Банда потерпевших [Виталий Еремин] (fb2) читать онлайн

Виталий Ерёмин Банда потерпевших

Глава первая

Ваня

– Это для самоликвидации.

Старший нашей группы белобрысый амбалистый капитан дает мне гранату РГД-5. Кладу ее рядом с другими гранатами в разгрузочный жилет.

– Положи отдельно, – приказывает капитан.

До меня окончательно доходит, что мы можем не вернуться.

Раннее утро. Пограничный с Дагестаном горный район Чечни. Едем по серпантину на двух стареньких джипах. На нас четырехкилограммовые шлемы и трофейные легкие броники из кевлара. Капитан сидит молча, играя четками, что-то прокручивает в голове. Остальные отлетели – ушли в себя, не балагурят, не матерятся. Четверо – грушники (*сотрудники ГРУ – главного разведывательного управления), они и воюют молча, в отличие от «духов», которые улюлюкают и воют волками. Еще четверо – контрабасы, в смысле контрактники. И один чеченец-проводник. Либо у него счёты с ичкерийцами (*чеченские сепаратисты, сторонники создания независимой от России Республики Ичкерия), либо хорошо заплатили в ГРУ. Он должен навести нас на след Хоттаба (*бывший глава ваххабитского формирования в Чечне), который поехал расслабиться к новой молодой жене.

Я тоже отлетаю. Перед глазами она, про себя я зову её Незабудкой. Я стою на перроне метро. Подходит: белые джинсы в обтяг, черная туника. Пупок наружу – мода.

Вхожу следом в вагон. Она встает напротив, открывает книгу на английском языке. Вижу, только делает вид, что читает. А я только делаю вид, что смотрю в другую сторону. Сам украдкой разглядываю. Блин, какая длинная, тонкая шея, какой зачес, какие завитки. А фигура! И кто сейчас книги в метро читает на английском языке? «Не упускай случая!», – говорю я себе. А в голове мамин голос: «Порядочные девушки на улице не знакомятся».

Пока спорил с мамой, проехали две остановки. Незабудка вышла из вагона, глянула насмешливо, давала последний шанс. А я стоял, как дерево. Нет, чтобы выйти следом: «Познакомимся?» Коротко и просто! И теперь было бы, кому писать письма, и было бы от кого получать. Переписка с мамой – не совсем то, чего требует солдатская душа.

А мама меня все-таки вычислила. Я написал для прикола, что служу в Санаторно-Курортном военном округе, хлеборезом. Мама позвонила в Минобороны, и ей объяснили, что так называют Северо-Кавказский округ.

Я помню мамино письмо наизусть, но всё же достаю из кармана, перечитываю. «Ванечка, я все знаю. Наверно, ты поступил правильно, но по отношению ко мне всё-таки жестоко…»

Эх, мама, а как я должен был поступить после учебки? Сказать ребятам, что я один у мамы, и мне по закону можно откосить от войны? Так ведь, таких, как я, пацанов-безотцовщины, было не меньше четверти. И никто не отказался.

«Нет, сынок, я тебя не осуждаю, просто больно. Молю Бога, чтобы ты вернулся целым…»

– Быстро порвал! – рычит капитан!

Подчиняюсь. Капитан прав. Если нарвёмся на засаду и угодим в плен… Бывали случаи, когда матерям высылали видеозаписи. «Духи» во всех подробностях снимали, что вытворяли с пленными. Нет, нельзя давать им своего адреса.

Все молчат, наверно, потому что понимают – задание практически невыполнимо. Возможно, мы просто должны отвлечь на себя внимание охраны Хоттаба, а захватить его должна какая-то другая группа.

Подавляю глубокий вздох. Ну, умру и умру. Мне последнее время что-то противно жить. Странно, но даже маму не жалко. Когда едешь умирать, всё параллельно.

Клава

В Москву я приехала с Элькой. В тот день подружка поехала сдавать документы в театральные училища, а я гуляла одна. Познакомилась с молодым новым русским. Мы с ним были в контрасте. На мне-то все чиповое, китайско-турецкое. Дорогая одежда, говорят, старит.

Зашли в кафе на Тверской. Цены в этой Москве – полный обдирон. Чашка чаю – стольник, бокал минералки – 250 рэ. Посидели тысячи на три. Половина моей зарплаты.

Присмотрелась: а лицо–то у богатенького буратино пустое! И нутро пустое до тошнотиков. Хорошо, что я наблюдательная. Иначе бы влюбилась. Обменялись телефонами. Но я уверена – не позвонит. Как только узнал, что я не москвичка, сразу привял.

Он уехал на своей тачке размером с сарай, а я пошла дальше. Думаю, кого бы еще зацепить? Снова били клинья всякие моральные уроды. Пришлось разориться на английскую книжку. Но это отпугивало теперь не только уродов. Один чувак вроде хотел познакомиться в метро. Но так и не решился подойти. Наверно, не понравилось, что у меня пуп виден. А может, просто не шустрый.

Короче, когда Эльки рядом нет, у меня проблемы. Надо покопаться в себе, понять, в чем дело. Мама говорит, что я не живу, а играю в жизнь. Тут она, наверное, права. Зато я не такая самовлюбленная, как Элька. Хотя это качество ей, будущей актрисе, точно пригодится.

У Эльки полный кобзон. Все разузнала, на следующий год приедет поступать. Я тоже, наверное, прикачу. Сколько можно протухать в нашем Свидлове. Где-то в Москве живет мой драгоценный папочка. Пора ему познакомиться с доченькой. Бог даст, поступлю на юрфак, а жить буду у него. Мама говорит, он пожизненный холостяк. Значит, не буду мешать его семейному счастью. Если только мама откроет секрет, где его найти. Я-то даже фамилии не знаю

Черт меня дернул зайти в салон «TATOO». Заглянула ради любопытства. Меня усадили в кресло, подали кофе, показали глянцевые журналы с образцами татуировок.

– Дорого, наверно?

– Дешевле, чем у нас, не бывает. Всего три доллара за квадратный сантиметр тела. Можно нарисовать орхидею, можно бабочку. Где рисуем? На ягодице? На бедре?

Положили на топчан, покрытый белой простыней. Мастер показал сингапурскую машинку с длинными иглами.

– Она на вид только страшная. Больно не будет. Ну, совсем чуть-чуть.

Страшнее боли оказалось противное жужжание моторчика

Мама заметила у меня татку и устроила жуткий скандал. Припомнила всё: и то, что курю, и то, что люблю пиво, и то, что иногда выражаюсь.

– Ты бы уж тогда лилию себе выколола. Если девушка курит, с ней можно всё! – обобщила она.

Меня это задело.

– Откуда такие выводы?

– Из жизни, доченька. Девушка не может быть распущенной в чем-то одном и чистой в остальном. Хотя я сейчас даже не о тебе забочусь. Что ты скажешь своей внучке, когда она увидит у тебя эту, как ты говоришь, татку?

С этим трудно было поспорить, но я не сдавалась:

– А может, к тому времени мода еще круче будет?

Мама часто заморгала.

– Вот-вот, – пробормотала она. – Господи, куда мы катимся?

Я снова возразила:

– Мама, между прочим, мы начали катиться не сейчас, а в ваше время.

Мама сказала трагическим голосом:

– Ты знала, что мне это не нравится. Мы это с тобой обсуждали. И все-таки сделала! Это о чем говорит? Тебе наплевать на меня – вот о чем это говорит! Ты сделала то, чего уже не поправить. Ты поставила на себе клеймо!

У меня защипало в носу. Честно говоря, меня задело не слово «клеймо», а то, что со мной теперь, по её мнению, можно всё. Что поделаешь, больное место. Я хочу заиметь парня или мужчину, от которого бы мурашки бегали по телу, который сделал бы со мной всё. Даже когда сплю, мне снится только это. С мамой, естественно, я не могу поделиться. Мама ведет себя так, будто с ней никогда ничего подобного не происходило. Нет, она не святоша. Просто у нее такая память. -

– Ты определенно катишься, – подытожила мама. – У тебя виктивное поведение. Это…

– Господи, – перебила я, – не надо мне объяснять, что такое виктивное поведение. Но объясни мне, пожалуйста, в кого же мне быть другой?

Мама онемела. Такой наглости она от меня еще не слышала.

– Как ты смеешь?

Я тонко улыбнулась:

– Мама, почему ты сразу подумала о себе? У меня, по-моему, есть отец. Может, мне от него что-то передалось?

Я знала все недостатки, которые передались мне от мамы. Но были еще кое-какие. Значит, эти от отца. Откуда ещё им взяться?

–Мама, почему ты никогда не говоришь о нем?

Единственное, что я знала об отце, это то, что он когда-то жил у нас в Свидлове, а потом уехал в Москву и с тех пор живет там.

– Мама, – напирала я, – давай колись. Чем занимается мой драгоценный предок? Как его найти? У него есть другие дети? Может, я – единственная наследница? Кстати, самое главное: а он знает о моем существовании?

Мама молчала.

– У тебя, кажется, в Москве и бывшая подружка живет? Что у вас с ней произошло? Вы не поделили какого-то чувака? Она отбила у тебя моего папу? Или ты у нее?

– Ты действительно вся в него уродилась, – коротко ответила мама и ушла в свою комнату.

А я стала перекрашиваться в брюнетку. Надоело быть блондинкой. Это, конечно, не понравится моей начальнице Надежде Егоровне. Ничего, стерпит. Где еще она найдет себе такую помощницу? Кстати, я еще не сказала, где работаю. Я – секретарь судебного заседания. Вот так!

Анна Дмитриевна Смирнова

Как только Ванечку призвали, я почувствовала, что добром это не кончится. А потом узнала, что он меня обманывает относительно места службы. Служит, оказывается, в 136-й мотострелковой бригаде.

Мог не попасть в Чечню, и все же оказался там. Прошу прощения за пафос, из двух матерей выбрал не меня, а Родину-мать. Что ж, если вы воспитываете своего ребенка правильно, приготовьтесь к тому, что за это придется заплатить.

5 сентября давление поднялось у меня рано утром. Такого еще не было. Приняла таблетки, легче не стало. Снова приладила к руке тонометр. Те же цифры. Включила телевизор. На экране ажиотаж: чеченские боевики вторглись в Дагестан, идут ожесточенные бои. 136-я бригада в самом пекле.

Первая мысль – позвонить Саше. У него кругом связи. Он вытащит нашего сына из этой мясорубки. Сидела перед телефоном, ругая себя. Что у меня с мозгами? Господин Волнухин даже не знает, что в Москве живет мальчик с его лицом, с его фигурой и с его характером. Не знает и не должен знать.

Вечером он сам появился на экране. Ну, как можно обсуждать без него такое событие? Конечно, выступал за то, чтобы ваххабиты получили решительный отпор. Говорил, как всегда умно, патриотично. А я думала: так бы ты выступал, если бы знал, где сейчас твой сын?

Еще мелькнуло: а может, позвонить Наташке в Свидлов, поделиться горем? Уже потянулась к трубке. И снова мысль: что это со мной? Мы же с лучшей подружкой не общаемся уже … дай бог памяти… четырнадцать лет. Бывшие друзья – далеко не всегда враги. А вот бывшие подруги…

Всю ночь вспоминала. Я была для него не только матерью. «Проснулся? Вставай, не нежься!» Приучила носить только два вида одежды. Приохотила к простой еде. Заставила прыгать со скалы в море. Единственное, чему не могла научить – это драться. Отдала в секцию восточных единоборств. Но мне не хватало мужской справедливости. Мужчина редко наказывает по пустякам, меньше пилит. А я… Ваня даже шутил, что он просто мечтает, чтобы его наказывал отец, пусть даже ремнем.

Ваня

Всё произошло в считанные секунды. Первый джип затормозил перед грудой камней. То ли обвал, то ли кто-то перегородил горную дорогу. Мы повыскакивали из машин. В этот момент послышались одиночные выстрелы. Мне обожгло бедро, правда, задело по касательной. Остальные были ранены тоже не смертельно. «Духи» хотели взять нас живыми.

С крутого склона послышался голос с характерным чеченским акцентом:

– Добро пожаловать в ад!

Нас поливали свинцом, не давая поднять головы. Рядом с дорогой не было ни одной скалы, за который можно было бы укрыться.

– Бросаем игрушки, поднимаем лапы, псы неверные! – скомандовал тот же голос.

Капитан сует руку под бронежилет, где у него лежит граната для самоподрыва. Но не успевает выдернуть чеку – снайпер простреливает ему правую руку. Один за другим раздается два взрыва – это подрывают себя контрабасы. Им особенно нечего было рассчитывать на снисхождение. Осколки достаются капитану и другим грушникам.

У меня голова кругом. «Делай!» – орёт капитан. Он надеется, что вместе с собой я подорву и его. Я хватаюсь за чеку, но … Правильно говорят, своей пули не услышишь. Правая рука повисает плетью.

Капитан лежал дороге, силясь подняться, у него были перебиты ноги. Старший «духов» Султан, огромный, бородатый, в тюбетейке, подошел к нему.

– Выше голову, кафир! Вступишь в нашу веру, бороду отрастишь, повязку джихада наденешь. Капитан – разве чин? Амиром станешь!

Капитан лежал, не меняя позы, молчал.

– Думай, – взгляд Султана остановился на мне. – А этот как среди вас оказался?

Среди волчар-спецназовцев я выглядел ягненком.

– Это переводчик, прикомандированный, – хрипло проговорил капитан. – Его только что призвали.

Он давал мне понять, что про 136-ю бригаду лучше молчать.

– Только призвали и сразу в спецназ? – насмешливо спросил Султан. – Каким языком владеешь?

– Английским, немного арабским, – ответил я.

Султан оскалился:

– Тогда и чеченский освоишь. Знаешь, что такое хазки? Говно молоденького поросенка. Вот ты будешь Хазки. Примешь нашу веру?

Один из подручных Султана, его младший брат, вытащил из-за пояса длинный тесак и многозначительно потрогал кончиком пальца лезвие. Потом сорвал с меня нательный крестик. Я чувствовал, как слабеют колени.

– Не в бороде честь, Султан, – неожиданно сказал капитан, – борода и у козла есть.

«Духи» переглянулись. Удивились дерзости капитана. А я сразу понял: он на себя переключает их ненависть.

Я думал, Султан пристрелит капитана, а он только усмехнулся:

– Хочешь легкой смерти, кафир? Ваха, – Султан обратился к брату, – давай сюда скотовозку!

Ваха махнул кому-то рукой. Из-за скалы показалась старенькая санитарная «буханка». Движок тарахтел неровно и громко. «Духи» открыли заднюю дверцу, покидали вовнутрь тела спецназовцев.

– Ты откуда, хазки? – спросил меня Султан.

– Меня зовут Иван, – ответил я.

– Я уже сказал, как тебя теперь зовут, – нехорошо произнес Султан. – Я спрашиваю, откуда ты, из какого города, кто твои родители?

– Меня не выкупят, – сказал я, чтобы сразу внести ясность.

– У каждой семьи есть квартира, ее можно продать, – возразил Султан.

– У нас комната. Она нам не принадлежит.

– Москвич?

Я кивнул.

– Лимита, что ли?

Я снова кивнул.

«Буханка» перестала тарахтеть, мотор заглох. Султан недовольно посмотрел на водителя. Тот вышел из кабины, зло пнул колесо.

Я слышал по звуку мотора – все дело в клапанах. Сосед по двору работал на «буханке», показал, как это делается.

– Клапана отрегулируй, – сказал я водителю.

Тот смерил меня уничтожающим взглядом. Но Султана я зацепил. Кивком головы он велел мне заняться клапанами.

Я полез в мотор. Через полчаса «буханка» работала как часики.

Султан теперь смотрел на меня как-то иначе, помягче:

– Переводчик, автомеханик… А за скотиной ухаживать умеешь? Хе-хе-хе.

Я молчал.

Из капитана на другой день сделали «самовар». Собралось почти все население аула. Пришли даже дети и беременные женщины. Султан что-то сказал по-чеченски. Толпа загалдела, слышались какие-то призывы.

Ваха вколол капитану наркотик. Потом перетянул ему жгутом руки и ноги, и начал отсекать их топором. Не только взрослые, даже дети смотрели, не отрываясь. Никого не тошнило, никто не уходил. Наверное, те, кто мог бы не выдержать, вообще не пришли. А меня всего выворачивало, я не мог этого видеть, но Султан меня заставил. Я не понимал, зачем ему это надо. Я ещё не знал, что он – бывший школьный учитель. Он меня воспитывал на свой манер.

Пожилой чеченец, с дочерна загорелым лицом, по виду пастух, вызвался пристрелить капитана, Уже наставил на него старую берданку, но Султан не позволил.

– Пусть мучается, – сказал он по-русски.

– Надень на него форму, – приказал мне Ваха.

Я кое-как надел на тело капитана его форму. На то, что осталось от его тела…

В таком виде капитана выставили на горной дороге, по которой наши выдвигались на выручку к дагестанцам.

Потом в аул пришло известие, что федералы в отместку зашили какого-то полевого командира в свиную шкуру. Ваха чуть не перерезал мне горло. Не дал Султан после того, как я спросил, оттуда в Чечне или Дагестане могли взять свинью?

Клава

Хочу влюбиться… Влюбиться до крика, до боли. Только не до той боли, которая была… Так, чтобы останавливалось дыхание. Я так давно не любила.

Точнее, никогда. Любила только по воображению: артистов кино и эстрады.

Любовь, как я понимаю, такая же естественная потребность человека, как

дышать, пить и есть. Не дышать и не есть – это смерть. А не любить? Это тоже смертельно.

У меня сейчас в жизни, вроде, все нормально, но я – в постоянном ожидании катастрофы. Такое ощущение, будто иду под куполом цирка без страховки. А внутри – музыка из фильма «Челюсти»…

Я не по годам взрослая. Говорят, люди взрослеют очень быстро на войне. Я тоже, считай, побывала на войне. Но это – глубоко моё, этим я не делюсь даже с мамой.

Я стала ненавидеть мудрость, которая возникла во мне. Я устала по словам ифразам видеть, что будет дальше. Мне надоело понимать каждый ход человека.

Верните мне розовые очки, с ними так круто…

Анна Дмитриевна Смирнова

Я повесила его портрет на стену. Я нутром чую, что народ наш он не любит. И в этом я его отчасти понимаю – народ наш любить трудно. Но в этом случае правитель должен любить государство. Но он и государство не любит, вот в чем дело! В смысле, не умеет сделать так, чтобы государство было сильным. Он любит только себя, свою пьяную, вороватую власть. При нем мы ослабли дальше некуда. А он все пыжится, щеки надувает, величественный шарлатан. Вы понимаете, о ком я? Конечно, понимаете.

Собственно, что я хочу сказать. Это он виноват в том, что Ваня пропал.

Я бы поехала в Чечню, не задумываясь. Но я даже приблизительно не знаю, где может быть Ваня. Командование бригады отвечает, что пропал без вести. Если бы был жив, наверно, дал бы о себе знать. Но – ни письма, ни звонка.

Стараюсь не смотреть на себя в зеркало. Мне сорок четыре. А на вид – все пятьдесят. Давление – ниже некуда, еле ноги таскаю. Была гипертоником, стала гипотоником. Говорят, это еще хуже.

В комитете солдатских матерей сказали, что есть спецгруппы по розыску сотрудников МВД и военнослужащих, пропавших без вести. С невероятным трудом встретилась с одним таким розыскником. Знакомое лицо. Оказывается, работал в нашем районном УВД. Майор Пряхин Виктор Петрович.

Выслушал, вгляделся в фотографию, посочувствовал, записал все данные, обещал помочь, но как-то вяло, будто это у него гипотония. Предложила деньги, у меня лежит приличная сумма, хотела в Чехию съездить. Отказался, даже как бы обиделся. Не знаю даже, что и думать. В общем, появилась слабенькая надежда. А вдруг? А вдруг?

Ваня

В ауле не стихает погребальный бой барабанов. Кто-то убил отца Вахи, жившего в Москве. Чем он там занимался, неизвестно. Не думаю, что скрывался от ичкерийцев. Наверняка крутил какой-то криминальный бизнес, а виноваты теперь мы, кавказские пленники.

Ваха лютует. Склоняется над зинданом, приставляет ствол Стечкина к моему лбу.

– Ну, что, собака, выбить тебе мозги? Пусть тебе твой бог обратно вправит.

Меня Ваха особенно ненавидит. Я закончил десятилетку, а он остановился на пятом классе. Я читал книги, а он смотрел только видео. Он даже «Три мушкетёра не читал». В принципе, чечи любят и умеют учиться. Образование у них в почете. Способный народ. Но сейчас им не до этого. Война у них в еще большем почете. На войне можно заработать и быстрее и намного больше.

Ваха выбивает мне не мозги, а передние зубы. Удар рукояткой Стечкина… и я плачу. Я выплевываю в ладонь зубы и плачу. Никогда мне не было так жалко себя, как в этот момент.

Кто-то окликает Ваху. Он резко поднимается. Из его кармана что-то вываливается, падает мне в лицо. Это сигнальная ракета, патрон с короткой петлей. Чтобы патрон выстрелил, надо эту петлю резко потянуть на себя. Я прячу патрон. Вдруг пригодится.

Я боялся, что Ваха хватится и устроит в зиндане шмон. Но ему было не до того. Или он вообще не заметил пропажу патрона. Назавтра он срочно выезжал в Москву с удостоверением представителя президента Ичкерии.

После отъезда брата Султан стал чаще разговаривать со мной. Я вожусь с машиной, а он уродует мне мозг. Оказывается, он был раньше учителем истории.

– Знаешь, что такое лай? – спрашивает меня.

Я пожимаю плечами. Ясно, что он имеет в виду не обычный собачий лай.

– Лай – по-нашему раб, – объясняет Султан. – Раньше, до советской власти, у нас было целое сословие лаев. Если чеченец не чей-то господин, то какой он чеченец? Это время возвращается, Ванёк. Сейчас мы строим дома с капитальными зинданами. Заваруха с Дагестаном кончится, я тоже себе построю. Вы должны отвечать за то, что пришли в наши горы. Запомни, Ванёк, вы всегда будете у нас виноваты. Мы никогда не простим вам даже десятой доли того, что вы прощаете нам. Наша месть всегда будет страшнее вашей мести. А наши законы всегда были и всегда будут выше ваших законов. Потому, что мы сделаны лучше вас.

Султан показывает мне старинный орден с арабской вязью.

– Ну-ка, прочти, что написано.

– Кто думает о последствиях, в том нет храбрости, – читаю я.

– Правильно, – Султан оживляется. – Вы думаете, а мы не думаем. А пословицу нашу знаешь? Выше чеченца только Бог. А что поется в нашей лучшей песне, знаешь? «Один раз родились, один раз и умрем, зато какие песни будут петь о нас!»

– Наверно, Жилин и Костылин сидели в зиндане не у чеченцев, – говорю я.

– Правильно! – еще больше оживляется Султан. – Я тоже так считаю. Толстой – великий писатель.

Я очень его развеселил. Но я все равно избегаю смотреть ему в глаза. Он этого очень не любит.

– Вы нас за 200 лет так и не переделали, – говорит он. – А для вас общение с нами не пройдет бесследно. Вот увидишь, рабство пойдет по России.

У Султана звонит мобильник. Он включает аппарат, лицо его искажается злобой. Он говорит по-русски, и я понимаю, что Ваха схвачен в Москве.

Пряхин

Когда мне предложили возглавить спецгруппу МВД по розыску без вести пропавших сотрудников и военнослужащих, я согласился, не задумываясь. Хотя знал, что дело это опасное. Может быть, опаснее, чем любое другое на этой войне. Но я стараюсь об этом не думать. Я стараюсь вообще ни о чем всерьез не задумываться. Это мешает делу. Моя задача – привезти в семью денег и купить «форд-мондео». Это единственный смысл моего пребывания в Чечне-Ичкерии. Все остальное – демагогия.

Спецгруппа – одно название. Входит в нее, кроме меня, только мой помощник. Гера Рытиков, мой напарник по работе в УВД. Гера согласился по тем же мотивам. Бабки правят сегодня миром, бабки…

Говорят, дипломатия – искусство возможного. То же можно сказать и о нашей работе. Только, в отличие от дипломатов, тут каждую минуту рискуешь головой. На дороге можешь налететь на фугас. Или на засаду. Нарвешься на отморозков, они тебя самого в зиндан посадят. А если только что кого-то из их банды убили, просто перережут горло.

Если кто-то думает, что мы меняем всех на всех, тот очень сильно ошибается. Обмен иногда не происходит, даже если в нем заинтересованы сразу обе стороны. Всегда что-то мешает. То ли их цена не устраивает, то ли мы не можем отдать им того, кого они требуют. В последнем случае они становятся злыми и особенно непредсказуемыми. Поэтому приходится идти на явное нарушение законности. Вот как с Вахой.

Сегодня едем по телефонной договоренности с Султаном. Законный обмен Вахи не получается. Слишком много на нем крови. Но я переговорил с людьми, от которых зависит его освобождение. Мне сказали, что разговор возможен, если Султан выложит миллион долларов.

Миллион для Султана не проблема, у него станок работает. А вот настоящих зеленых у него, конечно, столько не найдется. Представляю, как начнет психовать и угрожать. В таком состоянии от него можно ожидать чего угодно. Даже Гера, который никогда его не видел, что-то чувствует:

– Шлепнут нас здесь за милую душу, – беспокойно говорит Гера, посматривая по обеим сторонам узкой дороги.

Н-да, чеченский серпантин – это засада.

– Расслабься, – успокаиваю Геру, – может, и шлепнут, но не здесь и не сейчас.

Мы едем на «таблетке» с красным крестом на боках и крыше, чтобы было видно сверху. Машина старая, местами пробитая пулями, с изношенным мотором. Единственное ее достоинство – можно возить больше людей, чем в обычной пятиместной легковушке.

У подъема к аулу «таблетка» чихнула и встала.

Нас давно уже увидели, по крутому склону спускается джип, выходят бородачи, цепляют нашу колымагу на прицеп и поднимают к дому Султана.

Знакомый высокий забор из сцементированных камней – только из пушки можно пробить. Но кто поднимет сюда пушку? Значит, дом Султана – неприступная крепость.

Хозяин выходит на веранду на втором этаже, жестом предлагает подняться. Охранники молча требуют отдать оружие. Гера расстается со своим «калашом» с обреченным видом. Сами чеченцы говорят о непредсказуемом Султане: «Это особый случай».

Поднимаемся на веранду. Султан сидит за низким круглым столом, уставленным закусками: овощи, фрукты, сыр, какая-то стряпня и кувшин с длинным горлышком. Султан, хоть и ваххабит, любит водку. Он любит русскую водку и русских женщин. Все остальное русское люто ненавидит. Руки не подает и взгляда не смягчает. Жестом предлагает сесть за стол. Оглаживает рыжеватую бороду. Говорит голосом, похожим на рычание:

– Покушайте с дороги.

От этого «покушайте» мороз по коже.

Мюрид берет кувшин и наливает в рюмки. Пьем без тоста, закусываем. Осматриваемся. Вид с веранды на горы обалденный. Султан встает из-за стола, что-то тихо говорит мюриду. Кажется, это еще один его брат. Сколько же у него всего родных братьев? А сколько двоюродных? А сколько племянников? Считай, весь аул, целое бандформирование.

Султан возвращается за стол.

– Сейчас Ванёк починит вашу «буханку».

Появляется русский парень с цепью на ногах, весь в фурункулах. Я сразу узнаю его. Смирнова показывала фотографию.

Так вот ты где, Ваня Смирнов. Видать, ценный работник, если Султан не предлагает тебя ни на обмен, ни на продажу.

Мне надо привезти кого-нибудь из пленных. Для отчетности. Решаюсь спросить:

– Не думаешь его обменять?

Султан настораживается:

– Почему спрашиваешь?

– Просто так.

– Не надо меня обманывать. Если спросил, значит, интерес есть. Говори!

– Мать его разыскивает.

Султан удивлен, но не подает вида:

– Кто она?

– Чесальщица. Войлок чешет.

– Сколько ей?

– За сорок.

– Скажи, пусть другого рожает. Ванёк мне нужен, – говорит Султан.

В такие моменты во мне просыпается зверь патриотизма. Будь моя воля, прикончил бы Султана, не задумываясь.

– Ладно, давай о деле, – говорит Султан.

Отвечаю вкрадчиво:

– Брат твой в Чернокозово. Официальный обмен, наверное, не получится… – делаю паузу.

– Ну, давай дальше. Что дальше? Сколько надо? – рычит Султан.

– Миллион долларов.

Султан неожиданно со смехом соглашается:

– Это правильно. Ваха стоит больших денег. Договорились: миллион, так миллион.

– Но деньги должны быть настоящими.

Смех обрывается.

– Будут тебе настоящие. Ни одна экспертиза не определит.

– Султан, деньги должны быть в настоящих рублях. Тридцать миллионов.

– Где я тебе возьму ваши вонючие рубли? – спрашивает Султан. – Мы, по-моему, все расчёты ведем в долларах.

– Тут особый случай, – говорю я. – Ваха как бы сбежит из изолятора. Другого варианта быть не может. Сам понимаешь, начнут искать виноватых. Кто-то пойдёт под суд. Надо будет давать следователям, прокурорам, судьям. И ещё кому-то в Москве, потому что мягкий приговор будет наверняка опротестовываться. Нельзя в таких случаях расплачиваться фальшивыми бабками.

Султан молчит, раздувая ноздри. Потом встает:

– Подойди пока к зиндану, займись своим делом, а я посоветуюсь с ребятами.

Зиндан – вонючая яма с шевелящимися телами. Сидят мужики месяцами, не моются, спят на соломе, едят пшеничную похлебку, причем совершенно неподвижно. Пленники – не люди, зачем им свежий воздух и движение?

Спрашиваю, чувствуя себя последней сволочью:

– Ребята, мы – группа по розыску военнопленных. Я – майор Пряхин. Давайте я вас перепишу.

Слышу в ответ:

– Обмениваешь или выкупаешь? Если только выкупаешь, тут для тебя клиентов нет.

Ясно. Не хочет мужик, чтобы за него платили домом, квартирой, долгами. Уже всё решил и приготовился к самому худшему. Ну, правильно, хуже того, что есть, уже не будет.

Настаиваю:

– Давайте, ребята, я вас перепишу. Говорите ваши фамилии, адреса. Чего не бывает в жизни? Вдруг и вам повезет?

Ваня

Этот майор приезжает не первый раз. Увозит только выкупленных. Делает только то, что ему Султан позволяет. По роже видно, что сам себя презирает за то, чем занимается. Иногда мне кажется, что я где-то его видел. Но где? Скорее всего, в Москве.

Его «буханку» я подшаманил, и теперь только изображал, что вожусь с мотором. Мало радости снова опускаться в зиндан. Я – как бы расконвоированный зэк в частной тюрьме Султана.

Год назад Ваха велел мне снять все солдатское, дал старое синее трико, зеленую футболку и дырявые кроссовки. Сказал, что теплой одежды не будет. Я подумал, что это такой юмор. Нет, Ваха не шутил. Зимой я весь покрылся фурункулами.

Используют меня больше на домашних работах. Рублю дрова, топлю печи, мою посуду. Ну и, конечно, держу в исправности «буханку». Сделал для неё силовой бампер, веткоотбросы, верхний багажник на всю крышу, лебедку. Теперь «духи» зовут «буханку» скалолазкой. Кормят меня бульоном из костей, кормовой тыквой и разведенной в воде мукой. Сплю я в зиндане, где можно задохнуться от испарений.

Я здесь уже почти год, а никак не могу привыкнуть к одной мысли. Я в плену в своей собственной стране!

По ночам высоко в небе пролетает самолет-разведчик. Я узнаю его по протяжному гулу мотора. Чего он тут ищет? Что может найти в кромешной тьме? На ночь «духи» на всякий случай выключают генератор.

У меня отросла борода и усы. Теперь не видно моих выбитых передних зубов. И теперь я знаю, откуда у Вахи приступы злобы. Это наркотический психоз. Всё-таки воюет с 12 лет. Пытается снять стресс и… под наркотой становится еще страшней.

Я уже хотел сказать охраннику, что машина готова. Но в этот момент открылись ворота. Въехали два джипа, полные бородачей. Арабы. Точнее, этнические чеченцы из Иордании. Султан встретил их с радушной улыбкой, обнимая каждого на чеченский манер.

Увидев Пряхина и его напарника, арабы разнервничались не на шутку, потребовали от Султана объяснений. Султан сказал, что у него с кафирами свой бизнес. Ну, вот все встало на свои места: майор – шкура. И напарник его – шкура.

На этот раз арабы привезли какие-то коробки. Люди Султана занесли их в дом. Чувствовалось, что коробки тяжелые. Слышу слово «контейнеры». Что бы это значило? Среди арабов странный новичок, не похожий на боевика. Он облачается в белый медицинский халат. К нему по одному поднимают пленников. Он берёт у них на анализ кровь. Что бы это значило?

Пряхин

Увидев меня и Геру, арабы схватились за ножи. То ли поиздеваться захотелось, то ли всерьез. Головорезы пострашней чечей. Гера Рытиков наложил в штаны. Признаться, я тоже включил было заднюю скорость, но куда тут бежать?

Султан с ними о чем-то совещается. Похоже, просит денег, настоящих рублей.

У меня, кажется, появился шанс сделать доброе дело. Освободить кого-нибудь из зиндана. Султану это ничего не стоит. Требуется только, чтобы у него было подходящее настроение.

– Ребята, – говорю я узникам, – а кого из вас Султан мог бы отдать просто так?

Зиндан молчит.

– Ребята, у нас не так много времени.

Зовёт Султан. Говорит, что 30 лимонов настоящих рублей он найдет.

– Когда дадут Вахе уйти?

Звоню человеку, от которого зависит побег Вахи. Докладываю обстановку. Получаю инструкцию и информацию по сроку. Докладываю Султану:

– Через неделю Ваха дадут уйти. Но выкуп вперед.

– Сейчас получишь, – говорит Султан. – Но если Ваха не выйдет, ты -«самовар». Иди еще покушай перед дорогой.

Ваня

Какие-то контейнеры, странный араб, берущий анализ крови, непонятное отношение к пленным – последнее время их не убивают – все это соединяется у меня в голове. Если пленных продать целиком не получается, их можно разобрать на органы! Этак и меня на «запчасти» продадут.

Чувствую, как дрожат руки. А что если… Ворота оставлены приоткрытыми.

Кажется, ждут еще кого-то. Доехать бы до окраины, а там… Там пропасть глубиной не меньше ста метров. Но где-то же есть спуск к реке! Конечно, есть. Но я не знаю,где именно. Значит, придется спускаться по отвесным скалам.

Это безумие. Я не смогу, сорвусь вниз. Меня пристрелят. Ну и пусть сорвусь. Ну и пусть пристрелят. Это лучше, чем тебе перережут горло, а ты будешь это сознавать, потому что мозг будет продолжать работать.

Завожу «таблетку», газую, как бы проверяя мощность мотора. На меня – ноль внимания. Привыкли, что веду себя, как лай. Сейчас я вам покажу, какой я лай.

Включаю вторую передачу и – педаль газа до самого пола. «Таблетка» прошибает приоткрытые ворота и вырывается на волю. Шпарю по единственной в ауле улице, по склону. Что же не слышно выстрелов? Смотрю в зеркало заднего вида. Ага, вылетают один за другим два джипа. Не многовато ли для меня одного?

Пряхин

Мы с Герой выпили по стопарю за наши 3 «лимона». То есть за те 10 процентов от сделки, что нам причитаются. Вареную баранину заедали зеленью с огорода. Хотя где тут у них земля, когда кругом одни камни и скалы, ума не приложу.

Султан ушел и вернулся с деньгами. Потребовал пересчитать. Тютелька в тютельку 30 лимонов. Когда дело касается их близких, они становятся очень надежными.

– А если нас кто прижмет в пути?

Султан делает успокаивающий жест:

– Дашь мой телефон, я все улажу. Давай еще раз по порядку: где мы заберём Ваху?

Я не успеваю ответить. Ревет мотор нашей «Таблетки», раздается треск ворот. Ваня дал, однако, дёру. Вот это номер! Даже Султан застыл с раскрытым ртом. Его мюриды заскакивают в два джипа и – вдогонку.

Султан с подозрением смотрит на нас с Герой. Первое, что он думает – мы имеем к этому побегу какое-то отношение.

– Взять живым! – орет он мюридам.

Ваня

Они были уверены, что я не уйду далеко, поэтому не стремились быстро

нагнать. Играли, как с зайцем. Даже не стреляли. Я успел выскочить из аула, чуть притормозил и вывалился из кабины с правой стороны. «Таблетка» еще какое-то время неслась без меня, «духи» проскочили мимо. Они тут же стали разворачиваться, но сделать это быстро на узкой дороге невозможно. Они потеряли десяток секунд. Я скрылся в скалах и начал спускаться вниз.

Они стояли на самом верху, высматривая меня. Я замер в расщелине. Они распределились и начали спускаться цепочкой. Надеяться на то, что не заметят, было глупо. Я выбрался из расщелины и продолжил спуск. Они открыли огонь. Но у них не было цели попасть в меня. Попади они хотя бы в ногу, я бы не удержал равновесия и полетел вниз.

До реки оставалось метров тридцать – по высоте. Если прыгать в нее. И метров сто, если спускаться. «Духи» говорили что-то друг другу. Их голоса звучали все тревожней. Кажется, они боялись, что я решусь покончить с собой.

В принципе, можно было бы и прыгнуть. Но не для самоубийства, а чтобы уйти. Только для того, чтобы не упасть не на прибрежные скалы, а в реку, нужно было место для толчка. Я искал глазами – ничего подходящего! Хотя нет. Внизу, в двух метрах, виднелся выступ. Но до него надо было еще добраться.

«Духи» будто прочли мои мысли, снова начали стрелять. Но теперь прицельно. Пуля задела левое плечо. Теперь я мог пробираться среди скал, цепляясь только одной правой рукой. Начала кружиться голова. Я терял равновесие. Чтобы не свалиться, прилип к скале всем телом. Меня трясло. Я понимал, что мне не уйти.

Я плакал, обидно было пропадать. «Духи» решили, что я скис, и стали обсуждать, как меня достать. Один поднялся наверх и скинул мне конец крепкого шпагата.

Я сделал вид, что не могу схватить конец. Целой правой рукой я держался за скалу. Один из «духов», парень постарше меня лет на шесть, подобрался ко мне совсем близко и неожиданно остановился. Что-то сказал своим. Те в ответ загоготали и стали подбадривать. Кажется, «дух» боялся, что я скинусь в пропасть вместе с ним. Это промедление мне помогло. Я вспомнил, что в правом кармане у меня лежит патрон сигнальной ракеты. Как я мог забыть? Я сделал еще несколько шагов и добрался, наконец, до выступа.

«Дух» лез за мной следом. Вот и он уже на выступе, в двух шагах. В глазах злость. Еще шаг и набросит на меня шпагат. Я вынимаю патрон, наставляю на «духа» и дергаю за петлю. Ракета с шипением выстреливает ему в лицо. Он теряет равновесие и срывается со скалы со сдавленным криком, размахивая руками. С противным звуком шмякается на камни у самой кромки воды.

Я вижу то, что ждёт и меня, если я не решусь.

В детстве мне часто приходилось нырять солдатиком с огромного камня. Нужно было сильно отталкиваться и перед самой водой поджимать ноги, чтобы тело не уходило глубоко в воду. Но там было метра четыре высоты, а здесь все двадцать четыре.

Я отталкиваюсь от выступа и прыгаю ногами вперед. Я лечу, не испытывая ничего, кроме ужаса. Но я вижу, что лечу в воду.

Мне повезло. Я только сломал ногу о подводный камень. Все остальное было цело. Я вынырнул, и меня понесло течением. Свистели пули. Одна попала в ягодицу. Выстрелы становились все прицельней. Но река уже вынесла меня к повороту.

От потери крови я терял сознание, но каким-то чудом держался на плаву. У меня не было ни одного шанса выбраться на берег, а тем более добраться до своих. Но я был свободен. Я мог теперь умереть свободным.

Глава вторая

Клава

На работе я абсолютно другой человек. Деловая, серьёзная, правильная. Сама себе удивляюсь. Вхожу в зал заседания. Мартын и его дружки уже в клетке, рожи мне корчат. Возле клетки лейтенант Дудукин. Тоже бывший одноклассник. Что значит маленький город. Кругом свои ребята.

Дудукина зовут мастером машинного доения. Сразу после школы пристроился в ГАИ, снимал с водителей бабки. Теперь вот здесь, при суде. То ли проштрафился, то ли специально перевели. Тоже ухмыляется, глядя на меня. Вот скотина. Делаю вид, что ничего не замечаю.

Знаю, что Надежда Егоровна уже за дверью. Громко говорю:

– Встать, суд идет.

Судья приглашает к трибуне потерпевшую, девчонку лет пятнадцати.

– Расскажите, что произошло с вами вечером 8 марта?

Девчонка отвечает заученно:

– Сразу после дискотеки я пришла домой. Родители могут подтвердить.

Судья удивлена ответом, но вида не подает. Спрашивает с иронией:

– Значит, никто вам в этот вечер не предлагал учиться и работать в Москве в модельном агентстве, а потом никто насильно не заталкивал в машину?

Я читала это дело. Точно помню письменные показания этой девчонки. Но, видно, с ней уже поработали дружки Мартына. Запугали и других девчонок. Маленький город – спастись от мести невозможно.

– Что ж, присядьте рядом с другими потерпевшими, которым тоже отказала память, – терпеливо говорит судья.

Мартын и его дружки переглядываются. Их план срабатывает. Обвинение рассыпается на глазах.

Надежда Егоровна объявляет перерыв на один час.

Идем в её кабинет. Она просит меня пригласить к ней государственного обвинителя.

Прокурор совсем молодой, по виду нет и тридцати. Входит с веселым лицом. Чему радуется – непонятно. Неужели и у него какие-то связи с Мартыном? Я бы не удивилась.

– У вас какая-то удача, Андрей Иванович? – судья смотрит так, будто видит его насквозь.

Андрей Иванович мгновенно меняет выражение лица.

– Я вас слушаю. Надежда Егоровна.

– Я их знаю, – судья имеет в виду Мартына и его дружков. – Они выросли у меня на глазах. Знаю их родителей. Нормальные люди. А эти… Придется, видимо, выпускать. А в городе ещё много хороших девочек.

– Девочек, конечно, жалко, – вздыхает Андрей Иванович, а по глазам видно, что врет, никого ему не жалко.

– Если не поработаете с потерпевшими, придется выпустить, – говорит Надежда Егоровна.

– Боятся они. И не только Мартынова, – поясняет Андрей Иванович.

Судья удивлена.

– Что вы имеете в виду? Боятся, что я их не посажу? Я дала какой-то повод?

Андрей Иванович пожимает плечами:

– Нельзя исключать и еще одну причину … – смотрит на меня, я ему мешаю.

– Мне выйти? – спрашиваю судью.

– Пригласи Беляеву, – говорит Надежда Егоровна.

Обвинитель выходит из кабинета. А я ввожу потерпевшую Беляеву. Женщина лет тридцати пяти. Ее двенадцатилетнюю дочь Мартын сперва сам изнасиловал, а потом отдал своим ребятам «на хор».

– Вы тоже откажетесь от показаний? – спрашивает судья.

Беляева отвечает с раздражением:

– Нам сказали, что вы все равно оставите их на свободе.

– А может, вам денег дали? – осторожно спрашивает судья.

На лице Беляевой неподдельное негодование:

– Какие деньги, вы о чём?

Надежда Егоровна говорит тихо и твердо:

– Сейчас всё зависит от вас. Я вам гарантирую, что они сядут, и сядут надолго. Матерью клянусь. Повторяю, всё зависит от вас.

Мы снова в зале заседания. У Мартына и его банды глаза блестят от близкой удачи. «Господи, – молюсь я про себя, – только бы Беляева не подвела».

Неожиданно судья поднимает Мартына:

– Мартынов, вы обвиняетесь в том, что обманом завлекли двенадцатилетнюю Беляеву к себе в квартиру, изнасиловали её, а потом отдали своим дружкам и они насиловали девочку всю ночь, причем в извращённых формах. Суд дает вам возможность смягчить свою ответственность чистосердечным признанием.

Мартын лениво отвечает:

– А вы спросите Беляеву, было ли вообще изнасилование. Чего вы её не спросите?

– Я даю вам возможность смягчить свою ответственность, – повторяет судья.

– С моей стороны и со стороны моих ребят ничего такого не было, – твердо заявляет Мартын.

Надежда Егоровна велит мне ввести Беляеву.

– Вы готовы дать показания?

– Да, – твердо отвечает Беляева.

Мартын вскакивает со скамейки:

– Беляева оговорить хочет. Свидетелей у неё нет.

– Но есть результаты экспертиз, Мартынов, – говорит судья. – Целый том! Будем зачитывать или всё же признаетесь?

– Не в чем мне признаваться, гражданин судья, – кричит Мартын. – А написать можно что угодно, бумага все стерпит.

Судья принимает решение огласить результаты экспертиз и провести допрос потерпевшей девочки и ее матери в закрытом режиме. Я прошу публику покинуть зал.

Ну, как тут не закурить? Заседание давно закончилось, а у меня до сих пор дрожат руки. А каково было Беляевой давать показания, рассказывать в деталях, как измывались над её дочерью. Мартын и его дружки метались по клетке, орали, смеялись, короче, вели себя, как невменяемые. Но в какой-то момент Мартын спокойно и твердо сказал что-то Дудукину. У Дудукина вытянулось лицо, он что-то тихо ответил. И с этого момента не сводил глаз с тома, из которого судья зачитывала результатыэкспертиз.

Следом за Беляевой, начали давать показания и другие потерпевшие.

Когда заседание суда закончилось, Дудукин подошел к моему столику.

– Клавуль, ты не забыла? Сегодня репетиция.

Есть люди, в которых живет Бог. Есть люди, в которых живет дьявол. Дудукин из тех, в ком живут только глисты. Он смотрел то на меня, то шарил глазами по томам уголовного дела. Я только потом поняла: ему нужно было узнать номер тома, где были подшиты результаты экспертиз.

Увидев, что ему требовалось, он вернулся к клетке, откуда конвой выводил Мартына и его подельников. Что-то шепнул Мартыну. Потом дал ему свой мобильник. Мартын кому-то позвонил, что-то сказал. Конвой не мешал. В конвое тоже свои ребята.

Кладу дело в сейф, закрываю, опечатываю. Судья снимает мантию. На ней дорогой деловой костюм. Он ей очень идет. Вообще, она еще молодая и довольно привлекательная женщина. Один недостаток – слишком жесткий взгляд. Она не замужем, разведена, но мужчины ее боятся.

Думаю, сказать или не сказать?

– Надежда Егоровна, Дудукин как-то странно тёрся…

– Я видела.

Ну, видела и хорошо. Мое дело предупредить, твоё – принимать меры. Я бы этого Дудукина на пушечный выстрел к суду не подпускала. Если подпустила, значит, кто-то за этого мастера машинного доения попросил. А если сейчас не примешь меры, значит, для тебя отношения с кем-то главнее соображений безопасности.

– Ты в театр? – спрашивает Надежда Егоровна.

– В театр.

– Репетиция?

– Угу.

– Что ставите?

– «Бонни и Клайд».

– Надо же! Кого играешь?

– Я гример. Но сейчас Эльку подменяю. Она в Москве, поехала поступать.

– А ты чего не поехала? У тебя, по-моему, больше внешних данных.

– У меня данные, а у Эльки талант. Я на юрфак пойду, на заочное отделение. Буду, как вы, судьей.

– На юрфаке лучше учиться очно, – говорит Надежда Егоровна.

Это я сама знаю. Но где взять денег на очное обучение?

Выхожу из суда. У входа Дудукин, уже в гражданском, стоит возле своей новенькой «десятки».

– А я тебя поджидаю. Давай подвезу.

Тупые люди, как тупые ножи. Вроде, и вреда не причиняют, а бесят. Знаю, сейчас начнет приставать словами. Словоблуден до экстаза. Про таких говорят – суеплёт. Я не хочу, чтобы он трахал мне мозг. Я бы отказалась, но суд – на самой окраине города. А театр – в центре. Пешком идти минут двадцать. Ладно, мастер доения, прокачусь с тобой. А дальше – как в песне поется. «Но на большее ты не рассчитывай».

Я ехала и не знала, что жизнь переходит в режим «ездец»…

Дудукин начал меня прощупывать:

– Как думаешь, что решит судьиха? Посадит? Не посадит?

Дай, думаю, я тебя прощупаю:

– А ты бы что на её месте сделал?

– Не знаю даже. По-моему, жертвы зашли слишком далеко.

Я замерла, ушам не верю. Это у Дудукина не просто так слетело с языка.

– А ты знаешь, Клавуль, что каждая баба в глубине души хочет стать жертвой, только даже себе в этом не признается? – разглагольствует Дудукин. – И каждая провоцирует мужиков на насилие. Об этом даже в учебниках по психологии написано.

– А в каждом мужике сидит педофил, – добавляю я.

Дудукин хохочет:

– А что? Может, и так.

У меня вырывается:

– Какие же вы все уроды!

Дудукин спрашивает уже серьезно:

– Так что у судьихи на уме?

– Откуда я знаю?!

– Ну, она ж с тобой делится.

– Чтоб ты знал: судья никогда ни с кем не делится своими мыслями. А если делится, то это не судья.

Дудукин спрашивает с гадкой усмешкой:

– А ты бы что решила на её месте?

– Они бы у меня вышли тогда, когда бы у них всё висело.

Чувствую, что сорвалась. Не надо было этого говорить. Но слово не воробей. Не знаю, как бы дальше пошел разговор, если бы не звонок Эльки. Подруга звонила из поезда. Будет через час. Поступила в «Щуку». Но в репетиции поучаствует, чтобы Езопов не подумал, что зазналась. Только просила оттянуть время. Я, конечно, поздравила подружку. Я в самом деле очень рада за нее.

Подкатываем к зданию театра. Иду в гримерную. На душе кошки скребут. Элька уедет. А мне что делать? Я бы тоже уехала. Устроилась бы в Москве на любую работу. А там бы и с учебой решился вопрос. Но мама… Как оставить ее одну?

Эля

Меня провожают в общаге домой. Это хороший повод выпить. К тому же никто не возвращается из дома без сумок с вареньями и соленьями. Меня будут ждать.

Все из разных городов, мы уже москвичи. Мы начинаем день с кофе, много курим, говорим матом, сидим на диетах, заводим новые знакомства, встречаемся без особой любви, не признаёмся себе в зависимостях, верим в жизнь после смерти и считаем, что того, чтобы привести в порядок свои растрепанные чувства, нужно сойти с ума.

Все знают, что я малость с приветом, Так что и вы привыкайте. Но я иногда говорю очень дельные мысли. Запоминайте. Время никогда не научится ждать, слабость никогда не станет сильнее, смерть никогда не даст вам еще одного шанса, счастье никогда не будет постоянным, злость не будет добрее, а любовь – взаимной, слезы не станут сладкими, боль – приятной. А главное – люди никогда не станут другими.

А еще я могу сказать парню, который меня добивается. Попробуй удержать мою руку в своей, если я хочу вырваться. Попробуй заставить меня поднять ресницы, если я прячу от тебя свой взгляд. Попробуй выяснить, в чем дело, если я не говорю ни слова. Попробуй остаться рядом, если я прошу тебя уйти. Попробуй найти мои губы, если я не хочу твоих поцелуев. Попробуй заставить меня обернуться, если я ухожу. Попробуй убедить меня в необходимости жить, если я хочу умереть. Попробуй взволновать меня, если я холодна. Попробуй образумить, если я заигралась.

Последнее время я живу с чувством, что я заиграюсь, и произойдёт это на ровном месте. Я как бы не буду иметь к этому никакого отношения. Просто то, что произойдёт, будет продолжением того, что уже было, только с большим перерывом, когда я почти забыла, что произошло девять лет назад

Клава

Езопов сидит в партере. Перед ним столик, настольная лампа и пепельница, полная окурков. Ему сорок два. Мужчине в этом возрасте полагается быть в самом соку, но Езопов весь какой-то застиранный. Много пьет, много курит, много ест, много говорит и мнит себя непризнанным профи.

Нашему Свидлову повезло. Суд у нас у черта на куличиках, в здании, похожем на барак для заключенных. Зато самодеятельный театр – в старинном двухэтажном особняке. Высокие лепные потолки, широкие лестничные марши, зрительный зал с отличной акустикой. Все условия для настоящего искусства. Но разве приедет в нашу глушь стоящий режиссер?

Езопов закуривает очередную сигарету и набрасывается на тихую женщину, она у нас завлит на общественных началах.

– Ну, время начинать, где все?

Завлит выскакивает из зала и натыкается на меня. Я как раз вхожу в зал. У меня согбенная фигура, тросточка, на голове старушечий платок. Я сажусь поближе к Дудукину.

– Почему посторонние в зале? – взвивается режиссерский гений.

На сцене появляется Дудукин в костюме и гриме Клайда.

– Бабуля, выйди! – говорит мне Дудукин-Клайд.

Шамкаю надтреснутым старушечьим голосом:

– Ребятки, я посижу тихонечко. Мне интересно. Я сама когда-то играла в народном театре.

– Выйдите сейчас же! – повышает голос Езопов.

– Отвали! – отвечаю ему. – Не мешай приобщаться к искутству.

У Езопова глаза на лоб:

– Как ты, старая, слово «искусство» произносишь?

– Было бы у вас искусство, я бы так и говорила.

Езопов взывает к Дудукину-Клайду:

– А ну, выведи ее!

Дудукин-Клайд спрыгивает со сцены в зал, направляется ко мне:

– А ну, вали отсюда, карга!

Хватает меня за локоть. Я бью его по руке.

– Ты как с женщиной обращаешься, нахал?!

Дудукин-Клайд начинает понимать, что тут какой-то подвох. Вглядывается в мое загримированное лицо. Хватает за волосы, стягивает с головы парик. И сгибается пополам от хохота. Прыскает себе под нос и завлитша. Одному Езопову не до смеха.

– А ну, давай на сцену!

Репетируем эпизод, когда Бонни и Клайд держат в руках револьверы, а их дружок Гамильтон фотографирует. Я должна шутя отобрать оружие у Клайда и наставить на него. А он должен сгрести меня в объятия и начать целовать.

Дудукин переходит все границы условности. Пытается тискать и целовать меня по-настоящему. Еще чего! Я вырываюсь.

– Стоп! – кричит Езопов. – Клавочка, пойми: Бонни по уши влюблена в Клайда. Из-за него она убежала из семьи, поставила на попа свою жизнь. А ты играешь такую жертвенную героиню с холодным носом.

С меня хватит. Режу Езопову правду-матку прямо в глаза:

– Герман Спиридоныч, я не понимаю, как могла Бонни полюбить такого урода. Он же педик, этот Клайд. Он со своим дружком по банде Гамильтоном спал. Как он вообще мог стать у американцев героем? Вы можете допустить, чтобы какой-то педик стал героем у нас, русских? Если честно, я не понимаю, зачем мы ставим эту пьесу. Кому она нужна? Что мы скажем этой пьесой зрителю?

Кажется, я задала Езопову слишком много вопросов. Он озадачено молчит. Наконец, спрашивает:

– Что у тебя, Павлова, в голове? Москва?

– Москва, Герман Спиридоныч.

Езопов брюзжит, зажигая новую сигарету:

– Вот так, учишь, вкладываешь в них, а они чуть оперились и – в Москву! Как ты не понимаешь, что Бонни влюбилась не столько в Клайда, сколько в тот образ жизни, который он вел. Это в ней самой сидело! И в тебе, возможно, сидит. Что мы знаем о самих себе?! Да, и Клайд и все его сообщники буквально нафаршированы пороками. Но они-то сами совсем другого о себе мнения. Они считают себя героями, и это им удается. Это пьеса о том, как героями американцев стали преступники. А мы? Разве мы не переживаем сейчас такое же время?

Появляется Элька. Господи, как кстати! Бросается на шею Езопову:

– Если бы не вы…

Знает, хитрюга, что сказать.

Езопов цветет. Элька достает из сумки коньяк. Идёт гудёж.

Дудукин видит, что я малость приуныла, шепчет на ухо:

– Клавуль, я понимаю, у тебя с Москвой всё в бабки упирается. Знаешь, можно хорошо заработать. Очень хорошо, уверяю тебя. Года на три хватит безбедной жизни.

Я примерно догадываюсь, на что он намекает.

– Клавуль, короче, нужно только сделать так, чтобы шестой том пропал, исчез, сгинул.

Пытаюсь перевести разговор в шутку:

– Дудукин, ты оборотень. Тюрьма по тебе плачет.

– Ладно тебе, тюрьма… – кривится Дудукин. – Тюрьма по всем плачет. Может, к примеру, шестой том у тебя из рук выпасть, когда ты по коридору идешь? Чего тебе стоит споткнуться?

Мне нужно было сразу и очень членораздельно послать Дудукина куда подальше. А я только головой покачала. Мол, ну ты даешь! Продолжала играть привычную роль своей девчонки, бывшей одноклассницы. Дура набитая!

Дудукин подвез нас до дома. Элька побежала к себе, она живет этажом выше. Я открыла дверь квартиры своим ключом. Мама спросила, как у меня дела на работе. Я сказала, что такими уродами, как Мартын, надо заниматься не судьям, а медикам. На Западе давно применяют химическую кастрацию. И правильно делают.

– Уходить тебе надо с этой работы, – сказала мама. – Ожесточает она тебя.

– Представляешь, они двенадцатилетнюю девочку вчетвером всю ночь… Она спермой чуть не захлебнулась.

Мама поморщилась:

– Ой, не говори мне этого!

Я сказала, что Элька вернулась с победой.

– Представляешь, сразу в два училища поступила: в «Щуку» и «Щепку». Теперь не знает, что выбрать.

Мама заплакала:

– Господи, как же я тебе мешаю.

– Мама, прекрати, – сказала я, – давай пировать. Элька привезла тебе и чай, и печень, и конфет. Специально для диабетиков.

– А что ж не зашла?

– Придет.

Но пришла не Элька. Когда раздался звонок и я открыла дверь, на пороге стоял Кишка. Подручный Мартына, каким-то чудом оставшийся на свободе. За спиной Кишки стояли еще двое отморозков.

Кишка оттеснил меня и вошел в комнату, где мы с мамой пили чай. Отморозки остались стоять в дверях.

Я возмутилась:

– Ты что себе позволяешь?

Кишка сел за стол, где я только что сидела, отхлебнул из моей чашки. Я ударила его по руке, чашка упала.

– А ну, вали отсюда!

– У меня инструкция поговорить с тобой сначала по-хорошему, – сказал Кишка.

– У тебя со мной ни по-хорошему, ни по-плохому не получится, – ответила я.

Кишка ударил меня по щеке. Мама закричала:

– Ты что творишь, мерзавец? А ну, пошел вон, или я вызову милицию!

Звонок в дверь. Это была Эля. Она сразу поняла, что у нас что-то не так.

– Клавуль, что происходит?

– А, артистка! – Кишка злорадно усмехнулся. – Хорошо, что пришла. Скажи своей фрэндухе, чтобы не ломалась. Иначе будет плохо.

Элька тоже не сразу поняла, что эти отморозки готовы на всё. Но на всякий случай решила разговаривать с ними на их языке.

– Я что-то не врубаюсь, пацаны. Что вам надо? – спросила она с уличной интонацией.

– Она отлично понимает, что от неё надо, – Кишка смерил меня с головы до ног. – Шестой том завтра должен быть у нас. Поняла?

Меня всю колотило. Но я взяла себя в руки и ответила твердо:

– Это невозможно сделать. У меня не получится.

– Захочешь – сделаешь, – Кишка усмехнулся. – Не захочешь… У меня инструкция. Мы остаемся здесь до завтра. Утром ты отдаёшь нам шестой том. Тогда мы отпустим мать и твою Эличку.

Ничего себе, заявочка! Они нас, оказывается, в заложницы берут.

– Ты думаешь, что говоришь? – воскликнула Элька.

Кишка ударил её по щеке тем же движением и с той же силой, что и меня.

Ваня

Я работаю в автосервисе. В свободное время вожусь со своей таратайкой. У меня старенький «форд-фокус». На вид совсем убитый, но я перебрал мотор, заменил все, что можно заменить, и участвую иногда в ночных гонках.

На меня делает ставки Кирилл Гультяев, который живет этажом выше. Гультяев – директор модельного агентства. Я обслуживаю в качестве личного автомеханика его машины, он дает мне неплохо заработать.

Единственное, что меня иногда напрягает, это дружба Кирилла с майором Пряхиным. Точнее, дружба Гультяева, Пряхина и владельца дома Гусакова.

Пряхин работает опером в нашей районной ментовке. Там, где работал до командировки в Чечню. Во время следствия по его делу я сказал о нем совсем немного. Только то, что видел своими глазами. А почему я должен был молчать? Но он отрицал на очной ставке, что имел с Султаном свои отношения.

Он хотел освободить каким-то образом Ваху, но у него сорвалось. Вот и попал под подозрение, а потом и под следствие. Но то ли его кто-то прикрыл, то ли сам выкрутился. Короче, вышел сухим из воды, но осадок у него остался. Если честно, я его боюсь. По-моему, он меня не трогает только потому, что я нужен Гультяеву.

А Гусаков – владелец завода войлочных изделий и бывшего общежития завода, где мы живем. Когда-то, еще в советское время, мама и Гусаков приехали в Москву из Свидлова. Устроились на этот завод по лимиту простыми рабочими. Хотя у обоих были дипломы. Какое-то время жили вместе. Потом Гусаков пошел на повышение, стал инженером. И с тех пор живет один, ведёт блудливую холостяцкую жизнь.

Когда объявили приватизацию, Гусаков сказал маме, что пришло его время. Он скупил у рабочих ваучеры и стал владельцем завода. А потом и владельцем общежития завода, где мы живем на одной с ним лестничной площадке. Рабочих он под разными предлогами увольняет, а освободившиеся квартиры сдаёт в аренду.

Гультяев снимает у Гусакова трехкомнатную квартиру этажом выше. Модельное агентство у него прямо на дому. Хотя, какое к черту агентство? Корзун и Шепель по виду натуральные братки. А вот сам Гультяев – солидняк, морда у него партийная.

После возвращения из Чечни я не живу, как все люди, а как бы смотрю тяжелый сон. И снится мне одно и то же: Султан, Ваха, зиндан и, конечно, капитан. Как из него «самовар» делали. О том, что произошло со мной, я не хотел говорить маме, но она вытянула. Но не всё, далеко не всё.

Я ни к чему не стремлюсь, ничего мне не надо. В душе – ожидание. Должно же рано или поздно что-то произойти, чтобы я очнулся и снова начал жить. Хотя есть и другое предчувствие: беды, говорят, приходят парами…

Выжил я, как ни странно, благодаря чеченцам. В соседнем ауле, куда меня принесло течением, жили сторонники бывшего мэра Грозного Гантамирова. Они были против выхода из России, и с тейпом Султана у них был чир – кровная вражда.

У меня развилась токсическая энцефалопатия. Я долго не приходил в сознание. Но чеченцы не пожалели сильных антибиотиков, сандостатина и тиенама. Ими они выхаживали своих тяжелораненых. Короче, я выкарабкался. А потом меня переправили к нашим. Долечивался я уже в Ростовском военном госпитале.

После выздоровления мной, естественно, занимался особый отдел. Так, для проформы. В предательстве меня не подозревали. Просто особистам нужна была любая информация, которая бы проливала свет на какие-то дела ичкерийцев.

Я рассказал о бизнесе Султана. Но какие были приняты меры, не знаю до сих пор. В газеты и на телевидение не попадал ни Султан, ни Ваха. Из чего я делаю вывод, что они живы и, скорее всего, продолжают заниматься работорговлей.

Отсюда и предчувствие, что рано или поздно мы снова встретимся. Пряхин вполне мог сказать, где я живу…

Я сижу сейчас за компьютером, мама смотрит телевизор.

Ворчит:

– Одни живут в свое удовольствие, а другие только смотрят.

Мне хочется ее повеселить:

– Мама, если тебе эта педарача не катит, переключи на другую программу. Или вообще не смотри.

– Надо ж чем-то заниматься, – отвечает мама.

Я говорю: читай книги. Мама говорит, что читать даже самые интересные книги стало не интересно. Я соглашаюсь: так и есть. Хотя не знаю, как это объяснить.

Мама понимает, что живем мы убого, и винит в этом наши жилищные условия. Что правда, то правда. С годами жить в однокомнатной квартире становится всё трудней.

Я уже принял решение, только пока молчу. Я любым путем заработаю четыре или пять миллионов на двушку, даже если придется переступить через закон. У меня нет другого выхода. Другой выход – это еще больше осложнить отношения с Гусаковым. Он зарится на нашу квартиру, хочет присоединить её к своей четырехкомнатной. Хозяин – барин…

– Сходил бы куда-нибудь, – говорит мама.

Ну, пойду. Ну, познакомлюсь. Дальше что? Если жениться, то где жить? В нашей однушке втроем? Жить у жены примаком? Нет, это не по мне.

К тому же, если честно, боюсь влюбиться. Любовь поработит меня. Наверно, у меня возник синдром раба. Опасаюсь рабства в любых проявлениях. Сказываются и мои дефекты. Передних зубов нет, к тому же слегка припадаю на одну ногу.

С моей психологией надо жить где-нибудь подальше от цивилизации, в какой-нибудь общине, а не в Замоскворечье.

Если совсем коротко, не знаю, как жить дальше. Все чаще подумываю, не познакомиться ли с отцом. Отец, каким я вижу его в телевизоре, производит впечатление человека, который знает все обо всем. Мечтаю получить от него дельный совет.

По выходным мама подрабатывает репетиторством. К ней приходит ученица. Я спускаюсь во двор. Вожусь с машиной. Подходит Гультяев.

– Привет, Ванёк!

За такое обращение хочется убить.

– Мы вчера с деревом поздоровались, – говорит Гультяев, у его «мерса» действительно вмятина на переднем бампере. – Выправишь?

– Это только в сервисе.

– А в Свидлов завтра не хочешь съездить?

Хитро так вопросы ставит, будто это не ему, а мне нужно. Я пожимаю плечами.

– Туда и обратно, – говорит Гультяев. – Не обижу.

Я соглашаюсь. После таких поездок он отваливает мне кучу бабок.

Узнав, что я еду в Свидлов, мама начинает выпытывать, чем мы там будем заниматься. Я говорю, что я всего лишь водила. А чем ребята заняты, не мое дело.

– Там живет моя бывшая подруга. Узнай, как она, – говорит мама.

– А чего сама не узнаешь? Чем она тебя обидела?

– Это я обидела, – говорит мама.

Я говорю, что мне нужно встретиться с отцом. Можно позвонить в фонд, где он работает или на телеканал, где обычно выступает.

– Скажи, что мне ничего от него не нужно. Просто поговорить.

Звонок в дверь, мама напрягается. Это Гусаков. Ему под пятьдесят. Он высокий, за метр восемьдесят, белобрысый, плотный изюмчик.

– Аннеточка, у меня к тебе разговорчик, – говорит он вкрадчиво. – Всего два слова. Ты должна войти в мое положение. Мне нужна ваша квартира. Я готов купить вам взамен квартиру в любом районе.

Мама не даёт ему договорить:

– Ты знаешь мой принцип. В Москве живут только те, кто живет в центре. Фактически ты предлагаешь мне уехать из Москвы. Это смешно. Я не могу войти в твое положение.

Гусаков ушел.

– Приспичило ему! – со слезами на глазах возмущается мама. – Сделай себе хуже, но войди в его положение. Прощелыга!

Я сочувствую маме, но не понимаю ее принципа. Наоборот надо бежать из центра на окраину или даже в ближнее Подмосковье, где меньше людей и больше свежего воздуха.

– Наташка не должна понять, что это я интересуюсь, – говорит мне на прощанье мама. Клава

Надежда Егоровна готовится к процессу. Надевает судейскую мантию. Как обычно, я помогаю ей. А у самой руки дрожат.

– Ты чего сегодня такая? – спрашивает Надежда Егоровна. – Что-то с мамой?

Едва сдерживаюсь, чтобы не разреветься.

– Не выспалась, – говорю, – голова болит.

Ночью мы, мама, Элька и я, не сомкнули глаз. Кишка и его шестёры часов до трех резались в карты. Потом им самим захотелось в люлян, и они злились, что мы не спим и им не даем. Мы во всем у них виноваты! Эта особенность отморозков приводит меня в бешенство. Имей я оружие, постреляла бы их, не задумываясь.

Утром, выпуская меня на работу, чревоугодник Кишка еще раз проинструктировал, доедая борщ, котлеты и пирожки с капустой:

– Значит, так. Кладешь шестой том на верху стопки. Перед тем, как идти в зал, открываешь в кабинете окно. В коридоре тебя будет поджидать наш парень. На голове у него будет бейсболка и черные очки. Он пойдет тебе навстречу. Ты как бы нечаянно роняешь шестой том. Он как бы помогает тебе, поднимает том и исчезает. Если что-то сделаешь не так, больше не увидишь ни мать, ни подругу. И они тебя больше не увидят.

Кишка отобрал у нас мобильники.

Надежда Егоровна достает из ящика стола цитрамон. Глотаю таблетку. Смотрю на часы. До начала процесса две минуты. Есть время всё сказать. Но у меня нет уверенности, что после того, как я раскрою план Мартына, всё прекратится. Скорее, наоборот. Настоящие мучения только начнутся. И не только для меня. Я боюсь за маму. Она может не выдержать. На нервной почве с диабетиками случается сердечный криз.

– Ну что, пошли? – говорит Надежда Егоровна.

– Одну секунду.

Подхожу к окну, раскрываю рамы. В кабинет врывается свежий ветер. Делаю глубокий вдох. Надежда Егоровна терпеливо ждет. На меня смотрит не только она, но и Кишка. Он сидит в машине на противоположной стороне улицы. Кишка подносит к уху мобильник. Я закрываю окно. Беру со стола стопу дел. На самом верху том номер шесть. Иду к выходу из кабинета. Надежда Егоровна идёт следом в пяти шагах.

Где тот человек, для которого я должна выронить из рук шестой том? Никого. Коридор пуст. Неужели Кишка передумал? Неужели этим отморозкам что-то помешало? Господи, хоть бы это было так! Прибавляю шаг, чтобы быстрее дойти до зала судебного заседания.

Неожиданно в коридор входит сам Кишка. Его не узнать. Надвинутая на лоб бейсболка, тёмные очки. Я его пугаюсь, руки у меня слабеют, на пол летит вся стопка. Кишка матерится, опускается на корточки и лихорадочно перебирает тома. Хватает тот, что с шестым номером, сует его за пазуху.

Я в растерянности смотрю на Надежду Егоровну. Думаю, она закричит, охрана у выхода услышит. Но судья реагирует странно. Она вскрикивает:

– Эй, это что такое?

Она как бы пытается остановить Кишку окриком.

Кишка не спеша идет к выходу. Бегу следом. Охранник, мент-пенсионер, смотрит с недоумением.

Неужели и его купили-запугали?

Всё, я пропала.

Надежда Егоровна отменила судебное заседание, позвонила в прокуратуру. Теперь я – подозреваемая. Мне устроили перекрестный допрос. Я сказала, что у меня с утра кружилась голова. Надежда Егоровна подтвердила – вспомнила про цитрамон. Я оступилась, тома упали. Судья снова подтвердила. При этом почему-то не сказала, что я открывала окно. И что украден ключевой в уголовном деле шестой том. Выводит меня из-под удара? Или ей так надо?

Думаю: как хорошо, что у меня вывалились все дела. Если бы выронила только шестой том, мне бы не отвертеться.

Мне дают подписать подписку о невыезде и отпускают. А я думала, закроют.

Выхожу из суда, бегу со всех ног домой. Там томятся в неизвестности мама и Элька. Ни я им не могу позвонить, ни они мне.

Анна Дмитриевна Смирнова

– Как так можно? Молчать столько лет? – спрашивает Волнухин.

Мы сидим с ним в «Шоколаднице» в Сокольниках. Разглядываем друг друга. Лицо у Саши всё такое же доброе, глаза чистые и задумчивые. Но на экране он моложе. Жена не так кормит? Или много работает? Семейной темы не касаемся. Но я знаю, что у него две дочки. Поэтому, наверное, сообщение о Ване принял с хорошим удивлением, а фотографию сына рассматривает с восторгом. Ну, ещё бы! Кому не понравится увидеть свою копию?

Когда-то я была заядлой кавээнщицей, Саша – тоже. На этой почве познакомились. Саша заканчивал философский факультет МГУ, был уже женат на сокурснице. Как мы ни пылали, развестись не мог. Не видать бы ему тогда никакой карьеры. А он собирался учиться дальше, в высшей партийной школе. У наших отношений не было будущего. Но я хотела ребенка непременно от мужчины с хорошими генами. В этом смысле была очень тщеславна. Саша подходил по всем статьям: умный, талантливый, симпатичный, хороший характер. Глядя на него, я видела своего будущего сына.

– Чем занимается наш Ваня? – спрашивает Саша.

– Чинит машины в автосервисе.

– А как же учеба?

– И слышать не хочет.

– Странно. Почему?

– Помнишь, ты говорил: лучшее, что могут дать детям родители, это мотивация на саморазвитие. Он еще в школе увлекся арабским языком. Служил в Чечне, в 136-й бригаде. Участвовал в операциях ГРУ, привлекали в качестве переводчика.

Я умолкаю. О том, что произошло с Ваней, не говорю. Сам расскажет.

– 136-й бригаде досталось, – задумчиво произносит Саша. – А у него машина есть?

– Конечно. Он хорошо зарабатывает.

Даю понять, что нам ничего не нужно.

– Я должен что-то сделать для него, – говорит Саша. – Отцы должны делать что-то по большому счету. Надо заняться его учебой.

Я соглашаюсь, хотя знаю, что Ваня отложил учебу на неопределенное время.

Договариваемся, что встретимся втроем, когда наш сын вернется.

Прощаясь, Саша смотрит на меня взглядом, от которого хочется реветь. Кажется, он жалеет, что двадцать лет назад не ушел от жены. Я все помню. Он мог бы уйти, если бы я захотела. Но я не хотела. Мне хватало того, что я сделала с Аней Павловой. Я не могла взять на душу еще один грех.

Клава

Я не успела добежать до своего дома. Отморозки затолкали меня в машину, завязали глаза, привезли на какую-то квартиру. Мама и Эля были уже там. В наручниках! Кишка мерзко ухмылялся.

Я заорала:

– Ты что творишь, сволочь? Я сделала все, что ты хотел.

Кишка подошел ко мне вплотную.

– Ну, сделала. И что? Все равно, ты не только участница, но и свидетель. А свидетели нам не нужны. У тебя выбор. Или поедешь со своей фрэндухой в Москву, а маман твоя останется, с ней много возни. Или… Ты понимаешь, что такое «или»?

Мне не с кем было посоветоваться. Эля в шоке ничего не соображала. Мама в полуобморочном состоянии. Я решила, что все равно как-нибудь выкручусь, надо только сделать вид, что смирилась. Поставила только одно условие: маму отвозят домой в моем присутствии. Кишка так и сделал.

А потом передал меня и Элю незнакомому парню лет двадцати пяти. Интеллигентный, вежливый. Представился Кириллом, директором модельного агентства. Сходу начал сулить золотые горы, молочные реки и кисельные берега.

– Наташку Водянову знаете? На рынке торговала, а сейчас в Англии живет. Своё поместье, детишек растит от мужа-лорда. А если присмотреться, чего в ней такого? Худая, как щепка, коленки торчат. У вас шансов гораздо больше.

Кирилл подошел к двери, прикрыл ее плотнее и вполголоса сказал:

– Мне все равно придется везти вас в Москву. Я тоже делаю не только то, чего хочу. Я потом объясню. Сделайте вид, что согласились, а то эти отморозки придумают что-нибудь другое. Они ведь могут от вас избавиться иначе.

Я не верила ни одному его слову. Есть добрый следователь и есть добрый. Оба одинаково коварны. Так и эти бандюганы. Я только никак не могла понять, почему нас прямо сейчас всех скопом не убирают. От жадности? Да, скорее всего, от жадности. Наверно, этот добрый бандюган неплохо заплатил Кишке. А теперь изображает из себя благодетеля.

Ваня

Гультяев с Корзуном и Шепелем вышел в центре Свидлова и велел мне ждать звонка. Он всегда так делал. Я подъезжал к указанному месту только тогда, когда у него всё было готово. Оставалось только усадить девочек в машину. Мне кажется, лохушки или не понимали, что их используют как живой товар, или это их устраивало.

Обычно я коротал время в каком-нибудь кафе или бродил по городу. Но на этот раз у меня было дело. Я поехал к бывшей маминой подруге.

Старенький четырехэтажный дом. Второй этаж направо. Обитая старым дермантином дверь. Нажимаю звонок – тишина. Нажимаю еще – никого. Выхожу из подъезда, смотрю на окно нужной квартиры и вижу, как шевелится штора.

Не хочет общаться – не надо. Иду к машине. Слышу женский голос сверху. Окно уже открыто.

– Молодой человек, вы кто?

Прямо говорю, кто мне нужен. Вижу, женщина плачет.

Мы сидим за круглым столом. Наталья Андреевна всматривается в меня. Видимо, ищет сходства с мамой. Неожиданно спрашивает:

– Ты не офицер?

Я качаю головой. Наталья Андреевна разочарованно вздыхает.

– Лучше, если бы был офицером?

– Да, с оружием.

– Что-то случилось?

Наталья Андреевна рассказывает. Я – человек, привыкший ко всему. Но все равно удивляюсь, что такая хрень происходит в маленьком городке.

Естественно, не говорю, зачем я в Свидлове. Но смутная догадка уже шевелится в голове. Не мне ли придётся везти Клаву? Прошу показать её фотографию. Сердце ёкает. Неужели это она, Незабудка? Точна она! Только вот цвет волос…

– Наталья, Андреевна, Клава красит волосы?

– Доченька родилась блондинкой. А почему ты спрашиваешь?

Я пожимаю плечами.

Обсуждаем, что можно предпринять. Наталья Андреевна боится заявлять здесь, в Свидлове. Даже слышать об этом не хочет. Вся её надежда на то, что я обращусь прямо в Министерство внутренних дел. Обещаю, что так и сделаю.

Я уже в дверях. Наталья Андреевна просит передать маме привет. Говорит, что зла не помнит, но и забыть не может. Для того, чтобы забыть, надо встретиться, вместе поплакать. Я говорю, что обязательно встретимся. Наталья Андреевна целует меня в щеку, снова плачет.

– В страшное время живем.

Возвращаемся в Москву. Я посматриваю на Клаву в зеркало заднего вида. Наверно, ей дали имя в честь Клаудии Шиффер. Почти одно лицо. Она, конечно, лучше своей подруги, рыжеватой, белокожей блондинки Эли.

Я хочу подать им знак, что я на их стороне. Пока они считают, что я из банды. Но они на меня не смотрят.

Гультяев в приподнятом настроении. Я таким его еще не видел. Шутит, пытается острить, рассказывает о себе. Просит называть его не Кириллом, а просто Киром. Царь персидский, блин.

Он достает из бардачка плоскую бутылку коньяка, отхлебывает. Корзун и Шепель уже пьют пиво. Для того я им и нужен, чтобы сразу расслабиться после того, как сделано дело. Я – слуга. Был рабом, а теперь – слуга.

Стараюсь не отвлекаться. Надо следить за дорогой. Столько чайников развелось.

Гультяев, узнав, что Эля поступила в театральное училище, вспоминает, как сам хотел стать актером, но не получилось. Видно, не судьба. Но он не дал себе засохнуть.

– Сколько девчонок благодарны нам по гроб жизни. Но некоторых приходится тащить в рай чуть ли не силком. Специфика.

Я догадываюсь, зачем он балагурит. Хочет, чтобы девчонки расслабились. Но по тому, как они меж собой переглядываются, вижу, что хитрость не проходит.

Я думаю, что мне-то делать? Обратиться в министерство, как просила Наталья Андреевна, или пытаться самому помочь девчонкам? Может, поднять тревогу на каком-нибудь посту ГИБДД? Нет, лучше не рисковать.

Ловлю в зеркале взгляд Клавы. Смотрю по-доброму, даю понять, что я с ними. Клава отворачивается.

– Мы пить хотим, – говорит Эля.

– А банана не хочешь? – острит Корзун.

– Заткнись! – рявкает Гультяев, протягивая девчонкам бутылку пепси.

Через минуту Клава просит остановиться.

Если решили рвануть, то место не самое подходящее. Попутных и встречных машин мало. Но даже если вздумают привлечь чье-то внимание, едва кто остановится. Точнее, никто не становится. Никто! В этом я уверен на все сто.

– Только мальчики и девочки – в одну сторону, – говорит Гультяев.

Девчонки уходят подальше в кусты. Киря не возражает. Корзун и Шепель начеку.

Девчонок не видно. А если все-таки дали дёру? Что мне тогда делать? Даже если удастся вырубить этих уродов, даже если девчонкам удастся сбежать, дальше что? Свидловские бандюганы вернут их Гультяеву. За товар уплачено! И мне уже не будет нормальной жизни. Тогда чего подмаргивал?

Отливаем с Кириллом под одним кустом.

Спрашиваю:

– Не боишься, что сбегут?

– Все уязвимы, Вань, – философски отвечает Гультяев.

Девчонки возвращаются в машину. В глазах Клавы злость и презрение. Она мне не верит.

Вечером въезжаем в Москву. Подкатываю к нашему дому. Высаживаемся. Глядя со стороны, можно подумать, что приехала на вечеринку компания молодых людей. Корзун и Шепель, берут девчонок под руки, ведут в подъезд.

Кирилл протягивает мне деньги, на глаз примерно тысяч тридцать. Настороженно смотрит. У меня такой вид, будто на этот раз я не возьму. Я в самом деле не могу взять. Не могу, хоть застрели меня.

– Всё, я больше не ездок. У меня мать больная.

– Ну, если что случится, поможем маме, – отвечает Гультяев.

– Я не хочу, чтобы что-то случилось. Одно дело, когда с вами добровольно едут, а тут… Вы берёте в рабство, а рабство я не люблю.

Кирилл прищуривается:

– На кого положил глаз? На Клаву? Понимаю. Но бабки возьми. Работа выполнена, значит, должна быть оплачена.

– Считай, что я просто прокатился.

– Ну, как знаешь, – Гультяев кладет деньги обратно в карман.

Поднимаюсь в свою квартиру. Мама сразу понимает: что-то произошло. Говорю, не дожидаясь вопросов:

– Павлова больна, у нее диабет. Живет с дочерью. Знаешь, как ее зовут?

– Знаю. Клава.

Говорю, что никак не врублюсь, из-за чего они, подруги, стали врагами. Что за манера у людей враждовать из-за пустяков всю жизнь?

– У людей разные взгляды на пустяки, – отвечает мама. – Что, по-твоему, неразделенная любовь? Пустяк?

– Любовь к кому?

– Узнаешь когда-нибудь.

Неужели к Гусакову? Мне некогда играть в отгадки. Не нахожу себе места. Что делать? Как отбить девчонок? Зря не взял деньги. Надо было не только взять, но и напроситься на ужин. Они ж там, этажом выше, сейчас ужинают. Мне, как всегда не хватает хитрости.

Мама дает поесть. Кусок в горло не лезет. Сижу у окна, смотрю во двор. Слежу. Вдруг девчонок куда-нибудь повезут? Поеду следом, а там видно будет.

Клава

Квартира не похожа на «малину» бандитов. Высокие потолки. Много света. Евроремонт. Стильная мебель. Хорошо живут работорговцы.

Нам отводят отдельную комнату, предлагают принять ванную. Потом ужин в гостиной. Мы с Элей идем в ванную вместе. Больше всего боимся, что нас разлучат. Эля не разговаривает со мной. Считает, что попала из-за меня. Что ж, с этим не поспоришь.

– Как-нибудь выберемся, – шепчу Эле, хотя сама мало в это верю.

Подружка плачет.

– Прекрати реветь! Лучшей думай, как выбраться.

– Не кричи на меня, – просит Эля.

Обнимаю ее. Она прижимается ко мне. Плачем.

Ярослав Платонович Гусаков

Обычно я в окно вижу, когда они привозят девиц. Кирилл звонит, и я заглядываю новую партию. На этот раз почему-то не позвонил.

Когда они подъехали, я случайно подошел к окну. Успел разглядеть, что это были не обычные мартышки. Одна особенно хороша. Высокая, фигуристая, пухлые губы, тонкий нос, классные сиськи, мой любимый третий размер.

Чего-то вдруг разволновался я, быстро принял душ, приоделся, накрыл на стол в кабинете. Потом поднялся к Кириллу.

Мне открыл Корзун. Я прошел в гостиную. Гультяев был в легком шоке.

– Чего не показываешь? Как зовут эту брюнетку?

Кирилл насупился:

– Ее зовут НИ ЗА КАКИЕ ДЕНЬГИ.

– Цену набиваешь?

– Могу я хоть раз что-то оставить для себя? – спрашивает Гультяев.

Интересный поворот. Если и он запал, значит, я не ошибся.

– Но у нас, по-моему, договор.

Кирилл обязан отдать мне на ночь любую девку, какую потребую. Он не уступает. Предлагаю позвонить Вите Пряхину. Пусть он рассудит.

Звоню Вите, излагаю проблему. Он просит передать трубку Кириллу. Слышу его голос.

– Как зовут эту девку?

– Клава, – говорит Гультяев.

– Отдай ему Клаву. И пусть его нестоячка возьмёт.

Кирилл входит в комнату, где сидят девицы. Слышу, говорит Клаве:

– Клавочка, я очень сожалею, но придется вас на время разлучить. Тебя ждут в соседней квартире. Может быть, это судьба. Правда, это не лорд, но денежки у него водятся.

Слышу, женский голос резко отвечает:

– Никуда я не пойду.

Я сам вхожу в комнату. И с первого взгляда понимаю, с чего бы так запал Гультяев. Эта Клава лучше, чем мне показалось. Намного лучше. В ее лице что-то такое… Не могу понять, но волнуюсь, как пацан.

– Можно с вами поужинать?

На «вы» обращаюсь! Когда это было? Никогда.

Взгляд Клавы смягчается. Но остается беспокойным.

– А почему бы вам не пригласить нас обеих? – спрашивает она.

Не знаю, что ответить. Пауза затягивается.

– Ну, хорошо, – неожиданно соглашается Клава.

Клава

Я бы ни за что не согласилась, но меня толкнула в бок Элька. И до меня дошло: это шанс! Дядечка этот точно не бандит. Значит, от него легче уйти, чем от этих уродов.

Мы поднимались с дядечкой в его квартиру. Шли рядом. Я видела его лицо. Он волновался. Я ощутила себя уверенней. Страх прошел. Я почувствовала, что можно поиграть.

Квартира у дядечки буржуинская, такие только в кино видела. Стол уставлен разными вкусностями: чего только нет. И сам он ничего. Светлый шатен. Гладкий такой, осанистый. Хорошо пахнет.

– Ярослав…Платонович. Для вас просто Ярослав, – представляется дядечка.

– Ну, так сразу не интересно, – говорю я.

– Можно на брудершафт выпить.

Погнал лошадей. Осади, дружок!

– Мы лучше на брудершафт что-нибудь съедим, – говорю ему. – Мы съедим на брудершафт немного севрюги с хреном.

– А вы бойкая, шалунишка, – замечает Ярослав.

Мне надо осмотреться. Спрашиваю, где можно помыть руки. Ярослав ведет меня в ванную. Закрываюсь, включаю воду, смотрю на себя в зеркало. Черт возьми, неплохо выгляжу для такой передряги. Что же делать? Сейчас начнет спаивать. Как же тебя споить? Надо прикинуться безотказкой. Пусть думает, что никуда от него не денусь.

Возвращаюсь к столу.

– Где моя севрюга?

Ярослав накладывает полную тарелку. Поднимает бокал с красным вином. Берусь за свой, рука подрагивает, вдруг там что-то уже подсыпано? Как все-таки опасно быть женщиной.

Чокаемся.

– За самые серьезные намерения, – говорит Ярослав.

Ах, что б тебя! Но, кажется, от души сказал. Какой женщине не понравился бы такой тост. Но только чокаюсь и ставлю бокал. Ярослав смотрит с недоумением.

– Сначала поем. Целый день не ела. А эти вам кто?

– Мы просто соседи.

– Просто соседям девушек не дают.

Дядечка не знает, что ответить. Тушуется. Мне приходит в голову неплохая идея.

– Я, пожалуй, выпью с вами за компанию пива.

Ярослав наливает пиво.

– За чудо!

– Какое чудо?

– За чудо нашего знакомства! У меня такое впечатление, что я вас уже где-то видел. Вы не снимались в кино?

– Я снимаюсь в настоящий момент у вас. Если не секрет, в какую сумму я вам обошлась.

– Клавочка, что вы такое говорите?! – возмущается Ярослав.

Он начал расспрашивать меня, кто я и откуда. Я ответила где-то вычитанным:

– Не стоит интересоваться моей жизнью, она может оказаться настолько интересной, что вы разочаруетесь в своей.

Со мной происходило что-то непонятное. Я зависла. Не то, чтобы запала на этого дядечку, но он определенно мне нравился.

Ярослав Платонович Гусаков

Женщин у меня было раза в два больше, чем у Пушкина. Как-то смеха ради начал составлять список, и на третьей сотне понял, что всех не вспомню. Причем, заметьте, ни одну не брал деньгами, силой или угрозами. У меня в этом отношении принцип. Женщина должна отдаться мне добровольно.

С Клавой я пролетал как фанера над Парижем. Но странно, не испытывал ни малейшей досады. Мне давно надоела холостяцкая жизнь. Я хотел жениться. Но всякий раз, когда это не получалось, радовался, что не женился. Противоречивая натура. Для таких, как я, решение жениться – все равно, что решение уйти из жизни.

Но сейчас я видел: вот она, Судьба, сидит напротив, мило дурачится. Совсем еще молодая, можно сказать, юная, и в то ж время зрелая женщина. Как доказать ей, что у меня самые серьезные намерения? Как убедить, что я не так уж стар для неё? Или бесполезно в чем-то убеждать, всё равно не поверит?

Потом я пойму, что совсем потерял голову, что на меня так не похоже. Утратил контроль над ситуацией. Как сейчас говорят, повёлся.

Клава

Дядечка вёл себя как-то странно. Не отпускал пошлых шуточек, не приставал. И я успокоилась. А потом меня потянуло к нему. Мне вдруг захотелось, чтобы он взял меня за руку. Что на меня нашло?..

А потом я заметила, что он, несмотря на возраст, как бы боится меня. И я решила маленько его сплющить.

– Ярослав Платонович, а знаете, почему я такая спокойная? Я ведь секретарём в суде работаю. Меня наверняка уже ищут. И наверняка скоро найдут. Потому что есть свидетели, которые видели, на какой машине нас увозили. Но к вам у меня претензий нет. Я скажу, что вы вырвали меня из лап бандитов. Вы мой спаситель. Давайте выпьем за это.

Было видно, что Ярослав очень расстроился.

Пришел Кирилл, наверно, проверить, все ли в порядке, было слышно, как Ярослав передал ему мои слова.

– И ты поверил? – рассмеялся Кирилл.

Дальше было не разобрать.

Кирилл вышел на балкон, что-то там осмотрел. Вернулся в кабинет. Взгляд его уперся в небольшой красивый сейф. Ярослав беспокойно заерзал на стуле.

– Не волнуйся, – пошутил Кирилл. – Я не медвежатник.

– Мы сутенеры, – поддела я его.

Кирилл глянул на меня злыми глазами:

– А Эля, между прочим, голодовку держит.

Ярослав пошел проводить Кирилла. Я выпорхнула следом. Они о чем-то поговорили в прихожей. Потом Ярослав закрыл дверь, оставив ключи в замочной скважине. Когда он вернулся, я уже сидела за столом, делая вид, что потягиваю пиво. Ярослав выпил бокал, потом еще. Наверное, перенервничал, боялся, что Кирилл уведет меня.

Мы говорили о разной ерунде, а в голове у меня были только ключи. Я могу выбрать момент и открыть дверь. Но на лестничной площадке почти навернякакто-нибудь стоит. Либо Корзун, либо Шепель. Не такой Кирилл дурак, чтобы не выставить сторожа.

От волнения мне стало душно. Я предложила выйти на балкон. Ярослав нехотя согласился. Я вышла первой и неожиданно увидела на соседнем балконе водителя Ваню. Ваня тут же стерся в глубине квартиры. Я встала так, чтобы видеть его, но при этом, чтобы Ваня не попал в поле зрения Ярослава. Спустя время Ваня осторожно высунул голову и знаком показал, что я могу на него рассчитывать.

У меня голова шла кругом. Неужели это не подстава? Вроде, не похоже. Или я ничего не понимаю в людях.

Возвращаемся за стол. Ярослав начинает ерзать. Кажется, пиво сделало свое дело.

– Клавочка, я оставлю тебя на минутку.

Ярослав идет в туалет. Я подбегаю к входной двери, вынимаю ключи, бегу на балкон и перебрасываю их Ване. Сажусь за стол.

Возвращается Ярослав.

– А что это мы без музыки сидим?

Включает музыкальный центр. Льется медляк. Сейчас пригласит на танец и начнет приставать. Но и пусть. Зато не услышит, когда Ваня будет открывать дверь.

Ваня

Я сказал маме, что сейчас уеду, и какое-то время меня не будет. Мама забеспокоилась. Начала спрашивать, в чем дело, что случилось? Я не мог объяснить, не было времени.

Я вышел на лестничную площадку. Корзун курил у квартиры Гусакова, сбрасывая пепел себе под ноги.

– Как она там? – спросил я.

Корзун пожал жирными плечами, колыхнул пивным пузком.

– А ты чего, тоже решил закадрить? Что вы все в ней нашли? – Корзун сплюнул себе под ноги.

– А кто еще?

– А ты не понял? Кирилла тоже хотюнчики заели.

Я отключил Корзуна элементарно. Обхватил его за шею и сдавил сонную артерию. Он осел на пол.

Открыл дверь. Затащил Корзуна в ванную. Из кабинета доносилась музычка. Я вошел. Гусаков и Клава танцевали. Некогда было разговаривать. Я ударил Ярослава ребром ладони. Он рухнул на ковер.

Я готов был бежать. Но Клава стояла неподвижно, уставившись на связку ключей в моих руках. Чем они ее заинтересовали? Взяла у меня связку, выбрала самый большой ключ и подошла к сейфу. Сейф не был на сигнализации. Открылся тихо. В нем было полно денег.

Клава схватила «дипломат» и стала набивать его пачками рублей, долларов, евро. Была даже валюта с иероглифами.

– Что ты делаешь?

Я пытался помешать Клаве, но она ударила меня по рукам.

– Не мешай!

Клава подержала в руке пачку с иероглифами и забросила ее обратно в сейф. Попыталась закрыть «дипломат», но он был набит с верхом.

– Помоги!

Я кое-как закрыл «дипломат». Клава взяла его, не доверяя мне. Оставшиеся деньги сложила в большой полиэтиленовый пакет.

Мы бросились к выходу. На лестничной площадке, слава богу, никого.

Опрометью спускаемся вниз по лестнице. Выскакиваем из подъезда, быстрым шагом идем к моему «Форду». Кажется, уйдем без проблем.

Не тут-то было. Неожиданно «дипломат» раскрывается. Клава начинает собирать деньги. Оглядываюсь по сторонам. Никого. Слава богу, никого.

Что-то меня кольнуло. Бросаю взгляд на стоящую неподалеку «тойоту». Черт возьми, в ней Шепель! Смотрит на нас выпученными глазами и звонит по телефону. Смотрю на окна Гультяева и вижу его. Он открыл окно и орет Шепелю:

– Держи их!

Ну, Шепель мне не соперник. Потому и сидит осторожно в своей «тойоте».

Клава заскакивает в «Форд». Я уже за рулем. Пытаюсь выехать со двора. Но дорожку уже перегородил Шепель на своей «тойоте». Тараню его, не раздумывая. Жму на всю железку, сдвигаю с дороги.

Гультяев выскакивает из подъезда, но что он может сделать?

Выезжаем из двора, встраиваемся в поток машин.

– Ушли! – радостно выдыхает Клава

Глава третья

Ваня

Я свернул в тихий двор. Ехать дальше было бессмысленно и опасно. Гусаков

и Гультяев призовут на подмогу майора Пряхина, будет объявлен план-перехват.

Патрульные машины прочешут весь район.

– Надо где-то отсидеться, – сказала Клава. – У тебя есть друзья?

Как у нее все просто. Друзья существуют не для того, чтобы вешать на них подобные проблемы.

– Скажи на милость, зачем ты это сделала?

Во мне все кипело. Решил вытащить девушку из рабства, а стал соучастником ограбления. Теперь мне, как и этой сумасбродке, теперь реально грозила тюрьма.

– Давай об этом потом.

Клава не испытывала никакой неловкости, что впутала меня в это дело. И знала, что делать в этой дикой ситуации. Голова у нее работала так, будто ей уже приходилось обчищать миллионеров.

Пряхин

Гультяев позвонил: у них кидок. Я объявил машину Вани в розыск и подъехал к дому. Ярослав ждал меня у подъезда. Он был очень расстроен. Я таким его еще не видел. Чего бы я так морщил коленки? Подумаешь, увели телку. Это Гультяев должен переживать. Упустил хороший товар.

– Витя, осмотри мою квартиру без Кирилла, – неожиданно попросил Ярослав.

– А что там осматривать?

– Есть что, – уныло ответил Ярослав.

Мы поднялись на пятый этаж. Появился Гультяев со своими помогалами.

– Побудь пока у себя, – сказал я ему.

Гусаков подвел меня к пустому сейфу. Я сначала не поверил. Девка, которая рада унести ноги, не может это сделать.

– Не наговариваешь? И сколько у тебя было?

– Миллион с лишним.

– Миллион чего?

– Не рублей же.

Я подумал: так тебе и надо. До меня дошли разговоры, что Гусаков задерживает зарплату, выплачивает не полностью. Работяги у него в основном бабы, но и они уже собирались устроить ему темную. Кроме того, поговаривали, что завод хотят обанкротить. Кто – непонятно. Не исключено, что в этом заинтересован сам Гусаков.

– Кто тебе поверит, что ты держал в домашнем сейфе миллион? – сказал я.

– Указать меньше?

Я пожал плечами.

– Ладно, давай напишем, что было сто тысяч, – согласился Ярослав. – Но взыскивать будем миллион. Десять процентов – твои. Только о деньгах – никому, ладно?

Тут надо было поработать криминалисту. Я позвонил в отделение и спустился к Гультяеву. Он допрашивал Элю. Интересовался ее мнением, куда могла податься Клава.

Эля молчала.

– Она о тебе не подумала. Одна сбежала, – сказал Кирилл.

Хороший ход: вбить клин между подследственными – святое дело.

– Как она могла сбежать? – спросила Эля, чувствовалось, что ее мучит этот вопрос.

Кирилл ничего не ответил. Тоже правильно. Нельзя говорить про Ваню.

– Ты не ответила: у нее есть кто-нибудь в Москве? – сказал я.

– Понятия не имею, – Эля вызывающе выпятила подбородок. – А вы кто? Милиционер?

Зараза, как она догадалась? Я был в штатском.

– Вам меня не жалко? Я – потерпевшая, жертва, а вам меня не жалко. Вы милиционер или… – она не договорила.

Ёж и без нее колол мне мозг. Но это ничего не меняло и не могло изменить. Жить так, как я жил, было экономически выгодно. От всего можно отказаться, только не от выгоды.

Но в данный момент мной управляет не выгода. Я буду искать Ваню Смирнова вовсе не для того, чтобы вернуть Ярославу его деньги.

Ванин побег дорого нам с Герой обошелся. Султан заподозрил, что это мы подстроили. Мол, создали впечатление, что «буханка» еле бегает. «Духи» чуть не прикончили нас. Когда вспоминаю, по телу пробегает ток.

Я напомнил Султану: а кто Ваху будет освобождать? Тогда только он пришел в себя и отпустил нас.

Но на этом неприятности не кончились. В Чернокозовском СИЗО, на этаже, где была камера Вахи, вдруг сменилась охрана. Чего ради? Кто тут мог сработать, если не Ваня? После его возвращения в часть им занимались. Он наверняка сообщил про Ваху.

Короче, побег сорвался. Надо было возвращать Султану деньги. Оказалось, вернуть тридцать миллионов не так-то просто. Что-то в тебе происходит, когда в руки попадает такая сумма. Трудно отдать.

А потом началось служебное расследование. Какая-то тварь доложила начальству, что у нашей группы существуют неформальные отношения с «духами». Опять-таки кто, если не Ваня? Подозрения, естественно, не подтвердились. Не могли же мы с Герой сами на себя клепать. А Султан далеко.

Но это не все. Деньги, как потом выяснилось, оказались все же фальшивыми. Но и этот факт удалось замять.

Однако и это не всё. Нас с Герой отстранили от работы. Мы должны были вернуться в Москву. И тут у меня находят эти долбаные тридцать лимонов. Конечно, хранить такие деньжищи в палатке было безумием. Следователь легко установил, что деньги лежали в моем рюкзаке. Но – не стал этого делать. Короче, деньги Султана исчезли.

При встрече уже здесь, в Москве, Ваня делал вид, что не узнает меня. Тварь! Меня трясло от одного его вида. Я терпеливо ждал, когда он на чем-нибудь споткнется. Теперь за все отыграюсь.

Мы вдвоем пошли к Смирновой. Она долго не открывала. Чего-то тянула.

– Где твой выродок? – вылез Гусаков.

Зря он так начал. Смирнова схватилась за сердце. Ярослав накапал ей корвалолу.

– Плут! Проходимец! Что ты задумал? – возмутилась она, когда полегчало.

Я велел Ярославу закрыть рот и сказал:

– Анна Дмитриевна, из сейфа гражданина Гусакова похищена значительная сумма. Ваш сын не имеет к этому факту прямого отношения. Но он помог скрыться похитителю. Лучше будет, если вы скажете, где Ваня может сейчас скрываться.

– Аня, скажи, и Ваньке ничего не будет! – снова вылез Ярослав.

На этот раз я поддержал его.

– Я укажу в протоколе дознания, что он не присутствовал при хищении.

– Я вам не верю, – отвечала Смирнова. – Ваня не может… Но если бы даже поверила… Я не знаю, где он. Клянусь вам, не знаю.

Ей снова стало плохо. Лицо покраснело, он тяжело дышала. Кажется, гипертонический криз. Я вызвал неотложку.

Смирнову увезли в стационар.

Приехал криминалист. Мы с Ярославом молча наблюдали за его работой. Он срисовал отпечатки пальцев с ключей и дверцы сейфа. Пошарил в глубине и вытащил пачку юаней. Потом сказал, что ему надо откатать пальцы владельцу сейфа.

Ярослав насторожился:

– Мне-то зачем?

Несварение мозгов. Мог бы догадаться, что криминалист обнаружил на ключах и сейфе отпечатки пальцев разных людей.

Я сходил к Кириллу, взял у нее паспорт Клавы. Теперь у нас были ее отпечатки. Потом снова пошел к Смирновой. Тут выяснилось, что Ваня впопыхах оставил в кармане куртки и паспорт и даже водительское удостоверение. Теперь у нас были его пальчики.

Осталось пройти дактилоскопию Гультяеву. Тот тоже встревожился: зачем?

– Затем, что ты держал в руках паспорт телки, – объяснил я ему. – А нам нужны только ее отпечатки.

Наконец, криминалист установил самое главное. Отпечатки на ключах и пачке юаней принадлежат одному человеку, и этот человек – Клава. А пальцы Вани только на ключах.

Я подписал постановление о возбуждении уголовного дела. К вечеру фотографии Вани и Клавы были переданы во все отделения милиции Москвы и Московской области.

А теперь – о самом главном. У меня чуть глаз не вывалился, когда я увидел в паспорте Клавы ее отчество – Ярославна. Я-то знаю, что Ярослав из Свидлова. Ну и какая тут напрашивается версия? Может, Клава ничего и не украла из сейфа? Может, Гусаков отпустил ее, узнав, что она его дочь?

Эта версия тут же отпала. Ярославу стало плохо. Лицо стало красным, появилась одышка. Пришлось снова вызвать «скорую». Врач сделала укол.

Ярослав лежал на высокой подушке, весь из себя одинокий и нечастный. Нет, так невозможно играть. Клава действительно обчистила его. Родная дочь опрокинула папочку! Туши свет! Впрочем, это пока только предположения.

Ваня

На площади Курского вокзала подходим к женщинам, стоящим с табличками в руках «Сдаю комнату».

– Нам нужна квартира, – говорит Клава.

– С таджиками уживетесь? – спрашивает одна из женщин. – Нет? Тогда вам к Марусе.

Марусей оказалась старушка, божий одуванчик. Ее квартира была совсем рядом. Красивый дом на Земляном валу, старая мебель, старые бордовые обои.

– Вы надолго? – спросила Маруся.

Клава посмотрела на меня вопросительно. Я пожал плечами.

– За неделю заплатим, а там видно будет, – сказала Клава.

Маруся достала из комода два комплекта постельного белья:

– Документики не покажете?

– Обокрали нас, – нашлась Клава. – Хорошо, хоть деньги сохранились.

– С вас тысяча в сутки.

Клава отсчитала семь тысяч.

– Позвоните, если надумаете дольше жить, – Маруся оставила номер телефона и исчезла в дверях.

Мне она показалась очень подозрительной старушенцией. Наверняка милиция держит ее на связи. Я взял у Клавы еще семь тысяч и догнал ее.

– Это вам за молчание, угу? Потом еще заплатим.

Мы осмотрели квартиру. В одной из двух комнат пианино. Клава взяла несколько аккордов. Видно, что училась в музыкалке. Ей неловко, что мы вдвоем. Мне тоже. Никогда еще не приходилось быть в такой ситуации. А впереди ночь…

После поездки я не мог есть, а сейчас захотел. Собрался в магазин. Клава смотрела на меня с тревогой. Боялась, что не вернусь. Куда я теперь денусь? Вынула из «дипломата» пачку тысячерублевок, положила на стол. Я не мог взять этих денег: у меня были свои. Я пошел к выходу. Клава следила за каждым моим движением. Успокойся, девочка. Дело сделано. Гультяев мне не простит. И Ярослав не простит. Спокойно жить в одном доме с такими врагами невозможно. Теперь мы с тобой подельники. А подельникам надо держаться друг друга.

Я почему-то совсем не жалею о том, что произошло. Наоборот, это меня бодрит. Если бы не этот случай, я бы пропал. В погоне за деньгами я бы катился дальше. А теперь… Я не могу предсказать, что меня ждет, но чувствую, что хуже не будет.

В подземном переходе подхожу к парню с картонкой «Дипломы». Спрашиваю насчет паспортов и прав.

– В принципе решаемо, – говорит парень. Тебе с проводкой по базе данных МВД или без? С проводкой дороже и дольше.

– Кроме фотографий еще что-нибудь нужно?

– В принципе ничего. Все данные заносятся со слов.

Договариваемся о встрече. Покупаю два мобильника и несколько сим-карт. Захожу в супермаркет. Набираю два пакета продуктов. Подойдя к дому, поднимаю голову. Клава машет мне рукой.

Я ем, а Клава звонит Гультяеву. Лицо у нее злое, губы дрожат.

– Кирилл, давай договариваться. Отпусти Элю, я тебе хорошо заплачу. Дай ей поговорить со мной. Я хочу ее услышать, – бросает мобильник. – Сволочь, ублюдок!

Спрашиваю:

– Отказался разговаривать?

– Нет, сказал, чтобы перезвонили через полчаса. Неужели он с Элей что-то сделал?

Будут засекать, откуда идет звонок. Похоже, Пряхин уже ищет нас.

Клава звонит в Свидлов.

– Мамочка, это я. Я сбежала, мне один парень помог. Тебя не трогают? Из прокуратуры звонили? А ты что сказала? Меня увезли в Москву. Я в Москве, мама. Но я сбежала. Если в прокуратуре хотят, чтобы я вернулась, пусть мне помогут. Сейчас позвоню Надежде Егоровне. Пока, мамулечка. Не переживай за меня.

Перед очередным звонком Клава собирается с мыслями. Говорит в трубку:

– Надежда Егоровна, это Клава. Звоню вам из Москвы. Те, кто выкрал том, продали меня и Элю в сексуальное рабство. Мы сейчас в Москве. Но я сбежала. Не знаю, что делать. То ли самой выручать Элю, то ли ждать помощи. Что посоветуете? Нет, я не могу сказать, где я. Почему не верю? Вам я верю. Просто не знаю адреса. Я могу только дать адрес, где сейчас держат Элю. (Диктует с моих слов адрес).

Клава отключает мобильник, говорит задумчиво:

– Если сегодня-завтра ОМОН не освободит Элю, значит, нельзя верить и вам, Надежда Егоровна.

Я сказал, что больше звонить с этой сим-картой нельзя. Сказал про Пряхина.

Клава нервно рассмеялась:

– Значит, нас в этой квартире засекут.

Я сказал, что заплатил Марусе за молчание, и пообещал заплатить еще.

Клава покачала головой:

– Никому уже не верю.

Я сказал, что надо, не теряя времени, пойти сфотографироваться на паспорта. Клава согласилась, что без документов особенно не побегаешь. Но можно и с паспортами залететь. Если не проводить их по базе данных МВД, нас задержат после первого запроса. А если паспорта пройдут по базе данных, нас обнаружат по фотографиям.

– Что же делать?

– Надо купить косметику.

– Зачем?

– Увидишь.

Договорились, что во время разговора с Гультяевым Клава будет держать мобильник так, чтобы я мог слышать его голос.

– Знаешь, как называется то, что ты сделала? – начал Киря. – Это кидок. Знаешь, что за это бывает?

От неожиданности Клава стала заикаться.

– Это я тебя кинула? А ты что со мной сделал?

– А что ты сделала с Ярославом? – тут же нашелся Киря.

Клава выпалила на одном дыхании:

– Я украла себя у тебя, после того, как ты выкрал меня из моей жизни. Хочешь, чтобы я за это ответила? Ты что, совсем придурок? Что касается Ярослава, то я к нему в гости не напрашивалась. Он знал, что вы меня похитили? Знал! По закону он должен был тут же заявить в милицию. Вместе этого решил попользоваться. За такие дела надо отвечать. Вот он и отвечает. Но я взяла деньги не только для того, чтобы наказать его. У тебя осталась моя подруга. Я по-хорошему предлагаю тебе за нее выкуп. Если откажешься, я куплю пистолет и пристрелю тебя, понял?

Молчание затягивалось.

– Сколько дашь? – спросил, наконец, Гультяев.

Клава посмотрел на меня вопросительно. Я пожал плечами. Я не знал, сколько может стоит свобода для Эли.

– А сколько ты заплатил за нас Кишке? – спросила Клава. – Ну, не даром же ты нас забрал!

– Это коммерческая тайна, – сказал со смешком Киря.

– Черт с тобой, я дам тебе сто тысяч.

– Рублей??

– А ты нас за рубли купил? За сто тысяч. Двоих?

Гультяев снова молчал. Значит, так и было. Клава закрыла ладонью микрофон мобильника:

– Нормально, да? Мы с Клавой стоили сто тысяч рублей.

– А что ты удивляешься? – спросил Кирилл. – Хорошие деньги. Обычно я даю намного меньше.

– Значит, мы еще гордиться должны? Какие мы дорогие!

– Значит, ты мне условных ёжиков предлагаешь?

– Ежиков, – передразнила Клава. – Подавись.

– Ладно, подавлюсь. Когда и где?

– Не гони картину. Дай мне Элю.

– На.

Эля рыдала навзрыд. Клава пыталась ее успокоить. Сказала, что договорилась о ее обмене. Эля продолжала рыдать.

– Они что-то с тобой сделали? – спросила Клава.

– Нет, просто очень обидно.

– Эля, прости, но мы не могли взять тебя.

– Кто мы?

– Ты не знаешь? Мне помог Ваня.

Эля перестала рыдать.

– А вы где сейчас?

– Странный вопрос. Конечно, в Москве. Мы тебя вытащим. Потерпи еще немного.

– Ладно, – сказала Эля.

Телефон снова взял Гультяев.

– Когда и где я скажу позже. Я еще не решила, – сказала Клава. – Я должна все предусмотреть. Ты ведь захочешь взять деньги и не отдать Элю. Можешь даже не мечтать.

После этих слов она протянула мне мобильник.

– Поздравляю, Ванёк, – сказал мне Кирилл. – Хорошо сработал. Только о маме не подумал. А маму после твоего героического поступка увезла «скорая».

Все ясно: это он ее довел, а сваливает теперь на меня.

– Что у нее?

– Понятия не имею.

– Куда ее увезли?

– В кардиологию на Лосиноостровской.

Я не стал ему угрожать. Если с мамой что-то серьезное… Надо делать, а не грозить. Я просто отключил мобильник. Пусть думает, что он не очень меня расстроил. Ведь он сказал о маме, чтобы расстроить. И чтобы я тут же полетел в кардиологию, где наверняка уже засада.

Клава предложила пересчитать деньги.

– Не таскать же их с собой. Нужно положить в камеру хранения.

Подсчет занял не много времени. Сорок шесть пачек пятитысячных – это двадцать три миллиона. Двенадцать пачек сотенных евро – в рублях пять миллионов. И шесть стодолларовых пачек – миллион восемьсот. Всего больше тридцати миллионов.

Часть денег Клава оставила при себе. Остальные разделила на две равные части. Положила их в две камеры хранения Киевского вокзала, осенила их крестным знаменем. Мне тоже стало страшно: вдруг кто-нибудь подберет код и откроет. Всегда считал, что равнодушен к деньгам, а тут забеспокоился. Видно, если деньги попали в ваши руки, то вы невольно начинаете считать их своими. Тем более, если это большие деньги.

Не обошлось без напряга. Только открыли дверцы, как появились два мента. Мы замерли. Дубинки уставились на нас, что-то сказали друг другу. Наверно, решали, проверить у нас документы или не стоит.

Слава богу, передумали.

Мы поехали в магазин «Салон театрального костюма». Клава делала покупки, а я торчал на всякий случай у входа.

Потом отправились в магазин медицинской техники. Клава купила два медицинских халата и две шапочки. Своего и моего размера. И очки без диоптрий для себя и для меня.

В оружейном магазине неподалеку я купил пневматический пистолет, как две капли воды похожий на ПМ.

У Клавы был какой-то свой план, она со мной не делилась, у меня – свой. И я тоже с ней нет делился.

Мы вернулись в Марусину квартиру. Клава стала доставать из пакета покупки.

– Грим, шпатели, маскировочные пасты, пуховики, пинцеты, кисточки, заколки, шпильки, парики. Все это называется пастиж и инструменты. А главное – вот! Силиконовые маски старухи и старика. Мама у меня очень любит театр. Когда-то собиралась в актрисы. Зато из нее вышла очень неплохой гример. В нашем народном театре ее очень ценят. Она и меня кое-чему научила. Мы загримируемся, изменим себе возраст, потом сфотографируемся. И в таком виде будем на наших новых паспортах. Ни одна собака нас не найдет.

Я стоят с кислым видом. Придумано неплохо. Но это значит, нужно либо каждый день гримироваться, либо все время ходить в гриме.

– Бороду и усы придется сбрить. Это твоя особая примета, – добавила Клава.

Я был против. Не хотел, чтобы Клава увидела моё уродство.

Я собрался с духом:

– Понимаешь, у меня нет четырех передних зубов.

Пришлось рассказать про плен. Закончил Пряхиным. Сказал, где он работает и с кем в нашем доме дружит.

Клава потащила меня в ванную, намылила лицо и принялась осторожно работать станком. Чтобы не порезать, она оттягивала кожу мягкими, нежными пальцами. Я видел ее лицо совсем близко. От нее исходил непередаваемый аромат. Я невольно закрыл глаза.

– Без бороды ты лучше, – Клава впилась в меня глазами. – Слушай, а мы не виделись раньше? В метро? Я читала книгу на английском. А ты стоял напротив. У меня хорошая память. Хотя представить сейчас тебя без бороды и усов очень трудно. Колись, ты?

Она довлела надо мной. Я этого не люблю.

– Может, и я. И что?

– Как что? Представляешь, в огромной Москве двое встречаются раз, потом еще раз. Это, по-твоему, ничего? Ты появился, чтобы спасти меня. Это мистика, но это так! Давай я сама сбрею твои джунгли. Не стесняйся своих зубов. Поверь, это такая ерунда. Зубы можно вставить новые, за один день, если хорошо заплатить. За полдня! А потом мы тебя приоденем. Купим тебе костюм от Кутюр. Сейчас я сделаю тебе пробор. Знаешь, люблю старые фильмы, и зарубежные и наши, там у мужчин нормальные прически, они носят шляпы. А сейчас… Мы купим тебе плащ и шляпу. Ты будешь, как Джеймс Бонд.

У меня вырвалось:

– For the Bond I am too young. (Для Бонда я слишком молод).

В подсознании сидело, что мать Клавы училась вместе с моей мамой на инязе.

– Fine! Means we can pass in case of what to English. (Отлично! При случае мы можем перейти на английский), – отозвалась Клава.

Мне передалось ее настроение:

– We will show kuzkin mother. (Мы им покажем кузькину мать).

Клава залилась счастливым смехом:

– We will show kuzkin mother! Это класс!

– Тебя учила инглишу мама?

– Да, а откуда знаешь? – удивилась Клава. (Я загадочно улыбался). – Давай колись!

– Я и маму твою знаю, Наталью Андреевну, – похвастал я.

Реакция была обратной ожидаемой. Клава перестала смеяться, перестала стричь, перестала хорошо смотреть. Подумала, будто я по заданию Гультяева собирал о ней информацию. Опять пришлось объяснять.

– Ну, дела! – удивленно выдохнула Клава, узнав, что наши матери бывшие подруги. – Нет, это точно мистика! Ну что ты будешь делать! – ей никак не удавалось справиться с вихром на затылке. Он торчал и никак не сочетался с пробором.

Недолго думая, она поплевала на ладонь и пригладила вихор.

– А ты не в курсе, кто у нас сегодня картошку чистит? И кто растительное масло забыл купить?

Я сказал, что и без масла можно пожарить. Надо только очень мелко порезать картошку.

У Маруси стояла свеча. Клава попросила зажечь. Открыли сухое вино. Получился как бы романтический ужин. Но полностью расслабиться я не мог. Как-то неловко было наедине с Клавой. К тому же всё время казалось, что сейчас раздастся звонок в дверь и послышится голос «Откройте, милиция!» Из головы не выходила мама. Наверняка ее допрашивали, а у нее больное сердце. Я снова не подумал о ней. Хотя… если все время жалеть маму, то не сделаешь ни одного мужского поступка.

– Вань, а если бы вместо нас с Элей были другие девчонки, ты бы помог им? – спросила Клава.

Я сказал, что не помог бы. До этого случая я два раза ездил с Гультяевым и оба раза в машину садились девчонки, которые, судя по их разговору и поведению, отлично знали, для чего их везут. Конечно, можно было их пожалеть, но помогать им… Они в этом не нуждались.

Клава была задумчива. По лицу ее блуждала улыбка. Она что-то вспоминала.

– Знаешь, а мне этого Гусакова почему-то жалко.

Мы легли в разных комнатах и пожелали друг другу спокойной ночи.

Клава

Я долго не могла уснуть. Всё удивлялась, как счастье и несчастье ходят рядом.

Только во что это выльется? Ясно, что Ваня ко мне неравнодушен. Но он никак этого

не показывал. Я уж и так и этак его поворачивала, чтобы хоть что-нибудь приятное сказал. Бесполезно. Конечно, он необыкновенный. Ребят, которые могли бы, как он, так рискнуть, я еще не встречала. Он самый реальный парень, какого я еще не встречала. Если совсем честно, я готова была лечь с ним в первый же вечер. Было страшно и одиноко. А самое главное, я была так ему благодарна… Но он не сделал первого шага. И правильно. Это бы мне могло не понравиться.

Утром я сказала, что видела его во сне. Я не соврала, так и было. Мы лежали

вместе, и я ему отдавалась. Было очень сладко. Так сладко, как никогда. В ответ Ваня с удивлением посмотрел на меня. И я поняла, что тоже снилась ему.

Я подумала: люди, которые видят друг друга во сне, должны просыпаться

в одной постели.

Пряхин

Ваня не мог взять деньги. Не такой он дурак, чтобы грабить соседа. К тому же на ключе от сейфа его отпечатков нет. Это Клава. Она, как рассказывает Гультяев, и в Свидлове отличилась. То, что помогла местным браткам, конечно, не случайность. Мутная девка. Хотя… Кто бы на ее месте не соблазнился. Честных на сто процентов лично я в своей жизни не встречал. Честные бывают только по трусости. А Клава, судя по всему бабахнутая, отчаянная.

Я задействовал служебный ресурс только по части розыска. Задерживать Ваню и Клаву нужно исключительно своими силами. Иначе денежки попадут в другие руки. Нас пятеро на одного безоружного Ваню. Я, Гера, Кирилл, Шепель и Корзун. Не так уж мало. Но Ваня не так прост, как кажется на первый взгляд. От Султана ушел, от целого бандформирования. Ну и Клава, чувствуется, еще так штучка. Чую, намучаемся мы с ними.

Они в Москве, причем где-то недалеко, может быть, даже в нашем же районе. Здесь Ваню проще найти, но и ему проще уйти, если запахнет жареным.

Где конкретно могут жить? Скорее всего, снимут хату. Напрягать друзей Ваня не будет.

Гера, Корзун и Шепель работают сейчас с вокзальными арендаторами квартир.

Без документов ходить по Москве чревато. Значит, будут делать себя паспорта, а Ваня – водительские права. Гера, Корзун и Шепель работают с продавцами поддельных документов.

Что еще надо учесть? Самое элементарное: бороду и усы Ваня сбреет, а Клава перекрасится в блондинку. В таком виде они и сфотографируются на паспорта. И при этом обязательно будут выявлены, какие бы фамилии себе не взяли.

Короче, бегать им от силы неделю. Ну, если залягут на дно, то немного дольше. Ровно настолько, на сколько залягут. Долго отлеживаться все равно не смогут. Возраст не тот.

Ярослав Платонович Гусаков

Приезжаю с работы и ложусь спать. Пряхин не звонит. Гультяев не заходит. Вся моя бурная жизнь как-то враз сдулась. Смотрю на себя в зеркало и не узнаю. Безжизненные глаза. Морщины, как у старика. А самое главное – Пряхин и Гультяев не звонят, не заходят. Я никому уже не нужен.

Я хотел провести завод через процедуру банкротства и купить небольшой дом отдыха на Черном море. Чтобы не остаться ненароком ни с чем, перевел в нал все безналичные средства. И вот, в один момент потерял почти всё. Ну, почти всё.

Нет никакой надежды на то, что Пряхин найдет и вернет деньги. Не такой он человек, чтобы упускать из рук миллион долларов. Он мог бы вернуть какую-то часть, если бы хоть немного боялся меня. Но он меня не боится.

Пряхин – моя «крыша», защита от рэкетиров. Он отслеживал все прибыли завода через моего бухгалтера. То есть он сам по себе рэкетир, только при погонах и при власти. Это я его боюсь, и он это знает. Это кровососущий клещ, от которого нет защиты.

Странно, но у меня нет особой злости к Клаве. Сам себе удивляюсь. Есть только досада, что она сбежала с Ванькой, которого я терпеть не могу. Не ревность, а именно досада

Клава

Утром наши фотографии, увеличенные с паспортов, показали в криминальной хронике. Правда, сумму похищенных денег почему-то не назвали. Всё! Не видать мне теперь юрфака, как своих ушей. И свободы рано или поздно не видать. Но мы ещё побегаем.

После обеда я закрылась в своей комнате, загримировалась, надела силикон. Ваня отметил только один недостаток. При ближайшем рассмотрении видно, что у старушки подозрительно молодая кожа.

Для того, чтобы превратить Ваню в старика, потребовалось гораздо меньше времени. Достаточно было седого парика и очков. От силикона он отказался.

Первое, что заметил Ваня, когда мы вышли из маршрутки возле клиники, был «Мерседес» Кирилла. Мы поковыляли к входу. Если даже в машине кто-то был, он нас проворонил.

Неприятности начались в вестибюле. Там прохаживался Шепель. Нас он не узнал, но проводил глазами, когда мы подошли к справочному бюро. Я спросила, в какой палате Анна Дмитриевна Смирнова. Мне сказали, что в сорок девятой. В этот момент Шепель подошел совсем близко. Крутанулся и отошел.

Мы поднялись в лифте на четвертый этаж. На медицинском посту никого. Мы вошли в 49-ю палату. Там было шестеро больных. Анна Дмитриевна лежала на высоких подушках. Она почувствовала наше присутствие и открыла глаза. Некоторое время смотрела с недоумением. Потом в ее взгляде мелькнула какая-то искорка. Она узнала сына.

Ваня присел на краешек постели. Тихонько спросил:

– Что у тебя, мама?

Анна Дмитриевна улыбнулась:

– Ничего страшного. Просто сильный гипертонический криз. Это кто? – спросила она, показывая на меня глазами.

– Это Клава.

Ваня склонился к маме и тихонько сказал ей, что произошло. По мере того, как он говорил, глаза Анны Дмитриевны наполнялись ужасом. Зря он с ней поделился. Но и держать в неведении тоже было нельзя.

– Позвони отцу, – сказала Анна Дмитриевна и продиктовала номер мобильника.

– Мы заберем тебя, ты немного потерпи, – сказал Ваня.

Он сунул под подушку пачку тысячерублевок.

Анна Дмитриевна посматривала на меня. Пыталась разглядеть через грим мое истинное лицо.

– Ты знаешь, кто твой отец? – спросила она.

Я пожала плечами. Мне хотелось показать, что я буду заботиться о Ване.

– Сейчас поедем вставлять зубы, – прошептала я.

Мне показалось, что Анна Дмитриевна поняла.

Мы забылись, вышли из палаты обычным молодым шагом. Не ожидали, что в коридоре нас ждёт сюрприз. На диване сидел Корзун. Где он был до нашего прихода? В туалете? Мы моментально сменили походки. Это не ускользнуло от его внимания. Он впился в нас глазами, когда мы проходили мимо. Но так и остался сидеть, только начал что-то говорить в мобильник. Как хорошо, что эти уроды такие ленивые!

У выхода нас мог поджидать Шепель. Кому-то же звонил Корзун! Мы остановили лифт на втором этаже. Прошли по коридору в другой конец здания, спустились в приемный покой и вышли во двор, где стояла машина «скорой помощи». Ваня попросил водителя довезти нас до ближайшей автобусной остановки. Протянул сто долларов. Водитель пожал плечами.

– За такие деньги я вас и до метро подброшу.

Мы сели в салоне. Водитель понял, что имеет дело с какой-то странной парочкой. Но ему это было по барабану.

Вахтер открыл ворота. Мы выехали из клиники мимо знакомого «Мерседеса».

Те, кто убегает и скрывается, всегда имеет фору перед теми, кто ловит. Тьфу-тьфу, но и на этот раз мы эту фору использовали.

Мы освободились от грима. Потом поехали в стоматологию. Я усадила Ваню на диван и пошла договариваться с врачами. Я сказала, что плачу в тройном размере, если все будет сделано прямо сейчас. Хорошие деньги делают людей удивительно покладистыми. Через несколько минут Ваня уже сидел в кресле.

Четыре передних зуба были выбиты не полностью. На них были поставлены керамические коронки. Вся процедура заняла четыре часа.

На пути из стоматологии к метро зашли в церковь. Мне вдруг пришло в голову, что это неплохое место для обмена. Мы поставили свечи за здравие наших близких. Из дверцы с изображением Николая-угодника появился молодой священник. Я объяснила, что с нами произошло. Сказала, что мне надо обменять подругу на выкуп, но я боюсь, что меня обманут.

Чтобы наш разговор не превратился в диспут на тему, может ли церковь помогать людям в таких случаях, протянула священнику пачку денег. Пятьсот тысяч.

– Это на нужды вашей церкви.

Священник раздумывал недолго.

– Хорошо, церковь поможет вам, – пообещал он, спрятав деньги под рясой.

Вечером мы с Ваней снова сидим за празднично накрытым столом. Горят свечи. Мы пьем сухое вино. Не хватает музыки. Я сажусь за рояль. Ваня смотрит на меня с восхищением. Я тоже любуюсь им. Без бороды и усов он гораздо лучше. Он изредка уходит в ванную и тут же возвращается. По-моему, смотрится в зеркало. После того, как ему вставили зубы, он чувствует себя другим человеком. Он тоже мне благодарен. А я чувствую, что хоть чем-то отплатила ему за свое спасение.

Я рассказываю Ване о своей жизни. Можно сказать, исповедаюсь. У меня плохой характер. По моим наблюдениям, все, кто воспитывался без отцов, страдают разными комплексами.

Откровенность за откровенность, Ваня признался, что многое бы дал раньше за то, чтобы жить с отцом. Согласен был даже на то, что отец будет бить его ремнем.

Вот, оказывается, какие могут быть мечты.

У нас с Ваней много общего. Мы оба – потерпевшие. Мы связаны тем, что нам надо как-то уцелеть, помочь нашим мамам, помочь Эле. А потом… Не хочется заглядывать далеко. Хочется жить сегодняшним днём.

Я хочу, чтобы Ваня прикоснулся ко мне. По тому, как подрагивают его руки, я догадываюсь, что он думает о том же самом. Но нужен момент. В таких случаях помогает музыка. Я снова сажусь за рояль, играю самую любимую мелодию. Ваня подходит, становится сзади. Я делаю последние аккорды.

– Как это называется? – спрашивает Ваня, голос его подрагивает.

– Грёзы любви».

Я спрашиваю откровенно:

– Это у нас свидание?

Ваня молчит. Вот увалень! Я откидываю голову назад, прикасаюсь к нему головой. Наконец, он смелеет, кладет руки мне на плечи. Я прижимаюсь к нему. Он склоняется ко мне. Его лицо пылает. Я встаю. Он обнимает меня сильными руками. Мы долго целуемся, пока не чувствуем, что нам этого мало. Мы ложимся и раздеваем друг друга. Только не так суетливо, как это делают в кино, а медленно, не спеша. Мне это доставляет удовольствие. А Ваня, по-моему, не торопится, потому что робеет. Он целуется, как начинающий. Но он так нежен…

У нас всё получилось с первой попытки. У Вани классные ягодицы, твердые, как дерево. Мне так хорошо, что я плачу. Ваня утешает меня поцелуями. Он думает, что я о чем-то жалею.

Я закуриваю сигарету и шепчу ему на ухо, будто нас могут подслушать:

– Я буду любить тебя, пока смерть не разлучит нас, и тогда мы соединимся навеки.

Это из какой-то пьесы, точно уже не помню. Но это про меня, про то, что я чувствую сейчас.

Потом мы пьем чай. Я рассказываю о себе. В школе, чего скрывать, считалась абсолютной тупизной, пятерки были только по-английскому. Мама до сих пор считает, что я никуда не гожусь, разве что замуж. Но, по ее словам, мне нужен мужчина-комплект. Это когда у него уже всё есть.

Мое больное место – отец. Точнее, его отсутствие. В детстве я страшно этого стеснялась. Ожидая подруг, вешала на вешалку пальто умершего деда, ставила его туфли. Об этом знала только Эля, только потому, что жила этажом выше и приходила без приглашения. Подружка меня понимала, сама росла без отца. Только не так переживала по этому поводу.

Я жила, зная, что не нужна отцу. И все равно любила и люблю его. Не за что-то, а просто потому, что он – мой отец.

Позже звоню Кириллу, назначаю ему встречу возле церкви. Предупреждаю, чтобы даже не мечтал надуть нас. Не получится. Договариваемся на 12 дня. Неужели удастся освободить Эльку?! Она классная девчонка. Правда, редко говорит то, что думает. Но у меня тоже душа не на распашку… Время такое. Настоящей дружбы нет. Но мы Элькой все же подруги. По крайней мере, за себя я могу так сказать.

Накануне поздно вечером Ваня сходил туда, где стояла его машина. Похоже, менты ее не нашли. Решили ехать на ней. Не исключено, что придется уходить от погони.

В половине двенадцатого мы подъехали к церкви. Ваню не узнать. Он в дорогом костюме, пробор тщательно зачесан, на носу солнцезащитные очки. Если бы я не участвовала в его преображении, я бы тоже не узнала. В руке у него букет цветов.

Ваня поставил машину у заднего церковного двор. Без пяти двенадцать я позвонила Кириллу. Сказала, что я на месте.

Гультяев

Я решил не ставить в известность Пряхина. Справимся своими силами. Петрович забрал бы себе половину выкупа. Корзун и Шепель не в курсе, сколько принесет Клава. Им хватит по пять тысяч, даже многовато будет, остальное – мне. Из головы не выходит: сколько же она взяла у Ярослава, если не пожалела на подругу ста тысяч?

Мы приехали за час, осмотрелись. Похоже, Клава решила устроить обмен на переднем церковном дворе. С ее точки зрения, самое подходящее место. Немного народу – трудно устроить кипеш и остаться незамеченным.

Клава позвонила мне без пяти двенадцать. Сказала, что она на месте. Я ответил, что я – тоже. Клава сказала, чтобы я вместе с Элей шел в церковь. Это спутало мне все карты.

– Ты хочешь, чтобы обмен произошёл в церкви?

– Да, – подтвердила Клава. – Я не хочу, чтобы ты наделал глупостей себе же во вред.

Черт с тобой, морковка. Я велел Корзуну и Шепелю идти следом и обождать меня возле входа в церковь.

Клава

Корзуна и Шепеля надо было отсечь. Ваня подошел и потребовал, чтобы они сели обратно в машину. Корзун дёрнулся, но Ваня наставил на него пистолет.

Кирилл приказал Корзуну и Шепелю сидеть в машине и контролировать выход с церковного двора.

Я до последней минуты надеялась, что ОМОН освободит Элю. Но надежда на Надежду Егоровну не оправдала себя.

Я вошла в церковь. Там было немного народу. Батюшка беседовал с прихожанкой. Увидев меня, он показал глазами, что у него всё готово. Я подошла к Кириллу и Эле. Подружка, кажется, плохо спала. Лицо бледное, под глазами синева.

Я спросила:

– Эличка, они ничего с тобой не сделали?

Подружка покачала головой: нет.

Гультяев не сводил глаз с моего пакета.

Обсуждая обмен, мы исходили из того, что нас будет брать Пряхин и его менты. Мы не ожидали, что Кирилл решит обойтись силами своих шестёр. Если бы мы знали, что будет именно так, мы бы не стали проводить обмен в церкви. Чтобы уйти от Гультяева и его своры, достаточно было показать им ствол.

Но отступать теперь от плана было поздно. Я отдала Кириллу пакет. Он выпустил рукав Эли. Мы подошли с подружкой к амвону. Я оглянулась. Кирилл рассматривал в пакете деньги. Я открыла дверцу амвона…

Когда он поднял глаза, нас уже не было.

За амвоном нас поджидал священник. Он провел нас по лабиринту к заднему двору. К нам уже подбегал Ваня. Мы сели в машину. Эля рыдала. Я гладила ее по голове и говорила одни и те же слова:

– Всё кончилось, Эличка, всё кончилось.

Откуда мне было знать, что всё только начинается.

Глава четвертая

Ваня

Эля вышла из машины в Большом Николопесковском переулке. Сухо попрощалась. Это было неожиданно даже для Клавы.

– Она считает тебя виноватой, – предположил я.

– Само собой, – сказала Клава.

Я спросил, что будем делать дальше. Может, сфотографируемся на паспорта? Или, может, прекратим скрываться и, как посоветовала судья, обратимся в МВД?

Клава пожала плечами. Ей было как бы все равно.

– Ну, так что? В МВД? Пока еще деньги целы?

– Ста тысяч долларов уже нет, – сказала Клава.

Сколько???!!! Ну, широкая душа! Могла бы сказать, сколько собирается заплатить. Гультяеву хватило бы и десяти тысяч.

Я повторил вопрос: так что, едем в МВД?

Клава ответила нервно:

– Ну, приедем. Выложим деньги. Нас тут же арестуют. Начнется следствие по факту хищения денег из сейфа. А следствия по факту похищения меня и Клавы либо не будет, либо закончится ничем. Нет ни одного свидетеля. То есть раскручивать будут только нас, а Кирилл останется в стороне.

– А я разве не свидетель?

– Ты мой сообщник, лицо заинтересованное, какая тебе вера? Короче, если хочешь сесть, поехали. Тебе намотают лет пять. Мне еще за хищение шестого тома добавят. Встретимся лет через шесть-семь.

У меня крыша сползала. Вот как бывает в жизни. Был свидетелем – стал сообщником. Жил на свободе – придется жить в тюрьме. Только встретил девушку, о которой мечтал – девушка исчезнет за решетками и бетонными стенами. Был опорой для мамы – мама останется одна.

И все оттого, что связался с этим Гультяевым. Но если бы не связался, не встретил бы и не спас Клаву. Вот как бывает в жизни…

Я все-таки собрался и стал думать, что же предпринять, если вариант с МВД не годится. Как развязаться с Гусаковым? А очень просто. Вернуть ему деньги. Сто тысяч он простит. Будет рад, что остальные девятьсот тысяч отдали. Но со мной разговаривать он не будет. Нужен посредник.

Клавой сказала:

– Это выход только в том случае, если не возбуждено уголовное дело. А как ты это узнаешь?

То, что Гусаков тут же обратится к Пряхину, я не сомневался. Но возбудил ли уголовное дело Пряхин? Скорее всего, возбудил. У него на меня зуб. Это выгодно и Гусакову. Если сяду, ему легче будет оттяпать квартиру у мамы.

И все же можно сделать попытку договориться с Гусаковым. Вернуть ему под расписку деньги, он заберет назад свое заявление. Ущерб будет возмещен. Даже если нас поймают и привлекут, срок дадут минимальный.

Клава согласилась: можно попробовать. Но как-то вяло. То ли не верила, что Гусаков пойдет на сделку, то ли было жалко расставаться с деньгами. А может быть, была расстроена, что Эля ушла, не попрощавшись

Эля

Мои спасители предлагали поехать к ним. Но я попросила отвезти меня в Большой Николопесковский переулок. Я хотела быстрее оформить место в общежитии, закрыться в комнате и никого не видеть. В особенности Клаву.

Мне было не интересно, каким образом она вытащила меня. Если за деньги, то мне было все равно, за какие деньги.

Только Ваня вызывал у меня позитивное чувство.Точнее, сочувствие. Наверно, потому что тоже был жертвой. Я выбывала из этой дикой заварухи, а он оставался.

Ваня, между прочим, очень изменился. Без растительности на лице ему гораздо лучше. Я сказала ему «спасибо» и сухо попрощалась с Клавой. Она сунула мне какой-то сверточек. Мол, это мне на жизнь. Я не стала возражать. В конце концов, мне полагалось какое-то возмещение за моральный ущерб.

В училище меня попросили предъявить паспорт и справку о зачислении. Я соврала, что документы дома. Слава богу, появился преподаватель, который был в экзаменационной комиссии.

Уже в комнате я раскрыла пакетик и ахнула. Это была пачка долларов. Десять тысяч.

Я пошла по магазинам, купила модные шмотки и новый мобильник. В общагу возвращалась уже в другом настроении. Мне казалось, что жизнь возвращается, а всё случившееся я буду вспоминать, как страшный сон. Из головы почему-то не выходил Ваня. Нет, о Клаве я тоже думала, но о нем больше. Кажется, я впервые завидовала подружке. Редкий парень. Ну, какой еще мог бы такое сделать?

У общаги стояла знакомая машина. Возле машины стояли Корзун и Шепель. Я ускорила шаги, чтобы юркнуть в дверь. Но они меня перехватили, подвели к Кириллу. Он сидел на заднем сидении.

– В чем дело? – спросила я, готовая закричать.

– У меня остались кое-какие вопросы к Клаве. Но на мои звонки она не отвечает. Сменила номер? – сказал Кирилл.

– У меня тоже нет ее номера! – закричала я. – Мы больше не подруги. Она так меня подставила! – Я была близка к истерике. – Оставьте меня в покое! Или я сейчас закричу.

– Кричи, – спокойно сказал Кирилл.

– А-а-а-а-а! – завопила я.

Я чувствовала себя полной идиоткой, потому что не открылось ни одно окно. Не остановился ни один прохожий.

Кирилл пакостно улыбался:

– Вот видишь, ты никому не нужна. Сейчас никто никому не нужен.

Неожиданно с вахты общаги вышел здоровенный мужик в форме охранника:

– В чем дело? – буркнул он.

– Все нормально, командир. Девушка развлекается, – сказал Кирилл.

Охранник повернулся ко мне:

– Ты новенькая? Что-то я тебя не знаю.

Я кивнула.

– Тогда пошли.

Войдя в свою комнату, я упала на постель и разревелась. Теперь они знают, где меня найти. Теперь они от меня уже не отстанут. Они уже считают меня своей собственностью. Что делать? Милиция не поможет. Не приставят же ко мне охранника. В таких случаях девчонки обзаводятся «крышей», находят себе заступника, который сильнее тех, кто домогается. Но здесь, в Москве, я никого не знаю. К тому же за крышевание тоже нужно платить. Платят обычно натурой. Это не для меня. Я страшно боюсь подхватить удовольствие.

Пряхин

Я приехал к Кириллу с Герой. У него, как всегда, отирались Корзун и Шепель. Сидим за обеденным столом. У нас как бы оперативка. Решаем, что делать дальше со сладкой парочкой.

Корзун и Шепель – это фамилии, не клички. Хотя у Шепеля отчасти кликуха, он шепелявит. Им слегка за двадцать, но на вид можно дать все тридцать. Пивная полнота старит молодых. Хотя, думаю, больше виновато не пиво, а порхание по жизни. Их послушать, где только не ошивались: в рекламе, в недвижимости, по риэлторскому делу. Ручонки холеные, глазки сонные. Как же я их всех троих презираю!

Ладно, всё это эмоции. Корзун и Шепель докладывают, что маман Вани выписали из клиники. Она сейчас дома. На звонки дверь не открывает. Но однажды рано утром все же вышла в магазин. Они воспользовались ее отсутствием, проникли в квартиру и обнаружили пачку тысячерублевок. Или кто-то принес деньги, или она встречалась с Ваней. Что ж, этого следовало ожидать. Ваня – хороший сын.

Я велел привести Элю, хотел повертеть ее насчет того, где может скрываться Клава. Кирилл как-то странно переглянулся с Корзуном и Шепелем. Короче, оказалось, они только что обменяли Элю. Точнее, хотели при обмене бабки забрать, а Элю оставить, но – не получилось. Оказалось, у Вани ствол.

Жадность не только фраера губит, но и тех, кто с ним имеет дело. Надо рвать с Гультяевым. Ведь знает, урод, что за самодеятельность я штрафую. Я не только за самодеятельность, но и за все ошибки и мелкие подлянки штрафую. И все же рискнул. Значит, его куш компенсирует мой штраф.

Спрашиваю:

– Почём?

– Вот, – Кирилл выложил на стол пачку баксов. – Пятьдесят штук.

Сумма приличная. Но интуиция подсказывала: что-то тут не так. Не может Гультяев всё выложить и ничего не оставить за щечкой.

– А чего не поставил в известность?

– Время поджимало.

– Ствол у него настоящий, – сказал Корзун.

– Как ты определил? Как можно на глаз определить? – я начал терять терпение.

– С «макарычем» Ванёк не вёл бы себя так уверенно, – сказал Шепель.

Понятно, хотят оправдать свою трусость.

То, что Ваня купил ствол, только отягощает его вину, усугубляет положение и облегчает мне решение задачи. Ваня фактически смертник, только, еще не знает об этом. Я уже дышу ему в затылок, о чем он тоже не знает.

Продавец дипломов Мерзляков давно у нас на связи. Сдал не одного желающего обновить себе паспорт. Но тут что-то долго телился. Наверно, Ваня обещал хорошие бабки. Пришлось надавить. Мерзляков узнал Ваню на фотографии. Но уверяет, что конкретного заказа еще не получил. Ваня должен позвонить. Тогда Мерзляков просигналит нам.

Гера узнал, где найти бабку, которая сдала квартиру какой-то парочке. Приезжаем к ней. Она живет у сына. Грибы перебирает. На наш интерес отреагировала с гражданской сознательностью.

– Мне сразу показалось, тут что-то не то. Документы у них якобы украли, а деньги остались, – делилась баба Маруся. – Я сама хотела к вам придти. Но тут соседка сказала, грибы пошли.

Взяли у бабки вторые ключи. Сегодня вечером будем сладкую парочку паковать.

– Я не сказал самое главное, – доложил Гультяев. – Я позвонил ребятам в Свидлов. Мне сказали, что Эля поступила в Щукинское училище. Мы там уже побывали, нашли ее. Она снова на крючке.

После этого сообщения можно было сделать снисхождение.

– Все равно, – сказал я Кириллу, – заплатишь серьезный штраф.

– Сколько? – с тревогой спросил Гультяев.

– Это будет зависеть от того, сколько ты на самом деле взял с Клавы

Ваня

Я поставил «форд» на стоянке, хорошо заплатил охраннику. Сидим с Клавой в кафе. На меня нашло странное настроение. Надо сфотографироваться на паспорта – не охота. Надо позвонить продавцу документов – страшно. Надо возвращаться в съемную квартиру – ноги не несут. Клаве ничего не говорю, сам переживаю.

Когда есть возможность проверить нехорошие предчувствия, почему не проверить? Звоню продавцу. Он не дал мне двух слов договорить. Сказал, что нами интересовались, и отключился. Как хорошо, что у нас сегодня такое солидарное отношение к ментам.

Значит, они просчитывают наши шаги. Я имею в виду всех, кто нас ищет. Из этого следует, что они могут выйти и на Марусю.

Звоню Марусе, мои худшие опасения подтверждаются.

– Только что от меня ушли, – шепчет Маруся. – Вами интересовались, но я ничего не сказала.

– Чего «ничего»?

– Ну, что вы без документов.

Врёт, однако, старушка.

Делюсь с Клавой. Она в ужасе:

– У нас же там грим!

Да, это нехорошо. Если найдут, будут знать, что мы можем быть загримированными. И в жизни, и на фотографиях.

Снова звоню Марусе. Спрашиваю, когда были у неё менты.

– Час назад, – говорит Маруся.

Если не врёт, можно рискнуть.

– Жди меня здесь, – говорю Клаве.

– Я с тобой.

– Тебе нельзя.

– Нет! – Клава вцепилась мне в рукав.

На нас уже посматривали. Пришлось сказать, что задумал. Я всё рассчитал. От кафе, где мы сидим, до квартиры четыре квартала. Это две минуты бега трусцой. Сколько нужно времени, чтобы подняться на четвертый этаж и забрать наши вещи? Еще три минуты. Значит, через семь, максимум, десять минут я должен вернуться. Но даже если Пряхин меня возьмёт, ничего страшного.

– Как это? – удивилась Клава.

– Очень просто. Зачем я ему нужен без денег?

– Ты, наверно, просто не знаешь, как они умеют выбивать признания. Они увезут тебя в укромное место и начнут пытать.

Я понял, что напрасно теряю время. Я еще раз сказал, чтобы ждала меня здесь, и выбежал из кафе.

Мне надоело делать всё так, как задумала Клава. Я решил показать, что тоже умеет просчитывать ситуации.

Ваня

Я произвожу впечатление человека, простого, как ситцевые трусы. Иногда это меня злит, и я пытаюсь доказать, что это не так. Сейчас я хотел доказать Клаве.

Я позвонил Гультяеву и попросил телефон Пряхина.

– Зачем тебе? – спросил подонок.

– Если не дашь, Пряхину это не понравится, – пригрозил я.

Гультяев продиктовал цифры. Я набрал Пряхина и назвал себя. Долгое молчание.

– Чего тебе? – грубо спросил опер.

Я сказал, что предлагаю договориться.

Пряхин хмыкнул:

– Запахло жареным?

– Да, в Марусину квартиру мы больше не войдем.

Снова молчание. Наконец:

– Ну, и что ты хочешь предложить?

Я за эти дни заметно прибурел – без заминки перешёл на «ты»

– Мы отдаем всё, что взяли – ты оставляешь нас в покое.

Пряхин снова хмыкнул:

– Нет, солдат Смирнов, обратного хода быть не может, дело уже заведено.

– За девятьсот тысяч долларов можно прекратить.

Пряхин молчал. Кажется, этой цифрой я его огорошил.

– Завтра в двенадцать жду тебя у входа в метро «Охотный ряд» со стороны

Манежа. Только учти, если придешь не один, я не подойду.

– Зачем тогда вы взяли деньги, если хотите отдать? – спросил Пряхин.

– Деньги – заложники, неужели не ясно? Только не забудь заранее написать расписку. Иначе ничего не получится.

Опер возмутился:

– Какая ещё расписка? Ты что, Смирнов, совсем потерял чувство реальности?

– А как мы потом докажем, что вернули деньги?

Пряхин нехорошо рассмеялся:

– Когда потом?

Одного этого вопроса было достаточно, чтобы понять: Пряхин ищет нас только для того, чтобы отнять деньги.

– Ну, как знаешь, – по моей интонации было ясно, что я сейчас отключу мобильник.

– Погоди! – чуть не заорал Пряхин.

Дальше наш разговор протекал вполне мирно.

Я сел на скамейку на другом конце двора и стал наблюдать за подъездом, в котором мы жили. Пряхин не появлялся. Никто не появлялся.

Я вошел в квартиру, забрал вещи и неторопливо, проверяясь, вернулся в кафе.

Клава смотрела на меня так, будто уже не надеялась снова увидеть. У меня ушло втрое больше времени, чем планировал.

– А где ночевать будем? Загримируемся под бомжей? – пошутила Клава

Я ответил в том же духе:

– Можно одну ночь и не поспать. Посмотрим ночную Москву.

– Можно подремать в машине.

– Ну, уж нет! Я люблю спать в постели.

Клава заплакала. Это был ее первый, пока несильный нервный срыв.

Я сказал, что позвоню сейчас одному человеку. Скорее всего, он нас приютит.

Пряхин

Когда Ваня позвонил мне, мы с Герой были на пути к Марусиной квартире, но попали в небольшую пробку. Закончив этот странный разговор, я стал прокручивать его в голове. Кидок Гультяева на фоне лимона, который обещал принести Ваня, выглядел детской проказой. Но и предложение Вани похоже на обманку. Зачем откупаться от меня, если можно договориться с Гусаковым?

Тем не менее, нужно было подготовиться к завтрашней встрече, а главное – определиться, что делать с Ваней. То ли паковать его и сдавать в СИЗО, то ли гасить.

Гасить на Охотном ряду, где тусуется молодняк и болтаются фэсэошники в штатском, полное безумие. Но как там у Горького? Безумству храбрых поём мы песню? В тайнике у Геры лежит изъятая у бандюганов глухая тетка с маслинами, ждет своего часа.

Сидя в машине, я искоса смотрел на Гошу. Срезанный подбородок, большой рот, редкие волосы, нос уточкой, узкие плечи, небольшой росточек. Еще лет двадцать назад такого дистрофана не взяли бы в нашу систему.

Гера на двенадцать лет моложе меня. Ему всего двадцать четыре года. Но выглядит постарше. Сказалась, видно, работа в СИЗО. Склонность к садизму старит. А то, что Гера жесток, я не раз убеждался. Но в данном случае в его психологическом портрете важно только то, что он знает, каково париться на нарах.

Для начала я просто передал разговор с Ваней. Гоша закурил, по привычке анашиста, глубоко, с легким свистом затянулся.

– А он деньги просто так возвращает?

– Расписку хочет получить.

– Значит, расписку надо как-то изъять?

– Правильно мыслишь.

– Так ведь просто так он не отдаст.

– Просто так не отдаст.

Гера не выдерживает:

– Что от меня требуется?

– Ты не даёшь ему уйти.

Я спросил, в каком состоянии глушак.

– А что ему сделается. Лежит, как шпроты, в масле.

– Сможешь?

Гера ответил не спеша:

– Смотря, за какие бабки.

Гера, как и Кирилл, не знал, какая сумма была похищена из сейфа Ярослава. Это его обижало и мучило. Он понимал, что сумма большая. Иначе чего бы я скрывал?

– Сто тысяч зелени устроит?

– Двести, – сказал Гера.

Торг был неуместен. Я получал восемьсот тысяч зеленых, ничего не совершая, ничем не рискуя

Ваня

Я нашел в мобильнике номер отца. Кажется, настал момент, когда я позвоню ему, чего бы это мне ни стоило.

Ответил голос, который я не раз слышал по телевизору.

– Александр Сергеевич? – спросил я.

Наверно, у политолога Волнухина хорошая интуиция. Он спросил:

– Ваня?

– Да, – сказал я.

– Здравствуй, Ваня, – тепло произнес отец. – Ты где?

– В Москве.

– Можешь приехать ко мне на дачу?

– Могу. Только я не один.

– Замечательно. Приезжай не один. Запиши адрес.

– Я запомню.

Отец продиктовал адрес и уточнил, как ехать.

– Мы будем часа через два, – сказал я.

– Жду, – сказал отец.

Клава не знала, с кем я говорю. Но видела, как я волнуюсь.

– Я впервые говорил с отцом

Клава

Мы сели у метро «Южная» в рейсовый автобус. Я делала вид, что дремлю, а сам наблюдала за Ваней. Время от времени он глубоко вздыхал. «Надо и мне нажать на маму, – думала я. – Пусть сведёт с отцом. Я тоже хочу вот так же ехать к нему и волноваться. Я наверняка похожа на него, потому что мало похожа на маму. Значит, каждый из нас увидит друг в друге свою копию. Разве это не здорово?»

– Надо помирить наших мам, – сказала я.

– Обязательно, – отозвался Ваня.

– И познакомить отцов.

Ваня взял меня за руку. Руки у нас были сухие и теплые. Между ними пробегал легкий ток. Я начала успокаиваться.

Если честно, меня напугала Элька. Понятно, она была в шоке. Боялась, что обмен не получится. А когда всё обошлось, всю свою злость обратила на меня. Синдром заложника. Но в этой злости я почувствовала еще что-то, чего никогда между нами не было. Мы всегда немного соревновались, когда общались с парнями. Сначала выигрывала я, скорее всего, внешностью. Но постепенно Элька начинала отвоевывать очки. У меня есть существенный недостаток. Я задираю парней, бью по самолюбию, со мной непросто – кому это понравится? А Элька всегда мягкая и пушистая, с ней всем легко.

Но у нас не было случая, чтобы мы кого-то не поделили. И вот… Нет, мне не хотелось даже думать об этом.

Проехали мост через Оку, поднялись на высокий холм. Внизу на пойменных огородах копошились мигранты. Все дачи скрывались за высокими заборами. Только дом Волнухина стоял за обыкновенным палисадником. Калитка была открыта. Навстречу вышла, виляя хвостом, овчарка колли с умной мордочкой и ласковыми глазами. Следом появился хозяин. Глядя на него, легко было представить, каким будет Ваня лет через тридцать.

Встреча произошла трогательно, совсем, как в передаче «Жди меня», только я была единственным зрителем. Неужели и я вот так же встречусь со своим отцом? Клёво! Я бы ему всё простила, если он в чем-то виноват. Только бы он смотрел на меня так же, как Александр Сергеевич смотрел на Ваню.

Мы сели на террасе. Александр Сергеевич стал нас угощать. Он ничего не говорил о себе. Только спрашивал. Его интересовало, какие книги нравятся Ване, какая историческая эпоха? Отец типа брал у сына интервью.

Ваня отвечал, что книги любит исторические. А любимая эпоха – Екатерины Второй. И вообще ему больше нравится старина.

– Ты любишь то время, когда мы всех побеждали, – сказал Александр Сергеевич. – Может, расскажешь о войне?

Ваня напрягся. Он подумал, что мама рассказала отцу, про плен. Он не хотел об этом говорить.

Александр Сергеевич спросил, почему Ваня не продолжает учебу. Ваня сказал, что после армии стал на многие вещи смотреть иначе. В том числе и на учебу.

Ну, понятно. Ушел мальчиком, вернулся мужчиной. Мужчина должен в первую очередь работать, сам себя содержать. Какая тут учеба? Можно, конечно, учиться и заочно. Но разве это образование?

– Надо же к чему-то стремиться, – обронил Волнухин.

Началось, подумала я. Сейчас начнет про смысл жизни. Уже начал, только осторожненько, намёком. Интересно, что ответит Ваня.

– Зачем? – спросил Ваня.

– Чтобы расти.

– В наше время растут только те, кто умеет делать много денег. Я этому никогда не научусь. Не стоит и пробовать.

– У тебя всё хорошо? – спросил Александр Сергеевич.

Он что-то почувствовал. Мы с Ваней переглянулись.

– Не совсем, – сказал Ваня.

Слушая нас, Волнухин стал серьезным, потом очень серьезным. У него было теперь как бы другое лицо.

Наконец, мы рассказали самое главное и с надеждой уставились на него. Он – известный человек, у него масса связей. Сейчас он позвонит, кому надо, и мы с облегчением вздохнём.

– Ну и что думаете делать? – спросил Волнухин.

«Не хочет козырять своими возможностями, – подумала я. – Хочет сначала узнать наше мнение, а потом уже высказывать своё».

– Мы хотим выпутаться, – сказал Ваня.

– Как?

– Вернуть деньги за гарантию, что от нас отвяжутся.

– Есть такая статья в уголовном кодексе, – сказал Волнухин. – Дело можно прекратить за примирением сторон. Но согласия одного Гусакова недостаточно. Дело наверняка возбуждено.

– А вы не могли бы поговорить и с Гусаковым и Пряхиным? – спросила я.

Волнухин молчал. Наверное, думал о своей репутации.

– Хорошо, – неожиданно согласился он. – С кого начнем? С Гусакова?

– С Гусакова, – сказала я.

Ваня

Отец расспрашивает у Клавы подробности, как Гусаков снял её у Гультяева, и что было потом. А я рассматриваю отца. Когда я впервые увидел его, мне было 9 лет. Мы с мамой сидели возле телевизора. Началась какая-то серьёзная передача, а мне хотелось смотреть мультики. Я попросил маму переключиться на детскую программу. Но мама смотрела, не отрываясь, в телевизор.

– Знаешь, кто это? – спросила она, когда во весь экран появилось лицо какого-то лобастого мужика.

У меня в голове сразу щелкнуло.

– Папа?

– Да, Ванечка, – сказала мама. – Это твой отец.

С тех пор я искал в телевизионной программе не мультики, а дискуссионный клуб, где по четвергам выступал отец. Я ловил каждое его движение, каждое слово. Мама смотрела на меня с опаской. Она уже боялась за мою психику. А может, ревновала. Отец-то меня не пилил за плохие отметки, не заставлял мыть пол и вытирать пыль, не посылал в магазин. Отец говорил умные мысли, и его почтительно слушали. Иногда я видел его на каких-то заседаниях за одним столом с президентом. Меня распирала гордость. Мама, несмотря на знание английского языка, работала простой чесальщицей войлочных изделий. Она приходила домой и падала на диван. У неё очень уставали ноги. От вредных испарений в цеху у неё барахлило сердце. А отец был чистенький, гладкий, в белой рубашечке, в зеленом галстуке. Он почему-то любил именно зеленые галстуки. Он жил совсем в другом мире, на какой-то почти заоблачной высоте. Как было им не восхищаться?

А сейчас я сидел и думал. Отца знают тысячи людей. К его мнению прислушивается президент. А кто я? Смогу я сравняться с ним когда-нибудь? Скорее всего, нет.

Интересно, сделал бы я то, что сделал, если бы жил с ним, если бы у меня была другая судьба? Трудный вопрос. Можно только гадать.

Клава ушла мыть посуду.

– Я сказал дома о тебе, – говорит отец. – У меня хорошие девочки. Они тебя любят.

Я смотрю на него с удивлением: разве такое бывает?

– Они просто в восторге, что у них есть брат, – подтверждает отец.

Он показывает их фотографии. Одна, на него не похожая, вся в мать. Другая… Если бы мы встали рядом, никто бы не сказал, что мы сводные брат и сестра. Одни черты.

Возвращается Клава. Тоже смотрит фотографии. В её глазах тревога. Теперь она знает, что я уже не один. Но она – одна. Я увожу её с веранды во двор. Обнимаю, говорю, что ближе её у меня нет на свете человека.

– А твоя мама? – спрашивает Клава.

– Ты ближе, – говорю я.

Она глубоко, с облечением вздыхает.

Рано утром, когда отец уехал на работу, я попросил Клаву загримировать меня под старика. Она упиралась, требовала сказать, зачем это нужно.

– Так надо, – сказал я.

В углу веранды стояла трость. Отлично! С тростью легче было изображать старческую походку.

– А ты пока зайди в Интернете насчет паспортов, – попросил я Клаву.

Мне не то, чтобы не нравился продавец документов. Просто я решил перестраховаться.

– Куда ты едешь? – нервно спросила Клава. – Я должна знать. Мне плохо одной. Поехали вместе.

– Нет, тебе нельзя. Тебя могут узнать.

– Ага, ты встречаешься с теми, кто меня узнает? С Гультяевым, что ли?

Мне пришлось сказать, с кем.

– Зачем ты лезешь на рожон. Чего ты от него хочешь?

– Хочу понять, какие у него в отношении нас планы. Мне нужно убедиться.

Клава избоченилась:

– Я не знаю, как ты будешь убеждаться, но одного тебя я не пущу. И гримировать тебя не буду.

Я сдался:

– Ну, хорошо. Только ты тоже загримируйся.

К девяти утра я был вылитый дед в европейском прикиде. Клава, загримировавшая себя под пятидесятилетнюю иностранку, выглядела значительно моложе. Кстати, это была ее идея – прикинуться иностранцами. Пока мы ехали полтора часа в автобусе, а потом еще минут сорок в метро, никто не бросил на нас ни одного подозрительного взгляда. Меня это даже веселило.

– Как выглядит Пряхин? – спросила Клава.

Я описал. Невысокий, плотный, лицо смелое, в глазах ум, волосы темные, глаза серые.

Мы приехали к метро «Охотный ряд» в одиннадцатом часу. Клава села у фонтана напротив Манежа, надела очки и сделала вид, что кого-то ждёт. Я осматривался. Если Пряхин решил упаковать меня, он расставит своих оборотней.

Ничего подозрительного не обнаружил, но местом остался недоволен. Много простора, много народа, то есть все возможности для отхода. Но и у Пряхина полная свобода маневра. Его шансы взять меня и мои шансы благополучно унести ноги были примерно равны.

В половине двенадцатого я встал так, чтобы видеть каждого выходящего наверх из метро «Охотный ряд». Как тут же выяснилось, я немного опоздал. Те, кто меня поджидал, уже заняли позиции.

Первым, кого я увидел, был Гера. У него такая внешность – забыть просто невозможно. Первое, что мне бросилось в глаза, как он одет. Зачем куртка в жаркий полдень? Что под ней можно прятать, если не ствол? Но зачем ствол при захвате преступника в таком людном месте? Стрелять всё равно нельзя. Но главное – зачем Пряхину напарник? Зачем делиться, если можно взять себе всю сумму?

Гера нервно курил, вертел башкой по сторонам, посматривал на выход из метро. Примерно ясно: получил приказ занять позицию пораньше и ждать шефа.

Часы показывали без пяти минут двенадцать. Появился Пряхин. Он неторопливо поднялся из подземного перехода и пошел в сторону Манежа. Гера двинулся следом.

Мент сел на скамейку напротив Манежа, неподалёку от Клавы. Он тоже был в куртке. На его правом запястье из-под рукава что-то блеснуло. Неужели носит на правой руке часы? А может, это браслет? Ха, а почему нет, если вспомнить, что браслетами называют наручники? Нормально придумано. Пристегнуть меня, куда я после этого денусь? Не кричать же «караул».

Как хорошо, что Клава не знает в лицо ни Пряхина, ни Геру. Она бы дергалась, я бы отвлекался. А сейчас я спокоен, относительно спокоен. Я отхожу подальше и звоню Пряхину.

– Я на месте, – говорит мент.

Я говорю, что тоже на месте.

– Ты где? – Пряхин вертит головой.

– Я здесь.

– Ну, так подходи.

– Ты нарушил уговор, – говорю я ему. – Зачем тут Гера?

– Где ты видишь Геру?

– Вижу. И наручники вижу на твоей правой руке.

– Ты где? – мент начинает нервничать.

Его взгляд высматривает среди множества людей тех, кто говорит в это время по мобильнику. Но меня таким образом не определить. Мой мобильник в кармане, я говорю в наушник.

– Ну, так ты что, поиграться решил? – зло спрашивает Пряхин.

– Я решил кое-то определить.

– Определил?

– Ничего хорошего для себя. Но и для тебя тоже.

– Но у кого-то должно быть больше шансов.

– Если считаешь, что у тебя, я не возражаю. Конечно, у тебя больше очков. Пока.

– Погоди, Ваня, – торопливо говорит Пряхин. – Слушай-ка сюда. Это всё сотворила Клава. Ты вообще не при делах. Но если ты не выйдешь из игры, ты зайдёшь далеко. Поверь мне, именно так в таких случаях бывает. Зачем тебе ломать свою жизнь? У тебя больная мать. На хрен тебе это сдалось? Клава? Таких тёлок знаешь сколько? Не стоит она того, чтобы ради нее…

Я отключил мобильник.

Клава

Мы зашли в кафе, мне очень захотелось есть. Это чисто нервное. Я вся извелась возле Манежа. Ничего не понимала, что Ваня говорит Пряхину, что тот отвечает. Нет, так дело не пойдёт. Говорят, на Горбушке можно купит разную шпионскую технику, чтобы слышать друг друга на расстоянии.

– Купим, – пообещал Ваня.

Всё-таки надо признать, Ваня неплохо придумал с этой разведкой. Мы-то считали, нас хотят арестовать. А у Пряхина совсем другие планы. Мне страшно. Сегодня я поняла, что всё может кончиться очень плохо. Надо сматываться из Москвы. Лучше брызнуть куда-нибудь в Ближе Забугорье, например, на Украину. В Крым, на море. Я ещё не была на море. Там нас точно не будут искать.

Пряхин

Поганец! Раб чеченский! Урод! Паскуда! Ты еще не знаешь, с кем решил поиграть.

Я пошел к метро, забыв о Гере. Напарник догнал меня.

– Ну, что, Петрович? Сорвалось?

Я вызверился:

– Никогда не говори мне этого!

– Молчу, – отпрянул Гера.

Мы приехали к Кириллу. Там был все тот же даунклуб: Корзун, Шепель…

Гультяев доложил, что глаз не спускает с Эли. Телка нервничает, но никуда не заявляет. Боится. Правильно делает. Ей теперь здесь жить.

– Для чего мы ее держим? Она – приманка. Ну, так давайте как-то выманим на нее, – предложил я.

– Как? – спросил Кирилл.

Я посоветовал ему подумать маленько своей бестолковкой.

– Давайте устроим ей духоту по полной программе – она тут же позвонит Клаве, – предложил Корзун.

После совещания мы, как всегда, расслаблялись. Закусон подавали новенькие морковки. Периодически мы уединялись с ними. Морковки умели всё. Когда успели научиться? Способная пошла молодежь. Я понемногу оправлялся от травмы, которую нанес мне Ванёк.

В дверь позвонили. Это был Ярослав, пьяный в дупель. Никогда его таким не видел. Но за стол не сел. Попросил, чтобы ему помогли выбросить с балкона сейф.

– А если кому на голову?

– Тогда давайте отнесём на мусорку, – еле ворочая языком, сказал Ярослав. – Он мне больше не нужен. Я – нищий. Мне нечего в нём хранить.

Я сказал, чтобы он успокоился. Еще не всё потеряно.

– Ну, какой ты нищий? У тебя завод.

– Завод, считай, уже не мой.

– У тебя пятиэтажный дом в центре Москвы.

– И дом уже не мой. Он на одном балансе с заводом.

– А счета в банках?

– Какие счета? Я всё поснимал. А потом снял эту девку. А она у меня всё сняла, – губы у Ярослава скривились, он часто заморгал.

– Тогда отдай сейф мне, – предложил Кирилл.

Ярослав долго смотрел на него, наконец, сказал:

– Забирай! Не могу его видеть.

Ребята перенесли сейф.

Уходя, я строго-настрого велел Гультяеву присматривать за Ярославом, почаще к нему заходить. Что-то не нравится мне его настроение.

Александр Сергеевич Волнухин

Сидим с Гусаковым в его директорском кабинете. Договорились по телефону о встрече, и вот я здесь. С интересом рассматриваем друг друга. Что с нами сделало время, особенно со мной. Мы ровесники, но Ярослав выглядит намного моложе.

Мы встречались пару раз у Ани. Но Гусаков не знает, что я отец Вани. И не должен знать.

В принципе он согласен получить деньги и забрать заявление. Осталось обсудить детали.

– А если Пряхин откажется закрыть дело? А он наверняка откажется. Что тогда? – спрашивает Гусаков.

Я говорю, что ребята решили в любом случае вернуть деньги. Они хотели бы только получить расписку в получении.

– Зачем они вообще взяли? – недоумевает Гусаков.

Говорю про подругу Клавы. Если бы не деньги, она бы до сих пор была в рабстве. И еще не известно, что будет с матерью Клавы, с Анной Смирновой. Кто может поручиться, что бандиты не возьмут их в оборот?

– Девчонка просто позарилась на больше деньги, а потом начала придумывать благородные оправдания, – говорит Гусаков.

Я тоже так думаю, но поддержки от меня он не дождётся.

– Хотя, как ни странно, у меня нет на неё зла, – неожиданно признаётся Гусаков. – Сам виноват.

Мне вдруг приходит в голову неплохая идея. Расписка не поможет ребятам избежать уголовной ответственности. Но если написать в милицию заявление, что он, Гусаков, запамятовал, где спрятал свои сбережения, и только сейчас вспомнил… Тогда появляется надежда.

– Не получится, – говорит Гусаков. – На ключах и на пачке юаней отпечатки пальцев этой Клавы.

Меня снова осеняет:

– А вы напишите, что давали ей подержать в руках ключи и деньги. Ну, не отправлять же девчонку в тюрьму!

– Я подумаю, – обещает Гусаков.

Теперь я должен сказать неприятную вещь. Я должен сказать, что Клава отдала за Элю сто тысяч долларов. В это трудно поверить, Гусаков может подумать, что Клава хочет оставить десятую долю у себя, но это не так. Она действительно выкупила подругу за сто тысяч.

– Кому отдала? – спрашивает Гусаков.

– Какому-то Гультяеву.

Гусаков мрачно молчит. Я его понимаю: сто тысяч – тоже деньги. Но он не отказывается от обмена.

Для встречи предлагаю ресторан «Арбат». Там меня знают официанты, парни крепкие, крутые. Если Гусаков устроит какой-нибудь фокус, в обиду не дадут.

Договариваемся на одиннадцать утра.

Клава

Когда мы с Ваней сидели в кафе, позвонил Александр Сергеевич. Сказал, что договорился с Гусаковым. Надо было ехать за деньгами. Так не хотелось! Я не верила в затею с обменом. Я вообще не верю в честные сделки. В наше время кто-то кого обязательно кинет или сдаст.

Мы забрали деньги из камеры хранения, вернулись на дачу, освободились от грима и пошли гулять. Неподалеку от дачи было несколько небольших прудов. Двое пенсионеров азартно ловили мелкого карася. Вода была гладкая, как зеркало. В воздухе стоял легкий звон от летающих насекомых. Квакали лягушки. Возле берега сыграла большая рыба.

– Это бобёр, – сказал Ваня.

Действительно, из воды показалась усатая мордочка и тут же исчезла.

Я села возле воды. Ваня собрал букетик полевых цветов, протянул мне. На душе впервые за последние дни стало спокойно. Я не думала ни о том, какая я дрянь, ни о том, что нас в любую минуту могут убить. Мне впервые удалось прогнать эти мысли, я устала от них.

Ваня попросил у пенсионера удочку и стал ловить карасей.

Я спросила:

– Может, все-таки не будем делать этот обмен?

Ваня пожал плечами:

– А как мы иначе развяжемся?

Я сказала, что мы можем завязаться еще больше.

– А что мы скажем отцу? – спросил Ваня.

Я поняла, что спорить бесполезно, и ушла на дачу. Сказала, что готовить ужин. На самом деле мне нужно было подготовить сумку с деньгами.

Ваня

Вечером мы с отцом крепко выпили. Отец подкидывал вопросы – я отвечал. Не знаю, что на меня нашло. Слово за слово, рассказал про то, что случилось со мной в Чечне. Про странную дружбу Пряхина с Султаном.

Отец неожиданно спросил:

– Тебя наградили?

Я удивился:

– За что? Спасибо, что не посадили. Я ведь как бы помогал «духам». «Буханку» ремонтировал.

– Выбрось это из головы, – резко сказал отец. – Ты просто выживал. Каждый человек имеет право на выживание.

– Отец, на этой «буханке» других пленных привозили. Или увозили, чтобы сбросить в пропасть.

Отец не стал дальше спорить.

– А что с этим аулом? Аул наказал?

– Понятия не имею.

– А как ты думаешь, Пряхин знал, что пленных держат для трансплантации?

Я покачал головой: откуда мне знать? Отец налил еще водки. Выпил и сказал, как бы разговаривая с самим собой:

– Нельзя нам жить вместе. Они не думают о последствиях, а мы – думаем. То, что нам запрещено, им разрешено, и наоборот. Мы слишком другие, чтобы жить вместе с ними. Слишком слабые, чтобы их изменить.

Неожиданно спросил:

– Ты ходил в детский сад?

– Ходил.

– У вас в группе кто-нибудь из детей кусался?

Я покопался в памяти. Кажется, было.

Отец продолжал:

– Знаешь, есть одна интересная теория. Ученые провели специальное обследование таких детей и установили, что никто не учил их кусаться. Они родились злобными и хищными. Так вот, о теории. Зиждется она на том, что пра-человечество прошло в своём становлении страшную стадию поедания людьми друг друга. Охотиться на себе подобных было проще, чем на мамонтов и других зверей. Это, между прочим, подтверждается каннибализмом в наши дни. По этой теории человеческий род разделился на два вида: хищных и нехищных особей. На первый взгляд, вроде бы чушь несусветная. А с другой стороны… Ты меня понял?

Я не очень понял. Мне хотелось, чтобы отец продолжал разговор. Но он

сказал, что завтра ему рано вставать.

Ярослав Платонович Гусаков

Сегодня утром глянул в зеркало и впервые в жизни увидел, что соответствую своему возрасту. Как-то резко стал сдавать. Замучила бессонница. Никогда раньше не боялся смерти. И сейчас не боюсь. Но мысли о бренном отравляют существование.

Завтра получу обратно почти все деньги. Даже не верится, что Клава пошла на этот обмен. Значит, спокойная жизнь дороже.

Пишу расписку в получении. Ставлю подпись. Это всё, что от меня требуется. Можно, конечно, написать еще заявление, о котором просил Волнухин. Чего мне стоит.

Пишу: «Прошу считать случившееся досадным недоразумением. Последнее время из-за переутомления и нервных перегрузок, связанных с проведением моего завода через процедуру банкротства, у меня случаются провалы в памяти. Все свои сбережения, за исключением пачки юаней, я положил в тайник и вспомнил об этом только сегодня Что касается отпечатков пальцев гражданки Павловой на ключах и пачке юаней, то я сам давал ей подержать в руках ключи и китайские деньги».

Расписываюсь.

Звонок в дверь. Это Гультяев. Просит ключ от сейфа. Я говорю, что ключ

забрал криминалист.

– Чем занимаешься? – спрашивает Гультяев. – Развлечься не хочешь? У нас

новые тёлочки.

Нет, спасибо. Что-то меня больше не тянет на тёлочек.

Гультяев втягивает в меня в какой-то пустой разговор. Я позволяю ему зайти в кабинет. Он видит у меня на столе у меня расписку и заявление. Читает. Я выхватываю у него листок. Он звонит Пряхину.

Пряхин устраивает мне допрос. Стращает, что меня кинут. Отберут расписку и заявление, а деньги не вернут. Настаивает, чтобы встреча с Волнухиным прошла под его контролем.

Александр Сергеевич Волнухин

Я приехал в ресторан «Арбат» за полчаса до назначенного времени. Попросил официантов присматривать за мной. Я мог бы привести десяток крепких мужиков. Но зачем кому-то знать о моих проблемах? Сел за свободный столик, поставил сумку с деньгами между ног, заказал себе кофе.

Гусаков был точен, что не удивительно в его положении, только какой-то нервный, дёрганый. Даже поздороваться забыл. Сидел и будто чего-то со страхом ждал.

Вижу, к столику направляются двое. Один предъявляет удостоверение: майор Пряхин.

– Профессор Волнухин, что у вас в сумке?

Дикая ситуация. Говорю, что это мое дело, личные вещи неприкосновенны.

– В таком случае, – говорит Пряхин, – вам придется проехать с нами. Вы подозреваетесь в пособничестве грабителям.

Как обухом по голове. Официанты спрашивают, что тут происходит. Пряхин суёт им под нос удостоверение, они исчезают.

Пряхин повторяет вопрос:

– Что в вашей сумке?

Говорю, мне надо позвонить адвокату.

Пряхин смотрит насмешливо:

– Звоните. Но я могу сказать, что вам посоветует адвокат. Он посоветует отдать то, что вам не принадлежит. Ну, в самом деле, профессор, не будете же вы утверждать, что сжимаете сейчас ногами ваши кровные денежки. Не ставьте себя в глупое положение. Через час ваше имя попадёт в газеты. Зачем вам скандал, милейший Александр Сергеевич?

Оторопело молчу. Пряхин дожимает меня:

– Ваш адвокат вынужден будет также признать, что вы пытались совершить сделку преступников с потерпевшим в обход правоохранительных органов. Профессор, как видите, мы подошли к вам без понятых. Мы подумали о вашей репутации. Осталось подумать вам.

Собираюсь с духом и спрашиваю прямо:

– Чего вы хотите?

Пряхин отвечает с издевательской интонацией:

– Вернуть награбленное потерпевшему Гусакову. Но не в частном порядке, как пытались сделать вы, а как положено – по закону.

Возле столика появляются два подозрительных парня. Пряхин объявляет их понятыми. Сумку поднимают на стол, открывают. Она наполнена пачками денег, аккуратно упакованными в плотный целлофан.

Пряхин велит пересчитать. Один из понятых начинает вынимать из целлофана пачки долларов. Вдруг глаза у него из них округляются.

– Петрович, это шоколад.

Действительно, это плитки шоколада. Только вместо этикеток наклеены копии стодолларовых купюр, которые можно купить в любом киоске.

Пряхин сам лезет в сумку. Под плитками шоколада лежат старые журналы.

Гусаков нервно смеётся. Его смех переходит в хохот. Он хохочет, как помешанный.

Похоже, Пряхин из тех мужиков, которые даже в ярости говорят спокойным тоном.

– Не ожидал, профессор. Я-то подумал, вы всего лишь посредник. Вместо похищенных денег вы принесли «куклу». Знаете, что это означает? Вы действуете заодно с грабителями.

Трудно соображать в такой дикой ситуации, мысли путаются. Но что-то мне подсказывает, что Пяхин блефует.

Стараюсь не терять самообладание.

– Ладно, – говорю, – тогда я звоню адвокату.

Достаю мобильник, набираю номер. Адвокат обещает приехать минут через двадцать.

Он появляется через час – попал в пробку. Вникает в ситуацию, о чем-то советуется с Пряхиным. Подходит ко мне:

– Вам придется дать подписку о невыезде.

Я заметил за собой слежку. Это, должен сказать, так неприятно. Следит напарник Пряхина. Тот, что был с ним в ресторане. Ваня называл его Герой. Гера открыто водит меня на своей «Ладе-приоре». То ли считает лохом, то ли Пряхин велел давить на психику.

Еду к Анне. Пусть Пряхин убедится, что мы с ней знакомы. Стараюсь не думать о том, что теперь пострадает моя безупречная репутация. Я должен помогать сыну во что бы то ни стало. То, что он будет думать обо мне, важнее того, что обо мне будут думать другие люди.

Сейчас всего главнее – Ваня. Надо избавить его от этой Клавы. Она может завести его слишком далеко.

Анна готовит кофе, ставит на стол запеканку собственного приготовления. Её запеканки – объеденье.

Рассказываю, что произошло.

– Кажется, эта Клава только делает вид, что хочет выпутаться.

Анна хочет что-то сказать, но не решается.

Наконец, говорит:

– Это у неё наследственное. Ярослав всегда был жуликоват. Но всегда умел найти своей жуликоватости убедительное объяснение.

Я ошарашен:

– Ты хочешь сказать, что она – его дочь? А сам Ярослав знает? Почему не скажешь ему?

– Боюсь, не поверит. Подумает, что хитрю. Ты же знаешь, как мужики относятся к таким сообщениям.

Как говорят шпионы, отрубаю «хвост», приезжаю на дачу. В глазах Вани немой вопрос: как прошёл обмен? В глазах Клавы – страх и немного стыда. Совсем чуть-чуть.

– Зачем ты это сделала? – спрашиваю, стараясь смягчить интонацию.

Прежде чем ответить, она ставит условие:

– Сначала расскажите, как было дело.

– Какое это имеет значение?

– Очень большое. Вы ведь договаривались с Гусаковым, что возвращение денег будет проходить без свидетелей. Он приехал один?

– Нет, не один.

– Вот видите. Кто с ним был?

Мы поменялись ролями. Теперь она меня допрашивала.

– С ним был Пряхин и его люди.

Неловкость в глазах Клавы пропала. Глаза её светились торжеством.

– Вот видите!

Не выдерживаю:

– А ты подумала, в каком я окажусь положении.

Клава вздыхает:

– Извините, Александр Сергеевич. Но вы так настаивали на обмене. Я не могла вас переубедить.

Нет, я должен был уличить эту дрянь. Пусть Ваня видит, с кем связался.

– Клава, ты можешь сказать, зачем ты выгребла из сейфа деньги?

– По-моему, я уже объяснила.

– Я помню. Ради подруги, ради мамы, ради мамы Вани. Но я не перестаю удивляться, как ты могла так быстро сообразить.

Клава хитро улыбнулась:

– Мне сегодня ночью пришло в голову: а может, в сейфе и не было никакого миллиона? Может, Гусаков придумал. Потерпевшие почти всегда преувеличивают размер ущерба. Ладно, предположим, в сейфе был миллион долларов. Может ли владелец небольшого завода честно заработать такую сумму? Нет, Александр Сергеевич, не может. Обычно такие заводы еле-еле сводят концы с концами, задерживают зарплату, прибыли почти никакой. Значит, Гусаков нажил эти деньги незаконно. Скорее всего, недоплачивал рабочим. Значит, это ворованные деньги. Почему я должна их возвращать вору? Лучше вернуть государству. Но это не всё. Я не просилась в гости к этому Гусакову. Меня заставили. Он меня купил, снял. Ему было глубоко фиолетово, что я при этом чувствую. С его стороны это было преступление. Только это преступление не было доведено до конца, появился Ваня. И что? Я должна была уйти просто так? А как насчет возмещения морального ущерба? Сейчас, если меня поймают, будет следствие, суд. Но если я скажу, что Гусаков меня домогался, никакого следствия и тем более суда над ним не будет. Смешно даже говорить об этом. Разве это справедливо, Александр Сергеевич?

Я спросил осторожно:

– Всё, что ты говоришь логично, правильно, справедливо. Но неужели не чувствуешь при этом никакой неловкости?

Клава осенила себя крестным знаменем:

– Христом Богом клянусь, у меня даже мысли не было присвоить эти деньги.

– Ну, правильно, – пробормотал я. – А если не было умысла, то нет и вины. Это еще в римском праве было записано. Только как ты это докажешь?

Клава подошла к Ване, положила руки ему на плечи, склонила голову на его грудь.

– Не хочу об этом думать.

Мне оставалось сказать самое главное. Но прежде я хотел кое-что понять.

– Клава, а что ты чувствовала, когда была рядом с Гусаковым?

Девушка поняла, что я не просто так задал этот вопрос, смотрела лукаво и в то же время настороженно.

– Я уже говорила Ване. Мне его жаль, неплохой дядечка. Богатенький, но какой-то несчастливый.

Я объявил почти торжественно:

– Этот дядечка, Клава, твой отец.

Глава пятая

Клава

У меня сейчас странное состояние. Хотела узнать, кто отец. Ну, узнала. Раньше думала, этобудет самый радостный миг в жизни. Ничего подобного. Не знаю, как назвать своё состояние.

Жуть. Меня трясёт. В голове крутятся картинки. Вот захожу в его квартиру, вот сажусь за стол, вот он увивается… А ведь он сейчас тоже прокручивает…

Не звоню ему. Боюсь, не поверит. Об этом ему должна сказать мама. Звоню ей, стараюсь уморить:

– Мама, нашлась наша пропажа.

Мама не понимает:

– Какая пропажа?

– Папочка нашёлся.

Мама вздыхает:

– Кто тебе сказал? Анна Дмитриевна? Ваня?

Господи, какое это имеет значение!

– Мама, дать тебе телефон отца?

– Зачем?

– Скажи ему сама, а то он мне не поверит.

– Он и мне не поверит.

– Что же делать?

– Ничего не делать. Как жил, так и пусть живёт.

Страшно сказать маме правду. Понимаю, что рано или поздно всё равно узнает, и – не могу. Язык не поворачивается.

Пока что единственный плюс в создавшейся ситуации – это то, что я могу не сдавать украденные деньги государству. Если у отца нет других детей, то это как бы моё наследство.

Спрятала пока деньги на даче у Александра Сергеевича. Закопала в кустарнике. Сто тысяч басов оставила при себе, на всякий случай. Деньги, между прочим, придают уверенности. Если придется бежать – не попадём.

Пряхин

В ресторане я присмотрелся к Волнухину. У него глаза человека, который знает и понимает больше, чем обычные люди. С ним не особенно поговоришь на «ты».

Из головы не выходит: как он мог пойти в посредники. Скорее всего, был знаком со Смирновой. Хахаль студенческой молодости? Старая любовь, которая не ржавеет? А почему нет? В таком случае… Стоп! Они же похожи!

Как интересно!

Теперь ясно, где искать Ваню. В своей московской квартире господин Волнухин не станет прятать сына. А вот на даче… Но где его дача

Эля

У меня всё хреново. Кирилл со своими шестёрами уже достал. Чем больше от них прячусь, тем настырней они преследуют. Познакомились с моими однокурсницами и пустили слух, что я безотказка. И пожаловаться некому. Не в деканат же идти. Радости от учебы почти никакой. Из головы не выходит – мне здесь не учиться.

Переступаю через самолюбие, звоню Клаве. Подружка говорит, что у них тоже жизнь не сахар. Где живут, скрывает. Боится, наверное, что из меня Кирилл выжмет. Не сказала только, что ей бы мои проблемы. Но это звучит в интонации.

Чую, Клава не хочет, чтобы мы с Ваней общались. Она всегда чувствовала во мне соперницу. А тут ее ревность уже зашкаливает. Запала она на этого Ваню капитально.

Андрей Галахов

Я – Андрей Галахов, телеведущий шоу-программы. Сижу у себя в студии, втыкаюсь в тему, читаю подготовленные помощниками материалы, просматриваю записи. Звонит какой-то хрен. Представляется опером, говорит, что у него для меня убойный сюжет. Спрашиваю: а по телефону нельзя изложить? Нет, говорит, это не телефонный разговор. Ладно, соглашаюсь, приезжайте завтра в это же время. Нет, говорит, я уже здесь, в вестибюле, позвоните насчет пропуска.

Держу характер:

– Брошу всё, если скажете, с чем пришли.

– Новый русский снял девушку. А она украла из его домашнего сейфа миллион долларов.

– Ну и что? Подумаешь, сенсация!

– Ну, так вы не дослушали. Сейчас выяснилось, что это её отец.

Мне не надо жевать, я просёк всю ширь темы. Дети, не знающие своих отцов. Их миллионы.

Виктор Петрович Пряхин старался произвести впечатление интеллигентного опера. Смотрел доброжелательно, говорил гладко.

Что его привело? Слух, что за идею можно получить хорошие деньги? Это его проблемы. Лично меня волнует только, как зовут героев и как их найти?

Но это-то Пряхин и держал в секрете. Только обещал открыть, как только будет закончено расследование дела. Гарантировал, так сказать, «право первой ночи». Но взамен-то что?

Пряхин обратил внимание на развешанные по стенам фотографии активных участников моей программы. Это эксперты, политологи. Обратил внимание на снимок Волнухина.

– Случаем, не знаете, где его дача? – неожиданно спросил Пряхин.

До чего простой, оказывается, чувак.

– Откуда же мне знать?

– Ну, может, дружите.

Я сказал, что знакомство наше чисто деловое. Прокручиваем тему дискуссии по телефону, а потом за полчаса до передачи эфира. Вот, собственно, и всё.

– После эфира не расслабляетесь?

– Бывает, пропускаем пару капель коньяка.

– Может быть, когда-то что-то промелькнуло в разговоре насчет дачи?

Я начал заводиться. Какого чёрта я должен помогать какому-то оперу лезть в чью-то личную жизнь?!

– Знаете, Виктор Петрович, эта часть нашего разговора мне не интересна.

Пряхин не обиделся. Он занял на стуле более удобную позу и сказал:

– Видите ли, Андрей Николаевич. Чем быстрее я узнаю, где находится дача Волнухина, тем быстрее закончится следствие. То есть ваш интерес здесь тоже присутствует.

Знает, чем взять. Я припомнил, что однажды Волнухин позвонил и сказал, что опаздывает на дискуссию, попал в большую пробку у моста на Оке.

Кажется, Пряхина был доволен моим сообщением, не задал больше ни одного вопроса. Он подошел к стене, откнопил фотографию Волнухина.

– Возьму на время, с вашего разрешения. Это в интересах самого Волнухина. Хочу ему помочь. Он может попасть в скверную историю.

Ну, как тут отказать? Помогать милиции – наш долг.

Наталья Андреевна Павлова

После того, как Клаву увезли, Кишка еще раз напомнил мне, что, если я начну говорить в прокуратуре лишнее, это отразится на ее положении. Но я всё же рассказала следователю, как нас держали ночью в наручниках, как запугивали. Молодой следователь слушал, поигрывая ручкой, ничего не записывая. Я, по его мимике, как бы сочиняла, а он как бы не верил

А через час мне снова позвонил Кишка… Теперь я понимаю: страшна не коррупция, а вот эта спайка бандитов и ментов. Если ты попал в их руки, они тебя сотрут в порошок.

Я сама собиралась сходить к судье, только совсем по другому поводу. Мартын вышел на свободу. Ходил слух, что произошло это в результате предательства секретаря суда, то есть Клавы. Я понимала, что ничего не докажу. Мне просто хотелось посмотреть Надежде Егоровне в глаза. Для кого-то она важная птица. А для меня Надька Мешалкина. Учились когда-то в одной школе, в параллельных классах, часто общались и даже были влюблены в одного мальчика, Ярослава.

Идти в суд не имело смысла. Запишут на приём, Надежда увидит знакомую фамилию… Лучше встретить её возле дома.

Еще не так давно судья Мешалкина жила в обычной квартире. Теперь у неё отдельный особняк на окраине города, в сосновом бору, на берегу озера. Забор метров пять высотой, кованые ворота, площадка перед воротами выложена гранитными плитами. Перед воротами джип. Я взглянула на номера и обомлела. Три семерки! Известная всему городу машина Мартына.

На всякий случай спряталась за соснами. Может, Мартын кому-то свой джип продал? Ждать пришлось довольно долго. Наконец, калитка открылась. Я замерла. Вышел Мартын, за ним Мешалкина.

Я стояла ни живая, ни мертвая. Заметят – мне конец.

Они говорили о чем-то, смеялись. Мартын сгреб Надьку в объятия, потискал. Мне хотелось выть. Теперь не оставалось сомнений: это она подставила Клаву. И в этом отчасти моя вина. Это я попросила ее взять дочь на работу.

Домой можно было вернуться на автобусе. Но я пошла пешком. Что же делать с Ярославом? Как ему сказать, чтобы не подумал, что это моя женская хитрость? Он в этом смысле очень подозрителен.

Если звонить ему, то прямо сейчас, пока я на взводе. Клава всё же дала мне его телефон. Набираю цифры. Длинные гудки. Наконец, знакомый высокий голос.

Называю себя и прошу меня не прерывать.

– Не веришь, взгляни на свои фотографии. Клава вся в тебя.

Ярослав молчит.

– Ты меня слышишь?

Молчание. Потом тяжелый вздох.

– Слышу, Наташка, – говорит Ярослав. – А ты знаешь, что она сделала?

– Что?

– Ну, не знаешь, и ладно.

– Клава сама тебе позвонит. Она попала в жуткую историю…

Долго рассказываю. Никакой реакции.

– Ты меня слышишь, Ярослав?

Ярослав Платонович Гусаков

У меня что-то случилось с горлом. Спазм, наверное. Я предчувствовал, что рано или поздно придётся отвечать. Одно время даже удивляться стал: что же это мне всё с рук сходит? Значит, высшей справедливости нет? Оказывается, всё-таки есть.

Я бросился к книжному шкафу. Там у меня лежит альбом с детскими фотографиями. Посмотрел на себя, двадцатилетнего, и мысленно представил Клаву. Сомнений практически не оставалось. Наташка не врёт. Это наша дочь.

Пряхин

Прихожу к Ярославу. Он должен что-то знать про Волнухина и Ваню.

Капиталист ведёт себя сегодня как-то странно. Никакой неврастении, спокоен, как танк.

Спрашиваю прямо: был ли раньше знаком с Волнухиным? И не думает ничего скрывать. Говорит, встречались пару раз у Смирновой, но это было очень давно.

Показываю фотографию Волнухина. Никого не напоминает? Ярослав то ли не догадывается, то ли не хочет играть на моей стороне.

Неожиданно спрашивает:

– Петрович, а ты в курсе, что Гультяев взял за вторую девчонку сто тысяч зелени?

Я озадачено молчу.

Ярослав чеканит каждое слово:

– Твой друг Гультяев положил за щечку сто тысяч зеленых, которые принадлежат мне. Разберись с ним.

Спрашиваю:

– Откуда такие сведения? Дочка поделилась?

Ярослав понимает, что я обо всём догадываюсь, и меняет тон:

– Петрович, давай по-человечески замнем это дело. Всё равно оно не имеет перспективы. Мало ли что бывает между детьми и родителями.

– Ошибаешься, Ярослав Платонович, – отвечаю ему. – На тот момент Клава ничего не знала, и ты ничего не знал. Знаешь, в Америке был случай, сын обокрал свою мать. И что ты думаешь? Судили пацана, дали срок.

– Россия не Америка, – бормочет Ярослав.

– Правильно, у нас сидеть тяжелей.

От Ярослава иду к Гультяеву. Надо отобрать деньги, пока не все потратил. Мне открывают не сразу. На пороге сам Кирилл. Растрепанный, злой.

Привёз, оказывается, для разговора Элю. И по ходу дискуссии на тему, как найти Ваню и Клаву, возбудился. Полез на девчонку, но, видно, без подхода и без ласки. А у неё к тому же красные пришли. Кусок идиота!

Велю девчонке привести себя в порядок. Эля удаляется в ванную. Бью Гультяева по морде. Нет ничего оскорбительней пощечины. Но от моей пощечины он едва удерживается на ногах. У него двоится в глазах. Я стряхнул ему лампочку.

– Еще?

– Нет! – Гультяев поднимает руки. – За что, Петрович?

– Не за что?

Бью по другой щеке. Из носа Гультяева течёт кровь. Теперь он всё понимает. Достаёт из серванта десять пачек зелени, кладёт на журнальный столик.

– Вот, – говорит, – я просто вкладывал в одно срочное дело. Тут вся сумма.

Требуется воспитательный момент.

– Заплатишь штраф. Треть этой суммы. Торопить не буду, но заплатишь по полной.

– Побойся бога, Петрович! – голос у Гультяева подрагивает.

– Это ты теперь будешь бояться.

Эля выходит из ванной. Велю ей сесть в кресло напротив. Она понимает, что Гультяеву от меня только что досталось. Замечает на журнальном столике пачки зелени.

Я говорю:

– Это десятая часть суммы, которую украла твоя подружка. Если поможешь, эти деньги – твои.

Эля жалобно просит:

– Отпустили бы вы меня. Я за Клавкины глупости уже пострадала.

– Ты какие глупости имеешь в виду?

Выкладывает, что произошло в Свидлове. Это для меня не новость, но нелишнее напоминание, что Клаве не в первой нарушать уголовный кодекс. Трудно будет адвокату доказать, что кража из сейфа – ее первая детская шалость.

Развожу девчонку на зависти. Вот видишь, говорю, ты страдаешь, а Клава сейчас купается в деньгах. И, небось, делится с тобой, как ей хорошо.

– Она мне не звонит, – говорит Эля.

– Ну, правильно, – соглашаюсь. – Ей сейчас не до тебя. Ей и Ваня нужен до тех пор, пока она в закрутке. Правильно я понимаю?

Есть в нашей жизни то, что я называю сотрудничеством со злом. Это когда обстоятельства или люди принуждают нас смиряться или соглашаться с тем, что нам противно. В этот капкан достаточно сунуть палец – зажуёт всю руку. Сам себе будешь противен, а ничего уже не сделаешь, ты стал частью зла. Или зло стало частью тебя.

Вытащить человека на это сотрудничество достаточно просто. Надо найти щель в его характере или в его отношении к близким людям. В данном случае щель заключалась в том, что у Клавы была куча денег и надежная опора в лице Вани, а Эля не знала, что с ней будет не то, что завтра, а даже через полчаса.

Эля молчала. Она не стала отрицать мою характеристику Клавы. Значит, согласилась. Пошла на сотрудничество.

Отлично! Пойдем дальше.

– Ты неглупая девушка, Эля. Должна понять: человек не совершает преступление просто так. Он совершает тогда, когда он к этому подготовлен. Преступление нуждается всего лишь в предлоге. Ты согласна?

– Ну, в общем, да, – пролепетала Эля.

– Как ты думаешь: а к преступлению в суде Клава была как-то подготовлена?

Я задал этот вопрос просто так, на всякий случай. Вдруг что-нибудь проклюнется. И даже ушам своим не поверил, когда Эля ответила:

– Конечно.

– А в чем это выражалось?

– Одно время она была неравнодушна к Мартыну. У них были какие-то отношения. Он намного старше нас. Ему около сорока. Но он видный мужчина. К тому же у него власть в городе. С ним нельзя ссориться. Мартын клеил то Клаву, то меня…

Эля споткнулась и замолчала.

В такие моменты вопрос в лоб даёт немедленный результат.

– Короче, он спал с вами обоими?

– Да, – сказала Эля.

Я тут же хотел набрать Волнухина и передать ему разговор с Элей. Если он нормальный отец, он не допустит, чтобы его сыну морочила голову лживая, подловатая девка. А если Ваня запал на Клаву, то теперь у него откроются глаза. Если он от неё отвернётся, она долго не пробегает. Жить негде, опереться не на кого.

Но я тут же понял, что рассуждаю в корне не верно. Когда есть деньги, всегда найдётся, где жить. И когда есть деньги, всегда найдётся с кем жить. Короче, деньги целы до тех пор, пока Клава с Ваней.

Ярослав Платонович Гусаков

Я не придал значения намёку Пряхина, когда он совал мне под нос фотографию Волнухина. Мешали другие мысли. Только потом, когда перебирал в памяти разговор, до меня дошло!

Купил торт и пошел к Ане. Вот кто развеет все сомнения.

Сидим у неё на кухне, пьём чай. Будто не было стольких лет неприязни и вражды. Аня рассказывает о звонке Наташки. Теперь понимаю, каким образом Клава оказалась в квартире Гультяева. Девочка росла без отцовской защиты. С её внешностью это катастрофа.

Это я виноват. За все эти годы ни разу не съездил в Свидлов. Если бы приехал, добрые люди подсказали бы.

Аня возражает:

– Это я виновата. Давно надо было сказать тебе.

Молчу, не спрашиваю, чего ж не сказала. Аня сама поясняет:

– Наташка запретила.

Ясно, что мы должны помочь детям выпутаться. Аня звонит Волнухину.

Чтобы наша встреча не попала на глаза Гультяеву, встречаемся в кафе. Волнухин приезжает с адвокатом.

Выслушав нас, адвокат пришел к выводу, что восстановить результаты экспертиз, которые были в шестом томе, возможно только в том случае, если сохранились образцы крови, слюны, пота, соскобов. Но они обычно уничтожаются. Так же трудно доказать сговор судьи Мешалкиной с бандитом Мартыном. Свидетелей нет, а сам он в этом не признается.

То есть Клава остается основной подозреваемой. Но доказать ее участие в хищении тома будет не так просто.

Ещё труднее отмазать её по второму эпизоду. Я имею в виду кражу из моего сейфа. Тут едва ли поможет даже моё лжесвидетельство. Суд мне просто не поверит.

Короче, Клаве грозит срок. Минимум шесть лет. Ване – года два.

– Но это не самое страшное, – говорю я.

Адвокат и Волнухин смотрят с недоумением.

– Страшно то, что Пряхин хочет присвоить мои деньги. И ради этого он ни перед чем не остановится.

Волнухин согласно кивает. Он долго молчит, потом осторожно произносит:

– Вы только на меня не набрасывайтесь, но, по-моему, ребята должны сдаться в руки правосудия.

Аня возмутилась:

– Ты думаешь, что говоришь? Сдаться! Какому правосудию? Где ты его видел?

– Знаешь, Аня, я так воспитан, – горячо доказывает Волнухин. – Если человек что-то совершает, он должен ответить. Положение тяжелое, но не надо преувеличивать. Есть хорошие адвокаты и есть справедливые судьи. Если же ребята будут продолжать скрываться, они обязательно ещё что-нибудь совершат. Это практически неизбежно. Я за то, чтобы у них не было возможности зайти ещё дальше. Нужно убедить их явиться в прокуратуру Москвы в сопровождении адвоката и сдаться вместе с деньгами. Вот увидишь, за добровольную явку с повинной им будет сделана скидка.

Анна Дмитриевна Смирнова

Я понимала, что Саша уже проникся к Ване отцовским чувством, всё равно меня от его слов знобило. Как любая мать, я была против того, чтобы мой ребенок попал за решётку. Если совсем честно, я ненавидела Клаву. Я испытывала что-то вроде благодарности к Саше, когда видела, как он мрачнеет при одном упоминании её имени. Он тоже её ненавидел. Нам нужно было как-то оторвать Ваню от этой дрянной девчонки.

После этой встречи в кафе я позвонила Ване. Но после первых слов поняла, что не могу ничего сказать о Клаве. Язык не поворачивался. До меня вдруг дошло, что я второй раз в жизни предам Наташку. Предав её ребенка, предам её

Пряхин

Гера поехал на пост ГИБДД, что возле Серпухова, перед мостом через Оку. Показал гаишникам фотографию Волнухина. Оказалось, профессор часто проезжает здесь, особенно по выходным. Ясно, что дача его где-то недалеко, сразу за Окой. Я велел Гере объехать все окрестные деревни, показать фото продавцам в магазинах.

Чаще всего Волнухина видят в Липицах. Но эта деревня – проходной двор. Через неё проезжают тысячи дачников.

Я плачу Гере за каждый день работы 3 тысячи рублей. Он способен рыскать только по такому тарифу, не ниже.

Сам Волнухин торчит в Москве. Похоже, боится привести «хвост» к себе на дачу. Значит, Ваня и Клава там.

Ваня

Мы нашли в Интернете кучу заявок и предложений. Одна заявка звучала, как прикол: «Куплю паспорт РФ для террористической деятельности».

Решили с Клавой взять одну фамилию. Будем косить под супружескую пару. Отправили фотографии, деньги. Продавец обещал результат через два дня. Можно было бы оформить быстрее, но я делаю себе еще водительские права. Корочки надо проводить по базе МВД.

Клава нервничает. Считает, что Пряхин уже взял наш след, надо быстрее линять из Москвы. Я согласен, но по другой причине. Мне неловко перед отцом, из-за нас он лишает себя отдыха на даче.

Хотим съездить пока в Крым. А потом видно будет. Может быть, поживём какое-то время на Украине.

Мама помирилась с Натальей Андреевной и Гусаковым. Это, конечно, хорошо. Плохо только, что отец невзлюбил Клаву.

Каждый день звонит Эля. Жалуется на Гультяева, просится к нам. Готова бросить учебу и уехать с нами. Клава даже слышать об этом не хочет. Хотя, вижу, жалко ей подругу. Все-таки Эля, считай, из-за неё страдает.

Клава

Снова звонит Элька. Плачет, жалуется, что Гультяев снова привёз её к себе, и ей приходится обслуживать их троих. Мол, Гультяев, Корзун и Шепель мстят ей за меня. Не могу понять, какая тут месть, если я заплатила за неё сто тысяч зелёных. Мстят, говорит, что тебя потеряли.

– Если бы я не пришла в тот день к тебе, всё в моей жизни было бы окей, – говорит Элька. – Тебе надо было сразу отказаться. И пацаны отстали бы.

Ну да, отстали бы! У них был приказ Мартына выкрасть шестой том, чего бы это ни стоило. Только я могла им помочь. Поэтому они бы от меня не отстали. Чтобы не попасть в это положение, мне надо было вообще не родиться.

Короче, Эля есть Эля. Что с неё взять. Депрессуха – ее обычное состояние. Можно было бы не обращать внимания, но ведь звонит каждый час. Уже Ваню завела. Он ведь отзывчивый. Уже меня укоряет, какая я черствая.

А я, честно говоря, просто не хочу, чтобы Элька болталась рядом. Умеет она незаметно вползать парню в душу. Не одного у меня увела. Правда, и она ни на кого надолго не западает. Быстро разочаровывается. И получается, что отбивает у меня парней как бы из чистого принципа. Чтобы доказать что-то мне и себе. Но Ваню я ей не отдам, пусть даже не мечтает. Ваня – моя судьба, и я для него – судьба.

Пряхин

Гультяев измотал девчонку. Она сидит сейчас передо мной, вся из себя жалкая, несчастная. Из её лица можно лепить-рисовать что угодно, хоть Бабу-Ягу, хоть Елену Прекрасную. Не зря в школе у неё было прозвище Моль.

Но я знаю этот тип. У неё уютное тело: упругое и щелковистое. Это то, в чем мало разбираются прыщи, вроде Гультяева. Но в этом знают толк мужики постарше, такие как я. Эля – виагра, импаза.

Но сейчас её прелести меня не интересуют. Сейчас мне надо, как минимум, чтобы она каким-то образом сказала Ване о Мартыне. О том, что Мартын спал с ними обеими. Одновременно. В одной постели. На этот счёт у меня точная информация.

А как максимум мне надо, чтобы Эля вернулась в банду и помогла мне изъять деньги. Я не оговорился. По Уголовному кодексу, больше одного человека – группа. А группа – это банда. Ваня и Клава – банда. И больше терминология не обсуждается.

Гну свою линию:

– Эля, твоя подружка использует Ваню. Не знаю, как тебе, а мне его искренне жаль. Парень попадёт за решётку ни за что.

Девчонка хлюпает носом.

Захожу с другой стороны:

– Эля, знаешь, сколько твоя подружка выгребла из сейфа Гусакова? Миллион условных ёжиков. Могла бы поделиться с тобой. Всё-таки ты понесла моральный ущерб.

– Она поделилась, – говорит Эля.

– Сколько она тебе дала?

– Десять тысяч.

– Фью! На те деньги, что у неё есть, она купит шикарную квартиру, джип, роскошный загородный дом, обстановку, и ещё на круиз хватит по Средиземному морю…

– Зря вы мне всё это говорите, – прерывает меня Эля. – Я не жадная и не завистливая.

– А какая ты?

Эля молчит.

– Давай я скажу. Ты способная, даже талантливая. Только не уверенная в себе. Но это как раз слабость всех талантливых людей. Твоя неуверенность часто переходит в депрессию. Иногда тебе тошно жить. Тебя выручает Клава. Она говорит тебе, что нужно верить в себя. Она верит в твой талант больше, чем ты сама. Этим она привязала тебя к себе. Без неё тебе плохо. Ты от неё зависишь. Тебе надо освободиться от этой зависимости, Эля. Пока я вижу только один выход. Тебе надо вернуться к Клаве. Учеба подождёт. Поступишь на будущий год.

– Я сама, без вас, просилась, но Клава против, – говорит Эля.

– А Ваня?

– Ваня не против.

– С ним и договорись. Скажи, что Гультяев совсем обнаглел. Сыграй, войди в образ потерпевшей. Если хочешь знать, Ваня уже жалеет, что связался с Клавой. Просто не может её оставить. А она, сама знаешь, может завести его далеко. Ваню нужно спасать

Эля

Я устала от этого мента. Он уродовал мне мозг и думал при этом, что я ничего не понимаю.

Он не оставит в покое ни меня, ни Клаву, ни Ваню, пока не отберёт деньги. Следовательно, если я хочу помочь себе и им, я должна помочь этому менту. И пусть подавится этим миллионом.

Короче, я согласилась. У меня просто не было другого выхода.

Андрей Галахов

Волнухин подробно рассказал мне, что произошло с его сыном. Заодно поделился информацией о Пряхине. Того, что Ваня знает об опере, хватает для начала серьёзного расследования. Если Султан и Ваха живы, едва ли они отказались от своего бизнеса. А если Пряхин был их компаньоном, едва ли он порвал с ними.

Последнее время мою программу всё чаще называют жвачкой для глаз. Обидно, конечно, но в душе я признаю: это так. И вот подворачивается по-настоящему важная тема

Гультяев

Я мечтал купить таунхаус, жениться и завязать с этим подлым бизнесом. Думаете, не понимаю, чем занимаюсь? Просто так поколбасило по жизни.

Всё началось с ляльки, на которую я капитально запал. Уже купил обручальное кольцо. В тот вечер собирался торжественно вручить, а она возьми и опоздай на свидание на целый час. Это было уже слишком. Я устроил скандал. К моему удивлению, лялька даже не подумала оправдаться. Прямо сказала, что у неё есть ещё один хахаль. Одного меня ей мало. И вообще, это мечта любой сексуально развитой женщины – иметь двух мужчин.

Что толку возбухать в таких случаях. Тут радоваться надо. Ведь мог жениться и всю жизнь носить рога.

– Но тебя я люблю больше, – сказала мне лялька.

Как бы утешить хотела.

– А с того, другого, я деньги беру, – объяснила она.

– Сколько? – спросил я.

Мне стало любопытно. А лялька подумала, что я хочу возместить ей одним махом за всё то время, пока мы занимались любовью. И сразу назвала общую сумму.

Вот тут мы поссорились всерьёз. Чтобы сделать мне больней, она сообщила, что у неё есть ещё два хахаля, но те платят ей нерегулярно, а по настроению.

– Слушай, так ты натуральная блядь, – вырвалось у меня.

Я тоже хотел обидеть. Но не тут-то было.

– Ну и что? – лялька подняла тонкие бровки. – Зато у меня есть деньги, на которые ты, между прочим, ешь и пьёшь. Лучше бы помог. Те два хахаля задолжали мне… – она назвала сумму, которой мне как раз не хватало на покупку машины.

Я не был уверен в своих физических возможностях. Поэтому привлёк к делу Корзуна и Шепеля. Они как раз нигде не работали и проводили время в бесплодных рассуждениях, где бы срубить побольше бабок. Но первый рейд по должникам нас не озолотил.

– Не переживай, – сказала лялька, – У меня есть подруги. Их тоже обижают халявщики.

И тогда я сказал себе: если проституция – бизнес, то почему бы мне не стать в этом бизнесе менеджером? И не хрена стыдиться. Понял? И сам себе ответил: понял!

Так мы замутили фишку. Но денег всё равно имели меньше, чем хотелось бы. Когда знакомые актеры приглашали на крохотные роли, я не отказывался. Приехали однажды на съемки в Свидлов, и я поразился, сколько морковок мечтают стать блядями. Так я наладил с Мартыном и Кишкой совместное предприятие.

А теперь у меня сразу два несчастья. Из-за штрафа таунхауса мне теперь не видать, по крайней мере, в обозримом будущем. Но не это даже главное. Сегодня лег с морковкой и вдруг почувствовал: член-то у меня болтунец! Не могу понять, в чем причина. То ли в моей впечатлительности: недавно по телевизору сказали, что тех, кто зациклен на сексе, в результате ждет импотенция. То ли переволновался, когда Пряхин вышибал деньги. Не знаю даже, что делать. То ли идти к андрологу, то ли начать покупать импазу, то ли обождать. Вдруг организм сам по себе войдёт в форму.

Сегодня Пряхин снова устроил тёрку насчет того, как поймать Ваню и Клаву. Я в такие моменты балдею про себя. Ну, и компания у нас подобралась! Менты и сутенёры. Хотя я знаю, что у Пряхина есть и другие партнёры. Он даже с чехами в какой-то завязке. Не раз брал для них морковок. Неплохо устроился мусорила. Таким Макаром можно чью хочешь дружбу купить, причём за бесплатно.

Не знаю, откуда он узнал о нашем бизнесе, но поступил с нами, как паук, который плетет сеть. Мы работали в замызганной однокомнатной квартире. Он договорился с Ярославом. Тот арендовал нам трехкомнатные апартаменты, помог сделать евроремонт. Фирма приобрела красивое лицо. Но за это теперь приходится платить. Глава фирмы фактически не я, а Пряхин. Вся прибыль у него. Ну, кроме того, что иногда удаётся положить за щечку.

Пряхин сказал на нашем совещании, что круг поиска сужается. Со дня на день дача, где скрываются Ваня и Клава, будет найдена. Деньги мы должны взять любой ценой. Сам он и Гера будут нас прикрывать. А потом зачистят место происшествия, если мы слишком наследим.

Честно говоря, эта затея мне совсем не по душе. Нафига нам мокрушничать? За какой интерес? Я не выдержал, так и поставил вопрос.

– Не переживай, никого не обижу, – пообещал Пряхин.

Пряхин помолчал немного, а потом неожиданно взорвался:

– Это я переживаю. Вам же ничего поручить нельзя. У вас же от пива мозги совсем не работают. И духа практически никакого. Вы хоть понимаете, что такие деньги вам за просто так не отдадут? Ваня горло вам перегрызёт.

Ваня

Отец узнал, что мы сделали себе документы, и очень разволновался. Во-первых, говорит, это ещё одна статья. Во-вторых, что же получается? На бегство настроились? А как же явка с повинной? А главное – как насчёт денег? Вы думаете возвращать их Гусакову?

Клава сказала, что основная часть денег отца спрятана в надежном месте. Никуда они не денутся, она их вернёт. А пока нам надо уехать из Москвы и где-то пересидеть.

Я тоже против явки с повинной. В этом случае мне за соучастие могут сделать какую-то скидку. Зато Клава почти наверняка упекут в тюрьму. Мне это надо?

Меня только мама удивляет. О явке с повинной даже слышать не хочет. А что касается Клавы… Она не говорит о ней ничего плохо. Но и доброго слова я тоже ещё не слышал. Это означает, что она против Клавы.

Мне самому нравится в Клаве далеко не всё. Я никак не могу понять, зачем было платить за Элю сто тысяч долларов. Что она хотела этим показать? Что для неё деньги мусор? Но это десяти не так. Сама говорила, что одежду себе и маме покупала в сэконд-хэнде.

Эта расточительность мне не понравилась с самого начала, когда Клава стала покупать себе дорогие тряпки. Я еще тогда говорил ей, что деньги придётся возвращать.

– Я не хочу об этом думать, – отвечала Клава.

На лице её играла полуулыбка. Она обычно улыбается половиной лица, другая остаётся серьёзной.

Она не хочет или не умеет думать о будущем. Она живёт одним днём, а чаще всего только тем, что происходит сейчас, в данный момент. Её не интересует даже то, что будет вечером.

Отец выбрал момент, когда мы остались наедине:

– Ваня, я в принципе против того, чтобы родители лезли в жизнь детей. Но, по-моему, тут особый случай.

– Что ты предлагаешь? – спросил я.

– Я сам не знаю, как бы я поступил на твоём месте, – сказал отец. – Скорее всего, я бы просто не оказался на твоём месте. Я не смог бы сделать то, что сделал ты.

Я сказал, что это, наверное, не тот случай, когда надо думать о последствиях.

Пряхин

Сегодня снова говорили по ящику о ментах-оборотнях. Никак не могу привыкнуть. Сразу тянет выпить.

Когда-то я думал: сделаю в квартире евроремонт и резко завяжу. Хуже других я, что ли? Все в отделе уже живут, как люди.

Сделал! Смотрю, ребята один за другим покупают иномарки. Не подержанные – это пройденный этап. Новьё! А я что, рыжий?

Купил тойоту – свежак. Ну, думаю, пора вязать! Нет, слышу, ребята дачи себе строят…

Короче, это как наркота. Хрен остановишься. Все менты в этом смысле зависимые, за исключением тех, кто боится или не умеет – мозгов и характера не хватает завести себе побочный бизнес. К тому же на это дело надо не только способности иметь. Текущая оперативная работа тоже требует энергии и времени. Я ведь как ловил злодеев, так и ловлю. Пашу по восемнадцать часов в сутки.

Но в данный момент я работаю на себя. Объясняю Эле, что нужно сыграть. Она какая-то вялая, слушает невнимательно.

– Слушай, – говорю ей, – я сейчас встану и уйду. Тебе шанс выпадает, а ты сидишь и лицо воротишь. Какого хрена?

– Я уже всё поняла, мне жевать не надо, – отвечает Эля. – Но я человек, понимаете? А вы сейчас превращаете меня в падлу. Мне нужно время, чтобы сосредоточиться. Мне нужно достать из себя эту падлу. А она пока никак не вынимается. Вас никто никогда не превращал в падлу?

Я говорю:

– Сейчас я тебе помогу.

Замахиваюсь – Эля заламывает тонкие руки:

– Хорошо, хорошо, хорошо!

Даю ей мобильник с набранным номером Вани. Эля закатывает истерику:

– Не трогайте меня! Я скинусь. Я серьёзно, на кой чёрт мне такая жизнь?!

Хватает тарелку и разбивает её об пол. Вопит:

– Я вскроюсь, вы будет отвечать! А-а-а!

Отключает мобильник.

Ору на неё:

– Что ты тут устроила, дура?

Отвечает, хлюпая носом:

– Если бы я попросила сейчас о помощи, он бы мне не поверил. А теперь он знает, что мне плохо. И если ему меня станет жалко, он сам позвонит. Понимаете, сам!

Ладно, обождём.

Сидим, пьём чай, смотрим по телевизору Петросяна с его хохмогонами. Проходит полчаса, час…

– Не жалко Ване тебя.

– Значит, не жалко, – вяло соглашается Эля.

Ваня

Когда раздался звонок от Эли, у нас с Клавой была встреча с парнем, который принёс документы. Не тот момент, когда можно отвлечься. Надо очень внимательно рассмотреть каждый листок, вдруг что-нибудь не так. Нервы на пределе. Кажется, корочки – подстава, сейчас подойдут дяди стёпы и возьмут под руки.

Мы теперь Стратилатовы. Я – Антон, Клава – Ксения.

– Тебе, между прочим, кто-то звонил, – напомнила Клава, когда парень ушёл.

– Это Эля, – сказал я.

Клава очень удивилась:

– Эля?! И что она сказала?

– Ничего, просто орала благим матом.

– Странно. А откуда она знает твой номер?

Я сказал, что это для меня самого загадка.

– Она ни о чем не просила. Просто орала. Угрожала кому-то, что скинется.

– Ну, правильно. Берёт тебя на жалость. Давай, звони, езжай, выручай.

Мне пришлось сказать, что настоящие подруги так не рассуждают. Мы не можем бросить Элю. Ей так плохо, что она готова покончить с собой.

– Ты же сама себе не простишь. Будешь нежиться на море и думать об Эле, что с ней. Надо решить эту проблему, потом только ехать.

Клава сказала, что решить эту проблему можно только одним способом – взять Элю с собой. И добавила:

– Знаешь, у меня такое чувство, будто у нас не страна, а темный лес. Если на тебя напал зверь, помощи ждать неоткуда.

Я сказал, что это не так. Просто у нас особый случай.

– Звони, – разрешила Клава, но когда я набрал номер, отняла у меня мобильник.

Эля

Когда раздался этот звонок, Пряхин был в туалете. Я могла говорить свободно. Когда Клава спросила, откуда я узнала номер Вани, я не стала ничего придумывать.

– Я сейчас приманка.

Клава молчала. Думала. А я в панике смотрела на дверь. Вдруг Пряхин подслушивает. Потом Клава что-то говорила Ване. А Ваня что-то отвечал.

– А ты можешь сбежать? – спросила Клава.

– Прямо сейчас?

– Прямо сейчас, – сказала Клава. – Мы будем ждать тебя у метро «Южная».

Из коридора послышался голос Пряхина:

– С кем разговаривала?

Врать было бессмысленно.

– Чего хотела твоя Клава?

– Интересовалась, как живу.

– Что сказала?

– Сказала, что хотите меня использовать.

Пряхин не поверил.

– А серьёзно?

– Сказала, как вы велели. Попросила, чтобы помогли. Клава обещала подумать.

Пряхин взглянул на часы и неожиданно засобирался. Как бы куда-то опаздывал. Он довёз меня до метро и ещё раз предупредил, чтобы я не делала никаких глупостей и выполнила все его условия. Но я его уже не слышала. Пропади ты пропадом, ментозавр! Я не хочу быть твоей рабыней. Я не хочу учиться на актрису. Я не хочу жить в Москве.

Я зашла в метро, бегом спустилась по эскалатору. Если Пряхин передумал меня отпускать, он теперь гонится за мной. Я заскочила в вагон, двери за мной закрылись, прищемив платье.

Клава

Как только Эля сказала, что её используют, как приманку, у меня внутри всё сжалось. Ваня прав: я бы не смогла жить дальше, с мыслью, как там подружка?

Мы накупили разных вкусностей и закатили шикарный ужин. Правда, не могли полностью расслабиться. Продавщица в магазине в Липицах шепнула, что нами интересовался мент, показывал наши фотографии. Судя по описаниям, это напарник Пряхина.

Ваня наскоро поел и пошёл дежурить. Мы с Элькой сидим за столом вдвоём. Делимся пережитым, Элька плачет. У неё глаза всегда на мокром месте. Ранимая натура. А Ваня бродит возле дачи, нас караулит.

Завтра уезжаем. Сядем в Серпухове на любой поезд до Брянска, а там как-нибудь перейдем границу с Украиной. Мы ещё не уверены в документах. Но больше всего я боюсь за деньги. Вдруг начнут шмонать?

Деньги теперь моя головная боль. Можно было бы не брать с собой такую сумму. Но нужно купить где-то квартиру, обстановку, машину. Ста тысяч может даже хватить.

Конечно, неловко тратить эти деньги. Но я думаю: неужели отец ста тысяч для единственной дочери не пожалеет? В конце концов, он должен был меня содержать. Алиментов сколько за восемнадцать лет набежало? Никак не наберусь смелости позвонить ему. И он молчит. Нам стыдно друг перед другом. По-моему, единственно правильный вариант – посмотреть на ситуацию с юмором. Типа, ну, чего в жизни не бывает?!

Пряхин

Я только сделал вид, что куда-то заспешил. Держался на приличном расстоянии: девчонка часто озиралась. Я вынул из кармана берет, натянул на глаза – совсем другой вид.

Мы доехали в соседних вагонах до метро «Южная». Эля встретилась с Клавой и Ваней. Они сели в автобус. Я заметил номер и позвонил Гоше. Он в это время как раз отирался в Липицах.

Через полтора часа Гоша встретил автобус и незаметно проводил троицу до самой дачи.

Оставалось поставить задачу, распределить роли и провести с исполнителями психологическую подготовку.

Задача простая – изъять деньги. Не отобрать, а именно изъять. Я должен был учитывать, что Гультяев, Шепель и Корзун, при худшем раскладе, будут давать показания, употребляя мои слова. «Отобрать» – указывает на корыстный умысел. «Изъять» – всего лишь служебный термин.

Мы сидели, как обычно, впятером, у Гультяева. Просто ужинали. Я велел приготовить обыкновенный борщ со сметаной. Взялись за ложки не сразу. Переглядывались: а где водка?

Я сказал, что предстоит серьезная работа.

Когда я сказал «надо изъять», они поняли, что это означает. Хотя по глазам не скажешь. Глаза у Корзуна и Шепеля серые, похожие на кошачьи, слегка навыкате. Слегка навыкате и неподвижные. Что означает тупость и трусость.

– Так ведь у Вани ствол, – сказал Гультяев.

– У вас тоже будут стволы.

– Он воевал, – заметил Корзун и потёр шею, которую Ваня ему однажды помял.

В таких случаях нужно сказать, как отрезать.

– Зубов бояться – в рот не давать.

Будущие мокрушники молчали.

– Ты когда-нибудь видел, как бабы рожают? – спросил я Гультяева. Тот пожал плечами. – Акушерки щипцами работают. Большие такие щипцы. Но это не всегда помогает. И тогда акушерки начинают выдавливать младенца руками. Но и руками иногда не получается. И тогда выдавливают ногами. Коленками.

Мокрушники поразевали рты. Не верили, думали, что шучу.

Я подвёл итог:

– Вот почему у нас рождается столько уродов.

Мокрушники обменялись невесёлыми усмешками.

«Это хорошо, что они боятся Ваню, – думал я. – Значит, завалят его со страху. Хотя лучше, если бы при этом он завалил кого-нибудь из них. Это было бы просто идеально. Но если у него не получится, или он не захочет, это придётся сделать Гере. А я буду в это время далеко от места происшествия. Мне нужно алиби. А ещё мне нужно, чтобы Гера не боялся, что я уберу его на месте преступления. Он должен действовать в полной уверенности, что ему самому ничто не грозит.

Когда с борщом было покончено, я попросил Геру обрисовать обстановку.

– Значит, так, – сказал Гера. – Дом обычный, деревенский, одноэтажный. Окна, как ни странно, всю ночь открыты. Хотя, чего странного? Овчарка колли спит в доме. Участок небольшой, соток восемь. Соседи с обеих сторон тихие. Если шум, наверняка высунутся из любопытства…

Гера излагал свой подход, как бы он подкрался к Ване. А я думал, что вариант, на котором я остановился, конечно, кровавый. Положить троих – многовато.

Но старый долг…

Мой долг Султану до сих пор в силе. Сволочь, всучил мне фальшивые бабки, но даже слышать не хотел, за ствол хватался, когда я ему об этом говорил. Мол, это всё наши милицейские прокладки. Настоящие деньги были.

Хуже всего то, что и после расчета Султан не оставит меня в покое. Иметь в моём лице крышу в самой Москве – это для него не только удобно и выгодно. Это ещё и престижно. Я – его раб, только не сижу в его зиндане.

Гера выдаёт Корзуну и Шепелю по стволу. Два «Макарова» – из неучтенных, изъятые у бандюганов, должны направить следствие по ложному следу. Третий ствол, у Гультяева, мой ему подарок, браунинг, тоже из неучтенных.

Если честно, мне жаль всех. И Ваню, и Клаву, и Элю. Им бы ещё жить да жить. Но нет другого варианта. Другой вариант – это их добровольный отказ от миллиона. Но ведь не отказываются

Клава

У Эльки как бы отшибло любопытство. О Ване – ни слова. Наконец, прорывается:

– У вас серьёзно?

Я не знаю, что ответить. Ваня за мной не ухаживает. Хотя сейчас не до нежностей, я сама это понимаю. И всё-таки, можно сказать раз в день одно ласковое слова. Если бы мы вели обычную жизнь, я бы от такого отношения давно уже полезла на стенку. Иногда мне кажется, что Ваня ведёт себя так, будто боится вести иначе. Прячет нежность. Он во мне не уверен. Наверно, что-то чувствует.

Если честно, мне мало его ласк. В постели я фантазёрка. Но я боюсь сказать ему об этом. Он может заподозрить испорченность, и тогда я не прощу себе, что была откровенна. Я не люблю испытывать чувство вины. От этого я плохо себя чувствую, это меня гнетёт. Я так воспитана. Я мамино солнышко. В детстве я была уверена, что, если я скажу маме, что мне понравилась звездочка на небе, она мне её тут же достанет.

Мне кажется, мама стала рано болеть из-за чувства вины передо мной. Нам часто не хватало денег. Это меня расстраивало и унижало. Мама придумала мне утешение – научила меня мечтать. Говорила, что мне обязательно встретится мужчина, у которого есть всё. И этому мужчине нужна будет только женщина, которая знает, что с этим всем делать. То есть я.

Повзрослев, я стала искать такого мужчину. Для этого приезжала в Москву. Но потом я поняла, что такие мужчины не ходят по улицам и не бывают там, где бывала я. Шансов встретить практически никаких.

И вот надо же такому случиться. То, что я хотела получить от мужчины-комплекта, теперь есть у меня самой.

Гультяев

Мы ехали на мокрое дело в нормальном настроении. Мандраж, конечно, присутствовал. Всё-таки нам ещё не приходилось убивать. Но панического страха не было. Этот страх Пряхин снял.

Пряхин убедил нас, что убрать Ваню и тёлок в наших общих интересах. Тогда, дескать, он будет больше верить нам и поручать важные, а значит, денежные дела. Внушил, что нам ничего не будет. Он уже придумал, как направить следствие по ложному направлению. Иначе ведь и ему несдобровать.

Мы подъехали к даче засветло. Встали на приличном расстоянии, на краю леса и стали ждать сумерек. Сначала было непонятно, есть ли кто-нибудь на даче, потому что во дворе никто не появлялся. Но вот зажегся свет – не зря караулим!

Пряхин велел стрелять только в крайнем случае. Зачем шуметь, если всё можно сделать по-тихому? Мы запаслись шпагатом, скочем и бейсбольными битами. Наша задача – вырубить, связать и отвезти подальше. Пусть Волнухин думает, что сынок со своими тёлками куда-то уехал. Пряхин всё очень грамотно продумал.

Ваня

Утром мы уедем. Больше оставаться на даче отца нельзя. По-хорошему мы должны были уехать ещё вчера, в крайнем случае, сегодня.

Клава и Эля обсуждают свои дела, а я наблюдаю со стороны за домом отца. Если ты хочешь заметить наблюдение и слежку, ты должен занять удобную позицию раньше преследователей. Тогда ты первымвидишь тех, кто хочет увидеть тебя.

Я увидел их, как только они подъехали. Они по одному выходили отливать. Пиво, наверное, пили, уроды. Я их пересчитал. Как и следовало ожидать, их было трое.

А потом в объективы моего бинокля попал Гера. Вот он сделал всё грамотно. Поставил свой «жигулёнок» где-то далеко, подошел поближе к даче пешком, заметил Гультяевский «мерс», но не подошёл, залег в кустах. Складывалось впечатление, что Гультяев, Корзун и Шепель охотятся на нас, а Гера – за ними присматривает.

Я позвонил Клаве и обрисовал обстановку.

– Хорошо, – сказала она, – мы оставляем свет и переходим в сарай.

Последние две ночи мы ночевали в сарае, там же лежали все наши вещи. Из сарая можно было незаметно подойти к забору. В заборе я сделал лаз.

– Нет, – сказал я Клаве, – лучше подойдите к забору и ждите там.

Сердце у меня билось учащённо, но говорил я спокойно. Точнее, старался говорить спокойно. Понять, что нас вот-вот будут брать, было не очень трудно. О том, что нас собираются убить, я почему-то не подумал.

Сумерки сгустились. Теперь я мог поближе подойти к «мерсу». Одна за другой хлопнули три дверцы. Гультяев, Корзун и Шепель вышли из машины и направились к калитке. Они шли тихо и молча. Я держался метрах в тридцати, часто озираясь, нет ли позади Геры. Он был где-то неподалёку, иначе зачем приехал?

Гультяев первым подошел к дому. В свете, падавшем из окна, стала видна его правая рука, сжимавшая ствол. Следом подошли Корзун и Шепель, они тоже были вооружены.

Они подошли к окну, пытаясь что-то увидеть. Но шторы были плотными, ни одной щелки. И тогда они двинулись к входной двери. Дверь, к их удивлению, была открыта, и они вошли в веранду.

Наверно, они удивились, почему так тихо? Потом рывком открыли дверь и вошли в неосвещённую кухню. Никого. Дверь в комнату, где горел свет, была полуоткрыта. Слышался телевизор. Они вошли в комнату. И здесь никого.

Вообще-то, мне надо было идти к девчонкам. Но рядом, в темноте мелькнула чья-то фигура. Я замер за кустом черноплодной рябины возле окна. Чёрт! Я забыл на минуту, что где-то должен быть Гера. Это он! Больше некому. Я сжал в руках короткую металлическую трубу, с которой не расставался последние дни.

Гера заглянул в окно, но ничего не увидел. Зато я увидел. Мент был в полуметре от меня. Он сжимал в правой руке волыну с невероятно длинным стволом. Стопроцентно глушак.

Я сделал это не обдуманно, а инстинктивно, отчасти даже от страха. Двинул ему короткой металлической трубой по правой руке. Гера взвыл и скорчился от боли, выпустив из руки ствол. Я поднял его. Гера продолжал вопить. Надо было делать ноги. Я бросился к забору, где меня ждали девчонки.

Надо было бежать. Но куда? На автобусную остановку? Там нас могли ждать менты. Вдруг нас обложили. И тут я вспомнил про гультяевский «мерс».

Через минуту мы уже сидели в машине и гнали по Симферопольскому шоссе в сторону Тулы.

Глава шестая

Пряхин

В тот вечер я был в боулинг-клубе. Там меня все знают: и персонал, и постоянные посетители.

Игра не шла. Зар-р-раза! Теперь жди неудачи в делах. К тому же накануне дорогу машине перебежала кошка. Не черная, но всё равно – кошка.

Гера не звонил странно долго. Как я потом понял, просто не решался.

Он, конечно, меня расстроил и разозлил. Шанс рассчитаться с Султаном откладывался на неопределенный срок. Где теперь искать эту троицу? Сейчас залягут на дно или свалят за бугор. А деньги я должен отдать Султану в ближайшие три дня. Вчера был каляк с ним, и он назначил этот срок.

Едва ли его люди мочканут меня. Я ему ещё пригожусь. Чечи никогда не пойдут против своей выгоды. Выгода для них важнее принципа. Но – смотря по обстоятельствам и по настроению. Не впишусь Султану в настроение – кранты.

Я сходил в туалет, вылил из себя пиво, сел в баре и заказал водки. Выпил и включил решалку. Не может быть, чтобы не было выхода.

Султан ничего не знает ни о Ване, ни о миллионе. В прессе этот случай освещали без указания фамилий. А я не посвящал Султана в детали, потому что в этом случае он мог сам заняться поиском Вани и миллиона. Но теперь ситуация изменилась. Теперь меня не интересуют деньги. Пусть Султан сам их возьмёт. Надо только его раззадорить и не говорить, что у Вани ствол с глушителем. Пусть они порвут друг друга, сводя старые счеты, рабовладелец и раб, лишь мне было хорошо.

Я позвонил Султану и обрисовал в общих чертах обстановку. Мол, деньги, которые я хотел отдать, у Вани. Назвал номер гульятевского «Мерседеса». Сказал, что предположительно Ваня двигается сейчас по Тульской области в сторону от Москвы.

Чем мне нравятся чечи: они, как правило, не ковыряются в мелочах, не задают лишних вопросов. То ли считают для себя унизительным, то ли всё просекают своим умом. Единственное, на чём застрял в разговоре Султан, это на факте моего знакомства с Ваней.

– Значит, ты поддерживаешь с ним отношения? – зловещим тоном спросил он.

Я сказал, что это долгий разговор.

– Любите вы долгие разговоры, – прорычал Султан. – Ладно, разберемся. Но если ты и в этом раз кинешь, ты – «самовар». Заочно ты уже «самовар».

Я перевёл дух. Моя отправка на тот свет, кажется, откладывалась.

Султан прислал Ваху за фотографиями Вани и Клавы. Теперь беглецам не позавидуешь. Чеченские диаспоры в каждой области – своего рода резидентуры. Султан может задействовать всех земляков: мужчин, женщин, подростков и даже детей. Не попасть в эту сеть практически невозможно.

Волнухин

Течение моей жизни определяют телефонные звонки. Зовут где-то выступить. Приглашают куда-нибудь приехать. Бег жизни, наверное, быстро бы остановился, если бы не эти звонки. А сегодня позвонили из администрации президента. Пропуск уже заказан.

Жду в приемной. Появляется помощница супруги президента. Протягивает руку, называет себя: Светлана Николаевна. Объясняет, зачем понадобился. Супруге президента предстоит поездка за границу, на мероприятие, посвященное проблемам семейной жизни. Число разводов и гражданских браков растет не только у нас в России, но и во всём мире. Соответственно увеличивается число детей, растущих в неполных семьях. Как это отражается на их психике и движении по жизни? Что в этом смысле может сделать государство и общество? Такова проблематика. Не могу ли я помочь ей в составлении коротких речей?

Нам приносят чай. Я выслушиваю комплименты. Высказываемые мной мысли всегда интересны, потому что спорны, но в данном случае требуются не общие слова, а впечатляющие примеры из жизни.

Светлана Николаевна даже не подозревает, что, выбрав меня в помощники, невольно попала точно в цель. Есть у меня примеры из жизни. Но стоит ли откровенничать?

Говорю, что задача ясна, проблема действительно серьёзна, но мне надо подумать, посоветоваться со знакомыми социологами. Вот у кого полно примеров.

Договариваемся встретиться через два дня.

Рано утром звонит Ваня. Они далеко, где конкретно – не говорит. Дача осталась открыта. «Так получилось». Ясно, их нашли, и они дали дёру. Подробности родителям знать не обязательно.

Ребята ударились в бега. А побег – это всегда новые преступления.

– Ваня, ты можешь остановиться?

Отвечает, что, наверно, может. Наверно?! И на этом спасибо.

– Сын, – говорю, – всё можно дать человеку: образование, богатое наследство. И он сам может взять от жизни многое. Только не масштаб личности. Масштаб даётся, как видно, только генетически. Не измельчи, не разменяй себя, прошу тебя, Ваня.

– Постараюсь, – отвечает Ваня. – Только как быть с девизом Шамиля?

Он рассказал мне про орден, который показывал ему Султан, и что на нем написано. Я знал об этом историческом факте. Действительно, как совместить то, что советую я, с девизом предводителя горцев?

– Ваня, это этическая норма другой культуры. В Чечне человек может позволить себе эту роскошь – не думать о последствиях, потому что за ним весь тейп. Тейп защитит, наймет хорошего адвоката, заплатит кому надо, чтобы дали меньше срок, или вовсе не посадили, поддержит в неволе. А у нас? Хотя можешь считать, что я – твой тейп.

– А я – твой генофонд, – в тон отвечает Ваня.

– Я люблю тебя, сынок, – вырывается у меня.

– Я тоже люблю тебя, отец, – отвечает Ваня.

Ваня

Клава написала доверенность на управление машиной. Но это же филькина грамота. На двух постах чуть не задержали. Пришлось откупаться.

Я жал на всю педаль. Пряхин по времени пока не успевал оповестить посты ГИБДД. Эта ночь была за нас.

Утром набрался смелости и позвонил отцу. Когда разговариваю с ним, всегда волнуюсь. Боюсь что-нибудь не так сказать. Хочется соответствовать ему. И очень не хочется, чтобы он разочаровался во мне. Интересно, так или не так было бы, если бы я давно, всю жизнь жил с ним рядом. С ним я бы справлялся с жизнью. Он бы меня понимал.

Не могу жить ради денег. Ради того, чтобы их становилось всё больше, больше, больше… Нет ни настроения, ни способностей. Ведь об этом надо думать с утра до вечера и еще, наверное, чтобы это снилось.

И на дядю работать, на его обогащение, тоже не могу и не хочу.

У нас в стране так получается. Если ты не умеешь жить ради денег, то тебе ради чего-то другого и жить нет смысла. Самого себя не обеспечишь, не то, что жену и детей. Поэтому я считаю свою жизнь бессмысленной. Поэтому мне не интересно жить.

Но сейчас я собой доволен. страшно доволен. Мы летим, и нам хорошо. А представьте себе другой вариант. Я бы постеснялся отбить машину, и мы бы тряслись от холода в лесу.

Мне не нравится только, что я не знаю, как быть дальше. С Клавой говорить об этом бессмысленно. У неё мозг в этом направлении не хочет работать.

Эля для меня загадка. Бросить учёбу… Ради чего?

Хотя… Я ведь тоже бежал от Султана не в 136-ю бригаду и даже не домой к маме. Бежал куда глаза глядят, лишь бы сбежать

Клава

Элька сопела у меня на плече, а я не спала. Ночью, когда мы ехали, позвонила мама. Выспрашивала, как у нас дела. А потом выдала новость про Надежду Егоровну. Блин, как обухом по голове.

Купила я потихоньку на заправке плоскую бутылочку коньяка. Прикладывалась, пока Ваня не учуял запах. Спросил, что это со мной.

Не хочу, чтобы Ваня узнал про Мартына.

Я не очень удивилась, что Мартын и Надежду Егоровну опутал. Я знаю, как он это делает. Сначала привязывает к себе подарками, а потом своей мужской силой. Хотя нас с Элькой он своей похотью не увлёк. У него толстое, пористое, вонючее тело. Нам было по четырнадцать лет, но мы знали про оргазм по описаниям сексологов. А в жизни испытали только, когда начали друг друга ласкать в его постели. Он любил укладывать нас по обе стороны от себя. Но когда входил в раж, про всё забывал. Не замечал, что мы успеваем ласкать друг друга.

Но то, что Надежда Егоровна проявила коварство ко мне – факт. Теперь понимаю: я должна была пойти «паровозом». А она как бы не при чём. А кто велел подшить все результаты экспертиз в один том?

Ваня повернулся ко мне:

– Гаишник может учуять запах. Начнут проверять. Могут обыскать машину. Тебе это надо?

Нет, мне не надо, чтобы нашли деньги. Выбрасываю бутылку в окно. Слышно, как она разбивается об асфальт. Открываю окно, проветриваю салон.

– Что тебе сказала мама? – спрашивает Ваня.

– Потом.

Как только Ваня узнает, что у меня были отношения с Мартыном, сразу поймёт, что я делаю из него дурака. А мне просто не хотелось его огорчать. Когда в тот вечер мы легли… Короче, я сыграл боль, а под подушкой у меня была помада. Когда он кончил, я попросила его встать и потащила простынь в ванную, как бы застирать. В полумраке было видно, что простынь как бы в крови. А на самом деле то были следы помады.

Многие девчонки так делают. Не будет же парень требовать простынь, разглядывать её. Да, это обман. Но только ради того, чтобы не омрачить любовь. Женщина так устроена. Ей трудно дойти до постели с любимым человеком, не допустив ни одной ошибки, не попав ни в одну сеть. Чем она незаурядней, тем меньше у неё шансов остаться никем не тронутой. Так пишут в книгах. И я на себе испытала: так и есть!

Элька почмокала губами. Я отстранилась от неё, затекло плечо. Подружка сползла головой на мои колени. Меня бросило в жар, горячая волна пробежала по всему телу, от кончиков пальцев ног до кончиков ушей. Я закрыла глаза. Мы летели в какую-то другую жизнь, может быть, еще более опасную, чем та, которая осталась позади. Но у меня не было страха перед неизвестностью. Я боялась только, как бы не проболталась Элька. Как бы не начала интриговать против меня.

Эля

Мы доехали до Севска, «мерседес» бросили в лесу на окраине, поселились в гостинице. Взяли лучший двухместный номер, с двумя кроватями и диваном. Поели в местном ресторане, посмотрели на местном сайте объявления о продаже машины. Купили подержанную тачку. Идем в свой номер обмывать.

Клава через час засыпает. Перенервничала, не спала ночь.

Ваня ложится в свою койку, велит сторожить. Из номера – никуда!

Они спят, а я смотрю телевизор. Стук в дверь. Замираю, прислушиваюсь. Кто-то потоптался и ушёл.

Стемнело. Задергиваю плотно шторы. Номер на втором этаже: если смотреть из окна соседнего дома, мы как на ладони.

Всё равно ощущение, что на нас смотрят. Хочу погасить свет, подхожу к выключателю. И в этот момент свет гаснет сам по себе.

Бужу Ваню. Он не понимает, в чём проблема. Ну, подумаешь, нет света. А мне страшно.

– Не морочь мне голову, – ворчит Ваня и отворачивается к стене.

Я сижу в темноте, лишняя. Зачем я здесь? Ваня любит Клаву, в этом можно не сомневаться. А Клава? Я не могу ответить на этот вопрос. Я не видела, какой бывает Клава, когда любит. А теперь, когда я знаю, кто её отец… Дочери бабника трудно кого-нибудь полюбить по-настоящему. Если только существуют гены. А они существуют.

Понимаю, что жестока к ней. А она ко мне? Те проявления доброты по отношению ко мне, никак не компенсируют те несчастья, которые я по её милости переживаю.

Ярослав Платонвич Гусаков

Пью в компании Чехова. Поставил перед собой его фотографию и – как сейчас говорит молодежь – читаю классика. Открою секрет, чем он мне нравится. Он тоже любил баб. С 13 лет в бордели хаживал. Но не ради разврата. И я блуд не особо уважаю. Я просто не создан для семейной жизни. Есть у нас и один общий факт в биографии. Чехов был родителями брошен, будучи подростком. А это, знаете ли, много о чем говорит. Считается, что совесть – это то, что вам внушала мать до шестилетнего возраста. А если мамы не было?

Чехов с сорок лет всё-таки женился. Но потом, по-моему, жалел. Хотя, вроде, и любил Книппер. Жили-то на расстоянии. Он в Ялте, она в Москве. Она – здоровая, он – больной

Почему я не женился? Не мог ни в кого влюбиться. А жить без любви Чехов очень не советовал. К тому же с годами всё больше тянуло на молоденьких. И тут подвернулся Гультяев со своим агентством. Чехов был инспектором актрис, я – инспектор морковок.

Я бы и без любви женился. Но боялся быть плохим отцом. Я равнодушен к детям. Допускаю, что я смог бы полюбить их, если бы они появились. Но они не появлялись. Ни одна из моих женщин даже не пыталась поймать меня на этот крючок. И вот, оказывается, я – отец.

Я рад появлению Клавы: устал от одиночества. Чехов хоть с мамой и сестрой жил, а я всё время один. Особенно тяжело есть в одиночку.

Друзья сначала мне завидовали, а их жёны – ненавидели. Надежды многих из них я не оправдал. «Не желай жены ближнего своего» – это я соблюдал. В конце концов жёны отвернули от меня друзей.

Хотя отчасти виновата не моя холостяцкая жизнь, а характер. У меня не получаются теплые отношения с людьми. А мою холодность принимают за высокомерность. Люди не понимают, что это всего лишь защитная дистанция. Но в этом есть свой плюс. Если верить психологам, поскольку я держусь только за себя, я не очень дорожу своей жизнью. Мне будет легче, чем другим, умирать.

Поэтому я не очень убивался, когда потерял столько денег.

Люди в основном испытывают разные желания, а я ставил перед собой цель – стать долларовым миллионером. Но как только добился своего, стало скучно.

А сейчас я переживаю только о том, как бы Клаву не лишили этих проклятых денег. Вот этот может быть удар…

Кто-то позвонил. Опрокидываю ещё стопарик, иду открывать. Только бы не Гультяев. Всё чаще подумываю, не грохнуть ли мне его. Как же я этих уродов ненавижу!

Это Анна. Теперь мы, можно сказать, снова близкие люди.

– Поехали к Наташке, – говорит Анна.

Александр Сергеевич Волнухин

Мы сидим у Галахова в студии. На столе остатки закусок и бутылки, одна пустая, другая початая. Мы обсуждали с Андреем, что делать дальше, как помочь Ване и Клаве. И тут пришёл Пряхин. Позвонил с поста в вестибюле и поставил перед фактом, что он уже здесь.

Он как бы даже обрадовался, увидев меня. Объявил, что у него для меня есть сюрприз. А потом предложил выпить. Галахов, подмигнув мне, согласился.

И вот выпито немало, а сюрприза всё нет. И до сих пор неясно, с чем пришел Пряхин. И чего ради так себя ведёт: тыкает, втягивает в пьяный разговор.

– Вот, ты профессор, скажи мне: люди – быдло? Или не быдло? – говорит мне Пряхин.

Надо что-то отвечать. А я не могу понять, всерьёз он интересуется моим мнением или провоцирует на опрометчивый ответ. Шуткой ответить или пуститься в размышления? Вопрос-то, на самом деле, почти философский. Люди – быдло или не быдло?

Меня трудно застать врасплох. Я всё-таки полемист. Отвечаю заготовкой:

– Чернышевский так говорил: «При всей врождённой доброте сердца, русские были в старину народ безжалостный. Помочь ближнему и заставить его страдать было для них одинаково легко».

Пряхин слушает, свесив голову. Но в том, что он действительно пьян, я не уверен.

Спрашивает с подковыркой:

– А своими словами можешь?

– Могу, но скажи мне, почему это тебя волнует?

– Почему? – Пряхин делает пьяный жест. – Потому что хочу понять… когда это всё кончится, и чем это кончится. Вот я сейчас живу, я – как бы не я. Во мне два человека. Один смотрит на другого и говорит: ну и сука же ты! А другой отвечает: ну, сука, а что делать, если сейчас все суки? Вот я тебя и спрашиваю, все сейчас суки или не все? Вот ты кто?

– Майор, давай не будем переходить на личности, – вступился за меня Галахов.

Пряхин тяжело ворочает языком:

– Понятно, вы – хорошие ребята, а мент – тварь. Но я повторяю: я хочу понять, сколько сейчас таких, как я. Вдруг мне только что-то кажется, а на самом деле это не так. – Майор обратился ко мне. – Я согласен с твоим Чернышевским или как его там, мы, русские, странные люди. Закон не уважаем. Тех, кто служит закону, не уважаем, а любим справедливость. А что такое справедливость? Это когда все живут по закону. Или что-то другое?

Мы с Галаховым не спешим соглашаться.

– Вы не смотрите на меня так, – продолжал Пряхин. – Я мыслю в правильном направлении. Справедливость для всех – это когда все живут по закону. Но не только. Это я и сам понимаю. Потому что я каждый день вижу, почему люди идут против закона. Чистых людей, без червоточины, больше нет. Или их так мало осталось, что они уже не делают никакой погоды. Поэтому нечистые и подняли головы. Кто им скажет стоп? Некому. Зло побеждает добро, потому что добро с этим злом сотрудничает. Но при этом продолжает считать себя добром!

Пряхин тычет указательным пальцем в Галахова:

– Андрей, давай тебя возьмём. Только не обижайся. Ты хороший человек? Конечно, хороший. Сейчас немодно думать о себе плохо, это создаёт дискомфорт. Но скажи мне, Андрей, что ты чувствуешь, когда получаешь свои бешеные гонорары? Нет, это, конечно, твоё право – получать за рекламу столько, сколько платят. Но по закону ты должен делиться со своими согражданами. А если ты не делишься, ты – преступник. На Западе неуплата налогов считается одним из самых злостных преступлений. А у нас – как бы так и надо. Ты и твоё телевидение – это зло нашей жизни. А профессор Волнухин с этим злом сотрудничает.

Галахов наливает себе коньяку, выпивает и подбадривает Пряхина:

– Продолжай, интересно говоришь.

Пряхин проделывает то же, что и Галахов: наливает, выпивает. И говорит, обращаясь ко мне:

– Что сегодня плодит преступность, профессор? Нехватка денег и взаимное заражение корыстью. Думаете, мне доставляет удовольствие искать сейчас Ваню с Клавой? Я их понимаю. Ребята всю свою молодую жизнь считали копейки. И вдруг – такой фарт! У них просто поехала крыша. А почему они считали копейки? Кто в этом виноват? Будем указывать пальцем? Поэтому не смотри на меня, как на ищейку.

Пряхин сделал паузу и объявил:

– Короче, я прекращаю поиск ребят. И сделаю всё, чтобы дело против них было прекращено. Бывайте здоровы.

Пряхин поднялся из кресла и, покачиваясь, вышел из студии.

Галахов встал, пошёл следом, но остановился в дверях и с недоумением спросил:

– Что это было? Откуда он знал, что ты здесь?

Я пожал плечами: ну, почему же не знал? Вполне мог знать.

Утром я позвонил Ване и сообщил ему о том, что Пряхин якобы прекращает розыск. Что это? Финт? Или одумался?

Ваня

Пряхин одумался? Нет, отец, Пряхин что-то задумал. Но раздумывать не было времени. Меня насторожило сообщение Эли насчет света.

Утром я поинтересовался у проживающего в соседнем номере мужика, как у него вчера вечером работал телевизор.

– Без проблем.

– Свет не гас, – прямиком спросил я.

– Нет.

Я спросил у других проживающих. Ответы были те же. Я не знал, что думать. Всё это было очень странно. Свет не мог вырубиться просто так в одном номере. Значит…

Надо было сматываться из Севска. Клава предложила разделить деньги. Она не хотела держать при себе всю сумму. Я не чистоплюй, но почему-то не могу касаться этих денег. Короче, я отказался. Как же Клава обозлилась! Я её такой ещё не видел.

– Хочешь, я выброшу эти вонючие бабки? – закричала она.

Я пытался её успокоить:

– Клава, но это же твои деньги.

– Значит, ты не хочешь иметь к ним никакого отношения? Готовишь будущие показания?

– По-моему, ты меня оскорбляешь, – сказал я.

– Я всего лишь отвечаю на оскорбление, – отрезала Клава.

Эля вышла на балкон. Она вернулась, когда мы ещё не закончили перепалку.

– Там какие-то кавказцы.

Я осторожно отодвинул штору. Внизу сидели на корточках двое чернявых ребят в темных очках. Лицо одного из них показалось мне знакомым. У меня даже сердце сжалось: неужели? Я всмотрелся. Нет, я не мог обознаться. Я слишком часто видел это лицо. Только сейчас оно было без бороды и без усов.

Ваха.

Александр Сергеевич Волнухин

Супруга президента хочет казаться простой и скромной. Это мешает ей быть естественной. А её неестественность в свою очередь мешает мне.

Я боюсь, что она относится к предстоящему мероприятию всего лишь, как к обязанности, положенной ей по статусу, и не придаёт должного значения важности темы. Нет, она считает её важной, но не настолько, насколько считаю важной я.

Когда говорят, что родина для ребенка начинается с семьи, это не звонкие слова. А неполные семьи – это, можно сказать, угроза государству. Если ячейки не целостные, государство – не крепость.

Мы составляем текст речи для того, чтобы выглядеть не хуже других. Ну, будем выглядеть. На трибуне. А по жизни? По жизни государство не работает на крепость семьи. Абсолютно. Совершенно. Фатально

Ваня

Ваха царапает ножом по капоту нашей машины. Клава бросается на балкон. Я едва успеваю перехватить её.

– Какого черта? – возмущается она.

Она не может понять, почему я терплю.

Говорю, кто такой этот кавказец.

– Как он узнал, что ты здесь? – удивляется Клава.

Хороший вопрос. Объяснение может быть только одно: Пряхин до сих пор связан с Султаном и Вахой.

Достаю пистолет с глушителем. Снимаю с предохранителя. Едва ли «духи» будут брать номер штурмом, но всё равно надо быть наготове. Это не просто бандиты. Это боевики.

Элю трясёт. Её буквально колотит от страха. Это действует на нервы.

– Может, позвонить в милицию? – робко спрашивает она.

Мы с Клавой переглядываемся. Милиция, скорее всего, приедет. Но не факт, что задержит «духов». Если даже у них проблема с документами, они откупятся. Надежды на ментов нет никакой.

Мы в западне. Нет выхода.

– Может, пригрозить, чтобы отошли? – неуверенно спрашивает Клава.

Пригрозить? Кому? Вахе?!

– Стрелять они не будут, – говорит Клава.

Это правильно. Пока не заберут деньги.

Анна Дмитриевна Смирнова

Ярослав, оказывается, хороший водитель. Ехал быстро, но у меня ни разу не замерло сердце.

Всю дорогу проговорили, а когда въехали в Свидлов, примолкли. Мы не были в родном городе больше двадцати лет. У нас никого здесь не осталось. Моя мама умерла, а отца я не знала. Ярослав тоже не знал отца, а мать оставила его в двухлетнем возрасте. Сдала в ясли и уехала покорять Москву по лимиту.

А потом и мы решили завоевать первопрестольную. Наташка, Ярослав и я. Но поехали только я и Ярослав. Наташка к тому времени была уже на шестом месяце. Ей бы, дуре, рискнуть. Может, заводское начальство не заметило бы живота. И родить в Москве, тогда ребёнок и мать автоматически получали право на прописку. Но для Наташки важнее была не прописка, а здоровье ребёнка. Ну и, конечно, она верила Ярославу. Устроится – тут же заберёт.

Ярослав устроился. Его сразу взяли инженером и дали отдельную комнату. А потом в его комнате оказалась я. У нас был банальный любовный треугольник. Только до поры до времени у меня была несчастная любовь, а у Наташки счастливая. В квартире Ярослава это положение поменялось.

А потом Ярослав сказал, что привык жить один. Я тут же отселилась в одну из комнат общежития, где жили еще две лимитчицы.

У меня появился Саша Волнухин. Ненадолго. А потом родился Ваня.

Ярослава страшно бесили разговоры в общаге, что Ваня его сын.

Конечно, он знал, что у Наташки кто-то родился. Но ему было безразлично, дочь или сын. Он боялся даже проявить интерес. Думал, Наташка тут же ухватится. И я не решалась восстановить отношения с ней. Боялась, что пошлёт подальше.

С возрастом я поняла, что люди чаще всего совершают подлости не потому что плохие, а от слабости. Почему я оказалась в комнате Ярослава? Потому, что мне было одиноко в Москве, хотя и хахалей хватало. Думала, инженер поможет перейти на более легкую работу. Ну и зависть, конечно, сыграла злую шутку. Почему у подруги такой парень, а – не мой?

С возрастом я поняла, что настоящие подлости мы совершаем только тогда, когда пытаемся оправдать подлости по слабости. То, что я за двадцать лет ни разу не съездила в Свидлов и не попросила у Наташки прощения, это и есть подлость.

Ехала я сейчас ради детей. Мы втроём должны подумать, как им выбраться из ситуации. А как при этом буду смотреть в глаза Наташке, даже не представляла.

Наташка знала, что мы едем. Готовилась. Нас ждал накрытый стол и такое радушие, будто ничего не было позади. И будто впереди ничего страшного. Даже слова, которыми она встретила Ярослава, прозвучали у неё необидно:

– Ну, здравствуй, блудный отец.

Наташка всегда умела держаться за счет чувства юмора.

История с Мешалкиной нас, конечно, впечатлила. Какая, однако, тварь! Но зато теперь появилась надежда, что не одной Клаве придётся отвечать за то, что произошло в коридоре суда. Только как доказать причастность судьи?

– Ты не сфотографировала её с Мартыном? – спросил Ярослав.

Наташка сказала, что даже не подумала, так растерялась. Но что могла бы доказать эта фотография? Ну, приехал к судье бывший подсудимый, которого она выпустила. Ну, скажет, приехал спасибо сказать. Ну, приобнял при этом от избытка чувств

Ваня

Эля плакала. Клава нервно ходила по комнате. Я стоял у входной двери. Её можно было выбить одним ударом. Чечи нетерпеливы. Они не будут долго ждать.

Мы теряли драгоценное время.

Клава остановилась перед Элей:

– Давай, подруга, попробуем перевоплотиться. Главное – нам пройти, а уж Ваня как-нибудь прорвётся.

Они начали гримироваться под старух. Клава надела силикон – готовая бабулька. С Элиным лицом пришлось повозиться.

Преобразились и с надеждой смотрели на меня: ну как? А никак. Дурацкий маскарад. Лица как бы старые, а одежда-то молодежная!

Эля снова заплакала. Клава сорвала с себя маску.

Я понял, что есть только один вариант.

– Пойдём напролом. Только не отставать. Ни на шаг.

Теперь надо было решиться, собраться с духом. Я взял ствол наизготовку и рывком открыл дверь. Прямо напротив меня стоял «дух», постарше меня, очень красивый, просто чеченский Ален Делон.

Делон был очень уверен в себе. Он стоял в расслабленной позе, держа ствол в опущенной руке.

Он не спел отреагировать. Я выстрелил ему в грудь. Громче выстреливает пробка из шампанского. Делона переломило пополам, он осел на пол. Я подобрал его ствол. Это была тяжелая, больше килограмма «гюрза», я видел такую у Вахи. Может быть, это была как раз «гюрза» Вахи. Очень ценная плётка, пробивает бронежилет, прицельная дальность 100 метров вместо обычных 50. Ёмкость магазина 18 патронов! Я был очень доволен. Я был особенно доволен, что выстрелил сразу, не стал тянуть. И выстрел был правильный – раненый в грудь обычно мгновенно теряет способность к сопротивлению.

«Дух» застонал, он приходил в сознание. Он мог закричать. Я ударил его по голове рукояткой «гюрзы». Он отрубился.

Мы пошли гуськом по коридору. Я – Клава – Эля.

Спускаясь по лестнице на первый этаж, я замедлил шаг.

Другой «дух» болтал с девкой, сидевшей на регистрации. Увидев странные лица (грим у девчонок остался, некогда было смывать), он насторожился. Я выстрелил ему в грудь. Его переломило, он свалился. Я выдрал из его кармана «стечкин» вместе с подкладкой, иначе не вынимался. Снова знакомое оружие. Неужели Ваха отдал все свои стволы, а сам сейчас безоружный?

Мы вышли из гостиницы. Здесь было чисто – никого Я велел девчонкам, ждать меня на соседней улице. Клава сделала протестующий жест. Но тут же сообразила, что я прав. Одному мне будет легче отбить машину.

Она попыталась отговорить меня:

– Нет, – сказал я.

Клава схватила Элю за руку, они быстро пошли в сторону от гостиницы.

Мне нужна была не столько машина, сколько Ваха. Я должен был рассчитаться. Во мне это сидело. Я должен был от этого освободиться.

Вывернув за угол, я ускорил шаг. Увидел меня совсем близко, Ваха не потерял самообладания. Но и особого дара речи не проявлял.

– О-о-о! – он с удивлением смотрел на направленный ему в грудь тэтэшник с набалдашником глушителя.

Я тяжело дышал. Меня возмутило, что он меня не боится.

Ваха смотрел мне в рот.

– Откуда зубы? Может, это не ты, хазки?

Я выстрелил ему в сердце. Он упал ничком, лицом в асфальт. Другой «дух» пружинисто поднялся с корточек. Он готов был броситься на меня. Я выстрелил ему в грудь и забрал его ствол – карманную «берету».

Ваха дёрнулся. Он был ещё жив. Я выстрелил ему в затылок. Он замер.

Я отряхнул с брюк кровь, открыл машину, сел за руль. Вытянул перед собой пальцы. Они дрожали, но не сильно. Мне это понравилось.

Пряхин

Сижу у себя в отделе. В утренней сводке происшествий значится то, чего я ожидал. В Севске (Брянская область) неизвестный тяжело ранил троих кавказцев, четвертый убит.

Если убит кто-то другой, не Ваха, это Султан переживёт. А если Ваха… Этот вариант я учёл. Отправил жену и сынишку к родителям в Вологодскую область. Жена будет собирать на зиму клюкву, сушить грибы. Обожаю суп из белых грибов. Сына хлебом не корми дай половить хариуса.

Связываюсь с Севском, интересуюсь у коллег, какие зацепки. Накануне поселилась странная компания. Парень и две девушки. Сняли номер на двое суток, а утром исчезли. Всего было произведено три выстрела, но никто их не слышал. Вероятно, огонь вёлся из пистолета с глушителем. Сомнений нет: это работа Вани.

Звоню Волнухину. Сообщаю, что натворил его сынок. Профессор в шоке.

Не верит, думает, беру его на понт.

– А ты позвони Ване. Он тебя лучше убедит. Но потом сразу – мне.

Отключаюсь, жду. Минут через десять профессор снова выходит на связь.

Упавшим голосом спрашивает:

– Что же делать?

Я понимаю, что Ваня не стал его посвящать, кого именно он грохнул.

Отвечаю:

– Даже не знаю. И же сказал, что прекратил все мероприятия по розыску.

– А почему? – спрашивает Волнухин. Чувствуется, что этот вопрос не даёт

ему покоя.

– Давал твоему сыну шанс. Не ради него, ради тебя. Но видишь, как

обернулось. Допускаю, что произошла бытовая ссора, кавказцы – ребята задиристые.

Но драка-то не на кулаках была и не на ножах. Пистолет откуда-то у Вани взялся. И

есть подозрение, что не простой пистолет, а с глушителем. Троих уложил, одного-смертельно, а ведь никто выстрелов не слышал. А что сам-то Ваня говорит?

Мне это было важно знать: сказал ему Ваня, что свёл счеты с Вахой, или не сказал. Но профессор не стал передавать свой разговор с сыном.

Держу его на крючке:

– Пока никто, кроме меня, не знает, чья это работа. Даю твоему сыну еще

один шанс.

Велю Гере держать связь со свидловскими ментами. Не мешало бы поставить на прослушку телефон матери Клавы. Они наверняка созваниваются. Из разговоров можно понять, где находятся и куда планируют бежать дальше.

Гера докладывает: телефон давно на прослушке. Есть новость: Гусаков и Смирнова сейчас в Свидлове.

Семейный совет? Похоже на то.

Вечером звонит Султан.

– Ты хотел убрать моих людей руками моего раба, шакал!

Играю оскорбленное самолюбие:

– Знаешь, Султан, если не веришь, давай прекратим отношения. Я не могу так работать. Какого хрена ты меня ни за что ни про что оскорбляешь?

– Потому что знаю твою подлую ментовскую натуру. Ты же оборотень. Как можно верить оборотню?

– Тогда давай распрощаемся.

Султан нехорошо смеётся:

– Конечно, распрощаемся, куда ты денешься. Но тогда, когда я это решу

Александр Сергеевич Волнухин

Ваня сказал мне, кого он убил: своего мучителя, Ваху. Но я не стал сообщать об этом Пряхину. Не знаю, что меня остановило. Наверное, просто недоверие. Не могу понять, случайная это встреча, или кто-то навёл чеченцев на след Вани. И не могу поверить, что Пряхин прекратил поиск. Скорее всего, это просто хитрость. Пряхин что-то выгадывает. Но что именно, понять не могу.

Звоню Галахову, может быть, он подскажет. Выкладываю ему новость. Андрей первым делом заостряет внимание на пистолете с глушителем. Ну, в самом деле, откуда он вдруг очутился у Вани? Приходим к выводу, что Ваня сам должен это объяснить.

Набираю его. Ваня поясняет, каким образом у него оказался пистолет с глушителем. Теперь всё понятно. Пряхин просто передал охоту за Ваней и Клавой другим убийцам.

– Нужно как можно быстрее добиться, чтобы Пряхина отстранили от этого дела, – говорит Галахов. – У вас же есть друзья в аппарате МВД. Идите к ним.

Легко сказать… Если влиятельные люди узнают, кто мой сын, отношение ко мне может резко измениться. Слух разнесется в считанные дни. Последствия могут быть самыми непредсказуемыми. Нужно нейтрализовать Пряхина как-то иначе.

– По-другому не получится, – говорит Галахов. – Вы сейчас должны думать о сыне. Когда человек убивает человека, всё равно, какого и по какой причине, это ужасно не только для того, кто убит, но для того, кто убил. Ваш сын может вообще сойти с катушек.

Мне становится плохо. Галахов достаёт из аптечки корвалол, смешивает с водой. Я выпиваю. Андрей заканчивает свою мысль:

– Нам нужно как-то встретиться с вашим сыном. Мы запишем его показания и покажем их в МВД. Неплохо бы встретиться и с Гусаковым. Вы понимаете, к чему я веду? Если вам не поможет МВД, я покажу запись в своей программе. Связывайтесь с сыном, пусть обдумает, где лучше встретиться.

Ваня

Я остановил машину и сверился с картой. До границы с Украиной оставалось несколько километров. Мы свернули с шоссе в лесок, позавтракали и вышли на шоссе уже без машины. Нас подобрал рейсовый автобус. Он шёл в Хомутовку, а это уже Курская область. Хомутовка стоит на шоссе, ведущем к пограничному пункту.

Пока ехали до Хомутовки, я понял, что границу с Украиной нам в этом месте, после того, что произошло в Севске, пересекать нельзя. Нужно набраться терпения и ехать дальше на юг по территории России.

В Рыльске мы сели в поезд и с двумя пересадками доехали до Грайворона, это уже Белгородская область. Там сняли квартиру. Селиться с нашими засвеченными документами в гостинице было опасно. По улицам избегали ходить втроём. В первый день ели в забегаловках за соседними столиками. А на другой день Эля стала готовить дома.

Она делает обычные блюда, но подаёт их маленькими порциями, украшая зеленью и ломтиками фруктов и ягод. Очень красиво и очень вкусно.

Нам нечем заняться. Эля старается нас развлечь, читает стихи. Клаву это раздражает. Она намекает Эле, что той пора сваливать.

Если выпиваем, Клава не может остановиться. Ей нужно допить бутылку до дна. Шутит: «Без кайфа нет лайфа», а глаза грустные. Хочет забыться и – не может.

Она ломает голову, как припереть судью к стенке.

Отец сообщил, что с нами хочет встретиться телевидение. Клава не против. Я тоже считаю, что телевидение может нам помочь. Но где встретиться, чтобы при этом не попасться чечам или Пряхину, не могу придумать.

Клава

Надежда Егоровна меня подкосила. Хотя мало ли я уже сталкивалась с подлостью. Но то была подлость подлецов. А тут подлость человека, на которого даже подумать было невозможно. Теперь я понимаю: всё было спланировано, продумано до мелочей. Ну и, конечно, Мартын… Если бы это был другой человек, меня бы так не колбасило.

Этот человек дважды проехал по мне, как танк.

Ваня рассказывал про Султана, а я думала: Султан – чужой во всех отношениях. А Мартын вроде как свой. Султан не обманывал. Он просто захватил тебя в плен и велел на него работать. Это, конечно, тоже не здорово. Но то, что сделал со мной Мартын – намного подлее.

Я знаю, как Ваха издевался над Ваней. Теперь Вахи нет. А Мартын, который измывался надо мной, живёт и радуется жизни. Разве это справедливо? Его тоже не должно быть – это я для себя уже решила. Но я должна сделать это без Вани.

Из всех стволов мне понравилась «беретта», теперь она моя. Маленькая, в ладони умещается и весит меньше 300 граммов. Единственный недостаток, по словам Вани, чтобы наверняка убить человека, надо стрелять с близкого расстояния, лучше в упор.

Я бы не отказалась от помощи Вани. Но на нём уже висит одно убийство. К тому же я боюсь, что Мартын успеет сказать Ване, как меня имел. Нет, я сделаю это сама, я выстрелю в упор. Когда я представляю себе, как я это сделаю, мне становится хорошо.

Сегодня я перебрала сухого вина. Долго лежала с закрытыми глазами. Меня вертело и кувыркало в черной пустоте, а я плакала и звала маму. Как же мне было плохо!

И мама словно почувствовала. У неё был сегодня какой-то другой голос. Она передала привет от Анны Дмитриевны и… от отца. Я поняла, что они в Свидлове.

– А вы где? – спросила мама.

Я сказала, что неподалеку санаторий, где она однажды лечилась.

– Поняла, – сказала мама

Ваня

Я против встречи с родителями. Они могут привезти за собой «хвост». Но Клава настаивает: вдруг что-нибудь подскажут. У нас самих – никаких идей. Мы разлагаемся в безделье и постоянно ссоримся.

Мы снова в пути, едем в автобусе. Купить машину боимся – быстрее попадём на глаза гаишникам. Останавливаться в гостиницах – боимся. Ходить втроём и даже вдвоём боимся. В людных местах держимся поодиночке. Клава боится за деньги. Я боюсь за стволы.

Короче, мы всего боимся, и это состояние отражается на настроении. Мы почти не разговариваем и давно уже не смеёмся. Мы устали скрываться и устали друг от друга.

Кто-то из пассажиров просит водителя остановить автобус по нужде. Мы тоже выходим размяться. Возле остановки стоит «буханка». Капот открыт, что-то с мотором.

Владелец «буханки», мужик лет сорока, подходит ко мне:

– Не поможешь?

Автобус уходит, мы остаёмся. У нас есть возможность пожить пару дней в тишине и безопасности.

Игорь и Ольга Савичевы – переселенцы из Киргизии. Он – врач, она – учительница. В нескольких километрах – целый поселок переселенцев. Там у них строится дом.

Я управляюсь за час. Савичевы везут к себе ужинать. Кажется, они видят, что мы какие-то неприкаянные. Хотя у Игоря может быть свой интерес – у старенькой, за бесценок купленной «буханки» надо перебрать мотор.

Посёлок довольно большой. До областного центра – 40 километров. А что если здесь задержаться? Чего нам стоит дом построить?

– Я не против дома, – говорит Клава. – Только как ты себе представляешь? Втроём жить будем?

Меня Эля тоже теперь напрягает. Если Пряхин агитировал её поработать на него, что ей мешает позвонить ему и назвать наши координаты?

Дом Савичевым ставят хлопцы с Украины. Каждый вечер у нас после ужина деревенские посиделки. Хлопцы зубоскалят ни о чём, но между шутками успевают полюбопытствовать, кто мы и откуда. Мы – загадка не только для Савичевых.

Все почему-то уверены, что в нашей троице пара – я и Эля. Экспедитор Валера осторожно окучивает Клаву. Он завозит стройматериалы. Клава заказывает ему продукты.

Из головы не выходит Султан. Ваху он мне, конечно, не простит. Жаль только, что вместе со мной могут пострадать Клава и Эля

Эля

Мне плохо. Пыталась вырваться на свободу, а что получилось? Я не могу ни поехать, ни пойти, куда захочу, ни от кого не прячась и ничего не боясь. Не могу только понять, Клава нас держит возле себя, или мы возле неё держимся. Ваня мучается, и самой Клаве плохо. Во что это всё выльется, трудно сказать. Но это не может длиться долго. Что-то должно произойти.

Пряхин выждал неделю и теперь названивает каждый день. Я не отвечаю. Шлёт эсэмэски – не отвечаю. Я не позволю ему превратить меня в тварь

Пряхин

В шахматы я играю плохо, но по жизни ходы просчитывать люблю. Волнухин наверняка задействует свои связи в МВД, попытается вывести меня из игры.

Его козыри? Мои отношения с Гультяевым и его засранцами. Здесь свидетелем может выступить Гусаков. Но что он может сказать? Ну, встречал меня у Гультяева. Ну, шалил поганый мент с морковками. Какая ерунда! А что ещё? Ни-че-го!

Показания, которые Ваня может дать на Геру – немного существенней. Но отпечатков пальцев Геры на стволе с глушителем нет. Он был в перчатках. Свидетелей нет. Ваня может, конечно, сказать, что видел, как Гультяев с его ребятами проник на дачу Волнухина. Но опять-таки, где свидетели?

Не пойдёт никуда профессор Волнухин.

А вот мне есть что сказать. Украденный Клавой том уголовного дела – факт? Факт. Украденный у Гусакова миллион – факт? Факт. Убийство Вахи – тоже факт.

Где же могла лечиться маман Клавы? Чем она страдает, какой болезнью? Да ё-моё, какая разница, какая у неё болячка! Надо придти в поликлинику и заглянуть в её амбулаторную карту. Там должно быть записано, где лечилась.

По звонку Геры, свидловские ребята так и сделали. Лечилась Наталья Дмитриевна Павлова в санатории «Отрадный».

Султану дать адресили самому сработать? Или ещё раз попробовать третий вариант? Может, Ваня и рабовладельца своего уделает?

Время ещё есть, надо всё очень тщательно взвесить. Пока мне ясно только, что Султан должен получить пулю из того же ствола, что и его племянник. А кто это сделает, неважно.

Клава

Надоело сидеть в посёлке, вытащила ребят в Белгород. Едем на Валериных «жигулях». Пока экспедитор сделает свои дела, посидим в каком-нибудь дорогом кабактерии. Душа праздника просит – душе отказывать нельзя.

Мы с Элькой принарядились. Я заставила Ваню надеть костюм и сама повязала галстук американским узлом «шелби». Ненавижу наши тупые русские треугольники. Элька не сводит с Вани глаз. Я делаю вид, что не замечаю. Замечу, когда Эличка переступит черту. Чтобы её турнуть, мне нужен повод. Сегодня она этот повод даст.

Возле ресторана – салон продажи иномарок. Мне понравился хёндай- купе. Чего не купить?

Ваня против: у него права засвечены вместе с поддельным паспортом. Деньги есть – купить нельзя! Что за жизнь! Всё нельзя.

Я на секунду отделилась от Вани – ко мне подходит упакованный мужчина.

– Выбрали что-нибудь?

– Нет, – говорю, – просто интересуюсь?

– И что же вас заинтересовало?

– «Купе». Люблю, когда со мной только один человек.

Мужчина неожиданно предлагает:

– Ну, так в чем дело? Давайте купим «купе».

Я оторопеваю. Мужчина протягивает руку:

– Давайте паспорт.

– Э, – говорю, – я в такие игры не играю.

– А это не игра, – говорит мужчина. – Я не шучу. Это серьёзно.

И смотрит мне в глаза уверенно, спокойно, тепло, проникновенно. Залез мне в душу по самое не могу. А Ваня видит, что у меня какой-то странный разговор, но не подходит. С Элькой воркует.

Я смотрю мужчине в глаза и вдруг понимаю: это он, комплект!

– Если вам нужно время подумать, я подожду, – говорит мужчина. И протягивает мне визитку с золотыми буквами.

Беру, чего не взять? Карман не оттянет.

– Меня зовут Антон, – говорит мужчина, – а вас?

У меня язык свело – не могу произнести своё имя. Ненавижу! Угораздило маму. Известно, кого клавами зовут.

– Анастасия.

– Настя, значит? – тепло произносит мужчина. – Ну, что, Настенька, когда примерно позвоните?

Не спешу с ответом, раздумываю.

Антон куёт железо, пока горячо:

– Давайте лучше я вам позвоню.

Называю цифры. Ваня и Эля наблюдают, переглядываются. Им всё ясно: меня закадрили

Ваня

Думали развлечься, а получилась лажа. Если Клава специально меня злит, хочет вызвать ревность, то я этого не заслуживаю. Ничего у меня с Элей нет и быть не может.

Я уж думаю: может, Клава специально меня отталкивает? Но зачем ей это нужно? У неё определённо что-то с головой.

Сидим в ресторане. Клава угощает. За два дня не съесть, а официанты всё несут и несут. Она ведёт себя, как парнишка, который хочет показать дружкам, что у него завелись деньги.

Я пью только пиво, ем мало – не лезет. Разбираю себя на атомы. Отец советует остановиться. А у меня из головы не выходит Султан. Я теперь его кровник. Он меня будет искать. А если не найдёт, может отыграться на маме. Для него нет правил. У него одно главное правило – он должен отомстить любым путём.

Лучше всё-таки стрелять из глушака. Пук! Пук! Ты как бы и не выстрелил, а пуля летит. Круто! Когда оружие стреляет громко, и когда оно стреляет бесшумно – это две большие разницы. Убивать тихо психологически намного легче.

Только теперь до конца понимаю, почему так просто убил Ваху. Я мечтал об этом, только не верил, что мы ещё встретимся, что я смогу его убить. Но как только увидел, сразу поверил в себя – смогу! И – смог. Хотя смог отчасти, наверное, только потому, что они все были обдолбанные, под наркотой, реакция не та.

Ваха привык видеть во мне покорного лая. Он даже мысли не допускал, что я посмею выстрелить в него.

Теперь мне его как бы даже жалко. Тоже молодой, ему бы ещё жить да жить. Но он не имел права жить. Он сам себя приговорил, когда отрубал руки и ноги капитану.

Вообще-то, Ваху должны были найти спецслужбы. Но его, по-моему, никто не искал. Даже если бы его нашли и судили, он остался бы жить. Было бы это справедливо? Значит, я поступил по справедливости? Значит, могу за это себя уважать? Или не могу?

Не охота возвращаться в посёлок. Там тихо и вроде безопасно. Но там на каждом строящемся доме телевизионная антенна. Переселенцы могли видеть по телевизорам наши фотографии. Чего им стоит набрать 02, и нас возьмут тепленькими.

Савичевы отвели нам свой новый сарай. Там не хуже, чем в доме. Всё-таки лето. Но я не могу расслабиться и спать спокойно. Просыпаюсь от собачьего лая, от малейшего звука. Я не боюсь тюрьмы. После зиндана не страшна никакая тюрьма. Но я боюсь, что этого не переживёт мама. Хотя она может не пережить и того, что происходит сейчас. Если она узнает, что я убил, ей будет очень плохо. А она обязательно узнает. Она смотрит телевизор.

Я страшно благодарен отцу. Не отвернулся, даже пытается помочь. Хотя я понимаю, как это ему трудно. Мне только не нравится, что он во всём винит Клаву. Причём здесь Клава, если у меня до неё уже были счеты Вахой? Причем здесь Клава, если похитители девчонок работают под крышей мента? Как этого отец не понимает? Всё он, конечно, понимает, просто ему обидно. Ему кажется, что мной вертит какая-то девица.

Ресторан требует хорошего настроения, иначе нет смысла там сидеть. А мне, после того, что было в автосалоне, хочет дать Клаве по щеке. Эля тоже кипит от возмущения.

– Ну, ты, подружка, даёшь!

Клава смотрит на неё холодными глазами:

– Пей, ешь и молчи. А то договоришься.

Наши глаза встречаются.

– А мне что посоветуешь? – спрашиваю я.

– Не поддаваться на женские провокации. Женщины коварны и непредсказуемы, Ванечка, не забывай об этом.

Я готов подняться и уйти.

Клава меня останавливает:

– Ну, хорошо, хорошо. Я погорячилась, прости.

Появляется Валера. Напряжение немного спадает. Мы ждём, когда он поест, и возвращаемся в посёлок.

Хлопцы сидят у костра, зубоскалят. Предлагают присоединиться. Спать идём заполночь. Клава нервно роется в своих вещах, что-то ищет и не находит, на ней лица нет. Мы с Элей переглядываемся: что случилось?

Клава кусает губы, со слезой в голосе сообщает:

– Деньги пропали.

Савичевы дали нам ключ от навесного замка. Но мы не закрывали сарай. От кого закрывать? От хозяев?

Последний раз Клава проверяла, на месте ли деньги, перед поездкой в Белгород. Украинские хлопцы их не видели. Но могли догадываться, что у нас есть крупная сумма. Клава рассчитывалась с Валерой только долларами. Ему же говорила, что могла бы купить или построить в посёлке дом. Но Валера весь вечер увивался возле Клавы. Раздвоиться он не мог. Но по его наводке могли сработать другие ребята.

Но уличить их невозможно.

Клава о чем-то напряженно думает и тихонько спрашивает:

– Слушай, а вдруг это Элька? По-моему, она ходила в сарай, когда мы были у костра.

Я этого не заметил.

Эля

Я решила сделать это, как только Клава накинула на плечи куртку, которую принёс ей Валера. Вечер был прохладный. Мне тоже было зябко, но обо мне никто не позаботился. Первые дни ко мне многие били клинья, но я всех отшила. Они славные ребята, но ни один из них мне не понравился. А без симпатии я не могу… Даже если очень хочется.

Короче, я пошла с сарай за своей курткой. Заглянула Клаве в сумку. Там лежали пачки долларов. Девять были нераспечатанными. Я подумала, что тоже имею право на эти деньги. Это – компенсация за мой моральный ущерб. Я мысленно сказала Клаве: из-за тебя, подруга, я испытала унижения. Из-за тебя мне пришлось бросить учёбу. Из-за тебя меня чуть не убили в гостинице. Наконец, из-за тебя меня ещё могут убить, вместе с тобой и твоим Ваней. Потеряв эти деньги, ты не обеднеешь, а я смогу, наконец, кое-что себе позволить. Я сделаю, наконец, в нашей с мамой квартире капитальный ремонт, куплю мебель, куплю маме нормальную дачу вместо скворечника, как попало сбитого из старых досок, куплю машину и у меня ещё останется на тряпки и безбедную жизнь в Москве.

В том, что я поступлю снова, я не сомневаюсь ни одной минуты.

Клава дразнила Ваню, заигрывая с Валерой. Ваня ничего не замечал, кроме этой корриды. Я спрятала деньги в лесу и вернулась к костру. На это ушло не больше трех минут. И вот теперь они наводят следствие, а я молчу. Я готовлю завтрак и молчу.

Мы едим омлет. Клава посматривает на меня, словно собирается сказать что-то неприятное, но никак не решается. Наконец, говорит:

– Эля, ты можешь мне объяснить одну вещь. Ты столько лет мечтала поступить в театральное училище, столько раз пыталась, наконец, всё же поступила. И тут же бросила. Я понимаю, к тебе приставали. Но неужели нельзя было куда-то пожаловаться, найти защиту? Ты понимаешь, что за нами идёт охота? Странно, что я спрашиваю, ты это видела своими глазами. Эличка, в Москве над тобой только издевались, а с нами могут убить! Если ты это понимаешь, и всё же остаёшься с нами, невольно напрашивается вопрос: зачем тебе это нужно? Ты можешь это объяснить: зачем ты с нами?

Отвечаю как можно спокойнее:

– Ну, как зачем, Клавуль? Хочу сдать вас Пряхину.

Клава нервничает ещё больше:

– Знаешь, а я ведь в самом деле думаю: вдруг она выполняет задание? Я спать спокойно не могу из-за тебя, Эличка.

Мне теперь нужно уехать. Я ищу благовидный предлог. И вдруг Клава сама меня гонит.

Спрашиваю:

– Ты хочешь, чтобы я уехала?

– Да, я хочу, чтобы ты уехала! – в сердцах отвечает Клава. – Я устала чувствовать себя виноватой перед тобой.

– Хорошо, – говорю, – если гонишь – уеду.

А сама думаю: как же мне среди бела дня спрятанные в лесу деньги забрать?

Добавляю:

– Малину только соберу.

Клава

Как только Элька сказала про малину, я сразу подумала – деньги в лесу! Но я не могла пойти следом: она бы заметила. И Ваню не могла послать: он бы не пошёл. Можно было, конечно, перехватить Элю на автобусной остановке. Но что же, шмон устраивать лучшей подруге? Срамота.

Надо было готовить обед на нас и Савичевых. Но у меня всё из рук валилось. Сначала деньги потеряла, а теперь и подругу. Ольга решила, что мы с Ваней поссорились. Начала внушать, что семейное счастье зависит только от женщины. Её Игорь на вид примерный муж, а сколько она натерпелась из-за медсестер, которые на него вешались. Я делала вид, что слушаю внимательно, а сама успокаивала себя: правильно говорят, как деньги приходят, так и уходят.

Неожиданно Ольга насторожилась.

– Слышала?

Конечно, слышала. В лесу кто-то закричал, это был женский голос.

Эля

Деньги лежали под знакомым деревом, в прозрачном полиэтиленовом пакете, не выделяясь на фон травы. Я положила их в большой пакет. Сердце у меня колотилось. Но только от волнения. Радости от того, что у меня теперь столько денег, не было никакой. Абсолютно! У меня всегда так. Сначала делаю, потом только думаю. Сейчас думала: что же я натворила? Теперь у меня во всём мире, кроме мамы, нет ни одного близкого человека. Но я постепенно успокоилась. Я сказала себе, что теперь, когда у меня есть такие деньги, одиночество мне не грозит.

Автобусы здесь ходят каждый час. Торопиться было ни к чему. Я стала собирать лесную малину. Она была небольшая, не такая сладкая, какая бывает на даче. Но всё равно очень вкусная. Я набирала пригоршню и отправляла её в рот. Я увлеклась, но что-то меня торкнуло. Я посмотрела по сторонам. Метрах в двадцати стоял мужик. Это был грибник, в руках у него была корзина.

– Вкусная малинка? – мужик хотел выглядеть безобидно, но у него не получилось, его глаза смотрели напряженно и азартно.

Ничего не ответив, я бросилась бежать. Тут же оглянулась. Мужик бежал за мной.

– Погоди! – глухо кричал он. – Я ничего тебе не сделаю. Куда ж ты несёшься, дура?

Я бежала быстрее его, но мне не хватало выносливости. Я стала уставать. Потом запнулась за корень дерева и упала. Мужик догнал меня. Корзины в его уже руке уже не было. Он отдышался и сказал:

– В догонялки поиграли, давай теперь в папу-маму …

Голос у него был низкий, дыхание табачное, морда тупая, пальцы влажные. Он весь был мерзкий с головы до ног, но убежать от него я не могла. Говорят, есть в жизни ситуации, которые повторяются. Примерно так же я попала в лапы Мартына. Меня схватили на автобусной остановке его отморозки и затолкали в машину на глазах у прохожих.

Мне нужно было спасти деньги. Когда мужик опустился на колени и надвинулся на меня, я отбросила пакет в траву. Мужик заметил. При виде денег глаза у него вылезли из орбит. Он нервно рассмеялся и тяжело задышал.

Он всё же облапал меня:

– Бл! Что делать-то будем, а? Откуда у тебя столько? Спёрла у кого? У кого нах спёрла, а?

– Подавись, – с ненавистью сказала я.

Мужик счастливо рассмеялся:

– Во бл! Подавлюсь нах. Но ты трусики-то снимай. Давай, давай, не стесняйся нах.

Я заорала:

–Помогите!

Мужик зажал мне рот:

– Молчи, бл, а то прирежу!

Я почувствовала у своего горла лезвие.

Ваня

Эля ушла, не попрощавшись. Обиделась, а я-то причем? Ну и чёрт с тобой! Я проводил её взглядом и продолжал возиться с мотором.

Спустя минут десять из леса послышался крик. Ко мне подошла Клава.

– Слышал?

Малина росла по краям леса. Мы ходили и кричали, но лес молчал. Мы решили прочесать малинник, пошли порознь. Вскоре я услышал какую-то возню и сдавленный крик. Я подошёл ближе.

Эля вскочила, я с удовлетворением отметил, что она в джинсах. Мужик всё еще стоял на четвереньках.

– Не подходи, бл, дай уйти нах, – сказал мужик.

– У него деньги, – сказала Эля.

Только теперь я увидел пакет с долларами.

Я нервно рассмеялся и позвал Клаву.

Мужик понял, что просто так уйти не получится. Он наставил на меня нож. Но ему, наверное, не так часто приходилось пускать его в ход.

Из кустов появилась Клава. Она наставила на мужика «беретту», но он не отреагировал. По-моему, просто не понял, что у неё в руке. Я пошёл на него. Он начал размахивать ножом.

– Не подходи, порежу нах! Не подходи, бл!

Будто взорвалась петарда – Клава выстрелила. Мужик взвыл, выпустил из рук пакет, свалился в траву, схватился за ногу и начал материться.

По-моему, это был обыкновенный деревенский алкаш.

Надо было сматываться. Мы наскоро попрощались с Савичевыми. Они почему-то не спросили про выстрел. Игорь только расстроился: а как же мотор? Действительно, с мотором нехорошо вышло. Я пообещал приехать и закончить работу. Игорь повёз нас на своей праворульной «тойоте» до Белгорода.

Перед въездом в город нас остановил гаишник и начал придираться. Задний номер без подсветки. Медицинская справка просрочена. Велел поставить машину на стоянку возле поста ДПС. Этак и до шмона дело дойдёт. А я меня в сумке целый арсенал.

Мы пересели на автобус. На прощанье Клава протянула Игорю несколько стодолларовых купюр. Но он отказался взять.

Мы сняли часть дома на окраине Белгорода. Весь день до самого вечера молчали. Мне это надоело. В соседнем дворе зарезали свинью. Я купил кусок мяса, замариновал в кефире.

Шашлык нельзя есть в плохом настроении.

– Ребята, простите меня, – сказала Эля, глотая слезы.

– Прекрати! – сказала Клава. – Уже простили. Лучше скажи: ты что-нибудь поняла?

– Поняла, – пролепетала Эля.

– Что ты поняла?

– Клавка, я бы не смогла жить без тебя.

Клава просияла:

– Вот это другое дело! Всё остальное – ерунда. У тебя, как и у меня, просто крыша поехала. Все сегодня сходят с ума от денег, только ли мы с тобой? Думаешь, мне было жалко этих денег? Мне тебя было жалко. Ведь и украсть могли, и отобрать, и убить. Я сейчас думаю: может,от них вообще избавиться?

Эля озадаченно переспросила:

– Как избавиться?

– Ну, как? Не выбросить же. Отдать отцу. Надо ехать в Свидлов.

– Так ведь там Мартын, – со страхом сказала Эля.

Клава посмотрела на меня с вызовом:

– Пора тебе сказать, Ванечка, Мартын – наш первый с Элей мужчина. Нас похитили на автобусной остановке, привезли к нему в сауну … Мы учились тогда в седьмом классе. Мартын – большой любитель морковок. Сколько на него не заявляли, бесполезно. Поэтому и мы тоже не стали заявлять. А потом мы для него постарели. Он к нам охладел. Извини, что сразу тебе не сказала. Боялась, что не так поймёшь. А потом боялась, что Эля первая тебе расскажет. А теперь ничего уже не боюсь. Теперь мне море по колено.

Ей хотелось освободиться от своей тайны, и она была довольна, что это у неё, наконец, получилось.

Я тоже с каждым выстрелом в человека становился всё более другим. Мне тоже теперь море по колено, если я всё чаще думаю, как бы поквитаться с Султаном.

Клава сняла со своего шампура несколько кусочков мяса, положила в тарелку Эле.

– Значит, остаёшься?

Эля кивнула.

Я машинально жевал шашлык, машинально отхлебывал сухое вино. Внешне был очень спокоен. Но меня всего выворачивало. Я ненавидел Клаву за её обман. А Мартына готов был теперь порвать на куски. Меня переполняла злоба. Я чувствовал, что не успокоюсь, пока он жив.

– Решено, едем в Свидлов, – сказал я.

На другой день мы начали подготовку. Купили тонкие перчатки, решив больше не прикасаться к оружию голыми руками. Таскать тяжелые стволы в карманах было неудобно и небезопасно: пока вытащишь, первым схлопочешь пулю… В оружейном магазине я купил для себя ремни с кобурами и широкополую куртку.

Мы еще раз пересмотрели пастиж и инструменты, Эля подсказала нам новые гримы. Силиконовые маски она забраковала. Сказала, что они с первого взгляда вызывают впечатление, что это именно маски. Прикинули, что человек может пребывать в состоянии этого недоумения секунд пять, не больше. Что ж, этого времени достаточно, чтобы открыть огонь первыми.

Мы готовились, как боевики, всерьёз.

Я сам себе удивлялся: откуда это во мне? Наверно, я все же что-то впитал, когда был у Султана. Я ненавидел этих умных, сильных, отважных зверей, но я же ими восхищался. Они были настоящими воинами. Хотя и страшно жестокими. Но разве мы, русские, не бываем жестоки?

Александр Сергеевич Волнухин

Я полностью выбит из колеи. Отказываюсь от выступлений, не пишу статьи. Под предлогом болезни прекратил работу над текстом выступления супруги президента. Никак не ожидал от себя такой слабости, однако же это так. Единственный, с кем плотно общаюсь, Галахов.

Материал для передачи о Ване и Клаве даётся ему с трудом. Попытка раздобыть информацию о Пряхине ничего не дала. Все, с ним как-то соприкасался по службе, не хотят говорить о нём. Его работа в комиссии по розыску пропавших без вести военнослужащих тоже покрыта мраком. Прямо фантом какой-то.

Изредка позваниваю Ване, но говорить нам по существу не о чем. Что я могу сказать, кроме как в очередной раз посоветовать остановиться?

В последнем разговоре я сказал Ване, что он выжил в рабстве не для того, чтобы кого-то сейчас убивать или самому получить пулю от преследователей. Он только рассмеялся:

– Отец, я не так дорого стою, как ты думаешь.

Эля

Позвонил Пряхин. Начал выяснять обстоятельства стычки с кавказцами. Я сказала, что ничего не видела, была в это время в другом месте. Мент, конечно, не поверил.

– Ты, кажется, вписалась в банду. Смотри, это может дорого тебе стоить.

Я сказала, что мы никакая не банда.

– Вы давно уже банда, – сказал Пряхин. – Сколько у вас стволов? Пять? Пять! А говоришь, не банда. Но хрен с вами. Я дал слово вас не искать, и слово своё держу. Могу даже помочь. Вы, кажется, ждёте родителей?

Я озадаченно молчала: откуда он знает?

– Так вот, – продолжал Пряхин, – ваши родители под наблюдением. За ними пойдёт «хвост» – до самого санатория.

– Какой «хвост», если вы не ищете?

– Какой? Чеченцы. Передай Ване: за ним придёт сам Султан. А если не найдёт его, то отрежет голову его матери, а может, не только ей.

Я сообразила, что будет лучше, если Пряхин скажет это самому Ване, без посредников. Ваня взял у меня мобильник.

Ваня

Пряхин повторил то, что говорил Эле, и добавил, что если я предупрежу родителей, чтобы не ехали, это никому из нас не поможет. Тогда моей матери отрежут голову.

Я сказал, что теперь понимаю, почему он прекратил нас разыскивать.

– У меня кроме вас полно дел, – миролюбиво ответил Пряхин. – Ну, и… – он сделал паузу, – у тебя пять стволов, и, по-моему, ты умеешь ими пользоваться.

Причём тут количество стволов, если я один? А чечей? Я не понимал игры Пряхина. Ну, предположим, порвут меня чечи, а деньги?.. Никто не получит денег. Что он-то выиграет?

– Жизнь, Ваня, дороже денег, – загадочно произнёс Пряхин.

Чью жизнь он имеет в виду? Понятно, не мою. Темнит ментяра, но какая-то доля истины в его словах просматривается. Нет, не просто так отказался он от розыска. Какую-то выгоду с этого имеет.

– Ну, так какое принимаешь решение? – спрашивает Пряхин.

– А что бы ты мне посоветовал?

– Я бы на твоём месте хорошо подготовился и встретил «духов» по полной программе.

Я посмотрел карту. От Свидлова до санатория «Отрадное» около полутора тысяч километров. Утром родители выедут, вечером будут на месте. Это хорошо: если встреча состоится затемно, легче будет уйти. И нам и им. Плохо только, что мы не можем согласовать наши действия. Без пальбы не обойтись. А родители даже знать не будут об этом. Нужно было сделать так, чтобы родители не оказались в зоне перестрелки.

Нужно было изучить обстановку на месте.

Санаторий «Отрадное» стоял в сосновом бору, на берегу красивой, чистой реки. По всему периметру высокий забор из рабицы. Большая стоянка автомашин у входа.

Мы попытались пройти вахту вместе с другими отдыхающими – не тут-то

было. Охрана – мужик в камуфляже – нас завернула.

– Вы всегда такие строгие? – спросил я.

– Всегда! – хмуро ответил мужик.

Я подумал: если так, то это очень даже хорошо. Клава тут же отправила

маме эсэмэску: «Встретимся только на территории санатория». Только там!» Тут же пришёл ответ: «Хорошо, доченька». Клава отправила еще одну эсэмэску: «Когда вы сможете выехать? Лучше завтра». Пришёл ответ: «Выезжаем завтра».

Теперь надо было спланировать подход и отход. Поворот с шоссе на дорогу

к санаторию обозначался указателем «Отрадное». Едва ли чечи приедут на одной машине. Султан любит сопровождение.

– Ты будешь здесь, – сказал я Эле.

Спрятаться она могла в кустарнике возле дороги.

Вернулись к санаторию. Там же, где автостоянка, – автобусная остановка.

Здесь я и буду сидеть.

– А я где? – спросила Клава.

– Ты – в санатории. Тебе надо увести родителей в более-менее безопасное место.

Теперь – отход. Если всё получится, набьёмся в БМВ Гусакова

Клава

Мы нашли в заборе дыру. Я пролезла, обошла санаторий. Четыре жилых здания и корпус, где проводятся лечебные процедуры. Где спрятать родителей, так и не нашла. Скорее всего, придется действовать по обстоятельствам.

Непонятно, как поведут себя «духи». То ли ворвутся в санаторий следом за родителями, то ли зайдут тихо, подкупив вахтёра. Едва ли они будут устраивать шумиху. Значит, на переговоры с вахтером у них уйдёт пара минут. За это время мне надо встретить родителей и куда-то увести.

Меня уже бьёт мандраж. Едва ли я усну в эту ночь. Но что-то изменить,

передумать уже невозможно. Лихо подставил нас Пряхин. Но странно… Ваня на него не злится. Такое впечатление, что он отчасти даже доволен, что встретится с Султаном

Пряхин

Не знаю, как будет с Ваней, а меня Султан переиграл. Утром, когда я вышел из квартиры, чтобы ехать на работу, на лестничной площадке меня поджидали. Я не стал сопротивляться: их было трое.

Мне придётся посидеть дома возле телевизора в компании трёх «духов», пока Султан не посчитается с Ваней.

– Извини, – сказал мне по мобильнику Султан, – но мне надоело тебя

подозревать. Ты куда-то сплавил жену и сына… Всё это очень странно.

Связывать меня не стали. Один сидит у входной двери, другой у окна,

третий рядом. Смотрим спортивный канал, борьбу и бокс. Поглядываем на часы.

Стандартная ситуация: я – заложник, они – захватчики. Я соображаю, как освободиться от них, если вдруг Ване повезёт. Они, наверное, надеются, что повезёт Султану.

Ваня

Я сидел на автобусной остановке, загримированный под старика. В ногах у

меня стояла корзина с грибами. Под слоем грибов лежал ТТ с глушителем.

Клава находилась на территории санатория.

Позвонил Гусаков, он сказал, что они подъезжают, и что за ними всю дорогу держится черный микроавтобус.

Потом позвонила Эля:

– С шоссе свернул БМВ, за ним – черный микроавтобус.

От шоссе до санатория около двух километров. Через четыре-пять минут я

увижу Султана. По спине у меня пробежал холодок.

БМВ подкатил к санаторию и припарковался на автостоянке. Вышли мама,

Павлова, Гусаков.

Они зашли в будку вахтера. Через минуту они входили на территорию санатория.

Подкатил микроавтобус. Дверца распахнулась. Из салона выпрыгнули трое кавказцев. Султана среди них не было. Непонятно было, то ли он в микроавтобусе, то ли его вообще нет.

Темное водительское стекло в микроавтобусе открылось. Показалась рука с

дымящейся сигаретой.

Султан не курит. И он не может сидеть на водительском месте. Неужели его

нет в микроавтобусе? Если так, то… я не знал, что делать. Мне нужен был Султан. Только Султан!

Кавказцы направились к вахте. Через минуту они уже входили на

территорию санатория.

Я поднялся, взял корзину в левую руку, оставив правую руку свободной и,

шаркая ногами, пошел к микроавтобусу.

Клава

Мама обнимала меня и плакала. Отец стоял в неловкой позе. Мама выпустила меня из объятий, чтобы я поздоровалась с отцом. Мы взялись за руки. Отец хотел что-то сказать, но не мог, он волновался больше, чем я. А мне просто некогда было волноваться. Я держала в поле зрения трех кавказцев. Они остановились и о чем-то говорили друг с другом. Наверно, их удивляло, что со мной нет Вани.

– А где Ваня? – спросила Анна Дмитриевна.

Я сказала, что Ваня скоро придёт.

Я повела родителей в столовую, где в это время давали кефир и фрукты. В большом зале было полно отдыхающих. Кавказцы стояли в дверях. Я повела родителей к накрытому столику.

Кавказцы вертели во все стороны головами, высматривая Ваню. Один из них вынул из кармана мобильник и позвонил. Я замерла в напряжении

Ваня

Я подошёл к микроавтобусу и рывком открыл дверцу. Султан сидел развалясь, широко расставив толстые ноги, и пил из бутылки какой-то сок. Если бы я встретил его нечаянно, я бы, наверное, не сразу его узнал. Он был без усов и бороды.

– Ты чего, старик?! – удивленно воскликнул водитель.

Моя рука уже лежала в грибах, сжимая рукоять глушака. Я поднял длинный ствол и выстрелил водителю в грудь. Султан с рёвом бросился на меня. Я выстрелил в него. Он вывалился из микроавтобуса. Кажется, я попал ему в пах. Он двумя руками держался за это место, пытаясь встать. Я выстрелил ему в сердце. Его руки отвалились от паха.

Краем глаза я следил за водителем. Это был совсем молодой парень. Не стоило его убивать. Но он выхватил ствол. Я выстрелил ему в лицо. Пуля попала в нос. Я оттащил их волоком к краю автостоянки, под кусты орешника, и забрал оружие.

Я сунул в карман тэтэшник с глушителем, в котором кончились патроны, и взял наизготовку «гюрзу». Теперь придётся пошуметь.

У Султана зазвонил мобильник. Я напрягся. Отвечать? Не отвечать? Нет, лучше не отвечать.

Я зашёл на вахту. Вахтёр что-то видел. Я сказал, чтобы он сидел тихо и не дёргался. Он молча закивал головой.

Я выглянул в окно. По дорожке быстрым шагом шел один из трех «духов». В руке у него был наготове ствол. Я достал «гюрзу». «Дух» открыл дверь и тут же схлопотал пулю в грудь. Следующая пуля ушла в лоб. Выстрелы были очень громкими. Оставшиеся двое должны были всполошиться.

Клава

Кавказец не дождался ответа по мобильнику, что-то сказал своим и исчез. Не прошло и минуты, как послышалось два громких выстрела.

Оставшиеся двое кавказцев побежали на выстрелы.

Я сказала родителям, что нам нужно быстро уйти. Я не сказала «бежать». Но они меня поняли.

Мы побежали к дыре в заборе.

Ваня

Я не стал ждать, когда те двое подбегут к вахте. Я пошёл им навстречу шаркающей походкой. У «гюрзы» потрясающая убойная сила. Я всадил им по пуле в грудь, и мог после этого спокойно уйти. Они были в глубоком обмороке. Но я уже взял себе за правило стрелять без разговоров и стрелять наверняка. Для полной верности я всадил им по пуле в лоб. Я не испытывал при этом ни малейшей жалости. Они приехали сюда не для разговора по душам. Они приехали, чтобы убить меня, двух девчонок и еще троих пожилых людей. И до этого они наверняка убили немало людей. Они просто получили то, что заслуживали.

Клава

Мы отъехали несколько километров и свернули в лесок. Ваня, Эля и я – в микроавтобусе, остальные – в БМВ отца. Здесь мы всё рассказали родителям, я отдала отцу деньги, и сказала, где находится остальная сумма.

Отец сказал: если у нас не будет денег, мы обязательно кого-нибудь ограбим.

Мы попросили довезти нас до ближайшей автобусной остановки.

– Куда же вы теперь? – спросила мама.

Я сказала, что в Свидлов.

Матери решили: коли так, то они могут доехать до Свидлова поездом. А нас пусть отвезёт отец.

Глава седьмая

Ваня

Проезжая по мосту через какую-то речку, я выбросил в воду тэтэшник и «гюрзу». Я не хотел сидеть за то, что сделал, потому что всё сделал справедливо. Из глушака и гюрзы были убиты те, кто убивал, и кто еще бы не раз убил. Но судья всё равно посадил бы меня. А сейчас у него не будет для этого достаточных оснований. В санатории стрелял не я, а какой-то старик.

Гусаков молчит. После того, что произошло, он то ли боится меня, то ли… Он точно какой-то другой. Он оживился только тогда, когда я попросил его рассказать о встрече с судьей Мещалкиной.

Ярослав Платонвич Гусаков

Я подошёл к Мешалкиной, когда она, выйдя из суда, направлялась к своему скромному джипу «ауди».

– А вы кто, собственно будете? – спросила она, когда я сказал, что хотел бы поговорить о Клаве Павловой. – Отец? – она подняла выщипанные брови. – Насколько я знаю, у неё нет отца.

Пришлось сказать, что у каждого есть и мать, и отец.

– Ну, да, – согласилась Мешалкина. – И где же вы были до сих пор? Где скрывается ваша дочь? Чего от меня хотите?

– Хочу, чтобы вы что-нибудь сделали для Клавы. Вы же отлично знаете, что она ни в чём не виновата.

Мешалкина состроила гримасу:

– Да? С чего вы взяли, что я так считаю? Нет, уважаемый, не знаю, как вас там, ваша дочь – пособница бандитов. А если это не так, чего ж она скрывается?

– Она не верит в справедливое следствие и справедливый суд…

Мешалкина скривилась:

– Бросьте! Странно даже, что вы пытаетесь что-то выторговать. Вашей дочери всё равно грозит срок. – Она посмотрела на меня с прищуром. – Что-то мне ваше лицо знакомо. Погодите…

Короче, она узнала меня. Мы учились в одной школе. Дальше разговор пошёл как бы по-свойски. Она сказала, что дело Клавы едва ли попадёт к ней, но всё равно будет слушаться в Свидлове, а значит, она обязательно что-нибудь для неё сделает. В худшем случае, Клаве дадут года три.

Я сказал, что это совершенно неприемлемо. Клава ни в чем не виновата.

Мешалкина посмотрела на меня строго:

– Ярослав, – сказала она. – Ты чего-то не понимаешь или делаешь вид, что не понимаешь. Клава виновата. С ее помощью пропал том уголовного дела. Мне пришлось выпустить очень опасного преступника, с которым, кстати, она была в интимной связи. Давно, правда, но у таких отношений нет срока давности. То, что ты сейчас проявляешь заботу, это, конечно, замечательно. Но должна тебе сказать, было бы лучше, если бы ты появился раньше.

Она знала, куда бить. Я тоже, конечно, знал её слабое место – связь с Мартыном. Но я не мог об этом сказать.

– Я не должна была брать Клаву на работу, – продолжала Мешалкина. – Знаешь, какая за ней слава ходила? Другие секретари судебных заседаний хотя бы заочно на юрфаке учатся. А Клава с десятью классами. Только ради Натальи взяла её. И что в ответ, вместо благодарности? Знаешь, сколько у меня было из-за неё неприятностей?

Я особенно не рассчитывал, что Мешалкина поможет снять с Клавы обвинение. Просто сделал попытку: а вдруг? И что же понял? Понял, что человеческая способность иметь второе лицо и вести двойную жизнь претерпела в последние годы существенную эволюцию. Я, со всеми своими пороками, просто ребёнок по сравнению с этой особой. Я не очень-то прячу своего настоящего лица. Кто хочет понять, всегда поймёт, что я за гусь. А эту скользкую тварь не ухватишь.

Клава

Я наблюдаю за Ваней. Он очень быстро меняется. От него исходит такая сила… И в то же время стало веять таким холодом… Я вижу, как на него смотрит отец. Он его боится. А я чувствую себя счастливой. У меня всегда была мечта иметь именно такого парня. Поэтому девчонки и связываются с бандитами. Но Ваня не бандит. Он может смеяться, может сказать теплое слово, ласково глянуть. Бандиты этого стыдятся. Нет, он не бандит. Но я чувствую, как он сам себе нравится всё больше и больше.

Элька забилась в угол салона. Она уже не смотрит на Ваню, как раньше. Она поняла, что никогда не отобьёт его у меня.

Анна Дмитреевна Смирнова

По пути мы заехали к Саше на дачу. Нас ждал хороший стол. Все были грустные и молчаливые, как на поминках. Клава принесла из кустов пакет с деньгами и отдала Ярославу. С ним она рассчиталась, а со мной? Девочка забрала у меня сына и создаёт впечатление, что никого лучше её для него на свете нет. Самое грустное, что он сам так считает. Нужно смириться, а не могу. У меня сухие глаза, но я все время плачу.

Я подошла к Саше и тихонько рассказала, что произошло в санатории. Я не могла утаить от него, он бы всё равно узнал.

Мы сидели за столом, когда по телевизору пошла «Криминальная хроника». Показали санитаров, увозивших раненых кавказцев. Репортёр говорил, что убит один, жизнь остальных вне опасности. Я наблюдала за Ваней, и все на него поглядывали. Он смотрел на экран с напряженным лицом.

Мне стало плохо…

Пряхин

Ближе к вечеру чеченцы готовы были искромсать меня на куски.

– Что происходит, мент? Почему Султан молчит? Султан велел отрезать тебе для начала мошонку. Снимай штаны!

Надо же! Слово «мошонка» знают. Однако надо же что-то отвечать горным орлам.

– Не сходите с ума, ребята. Потом обратно пришивать придётся.

– Твой бог тебе пришьёт.

У чеченцев не знаешь, где кончится юмор и начнется суровый серьёз. Но если я начну трястись, будет ещё хуже – это я точно знаю.

Они могу притормозить, если предложить что-то конкретные.

– Давайте, – говорю, – дождёмся последней сводки происшествий. Есть же у вас другие знакомые менты. Созвонитесь с ними. Если с Султаном что-то случилось, это станет известно очень быстро.

– Почему?

Идиотский вопрос.

– Потому что сразу возникла бы версия про чеченских боевиков в российской глубинке. Страна бы уже стояла в ушах.

О чём-то поговорили между собой. Начали кому-то звонить.

Мой мобильник молчит. Отключили, чтобы не нервировал. В основном названивал, конечно, Гера. Он меня потерял.

Стемнело. Чеченцы зажгли свет. Это хорошо. Если Гера подъедет (а он обязательно подъедет) и увидит свет, а потом ещё раз позвонит, а я ему не отвечу, может смело вызывать ОМОН.

Это я бы на его месте так сделал. А он … Не уверен я в Гере. Есть у него один недостаток, совершенно непростительный для мента. Трусоват. Хотя… Не сам же он пойдёт на штурм квартиры.

Один из чеченцев будто прочёл мои мысли – выключил свет.

Ваня

До Свидлова осталось 200 километров. Мы с Клавой шепчемся на заднем сидении. Я предлагаю найти Мартына и выбить из него признание, как он оказался на свободе, и снять это признание на видео. Клава против. Мартын всегда с охраной. Но даже если удастся справиться с его гориллами, ни за что не признается, тем более перед камерой. Торчило, каких свет не видывал.

Значит, погорячились, зря едем? Похоже, что так. Но меня захлестывают эмоции. Я уверен, что могу перестрелять свидловских бандюганов в одиночку. Кто они после борзых чечей? Я очень невысокого мнения о современных наших ребятах. Побакланить они горазды, но когда дело доходит до стрельбы… Это мне в Чечне приходилось видеть. Ломовыми многих ребят делала в основном водка.

Клава прижимается ко мне. Я обхватываю её за талию. Она тихонько стонет мне в ухо. Я сразу вспоминаю, как она стонала в первую нашу ночь. Я думал, это от боли… Зачем она устроила тогда сцену с простынею? Только со мной устроила или так было со всеми, с кем она была? Если только со мной, то объяснение простое – она хотела, чтобы я знал – она у меня первая. Хотела, чтобы моё самолюбие было спокойно. Но если так было со всеми… Тогда это отработанный способ. Тогда она совсем не та, за кого себя выдаёт.

Неужели это будет мучить меня всегда

Пряхин

Среди поступавших звонков этот был особенный. Чеченцы напряглись. Похоже, звонит тот самый мент, который следил за сводкой происшествий.

– Какой старик? – взволнованно спросил говоривший по мобильнику чеченец. – Какой на хрен старик? Причем тут какой-то старик, что ты мне впариваешь? Проверь информацию и перезвони!

Я ничего не понимал. И чеченцы ничего не понимали. Какой-то старик пострелял пятерых матёрых боевиков? Быть такого не может! Но так или нет, жизнь моя повисла на волоске.

Три ножа уперлись мне в горло.

– Что за старик! Это всё твои ментовские примочки.

Отвечаю:

– Что с Султаном? Он жив?

Они заорали в три глотки:

– Что за старик???

Мою жизнь продлевало чисто чеченское мышление. «Духам» нужно было знать, кому они должны отомстить за смерть Султана.

Два кончика лезвия воткнулись в мои плечи, один – в горло. «Духи» взялись за меня всерьёз. Было больно и, чего скрывать, страшно.

– Кто этот старик???

Я сказал, что не знаю. Я действительно не знал! Но они не верили. Лезвия втыкались всё глубже. Я закрыл глаза, собрал характер в кулак.

В этот момент зазвонил дверной звонок. Ножи остановились. Один из чеченцев пошёл к двери посмотреть в глазок. Другой выглянул в окно. Я остался с третьим один на один. Но я не мог наброситься на него. Руки и ноги связаны скочем.

Но звонок звенел! В дверь кто-то бил ногой. Слышались какие-то голоса.

Чеченец, который был у двери, вернулся:

– Менты!

Один из «духов» что-то сказал, показывая на меня. Двое других его не поддержали. Им было не до меня. Они бросились к балкону. Квартира у меня на третьем этаже. Можно спуститься на балкон второго этажа, а потом спрыгнуть. Оставшийся чеченец ударил меня рукояткой ножа по голове.

… Меня спас хорошо видный со двора отблеск от телевизионного экрана на потолке. Гера позвонил в отдел, оттуда прислали опергруппу. Когда ребята взломали дверь и ворвались в квартиру, я был без сознания.

… Сейчас отлёживаюсь дома, пью пиво, закусывая вяленым судаком, анализирую ситуацию. Я теперь свободен от Султана. Если честно, меня распирает гордость. Сработал Ваня, но кто навёл его на цель? Когда опер руками одного преступника выводит из игры другого преступника, это проявление оперативного мастерства.

Теперь надо решить, вешать на Ваню чеченцев, или пожалеть парня. С учетом того, что он сделал для меня, конечно, надо бы пожалеть. Но это лирика. Если по материалам двух мокрых дел удастся собрать улики, Ваня будет пойман не только как пособник ограбления Гусакова, но и как убийца. Но не это даже главное, а то, что мне нужно отвести от себя чеченскую вендетту. Пока не будет найден и публично назван конкретный убийца Вахи и Султана, виновным в их гибели тейп Султана будет считать меня.

Я должен не просто найти Ваню. Мне нужно сделать это гораздо быстрее родственников Султана, которые не задержатся, чтобы придти по мою душу. В моём распоряжении максимум неделя. Это немного.

В голове не укладывается, как Ваня мог ухлопать Ваху, который воевал с четырнадцати лет? Ладно, в Севске был молодняк. А как Ваня мог ухлопать матёрого волчару Султана, окруженного такими же волчарами? Ваня не мог стрелять быстрее чеченцев. Он их перехитрил. Если я не пойму, как он это сделал, он ухлопает и меня.

Администратор гостиницы в Севске утверждает, что стрелял молодой парень. С ними были две старушки. А в «Отрадном» стрелял какой-то старик. Что всё это может означать?

Никаких старух рядом с Ваней быть не могло. Скорее всего, это были Клава и Эля, переодетые в старух. Но если так, то… стариком в «Отрядном» мог быть… Ваня

Ярослав Платонвич Гусаков

Мы приехали в Свидлов, когда уже стемнело. Я поставил машину у подъезда другого дома. Мы поужинали, не зажигая света. Мы соблюли все правила конспирации. Но это нам не помогло. Перед домом появились две иномарки. Из них вышли двое братков. Братки позвонили в дверь, потом затарабанили:

– Клава, отрывай!

Потом подъехала милицейская машина. Стоя у окна, я наблюдал, как менты общаются с братками. Свидлов – не исключение, милиция и здесь срослась с криминалом.

Я метался от окна к входной двери, которая ходила ходуном. Ваня в это время что-то соображал. А чего тут думать? Западня.

– Ярослав Платонович, – сказал Ваня. – Зайдите в ванную и сидите там, пожалуйста. Если не жалко, дайте ключи от машины.

Я отдал ему ключи.

Клава напряженно смотрела на Ваню, ее взгляд говорил: а мне что делать?

– Ты тоже – в ванную, – сказал Ваня.

Голос Клавы срывался от волнения:

– Что ты задумал, можешь сказать? Какого черта я должна сидеть в ванной?

Ваня подвёл Клаву к окну:

– Кто из них Мартын?

– Не вижу, – сказала Клава. – Скорее всего, его здесь вообще нет.

Ваня спросил, где может быть Мартын. Клава сказала, что его любимое место – физкультурно-оздоровительный комплекс. ФОК. Там собираются весь его актив.

– Будем прорываться? – спросила Клава.

В её руке появился крошечный пистолет.

– Да, – коротко ответил Ваня.

– Деньги, – сказал я. – Они отберут у меня деньги.

Ваня протянул мне ключи от машины.

– Уезжайте. Положите деньги в банк. Иначе точно отберут.

Ваня хотел ещё что-то ответить, но в это время начали ломать дверь.

Клава

Ваня подошёл к двери. Я держалась за ним. Ваня распахнул дверь. Перед нами стояли Дудукин и Кишка. За ними еще несколько бандитов и ментов. Ваня дал длинную очередь. Он буквально скосил их. Стало тихо.

Ваня взял у лежавших без движения ментов два автомата с короткими стволами. Мы спустились вниз. Отец держался за нами. Ваня приоткрыл дверь. Остававшиеся у машин бандиты и милиционеры, стояли с наставленными на подъезд автоматами. Ваня открыл огонь. Он стрелял до тех пор, пока не кончился рожок автомата. Он положил всех, кто мог помешать нам уйти.

Отец побежал к своей машине. Мы сели в милицейский уазик. Я взглянула на окна Эльки, они были темными. Я знала, что она смотрит в окно. Я помахала ей рукой.

Мы ехали по городу. По улицам спокойно шли люди. Они будто не слышали, что в городе только что шлапальба.

Мы подкатили к ФОКу. У входа стоял известный всему городу джип Мартына.

– Он здесь, – сказала я.

– Жди меня здесь, – сказал Ваня.

– Ты не знаешь расположения комнат.

– Тогда пошли. А пукалку свою спрячь.

Я обиделась:

– У меня не пукалка.

– Всё равно спрячь. И держись за мной метрах в десяти, не меньше.

– А может, не надо? – спросила я.

– Чего не надо?

– Мы можем спокойно уехать.

– Нет, – сказал Ваня.

Он открыл стрельбу, как только мы зашли в ФОК. Он ранил в грудь охранника и забрал его ствол.

Мы пошли по коридору. Открылась какая-то дверь, выскочили еще двое. Ваня уложил их и забрал стволы.

Стояла тишина. Непонятно было, есть ещё кто-то в ФОКе или нет.

Мы остановились перед дверью, за которой был Мартын.

Ваня встал сбоку от двери и рывком распахнул её. Тишина. В комнате не было света. А в коридоре, где мы стояли, свет горел.

Я мимикой показала Ване, что заходить нельзя. Но он и сам это понимал. Он знаком велел мне погасить свет в коридоре. Я нажала на клавишу выключателя.

Мы стояли в кромешной темноте.

– Выходи! – крикнул Ваня.

– Заходи, – насмешливо отозвался Мартын.

– Захожу, – сказал Ваня.

В проём двери ударила очередь из автомата. Ваня выстрелил на звук. Донёсся сдавленный стон. Ваня дотянулся до выключателя. В комнате зажегся свет. В ответ ударила ещё одна очередь. Потом ещё.

Ваня выставил в проём двери автомат и стрелял до тех пор, пока не кончился рожок.

Он вошёл в комнату. Мартын лежал лицом в стол в луже крови. У него хлюпало в горле. Увидев у меня «беретту», он понял, что я хочу его добить.

– Давай, – сказал он.

Я выстрелила ему в голову. Брызнула кровь. Несколько капель попало мне на блузку и джинсы. Самое неприятное, когда стреляешь в человека, это – капли на твоей одежде, остальное терпимо.

Андрей Галахов

Утром я увидел на новостной ленте то, чего следовало ожидать.

«Поздно вечером в двух районах небольшого города Свидлова шли настоящие уличные бои с использованием автоматов. Есть жертвы, убит известный в городе предприниматель Мартынов. Был объявлен план-перехват, но бандитам удалось скрыться. По свидетельству оставшихся в живых милиционеров, это жительница Свидлова Клавдия Павлова и москвич Иван Смирнов, находящиеся в федеральном розыске по факту ограбления московского предпринимателя Ярослава Гусакова».

Я понял, что надо ехать в Свидлов.

Пряхин

Позвонил Галахов. Интересовался, что я думаю о ЧП в Свидлове. А что я могу сказать? Преступники пошли вразнос. Не мешало бы объявить об этом с экрана телевизора и показать эту парочку в программе «Особо опасен».

Галахов меня не услышал. Ну, понятно, он дружит с Волнухиным.

Я развернул карту. Что бы сделал я на их месте? Я бы поехал в Москву. Купил бы украинский паспорт, либо загранпаспорт. И слинял бы за рубеж. И понежился бы где-нибудь на пляжах Тайланда года два. Деньги есть.

Стоило мне подумать о деньгах, как в мозгу сразу щелкнуло: после встречи с Гусаковым они не будут бегать с такими деньгами. Хлопотное и опасное это дело.

Я поехал к прокурору за санкцией на обыск. Убедительным прикрытием был довод, что изъятие денег проводится в целях выманивания преступников. Тот же прокурор подписал санкцию на прослушивание мобильника Гусакова

Ярослав Платонвич Гусаков

Я приехал в Москву поздно ночью и лёг спать. Проснулся около 12 дня от звонка в дверь. В глазке маячило лицо Пряхина. Принесла нелегкая. Какой всё-таки нюх у этого бультерьера!

Пряхин был не один. В квартиру вместе с ним ввалилась целая свора: Гера, Гультяев, Корзун, Шепель. Их в глазок я не увидел, иначе бы не открыл.

Пряхин бросил взгляд на часы и включил телевизор. Передавали последние сообщения о чрезвычайном происшествии в Свидлове. Трое убитых, шестеро тяжело раненых. Правоохранительные органы разыскивают вероятных виновников побоища – девушку по фамилии Павлова и её сожителя.

Пряхин развалился в кресле, остальные стояли.

– По-моему, ты только что оттуда. Чего вдруг рванул, на ночь глядя? Какая была необходимость?

Я сказал, что это моё дело. Когда хочу, тогда еду.

Пряхин пристально посмотрел мне в глаза:

– Брось, Ярослав. Ты не просто так рванул. Тебе, как я понимаю, нужно было вывезти вещественное доказательство. Сам выдашь денежки или заставишь нас рыться в твоих вещах?

Я сказал, что у них нет законных оснований. Где ордер?

Пряхин протянул мне ордер.

– Это мои деньги, – сказал я. – Какое ты имеешь права изымать их у меня?

Пряхин поморщился, будто я сморозил несусветную глупость.

– Всё просто, дружище. На пачках денег могут быть пальчики гражданки

Павловой и её сообщника гражданина Смирнова.

Я пробовал сопротивляться:

– Тебе не отпечатки нужны, а деньги.

– Думай, что хочешь, – отмахнулся Пряхин. – Ну, так что? Сам выдашь или нам тут трам-тарарам устроить?

Я сказал, что даже не подумаю отдавать деньги. Я стал набирать номер адвоката, Гультяев вырвал у меня мобильник.

Гера нашёл сумку с деньгами. Она лежала в прихожей.

Гера стал писать протокол изъятия. Корзун и Шепель подписали бумагу в качестве понятых.

Их было пятеро, я – один. Они подавили меня психически

Клава

– Знаешь, что мне не нравится, – говорю я Ване. – Как-то всё быстро

получилось. Мартын и помучиться не успел. А мы с Элькой сколько мучились. По-

моему, он даже не понял, что это был приговор.

Мы лежим в лесочке в высокой траве. Рядом ментовозка. Спать в ней было

неудобно, но всё же теплее, чем в лесу.

Нам хочется есть. Придётся потерпеть. Нас уже ищут, но мы посидим

в этом лесочке ещё пару дней и ночей, пока ищейки не подумают, что мы уже далеко. Тогда мы загримируемся и выйдем к автобусной остановке.

Решили ехать в Москву. Надо поддержать отца, вдруг на него наедут из-

за денег. А главное – мы решили обвенчаться. Пожить думаем у Маруси.

Рискованно, конечно, но Ваня уверен, что второй раз сдать нас она не посмеет. Нам всё больше нравится дразнить судьбу.

Андрей Галахов

Я в Свидлове. Здесь полно других корреспондентов. Наталья Андреевна Павлова согласилась поговорить со мной на камеру. Но оказалось, что сказать ей особо нечего. О том, что Клава была в сексуальном рабстве у Мартынова, она ничего не знает. Только догадывается, что у дочери были какие-то проблемы с местной шпаной. Зато подробно рассказала, как её вместе с дочерью и подругой дочери держали ночь в заложниках. Как Кишка инструктировал Клаву и угрожал ей. Это был очень убедительный рассказ.

О том, что произошло в санатории, Павлова не могла ничего сказать. Слышала только выстрелы. Видела, что Ваня был в состоянии крайнего нервного возбуждения. Всё.

Намного интересней был рассказ Павловой о встрече с Мешалкиной.

Но в таких случаях полагается выслушать и другую сторону.

Иду к Мешалкиной. Простое лицо, нос пуговкой, завивка на голове, волосы выкрашены под медь, кольца и перстни, волоокий взгляд.

Надежда Егоровна сразу отказалась говорить на камеру.

– Ладно, – соглашаюсь, – давайте без камеры. Что вы можете сказать о вашем секретаре Клаве Павловой?

– Я не буду ничего говорить, – ответила Мешалкина. – Я только покажу вам это.

Кладёт передо мной справку из вендиспансера. Оказывается, Клава в четырнадцать лет лечилась от гонореи.

– И вы, конечно, не знали об этом, когда брали её на работу.

– Я узнала об этом, когда она сбежала в Москву, – ответила Мешалкина.

– Насколько я знаю, она не сбежала. Ей увезли.

Судья усмехнулась:

– Сейчас можно много чего наговорить.

– А кто ей заразил, вы не поинтересовались? – спросил я.

Судья процедила:

– Какое это имеет значение?

– У меня есть сведения, что она и ей подруга были изнасилованы Мартыновым. А потом ими пользовались его подручные.

– Кто вам это сказал? Клава с подругой? – судья смотрела на меня снисходительно. – Конечно, они. Кто ещё? А вы, собственно, с какой целью к нам приехали? Истину установить или, может быть, найти Клаве оправдание? Боюсь, ваша миссия невыполнима после того, как эта особа и её сожитель залили наш город кровью. Никто вас не поймёт.

Я рассмеялся:

– Я бы охотно поверил вам, Надежда Егоровна, если бы вы не допустили маленький промах. Когда вы освободили из-под стражи Мартынова? Вы освободили его на другой день после похищения тома уголовного дела. Какая была необходимость?

По лицу Мешалкиной пошли красные пятна.

– Зря вы так, господин Галахов. Мне закон не позволял держать Мартынова в СИЗО.

– Я сам по образованию юрист, Надежда Егоровна, – сказал я. – Закон позволял вам держать Мартынова ещё хоть неделю, хоть месяц. Вы должны были предпринять всё необходимое, чтобы восстановить хотя бы какие-то результаты экспертиз. Вы могли, наконец, отправить дело на доследование. Но вы этого не сделали. По-моему, Клава поступила по отношению к вам более порядочно. С Мартыном поквиталась, а на вас махнула рукой.

Мешалкину передёрнуло:

– По-моему, её просто поджимало время.

– Значит, вы всё-таки допускаете, что у неё были основания для сведения счётов и с вами?

Мешалкина побагровела:

– Как вы смеете так со мной разговаривать? Я всё-таки судья!

Я спросил с простодушным видом:

– Надежда Егоровна, и какой кожи сделано ваше кресло?

Мешалкина скривилась:

– А какое это имеет значение?

– Знаете, очень большое. Я слышал, в какие-то века, в какой-то стране судьи

сидели в креслах, обтянутых кожей их предшественников, уличенных в продажности.

Я всё больше убеждаюсь, что нам нужен хорошо прописанный закон о нормах самозащиты личности. Если государство не в состоянии защитить человека от насилия, оно должно наделить его правом на свободу самозащиты. Негодяи должны знать, что никакое зло не сойдёт им с рук. В противном случае исходящее от негодяев зло будет ещё больше множиться, порождая у людей соблазн стать негодяями и творить зло. Безнаказанность приводит наш народ к моральному самоуничтожению. Иными словами, нам нужен закон против этого самоуничтожения.

Клава

Старушка Маруся, увидев нас, потеряла дар речи. Она, наверное, решила, что мы явились сводить счёты. Ей квартира была свободна.

Я связалась по Интернету с изготовителями документов, заказала паспорта на наши настоящие фамилии.

Я поехала в знакомую церковь и договорилась со священником, который помог нам освободить Элю. Батюшка сказал, что по правилам я должна войти в храм под руку с отцом.

– Отца не будет, – сказала я. – Шафера тоже не будет. И свидетелей не будет.

Ваня сидит у телевизора. Нам перемывают косточки по всем каналам. Мы стали знаменитостями.

Звонила Элька. Он уже в Москве. В училище её сначала не хотели принимать, но она откровенно рассказала, что с ней произошло. Её восстановили. Мне очень хотелось сказать ей про венчание. Не знаю, как удержалась.

Я заказала белый «линкольн». Взяла на прокат подвенечное платье. Заказала столик в ресторане «Прага». Наняла оператора, который должен был снимать нас на видео. Всё было, как у людей, только мы не могли никого пригласить на церемонию. Венчание вдвоём – это, конечно, не совсем то, о чём я мечтала.

Я надела подвенечное платье в «линкольне». Священник встретил нас у входа в церковь. Я взяла Ваню под руку, и мы пошли следом за священником к алтарю, где лежал крест и Евангелие. Девушка-прихожанка держала над моей головой венец.

Я повторила следом за священником:

– Вступаю в брак добровольно и даю обещание жить в любви и согласии и никогда не разлучаться.

Священник надел на мою голову венец. Другая прихожанка держала венец над головой Вани.

Ваня повторил следом за священником:

– Вступаю в брак добровольно и обещаю жить в любви и согласии и никогда не разлучаться.

Священник надел венец на голову Ване.

Потом обвёл нас три раза вокруг алтаря. По знаку священника Ваня пошёл к Царским воротам, а я – к иконе Богородицы. Мы отвесили земные поклоны.      Потом поменялись местами и сделали ещё раз то же самое.

Священник дал нам вкусить вина из одной чаши и объявил нас мужем и женой.

Прихожанки преподнесли нам цветы. Мы сели в белый «линкольн» и поехали в «Прагу». Оператор продолжал нас снимать. Мы делали вид, что нам весело, что нам хорошо, что мы счастливы. Я держалась из последних сил и помогала Ване. Гримаса усталости и отвращения уже мелькала на его лице. Я забрала у оператора флэшку с отснятыми кадрами и отпустила его.

Мы сидели за столиком в «Праге». Возле нас суетились официанты. Мы не могли ни пить, ни есть. «Зачем это всё?» – читалось в глазах Вани. Он готов был вытерпеть ради меня любую муку, только не эту.

– Поехали отсюда, – сказал Ваня.

Я переоделась в «линкольне» и отпустила водителя.

Дома (где живём, там и наш дом) я пожарила картошки, открыла банку маринованных огурцов. Мы выпили водки, стало легче. Мы легли и уснули без секса.

Александр Сергеевич Волнухин

У Галахова сложилось то же мнение, что и у меня: девчонка крутит Ваней. Не удивительно, она физически старше, ненамного, правда, всего на два или три года, но в этом возрасте это существенный отрыв. Что он видел до армии? После армии? Работу в автосервисе даже близко не сравнить с работой в суде.

Хотя, возможно, мы оба ошибаемся. Не думаю, что в эпизодах с чеченцами Клава накрутила Ваню. В нём сидит то, чего я до сих пор не знал, и чего, наверное, толком не чувствовал в себе он сам. Я – рыба в воде в мировых проблемах – теряюсь в оценке поведения собственного сына, я не знаю его совершенно. Но что-то мне подсказывает, что я знал бы его ненамного лучше, если бы он всю жизнь жил в моём доме. Это не просто другое поколение. Это будто другая популяция.

Ярослав Платонвич Гусаков

Я не стал жаловаться ребятам, что меня фактически обобрал Пряхин. Была надежда, что вернёт деньги после экспертизы. Но сегодня пятый день, и до меня окончательно доходит, что он меня кинул.

На что рассчитывает мент? Ведь я могу обратиться в прокуратуру. Значит, проверка ему не страшна.

Неожиданно мне приходит в голову самое простое объяснение. Он тянет с возвратом денег, потому что заказал меня. Просто у исполнителя нет возможности отправить меня на тот свет. Я сижу дома, не выхожу даже в магазин. Пару раз мне кто-то звонил в дверь, но я даже не подошёл к глазку. Не исключено, что хотели выманить. А я не вышел, у меня хандра. И в результате всё ещё жив.

Обидно: деньги не достанутся Клаве. Зря она отдали их мне. А я зря взял.

Позвонил Анне, поделился с ней. Она выслушала без сочувствия. А потом вдруг сообщила, что Гультяев донимает её хамскими звонками, но она не жалуется ребятам. Может, Гультяеву того и надо? Может, он делает это специально, чтобы выманить Ваню?

Ваня

После того, что произошло в санатории, мама перестала со мной разговаривать. Мы всего лишь перебрасывались словами. Мама ни о чем не спрашивала, словно ничего и не хотела знать. Она не отрезала меня от себя, но отодвинула далеко.

Но прежде чем уехать, мне хотелось всё же повидаться. Я должен был сказать, что мы с Клавой обвенчались. Пусть это маму не обрадует, зато она будет знать, что мы обручены.

Мы дождались темноты, загримировались и пошли. У меня в кармане был «стечкин», у Клавы – «беретта».

Когда мы подошли к дому, уже стемнело. У мамы горел свет. А в окнах Гультяева было темно. Клава села в беседке, а я пошёл в подъезд.

Гультяев

Настроение совсем ни к чёрту. Каждый день хожу на уколы, потом проверяю результат. Беру самую лучшую морковку, создаю интим, велю медленно раздеться, раздвинуть ноги… Всё без толку. Кровь не приливает, будто вены закупорены. Глотаю таблетки для разжижения крови. Тот же эффект. Хочется выть. Старческая немощь в двадцать девять лет… Жуть!

Врач говорит, что это обыкновенный невроз, хотя и очень сильный. Перенервничал. Нужно сменить образ жизни, поехать на юг. Я уже собрал чемодан, но позвонил Пряхин. Ваня, вероятнее всего, снова в Москве.

Даже если я скажу Петровичу про свою болезнь, всё равно не отпустит. Торчу сейчас у окна, как бобик, смотрю, кто входит в подъезд. Ваня может появиться в гриме старика, считает Пряхин. В этом случае я не должен что-то делать сам. Я должен тут же позвонить Петровичу.

У дома появилась пара плесени. Шаркая ногами, вошла в беседку. Через минуту старик направился к подъезду. Я напрягся. Неужели Ваня? Попробуй, разбери на расстоянии, при уличном фонаре. Иду к двери, смотрю в глазок. Лифта в доме нет. Моя квартира на третьем этаже. Квартира Смирновых – на четвертом. Мелькнуло старческое лицо. Именно мелькнуло! Старикан поднимался вверх по лестнице быстрее, чем шёл по земле

Ваня

Всё, что нужно было для ужина, я принёс с собой. Мы сразу сели за стол. Я открыл шампанское. Сообщение, что мы с Клавой обвенчались, маму не обрадовало.

– Лучше бы ты вырос маминым сынком, – сказала она. – Фактически ты загоняешь меня в гроб. Если с тобой что-нибудь случится, я этого не переживу. Я, может быть, уже не переживу, даже если с тобой ничего больше не случится. Хватит мне того, что уже случилось.

Я поднялся из-за стола, встал перед мамой на колени. Она обняла меня, прижала к себе. Руки у неё были холодные.

Я сказал:

– Мама, а может, ты чего-то не понимаешь?

– Я всё время так и думаю, – ответила мама. – Но я не могу себе объяснить, чего я не понимаю. Между прочим, твой отец того же мнения, что и я. Мы не можем оба ошибаться.

– Вы просто не в моём положении, – сказал я. – Если бы отец был на моём месте, он бы повёл себя точно так же.

Мама ответила нервно:

– Не мог бы он оказаться на твоём месте, ни при каких обстоятельствах! И повести себя так, как ты, тоже бы не мог. Уж я-то его знаю. У него всегда были принципы, и он всегда просчитывал последствия.

Я спросил, какие принципы она имеет в виду.

– Он всегда держался подальше от сомнительных людей. А ты связался с этим Гультяевым. Если бы ты не поехал в Свидлов, не было бы этой каши.

Тут сдали нервы у меня:

–Мама, ты видишь, как мы живём. Я хотел заработать денег на квартиру.

– Неужели ты не видел, чем занимается Гультяев? -закричала в ответ мама. – Где были твои глаза? Значит, ты просто не хотел видеть! Значит, деньги для тебя были главнее принципа.

– Какого принципа, мама?

– Человек должен быть чист, Ваня!

– Нет сейчас чистых людей, мама. Поэтому и принципа такого давно уже нет. Как можно жить чисто, когда кругом одна грязь? Как можно жить в одном времени по принципам другого времени? О чем мы говорим! Сейчас вообще нет никаких принципов. Никаких, понимаешь?! Никаких!

Я никогда ещё не говорил с мамой на повышенных тонах. А сейчас на меня что-то накатило, я не владел собой. Тебя может, кто угодно не понимать – это терпимо. Но когда не понимает мать – невыносимо.

Гультяев

Я растерялся. Звонить или не звонить Петровичу? Если заколебался, значит, не хотел больше помогать ему. Наверно, какую-то роль в этом сыграла моя болезнь. У меня вдруг мелькнуло, что если позвоню, то никогда уже не вылечусь. Высшая сила наказала меня, но эта же сила может и простить. Что-то в этом роде пронеслось в голове.

Но страх перед Пряхиным никуда не делся. Если он узнает, что Ваня приходил, а я не сообщил, то расценит это, как предательство. Но, может быть, это вовсе не Ваня? Сомнения можно было убрать очень просто – спуститься вниз и глянуть, кто в беседке.

Клава

Гультяев вышел из подъезда и направился прямиком в мою сторону. Я вытащила из сумочки «берету» и сняла с предохранителя. Если сутенёр попытается меня схватить, я выстрелю в него.

Я не могла подпустить его совсем близко. Когда он только приблизился к беседке, я сказала ему:

– А ну, стоять!

Он разглядел у меня ствол и слегка приподнял руки.

– Стою, Клавуль, стою.

Я спросила, чего ему надо, зачем вышел. Он ответил, что хотел убедиться, я это или не я..

Он хотел вернуться в дом. Я сказала, чтобы не дёргался. Я набрала Ваню.

Ваня сказал, что сейчас выйдет. Он спустился через считанные секунды.

Я спросила у Гультяева, какие у них планы в отношении нас. Подонок сказал, что он по горло сыт тем, что было. А у Пряхина планы серьёзные. Деньги теперь у него, осталось убрать нас.

То, что он сказал правду, было ему в плюс. Но всё равно за ним должок. Я не могла так просто простить ему то, что он вытворял с Элей.

– Ну что? – сказала я ему. – Отстрелить тебе одно место?

– Стреляй, – отозвался Гультяев.

– Иди, – сказал Ваня.

Гультяев, вжав голову в плечи, побрёл к подъезду. Он словно ждал выстрела в спину. Если боялся, что мы можем выстрелить в центре Москвы, значит, боялся по-настоящему. Мне это понравилось.

Мы с Ваней забылись и пошли к метро молодым шагом, как обычно ходим, без грима. Со стороны это, наверное, выглядело забавно, и здорово бросалось в глаза.

Неожиданно задние дверцы иномарки, ехавшей по другую сторону дороги распахнулись. Выскочили Пряхин, Гера, Корзун, Шепель

Пряхин

Я спинным мозгом чуял, что они появятся здесь. Гультяев и его команда были, по сути, переведены на казарменное положение. Я только на время забрал Корзуна и Шепеля (они мне понадобились как понятые), и привёз обратно.

Мы выскочили из машины с «макаровыми» наизготовку. Корзун и Шепель, принялись выворачивать Ване руки. Завязалась борьба. Мы с Герой были уже рядом.

В это мгновение раздался выстрел. Шепель упал на тротуар лицом вниз. Через секунду ещё один выстрел. Свалился Корзун. Стреляла Клава. Ваня схватил её за руку. Они побежали с улицы во двор. Мы с Герой начали преследование. Но старались особенно не сближаться.

Они побежали как-то странно, не в глубь двора, а по двору, мимо домов, параллельно улице. Мы бежали следом, не теряя их из виду. И здесь они сделали то, чего я никак не ожидал. Они вернулись на людную улицу и побежали к тому месту, где мы их прихватили. Я понял замысел Вани только тогда, когда они поравнялись с моей машиной.

Я даже не выключил мотор. Так был уверен, что на этот раз они никуда не денутся.

Они запрыгнули в мой «форд-мондео», и Ваня дал по газам перед самым моим носом.

Глава восьмая

Клава

Мы доехали до светофора, свернули направо, вкатили в какой-то двор. Это был район, где Ваня провёл детство, он знал здесь все закоулки. Он достал из багажника пассатижи, закрыл машину, и мы куда-то пошли. Мы очутились перед старой, ржавой «волгой» со спущенными шинами. Ваня присел спереди, потом присел сзади. В его руках появились номера.

Вернувшись к машине Пряхина, он в считанные секунды снял номера и привинтил снятые с металлолома. У меня от страха подгибались ноги, но я успевала любовалась им. Я любовалась и обижалась одновременно. Какого черта он меня не похвалит? Я только что спасла его. Правда, при этом спасла и себя, но не буду же я сама себя хвалить!

Мы ехали по ночным улицам. Из машины Москва смотрится ночью лучше,

чем днём. Ваня молчал.

– Я что-то сделала не так?

Ваня молчал.

– Мне надо было дождаться, когда тебя скрутят?

Ваня молчал.

– Какого черта ты не отвечаешь? Я с тобой разговариваю! – закричала я.

Ваня наконец-то отозвался:

– На этот раз ты стреляла при свидетелях, понимаешь ты это или нет? Не знаю, как ты, а я думаю, что мы будем говорить на следствии, а потом на суде. До сих пор тебе трудно было что-то предъявить, а теперь… На очной ставке Корзун с Шепелем тебя ни с кем не перепутают.

Я совсем разозлилась, но молчала. Ваня добавил с досадой:

– Ну и мама… она наверняка слышала выстрелы.

Я не понимала. Выходит, я должна была, прежде чем выстрелить, предусмотреть и маму, и показания Корзуна с Шепелем.

Я спросила, сцеживая слова:

– Что ещё я должна была учесть?

Ваня прислушался, как работает мотор, как «форд-мондео» резво трогает с места на светофорах, как мощно идёт на обгон. Короче, Ваня оттаял:

– А машинка-то у Пряхина ничего. Вторая наша трофейная машинка.

Я не успела ответить. Зазвонил мобильник. Это был Пряхин.

Ваня слушал его монолог, а я думала: надо же, можно запросто поговорить с ментом, который тебя преследует. Поговорили и снова – один догоняет, другой убегает. А скоро я буду разговаривать с мамой, сидя в СИЗО. Я думала о неволе, как о чём неизбежном.

Мне было страшно. Я не хотела сесть. Вместе с Надеждой Егоровной я была в СИЗО и колониях, на выездных заседаниях суда. Я своими глазами видела, как там плохо. Там тоже, конечно, живут, но эта жизнь не для меня. Пока ещё молодая, я хочу родить ребёнка. Но мне дадут лет восемь-десять без права на досрочное освобождение. Сидеть придётся до звонка. Значит, когда я освобожусь, мне будет хорошо за тридцать. А Ване наверняка дадут ещё больше.

Нет, лучше не думать о будущем.

Ваня выслушал Пряхина и отключил мобильник, не проронив ни слова. Я спросила, что сказал опер.

– Через два часа он будет выступать по телевизору, – коротко ответил Ваня.

Андрей Галахов

Мы столкнулись с Пряхиным в коридоре телекомпании. Он прошёл мимо в сопровождении сотрудницы передачи «Криминальная хроника».

Я сидел оставшееся до передачи время с включенным телевизором.

И вот майор Пряхин на экране. Мундир на нём как влитой, мешки под глазами убраны, осветители хорошо поставили софиты. Образец мужской красоты, живой идеал борца с преступностью.

Пряхин начал, глядя в суфлёр:

– Вчера, около 23 часов вечера, проводилось задержание уже известной телезрителям криминальной пары Ивана Смирнова и Клавдии Павловой. После побоища, который они устроили в Свидлове, бандиты решили скрыться в многомиллионной Москве, используя уже опробованный ими приём. Бандиты гримируются под пожилых людей. Это позволяет им использовать фактор неожиданности. Так случилось и на этот раз. Участники задержания не сразу опознали Смирнова и Павлову. А когда опознали, те открыли огонь. На этот раз жертвами стали невинные прохожие, двое студентов московского вуза. Бандиты, воспользовавшись тем, что работники милиции не могли стрелять на поражение в людном месте, скрылись на автомашине марки «форд мондео» цвета металлик.

Пряхин кашлянул в кулак и продолжал:

– Напомню нашим телезрителям предысторию. Клавдия Павлова работала в Свидлово секретарем судебного заседания, собиралась даже стать юристом. Но не могла преодолеть соблазн. Приехав в Москву, напросилась в гости к бизнесмену Гусакову и ограбила его. Помог ей Иван Смирнов, слесарь автосалона. Действуя разбойным методом, криминальная парочка, похитила из домашнего сейфа Гусакова более одного миллиона долларов и укрылась на даче отца Смирнова. Отец его – всем известный политолог Волнухин Александр Сергеевич, человек вне подозрений, чем преступники и воспользовались. А дальше события приняли неожиданный оборот…

Пряхин сделал многозначительную паузу и продолжал:

– Профессор Волнухин начал вести переговоры с Гусаковым. Ты, мол, заяви, что Клава Павлова твоя дочь, о которой ты ничего не знал, а ребята вернут тебе большую часть денег. Естественно, Гусакову хотелось вернуть свои деньги. Он так вошёл в роль отца, что сам начал в это верить. А парочка продолжала свои бесчинства…

В городе Севске Брянской области они вступили в конфликт с группой выходцев с Северного Кавказа. В результате – один убитый и трое раненых. Через несколько дней – еще один конфликт, опять-таки с выходцами с кавказцами. На этот раз счет жертв вырос. Двое убитых и трое раненых. И буквально на другой день – два конфликта в Свидлове. Клава Павлова решила заехать домой и опять с кем-то что-то не поделила. Снова жертвы: один убит и около десятка раненых. И вот вчера… вернусь, с чего начал… при задержании криминальная пара открыла огонь в людном месте.

Пряхин придал лицу значительность:

– Хочу ещё раз предупредить граждан: мы имеем дело с очень опасными преступниками, которые, не задумываясь, пускают в ход огнестрельное оружие. Это – первое. Второе – преступники используют средства маскировки. И третье – бандитам негде жить. В гостиницах они едва ли рискнуть остановиться. Значит, будут снимать квартиру. Милиция заинтересована в получении любой информации об этих бандитах

На экране появились фотографии Вани и Клавы.

– Запомните эти лица, – закончил Пряхин.

У меня зазвонил междугородний звонок.

Женский голос сказал:

– Мы встречались с Ваней и Клавой. Послушать майора, так это просто монстры. Нормальные ребята, только задёрганные. Самое страшное в их поведении – это, конечно, применение оружия. Тут трудно что-то возразить. Но надо разбираться в каждом конкретном случае. Знаете, что я вам скажу: если бы они снова появились у нас, мы бы точно их спрятали. И пусть бы жили, и пусть бы этот майор замучился их искать. Никакой веры нет нашей милиции и никакого желания ей помогать.

Я спросил:

– А они, что же, жили у вас? Это где?

Женщина рассмеялась:

– Где – они знают, а мы не проболтаемся.

Гультяев

Петрович считает, что Гусакову лучше свалиться с балкона на почве нервного расстройства. Дом старый, перила низкие, можно списать на несчастный случай. Но задание практически невыполнимо. Гусаков больше не пускает меня в квартиру.

Другие варианты тоже нереальны. Можно, например, ослабить болты на колёсах БМВ. Но чуть тронешь – моментально сработает сигнализация. К тому же он никуда не ездит. Сидит дома и чего-то выжидает.

Если вам нужно убрать человека, то вариантов на самом деле не так уж мало. Но как только начинаешь просчитывать детали, обязательно выясняется, что чисто убрать не получится. Те, кто убивает, либо плохо считают, либо полагаются на авось. А я так не могу. В принципе я – человек основательный и не враг самому себе. Какой смысл лишать кого-то жизни, если после этого тебя закроют лет на десять?

Короче, мне хочется позвонить Ярославу и сказать типа: Ярослав, успокойся и не переживай, ничего плохого я тебе не сделаю, мне это просто невыгодно, кроме того, я становлюсь религиозным человеком: мне надо как-то снять с себя прошлые грехи, а не творить новые

Александр Сергеевич Волнухин

Сидим с Галаховым дома у Гусакова. Отчаянное у него положение. Живёт рядом с теми, кто может его убить. Но убрать его, как я теперь понимаю, могут не только из-за денег. Он для Пряхина и Гультяева опасный свидетель. Он может убедительно подтвердить, что они – банда.

Андрей выуживает у Гусакова нужную информацию. Делает это, как всегда, слегка цинично и довольно жестко.

– Ярослав, значит, вы привели вашу дочь вот в эту квартиру. А что было дальше? Нет, если вам трудно об этом говорить, ради бога, я не настаиваю.

Гусакова не так-то просто смутить:

– Во-первых, я тогда не знал, что Клава моя дочь. Во-вторых…

Андрей перебивает:

– Неужели ничего не почувствовали?

– Представьте себе, ничего!

– Странно, – бормочет себе под нос Андрей. – Ну, хорошо, продолжайте. Извините, что перебил. Очень уж неординарный случай.

– Во-вторых, – продолжает Гусаков, – Между нами ничего не было, и не могло быть.

– Почему?

– Потому, что Клава – порядочная девушка, я для неё староват. К тому же у меня были самые серьёзные намерения.

Сказав об этом, Ярослав понял, что сморозил глупость, но Андрей тут же схватил его, что называется, за язык.

– Какие намерения? Неужели захотели на ней жениться?

Гусаков молча развел руками.

– А может ещё не поздно? С чего вы взяли, что Клава – ваша дочь? – спросил Андрей. – Она вам это как-то доказала? Вы провели анализ ДНК?

– Я не будут ничего объяснять, – сухо ответил Гусаков. – Но я точно знаю, что она моя дочь.

– По её поступкам?

Гусаков сдержанно вскипел:

– Слушайте, вы для чего пришли? Оскорблять или помочь? Странно, что я должен вам объяснять такие вещи. Это новое поколение. Оно знает, что такое компенсация. И оно знает, что компенсации добиться очень трудно. Поэтому при первой возможности оно возмещает свой ущерб своими руками. Вот и всё! Это моё объяснение. Хотя у Клавы есть своё. С ней поговорите.

– Поговорим, – отозвался Андрей. – Теперь о самом неприятном. Убит Мартынов. Пресса обсасывает подробности его связи с вашей дочерью. Судья Мешалкина утверждает, что именно Клава помогла сообщникам Мартынова выкрасть ключевой том уголовного дела. Вы что думаете по этому поводу?

Гусаков молча пожал плечами.

– Вы видели у Клавы пистолет «берета»? Маленький такой,дамский пистолетик, из него, между прочим, и убит Мартынов, – сказал Галахов.

– Я не видел у ребят никакого оружия, – твёрдо заявил Гусаков.

– А что произошло в санатории? Или тоже не знаете?

– Я слышал только выстрелы. Три очень громких выстрела. А видеть… ничего не видел.

Галахов сочувственно вздохнул:

– Ну, что ж. Вы потеряли миллион долларов. Зато приобрели дочь. Но дочь, скорее всего, сядет в тюрьму. А миллион вам, скорее всего, уже не вернут. Крепитесь, Ярослав Платонович.

Ваня

Звонила Савичева, больше некому. Игорь и Ольга, конечно, странные… Я таких ещё не встречал. Они знали о нас ещё до нашей встречи. Это я уже потом почувствовал, когда мы у них дня два пожили. Они смотрели на нас с сочувствием и не лезли в душу. Даже не пытались выяснить, куда мы ехали, когда уедем. Наоборот, каждый день говорили: живите, сколько хотите.

А потом этот инцидент с грибником. Все наверняка уже знают, что произошло. И всё же Савичевы готовы нас принять.

Ольга рассказывала, что к русским в Киргизии всегда относились лучше, чем в любой другой азиатской республике. И русские всегда этим очень дорожили. Старались во всём соответствовать. Значит, могут русские держать себя, когда это надо. Почему же у себя в России не держат? Значит, им этого не надо.

Отец настаивает на встрече с Галаховым. Он словно чувствует, что мы не успели уехать далеко от Москвы. Он только не догадывается, что мы совсем рядом с его дачей. Купили палатку, спальники, запаслись едой и стоим лагерем на Оке, ловим рыбу, купаемся, загораем. Пряхинская тачка смирно стоит в кустах

Пряхин

Допрашиваю Марусю. Старушка сидит предо мной, вся из себя жалкая, несчастная. Как там говорил Станиславский? Не верю! Вот и я не верю этому одуванчику из погорелого театра.

– Когда они поселились у тебя?

– Вчера, нет, позавчера.

– Почему сразу не позвонила? Чего ждала?

– Так ведь… звонила…никто не отвечал.

– Врёшь, старая!

– Вот, те крест! Зачем мне своим-то врать?

Мы, менты, для Маруси свои – это точно. Она была на связи еще у моего первого наставника, опера советской школы. Патентованая наседка. Подсаживали её в основном к убийцам на бытовой почве. Она их, как орешки щёлкала.

Подхожу поближе к Марусе, чтобы глаза в глаза разговаривать.

Сочувственно спрашиваю:

– Хорошо заплатили?

Что значит возраст! Тут же подламывается.

– Так ведь вы последние годы совсем не платите. А на голом энтузиазме, сами понимаете, сыт не будешь.

– Когда, говоришь, заехали?

Мнётся одуванчик. Боится правду сказать.

– Маруся, соврёшь – будешь налог с аренды квартиры платить.

– Неделю назад заселились.

Платить надо агентам, не жадничая. Об этом я постоянно говорю на совещаниях. Всё подвержено инфляции, только не информация.

– Больше ничего сказать не хочешь? Может, что-то приметила?

Маруся призадумалась. Всплеснула рукой:

– Парень совсем забурел. Смотрит – всё внутри выжигает. А девка ещё шустрее стала. Но они какие-то замученные.

Иду к своему столу. Сажусь, закуриваю. Вообще-то, я бросаю, но тут никак не могу сдержаться, волнуюсь.

– Замученные, говоришь? Это хорошо. А то, что сочувствуешь – плохо. Скольких они уже положили! И ещё положат, благодаря таким, как ты, жалостливым.

Отстегнул старушке пятьсот рублей. Её информация всё-таки сработала. Я понял Ванину суть: он – человек привычек. Такие, если бегают, то при первой возможности возвращаются туда, где уже были.

Куда же он еще раз вернётся? Это пока вопрос.

Контакт с Галаховым – вот что мне сейчас нужно! А я гонор проявил. Опер даже на нормальное самолюбие не имеет права, если это вредит делу.

Вечером я поджидал Галахова у входа в телекомпанию. Сидел в своей «шестерке», которой в обед сто лет, и слушал радио. Выступал Волнухин. Блин, какую кнопку не нажми, всюду этот говорун. Надо ж так наловчиться делать деньги языком!

Галахов вышел один, без охранника, сел в свой «джип паджеро» и покатил. Я его маршрут уже знаю. Остановился возле супермаркета. Сейчас будет накладывать в тележку разную снедь. А я подойду сзади и тихонько опущу ему в карман плаща пачку жевательной резинки. Вот будет потеха!

…Я стоял у входа в супермаркет и наблюдал разгар скандала. Галахов объяснялся на выходе из кассы. Оправдание, что это чья-то дурацкая шутка, не прошло.

Появился старший менеджер. Шустрый малый, он быстро сообразил, что может выдоить из Галахова кучу бабок, начал шантажировать скандалом в прессе.

– Плевать я хотел на твой скандал, – заорал Галахов. – Нашёл, чем испугать. Я каждый вечер скандалы устраиваю. Вся страна смотрит, разинув рот. Это я позвоню сейчас в милицию, устрою тебе скандал.

У кассы скопилась очередь. Покупатели встали на сторону Галахова, им понравилось, что он держался так же уверенно, как и перед камерами прямого эфира.

Чего я, собственно, хотел? Хотел как бы выручить Галахова. Но теперь я понял, что он бы мою провокацию сразу вычислил, и плохо было уже мне. Парень – палец в рот не клади.

И всё же мне повезло. Галахов выходил из супермаркета, говоря по мобильнику. Я моментально пристроился сзади. Слух у меня отличный.

– Завтра? – переспросил Галахов. – Отлично! Нет! С нами ведь оператор будет, камера, софиты. Давай лучше на телевизионном микроавтобусе. А в какое время? После обеда? А точнее? Договорились, Саня! Обнимаю.

Как только он назвал имя, я сразу понял: это Волнухин!

Итак, завтра они едут куда-то в телевизионном микроавтобусе после обеда. Много чего неясно, и, тем не менее, информация исчерпывающая. Если Галахов едет на съемку, то зачем он берёт Волнухина? Но оператор всё же едет, значит, это съёмка, где будет участвовать и Волнухин. И съемка эта явно не в Москве. Иначе бы Волнухин поехал на своей машине.

Меня пробирает дрожь ищейки, берущей след. Неужели и на этот раз не повезёт?

Клава

Не понимаю, зачем нам сниматься. Если бы телевидение спасло нас от тюрьмы – другое дело. Отец пытается меня переубедить. Он считает, что мы в вакууме, телевизор не смотрим, а там с утра до вечера говорят о нас, какие мы кровожадные. Галахов может это мнение развеять. Ну, развеет, а дальше что?

В принципе, я тоже не против. Я только боюсь, как бы Галахов с отцом Вани не привели за собой хвост. Я не хочу, чтобы меня арестовали. Хотя нас, как я понимаю, и не собираются арестовывать. Нас хотят устранить. Лучше бы об этом сказал Галахов, если действительно хочет нам помочь!

На всякий случай мы спим по переменке. Я – ночью, Ваня – днём. Когда он спит, мне приходится тоже сидеть в палатке, чтобы не попасться на глаза местной шпане. Тут её хватает. Для меня палатка, как тюрьма. Я становлюсь злюкой, меня всё раздражает, мне не хочется готовить. Я мечтаю быстрее уехать, хотя понимаю, что, как только выедем на шоссе, мне захочется снова забиться в какую-нибудь щель, чтобы не бояться ГИБДД.

Звонок от Александра Сергеевича. Говорит, выехали из Москвы.

Снимаем палатку, сматываем удочки. Ваня подкрашивает белой краской старый номер. Машина новая, а номер старый – подозрительно.

Въезжаем на площадь деревни Липицы. Кругом магазины и автомашины дачников. Свернуть сюда с шоссе можно только в одном месте. Это и ценно. Хвост будет виден сразу

Пряхин

Не доезжая до поворота на площадь, я останавливаюсь. Слушаю доклад Геры:

– Появились голубки, Петрович, на твоем «форде-мондео». Подъехали, сидят, не выходят. А вот и наш Галахов. Девка пересаживается к нему. На ней длинная юбка, седой парик, платок на голове. Цирк, Петрович. Но если бы я не знал, я бы ничего не заподозрил. Микроавтобус едет во дворы, Ваня – за ним. Мне что делать, Петрович? Я на своих двоих за ними не угонюсь…

– Выходи на шоссе.

Когда Гера подбежал, микроавтобус и «форд-мондео» уже мчались в сторону дачи Волнухина. Но гнаться за ними нам было ни к чему

Андрей Галахов

Я мог бы всю недостающую информацию взять у Вани и Клавы по телефону. Но для ток-шоу нужна картинка, вся гамма чувств на лице человека.

Пока оператор ставит софиты и настраивает камеру, я накладываю себе легкий грим. Клава гримирует Ваню. Потом занимается собой. Ей надо напротив, разгримироваться.

Я собираюсь. Мне нужно быть обаятельным монстром, потрошащим своих собеседников.

Я не люблю начинать издалека, тележурналист должен брать быка за рога. Но только за рога, не за другое место.

– Клава, ты отдаёшь себе отчёт в том, что сломала жизнь Ване?

Клава задумывается. Морщится.

– Давайте не будем бросаться такими словами. Ну а если бы он мне не помог? Жизнь его была бы в порядке? Он бы себя уважал? Я вам по-другому отвечу. Я ему и его маме, конечно, причинила много неприятностей. И всё же себе самой я навредила гораздо больше. Я очень хотела иметь ребёнка, теперь об этом лучше не мечтать. Я хотела стать юристом, теперь это невозможно. Я мечтала встретить настоящего парня. Встретила, даже обвенчалась с ним, но семьи у нас, скорее всего, не будет.

Я удивился:

– Вы с Ваней обвенчались? Почему же ты считаешь, что у вас не будет семьи?

– Какая может быть семья через десять или сколько-то там лет?

– Зачем тогда венчались?

– Хотелось, чтобы это было в нашей жизни. Это попытка сохранить отношения в будущем. Всё-таки узы церковного брака сильнее.

Спрашиваю:

– Клава, а может, не надо было убивать Мартынова? Тогда и срок грозил бы гораздо меньше.

Клава тяжело вздыхает:

– Я об этом всё время думаю. Может, не надо было ради себя же самой? Себя жалко, не его. Но чем больше я об этом думаю, тем тверже прихожу к выводу, что в таких случаях человек не должен жалеть ни себя, ни того, кого он наказал. Жалеть меня должен суд. Я буду настаивать, чтобы нас судил суд присяжных.

– Ты рассчитываешь, что присяжные тебя оправдают?

– Я стреляла в состоянии аффекта. Этот подонок сломал мне жизнь. Он испоганил меня и Элю. Точно так же, в состоянии аффекта, стрелял и Ваня. Кроме того, он ещё оборонялся.

– Всё-таки работа в суде не прошла для тебя даром, – заметил я.

– А вы думаете, я создана только для того, чтобы отстреливать подонков? – мгновенно парировала Клава.

Наш диалог развивался так, как и требовалось.

Я задал следующий вопрос:

– Ты ничего не хочешь сказать тем, кто вас преследует и хочет арестовать?

Клава встрепенулась:

– Хороший вопрос! – Она посмотрела в камеру. – Пряхин, сволочь такая, верни деньги моему отцу, Ярославу Платоновичу Гусакову. Не вздумай зажилить, этот миллион – моё законное наследство. И не пытайся нас убить. Это может закончиться плохо. И для тебя, и для твоего напарника. Я не шучу. Я раньше вас боялась, а сейчас… Я не задумываясь, всажу в тебя пулю. Между нами война. Самая натуральная война, Пряхин. И чем быстрееты это поймёшь, тем лучше для тебя.

Клава переключилась на меня:

– А почему этому Пряхину всё сходит с рук? Почему его не отстраняют? Других нет? Он возглавляет банду, занимается торговлей сексуальными рабынями. Его люди меня похитили, и они же вместе с ним нас искали. Это ни в какие ворота не лезет. Страна наша, великая и могучая – это великий и могучий темный лес. Кричи – не докричишься. Единственный способ как-то себя защитить – это самому взять в руки оружие. Ничего другого авторитеты не боятся. Они даже оружия вначале не боятся. Думают, их припугнуть решили. Ну, как же, они такие страшные. По-моему, пора их отучать.

Здесь я должен был сыграть примерно так:

– Клава, но тут ведь вот какая штука получается. Вас только унижали, над вами только издевались. А вы в ответ убивали. Тебя не смущает эта несоразмерность?

Клава сардонически рассмеялась:

– Сначала спросите, откуда у нас взялось оружие. Мы его купили? Нет, мы его не покупали. Мы его украли? Нет, мы отняли его у тех, кто готов был вот-вот нас убить. Мы должны были сказать нашим убийцам – идите с богом? Они бы тут же бросились в погоню и на этот раз уж точно убили бы нас. То есть мы убили только для того, чтобы спастись. Это была вынужденная мера в состоянии крайней опасности.

Я спросил:

– Но ты же не будешь отрицать, что в тебе сидела месть, желание покарать тех, кто тебя насиловал?

Клава ответила:

– До четырнадцати лет я хотела стать актрисой. А потом из меня сделали потерпевшую, которая не может даже пожаловаться, потому что бессмысленно жаловаться. Я действительно возненавидела насильников. Мне даже мама говорила: тебе нельзя идти в юристы, ты будешь сводить счёты. Да, я хотела сводить счёты. Я этого не отрицаю. И не стыжусь этого. Но я хотела ловить и сажать. А получилось, сами знаете, как. То есть я и для этого была готова. Мне нужен был только толчок. Они сами меня подтолкнули.

Я не должен был задавать этого вопроса, но уж слишком велик был соблазн:

– Ты готова перед этой камерой заявить, что кого-то убила?

Клава ни на секунду не задумалась:

– А чего мне скрывать? Да, я убила преступного авторитета Мартынова по кличке Мартын. Я убила его за то, что его люди по его приказу украли меня и мою подругу Элю. Они привезли нас прямо в его постель. Мы учились тогда в седьмом классе. Мы еще даже не целовались с мальчиками. А Мартын начал с извращенного секса. Это мерзкое животное морально уничтожало нас каждый день, когда укладывало по обе стороны от себя. Я убила его один раз, а он меня сто. Но я убила его, не унижая. Я просто сделала так, чтобы он больше никого уже не унизил, не изнасиловал. Я не могла когда-то спасти себя, зато теперь спасла других. Меня любой суд присяжных оправдает. Поэтому я не боюсь сказать: да, это я убила Мартына.

Оператор навёл софиты и камеру на Ваню. У парня был заметный напряг. Наверно, он не переставал опасаться, что мы могли привести за собой хвост.

– Ваня, ты прослыл хладнокровным убийцей, который, не задумываясь, нажимает на курок. До сих пор не известны причины твоих конфликтов с кавказцами. Одни телезрители огульно тебя обвиняют, другие столь же огульно защищают. Я не спрашиваю тебя, что произошло на самом деле? Этот вопрос тебе зададут в другом месте. Меня интересует, как ты стал человеком, который легко нажимает на курок. Что ты сам об этом думаешь?

Ваня усмехнулся:

– Вы ещё скажите, что я ненавижу чеченцев. Посчитайте, сколько выстрелов я сделал в Севске и в санатории, и сколько в Свидлове. В Свидлове получится больше. Я чеченцам жизнью обязан. В одном ауле меня взяли в плен, а в другом – спасли от заражения крови. За год рабства я отчасти сам чеченцем стал – что-то невольно перенял у них. Легко ранить чеченца – только ещё больше разозлить. Хотя тяжело ранить – тоже ничего страшного.

– Странно ты, однако, рассуждаешь, вставил я.

Клава вступилась за Ваню:

– Он рассуждает с точки зрения чеченцев.

Ваня сказал:

– На ордене, которым Шамиль награждал своих лучших воинов, было написано: «Кто думает о последствиях, в том нет храбрости». А нам с детства внушают, что надо думать о последствиях.

– В общем, вы решили не думать о последствиях, да? Стрелять не по ногам, а сразу в грудь, да?

Ответила Клава:

– Да, в ногу можно промазать, и тогда тот, в кого я промахнулась, убьёт меня.

Девчонка начала меня злить, лезет в разговор. Я спросил:

– Клава, ты отдаёшь себе отчёт в том, что рассуждаешь и ведёшь себя не по-женски?

Девушка обозлилась:

– А со мной поступали по-мужски? Меня довели, понимаете? Достали! И Ваню достали. Он вернулся из рабства и не думал о мести. Он жил, как все нормальные люди, но его стали преследовать. И кто? Кто издевался над ним в плену. Кто выбил ему зубы, кто морил его голодом, кто не давал ему зимней одежды.

Клава почти криком пыталась расшевелить Ваню:

– Вань, расскажи про капитана, про «самовар». Иначе они ничего не поймут.

– Пряхин натравил на меня Султана, – сказал Ваня.

– Кто такой Султан? – быстро спросил я.

– Султан – мой рабовладелец. А Пряхин… Майор Пряхин привозил Султану выкуп за рабов. У них было совместное предприятие. Занимались они не только торговлей рабами. Пытались наладить изъятие человеческих органов. Не знаю, что у них из этого получилось. Я – сбежал. Я сбежал и хотел это забыть. Но майор Пряхин натравил на меня Султана. А Султан послал по мою душу своего племянника Ваху. А с Вахой у меня были счёты. По приказу Султана Ваха своими руками сделал из моего командира «самовар».

– Что такое «самовар»? – спросил Галахов.

– Он накачал капитана наркотиками, а потом отрубил ему сначала ноги, потом руки.

Они уводили меня не в ту степь. Я не должен был идти у них на поводу.

Я сказал:

– Ваня, и всё же я не согласен: человек должен думать о последствиях при любых обстоятельствах. Иначе он неизбежно зайдёт в тупик. Более того, я уверен, что и вы думаете сейчас: а что же дальше? Скажи, что вы собираетесь сделать, чтобы выбраться из своего положения.

Ваня переглянулся с Клавой.

Я спросил:

– А что ты на неё смотришь? Своего мнения у тебя нет?

– Ничего мы не собираемся делать, – ответил Ваня. – Забьёмся в какую-нибудь дыру, и будем тихо сидеть.

– Не получится, – возразил я. – Вас уже не раз показывали по телевизору. И еще не раз покажут. Ваши фотографии уже опубликованы в газетах. Вам тогда нужно жить там, где нет приёма телевизионного сигнала, и куда не приходят газеты. Но там долго не сможете жить вы сами.

Клава огрызнулась:

– Что вы предлагаете? Сдаться? Но мы не считаем себя виноватыми. Зачем нам являться с повинной? Пусть лучше нас поймают.

Пряхин

Мы встали метрах в ста от дачи Волнухина. Так, чтобы был виден выезд из ворот. Гера развернул «фрази». Прибор позволяет слышать разговор на расстоянии чуть ли не километра. Но в нашем случае приходилось всё время напрягать слух. Ваня говорил невнятно, но именно его слова были важны мне, а не балаболки Клавы, возомнившей себя террористкой.

В целом, настрой парочки был понятен. Ребята закусили удила. Это хорошо.

Я набрал начальника нашего подразделения, доложил обстановку. Павлова и Смирнов блокированы на даче у Волнухина.

– Наконец-то! – проворчал генерал. – Смотри на этот раз не упусти. Высылаю ОМОН.

– Не надо ОМОНа, товарищ генерал, – попросил я. – Они уже собираются линять. Мы сами.

– Ну, смотри, – просипел генерал, у него был бронхит заядлого курильщика.

Александр Сергеевич Волнухин

Я предложил сделать перерыв и немного перекусить. Мы сели на веранде за старенький круглый стол, который ещё во времена моего детства ходил ходуном, и всё же каким-то чудом стоял до сих пор.

Клава налила в тарелки свекольник. Я плеснул по бокалам смородинового сока. Мне хотелось сказать что-то вроде тоста.

Я предложил ребятам вернуться в Москву вместе с нами, в телевизионном микроавтобусе. Я довольно долго рассуждал о выгодах добровольной сдачи властям.

Галахов поддерживал меня красноречивым молчанием.

Ваня и Клава озадаченно смотрели друг на друга.

– Кому сдаваться-то? – с усмешкой спросила Клава. – Нас уже не Пряхин ищет? Кто-то другой? Мы за последние дни отстали от жизни. Может быть, что-то изменилось?

Мы с Галаховым переглянулись. Голова у девчонки варила. Что правда, то правда, правоохранительная система до сих пор не выявила основных мотивов убийств в Севске, санатории и Свидлове. Ваня и Клава называются главными подозреваемыми только журналистами, но не милиционерами и прокурорами, которые до сих пор подозревают каких-то стариков. Как можно сдаваться системе, которая действует так тупо?

Застенчиво улыбаясь, Клава обратилась к Галахову:

– Скажите, пусть от нас отвяжутся. Мы сами явимся в суд. Не надо нас арестовывать.

Галахов покачал головой:

– Так у нас не бывает, Клава.

– С нами у них это не пройдёт, – твердо сказала Клава. – Правда, Вань?

– Правда, – согласился Ваня.

Я почувствовал что-то вроде зубной боли. Она опять что-то задумала, а Ваня опять с ней согласился. Вместо четкой и ясной явки с повинной начнутся выкрутасы. Ни к чему хорошему это не приведёт. Система не терпит подобных игр.

Мне захотелось по-настоящему выпить, но в доме были только женские напитки. Я пошёл к соседу, у него целый бар. Я застал соседа за странным занятием. Он сидел на балконе и смотрел в телескоп. Только объектив прибора был направлен не в небо, а на стоящие в тени деревьев старые «жигули».

– Странные ребята тут у нас околачиваются. Глянь, – сказал сосед.

Первое, что я увидел, пристроив глаза к окуляру, была морда Пряхина. Сидя на заднем сидении, майор жадно ел бигмак, наушники на его ушах ходили ходуном.

Это кого ж ты так азартно слушаешь, милый? Неужели нас? Конечно, нас, кого ж ещё?

– Вроде, брать кого-то собираются, – прошептал сосед. – Узнаёшь этого мордастого? По телеку выступал. Он всё эту криминальную парочку ловит, никак поймать не может. Жаловался, что неуловимые. Пряхин его фамилия, майор Пряхин. Деньги сулил, правда, цифру не назвал.

Я спросил, не отрываясь от окуляра:

– Хочешь заработать?

Сосед обиделся:

– Ты меня не так понял, Сергеич. Я хотел сказать: последняя тварь – этот майор.

Ваня

Я чуял, что Пряхин где-то рядом. Эта тварь без запаха, но я её чую.

Припарковался он грамотно, не проскочишь. Одного только не могу понять, как он собирается за нами гнаться на своём драндулете? По воздуху, что ли?

Представляю, как кипит у мента его гончая душа. Он же видит свой «мондео». Прежде чем стрелять, он должен трижды подумать, стоит портить шкуру своему железному коню.

Ну и что теперь? Он же не просто так стоит.

Надо уходить.

Мы прощаемся с отцом и Галаховым. На всякий случай Клава садится на заднее сидение. В руках у неё огромный, почти двухкилограммовый «Стечкин». Клава дурачится. На оператора работает. Оператор с удовольствием её снимает.

Спрашиваю Клаву:

– Хочешь увидеть Пряхина поближе?

Я проезжаю мимо его задрипанных «жигулей» со скоростью 10 километров в час. Клава держит «Стечкина» наизготовку. Пусть видит мент, что я могу продырявить ему голову на расстоянии 200 метров. А в случае надобности могу и очередь дать. Не зря чечи считают «Стечкина» самым лучшим стволом, уж они-то знают толк в оружии. Жаль только, что осталась всего две обоймы, 40 патронов. Ещё бы парочку …

Пряхин и его напарник сделали вид, что дремлют.

Выехав на Симферопольское шоссе в сторону Тулы, спрашиваю мента по мобильнику:

– Ты чего приезжал-то? Если за тачкой, то я готов вернуть. (Пряхин гордо молчал) – Давай, оставлю на какой-нибудь заправке.

Пряхин не отвечал.

Ну и черт с тобой! Я дал по газам. Началась гонка.

На 180 километрах он едва не въезжал мне в задний бампер. На 200 километрах начал слегка отставать. И только на 220 пропал из виду.

Впереди был пост ДПС. Я свернул в лес, поставил машину в деревья. Пряхин пролетел мимо. Сейчас он доедет до поста, узнает, что я не проезжал, и поедет в обратном направлении, высматривая, где бы мы могли затаиться.

Надо было бросать машину, выходить на шоссе и попытаться сесть на рейсовый автобус. Но стоять с поднятой рукой на открытой местности – тоже не здорово.

Как всегда, мы заспорили. Клава была за то, чтобы всё бросить и уйдти по проселочной дороге.

Пряхин

Я примерно засёк, где они могли свернуть с шоссе. Мы подъехали к этому месту. Крадучись, вошли в лес. Первое, что увидели, мой «мондео» под кустом рябины. Играла автомагнитола. За капотом, из травы, слышался мужской голос и игривый женский смех. Криминальная парочка, похоже, занималась любовью.

– Делай их! Смотри, только, тачку не задень! – шёпотом приказал я Гере, а сам остался на стрёме.

Гера осторожно обошёл машину и дал очередь из автомата.

Никто на шоссе даже не сбавил скорость. Люди, как ехали, так и продолжали ехать в обе стороны. Люди у нас – золото. Я перевёл дыхание. Ну, вот и всё. В рапорте мы укажем, что старший лейтенант Рытиков сделал предупредительный выстрел вверх, но эти молодые беспредельщики, к их несчастью, уже перестали испытывать страх.

Мне очень не хотелось подходить. Но я сделал над собой усилие.

Они лежали лицом вниз. Он словно пытался закрыть её своим телом. Напрасно. Автоматная очередь, выпущенная практически в упор, пробивает свинцом полметра живой человеческой массы…

В воздухе чувствовался запах крови, от которого меня всегда подташнивает. Но я пересилил себя, подошёл ещё ближе. Надо бы поменять положение тел, но не сейчас. Я сделаю это позже.

Прежде чем вызвать «скорую», мне нужно было убедиться, что врачи уже ни к чему. Я потрогал у них сонные артерии. Испачкал руки в крови, вытер о траву. Гера на этот раз сработал чисто.

Гера вызвал «скорую», а я доложил генералу.

– Доигралась сладкая парочка, – сочувственно вздохнул генерал.

– Доигралась, – я тоже сочувственно вздохнул.

– Всё чисто?

– Чище не бывает, товарищ генерал.

– Ну, смотри, майор!

– Смотрю, товарищ генерал!

Андрей Галахов

Мы возвращаемся в Москву. Оператор безостановочно говорит о Клаве. Не пройдёт и суток, как его кадр – Клава со «Стечкиным» – обойдёт все телеканалы и газеты мира. В этом можно не сомневаться. Я тоже предвкушаю успех. Александр даёт согласие на участие в моём ток-шоу. Он готов публично признать, что Иван Смирнов – его сын.

Звоню Гусакову.

– Вы готовы признать Клаву своей дочерью публично?

Ответ Ярослава Платоновича меня ошарашивает:

– А вы думали, я откажусь? Я горжусь своей дочерью!

Я хочу пригласить в студию также министра внутренних дел и Генпрокурора. Даже если они пришлют вместо себя вторых лиц, эта передача побьёт все рейтинги.

Итак, осмыслим ещё раз, о чём история.

Была девушка Клава, которую государство не защитило от насилия. И был парень Ваня, которого государство не вытащило из плена и рабства. При этом государство создало все предпосылки, включая невообразимую свободу порока, для того, чтобы девушка и парень попали каждый в свою беду. Но! Но теперь, когда они объединились и нашли в себе силы защитить себя, государство преследует их, как преступников. Причем, преследует руками тех, кто издевался над нашими героями.

Меня отвлекает звонок. Это Ваня. Он старается говорить спокойно, но у него подрагивает голос:

– Пряхин прокололся.

Я не понял: в каком смысле прокололся?

Голос Клавы в мобильнике. Она говорит очень взволнованно:

– Пряхин убил бы нас, если бы не случай. Знайте: то, что он нас не убил, просто какая-то счастливая случайность.

Я спросил, что случилось. Клава сказала, что перезвонит позже

Клава

Я согласилась с Ваней: над избавиться от машины Пряхина и пересесть на рейсовый автобус. Было на этом участке трассы только одно место, где водители иногда останавливаются по просьбе пассажиров. Там, где местные продают грибы.

Мы подъехали к странной паре. Он и она – в длинных до пят плащах, с капюшонами на головах. Почему именно к ним? Наверно, потому что они были очень похожи на нас. Ребята примерно нашего возраста, ну, может быть, постарше.

Нам некогда было болтать. Ваня прямо спросил, не нужна ли им наша тачка? Парень (Рома) нас узнал.

– А, Бонни и Клайд?!

– Мы – Ваня и Клава, – поправила я.

– Это машина мента, – сказал Ваня. – Меняю на ваши плащи.

Рома сказал, что он так и понял. Он знал из теленовостей, что мы угнали в Москве машину прямо из-под носа у ментов.

– Заработанная непосильным трудом, – Рома пнул машину в бампер. – Не шутишь? Не жалко расстаться с такой ласточкой?

– На этой ласточке только по грибы и ягоды ездить. Документов – никаких. Быстрее думай, – сказал Ваня, нервно посматривая на шоссе.

– Крутые вы, ребята, – сказала девушка (Юля). – Мы бы так не смогли. А иногда так хочется.

– Куда вы теперь? – спросил Рома. – Дайте к нам. Выроем в лесу землянку, будете жить, как партизаны.

Рома снял плащ, Юля последовала его примеру. Ваня отдал Роме ключи от тачки.

– Загони её пока в лес.

Рома и Юля сели в машину, свернули в шоссе. Мы взяли корзины с грибами и присоединились к нескольким местным, ожидавшим автобус на Москву,

Подкатили Пряхин и Гера.

Наверно, Рома поставил машину так, что её было видно с шоссе. Пряхин и Гера, перекинув через плечо автоматы, направились в лес. Грибники и ожидавшие автобуса местные молча проводили их глазами. Думали, менты пошли отлить.

Подошёл автобус. Нам не хватило мест. Можно было уговорить водителя, что мы готовы постоять. Но что-то нас остановило. Как-то тревожно стало на душе.

Автобус отошёл, и в этот момент прострекотала автоматная очередь. Грибники в панике полезли по насыпи вверх. На обочине шоссе остались только мы с Ваней.

Мы поставили корзины на землю и опустили на лица капюшоны.

Из леса на шоссе медленно выезжал пряхинский «мондео». Бежать нам было некуда, разве что вверх по насыпи вслед за грибниками. Я сняла «беретту» с предохранителя».

Возле нас резко затормозил «мицубиси паджеро». Открылась правая дверца. Умереть не встать, это был мужчина-комплект.

Он был ещё интересней, чем тогда, в автосалоне. Что-то среднее между Джорджем Клуни и Антонио Бандерасом. Но моего лица он не видел.

Спросил, почем маслята. А я не знаю, что сказать. Мне кажется, он про патроны спрашивает. Маслята на жаргоне – патроны!

– Грибы почём, хозяйка? – нетерпеливо переспросил мужчина-комплект. – Ты чего, немая?

«Мондео» медленно подъезжал к нам по разгонной полосе. Похоже, Пряхин тоже решил прикупить грибков. Кол ему в глотку. Что он там наделал? В кого стрелял? Неужели в Рому с Юлей? В кого ж ещё?

– Отвяжись! – говорю Комплекту.

Капюшон спадает у меня с головы.

– О!

У Комплекта шары по полтиннику. Он узнаёт меня. Пряхин снимает темные очки. Он тоже что-то увидел. Но он не верит своим глазам. Он переводит взгляд на Ваню (точнее, на грибника, под плащом которого скрывается Ваня), хватает автомат и выскакивает из машины. Ваня опережает его, стреляя из-под полы. Пряхин хватается за ногу. Ваня садится за руль «мондео». Я заскакиваю на заднее сидение.

Мы летим. Господи, куда ж мы снова летим? Опять в Москву?

– Я не хочу в Москву! – кричу Ване.

Доехав до эстакады, мы уходим вправо.

– Они нас перепутали, – я плачу.

– Со страху, – соглашается Ваня.

Он матерится. Я первый раз слышу, как он матерится. Он звонит Галахову и говорит, что Пряхин прокололся. Он хочет ещё что-то сказать, но не может. Я выхватываю мобильник. Я говорю, что мы остались живы благодаря случайности. Мне хочется добавить, что из-за нас пострадали хорошие ребята. У меня перехватывает горло.

Пряхин

Ваня не мог не выстрелить, иначе бы я выстрелил в него. Выстрелом в меня он переключил на себя внимание грибников. Когда подкатила машина ДПС с двумя серпуховскими ментами, грибники скатились вниз и стали моими свидетелями.

Теперь надо было нагонять стрелявшего.

Я плюхнулся на заднее сидение ментовских «жигулей».

На коллег подействовало, что я ранен, но готов продолжать работу. Стыдно им было рассусоливать – преступники уходили из-под носа.

Тачка с визгом рванула с места. Я с облегчением вздохнул.

Мы с Герой прошли по грани полного провала. Если бы грибники сказали про автоматную очередь, и если бы дэпээсники пошли проверять и наткнулись на Геру и потерпевших, они бы тут же нас повязали.

А теперь мы едем одной командой брать особо опасных преступников, о которых говорит вся страна. Какую говорящую радиостанцию не включи, всюду – только о них.

Минут через двадцать слышим на «Милицейской волне»:

«Пресс-служба МВД распространила сенсационное сообщение. Иван Смирнов и Клавдия Павлова убиты сегодня во время задержания на 61-м километре Симферопольского шоссе. На призыв сдаться преступники открыли огонь. Сотрудникам ничего не оставалось, как самим применить оружие».

Генерал поспешил с рапортом. Теперь это может дорого стоить нам с Герой.

Грибники найдут сейчас потерпевших и тут же сообщат в милицию. Об этом немедленно будут оповещены все патрули, включая тот, с которым мы едем.

Простая мыслительная операция даже для экипажа ДПС: если мы застрелили Ваню и Клаву, а оказалось, что это не Ваня и Клава, значит, мы – убийцы ни в чем не повинных молодых людей, за что нас нужно немедленно взять под стражу.

Я незаметно снимаю предохранитель на своём табельном ПМ и толкаю в бок Геру. Гера понимающе кивает и делает то же самое…

Андрей Галахов

У меня остался только один способ влиять на ход событий – выйти сегодня в эфир с незапланированной программой, что я с одобрения начальства и делаю. В студии уже готовы выехать Волнухин, Гусаков, Смирнова. Сообщили о согласии приехать заместитель министра внутренних дел и заместитель Генпрокурора.

Меня зовут к телефону: что-то крайне срочное. Это женщина, которая уже звонила насчет Вани и Клавы.

– Передайте ребятам, что мы их ждём. Там, где мы живём, их никто не сдаст. И они там будут при деле, особенно Ваня, у него золотые руки

Мне вдруг приходит в голову неплохая идея. Я говорю женщине, что обязательно передам ей приглашение, но с одним условием. Она встретит моего оператора. Если ребят всё же обнаружат там, где она живёт, у меня будет возможность вести репортаж непосредственно с места события.

– Хорошо, – говорит женщина. – Я жду вашего оператора в Калуге, через три часа, у здания городской администрации.

Я объясняю оператору его задачу.

– Эфир через четыре часа. Постарайся к этому времени найти ребят.

Парень счастлив. Прямой эфир для всякого уважающего себя оператора – праздник.

Пряхин

Мы потеряли их и едем только по интуиции. Они не могут ехать в Москву. Чисто психологически не могут, и всё тут. Они не могут уйти вправо от Москвы, это для них всё равно, что ехать, куда глаза глядят. Они могут уйти только влево, в том направлении, которое им уже знакомо. Ваня бегает проторенными дорожками.

Мы подъезжаем к посту, за которым уже не только другой район. Другая, Калужская, область. Серпуховским дэпээсникам дальше делать нечего. Они могут, конечно, проявлять энтузиазм и героизм, но это едва ли им зачтется. Это не их территория, никто их тут героями объявлять не заинтересован, даже если им повезёт, и они упакуют Ваню с Клавой.

Дэпээсники хлопают дверцами, вразвалочку подходят к своим коллегам, что-то им поясняют, показывая на нас. Я тоже выхожу из «жигулей», прихрамываю, кровь хлюпает в ботинке, пуля содрала кожу. Смотрят калужские коллеги крайне неласково. Особенно старший, мордастый капитан. Ксиву требует. Предъявляю удостоверение. Велит Гере выйти и тоже предъявить. Гера подчиняется, на нём лица нет. Не нужно быть большим физиономистом, чтобы определить, как ему нехорошо.

Наконец, слышу то, чего больше всего боялся услышать:

– Вы не тех хлопнули, ребята, – говорит капитан.

Гера даже не пробует сыграть возмущение. Но я так просто не сдаюсь.

– Кого вы слушаете?

Капитан хмуро отвечает:

– Мы слушаем наши сводки. Вы уже попали в сводку, ребята. Вы не тех хлопнули! Те только что проехали.

Цепляюсь, как за соломинку:

– Как проехали?! А вы куда смотрели?

Капитан отвечает как-то странно:

– А что мы? Нас в школе милиции английскому не обучали.

Ваня

Мы остановились перед постом ДПС за 400 метров и стали ждать вереницу фур. Только прячась за фурами можно проскочить. Клава предложила заодно слегка загримироваться, сыграть иностранную пару.

Если фокус не пройдёт, отрываться будем без пальбы. Зачем наживать новых врагов? Тем более, что каждый наш шаг теперь обсуждается «широкой общественностью».

Когда, наконец, фуры появились и мы пристроились сзади, надежды особой на то, что менты на них отвлекутся, не было. Дэпээсники обязаны проверять фуры. Но – в направлении Москвы. А мы ехали от Москвы.

Вся надежда была на Клаву.

Я съехал на обочину раньше, чем мент махнул жезлом. Мне как бы самому надо было остановиться.

Клава вышла из машины и направилась к менту. Она затараторила по-английски. Спрашивала, правильно ли мы едем. Нам надо в Москву, но над нами, наверное, подшутили на предыдущем посту. Мы чувствуем, что едем в обратном направлении. Она говорила с пулемётной скоростью, но мент всё же понял, чего ей надо. Он показал, где можно развернуться, чтобы ехать обратно. Клава помахала ручкой и побежала обратно к машине.

Естественно, мы не развернулись там, где показал гаишник. Погнали дальше. Сняв фуражку, он чесал себе репу, озадаченно глядя нам вслед.

Пряхин

Капитан сунул наши ксивы в карман. Я дёрнулся, но он сторожил каждое моё движение. Он направил мне в грудь укороченный «калаш».

– Ты знаешь, майор, мы просто обязаны вас принять. Сдай табельное оружие.

Я посчитал эту арифметику, когда ехали. За два трупа Гере дадут минимум лет десять, мне – за организацию и команду – никак не меньше. Червонец – это много.

Я не мыслил себя вне свободы. Для меня это было противоестественно. Я слишком привык лишать свободы других. Я не мог позволить этому мордастому капитану лишить свободы меня. Грош цена тому оперу, у которого в заначке нет запасного ствола. Я выхватил второй ПМ, приставил к башке капитана.

– Извините, коллега, за неудобство. Извольте сесть с нами в машину. С автоматом. Вы нам ещё пригодитесь.

Двое подчиненных капитана не очень-то бросились ему на выручку. Двое серпуховских стояли в выжидательных позах.

– Будете свидетелями, – хмуро сказал им капитан.

Он отдал мне автомат и сел в свои дэпээсовские «жигули» на правое сидение. Гера – за руль, я – сзади. Так проще контролировать ситуацию в салоне.

Капитан покачал головой:

– Дурак ты, Пряхин.

Конечно, дурак, его подчиненные сейчас сядут нам на хвост. Но куда денешься: у нас ситуация цугцванга: какой ход не сделаешь, любой – плохой.

Но этот ход был не самый худший.

Клава

Нам позвонил Галахов. Всё-таки он молодец. По-моему, он не гей, хоть и работает на телевидении. Ну и не боится нам помогать. Хотя допускаю, что заботу он проявляет не просто так. У него свой интерес.

На этот раз сообщает, что нас ждут Савичевы. Они за нас волнуются. Господи, как это приятно! Но это не всё. У Савичевых нас будет ждать оператор.

Галахов всё просчитал. Если дом Савичевых станет нашим последним убежищем, оператор в случае чего будет вести съемку ареста в прямом эфире.

Он только не понял, что я сказала на даче у Александра Сергеевича. Ареста не будет.

Но он в любом случае не проиграет. Оператор будет показывать, что происходит, когда мы не даём себя арестовать.

Я чувствую себя главной героиней и главным режиссером будущего спектакля. Это мой позитив среди полной нашей безнадёги.

Естественно, мы едем в Калугу, на встречу с Савичевыми. Хвоста, вроде, нет. Но Ваня на всякий случай жмёт на всю железку. Надо оторваться так, чтобы не оставить Пряхину ни одного шанса.

Впереди очередной пост ДПС. Если с предыдущего поста пришел сигнал, что мы косим под иностранцев, нас тут ждут.

Останавливаемся у первого знака, в 800 метрах. Ни позади, ни впереди – ни одного съезда с шоссе. Нужно быстро решать, что делать. А что тут думать? Остаётся мой вариант – машину в кювет и – через поля – куда глаза глядят.

Нас нагоняет знакомый черный джип. Это опять он – «мицубиси паджеро».

Мужчина-комплект подходит к нам. Предлагает свои услуги. Он отвезёт нас туда, куда скажем. Я – согласна, а Ваня либо не верит, либо у него колики ревности.

У джипа копченые стекла, не видно, есть ли кто в салоне.

– Ребята, я один, – успокаивает Комплект.

Я начинаю терять терпение. Наконец, Ваня забирает из машины плащ грибника. Значит, всё-таки едем!

Мы едем! Комплект выступает – мы слушаем.

– Вы самые реальные ребята, каких я только знаю. Я старше вас лет на десять, но мне кажется, что я младше вас, потому что так себя вести, как вы ведёте, я лично не смогу. Я просто горжусь, что могу помочь вам.

Комплект просит, чтобы я сняла нас всех на его мобильник. Пожалуйста, мне не трудно. Он отдаёт нам свою аптечку. Мы отказываемся.

– Ребята, не дай бог, конечно, но – на всякий случай – возьмите! – настаивает он.

Я беру аптечку.

– Куда вас отвезти?

– В Калугу, если можно.

– Всего-то! А может, дальше?

– Нет, нам надо в Калугу.

Комплект даёт мне визитку. Пахоменко Валерий Степанович, генеральный директор агрофирмы. Если будут проблемы, он решит. Он будет просто рад что-то для нас сделать.

На прощанье он жмёт Ване руку:

– Ребята, берегите себя и знайте, что за вами очень много таких, как я. Эта беспредельная свобода для подонков – тоже вот где, – Пахоменко режет ребром ладони и горлу. – Даже если вас посадят, знайте: долго вы не просидите.

За нашим прощанием наблюдают Ольга и Игорь Савичевы на другой стороне площади перед администрацией. Я машу им.

Через минуту мы обнимаемся, словно родные. Оператор смотрит на меня влюбленными глазами.

Пряхин

Ситуация, которую нетрудно было предсказать. Мы гонимся за Ваней и Клавой – за нами гонятся калужские менты. Полный дурдом. Гера шизеет на глазах.

– Мы попали! – орёт он благим матом и бьёт при этом по рулю обеими руками.

Гнаться и при этом уходить от погони невозможно. Перед въездом в Калугу я велю Гера притормозить. Капитан выскакивает. Пока его подбирают кенты, мы отрываемся. С включенной сиреной проскакиваем пост ДПС. Ныряем в жилой квартал, дворами вылетаем на другую улицу. В городе уйти от погони намного легче.

Но я знаю: уже через несколько минут будут перекрыты практически все улицы. Мы бросаем машину ДПС и уходим на своих двоих. Короткоствольный автомат капитана прячу под курткой. Он мне ещё пригодится против Ваниного «стечкина».

– Ну, где их теперь искать? – ноет Гера.

Я ласково прошу его не кукситься. Сейчас посидим где-нибудь, подзаправимся, попьём пивка. Не надо отчаиваться. Пока мы на свободе, у нас теоретически есть все шансы не только узнать, где они, но и найти их. А теория с практикой лично у меня всегда дружат.

Александр Сергеевич Волнухин

Андрей первой просит высказаться Наталью Павлову. Знала ли она, что дочь попала в сексуальное рабство к Мартыну? Нет, не знала. Странно. Почему Клава не поделилась с родной матерью таким несчастьем?

– Потому, что знала: я этого так не оставлю, и в результате будет ещё хуже. Мартын мог просто убить, и Клаву и меня.

Еще несколько вопросов-ответов, и зрителю всё ясно: в Свидлове царила атмосфера полной безысходности. Жаловаться на банду Мартына было себе дороже.

Следующая собеседница Андрея – Анна Смирнова.

– Вам пришло извещение, что ваш сын пропал без вести. Кто-нибудь занимался его поисками?

– Мне об этом ничего не известно. Никто не звонил, никаких бумаг я не получала. Я сама пошла узнавать.

– Вы пошли к человеку, который по роду службы занимался поиском пропавших без вести сотрудников милиции и военнослужащих. Кто это был?

– Майор Пряхин. Он обещал помочь.

– Как вы думаете, у него была хоть какая-то реальная возможность хоть как-то помочь вашему сыну Ивану?

– Он был хорошо знаком с рабовладельцем Султаном. У них был какой-то общий бизнес. Но он ничего не сделал. Он даже не сообщил мне, что Ваня бежал, хотя был очевидцем. Значит, что-то ему мешало сказать мне об этом.

Андрей подводит итого этой части передачи:

– У наших героев в чем-то очень похожие судьбы. Они попали в большую беду, но государство им не помогло. Функции отца, Отечества, государство наше, как правило, не выполняет. Ваня и Клава могли погибнуть, и никто бы сейчас об этом не знал, кроме их матерей. А может быть, не знали бы даже матери. Не будем говорить, какой след оставило в их душах то, что с ними произошло. Наверное, это их ожесточило. Но заметьте: они жили, как все нормальные, законопослушные люди. До тех пор, пока те, кто уже однажды прошёлся по их судьбам катком, не напомнили о себе. Я имею в виду попытку сообщников Мартына втянуть Клаву в хищение тома уголовного дела. Есть все основания считать, что личное участие Клавы в этом преступлении и не требовалось. Она должна была всего лишь отвлечь внимание от главной пособницы Мартынова – судьи Мешалкиной, отвлечь все подозрения на себя. Для этого был инсценирован ее якобы побег в Москву с целью скрыться от следствия. На самом деле она была похищена, и не одна, а вместе со своей подругой Элей, которая присутствует у нас в студии.

Андрей обращается к Эле:

– Эля, что ты можешь сказать по этому поводу?

– Клава не помогала бандитам. Она только сделала вид, что хочет помочь, потому что в это время я и её мама были заложницами, нас держали в наручниках и грозили убить, если она ничего не сделает. Мне тут подсказали: она действовала в состоянии крайней необходимости. И не только в этом, но и в других случаях.

Андрей бросает реплику:

– Мы еще вернемся к этому юридическому понятию. У тебя всё?

– Нет, не всё, – решительно говорит Эля. – Нас не просто похитили и вывезли из Свидлова. Нас пытались продать в сексуальное рабство в Москве. Если ты хоть раз попал в это рабство, твой первый собственник всю жизнь будет считать тебя своим живым товаром. Так и в нашем случае. Однажды я уже была в таком рабство, вместе с Клавой. И даже тогда, когда она заплатила за меня огромный выкуп, меня не оставили в покое…

Эля сделала паузу и заявила, собравшись с духом:

– Я прямо говорю об этом сейчас и заявлю, если потребуется, в суде: банду торговцев живым товаром возглавлял майор Пряхин. Только что прошло сообщение, что Пряхин, возможно, является убийцей двух молодых людей, которых он мог принять за Ваню и Клаву. Зная Пряхина, нисколько не удивлюсь, если это подтвердится. Этот человек, если ему что-то втемяшилось, способен на всё и готов идти до конца. А можно я скажу два слова Ване?

Андрей кивнул:

– Ваня, в сообщении сказано, что ты завладел автоматом Пряхина. Я тебя знаю – ты захочешь наказать его же оружием. Не надо, Ваня! Я очень тебя прошу, не делай этого! Пусть лучше Пряхина судят.

Сидящий рядом с Элей молодой человек вежливым движением взял у неё микрофон и сказал твердым голосом:

– Не слушай её, Ваня! Убей Пряхина! Хватит терпеть это дерьмо! Пусть хоть раз свершится справедливость! Если эту нечисть не изводит государство, этим должен делать каждый из нас, у кого есть дух и возможности.

Зал взорвался аплодисментами. Помощники Андрея отобрали у парня микрофон. Но аплодисменты еще долго не смолкали.

– Кажется, у нас растёт число сторонников суда Линча, – констатировал Андрей. – Как это прокомментирует заместитель министра внутренних дел?

Замминистра был краток:

– Смирнов и Павлова мне самому, не скрою, симпатичны, но закон есть закон. Они должны сдаться властям и пройти все необходимые разбирательства. Наша передача не должна подменять следствия и тем более суда. Давайте не будем подавать нашему народу пример правового нигилизма.

Андрей повернулся к заместителю Генпрокурора.

– Вы что скажете?

Замгенпрокурора улыбнулся:

– Было бы странно, если бы моё мнение отличалось от мнения моего коллеги из МВД. У этой ситуации есть только два решения. Либо арест, либо явка с повинной. Не вижу также смысла гадать, в каком состоянии действовали Смирнов и Павлова? Пусть это определит следствия, а потом и суд.

Уже сорвавший аплодисменты участник передачи снова каким-то образом завладел микрофоном:

– А где гарантия, что такое государство, как наше, разберётся справедливо? Лично я не верю нашему государству изначально, как говорится, априори. В него верят только те, кто ему служит, кто получает от него, государства, деньги.

Снова бурные аплодисменты.

– Представьтесь, пожалуйста, – попросил Андрей.

– Предположим, Иванов. Что я ещё хочу сказать, коли вы мне теперь разрешаете? Наше общество в кризисе. Пример бессовестности показывают сами верхи. Сращиваясь с абрамовичами и газпромами, они показывают пример региональной власти. Та в свою очередь сращивается со своими олигархами, банкирами и денежными мешками. Глядя на федеральную и региональную власть, власть в городах и районах думает: а мы чем хуже? Но там мало своих олигархов и денежных мешков. Зато есть криминал, который отберёт у честных граждан и поделится с местной властью. Мы – обреченное общество. Мы прогнили сверху донизу. Нас может спасти только другая психология. Примерно такая, как у Вани и Клавы. Плевать они хотели на последствия, если им нужно наказать тех, кто их сильно обидел. Я уверен, что суд присяжных их оправдает. И вот тогда такие, как Мартын, Султан, Пряхин и им подобные задумаются. А если еще десяток таких процессов пройдёт, и те, кто сумел постоять за себя, будут оправданы, тогда, уверяю вас, в стране станет намного тише. И справедливости станет намного больше.

Андрей подошёл к Иванову и тихо спросил:

– Вы не сказали, как, на ваш взгляд, должны поступить сейчас Ваня и Клава.

Иванов ответил нервно:

– О чём вы говорите? У них по пятам идет убийца, а вы спрашиваете на всю страну, что им делать. – Он повернулся к замминистра внутренних дел. – Вы обезвредьте сначала этого Пряхина, покажите, что можете чистить своих уродов. Тогда, может быть, ребята и сдадутся. А так, я их понимаю: кому сдаваться? Кому? Преступникам в погонах?

В студии начался гвалт. Каждый кричал что-то своё: замминистра, замгенпрокурора, Иванов… Обычное зрелище наших бурных дискуссий, оставляющее впечатление, что никто никого не хочет слышать, а значит – мы никогда не построим общество, основанное на умении слышать и понимать друг друга.

Андрей поднял руки, требуя тишины. Аудитория угомонилась.

– Сейчас мы узнаем, что делать Ване и Клаве от них самих.

В студии воцарилась тишина. На большом экране появилось изображение. Лес, новый дом, вид с балкона. А вот и сами Ваня и Клава.

Аудитория встретила их появление на экране аплодисментами. Только замминистра и замгенпрокурора сидели с настороженными лицами, обмениваясь друг с другом какими-то репликами.

– Вы чем-то недовольны? – спросил Андрей.

– Это ваш оператор снимает? – спросил замминистра. – Если так, то мы присутствуем при нарушении закона. Если вы знаете о местопребывании находящих в розыске подозреваемых, вы обязаны об этом сообщить.

Последние слова заместителя министра утонули в рёве аудитории. Это были не крики и даже не вопли возмущенных людей. Это был их слитный рёв.

– То есть, прежде чем предоставить слово Ване и Клаве, я должен раскрыть место их пребывания? – Андрей произнёс этот вопрос спокойно, даже слишком спокойно, но я видел, чего это ему стоит.

– Вы можете это сделать, а можете не делать, это ваше право, – отвечал замминистра. – Я просто обязан вас предупредить, это мой долг. Вы здесь всё время говорите о Ване и Клаве. А мы, служители закона, обязаны думать и о другой стороне. Ваня и Клава живы и здоровы, А тех, кого они убили, уже не вернёшь. И у тех, кого они убили, есть родственники, которые смотрят на нашу передачу совсем другими глазами. Ненависть может вызвать ответную ненависть, насилие – ответное насилие. И этому не будет ни конца, ни края. Давайте не будем никого ни обвинять, ни оправдывать раньше времени. Тут говорилось, что дело Смирнова и Павловой должен рассмотреть суд присяжных. Одни приговор встретят с восторгом, у других он вызовет возмущение. И колесо взаимной ненависти закрутится дальше. Давай лучше говорить сейчас, как нам остановить колесо этой ненависти. Не замечать его уже невозможно.

Замгенпрокурора сидел, как отличник в школе, с нетерпеливо протянутой рукой. Андрей дал ему слово.

– Я тоже хочу предостеречь, – сказал замгенпрокурора. – Ваша передача может вызвать моду на линчевание. Не шутите с этим.

– Что, так много накопилось счетов? – быстро спросил Андрей.

– Давайте не будем об этом. Давайте не будем делать из Вани и Клавы героев. Из кого только не хотят сегодня слепить для молодежи кумиров. Но они – герои не со знаком плюс, уверяю вас. Так хладнокровно стрелять в людей, как это дели они… поверьте моему опыту, так могут вести себя…

– Злодеи? – подсказал Андрей.

– Не делайте из них героев и кумиров, – подытожил своё выступление замгенпрокурора.

Андрей смотрел на него и на аудиторию растерянно:

– Значит, не давать им слово? А может быть, они как раз хотят сказать, что готовы сдаться? Давайте всё-таки дадим им возможность высказаться!

Аудитория взорвалась аплодисментами.

– Клава, тебе слово, – сказал Андрей.

– Никогда не хотела стать ни героиней, ни кумиром. Смешно даже говорить об этом, – сказала Клава. – Я хотела встретить реального мужчину. Чтобы был, как говорила моя мама, мужчина-комплект. Чтобы всё у него было, кроме меня. Но встретила парня, у которого не было практически ничего. Ни своей квартиры, ни больших денег, ни дорогой машины. Но никакой другой мне теперь и не нужен, сами всего добьёмся.

Тут говорят, что мы стреляли хладнокровно. Откуда вы знаете? С какого потолка вы это взяли? Если так заявляет замгенпрокурора, то чего можно ожидать от какого-нибудь маленького прокурора? Одно только это заявление говорит о том, как с нами будут разговаривать, если мы попадем в лапы правосудия. Скажу прямо и категорически: мы не сдадимся. Ни при каких обстоятельствах. Вам придётся брать нас силами ОМОНа.

Андрей перебил Клаву:

– Ребята, ну так тоже нельзя. Давайте обойдёмся без ультиматумов.

– Я не договорила, Андрей, – продолжала Клава. – Мы предлагаем вариант, который может устроить всех. Мы объявляем, где мы находимся, пожалуйста, выставляйте охрану. Но вы нас не трогаете. А мы ждём повестки на следствие. Мы готовы участвовать во всех следственных действиях, но только в качестве подозреваемых, находящихся под подпиской о невыезде. Конечно, нас в любой момент могут арестовать. Но пусть это останется на совести тех, кто это сделает.

Несколько секунд в аудитории царила тишина.

Андрей обвёл глазами присутствующих и остановился на представителях МВД и Генпрокуратуры.

– А если ваши условия не будут приняты изначально? – спросил он.

– Мы это учли, –сказала Клава. – Тогда мы застрелимся. У нас просто не останется другого выхода.

Глава девятая

Пряхин

– Она застрелится! Сучка недоделанная! – возмущается себе под нос Гера.

На нас посматривают посетители кафе. Я прикрываю лицо ладонью. Если меня узнают… Пока шла передача, такого о себе наслушался. Галахов сделал из меня монстра. Хотя сам не сказал ни одного плохого слова.

– Ультиматумы выдвигает, тварь! – кипятится Гера, брызгая слюной в кружку с пивом.

Я с ним согласен. Тёлка действительно переходит все границы. Кем она себя возомнила? Хотя отчасти это хорошо, злее будем.

Но это всё эмоции. Не отвлекаться! Главное – дело. Откуда картинка? Где они могут сейчас быть?

Мне везёт. Бармену, официантам, посетителям кафе интересно то же самое: где парочка залегла на дно? Все хотят им помочь. Бар-раны!

Базар на эту тему возник после того, как кто-то вдруг воскликнул, что Ваня и Клава у них, в Калужской области. Он даже знает, где велась съёмка. Но как только это прозвучало, малому заткнули рот: мол, знаешь и помалкивай.

Мы вышли на улицу. Уже темнело. Я не спешил уходить. Я дождался, когда из кафе вывалит компания, которая особенно громко обсуждала, где скрываются Ваня и Клава.

Как и следовало ожидать, пьяный базар крутился возле одной и той же темы.

Мелькнуло слово «переселенцы». В компании были электрики. Они подводили свет к посёлку переселенцев.

Но Калужская область не маленькая. И поселок такой наверняка не один.

Компания рассаживалась по машинам. Информации ускользала. Я не мог подойти, сунуть под нос удостоверение и потребовать название поселка. Меня бы послали. А если бы узнали… пришлось бы стрелять.

Я позвонил генералу.

При других наших отношениях генерал тоже должен был меня послать. Но я слишком много знаю о его делишках, сам в них участвовал. Я знаю о нём так много, что иногда мне становилось не по себе.

– Я вынужден отстранить тебя от этого дела, – сказал генерал. – Дальше выкручивайся сам. Если что-то будет в моих силах – помогу. Нет – не обессудь.

Я сказал про поселок переселенцев. Генерал велел перезвонить через час.

Через час я знал, что в области всего два таких посёлка.

Осталось обзавестись колёсами. Мы пошли в магазин подержанных иномарок.

Клава

Мы ужинаем у Савичевых. Обсуждаем передачу. Оператор продолжает нас снимать. Ольга пытается шутить, но моё заявление, что мы можем застрелиться, засело у неё в голове. Ну, правильно, в доме двое детей. Угораздило же меня… Сама себе противна. Меня мутит от меня самой.

Но я не могла не сказать это. Другого случая сказать это у меня, скорее всего, уже не будет. Приехав сюда, мы подошли к финишу наших похождений. Ничего хорошего нас дальше не ждёт. От безысходности меня тоже мутит.

Мы едим жареных карасей, совершенно свежих, только что выловленных из пруда. Чего же меня так тошнит? Может, чем-то отравилась. Но я ела только то, что ели другие.

Ольга вопросительно смотрит на меня. Я хватаюсь за рот. Меня всю выворачивает. Я выскакиваю из-за стола и бегу в туалет. Меня тошнит. Смотрю на себя в зеркало. Я не похожа на больную. Нормальный цвет лица. И тут меня осеняет. Господи, неужели? Нет, только не это!

Ольга поджидает меня у двери.

– Кошмар! – вырывается у меня.

– Никакой не кошмар, – спокойно отвечает она. – Будем рожать.

– В тюрьме??

– Это уже не имеет значения.

– Это имеет значение!!

– Глупая ты ещё. Ничего, скоро начнёшь очень быстро умнеть.

Я прошу ничего не говорить Ване.

– Ну, уж нет! – резко отзывается Ольга. – Мало ли что… Он должен теперь думать не только о тебе. И ты должна теперь думать не только о себе. Знаешь, что самое плохое в смерти? У смерти нет конца. Выбросила бы ты из головы свои фантазии.

Появляется Ваня, он что-то почувствовал. Ольга объявляет ему, что он будет отцом.

Ваня сначала не поверил, потом растерялся, потом удивился, потом пришёл в восторг, потом обхватил меня ласково и в то же время осторожно, прижал к себе.

У меня захватило дух.

Александр Сергеевич Волнухин

Что меня беспокоит: никто не просит телефонов Вани и Клавы. Ни у меня, ни у Анны, ни у Гусакова с Павловой. Из этого делаю вывод: никто не собирается вступать с ними в переговоры. Хочу надеяться, что система просто пробуксовывает. Но у нас ведь как? Сначала система буксует, а потом начинает ломать дрова.

Зато – неожиданный звонок от помощницы супруги президента. Они, оказывается, смотрели передачу Галахова. Они теперь всё про меня знают. То, как я себя веду, вызывает у них уважение. Что ж, спасибо на добром слове.

Меня очень беспокоит заявление Клавы. Она не могла сказать это из расчёта или в запале чувств. Она сказала то, о чем они с Ваней договорились. А если они договорились… Мне страшно за них. Я хорошо знаю обоих: они могут это сделать. Они оба экзальтированны: Клава в большей степени, Ваня – в меньшей.

Я переживаю это не один. Со мной Гусаков, Анна, Павлова. Что мы можем сделать для них детей? Мы можем поехать к ним. Галахов знает, где они.

Пряхин

Хожу по посёлку переселенцев, пытаюсь узнать, у кого скрываются Ваня и Клава. Подделываюсь под печника, предлагаю недорого выложить камины. На мне деревенская одежда и соломенная шляпа. Гера торчит в допотопной «копейке» у въезда в поселок. Следит за всеми, кто въезжает и выезжает.

Я бы едва ли нашел сладкую парочку, если бы не их сердобольные родители. Гера сообщил, что проехал Волнухин. Я велел проследить.

И вот вижу, как «тойота» Волнухина въезжает в чьи-то ворота.

Теперь им не уйти. Я повторяю про себя эти слова, как заклинание.

Я звоню генералу и прошу прислать ОМОН. Через полчаса ОМОН выехал.

Теперь им не уйти.

Александр Сергеевич Волнухин

Мы успели. Спустя примерно час после нашего приезда в посёлок мне позвонил знакомый чиновник из аппарата МВД и сообщил по секрету, что сюда выехал отряд ОМОНа.

Я сказал об этом Ярославу. И вот мы гуляем по двору и решаем, как повести себя. Мы должны заслонить наших детей. Но ведь они не дадут.

Подходит Ваня. Напоминает, что как-то раз я начал говорить про какую-то теорию, но не закончил.

Теория известная. В чём-то примитивная, а в чём-то актуальная. Зиждется на том, что человечество прошло длительный период поедания себе подобных, поскольку это был самый простой способ добывания пищи. Не случайно до сих пор для человека нет никого страшнее в безлюдном месте, чем другой человек. Срабатывает древний инстинкт.

Но постепенно, в процессе эволюции, человек научился защищать себя и своих сородичей. Намного безопаснее стало охотиться на зверей и животных. Так большая часть гомо сапиенсов избавилась от хищности. Но – не все.

Сегодняшние хищные люди не едят собратьев, но не способны испытывать жалость, сострадание и воспринимать культуру, улучшать свой внутренний мир. А самое страшное – хищность начинает лезть из них, как только в обществе меняется отношение к хищности. Чем больше дозволено, тем большее число людей становятся хищниками.

Вот, собственно, и всё.

– Ясно, – говорит Ваня.

– Что тебе ясно? (Мне самому далеко не всё ясно).

– Ясно, – говорит Ваня.

Мне теперь тоже ясно: он не хочет огорчать меня своими мыслями

Клава

Ваня заметил машину возле выезда из посёлка. В ней сидел напарник Пряхина. Значит, здесь и он сам. Если они ничего не предпринимают, значит, ждут ОМОНа.

Хочется убежать, но уже нет сил. Смысла нет: мы со всеми уже рассчитались. Оставался Гультяев, но – удивительно – после передачи он позвонил. Сказал, что переживает. У него какая-то болезнь. Говорит, пока не простим, не вылечится. Я сказала: пусть Эля тебя прощает.

Честно говоря, родителей я встретила нехорошо. «Кто вас просил сюда ехать?» и всё такое прочее. Отец сказал, что у меня психоз беглеца. Он иногда такое выдаёт: откуда ему-то знать? Но потом подумала: а ведь похоже!

Мы прикинули, кому сколько дадут. Мне – не больше пяти лет, Ване – не больше десяти. А могут вообще оправдать. Но это маловероятно. Главное, считают родители, сроки не такие уж большие. Можно ведь и досрочно освободиться. Александр Сергеевич говорит, что после первого года отсидки возможно помилование.

Короче, нас убеждают, что нет в нашем положении ничего такого, из-за чего стоит закатывать истерики. Значит, я истеричка. Если так, значит, у меня от природы характер преступницы. Они все истерички. Ну, уж как минимум, у меня плохой характер.

Сейчас поздний вечер. Мы лежим с Ваней на балконе. Лают собаки, Пряхина, наверное, чуют. Стрекочут цикады, ухает молоденький филин. Мы видели его днем, ушастенький такой, с огромными глазами, но подслеповатый.

– У меня плохой характер, Вань, – говорю я утвердительно.

– А во мне проснулся хищник, – неожиданно отвечает он.

Я не понимаю:

– Какой хищник?

– Такой. Надо теперь обратно его заталкивать. А мне уже не хочется. Мне хочется взять сейчас «стечкина» и сходить на охоту на Пряхина.

Это всё из-за меня, думаю я. И говорю это вслух.

Ваня обнимает меня:

– Наоборот, ты мне помогла. Ты даже не представляешь, как мне помогла.

– Ну, так ты не говоришь. Всё с собой да с собой…

– Ты очень помогла мне, – повторяет Ваня.

Собаки залаяли чаще и злее. Слышался гул мотора, какие-то приглушенные голоса.

– Прибыли, – сказал Ваня.

Андрей Галахов

Я приехал следом за ОМОНом. Производственной необходимости в этом не было. Никто не позволил бы мне вести передачу в прямом эфире. Мне хотелось поддержать Волнухина и ребят.

Накануне Александр позвонил мне и сказал, что прожил довольно длинную и насыщенную жизнь, но только сейчас, участвуя в этих событиях, живёт по-настоящему. Мне тоже приятно, что я приехал, и буду видеть, как это произойдёт.

Начальник отряда ОМОНА, майор моего возраста, встретил меня приветливо, но в гущу событий попросил не лезть.

– Мы всё сделаем по-человечески.

– У вас такое указание?

– У меня такое понимание моей работы.

Появился Пряхин. Он отозвал майора в сторонку и что-то ему втолковывал, давал какие-то советы. Майор выслушал и потребовал от Пряхина больше не заходить за ленту оцепления. Пряхин исчез.

Бойцы ОМОНА заняли свои позиции вокруг дома, где скрывались Ваня и Клава. Майор подошёл к воротам и постучал

Клава

К воротам пошли Игорь и Ольга. Омоновец сказал, что не имеет права вторгаться в их жилище, но и они не имею права укрывать людей, находящихся в розыске и подлежащих аресту. Омоновец показал ордер на арест.

У Савичевых не было необходимости передавать разговор нам. Омоновец говорил достаточно громко. Мы стояли с Ваней на балконе и всё слышали. Меня трясло. Ваню тоже бил озноб. Не знаю, что с нами происходило, но нам было страшно.

Омоновцы направили на нас два мощных фонаря. В громкоговоритель прозвучала команда:

– Гражданин Смирнов, гражданка Павлова, оставьте оружие на месте и выходите с поднятыми руками.

Я была права: зачем родители приехали? Они не прибавляли нам сил. На них больно было смотреть.

Прошло минуты три, мы не двигались с места.

– Повторяю, – послышалось в громкоговоритель, – оставьте оружие и выходите с поднятыми руками. В противном случае дом будет взят штурмом.

Как это штурмом? Меня это взбесило. Здесь же дети.

– Здесь дети! – крикнула я.

– Вот и не прячьтесь за детей, выходите!

Ольга что-то сказала командиру ОМОНа. Тот отреагировал нервно:

– Вот пусть подумает и о своём ребёнке. А у меня приказ. И этот приказ я должен выполнить.

Речь шла обо мне. Мент шантажировал меня будущим ребёнком.

– Плевать мы хотели на твой приказ! – неожиданно прорычал Ваня.

Совсем обозлился и командир ОМОНа. Он снял с себя автомат и отдал бойцу.

– Я тебя один возьму, молокос! И попробуй только выстрелить в меня,

заявил он.

Он уверенным шагом шёл к дому, огромный и мощный, как киношный терминатор. В том, что он скрутит Ваню, можно было не сомневаться.

Он мог унизить Ваню. Я не могла этого допустить.

Я выхватила «беретту» и крикнула:

– Если ты войдёшь в дом, я застрелюсь.

Омоновец бросил со смешком:

– Не морочь мне голову.

Я выстрелила себе в ногу. Омоновец остановился, как вкопанный. Меня окружили родители. Рана была вроде несерьёзная, я попала себе в бедро, но кровь текла из меня ручьём. Жгут не помогал.

Игорь Савичев вызвал «скорую». Но Александр Сергеевич сказал, что «скорая» может не успеть. Кажется, перебита артерия.

– Можно мне взглянуть? – спросил командир ОМОНа.

Его пустили ко мне. Едва взглянув на рану, он заорал своим:

– Двое с носилками сюда, бегом! Бегом!!

Пока его архаровцы бежали, говорил мне с отчаянием в голосе:

– Ну, что ж ты! Ну, как так можно! Ну, такого у меня ещё не было! Я поеду очень быстро, ты потерпи. Я повезу один, чтобы твой кавалер ничего не боялся. А ты сама сжимай руками, сама! Руки сильнее жгута.

Как же он мчался на своём автобусе! Ваня помогал мне. Его пустили в автобус, даже не обыскав. «Стечкин» был при нём

Ваня

Клава то теряла сознание, то снова приходила в себя. Я сжимал ей рану, но кровь все равно текла. Лицо её белело на глазах. Я выл и просил командира гнать ещё быстреё. Он с кем-то говорил в свою трубу, потом сказал, что в больнице всё готово.

Нас ждали с каталкой во дворе. Клаву увезли в операционную. Командир предложил мне сигарету. Я протянул ему «стечкина», хотя знал, что за нами, не отставая, неслась «копейка» Пряхина.

Неугомонный мент был где-то рядом.

Но командир тоже не мог не видеть «копейку».

– Подержи пока при себе, – сказал он, посматривая по сторонам.

Он тоже чувствовал, что Пряхин рядом.

В этот момент мне было всё равно. Я молился. Я просил бога не забирать у

меня Клаву, хотя не верю в бога.

Из приемного покоя вышла медсестра.

– Не хватает крови. Нужна первая группа, резус положительный.

Чёрт, я не мог ничем помочь, у меня вторая группа!

– У меня первая группа, – сказал командир.

Он ушёл с сестрой. Я сидел на скамейке, под кустами сирени. Где же

Пряхин? Сейчас, когда омоновец ушёл сдавать свою кровь, я почему-то мог подумать о Пряхине.

– Ванёк! – позвал меня его голос из кустов.

– А, ты здесь! – отозвался я.

– Здание больницы типовое, тут есть подвальный этаж, там можно поговорить, – сказал Пряхин.

Он, наверно, даже предположить не мог, что я ехал в одном автобусе с командиром ОМОНа, а потом сидел с ним рядом, не сдав ему сдавал оружие.

– Пошли, – ответил я.

Мы вошли в приёмный покой. Старик-вахтёр пытался остановить нас, но мы молча прошли мимо. Мы спустились по лестнице на этаж ниже. Здесь были кабинеты: физиотерапевтический, гастрологический, онкологический… Это было обычное бомбоубежище, приспособленное для нужд больницы.

Пряхин закрыл тяжелую металлическую дверь на засов.

Мы остались один на один. Пряхин достал из подмышки короткоствольный автомат.

– Ну, вот и всё, – довольно ухмыляясь, сказал он.

– Всё для кого? – спросил я, припоминая, снят или не снят предохранитель у «стечкина».

– Я настиг тебя здесь, и ты оказал мне ожесточённое сопротивление. Ты отобрал у меня автомат и даже выстрелил в меня. Но я снова отобрал, и мой выстрел оказался точнее.

– Как мне лучше встать? – спросил я.

Пряхин усмехнулся:

– Мне без разницы, хоть раком.

– Хорошо, – согласился я, – встану раком.

Я повернулся спиной на полторы секунды. Этого достаточно, чтобы сунуть руку за пазуху, направить ствол «стечкина», куда надо, и нажать на курок.

Пуля «стечкина» убивает на расстоянии 200 метров, а тут было метра два.

Я попал Пряхину точно в грудь, он свалился без сознания с тяжёлой контузией на почве сильнейшего болевого шока. Грамотный мент – не всегда грамотный солдат. И на этот раз не повезло менту. Повезло мне, солдату.

Оглавление

Глава первая

Глава вторая

Глава третья

Глава четвертая

Глава пятая

Глава шестая

Глава седьмая

Глава восьмая

Глава девятая