Шум слепых [Воль] (fb2) читать онлайн

«Так тяжело существовать одному.

Знать, что тебя никто не услышит

И имени не спросит даже.

Знать, что никто не ждёт

И не готов обед разделить.

Так сложно прожить в горе,

Но счастливым ещё сложнее быть,

Или гнобят, или завидуют, желая кончины твоей.»

Как долго ещё идти? Мои ноги устали, стёрлась кожа на стопах, а под ногтями крупные крупинки песка. Он стремится попасть под одежду, затопить её через складки, залезть в уши и залететь с ветром в рот. Надо мной горит яркое солнце цветом яичного желтка, обжигающее, великолепно переливающееся на холмистых горизонтах. Куда не пойдёшь, куда не ступишь, везде разный встречает меня пустынный пейзаж. Не росли здесь кактусы, не протекали редкие реки, не располагались оазисы. Я долго брела по этому краю, ничего не понимая, дрожа от необъяснимого страха. Сердце внутри бешено колотилось, как будто ноги вели к чему-то новому, что помешает слабой душевной организации такой как я.

Всегда не любила незнакомцев, странные места и жару, а тут всё находилось вместе, как по заказу заклинателя снов, что наверняка ненавидел меня.

Кроме ветра, моих мыслей, бьющихся песчинок о пески в необъятной золотой пустыне не звучало. Признаюсь, на какой-то десяток часов хождений, мне почувствовалось одиночество. Оно цепкими клешнями связало лёгкие, сжало и не отпускало. В полном бреду, мрачной тишине и при палящем солнцем, сходила с ума, кричала от бессилия и усталости и не знала, когда беды мои кончатся. Как жаль, что это было только начало утомительного пути по этому незнакомому месту.

Часть первая. Пустыня

Глава первая. Хор в моей голове

Мыслить начала рано и продолжала делать это довольно успешно. Потребность в обществе частенько скармливалось живой фантазии, способной перебороть даже закоренелого творца, возомнившего себя гением. К своим годам почти разочаровалась в жизни и оттого мыслить, размышлять стало просто необходимостью, заставлявшей питаться, спать, читать и выполнять мелкие поручения. Во мне почти не горел огонь страсти, не кипели желания. Порой просто хотелось покоя. И так хотелось иногда уйти в такую пустыню, какую вижу перед своими глазами, но сейчас осознаю, что покой в пустыне – лишь иллюзия. А я всё брела и брела, и не видела её конца.

Кружилась мимо разнообразных песчаных видов, поднималась на холмы и утопала в песке. Всё, как всегда. Спала на горячих крупинках, размышляла о бытие и понимала условия игры. К счастью или к великому сожалению, спустя кучу времени так и не нашла ни скорпионов, змей, какой-либо живности, растений тем более. Всё это утомляло. Не в силах дойти до конца, запутавшись в собственных следах, медленно падало желание идти. Просто падала, валялась и проклинала существо, из-за которого тут оказалась, если, конечно, оно существовало. Мне было интересно посмотрел в лицо того, кто отправил меня сюда, делать не понятно, что, без цели, задач.

Я могла устать, захотеть спать, но никак не поесть или сходить в туалет. Большая часть потребностей просто отключились, словно мне прямым текстом говорили: «Иди, просто иди». Лучше лопнуть от полного пузыря, чем от одиночества или бесцельного блуждания по холмам.

Хоть одну птицу! Хотя бы таракана! Нет же, никого и ничего не окружало меня, кроме далёкого голубого неба, по которому плыли различные облака, высокие и низкие, пышные и плоские, с формами и без, кроме солнца, безжалостно светившее надо мной, как бы насмехавшегося, кроме песка.

Было так отчаянно на душе. Закапывалась в пески, стремилась утонуть, но даже под толстым слоем дышалось спокойно и легко. Пыталась задушиться, да силы в руках кончались. Я действительно находилась в ужасном положении, несравнимым даже с пытками греческих героев.

Позвольте спросить вас, способны вы выдержать то, что выпало на долю одной особи? Способны не срывать в громких разрывающих глотку криках? Способны не проливать реки слёз, высыхающие за мгновения на щеках? Ни книг, ни музыки, ни людей, ни животных. Крик. Только крик, поднимавший волны звука, единственный, резкий, мой. Я звала к небесам, шептала земле и просили освободить от этой муки. Сотрясала пустыню пронзительным свистом лёгких, до беспамятства насиловала голосовые связки и была готова лишиться голоса, чтобы только не остаться в полной тишине.

Настолько невыносима была окружающая пустота, что приходилось садиться на песок, упереться взглядом за горизонт и что-нибудь говорить. Всякий бред, к примеру:

– Человек произошёл от китов. На Землю не падал метеорит. Что дождь – слёзы облаков.

Расписывала каждую ненормальную идею, даже ту, предполагающую, что наша планета – плоская как тарелка, с которой стекают воды океана, падающих в небытие. Мне показалось довольно забавным данная нелогичная задумка, что на миг представилось, что планета не тарелка, а раковина, через которую по трудам стекаются отходы, лишняя вода, чтобы не затопить соседей, когда та возжелает залить пол. Разгорячённые пеклом пальцы скребли по песку такую раковину, в голове представлялись картинки. Всё казалось реальным и доказуемым, но мне хотелось плакать.

Сходить с ума на столько, чтобы думать об этом? Просто спасите меня, кто-нибудь. Пусть хоть кто-нибудь мысли мои услышит…

Я блуждала так долго, так быстро, так незаметно. Времени здесь не существовало. Волосы не отрастали, ногти не росли. Я была погребена в этом ужасном месте. Всем сердцем возненавидела пустыни, солнце, жёлтый цвет.

Просто смотрела на всё, вставала и шла, куда вели ноги.

.

В очередной раз, скатившись с некрутого холма, распласталась звездой и стала зачитывать стихотворения, изредка выкрикивая слова. Плохое настроение, не собиравшееся уходить, затапливающее моё существование, давало мне настоящую депрессию. Здесь не было выхода. Тьма души, совесть и гордыня, ненависть и любовь сцепились друг в друга, начали рвать, изрывать, уничтожать. Слова о прекрасном, о роли поэта в обществе, о несчастной Музе, об одиночестве через призму состояния природы… о чём ещё думать в этой пустыне? Уже сходила с ума. Так почему не приблизить себя к цели?

Пальцы снова сжали горло. Мне хватало смелости для убийства, но для завершения снова не осталось сил. Била в панике песок, резала тупыми когтями в месте, под которым должно было биться сердце. Состояние на грани, перешагивающее грань, безумное, одичавшее. Теперь не стать больше человеком. Я убивала себя, чтобы перестать чем-то, думать о чём-то, размышлять, мыслить, желала слиться с мелкими частичками, принять в себя небеса, ветер, разорваться под его напором.

И снова напряглись колени, заскрипели. Снова опиралась о землю и пыталась встать. Падала, с криком, катилась дальше по склону, заворачиваясь в песок как в кокон. Песок обжигал глаза, забивался в нос, но всё это было не смертельно, как жаль! Как же была зла. Вспыхнула как искра, что кинули в стог сухой тёплой сены, разрослась пожаром над всеми холмами, под огромнейшим глубинным небосводом, разверзлись подо мной пески, и с ветром окружили меня, подо мной вздыбились следы. Длинный след по нескончаемой пустыне отчётливо виднелся повсюду, мои ноги вытоптали сигналы злости, перекипятившей усталость и одиночество, увенчанной шорохами песчинок. Я бежала с ветром наравне, подпрыгивая, огибая любые повороты, словно звуковая волна, идущая через всё, застревавшая в дивном вакууме, границы которого мне ещё требовалось узнать. Я оказалась слишком сильной, чтобы дать себе уничтожить себя или кому-то ещё. Никогда такой уверенности в себе не ощущала.

Пока умела представлять себя, осознавать в этом мире, во мне ещё хранился тонкий, почти невидимый луч надежды, способный вновь пробудить пламя жизни. В эту секунду осознала весь смысл одного высказывания, что, по сути, определило место человека в личной философии. «Если я мыслю, я существую», примерно так сказал Рене Деккарт. Этот дядька, давно умерший, точно вписался в моё одиночество. Как только перестану мыслить, ничем от песка не смогу отличиться. Пока осознаю свои поступки, ход рассуждений, пока не деру на себе единственную одежду, ещё человек, способный на существование.

В секунду осознания себя, под куполом, сдерживающего моё тело, мой взгляд изменился. Из запуганного человека, познавшего собственную слабость, вырвалась наружу едкая смелость, должно быть, поразившая даже богов. Усмешка, частично сокрытая песочком, но открытая для наблюдателей, могла смутить любого мудреца, привыкшего говорить, что «нельзя менять свою судьбу, нужно идти по тому, что для тебя приготовили». Ох, никогда не была согласна с этим утверждением. Пускай мы до сих пор не разобрались с вопросом, как появилось Мирозданье, но точно я решаю, пойти направо, налево, вперёд или назад, а, может, даже зигзагом!

В секунду осознания себя здесь, туман, разделявшее мои сознание и чувства, рассеялся. Вновь почувствовала себя живой, с бьющимся дорогим сердцем. Вновь вздохнула и не засомневалась, что смогу преодолеть приготовленную дорогу и отыскать ответы на интересующие вопросы. Я почувствовала себя. Власть над собой.

Натянутая злая усмешка сменилась лёгкой улыбкой, что до оправления сюда, всегда была на моём лице. Искренняя. Мечтательная. Вольнолюбивая. В ней было немного грусти и ностальгии по тем временам, когда только училась ходить, вливалась в социум. И с этой улыбкой вприпрыжку, со смехом, песней про любовь, живущей везде, особенно в сердце, побежала по пустыне. Не унывала, когда падала, когда видела собственные следы, оставалась без сил. Много-много раз пела эту песню, вспоминала другую и пела новую, продолжала, преобразовывала мир скромными силами, заполняла его тысячами звуками разных оттенков, тонов и нот, чистыми и грязными, закрытыми и открытыми, не стеснялась, пела во всю мочь, пока стенки вакуума не начинали дрожать, поднимая пески на укрощение дурного на нрав одного строптивого человечишки, не думавшего сдаваться иль сходить с ума. И более того, настолько заполняла всё звуками, что на мгновении песчаных бурь с радостью замолкала и позволяла пескам обнять меня, засыпать до тишины, до пробуждения от нелепых снов, пытавшихся затащить меня вновь в лапы апатии.

Как же игра с моей жизнью и сознанием была увлекательна для создателя снов. Не могла же я предстать перед ним сомневающимся человечишкой, боящегося каждого шороха, не знающего своих желаний? Сейчас была слишком сильна для всего, в моём сердце было столько угля, что в мгновение ока он разорвёт этот мир, только бы представился шанс.

В моменты грусти, окружённой тишиной, задумывалась о прошлом, вновь улыбалась и думала, куда пойти после сна или бури? Казалось бы, обошла всё, стен не нашла. И вперёд ходила, и назад, и змейкой, и кругами, увеличивая радиусы. В который раз, до бессилия обойдя пустыню, вновь наткнулась на собственные следы.

Меня отчаянно пытались сломить. Пытались запутать отпечатками стоп. Я не могла понять смысла… не могла его осознавать, шла с песнями, они со мной и остались. Больше ничего.

Интересно, что мне стоило попросить у богов, чтобы они перестали насмехаться надо мной? Мне стоило затушить надежду в конец? Перестать размышлять? Или стоило просто сидеть и ничего не делать? Как же всё было глупо.

Вечный день уже раздражал. Даже во время сна свет пробирался через веки. Отсутствие времени действовало ещё тяжелей на моё понимание себя. Сколько пробыла? Сколько не было дома? Знают ли домашние, где оказался их родственник? А если я в коме… как мне вернуться в тело обратно?

Многие знатоки говорили, что душа во время комы может бродить везде, днями, неделями, десятилетиями. Если у меня кома, тогда, где я должна быть? Не в сознании же? Оно явно было бы разноцветней… тогда… Аравийская пустыня, Сахара? Но здесь нет ничего, абсолютно, нет ночи, это явно не Земля. Обратная сторона Антарктиды? Была такая мысль. Может, в параллельном мире оказалась? Отсюда… нужно, чтобы прошло полгода, чтобы наступила ночь? Можно подождать. Наверняка, пробродила здесь не день. А есть ли во Вселенной, на основе моего раннего предположения, планета, опоясанная на экваторе землёй, как кольцом, чтобы за кольцом была вода, затем другие континенты? Если представить, что на ней также оказались люди, к примеру, на Севере? Они стали расселяться, путешествовать, искать новые места, наткнулись на различные острова, материки, а затем увидали эту землю, нескончаемую. Пошли по ней, и оказались через пару лет на том же месте, куда высадились. Чтобы они подумали? Что этот континент – конец планеты? Вполне логично. Но главные вопросы: они задумаются, если посчитают эту месту концом, что к какому океану ты не вышел, можешь приплыть в точку начала, к тому месту, откуда пришли корабли? Или сколько человечеству потребуется время, чтобы побороть страх и оказаться на другом, противоположном берегу континента? Не посчитают ли они это место противоположной стороной планеты, на которой проживают мертвецы?

Если представить данную картину, то она кажется довольно забавной, достойной для написания даже целой исследовательской работы или романа об путешествии, других мирах. Человеку же интересен человек, все аспекты его жизни, от самых низменных, мерзких, до возвышенных, от которых начисто спирает дух.

На обдумывание данной теории мне потребовалось пять снов. Именно столько рассуждала об этой планете, представляла, каким будет для них прогресс, психологию этих людей. Мне даже мыслились истории дерзких путешественников, идущих против повеления церкви, боящихся перешагнуть континент из-за страха быть отвергнутым божеством за желание открывать, познавать, исследовать. Выходила увлекательнейшая история, поражавшая даже меня. На мгновение даже возгордилась своей фантазии. Как жаль; не с кем было обсудить данные вопросы. Я, конечно, могла спародировать несколько голосов, отыграть роли, но забоялась получить расстройство личности. Мне необходимо было сохранить сознание единым, прочным и не подгибающимся под трудностями жизни.

Глава вторая. Протянутая рука

Думать так увлекательно. Моё творческое начало забилось в нескончаемых судорогах. Искала нечто новое, выходящее за границы понимания человека из двадцать первого века, стремилась переступить, понять нечто такое, что не понять никому из землян. Выискивала оригинальный сюжет. Казалось бы, человек придумал уже всё, написал обо всём: переписывает, переделывает, обдумывает, подстраивает под себя, модифицирует, – а что дальше? Существует во Вселенной что-то необычное для каждого, вне зависимости от развития цивилизации? Это также стоило выяснить, пока на меня перестало действовать общечеловеческий культурный опыт. Пускай за определённое время, проведённое на Земле, впитала в себя много информации, но сейчас… мне требовалась создать уникальное знание. Без знания физики, химии и других сложных наук, что не изучала. Конечно, мне приходилось их учить, заучивать до скрежета зубов, да только не давались они особо. Не даются до сих пор. Слишком мало времени на них даются, преподаются отвратительно сложно, быстро, без опытов, без искорок в глазах учителей. Хотя так интересно смешивать реагенты, присоединять провода, создавать что-то новое, видеть это самим, понимать, что до этого додумался человек! Посредством наблюдения, многочисленных вычислений и многолетних размышлений.

Знаете, порой, слушаешь людей, они говорят о других представителей человечества, что придумали яичницу, муку, стекло, пластмассу, как ковать железо, даже двигатель… видишь то, что придумали они, что составляют нашу жизнь, без которых нам в общем-то жить уже проблематично, и не понимаешь, как у них это получилось. Просто как? Кто додумался кинуть яйцо в кипящую воду? Кто додумался перемолоть зёрна пшеницы? Кто додумался обжечь глину? Для меня это загадка человечества, кажется, даже важней появления человека на планете. Неужели это всё случайность? Или отчаянность безумцев, отвергаемых обществом, которым удалось переломить мнение большинства и его вкусы? Наверно, мы никогда об этом не узнаем.

Находясь сколькосотые часы под парящей в космосе звездой, обдумывая изобретения человека, просто начинаешь кричать от нескончаемых мыслей в голове. Кажется, их стало так много, что их некуда деть.

Я пела так громко, чтобы заглушить размышления. Всё тяжелей стало бежать от вопросов, на который не находились ответы. И за этим бегством перестала замечать следы подо мной. В какой-то момент их не стало. Я выбежала из круга блужданий и оказалась среди новых холмов. Они мне были незнакомы. Немного выше прежних, острее, объёмней. И самое забавное, почти язвительное, выводящее из себя, что я обнаружила – были камни, мелкие тёмные камешки, пытающиеся слиться с песком. Но я их увидела! Даже в ладонь взяла, стала рассматривать.

Оставалось лишь горько насмехаться над собой. Это было невыносимо. Надо мной точно потешались небеса. По крайне мере новый вывод напрашивался сам: здесь есть понятия пространства, и оно разное. И если я увидела эти изменения, скорее всего, у меня оставалась надежда дойти до конца пустыни. И этой надежды мне хватит. Я постараюсь.

.

Хождения давали свои плоды. Моя выносливость увеличилась. Я проходила огромнейшие расстояния и не уставала, как было раннее. Мои ноги знатно подкачались, а на стопах образовалась толстая твёрдая корка от постоянной ходьбы. За этим внешними изменениями был сделан следующий вывод: в этом мире возможны изменения. Значит, мои процессы жизнедеятельности подчинялись каким-то неведомым законам, именно поэтому я была ещё жива. Я могла умереть. У меня был шанс, но возможности из-за правил этого мира не появилось. Теперь не могла так беспечно к себе относиться. Подносить ладонь к горлу оказалось теперь проблематично.

Стала ощущать страх за свою жизнь, что могла её оборвать, не попытавшись дойти до рубежа, не испив волю до последнего вздоха. Мои руки начали дрожать только при одной мысли… Новая волна безумия. Прозрение далось слишком тяжело, тяжёлый кашель, красное горло и лёгкая апатия. И всё ещё шла.

Шла, смотрела вперёд, пока не заметила чёрные рваные ленты, парящие с песком у подножия холмика. Они поднимались вверх, но их удерживало тяжёлое свёрнутое в неестественную позу тело. Я отчётливо увидела его. С вершины глядела вниз, следила, не спешила подбежать и окликнуть. Ждала первых шагов неизвестно кого. Ждала ленты, что должны были с ветром взмыть в небеса. Беспристрастной фигурой возвышалась над пустыней, смотрела вниз и пыталась понять, что чувствовала: радость ли это или печаль? Что предвещала эта встреча?

Смогу найти ответы? Вернуться домой?

А ещё я боялась увидеть в чёрных лёгких одеждах, ткань которой немного была схожа на шифон, труп. Моя сущность привыкла к одиночеству, бесконечному блужданию, некоторому спокойствию, знанию, что прошлое бодрствование будет похоже на грядущее. Сегодня судьба давала шанс поменять направления дороги. Я же колебалась. Приняла на себя роль судьи, раздумывающего, достойно ли то существо моей компании. Какой же стала злой и циничной. Общество показалось мне более беспокойным и отягощающим, чем одиночество, от которого плакала под солнцем, скребла по горлу, доходя до ключиц, спускаясь к области сердца.

Моя отвратительная черта, заглушённая молитвами и скитаниями, просочилась, как только она почувствовала колебание «судьи», бездарного человечишки, неспособного предугадать, что будет за тем холмом, куда обращался взор, за другим холмов, далеко-далеко.

А ленты всё вились и вились над пустыней. Молчаливая странница следила, дрожала и пыталась решиться. Несколько раз пыталась спуститься, пару раз хотела сбежать, но всё человечность не позволила бросить незнакомца посреди жестокой природной зоны. По крайне мере мы были одни-одинёшеньки. Возможно, мы были единственные в этом мире.

Дрожали колени. Сердце стучало так быстро, так больно, так громко, что чуть не оглохла. А моё дыхание разрывало барабанные перепонки. Как гиена обходила незнакомца, принюхивалась, осматривалась, старалась выделить из одежды руки и ноги, голову.

Кровавый, изуродованный, пышущий первозданном злом. Одного взгляда с расстояния двенадцати шагов хватило, чтобы понять, насколько тяжёлая доля мне выпала. Мои руки… они тряслись. Ноги подкашивались.

Жуткая картина. В кровавых сгустках, по среди длинных одежд, лент, частично засыпанный в песках, лежал дремлющий путник, уставший ходить по пустыне, потерявший всякую надежду на избавление от болезненных ощущений по всему телу. Я могла увидеть лишь его тонкие, длинные и очень бледные пальцы, чёрные густые волосы, развевающиеся на ветру, достигавших его плеч. За ранами, шрамами, следами от ожогов, кровавыми пятнами его лицо было отвратительным уродливым. Он не открывал глаза, почти не шевелился. Лежал лицом к небу, словно застывший камень плыл по рекам песка, отдавая себя на волю природы.

Одно из самых тяжёлых воспоминаний об этом путешествии, была проверка его дыхания. Мне было страшно подходить к нему, высокому мужчине, явно имеющего необыкновенную силу, садиться на колени и подносить ладошку к груди, чтобы услышать биение сердца, пока вторая должна была дотянуться до носа.

Всего несколько секунд. Всего на несколько секунд. Я хлебнула столько горя и отчаяния за эти несколько секунд. Мне показалось, что изрядно поседела.

Он не дышал. У него не билось сердце.

Точно одна, покинутая всеми. Осталось лишь сойти с ума.

«Так неправильно», – шептала губами, готовилась к срочному массажу сердца, хотя это было бесполезно. Всего немного мгновений.

И снова полукрик-полустон вырвался изо рта. Всхлип.

Представила, что мы уже пойдём по пустыне вместе, что буду мириться с чьим-то обществом, что мы станем сильнее и завершим игру. Это всё, чего так желала.

Все надежды рухнули. По щекам текли слёзы.

Мои ладони, сложенные крестом, десять раз вжались в мужскую грудь, вдавливали в неё воздух.

Слёзы падали на израненное тело.

Во мне лопались струны. Звенели погребальные колокольчики. Взрывались бомбами салюты. После всего должна была наступить звонкая продолжительная тишина, что позволила бы оставить землю.

Десять раз, как вечность, продлились слишком медленно. Секунды не считались. Я не дышала. Парила в ужасе. Десять раз. И уже была перевёрнута лицом к песку, а мои руки грубо были заведены за спину. Мне оставалось кричать, просить отпустить, но незнакомец, оказавшийся чудом живым, будто не слышал меня, вдавливал в крупинки, злобно. Наверняка он думал, как оторвать конечности нежданного спасителя.

Такое поведение меня быстро разозлило. Я принялась, как собака, поднимать песок, раскачиваться из стороны в сторону, чтобы освободиться из титановой схватки. Я вилась будто змея, просила выпустить. Кричала от боли. Выла. Ему было всё равно. Держал, заламывал сильней.

В какой-то момент удалось освободиться, резко развернуть туловище и как дать по лицу существу, что тот замер на некоторое мгновение, не забывая держать левую руку. Он стоял на коленях, смотрел на меня… хотя нет… не смотрел. Он до сих пор не открыл глаза.

Я нависала над ним, скрывала от усилившегося ветра, бьющего в спину. Глядела и шипела, пыталась образумить, но никак на слова мужчина не реагировал. Следил за шорохами, двигал плечами, ничего не понимал, поворачивал голову только на звуковые волны. Тогда я сделала третий вывод в этом мире: путник, кого встретила, оказался настоящим инвалидом. Он не только был весь переломанный, уставший; он не мог видеть, слышать, говорить.

Агрессивный, жестокий, надменный. Даже в таком плачевном состоянии он стоял на коленях как член из императорского рода, с гордо поднятой головой; дикой неестественной усмешкой он одарил меня.

Теперь я даже змеёй не имела права называться! Я превратилась в игрушку для питона. Его цепкие ручища обхватили меня как хвост, сжали и с хрустом откинули от себя.

Злое существо, которому не ведома благодарность. Ужаснейшее существо, человек или нет, не желавшее существовать. Это прекрасно было видно. По его резким движениям, импульсивностью, излишним раздражениям. Крайне недовольным от пробуждения он сел на песок, правую ногу согнул, левую вытянул и принялся получать ветер в лицо. Он смотрел в никуда, не пытался ничего усмотреть, просто зрел в одну точку, тлел от беспомощности и усталости. Каждая клеточка тела горела, искрилась от боли и неудобства.

Мне стоило его ненавидеть, но получилось испытывать лишь сочувствие. Я ещё могла видеть, слышать, петь, а он находился в омуте собственных мыслей долгое время, дичал без общества. Только сила осталась при нём. Я могла заполнять пространство звуками, но он даже попросить о помощи не сможет.

Мне стоило его отвергнуть, покориться несовершенству и пойти дальше, но меня остановило сострадание и милосердие к врагу. Лишь я могла годиться ему в проводники. Лишь я могла дойти до конца пустыни и увидеть изменения вокруг. И я больше не собиралась идти в одиночестве.

Пускай будет сложней! Пускай мне придётся тащить его на спине!

Я смогу. Я сделаю это.

Ведь я не одна.

Пускай у него плотная холодная кожа. Пускай не бьётся сердце. Он жив, способен на чувства, не имеет притворства, беспомощен, как котёнок, могучий как лев.

Я сильней его.

Моя рука будет тянуться к нему и вести вперёд.

Вновь дрожало тело, когда подходила к нему, но уже такой тяжести не ощущала. Я поступала правильно, по совести. И пускай он не способен увидеть мою доброжелательную улыбку, увидеть истину через зеркало души, пускай. Добро должно совершаться просто так.

Глава третья. На земле песчаной

Моя рука тянулась к его напряжённому плечу. В любом случаи, нарвалась бы на сопротивление, раньше или позже. Мне уже не страшно.

Почти звериный хрип вник в мои уши, прогремел в ушной раковине. Слишком недовольный. Пропустил воздух через сдавленные лёгкие. Своими пальцами резко схватил мою ладонь, до хруста сжал, поскрёб отросшими ногтями и откинул. Было странно смотреть на кровавые полосы, но упорства во мне было больше, чем крови, поэтому вновь потянулась к плечу. Так продолжалось целых три раза. С каждым разом путник распылялся больше, вскипал, желал накинуться и разорвать.

На четвёртый раз, взволнованная донельзя, уставшая и утомлённая незаходящим солнцем, со скоростью света ухватилась за большую злую ладонью и также прижала к своей груди, чтобы он прочувствовал вибрации сердца, что дрожало от страха, выпрыгивало из клетки. Мне удалось его удивить. Существо оцепенело. Не поворачивая голову, продолжая смотреть вдаль, чувствовал человеческое сердце. На волевом лице сменялась картина за картиной. Обескуражен. Удивлён. Будь его воля, от удивления бы поседел!

Постепенно моя смелость уходила. Мы сидели так слишком долго. Это смущало.

Сняла мужскую руку, отсела от него на полметра и стала глядеть на него, пытаясь унять гамму эмоций, решить, куда держать путь. Оставаться здесь бессмысленно. Совсем недавно поменялся пейзаж. Исследование этих краёв ещё не закончено.

А я всё думала и думала, пыталась понять, как пообщаться с новообращённым товарищем, сидящем с прямой спиной, горделиво, будто бы являлся королём пустыни, мгновение смятения прошли. Он не попытался со мной даже сделать что-то, просто сидел и всё.

– Статист, – выругалась на него, не скрывая своего раздражения. – С тобой что делать? На что-то же обращаешь внимание? Ответь! Вы! Ты! Хоть кто! – звала его, шумела. И только плечи немного подрагивали от громкой звуковой волны.

Это совсем мне не нравилось. Спать себя заставить не могла. Боялась, что путник сбежит от меня, не смотря на изъяны. Лишаться хоть какой-то компании слишком глупо.

Напряжённые думы, не обрамлённые мечтаниями и размышлениями по отношению к бытию, наконец вспыхнули красками – придумывала план по растормошению братца по судьбе. Любовалась красивым мужественным лицом, проникала мыслями в его непонятную голову, глядела на свои ладони, вслушивалась в стук сердца.

Чем дольше остаёшься одиноким – тем быстрей приходят сумасшедшие замыслы. Никак не ожидала, что моя храбрость заставит так изощрённо измываться над инвалидом. Слишком храбрая. Слишком быстро думала.

Пока ветер усиливался, песчаные потоки призывали не сбивать темп путешествия, а существо, не думавшее подняться, оказался обвит поясом от халата, в котором попала сюда. Я говорила, как можно громче, сидя на коленях, удерживая с невыносимой для меня силой, трясущуюся ладонь, которую продолжали мощные, натренированные на злодейства пальцы, цепкие, обжигающие льдом. Пока он второй ладонью вдавливал в песок моё лицо, лишь улыбалась, понимающе и сочувствующе. Пока он вдавливал меня, а я всматривалась на полумертвеца, в его очерствевшей лик, проявлявший столько злобы, в синие от красноты вены, покрывшие замысловатыми, симметричными узорами область острых выразительных ключиц, длинную толстую шею, как у лихого жеребца, бледные щёки, от которых остались лишь выразительные скулы, прямой нос, ноздри которого так и дымились от гнева и недовольства, а узоры всё вились и вились, и вот его глаза, что не увидеть, пока он сам не позволить… Пока он вдавливал меня, ослабевшими пальчиками выводила буквы на разных языках, что знала, иероглифы, что помнила. Надеялась до последнего, что существо поймёт меня и сжалится.

Зрячая и незрячий. Немой и говорящая. Слышащий и глухой. Крайности одной монеты. Мужчина и женщина. Земля и небо. Посреди вечного изменчивого мира.

.

Кто-то тянет руки, кто-то их прячет. Кто-то протягивает в дружеском настроении ладонь, кто-то от желания выпучить на общество свою значительность и лицемерное великодушие. Кто-то протягивает от сочувствия, а кто-то скрывает в карманы или за спину от невыносимого угрызения совести, от душещипательной истории страха.

Кто сломается первым? Его воля или моё упорство?

– Или погибнем здесь вместе. Я не отпущу тебя. Пускай не слышишь, но лучше бы тебе уловить мою интонацию, – захрипела, подобравшись к уху, скрываемому чёрными волосами, плотной тёмной тканью. – Мы должны идти. Я помогу тебе. Так что встань. Встань! – и подхватила его за грудки, когда попытки вывести буквы оказались тщетны.

Я напоминала песок в вихре шумного ветра. Я проникала в каждую щель. Я заполняла собой всё пространство.

Мой голос. Моё стремление продолжить путь. Мои руки, тянущие за собой мужчину, к небу, к солнцу, к концу путешествия. И десятки лент, устремившиеся за одинокими путниками.

Я тащила его, надрывалась, звала к себе. Я тащила его груз на себе. Я взяла всё. Как сошедший с ума творец, признавший в себе Наполеона, как взяточник, не знавший в себе меры и благородства, и чести, как человек, что не может напиться, выспаться или отдохнуть, как полоумный, по колено утопая в песке, тащила на себе его. Существо не стремилось больше вырываться, бить меня, душить, оно просто распласталось и позволило взвалить на себя всю тяжесть испытания на себя.

Гадкий лицемер. Ленивый хитрец. Урод.

Но я выбрала этот путь. Я решила взять всё. Я решила не жаловаться.

Даже если нас будет миллиарды повсюду, даже если утону в людях… где гарантия, что не поступлю также, повстречав его на пути вновь? Что не позволю тащить себе печаль мира, выносить чужую судьбу человека, что просто зацепится, почти безвольно, нехотя, за протянутую руку, смелую, очень дурную?

Мы всегда жалеем не тех, а кто действительно нуждается в помощи… признаём их слишком сильными для вольных глупостей и проявлений низких эмоций, как истерика, плач, заразительный, совсем не светский смех. Нас попрекают воспитанием, зарывают нашу искренность в гробы, состоящие два на два, с четырёх сторон, а ещё из границы, закрывающей вверх, и той, что вот-вот упадёт, хрустнет, и ты уже даже не на дне. Лицемеры растят из нас лицемеров. Слишком стыдно громко смеяться, ругаться матом, когда больно, потому что не прилично, хотя это более чем выражает негодование, а, может, помогает избавиться от боли и желания убивать тех, кто так вытряс душу, что дышать невыносимо. Неприлично. Неправильно. Аморально.

Резкие шаги. Росло раздражение. Тащила, молча, не жаловалась, уже даже и привыкла идти вперёд и без остановок, не обращая внимания ни на тяжесть, ни на обстоятельства, ни на себя.

Внутри, так глубоко, куда и мысли боялись соваться, всё бурлило, как в жерле ещё не разродившегося вулкана. Он бы не только Помпеи залил, залил весь этот проклятый мир, растворил бы каждую крупинку, сделал из всей пустыни мёртвую гладь, на которой только скользить и мазаться остывшей магмой.

Руки тряслись от напряжения. Тело требовало пощады. Душа умоляла припасть к земле. Разум убеждал образумиться.

Чем была я лучше Того, кто мирно, никого не трогая, никого, не прося о помощи, самодовольно сидел посреди жёлтой пустоты и вслушивался в перекаты песчинок? Я потащила за собой. Совсем не жалея. Совсем не понимая. Свою злобу на себя сорвала неосознанно на него.

Осознание этого подарило мне противоядие от эгоизма – боль. Навечно. Навсегда.

Не забуду.

Не позволю забыть.

Буду каждый день просить прощения.

Опустилась с полным покаянием перед лежащим на спине. Мои ладони, израненные от трения, в мозолях, посмели притронуться ко лбу мужчины, что не смел от стыда и осознания своей ущербности открыть. Как же ему было тяжело. Как же ему было больно.

Слёзы текли как речки бурливые с горы, редкими каплями они нечаянными плесками падали на его волосы, на лоб, незаметно, горячо, просящие милость. На лице незнакомца уже не было гнева. Не осталось ничего. Всё выгорело. Маску отрешённости пришлось надеть существу по собственной воле, чтобы попросту не растерять весь свой грозный вид.

Лёгкая понимающая усмешка.

А мои пальцы продолжали молить. Щёки – краснеть. Голова – гудеть. Надвигалась буря.

Такой песчаной бури не было с момента моего прихода. Вовремя удалось накрыть нас халатом, упасть ниц в его грудь, лишь бы закрыть лица от режущего злого ветра, за которым спешили десятиметровые волны песков, галопом скачущих по пустыни, в целях у которых было лишь желание уничтожить всё живое.

Волны хлестали меня по спине, по затылку, словно плети, рассекая мышцы, не жалея, зло, прозорливо укоряли за беспечность и излишнее «трудолюбие». Терпеть злодеяния природы пришлось долго.

Когда всё кончилось, нас уже давно похоронил песок. Много часов пришлось потратить, чтобы выбраться и вытащить существо, вяло следовавшего за мной. Мы оба устали. Мы оба изнемогали от слабости, поэтому через пару километров, откуда выползли, сделали привал и уснули.

Глава четвёртая. Анчар

Солнце не думало заходить. Оно продолжало светить всем на зло, освещая путь, отражаясь в каждой крупинке, раздражая. Ветры не думали стихать. Так и стремились отхлестать меня песком, чтобы разделить нас с путником. А само существо и не скрывало дурной характер, оно уже шло само, по поясу, послушно, но проявляя излишнее напыщенность и скептицизм.

Однако прогресс был на лицо. Мне даже показалось, что с такими темпами мы дойдём до конца испытания, но кто знал, что на этом всё только начинается? Только и могла догадываться, что всё будет только злей с повышенными ставками.

Чёрных песчинок становилось больше. Теперь не составляло труда их разглядеть. И скоро, как по ощущениям, из вечно жёлтой пустыни мы должны были попасть в иссиня-чёрную, ещё более мёртвую. Это, признаюсь, очень пугало. Зловещее подкрадывалось. Сбивало с начертанного пути.

Порой даже я не желала никуда идти. Пересиливала и шла вперёд, потому что дала слово, да и за мной шло существо, только начавшее доверять. Я шла, глотая слёзы, страх и крики, глушимые. Почти молчала, боялась спугнуть хрупкую связь между нами. В этой тягучей тишине, выматывающей сильней от продолжительных путешествий по сторонам света, чувствовала себя потерянной… одинокой, ещё более несчастной, чем перед встречей с путником.

Становилось не по себе от веющего от него холодом. Хотелось скрыться, сбежать, только не чувствовать его мертворожденную ауру грешника, отзывающее в каждом тяжёлом шаге, напоминавший путь как на казнь. Его тень, испепелённая солнцем, продолжала скрывать мою, полностью опустив свою на меня, заставив принять его, как себя, растворяя все мысли, чувства, индивидуальность – личность. Теперь я была не я. Я не кричала, не гневила Вечных существ, не требовала спуститься вниз, не пела задорные протяжные песни, а как хотелось! Как мечталось вновь заполнить пустоту звуками и оказаться посреди хора, пускай непрофессионального. Как же хотелось выразить печаль, копившуюся в бренном теле.

Вулкан кипел. Лава подступала к жерлу.

На изводящем нас небом подступалась невидимая гроза.

Мы были на пределе.

– Хоть ты и глух, паршивец, но всё же какой-то слушатель, – когда стало совсем невмоготу держать рот на замке, размышлять лишь сама с собой, тогда и села напротив медитирующего существа, не смотрящего куда-то вдаль. Усмехнулась, уселась поудобней, начала говорить о странностях в жизни. Не надеялась ни на какой отклик. И была не разочарована тем, что тот даже голову не повернул. – Твоя жизнь наверняка хуже моей… вон каким побитым прибыл! Раны так и не затягиваются, шлейф из крови – хорошие красные веточки на деревьях, по крайне мере дорогу обратно найдём, – продолжала усмехаться, глядя на вольную фигуру, немного завидовать неосведомлённости об этой Вселенной, скрывать печаль за едкой насмешкой. – Мне всё интересна твоя история. Ты не человек. В твоей одежде то и дело перья белые попадаются, только грязные от крови, уши острые, зубы немного, да и очень высок и силён, другой бы пластом сидел или паниковал, а ты… спокойно, размеренно принимаешь бурю в лицо… кто ж тебя сюда отправил? За какие заслуги? Я на свой билет наверняка наскребла… были грешки…. А ты… оборотень, что ли? Лебедь, утка, белый ворон или филин? – уже вовсю издевалась над ним, не могла успокоиться, занимала звуковые потоки, вытесняя спокойствие из головы существа. Он злился на меня, недовольно подворачивал голову. Хотел повернуться ко мне, да только гордость не позволяла, интерес-то у него был. Высокое существо… покинутое, одинокое и такое слабое… А моя злость и усталость, грусть и тоска становилась злее и отчаянней. – Тут даже ситуацию про необитаемый остров не разыграешь… только посмеёшься над нашим положением. Одни, посреди пустыни, не голодны, не имеем особых потребностей, только во сне, хотя сомневаюсь, что ты и спать умеешь. У тебя только три движения: сидеть, стоять и идти вперёд, никакого разнообразия. Но и скучная жизнь не для тебя. Видела костяшки пальцев, стёрты донельзя. Судьба совсем не баловала, да? Мне больше повезло, хотя бы семью имела, не приходилось с кулаками носиться да что-то помимо пустыни увидела, к тому же органы чувств и осязания есть. Я не хвастаюсь, совсем нет. Просто тяжело быть одной. Хочется поговорить, чтобы кто-то разделил этот момент, сказал, что ты не одинок, даже если это будет жалкой шуткой для ничтожного человека. Я хочу это. Хочу услышать что-то кроме моего голоса. Хочу, чтобы меня увидел кто-то, заметил. Не представляешь, как хочется, чтобы кто-то был рядом и не сидел как памятник, а шёл вперёд на равных. Наверно, это не моё. Наверно, это моя вина, что всё так обернулось, – продолжала сходить с ума, глядеть в кучку сграбленного песка, на монолог ставший костром. – Мы здесь никому не нужны. Над нами потешатся всем, кому не лень. Не знаю, на сколько ещё хватит воли, но я правда признательна, что ты пошёл за мной. Пожалуйста, не отвергай мою руку, иначе я потеряю всякий смысл идти. Я уже устала. Очень устала, – тон становился тише. Падала в сонливое забвенье. Видела во сне дом, свою комнату, родных. Чёрными кляксами застилали путь. Делали путешествие ещё более жестоким.

Проснулась с криком, со слезами в два ручья; ладони дрожали, колени тряслись, голос сел. Это время после краткого сновидения хотелось провести в весёлом обществе, чтобы забыться. Пробуждение было страшным. Я боялась грёз, ещё больше того, что путник сбежит. И как же была счастлива, увидев его стоящим над пустыней, осматривающего незрячими глазами бесконечную даль жёлто-тёмных равнин и холмов. Ветер поднимал его одежду, продувал, оголял его плечи и шею, стопы, как же была бледная его кожа! Оно будто бы светилась миллиардами крупинок алмазов. Чёрные ткани всё вились на ветру. Его вольная фигура, свободолюбивая поза…

Его ограничивало осязание, незрение и немота, так бы он покорил эту местность в два счёта. И пускай был ещё слаб, но в этих мощных ногах, поваливших на спину бесчисленное множество врагов, уже накапливалась сила. Мне оставалось только наблюдать за медленным преображением существа, желать ему побольше терпения и воли, мужества и смирения, а ещё веры. Пусть она зальёт синим светом этот мир! Вспыхнет пламенем надежды. И тогда мы оба вернёмся в наши дома. Я верила. Верила всем сердцем. Пока во мне ещё была надежда, хоть какой-то шанс имелся.

Путник различил в перекатах крупинок мои шаги и с гордо поднятой головой повернулся ко мне. Он терпеливо выждал приближение, как я беру пояс и начинаю идти.

Мы ждали новой бури. Мы шли. И было гораздо спокойней. И стала гораздо легче, словно существо решило поддаться ещё чуть-чуть.

.

Мы тонули в песке, плыли по глади, плутали по однобокому миру, чувствовали еле заметные изменения – ещё больше черноты в песке, ещё жарче становилась звезда. Холодный путник не придавал этому значение, но с меня стекал пот и делал наше путешествие ещё более выматывающим.

В какой-то момент, когда стало совсем жарко, а перед глазами возникали галлюцинации, хоть это мне так казалось, разглядела в низовье, с вершины очередной песчаной горки, далеко тёмную большую точку. Была готова повернуть, но любопытство, смешанное с отчаянием, разожгли в печи огонь и потребовали идти как можно быстрей. Мужчина, как всегда идущий позади, с неудовольствием потянул за пояс, на что получил грозный оклик, он замолк.

Перед нами, за огромнейший срок блуждания, раскинулся небольшое сухое-пресухое деревце, с тонкими ветками, извилистое, как уж на раскалённом камне. Я расхохоталась. От чувств ударила путника в плечо, а тот стоял, не понимал. Тогда, хохоча до беспамятства, взяла его ладонь и приложила к стволу древа.

Мужчина вздрогнул, отпрянул и так оскалился, что его скулы стали побольше, лицо злым… Не понимал, как и я, молчал, а я хохотала, а после сменила хохот на рёв. Не видеть перед собой ничего кроме песка, солнца и неба! И наткнуться на сухое дерево.

Моё негодование не выразить словами. От возмущения даже веточку обломала, стала разглядывать её. Острая, тонкая, способное с лёгкостью пробить мышцы и убить.

Избавит ли это от хождений?

Способно ли оставить его одного?

Столько мыслей крутилось в голове, пока смотрела на этуветочку, ничего решить не могла. Через некоторое время обернулась к сидящему в позе лотоса мужчине, увидела кровавый след с холма до нас, сжала ладонь в кулак и надломила ветку.

Чем может помочь сухое дерево? Разжечь костёр как-то глупо. Плоды оно не даст – воды нет. Да и находится посреди песков – что оно тут забыло?

Принялась надламывать ветки, наслаждаться треском, новыми звуками, мыслить и представлять, что собиралась с ними сделать.

Когда в карманах оказалось по несколько веток, подошла к путнику, села позади и по-хозяйски прислонила палец к его губам в знак молчания. Снова обескуражен смелостью, но что поделать, если у меня напрочь отсутствует инстинкт самосохранения?

Просидев с полминуты около его спины, проследив кровавые подтёки, решилась наконец-то заняться его ранами.

Существо так шипело, так выгибалось и желало свернуть мне шею! Я только оттянула его одежду, оголив спину! Стоило этого ожидать. Стоило это предвидеть, что оно до последнего будет скрывать свою тайну. Однако это беспомощное существо, способное только руками задушить, нуждалось в помощи. С позором, склонив голову, после долгих обдумываний принял её.

От шеи, от лопаток, по лопаткам до поясницы шли отвратительные раны, незашитые, открытые, в мясе которых были вогнуты и тонкие осколки лезвий с остатками резьбы, и кончики перьев, и кусочки невиданного прежде металла. Вся спина – ни одного живого места. Какую же муку испытало существо, так стойкой путешествующее по пустыне? Слёзы вновь текли. Капали в раны. Стекали по рукам. А я перебирала пальчиками, поддевала инородные материи ветками, используя их в качестве рычага и крюка. Вытаскивала, умывалась в его почти чёрной крови, прослеживала борозды – самые страшные – две почти параллельные вертикальные черты. В лопатках, самых широких ранах, откуда они начинались, смогла нащупать крошащиеся кости. Белые. Замызганные кровью. В какой-то момент я представила невозможное. Представила, что с этого места начинались крылья, белые, как те перья, что были в одежде, волосах, даже в ранах.

Дрожала как осиновый лист. Трепетала как перед божественным приведением. Не понимала, как нас свела судьба. Он и я.

Ничего не знала о нём, но прикасалась к нему, выдёргивала и выдёргивала, причиняя ему ещё больше боли, избавляя от тени прошлого, от прошлой сущности, от рода, к которому он когда-то принадлежал.

Изгнанник. Пошедший против всех. Преступник. Недостойный сын. Недостойный брат. Ангел. Из самых сокровенных фантазий – существо, которому каждому из смертных, наверно, хотелось бы увидеть при жизни.

И как хорошо, что не могла увидеть его лица. Как хорошо, что у него не было глаз. Иначе бы я узнала всё о нём. Всё!

О, существо, попавшее в это место, ангел-хранитель мой, бескрылый, одинокий бедуин? Или по воли ушедший от Бога, сын, творение его? Ты потерял крылья. Тебя кинули сюда помирать. И ты продолжаешь вставать и идти. Ты доверился человеку, единственному, кто подал тебе руку. Конечно, можешь быть не добр к нему. Конечно, можешь после отвергнуть. Кто я? А кто ты? О существо, чьи раны поливаю слезами, залечиваю, избавляя тебя от того, что причиняло страдание, сможешь ли ты продержаться ещё немного? Наверняка у тебя есть место, куда можно прийти? Ты же не единственный, кто блуждает здесь? Есть ли хоть кто-то, кто на твоей стороне?

– Я буду с тобой, пока за тобой не придут. Обещаю, – улыбалась, говоря за спиной, давая бессмысленные обещания, надеясь, что тот не останется одиночкой в этой пустыне.

Многого желала. Много просила. И просила спасти его: вернуть зрение, глаза, звуки, язык и силу.

Человек сочувствовал бессмертному существу – забавно, не так ли?

Человек, что сам не может себе помочь, обещает помочь другому, великому существу из сказаний!

Когда мои пальцы коснулись выпирающих отколотых костей, услышала обречённый вздох существа. Он понял, что я узнала его, добралась до бездны и стала опасна, как питон. Всему спокойствию пришёл конец. Человек узнал то, чего знать нельзя, для его же блага, чтобы просто не сойти с ума. А слёзы капали, капали. Кап-кап. Жгли.

Ему было так больно, что от крупинок песка ничего не оставалось, когда в свои ладони собирал горсти покинутый всеми ангел. Он сминал их, доводил до состояния ветра, брал новые горсти, терпел и страдал. Стыдливо опускал голову, собирался в позу младенца, закрывался от меня, словно ожидая после горьких слёз от якобы удивления насмешку, что полностью уничтожит его гордость. Я не собиралась это делать, но не могла это показать, лишь выдёргивала из ран мусор, как можно нежнее и быстрее, чтобы поскорей закончить пытку. Все ветви вымокли, все раны вычищены. Спустя много часов ничего из спины не торчало, бороздам теперь осталось зашить, только вот всё будет в неровных шрамах… нитки и иголки со мной не было. Зашить безобразие было невозможно.

Я уже хотела закончить работу, как мой разум вновь пронзила безумная идея – выточить с помощью мусора ушко в новой ветке, вместо ниток использовать тяжёлые волосы. Путник всё ещё терпеливо-сокрушённо сидел, ждал, не подавая эмоции.

Снова, шатаясь, дошла к частично оборванному дереву и принялась снова его обламывать, аккуратно, представляя, как правильно выполнить работу. Ломала и ломала, посматривая на потерянного ангела, и желала больше терпения.

Ещё много часов искусства и доверия. Как ремесленник, влюблённый в своё дело, в монотонную точную работу, я выделывала в ветке дырку. Намачивала конец, дабы размягчить ветку, затем пилила, стучала лезвием по лезвию. Много попыток тщетных. Откинутые в небытие сучки. Нервный мужчина, что никак не мог дождаться конца, нарывающийся встать, но падающий от строгих вжатий в его плечи моими слабенькими ручками. Я опускала его, держала и недовольно похлопывала, требовала полного смирения, чтобы спокойно закончить вытачку.

Большое удивление изобразилось на лице существа, когда он ощутил, как стягивалась его кожа, чудом принимающая хрупкую деревянную, очень плотную, гладкую иголку. Недоумение, лёгкий оттенок страха – всё увидела по оживившейся мимике. Продолжала молчать, зашивать раны и молить, чтобы его скитания поскорей закончились, и он вернулся в место, что являлось его домом. Сама не заметила, как начала широко и радостно улыбаться, проделывая тонкое ремесло. Давно я не занималась чем-то значительным и скрупулёзным, не считала, что от этого зависит моя жизнь. Я заботилась о ком-то, делала то, что никогда не думала делать. Не любила шить с детства, а тут… целую спину! Своими волосами, сверкающими как золото под солнцем, выжженные, что даже песок на них не держался. Нити рвались, снова и снова скручивала их, сшивала раны. Занималась делом. Полюбила его. Хотела делать это вечность. Увлеклась, и как же было страшно мучительно делать последний стежок. Последний стежок, отсоединивший мастера от своего творения.

Когда всё было сделано, дрожащими, но лёгкими от усталости ладонями, завела правую руку ангела и провела ею по спине, почти не касаясь её, чтобы смог проверить, пощупать и понять мои смелые мысли. Благодарности так и не получила. Мужчина засобирался встать, но снова рухнул, когда, чуть согнувшись, сделал шаг. Несколько швов разошлись, нити полопались. Мой рёв, как у бешенной собаки, прорвался даже через глухоту существа. Он застыл на месте, почувствовав мощные звуковые волны, идущие одной за одной. Я была так зла, что перестала церемонится с ангелом, переделывая швы, а после приказала сидеть и стоять с прямой спиной, никак иначе, даже не лежать, возле меня. И рухнула от усталости на песок. Стоило прикрыть глаза, как начала собираться буря.

Глава пятая. Посмотри на себя и увидь, что в отражении

Пески катились, волнами нас уносили от одиноко стоявшего деревца, зарывали. Почти обессиленная скрывала от потоков израненную спину мужчины, которому ни согнуться, ни выгнуться было противопоказано. Вместо него меня насиловали ветры, продолжали высекать и пороть. Мои силы уже находились около дна. Мне срочно нужно было выспаться, но буря было очень долгой, что с трудом приходилось бороться со сном и защищать раненного и самой не поддаваться различной боли. Нас не жалели в этот раз. Буря разошлась так, что даже небо показалось чёрно-жёлтым, приглушённо серым. Глаза щепало, пальцы, исколотые иголкой сотню раз кровились – всё без конца.

Когда волны стали уменьшаться, рассеялись клубы песка, и мы смогли выбраться из ямы, тогда и позволила откинуться и забыться. До последнего держала рукав путника, как за последнюю надежду держала, просила не вставать и не сгибаться, подождать совсем чуть-чуть, потому что интуиция внутри кричала, билась в танце тока и сумасшествии. Я предчувствовала, что как только закрою глаза – всё изменится. И как же была права.

Он сбежал. Путник, которого вела по бесконечным пустыням, кинул меня, оставив после себя лишь ремешок от халата, которому вычистила раны… Горькая обида и понимание, что наверняка это была его цель с самого начала, не давали трезво думать. Хотелось сбежать, не видеть его больше, но одновременно всё тело и сознание воспротивились, возжелали его увидеть, ведь одиночество – сущее проклятие.

Я быстрее обычного сходила с ума. Кричала от боли и тишины, разрывала криками воздух. Хватала ртом воздух и корчилась в болевых спазмах, не в силах встать. Лава из жерла потекла. Начали выплёскиваться чувство, что пыталась сохранить и никому не показывать. Паника, ужас, отчаяние – меня подкашивала истерика и депрессия. Не знала куда идти, на что смотреть. Словно сама ощутила темноту в глазах и глухоту в ушах. Даже собственный голос не мог пробиться через гул ветров и стук уставшего сердца, которое словно вырвали из груди и искромсали ножницами. На четвереньках, как собачка, ползла, падала и плакала.

Ни дерева. Ни привычных холмов. Ничего. Только лента в руках.

Самое страшное из снов сбылось. Я снова осталась одна. Моё наваждение – всего лишь призрак воображения. Да, я его придумала. Да, ОН – плод моего воображения! Всего лишь. Прошу.

Мне было легче думать так, чем принимать тот факт, что стала Ему не нужна и поэтому меня бросили погибать в одиночестве. Мне было легче взять всю вину на себя и утонуть в ней, превратив себя в преступницу, слабачку и то и хуже, в трусиху, неспособную даже взглянуть вперёд. Мгла из песка давно рассеялась, бури не надвигались, а я продолжала дрожать в песке и просить вернуть домой.

– Я так устала. Я так истощена, умоляю. Заберите меня, хоть куда-нибудь. Я не хочу больше идти. У меня больше сил нет, – говорила в пустоту, даже не надеясь быть услышанной.

.

Человек без надежды или веры очень быстро погибает. Все ориентиры сбиваются. Дышать становится пыткой, а проживать ещё одни сутки – бессмысленная череда пустых событий. Ещё перед сном улыбалась, верила, чувствовала необходимость в продолжении пути, а теперь к моим ногам привязаны тяжеленые гири. Греби не греби – из пустыни не выберешься. Никогда. Останешься лежать здесь – окажешься погребённым живьём.

«Сердце, ты перестало верить, ты перестало надеяться. Нам нужно продолжить идти, сердце, ты слышишь меня?», – обращалась к красной мышце, секундой за секундой, качающей кровь, – «Сердце, ты устало надеться, любить, что в тебе осталось?». И она слова отвечала мне: «Я устало молиться, биться и оставаться живым, во мне остались лишь угли, но от них ещё идёт пар». «И что это за пар?», – продолжала спрашивать сердце, заводя сознание за грань добра и зла, стирая все границы, страшась ответа. «Это пар ненависти», – с горделивой болью заявила красная мышца, предопределив моё дальнейшее путешествие. Если сострадание из-за любви к живым и слабым обожгло меня, то ненависть спалит меня, но не оставит грусти и сожалений.

Ненависть – это сладкое слово, состоящее из приторно-приятных звуков, ласкающих слов. Ненависть – она повела меня, оно подняло меня над пустыней, сделало умней и сильней. Ненависть – как противоядие от боли. Всем сердцем возненавидела это мир и его создателя. Возненавидела так, что искры забились в углях, забился пар и возгорелся красным дымом. И через этот дым, подаривший мне озлобленность и прозорливость, разглядела знакомые следы на песке. Звериная усмешка, блеск в глазах и сжатые до крови кулаки – я была готова захватить в своё пламя безумия любое и любого, ничего не оставить, испить, также кинуть. Наиграться с добычей как хищник. Как львица, гепард или пантера. Красиво, изящно и смертоносно. Вот насколько была огромная моя ненависть, поставившая в цель существование чёткий и яркий пункт про месть тех, кто предал меня. Прощать устала. Держать за рукава устала.

Ненавидеть… Ненависть. Она вскружила моё сознание, текла по венам с густой бардовой кровью, превращаясь в холодно-синюю. По всему телу. Она была повсюду.

Как же тяжело нести с собой ненависть. С силой, что она даёт, бешеной энергией, она привносит самый опасный яд, от которого противоядие лишь чистая и искренняя любовь, на которую ненавидящие люди просто не способны. Они не в силах выдержать два самых сильных состояний. Они, ненависть и любовь, быстро разрушают организм, выносят оттуда всё, убивают тем самым, но любовь даруют в конце пути блаженную улыбку, а ненависть – послевкусие незавершённости-недостаточности, что будет мучить после смерти. Тысяча шагов – и уже подо мной рушились невидимые камни, крошились, спуская душу в Ад, перекрашивая все поступки в проступки, не оставляя ничего из благородного и светлого. Меня уничтожала ненависть.

Две тысячи шагов. Теперь не ноги были тяжелы, а плечи, что должны были вынести весь груз бытия, в особенности очень привередливую способность как совесть. Они просила опомниться, прийти в себя и признать то, что любое существо имеет поступать так, как ему угодно. Однако совесть не понимала моей боли и обиды, не пыталась принять, что только благодаря ненависти я тащила своё тело по пустыне, путаясь, кружа вокруг следов предателя, смываемыми ветрами. Мне уже было всё равно. Было легче принять смерть от его рук, но лишь бы глядя в глаза того, кто кинул меня и заставил упасть в темнейшую из бездн, откуда выхода нет.

Сто тысяч шагов. Такова цена моей ненависти.

И когда мои кулаки оказались на скулах мужчины, когда его ноги подкосились и он кубарем вместе со мной скатился с холма, когда мои пальцы схватили его за грудки, прижав к песку, когда ладони с невиданной злости ударили по груди, вцепились в щёки, а когтями провели несколько параллельных линий, когда зубы мёртвой хваткой вцепились в его руки, до самых костей, тогда само существо признало ошибку – не стоило обижать человека, пускай и слабого, пускай и зрячего. Выследит, изобьёт и оставит гнить в ничтожестве.

Пускай он не видел моего лица, не мог увидеть искреннего безумия, зато прочувствовал на себе каждую клеточку моей ненависти. Гордый ангел, потерпевший изгнание, получал удары от человека, защищался и бил воздух в ответ, пытаясь нащупать в пустоте изворотливое женское тело, нетренированном песком и долгой выматывавшей ходьбой.

Два хищника вцепились друг друга, обнажили свою настоящие сущности. Не нужно было быть настоящим ценителем боёв без правил или пацифистом, чтобы понять, что это была настоящая битва насмерть двух гордых и свободолюбивых существ с цельными и явными принцами, переступить которых – на горло наступить. Это был единственный способ проявить себя, сделаться лидером, подмять под себя и заставить идти за собой.

Инвалид выигрывал. Ему не нужно было играться. Всего пару ударов – я падала, шаталась как неваляшка и до последнего дыхания продолжала бить, не сдаваясь. Вечный воин, закалённый насилием, наконец вернул себе чувство превосходства. Смешной. Он возжелал снова небес и крыльев. Он был так силён… Чего шутить? Он был так слаб. Он чувствовал это. Он понимал. Он победил женщину. Он одолел человека. Он был уничтожен и унижен.

Сломлен.

Тот, кто вырвал ему крылья, наверно, не знал, что настоящим поражением будет его победа над человеком, позорная и неравная, приведшая к кровавым краскам на чернеющем песке. Слепец стоял надо мной, как рушащаяся скала, и не мог добить, не смел. Его чувство собственного достоинства больше не существовало.

Смех моей ненависти. Тишина, в которой по волнам определялся смех. Он стоял надо мной, смотря на меня закрытыми глазами, терял всякую надежду. Также, как и я кинутый, брошенный и ненавидящий все миры. Безумный ангел, бескрылый и испепеляюще грозно-сломанный, как солдат без ног, но с ружьём в руках.

Я смеялась над ним, шипела от боли. Руки в гематомах, в ссадинах, многочисленных ранах; лицо разбито; грудь, живот – всё синее и красное. А ребро… и скорее даже рёбра были сломаны. А он… стоял живым и здоровым, с зашитой спиной, не в силах закрыть рот какому-то смертному.

Смех. Смех. Смех ненависти! Ненависти, что помогла найти его и уничтожить. И теперь я была готова убить себя. Пусть остаётся одиноким навеки, блуждающим и брошенным. Мне так этого хотелось. Я так этого желала. Как же я хотела его страданий. Я вновь подносила пальцы к горлу, снова сжимала. Была готова исчезнуть. Последние силы выскочили и испарились в воздухе.

И под оглушённым воином мои веки затяжелели.

.

.

Посмотри, ангел, на себя. Посмотри на свои руки. Посмотри на того, кто смотрит на тебя. Что ты видишь? Свои тяжёлые и натруженные ладони? Я же вижу, что ранее твои ладони плотно сжимали рукоять меча, что она стирала кожу, проявляла мозоли. Я вижу твои длинные ногти, больше похожие на когти. Я чувствую, что от них были убиты не меньше, чем от меча. Ты страшен в гневе. Ты ужасен в сокрушённом состоянии.

Посмотри, ангел, на себя и пожалей. Я нашла тебя засыпанным песком; вокруг тебя не было никого, никому ты не был нужен. Я долго тебя толкала и тащила на себе. Я долго звала за собой и с трепетом, с полным взглядом благодарности обвязывала пояс вокруг твоей кисти, чтобы мы никогда не потерялись, чтобы нашли друг друга, чтобы пески не разлучили нас. Я вела тебя по пустыни, рассказывала истории, послушно и уверенно избавляла от мусора прошлого твоё страдающее тело.

Посмотри, ангел, на себя и пойми, что твои раны на спине зажили благодаря мне.

И я не просила быть добрым со мной. Я просто умоляла тебя быть рядом со мной до конца этого путешествия. Не оставлять в полном одиночестве. Чтобы мы не остались одни и могли понадеяться друг на друга. Но что ты сотворил? Ты кинул меня. Ты вонзил в моё сердце столько ненависти, что рыдать от боли только и остаётся, обвинять тебя во всех грехах.

Я знаю, что ты хочешь идти. Что тебе нужно идти. Ты идёшь к своей цели и тебе всё равно на таких, как я. Но мы здесь одни. Вокруг нас нет ничего. Никто не протянут руку помощи. Так почему ты отвергаешь её? Чего боишься? Моих слабостей? Лучше обрати внимание на мои сильные стороны. Я могу вести тебя туда, откуда мы не скатимся во время дороги, где вижу подобные объекты как древо, ветвями которого вычистила и зашила раны. Я могу быть шумом для твоего тела, чтобы уставшие от тишины уши, могли понять, что есть ещё звуки. Я могу открыть тебе мир других способностей. Но я не могу сделать это в одиночку. И я не могу обнять существо, что отвергает меня. А ты ни знаешь насколько тёплые и уютные мои объятия? Я обнимаю всегда искренне. Я впитываю как губка во время объятий негативную энергию у людей, перерабатываю её и возвращаю добрую, лучистую. Если я обнимаю, то с любовью к миру, на которую ты не способен из-за своей закрытости и озлобленности. Однако так нельзя существовать. Тогда вкус жизни попортится, и ты не будешь видеть просвета в своей тьме. Ты же не хочешь видеть перед собой одну черноту?

Что ты сделал со мной? Почему при виде тебя не способна долго ненавидеть? Почему так тяжело на сердце? Почему вновь чувствую одиночество?

Ты затащил меня в капкан смерти и смеешь восхлавляться своей силой? Гордый ангел, умерь свой пыл. Ты бессильный, слабый и ничтожный. Ты предал всех и своим предательством заслуженно бредёшь по пустыне. Твоё сердце, ожесточённое и жестокое, не может принять новую жизнь. Ты не воспитываешь в себе силу духа, поэтому проиграл мне.

Пускай вся была полна ненавистью, пускай желала твоего забвения, но только от отчаяния, одиночества, потому что зла была.

Неужели, ангел, глядящий пустыми глазницами на мир, не хочет вновь обрести покой и гармонию в себе? Неужели ты сподобишься на то, чтобы вечно мучить человека и самому обрекаться на вечное одиночное скитание? Подбери с песков пыль мудрости и впитай её с лучами сияющей звезды. Я нужна тебе – лишь признайся, но пользоваться мной не смей. Я не вещь. Это я решила подать тебе руку, пойти за тобой и умерить твой гнусный характер, не признающий сотрудничества, потому что ты не умеешь благодарить и извиняться. Это я сделала уступку и возвысилась, и это тебе теперь нужно подняться до моего уровня, чтобы стать равным мне, человеку, обычному человеку, что не по своей воли оказался здесь и по своей воли подставил тело под битьё, чтобы его наконец-то стали признавать за того, кто он является. И больше не обижай меня. Прощать не стану. Тихо уйду, что ты не заметишь, а когда узнаешь – пожалеешь, ведь привыкнешь к плечу другу, что тоже имеет гордость, свои цели и мечты.

Глава шестая. Дальше по курсу

Ангел… Шелест его одежд. Ветер.

Сквозь плотно сомкнутые веки пробивались свет и воспоминания. После всех событий, после всех испытанных чувств тело так и ныло, болело, голова трещала, а в сердце разверзлась пустота. В ужасе открыла глаза и стала крутиться, лишь бы увидеть хоть что-то от путника, с которым недавно сражалась. Его вновь не было. Я вертелась, жалобно пищала и с трудом сдерживала крики, ведь новый океан одиночества боялась не пережить.

Пускай хоть тысяча раз изобьют… Я не хотела больше одиночества.

Слёзы вновь закапали на песок. Я вновь вставала, с необыкновенной силой воли, ведь ноги, руки, всё туловище – ни одного живого места, вновь оглядывалась и как же обрадовалась, когда заметила в тридцати шагах мирно стоящего путника.

Он был здесь. Рядом.

Я ползла к нему. Боялась испепелить его терпение. На пару ползков хватило меня. Через пять метров меня скрутило от боли. Стопы жгло, кости казались сломанными. Вновь вспомнила, что человек и такое быстро не проходит.

Не в силах продолжить путь, опустила лицо в песок, чтобы не видеть ангела в свете низкого горизонта. Мне было немного стыдно из-за физической слабости. Обещала идти, а сама задерживала отправление. Поднимался ветер. Начиналась буря.

Была уже готова к погребению в песках, как на меня легла тень. Это был путник. Он почувствовал вибрации и подошёл ко мне, тихо, только слишком поспешил. Его стопа угодила на мою синюю ладонь. Вновь забилась от волны неприятных ощущений, превратившей меня из уверенной в себе девушки в слабую пташку, судьба которой зависела от старого ястреба, с удовольствием готовившегося разорвать её.

Не знала, чего ожидать от мужчины – ломание шеи, танец на костях или насмешку. Однако вопреки ожиданиям ничего из названного не произошло. На моё удивление путник убрал ногу и опустился к моей голове, становясь моим щитом от надвигающихся песков, оставаясь таким же непокорным, гордым, но признательным за моё упорство и смелость. Между нами крепла внутренняя ментальная связь. Это нельзя объяснить.

Можно представить, к примеру, магнитное или электрическое вокруг двух существ и их взаимодействие. Сначала они конфликтуют друг с другом, не принимают силу, но затем, в борьбе, мелкие импульсы, частички проникают из одного поля в другое, они создают связи, благодаря которым возможно взаимодействие между двумя предметами. Такое и происходило между нами. Необъяснимое чувство. Словно мои пальцы – начала его пальцев. Я чувствовала, что буквально объединяюсь ощущениями с ангелом. Я понимала его без слов и даже прикосновений. Его настроение. Мне не нужно было видеть даже лица, даже в расстоянии двадцати шагов – ощущала его нутром. Дар или проклятье? Это предстояло ещё узнать. Но то, что в этот момент слабости для меня закрыли свет солнца и позволили скрыть боль во тьме, это точно. То, что теперь ангел мог понять, что я ему не враг, было во благо нам обоим. Чтобы дойти до конца испытания, нам нужно было стать единым организмом, сильным и несгибаемым, неделимым, с одной волью и целью.

И когда он сел подле меня, сам, когда поднёс холоднейшую ладонь к моему лбу, когда вновь сон сковал моё тело и сознание, всю мою сущность накрыла волна спокойствия и беспамятства. В страшную бурю, что отличалась ещё большой жестокостью и продолжительностью, ангел скрыл меня от страха и дрожи. Он не позволил мне увидеть грядущий ужас. Он спрятал меня под собой. Надолго. До восстановления души и тела.

Сколько длились метели из песков? Не знаю. Когда открыла глаза, то увидела, что почти весь песок был чёрным как зола. Небосвод показался таким далёким и неестественным, солнце маленьким круглым шариком посреди пустого голубого неба. В моей руке уже был конец пояса, другой конец – добровольно повязан на кисти ангела.

Моё шевеление он заметил быстро. Да и как, если самым шумным существом теперь являлась лишь я? Я боялась почувствовать боль в теле, поэтому медленно дёргала ногами, руками, кивала головой. На удивление, почти всё прошло, только рёбра казались немного сжатыми, но это были пустяки. В таком состоянии уже могла идти, поэтому оставаться на месте теперь было не нужно.

Путник обернулся на перекаты песков в мою сторону и кивнул. Он долго ждал моего пробуждения. Это заметила по его лицу, теперь оно вновь было спокойным, бледным и целым, совершенно прекрасным, ни следа от царапин, ударов женского кулака. Да и весь его вид выражал силу и могущество. Шитьё спины оказалось полезным. Ангел стал здоровее и активней. Он сидел с ровной спиной, с гордо поднятой головой. Усмехнулась, вспомнив нашу драку. Хотелось рассмеяться по-дружески, но не стала. Он мог неправильно понять. Решила просто улыбнуться в благодарность и продолжить путь.

Шаг за шагом. Мы шли по чернеющим дорогам, не знали, что нас ожидает, готовились к худшему, но не забывали верить. Верить! И делать всё, что от нас зависело, дабы познать этот мир.

В несколько снов пути с той бури заметила, что теперь ангел шёл рядом со мной, угадывая направления моих шагов. Порой он ошибался, порой я играла с ним, водя по небольшим кругам, доводя его до лёгкой злости. Не могли мы находиться в постоянном хождении, это утомляло, особенно, когда холмы стали ниже и теперь пейзажи не отличались друг от друга. Этого ангел не видел, но представлял это по моим недоумевающим и тревожащим ощущениям.

Улыбка вновь сменилась на узкую полоску сжатых губ. Перед сном, во сне, после сна – во все моменты думала о будущем, об этом мире и не понимала, сколько ещё придётся пройти, ведь чернота – не конец? Я не знала. Я не могла представить. Всё происходило медленно, слишком стремительно. Даже температура воздуха… она долго была горячей, сухой, но постепенно снижалась, особенно стало ощущаться после объединения сил путника и моих. По событиям отсчитывала изменения. Всё это не давало покоя. Это лишало сна. Я даже ходила взад и вперёд, пытаясь унять пыл, устать и уснуть от усталости. Почти не получалось. От нервов началась бессонница. Конечно, была рада мечтать, подсматривать обездвиженным во время сна ангелом, но … всё тяжелей было забыться и улететь отсюда даже в грёзах.

Одни пески. Одни чернеющие пески. Ветры. Бури. Прямая линия горизонта.

Хотя бы на миг… пускай ангел увидит хотя бы на миг этот мир. Вдруг бы он понял, почему так происходит. Может быть, он что-то знал, но не мог сказать из-за неспособности. Даже наша связь не могла передать мысли, только ощущения. Всё мучило. Всё не давало покоя.

Мужчина это ощущал даже по громкому неровному дыханию. Чуть ли не задыхалась. А он как бы смотрел на меня, через все те же сомкнутые веки, красовался острыми скулами, красивыми линиями рта и манил к себе, совращая девическое слабое сердце, ноющего от одиночества и желания вернуться домой.

С нашей драки прошло много снов. Ангел стал спокойней. Чаще контактировал со мной. Мне было приятно и радостно, что теперь не видела вымученное выражение лица, очень страдальческое и излишне высокомернее. Простота шла больше этому существу. Она делала его более привлекательней и мужественней, более мудрым и взрослым. Сосредоточенность на своим шагах, умение понимать, куда направляется товарищ, осознание цели и того, что одиночество – это истинная мука, чем потеря сил. Мужчина, что б его, очень привлекательный мужчина. Как жаль, что смотрела на него через чёткую программу «дойти до конца, отправить домой и самой вернуться», ведь всё же нам обоим хотелось чего-то большего.

С печальной улыбкой глядела на ангела, думала о всяком и старалась уснуть. Иногда это получалось. Я утопала в страшных снах, просыпалась в холодном поту, а после мечтала забыть об увиденном.

Ощущая моё непривычное состояние, ангел тоже волновался. Хоть и скрывал тщательно, но скрыть его робко тянущиеся пальцы ко мне, по ленте, связывающей нас, было нельзя. Я замечала это и с отчаянием ускорялась вперёд.

Мы шли по пустыне. Видели перед собой уже крупные чёрные камешки, что били нас во время бурь до крови и ссадин. Всё тревожило и пугало, однако два путника не сдавались. Продолжали идти, не отрываясь.

Что значит, когда кто-то заботиться о тебе? За время, что провела в той пустыни, редко получала руку помощи. Ангел не баловал своей снисходительностью. Те редкие проявления заботы… они дороги мне, потому что в них раскрывались стороны существа, которые он почти никому не показывал. Ему было очень непривычно. Его больше привлекала стремительность, напор, жар тел и страсть, а не медленные, почти неощущаемые переглядывания и воздушные прикосновения, похожие на некий приятный дымок. Я же не могла показывать любовь к объятиям, для меня ангел всё ещё являлся чужим существом, полностью доверять которому не могла после предательства и бегства. Да и влезать в чужое пространство существа, эмоции которого почти не читаются на лице, казалось бессмысленной и опасной затеей. Я решила остаться товарищем, что будет наблюдать и направлять, при необходимости подставлять плечо, чтобы никому не было удобно.

В этих ощущениях проявилось ещё наше различие. Когда моя апатия достигла предела, а я не решалась что-то исправить или подсесть к импровизированному костру у ангела, мужчина просто поставил меня на ноги и принялся лепить из моего тело одну из боевых стоек.

Он не мог говорить. Он не мог слышать. Он не мог видеть. Может, даже запахи не ощущал. Только вибрации. Только язык тела. Наверно, поэтому столько всего он высказал лишь своими прикосновениями, точными, знающими. Его дыхание было настолько обжигающим, что мне стало жарко под солнцем.

Глава седьмая. Тело питает сильный дух, а дух питает здоровое тело

Только наше дыхание и биение моего сердца. Только шёпот песчинок. Только удары по воздуху, кулаков о раскрытые мощные, очень красивые ладони, которым не страшны не мечи, не молнии, ни огненные дожди. Боевой ангел обучал меня борьбе. Удивительно? Мне тоже кажется это чем-то нереальным.

Посреди пустынь творилось нечто безумно красивое. Существо, которому предрекали сломаться из-за не совершенности и совершённых ошибок, тренировал человека, потому что так ему захотелось. Он подошёл, поставил меня в стойку. Схватил с сзади и продолжил моё тело своим, будто бы обклеил как обучающий скафандр.

Сначала он показывал приём сам, затем приобнимал, ставил и приказывал кивком повторять, когда путалась, повторял или как машина до автоматизма повторял движения. Невероятные ощущения! Я становилась сильнее и опасней!

Сначала это казалось забавой, способом, чтобы вытащить из апатии, но потом поняла, что он делал это для того, чтобы после нашей встречи, в случаи непредвиденных обстоятельств слабый человек смог защитить себя. Он видел гораздо больше и понимал всё гораздо быстрее, чем я.

Под палящим солнцем, на почти чёрных песках бесконечности, в танце борьбы кружились два существа. Одного можно было отличить по развевающимся одеждам, высокому росту, другого – по бардовому халату, порезанному в нескольких местах от ветра.

Эти два существа спросонья человека делали разминку, тянулись, выгибались, тренировали выносливость и силу воли, затем начинали путь и шли по дорогам, видя в однотипных равнинах что-то исключительное, ведь каждый сон был не похож на предыдущий. Казалось бы, можно ли изменить в этом вакууме хоть что-то? Изменить его естество? Поменять правила по своему усмотрению: не страдать – смеяться, улыбаться; не плакать – гордо смотреть вперёд; не скучать – делать то, что нравится и создавать мир под себя? Да легко. Поломанные существа поражали воображение.

Мы оказались слишком сильны, чтобы унывать без конца и чувствовать скуку.

Мы учились друг у друга понимаю, смирению, владению собой. Взаимовыгодное сотрудничество, обогатившее и восстановившее внутреннюю систему каждого.

Сколько бы ни прошли, мы всегда, каждый раз перед сном, тренировались борьбе. Это оказалось увлекательным занятием. Ангел знал сотни техник в совершенстве. К сожалению, я была так мала по сравнению с ним, что не могла его ни повалить, ни перевернуть или дотянуться до макушки без усилий. Тот раз был исключением, подлетела с холма, да и ненависть помогала, а тут… никаких эмоций в драке, только расчёт, внимание и реакция – этому обучало бессмертное существо. Лишь во сне жалел меня, ведь усталой почти не могла выдержать сопротивление, тут же падала под его напором.

Да, я была слаба, признавала это, но перешагнуть человеческий предел для меня было слишком сложным. Во-первых, я итак была измучена. Во-вторых, не имела особой мотивации идти вперёд, потому что не знала, что ожидает в будущем. Неизвестность больше пугала. В-третьих, не имело смысла расходовать запас экстренных сил, он мог понадобится при выживании. В-четвёртых, для человека, выдерживающего, выдерживающего, прошу заметить, тренировки бессмертного, была достаточно сносной, считая при этом, что на Земле не занималась никогда борьбой, спорт был изредка, да и в начальной школе, пока за мной следили.

Главное, делала успехи, чем повышала самолюбие ангела. Мне было не жалко, пока давал спать в безопасности и не отходил больше чем на сорок шагов, ведь одиночества боялась больше всего. Пару раз он меня так проверил, проявил свою злодейскую сущность, за что и поплатился – истериками, чисто женскими, очень неприятными, но выражающими самую суть. Одиночество, это то, что перенести уже с раненым сердцем было бесполезно, выдержать не получится, как бы не старайся. После таких проверок на несколько снов меня подкашивало и уносило в небытие. Врачи бы сказали, что это депрессия с очень мощными нервными срывами. Привычка быть с ним, привычка полагаться в моменты моей беспомощности – я сделала себя такой, зависимой донельзя от этого существа, от этого зависело моё существование, поэтому обещала себя цепляться за него до конца. И так бороться за возвращение домой.

Мне нужно было видеть его в поле зрения, иначе бы ментальные связи тут же накалились до предела. Эту панику, вложившую в мою душу, ангел не мог излечить. За эту ошибку, непонятно по какой причине совершившую, существо корило себя, ведь это приклеило нас друг другу. Он расплачивался за неё тренировками и сороками шагами. Мне было жаль ангела. Мы действительно было жаль, но что делать с моим сердцем? Ему так больно! Ему слишком больно!

Или мне спокойно, немного весело, или мне плохо – другого не дано. Настроение менялось после каждого сна. Становилось только хуже. Сон, что снился на протяжении множества сновидений, высасывал из меня энергию. Потяжелевший воздух, ещё более крупные камни, похолодание и этот сон – всё превращалось дикую карусель, сводящую с ума. Приплести к этому редкие истерики и срывы….

Возможно, предчувствовала скорый конец.

Мы сидели на холмике, смотрели вниз и думали о своём, лишь осколки мыслей крутились вокруг нас.

Порывалась долгое время рассказать глухому о сне, но всё боялась вымолвить, поэтому в момент грусти, после тренировки и до сна, затянула редкую, протяжную песню, слова которой пришли в голову во время хождений по пустыни. Мой внутренний поэт рыдал в петле, а лирик восхищался состояние души. И хорошо, что ангел не слышал голоса, только вибрации, иначе бы из ушей кровь потекла. И хорошо, что не понимал текста, вряд ли бы ему захотелось слышать что-то по мотивам одной из религий.

«Славься, Мария, ты бога зачала», – именно так начиналась злая песня, не претендующая на внимания создателя. Со злой усмешкой писала её, принимая на себя кару за богохульство, но как иначе ещё выразить моё состояние, если молиться ещё бесполезно, выглядит лицемерно, а приклоняться перед тем, кто отправил сюда, пускай и с великим, даже если так, предназначением, не хотелось? Пусть увидят высшие настоящую искренностью чувств человека, что сидел рядом с низвергнутым ангелом, верил больше в Ад, чем в прощение и освобождение от мучений.

Славься, Мария, ты бога зачала!

Славься, Мария, ты бога родила, 

краса ненаглядная, светла и чиста. 

Славься, Мария, ты пример для нас, 

не для всех твоя покорность цвела. 

Моё отчаяние – не в грации твоей пример. 

Мой зов – попытка не спастись. 

До сих пор не верю я тебе,

не подгибаю белых колен.

Славься, Мария, ты бога родила, 

Что запер нас на этом свете. 

Я, блуждая бедуином, смотрю вперёд, 

Как Моисей в пустыне, но абсолютно одинок. 

И даже маны с неба не прибудет.

Ни сорок лет, ни сорок дней –

и времени отсчёта в этом месте нет. 

Славься, Мария, ты бога зачать смогла, но 

слёзы девичьи не в силах Мария утереть. 

Славься, Мария, пусть любят дальше и тебя, 

но надо мной уже давно коршуны летают 

и выстлана дорога в Ад.

Если бы ангел смог расшифровать этот текст, получилось бы понять секрет, вложенный в стихи? Смешно, глухой ангел лишь с интересом смотрел на меня поющую, проклинал уши и корил за неспособность читать мысли, ведь по ментальным связям было ясно, что со мной что-то происходило, весьма нерадостное. Взволнованный. Задышал. Напрягся.

Губы растянулись в странную ухмылку. Интуиция говорила, что мне не поздоровится на такое заявление. От надвигающегося ужаса не скрыться, извергающее страх сердце не унять – моя голова лежала на руке ангела, так как не могла дотянуться до его плеч. Хотел дёрнуться. Отшатнуться. Ошпаренным застыл, ощутив капанье слёз на камни. Даже не лежала, слегка прикасалась макушкой к плечу, вжималась, чтобы смешать ауры и не даться в обиду страшным снам. Мужчина, как все мужчины ненавидящий без причины женские слёзы, не признающий, что женщины более чувствительны и ранимы, состроил неприятную гримасу. Ему, не смотря на связь, было в невдомёк моё состояние, считал лукавством. Откинул бы, бросил, если бы имел зрение или слух, а так проверить не мог! И был сокрушён этим. Даже бы если сказала, если бы слышал, о своём сне, рассказала – мог бы с лёгкостью рассмеяться в лицо и не придать этому значение. Глупый мужчина, неужели так всегда? Неужели нужно себя избить или вонзить нож в тело, чтобы вы увидели, что нам тоже может быть больно? Или нужно вас бросить, чтобы вы тоже страдали от боли в сердце? Прикинулись слабым, беспомощным, немогущем сдержать слёзы или сделать бутерброды, таким, от которого противно и неприятно, чтобы весь героический образ потрескался? А надо ли?

Почему я должна доказывать кому-то, что мне больно и ко мне нужно немножко терпения и сочувствия, хотя бы номинальное присутствие неравнодушного ко мне человека? Человека такого нет. Пусть даже лицемерного! Пусть. Просто побыть рядом, упасть в бездну с чужим ароматом, чтобы спутать свой запах, чтобы не умереть от страха.

Ветер поднимался. Буря нагрянула также внезапно, как и сон, насильно погрузивший во тьму. Последнее, что слышала, громкий стук родного сердца, остановка которого означала бесповоротную смерть.

Сегодня я пережила клиническую смерть. Причины неизвестны.

Осознание перехода из состояния жизнь в стояние смерти было воспринято со злобой. Это была месть Высших, но она могла быть и неудачным концом.

.

.

Когда очнулась, надо мной возился ангел. На краткий миг показалось, что видела его глазницу. Всё произошло так быстро, что и разглядеть не успела.

Когда очнулась, ощутила непривычную слабость, словно к телу были привязаны гири и те не позволяли встать. Было так тяжело… Но после того, как ладони ангела прошлись по моему лбу, коснулись щёк и дошли до ключиц, затем прильнули к сердцу, мне полегчало. Прохлада успокоила. Усмешка вместе с гулким кашлем вырвались из рта.

Прикосновения существа выпрашивали бессмысленные извинения. Ему было всё равно на меня, он не верил мне, а теперь просил прощения, спрашивал: «Как ты?», но что могла ответить? «Спасибо, что посчитал меня сильнее, чем я есть» или «Именно твоя искренняя, даже лживая поддержка вернули в этот мир, спасибо»?

Глава восьмая. Чёрные пески вечности

Ангел с трудом терпел меня. Я долго была злой, отказывалась от всякой поддержки, делала шаг назад, когда он – вперёд. Не понимал, злился, сокращал расстояния, но понять свою вину до конца не смог. Я не просила извинений, не просила понимания, оставалась товарищем, не более. Прекратила тренировки. Перестала донимать своим страхом. Ложилась поодаль. Только попробуй прикоснуться, замечтаться о его больших ладонях – придёт конец всему.

Моя душа становилась как этот песок, тяжёлой, ранящей, чёрной. Столько гнили копилось в ней, а сколько злости, остатков от ненависти, целые тонны боли и крупинки терпения – удивительное варево. Оно подомнёт под себя весь мир, сломает стенки вакуума. И даже ангел не остановит меня.

Кто из нас сильнее? Кто из нас отчаянней и более пугающей, чем я? Стоило взглянуть на существо, ходящего до сих пор с гордо поднятой головой, не признающего сформированные привычки, угасающего от однообразия действия, но пылающим непонятным светом, и на меня, истощённую, злую и уставшую, бредущую впереди и шугающего дуновения ветерка, становились понятными многие вещи.

Я принялась анализировать всё то, что с нами происходило. Подводить итоги. По мне это время как можно лучше подходило.

Перед нашим взором открывались ровные просторы тёмных пустынь. Со всех сторон ни одного холма, ни горки, ни сучка, лишь камни, песок, жёсткий песок, утрамбованный долгой ходьбой по миру. Анализ всех событий, встреч, поворотных точек привёл меня к логичному выводу, от которого при воспоминаниях пробуждали мурашки. Мне не хотелось в это верить. Не хотелось видеть ангела, идущего лёгкой походкой, а себя через призму старой девой, лёгкие которой резались от вдыхаемого воздуха. У меня давно на лице была повязка, чтобылишняя грязь не попадала через нос или рот, но это мало помогало. Сам воздух менялся. Его плотность.

Шаги давались с трудом. Спать стала дольше. Всё открещивалась и открещивалась от существа, не смея прощать его за причинённые обиды. Наблюдая за его возвышением. Лента изнашивалась и скоро будет не нужна.

Мы теперь оба держали дистанцию. Размолвка приводила к ослаблению связи. Клиническая смерть сильно повлияла на наши отношения, разрушила их. Нет. Их уничтожила я. Это была моя вина.

Я не взяла руку, которую мне протянули. Жалею или нет не имеет значение, потому что время вспять не вернуть. Оставалось смириться и с достоинством пройти путешествие и расстаться товарищами, лишь в конце пожав друг другу руки, в качестве благодарности за компанию.

Не слышал более ангел моих песен. Не слышал разговоров. Терял мой след и смотрел на другие горизонты. Сначала старалась не обращать внимания, но чаще и чаще натягивался пояс. Даже существо с трудом это объясняло. Он старался идти за мной. Делал бесчисленные попытки ухватиться за мои шаги, пойти по моему пути, но каждый раз сворачивал не туда.

Нас разъединяли.

Нас уничтожали.

Они спасали тех, кто не желал дышать в одном ритме.

Он шагал за мной. Я даже шла спиной вперёд, следила за ним, с тревогой глядела как он путался… останавливался и по вибрациям на слабый голосок пытался дойти.

– Иди за мной. Я здесь, – говорила ему. Тянула руки. Его ладони, как песок, просачивались через мои пальцы. Ангел путался вновь. Пояс перетирался. И развязался к концу последней бури.

Нас обоих окружила паника. По-быстрому связали новую ленту, соединились, но и она оборвалась и раскрошилась после следующей бури. И раз за разом, пока было из чего вязать ленты.

Теперь даже спать было небезопасно. Нас могли разъединить во время сна. И тогда вновь одиночество… горькое одиночество. Мы сидели спиной к спине, дрожа, ожидая удара со всех сторон, а в руках держала последнюю ленту.

Боялись сдвинуться с места. Много снов провели бок о бок, почти не уйдя с точки привала, несколько бурь стерпели, ожидали наихудшего.

Когда тёплая ладошка обхватила длинные пальцы мужчины, ощутила в них холод, когда это ладошка сжала ладони, сцепив их… Последний шаг вперёд.

Переступить через гордость было сложно. Последний раз говорила «последний». В который раз приняла ладонь, столько раз подавала её. Ангел принял её без колебаний, сжал и, согнувшись, чтобы не вытянуть меня до небес, пошёл за мной. Только так теперь нас не смогут разъединить. Я надеялась на это. Я просила этого. Я боялась, что и это нам не поможет.

Мы шли через бури, волны дикого песка, нас кидало в разные стороны. Меня продолжало давить к земле, но старалась не обращать на это внимание. Всё больше стойкости. Уверенности. Спокойствия. Брала всё из давних уроков по борьбе.

Как же скучала по тем снам, когда после тяжёлой ходьбы, мы разминались и тренировались. Когда нас объединяло что-то большее кроме цели выбраться отсюда. Общее дело. Как хотелось это повторить. Как страшно было сделать даже шаг в сторону от ангела, дабы повторить элемент из одной техники. Как страшно разлучаться, разжимать руки, отрывать спины друг от друга.

Что, интересно, чувствовал ангел? Был ли так спокоен, принимал как должное или ожидал неизбежную развязку? Или надеялся на свет сверху, как я на благодатный огонь Преисподней? Ему место со светом, моё же – гнить вечность где-нибудь в Аду. Не так ли, ангел? Не потому ли меня хотели при твоём присутствии низвергнуть прямо туда? Ты был так слаб, что не заметил приближение моей смерти, не услышал звоночек, а я отчётливо услышала остановку сердца. Тут-тук. И всё. Тишина.

Я уже падала вниз, злилась, тянулась к тебе, как к обещанию, ныряла в бездну забвения. Не спасла бы даже молитва матери. Со мной был только ты. Ты, свергнутый посланник небес! О, как мне хочется смеяться в дух Судьбы, тыкать пальцем и бредить. Всё переворачивалось с ног на голову. Я доходила до рубежа. Переходила рубеж.

И когда мои руки обхватили тело ангела в объятии, немного жестковатым, холодным, но таким, чтобы всё его тело прочувствовало биение сердца, а наша связь дошла до максимума, когда очередная буря улеглась, а он, взволнованный и вновь не понимающий, склонил голову к моей макушке, заговорила низковатым шершавым голосом, грудным и трагичным, чтобы вырвать восхищённый от ужаса крик:

– Ты знаешь, что такое Ад? Должен знать, – начала долгую историю моего сна. – Ты можешь не слышать, но прочувствовать должен, – сама закрыла глаза и погрузилась в собственные кошмары. – Представь огромную арену, похожу на гладиаторскую. Каждый зритель может притащить для поддержки своего любимца фейерверк и запустить, только его вспышка не должна превышать двенадцать метров в высоту, иначе огромнейший штраф или моментальная смертная казнь. Так начался первый сон этого кошмара, снившегося мне на протяжении многих лет, с начала средней школы. Мне двенадцать. Тринадцать. Пятнадцать. Этот же сон. Один смельчак-диссидент, добродушный мужчина, принёс фейерверк, запустил его на целых пятьдесят метров. А вместо взрывов – буквенный с рисунком салют, это признание в любви правителя. Такую шутку он не оценил и приказал выловить его, убить на общем обозрении. Этот смельчак ловко сбежал от преследования, потому что на самом деле маг. Он вернулся в свою деревню, пришёл в школу и принялся обучать детишек. Была у него любимая женщина, души в которой не чаял. А эта деревня, снежная, потому что там всегда зима, тёплая, приятная, окружена плотным лесом из пихт, елей, ёлочек, сосен… и всё там так хорошо, да только охрана короля выследила преступника по следу от магии. Подчиняясь приказу правителя, она стала убивать мирных жителей, превращать детей, женщин и подростков в рабов. Диссидент решил использовать мощную магию, да только все рецепты содержались в одной яме, похожую на кроличью нору. Пока деревню грабили и вытряхивали из неё магов, этот мужчина побежал к секретному месту, что находилось под одним деревом, и нырнул, – говорила спокойно, чувствовала, как полуслушатель напрягался от интриги данной истории. – В этот же момент я оказалась в жарком, пылающем красными, коричневыми красками месте, в огромном гроте, где были холмы и разливались реки подо мной, гравитация была ослаблена и живые сущности, а именно люди чуть ли не плыли по воздуху. Мне было пятнадцать. Я, дрожа, дошла до конца очереди, что вела к старцу, висящему в воздухе, в одеждах примерных как у Папы Римского, но в красных, таких красных, что слепит в глаза, а все люди, в основном умудрённые жизнью люди, зрелые мужчины и женщины, с рукописями в руках. Спросила у них, куда стоят, да и что это за существо, а они, кто, блея, кто с гордостью отвечали: «Вот, видишь? Это судья. Он решает, достойный ли ты писатель или так, лучше труп?». А те, что поднимались по невидимой лестнице, чуть в обморок не падали, почти каждого первого ждали врата забвения. Я так испугалась. Мне пятнадцать. У меня много идей, а сколько ещё не придумала! Пишу плохо, всякую дрянь, занимаюсь плагиатом, копирую, ищу себя – я не достойна, но я хочу жить. И это осознание, что ты хочешь жить, но при этом не готов отказаться от писательства, приближающая очередь к этому судье… Я была храброй. Стойко ожидала свою смерть, готовилась к ней, видела знакомых творцов, чьи книги просто невозможно читать, но их запросто отправляли назад, на Землю, к семье и к любимому делу, а многих, даже очень талантливых, загоняли в Ад. И при этом сбежать через ту нору, из которой пришёл, вроде бы возможно, а вроде бы и страшно. Участь не творцов была не завидна. Некоторые попадали туда. Видела собственными глазами, как острые щупальца вырастали из этого старца… он просто испепелял их, а также тех, кто умолял сохранить им жизнь, прочесть другую работу, оценить… Это было самое жестокое и бессердечное существо во всей Вселенной. Он не щадил никого. Распоряжался искусством по своему усмотрению, создавая в своём сознании всё новые и новые критерии.

Знаешь, ангел, это было во истину так страшно, что мои колени затряслись. Я даже не заметила, как в руках оказались мои ничтожные рукописи. В этот момент оценила свой уровень как творца, осознала, что не выберусь отсюда, даже мечтать не стоит. Со смирением приняла этот факт, но всё же записала на последней странице, где было пустое место несколько идей, кратко, ёмко, обещая их осуществить. Мне было очень стыдно показывать судье свои труды, уж лучше было стыдно показывать человеку и не верить в себя, ведь я была ничтожеством. Ничего нельзя изменить.

Когда поднялась к этому существу, молча, склонив голову, передала труды, а передо мной десять человек было уже уничтожено, надежды никакой. Это противный морщинистый низенький мужичок вцепился в жёлтые листы, стал листать со скоростью света, зачитывать позорные цитаты, хохотать от моей никчёмности и дурости, даже не обратил внимания на последнюю страницу. «Это то, что спасает меня. Пускай всё очень плохо написано, идеи ужасны, сюжеты – полный шлак, но искусство создано не только для просвещения или улучшения внутренний качеств человека, но и для раскрытия его души», сказала ему в своё оправдание. Он только рассмеялся: «Души? Раскрытие? И ты у нас гениальный писатель, что души раскрывает! Ты за кого себя принимаешь?», назвал моё имя, адрес, рассказ про родителей, про родственников. Мне стало так жутко. Мне стало страшно, что он что-то сделает с ними. А потом, пройдя по многим фамилиям, его взгляд замер: «Ты в семье не единственный творец. Твой дед писал научные работы, весьма неплохие. Встретимся через десять лет», – злобно, с издёвкой прошипел старикан, и сильнейшие поток унёс меня обратно на Землю. Этот сон частично стёрся в памяти уже утром. Остались лишь обрывки воспоминаний, но они состояли лишь из ощущения никчёмности и никому ненужности. Я писала на износ, писала много, часто, в разных жанрах, романы, рассказы, но моё проклятье заключалось в том, что почти ничего не заканчивала, хотя планов было много. Несколько лет пролетело незаметно. У меня появились яркие мечты, цели, представляла своё будущее и видела его, трудилась. Не представляешь, что писала в эти несколько лет, это было потрясающе. Пускай Нобелевскую премию не дадут – для себя стала героем. И мечты, лучшие из лучших. А потом, раньше срока, мне приснился этот сон опять, всё повторилось. И так каждый раз. И каждый раз приближается срок моей смерти, ведь я не достойный творец. Даже если вернусь на Землю и постараюсь закончить парочку современных романов, думаешь, тот судья даст мне больше времени? Нет. Он давно хочет убить меня.

Клиническая смерть. Ты не вспоминаешь? Только благодаря обещанию тебе смогла выбраться из забвения. Ты продлил мне жизнь. Спасибо тебе. Ангел, понимаешь, почему рассказала об этом сне? Вряд ли, но всё же… я попаду в Ад за своё ничтожество, это несомненно, а ты должен вернуться в Рай с белыми прекрасными крыльями и больше так не страдать, не получать раны и существовать достойно, помогать по возможности людям, ведь теперь ты чувствуешь то, что ощущал человек при приближении конца, – мои ладони гладили впалые щёки ангела, мои слёзы стекали по щекам, – я не успела сделать за жизнь ничего значительного и замечательного…. Вот за это мне жаль свою жизнь. Зато ангела увидела. Уже что-то.

Улыбалась, плакала. Сердце стучало, объединяло наши эмоции. В этом вихре мы стояли очень долго. Нас омывали пески, и они же не могли нас разлучить. Мы стояли как вкопанные, прижимаясь друг другу, ожидая конца бури. Да, она была слишком долгой, также долго рассмеивалась, но моё сердце и его дыхание звучали в унисон. И с каким трепетом водила по лицу ангела, окончательно разрушив его злостную защиту, пальчики и как было сладостно-игриво затронуть уголки узких губ, налившихся за время рассказа кровью, готовых к страсти. Ангел не обнимал меня в ответ, послушно ожидал конца бури, прокручивал в голове вибрации моего голоса, даже не подозревая о рассказанной истории.

Надеется, что он различит её когда-нибудь, тщетно.

С особым любованьем, наполненной светлой грустью, дотягивалась до его лба, опускала пальцы по его струящимися чёрными волосами, вольно лежавшими под трухлявым капюшоном.

– Знаешь, на что обычно обращаю внимание в мужчине? На его голос, – затаивала дыхание, погибала от тишины и собственных вибраций. – Кто сказал тебе не говорить? Я хочу услышать твой голос. Ты можешь позвать на помощь и уйти отсюда, если заговоришь. Отсутствие языка не помеха. Заговори, тогда за тобой придут. Тебя услышат. Это мой голос теряется в песках, – слова, перешедшие на шёпот-заклинание, надрывный, страдающий, молящий, теряющийся в громогласных потоках не прикрывающейся бури. Просила его. Передавала моление ментально. Отрывала от себя, чтобы лишь поднять ангела в небо. – Пускай буду гореть вечность в Аду, страдать за позор от моей руки, но я спасу тебя. Ты не можешь жить без крыльев. Заговори. Лучше возьми мой язык, мой слух и моё зрение. Можешь оставить тут, только прошу, возвратись туда, где твоё место. Я умру счастливой, обещаю, – смотрела на его веки, глядела на его губы. – Ты даже не заметишь. Ты станешь могучим, стремительным и свободным. И такие как я померкнут, – и вновь пальцы у его нижней губы. – Заговори. Верю в тебя. Закричи! Взмоли! – а буря ревела и метала, разрывала нашу связь, холодела. Остатки песка вращались так быстро, превращаясь в ураганы, разрывающие землю до основания. А ангел стоял вплотную со мной, не двигался, не понимал просьбы, не пытался открыть рот, боясь, стыдясь себя, вспоминая вновь и вновь сцены из прошлого, что превратили его в калеку. – Заговори! – кричала в гул, цепляясь в него мёртвой хваткой.

На нас надвигались со всех сторон песчаные ураганы, в песке видела темнеющее небо, будто бы в него добавили красно-оранжевый оттенок, а солнце… оно меркло… выцветало.

Надвигался конец всему.

Мы дошли до конца вакуума, но Высшие решили помучить нас сильнее. Решили добить двоих, наслав на них ураганный ветер. И пока один будет держаться, умолять немого заговорить, видеть надвигающийся ужас, второй будет стоять и ожидать конца как столб. Несправедливость. Реальность.

До последнего дыхания.

До конца надежды.

До последнего, что останется.

Моё обещание. Моя клятва. Мои слова.

Что ещё у меня можно забрать, чтобы вернуться домой? Я не представляла этот ужас, творившийся повсюду. Даже земля под ногами трескалась. Я хваталась за ангела, просила держать до последнего, но он стоял, решив не протягивать руку утопающему.

Понимаю. Не виню. Однако не отпущу.

Ураганы были так близко, что они придавливали нас в центр их столкновения. Некуда бежать. Как дура схватила его руки и понеслась по разрубленной земле, в вихри и через них подальше от ураганов, используя последние силы. Не теряя веры. Мы бежали, а за нами нёсся ветер, снося, хватая за ноги. Мы бежали. Я держала как помешанная его руку. Тянула его, спасая нас. Я билась с ветром. И последнее, что видела, оказался не огромнейший валун с размером в обычную машину, а пушистый лёгкий снег. Он падал с красного неба, мелкий, холодный. За ним на наши головы посыпался град. Земля принялась подниматься вместе с надвигающимися ураганами, всё переворачивалось с ног до головы.

Снег.

Часть вторая. Тундра

Глава девятая. Отпусти пояс

Я люблю холод, признаюсь сразу. А ещё мне безумно нравится зима, но не вся, не когда январские холода, а когда только-только начинается снегопад. Он скрывает грязь человечества, делает всё чистым и хрустальным, необыкновенно воздушным и хрупким. Хоть и понимаю, что машины проедутся вновь по дороге, впитаются песок и соль в белоснежное покрывало, обгадят бензином и газом воздух и снег, люди накидают окурки на газоны, под ноги, счастливыми и нервными пойдут дальше по делам, а животные без разбора начнут облагораживать белое, обращая всё в чёрное, жёлтое, ржавое, воняющее и неприятное – всё это будто бы орало для меня, показывало истинную сущность человека, насколько он любит и природу, и чужой труд и понимает, насколько он отвратителен в своей сущности разрушать место, в котором проживает каких-то нуль-сто двадцать лет, совсем ничтожно по сравнению с горами, реками, древами, но так значительно как для червей и тараканов, тли. Именно в первые часы падения снега, когда человек не способен ему сопротивляться, лишь на злость и любование, ведь эти ни в чём неповинные снежинки – происки всего лишь на всего природы, пришедшие с зимой, – до уничтожения ощущения чистоты и хрупкости – вот это время мне любо. В сердце всё легчает и успокаивается. Хруст снега, морозный воздух, красный нос и множество мечтаний под снегопад. С особым восторгом наблюдаю из окна за падением замёрзшей воды, наполняюсь энергией и начинаю работать как проклятая, потому что именно в прохладу наивысшая работоспособность, а под снег ко всему приставляется приставка «сверх».

Когда пошёл снег, сначала обрадовалась. Залюбовалась внезапно упавшим на меня спокойствием, но реальность снова решила меня избить, отправив за воздушными снежинками град, за ним – метель. Теперь не было над нами яркого солнца – пылала белоснежная луна, сверкающая серебром, освещающая путь под тёмным ночным небом. И всё было бы хорошо, можно было и привыкнуть к изменившимся условиям, но стояло одно небольшое «но»: я была ещё жива. Я чувствовала холод.

Заорала как резанная, проснувшись, ведь ощущала, будто бы меня облили кипятком и выставили на мороз. Всё жгло, покрывалось красными волдырями. Долгое время пробыла в пустыни, песок, солнце, тепло и резкое похолодание до минус пятнадцати. А если температура понизится ещё?

Мои стопы… Мои ноги и руки…. Мои волосы… Всё леденело. И в таком виде не могла продолжить путь. Да и куда, если никого поблизости вновь не оказалось, если вновь меня встретило глухое одиночество? Если не было ангела поблизости.

До последнего грело обещание, данное ему. Ухватилась за него как последний смысл жизни. Я была готова снова встать и сделать последние двести шагов до полного замерзания. И встала, обдуваемая ветрами, придавливаемая холодным воздухом и снежинками, прижимаясь к земле, обхватив тело, почти у земли, чтобы немного сохранить тепла в груди. Шла, глотая слёзы и истерики отчаяния. Может быть, и маму позвала, и отца, кого-нибудь, но никого не было рядом. Я шла в полном одиночестве под завывание ветров, предчувствуя скорый конец. Даже кровь венах бунтовалась, сужалась донельзя, причиняя настолько резкую боль, что и орать было невмоготу. Царапающие застывающую кожу ногти нарывались вырвать болящие вены. От этого сжимающего внутренности чувства подыхала как собака под ногами живодёра. Пинали, избивали, оскорбляли, всё это под чистый и невинный снег, что вскоре скроет тело, убьёт все запахи, напитается краснейшей крови, обелит до весны, а так останется лишь сгнить всем на радость.

Поднялась на образовавшийся холм, откуда стекали ветры, синей, холодной, по колено в снегу. Смертельно хотелось спать, а как же хотелось жить! Во всю мочь закричала, как только могла. Звала и звала без конца призраков и спасателей до хрипоты. Молила. Однако в словах ни одного упоминания о Боге, призыв к которому для меня являлся предательством себя. Кричала, тряслась под новыми хлёсткими ударами ветра, звала и принимала на себя набросившуюся с особым остервенением метель. Она повалила меня, принялась зарывать, душить холодом. Отбивайся или нет – бесполезно. С метелью стало ещё холодней.

Свернулась от бессилия калачиком и принялась дожидаться смерти. Всё, что меня окружало, являлось проклятым белым снегом, контрастно смотрящийся с чёрно-синим небом и серебряной луной! Надо мной потешались боги, а как иначе, если после жаркой пустыни в испытании послали холод? Отличное чувство юмора. Великолепное.

Остывала. С ужасом закрывала глаза. Слезинки превращались в лёд и резали веки. Под одежду, на одежде – всюду снег, через также спокойно дышится, только воздух морозный, но ничего, дышится ведь! Смеялась над собой. Прощалась с сознанием. И тянула руки к небу.

Обжигающе тёплые ладони, приятное большое тело, щекочущие нос падающие волосы, такие же как небо, но немного темней. Я вспомнила себя ребёнком, как меня носили на ручках, скручивали в пелёнках, прижимали к себе. И это чувство необыкновенное теплоты и уюта. Поразительное. Невиданное негде. Я ощутила его. Оно пробудило меня из глубины и призвало явиться на свет; вновь открылись веки.

Тело, сложенное пополам, лёгкое и непривычное холодное, настолько тяжёлое, что и свой вес вынести неспособное, покойно умещалась в больших руках существа, похожее на ночь, бледное как луна и высокое как дерево. В чёрных болоньевых одеждах он держал это тело и нёс через пургу с особой осторожностью, чтобы ненароком не сбить слабое биение красной мышцы.

Он будто бы плыл по снегу; его следов почти не оставалось и таким образом его невозможно найти. Он шёл в пустоту, лишь бы куда-то уйти да поскорей, ведь метель, нещадно мечущейся в поисках жертв, не давала покоя. Он прижимал к себе моё слабое существо, скрывая его за рваными остатками накидки.

Долго мы шли. Долго приходила в себя. Но ни теплота тепла, ни его объятия, ни время, ни стихающая метель не возвращали мне особых сил. Я оставалась необычно слабой и неприспособленной к условиям жизни, в то время как ангел неплохо справлялся, даже в полной темноте, словно находился в родной стихии, ещё более жёсткой и непрошибаемой. Он ходил ровными шагами, не путался и смещался с оси, ведущей только вперёд. И был так уверен в себе, что покорял моё слабое сердце.

Когда ветер смолк, ангел тут же опустился на колени, опустив ношу на них, принялся нащупывать меня. Так добрался до обледеневших стоп. Почти не думая, стянул часть накидки, разорвал, и принялся, обязывая их, мастерить глупую и ненадёжную обувь, но даже за это была благодарна путнику, послушно принимая заботу. Перемены в характере поражали. Из холодного существа, стоящего истуканов во время объятия, превратился в пылкого мужчину. Смешно, не правда ли? В то время как я замерзала, он пылал огнём и являлся единственным очагом, где не могла заледенеть. Как же была жестока судьба или воля Высших. Как же они искусно играли с нами. Измывались. Хохотали над нами.

А этот всё обвязывал ноги, потом кисти, замотал в свои одежды, оставшись лишь в странном длинном платье, но из-за особой темноты не смогла полностью разглядеть, зато смогла увидеть тени от крови на его лице, опаляющее светом луны.

Зачерпнув горсть снега, принялась втирать в лицо в руки ангела тающие на нём снежинки, смывая кровь и грязь. Чистый, красивый, совершенный. Жаль, что не видит мою улыбку. Жаль, что чувствует лишь вибрации да дыхание, но пусть так. Смотрит пусто с закрытыми веками, а ладони так обжигающе приятны. Смотрит на меня никак, но близко, извергает из себя тепло для меня. И всё его совершенное лицо не изображало беспокойство, даже губы не кривились для печальных человеческих изображений. Меня морило на этом мужчине, но эта слабость была мне противна.

Особенную муку ощутила, что теперь меня обвязывали лентой, последней, самой последней, что связала, которую нащупал во время обыска, пока грел меня.

– Забавно, – прошипела глухо и усмехнулась с продолжением, – теперь ты ведёшь. Солнце и луна. Песок и снег. Жара и холод. Я и ты. Мы на двух сторонах медали. Что должно произойти, чтобы мы встретились ребром? – смотрела на его немного узковатый подбородок, затем на кисть, что обвязали. – Только не жалуйся. Я буду идти до последнего. За тобой.

И наш путь начался вновь. Неизвестно куда. Неизвестно где. Только вперёд. Лишь вперёд.

Ангел оказался недовольным, когда самодовольно спрыгнула с колен и решила пойти наравне. Было тяжелей, дольше, но я была упорно и шла за ним, проваливаясь под снег, пока он плавно плыл по белой глади и частенько вытаскивал из моих трясин.

Шли по этому миру, ощущали со всех сторон нежелание природы подгибаться к странникам. Бескрайние и бесчисленные холмы, падающий снег, резкие приходы метелей. От всего на свете зависели наши жизни. И теперь держать руку оказалось сложней.

С особой неохотой шла, понимая, что задерживаю всех из-за слабости и неспособности противостоять зиме и ночи. Зрение до сих пор было обращено к свету, разглядеть, что в триста метров оказалось трудным, поэтому мы просто выходили к высоким холмам, то и дело сравнивала с горами. Выше, острее, опасней. Свет луны, пускай и яркий, но приглушенный, не такой, как солнце, что падает на всё. Луна освещала избранные участки, вертелась вокруг собственной оси. На её поверхности, как с фотографий, можно было отличить огромнейшие тёмные кратеры. Они пугали. Да и вся Луна была больше, как с Земли, протяни руку и схватишь её.

Мои способности оказывались бесполезны во тьме. Говорить потрескавшимися губами – неприятное занятие, а уши…. Болели от ветра и не желали ничего слышать. Брела за путником, ощущала полную ничтожность и с печальными мыслями наблюдала за поясом, соединяющего нас.

Наверно, лучше обрезать и уйти. Тогда он сможет пройти дальше, а я… А что со мной? Даже с помощью ангела мне холодно, его старания не избавят от усталости. Не спасут жизни ещё раз, когда решу поспать. Ангел выживет. Ему привычны данные температуры. Я много думала о нашем расставании, утопая в ущербности. Хотела быть равной, а стала вновь зависимой от кого-то.

Безумно не хотела, чтобы кто-то тянул за собой.

Что со мной? Разве ранее ангел не был таким же? Я даже тянула его за собой до мозолей на пальцах. Не время ли это для его благодарности?

Эх, нужна ли она мне, если вокруг только снег, холод, метели и тьма? Не донесёт до конца вакуума, его пылкости не хватит до завершения испытания, ведь колеблется, вижу, что колеблется, ведь он с трудом терпит промедления и поднимание меня из ям.

Его тяготит моя компания. Видела это. Принимала это с улыбкой.

Лента…

Мои небольшие ладошки, обмотанные тканью, с трудом переносили стужу. Что-либо трогать – себе дороже. Кожа покрывалась бороздами как трещинами, разрывая плоть. Осознавать, видеть, чувствовать этот ужас. Хотелось кричать и бежать, но стопы, примерзающие к остаткам одежды, твердеющие от снега, превращающегося в могущественный лёд – уже через пару часов путешествия не могла нормально идти. Наступать на твёрдые стопы, слышать стук при соприкосновении с ледяными хрусталиками, также больно, как резка мышцы. Всё тело сковывал лёд. И ничего не могла с этим поделать.

Всё ниже и ниже погружалась в сугробы. Всё отчаянней тянула пояс, чтобы оборвать нашу связь с ангелом.

И снова теплейшие ладони обхватили мои стопы и ладони, тело вдавили в мужскую грудь, тем самым скрыв от ветров стужи. Его обжигающее дыхание грело лицо, лёд в глазах таял и вытекал слезами. Я могла видеть эти прекрасные черты, греть ладони о его шею, делала это и страдала от бессилия.

Ментальная связь, чёрт бы её побрал, удерживала нас друг у друга. Заставляла ощущать нашу дрожь, вспыхивать от прикосновений и гореть невыносимым огнём. Двое друг на друге. Жмутся. Греются. Одинокие души посреди тундры. Путешественники по неизведанным землям.

Прижимаются, дышат в едином ритме, продолжают тело одного своим, превращаясь в единый организм.

Ангел приклеил к себе. Его руки обняли меня в ответ на моё объятие при ураганах. И если раньше могла обнять его, сцепить руки и не отпускать, так сейчас пальцы так промёрзли, что не могли ухватиться и закольцевать существо. Просто держалась за бока, лежала на груди и роняла жалкие слёзы, не смея кричать от боли из-за распоротой кожи.

Тёплые ладони… как же они были прекрасны. Сколько признания было в его жесте, когда принялся гладить меня по голове, своими прекрасными пальцами, успокаивать и вводить в сон. Не переставал гладить до моего сна. Был со мной. Грел меня. Этот ангел, ему не место здесь. Он должен заговорить и призвать соплеменников. Должен оставить меня, чтобы выбраться отсюда. Гладил. Гладил… Без конца. Ещё раз. Не переставал. Пускай как машина, немного жестковато и без особой нежности, но на этих кратких моментах хотелось рыдать от радости.

Я уснула на нём, погрузилась в дремучую бездну и оказалась снова в месте, где меня собирались судить. Там было жарко, одиноко. Как бешеная кричала смельчакам, желавших нырнуть в кроличью нору, толкала их обратно к порталу, выталкивала в лес на зло судье. У меня не было надежды. Я уже знала, что от меня ничего не останется. Продолжала толкать на свет других, а сама зарывалась в пепле. Особенный страх появлялся, когда в случайных прохожих видела знакомых, друзей или же родственников. Седела. Выла. Толкала. Получала удары смертоносных плетей вместо них. Просила на возвращаться. И даже если лица не узнавала, из-за очень долгой разлуки, всех толкала. Навеки погребена. Доведена до забвения. И лишь руки ангела отогревали меня от смерти, как одиноко возвышающийся маяк, призывающий заплутавшие суда к себе.

Просила подольше в них находиться, насладиться ими до последнего дыхания, а после была готова отпустить, чтобы шёл дальше. Не решалась упасть и сбежать от него. Прилипла, привыкла видеть его высокий лоб, на который падали слегка кучерявые растрёпанные волосы. Ожидала услышать хоть слово из его уст.

Смотрела на него как на божество, держа его одежду в кулачках, боясь упасть в снег. Ангел шёл по тундре с ношей на руках, пробирался вперёд, не сбавлял шаг и был готов вынести всё на себе. Упорства ему не занимать. Мне это нравилось, но спокойствия не прибавляло. Продолжала чувствовать себя обузой. Думала, как поудобней встать на ноги, но руки ангела оказались слишком сильными. Они сжимали меня, не давали излишни ворочаться. Охранял как драгоценность? Неужели в нём больше благородства, чем думала?

И всё же он шёл вперёд.

Глава десятая. Сказание о зимних балладах

В шумных ветрах слышались отзвуки хлёстких ветвей, падения с них снега. Далеко отсюда должны были быть другие пейзажи. Слышала это, мёрзла и направляла ангела в нужную сторону. Ветер иногда затихал, становилась немного теплей. В эти мгновения соскакивала с теплейших рук путника, натягивала ленту и вела, чтобы немного быть необходимой.

Тогда мужчина расправлял плечи, снова походил на гордеца и спокойной размеренной походкой шёл вперёд, почти не обращая на мои звуковые волны.

К такому сосуществованию свыклись. Во время тишины была самостоятельным, храбрым человечишкой, что и холод стерпит и не пожалуется на уничтоженные руки. Изъяны тела никого не волновали, зашить – не было ни веток больше, ни иголок, да и волосы теперь висели сосульками и ломались от прикосновений. Моя обыденная красота теперь вспоминалась прекрасным сном, который как обычно сменяли сцены из Ада и суда.

Говорила я меньше, потому что горло остывало так, что начинался продолжительный сухой кашель. Это не радовало меня. Хоть температуры особой не было, но кашель ничего хорошо не предвещал. С ним стала ещё слабей и бесполезней. Когда лёгкие разрывались, в горле першило – наше путешествие замедлялось. Недовольный ангел стоял позади и ждал конца приступов.

Даже он стал замечать моё угасание.

Обуза. Дармоедка. Балласт. Можно назвать любым словом. Я бы всё равно не обиделась, потому что понимала своё положение. И поэтому от злости на саму себя частенько отказывалась от тепла и ходила до обморожения, затем терпела новую волну недовольства мужчины, усмехалась кровавыми губами, прижималась к груди и обдумывала, что будет дальше. Когда-нибудь наступит новый рубеж.

Надеялась, что наше путешествие здесь не продолжится долго, как в пустыне. Посчитала, что, если поскорей дойдём – монета снова перевернётся и перенесёт нам в более безопасное и тёплое местечко, а пока сотрясалась от кашля, брела по заснеженным долинам, ведя вперёд ангела, пыталась не терять надежду.

Мне нужно было немножко весёлости. Да и темнота, приглушённый свет и луна – это целый океан моего воображения. Время таинства, когда что-то создавала. В голове летали армады идей и историй, которыми могла занять бредущего по нетоптаным тропинкам странника, ожидавший, что его ноша поскорей поправится. Эх, наивное существо.

Я улыбалась ради него, потому что была обречена, по сути. Я вновь начала предчувствовать конец.

Груз на моих плечах стал слишком громоздким и тяжёлым. Моя спина выгибалась от тяжести, даже килограмм не отдать тебе. Всё во мне. Ох, если б только вырвать сердце….

Тяжёлые мысли, светлые мечты, но только ты рядом со мной. Как же было странно улыбаться на падающий снег, по воле которого погибаешь и мёрзнешь.

Ангел удивился, когда попросила его остановиться. Мы прошли довольно много за день. Ветер не поднимался. С холма, на который поднялись совсем недавно, открывался прекрасный вид на простор этого мира.

От накопившейся грусти стоило избавиться, поэтому без зазрения совести усадила ангела возле себя, взяла его ладонь и похлопала по ней в знак дружбы и доверия. На нас падали снежинки. Нас окружало уединение.

Мужчина и женщина. Друг напротив друга.

Бешеное сердцебиение, разгонявшее кровь. Красные щёки от лёгкого смущения. И костёр, вырисовавшийся в воображении, но появившийся между нами, обогревающий нас от холода.

Долго смотреть на существо показалось очень смущающим. Если бы меня увидели, заметили расширившиеся зрачки.

Мужчина и женщина. Наедине.

Окутаны грустью и грядущими метелями.

– Мне бы хотелось, чтобы ты запомнил этот момент. Возможно, скоро метель нас разлучит, поэтому запомни. Конечно, ты не узнаешь то, что скажу, но зато можешь прочувствовать. Можно посчитать это прощанием. Пускай так. А лучше посчитай это разговором, лёгким, ничем не принуждающим. Нас пока никто не торопит. Мы можем выговориться, – мысли перескакивали на другую. Дыхание сбивалось от внезапно набросившегося волнения. А он сидел, думал в мою сторону и как всегда ничего не понимал. – Сначала мне нужно поблагодарить тебя за заботу. Сказать, что всё было не зря, что ты становишься сильней и скоро заговоришь. Затем стоит смотреть в одно направление и говорить ни о чём. Это очень приятно. Можно представить на этом небе звёзды, представить истории про луну. У меня их очень много, – говорила неторопливо, берегла горло, ведь знала о долгом монологе, что может утопить даже внимательного и интересующегося слушателя. И вот, глядя на него, поглядывая на светило, жмурясь от воспоминаний, продолжала разговор. – Раньше любила наблюдать за ней, засыпать под её светом, воображать, что на её поверхности живут народы, скрывающуюся за специальным биополем и при этом обладающие волшебной силой. А ещё я всегда, когда проходила мимо мест, где была изображена луна, всегда останавливалась и мечтала о ней. Не удивительно, что почти все украшения в виде луны. У меня очень сильная связь с этим спутником, к сожалению, или, к счастью, по сравнению с тобой. Раньше вообще считала, что именно она дарует мне сны в жанре ужасы, в них всегда было много жестокости и завораживающей красоты.

Один из них стал основой даже для работы. Одна девочка-подросток становится подопечной женщины, у которой есть сын-старшеклассник. У девочки нет родителей, она из богатой семьи была, да только это не спасло её от одиночества и подхалимства родственников и знакомых, возжелавших прибрать к себе часть огромнейшего наследства – корпорация, загородное поместье, акции и всё такое. Ещё она не умела общаться с людьми, потому что отец-псих запер её до шестнадцати лет в поместье, устроив домашнее обучение. Знаешь почему? – задавала ему вопросы, не ожидая ответа. Лунный свет сводил с ума, заводил в дебри сознания и выкапывал яркую историю. Ангел не менял позы, сидел и ждал, когда длинные потоки звуков прекратятся. Моё же сердце делало удары всё чаще; кровь разбежалось настолько, что стало жарко и так волнительно. От всех чувств исходила тень спешки, поэтому жадная до слов и голоса людского, говорила быстрей и с придыханием. – Он хотел создать идеального человека, такую же красивую как её мать и такую же умную, как энциклопедиста-учёного, Мировой мозг. Ребёнку повезло, что в поместье случился страшный пожар, унёсший жизнь её отцу, и она освободилась из темницы, затем её подобрала хорошая женщина с добрым сердцем. Однако кто мог знать, что её сын окажется собственником, ревнивцем и ребёнком низвергнутых ангелов, а именно демоном? Его злость была безграничной. Великолепное образование и воспитание сотворило из него подобного воде, что может протечь куда угодно, высохнуть и оставить ничего не тронутым, – рассказывала про этого персонажа, видела его перед собой как призрака и сжималась от надвигающегося страха. Его глаза…. Налитые бордовой густой кровью, горящие таким же огнём, эти глаза видела во тьме. Видела прищур чудовища, что жило внутри его существа. Не понимала, откуда это взялось во мне, если сотворила такого монстра в сознании. Однако неприятные воспоминания о нём не прервали рассказ. После недолгой передышки преступила к рассказу дальше. Мои руки в воздухе рисовали фигуры, лицо, подвижное, молодое, показывало и грусть, и испуг, и омерзение, что должны были читаться в образах героев сна. Как драматург, жившим своим произведением, зачитывала историю с такой интонацией, какой не смог бы зачитать и первоклассный актёр. – Стоило перешагнуть девочке порог их дома, оказаться в своей новой комнате, как её начали душить тёмные силы. Стоило закрыть глаза, как она оказалась прикованной к каменной стене, а перед ней возник тот самый юноша с железной цепью.

Он избивал её, угрожал, шипел и мучил так, что живому не присниться, но привыкшая к жестокости девочка не посмела просить помощи. Она молчала сквозь боль, потому что привыкла, потому что не научилась защищаться от недругов. У неё не было даже представления между добро и злом. Её глаза были такими холодными и безжизненными, что они тушили пламя в груди демона. Молчание и кровь девочки вскружили голову мальчику. Придумав новую пытки, щелкнул пальцами и пинками отправил к началу лестницы, что вела только вниз. Круглая, как в средневековых башнях. Девочка оступилась и покатилась вниз. Хрустели её лёгкие, ноги и руки, она не могла остановиться, продолжала молчать и принимать на себя все удары в жизни. И слышала в ушах гогот сущего дьявола.

Долго катилась. Хрупкая светлая девочка скатилась кубарем с лестницы и оказалась в абсолютное белой квадратной комнате. А за ней кровавый след. И видит перед собой небольшую дверцу, как Алиса, квадратную, почти незаметную. И ползёт эта девочка, цепляясь сломанными пальцами за пол, затягивая тело в комнату. Дурной этот ребёнок? По мне это дитё с разрушенной душой обладал сильной волей. Может, даже жить не хотел, но полз сквозь боль и смех недругов, тянулся к выходу. И когда её красные пальчики дотянулись дверки, отворили её…. Лавина снега вырвались из этой арки, выбив и дверь, и придавив ребёнка к себе. Снег забивал рот, нос, лез под одежду. Всюду было. И было так холодно и больно. Одиноко.

Лежит эта девочка, смотрит в потолок и принимает на себя удар судьбы, снова и снова, бьётся её сердце, а глаза с цветом океана пугают неписанной безразличностью ко всему. И внутренний дьявол шепчет. Пугает даже надменного юного демона, подошва ботинок которого придавливала к снегу ладонь ребёнка.

Этот юноша был во всём красно-чёрным. Он кружил над ребёнком и тонул в безразмерном холоде, исходящего от девочки. И даже когда озлобленный схватил её шею, стал интересоваться её бесхребетностью, на него смотрели эти глаза. Этот взор проникал в его бездну, ядом проносился по телу, вызывая сущую муку для существа, что так посмел изгаляться над невинным.

Ни слова упрёка, ни крика с обвинением. Оглушённый происходящим демон щелкнул пальцами в третий раз. Он сидел на своём любимом диване, девочка лежала на полу и перебирала руками, словно ещё находясь в красном снеге. Всё это было реальной иллюзией. Всё это было жалкой проверкой на стойкость. Испытание. Он думал докопаться до истины, обнажить пороки того, с кем будет жить. Жестокое существо видело перед собой того, кто даже не знаком с ценностью жизни. Этот ребёнок просто встал, отряхнулся и поклонился. Даже голос не подал. Что думаешь об этом? – обратилась к ангелу вновь, вновь беря секунды для передышки. Замерший мужчина смотрел в пустоту, тонко реагировал на вибрации души и тела, что теперь частично понимал сказанное. Наверно, он ощущал и ужас, исходящий от меня, и интерес, и сострадание. Видеть перед собой живые картины, считать их реальными, существовать среди них и не сойти с ума. Брать из этого уроки на будущее, делать выводы… Данная история была очень дорога мне. Вспомнила, как делилась обрывками сна с дедушкой, только не дослушал он меня, не смог. Нужно было идти домой. В тот день тоже шёл снег, а мне было тепло под небом, но всё естество дрожало, лишь припоминания о шершавых каменных стенах, ледяных, жёстких и глухих; о снеге, что полюбился именно через этот сон, не смотря на свою злодейскую роль. Прошли года. Одна из первых историй имела приятное послевкусие, до сих пор оставалось в сознании моменты снегопада, являло себя миру. – Этот ребёнок, как мне кажется, давно разгадал демона и просто решил принимать удары, ведь знал, что всё закончится. Хитро или глупо? Без выбора. Ведь во взгляде девочки было лишь понимание предрешённости жизни. В свои пятнадцать лет она погрязла в ежесекундной трагедии по воле высших сил и пороков взрослых… На этом сон закончился. С её стойкого перенесения избиения. Что было дальше, интересно? – легонько толкнула статую. Ангел покачнулся и повернул ко мне голову. Густые брови изогнулись в притворном интересе. Усмехнулась, как всегда, от горечи и принялась доканчивать. Горло уже пылало от боли. – Честно, я знаю всю эту историю, но, к сожалению, не дописала её, посчитала слишком детской, глупой и недостойной для показа публики. Да и неправильно мировоззрение было у меня тогда. Начиталась работ про «ненависть-любовь». Стоило бы заменить «ненависть» на «насилие», это определение станет верней. А мысли всё шли дальше, не жалея ни глухого слушателя, ни жалкого жалобщика:

Вообще мне жалко современных детей. Раньше нас ограждали от насилия, а сейчас, куда ни глянешь оно везде – будут тебя избивать – никто не поможет из-за страха самому сесть, только телефон достанут в лучшем случаи; какой канал не включишь – тут война, тут террористический акт, тут мать зарезала ребёнка, отрубила ему части тела и выкинула в мусорный бак, там муж из-за ревности решил отрубить кисти рук своей женщине; отец может изнасиловать дочь; там восстание рабочих, недовольных жизнью, поэтому их правительство забрызгает ядом и увезёт в неизвестное направление. Наверно, поэтому в нашей литературе очень много жестокости, особенно сейчас, когда каждый второй грамотный и может написать своё видение мира. Онрастёт в этих условиях, его ценности изменяются, поэтому ему нормально, когда его унижает партнёр, не уважает его личное пространство, когда не доверяет ему и говорит, что он должен терпеть, ждать, не мешать, не требовать, что бить – это от любви, что улыбаться другим людям, заниматься любимым делом – предательство партнёра. Вот мы и попали в капкан.

Я очень боюсь отношений, – тревожные размышления о будущем через призму сна доводили до осознания собственной ущербности и слабости. Современная жизнь пугала меня неопределённостью, как оказалось, не чувствовала защищённость даже под крылом родителя. Отовсюду ждала удары судьбы. Как пискарь Великого сказочника порой хотелось зарыться в норку, выходить в мир изредка, не разговаривать, не общаться, знать, что лёгкие не расщепятся от боли, слёзы не польются от жестоких слов, а ноги не перерубят, когда захочется полетать. Мог ли понять меня этот ангел? Его били, секли, ему вырвали крылья! Оставили помирать. Он уже это пережил, что об этом вспоминать? Только ненавидеть, страдать, пылать от желания отомстить врагам. А если на тебя только заносят руку? Знает ли это ощущение? Может ли прочувствовать это через связь? Внимательно следила за мимикой ангела, а внутри заходила во внутренней борьбе. Леденела от грядущего, теряла воздух в лёгких, дышала как ненормальная, как ребёнок, которого оставили в парке развлечений в одиночестве, на много-много часов, до самого закрытия, пока охрана ни пошла в обход. – Боюсь, ведь… меня может снять на камеру любимый человек, ради прикола, ради мести, ради своего эго. Боюсь, если он предаст меня и изменит, потому что будет бояться расстаться с удобным партнёром. Что зарожусь гепатитом, СПИДом или ВИЧ. Что на меня поднимут руку. Что мне придётся выбирать между своей мечтой и семьёй. Что я не смогу обеспечить и воспитать нерождённых, но желанных детей из-за непонятной экономической ситуации в стране, из-за страха оказаться брошенной с прицепом, с нищенской зарплатой, которой прокормить даже себя будет смехотворно.

Я боюсь привыкнуть к этой жизни.

Я боюсь отдать всё, что есть, потому что это всё, что у меня есть. Тебе не понять, наверно. Этот страх…. Это понимание, что ты один в миллиардах людей, всем на тебя плевать, только дать похохотать и ненавидеть, дать бы оболгать и позавидовать. Я не прожила долгую жизнь, но зато прочувствовала эту пустоту… Я выгорела жить, понимаешь? Я последние годы живу с предрешённостью, во мне была вера, я верила, надеялась, старалась, но разве жалкие рукописи способны поставить меня на ноги? Если вернусь, кто скажет, что кроме красивой природы, что держит тебя здесь, кроме слепой мечты, ради которой ты просто выживаешь, у меня нет причины жить, что её не должно быть. Ведь жить – это жить, просто, с улыбкой, преодолевая трудности, но не всегда. Не обязательно делать что-то значительное, чтобы не умереть просто так, можно прожить жизнь счастливо и спокойно. А потом вспоминаю бомжей, инвалидов и психопатов… падающие самолёты, обвал рынков, обнищание населения, засуху, загрязнение воды и жажду из того, что источники с водой пересыхают, вижу нищету, грубость и трусость людей, невоспроизводимые ресурсы Земли, и паника возвращается. Что мы наделали? Что я сделала как человек, чтобы изменить эту предрешённость? Что сделала я? – мои ладони дребезжали в истерики. На этом длинный витиеватый монолог закончился. Надрывно вздохнула и слегка повернула голову, чтобы не видеть бледное лицо путника.

Что я сделала, чтобы что-то изменить? Все попытки были тщетны. Вся вера была растоптана фиолетовой реальностью. И жалеть себя не стоит. Нужно просто дожить последние мгновения в этом мире и уйти без сожалений. Всё равно все уйдут куда-то.

Взгляд, пропитанный отчаянием, обвёл весь горизонт. В гордом молчании мы с ангелом встречали буран.

Долгий монолог всколыхнул во мне сотни чувств. В дикой, тёмной, очень вязкой смеси оставил прожжённые следы в моей душе. От грязи, что ощутила нутром, хотелось отмыться; поливала себя снегом, втирала в оледеневшую плоть снежинки. Грязная, отвратительная, жалкая, жаждущая неминуемой смерти, только бы вырваться из оцепенения смеси чувств. Кожа на ладонях расходилась в трещины, из них вытекала грязь, замызгивала белизну и показывала во всей красе мою истинную сущностью.

О безумная я, стоило вспомнить, что ты являешься человеком, что и собственной жизнью не имеющим власти распоряжаться, замахнувшийся на великие свершения, поставивший в цель свою светить людям, обнажать пороки и вкладывать хрупкую истину о сущем, как твой разум зашипел, выгнулся и потянулся к сумасшествию, дабы избавить мир от глупца. Правильно говорят, первыми погибают мечтатели. Их мечты, как солнечные зайцы, исчезают с приходом хаоса из темноты, а темноты в живом больше. Нет солнца – нет отражения, нет белоликой луны, поэм и романов так и строчащихся о ней. Погаснет надежда – всё погрузится в бездну холода и отчаяния.

Бедная я. Надеявшаяся, что Высшие позволят хотя бы попрощаться с родными, теряющая последний рассудок, погружающуюся в глухоту чувств, эмоций, звуков. И так не хочется иметь разум, осознавать своё одиночество, выть в немоте, оставаться подвижником статуе, что не проявлял интереса для общения. Ему это не нужно. Я же гибла от тишины, от собственных мыслей, поднимающих занавес, а за ним сцена бытия, на которой разыгрывается вечно привередливые замыслы божьи. Это не так, то не это. Как же мне всё надоело.

Пусть нас проглотит буран! Пусть разорвёт на части и разбросает куски по всему свету! Пусть проглотит меня!

Я больше не могу.

Мужчина схватил мои руки, поднялся и с уверенностью побежал по склонам, подальше от ветров, предвещающие неминуемую смерть. Он бежал стремительно, как гепард, тянул за собой, сбегая от вихрей снегов, чувствовал, куда следует бежать.

Глава одиннадцатая. Тепло

Его руки… сильные руки… крепко держат меня. Вытаскивают из отчаяния, тащат вперёд, пока всё тело стремится к бурану. Безумие не кончалось.

Меня держали, встряхивали, добивали реальностью и равнодушием.

Как же ненавистно холодное точёное лицо, на котором как всегда нет нормальных человеческих эмоцией. Пусть он жмёт, тащит, но я-то чувствую, что не нужна ему, что тащит из необходимости, держит как собаку-поводыря, случайно испугавшейся своей тени.

Дурак!

Даже не догадывался, какими мыслями была окружена.

Толкала его, билась, отрывалась, ползла как змея по снегу. Подставляла тело под удары ветра, а меня зарывали в сугробы, удерживали как резвую птичку, рвавшуюся на свободу. И не нужны мне эти руки. Не нужно тепло.

Лучше замёрзну, но не смогу ощутить последствия монологов.

Рыдала в снег, сокрушалась тушей, пока спину придавливал ангел, скрывая от бурана. Вдавливал так, что и двинуться не могла. Лежу, реву от боли в груди, сжимаюсь в комок. Жду новой подлянки судьбы.

Держит.

Держит сильней.

Держит горячей. Его пламенное дыхание касается раковины уха. Щекочет тёплым воздухом. Не говорит. Молчит. Присутствует, на мне, но молчит. Сжимает в своих руках, скручивает лёгкие, собственнически ли? Какие мысли у него? Что чувствует он?

Почему во мне так всё звенит? Рвутся нити с плачущим зовом. Представляется восходящая луна на чёрном небосводе. Почему там так тихо, но слишком спокойно и размеренно, так, что клонит в сон? Почему он удерживает меня и убаюкивает дыханием?

Истерика прерывается посапываем.

Воин не смеет тревожить сон, оставлять меня без себя, греет. Бледная шея, острые ключицы, упрямые жёсткие волосы… Бережно ладони поддерживают мою голову вместо подушки, а острый подбородок надавливает в макушку. Ещё так близко никогда не была с мужчиной. Ещё никогда не просыпалась настолько плотно с человеком, не теряла взор на чьей-то шеи. Хоть и открыла глаза, хоть и вспомнила прошлый буран, и монолог, и вновь задрожала от отчаяния, в крохотном нагретом мирке посреди тундры не хотелось рушить покой. Как мышонок сковывалась, растягивала донельзя его прикосновения, утопала в горячих объятиях.

Нутро тянулось ближе.

Перед загадочным молчаливым хищником я оказалась полностью беззащитна. Держалась за него из последних сил. До последнего дыхания.

Когда сон полностью отступил, а от нас уже шёл пар, ангел отстранился от меня, качнул головой, высказывая так недовольство, и встал. Пришлось повиноваться.

Сон прошёл. Тепло кончилось. Поддержки снова нет.

Мы до сих пор здесь. Посреди снегов.

Бегство от бури ангелу удалось на славу. Оказалось, что он нашёл в низовьях склона что-то похожее на яму, стены которой и укрыли нас от ветров. Возможно, это и спасло. Удача подвернулась нам на пути.

Больше всего меня встревожило новые виды, открывшиеся в низине. Ангел подошёл ко мне, толкнул в плечо, будто спрашивая, что случилось. Безмолвно схватила его руку и повела к берегу заледеневшей реки. Реки! Её воды сковал лёд. Была широка, длинна и таинственна. Прислонив ладонь мужчины ко льду, взглянула в лицо ангела. Он выглядел задумывавшимся, уже без меня принялся щупать гладь, выходить на лёд, проверяя его на крепость, крутиться и недоумевать. Ведь это действительно выглядело странным.

Когда мы не видели ничего кроме камней, сухого дерева, песка, светил и снега, и вот раскинулась река! И переходить боязно. И тут же возникло любопытство: а что на другом берегу?

Жизнь дала нам выбор. Мир стал проявляться во всей красе.

Ступить на лёд мы не решились. Пошли вдоль по реке, быстро, словно бежали от зверья. Чего удивляться, если всего за сон ландшафт тундры изменился. Склоны были опасней, ветра – злее, гор –больше. Казалось, мы идём по русской или канадской тундре, ищем далёкие селенья, заброшенные в лесах, с редкими огоньками и дымком из труб; или же одинокие хижины егерей, послушно охраняющих природу от браконьеров и глупцов, решивших проверить свою сноровку в нетепличных условиях.

Такие бы путники тряслись, прятали свою голову в куртку с пухом, представляли чай с малиной и плед, старались бы не замечать красоту дикой природы, отгороженной от человеческого влияния. Наверно, нам повезло, мы смогли увидеть эти места: и пустыню, и тундру. Если ранее всё выглядело настолько безжизненным, то теперь скованная льдом река говорила, что она открывает потенциал мира, что нас будут ждать другие виды, и высокие ели, и карликовые берёзы, и озёра с величественными водопадами, воды которых висели б тяжёлой шапкой на скалах.

Представлять такие места, еле передвигая ногами, это, наверно, сильная моя сторона. После истерики даже мыслить стало легче. Я пережила новое извержение вулкана, после него осталось ещё пару живых местечек, ранимых, открытых для оранжевой лавы. Рядом с ангелом, идущему впереди, ещё теплилось спокойствие и уверенность. Мощная спина скрывала меня от света и отгоняла тьму. Шла за ней. Упиралась взглядом. Пробиралась через ветер. И понимала, что срок мне давно отмерен.

На обмороженной ладони появились следы крови. Лёгкие выворачивались наружу. Кашель часто порывался через горло, теперь ещё с кровью. С огорчением взглянула на ладонь, схватила ею снег, вытерла остатки и побежала за ничего не замечающим ангелом.

Почему я так искренне улыбалась? Почему смотрела в его спину с печальной улыбкой, берегла слёзы и смотрела с такой теплотой и сочувствием? Я давно смирилась со смертью. Я ожидала её на протяжении всего путешествия, а теперь… когда обещание ещё не было выполнено…

Мне осталось совсем немного. Дата суда приближалась. И теперь, когда некуда повернуть, оставалось идти вперёд, улыбаться и не жалеть, с гордостью принять свою смерть и покинуть миры. Отдаться забвению. Исчезнуть со свету.

Никогда не думала, что моя смерть наступит так быстро. Никогда не думала, что умру от воспаления лёгких.

Принятие смерти. Смирение.

Шла за мужчиной, молчала, улыбалась и не сотрясала воздух своим плачем.

С усилившимся кашлем ослабилось тело. Уже не могла продолжить путь. Плелась как улитка, падала, тянула ленту на себя и смотрела, запыхавшись, на ангела, вновь недовольным моим состоянием.

Путник резко поставил на ноги и жестами приказал повторять за ним. Решил вернуть зарядку, похвально, размять мышцы, натренировать снова, чтобы больше не тормозила движение, заодно согревалась быстрей. Как была рада, что он не мог видеть кровь на уголках губ. Не мог разгадать печальный взор женщины, считавшей сны до последнего дыхания.

Послушная, улыбчивая, более спокойная, чем раньше, всё выполняла, насиловала тело, тратила энергии ещё больше. Надрывалась. И больше ничего не просила.

Ждала часа. Верила в лучшее. Прижималась во время передышек и бурь к ангелу, подставляя лицо либо снегу, либо ветру. Пряталась. Куталась в тепле и растягивала губы в горькой ухмылке.

Глава двенадцатая. Спешка

Спасибо, что закрываешь мне глаза, прячешь от страха, но позволь взглянуть на небо, окрасившееся резкими вспышками молний.

Громогласные звуки известили нас о новом испытании. Теперь не сам ветер был опасен, а молнии, разящие землю импульсами, разносящие её в клочья.

Когда это началось, мирно посапывала у бока мужчины: видела прежние сны, подрывалась от кашля, ныла от слабости в ногах и руках. Ангел быстро растормошил меня, почуяв опасность по вибрациям. Резко толкнул, схватил за руку и потащил подальше от реки. Он решил подняться по склону и там решить, как действовать, но тогда мои веки были широко распахнуты и могла разглядеть весь этот ужас. Десятки молний секли мир по разным местам, со всех сторон, как ураганы, были быстры и беспорядочны.

Я не знала куда бежать, не знала, когда падение искр закончится. Закричала с невыносимой болью, когда одна вспышка чуть ни ранила нас. Теперь мне пришлось взять роль проводника. Тащила по склону мимо молний, рыдала про себя, шипела от боли в ладонях и в горле, убыстряла ангела, путавшегося от внезапности в длинных ногах. Была зла, не знала куда бежала, вовремя уврачевалась от молний.

Злые столбы света гнали нас к реке. Мы не заметили, как оказались на льду, и как около нас врезалась в плоть реки молния. Она пробила корку. Пошёл треск.

Ужас, паника.

Трещины разрастались. Мы бежали по реке, под нами шумела вода. И ангел, и я с трудом не падали в проруби. Стремились перебежать, оказаться на другом берегу, но небесные силы думали о другом. Они отрезали нам выход со всех сторон.

Приходилось перепрыгивать с льдины на льдину, наскакивающую на целые куски льда, врезающихся с другими, несущихся по бурным водам реки. И единственный, кто мог вывести из ловушки, была я.

Как сложно было тянуть за собой такую громадину. Даже в руки не взять. Глаза от яростных вспышек устали видеть. Уши были заложены от грохота. Нос першило. В горле скреблось. И почти вся была во льде.

Молнии не прекращались; продолжали бить землю и пугать нас. И только крепко сжимающий локоть мужчины хоть немного удерживал меня в реальности.

Почему? Почему оказалась так слаба? Почему не удержалась на льдине при новом столкновении? Почему меня отбросили назад и попытались утопить?

Я кричала. Зачерпывала рукой. Пыталась зацепиться онемевшими пальцами за льдину, на которой стоял безумный путник, внезапно потерявший спутнику. Кричала. Захлёбывалась. Орала от боли по всему телу.

Держалась до последнего.

Несколько молний в воду добили меня.

Ток пробил моё тело и выдавил сгусток крови прямо под ноги ангела, а затем сковал тело и потопил.

Я не смогла. Впервые мне хватило сил кого-то спасти.

Погребена навеки.

Ангел, только не печалься. Ты не спасёшь меня. Лучше не помни меня, чтобы не мучиться. Мы провели друг с другом слишком много времени. Привыкли к скудному обществу и такому же общению. Нам совсем чуть-чуть было комфортно. Это нормально.

Лёгкие наполняла вода. Меня мотало под льдинами. Плыла. Ждала своего часа. Видела резкие вспышки, взрывающиеся в небесах. Они уже оставили реку, ушли бесчинствовать в другие места.

В последний раз тяну руку к свету. В последний раз протягиваю её к жизни.

А затем несусь вниз, вместе со мной тонны ледяной воды, захлёбывающейся в своей силе, перескакивающие с волны на другую. И звук падающей воды. И я поняла, что падаю в потоках водопада, что моё тело переламывают льдинки, режут. После всех пыток вода выплёвывает меня на поверхность, на целые льдины, ещё сковывающие тундровую реку. Непонятно. Холодно. Страшно.

Полумёртвая лежу, почти ничего не вижу и не слышу. Хриплю. Тяну руку к луне, а по ней замерзают струйки крови. Завораживающее своей красотой зрелище, для истинного эстета.

Да зайдёт эта белая луна. Да начнётся ночь. Да прибудет со мной покой!

Слёзы текут из глаз. Их вызывает горечь, неисполненное обещание и переживание за ангела, что вновь остался один. Где он? Бродит ли теперь? Не под водой же он? Выбрался? Или его сразила молния, оставив после только угольки?

Всхлип. Стон боли.

Слёзы режут глаза.

Синие губы дрожат.

Внутри всё сжимается и крошится.

Я такая слабачка.

Прости меня.

Глава тринадцатая. Спасение

Если грянет гром, тебя не спасу. Если придётся идти за тобой, не пойду. Я не смогу тебя найти. Шарю руками и иду по вибрациям от тысячи звучаний.

Ищу одно. Что-то похоже на стуки кузнеца во время ковки меча. Оно может быть разным. Быстрым, в сто восемьдесят ударов в минуту, медленным, почти в восемьдесят ударов.

Глухие удары красной мышцы, дарованной создателем, чтобы качать кровь, как насос работающий. Видел миллионы таких. В собственных кулаках, когда заживо вырвал из груди глупцов, осмелевших перечить мне. Непроходимые тупицы и слабаки. Оно у них было трусливо-дребезжащим, но твоё трепыхалось как райские птицы в саду, когда от ненависти к красоте зажимаешь их горло. Оно гордо стучало храбрым отзвуком в груди, каким редко бывает у женщины, созданной по жалкой копии творения бога.

Шумная, как всякая женщина, томила непонятными речами, мешая ощущать звуки мира, что не вижу, не слышу. Её волны перебивали мои мысли, обращали к себе, были очень долгими, как речи правителей с планет. Ораторы, говорящие много, но не по делу, а ты говорила просто так, свободно, меняла силу волн, пародируя, наверно, голоса разных говорящих, прекрасно зная, что не могу говорить. Злила.

Сейчас, когда мои руки и ноги освободились от ноши, оставшись в единстве с собой, ищу тебя, поспешно проходя по толстому люду. Недавно что-то барабанило по земле, сносило вибрациями. Воздух электрифицировался. Были молнии. Проходили везде, старались нас задеть, но ты, как всякая упрямица-проводница, потащила меня к холмам, потом погнала в низину и вывела на лёд, где и началась настоящая битва. Дура.

Она скакала по изломанному льду, охраняла меня, чтобы не оступился, сама падая и рассекая тело. Резонировала шум своим голосом.

Мы долго бежали по льдинам, семенили, дабы не попасться в электрический удар, а после, когда показалось, что всё успокоилось, меткая стрела смерти пронзила льдину, на которой держались; девка поехала вниз и ушла под воду.

Стоило ей утонуть, как удары стали прекращаться, вода замедляться, а льдины вырываться и падать. Под ногами разверзся водопад.

Моё тело не ощутило особого удара. Без труда вылез на замёрзшую реку и принялся блуждать, переступая с ноги на ноги, крутясь из стороны в сторону. Даже ветра не было. Всё улеглось. Вибрация стало так мало, что представилась возможность прочувствовать дуру, что наверняка нахлебалась ледяной воды.

На что мне её жизнь или смерть? Однако она была единственным существом, что окружал меня, относительно разумным и смелым, чтобы не бояться всего на свете и держать спину ровно.

В прохладе, что являлось для человека смертельным холодом, по льду и воздуху нащупал слабые волны жизни. Как будто кто-то стонал. Хрустел под собой снегом.

Побрёл туда.

Дошёл.

И наткнулся на ледышку в форме женщины. Твёрдая, вся перекорёженная, сердце еле стучало, лёгкие наполнись прозрачными камнями. Ей, должно быть, оставалось немного. Но я её нашёл. Подсунул под себя и принялся греть.

От холода она не могла даже дрожать. Её слабое тело вновь ломалось подо мной – трескались корки, сковавшиеся во время утопления; когда сердце убыстрилось, принялся растирать кровавые ноги и руки, возвращать ей жизнь.

Это место не предназначалось для людей. Они были беспомощны без инструментов и одежды. Эта же была словно голой на морозе, прибывшая из жарких стран. Только чудо позволяло ей дышать, бродить и болтать, как она любила. Почти всё её тело превратилось в лёд. И этот лёд топил долго. Пока нёс подальше от реки, перешёл даже на берег, вытоптал дорогу до низменности, скрыл её остатками одежды. Ждал.

Без её зрения мне не выбраться отсюда.

Будь у меня зрение, я бы уже стёр снег и разбил замыслы создателя, расквитался за содеянное. Желал мстить настолько беспощадно, чтоб даже боги пришли кланяться и упрашивать, дабы отпустил их собрата, лицемерные бессмертные, только и ждущие как стать единственным верховным богом.

Сердце билось. Она дышала. Роняла мокрую соль. Истекала болезнями. Надрывалась от непрекращающегося кашля. Её неуязвимость стремительно таяла с приходом зимы. В этом заключалась ещё одна загадка данного места.

Когда та была без сознания, набравшись силы воли, открыл глаза и замер. Надо мной хорошо поиздевались, лишили всех органов чувств кроме осязания и интуиции, а теперь, по воли создателя, ко мне возвращалось зрение. Едкая злобная усмешка.

Я не мог ничего различить, даже толком цвета, только размытость, но уже что-то. Обрадовался. Вскочил. И снова замер. Тяжёлая рука спутницы ударилась о снег.

Наблюдал, как человек находится при смерти, получал по неизвестным причинам отобранное. Неужели наказание истекало?

Можно было вновь плюнуть, самому отправиться в путь? Жалость к человеку не позволила оставить её в этот час. Тайная связь между нами…

Проклятые и брошенными всеми.

В ночной тьме образ луны и женщины, чьё тело надрывно пело о всех видах боли.

***

Не удерживай меня. Брось.

Всё тело горит.

Спаси меня. Я забываю, как дышать. Почему все звуки затихают? Почему не слышу грома, падение снега на землю и твоё шумное ровное дыхание? Ответь мне, ангел, ты ведь держишь меня. Ты взял меня за руку и не позволил уйти в иной мир.

Почему? Я же так устала.

Мне так больно.

Я устала чувствовать боль. Мне больно! Мне так больно! Надрываюсь со стоном.

Замерзаю. Дрожу. Плачу. Смотрю на белый диск, что закрывает твоё красивое противоречивое лицо. Почему в нём так много жестокости и холодности? Почему ты зажимаешь губы в ядовитой кривой ухмылке? Недостаточно, что меня поломала вода, а через всё тело прошёл ток? Мне не понять твои мысли.

Учусь дышать вновь.

Больно. Разрывает. Смачно выплёвываю тёмный сгусток на землю. Падаю в снег вновь. Пальцы держат ангела за грудки, тянут к телу, отцепляются, хотят упасть. Зачем, если тебе неприятна я, если торможу, тревожу, зачем тогда хватаешь мои ладони, обхватываешь в свои кулаки и прижимаешь к собственной груди? Что это за снисхождение? Этим меня не исцелить. Сколько ни удерживай, сколько ни смотри на меня закрытыми глазами, никто не сжалится над нами. У меня нет надежды вырваться из этой ловушки, но вот у тебя… есть все шансы. Тебе всего лишь нужно избавиться от жалости ко мне.

Тело бьётся в судорогах. Рвёт кровью. Подгибаются колени. Мечусь в агонии. Хватаюсь за путника и в бреду падаю в пропасть мысли.

Скорее всего, у меня сейчас горячка.

Скорее всего, одной ногой на суде.

Греешь меня. Сносишь метели и бураны, вырываешь из сугробов. Всё крепче сжимаешь. Скрежет твоих пальцев – слышу. Становлюсь горячей, пропускаются удары сердца. Окончательно прилипла к тебе. Ноги уже не держат. А остались они? В постоянных приступах агонии перестаю что-либо видеть, даже твоё лицо, ангел, перестаю ощущать твои ладони, тут же за меня принимается холод. Дрожу. Тянусь к тебе. Вновь и вновь.

Моё спасение.

Продолжение меня.

Моё, что скоро оторвётся.

Лента уже не знала, что объединять. Повисла обрывками на наших руках. Только на второй сон это заметил ангел и связал их вновь. Не отказывался обо мне. Терпеливо сносил неудобство.

Смотрела. Улыбалась.

И даже всхлипы не могла расслышать. Оглохла на одно ухо. Надежда, что услышу его голос, терялась в наступающей тишине.

Не будет скоро песен для меня, не будет больше отзываться мой голосок, не услышу шум моря, не услышу треск костра. Хотелось говорить, как можно больше, запомнить всё, но моё горло… Моё горло… так болело.

– Ангел, ты пришёл за мной, – шептала тихо, почти без сил, когда он вновь накрыл меня, спасая от бури. – Спасибо. Скоро мы вместе окажемся в тишине. Я хочу услышать твой голос. Думаю, он такой же прекрасный, как и ты, глубокий, сильный и немного грубый, он свободно простирается до окраин, вгоняет в трепет врагов, влюбляет окружающих и соблазняет женщин, – последние остатки храбрости позволили мне без стеснения прикоснуться пальцами к его губам. Почувствовать дрожь по его телу, внутреннюю скованность. Ему была противна поломанная женщина, а мне хотелось, чтобы его рот открылся, и он заговорил, обольстив синие уши мёдом. Водила по этим губам, улыбалась счастливой улыбкой, усмехалась в собственном безобразии и грелась о его хладнокровность. – Ты – моя последняя нежность к этому миру, не прогоняй меня. Последняя сущность, что вижу перед собой.

Освещённый ликом прекрасной луны мой спутник становился похожим на божество. Его тело, его храбрость и надменность ко многим вещам, страстность к жизни и охране того, что есть в поле ощущений, терпение к врагам и осторожность в деталях. Как воин не кинул товарища в беде. Пришёл на тающий зов. Накрыл собой, спрятав от ужасов тундры собой.

Я видела ореол, исходящий от всего путника, и пускай он не был белым, больше тёмных оттенков, таинственных и готических, символизирующий о его скором возвращении домой. Он точно набирался сил. Теперь нахождение рядом с ним, впечатанной в сильнейшую ауру, приносило дискомфорт и напряжение. Не могла деться от его горячности, но падала ниц от его сияния. Мужчина не понимал, почему моё тело бежит от него, ему приходится ловить меня, а я уже знала, что связанная вновь лента скоро оборвётся.

Наша история заканчивалась. Я не знала, сколько ещё смогу держаться за ангела и не кричать от низвергающей во тьму ауры. Хваталась, жалась, умывала его грудь слезами и молила не отпускать. Вслушивалось в тяжёлое дыхание спутника уцелевшим ухом, привыкала к тишине. Последнее, что дано услышать. Последнее, что дано увидеть. Собирала остатки храбрости и воли в кулаки, до последнего дыхания путь должна продолжить с гордостью и улыбкой, чтобы никто не сомневался в зря прожжённой жизни, и никто после не смел пожалеть меня.

Усилиями старательного ангела тело частично отогрелось: лёд растопился в организме, из меня пошёл пар, а кожа легонько порозовела. Конечно, это был лишь временный эффект, к тому же температура понижалась, да и не мог вечно мужчина сжимать в своих объятиях. С его тяжёлых рук слезать оказалось мучительно тяжко. Тепло спасения уже не так грело.

После вспышек молний этот снежный мир снова поменялся. Если раньше тут были лишь горы да река, то теперь можно было увидеть и верхушки широких деревьев. Тёмно-зелёных под снегом. Мои догадки оказались верны.

Когда смогла стоять на ногах, мы вновь отправились в путь. Держась друг за друга, трепетно, безнадежно, поднялись по холму и с вершины окинули взглядом всё, что могли разглядеть помутневшим взором.

Глава четырнадцатая. Биение

Перед нашим взором расстилался огромнейший лес, первая стена древ казалась дружелюбной. Заманивала путников к себе необычностью. Среди однотонных пейзажей, что долго вели нас по этому миру, мы встретились с иным, и это влекло, и это пугало. Немного вдохновлённой и отогретой, схватилась за его ладонь и потянула путник к необычному явлению.

Тело содрогалось от кашля. Последствия утопления были слишком серьёзными. Я желала по привычке повести нас вперёд, притвориться здоровым человеком, быть не столь жалкой, но кому могла врать?.. Желать и притворяться – не значит являться.

Сжимала руку мужчины, вела, облокачивалась о бок, просила не серчать, упрямо шла к лесу и предчувствовала новые испытания на пути. От оживления древ до пожара – всё могло произойти, поэтому, когда вплотную приблизились к высоким красавицам, приложила руку ангела к одному из стволов и сделала тоже самое.

Шершавая кора, твёрдая, оледеневшая. И снова мы прикасались к дереву. Если в пустыни кустарник был жалок, остёр, просил пощады у солнца, то лес с благоговением относился к луне, распускал длинные тяжёлые ветви, тянулся к небесам. Представленные картины расчудесны, слишком неестественны. Ангел это понимал тоже. Наши ладони сплелись в одну, вены объединялись, и по сосудам совсем тихо поступало биение сердца, в ответ на моё сердце журчали струны сока дерева под корой. Глубоко, почти в самой сердцевине. Биение.

Живее многих дерево говорило нам печальные вести, убаюкивала равномерными постукиваниями под деревянной кожей. Всё, что нам оставалось, чувствовать, наблюдать, трогать её сестёр, чтобы опомниться от шока.

Ангел, прикоснувшейся к коре изящной ладонью, менялся в лице. Брови изогнулись в удивлении, лицо ещё более заострилось и стало окончательно непроницаемым. Облокачивалась на одно дерево, смотрела на его недоумение. Спустя блуждания, мы нашли что-то живое, изменчивое. Жилки под толстой корой бились. По ним тёк сок, что должен был застыть в такую холодную погоду, должен был. И мы должны были обрадоваться этому открытию, но не смогли. Биение ещё более жуткое, чем раскатистые вспышки молний.

Два мира были диаметрально противоположны не только по времени года, но и в своём естестве. Если пустыня представляла смерть в каждом явлении, то тундра обладала водой, пихтами и елями. Почему солнце, что должно было давать жизнь, передало свою способность луны? В чём причина?

Сравнения, размышления. Всё сводилось к одной точке.

Только бы ангел не догадался.

Позвольте мне уйти спокойно. Прошу.

Потянула мужчину за рукава. Нужно было идти.

И снова в путь. Под снежными кронами, застилающими свет, почти при полной темноте, игнорируя холод и сугробы, посторонние шумы, шли. Свет луны не заходил сюда, предпочитал оставаться на верхушках. В темноте ещё сильней прижималась к путникам, шарила ногами и руками, чтобы в ловушку не попасть, думала о многом. В приглашённых звуках наступала звенящая тревожащая тишина. Ещё сильней тянула рукава нервного ангела, имея глаза, точно бы закатил от недовольства иль раздражения.

Не любила никогда ночной лес. Представлялись дикие животные, медведи и тигры, кабаны и непорядочные белки, волки да ухающие совы. Чудилось, казалось, в этой тишине, галлюциногенные пятна на слухе, словно миражи возникли и принялись атаковать. Хотелось слышать, да терзался слух. Начиналась полная беспомощность.

Как ты выжил, ангел? Как ты пережил тишину? Я глохну. Глохну!

Хватаюсь за голову, делаю шаг назад и с красными глазищами смотрю вперёд, а там красные огоньки, всего в ста шагах. Кричу путнику, зову к себе. Беспомощная обуза, что до сих пор в землю не могут закатать.

Мужские руки поднимают меня, ставят на ноги, но перед глазами всё ещё чудятся красные огни. Хватаю на эмоциях лицо ангела и поворачиваю его вперёд.

Мы оба замерли, замолчали и принялись вслушиваться. Гул. Вибрации. По всему телу. Зловещее приближалось.

– Буря? – шепнула ему. Нет. Помотала головой. Не буря. Вместе с надвигающими волнами снега с ветром, отчётливо слышался бег… тысяч из тысяч. Коней, волков, буйволов? Ветви дерев задвигались, зашумели. Загремели о сугробы льдом обитые копыта.

Оглянулась и снова заметила приближающиеся огоньки.

– Идём! Скорее! – пихаю отопревшего ангела, хватаю за руку и тяну в самую безопасную сторону. С ужасом вижу приближающийся снежный буран, в котором ясно виделись образы белоснежных животных, как духов, с безжалостными красными глазищами, точно бусинки, слышала раскатистый гул их зова, топот, затягивающий нас в глубины леса. Земля тряслась. Деревья падали перед носом, рассекали других и открывали дороги для наступления тумана.

Старалась бежать. Тянула. Руки слабели. И в какой-то момент, проглотив отчаяние, отпустила руку ангела, позволив ему убежать. Всего мгновение. Нас уже разделяли метры расстояния, лес. Я стала живым щитом перед опасностью.

Теперь нужно было развязать ему руки. Отпустить. Самое верное из решений. Отпустить ладонь, потерять надежду, встретить смерть с улыбкой. И пускай замерзала стоя, чувствовала, как лёд стремительно пошёл по ногам, тряслась от страха перед тысячью духов. Мне не хватало смелости улыбнуться. Животный ужас поглощал меня.

Больше не поползу на льдину. Больше не стану цепляться за него. Отпущу и освобожу. Только не идите на меня стаи волков, тигров, кабанов и медведей. Не гудите. Отдаю себя вам. Но если вам не ведома жалость, тогда разорвите меня в этот же момент.

Сколько мгновений простояла – не знаю. Что чувствовала – не помню.

Дух покидал тело, а пояс тянул женское тело вперёд. Мужчина затянул к себе слабейшую из спутниц, кинул на плечо и побежал, ударяясь о стволы деревьев, окружаемый со всех сторон волнами, предвидя перед собой только полоску лунного света где-то далеко.

Новое испытание напомнило и тот же ураган, и недавний молнепадение. Только вместо песка и замёрзшей реки их окружал зловещий лес с живыми деревьями, имеющие такие слабые корни как у пилигримов и путешественников. Даже Он, обладая сильнейшей из воли, сотворённую самостоятельно, не робеющий перед страхом, понимал накативший ужас спутницы, да и сам ещё был бессилен перед такой опасностью. Имея на себе девчонку, ещё больше оказывался в засаде, но ничего поделать ещё не мог – зрение не такое зоркое, слишком расплывчатое, энергия в груди даже бездну не стала заполнять. Могла пригодиться. Могла ли я? Уже. В данный момент. В таком бедственном состоянии?

Он бежал, даже глядя назад, проскакивал перед падающими деревьями, уврачевался от стука злобных пастей зверей, ледяные, похожие на воздух, поднимался в небо, пробегая по стволам упавших деревьев. Так быстр и ловок, а я только и делала, что лежала на его плече, истекая кровью, замерзая, почти ни ощущавшая тепла, перекорёженная, с трудом разглядывающая пургу и погоню. Всё сливалось в одну мутную движущуюся точку.

Лес всё не кончался, становился плотней, пытался удержать нас и отдать на съедение духов, но ангел не сдавался. Бежал, взлетал, опускался, совсем целый и свободный от боли, сомнений и страданий. Новый прыжок. Лёгкие задвигались от боли. Запершило в горле. Кашлянула. Сгусток крови оказался на не лучшей ладони.

Зря меня не оставили на съедение ветров. Даже мои лёгкие разрушались, а дышать становилась так тяжело и страшно, что и вовсе не хотелось, а задерживание дыхание ещё больше доводило до шокового состояния.

Рука безвольно упала и коснулась его, придерживающей меня. Он не дёрнулся, ещё быстрее забежал.

Когда кончится это испытание? Когда впереди появится свет, и нас освободят из этого деревянной тюрьмы, в которой гуляют духи? Когда точка рассосётся и смогу увидеть мир?

Скоро. Скоро. Никогда. Никогда более не увижу свет, навечно погрузилась в тьму.

Ангел подставил свою спину во время бегства.

Пасти зверья щёлкали, ухватывая жалкое тряпьё на нас, они шушукались, подрыкивали с ветряными воем, невиданным рёвом, заваливались в снег, пока путник подпрыгивал выше лани все преграды, танцевал между лесов, удерживая худшую из партнёрш. Мелькала тьма тысячей оттенков. Застывала от дребезжания звуков, лишаемая постепенно всех чувств осязания. Мне было страшно.

Я не хочу открывать глаза и пугаться ещё больше.

Я не желаю подтверждать мою злосчастную теорию.

Совсем ничего не чувствую. Ты с ветром, ночью, лесом сковал моё тело. Я чувствую себя мусором, которого нужно поскорей бросить в мусорное ведро и отправить на переработку – пользы уже никакой.

Ты чувствовал себя тем, кто не достоин даже презренной жалости? Настолько ничтожным и безвольным? Унеси меня из этого леса, прошу тебя. Мне очень страшно.

Я хочу, чтобы тебе хватило сил выскочить из пасти бушующего ветра. Ты же сможешь? Верю. И пытаюсь не беспокоиться об этом. Унесёшь.

Силой воли отделяешь себя от леса, топота копыт, ставишь преграду и разворачиваешься к ним лицом к лицу. Ухмыляешься и чувствуешь, как растекаются холодные пары воздуха по округе, размывая весь лес, который ты пробежал. Деревья, живые стволы, красные точки – жалкая усмешка Бога? Всего лишь жестокая иллюзия?

Ведь ничего не осталось. Мы снова посреди одного снега, вокруг низких холов, а луна, скорее всего, всё также возвышается в чёрных небесах и лукаво поглядывает за нами.

Опускаешь на землю, придерживаешь за плечи, будто спрашиваешь: «Могу ли идти теперь самостоятельно?». Придётся.

***

Мы сидели, уставшие и замученные, рядышком, укрывая друг друга израненными крыльями фантазии, пытались отвлечься от тяжёлых дум. Я пыталась привыкнуть к тому, что после левого глаза возьмутся за правый, а за ним меня лишат слуха и языка. Уже пытались. Всё в организме застывало и разрушалось, превращая меня из здорового человека в инвалида, который не сможет позаботиться о себе, даже при великом желании. Мне оставалось так мало времени, чтобы насладиться падающим снегом, белыми хлопьями на космах путника, шрамами, которые он получил во время погони, за ветром, перебирающий сугробы, под луной. Всё скоро погрузиться во тьму и тишину. И ничего не останется кроме моего внутреннего голоса и одиночества.

Трудно дышать. Трудно говорить.

Приблизилась к нему, подойдя к нему с помощью согнутых колен, задела плечо и потёрлась лбом о него. Жалистая ухмылка, моя. И такой хриплый, невыносимо скребущийся голос.

– Ангел, – позвала его, продолжая усмехаться в плечо. – Знаешь, что делала я, пока ты бежал? Вспоминала одну песню, – и завыла хуже подстреленной собаки:

Как всё могло так усложниться…

… Перешёл дорогу я кому-то

По злобе или по незнанию,

от уныния или отчаяния.

В лабиринте иду,

За душой ни чашки каши,

Ни вкуса на языке,

И не вспомнить пар её горячий.

Может, нужен кому-то я?

Может, кто-то зовёт меня домой, а я не слышу?

Оставляет плашку риса на столе,

Ожидая меня, и не тушит свет на кухне.

Каждый день.

Он ждёт меня.

В лабиринте брожу бездонном,

Слезами соли я питаюсь.

Вокруг весь мир, а я один,

без надежды и без веры.

Мой дух в жажде на чудо не способен.

Может, нужен кому-то я?

Может, кто-то зовёт меня домой, а я не слышу?

Оставляет плашку риса на столе,

Ожидая меня, и не тушит свет.

Каждый день.

Он ждёт меня.

Нет ни клочка земли, где ждут меня.

В лабиринте не слышны голоса, только мой и мой.

Может, не нужна мне эта жизнь

И этот шанс, чтоб дышать…

Каждый день.

Щёлк. И больше ничего не слышу.

Внезапное осознание пришло ко мне, когда заканчивала дохрипать последнюю строчку. Задрожала телом, отвернулась от путника. Теперь всё кончено. Мир замолк для меня, а мне давно нужно было найти помиральную яму.

Глава пятнадцатая. Дыхание

«Может, не нужна мне эта жизнь и этот шанс, чтобы дышать… Каждый день…»

Что это? Откуда это? Мой голос? Нет, не мой. Другая частота.

Всего на мгновение услышал чужеродный звук, припал к нему как на водопое, но он ускользнул из моих рук. Что произошло? Эхом проносятся слова, отзвучавшие отвратительным протяжным хрипом, пытаюсь понять их смысл. Ищу по снегу человечишку, что был рядом со мной, и не могу найти. Только вмятины на снегу. Следы, ведущие в неизвестное направление.

И поделом ему. Мне же будет легче.

Пора нам разделиться.

***

Без души. В жажде. Изнывая от голода и боли. Вне движений. Без звуков. Пуст. Изнеможён. Ничтожный мечтатель, которому железной цепью соскребли крылья.

Я не желал идти. Вставать. Я думал, моя цель выполнена. Я сделал всё, что должен был. Добился того, чего желал, и более ничего не важно. Мне было плевать на жизнь и смерть. Мне было плевать, смотреть ли на пылающий светом или холодом шар, которых Бог назвал звездой. Мне было всё равно, заметает ли песок меня, какая вокруг погода, есть ли в пустыне оазис, люди или другие – я ничего не чувствовал и мне ничего не было нужно.

Я не был одинок.

И был рад пустоте внутри меня, разложению в бездне, тьме, что поглотила меня.

И я не желал вспоминать, как оказался здесь. Без сил. Без желаний. Вне времени и действий.

.

.

Так долго текло бесконечное время в мёртвом месте, от глубин, что находились под песком, до высот, что скрывал верх чёрною завесою. Я почти что забыл обо всём, что произошло со мной. Я забыл даже то, кем являлся, кем желал стать и кем стал, а также почему у меня пусто в глазницах; кроме моего голоса даже ветра не слышно, а из груди выходит только воздух и ни единого звука. Даже не пытался толком.

И я не надеялся, что когда-нибудь, в песках, до меня донесётся резонанс. Что меня коснётся что-то кроме песка и ветра.

Обожглась о мою ярость и агрессию, но не сдалась. Жгла, поджигалась каждый раз, упорно, вела и несла всё пустое, что было во мне и из чего состоял. Я не чувствовал ничего, как с меня стекали жёсткие крупинки, что сотрясались в носу, во рту, под ногтями, под одеждой, под капюшоном и в волосах. Я отвык ходить, бежать, биться и даже дышать.

Кто просил вкладывать в мою пустоту цель, желание? Кто просил меня дёргать и вести куда-то? Кто посмел меня разбудить?

Ещё более жалкий, чем я. Мелкий. Слабый. Ничтожный. Смертный. От головы до пят. Всего одно касание – не станет сердца.

Её кулак был сильнее моей воли. Я желал вновь себя закопать от существования, но мой погребальный гроб разбил человек, обвязав нас красной шершавой лентой. Она объединила наши судьбы. Поставила меня на свои следы и повела за собой, научив снова ходить. Искать путь, поворачиваться, изворачиваться, ложиться, идти вперёд, возвращаться, наматывать круги – существовать. Поставила стрелку на новый компас и указала направление.

И тогда мои пальцы ощутили ветер, жжение при свете шара, ветер. Моё нутро научилось ждать, пока спит смертный, специально идти за её спиной, не обгоняя, выслеживая и выжидая.

И человеку не взять ответственность за свой глупый поступок. Он сам взвалил на себя задачу идти и вести меня. Теперь его задача вывести меня отсюда, потому что во мне зародилась ещё более жестокая и ядовитая ненависть, чем была раньше.

И ненависть страшна, когда она бесцельна и ни на кого не обращена. Она проедает сначала бездну, принимается после за стенки, что её сдерживает и доканчивает с остатками, а после, как чума кидается на окружающий мир. Однако моя ненависть и ярость оказались бессильны перед этим человеком, говорящий резонансом. Редко, но долго. О себе, ожизни, которую не узнаю никогда, которая мне не интересна. Человек умел, ломаясь, оживать самому, скреплять куски личности и тела, гневаться и одновременно с этим быть благородным, что аж тошно.

Он был также одинок, но ощущал свободу вокруг себя, пел разным резонансом, что походили мелодиями разных волн. Он мог видеть, но не зрел в истину, не желал понимать, что выхода отсюда нет, особенно бессильному, не имевшего возможности летать, выбивать из земли трещины. Горячие ладони, погрубевшие пальцы, грязные, касались меня; омерзительное чувство. Они держали меня. Они удерживали меня, вели и тыкали в редкие объекты.

Мы шли так долго и много, поднимались, опускались, пробовали на ощупь самый разный песок, чувствуя разницу в крупинках. Берегли себя от звереющих песчаных бурь. И, в конце концов, дошли до сухого, острого дерева, который, к несчастью, ничего не значило. И только человеку, ограниченному созданию Бога, что оказался гораздо способней меня в данной ситуации, пришла в голову мысль использовать ветки как иглы и что-то в качестве ниток. Аккуратно, не дыша, освобождала мою спину от осколков прошлого. Заставляла течь кровь по новой, опаляла пальцы ядом, продолжала шить, несколько раз.

Так медленно шло время, пока она шила. Куски кожи схватывались насильно из-за лишённой возможности регенерации. Вновь и вновь. Искалывая. Пробуждая омертвевшее тело к жизни. Объединяя кровь друг друга. Запуская ненароком процесс жизни и смерти. Стоило догадаться. Стоило быть внимательней.

В этот момент дрогнули стороны монеты, зашевелись часы пространства и времени, чёрное стало перетекать в белое. Задули ветры, поднялись пески и стали бить нас. Жизнь и смерть. Смерть и жизнь. Всего одна точка, один выбор, единственный шанс, чтобы что-то изменить.

Моя снисходительность на грани лицемерия и скуки сыграла с нами злую шутку. Красная связь натянулась и принялась рваться.

Подушечки пальцев переходят в чужие ладони, от одного к другому, пробуждая в мёртвом теле разум, задвигая эмоции на дальний план.

Поздно вслушиваться в тишину.

Поздно через полосу блёклого света пытаться разглядеть то, что исчезло, оставив следы, что вот-вот скроет падение снега.

Поздно.

Поздно разбирать резонанс на звуки и расшифровывать знаки.

Поздно видеть снег, луну, белоснежную долину, слушать завывание ветра.

Она возродила мертвеца. Человек совершил чудо, по своей ли воле, по чужой… Не собираюсь узнавать.

«Кто скрывал тебя от песчаных бурь?

Кто заглушал тишину в сознании и отвлекал от прошлого?

Кто оставил тебя без ощущений крыльев в спине?

Кто вёл тебя по снегу?

Кто держал до последнего, пока вас разъединял ураган?

Кто искал тебя и находил каждый раз, когда сбегал, преследуемый эгоизмом?

Кто оставил тебя, не сказав причину?

Кто поступил с тобой также как и ты когда-то?

Почему вы поменялись жизнями?»

Так много вопросов. И на всё есть ответы, кроме последнего.

Действительно, почему я начинаю видеть, слышать? Почему холод для человека становится всё более невыносимым, что он смог потеряться, даже находясь рядом со мной?

Красная нить повисла на запястье. Сколько бы ты ни пыталась связывать нас, как бы ни пыталась быть бережной и осторожной – исход один. Между нами нет даже чувства долга. Ты тщетно пыталась привязать к себе, а потому тебе приходиться мертветь в одиночестве, как и мне когда-то, но отличие моё от тебя в том, что тогда я не был в отчаянии, как ты сейчас.

Я не искал знаков. Я ничего не стремился поменять. Я никого не ждал. И никого не звал. Мне никто не был нужен. Я был спокоен.

«Тогда почему, ты был так зол?

Почему ты был так ограничен в своём состоянии, что не смел даже сделать шаг?

Почему ты был так слаб, что позволил слабейшему из всех существ, взять тебя на руки и скрыть тебя от ветра?»

Мне не было страшно.

Иду в совсем другую сторону. Не вспоминаю о тебе. Не собираюсь догонять.

Всего лишь умрёт свидетель моего падения.

Никого не станет – все увидят меня стоящим, как раньше, не сгибаемым, с горящей волей в бездне.

«Думаешь, некому быть свидетелем моей слабости? А сам? Я. Свидетель. Я.»

Шаг за шагом. Гора за горой. Иду, перешагивая холмы, а метели с буранами не смеют сносить меня, вьются как змеи, просят снисхождения, позволение на проявление своего характера. Мне всё равно. Не обращаю внимание. Иду. Но куда?

Бесцельно. Без всякого понимания пути. Потеряв направление.

В замешательства останавливаюсь.

Я вижу небо. Я вижу белые холмы. Вижу белый шар.

Куда идти? Куда нужно сделать шаг?

Почему так сложно решить, какое направление стоит выбрать. Как решал эту задачу смертный? Так много соблазнов его окружало, но он всегда выбирал верный путь. Он так долго шёл, но всё же сумел дойти до конца песков, найти меня. Я иду столько же, но оказываюсь посреди одинаковых пейзажей, вне времени, будто иду и вне пространства. Словно меньше песчинки, которая пытается выбраться из шара, а внутри него нет выхода.

Видя мир, понимаешь, откуда возникает паника и головокружение. Откуда зарождается безумие и уныние. Появляется всё гнилое не из темноты, а из света, от лучей, что освещают мир, дают точку опоры, но являются таким далёким и неосязаемым.

Не в силах подлететь и стукнуть этот шар. Не в силах обратить на себя внимание.

Будучи слепцом, глухим и безмолвным, не ощущая ничего вокруг себя, я был свободен, но теперь окружен снегами, душащими меня, лишавшими воли и сознания. Я вновь захотел ничего не иметь, чтобы ничего не желать, не хотеть и не мечтать. Ничего не помнить и не знать.

Рука в руке. Голова на плече. Дыхание. Ладони на лице. Чужие. Невидимого человека. Женщины.

Не стоит обращать на эти воспоминания. Во мне не должно быть сожалений. Я прав! ПРАВ!

Останавливаюсь на очередном холме. Замираю статуей.

«Глупец, пустота – вот твоё настоящее наказание. Тяжелее всего пережить пустоту вокруг себя, когда ты помнишь, что её что-то наполняло, и это что-то с лихвой заполняло и бездну внутри. Однако теперь вокруг тебя нет никого и ничего, даже звуков, которые ты в силах услышать, даже холмы пусты и безрадостны, но ранее ты и их не мог увидеть, теперь никто не узнает твоё имя, потому что, даже обладая теперь языком, ему некому сказать».

Глупец. Гордец. И настоящий слепец.

Смотрю на свои ладони, отвожу взгляд за горизонт, что никогда не кончится, неспешно, ко мне продвигается армада самых чёрных и пышных облаков. Я могу их увидеть своим острым, исключительным зрением. И своим зрением способен увидеть отпечатки следов, её следов, на своих ладонях. Редкие, дребезжащие, как у старухи, потерявших всё в жизни, находящейся на последнем издыхании.

Иду к облакам. Снег топится моей волей. Без труда вышагиваю по сугробам, дышат паром снежинки. Ничего не берёт. Неприкасаемый для света луны, для бурь, ветра и облаков, нагромождающих небо, готовящих закрыть белый шар. Иду осторожно, вытягивая шею, вглядываясь в каждую крупинку, выпадающей из системы. И кажется, что сам снег замедляется, а я нахожусь уже в другом пространстве, где всё происходит быстрей, внезапней и неожиданней, будто бы сам мир признаёт меня своим властелином. Или разрушителем?

Он стал так нестабилен, несмотря на внешнее спокойствие. Могу поклясться, что за этим небом что-то происходит, а потому и плывут облака. Стремиться всё скрыть в черноте. Но как жаль, что мои глаза способны видеть даже при полной тьме. Ничему не скрыться от меня. Взгляд острее, слух тоньше.

Совсем не чувствую.

Померла ли?

Плевать.

Облака или она?

Куда следует идти? Не напрасно ли двинулся вперёд и не сворачивал так, что по понятно, откуда начал путь. Об этом напоминают лишь прожжённые следы моих ног на снегу.

«Нет ни клочка земли, где ждут меня», – повторяю строчки безмолвными губами, ещё без звука. Ни клочка, ни даже крупинки, даже хлопья снега, или тают, или падают не на меня. Один под ликом белого шара. Нет шанса, что кто-то придёт за мной. Возможно, у меня получился прорваться через этот купол на зло. И отомстить за глупую шутку.

О ней никто не узнает. Так и должно быть. Воспоминание сотрётся и у меня, краткое, неуловимое, ненужное. Я ничего не ощущаю на совести. Мы друг другу ничего не должны. Каждый пошёл своей дорогой.

Я – к облакам, она – куда сама пожелала.

.

В воздухе нет её присутствия так долго. Уже почти достиг облаков, встал под ними, но ничего не изменилось.

По губе потекла струйка крови. Всё-таки прокусил от злости. Злость на что? За то, что повёлся на уловку того, кто придумал это непонятное место?

Даже если мир погрузится во тьму, ничего не изменится. С потолка ли, из облаков продолжит падать ненавидимый снег, до омерзения противный. Именно с ним у меня появилось так много ненужных и глупых ассоциаций. Именно его увидел первым. Хруст. Падение. Таяние. Слышу, чувствую, вижу. Повсюду снег и небо. И я. С какой стороны, высоты и расстояния ни смотри, вокруг меня, во мне – всюду пустота.

Невыносимо. Жажда.

Кто возьмёт ответственность за то, что происходит со мной? Ломаю снежинки, разбрызгивая их в кулаках, безмолвно кричу в пустоту, чтобы избавиться от накопившейся злости.

Разрушен вновь. Изнутри.

Несравнимо с тем, как из меня выдрали крылья.

Я не проронил ни слезинки, когда сдирали их с меня, я не был жалок, а здесь, под небом, перед снегом, перед самим собой, невыносим. Потерян. Сломан.

Не знаю, куда идти, на что смотреть и не вижу ценности слышать, видеть и чувствовать.

Я никогда ранее не был так одинок. Я никогда ещё не существовал без цели и желания. Я бился всегда. Я сражался. Вгрызался за себя и за других. А сейчас так пусто.

Пропади пропадом, человек, приручивший меня, меня, к себе.

Я был силён, но ты сделала меня слабым, желающим ничего и не знающий, как дальше быть. Бросила меня. Ты пожалеешь за своё решение.

Остаток красной нити оказались на моей ладони. Пошёл по следам назад, уже видя направление, зная свою цель.

Глава шестнадцатая. Прыжок

Вернуться гораздо тяжелее, чем уйти. Когда мы уходим – обрываем связи, остываем, испытываем печальные эмоции, лишаемся доверия к тому, от которого ушли, и кто ушёл от нас. Правда существования в том, чтобы вернуться и больше не расставаться, нужно иметь большое мужество, силу воли, отсутствие предубеждений, доверие и кое-что гораздо весомое, понимание надёжности. Даже, если живёшь на американских горках, это не означает, что ты не желаешь стабильности, понимания.

Американские горки – это не страсть, это просто адреналин, что скрашивает жизнь тем, кто не способен на это самостоятельно, тот, кто слишком искушён или, кто привык себя встряхивать, расставаться, биться, ярко выражать свои чувства, ведь легче поменять что-то снаружи, подстричься, вставить имплантаты, поменять свой пол, имя, чем свой внутренний мир – найти гармонию внутри себя.

Плохо ли ничего не желать, смотреть апатично на то, что тебя окружает, не причинять никому вреда, не обсуждать, не критиковать? Оказавшись в вакууме, без чувств, без органов осязания, в полном одиночестве, умирая от кашля, холода и боли, я наконец-то смогла успокоиться. Мне не нужно было больше куда-либо идти. Я пришла, куда хотела. И я ощутила гармонию в себе.

Я перестала ненавидеть, ждать, верить, цепляться – всё показалось мне мелочным и скоротечным. Я не чувствовала даже усталость, преследовавшей меня с первой минуты пребывания в пустыне.

Моя душа никуда не рвалась. Она осталась со мной и давала мне стержень, который ограждал меня от бешенства ветров, снега. Пускай меня поднимала метель, отрывала от земли, сносила в сугробы и закапывала, ломала вновь и вновь руки и ноги, не считала меня достойной для чего-то, я была так покойна, так смиренна.

Человеку не стоит быть таким. Ощущая покой и смиренность, ты не чувствуешь жизнь. Ты воспринимаешь всё как должно быть, плывёшь по течению и не замечаешь множество направлений судьбы, которую можешь выбрать только ты. Всё зависит от желания.

Я ничего не хотела. Просто лежала в снегах, не шевелясь, думая, обо всё на свете, размышляя голосом, что представляла, а не слышала, воспроизводила по памяти. Гудела замёрзшим языком. И считала минуты до того, как тело испустит дух.

Мой спутник, ангел, надеюсь, что ты расцветёшь, как цветок.

Знаешь, я давно поняла, что мы поменялись судьбами. Не хочу, чтобы это было предрешено свыше. Нет. Я знаю, что это был мой выбор. Как жизнь переходит в смерть, так смерть порождает жизнь. Вечный круг существования.

Я с великой радостью отдала всё, что у меня есть, тебе, чтобы ты жил, смог дойти до конца и был счастлив, здоров. Это небольшая цена для того, что ты не станешь вновь одинок. Обещаю. И такие существа, как ты, не пропадают. Мы – лишь миг, пока вы – целая вечность. Свой миг я прожила с честью, а ты ещё даже не начал жить.

Ты не будешь одинок, тебе хватит сил прорваться через купол. После зимы, вероятно, ты знаешь, наступает весна, только нужно дождаться.

Я отдала всё, что у меня было. Я отдала тебе своё время, силы, всю себя, я вложила в тебя душу, чтобы ты поднялся и смог свободно идти вперёд. Я закончу порочный круг. Мы не станем сожалеть, горевать, объясняться, именно для этого ушла тихо, пока совсем не одеревенела. Не зная, что со мной произошло, не узнаешь о моей смерти, поэтому в твоих мыслях буду существовать. Только не ненавидь меня. За тобой придут, ты найдёшь, кого нужно, поэтому не будешь одинок. Не обвиняй меня в том, что кинула тебя. Прости, что не смогла сдержать своё слово. Мы прошли так много испытаний, пережили смерть, расставание, жизнь, ссоры, недомолвки, ураганы, бураны, молнии, гудение ветров. Вот такой у нас конец.

Будь счастлив.

Я люблю тебя.

***

Я люблю тебя.

Я люблю тебя.

Люблю больше всего на свете, так чисто, так преданно, так верно, так пылко, насколько горячо моё сердце. Я люблю тебя так, что стану твоими крыльями, глазами, ногами, ушами. Я стану для тебя всем и подниму тебя к небесам, и научу летать.

Я люблю тебя больше смерти.

Моё чувство сильнее смерти, поэтому, где бы ты ни был, моя любовь будет оберегать тебя.

Как жизнь превращается в смерть, так из смерти рождается жизнь.

***

Снег засыпал её холодное тело. Ветер бился о её волосы, ставшие проволоками-сосульками. Её грудь уже давно перестала подниматься, а сердце застыло и превратилось в лёд. Она давно превратилась в мертвеца. Она умерла так тихо, насколько могла, что её кончину никто не заметил.

Та, что шла рядом со мной, вела, толкала и держала. Та, что накрывала своим телом. Та, что пела мне и говорила, улыбалась. Я не видел этого. Я не слышал этого. Я не пытался понять. Не хотел, не считал нужным. И теперь её улыбка, её слёзы, её воспоминания растворились бесследно на мёртвом обездвиженном лице. И больше не ощутить её рук, только тронешь – рассыплются на ледяные кристаллики.

Я не узнаю даже её имя. Я даже не смогу его забыть, потому что никогда не помнил и не знал.

И единственное о ней воспоминание – её жёсткое изуродованное лицо и та песня. Безумный дурак!

– Нет ни клочка земли, где ждут меня. 

В лабиринте не слышны голоса, только мой и мой. 

Может, не нужна мне эта жизнь

И этот шанс, чтобы дышать… каждый день. Человек, это твои слова, твои! –

говорю, шепчу, лихорадочно прижимаясь к трупу. Всё вокруг нас замерло: перестал идти снег, выть ветер, плыть облака. Как замерла моя бездна, как она сузилась от осознания того, что единственное живое существо умерло, а ты даже не узнал об этом. Я познал муку страшнее того, как тебе вырывает крылья собственный отец. Я познал, какого потерять того, кого не ценил, даже в краткий срок, отведённый на жизнь человеку. В лицемерии, в осознании своего превосходства, в гневе на медлительность и слабость я оказался глух и слеп к истине. Я пожалел. Мне стало страшно оставаться одному. Мне стало больно слышать своё дыхание, как надрываюсь, как дрожу, как шепчу прорезывавшимся голосом песню вновь и вновь. Меня отравляло это объятие. Я держал её, обездвиженную статую, и чёрные слёзы капали вниз и стекали в снег, прожигая его.

И чернота была вечная, как кровь. Как цвет моей бездны.

Находился в странной агонии, дышал с трудом, не замечал, что происходит вокруг нас будучи погружённым в свой кошмар.

Пальцы ломали остатки её ледяной одежды, бессознательно, искрились, впитывали токи вакуума, по венам бурлила божественная кровь воина, глаза чернели в жестокости и ненависти, лицо отражало и скорбь, и муку, и жалость к человеку, и отвращение к себе. Я пожелал закончить эту игру. Я воззвал к своей потухшей воли, собрал её в бездне и приказал ей держать меня в живых, в уме и желании отомстить за себя, за бессмысленную смерть человека, за свои крылья и за свой род.

Я слишком долго находился оцепенении, слишком долго позволял песку и снегу властвовать над моим телом и над моей спутницей. Я сам позволил себе быть слепым, глухим и немым. И мне придётся вечность расплачиваться за свою ошибку.

Больше никто и ничто не посмеет меня сдерживать и говорить, что я должен делать, как и где. Я свободный. Я с волей. Я есть Велиал, а никто другой. Я – Велиал. Был, есть и буду.

В мире, где не откуда было черпать силу, я позволил разорваться самому себе, схватить свою волю и поднять её над своей головой. Яркая вспышка пронзила мой кулак, и им же ударил в землю, что скрывал прожжённый слезами и кровью снег. Мир тряхнуло. В земле появились трещины. Всего один удар, и трещины понеслись по всему миру, пробили стенки и дошли небес. Пошёл снег, а вместе с ним мелкие крупинки песка. Песчинка за песчинкой. Струйка за струйкой.

Ещё один удар за диким рёвом.

На мгновение всё замерло. И рухнул белый шар, продавив пространство. Часы, что скрывали снег и песок, переворачивались по воле создателя этой тюрьмы, были уничтожены изнутри. Стенки мира треснули, посыпались, как штукатурка, объявляя мне обратный мир – мир солнца, тепла, песчаных бурь и ураганов. Всё сыпалось, смешивалось, как в часах-перевёртышах, снег с песком, жара с холодом, вода и жажда. Жизнь и смерть. Крик. Жёлтый шар раскачивался над головой.

– Но это не вернёт её к жизни, даже не отогреет. Бесполезно, – прижимал к себе смертного, которого оставил на время разрушения мира.

Холодная. Ледяная. Мертвее мёртвого.

Песок смешивался со снегом, поднимал доселе невиданные ветры.

Мир был сломан, стенки уничтожены, вакуума более не существовало, теперь же можно было вырваться отсюда.

Поднялся с колен вместе с человеком и пошёл под песчаный град, зля тех, кто сотворил эту ловушку, ещё более меня обозлённых на происходящее. Кто бы мог подумать, что моя воля сильнее всех божественных сил Их? Они не принимали в расчёт нашу волю, играли с нами, наблюдали, а сейчас, видите ли, расстроены. И кто из нас был несправедлив и жесток?

Кто кому вырвал крылья, язык и лишил всего? И кто вернул мне всё это? ВЫ? Нет, она. Та, что держу в своих руках, иду, глядя на всё пустым взглядом, не понимая, куда стоит идти, и ощущаю, как к моему бессилию рассыпается тело смертной. Пытаюсь ухватиться за неё, кричу, прошу остановится, умоляю дать мне возможность её хотя бы похоронить с достоинством, но кто меня услышал? Я же нем!

Ветер даже сейчас оказался гораздо сильнее меня.

Он вырвал рассыпаемую на атомы смертную, оставляя меня разрываться в буре, выть, биться в агонии и наблюдать, как перед погасшим белым светлом от человека ничего не остаётся в пыли снега и песка.

И рухнул я, потеряв всякую цель, всякий смысл, всякое желание чувствовать, слышать, знать, видеть, говорить. Я и не умел этого раньше, а теперь оно стало мне не нужным. Некуда больше идти. Не с кем бороться. Нечего желать. Я один. Я покинут.

У меня нет дома. Меня никто не ждёт. Никто не зовёт меня. Моё имя исчезло из памяти всех, кто знал меня.

Всего одна ошибка. Одно сомнение. Одно малодушие.

Единственное, что не может даже Бог, так это играть со временем. Всё потеряно. Всё пройдено.

Глава семнадцатая. Крылья

Я лежал так долго, сколько мог, не дыша, не чувствуя, не видя, не слыша. Я проживал всё, что произошло со мной с первого дня существования до нынешнего состояния. Я размышлял, можно ли было поступить как-нибудь иначе? Нет, не мог. Поступил бы также, но не здесь. Если бы был шанс, я бы не ушёл тогда от неё. Сам обвязал нас лентой. И мы бы вместе прошли этот путь до конца, с гордостью, с волей, с доверием и при поддержке, насмехаясь над игроками, на зло наблюдателям.

Как тебя зовут?

.

.

Что-то стекало по телу, липкое, холодное, жидкое, пахнущее как кровь, на вкус, как кровь и слёзы одновременно. Моя сущность объединялась с тем, что омывало моё тело, заливало в бездну. И я смог почувствовать, как из спины стали прорезаться новые крылья. Умерев, возродился. Однако, ей не увидеть этого, ей не обрадоваться, ей не узнать, что за мной пришли братья, что они не забыли меня и искали всё это время.

Меня не забыли.

За мной пришли.

Я больше не одинок.

Ты не дождалась этого момента из-за меня. Я забрал у тебя всё, что ты мне дала, ничего не дав взамен. Ты не просила. Я не задумывался. В этом наша трагедия. Ты думала, что так и должно быть, что ты должна быть безропотной, а я считал себя выше этого, что справился сам в этом путешествии, без чей-либо помощи, особенно без твоей. Прошу, не ненавидь меня.

Если твоя душа смогла освободиться из этого капкана, я уверен в этом, возродись счастливым человеком и в будущем подай мне знак, позови меня, и я отплачу тебе и буду платить все твои жизни, из смерти в жизнь, из жизни в смерть. Меня зовут Велиал. Позови меня.

.

.

Знаешь, в чём истина в нашем жалком существовании?

Ты никогда меня не позовёшь, ведь ты не знаешь моего имени, как я – твоё.

В оформлении обложки использована фотография с https://pixabay.com/photos/landscape-fantasy-fantasy-landscape-4298001/ по лицензии CC0.

Оглавление

Часть первая. Пустыня

  Глава первая. Хор в моей голове

  Глава вторая. Протянутая рука

  Глава третья. На земле песчаной

  Глава четвёртая. Анчар

  Глава пятая. Посмотри на себя и увидь, что в отражении

  Глава шестая. Дальше по курсу

  Глава седьмая. Тело питает сильный дух, а дух питает здоровое тело

  Глава восьмая. Чёрные пески вечности

Часть вторая. Тундра

  Глава девятая. Отпусти пояс

  Глава десятая. Сказание о зимних балладах

  Глава одиннадцатая. Тепло

  Глава двенадцатая. Спешка

  Глава тринадцатая. Спасение

  Глава четырнадцатая. Биение

  Глава пятнадцатая. Дыхание

  Глава шестнадцатая. Прыжок

  Глава семнадцатая. Крылья