Иван [Александра Андреевна Поздеева] (fb2) читать онлайн


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]

Александра Поздеева Иван

21 век. Либералы. Свобода. Страна, которую нельзя называть.

По … изогнутым улицам вечером в четверг шел гражданин. На вид ему было не больше двадцати лет, он был среднего роста, явно студент. Звали его Иван. Голубые глаза и русые волосы придавали особый шарм гражданину, страну которого нельзя называть. Одежду его составляло лишь теплое пальто, брюки, выглаженные по стрелке, и ботинки. На улице была весна, но морозный воздух обдувал его лицо и нарумянивал щеки. Иван проходил одну улицу за другой и, завернув налево в переулок, увидел странную картину.

Навстречу ему шел человек с плакатом в руках и надписью «Я научу вас жить свободно». Вокруг не было ни души. Лицо человека было скрыто кепкой, которую тот старательно натянул на свое лицо. «Есть что-то странное в этом немом крике о какой-то свободе», – подумал Иван. И тем не менее, его привлек этот человек, который направлялся навстречу и этот человек вдруг… остановился. Простояв с минуту, кепка подошел к нашему герою и задал вопрос:

– Что такое свобода, любезный? Хотите я вас ей научу?

Иван, мешкаясь от неожиданности, начал говорить:

– Свобода – это возможность выбора, – и осмелев, добавил: предположим, я выбираю вместо разговора – молчание, или вместо идеи – материю. Я даже могу предположить, что свобода зависит не только от человека, но и от государства, в каждом из которых свобода определяется по-своему.

– Хм… Не оттого ли свободу прозвали свободой, чтобы делать всем людям хорошо? Положим, есть идея, которая состоит в том, чтобы построить идеальное мировое общество. Это общество подвержено множеству пороков, но оно будет объединено не под крылом церкви, а общей идеей. Собственно, не хотите ли пройтись и уделить нашей беседе некоторое время? Мне кажется, она будет занимательной, да и выглядим мы весьма подозрительно, стоя здесь.

Иван было хотел сказать: «НЕТ», но жажда высказать свои мысли победила рассудок, и он отправился с человеком-кепкой вниз по переулку. Темнота все больше сгущалась над головами этих двух, включились фонари на улицах … города.

– Как ваше имя?

– господин Никто, – ответил человек; Иван удивленно вскинул глаза на собеседника и увидел отблеск его фарфоровой кожи в профиль лица. Странно было идти с незнакомым человеком в кепке на лице и с плакатом в руках, но повторюсь: жажда мысли была сильнее.

– Продолжая наш разговор… Я уверен в том, что идея может объединить семью, группу и общество внутри государства, но идея общемировая похожа на утопию с Благодетелем во главе этого самого Общего или если угодно Единого государства. Она стирает все исторические казусы и параллели, стирает рамки единства с народом и самое главное – стирает ВЫБОР, а я все же, хотел бы иметь эту возможность. Быть может, даже, использовать эту возможность в пользу исторических казусов.

– Замечательно! Получается, вы хотите делать выбор только лишь потому, чтобы сохранить свою независимость, но все же остаетесь зависимыми от идей, как вы выразились «казусных». Идей, которые были в прошлом, а значит – не прижились в обществе. Да и позвольте, народ? Ведь народ – только часть целого мира, тем более он несколько иной чем мир. Зачем же причислять себя к этой малой части? Она невелика, глупа и зависима. А свобода – это большее, чем часть. И свобода – прямо перед вами, в идее о великом начале жизни без войн, катаклизмов и зла между всеми людьми планеты, как завещал нам Иисус.

Они шли молча минут 5, обдумывание услышанного заняло достаточно времени у гражданина из страны, которую нельзя называть. Ветер обдувал волосы Ивана, но его сила изменилась; ветер принес оттенки весны в вечер четверга. Он притих, словно хотел услышать то, что скажет Иван господину Никто.

Вдохнув воздуха поглубже в свои легкие, Иван продолжил беседу.

– Положим идея хороша, но человек несовершенен. Даже вы, например, пытаетесь научить меня свободе и рассказываете мне о том, что мир будет рад любить друг друга без капли стеснения. И тут же выдаете, что народ – глуп, причем делая отсылки именно к тому народу, к которому я отношусь. Разве в этом заключается свобода? Свобода в том, чтобы выбирать: презирать или быть презираемым? Променять свою независимость на любовь всего мира и при этом не знать, будут ли любить меня взамен?

– Конечно будут! Как только вы откажетесь от старых убеждений.

Иван вспылил:

– Откуда тебе известно, и я перейду к тебе на ТЫ, что есть добродетель в моих «старых убеждениях»? Они сформировались задолго до нашей встречи с помощью книг, воспитания матери, моих товарищей и образования. Во имя расплывчатой идеи от господина Никто отказываться от родного дома, матери, народа, который все же несовершенен, но он – отражение моей сущности? Да и спроси ты современников, готовы ли они ввиду своих особенных исторических перспектив менять свою свободу на ту, которую ты хочешь предложить? А вдруг, она им и вовсе не нужна?

– Во имя идеи, что создаст мир без войн – да, стоит отказаться. Всемирное благо – превыше всего.

– Воюют не люди, воюют политики. И даже тогда, когда мир объединится, встанет во главу его Благодетель – он создаст новую войну, где граждане единого целого будут убивать друг друга в постиндустриальной утопии за инакомыслие. Свобода кончается там, где начинается свобода другого человека. Вот и вся твоя теория летит прахом.

– Эх, и все же пытаюсь я тебя вразумить, Ваня! Всеобщее бла-го! Превыше всего! Капитал не будет идти на капитал, а не отсюда ли все ссоры?

– Откуда же этот капитал тогда будет черпать все соки? Ведь как известно, капитал – есть форма, которая живет за счет соседа из третьего мира. Где взять тех людей, что будут жить в гетто третьего мира? Полагаю, что из ряда инакомыслящих.

Господин Никто посмотрел искоса на Ивана, усмехнулся левым уголком губы, как бы презирая нашего героя. Казалось, что он в каждой реплике собеседника мог найти то, за что его презирать. И с каждой репликой это презрение нарастало.

– Инакомыслящие – это предатели, которые предают всеобщее благо. Они так же, как и ты, преданы старым убеждениям на растерзание, и чтобы искоренить старые убеждения мир придумал новые. Демократические. И мир – пойдет войной, возможно и холодной, чтобы загнать инакомыслящих в угол; присмирить, уничтожить. Они заслуживают презрения и, возможно, смерти за их нежелание подчиняться благу цивилизованного мира. В стране, которую нельзя называть – это презрение заслуживают особенно, потому что ВЫ – народ, не тот, что в цивилизации. В цивилизации равенство прав и свобод, капитализм, который дает потреблять в неиссякаемых количествах блага и, конечно, любовь к тем, кто презирает старые устои.

Сегодня я весь вечер бродил по улицам и никак не мог вразумить, почему вы не хотите свободы? Мой ответ один – вы не знаете, что такое свобода и власть народа. Большевистская опухоль осталась на варварском теле и свобода во всем, которую я предлагаю – вам чужда.

Создавалось ощущение, будто человек-кепка и, по совместительству, господин Никто начал плескаться ядом, злиться.

– Если ты о демократии, – ехидно улыбнулся Иван, – то демократия – это власть граждан, а не народа. Большевистская опухоль, как ты говоришь, построила заводы, подняла с колен образование и победила кровавую войну. Это не опухоль для меня, а память о том, что миллионы людей отдали свои жизни ради того, чтобы этим вечером ты и я могли идти по этой улице.

Я не хочу всеобщего блага, это утопия и мечта ребенка о том, чтобы дать полную свободу, но даже в той свободе ИДЕИ, о которой мы сетуем не один час, есть ограничения. Вранье, которое сквозит через твою идею поражает меня, и я склонен называть ее идиомой или идиотией. Страшно подумать, что из-за мысли меня уберут с глаз долой в небытие. И не только меня.

Господин Никто резко остановился, оскалил зубы, поднял свое фарфоровое лицо на Ивана и начал злобно кричать:

– ЛИЦЕМЕР! ЛИЦЕМЕР! ЛИ-ЦЕ-МЕР! Ты недостоин быть моим учеником свободы, ты достоин лишь гореть в аду вместе с теми, кто хочет независимости во имя интересов какого-то народишки. Я ухожу отсюда, с транспарантом в руках, и буду знать, что один студент с русыми волосами вечером в четверг остался варваром.

Он окончил и сбежал. Иван остался в недоумении от агрессии и сказал про себя:


Но дружбы нет и той меж нами.

Все предрассудки истребя,

Мы почитаем всех нулями,

А единицами – себя.

Мы все глядим в Наполеоны;

Двуногих тварей миллионы

Для нас орудие одно;

Нам чувство дико и смешно.

Сноснее многих был Евгений;

Хоть он людей, конечно, знал

И вообще их презирал, —

Но (правил нет без исключений)

Иных он очень отличал

И вчуже чувство уважал.