Замысел и промысел, или Кто не играет в кости. Часть 2 [Александра Птухина] (fb2) читать онлайн

Александра Птухина Замысел и промысел, или Кто не играет в кости. Часть 2

Кафедра ведьмовства и алхимии располагалась в дальнем крыле университета и занимала, как считали все магистры, лучшие комнаты. Откровенно говоря, Майнстрем не понимал, чем вызвана эта убеждённость коллег. Всякий раз, проходя через длинную анфиладу, ведущую к кафедре, магистру Щековских казалось, что с каждым шагом своды опускаются всё ниже, словно давили. Да и окна, такие высокие и светлые в начале пути, становились как будто у́же и темнее к концу. В этом крыле не было аудиторий, а потому и не было слышно весёлой кутерьмы, шарканья стоптанных сапог или шуршания страниц пергамента, всего того, что обычно наполняет жизнью строгие холодные стены учебных заведений. Только гулкое эхо собственных шагов сопровождало магистра.

Тяжёлая дубовая дверь глухо простонала и нехотя подалась. Только войдя внутрь, Майнстрем понял, чему завидовал весь преподавательский состав университета. Нигде ещё магистр Щековских не видел таких высоких сводчатых потолков, которые поддерживались массивными каменными колоннами, украшенными причудливой лепниной. Теперь, когда солнце уже клонилось к закату, зал (назвать это комнатой Майнстрем просто не смог бы) был залит мягким тёплым светом, украшавшим половицы повторениями витых кованых решёток окна.

Обстановка кафедры была подобрана со вкусом, а расставлена с таким умом и расчётом, что магистр как и всякий небогатый человек, презиравший роскошь и излишества, поймал себя на мысли, что и сам не отказался бы от такого огромного письменного стола, кресла, словно приглашавшего присесть, массивного серебряного подсвечника с предусмотрительно приставленной к нему серебряной же пепельницей… Всё до малейшей мелочи говорило о тонком вкусе, практичности и педантизме бывшего своего хозяина.

Но безмятежный когда-то порядок, словно мухи, налипшие на только что вымытое оконное стекло, нарушали следы пребывания чужаков.

Так, по полу были рассыпаны многочисленные листы пергамента, раскрытые книги, какие-то колбочки и пузырьки, а также камни, кристаллы, перья, свечи, связки засушенных растений, разбитая масляная лампа, дощечка для письма, кусочки мела и ещё целая куча всевозможного хлама, перечисление которого заняло бы не одну страницу.

«Да… – с горечью подумал Майнстрем. – Такое ощущение, что Тамнос Диктум не разбирал архивы, а обживался тут! Ну, и как прикажете систематизировать этот бардак? А ещё и это поручение верховного магистра… И о чём же он всё-таки просил? Хорошо бы вспомнить…»

Магистр, вероятно и дальше стоял бы посреди комнаты, погружённый в свои невесёлые мысли, если бы не тяжёлая завесь на боковом окне, внезапно сорвавшаяся с петель и рухнувшая на пол. Подняв клубы пыли, она обнажила великолепный вид, а заодно заваленный всякой всячиной подоконник.

– Готов об заклад биться, что и на подоконнике похозяйничал магистр Диктум! Вот дьявол! – не сдержался Майнстрем.

– О, господин Щековских, я бы не поминал это имя в данном месте и в данное время суток!

От неожиданности магистр изящной словесности едва не подпрыгнул. В дверях за его спиной стоял магистр растениеводства.

– А, это вы, магистр Сомниферум! Не ожидал вас увидеть тут. Вы…

– Напугал вас? Простите великодушно! Хотел узнать, как вы себя чувствуете после вчерашнего. Признаться, вы изрядно напугали нас с Диподикарием, поэтому я оставил Боламбри подежурить у вашей постели. Надеюсь, он не сильно докучал вам?

– Благодарю за заботу, Папавер, сегодня я чувствую себя отлично. А Боламбри… Что ж, думаю, мы с ним найдём общий язык. Когда-нибудь…

– Он славный малый, Майнстрем. Хотя и не всегда умеет придержать свой прыткий язык. – улыбнулся в ответ Папавер. – Да ещё эта его манера выражаться… Возможно, под вашим чутким присмотром он научится излагать свои мысли без всех этих «типа» и «как бы»!

– О, Папавер, – смутился Майнстрем. – Некоторое время назад я получил великолепный урок того, как не стоит поучать людей. Кроме того, я заметил, что он не всякий раз такой косноязычный. Вчера ночью он, например, рассказывал про обрядовые песнопения и делал это весьма грамотным и, я бы даже сказал, изысканным слогом.

Сомниферум вопросительно посмотрел на Майнстрема.

– Вы говорили об обрядовых песнопениях с Боламбри?

– Да.

– Ночью? – поднял одну бровь Сомниферум.

Только теперь магистр понял, как сомнительно прозвучало всё им сказанное, и густо покраснел:

– Ну да. А теперь, я бы хотел…

– Хотели приступить, наконец, к поручению магистра Триангулюра, и заняться архивами? – поспешил сменить тему Сомниферум.

– В общем-то, да. Времени мало, а работы, как видите, очень много.

– На мой взгляд, вы выбрали не самое удачное время.

– В каком смысле, магистр?

– Как вам сказать, коллега… – Папавер Сомниферум приобнял Майнстрема за плечи. – Я человек практичный и не подвержен глупым суевериям и страхам, но всё-таки это кафедра ведьмовства и алхимии. Вы меня понимаете?

– Пока нет, – честно признался Майнстрем.

Папавер закатил глаза.

– Как бы выразиться яснее?.. Сейчас вечер, вы помянули нечистого, а это кафедра ведьмовства и алхимии… Кто знает, какие ритуалы отправлял тут бывший господин инквизитор его Величества?

Майнстрем вопросительно уставился на Папавера.

– Да что с вами, в самом деле?! – не выдержал магистр Сомниферум. – Вы поминаете нечистого в стенах кафедры ведьмовства! На закате солнца! И вы совсем не опасаетесь?

– Чего я должен опасаться?

– Не чего, а кого… – почти шёпотом подсказал Папавер.

– Вы удивляете меня, магистр! – усмехнулся Майнстрем. – Я-то всегда считал, что на вашей кафедре растениеводства верят исключительно в науку, а не во что-то подобное.

– Вы, в самом деле, так считаете? – магистр испытующе взглянул на Майнстрема. – Я, юноша, видел такое, что объяснить иначе как чарами невозможно. Одна жаба с кафедры врачевания умирала трижды…

– И это только в вашем присутствии! – из-за спины Папавера появилась изящная фигура магистра врачевания Сертуса Праера. – И я не стану даже рассказывать, что вытворяли с несчастной тварью мои студенты… Добрый вечер, магистры!

– Добрый! – сказал Майнстрем.

– Вот уж точно, помяни чёрта, и он тут как тут… – едва слышно отозвался Папавер, отводя взгляд.

Сертус Праер последних слов, по всей вероятности, не слышал, потому что как ни в чём не бывало, обратился к Сомниферуму:

– Что же вы, Папавер? Пугаете впечатлительного юношу? Ай-яй-яй!

– Не пугаю, Сертус, а только предостерегаю.

– Бросьте, коллега! Ваш пример с жабой не выдерживает никакой критики. Не ожидал такого от вас! Кому, как ни вам знать о бодрящих свойствах отдельных веществ, а? – Праер лукаво подмигнул магистру растениеводства и едва уловимо усмехнулся в бородку.

– Но, кому как ни тебе, Сертус, знать, что есть в этом мире вещи, непостижимые человеческим разумом, вещи неподвластные человеческой воле и несоразмерные человеческим силам…

– Успокойтесь, коллеги! Как бы то ни было, «в начале было слово…», – попытался примирить магистров Майнстрем. – В любом случае, я не подвержен суевериям и пустым опасениям.

– Что ж, – вздохнул Папавер, – по крайней мере, я сделал всё, что было в моих силах. А теперь, позвольте вас покинуть, коллеги. У меня семинар через четверть часа.

– Смотрите, Папавер, не увлекайтесь практическими опытами слишком, а то верховный магистр Триангулюр снова будет недоволен! – крикнул ему вдогонку магистр Праер, провожая Папавера лукавым взглядом.

– Не обращайте внимания на его слова, юноша, – обратился он к Майнстрему, когда фигура магистра Сомниферума скрылась в полумраке лестничного пролёта. – Папавер ещё со студенческой скамьи отличался излишней мнительностью. Уж я-то это точно знаю, ведь мы когда-то учились с ним вместе.

– В самом деле? А я полагал, что он всегда был на кафедре растениеводства.

– Ничего подобного! – Махнул рукой Сертус. – Он сбежал туда после одного конфуза. Вам, должно быть, известно, что по характеру занятий нашей кафедры врачевания всем студентам однажды приходится иметь дело со смертью. И вот, вскрыв свою первую крысу, Папавер сначала пропал на неделю, а потом и вовсе ушёл с кафедры. Позже он рассказывал всем, что ему не давала покоя «душа несчастного животного»! Глупо. Очень глупо. Тем более что он подавал определённые надежды.

– Но почему же глупо, Сертус? Я хоть и не верю в мистику и всё такое, но тоже думаю, что у всего сущего есть душа.

– Ерунда. Физиология, инстинкты и механика, наконец. Всё в живом существе можно объяснить, опираясь на эти столпы. А душа… нет никаких доказательств её присутствия в организме.

– Но как же тогда искусство, дружба, любовь? Это не физиология, не механическая работа, это работа души, – возразил Майнстрем.

– Да не уже ли! Вы не шутите? – усмехнулся Сертус.

С минуту оба, не мигая, глядели друг на друга.

– А впрочем, вы очень любопытный собеседник, магистр Майнстрем! – воскликнул, наконец, Сертус. – Давайте продолжим наш разговор в «Голодном селезне» вечером? У вас ведь нет лекций сегодня?

– Нет, но…

– Вот и славно! – перебил Майнстрема Сертус. – Жду вас там в десять, хорошо?

– А как же?..

– Архивы? Они не сбегут. Итак, до встречи в «Голодном селезне», магистр!

Майнстрем ещё некоторое время стоял в дверях. Бардак не предвещал ничего мало-мальски интересного, зато практически гарантировал слезящиеся от пыли глаза. Вполне возможно, магистр Праер прав, и до завтрашнего утра ничего не изменится. А сейчас он ещё успеет добраться до дома, сменить костюм и к десяти часам будет в «Голодном селезне» при полном параде… Вот только надо бы сначала заглянуть к себе и проконтролировать Боламбри. Впрочем, какая разница! Этот оболтус в любом случае опять валял дурака и ничего не разобрал… Всё приходится делать самому! Всё самому!.. Но пара часов ещё есть, а значит, можно хотя бы начать.

Магистр Щековских критически оглядел кафедру ведьмовства и приступил к работе. Первым делом он решил разложить книги. Чего тут только не было! И трактаты по зельеварению, и труды древнейших алхимиков, и странные фолианты, обтянутые кожей и отделанные то ли зубами то ли когтями неизвестных магистру животных (раскрыть эти книги Майнстрем так и не решился), и атласы, описывающие разных невероятных чудовищ (в этот раз Майнстрем не смог удержаться и, кстати, отметил, что описание грифона было довольно правдоподобным).

Когда в углу кабинета уже высилось несколько солидных стопок, дело дошло и до отдельных пергаментов. Судя по всему, это были выпавшие страницы. По началу, магистр обходился с ними довольно бесцеремонно: если была картинка с растением – в книгу по растениеводству или зельеварению (выбор основывался на том, которая из книг лежала ближе), мифическое чудище – в атлас, описание эксперимента – ему самое место в алхимическом трактате (там сами разберутся!). Куда хуже стало, когда листы с картинками закончились. Тут уж, хочешь – не хочешь, а будь добр прочесть, чем Майнстрем и занялся.

«Семя же следует размочить в воде и опустить…» – это в зельеварение. «…Встать лицом к закату и произносить…» – к заговорам. «…Буру же следует добавлять по одной унции в воду, всякий раз помешивая, дабы растворилось…» – это в справочник алхимика. «…Лапки лягушки не должны быть слишком жилистыми, иначе бульон…» – ??? То есть «бульон»?! А что, где-то тут была поваренная книга?..

Увлечённый чтением, Майнстрем и не заметил, как за окном стало темнеть. А тут ещё этот листок. Он не был похож на страницу книги, и, вероятнее всего, Майнстрем выбросил бы его не задумавшись, если бы его внимание не привлекли ровные строки аккуратных замысловатых завитков. Несомненно, кто-то очень старательно выводил каждый символ. Магистр нацепил очки, но от этого стало только хуже – знаки запрыгали и заплясали на строках, словно так и норовили свалиться с пергамента.

Лампа! Ну, конечно, он же видел где-то тут масляную лампу! Магистр Майнстрем пошарил по полу и тут же отдёрнул руку. Осколок разбитой колбы впился в палец, и на пол упало несколько капель крови.

– Вот, чёрт побери… – магистр спешно нащупал платок, обмотал им палец и с удивлением почувствовал, как что-то оттянуло опустевший, как ему думалось, карман мантии.

Огниво? Майнстрем повертел его в руках. Магистр даже не предполагал, откуда оно взялось, но появление его было очень кстати, потому что на столе в серебряном подсвечнике он уже давно приметил огарок большой чёрной свечи (не то чтобы Майнстрем хотел её присвоить, но свеча, вне всяких сомнений, пригодилась бы ему, когда он засиживался у себя в кабинете). Кресало высекло искру, обрывок трута задымил и, отплёвываясь искрами, разгорелся. Свеча чадила и потрескивала, а запах, исходивший от неё, едва ли можно было назвать приятным. Магистр поднёс пергамент к свету и вслух прочёл:

– «Ик проседанто эх. Ту квелли кнехт миа альтиде. Рохо поствиво, фод ун». Белиберда какая-то… – Майнстрем подул на свечу, но пламя, словно не желая покидать насиженное место, метнулось, лизнуло обрывок пергамента и тот, мгновенно вспыхнув, осыпался на пол пеплом. – Вот ведь дьявол! Только пожара мне не хватало! Снова…

Пламя свечи вспыхнуло ярче, колыхнулось, и по стенам поползли тени. В комнате стало очень холодно. Заворожённый, Майнстрем даже не сразу заметил, как остатки воска стекали на пол, магистр стоял неподвижно и наблюдал, как тени становятся всё отчётливей, они сгущаются, словно сплетаясь в клубок. Последняя капля свечного воска обожгла пальцы, магистр отбросил огарок и…

– Приветствую тебя, мой смертный раб! Я явился, чтобы ты покланялся мне!

Майнстрем только хлопал глазами, зажимая пораненный палец.

– Ну же! Трепещи передо мной! Я жду и внемлю твоим мольбам о пощаде.

– Эй, откуда ты взялся, малыш, а? – Майнстрем схватил за шкирку крохотного чёрного котёнка.

– Трепещи передо мной, презренный раб!

– Ой, как же забавно ты мяукаешь! – умилился Майнстрем.

– Болван! Немедленно пади ниц перед…

– Ах ты, маленький шалунишка! Кусаться? Кусаться, да? – магистр почесал тёплое брюшко, не обращая внимания на протесты пушистого комочка. – Ты сбежал от магистра Сертуса Праера, да? Вот и правильно! Конечно, ты не крыса, но кто знает, какие ещё опыты он задумал?

– Повинуйся мне, ничтожный раб! Я устал и голоден! Ты должен накормить меня!

– Ах, как же ты жалобно мяукаешь. Ты, наверное, голодный? Не бойся, маленький, я заберу тебя отсюда, – магистр, оглянулся опасливо, словно воришка. – Тут тебе нечего делать. Да и бардак такой кругом… – и, сунув котёнка за пазуху, Майнстрем поспешил прочь.

На свою кафедру он решил не возвращаться, отложив очередное разочарование на утро. (Вне всяких сомнений, Бола опять увлёкся чтением, и на кафедре царил полный бардак! А он, как известно, может и подождать!) Сейчас же все мысли магистра были заняты только тем, как бы незаметно пронести котёнка мимо всевидящих глаз госпожи Ганны, его квартирной хозяйки, особы крайне вздорной и внимательной (по крайней мере, по части платы за постой).

Майнстрем был уже на парадной лестнице университета, когда услышал за спиной сухой немного скрипучий голос.

– Магистр Щековских? Это вы? Разрешите попросить вас заглянуть ко мне на пару слов.

За спиной Майнстрема стоял университетский казначей. Это был очень тучный человек в бордовом бархатном камзоле, основной целью которого, вероятно, было не скрыть некоторые недостатки фигуры, а, напротив, подчеркнуть каждую складочку. Лицо казначея было под цвет камзола, а лежащие на плечах щёки придавали всей фигуре форму капли. Ни раз магистр мысленно добавлял этому образу окладистую бороду и в его воображение тут же рисовался гном!

– Господин Растраер? У вас ко мне какое-то дело? – спросил Майнстрем.

– Следуйте за мной, магистр, – и каплевидный гном с невозмутимым видом потёк вниз по винтовой лестнице.

Спускаясь следом за университетским казначеем, магистр изящной словесности судорожно пытался вспомнить, что ещё он разбил или испортил за последнее время и сколько это может стоить. (Пока в уме всплывало только злополучное погребальное зеркало и очередная рука богини. (Хорошо всё-таки, что от индийских культов у Тамноса на кафедре была только фигурка слона!) Оставалось надеяться, что всё это не оценят так же дорого, как первую руку богиню. Её конечность, помнится, обошлась Майнстрему в кругленькую сумму!) А ещё магистр старался прикинуть, сколько останется от его жалования к концу года и не придётся ли ему в очередной раз писать матери письмо с просьбой о некоторой сумме (естественно взаймы!).

– Магистр Майнстрем Щековских, – начал Растраер, неспешно расположившись за конторкой и надев очки, – в текущем месяце вы…

– О, господин Растраер, уверен, что это зеркало в кабинете магистра Диктума… – тут Майнстрем набрался смелости и, оторвав глаза от пола, наткнулся на холодный испытующий взгляд полузакрытых глаз казначея.

– Зеркало? Какое ещё зеркало? О чём вы, магистр Щековских? – заинтересовался Растраер.

– А вы разве хотели поговорить о не погребальном зеркале какого-то там шамана или колдуна?.. – растерялся не мгновение магистр.

– Нет. Но я с удовольствием послушаю об этом чуть позже. Если пожелаете. Итак. В этом месяце указом верховного магистра Триангулюра Эссекса вы были назначены ответственным за архивы закрытой ныне кафедры ведьмовства и алхимии. Кроме того, в связи с этим ваше жалование было увеличено на двадцать пять золотых.

Майнстрем заметно приободрился, ему даже на мгновение показалось, что он стал чуточку выше ростом.

– Да, господин Растраер. Это так, – и Майнстрем горделитво выпятил грудь.

– Я бы хотел узнать у вас, как и когда вам удобнее было бы получить надбавку, – продолжил Растраер. – Поскольку верховный магистр не отдал никаких поручений относительно этого, я счёл для себя возможным предложить вам следующий график выплат, сообразуясь с бюджетом и текущими расходами университета. Сейчас я выдам вам пять золотых серебром, остальные же выплаты будут распределены в равных частях на все последующие месяцы учебного года. Будет ли это вам удобно?

«Будет ли удобно? Удобно?!! Ещё бы!!!»

Мысли скакали в голове магистра, словно блохи, покусавшие бешеную собаку. Майнстрем всегда интуитивно чувствовал, что у всякого слова есть своя нота, своё ощущение, своё настроение, если угодно. Так, к примеру, слово долг всегда представлялось магистру чем-то тяжёлым, унылым и тусклым. И звучало так же тяжело – долг – словно камень бросили в воду. Слово же золотой всегда приятно звенело и даже немного оттягивало обычно пустой карман господина Щековских.

Куда как сложнее дело обстояло со словом сегодня. Его значение всякий раз менялось и зависело исключительно от того, с какими словами соседствовало. Нечего и говорить о том, что когда слово сегодня прозвучало из уст казначея вместе со словом золотой (пусть даже серебром), дальнейшие слова мгновенно теряли какой бы то ни было смысл. Они поблекли, как блекнет свеча при восходе солнца. Однако, не желая открывать свои истинные чувства перед казначеем, магистр принял самый независимый вид и отвечал спокойно, даже с лёгким разочарованием в голосе:

– Конечно, господин Растраер, если это удобно вам, то и мне, думаю, тоже подойдёт. Ведь деньги, в конце концов, это всего лишь деньги, а золотом или серебном… Какая, в сущности, разница?

– Болван! Тупица! Деньги – это власть! Деньги – это свобода! Деньги это всё, чего не хватает такому жалкому существу как ты!

Из-под мантии магистра раздался душераздирающий писк. Растраер внимательно посмотрел на Майнстрема поверх очков и достал из ящика своей конторки небольшой холщовый мешочек.

– Извольте получить, магистр Щековских. Тут ровно пять золотых. Серебром.

Магистр деланно небрежно взял в руки мешочек.

– Пересчитывать, пожалуй, не буду, – улыбнулся он казначею.

В ответ тот лишь проводил его до дверей усталым и немного разочарованным взглядом. Ах, как много знают о нас те, кого мы считаем всего лишь малозаметным эпизодом своей жизни. Ведь кому, как ни Растраеру было прекрасно известно, что значили эти нечаянные деньги вечно нищему магистру изящной словесности. Но, как человек мудрый, а главное, опытный, господин казначей предпочитал хранить это знание безмолвно.

Выходя из университета в весьма приподнятом настроении, Майнстрем едва не столкнулся нос к носу с верховным магистром Триангулюром Эссексом. Но, вовремя умерив шаг и постояв за колонной пару минут, господин Щековских буквально выпорхнул из университета, счастливо избежав неловкой встречи. Он всё ещё испытывал трепетный ужас, особенно, когда думал о неисполненном (и прослушанном!) поручении. А ведь верховный магистр непременно спросил бы об этом.

Однако опасения Майнстрема были напрасны, все мысли Триангулюра сейчас были заняты… выпечкой. Да-да! Даже самым достойным и уважаемым не чужды размышления о земном! В то время магистр Триангулюр размышлял, достаточно ли поднялись плюшки госпожи Дорины и не слишком ли много орехов она положила в начинку на этот раз. Был вечер среды, а значит, верховный магистр, как обычно, направлялся на кафедру теологии. Триангулюр называл это мероприятие «еженедельным отчётом».

Тамнос Диктум как обычно сидел, развалившись в глубоком кресле и вытянув ноги так, что одна из них высунулась из-под стола, потеряв по дороге мягкую туфлю, очки свалились на грудь, а парик, по всей видимости, решил, что роль подушки для него подходит куда больше, поэтому покоился под морщинистой щекой магистра.

– Тамнос, – позвал Триангулюр. – Ты спишь?

В ответ магистр теологии пошамкал беззубым ртом, немного приоткрыл глаза и, словно разочаровавшись увиденным, закрыл их снова.

– Проснись, друг мой! – верховный магистр легонько потряс его за плечо.

– Ах, это ты, Триангулюр? – Тамнос открыл мутные глаза.

– Да, друг мой, а ещё я принёс плюшки, которые испекла для нас Дорина, и совершенно замечательный чай от господина Папавера. Как уверял меня Сомниферум, этот чай буквально творит чудеса!

– Снова чай? Ты всё ещё надеешься? – магистр Диктум нащупал туфлю и вернул парик на положенное место. – Я признателен тебе за заботу, но ты же знаешь, мой трут почти сотлел.

– Бога ради, не будем об этом, Тамнос. – отмахнулся верховный магистр, присаживаясь в кресло. – Давай лучше наслаждаться чудесным сбором и свежестью выпечки. Ну и сыграем в кости, если ты, конечно, не против. Уверен, что на этот раз мне всё-таки удастся…

– Сегодня раскололось зеркало, Триангулюр. Погребальное зеркало шамана.

– Я не верю в приметы, Тамнос. А, кроме того, я же просил тебя… – запротестовал верховный магистр.

– Я знаю, Триангулюр, почему ты запретил мне копаться в архивах кафедры ведьмовства, – перебил его магистр Диктум. – Но то, что должно произойти, – неизбежно. Глупо этому противиться.

Верховный магистр заметно помрачнел, поднялся, а в голосе его зазвучали привычные грозовые нотки:

– Я не понимаю, как тебе удалось уговорить меня в первый раз! Ведь было же ясно, что из всего архива кафедры тебя интересует только этот проклятый пергамент!

Тамнос Диктум шумно отхлебнул чай и хитро прищурился:

– Я не уговаривал тебя, Триангулюр. Ты проиграл мне в кости! Помнишь?

– Не важно, Тамнос! Это было ошибкой, и я её исправил! Кроме того, я более чем уверен, что этот разгильдяй Щековских запихнёт заклинание в какую-нибудь книгу или выкинет на свалку. В любом случае, думаю, тебе ничто не угрожает.

– Я на твоём месте не был бы так уверен, – усмехнулся магистр Диктум. – Тем более что погребальное зеркало расколол именно он! Знаешь, всего лишь задел его и – бац! Мне даже обидно стало, ведь я в своё время так старался, чем только не колотил его, и ничего! Это знак! Я уверен! А тебе пора смириться с тем, что всё, что должно случиться, произойдёт. Так или иначе. Вот только зря ты решил впутать в эту историю несчастного юношу. Он только усложнит всё дело.

– Ты про Майнстрема Щековских? Знаешь, с его способностями портить всё, к чему ни прикоснётся…

– Ты всё-таки думаешь, у тебя есть шанс? – снова усмехнулся Диктум.

– Надеюсь… Да, я надеюсь, Тамнос, – верховный магистр вздохнул и как-то по-детски виновато посмотрел на друга. – Мне остаётся только надеяться. Я не хочу отпускать тебя.

– Ты за себя боишься или за меня? – спросил Тамнос.

– Я боюсь остаться один… – опустил глаза Верховный магистр.

– Ты не будешь одинок, Триангулюр. Тот, кто послан за мной, останется вместо меня. Таков закон равновесия.

– Но откуда ты знаешь? И потом, мне не нужен кто-то другой! Мне нужен мой друг Тамнос Диктум! – воскликнул Триангулюр.

– Довольно об этом, – примирительно махнул рукой магистр Диктум. – Садись, я в последний раз обыграю тебя в кости. А кстати, с чем сегодня булочки?

– С корицей и орехами, – улыбнулся в ответ Триангулюр и подвинул поднос.

К большому серебряному блюду с плюшками, заботливо прикрытому белоснежной салфеткой подбиралась муха. По всей вероятности, эта нахалка решила, что магистры слишком заняты беседой, и её преступная вылазка останется незамеченной, но она жестоко ошибалась.

Триангулюр ловко сдёрнул салфетку и уже занёс над лазутчицей карающую длань, но Тамнос остановил его:

– Не стоит, друг мой. Тут хватит на всех нас, – улыбнулся магистр.

– Но это же просто муха, Тамнос!

– Неужели ты полагаешь, Триангулюр, что она появилась на этот свет, чтобы так бесславно погибнуть от обычной салфетки? Уверен, её ждёт куда более важная роль!

– Иногда ты удивляешь и пугаешь меня, Тамнос, – отозвался верховный магистр, с опаской поглядывая на друга.

– Тут нет ничего странного и тем более страшного. Просто я думаю, что у всех в этом мире, даже у этой крохотной мушки, есть свой путь и своё предназначение. Кто знает, что уготовал этой мухе великий зодчий?

***

Домой магистр Щековских возвращался в отличном расположении духа. Карман его приятно оттягивал мешочек с монетами, которых, по самым скромным прикидкам, Майнстрему с лихвой хватило бы на пару месяцев безбедной жизни (он даже сможет выслать матери немного!), а вечером его ждало самое модное заведение города и, по истине, достойная компания всеми уважаемого магистра врачевания! Майнстрем наденет свой лучший костюм и уж тогда-то очаровательная Беатрикс не сможет устоять перед ним. А он…

– А он идёт себе мимо и даже в ус не дует! Нет, ну вы только посмотрите на него, уважаемые мои соседи! Вы посмотрите, каков наглец!

Неприятный женский голос принадлежал Ганне, квартирной хозяйке Майнстрема.

– Господин Щековских, я, кажется, к вам обращаюсь! Не смейте проходить мимо, будто не видите меня!

Майнстрем и сам не заметил, как, минуя вереницу узеньких извилистых улочек, оказался на пороге своего дома.

Строго говоря, дом этот принадлежал не ему, магистр всего лишь снимал верхний этаж. Хотя и такое описание не будет совершенно точным. Майнстрему была отведена комнатёнка в верхнем этаже с кривым низким потолком и скрипящими половицами. В ней было безумно жарко летом и чудовищно холодно зимой. Зато там были два совершенно замечательных окна, и, если чуть высунуться наружу и встать на цыпочки, то вид на реку открывался волшебный, что было большой редкостью для Лупхоллена.

* * *

Честно говоря, столица великого государства, простирающегося от окраин Западных Гор до берегов Северных Морей, – величественный город Лупхоллен – не отличался особенной привлекательностью (да и просто привлекательностью тоже).

Отважный турист, который осмелится однажды посетить это местечко, не набредёт тут на грандиозные руины былых великих эпох, не увидит величественных монументов, не наткнётся даже на уютные живописные улочки. Его встретят унылые серые камни домов с окнами-бойницами, палисадники с чахлой растительностью и пыльные в любое время года дороги.

Куда любопытнее городок этот будет человеку, не чуждому всякого рода устному творчеству – легендам, сказаниям, байкам и прибауткам. Так, к примеру, старинное предание гласит, что имя своё город получил благодаря странствующему трубадуру. Согласно легенде, он был так поражён красотой представшего перед ним пейзажа, что в буквальном смысле вылупил глаза. За этим нелепым занятием он и был замечен местными жителями, не преминувшими, однако, поднять бедолагу на смех (что, согласно общепринятой версии событий, свидетельствует о весёлом и добродушном нраве местных жителей). Название прижилось.

Такова официальная точка зрения.

Однако стоит вам заглянуть в любую харчевню, и вы сможете услышать иную версию, в которой, кстати, также принимает непосредственное участие безвестный трубадур.

Так с вами будут биться об заклад, уверяя, что «лупхоллен» на родном языке трубадура означало не что иное, как грязное ругательство. Как же иначе можно объяснить тот факт, что именно это слово сорвалось с уст несчастного трубадура, когда он вместо прекрасного белоснежного замка, о котором ему рассказал какой-то подпивший матрос, увидел крепость из плохо отёсанного серого камня, обнесённую со всех четырёх сторон высоченной стеной и окружённую рвом, до краёв наполненным мутной и плохо пахнущей жижей.

А ведь бедолага так надеялся… Только надежда увидеть чудесный замок, поддерживала его в жестоких испытаниях, когда он много дней спускался по отвесным склонам северных гор, рискуя сорваться в бездонную расщелину, погибнуть под камнепадом или утонуть в реке Фиексе, срывающейся с гор бурными потоками и разливающейся по равнине грязноватым месивом из камней и песка.

Именно вид на высокий берег упомянутой реки, поросший жидким ивняком и непролазными кустами колючек, и определил выбор Майнстрема. Однако чаще всего из окон магистра были видны только облака и закат.

* * *

– Эй, господин Щековских, вы опять витаете где-то в своих мыслях? А кто будет платить за комнату? Третьего дня мне ещё обещали, а я-то наивная, всё жду!

Хозяйка дома была женщиной одинокой и весьма практичной. Окончательно потеряв надежду на замужество и получив в наследство от родителей этот ветхий домишко, она решила зарабатывать на аренде комнат. Всего сдавалось три помещения – две комнатки на первом этаже и чердак, который она звучно обзывала мансардой, и куда год назад въехал магистр изящной словесности. Помимо комнат хозяйка обеспечивала постояльцев скромным ужин и ещё более скромным (если не сказать застенчивым) завтраком.

– Когда, я вас спрашиваю, вы таки оплатите свой стол? Или вы думаете, я буду кормить вас в долг только по тому, что вы преподаёте в университете? Так вот, что я вам на это скажу, и видит бог…

– Госпожа Ганна, добрый вечер! Покорнейше прошу меня простить, я вас не заметил, – понуро отозвался магистр Щековских.

– Таки не мудрено, сударь мой! Не мудрено! Вы никогда ничего не замечаете! Не замечаете, как я утеплила окна в вашей мансарде, не замечаете вычищенного костюма, не замечаете, что срок оплаты прошёл неделю назад! Да лучше бы я сдала вашу замечательную комнату торговцу рыбой, что просился ко мне на постой на той неделе. Вот уж господин солидный и при деньгах, таки скажу я вам! Не то что некоторые!

Ганна намеренно говорила слишком громко, чтобы многочисленные соседушки, собравшиеся на порогах и у раскрытых окон своих домов, могли расслышать каждое её слово. Майнстрем решил, что не следует портить так удачно складывающийся вечер, а потому решил перейти в контрнаступление.

– Милейшая Ганна, если вы желаете получить оплату за жалкую кормёжку, которую изволите величать столом, и которой так гордитесь, то я готов оплатить её хоть на год вперёд (тут Майанстрем, конечно, несколько преувеличил). Но впредь, потрудитесь доставлять к завтраку свежее молоко и сливки, а не ту кислятину, что обычно. Иначе, милейшая моя хозяюшка, вы не увидите ни монеты из этого кошеля.

И в подтверждение своих слов магистр несколько раз подбросил в ладони мешочек, рассыпавшийся по руке мелодичным звоном достатка.

Ганна мгновенно среагировала на изменившуюся ситуацию: голос её стал тоньше, даже мелодичнее, а тонкие губы расплылись в подобии улыбки.

– Ах, магистр Щековских, да как вы таки могли только подумать, что я экономлю на своих постояльцах! Да мои жильцы получают самое лучшее, и молоко у меня самое свежее. Не молоко, а чистый мёд! Полюбуйтесь-ка, уважаемые соседи, – кивнула она любопытным кумушкам, – какие состоятельные господа снимают мои комнаты. А всё почему? Потому что они таки могут быть уверены, что это лучшие комнаты во всём городе и обслуживание найдут только здесь! – И, окинув соседок победоносным взглядом, Ганна поспешила затолкать Майнстрема внутрь.

– Так что же, магистр? Вы таки и вправду намерены заплатить мне за год вперёд? – лицо хозяйки было так близко к лицу Майнстрема, что тот отчётливо ощутил запах сельди и кислого молока, которые она подавала к завтраку.

– Моя комната? Она оплачена до осеннего солнцестояния, не так ли? – спросил Майнстрем, стараясь отстраниться подальше от хозяйки.

– Таки да… Оно-то конечно так, – Ганна покраснела.

– А стол? Если память мне не изменяет, то я должен вам за текущий месяц?

– Ну, таки да… – ниточки губ хозяйки задрожали обиженно.

– И вы только что говорили, что хотели бы сдать мою комнату другому постояльцу, правильно я вас понял? – продолжал наступление магистр.

Ганна молчала и, потупив взгляд, теребила край своего грязного передника.

– Кажется, вы говорили о торговце рыбой? Так вот. Если вычесть уже уплаченные вам деньги, то получится что не я, а вы должны мне. Впрочем…

Но Майнстрем не успел закончить своей победоносной речи.

– Ах, дорогой мой господин магистр Щековских! Стоит ли таки поминать слова, сказанные под горячую руку! Я, бедная одинокая женщина, и некому за меня заступиться. Я изо дня в день забочусь о своих жильцах, словно это мои собственные детки! А что таки не скажет любящая мать в сердцах? И разве достойно такому умному и учёному господину цепляться ко всяким мелочам?

Майнстрем капитулировал.

– Напомните, сколько я должен вам, Ганна?

– Да сущие пустяки, господин Щековских! Сущие пустя…

Но в это мгновение мантия на груди магистра изящной словесности зашевелилась и издала какой-то звук, отдалённо напоминавший рычание или урчание.

– Отошли прочь эту недостойную! Я изрядно проголодался! – Майнстрем плотнее запахнул мантию.

– Господин Щековских?! – голос хозяйки разительно изменился. – Что это таки за звуки? Что у вас там?

– Где? Я никаких звуков не слышу, госпожа Ганна! – покраснел магистр.

– Да что ты с ней церемонишься, презренный! Испепели её немедленно! И накорми меня!

– У вас таки там что? – почти взвизгнула Ганна. – Вы что, осмелились притащить в приличный дом какую-то блохастую скотину?

– Конечно, нет! – соврал Майнстренм. – Ровным счётом ничего, дорогая хозяйка! Так сколько с меня?

– А вы и впрямь намерены заплатить до конца года? – Ганна прищурилась, от чего стала похожа на огромных размеров крысу, впервые пробующую редкий сорт сыра.

– Как вы и говорили, не стоит цепляться к словам, сказанным в сердцах, – ловко парировал Майнстрем. – Думаю, пока я оплачу свою комнату и стол до дня осеннего солнцестояния, уважаемая хозяйка.

После того как звенящий мешочек изрядно полегчал, в голос хозяйки вернулись мелодичные нотки.

– Чего бы вы хотели к ужину, уважаемый магистр? Как на счёт бараньих потрошков с тушёной капустой и пивом?

– Благодарю вас, Ганна. Но сегодня я ужинаю в «Голодном селезне», – и магистр, наконец, отправился наверх.

– Но даже если вы собираетесь есть в харчевне, плату за ужин я не верну! – крикнула Ганна в сторону удалявшегося постояльца, а потом добавила: – А ещё я таки почистила ваш костюм и постирала сорочку, господин Щековских!

Не получив ответа, она сделала неопределённый жест рукой в его сторону и поспешила спрятать монеты в огромном сундуке, обитом железом. Там, где хранила все свои ценности.

Тем временем магистр поднялся на второй этаж, вошёл в свою комнату и поплотнее прикрыл за собой дверь.

– Ну, вот теперь мы и дома. Располагайся, малыш, – сказал он, извлекая котёнка из складок мантии.

– Какое убожество! Как посмел ты принести меня в этот сарай, презренный раб!

– Как тебе тут? Нравится? Вижу, что да. Только не вздумай мяукать или царапаться в дверь, а то хозяйка выставит на улицу нас обоих.

– Я голоден! Накорми меня, болван!

– Ну-ка тихо! – прошептал Майнстрем. – Я же сказал тебе не подавать голоса, глупыш. Сейчас, погоди… По-моему, где-то тут оставалось немного сливок. Так и есть! Только это, по-моему, не сливки.

Юноша понюхал кувшин и невольно скривился.

– Это определённо не сливки. Уже не сливки. Но, думаю, тебе подойдёт. Угощайся!

Майнстрем поставил на пол небольшую плошку, которую, вероятно, раньше он использовал как подсвечник. Об этом неоднозначно свидетельствовали многочисленные подтёки воска по краям.

– Чтобы я ел из миски на полу?! Ты что не понимаешь, смертный, кто перед тобой?!

– Ну что ты на меня уставился? Не умеешь ещё есть самостоятельно? Ну-ка вот так! – и Майнстрем макнул котёнка мордочкой в прокисшее молоко.

– Да как ты смеешь?! Прекрати немедл…

– Вот так, так! – магистр снова ткнул котёнка в миску.

– Убери свои грязные ру…

– Ну же! Это вкусно! Ты только попробуй! – предпринял очередную попытку Майнстрем.

В конце концов, котёнок распробовал предложенный ужин. Хотя, возможно, он попросту сообразил, что куда безопаснее лакать из блюдца, чем в нём утонуть.

– Вот и молодец, а я пока займусь своими делами, дружок.

Магистр оставил котёнка в покое и оглядел комнатёнку. Мебелировку едва ли можно было назвать шикарной (и даже приличествующей званию магистра). Большую часть пространства занимала кровать, однако такое положение определялось не её размерами, а размером самой комнаты. На кровать по-дружески опиралась небольшая трёхногая тумба. Довершали обстановку хлипкий на вид стул и стол, заваленный книгами, листами пергамента, облезлыми перьями и огарками свечей.

Майнстрем подошёл к столу, переворошил все бумаги, и, видимо, найдя то, что искал, плюхнулся на стул. Стул отозвался противным скрипом.

– Эх, жаль, что я не прихватил последний вариант из университета… – воздохнул Майнстрем, просматривая рукопись. – Но, ничего страшного! Я перечитал его сотню раз и, по-моему, всё запомнил. Как там было?..

Прекрасна ты, как летней ночи дуновенье,

Ты манишь за собой, лишаешь сна.

Ты, словно райской птицы пенье.

Красива, также, как она.

Твой голос – тихой арфы перезвон,

Твоя прельщает милая натура.

Ты слёз моих неслышный стон

............................................

Да. Вот эта самая строчка никак не давалась…       Натура… натура… Что бы такое зарифмовать?… Созвучие… Какое же созвучие?..

Котёнок тем временем расположился у его магистра Щековских и подал голос:

– Дура.

– Эй, малыш, ты так громко урчишь! Хочешь помочь мне? – и, не дожидаясь реакции котёнка, Майнстрем подхватил его на руки. – Ну что же, давай попробуем вместе! Натура – фигура – структура – магистратура – акупунктура…

– Дура – это прекрасное созвучие!

– Тебе тоже не нравится? – спросил магистр, поглаживая пушистый комок. – Согласен. Подходящей рифмы нет…

– Есть. Я повторил её дважды, убогий. Это слово «дура»!

– А что если попробовать заменить всю строку? – задумался Майнстрем.

– Лучше замарай всю эту писанину целиком, презренный бездарь!

– Какой ты громкий, малыш. Будешь так шуметь, и хозяйка выгонит нас! Так-с… А может, если переделать весь катерн? Что если?.. – Майнстрем потянулся к чернильнице так стремительно, что не обладай котёнок изрядно острыми когтями, то он едва бы удержался от падения. Майнстрем же, в чью ногу впились крохотные кинжалы, казалось, ничего даже не заметил. Он писал и зачёркивал, зачёркивал и вновь писал… То замирал, словно прислушиваясь к чему-то, то вновь склонялся над пергаментом… Наконец он выпрямился и с явным удовлетворением перечитал написанное.

– Да! Вот теперь всё так, – магистр резко поднялся, совершенно забыв, про того, кто сидел у него на коленях.

Виртуозно изогнувшись, котёнок приземлился на лапы и недовольно зашипел.

– Убогий! Да как ты посмел? Ты же мог меня покалечить!

– О, прости малыш, твой хозяин немного забылся! – Майнстрем протянул руку, чтобы погладить котёнка, но тот выгнул спину и снова зашипел:

– Ты мне не хозяин, презренный! Не смей даже прикасаться ко мне, болван!

– Да ладно, не шипи так! Кошки всегда приземляются на лапы, – Майнстрем потрепал малыша за ухом. – Ты сейчас останешься тут один и будешь вести себя хорошо. А главное – не смей шуметь, иначе окажешься на улице!

– А ты не смей так со мной обращаться, презренный! Никогда не указывай мне, что делать!

– Вот видишь, ты уже и мурлычешь. Значит, мы с тобой договорились, хорошо? – Майнстрем внимательно посмотрел на котёнка. В глубине его прозрачно-золотых глаз, кажется, прыгали крохотные искорки.

– Погоди пока сядет солнце, ничтожество! Тогда-то ты узришь всё моё величие! Ты будешь трепе…

В эту секунду магистр неожиданно для себя самого чихнул.

– О, прости, малыш! Тут видно, много пыли.

Майнстрем опустил ошарашенного котёнка на пол и с чувством выполненного долга приступил к сборам. Сорочка его действительно была выстирана, а костюм почищен. Однако стирка не избавила сорочку от заштопанных манжет, а чистка не скрыла потёртости костюма.

– Ну что ж, – вздохнул магистр, оглядывая своё отражение в медном кубке. – Не всё сразу. И потом, когда ты поступал в университет, ты же не говорил, что хочешь стать богатым, ты же хотел стать магистром? Вот ты и магистр. А богатство… всё это ерунда! В конце концов, не в костюме дело.

– Как же ты низок, человечишка! Но подожди, осталось несколько мгновений!

– Что, малыш? – Майнстрем обернулся и увидел, как расположившийся на подоконнике котёнок, завороженно смотрит на закат и едва слышно мурлыкает. – Красиво, правда? Но я, к сожалению, не смогу составить тебе компанию, мне уже пора, – магистр сунул за пазуху лист пергамента, ощупал кошель с деньгами в кармане и вышел.

Едва ли не вприпрыжку он проскакал по кривой лестнице и только на пороге дома замедлил шаги. Уверенным движением он распахнул дверь, слегка приподнял шляпу, приветствуя местную публику, и удалился, спиной ощущая многочисленные придирчивые взгляды.

– Однако, соседка, и повезло же тебе с жильцами! – сказала рыжая рябая баба неопределённого возраста, обратившись к Ганне, когда Майнстрем скрылся из виду.

– Таки да, Лизетта. У меня всё сплошь приличные господа квартируют. И какие все внимательные, заботливые! Вот давеча отпирала якладовку, а ключ таки возьми да и сломайся прямо в замке. Ну, думаю, что теперь делать? А господин Руперт открыл. Прям голыми, можно сказать, руками! Так-то, подружка. Вот ведь, что значит мастер!

– А не тот ли это Руперт, что всякий раз уходит куда-то по вечерам, а утром возвращается с целым ворохом всякого барахла? И что это за работа у него такая? – рыжая баба криво усмехнулась.

– На что это ты таки намекаешь, Лизетта? Ты мне тут не смей всякие глупости болтать! Мои квартиранты все сплошь честные люди! А господин Руперт старьёвщик, вот и таскает вещи. Так то!

– Таскает вещи? По ночам? – усмехнулась в ответ рябая Лизетта.

– А если и по ночам, то твоё таки какое дело? Да и платит он аккуратно и свечи не палит. А то вот господин Щековских, как запрётся у себя с вечера, так и чадит, так и чадит! Ажно дышать у него угарно бывает. Даже лилии мои на окне зачахли, пришлось снести их вниз.

– Да лилии твои и так все чахлые! – и рябая громко расхохоталась.

– Это мои-то лилии чахлые? Да ты на свои облезлые цветы погляди, прежде чем поклёп возводить на мои лилии! Сама ты у меня сейчас зачахнешь!

И в тот момент когда две любезные соседки уже готовы были вцепиться друг другу в волосы, старик, точивший ножи возле соседнего крыльца громко спросил:

– Глянь-ка, Ганна, там не из твоего ли окна дым валит?

Хозяйка посмотрела на окна мансарды и, подхватив свою длинную юбку, опрометью кинулась в дом.

* * *

Вечер. Удивительное время. Редкий поэт или писатель не пытался передать красоту заката. Как бишь там?.. И «итог прожитого дня», и «время, когда солнце встречает луну», и «багровый небесный пожар». А солнце? Чего только не вытворяет светило в закатные часы! Его лучи обязательно что-то «обливают» или «выхватывают из сумрака», норовят куда-то «упасть» или что-то «очертить золотым контуром». А уж если пииту вздумалось описывать закат в ненастную погоду, то вовсе пиши пропало! Свет заходящего солнца так и норовит что-то «разорвать», «рассечь» или куда-то «прорываться»! Словом, ведёт себя совершенно неподобающе. А ведь речь идёт об элементарных законах физики (в частности раздела, который принято называть оптикой).

По счастью нынешним вечером на небе не было ни облачка.

То, что произошло, когда последний луч солнца сверкнул в небе, упал в окно и, отразился в золотисто-жёлтых глазах кота, едва ли можно объяснить игрой света или какими-то оптическими трюками. Каждая шерстинка животного засияла и стала словно растворяться, обволакивая крохотное тельце плотной серо-голубой дымкой. Облако постепенно разрасталось, заполняя комнату холодом, наконец, туман начал оседать, рваться клочьями, пока не исчез совершенно, оставив после себя только удушливый смрад.

В эту минуту в комнату ворвалась запыхавшаяся Ганна с ведром воды и холстиной наперевес. Она уже была готова заливать разгорающийся пожар, попутно прикидывая, во что обойдётся её квартиранту такая рассеянность, но тут…

На подоконнике спиной к двери в довольно непривычной для человека позе сидел невысокий очень стройный мужчина средних лет, одетый во всё чёрное.

Хозяйка явно не была готова к такой встрече, поэтому на мгновение застыла в дверях, однако звук громыхнувшего об пол ведра, выскользнувшего из рук, заставил её прийти в себя.

– Ты ещё кто такой? Что ты тут делаешь? – накинулась она на незнакомца. – А ну признавайся, стащить что-нибудь хотел?

Мужчина медленно повернулся, изогнув шею, точно сова, и посмотрел на Ганну. От этого взгляда в животе женщины похолодело, а слова застряли в горле.

– Поклоняйся мне, смертная. Перед тобой Крцыфкр!

Ганна шумно сглотнула, но решительно перешла в атаку:

– А ну признавайся, что ты хотел стащить? Живо выворачивай карманы! Не то сейчас позову стражу и тебя…

– Скажи мне, где Склнужгл, презренная. Тогда, быть может, я сохраню твою ничтожную жизнь!

– Какой ещё Джунгал? – опешила Ганна, но сейчас же вспомнила, кто тут главный, и снова перешла к атаке: – Да кто ты такой, в самом деле?! Мало мне одного сумасшедшего магистра, так он ещё и дружка своего притащил! Такого же психа! А ну пошёл отсюда!

Одним бесшумным молниеносным прыжком человек оказался прямо перед Ганной. Лицом к лицу. Несчастная женщина даже заметила, как в его золотисто-жёлтых глазах поблёскивали странные фиолетовые искры. Незнакомец смотрел недобро. А потом он странно растопырил пальцы, и провёл узким выгнутым острым ногтем по её губам и… Рот Ганны точно склеился. Вернее сказать, его просто не стало! Он исчез! Бедная женщина ощупывала то место, где ещё недавно были губы, и с ужасом обнаруживала совершенно гладкую поверхность без каких-либо признаков отверстия.

– От тебя слишком много шума, смертная. Ты утомила меня, – странный человек отвернулся и тут же оказался у окна. – А тут занятно… Я не наблюдал хода времени прежде. Это увлекает. Однако, где Склнужгл? Отвечай мне!

Ганна всё ещё надеялась найти свой рот и только мычала в отчаянии. Слёзы катились по её некрасивому лицу.

– Ну же? – человек в чёрном внезапно опять оказался прямо перед Ганной и, видимо, только сейчас понял собственную оплошность. Он ухмыльнулся и щёлкнул пальцами.

Ганна раскрыла рот (он чудесным образом оказался на своём месте, как если бы никуда и не пропадал), но не смогла выдавить из себя ни слова, только плач и всхлипывания.

– Если ты сейчас же не прекратишь исторгать из себя эти мерзкие звуки и жидкости, я сотру с твоего лица все места их происхождения! Поняла? – зрачки незнакомца сузились до крохотной чёрной точки, а фиолетовые искорки бешено заплясали.

Ганна примолкла и только наблюдала за незнакомцем, не смея отвести взгляд.

– Отвечай, где магический огонь и где Склнужгл?

– Я не знаю, господин… – собственный голос показался несчастно женщине глухим и далёким.

– Куда отправился смертный?

– Какой смертный, господин? Я не понимаю… – прошептала Ганна.

Человек прищурил глаза, а его бледное лицо перекосилось, словно сведённое судорогой.

– Ты глупа, презренная. Я спрашиваю о человеке, что обитает тут. Куда он ушёл?

– Господин Майнстрем Щековских? Он собирался ужинать в «Голодном селезне», господин.

– Ужинать? В птице? Да как ты смеешь шутить надо мной?!

– О нет-нет, господин! Как можно шутить! Господин магистр собирался ужинать в харчевне, харчевня называется «Голодный селезень». Это недалеко от университетской площади, господин. Если вам будет угодно, господин, то я могла бы…

Единственный взгляд прозрачно-жёлтых глаз тут заставил Ганну замолчать.

– Поди прочь, смертная. Я не нуждаюсь в тебе более.

Человек в чёрном щёлкнул пальцами, и Ганна сама того не осознавая, как-то неловко протиснулась в узкий проём и спустилась вниз. Только сейчас, сидя на широкой лавке возле стола, она начала приходить в себя. Через минуту в дом ворвались соседка.

– Что там? Ганна, что? – трясла её за плечо рыжая Лизетта.

– А? Что?

– Это я тебя спрашиваю, что? Опять твой жилец свечу оставил? Да? – В ответ Ганна только непонимающе хлопала глазами. – Да что с тобой, в самом деле, соседка?

– Ах, Лизетта! – встрепенулась наконец Ганна. – Там… Там…

– Да что там, божечки ж ты мои? Говори уже!

В эту минуту на пороге появился невысокий жилистый мужчина, второй жилец госпожи Ганны.

– Ах, как вы кстати, господин Руперт! – всплеснула пухлыми красными руками Лизетта. – Вы только полюбуйтесь! Всё это ваш сосед, господин Щековских! Он чуть было не спалил дом, да так, что несчастная наша Ганна в себя никак не придёт! Вот ведь! Полюбуйтесь-ка!

Не то чтобы госпожа Ганна ранее производила впечатление высокоинтеллектуальной особы, теперь же она не претендовала даже на почётное звание благоразумной, да и просто разумной! Жидкие волосы её всклокочено выбивались из-под чепца, а взгляд блуждал.

Руперт деловито сплюнул сквозь зубы, перекинул пустой холщовый мешок за спину и присел на корточки перед своей квартирной хозяйкой.

– Госпожа Ганна, – он тихонько дотронулся до её руки. – Что с тобой, а? Дымом надышалась что ли?

Хозяйка не шелохнулась. Только широко раскрытые бесцветно-серые глаза округлились ещё больше.

– Хозяюшка, – Руперт помахал ладонью перед лицом женщины. Никакой реакции.

– Не иначе угорела! – решил Руперт. – Госпожа Ганна! Ау! – протянул он чуть громче и щелкнул пальцами возле самого уха женщины.

От этого звука хозяйка буквально подскочила на месте, взгляд её приобрёл некоторую осмысленность и даже возбуждённость. Глаза забегали и, уцепились, наконец, во взгляд жильца.

– О, господин Руперт! Как замечательно, что вы здесь! – затараторила Ганна, ухватив руку мужчины с такой силой, что пальцы её побелели. – Там вор! В комнате господина Щековских!

– Вор? – Руперт выпрямился и самодовольно хмыкнул. – Сейчас посмотрим, кто это осмелился…

– Не ходите туда, господин Руперт! Ради всего святого! Не надо! Давайте лучше позовём стражников! – взмолилась Ганна.

– Стражников? – мужчина поморщился, цокнул языком и, пробормотав что-то вроде «Только их нам не хватало…», решительно двинулся вверх по лестнице.

Рывком распахивая дверь, Руперт ожидал увидеть что или кого угодно, но совершенно не то, что предстало его взгляду. Все вещи, мебель и одежда медленно кружили по комнате вокруг невысокого человека. Мановением рук он, казалось, заставлял вещи не только нарушать все мыслимые законы гравитации, но и обнажать свою подноготную. Так, например, из общего потока выплыл широкий плащ, завис и демонстративно вывернул перед чёрным господином карманы, содержимое которых не преминуло немедленно влиться во всеобщий круговорот.

– Э-э! Какого дьявола тут творится?! – Руперт самоуверенно шагнул внутрь комнаты и…

Едва только он переступил порог, то ощутил, что пол стремительно уносится вниз, а сам мужчина завис в воздухе, едва касаясь потолка плешивой макушкой. Незнакомец же, не обращая на Руперта ровным счётом никакого внимания, продолжал свои загадочные манипуляции. То, что переживал в этот момент несчастный Руперт, сравнимо было, наверное, только с тем чувством, которое возникает во сне, когда ты срываешься вниз и падаешь в неизвестность. Несчастный мужчина попытался ухватиться за что-нибудь, но ничего, кроме парящего неподалёку подсвечника не нашлось. Наконец, описав полный круг по комнате, Руперт завис перед господином в чёрном.

– Прошу прощения, милейший… – начал он голосом куда более дружелюбным, чем прежде (если даже не сказать заискивающим). – Я был бы вам крайне признателен…

– Будешь, смертный, но позже. А сейчас не мешай мне.

– Не понял…

– Мы встретимся с тобой. Позже. И ты будешь мне благодарен. Очень благодарен. Но сейчас скажи, где огонь? – прозрачно-жёлтые глаза незнакомца смотрели строго и холодно.

– Какой ещё огонь, господин?

– Магический огонь, какому вы не знаете цены и носите с собой, смертные невежды, – процедил незнакомец.

– Но мы не носим с собой огня, господин…

– Ты лжёшь, презренный червь. Малая искра, разжигающая огонь. Где она?

– А! Возможно, господин имеет в виду огниво? – догадался наконец Руперт.

– Возможно, – снисходительно согласился незнакомец.

– Но господин Майнстрем не курит трубку, и я не думаю, что у него есть огниво…

– Ты – презренный лжец. Он разжигал огонь для священного таинства. Где он? – Золотисто-жёлтые прозрачные глаза вперились в Руперта, и холодок пробежал по его спине.

– Кто?..

– Огонь, глупец! – взревел незнакомец.

– Наверное, остался там, где его разожгли, господин…

– Остался? – взгляд незнакомца стал отрешённым и Руперт почувствовал, что пол, ещё мгновение такой недостижимый и желанный, приближается к нему с неумолимой и неотвратимой быстротой.

Через долю секунды мужчина, потирая ушибленное колено, осторожно поднялся, всё ещё инстинктивно прижимая к себе тяжёлый подсвечник. Человек в чёрном тем временем очнулся, оглядел груды хлама на полу и щелкнул пальцами. Вещи снова поднялись в воздух и стали разлетаться по своим обычным местам. Неуверенные попытки сделать это предпринимал и подсвечник, но Руперт был сильнее.

– Если господину ничего больше не нужно, то я, пожалуй, пойду? – и жилец осторожно попятился к двери.

Шаг, ещё один. Сейчас он распахнёт дверь и вон отсюда! Прочь из этого дома, будь он неладен! Бежать куда подальше!

Руперт дёрнул ручку, но дверь не подалась. Ещё раз – никакого результата. Мужчина опасливо повернулся и обнаружил, что человек в чёрном стоит прямо за его спиной. Руперт хотел было отскочить в сторону, но ноги словно приросли к полу.

– Ты кое-что забыл, презренный мошенник, – и господин в чёрном посмотрел на подрагивающий в руке Руперта подсвечник.

– Я? Ах да-да! Простите, господин! – трясущимися руками Руперт протянул незнакомцу подсвечник, который, едва оказавшись на свободе, проплыл по воздуху и встал на своё законное место.

– Ты слишком любишь чужие вещи, – задумчиво произнёс незнакомец.

– Простите, господин, но я не…

– Ты жалкий вор и мошенник. Я покараю тебя, – Руперт вжал голову в плечи, словно приготовившись к взбучке. – С этого дня ты не сможешь прикоснуться ни к одной вещи, что тебе не принадлежит или не дарована её владельцем.

– Но господин, я же… – попытался оправдаться мужчина.

– Убирайся. И помни мои слова!

Руперт буквально вывалился из комнаты и кубарем скатился по лестнице, возле которой его уже поджидали Ганна и Лизетта.

– Ну? Что там? Что? – с надеждой спросила хозяйка.

Жилец открыл рот и хотел, было, сказать, что, возможно, вопреки его желанию и глубочайшему внутреннему протесту, в самом деле, надо позвать стражников, однако вслух произнёс:

– Там нет ничего и никого.

Обе женщины округлили глаза, и, отталкивая друг друга, бросились к узкой лестнице наверх. Комната господина Майнстрема Щековских была пуста. Все вещи лежали на своих местах.

* * *

Майнстрем шёл не спеша, с удовольствием прислушиваясь к звону серебряных монет в кармане и с тихим трепетом чувствуя свёрнутый пергамент за пазухой. Сегодня! Это его день, и он это сделает. Обязательно сделает!

Мостовая отзывалась лёгким позвякиванием на каждый шаг недавно подбитых сапог. Отличный всё-таки мастер оказался, даром, что приятельствует с этим проходимцем Рупертом. А что до заплаты на голенище… Надеюсь, она её не заметит. Ничего, к зиме куплю себе новые сапоги, на кроличьем меху. Или даже на лисьем! И муфту для матушки. То-то она будет горда мной! Тогда-то точно никто не посмеет смеяться у неё за спиной! Никто уже не скажет, что её сын…

– Эй, коллега! Господин Щековских! – Майнстрем понял, что речь обращена к нему, только когда магистр Праер схватил его за локоть тонкими, но ощутимо крепкими пальцами. – Добрый вечер, Майнстрем. Вы словно меня и не слышали. Что? Утомились сегодня?

– А! Это вы, магистр Праер! Простите, я немного задумался… – смущённо покраснем Майнстрем.

– Ох уж мне эти изящные искусства! Всё-то вы витаете в облаках! – весело отозвался Праер.

– Да нет, так просто думал о всяком… – Майнстрем покраснел ещё больше и сконфуженно потупился.

– Ничего-ничего, коллега! – Сертус дружески похлопал магистра Щековских по плечу и добавил, наклонившись к самому его уху: – Не переживайте, дружище, заплату на голенище совсем не видно, никто её даже не заметит!

Майнстрем окончательно сник и внутренне уже жалел о том, что вообще решился прийти. Весь его внешний вид, ещё мгновение назад казавшийся ему таким солидным, померк на фоне безупречности Сертуса Праера.

Всегда изящный и подтянутый, сейчас он был просто неотразим. Тёмно-синий бархатный камзол с серебряными пуговицами, подчёркивающий стройную не по годам фигуру, лёгкая мантия, укороченная по последней моде и отороченная тонким кружевом… Даже борода его была пострижена с таким мастерством, что придавала лицу какой-то особенный лоск. Кажется, никто не смог бы признать в нём почтенного мужа от науки, скорее господина Праера можно было спутать с вельможей или даже герцогом.

– Так что же, уважаемый коллега? Зайдём внутрь или так и будем стоять у дверей? – совершенно невозмутимо, словно бы и не чувствуя своего внутреннего превосходства, продолжил Сертус.

– Да, конечно, господин Праер! – и Майнстрем направился к двери.

– Ну, уж нет, коллега! – Сертус снова вцепился в локоть господина Щековских. – Это вход в общий зал, нам с вами не пристало. Пойдёмте-ка! – и он увлёк Майнстрема к боковой лестнице, увитой плющом и заботливо огороженной широкими перилами. – Нам с вами сюда! На самый верх!

Конечно, Майнстрем не раз бывал в «Голодном селезне» и частенько видел, как в отдельных комнатах под самой крышей заведения отдыхают знатные господа. А однажды (он готов был поклясться!) там даже мелькнула принцесса Флоримель. Но магистр даже и мечтать не мог о том, чтобы однажды оказаться среди этой избранной публики.

Майнстрем огляделся. Второй этаж представлял собой широкую, опирающуюся на массивные каменные колонны галерею. Край её обрамляли гладкие дубовые перила. В глубине галереи располагались так называемые комнаты, отделённые друг от друга тяжёлыми бордовыми завесями. В каждой такой комнате располагался покрытый чистой льняной скатертью стол, а вокруг него не какие-то там грубые тёсаные лавки, а самые настоящие мягкие кресла!

– Магистр Праер! Добрый вечер! – нежный, немного детский голосок, светленькие завитки вокруг тонко очерченного личика и розовенькие мочки изящных ушек. – Очень рада видеть вас, магистр! Прикажете накрыть ваш обычный столик?

– А, крошка Беатрикс! Пожалуй, сегодня мы возьмём центральную комнату. Сегодня же будет какое-то представление, не так ли? – и Сертус весьма вольным движением приобнял девушку за талию.

– Прошу прощения, господин Праер, но центральная комната уже занята, – Беатрикс изящно выскользнула из-под руки магистра. – У нас сегодня особые гости. Весьма важные персоны, которые не хотели бы показываться прочей публике.

– В самом деле? – Сертус был явно разочарован. – Ну что ж, тогда придётся довольствоваться тем, что есть. Что скажете, господин Щековских?

Но Майнстрем не отвечал. Он вообще ничего не видел и не слышал с того мгновения, как рука магистра Праера коснулась узкой талии прекрасной разносчицы. Кровь оглушительно стучала в его висках, и даже полумрак, казалось, не мог скрыть пылающих негодованием щёк. Но Сертус с невозмутимым видом бесцеремонно похлопал Майнстрема по плечу и направился к крайней комнате.

Обстановка второго этажа разительно отличалась от первого, где посетители вынуждены были ютиться за общими столами и на общих же лавках.

Скромный бюджет магистра изящной словесности едва позволял ему «выход в свет» раз в месяц, а о том, чтобы заказывать отдельную комнату, речи и вовсе не шло. Поэтому, едва справившись с отчаянным сердцебиением, Майнстрем захотел взглянуть на публику сверху вниз.

Сейчас он мог бы сравнить харчевню с крохотной моделью целого государства. Там, внизу, у самого выхода, ютились простолюдины всех мастей – наёмные работники, студенты, разносчики и крестьяне, случайно оказавшиеся в большом городе, и готовые довольствоваться жидкой похлёбкой и кисловатым разбавленным вином; чуть ближе к центру обосновались те, кто называл себя средним классом – скорняки, пекари, краснодеревщики, словом все те, кто не гнушался честной работой и мог иногда потратить пару монет на жарко́е из индюшки и стаканчик яблочного сидра. У самого же очага, как правило, рассаживались те, кто и понятия не имел о том, как тачают сапоги или сколько труда вложено мастером в костяную трубку, однако (не без удовольствия) пользующиеся всеми этими благами – заимодавцы, ростовщики, рекрутёры и владельцы доходных домов. Тут они могли, протянув заплывшие салом голяшки к самому огню, предаться спокойным беседам, а иногда и обсудить с нужным человеком условия «крайне выгодной» сделки, наслаждаясь говяжьей вырезкой, красным вином и запахом восхитительного барашка, подвешенного на вертеле. Однако же сам барашек был не по карману даже этим уважаемым господам. Он, румяный и заботливо приправленный всевозможными специями, отправлялся прямиком на второй этаж, туда, где нередко бывала знать, туда, где сейчас, предусмотрительно поджав тощие ноги в залатанных сапогах под стул, сидел магистр изящной словесности Майнстрем Щековских.

Тем временем стол уже убрали сежей скатертью и заставили всевозможными закусками и напитками.

– Господин Щековских, да прекратите уже вертеть головой во все стороны, вы привлекаете излишнее внимание, – буквально прошипел Майнстрему в ухо Сертус Праер.

– О, простите, магистр, дело в том, что я…

– Впервые тут, наверху? Так сказать, поднялись над толпой? Я же не ошибаюсь? – усмехнулся Праер.

И хотя Майнстрема немного смутило это выражение, но он решил не заострять внимания на неосторожных словах.

– Честно говоря, да. Не то чтобы я не захаживал в «Голодный селезень» раньше, но тут, на втором этаже мне бывать не приходилось.

– Знаю, – самодовольно улыбнулся Сертус. – Я видел вас прежде, ещё до вашего триумфального возвращения в университет. По-моему, вы предпочитали размещаться где-то на дальних лавках со всякими портняжками.

На этот раз Майнстрем вспыхнул:

– Магистр Праер, мой отец – обычный деревенский кузнец, и дед был кузнецом, и я не вижу ничего зазорного в том, чтобы разделять свою трапезу с простыми людьми!

– О, простите покорнейше, друг мой! – прервал его с лёгкой усмешкой Сертус. – Я ни в коем разе не желал оскорбить вас! Я только хотел сказать, что теперь вы относитесь к высшему классу, и, полагаю, сами понимаете, что не всё то, что позволительно кузнецу будет приемлемо для университетского магистра, согласны?

– На мой взгляд, всё это глупые предрассудки, господин Праер! – вспылил Майнстрем.

– Тише, тише, коллега, успокойтесь. – Праер похлопал магистра по руке. – Я уважаю вашу пылкую убеждённость. Более того, мой отец, к примеру, был каменщиком и столяром, но это же не значит, что я должен иметь пристрастие к булыжникам и строительным смесям и прожить всю жизнь в нищете, починяя дома или стругая мебель. Хотя, признаюсь, некоторые жизненные ориентиры батюшка мне указал.

– Любопытно было бы послушать, – буркнул Майнстрем.

Праер же, словно не услышав нот обиды, продолжил:

– Помимо возведения хлевов и загонов для скота мой отец время от времени наведывался в местный монастырь, где помогал настоятелю мелким ремонтом.

– И что же? – Майнстрем всё ещё был раздражён.

– Видите ли, друг мой, прихожане крайне неаккуратны в своём религиозном рвении. Они то так торопятся на мессу, что споткнутся о камень, то лавку покарябают в неистовстве молитвы…

– И вы, также как ваш досточтимый отец, решили помогать храму, да? – спросил Майнстрем.

– Мой, как вы изволили выразиться, «досточтимый отец» помогал беднякам и делал это на совесть, поэтому за всю свою жизнь не скопил и сотни золотых! – неожиданно резко заявил Сертус. – Тогда-то я и понял, что нет никакого толку в профессии, не приносящей приличного дохода.

– Но тогда я не понимаю вас.

– Всё очень просто, – Праер до краёв наполнил кружки вином. – Стоит ли строить стены насовесть, если можно сложить их так, что через пару-тройку лет они потребуют ремонта? Зачем же лишать себя гарантированного дохода, а?

– Но это же не совсем… Не совсем честно, магистр! – робко предположил Майнстрем.

– «Не совсем честно»! – рассмеялся Сертус. – Ох уж мне эти галантные манеры! Это называется воровством, друг мой! Воровством! И это, как вы, думаю, понимаете, противозаконно!

– Простите, Сертус, но тогда я окончательно сбит с толку.

– Не будьте младенцем, друг мой. Выдирая гвозди из церковных лавок, мой батюшка так ловко навострился орудовать щипцами, что иной раз дёргал гнилые зубы крестьянам. Он не брал за это платы, поскольку наивно верил в то, что поскольку никогда не обучался этому ремеслу, то и денег брать не в праве. Но это приносило своего рода доход. Давали, кто что мог – кто яблок, кто яиц, а кто и курицу. Мы не бедствовали. Но всё переменилось, когда в нашем селении появился цирюльник.

– Почему?

– А кто захочет идти к простому столяру, когда есть обученный мастер? Тогда я решил, что выучусь на цирюльника и напросился к нему в учение. Но со временем я понял, что и мой первый учитель не был недостаточно дальновиден.

– Что вы имеете в виду?

– Что зарабатывает цирюльник в сравнении с лекарем? Зубов у человека куда меньше, чем всего того, что ещё может болеть.

– Правильно ли я вас понял, магистр, и заранее прошу извинить, если слова мои покажутся вам оскорбительными, но вы пошли в университет, чтобы… чтобы…

– Чтобы зарабатывать больше, – закончил за Майнстрема Сертус.

– Но разве приносить пользу людям не самое благородное занятие? Разве можно измерять его деньгами? Как же, в конце концов, высший замысел? Высший суд?

– Высший суд? – Праер рассмеялся и налил себе ещё вина. – Что же вы думаете, любезный, неужели не подумает обо мне с благодарностью очередной благочестивый прихожанин, избавленный от боли? Да и в конечном счёте, не буду ли я, избавлявший людей от страданий, более милостиво принят тем самым вашим «судьёй», чем тот, кто всю жизнь махал топором в лесу или тачал сапоги?

– Вы хотите сказать, что уже позаботились о тёплом местечке для себя там, где однажды окажется каждый из нас?

– Скажем так, это моё вложение в будущее, – усмехнулся Праер. – На тот случай, если там что-то всё-таки есть. Да и потом, сама природа, сам так называемый «творец» позаботился о том, чтобы я не оставался без работы, ведь человеческое тело так хрупко…

– Но как же цель и средства? В конечном счёте, всё измеряется не деньгами, а намерениями, добрым замыслом! Неужели вы не понимаете, что ни одно доброе дело не может в основе своей иметь пошлую корысть. Вы же превратили благороднейшее занятие в… в…

– В промысел, вы хотите сказать? – глаза Сертуса стали холодными и острыми, словно клинки.

В этот момент тяжёлая гардина колыхнулась и в проёме появилась Беатрикс.

– Прошу прощения, господа. Не желаете ли ещё вина? – пропела она своим нежным голоском и, не дожидаясь ответа, поставила на стол очередной кувшин.

Сердце Майнстрема сжалось и тоскливо заныло. Он ощупал лист пергамента в кармане. Нет ещё не время. Не сейчас, не при Сертусе. Только не в его присутствии!

– Беатрикс, красавица! Посидите с нами немного! – воскликнул магистр Праер, и взгляд его стал масляным, даже липким.

– Покорнейше прошу меня простить, уважаемые господа, но сейчас начнётся представление, – и девушка выпорхнула также изящно, как и появилась минуту назад.

Сертус проводил взглядом хрупкую фигурку и самодовольно сощурившись спросил:

– Не деньгами, говорите?.. Бьюсь об заклад, магистр Щековских, что, если бы мы сидели в центральной ложе, они наверняка была бы куда сговорчивей!

– Как вы можете, магистр Праер! Это несправедливо! – горячо возразил Майнстрем. – Презренный металл тут ни при чём. Всё решают только чувства!

– Чувства? – Сертус скривил тонкие губы. – Помнится, когда вы сидели внизу, среди прочей публики, она в вашу сторону и не смотрела вовсе. Более того, полагаю, она даже и не подозревает, что из-за неё вы вылетели из университета и едва не сломали свою жизнь!

– Очень на это надеюсь, магистр, – неохотно отозвался Майнстрем. – А ещё надеюсь, что она не узнает этого от вас!

Сертус в упор посмотрел на Майнстрема своими колкими, но уже немного помутневшими глазами, и зло ответил:

– А если бы узнала, рассмеялась бы вам в лицо! А вы, мой друг, наверняка, страдали по ней, как говорят «с ума сходили»! Может, ещё и стишки пописывали, а?

Майнстрем вздрогнул, словно его окатили холодной водой, и это не ускользнуло от магистра Праера.

– Не может быть! – наигранно всплеснул руками Сертус. – Вы и теперь ещё влюблены в неё!

– Вы забываетесь, магистр! – Майнстрем вскочил. – Не смейте даже…

– Ну, ну! Друг мой, не станем портить этот вечер глупой ссорой! Давайте лучше поглядим, чем нас сегодня будут развлекать! – Примирительно отозвался Сертус, поворачиваясь к периллам.

Майнстрем тоже взглянул вниз. Возле очага уже появились менестрели и под улюлюканье и свист начали вечернее представление песенкой весьма вольного содержания, что, впрочем, пришлось публике по вкусу, чего нельзя было сказать о магистре изящной словесности. Он испытывал буквально физические страдания от бедных рифм, пошлых сравнений и примитивной лексики. Масла в огонь подливал и Сертус Праер. Сначала он пустился в долгие и довольно утомительные рассуждения относительно общего уровня развития присутствующих (с чем, признаться, Майнстрем отчасти был согласен), а продолжил свои умозаключения пространной мыслью о том, что, возможно, через несколько десятков поколений природа, быть может, сжалится над этими убогими и они разовьются в высокоинтеллектуальных и духовно богатых людей. Что, однако, по его, Праера, мнению, было весьма маловероятно. Майнстрем порядком утомился присутствием Сертуса и уже собирался уходить, как вдруг музыка остановилась, а на импровизированную сцену возле очага вышел… Боламбри!

Он заметно нервничал и переминался с ноги на ногу.

– Приветствую вас, досточтимые граждане! – начал Бола.

Зал безмолвствовал. По всей видимости, не только Майнстрему вид темнокожего человека пришёлся в новинку.

– Вижу, вы все заметили, что я не совсем такой, как вы, – тишина словно стала плотнее. – Да. Я не такой, как вы. Я – студент! – отдельный сдавленный смешок и несмелые хлопки с последних рядов.

«Всё-таки есть у студенчества чувство локтя», – с благодарностью подумал Майнстрем.

– За время в университете я уже поменял несколько факультетов. Сначала я решил заняться арифметикой, но выяснилось, что я в этом вопросе человек тёмный, – Боламбри выдержал паузу, явно рассчитывая на реакцию слушателей.

Ответом была тишина, неловко прерванная только одиноким смешком Майнстрема.

– Ну, понимаете, в смысле тёмный человек. Не темнокожий, а тёмный… – было заметно, что Бола нервничал всё сильнее. – Ну а куда пойти такому тёмному человеку? Конечно, на кафедру алхимии и ведьмовства, – снова пауза, предполагавшая смех, заполнилась оглушительным безмолвием. – Я думал, что там самое место такому тёмному человеку…

Майнстрем готов был поклясться, что в глазах Боламбри сверкнули слёзы.

– А деньги, ты где взял? – Майнстрем не видел точно, но по грубоватой хрипотце решил, что голос доносится откуда-то из средних рядов, гда по обыкновению теснился рабочий люд всех мастей.

– В смысле? – встрепенулся Бола.

– Где деньги на учёбу взял? – повторил грубый голос.

– Отец… Моё обучение оплатил отец… – Боламбри совершенно смешался.

Майнстрем же, до сего момента абсолютно уверенный в том, что тёмная кожа скроет краску стыда на лице Бола, с жалостью и сожалением убедился в обратном.

– Да твой отец богатый человек, раз готов оплачивать разные курсы университета. И кто же он? – на сей раз говорил господин в шёлковом жилете, вальяжно развалившийся у самого очага.

– Мой отец – придворный шут… – голос Боламбри заметно дрожащий буквально утонул во взрыве всеобщего хохота.

– Э, парень! Да ты не в отца пошёл! Не иначе, твоя мамаша нагуляла тебя от звездочёта! Поэтому-то ты чёрный как ночь! – выкрикнул кто-то.

– Нет, братцы! Этот чумазый – сын трубочиста! – донеслосьиз другого угла.

Толпа бесновалась. В сторону Бола летели шутки одна другой острее, а он, опустив плечи и ссутулившись, поспешил скрыться.

– Весьма любопытный юноша, а, магистр? – Сертус легонько толкнул Майнстрема плечом. – Забавно было понаблюдать его на моей кафедре.

– В каком качестве, Сертус?

– А без разницы, Майнстрем. Совершенно без разницы! Хоть студентом, хоть объектом исследований! – Праер пьяно рассмеялся.

– Извините меня, магистр, я должен найти Боламбри. Немедленно! – и Майнстрем бросился вниз, в самую гущу толпы.

А пока магистр изящной словесности метался среди столов и лавок в поисках своего помощника, портьера в комнатушке на втором этаже распахнулась, и перед магистром Праером предстал невысокого роста сухощавый человек средних лет, облачённый во всё чёрное.

– Какого чёрта? Кто пустил тебя сюда? – начал Сертус, поднимаясь со стула, но одного взгляда прозрачно-жёлтых глаз незнакомца хватило, чтобы магистр замолчал и медленно опустился обратно.

– Где человек и огонь?

– Не понял… О чём это ты?

– Ты глуп и невежлив. – отозвался незнакомец. – Сейчас здесь был человек. Где он и где Склнужгл?

– Да что ты себе позволяешь, наглец? Я не знаю никакого Скунгужла. В конце концов, какого дьявола вы тут делаете?! – магистр Праер оправился от оцепенения и перешёл к атаке. – Сейчас я позову сюда Арне и тебя немедленно вышвыр…

– Даже не думай, что ты что-то можешь! Сгинь, жалкий червь! – человек в чёрном щёлкнул пальцами, и Сертус Праер исчез, как если бы его никогда и не существовало.

Тем временем Майнстрем, отчаявшись найти Боламбри, поднялся наверх с твёрдым желанием сию секунду распрощаться с Сертусом Праером. Отдернув завесь, магистр сначала решил, что ошибся комнатой, но человек в чёрном уверенным жестом пригласил его внутрь.

– Приветствую тебя, смертный.

– Добрый вечер… – оглядевшись, Майнстрем всё-таки понял, что комната была той же, и опустился на свободный стул. – Простите, но где магистр Праер?

– Исчез.

Прозрачно-жёлтые глаза буквально впились в магистра Щековских, от этого взгляда ему вдруг стало не по себе. Однако он быстро совладал с оцепенением и спросил:

– В каком смысле? Сертус ушёл?

– Если хочешь, можно назвать это и так, – незнакомец широко улыбнулся, и Майнстрем не мог не обратить внимания на идеально ровные крохотные зубы и два острых довольно длинных клыка, хищно выступающих над изящной тонкой нижней губой.

– Простите, но тогда и я вынужден… – начал былоМайнстрем, но незнакомец прервал его:

– Скажи мне, где Склнужгл и огонь?

– Вероятно, вы с кем-то меня перепутали, потому что я понятия не имею, о чём вы.

– Ты глу… глу… – незнакомец по всей видимости испытывал какие-то проблемы с речью, поскольку слово, вертевшееся на его языке, категорически отказывалось вылетать.

– Вам нехорошо, да? – Майнстрем участливо поднялся, освобождая свой стул. Человек в чёрном сел и внимательно посмотрел на магистра. От блеска прозрачных глаз незнакомца Майнстрем вновь ощутил прилив неприятного холодка.

– Ты глу… – сделал ещё одну попытку незнакомец, но внезапно в носу магистра изящной словесности засвербело, и он громко чихнул, не успев даже прикрыть рот ладонью.

– Ты! – незнакомец утирал забрызганное лицо. – Да как ты смеешь?

– Простите, любезнейший! – Майнстрем покраснел. – Это, верно, от вина… Покорнейше простите!

Человек в чёрном устало закатил глаза.

– Скажи мне, смертный, где Склнужгл, – наконец выдавил он.

Майнстрем потёр глаза.

– А здешнее вино коварней, чем я полагал… – пробубнил он и продолжил, обращаясь к незнакомцу. – Не знаю, кто вы и что вам угодно, но я ухожу, поскольку господина Склнужгла не знаю и, по всей видимости, помочь вам ничем не могу.

В это мгновение неизвестно откуда появилась Беатрикс.

– Магистр, вы покидаете нас? Так скоро? – защебетала девушка.

– Да, госпожа, – Майнстрем подчёркнуто вежливо поклонился, попутно поражаясь изумительному слуху здешней обслуги.

– Тогда извольте оплатить стол и комнату, – улыбнулась прекрасная разносчица.

– Конечно, конечно! – затараторил смущённый Майнстрем. – Сколько я вам должен, любезная Беатрикс?

– Три золотых, господин Щековских.

Три золотых?! Три??? Это же почти всё, что у него есть! Но это личико… Эти золотые завитки у висков…

Майнстрем отдал бы целое состояние, лишь бы понравиться ей. Беда была в том, что ни состояния, ни даже трёх золотых у магистра при себе не было… Он вытащил заветный мешочек и вытряхнул в ладонь, судорожно пересчитывая содержимое. В глубине души он, несомненно, надеялся, что два золотых серебром волшебным образом превратятся в три. Однако чуда не случилось.

– Великодушно прошу простить меня, любезная Беатрикс, но нельзя ли будет принести вам недостающую сумму завтра? – едва смог выдавить смущённый Майнстрем.

– Вам затруднительно оплатить ужин, магистр? – голос девушки звучал так нежно, так участливо…

– Простите, милейшая Беатрикс… К сожалению, да…

Майнстрем мечтал провалиться сквозь землю немедленно!

– О, не волнуйтесь, магистр Майнстрем, я мигом всё улажу! – и Беатрикс выпорхнула, а через мгновение на её месте появился Арне, плечистый детина, служивший в «Голодном селезне» мясником. Призвание же своё он явно видел в том, чтобы разнимать драки, возникавшие, как правило, в рядах у выхода да выбивать плату с прижимистых господ.

Майнстрем был готов был отдать всё что угодно, лишь бы не этот позор! Да ещё незнакомец буравил его своим тяжёлым пронизывающим взглядом.

– Арне, добрый вечер! – голос магистра заметно дрожал и даже, казалось, стал немного выше.

– Проблемы? – пробасил детина.

– О, нет! Ни в коем случае! Просто сегодня я по рассеянности не захватил с собой достаточную сумму, поэтому хотел бы…

– Оплати, – повторил Арне.

– Но, уважаемый, у меня сейчас с собой только два золотых, но я готов…

– Оставляй залог, – отрезал мясник.

Майнстрем принялся снова шарить по карманам. Человек в чёрном, невозмутимо наблюдавший за всем происходящим, напрягся. Из карманов магистра были извлечены очки с толстыми линзами, носовой платок (несвежий и изрядно помятый), гусиное перо (сломанное на конце и полысевшее в центре) и кусок трута…

– Арне, это всё, что у меня есть, но завтра утром, первое, что я сделаю, так это принесу вам золо…

– Что там? – здоровяк невозмутимо указал на внутренний карман.

– Это? – Майнстрем испуганно сглотнул. – Это всего лишь рукопись… Ничего ценного…

– Покажи, – приказал Арни.

– Но это очень личное, я не могу… – несмело запротестовал Майнстрем.

– Покажи! – кустистая бровь Арне до сего момента успешно подпиравшая узкий лоб неумолимо поползла вниз.

– Я не могу. Это сонет. Это… Искусство, понимаете… – Майнстрем был жалок и противен самому себе.

– Это можно продать? – спросил мясник.

Майнстрем замешкался, он никогда не рассматривал свои стихи с этой точки зрения.

– Ну… Я раньше не пробовал зарабатывать на этом…

– Я покупаю сонет! – портьера, отделявшая закуток магистра от центральной залы, отдернулась, и перед собравшимися предстала её Высочество принцесса Флоримель.

Майнстрем склонил голову, Беатрикс присела в глубоком реверансе, Арне же, недолго думая, с грохотом бухнулся на колени.

– Вы, кажется, сказали, что продаёте рукопись? Я же не ослышалась? Я готова купить её! – Не удостаивая вниманием остальных собравшихся, принцесса обращалась к Майнстрему.

– Ваше высочество… – магистр осторожно поднял на принцессу глаза. – Но я не могу…

– Не можете отказать её Высочеству, – в рёбра Майнстрема вонзился острый локоток придворной барышни Анетты.

– Конечно! Ни в коем случае… – с трудом выдохнул магистр.

– Флора, цветочек мой, а не слишком ли безрассудно покупать произведение искусства, даже не взглянув на него? – густой приятный бас принадлежал его Высочеству принцу Бриану, новоиспечённому супругу принцессы Флоримель.

– Но автор же прочтёт нам своё творение, не так ли? – взгляд принцессы не предполагал возражений.

Майнстрем с видом приговорённого на смерть преступника дрожащими руками достал смятый лист пергамента:

Тебя увидел я и… чудо!

На свете нет прекрасней дев!

Твой лик я в жизни не забуду,

Как всякий, кто тебя узрел.

Прекрасна ты, волшебное виденье,

Ты манишь за собой, лишаешь сна.

Ты – красота и вдохновенье,

Ты – радость жизни, ты – весна!

Твоё дыханье – розы дуновенье,

Твой голос – тихой арфы перезвон,

Прости, мне это дерзновенье.

Молчать не в силах… Я влюблён!

– Ну что ж, – провозгласил принц после недолгой паузы. – На мой взгляд, это вполне достойное вложение средств, дорогая!

Красный от пяток до корней волос Майнстрем, наконец, осмелился поднять глаза.

Её высочество томно потупила взгляд, глаза Анетты увлажнились, Беатрик же залилась краской смущения (это Майнстрем точно видел, хоть и краем глаза!).

– А сколько бы ты заплатил за такой сонет, милый? – Обратилась принцесса к своему супругу.

– Я не слишком хорошо разбираюсь в поэзии, цветочек мой, но, думаю, автор заслуживает пары золотых, – небрежно отозвался принц Бриан.

– Магистр, – принцесса пристально посмотрела на Майнстрема. – Надеюсь, вы готовы продать мне своё замечательное творение за пять золотых?

– Ваше Высочество, я, боюсь, что не достоин…

– А в знак нашей особой милости примете ещё и приглашение на бал во дворец.

– Ваша милость, я… – лепетал Майнстрем.

– Флора, дорогая, магистр крайне признателен за твоё любезное приглашение и с радостью принимает его! – Локоть Анетты снова вонзился в рёбра магистра, а в ладонь упали монеты.

– Вот и славненько! Идёмте же, господа! – и, выхватив из рук Майнстрема пергамент, принцесса удалилась, сопровождаемая мужем, свитой, а также аплодисментами, восторженными взглядами публики с первого этажа, расторопностью Беатрикс и медвежьей неловкостью Арне.

– Кто это? – подал, наконец, голос человек в чёрном.

– Это её высочество принцесса Флоримель и её супруг принц Бриан, – ответил Майнстрем.

– Любопытно, – сощурился незнакомец. – Она имеет власть?

– Она же принцесса! Конечно, у неё есть власть! Да у неё всё есть!

– И она может распоряжаться всеми?

– Разумеется. Она казнит и милует.

– Казнит? Очень любопытно. Но ты не боялся её, как остальные. Почему?

– Однажды я помог ей и принцу, и… Какого чёрта? – внезапно очнулся Майнстрем.

– Я благосклонно внимаю тебе, – незнакомец изобразил подобие улыбки, хищно сверкнув клыками.

– Нет, в смысле, какого чёрта я рассказываю вам это всё?

– Потому что мне любопытно. Говори.

– Ну уж нет! Довольно. Меня это не волнует. Я ухожу! – Майнстрем бросил на стол золотые и направился к выходу, но тут же… лицом к лицу столкнулся с незнакомцем, хотя мог бы поклясться, что ещё мгновение назад тот сидел в противоположном углу. Глаза человека в чёрном буквально сверлили магистра.

– Ты останешься. Я прик… прик… – лицо странного господина свела судорога. – Я так хочу!

У магистра Щековских снова сильно засвербело в носу.

– Честно говоря, мне совершенно безразличны ваши желания. Я немедленно отправляюсь домой.

– Но ты не можешь! Я прик… прика… приказ… – неожиданно незнакомецщелкнул пальцами перед самым лицом Майнстрема.

Щекотка в носу стала невыносимой, и магистр снова громко чихнул.

– Простите… – Майнстрем поспешно утёр нос платком, – И прощайте!

Магистр Щековских вышел на лестницу. Свежий воздух приятно окатил его прохладной волной. Небо на востоке уже светлело, несколько минут и первые солнечные лучи сотней кинжалов разрежут ночной сумрак… Постояв немного на верхней площадке, магистр неспешно спустился вниз, отмечая попутно, что в начале вечера лестница не показалась ему такой крутой. Едва коснувшись тверди земли, Майнстрем снова натолкнулся на странного человека в чёрном.

– Солнце вот-вот поднимется! Я не в силах остановить ход времени! Внимай мне! – буквально прошипел тот.

– Не знаю, как вам это удаётся, но я впечатлён. Все эти обороты, лексика, внезапные появления. Право, всё это очень эффектно.

– Знаю.

– Но теперь, я отправляюсь домой, всего доброго!

– Да как ты сме… сме… – снова начал заикаться незнакомец.

– Послушайте, уважаемый, я не знаю, что вы такое делаете, но всякий раз, как вы заикаетесь (простите, не мог не отметить этот ваш недостаток) у меня безумно щекочет в носу. Пожалуйста, если у вас что-то важное, постарайтесь контролировать свою речь.

– Я, вероятно, постиг… – незнакомец сделался задумчивым.

– Рад за вас! А теперь прощайте. Продолжим наш разговор завтра. Вы сможете найти меня в университете на кафедре изящной словесности.

– Ты не разумеешь, пре… пре…

– Ну, вот опять вы за своё! – взорвался Майнстрем.

– Ты не разумеешь, смертный! Я не смогу говорить с тобой при свете дня! Ваше время столь же коварно, сколь и прекрасно…

– Никогда не думал о времени в подобном ключе. Хотя, возможно, вы правы… Однако я слишком устал сегодня. Продолжим наше общение утром. Всего хорошего!

Майнстрем буквально отодвинул незнакомца и направился вниз по мостовой, позвякивая свежепочиненными сапогами. Но не успел он пройти и сотни шагов, как внимание его привлекла сгорбленная фигура под низкой каменной аркой. Фигура издавала бессвязные звуки и, похоже, силилась подняться.

Не то чтобы магистр изящной словесности слыл храбрым малым (скорее, наоборот!) или, того хуже, искателем приключений, но что-то заставило его подойти ближе.

– Уважаемый? Что с вами? – обратился он несмело.

– А-а-а, магистр! Это вы? – голос, несомненно, принадлежал Бола.

– Боламбри? Что с тобой? – Магистр подошел ближе.

Откатившийся в сторону медный кувшин ответил на вопрос магистра веселым гулким звоном.

– О боже, Бола… Что с вами такое? Разве можно вот так? Поднимайтесь, поднимайтесь же и сейчас же ступайте домой!

– О, магистр… Я не могу… – Боламбри сделал несколько неопределённый жест, видимо, пытаясь поклониться, но после пары неудачных попыток только бессильно развёл руками.

– Боламбри, – Майнстрем собрал всю свою силу убеждения в кулак и готов был обрушить его на голову несчастного студента. – То, что произошло сегодня в «Голодном селезне» ещё не повод чтобы…

– Чтобы презирать себя, магистр! – неожиданно бойко прервал его Бола. – Я никудышный, никчёмный человек, я жалок и сам себе противен…

– Вам сейчас нехорошо, Бола… Но завтра, поверьте мне, вы будете вспоминать всё произошедшее с улыбкой…

– Завтра для меня не наступит, магистр! Нет! – в глазах Боламбри внезапно сверкнули искры, отблески которых не на шутку напугали магистра Щековских. – Я сейчас же пойду к мосту и…

– А это будет весьма любопытно… – уже знакомый голос человека в чёрном громовым эхо отразился от стен и разнёсся по пустынному переулку.

– Только вас сейчас и не хватало, – пробурчал Майнстрем. – Сейчас, право слово, не лучший момент! И как вы только меня выследили?

– Я вездесущ! Я всюду и нигде, я далеко и рядом. Там, где есть свет, всегда найдётся место и тени…

– Катитесь ко всем чертям с вашим пафосом! – взорвался магистр. – Мне не до вас!

– Да как ты смеешь? – глаза незнакомца, кажется, искрились золотистыми молниями. — Мгновение, и ты будешь умолять меня о пощаде, жалкий червь!

Незнакомец звонко щёлкнул пальцами прямо перед носом Майнстрема. От неожиданности магистр закатил глаза, откинул назад кучерявую голову и… чихнул! Громкий звук на миг пробудил Боламбри. Он попытался приподняться, но не сумел и только громко зааплодировал:

– Здорово! Класс! – радовался Бола. – Я видел нечто похожее на ярмарке, только там факир ещё и огонь высекал из пальца!

– Огонь? Ты знаешь, где волшебный огонь? – оживился незнакомец.

– Конечно! – улыбался Боламбри. – Вот только никакой он не волшебный! Это просто-напросто фокус для дураков! Обман!

– Презренный глупец! – неожиданно рассвирепел незнакомец. – Огонь не может быть обманом! Стихия – вечная истина, и она непреложна! Все ваши жалкие мечты и надежны, сиюминутные желания и горести, – всё это меркнет перед первозданной мощью стихии! Стоит только сойтись воедино свету и тьме, огню и воде, как… – незнакомец осёкся и тут же, словно опомнившись, щелкнул тонкими пальцами прямо перед носом Бола.

Несчастный студент тут же сник и, судя по раскатистому храпу, погрузился в глубокий сон.

– Так-то лучше, – самодовольно улыбнулся человек в чёрном. – Теперь он не помешает нам.

Майнстрем поборол свербящее чувство в носу и не скрывая раздражения, обратился к навязчивому незнакомцу:

– Вы сейчас же отправляетесь на все четыре стороны, любезнейший! Простите мою грубость, но вы довольно докучали мне сегодня! – С этими словами магистр взвалил дюжего Боламбри на своё костлявое плечо и сделал несколько шагов. – Я собираюсь домой. Прощайте!

– Но ты нарушаешь замысел! Этот человек замыслил…

– Мне плевать, что он там себе напридумывал! Я тащу его домой, а вы мне только мешаете. Я не хочу с вами беседовать. По крайней мере, сейчас. Оставьте меня в покое! Я даже не знаю вас!

– Но тебя знаю я. Ты – смертный.

– Как тонко подмечено! – съязвил Майнстрем.

– Я знаю более, чем ты когда-либо знал или знаешь! – невозмутимо продолжил человек в чёрном. – Ты ленив и труслив, но добр. Ты рассказываешь другим о том, чего сам не понимаешь и чем не владеешь. Ты беден и слаб, но ты мне нужен.

От неожиданности Майнстрем выпрямился и ослабил хватку, чем незамедлительно воспользовался Боламбри, – потерявший опору, он незамедлительно рухнул на мостовую с глухим грохотом.

– Да кто вы такой? Докучаете мне весь вечер, а теперь ещё и оскорбляете?

– Зови меня Крцыфкр, смертный! – и человек в чёрном принял гордую и довольно нелепую в сложившихся обстоятельствах позу, картинно заложив руки.

Щёки магистра пылали от гнева и обиды, ему страшно захотелось сказать незнакомцу что-то обидное.

К сожалению, магистр Щековских, хоть и был ловок в складывании слов, никогда не отличался умением парировать в споре. Сколько колких насмешек он придумывал для своих обидчиков, сколько язвительнох и острых словечек слетало с его губ, но… Все они запаздывали. Иногда на пару минут, а иногда и на пару дней. Вот и теперь, Майнстрем не придумал ничего остроумнее, чем сказать:

– Крцыфкр? Дурацкое имя! Всего лишь одна гласная на семь букв.

– Да как ты смеешь?! Смертный! Впрочем, ты прав. Звучность имени – величайшая честь там, где я суть. Я жажду звучности, а для этого мне нужен ты.

– Прощайте! – Майнстрем неловко поднял тушку Бола, перевалил её через плечо и поволок вниз по улице.

– Но ты нужен мне, смертный! Остановись! Время моей власти на исходе!

Магистр не ответил и попытался ускорить шаг, что, впрочем, вышло весьма нелепо: тело Боламбри явно испытывало непреодолимую тягу к земле и снова попыталось соскользнуть с плеча Майнстрема, но ввиду активного сопротивления последнего потерпело фиаско, удовлетворившись только невыразительным шлепком коленей о мостовую. Это, конечно, не остановило настойчивого магистра изящной словесности.

– Ты нужен мне, смертный! Светило уже почти на восходе! У нас мало времени! – воскликнул вслед Крцыфкр. – А стихии так и не воссоединились!

Майнстрем продолжал волочить Боламбри, периодически не вписываясь в узкие проходы, а также собрав макушкой бедняги-студента с дюжину вывесок.

Булыжники мостовой, наконец, сменились гравием (к неосознанному пока торжеству Бола), а гравий как-то незаметно перешёл в утоптанную землю. Ещё пара дюжин шагов, и в конце улицы показалось знакомое крыльцо.

Человек в чёрном неотступно следовал за магистром и его ношей.

– Остановись, смертный! Светило вот-вот поднимется! – не унимался Крцыфкр.

В конце концов Майнстрем не выдержал:

– Послушайте, вы оскорбляете и унижаете меня! Вы мне мешаете! Я устал и не хочу с вами говорить!

– Чего же ты желаешь, смертный? – Голос незнакомца звучал вкрадчиво и даже нежно.

– Во-первых, прекратите называть меня «смертным»! —выпалил Майнстрем.

– Исполнено! – человек в чёрном щелкнул пальцами.

Майнстрем чихнул.

– Во-вторых, если и в самом деле, хотите помочь, то помогите мне незаметно пронести Боламбри в дом и тогда, возможно…

Но магистр Щековских не успел договорить. Снова раздался щелчок, и тело Боламбри медленно поднялось над землёй, словно его подтягивали на невидимых нитях, как марионетку в площадном балагане, также неспешно проплыло по воздуху к мансарде, окно которой само собой распахнулось, и Бола пропал в темноте комнаты.

Майнстрем онемел (даже нестерпимая щекотка в носу отступила на мгновение). Магистр неотрывно смотрел на окно, словно ждал продолжения представления. За этим занятием он, казалось, не слышал настойчивых обращений человека в чёрном. Очнулся же он, только когда его нос, наконец, вспомнил, что упустил нечто крайне важное.

Майнстрем снова чихнул. В тот же миг первый луч восходящего солнца, упав на стекло, отскочил от него солнечным зайчиком. Магистр потёр глаза и обернулся:

– Но как вам удалось…

Чёрного человека не было. Майнстрем оглядел узкую улочку. Вокруг было тихо и пустынно, только туман стелился под ногами. Постояв ещё с минуту в полном недоумении, магистр направился к двери и едва не наступил на чёрный пушистый комок, прижавшийся к самому порогу.

– А ты как выбрался, проказник? – Майнстрем поднял котёнка за шкирку и посадил на ладонь.

– Ты! Презренный! Ничтожный раб плоти и времени! Ты снова всё испортил!

– И нечего на меня фыркать. Зачем ты убежал? Не надо так себя вести! А то попадёшь опять в руки магистру Сертусу Праеру и он сделает из тебя подопытную крысу… То есть кошку, и кто знает, что он будет вытворять с тобой! – магистр засунул упирающегося и царапающегося малыша за пазуху и проскользнул за дверь.

– ОН, конечно, знает. Но сейчас этот самодовольный болван в моих руках!

– Вот и славно, – улыбнулся магистр, почувствовав под мантией умильное мурлыканье. – А теперь пойдём-ка домой!

Всякий раз, возвращаясь домой позже установленного квартирной хозяйкой времени, господин Щековских переживал чувства, какие, вероятно, ночной испытывал грабитель: по спине магистра бегали мурашки, ладони предательски потели, а дыхание замирало от малейшего шороха. Из кухни в коридор и прихожую проскальзывал неровный свет. Ганна, должно быть, ещё не ложилась или уже встала. Втянув голову в плечи, Майнстрем на цыпочках приблизился к лестнице. Шаг. Ещё один. Вот под ногой уже чуть скрипнула первая ступенька, как вдруг за спиной Майнстрема раздался хрипловатый мужской голос:

– Это вы, магистр Щековских?

На мгновение молодой человек замер, но осознав, что к нему обращается сосед, а не квартирная хозяйка, облегчённо выдохнул:

– Руперт, добрый вечер! – Майнстрем постарался принять беззаботный радостный вид.

– Вернее было бы сказать «доброе утро», господин Майнстрем, – отозвался мужчина.

– Вы уже вернулись с вашей… работы? Сегодня, пожалуй, раньше обычного, – заметил Майнстрем.

– Ох, сударь… Я хотел, хотел… – узкие худощавые плечи Руперта вздрогнули, а по дрожащему голосу соседа Майнстрем понял, что дело неладно.

– Что с вами, Руперт?

– Мне кажется, я сошел с ума, – виновато улыбнулся Руперт.

– То есть?

– Идёмте, я покажу вам, – и Руперт, с силой вцепившись в руку Майнстрема, потащил его за собой в крохотную тесную комнатёнку с низким потолком, которая, несмотря на её скромные размеры, с успехом совмещала в себе функции кухни и столовой.

Магистр опустился на лавку, а сосед, воровато огляделся по сторонам.

– Смотрите, смотрите, господин Майнстрем! – произнёс он дрожащим голосом и потянулся к ложке на столе. Но та, словно испугавшись, отскочила в сторону и упала на пол. – Вы это видели? Видели?!

– Очень любопытно, Руперт, – отозвался ошеломлённый Майнстрем. – Вероятно, этому должно быть какое-то объяснение. Магнетизм, знаете ли, присущ определённым предметам, так что…

– Магнетизм? В деревянной ложке? Я, конечно, не обучался в университете, как вы, но тоже кое-что смыслю! – глаза Руперта блестели нездорово. – А как вы это объясните, господин магистр?

Мужчина потянулся к свече, но огонёк, соскочив с фитиля, завис в воздухе, и вернулся на место, только когда Руперт отвёл ладонь. Дальше фокус повторился с кувшином, несколькими глиняными кружками, лавкой и самим столом.

– Довольно, любезнейший! Довольно! Я видел вполне достаточно! – запротестовал магистр в ответ на предложение Руперта прикоснуться к огромному разделочному ножу госпожи Ганны. – Я верю вам, но даже не представляю, чем могу помочь. Вероятно, вам следует обратиться к лекарю. Знаете ли, один мой коллега…

– Нет! – завопил в ужасе Руперт. – Довольно с меня ваших знакомых! Этот ваш гость… Ваш гость, господин Майнстрем, это всё он! Он проклял меня! Этот чёрный человек! Он маг и чародей!

В этот миг под мантией магистра завозился котёнок.

– А ты не так уж далёк от истины, презренный.

– Как вам не совестно, господин Руперт! Боламбри – самый обычный человек, он студент и он… – в это мгновение лицо Майнстрема разительно переменилось. Такое случалось всякий раз, когда размеренные мысли магистра изящной словесности не поспевали за его прытким языком. – Как? Вы что, тоже видели это? Руперт? Видели, как Бола… В смысле, как его… Не знаю, как это объяснить… Словом, вы видели как он летал? Да?

– Летал? Он? – Руперт нервно усмехнулся. – О нет, магистр! Летал по его милости я!

– По-моему, Руперт, вы не совсем здоровы, – произнёс Майнстрем не совсем твёрдым голосом.

– Клянусь богом, Майнстрем! Я летал по вашей комнате, а вокруг меня кружились всякие предметы. А ваша мантия? Готов поклясться на святом писании, она выворачивала перед ним карманы!

– Так вы летали «по милости» или «по комнате»? – не удержался от нелепой шутки магистр.

– Вы ещё смеётесь надо мной, господин Майнстрем? Так вот, что я скажу вам, не доведут вас до добра все эти ваши знакомые. И уж поверьте мне, всё это от нечистого! Да…

– Отпусти меня, немедленно! Мне нечем дышать!

Котёнок высунул мордочку и уставился на Руперта хитрыми прозрачно-жёлтыми глазами.

– Магистр Майнстрем! Кто это у вас там? Это же! Это!.. – заволновался сосед.

– Это всего лишь котёнок, господин Руперт. И не надо так кричать, иначе мы рискуем разбудить нашу хозяйку, дражайшую госпожу Ганну.

– Мр-р-р-мяу, – тем временем провозгласил котёнок довольно хриплым для такого крохотного существа голоском.

– Чур! Чур, меня! – Руперт, размахивая руками как умалишённый, отшатнулся в сторону и со всех нного бросился на улицу. По пути несчастный ухитрился спугнуть со своих мест лавку, сундук у двери и саму дверь.

Майнстрем постоял немного, пытаясь собрать мысли воедино, но через пару мгновений убедившись в тщетности своих намерений, обратился к котёнку:

– Чур… А что, неплохое имя для кота, а? Как тебе оно нравится?

– Не смей, презренный раб плоти! Я уничтожу тебя! Я испепелю тебя в адском пламени!

– Урчишь? Значит, договорились. Отныне тебя будут звать Чур!

И магистр Щековских направился к лестнице, ведущей на второй этаж уже совершенно не заботясь о тишине.