Мгновения [Валя Худякова] (fb2) читать онлайн

Валя Худякова Мгновения

Посвящается Ване…

Мгновение 0

Мама

Тонкие, невесомые пластины Экранов, затемненные, но отчего-то все равно чуть переливающиеся по бокам, несмотря на все старания Системы, раз за разом, невольно или, быть может, нарочно, отвлекают на себя мой усталый взгляд. Вокруг глаз на припухшей, покрасневшей коже тугая пленка соли высохших слез. И из-за нее, из-за этого мешающего тянущего ощущения я каждый раз невольно отвлекаюсь, когда пытаюсь мельком посмотреть в сторону. Туда, за черные рамки кадров старого видео.

– Видео, пф-ф, архаичное слово.

Как же оно умудрилось сохраниться в Памяти матери?! Кажется, она снимала его на то, что теперь лишь немногие смогут назвать фотокамерой.

– Да-да.

Губы невольно улыбаются.

Я помню… Даже тогда в моем детстве она была настоящим раритетом. Толстая плоская коробка из металла и пластика, гладкое стекло экрана, чуть подернутое сетью едва заметных царапин, загадочный глазок камеры, концентрически неподвижный и будто подмигивающий тебе из своей бирюзово-голубоватой глубины, кнопки и изгибы. Тонкие сильные пальцы мамы, обхватывающие скользкие бока, так что белеет кожа под розовыми пластинами ногтей.

Она снимает, как я сижу на пляже у самой кромки прибоя и рисую на мокром охристом песке пухлым пальчиком незамысловатые детские картинки. Вот неровный круг солнца с расходящимися палочками-лучами, вот кучерявое облако, а это – наш маленький дом…

Вдруг… Пш-ш-ш…

Накатывает волна, пенится, приятно окутывает влажной пеленой мои вытянутые ноги, унося из-под них струйки переливающегося от воды песка, кусочки похожего на кляксу солнца и квадрата домика. Все исчезло, но я в восторге – можно рисовать сначала.

А мама продолжает снимать. Ее руки подрагивают, и иногда на самых границах кадра появляются размытые, темные со светящейся, розоватой окантовкой подушечки пальцев. Камера движется, я вижу ее ноги: загорелые и стройные, с длинными, в меру широкими ступнями и аккуратными, от большого к мизинцу, пальцами, погруженными в вязкий песок.

Мое дыхание перехватывает, по щекам опять текут слезы. На огромном Экране медленно проплывает мимо панорама полупустого пляжа с кричащими чайками и далекими темными скалами, а затем вновь показывается мое детское, беззаботно улыбающееся лицо. Камера качается… Я хмурюсь от боли, зная, что сейчас услышу… Среди шума волн и ветра мамин голос, она зовет меня по имени.

– Юрген!

Запись обрывается.

– Мама…

Экран гаснет. Я задыхаюсь.

Проходит минута, прежде чем синтетический голос Системы, вкрадчивый, обволакивающий и заботливый, он вновь подстроился под мое состояние, предлагает создать Мгновение.

– Нет!

Знаю, что отвечаю слишком злобно и резко, однако не могу сдержаться. Сухих губ, разбиваясь, касаются капельки слез. Я чувствую их вкус, настоящий и реальный до неприятного покалывания в крохотных трещинах на тонкой мягкой коже, ощущаю жестким кончиком шершавого языка теплую желанную влагу. И от этого все больше падаю в пучину раздражительного неспокойствия.

В воздухе еще плавают немые буквы вопроса на случай, вдруг я передумаю, однако стоит мне поднять глаза, как они, словно испугавшись, отчетливо прочитав мою реакцию, поспешно, даже виновато исчезают.

Создать Мгновение… Ха-х. Это было первое, что я попытался сделать, вернувшись с прощания. Как только открыл Память и почти сразу наткнулся на видео. Мгновение, еще одно мгновение с ней… Это было единственное, что я так страстно желал в тот горький тихий вечер. Однако оно обернулось лишь низкосортным фарсом.

В Мгновении мама никогда не была и не будет мамой, моей мамой. Я понял это сразу, стоило лишь взглянуть на нее, а линиям наших виртуальных глаз пересечься в своеобразной, нашей личной точке невозврата.

В тот момент я впервые осознал каждой клеточкой своего тела, каждым нейроном собственного мозга, что она ушла навсегда. И не вернется.

В ту секунду я окончательно уяснил себе, хоть и не хотел этого, что там посреди зала Прощаний прикрытое застывшими волнами мягкой плотной ткани, окутанное безмолвной тишиной лежало ее тело. Оставленная плоть, облаченная в торжественный, нежно обнимающий саван. Эти уже не такие стройные, не такие юные ноги, руки, ловкие ласковые пальцы, пальцы моей мамы. Мамы. Человека, что следуя могущественному велению алгоритмов и динамических зарядов по кусочкам ее и моей Памяти теперь в Мгновении пыталась воссоздать для меня Система.

Всего лишь образ, тень, пустой сосуд. Искусная копия, увы, несоизмеримо далекая от оригинала, настолько же, как далек живой человек от своего мертвого тела.

Наши взгляды встретились. И мы навечно потеряли друг друга. Все изменилось, и я ощутил, что прямо сейчас, этим взглядом, своим присутствием здесь, своей попыткой повернуть все вспять, предаю ее.

С того вечера, пару дней назад, я больше никогда не соглашался создать Мгновение. И с каждой просьбой Системы лишь раздражался, все сильнее и сильнее распылялся в собственной злобе, таящей под собой, будто под гладью темного океана, холодные глыбы потерянности, разочарования, горя, вины и сомнений. Она умерла так быстро и так рано, что это не могло не перевернуть с ног на голову, не могло не вывернуть на изнанку мой мир. И никто не в силах был поправить случившееся, даже самые искусные алгоритмы.

– Эх…

Мои раздумья аккуратно прерывает мягкий, вежливый вопрос.

– Юрген, не хочешь ли отвлечься и взглянуть на ежедневную подборку Потоков? Есть пара новинок!

Теперь Система говорит энергично, ободрительно, с едва звенящими в глубине голоса нотками задора. Вообще-то обычно мне нравится этот голос. Неудивительно, если учесть, что он создан специально для меня. Чуть низкий, чистый, женский, загадочный, вдумчивый и спокойный. Однако сегодня он только раздражает, потому что кажется слишком, слишком… привычным?

Я киваю. Отчего-то чувствуя угрызения совести перед этой, по сути, бездушной машиной за прежнюю грубость.

– Да, я был бы не против, спасибо.

Темные уголки трех Экранов тут же, словно благодаря меня, в ответ мягко и радостно вспыхивают.

– Минуточку…

Система готовит ленту.

Экраны медленно набирают яркость. Наполняются, наливается яркими цветами интерфейсов: сиреневым с переходами в энергичный оранжевый и спокойный бирюзовый, а поверх них полноводной рекой устремляются в плавание вереницы приглушенных белесой пеленой Изображений.

– Готово!

Общество сегодня, как и всегда, бурлит какой-то своей, непрекращающейся, незатихающей жизнью. Наверху в обрамлении прямоугольников минималистичных узких рамок красуются самые популярные и любимые Лица. Они задерживаются на пару секунд, привлекая к себе мой равнодушный, затуманенный эмоциями и переживаниями взгляд, смеются, улыбаются или, наоборот, хмурятся, подмигивают, будто по секрету говоря о чем-то, а затем медленно тонут в туманном далеке новостной ленты.

Далее, под каруселью Лиц, вибрирует оповещениями пара моих личных Потоков. Один, тихий, скромный, уютный и будто заброшенный, наш с Мадсом. Другой, мерцающий ворохом непрочитанных сообщений и искрящийся бурей реакций, с Мартой. Кажется, она спрашивает о завтрашней встрече…

– Уф-ф…

Я тут же решаю, что это не срочно и пролистываю мимо.

Потом, за Потоком Марты, тянутся несколько унылых рабочих групп, недовольно, но послушно затихших до грядущего утра, и наконец обрывается пустотой молчания навеки оставленный Поток мамы.

– Эх…

Надо было бы сразу убрать его. А теперь … теперь время прошло, и я чувствую, что вряд ли не решусь на это.

Тяжело вздыхаю и побыстрее пячусь вниз взглядом. Туда, к спасению от тревожных мыслей, туда, в бесконечный поток ярких, цветных пятен. Здесь все подряд: образы и Мгновения, отрывки Диорам, Изображения, Формы, шаблоны, темы, реакции… Обсуждаемые веяния, горячие тренды, обновления, споры, новости, захватившие внимания новинки… Среди них, присмотревшись, без труда узнаю растиражированную на десятки копий недавнюю работу Марты.

Улыбаюсь.

– Ух ты!

А я уже и забыл, насколько она хороша. Надо будет обязательно сказать об этом Марте завтра при встрече. Жалко, что я так и не успел познакомить ее с мамой, уверен, они обе остались бы в восторге.

Изображение Марты исчезает в ворохе ленты, и мои глаза продолжают рассеянно скользит дальше по Экрану, пока не натыкаются на Поток Мгновений галерей и музеев. Он подсвечен полупрозрачным контрастным цветом, намерено, чтобы я точно не пропустил его.

– Спасибо…

Растрогавшись, благодарю Систему за заботу и догадливость.

Экран мягко мигает в ответ. Поток, открываясь, увеличивается до полных размеров. Я пару секунд бесцельно скролю список, раздумывая, что бы выбрать, и почти сразу останавливаюсь на одном из своих самых любимых Мгновений. Не единожды оно уже спасало меня в наполненные давящей грустью вечера, насыщало радостью унылые, тоскливые дни, дарило спокойствие и вдохновение. Для меня в нем всегда есть нечто удивительное, ведь его коснулась рука моей мамы, это она познакомила меня с ним, и оно тоже было ее главным фаворитом.

Идеальное Мгновение. Галерея искусства двадцать первого века. Преимущественно Европа, США, Россия.

Такие странные, архаичные слова. Такое притягивающее, переломное время.

– То, что надо.

Я устраиваюсь поудобнее и слегка киваю Системе. Чуть сильнее включается вентиляция, свет в комнате медленно затухает. Все готово, я погружаюсь…

Когда-то давно Мадс долго объяснял мне, как это работает. Мгновение. Что-то про нервные окончания, нейроны, интерфейс, сигналы, мозг и Сканирование… Он в этом спец, я ему полностью доверяю, не зря же мой друг – один из лучших Архитекторов.

Однако я мало что понял, а еще меньше запомнил и, к слову, потом был очень рад короткой памяти. Не представляю, как Мадс уживается со своими мозгами… Но уверен, знай я все подробности, держи эти мелкие технические детали в мыслях, никогда не способен был бы по-настоящему погрузиться, оценить то главное, что несет в себе Мгновение: хрупкое, почти реальное происходящее. Иллюзию, настолько искусную, что не отличается от жизни (пусть, как выяснилось, с некоторыми исключениями), насладиться ей сполна, отдав должное гению ее кропотливых создателей.

Вот и теперь, хоть мой разум невольно и осознавал правду, я сам, стоило открыть глаза, искренне поверил, что очутился совершенно в другом месте.

Мгновение

Извечный, будто пыльный, полупрозрачный полумрак коридора. Мягкий длинный ворс ковра, в который так приятно погружаются подошвы ботинок. Знакомый запах, чуть затхлый и тяжелый, непривычный, особенный, наполненный отголосками величественной, молчаливой тайны. Застывшие, бархатистые складки портьер, легкие полотна воздушных тюлей. Едва приоткрытая дверь, выщербленная искусной резьбой, словно сошедшей с картины одного старого русского мастера, имя которого я давно позабыл.

Скрип и шорох. Мои пальцы, тонкие, бледные, привычно обвивают прохладный, отполированный многочисленными прикосновениями цилиндр медной ручки, с усилием тянут ее на себя, открывая взору светлое помещение, уходящее куда-то вглубь здания.

В отличие от неуютной, немного мрачной, настороженной атмосферы пустого коридора в залах галереи царит свет, свобода, праздник и воздух. Обрамляющие пространство высокие, симметричные прямоугольники стен кое-где прерываются простыми полуколоннами с необычными игривыми геометрическими капителями и уравновешивающими их строгими, обрывающимися каннелюрами. Им вторит лепнина: тонкие бортики вокруг картин и длинные вьющиеся завитки на плавных изгибах карнизов, что направляют взгляд высоко вверх, к глухому светлому потолку с утопленными в него круглыми светильниками. Все будто существует в едином, застывшем ритме, особой приятной глазу композиции. Четкие, выверенные полосы конусов ламп, отделенные друг от друга равными промежутками. Матовые блики табличек, оливково-золотые, с зеленоватым и бронзовым отливы рам. Анфилада проемов без створок и подножек, арки проходов, окаймленные одинаковыми, из приятного темного дерева наличниками и доборами. Сосредоточенное и вместе с тем странно многоголосое молчание цветов, пятен, фигур, застывших на полотнах картин.

Я громко вздыхаю, с облегчением, словно освободившись наконец от тягостного, давящего груза, оставив его до поры до времени там за дверью входа, и делаю первый, неторопливый шаг к ближайшей стене. Прохожу пару метров и останавливаюсь.

Здесь, я знаю это, даже не взглянув на название и имя, меня ждет моя давняя любовь. Месяц и ночь. Скромная рама, небольшая картина. Пейзаж давно потерянного мира. Интересно, что там теперь? Полис, город, что-нибудь еще? Можно ли побывать? Узнаю ли я это место?…

Чуть склоняюсь. Широкие фактурные волны мазков, тонкие и толстые нити блестящего под лаком масла. Переливы света и цвета. Оттенки умбр и холодные тени, почти черные, кое-где зеленоватые и красноватые контуры, синевато-фиолетовые разводы масляной пасты и одинокий, горящий, будто оказавшийся здесь по ошибке, золотистый вертикальный штрих. Пятна, бессмысленное, беспорядочное, однако отчего-то мучительно завораживающее море красок без формы и без содержания.

Отхожу – пара шагов не глядя. Вновь обращаю взгляд к картине и вдруг, словно по волшебству, таинственному и удивительному, вижу в ней строй и порядок, идею, мысль, чувства и смысл. Мягкая темная ночь позднего лета, безоблачное, чистое небо, отдыхающая под покровом сумерек земля, шуршащая нежными, журчащими переливами прохладной искристой воды река, мрачный, застывший на горизонте еловый лес и сверкающий ослепительным блеском холодный желтоватый месяц.

Опять подхожу ближе. И снова лишь многогранные, мастерски ограненные – сквозь верхний цвет то тут, то там проглядывают удивительные, подмешанные оттенки – цветные мазки. Отхожу, еще раз ночь и месяц…

Когда-то такие метаморфозы потрясали меня до глубины души. Помню, как мама смеялась, наблюдая, с каким удивленным и озадаченным видом я шагаю туда-сюда то к картине, то от нее и что-то восторженно бормочу себе под нос. В то время именно это казалось мне настоящей магией…

– Да.

От мыслей о маме позабытый было груз, вдруг ухнув волной тоски и тревоги, возвращается на плечи.

Я невольно вздыхаю, подхожу совсем близко. Раньше, конечно, ни в одном музее вам бы не позволили так сделать, однако теперь совсем другое время. Мое дыхание, сухое и жесткое, как мне кажется, касается застывших волн поблескивающей краски. Я, не мигая, пристально смотрю на одинокий вертикальный мазок. От лимонного в ложбинке к охристо-желтому, почти коричнево-красному на бугорке. Несмешанная краска распадается букетом удивительных, беспрерывно переходящих, перекатывающихся друг в друга цветов. Я наклоняюсь еще ближе, хочу разглядеть их все без остатка, поймать каждый и сохранить в себе, понять магию этого удивительного преображения, найти ответ, осознать и…

Вдруг все рушится. Я, задыхаясь, отскакиваю в сторону. Отшатываюсь, вспоминая мамино тело, укрытое, подобно этим фактурным мазкам, складками застывшей ткани. Мертвое тело. Такое же мертвое, как и эта картина. Такой же покинутый сосуд, в который никогда не заглянет жизнь.

Мадс

Мадс сидит напротив, чуть покачиваясь туда-сюда на высоком удобном стуле, задумчиво вертя в пальцах искрящийся на солнце зеленый лист салата. Ему неловко, он напряжен и, может быть, озадачен. Я вижу это. С легкостью давнего друга угадываю смятение в несимметричной дуге едва опущенных широких плеч, в непривычно прямой спине, в изгибе шеи, склоненной голове с грубоватыми, крупными, но по-своему привлекательными чертами лица, в то и дело уворачивающемся, будто убегающем взгляде неярких голубых глаз, с едва заметной зеленовато-коричневой окантовкой черного, как смоль зрачка. Он тоже исподтишка наблюдает за мной, однако молчит.

– Как дела?

Я начинаю первым. Мой голос звучит глухо. Я не притворяюсь, не перед Мадсом, я действительно потерян и устал. Мадс сразу поворачивается. Его брови, такие же медно-рыжеватые, как и падающие на лицо кудряшки, серьезно и как-то одновременно грустно насуплены, а на лбу пролегли три привычные длинные глубокие складки. Под аккомпанемент монотонного гула обеденного зала он неспешно хрустит салатом.

– Нормально. У тебя?

Он кивает мне, свободно, по-свойски, будто и нет вокруг этого неловкого напряжения.

– Да, ничего.

Я тоже отправляю в рот какую-то часть своего обеда, совершенно не ощущая ни вкуса ни запаха.

– Ты, хм, знаешь… – Мадс ерзает на стуле. – Уна, она…

От звука имени мамы я непроизвольно бледнею.

– В общем, мне очень жаль.

Мадс украдкой косится. В отражении его глаз я отчетливо вижу свое вытянутое искривленное лицо и невольно вспоминаю то видео с пляжа из Памяти мамы. Наверное, тогда мои детские щеки точно также виднелись в объективе ее камеры.

– Это произошло так неожиданно…

Мадс продолжает. Очередной приторно-зеленый лист салата, покрытый бархатистой пеленой росинок, взмывает в воздух из контейнера по велению его пальцев. Голос друга печален, мягок и все же взволнован, сквозь нотки сочувствия, переплетаясь с ними, проступает потерянность и тихое возмущение.

– И странно. Казалось, в наше время тысячу лет уже никто так не умирает, верно?

Его пальцы крепко сжимаются, он усмехается.

– Обычно все просто уезжают в Полис, куда-нибудь в противоположное полушарие, а потом возвращаются снова здоровыми. А тут… Почему не вышло?

Он по-прежнему не отводит взгляда от моего лица. Я киваю, искренне, ведь сам думаю о том же, бесконечно, с того самого часа, когда голос Системы вдруг разбудил меня посреди ночи, а на вспыхнувшем в полумраке комнаты Экране появилось настороженное, отстраненное лицо врача.

– Не знаю, Мадс.

Он, врач, тогда что-то долго объяснял мне, показывал, а за его спиной светило яркое, ослепительно белое на ясном голубом небе солнце. Помню, я думал лишь о том, как это удивительно: у нас тут ночь, а там – самый разгар жаркого, знойного дня. Всего-то пара часов пути! И хоть я, разумеется, знал причину, эта удивительная природная метаморфоза отчего-то вдруг потрясла меня до глубины души. А потом врач вдруг замолчал. И…

– Тебе ведь уже передали ее Память?

Голос Мадса плавно возвращает меня назад из омута воспоминаний.

– Да, Хранители… – я рассеянно киваю, откашливаюсь, услышав, как осип голос. – Задали пару вопросов. Сразу после прощания. Представляешь, она даже умудрилась сохранить кое-какие наши старые видео!

– Ого.

Взгляд Мадса моментально загорается интересом. Профессиональным. Он ведь все-таки Архитектор, занимается алгоритмами для Мгновений. И с мамой познакомился на работе. Они вместе корпели над той самой коллекцией старых картин. Сканировали, настраивали, собирали… Мама всегда говорила, что Мадс – гений, и без него ничего бы точно не вышло.

– И ты ведь пробовал сделать из них Мгновения, да?

Я знал, что он это спросит.

– Да.

Мне становится неловко. Не хочу говорить ему, что получилось так себе.

– Но…

И все же приходится. Ведь густые брови Мадса уже сложились ту в дерзкую, яростную волну, красноречиво демонстрирующую его решительную готовность выбить ответ любой ценой.

– … хм… В общем, странно все было, нереально…

Я стараюсь выдавить из себя смущенную, утешительно-виноватую улыбку. Наверное, она смотрится совсем уж жалко на моем бледном осунувшемся лице, потому что Мадс моментально оттаивает и смягчается.

– Странно?!

Он даже кажется удивленным. Глаза чуть расширились, а темные зрачки блестят нетерпеливым любопытством.

– Угу… Может быть, это от того, что она … мама… умерла.

Моя голова сама опускается вниз, прячется, а по щекам тихой теплой струйкой сбегают соленые слезы. Я ловлю их губами, языком, облизываю по кругу мягкую сухую кожу, и несмотря ни на что чувствую, с облегчением, с упоением, их соленую сладость, которая дарит покой. Вокруг тишина.

– Юрген… Прости меня…

Жаркая, чуть липкая, подрагивающая, широкая рука Мадса медленно ложиться на плечо, сминая под собой приятную, прохладную ткань свежей одежды.

– Да, ничего.

Я нарочно усмехаюсь, отмахиваюсь, поспешно засовываю в рот уже размякший от сока остаток цельнозернового тоста, едва слышно хлюпая носом. Но Мадса не проведешь таким дешевым трюком. Его пальцы напрягаются и, сжимаясь, молча, без единого звука обхватывают пологую горизонталь моего плеча, обдав кожу живым пламенем тела, а затем исчезают, будто испарившись в воздухе.

– И вообще, надо обновить Систему…

Я бурчу, потому что чувствую себя виноватым.

– … совсем отстал от жизни. Наверняка из-за этого синхронизация сбилась… Ты ведь говорил, как важно все обновлять. Да ведь, верно?

Мадс согласно кивает. И я киваю, хотя, конечно, прекрасно знаю, что дело совсем не в прошивке или в технике, не в датчиках и проводимости. Дело в человеке, которого больше нет. Во мне: изменившемся. Марта так и сказала. Но Мадс вряд ли удовлетвориться подобным, сугубо иррациональным ответом.

– Да, ты обязательно обнови…

Он, будто успокоившись, возвращается к салату. А наш разговор вновь устремляется в привычное, обыденное русло.

– И кстати, как там дела с Мартой?…

Марта

Марта. Иногда она меня просто бесит. Вот, например, сейчас.

– Юрген, ты тут?

Ее звонкий, чуть уставший, с едва-едва проявляющейся хрипотцой голос звучит отрешенно. Да что там, она даже не повернулась, даже не вышла из Системы! А ведь я уже битый час…

– Юрген…?!

Теперь куда больше беспокойства. Изящная фигура в просторном кресле с высокой спинкой резко замирает, прервав свое плавное, естественное движение. Марта поворачивает приподнятую вверх голову с четким контуром овального подбородка, а ее тонкие недлинные аккуратные пальцы, так и оставшись чуть собранными и напряженными, в ожидании опускаются на подлокотники.

– Да тут я, тут.

Я недовольно, неохотно отзываюсь. Отмахиваясь, будто это назойливые летние мухи, от еще витающих перед глазами остатков Потоков: сиренево-желтые полосы, монохромные вереницы текста, яркие кружки реакций, образы и популярные маски. Первые мгновения реальность выглядит слишком тусклой, серой и пугающе несовершенной после сочного, залитого сплошь чистыми цветами, обволакивающего идеальной, симметричной выверенностью интерфейса Системы, но затем зрение привыкает. Пара секунд, и, принося покой, мир снова расцветает скромными, глубокими и завораживающе сложными красками.

– Пф-ф, я уж испугалась, что ты не дождался. Все. Выхожу…

Мне приятно, что ее голос искренне радостный и одновременно встревоженный, с проступающими сквозь спокойствие интонациями облегчения.

– Ага. Не отвлекайся.

Сам не верю, что говорю это, да еще и таким мягким обычным тоном без тени сарказма. Удивительно, как человек способен маскировать свои чувства. Внутри все кипит и бунтует, а голос абсолютно спокоен.

Марта делает пару взмахов руками. Тонкие абрисы ее запястий движутся кругами в застывшем воздухе рабочего пространства, отражаясь множеством искаженных копий среди зазеркалья разноцветных стеклянных перегородок. Изогнутая спинка кресла за ее прямой спиной возвышается подобно изваянию величественного трона, а из огромных окон падает мягкий свет уже перекатившегося через зенит солнца. И в конусах этих лучей, в бликах и переливах стекла, в бархатистой мягкости тканей, во всей этой вдруг наполнившийся таинственным, сосредоточенным молчанием обстановке Марта вдруг представляется мне какой-то древней, вечно юной волшебницей, искусно плетущей своими цепкими, ловкими пальцами запутанные чары из невидимой канвы мира. Локоны ее недлинных волос мерно раскачиваются в такт движениям гибкого тела, слегка задевают узкие худые плечи, открывая и тут же обволакивая плотной тенью застывшее, вытянутое лицо. Она настолько прекрасна, что на секунду у меня перехватывает дыхание, и вся злоба, обида, раздражение мгновенно испаряются, бесследно улетучиваются из сознания.

Она поворачивается и улыбается. Той самой скромно сдержанной, чуть извиняющейся, чуть задорной, манящей улыбкой, и я, даже не задумываясь, широко и искренне улыбаюсь в ответ. Где-то в стороне, на периферии чувств звучит мягкий, едва заметный сигнал уведомления Системы.

– Я отправила тебе мою работу. Посмотришь потом?

Марта, неторопливо и устало опираясь ладонями о подлокотники, встает с кресла, не отрывая взгляда от моих глаз.

– Ага, конечно.

Я киваю, тут же подскакиваю на ноги, стараясь успеть подать ей руку. И когда мы вместе выходим на улицу, попрощавшись с коллегами, которые тоже сегодня решили заглянуть на совместные часы, мир вокруг, рядом с ней, тускло меркнет.

Система

– Так, ну и что тут?

Мадс, кряхтя и вздыхая, наклоняется, медленно и с расчетом опускаясь на одно колено, отчего плотная темная ткань его брюк, растянувшись серыми переливами света и тени, вырисовывает крепкие, налитые силой, плавно изогнутые контуры мышц на бедрах и икрах. Он, прищурясь, внимательно смотрит куда-то между мной и огромными Экранами. Его взгляд рассеян, однако я знаю, это просто потому, что вместо пустого пространства перед ним сейчас, зависнув в воздухе длинной очередью страниц, парят виртуальные отчеты.

– Все нормально?

Понизив голос, интересуюсь я, заметив, как на мгновение отчего-то недовольно сморщился его высокий лоб.

– Агась. Еще минутку…

Мадс вновь погружается в работу. А мне остается лишь сидеть и терпеливо ждать, пока он закончит обновление и запустит синхронизацию с моим нейроинтерфейсом. Сейчас я отрезан от Системы, а значит в какой-то мере весь мир отрезан от меня. Занятное ощущение.

Я оборачиваюсь и с настороженным любопытством смотрю на потухшие Экраны, развешанные подобно монументальным полотнам по трем стенам моей комнаты. Полупрозрачные матовые прямоугольники, закрытые окна, выключенные порталы в волшебную страну, которая стала для нас настолько обыденной, что мы перестали замечать ее невообразимых чудес.

Это всегда странно, когда тебя отключают. Непривычно видеть окружающее пространство без всплывающих подсказок Системы, без образов Общества, реакций и статусов. Некомфортно чувствовать себя таким беспомощным, потерянным, ограниченным, лишенным привычного инструмента общения с миром. Однако, с другой стороны, это будоражащее, что уж тут лукавить, пугающее отсутствие даже приятно. Тишина зрения, расслабленность слуха, сосредоточенность, обращенная не наружу, а внутрь собственных мыслей, чувств, ощущений, тела. Крадущаяся мурашками по спине опасность и восторг оставленного без опеки родителей ребенка. Страх, трепет, неуверенность и жажда проверить, каков этот мир без вездесущей руки страховки и помощи.

Мои пальцы невольно вжимаются в подлокотник дивана, от набегающих огромной неконтролируемой волной разнообразных эмоций на лбу выступает легкая пелена капелек пота.

– Так. Все. Закончил.

Мадс поднимается с колен и, видимо заметив, что я побледнел и напряжен, уточняет.

– Ты как?

– Нормально.

Я улыбаюсь. Искренне, радостно. Сейчас, я знаю, у меня как в детстве блестят глаза. Мадс усмехается.

– Понятно.

Затем аккуратно садится рядом.

– Я запущу, а ты пока…

Он кивает мне.

– … глаза прикрой.

– Окей.

Послушно опускаю веки. Мадс ворочается, устраиваясь поудобнее в мягких подушках дивана, а потом тоже затихает. Я, от нечего делать, гадаю, как он теперь выглядит. Скорее всего закинул ногу на ногу, растянулся и скрестил руки за головой. Его мягкая светлая рубашка вылезла из-за пояса, а между концов брючин и кромкой обуви появилась яркая, смешная полоса носок.

– Спасибо за помощь.

Он знает, что я говорю не только о Системе.

– Да, не за что…

Чувствую, он улыбается.

– Эх… На самом деле, иногда приятно вспомнить старое время.

Я не уверен, что он имеет в виду: свои первые годы на службе Архитектора или, быть может, то самое «старое» время маминой фотокамеры (чем черт не шутит, у Мадса столько тайн, что я уже привык ничему не удивляться), поэтому переспрашиваю.

– Это, когда ты с Системой работал или … ?

– Ага, – Мадс хихикает, шутливо возмущаясь. – И какие еще «или», Юрген?! Ты что забыл, мы почти ровесники.

Это правда. Мы оба родились в эпоху Системы. Я смеюсь, лукаво прищурясь.

– Ну, мало ли…

На периферии, прорываясь сквозь черно-фиолетовый занавес век, заполненный яркими, белесо-неоновыми полосами, рамами и точками – причудливыми артефактами отрезанного от мира зрения, вдруг загорается крохотный оранжевый огонек. Все загрузилось.

Я открываю глаза. Пару раз моргаю, привыкая к свету. Экраны приглушенно пульсируют и мерцают, приветствуя меня, а Мадс, как и предполагалось, развалился на диване во весь свой внушительный рост. Система работает – прямо над его головой в воздухе парит довольный, свернувшийся калачиком трехмерный симпатяга – кот.

– И как?

Интересуется он, чуть выгнув вопросительной дугой свои широкие, густые, отливающий медью брови.

– Кот отличный! Где взял?

– Ха-х. Секрет.

Он опускает руки на колени, рубашка волной сползает вниз по его телу, скрещивает пальцы в замок и разворачивается ко мне.

– Кстати, посмотрел твои отчеты. Технических проблем нет, однако…

Взгляд голубых глаз становится чуть более серьезным и выразительным.

– Ты сильно переживал. Видимо, из-за этого случались какие-то неполадки с нейроинтерфейсом, ему тяжко работать в подобных условиях.

– Так и думал.

Я улыбаюсь, но, если честно, мысленно не хочу соглашаться с ним. И, кажется, Мадс догадывается, однако предпочитает не спорить.

– Ну, в общем, теперь должно стать лучше.

Заключает он.

– Да. Надеюсь.

Киваю я.

Экраны синхронно загораются. Тяжелые разговоры закончены, обязательные дела сделаны, так что теперь в нашем распоряжении весь остаток этого чудесного вечера. И уж мы-то с Мадсом всегда найдем, чем его занять.

Встреча

Бодро шаркая ногами, я спускаюсь по извилистой дорожке укрытого в плотный ковер травы невысокого холма. Тропинка задорно петляет из одного края в другой вдоль коротко подстриженного пологого склона, отчетливо выделяясь коричневато-охристой лентой на его изумрудно-зеленом покрове. То тут, то там в сопровождении приглушенного шлейфа из шорохов и легких постукиваний, вырываясь из-под упругой подошвы моих ботинок, торопливо кувыркаясь и подскакивая в прозрачном воздухе, скатываются вниз овально-круглые камешки гальки. Над головой светит белое солнце. Я тороплюсь, на скамейке у подножья холма меня ждет Марта.

Ее стройная фигура в удлиненном джемпере и простых, чуть мешковатых брюках, одна рука на колене, другая, упираясь в спинку скамьи, поддерживает склоненную голову, кажется обездвиженной и застывшей. Так что даже без подсказок Системы я понимаю, она опять над чем-то работает.

Спускаясь вниз к ней, невольно думаю, что бы сказать. Однако она успевает первой.

– Привет, Юрген!

Вполоборота, на лице широкая улыбка, а глаза горят теплым, ненавязчивым восторгом, чуть затуманенным и рассеянным – это зрение еще не отвыкло от Системы.

– Привет, Марта…

Я наклоняюсь и легко касаюсь губами ее мягкой, бархатистой щеки. А затем плюхаюсь рядом на нагретую лучами солнца скамейку. Спрашиваю.

– Чем занята?

Знаю, она рада будет поделиться.

– Да, так. Понравился вид, решила сделать набросок. Вот, смотри…

Она замолкает, проходит секунда и перед глазами всплывает картинка.

– М-м-м… Круто! Правда, Марта.

– Спасибо.

Смахиваю Изображение: не потому что плохое, на самом деле просто отличное, а потому что в кое-то веки набрался смелости показать свое. Добавляю.

– Да, кстати.

Голос чуть дрожит. Я дико волнуюсь, а что если ей не понравится? Что если моя работа – полная ерунда?

Боже…

Вчера, когда после ухода Мадса на меня вдруг снизошло вдохновение, и я, стараясь не упустить момент, взялся за это Изображение, то был убежден – получилось достойно. Но теперь, особенно после такой работы Марты, пф-ф… Уверенность неизбежно истончается и тает.

Она поворачивается и смотрит прямо в глаза. Не отвертеться.

– Э-э… Не хочешь взглянуть на мою?

На ее открытом приятном лице проступает легкая тень удивленного недоумения. И отчего-то мне становится немного обидно.

– Да, конечно!

Голос будто нарочно громок. Я пересылаю и одновременно начинаю искренне сожалеть об этом.

Марта замирает. Нас обступает плотное неуклюжее молчание. По моему лбу струйкой течет липкий пот, с языка готовы сорваться оправдания, мол давно не делал ничего подобного и только вообще обновил Систему, однако слова сами собой застревают в горле, а вместо них лишь вырывается испуганное, осторожное, отдающее послезвучием тихой мольбы о понимании и снисхождении…

– И как?

– Ну-у-у… Хм…

Марта слегка кривится. Она еще рассматривает, но я уже вижу, что все…

Ужасно!

– Не плохо.

Поворачивается, плавно и медленно опускает руки на колени, закидывает согнутую ногу на скамейку, затем едва наклоняет в сторону голову, на миг неловко поджимает нижнюю губу, словно размышляя о том, что скажет, а потом, вздохнув, продолжает.

– Идея хорошая, но…

Она смотрит на меня свысока, и я не могу не замечать это. Она говорит. Но я не слушаю. В ее голосе нет ни намека на превосходство или насмешку, однако отчего-то я ощущаю их всем своим телом, будто волны инфразвука, ее чувства проникают в мои мысли, пронизывая, парализуя, раня, обижая, разочаровывая. В ушах стучит кровь, к небу подкатывается липкий, скользкий ком тошноты. И она, вдруг смутившись или, быть может, заметив мою реакцию, замолкает на полуслове.

– Юрген?

Она напугана.

– Да, Марта. Спасибо, я… я… В общем…

Я заставляю свои губы растянуться в улыбке.

– … проехали.

Причины и следствия

Передо мной яркая поверхность Экрана с двумя Изображениями, позади – успокаивающая мягкость подушек, продавленных тяжестью расслабленного тела, за отдернутыми шторами окон – приятный и тихий вечер устремившегося к закату дня, вокруг – тишина и одиночество, внутри – притупленная, но не забытая, непрощенная, едва клокочущая, подобно лаве под коркой застывшего пепла, обида. Взгляд моих напряженных глаз нетерпеливо семенит туда-сюда по Экрану.

Вших…

Да, оно определенно хорошо. Изображение Марты.

Вших…

Ну, мое чуть хуже, но-о-о…

Вших…

Что ж. Композиция супер. Эх, стоит признать, она здорово обыграла вертикали деревьев.

Вших…

Ха-х… А у меня тоже ничего! Классно вписано в квадрат. А форма…

Вших…

Ну-у, враки. Фантазирует. Где там интересно она такие тени увидела? Вот, попалась.

Вших.

Хм…

Я вздыхаю.

– Ладно…

И вообще с чего я на нее так взъелся?

Наверное, потому что когда-то мне казалось, что я неплохо творю? Или, быть может, я просто рассчитывал на ее безусловную поддержку и одобрение, ведь мы все-таки вместе? Ну, да… Вот, например, даже чужие люди в Обществе и те похвалили. И реакций у меня не сильно то меньше, чем у нее.

Или я просто завидую?

– Пф-ф.

Поспешным жестом смахиваю в сторону обе картинки.

Сейчас мне хочется все бросить. Удалить и больше никогда не вспоминать, вернуться назад и захлопнуть дверь в свои переживания. Но я знаю, что не смогу.

Мне нравится создавать, всегда нравилось. С самого детства, и чувство не исчезло, лишь, наверное, притупилось с годами. Я стал Создателем благодаря ему, хотя мог, как другие, жить в свое удовольствие и ничего не делать. Оно всегда объединяло нас с мамой.

И вчера… Вчера я будто вновь вспомнил это. Ощутил то на время замутненное горем и потерей чувство свободы и непосредственности, которое всегда сопровождает творчество. Восторг от созерцания, познания и наконец выражения бесконечно захватывающего многообразия внутреннего и внешнего мира через доступные нам цвета, соотношения, идеи и формы.

Мама всегда говорила, что люди созданы для подобного. Не обязательно в сфере Создателей или искусства, каждый в своей… Она говорила, нам всем предназначено однажды воспарить на крыльях внезапного озарения и истинного вдохновения, подняться так высоко, как мы сами не могли и помыслить, а затем суметь выжить, вернувшись назад, не погибнуть в поисках способа повторить это.

Я не понимал ее, да и, наверное, сейчас не понимаю до конца. Однако в такие моменты я чувствую, что она вновь рядом. Как на том самом видео. Она где-то тут с обратной стороны оптического лабиринта зеркал, неимоверно близко, пусть и кроется в незримой тени того, что не есть привычной нам жизнью.

И именно поэтому сейчас я вновь собираюсь запустить Систему. Именно поэтому знаю, что не смогу сдаться и забыть. Только так я чувствую себя целым. Чувствую себя настоящим, существующим, живым. Здесь мое место. Кто бы что ни говорил…

И пусть я завидую Марте, пусть она презирает меня, пусть даже мы поссоримся. Я не брошу.

Мои руки сжимаются в кулаки.

Наоборот, сделаю все, чтобы доказать ей, она не права. Она не …

Взгляд вдруг останавливается, а в голове сама собой появляется мысль. Странная и немного безумная. Она сначала пугает меня, но, поразмыслив, я принимаю ее и улыбаюсь, широко и очень довольно.

– Да, это точно сработает!

Нетерпеливо потираю ладони, открываю Систему.

– Ха-ха… Готовься Марта, скоро я утру тебе нос.

Мгновение 1

***

Кожа чешется после душа и от грубоватой ткани костюма, волосы, руки – все пахнет не так, как обычно. Чуждо, таинственно, по-новому… Я поворачиваю голову. Очки, специальные и непривычные, прозрачные, в огромных пластиковых оправах, спадывают, медленно сползают с переносицы по горбинке носа. Пальцы сами тянутся поправить, однако я сдерживаю их благородные порывы. Только что снял перчатки, и, если дотронусь до голой кожи, придется возвращаться и тщательно мыть руки снова.

Эти странные, поначалу кажущиеся даже нелепо милыми неудобства одновременно раздражают и интригуют, заставляют невольно воображать себя людьми прошлого, для которых подобное было привычно и постоянно.

Рядом Мадс аккуратно касается пальцем сканера, тот издает тихий, ясный, гулкий звук – здесь старые технологии, только биометрия, затем молча пятится в сторону, освобождая место мне.

Я подхожу и тоже прикладываю палец. Смотрю прямо в графитовую точку камеры. Тишина. Сердце барабанит в груди, дыхание учащается. В мыслях проносится пугающее предчувствие, что эта древняя штуковина меня не узнает, и тогда все труды прахом. Но проходит долгая секунда, глазок неприветливо, лениво мигает, и звук повторяется.

Мадс что-то отмечает в Системе – перед нами прямо в воздухе висит окно интерфейса. Экран сканера меркнет. В стенах вокруг, внутри сверкающих пластин матового безжизненного металла обшивки, вдруг что-то оживает. Скребется, шелестит, стукает…

Свет подергивается. Мне становится страшно.

Однако Мадс оборачивается и спокойно кивает. Его глаза, яркие, знакомые, поблескивают, едва заметно смеясь, из-за пластика защитных очков.

– Перчатки надень.

Напоминает он, показывая на мои оголенные, побледневшие руки, стиснутые в кулаки.

– Ага…

От сомкнутых наглухо дверей вверх поднимает едва-едва различимая в холодном свете, серебристая струйка пыли. Скрежещут механизмы.

Двери открываются…

План

Конечно, пафосные речи это хорошо. Но не ими едиными жив человек…

– Ох-хо-хо, Юрген…

Мадс смеется, задорно и раскатисто, так что в уголках его глаз поблескивает скопившаяся крупными каплями влага.

– Да. Не ожидал!

Я загадочно улыбаюсь одними губами. Аккуратно подцепляю кончиками пальцев тонкий, практически невесомый листик блестящей глянцевой карамели. Делаю вид, будто не понял его сарказм.

– А что такое?

Карамель хрустит и раскалывается под натиском зубов, рассыпаясь фейерверком солоноватой сладости. Мадс рядом проделывает то же самое.

– Так что скажешь?

Смотрю на него открыто, едва подняв и выгнув бровь в такт вопросительным интонациям в голосе.

– Поможешь?

Он вновь смеется и качает головой.

– Ой, не знаю – не знаю…

Затем берет в руки изящную тонкую вилку. На кончиках ее зубчиков сверкает медно-золотистый свет потолочных ламп, он на мгновение распадается вокруг облаком световых всполохов и пятен. Мадс аккуратно, но с натиском, упирает подушечки крупных пальцев о ручку, разрезает пополам сочную мякоть укутанного в желтоватый крем бисквита и, ловко подцепив ближайший кусок, отправляет в рот часть десерта.

Пару секунд жует, задумавшись, а потом отвечает, так и не доев порцию до конца, из-за чего его голос глух и смазан.

– Ладно. Но ты ведь хорошо подумал, верно?

Остаток угощения, скользя по гладкой поверхности столешницы, это Мадс легко оттолкнул его, прибывает ко мне.

– Ага.

Я киваю, доедаю остаток торта в тишине. План действий готов, и ничто на свете не заставит меня отступить.

– Говорю тебе, это взорвет всем мозг. Знаешь же, новое – это всегда хорошо забытое старое…

Мадс закатывает глаза. Мол, нашелся тут умник. Я отправляю ему свою работу.

– Вот. Сделал вчера, и это только примерный эскиз, а если все закончить и…

– Вау, круто!

Мадс невидящим взглядом смотрит перед собой. Для него там в прозрачном окне воздуха – мое Изображение, для меня – пустота. От похвалы губы невольно расплываются в довольной улыбке.

– И такое уже типа было? …

Мадс смахивает картинку, но не выходит из Системы. Я молчу. Он большой мальчик – сам справится.

– А-а. Во-от. Давным-давно.

Видимо, сейчас он пробегает по предложенным Системой Изображениям старого голландского натюрморта какого-нибудь там семнадцатого века.

– Ха-х… Но у тебя получше будет.

Он поворачивается ко мне и усмехается.

– Спасибо.

Я польщен. Хотя, скорее всего, он просто шутит.

– И ты хочешь сделать из этого Мгновение?

Наша трапеза после недолгого перерыва продолжается. Мадс подвигает к себе чашку с кофе. Он всегда пьет черный без сахара. Я тоже присоединяюсь. В моей кружке лаконичная терпкость эспрессо и тонкая воздушная пенка молока. Мы с Мадсом снобы – презираем современные тенденции. К чему вся эта мелочная возня, если идеал уже найден, верно?

– Да, но не по стандартным шаблонам, таких пруд пруди в Обществе. Хочу особенное, с индивидуальной настройкой.

От напитков легкой струйкой поднимается беловатый клубящийся пар и щекочущий ноздри, манящий запах.

– Это я понял.

Мадс делает глоток и чуть хмурится. Затем, с видом гурмана смакуя вкус, возвращает чашку на место, нежно поглаживая подушечками пальцев гладкую белую ручку. Я свой кофе без всяких зазрений совести проглатываю залпом. Слишком уж напряжен и возбужден, чтобы обращать внимание на детали.

– Так ты поможешь разобраться, да? Не передумал?

Мадс с упреком косится на меня.

– Я ж согласился… Начнем завтра?

Наставник

Сквозь черноту медленно, поначалу едва-едва заметно, а затем становясь все напористей и интенсивней, проникают лучи мягкого, теплого, золотистого света. Вжелтоватых конусах мелькают, серебрясь, сероватые песчинки пыли. Они будто чуть раздражают нос, отчего я вдыхаю глубже, расправляя грудь, чувствую, как к телу прилегает прохладная ткань одежды, и вдруг улавливаю, или быть может это лишь фантазия, приторно-томный, влажный, сладковатый запах то ли листвы, то ли яблок, то ли мягкой карамели. Я не могу оторваться… Он завораживает меня своей мимолетной неуловимостью, он будто мерцает, изменяясь, накатываясь и отступая, а затем уже куда более явно раскрывается многообразным, ароматным букетом.

Мое внимание, подстегнутое растревоженным, взбудораженным любопытством, послушно следует за этим таинственным шлейфом. Чернильная вуаль темноты отступает и тает под натиском пульсирующей, расширяющейся сферы света. Я вижу багрянец бархата и лазурь роскошных ковров, искусную ручную вышивку, быстрые мазки света и тени на золотых краях огромной чаши с плоскими широкими кромками, внутри, покоясь друг на друге, разложены пирамидой спелые красные яблоки с засохшими корешками и мягкой плотью, под тонкой, кое-где коричневой, блестящей кожурой, тронутой по бокам, это почти незаметно, если бы не отражения на зеркальной поверхности металла, темными точками будущих очагов гниения. Рядом в кровавой, уходящей в пунцово-умбровую полутьму глубине бокала озеро отсветов и бликов. Замечая их, я вдруг будто чувствую, а точнее выделяю, отличая от напористого облака окутавших меня ароматов отчетливый, горьковатый, резкий запах перебродившего алкоголя. Он бьет мне в нос, кружит голову, путает мысли и…

– Не Мадс, слишком сильно.

Я чувствую, что меня сейчас вырвет. Где-то на периферии слуха тревожным звоночком реагирует Система. Картинка перед глазами резко замирает и затем пропадает, уступая, вымарываясь яркими интерфейсами. Меня продолжает мутить от такой неожиданной перемены, но я уже готов к ней. Смахиваю. Выхожу.

– Пф-ф…

С облегчением откидываюсь на мягкую спинку дивана. Живот еще крутит, однако каждым вдохом становится легче. Мадс сидит рядом, нога на ноге, одна рука на подлокотнике, голова чуть склонена в сторону, в светлых глазах – добрая усмешка. Он утомлен, но, кажется, совсем не скучает. Это хорошо, потому что мне, если честно, уже не так весело, как четыре часа назад. За окном темные сумерки, я устал от тошноты, повторений и переходов, а мы продвинулись лишь до половины.

– Говорил же, надо помягче.

Мадс доволен тем, что оказался прав.

– Ага.

Я же совсем не доволен. Быстро открываю настройки, смещаю пару ползунков вниз по шкалам. Слышу под ухом полный упрека вздох.

– Да-да, Мадс…

Закатываю глаза, даже не взглянув на него, тянусь рукой в пустоту.

– … Знаю. Сей-час.

Открывая другое меню, делаю там то же самое, подправляю еще несколько параметров. Вроде все.

– Вот.

И только после этого поворачиваюсь лицом к другу. А Мадс заливисто смеется.

– Ну?!

Спрашиваю с напором, отталкиваюсь от спинки и упираюсь кулаками в мягкие подушки. У меня уже нет сил играть в его глупые игры «догадайся, что не сделал сам».

– Да, все в порядке. Успокойся, молодец!

Его тяжелая, теплая, немного грубоватая рука тянется и бережно сжимает мое подрагивающее от напряжения плечо. А затем, задержавшись на пару секунд, вновь возвращается на подлокотник.

Я расслабленно улыбаюсь.

– Уф-ф…

Выдыхаю, довольный, преисполненный горделивого удовлетворения растекаюсь в уютной бархатистости дивана. И тут Мадс добавляет с ехидным лукавством.

– Но я бы все-таки … ой!

Я поворачиваюсь. Глаза сверкают. Вот, надоел!

Рука сама вытягивается и сжимается.

– А-а! Юрген!

И в удивленно ошарашенную физиономию Мадса, со свистом крутясь в воздухе, летит большая, пушистая подушка.

Реакция

Широким шагом вхожу в зону общего пространства Создателей, оставляя за спиной уличный гул и надоедливую суету. Из-за баррикад неброских, бежево-серых диванов и кресел на меня, обернувшись, смотрит пара-тройка из собравшихся внутри коллег. На их лицах – легкое удивление и нейтральные, сдержанно любопытные улыбки. Это все потому что обычно я провожу совместные часы в другой день, но сегодня… Сегодня.

– Привет, видела твой Поток! Классная штука…

Слышу высокий дружелюбный голос и тут же поворачиваюсь. Мимо, окидывая меня с ног до головы бесстрастно оценивающим взглядом глубоких карих глаз, проходит девушка. Мы с ней как-то работали вместе, даже разговаривали, но я не помню имя. В ее руке большая кружка с кофе, и запах, терпковатый, бодрящий, с нотками то ли ягод, то ли пряностей, приятно и ободрительно щекочет мне мои ноздри.

– 

О, спасибо!

Киваю в ответ, слегка смутившись. Прохожу дальше, поближе к диванам и людям. Украдкой косясь по сторонам, разглядываю лица. Есть пара знакомых. Они здороваются, кое-кто хвалит мое Мгновение, я скромно отшучиваюсь, хотя улыбаюсь открыто и широко, потому что, к чему лукавить, мне приятно, и, вежливо отказываясь от просьб присоединиться к общему разговору, пробираюсь вглубь. К месту с едой и напитками. А на самом деле к Марте.

Я заметил ее еще с порога. Она вместе с той девушкой стояла у автомата. Они что-то обсуждали, и Марта засмеялась, чуть откинув назад голову, отчего мягкие пряди ее волос, темные у корней и светлые на концах, волной перекатились через узкие плечи, а звук голоса приглушенным эхом запрыгал по стенам. Она тоже увидела меня. Но позже. Уже когда хотела уходить и вдруг, неловко дернувшись, случайно встретилась со мной взглядом.

– Ого, Юрген! Привет!

Мы обнялись, и я привычно поцеловал мягкую упругую щеку, окунувшись в облако сладковатых запахов ее волос и кожи.

– Привет, Марта! Вот решил…

Хотел пояснить, почему я пришел, но она, даже не дослушав, перебила.

– Отличная идея, кстати, …

Покрепче перехватила тонкими гибкими пальцами стакан с напитком. Я с удивлением отметил, что она, кажется, немного нервничает.

– … сделать Мгновение из голландцев.

Улыбнулась, чуть прикусив зубами нижнюю губу.

– Темные фона. Театральный свет. Натюрморт… Запахи… М-м… Очень эффектно!

Я знаю, что она говорит искренне, что она хвалит, потому что ей понравилось и она хочет подбодрить, но все равно не могу отделаться от подозрительности и поиска тех самых ноток снисходительного превосходства или, наоборот, зависти в ее голосе.

– А еще постановка…

– Да, специально так сделал.

Не в силах больше молчать, решаю вклиниться в разговор. И она не перебивает.

– Идея была в том, чтобы как бы провести фокус зрения за запахом. Ограничить восприятие, сосредоточить его и постепенно переводить с одного предмета на другой.

– Ага, я поняла.

Кивает. Затем спрашивает.

– А Изображение?

Я слегка краснею и бледнею одновременно. Мне неловко.

– Это… э-э.. сам. Ну… В той технике. Типа под…

– … «старых мастеров».

Архаичное выражение. Мы улыбаемся почти синхронно. И отчего-то у меня с души спадает огромный тяжелый ком. Я облегченно выдыхаю, словно освобождаюсь от невидимой доселе, гнетущей пелены дурного, липкого наваждения.

– В общем, было сложно…

Охваченный порывом, пускаюсь в долгожданные объяснения.

– Там столько всего! Мадс мне помог освоиться с оболочками. Целую ночь просидели! Столько часов! Просто нереально! Но…

И тут я замечаю, что она не слушает – взгляд будто рассеян, затуманен, смотрит на меня, но не видит. Она в Системе?!

– Марта?!

Не успеваю смягчить голос. Он горек и резок, рассекает воздух со свистом сорвавшегося заточенного лезвия. Она вздрагивает и понимает, что попалась.

– Юрген…

Тонкие брови растерянно взлетают вверх, улыбка меркнет, взгляд бледнеет.

– Прости.

– Прости.

Мы говорим почти в унисон. И на сей раз слова рождают лишь одиночество и тяжесть, развевая былое единение и радостное облегчение.

– Просто недавно выложила свою работу…

Она виновато отводит взгляд.

Пелена возвращается, вновь накрывая чувства душным, затхлым покровом. Мы не понимаем этого, но мы задыхаемся.

Мои губы трогает разочарованная улыбка.

– Да, ничего. Давай, я посмотрю.

***

… Двери открываются.

И нас с Мадсом обдает потоком прохладного, свежего, странного, лишенного привычных запахов воздуха. Я поспешно натягиваю перчатки. Створки, отъехав в стороны на достаточное расстояние, замирают, выпуская последнюю, громкую волну эха, которая низким гулом вибраций тут же раскатывается по бетону под ногами. Перед нами за хрупким полотном автоматических дверей стекло, абсолютно прозрачное, и лишь со внешней стороны на его гладкую поверхность осели несколько едва заметных пылинок; небольшое помещение, крохотный вестибюль со светлыми пустыми стенами, украшенными лаконичной лепниной, тонкими лентами потолочных карнизов и лакированным паркетным полом из приятного красноватого дерева с темными прожилками.

Мадс делает пару уверенных шагов вперед. Мелькает огонек датчика. Он на мгновение притормаживает, и стеклянные створки, будто наконец признав гостя, с легким шорохом и свистом отъезжают в стороны. Я, как призрак, боясь отстать, проскальзываю следом, невпопад семеня и даже не пытаясь приноровиться к широкому шагу друга.

Деревянные рейки паркета уютно поскрипывают, деформируясь от нашего веса. Под их нестройный аккомпанемент мы торопливо пересекаем комнату. Останавливаемся около массивных дверей, обрамленных тяжелыми широкими доборами с фигурными наличниками, на противоположной ее, комнаты, стороне.

Мадс неторопливо обхватывает пальцами крупную кованую ручку, с небольшим усилием, отводя назад локоть, тянет на себя. Его движения точны и выверены, кажется, будто он уже делал это тысячу раз в жизни. Все происходит очень быстро, отдышавшись, я успеваю разглядеть лишь наконечник дверной ручки в виде небольшой, бронзовой сферы. Вытертый от прикосновений он тускло поблескивает в искусственном тепловатом свете потолочных ламп.

Спустя мгновение дверь легко поддается и, бесшумно поворачиваясь на старых петлях, торжественно открывает перед нами долгожданную цель нашего небольшого путешествия.

Разговоры

– Нет, ну как она так может?!

Я нервно провожу рукой по волосам, убирая спавшие на лоб пряди. Они гладкие и немного сальные после целого дня, так что на пальцах остается легкий, практически незаметный, блестящий налет и сладковатый запах немытой кожи.

–Пф-ф…

Замечая его, даже не задумавшись, хулигански провожу ладонью по бедру, а потом вновь расстроено опираюсь о холодный мрамор стойки и опускаю на руку голову.

Рядом Мадс неторопливо потягивает из бокала какой-то неизвестный коктейль, мерно поворачиваясь туда-сюда на круглом высоком стуле с крохотной спинкой.

– Оу?

Он, кажется, ничего не расслышал. Вокруг нас – теплый, мягкий свет, собранный в пучки четких расширяющихся конусов, игра бликов стекла, зеркал и металла, ненавязчивая, заполняющая пространство мелодичными, приятными звуками музыка, располагающая к себе приватность и приглушенный, монотонный гул разговоров.

Я повторяю недовольно.

– Говорю, что меня просто бесит, как она себя ведет.

– А-а-а…

Видимо, Мадс совсем не удивлен.

– И что такого?

Он разводит по сторонам руками.

– Подумаешь…

Нарочно закатывает глаза. И произносит, с театральным придыханием.

– Эх-х … Марта…

Я понимаю, что от потасовки нас отделяет лишь толика оставшегося у меня благоразумного терпения. Мадс, очевидно, тоже знает это и назло провоцирует.

– Между прочим, она крутой Создатель, одна из лучших!

– Угу…

Он лениво кивает. Словно я тут не душу свою ему изливаю, а обсуждаю список дел на месяц.

– А еще очень популярна в Обществе. Да, что там, когда-то даже она почти стала Лицом!

– Ага-ага…

Я распыляюсь: щеки горят, кончики топорщащихся ушей краснеют, терпение тает. Однако на лице Мадса по-прежнему гуляет лишь ненавязчивая ухмылка.

– И в конце концов, Мадс, Марта, она ведь мне больше, чем друг! Я, она…

Нервно глотаю наполненный парами и запахами воздух. Голос срывается то ли в хрип, то ли в визг. А перед глазами отплясывают танцы разноцветные точки.

И тут Мадс, наконец, все-таки решает обратить на меня внимание. Перестает крутиться, аккуратно отставляет в сторону бокал и, вздохнув, говорит тихим, серьезным, размеренным, низким голосом, от звуков которого мой внутренний хаос сразу усмиряется.

– Послушай, Юрген….

Я знаю, что не услышу трогательной речи, знаю, что меня не будут утешать и жалеть. Притворяться не в правилах Мадса. Сейчас я услышу объективную правду, и очень надеюсь, она меня успокоит.

– Хватит уже ныть, ладно. У тебя получилось отличное Мгновение. Уж я-то в этом хоть что-то да понимаю, ага?

Киваю.

– То-то.

Мадс коротко улыбается.

– Оно нравится людям, мне нравится. Ты же видел, сколько реакций в Потоке?

– Да…

Бурчу, опуская голову.

– Не сильно-то меньше, чем у твоей хваленой Марты.

Мадс нарочно передразнивает мой ноющий голос, и мне тоже становится смешно.

– Творчество ведь для удовольствия, а не чтобы себя и других изводить?

Снова киваю.

– Ну, вот и получай свое удовольствие. Самовыражайся, воплощай идеи, радуйся, и плевать, что там думает какая-то Марта.

Собираюсь ему возразить, но он догадывается почему и отвечает сам.

– А еще лучше, просто пойди и скажи ей об этом. Объясни, что тебе не нравится, как она к тебе относится. Пригласи ее куда-нибудь, поговорите и все такое… Кто знает, может она тебе так помочь пытается?

Мадс вновь подтягивает к себе бокал и делает большой, долгий, аппетитный глоток, давай понять, что разговор окончен.

Я улыбаюсь.

– Ладно. Спасибо, друг…

Мадс довольно облизывается.

– Да, пожалуйста…

В устах Мадса все звучало так просто и понятно. Однако дни шли, а с Мартой я не поговорил.

Продолжал делать свои Мгновения. С каждым разом процесс становился проще и приятнее. Система училась у меня, а я приноравливался к логике оболочек, чувствительности настроек и тонкостям управления, так что в конце концов первые немыслимые шесть часов тяжкого труда превратились в тридцать минут расслабленного, ленивого удовольствия. Со временем мой Поток обрел свою постоянную аудиторию, а стиль моих Мгновений – обожателей и поклонников, в том числе и в среде Создателей. Поэтому теперь на работе меня узнавали чуть ли не чаще, чем Марту, что, кажется, ее немного злило или по крайней мере, мне так казалось.

Во время наших совместных встреч мы с Мартой невольно старались избегать обстоятельных разговоров на тему творчества. Обычно, если у кого-то появлялось в Потоке что-то новое, обменивались скупыми, по большей части исключительно вежливыми похвалами в адрес друг друга и сразу замолкали, нарочно осторожно, деликатно, но по общему молчаливому согласию, направляя беседу в иное русло. Это всегда оставляло за собой чувство неловкости и скованности, создавало между нами несуществующие ранее границы, отдаляло и делало нас какими-то другими, чужими и холодными. Однако мы не стремились избавиться от этого, хотя, наверное, могли бы. Могли, если бы я решился начать разговор… Могли бы, если бы решилась Марта.

Но ничего не менялось. И я уже начал было думать, сначала будто вскользь, как это часто бывает в первый раз, когда мысль вдруг появляется и пугает, оставляя на коже пелену холодного пота, а потом все чаще, все отчетливей и осознанней, что, возможно, мы с Мартой просто такие люди, не друг для друга, и пришло время разойтись, остаться хорошими знакомыми, но нет, увы, не друзьями.

Как странно, размышляя на эту тему, я чувствовал уверенность: вот об этом я способен сказать ей хоть прямо сейчас. Я делал такое много раз. Но теперь отчего-то меня настораживала простая мысль: я так легко могу все бросить, но, кажется, совершенно не могу бороться.

И надо ли оно … бороться?

По стеклу окна крупными каплями барабанит дождь. Я сижу напротив, уютно примостившись на одном из двух высоких, вращающихся стульев и медленно потягиваю горячий ароматный чай с какими-то душистыми травами. Понятия не имею что в составе, если честно, чай подобрала Система, но вкус точно такой, какой необходим для идеального дождливого вечера – чуть терпкий, чуть обжигающий, словно во рту кусочек перца, но в тоже время обволакивающе сладкий и с легкой кислинкой.

На Экранах, а свет в комнате приглушен, так что они отбрасывают впереди себя яркие, холодные, неоновые прямоугольники, мелькают интерфейсы Системы. Я в очередной раз разглядываю коллекцию натюрмортов, начал с голландцев семнадцатого века, а теперь, кажется, уже подбираюсь к импрессионистам в надежде отыскать вдохновение для нового Мгновения. В последнее время с этим у меня туго, да и зрители в Потоке заметно заскучали, Система предупреждает, интерес падает, значит надо бы постараться и придумать что-то новое и грандиозное.

– Так… Может уйти от этой квазистатичности изображения и попробовать добавить больше движения? Хм…

Внезапно в углу экрана мелькает уведомление. А спустя пару секунд слышу стук в дверь.

– Марта?

Я удивлен. Она улыбается.

– Привет, Юрген. Не против?

Проходит внутрь. На пол с легким шорохом падают прозрачные капли.

– Нет… Нет, конечно… Заходи.

Закрываю дверь, едва касаясь ее прохладного, мокрого плеча, и замираю. Она раздевается, откидывает капюшон, снимает длинный, блестяще зеркальный от дождя плащ, привычно отправляет его в прозрачную, утопленную в стену капсулу шкафа. Затем проходит в комнату, любопытно оглядываясь кругом, замечает Экраны.

– Чай?

Я совсем сбит с толку и немного раздражен. Она не предупредила, что зайдет, а у меня были свои планы на вечер. Вокруг нас, как на зло, все тот же загадочный, уютно интимный полумрак, он словно нарочно намекает на что-то, и это действует мне на нервы.

– Да, не откажусь, спасибо.

Она кивает, отбрасывая назад влажноватые, волнистые волосы. Проходит за мной к столу кухни. Я жду пока автомат приготовит еще напиток, после чего усаживаюсь на стул, плотно обхватывая ладонями свою полупустую уже чашку.

Марта синхронно повторяет это движение.

Мы – друг напротив друга, словно приготовившиеся к обороне или, быть может, к примирению?

– Юрген…

Она вздыхает. Делает глоток. Чуть морщится. Я боюсь шелохнуться, чувствую ее напряжение и волнение, концентрацию решившегося на серьезный поступок человека, и знаю, сейчас очень важно все не испортить.

Она опускает голову, скрывшись от меня, словно за занавесом, за шелковистыми переливами мягких волос. Ее лицо в их синеватой тени, а весь оставшийся свет в комнате вокруг – теплым шлейфом.

Она говорит тихо, но разборчиво. Говорит, что я для нее очень дорог, что она не хочет меня терять. Что долго думала, прежде чем прийти, и если я решил иначе, то она не помешает, встанет и тут же уйдет.

Она знает, что не идеальная и что, наверное, никогда не сможет уделять мне все свое время, что для нее очень много значит творчество, ее работа, ее дело, ее Изображения, она сама, и вряд ли это изменится.

Она понимает, порой с ней сложно, она очень ценит мою поддержку, мое внимание и заботу, пусть и забывает сказать об этом.

Она… она…

Я протягиваю руку. Вижу как блестят слезы под вуалью волос. И прерываю ее.

– Марта…

Она поднимает растерянные припухшие глаза, обрамленные темными пучками склеившихся от влаги ресниц.

– Слушай…

Пытаюсь подобрать слова.

– Просто будь помягче, ладно?

Она будто не понимает.

– Я знаю, ты отличный Создатель. Лучший. Но иногда люди хотят просто поддержки, дружеского совета, а не критики. Обсуждения, а не наставительных монологов. Возможно, даже похвалы…

Я улыбаюсь ей.

– Хотя бы за попытку. А то, как ты говоришь, как отвечаешь… Это… Это выбивает из колеи, понимаешь?

Она, немного нахмурившись, задумывается, а затем медленно кивает.

– Согласна.

Нам, кажется, одновременно и неловко, и очень радостно. Смутившись, делаем по глотку чая.

– Хм… Смотришь картины?

Марта косится на Экраны, ее голос неестественен и натянут. Вокруг еще держится странная, будто лишенная времени и пространства, атмосфера законченного откровенного разговора, но реальность потихоньку уже возвращается на свое место.

– Ага. Вот, думаю…

Я поворачиваюсь вполоборота, чтобы видеть и ее, и комнату.

– … Как бы сделать следующее Мгновение… Может, подскажешь?

Опять улыбаюсь. И она, довольно вскинув вверх кончик носа, широко улыбается в ответ.

– Еще бы…

Спрыгивает с табуретки.

– Я точно знаю, как сделать лучше!

Интервью

– И так, Юрген… Расскажи нам, как все началось? Наверное, из-за того, что ты работаешь Создателем или …

Взгляд блестящих, томно прикрытых глаз стремительно переходит ко мне. На лице моего собеседника легкая ободряющая улыбка, он удобно расположился в просторном круглом кресле, закинув ногу на ногу и облокотив руки о подлокотники. Элегантный узкий костюм не стесняет движения, волосы собраны и убраны назад, на запястьях поблескивают тонкие кольца браслетов, он выглядит идеально на фоне темной матовой обивки кресла, выхваченный четким кругом света из однотонных полотен пола и стен.

– Да-да… э-э-э…

Я, выпрямившись по струнке, сижу на краю собственного дивана и тоже улыбаюсь, не так непринужденно и открыто, но стараюсь изо всех сил. На мне почти черные брюки и точно такой же джемпер, узкий, слегка в обтяжку, с длинными рукавами и глухим воротником. В комнате душно, хотя Система включила на максимум всю вентиляцию. По спине, меж бугров напряженных, подрагивающих мышц и сведенных вместе ребер, в ложбинке позвоночника медленно стекает, раздражая кожу, тонкая холодноватая струйка пота. Его липкая пелена выступила уже и на лбу, но тут своей тенью меня спасает шляпа. Я сильно нервничаю и не уверен, что мне удается это скрыть.

– … Точнее, конечно, это тоже, но не совсем....

Я усмехаюсь. Хотя скорее это похоже на душераздирающий вздох.

– Любовь к творчеству у меня с детства. Мама…

Лицо на Экране понимающе кивает. А мне от мысли о маме становится одновременно и тяжелее, и легче.

– Моя мама много работала с Изображениями, так что вроде как я всегда жил в этой среде.

– Ага…

Собеседник принимает задумчивый, озадаченный вид, обхватывает пальцами выразительный прямоугольный подбородок, едва наклоняет голову и хмурится.

– То есть, поэтому ты и решил обратиться к старым традициям? Устремить взгляд в прошлое…

Вид из задумчивого становится таинственным.

– Ну, не только поэтому…

Я снова улыбаюсь. Кажется, начинаю потихоньку расслабляться, а мой язык перестает заплетаться даже на самых простых словах. Разжимаю сомкнутые в тугой замок побелевшие пальцы, развожу руки.

– Хотя, стоит признать, впечатления детства, когда я впервые видел те старые картины, сильно на меня повлияли. Просто я подумал, что все стараются выдумать что-то новое. Однако, новое…

Мы заканчиваем синхронно, будто закадычные друзья и понимаем друг друга с полуслова.

– … это всегда забытое старое.

– Браво, Юрген! Как умно!

Человек на Экране сводит вместе длинные худые ладони. Он выглядит воодушевленным, нетерпеливым, любопытным, раскованным, и его энергия, настрой невольно передаются мне.

– Да…

Я смущенно отмахиваюсь.

– … Ничего необычного. Каждый так может.

Шляпа чуть сползает на лоб, и приходится в очередной раз поправлять ее, аккуратно подтолкнув пальцем назад за широкие поля. Вообще я не очень понял, зачем она нужна, по-моему выглядит глупо, по-стариковски, а еще жутко мешается, но это было одно из условий интервью, и я не стал спорить. Надо, так надо, когда тебя приглашает Лицо, глупо отказываться из-за такого мелкого повода.

– Твои первые Мгновения, Юрген …

Мой собеседник продолжает, добавляя к речи сдержанные жесты.

– … для многих стали настоящими откровением. Скажи, как тебе удалось добиться таких потрясающих эффектов?

Я невольно вспоминаю ту ночь в компании Мадса. Усталость, тошноту, попытки… Пф-ф.

– На самом деле, с начала все было очень сложно и запутанно. На первое Мгновение у меня ушло, ты не поверишь, …

Выдерживаю драматическую паузу.

– … шесть часов …

Лицо на Экране расплывается в маске искреннего удивления.

– Ого!

Соглашаюсь, снисходительно улыбаясь.

– Да. Это просто кошмар!

Собеседник приходит в себя. Добавляет.

– На зато какой результат!

Подхватываю.

– Да, как ты знаешь, все получилось идеально. А дальше, дальше благодаря Системе стало куда проще.

– И ты даже выпустил свой шаблон, верно?

Я киваю.

– Ага. Хочу, чтобы каждый смог повторить мой опыт, создать что-то свое, не тратя на это…

Смеюсь.

– … пол жизни.

Лицо на Экране смеется в ответ.

– Правильное решение…. Однако, тем не менее, Мгновения были лишь началом твоей истории, ведь особую любовь всего Общества, и мою, к слову, тоже…

Он на секунду разворачивается и говорит это зрителям.

– … ты завоевал уже как «старый мастер».

Эффективно понижает тембр своего бархатистого приятного голос. Так что мое прозвище звучит как мягкий, таинственный шорох.

– Наверняка, выбрать подобный путь было непросто?

– Очень.

Это правда. Когда я услышал то предложение Марты, это казалось полным безумием.

– Мы привыкли, что каждый раз нам предлагают все более комплексные, более яркие, реалистичные вещи. Так и есть. Поверьте, я – Создатель, и прекрасно это понимаю.

Прижимаю ладонь к груди.

– Однако, а вдруг распыляясь на много, мы тем самым забираем сами у себя возможность полностью погрузиться в главное и насладиться им?

Я повторяю Марту слово в слово. Помню, сначала чуть не засмеялся, а потом, намного позже, попробовав, понял глубину и гениальность ее идеи. Она знала, что говорила, она сама уже много лет следовала своему совету, но никто кроме нее не догадался…

– Осознать замысел автора, пройти за его мыслью, за его чувствами, вобрать в себя его ощущения, переживания. Разве не из-за них мы вообще беремся создавать что-то? Разве не ими мы хотим поделиться?

Собеседник кивает.

– Вот так я и решил: надо убрать все лишнее и оставить главное.

На самом деле, так решила Марта. Мы поспорили, и я уступил.

– И, как ты видишь сейчас, …

Я, уже не боясь, смотрю в лицо на Экране.

– … это сработало.

***

Впереди лишь тьма. Бесконечная черная ткань пространства. Подернутая редкими всполохами несоизмеримо крохотных точек света…

– Юрген, аккуратно!

Тревожный голос Мадса моментально приковывает мои глаза к ступеням. Их всего две, они широкие, каменные и немного скользкие, по торцам пробегают веселые змейки яркого неоново-зеленого света.

Позади с тихим «бух» закрывается дверь. Обдав спины легким ветерком прохладного воздуха, она лишает нас единственного источника освещения. Мир тонет в темноте, перед глазами несколько секунд еще пляшут его остатки, и мне становится страшно. Не так я представлял себе хранилище великих произведений искусства прошлого.

– Мадс, а что так темно?

Спрашиваю громко, чтобы унять панику. Наблюдая за змейками, спускаюсь по лестнице.

– А-а… Сейчас… Стой на месте.

Мадс, кажется, уже ушел дальше меня. Его голос разносится не слишком гулким, но все-таки заметным эхом, из чего я делаю вывод, что помещение тут должно быть большое. Послушно остановившись, с любопытством оглядываю темноту. В ней, словно в странном ночном небе, поблескивают разноцветные звезды-огоньки, изредка отражаясь то ли в стеклах, то ли на панелях гладкого пластика или металла, а может мне просто кажется…

– Так…

Что-то громыхает, и в паре метров зажигается свет. Лампа с большим плафоном в виде перевернутой чаши для фруктов, установленная на высоком плоском столбе, а под ней – выбеленный в конусе лучей Мадс.

– Здесь обычно не работает освещение. Людей нет, а для картин вредно.

Я подхожу ближе, с удивлением замечаю за спиной Мадса широкие полотна уходящих в глубину помещения нерабочих траволаторов и аккуратную скамейку, будто на остановке транспорта.

– Хочешь, кратко расскажу, как все устроено?

Мадс, кряхтя, опускается на сиденье.

– Ага.

Довольный плюхаюсь рядом. Отзвуки шуршания нашей одежды, перекатываясь и сплетаясь в причудливый шум, постепенно замолкая, облетают пространство. Мы сидим в световом круге вдвоем, одни, окруженные искусственным звездным небом и тишиной.

В предвкушении замираю, люблю, когда Мадс объясняет технические штуки, он хоть и Архитектор, но очень много знает про Хранилища.

– В общем, сейчас мы на одной из станций…

Он машет рукой за плечо.

– … Здесь можно зайти на траволаторы. Первые идут по этому залу, они медленные и двухуровневые, мимо картин по кругу. Вторые, более быстрые, сквозные, доставят, если необходимо, к станциям в других залах. Сразу предупреждаю, без траволаторов тут лучше не передвигаться. Для начала, это очень долго, неудобно, да и заблудиться легче-легкого…

– Понял.

Киваю, добавляя.

– А-а…а.. где картины?

– Ха-х…

Мадс водит ладонью в темноте.

– На стенах, где же им еще быть?!

Смеется.

– Каждая, в своей изолированной ячейке… Оптимальные условия, индивидуально подобранная климатическая настройка.

– Ого!

Я впечатлен, хотя, конечно, по-прежнему ничего не вижу.

– Да, здесь одна из самых совершенных систем хранения в мире!

Подхватывая мой восторг, Мадс хлопает руками по бедрам. За пластиком очков его глаза сверкают. Продолжает.

– Полная автономность, гибридная каталогизация, легкий доступ к любому…

Он наставительно грозит мне своим кривоватым указательным пальцем в белой перчатке.

– … любому, Юрген, а их здесь тысячи, произведений!

– Отсутствие света?

Пытаюсь пошутить. Но Мадс лишь обижено цокает языком.

– Ладно-ладно… Прости.

Вскидываю руки. Мое терпение тает.

– Знаю, тут все супер. Но, серьезно, Мадс. Почему тогда тьма такая, что хоть глаз выколи? Где это все великолепие?

Вместо ответа Мадс недовольно фыркает, а затем нехотя поднимается на ноги. Я тут же вскакиваю следом.

– Пф-ф… Так и быть, непоседа, пошли…

Мгновение 2

Впечатления

– А дальше?!

Марта, кажется, не может усидеть на месте. Я, пользуясь моментом, нарочно не спешу: закидываю ногу на ногу, обхватываю руками затылок и откидываюсь назад, растягиваясь вдоль мягкой спинки дивана.

– Юрген!

Марта недовольно тычет меня в бок.

– Ну, дальше мы пошли по траволатору. Посмотрели картины.

– И-и-и?!

– В общем, мне не понравилось.

Губы Марты сами собой открываются, складываясь в смешной круг.

– Что-о? Не понравилось?!

Она в шоке. А я жутко доволен.

– Ага, какое-то все… простенькое, знаешь, несуразное. Цвета – тусклые, желтые, невыразительные. Рисунок – так себе. Идеи, в основном, вторичные…

Кривлюсь, улыбаюсь кислой улыбкой.

– Совершенно не впечатляет.

– Как так? Может… может вы не то смотрели?

Марта озадачена. На лбу пролегла глубокая складка, а пальцы уперты в подбородок.

– Ты хоть названия прочитал? Мадс, он запросто все перепутает…

– Да, конечно. Все в порядке.

Успокаиваю ее.

– Это залы для посетителей. Там отбиралось самое лучшее. Мадс мне объяснил, самые популярные произведения по запросам. Короче…

Делаю важное лицо.

– Все эти шедевры уже устарели. У нас теперь каждый второй лучше делает.

– Понятно.

Марта грустно вздыхает.

Признаться, я и сам был очень разочарован после нашей с Мадсом дерзкой вылазки. Сколько его упрашивал, так надеялся, что наберусь там опыта, материала, вдохновения, идей, скопирую пару картинок для Потока, получу тонну реакций, а вышло так себе… Хотя мне, в принципе, жаловаться нечего, я сделал Мгновение по мотивам путешествия, и оно произвело фурор. Так что теперь наряду со «старым мастером» меня считают еще и безумным Создателем, вроде тех Лиц, что постоянно творят всякую дичь.

Ха-х, честно, это согревает мою душу куда больше, чем успех парочки Изображений. Опять посыпались приглашения на интервью, на работе все хотят вживую услышать истории, а я рад поболтать. Затмил и удивил даже Марту, что особенно приятно.

– Знаешь, а ведь это странно…

Марта продолжает.

– В Мгновениях собраны те же картины, верно?

– Ага.

Киваю, понимая к чему она клонит. Ну, Марта, милая, будь оригинальней, такое меня уже сотню раз, наверное, спрашивали.

– Так почему они тебе тогда там показались скучными, а в Мгновениях нет?

Ответ прост. Сама могла бы догадаться.

– Наверное, потому что в Мгновениях я их ни разу не видел. Зачем нужен всякий мусор, если есть рекомендации Системы, где мне все подходит, все радует и собраны любимые картины?

Обычно на этом дальнейшие расспросы заканчиваются. Но Марта… Марта… Ох, не нравится мне, как вдруг загорелись ее глаза.

– Постой-постой…

Она смотрит, чуть прищурившись, словно хитрая кошка.

– Ты что, даже не посмотрел свои любимые произведения, Юрген? Ох-хо-хо… Почему?

Торжествует. А мне вдруг становится совсем не по себе, вдоль позвоночника медленно пробегает неприятный холодок. Я напрягаюсь, опускаю руки. Действительно, почему?!

– Ну, мало времени было. Мадс меня подгонял, а они неизвестно где…

Неправда, неправда и неправда. На самом деле, просто не пришло в голову. Как глупо и банально!

– Ага-ага…

Марта мне ни на йоту не верит. Кивает, улыбается широко и довольно. Мы вмиг будто поменялись ролями. Теперь я сижу, повесив голову, а она купается в лучах победы.

– Но я обязательно посмотрю еще. Вернусь… Когда, когда…

Но она уже не слушает. Да я и сам не слушаю… Слова бесцельно сотрясают воздух, а во мне опять растет и набирает силы, будто готовая рассвирепеть буря, серая, неприятная, горькая обида.

Другой Мадс

Мадс – непростой человек. Обычно кажется, он – темная скала, горделиво возвышающаяся посреди шумных людских волн, непоколебимая и неподвластная ни ветру переживаний, ни морю сомнений, или, быть может, дерево с развесистой, пушистой кроной, толстыми переплетенными ветвями и глубокими, надежно впившимися в землю корнями, могучее и твердое, как сталь, истинное украшение любого леса. Обычно Мадс – это синяя глубина океана, та, в которую хочется всматриваться вечно и которая всегда манит тайнами, однако так редко на самом деле открывает их хоть кому-то, нерушимое спокойствие и уверенность внутри постоянно изменяющейся поверхности.

Однако мало кто знает, что на самом деле Мадс – это дюнный песок, это пустыня, что порой превращается из мирного, тихого места в ненадежное, зыбучее бедствие…

В такие дни он просто приходит ко мне без предупреждения, без спроса, заходит в комнату, садится на диван и говорит: чаще о своем прошлом, реже – о настоящем, практически никогда – о будущем. Долгий монолог, пока не иссякнут силы, пока не пересохнет горло, пока не отпустят разум внезапно пробудившиеся чувства. А я слушаю, бывает пугаюсь его, бывает жалею, не всегда понимаю, иногда теряю ход его витиеватых мыслей, но всегда поддерживаю.

Негласный договор. Один, доверившись, обнажает душу, а другой с трепетом и уважением принимает это знание как дар, хранит и дорожит им. И не важно, приятно или тягостно оно есть. Ведь если подумать, разве не в этом суть дружбы?

– Ты же знаешь, я был Архитектором…

По лицу Мадса пробегает знакомая мне легкая дрожь, высокий лоб темной линией разрезает глубокая складка, его глаза – мрачно-голубые, с расширившимися блестящими зрачками, тонут в маске мягких теней, а руки – крупные пальцы, широкие ладони, чуть подергиваясь, опускаются на колени. Он сидит, и напряженный, и рассеянный, натянутый словно струна невидимым усилием собственных переживаний, но в то же время уже будто уставший от них, кособоко опирается плечом о спинку дивана. Одна нога – расправлена, ступня на полу, другая – полусогнута и подтянута под себя. Голова слегка наклонена в сторону, так что рыжевато-медные кудри несимметрично рассыпались по обе стороны от лица.

– Точнее…

Усмехается сам себе.

– Остаюсь им до сих пор, конечно.

Смотрю на него и думаю, что если бы ни высокий рост, ни выступающий под одеждой характерный рельеф упругих развитых мышц, ни крупные, по-взрослому расставленные черты Мадс сейчас легко сошел бы за попавшего в передрягу подростка.

– Но… В общем, помнишь, я говорил, что давным-давно сразу после учебы был в Первых Архитекторах.

Поднимает на меня вопросительный взгляд. Я киваю. Первые Архитекторы – знатоки Системы, такое сложно забыть.

– И ушел оттуда через несколько лет, хотя, что тут скрывать, чертовски любил это дело!

Его пальцы напрягаются, впиваясь и сжимая тонкую ткань одежды, а от подушечек вверх, вытесняя привычный розовато-бежевый тон кожи, медленно расползается желтовато-белая бледность.

– Я ушел и теперь, кажется, буду сомневаться в этом весь остаток жизни.

Он поворачивает голову, задумчиво смотрит в сторону. Тень отступает, и я вижу, как едва-едва подергивается сеть мелких морщинок вокруг опущенных кончиков его глаз.

– Но не хотел бы поступить иначе. Я не жалею. Нет, не жалею. Скорее… скучаю…

От горечи его усмешки мне становится не по себе.

– Ты скучаешь по …?

Не могу понять его до конца.

– Скучаю по загадке, которую так и не смог разгадать…

Он улыбается: грустно и тоскливо.

– Скучаю по размышлениям. Эх, Юрген, так приятно думать!

– Думать?!

Наверняка, мое лицо сейчас выглядит ужасно глупо. Ведь Мадс смеется и кивает.

– Да, думать. Анализировать, искать ответы, мыслить, одним словом. Вот ты Создатель, создаешь Изображения, а Архитекторы, они творят Систему, творят мир. Хотя…

Мадс поправляется.

– Творят – это, конечно, громко сказано. Сейчас в основном слегка улучшают, поправляют, полируют, понимают…

Он вновь обращается ко мне.

– Знаешь, Юрген, сколько времени уходит, чтобы осознать ее всю?

Я мотаю головой.

– Нет, конечно, откуда?

– Вот и я не знаю. Но почти точно больше, чем может позволить себе человек. Поэтому Первых Архитекторов так много. Каждый годами разбирается в своем кусочке, в определенном аспекте, точно отведенных ему границах кода…

Он, забывшись, приподнимает руки и чертит ими эллипсы в такт вырывающимся словам.

– … По одиночке они – просто люди, но вместе, вместе они становятся гораздо большим, чем просто совокупность собственных знаний. Вместе они способны осознанно изменить ее, а значит и мир.

Вздыхает.

– Как Архитектора меня научили думать, мне показали метод и дали задачу. Но я был не согласен тратить на нее всю свою жизнь и ушел. Ушел заниматься Мгновениями – манящей идеей на стыке чувств и разума.

Пальцы, застыв, опять безвольно падают на колени.

– Ты не подумай плохого, Юрген, мне нравятся Мгновения, они похожи на чудо, на магию, на рукотворное волшебство, однако все-таки это немного другое. Я узнал про них практически все. И теперь скучаю…

Мадс опускает голову, тени плотной вуалью обхватывают лицо, скрывая его от моих глаз. Ощущаю, между нами привычная пропасть, и знаю, мне никогда не оказаться с ним на другой стороне.

– Скучаю по тому времени, когда все мои мысли занимала лишь Система… Скучаю по тому чувству, по той надежде, что однажды я решу ее сложную загадку и тоже стану большим, чем я есть.

Его голос затухает и садится.

– Вместе с другими стану большим, чем просто Мадс, большим, чем человек.

Поездка

На белом бочке транспортной капсулы играет свет. Довольный, перекатываясь на глянцевой поверхности, он вдруг то засияет меткими прострелами тонких лучиков, заставляя щуриться и распуская перед глазами фейерверки разноцветных точек, то вмиг растает, не ведая беды, угодив в лапы губительной сыроватой тени каретки. Я наблюдаю за ним до самой последней секунды посадки и, уже устроившись внутри, на мягком удобном сиденье, грустно улыбаюсь ему на прощанье.

Звучит приятный голос диктора, затем трескучий перезвон пряжек ремней безопасности, и вот наши хрупкие тела медленно-медленно вдавливает в бархатистую обивку кресел невидимая скорость.

Марта сидит рядом. Внутри мы вдвоем, и от этого и хорошо, и неловко – настроение у нас обоих паршивое. Я все страдаю после своего неудачного путешествия, она тихо вздыхает по неизвестной мне причине. Надо было вообще отменить всю эту поездку, однако мы в своей общей апатии про это даже не заговорили.

– Марта… Марта…

Я, еле-еле отлипая от сиденья, аккуратно трогаю ее плечо. Она сначала вздрагивает, так что я рефлекторно одергиваю руку, а потом поворачивается, неохотно перекатывая голову по спинке кресла с одной стороны на другую. У нее под глазами синяки, лицо совсем бледное в неярком, сероватом свете капсулы.

– Что с тобой?

Она хмурится. Не хочет отвечать. Однако я не сдаюсь. Ловко просовываю руку сквозь ремни и сжимаю в своей ладони ее хрупкие холодные пальцы.

– Давай, расскажи.

– Это из-за Общества…

Она отворачивается, на щеках разливается легкий румянец – от смущения или, быть может, стыда.

– Тебе вот хорошо…

Она говорит в стену, но я вижу, как от волнения напрягаются мышцы на ее тонкой шее.

– Каждый раз больше и больше реакций. Что бы ни сделал, все нравится. А у меня…

Она вздыхает. Тяжело и горько. Опускает голову и взгляд на наши переплетенные руки.

– Не понимаю. Я отличный Создатель. У меня крутые работы. Но почему, почему, Юрген, они все равно выбирают все самое бездарное и глупое?

Услышав ее слова, я невольно отшатываюсь, моя рука выскальзывает, пальцы раскрываются, но она тут же крепко-крепко хватает их, не давай даже сдвинуться с места, бесконтрольно впивается в кожу полумесяцами ногтей. Поворачивается, и в ее глазах стоят слезы.

– Прости, я-я…

Начинает всхлипывать, крупные капли резво сбегают сверху вниз по лицу, бледному с пылающими красными пятнами.

– … я не имела тебя в виду.

Улыбаюсь, не без внутреннего усилия.

– Хорошо.

И она наконец разжимает хватку. Украдкой кошусь на свои ладони – кое-где кожа покрыта яркими ало-бордовыми полосками с беловатым контуром.

– Так почему, Юрген?

Она еще плачет, иногда смахивает слезы, иногда чуть всхлипывает, сотрясаясь всем телом, но смотри на меня в ожидании ответа.

– Не знаю…

Я пожимаю плечами и усмехаюсь.

– Просто котиков любят все, особенно в Мгновениях, а картины – нет. Люди, что с них взять? … Постой. Так ты из-за этого расстроилась? Из-за реакций?

Она кивает.

– Ага…

Вот бы не подумал?! Марта! А казалось, такая сильная и независимая, всегда полагал, ей вообще на них наплевать.

Она отворачивается и поясняет, чуть жестикулируя нашими сцепленными руками.

– Недавно добавила в Поток работу. Мне она очень нравится, наверное, лучшая, за последнее время точно. Ты же видел, да?

Киваю.

– Видел.

– А ее будто и не заметили вовсе, понимаешь? Реакций меньше, обсуждений почти нет. Никто толком даже к себе не добавил: ни в шаблоны, ни в образы, никто не копирует. Такое ощущение, что все слепые… Пф-ф!

Начинает распаляться и злиться.

– Понимаю, Марта.

И правда понимаю, знакомое чувство.

– Однако нельзя же постоянно нравится всем?!

Мне так Мадс сказал, и это объективная правда.

– Ага…

Она наклоняет голову набок и ухмыляется с легким налетом непривычного для нее едкого сарказма. Нащеках еще блестят, высыхая, дорожки слез, а во взгляде уже полыхает огонь.

– Но Лица же нравятся! Съел?

Закатываю глаза и замечаю с нарочным придыханием.

– Лица это другое. Они – Лица…

Марта фыркает.

– Да, ладно, они такие же как мы, люди!

– Но все-таки Лица.

Я кисло улыбаюсь собственному несмешному каламбуру, в тайне надеясь, что это как-нибудь закончит наш опять плавно перетекающий в спор разговор.

Марта несколько секунду выжидательно смотрит на меня, настолько пристально, что по спине пробегают неприятные мурашки, а потом вдруг тоже улыбается.

– Лица, так лица…

Я с облегчением выдыхаю.

– Ну, вот и все.

Лица

– Нет, Мадс, правда, откуда берутся Лица?

Мадс окидывает меня долгим, насмешливо-недоверчивым взглядом, будто не может решить – это я сейчас серьезно или просто решил в очередной раз подшутить над ним.

– Хм… Что совсем плохо отдохнули?

Понижает голос. Переводит тему.

– Да, нет…

Я отмахиваюсь.

– … Отдохнули отлично.

Мы вместе обедаем. У Мадса сегодня совместные часы, а я просто выполз из дома, чтобы составить ему компанию и заодно поговорить. На улице погожий денек, так что мы уютно расположились на открытой веранде и во всю наслаждаемся мягким, теплым солнцем, пушистыми облаками, порой уже без всякого удовольствия морщась от редких порывов игривого прохладного ветра.

– Но все-таки, …

Он, продолжая жевать, недовольно косится, поняв, что так легко ему от разговора не отделаться.

– … откуда?

– Юрген!

– А-а-а?

Настойчиво делаю вид, будто не замечаю раздраженных интонаций в его спокойном обычно голосе.

– Ты серьезно?!

Бросает обед. Вздыхает. Аккуратно прижимая хрустящую бумагу к губам, промакивает рот салфеткой. Я киваю.

– Угу.

– И сам не знаешь?!

– Ну…

Пожимаю плечами.

– Когда-то они были обычными людьми, потом их Потоки просто стали мега популярны в Обществе, привлекли много внимания. И они превратились в Лица. Это ясно.

Мадс закатывает глаза. Мол, и зачем спрашивал. Возвращается к обеду.

– Но…

Я не отстаю.

– Кто конкретно решил, что именно они должны быть Лицами, Мадс? Популярных Потоков завались. Вот, например, мой или Марты. Почему мы не становимся? Давай, отвечай, господин Архитектор.

Мадс хихикает.

– Ох… Эта женщина тебя совсем испортит, Юрген. Теперь вот в Лица захотел, да?

Я фыркаю, недовольно, но с улыбкой.

– Нет. Просто стало интересно. Так кто?

– Система.

– Хм… Ясно. Так и думал. Пф-ф…

Киваю и продолжаю кушать. А Мадс все не отводит от меня внимательного, изучающего взгляда, украдкой следит за мной из-под занавеса густых рыжеватых бровей. Ветер легко треплет его кудри, шумит в ушах, ласково колышет шелестящую листву деревьев под террасой кафе. Мы сидим так пару минуту, молча занимаясь каждый своим обедом, пока наконец Мадс не решается озвучить вслух причину своих сомнений.

– Расстроен чем-то?

Я качаю головой. Аккуратно опускаю приборы в пустой контейнер.

– Нет, конечно. С чего бы?

Мадс делает то же самое и снова промакивает губы салфеткой. Отмахивается.

– Всего лишь предположил… Выглядишь нервным, усталым, задаешь странные вопросы. Будто и не ездил отдыхать в Полис.

Грустно смеемся вместе. Я вздыхаю. И как он все замечает?

– На самом деле, да, но немного. Ничего такого…

Не хочу объяснять, что все дело в словах Марты о нашей вылазке в Хранилище, Мадс Марту и без того уже, мягко сказать, недолюбливает, поэтому разговор невольно повисает в воздухе. Но для нас такое привычно, да и обед закончен.

– Идем?

Он кивает.

– Идем.

Мы встаем из-за стола, подхватываем грязную посуду, в несколько ловких, отработанных годами движений складываем лотки в компактные кубики и отправляем их в мусорные отсеки, оставляем рядом с ними, в автомате, использованные приборы.

Выходим с террасы, по очереди сбегая по крохотной лесенке, в хаосе ритма топаем подошвами о деревянное покрытие ступеней, затем аккуратно спускаемся вдоль отсыпанной дорожки с зеленого холма, который на самом деле – крыша другого здания. Мадс довольно потягивается, словно объевшийся кот, улыбается мелькающему сквозь облака солнцу. А я иду рядом, смотрю на него и думаю, как бы мне так извертеться и напроситься на еще один заход в Хранилище, не испортив при этом Мадсу его только что приобретенное хорошее настроение.

Гнев

– Что?!

Я не верю собственному слуху. Смотрю на Мадса сквозь пластик очков и просто недоумеваю. Это не укладывается в голове.

– Нет ее, говорю.

Мадс повторяет, громче и четче, отрывает взгляд от синевы экрана. Искаженное отражение пиксельного поля мелькает на его линзах прямо поверх тусклых из-за тени надбровных дуг глаз, создавая странный, немного пугающий эффект потустороннего свечения.

– Как нет?!

Он, прищурившись, глядит на меня и усмехается.

– Это ж тебе не Мгновения, Юрген. Привык к хорошенькому. Она в другом Хранилище. Вот…

Поворачивается, пару раз смахивает что-то на экране, облокотившись тыльной стороной свободной руки о его рамку и тыкает пальцем.

– … тут.

Я делаю полшага вперед, смотрю. На карту с красной пульсирующей точкой. На карту с другим континентом.

– Ох, ё-ё!

Из моей груди вырывается то ли вздох, то ли стон, то ли сдавленный крик. Мадс смеется.

– Ага, противоположный конец мира.

– Да как так?! Что это, вообще, такое?!

Я отхожу от стойки и оглядываюсь, задрав вверх подбородок. Беспечно провожу ладонбю в чистой перчатке по липкой, влажной коже лба. Шершавая ткань жадно впитывает пот, оставляя на белом материале отчетливые серые сальные подтеки. Мадс рядом наблюдает, с укоризной скрестив на груди руки.

– Ну и зачем ты это сделал?

Но мне уже все равно. Я его даже не слушаю. Не желаю слушать. Я чувствую, что меня нагло обманули. Провели вокруг пальца и оставили ни с чем. Все эти картины – просто хлам, никому не нужный мусор, медленно рассыпающийся, растлевающий, распадающийся на части, существующий лишь потому, что кто-то когда-то посчитал их достойными такого внимания и запечатал в это Хранилище.

К чему они, если их нельзя просто взять и посмотреть, для кого и для чего, если портятся даже от элементарного света, а самое главное зачем? Зачем они, когда есть Система, изображения и Мгновения. Зачем это дряхлое псевдоискусство, если у нас лучшее и новое?!

– Почему? Почему это … это все…

Чувствую, как внутри тела будто цунами, пока лишь легкий намек, дымка на горизонте, но скоро гигантская волна достигнет берега и обрушится на него всем своим неотвратимым и разрушительным гневом, во мне медленно закипает растерянная ярость. Взгляд скользит по кругу. Металл, лестницы, полотна, стекла, холсты, багеты, огни, темнота, и снова-снова… Калейдоскоп, из которого я не могу вырваться. Калейдоскоп лжи, фальши, разочарований, обид, грусти и тоски. Он уже готов навалиться на меня, поглотить и забрать с собой. И я хоть могу, не хочу убегать.

– Юрген?

У меня кружится голова.

– Юрген?!

Это все такое же тусклое и ненастоящее, мертвое, придуманное, забытое.

– Юрген…

Я слышу голос мамы, и замираю, как вкопанный.

– Смотри внимательно, Юрген.

Она одновременно и строга, и улыбается. Угадываю это по интонациям. Слова звучат прямо около уха, но я оборачиваюсь, а ее нет.

– Не пугайся, все нормально. Я рядом.

Она, ощутив мою растерянность и страх, тут же успокаивает. Тон становится мягким, певучим и мелодичным. Словно она рассказывает мне сказку на ночь.

– Смотри внимательно, милый. Что ты видишь?

Мир вокруг темнеет. Она замолкает.

– Мама?

Я кричу. И голос не мужской, а по-детски звонкий.

Темнота рассеивается. Передо мной стена и картина.

– Что ты видишь, Юрген?

Она повторяет вопрос. Я отвечаю. Перехожу от фигуры к фигуре, привычно перечисляю детали. Мне нравится цвет: очень ярко, смело и живо, нравится выверенная симметрия композиции, которая не раздражает глаз, словно ее создатель высчитывал и выстраивал все по линейке, нравятся изгибы линий, они идеальны и в них нет изъянов от подрагивающих рук, неловких движений или плохо заточенного грифеля. Но отчего-то от каждого взгляда на эту картину мне как-то не по себе: неудобно, некомфортно, страшно. И постепенно чувство усиливается. Обрываю рассказ, спрашиваю.

– Что с ней, мама? С картиной?

Мама улыбается. Она очень довольна. И хоть я не вижу ее, уверен, что чувствую правильно.

– Ничего. Просто это иллюзия, Юрген. Отличная иллюзия, но всего лишь одно короткое мгновение.

Мир опять меняется.

– А вот это…

Мама стоит рядом. Одна ее рука лежит на моем плече, а вторая поддерживает на весу маленький, неказистый холст, натянутый на деревянную раму.

– … это жизнь.

Бух!

Видение меркнет. Резкая боль осколками разлетается по телу. Я кричу и отключаюсь.

Отдых

Дверь тихо скользит по полозьям, мягко упирается в ленту уплотнителя и с едва слышимым звоном закрывается.

Я отправляю вдогонку Марте мяукающего кота – Мадс таки поделился источником своих крутых шаблонов. Она в ответ присылает собственный хохочущих образ, после этого вокруг все затихает.

Я рад и не рад одиночеству. После возвращения из Хранилища мне не сказать, что вообще хочется выходить из дома. Во-первых, иногда еще побаливает голова, падая в обморок, я здорово ударился затылком о бетонный пол, а во-вторых, нет настроения. Все вертится в мыслях это странное видение. Уже в которых раз пытаюсь вспомнить, было ли такое на самом деле, и хоть убей не могу.

Но зато теперь я много создаю. Помогает скоротать время и справиться со скукой, навязчивыми эмоциями, с пробудившимися воспоминаниями о маме и детстве. Делаю разные Изображения, в основном по мотивам увиденных в Хранилище картин. На сей раз я не протупил и заставил Мадса показать мне добрую половину произведений из рекомендованного Потока Системы, к сожалению, самую мою любимую картину, ту, с эффектным мазком месяца, он не нашел – она хранится в другом месте, далеко отсюда. Правда, мои Изображения, хоть мои зрители и не догадываются об этом, очень далеки от истлевающих, потемневших оригиналов…

Как люди в то время вообще могли существовать в таком мире? Все было недоступно, зыбко и мимолетно, сегодня оно существует, а завтра – пожар или потоп – и ничего уже нет. Как они жили, полагаясь лишь на примитивную технику, медленную связь и собственные знания, интуицию, реакции и чувства? Почему не боялись, потому что я вот, например, жутко переживаю, стоит лишь выключить Систему.

Как они творили? Без удобных инструментов, без Экранов, без Потоков и зрителей? Ведь, если подумать, создание даже примитивного статического изображения вне Системы требует огромных, нет, тектонических усилий. Какое тут привычное мне удовольствие, это же совершенно адский труд?!

Но с другой стороны… Эх… не важно.

Марта ушла. И теперь в моем распоряжение весь остаток вечера.

Устраиваюсь поудобнее, утонув в мягкости подушек. Привычно открываю Поток. Теперь он постоянно наводнен реакциями и комментариями, сколько не смотри, не поспеваешь за всеми. Кто-то присылает свои копии, люди делятся масками, шаблонами, даже стандартными Мгновениями, которые они делают из моих Изображений. Порой я отвечаю им, почти всегда хвалю, однако делаю это редко, тонко и избирательно. Это мне тоже подсказала Марта. Некоторые недовольны таким подходом, зато ценность любой моей реакции сразу взлетает до небес.

За последнее время поклонников очень прибавилось: обо мне начали тихо шептаться из-за интервью, потом Общество просто шокировала первая вылазка в Хранилище, а вторая доказала, что я не собираюсь останавливаться на достигнутом, мне прочат место нового Лица, недавно на работе придумали сделать набор интерфейсов в стиле «старого мастера», так что теперь я вроде как крутой Создатель, круче Марты, круче любого моего коллеги.

Только вот…

Закрываю Поток и прошу Систему приготовить рабочую среду Создателей.

… отчего-то все это как-то перестало меня радовать.

Совсем.

Разница

– И что, заскучал дома?

Марта, смеясь, протягивает мне кружку горячего, дымящегося чая. Я, благодарно кивая, принимаю ее, обхватив обеими ладонями сразу. Теплые стенки приятно согревают кожу. Делаю глоток, морщась от терпкости круто заваренного напитка – и как Марта такие пьет, любопытно оглядываюсь.

У Марты я в первый раз.

– Да, немного. Продлили оздоровительный режим.

Она сама садится перед Экранами. Ее мягкие волосы собраны в нестройный пучок на затылке, от движения выпавшие локоны взлетают вверх, поблескивая в рассеянном свете, а потом тут же опускаются, ложась светлыми прядями на темные корни. На ней удобный комбинезон цвета красного краплака, я улыбаюсь, большой карман на груди украшен моей картинкой, и легкий светлый джемпер.

– Крутой костюм.

Салютую ей полупустой уже кружкой. Она усмехается, поворачивается, чуть откидываясь назад, чтобы хорошо был виден карман, и кивает.

– Ага, нашла модель в твоем Потоке. Вот, решила попробовать.

Я соскальзываю со стула и подхожу ближе к ней. Она сидит на низком табурете с мягким объемным сиденьем. В комнате, похожей на мою почти как две капли воды, нет ни привычных диванов, ни кресел, ни миниатюрных столиков. Только светлые стены, вместо моих благородно темных, открытые окна без ширм или штор, выстланный деревянными панелями пол, огромный ковер и пара табуретов в центре.

– Надо тоже такой напечатать…

Я опускаюсь рядом с ней. От резкой перемены положения немного кружится голова, глянцевый эллипс поверхности чая опасно подбирается к самой кромке кружки, но я справляюсь и удерживаю его в границах накренившегося сосуда. Марта смотрит на меня с настороженным беспокойством, я вижу, она напряглась, готова помочь в любую минут, и от этого на сердце становится радостнее и теплее.

– Уф…

Наконец устраиваюсь. Сиденье табурета хоть и удобное, но для меня – маленькое, вытягиваю вперед ноги, стараясь сбалансировать положение тела.

– Что собираешься делать?

Интересуюсь, потому что Экраны до сих пор полупрозрачные. Она игриво щелкает пальцем, и они тут же лениво просыпаются, будто потягиваясь плавно-плавно наливаются внутренним светом, а затем постепенно начинают излучать его вокруг себя. Марта сидит слишком низко, так что Система тут же подстраивает высоту Экранов, опуская их под линию ее взгляда.

– Да, так… Кое-что по работе. Пару изображений. Заказ от Архитекторов.

– А-а-а.

Я киваю.

– Ясно. Значит скоро нас опять ждет обновление.

Марта хмурится. Парой взмахов открывает среду Создателей, добавляет.

– Не люблю их…

Соглашаюсь.

– Ага, я тоже. Страшновато как-то отключаться. Все время думаю, а вдруг у меня в это время сердце остановится, и никто не придет на помощь.

Я смеюсь, но выходит тоскливо и грустно. А Марта смотрит с пониманием.

– Аналогично.

Она улыбается, взгляд веселый, мягкий, но и одновременно напряженный. Как пару минут назад, когда я неуклюже приземлялся на табурет. Ее рука поднимается и нежно ложится на мою, голос серьезен, чуть дрожит.

– Юрген, с тобой точно все хорошо?

Я даже слегка ошарашен таким вниманием. И мне вдруг становится совестно, что я так напугал ее.

– Да-да. Не переживай.

– Ладно.

Она кивает, убирает руку, отворачивается к Экранам. В том месте, где кожи касались ее пальцы, по телу расползается холодок. Секунду мы сидим, застывшие, каждый задумавшись о своем. Потом Экраны вспыхивают вновь, и Марта приступает к работе.

Я наблюдаю за ней, невольно затаив дыхание. Она никогда раньше не позволяла мне вот так спокойно и открыто смотреть за процессом ее творчества. И я понимаю, почему. Не каждому доверишь заглянуть в свою душу, не каждого подпустишь близко в моменты, когда ты абсолютно безоружен. Это как падать назад, не глядя, лишь поверив в то, что тебя обязательно подхватят. Или как приходить к другу, когда в сердце бушует шторм сомнений в надежде, что он поймет и выслушает. Удивительно, но раньше я никогда не чувствовал себя настолько близко к Марте.

И поэтому сейчас, сидя с ней рядом, я боюсь даже дышать. Ее руки двигаются в пространстве, а я замер, будто вкопанный, уставился на Экран и стараюсь не шевелиться.

Она выводит линию за линией. Сначала беглый набросок. Его почти сразу дополняет нейроинтерфейс: слегка двигает и корректирует, следуя мысленным представлениям Марты. Система сглаживает, выравнивает, кое-где подчеркивает, а кое-где вымарывает контуры. Это так странно, но вместе с тем так чудесно.

На самом деле Мадс говорит, что нам вообще нет смысла вырисовывать что-то руками, при должной аккуратности мыслей Система прекрасно обходится и без их помощи: она просто возьмет образ сама прямо из головы. Но я пока ни разу вживую не видел подобного, хоть Мадс и утверждает, что так работать намного удобнее, вернее и правильнее, и он не понимает, почему мы до сих пор тратим время на неточные, приблизительные жесты. Что ж… Он скорее всего прав, как всегда, однако, видимо, у создателей просто недостаточно структурированное и выдрессированное сознание, в отличие от тех же «сухарей» Архитекторов.

Я размышляю, а Марта тем временем, удовлетворившись простеньким эскизом, быстро переносит его в основное поле, увеличивает, поправляет и переходит к более детальной проработке формы и цвета. На чистом холсте то тут, то там появляются мазки и пятна, она работает двумя руками сразу, но мне отчего-то кажется, что Система поспевает быстрее. Раз: пятно уже есть, а кончик пальца лишь начинает свое стремительное движение. Или нет?

С такой скоростью, кто разберет?

Холст постепенно наполняется плотными, фактурными мазками цвета. Порой Марта останавливается, отклоняется или чуть притягивает то к одному, то к другому плечу голову и смотрит. Оценивает, сравнивает, а затем снова возобновляет работу. Я уже почти не обращаю внимание на нее, мой взгляд устремлен в Экраны.

В первом приближении изображение уже почти готово. Угадываются тени, силуэты, четко вычерчивается композиция, идея, ритмы, движение, динамика. Некоторые части продолжают едва заметно меняться, стоит взгляду Марты сфокусироваться на них. Когда все закончено, она выдыхает, разминает шею и продолжает.

Теперь дело за подробностями и деталями. И тут в мой разум начинает медленно-медленно закрадываться странное, такое чуждое мне сомнение.

Нет, не в Марте.

Я смотрю на крохотный кусочек Изображения. Рука, ну или мысль, Марты только что оставила здесь эффектный, закрученный мазок. Такой удивительный цвет: не знаю как, но ей удалось очень четко подобрать оттенок. Подобное всегда привлекает в старых картинах, свобода, небрежность и вместе с тем невероятно точное, идеальное попадание. И… палец уходит, я наклоняюсь – хочу разглядеть получше, но оно… оно меняется!

Меняется к худшему. К гладкому ровному пятну со стандартной, однородно безвкусной фактурой.

Я, совершенно ошарашенный, смотрю в другую часть Изображения. Но нет, там все хорошо. Возвращаюсь сюда – плохо.

Хочу закричать: «Эй, что происходит?!».

Но сдерживаюсь.

Вместо этого, будто тень, неотступно следую за каждым движением Марты, теперь она делает все куда более осознанней, не торопится, иногда отменяет, иногда возвращает – выделяет детали и расставляет акценты, здесь нет места суете и спешке.

А я все слежу… Порой она бросает на меня странные, смущенно-испуганные взгляды, но молчит. И я постепенно начинаю замечать, все более отчетливей, эти мимолетные изменения.

Спина холодеет.

Я пока не готов сделать вывод, пока не готов озвучить это вслух, пока боюсь даже думать об этом. Но…

Меня прошибает пот.

Это Марта или это Система портит картину?

Марта или Система?!

Один

– Я хочу отключить помощь.

Говорю громко, четко и выразительно. Не знаю зачем, скорее для себя, чем для Системы. Она поняла бы и невнятный шепот.

– Это может повредить качеству работы. Ты уверен?

Отвечает мягким, чуть напористым голосом с бархатистыми низкими нотками.

– Да.

Мой же голос предательски дрожит.

– Тогда позволь мне пометить работу как личную. Таким образом, она станет доступна зрителям, только если этого захочешь ты сам?

– Ага – ага, обязательно.

Пу-ф. Хоть кто-то из нас двоих умный.

– Помощь временно отключена.

Киваю.

– Спасибо.

Экран мигает. На вид ничего не изменилось. Осторожно поднимаю руку. Внимательно слежу за каждым движением.

Сердце в груди отчего-то колотиться как бешеное. Я чувствую волну жара приближающейся паники. И, словно падая в черноту омута, провожу линию. Затем еще одну и еще, еще…

Застываю.

И смотрю.

Мгновение 3

Снизу

Глаза закрыты. Мое тело в горизонтальном положении, и я чувствую, как прогибается под ним податливая поверхность дивана: пара выемок под пятками и локтями, впадины от икр, ягодиц и лопаток, плоскость спины и плеч. Обволакивающая, нагретая теплотой живого человека бархатистая мягкость. Такая удобная и нежная, такая безопасная и понятная, что мне не хочется из нее выбираться.

Затылок упирается в подушку. Лицо обращено к потолку. Под веками зернистая красновато-пепельная чернота. Когда-то там были яркие, неоновые контуры окна и прогалины потухших Экранов, но теперь давно растаяли.

Руки, сухая кожа пальцев, холодноватые подушечки, сцеплены в замок на груди. Их приятная тяжесть едва заметным грузом давит на ребрах. А сквозь тонкую пленку кожи отчетливо пробивается спокойный ритм сердца.

Я прислушиваюсь и наблюдаю, не спеша скольжу мыслями то вниз, то вверх по всему телу, порой незаметно и так желанно пропадая в тумане дремотных мыслей, проваливаюсь в тревожный, неглубокий сон без усталости.

В своих грезах я почти всегда на песчаном светлом пляже. В кудряшках детских локонов ветер, во рту солоноватый вкус моря, в глазах солнце. На круглых линзах фотокамеры задорные блики. Они почти такие же притягательные как улыбка мамы. Под кончиками пальцев податливый, вязкий, мокрый песок. Каждое движение оставляет на нем неровные бороздки с бугорками песчинок по краям. Бороздки складываются в незатейливый рисунок. Боясь не успеть, я быстро-быстро вожу пальцем. А затем шумит волна, и прибой, жадный и неумолимый, забирает себе безвозвратно мое творение.

Я смеюсь. И просыпаюсь.

Просыпаюсь в тяжести собственного взрослого тела, в оковах мыслей, от которых пытаюсь сбежать. Мои сцепленные холодные руки по-прежнему лежат на груди, где-то в глубине глухо бьется усталое сердце. Я не открываю глаза, я не хочу видеть мир. Не хочу возвращаться в него, не хочу позволять ему вновь ворваться в меня и запутать.

Я задаю себе вопрос. Кто я? Кто я без нее? Кто я без Системы?

Кто мы?

Выемка под локтем, стук сердца…

Это реальность?

Вверх

– Юрген? Юрген!

Твердая рука уверенно треплет мое плечо.

– Оу?

Я открываю глаза и резко поднимаюсь. Мир переворачивается и медленно скользит мимо, в глазах мелькают яркие пестрые точки. На секунду становится страшно, по спине пробегает волна неприятного нервного холодка. Но вскоре я, спохватившись, понимаю, что это всего лишь кружится голова от внезапной перемены положения.

Мадс улыбается, однако я не могу не заметить обеспокоенную складку на его высоком лбу, нахмуренные, сведенные вместе золотисто-медные брови, сморщенный совсем чуть-чуть нос, словно он вдруг уловил какой-то неприятный запах. А также то, что он даже не пытается замаскировать или скрыть свое неудовольствие.

– Фу-ф…

Смеется, грузно опускаясь на освободившееся рядом место. Мебель под ним жалобно скрипит. Блестящие светлые глаза с темными зрачками осматривают меня с ног до головы.

– Ты куда пропал?

Он оглядывает комнату и спрашивает следом.

– Сколько дней из дома не выходил?

В его голосе проступают уже куда более яркие нотки тревожности. Я безопасно прижимаюсь спиной к подушкам дивана, буквально вдавливаюсь в них, опустив голову. Вокруг все еще кружится, но стало куда легче.

– Да, не знаю… Парочку где-то.

Тоже улыбаюсь, натянуто и формально, поднимая вверх уголки пересохших бледных губ. На самом деле – больше недели. Но я злюсь на него за то, что он буквально насильно ввалился в мою квартиру, предупредив лишь за минуту, когда уже было некуда деваться, хотя я отчетливо дал понять, что не желаю никого видеть.

– Ха-х… Ясно.

Мадс не верит ни на йоту. Прищуренные глаза сверкают, на щеках выступил румянец. Он выглядит свежим, бодрым, энергичным и здоровым, так что, сидя с ним рядом, ощущаю себя усталым, вымученным и старым. В полупрозрачной матовой поверхности потушенных Экранов мы словно две гротескные противоположности. На моей шее и щеках красные следы от подушки, вокруг глаз припухлости, остальное лицо осунулось, похудело и приобрело зеленовато-пепельный оттенок, волосы сбились в сальные сосульки, руки плетями висят на несуразных, костлявых плечах. И, точно шутка, в дополнении к этому из-под грязной футболки выпирают контуры наметившегося животика.

Мадс тоже смотрит в отражение. И молчит, давая мне шанс самостоятельно оценить степень собственной деградации.

– Ну, для пары дней неплохо выглядишь.

Он кивает. И я знаю, в словах нет смысла, это чистый сарказм. Он нарочно злит меня.

– А Экраны что вырубил?

Машет рукой в сторону трех прямоугольных полотен.

– Спать… мешают?

– Да.

Стараюсь выглядеть невозмутимым. Но внутри, в том море аморфной, кажется, лишенной любого проявления каких-либо острых эмоций, инертной, вязкой, тоскливой безразличности начинает просыпаться вулкан. Мне не нравится, что Мадс явился без приглашения и изводит меня. И хотя я понимаю, именно моего гнева он в конце концов и добивается, я не могу сдержаться. Меня бесит, что он даже не удосужившись узнать причину, смеется надо мной. Потешается, будто у меня нет права на грусть и апатию, будто я не должен валяться в одиночестве неделю на собственном диване, будто только он один способен переживать, размышлять и рефлексировать о своей жизни, а для других – это либо показное притворство, либо преступление. Будто…

– Юрген.

Я смотрю прямо перед собой на Экран и искренне удивляюсь, отчего из моих ушей еще не валит белый пар.

– Послушай, я переживаю…

Он пристально наблюдает за мной сквозь призму тонких панелей. Глаза прищурены, руки на коленях. Он вроде бы расслаблен, но на самом деле совсем нет.

– У вас с Мартой что-то случилось?

Так вот он что думает! Ха-ха.

– Нет.

Густая бровь Мадса резко взмывает вверх. На мгновение друг кажется растерянным.

– А что тогда?

– Да, так…

Градус горячности, не достигнув оглушительного пика, камнем ухает вниз. Мне становится совестно. Мадсу, видимо, тоже, потому что он краснеет, затем бледнеет, неловко поворачивается ко мне лицом, громко скрипнув одеждой о ткань дивана. Он молчит и ждет, пока я продолжу.

Мы сидим в тишине около минуты, прежде чем я решаюсь сказать.

– Дело в Системе.

Глаза Мадса вспыхивают волнительным удивлением и невольно округляются, так что голубоватую радужку со всех сторон обступает белый белок. Надбровные дуги поднимаются, а взгляд выныривает из их синеватой тени.

– В Системе?

– Да.

Я невольно отворачиваюсь.

– Я решил ее отключить. Не на совсем. На время. Просто ради эксперимента.

Поворачиваюсь назад. Мадс напряжен.

– Заметил, что когда Марта работает, Система словно сама поправляет за нее изображение.

Мадс облегченно выдыхает.

– Ну да, нейроинтерфейс. Я же тебе…

Но я перебиваю его.

– Знаю-знаю. Но мне показалось, что…

Теперь вздыхаю я.

– И ты решил отключить ее, да?

Это не вопрос. Мадс все понял.

– Ага. И у меня ничего не вышло. Ничего.

Взмахиваю руками. Смотрю на друга, в глазах уже стоят слезы.

– Одни каракули! Да я в детстве куда лучше рисовал, чем сейчас! Думал, я и правда классный создатель. А оказалось, что это просто…

Опускаю голову.

– … просто…

Начинаю плакать и не могу остановиться.

– … просто…

Позвоночник бессильно сгибается, и все тело, будто сломленное, оседает в глубине подушек.

– … обман.

Наискосок

– Строго говоря, это не так.

Мадс деловито сцепляет руки за спиной.

Вокруг нас моросит мелкий колкий дождик. Капли незаметной пеленой накрывают все пространство, наполняя его холодящей, пронизывающей прохладой и влажноватым запахом водяной взвеси. Глянцем блестит покрытие дороги, и в нем, точно в кривом зеркале такие ясные и яркие, отражаются полосы иллюминации и серовато-белые контуры домов.

– Что не так?

Я неуклюже бреду следом, плохо переставляя ноги, шаркая и запинаясь носками ботинок. Осколки дождя падают на лицо, и оно постепенно становится из липкого и потного просто мокрым. На мне обычная куртка с глубоким капюшоном, на Мадсе – почти такая же только на два размера больше. Материал еще похрустывает и раздражает кожу. Мы напечатали ее прямо перед выходом, когда Мадс во что бы то ни стало решил выволочь меня из дома посреди темной сырой ночи.

– Твои слова про Систему.

Он притормаживает, оборачивается, проверяя, не сильно ли я отстал. И на мгновение свет выхватывает из сумерек профиль его крупного лица, пару кудряшек бронзовых локонов, изгиб шеи и подбородка. На покрытой пленкой влаги куртке Мадса играют блики, и его глаза блестят в темноте капюшона. Световой след бежит от лица по диагональным складкам ткани до самых ботинок.

– Она не берет ничего из воздуха. Это не обман.

Я фыркаю, недовольно и устало. Рано обрадовался, думал, разговор закончен. Мне так не хочется опять спорить, но отчего-то все равно не могу просто согласиться и молчать.

– Как же?! Я сам видел. Если бы она ничего не привирала, мои каракули и остались бы ими. Разве нет?

Догоняю Мадса. И мы вместе шагаем дальше, шлепая обувью по тонким лужам. Кругом пустота, шелест дождя, ночь, отражения и свет. Впереди вьется дорожка, выделенная небольшими теплыми огоньками. Справа и слева от нас газон, он темный, почти черный и лишь в кругах ламп – ярко-зеленый. За ним – здания с потухшими прямоугольниками окон. Мы находимся на уровне третьего этажа, так что кое-где видны лишь крыши, плавной волной врастающие и уходящие в землю, или, напротив, четкие и плоские с местами для отдыха или закрытыми верандами ресторанов. Иногда в темноте жужжат моторчики дронов (их следы можно заметить, если запрокинуть голову и хорошенько присмотреться туда, где нарушена структура четкого полотна дождя), и уж совсем далеко у линии горизонта сияет подсветка транспортной станции, окаймленная стремительно исчезающими, истончающимися лентами путей.

Умиротворительный покой ночи, это сосредоточенность отдыхающего мира кажутся мне такими неуместными декорациями для нашего разговора, однако никто не обрывает его.

Мадс, помолчав, отвечает.

– Нет, конечно. Система просто реагирует на твои интенции, считывает чувства и помогает наиболее правильно передать их в Изображении. Это не обман. Это просто другой путь творчества.

– Ха-х…

Я саркастически покачиваю головой. Хотя не могу выкинуть из сознания мысль, что точка зрения Мадса, наверное, если не правильная, то однозначно справедливая. Справедливая, потому что разве не такие качества Системы позволяют людям не тратить годы на обучение и тренировки, а просто брать и создавать то, что они желают, и делиться этим. Разве не они стирают те когда-то существовавшие и порой непреодолимые грани неравенства таланта, упорства, доступности и обычного, естественного человеческого стремления к радости творчества. Разве не…

Но я не хочу сдаваться.

– А Марта?!

Напираю.

– Марта вряд ли хотела бы портить свою работу. А Система определенно сделала все хуже.

Мадс бросает на меня короткий взгляд.

– Хуже, для кого?

На секунду я теряюсь.

– Э-э-э… Для нее. Для работы.

– А ты уверен?

Я окончательно перестаю понимать вопросы. Настораживаюсь и искоса смотрю на Мадса. Его лицо скрыто краем капюшона. Может он просто смеется, издевается надо мной?

– Ну, да…

– Или все-таки нет? А как будет лучше для зрителей? Ты не задавался таким вопросом? Как будет лучше для Общества?

– Для Общества?!

Мадс поворачивается. И я отчетливо вижу, насколько серьезно выражение его глаз, как строго и однозначно направлены вниз расслабленные уголки губ, а скулы, подчеркнутые мазками света, напротив, собраны и напряжены. Он вовсе не думает шутить.

– Да, для Общества. Ведь в конце концов для кого еще вы, Создатели, создаете свои Изображения, Юрген? Что бы ты выбрал, сделай Марта лучше для себя или лучше для всех? И разве это не эгоистично, судить об искусстве лишь через призму собственного восприятия? Что скажешь?

Признаться честно, никогда не рассматривал это с такой точки зрения.

– Не знаю.

Я сконфуженно пожимаю плечами. Мадс вновь отворачивается. Я добавляю.

– То есть, Система подстраивается и под Общество тоже?

– Система не подстраивается ни под кого конкретно, Юрген.

Мадс разжимает руки и мягко улыбается. Он рад, словно наконец добился того, чего хотел.

– Система дает наилучший вариант. Наилучший вариант для творца, помогая ему во всей полноте выразить свои идеи, мысли, чувства, и при этом остаться максимально понятым его же зрителем. Понятым настолько, что зритель становится способным не только воспринять, но и пережить, воспроизвести эти эмоции.

Он смотрит вперед, и я вижу, как он взволнован. Как он старается пояснить мне то, что оказалось таким важным для него самого. И я невольно проникаюсь его волнением, проникаюсь и понимаю его.

– Система не портит твои работы, Юрген, не подменяет их, не коверкает, не искажает. Она, наоборот, тот мост, что соединяет тебя и твоих зрителей, она дарит Создателям свободу от условностей, устраняет ограниченность, разрушает двоякость толкований, помогает всем как никогда глубоко понимать друг друга, делиться друг с другом, открываться, сопереживать. Она делает нас людьми, Юрген. Делает каждого из нас чуть более лучшим, чуть более совершенным человеком, чем мы могли бы быть. Система объединяет нас. И разве это не в этом есть цель искусства? Объединять, улучшать, дарить эмоции, учить сопереживать. Разве не в этом?!

Он, задыхаясь, замолкает.

Мы идем рядом. Вокруг шумит дождь, а под ногами хлюпают лужи. Мы идем и думаем каждый о своем. Однако я больше не чувствую себя ни потерянным, ни обманутым, ни одиноким. Возможно скоро сомнения вернутся. Но это будет потом. А сейчас, сейчас я просто хочу вот так идти рядом со своим другом, шагать по дремлющему городу, наслаждаясь холодом ночи, пролетающими в голове мыслями, послевкусием неоднозначного разговора, чьи отголоски еще витают во влажном, сыроватом воздухе, запахом травы, ласковыми прикосновениями капель дождя и нашим странным, каким-то трансцендентным единством. Единством с миром и с друг другом.

И я знаю, что потом, когда мы разойдемся через пару часов, я приду домой, зажгу Экраны, снова выключу помощь Системы и буду рисовать, как могу, дрожащей, неуверенной рукой выводить неровные кромки луж и освещенные края дорожки, острые кончики листиков травы, кучерявые шапки деревьев, контуры облаков в темном небе, прерывистые полосы дождя. Две фигуры: одну выше, сильнее и больше, одну – пониже, с обвисшими дугой плечами и скрюченной спиной. Две фигуры в бликах города, две тени на мокрой земле. И мне не надо, чтобы это видели другие. Мне не требуется их понимание. Я буду эгоистом и оставлю все себе.

Только себе.

Мгновение 4

Форма

Мягкий смех Марты до краев заполняет промежуток между нами. Она смеется, по привычке чуть откинув назад голову, так что ее волосы, кое-где проскользив, пробравшись упругими змейками по хрупким плечам, по другим прядям, минуя контуры аккуратных ушей, падают на спину красивой переменчивой волной.

Я любуюсь ею. Пробегаю жадным взглядом вдоль изгиба шеи и контура лица, подсвеченных рассеянным розоватым светом солнца вперемешку с голубовато-лиловым свечением уличных иллюминаций, ловлю блеск влажных от смеха глаз, обрамленных недлинными русыми дугами ресниц. Ее рука вдруг, как бы ненарочно, небрежно опускается на мою, а тонкие пальцы, просачиваясь, крепко сжимаются, почти впиваясь в кожу. Это происходит так быстро и неожиданно, что на мгновение я пугаюсь, вдруг она падает, рефлекторно выкидываю вперед свободную руку, чтобы поддержать, но Марта оборачивается и улыбается.

– И как тебе?

Интересуюсь я. Хочу вызвать ее на разговор, завязать обсуждение. Марта еще хихикает, но потом благоразумно прикрывает ладонью губы, будто это какая-то шалость.

– Только не говори, что понравилось?

Уточняю, вдруг ошибся. Но ее лукавый взгляд уже спешит встретиться с моим.

– Ну-у-у…

Она задумчиво качает головой. Невдалеке останавливается несколько человек. Они то и дело любопытно косятся на нас, однако не решаются подойти.

– Фу-ф…

Марта легкими покачиваниями ладони обдувает лицо, раскрасневшееся от веселья. Мы еще раз вместе пробегаем глазами по Форме. И синхронно поворачиваемся друг к другу, изо всех сил стараясь сдержать рвущийся наружу хохот. Громко кашляем. Вежливо оставляем пару реакций, а затем неспешно двигаемся дальше по улице.

Стоит нам отойти, как я тут же принимаюсь бурчать.

– Поскорей бы они перестали показывать ее здесь, честное слово, мне неудобно.

Вздыхаю.

На ближайшем перекрестке сворачиваем вправо и, обогнув пару-тройку других прохожих, начинаем медленно подниматься по искусственным холмам центральной части города, откуда прямо в жилые кварталы ведет живописная грунтовая дорожка.

– Да, ладно…

Марта беспечно и задиристо машет рукой.

– Не ты же сделал. А потом, людям нравится. Они сами выбрали.

Я с притворным упреком смотрю на неё.

– Говоришь прямо как Мадс.

Но Марта, кажется, уже вошла во вкус. И непременно хочет продолжать.

– Это комплимент?

Кончик ее носа взмывает вверх. Глаза ехидно прищурены, на щеках играет озорной розоватый румянец. Я бы обиделся, но не могу. Банально, она слишком красива, когда так азартно задирается.

– Если ты желаешь быть занудным Архитектором, то – да?

Она опять запрокидывает голову и смеется.

– Ох, только не это!

– Тогда нет.

Мой голос начинает звучать суше и резче. Невольно, конечно. Просто Форма меня, и правда, очень расстроила. Она называется «По мотивам старого мастера…», и сделал ее кто-то из поклонников, опираясь на одно мое Изображение. Вроде толковый Создатель, Поток популярный. Только вышло, откровенно говоря, неудачно, настолько идеалистически вылизано, что даже смешно. Однако Общество зацепило. В моем Потоке все в восторге. И именно поэтому Форма теперь торчит в Системе прямо посреди города на улице. А меня это злит и коробит. Я специально повел туда Марту, хотел поговорить, но она лишь веселится.

– Послушай…

Покрепче обхватываю ее руку, стараясь слегка отрезвить, остудить, привлечь внимание. Наши пальцы по-прежнему переплетены и сцеплены, я тяну их на себя, Марта поворачивается.

– … это же нечестно, разве нет?! Почему со мной никто не считается? Я тут думал, может, мне потребовать запретить ее. Не знаю там, высказаться против. Заявить, что не нравится.

Она ухмыляется.

– И зачем?

Я фыркаю. Опять язвит?

Однако нет. Ее взгляд пусть и сверкает, но в глубине сосредоточен и серьезен. Продолжаю.

– Ну… Это же было мое Изображение в конце концов. Все знают, что «старый мастер» – это я. А тут такое… убожество. Никакого уважения. И мне искренне обидно. Обидно, что одну из лучших моих работ превратили в…

Бессильно опускаю руки. Не хочу ругаться при Марте, она этого не любит. Просто с грустью и отчаянием смотрю на нее и замечаю, как выражение лица меняется. Она удивлена.

– Что такое?

Тут же кидаюсь расспрашивать.

– Да, странно.

Теперь смущена. Ничего не понимаю.

– Раньше ты куда меньше переживал. Если не сказать, вообще не переживал.

Поясняет, мельком улыбнувшись и уводя в сторону глаза, словно параллельно разговору думает о чем-то своем.

– Знаю.

Бурчу. И сам отметил.

Это все тот разговор с Мадсом. Это он переменил меня. Внешне я остался прежним. Создаю Изображения для Потока, продолжаю оставаться популярным, работаю, но внутри, внутри.

Я не могу описать. Но после той ночи, я стал… Жадным? Закрытым? Требовательным? Нет. Просто другим. Теперь я часто выключаю помощь Системы и рисую. Этих эскизов никто не видит, почти всегда они не получаются и выглядят нелепо, но даже такие они куда ценнее, чем любые другие. В них столько труда, столько эмоций, вдоль линий словно вьются мои мысли, а в размытых сероватых пятнах сконцентрированы ощущения, воспоминания, чувства, и мне нравится вновь и вновь смотреть на них, отправляясь в моменты, которые никогда уже не удастся пережить второй раз. Они – мои лично изобретенные Мгновения. Они – то, что теперь часто лежит в основе моих Изображений. И, может, поэтому я так кипячусь из-за этой Формы? Может, поэтому мне не все равно, не наплевать, что другие делают с отголосками дорогих осколков жизни?

После небольшой паузы Марта добавляет.

– Хочешь совет?

Пристально заглядывает в глаза.

– Просто успокойся, ладно? И потом, это же хорошо, что твои Изображения так сильно влияют на людей. Привлекают внимание… Разве не это главное?

Пожимаю плечами. Кто ж тут теперь разберет, что главное?

– Хорошо.

Киваю и улыбаюсь. Марта улыбается в ответ.

– Но, согласна, Форма, и правда, не очень.

Она вновь почти смеется.

– Да, понял я, понял. По твоей, ха-х, реакции.

Я выдыхаю, на сердце становится легче.

Мы по-прежнему идем по дорожке, пробираясь сквозь паутину людей и холмов. Марта, задумавшись, молчит, и я не стремлюсь продолжить оборвавшийся разговор.

Наши пальцы переплетены, руки покачиваются в такт несовпадающим шагам. И пусть никто из нас не говорит, мы знаем – все в порядке. Мы вместе, мы понимаем друг друга, мы не одиноки.

Горы

Когда на город опускаются дождливые промозглые дни поздней осени, наши с Мадсом теплолюбивые души всегда устремляются туда, где еще звучат бархатные отголоски вечного лета. Обычно, почуяв наступающие слякотные холода, мы тут же собираемся и уезжаем в какой-нибудь рекреационный Полис на неделю-две, вдоволь наслаждаемся длинными днями, смолянистыми звездными ночами, мягким теплом и жаркими лучами солнца. А возвращаемся назад, лишь когда вновь ощутим свербящую тоску по мрачным, сероватым будням, привычному ритму обыденной жизни, знакомому уюту домашней постели, собственному одиночеству и пейзажам города, подернутого ртутным глянцем дождя под покровом тяжелых, свинцовых туч.

Дома сейчас, наверняка, накрапывает мелкая, противная изморозь, что забирается за воротники и проникает в плотные капюшоны, обдавая кожу неприятным, зябким холодком, но вокруг меня кристально чистый горный воздух, а на далеком синевато-голубом куполе небосвода нет и намека на тучи – лишь безобидные пухлые белые облачка. Под подошвами удобных высоких ботинок поскребывают мелкие камешки. Иногда, подскакивая и перекувыркиваясь с характерным глухим стуком, они устремляются вниз поперек неширокой тропы и отчаянно ныряют сосклонов крутых обрывов, или, наоборот, игриво скатываются по пологим участкам горных насыпей, прихватив в компанию пару-тройку соседей. Сквозь тонкую ткань брюк я чувствую колкие листья высоких диких трав, кое-где стрекочут и жужжат насекомые, спина вспотела от солнца, и я невольно думаю, что, наверняка, загорю сегодня.

Мерным ритмом врезаются в сухую твердую почву острия палок, на лямках покачивается удобная сумка. Впереди, ныряя под камни и выступы серых, тусклых, выбеленных светом скал, поросших разве что мхом и мелкими кустиками хилой зелени, охристой выщербленной лентой вьется пешеходная тропка.

Интерфейс Системы заботливо сигнализирует мне о повышенном пульсе и рекомендует остановиться, но я, взглянув на мелькающие цифры, продолжаю переставлять ноги. Дыхание постепенно становится громче, грудь движется амплитуднее, мышцы бедер и икр наливаются тонусом, грозящим завтрашней утренней тяжестью и ноющей болью.

За мной, шурша шагами в своем собственном ритме, неспешно поднимается Мадс, а дальше, вертя головой по сторонам, пыхтя и порой вздыхая, карабкается Марта. Ее потемневшие от пота волосы кое-где прилипли к высокому лбу, а на самом кончике вздернутого носа и выступах щек уже проступает золотистый румянец загара. Иногда до меня доносится отзвуки их упрямых, резких голосов в аккомпанементе сбивчиво дыхания и долгих выдохов. Эти двое умудряются то и дело о чем-то спорить прямо на маршруте. Но я привык и не обращаю внимания.

Мы идем, оставляя за спиной подъемы, после которых иногда останавливаемся на короткие передышки, и легкие спуски, что на обратном пути пророчат усталым ногам крупные неприятности, режем склоны вдоль и поперек, повинуясь капризным зигзагам проложенной тропы.

От четкого такта движений, монотонной работы напряженного тела мой мозг медленно впадает в гипнотический, медитативный транс. И я, погружаясь мыслями в себя и одновременно созерцая красоту окружающего меня мира с уходящими в небо горными пиками, припорошенными у самых вершин пушком сверкающего в лучах солнца снега, с зеленоватыми в крапинку лугами раскинувшихся внизу долин, тонкими змейками прозрачных ручьев, упрямо прокладывающими себе путь сквозь каменистую почву и срывающимися то тут, то там искристыми переливами водопадов, размышляю о том, как здорово вот так шагать налегке посреди всего этого нерукотворного великолепия. Позади – друзья, впереди лишь уходящая в осевшие на перевале облака тонкая полоска тропы. Я рад двигаться, испытывая на прочность собственное тело, и знаю, что буду не менее доволен, когда вернусь назад вечером и наконец расслабленно вытяну утомленные ноги, развалившись в глубине мягкого, комфортного кресла.

В воздухе стрекот и бурчание Марты, и хоть мы с Мадсом уже не раз проходили по этому пути, сегодня все по-своему новое и особенное.

Люди наполняют места, а места навечно изменяют людей, оставаясь частичками их воспоминаний, они умирают и рождаются вместе с ними. Они никогда не будут прежними, сколько ни возвращайся, они никогда не схлопнутся до Мгновения, которое каждый раз несет в себе одно и то же. Они…

– Хм… Может, остановимся?

Требовательный голос Марты, словно глоток ледяного воздуха, отрезвляет затуманенный разум. Я переглядываюсь с Мадсом и в отражении его голубоватых с зеленовато-коричневыми вкраплениями глаз выгляжу одновременно и напугано, и удивленно, и как-то даже потерянно, с угасающими отблесками потухших мыслей на напряженном лице.

– Остановимся… Зачем?!

Мадс совершенно недоволен предложением, он переминается с ноги на ногу, нервно буравя кончиком палки землю. И хотя мы стоим в нескольких шагах от специально оборудованного Пункта отдыха, он будто вовсе не понимает, отчего кто-то вдруг пожелал прервать наш поход.

– Хочу сделать пару Изображений.

Марта спокойно пожимает плечами и, обогнув громаду Мадса, она нарочно едва-едва задевает его за локоть, но не извиняется, уверенно ступает под зеленоватую тень навеса. Шаги гулко отдаются от выстланного деревянным покрытием пола.

Мы провожаем ее молчаливыми взглядами. Мадс поджимает губы, он с секунду тоскливо смотрит в небо, затем, гневно бурча что-то под нос, неохотно заползает в тень. Я двигаюсь следом. Оказавшись внутри, вместе опираемся о широкие крепкие перила, синхронно скрещиваем на груди руки. Не садимся отчасти потому, что вроде как хотим побыстрее уйти, но на самом деле просто знаем, встать потом будет ух как трудно. А Марта тем временем уже что-то делает в Системе.

Мы терпеливо ждем, от скуки рассматривая карту.

– Та-а-к… Если ускоримся, успеем сегодня пройти весь маршрут и еще заглянуть на вон тот хребет. Что скажешь?

Мадс с энтузиазмом тыкает пальцем в пустоту. Он говорит вполголоса. Я киваю.

– Будет круто, вот только…

Завороженно смотрим на одинокую опасную дорожку, ломанной линией очерчивающую на карте, как кажется, края обрыва. Я, конечно, согласился, но, если честно, переживаю за Марту. Она в горах первый раз и к таким испытаниям вряд ли готова.

Мадс понимает все без слов. Он даже не скрывает, что расстроен. Тембр голоса опускается на пол-октавы вниз, брови сходятся грозным «домиком».

– Ну… ладно.

Он хмурнее тучи. Я прямо слышу повисший в воздухе вопрос: «И зачем ты ее тогда сюда притащил?! Мало того, что она постоянно тормозит нас, так теперь еще и подстраивать под нее маршруты, да?».

Между нами медленно концентрируется напряжение.

– Что такое?

Марта безошибочно чувствует перемену настроения. Она настороженно оглядывается на меня, но я молчу, а Мадс рядом только усмехается, ехидно и с едким сарказмом. Отчего Марта со свойственной ей импульсивностью мгновенно решает, будто виноват он.

– Хм-хм..

Она прочищает горло. Долгим, не менее презрительным и недовольным взглядом окидывает Мадса. Тот в ответ упирает руки в бока. Тонкая ткань коротких рукавов его футболки эластично растягивается, огибая контуры напряженных, накаченных мышц. Рядом с хрупкой Мартой, Мадс возвышается словно скала. Но она нисколько не тушуется.

– Больше не смею задерживать.

Глаза пылают из-за полей аккуратной, походной панамы. Пальцы легким движением скрывают среду Создателей. Марта ловко подтягивает к себе оставленные палки, разминает икры и выжидательно смотрит на красного, пыхтящего Мадса с застывшим каменным лицом.

– Так, ну, куда идти то?!

Я чувствую, что он готов взорваться. И на всякий случай встаю между ними. Другие люди кидают на нас косые взгляды.

– Туда.

Показываю по направлению продолжения маршрута, с опаской поглядываю то на одного спорщика, то на другого, молясь, чтобы у них хватило благоразумия и выдержки не продолжать ссору. Наконец Мадс вздыхает, тоже берет палки и без лишних слов устремляется вслед за мной. Марта, с удовлетворением ухмыльнувшись, пристраивается в конце, и мы снова выходим на тропу.

Отдохнувшие ноги быстро возвращаются к нужному ритму. Край навеса тает за огромным каменистым выступом склона. Теперь нас вновь окружает только небо и горы. Мы вот-вот войдем в облако, так что останавливаемся, надеваем припасенные заранее непромокаемые куртки. Видимость ухудшается, наш строй уплотняется, мы ступаем медленнее и осторожнее.

И в беловато-сером молоке тишины до моего слуха из-за спины вновь доносятся приглушенные звуки беседы. Мадс что-то громко бурчит, Марта вздыхает. Или, быть может, наоборот?

Прислушавшись, я побыстрее прячу за воротник куртки лицо, всеми силами стараясь подавить рвущийся наружу смешок, но губы помимо воли растягиваются в предательской улыбке. Я мысленно благодарю туман, что надежно прячет меня от глаз друзей, а еще благодарю судьбу, за то что эти друзья есть у меня. Пусть не идеальные и слишком вздорные, но Марта и Мадс идут следом за мной. Идут в облаке неизвестной непредсказуемой человеческой жизни, распутывая нити каждый своей судьбы, и я точно знаю, пока они рядом, мне ничто не страшно.

Попытка

– Нет, Юрген, перестань!

Марта рывком отбрасывает меня к изголовью огромной мягкой кровати и, довольная собой, задорно хохочет.

– Да ты попробуй… Один разочек…

Но я не сдаюсь и, приземлившись, тут же переворачиваюсь со спины, сначала на колени, а потом растягиваюсь, падая на живот и ловко оттеснив Марту, перехватываю управление Экранами. В нашей комнате в отеле их всего два, и мы уже успели присоединить к ним свои Системы.

– Ну, пожа-а-алуйста.

Делаю само жалобное лицо. И сразу вижу, как Марта невольно размягчается, ее строптивая настойчивая решимость плавится будто мороженное под летним солнцем.

– Ладно.

Наконец бурчит, закатив глаза. На вид она снисходит до одолжения, однако в глубине взгляда сверкает огонек непобежденной детской любопытности.

– Да!

Я победно вскидываю руки, а потом усаживаюсь рядом, сгорая от нетерпения. Марта размеренным тоном просит Систему отключить помощь. Приятный женский голос, высоковатый и, по-моему мнению, слишком молодой и резкий – это ее настройка, уведомляет, что все готово. Экран мигает, в самом углу холста всплывает тэг: «личное».

Странно, но Система даже не допытывалась, уверена ли она. Хм-м…

Тем временем Марта расправляет спину, поднимает руки, они дрожат, я вижу собственными глазами, и, на секунду задумавшись, начинает выводить на желтоватой имприматуре холста прерывистый, ломаные контуры гор.

Я слежу, затаив дыхание, скольжу напряженным взглядом вслед только-только рожденным линиям.

У Марты сначала выходит не слишком похоже… Все вроде идет хорошо, очерк вьется и изгибается, Марта меняет нажим, создавая красивый эффект в виражах линий, но вдруг она будто натыкается на какое-то препятствие – фрагмент, что не дается с первой попытки, сложное место, что без подсказок Системы не укладывается в идеальный образ, созданный в мыслях. Она фыркает, морщится и стирает, пробует заново, еще и еще, пальцы белеют, пластины ногтей из розоватых становятся фиолетово-лиловыми, ее тонкие губы все сильнее и сильнее сжимаются, превращаясь в четкую полосу на сосредоточенном, застывшем лице. Глаза горят, они напряжены, так что вокруг пролегла сеточка неглубоких морщинок, брови нахмурены, на кончике носа и лбу – крохотные капельки пота.

Я и сам невольно проникаюсь ее доходящей, кажется, до предела сосредоточенностью, она вся будто сконцентрирована, собрана воедино мыслями, ощущениями, контролем, нервными импульсами на кончике своих пальцев. Она не отступает, а если отступает, то возвращается вновь, пока не получит то, что хочет увидеть.

И постепенно поначалу детский рисунок преображается во что-то иное. Нет, он не выглядит как работа профессионала, не выглядит даже как мало-мальски дельное Изображение – на нем только контур гор с вьющейся темной тропкой, только линии и редкие, неровные штрихи, но я искренне завидую Марте. И восхищаюсь. Восхищаюсь ее талантом и упорством.

Закончив, она молча сидит рядом, усталая и немного раздраженная, задумчиво скользит взглядом по Экрану. А я смотрю на нее и не могу оторваться. Не могу заставить себя прекратить, не могу выдавить ни слова. Я чувствую едва-едва различимый, сладковатый запах ее тела, любуюсь небрежной прядью волос, выбившейся из-за уха, плавным изгибом переносицы, высоким, статным лбом, мягкой бархатистостью щек, завороженно ловлю монотонное движение поднимающихся в такт дыханию плеч, пробегаю глазами по опущенным худым рукам с тонкими хрупкими запястьями. Я забываю дышать и, вдруг почувствовав, что задыхаюсь, уже снова не помню про это.

Она поворачивается и, очевидно, слегка испугавшись моего слишком пристального взгляда, спрашивает.

– Юрген? Что случилось?

Ее глаза постепенно очищаются от задумчивой отрешенности и обретают настороженную ясность. Она ждет ответа, но я не могу разобрать вопроса и неожиданно боюсь, что если промолчу, упущу момент навсегда. Я размыкаю пересохшие губы, мне очень страшно, но я все равно говорю. Говорю, что она прекрасна и … что я люблю ее.

Назад, в жизнь

– Все это просто. Нереально. Странно…

Подчеркиваю каждое слово легким ударом кулака по столешнице, а затем оттолкнувшись от штанги подставки и подтянув ноги, совершаю полный оборот вокруг своей оси на вращающемся стуле без спинки, но с удобным углублением в сиденье. Жилище Мадса медленно проплывает перед моими глазами, сначала ускоряясь, а затем замедляясь. Я торчу тут уже целый день, поскольку дома не могу найти себе места.

Мадс ухмыляется. В Системе около его головы появляется образ того же довольного кота. Сам друг сидит поодаль в мягком низком кресле и работает. Точнее, пытается. Потому что я активно мешаю ему сконцентрироваться.

– Да, ладно тебе. Не придумывай…

Он вздыхает, поворачивается в три-четверти, с неохотой оторвавшись от дел.

– Серьезно, Мадс! Вот что мне делать?

Немного резко бросаю назад на тарелку остатки поломанного хрустящего зернового батончика. У Мадса этого полезного добра навалом, поэтому я не стесняюсь быть небрежным. Правда, теперь повсюду крошки.

– Ха-х… Жить себе спокойно дальше и наслаждаться… Разве нет?

Его густые светлые брови складываются в выразительную дугу. Кажется, Мадса забавляют мои страдания. Он подгибает под себя ногу, окончательно разворачивается и, опирая локти о невысокую спинку кресла, облокачивает прямоугольный подбородок на сложенные руки, а после пускается в рассуждения.

– Сначала ты переживал, что она тебя ни во что не ставит, верно?

Я бурчу, мол, ага, было такое. Догадываясь, куда он клонит.

– Потом вы еле как нашли общий язык и чуть не рассорились несколько раз, так?

– Угу.

Его выпрямленная нога раскачивается в такт словам. А мои пальцы сами собой составляют в тарелке хлебную мозаику.

– Но теперь наконец все хорошо. За плечами чудесный отпуск, вы вернулись домой и-и-и…

Крошки сами собой складываются в горные хребты, чем-то напоминая мне тот рисунок Марты, после которого (или быть может из-за которого) началась вся эта кутерьма.

– Что «и»?

Отвлекшись, я не сразу осознаю, что Мадс замолчал.

– Уф-ф…Да чем ты там занят?!

Он недовольно вздыхает, едва повысив тембр голоса. Затем понимается, довольно неохотно, но ловко выныривая из кресла, подходит вплотную ко мне и не без удивления разглядывает хлебные холмы.

– Вот ты мне сам и скажи. Что «и» …

Улыбается. Видимо, найдя мое примитивное творчество милым и забавным.

Я хочу объяснить Мадсу, что, наверное, просто потерян. Там в горах мы с Мартой всегда оставались вместе, и, если не считать Мадса, никого из знакомых рядом не было. Не было рутины, работы, мелких будничных проблем. Мы чувствовали себя спокойно, расслабленно, наслаждались обществом друг друга и той новой гранью взаимных отношений, что так внезапно открылась перед нами.

Но возвратившись домой, мы снова вдруг застыли, замолчали, похолодели, разошлись. Я пытался расшевелить ее разговорами о творчестве, об искусстве, но она игнорировала их. Посвящал в свои тревоги и мысли, но не дождался ни поддержки, ни взаимной открытости, ни ответа. Все изменилось. Мы стеснялись, сами понимая, как это глупо. Нам стало неуютно вдвоем, и мы не могли побороть эту скованность. Я тосковал по Марте, однако сам не понимаю отчего, не смог даже поцеловать ее в губы, когда вчера встретил в общем пространстве Создателей, хотя видел – она ждала этого, а потом так поспешно подставила щеку.

Поэтому, да, я потерян, сбит с толку и, самое главное, уже начинаю жалеть. Нет, не о том, что признался Марте. Я сожалею, с грустной тоской вспоминая маму, что мы теряем время, то драгоценное время, которым могли бы наслаждаться. И не понимаю, как исправить все и вернуть его.

Мгновение 5

Отказ

– Нет, Юрген!

Марта застыла на месте, воинственно и вместе с тем отчаянно, словно ограждая себя от меня, скрестив на груди руки.

– Что?

Останавливаюсь, с недоумением оглядываю ее застывшую фигуру от макушки до кончиков ботинок. Не понимаю.

– Почему?!

В паре шагах позади усмехается Мадс. Я стою к нему спиной, но почти уверен, лицо друга сейчас украшает торжественная полуулыбкой. Да-да, прав, он, прав. Снова… чтоб ему пусто было!

– Почему, Марта?

Настойчиво выкидываю из мыслей Мадса и делаю маленький шажочек в ее сторону. Она не отходит, но и не расцепляет руки.

– Не хочу.

Ее лицо, обрамленное темно-светлыми градиентными прядями, выглядит одновременно и грустным, и настойчиво-решительным. Она не пойдет, нечего убеждать. Ее глаза увлажняются и блестят, но Марта сдерживает эмоции изо всех сил, сжимает ладони в кулаки и плотно смыкает губы.

Мы стоим посреди транспортной станции, вокруг длинные тени, солнечный свет, шум, свист, ветер и с праздным любопытством оглядывающиеся на нас люди.

– Ладно.

Я вздыхаю: разочарованно и громко. Не специально, но и не стараюсь скрыть, как расстроен. Мои руки сами собой взмывают в воздух, будто мне правда нужно убеждать кого-то, что я не опасен.

– Но… почему?

Ее поведение не укладывается у меня в голове. Я ошарашен, я просто не способен осознать такой реакции, думал, она будет в восторге. Столько трудов, столько планов, сколько надежд…

– Эх!

Обида клокочет в груди. Потухший взгляд понуро опускается вниз. Марта смотрит на меня и постепенно смягчается.

– Но ты поезжай…

Тонкие пальцы смахивают слезы. Ее голос дрожит и вибрирует от порывов ветра. Она недовольно озирается на прохожих, поглубже закутываясь в свой длинный плащ.

– … потом поговорим. С днем рождения.

Быстро приближается. Чмокает меня в щеку. Улыбается. Через силу, а на лице блестят дорожки слез. Затем коротко кивает Мадсу и поспешно сбегает с платформы.

Мой взгляд невольно устремляются вслед. Туда, где среди толпы людей еще изредка мелькают полы ее плаща. Но потом пропадают и они.

– Даже не обернулась…

Отчего-то это ранит прямо в душу.

Словно робот, оборачиваюсь к Мадсу и машу ему рукой.

– Поездка отменяется.

Мадс неспешно подходит ближе в сопровождении своей длинной, грозной тени. Я поясняю.

– Она отказалась.

Мадс старается не слишком радостно улыбаться. И благоразумно не тычет мне в нос тем, что предупреждал – надо было сначала поговорить, а не устраивать сюрпризы.

– И так понял… Сочувствую.

Тяжелая теплая рука опускается на мое плечо, а Мадс поднимает глаза в небо, очевидно, смотрит что-то в Системе.

– Мы, кстати, можем и вдвоем поехать…

Он подчеркивает, что не настаивает, а просто предлагает.

– У тебя же день рождения, я никуда не делся, экспресс совсем скоро, а ты давно хотел посмотреть ту картину…

Ненавижу этот его голос!

– Да, ну с ней…

Зло бурчу в ответ. Но Мадс не останавливается, чувствуя вкус приближающейся победы, он продолжает уговаривать, медленно-медленно раскачивает шаткие стены крепости моей обиды, а затем решительно идет на таран.

– И Уна бы хотела, чтобы ты ее увидел.

Имя мамы позабытым за долгие месяцы звуком повисает в воздухе. Я хмурюсь еще больше, но не могу не признать, Мадс прав.

– Ладно…

Сдаюсь. Мадс сияет. Оглядываюсь кругом.

– Где там посадка? Веди…

Старая картина

В этом Хранилище все так же, как в прежнем. Стерилизованный, отдающий каким-то странным, едва уловимым привкусом озона, приготовленный, отфильтрованный воздух, тишина, темнота, одиночество.

Мы едем на траволаторе, огни цепочками зажигаются впереди и гаснут сзади, создавая вокруг постоянное пятно холодного служебного света. Мы словно на огромной заставленной декорациями сцене передвигаемся от одного края до другого под ярким, неусыпным взором прожектора. Стеклянные стены, все в темных прогалинах ячеек, разделенных тонкими пластинами поблескивающего металла, на мгновение вынырнув из омута сонного забытья отчужденно и рассеянно наблюдают за нами, отбрасывая тусклые блики. Под ступнями ног уютно журчат моторчики траволаторной ленты. Где-то в глубине Хранилища, за много миль от нас, гулким эхом отдается шелест и лязг механизмов.

Пока мы пересекаем зал за залом, в моих мыслях лишь Марта. Аккуратно опираясь о перила траволатора обернутой в белоснежную ткань перчатки рукой, я думаю о ней и о том, что случилось. У меня нет ответов, поэтому я могу позволить себе всю полноту вариантов.

Мадс рядом тихо напевает под нос незамысловатую песенку из одной нашей любимой Диорамы. Иногда он, видимо, оглядывается кругом, так что его голос становится то тише, то громче.

Я знаю, повторяя раз за разом этот надоедливый, прилипчивый мотив, Мадс как бы намекает: я хочу, чтобы ты присоединился. Ту Диораму мы посмотрели давным-давно в мой день рождения. Она – вольная интерпретация очень старой серии книг о трех друзьях – волшебниках, и на протяжении всей истории они взрослеют, а параллельно, как водится, веселятся и спасают мир от Зла с большой буквы.

Самих книг давно уже нет, текст, конечно, сохранился, но никто даже и не думает его читать, разве что редкие позеры и снобы решат пролистать в Системе пару-тройку страниц на потеху публике. Вместо книг теперь Диорамы, увлекательные интерактивные истории, чем-то похожие на также ушедшие в прошлое кинофильмы.

Однако я не желаю присоединяться, и Мадс постепенно замолкает.

Почему она не захотела ехать? Почему так поспешно убежала? Не знай я Марту, не удивился бы. Отправляться с бухты барахты в какой-то далекий Полис, на это все-таки способен не каждый. Но Марта… Марта… Эх.

Может, дело во мне? Или нет? Может, она считает, что лазить по Хранилищам глупо? Или она боится вновь оставаться наедине? Может, она разлюбила меня?

По спине пробегает ледяная тень паники, я инстинктивно крепче сжимаю пальцами мягкую ленту перил.

Судя по всему, ее не сильно впечатлило и создание Изображений без помощи Системы. Когда я спросил, она лишь пожала плечами, отмахнулась спокойно, буднично, обычно… Как так?! Решительно не понимаю. И от этого куда сильнее теперь сомневаюсь в себе.

Удивительно, печально, грустно!

Однако Марта невольно добралась не только до моей жизни, до моего спокойствия, но и до творчества. Драгоценные, спрятанные ото всех работы обесценились на глазах. Я словно увидел ее взглядом все те огрехи, всю примитивность и наивную простоту линий. Магия рассеялась и не вернулась назад.

Именно поэтому я решил вновь вернутся в Хранилище и именно поэтому очень хотел взять с собой Марту. Хотел увидеть ее реакцию, хотел обсудить, что она чувствует. Предлог – осталась одна картина из моих любимых, что я не посмотрел. Предлог – мой очередной день рождения, первый без мамы, который я не желал проводить в четырех стенах своей квартиры. Но Марта развернулась и ушла.

И все полетело прахом!

Я тяжело вздыхаю. Полотно траволатора заканчивается. Мы аккуратно сходим с подвижной дорожки на твердую поверхность пола и оказываемся в месте назначения – смотровой комнате, отделенной от остального пространства зала прозрачными складными перегородками – ширмами.

Мадс тут же подходит к панели управления и, тыкая пальцами в тонкий зеленовато-синий экран, довольно быстро находит нужную нам картину. Я безразлично плюхаюсь на мягкое сиденье. Вокруг зажигается приятный рассеянный свет.

Далеко в глубине Хранилища опять цокают механизмы. Проходит две минуты, и крохотный стеклянный параллелепипед с одной, задней, глухой стенкой, выныривая из темноты, элегантно останавливается прямо перед нами.

Мадс уже сидит рядом в кресло.

– Ну, что, готов?

Я киваю.

Он нагибается, привставая и опираясь о подлокотники, едва заметно прикладывает кончик пальца к глянцевому затемненному стеклу. От прикосновения Мадса его поверхность постепенно оттаивает, набирая привычную прозрачность.

Я смотрю, без любопытства и энтузиазма, понурив голову, лишь с легким трепетом в груди, как перед встречей со старым знакомым, уже зная, что увижу. Но тут мои губы сами собой трогает теплая улыбка.

Сквозь безопасный сумрак стекла самым первым, будто вырвавшись из грузных оков тяжелых, нависших в ночном небе туч, из безмолвия, забытья, тишины, приковывая наши взгляды и торжественно сияя внутри темного прямоугольника короба, появляется яркий, горящий, розово-оранжевый, пульсирующий контрастом цвета месяц.

***

Я сижу и смотрю, не в силах отвести глаз. Скольжу то вниз, то вверх, разглядываю детали. Картина сильно потемнела, цвета потускнели и краска почти не блестит в поворотах мазков, однако на сей раз, удивительно, но это почти не раздражает. Как будто внутри что-то перещелкнулось, и теперь я отчего-то больше не нахожу в этих признаках старения огорчающие, обезображивающие произведение недостатки. Может быть дело в моем особом отношении к этой картине, в воспоминаниях, прожитых бок о бок с ней, но скорее правда в том, что так она просто куда больше соответствует царящему в сердце настроению мрачной, молчаливой, задумчивой печали.

Вокруг тишина, за спиной туда-сюда шагает Мадс, шорох его ботинок – приятное дополнение – не дает забыться и гарантирует безопасность. По его поворотам я невольно отсчитываю время, но уже догадываюсь, сколько бы ни прошло часов на самом деле, я вряд ли захочу отсюда уходить.

Мне нравится вот так сидеть напротив, имея возможность в любой момент вернуться взглядом к небрежному мазку месяца, собраться с мыслями или, наоборот, раствориться в задумке художника. Рассуждать и представлять, как он, быть может, сидя на каком-нибудь скрипучем стуле перед настоящей треногой мольберта медленно заполнял натянутый на подрамник холст густыми слоями блестящей, свежей, странно пахнущей краски, предварительно смешанной до нужного цвета на неудобно большой палитре с овальным отверстием под палец, часто поглядывая на пару крохотных живых эскизов ночного пейзажа, которые так удачно сумел выхватить у мчащейся мимо жизни на пленэре одним поздним летом. Мне почему-то не верится, что автор картины придумал сюжет сам, однако могу поклясться, сделай он это, я бы ни за что не догадался. Я – человек из другого мира, мира, где больше не встретишь таких летних ночей.

Интересно, а писать на настоящем холсте так же трудно, как и изобразить что-то на Экране? Или с кистью и маслом работать легче? Похожи ли наши чувства? Одинаковы ли ощущения? (В голове проносится безумная мысль, она мне нравится, и я оставляю ее на будущее). Надеюсь, этот художник не растерял того трепетного отношения к своим картинам, как я из-за Марты потерял к своим Изображениям… Было бы очень жалко перестать наслаждаться такой красотой.

Эх, глупая… И почему она, в конце концов, отказалась сюда прийти?

Мои мысли текут неспешно, то возвращаясь, то убегая далеко-далеко от висящего передо мной полотна, меня никто не беспокоит и, отрешившись, я просто плыву, безвольный, подхваченный волнами собственных размышлений. Пока наконец Мадс, тихо приблизившись, не говорит.

– Юрген, нам пора.

– Хорошо.

Я не спорю. Встаю. Мадс вновь тянется ко встроенному в стекло датчику, а затем нажимает пару кнопок на панели.

Картина возвращается назад в Хранилище, я провожаю ее взглядом, пока могу разглядеть, также как Марту этим ранним утром. Когда ее окончательно обволакивает темнота, на душе вдруг становится одновременно и легко, и тоскливо. Мрачное настроение отступает. Глядя в пустоту, я улыбаюсь. Улыбаюсь, потому что чувствую, как во мне навеки отпечатался ее след. Улыбаюсь, потому что рядом мой друг. Улыбаюсь, потому что сегодня у меня день рождение. И плачу, с нежностью вспоминая маму.

Да, Мадс был прав, она хотела, чтобы я увидел эту картину. А еще хотела бы, чтобы я был счастлив.

Слезы бегут по лицу, и я ловлю их мягкой тканью перчаток.

– Ну, что идем?

Мадс заботливо трогает меня за плечо.

– Идем.

Я киваю, он широко улыбается. Мы выходим из лабиринта стеклянных перегородок комнаты и, перекидываясь привычными шуточками, едем назад. Назад к поверхности. Назад, в жизнь.

Отдаление

Ловко увернувшись от крупных капель дождя, они то тут, то там срываются с козырька крыши, будто нарочно стараясь приземлиться кому-нибудь за воротник, поспешно вбегаю в открытые двери общего пространства Создателей.

– Бр-р-р…

За спиной смыкаются прозрачные створки, тело обдает приятной волной теплого сухого воздуха.

– Класс…

Я улыбаюсь, стягивая капюшон и подставляя озябшее лицо восходящим струям обогрева. Затем, насладившись ласковым теплом, раздеваюсь, оставляю мокрую куртку в одной из гардеробных ячеек, и неспешно прохожу внутрь общего зала.

Сегодня людей немного, я рад этому.

Пока пересекаю зал по диагонали, разговоры вокруг изредка затихают, переходят в шепот или прекращаются, несколько человек с любопытством косятся на меня, аккуратно выглядывают из-за мягких бежево-кремовых спинок диванов и кресел. Но в основном большинство коллег уже давно меня знают и привыкли, так что я, искренне улыбаясь, пожимаю их протянутые руки, громко здороваюсь, радостно киваю, смеюсь, интересуюсь, как прошла неделя, и сам отвечаю на вопросы. Меня приглашают присоединиться к компании, но я вежливо отказываюсь и пробираюсь дальше к автоматам с едой и напитками.

Марты в общем зале нет. Поэтому я наполняю кружку горячим чаем, подхватываю из контейнера пару печенек, отхожу к столикам и бегло осматриваюсь, ожидая, что она, как обычно, сама выйдет ко мне. Я написал ей, что пришел. Нам надо поговорить. Но ее нет.

Вздыхаю, нервничаю. На меня косятся люди. Это раздражает.

Лучше пойду, сам поищу ее…

Недовольно подхватываю кружку с остатками напитка и торопливо направляюсь в сторону огороженных стеклянными панелями отдельных рабочих мест, продолжая вертеть головой и оглядываться.

Она точно должна быть где-то тут.

От ходьбы чай постоянно норовит выплеснуться наружу, мне приходится следить за движениями и идти медленно, чтобы не обжечься и не пролить его.

Нахожу ее довольно быстро. В одном из стеклянных закутков. Марта сидит одна, погрузившись в Систему, и что-то делает. Подойдя ближе, я невольно останавливаюсь в проходе и смотрю на нее.

Со спины она очень красива, даже в такую сумрачную, хмурую погоду, когда солнце не играет бликами на ее волосах, не подсвечивает мягким бархатистым ореолом тонкие черты ее лица и плавные изгибы фигуры, она все равно невероятно прекрасна. Не в силах удержаться, скольжу взглядом вниз по чуть сутулой спине, по опущенным плечам, вспоминаю, как она улыбалась и смеялась, когда мы отдыхали в горах, как я крепко обнимал ее, ощущая на разгоряченной коже приятную прохладу ее губ. Все жду, что она обернется, но ничего не происходит.

Чай медленно остывает в руке.

Не знаю, почему просто не скажу ей, что я пришел? Не знаю, почему не окликну ее?

Мы толком ни разу не встретились с моего дня рождения. Она не объяснилась, и меня это тронуло. Она избегала серьезных тем, отшучивалась, торопилась куда-то и старалась как можно скорее закончить разговор. Все стало хуже, и теперь дело было не только в глупой робости или стеснении. Она отчего-то не хотела делиться, окончательно закрылась, а я как бы ни настаивал, не смог добиться правды.

Молчание стало ее обычной реакцией, только вот подозревала ли она, сколько боли приносит мне им.

Так и сейчас, сегодня, стоя за ее спиной, уже решившись на тяжелый разговор, я вдруг на секунду подумал, со страхом предположил, что все повторится. Что несмотря на все мои усилия, она опять будет увиливать и опускать глаза, будет сидеть, не проронив ни слова, прилежно выслушивая мой монолог, делая вид, будто она понимает и ей не безразлично, будто ей не все равно, что из-за нее мне так плохо. А потом просто пожмет плечами… Пожмет плечами, промолчит, развернется и вернется к работе.

Нет, я не выдержу…

Радость и восхищение гаснут на лице. Сердце нервно барабанит в груди. Кружка подрагивает, так что мне приходится обхватить ее свободной ладонью.

Я не готов к этому… Если она хочет молчать, я не готов.

Марта по-прежнему сидит спиной ко мне, погрузившись в Систему. Я еще раз окидываю ее долгим, умоляющим взглядом, жду пару секунд, еще надеясь, что она обернется, а потом поворачиваюсь вокруг своей оси и, натянув на губы дружескую улыбку, возвращаюсь к другим коллегам.

Посылка

Бережно обхватываю упаковку. Коробка вытянутая, почти плоская, поверхность чуть шершавая и выглядит непритязательно, но мне это не важно. С усилием тяну на себя, подставляя раскрытую ладонь другой руки. Посылка опускается на нее приятной тяжестью физического предмета.

Закрываю окошко ячейки, быстро возвращаюсь в квартиру, держу коробку перед собой, будто какой-то ребенок гордо шествую по коридору с новенькой игрушкой, и тут же плюхаюсь на диван. Мне хочется распаковать ее медленно и обстоятельно, смакуя ощущения, гадая, какого то, что лежит внутри, ведь все это сделали специально для меня, и другой такой коробки просто нет на свете. Но любопытство быстро берет верх. Я небрежно разрываю податливый, мягкий картон, вываливая все содержимое прямо на подушки.

А затем горящим взглядом оглядываю свое богатство и с восторгом замираю… Замираю, еще не догадываясь, что эта горстка предметов уже завтра навсегда изменит мою жизнь.

Мгновение 6

Передо мной холст и тренога мольберта. В левой руке – палитра, я придерживаю ее большим пальцем, но она все равно пошатывается от любого движения. На палитре аккуратные, отделенный друг от друга вязкие, застывшие лужицы краски, чистые нетронутые цвета, только-только выдавленные из маленьких алюминиевых туб с крохотными, неудобно закрывающимися круглыми крышечками. В пальцах правой ладони – кисть. Ее длинная ручка приятно вытянута от основания к кончику, лакированная поверхность дерева поблескивает глянцевыми стрелками бликов, рыжевато-коричневые волоски ворса собраны в плоский подстриженный пучок.

Однако, подходя ближе к мольберту, я неспешно откладываю и кисть, и палитру в сторону, а вместо них кончиками пальцев обхватываю тонкий стержень угля, его матовая поверхность тут же оставляет на коже темные, маркие пятна.

Уголь хрупок и податлив. Он едва слышно скрипит, когда я легкими движениями наполовину вытянутой руки, локоть чуть согнут, пальцы раскрыты веером, чтобы удобнее было упираться о рамки холста, наношу плавные линии на коричневатую имприматуру. Стержень подрагивает, сталкиваясь с переплетением нитей. В моей голове картина уже существует, рядом в поле зрения – живой эскиз, разрешенный реальностью в композиции, цветах и формах, так что я шаг за шагом следую ему и своим мыслям, почти не позволяя себе импровизировать.

Раз, выделил нажимом черноту падающей тени, два, едва касаясь холста, ослабил границу пятна световой стороны, три – поставил кончиком пару характерных деталей. Проверил пропорции, отошел, посмотрел, закончил.

Теперь дело за красками.

Возвращаюсь и беру в руки инструменты. Подглядывая на натуру, подцепляю кончиком кисти одни за другим нужные цвета, добавляю их в общее пятно в центре палитры. Вожу кистью, заставляя все смещаться в более-менее однородную массу. Ворс кисти опадает, тяжелеет, набухает, вбирая в себя пасту краски, и слегка расползается от нажима. Под слоем цвета я отчетливо чувствую твердую границу палитры, собравшиеся в пучки ворсинки оставляют за собой бороздки-следы. Я до сих пор не нашел, что нужно и продолжаю работать, пробуя склонить колорит то в одну, то в другую сторону.

По краям замеса краска постепенно накладывается слоями, образуя переливы разнообразных оттенков. Заприметив один из них, он выглядит завораживающе и интересно, я решаюсь попробовать, тут же подхватываю его кончиком кисти и кладу на пустой холст первый длинный, энергичный мазок.

Рука движется сама собой, а цветная паста послушно остается на загрунтованной поверхности, перекрывая ее и угольные линии блестящим тонким слоем, кисть не отрывается, продолжая скользить вниз, и постепенно цвет начинает изменяться, это ворс покидает ранее попавшая туда краска.

Эффект потрясает. Я неспешно отрываю кисть. Мазок выглядит почти идеально.

Мне вдруг становится страшно, что я все испорчу, но я продолжаю.

Снова смешиваю краску, снова длинными мазками наношу ее в нужные места холста. Постепенно шаг за шагом покрываю его цветом, сыплю крупными пятнами, что еще потребуют уточнения и детализации. Чувствую удивительную свободу, радость, щемящее сердце волнение, наслаждаюсь ими. Наслаждаюсь цветом, погружаюсь в формы, исследую их, проверяя на прочность собственные навыки. Предметы уходят, превращаясь для меня в абстрактные фигуры, в тоновые соотношения, в границы света, рефлекса и тени. Загораются блики. Я следую за ними взглядом, разгадываю композицию. Возвращаюсь и раз за разом исправляю что-то, когда ошибаюсь и не попадаю. Устаю, но не сдаюсь. Промакиваю пот, перевожу дыхание. Меняю цвета и кисти. Расставляю детали, добавляю акценты, уточняю, подчеркиваю, высветляю, увожу… И вдруг замираю. Реальность на секунду меркнет.

Картина готова.

День Х

– Юрген, откроешь?

Радостный голос Мадса внезапной вспышкой резкого звука разрушает сосредоточенную тишину моей комнаты. Я работаю, сижу перед Экранами, на которых раскрыт интерфейс Создателей, и сперва отшатываюсь, испугавшись, начинаю озираться, но потом улыбаюсь, осознав наконец, что это всего лишь Мадс. Думаю, удивительно, еще далеко до обеда, а он решил заглянуть. И сразу внутри нарастает легкое беспокойство, я нервничаю.

– Сейчас…

Легким взмахом руки позволяю Системе открыть дверь. Мадс стоит на пороге: куртка расстегнута, полы шарфа небрежно лежат на мускулистом торсе, он даже не обмотал его вокруг шеи, волосы взъерошены, на лице довольная ухмылка, голубые глаза горят, на щеках выступили красные пятна.

– Ну, привет.

Что-то в его голосе меня настораживает. Мадс заходит в комнату, створка двери послушно захлопывается за его широкой спиной. Я все еще сижу на диване, наблюдаю за ним одновременно и с испугом, и с радостью. Иногда косо поглядываю в сторону противоположной стены, где на полу стоит измазанный красками холст. Мне стыдно, что я не убрал его. Не хочу, чтобы кто-то догадался, в жизни все получилось совсем не так идеально, как в Мгновении.

– Привет…

Поднимаюсь на ноги. Он поспешно вешает куртку в гардеробную секцию, потом подходит и вдруг, вздохнув, крепко обнимает. Он взволнован, я чувствую сквозь несколько слоев одежды, как сердце бешено колотится в его груди.

– Э-э-э… Мадс?

Не знаю, что это с ним. Аккуратно отстраняюсь. Он разжимает руки, но следы его плотных, упругих, сильных мышц еще ощущаются на моей коже.

– Ты как?

Осторожно интересуюсь, окидывая с ног до головы скептическим взглядом. А он смеется.

– Лучше всех. Поздравляю, новое Лицо. Только… тс-с…

Хитро прищуривает глаза и прикладывает палец к губам.

– Никому пока не говори пару часов.

Я не очень понимаю, он несет какую-то лабуду, хмурюсь и начинаю раздражаться.

– Чего?!

Весь букет этих противоречивых чувств мгновенно отражается на моем лице. Мадс вдруг перестает веселиться, делает вдох и терпеливо поясняет.

– Тебя выбрали новым Лицом, Юрген. Лицом Общества. Понял теперь?

Его губы трогает лирическая полуулыбка.

– А-а-а…

Я киваю. До меня постепенно доходит смысл его слов. Медленно-медленно. Мысли начинают шевелиться, раскручиваться, разматываться, как клубок, уцепившись одна за другую, приближаясь к сути, пока наконец не обрушиваются на меня оглушительной лавиной осознания.

Мамочки!

– Что?!!!

Я почти кричу, широко распахнув рот и стиснув ладони в кулаки. В висках стучит кровь, а глаза, выпучившись от волнения, смотрят прямо на Мадса.

– Агась.

Он смеется, хохочет и не может остановиться. Мы вновь обнимаемся. Его рука нещадно колотит меня по спине, но я не замечаю этого.

– Поздравляю, друг!

Отпускаю его.

– Спасибо, Мадс.

Нам кажется, что мы оба плачем.

– Пф-ф-ф… Вот новость, так новость.

Смахиваю со лба капельки пота и стараюсь успокоиться.

– Точно.

Мадс соглашается. Между нами повисает неловкая пауза. Я собираюсь спросить, откуда он узнал. Официально новое Лицо объявят вроде только вечером. Но понимаю, что это, наверное, глупо, ведь он же Архитектор, и просто предлагаю выпить кофе.

– Эспрессо?

Он кивает. Мы проходим на кухню. Я вижу, как Мадс задевает любопытным взглядом мою неудачную картину, однако на его лице не отражается никакой реакции. Вместо этого, забравшись на высокий табурет, он лишь интересуется.

– Мгновение просто супер. Долго настраивал?

Небольшое пространство кухни заполняется уютным урчанием работающего аппарата. В ожидании напитков я тоже присаживают рядом.

– Нет, не особо. Приноровился уже.

Не знаю, зачем лукавлю. На самом деле я провозился часа три и жутко устал.

Мадс кивает.

– Говорят, ты там побил рекорд Потока…

Я протягиваю ему чашечку с кофе и стакан воды. Он аккуратно обхватывает миниатюрную кружку своими крупными ловкими пальцами, водит ей с минуту круги перед носом, вдыхая аромат, а затем делает крохотный глоток, долго смакуя его на языке.

– … тебя даже Архитекторы заметили.

Это правда, но я не хочу хвастаться. Поэтому просто молчу и пью кофе, ожидая, что Мадс продолжит: поделится своими впечатлениями, скажет несколько слов о сюжете или на крайний случай вставит едкий комментарий про мою реальную картину. Однако ничего не происходит, и мне становится слегка обидно. Я спрашиваю.

– Ты-то его хоть посмотрел?

Знаю, что говорю резко. И в ответ Мадс тоже невольно повышает градус эмоциональности.

– А как же!

Он даже опускает кружку на стол.

– Ха-х, Юрген. Ты за кого меня принимаешь?

Он смеется, но в глазах настороженность. Я пожимаю плечами. Действительно, за кого? Вопрос висит в голове, и от него мне становится не по себе.

– Извини.

Спешу загладить неловкость. Не хватало еще поругаться с ним тоже.

Мадс понимающе хмыкает. И снова принимается неспешно потягивать остаток кофе. Потом произносит.

– Из-за Марты?

Он словно не спрашивает вовсе. Я бледнею, опускаю глаза.

– Да.

Киваю, что тут скрывать. Он и так знает. Все знают. Хотя мы еще ни разу не обсуждали случившееся. Меня пробивает дрожь.

– Не хочешь рассказать, как все было?

Он серьезен, смотрит прямо, открыто, честно. И я понимаю, что, кажется, правда, хочу поделиться, готов к этому. Тихо вздыхаю, собираясь с силами, и начинаю.

– Она пришла на следующий день после того, как я опубликовал Мгновение…

Марта

… Она пришла на следующий день после того, как я опубликовал Мгновение. Помню, тогда за окном только-только пролетала первая крошка льдистого снега…

Я открываю дверь, она стоит на пороге и молчит, не двигается, словно застыла, и лишь устремленный вперед взгляд зеленоватых глаз нервным огоньком блестит в мрачной синевато-серой глубине тени.

На темной влажной ткани ее плаща таинственно искрятся хрупкие снежинки – крохотные частички застывших капель последнего дождя. Они собираются в дружные кучки на опущенной дуге ее худых плеч, на объемном полотне капюшона, что скрывает от меня лицо, на прядях выбившихся из прически волос. Мягкий шарф,тот самый, что когда-то я искал взглядом в толпе около транспортной станции, ярким полотном обвивает шею.

Я не ждал ее, поэтому выгляжу удивленным и растерянным. И, замешкавшись, не сразу приглашаю войти внутрь. Мы стоим друг напротив друга несколько долгих секунд, прежде чем я догадываюсь спросить.

– Пройдешь?

Она хлюпает носом, и мне становится стыдно, что я заставил ее мерзнуть в коридоре.

– Да.

Кивает. Тут же осторожно, но как-то непривычно уверенно, даже дерзко, будто это стоит ей колоссальной решимости, ступает в круг потолочного света, заполняя комнату мглистой, сыроватой, освежающей изморозью ночи. А ее ботинки, вспоминаю, что она брала их собой в горы, мгновенно оставляют на сухом покрытии пола продолговатые черные лужицы.

Она немного дрожит от холода, так что я, галантно приняв куртку из ее бледных, плохо слушающихся пальцев, тут же прошу Систему приготовить нам согревающий чай.

Раздевшись, Марта привычно проходит на кухню и залезает на стул, натянув на ладони растянутые рукава легкого свитера. На ее щеках алеет румянец, а кончик вздернутого носа покраснел от непогоды.

Ожидая, пока кухонный автомат закончит с напитками, я хочу завести разговор, просто чтобы заполнить образовавшуюся в комнате тишину и узнать, как у нее дела, но Марта, отвернувшись, задумчиво смотрит в окно. Она выглядит отрешенной, сосредоточенной, полностью погруженной в свои размышления, поэтому я не решаюсь отвлекать ее. А вместо этого просто стою и пялюсь в экран.

Наконец автомат пищит.

– Держи.

Когда все готово, протягиваю ей кружку, из которой валил белый ароматный пар. Она принимает и благодарно улыбается. В ее глазах скользят рассеянные мысли, так что я даю ей время прийти в себя, и, устроившись на стуле рядом, маленькими глотками цежу обжигающий чай.

– Я пришла поговорить.

Она начинает разговор сама. Я тут же киваю.

– Хорошо, давай.

На секунду отчего-то с испугом думаю, будто она сейчас предложит взять перерыв в наших отношениях. Это даже в мыслях звучит настолько ужасно, что мои пальцы со всей силой впиваются в края горячей кружки, а тонкую кожу около кромки ногтей пронзает неприятная, жгучая боль от ожога. Я уже тысячу раз пожалел, что тогда на работе развернулся и не подошел к ней, после я оставлял ей тонну сообщений в Потоке. Но до сих пор она мне не отвечала, а заговорила вообще только сейчас.

В кухне становится душно, на лбу выступает испарина. Я чувствую в ее тоне, в ее позе, во взгляде какие-то едва уловимые намеки, словно что-то не так. Меня передергивает.

Марта замечает это, она настороженно косится, но ничего не спрашивает. Продолжает.

– По поводу … нас.

– Да, слушаю.

Я стараюсь говорить ровно, спокойно, размеренно, отчаянно откидывая подальше навязчивые мысли. Она выдерживает паузу, то ли наблюдая за мной, то ли собираясь с силами, а потом говорит, четко и уверенно.

– Нам надо расстаться.

Ее голос эхом разлетается по кухне и в моих мыслях. Взгляд загорается лихорадочным блеском. Она бледнеет еще больше, становясь почти пепельно-серой. А я переспрашиваю, точно не расслышал.

– Что?

И молюсь: пусть она передумает.

– Нам надо расстаться, Юрген.

Но у нее хватает стойкости повторить.

В ответ я не могу найти слов. Знаю, мне надо понять почему, как так случилось, но мое тело впадает в предательский ступор. Тогда она встает и уходит.

Я сижу, я слышу ее шаги, слышу шорох одежды и как она замирает около двери, гадаю, может быть в надежде, что я все-таки попытаюсь ее остановить.

И я хочу остановить. Очень хочу. Но отчего-то не могу.

Проходит несколько секунд молчания. По моим щекам текут слезы. Я по-прежнему сижу на пустой кухне, а где-то там, далеко в глубине квартиры, гулко хлопает дверь.

Пустота

Взгляд уходит куда-то сквозь белую пустоту. Пытаюсь выдавить из себя хоть что-то, краски готовы, палитра покоится на колене, в другой руке, опущенной почти до самого пола, едва покачивается чистая кисть. А в мыслях…

– Эх…

Громко вздыхаю и с тоскливой надеждой оборачиваюсь на горящее полотно Экрана. Оно мельтешит радугой окон и интерфейсов, весело переливается лентой подсветки. Туда-сюда проносятся реакции, уведомления, сообщения. Меня приглашают везде, меня рады видеть повсюду. Меня любят. Новое Лицо…

А я смотрю и не верю.

Как это возможно?! Столько событий и вместе с тем такая удушающая, гнетущая пустота. Одновременно. И здесь, и в моей душе.

Еще раз вздыхаю и поворачиваюсь назад, снова уставившись осоловелым взглядом на закрепленный кое-как холст.

В прошлый раз мне так понравилось писать! Я был воодушевлен, почти до слез растроган этими странными неуклюжими приспособлениями, мягкими тюбиками краски, пахнущей чем-то непривычно резким, едким, химическим, упругим ворсом кисти, элегантностью формы ее длинной ручки, своим неумением обращаться с ними. Мы словно знакомились, присматриваясь друг к другу, и первые мазки по шершавой поверхности загрунтованной ткани ощущались скорее как настороженное рукопожатие. Вежливый жест, что пророчил нам либо вечную вражду, либо крепкую дружбу.

Тогда, водя туда-сюда разлохмаченной кистью, я с восторгом представлял, как много-много лет назад вот так же писали свои картины великие художники прошлого, и иногда мне казалось, словно мы смотрим друг на друга сквозь все разделяющее нас время. Наивно, просто, но непередаваемо волшебно.

Жаль, что, подобно маминой старой видеозаписи, это чувство тоже никак не получилось уместить в Мгновении.

Усмехаюсь.

Вообще, если честно, мое Мгновение лишь с очень большой натяжкой напоминало правду. И, не знаю отчего, теперь мне было совестно за свою выдумку. Хотя, нет сомнений, она пришлась по вкусу людям.

Но это не главное.

Вновь обвожу горьким взглядом палитру, краски, а потом аккуратно откладываю их в сторону.

Главное…

Смотрю на Экран. И вспоминаю.

После своего первого опыта я тут же кинулся звонить Марте. А когда она наконец ответила, принялся рассказывать, как круто все вышло. Я напрочь забыл, что обижаюсь на нее, что мы в ссоре и вроде бы не разговариваем, меня переполняли эмоции, и я хотел поделиться ими только с ней, потому что знал – она поймет их по-настоящему, потому что она – главный для меня человек. Но она отказалась слушать. Сказала, ей не интересно. И, даже не попрощавшись, отключилась. Отключилась!

Взмахом руки разворачиваю наш Поток. Пробегаю глазами по огромному списку своих сообщений, что остались без ответа. Здесь мольбы, просьбы, угрозы, признания, страсть, отчаяние, гнев. Они не нужны ей. Мы расстались, и она больше не заходит сюда.

А ведь я сделал то Мгновение для нее…

Знает ли она это?

Знает ли она, что несмотря на все я люблю ее?

Я не понимаю, что делаю. Мир вокруг кажется мне не таким, неправильным, слишком ярким, слишком тусклым, громким, светлым, все раздражает. У меня кружится голова. Я рывком одергиваю шторы, подхожу вплотную к окну. Прижимаюсь горячей кожей к прохладному стеклу и дышу, часто и неглубоко, оставляя на стекле пятна туманного пара. За окном ночной город. И по нему, искажая, размывая, словно капли дождя, сверху вниз бегут дорожки моих слез.

Все напоминает мне о ней. А я хочу отдохнуть, хочу быть один.

Экраны гаснут.

Нет, этого недостаточно.

Система переходит в режим ожидания.

Меня накрывает тишина и одиночество. Мне страшно, но я возвращаюсь и вновь сажусь перед холстом. Без света Экранов его цвет вдруг кажется мне таким естественным и мягким. Беру в руки палитру и кисть. Долгим, отрешенным, нарочно внимательным взглядом рассматриваю утопающий в сумерках город, жилые кварталы, испещренные мутными пятнышками горящих окон, тонкую линию транспортного тоннеля, вереницы освещенных дорожек, аллей и тротуаров, всполохи разноцветных огней кафе и ресторанов, и темное небо, где-то у горизонта соединяющееся с полосой черного леса.

В небе сияет белый месяц.

Я улыбаюсь.

Опускаю глаза на палитру. Образ Марты на время медленно и неохотно покидает мысли, его вытесняет другой – тоже любимый, пусть и не такой живой и яркий.

Вздох облегчения со свистом рассекает воздух.

– Да.

Теперь я знаю, что хочу нарисовать.

Ошибка?

Руки, ладони с растопыренными в воздухе бледными пальцами, заметно подрагивают. На лбу и кончике верхней губы – нервная испарина. Я почти уверен, что сейчас совершаю ошибку, но в тот же момент меня не покидает настойчивое, даже слегка гнетущее предчувствие – так надо, это единственный последний шанс.

Она не сможет проигнорировать такое. Слишком много это должно значить для нас обоих. И если не сработает, нечего больше пытаться, все окончательно потеряно.

На Экране передо мной висит неказистый рисунок гор с пометкой «личное», тот, что создан без участия Системы. Крутые склоны тяжелы и неподвижны, среди их рваных линий, поднимаясь высоко-высоко к перевалу между самыми пиками, укутанными в паутинки пушистых снежных шалей, петляя, вьется тонкая тропа. Сейчас она пуста, но наступит новый день, и кто-то вновь будет шагать по ней. Будет идти вперед, цепляя хаотично разросшиеся по бокам кроны диких кустарников, пересекая полянки ароматных горных трав и осторожно огибая искривленные стволы крохотных деревьев, чудом уместившихся на выступах холодного камня. На моем рисунке сейчас – это просто точки, маленькие зеленые пятна, круги и овалы, однако я помню, какими они были на самом деле, будто знаю секретный шифр, что открывает правду. Наш шифр. Мой и Марты.

Здесь мы всегда остаемся вместе. Она – размытый контур темной фигуры на фоне безмятежных и прекрасных гор, я – бестелесный взгляд художника, что навеки прикован к ней.

Для посторонних мы – обезличенные маски, но для друг друга… Для друг друга, тогда…

Надеюсь, она не забыла. Молюсь, чтобы она поняла.

Скоро это будет повсюду, я же Лицо Общества, «старый мастер». Наверняка меня ждет критика и скандал. Но мне вроде как без разницы, я пожимаю плечами и коварно ухмыляюсь.

– Ха-х, но зато ты точно не отвертишься, Марта. Я заставлю тебя увидеть. Заставлю!

Где-то внутри ноющая тоска сменяется мимолетным, яростным гневом. Он взвивается вверх, будто разгорающееся из тлеющих углей пламя, но почти тут же гаснет. Так происходит постоянно. За эти дни я привык и любить ее, и ненавидеть. Ее молчание изводит меня, мне нужно поговорить и объясниться. Я должен знать, в чем виноват. Пока не поздно. Пока…

Вспоминаю маму, тело под складками белоснежной ткани и собственное потерянное отчаяние от того, что ничего уже не в силах изменить.

– Юрген, ты уверен, что хочешь опубликовать это в своем Потоке?

Приятный голос Системы сосредоточен, насторожен, заботлив и вместе с тем бесстрастен, я улыбаюсь, и эта улыбка больше похожа на неприятную, пугающую гримасу.

– Да, давай.

Нарочно, кажется, слишком беспечно машу рукой в пустоту. Сердце бешено колотится в груди. Что я делаю?! Что я…

Рисунок сжимается и ловко встраивается в интерфейс Потока.

Все.

Закрываю глаза, выдыхаю и откидываюсь назад, на подушки дивана. В комнате начинает сильнее работать вентиляция, свежий, прохладный воздух приятно касается разгоряченной кожи. Мне становится легче.

– Изображение успешно опубликовано!

Гордо сообщает Система.

– Спасибо.

Благодарно киваю ей в ответ и, не поднимая век, хлестким жестом закрываю Поток.

Мгновение 7

Результат

– Ха-х, ну и вакханалию ты тут устроил…

Мадс улыбается и качает головой. Его взгляд направлен куда-то в пустоту и слегка расфокусирован, как бы затуманен, морщинки вокруг глаз разглажены, зрачки чуть расширены и бодро бегают из стороны в сторону, он смотрит в Систему. Сквозь насмешки в его голосе я почти отчетливо замечаю налет легкого недовольства, хотя Мадс весел.

Мы обедаем вместе на закрытой веранде кафе неподалеку от его рабочего пространства. За стеклянными стенками практически на уровне наших ног буграми лежат шапки серебристого, сахарного снега, он покрывает все, куда может дотянуться глаз: плавные изгибы крыш, широкие городские улицы, дорожки скверов и парка… Пушистые льдистые горки уютно примостились даже на темно-зеленых, с отливом синего и серого, лапках елей, отчего небольшие деревья стали выглядеть непривычно праздничными, нарядными и одновременно словно понурыми, усталыми, осевшими под тяжестью навалившегося на них мягкого груза.

Внизу, а мы сидим на вершине бутафорского холма, по плавно изгибающимся полосам улиц задорно снуют туда-сюда нелепые на белом, естественном фоне снега дворники, чьи темные, с яркими опознавательными знаками, датчиками и камерами, пластиковые колпаки-корпуса поблескивают в потоке пешеходов, отражая лучи неприветливо холодного полуденного солнца. Справа, по широкой городской магистрали мчатся туда-сюда нестройные шеренги одинаковых электроциклов: их пассажиры, все как один, сосредоточенно замерли, с серьезным видом смотрят вперед, и только несколько ярких шарфов игриво покачивается на ветру. Слева за площадями и парой кварталов едва заметны слепящие огни транспортной станции.

Выпал снег, и мир из дождливого, унылого и глянцево-серого наконец-то стал светлым, уютным и, как мне кажется, по-особому неряшливо белым.

– Да, есть такое.

Я тоже улыбаюсь в ответ. Не весело, а скорее кисло, будто только что проглотил дольку лимона. Мадс на автомате отправляет в рот часть обеда: в его контейнере сегодня что-то полезно невообразимое. У меня же стандартный салат, свежий, сочный, хрустящий, и второе.

– А что Марта?

Он усмехается. Я знаю, он не передумал считать мой поступок глупым.

– Ничего.

Пожимаю плечами. Сегодня я мельком видел ее в общем пространстве, и она даже не обернулась. Мне горько, обидно и больно, но я держусь. Как бы. По крайней мере, перестал постоянно проверять наш Поток, и это – достижение.

– Угу…

Мадс дежурно качает головой, делая вид, будто сочувствует, а его медные кудряшки, он их подстриг покороче, выдавая мне его настоящие мысли, с радостным озорством раскачиваются в сухом теплом прозрачном воздухе. На самом деле, подозреваю, Мадс наверняка не то, чтобы рад, но скорее всего испытал облегчение, узнав, что Марта оказалась такой последовательной в своем решении. Он очень вежливый и тактичный, не заявит это открыто мне в лицо, но я даже ощущаю как рациональные аргументы стройным списком роятся у него в голове, начиная с банального «она слишком вздорная и капризная и тебе не подходит» и заканчивая «она портит нашу дружбу». Мадс Марту не особо любит и никогда не притворяется, будто она ему симпатична, однако все-таки я искренне благодарен, что он проявляет недюжинное терпение и чуткость, каждый раз не выставляя это напоказ.

– Так…

Мадс закрывает Систему, расправляет широкие плечи и первые пару секунд часто моргает, привыкая к вернувшемуся назад реальному миру, а потом куда более активно принимается за нетронутый обед.

– Только вот с остальными теперь что делать-то?

Я расстроенно усмехаюсь и выписываю кульбиты пустой вилкой.

– Видел же, там все просто с ума посходили. Кажется, каждый в Обществе считает своим долгом прокомментировать мое Изображение. П-ф-ф…

Я бросаю прибор и, вздыхая, опускаю голову на руки, сложенные одна на другую на столешнице.

Мадс с укором косится на меня. Из-за угла зрения его голова отклоняется от горизонтали вниз, это выглядит забавно, но мне не до шуток.

– А ты будто думал, никто не заметит? Ха-х…

В голосе пусть и слегка жестокий, но отрезвляющий сарказм.

– Ты же Лицо, Юрген. Очнись.

Я смотрю на него, не поднимаясь.

– Да, теперь понял уже… Эх… Признать честно, это оказалось куда хуже, чем молчание Марты.

Мадс мягко улыбается. Он молчит, понимая, мне сейчас не стоит читать нотации, а просто надо дать выговориться.

– Одни – в шоке, другие – в восторге, третьи – гневно твердят, что я полный бездарь. Записывают длиннющие сообщения, посылают тонны реакций. Это взрывает мозг. Такое ощущение, что… не знаю…

Всплескиваю руками, резко выпрямляясь и поднимая голову от стола. Все вокруг кружится от резкой смены положения, кажется, меня тоже пошатывает, и это добавляет дополнительную эффектность словам.

– Конец свет случился, а не я картину в Поток выложил!

Смеюсь.

– Точно!

Мадс тоже хохочет, даром что у него полный рот еды. На нас оборачиваются другие посетители, но нам наплевать. Мы смеемся, громко, заразительно, с наслаждением, и мне становится легче.

– Ох…

Из глаз текут слезы, и я смахиваю их подрагивающими пальцами.

– Кто бы мог подумать?!

Мадс кивает и согласно качает головой. Он дожевывает остатки обеда. Поэтому я, заведенный нашей болтовней, инстинктивно продолжаю свой монолог дальше, хотя уже вроде все сказал.

– Хм… Интересно, а как бы я сам отреагировал, если бы увидел такое?

Мысль заставляет меня задуматься. Я перебираю в голове варианты и не могу выбрать ни один. Слишком уж много личного в том Изображении, слишком много не связанных с ним эмоций, слишком много Марты. Я не могу абстрагироваться от этого, стоит мне вспомнить, и я сразу будто проваливаюсь в прошлое.

– Так и что?

Подталкивает Мадс.

– Уф-ф. Не знаю…

Усилием воли отгоняю горький туман воспоминаний, пытаюсь собрать воедино свои мысли и сказать хоть что-то.

– Рисунок, конечно, ужасен. Все кривое…

Мадс кивает.

– Ага.

Я больно хмурюсь, вспоминая, сколько мне про это пишут, говорят, как обвиняют в дилетантстве, в обмане, даже в неуважении…

– Но некоторые отмечают необычную живость линии. И это правда.

Мадс пожимает плечами. Мол, может быть. Меня трогает, что он не уверен. Но я продолжаю.

– А еще… И вот это одновременно удивительно и странно. Говорят, что видят за примитивностью красоту, искренность, трогательность мо…

Замолкаю на секунду, вдруг уловив и осознав важное.

– А знаешь…

Мадс заинтересованно поглядывает на меня.

– Что такое?

Ему становится любопытно. Но меня собственное открытие поражает до глубины души.

– Они ведь поняли! Несмотря ни на что, разглядели самое важное, смысл, послание. И им понравилось… Их тронуло… Ой…

У меня начинают гореть щеки. Мне одновременно становится и радостно, и стыдно. Я удивлен, что меня услышал хоть кто-то, и смущен, покороблен осознанием того, как беспечно впустил чужих в свои самые сокровенные воспоминания, наивно, безрассудно полагая, будто они не заметят этого. Выложил на публику то, что собирался всю жизнь хранить лишь для себя, что прятал ото всех, даже от Мадса. Открыл всем не свой секрет. Боже мой, Марта… Вот я дурак.

– Вот дурак… О-о!

Запускаю пальцы в волосы и стараюсь спрятать куда-нибудь пылающее лицо. Мне хочется плакать, но глаза сухие. Я продолжаю шептать извинения, словно безумный…

Проходит минута, и Мадс аккуратно треплет меня по руке.

– Ладно-ладно. Юрген, успокойся…

Я поднимаю на него ошалелый взгляд. Он улыбается: искренне, с заботой, ободрительно и мягко, однако что-то в его улыбке, в выражении его знакомого лица с крупными, нарочитыми чертами, в тоне его голоса, чуть снисходительном или, быть может, по-взрослому опекающем, подсказывает мне, он не понимает меня. Но я все равно благодарен ему.

– Спасибо…

Поднимаюсь, приглаживаю волосы и несколько раз громко выдыхаю, обдувая лицо и приводя себя в порядок. Мадс присвистывает, наблюдая за мной.

– Не за что… Только смотри…

Смеется.

– Давай завязывай с такими экспериментами, ладно? Ты же Лицо, как ни как. Столп Общества…

Я вмиг замираю, ошарашенный и удивленный. Голос, эти слова – все звучит странно. Я смотрю на друга, гадая, шутит он или нет, жду, может добавит что-то, пояснит, снова засмеется… Однако Мадс молчит, и постепенно с его лица сходит добродушная, беспечная улыбка, складки вокруг губ разглаживаются, обнажая озабоченную, нервную настороженность, что всегда скользит в глубоких морщинах на его лбу, в темной тени надбровных дуг и в линии насупленных рыжеватых бровей. Он выглядит необычно встревоженным, и лишь поэтому я отвечаю.

– Ха-х… Да-да… Хорошо. Конечно.

Отвечаю, притворно улыбаясь, и с горечью, уже раскаиваясь, осознаю, что лгу в лицо другу.

Параллели

На самом деле, я бы ни за что не признался в этом Мадсу, да и, наверное, никому на всем свете, но такой ажиотаж вокруг Изображения, столько обрушившегося на меня внимания, пусть и чересчур критического, очень мне льстит и радует.

Впервые за долгое время, сидя в полутьме комнаты поздним вечером, пробегая туда-сюда взглядом по постоянно обновляющемуся Потоку, я широко улыбаюсь. Мне хорошо, грусть и тоска отступили, в голове пустота, тело расслаблено и довольно…

Реакции не иссякают уже целый день, обсуждения кипят, и для нашего Общества это почти рекорд. Меня называют бунтарем, сумасшедшим, новой надеждой искусства и, черт возьми, я не хочу, чтобы это прекращалось!

Да. Мне понравилось шокировать людей. Понравилось, хоть это вышло не специально, сеять смуту в их мысли, погружать в непривычное, злить, раздражать, вызывать у них настолько сильные эмоции, что они не могут вежливо молчать. Это круто. В Обществе давно не хватает такого – свежей струи жизни, что всколыхнет, взбаламутил эту успевшую покрыться тиной неподвижную воду. Путь и зрелище будет не из приятных…

По комнате разносится легкий, короткий звон, это в Потоке появляется новое популярное сообщение. Оно довольно длинное и на него уже сыпется тонна реакций. Я останавливаюсь, бегло читаю вдруг, что интересно, но почти сразу громко вздыхаю – все одно… Кошмар, позор, бла-бла-бла…

Сейчас в безопасности собственного дома критика мне почти не страшна, поэтому я обличительно тыкаю пальцем в Экран.

– Говорите, мое Изображение – полный шлак, говорите, что такое недопустимо… Ха-х, да это вы еще не видели картины в Хранилище! Ваше хваленое «настоящее искусство» …

Усмехаюсь.

А действительно, если вспомнить, я ведь так же негодовал и злился, когда впервые встретился с ними, с теми работами старых мастеров в темном, заброшенном складе. Сколько было эмоций… Уф-ф… Кисло улыбаюсь, вспоминаю, как свалился в обморок.

– Да-а. Нам этого точно не хватает. Остроты, нового, потрясений… На-сто-ящих открытий!

Почти кричу в Экран.

Но последнее слово наводит на другую мысль, а та сама цепляется еще за одну, потом за другую, и так постепенно сознание возвращает меня назад к разговору с Мадсом, ко всему, что было сказано, и пыл моего энтузиазма к бунтарству, моего недовольства стыдливо спадает… Я тушуюсь, затихаю.

И дело даже не в том, что я как бы пообещал Мадсу больше не вытворять ничего подобного. Хотя, на самом деле, совсем не собираюсь следовать его совету, скорее наоборот. А в том…

– Эх…

В Марте. В Мадсе. Во мне. В нас.

На всех моих личных Изображениях – мы. В них – моя жизнь. Настоящая, а не выдуманная. В них, я не «старый мастер», я – Юрген. Иногда слабый, иногда сломленный, порой восторженный, влюбленный, воодушевленный, сомневающийся, расстроенный… Я думал, никто не заметит этого. Я думал, все будет легко. Так и есть… Только почти. Ведь некоторые все-таки понимают, замечают, проникаются. Недавно мне написали: «Старый мастер, ты либо уже потерял ее, либо боишься потерять, раз решился на такое. Реакция: сочувствие и восхищение. Если любишь, не сдавайся».

И ладно бы этого никто не заметил. Но нет, многие соглашались, подбадривали меня, оставляли реакции, рассказывали истории. Даже добавляли свои рисунки (в Системе недавно появились специально стилизованные фильтры, чтобы воспроизводить мою новую кособокую манеру).

Я кривлюсь.

– Ну, да ладно…

Может, просто стоит сделать несколько выдуманных сюжетов?

Кручу головой по сторонам.

Нет, эта мысль мне не нравится. Ведь будет совсем стыдно. Не только перед Мартой, не только перед Мадсом, чего не избежать, но и перед собой.

Может тогда, раз я не готов, то пока просто сбавить градус напряженности и выложить какое-нибудь стандартное Мгновение?

Да, скорее всего.

Улыбаюсь.

Немного успокоить, а потом огорошить снова… Это отличная идея.

Сворачиваю Поток и прошу Систему открыть среду Создателей. Вздыхаю, поднимая руки.

Что ж приступим…

Личный бунт

Не оглядываясь, покидаю общее пространство Создателей. За спиной, шурша, закрывается дверь, проходит секунда, и словно разом все тело обступает колкий холодок мороза и ветра. Он пробирается сквозь ткань зауженных брюк, неумолимо просачивается в неплотно прилегающие рукава куртки, сквозит под слоями одежды, заставляя встать дыбом тонкие волосы, а кожу покрыться неприятными мурашками. Я кисло хмурюсь и побыстрее начинаю утепляться, ругаясь и кряхтя, закрывать беспечно расстегнутый высокий воротник, поднимать плечи, втягивая шею, прятаться в теплую тень капюшона и поглубже опускать ладони в карманы.

Бр-р-р… Зима уж давно перевалила за середину, снег почти растаял, а теплом и не пахнет.

Мне зябко, тревожно, нервно. Тело подрагивает, и я не могу сказать, кто больше виноват в этом: промозглый ветер или же мои эмоции.

Смотрю в интерфейс Системы: полчаса до встречи. Что ж, успею ли дойти пешком?

Сверяюсь с картой: зеленоватая лента маршрута вибрирует прямо перед моим взглядом. Она вьется, элегантно огибая серые фигуры строений и домов, начинаясь отсюда, от общего пространство Создателей – на юге центра города, и заканчивается, упираясь в точку – кафе, куда позвал меня Мадс – прямиком на севере, у самых жилых кварталов.

Далековато…

Я вздыхаю. С завистью оглядываюсь на гуляющих по мощенной дорожке людей. Они никуда не торопятся и выглядят счастливыми. Думаю, что с удовольствием присоединился бы сейчас к ним, или вообще развернулся и никуда не пошел. Но, увы, не могу. Мадс слишком отчетливо дал понять, он не потерпит возражений. Так что…

Пф-ф-ф…

В свежий морозный воздух раз за разом вырываются облачка беловатого влажного пара. А я, постепенно набирая темп ходьбы и понуро склонив плечи дугой, устремляюсь в предсказанном Системой направлении.

Эх, Мадс…

Меня гложет нехорошее предчувствие, что вместо дружеской посиделки, сегодня вечером нас ждет тяжелый разговор. Очень тяжелый и нудный разговор.

Закатываю глаза.

Ну почему он так в это вцепился?!

До сих пор не понимаю. Его никогда не волновало искусство.

Может, из-за Марты?

Он ведь до сих пор считает, будто это она виновата в том, что у меня якобы крыша поехала. Когда-то я был готов согласиться, но это не так. Отчасти… Конечно, то первое Изображение я опубликовал ради нее, однако потом… Не-ет. Марта со своим вечным молчанием тут уже давно не причем. Я и думаю о ней теперь редко, только иногда ради интереса слежу за ее Потоком. Как говорят, переболело, отлегло… Не удивительно. После всего, что вокруг меня творится в Обществе, ха-ха, мне совсем не до Марты.

Скорее всего, Мадс просто втемяшил себе в голову, что мое поведение недостойно гордого звания Лица! А еще, самое главное, с какого-нибудь там боку порочит его любимую и ненаглядную Систему, ведь он столько себя в нее вложил. Мадс. Блин!

И бесполезно объяснять, будь оно так, меня бы давно уже этого гордого звания лишили! Будь оно так, у меня бы не было столько поклонников!

Часть из них, конечно, ушла. Особенно после того, как я выложил свою мазню красками на холсте пару недель назад…

Я невольно улыбаюсь, вспоминая, что за ад творился в тот день в Обществе.

… Но куда больше осталось. И вообще, какое право он имеет вот так меня судить!

От возмущения я громко фыркаю и по ошибке набираю полную грудь обжигающе ледяного воздуха. У меня захватывает дыхание, я кашляю.

Как будто ему мало, что я счастлив. Как будто ему обязательно хочется сделать из меня какой-то чертов идеал!

Кашель спазмом охватывает тело. Я резко сгибаюсь пополам, приложив обе руки к животу. В глазах пляшут точки, зубы сводит от холода, изо рта, я чувствую это, по губам стекает слюна. Мне плохо, я задыхаюсь, но злюсь даже сейчас, когда надо успокоиться.

– Юрген?

На плечо опускается твердая рука.

– Юрген!

Сквозь оглушительный звук собственного кашля, сквозь шум в ушах я слышу его голос. Мышцы сводит, я хриплю…

– Мадс…

Рука сжимается, крепкие, крупные пальцы с болью впиваются, проходя сквозь слои одежды, в кожу, а затем вдруг с силой встряхивают и дергают меня наверх. Я разгибаюсь, в дымке из тумана и пара вижу его перепуганное лицо. Он говорит что-то, но я не могу разобрать. Все плывет.

– Мадс…

Он хватает меня и начинает аккуратно поглаживать рукой по дрожащей от спазмов спине. Кашель постепенно отступает. Я пытаюсь заговорить, но голос осип и похож на неприятный скрип. Отталкиваюсь от него. Мадс наблюдает, а потом добавляет, устало, но все-таки с озорством сверкнув глазами.

– Ты опоздал.

Я виновато киваю, однако тут же сообразив, что мы стоим на улице и оба одеты, парирую.

– Ты тоже.

Голос слушается плохо, язык заплетается. Слова звучат исковеркано и странно. Он смеется.

– Квиты.

Я смеюсь в ответ.

– Ага.

Ежусь. Мне становится зябко. Вспотевшее от напряжения и кашля тело начинает стремительно остывать. Машу рукой, оглядываясь на вывеску кафе, мол, идем. Но Мадс не движется, пристально смотрит на меня и спрашивает.

– А ты в порядке?

Я вновь киваю. В полном.

Он улыбается, грустно и как-то печально, потом хмурится, будто внезапно вспомнил о чем-то неприятном, и делает шаг вперед, маня меня за собой.

– Ну… Тогда… хм-м … идем.

Тяжелый разговор

За годы нашей дружбы с Мадсом я отлично усвоил, что Мадс, если хочет поговорить о чем-то серьезном, то никогда не будет делать это у себя дома. Обычно он выбирает какое-то кафе или пространство в городе, где практически никогда не бывает или которое не любит, и приглашает собеседника туда. Затем, после встречи, он сначала всегда заводит пустяковую, но очень вежливую светскую беседу, как дела, бла-бла-бла, во время которой молчит и пугливо, будто примериваясь, смотрит на тебя пристальным кротким взглядом, потягивая из крохотной чашечки смолянисто-черный эспрессо. Вопреки своим привычкам он отказывается от предложенного стакана воды, пьет кофе не разбирая ни вкуса, ни запаха, словно боится проникнуться ими и запомнить. А потом, когда разговор исчерпан, когда ты выговорился и расслабился, Мадс вдруг хмурнеет, четким, резким жестом, смахивающим на угрозу, отставляет в сторону кружку, вздыхает, тяжело и печально, и начинает.

– Юрген, слушай…

Я улыбаюсь. Невольно. Просто он так предсказуем!

– Угу.

Пушистые рыжие брови Мадса складываются в насупившуюся выразительную волну. Он чуть опускает голову, так что его глаза практически тают в зеленовато-серой тени массивных надбровных дуг. Крепкие, немного неуклюжие, крупные руки отпускают тонкую ручку чашки и, сомкнувшись, устраиваются на столешнице между нами. Он соединяет вместе большие пальцы и начинает медленно водить подушечкой одного из них по кромке ногтей другого.

Мадс выглядит застывшей горой, однако я прекрасно вижу, он сильно нервничает – кусает губы, и в мыслях ищет нужные слова. Мне жаль его, и я с трудом удерживаю себя от того, чтобы послать ему какой-нибудь подбадривающий образ в Системе.

– Так что?

Мой голос даже после большой кружки чая все еще не похож на обычный и на гласных срывается в свистящий хрип. Сцепленные руки Мадса начинают в ответ отбивать о стол нечеткий ритм. Он оглядывается. На щеках выступают красноватые пятна.

– Надо поговорить.

Я усмехаюсь.

– Понял уже.

Вот сюрприз. А я-то думал, один тут буду трястись.

– По поводу…

Бегающий по сторонам взгляд Мадса вдруг останавливается на мне, замирает и меняется, едва уловимо, из испуганно-торопливого переходит в жесткий и уверенный.

– хм… Системы.

– Системы?

Я слегка удивлен. Может он имел в виду Общество?

– Да, Юрген!

От моего безобидного замешательства Мадс вмиг раздражается, даже злится. Голос взвивается вверх, его ладони напряженно вцепляются друг в друга, так что белеют покрытие трещинами морщин костяшки пальцев. Я настороженно кошусь, никогда не видел его таким. И молчу, боясь распалить еще больше.

– Пф-ф-ф… Ты вообще знаешь, почему появилась Система?

Мадс так же быстро отходит от своей внезапной вспышки, как и погрузился в нее. Он пытается выдавить улыбку, но след недоверчивого напряжения между нами все равно остается. Мы сканируем друг друга подозрительными взглядами и отстраняемся, практически синхронно откидываясь на высокую спинку мягкого кольцевого дивана.

– Зачем ее придумали?

– Ну, в общем, да.

Пожимаю плечами, щурюсь. К чему это?

– Для блага людей.

Ни на секунду не задумываясь, повторяю заученную еще с детства фразу. Мадс тяжело вздыхает.

– Ясно…

Он подтягивается вперед. Одежда скрипит об обивку дивана.

– Я сейчас тебе расскажу кое-что, ладно? А ты послушай.

Тычет в воздух указательным пальцем, предупредительно сведя вместе брови. Тон его голоса становится все более нейтральным, нарочито холодным, серьезным.

– Послушай. И постарайся понять. Это очень важно, Юрген.

Дружеский разговор медленно перетекает в лекцию. Мадс возвышается надо мной грозной, строгой тенью. Он замер, смотрит прямо в глаза, ждет ответа.

– Да, конечно.

Нервный смешок немного портит настрой слов. На всякий случай я выпрямляюсь и даже вскидываю вверх руки. Сдаюсь и повинуюсь.

Друг недовольно бурчит, но воздерживается от комментариев, и продолжает.

– Много лет назад, ты знаешь это, наша планета оказалась на грани глобального кризиса. Проблем было много и регулярно добавлялись новые, положение углублялось, проходили десятилетия пустых разговоров, тщетных попыток, а по факту – бездействия, пока однажды перед мировым сообществом не встал очевидный и довольно предсказуемый выбор: или надо меняться сейчас, или цивилизация умрет.

Я киваю.

– Ага.

– И, судя по тому, что мы с тобой живы, люди все-таки смогли найти выход…

Мадс опирается локтями о стол.

– … Только вот, какой?

Его губы трогает легкая полуулыбка. Я хмурюсь, тщетно вспоминая школу.

– Что-то типа … баланса… э-э-э. Кажется?

Вопросительно поглядываю на него. Мадс соглашается.

– Верно. Если рассуждать просто, можно сказать, они превратили мир в огромное уравнение, где слева – мы, люди, справа – природа, а знак равенства…

Он выдерживает драматическую паузу.

– Знак равенства – это Система.

– Ну, да.

Мой голос звучит чуть разочарованно. К чему столько пафоса, я и так знаю это.

– Нет, Юрген, ты не понял.

Он пристально смотрит на меня, глаза горят восторгом, и повторяет.

– Система… А значит, и Общество. Вдумайся… Для стабильности баланс ведь нужен не только в пище, энергии, ресурсах. Баланс нужен, прежде всего…

Мадс подносит палец к виску.

– В умах.

Я хмурюсь. Не улавливаю ход мысли.

– Чего?

В ответ мне раздается усталый вздох.

– Баланс в умах, Юрген.

Мадс продолжает показывать кончиком пальца на голову.

– Общество поддерживает его. Система поддерживает. Не дает нам всем снова стать ими.

Он показывает куда-то за спину.

– Людьми прошлого, что практически довели себя до гибели.

– Да, ладно…

Что-то мне не верится. Звучит как бред. Я меряю Мадса скептическим взглядом.

– … Система?!

Выгибаю одну бровь, строю полуудивленную, полунедоверчивую мину. Но Мадс лишь возвращает мне полную какой-то новой, снисходительной жалости улыбку.

– Она, Юрген.

Он суетливо, возбужденно ерзает на месте, прежде чем вновь заговорить, и на этот раз куда сильнее жестикулирует руками.

– Вот, скажи, что самое опасное сегодня для нашего мира?

Я задумываюсь.

– Хм… не знаю. Метеорит?

Говорю наобум. Кажется, где-то слышал подобное. Типа он может врезаться в планету будет взрыв. Мадс смеется, качает головой.

– Ну… столкновение с небесным телом значительных размеров, конечно, довольно опасно. Однако, нет. Не это… На самом деле, куда опаснее для нас потрясения.

Он немного откидывает назад, давая время осознать ответ.

– Потрясения: социальные, экономические… Любые, ведь они неизменно приведут друг к другу и все разрушат.

Я хмурюсь, мне вдруг становится как-то не по себе, ежусь, переспрашиваю.

– Что ты имеешь в виду, под «все разрушат»?

Мадс усмехается.

– То и имею, Юрген. Они разрушат баланс, а значит убьют нас. Равенство в уравнении перестанет выполняться и … кх-х.

Он показывает, как будто ломает руками воображаемую палку.

– Мы умрем: от холода, голода, болезней… Не так уж важно, отчего конкретно. Не будет второго шанса, не будет помощи и спасения, мы вряд ли переживем любое значительное изменение собственного существования.

Разводит ладони по сторонам.

– Так что, если в нашем Обществе случится серьезный конфликт: мятеж, бунт, с большой долей вероятности цивилизация просто-напросто вымрет.

Мадс замолкает. Его слова эхом продолжают звучать у меня в голове. Раз за разом. Невероятно… Нет, не потому что он как бы говорит о глобальных катастрофах и смерти, хотя такие темы вовсе не принято поднимать в беседах, а потому что он рассуждает об этом так спокойно, взвешенно и отстраненно. Будто ему все равно, будто он говорит не о нас вовсе, не о мне, не о себе… Я тушуюсь, мой мозг отказывается вдумываться, все дико и страшно.

– Ха-х…

Я пытаюсь скрыть испуг за смехом.

– Но ведь никому сейчас даже в мысли не придет бунтовать, да?

Поднимаю на Мадса полный надежды взгляд.

– … Ой…

И тут внезапно сам понимаю, к чему он ведет. Зачем нужен весь этот разговор. Почему Мадс сидит напротив и так старается, из кожи вон лезет, рассказывая все это. Я бледнею, опускаю глаза, заливаюсь краской, мне жутко стыдно.

– Да, Юрген.

Мадс улыбается.

– Сейчас никто не бунтует. По-настоящему. Однако кое-кто очевидно пытается мутить спокойную воду.

Он смотрит на меня словно на капризного, нашкодившего ребенка. И я, хоть чувствую себя виноватым и пристыженным, нахожу в себе силы спросить его.

– Но почему тогда Система не останавливает меня, раз я так опасен?! Почему, не знаю, меня просто не запретят или как-нибудь накажут? Почему она позволяет мне это делать?

Улыбка Мадса становится еще шире, а уголки губ поднимаются все выше, обнажая ровный ряд белых зубов. На мгновение в лице друга мне чудится опасный, звериный оскал, дыхание перехватывает, в горле сам собой застывает комок липкой слюны, но я моргаю, и наваждение проходит.

– А ты думаешь, что не останавливает?

Его взгляд приобретает оттенок лукавой сосредоточенности.

– Или просто не осознаешь этого?

Он сводит вместе руки, ладони приглушенно хлопают одна об другую.

– Ведь у Системы, скорее всего, куда более … хм… изысканные методы. Потому что иначе…

Я понимаю.

– Иначе это тоже будет своего рода бунт.

Он кивает.

– Иначе это вернет в Общество неравенство, недовольство, протест, зажжет искру, и в конце концов да, ты прав …

Смотрит на меня.

– Породит то, что разрушит все. Поэтому будь внимательней, Юрген.

Мадс встает и, уходя, бросает мне через плечо.

– Крепко подумай, что на самом деле ты делаешь…

Мысли

Вернувшись домой, за окном еще ранний вечер, я чувствую опустошение и раскаяние. Мне стыдно, мне больно, противно, страшно, и все это практически одновременно: чувства накатывают очередью, как бьющиеся о берег пенные волны, захлестывают с головой, а потом отступают, чтобы обязательно вернуться вновь.

Меня то тошнит, то тянет на истерический, нервный смех, то сковывает противоестественным ступором, то я вдруг вскакиваю и начинаю ходить кругами, словно напрочь лишился разума.

Хоть я и один, но не ощущаю этого. Система встревожена. Экраны мягко мигают, вспыхивают, меняются, скользят мимо взгляда пестрой, манящей лентой, предлагая окунуться в привычную атмосферу Общества или, быть может, взглянуть на любимую Диораму, посмотреть Поток, оставить реакцию на популярный пост, а то и запланировать спонтанное путешествие в рекреационный Полис.

«Отдохни от зимы». На фоне пастельных букв плавает живописное Изображения песчаной кромки моря в обрамлении кольца уходящий в голубое небо гор. Оно на секунду кажется мне знакомым, и каким-то образом я понимаю – его сделала Марта.

У самого края области зрения вибрирует цветом тревожный желтый кружок физиологических показателей. Пока всего лишь настойчивое предупреждение. Моя комната наполнена едва уловимым дурманом солоноватого, влажного запаха, с примесью то ли пихты, то ли ели, и свежестью чистого прохладного воздуха, а в кухонном автомате остывает ароматный травяной чай.

Сначала я не хочу повиноваться всем этим знакам заботы, не хочу успокаиваться. Но мне страшно, я потерян, в голове еще звучат отголоски прошедшего разговора, и вскоре я сдаюсь. Аккуратно притягиваю к себе нежно-теплую гладкую ручку чашки, делаю слишком поспешный, обжигающий глоток, и тут же вместе с неприятным ощущением будущего ожога в мое тело приходит облегчение.

Устало опускаюсь на диван и стеклянным взором смотрю на мигающее эффектами анимации нарисованное Мартой море. В мысли постепенно возвращается ясность, теперь я могу думать.

Хотя, … пф-ф-ф… о чем тут думать?!

Мне просто надо прекратить вести себя глупо. Вернуться назад к привычным всем вещам. Закончить с ребячеством, с эпатажем, с этим непонятным, противоестественным, эгоистичным желанием любой ценой привлекать к себе внимание.

Боже, Юрген, ты и так Лицо. Что тебе еще надо?!

Делаю новый глоток. Перевожу взгляд с моря на свой Поток, где вереницей переплетаются реакции и мои последние Изображение: все, как один, вызывающе страшные, шокирующие, невежественные, ненормальные. Оказывается, я давным-давно не публиковал чего-то обычного: ни одного понятного людям Изображения, ни одного Мгновения, а ведь, помнится, хотел чередовать…

Кисло кривлюсь. Мне вновь становится стыдно, сейчас я чувствую презрение к себе, отвращение, даже ненависть к своим якобы «работам».

Рывком встаю, наплевав, что расплескаю чай. Капли обжигают руки, и от этого мне только легче. Я хочу, чтобы меня мучали, хочу страданий, наказания, хочу претерпеть их и очиститься, обелиться, оставить позади то, что осознал и понял благодаря Мадсу, и снова стать правильным.

Подхожу к натянутым на рамы холстам. Они грязные, измазанные в красках. Жестко подхватываю их руками, кое-что еще не досохло и марает кожу, будто оставляет на мне клеймо собственного падения, позора. Выхожу из квартиры, из дома и с оскалистой усмешкой бросаю их все на место для негабаритных отходов. Рамы трещат, но не ломаются, падают на землю, я стою и наблюдаю, как ткань холстов мокнет, напитываясь влагой растаявшего снега, становится грязной, серой, совсем не такой чистой, яркой и цветной, что казалась минуту назад. И славно. Когда утром приедет сборщик, он точно не поймет, что это было.

Затем разворачиваюсь и ухожу, переполненный уверенностью, что никогда больше не совершу подобных ошибок. Поднимаюсь по лестнице, на каждом шаге, на каждой ступеньке гордо обещаю себе и миру: я одумался и буду хорошим. Распахиваю входную дверь в искренней убежденности, все во мне теперь стремиться только к разумности иблагу.

Захожу в квартиру, окидываю взглядом пустое место около одной из стен, и хоть не признаю, хоть отрицаю, но чувствую скребущуюся, унылую тоску.

В моем доме чего-то не хватает. В моем сердце чего-то не хватает. Я знаю, что это. Но также знаю, что по собственной воле больше никогда этого не получу.

Мгновение 8

Сомнение

Мир перед глазами словно пропитан серебром: он цветной, но рябит и отливает металлом. Стоит прикрыть тяжелые ноющие веки, как блестящая серебряная крошка отчетливо выступает на черном фоне. Это все из-за недосыпа, я слишком мало сплю, чтобы чувствовать себя обычно.

Но меня устраивает это, такое аморфно инертное состояние усталости, безразлично заторможенного спокойствия. Кажется, стоит дунуть, и меня тут же унесет куда-нибудь за горизонты сна.

Я лежу на диване, голова утопает в мягких подушках, а взгляд расслаблен и прикован к Экранам. Честно, я раздосадован, разочарован.

– Эх…

Нарочно размахнувшись пошире, отталкиваю рукой Изображение, что только закончил создавать на Экране. Изображение сворачивается, встраивается в ленту Потока. Рука падает, со стуком ударяясь об пол, и, приземлившись, словно изломанная в локте, замирает.

Не чувствую ничего.

Лежу на спине, поворачиваю голову до тех пор, пока не упираюсь носом в спинку дивана. Она хоть и мягкая, но твердая, пахнет моей одеждой, я дышу в нее, ощущая собственный запах, и думаю, как скоро наступит недостаток кислорода.

Мне все равно.

Теперь это слишком… Просто? Скучно? Обычно? Это – создание Изображений в Системе.

А ответ: да, да и да.

Все просто, потому что стоит лишь подумать и готово, решено, никаких прогулок в догадках, поисков, исследований, никаких откровений и открытий.

Скучно, потому что выходит само по себе. Прощайте скверные пропорции и дрожащие линии, долой кривоватые рисунки и промахи в цвете, с Системой все идеально. Идеально до обезличенного, не требующего усилий развлечения.

Обычно, потому что…

Я усмехаюсь.

Что ж тут сказать?! Обычно потому что принято, не вызывает конец света, гибель цивилизации и прочие признаки армагеддона. Как-то так.

Вновь возвращаю взгляд на только что опубликованное Изображение. Оно вышло хорошо, но мне не нравится. Ни оно, ни предыдущие два, хотя Общество и принимает их очень тепло.

Я смотрю, и мою душу, мягко подкрадываясь из тени неизвестности, трогает разочарованное сожаление и томная, совершенно новая для меня переходящая в неутолимую жажду тоска. Я думаю, как описать словами, и решаю, что назвал бы ее просто: тоска по правде.

По правде, которую так незаметно скрывает от нас Система. По правде, что волей-неволей я вкусил, когда отказался от ее наставничества и покровительства.

– Эх, зараза…

В Поток ворохом сыплются реакции. Это только расстраивает. Я резко отворачиваюсь и закрываю глаза, а мое сознание медленно плывет, не сопротивляясь, по течению спутанных мыслей.

Почему они настолько захватили меня? Эти работы…

Почему засели так глубоко внутри и не стремятся отпускать?

Я все время хочу вернуться к ним, отключить Систему, взять все в свои руки и, страдая, наслаждаться этим. Любоваться миром, познавать его сквозь призму тонов, цветов и линий. Трудиться, превозмогая неудачи. Достичь мастерства, не виртуального, а объективно реального. Того, что было у них, тех художников старых лет. Достичь равного им независимого, не требующего одобрения других совершенства.

И отдавать его людям. Пропускать через себя раз за разом и излучать вокруг.

Но я не могу. Ха-х… Как, кажется, теперь не могу и создавать обычные Изображения.

Тело медленно увязает в дремотной тине. Сон победил.

Я в тупике. На кону – мир.

Что делать?

Тупик

– Что делать?

Мадс усмехается и качает головой, торопливо улыбаясь мне через плечо. Глаза сияют азартом, интересом. По его блестящему лбу сбегает серебристая капелька пота, порой она замирает на складках кожи, но затем, не справившись с гравитацией, вновь отправляется в путь.

– Ха-х.

Он прицельно замахивается ракеткой. Мышцы на его руке, что ближе ко мне, растягиваются плавными, изогнутыми линиями. Кожа гладкая и упругая, она матово переливается в ярком потолочном свете.

П-ш-ш-ш…

Бицепсы наливаются взрывной силой. Ракетка со свистом рассекает воздух.

Бух!

Мяч, оттолкнувшись, меняет траекторию. Тело Мадса, вывернутое инерцией в причудливую спираль, расслабляется и чуть обвисает.

– Жить.

Он запыхался.

Мяч летит к стене. Мы меняемся, теперь моя очередь.

– Да, это понятно.

Я улыбаюсь.

– Но …

Подскакиваю ближе и тоже без труда выполняю удар. За последние пару месяцев набрал форму, в один день увязался за Мадсом, хотел подвигаться, встряхнуться, вытеснить из мыслей унылое отчаяние, и втянулся.

Пш-ш-ш… Бух!

Смена.

Я хочу развить тему, поговорить. Сегодня мне это необходимо. А Мадс – единственный, кто способен понять.

– Мало.

Смеюсь горько и с легкой отдышкой. Мадс, хоть и занят, успевает обернуться и окинуть меня коротким, но каким-то чересчур настороженным взглядом.

– Юрген…

Пш-ш-ш. Бух!

Мяч вновь устремляется к стене. А Мадс добавляет, выдыхая.

– Просто дай себе время, ладно?

Моя подача. Замах, удар.

Пш-ш-ш. Бух!

– Фу-ф…

Из-за темпа игры мысли немного путаются, однако я все равно прекрасно отдаю себе отчет в том, что собираюсь сказать. И знаю, возможно, пожалею об этом.

– Время?! Ха-х. И что …

Распрямляюсь, дерзко поднимая глаза в спину Мадса, прежде чем спросить.

– … тебе оно помогло?

Услышав мои слова, Мадс замирает. Его ракетка неестественно останавливается в середине дуги траектории размаха, а рука плетью падает вниз.

Игре конец.

Бух-бух-бух…

Мяч, пролетев мимо, с гулким эхом катится по полу. В нашей кабинке становится тесно для нас обоих.

– Серьезно, Мадс.

Мне боязно, но я бравадно продолжаю. Тело, разогретое движением, азартом, адреналином, не дает мыслям концентрироваться на страхе. Вокруг тишина, и в воздухе лишь звуки моего голоса.

– Ты же тоже страдаешь.

Я не кричу, не напираю, но и не говорю спокойно. Намеренно стараюсь вывести его из равновесия.

– Скажи, стало легче?

Он по-прежнему стоит ко мне спиной. И когда отвечает, тон голоса, вроде бы обычный, в глубине звенит надрывной напряженностью.

– Нет.

Он поворачивается. Плечи опущены, он устал.

– Но это не значит, что надо поддаваться.

Я киваю. Согласен.

– Да.

Прохожу полшага вперед.

– Однако я же могу делать это для себя? Это же…

Мадс с молниеносной быстротой оказывается рядом.

– Юрген!

Он склоняет набок голову. Взгляд из расслабленного становится пронзительным и колким. Он нависает надо мной темной тенью, и в нем чувствуется угроза.

– Ты не…?

Я качаю головой.

– Все нормально, Мадс. Я не дурак, я все понял. Только вот…

Мадс догадывается без слов.

– Нужна отдушина.

Мои губы сами собой расплываются в теплой улыбке. Он прав.

– Ага. И…

Решаюсь быть честным до конца.

– … зритель.

С опаской смотрю на него в ожидании реакции. Мадс хихикает.

– Намек понял.

Он машет рукой.

– Ну, давай.

– Ого…

Я впечатлен. И приятно удивлен.

– Так…

По началу не могу собраться, бесцельно скролю файлы в Системе. Мадс наблюдает за мной с легкой улыбкой.

– Вот.

Наконец нахожу нужную работу и отправляю ему.

– Фу-ф.

У меня подрагивают руки. Внутри все напряжено, натянуто от страха и любопытства. Пусть это и выглядело просто, на самом деле, это очень тяжело. Моя лучшая работа. Столько труда. Столько переживаний. Последние месяцы я так много учился, старался, мучился в одиночестве… Не уверен, что выдержу, если Мадс сейчас скажет: «О, ужас, как плохо!».

Но Мадс молчит.

Стоит рядом и молчит, туго поджав губы. Его глаза устремлены в пустоту. Кожа на лбу, щеках, кончике носа и подбородка липкая и блестит от высохшего пота. Он стиснул зубы, и я вижу тонкие изгибы скул с отступающими от них на щеки пятнами сероватых теней. Такое интересное лицо… Не правильное: глаза близко, слишком крупный нос, губы, брови, массивный контур нижней челюсти, выделяющие бугры на лбу… А именно интересное. Я вдруг осознаю, что смотрю на Мадса по-другому. Не как человек на человека, а как художник смотрит на модель. Я хочу его нарисовать.

А Мадс молчит. Но потом вдруг происходит нечто странное.

Его губы распахиваются, будто он старается набрать в грудь воздух, будто он задыхается или хочет закричать. Лицо светлеет, вытягивается вниз, морщины расправляются. Глаза становятся влажными. Я отчетливо вижу, как они начинают сверкать в холодном освещении спортивной кабинки. Мне кажется, он сейчас расплачется, и я тушуюсь, не знаю, что делать, уже тянусь до него рукой… А затем все разом проходит. Скулы выступают, челюсти сжимаются, губы бледнеют, превращаясь в тонкую, бледную, грозную линию. Мне кажется, я даже слышу скрежет зубов, прежде чем Мадс вдруг злобно смахивает Изображение и переводит взгляд на меня. Я отшатываюсь. От злобы, от страха, которые вижу.

– Ты должен удалить это.

Слова прорываются наружу сквозь стиснутые зубы. Мадс растерян, рассержен, еле-еле держит себя в руках.

– Ты должен, Юрген!

Он выбрасывает в сторону ракетку и грубо хватает меня за плечи. Крепкие пальцы до боли впиваются в мою кожу, холодные мизинцы тянутся, давят на горло. На секунду я думаю, что он хочет задушить меня, чувствую его дыхание: жаркое, кисловатое, возбужденное.

– И перестань заниматься этим.

Он рывком выпускает мои плечи.

– Слышал?!

Упирается пальцем в грудь. Мне больно, я хочу кричать, но слишком страшно. И я шепчу.

– Да.

Мадс отступает. Наклоняется, подбирает брошенную ракетку.

– Но … почему?!

Я не понимаю. Я почти уверен, помню его лицо, ему понравилось и даже больше.

Он кисло хмурится.

– Потому что это… плохо.

– Плохо?

Он смотрит на меня непроницаемым взглядом. Он что-то скрывает. Но я не могу разгадать что.

– В смысле, опасно?

– Нет, Юрген.

Он склоняет голову. Он спокоен. И от этого спокойствия слова кажутся еще менее реальными.

– Потому что это – не искусство.

– … как …

Замираю на месте. Внутри пустота, в голове пустота. Я словно в вакууме и не могу выбраться. Он вздыхает. И повторяет.

– Это не искусство.

На секунду в его взгляде мелькает сожаление, сочувствие и даже грусть. Но мимолетное сомнение проходит, и остаются лишь потухшие голубые глаза. А в них – мои. Такие же бледные, сухие, замученные и неестественные.

Рефлексия

Бесцельно меряю шагами комнату, на Экране монотонно почти в такт движениям мигает красный индикатор записи.

Я слишком взволнован, слишком нервный и раздерганный собственными чувствами, чтобы выдержать еще один разговор с Мадсом лицом к лицу. Однако его слова занозой засели в моем сознании, и я жажду объяснений.

Закончив говорить, поворачиваюсь к Экрану, и, немного подумав, легким взмахом встраиваю запись в наш Поток. Синеватый перелив интерфейса информирует: сообщение доставлено.

Что ж… Еще один кирпичик к шаткой стене нашей беседы, еще десяток тревожных минут в ожидании ответа.

Я вздыхаю и навзничь падаю на диван…

Юрген: Ты сказал, что моя работа плохая, но почему?! Что не так? Реакция: вопрос и смятение.

Мадс: Юрген, ты просто пойми, не надо придумывать новое … (голос хрипит и слегка обрывается) … кх-кх… Делай свое дело. Реакция: все круто, зря паришься.

Юрген (с напором): Нет, Мадс, постой… Ответь, на вопрос. Реакция: требовательность.

Мадс: Эх… (шорох вздоха). Искусство должно выражаться в чем-то понятном другим, Обществу, в Изображениях, Формах, Мгновениях, Диорамах. Юрген, столько средств! Они легки в использовании, безопасны для зрителя. Тебе не нужно что-то еще. Ты заблуждаешься, убегая от привычного и все усложняя. Реакция: скрестить руки на груди и смотреть косо с намеком.

Юрген: Но а если мне этого мало?! Мгновения, Изображения – все, что дает нам Система, все это слишком ограничено, слишком… (тяжелая пауза) … прямолинейно, незамысловато (горькая усмешка) и искусственно неправильно. Прости, Мадс, но Мгновения не всегда работают хорошо, я сам в этом убедился. Реакция: извини, но это правда.

Мадс (немного взвинчено): Конечно, они не идеальны, но и ты ведь, признай, далеко не профессионал.

Юрген: Да я не про свои… (вздох). Не хотел тебе говорить, но помнишь старую запись из Памяти мамы? Я пытался сделать из нее Мгновение. И оно было ужасным, будто фальшивым. В нем была какая-то неуловимая разница с реальностью… Я ее заметил, и потом не мог долго забыть: я видел ее везде. Ха-х! Да и сейчас вижу, если честно, просто терплю… (пауза). Так вот. Эта разница – обман, подмена – она в любом Мгновении, Мадс. И, как мне теперь кажется, в любом Изображении. Во всем, до чего коснулась Система. Теперь я думаю, это как бы ее свойство, и просто хочу избежать его. Хочу показать правду. Реакция: смущенная улыбка.

Мадс (натянуто и одновременно растерянно): Но ты же говорил, у тебя тогда были проблемы с оборудованием, разве нет? Я обновил все, и дискомфорт прошел, да ведь?

Юрген (раздраженно): Боже, Мадс, ты вообще меня слушаешь?! Реакция: раздраженный взмах руками по сторонам.

Наверное, здесь мне стоило остановиться. Наверное, это бы изменило многое. Но я продолжил.

… Я тебе говорю, что Мгновения – это ерунда полная! И все примочки Системы тоже… Они ненастоящие, какие-то … пф-ф-ф … не знаю, как сказать, … слишком … э-э … идеальные… Нет, слишком простые, сухие… Они как бы трогают нас, но так мягко, так ненавязчиво, что, по сути, мы не способны проникнуться ими. Вот скажи, давай начистоту, тебя же задела моя картина? Не отнекивайся, Мадс, я видел твое лицо. Она впечатлила тебя. Только вот отчего ты не хочешь признавать этого?

Мадс (повысив голос, с обидой и едва прорывающейся злобой): Ну да-а, ты же у нас эксперт! Теперь для тебя весь мир – фарс!

Юрген (удивленно и вместе с тем возмущенно): Да причем тут это?! Причем тут мир вообще? Реакция: возмущенное недоумение.

Знаю, что ранил его. Сказав, что Мгновения плохи, я практически обесценил труд всей его жизни, ударил по самому больному месту. И не ожидал в ответ ничего хорошего, понимал, он будет злиться. Но мне так хотелось, чтобы он услышал, чтобы он понял меня… Как и всегда, объяснил и помог найти верное решение. Помог найти выход. Однако вышло по-другому…

Мадс: Просто вы – люди – не осознаете, что делаете. Вы слишком глупы, слишком беспечны, чтобы оценить это, увидеть картину в полном масштабе. Вы привыкли жить без лишений и страха, в безопасности и довольстве, привыкли к миру, который есть, который создали для вас, и перестали ценить его. И ты, Юрген, тоже. Просто остановить, пока не стало хуже.

Его голос звучал по-новому, снисходительно, высокомерно, словно он презирал тех, о ком говорил. Презирал всех. И меня.

Юрген (мягко, хоть и натянуто): Мадс, я все понимаю. Баланс ресурсов, конец света и так далее… Но причем тут мое искусство? (постепенно набирая громкость и напористость) … Я же перестал выкладывать всякую лабуду, перестал устраивать скандалы. Никакого бунта. Никаких провокаций. Я самое праведное Лицо… Ха-х (усмешка)… Это же просто рисунок. Да, он сделан без помощи Системы. Но ведь это всего лишь рисунок?! Красивый рисунок… И он тебе понравился, скажи. Реакция: ну признай уже, я прав.

Мадс (холодным, отстраненным голосом): Если ты все понимаешь, тогда должен сам видеть, куда ведет такое искусство. И я больше не желаю. Это. Обсуждать!

Юрген: Мадс?

Юрген: Мадс?! Реакция: извинение.

Юрген: Мадс… эх…

Я закрываю глаза и замираю, изо всех сил прислушиваюсь, еще надеясь на его ответ. Проходит пара минут, но вокруг лишь тишина.

Тишина…

Стена упала. И я сам виноват в этом.

Вечер

Мы все здесь. Я, Мадс и Марта. Сегодня праздник, но не для меня.

Я стою у самого края широких пологих ступеней, что по кругу ведут вниз на площадку для танцев. Стою в одиночестве, легко облокотившись о гладкую, глянцево мерцающую поверхность стола, которая легко вибрирует унисоном басов охватившей все пространство музыки, и лениво вожу взглядом из стороны в сторону. В пальцах, нагретое стекло, на лице дежурно приветливая улыбка. Я знаю, ко мне хотят подойти многие, вижу краем глаза любопытные, восторженные лица, замечаю кучу реакций в Системе и шепот разговоров, однако никто не осмеливается нарушить мой покой.

Моя Система изолирована. Наверное, поэтому.

Легко касаюсь губами кромки бокала. Она холодная и будто сладкая от оставшихся следов напитка. Делаю аккуратный глоток и, замерев, катаю вязкую жидкость на языке, пытаясь разобрать ее сложный вкус. Это один из новых, очень популярных коктейлей. Их придумывает Лицо, и, говорят, повторить невозможно. Для каждого свои собственные ощущения, эдакая тайная смесь личностной реальности и дурмана нейроинтерфейса.

Сейчас я чувствую яркую сладость, что переходит в терпкую, но по-своему приятную, пряную, мягкую горькость с неожиданными нотками томной тоски солоноватого морского бриза… В ушах играет прибой, мои руки выводят линии на мокром песке.

По спине пробегает теплая волна.

– Уф-ф-ф…

Мягко выдыхаю, усилием воли заставляя себя вернуться в настоящее. И с улыбкой на время отставляю бокал подальше. Комната перед глазами игриво кружится, я сильнее наваливаюсь на кромку стола.

– Ха-х.

Ищу взглядом Мадса. Он в дальнем конце залы о чем-то чинно беседует с какой-то привлекательной девушкой в чересчур броском, по моему мнению, вечернем платье, обвивающем ее выразительную фигуру мягкими струями золотистого шелка. Мадс весь вечер делает вид, что не замечает меня. Мы не разговариваем уже неделю, и я, чтобы позлить его, начинаю, не скрывая интереса, откровенно разглядывать его эффектную собеседницу.

Вообще, такие женщины мне не по вкусу… Слишком кричащие, будто прямо с порога заявляющие о себе. Хотя, не спорю, она очень красива. Эти волосы, уложенные ассиметричными, упругими волнами, дополненными в ансамбль платью переливами и бликами эффектов Системы. Томные изгибы ее тела, одновременно и подчеркнутые, и притягательно скрытые мерцающей поверхностью податливой, но непрозрачной ткани. В неоново-загадочном свете окружения она выглядит словно живая Форма. Глаза блестят любопытством, на губах – улыбка, в тонких пальцах – медленно вращается туда-сюда длинная ножка бокала. Удивительно, но даже грузный, высокий Мадс рядом с ней кажется куда более милым и благородным.

– Прямо как котик.

Улыбаюсь. Но взгляд не отвожу. Наоборот, все больше наблюдая за ней, отмечаю скрытые, нет, не изъяны ее идеальности, а скорее – сокровенные особенности. Ноги чуть короче, плечи – шире, длинноватая шея, но зато какая изящная, горделиво грациозная… На миг совершенная Форма распадается, разлетается на мелкие кусочки, и из нее рождается человек, личность. Уникальное, неповторимое сочетание привычных компонентов, сложное, живое и непостижимое до конца в своей сути. Теперь передо мной женщина, не вылизанный внешний образ, а плоть, человек, идея, которую я хочу понять, которую я хочу … нарисовать.

Я продолжаю смотреть, уже невольно делая наброски где-то в глубине собственного сознания, но тут она разворачивается, легко машет Мадсу ладонью на прощание, и, все так-же вкрадчиво улыбаясь, направляется ко мне.

– Ох…

Краснею. Нечаянно ловлю взгляд Мадса. Раздраженный, презрительный, взвинченный, холодный… Его тонкие губы плотно стиснуты, лицо побледнело, на лбу пролегли глубокие, нарочно подсвеченные контрастом света, недовольные морщины. Он стоит неподвижно пару секунд, буравя меня своими светлыми, выбивающимися из полутени нависших дуг глазами, а затем, резко обернувшись, уходит куда-то в глубь танцующей толпы. Я выдыхаю. Резко, с болью в груди. И только тут замечаю, что девушка уже подошла.

– Юрген, верно?

Она лукаво щурится, улыбается, чуть подняв вверх один из кончиков острых, кричащих чистым цветом макияжа губ. Аккуратно опускает на стол обнаженную руку до локтя, как бы намекая на то, что не против бы задержаться здесь подольше. Лицо кажется отдаленно знакомым, но я не уверен, что мы встречались раньше.

Я машинально подвигаю к себе бокал. Лишь затем понимая, что этим невольно освободил ей место.

– Да.

Говорю уверенно и расслабленно. Мне везет, полумрак скрывает мои горящие уши. Я не знаю, что сделать. С одной стороны, сам виноват, нечего было так пялиться на нее, но с другой, у меня совершенно нет настроения заводить светские беседы. Мне тошно, я злюсь и пришел сюда только из-за Мадса и коктейлей, вот в чем правда.

– «Старый мастер»?

Киваю. Она ставит свой бокал рядом с моим.

– Любопытно…

Откидывает назад волосы, без стеснения оглядывая меня с ног до головы. Я чувствую напряжение и улавливаю сладковатые оттенки в ее дыхании.

– Люблю твои работы.

За нами, кажется, наблюдает добрая половина залы.

– Спасибо.

Я смущенно улыбаюсь. А она хихикает.

– Ладно-ладно…

Изящно очерчивает рукой дугу в воздухе.

– Поняла, ты не особо расположен болтать.

Подхватывает бокал.

– Я не против. Но может все-таки…

Прищуривается и совсем легко касается краем своего фужера моего.

– … встретимся как-нибудь… лично?

Стекло звенит и вибрирует. В Системе приходит приглашение. От Лица Лицу…

Ох, блин…

Она разворачивается и уходит, обдав меня волной пряно-томного запаха собственных волос.

Вот вляпался.

Я делаю глоток, стараясь скрыть дрожь в руках. И уже отрывая стекло от губ, уже почти успокоившись, над краем бокала, прямо у круглой зеркальной кромки вдруг замечаю устремленный на себя пристальный, необычно печальный взгляд Марты. Она стоит в толпе и смотрит. Смотрит и плачет.

В нос ударяет запах коктейля…

Мы все здесь. Все втроем. Словно в порочном круге. Мы загнаны в границы, мы связаны оковами. Мы мучаемся и страдаем. Мы хотим быть свободными, но не можем выбраться. Мы сами – наши клетки. Мы сами – свои мучители. Мы то, что стоит на пути к цели. И мы знаем это, однако не хотим меняться. Мы не хотим быть свободными, мы не хотим выбираться…

На мгновение у меня закладывает уши, будто я вдруг оказываюсь под огромной толщей воды, мне кажется, она сейчас сметет, сожмет все мое тело, такое хрупкое, такое слабое и беспомощное … я съеживаюсь, я боюсь, но в то же время страстно хочу поддаться натиску этой синеватой, спокойной мглы, исчезнуть и раствориться в ней навеки. Мысль противоестественна и внезапна, я пытаюсь отогнать ее, пытаюсь понять ее, пытаюсь оспорить, но не могу… Не могу… Бух.

Внезапно все прекращается, и слух вновь заполняет ритмичная музыка.

Вздыхаю. Оглядываюсь.

– Пф-ф-ф

Аккуратно убираю бокал. На лбу, на губе, на щеках и ладонях – прохладные капельки пота. Руки дрожат.

Поднимаю глаза. Вокруг лишь любопытные люди. Я один. И ни Марты, ни Мадса.

Смелость

Я сделаю это. Сделаю.

Поворачиваюсь к Экрану, решительно, дерзко расправив плечи и высоко подняв голову. Но тут же вновь оплываю, сгибаясь и скрючиваясь, словно не могу выносить вес собственного тела… Вздыхаю.

Я уже столько раз все обдумал, столько раз.

Нет, это не ради эффекта.

Нет, и не ради Марты. Хотя, сложно скрывать, после того вечера в сердце вновь начала теплиться надежда.

Нет, и не в отместку Мадсу. Он ведь и так вечность будет на меня дуться.

Они здесь вообще ни при чем. И Общество ни при чем. Ну… в прямом смысле. Теперь все по-другому…

Подхожу к окну и бережно опускаю на стеклянную поверхность раскрытые ладони. Город тонет в свете весеннего солнца, я щурюсь от его ярких белесых бликов и жалею, что так до сих пор и не выбрался на прогулку. Эх… Без Мадса совсем перестал выходить из дома.

Грустно улыбаюсь, покрепче прижимая к стеклу руки. Оно одновременно и холодное, и раскалено горячее, а после промозглой зимы так приятно чувствовать на коже согревающие, будто живые лучи.

Ах, да… Картина.

Теперь все по-другому. Потому что в ней весь я, и потому что в ней – нечто большее, чем я.

Никаких каракуль и эпатажа. Труд, боль, пот. Все выстроено, выверенно, обдуманно. Расставлено по местам, подчинено духу идеи и композиции. Но в то же время, будто составляет момент, случайно выхваченный из хаоса жизни.

История и мгновение. Развитие в застывшем навеки образе.

Я так долго добивался этого.

Барашки волн, шорох песка, развивающийся подол белого платья, мягкие волосы, тонкие ноги, изящные руки, улыбки и голоса, улетающие с ветром в безбрежный простор моря…

Треугольники, эллипсы, квадраты. Движение и затухание. Планы, мазки, изгибы, линии, формы.

Жизнь и бессмертие.

Грезы и реальность.

Теперь все по-другому, потому что я считаю: люди достойны такого. Достойны красоты. Достойны откровенности и правды. Достойны того, что возможно не смогут понять и повторить.

Отворачиваюсь от окна.

Это не бунт, это – подарок. Это не насмешка, это – границы нового.

Мысли затихают, и я, зажмурив глаза, словно шагая в бездну, машу Экранам рукой.

Ничего

Общее пространство Создателей объято мерным тихим гулом разговоров и едва-едва различимыми переливами эмбиентной музыки. За моей спиной, там за высоким пружинящим креслом, за тонкой гранью подрагивающей стеклянной перегородки, люди, коллеги, Создатели… Другие.

Я усмехаюсь. Слово само приходит на ум, врывается в мысли и остается там навсегда.

Другие. Не я.

Вздыхаю, упруго отталкиваюсь носком опущенной ноги от чуть поскрипывающего деревянного покрытия пола, чувствую как напрягаются мышцы, касаясь грубоватой ткани брюк, как перекашивается тело, сжимаясь подобно огромной пружине, погружаюсь в эти ощущения собственной плоти, поначалу и не замечая по кругу проплывающий мимо мир.

Огромные окна с отблесками мраморного неба, куски зданий, улиц, лабиринты тонированных полупрозрачных панелей, искаженные, будто изрезанные на осколки лица, фигуры людей, диваны, стены, пластик … И снова … солнце, небо…

Постепенно движение замедляется, пока кресло вновь, инерцией качнув меня в противоположную сторону, не останавливается на месте.

Что я тут делаю? Зачем пришел сюда сегодня?

Эх…

Расслабляясь, продавливаю всем весом податливую спинку кресла. Скрещиваю холодноватые побелевшие пальцы, опираю руки о подлокотники и опускаю их на впалый живот.

Конечно, я знаю ответ.

Краем глаза, повернув набок голову, так что вскоре начинает недовольно ныть шея, еще с надеждой ловлю скользящие в стекле отражения. Кусочки улыбающихся, шевелящихся губ, опущенных, мягких ладоней, блестящих темных, светлых глаз… Идеальные образы в переливах интерфейса Системы.

Все жду, когда один из них вдруг оживет, поймет, прорвется сквозь разноцветное зазеркалье и обратится ко мне. Разрушит молчание, напросится на диалог. Жажду услышать что-то осмысленное, небезразличное, чувственное, настоящее, а не просто скролить бесконечный поток пустых реакций или улыбаться в ответ на сухие, шаблонные фразы восторга.

Но в ответ лишь ничего.

Ничего.

Боже, неужели они, и правда, не заметили разницу?

По спине пробегает холодок, он жесток и неприятен, так что поднимаются тонкие волоски на шее.

Неужели только я вижу ее?

Уныло опускаю голову, задевая грудь острым подбородком.

Ничего.

Ни в Системе, ни в реальности. Ни вчера, ни сегодня.

Я обессилен, я зол и одновременно подавлен. Я взбешен и сломлен.

Или, быть может, мне лишь кажется?

Кажется.

Нервно встрепенувшись, открываю Систему и разворачиваю свой Поток. Смотрю на Картину.

Сердце в груди отплясывает бешенный ритм. В висках стучит кровь. А вместо звуков в ушах раздается лишь протяжный, высокий, похожий на писк вой.

Затем перехожу к прежним Изображениям. Всматриваюсь в них и вновь возвращаюсь назад.

Туда-обратно, через пропасть. До тех пор, пока взор не застилают соленые, колкие слезы, они сбегают вниз по щекам, пощипывая и раздражая кожу, они срываются и бьют по сомкнутым ладоням, растекаясь в мелкие лужицы.

Туда-обратно, через что-то стоящее, что-то неуловимо бесценно, что-то настоящее. Пока легкие не начинает обжигать недостаток воздуха.

Туда-обратно, через себя в прошлом и в будущем. Пока удостоверившись в истине, не откидываюсь назад.

Не понимаю… Не понимаю, отчего все молчат?!

Отчего тогда все заметили, оценили, а теперь нет? Теперь, когда это так важно, когда это совсем другое, не какая-то там ерунда …

Пф-ф-ф…

Злобно размахнувшись, закрываю бесполезную Систему. После ее раздражающе простых, ярких цветов мир вокруг привычно погружается в сероватую, волшебную дымку. И я невольно любуюсь им, открывая заново, совместно с тем, как привыкает мое зрение, всю невероятную сложность его тонкой, неоднозначной гармонии.

Через окно в комнату крадется теплый лучик солнца, я мягко улыбаюсь и думаю, ловя его подрагивающей, бледной ладонью.

Наверное, стоит попробовать снова?

Киваю себе.

Да, точно стоит.

Лучик вдруг двигается и, словно тоже соглашаясь, распадается на стеклах задорным ворохом сверкающих бликов. Они вспыхивают холодным огнем, наполняя все пространство ярким, слепящим светом, и тут же тихо гаснут, оставляя вместо себя лишь воспоминания и пустоту.

Стоит … Ха-ха… Да и что мне еще делать?!

Мгновение 9

Пальцы тихо скользят по окну. Скользят и падают вниз, мимолетом касаясь оставленных под шторами около стены острых краев рам. Я чувствую боль удара, резкую, колкую, обжигающую, но даже не шевелюсь. Мог бы хоть проверить порез, но смотрю прямо. Лицо остается спокойным, таким же задумчиво-отрешенным, мягким и только взгляд глаз, с узкими черными зрачками в отражении едва меняется, становится яснее и острее. Боль невольно выдергивает сознание из бесконечной мантры созерцания окружающего мира, возвращает его назад. Сюда, к телу, ко мне.

И что я вижу?

Себя? Одинокого. Надломленного собственным выбором. Тем ложным или истинными предназначением, что, как я думал, начертано для меня с рождения. Желанием, стремлением к творению, к разгадке, к катарсису осмысления, ощущения, выдумки и созерцания, которые не смог, однажды вкусив, оставить в прошлом. Собственным счастьем и своей главной трагедией одновременно.

Комнату? Заставленную, заваленную моими безмолвными работами. Стены без двух Экранов, что заменили картины. Пятна краски, следы замаранных пальцев, кисти, палитры, мусор… Хаос затворничества и отрешенности, в который я превратил свою жизнь.

Город? Людей, что никогда не поймут. Глаз, что никогда не разглядят столь очевидного для меня. Множество рук, пальцев, мыслей, они не смогут повторить то, что я делаю.

Я жалею их за неведение, за ограниченность, за какое-то бюргерское довольство и сытость и одновременно боготворю. Я жду их, бегу от них, ненавижу, служу им и люблю.

Систему? Всю такую же яркую и прежнюю. Такую же хладнокровно равную ко всем и вся. Систему, что в угоду цифрам и балансам сделала меня своим Лицом, дала мне надежду и возможность, а потом … потом … я даже не знаю, как назвать это…

Эх…

Тогда я думал, что справлюсь. Думал, себя мне будет достаточно. Думал, был уверен в собственной правоте. Но я ошибся… Слишком много усилий, чтобы добраться сюда и испепелить путь назад. Несоизмеримо мало, чтобы продолжить двигаться дальше.

Смотрю прямо в окно. С кончика пальцев на пол медленно капля за каплей сочится темная кровь. Отключаю Систему.

Так что я вижу?

Другой я

В этой странной полузеркальной поверхности мне не трудно вернуть себе Мадса. Достаточно просто прикрыть глаза, так чтобы мир под веками обратился в негатив, размывшись неоново-сероватыми пятнами на красновато-черном фоне, а затем телескопом воображения разглядеть знакомое лицо бывшего друга. Все просто. Раз, два, три… Вуаля!

И вот он уже сидит в любимом кресле, скрестив ноги и соединив месте ладони, словно какой-то мудрец или монах. Все то же красивое, развитое тело, грубоватое, крупное лицо, кудряшки, любопытные, чуть впалые, но зоркие глаза. По-прежнему терпеливо молчит, пристально наблюдает за мной из-под угрюмой тени пушистых бровей.

В моем воображаемом мире мы друзья. Время застыло. Ничего не изменилось.

– Привет, Мадс.

Я улыбаюсь и хочу помахать ему рукой. Он не реагирует, не отвечает, не двигается, но я знаю, он услышал и рад мне. Просто понимает, как всегда, дает выговориться. Чтит наш негласный договор. Ведь мы умеем хранить тайны друг друга.

– Ты же знаешь, это не прихоть… Я долго думал. У меня нет другого варианта. Прости, я сдался … я…

К горлу подкатывают слезы. Дыхание перехватывает и першит, точно я разом вдохнул слишком много перца. Но я смотрю на Мадса длинным-длинным взглядом, и мне тут же становится легче.

– Ха-х…

Чуть качаю головой.

– Ты ведь помнишь ту мою картину, да?

Смеюсь.

– Знаю-знаю, ты начал ругаться. Но, прости…

Усмехаюсь, чуть прищуривая глаза..

– Я видел твое лицо, первую реакцию. Бесполезно было скрывать. Она тронула тебя. По-настоящему. Наверное, даже испугала, правда?

Он будто кивает.

– Да-да… И я понимаю, теперь понимаю, почему… Но Мадс…

Сейчас мой голос наполнен укоризной и грустью.

– Эх, Мадс… Отчего ты тогда не сказал мне правду? Ведь это было так просто. Признать и пояснить, а не злиться и не давить на самые больные точки. Не провоцировать, не отдаляться, не убегать, не оскорблять, а спокойно поговорить.

Я плачу. Чувствую немеющей кожей теплые слезы.

– Да, согласен. Возможно, она была еще слишком плоха для громкого слова «искусство». Оглядываясь, я и сам это знаю. Но ты ведь не поэтому так грубо поступил, да?

Я сам осознал это не так уж давно. По правде, дело было совсем не во мне или в нем. Дело было даже не в картине. А в том, что могло бы последовать за ней. И последовало.

Подытоживаю мысли словами.

– Ты испугался, Мадс. Тебе стало страшно, по-настоящему страшно, что я все разрушу. Ты вдруг разглядел хоть и малую, но все-таки существующую вероятность. И, не колеблясь, перешагнул через нашу дружбу, через собственную честность, через свои чувства ко мне, во имя своего долга, своих идеальным принципов. Последовал тому, во что ты веришь больше, чем в людей, Системе, алгоритмам и математике.

Ты отличный Архитектор, Мадс. Понимаешь, что в мире сухих цифр и шаткого равенства нет места искусству. Ведь оно неконтролируемо. Оно сеет смуту, ломает, перетряхивает нас помимо нашей воли, меняет, воспитывает, вдохновляет, злит, возмущает, разделяет и объединяет… Ставит в неловкое положение, выбивает почву из-под ног, заставляет волей-неволей видеть неправду и искать истину, заставляет трудиться….

В мире с искусством никогда не достичь полного упорядочивания, да, Мадс? Поэтому те, кто создали Систему, и убрали из мира Искусство, заменив его всем доступным, безопасным, простым и приятным, милым развлечением. Никто не догадается, что это обман, когда все вокруг одинаковое. Но стоит появиться хоть чему-то настоящему, и они увидят…

Мое тело начинает едва подрагивать от напряжения и усталости, но я широко улыбаюсь. Горд, что понял. Мадс по-прежнему сидит неподвижно, но я знаю, он тоже рад, что я стал способен понимать.

– Однако, как видишь, ты зря переживал, Мадс.

Киваю ему.

– Твоя Система легко расправилась со мной. И теперь трудно сказать, был ли у меня на самом деле хоть какой-то шанс достучаться до Общества.

Пожимаю плечами.

– А даже если и был, то я его, конечно, беспечно профукал. Задолго до настоящих картин….

Об этом мне всегда больно думать. Горько и одновременно очень страшно осознавать, что могло было случиться, пойди все не так.

– Да, Мадс. Не знаю, догадался ли ты…

Я и сам не уверен, что догадался.

– Помнишь те нелепые рисунки? Помнишь всю ту шумиху? Ха-х. Мне кажется, вот это был он. Тот момент. После него Общество никогда больше так не реагировало. Ни на что. Люди словно ослепли!

Всплескиваю руками.

– Поначалу, думал, совпадение, потом начал подозревать обман, ведь уже видел, как Система подправляет Изображения Марты. Но оказалось нет. Все проще и изящнее. Куда проще…

Загадочно опускаю голову на бок.

– Со временем я заметил, стоит мне опубликовать картину, как тут же появляются то шаблоны Изображений или Мгновений, то набор образов, то вдруг мой рисунок вставляют в надоедливый интерфейс или все сразу… Бух!

Делаю пальцами взрыв.

– И моя работа везде. Общество наводняется копиями, интерпретациями, подражателями. А это сразу обесценивает оригинал. Обесценивает суть, идею, труд… Меня. Меня, Мадс. Мою жизнь!

Мысли захватывает отчаяние. Фокус нарушается. И Мадс начинает медленно таять…

Я смотрю на него в последний раз. Смотрю и вижу себя.

– Прости, я не могу смириться с этим.

Я вижу правду.

– Прости меня.

Мы не помирились. У меня нет Мадса.

Открываю глаза…

Лицо, комната, дома, боль, кровь. Но я спокоен. Никаких переживаний, никаких попыток что-то исправить.

На самом деле мне даже нравится это напряженное ощущение, нравится щекочущая нервы неизвестность. Она делает все вокруг каким-то живым, ценным, стоящим и одновременно совершенно неважным. Вымарывает из меня тоску, сомнения, уныние, оставляя лишь суть, целое. Меня. И того, что нет. Тех…, что нет.

Я, беззащитный, стою перед всем миром и играю с ним в опасную игру. На кону жизнь. И, кажется, для меня она сейчас значит куда меньше, чем это мимолетное чувство мирной ясности. Я не хочу назад. Не хочу вперед. Я хочу в эту понятную пустоту смерти. И надеюсь, что мне повезет.

А пока… Пока я жду ответа, есть время подумать о важном.

Искусство и Система

Стоит ли даже пытаться размышлять о том, что никогда не будешь в состоянии постичь?

Смеюсь.

Да, конечно. Ведь мы, люди – отчаянные создания. Это в нашей природе – стремиться к абсолюту, к бесконечному. И порой мне кажется, мы и сами получились из-за того, что кто-то замахнулся на невозможное.

Так вот. Искусство.

Поначалу я думал, что оно родилось из чувства, мысли и желания человека поделиться ими с другими. Как язык. И поэтому теоретически способно вызывать в нас все, что ему хочется. Полный спектр: от гнева, до обожания. Чаще всего что-то одно, а возможно, и все сразу. Эмоции, переживания, идеи, мысли, рефлексию.

Вероятно, нам потребуется время чтобы понять заложенные автором символы и знаки, а может статься не стоит и думать вовсе, просто отдаваясь тому, что ты видишь. Мы можем вообще никогда не разгадать их. Либо они могут совершенно не так, как задумано, тронуть нас.

Именно поэтому в Системе мы живем в ясности, и эта ясность намеренно сводит на нет ту многослойность, многозначность, сложность оригинальной мысли, чтобы убрать любое непонимание. Мы используем паттерны и шаблоны, мы сами схлопнули свои мысли до банальных образов и реакций. Когда включается Диаграмма или Мгновение, уже с самого начала, по музыке, по выбранной Создателем цветовой схеме мы способны легко догадаться о сюжете и смысле истории, которую нам хотят рассказать. Да что там, даже в реальности большинство их нас ведет себя так, словно мы в Системе!

Но плохо ли это?

Пожимаю плечами.

Не знаю.

Очень тяжело быть непонятым. Вот в этом я точно уверен.

Тяжело чувствовать и не иметь возможности поделиться.

А сейчас Система дает нам все. И инструменты, и аудиторию. Не требуется ни особых навыков, ни врожденных талантов, ни усилий. Все равны, все одинаковы, нет мастеров и неудачников. Главное, идея, а идея – за человеком.

Но с другой стороны, если все свести к простому, если убрать сложность, убрать труд, оставив лишь удовольствие, то найдется ли в результате место чему-то сверх этого? Ведь в поисках рождается невозможное. Рождается искусство, что становится пророком, движителем человечества. Рождаются люди, которые дотягиваются до бесконечности.

Поэтому теперь я считаю, что искусство – это куда больше и сложнее, чем просто описательный язык. Скорее всего, оно сложнее даже того самого сложного, что я могу себе помыслить. И хоть думаю, что оно в каком-то роде смысл моей жизни, не надеюсь, будто однажды пойму его.

Иногда мне кажется, я близок, но ответ всегда ускользает. Иногда мне кажется, что не стоит даже пытаться.

В моем стекле – картины. Висят, стоят рядками, печально привалившись друг к другу. Мелькают на Экране… Их никто не увидит. Никто не сохранит. Никто не полюбит. Они – мое наследие, моя душа, моя жизнь. Никому не нужные. Как и я.

Глотаю слезы.

Меня знобит. Мир рябит перед глазами, а капли по-прежнему мерно стекают по руке.

Пух-пух…

Разбиваются о пол.

Я устал, но надеюсь, ждать еще недолго. Вокруг туман. В голове туман. Смотрю вперед, вдаль. В отражение. Туда, где, как мне кажется, в мягком свете вдруг проступает тонкая фигура Марты.

Марта

Марта все в том же влажном плаще, в плотном глубоком капюшоне с искрящейся крошкой льда. На шее – длинный, мягкий шарф. Волосы распушились и выбились из прически мягкими вьющимися от влажности прядями. Ее лицо в таинственной синеватой тени, но я уверен, если захочу, то смогу разглядеть его. Глаза, губы, скулы – все мелкие черты, что вспоминал этио долгое время.

Она нерешительно замерла в дверях. И я вновь не предлагаю войти.

И точно знаю – не предложу.

Нет. Только не сейчас. Только не ей. Она не должна видеть это.

– Уходи Марта…

Образ меняется. И я слышу ее голос.

– Нет, Юрген.

– Юрген?

Оборачиваюсь. Она стоит в дверях, настороженная и напряженная. В легком желтом платье с тонким поясом. И тень позади нее черным пятном падает на стену. А разве призраки отбрасывают тени?

– Марта?

Не верю глазам. От резкого поворота головы все в комнате пускается в пляс и кружится. Мне плохо. Я пытаюсь сосредоточиться, разглядеть. Не могу осознать… Но, кажется, это и правда она. Марта. Стоит и очень пристально смотрит на меня.

Мы неловко молчим несколько секунд. А потом она вдруг громко охает, бледнеет, застывает на месте, невольно закрывая губы изящными, небольшими ладонями.

– Юрген, что случилось? Откуда…

Я напрягаюсь. Она поспешно сглатывает, словно ее сейчас стошнит, обхватывает живот. И показывает пальцем на темную лужицу под моей левой рукой.

– … это?

Так вот оно что. Уже и забыл. Улыбаюсь ей и пожимаю плечами.

– Не знаю. Порезался….

Протягиваю вперед ладонь, хочу показать. Но тут же быстро отдергиваю, догадавшись, что зря так сделал. От вида еще не засохшей крови она только больше бледнеет, ее тело скручивает спазм, но она не отшатывается, не убегает. Хотя я вижу, ей нехорошо.

– Не бойся.

Пытаюсь успокоить.

– Порез не глубокий, иначе бы умер.

Смеюсь. Натянуто и неискренне. Поспешно сгибаю в локте руку и крепко-крепко зажимаю рану.

– Ага…

Она смахивает с губ слюну и странно косится на меня. Потом снова переводит взгляд на темное пятно. На меня. На холсты и картины. Медленно оглядывает все комнату по периметру. Она выглядит испуганной и потерянной, точно не понимает, где оказалась. Будто вдруг позабыла меня и перестала узнавать. Ошиблась и перепутала с другим.

– Марта?

Мне больно, жутко больно. Не из-за пореза. Из-за нее. Она больше не смотрит на меня, лишь на картины.

– Юрген, только не говори, что…

Голос звучит тревожно.

Язнаю о чем она. Знаю, что хочет услышать. И молчу, потому что не в силах сказать правду.

– Юрген?!

Но она требует ответа. Подходит ближе и ловит мой взгляд своими золотисто-зелеными глазами. Я тут же сдаюсь.

– И да, и нет.

Киваю в сторону рам, где еще остались свежие следы крови.

– Случайно вышло.

Но ее так просто не проведешь.

– А Система?

– Э-э… Забыл включить.

Глупо улыбаюсь, стараясь хоть немного смягчить собственные слова. Ее взгляд мгновенно становится холодным и колким. Она срывается с места, и я слышу краем уха приглушенный, недовольный шепот.

– Марта, послушай …

Собираюсь всем телом. Пытаюсь остановить ее, поймать за локоть свободной ладонью. Я не могу дать ей уйти. Не сейчас, не снова… В моем голосе кричит отчаяние. Но она ускользает. Уходит, все дальше и дальше… А я, потеряв равновесие, падаю. Со сдавленным «ух» спиной прижимаюсь к стеклам и постепенно, почти бесконтрольно сползаю по ним вниз, не в силах больше держаться на ногах.

Марта оборачивает. И тут же кидается назад ко мне.

– Все … пф-ф… нормально. Нормально…

Пытаюсь мягко отстранить ее протянутую ладонь. Боюсь замарать, задеть, случайно ударить, повредить что-то… Однако она настойчиво подхватывает меня и помогает опуститься.

– Юрген?

Чувствую привкус крови. Слышу нотки паники, прорывающиеся в тоне ее голосе. Голова гудит от удара. Я не могу собраться с мыслями. Хочу поговорить с ней, как-нибудь еще задержать ее, успокоить, но язык не слушается. Все кружится и заплетается.

Только не сейчас… Боже, только нет…

– Мар-та.

– Юрген, ты слышишь меня?!

Я пытаюсь кивнуть. Ищу ее лицо, руку, хоть что-то. В горле клокочет. Взгляд темнеет. Все темнеет. Я устремляюсь в объятия черной бездны. Я больше не хочу туда, мне страшно, мне жутко, но на борьбу не осталось сил.

Марта…

Что это? Обман, видение, реальность? Не разобрать.

Тьма захлестывает меня. И все затихает.

Мгновение 10

Утро

Неспешно открываю глаза и сажусь на кровати. После случившегося еще кружится голова, но все уже куда лучше. Шишка на затылке и плотная белая повязка почти у запястья. Я легко отделался.

В спальне свежо и прохладно, так что, выбравшись из-под теплого облака пледа, мое тело зябнет, а кожа покрывается мурашками. Поначалу это приятно: пробуждает и бодрит, но чуть позже, когда холод забирается даже в мысли, заставляет поспешно подняться на ноги и одеться.

– Бр-р-р…

Стопы нетвердо стоят на жестком полу. Всеми силами стараясь быть порасторопнее и при этом не упасть, принимаюсь неуклюже натягивать на себя мягкий уютный джемпер с длинными, растянутыми в локтях рукавами и свободные брюки, перехваченные у самых щиколоток удобными плотными резинками. Ткань прилегает к телу, касаясь его бархатистой, ласковой волной. И мне сразу становится куда теплее и легче.

Сквозь приоткрытую дверь, что ведет из спальни в комнату, вдруг замечаю движение, человека… Марту. Подсказывает Система.

– Ого?

Сначала пугаюсь. И как она сумела пробраться в квартиру? Но потом вспоминаю, что еще сквозь сон сам открыл дверь, и улыбаюсь.

Тихо-тихо, скользя на цыпочках, подбираюсь к створке. Хочу понаблюдать за ней, пока она не видит.

– Та-а-к…

К моему удивлению Марта сидит по-турецки около стопки холстов. Ее платье, все то же легкое и длинное, приятного рыжевато-желтого цвета на пуговицах с широкими рукавами, собранными тонкими манжетами (она расстегнула и закатала их почти до самого локтя), плавными волнами бархатистой ткани облегает ее немного худощавую, но женственную фигуру. А холодноватый утренний свет, что скопом падает из окна, эффектно выделяет застывшие складки, глубже затемняет тени, подчеркивает рефлексы, придавая изгибам и переломам формы более драматические, выразительные, даже резкие черты.

Рядом с талией вьется лента пояса. Подол, кое-где собранный, кое-где расправленный, огибает острые колени, почти скрывая перекрещенные ноги, бедра, голени, и лишь в треугольнике разреза едва-едва проступают загорелые лодыжки и подошвы сандалии.

Голова опущена, волосы, все такие же будто выгоревшие на концах, только более длинные, чем я привык, с одной стороны убраны, собраны за ухо, а с другой – спадают вниз рябью мелких волн.

Марта не двигается. Внимательно смотрит на картину, чуть закусив нижнюю губу и склонив набок голову, прячется в собственной тени от слепящих бликов солнца. У ее ног на полу незаконченным кругом лежат другие мои работы. Из-за заполнивших комнату ярких лучей света я не могу разглядеть их, и мне внезапно становится тревожно, нервно, страшно, не по себе. Вдруг ей попадутся неудачные, старые, первые? Что она подумает, увидев их? Уйдет? Разозлиться? Навсегда разочаруется во мне?!

Лицо покрывает холодный пот. В висках барабаном стучит кровь. Пальцы сами ложатся на ручку двери. Я уже готов ринуться туда, остановить ее и только тут замечаю, что она… плачет.

Тихо. Бесшумно. Только капельки слез серебром блестят на щеке.

Как вкопанный, замираю на месте.

Створка двери предательски скрипит.

Марта резко вздрагивает и поднимает голову.

– Юрген?!

Мне жутко неловко. Открываю дверь, на ватных ногах прохожу в комнату. Она поспешно стирает с лица слезы и улыбается мне снизу вверх через силу. Глаза опухшие и красные, а голос осип и скрипит, будто у нее пересохло во рту.

– С добрым утром.

– Спасибо, … Марта.

Теряюсь. Боюсь спросить, что случилось. Поэтому просто опускаюсь рядом на пол. Наши взгляды встречаются. Но она тут же стыдливо прячет свой. Понимает, я все заметил.

– Прости…

Больше не скрывается, перестает притворяться, хлюпает носом. Ее извинения передо мной в этой комнате звучат как-то глупо. После всего, что я сам натворил.

– … не надо было мне…

Подхватывает пальцами картину.

– … трогать это без разрешения.

Усмехается. А я не могу понять, что в ее голосе: шутка, горечь или издевка?

– Брось, Марта.

Моя рука, дернувшись, отрывается от земли, я хочу дотронуться до нее, неосознанно, рефлекторно тянусь к ней. Но тут же одергиваю себя. И просто улыбаюсь.

– Смотри сколько хочешь.

Вокруг нас этюды города. Она опускает тот, что держит в руке назад на колено и продолжает рассматривать, я откидываюсь, опираюсь на ладони, взглядом не отрываясь от нее.

Мы сидим в тишине. Она молчит, а я не решаюсь потревожить этот внезапно установившийся, такой редкий для меня сосредоточенный покой.

Проходит пара минут, прежде чем она вдруг сама начинает говорить.

Признание

– Эх… У тебя так классно выходит.

Она приподнимает рисунок, оборачивается и аккуратно кладет его рядом с другим, встраивая в круг. По ее щекам, срываясь с длинных, тонких, темных от влаги ресниц, вновь струятся слезы. На губах расцветает грустная улыбка.

– Мы здесь, все случилось.

В голосе, напряженном и тихом, проступают нотки странного облегчения. Марта улыбается еще шире, свободнее, расправляет плечи, словно сама так ждала от себя того, что только что произнесла.

– И кто бы мог подумать? Ведь я боялась, Юрген…

Я удивленно смотрю на нее.

– Боялась?

– Ага.

Она бросает на меня быстрый, настороженный взгляд. И берет в руки новую работу. Я, кряхтя, отталкиваюсь ладонями от пола и, перенеся вес тела, опираюсь предплечьями о согнутые колени, подавшись вперед, ближе к ней. Я не могу понять, о чем она.

– Боялась, что ты станешь таким, какой ты есть.

Мне неловко. Стараюсь разбавить тревогу не слишком удачной полушуткой.

– Одиноким сумасшедшим, что чуть не покончил с собой?

Она снова улыбается сквозь слезы.

– Нет, конечно. Хотя, признаться…

Поднимает глаза. Они честные, открытые, откровенные, серьезные. В них – она, ее суть, без прикрас.

– … мне и самой приходили в голову такие мысли… Притягательно, не правда ли? Просто и быстро…

Опускает назад, закрываясь блестящим полотном волос.

– Но речь не об этом.

Задумчиво рассматривает картину.

– Ты стал Лицом, Юрген. Стал тем, кем я всегда мечтала быть. Самым лучшим. Популярным. Любимым. И при этом … хм… настоящим.

Хмурюсь, не понимаю.

– Это как?

Но она молчит. И очень медленно до меня начинает доходить смысл ее слов.

– Постой…

Не может быть.

– Так значит…

Нет. Этого просто не может быть!

– … ты тогда бросила меня поэтому?!

Смотрю на нее во все глаза и не могу осознать, не могу поверить. Боже, я столько ломал над этим голову, а оказалось все так просто!

Она кивает, коротко и ясно.

– Да.

Поспешно отворачиваюсь, закрываю ладонями побледневшее, растерянное лицо, стараясь скрыть ту горечь и разочарование, что сейчас, я знаю написаны на нем. Но она догадывается, замечает. Ее тень подергивается на месте. И на секунду я вновь впадаю в отчаяние, боюсь, что она поднимется и уйдет.

Однако ничего не происходит, а она лишь продолжает говорить.

– Но не только поэтому, Юрген.

На пол, разбиваясь, летят наши слезы.

– Я тогда почти ненавидела тебя.

Голос ломается.

– Злилась на тебя за твой успех.

Тяжело, надрывно вздыхает. Ей больно, и я не могу игнорировать эту боль. Я люблю ее, ее боль – моя. Вновь поднимаю глаза, смотрю на нее, и она не отводит свои.

– Прости, Юрген. Мне стыдно за себя… Но, пойми, тебе все давалось так легко и просто. Ты не делал ничего выдающегося, но все замечали тебя. А я … я столько трудилась и не получала даже толику этого в ответ.

Ее тело начинает дрожать от напряжения и слез.

– Поначалу твои Изображения, они были пустышками, но всем нравились. Потом, Мгновения… Да, они были новыми, эффектными, но все равно оставались обычными, а Общество чуть ли не боготворило их. Вы с Мадсом пробрались в Хранилище, и всем снесло от этого голову… Я не понимала, что происходит. Я запуталась, Юрген. Хотела одновременно и помочь, и сломить тебя. Это было нечестно, несправедливо, но я чувствовала себя обманутой и обделенной.

Она смахивает с глаз капли влаги.

– А потом мы попали в горы, и все изменилось…

Марта отворачивается к окну и смотрит в ясную голубую даль.

– Помнишь, ты попросил меня отключить Систему?

Я киваю.

– Да, конечно… Но ты тогда не особо впечатлилась этим, верно?

Она качает головой.

– И нет, и да…

Неспешно скользит взглядом по разложенным картинам.

– Просто я уже делала такое раньше.

– Что?!

Она смеется.

– Ага. Я тоже заметила, что Система подправляет мои Изображения.

Офигеть. И она молчала?!

– И ты молчала?

Беспечно пожимает плечами.

– Ага.

Я просто не верю собственным ушам! Она сводит меня с ума!

– Марта!

Взгляд ее глаз становится одновременно и потерянным, и ехидным.

– Ну, а что мне было делать, Юрген?!

Слезы мелким градом устремляются вниз по щекам.

– Я не ты… пф-ф… я – не смелая, Юрген. Я слабая… очень слабая…

Мне так жаль ее, потому что я понимаю, потому что я тоже – очень слабый.

– Так вот, в горах… Тогда я впервые ощутила, что ты – нечто большее для меня. Большее, чем все это: Общество, реакции… Подумала, как же глупо выйдет, если из-за них я упущу тебя. Впервые в жизни кто-то волновал меня глубже, чем мое творчество, моя самореализация. И я решила попытаться, попробовать, вдруг все выйдет. Я поверила тебе, но…

Ее глаза, вдруг загоревшись, тут же гаснут.

– Но мы вернулись назад, и … и все закончилось.

Тонкие руки бессильно падают на колени.

– Я так ждала нашей первой встречи. Но ты снова стал … другим. Ты будто стеснялся меня, такой неудачницы, а мне нужна была твоя поддержка. Я балансировала на грани, Юрген. Но вместо помощи, вместо внимания, из тебя сыпались лишь монологи об искусстве, да рассуждения о том, стоит ли ехать в то чертово Хранилище!

Внутри меня все обрывается. С каждым ее словом, с каждым звуком ее голоса, все улетает в бездну. Это немыслимо, она обвиняет меня, но… но…

– Но я просто не знал, что так нужен тебе! Марта, я не знал… Ты…

Я задыхаюсь.

– … ты ведь молчала!

Она кивает.

– Наверное, поэтому ничего и не вышло.

Очередная картина занимает место на полу. Марта тянется и берет в руки следующую.

– А дальше…

Вздыхает.

– Дальше случилось то, что случилось. Ты выложил Мгновение с картиной, устроил в Обществе маленький атомный взрыв. И с той самой минуты, с того момента, когда я увидела его, то окончательно поняла, что ошибалась. Я не могу быть с тобой, Юрген. Ты – Лицо, ты – талант, а я – никто. Я не могу переступить через зависть, через гордость, а они бы разрушили нас, Юрген, непременно разрушили. И именно поэтому я ушла.

Она опускает голову. Долго молчит, прежде чем продолжить.

– Прости, Юрген. Ты – отличный Создатель. Все это…

Она обводит рукой по кругу. Ее усталое, измотанное переживаниями лицо высветляют лучи яркого, уже полуденного солнца.

– Пф-ф… Я… Я ни разу такого не видела… Прости, что сомневалась в тебе.

Тихо опускает на пол последнюю картину и встает с места.

Идет к двери, а я, растерянный, вывернутый наизнанку ее признанием, слежу за ней взглядом.

Раз она не хочет, то хочу ли я?

Раз она не просит остаться, то надо ли мне, после всего сказанного, пытаться остановить ее?

Я не знаю, и сомнения сковывают мой разум, мое тело, мою волю… Я опять даю ей уйти от меня… снова и снова теряю ее.

Но у самого порога она вдруг замирает и оборачивается. Но смотрит не на меня. Она смотрит на окно. Туда, где нашла меня, где до сих пор на полу бледнеет едва различимый след от пятна моей крови.

Смотрит с тоской, грустью и отчаянием, будто хочет назад, в прошлое, когда это было не в ее грезах, не в ее памяти, а наяву. Когда для нас обоих все было так понятно, так просто и так ясно.

Сиюминутное настоящее. И нет ни до, ни после.

Я вспоминаю, как смотрел на нее тогда. Я вижу, как она смотрит отсюда, из будущего, на того меня сейчас. И это меняет все. Абсолютно все. Она не не хочет, наоборот, она тоскует, но боится.

– Марта, постой!

Вскакиваю на ноги. Бегу к ней, распинывая по сторонам картины. Она уже тянется рукой к двери, но я перехватываю ее. Обнимаю ее. Прижимаю к себе так сильно, что еще чуть-чуть и наверняка захрустят наши ребра. Потом слегка отстраняю и спрашиваю, заглядывая в глаза.

– Марта, ты действительно хочешь уйти?

Она смотрит на меня долгим, растерянным взглядом, а затем, мягко улыбнувшись, куда уверенней качает головой.

– Нет.

Оборачивается и задумчиво добавляет, с легким намеком косясь в сторону разбросанных по полу картин.

– Ведь у тебя же есть другие, да? Я бы посмотрела…

Мое лицо озаряет восторженная улыбка. Кажется, я мечтал услышать этот вопрос всю свою жизнь.

– Еще бы… Уф-ф-ф… Марта… Да сколько хочешь!

Мгновение 11

Мы сидим на самой вершине перевала и с аппетитом жуем помявшиеся за день в рюкзаках бутерброды. Вокруг, не спеша перекатываясь мягкими, сероватыми барашками плывет облако. Оно окутывает нас волной льдистой, зябкой прохлады, застилая от глаз изумрудную долину с серебристой лентой водопада и вьющейся поперек едва различимой тропкой, а затем убегает дальше, оставляя на рукавах и капюшонах курток прощальные, замершие капли.

Голова Марты покоится на моем плече. Мадс рядом едва слышно напевает какую-то веселую песню и изредка подталкивает носком ботинка мелкие камни, заставляя их кубарем скатываться прямо к обрыву склона. А я просто сижу, молчу, с удовольствием вытянув вперед усталые ноги, наслаждаюсь красотой обступивших нас гор, необъятным простором неба, ощущениями собственного тела, утомленного напряжением долгого подъема, вкусом неприхотливого обеда и моей компанией. Удивительно, но в конце концов мы все втроем снова вместе и снова здесь – в горах.

Хотя еще месяц назад я не мог себе этого даже и представить.

Столько событий… Пф-ф… Голова кругом.

Я дошел до ручки, чуть не умер. Помирился с Мартой. Помирился с Мадсом.

Улыбаюсь.

Ох… Вот была история!. Наверное, мы бы так и дулись друг на друга до конца жизни, но Марта как-то раз случайно обронила в разговоре, что пришла тогда ко мне из-за него. Оказывается, он ей неделями надоедал, все просил сходить меня проведать. Переживал, что со мной что-то не так…

Честно, если бы мы уже не поссорились, я бы на него за это обиделся. Ведь кто ему мешал самому зайти? Или хотя бы написать, спросить?… Нет, он дулся и Марту донимал.

Ну, да ладно…

В итоге, меня это тронуло. То, что он все равно меня не бросил. И я сам пришел к нему мириться. Было не просто, но я справился.

Хотя бы с этим…

Потому что остальные трудности, увы, никуда не делись.

Вздыхаю.

Я по-прежнему Юрген. По-прежнему Создатель, Лицо Общества. Но я стал им из-за какой-то глупой ерунды, и теперь, когда, и правда, кажется, создаю что-то стоящее, никто не воспринимает ни меня, ни мой труд всерьез.

Никто не видит. Никто не замечает.

Только Марта…

Чуть поворачиваю голову и стараюсь поймать взглядом ее задумчивое, красивое лицо.

Моя Марта. Она, как и я, – заложница Системы.

Мы все трое – ее заложники. Сломленные ею навеки.

Неспешно поднимаю глаза на уходящие в небо, грозно блистающие под шапками льда и снега скалистые горные пики.

Неудивительно, что мы вместе.

И мне хочется верить, что мы никогда не разойдемся, не разбредемся по миру серыми безликим тенями одиночества, не потеряем веру в себя и в свое дело, в дружбу, любовь, в искусство. Ведь что тогда останется у нас, если не будет даже этого? Кто останется от нас?

… И будем ли мы?

Эпилог

Яркое послеполуденное солнце медленно выкатывается из-за пушистого, белого облака на гладкую синеву безбрежного неба, заливая все вокруг палящим, знойным светом.

Что ж, пора…

Мы заканчиваем обед, собираемся, плотно застегиваем высокие вороты походных курток, это здесь солнце, но стоит зайти за хребет и снова окажемся в плену льдистого тумана облаков, накидываем на спины рюкзаки, берем в руки палки, обмениваемся парой ободрительный фраз и начинаем долгий спуск назад в долину.

Я иду по тропинке первым, задавая темп, и порой останавливаюсь, к огромному недовольству Мадса (которое он, правда, косясь на мою забинтованную руку, пока не смеет высказывать вслух), чтобы восстановить дыхание, дать отдохнуть Марте и поглазеть по сторонам. Иногда, аккуратно опершись о палки, просто любуюсь далекими пиками, продолговатыми склонами, поросшими пестрыми коврами диких трав или тонкими изгибами шумного горного ручья, а порой, как Марта, открываю Систему и делаю пару быстрых набросков для будущих Изображений или Картин.

Уже предвкушаю, как вернусь домой и возьмусь за них. Буду сидеть, писать, а Марта потом увидит и снова начнет все критиковать: разнесет в пух и прах, но в конце концов мягко улыбнется и признает, что получилось очень здорово. А еще обязательно подарю одну работу Мадсу. Какую-нибудь офигенную. Пусть позлится…

Эх, красота…

Мы идем вниз… Петляя и выныривая из облаков. Шаг за шагом, вместе, не теряясь, не отрываясь друг от друга. Три маленькие точки на длинной ленте тропы. Три человека в круговороте жизни. Три фигуры на безбрежном просторе холста.

Окунаю кисть в краску и ставлю подпись в уголке, а на обратной стороне аккуратно вывожу название: «Я. Марта. Мадс».

Конец

Февраль, 2022.

Оглавление

Мгновение 0

Мгновение 1

Мгновение 2

Мгновение 3

Мгновение 4

Мгновение 5

Мгновение 6

Мгновение 7

Мгновение 8

Мгновение 9

Мгновение 10

Мгновение 11

Эпилог