Лев Ильич [Татьяна Леонидовна Рязанова] (fb2) читать онлайн

Татьяна Рязанова Лев Ильич

Я посвящаю эту повесть тебе, милый А.Н.

***

«Ненавижу! Ненавижу! Ненавижу!» – она бежала по улице, не разбирая дороги. Она размазывала по лицу слёзы и рычала, как раненный зверь. Прохожие шарахались от неё в стороны, кто-то останавливался, оборачивался. Она никого не замечала. Ей казалось, что всё её тело сейчас разорвётся от боли. «Чёртов предатель! Предатель!» Не в силах бежать дальше, она рухнула на скамейку у какого-то подъезда, обхватила колени руками и завыла. Никогда в жизни она не чувствовала себя такой беспомощной и такой одинокой. «Всё из-за тебя. Ты самый подлый человек, самый подлый», – она скулила жалобно и беспомощно, и никак не могла остановиться, и не было конца этой боли.

Первое письмо Владимира.

Она была самой заметной девчонкой на факультете. Мальчишек на всех пяти курсах можно было по пальцам пересчитать: филология, русская словесность – не мужское занятие. И все, что были, были влюблены в неё. Она не была красивой: тонкие косички, веснушки, широкие скулы, маленький рост. Сама себя она точно не считала красавицей. Когда случалось проходить по пустому коридору университета, она задерживалась у больших зеркал и обиженно закусывала губу. Ей хотелось быть выше ростом и тоньше в талии, и иметь густые волосы, и длинные ресницы, и… Эх. Но что было, то было.

Мальчишки её обожали. Она была умной, с ней было интересно. Она была внимательной, и умела долго и заинтересованно слушать. Она была весёлой, с ней было легко шутить и смеяться. А ещё у ней было огромное доброе сердце, полное любви и сострадания. Она никогда не смеялась над неудачами, она умела поддерживать, она всегда находила нужные и правильные слова. Рядом с ней даже самые неприметные мальчишки мгновенно чувствовали себя супергероями из фильмов: выпрямляли спины, выпячивали грудь, поднимали вверх подбородок. Они даже становились выше ростом, честное слово! Она была из тех женщин, которым хочется накидывать на плечи свой пиджак и которых хочется носить на руках через лужи.

Сама она легко и с удовольствием влюблялась. Ещё бы! Ведь ей не приходилось искать рыцарей в этом мире, они были для неё повсюду. Она была первокурсницей, присутствие в муравейнике университета был для неё сплошным приключением. В последние дни – особенно. Она открыла для себя компьютерный класс в читальном зале университетской библиотеки. Компьютеры стояли в ряд вдоль окон и были отделены друг от друга невысокими перегородками. Она открывала пару вкладок с учебными материалами и, не читая, сворачивала. Они были нужны для конспирации: вдруг кто-то из преподавателей решит пройти за спинами работающих студентов? Заметив такое краем глаза, она бы мгновенно открыла нужную вкладку и сосредоточенно уставилась бы в экран. Она была очень внимательной и предусмотрительной, и страшно этим гордилась. Свернув скучные вкладки, они открывала другие – страницы сайтов знакомств, с которых на неё смотрели красивые как на подбор юноши.

Мир виртуальных знакомств манил её до дрожи. Она кусала губы, подбирая слова. Ладошки потели, и она вытирала их об коленки. Она смотрела в экран монитора, а потом – в большое окно, за которым горела солнечная осень, а потом – снова в экран. И сочиняла, сочиняла, сочиняла бесконечные письма. Сейчас даже сложно однозначно сказать, что привлекало её больше: незнакомые симпатичные юноши, которые, в большинстве своём ей отвечали, или сама возможность писать тексты, собирать слова в увлекательные истории. Что-что, а это она умела делать отлично и прекрасно знала, что в мире слов и текстов ей нет равных.

Обычно она вела переписку одновременно с несколькими собеседниками. И ничуть не удивилась, когда над папкой «Входящие» появилось очередное уведомление «Новое сообщение». Она открыла его машинально, также машинально начала читать, но уже через несколько слов остановилась…

«Здравствуй. Меня зовут Владимир. В моём городе сейчас осень. И очень жаль, что ты далеко. Я был бы рад погулять с тобой по парку, послушать, как шуршать под ногами листья. Мы могли бы поговорить с тобой о книгах. Какие книги ты любишь? Или о фильмах. Мне нравятся старые, советские, в них есть душа. А какие фильмы нравятся тебе? Мы могли бы вообще ни о чём не говорить, а просто гулять, шуршать листьями и пить кофе в больших бумажных стаканчиках. Знаешь, такие стаканчики, которые долго хранят тепло, но не обжигают…»

Она почувствовала, что плачет. Она действительно любила кофе и гулять. Но плакала она сейчас не от этого. Она вдруг почувствовала, как давно она ни с кем вот так легко и тепло не говорила, как давно ей ни с кем не было так радостно и так хорошо.

«Здравствуй Владимир. Да, было бы здорово сейчас погулять. А из какого ты города? Чем ты занимаешься? Я учусь на факультете филологии. Когда я закончу его, я буду журналистом. Но до этого ещё далеко. Если честно, я только поступила, я ещё на первом курсе…»

Дописав своё сообщение, она ещё долго сидела и смотрела в экран компьютера. Она ждала, когда над её сообщением появится уведомление «Прочитано», но оно так и не появилось. Ей пора было бежать на встречу с одним своим другом. У него сейчас шла пара в другом корпусе. Но он был не студент, а преподаватель. Забавный старик. Она в последний раз взглянула на монитор и с досадой закрыла вкладку с сайтом знакомств. В папке «Входящие» осталось три не прочитанных письма. Тогда она не знала, что их она так никогда и не прочитает.

Забавный старик.

Познакомились они за пару лет до её поступления на филологический факультет. Он работал на радио, снимал и монтировал фильмы, словом, был причастным к тому загадочному миру радио и телевидения, который манил её невероятно. Ему было шестьдесят с небольшим, она никогда не спрашивала, сколько точно. Этот возраст не укладывался в её голове, он вообще не существовал в её пространстве. В её мире была молодость, лёгкость, свобода, любовь. Она искренне верила, что такого возраста могут быть только динозавры, древние греческие учёные на картинах и, ну да, Лев Ильич Бакалейников, её преподаватель.

Её преподавателем он стал летом, когда она поступила на филологический факультет. Если честно, то и поступила-то она с его помощью. В тот год был очень больший конкурс на бюджетные места. А она могла учиться только на бюджетном, платное образование было её семье не по карману. К тому времени она уже два года работала внештатным журналистом в одной местной газете и даже принесла на творческий конкурс толстую папку со своими публикациями. Льва Ильича она в тот день встретила в коридоре: «Какие люди!» «Здравствуйте, Лев Ильич!» «Поступаешь?» «Пытаюсь,» – она робко пожала плечами, но глаза её горели такой страстью и вдохновением, что он сразу понял: эта девчонка не выбирает, где учиться и кем стать, она следует за своим сердцем. «Куда подаёшь документы?» «На филологию,» – она сказала это с такой гордостью, как будто только что объявила себя королевой. «Отлично! Будем чаще встречаться!» Тогда она и узнала, что он тоже преподаёт на этом факультете. А его в тот день не покидало ощущение, что он стал свидетелем настоящего чуда: так светилась эта юная девочка, и как это она раньше не замечал, что она так светится?..

Пока шли экзамены, они часто встречались в коридорах. Он даже успел прочитать её публикации из толстой папки и убедиться, что у девочки настоящий талант. Она писала легко, грамотно, ярко и так эмоционально, что, когда читаешь, казалось, её голос звучит в твоей голове. Да и сама она была такой простой, такой искренней, такой светлой, что даже ему, старику, рядом с ней начинало казаться, что он – юноша, студент, полный сил, увлечённый этой жизнью также, как и она. Рядом с ней он молодел. В прочем, не только с ней, он молодел рядом со всеми своими студентами. Наверное, по этой причине он и работал в университете, чтобы всегда быть в гуще всех событий, всегда общаться с этими бескомпромиссными, требовательными, жадными до знаний и чувств людьми, у которых вся жизнь была впереди. От них он зажигался. От них он заражался идеями и проектами. От них вдыхал эту молодость и уносил её с собой, в свой мрачный кабинет, в свои серые будни, в свою двухкомнатную квартирку в хрущёвке, в свою жизнь, где была жена и уже взрослые дети.

В тот день, когда она завалила один из экзаменов, они тоже встретились. Точнее, она его не завалила, а получила всего на один балл меньше, чем должна была получить. Но при том конкурсе на бюджетные места это была катастрофа. Она не проходила по конкурсу. Не проходила точно, категорически и окончательно. Её мечта выскальзывала из рук, и она ничего не могла с этим поделать. Она сидела в зале приёмной комиссии, когда он вошёл. Она, не моргая, смотрела на толстую папку со своими публикациями, совершенно бесполезную папку. Он подошёл к ней и сел рядом. «Что случилось?» Она ничего не могла ответить. Комок подступил к горлу и не давал даже дышать. Он смотрел на эту девочку, конопатое солнышко, всегда такую жизнерадостную и приветливую, и чувствовал досаду, горечь, обиду. И в тот момент в нём, конечно, проснулся герой. Помните, герои просыпались во всех мужчинах, которые её встречали? Он смотрел на неё, когда по её щеке скатилась крупная единственная слеза. И этого он уже не смог вынести. Он взял из её рук папку и сказал: «Подожди меня здесь».

Вот с того дня и началась их дружба. Она не видела, как с этой папкой шестидесятилетний старик бежал по коридору между корпусами. Не видела, как он прорывался к ректору университета, без очереди и без записи. Не видела, как горели его щёки, когда он положил ректору на стол эту папку: «Она пишет, понимаете? Она всю жизнь пишет! Она уже публикуется! Её читают. Эта девочка – талант, самородок. Если не ей учиться на нашем факультете, то кому?» Она не видела, как ректор взял список студентов, зачисленных на бюджетное отделение факультета филологии и русской словесности, и своей рукой переписал её из списка заочников в список очников. Не видела, как заключался между этими пожилыми мужчинами негласное немое соглашение, одними глазами: «Она действительно такая, как ты говоришь? Она будет учиться? Она достойна?» Не видела, как решительно и твёрдо смотрел Лев Ильич на ректора, и как много было в его глазах благодарности, когда ректор сказал: «Скажи ей, она зачислена».

Она даже не видела, как он вбежал обратно в зал приёмной комиссии. По её щекам текли слёзы, и она вообще не понимала, где находится и сколько уже тут сидит. Он вбежал, сел рядом на краешек стула, положил перед ней бесценную папку, повернул её к себе за плечи: «Послушай меня. Ты зачислена, ты будешь учиться». Она, наверное, не сразу поняла, что происходит, да и никто на её месте не понял бы. «Я всё решил. Я показал ректору твои публикации. Ты будешь учиться, слышишь?» Она во все глаза смотрела на этого странного, взъерошенного, счастливого, взволнованного старика, который держал её за плечи и повторял ей какие-то нереальные слова. «Буду? Бесплатно? Очно?» – наконец-то она начинала понимать ситуацию. А он всё пересказывал ей свой разговор с ректором снова и снова. А она продолжала плакать, но уже от радости и благодарности.

В этот момент она обожала этого забавного старика. Всё его лицо было в глубоких морщинах. По этим морщинам можно было понять, какой добрый он человек и как часто он улыбается. У него была густая рыжая борода. И очень густые рыжие брови. А под этими бровями горели большие глаза – живые, жаркие, такие неподходящие для этого сухого, морщинистого лица. Глазам было не больше двадцати, а лицо соответствовало тому возрасту, который никак не укладывался у неё в голове. 60 лет, подумать только, бывает же с людьми такое!

С того дня они дружили, конопатая девочка-первокурсница, весёлое солнышко, и Лев Ильич, преподаватель, доктор наук, заведующий кафедрой. На парах они не встречались: на первом курсе ещё не было его дисциплин. Но она часто забегала к нему в перерывах между занятиями: выпить кофе (она обожала кофе! все «взрослые» должны обожать кофе), поделиться новостями, нарисовать мелом крохотную ромашку на доске в его кабинете. Вместе с ней в его мрачный кабинет влетала юность: смех, шутки, сплетни, страсти. Он любовался её веснушками, ситцевыми платьишками, тонкими руками, взъерошенными волосами. Она была как неуклюжий воробышек. Но самое главное, чем он любовался, была её искренность: она была настоящей, и каждый свой день жила как единственный.

Второе и следующие письма Владимира.

«Здравствуй. Наверное, когда ты это прочитаешь, будет уже ночь. Мне не спится. Когда я получил сегодня твоё письмо, я вдруг почувствовал, как давно я ни с кем не говорил по душам. У меня был близкий друг, мы вместе учились в университете. Мы много времени проводили вместе, говорили обо всём, но потом он уехал. А у тебя есть близкие друзья? Ты такая хорошая, наверное, у тебя очень много друзей».

Она нетерпеливо бежала глазами по строчкам и уже на ходу сочиняла ему ответ: «Вовсе нет! У меня всего один близкий друг. Раньше мне казалось, что их много, но потом, знаешь, время всё расставило по своим местам. И оказалось, что близкий друг у меня только один, и это – мужчина. Я вообще считаю, что женской дружбы не существует». Говоря так, она искренне в это верила: ведь, будучи объектом внимания всех юношей на факультете, от женской половины она встречала зависть и презрение значительно чаще, чем симпатию.

«Удивительно! Я думал, что у тебя отбоя нет от друзей! А это мужчина, наверное, счастливчик. Ты уверена, что ты для него – только друг, и у него нет на тебя никаких других планов? Был бы я на его месте, я бы не упустил такую девчонку».

Её сердце так колотилось, что казалось вот-вот выскочит из груди.

«Мне показалось, или ты ревнуешь? (и множество игривых смайликов) И как бы ты меня держал, интересно? Я вообще-то свободная и самостоятельная, и делаю только то, что сама выбираю. И встречаюсь, с кем хочу». Но, отправляя такое сообщение, она чувствовала тревогу: «не слишком ли категорично и резко я написала?» И тут же писала вдогонку: «А к другу моему не ревнуй. Он уже совсем старый. Ему 60 лет, представляешь?»

«Ух ты, ничего себе! И о чём вы разговариваете?»

«О разном. С ним очень интересно. Он рассказывает истории из своей жизни, он очень много книг читал. Он работает на радио, представляешь? Это очень круто. Мы много говорим про радио, про телевидение, как всё устроено. Когда я закончу учиться, я стану журналистом».

«А что тебе нравится в этой профессии?»

«Я хочу помогать людям. Я знаю, что журналисты словом могут останавливать войны. Вот сейчас, например, я пишу статью про войну с Ираком. Вчера я брала интервью у одного профессора, он- заведующий кафедрой американистики, очень интересный человек…»

Молодость бесчувственна и эгоистична. Она писала ему только о себе, увлечённо рассказывала о любимом деле и не замечала, что её вопросы часто оставались без ответа. Она не знала, сколько ему лет, из какого он города, чем он занимается. Но он красиво писал, и её душа филолога таяла от его писем. Он отвечал на её письма каждый день и часто писал сам, даже не дожидаясь от неё писем. И сердце юной девушки трепетало, она чувствовала себя желанной и нужной. Он читал внимательно всё, что она ему писала, он запоминал детали, он угадывал между строк её настроение, и она чувствовала, что имеет для него большое значение. Он не торопил её с реальной встречей, и от этого выглядел в её глазах ещё благороднее и достойнее.

«Я бы хотел когда-нибудь показать тебе город, в котором я живу. Он самый обычный, но в нём есть места, которые мне очень дороги. А ты любишь свой город?»

«Не очень. Знаешь, он заводской, мой город вырос вокруг оружейного завода. Долгие годы он вообще был закрытым из-за того, что здесь была оружейная промышленность. И даже сейчас вот эта закрытость всё равно осталась в людях».

«Закрытость – это не всегда плохо. Люди не открываются и не подпускают близко, потому что боятся, что их ранят. Боятся быть непонятными и отвергнутыми. Боятся, что над их чувствами начнут смеяться».

«Нет, закрытость – это плохо. Как же тогда выстраивать коммуникацию, когда человек от тебя закрывается? Как понять, что у него в голове?»

«Можно смотреть ему в глаза. Попробуй. Иногда по глазам видно всё, что человек думает».

Разговоры.

После занятий она каждый день прибегала к Льву Ильичу. Именно так – «прибегала». Она жила так стремительно, что, казалось, вообще никогда не ходила медленно. Они говорили обо всём: о её учёбе в университете («это самые скучные лекции на свете, а впереди её экзамен на первой же сессии!»), о её работе в редакции газеты («в следующем номере выйдет целых четыре моих статьи, представляете?»), о её бесчисленных поклонниках («он едет ко мне через весь город к семи утра, чтобы заниматься со мной английским, представляете? Вот дурак!») Но в последнее время они всё больше говорили о её Владимире.

«Он – особенный. С ним так уютно. Как будто я знаю его сто лет. Иногда мне кажется, что он мне самый родной человек, – мечтательно говорила она, и тут же кокетливо добавляла: – Даже роднее вас!»

Он улыбался и кивал.

«С ним так интересно! С ним можно говорить обо всём на свете! Вчера он мне рассказывал, как летал во Владивосток. Он был на Дальнем Востоке, представляете?»

Он улыбался и кивал.

«Он читает всё, что я ему пишу, ничего не пропускает! И отвечает мне сразу, не заставляет ждать. Он вообще не играет во все эти глупые игры, в которые играют все мальчишки. Типа, подольше ей не пиши, чтобы она сильнее к тебе привязалась. Он настоящий».

Он улыбался и кивал. И иногда спрашивал:

«А сколько ему лет?»

«Я не знаю, – она растерянно пожимала плечами. – Да и какая разница? Вот мне, например, 18, но я чувствую себя намного старше, и мне ужасно скучно с моими ровесниками. Все восемнадцатилетние девчонки – глупые куклы».

«А где он живёт?»

«Ммм… Он писал, что жил в Беларуси, он там учился в университете. Но он уже закончил его и сейчас живёт… ммм, – она чувствовала неловкость и сворачивала разговор в другую сторону, – Мы хотим с ним встретиться! Мы даже писали, что было бы здорово сделать это следующим летом в Питере. Я очень люблю Питер. Вы были в Питере, Лев Ильич?»

Ответы на свои вопросы она никогда не слушала, а если слушала, то тут же забывала. Ох, юность, она слепа и глуха ко всему, что происходит вокруг, она слишком занята собственными страстями, чтобы обращать внимание на что-то ещё! Но Лев Ильич не обижался. Напротив. Ему нравилось, как светилась эта влюблённая юная девочка.

«А он не женат?»

«Я никогда не спрашивала, – снова пожимала она плечами. – Мне это даже в голову не приходило. Конечно, он не женат, Лев Ильич, он же пишет мне каждый день, иногда даже ночами. Сами подумайте, как бы он смог это делать, если бы у него была жена?»

«Ну не знаю, – Лев Ильич смотрел с нежностью на это прямолинейное и категоричное создание. – Муж и жена иногда живут в разных комнатах».

«Шутите? – она презрительно фыркала. – Что это за муж и жена такие? Когда я выйду замуж, мы до старости будем спать в одной постели!» И она по-дружески крепко обнимала Льва Ильича за плечи, игриво спрашивая: «Вы вообще знаете, что мужчина и женщина спят в одной постели?»

Лев Ильич, конечно, знал. У него была жена, которую он искренне любил. Страсть давно угасла, но сохранилась надёжная, нежная привязанность. У него было две дочери, они давно выросли, вышли замуж, уехали к своим мужьям. К тому же за долгую жизнь у него было много любовниц, ярких, легкокрылых и однодневных как мотыльки. Он был творческой натурой, часто влюблялся, писал стихи, страдал. Его влюблённости становились его музами, но все они покидали его жизнь также мгновенно, как в ней появлялись.

«А ты бы пошла замуж за своего Владимира?»

«Пошла бы, – она мечтательно смотрела в окно. – Ну, думаю, что пошла бы. Но нам для начала надо встретиться».

Лев Ильич кивал. Наверное, другого человека на его месте давно утомила бы эта влюблённая, бесконечно болтающая девочка. Но только не Льва Ильича. Эти ежедневные встречи и разговоры были для него глотком свежего воздуха, мгновениями счастливой жизни, полной взаимной любви и радостного ожидания будущего. Будущего, в котором эта девочка ни на миг не сомневалась.

Обещание встречи.

«На улице настоящая весна», – написала она и посмотрела в окно. Она не знала, что писать ему дальше. Она тосковала. Ни один день не проходил без его писем: закончилась осень, выпал снег, растаял, уже появились на ветках первые листочки, и её юное тело отчаянно жаждало встречи. Ей хотелось смотреть в его глаза, держать его за руку. Она представляла, как они будут гулять по городу, как он в первый раз её поцелует.

«Давай встретимся. Я могла бы к тебе приехать,» – юность всегда такая прямолинейная и смелая.

«Тогда бы исполнилось моё самое заветное желание, – написал он. – Если бы ты знала, как я этого хочу. Сильнее всего на свете».

Она открыла его фотографию на весь экран. На лоб падали непослушные кудри. Нос был с лёгкой горбинкой. Густые брови в разлёт. Большие глаза, в которые можно было утонуть. Фотография была чёрно-белая, и это придавало ей ещё больше глубины и красоты. Она провела пальцем по его приоткрытому рту, по гордому подбородку, по расстёгнутому вороту рубашки.

«Давай встретимся летом в Питере? Моя сессия закончится в начале июня. Я могу хоть сегодня взять билеты».

«Подожди. Подожди с билетами. Мне нужно взять отпуск на работе, это всё не делается так быстро».

«Но ты напишешь заявление? Возьмёшь отпуск?»

«Да, я напишу. Я очень хочу с тобой встретиться».

«И я очень хочу».

В библиотеке становилось всё больше студентов. Приближалась летняя сессия, все готовились, читали, зубрили, снимали ксерокопии с учебников, переписывали друг у друга лекции. Уединиться за компьютером было практически невозможно. Администратор в зале строго следила за тем, чтобы студенты не занимали места у компьютеров по своим личным делам.

«Я сейчас пойду к Льву Ильичу, и напишу тебе оттуда, хорошо? Ты никуда не уйдёшь?»

«Уйду, но ненадолго. Ты пиши, и я отвечу себе сразу, как только вернусь».

Она чувствовала миллионы ниточек, которые связывали их. Он любил её также, как она любила его, она ни на минуту в этом не сомневалась.

«У Льва Ильича сейчас как раз начнётся пара, и компьютер будет свободен. Я останусь в его кабинете и смогу писать тебе».

«А он не против, что ты пользуешься его компьютером?»

«Нет, что ты. Он всегда разрешает. Знаешь, мне кажется, он тоже в меня влюблён, такой смешной старик» – юность жестока, и совершенно, совершенно слепая.

«Почему ты так думаешь? Он что-то говорил тебе?»

«Нет, ничего не говорил. Он никогда и не скажет ничего, как он может? Он знает, что мы – просто друзья. У нас огромная разница в возрасте, он мне в деды годится. К тому же он знает, что у меня есть ты».

«Ты рассказываешь ему про меня?»

«Конечно! Разве я могу о тебе не рассказывать! Я думаю о тебе всё время».

«Я тоже думаю о тебе всё время. Знаешь, мне кажется, что в моей жизни ничего не было ценного до тебя. Самой жизни не было. Были люди, что-то происходило, случалось. Но потом появилась ты, и всё расцвело. Ты – моя единственная, моя самая сильная любовь. Моя последняя любовь».

Встреча.

В библиотеке переписываться стало совершенно невозможно, и она стала всё чаще забегать к Льву Ильичу. Он не возражал, он понимал, как для неё это важно. Она забегала утром, ещё до начала занятий, всего на пару минут, чтобы пожелать доброго утра своему Владимиру. И обязательно оставляла Льву Ильичу маленькую, нарисованную мелом на доске ромашку. Он её не стирал. Иногда на доске появлялись формулы, даты, термины. Но её ромашка оставалась.

Она забегала в обеденный перерыв, и иногда он даже раздражался, потому что ему приходилось в спешке закрывать все свои открытые окна, чтобы пустить её за компьютер. «Простите, я всего на несколько минут», – каждый раз рассеянно извинялась она. И каждый раз задерживалась на целый час, до конца перерыва.

Когда она была у Льва Ильича, от Владимира никогда не приходило новых писем, и она очень расстраивалась. Лев Ильич заваривал ей кофе, открывал коробки с конфетами, которые в огромном количестве дарили ему студенты. И слушал, слушал.

Она забегала даже по вечерам, когда пары заканчивались, и ему пора было уходить домой. Часто они встречались в коридоре, и ему приходилось возвращаться, открывать кабинет, включать компьютер. «Мне только одно короткое сообщение, пожалуйста, Лев Ильич!» И она писала, а он стоял, прислонившись спиной к дверному косяку и смотрел, как быстро она печатает, как поправляет выбившиеся из хвостика волосы, как нетерпеливо и взволнованно вглядывается в экран.

А однажды, когда она писала сообщение, он взял свой стул и сел напротив неё, немного в стороне. Она в очередной раз спрашивала Владимира про встречу, все её мысли были в Питере, далеко от этого кабинета. Она не сразу заметила, что Лев Ильич внимательно смотрит на неё своими большими грустными глазами и гладит бороду. Она оторвалась от экрана и посмотрела на него. Забавный старик. Её терпеливый, добрый, отзывчивый друг. Наверное, когда-то (очень давно) он был красивым. На его лице не было морщин, жидкие старческие волосы были лихими, роскошными кудрями.

– Почему вы на меня так смотрите?

– Извини, – он вздрогнул и уставился в пол. – Ты так вдохновенно пишешь.

– Мы договариваемся о встрече, – смягчилась она. И мечтательно улыбнулась.

– Для тебя это очень важно?

– Конечно. Ведь только с настоящей встречи всё на самом деле начинается! – удивлённо воскликнула она.

– Как знать, – Лев Ильич гладил бороду и смотрел в пол. – Иногда со встречи всё заканчивается.

– Что вы хотите этим сказать? – она искренне не понимала, к чему эти философские рассуждения, особенно сейчас, когда в её жизни всё так безоблачно, так счастливо и так конкретно.

Лев Ильич внимательно смотрел прямо на неё. Как будто хотел навсегда её запомнить. Как будто собирался куда-то навсегда уходить и прощался.

– Ничего, – по пожал плечами, не отрывая от неё взгляда, и очень тяжело вздохнул. – Только то, что иногда именно после встречи всё и заканчивается.

Она задержала дыхание. Ей показалось, что из комнаты разом высосало весь воздух огромным вакуумом. Ей показалось, что на неё на бешеной скорости несётся поезд. Она тоже не отрываясь смотрела на Льва Ильича: грустного, усталого, измученного старика. Прямо сейчас, здесь, в это мгновение, происходило что-то страшное, необратимое. Она открыла рот, чтобы что-то сказать, но все слова застряли в горле, они толпились, громоздились друг на друга, путались, как люди в час пик на станции метро.

– Неужели ты так ничего и не поняла? – Лев Ильич смотрел на неё, такой знакомый и понятный, ещё пять минут назад она готова была поклясться, что знает совершенно всё про этого доброго старика.

«Забавный старик», «такой зануда», «кажется, он в меня влюблён», «бедняжка, он смотрит на меня такими глазами», – в её голове вперемежку проносились всё, что она писала о нём Владимиру.

«Он такой внимательный», «мне кажется, мы сто лет знакомы», «он совсем не похож на этих скучных мальчишек», «он как будто читает мои мысли», – в её голове как вспышки мелькали все слова, что она говорила Льву Ильичу про Владимира.

Он молчал и смотрел на неё. Её глаза наполнялись слезами. Слёзы размывали лицо человека напротив, размывали морщины, размывали сморщенную старческую шею, размывали жидкие волосы и густые лохматые брови. И сквозь пелену слёз проступали только горящие угли его больших глаз, только угли глаз…

Письмо Льва Ильича.

Она так стремительно выбежала из его кабинета, что он даже не успел ничего ей объяснить. Он встал, поставил стул на место, подошёл к окну, потом к двери, потом снова к окну. Потом подошёл к компьютеру. На экране было недописанное письмо её Владимиру, которое она не успела отправить. Он хотел выключить компьютер, но не решался. Это письмо уже не имело никакого значения, но он всё равно не решался его удалять.

Он хотел написать ей также, как писал последние полгода: открыто, от всего сердца, ничего не боясь и ничего не стесняясь, но вдруг понял, что это уже невозможно. Он разбил это юное сердце, которое так искренне его полюбило. И разбил своё, старческое, измученное, истерзанное за полгода этой невозможной, безответной любовью.

«Любимая моя девочка», – он написал на листе бумаги и замер. Так называл её Владимир, у него, Льва Ильича, не было никакого права её так называть.

«Таня».

«Надеюсь, когда-нибудь ты сможешь меня понять и простить. Сможешь понять старика, который давно завершил свою жизнь и уже не ждал в ней ничего. Понять, что ты появилась как чудо, как ангел. Я всегда знал, что мои чувства не будут взаимны. Да что там. Я всегда знал, что мои чувства смешны, и, если ты узнаешь о них, то как всегда рассмеёшься своим звонким смехом. Или нет. Не рассмеёшься, а отнесёшься ко мне с сочувствием и участием, как ты умеешь. Но твоей жалости я хотел ещё меньше, чем того, что ты надо мной посмеёшься.

Я дал себе слово, что ты никогда не узнаешь о моей любви. Я был благодарен судьбе за возможность быть рядом с тобой, слушать тебя, говорить с тобой, быть причастным к твоей жизни, такой полной и яркой, такой насыщенной и настоящей. Жизни, в которой будет ещё столько влюблённостей и мужчин.

Но моя любовь оказалась сильнее меня, прости меня. Я хотел хотя бы немного взаимности. Я хотел, чтобы ты увидела во мне мужчину – привлекательного, интересного, таким, каким я на самом деле когда-то был. Да, это может быть эгоистично, я хотел продлить свою молодость, свою жизнь. Я хотел хоть немного побыть любимым женщиной, которую я любил. И я написал тебе.

Прости меня. Надеюсь, когда-нибудь ты сможешь понять старика, каким я на самом деле являюсь, и простить меня за боль, которую я тебе причинил. Никогда, никогда не хотел я, чтобы наша история закончилась вот так. С того дня в зале приёмной комиссии, когда я вытер пальцем твою большую слезу, я решил, что сделаю в этой жизни всё, что смогу, чтобы ты никогда больше не плакала. Теперь ты плачешь из-за меня. И ты можешь думать, что я торжествую, ведь я получил взаимность даже в больше мере, чем ожидал, но я не торжествую. Моё сердце разбито. Поступок, который я совершил, оказался ещё чудовищнее, чем я предполагал».

Он аккуратно сложил лист бумаги вдвоё. И бережно опустил его в мусорную корзину.

Послесловие.

Мне потребовалось больше года, чтобы научиться жить без мужчины, которого я полюбила.

И больше двух лет, чтобы перешагнуть через предательство близкого друга, которому я доверяла самое сокровенное. Подумать только: я рассказывала любимому человеку всё о своей жизни, а он был её немым наблюдателем. Я рассказывала близкому другу о своей истории любви, а он был её сценаристом и режиссёром-постановщиком.

Потребовалось больше пяти лет, чтобы Лев Ильич занял своё законное место в моей жизни: моего самого верного друга. Это был человек, впервые показавший мне истинную силу любви. Человек, достойный, порядочный, честный, который перешагнул через всё, что знал, во что верил, чему следовал, чтобы хоть на мгновение стать любимым тем, кого сам безгранично любил.

С этой истории прошло двадцать лет, но я до сих пор не нашла в себе силы перечитать письма Владимира, на этот раз зная, кто их на самом деле писал.