Мне все равно [Юля Зу] (fb2) читать онлайн

Юля Зу Мне все равно

Аттракцион невиданной щедрости: Марина отпустила всех девочек-операторов дневной смены вовремя. Еще и семи нет, а я уже дома. Сижу на балконе, укутавшись в пуховое одеяло, поедаю мандарины и смотрю в бинокль, чем занимаются люди в соседнем доме. Я мычу себе под нос бодренькую иностранную песенку, которую Даша сегодня весь день крутила в офисе. Даже с моим слабеньким английским у меня не оставалось ни единого шанса не понять, о чем в ней поется.

Я двигаюсь от окна к окну. В гостиных смотрят телевизор, на кухнях, помимо этого, еще и готовят. Почти у всех уже стоят елки. Кто-то даже налепил снежинки и блестящий дождик на окна. На одном я увидела нарисованного специальной пеной снеговика и надпись «с новым годом!». Прикол в том, что окно это находится на 10 этаже и надпись сделана зеркально. Для птиц они ее что ли написали?

Что еще? Парень жмет от груди штангу, другой парень сидит перед компом, девушка болтает по телефону, бабушка сидит перед телевизором, парень сидит перед компом, девушка сидит перед компом, еще один парень сидит перед компом… О! Девушка с парнем стоят посреди комнаты и целуются. «Так-так, посмотрим», – я вытираю липкую от мандаринового сока руку о штаны и делаю приближение на максимум. Девушка водит руками по обнаженной спине парня: туда-сюда, туда-сюда.... А парень держит ее за ягодицы. Они постоянно крутят головами, поэтому вместо лиц я вижу то ее, то его затылок. Вот девушка медленно шагает назад. Парень следует за ней. Шаг, другой… И они, не разъединяя губ, встают на диван. Теперь я вижу их во весь рост. На парне – светлые джинсы. А на девушке – что-то типа ажурной сорочки. Вот парень приподнимает край сорочки и начинает медленно поглаживать девушку по бедру. Они наконец-то перестают вертеть головами – и я разглядываю их лица. В профиль, вроде, красивые. Но профиль – это ведь только половина лица…

Они все целуются, и целуются, и целуются… От созерцания подобного однообразия я начинаю качаться туда-сюда, как орангутан в клетке. И вот, когда я уже практически готова была искать новое интересное окно, парень вдруг делает несколько резких ударов в живот девушки! От неожиданности мой рот открывается в немом крике. Что за жестокость?! И дальше я вижу: он чуть отодвигается от девушки, а та начинает медленно сползать по стенке. Парень делает шаг назад. И я вижу: в той руке, которой он бил девушку в живот, – огромный нож! Лезвие и рука в крови, а он… улыбается! Господи!

Бинокль выпадает из моих рук и с тяжелым стуком падает на пол. Я никак не могу закрыть рот. Я вдыхаю воздух полной грудью. Я дышу чаще. Но мне мало, мне все равно мало! Я встаю и делаю пару быстрых шагов к балконной двери. Бей или беги! Кажется, так называется этот инстинкт? Потом я так же резко поворачиваюсь обратно, хватаю с пола бинокль и пытаюсь снова найти то окно. Руки дрожат – изображение скачет. Я мечусь от одного окна к другому, но никак не могу найти то самое. Я опускаю бинокль. И делаю пару глубоких вдохов и выдохов. Затем опять начинаю искать и через две секунды попадаю в знакомую комнату. Но там уже никого нет. Я все смотрю и смотрю, пока мои руки окончательно не замерзают, – и опускаю бинокль. Закрываю глаза – и вижу его лицо!

Врываюсь в комнату, хватаю трубку телефона и набираю 02. Спустя несколько гудков я слышу голос оператора. Слышу, но не понимаю, что она говорит. И еще больше я не понимаю, а что говорить мне?

Помогите, в доме напротив убили девушку! Где? Не знаю! Где-то в одной из сотен квартир! Но я могу показать вам нужное окно. Да, я наблюдала за людьми в бинокль и увидела, как убили девушку! Что? Мне нужно будет явиться в полицию для составления фоторобота? Надо будет опознать убийцу? Выступить свидетелем в суде? А на сколько его засадят? Что, всего на 5 лет? Вряд ли найдут достаточно веские доказательства? Что, все обвинение будет строиться только на моих показаниях? «Извините, я хотела позвонить в скорую» – лепечу я. Женщина на том конце провода что-то раздраженно гавкает и вешает трубку.

Я сажусь на пол, обхватываю голову руками и плачу.

__________

Я проглотила целую неделю и не почувствовала ее вкуса. Люди на улице, люди на работе, люди на другом конце провода… Я забываю каждую уходящую секунду. Моментально. Даже не представляю, как мне удается принимать и отправлять заказы, ничего не путая. Так же, как всегда: вежливо, четко, быстро. Так же, как раньше. Хотя я даже не помню, когда было это «раньше».

Я прихожу домой, падаю на кровать и плачу. Миллионы раз прокручиваю в голове одни и те же вопросы, и с каждым разом ответы оказываются все более неутешительными. Если я закрываю глаза, то вижу его лицо, вижу, как он смеется, как он хохочет! Вижу кровь, вижу нож, вижу девушку, сползающую по стенке… Поэтому я не закрываю глаза. Поэтому я не сплю. Когда за окном светлеет, я не могу вспомнить, засыпала ли я и проснулась ли я сейчас.

Думаю, если бы Марина не пожелала всем перед уходом «веселой пятницы», я бы пришла на работу в субботу. Целых два дня! А что если я все-таки засну? Что если увижу сны? Что если вспомню их по пробуждении? Усталость мешает мне чувствовать страх. Достаточно ей хоть чуть ослабить хватку – и я провалюсь в бездну…

Я зашла в магазин не за продуктами, а, скорее, чтобы отсрочить момент падения в кровать, в рыдания, в хаос мыслей… Я вижу свое отражение в стеклах: серое лицо, красные глаза, грязные волосы. Но я не помню, чтобы Марина комментировала мой вид, хотя она, безусловно, не могла этого не сделать.

Я набила корзину до отказа и встала в очередь. Сначала я наблюдала, как люди выкладывают продукты на ленту, потом за неспешными, убаюкивающими движениями кассира, потом стала разглядывать ассортимент продуктов в холодильнике, стоящем слева от меня. Йогурты, кефир, молоко, творог… Перевожу взгляд на прохладительные напитки – и вижу в отражении стекла знакомое лицо. Боже, только встречи мне и не хватало! Я внимательнее всматриваюсь в это лицо: может, мне показалось? Я прищуриваюсь и даже немного наклоняюсь вперед, чтобы получше разглядеть. Он что-то рассматривает внизу. А потом вдруг резко поднимает голову – и я вижу, что это маньяк! Господи, это маньяк из дома напротив! Я моментально оборачиваюсь в сторону кассы. Подошла моя очередь выкладывать продукты на ленту. Я быстро достаю их из корзины, стараясь не смотреть назад. Но я чувствую, что он смотрит на меня. Боже! Боже!

Кассир проводит продукты через кассовый аппарат и называет итоговую сумму. В висках стучит, а перед глазами расплываются красные круги. Я отдаю деньги, быстро запихиваю продукты в пакет и пулей вылетаю из магазина, кажется, даже забыв взять сдачу.

Стоя в подъезде в ожидании лифта, я немного успокаиваюсь. Ну не задушил же бы он меня прямо там? И уж тем более не изрезал бы ножом. Как ту красивую девушку. Ничего, сейчас я приду домой, выпью бокал вина, приму душ, почищу зубы и лягу в кровать. А потом, спустя какое-то время, начнется новый ужасный день. Но все-таки начнется.

В подъезд кто-то входит. А лифта все нет. Почему так долго-то? Человек подходит в лифтам, я бросаю на него вгляд – это снова он! Он преследует меня? Я – следующая? Или он узнал? Но он ведь не мог! Нет-нет! Это просто совпадение! Он не ко мне! Он не за мной! Но что он тут делает, черт возьми? А что делать мне? Бежать? Кричать? Ударить его? И все внутри меня съеживается от беззвучного истерического хохота.

Он стоит рядом. Я делаю вид, что смотрю на цифровое табло над одним из лифтов. Боже, он еще только на 20 этаже! Да что же это такое?! И тут я чувствую, как маньяк резко нагибается и шагает ко мне. Я тут же поворачиваюсь к нему лицом и одновременно делаю два шага назад. Он разгибается, чуть склоняет голову и вежливо произносит: «Извините…». Потом добавляет через некоторое время: «Пакет порвался. Ваш завтрак вот-вот упадет на пол» – и, подумать только, улыбается! Совсем как тогда, в той комнате! Я смотрю вниз и действительно вижу в пакете дыру, из которой торчит йогурт. Я запихиваю его обратно, беру пакет в руки и закрываю дырку ладонью. «Простите… я от неожиданности», – произношу я как можно более спокойно, чтобы он не подумал, что я паникую. «Да ничего», – кидает он безразлично и поднимает голову, чтобы посмотреть на цифровой экран.

Что же делать? Может, все же убежать? Я готова ринуться и нестись до 17 этажа без остановки. Но вместо этого стою как вкопанная. Наконец-то открываются двери лифта. Выходят люди. Маньяк заходит внутрь. Бежать! Прямо сейчас! Но вместо этого я вхожу в лифт и прислоняюсь спиной к стенке. Не вызывать подозрений! Я жду, когда он нажмет кнопку своего этажа. Но он спрашивает: «Вам какой?» – «Десятый!» – выпаливаю я. Он ни за что не должен узнать, где я живу! «Хорошо», – говорит он и нажимает кнопку.

Лифт ползет медленней, чем безногий и однорукий Энакин к Оби-Ван Кеноби! И когда наконец двери открываются, я только что не выпрыгиваю из лифта. Быстро поворачиваю за угол и прислоняюсь спиной к двери чьей-то квартиры. Потом я слышу, как закрываются двери и… звон ключей. Он выходит из-за угла и идет ко мне. Я задерживаю дыхание. Он поднимает взгляд и останавливается. И смотрит на меня очень внимательно. Его лицо спокойно, но брови немного нахмурены. Спустя вечность он произносит:

– Простите…

– Дааа… – тяну я.

– Вы позволите мне попасть домой? – и рукой с ключами он указывает на дверь, к которой я прислонилась.

От неожиданности я открываю рот. Это возможно? Из 25 этажей выйти именно на его этаже! Из 200 квартир прислониться к двери именно его квартиры! Господи, он живет в моем доме!

Я срываюсь и бегу к лестнице. Быстрее, как можно быстрее! Хотя нужно было что-то сказать. А так, без объяснений – это подозрительно! Это чертовски, чертовски подозрительно!

Душ? Бокал вина? Почистить зубы? Кто это думал в моей голове? Продукты валяются в дырявом пакете в коридоре, а я лежу на кровати, широко раскинув ноги и руки, прямо в одежде, прямо в обуви с комками серого снега. Мне уже нечем плакать. Усталость вот-вот распнет меня, и жуткие кошмары растащат меня на куски. А что потом? Так и продолжать жить, как будто ничего не случилось? С кровью на руках? «Так тебе и надо трусливая, жалкая, гадкая, мерзкая, слабовольная Полина! Ты упустила свой шанс на спасение! Ты упустила свой шанс на прощение! А теперь… гори в аду!»

__________

– Милая, у тебя какой-то странный голос. Что-то случилось? – спрашивает мама, хотя мой голос абсолютно спокоен.

– Нет, мам. Ничего. Просто много работы.

– Жаль, что ты не едешь с нами. Солнце бы вмиг растопило все твои проблемы, – солнце – мамина панацея.

– В праздники больше платят, ты же знаешь. Потом… Как-нибудь потом съездим.

– У тебя всегда все потом. А стоит ли эта работа того?

– Мам, пожалуйста, не начинай. Я просто зарабатываю деньги.

– Да-да, – обреченно бормочет она. – Но, милая, ты же знаешь, что не там твое место.

– Да. И что? – она никак не может смириться, что я не осилила стезю, выбранную мне ею.

– Ты пьешь витамины? – почувствовав агрессию в моем голосе, мама, видимо, решила не продолжать наступление.

– Я хорошо питаюсь. Не беспокойся.

– Сырая рыба – это не еда, – решила зайти с другой стороны.

– Зачем ты снова говоришь об этом?

– Снова?

– Неправильная жизнь. Неправильная еда. Я устала извиняться.

– Милая, тебе не за что извиняться! – но я слышу в ее голосе упрек.

– Напиши мне, как долетите, – я резко обрываю тему.

– Ну зачем ты так?

– Мама, я прошу тебя! Я не могу сейчас говорить об этом. Мне совсем, совсем не до этого, – и я чувствую, как комом в горле встало желание рассказать, поделиться, исповедаться.

– Я же чувствовала, что-то у тебя случилось! Мать не обманешь, – и я уже почти готова выплеснуться… – Деньги не самое главное! Ты же знаешь, мы с папой всегда поможем и поддержим.

– Напиши, как долетите. Привет папе, – и я вешаю трубку. Будет ли когда-нибудь иное окончание у наших разговоров?

От мысли, что я остаюсь в городе совершенно одна, меня начинает колотить озноб. Но я почти тут же беру себя в руки и продолжаю пылесосить пол. Выполнение ежедневных обязанностей успокаивает меня. Я провожу часы в убаюкивающих объятиях рутины. Засыпаю, просыпаюсь, хожу на работу, принимаю заказы, распечатываю чеки, говорю шаблонные фразы, моюсь, чищу зубы, одеваюсь, раздеваюсь, стираю, убираюсь, покупаю продукты, готовлю, ем, вдыхаю, выдыхаю, вдыхаю, выдыхаю… Мне удалось подчинить себе жизнь, превратив ее в набор автоматизированных действий. И только когда я входила в подъезд, моя душа наполнялась, как перед входом в церковь, священным трепетом и страхом.

– Эй, Полина, что нового? – спрашивает Марина.

– У меня в доме живет маньяк.

– Что?

– А? – отрываюсь я от экрана и смотрю на нее. Я забыла, что она спросила всего секунду назад.

– Я не расслышала, что ты сказала.

– Кажется, я ничего и не говорила.

– Полина! Да ты скоро умрешь…

Я смотрю на нее и собираюсь спросить: «Откуда ты знаешь?» А она подходит ко мне, кладет руку на плечо и произносит: «…от скуки». Затем запрокидывает голову и громко хохочет.

– Если бы… – чуть слышно произношу я. Но за своим хохотом она вряд ли способна расслышать мой лепет.

Я одеваю куртку и шапку. Прощаюсь с девочками и выхожу из операторской. В коридоре в меня влетает какой-то парень.

– Ты передавала, чтобы не принимали заказы на тобико?

– Тобико?

– Да-да! У нас закончилась икра летучей рыбы! Я еще час назад позвонил и сказал тебе, чтобы не принимали заказы на тобико.

– Тобико… – снова повторяю я.

– Черт возьми, Полина! Ты еще даже не вышла с работы, а уже отключила мозг! – он отпихивает меня и пробегает в операторскую.

Я стою в нерешительности: ждать мне его возвращения или продолжить свой путь домой? Спустя некоторое время парень выходит и раздраженно сообщает: «Ну, я нашел тобико. Он у Даши в голове, блин!» Он тяжело выдыхает и подходит ближе.

– Извини, что наорал. Ты все передала. Просто Даша, видите ли, забыла!

Я совершенно ничего не помню. Ни как он звонил, ни как я что-то передавала. Я даже понятия не имею, кто он вообще такой.

– Слушай, я тоже с минуты на минуту заканчиваю. Может, пройдемся до метро вместе?

Из диалога я понимаю, что Ваня работает у нас сушистом уже три недели.

– Так что если не кормить фугу всей этой дрянью, то яда в ней совершенно никакого не будет.

– А они кормят?

– Нет, конечно! Кому охота подвергать жизнь клиентов опасности? Хотя не знаю, может, кто-то и ратует за традицию. Но это же глупо! Лучше выпить сакэ. Эйфория та же, а риска ноль! Жизнь-то всего одна.

Мы спускаемся в подземный переход. Ваня открывает передо мной стеклянную дверь. Я прохожу. Он идет следом. У турникетов он спрашивает:

– А ты, вообще, кто?

– В смысле?

– Ну, не на оператора же ты училась?

– Я учитель младших классов.

– А почему не работаешь по специальности?

– Мало платят. К тому же крики, драки, сопли. Дети. Сам понимаешь.

– Богатого мужа найти не пробовала? – смеется он.

– Как это избавит меня от детей?

– Извини, я думал, ты пошутила, – тушуется он.

– Почему?

– Ну, я не услышал раздражения в твоих словах.

Видимо, дети уже не кажутся мне такой уж большой проблемой.

__________

Я напилась на новогоднем корпоративе. И вот уже минут 15 сижу на лавочке, болтаю ногами и ловлю ртом снежинки. Мне так хорошо, так тепло и уютно. Я впервые за долгое время ни о чем не думаю. И эта блаженная пустота накрывает меня, как тяжелое ватное одеяло. Я улыбаюсь. Закрываю глаза и откидываюсь на спинку. «Привет, красотка», – раздается где-то слева. Я тут же открываю глаза и вижу высокого парня в огромной вязанной шапке и короткой кожаной куртке. С ним еще один парень. Одет он еще более нелепо: длинная тонкая куртка, спортивные штаны и классические ботинки.

Я надеваю на плечо сумку и встаю произнося: «Привет». Успеваю сделать два шага, как тот, что в шапке, хватает меня за руку. «Эй, ну куда же ты? Посиди с нами немножко», – он широко улыбается, обнажая зубы. «Мне пора, – говорю я. И тут же на всякий случай добавляю: «Меня ждут!» Я выдергиваю руку, поворачиваюсь и только хочу сделать шаг, как парень хватает меня за ворот – и я падаю навзничь. Сильно ударяюсь головой. Из носа течет теплая кровь. Парень в шапке садится на корточки и наклоняется надо мной: «Ну зачем же так резко, крошка?» Он сильно придавливает меня к земле, а его приятель снимает с моего плеча сумку и начинает обшаривать мои карманы.

Из-за удара об лед у меня сильно болит голова, перед глазами все плывет. У меня нет сил сопротивляться. Я усталая и все еще пьяная. Говорят, если ничего не можешь сделать, надо расслабиться. Я смотрю на крутящиеся в небе звезды и жду, когда ребята сделают свое дело и свалят. Потом вдруг надо мной раздается резкое: «Эй, какого черта!?» Слышится какая-то возня, и все вокруг заполняет звук ударяющихся друг о друга кочанов капусты.

– С вами все в порядке? – ко мне приблизилось чье-то лицо.

– Ага… – тяну я. Затем поднимаю руку и начинаю всматриваться в пальцы. На руке – несколько капелек крови. Я облизываю верхнюю губу – она соленая.

– Кровь идет, – говорю я и получается восторженно, почти как про первый снег.

Незнакомец берет мою руку в свою и растирает капельки большим пальцем. Затем крепко сжимает мою ладонь, а другой рукой берет меня за плечо и тянет наверх.

– Давайте, поднимайтесь. У вас кровь из носа идет.

Он помогает мне встать и усаживает на лавочку.

– Наклонитесь вперед. Минутку… – он выпускает мою ладонь из своей, и она тут же замерзает. – Вот снег. Держите у переносицы, – он прикладывает горсть снега к моему носу, берет мою левую руку и кладет сверху. Я откидываюсь на спинку лавочки.

– Наклонитесь вперед, – резко говорит он и сам наклоняет меня. – Салфетки у вас есть?

– Вроде, да.

– Где? В сумочке?

– Ща… – я достаю свободной рукой бумажные платочки из кармана куртки и протягиваю ему.

Он достает один платочек, наклоняется и начинает вытирать кровь с моего лица. Так нежно и аккуратно, как будто всю жизнь только этим и занимался. Мир перестает водить хороводы, и предметы обретают четкость. Я вижу его зеленые глаза, небрежно свисающую на лоб челку, курносый аккуратный нос…

– О, боже! – отшатываюсь я.

– Что? Больно? – встревоженно говорит он.

Вот это да! Маньяк спас мне жизнь! Ну, то есть не жизнь, а мои вещи. И так заботливо ухаживает! Про себя я отмечаю, что в этот самый момент я не испытываю страха. Да и когда эти поганцы грабили меня, я совсем не испугалась. То ли до сих пор гуляющий в крови алкоголь делает меня безразличной, то ли от удара отключились все мои защитные механизмы, но я просто никак не могу почувствовать страх. Я собираю остатки сил и зажмуриваюсь. Страх, а ну выходи! Ничего. Тогда я открываю глаза и смотрю на него. Ни-че-го!

– Нет-нет. Извините. Просто кольнуло что-то.

– Где?

– Ну тут… под носом, – неуверенно произношу я.

– Как вы себя чувствуете? Видите хорошо? Головокружение или тошнота есть?

– Эээээ… Мир немного пляшет. Вернее, плясал. Но, вроде, не тошнит.

– Обязательно сходите к неврологу. И 3-4 дня надо отлежаться. Это ясно? – отдает он распоряжения.

– Зачем?

– Затем, что у вас, скорее всего, легкое сотрясение мозга.

Я смотрю на него в недоумении. И даже открываю рот. И, наконец, мне становится страшно.

– Ну это же излечимо? – чуть слышно произношу я.

– Сначала сходите ко врачу. Может, ничего и нет. Вы потеряли сознание после того как упали?

– Нет… Вроде, нет.

– Это хорошо. Скорее всего, обойдетесь парой дней больничного. А там уже как врач скажет. Вы не замерзли?

– Не знаю, – на самом деле от волнения мне даже стало жарко.

– Вы далеко отсюда живете?

Я снова смотрю на него в недоумении. Он что, притворяется, что не узнал меня?

– В этом доме, – и я показываю рукой.

– О, значит, мы соседи! – он улыбается. – Вставайте, я вас провожу.

Я встаю, беру сумку. Левой рукой я все еще держу у переносицы снег. Он обхватывает меня за талию – я отшатываюсь.

– Простите. Если можете, идите сами. И снег уже можно убрать: кровотечение остановилось.

Я выкидываю снег, стираю с лица влагу, и мы идем к дому. Как ловко он притворяется чутким и заботливым! Конечно, ему необходимо создавать репутацию. А как же еще? Никому и в голову не придет, что такой милый и добрый человек может всаживать нож в тела молодых девушек. Не понимаю только, зачем он сделал вид, что не узнал меня?

– На каком этаже вы живете? – спрашивает он, когда мы входим в лифт.

Ну уж нет! Ты меня не одурачишь! Так я и сказала тебе мой этаж!

– На 13, – бодро говорю я и хочу тыкнуть в кнопку, но внезапно пошатываюсь и со всей силы попадаю пальцем в стенку лифта. – Ой, – вырывается у меня от боли.

– Вы в порядке?

– Палец, – выдыхаю я, зажимая руку с саднящим пальцем между ног.

– Вы одна живете? Дома есть кто? – выпаливает он.

– Боже, – тяну я. – Да. Да!

– Да, одна? Или да, кто-то есть?

Я поднимаю на него взгляд. Он что, издевается?

– Нет никого дома, – отвечаю я, чтобы оставить себе лазейку. Ведь если сейчас никого дома нет, то это не значит, что я живу одна.

– Поедем ко мне, – решительно говорит он и нажимает кнопку десятого этажа.

Что? К нему? Нет-нет! Мне надо что-то сказать, надо что-то сказать! Что-то придумать! Но ничего не приходит на ум. И палец болит, и боль отдает в голову. Когда двери распахиваются, он берет меня за локоть и выводит из лифта.

– Я не могу, – выпаливаю я.

– Что?

– Уже поздно. Я пойду домой и лягу спать. Все в порядке.

– Вы уверены? Вы шатаетесь на ровном месте.

Я с мольбой смотрю на него. Ну, пожалуйста, отпусти! Кроме аргумента «поздно» у меня в голове больше ничего не вырисовывается. И тут он вдруг поднимает нахмуренные брови, его рот раскрывается, обнажая белые ровные зубы, а в глазах появляются озорные искорки. Я их вижу, они пляшут, как черт на трупе грешника!

– Я вас вспомнил! Вы – рейдер!

– Чего?

– Ну да! Это же вы не давали мне войти в мою собственную квартиру?

– Не давала войти?

– Ага, – и он смеется. – Ладно уж, кем бы вы ни были, я все равно настаиваю, чтобы вы посидели у меня хотя бы часик. Понаблюдаю за вашим состоянием. А потом, так уж и быть, идите домой спать.

– Зачем это за мной наблюдать?

Но он уже обхватил меня за талию и поволок к двери своей квартиры, приговаривая: «Пойдем-пойдем». Я вспоминаю, что внизу нас видел охранник. Хотя чем он поможет? Самое главное, что маньяк не будет пакостить в собственном доме! Это правило! Это должно быть правилом!

Он отпирает дверь и делает пригласительный жест рукой. Я вхожу. Он заходит следом и включает свет. Мы разуваемся. Он помогает мне снять куртку. Я смотрю в зеркало и вижу в нем человека. Не себя, а другого. На нем почти нет кожи. Видны внутренние органы и мышцы на руках и ногах. И эти глаза. Эти огромные бессмысленные глаза! Я оборачиваюсь. Маньяк замечает мой взгляд и усмехаясь говорит: «Никак не могу довезти до места назначения. Если он вас пугает, могу спрятать в спальню».

– Это что?

– Это анатомический манекен. Я сейчас читаю курс лекций в университете. Хотел его привезти на занятия, а у меня сломалась машина.

– Вы преподаете в университете?

– Ну, иногда. Вообще, я хирург.

– Матерь божия, вы режете людей? – ляпаю я.

– Ну, можно и так сказать, – снова усмехается он, и, сколько я не пытаюсь, я не могу рассмотреть ничего зловещего в его улыбке.

– Пойдемте. Сделаю нам чаю.

Мы проходим на кухню. Все вокруг такое металлическое и холодное. Как в морге. Я сажусь за стол. Он наливает воду в чайник, достает кружки и насыпает горсть чая в заварник. Затем садится напротив. Он улыбается и внимательно меня разглядывает. Так проходит несколько минут. Потом чайник закипает, он встает, наливает кипяток в заварник и ставит его вместе с чашками на стол. Он открывает холодильник, достает оттуда тарелку с пирожными и тоже ставит ее на стол. Затем садится и снова улыбается и смотрит.

Я придвигаю к себе чашку и крепко хватаюсь за ее ручку. Потом я перевожу взгляд на дверь и отмечаю, что сижу к ней ближе, чем он. «Ну и дура же ты, Полина! – думаю я. – Он с легкостью расправился с двумя парнями! Неужели ты надеешься убежать? Что, хватит сил стукнуть его кружкой по голове? Боже, ты даже не смогла нажать кнопку в лифте!» Меж тем маньяк берет заварник и наливает в кружки чай. Я все еще крепко держу кружку в руке. Из нее валит пар. Вокруг так тихо, что я слышу, как тикают стрелки часов на его руке. Он постукивает пальцами по столу, не производя при этом ни малейшего звука. «У него очень красивые руки», – неожиданно пробегает в голове. Господи, что за мысли?! Я пытаюсь заставить себя не думать о красоте его рук. Но почему-то никак не могу остановиться и завороженно смотрю на движения его пальцев.

– Как вас зовут? – раздается вдруг его голос.

– А? – не совсем понимая, что он спрашивает, восклицаю я.

– Как вас зовут? – произносит он чуть ли не по слогам.

– Полина, – отвечаю я и тут же жалею, что не соврала.

– Роман.

– В смысле?

– Меня зовут Рома. Вы себя хорошо чувствуете?

– Да, – уже окончательно отойдя от воздействия его великолепных пальцев (о боже, великолепных?), отвечаю я. И зачем-то добавляю: – Приятно познакомиться.

– Взаимно, – хмыкает он. – Ешьте пирожные.

– Зачем?

– Потому что они вкусные! Вы всегда такая, или нам лучше прямо сейчас обратиться в травмпункт?

– Я пьяная просто, – признаюсь я.

А что если в этих пирожных снотворное? Он подождет, пока я усну, а потом будет всю ночь сравнивать строение манекена в коридоре с моим.

– Это я еще на детской площадке понял. Вы понимаете, что затрудняете мою работу? – он сказал это так строго, что у меня не осталось сомнений – он сейчас схватит пирожное и впихнет мне его в глотку! Но вместо этого, он сам берет с тарелки пирожное и начинает его есть, запивая чаем. Он расправляется с ним в три укуса. Берет еще одно – и укладывается в два. После этого он начинает облизывать с пальцев оставшийся на них шоколад. Я чувствую, как у меня краснеют щеки, и кладу ногу на ногу, чтобы подавить возбуждение. Этому, наверняка, есть какое-то объяснение. Стресс, страх, усталость, напряжение – все смешалось. Мой мозг уже не знает, какие гормоны выбрасывать в кровь, чтобы спастись.

– А почему мы не обратились в полицию?

– Вы прямо сейчас хотите это сделать?

– А разве не лучше по горячим следам?

– Ну обратитесь завтра, если появилось такое желание. Но лучше вместо этого сходите ко врачу.

– Почему это «вместо» лучше?

– Потому что лучше удостовериться, что у вас нет сотрясения, чем заполнять бумажки, которые не принесут никакого толка.

– Их могут отыскать по фотороботу.

– Неужели? И как бы вы описали этих парней?

– Ну, один был в вязанной шапке и кожаной куртке, а другой – в длинной куртке, спортивных штанах и ботинках с длинными носами, – отчеканиваю я.

– Вы вообще в курсе, что такое фоторобот?

– Да, – произношу я уже не так бойко.

– Слушайте, у меня плохая память на лица. Так что в полиции я вам не помощник. Вы хотя бы запомнили, во что они были одеты. Сходите, если хотите. Напишите заявление, но толку от этого, как я уже говорил, скорее всего, не будет. Давайте понадеемся, что их уже разыскивают.

– Чтобы их начали разыскивать, надо чтобы кто-то на них хоть раз пожаловался.

– Тогда надо было сразу звонить! Еще там, на детской площадке! И ждать прибытия наряда на месте происшествия! И прямо там всю ночь заполнять протоколы! – практически кричит он, наклонившись над столом и делая резкие, как будто режущие движения рукой. Почти как тогда, в той комнате… Потом он громко выдыхает, откидывается на спинку стула и говорит уже спокойно: – Послушайте, у меня завтра днем операция. Мне нужно выспаться. У меня нет сил, времени и желания на все эти бюрократические процедуры.

Ну конечно, если бы я кромсала людей, у меня бы тоже не возникало желания общаться с полицией.

– Еще даже часа не прошло. Так что если позвонить сейчас, это будет практически «сразу», – я что, и вправду уговариваю маньяка вызвать полицию?

– Хорошо. Звоните, – неожиданно быстро соглашается он.

– А где у вас телефон?

– Что? Ты отсюда собралась звонить? – снова повышает он голос и неожиданно переходит на «ты».

– А что? – я как будто напрашиваюсь! Прямо за ним как раз лежит большой, уверена, что острый нож.

– Ты, кажется, не слышала, что я тебе только что говорил, да? У меня нет времени на общение с полицией!

– Но вы ведь очевидец происшествия! Мне придется им рассказать, что вы там были. Им, наверняка, надо будет записать ваши показания!

– Боже! – он наклоняет голову и потирает рукой переносицу, затем полностью закрывает ладонью лицо. И выглядит это так, как будто на голову ему прыгнул осьминог.

– Ладно, давай так: ты иди домой и вызывай полицию. Пусть они приезжают, расспрашивают, заполняют протоколы и все такое. А я завтра подойду, куда надо будет, и дам свидетельские показания. Только я тебя очень прошу, не позволяй им заваливаться ко мне среди ночи! Мне, правда, надо выспаться! Я все сделаю, только завтра. Идет?

Я молчу. Интересно, какой там в его голове созрел план? Но на ум не приходит ни одного варианта. Кроме того, от мысли, что мне полночи придется провести с сотрудниками полиции, я уже чувствую себя не просто усталой, а изможденной. Это так глупо, но я уже жалею о том, что завела весь этот разговор. Планируемое мероприятие, скорее всего, не поможет отыскать грабителей и уж точно никак не приблизит меня к обличению Ромы.

– Ты что зависла-то? Как тебе мое предложение?

– Наверное, так и сделаю, – говорю я обреченно.

– Извини, что не смогу сейчас побыть с тобой. И… за то, что наорал на тебя, – говорит он мягко. – Я завтра оперирую маленькую девочку. Ей всего 11 дней. Врожденный порок. Атрезия легочной артерии, – и в его голосе слышится искренняя грусть.

– И что? Будете ее спасать? – произношу я грубо.

Он поднимает руку, шевелит пальцами и внимательно их разглядывает.

– Дам ей немного времени…

– А потом?

– А? – он опускает руку и смотрит на меня.

– Что произойдет потом?

– Потом будут еще операции, – и он замолкает, позволяя тиканью часов вновь заполнить тишину.

Я просыпаюсь от звонка в дверь. Отрываю голову от подушки и обалдеваю от того, какая она тяжелая. Пару секунд я сижу молча, надеясь, что звонок – фантазия моего ударенного мозга. Но звонок снова раздается и даже как будто становится еще более настойчивым.

Я смотрю на часы: 22:32. Затем встаю и направляюсь в коридор. Пока я иду, звонок не смолкает ни на секунду, так что, подойдя к двери, я крайне раздраженно спрашиваю: «Кто это, боже?»

– Это Рома! Привет! – раздается его голос так громко, как будто между нами и нет двери. Надо ли говорить, что я мгновенно протрезвела ото сна?

– Что… Что вы здесь делаете? – откуда он узнал, где я живу? Что он хочет со мной сделать? Какого черта?

– Я только что приехал. Еще даже не заходил домой. Хотел узнать, как ты пообщалась с полицией? И сходила ли ко врачу?

– Я… – не знаю, что мне сказать. Я не сделала ни того, ни другого.

– Что ты там лепечешь? Я ничего не слышу. Может, откроешь мне дверь?

– Я… – не могу ничего придумать! Не могу придумать ничего, чтобы не впускать его в квартиру. Ну зачем он мне тогда помог? Лучше бы меня ограбили! Лучше пустые карманы, чем дыры в животе!

– Полина, ты еще здесь?

– Ага. Я не одета, – это единственное, что приходит мне на ум.

– Ну так оденься и открой мне дверь! – да что же он постоянно мной командует!?

– Ага… Сейчас, – где-то с минуту я неподвижно стою и жду. Чего только? Не уйдет же он в конце концов сам по себе. Затем я тяжело выдыхаю и поворачиваю ручку замка.

– Это первое, что тебе попалось под руку?

Честно говоря, я даже и забыла что на мне кигуруми. Зато в ней я похожа на ребенка. Он ведь любит детей? Ну, пожалуйста!

– Ну и кто ты? Свинка?

– Овечка! – и я обреченно дергаю за спиральки рогов на капюшоне.

– Тогда уж скорее баран! И почему он розовый? – он смеется и зачем-то хлопает в ладоши. – Ладно, – успокаивается он, переступает порог и прикрывает за собой дверь. – Что сказали в полиции? Куда и когда мне надо явиться?

– Я еще не успела сходить ко врачу, – делаю я жалкую попытку перевести тему.

– У тебя еще целый выходной впереди. Только это надо сделать обязательно, поняла? – снова командует он. – Ну, а что с полицией-то? Как прошло?

– А откуда вы узнали, где я живу? – снова меняю я тему.

– Ты мне про полицию ответь сначала, – настаивает он.

– Я туда не звонила, – приходится сознаться мне.

– Ну, не велика потеря! – радуется он. Конечно, радуется! – Номер твоей квартиры я узнал у охранника, – затем чуть наклоняется ко мне и добавляет: – Любимая, – и широко улыбается.

Я сглатываю пустоту и молчу, уставившись на него. И что, все? Обратного пути нет? Любимая, а затем мертвая?

– Полина Любимая. Забавно!

И тут я начинаю хохотать. Заливисто и громко. «Какая же ты дура, Полина! Ну и нелепица!» – думаю я. «Не лепится? Нелепицца? Неле пицца?» Я раскраиваю это слово и так, и эдак и гогочу еще сильнее, потому что слово, которое я придумала для обозначения возникшей ситуации, внезапно кажется мне смешнее самой ситуации. Я складываюсь пополам и розовый капюшон падает мне на голову. Я не могу остановиться. Я готова упасть на пол и крутиться на нем волчком. Я не знаю, сколько проходит времени. Может, минута или вечность. И вот я уже плачу. Из моих глаз текут слезы. От бессилия я со всего размаху падаю на колени и хватаюсь руками за голову. Я уже практически забыла о Роме. Но вот он берет меня за запястья и тянет с пола наверх. Затем он крепко прижимает меня к себе и гладит рукой по голове что-то приговаривая. Но я все еще рыдаю в голос и поэтому не слышу что именно. Через некоторое время я замолкаю. «Тихо, тихо…» – повторяет он. «Тик-так, тик-так…» – повторяют часы.

__________

Я вешаю трубку и отправляю заказ на исполнение. В операторскую входит Марина и непомерно оживляется, увидев меня.

– О, Полина! Вы посмотрите на нее! Уже на посту! Ну, что сказал врач? Не все ты мозги от удара растеряла? Сможешь еще послужить на благо «Веселой панды»? – усмехается она.

«Как чудесно, что некоторые люди могут позволить себе не изображать доброжелательность!» – отмечаю я про себя саркастически. «Видимо, вежливыми в нашем мире скоро будут исключительно преступники!»

– Здравствуйте! У меня все на месте.

– Отлично! Тогда… – и она, к счастью, замолкает: раздается звонок телефона. Я хватаю трубку: «Суши-ресторан «Веселая панда». Полина. Слушаю». Марина похлопывает меня по плечу, затем берет какие-то бумаги с соседнего стола и уходит.

Перед тем как подняться на лифте в квартиру, я подхожу к охраннику и спрашиваю:

– Простите, не могли бы вы подсказать номер квартиры Романа. Он пригласил меня в гости, а я запомнила только этаж. Десятый, пожалуйста.

– Минутку, – он открывает журнал и проводит по странице пальцем. – Десятый?

– Да, – и я наклоняю голову, чтобы разглядеть запись в журнале, но охранник сам выдает мне нужную информацию.

– Так, Роман Евгеньевич Жаров. 77 квартира.

Дома я тут же включаю компьютер и забиваю в поисковике его ФИО. Из первой же ссылки я узнаю его место работы. В разделе «наши хирурги» есть его фотография и краткая биография. Затем я открываю еще пару ссылок, читаю десятки благодарственных отзывов и нахожу фотографии, где он запечатлен с прооперированными детьми и их родителями. Я физически ощущаю значение понятия «когнитивный диссонанс». И едва успеваю откинуться на спинку стула, как раздается звонок в дверь.

– Кто там? – произношу я, подойдя к двери.

– Это Рома.

Поколебавшись лишь несколько секунд, я отпираю дверь.

– Привет.

– Здравствуй, – произносит он, слегка покачиваясь, затем опирается рукой о дверной косяк. – Можно к тебе?

– Зачем?

Он облизывает губы, опускает взгляд на свои кеды и еле слышно произносит: «У меня сегодня мальчик на столе умер», – а потом утыкается взглядом мне в лицо. До меня не сразу доходит, что это вовсе не признание в убийстве

– Простите. У меня гости, – с ходу вру я.

– Это хорошо. Чем больше народу, тем лучше. Мне надо отвлечься, – неожиданно весело произносит он, хватается рукой за дверь и с силой распахивает ее.

– Погодите, – выставляю вперед руку.

– Что? Ты с парнем?

– Нет! – хмыкаю я и тут же жалею о сказанном.

– Пожалуйста! – снова еле слышно произносит он.

– На самом деле, вы правы, я с парнем, – легко отказываюсь я от своих слов.

– Ты же только что сказала, что нет.

– Я, – поражаюсь, как легко из меня вытекает ложь, – просто подумала, что вам не шибко приятно будет слышать, что у меня парень. «Гости» звучит более… нейтрально.

– Да… Наверное. Но я вряд ли добегу до дома… – и он подныривает мне под руку, пересекает коридор и захлопывает за собой дверь ванной комнаты.

Я не успеваю ничего сказать. А в голове мысли пускаются в пляску святого Витта: «Убрала ли я с пола трусы? Не оставила ли на раковине расческу с застрявшими волосами? Давно ли я мыла унитаз?» И зачем только в квартирах ванну совмещают с туалетом? И почему, черт возьми, почему я думаю об этой ерунде, а не о том, что у меня в квартире маньяк-убийца!?

Он выходит в коридор, садится на скамейку и с трудом дотягивается до своего левого кеда. Когда он только успел обувь-то сбросить?

– У тебя ведь нет парня, – констатирует он, разглядывая кед в своих руках.

– С чего это?

– Я не вижу тут ни одной пары мужской обуви, – твердо произносит он, внимательно глядя мне в глаза и немного покачиваясь. – Ээээй, есть тут кто-нибудь? – вдруг выкрикивает он.

А потом наступает тишина. Он смотрит на меня. Я молчу. Неожиданно ни одна мало-мальски правдивая ложь не приходит мне в голову – меня засасывает зелень его глаз.

– Оставайтесь, – произношу я, запираю дверь и иду на кухню.

В кожаной куртке поверх розового свитера и с початой бутылкой виски в руке он выглядит… забавно. Я уже почти не удивляюсь странным мыслям, которые приходят мне в голову в его присутствии. Пока я вожусь с чайными принадлежностями, он стоит в проеме двери, опершись одной рукой о дверной косяк.

– Расскажешь мне?

– Что?

– Ну для начала, зачем ты ждала меня и почему убежала?

– Я никого не ждала. И бежать мне из собственной квартиры, как бы, некуда.

– Я не про сейчас говорю. А про тогда. Ну, понимаешь?

Мои руки еще продолжают шевелиться: насыпать чай, выкладывать кубики сахара на тарелку, доставать ложечки… Но внутри меня встало сердце и кровь прекратила свое течение.

– У меня клаустрофобия.

– И?

– Иногда я вдруг отчетливо осознаю, что нахожусь в замкнутом пространстве, и меня это пугает, – я говорю все это глядя ему в глаза. А потом вспоминаю, что так поступают только лжецы, желающие проконтролировать реакцию слушателя на свои слова. Он отводит взгляд первым. Наконец-то входит на кухню, садится, кладет локти на стол и подпирает руками голову.

– Предположим. А зачем соврала про гостей? – продолжает он.

– Боюсь пьяных, – с этими словами я ставлю на стол тарелку с сахаром и кружки с чаем и сажусь.

– А что за путаница с этажами?

– В смысле? – не шибко натурально недоумеваю я.

– Один раз ты ехала до 10, другой раз хотела поехать до 13, хотя живешь на 17.

– Я же говорю, клаустрофобия. Я никогда не езжу до 17. Слишком долго.

– У тебя для всего есть объяснения, да? – усмехается он и придвигает к себе кружку. Несколько секунд он наблюдает за тем, как танцует пар, потом встает с кружкой в руке, подходит к раковине и выливает часть жидкости. Потом он возвращается за стол, берет бутылку и разбавляет чай виски.

– Себе? – протягивает он мне бутылку. – Или ты боишься оказаться пьяной в компании пьяного?

Я выпила таблетку от головы. Не хочу нагружать печень, – он усмехается, бормочет «сказочница» и делает большой глоток из кружки.

– Черт! – морщится он. – Горячо!

Deja vu. Мы пьем чай. Он беззвучно стучит пальцами по столу. Тишина. Тикают часы на руке.

– Знаешь, сколько раз я видел смерть?

Вместо ответа я захлебываюсь чаем и громко кашляю, с силой ударяя себя по спине.

– Что ты делаешь? Прекрати! – он подскакивает ко мне сзади, хватает за руку. – Осторожно вдохни и с силой выдохни воздух. Давай!

Я сделала так, как он сказал, несколько раз – и кашель прекратился. Когда мое тело прекратило сотрясаться, я почувствовала тяжесть его рук на своих плечах.

– Лучше?

– Ага.

– Когда кусок попадает не в то горло, то постукивания по спине могут его только глубже в дыхательные пути загнать. Для начала надо глубоко вдохнуть и с силой выдохнуть. Если не помогает, то надавить на корень языка, чтобы вызвать рвотный рефлекс. При худших раскладах надо с силой надавливать вот здесь, чуть повыше пупка, – он убрал одну руку с моего плеча и аккуратно надавил мне на живот. – Делать это надо резко, толчками. Вверх и к позвоночнику, – он говорит и тут же демонстрирует. На мне. – И одновременно с этим надо кашлять. Изо всех сил. Понятно?

– Ага, – кажется, произношу я.

– Тебе бы сходить на курсы оказания первой помощи. Жизнь у тебя опасная какая-то. Пригодится, – с этими словами он огибает стол и снова садится напротив меня. Я все еще чувствую тяжесть его рук на плечах и давление там, чуть повыше пупка. Я захмелела, хоть и не пила. Но больше всего меня настораживает чувство безопасности, которое он поселил во мне своими медицинскими штучками. Я беру в руки кружку и собираюсь сделать глоток, как Рома выпаливает: «Смерть!»

Я смотрю на него в недоумении.

– Извини, я просто хотел успеть произнести это слово до того, как ты сделаешь глоток.

– Ну, ты успел, – и я все-таки отпиваю чай из кружки.

– О, мы наконец-то перешли на ты, – он улыбается и опрокидывает в себя коктейль из чая и виски. – Еще.

Я встаю и наливаю ему полкружки чая, а потом, подумав, заполняю ее на три четверти.

– Я добью эту бутылку сегодня. Просто медленней, если ты и дальше так будешь стараться, – и глядя на то, что еще осталось в бутылке, я начинаю жалеть, что вообще налила ему чай. – Все еще не надумала присоединиться?

– Ну, у меня сегодня на столе никто не умирал, – он мрачнеет и ополовинивает кружку.

– Ему было всего 9 лет. Ты можешь себе представить, каково это умереть, ни разу не поцеловавшись с девчонкой, ни разу не испытав радости от объятьев любимого человека? Я все еще слышу у себя в голове этот долгий писк. Я всего лишь пытаюсь сделать его потише, – он доливает виски в кружку почти до краев и снова ополовинивает ее. – Я много раз видел смерть. И каждый раз она выворачивает меня на изнанку. Многие говорили мне, что однажды я к этому привыкну. И я все жду, и жду, и жду… – затем он замолкает и упирается взглядом в поверхность стола.

Зачем весь этот спектакль? Почему он спасает одни жизни и прекращает другие? Зачем убил ту девушку? «А может, она заслужила?» – неожиданно проносится в голове, и от этой мысли меня топит волна жара. Он резко выбрасывает руку в сторону бутылки с виски и опрокидывает на себя кружку. Темная жидкость проливается на егосвитер там, где должно биться сердце. Он наклоняет голову и разглядывает пятно. «Вот здесь, – проводит он пальцами по пятну, – вот здесь оно и встало». Я вытягиваю руку и кладу ладонь на пятно: «Бьется». Он поднимает голову и смотрит удивленно, как будто не понимая, откуда я взялась.

– Пока. Бьется. Но однажды я сбегу отсюда так же, как и все остальные.

– Сбежишь?

– Да. Когда-нибудь. И ты тоже, – и он кладет свою руку поверх моей. Я сглатываю. Эта мысль появляется внезапно. И моментально проходит через все тело, как удар тока. «Мне все равно, что он убил». Прямо здесь и сейчас, мне все равно. И это страшно. Вернее, должно быть страшным. Но я спокойна. И от того, что здесь и сейчас моя рука лежит на его груди, я счастлива.

В этом мире есть таблетки от боли, и для эрекции, и от симптомов гриппа, и от нежелательной беременности, и от депрессии, и для похудения, и от бессонницы. Но нет таблетки от любви. Это было бы здорово. Выпить такую таблетку – и ничего больше не чувствовать. Не любить шлюху, не любить алкоголика, не любить убийцу. Не хотеть убийцу. Не желать убийцу. Каждой клеточкой своего тела. Таблетки нет. Сдох инстинкт самосохранения. Он не сказал: «Ты умрешь». Он сказал: «Когда-нибудь ты сбежишь отсюда. Так же, как и все остальные». Так же, как и он сам.

Я помогаю ему снять куртку, а затем свитер. Я отношу свитер в стиральную машинку и выбираю программу для деликатных тканей. Когда я возвращаюсь на кухню, Рома уже спит на диване, свернувшись в позу зародыша, в куртке на голое тело. На нем те самые джинсы, в которых он был, когда вонзал нож в ту девушку. На ногах нет носков. Я беру плед со спинки дивана и укрываю его.

__________

– А почему вдруг сейчас решили вернуться? Дети с тех пор не изменились.

– Да, я понимаю, – улыбаюсь я. – Но изменилась я. Не знаю, наверное, поняла, что соскучилась. Мне ведь нравилось этим заниматься. Учить детей, рассказывать им о мире, отвечать на вопросы, делиться своим опытом. Все это нравилось.

– А по репликам не в тему, кипам тетрадей с неразборчивым почерком, лени, глупости, крику тоже соскучились? – смеется директор.

– Ничто не идеально в этом мире, – и директор смеется еще пуще.

– Мне нравится ваш подход. Да и рекомендации у вас хорошие. Профильное образование опять же. Но только сразу могу сказать, что не в этом году.

– Да, я понимаю.

– Давайте так. У нас где-то за 2 недели до 1 сентября начинаются совещания. Обсуждение учебных планов, новых пособий и все такое. Я с вами свяжусь примерно в это время. А вы тогда пока готовьтесь. Я вам вышлю список наших учебников. Почитайте, ознакомьтесь с программой. И я бы хотел увидеть примерный план уроков по нескольким дисциплинам. Можете выслать мне на мэйл. Даже не обязательно приходить еще раз. Хорошо?

– Хорошо. Но мне и зайти будет нетрудно. Я живу в паре домов отсюда.

– Тут дело скорее не в вас, а во мне. Времени мало, знаете ли. Личная встреча займет больше времени. Понимаете?

– Да. Понимаю. Спасибо. Как только ознакомлюсь с литературой, вышлю вам планы.

– Вот и отлично.

Раздается писк таймера. Я встаю с дивана, беру с тумбочки телефон и читаю с экрана: «Поесть». Выходные все еще даются мне с трудом. Слишком мало действий. И не как в будни: одно за другим. А с большими перерывами, в которые я забываю, что вообще надо что-то делать. Если бы не таймер, я бы сидела на диване с раннего утра до позднего вечера, пока сон не приводил бы меня в кровать. Хотя я не уверена, что не отрубалась бы прямо на нем. На кухонном диване. На котором он проспал целую ночь. В кожаной куртке на голое тело и без носков. Под пледом, которым я только что укрывалась.

Я избегаю встреч с ним. Хожу до 17 этажа по лестнице. Высматриваю, стоит ли у дома его машина. Почти всегда он возвращается домой позже меня, и поэтому, подходя к подъезду, его машины я не вижу. По выходным я никогда не включаю в квартире свет. Я даже стараюсь не делать этого в вечера будней. Пару раз кто-то звонил в мою дверь. Наверное, это был он. Хотел забрать свой свитер. Но я не открыла. Я не хочу впускать его в свой дом. Я хочу изгнать его из своих мыслей.

__________

Сегодня утром я открыла дверь и под ноги мне упал сложенный листок бумаги. Я подняла его и развернула. Это была записка: «Уже вечность прошла. Верни мне свитер. Я скучаю по твоему дивану». Я ждала. Несколько минут. Я слышала, как входит в мои легкие и выходит из них воздух. Я поднесла бумагу к носу и вдохнула ее запах. Его запах. «Возьми себя в руки. Возьми себя, пожалуйста, в руки», – повторяла я и стукалась головой о дверь. Потом я остановилась. Открыла дверь. Взяла бинокль и вышла с ним на балкон.

Я не выходила на балкон с прошлого года. С того самого раза. Мне даже показалось, что запахло мандаринами. Потому что ими пахло в тот раз. Я закрыла глаза и открыла их уже смотря в бинокль. Медленно и осторожно, как ступают лапы зверя по еще тонкому первому льду, я двигалась от окна к окну в поисках того самого. И я нашла его. Быстрее, чем ожидала. В окне горел свет.

Ни одной мысли не проносится в моей голове, пока я жду и смотрю на этот свет в окне. Я даже не понимаю, чего именно я жду. Что она воскресла из мертвых и вот-вот войдет в комнату и сядет на диван как ни в чем не бывало? А что если и так? Что если я ошиблась? Эта мысль никогда не приходила мне в голову. Что если я все не так увидела тогда? Но ведь был нож, была кровь, девушка сползала по стене! И я это видела. Видела так же, как вижу сейчас свет в этой комнате. И его лицо. Я не могу обманывать себя настолько лихо, уверяя, что тогда в этой комнате был не он. Не он бил ножом в живот. Не он убил ту девушку. Но вот убил ли? А что если нет? Он же в конце концов хирург!

Я хочу ходить туда-сюда. Я хочу метаться из стороны в сторону, как запертый в клетке зверь. Но я не могу опустить бинокль. Я должна дождаться. Я обязана увидеть. И я вижу. Его.

Он входит в комнату с лейкой в руках. Подходит к окну и начинает поливать цветы. Его губы сложены в трубочку, как будто он что-то насвистывает. Поливает цветы в чужом доме и насвистывает. Поливает цветы в доме убитой и насвистывает! Я опускаю бинокль, открываю окно и выглядываю во двор. Там стоит его машина. Тогда я снова смотрю в бинокль, мгновенно нахожу нужное окно и удостовериваюсь в том, что это он. Чтобы у меня совсем не осталось сомнений, он как будто специально поднимает голову и смотрит через стекло прямо на меня. Да, он немного зарос щетиной. Но это Рома.

Пока я выхожу из дома, надежда шепчет мне: «Да, он ее зашил. Он подлатал ее прохудившееся тело, как порванный носок. И она выжила. И совсем не умерла». И пока она шепчет мне все это, я думаю о том, что легкая небритость делает его еще сексуальнее.

__________

Солнце греет. Снег тает. Я живу. Я уже сказала на работе, что в июле собираюсь уволиться. Мама очень обрадовалась моему решению и на радостях даже нашла мне пару учеников для частных занятий. Директор одобрил планы моих уроков и сказал, что уже в августе меня зачислят в штат. «Только обязательно отдохните перед новой работой», – несколько раз повторил он, разговаривая со мной по телефону. В тот же вечер я купила себе путевку на Бали. Я читала, что в июле на Бали начинается туристический бум. Может, удастся немного попрактиковать английский.

Сегодня я взяла-таки выходной, коих у меня накопилось адское количество. Этой зимой я подменяла всех, кого только могла, порой неделями работая без выходных. Марина уже месяц не слезает с меня, требуя, чтобы я отгуляла все до своего увольнения. «Нам выгоднее днями, чем деньгами. Сама понимаешь». С проведением выходных у меня по-прежнему туго. Но сегодня я весь день расписала чуть ли не по минутам. И это не просто дела-потому-что- так-надо, а дела-потому-что-так-хочется. И эта тотальная распланированность почти что радует меня.

И вот, где-то между «зайти в школу за дополнительной литературой» и «вернуться домой», я вижу Рому. Он стоит на пересечении дорожек. Одна из них ведет от школы к нашему дому, другая – от магазина к дому убитой девушки. Он смеется. И когда челка падает ему на лоб, поправляет ее рукой. Пару раз он как будто задумывается прежде чем что-то сказать и при этом поглаживает рукой заросший щетиной подбородок. Я почти что забыла, насколько он красив. И то ли от этой мысли, то ли от наплыва воспоминаний я чувствую давление на животе чуть повыше пупка. Если бы только метод Хаймлиха мог выбить из меня эту любовь! Как инородный кусок, случайно попавший в дыхательные пути. Я могла бы назвать это и по-другому. Например, влечение. Желание. Ну, простое сексуальное желание. Но: «Роза пахнет розой, хоть розой назови ее, хоть нет. Ромео под любым названьем был бы тем верхом совершенств, какой он есть».

Эта строчка Шекспира заставляет меня усмехнуться. И я наконец-то отлепляю взгляд от Ромы и смотрю на ту, с кем он разговаривает. Она стоит ко мне спиной. Темные длинные волосы. Высокая. В ярко-красных сапогах. Она, как и он, тоже часто смеется, и от этого ее волосы слегка подрагивают, и солнечный свет путается в их густоте. Я не знаю, что мне делать дальше. К дому ведет только эта дорожка, а по обеим сторонам – строительные заборы. Правда, можно было бы вернуться обратно к школе и подойти к дому с черного хода. Огромный крюк из-за всей этой стройки, но я не могу встретиться с ним. А стоять здесь и ждать, пока они наговорятся, слишком опасно. К тому же они могут пойти в мою сторону. Или только он. Или только она, а он будет провожать ее взглядом и тут же увидит меня. Все, в обход.

И когда я уже практически готова развернуться, девушка в очередной раз заходится в смехе, делает пару шагов и поворачивается ко мне боком. И я узнаю этот профиль.

С широко раскрытым ртом я стою и пожираю глазами ее лицо. Вернее, ту половину ее лица, что повернута ко мне. Она живая. Убитая девушка из дома напротив жива и смеется. Смеется вместе со своим убийцей. Берет его за руку, похлопывает по плечу и смеется, смеется, смеется. И я сама не замечаю, как это началось, но я начинаю смеяться вместе с ней. Сначала беззвучно, потом всхлипывая и через некоторое время во весь голос. Так, наверное, гогочут обезьяны, когда видят банан после недельной голодовки. От выступивших слез, я почти не вижу ничего вокруг. И эта внезапная потеря ориентации пригибает меня к земле. Я встаю на колени и пытаюсь пальцами выдавить лишнюю жидкость из глаз. Вытираю руку о куртку и снова подношу ее к глазам. И все это время я не умолкаю ни на секунду.

– Да тут требуется ваша срочная помощь, Роман Евгеньевич. Эко девку-то скрутило.

– Я такое уже наблюдал. У этой пациентки время от времени случаются подобные припадки. Гогот, слезы, падение на колени.

– То есть вы предлагаете ничего не делать? Просто ждать? Помрет ведь!

– Ну нет. Ждать мы не будем, – с этими словами он берет меня, гогочущую, под локоть и тянет наверх. – Ты посмотри только! Что ж ты в лужу-то прямо упала, Любимая? Черт знает, кто в нее ссал.

От этого «ссал» меня накрывает новая волна смеха. Но резкая боль в животе мешает мне выпускать из себя смех в полную силу, поэтому я уже больше громко икаю, чем гогочу. Он прижимает меня к себе. И вдыхая его запах с каждым новым глотком воздуха, я постепенно успокаиваюсь и замолкаю.

– Ну вот. Видишь, Елена Юрьевна, все обошлось, а ты «помрет-помрет».

– Так я ж не специалист. Было похоже, как будто помрет.

– Зато теперь ты поняла, как нужно изображать истерику, да? Ну, даже если не запомнила, мы как-нибудь пригласим тебя в гости и повторим на бис.

– Нет, – мямлю я из глубины его объятий. – Я так больше не смогу. Наверное.

Он смеется и гладит меня по голове. Я отлепляюсь от его груди, вытираю влажные дорожки слез со щек и пару раз хлопаю себя по грязным и мокрым коленям.

– Ладно, ребята. С вами весело, но я уже и правда опаздываю на репетицию. Но насчет этого биса… – она поднимает вверх указательный палец и тыкает им в меня. – Я загляну. К вам к гости, – и она улыбается, нагибается, чтобы поцеловать его в щеку, и уходит по дорожке в сторону школы.

– Это кто? – выпаливаю я.

– Лена.

– Я знаю имя. Я имею в виду… – я хочу спросить: «Почему ты тыкал в нее ножом? Почему пошла кровь? Почему она сползла по стенке? Что это, черт возьми, такое было?»

– Ну, она актриса. Часто бывает в разъездах, но очень любит цветы. Их нужно поливать, когда она на гастролях. И, угадай, кому досталась сия великая честь? – улыбается он.

– Но вы же целовались! – неожиданно для самой себя произношу я вслух.

– Ты про что? Про этот, в щеку? – и он тыкает пальцем туда, куда она поцеловала его на прощанье. – Мы просто очень хорошие друзья. Хочешь, я и тебя буду целовать при встрече и на прощанье? – смеется.

– Я… просто не знаю. Не знаю....

– Не знаешь? Ну, когда узнаешь, скажи. И я начну.

– Начнешь что?

– Целовать тебя при встрече и на прощанье.

– Боже, это какой-то бред. БРЕД! Вся зима в бреду!

– И, видимо, начало весны тоже, – неуверенно добавляет он.

– Да. И начало весны, – я смотрю в его глаза. В эту зелень. И понимаю, что сейчас я больше ничего у него не спрошу. Я не готова. Я пока не могу спрашивать. Потому что для правильных вопросов, нужна предыстория. Нужен рассказ. А я не готова сейчас. Не готова рассказать ему весь этот бред. Весь этот отчаянный бред.

– Ты домой шла?

– Ага.

– Ну пойдем. Провожу тебя до квартиры. Видимо, другого шанса забрать у тебя мой свитер уже не представится.

Я могла бы ответить: «Хочу, чтобы их было тысячи или даже миллионы!» Но вместо этого просто улыбаюсь.

– Ты читала мою записку?

– Ага.

– Надеюсь, твой диван еще не забыл меня? Потому что я все еще скучаю.

– Ага.

– Ага, не забыл? Или ага, я знаю, что ты скучаешь?

И я могла бы ответить: «Он не забыл. Он скучает. Как и я». Но вместо этого я просто улыбаюсь.

– Знаешь, однажды я снова напьюсь и задам тебе парочку неудобных вопросов. И я знаю, что у тебя для всего найдется объяснение, но мне просто интересно услышать.

– Ага.

– Тебя заклинило?

– Ага.

Я останавливаюсь. Он останавливается следом. Я смотрю ему в глаза, наслаждаясь секундами. Каждой секундой, проведенной в этой зеленой трясине. А затем обнимаю его, громко вдыхая его запах. Сжимаю сильно-сильно и чувствую, как он тоже смыкает вокруг меня кольцо своих рук. Мне все равно, как я жила все это время. В боли, в страхе, в безразличии, в оцепенении, в ненависти к себе. Мне все равно, на сколько лет эта зима сделала меня старше. Мне все равно, что были ночи без сна, что были кошмары, что были слезы, что были приступы истерики. Все это ерунда. Все это уже прошло. Конечно, все было бы по-другому, если бы в тот злополучный вечер я не сидела и не разглядывала людей в доме напротив. Но как по-другому? Я не знала. А что если совсем по-другому? Так по-другому, что сейчас бы я не стояла, уткнувшись в его плечо? Вот, что страшно. А остальное… Мне все равно.