

Дирижабль Гросса M I в 1908 году

© Общественное достояние США | PD-US | wikipedia.org

Поверженный гигант: катастрофа LZ 5 (Z II) возле Вайльбурга-на-Лане 25 апреля 1910 года

© wikimedia.org

Слева в нижнем ряду – капитан (в данном случае это и воинское звание) фон Йена в Вайльбурге. Стоит у входа в шахту «Эрбстоллен». На мой взгляд, слишком бодрый для такой печальной ситуации.

© Weilburger Tageblatt | idurx.de

LZ 7 «Германия», первый летающий пассажирский лайнер компании «DELAG». Именно на «семёрке» Георг Хакер впервые применил свою идею – здесь все газовые ячейки были выполнены из «кожистой ткани»: синюги в семь слоёв. Кстати, если приглядитесь, увидите в центре пассажирский салон на 24 человека.

© George Grantham Bain Collection | Library of Congress | wikimedia.org

Обстановка в салоне была роскошная: огромные раздвижные окна, ковры, красное дерево, инкрустация перламутром балок и колонн, дорогая плетёная мебель. На первом рейсе подавали фуа-гра, малосольную икру, холодных цыплят, омаров, фрукты и пралине, полдюжины марок вина, шампанского и крепкого алкоголя. Так и хочется крикнуть: Человек, почки царице два раза!

© palphila | ebay.com

Лорд-мэр Дюссельдорфа Вильгельм Маркс приветствует графа Цеппелина на первом рейсе «Германии»

© Heinrich Jäger | Rhein und Düssel | wikimedia.org

Заметки о крушении над Тевтобургским лесом напечатали почти все крупнейшие мировые издания, даже американские. «Берлинская утренняя почта» № 176, 30 июня 1910 года

© dfg-viewer.de

С Лабурдой, кстати, удивительная история. Камиль (Эдуард) Лабурда работал в компании Цеппелина главным слесарем. Именно он был одним из двух пострадавших в Эхтердингене. Фотографию его найти не удалось, вроде бы он был чехом из Собеслава. На фото подписанные им открытки: на обеих изображён LZ 6 (он же Z III), обе не были отправлены и обе содержат примерно одинаковый текст: «Привет с дирижабля Цеппелин III, посланный Камилем Лабурдой графу Цеппелину во Фридрихсхафен», и у обеих же идёт наискосок приписка «Кто нашёл?». Похоже, Лабурда разбрасывал эти открытки прямо с дирижабля. Что ж, у кого какое хобби – почему бы и нет? Продаются, кстати, карточки за бешеные деньги: например, открытка слева выставлялась на аукционе с начальной ценой тысяча евро.

© auktionen.felzmann.de | stampcircuit.com

Оскар Эрбслё и его одноимённый дирижабль. Первые, но не последние, жертвы этого типа авиации. Авария случилась 13 июля 1910 года, а днём ранее погиб давний друг Эрбслё, Чарльз Роллс, став первой британской жертвой авиакатастрофы.

© wikipedia.org

Не могу обойти вниманием и Чарльза Стюарта Роллса. Того самого Роллса, который всем знаком по первой фамилии в известнейшей британской автомобильной марке Роллс-Ройс. 10 июля 1910 года Роллс установил на своём биплане Райта (да-да, братья Райты! тут не протолкнуться от знаменитостей) новые горизонтальные рули. А спустя два дня, 12 июля, под Борнмутом, на высоте всего шесть метров самолёт развалился в воздухе. Роллс погиб, а через день разбился и его друг Оскар Эрбслё…

© Getty Images

Арктическая экспедиция Цеппелина на Шпицберген заслуживает большой отдельной книги. Даже, наверное, трилогии.

© wikipedia.org

Фердинанд Глууд, когда-то помощник капитана морского, ставший капитаном воздушным.

© zeppelin-luftschiff.com

Клод Онорé Дезирé Дорньé, будущая звезда немецкого авиационного строительства. Хоть и фотография плохого качества, но тут он примерно в том возрасте, когда пришёл на работу к Цеппелину. Кстати, у Дорнье тоже было восемь детей.

© edubilla.com

Не смогла устоять. Это тоже Дорнье, но тут он вылитый Мишка Япончик. Кажется, что вот-вот цыкнет золотой фиксой и скажет «Ша!»

© alchetron.com

Феликс Пицкер, военный судостроитель, специализировался на вопросах прочности материалов.

© zeppelin-luftschiff.com

Глава 10. Сердце в огне

Паренёк-газетчик перебежал дорогу и завопил с новой силой:

– Король наградил Рудольфа Херцога Красным орлом III степени с короной! Вчера во Франции был арестован дирижабль Цеппелина! Рациональные либералы наложили вето! Фестиваль циркового искусства начался в Лейпциге!

Эмма сердито шагала по свежевыпавшему снегу к извозчику, чтобы доехать до новой верфи. Из Манцеля производство перенесли на сушу, теперь большие новые ангары соседствовали с трёхэтажным зданием всех служб, где у неё была просторная приёмная рядом с кабинетом графа. Апрель тринадцатого года был неровным: вроде бы весна, а вот снова похолодало. И мало что похолодало, так и опять неприятности с кораблём. За прошедшие два года жизнь вокруг фройляйн Остерман крутилась с какой-то невероятной скоростью: новый людей в окружении стало так много, что она, бывало, забывала, как зовут кого-то из сотрудников. В компании тоже нельзя было сказать, что всё шло хорошо: за эти два года ввели девять кораблей, а потеряли – треть, один из которых сгорел меньше месяц назад! В заливе теперь был главным Кобер с производством гидросамолётов и учебными курсами пилотов, а директором DELAG назначили Эккенера. Оба Майбаха перебрались поближе к производству и создали дочернюю компанию по производству двигателей. Количество площадок выросло: теперь к порту в Фридрихсхафене добавился Баден-Оос, Пиршхайд под Потсдамом, и это не считая армейских. Вообще весь год обещал быть нервным – через одного у важных для Эммы людей были круглые даты: через пару недель исполнится семьдесят лет фрау Яблонски, в мае – сорок Колсману, в июне – Дюрру тридцать пять, в июле – большой юбилей графа, семьдесят пять лет, к нему готовились уже сейчас, а в августе – сорок пять исполнится Эккенеру. Отношения с Людвигом только осложнились – когда Лотта спрашивала, как у них всё это, Эмма так высоко закатывала глаза, что, казалось, видела изнутри собственный череп. И вот ей «со дня на день», как она говорила, исполнится двадцать шесть, а что она видела? Нет, конечно, она не жалела ни о переезде в Фридрихсхафен, ни о выборе свободной жизни, но, иногда бывало, что поглядывала с завистью на подругу, которая благополучно вышла замуж за такелажника с верфи и родила ему уже троих ребятишек. Теперь, когда та обзавелась семьёй, виделись они редко: Эмма всё больше делилась секретами с фрау Уллой, а то и вовсе – ни с кем. Яков учился в семинарии и отвлекать его глупыми бабскими разговорами было неловко: он ей брат, а не священник. Оттого она стала как-то жёстче, хотя были дни, когда словно преображалась из Снежной Королевы в живую и трепещущую птицу, когда сердце её наполнялось каким-то невообразимым счастьем, и лучились по-особенному глаза, и хотелось всем помочь, похвалить и обнадёжить. Но проходил такой день – и снова Эмма хмурилась, словно отняли какую-то часть тела, третью руку или второе сердце…

Наконец она села в пошорканный шарабан, назвала адрес и развернула газету. И правда, на первом же развороте во всю полосу красовалась здоровенная статья с рисунками. Так-так-так, начала читать Эмма, третьего апреля LZ 16 отправился в путь с военной инспекционной комиссией на борту для перехода из Фридрихсхафена в Баден-Оос. Вскоре корабль вошёл в область густого тумана и сильным ветром с востока был снесён на запад, на территорию Франции. Поскольку дирижабль принадлежит германской армии (армейское обозначение Z IV), корабль арестован на месте приземления в Люневиле. Когда команда сможет продолжить полёт в Баден-Оос, неизвестно. Господи, ещё и это!

Вдалеке показались длинные ангары, экипаж подъехал к трёхэтажному дому рядом с ними. Эмма хрустнула мокрым снегом сначала одной ногой, потом другой, расплатилась с извозчиком и пошла на рабочее место. Газету она оставила на сидении.

Внутри был, конечно же, сумасшедший дом: все стояли группками там и сям и обсуждали новость. Пока шла по коридору, Эмма поняла, что корабль отпустят сегодня в полдень – ну, значит, хотя бы эта проблема благополучно разрешилась. Она спрятала пальто и шляпу в гардероб, поправила выбившиеся пряди, осмотрела рабочее место: два стола, один с машинкой, второй письменный, книжный шкаф, этажерка с регистрационными журналами, кофейный столик с посудой, в угловом стеллаже – папки с документами, на столе – стопка черновиков, переложенные друг другом крест-накрест. Рукописи графа она перепечатывала всегда сама, а документы других сотрудников сортировала и уносила в машинописное бюро: было теперь и такое. Подхватив черновики, Эмма зашагала по коридору в обратном направлении, прошла мимо входа и свернула направо, туда, где в самом конце размещались шумные машинистки, с утра до вечера колотившие по чёрным клавишам печатных машинок, приводившие в божеский вид служебную документацию всех служб и подразделений. Всё проходило через эту комнату: от меню до благодарностей императору. С одной стороны сидели мужчины-корректоры, которые правили ошибки и возвращали документы в переделку, с другой – сами машинистки. Изнутри кабинет был обит шумопоглощающими матами, поэтому стоило распахнуть дверь, как тебя охватывал оркестр из стрёкота пробелов, бряцающих звоночков, уведомляющих о конце строки, звонкие шлепки ловких девичьих пальцев по отполированным чёрным клавишам, треск поворачиваемой каретки, когда очередной документ доставали из машинки, и даже едва слышимый шелест переворачиваемых страниц на столах у корректоров, который пробивался сквозь грохот звуков и оседал мягкой пеной на этой какофонии. Эмма кивнула тем, кто поднял голову на открывшуюся дверь, по традиции обошла всех машинисток, посмотрела, кто как работает: кого-то одобрительно погладила по спине, над кем-то наклонилась и карандашом указала на опечатку. Пройдя своих подопечных, она вернулась к выходу и подошла к старшему корректору, герру Фридманну.

– Добрый день, как ваши дела?

Юлиан Фридманн, великан под два метра, крупный – будь он пониже, можно было бы сказать, что толстый, но таким он не выглядел, – с огромной седой шевелюрой, хотя возрастом он был едва ли старше Уве Остермана, какой-то весь нелепый в своих нарукавниках и в этом кабинетике, ему бы двуручную пилу и валить лес, где он не смотрелся бы этаким Гулливером.

Корректор улыбнулся одними глазами из-под пенсне:

– Доброе утро. Новенькое? Давайте, поглядим, – и потёр от любопытства ладони, как будто Эмма принесла ему не скучные служебные документы, а бульварный роман в продолжениях.

Они обсудили рукописи, почитали записи на полях черновиков, договорились по срокам – старший корректор красным карандашом указал в левом верхнем поле дату. Потом Фридманн взял с края стола перепечатанные документы, разобранные по папкам, и передал секретарю.

– Возвращаю.

Та кивнула, поблагодарила:

– Хорошего дня.

И вынырнула из плотного шума в коридор, такой тихий, словно все разъехались по домам. Глухо раздавались за Эммой её собственные шаги в пустом коридоре, пока она не свернула в общий холл. Дверь технического отдела распахнулась, у Эммы скакнуло сердце, когда оттуда выбежал Клод Дорнье с какими-то рулонами: помчался, не заметив её, наверное, в свой вращающийся зал для дирижаблей. Как она могла так обознаться, они и не походят друг на друга. Обругала себя – сосредоточься, дурочка – и пошагала к себе. У графа кто-то был, но по голосу не узнать: беседовали тихо и, кажется, вдвоём или втроём. Эмма прошагала за свой стол, разложила принесённые документы по полкам разных подразделений, откуда коллеги забирали перепечатанные черновики сами, если её не было в кабинете. Села и начала свой обычный рабочий день: сначала вскрыть и зарегистрировать почту.

На втором десятке писем дверь Цеппелина открылась, оттуда послышались голоса, ещё что-то договаривающие вслед, звук сворачиваемого ватмана. Сначала из кабинета вышел Карл Майбах, за ним – Пицкер. Тут уж сердце Эммы сделало кульбит до самого горла, щёки её вспыхнули:

– Добрый день, господа, граф. Кофе или чаю?

А у самой только одна мысль пульсировала – держи лицо, держи лицо!

– Добрый день, Эмма. Нет, спасибо, я на вокзал.

Граф и правда был одет в свой белый не по погоде плащ. Гости кивнули и вышли, за ними прошагал и шеф, бросив:

– Я в Люневиль, к вечеру с командой вернусь.

Пока Эмма унимала бьющееся сердце, в коридоре раздались шаги, и в приёмную вернулся тот, кто делал теперь мир светлее, а шоколад слаще.

– Привет, я забыл забрать перепечатки, – он взял из стеллажа свою папку. Когда Эмма подошла, нагнулся, поцеловал ей руку. – Ты сегодня великолепна.

– Феликс, перестань, прошу тебя, – а у самой голос осип и хотелось лишь, чтобы он не выпускал её пальцы из рук. – Что вы обсуждали?

– Двигатели для L1, да ну, тебе будет скучно.

– Не будет, расскажи, – пусть только говорит, не важно что.

Они стояли напротив большого трюмо, где прихорашивались гости, не нарушая приличествующего расстояния, но внутренне тянущиеся друг к другу, желающие коснуться. Дверь была открыта, и в любой момент могли войти другие сотрудники, поэтому теперь Эмма в основном только тем и занималась, что делала вид: незаинтересованный, скучный, хмурый, какой угодно, только чтобы не выдать себя. Лишь с Феликсом она перестала таиться уже около года, когда как-то Лотта спросила в лоб – ты его любишь, что ли?

Долгое время Эмма Остерман не понимала, что такое любовь. Она безусловно любила отца, и братьев, и даже маму как-то по-своему. Она, конечно же, была очень привязана к фрау Улле. Она думала, что когда-нибудь полюбит Людвига. И первое время после приезда Пицкера на верфь она его вообще не замечала – ещё один новый человек. Их теперь тут через одного, и каждый новенький. Все в чём-то хороши, интересны, увлекательны. Но увлечься Феликсом ей казалось так же глупо, как полюбить Хакера: он просто хороший товарищ и больше ничего.

Пицкер показал себя необыкновенно лёгким и ярким. Да, конечно, он был умён, глубоко вникал в науку, но его профессиональные качества Эмму вообще не волновали. Сначала он отпустил какую-то едкую шуточку по поводу очередной статьи, потом на какой-то встрече, где Эмма стенографировала, лихо парировал оппоненту цифрами про прочность чего-то там. Что ни неделя, то Феликс открывался перед нею с новой стороны: галантный, начитанный, весёлый, тактичный. Она и сама не поняла, когда стала ждать его прихода к шефу. Когда стала различать его шаги в коридоре среди прочих. Когда замирала от звука его голоса в кабинете Цеппелина. Эмма одёргивала себя – перестань, он женат, и женат счастливо, вот у них уже и второй родился. Но сделать ничего не могла.

Однажды, в полном отчаянии, она пришла в кабинет к Дюрру вечером и бросила от двери властно:

– Сегодня!

Людвиг, всегда такой разумный и холодный, вновь был побеждён коварным супраренином. Теперь, когда казарма перешла в ведение Кобера, а все переехали по гостевым домам, Дюрр перебрался с другими инженерами в одну из дешёвых гостиниц. Собственный комфорт его интересовало мало, домой он возвращался только переночевать, да и то не всякую ночь. Везти Эмму туда было совершенно немыслимо: сохранить её честь было первостепенной задачей. Словно попавший в липкую паучью сеть комар, Людвиг дёргался, бывало, пытаясь выбраться из этих отношений, но с каждой новой встречей они затягивали всё глубже и глубже. Однажды, кажется, на пятую встречу, он уже и смирился, отпустил всё и подумал – пусть хоть так, но она моя. Они начали ездить, представляясь семейной парой, в Линдау, Брегенц и Констанц, останавливались в небольших прибрежных отелях. Там Эмма представляла, что она с Феликсом, и отдавалась жарко и пылко, а бедному Дюрру, окутанному любовной паутиной не первый год, и невдомёк было, что Эмма потеряна для него безвозвратно.

Лишь однажды что-то похожее на угрызение совести проснулось в молодой женщине – что за разнузданную жизнь ты теперь ведёшь? Но сердце лишь сжалось от боли одиночества и сказало – пускай. Она и пустила всё на самотёк. Когда Феликс был рядом и оказывал знаки внимания, Эмма расцветала. Когда он уезжал или был занят, она сначала тосковала, потом начинала сердиться, а доведя себя до высшей точки злости, шла снова к Людвигу и одним словом обращала его в безвольного страдальца. Пару раз даже доходило, что, когда Пицкер уезжал по делам в адмиралтейство, Эмма тайком бегала на вокзал посмотреть, как он сядет в вагон.

Мудрая фрау Улла, конечно, всё замечала: и перемены в настроении, и ночные отлучки. Но ни словом она не поставила свою постоялицу в неудобное положение, потому что относилась к Эмме очень нежно, словно та была частью её семьи. Оставшаяся на склоне лет одна, Ульрике Яблонски лишь хотела, чтобы, когда свет начнёт меркнуть, рядом был кто-то близкий, кто сможет подержать её за руку. И хоть на той стороне Уллу ждало гораздо больше радостных встреч, чем на этой, всё же страх перехода её не покидал. Именно поэтому она так дорожила Эммой и так её опекала.

В тот воскресный вечер, когда Лотта спросила подругу, любит ли она Феликса Пицкера, Эмма сначала так изумилась – что за нелепица, что протестовала минут тридцать. И даже хотела было рассердится за этот дурацкий вопрос. Уже дома, в постели, она крутилась и так, и эдак, доставала «Хроники», смотрела в какое-нибудь слово, закрывала книгу и снова крутилась, возмущаясь – да как такое Лотте в голову пришло? Эмма отрицала очевидную вещь ещё несколько недель, прежде чем очередной отъезд Феликса её окончательно не превратил в мегеру. Теперь, когда все пазлы сложились в единую картину мира, Эмму словно шарахнуло яркостью жизни – так вот что такое «любовь»?! Это когда так больно, что хочешь умереть. Когда словно огромный валун придавил твою грудь, и вдохнуть невозможно. А потом так радостно, что ты дышишь, так дышишь от счастья, как будто наполняешься пузырьками шампанского, когда хмельно без вина.

Если бы Людвиг мог, он, наверное бы, посмеялся – экая шутка судьбы: любовный треугольник, где никто никого не любит, но все умирают от любви. Когда в одну из ночей, обвивая руками любовника, Эмма вдруг прошептала на ухо «Феликс», Дюрр опешил. Он привстал на локте, но эта женщина, кажется, даже не поняла, что произнесла. Она лишь притянула его ближе и прижалась тесней. Плевать, подумал Людвиг, она со мной, а не с ним.

Он понимал, что влип, уже семь лет как, но разорвать токсичные нити не мог. Осознавал, что когда-нибудь эта прекрасная паучиха перестанет с ним забавляться и высосет из него саму жизнь: лишь безжизненное тело будет ходить и выполнять функции, для которых Дюрр был предназначен. Людвигу было плохо, но попросить о помощи было некого.

* * *

В воскресенье седьмого сентября устроили пикник: уехали на велосипедах в лес, разложили закуску, и устроились на пледе. Они удрали из крохотного городка, где все знают всех, где можно было наткнуться на знакомого. Феликс занимался любимым делом, пускай его новые корабли плыли не по воде, а по небу. Но он устал от того, что живёт далеко от семьи и видит их редко. Особенно сильно он скучал по маленькому Войфи, который обнимал отца крохотными ручками за шею и шептал «папочка». Феликс любил Фриду, но видел, как меняется рядом с ним помощница Цеппелина. Он понимал, что Эмма готова, но был ли готов он сам – не знал. В редкие выходные Феликс ездил домой, но иногда, перед особо важными делами, оставался в Фридрихсхафене: зачем искушать судьбу – дело прежде всего.

Сегодня они впервые перешагнули новый рубеж – уединились. Эмма предложила устроить отдых в лесу, а Пицкер подумал, почему бы и нет. Она познакомила его со своей хозяйкой, милой женщиной, но смотрела та неодобрительно, хотя ни слова упрёка не сказала. Помогла сложить припасы в корзину и обняла постоялицу на прощанье.

Высокое летнее ещё небо висело над головой. Эмма лежала на пледе на боку, оперев голову на руку, а Феликс откинулся на старый бук и читал вслух старую книгу, которую девушка положила в корзинку сверху.

– Бросился юноша к отцу, обнял его и сказал: как я счастлив, что ты признал меня. На это Гелиос сказал, проси, чего хочешь! Прошу, сказал Фаэтон, позволь мне прокатиться на твоей небесной колеснице, что вижу я каждый день. Долго отговаривал Гелиос сына, перечисляя опасности и трудности. Но не сдавался юный полубог, лишь пуще просил. Тогда поддалось отцовское сердце, лишь наказал он Фаэтону держаться ровно между Небесами и Землёю и не сходить с колеи. Когда вскочил юный всадник на солнечную колесницу, не почуяли кони в нём кровь привычного наездника и понесли его, то поднимаясь к самому Небу, отчего Земля покрывалась льдом, то спускаясь к самому низу, отчего всё загоралось на ней: и деревья, и дома, и люди. Раздались отовсюду стенания, крики и плач, лишь богиня Гея поливала Землю дождями, но ничего не помогало. Тогда крикнула Гея Зевсу, о великий владыка, останови колесницу, пока всё не погибло, пока Олимп не сгорел! Ударил Зевс огнём в повозку, отчего и кони, и колесница вспыхнули, а возница выпал и упал с Небес.

Феликс перевернул страницу, где на обороте ксилографии падал с неба юноша лет пятнадцати, а объятые пламенем звери, в которых с трудом угадывались кони, несли разваливающуюся колесницу наверх, к переплёту. И хоть изображение было чёрно-белым, всё на нём так и пылало огнём и жаром.

– Бедный Фаэтон, – сказала Эмма, – ужасно жаль его. А тебе?

– Это же легенда, – засмеялся Пицкер.

– Эрбслё с командой так погибли три года назад. Тебе не бывает страшно?

– Погибнуть можно, если просто лошадь понесёт. Какой смысл об этом думать. Я уверен в кораблях, которые строю. Во вторник будет старт L2, поверь, всё пройдёт прекрасно.

И правда, всё прошло прекрасно. Уже когда сели под одобрительные крики, и сильные руки потащили флотскую «двойку» в ангар, из здания конторы выскочил старший корректор Фридманн. Он бежал, белый как мел, размахивая листом бумаги, ничего не в силах произнести. Когда великана в толпе заметили, все разом смолкли от дурного предчувствия. Если бы Феликс не стоял рядом, Эмма бы запаниковала, но вот он – напротив, в кожаной куртке, улыбается.

Фридманн сунул графу лист, тот пробежал написанное глазами, качнулся то ли от волнения, то ли в стремлении удержаться за кого-то:

– В Северном море недалеко от Гельголанда штормом уничтожен L1. Шестеро спасены, остальные погибли.

Спустя полторы недели L2 перегнали в Йоханнисталь под Берлином, а Феликс поехал на базу готовить корабль к испытаниям. Эмма снова помрачнела и до середины октября сворачивала окружающим кровь. Потом Пицкер телефонировал Цеппелину и сообщил, что семнадцатого планируется тестовый полёт. Тот прибыть не мог, так как в тот же день должен был уехать для празднования столетия битвы при Лейпциге. Поэтому на следующий день после получения звонка, как только граф отбыл на вокзал, Эмма отправилась домой, переоделась в дорожный костюм и сказала хозяйке, что уезжает по делам в Потсдам. Фрау Уллу поездка не удивила, потому что кроме порта содержались и службы, в том числе был и кабинет, и приёмная Цеппелина. Иногда Эмма сопровождала шефа в поездках, это было хоть и редко, но не исключительно.

Переночевала она прямо в кабинете, встала задолго до рассвета и пошла к вокзалу, чтобы найти любое средство передвижения – до Йоханнисталя было всего километров сорок. Ей обязательно нужно было увидеть Феликса: хотя бы издали, хотя бы в гондоле, пусть он её не узнает. Эмма так измучилась за месяц разлуки, что видеть уже никого не могла. Отъезд шефа пришёлся весьма кстати, не случись его, бог его знает, до чего бы она себя довела.

Впотьмах послышалось звяканье упряжи.

– Стой! – закричала Эмма в темноту.

Когда экипаж подъехал, она увидела допотопный почтовый дилижанс. Кучер натянул поводья, и двойка лошадей замерла перед Эммой.

– Что кричите, дамочка?

– Мне в Йоханнисталь, срочно. Двадцать марок!

– Будьте любезны, – кучер развернулся к карете и потянул на себя ручку двери.

Через три часа, когда рассвело, по шоссе Рудовер дилижанс подъехал к деревенским домам.

Странная дамочка вышла из экипажа и побежала к полутораметровому сетчатому забору, огораживающему лётное поле. Возница дёрнул хлыстом, и лошадки двинулись дальше.

Эмма видела, что возле ангара стоит дирижабль. Корабль был заметно длиннее доков, видимо, его оставили на улице с прошлого дня. Вокруг суетились люди в военных бушлатах и кожаных куртках, вдалеке стояла большая группа с такой выправкой, что даже отсюда было понятно – аристократия из комиссии. Эмма пристроилась к забору с висящими на нём гроздьями детьми, просунула пальцы в перчатках сквозь рабицу и заскользила взглядом по фигурам, никак не находя того, ради которого приехала. Наконец, толпа сконцентрировалась возле длинного туловища дирижабля: Эмма знала, что это означает полную готовность к старту. И точно, сначала задрался хвост, а потом и нос. Длинные тонкие нити потянулись из рук сопровождающих, отпуская гиганта на волю. Толпа расползалась по полю, желая посмотреть на «двойку» издалека.

Когда поднялись метров на двести, Эмма заметила дым.

– Что это? Что это? – затрясла она соседа за руку.

– Горит, что ли? – равнодушно отметил мужчина в котелке.

Эмма заметалась вдоль забора, стала подскакивать.

– Подсадите меня, помогите! – завопила она.

– Куда, – вытаращил сосед глаза.

– У меня там муж! Помогите!

Дым уже валил густо, закрывая гондолу. Дирижабль стал спускаться, и люди по всему полю потянулись к нему для помощи.

Пока недотёпа-сосед позволил Эмме заскочить ему на спину и перемахнуть через забор – недаром она всё детство лазала по деревьям и сараям, на взлётном поле уже вовсю началась паника: слышались крики и снизу, и сверху.

Только Эмма развернулась от забора и побежала к кораблю, как за передней гондолой вспыхнуло пламя.

– Феликс! – закричала она, подобрала юбки и устремилась навстречу падающей машине.

Раздался взрыв, и дирижабль стал пикировать огромной массой вниз.

– Феликс! – кричала Эмма, не переставая, – Феликс!

Но никто её не услышал, потому что раздался второй взрыв, и корабль стал штопором входить в землю. Она продолжала бежать до тех пор, пока мир вокруг неё не перестал существовать.

Метрах в тридцати от Эммы к «двойке» бежал пожилой моряк, он заметил, что на поле девушка, но думать о том, кто она и как тут оказалась, было некогда. Третий взрыв накрыл всех: и тех, кто был внутри, и тех, кто стремился на помощь. Осколки алюминиевых трубок полетели шрапнелью во все стороны, шар чёрного дыма вздыбился над землёй и моряка обдало сильным жаром. Когда он смог подняться на колени, увидел, что бежавшая девушка пропала.

* * *

Резкий запах сгоревшего холста, человеческих тел, резины и металла наполняет воздух, делая невозможным наблюдение рядом с грудой обломков. Даже спустя час два мощных двигателя, зарывшихся в землю, до сих пор пышут жаром. Остатки прочной алюминиевой конструкции разорваны взрывом и представляют собой кучу обломков высотой около пяти метров. На обугленном поле, когда-то зелёном и живом, лежат сгоревшие, а иногда абсолютно целые предметы: чья-то куртка, фуражка, костяная пуговица. Молчаливые наблюдатели шокирующе поднимают эти предметы с земли и потом так же молчаливо кладут обратно. Кареты скорой помощи вереницей едут туда, где лежат жертвы крушения.

Первое приземление графа Цеппелина в Потсдамском порту на дирижабле LZ10 «Швабия»

© pnn.de

Потсдамский порт с другого ракурса (удивительный анахронизм: фотография датируется 1911 годом, на ней указано, что над портом завис дирижабль LZ 13 «Ханса», который выполнит свой первый рейс только годом позже)

© potsdam-wiki.de

Новая сухопутная верфь графа Цеппелина в Фридрихсхафене (на верхнем фото), 1913 год

© Газеты Джона Фроста | Alamy Stock Photo

Вильгельм и Карл Майбахи, отец и сын

© motor1.com

Мы им «гутен морген», а они нам «бонжур». Жители Люневиля в шоке. 13 апреля 1913 года

© dpa picture Alliance | Alamy Stock Photo

Когда шок прошёл, дирижабль обыскали

© Matteo Omied | Alamy Stock Photo

Разбираются, потерпите © Там же, те же

© Zeppelin Museum Friedrichshafen GmbH

Кабина L1. Узнаёте людей внутри?

© Газеты Джона Фроста | Alamy Stock Photo

Предвестник беды – несчастный L1

© Niday Picture Library | Alamy Stock Photo

ПадениеФаэтона, статуя, мрамор. Доминик Лефевр, ок. 1700-1711 гг.

© spenceralley.blogspot.com

Феликс Пицкер с женой Фридой, дочерью Аннемари и сыном Вольфгангом в 1913 году

© Семейный архив | faz.net

Экипаж L2. Жёны и дети их не дождались…

© zeppelin-luftschiff.com

Приёмная комиссия: (слева направо и сверху вниз) командир L2 капитан-лейтенант Фрейер, советник по вопросам строительства Нейманн, морской инженер Буш, капитан Глууд, капитан-лейтенант Тренк, капитан корвета Бениш, главный морской инженер Осман. Такие все красивые…

Фрейер до последнего закрывался кожаной курткой. Бениш в момент аварии выжил, единственный из всех, но сломал позвоночник и сильно обгорел. Он ужасно кричал перед смертью. Невыносимо думать о том, что такие красивые люди сгорели заживо.

© zeppelin-luftschiff.com

Ещё все живы…

© Sueddeutsche Zeitung

Поднимаются. Может быть, где-то за кадром Эмма?

© sueddeutsche.de

Начал дымиться

© Ullstein Bild

Бедные мальчики… Моё сердце сжималось от горя и ужаса, когда я читала архивные документы.

© Архив всемирной истории | Alamy Stock Photo

Дирижабль упал вертикально, он практически ввинтился в землю

© Ullstein Bild

Место аварии, выжженная земля…

© zeppelin-luftschiff.com

Месиво из алюминия и пепла. Кажется, даже запах чувствуется. На это невозможно смотреть без кома в горле.

© zeppelin-luftschiff.com

Кабина L2: спасла бы при падении, но не спасла при взрыве.

© Pictorial Press Ltd | Alamy Stock Photo

Глава 11. Крушение

В доме на Морской улице стояла гробовая тишина, лишь где-то в коридоре прошуршала юбкой младшая горничная. Экономка фрау Гитторф вышла из кухни: строгое платье, собранные в тугой узел волосы, траурная повязка на руке, неподвижное от горя лицо. Все слуги теперь передвигались тихо, словно тени: от дворецкого до помощницы кухарки. Сегодня будет тяжёлый день, похороны молодого хозяина. Госпожа Фрида из своей комнаты не выходила уже несколько дней. Узнав о трагедии, она сразу же поехала в Йоханнисталь на место крушения. Курт, водитель Пицкеров, потом шёпотом рассказывал ужасное – опознать хозяина семья никогда не смогла бы, потому что тело обгорело до неузнаваемости. Но бесстрашная фрау Фрида раскопала тлеющий брезент и нашла на руке одного из погибших знакомое обручальное кольцо. Крик её накрыл стоящих рядом людей, она осела как подрубленная на обугленную землю и зарыдала над чёрной кистью любимого. Позже Курт отвёл молодую вдову в автомобиль и успокаивал её, пока она не затихла на его плече. Однако, только тронулись домой, как фрау Пицкер вновь завыла, закричала, стала биться, словно раненый зверь. Так они и ехали, короткими промежутками между долгими остановками на слёзы и скорбь. Обычно крепкий, хозяин дома профессор Фридрих Пицкер, узнав о гибели сына, слёг. Его внуков гувернантка теперь уводила в малую библиотеку или на прогулку в сад, чтобы радостные игры сироток не добили и без того раздавленного деда.

Никаких газет фрау Гитторф велела хозяевам в эти дни не подавать: как и всякий раз, когда случалось чужое горе, в них смаковались ненужные подробности, почём зря искали виноватых, словно это могло кого-то оживить. Сама она не плакала даже у себя, ибо именно в такие чёрные дни и проверяется закалка слуг – они должны стать единой стеной и поддержать убитых горем хозяев. Никаких слухов Гитторф в доме не терпела и пресекала жёстко. Она знала, что дни похорон – самые длинные, практически бесконечные, поэтому ещё затемно попросила Спасителя ниспослать ей твёрдости духа и помочь пройти испытание.

У двери молодой госпожи экономка глубоко вдохнула и постучала. Там, как и вчера, и позавчера было тихо.

– Пора, фрау Фрида, – деликатно, но достаточно громко произнесла Гитторф. – Скоро нужно выезжать.

Вдалеке что-то звякнуло, скрипнуло и из-за двери прошелестел тихий голос молодой вдовы:

– Хорошо, фрау Гитторф. Отправьте Сабину.

Экономка решительным шагом дошла до служебной комнаты, где собирались слуги, заглянула внутрь и поманила горничную, чтобы та поднялась наверх и помогла госпоже одеться.

– Вуаль лучше ту, ажурную из Парижа. И положи с собой нюхательную соль и полдюжины платков, – инструктировала она на ходу Сабину.

Когда шла обратно, встретила Георга Руге, дворецкого дома Пицкеров. Быстро и тихо перекинулись новостями:

– Из Адмиралтейства пришла записка.

– Что?

– Обещали прислать помощь госпоже Фриде и её детям. Дай-то бог, Эва, дай-то бог…

На похоронную службу в гарнизонную церковь допускались по входным билетам. Семья прошла вперёд, к двум длинным рядам гробов, полностью закрытых венками, лишь черные бархатные подушечки с наградами виднелись сквозь цветы и пальмовые листья. В центре установили гробы офицеров, справа и слева от них покоились младшие офицеры и матросы. Под ажурным алтарным окном скорбно висели флаги военно-морского флота с траурными лентами, лишь пасмурный октябрьский свет пытался нарезать их на радостные квадраты, но получалось только хуже. Фрау Гитторф сидела на деревянной скамье прямо, словно жердь. Она старательно прикусывала нижнюю губу, чтобы остановить прорывающиеся слёзы. Три десятка героев империи лежали там, и траурный шум от прощающихся с ними родственников поднимался ввысь, к самому средокрестию, где печальный лик Спасителя глядел на скорбящих. Ряды нефа были заполнены плачущими вдовами, окаменевшими родителями и не понимающими ещё случившегося ужаса детьми. Поодаль сидели близкие и друзья погибших, в галереях толпились генералы и адмиралы, пехотинцы и матросы. Официальные лица пробирались к покойным через плотный шорох прощания, тихий плач, покашливания, бряцание именных сабель, расставляли венки, расправляли ленты, подходили к первому ряду, где сидели вдовы и матери, говорили трудные слова и отступали, пропуская всё новых и новых людей. Насколько Эве было видно, фрау Фрида держалась молодцом: то ли уже все слёзы выплакала, то ли горе её заморозило. Руге, сидящий рядом, сжал давней подруге руку – держитесь, фрау Гитторф, держитесь.

Вот появилась императорская семья. Кайзер с императрицей, принцами и принцессами прошли сквозь замолчавшую толпу к рядам гробов. Эве было плохо видно, да и не знала она никаких фельдмаршалов и адмиралов, лишь графа Цеппелина опознала издалека по белоснежным усам на пепельном лице. Колокола начали раскачиваться в траурном звоне, с улицы прорвались клаксоны автомобильных кортежей и ржание полковых лошадей.

Бесконечный день замер, минута тянулась за минутой, удар колокола растягивался за ударом, и казалось фрау Гитторф, что время вовсе остановилось и замерло, обошло гарнизонную церковь и суетится где-то там, на осенних берлинских улицах. А солнце, наконец, пробилось через алтарное окно, раздвинуло октябрьские тучи и разлилось среди людского горя. Барабанный бой возвестил начало конца, гробы стали поднимать на руки один за другим и выносить на улицу. Вслед за катафалками потянулись из церкви люди, выходили на широкую мостовую и шли молчаливой колонной к гарнизонному кладбищу. Время вокруг и впрямь раскидало краски, и свет, и звук, и запах: откуда-то навеяло прелой листвой, шипели вспышками фотографы, плакали какие-то женщины на обочинах, кони звонко шмякали яблоки на истёртые десятилетиями камни. Природа словно насмехалась над траурной процессией и слепила людей внезапно ярким солнцем, красными и жёлтыми аллеями осенних деревьев, объективами жадных до событий корреспондентов.

Больше двух часов продвигалась процессия до кладбища. Вокруг уже было не пробиться, поэтому Эва осталась за воротами, а Георг пошёл с хозяевами, чтобы подстраховать – вдруг кому-то станет худо. Несмотря на возраст, он был ещё крепкий и сильный, легко мог поднять в кладовой мешок с мукой или перенести баранью тушу. Водители Курт и Бруно вышли из машин и курили неподалёку. Фрау Гитторф растерянно думала, что надо будет на днях разобрать вещи Феликса в его комнате, и тут же ужаснулась тому, что её любимчик, которого она нянчила ещё гувернанткой, умер, никогда больше не вернётся домой, не приобнимет её, не скорчит шутливую рожицу за обедом, как это делал в отрочестве. Империя так нуждалась в героях, что забрала их насовсем, не оставив женщинам ничего, даже надежды. Слёзы прорвались наружу, и Эва Гитторф зарыдала в нетронутый прежде платок, который комкала в руках с самого отъезда из дома.

* * *

Лизе доставала из чемоданчика бумажные рубашки дочери и у каждой вдыхала аромат. Так странно, что даже спустя столько лет вещи Эммы пахли точно так же, как будто она и не выросла, а так и осталась малышкой.

Телеграмму принесли в воскресенье, когда семья вернулась со службы. Страшные слова словно впечатались Лизе в мозг, она закрывала ночью глаза и видела эти строчки сквозь веки: Эмма в больнице Бритца в Берлине в крайне тяжёлом состоянии. Шарлотта Колле.

Уве с женой оторопело смотрели в белый листок, не понимая, почему Эмма в Берлине и что с ней могло случиться. Белая от ужаса Вилда погнала мальчиков в свою комнату, ничего не дав им понять, и усадила за уроки. Она ходила за спинами подопечных, сомкнув трясущиеся руки в крепкий замок и привычными фразами одёргивала хулиганивших близнецов.

Поехать мужу в столицу Лизе не позволила.

– Ты директор гимназии! У тебя учебный год. И дети должны остаться с тобой! – закидывая самое необходимое в саквояж кричала она.

– Она моя дочь, Лизе, я должен, – Уве брал жену за руки и поворачивал к себе, но та не слушала, лишь продолжала торопливо собираться.

– Она наша дочь. Я поеду, даже если детям придётся остаться с одной только Вилдой.

– Боже, – выдохнул супруг, – ладно, поезжай. Сразу же сообщи мне о её состоянии. Если будет возможность, то телефонируй в гимназию.

Уже в поезде Лизе задумалась, кто же такая Шарлотта Колле. Скорее всего, сестра милосердия из больницы. Девочка, моя девочка, только дождись меня, молила Лизе сжатые руки под стук вагонных колёс.

По ночной улице, ярко освещённой фонарями, фрау Остерман добралась до больницы Бритца. В приёмном покое почему-то никого не было. А, видно, ужин, запоздало сообразила Лизе. Она побежала по коридору, дёргая двери, пока, наконец, не наткнулась на крепкого санитара, выходящего из палаты.

– Где врач? Мне нужен врач.

– Что с вами? – тревожно спросил тот.

– Моя дочь у вас, Эмма Остерман, двадцать шесть лет. Мне прислала телеграмму фрау Колле.

– У нас таких нет. Возможно это ошибка. Минутку, присядьте, – и показал на пристенный диван возле эркера.

Лизе упала на сиденье, а санитар ушёл по пустому коридору. Однако тревога тут же подняла её на ноги, и Лизе побежала в противоположную сторону, дёргая двери палат и разглядывая лица лежащих. Везде были только мужчины.

Уже запыхавшись, она пробежала было мимо небольшого сворота вправо, но потом вернулась и обнаружила там единственную белую дверь. Лизе хотела уже дёрнуть её, но дверь распахнулась и из тёмного помещения – то ли кабинета, то ли смотровой – вышел врач.

– Слушаю вас, – загородил он вход в комнату своим тщедушным телом. Доктор был какой-то невыразительный, лет тридцати пяти. Не будь на нём белого халата, Лизе решила бы, что это гимназист на лечении.

– Здравствуйте. Я ищу Эмму Остерман, я её мать. – Она протянула доктору телеграмму.

Тот в секунду пробежался по строчке текста.

– Она жива, пойдёмте.

У Лизе ослабели ноги, и она как-то стала оседать, на что молодой доктор сказал:

– Это потом, соберитесь. Пойдёмте ко мне в кабинет.

В просторном кабинете с деревянной отделкой, яркими лампами и мягкими диванами Лизе ноги оказали окончательно.

– Что с ней? – спросила она, присев на край гнутого стула.

– Меня зовут доктор Андре Клоди, – сказал врач, добавив в стакан с водой каких-то вонючих капель и протянув его Лизе. Та залпом выпила. – Вашу дочь привезли к нам после крушения дирижабля L2 в Йоханнистале.

– Что? – недоумённо спросила фрау Остерман. – Этого не может быть.

– Почему? – теперь уже удивился доктор.

– Она работает помощницей графа Цеппелина в Фридрихсхафене. Что она делала в Берлине?

– Видимо, была при запуске. Хотя странно, что самого графа там не было.

– Мне плевать на графа, – оборвала врача Лизе, – что с моей дочерью?

– Фройляйн Остерман попала под взрывную волну. Её накрыло остатками падающего и горящего дирижабля. У неё переломы рёбер, тяжёлое сотрясение мозга, ранения, ожоги. Но не это главное.

Лизе крепче сжала кулаки:

– Говорите!

– Осколок алюминиевой конструкции повредил ей лицо. Только по большому везению он прошёл мимо правого виска, однако непоправимо повредил глаз. Нам пришлось его удалить, фрау Остерман. Мне жаль, но ваша дочь частично лишилась зрения.

– Она будет жить?

– Мы стараемся не делать прогнозов. Её организм слишком слаб.

– Скажите мне всю правду, – Лизе зажала челюсть.

– Я сделаю всё возможное. Выздоровление может быть долгим и трудным, вы должны быть готовы к любому исходу.

– Могу её увидеть?

– Да, я вас провожу в палату. С ней сейчас подруга, фрау Колле. Она приехала вчера вечером и опознала вашу дочь. Раньше мы не знали, как зовут пациентку, её привезли с поля вместе с другими ранеными и погибшими.

Доктор Клоди повёл Лизе той же дорогой в обратную сторону и даже к той же двери в закутке. Когда глаза привыкли к сумраку, фрау Остерман увидела крохотную палату на одного человека, где на узкой больничной койке лежала молодая женщина вся в бинтах. Из белого марлевого лица выделялись только ссохшиеся губы и кончик тонкого носа, безусловно дочкиного. Перебинтованные руки лежали на белоснежной простыне вдоль безжизненного тела. Рядом с кроватью стояла низенькая пухлая женщина.

– Садитесь, – сказала она тихо и показала на пустой стул рядом с собой. – Я Лотта, подруга Эммы.

Доктор вышел из палаты, а Лизе села на стул и уронила свой саквояж на пол.

– Как вы её нашли? – спросила она через пару минут.

– Мы вместе работали у Цеппелина. Когда Эмма пропала, я пошла к её хозяйке, и та сказала, что Эмма уехала в Потсдам. Она любила мужчину, который погиб на L2. Она поехала за ним, пока граф отлучился по делам. Я сразу поняла, что надо ехать в Берлин и искать больницу, куда отвезли пострадавших. Их тут всего три, так и нашла.

– Спасибо, – Лизе подняла сухие глаза на Шарлотту. – Теперь я буду с ней. Вам, наверное, нужно идти.

– Я сняла комнату тут рядом, на Большой улице во втором доме. У меня семья в Фридрихсхафене, муж и трое детей. Но если вы позволите, я бы пришла ещё завтра навестить Эмму и принесла вам её вещи.

– Да, конечно. Спасибо, – подчёркнуто сухо ответила Лизе. Больше всего ей хотелось, чтобы их с дочерью оставили наедине.

Едва за Лоттой закрылась дверь, Лизе подскочила и выбежала в коридор:

– Фрау Колле!

Лотта обернулась.

– Как его зовут?

Та сразу поняла, о ком идёт речь:

– Пицкер, его звали Феликс Пицкер… Я буду молиться о ней, фрау Остерман.

На это Лизе лишь кивнула и вернулась в палату.

Утром Шарлотта принесла в больницу небольшой чемоданчик с вещами Эммы: нижнее бельё, чулки, домашний халат. Погладила подругу по руке, попрощалась с её матерью и уехала домой. Лизе поставила чемодан на колени, тихонько, хотя в этом не было нужды, потому что дочь её не слышала, щёлкнула замками, распахнула крышку и стала нюхать эммины вещи, как делала это в её детстве. Как же странно, что запах человека не меняется со временем, и какое счастье, что её дочь пахла как прежде – молоком и карамелью. Иногда в палату заходила сестра, пару раз был доктор Клоди. Он как-то сразу понял, что выставлять мать из больницы бесполезно, поэтому распорядился, чтобы в палату занесли небольшую кушетку, на которой Лизе сможет отдыхать хотя бы полулёжа. Фрау Бри Мора, старшая сестра, показала матери туалетную комнату, где она могла бы умыться и переодеться, проводила в столовую, рассказала о режиме дня.

– Доктор Клоди договорился, что вы можете остаться здесь, пока Эмма не окрепнет.

– Могу ли я воспользоваться вашим телефоном, чтобы позвонить мужу? Он волнуется.

– Да, я вас провожу, пойдёмте.

Уве снял трубку телефона, установленного в гимназии, после первого же сигнала.

– Гимназия Шторкова, Остерман у аппарата.

– Уве, это я. У Эммы переломы рёбер, серьёзные ожоги, сотрясение и она потеряла правый глаз. Она была на том самом поле, где упал L2.

– Господи… Что говорит доктор?

– Никаких прогнозов. Я устроилась в её палате, буду здесь, сколько понадобится. Позаботься о мальчиках.

– Как она выглядит?

– Ты бы её не узнал, она так выросла… – Лизе нервно засмеялась, – И ещё вся в бинтах, только нос видно и губы.

– Ты справишься? Я могу приехать.

– Нет, Уве. Я должна всё исправить. Поцелуй мальчиков. Я сообщу, если будут изменения.

* * *

Эмма очнулась от сильной боли. Казалось, болело всё: тело, руки, ноги, голова. Особенно сильно пронзало лицо, словно была содрана кожа. Последнее, что она помнила – спину мужчины, на которую наступает своими туфлями. Туфлю она помнила почему-то особенно чётко: светло-коричневая кожа на чёрном сюртуке. В ушах было глухо, словно ваты напихали, но минуты через две до Эммы дошло, что у неё забинтована голова, поэтому она и слышит плохо, и глаза открыть не может. Вокруг был какой-то плотный звук, словно находишься под толщей воды. Помотать головой у Эммы не получалось. Позвать на помощь тоже, губы слиплись. Как бы провалиться обратно в темноту, подумала она.

Через какое-то время сквозь толщу воды раздались шаги. Это совершенно точно были люди, потому что один человек не может иметь столько ног.

– Подождите! – кажется, женский голос, но в этой воде Эмма ни в чём не была уверена.

– У неё кризис. Мы можем сделать переливание крови, это может помочь. Вы слышали о таких исследованиях? У вас родственная кровь, организм воспримет её с наименьшим шоком и сможет оправиться от воспаления. Вы готовы?

Это точно мужской голос, он ниже и его хуже слышно. Хотя про кризис и родственные связи Эмма услышала вполне чётко. Она умирает? Это ерунда какая-то.

– Я готова тысячи раз, но поймите! – Женский голос замолчал.

Это мама? Это не может быть мама. Она никогда бы не приехала в Фридрихсхафен. Эмма снова подумала про ерунду. Очевидно, что она бредит. Видимо, у неё жар.

Долго было тихо, Эмма уже решила, что оглохла, но потом женский голос заговорил, и она пожалела, что не оглохла.

– Доктор, я не знаю, поможет ли моя кровь. Эмма нам не родная дочь, приёмная.

Этого не может быть, пульсировало в голове, этого не может быть. Это какой-то дурацкий бульварный роман, где все друг другу чужие. Это как в плохой оперетте, где злодеи ходят в жутких масках. Это всё не с ней. Эмма от ужаса дёрнулась, и тело пронзило такой острой болью, что она замычала, не в силах разлепить склеенные жаждой губой. Шум услышали, дверь распахнулась и в комнату забежали.

– Фройляйн Остерман, вы в больнице. Успокойтесь! Я ваш врач, меня зовут доктор Клоди. Здесь ваша мать. Вы попали в аварию на лётном поле в Йоханнистале, вас накрыло обломками дирижабля.

Тут перед глазами Эммы появилось лицо Феликса, которое она выхватила в окне падающей «двойки», и она задёргалась в ужасе от понимания произошедшего, проваливаясь в желанное небытие, оставляя собственное разбитое тело выгибаться на узкой больничной койке.

* * *

Ко дню покаяния и молитвы часть повязок уже сняли, но Эмма всё равно была слабой. Она лежала в кровати напротив окна и смотрела здоровым глазом на голые деревья за окном на фоне серых ноябрьских туч. Мама сидела рядом и роняла слова, будто тяжёлые камни.

– После свадьбы мы остались в Зёрновице, жили с родителями Уве. Его мать постоянно попрекала, что мне не удаётся забеременеть. Мы терпели оскорбления несколько лет, когда Уве предложил уехать. Решили перебраться поближе к Берлину, чтобы он мог получить назначение учителем в достойное место. В дилижансе была лишь одна молодая женщина, только была она на большом сроке. Кучер брать нас не хотел, пассажирка весь дилижанс сняла для себя. Но та упросила его остановиться – с утра лил дождь, и мы все мокрые стояли, жалкие. Она, видимо, пожалела нас, а, может, заскучала. Так мы и поехали втроём. Как-то, знаешь, сначала всё ехали, молчали. Потом слово за слово, разговорились. Фамилии пассажирка не называла, говорит, зовите просто Корнелия. Мы ей объяснили, что Уве едет искать работу учителем, а она рассказала, что у неё муж сразу после свадьбы уехал служить в Североамериканские Штаты. Она пожила на юге с родителями мужа, но решилась вернуться домой в Берлин. Как её не уговаривали остаться, она всё-таки поехала. Говорила, что чувствует себя хорошо, и до рождения малыша ещё месяц. Дороги развезло, мы и без того-то плелись едва-едва, а после Михендорфа и вовсе застряли в колее. Уж как кучер хлестал коней, но бесполезно. Стемнело совсем, сыро, холодно. Дождь уже прекратился, но зябко было, поэтому разожгли небольшой костерок. Мы возле огня всю ночь и просидели, проговорили. Потом молодая фрау говорит, что ей что-то нехорошо, и ушла в карету прилечь. Но не прошло и десяти минут, как она внутри кричать начала. Мы втроём бросились к карете, а она рожает. То ли растрясло её, то ли срок подошёл. Выгнала я из дилижанса мужчин, накидала тряпок, сама не знаю, что делаю, но делать что-то надо. Кругом лес, повитуху не найдёшь. Тут ещё волки стали выть, да всё ближе и ближе. Кучер пошёл коней охранять, а Уве у дверей стоит. Я ему кричу, что ребёнок застрял, а он из-за двери командует, чтобы я попробовала развернуть. Фрау криком заходится, всё в крови, волки воют, кони поодаль ржут страшно, ты не идёшь ни в какую: голова прошла, а ручка застряла. В общем, не выдержал Уве, забежал к нам. Говорит, чтобы ребёнка вытащить надо либо ему ключицу ломать, либо резать лобковую кость. Не знаю, Эмма, откуда Уве всё это знал, видимо, читал когда-то в книгах. Фрау Корнелия говорит, спасайте дитя. Уве ей – вы много крови потеряли, можете умереть. Она ему – режьте, лишь бы ребёнок был жив. Я молодую госпожу держала за плечи, а Уве ей лоно охотничьим ножом взрезал и тебя достал. Ты вся пунцовая была, мы думали и не выживешь. Фрау тебя увидала, замолчала сразу и обмякла. Только крови всё прибавлялось на полу. Она так и умерла: улыбалась, а юбки все красные. Кучер, когда увидел, что случилось, стал кричать на Уве, что он молодую госпожу зарезал, и что непременно нас в жандармерию увезёт или доскачет до ближайшей деревни и помещику под суд сдаст. Отец сначала его увещевал, и просил, и объяснял. Но бесполезно – тот как с цепи сорвался. Решил нас повязать, чтобы не убежали. Я стою трясусь, держу тебя на руках, ты кричишь на весь лес. Бросился он на Уве, но у Остерманов весь род крепкий. Папа ударил его, да неудачно, кучер стал падать и виском на край ступеньки. Что делать, непонятно. Уже и рассвело, вдруг кто поедет. Уве коней растреножил и отпустил в лес, двери у кареты с петель снял, внутрь к молодой фрау положил кучера, наши вещи достал и говорит мне, чтобы отошла подальше и не смотрела. А как не смотреть, я тебя стою укачиваю, а сама смотрю. Отец оглоблю взял и карету перевернул, так чтобы она на дверь и упала, вроде как сама и внутри всех придавила. Хоронить их было некогда, надо было тебя спасать. Нажевали травы, завязали в тряпочку да сунули тебе в рот, чтобы сосала. И пешком пошли через лес на восток. В Саармунде на постоялом дворе купили тебе молока, в свежих газетах на удачу нашли объявление, что в Шторков нужен учитель. Так и прижились, всем сказали, что ты наша дочь. Никто и никогда нас не искал, и о фрау Корнелии не спрашивал. Не знаю, отмолим ли мы когда-нибудь с Уве наш грех, но хочется верить, что Бог всё поймёт. Она мне до сих пор, бывает, снится – беленькая, хорошенькая и совсем крохотная, как…

– Мышка, – договорила за мать Эмма.

Сначала она слушала, оцепенев. Пошлая оперетка на глазах превращалась в какой-то фарс. Таких совпадений быть не может. Просто не может, и всё. Это слишком жестоко, Господь, так тыкать меня носом в то, что я несколько лет жила с родной бабушкой и не знала об этом. Это всё бред и болезнь. Ничего этого нет, ни гибели Феликса, ни ранений, ни мамы, ни её страшного рассказа. Хотя мама ли она теперь мне? Я проснусь у себя в комнате, у меня, наверное, тиф. Сейчас меня лечит доктор, а я в бреду вижу всё это. Надо просто переждать, просто дотерпеть, когда спадёт жар. Фрау Улла принесёт мне тёплого молока и будет сидеть у кровати, рассказывать про Отто…

– Да, – удивилась Лизе, – она и правда на мышку была похожа. Ты как догадалась?

– Не знаю, – деревянным голосом ответила дочь. Если это не сон, если только вдруг это не сон, значит, я жила всю свою жизнь во лжи. И всё, что знала, ненастоящее.

Эмма повернула к матери, или как её теперь называть – непонятно, своё перебинтованное наполовину лицо.

– Вы мне лгали. Всю жизнь лгали.

Лизе уронила голову на согнутые руки:

– В Зёрновице я думала, что больше всего хотела стать матерью. Но на самом деле я хотела быть как все. Поэтому я так испугалась, когда у нас с Уве появились родные дети. Всю жизнь я думала, как тебе рассказать об этом и нужно ли это делать. Столько лет я жила во лжи, даже с мужем об этом не говорила. Я пойму, если ты оставишь нас и никогда не простишь. Только знай, что ты мой единственный ребёнок, которого я любила по зову сердца, а не долга.

Ноябрьский дождь застучал в стекло крупными слезами, оплакивая то ли Кору Яблонски, то ли ушедшее лето.

* * *

На следующий день Лизе Остерман уехала. Эмма лежала в палате, изредка выходила в коридор, но рёбра ещё болели, поэтому она всё чаще отсиживалась у себя. Мир её разрушился, и как собрать его, Эмма не понимала. В пятницу после обеда в дверь постучала фрау Бри:

– Фройляйн Эмма, к вам гости. Можно?

Та приподнялась на кровати:

– Если это моя семья, не пускайте.

Если медсестра и удивилась, то виду не подала.

– Нет, это граф Цеппелин и господин Дюрр вас приехали навестить.

– Господи… – прошептала Эмма. – Да, пожалуйста, пусть войдут.

Первым вошёл шеф, как всегда деловитый, словно его помощница не сбежала тайком черти куда, а вышла на почту за корреспонденцией и задержалась на часок. Граф привычно кивнул, пожал её слабую руку:

– Здравствуйте, моя дорогая фройляйн Эмфольг.

– Больше нет, – ответила Эмма, намекая на то, что удача её кончилась, – здравствуйте, граф. Простите, что уехала.

Она говорила дежурно, то, что должна была сказать, то, что от неё ждали. Но Цеппелин был мудрым человеком, поэтому замахал на свою помощницу руками:

– Экая ерунда и пустяки, забудьте. Как вы?

– Ну-у, – протянула Эмма и показала рукой на перевязанное лицо, – так.

– Да-да, печально. Теперь вы стали настоящим ветераном авиации, – серьёзным голосом откликнулся шеф, – а генералы таких бойцов ценят и берегут. Я выпишу вам за счёт компании пенсию на лечение и восстановление. И не потерплю никаких отговорок, если вы решите покинуть пост. Моим личным помощником была и останется впредь только Эмма Остерман.

Он встал со стула и подошёл к окну, опершись на подоконник.

– Милая Эмма, мне жаль, что большая любовь у вас оказалась трагичной. Я соболезную вам, и Изабелла передаёт горячие пожелания скорейшего выздоровления. Феликс был прекрасным человеком, но у него была семья…

На этих словах Эмма схватила себя за голову и стала качаться в кровати:

– Пожалуйста, граф, не надо. Прошу, только не вы. Я вас слишком уважаю и люблю, но не нужно нравоучений.

Цеппелин обошёл кровать и сел в изножье.

– Я буду вас всячески поддерживать. Там за дверью Людвиг сходит с ума. Знаю, что вы в последнее время не ладили. Не отвергайте его сейчас, позвольте ему зайти и хотя бы взглянуть на вас. Это ничего, что вы ранены. Он ваш верный друг прежде всего.

Старик накрыл морщинистой тёплой рукой девичью кисть и ободряюще сжал её:

– Вы справитесь, дорогая Эмма, даже от большой беды люди оправляются и продолжают жить.

Помощница согнулась в кровати, и граф увидел, что из её единственного глаза бегут слёзы.

– Ну-ну, моя девочка, не плачьте. Вам нужны силы. Так я позову Дюрра?

Он помог Эмме разогнуться, вытер своим белоснежным платком её мокрую щёку и промокнул под носом. Остерман глубоко вдохнула и кивнула – ладно, давайте. Уже в дверях Цеппелин остановился:

– Поправляйтесь, моя дорогая. Телефонируйте, если что-то будет нужно. Я оставил доктору Клоди распоряжения на ваш счёт, ни о чём не волнуйтесь. Мы будем ждать вас на верфи. Господин Фридманн мне кого-нибудь подберёт на время вашей болезни, не беспокойтесь об этом.

Едва граф вышел, как в палату тут же вбежал Дюрр. Он как подрубленный упал перед койкой Эммы, схватил её руку и стал целовать.

– Боже, как я волновался за тебя!

Та выдернула кисть и бросила недовольно:

– Прекрати. Ты же всё знаешь, зачем это? Ты знаешь, что я тебя не люблю. Мне был нужен только Феликс. Зачем ты приехал?

– Эмма, – Людвиг растерянно отпрянул, – ты разве не понимаешь, что мне никто, кроме тебя, не нужен? Я люблю тебя с первого дня. Я прощу все измены, лишь бы ты позволила любить.

– Простишь? – Гримаса то ли боли, то ли злорадства исказила перевязанное Эммино лицо.

– Ты простишь? Я-не-нуж-да-юсь в твоих прощениях, – по слогам отчеканила она. – Тебе тридцать пять лет, а ты всё веришь в то, что я когда-нибудь тебя полюблю? Я пользовалась тобой, и только! Ты идиот, Людвиг! Уезжай и найди себе жену.

Эмма с трудом спустила ноги на противоположную сторону койки, запахнула халат и медленно вышла из палаты, оставив Дюрра так и стоять на коленях возле её кровати.

* * *

Первый декабрьский день принёс с собой зиму. Ночью выпал совсем небольшой снег, и уже стремительно таял, но всё равно за окном сразу стало светлее и как будто легче дышать. После полдника Эмма задремала и ей приснился Феликс. «Двойка» горящим шаром зависла в небе, и ни единого человека не было на лётном поле. Эмма бежала со всех ног к полыхающему кораблю, но ни он не спускался ниже, ни длинные ноги не приближали её к цели. Словно заколдованная, она бежала на одном месте в своей старой юбке аметистового цвета, давно вышедшей из моды, бежала туда, где слышались крики и падали обрывки горящей ткани. Туда, где она могла – она знала, что могла – спасти Феликса. И в тот момент, когда Эмма подобрала подол неприлично высоко и заскакала по ещё зелёной осенней траве, и вроде бы даже стала ближе, горящий шар расцвёл огнём на всё небо, и оно стало сперва оранжевым, а потом белым от жара, и Эмму прижало к земле этим пеклом так сильно, что она почувствовала, как у неё сжимается от огня кожа. И она сама теперь горит, полыхает как свеча.

На крик никто не прибежал. Трясущаяся мокрая Эмма рывком села на кровать. Бежать, бежать отсюда. Из этого ада, где всё связано с потерями – сначала погиб Феликс, потом она лишилась семьи. Бежать туда, где снег, где всё белое и можно начать с чистого листа. Эмма прихрамывая выбежала по пустому коридору к чёрному ходу, дёрнула рывком ручку двери и выскочила в больничный сад. Дверь хлопнула на прощание и стало тихо. Эмма металась между деревьев, желая спрятаться, уйти от погони словно дикий зверь. Возле старого сарая в трещинах краски и зарослях глицинии она упала, завыла и затряслась всем телом. Она не понимала, что делает, но тело спасалось само: колени подтянулись к животу, а руки стали остервенело разбрасывать жухлые листья, едва прикрытые снегом, и раскапывать яму, длинную и глубокую нору, куда можно было спрятаться от всего случившегося. От боли, от страха, от нового, от предательства, а главное – от одиночества. Сумрак сменился ночью, санитары и сестры бегали по закоулкам коридоров в надежде найти пациентку, а Эмма Остерман билась за южной стеной сарая в разрытой яме в надежде умереть.

К полуночи, когда тело расслабилось, повязка на лице совсем промокла от слёз, ведь даже пустой глаз может плакать, когда сон накрыл скорчившуюся в земле женщину, Эмму нашли. Крепкий санитар взял пациентку на руки и унёс в палату. Там доктор Клоди поставил больной укол, чтобы она уснула спокойным и крепким сном. На следующее утро, когда Эмма проснулась, фрау Мора отвела её в душевую, отмыла, подстригла сорванные вчера ногти, переодела и привела к врачу. Рядом с Клоди сидел пожилой незнакомец с аккуратной седой бородой и в твидовом костюме. Андре усадил Эмму на диван и представил:

– Фройляйн Эмма, это друг моего отца, профессор Теодор Лебер.

Девушка равнодушно посмотрела на старика. Тот улыбнулся, подошёл к пациентке и наклонил в приветствии голову.

– Очень рад, милая фройляйн Остерман. Я приехал из Гейдельберга, моя специализация – офтальмология. Мы назначим вам протезирование, своего рода глазную реконструкцию.

Вильгельм Фридрих Кристиан Пицкер, профессор математики, член Немецкого математического общества, политик, депутат от Прогрессивной народной партии в прусской палате представителей. Скончался через три года после гибели сына.

© springer.com

Евангелическая гарнизонная церковь на площади императора Фридриха в Берлине

© J.Miesler | akg-images.com

Схема гарнизонной церкви

© Matteo Omied | Alamy Stock Photo

Похоронная процессия 21 октября 1913 года. Слева направо: принц Оскар, принц Август Вильгельм, принц Адальберт, наследный принц Вильгельм, принц Эйтель Фридрих, принц Иоахим.

© thisdayinaviation.com

Траурная процессия прибывает к гарнизонному кладбищу

© zeppelin-luftschiff.com

Граф Цеппелин у общей могилы погибших

© zeppelin-luftschiff.com

Братская могила на гарнизонном кладбище в Хафенхайде (теперь – кладбище Колумбийской дамбы)

© Mutter Erde | wikimedia.org

Плита с братской могилы L2

© Gudrun Kemper | wikimedia.org

Больница района Бритц, главный вход. Сейчас располагается по адресу аллея Блашко, 32, Берлин. Вообще не изменилась, даже деревья похожие, посмотрите в гуглокартах.

© oldthing.ch

Правый флигель (или левый от зрителя, не знаю, как правильно). Внутри напротив флигеля тот самый закуток с палатой Эммы. Точную информацию в архивах не нашла, но, полагаю, что, как многие местные больницы такого же размера, она была примерно на 400-500 коек и включала в себя четыре основных отделения: терапию, хирургию, диагностику и рентген.

© akpool.de

Столовая для медицинского персонала в ближайшей к Бритцу больнице Риксдорфа в то же время. Думаю, в больнице Бритца было что-то похожее. Вообще-то эти больницы настолько близко, что Эмму вполне могли госпитализировать и сюда. Думаю, для ходячих пациентов столовая была такого же плана, только побольше.

© Reinhold Kiehl | Общественное достояние | wikimedia

Душевая и ванная комната в той же соседней больнице

© Reinhold Kiehl | Общественное достояние | wikimedia

Родина Остерманов – Зёрновиц (Косвиг), примерно 1900-1910 гг.

© BTEU/Gerfototek | Alamy Stock Photo

Теодор Лебер, профессор медицины, офтальмолог

© HeidICON via Prometheus | wikipedia.org

Глава 12. Реконструкция

К концу недели доктор Клоди счёл, что Эмма достаточно окрепла. В пятницу вечером он пришёл к ней в палату, пациентка лежала на застеленной узкой койке и оцепенело смотрела куда-то в левый угол.

– Как вы себя чувствуете, фройляйн Остерман?

Та медленно развернула к врачу лицо, перерезанное справа бордовым набухшим рубцом:

– Спасибо, всё хорошо. Дышать пока трудновато из-за ребёр и шрам всё время болит.

– Сестра поставит вам морфий, но вы должны научиться справляться с болью без лекарств. Со временем шов станет меньше и бледнее, вы сможете его гримировать. Сейчас лучше не пудрить, пусть эпидермис оформится.

Андре скрипнул стулом, помолчал.

– В понедельник я вас выпишу. Фрау Мора подберёт вам одежду – ваша сильно обгорела, а из дома вам привезли только ночные рубашки да халат.

– Хорошо, – неживым голосом откликнулась пациентка.

– Граф Цеппелин оставил для вас деньги и записку, я вам всё передам. Пожалуйста, не медлите и сразу поезжайте к доктору Леберу, – Клоди достал из кармана узкий блокнот, карандаш и забегал грифелем по желтоватой бумаге. – Вот его адрес в Гейдельберге, он вас ожидает.

– Хорошо, сразу после выписки я поеду на вокзал, – равнодушно согласилась Эмма.

– Вам нужно собраться, фройляйн Остерман. Вы потеряли зрение и прежнюю красоту, но не жизнь, – продолжал увещевать врач.

Тебе-то откуда знать, вяло думала та. Я потеряла семью, своё прошлое и будущее. Я потеряла любовь, так зачем мне твой Гейдельберг?

– Я соберусь, доктор, обещаю. Можно я посплю? – фальшиво-жалостливо спросила она, чтобы отделаться от назойливого Клоди.

Как похоже на мать! Эмма чуть не хмыкнула, но тут же одёрнула себя – нет, она ей не мать.

– Да, отдыхайте. К ужину вас позовут.

После ухода врача Эмма около часа просидела на кровати в раздумьях. Затем в коридоре раздался колокольчик, оповещающий ходячих больных, что пора выходить на ужин. В дверь коротко стукнули и заглянула совсем юная санитарка:

– Кушать пора, фройляйн Эмма!

– Спасибо, Барбара, иду.

Эмма медленно шла по коридору к столовой, справа и слева открывались двери, из которых выползали пациенты в пижамах, людские ручейки собирались в плотную речку из больных и выздоравливающих.

– Эту, из Йоханнисталя, скоро выписывают, – внезапно услышала Эмма где-то за спиной мужской шёпот. Она не остановилась, а продолжила идти с той же скоростью в сторону столовой, но спина её почему-то покрылась мурашками.

– Ага. А парней тех уже не выпишут.

– Вот бедолаги, не дай бог принять такую смерть.

– Говорят, кайзер распорядился поставить им памятник.

– Где?

– В Хафенхайде.

Шептуны замолчали. Хафенхайд, билось у Эммы в ушах, Хафенхайд.

В понедельник рано утром Эмма сходила в душевую, затем вернулась в палату и стала ждать Бри. Сразу после обхода старшая медсестра принесла девушке стопку белья и знакомые коричневые туфли, через руку были перекинуты чужое клетчатое платье и незнакомое тёмно-бордовое пальто, пальцы Бригитты сжимали старую шляпку:

– Простите, что не новое, это Красный Крест из Шарите нам передаёт время от времени. Тут рубашка, панталоны, чулки и ваша обувь.

Фрау Бри положила на кровать аккуратно платье, стопку белья, поставила на пол туфли. Пальто и шляпку повесила на крючок входной двери.

– Ничего, спасибо вам. Фрау Мора, вы не поможете мне уложить волосы, чтобы скрыть шрам? Я не могу поднять вверх руки, больно дышать.

– Да, конечно, вы только переоденьтесь, – медсестра вытянула из кармана белоснежного фартука конверт. – Это деньги и письмо от господина Цеппелина. Затем снова опустила пальцы в карман и достала плотное кружево тёмно-розового, почти пудрового цвета. – А это от меня. Повязка на глаз. Я специально выбрала ткань, чтобы она сливалась с кожей.

Эмма охнула, села на кровать и заплакала.

– Спасибо вам, Бригитта, вы так добры ко мне.

Медицинская сестра погладила её по плечу:

– Ну-ну, успокойтесь. Вы пока переоденьтесь, а я зайду через десять минут и помогу прибрать волосы.

Когда фрау Мора вышла из палаты. Эмма вытерла слёзы и развернула бумажный лист. Знакомый почерк опутывал стопку мелких банкнот на двести марок.

Милая фройляйн Эмфольг, – писал граф, – уж позвольте мне называть так, как я привык. Оставляю у господина Клоди ваше жалованье за половину октября и вспоможение от компании по январь включительно. Андре рассказал мне о докторе Лебере, прошу вас – поезжайте к нему без промедления, займитесь восстановлением. Вашу комнату я оплатил до весны, фрау Яблонски шлёт вам горячий привет. Прошу, не стесняйтесь телефонировать мне в случае финансовых затруднений, мы обязательно решим все вопросы. Цеппелин

Деньги, записку и выписной лист Эмма сунула в карман пальто. Сумочки и перчаток у неё при себе не осталось, лишь маленький чемоданчик, но всё же первым делом после горячего прощания с персоналом больницы она поехала не на вокзал и даже не в магазин. Махнув кучеру, Эмма осторожно поднялась в пролётку и назвала адрес:

– Гарнизонное кладбище в Хафенхайде.

На улице было около нуля, и девушка сразу продрогла в тонком пальто. Минут через пятнадцать, когда кобыла остановилась возле ограды кладбища, она окликнула дворника, который с любопытством уставился и на повязку, и на шрам.

– Вы не знаете, где могила погибших моряков L2, что сгорели в Йоханнистале?

Тот махнул:

– Прямо, пожалуйста. Большой участок, весь в цветах.

По широкой мощёной тропинке навстречу Эмме, разглядывающей захоронения то справа, то слева, шли люди: пожилой господин, который вёл под локоть молодую женщину, гувернантка за руку с девчушкой, позади на плече у шофёра устало заснул малыш. Все были в чёрном.

– Простите, – окликнула Эмма, – вы не видели тут большое захоронение моряков из Йоханнисталя?

Женщина вздрогнула от названия места и посмотрела внимательно на девушку, не замечая ни её ранения, ни повязки:

– Мы оттуда идём. Это дальше за поворотом. У вас там тоже кто-то погиб?

– Муж, – коротко ответила Эмма.

– Соболезную. У меня тоже. Как ваша фамилия, может быть Феликс рассказывал о нём?

Теперь вздрогнула Эмма:

– Простите, я пойду.

Через несколько шагов она обернулась и долго смотрела вслед семье Пицкеров.

Спустя час, очнувшись от пронизывающего холода, Эмма поднялась со скамейки. Здесь покоился тот, когда она любила больше всего на свете. И теперь этого света в ней не осталось. Как же теперь она понимала несчастного Арауна с его заколкой, и правда – хоть топись. В голове всё время то виделся их пикник, то слышался голос Феликса, читающего о горящем Фаэтоне. Всё сбылось, что они себе накликали в старой книге… По инерции, потерявшая всё, но привыкшая к действию, Эмма Остерман встала, отряхнула от крупчатого мелкого снега пальто и чемодан и пошла к выходу.

В ранних сумерках фиакр высадил Эмму на Потсдамской площади возле большого магазина женской одежды. Там она купила дорожный костюм, ботильоны на пуговках, короткое пальто с каракулевой оторочкой, маленькую шляпку, которая одной стороной удачно прикрывала шрам, перчатки и щётку для волос. Сразу переодевшись во всё новое, она утрамбовала вещи счужого плеча в чемодан и вышла на улицу. Уже зажгли фонари, и Эмма пошагала по этим пятнам света в сторону вокзала. Как странно – она была здесь больше семи лет назад, всё её тогда пугало: и экипажи, и трамваи, и машины. Теперь же наступило какое-то равнодушие и бесчувственность. Рядом, в отеле «Княжеский двор», гремел звуками танго первоклассный ресторан. За витринами в электрическом свете шикарные женщины замысловато изгибались в объятиях партнёров, но Эмма не чувствовала ни зависти, ни любопытства, ни злости. Она прошла знакомую площадь, уверенно повернула к кассам и, когда подошла её очередь, сказала в окошко:

– Ближайший билет первого класса до Гейдельберга, пожалуйста.

Получив две картонки, одна из которых был до Ганновера, где нужно было сделать пересадку, Эмма расплатилась и прошла на телеграф. Там она отбила шефу короткую телеграмму: Выписалась. Уезжаю к Леберу. Спасибо, Э. Потом постояла, подумала, не отправить ли сообщение и фрау Улле – «бабушке!», одёрнула себя Эмма, – но решила подождать, пока придут нужные слова.

* * *

– Чудесно, чудесно, – кудахтал доктор Лебер, хотя что чудесного в пустой глазнице, Эмма не понимала. Ранним утром среды поезд привёз её на вокзал Гейдельберга, там она достала записку Клоди с адресом офтальмолога и кликнула возницу. Экономка доктора оказалось приветливой, усадила Эмму тут же в столовой пить чай, как бы та не отнекивалась. Потом спустился сам доктор, в домашней куртке, мягких брюках и шлёпанцах на босу ногу, и велел определить девушку в гостевой комнате.

– Но зачем? Может быть, мне удобнее поехать в отель?

– Что вы, голубушка, – начал махать гладкими руками профессор, – а как же я буду за вами наблюдать? Нет-нет, не потерплю отказа, располагайтесь и после обеда приступим к осмотру! Я схожу в университет и попрошу меня подменить на лекциях.

Эмма устроилась в удобной комнатке в мансарде, разложила свой нехитрый скарб и уселась в кресло-качалку к окошку. Вид из профессорского дома открывался с высокого берега на реку Неккар, через которую справа вдалеке перекинулся старый мост. Теперь, когда первый шок прошёл, Эмма чувствовала себя разбитой. Она то начинала метаться, желая прильнуть к кому-нибудь, рассказать всю правду – и о маме, ах нет, да не мама же она!, и о Феликсе, и о разрушенной жизни. То замирала камнем, словно олень перед охотником, и не могла двигаться. Гнев сменялся страхом, а панику вытесняла вина. Ни Лотте, ни Якову она так написать и не решилась. Ей нужно было как-то собраться, но, словно сухой песок, Эмма растекалась, рассыпалась, разваливалась на крупинки.

После обеда профессор пригласил пациентку в кабинет. В белоснежной смотровой помогала медицинская сестра, жгучая брюнетка без косметики. Она усадила Эмму на крутящийся стульчик под яркой лампой, сняла с неё кружевную повязку и аккуратно подвязала волосы лентой. Тут уже подскочил Лебер и стал намывать руки, оживлённо рассказывая медсестре о каком-то увлекательном случае, который описал его ученик. Теплыми сухими пальцами доктор покрутил лицо, потрогал там и сям, нажал, спросил, больно ли, затем попросил сестру «дать света» и аккуратно поднял впавшее веко. Помощница наклонила лампу так близко, что Эмма почувствовала от неё тепло. Единственным своим глазом она смотрела наверх и изо всех сил сдерживала щипание в носу.

– Чудесно, – повторил профессор. – Признаков воспаления нет, можно попробовать протезирование. Мануэла, достаньте, пожалуйста, наши глазки. Подберём фройляйн Остерман подходящий цвет и форму.

Медицинская сестра извлекла из стеклянного стеллажа огромный чемодан, положила на тележку рядом с доктором, отщёлкнула замки и подняла крышку. Эмма непроизвольно выдохнула:

– Матерь Божья.

Внутри на тёмно-синем бархате лежали десятки искусственных глаз с радужкой всех оттенков чёрного, карего, синего и зелёного, которые пялились на всё происходящее. Изнутри на крышке золотом было выгравировано «Людвиг Мюллер-Ури».

– Не пугайтесь. Выглядит неприятно, но зато сколько пользы! – хохотнул профессор. – Это криолит, специальный стеклянный сплав. Очень удобен в носке и смотрите, какой натуральный вид – невозможно отличить протез от настоящего глаза! Впрочем, вы сейчас всё сами увидите.

Доктор стал подносить образцы к здоровому глазу Эммы, чтобы максимально верно подобрать оттенок. Наконец, он остановился на яблоке с радужкой серого цвета, зеленоватыми складками внутри и ртутно-стальным краем.

– Идеально, – резюмировала Мануэла.

Профессор ещё раз помыл руки, обработал протез, приподнял веко и попросил:

– Посмотрите вниз.

Эмма послушно посмотрела. Доктор верхним краем аккуратно ввёл протез в верхнюю складку. Затем попросил направить взгляд вверх и вправил протез нижним веком.

– Как ощущения?

– Неприятные, – честно сказала Эмма.

– Вы привыкните. Я научу вас это делать самостоятельно. Мануэла, зеркало, будьте любезны.

Медсестра подала профессору большое зеркало на ручке и тот повернул его к Эмме.

В серебряной амальгаме отражалась Эмма Остерман. Да, у неё был рубцовый шрам из-под корней волос, через бровь и щёку. Да, у неё был усталый вид. Но смотрела она из зазеркалья двумя глазами.

Что-то горячее побежало по правой щеке, и Эмма не сразу поняла, что это слёзы.

– Ну, голубушка, что же вы плачете? Всё прекрасно подошло! А слёзки вам теперь нужно вытирать вот так, – он подхватил марлевую салфетку, заботливо протянутую медсестрой, и снизу вверх от щеки к переносице вытер горячую каплю. – Не оттягивайте нижнее веко, так как оно приняло на себя основную тяжесть протеза. Ничего, вы всему научитесь, не волнуйтесь. Посидите тут с протезом немного, попривыкните. Мануэла побудет с вами. Уберём его через десять минут. Я пока сделаю записи.

Профессор встал, захлопнул крышку чемодана с протезами, положил его обратно в стеллаж и вышел в свой кабинет.

Весь следующий день Эмма училась вставлять и вынимать протез, обрабатывать его и глазницу. Лебер выдал ей капли и дезинфицирующую мазь и со словами «Много не мало!» написал рецепт на новые, когда эти препараты закончатся. Утром двенадцатого декабря после завтрака доктор пригласил Эмму в кабинет и вручил небольшой синий футляр со знакомой фамилией «Мюллер-Ури», в котором на бархатном основании лежали два правых протеза.

– Я подобрал вам второй на замену, мало ли что случится с первым.

– Спасибо, профессор. Сколько я вам должна?

– Пустяки, Андре говорил, что все счета оплатит граф Цеппелин, не переживайте об этом. У меня к вам есть предложение, фройляйн Остерман. Мой приятель в Йене выполняет пластические операции. Эрих может исправить вам шрам. Если вы этого хотите, я договорюсь с ним.

Лебер видел, что пациентку не слишком занимает собственная внешность, и Андре рассказал ему, почему она оказалась на поле: воистину, знает двое – знает свинья. Но всё-таки Лексер был отличным хирургом и находился в четырнадцати часах езды на поезде, а девушке нужно помочь залечить раны. Хотя бы внешние.

* * *

В пятницу после полудня поезд из Мюнхена прибыл в Фридрихсхафен. Конец января здесь, на юге, был мягким, погода стояла плюсовая. Зимнее солнце ярко светило в глаза всем выходившим из вагонов, заставляя их прикрывать ладонями глаза. Город встретил приехавших свежим запахом воды, сбивающем с ног, и скрипами чаек, мечущихся от станции к пристани и обратно. Возле привокзального отеля Эмма пропустила несколько извозчиков, перешла на другую сторону и пошагала к дому. Доктор Лексер в Йене провёл пластическую операцию, иссёк огромный рубец и наложил на него кожу с бедра. Три недели лежала Эмма с замотанной в капустный качан головой, но, когда сняли сперва повязку, а потом и швы, когда спала припухлость и краснота, она увидела, что безобразного шрама больше нет. Лишь мелкие стежки тянулись вдоль краёв, но и они, обещал хирург, за несколько лет станут незаметными. Счёт из клиники отправили Цеппелину, поэтому у Эммы ещё оставалось немного денег из жалованья. Видеть только левым глазом было неудобно и бывало на прогулках, что её вело влево. Поэтому по первости, чтобы приспособиться, Эмма стала наводить фокус на какую-нибудь точку на мостовой и шла к ней, потом наводила взгляд на новую точку, и так, то ли короткими перебежками, то ли крупными стежками, она продвигалась к нужной цели. Смотреть по сторонам, как раньше, не получалось: приходилось полностью концентрироваться на промежуточных пунктах, но глазеть Эмме и не хотелось – она словно окаменела внутри, стала равнодушной. Да, внешность её восстановили если не полностью, то значительно, но кто восстановит её жизнь, кто вернёт то, что было раньше? Теперь она ела по привычке, спала, потому что темнело за окном, жила по инерции. Иногда Эмма думала вяло, не прекратить ли это всё совсем, но потом мелькала мысль о бабушке, и она понимала – невозможно лишиться последнего родного человека, пусть он об этом и не знает.

Ключ от двери, как и всегда, лежал на крыльце под цветочным горшком, по зимнему времени пустым. Видимо, фрау Улла вышла куда-то, обычно от Отто она уже к этому времени возвращалась. Эмма бросила чемодан возле вешалки, чтобы бабушка сразу поняла, что постоялица вернулась, поднялась к себе в комнату и рухнула прямо в пальто на кровать.

Ледяной холод разбудил её уже вечером. Сейчас Эмма поняла, что дом необыкновенно холодный, не топленный несколько дней. Зайдя с улицы в пальто она этого не заметила, а теперь проснулась от собственной тряски. Спустилась в кухню, зажгла свет, развела огонь в печи и поставила чайник. Улла так и не появилась. Да где же она, заволновалась Эмма. Поднялась в бабушкину комнату, затем посмотрела в столовой – искала записку, но никаких примет отъезда не обнаружила. Все вещи и одежда были на месте. Внезапно накрыла паника и Эмма выскочила на улицу, с мятой причёской, как и была, в пальто, которое снять не успела. Стукнула в соседскую дверь. Через минуту прошаркали ноги фройляйн Майер, старой девы лет семидесяти, которая доживала свой век с огромным выводком племянников и племянниц.

– Эмхен! – всплеснула она руками и почему-то заплакала.

– Добрый вечер, я не могу найти фрау Уллу. Вы не знаете, где она?

– Как хорошо, что ты вернулась, заходи, заходи, – продолжая плакать, заманила соседка внутрь.

Эмма зашла в прихожую, сняла пальто и прошла в гостиную. Фройляйн Майер шуганула детей наверх, и те, как воробушки, вспорхнули по лестнице в большую спальню.

– Так где же она? Уехала? Заболела?

Фройляйн Майер села в кресло напротив, вытирая платочком глаза.

– Умерла она, Эмхен, в декабре ещё. Уже потом нам Шарлотта рассказала, что тебя восьмого выписали, а фрау Яблонски, видимо, в этот день и преставилась. Мы-то нашли её дня через два, когда уже хватились. Дом не топлен был, она и пролежала, бедная, там как есть. Зима же… Схоронили её возле Отто тринадцатого. Куда тебе сообщить, не знали. Вот ждали тебя, но как-то проглядели.

Ледяным душем накрыл Эмму шок. Нет, не может быть. Бабушка. Бабушка! Единственный человек, которому она могла и хотела рассказать правду. Сидя прямо, как на званом обеде, Эмма пыталась осознать, в какую пропасть падает…

Никаких наследников, насколько было известно Эмме, у семьи Яблонски не осталось. Кроме самой Эммы, о которой никто не знал. Продолжать жить в том же доме ей казалось немыслимым. Пусть это будет работой душеприказчиков, а не её. Проведя бессонную ночь на кухне, Эмма рано утром пошла пешком в Ваггерсхаузен, чтобы найти в офисе Колсмана.

На верфи было оживлённо. Остерман приветствовали радостно, окликали и махали издалека. Эмма растерянно кивала, поднимала руку, но лицо её было безучастным и неподвижным.

Альфред Колсман стоял возле своего кабинета, разговаривая с пожилым бригадиром. Эмма поздоровалась и встала в сторонке, чтобы дождаться, пока генеральный директор освободится. Рабочий закончил и приветственно поднял кепку, проходя мимо помощницы графа. Альфред внимательно посмотрел на девушку:

– Здравствуйте, фройляйн Эмма. Прошу вас, – распахнул он дверь.

В знакомом кабинете Эмма села на предложенный стул. Откашлялась.

– Господин Колсман, хозяйка дома, где я снимала комнату, скончалась. Располагает ли сейчас компания возможностью поселить меня в одном из новых домов или общежитии?

Альфред присел на стол, попутно смяв какие-то бумаги.

– Да, мы подыщем вам вариант. Мне очень жаль, что вы пострадали при аварии, Эмма. Я соболезную вашему горю.

Секретарь вскинула на Колсмана непривычный для него взгляд – один глаз смотрел гневно прямо на него, второй косил безучастно.

– Простите?

– Я о вашей хозяйке, вы ведь были с ней близки?

Эмма смутилась.

– Да. Когда я могу переехать и куда?

Альфред обошёл стол, распахнул большую учётную книгу:

– Сейчас посмотрим, что у нас есть, – опустил глаза и побежал взглядом по строчкам. – Много у вас вещей?

– Нет, только гардероб. Мне достаточно небольшой комнаты с кроватью и шкафом.

Взгляд остановился, Колсман протянул руку за карандашом и своим размашистым высоким почерком начеркал в пустой ячейке «Эмма Остерман, помощница гр.Ц.».

– Вот, заезжайте в нашей деревне в двенадцатый дом. Он пока пустой, мы потом к вам ещё какую-нибудь незамужнюю девушку подселим. Ключ получите у администратора Нойнера. Сейчас, – и директор вновь забегал карандашом по бумаге, но теперь уже по обратной стороне своей визитной карточки: Заселить ф-н Остерман в дом № 12.

Эмма приняла уверения, положила карточку в карман пальто и поднялась:

– Спасибо большое.

Альфред наконец опустился в кресло:

– Пожалуйста. Когда планируете приступить к работе?

Эмма запунцовела, но виду от неприятного вопроса не подала:

– Вероятно, в понедельник. Сейчас пойду получу ключ, найду дом и пойду складывать вещи.

– Граф у себя. Зайдёте к нему?

Эмма напрягла желваки:

– Да, спасибо, господин Колсман.

В её приёмной сидела новенькая машинистка, лет двадцати.

– Здравствуйте, граф у себя?

Та подскочила, залопотала:

– Ой, фройляйн Остерман, здравствуйте! У себя. Меня зовут Катарина, господин Фридманн меня определил вам на замену!

– Хорошо. Спросите, примет он меня?

– Ой, да примет, конечно! Сейчас, минутку!

Восторженная машинистка выскочила из-за стола и стукнула Цеппелину в дверь:

– Господин граф, фройляйн Остерман здесь!

Эмма услышала знакомый скрип отодвигаемого кресла и шаги шефа. Тот распахнул кабинетную дверь, широко улыбаясь и протягивая обе руки в приветствии:

– Ах, моя Удача вернулась, проходите же!

Невольно Эмма забыла всё случившееся, губы её непроизвольно растянулись в приветливой улыбке от встречи с наставником.

Через полчаса она вышла из конторы и зашагала в сторону деревни Цеппелина, где ровными линиями вокруг площади красовались новые домики для семей сотрудников. Молодой администратор Штефан Нойнер был на месте, глянул на карточку Колсмана, брякнул запором в столе, вытянул маленькую связку с двумя ключами и картонной биркой «12».

– Добро пожаловать домой, фройляйн Остерман. Распоряжусь, чтобы сегодня привезли дрова.

На воскресенье выпало обращение апостола Павла и народу пред храмом было не протолкнуться. Эмма обошла людской хвост и зашла в кладбищенские ворота, следуя к знакомому участку.

Теперь рядом с Отто Яблонски желтела сухим дёрном с черными прожилками свежей земли новая могила. Эмма присела рядом, положила крохотный букет сухоцветов к памятному камню со знакомым именем – Ульрике Анна Яблонски (в девичестве Орф). Ниже стояли даты, разделённые крестом: 30.04.1843 и 08.12.1913. Деду Эмма положила красное яблоко.

К трём часам к дому подъехала пустая повозка. Крепкий извозчик сдёрнул кепку, когда Эмма открыла:

– Доброго денёчка, хозяйка. Готов выносить, что скажете.

Она пропустила носильщика внутрь, показала на баулы – этот, этот, те коробки и вон ещё связки книг. Дождалась, когда тот всё вынесет, и попросила обождать на улице. Обошла привычный и знакомый дом ещё раз – не для того, чтобы проверить свои вещи, а чтобы запомнить навсегда: столовую, кухню, старую комнату, в которой когда-то жил Людвиг. Поднялась по ни разу не скрипнувшей лестнице, повернула до конца направо в ванную, потом открыла дверь в бывшую спальню Уллы и Отто и, наконец, зашла в свою комнату. Кровать, изразцовая печь, часы, гардероб, окно. Уже на выходе Эмма увидела портрет родителей. Настоящих родителей. Мама светилась всё тем же изумительным светом любви, а отец смотрел на неё неотрывно, нежно. Эмма решительно сняла портрет со стены, закрыла дверь и спустилась на улицу. Входную дверь заперла, ключ привычно сунула под горшок. Прощай, дом.

С чувством полного опустошения она подошла к повозке, села на жёсткую лавку, прижала к себе картину и бросила извозчику в спину:

– Трогай.

* * *

Весна пришла в воскресенье: мокрая, грязная, расплескала крупные капли дождя по мостовым, плечам прохожих, шляпам и зонтам. Эмма стряхнула воду с пальто, поёжилась и вышла из ворот часовни. Своих она теперь навещала каждую неделю: бабушке букетик, деду яблоко или эклер. Улла рассказывала, что он был ужасным сладкоежкой, а Йере вот, наоборот, к сладкому был равнодушен. Теперь Эмма понимала, в кого она такая высокая и почему у неё упрямый характер – мышкин. В новом доме Эмме понравилось: большой, двухэтажный, с кухней, столовой, гостиной, двумя комнатами наверху – с видом на улицу и на задний двор. Внизу были отдельная ванная, туалет, маленькие ясли для животных: хочешь – кроликов разводи, хочешь – коз. Сзади расположился небольшой огород, и Эмма думала, скорей бы лето, чтобы распахать тут всё, засеять, привезти яблони и барбарисовые кусты. В садике перед домом она хотела посадить розовые кусты, по стене – дикий виноград. Иногда в ней просыпался интерес к жизни, одиночество её лечило, поэтому хотелось думать, что приготовить на ужин или какое платье надеть утром. Но иногда накрывала каменная тяжесть, что не хотелось вставать с кровати, а лишь закрыть руками голову, чтобы не пульсировали внутри эти пустота и отчаяние, что теперь незачем и не для кого. Несколько недель мучилась она мыслью рассказать Лотте или Якову всю правду, объяснить, что имеет право и на бабушкин дом, и на оставшуюся в нём память. Но потом обрывала себя – хоть и ненамеренное, но там всё же было убийство. А семью, не родителей, а именно семью, Эмма теперь не ненавидела, а просто чувствовала разочарование. Однако зла им не желала, оттого боялась своими рассказами, пусть и запоздалыми, недоказуемыми, им навредить. Она варила в себе эту тайну, лишь усугубляя депрессию, как когда-то поступила Лизе, невольно повторяя судьбу приёмной матери.

Производство теперь «играло в четыре руки»: сразу на нескольких верфях по всей империи клепались новые дирижабли для армии и флота. Вот и сейчас здесь, в Фридрихсхафене, заканчивались работы над LZ 24 и LZ 25, а в Штаакене дорабатывали после пробного полёта LZ 23. После того, как Дюрра назначили техническим директором, пост специалиста по аэродинамике занял Пауль Ярай. Этот паренёк работал сначала у Кобера над гидросамолётами, а потом перешёл в конструкторское бюро Цеппелина. Он был намного моложе Эммы, и поначалу она его не замечала: слишком нелепый. Но паренёк оказался башковитым, рукастым и пробивным. Дорнье предложил графу проект трансатлантического дирижабля и теперь мастерил какие-то летающие лодки. Что это – Эмме оставалось только догадываться, выкладки Клода перепечатывали другие машинистки. Ещё у неё завёлся приятель, Эрнст Леманн. Флотский лейтенант сменил одну синь на другую, завёл знакомство с Эккенером и уже в прошлом году пришёл в «DELAG» капитаном корабля. Ему тут же доверили управлять «Саксонией», и весь большой экипаж души не чаял в своём улыбчивом командире. Эрнст обожал аккордеон, растягивал после полёта меха так, что над всем лётным полем плыла мелодия. Он не пытался понравится Эмме, сначала спрашивал, как тут всё устроено, затем рассказывал о полётах, таскал груши и шоколадные конфеты. Если на столе лежал гостинец, Эмма знала – это от Эрнста. Почему-то с ним ей было просто. Не легче, а проще. Она так же грустно встречала его, и тушила эту растянутую улыбку, когда он уходил. Она не боялась сердиться при нём или показаться усталой. Она не стеснялась сесть к нему малозаметным шрамом и не замечала, чтобы он рассматривал её протез, хотя за прочими эти любопытные и оттого раздражающие взгляды ловила постоянно. Хоть Эрнст был всего на год старше, постоянной подружки у него пока не было, и уж тем более не было невесты, потому что годовой доход лейтенанта не позволял получить разрешение на брак. Оттого приятель пару раз за месяц забегал к Эмме домой, чтобы поднять в спальню дрова или уголь, однажды купил ей на блошином рынке старое кресло, маленький комодик и вышарканный коврик, чтобы спускать утром ноги не на холодный пол. Эмма поила его чаем, пивом или крепким кофе, молчала и чувствовала себя комфортно. Их дружба начиналась осторожно, без обязательств, просто коллеги. Но с каждой новой встречей Эмма чувствовала к Леманну всё большее расположение и однажды даже солёных кренделей напекла, сказала, что это их фирменное блюдо – буква «Э». Рядом они смотрелись нелепо, потому что девушка была на целую голову выше, но их обоих это не смущало. Казалось, они даже не замечали разницы, потому что в приёмной Эмма всё чаще встречала Леманна сидя, а у неё в гостях сидел уже Эрнст, пока та хлопотала у плиты. Однажды приятель увидел в кресле у эркера раскрытую «Хронику». Пролистал, принёс на кухню и спросил:

– Почитать тебе вслух?

Эмма вспыхнула, рванула на себя манускрипт:

– Не смей!

После гибели Феликса она боялась вычитывать из книги новые несчастья, полагая, что лишь проговоренное слово становится Провидением.

Сегодня Леманн был на рейсе в Дрездене, а Эмма шла с кладбища по лужам, мечтая скорее переодеться, согреться и забраться под одеяло на остаток дня.

* * *

Глава об осаждённом логове льва

Осенью года 1203 от рождества Христова король Джон Безземельный покинул свою осаждаемую крепость в нормандских землях, оставив замок на кастеляна по имени Роберт де Лейси, констебля из Чешира. Два ряда дюжих стен Гайара хранили центральную цитадель, а крепостной мост охранялся наружной крепостью. К тому времени, когда Джон тайно покинул замок, войско короля Филиппа Огюста успешно засыпало ров и прорвало частокол подле моста. Так французы стали сжимать кольцо вокруг Гайара. За лагерем из сотен палаток, бараков и навесов строили осадные машины, ставили палисады, рыли рвы и возводили передвижные галереи. Обозы с маслом, смолой, дротиками и прочими снарядами ехали к стойбищу бесперебойно, перемежаясь поездами с провизией и бочками с вином.

Первым делом, дабы хватило провианта, де Лейси приказал очистить Гайар от лишних ртов и отправил из крепости жителей Пти-Андели, коих укрылось от французов более тысячи. И если первые сотни прошли через армию Филиппа Огюста беспрепятственно, то остальных заперли между двумя противниками без провизии и под снарядами осадных машин. Днём и ночью лучники и арбалетчики, копейщики и латники готовили для обороны стрелы и крючья, мешали в сосудах греческий огонь, строили камнемёты. Тяжёлая участь де Лейси усугублялась трудным выбором – долгая осада крепости могла закончиться для него если не смертию, то пожизненным заключением в плен, а быстрая сдача замка повлекла бы обвинение в измене и повешение. Констебль знал, что гарнизон рыцаря Вильяма ли Марешаля своими назойливыми нападками ослабят войско Филиппа Огюста, но не тешил себя иллюзиями, ибо сил и припасов в Гайаре оставалось на несколько месяцев, а четырнадцать французских башен на внешнем рву изолировали врагов от серьёзных прорывов.

Когда к наружной стене Шато-Гайар подкатили осадную башню, именуемую иначе белфруа, де Лейси поставил лучников на позиции между зубцами, дабы обстреливать осаждающих и не позволить им перекинуть мост от белфруа к крепости. Первые прорывы защитники замка успешно отбивали, поливая смертельным огнём рискнувших перебраться. Убитые и раненые французы падали с огромной высоты осадной башни, часто захватывая с собой и других солдат. Кастелян приказал сменить стрелы на огневые, чтобы поджечь белфруа, однако противник водрузил наверхи бочки с водой и заливал возгорания.

Филипп Огюст добавил к осадным орудиям и метательные машины. Мангонели забрасывали огромные валуны на стены Гайара, постепенно кроша укрепления. И хоть на каждый заряд из требюше требовалось не менее трёх часов, наружная стена крепости день за днём становилась слабее.

Зимой, когда силы осаждаемых подходили к концу и провизия заканчивалась, в крепость стали забрасывать баллистой падших животных, дабы распространить внутри эпидемию и ускорить сдачу. Зерно, сено и даже солома давно закончились, кормить лошадей было нечем, поэтому защитники резали ещё живых, но сильно отощавших коней на мясо. После конины в рацион добавили собачатину, кошатину и крысятину, но и такое мясо иссякло. Лучники сбивали птиц, залетающих случайно на стены крепости. В подвалах оставалось немного репы и вяленой рыбы. Репу получали бойцы на стенах, из рыбы варили похлёбку и давали раненым, коих было множество. К концу января отчаяние достигло предела и некоторые из четырёх десятков оставшихся рыцарей предлагали кастеляну сдать замок. Однако де Лейси решил держать львиное логово, пока есть надежда. Но и она стремительно иссякала… меньше чем через седьмицу французы атаковали внутренние стены крепости… Верхолазы проникали с лестницами к замковым оградам и карабкались … немногими оставшимися арбалетчиками. Решительно уверовав в победу … призывает горняков, дабы они совершили под…

Восьмушка растущей луны уже спряталась в закатном падении за крышу дома, что стоял наискосок, лишь желтеющий рожок торчал над коньком. Чернила июньских сумерек уплотнились до плотной сажи, окутали Фридрихсхафен, очертили чётче светящиеся окна. В доме двенадцать на площади короля Вильгельма было темно. На втором этаже в спальне окнами на север крепко спала молодая женщина, книга в её руках съехала по одеялу, сомкнула наличествующие когда-то замочки, спрятала свои истории между плотных листов.

Эмма снова бежала по лётному полю за «двойкой». Во сне она всегда была здоровой и видела обоими глазами. И, как и она, L2 был цел, лишь плыл бесшумно выше обычного. Вообще никаких звуков не было, да и цветов – всего два: только зелёное бесконечное поле и в тускло-сером небе уползал вдаль каменисто-серый овал. Эмма не кричала, не звала Феликса, как это было всегда. Она лишь тянула к кораблю руку и бежала, бежала безостановочно, несмотря на колотьё в боку, на стекавший под грудью пот. Эмма видела свисающие из люлек швартовы, которые не затянули после старта, и думала – только бы добежать, схватиться за канат, а там уж как-нибудь меня затянут наверх. Она бежала и тянула руку то ли к дирижаблю, то ли к небу, пытаясь ухватиться за это ускользающее, но невероятно важное. Юбка путалась между ногами, и икры давно сводило судорогой, от чего Эмма почти не чувствовала опоры ниже колена: бежала, словно Пиноккио, переставляя деревянные ноги одну за другой, не зная, когда они подломятся от бессилия. «Двойка» всё удалялась, уходя не только вперёд, но и вверх, отчего Эмма так высоко подняла глаза, что лишь чудом успела остановиться на самой кромке непонятно откуда взявшегося на лётном поле, чёрного от жирной земли и торчащих корней, обрыва.

Потсдамская площадь, 1913 год

© Общественное достояние | wikimedia.org

Узкая шляпа, которую купила Эмма, только перо было поменьше

© theartofdress.org

Отель «Княжеский двор» («Der Fürstenhof») на той же площади, 1913 год

© sampor.de

Вацлав Нижинский и Тамара Карсавина показывают движения танго. Открытка 1913 года.

© mediastorehouse.com

План Потсдамской площади: слева отель и сразу за ним – вокзал, метров 150, наверное.

© weimarberlin.com

Гейдельберг (он же Хайдельберг), земля Баден-Вютемберг, около 1900 года

© Karl Pfaff | Общественное достояние | wikimedia.org

Прайс на криолитовые искусственные глаза производства Людвига Мюллера-Ури из Лауша. Один протез девять марок, в наборе 100 штук – уже четыре.

© docplayer.org

Футляр с протезами. Не слишком эстетично, но болезнь редко бывает красивой.

© thueringen-lese.de

Хирург Эрих Лексер, один из основателей пластической хирургии

© badische-zeitung.de

Деревня Цеппелина (ZeppelinDorf), общий вид. Было построено 125 жилых домов, а также полная социальная инфраструктура: детские сады, бани, школы, магазины, парикмахерские, общежития.

© Archiv der Luftschiffbau Zeppelin GmbH | zeppelin-wohlfahrt.com

Деревенская улица, примерно 1917 год

© elmarlkuhn.de

Экскурсия по дому в деревне Цеппелина

© Zeppelin Museum Friedrichshafen

Пауль Ярай (Пол Джарай), немецкий изобретатель венгерского происхождения, на велосипеде собственной разработке

© E-Pics Bildarchiv online | wikimedia.org

Не удержалась. Хорошенькая девочка – капитан Эрнст Леманн в детстве.

© facesofthehindenburg.blogspot.com

Вечно смешливый. Примерно 1914 год.

© архив Luftschiffbau Zeppelin GmBH | facesofthehindenburg.blogspot.com

LZ 17 «Саксония», пока что гражданский борт

© chemnitz-gestern-heute.de

Замок Шато-Гайар в Нормандии, построенный по приказу короля Ричарда Львиное Сердце. Когда Ричард впервые увидел крепость, он воскликнул: «Qu’elle est belle ma fille d’un an! C’est un château gaillard!» | «Какая же красивая моя годовалая дочь! Это ведь крепкий орешек!». Территория современной Франции.

© historyeurope.net

Глава 13. Обрыв

Трь-крь-прь! Входной колокольчик тренькал на весь передний двор, мотаемый шнурком к стене и обратно. Эмма спустилась со второго этажа, где уже час сидела на постели в попытке переодеться в домашнее после работы, но застыла, замерла, как это часто теперь случалось. За дверью стояла молодая женщина – в одной руке чемодан, к ноге привалился большой узел. В другую руку вцепилась девчушка лет пяти-шести, которая прижимала к груди синего плюшевого слоника с колокольцем на хоботе.

– Добрый вечер, – Эмма вопросительно нагнула голову.

– Здравствуйте, фройляйн Остерман. Господин Нойнер прислал нас сюда для проживания. Меня зовут Виктория Хубер, а это моя дочь Фанни.

Девочка пристально рассматривала неподвижный глаз будущей соседки, от испуга лишь сильнее сдавливая слоновью спину с красной попоной. Уставшая от любопытных разглядываний Эмма отступила в сторону, пропуская постояльцев:

– Проходите. Свободная комната наверху справа.

Хуберы зашли внутрь, Эмма помогла Виктории поднять наверх узел. Девочка топталась рядом с матерью, стараясь не отдаляться от неё далеко, жалась тревожно, молчаливо. Пока соседи раскладывали вещи в своей комнате, Эмма наконец переоделась и спустилась вниз поставить чайник. Когда на лестнице послышались шаги, она заканчивала чистить картошку на ужин.

– Пойдём, посмотрим дом, – шептала мать.

– Можно я наверху останусь? – шелестела Фанни в ответ.

– Теперь мы живём здесь, милая, ты привыкнешь. Я слышала о фройляйн Эмме только хорошее. Пойдём.

Новенькие робко зашли в кухню. Эмма в домашнем платье, длинном фартуке показала им на стол:

– Садитесь. Прошу, зовите меня просто Эммой. Если у вас есть посуда, можете поставить её туда, – махнула на встроенный шкаф, – я вам сейчас чаю налью.

Виктория по-прежнему робко достала откуда-то из-за спины пару чашек:

– Мы принесли. Я завтра куплю продукты, покажете, куда их положить?

Она отодвинула стул для дочери, та аккуратно села, синего слоника уложила на колени. Эмма водрузила кастрюлю с картофелем на плиту, достала свою кружку, печенье в корзинке, разлила чай.

– Бутербродов?

– Боже, прошу вас, не беспокойтесь о нас. Фанни, пей чай.

Девочка прошелестела, уставившись в чашку:

– Спасибо.

Эмма подтолкнула к ней корзинку:

– Не стесняйся, бери. Это теперь и твой дом тоже.

Какое-то время за столом была тишина, лишь крышка на кастрюле бряцала от пара.

– Вы в каком отделе работаете? – спросила наконец Эмма.

– В швейном, делаем обивку для мебели в салоны, чехлы для оборудования. Я в основном на раскрое. Муж тоже работал в компании. Такелажником был, умер два месяца назад. Пришлось съехать, хорошо, что господин Колсман помог.

– Соболезную, – Эмма хотела сказать про собственное горе, но вовремя перевела тему. – Фанни, как зовут твоего слоника?

Девочка опустила руку вниз, нащупав игрушку, словно та могла куда-то деться:

– Это слониха, – едва слышно ответила она, склоняясь над чаем. – Её зовут Тете.

Эмма ободряюще улыбнулась:

– Ты уже пошла в школу?

Девочка робко кивнула, ответила за неё фрау Хубер:

– Фанни в третьем классе, просто выглядит маленькой. Сейчас каникулы, поэтому приходится днём оставлять её дома одну. Но она спокойная, не волнуйтесь.

– Да я не волнуюсь, – Эмма поднялась, чтобы слить воду из картошки. – Фрау Хубер, вас не затруднит принести из кладовой селёдку и пучок лука на ужин? Это там, – махнула она в стенку.

– Конечно, сейчас. – Соседка поднялась из-за стола, положив дочке руку на плечо, чтобы она осталась на кухне. – Только зовите меня Викторией, нам теперь вместе жить.

Спустя минуту вдова вернулась с жестяной банкой маринованной селёдки, связкой зелёного шалота, покрутилась, увидела разделочную доску, нож, взяла из шкафа миску для рыбы и лишь спросила, указав остриём на припасы:

– Помогу?

– Конечно, – Эмма стала сервировать в столовой стол к ужину, расставляя тарелки и приборы. – Детка, пересядь сюда, – позвала она Фанни в соседнее помещение.

Пока взрослые хлопотали между кухней и столовой, девочка подошла к окну, прижала Тете к стеклу и показывала ей задний двор. Тихим шёпотом она называла в слоновье ухо места, которые они посмотрят завтра или, может, в выходные, когда мама разрешит. Тете тихонько бряцала колокольцем в знак согласия.

Сумерки стянулись над площадью короля Вильгельма, поднимая от прогретой земли почти июльский жар, укрывая этой дымкой дворы, тротуары, дальние дороги за деревней. Фанни отправили спать, а соседки стояли у каменной мойки в ванной комнате: одна тарелки полоскала, вторая стирала холодные капли жёстким полотенцем.

– Читали сегодняшние газеты?

– Про Франца Фердинанда? Да. Ужасно.

– Бедная София… Как думаете, что будет?

– Ох, надеюсь, что всё обойдётся… Наверху разберутся, как лучше.

* * *

Август ворвался тревожными заголовками: «Война между Австрией и Сербией», «Мобилизация в Германии», «Немецкий флот покидает родные берега», «Ультиматум России». В воздухе висела беда, которую не могли разогнать своими крыльями ни чайки, ни ястребы, ни цапли. Возле привокзального отеля рядом с почтой теперь постоянно толпились мобилизованные: молодые и средних лет, высокие и низенькие, пухлые и поджарые, с усами, бородами и гладковыбритые – они стремились отбить весточку тем, кто был далеко, кто оставался в тылу, кто ждал. Они бродили в сизых клубах дыма, растерянные и молодцеватые, молчаливые и подбадривающие товарищей, надеющиеся, что вернутся домой. Каждый раз, когда Эмма проходила мимо, она думала, как хорошо, что теперь не нужно самой забирать письма, всю почту в большом брезентовом мешке приносил на верфь почтальон. Сотрудники компании получили брони, позволяющие работать на нужды фронта, из управлений флота и армии приходили какие-то невозможные по объёмам заказы. Глубокое горе Эммы притупило происходящий вокруг ужас, она как заведённая повторяла – две-три недели, ну максимум месяц, и всё закончится. Первый сгоревший на войне – какое страшное слово – дирижабль она не восприняла как потерю. Они и в мирное время лишались кораблей, что поделать. LZ 21 направился в Бельгию, отбомбил Льеж и возвращался назад. На верфи рассказывали – она не спрашивала, просто слышала разговоры – что корабль сожгла команда, после того, как из-за потери газа ей пришлось совершить вынужденную посадку возле Бонна. Были ли в бомбардировке погибшие, Эмма старательно игнорировала. Своей задачей она видела обеспечение Цеппелина нужной информацией, всё остальное её не касалось.

Вечерами они сидели с Викки в гостиной, каждая за своим делом. Хубер штопала детские вещи, Фанни обычно делала уроки в столовой или возилась с Тете на заднем дворе, Эмма читала «Хроники», уставившись в одну страницу долгими минутами, не понимая ни сути, ни смысла, думая о собственной разрушенной жизни и тех, кто попал на самое острие боевой заварухи. Вчера вместе со служебной корреспонденцией, потому что нового адреса Эммы никто не знал, а старый дом Яблонски стоял пустым, почтальон принёс письмо из Шторкова – называть это место «домом» у Эммы теперь язык даже мысленно не поворачивался. Новости были плохими: Клауса призвали на фронт, а два средних брата и так уже служили срочную службу: девятнадцатилетний Арнд второй год был в имперских военно-воздушных силах, а Хеннинг, что на год младше, служил артиллеристом. Следующему по возрасту, Иво, было пока шестнадцать, но через год он должен был пойти по призыву. Яков учился последний год в семинарии: по здоровью он службе не подлежал. Уве писал, что Клаус попал в корпус генерала фон Франсуа, чем был чрезвычайно горд. Второй сын Остерманов вообще был парнем отчаянным, лёгким на подъём – что ломать, что строить ему нравилось одинаково. Такой же вихрастый, как Яков, синеглазый, мускулистый, он обожал спорт, особенно футбол, частенько приходил с синяками домой, крутил со всеми девчонками в их околотке. Он и срочную службу прошёл бойко, легко, играючи. Теперь, боялась Эмма, на фронте он будет ввязываться в любую драку, идти в наступление первым. И хоть к Уве и Лизе у неё чувства изменились, к младшим детям Остерманов она по-прежнему хранила нежность.

Эмма отвела взгляд от книги, посмотрела за окно. Садилось солнце, на горизонте небо темнело от дождевых туч, наверное, ночью будет поливать как из ведра.

– Почему Тете?

– Что? – не поняла Виктория.

– Почему Фанни назвала слониху Тете? Такое странное имя.

Хубер улыбнулась.

– Это не Фанни придумала имя, а Герберт. Я, когда поняла, что забеременела, сказала ему. Он обрадовался ужасно, побежал в лавку, чтобы отпраздновать, и принёс игрушку. Сказал, купил для дочки. Он был уверен, что у нас будет девочка, и мы назовём её Терезой – то есть Тете. А когда дочь родилась, я посмотрела и поняла, что она никакая не Тереза. Иногда ребёнок сам выбирает себе имя. А за беременность уже привыкли, что синяя слониха – Тете, Фанни ещё говорить не умела, а уже тянула к ней ручки и знала, как её зовут. В общем, совершенно самостоятельная игрушка у нас в семье.

Виктория Хубер была на пять лет старше Эммы, поэтому отношения у них как-то сразу сложились. Она не была красивой, но что-то магическое было в её внешности, притягательное. Тонкие тёмные волосы Викки собирала в классический узел, открывала свой чистый высокий лоб. У неё были густые чёрные брови, чайного цвета глаза, тяжёлую нижнюю челюсть уравновешивали скулы острые, словно сколы на куске мрамора. Чётко очерченные губы без малейших признаков помады почти всегда были в полуулыбке: то грустной, то дружелюбной. От этого возле рта появились небольшие полукруглые морщинки, совсем Викки не портившие. Непонятно, каким образом она умудрялась сохранять на южном солнце белую от природы кожу, которую отмечали лишь десяток веснушек, шутливо разбегающиеся по её лицу на манер детских пятнашек. Фанни очень походила на мать, только улыбалась редко, почти никогда. Викки рассказывала, что дочь очень любила отца и теперь, оставшись без опоры, страшно тосковала о нём, о старом доме, о прежней жизни. Но вернуть ничего было нельзя, в этом Эмма Хуберов прекрасно понимала.

* * *

Почти весь сентябрь шёл дождь. Первую неделю солнце ещё выглядывало, пыжилось согреть, но к восьмому числу облачность собралась в такую густую пену над головами, что стало понятно – это надолго. Иногда небо белело настолько, что казалось вот-вот пойдёт снег. Но нет, это был обман, и сверху сыпалась одна вода, мерзкая, мелкая, пронизывающая, заползающая в дома сыростью, разбухающая на дровницах, собирающаяся в грязные лужи. Эмма отперла дверь, автоматически сунула стекающий зонт в подставку, прошла в кухню прямо в мокром пальто и грязных туфлях, села за стол и положила перед собой руки. Такой же неподвижной, замершей её и обнаружила Фанни.

– Тётя Эмма, что с вами?

Девочка уже пришла из школы и была ужасно удивлена, когда внизу заворочался ключ в замке в неурочное время. Соседка продолжала сидеть неподвижно, глядя в одну точку. Тогда Фанни насмелилась, подошла поближе и потрогала Эмму за рукав:

– Тётя Эмма?

Та наконец очень медленно повернула голову к девочке:

– Что, милая?

– Что с вами?

– Всё нормально, – голос Эммы был замороженным, далёким. – Ты покушала?

– Нет, я переодевалась наверху. А почему вы дома?

Остерман встала, стала стягивать мокрые перчатки:

– Граф меня отпустил пораньше домой.

Девочка явно волновалась, но что делать – не понимала.

– Вы заболели? Поставить вам чайник?

Эмма прошагала в прихожую, увидела натёкшую от зонта лужу, опять прошла мимо Фанни в ванную, взяла половую тряпку и вернулась в коридор. Нагнулась, стала протирать насухо свои следы, лужицу. Тёрла и тёрла уже чистый пол, пока девочка не подошла к соседке, не вытащила у неё из рук тряпку и не запротестовала робко:

– Давайте я прополощу.

Эмма разогнулась, но тут же, стоило ребёнку уйти по коридору, надломилась, упала на лестницу и заплакала, опустив лицо в ладони.

Вечером, когда вернулась с работы Викки, она уже притихла. Напуганная Фанни ходила по стеночке, ни о чём мать не спрашивала и старалась улизнуть, если находиться рядом со взрослыми не было необходимости. Виктория нашла Эмму в гостиной, зашла быстро, присела возле неё, обняла за колени:

– Что случилось, Эмхен?

Соседка подняла тяжёлый взгляд на фрау Хубер.

– Клаус погиб. Отец прислал письмо, на верфь принесли. Граф отпустил меня до понедельника домой.

Викки судорожно вдохнула, словно хотела ахнуть, но горло сдавило. Она рывком села рядом с Эммой, притянула к себе, обняла. Они сидели молча, пока темнота несгустилась. Виктория поднялась, зажгла в густом сумраке свет, прошла в кладовую и достала кастрюлю с густой чечевичной похлёбкой, поставила её разогревать и кликнула с лестницы:

– Детка, помоги накрыть на стол!

Наверху тут же скрипнула дверь о не притёршийся ещё порог и бесшумно, словно ангел, стала спускаться по ступенькам девочка с синей слонихой в руках. Мать приобняла её, поцеловала в пробор, прошептала:

– Ничего, не бойся. Расставь, пожалуйста, посуду и принеси из кладовой хлеб и сыр.

Затем Викки заглянула в гостиную:

– Эмхен, нужно поесть.

– Не хочу, – усталым голосом ответила соседка.

– Надо заставить себя. Мне нужно покормить Фанни, она напугана. Посиди с нами, пожалуйста.

Эмма кивнула и пошла тяжёлым шагом наверх, чтобы, наконец, сменить одежду.

Викки покормила дочь, поела сама и с уговорами впихнула в Эмму пару ложек похлёбки. Затем она перенесла посуду в мойку, освободила столовую дочке для домашней работы, подняла за плечи Эмму и увела её в спальню. Уложила соседку прямо на покрывало, набросила ей на плечи шаль, висевшую в изножье кровати. Села рядом.

– Расскажи… Тебе легче станет.

Эмма повернулась на бок, взяла с тумбы мятое письмо, протянула Виктории. Хубер достала из конверта половинку листа, побежала глазами по чернильным буквам:

С огромной болью сообщаю, что твой брат Клаус погиб 20 августа в боях под Гумбинненом. Сначала нам принесли письмо от его сослуживца Шульце, а вечером того же дня доставили сообщение от командования. Шульце написал, что Клаус погиб как герой, и нашего мальчика похоронили на городском кладбище Гумбиннена, что на улице Мельбека. Если Господь будет к нам благосклонен, я навещу после войны его могилу. Мама совсем не плачет, и меня это пугает. Мальчики шокированы. Пока не знаю когда, но мы проведём похоронную службу здесь и поставим Клаусу памятный камень, чтобы нам было, где горевать. Будь сильной. Папа.

Слегка дрожащей рукой Виктория аккуратно сложила лист, заправила его обратно в конверт и вернула на тумбу. Она зачем-то пригладила свои тёмные волосы, и без того идеально стянутые в узел, погладила Эмму по руке, встала и поцеловала её в лоб:

– Поспи.

Тихо закрыв за собой дверь, Викки какое-то время постояла в коридоре между комнат, повторяя едва слышно «Проклятая война. Проклятая война. Проклятая война», затем тихо спустилась в столовую, где занималась Фанни, и села рядом за стол.

– Доченька, – Викки накрыла рукой детскую ладошку, – у тёти Эммы большое горе, на фронте погиб её брат. Она будет дома до понедельника. Ты сможешь после школы присмотреть за ней, сделать бутербродов и разогреть чайник? Если она будет плакать, налей половину чашки воды и добавь десять вот этих капель, – Викки вышла в кухню, открыла навесной шкафчик с аптечными средствами, достала какую-то мензурку коричневого стекла и показала в проём дочери. – Видишь? Они тут одни в такой бутылочке. Стульчик подставишь и дотянешься, хорошо? Если тётя Эмма будет спать, то не буди её. Это ничего страшного, если она будет у себя в комнате, ей нужно побыть одной. – Виктория снова присела рядом. – Не пугайся ничего и не прячься. Если тёте Эмме будет совсем плохо, подойди и обними её, хорошо? Ты у меня совсем уже взрослая, поможешь?

Девочка улыбнулась грустно, совсем по-матерински:

– Конечно, я справлюсь, мамочка.

Хубер наклонилась и крепко-крепко обняла хрупкое детское тельце.

* * *

Рабочий телефон Эмма услыхала ещё в коридоре. Он разрывался, наверное, минуты две, пока она добежала до приёмной. В кабинете Цеппелина было пусто, помощница прижала машинописные папки покрепче к туловищу и второй рукой сняла трубку:

– Фридрихсхафен, кабинет графа Цеппелина.

– Здравствуйте, фройляйн Остерман. Это Александр Бауманн. Подскажите, граф на месте?

Эмма приподняла ногой сползающие папки:

– Был в здании. Наверное, вышел к конструкторам. Подождите, я схожу за ним.

– Благодарю, – щёлкнула сухо трубка.

Секретарь положила рожок на консоль, дурацкие папки водрузила себе на стол и вышла обратно в коридор. Как она и думала, в конструкторском бюро из толчеи инженеров и дизайнеров слышался знакомый голос:

– Какая полезная нагрузка?

– Семь тысяч, – ответил кто-то.

– Мало, – резко оборвал Цеппелин, – нужно увеличить до десяти тонн. На одну толковую бомбардировку экипажу нужно взять минимум тонну снарядов.

От этих слов Эмме скрутило живот, она вскинула руку:

– Шеф!

Тот поднял сердитое лицо:

– Господин Бауманн из Готы телефонирует.

Морщины сразу разгладились, Цеппелин одобрительно кивнул:

– Иду, – обернулся к разработчикам, – добавляйте!

В кабинете граф взял трубку, сразу стал сыпать вопросами. Эмма прикрыла за начальником дверь, слушать военные термины ей сейчас было тяжело. Она знала, что в Готе под управлением Бауманна разрабатывают концепт гигантского бомбардировщика с размахом крыльев больше сорока метров. Привыкшая к огромным размерам дирижаблей, она не понимала восторгов по поводу самолёта. Ей хотелось бы, чтобы граф строил корабли для гражданской авиации, а не армии. Однако выбора у неё никакого не было – однажды она решила быть с этим человеком и теперь шла за своим сподвижником и учителем куда-то в грозу, хотя больше всего ей хотелось забиться в пещеру.

Дверь кабинета распахнулась, Цеппелин стремительно приблизился к секретарскому столу:

– Александр сказал, что отправил документацию на самолёт. Давайте! – он протянул руку и пару раз сжал пальцы в призывном жесте.

– Пока ничего не передавали, ни с нарочным, ни с почты, – Эмма от обиды немного свела брови к переносице. Конечно, она бы первым делом занесла пакет.

– Чёрти что творится, – закипятился шеф, – везде бардак.

Граф развернулся, начал крутиться по приёмной.

– Почему папки до сих пор не разобрали? Разнести по службам, вы же знаете, что дело срочное!

Эмма моментально закаменела лицом, как всегда бывало в моменты несправедливости.

– Порядок выдачи документов никто не менял. Конечно, я сейчас всё разнесу.

Шеф метался по крохотной келье, занимая собой всё свободное пространство.

– Неужели сами не могли догадаться, Эмма?! И бога ради, поприветливее сделайте лицо! Невозможно работать!

Он ворвался в рабочий кабинет, дверь за ним грохнула. С начала войны граф стал жёстче и требовательнее. Теперь он почти никогда не называл помощницу фройляйн Эмфольг. Она понимала, что на него давят и с него требуют. Но простить ему такое отношение не могла. Впрочем, и уйти от графа она тоже не могла, потому что несмотря на его невозможный характер она была предана даже такому шефу: сердитому, несправедливому, вспыльчивому.

Помощница вынула из стеллажа неразобранные папки с документацией, прижала их покрепче к туловищу, отчего сразу заныли шрамы от ожогов на теле, и пошла по длинному коридору, заходя в службы и отделения, чтобы уменьшить стопку ещё на один бумажный кирпичик.

Едва она вернулась в приёмную, зашёл почтальон. Эмма тут же достала из гардероба большую бельевую корзину, в которую они ссыпали письма и бандероли из холщового мешка с гербом. Отдельно под мышкой почтальон держал крепкий пакет в коричневой бумаге, плотно перемотанный бичевой.

– Это заказное.

Эмма глянула на обратный адрес: Гота. Вот из-за чего сыр-бор. Она быстро расписалась в квитанции, кивнула на прощанье служащему и быстро разрезала верёвки, сдёрнула упаковку. Переложила всю документацию в толстую папку коричневой кожи с шильдом «К ознакомлению», вышла из-за стола, коротко стукнула в дверь и зашла к графу. Тот стремительно, брызгая чернилами, что-то записывал, перечёркивал, правил, отводил стрелки к предложению выше, выносил сноски на поля – работал.

– Прибыло от Бауманна, шеф, – положила папку на ближний край стола.

Тот лишь кивнул. Эмма вернулась в приёмную и стала разбирать из корзины почту. Она просматривала её первой, чтобы рассортировать письма, предназначенные для Цеппелина. Сегодня в корзине нашлось и ещё одно письмо для неё, но, слава богу, штемпель был не шторковский, а кёльнский. Эмма скользнула ножом вдоль конверта и достала лист.

Здравствуй, Эмхен! Соболезную твоему горю и надеюсь, что ты справляешься. Твой брат был героем, и нам лишь остаётся быть достойными их памяти.

Рассчитываю на то, что военную почту пока что не досматривают, потому что ужасно хочется поделиться нашими приключениями. Как ты знаешь, «Саксония» сейчас базируется в Кёльне и используется, в основном, в качестве учебного корабля. Однако и на нашей улице случился праздник. Командование позволило провести нам боевой вылет! Сначала Макс предложил загрузить дирижабль под завязку взрывчаткой, чтобы уничтожить главный железнодорожный узел бельгийцев недалеко от Антверпена. Но генералы по старинке доверились кавалерии (ей-богу, они бы ещё лучников отправили) и ожидаемо вернулись ни с чем, потому что бельгийцы не дураки и смогли защитить важную развязку. Тогда нам дали понять, что дадут отмашку на бомбардировку самого Антверпена! Пока ждали приказа, поднимались несколько раз в день, чтобы практиковаться в технике метания. Гемминген предложил привязывать снаряды одним концом к дирижаблю, чтобы взрывчатка падала носом вертикально вниз, и весь экипаж тренировался спускать подобным образом снаряды. Наконец, получили добро на атаку и выдвинулись с наступлением ночи. Дошли до голландской границы и стали ждать удобного момента, когда луна либо зайдёт за горизонт, либо скроется за облака. Она хоть и вполовину была, но всё равно светила довольно сильно, а на таком небе «Саксонию» видно издалека. Под утро, наконец, дождались облаков (потом и правда пошёл дождь) и развернулись на Антверпен. Вокруг прожекторы, залпы, но мы тут ужом, тут каракатицей всё-таки прошли незаметно до места. Ребята из гондол стали сбрасывать ручные и даже (наша идея!) зажигательные бомбы на различные укрепления врага. Точность, конечно, оставляет желать лучшего, и пострадали несколько жилых домов (отчего я, признаться, переживаю, но стараюсь глушить в себе это чувство – ведь войны без потерь не бывает). Так мы уже в ранних сумерках довершили начатое, и когда со стороны Кёльна показалось солнце, мы развернулись и пошли домой. Вернулись почти к полудню, считай, ровно через двенадцать часов после вылета. И экипаж, и корабль целы, надеюсь, командование одобрит наше участие в боевых вылетах и далее.

Догадываюсь, что ты напишешь мне не лезть на рожон. Обязуюсь, милая Эмхен, соблюдать все меры предосторожности, чтобы вернуться в Фридрихсхафен с победой живым и здоровым.

С горячим приветом с западного фронта, твой друг Эрнст.

Эмма поёжилась от озноба, когда прочитала про бомбёжку жилых домов. И в очередной раз подивилась, какая странная дружба завязалась между Леманном и Максом фон Геммингеном, мало того что племянником самого графа, так ещё и почти на четверть века старше Эрнста. Они и здесь, на верфи, постоянно ходили парочкой, вечно обсуждая какие-то технические улучшения. Оба неженатые, эти двое занимали всё свободное время работой. Впрочем, Эрнст всё же уделял время подруге время от времени. Читать вот так, от близкого друга, а не из газет, про бомбардировки, какие-то новые зажигательные снаряды, прожекторы в небе было страшно. Видно, что для Леманна это стало обыденностью, и он ничуть не хвастал, а просто рассказывал об очередном своём дне. Но после гибели брата Эмма воспринимала все военные сводки острее. Она не жаждала ни победы своей стране, ни уж, конечно, поражения. Просто хотелось, чтобы это всё закончилось. Хотя умом Эмма Остерман понимала, что, кажется, всё только начинается…

* * *

Милая моя сестра, здравствуй. Я успешно окончил семинарию и получил назначение секретарём в церковь Богоматери в Дрезден. Надеюсь, тебя перестали мучить телесные боли, так хорошо мне знакомые. Израненное тело любит тепло, береги себя от холодного ветра с озера. Родители очень переживают, что ты к ним охладела. Я не знаю всех причин и не буду допытываться, но сейчас, когда мы потеряли Клауса, думаю, лучше держаться вместе.

Молюсь о мире и твоём успокоении, с любовью, Яков.

Эмма еще в прошлом году сообщила брату новый адрес и письма от семьи теперь поступали на площадь короля Вильгельма. Иногда ей писал Уве, чуть реже – Вилда. От Лизе и младших братьев писем никогда не приходило. Впрочем, Эмма отвечала лишь Якову и очень редко – няне. Брату она так ничего и не рассказала, и вообще никому. И пусть случившееся уже не варилось в её мыслях постоянно, а наконец-то отступило, стало затухать, но обрушить знание правды ещё и на других членов семьи она не могла. От Эрнста тоже приходили сообщения, но теперь заметно реже – уже третий месяц его экипаж принимал участие в бомбардировках Лондона. К лету девятьсот пятнадцатого страх от постоянно окружавшего всех слова «война» немного притупился, воистину, человек ко всему привыкает, даже к самому плохому. Зимой ввели карточки: первым стали нормировать хлеб, на неделю на человека выходило около полутора килограммов и ещё полкило муки. Затем в карточную систему попали сахар, мыло, яйца… Из-за того, что почти всех фермеров призвали в армию, уже весной стали выдавать талоны на мясо, введя два строгих постных дня в неделю. Можно сказать, что жизнь шла ровно, насколько ровной она может быть во время военных действий, у них была работа – каркасы дирижаблей теперь клепали сразу в нескольких залах по всей стране. За полгода компании Цеппелина удалось сдать флоту и армии целых семь новеньких кораблей. Правда, и потеряли ровно столько же… Когда Эмма читала письма Леманна, у неё замирало сердце и подступала тошнота к горлу от осознания, что внизу, под дирижаблем, такие же люди как она. Виктория её успокаивала дежурными словами про то, что их корабли, по большей части, используются для разведки, а если и приходится бомбить, то наверняка командиры выбирают боевые цели противников и огонь ведут только по военным. У солдат, говорила фрау Хубер, тяжёлая работа – умирать. Эмма не спорила, хоть и считала, что вообще-то солдатская работа – защищать, но мир даже в одном маленьком доме для неё был важнее правды.

В понедельник с самого утра в кабинете графа набилась толпа. Из Нордхольца, в котором располагалась дивизия дирижаблей военно-морского флота, прибыл Штрассер с двумя какими-то неприлично юными парнишками в авиационных куртках. Один из них зажимал в руках ореховую трость, а второй очаровательно улыбался Эмме. Петер Штрассер появился на верфи незадолго до злополучной аварии Феликса. Перед этим в крушении флотского L1 погиб его предшественник, Фридрих Метцинг. Морского капитана Штрассера назначили руководить дивизионом воздушных кораблей, и он рьяно взялся за дело. Главной причиной гибели дирижаблей были явные технические огрехи. Петер решил выжать из конструкторского бюро все соки, и уже полтора года они с Дюрром дорабатывали слабые места. Следствием постоянных крушений стала практически полная гибель кадрового состава, поэтому Штрассер объединил усилия с Эккенером и начал обучать новые экипажи на ещё тогда гражданских бортах. После начала войны он первым предсказал, что сломить дух противника, неподготовленного к нападениям с воздуха, могут даже малые бомбардировки: хватит пары фугасных бомб. Он был убеждён в том, что паника среди мирного населения позволит оттянуть часть боевых сил противника с фронтов в тыл для защиты городов. Вместо того, чтобы сосредоточить средства противовоздушной обороны в гуще событий, англичане растащат защиту по всему югу страны. Путь над морем же для дирижаблей был относительно безопасным, оставалось лишь дождаться от императора, связанного родством с британской короной, разрешения на авиабомбардировки Лондона.

Молоденькие авиаторы представились: тот, что с тростью, представился Эмилем Хоффом, прибывшим в дивизию после службы на флоте и служившим теперь лифтёром, отвечающим за высоту и тангаж дирижабля. Второй – Гансом фон Шиллером. Этот оказался бывшим мичманом, удравшим из флота в авиацию. О проступке он рассказывал легко, смеясь. Оказалось, что ещё весной он сдал Эккенеру экзамен и вот Штрассер пригласил его, чтобы представить графу в качестве выдающегося пилота. Ещё за маленьким брифингом из морёного дуба сидели Дюрр, Арнштейн и Эккенер. Обоих авиаторов Хуго по-доброму приветствовал, каждого дружески похлопал по плечу. Карл Арнштейн, новый главный конструктор, напоминал Эмме грустного тюленя: невысокий, с круглой блестящей головой и печальными карими глазами, он, кажется, впитал в себя всю мудрость и боль еврейского народа. Впрочем, у Арнштейна была совершенно подкупающая манера – он улыбался так искренне, что даже равнодушная ко всему Эмма теплела сердцем.

Помощница принесла всем горячих напитков, прикрыла за собой дверь и села в уголочке возле окна стенографировать совещание.

– Итак, – начал Цеппелин, – кайзер снял ограничения на бомбардировку. Запрещены налёты на Букингем и исторические здания.

Штрассер хмыкнул:

– Мы не можем попасть с движущегося корабля точно в цель, тут уж как бог пошлёт. Хофф не даст соврать, никакой штурвал не позволит стабилизировать корабль жёстко, без колебаний.

– Погоди, дружище, – перебил его Хуго, – Эмиль показывает себя лучшим лифтёром, которого я знаю. Он может координировать свои действия с рулевым так, словно идёт не по приборам, а чувствует угол наклона кожей.

Эмма заметила, как у Хоффа запунцовели уши. Граф продолжил:

– Нам нужны изменения в трансмиссии, я поговорю с фон Зоденом насчёт отдельного производства.

Секретарь тут же черкнула на полях заметку, чтобы напомнить об этом шефу. Она привычно не прислушивалась к сути, лишь улавливала привычные слова и торопливо переводила их в крючки, палочки и завитки, выстраивала их грифелем в ровные строчки, словно какая неведомая птичка пробежала своими цепкими лапками по желтоватому полю блокнота. Иногда Эмма словно проваливалась в собственные мысли, не отрывая карандаш от бумаги, словно тело и душа разъединялись и каждый занимался своим делом: первое трудилось, а вторая скорбела о том, чему больше никогда не бывать. Дюрр сидел через приставной стол прямо напротив Эммы, бросая на неё украдкой взгляды. Скоро два года, как она с ним ни разу не заговорила на личные темы: только приветствия и только рабочие вопросы. Он вспоминал их ночи, тонкий её аромат, идущий от кожи и волос, и не верил самому себе, что у него была возможность любить по-настоящему. Колесо опять совершило оборот, и вот перед ним всё та же холодная, равнодушная Эмма, какой она была сразу по приезду. К Феликсу и Эрнсту он почему-то совсем не ревновал, боль ему доставляла сама эта женщина одним своим присутствием, невозможностью вновь услышать её смех, или обыденные разговоры, как это часто бывало за ужином в столовой фрау Уллы, или долгий стон, от которого у Людвига поднимались дыбом волоски на загривке. Он не мог оторвать взгляда от протеза Эмма, хотя понимал, что не следует так пристально его рассматривать, видел сразу под янтарными завиткам волос розовый шрамик от косметической операции и тут же вспоминал огромные бинты через всё её лицо, серое, стянутое болью, жестокое и твёрдое. В этой женщине для Людвига Дюрра сплелась самая́ судьба…

– Ещё одно, – Штрассер брякнул чашкой о блюдце, и Эмма вернулась из забытья в реальный мир, – уж коли мы не можем предотвратить попадание дирижаблей в руки противника, надо сбить их с толку. Предлагаю изменить нумерацию армейских дирижаблей.

Цеппелин вопросительно глянул на капитана.

– Думаю, тридцать единиц плюсом будет выглядеть достоверно. Какой следующий корабль пойдёт в работу?

– Сорок четвёртый, – плотным тягучим голосом откликнулся Арнштейн.

– Соответственно, бортовой номер должен быть LZ 74. Пусть противник поволнуется.

Граф улыбнулся в усы:

– Отличная идея, Петер. Их паника нам только на руку. Ну, предлагаю на сегодня закончить, – шеф поднялся с кресла. Коллеги сразу задвигали шумно стулья, зашуршали исписанными листами. Эмма проводила всех из кабинета графа, собрала на серебристый поднос пустые чашки и, зажав под мышкой большой блокнот с протоколом, зашагала к столовой.

* * *

Весь декабрь валил снег. Солнечных дней набралось бы едва ли на неделю, поэтому сугробы громоздились вокруг домов крепкой пивной пеной. И сочельник, и рождество были пасмурными, мутными огоньками пробивались через снег окна домов напротив. В гостиной стояла ёлка, которую принёс ухажёр Виктории. Оскар работал с ней в одном цехе, таскал тяжёлые рулоны тканей, коробки с бобинами прочных нитей. Он был сильно моложе фрау Хубер, но настойчивым и обходительным. Викки держала оборону, но Оскар не сдавался: провожал по вечерам до дому, помогал по хозяйству. Жил он прямо напротив верфи – в новом общежитии рядом с парком Ридле в комнате с пятью другими рабочими. Эмма не осудила бы подругу, если та позволила себе лишнего, но Виктория замечала, как Фанни дичиться молодого человека и не хотела подвергать дочь новым переменам. Пусть будет как будет.

Вот и сегодня Эмма с Фанни сидели дома, а Оскар увёл соседку на прогулку. Рождественский стол уже разобрали, посуду помыли и перебрались в гостиную. В углу трещала дровами чугунная буржуйка, Фанни с Тете оккупировали кресло в эркере и смотрели во все глаза и пуговки на улицу, сквозь ранний зимний сумрак – ждали маму. Эмма забралась с ногами на диванчик с «Хроникой» и двумя новыми письмами: от Остерманов и Эрнста.

Уве писал, в основном, про мальчиков – Арнд летал вторым пилотом на маленьком самолёте-разведчике, Хеннинг хоть и был в гуще событий, в артиллерийской бригаде, но, слава богу, цел и невредим. В сентябре призвали на армейскую службу Иво. Он попал в железнодорожные войска, но пока был в тылу на обучении. Теперь дома оставались лишь близнецы Франц и Фриц, которым через неделю стукнет уже шестнадцать. Кухарка Анна стала часто недомогать, и Вилда переключилась с детей на хозяйство. Как и всегда, в конце письма Уве писал, что мама переживает и просит, чтобы дочь себя берегла.

Крайнее – Эмма подхватила от суеверных коллег дурную привычку пореже употреблять слово «последний», потому что «последний только в крышку гвоздь» – письмо от Леманна пришло в сентябре. Эрнста с экипажем ещё летом на новом дирижабле Z XII перевели под командование фельдмаршала фон Гинденбурга на восточный фронт, и вот уже несколько месяцев они громили вдоль русских границ железнодорожные узлы и защитные укрепления. Отсутствие сообщений три месяца подряд беспокоило Эмму, её письмо из части вернулось с пометкой «адресат выбыл». В газетах о корабле Леманна заметок она не встречала, поэтому оставалось только ждать. И вот, наконец, долгожданная весточка. В начале октября Эрнст получил только сошедший со стапелей LZ 86 и был переведён вместе с командой на запад, в Дармштадт. Впрочем, писал он, нам обещали прислать новую птичку прямо из Фридрихсхафена. Сейчас мы утюжим французов по стратегическим объектам всё точнее благодаря нашей шпионской корзине. Мы с Максом долго мозговали, как обойти оборону противника: чем ниже мы спускаемся для прицельного бомбометания, тем лучше себя заявляем в их прожекторах и более доступны для зениток. Тогда нам пришла в голову мысль разделить функции полёта и прицеливания – дирижабль нужно поднять как можно выше, чтобы защитить от противовоздушной обороны, а к гондоле прикрепить небольшую люльку с наблюдателем и спускать её на тросах вниз. Тогда оператор сможет детально отследить цели и давать по телефонной линии указания в бомбардировочный отсек! Воистину, всё гениальное просто. Будешь смеяться, но для начала мы взяли старую маслобойку, оборудовали её хвостовой частью, чтобы поменьше крутило, и прикрепили к ней трёхсотметровый трос. Самое забавное, как испытывали прототип: мы поднялись на приличную высоту, затем Макс завязал рулевому глаза, я забрался в бочку и меня спустили примерно метров на сто пятьдесят ниже. Ох и мотало же, даже мелькнула мысль, выдержит ли трос! Но, знаешь, это было даже увлекательно. В корзине я пересчитал курс и передал их по телефону в кабину управления. И что ты думаешь – рулевой абсолютно точно скоординировал свои действия с моими показателями! Сейчас мы с Максом оснастили нашу бочку всем необходимым. Ей-богу, теперь мы бьём врага с комфортом!

Эмма читала письмо от друга, не подозревая, как часто Леманн находился на грани, сталкиваясь не с одними лишь зажигательными ракетами французской обороны, но и новыми фосфорными снарядами, способными прожигать не только плоть и защитные противогазы, но даже плавить алюминиевый каркас корабля. Самые страшные вещи Эрнст оставлял при себе…

Никогда ещё компания Цеппелина не работала с таким размахом – за прошедшие полгода со стапелей сошли два десятка дирижаблей. По поручению графа Эмма завела огромную таблицу с перечнем введённых в строй кораблей и потом ставила пометки, если борт выходил из боевых действий. Данные повесили в кабинете шефа рядом с картой империи, на которой тот булавками отмечал расположение собственных подразделений: заводов, верфей, цехов и аэродромов. Третьего января Эмма сняла таблицу со стены, уложила её на приставной стол для совещаний и аккуратно написала красной тушью в центре – 1916 год. Ниже она карандашом начертила пустые ячейки и перенесла из черновика в левой руке чёрными чернилами новые данные: 01.01.1916; серийный номер – LZ 60, тактический номер – LZ 90, класс – P, принадлежность – армия. Наверху, в данных девятьсот пятнадцатого, в крайнем столбце вразброс чернели даты последних вылетов сбитых, сгоревших или непоправимо повреждённых дирижаблей. Ничего, подумала Эмма разгибаясь в ожидании, пока чернила высохнут, мы справимся. Новый год принёс ей новые надежды, пока ещё робкие. Всё чаще она начала заниматься домом: наводила чистоту, надраивала окна или до остервенения шоркала на стиральной доске грубые половики. Откуда-то появились силы на помощь другим, и она стала засиживаться вместе с Фанни над домашними заданиями, разложив собственные старые словари, присланные из дома много лет назад Вилдой. Эмма по-прежнему навещала по воскресеньям на кладбище бабушку с дедом, разметала на памятниках снег, оставляла какие-то пустяковые подношения: не для них – для себя. Портрет родителей висел у неё в комнате на привычном месте – рядом с дверью, а фотография Остерманов стояла наискосок на комоде. Викки никогда не спрашивала соседку, кем ей приходятся все эти люди: мало ли близких родственников у человека? Да и своих хлопот хватало. Чтобы получить по карточкам продукты, нужно было отстаивать огромные очереди в магазины. Но и в частных лавках с рук ничего нельзя было купить даже за большие деньги. Иногда женщинам удавалось застать что-нибудь съестное на рынке, но такое бывало редко: с работы же не уйдёшь. Конечно, полтора года войны и продовольственная блокада не могли не сказаться, но всё-таки здесь, в глубоком тылу, никто не ждал того, что придётся перебиваться с картошки на бобы. Как-то вечером женщины посовещались за ужином и решили, что садик, конечно, дело хорошее, но цветами ребёнка не прокормишь – и решили весной разделать всю свободную землю под грядки, чтобы посадить что-нибудь основательное: репу, брюкву, капусту, морковь и побольше чеснока – от цинги. Сначала хотели завести полдюжины уточек, но потом подумали, как к ним привяжется Фанни, и поняли, что съесть их будет невозможно.

– Будем есть Тете, – грустно пошутила Эмма.

В страстную субботу в Фридрихсхафен вернулся Леманн. Он позвонил в дверь дома двенадцать на площади короля Вильгельма около четырёх. Женщины хлопотали на кухне, готовя пасхальный стол, и Виктория попросила дочку посмотреть, кто там. Перед Эрнстом стояла кроха лет шести с плюшевым синим слоном в кармане фартучка. Вместо приветствия она коротко пискнула.

– Здравствуйте, милая фройляйн. Я друг тёти Эммы, меня зовут дядя Эрнст, – он серьёзно протянул малышке руку для рукопожатия. – Позовёшь её?

Девочка протянула ладошку, одновременно приседая, путаясь в манерах, попеременно то белея, то краснея. Леманн аккуратно сжал крохотные пальчики и выпустил мягкую лапку. Кроха со всех ног бросилась в кухню, но Эрнст деликатно остался стоять на пороге.

Раздались знакомые шаги, в проём выглянула Эмма, засыпанная то ли мукой, то ли крахмалом, поднимая тыльной стороной руки выбившиеся пряди с вопросом в живом глазу – кто же её спрашивает? Увидев знакомую улыбку в тридцать два зуба, она бросилась другу на шею.

– Эрни! Как хорошо, что ты приехал! Будешь встречать Пасху с нами, понял? – Эмма безапелляционно ткнула приятеля в грудь.

– Буду, буду, – захохотал тот и протянул крупный свёрток коричневой бумаги с чем-то приятно мягким внутри, пружинистым.

Она затянула Леманна внутрь и крикнула:

– Викки, Эрни приехал! – обернулась, снова прижалась к нему и засыпала вопросами. – Боже, что это? Какими судьбами?!

– Прибыл принимать девяносто восьмой борт. Проведу несколько пробных полётов и перегоню его в Ганновер. А это мясо, говядина, – Эрнст кивнул на свёрток. – Купил по случаю, а хранить, как ты понимаешь, негде, поэтому решил заявиться к вам, чтобы эту корову мы приговорили к пасхальному столу.

– Будешь жить у нас, ты понял? Мы тебя поселим в гостиной!

Леманн лишь смеялся и кивал. Он зацепил на вешалке куртку и перекинул через руку китель. Они зашли в кухню, где за юбкой матери пряталась Фанни.

– Здравствуйте, господин Леманн, – улыбнулась приветливо Викки.

– Молю, оставим это для работы. Просто Эрнст, для юной фройляйн – дядя Эрнст. Давайте, показывайте, чем помочь?

Женщины как-то сразу расслабились, засветились. Эмма сняла с себя фартук, надела его на друга и выхватила у него форму. Затем сунула приятелю здоровенный кусок говядины, велела отбить и замариновать, попутно щебеча из гостиной, где вешала китель, что теперь целое дело найти приличное мясо. На бдения они пошли вместе: с одной стороны от Леманна шагала Эмма, с другой он держал за руку нарядную Фанни, которую справа сопровождала Виктория.

Всю неделю после полётов Эрнст готовил женщинам огород, распахивал, боронил, выравнивал. Заказал воз дров, переколол их на заднем дворе и уложил в сарай до самого потолка. Однажды Эмма застала приятеля и Фанни на заднем дворе, сидящими рядком на пороге. Она подошла поближе:

– Ну и что, что девочка. Девочкам тоже нужно быть сильными и ловкими. Ты слышала что-нибудь про Мелли Биз?

Фанни помотала головой.

– Амелия родилась в богатой семье. Она решила продолжить дело отца и занялась скульптурой. Но, наверное, ты знаешь, что у нас девочкам особенно учиться негде, поэтому Мелли переехала в Швецию. После учёбы она вернулась домой и узнала о полёте Луи Блерио из Кале в Дувр. Шумная была история, ты ещё тогда не родилась.

– А когда это было? – шёпотком спросила девочка.

– Осенью девятьсот девятого.

– Нет, я уже была. Но я ничего не помню.

Эрнст окинул малышку взглядом:

– Удивительная ты кроха для своего возраста. Так вот, Мелли загорелась стать пилотом и начала серьёзно готовиться: изучала строения всяких приборов, занималась гимнастикой, математикой. Вы уже учите в школе математику?

Фанни кивнула.

– В общем, уже через год Биз совершила свой первый полёт. Но, знаешь, как часто бывает, вмешался случай. На поле была её старшая сестра, пришла посмотреть, как Мелли летает. Но у той порвалась на машине цепь, – девочка ахнула, – ага, ну и она рухнула вниз. Вообще всё всмятку: крылья, шасси, руки, ноги. Мелли, конечно, вылечили, но сестра нажаловалась отцу, чтобы ей запретили летать.

– Запретили, да? – переживательно спросила Фанни.

– О, малышка, ты не знаешь Бизхен. Спустя год она сдала экзамен и получила лицензию пилота.

– Первую?

– Нет, что-то из второй сотни. Но как женщина, наверное, первая. Мы с ней виделись как-то на аэродроме в Йоханнистале, удивительная упрямица она. И очень красивая.

– Вы её любите? – тихонько уточнила Фанни.

Эрнст засмеялся, Эмма в коридоре тоже заулыбалась.

– Нет, малышка, она вышла замуж за француза и уехала из страны.

Фанни немного помолчала и уточнила:

– Значит, тётю Эмму любите?

Тётя Эмма вдавила тело в дверь туалетной комнаты, боясь себя выдать.

– Если друзей можно любить, то люблю…

Парочка помолчала, затем Леманн склонился над девочкой:

– Но теперь ты понимаешь, что для того, чтобы добиться чего-то в жизни, нужно быть умной и сильной. Тебе обязательно нужно заниматься зарядкой. Поможете с Тете мне завтра в огороде?

– Поможем, – прошелестела та, очарованная историей.

Эмма неслышно отступила назад.

Вместе с Леманном в Ганновер отправился и Цеппелин. Он вернулся через пару дней абсолютно счастливый.

– Представляете, Эмма, посмотрел сверху своё родовое поместье в Мекленбурге. Никогда там не бывал, а благодаря Эрнсту – смог.

– Отчего же не бывали, шеф? – вежливо поинтересовалась помощница.

– Да обычная история, предки сначала пропили, потом проиграли, – хмыкнул граф. Он подошёл к таблице с данными и сразу же нахмурился:

– Чёрт побери, сразу три машины! Что с ними?

– Пятьдесят девятый в среду сел на мель в Норвегии из-за нехватки топлива, экипаж захвачен в плен. Тридцать второй в четверг подбит дважды: сначала британским крейсером, потом добит подлодкой.

Граф выругался. Эмма продолжила отчёт:

– А вчера пятьдесят пятый зенитным огнем переломило пополам. Упал к западу от Салоников в Вардарских болотах.

Усы Цеппелина сердито топорщились.

– Плохо, чертовски плохо. – Он внезапно сменил тему. – Как у вас с продовольствием?

– Спасибо, шеф, мы нормально, засеяли огород. Если позволите, я бы уходила пару раз в неделю днём в магазин, на час или два. Надо для девочки получать молоко по карточкам, а к вечеру его разбирают. Фрау Хубер уйти с производства не может совсем.

– Да, Эмма, конечно, не тушуйтесь, – усы миролюбиво опустились, лицо Цеппелина помягчело. – Можете мне принести крепкого чаю с сахаром?

– Простите, граф, сахару давно уже нет. Но зато из Берлина прислали хороший плиточный шоколад Шторка.

– Хорошо, спасибо, Эмхен, – Цеппелин отвернулся от злосчастной таблицы, прошёл к столу и сел разбирать накопившиеся бумаги.

* * *

Беспробудная серость. Её сменяла ночами тьма, потом серость вспоминала, что она здесь главная, и вытесняла черноту, у которой был хоть какой-то цвет. Снова наступало безразличие, усталость не отпускала даже по утрам, когда едва-едва хватало сил, чтобы умыться. Словно пылью гранитного камня окружали людей голод, холод и злоба. Никто уже не ждал нового семнадцатого года, просто хотелось, чтобы всё закончилось. Вообще всё. Лишь бы не было этой поганой серости, сырости и безразличия. Есть уже не хотелось. Это по первости голод выматывал, высасывал силы. Потом пришла апатия, лишь Викки ещё вяло переживала, поела ли дочка. Та клевала по чуть-чуть, таяла на глазах – и без того маленькая, крохотная, она словно растворялась в воздухе. Эмма не знала, чем помочь соседке, ей самой едва хватало сил, чтобы встать. Огород почти ничего не родил, что не сгорело в июне, то сгнило в августе. Кое-как женщины выпотрошили из земли какие-то клубни, просушили их и уложили в деревянные ящики в кладовую на заднем дворе. Но чтобы протянуть на этом всю зиму – нечего было и мечтать. Картошку уже давно варили только в мундирах, чтобы экономить на очистках: тонкая шкурка тогда снималась легко, и ничего не шло в помои. Взрослые вообще ели овощи с кожурой, лишь Фанни привычно хныкала, если еда не походила сама на себя. Хлеба давно уже не видели, ели что-то клейкое, из картошки и серой муки, да и того было мало – крохотный кубик, чтобы рассасывать во рту подолгу, чувствуя, как расползается в кашицу, затягивается в сжавшийся желудок. Иногда с фронта приходили посылки от Эрнста: то сушёный горох, то сухари. Однажды почтальон принёс коробку, в которой оказались мясные консервы – жареный ростбиф в бульоне. Эти три банки решили отложить на рождество, чтобы сделать похлёбку. Теперь по карточкам продавали не только продукты, но и чулки, одежду и обувь. Даже хорошо, что Фанни оставалась крохой, иначе Виктория с ума бы сошла придумывать, во что одеть и обуть малышку. Одна лишь Тете не требовала хлопот, бряцала как прежде колокольцем на хоботе – теперь ещё более тоскливей, чем всегда. Свинец на небе, свинец на душе…

Не проходило двух недель, чтобы Штрассер не сообщал об очередной потере. Однажды, когда уже вечерело и Эмма собиралась домой, в кабинете Цеппелина зазвонил телефон. Граф ушёл на верфь, помощница – в шляпке, но ещё без пальто – сняла рожок. Послушала, покивала, привалилась к косяку. Постояла так немного, затем подошла к таблице и печально покачала головой. Привычным уже жестом сняла её, переложила на приставной стол и записала возле двух дирижаблей одинаковую пометку – 28.11.1916, сбит британским перехватчиком. Цеппелина она решила не искать: он и сам увидит, а подробности она расскажет утром. Эмма вышла в тяжёлый как ртуть ноябрьский вечер. Свечи экономили, дома стояли тёмные, лишь где-то за окнами хозяйка с зажжённой щепочкой в руках проходила из комнаты в кухню. Ни снега, ни дождя не было, но висевшая в воздухе вода чувствовалась кожей. Эмма отперла дверь, кликнула:

– Фанни, я дома.

Было непривычно тихо. Девочка обычно тут же шуршала и выходила в сумраке навстречу. Эмма забеспокоилась, прошла на кухню, в гостиную – никого.

– Малыш, ты где?

Поднялась в комнаты наверху: ни у Хуберов, ни уж, конечно, в собственной комнате девочки она не нашла. Остерман быстрым шагом спустилась вниз, прошла через ванную комнату на задний двор. Покрутилась в темноте, позвала Фанни, развернулась и тут увидела в кладовой разгром. Дрова были перевёрнуты, консервов и ящиков с овощами не было.

– Фанни! – истошно закричала на всю улицу Эмма. Ни разу не испытавшая материнских чувств, она вдруг похолодела от ужаса потери. – Фанни, где ты?!

В коридоре, за туалетной дверью, раздался скрип половиц. Эмма бросилась в дом, рывком распахнула дверь и увидела, что на полу сидит малышка, бледная от страха. Через всю её голову тянулась седая прядь волос.

– Боже, – выдохнула Эмма, – что случилось? Что с тобой?

Девочку мелко затрясло, она прижалась к соседке всем телом и беззвучно заплакала.

Уже поздно ночью, когда вернулась с работы мать, и ужас отпустил, Фанни рассказала, что «большие мальчишки» залезли на задний двор и распотрошили кладовую. Они хотели пошарить и в доме, но, видимо, их спугнул кто-то из соседей. Голодные набеги не были новостью, и раньше школота вламывалась в сараи и амбары, чистили осенью сады, но в деревне Цеппелина эксцессов ещё не было. Утром следующего дня Эмма зашла к администратору Нойнеру и попросила установить замок в заднюю дверь дома. Викки осталась с напуганной дочерью дома и передала через подругу записку для своего бригадира с просьбой перевести её в ночную смену – так они с Эммой смогут поочерёдно обеспечивать хоть какую-то защиту своего скромного жилища.

Война переместилась на море. Теперь компания Цеппелина принимала заказы всё больше на флотские дирижабли и почти не выпускала армейские. В январе Уве прислал очередные новости – и все худые. Во-первых, близнецы тайком удрали на фронт сразу после своего дня рождения. Вестей от них пока не было, отчего Лизе ужасно тревожилась и каждый день ходила в церковь – молилась, чтобы если уж не вернулись, то хотя бы дали о себе знать. Во-вторых, после долгой болезни скончалась кухарка Анна, поэтому теперь всеми делами по дому занимается Вилда: дети разъехались, а дать фрау Вебер выходное пособие в такое тяжелое время у Уве рука бы не поднялась. Крохотная семья теперь держалась благодаря саду: он и корм, и топливо. Отец подумывал сдать детские комнаты, но не решился – вдруг война окончится, мальчики вернутся, а поселить их будет некуда. На этом месте Эмма криво усмехнулась: вот было бы лихо, если бы война закончилась вот так, «вдруг».

Конвейер дирижаблестроения работал ладно, без сбоев, поэтому Цеппелин решил воспользоваться оказией и съездить в Берлин, на авиационную выставку трофейных аппаратов, захваченных в боях. Первую половину февраля погода наладилась, и даже назойливая серость расползлась куда-то по воде, но в день отъезда графа опять затянуло пепельным цветом небо, снежинки стали крутиться крупными хлопьями, всё больше почему-то вверх и вбок, но уже к обеду они стали мельче, острее и с каким-то болезненным наслаждением впивались в лица людей, перебегающим из здания в здание. Эмма видела, как кутаются в воротники рабочие на улице, и выходить наружу не хотела. Шеф хлопотал в кабинете, собирал ей перед отъездом задания: это разобрать, это перепечатать, это перебелить начисто. Наконец шорох бумаг и хлопанье тумб прекратилось, радостный Цеппелин выкатился колобочком из кабинета:

– Держите, Эмхен. Внутри каждой папки пометки, куда положить или кому передать. Не скучайте, я быстро, недели, думаю, хватит. Заеду только к своим в Штутгарт.

– Перебираетесь на озеро? – уточнила у шефа помощница.

– Надо, надо уже, март скоро. Работы тут невпроворот, но, думаю, без меня недельку справятся.

– Конечно, граф, не волнуйтесь.

– Привезти вам что-нибудь с оказией из Берлина?

Эмма стушевалась, Цеппелин заметил и подбодрил.

– Не стесняйтесь, Эмхен, говорите.

Она вперила взгляд в бумаги, смущаясь посмотреть на графа:

– Зайдите к Феликсу, пожалуйста, цветы от меня положите.

Вместо ответа, Цеппелин кивнул и накрыл дрожащие кисти помощницы своей ладонью. Через минуту он вернулся в кабинет, надел пальто, сунул под мышку белоснежную фуражку и вышел с портфелем в приёмную.

– Ладно, дружок, не давайте им без меня спуску. Тороплюсь на вокзал.

Надел головной убор и вышел, браво стуча сапогами по сумрачному коридору. Эмма грустно улыбнулась – вот он, её прежний Цеппелин, которого она любила и уважала. Склонилась над стопкой графских документов, распахнула первую папку, пробежала взглядом по знакомым летящим строчкам…

Зима всё искала повод остаться, юлила со дня на день то снегом, то ветром, потом обманчиво показывала утром кусочек истошного голубого неба и снова его прятала – моё, не отдам. Спустя неделю, когда граф уже должен был вернуться, принесли телеграмму: «Отца прооперировали по поводу аппендицита, всё благополучно. Хелла». Цеппелин, в свои семьдесят восемь лет крепкий и умом, и телом, почти не болел. Если вдруг недомогал, то лечился старым армейским ещё способом: ноги в таз, рюмка коньяка на ночь и спать. Утром вставал уже здоровым. Эмма понимала, как графа гложет временная беспомощность, крутится, наверное, сейчас на больничной койке, порываясь удрать из-под надзора. Через пару дней она насмелилась и телефонировала в дом Цеппелинов, чтобы узнать о самочувствии шефа. Дворецкийпопросил обождать и пригласил к аппарату графиню:

– Здравствуйте, Эмма, чем могу помочь? – откликнулась Изабелла своим совершенно молодым голосом.

– Добрый день, графиня. Я хотела справиться о состоянии шефа, в больницу звонить как-то неудобно.

– О, благодарю вас, милая. Заживление проходит хорошо, правда, доктор обеспокоен небольшими хрипами в лёгких. Вероятно, небольшой застой из-за постельного режима.

– Надеюсь, всё обойдётся. Передавайте от нас графу пожелания скорейшего восстановления.

– Спасибо, Эмма. Мы как раз завтра планируем с Хеллой навестить его, передам ему ваши слова.

Попрощавшись, помощница положила трубку на металлические крюки телефона и пошла к Колсману и Эккенеру, чтобы рассказать о состоянии графа.

Восьмого с утра после двух солнечных дней пошёл дождь, на озере начался шторм. Зима не сдавалась. Первым в приёмную зашёл Пауль Ярай, поздоровался и стал искать в стеллаже свою папку с перепечатками:

– Слышали новости?

Эмма подняла голову:

– Нет.

– В России революция, свергают царя Николая.

– Кошмар какой!

Она совершенно искренне прикрыла открывшийся от ужаса рот.

– Как же без царя?

– Рабочее государство будут строить, наверное, создадут какое-нибудь правительство из крестьян и солдат. Уму непостижимо, правда?

Вместо ответа Эмма лишь шокированно покачала головой. Ярай наконец выудил из стопки свои документы, кивнул на прощанье и вышел. За окном свистел ветер, молотил в стекло крупными каплями, то ли просился внутрь, то ли плакался. Через какое-то время, когда Эмме наконец удалось сосредоточиться, и она села за расшифровку протоколов встреч, до которых всё руки не доходили, в приёмную зашёл Эккенер.

– Доброе утро, слышали новость?

– Здравствуйте, Хуго. Да, ужасно. Такая большая страна – и без царя.

– Вы о чём? – Эккенер удивлённо приподнял бровь.

– О революции в России. А вы?

– Господи, ещё и это. Нет, я о корабле вообще-то. У нас «Гна» села на мель около Лангенаргена. Движок отказал. Сейчас вызвали туда буксир, попробуют стащить, но видите, что за окном твориться… Да и уровень воды ещё низкий, снега в горах не растаяли. Не знаю, удастся снять или нет.

Эмма опять беззвучно покачала головой, что означало, вот те на, куда ж ещё и это.

– Да, денёк, – Эккенер передал помощнице свёрнутый чертёж, с которым пришёл. – Это для графа, когда вернётся.

– Передам, спасибо, – рулон она аккуратно поставила за стол.

К полудню погода испортилась окончательно, небо задрапировало грязным, ветер выдавливал запертые ставни на верфи, чайки, пытавшиеся пробиться к озеру, висели на одном месте в воздухе, орали беззвучно, борясь с сопротивлением, и ветер относил их ржавые крики куда-то вдаль, к горам. Словно маленькие самолёты, птицы кренили ломаные как палки крылья вверх и вниз, пытаясь лавировать, потом сдавались и спускались вниз, к крышам. Есть Эмме не хотелось, поэтому она не пошла в столовую – попозже чаю попью, решила она. В коридоре началась привычная суета, когда голодные люди начали выбираться из служебных кабинетов поближе к кухне. Даже здесь, на верфи, кормили весьма скудно, но разделения на руководство и работяг не было – все питались одинаково. Если удавалось раздобыть что-то давно забытое, почти деликатесное, тогда службы бегали друг к другу в кабинеты, предупреждали: мясо, слышали, сегодня мясо дают! Вот и сейчас в коридоре бегали, видимо, снабженцам удалось достать вкуснятины, но дверь в приёмную Эмма прикрыла, чтобы не тянуло сквозняком, оттого особо не прислушивалась.

Примерно через час после перерыва к ней заглянул Колсман. Альфред был привычно сух и немногословен.

– Фройляйн Эмма, вы уже в курсе?

– Да, господин Колсман, и про «Гну», и про Россию слышала. Не приведи господь сегодня потерь на фронте.

Он подошёл к столу, прямой, строгий, и ровным голосом сказал:

– Граф скончался.

«Нет», пролетела в голове у Эммы первая мысль.

– Нет, – сказала она вслух и подняла голову на генерального директора. – Нет.

– Мне телефонировали из больницы. Граф умер сегодня утром от пневмонии.

Она качала головой, словно кукла-болванчик, отрицала услышанное, не хотела, чтобы это проникало в её голову, в её душу.

– Нет. Не может быть.

Она всё крутила и крутила головой справа налево, как заведённая.

– Мне жаль, Эмма. Хоронить будут в Штутгарте, о дате сообщат завтра.

Колсман развернулся и, словно соляной столб – сгибая одни лишь колени, вышел прочь.

Отрицание билось в Эмме, словно птица. Нет, нет, нет, нет – твердила она беззвучно про себя. Здоровый глаз смотрел куда-то в стол, но всё вокруг расплывалось, растекалось: то ли от подступивших слёз, то ли потому что привычные границы мира расползались под натиском горя. Нет, он не может умереть. Он же такой сильный. Эмма представила вдруг графа, лежащего в гробу, эти его внезапно поникшие белоснежные усы и круглую, уже без живого блеска, голову, и её заколотило, затрясло, она сползла по стулу вниз, съехала прямо под стол и стала качаться, иногда стукаясь виском о низкий траверс стола.

На шум прибежал Дюрр, подобрался к ней, обнял и качал долго, полчаса или больше, махая на всех входящих рукой – прочь, прочь отсюда, любопытные вороны, прочь! Когда первый шок прошёл, Эмма глухо прошептала Людвигу в сюртук:

– Кажется, я осталась без работы.

* * *

На похороны съехалась, видимо, половина империи. Вторая половина жадно читала жизнеописательные оды пионеру авиации в газетах, словно ничего о нем раньше не слыхивала. Популярность Цеппелина стала огромной, вот бы он порадовался. Но покойник лежал спокойно, равнодушный к собственному успеху и прошлым победам. Эмму оттеснили далеко назад, от семьи и руководителей компании. Уже было известно, что пост шефа в совете правления займет племянник графа, Макс фон Гемминген. Он шел среди первых скорбящих, рядом с вдовой и дочерью. Дальше тянулись шинели и черные платья, бесконечные шлемы с пиками и траурные вуали. Она давно потеряла из виду и Людвига, и Эрнста, двигалась в толпе незнакомых офицеров, словно щепка, несомая весенним разливом. Повернули, притормозили, опять пошли. Она уже не плакала, вернее сказать, не плакала вовсе – лишь в тот черный день, когда горе подкосило ей ноги, и она пришла в себя у Людвига в руках. Все следующие дни Эмма исправно приходила в свою конторку и продолжала делать то, о чём просил граф. Даже однажды привычно заполнила таблицу, а потом спохватилась, что ему уже не надо. Мир разрушился – хотя куда уж больше, – словно кто-то ткнул в когда-то крепкий, застывший от воды и соли песчаный замок, и тот рассыпался в момент, обрушился никчёмной грязно-жёлтой горой, и не осталось никаких напоминаний ни о башенках, ни об арках, ни о залитых солнцем окнах. Эмма шла в молчаливой толпе и разговаривала с Господом, желая найти опору:

– Боже, зачем ты привёл меня сюда? Посмеялся над моим стремлением к небу и не дал побывать там, подняться наверх. Для чего, Господи, Ты решил сломать мне крылья, лишить меня того, что было дорого? Что я должна увидеть, чему научиться? Я не понимаю. Не чувствую ничего, кроме боли, и не вижу ничего, кроме тьмы. Я уехала из дома к важному для меня человеку. И вот он умер – да, да, я знаю, что Ты приберёшь нас всех! но почему именно сейчас?! – он умер, и я провожаю его в последний раз к Тебе. За что мне теперь держаться, Господи? Ты забрал у меня любимого, проявил ложь, в которой я прожила всю жизнь, и тем лишил меня семьи. Теперь Ты решил, что пора взять у меня последнюю опору, моего наставника, который берёг меня от бед, вытягивал к свету. Как жить мне теперь, Господи, на что опереться, к чему идти? Ты мудр и милостив, так дай же мне понять – к чему всё это?

Господь молчал, а вскоре толпа замерла, затихла и Эмма поняла: началось. Где-то там, за сотни метров от неё прощались с великим немцем, который не уставал бороться за то, во что верил, терял, искал и находил. Цеппелинову яму окружили первые люди империи, лишь его женщины скорбно ютились на венских стульях возле могилы. По одному отдать последнюю дань подходили короли и министры, генералы и промышленники, соболезновали двум чёрным, согнутым горем фигуркам, приближались к обрыву и наклоняли скорбно головы, прощались, прощали и просили прощения, потом ссыпали вниз с лопаты ком тяжёлой земли и медленно отступали, освобождая место другим. Когда очередь дошла до Остерман, могилу уже засыпали и даже успели укрыть цветами, поэтому она положила шефу букет фиолетово-белых гиацинтов, сводивший её всю дорогу с ума своим дурманящим запахом, посмотрела на одиноких брошенных фрау Цеппелин и двинулась вправо, к выходу. Спустя недолгое время издалека по широким кладбищенским проходам прокатился гром троекратного залпа – это полторы сотни солдат отдавали последнюю честь своему генерал-лейтенанту.

После возвращения в Фридрихсхафен её пригласили к генеральному директору. Вместе с Колсманом в кабинете были Эккенер и фон Гемминген. «Понятно», мелькнуло в голове у Эммы.

– Присаживайтесь, фройляйн Остерман, – Альфред любезно показал на стул, Хуго ободряюще улыбнулся старой соратнице.

Эмма села и, стараясь выглядеть спокойной, вопросительно посмотрела на руководство.

– Как вы понимаете, сейчас нет возможности оставить вас в должности личного помощника графа. Господин фон Гемминген займёт его место, но будет присутствовать в конторе лишь время от времени и предполагает, что ему хватит сил разобраться с собственной корреспонденцией самостоятельно.

Она глянула на племянника, тот коротким кивком подтвердил озвученные намерения. Эмма кашлянула, чтобы от ужаса не подвёл внезапно осипший голос:

– Я уволена?

Хуго всплеснул руками:

– Боже, нет, как ты могла такое подумать! Всё-таки мы ценим, как долго ты работала с графом, насколько большие объёмы информации через тебя проходили, и было бы глупо увольнять работника с таким огромным опытом.

– Но дело в том, – присоединился к коллеге Колсман, – что все штатные единицы помощников уже заняты. Поэтому мы вынуждены предложить вам перевод в машинописное бюро компании.

«Я им не нужна», билось в голове у Эммы, «не нужна, просто ищут место, куда меня приткнуть». Но уходить ей было некуда, а возврата в Шторков она не мыслила вообще. Поэтому всё таким же спокойным голосом она лишь уточнила:

– Кем? – должность старшей машинистки всё-таки была престижнее, она позволяла сохранить хоть какой-то статус, соответствующий её опыту. Но Колсман разрушил иллюзии:

– Машинисткой. Прочие места у нас уже заняты. Мы понимаем, что ваше зрение, вероятно, не позволит вам качественно выполнять работу, всё-таки нагрузка на глаза очень высокая, но верим, что вы справитесь.

«Списали, просто списали в утиль, задвинули подальше, чтобы не мелькала перед глазами».

– Выходить завтра? – Эмме сдавило горло.

– Если у тебя нет незавершённых дел, – дружески подбодрил Эккенер, – то можно уже сегодня. Ты знаешь, к кому обратиться в машбюро, все тебе знакомы.

Эмма кивнула и поднялась:

– Могу идти?

Колсман кивнул:

– Да, спасибо.

Когда она закрывала за собой дверь, увидела, как все трое переглянулись – завершили неприятный разговор без женских слёз.

Горе, недоедание и потеря равновесия превратили Эмму в замкнутую, почерневшую женщину. Высокий рост усугублял худобу, отчего она казалась ещё более высохшей, чем была. Тридцатилетие её пришло духотой, грозами, липкими одеждами и крепким запахом пота в тесном и шумном машбюро. Виктория утром приобняла её, поздравила с днём рождения и приколола к блузке подарок – небольшую серебряную брошь-камею. Рефлекторно Эмма погладила украшение пальцами, прочувствовала подушечкой камень миниатюры, искусные металлические цветы, оплетающие барельеф, и холодные камешки горного хрусталя.

– Спасибо. Дорогая, наверное? Не нужно было, Викки.

– Ничего, я шила одёжку для Бекеров, фрау Марта ею расплатилась. Нравится?

В ответ именинница обняла соседку – лишь с Хуберами и Эрнстом она осталась прежней. Три года войны, беды, которые следовали одна за другой: личные, служебные, семейные, испытания физические и духовные так истощили Эмму Остерман, что больше всего ей хотелось вернуться в ту нору за главным корпусом больницы в Бритце, окопаться там и никогда-никогда не вылезать на белый свет. Однако, непонятно зачем, она каждое утро спускала ноги на домотканый коврик возле кровати, откидывала назад две косы, заплетённые на ночь, сидела так минут пять, собираясь с силами, а потом вставала и шла жить дальше. Уже несколько лет Эмма не чувствовала себя выспавшейся: сны приходили тревожные, дурные – то про грязь, то про убоину, отчего она просыпалась избитой, больной и с дурными предчувствиями. Но даже такие сны приходили лишь тогда, когда измученная темнотой и мыслями она наконец закрывала голову руками, словно при бомбёжке, никогда ею невиданной и неслыханной, и так проваливалась в тяжёлую дремоту, иногда разбавляемую кошмарами. Время каждого дня казалось бесконечным, тянулось то смолой, то резиной, но удивительно – месяцы щёлкали звонко, как падают сухие фасолины в миску, и Эмма не успевала замечать, как годы сменяют друг друга, лишь праздники да важные даты тыкали её носом в новую зарубку: а вот и бабушке год, а вот и Пасха, а вот и десять лет работы у Цеппелина, а вот и возраст перевалил на четвёртый десяток…

Жизнь вокруг Эммы текла своим чередом. Со стапелей сходили дирижабли, документы в бюро приносили и уносили, Эрнст со своим экипажем поставил рекорд на выносливость, совершив беспосадочный полёт на протяжение ста одного часа, за полгода сменилось два канцлера, и наконец наступила зима. Леманна перевели в Фридрихсхафен офицером связи между военно-морскими имперскими силами и компанией Цеппелина. Он забегал на площадь короля Вильгельма пару раз в неделю, делился консервами и сухарями из своего пайка, помогал по хозяйству и даже иногда делал с так и не выросшей Фанни уроки. Эрнст познакомился с Оскаром, ухажёром Виктории, и за неделю до Рождества они вместе выбрались в лес, где срубили пышную ель и заготовили целый возок дров. Пусть и приходящие, но сразу двое мужчин в доме как-то разбавили вечную серость, отчего иногда верилось, что всё наладится и обойдётся.

* * *

Не обошлось. Лизе Остерман, словно экономная хозяйка, умерла на свой день рождения, утром в Рождество, чтобы семье не пришлось тратиться дважды – ни сейчас, ни в последующие годы. Вечером она, как обычно, прилегла отдохнуть и предупредила, что на службу не пойдёт. Уве и Вилда тоже остались дома и просидели всю ночь в столовой при свечах, тихо беседуя, а всё чаще просто сидели в тишине. Когда утром муж скрипнул дверью в спальню, Лизе уже давно была не здесь, а тело её успокоилось и остыло. Уве сразу всё понял: по разгладившимся морщинкам, по необыкновенной бледности кожи, по более чем обычно супружеской отрешённости. Он вернулся в столовую, привалился тяжело к дверному косяку и тихо уронил:

– Лизе умерла…

Все последующие дни, пока готовили похороны, пока ждали в увольнительные детей, он всё размышлял над нелепицей – успело ли исполниться его жене пятьдесят пять или она скончалась раньше? Почему Уве так было важно узнать это, он не понимал, просто тайна эта не отпускала его, как не отпускала любовь к Лизе, пусть отдалившейся от него, но всё равно такой родной.

Через одиннадцать лет после отъезда Эмма Остерман вернулась в родной город. Похороны запланировали на понедельник, чтобы мальчики успели добраться с фронтов. На удивление, все дружно получили разрешение попрощаться с матерью, лишь близнецам, так за год и не объявившимся, сообщить было некуда. Дома лежали сугробы, Вилда, хлопотавшая на кухне, сказала: как Лизе умерла – так и сыплет без остановки. В гостиной, кроме отца, сидели на диванах ужасно повзрослевшие Арнд, Хеннинг и Иво. Одновременно вытянувшиеся вверх и вширь, они стали настоящими мужчинами, с дублёной от ветра и солнца кожей, щетиной и первыми морщинами. Даже самый юный из присутствующих, девятнадцатилетний Иво, казался лет на пять старше. Не доставало в комнате лишь Якова.

– Он на службе в кирхе, – отец кивнул затылком куда-то назад, в сторону церкви. – Придёт скоро.

Эмма чувствовала себя странно, виновато. Вот её дом, совсем не изменившийся, лишь обои где-то потемнели, да сажи в кухне стало больше. Но вся мебель и даже кружевные салфетки и мелкие фарфоровые фигурки, появляющиеся в любом доме со временем, находились на своих прежних местах. Ей казалось, что она ещё не простила маму, но обида стала какой-то размытой, бледной. Ещё не понимая, что Лизе умерла по-настоящему, всё казалось, что та просто вышла из дома куда-то, отчего Эмма чувствовала себя словно во сне: как будто в знакомой обстановке, со знакомыми людьми – но всё-таки всё неуловимо иное, как бывает только во снах, когда ты не можешь понять, что стало другим. Понимание, что другим стал ты сам, придёт лишь утром, после пробуждения.

Сидеть в тишине было невыносимо, поэтому она накинула шаль и вышла за порог. Его увидела сразу – через белесую пургу двигалась мутная фигура в коротком пальто с тростью, ступала аккуратно, чтобы не поскользнуться, почти плыла. Эмма бросилась бежать навстречу брату, снег лип на лицо, она то ли смеялась, то ли плакала, а когда увидела привычные тёмные вихри, совсем как у мальчишки, то распахнула руки под шалью, словно птица, и обняла его, такого родного, такого забытого. Яков был одет в мирское, лишь римский воротник выдавал в нём священнослужителя. Он прижал сестру свободной рукой и чувствовал её горячие губы на своих щеках, и её слёзы, и её боль.

– Тише, тише, – успокаивал брат Эмму.

Так стояли они, пока колючий ветер не погнал их с улицы в дом, к семье.

Погребение выпало на Сильвестр, потому что в воскресенье не хоронили. Рано утром тридцать первого, как и много-много лет назад, Вилда Вебер коротко стукнула в девичью спальню, так все годы и простоявшей незанятой. Прежняя воспитанница сидела на кровати, полностью одетая в траурное и готовая ко второму в своей жизни бесконечному похоронному дню. Вилда обошла кровать, села рядом:

– Как ты?

Вместо ответа Эмма протиснула руку под локоть няне и положила ей на плечо голову. Вилда сжала своими пальцами руку любимицы и тихо-тихо запела колыбельную, которую её питомцы знали с раннего детства:

– Знаешь ли ты, сколько звёздочек

Светит в небесном шатре?

Тучек бежит сколько? Дождичка

Капелек падает мне?

Боженька каждую капельку,

Тучку, звезду подсчитал,

Чтобы никто незамеченным

В жизни себя не считал⁵…

Скрипнули половицы, в дверях появился посеревший лицом Уве. Женщины обернулись:

– Вилда, покормишь нас? День будет долгим, надо всем поесть.

– Конечно, – няня ещё раз сжала эммины пальцы и поднялась с кровати. В коридоре послышалось деликатное:

– Мальчики, через четверть часа завтрак.

Место Вилды рядом с дочерью занял Уве. Она продолжала смотреть в окно, а не на отца.

– Как ты?

Тот едва заметно дёрнул плечом:

– Ты же знаешь, её и так было не видно. Но теперь как-то пусто вдвойне. – Он развернулся к Эмме. – Ты простишь нас за то, что мы не сказали?

– Не надо сейчас об этом, – та раздражённо поднялась, подошла к окну. Снег на улице наконец прекратился, начинался обычный зимний день: блёклое солнце за бесцветным небом пыталось хоть как-то осветить бледные улицы, словно выжженные магниевой вспышкой. И в родном городе не чувствовалось никакого праздника по поводу смены дат, ни огоньков в соседних окнах, ни ароматных запахов из закопчённых кухонь, ни детской беготни. Война высосала из немцев все силы, поддерживая в них жизнь просто из вредности и научного интереса.

Скромный завтрак состоял из холодной отварной картошки, небольшого куска рождественской буженины, купленной Вилдой где-то по случаю, разделанной так тонко, что ломти пропускали свет, квадратиков подсушенного хлеба, когда-то землистого, глинистого по структуре, но сейчас безвкусного и плотного, крепкого травяного чая, благо сохранили огород, и здоровенной горы сушёных долек из яблок собственного сада, высившейся в старой ажурной конфетнице мейсенского фарфора. Уменьшившаяся на три человека семья села на привычные каждому стулья за обеденным столом, лишь пустые места, словно дырки от зубов, свербили собравшихся почти физической болью. Мужчины тихо переговаривались, обсуждали бытовые вопросы похорон: всё ли готово, да как надо бы сделать. Эмма и Вилда, разделённые столешницей наискосок, ели молча и мало. Иногда сестра бросала взгляд на Якова, какого-то отрешённого теперь, словно внутри было много дел и ему нужно было успеть их все переделать. Наконец, каминные часы коротко брякнули трижды, отбив пятнадцать минут до начала службы. Остерманы дружно встали, задвигали стульями. Эмма спросила у няни:

– Точно не пойдёшь?

Та мотнула головой:

– Нет, останусь дома, приберу тут. Я завтра к ней схожу.

Все ещё немного потолкались в прихожей, Хеннинг помог сестре надеть пальто и, в конце концов, кто-то вздохнув, кто-то скрепя сердце, вышли в зимнюю серость, побрели к церкви, где их уже ждала мать.

На службе было пусто, так, с пяток соседей зашло проститься. Город стоял не то чтобы пустой, но какой-то обескровленный. Семья села на ближнюю к гробу скамью поровну от центрального ряда: Уве, Эмма, Яков по одну сторону, Арнд, Хеннинг и Иво – по другую. Пока пастор говорил слова утешения близким и перечислял немногочисленные заслуги новопреставленной, Эмма, как и бывало раньше, провалилась куда-то в мысли, перебирая собственные потери, проходя мысленно по личному кладбищу, где к могилам Феликса, семьи Яблонски, брата и графа Цеппелина теперь прибавится ещё одна – мамина. Она как-то внезапно поняла, что снова начала называть фрау Остерман матерью, не чувствуя при этом ни боли, ни обиды. Всё ставила перед собой обеих женщин, которые дали ей жизнь и довели до этого момента, Кору и Лизе, таких разных и внешне, и, судя по рассказам о родной матери, внутренне, но объединившихся в стремлении защитить дитя, рождённое где-то на дороге сырым летним вечером. А потом Эмму внезапно пронзило осознание, что Йере и Лизе скончались в один день – в Рождество, словно сговорившись зеркалить друг друга. Йерэмиас, которого чета Остерманов никогда не видела и увидеть не могла, погибший до рождения первенца, даже не узнавший о беременности жены, словно бы теперь присматривал за приёмной матерью Эммы там, на небесех. И на словах бубнящего пастора «… в усердии не ослабевайте; духом пламенейте; Господу служите; утешайтесь надеждою; в скорби будьте терпеливы, в молитве постоянны; в нуждах святых принимайте участие; ревнуйте о странноприимстве…» Эмма вдруг согнулась, закрыла лицо руками в черных траурных перчатках и замерла так от внутренней боли, боясь даже вдохнуть, потому что огненные иглы вдруг впились в её тело, сросшиеся рёбра, затянувшиеся ожоги, пустую глазницу, и кололи, кололи с таким остервенением, словно жгли электричеством, пропускали болезненный ток через мышцы туда, в мозг, и дальше – в эммину совесть.

Никто её не трогал, не разгибал, не жалел. Уже потом, на кладбище, хотя она не помнила, как закончилась проповедь и проводили Лизе последней дорогой на новое пристанище, – только тогда, когда распорядитель сказал – прощайтесь, и братья потянулись к скромному гробу от младшего к старшему, Эмма смогла вдохнуть и согнулась над белым материнским лицом в окружении чёрного чепца, тронула губами её истинно каменный лоб, твёрдый, холодный, неживой, и поразилась, как верно писали о покойниках в книгах. Отошла к Якову и смотрела, как отец долго не может выпустить мамины пальцы, сложенные на груди, как он молча о чём-то к ней взывает и просит, но Лизе глуха, ибо уже не здесь, а там, с Ним. Фрау Остерман в последний раз из-под закрытых век увидела серую немецкую зиму, и наступила темнота – домовину накрыли крышкой и зазвенели под молотками в полуденной тишине сопротивляясь гвозди, не желая менять даже такой отвратительный день на вечную темноту. Взрослые дети отступили от края могилы, уступая место рабочим, спускающим гроб вниз, лишь Уве стоял так близко к обрыву, что Эмма запереживала, не рухнул бы и отец туда раньше времени. Потом белый крест на крышке стали забрасывать прощальными горстями земли и наконец он скрылся за мёрзлыми комьями, спрятав всё ценное, что оставалось под ним.

Кое-как Эмма оторвала взгляд от притягивавшей к себе пустоты и перевела его повыше, на памятники. У соседнего ряда лежал приваленный в снег гранитный прямоугольник некрасивого серо-коричневого цвета, в мелкую рябь, с выбитой надписью в два ряда «Лисбет Анна Остерман (урождённая Рот)» и ниже опять двумя строками помельче «25.12.1862 – 25.12.1917 И смерти не будет уже», а сразу за ним она вдруг зацепила глазом ещё одну знакомую фамилию и вздрогнула. Здесь покоится Клаус Филипп Мария Остерман, защитник Отечества, любящий сын и брат 15.02.1893 – 20.08.1914. Рядом с этой плитой лежал небольшой сугробик, прикрывающий жухлые цветы с третьей годовщины. Друг за другом идут, подумала Эмма, и холодок пробежал по позвоночнику, заставив передёрнуть всем телом в отвращении и ужасе.

– Замёрзла? – шепнул в ухо Яков. В ответ она совсем по-детски помотала головой.

За всё время похорон никто так и не уронил слёз по умершей.

* * *

Тысяча девятьсот восемнадцатый начался с грозы. И вот уже пятый день продолжались отвратительные зимние выкрутасы, когда ночью подмораживало, а днём чуток растапливало, от чего вода за сутки проходила три терпимых состояния и превращалась в четвёртое: мерзкую грязь, чавкающую под ногами, на которой оскальзывались сапоги в любое время суток. Петер Штрассер курил у крыльца базы, выполнявшего не только функции административного здания, но и жилого дома, и оглядывал в сгустившихся графитовых сумерках своё хозяйство. Несмотря на мерзотную погоду, место для военно-морской базы дирижаблей было выбрано Эккенером идеально: деревенька Альхорн располагалась достаточно далеко от побережья, чтобы защитить корабли от бомбардировок противника, и достаточно близко, чтобы самим атаковать врага. Шесть больших ангаров стояли попарно гигантским полукругом: залы «Аладин» и «Альбрехт» расположились метрах в пятистах слева от администрации, вторая пара – «Алрун» и «Аликс» стояли чуток правее и поближе к Петеру, и совсем вдалеке темнели неровными вертикалями достраиваемые «Алма» и «Аларик». Штрассер выдохнул белый дым в темноту, втоптал окурок в сырость и поднялся в администрацию. В большой комнате на первом этаже, которую называли ситуационной, было малолюдно: у дверей расположился вахтенный офицер, поодаль Вальтер Доуз, капитан L 51, тихо беседовал со своими штурманом и инженером, обговаривая детали следующей атаки. Штрассер положил на полку фуражку, прошёл к своему столу и развернул планы завтрашних вылетов. Только он погрузился в тактику, как дверь скрипнула и в ситуационную зашёл Шютце, командир флотского пятьдесят восьмого. Штрассер махнул:

– Арнольд, присоединяйся!

Едва офицеры склонились над развёрнутой картой, как темнота за окном расцвела вдруг ядовито-оранжевым цветом и через секунду раздался взрыв. «Аладин» огромным светящимся облаком поднялся в чёрное небо и обрушился на землю уже обломками. Не успев даже задаться вопросом, что происходит, все бросились на улицу и тут же согнулись на крыльце от второго взрыва. Соседний зал разорвало таким же истошным светом, уложив деревянные стены на землю, вдавив людей в лужи и мгновенно превращая очертания дирижабля в пепел и мятый остов. Петер подхватил за локоть кого-то, рядом с крыльца поднимались люди, и едва офицеры подались вперёд, чтобы поспешить к завалам, как ещё два жёлтых шара расцвели ровно напротив, обдав жаром, выдавив в окнах стёкла, раздирая металл, ткань, плоть и смешивая их в один смертельный коктейль.

* * *

Эмма вернулась на верфь ровно в то утро, когда дошла новость из Альхорна. Шокированные то ли диверсией, то ли невезением сотрудники Цеппелина аномально тихо восприняли потерю сразу пяти дирижаблей. Никто не жужжал улеем, не заламывал рук, не бегал по коридорам. Измотанные войной и голодом люди словно бы получили ещё одну ношу, отчего плечи их согнулись, спины приобрели полукруглую форму усталости и равнодушия. Казалось, что война не закончится никогда, что никогда не наступит лето, не засмеются больше женщины, не родятся дети. Обречённое смирение появилось в коридорах и залах, оно по-хозяйски отворяло двери в кабинеты, бюро и даже заглядывало в туалеты, где какой-нибудь уставший человек прижимался лбом к крохотному зеркалу над жестяной раковиной, пытаясь смыть с себя то ли грехи соучастия, то ли неверие в будущее.

Остерман заняла свой стол во втором ряду, проверила ленту, достала свежую копирку, переложила двумя чернильными прямоугольниками желтоватые бумажные листы и заправила бумагу в машинку. Рядом шуршали то юбками, то листами соседки, у стен рассаживались корректорши в нарукавниках, среди которых белоглавой горой возвышался Юлиан Фридманн с красным карандашом за ухом. Управляющая машбюро принесла задание, и Эмма, не вдаваясь ни в суть, ни в смысл написанного, опять безуспешно попыталась вдохнуть, набрать в грудь воздуха – но снова не вышло, отчего она мотнула нервно головой и застучала по клавишам, затрещала кареткой, замолотила длинным глянцевым пробелом. Эти странные перебои с дыханием начались у неё в поезде после похорон. Внезапно Эмма Остерман поняла, что не может вдохнуть. То есть дышит, но как-то мелко, словно крохотное раненое животное. Она пробовала наполнить лёгкие кислородом, но грудная клетка отказывалась расширяться. Эмма не чувствовала ни боли в рёбрах, как было после аварии или на похоронах, не было сложности с тем, чтобы в принципе дышать. Вдыхала, но как-то мелко, без запаса. Надо отвлечься, подумала она тогда в поезде, уставилась вдаль, на лысые деревья, одинаковые городки, перемежающиеся полосы белого и чёрного цвета, растянувшиеся бесконечно куда-то за пределы империи. И пару дней в вагоне, и вечер дома с Викторией и Фанни не расслабили, не исцелили. Сегодняшнее утро, глухо ударившее дурными новостями из Альхорна, словно мешком со старым тряпьём, оставило в грудной клетке Остерман всё без изменений. Интересно, думала Эмма, бегая пальцами по лаковым клавишам с начинающими стираться буквами, пройдёт ли когда-нибудь это чувство? И отчего оно? Неужели я так горюю?

Моральный упадок усугубляло истощение. Как и все немцы, за военные годы Эмма заметно исхудала, Викки даже ушила несколько её юбок и платьев для работы, потому что те стали болтаться на высокой подруге словно мешковина. И без того дурные сны стали всё чаще повторяться – особенно выматывали сновидения с мамой: она то сидела у себя в комнате, то в столовой и непривычно молчала, глядела на дочь то ли жалеючи, то ли укоряюще, отчего Эмма всю ночь извинялась перед ней, хотя сама не понимала за что. Но Лизе Остерман продолжала молчать, не отводя взгляда, лишь иногда улыбалась как-то грустно. Эмма просыпалась, глядела в ночь, зажимала в потной ладони уголок одеяла и повторяла уже наяву – прости меня, прости меня. Но эти моления не помогали, потому что простить себя должна была сама Эмма.

Через пару недель накрыла растерянность и непривычная забывчивость. Однажды Эмма не смогла вспомнить, когда у неё день рождения, потом – второе имя Якова. Иногда она ловила себя на мысли, что не помнит, куда идёт по улице: в лавку или домой? В такие моменты Эмма замирала надолго, тщась вспомнить, бывало, что крутилась на одном месте в надежде заметить какой-то маяк, который приведёт её в нужное место. Дни казались растянутыми, бесконечными и одинаково бесцветными, независимо от того, светило ли солнце над Боденским озером или небо затягивало ровной, как бетонная стена, серостью. К окончанию зимы руководство стало всё чаще призывать Эмму Остерман собраться и взяться за работу с прежним усердием. Все всё понимают, говорила управляющая машинописным бюро, молодая замужняя женщина, не ведающая пока ни потерь, ни болезней, ни одиночества. Да-да, отвечала Эмма извиняющимся голосом, я соберусь. Но снова проваливалась в какое-то небытие, между снами о молчаливой маме и внезапном нахождении себя в незнакомом месте в попытке вспомнить, куда направлялась.

– Тебе надо поплакать, – как-то вечером безапелляционным голосом заявила Викки.

Эмма подняла глаза от вытираемой ею тарелки: они мыли посуду после скромного ужина.

– Не могу, даже не хочется.

– Почитай что-нибудь слезливое, Ибсена, например.

Эмма отложила полотенце и оперлась спиной на каменную мойку:

– Вся моя жизнь, Викки, словно пьеса Ибсена.

Но к подруге прислушалась и вечером из тумбочки достала давно забытые «Хроники».

* * *

Я скажу вам о ночи богов, когда царит Кали-юга, и добродетель, стоящая прежде на четырёх основаниях, отрывают от земли жадность, ложь и жестокость, оттого остаётся она лишь на одном столпе, вследствие чего происходит качание и смута в народах, вызывая панику и страх, которые нарушают равновесие дыхания и вызывают проблемы с горлом и грудью, привлекая кашель, боли в животе, потливость, слабость и появление нарывов как внутри организма, так и снаружи покровов, и чем больше тревожат люди духов, тем больше и гуще становятся лихорадочные облака, и тысячи тысяч подвергаются нападению невидимой заразы, которая проникает через нос, рост, глаза и уши и далее переносится под кожным слоем в кровеносные сосуды, а оттуда пробирается в иные человеческие жидкости и, наконец, повреждает кости и важные органы, особенно сильно нарушая работу непарных, которым нет замены, и движется болезнь со скоростью молнии, потому что состоит из воздуха и огня, и подобно лесу, останавливающему ветер перед деревней, травы излечивают сие злостное расстройство, лишь нужно знать, когда и что следует давать больному: отвар или лечебное пиво, пилюли или порошки, пасты либо настои, не забывая однако как о чистоте тела, ибо бессмысленно лечить рану, не сняв грязные струпья, так и об определённых мантрах, ибо только священные слова позволяют нам восстановить равновесие, чем изгоняется паника и успокаивается наше дыхание, позволяя содержать в чистоте наш ум, отчего то хорошее далее распространяется волнами по человеческому морю, умиротворяя других , посылая успокоение и понимание глубокой сути жизненного хаоса, ибо не существует одного без другого, как нет тени без света.

* * *

Словно подавившаяся звуком иерихонская труба, глухо кашляющая Фанни булькнула чем-то влажным и затихла. Виктория тревожно оглянулась на Эмму в дверях:

– Думаешь, это оно?

– Не знаю, Викки, но лучше бы я сходила за доктором.

Оцепеневшая от страха мать кивнула и снова развернулась к дочери: сняла с головы влажную тряпицу, опустила её в таз с ледяной водой, отжала и снова разложила на пышущем жаром лбу Фанни с приклеенными к коже волосиками, то ли от пота, то ли компресса.

Девочка заболела два дня назад. Сначала она стала вялой, капризной, отказалась от ужина и наутро не пошла в церковь. В понедельник за ней приглядывала соседская девчушка лет тринадцати, а к вечеру, когда Виктория и Эмма вернулись с работы, поднялся жар и Фанни трубно закашляла.

Первые сообщения об «испанке» появились в германских газетах ещё в мае. Писали, что на фронте некоторые солдаты стали заболевать гриппом неизвестного происхождения, что болезнь развивалась крайне быстро – от ломоты в костях до смертельных исходов проходило всего около трёх-пяти дней, но власти призывали не паниковать, ибо понятно, какие в окопах возможности: немудрено, что там возникла какая-то зараза. Здесь, в Фридрихсхафене, никто особенно на такие статейки внимания не обращал – ещё одна сложность в затянувшейся войне. Ближе к осени таких публикаций становилось всё больше, по городу поползли слухи, кто из знакомых то ли заболел, то ли сразу помер непонятно от чего, но в наэлектризованном страхом воздухе висела постоянная тревога. Паника на верфи началась с того, что у Клода Дорнье скончалась жена от лёгочного заболевания. «Испанка» то была или нет, никто разбираться не стал, и по тогдашним призывам многие решили обезопаситься и носить марлевые повязки, отчего остальные горожане шарахались от масочников, словно от чумных. Немецкие инфекционисты писали, что особая угроза заболеть нависает над молодыми людьми от двадцати до сорока лет, поэтому Викки сшила четыре повязки – по две на смену: для себя и Эммы, успокоившись, что малышке Фанни заболеть не грозит. Наверное, запоздало металась мысль в материнской голове, кто-то был болен в школе, а девочка слабенькая с детства, вот и не устоял организм. Виктория ругала себя, но больше просто цепенела от мысли, что единственный её ребёнок может не выжить, и как ей справляться с этим, если страшное вдруг случиться?

Ни Викки, ни Эмма не знали, что в разных подразделениях верфи сегодня были больны уже пятьдесят четыре человека, из которых двадцать в течение суток увезут в госпиталь, а семеро скончаются до конца недели. Никто ещё не знал, что небольшой приморский городок охватит страшная инфекция, пришедшая из-за океана, и за всё время прежде невиданной по размаху пандемии на кладбище прибавится около двухсот свежих могил.

Внизу хлопнула дверь и затопали ноги. В комнату Хуберов вошёл незнакомый молоденький фельдшер, глянул быстро по комнате, увидел таз с водой и попросил слить на руки, чтобы осмотреть пациентку. Передав Эмме влажное полотенце, он достал из нагрудного кармана халата деревянный стетоскоп и приложился одним краем к нему, а другим – к тщедушному, словно воробьиному, тельцу маленькой девочки, даже в забытьи не выпускающей из рук слониху Тете.

– Воспаление лёгких, нужно госпитализировать.

Фельдшер глянул на мать:

– Ваше самочувствие как? Озноб, ломота, слабость?

– Нет, ничего такого, – Викки замотала головой.

– Пожалуйста, снимите блузку, я вас тоже послушаю. Сейчас много заболевших, раз уж я тут, лучше выявить заболевание на ранней стадии. Фройляйн Остерман, вас тоже прошу на исследование.

Пока недоумённые соседки раздевались, фельдшер снова обмыл руки, достал из саквояжа спирт и ватный тампон, обработал стетоскоп. Первой послушал Эмму:

– Дышите. Глубже, – обошёл её со спины и попросил, – ещё, пожалуйста. Всё в порядке, одевайтесь.

Затем подошла Виктория. Он слушал несколько вдохов, ничего не говоря, затем обошёл и послушал между лопаток, наклонился со стетоскопом ниже.

– Фрау Хубер, у вас наблюдаются хрипы. Возможно, вы на нервном возбуждении из-за болезни дочери не чувствуете недомогания, но я рекомендую вам проехать в больницу вместе с ней. Пожалуйста, одевайтесь.

Пока Виктория заполошно металась по комнате, собирая себя и дочку в госпиталь, Эмма с фельдшером вышли в коридор:

– Полагаете, «испанка»? – она кивнула на дверь.

– Сложно сказать, но скоротечность заболевания один из её симптомов. Рекомендую вам чаще мыть руки, ведь у вас общее хозяйство и, вероятнее всего, вы можете где-то дотронуться до заражённых предметов. Обработайте по возможности всё раствором марганцовки. Полощите рот и горло борной кислотой. И носите маску, конечно. Мы пока не можем знать, насколько они помогают, но, ей-богу, чем больше у инфекции препятствий, тем выше шансы. Берегите себя.

Эмма достала из кармана деньги и протянула мужчине:

– Уберите, что вы, в самом деле.

Он снял халат, свернул и уложил его в саквояж. Затем вошёл в комнату Хуберов и попросил:

– Найдётся покрывало или большая шаль, чтобы завернуть девочку?

– Да-да, – снова заметалась Викки, достала из низкого сундука стёганый плед и передала фельдшеру. Тот обернул вялую Фанни, невесомо поднял на руки, прижал к себе:

– Пойдёмте, время дорого.

Когда двуколка отъехала, Эмма ещё недолго постояла у калитки, а потом пошла проводить первую генеральную дезинфекцию дома.

Фанни Хубер умерла во вторник ночью от отёка лёгких. Врачи пытались его ослабить, выполнив кровопускание, но и без того слабая девочка, последовательно измученная сначала потерей отца, затем недоеданием и изнурительной болезнью, решила, что с неё хватит и, сменив напоследок бледность на синюшность, стала одного цвета со своей верной подругой. Тете оставалась с малышкой до последнего вздоха, безмолвно проводив её в иной мир.

Мать о смерти дочери не узнала – она скончалась тремя днями позже. Чтобы ослабить мучительный сухой кашель, доктор назначил фрау Хубер экстракт опия для подкожных инъекций, а назавтра решил добавить камфорный бензоин. Виктория никак на изменения лечебной тактики не реагировала: она то металась в бреду, то замирала на больничной койке, закрытой с четырёх сторон белыми покрывалами, лежала так неподвижно, словно мраморная статуя. Утром в субботу, схоронив крошку Фанни, Эмма с тяжёлым сердцем пошла в госпиталь, чтобы узнать о состоянии её матери. На дверях к этому времени вывешивали списки умерших за сутки, в котором она и нашла имя Виктории Хубер, тридцати шести лет от роду. Какое-то тупое разочарование овладело Эммой Остерман – нет, не будет больше никогда хороших новостей, не будет ничего радостного в её жизни, лишь только боль, потери и страдание. Плечи её, и без того согбённые под тяжестью испытаний, опустились, и она пошла прочь от госпиталя – к конторе гробовщика.

Теперь, увеличив своё кладбище ещё на двух человек, Эмма ходила по воскресеньям к часовне Иоанна Непомуцкого с окаменевшим нутром. Могилку Фанни было видно издалека благодаря Тете, синим пятном выделяющейся на снегу. Под двумя крестами – побольше и поменьше – покоились мать и дочь Хуберы. Однажды Эмма поправляла слониху, съехавшую от выпавшего за ночь снега, и вдруг её прорвало, и она зарыдала над мягким игрушечным тельцем, оплакивая сразу и маму, и Феликса, и Уллу, и шефа, и бедных девочек, умерших от какой-то нелепой болезни. Слёзы лились долго, безостановочно, и Эмма чувствовала, как постепенно разжимает свои кольца тот самый питон горя, который сжал ей рёбра после маминой смерти, от чего целый год она не могла ни вдохнуть, ни закричать. Питон уползал в свою чёрную нору, оставляя Эмму в одиночестве, наедине с могилами, разбросанными по всей империи…

* * *

Соседка напротив скрипнула во сне зубами, от чего Эмму передёрнуло. К ноябрю, когда окончательно стало ясно, что разваливается всё вокруг – и надежды на победу, и её собственная жизнь, и даже империя, Эмму Остерман снова вызвали к Колсману. Альфред коротко объяснил, что поскольку она долгое время служила личным помощником графа, он хотел бы лично объяснить свою позицию. Да-да, безразлично покивала она в ответ. Ей было всё равно, что с ней будет, и какие ещё каверзы приготовил ей господин генеральный директор. Дело в том, продолжал тот, что после смерти Хуберов невозможно сохранить за фройляйн Остерман отдельный дом, так как список семейных на проживание вкоттеджах достаточно велик. Он предлагает ей освободить помещение и переехать в женское общежитие, «потому что так будет целесообразнее».

– Понимаю, не по рангу, – сказала Эмма, поднимаясь, и вышла из кабинета.

Всю купленную мебель, посуду и даже тканый коврик, который ей подарил Эрнст, она оставила в старом доме. В общежитие Эмма взяла лишь одежду, связку книг, фотографию Остерманов и портрет Яблонски. Они с Леманном шагали по растаявшей снежной каше к зданию, где жили одинокие работницы компании Цеппелина. Эмма несла книги и портрет, завёрнутый в пару слоёв коричневой бумаги, а Эрнст нёс два чемодана, саквояж и через плечо перекинул пару шляпных коробок, связанных между собой шпагатом. Он говорил о каких-то новых придумках, но Эмма слушала его вскользь:

– … если бы не крушение L 70, в котором погиб Штрассер, ах, лихая голова, то, конечно, Хуго и по сей день был бы в Альхорне. Но теперь есть кому противостоять Колсману, который всё рвётся разделять и властвовать. Он говорит о диверсификации как о волшебной пилюле, хотя всему правлению понятно, что мы ещё не выбрали потенциал дирижаблей! Мы вот вчера с Максом опять вспоминали мечту Цеппелина перелететь через Атлантику. И сейчас, поверь мне, Эмхен, для этого есть все ресурсы. Да, конечно, после перемирия флот расторгнет с нами контракты, я думаю, что даже есть риски того, что нам запретят производить дирижабли. Но наверняка речь пойдёт только о военных машинах, а значит, технически возможно сделать гражданский корабль для трансатлантических перелётов! Эмхен, ты только вдумайся – человек сможет одолеть океан всего за несколько дней. И, что немаловажно, Эккенер всей душой нас поддерживает!

Теперь, лёжа в ночи на новой неудобной койке, Эмма вспоминала этот разговор. Да, она так и не стала за эти годы ближе к небу. Но отчего-то при мысли о беспосадочных перелётах через Атлантику у неё открывалось второе дыхание.

Слониха Тете, германская мануфактура Steiff (производитель тех самых мишек Тедди), 1908 год. На пуговице в ухе тоже выдавлен слоник.

© Helscho1947 | catawiki.com

Захоронения германских солдат и офицеров в 1914 году на старом кладбище Гумбиненна (в настоящее время – город Гусев Калининградской области). Эта девочка в белом, сама давно несуществующая, – какая-то неподдающаяся описанию метафора.

© Bartko-Reher | oldthing.de

Некрологи в германских газетах времён Великой войны.

Вместо специальной рекламы. Наш горячо любимый единственный сын и брат Адольф Шулер пал смертью храбрых за Отечество 26 мая 1918 года на огневой позиции в юном возрасте 18 лет в боях на западе, после того, как сражался на Стоходе осенью 1917 года, до того, как был заключён мир с Россией. В глубочайшей боли: Генрих Шулер, королевский лесник; Мария Шулер, урождённая Ратс; Энн Шулер; Адель Шулер; Ленхен Шулер. Сриттерхоф, 4 июня 1918 года. Торжественные похороны состоятся в пятницу 14 июня в 9:30 утра в приходской церкви Мармагена. Вторая месса состоится в субботу 15 июня в 8:30 утра.

© hypotheses.org

«Цеппелин-Штаакен» (Zeppelin-Staaken R.VI), стратегический бомбардировщик, четырёхмоторный биплан. Экипаж десять человек: семеро в кабине (командир, два пилота, два вторых пилота, два радиста, топливозаправщик), в двух мотогондолах по механику. Дальность полёта 800 км, 10 часов. Максимальная высота: 4 320 метров. Максимальная скорость: 135 км/ч. Четыре двигателя Майбаха 245 л.с. каждый. От четырёх до семи пулемётов, до 1000 кг бомб. После войны «Цеппелин-Штаакены» использовались в качестве транспортных и пассажирских самолётов. Аэродром Штаакен стал местом сборки бипланов под Берлином, куда производство переехало из Готы.

© J.Harris «Development of German Warplanes in WWI» | flyingmachines.ru

Барон Макс фон Гемминген-Гуттенберг, племянник графа Цеппелина по сестре Евгении. Первый помощник командира Эрнста Леманна и, по совместительству, его друг.

© wikipedia.org

Церковь Богоматери, Дрезден, 1915 год

© Издатель Carl A. E. Schmidt | alteansichtskarten.com

Разрушенный «цеппелинами» Лондон, 1915 год

© WorldPhotos | Alamy Stock Photo

Одна из неразорвавшихся бомб, обнаруженная в Ярмуте

© Illustrated London News | rte.ie

Петер Штрассер, капитан, руководитель дивизиона воздушных кораблей военно-морского флота Германской Империи

© wiki.wargaming.net

Тот самый парнишка с тросточкой, Эмиль Хофф, флотский связист, затем авиационный лифтёр на военных дирижаблях. Интересная у него судьба сложится.

© projektlz129.blogspot.com

Ганс фон Шиллер, мичман, пилот, командир многих дирижаблей, многократный рекордсмен по высоте и дальности полётов. Теперь уже не удивляюсь, как такие чудесные улыбки позднее станут сочетаться с приверженностью нацистским идеям. Мир очень сложный. Конечно, тут про каждого второго персонажа можно было написать такую приписку, но почему-то именно обаяние Шиллера меня пробило наиболее остро.

© projektlz129.blogspot.com

Карел (Карл) Арштейн, пражский еврей, инженер, конструктор, доктор технических наук, с которым мы родились в один день с разницей в восемьдесят восемь лет.

© Akron-Summit County Public Library | Shorty Fulton Collection | summitmemory.org

Пример стенографирования скорописью по методике Франца Габельсберга – «Ночная песнь странника» Гёте. Та самая, что в переводе Лермонтова знакома нам ещё со школы: Горные вершины спят во тьме ночной, тихие долины полны свежей мглой; не пылит дорога, не дрожат листы… Подожди немного – отдохнешь и ты!

© Общественное достояние | wikimedia.org

Здесь, на углу парка Ридле, напротив новой верфи, компания «Цеппелин Благополучие» в 1915 году построила мужское общежитие для неженатых рабочих на 120 коек. В подвале располагались душевые и ванные комнаты, на верхнем этаже – управление «Благополучия».

© Eugen Felle | Technoseum | wikimedia.org

Горе одних – награды других. Памятная медаль, посвящённая бомбардировкам Лондона 17-18 августа 1915 года

© Classical Numismatic Group | numisbids.com

Разведывательная корзина Леманна и фон Геммингена

© zeppelin-museum.de

Стиральная доска для белья. Не поверите, я до сих пор на такой стираю – нет машинки.

© Pictorial Press Ltd | Alamy Stock Foto

Товарные карточки: масло, мясо, жиры и швейные принадлежности

© Deutsches historisches museum

Талоны на сахар, 1916 год

© geschichtewiki.wien.gv.at

Амелия (Мелли) Бутар, в девичестве Биз, в 1911 году. Одна из первых германских лётчиц, была всего на год старше Эммы. Окончила жизнь самоубийством в 39 лет после развода и проблем в карьере.

© Haeckel collection | Getty Images

Обломки армейского LZ 85 (серийный LZ 55) в Вардарских болотах. Как это часто бывало на войне, остов перетащили в удобное место, разобрали и изучили конструкцию, чтобы воспроизвести аналогичный аппарат.

© Британский военный музей | wikimedia.org

Февральская (мартовская – по григорианскому календарю) революция в России привела к свержению монархии

© sputnik-georgia.ru

Трофеи воздушной войны: выставка захваченных самолётов в марте 1917 года. Сюда намеревался попасть граф…

© Julius Gipkens | Lordprice Collection | Alamy Stock Photo

Две недели марта 1917 года передовицы германских газет занимали объёмные материалы о смерти национального героя

© zefys.staatsbibliothek-berlin.de

Почётный караул у гроба графа Фердинанда фон Цеппелина, 24 марта 1917 года. Фотографии похорон датируются двумя разными числами: 12 и 24 марта. Я сломала мозги, почему так. Оставляю эту загадку на размышление читателей.

© Hulton Archive | Getty Images

Похоронная процессия 24 марта 1917 года

© Hulton Archive | Getty Images

Следующий кадр с того же ракурса. Метки на фото: 1) полковник Макс фон Гемминген-Гуттенберг, племянник; 2) графиня фон Цеппелин, вдова; 3) король Вильгельм Вюртембергский; 4) граф Эрих фон Цеппелин, племянник; 5) графиня фон Цеппелин, дочь; 6) граф Фредерик фон Цеппелин, судя по возрасту – тоже племянник.

© Hulton Archive | Getty Images

Вот, начались анахронизмы – 12 марта 1917 года, Пражское кладбище Штутгарта

© Eugen Hiller | wikimedia.org

Документальная хроника похорон графа фон Цеппелина

© Unknown | Dan Grossman

Король Вильгельм Вюртембергский на похоронах верного вассала. Вдова Изабелла фон Цеппелин и дочь Хелла сидят возле могилы новопреставленного.

© Peter Welz | ebay.de

Захоронение Фердинанда и Изабеллы фон Цеппелин, современное состояние. Пражское кладбище, Штутгарт. На её памятнике надпись «Любовь никогда не заканчивается», на его – «Твоя вера спасла тебя» …

© MSeses | wikimedia.org

Гиацинт сорта «Бисмарк» для графа Цеппелина. Сорт выведен Д.Й.Зиглером в Германии в 1875 году. Обожаю гиацинты, они входят в тройку моих любимых цветов.

© most-beauty.ru

Подарок Виктории Хубер

© Unbekannt | Amazon.de

Конфетница из дома Остерманов, фарфор, Мейсен, Германская империя, конец XIX века

© antiquitaeten-erfurt.de

План базы в Альхорне, где 5 января 1918 года сгорело сразу пять дирижаблей в четырёх ангарах

© zeppelin-museum.de

Сметённые взрывом третий и четвёртый залы в Альхорне. На заднем плане – административно-жилое здание базы.

© zeppelin-museum.de

Офисные работницы времён «испанки», октябрь 1918 года

© Bettmann | gettyimages.at

Глава 14. Второе дыхание

После похорон дочери Альфред пришёл в офис почерневший, с траурной повязкой на рукаве. Смерть настигла девятнадцатилетнюю Энни Колсман так внезапно, что понимание пришло не сразу. Но уж когда дошло, вой поднялся над домом, ибо четыре, ах нет, три, теперь только три, женщины в семье на одного мужчину – это слишком. Жена Хелен, дочери Ирма и Труди рыдали каждая в своей комнате, отчего Альфреду казалось, что мир рушится: сначала ушёл Цеппелин, невозможный человек, который своей идеей увлёк, затащил, но не давал работать и развивать производство в действительно верном направлении – недаром покойному тестю с ним так сложно работалось, потом кайзер – совсем немыслимое дело – отрёкся от престола и перебрался в Нидерланды, чтобы дожить там свой век в изгнании, протесты и революции жгли устойчивый когда-то мир, закоптили своим огнём прозрачное прежде стекло, через которое успешный предприниматель Альфред Колсман смотрел на мир. Невиданная большая война закончилась крахом империи, крушением надежд и личными потерями. В конторе его разумным идеям противостояли Эккенер и фон Гемминген, поэтому чего ждать от жизни дальше генеральный директор Цеппелин Групп не знал. Иногда Колсману казалось, что он попал в мясорубку, но не метафорическую, а вполне себе настоящую, оттого так ноют перемалываемые руки и ноги, оттого так раздирает болью сердце, оттого, казалось, вот-вот лопнет мозг и черепушка разлетится словно перезревший арбуз, забрызгав всех окружающих липкой мякотью. Он шёл от конторы к ангарам, понимая, чем грозит его делу такое завершение войны – коалиция противников принудит Германию отказаться от адских машин, как называли дирижабли, и, вероятнее всего, производство будет закрыто, сметено, уничтожено. Чтобы спасти дело, коллектив и имя графа Цеппелина, досаждающему Альфреду даже после собственной смерти, он обязан был решить вопрос с диверсификацией и перенести бизнес на гражданские рельсы: да хотя бы автомобилестроение – вон, Пауль Ярай корпит над какой-то обтекаемой машиной. Благодаря ему, Альфреду Колсману, в Цеппелин Групп появились десятки новых производств и компаний – от DELAG до отеля, фабрики и заводы, детские сады и мясные фермы. Он думал о людях, построил деревню и общежития, арендовал комнаты и оплачивал консультации докторов, построил библиотеки и лавки, ввёл отпуска по беременности и родам, потому что как никто понимал: спокойно в доме – спокойно у станка. Когда-то его семья начинала дело с пуговичного производства, и ей-богу, надо было и дальше клепать и резать пуговицы, всё было бы проще.

Колсману было тошно. Тошно и дома, и на работе, и даже наедине с собой. Тошно от постоянного качания, словно он не стоял на земле, а находился где-то в море, брошенный всеми и позабытый. Внезапно в сорок пять лет он осознал, как вымотался, как устал бороться, как не хочет больше ничего, лишь вернуться домой, в Вердоль.

* * *

Покуда над новорожденной Германской республикой витали строчки «Варшавянки», принесённые холодным восточным ветром, кажется, от самого Петрограда, покуда правые и виноватые обсуждали в Париже условия мирного договора, по Европе катилась весна. Казалось, потепление фиксировали не только метеорологи, но и большинство измотанных борьбой (то с внешним противником, то с внутренним) людей. В Шторкове весь март было пасмурно, гнездились тучи, изредка шёл дождь, иногда из-за грязных облаков выглядывало солнце, и все ждали, когда же ветер разгонит эту навязчивую хмарь, покажет весну во всей красе. Дождались. Двадцать пятого с самого утра серость ушла в ночь, небо заголубело радостно, квадратики света переползали по дому Остерманов, словно стирали скорбь и отчаяние, оставляя после себя чистоту и надежду.

Вилда хлопотала на кухне, ждала к завтраку Уве, которому вскоре нужно было поспешить в гимназию. Заварила хозяину крепкого чаю, достала с полки баночку настоящего конфитюра – обменяла давеча на старые ботинки Лизе, выложила на блюдце галеты, покромсала небольшой кусок сыра из старых запасов. На обед ему завернула в газету несколько варёных яиц, ломоть хлеба и пару кусков сахара, коричневого как канифоль. Утром завтракали по-простому, в кухне. Проскрипели половицы, Уве встал в дверях, облокотившись на косяк. Смотрел, как та без суеты накрывает на стол, собирает еду. Любовался отнюдь не красотой – уж красавицей Вилда точно не была, – но все её движения умиротворяли Остермана, привносили в дом спокойствие и уверенность. Пустота после смерти жены никуда не ушла, ему по-прежнему не хватало Лизе, особенно остро не хватало и без того редкой с ней близости, но он умел владеть собой, умел переключать ум и занимать тело: то в саду поработает, то угля наносит.

– Остывает, садись, – бросила Вилда, заправляя уголок газеты на свёртке.

Обошла Уве в дверях, в прихожей на полку рядом с его шляпой положила собранный обед. Вернулась в кухню, где Остерман задумчиво смотрел за окно на истошно яркое утро.

– О чём думаешь?

Уве повернул к ней лицо, внимательно посмотрел в глаза и ответил:

– Думаю, нам следует пожениться.

Новость о свадьбе Эмма восприняла легко – она любила Вилду с детства, вовсе не считала её строгой и уж, конечно, получала от неё ласки гораздо больше, чем от матери. Фрау Вебер не была чужой Остерманам, словно дальняя родственница, прожившая много лет в комнате по соседству. Она тащила на себе домашнее хозяйство, воспитание детей, дарила заботу и внимание, смазывала царапины и помогала делать уроки. Если отец в пятьдесят восемь лет решил дать себе второй шанс на счастье, Эмма будет только рада. С новыми соседками по комнате она так и не сблизилась, поэтому новостью поделилась только с Эрнстом, которого встретила в воскресенье после кладбища.

– Ты куда?

– К тебе в общежитие ходил, не застал и пошёл сюда. Так и подумал, что ты ещё не вернулась.

Эмма махнула на ближайшую лавочку:

– Пойдём, посидим. Сто лет тебя не видела.

Она уютно забралась Леманну под локоток и стала рассказывать сразу две свадебные новости: про отца и Вилду – наверняка, это никакая не любовь, Эрни, но ей-богу, брак, построенный на уважении, продержится гораздо дольше и будет счастливее; и про Карла Арнштейна, который женится на свояченице Пауля Ярая – молоденькой Берте Йеле. Вот! Теперь твоя очередь.

Эрнст закинул ногу на ногу, деловито ею закачал, начал официально:

– Как вам известно, фройляйн Остерман, военно-морские силы Германии расторгли контракт с Цеппелин Групп на производство L 72. Печально, что наша страна катится в тартарары. Но! – игриво воскликнул он и воззрился на подругу.

– Но?

– Но! – торжественно подтвердил Леманн. – Юридически и фактически дирижабль остаётся в нашем ведении, а это значит, – он изобразил такую потешную мину, что Эмма прыснула.

– Ну? – поторопила она.

– Но! Ну! Не подгоняй меня, я же не лошадь, – Эрнст замахал руками, словно птица. – Я пилот, понимаешь. И я хочу летать. И я буду летать! Потому что на «семьдесят втором» мы полетим в Америку!

Эмма взвизгнула, обняла приятеля за шею, потом отлипла и переспросила:

– Полетите? Точно-преточно?

– Так точно, фройляйн Остерман. Совет директоров и управление имперского флота одобрили нашу идею. Мы с Максом начали переоборудовать корабль, чтобы была возможность производить ремонты прямо в воздухе, и клянусь тебе, я бы начал совершать тестовые полёты уже сегодня, но мы ждём разрешения из Берлина. Потому что сама видишь, какая политическая ситуация. Однако! – Леманн игриво поднял вверх указательный палец, призывая подругу к полному вниманию. Та в ответ взметнула вопросительно брови.

– По штатному расписанию мне полагается личный помощник. Фройляйн Эмма, я не могу вам предложить руку и сердце – лишь руку. Ну и плечо. И то, и другое сугубо дружеского порядка. Но примете ли вы их и согласитесь ли сменить увлекательную должность машинистки на невыносимую скуку работы со мной?

Не веря в услышанное, Эмма отстранилась от Леманна и застыла, боясь спугнуть новость. Словно неверно истолковав язык её тела, Эрнст извиняющимся тоном продолжил:

– Я понимаю, что после работы с самим графом Цеппелином тебе и вправду может быть скучно. Но я подумал, ты знаешь дело, и владеешь пятью языками, что может быть полезно при налаживании связей, так может быть, такая смена обстановки пойдёт тебе на пользу? Ты согласна?

Шествующие мимо гуляки наблюдали, как женщина бальзаковского возраста и той мрачной красоты, какой бывают только молодые вдовы и матери, похоронившие единственное дитя, страстно покрывает поцелуями лицо невысокого миловидного офицера и каждый из них сопровождает жарким «да!». Прохожие думали про свадьбы, любовь и весну, и в общем-то были недалеки от истины.

Спустя месяц, когда Эмма обустроилась на новом месте, когда кипучая деятельность Леманна принесла первые результаты, и L 72 оставалось лишь наполнить газом и вывести из ангара, из Рейхстага пришла телеграмма.

– Какого чёрта! – кипятился Эрнст, стремительно шагая по кабинету из угла в угол, – Они даже не указали причину отказа!

Макс фон Гемминген невозмутимо смотрел, как мечется приятель.

– Думаю, узнаем в своё время. Успокойся.

Леманн театрально выстрелил в открытое окно по невидимым врагам – раз, другой, третий, и, наконец, вернулся в кресло.

– Ладно. Чем займёмся?

Макс подкрутил ус:

– А что нам остаётся? Дирижабли мирного времени.

Фон Гемминген оказался прав. Через несколько недель, когда уже был подписан Версальский договор, газеты опубликовали статьи об успешном пересечении Атлантики британским дирижаблем R34, который преодолел расстояние от Великобритании до США за сто восемь часов. И снова Эрнст не находил себе места, пылко объясняя Эмме:

– Понимаешь, дружок, они уже знали о решении союзников выполнить аналогичный рейс! И не пустили нас, потому что теперь немцам велено сидеть тихо и не лезть на рожон. Ах, чёртова политика… Вместо того, чтобы вернуться к мирным международным перевозкам, нас снова сталкивают лбами.

Помощница успокаивающе гладила приятеля по плечу и ничего не отвечала – ну а что она могла сказать?

Тем временем, на верфях шла стремительная работа над двумя новыми машинами: LZ120 «Боденское озеро» и LZ 121 «Полярная звезда». «Сто двадцатый» был коротким, но шустрым – он должен был достигать скорости больше ста километров в час. «Звезда» же была на десять метров длиннее, вмещала больше пассажиров, и конструкторы обновили формы не только хвостового киля, но и мелочи вроде оконных проёмов. Эккенер решил, что тестовые полёты на «Боденском» будут выполняться под командованием Бернарда Лау, который работал у Цеппелина уже больше десяти лет и даже сопровождал графа в арктическую экспедицию на Шпицберген, а во время войны занимался приёмкой всех военных дирижаблей. По поводу пилота Хуго ответил:

– Есть кандидат.

Однако кандидат появился не сразу. Летом, когда клейкие акварельные листочки на деревьях сменились насыщенной зеленью и зашуршали, заволновались, когда даже вода на озере изменила свой цвет и из холодной стали обернулась теплеющей лазурью, беда пришла и в семью Эккенеров. Ах, как бывает жестока жизнь к двадцатилетним, юным, ломким! Аннелизе, старшая дочь Хуго и Йоханны, пошла с друзьями кататься на лодке, и чёрт его знает, что приключилось, но девушку не спасли. Эмма запомнила её ещё подростком в тот самый вечер, когда потом у них с Людвигом всё случилось. И остро щемило сердце от всех собственных потерь, и она не знала, как поддержать Эккенеров, как ослабить их горе, как научить жить с болью. Колсман, тоже схоронивший старшую дочь полгода назад, но до сих пор от своей потери не оправившийся, смог лишь сухо выразить соболезнования, сам изо всех сил стараясь не рассыпаться в труху. Уже после траурных дней Эмма заметила, что Хуго с головой ушёл в работу, то тут, то там слышался его голос, сейчас тусклый, но всё такой же уверенный в том, что говорит. Восемнадцатилетний Кнут Эккенер, как и многие мальчишки с детства крутившийся на верфи, вырос вдруг в такого красавца, что у Эммы сжималось сердце, и не отходил теперь от отца ни на шаг, вникая в нюансы дирижаблестроения, пилотирования и управления.

В конце августа «сто двадцатый» сошёл со стапелей и впервые поднялся в небо. «Боденское озеро» плыло над водами Боденского озера, глухо тарахтя двигателями, послушно подчиняясь командам рулевого. На протяжении двух дней капитан Лау с командой определяли максимальную скорость L 120, достигнув убедительных показателей: даже на одном двигателе корабль покрывал более семидесяти километров в час, а на всех четырёх – превышал сто тридцать! Приёмная комиссия сочла результаты впечатляющими и аттестовала «Боденское озеро» для перевозки пассажиров на рейсе Фридрихсхафен – Мюнхен – Берлин, который открылся уже в ближайшее воскресенье.

Ещё через пару недель Хуго Эккенер наконец представил коллегам того самого «кандидата». Им оказался Ганс Флемминг, капитан-лейтенант испытательного дирижабля в Нордхольце, во время военных действий летавший на нескольких «цеппелинах» и установивший мировой рекорд высоты в 7650 метров при минус тридцати за бортом! И Лау, и Леманн были весьма довольны – да, с таким профессионалом не страшно и в разведку. Флемминг привёз в город свою невесту Лизу, и Колсман выделил им крохотный коттеджик на краю деревни.

– Кажется, третья свадьба на носу, – шутливо заметил Эрнст, когда рассказывал Эмме о подвигах нового пилота.

Всю осень «Боденское озеро» курсировал между Фридрихсхафеном и Берлином, однажды совершив рейс из столицы в Стокгольм. Соседи заинтересовались возможностью создать совместный с немцами корабль, и руководство Цеппелин Групп командировало Леманна в Швецию, чтобы обсудить условия сделки. Эмма осталась в конторе, выполняя функции передаточного звена: аккумулировала у себя всю стекающую из разных отделов информацию и пересылала её начальнику. На работе она старалась соблюдать субординацию и крайне редко позволяла себе дружеские обращения к Эрнсту. За порогом они могли, как и раньше, поболтать о личном, поделиться новостями, не связанными со службой, хотя такое случалось редко – впрочем, Эмму это нисколько не печалило, потому что она была рада выбраться из шумного машбюро в отдельный кабинетик, пусть и крохотный, но свой, и заниматься тем, чему научил её сам Цеппелин. Теперь, когда молодой шеф уехал в зарубежную командировку, она могла наконец-то насладиться возвращением к прежней работе и тишиной.

Пока победители терзали раненое тело проигравшего, отрывали целые земли от прежде великой империи Гогенцоллернов, межсоюзный комитет опубликовал новые требования к Германии, часть которых касалась непосредственно компании Цеппелина. Совет директоров получил предписание передать в качестве репараций два дирижабля Франции – L 72 и «Полярную звезду», и один – итальянцам: на юг отправлялся LZ 120 «Боденское озеро». Более того, компания была обязана демонтировать большую часть собственных ангаров, тем самым сокращая флот DELAG до минимума. Было понятно, что немецко-шведскому партнёрству не быть, но Леманна из-за рубежа не отзывали, уповая на тот самый счастливый случай, когда всё как-нибудь утрясётся само. Эрнст активно разрабатывал план нового регулярного рейса между Стокгольмом и Средиземным морем через Фридрихсхафен. К новому 1920 году работы над «Полярной звездой» были в самом разгаре с прогнозом ввести в строй корабль летом. Настроения в верхах менялись, кажется, вместе с ветром, оттого на верфи решились на невиданный прежде протокол – не торопиться, каждый процесс проверять дважды, а то и трижды, затягивать срок передачи дирижаблей так долго и при этом деликатно, как умеют только немцы. Бюрократическая волокита на производстве была введена в такую степень совершенства, что иногда Эмме казалось, что, когда все эти пертурбации закончатся, Цеппелин Групп так и не вынырнет из этих «в связи с вышеупомянутым» и «на основании изложенного». Она активно ввязалась в это противостояние одновременно и с собственным правительством, и с далёкими «выгодополучателями», временами прибегая к столь вывороченным канцеляризмам, что сама теряла суть написанного.

* * *

Високосная весна принесла столько света и хороших новостей, что даже несмотря на невиданные прежде цены и нехватку, кажется, всего на свете, Эмма Остерман улыбалась столь часто, что иногда замечала, как болят с непривычки щёки. Перво-наперво, из Стокгольма вернулся Эрнст. И хотя Леманн был ужасно разочарован своей несостоявшейся миссией, работой впустую на протяжение полугода, но был рад присоединиться к команде и особенно рад был снова увидеть подругу. Май же вышел вовсе выдающимся. Из дома пришло даже не письмо, а настоящая телеграмма от отца: «Вернулся Фридрих, позвони в гимназию». Когда с отцом соединили, Эмма узнала, что Франц и Фриц, удравшие в январе семнадцатого на фронт, записались добровольцами в пехоту на восточном фронте. В одном из июльских боёв под Галичем русские прорвали оборону, Фридриха оглушило, пехотинцев оттеснили назад, и Франц не успел забрать брата: живого или мёртвого. Уже в плену Фрица подлечили, а теперь, когда Советская Россия и Германская республика договорились об обмене пленными, ему повезло вернуться домой.

– Худой, но Вилда его откормит, – то ли плакал, то ли смеялся в трубку Уве Остерман.

– А от мальчишек какие новости? – поинтересовалась Эмма о средних братьях.

– Арнд решил остаться в авиации, после расформирования ВВС работает пилотом-инструктором. Хеннинг уж с полгода не писал, но вроде был жив-здоров. Иво, ты не поверишь, нашёл хорошую девушку, кажется, из Лемзаля, планирует жениться и жить в Гамбурге. Ну а Яков как обычно, да и пишет тебе, наверное, – закончил отец.

– Боже, вокруг сплошные свадьбы! – заметила Эмма. – Теперь бы ещё Франц объявился.

Отец помолчал в трубку, потом откликнулся грустным голосом:

– Война закончилась, может, просто добирается так долго. Из Италии, например…

– Ах, пап, да его и в Палестину могли отправить! Ты же знаешь, какой он – вылитый Клаус, везде пролезет и насобирает синяков да шишек. Наверняка, удрать на фронт именно он Фрица подбил, младший-то тихий. Просто связаны между собой как нитка с иголкой, вот он брата и потащил с собой за приключениями. Но теперь вас уж трое дома, глядишь, и остальные подтянутся.

– Дай-то бог, доченька.

От этих слов у Эммы так остро защемило в носу и в горле возник комок, что она поняла, как же сильно ей не хватало отцовской любви, его скупой заботы. Да, всё перемололось и забылось, и если время не излечило рано, то крепко-накрепко сживило их края, оставило коллоидные рубцы, багровые, ноющие по ночам. Однако и со шрамами люди живут, вот и Эмма, кажется, начала оживать.

Летом Георг Хакер перевёлся руководителем Потсдамского порта дирижаблей и покинул Фридрихсхафен вместе с семьёй. Почти сразу после его отъезда опять принесли грозное распоряжение из Берлина незамедлительно передать новенькие корабли в качестве репараций. Леманн загрустил, совершил во вторую июльскую пятницу на «семьдесят втором» прощальный полёт и передал дирижабль капитану Хайнену, который уже на следующий день перегнал корабль французам в Мобёж. Нате, не обляпайтесь! Два ключевых борта: «Озеро» и «Звезду» Эккенер снова распорядился придержать – успеется, потянем резину ещё немного. Тянули до самого ноября, пока союзники не прислали аж целую ноту, в которой грозили вовсе конфисковать оба дирижабля. Рейх предупредил, что пободается с комиссией, но навряд ли успешно

– Чёрт с ними, – отмахнулся Хуго, – готовьте «девяностый» к отправке.

За летние рейсы конструкторское бюро решило, что «Боденское озеро» нужно модифицировать: удлинить, добавить двигатель и новые газовые камеры. К Рождеству LZ 90, по армейской табели о рангах числящийся полным тёзкой «Озера» как LZ 120, был переправлен в Рим. Над вторым «сто двадцатым» в ангарах велась доработка в течение следующих пяти месяцев. Но Леманн в этой драке уже не участвовал – он вновь предложил совету директоров вариант зарубежного партнёрства и вместе с Гансом Флеммингом отправился через океан, чтобы договориться о создании нового авиационного направления по маршруту Нью-Йорк – Чикаго. Теперь Эмме приходила корреспонденция всё чаще на английском, но благодаря практически свободному владению этим языком, она сразу переводила все деловые бумаги на родной. Телефонировал Эрнст редко, всё чаще по вечерам, когда в Америке только наступало утро. Давал распоряжения, запрашивал документацию, просил пересчитать полезную нагрузки при новых вводных. Эмме с ним работалось легко, как было в самом начале, когда она только-только перебралась на юг.

Уже перед самым отъездом Эрнста, Эмма вытащила друга на новый фильм «Сумурун», явивший такие откровенные сцены, что оба они чувствовали себя неловко. Всё вокруг дышало новизной, даже на верфи то тут, то там возникали разговоры то о новых сверхлёгких материалах, которыми занимался Дюрр, то все увлечённо разглядывали наброски футуристичного автомобиля Ярая, отчего казалось, что будущее уже наступило: и телефоны в каждом бюро, и машины, снующие туда-сюда и режущие уличную тишину истошными клаксонами, и пока редкие дамские стрижки «под мальчика», такие дерзкие и свежие, и невероятное количество новых картин в кинематографах – словно кто-то наверху перелистнул страницу цивилизации, отчего наступившие двадцатые заставляли дышать полной грудью, и видеть цвета и краски, и чувствовать давно забытые на войне запахи. Конечно, на верхушке германской пирамиды возни прибавилось, но тут, внизу, люди выдохнули и захотели хлеба и зрелищ. И пусть, говорили они, на эту нужно всё больше купюр, и пусть иногда приходится затягивать пояса, но мы так устали и замёрзли, поэтому сейчас, когда наши тела и души оттаяли, когда так быстро меняются фамилии в газетах, когда так много искушений – что ж, мы попробуем ухватить удачу за хвост! И непривычная немцам жизненная суета захватила каждого, и бурлил водоворот дел, и булькал новыми звуками в каждое ухо «торопись, торопись, торопись».

И снова пришла весна, и небо сменило цвет, и забряцали звонко, словно детские погремушки, на ветру прошлогодними крылатками клёны и ясени, а потом жирными мазками появились на сухих палочках лип и тополей почки, в жаркие дни звонко отстреливающие оболочки, липнущие к подошвам, и вот уже вытянулись каштановые и еловые свечки, приветствующие лето. Принимающая французская сторона сообщила, что подле Версаля в Сен-Сир-л’Эколе готов ангар для «Полярной звезды», поэтому Эккенер дал команду готовить корабль к передаче. Ходовые испытания назначили на середину недели, во время которых экипаж должен был провести скоростные и рулевые тесты, а также впервые применить балластный ковш, который позволял черпать воду из озера и тем самым компенсировать плавучесть корабля. Около четырёх часов при благоприятной погоде команда испытывала дирижабль на выносливость. «Сто двадцать первый» терпеливо поднимался, послушно разворачивался, упорно нёс балласт и демонстрировал великолепные виды пассажирам. А уже в воскресенье в Фридрихсхафен прибыли французские офицеры, которым было предписано сопроводить «Полярную звезду» в новый порт. Поздним утром в понедельник экипаж и наблюдатели поднялись на борт, в то время как многие тысячи немцев окружали территорию аэродрома, чтобы проводить корабль. Прощание с «цеппелином» напомнило Эмме те самые первые полёты, ажиотаж и разрывающее душу счастье от успеха всего коллектива. Она вместе со всеми махала рукой плывущей на север «Звезде» и кричала – прощай! прощай!

Уже через две недели к испытаниям приготовили и модернизированный «сто двадцатый», а в начале июля лично Хуго Эккенер возглавил команду, которая сопровождала «Боденское озеро» из Фридрихсхафена в итальянский Чампино через Цюрих, Берн, Лозанну, Рону, Авиньон, Сан-Ремо, сквозь Лигурийское море к острову Эльбе – и, наконец, на юг, к Риму. Хуго вернулся лишь через несколько недель вместе с экипажем, который оставался, чтобы обучить итальянцев пилотированию и управлению кораблём.

– Что ж, – сказал он устало, когда все ключевые сотрудники столпились в его кабинете, – долги розданы. Пора приниматься за работу.

Эрнст Леманн курсировал между Германией, Великобританией и Соединёнными Штатами уже год в надежде выстроить новый регулярный маршрут североатлантических перевозок на пассажирских «цеппелинах». В этих поездках он пропустил и военное положение, объявленное из-за внутренних беспорядков, и взрыв в Оппау, и похороны графини Изабеллы фон Цеппелин. Из очередной командировки он вернулся лишь к тридцать пятому дню рождения Эммы. В поздних июньских сумерках небольшая группа старых друзей развалилась на пледах под деревьями Гёте. Бутерброды были съедены, пиво выпито, одиноко лежала лишь парочка томатов на ветке, да возле Эммы стояла корзинка с клубникой, которую та успешно приканчивала. Именинница упёрлась локтем о тёплую землю, удобно пристроив щёку на ладонь. Мужчины вокруг неё обсуждали будущее компании, а значит – и её будущее.

– В рамках репараций мы передадим американцам новый борт, однако это станет лишь первой ласточкой, – Эрнст провёл по воздуху рукой, изображая полёт и посадку дирижабля.

Людвиг выпустил дым и стряхнул с сигары пепел:

– Полагаешь, это позволит спасти компанию?

– Выход на американский рынок? Конечно. Если в Акроне согласятся на совместное производство, мы сможем реализовать все идеи.

Хуго поднялся с пледа, отряхнул брюки от травы:

– Они сохранят имя?

Леманн кивнул:

– У нас будет треть акций. Наверняка, название Цеппелин Групп поставят вторым, но в наших условиях и это неплохо.

Эккенер упёрся плечом о ствол дерева, задумчиво посмотрел на низкую ещё Венеру в тёмно-синем небе:

– Да… Это будет революция, – затем сам себя исправил. – Нет, ренессанс.

Военный дирижабль R34 Британской Королевской военно-морской авиации в Минеоле, США, после первого трансатлантического похода со 2 по 6 июля 1919 года

© Chris Howes | Wild Places Photography | Alamy Stock Photo

LZ 120 «Боденское озеро» в ангаре

© dieselpunks.blogspot.com

LZ 121 «Полярная (северная) звезда»

© Rosebud Archiv | Hadhuey | wikimedia.org

Ганс Курт Флемминг, капитан, пожалуй, второго в мире по известности дирижабля после «Гинденбурга» – LZ 127 «Graf Zeppelin». И родной дед немецкого микробиолога, полного своего тёзки, Ганса-Курта Флемминга.

© listal.com

Соглашение между РСФСР и Германией об отправке на родину военнопленных и интернированных гражданских лиц обеих сторон, 19 апреля 1920 года

© «Документы внешней политики СССР», т. II. М., 1958, стр. 459—462 | Российское историческое общество | Электронная библиотека исторических документов

Обтекаемый автомобиль Пауля Ярая: было – стало

© Иллюстрация: Prof. Massimo Grandi | tcct.com

Варианты стрижки боб из «Битвы за стриженые волосы»

© Журнал Photoplay, июнь 1924 г.

Афиша немого фильма «Сумурун» («Одна арабская ночь»). Ну понятно всё, да?

© Ufa | Union | Murnau Stiftung

Посмотреть полную версию фильма «Сумурун»

© Motion Pictures

Листья гинкго билоба, дерева Гёте. Поэт показал его метафорой влюблённых в стихах, которые посвятил своей любимой – Марианне.

Лист от древа, что с востока

В тихий сад попало мой,

Смысла тайного истоком

Представляется порой.

На две части ли живое

Разделилось существо?

Или нам являют двое

Единенья естество?

И, вопросам сим внимая,

Суть постигну их глубин:

В песнях чувствуешь, когда я

И раздвоен, и един?

© kidwelcome.ru | перевод Владимира Рудина stihi.ru

Глава 15. Ренессанс

На четвёртый год правления Хунъу в деревне Чжидай, что в землях Даюань, в семье Ма родился Хэ, прозванный также Саньбао. У родителей уже было четыре дочери и старший сын, родня их ни в чём не нуждалась, поэтому Саньбао часто слушал рассказы отца и деда о путешествиях, что те совершили. На тринадцатый год Хунъу армия императора напала на земли Юань, и в битве той погиб Ма, а младшего сына его вывез в Нанкин помощник командующего армией Мин Лань Юй. В столице мальчика оскопили и доставили во дворец Чжу Ди учеником. На пятый день седьмого лунного месяца первого года императора Цзяньвэня Чжу Ди восстал против своего племянника, разбил его армию и взошёл на трон, назначив Ма Хэ управлять Чжэнчжоу, Хэбэем и Хэнанем. Спустя пять лет император Юнлэ, ранее называемый Чжу Ди, за заслуги произвёл Хэ в ранг внутренних чиновников и нарёк его «Чжэн». Высокий как скала и крепкий как камень, Чжэн Хэ имел на белом лице короткий нос, чёрные брови и ясный взор, голос был зычным, а походка упругой.

По императорскому указу Чжэн отправился посланником, но плавание через море в Сиам и Чжили лишь распалило детские мечты, отчего он с горячим сердцем принял приказ Юнлэ на третий год его правления возглавить флот династии Мин, состоящий из многих сотен кораблей и десятков тысяч солдат, отправившись через Западное море, дабы распространить доброту и величие императора. Злые языки говорили, что истинной целью «евнуха Трёх Сокровищ», старшего посланника династии Мин, была не награда правителям тех стран, что успешно платили дань, а арест бежавшего племянника императора – Цзяньвэня.

Основой флота Чжэн Хэ были корабли удачи, именуемые фучуань. Известно, что остродонный фучуань широк как дом и высок как башня, борта его защищены пластинами с обеих сторон. Корабль разделён на четыре уровня, нижний из которых заполнен землёй и камнями, на втором – солдаты, на третьем этаже – основная палуба, а верхний оборудован для ведения боя. У фунчуаня достаточно сил, чтобы потопить вражеский корабль, а лучники и артиллерия добивают сверху выживших противников. Четверть флотских кораблей везли сокровища для вознаграждения, на остальных же шли воины, чиновники, каллиграфы, врачи, провизия, кони и множество снабжения и вспоможения, столь необходимых в дальних походах. В дар же везли шелка и атлас, фарфор и минералы, медь и…

В дверь коротко стукнули. Эмма подпрыгнула от неожиданности и захлопнула книгу:

– Открыто!

При полном параде, в белоснежном кителе и с фуражкой под мышкой, вошёл Леманн.

– Мы опаздываем, выходить пора!

Она засуетилась, сунула «Хроники» в тумбу:

– Да я собралась, просто зачиталась, пока тебя ждала.

Эрнст покрутил свободной рукой, мол, живей, живей, и Эмма глянула в высокое трюмо на выходе, поправила волны коротких волос, нацепила лёгкую шляпку колоколом и расправила широкий шёлковый узел на бёдрах.

– Живее, – повторил уже из коридора Эрни, и Эмма побежала за приятелем в прохладной полутьме третьего этажа.

* * *

– … пришёл ли ты сюда, чтобы связать себя узами брака со своей невестой, после тщательного обдумывания и по собственной воле?

Жених на секунду задумался и кивнул:

– Да.

– Будешь ли ты, – продолжил пастор, – любить и уважать свою жену и быть верным ей во все дни её жизни?

– Да, – без промедлений ответил тот снова.

У Эммы вдруг горячо защипало в носу, и она сентиментально шмыгнула. Леманн молча протянул ей идеально чистый носовой платок, который словно держал наготове. Покуда она промакивала слёзы, ответила и невеста, и новобрачные приступили к клятвам. У Лидии от счастья блестели глаза, а будущий муж улыбался ей ободряюще и ласково.

– Перед Богом я принимаю тебя в жёны и клянусь в своей верности в хорошие и плохие времена, в здравии и болезни, пока смерть не разлучит нас. Я хочу любить, уважать и чтить тебя каждый день моей жизни, – Людвиг взял крохотное колечко и протянул его к тут же распахнувшейся, словно птица, кисти невесты. – Носи это кольцо в знак нашей любви и верности. Во имя Отца, и Сына, и Святого Духа.

Тут уж Эмма Остерман не выдержала и заревела во все глаза от разбиравших её чувств, потому что лишь однажды видела Дюрра таким же счастливым– в их первую ночь. Но она была рада, что наконец-то Людвиг обрёл любовь и успокоился, да, успокоился, засветился необыкновенным внутренним светом, которого не могла подарить ему Эмма, потому что меж ними было что-то болезненное, то, что должно было спасать обоих, но лишь тянуло вниз. Теперь же, когда «Дюррхена пристроили», по выражению Эрни, она и сама успокоилась от того, что достойные люди получили заслуженное вознаграждение. Может быть, и на её долю ещё выпадут счастливые мгновения…

После бракосочетания все, кроме молодожёнов и их близких, вернулись к работе. Уже полгода велась работа над новым бортом, который впервые строили общими усилиями с американцами под управлением совместной компанией «Гудиер-Цеппелин». Раньше «Гудиер» производил автомобильные шины и прочие резиновые изделия, но сейчас корпорация решилась на диверсификацию и выделила немцам на строительство дирижабля бюджет, потому что у тех собственных средств не было. Гиперинфляция в Германии достигла, казалось, небывалых высот – за американский доллар теперь давали более трёхсот тысяч с полтиной, при том, что ещё в январе не доходило до двух тысяч бумажных марок. Благодаря вливаниям Штатов конструкторское бюро под управлением Дюрра впервые разработало такую махину: двести метров в длину, почти тридцать метров в диаметре, больше семидесяти тысяч кубов газа – и всё это могло нестись на скорости около ста тридцати километров в час. Сомнений в том, что такая машина может преодолеть океан, не возникало.

Через пару недель Леманн вернулся в Штаты с особым заданием Хуго – обсудить с американцами вопрос полной передачи прав на производство «цеппелинов». Перед отъездом он наставлял помощницу:

– Если дело выгорит, мне нужно будет надолго перебраться в Акрон. Понадобится вся рабочая и сопроводительная документация, расчёты, сметы, чертежи. Нужно, чтобы уже сейчас, до передачи «сто двадцать шестого», ты сняла копии с необходимых бумаг. Справишься?

У Эммы упало сердце, она кивнула, но потом не выдержала и спросила:

– А я?

Друг ласково погладил её по предплечью:

– С радостью, если ты готова оставить своих.

– Боже, Эрни, – выдохнула наконец она, – кого «моих»? Я здесь одна, а переписываться или телефонировать родным можно и из Америки. Может быть, мне уже пора, может быть именно там всё наладится?

Тот пожал плечами:

– Может, Эмхен. Скорее всего, и Арнштейну тоже придётся перебраться туда главным инженером, так что немецкая диаспора соберётся приличная. Работать среди знакомых будет проще. Так что готовь потихоньку баулы, но первым делом – документы.

К ноябрю результат поездки Эрнста опубликовали двумя крохотными заметками в «Нью-Йорк Таймс» с разницей в неделю: «Согласно сегодняшнему официальному объявлению, все патенты и права на производство дирижаблей Zeppelin были приобретены компанией “Шины и резина Goodyear”. Соглашение включает в себя право производства всех двигателей, механизмов и вспомогательного оборудования этого типа дирижабля», а затем – «Компания “Шины и резина Goodyear" объявила вчера, что после завершения переговоров с немецкой компанией Zeppelin в этой стране будет создана корпорация в качестве дочерней структуры “Goodyear” для строительства летательных аппаратов легче воздуха типа “цеппелин”». Колсман передачу прав на производство кораблей не одобрял, но Хуго настоял на развитии дирижаблестроения, даже если идею фон Цеппелина придётся передать в другие руки.

– Он жив, если живы его корабли! – кипятился Эккенер.

Альфред на это жёстко ронял:

– Благими намерениями выстлана дорога в ад.

Покуда начальство спорило, Эмма собирала кипы бумаг, сортировала их по производственным вопросам, подшивала в папки и собирала в лёгкие алюминиевые ящики, которые хотя бы частично компенсировали тяжесть груза при транспортировке. Она знала, с каким трудом экипажи и конструкторы борются за каждый килограмм, как взвешивают дирижабли перед стартом, выявляя безбилетников или незарегистрированный багаж. Леманн договорился о лимите необходимых ему документов, и задачей Эммы было скомпоновать груз так, чтобы ещё остался запас на её личные вещи. Основных предметов одежды и быта она и так лишилась во время переезда с площади Вильгельма в общежитие, поэтому планировала ограничиться самым необходимым, решив, что докупит зимнюю одежду на месте. В публичной библиотеке Эмме нашла старенький том энциклопедии Брокгауза, из которого вычитала, что зимы в Огайо суровые, и температура может опускаться до минус двадцати по Цельсию. Всё равно с одёжкой не угадаешь, подумала она, а там местные подскажут. Мысли о грядущей поездке её ужасно захватили, и больше всего она думала не о самом переезде, а о первом своём полёте по воздуху – да сразу через океан. От страха в животе появлялся узел, хотя высоты Эмма никогда не боялась, но случай с Феликсом не прошёл зря, и она, бывало, по ночам просыпалась вся в поту от ужаса. Но отменить переезд или пересечь Атлантику пароходом ей даже в голову не приходило. Теперь, когда ей выпало мало того, что перебраться в Соединённые Штаты, ставшие воплощением всего нового, так ещё и, наконец-то, она чувствовала себя более чем заслуженным винтиком в общей машине – Эрнста Леманна назначили вице-президентом «Гудиер-Цеппелин», а выполнять обязанности его помощницы было ответственно и, чего уж там, весьма лестно.

Пока Эмма Остерман перепечатывала нужные документы, покуда множились в крохотном архиве блестящие ящики с уже готовыми копиями, наступил тысяча девятьсот двадцать четвёртый. В России, ставшей теперь Советским Союзом, умер главный большевик – Ленин, в Мюнхене закончился судебный процесс над Гитлером и Людендорфом после неудавшегося переворота, из-за которого Эмма с Эрнстом сильно повздорили в своё время, в быт проникло радио, сначала робко, а потом всё настойчивее, всё уверенней, летом Эмма оплакала кончину Кафки, чьими рассказами, бывало, зачитывалась по вечерам, а когда появились рейхсмарки в дополнение к прошлогодним рентным деньгам новый LZ 126, наконец, был готов. Казалось, Людвиг в этот раз превзошёл сам себя: то ли так благотворно на него повлияла женитьба, то ли огромное количество новых технологий сошлись в одной точке, тем не менее, все на верфи сходились во мнении, что «сто двадцать шестой» – особенный. Иногда Эмма заходила в ангар в поисках Леманна и замирала перед серебристым гигантом, не веря, что именно он понесёт её через Атлантику туда, в новую жизнь. Испытательные полёты проводил сам Эккенер по привычным внутренним маршрутам: вдоль озера в Мюнхен, потом в столицу. Пару раз машину поднял Эрнст и потом взахлёб рассказывал помощнице о своих впечатлениях при управлении этаким исполином. Через несколько недель Хуго счёл «цеппелин» достаточно проверенным и распорядился экипажу готовиться к транспортировке и передаче Штатам судна. Вылет назначили на одиннадцатое октября.

* * *

Всю ночь перед вылетом на озере бушевал ветер – первая ласточка смены сезонов, и Хуго решил перенести старт на следующий день. И точно, именно шквалистый ветер раздул непогоду, низкие тучи, и к вечеру воскресенья небо стало ясным, а звёзды чистыми хрустальными каплями засияли на тёмном бархате ночи. Эмма с Эрнстом ночевали прямо в кабинете: шеф уступил ей диван, а сам улёгся на стульях вдоль стены. В четыре утра поднялись, сполоснули лица и пошли по асфальтовой тропинке через уже оживлённую верфь к открытому ангару, где в свете огней тускло сиял оболочкой «сто двадцать шестой». Эмму захватило волнение скорого путешествия, и сердце её замолотило прямо в лиф, как будто хотело вырваться на свободу. Леманн прошёл внутрь, а её велел дожидаться на улице, пока корабль не выведут из ангара и не объявят погрузку.

Доктор Эккенер в этот рейс собрал самых ответственных и способных: Эрнста назначили вахтенным офицером, и он сменял командира на время отдыха, штурманом был Антон Виттеман, ещё четверо человек имели лицензию на управление дирижаблем. Всего в экипаже было двадцать семь человек, а пассажирами, кроме Эммы, летело ещё четверо американцев из ВМС США. Во время дежурного взвешивания на корабле обнаружили перевес и начали досмотр, в результате которого обнаружили двух «зайцев»: оператора кинохроники и репортёра службы новостей. Безбилетников выдворили за пределы аэродрома, оставив им удовольствие лицезреть подъём корабля с приличного расстояния. Наконец, под «сто двадцать шестым» зашумели дрезины, которые плавно выкатили «цеппелин» к месту старта. Спустя восемнадцать лет работы на графа Цеппелина, ровно в шесть утра Эмма Остерман впервые в жизни поднялась на борт летательного аппарата. В салоне двумя рядами стояли откидные сидения, похожие на те, что устанавливали в поездах. Всё её малочисленные баулы вместе с портретом родителей поместили в багажный отсек. С собой на борт она взяла лишь небольшой саквояж с самым необходимым. Через полчаса Эккенер дал команду на взлёт, глухо зашумели двигатели, и впервые Эмма махала из окна дирижабля тем, кто оставался там, на земле. Огромная толпа народу прощалась с кораблём, и помощница Леманна узнавала знакомые лица, тех, с кем проработала в компании Цеппелина многие года, видела неизвестных ей людей в рабочих комбинезонах и где-то там, вдалеке – толпу зевак. Едва заметно пол под Эммой дрогнул, и корабль оторвался от земли плавно, словно был в невесомости. Поднимаясь всё выше, из панорамных иллюминаторов Эмма видела, как появлялись крыши домов, выплывали откуда-то сбоку знакомые здания, словно вдруг плоская географическая карта становилась объёмной, обретала выпуклость, рельеф. Высота не замечалась, лишь объекты внизу становились меньше: вот размером с кирпич проплыла старая церковь святого Николая, а вот её прежний дом, в котором она счастливо жила с фрау Уллой, уплывала куда-то под Эмму линия набережной с мелкими белыми точками: то ли лебедями, то ли чайками, дальше замковый мост своим языком трогал озёрную воду, и вот, наконец, показались две знакомые луковицы башен Хофена. Эмма всё ловила себя на мысли, что у неё должно бы щемить в груди, или душить слёзы, но не было ничего, кроме невообразимой радости и захлёстывающего счастья. Даже когда мелким квадратом вдалеке показалось кладбище, на котором остались самые близкие ей люди, она не грустила, а помахала им рукой – прощайте, прощайте, мои любимые!

Торжественно развернувшись над Боденским озером, «цеппелин» направился к границе с Швейцарией, сминая воздушные массы в юго-западном направлении от прежнего дома. Через четыре часа, когда над Францией на вахту заступил Эрнст, доктор Эккенер вышел в салон. Сначала любезно перебросился с американцами какими-то техническими аспектами, потом сел на диванчик напротив Эммы:

– Ну как ты?

– В восхищении, – Эмма протянула начальнику руку, пожала дружески пальцы, – мне кажется, я испытываю абсолютное счастье.

– Не страшно? – Эккенер тоже улыбался.

– Совсем нет. Завораживает. Немного сосёт под ложечкой, но, наверное, это от голода.

Хуго рассмеялся в голос:

– Сейчас завтрак подадут, уже накрывают в ресторане. Ладно, наслаждайся путешествием, ты его заслужила.

Он приветливо глянул на коллегу и прошёл по коридору дальше, к каюте, чтобы немного отдохнуть.

Через двенадцать часов путешествия, когда «сто двадцать шестой» плыл над Бискайским заливом, Эмма завороженно смотрела, как далёкое солнце из пылающего пятна становится краснеющим шаром с чёткими формами и медленно сползает прямо к океану, отчего казалось – коснись оно воды и тут же всё зашипит вокруг, и пар окутает звезду, и скроет её от Эммы. Но ничего этого не произошло, и солнце опустилось куда-то под воду, словно та его проглатывала гигантской зияющей пастью. Путешественница завороженно вздохнула и пошла спать.

Следующим утром в перерыве между вахтами Леманн позавтракал вместе с подругой. Корабль шёл над Атлантикой, лавируя между холодными фронтами сороковых широт.

– Где мы сейчас? – спросила Эмма, жадно откусывая эклер.

Эрнст недавно вернулся из рубки, куда зашёл после сна, и теперь подкреплялся перед очередным дежурством:

– Антон сказал, что над Азорами вошли в область низкого давления и сильного встречного ветра. Пришлось обогнуть севернее, сейчас над Северо-Атлантическим хребтом. Как спала?

– Как убитая, – отпивая большой глоток кофе, ответила та, – давно уже не спала так хорошо. Сначала немного глохло в ушах, но теперь привыкла и к гулу, и к перепаду высот. Вообще чувствую себя так, будто гора с плеч свалилась. А ещё, знаешь, необъяснимо голодная. Можно ещё пирожное? – обратилась она к стюарду.

После завтрака Эмма устроилась у окна и смотрела на бесконечную воду внизу. Отсюда было хорошо видно, что земля действительно круглая, что края её непривычно глазу изгибаются там, где заканчивается горизонт. И ещё было удивительно, какой огромный на Земле океан, даже забавно, право, что эту планету назвали в честь суши. Где та суша, не видать уже много часов. Эрнст перед уходом сказал, что они идут со скоростью около ста километров в час, и Эмма в очередной раз подивилась, что тело совсем не ощущает таких немыслимых для её ума цифр. Наверное, её должно было бы вдавить в сидение, но нет – сидит себе, словно в театре. Тут внезапно вспомнилась давнишняя оперетка про того механика со смешным именем, ах, как же его, вылетело совсем из головы, он ещё хотел улететь на Луну. И мозг вдруг услужливо достал откуда-то из памяти арию «Это воздух Берлина», и Эмма замурлыкала её себе под нос, закачала в такт туфлей. Да, то же чувство было и в поезде, когда она только ехала к землям Вюртемберга, чувство свободы, взрослости и вседозволенности. Когда понимаешь, что всё в твоих руках и будет так, как захочешь ты сама. И Эмма вернулась в далекую юность, словно не было ни многочисленных потерь, ни ран, ни похорон. Как будто всё плохое она оставила там, на земле, а сейчас проходит языческий обряд очищения, пролетая над огромной водой, чтобы стать новой, сильной и счастливой.

В ночь на пятнадцатое, когда уже приблизились к американскому континенту, подул сильный восточный ветер, который понёс «сто двадцать шестой» над берегами Ньюфаундленда так шустро, что к четырём утра корабль был уже над Бостоном. В семь на вахту заступил Эккенер и вёл «цеппелин» до самого приземления. Когда пролетали Нью-Йорк, дирижабль окружили со всех сторон самолёты, казавшиеся Эмме из салона игрушечными. Наверное, репортёры и фотографы, поняла она и замахала через стекло в надежде найти себя потом в газетах. Совершив круг почёта над столицей мира, Эккенер направил машину к Лейкхёрсту, где располагалась база. Через полчаса Эмма увидела, как над огромным полем, местами белеющим проплешинами октябрьского снега, плывёт тень их дирижабля, как тень эту окружают бегущие к кораблю люди, как там и сям взрываются магниевыми вспышками фотографические аппараты. И она замахала приветственно этим новым людям, новой стране, новой жизни.

Чжэн Хэ возвращается из четвёртого западного похода и везёт в подарок императору цилиня – единорога, он же жираф.

© Автор не установлен | wykop.pl

В 1923 году в штате Делавэр зарегистрирована Goodyear-Zeppelin Corporation, чтобы облегчить намерение компании строить большие жесткие дирижабли для ВМС США

© GoodyearBlimp | twitter.com

Zeppelin LZ 126 на верфи в Фридрихсхафене. Кажется таким крохотным, но в действительности он стал для своего времени самым большим дирижаблем.

© The Print Collector | Heritage Images | Alamy Stock Foto

Обменный курс бумажной марки к доллару, который не требует никакого перевода. Буханка хлеба (на самом деле в Сибири мы говорим «булка хлеба», живите с этим), которая в конце 1922 года стоила сто шестьдесят марок, ровно через год продавалась уже за двести триллионов марок.

© Vossische Zeitung, 2 ноября 1923 года | dfg-viewer.de

Небольшое документальное отступление – просто, чтобы усилить образ эпохи. Узнаёте? Реклама «Малыша» в газетах. К слову, в Германии Чарли Чаплин не был так популярен, как в Соединённых Штатах или Великобритании: фильмы его принимали весьма прохладно. Газеты за 1923 год, а фильм вышел в прокат за два года до этого.

© Berliner Börsen-Zeitung, 2 ноября 1923 года | Vossische Zeitung, 3 ноября 1923 года | dfg-viewer.de

LZ 126 вылетает в Америку

© A. Gross, Berlin | Tommy Trampp

На LZ 126 впервые применили покрытие с частицами алюминия, который отражал солнечный свет и тем самым уменьшал нагрев внутреннего газа. Оно придало оболочке серебристый блеск, от которого дирижабль стал ещё более элегантным. (Удивительно, но в источнике фото представлено вверх ногами)

© Granger, NYC. Historical Picture Archvie | Alamy Stock Foto

«Сто двадцать шестой» в открытом море.

Ветер по морю гуляет. И кораблик подгоняет. Он бежит себе в волнах. На поднятых парусах (наше всё)

© Scherl | Süddeutsche Zeitung Photo | Alamy Stock Foto

В пассажирском салоне

© The Print Collector | Heritage Images | Alamy Stock Foto

Над Нью-Йорком, 15 октября 1924 года

© Scherl | Süddeutsche Zeitung Photo | Alamy Stock Foto

Приземляется в Лейкхёрсте

© U.S. Naval Historical Center | wikimedia.org

Немецкий экипаж LZ 126

© Dan Grossman | airships.net

Эпилог

Альфред Колсман проработает ещё достаточное количество лет в «Цеппелин Групп», но всё же покинет компанию около 1930 года из-за разногласий с Хуго Эккенером.

Сам Эккенер будет активно заниматься созданием жёстких дирижаблей и весьма успешно. Всего спустя пять лет он совершит первое кругосветное путешествие на своём «Графе Цеппелине». Во время прихода нацистов он займётся машиностроением, но будет аполитичен и после окончания денацификации его реабилитируют.

Людвиг Дюрр наконец-то обретёт семейное счастье с Лидией. У них родится четверо детей: две девочки и два мальчика.

Всю свою жизнь Эрнст Леманн посвятит небу. Он женится на чудесной девушке Мари, у них родится сын Люв, но мальчик скончается от осложнений ушной инфекции. Спустя пять недель, 6 мая 1937 года Леманн будет наблюдателем на дирижабле «Гинденбург». Он получит сильнейшие ожоги и скончается на следующий день в больнице Кимбалла в Лейквуде. 11 мая Мари вместе с Хуго Эккенером прибудет на поминальную службу в Нью-Йорк, откуда гроб с телом Эрнста перевезут во Франкфурт-на-Майне, а позднее перезахоронят на частном участке кладбище в Грассау рядом с могилой сына.

Фрида, вдова Феликса Пицкера, помощи от Адмиралтейства так и не получит. Она с детьми будет сильно нуждаться, поэтому семья настоит на её браке с братом Феликса. Сын Вольфганг погибнет в день смерти отца – 17 октября в 1941 году при оккупации СССР.

Близнецы Франц и Фриц, наконец-то встретятся дома, но позднее их разделит Вторая мировая. Франц станет нацистом, а Фридрих – антифашистом. Оба пропадут без вести во время войны, так и не примирившись.

Иво Остерман с женой летом 1935 года вылетят в Штаты к Эмме, но до места не долетят. Самолёт пропадёт с радаров над Атлантическим океаном.

Хенниг Остерман в одном из первых боёв Второй мировой попадёт под бомбардировку и потеряет обе ноги. Будет комиссован, но в родительский дом не вернётся – станет перебиваться попрошайничеством. Замерзнёт ночью возле кабака на территории Франции.

Арнд Остерман будет истинным воином, дослужится до высокого звания в люфтваффе и во время войны будет переведён в Японию. На одном из вылетов его подобьют и отправят в лагерь для военнопленных № 31. Арнд будет строить восточный участок БАМа от Комсомольска до Советской Гавани, а после указа об освобождении и репатриации останется на Дальнем Востоке, где женится на русской вдове, ассимилируется и до конца жизни будет чувствовать вину.

Яков во время Второй мировой примкнёт к Исповедующей церкви и спасёт несколько еврейских семей. Погибнет во время бомбардировки Дрездена в феврале 1945 года.

Уве и Вилда Остерманы счастливо проживут в браке около двадцати лет до самой смерти Уве в 1939 году. Вилда до последнего дня будет ждать возвращения мальчиков домой. Она скончается в возрасте 85 лет.

Эмма возьмёт в Соединённых Штатах двойную фамилию Остерман-Яблонски. Она разыщет могилу родного отца, объехав множество фортов. Замуж так и не выйдет, но родит двоих сыновей от американского фермера, с которым познакомится во времена Великой депрессии. Близнецов будут звать Уве и Яков.

«Хроники всего мира» будут украдены из дома Остерман-Яблонски в 1954 году вместе с другими документами и деньгами. Эмму будет занимать здоровье сына, вернувшегося после войны в Корее, поэтому время на поиски будет упущено. Книга канет в Лету.

Дирижабли? Ещё будут и новые корабли, и трансатлантические перелёты, и покорение Арктики, и даже кругосветные путешествия. Но это будет уже другая эпоха – время триумфа.

Февраль 2019 – май 2022

© Ольга Николаевна Савкина

Все права защищены. Никакая часть этой книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме и какими бы то ни было средствами, включая размещение в интернете или корпоративных сетях, для частного и публичного использования без письменного разрешения владельца авторских прав. Для связи novelcww@gmail.com

Все персонажи книги (кроме исторических личностей) – вымышленные. Аналогии с реально живущими людьми, а также совпадения имён и фамилий – случайны.

Сноски

¹ De rerum natura | О природе вещей. Тит Лукреций Кар. Перевод на русский Ф.А. Петровского

² от Erfolg (нем.) – успех

³ (лат.) – Не уступайте злым, но дерзайте против них!

⁴ (фр.) – высшее общество, «сливки сливок»

⁵ вольный перевод с немецкого. Автор: Иоганн Вильгельм Хей, «Weisst du wieviel Sternlein stehen», 1837 г.

Благодарности

Я благодарю своих родителей, которые, к огромному сожалению, никогда этой книги не увидят. Спасибо за всё, что дали – в духовном, моральном и материальном плане. Я вас очень люблю. Простите, что не смогла сделать для вас большего. У меня никогда не хватит слов, чтобы сказать всё, что я хочу, именно вам двоим. Вы были больше, чем родители.

Огромное спасибо моей сестре Марине, которая поддерживает меня во время работы над романом, терпеливо слушает мои многочасовые рассказы о сюжете и испытывает за меня гордость.

Я приношу извинения родным всех упомянутых в книге исторических персон, если в какой-то мере вас задела. В первую очередь мне хотелось рассказать о вкладе в историю воздухоплавания, который внёс ваш близкий человек. За время работы над книгой я искренне полюбила всех, о ком писала, и к каждому из них испытываю огромное уважение. Надеюсь, этот роман побудит читателей набрать в поисковике многие имена и фамилии, чтобы узнать об этих людях значительно больше, чем я смогла рассказать. Мне хочется верить, что вы меня простите, если я вольно или невольно оскорбила память ваших родных.

Мне довелось работать только с открытыми источниками, поэтому часть исторических фактов может быть искажена – как она была искажена в тех источниках, которые мне встретились. Это не намеренная ситуация, прошу отнести это на художественный вымысел и авторское толкование.

Отдельная благодарность Барбаре Вайбель, главе архива «Luftschiffbau Zeppelin GmbH» и члену правления Музея друзей Цеппелина, а также всем научным сотрудникам архива, которые ведут блог об истории компании. Спасибо за ваши публикации, редкие фотографии, письма и телеграммы сотрудников компании, о которых я писала. Вы давали мне вдохновение фактами, ваша работа очень важна для всех любителей истории и неба.

Источники и правообладатели фотоматериалов

Глава 1:

1. Улицы Шторкова

https://oldthing.de/AK-Storkow-Partie-in-der-Ernst-Thaelmann-Strasse-0031814911

2. Шторков, 1906 год

https://oldthing.de/AK-Storkow-Mark-Ortspartie-aus-der-Vogelschau-0031811400

3. Возможно, дом Остерманов

https://oldthing.de/Ak-Hirschluch-Storkow-in-der-Mark-Kranzhaus-0033368944

4. Почтамт, в котором Эмма рубила канаты

https://oldthing.de/Ansichtskarte-Friedersdorf-Mark-Kr-Beeskow-Storkow-1932-Postamt-Storkower-Strasse-0034747060

5. Гимназия

https://oldthing.de/Ak-Stahnsdorf-Storkow-in-der-Mark-Kaufhaus-W-Knechtel-Schule-0034664448

6. Канал и мельница

https://oldthing.de/AK-Storkow-Mark-Partie-am-Kurheim-Muehlenheim-0031811404

7. Рыночная площадь зимой

https://oldthing.de/Ak-Storkow-in-der-Mark-Marktplatz-Rathaus-Denkmal-0032609279

8. Рыночная площадь летом

https://oldthing.de/Ak-Storkow-in-der-Mark-Marktplatz-Denkmal-0034488709

9. На подходе к церкви

https://oldthing.de/AK-Storkow-Partie-in-der-Altstadt-mit-Schule-und-Kirche-0031804652

10. Кирха

https://oldthing.de/Ak-Storkow-in-der-Mark-Kirche-0033369092

11. Старый шлюз

https://oldthing.de/AK-Storkow-Partie-an-der-Schleuse-0031810309

12. Открытка от графа фон Цеппелина

https://oldthing.de/Neujahr-Zeppelin-Kinder-Rosen-1906–0038501002

Глава 2:

1. Тиммдорф, в котором разбилось сердце Вилды

https://www.akpool.de/ansichtskarten/26032919-ansichtskarte-postkarte-timmdorf-malente-in-ostholstein-blick-auf-den-bahnhof-bahnstrecke-panorama-vom-ort

2. Путь на станцию Шторкова

https://picclick.de/Storkow-Mark-Ansichtskarte-Am-Bahnhof-1925-303687582254.html

3. Вокзал города Шторкова

http://www.koenigswusterhausen.de/kwgrunow/storkow/storkowalt05.html

4. Локомотив поезда Грунов – Берлин

http://forum.modelldepo.ru/showthread.php?t=10021&page=16

5. Папина монета

https://img.ma-shops.co.uk/brom/pic/180614521bz.jpg

6. Силезский вокзал

https://upload.wikimedia.org/wikipedia/de/b/b3/Frankfurter_Bahnhof_1870.jpg

7. Ландо

https://i1.wp.com/pic3.zhimg.com/5a7c389012a092a16941e7fb2bd1feb3_r.jpg

8. Потсдамская площадь

https://oldthing.de/Ak-Berlin-Tiergarten-Potsdamer-Platz-und-Leipziger-Strasse-Strassenbahnen-0034495602

9. Потсдамский вокзал

https://oldthing.de/AK-Berlin-Tiergarten-Potsdamer-Bahnhof-mit-Pferdewagen-0034695059

10. Первая афиша «Госпожи Луны»

https://commons.wikimedia.org/wiki/File:Frau_Luna_-_Notenheft_1899.jpg

11. Здание варьете

https://i.pinimg.com/736x/9a/54/a1/9a54a18e565b213a0fbcae8d50dc0411–berlin-berlin-berlin-wall.jpg

12. Схема зала

https://commons.wikimedia.org/wiki/File:Apollo-Theater_in_Berlin_SW,_Friedrichstra%C3%9Fe_128,_Bestuhlung_1912.jpg

13. Памятная открытка

https://www.stadtmuseum.de/sites/default/files/mediapool/absatz/frau-luna-postkarte-1899.jpg

14. Вокзал Фридрихсхафена

https://en.wikipedia.org/wiki/File:Alter_Hafenbahnhof_Friedrichshafen_mit_Lok_T2aa_%22Stuifen%22.jpg

15. Ангар Цеппелина, 1900 год

https://www.alamy.de/stockfoto-zeppelin-luftschiff-lz-1-in-seinem-swimming-hangar-am-bodensee-1900-37005121.html

Глава 3:

1. Граф Цеппелин

https://www.leo-bw.de/detail/-/Detail/details/PERSON/kgl_biographien/118636545/Graf+von+Zeppelin+Ferdinand+Adolf+August+Heinrich

2. Карл Берг

https://upload.wikimedia.org/wikipedia/commons/8/84/Berg_Carl-Luftschiffbauer1-Asio.JPG

3. Компания Карла Берга в Эвекинге

https://oldthing.de/AK-Eveking-i-W-Ledigenheim-der-Firma-Carl-Berg-AG-0031545477

4. Заводы Карла Берга в Ауссиге

https://i2.wp.com/deutsche-schutzgebiete.de/wordpress/wp-content/uploads/2017/07/Aussig_an_Elbe_Totale.jpg?resize=666%2C427&ssl=1

5. Памятный нож с изображениями заводов Берга в Эвекинге

https://nat.museum-digital.de/singleimage.php?imagenr=204877

6. Больница святого Иоанна Крестителя в Бонне

http://www.walthertree.com/images/jo1a.jpg

7. Прощание с Карлом Бергом

https://westfalen.museum-digital.de/data/westfalen/images/201810/311418115bd9b9a308e53.jpg

8. Давид Шварц с женой Меланьей

https://cultura.hu/wp-content/uploads/2017/01/cultura-david-schwarz-melania-schwarz-kicsi.jpg

9. Дирижабль Шварца …

https://cultura.hu/wp-content/uploads/2017/01/cultura-schwarz-leghajo-kicsi.jpg

10. … и его крушение

http://images.yuku.com/image/jpg/3d926509a8afe883bc03c682ca887aed0e728e93_r.jpg

11. Полёт LZ 1

https://evenimentulistoric.ro/wp-content/uploads/2020/07/LZ1CountZ.jpg

12. Альфред Колсман на встрече с графом фон Цеппелином

https://rasmusdahlberg.com/wp-content/uploads/2012/05/greven.jpg

13. Альфред Вильм, создатель дюралюминия

https://www.alamy.com/stock-photo-dr-alfred-wilm-37491234.html

14. Вильгельм II, король Вюртемберга

https://commons.wikimedia.org/wiki/File:Andersen_%26_Klemm_-_Wilhelm_II._von_W%C3%BCrttemberg_(1892_RB25-21).jpg

15. Конструктор Людвиг Дюрр

https://www.marktplatzphilatelie.com/images/EA/28/28267a.jpg

16. LZ 2 готовится к запуску

https://de.wikipedia.org/wiki/LZ_2#/media/Datei:LZ_2_Flug_1905.jpg

17. LZ 2 после шторма в Альгое

https://welweb.org/ThenandNow/zeppelinstein/images/lz-2-destroyed.jpg

18. Доктор философии, журналист Хуго Эккенер

https://3iz4pu1r2cxqxc3i63gnhpmh-wpengine.netdna-ssl.com/wp-content/uploads/eckener-younger.jpg

19. Графиня Изабелла фон Цеппелин

https://de.wikipedia.org/wiki/Ferdinand_von_Zeppelin#/media/Datei:Bundesarchiv_Bild_146-1986-128-10,_Isabella_Gr%C3%A4fin_von_Zeppelin.jpg

Глава 4:

1. Курортный город Фридрихсхафен

http://images.zeno.org/Ansichtskarten/I/big/AK03734a.jpg

2. Карта Фридрихсхафена

https://www.discusmedia.com/maps/german_city_maps/5962/

3. Третий дирижабль графа Фердинанда фон Цеппелина

https://gmu.mossiso.com/zeppelin/images/crossSection.jpg

4. LZ 3 на стапеле

http://3iz4pu1r2cxqxc3i63gnhpmh.wpengine.netdna-cdn.com/wp-content/uploads/lz3-construction.jpg

5. Ажурный костяк

https://i.pinimg.com/originals/a9/e6/ef/a9e6ef64a866c459063281ca041e8ac8.jpg

6. Ангары и мастерские

https://farm2.staticflickr.com/1872/30512684388_19b49e3700_o.jpg

7. Рисунок Эммы

https://www.alamy.de/stockfoto-kupferstich-mit-der-darstellung-der-zeppelin-luftschiff-am-bodensee-nach-der-deutschen-ferdinand-graf-von-zeppelin-1838-1917-ein-deutscher-general-und-spateren-flugzeughersteller-benannt-vom-20-jahrhundert-162596792.html

Глава 5:

1. LZ 3 выводят из ангара

https://app.tt.se/bildobjekt/image/sdlgUP8EgHetus

2. «Тройка» впервые поднимается в воздух

https://www.gutenberg.org/files/32570/32570-h/images/plate02a.jpg

3. Летит!

https://upload.wikimedia.org/wikipedia/commons/1/11/Zeppelin_III_in_flight.jpg

4. Майна помалу!

https://picryl.com/media/blimp-zeppelin-no-3-on-ground-spectators

5. Финиш LZ 3

https://www.flickr.com/photos/15693951@N00/3540014234/in/photostream/

6. «Тройка» возвращается в ангар

https://pbs.twimg.com/media/DLryxNSXUAEeezv?format=jpg&name=large

7. Теодор Кобер, друг графа и первый капитан его дирижабля

https://alchetron.com/cdn/theodor-kober-f1c18db6-02a8-4161-809c-7ce2bdad622-resize-750.jpg

8. Майор Ганс Гросс

https://commons.wikimedia.org/wiki/File:Hans_Gro%C3%9F.jpg

9. Телеграмма в «Берлинской биржевой газете», 10 октября 1906 года, № 474

http://zefys.staatsbibliothek-berlin.de/index.php?id=dfg-viewer&set%5Bimage%5D=1&set%5Bzoom%5D=default&set%5Bdebug%5D=0&set%5Bdouble%5D=0&set%5Bmets%5D=http%3A%2F%2Fcontent.staatsbibliothek-berlin.de%2Fzefys%2FSNP2436020X-19061010-0-0-0-0.xml

10. Заметка «Успешный взлёт Цеппелинов» в утреннем выпуске «Берлинской народной газеты», 10 октября 1906 года, № 474

http://zefys.staatsbibliothek-berlin.de/index.php?id=dfg-viewer&set%5Bimage%5D=2&set%5Bzoom%5D=default&set%5Bdebug%5D=0&set%5Bdouble%5D=0&set%5Bmets%5D=http%3A%2F%2Fcontent.staatsbibliothek-berlin.de%2Fzefys%2FSNP27971740-19061010-0-0-0-0.xml

11. Статья «Путешествие по воздушному пути позволило графу Фердинанду фон Цеппелину решить загадочную проблему», вышедшая в американском «Регистре Сандаски» 4 декабря 1906 года

https://newspaperarchive.com/sandusky-daily-register-dec-04-1906-p-6/

12. Джеронимо и его бойцы. Апачские войны, 1886 год

https://upload.wikimedia.org/wikipedia/commons/2/2d/Geronimo_and_his_warriors.jpg

13. Эберхард Мориц Адольф Альберт граф фон Цеппелин

https://upload.wikimedia.org/wikisource/de/2/25/Eberhard_Graf_von_Zeppelin.jpg

14. Его жена София

https://photos.geni.com/p13/d2/81/70/7c/5344483be1dbcd62/zac62sas_original.jpg

15. Реклама пишущей машины «Ремингтон № 7»

https://www.alamy.de/stockfoto-werbung-brogerte-schreibmaschinen-frau-mit-schreibmaschine-remington-typ-nr-7-werbung-einer-zeitung-deutschland-oktober-1896-29114113.html

16. Замковый мост в Фридрихсхафене

https://oldthing.de/AK-Friedrichshafen-Uferpartie-am-Schloss-0038836912

17. Бывший бенедиктинский монастырь Хофен

https://oldthing.de/Ak-Friedrichshafen-am-Bodensee-Koenigliches-Schloss-Ruderpartie-0038983339

18. Кинематографическая съемка Людвига Дюрра

https://noodlemagazine.com/watch/-111638195_456240091

Глава 6:

1. Подарок Лотты

https://newcoin.ru/wa-data/public/shop/products/87/92/19287/images/62694/62694.970.jpg

2. Профессор, метеоролог Хуго Хергезель (справа)

https://blog.zeppelin-museum.de/wp-content/uploads/2018/08/Graf-Zeppelin-und-der-Meteorologe-Hugo-Hergesell-c-Archiv-der-Luftschiffbau-Zeppelin-GmbH.jpg

3. Кабинет Цеппелина в отеле

https://www.alamy.de/stockfoto-graf-zeppeline-studie-56801749.html

4. Иоганн Георг Хакер, моряк, геодезист, капитан дирижаблей фон Цеппелина

https://blog.zeppelin-museum.de/wp-content/uploads/2020/08/LZF-176-0006-643x1024.jpg

5. Хелла (Хелена Амалия) фон Цеппелин с отцом, 26 сентября 1907 года

http://www.zeppelinhistory.com/images/zeppelinhistory/picture-of-zeppelin-lz-3-graf-zeppelin.jpg

6. Заметка о рекордном восьмичасовом полёте LZ 3, «Берлинская фондовая биржа» № 461, 2 октября 1907 года

https://dfg-viewer.de/show/?set%5Bmets%5D=https://content.staatsbibliothek-berlin.de/zefys/SNP2436020X-19071002-0-0-0-0.xml

Глава 7:

1. Старое кладбище Фридрихсхафена

http://www.kriegsopfer.org/Denkmale/Baden_Wuerttemberg/Bodenseekreis/Friedrichshafen/Alter_Friedhof/Friedrichshafen_Alter-Friedhof_09.jpg

2. Примерно такую фотографию вложила Эмма в письмо домой, Германия, 1907 год

https://b.itemimg.com/i/171276534.0.jpg?1

3. Корабль «Гна»

http://seawarpeace.ru/deutsch/flug/images/02_gna/Drachenboot_Gna_Friedrichshafen_1.jpg

4. Схема «Гны»

https://upload.wikimedia.org/wikipedia/commons/thumb/a/a3/Drachenboot_Gna.jpg/2560px-Drachenboot_Gna.jpg

5. «Гна» за работой

http://econterms.net/aero/images/1908-Gna-kite-boat.png

6. Модель «Гны».

https://digitalesammlung.zeppelin-museum.de/images/images/ZM%202002-061%20Bild1.jpg

7. «Драконова» станция в 1908 году

http://econterms.net/aero/images/1908-Friedrichshafen-kite-station.png

8. Её открытие

https://kultur-online.net/sites/default/files/34027-3402702.jpg

9. Drachenstation und Drachenboot

https://www.schwaebische.de/cms_media/module_img/973/486621_1_tablet_386621_1_org_386621_1_org_B82611276Z.1_20110708144510_000_G49I5NOS.2_0.jpg

10. Фотоаппарат Эккенера «Kodak № 4, model E»

https://www.flickr.com/photos/90900361@N08/8413310182/in/pool-camerawiki

11. Ажурный костяк «четвёрки» в ангаре

https://blog.zeppelin-museum.de/wp-content/uploads/2018/08/LZ-4-im-Bau-c-Archiv-der-Luftschiffbau-Zeppelin-GmbH.jpg

12. На простор речной волны выплывают расписные Стеньки Разина челны

https://www.alamy.com/zeppelin-rigid-airship-at-friedrichshafen-on-lake-constance-in-southern-germany-most-likely-lz-4-circa-1908-image414365509.html

13. Эмма где-то тут, в толпе

http://blog.zeppelin-museum.de/2018/08/03/vor-110-jahren-lz-4-das-schicksalsschiff-teil-2/

14. Профессор, майор, конструктор жёстких дирижаблей собственного имени – Август фон Парсеваль

https://www.gettyimages.ie/detail/news-photo/parseval-august-von-05-02-1861-airship-designer-germany-news-photo/545680611

15. Эмиль Сандт, немецкий Жюль Верн

https://upload.wikimedia.org/wikipedia/de/3/39/SANDT_Emil_%281864%E2%80%931938%29_um_1920.jpg

https://www.zvab.com/servlet/BookDetailsPL?bi=30799010476&searchurl=an%3Demil%2Bsandt%26sortby%3D20%26tn%3Dcavete%2Beine%2Bgeschichte%2Bueber&cm_sp=snippet-_-srp1-_-title5#&gid=1&pid=1

16. Карта 12-часового полёта над Швейцарией 1 июля 1908 года

http://blog.zeppelin-museum.de/wp-content/uploads/2018/08/Route-der-Schweizfahrt-vom-1.-Juli-1908-aus-Lutz-Tittel-Die-Fahrten-des-LZ-4.jpg

17. Часовенный мост и водонапорная башня в Люцерне, Швейцария, 1903 г.

https://ba.e-pics.ethz.ch/catalog/ETHBIB.Bildarchiv/r/89892/viewmode=infoview

18. Счастливый Цеппелин белеет усами, фрачной рубашкой и капитанской фуражкой в гондоле «четвёрки»

http://blog.zeppelin-museum.de/wp-content/uploads/2018/08/K%C3%B6nig-von-W%C3%BCrttemberg-in-der-Gondel-des-LZ-4-c-Archiv-der-Luftschiffbau-Zeppelin-GmbH.jpg

19. Карта 24-часового полёта LZ 4 по маршруту Манцель – Эхтердинген

http://blog.zeppelin-museum.de/wp-content/uploads/2018/08/Route-der-24-Stundenfahrt-vom-4.-und-5.-August-1908-aus-Lutz-Tittel-Die-Fahrten-des-LZ-4-2.jpg

20. По небу как по рельсам

http://blog.zeppelin-museum.de/wp-content/uploads/2018/08/Luftschiffschatten-von-LZ-4-%C3%BCber-Eisenbahn-w%C3%A4hrend-der-Schweizfahrt-c-Archiv-der-Luftschiffbau-Zeppelin-GmbH.jpg

21. Телеграмма Цеппелина его дочери Хелле, датированная 5 августа 1908 года

http://blog.zeppelin-museum.de/wp-content/uploads/2018/08/Telegramm-des-Grafen-Zeppelin-an-seine-Tochter-Hella-vom-5.-August-1908-aus-Lutz-Tittel-Die-Fahrten-des-LZ-4.jpg

22. Остов «четвёрки»

http://blog.zeppelin-museum.de/wp-content/uploads/2018/08/LZ-4-in-Tr%C3%BCmmern-c-Archiv-der-Luftschiffbau-Zeppelin-GmbH.jpg

23. Набежали поглазеть

http://blog.zeppelin-museum.de/wp-content/uploads/2018/08/Das-ausgebrannte-Gerippe-von-LZ-4-bei-Echterdingen-c-Archiv-der-Luftschiffbau-Zeppelin-GmbH.jpg

24. Первое приземление графа Цеппелина в Потсдамском порту на дирижабле LZ10 «Швабия»

https://www.pnn.de/images/heprodimagesfotos93120181027luftschiff_1097_1_20181026111720993-jpg/23236540/2-format1008.jpg

Глава 8:

1. «Мировое зеркало» № 65, 13 августа 1908 года

https://dfg-viewer.de/show/?set%5Bmets%5D=https://content.staatsbibliothek-berlin.de/zefys/SNP27646518-19080813-0-0-0-0.xml

2. Пример ежедневной публикации о пожертвованиях

https://dfg-viewer.de/show?tx_dlf%5Bdouble%5D=0&tx_dlf%5Bid%5D=https%3A%2F%2Fcontent.staatsbibliothek-berlin.de%2Fzefys%2FSNP28028685-19080809-1-0-0-0.xml&tx_dlf%5Bpage%5D=2&cHash=ff01849352b322997d52e2b72582241b

3. Телеграммы из Германии публиковали все газеты мира

https://anno.onb.ac.at/cgi-content/anno?aid=wrb&datum=19080812&seite=1&zoom=33

4. Рассчитывайте на будущее дирижаблей: оригинальная звукозапись графа Цеппелина

https://www.swr.de/swr2/wissen/archivradio/graf-zeppelin-ueber-die-zukunft-der-luftschiffe-100.html

5. Синюга

https://www.pergament-trommelfell.de/kalb-hell/goldschlaegerhaut/

6. Производство кожистой ткани из синюги

https://www.hi.uni-stuttgart.de/gnt/ausstellungen/zeppelin/bilder/4.1/164-0020_k.jpg

7. Кайзер Вильгельм II и граф Цеппелин

https://www.ansichtskartenversand.com/bilder/akgeschichten/323.jpg

8. Орден Чёрного Орла

https://de.wikipedia.org/wiki/Schwarzer_Adlerorden#/media/Datei:Black_Eagle_Order_star.jpg

9. Крест Чёрного Орла

https://mkoegl.de/media/image/36/6e/46/20200807_114245_600x600.jpg

10. Вильгельм II, последний германский император и король Пруссии

https://upload.wikimedia.org/wikipedia/commons/6/6e/Kaiser_Wilhelm_II_of_Germany_-_1902.jpg

11. Новая строительная верфь в Вагерсхаузене

https://www.alamy.com/stock-photo-zeppelin-aircraft-works-nthe-zeppelin-aircraft-company-in-friedrichshafen-95532834.html

12. ILA, первая международная выставка дирижаблей

http://blog.zeppelin-museum.de/wp-content/uploads/2019/07/LZF-005-0073-1024x645@2x.jpg

13. То ли плакат, то ли открытка с ILA

http://blog.zeppelin-museum.de/wp-content/uploads/2019/07/LZF-005-0044-698x1024.jpg

14. Фонтан Цеппелина напротив старой ратуши

https://www.ansichtskartenversand.com/shop/ak/85/8547877/AK-Friedrichshafen-a-B-Rathaus-und-Zeppelinbrunnen.jpg

15. Фонтан Цеппелина, крупный план

https://i.ebayimg.com/images/g/loMAAOSw4DJYfuIE/s-l1600.jpg

Глава 9:

1. Повседневная причёска Эммы в 1909-1910 годах

https://i.pinimg.com/736x/4b/00/d7/4b00d745e39432a3164dc8bca2877dc2–edwardian-hairstyles-vintage-hairstyles.jpg

2. Изысканный наряд Эммы на дне рождения Хуго Эккенера

https://www.alamy.com/stock-photo-womens-fashion-1909-94191955.html

3. Туфельки

https://www.alamy.com/early-1900s-fashion-close-up-of-a-single-shoe-ca-1909-1914-image333011666.html

4. Флакон «Apres l'Ondee» от Guerlain

https://www.laparfumerie.org/parfumedia/article/50769-apres-l%E2%80%99ondee-1906-guerlain/

5. Йоханна и Хуго Эккенеры на своей вилле в Фридрихсхафене

https://www.suedkurier.de/region/bodenseekreis/friedrichshafen/Vom-Superstar-in-die-Vergessenheit-Zeppelin-Museum-zeigt-Ausstellung-ueber-Hugo-Eckener;art372474,9807473

6. Кнут Эккенер

https://www.summitmemory.org/digital/collection/fulton/id/175/

7. Лотте Эккенер

http://t1.gstatic.com/licensed-image?q=tbn:ANd9GcQvYaC67-UHij1AARJlZ9ejXV0HUp4VXGQIRVNmP4axEbbTbHXYkxemCrF39g_6

8. Открытка-благодарность за букет

https://www.icollector.com/Graf-Ferdinand-von-Zeppelin_i9873376

9. Рейс LZ 6 (Z III) над Тюбингеном 22 сентября 1909 года

https://commons.wikimedia.org/wiki/Category:LZ_3?uselang=de#/media/File:Zeppelin_III._Erste_Durchfahrt_%C3%BCber_T%C3%BCbingen_(AK_Gebr._Metz_1909_TPk170a).jpg

10. Акция «DELAG»

https://de.wikipedia.org/wiki/Datei:Delag-aktie.jpg

11. Альберт Баллин

https://upload.wikimedia.org/wikipedia/ru/thumb/c/c7/Albert_Ballin.jpg/274px-Albert_Ballin.jpg

12. Зуб кашалота

https://media.istockphoto.com/photos/cachalot-tooth-picture-id121227811?k=20&m=121227811&s=612x612&w=0&h=feBjtD3mo50azO3nKttpefNyesxwJGpUHhwnx07ybLA=

13. Костяная заколка

https://www.pinterest.ru/pin/539657967819562213/

14. Каминные часы семьи Яблонски

http://vm1.culture.ru/kulikovo_pole_muzey_kupecheskogo_byta/catalog/small/0000800186/

15. Граф Карл-Альфред Мария фон Зоден-Фраунхофен

http://together.freevar.com/News/2010/April/GE/1.jpg

16. Анри Фабр на своём гидросамолёте

https://www.fai.org/sites/default/files/styles/article_detail_xxlarge/public/fabre_01_1000.jpg?itok=mvM1Vd7K

17. Почти парад дирижаблей

https://commons.wikimedia.org/wiki/File:Bundesarchiv_Bild_136-B0435,_Kaiser_Wilhelm_II._und_Erzherzog_Franz_Ferdinand.jpg

18. Дирижабль Парсеваля P II

https://ru.m.wikipedia.org/wiki/%D0%A4%D0%B0%D0%B9%D0%BB:Parseval_PL3_PII.ILA_1909.jpg

19. Дирижабль Гросса M I

https://ru.wikipedia.org/wiki/%D0%A4%D0%B0%D0%B9%D0%BB:1908_Gross-Basenach_M.I.jpg

20. Катастрофа LZ 5 возле Вайльбурга-на-Лане

https://commons.wikimedia.org/wiki/Category:LZ_5?uselang=de#/media/File:Bundesarchiv_Bild_146-1978-101-14,_Zeppelin_Katastrophe_in_Weilburg.jpg

21. Капитан фон Йена

https://idurx.de/web/weilburg-lahn/zeppelin/z2_2.htm

22. LZ 7 «Германия»

https://commons.wikimedia.org/wiki/File:German_dirigible_LCCN2014689063.jpg

23. Пассажирский салон «Германии»

https://i.ebayimg.com/images/g/pv4AAOSwIDthfW9x/s-l1600.jpg

24. Лорд-мэр Дюссельдорфа Вильгельм Маркс приветствует графа Цеппелина на первом рейсе «Германии»

https://commons.wikimedia.org/wiki/File:Oberb%C3%BCrgermeister_Marx_D%C3%BCsseldorf_begr%C3%BC%C3%9Ft_den_Grafen_Zeppelin_nach_dessen_Landung_mit_dem_Luftschiff_%22Deutschland%22_in_D%C3%BCsseldorf.jpg

25. Заметка о крушении над Тевтобургским лесом. «Берлинская утренняя почта» № 176, 30 июня 1910 года

© dfg-viewer.de

https://dfg-viewer.de/show/?set%5Bmets%5D=https://content.staatsbibliothek-berlin.de/zefys/SNP2719372X-19100630-0-0-0-0.xml

26. Открытки Камиля Лабурды

https://images.auex.de/img/6//157/03046Q000.JPG

https://d2xqn5t7wr4wg1.cloudfront.net/modules/auctions/18/pics/medium/cd87aa8f30953b7bf2c50c293a4d99c52e21928d.jpg

https://d2xqn5t7wr4wg1.cloudfront.net/modules/auctions/18/pics/medium/8f46c7952415ddb842795ed1f09aa752be9a6fda.jpg

27. Оскар Эрбслё и его дирижабль

https://de.wikipedia.org/wiki/Datei:Oskar_EBERSL%C3%96H.jpg

https://en.wikipedia.org/wiki/File:1910_Erbsloh_airship_jpl.jpg

28. Чарльз Стюарт Роллс

https://www.gettyimages.com/detail/news-photo/english-motor-car-manufacturer-and-aviator-charles-stewart-news-photo/3346865?adppopup=true

29. Арктическая экспедиция Цеппелина

https://de.wikipedia.org/wiki/Zeppelin-Studienexpedition_nach_Spitzbergen#/media/Datei:Zeppelin-Studienexpedition_nach_Spitzbergen_1910_(2).jpg

30. Фердинанд Глууд

https://zeppelin-luftschiff.com/images/stories/lz18_grafik/LZ18Crew/CrewL/L2%20SlundL.jpg

31. Клод Дорнье

http://uploads.edubilla.com/inventors/0c/ec/claudedornier1.png

32. Хитрый Дорнье

https://alchetron.com/cdn/claude-dornier-80489a72-2bb2-4d9f-ba93-1733e4d41c2-resize-750.jpeg

33. Феликс Пицкер

https://zeppelin-luftschiff.com/images/stories/lz18_grafik/LZ18Crew/CrewL/L2-Pietzker.jpg

Глава 10:

1. Первое приземление графа Цеппелина в Потсдамском порту

https://www.pnn.de/images/heprodimagesfotos93120181027luftschiff_1097_1_20181026111720993-jpg/23236540/2-format1008.jpg

2. Потсдамский порт с другого ракурса

https://www.potsdam-wiki.de/images/Luftschiffhafen%3B_1911.jpg

3. Новая сухопутная верфь графа Цеппелина в Фридрихсхафене

https://www.alamy.com/1913-the-sphere-zeppelin-at-friedrichshafen-image399295283.html

4. Вильгельм и Карл Майбахи

https://cdn.motor1.com/images/mgl/Kq9Kb/s3/wilhelm-und-karl-maybach.jpg

5. Жители Люневиля в шоке. 13 апреля 1913 года

https://www.alamy.com/le-zeppelin-lunville-3-avril-1913-zeppelin-iv-dirigable-usage-worldwide-image381763584.html

6. Обыск на дирижабле

https://www.alamy.com/english-title-french-soldiers-inspecting-zeppelin-abstractmedium-1-negative-glass-5-x-7-in-or-smaller-1913-library-of-congress-catalog-httpslccnlocgov2014692217-image-download-httpscdnlocgovservicepnpggbain1220012235vjpg-original-url-httpswwwlocgovpicturesitem2014692217-bain-news-service-publisher-image351972992.html

7. Событие в Люневиле

https://www.researchgate.net/figure/Luneville-incident-1913-C-Zeppelin-Museum-Friedrichshafen-GmbH_fig2_357192783

8. Кабина L1

https://www.alamy.com/stock-image-1913-the-sphere-zeppelin-l-1-during-trials-167010782.html

9. Несчастный L1

https://www.alamy.com/stock-photo-the-tragic-fate-of-zeppelin-german-airship-overwhelmed-by-the-hurricane-102118290.html

10. Падение Фаэтона, статуя

https://2.bp.blogspot.com/-Tgsaem45DtQ/W6b5JbP8SSI/AAAAAAACA0s/wSajl-8wDhQANb_JNxRAufrEN8ZwTLPcQCLcBGAs/s1600/Lefevre-Dominique-Fall-of-Phaeton-c1700-1711-marble-statue-Victoria-%2526-Albert-Museum.jpg

11. Феликс Пицкер с семьёй

https://media0.faz.net/ppmedia/aktuell/gesellschaft/1279350637/1.2619662/width610x580/der-konstrukteur-felix.jpg

12. Экипаж L2

https://zeppelin-luftschiff.com/images/stories/lz18_grafik/LZ18Crew/Besatzung.jpg

13. Приёмная комиссия

https://zeppelin-luftschiff.com/images/stories/lz18_grafik/LZ18Crew/Kommission.jpg

14. Ещё все живы…

https://www.faz.net/aktuell/gesellschaft/ungluecke/luftschiff-unglueck-vor-100-jahren-ein-traum-der-luefte-explodiert-12619255/in-brand-das-luftschiff-l-2-12619654.html

15. Поднимаются

https://www.sueddeutsche.de/image/sz.1.2134046/704x396?v=1520902373

16. Начал дымиться

https://www.faz.net/aktuell/gesellschaft/ungluecke/luftschiff-unglueck-vor-100-jahren-ein-traum-der-luefte-explodiert-12619255/in-brand-das-luftschiff-l-2-12619654.html

17. Бедные мальчики…

https://www.alamy.com/stock-photo-johannisthal-air-disaster-zeppelin-l-airship-is-destroyed-by-an-explosion-76391366.html

18. Дирижабль упал вертикально

https://www.faz.net/aktuell/gesellschaft/ungluecke/luftschiff-unglueck-vor-100-jahren-ein-traum-der-luefte-explodiert-12619255/in-brand-das-luftschiff-l-2-12619654.html

19. Место аварии

https://zeppelin-luftschiff.com/images/stories/lz18_grafik/LZ18Accid/LZ18_Unfallstelle.jpg

20. Месиво из алюминия и пепла

https://zeppelin-luftschiff.com/images/stories/lz18_grafik/LZ18Accid/LZ18_Wrack.jpg

21. Кабина L2

https://www.alamy.com/wreck-of-german-naval-zeppelin-l2-17-october-1913-at-johannisthal-south-east-berlin-it-caught-fire-and-crashed-while-undergoing-acceptance-trials-all-the-crew-died-image386901871.html

Глава 11:

1. Вильгельм Фридрих Кристиан Пицкер, профессор математики, отец Феликса

https://media.springernature.com/original/springer-static/image/chp%3A10.1007%2F978-3-319-99386-7_3/MediaObjects/470679_1_En_3_Fig1_HTML.gif

2. Евангелическая гарнизонная церковь на площади императора Фридриха в Берлине

https://www.akg-images.com/archive/Berlin–Kaiser-Friedrich-Platz–Neue-Garnisonkirche-2UMDHUNLQ6XA.html

3. Схема гарнизонной церкви

https://www.alamy.com/deutsch-evangelische-garnisonkirche-in-berlin-grundriss-1896-centralblatt-der-bauverwaltung-16-jahrgang-1896-nr-30-vom-25-juli-1896-s-328-unknown-author-image352493544.html

4. Похоронная процессия

https://static.thisdayinaviation.com/wp-content/uploads/tdia/2014/10/Screen-Shot-2014-10-16-at-20.32.58.png

5. Траурная процессия прибывает к кладбищу

https://zeppelin-luftschiff.com/wp-content/uploads/2018/06/LZ_18_Trauerzug_Garnisonsfr.jpg

6. Граф Цеппелин у могилы погибших

https://zeppelin-luftschiff.com/wp-content/uploads/2018/06/LZ18DW_Fu1.jpg

7. Братская могила на гарнизонном кладбище в Хафенхайде

https://commons.wikimedia.org/wiki/File:L2-Grab-Mutter_Erde_fec.jpg

8. Плита с братской могилы L2

https://commons.wikimedia.org/wiki/File:Inschrift_des_Gemeinschaftsgrabs_mit_Namen,_Friedhof_Columbiadamm.jpg

9. Больница района Бритц

https://oldthing.ch/de/Ak-Berlin-Neukoelln-Britz-Blick-auf-das-Krankenhaus-Strassenpartie-0030585610#gallery-1

10. Правый флигель больницы

https://www.akpool.de/ansichtskarten/27495177-ansichtskarte-postkarte-berlin-neukoelln-britz-krankenhaus#

11. Столовая для медицинского персонала в больнице Риксдорфа

https://commons.wikimedia.org/wiki/File:Rixdorfer_Krankenhaus_-_Schwestern-Speisesaal,_1911.jpg

12. Душевая и ванная комната там же

https://commons.wikimedia.org/wiki/File:Rixdorfer_Krankenhaus_-_Badehaus_-_Douchenraum.jpg

13. Родина Остерманов – Зёрновиц (Косвиг)

https://www.alamy.com/srnewitz-view-of-srnewitz-image416147273.html

14. Теодор Лебер, профессор медицины, офтальмолог

https://de.wikipedia.org/wiki/Datei:Theodor_Leber_(HeidICON_28700)_(cropped).jpg

Глава 12:

1. Потсдамская площадь, 1913 год

https://commons.wikimedia.org/wiki/File:Berlin,_Tiergarten,_Berlin_-_Potsdamer_Platz_(2)_(Zeno_Ansichtskarten).jpg

2. Узкая шляпа, которую купила Эмма, только перо было поменьше

https://theartofdress.files.wordpress.com/2015/06/1913-3-habillee-j-dukes.png

3. Отель «Княжеский двор» («Der Fürstenhof») на той же площади, 1913 год

https://www.sampor.de/assets/images/alles-aus-papier/ansichtskarten/berlin/ak_fuerstenhof_hotel_berlin_01.jpg

4. Вацлав Нижинский и Тамара Карсавина показывают движения танго. Открытка 1913 года.

https://www.mediastorehouse.com/p/164/maurice-florence-walton-14122094.jpg.webp

5. План Потсдамской площади

https://1.bp.blogspot.com/-62dGbCeDQCQ/YS-fs2BG6zI/AAAAAAAAJM0/Wr63TJk9v2Qqfpw5ULHdO25TleqRL8ZFwCLcBGAsYHQ/w1200-h630-p-k-no-nu/Potsdamer%2BPlatz%2B1919%2Bwith%2Blabels.jpg

6. Гейдельберг (он же Хайдельберг), земля Баден-Вютемберг, около 1900 года

https://commons.wikimedia.org/wiki/File:Heidelberger_Schloss_(Karl_Lange)_1896.jpg

7. Прайс на криолитовые искусственные глаза производства Людвига Мюллера-Ури

https://docplayer.org/docs-images/110/194110585/images/73-2.jpg

8. Футляр спротезами

https://www.thueringen-lese.de/media/glassaugen_von_mueller-uri.jpg

9. Хирург Эрих Лексер, один из основателей пластической хирургии

https://ais.badische-zeitung.de/piece/07/b5/e9/00/129362176-h-720.jpg

10. Деревня Цеппелина

https://www.zeppelin-wohlfahrt.com/files/Content_Zeppelin-Wohlfahrt/PDFs/vbw-magazin_mit_Bildern.pdf

12. Деревенская улица, примерно 1917 год

http://elmarlkuhn.de/fileadmin/pix/img338_600_Zeppelin-Dorf_um_1917.jpg

13. Экскурсия по дому в деревне Цеппелина

https://youtu.be/8TymdYN-HFs

14. Пауль Ярай (Пол Джарай), немецкий изобретатель венгерского происхождения

https://commons.wikimedia.org/wiki/File:ETH-BIB-Konstrukteur_Paul_Jaray_mit_J-Rad-Hs_1144-0128-014.tif

15. Капитан Эрнст Леманн в детстве

https://2.bp.blogspot.com/_5uHfUqugf88/SsqLG6vWioI/AAAAAAAAA3s/iarI3A2AYSk/s400/BabyLehmann.jpg

16. Вечно смешливый. Примерно 1914 год.

https://3.bp.blogspot.com/_5uHfUqugf88/SsqS_ir4U8I/AAAAAAAAA4E/h8E71vuIEwQ/s1600/Lehmann+and+crew.jpg

17. LZ 17 «Саксония»

https://chemnitz-gestern-heute.de/wp-content/uploads/Luftschiff-Sachsen-LZ-17-w.jpg

18. Замок Шато-Гайар

http://www.historyeurope.net/wp-content/uploads/2015/12/Chateau-Gaillard_As_It_Looked.jpg

Глава 13:

1. Слониха Тете, германская мануфактура Steiff, 1908 год

https://www.catawiki.com/de/l/32866833-steiff-teddybar-und-elefant-teddybar-blau-1908-und-elefant-blau-1990-1999-deutschland

2. Захоронения германских солдат и офицеров в 1914 году на старом кладбище Гумбиненна (в настоящее время – город Гусев Калининградской области)

https://oldthing.de/AK-Gumbinnen-Helden-Friedhof-0039187594

3. Некрологи в германских газетах времён Великой войны.

https://archivewk1.hypotheses.org/files/2018/04/08061918-todesanzeige.png

4. «Цеппелин-Штаакен» (Zeppelin-Staaken R.VI), стратегический бомбардировщик, четырёхмоторный биплан.

https://flyingmachines.ru/Images7/Centennial/01%20Develop%20German/128-1.jpg

5. Барон Макс фон Гемминген-Гуттенберг, племянник графа Цеппелина

https://de.wikipedia.org/wiki/Datei:Max-ferd-ludw-v-gemmingen.jpg

6. Церковь Богоматери, Дрезден, 1915 год

https://www.alteansichtskarten.com/images/product_images/original_images/Dresden-Frauenirche-1915.jpg

7. Разрушенный «цеппелинами» Лондон, 1915 год

https://www.alamy.com/old-photograph-of-a-german-zeppelin-bombing-london-in-wwi-1915-image62031270.html

8. Одна из неразорвавшихся бомб

https://www.rte.ie/centuryireland/index.php/articles/zeppelins-bomb-britain

9. Петер Штрассер, капитан, руководитель дивизиона воздушных кораблей военно-морского флота Германской Империи

https://wiki.gcdn.co/images/thumb/b/b0/Fregattenkapitan_Peter_Strasser.jpg/376px-Fregattenkapitan_Peter_Strasser.jpg

10. Эмиль Хофф, авиационный лифтёр на военных дирижаблях

http://lh3.googleusercontent.com/-k3jKJD1S34s/Va_jMspDH7I/AAAAAAAAEUY/Qfzb3QdcKWI/s1600-h/Emil-Hoff-WWI-cropped4.jpg

11. Ганс фон Шиллер, мичман, пилот, командир многих дирижаблей, многократный рекордсмен по высоте и дальности полётов

http://lh3.googleusercontent.com/-7YRhyNEGba4/Va_iAsnI1oI/AAAAAAAAEOA/g4Xl_o298gI/s1600-h/Hans-von-Schiller-aboard-Graf-Zeppel%25255B1%25255D.jpg

12. Карл Арштейн, инженер, конструктор, доктор технических наук

https://www.summitmemory.org/digital/collection/fulton/id/170

13. Пример стенографирования скорописью по методике Франца Габельсберга

https://upload.wikimedia.org/wikipedia/commons/thumb/2/23/Wandrers_Nachtlied.jpg/320px-Wandrers_Nachtlied.jpg

14. Парк Ридле напротив верфи Цеппелина

https://commons.wikimedia.org/wiki/File:Felle_Friedrichshafen_Vogelschau.jpg

15. Памятная медаль, посвящённая бомбардировкам Лондона 17-18 августа 1915 года

https://www.numisbids.com/n.php?p=lot&sid=3979&lot=581

16. Разведывательная корзина Леманна и фон Геммингена

https://blog.zeppelin-museum.de/wp-content/uploads/2017/04/Teil-1-1024x728@2x.jpg

17. Стиральная доска для белья

https://c7.alamy.com/compde/2dm2a8f/waschbrett-ca-1905-2dm2a8f.jpg

18. Товарные карточки: масло, мясо, жиры и швейные принадлежности

https://www.dhm.de/fileadmin/medien/lemo/images/d2931312.jpg

19. Талоны на сахар, 1916 год

https://www.geschichtewiki.wien.gv.at/images/1/12/Ersterweltkrieg_zuckerkarte.jpg

20. Мелли Биз в 1911 году

https://media.gettyimages.com/photos/melli-beese-german-female-aviator-in-her-plane-with-a-fellow-during-picture-id501386899?s=2048x2048

21. Обломки армейского LZ 85 (серийный LZ 55) в Вардарских болотах

https://upload.wikimedia.org/wikipedia/commons/c/ca/Zeppelin_brought_down_on_the_marches_near_mouth_of_the_Varder_River_during_the_Salonika_Campaign.jpg

22. Февральская революция в России

https://cdnn1.img.sputnik-georgia.com/img/23497/91/234979119_0:0:3351:1894_600x0_80_0_0_4ee042700b249f29af3d48ae5e295e9e.jpg.webp

23. Выставка захваченных самолётов в марте 1917 года

https://www.alamy.com/stock-photo-exhibition-of-captured-aircraft-1917-poster-by-julius-gipkens-of-air-92647659.html

24. Две недели марта 1917 года передовицы германских газет занимали объёмные материалы о смерти национального героя

https://dfg-viewer.de/show/?set%5Bmets%5D=https://content.staatsbibliothek-berlin.de/zefys/SNP27646518-19170313-0-0-0-0.xml

https://dfg-viewer.de/show/?set%5Bmets%5D=https://content.staatsbibliothek-berlin.de/zefys/SNP30740459-19170309-0-0-0-0.xml

https://dfg-viewer.de/show/?set%5Bmets%5D=https://content.staatsbibliothek-berlin.de/zefys/SNP2719372X-19170309-0-0-0-0.xml

https://dfg-viewer.de/show?tx_dlf%5Bdouble%5D=0&tx_dlf%5Bid%5D=https%3A%2F%2Fcontent.staatsbibliothek-berlin.de%2Fzefys%2FSNP27112366-19170308-1-0-0-0.xml

25. Почётный караул у гроба графа Фердинанда фон Цеппелина

https://www.gettyimages.com/detail/news-photo/guard-of-honour-with-drawn-swords-round-the-coffin-of-count-news-photo/3304899

26. Похоронная процессия

https://www.gettyimages.com/detail/news-photo/the-funeral-of-count-ferdinand-von-zeppelin-the-german-army-news-photo/3278984

27. Похоронная процессия

https://www.gettyimages.com/detail/news-photo/funeral-of-count-ferdinand-von-zeppelin-german-airship-news-photo/3305396

28. Пражское кладбище Штутгарта

https://commons.wikimedia.org/wiki/File:Beerdigung_Graf_Zeppelin_am_12.03.1917_auf_dem_Pragfriedhof_in_Stuttgart.1.jpg

29. Документальная хроника похорон графа фон Цеппелина

https://youtu.be/TDj3v-AysHo

30. Король Вильгельм Вюртембергский на похоронах Цеппелина

https://www.ebay.de/itm/253183667800

31. Захоронение Фердинанда и Изабеллы фон Цеппелин

https://commons.wikimedia.org/wiki/File:Stuttgart_Pragfriedhof_Ferdinand_Graf_von_Zeppelin.JPG

32. Гиацинт сорта «Бисмарк»

https://most-beauty.ru/wp-content/uploads/2018/09/Bismark.jpg

33. Подарок Виктории Хубер

https://m.media-amazon.com/images/I/61YhRL0qKfL._AC_.jpg

34. Конфетница из дома Остерманов, фарфор, Мейсен, Германская империя, конец XIX века

hhttp://www.antiquitaeten-erfurt.de/fotos/00445_g1.jpg

35. План базы в Альхорне

http://blog.zeppelin-museum.de/wp-content/uploads/2018/01/Unbenannt-e1515156761293.jpg

36. Сметённые взрывом третий и четвёртый залы в Альхорне

http://blog.zeppelin-museum.de/wp-content/uploads/2018/01/Unbenannt2-e1515156845170.jpg

37. Офисные работницы времён «испанки», октябрь 1918 года

https://www.gettyimages.at/detail/nachrichtenfoto/women-wear-cloth-surgical-style-masks-to-protect-nachrichtenfoto/515181868?adppopup=true

Глава 14:

1. Британский дирижабль R34 после первого трансатлантического похода со 2 по 6 июля 1919 года

https://www.alamy.com/british-royal-naval-air-service-military-airship-r34-at-mineola-new-york-after-the-first-west-transatlantic-crossing-in-july-1919-image374909381.html

2. LZ 120 «Боденское озеро» в ангаре

http://2.bp.blogspot.com/_TS-xzb12aSg/S-HWUMaG41I/AAAAAAAAD60/W3aNBVikEB0/w1200-h630-p-k-no-nu/0+airships-italian-1.jpg

3. LZ 121 «Полярная звезда»

https://upload.wikimedia.org/wikipedia/commons/thumb/2/2e/LZ121_Nordstern.jpg/500px-LZ121_Nordstern.jpg

4. Ганс Курт Флемминг, капитан LZ 127 «Graf Zeppelin»

https://www.listal.com/viewimage/6120214

5. Соглашение между РСФСР и Германией об отправке на родину военнопленных и интернированных гражданских лиц обеих сторон, 19 апреля 1920 года

http://docs.historyrussia.org/ru/nodes/115569-soglashenie-mezhdu-rsfsr-i-germaniey-ob-otpravke-na-rodinu-voennoplennyh-i-internirovannyh-grazhdanskih-lits-obeih-storon-19-aprelya-1920-g#mode/grid/page/1/zoom/3

6. Обтекаемый автомобиль Пауля Ярая

https://tcct.com/news/2020/05/1921-paul-jaray-and-his-airships-on-four-wheels/

7. Варианты стрижки боб

https://ziegfeld-folly.tumblr.com/post/37463991059/from-the-battle-for-bobbed-hair-photoplay

9. Афиша немого фильма «Сумурун»

https://assets.cdn.moviepilot.de/files/c7b87dc59414d2a2fe76555298fd1b4bbb5b435951d88e70b6552fba3307/limit/480/737/Sumurun.jpg

10. Листья гинкго билоба

https://kidwelcome.ru/userfiles/files/ginkgo.jpg

Глава 15:

1. Чжэн Хэ возвращается из четвёртого западного похода

https://www.wykop.pl/cdn/c3201142/comment_eVosYNUQCIRSIe3JKDTc4yk8n1j0Yl3f.jpg

2. Ангары Goodyear-Zeppelin Corporation

https://twitter.com/GoodyearBlimp/status/1349737298405937155/photo/1

3. Zeppelin LZ 126 на верфи в Фридрихсхафене

https://www.alamy.de/stockfoto-zeppelin-lz-126-im-bau-friedrichshafen-deutschland-1924-1933-artist-unbekannt-28832783.html

4. Обменный курс бумажной марки к доллару

https://dfg-viewer.de/show?tx_dlf%5Bdouble%5D=0&tx_dlf%5Bid%5D=https%3A%2F%2Fcontent.staatsbibliothek-berlin.de%2Fzefys%2FSNP27112366-19231102-1-0-0-0.xml&tx_dlf%5Bpage%5D=5&cHash=ae07675e031a41dcb618daa95b1c644b

5. Реклама фильма «Малыш» Чарли Чаплина

https://dfg-viewer.de/show?tx_dlf%5Bdouble%5D=0&tx_dlf%5Bid%5D=https%3A%2F%2Fcontent.staatsbibliothek-berlin.de%2Fzefys%2FSNP2436020X-19231102-0-0-0-0.xml&tx_dlf%5Bpage%5D=4&cHash=9c5d0ed90a0a7bfaea85055b5d41587d

https://dfg-viewer.de/show?tx_dlf%5Bdouble%5D=0&tx_dlf%5Bid%5D=https%3A%2F%2Fcontent.staatsbibliothek-berlin.de%2Fzefys%2FSNP27112366-19231103-1-0-0-0.xml&tx_dlf%5Bpage%5D=6&cHash=87f7ff0d3d9b2dd2a915db8e18474fdd

6. LZ 126 вылетает в Америку

https://www.navsource.org/archives/02/99/02990325.jpg

7. Покрытие LZ 126 бликует на солнце

https://www.alamy.de/stockfoto-deutsche-luftschiff-nthe-deutsche-zr-3-in-schnupperflug-95469031.html

8. «Сто двадцать шестой» в открытом море

https://www.alamy.com/stock-photo-zeppelin-zr-iii-on-the-way-to-america-1924-48345843.html

9. В пассажирском салоне

https://www.alamy.de/stockfoto-fahrgastraum-der-zeppelin-lz-126-c-1924-1933-artist-unbekannt-28832786.html

10. Над Нью-Йорком, 15 октября 1924 года

https://www.alamy.de/stockfoto-zeppelin-lz-126-uber-new-york-1924-48346475.html

11. Приземляется в Лейкхёрсте

https://commons.wikimedia.org/wiki/File:LZ126_arriving_at_Lakehurst,_NJ.jpg

12. Немецкий экипаж LZ 126

https://3iz4pu1r2cxqxc3i63gnhpmh-wpengine.netdna-ssl.com/wp-content/uploads/los-ang-german-crew113a-web-WM.jpg

Кое-что ещё

Рано утром «Фиона» зашла в холодный фронт, отчего её окутал плотный туман, оседавший капельками росы на стальных поручнях и тиковой палубе. Миль через десять молоко закончилось, и яхта вынырнула в такой яркий день, что Кен улыбнулся. Сегодня его вахта была до трёх часов, а он соскучился по солнцу за первые дни ночных дежурств. «Фи» шла длинными галсами курсом бейдевинд, перед поворотом Гейл слегка уваливал судно, чтобы увеличить скорость. На мостик поднялся Питер с термокружкой в руке.

– Чай, кэп.

– Ага, спасибо. Спят?

– Да, спят. София вроде бы оклемалась. Можно сегодня порыбачить и искупаться, – помощник кивнул на истошно голубое небо, – погода хорошая.

– Давай. Подготовишь снаряжение?

– Конечно. От Мэри пришло письмо с новыми заказами на лето. В принтере распечатка, глянь потом.

– Да, посмотрю. Надо сегодня проветрить каюты и убраться, раз ляжем в дрейф.

– Не вопрос, кэп. Пойду готовить завтрак.

– Давай, Пит.

Через час, застёгивая на ходу флисовую куртку, вышел Рэй. Он приучил себя вставать рано, иногда и затемно, а вот София была типичной совой – легко бодрствовала до рассвета, но после того, как солнце вставало, ей словно кнопкой меняли режим: она начинала бурчать, раздражаться по пустякам и смириться с новым днём могла только во сне, который длился до полудня.

Кеннет поздоровался с пассажиром, вежливо поинтересовался о самочувствии.

– Спасибо, я нормально, Со получше, лекарства помогли. Единственная просьба, Кен. Мне не хватает движения, всё-таки на яхте не очень побегаешь. Давайте в Нумеа купим беговую дорожку и установим её во втором люксе? Расходы я оплачу.

– Не вижу сложностей, мистер Туртелл. На «Фионе» установлена спутниковая точка доступа вай-фай, можете выбрать и забронировать нужное оборудование, а мы с Питом заберём.

– Отлично, спасибо… Забавно, люди думают, что хранят свои данные в облаке, а в действительности они в океане, – Рэй обвёл рукой океанскую гладь. Кеннет вопросительно поднял бровь.

– Кабели в океане. На дне. Какие планы на день?

– Под нами сейчас хребет Лорд-Хау, и мы прошли тропик Козерога. Хотели вам предложить устроить небольшой праздник Нептуна: рыбалка, подводное плавание, то-сё. Сами понимаете, морские традиции, – Кен засмеялся.

– Звучит неплохо, давайте. Ладно, воспользуюсь временем, пока Со спит, поищу дорожку.

– Возьмите у Пита рулетку, чтобы измерить свободное место. Он поможет, – капитан пальцами показал, как мерит невидимую комнату. – После завтрака встанем на стоянку, начнём готовить снаряжение.

Туртелл кивнул и пошёл вниз.

Часам к девяти Рэй определился со спортивным оборудованием: за сто тысяч тихоокеанских франков заказал электрическую беговую дорожку с цифровым управлением и динамиками. Он не знал, в какую пристань зайдёт «Фиона», поэтому доставку до судна заказывать пока не стал. Но мышцы радостно гудели в предвкушении, хоть и почти неделю не получали привычной нагрузки. Проверил рабочую почту: там лежало около двух сотен писем. Рэй пробежал взглядом по заголовкам, открыл несколько – нет, ничего критического. Черкнул короткие ответы.

С камбуза донесся аромат свежей выпечки, кажется, Пит достал из духовки печенья анзак, у Рэя мама их часто пекла. Готовил он отлично, в любом ресторане Отене оторвали бы с руками. Рэй не до конца понимал, почему помощник капитана сейчас здесь, а не в ресторане Дэна Арнольда, например. Что ж, в каждой избушке свои погремушки. Он захлопнул ноутбук и пошёл в свою каюту проверить, не проснулась ли София.

Невеста в трикотажной пижаме с пингвинами спала на боку, протянув между ногами одеяло и зажав в руке его кусочек. Рейнальд замечал, что без этого уголка она спит хуже и, бывало, стонет во сне. Туртелл прижимал в такие ночи девушку к себе, чтобы она чувствовала, что спина прикрыта и у неё есть защита. Однажды на его ремарку за завтраком, что Со спит неспокойно, она заершилась:

– Просто плохой сон, отстань.

Он больше и не лез.

Рэй тихонько отодвинул девушке локоны со лба, коснулся лица губами. Со не проснулась, только судорожно подтянула к груди коленки во сне, отчего шорты туго обтянули крутой зад. Он ещё немного постоял над девушкой, любуясь, и пошёл на завтрак. Уже когда доедали, в тамбуре зашлёпали босые ноги и на палубу поднялась София: в драных голубых джинсах с подворотами и жёлтой футболке с одним оголённым плечом. По оливковой коже разбросало едва заметные веснушки, но Рэй знал о каждом пятнышке на любимом теле.

– Привет! Пит, можно мне чего-нибудь на зуб?

Помощник кивнул и через пару минут поднялся из камбуза с подносом, на котором стоял кофе, сок, фруктовый салат и большая тарелка с яйцами Бенедикт. Со потёрла в ожидании ладони друг о друга:

– Я такая голодная! Но, кажись, оклемалась.

– Мы хотим сегодня сделать день отдыха для вас, – Кен сложил приборы на пустую тарелку.

– О, конечно, – Со мельком глянула на жениха, – милый, чем будешь заниматься?

– Вообще мы с Питом решили понырять, здесь есть всё для подводной охоты.

Со сморщила нос:

– Фу, какие вы хищные.

Питер вступился за гостя:

– Не волнуйтесь, мисс Со, всё что поймаем, пойдёт на стол. Так что можно сказать, что мы добываем пропитание, а не убиваем просто так.

– Ну дадно, – неинтеллигентно ответила девушка с набитым ртом. – Офень фкусно, Пит, – проглотила, – какого чёрта вы здесь забыли? Могли бы кормить толстосумов на берегу.

Пит засмеялся.

– Так именно этим я и занимаюсь. Извините, мистер Туртелл!

Вся компания захохотала.

– Вам достать матрас, София, или гидрокостюм? – Кен настойчиво вернулся к рабочему вопросу.

– Ни то, ни другое. Я позагораю на палубе.

Капитан добродушным голосом, в котором только Пит мог услышать нотки раздражения, ответил:

– Понимаете, это традиции. День Нептуна отмечают, когда проходят южный тропик. Обязательно нужно искупаться.

Со легкомысленно двинула плечом будущего мужа:

– Ну вот он искупается за меня. Я не полезу в воду.

– Почему? Здесь безопасно. Вода тёплая. Мы опустим специальную сетку и, если хотите, прикрепим к вам страховку.

– Какое счастье – плавать на поводке. Кен, вы извините, но я в море не полезу.

Теперь уже начала кипятиться Со, и Рэй примирительно бросил:

– Бросьте, Кен, мы же сухопутные.

– Вы на моём корабле! Это традиция. Примета, если хотите! Окунитесь разок, и всё!

Со резко поднялась из-за стола:

– Я. Не буду. Купаться.

Прошла на нос и села в шезлонг.

К обеду на корме мужчины развернули оборудование. Гейл спустил паруса, настроил автопилот, и яхта легла в дрейф. Пока капитан с гостем разбирали сумки и ласты, фонари и глубиномеры, сетки и маски, куканы и баллоны, Питер ходил по свободным каютам и открывал иллюминаторы, чтобы проветрить помещения – никакой корабль избыточной влаги не любит. Выходя из бокового люкса, он не заметил низенькую фигурку Со, шагнувшую из своей каюты слева, и со всего размаху с поворота прижал девушку к стене тамбура.

– Ох! – воскликнули оба от неожиданности.

– Простите, София, – залопотал Пит, осторожно потрогав пассажирку руками и убедившись, что ничего не повредил. Та доставала ему едва до середины груди.

– Ну вы и кабан, конечно, – ухмыльнулась та, – ладно, я привыкла, что меня часто не замечают. Надо нашить светоотражатели прямо на лоб.

Отене отступил назад в боковой люкс, пропуская девушку вперёд по коридору. Только сейчас он заметил, что та переоделась – чёрный слитный купальник оттенял её матовую кожу, парео из светлого серо-зелёного льна закрывало широкие бёдра, в руках была широкополая шляпа такого же цвета.

– Вы великолепно выглядите. Только слепой кабан вроде меня мог вас не заметить. Простите ещё раз.

– И подлиза к тому ж! – Со шутливо стукнула его шляпой по груди и пошла к лесенке.

Питер остался в люксе слушать гулкие удары собственного сердца…

Минут через сорок Рэй помог помощнику застегнуть молнию на гидрокостюме. У Питера он был короткий, с открытыми руками и ногами, на плечах с ярко-голубыми проставками. У Туртелла гидрокостюм был полностью закрытый, с бордовой широкой полосой по левой стороне: от подмышки до щиколотки. Они надели маски, вставили загубники в рот, Пит ещё раз осмотрел снаряжение, дождался от пассажира пальца вверх. Со сидела на ступеньках мостика и смотрела, как они собираются. Рэй нелепо, как пингвин, развернулся к ней, помахал руками и спиной упал в воду. За ним таким же макаром нырнул и Питер. Со посмотрела, как бурлят пузыри, как в спокойном море опускаются вниз две большие тёмные фигуры – Питера было лучше видно из-за голубых проставок на костюме, а Рэй как будто растворялся. Спустилась к самому трапу, помахала рукой будущему мужу, хотя тот и не мог видеть этого жеста, поднялась обратно на палубу и прошла мимо сидящего у штурвала капитана к террасе для загара.

Вытянув загорелые ноги, Кеннет сидел на диванчике и читал книгу. София заметила, что фолиант был явно старинный, в простом, но искусном окладе. Кажется, по углам были сложены какие-то фигурки, но что именно – разглядеть не удалось. Выделанная кожа казалась на вид мягкой и была редкого даже для старинных книг цвета – тёмно-синего, того самого, каким бывает небо после заката, когда ночь ещё не наступила, но вот-вот. Замочков София не увидела, возможно, они прятались в крупных ладонях Гейла. На обложке было название: что-то по-латински, слов не разобрать. Девушка решила пойти на примирение, села на мягком мате, заломила козырёк у шляпы назад и спросила:

– Что читаете? Видно, что книга древняя.

Капитан равнодушным взглядом скользнул по прелестям мисс Марино:

– Любите читать?

– Странный вопрос. Кто ж не любит?

– Куча народу не любит. Интернет заменил все зрелища сразу. Это «Хроники всего мира», от отца досталась.

– И о чём?

Кен заложил палец вместо закладки, сложил фолиант и посмотрел на Софию:

– Как и следует из названия – обо всём, что происходило в мире. Она постоянно со мной на яхте. Не надоедает. Всегда какие-то новые истории, хотя, казалось бы, читана сотни раз. Так бывает с энциклопедиями и словарями.

– Вы и словари читаете?

– Я, мисс Марино, всё читаю. От карт морских и небесных до этикеток на трусах.

– Бросьте дуться! Вы человек современный, а в какие-то приметы верите.

– Вы не понимаете океан, мисс Марино, …

– Ой, хватит мисскать! Как маленький!

– Хорошо, пусть София. Вы не понимаете его. Он живой. И он гораздо сильнее нас. Эта сила может обидеться. Наказать. Помочь. Накормить. Спасти или убить. Ему всё равно, кто вы, какие у вас заслуги, сколько языков вы знаете и сколько детей у вас на берегу. Вы для него лишь игрушка. Но игрушки бывают любимые и те, что пылятся в углу. Пока мы с «Фионой» на плаву – означает, что мы до сих пор в табели любимых игрушек.

Девушка изо всех сил старалась стереть скепсис с лица.

– М-м-м, ясно, – протянула она. – Ну ладно, не буду мешать.

И улеглась обратно на коврик для загара. Двинутый, подумала она под шляпой.

Внизу было хорошо. Солнце прорезало толщу Кораллового моря, вода вокруг была аквамаринового цвета, такой плотной, словно жидкий хлеб. Где-то наверху сбоку над ними колыхалась огромная тень яхты, справа и слева Рэя окружали полосатые бычеглазы и вездесущие рыбки-клоуны, метрах в двух белым пузом маячила черепаха логгерхед, внизу в сгустившейся синеве ползла ремнём рыба-сабля. Плывущий рядом Питер тронул Туртелла за руку – смотри влево! Вытянутая тёмная тень парила вдалеке от пловцов. Длинные плавники, острый нос и величавый хвостовой плавник – голубая акула. Некрупная, метр-полтора. Пиу-пиу, спросил Пит жестом. Палец вверх, ответил Рэй.

Она была грациозна, одно только фото в инстаграме вызовет ажиотаж. Туртелл вскинул арбалет, прицелился и нажал спусковой механизм. Гарпун за секунду преодолел десятки метров и дёрнулся, впившись рыбине рядом со спинным плавником. В облаке собственной крови акула метнулась вниз, забилась от боли, стала водить туда-сюда, но тут подоспел Пит и вогнал с размаху длинный зазубренный нож сверху вниз, точнёхонько в мозг чуть повыше глаз.

Со услышала всплески позади яхты и вскочила посмотреть. На мостик поднимался Рэй и за жабры тащил стройное серо-голубое тело с узкой окровавленной головой. Пит подсаживал тяжёлый улов снизу. Одной рукой он вытащил загубник:

– Надо быстрее выбираться, на кровь приплывут хищники.

Кеннет спустился на мостик по второй лесенке и выбросил акулу на палубу. Затем подал руку Питеру.

– Поднимайтесь шустрее.

София наклонилась над убиенной. Круглые чёрные акульи глаза недоумённо смотрели в небо.

– О господи, она же ребёнок совсем. Пит! Питер! Это же не взрослая рыба, да?

Помощник капитана поставил баллоны, снял ласты и прошлёпал по палубе к улову.

– Чуть больше года. Из плавников сделаю суп, из печени мусс. Да и мясо, в целом, сгодится, только в уксусе надо вымочить.

Девушка растерянно смотрела на мужчин, кажется, они даже не понимали несоизмеримости случившейся беды.

– Рэй… Рейнальд, – окликнула Со жениха, – а кто её? Ну, ты понимаешь.

Туртелл широко улыбнулся:

– Загарпунил я, а дырку в башке проделал Пит. Командная работа!

София пыталась подобрать слова, но что-то подступало и готовилось прорваться.

Что-то плохое.

– Рэй, сколько тут? Килограммов пятьдесят?

– Ага! Скажи, молодцы мы?!

– Молодцы… Рэй, она же молодая совсем. Её мама ждёт! – наконец прорвалось из Софии, и та зарыдала взахлеб, и стала хлестать со всей силы своего мужчину ладонями.

– В приметы вы тут все верите, да?! В Нептуна?! Убили подростка! Как вы могли! Другой рыбы в океане не было?! Жрите сами!

Она побежала к лесенке на нижнюю палубу, но поскользнулась на воде вперемешку с кровью и упала во весь рост на бок.

Все трое мужчин подбежали, Рэй поднял её на руки и, уворачиваясь от ударов, унёс в каюту.

– Офигенно порыбачили, – хмуро резюмировал Гейл.

Хроники всего мира | Время веры | Глава 3

Оглавление

Пролог

Глава 1. Не такая как все

Глава 2. На Берлин

Глава 3. Граф Фердинанд Адольф Генрих Август фон Цеппелин

Глава 4. Начало

Глава 5. Подъём

Глава 6. Время расцвета

Глава 7. Пике

Глава 8. По капле

Глава 9. Жар и холод

Глава 10. Сердце в огне

Глава 11. Крушение

Глава 12. Реконструкция

Глава 13. Обрыв

Глава 14. Второе дыхание

Глава 15. Ренессанс

Эпилог

Сноски

Благодарности

Источники и правообладатели фотоматериалов

Кое-что ещё