Бегство [Вадим Иванович Кучеренко] (fb2) читать онлайн

– Куда на этот раз? – спросил Анну муж, улыбаясь с деланной веселостью, словно он шутил. – Где еще не ступала твоя нога?

Было раннее утро. В окно кухни виднелось низко нависшее над землей бледно-серое влажное петербургское небо. Они завтракали. Их разделял только маленький столик, и Анна могла видеть глаза Андрея. Они были грустными и немного встревоженными. Словно у перепуганного зайца, с неожиданной неприязнью подумала она. Но быстро справилась с нахлынувшим чувством враждебности и улыбнулась в ответ.

– В Австралии, в Африке, на Бали, – ответила она, заботливо, как и положено примерной жене, подливая в его чашку свежезаваренного кофе. – И еще много где не ступала моя красивая ножка. Но благодаря твоей маме…

Это было жестоко, она это знала, но не смогла удержаться.

Каждые полгода, а то и чаще, к ним приезжала мама ее мужа, Аделаида Марковна, и гостила по два или три дня, превращая жизнь Анны в ад. Не было ни одного дня, чтобы Аделаида Марковна не заводила разговора о быстротечности жизни и своем желании понянчить внуков, пока она еще жива. При этом она бросала колкие, словно кинжалы, взгляды на Анну и ее красивое гибкое тело никогда не рожавшей женщины. Первые шесть или семь лет замужества Анна терпеливо сносила эту пытку. Но потом, после долгого ночного разговора с мужем, и с его молчаливого согласия, начала уезжать на эти критические, как она их называла, дни из дома куда-нибудь подальше от Санкт-Петербурга – в другой город, в другую страну, иногда даже на другой континент. Она путешествовала под предлогом то служебной командировки, то внезапно предложенной работавшей в турагентстве подругой «горящей» путевки по смехотворно низкой цене, так что нельзя было отказаться, то по другой, наспех выдуманной, но благовидной причине. Порой эти вынужденные вояжи оказывались очень некстати для самой Анны, у которой из-за этого возникали проблемы на работе. Она работала в небольшом художественном салоне и считалась лучшим менеджером по продаже произведений искусства, обладая талантом заставить покупателя взглянуть на картину не его, а своими восхищенными глазами, и тот легко расставался с деньгами, не жалея о них, но радуясь покупке. Когда Анны не было, продажи неизменно падали, что отражалось на доходах салона и, соответственно, на зарплатах всех сотрудников, которые из-за этого заочно искренне невзлюбили Аделаиду Марковну. Но Анну все-таки отпускали, ценя ее безотказность в любое другое время, и она спасалась бегством, чтобы сохранить свой брак с Андреем, которого она, несмотря ни на что, любила и не хотела его терять. До замужества у Анны было много мужчин, даже лица которых давно уже стерлись из ее памяти, и ничего, кроме разочарования, они ей не приносили. И она понимала, что так будет и после Андрея, если она расстанется с ним – короткое очарование, быстрое разочарование и едкая горечь одиночества, разъедающая душу. И так будет продолжаться, пока ее душа не скукожится и не превратится в высохший пергамент, способный рассыпаться в пыль при одном неосторожном прикосновении. Анна не хотела, чтобы ее душа превратилась в пыль. Несколько ужасных дней в году, которые ей надо было пережить, не стоили такой жертвы.

Андрей жалобно поморщился, как это бывало всегда, когда он слышал что-то неодобрительное о своей матери, пусть даже тщательно завуалированное. Могло показаться, что он сейчас заплачет. И слезы закапают в его чашку с кофе, которую он держал в руке, сделав его горьким. А он очень любил сладкое, словно ребенок. Увидев это, Анна пожалела его, как пожалела бы своего ребенка, будь он у нее, и поспешно добавила:

– Но вот незадача – в Австралии сейчас слишком холодно, в Африке – слишком жарко. А на Бали внушает опасения вулкан Агунг.

– И что не так с этим вулканом? – невольно улыбнулся Андрей. Он не мог долго сердиться на Анну.

– Дымок над ним в последнее время стал намного гуще, как утверждают все четыре с лишним миллиона жителей этого благословенного островка. А вдруг начнется извержение, подобное тому, что когда-то погубило Помпею? Не хотелось бы мне свариться в кипящей лаве, как пампушке в масле, и оставить тебя безутешным вдовцом. Даже несмотря на то, что…

Анна хотела сказать очередную колкость про его маму, которую такой вариант развития событий, несомненно, обрадовал бы, дав надежду на новую женитьбу сына и долгожданных внуков, но опять сдержалась. Это вошло у нее уже в привычку – укладывать свои мысли на прокрустово ложе и безжалостно урезать их, прежде чем высказать мужу. Мир и покой в семье были для нее дороже истины, чтобы там ни говорили все древнегреческие философы вместе взятые.

Муж вопросительно смотрел на нее своими встревоженными заячьими глазами, догадываясь, о чем она хотела сказать, и безропотно ожидая ее слов, не решаясь прервать или возразить, но она только улыбнулась ему и сказала:

– Поэтому на этот раз я еду в Москву. И недалеко, и недорого, что очень кстати, поскольку до моей зарплаты еще как до Луны китайским космонавтам. Пройдусь по московским музеям и художественным салонам. А вдруг увижу что-то необыкновенное. Например, неизвестную картину Малевича. Какой-нибудь голубой квадрат.

Анна помолчала, словно давая мужу время обдумать сказанное, а затем спросила:

– Ты проводишь меня в аэропорт? Я улетаю завтра утром. Заодно встретишь свою маму. Придется подождать всего два или три часа в терминале.

Андрей обрадовался, и из его глаз исчезло чувство тревоги.

– Разумеется, – сказал он. И с нежной заботливостью спросил: – А где ты будешь жить в Москве?

– Закажу номер в гостинице, – с самым беспечным видом ответила она. – С видом на Ботанический сад. Давно хотела побродить по его аллеям осенью, когда деревья только начинают менять свой цвет. Невообразимое буйство красок взамен однообразной зелени.

– Жаль, что я этого не увижу, – вздохнул Андрей. И совершенно неожиданно для Анны спросил: – Ты вернешься?

Она с изумлением посмотрела на мужа и спросила:

– Ты это о чем?

– То есть я хотел спросить, когда ты вернешься? – поспешно поправился он, глядя на нее преданными тоскующими, уже не заячьими, а собачьими глазами. – Извини, оговорился.

– Когда уедет твоя мама, – сухо ответила Анна. – Дня через три-четыре.

Анна подумала, что оговорка мужа не была случайной, если верить старине Фрейду, но не стала углубляться в психологические размышления, слишком мало времени оставалось до отъезда, а надо было еще так много успеть. Мама Андрея всегда сообщала о своем приезде неожиданно, за день или два, словно надеясь однажды застать Анну врасплох и не дать ей времени на бегство. Но делать Аделаиде Марковне такой подарок Анна не собиралась. Даже из любви к мужу.

Послав мужу воздушный поцелуй, Анна вышла из дома. Утро было обычным для Санкт-Петербурга, серым и блеклым, под стать ее настроению. Моросил нудный дождик, который промочил ее до нитки, пока она добралась до художественного салона, в котором работала последние несколько лет. Салон был маленький и уютный, и работа ей нравилась. Анна продавала картины, в основном молодых малоизвестных художников, делая их модными, и они щедро платили ей благодарностью и любовью, пока были бедными, и забвением, когда деньги начинали течь в их карманы полноводной рекой. Она не обижалась, смотря на жизнь как истинный философ, и продолжала, подобно Сократу, брести по Санкт-Петербургу с незримым факелом в руке, отыскивая все новых и новых непризнанных гениев. Силы Анны питала любовь к искусству и мысли, что это придает ее жизни смысл.

В салоне в столь ранний час не было ни одного покупателя, и Анна сразу прошла в кабинет директора. Маленький рыхлый мужчина с изнеженными ручками и пухлыми пальчиками, унизанными перстнями с разноцветными камнями, встретил ее появление радостной улыбкой, которая сошла с его крошечных губ, как только Анна заговорила.

– Ты не понимаешь, о чем просишь! – плачущим голосом возопил он, словно взывая Анну к состраданию. – Работать некому. Мариночка в отпуске, Юлечка неожиданно приболела, позвонила мне вчера вечером. Кто будет продавать картины? Надежда была только на тебя, Анечка! И вот ты буквально вонзаешь мне нож в спину.

Но Анна, обычно неизменно уступавшая, на этот раз была непреклонна.

– А почему бы вам не тряхнуть стариной, Аарон Самуилович, и самому не встать за прилавок? – сказала она с улыбкой, желая подсластить пилюлю. – Всего на три дня. Продавать картины у вас получается не хуже, чем у меня. А за это я, как раб на галерах, буду работать все новогодние праздники и даже ни разу не пискну.

– Это святая истинная правда? – с сомнением спросил Аарон Самуилович, словно боясь поверить своему нежданному счастью.

– Клянусь мамой мужа, – вздохнув, сказала Анна.

Аарон Самуилович с сочувствием посмотрел на нее.

– Она опять приезжает и, как всегда, внезапно? – спросил он.

В их маленьком коллективе хранить секреты было невозможно, и все знали все о каждом. Анна молча кивнула. Глаза Аарона Самуиловича слегка увлажнились, словно он собирался заплакать. Но он сдержал свои эмоции. И деловито спросил:

– Куда бежишь на этот раз?

– В Москву, в Москву! – театрально заламывая руки, прокричала Анна, имитируя одну из чеховских сестер.

Аарон Самуилович махнул на нее рукой, то ли благословляя, то ли прогоняя. И Анна, послав ему воздушный поцелуй, вышла из кабинета, грациозно покачивая бедрами. Но, закрыв дверь, сразу сменила модельную походку на торопливый шаг. Главное дело она сделала, но оставалось много других, не менее важных. Ей надо было заказать номер в гостинице и билет на самолет, а потом пройтись по магазинам и купить новое платье, в котором она будет покорять Москву. Она опасалась, что может не успеть.

Они расставались на несколько суток, и в эту ночь Андрей, как заботливый муж, старательно исполнил свой супружеский долг перед их недолгой, но все-таки разлукой. Это была незапланированная ночь любви, вызванная скорее форс-мажорными обстоятельствами, чем потребностью в физической близости, и удовольствия она доставила обоим мало. В полночь они уже мирно спали, повернувшись, по обыкновению, друг к другу спинами и закутавшись каждый в свое одеяло. На личном одеяле в свое время настояла Анна, а Андрей, как обычно, не протестовал, несмотря на то, что в первые годы их брака он предпочитал засыпать, обнимая Анну. Но это мешало спать Анне, и он смирился. Впрочем, как и со многим другим в их семейной жизни, где первую скрипку неизменно играла Анна.

В аэропорту Анна позволила мужу поцеловать себя только в щеку, смущаясь присутствием множества других людей. Андрей не обиделся, он знал, что его жена, несмотря на свою эффектную внешность, очень скромна и даже стыдлива во всем, что касается внешних проявлений любви. Он долго махал ей рукой на прощание, даже когда она уже затерялась за спинами других пассажиров рейса Санкт-Петербург – Москва.

Время полета для Анны пролетело незаметно. Ее развлекал сосед, имеющий вид человека преуспевающего и очень самоуверенного. Это был молодой мужчина лет тридцати, в дорогом костюме и с массивными золотыми часами на худосочном запястье. Звали его Кирилл, что в переводе с греческого значило «властный, могущественный», о чем он сразу же сообщил Анне, знакомясь с ней. Кирилл был словоохотлив, но не слишком умен. Как только самолет взлетел, он, желая завязать разговор, спросил Анну, не боится ли она летать.

– Лично я чувствую себя намного увереннее на земле, – сказал он с таким видом, словно доверял ей великую тайну.

– А я бы хотела быть птицей, – взглянув в иллюминатор, в который были видны похожие на невиданных зверей и часто меняющие свой облик облака, сказала Анна. – Вить гнезда, растить птенцов, учить их летать. Но, наверное, тот, кто создал людей, не случайно не дал им крыльев и всего, что к ним прилагается.

Кирилл с удивлением посмотрел на нее, видимо, не поняв, какое отношение имеет к его вопросу ее ответ. Но это его не смутило.

– Вы были бы прекрасной птицей, – сказал он, думая, что делает ей комплимент. И, меняя тему, спросил: – Вы москвичка?

– Я бедная санкт-петербургская провинциалка, – сказала Анна. – И мне очень нужен Вергилий, который провел бы меня по всем кругам московского ада.

Намек был очень прозрачен. Как ни глуп был мужчина, но он понял его. Он достал визитную карточку и, удерживая ее двумя пальцами, протянул Анне.

– Позвоните мне, когда у вас появится желание прогуляться по Москве в чьей-либо компании, – сказал он. – И пусть меня зовут не Вергилий, но я ничуть не хуже его в определенном смысле.

– Заманчивое предложение, – сказала Анна, читая надпись на визитной карточке, золотую на черном фоне. Самым крупным шрифтом было набрано название банка, в котором Кирилл работал мелким клерком. – Я подумаю над ним на досуге, Кирилл. Да, кстати, забыла спросить – у вас есть дети?

– Двое, – ответил он после короткой паузы, словно преодолев искушение солгать. И с тревогой спросил: – Это что-то меняет?

Анна покачала головой.

– Не беспокойтесь, Кирилл. В Москве у меня будет всего три или четыре дня. И как минимум один из них – ваш.

– Обещаете? – настойчиво спросил мужчина, пытаясь заглянуть ей в глаза. – Пообещайте мне!

– Будьте доверчивы, как птицы поднебесные, они ни сеют, ни жнут, а им всё дается, – ответила с улыбкой Анна.

– Это что-то библейское? – нахмурился Кирилл.

– Это из Нагорной проповеди, но не совсем дословно, – пояснила Анна.

– А вы случайно не из тех религиозных фанаток, которые бродят по квартирам и вербуют сторонников в свою секту? – с подозрением взглянул Кирилл на нее.

– Нет, я не сектантка, и даже не монашенка, – успокоила его Анна. – Простите меня за эту неудачную цитату, Кирилл. Думаю, в нашем с вами случае мне стоило вспомнить Марка Твена, сказавшего однажды, что в рай стоит идти ради климата, а в ад – ради компании. Mea culpa.

– Что? – озадаченно спросил мужчина. Он явно не знал латыни. Разговор выходил за грани его понимания, и это его нервировало.

– Моя вина, – повторила Анна уже по-русски. – Мне нравится ваша компания. А вам моя?

– Очень, – пылко ответил Кирилл и словно ненароком положил свою ладонь на ее колено. – Я счастлив, что встретил вас.

– У-у, как мало вам надо для счастья! – изобразив разочарованный вид, сказала Анна. – И уберите, пожалуйста, свою руку подальше от моей ноги. А то стюардесса может подумать о нас что-то не очень пристойное.

– Неужели вас это волнует? – недовольным тоном спросил Кирилл, убирая руку.

– Может быть, вас это удивит, но я чрезвычайно дорожу своей репутацией, – сказала Анна без тени иронии.

Они поболтали еще немного о разных пустяках, а затем объявили посадку.

– Меня встречают, и я не смогу вас проводить, – сказал, словно оправдываясь, Кирилл. – Но помните, я буду ждать вашего звонка!

– Постараюсь не забыть, – ответила Анна, разочарованно прикусив нижнюю губку. Она надеялась, что уже этим вечером Кирилл пригласит ее куда-нибудь, быть может, даже в ресторан. Но настаивать не имело смысла, как и ждать, что ее новый знакомый изменит свое решение. Скорее всего, в аэропорту его ждали жена и дети. Анна с деланной веселостью помахала мужчине рукой и, не дожидаясь, пока он поднимется с кресла, своей самой грациозной походкой направилась к выходу из самолета, ощущая на своей спине оценивающий мужской взгляд. В узком проходе между креслами это было не так просто, но она старалась и с честью выдержала испытание.

Анна добралась на аэроэкспрессе до Белорусского вокзала, пересела на метро и долго ехала, чувствуя себя до ужаса беспомощной. Она не любила замкнутые пространства, даже в кабину лифта входила с внутренним содроганием. С облегчением вышла из вагона на нужной ей станции. Прогулка до гостиницы доставила ей удовольствие, даже чемодан, который она катила за собой, почти не мешал выглядеть в глазах встречных мужчин беспечной, привлекательной и юной.

Одноместный номер, в который Анна поселилась, был достаточно комфортен, чтобы она смогла прожить в нем несколько дней, не тоскуя о своей уютной квартирке в Санкт-Петербурге, из окон которой была видна Нева. Она скинула с себя всю одежду и встала под душ, чтобы смыть со своего тела дорожную грязь и избавиться от запаха мужа, если тот еще остался на ее коже и волосах. Обычно запах Андрея ей даже нравился, Анна любила его вдыхать, когда лежала с мужем в постели, перед тем, как заснуть, но не затем она бросила свой милый дом и прилетела в Москву, чтобы предаваться воспоминаниям о счастливой семейной жизни. В предстоящие ей несколько дней Анна желала забыть о прошлом и собиралась жить так, словно его никогда и не было.

– Имею на это право, – упрямо прикусив губу, чтобы ненароком не расплакаться, шептала Анна, не чувствуя, как по ее телу бегут обжигающие струи воды. Ее терзала другая боль, душевная, заглушавшая все внешние болезненные ощущения.

Выйдя из ванной комнаты, она взяла мобильный телефон и написала смс-сообщение мужу. «Долетела благополучно, очень устала, приняла душ, ложусь спать. Люблю, скучаю, целую». Подумав, что Андрею это будет приятно, дописала: «Привет маме». И отправила сообщение, вздохнув с таким облегчением, словно скинула с плеч тяжкую ношу.

Однажды они договорились о том, что во время путешествий Анны, как дипломатично Андрей называл ее бегство из дома, они будут не перезваниваться, а только обмениваться смс-сообщениями. Так им обоим было удобнее. И не только из-за возможной разницы во времени. В этом случае можно было не опасаться, что ее звонок раздастся некстати, и мама Андрея, оказавшись поблизости, вмешается в их разговор, перехватив у сына телефон и инициативу. Аделаида Марковна умела это делать с необычайной ловкостью. Это была властная женщина, с зычным голосом и несгибаемой волей, приобретенной ценой многолетних скитаний с мужем-военнослужащим по дальним гарнизонам, отстоящим от цивилизации и мегаполисов намного дальше, чем питекантроп от Альберта Эйнштейна. Из всех своих качеств, которые помогли ей выжить и преуспеть в жизни, Аделаида Марковна ничем не поделилась с сыном, родив мягкосердечного, почти безвольного мальчика, который больше всего на свете боялся обидеть кого-нибудь неосторожным словом или поступком.

Поэтому, подозревала Анна, ее муж, когда подрос, и профессию себе выбрал традиционно женскую – учителя русского языка и литературы в средней школе. Но эта работа его всем устраивала, даже несмотря на более чем скромную зарплату, потому что не предполагала конфликтов на профессиональной или любой иной почве. Трудно было поссориться с учениками или коллегами из-за правил грамматики или поэзии Пушкина, которые были неизменны и словно отлиты в бронзе на века. В свободное от работы время он любил читать философские книги и размышлять о чем-то неопределенном, что не поддавалось критическому анализу и не имело строгих форм, а находилось на уровне подсознательного, а то и бессознательного. Андрей мог часами смотреть из окна на то, как идет дождь, и ему не было скучно. А спроси его, о чем он при этом думает, он и сам затруднился бы ответить. Однажды он признался Анне, что мечтает о достижении мировой гармонии, упомянутой в библии. «Я хотел бы жить в те времена, когда лев возляжет рядом с ягненком, мудрость наполнит землю, и все люди будут любить друг друга как братья и сестры», – сказал Андрей, глядя на нее каким-то отстраненным и даже глуповатым взглядом. И после этого она перестала спрашивать мужа о его потаенных мыслях, опасаясь услышать что-нибудь еще более странное и пугающее. Она смирилась с мыслью, что вышла замуж за человека, говоря таким милым ему библейским языком, не от мира сего.

По этой же причине Андрей разрывался душой между мамой и женой, стараясь угодить обеим, но так, чтобы другая ничего об этом не знала. Иногда он искренне страдал от этого. Анна понимала его, жалела и старалась, как могла, избавить от мук раздвоения души. О ее собственной душе и муках в их семье не было и речи. Анна была образцовой женой во всех отношениях. Но только в Санкт-Петербурге, на глазах у мужа или в непосредственной близости от него.

Поэтому после отправки смс-сообщения мужу Анна не легла спать, а открыла чемодан и достала из него аккуратно сложенное, чтобы не измялось, платье, которое она купила только вчера в модном бутике и еще даже не сорвала с него этикетку. Не торопясь надела его. После чего подошла к большому зеркалу, висевшему на стене гостиничного номера.

То, что Анна увидела, ей не понравилось, потому что это выглядело слишком вызывающе с точки зрения хорошего вкуса. Но она знала, что это понравится любому нормальному мужчине-гетеросексуалу. Из зеркала на нее смотрела очаровательная жгучая брюнетка с распущенными волнистыми волосами, спадающими на обнаженные плечи. Высокие холмики грудей заманчиво выглядывали из разреза платья, словно их мучило любопытство и жажда познания окружающего мира, который обычно был для них закрыт более целомудренной одеждой. Новое платье было потрясающим. На него пошло так мало материи, что оставалось только удивляться, почему оно так дорого стоило. Большой вырез был сделан не только спереди, но и сзади, оголяя спину почти до бедер, которым могла бы позавидовать сама славянская богиня любви и красоты Лада. Подол платья заканчивался намного выше колен, давая возможность любому, кто пожелает, созерцать длинные и стройные ноги Анны.

Оглядев себя со всех сторон, Анна пришла к выводу, что если зеркало отражало и не само совершенство, то, несомненно, ту самую тридцатилетнюю женщину, о которой некогда знаменитый французский писатель в одном из своих романов сказал, что в мире нет ничего прекраснее и привлекательнее для мужчин, чем она. В этом Анна была с ним согласна, несмотря на то, что сам роман оставил ее равнодушной. А еще ее настораживала роковая цифра «тридцать». Сама она собиралась быть привлекательной для мужа намного дольше. Лет до пятидесяти, по меньшей мере. А достигнув этого возраста, подозревала Анна, она вновь сдвинет критическую отметку лет этак на десять-пятнадцать…

– Для местной публики сгодится, – изрекла Анна, давая понять незримой собеседнице, с которой она иногда беседовала, оставаясь в одиночестве, насколько сама она невысокого мнения о тех, кто посещает третьеразрядные рестораны в гостиницах. Но на этот раз ей никто не ответил, возможно, молчаливо осуждая за то, что она собиралась сделать. И Анна вышла из номера с таким чувством, будто совершает непоправимую ошибку, в которой долго, если не всю жизнь, будет раскаиваться. Обычно она прислушивалась к своему внутреннему голосу, доверяя его трезвым суждениям. Но на этот раз он ее не остановил.

Ресторан разочаровал Анну, оправдав ее худшие опасения. За столиками сидели редкие посетители, явно пришедшие сюда поужинать, а не развлечься. И, что хуже всего, в основном это были парочки или такие же, как она, одинокие женщины. Безрадостную картину дополняли тусклый свет, пытающийся скрыть убогость интерьера, слишком громкая музыка и крохотный дансинг. При данных обстоятельствах площадка для танцев походила скорее на могильный погост, на котором Анна могла похоронить свои надежды приятно скоротать скучный вечер в чужом городе.

Анна присела за один из свободных столиков и, дождавшись унылую официантку неопределенного возраста, заказала салат и бокал красного вина. Подумав и бросив еще раз тоскливый взгляд вокруг себя, она со вздохом сказала:

– Впрочем, несите всю бутылку.

Голода она не чувствовала, но вино пила жадно, однако каждый глоток лишь усиливал ее жажду. Перед тем, как пригубить вино, Анна поднимала бокал на уровень глаз, и мир вокруг нее окрашивался в рубиновый цвет, а затем, когда бокал пустел, снова становился серым. Ей вдруг захотелось заплакать. Чтобы избежать истерики, Анна начала думать о том, что всем ее земным страданиям однажды неизбежно придет конец. Что будет по ту сторону жизни, никому не известно, и пока есть возможность, надо наслаждаться тем хорошим, что дарит тебе этот мир, не принимая близко к сердцу то плохое, которым он одаривает тебя не менее щедро. Анна не сразу пришла к таким мыслям, только после нескольких лет замужества, но приняв их в свое время как неизбежное, почувствовала, что жить ей стало намного легче, а смиряться – проще.

Неожиданно рубиновый мир померк, его заслонила чья-то мрачная колеблющаяся тень. Анна подняла глаза от бокала и увидела мужчину в коричневом замшевом пиджаке и потертых джинсах. В вороте его расстегнутой рубашки был виден массивный золотой крест, висевший на толстой золотой цепочке. Взгляд у мужчины был пьяный и оценивающий, словно он пытался понять, в какую сумму обошлось Анне ее платье. Не дожидаясь приглашения, он присел за ее столик.

– Красивая и одинокая женщина – это противоестественно, – изрек он, дохнув на нее густым запахом коньяка. – Мне хотелось бы знать, почему ты одна?

– А вы? – равнодушно спросила Анна, с досадой взглянув на него. У мужчины было мало шансов стать героем ее будущего романа. С морщинистым, словно у обезьяны, лицом, узкоплечий, с большими залысинами и коротким поросячьим хвостиком, в который были заплетены остатки его редких волос. Анна с содроганием представила, какие от него могут родиться уродливые дети.

– Я отвечу, если ты настаиваешь, – сказал мужчина, словно не замечая ее тона. – Я кинорежиссер, и довольно известный. Поэтому я не буду называть свою фамилию. Зови меня просто Егор. А как зовут тебя?

– Анна, – ответила она, внезапно с раскаянием подумав, что в ее положении привередничать просто глупо. В конце концов, других претендентов не было, и едва ли в этот вечер они появятся, а первый день из немногих отпущенных ей уже заканчивался.

– Прекрасное имя, как и ты сама, – с пьяным восторгом воскликнул мужчина. – Сегодня вечером я буду восхищаться только тобой, если ты позволишь мне это.

– Позволяю, – невольно улыбнулась Анна. Незнакомец своей циничной наглостью начал забавлять ее.

– Я приехал в Москву, чтобы найти главную героиню для своего будущего фильма, – сказал Егор. – Я буду снимать его за границей.

Он помолчал, наблюдая, какое впечатление произвели его слова.

– И вот я встречаю тебя, – продолжил он. – Возможно, это судьба.

Говоря это, он словно невзначай взял Анну за руку.

– Вы хотите провести этот вечер со мной? – спросила Анна, отнимая свою руку.

– Очень хочу, – проникновенно ответил Егор. – Только не говори мне, что это невозможно. Это ввергнет меня в пучину отчаяния.

– Почему же, это возможно, но с одним условием, – сказала Анна. – Вы не будете спрашивать, не хочу ли я сниматься в кино. Это банально и пошло. А я не люблю банальных и пошлых мужчин. Принимаете мое условие?

– Принимаю, – кивнул он. – Хотя обычно условия ставлю я. Но в этот вечер, я чувствую, все будет по-другому, не так, как я привык. И мне это даже нравится.

– Вот и хорошо, – сказала Анна. И неожиданно спросила: – У вас есть дети, Егор?

– Во всех городах страны, где я снимал свои фильмы, – с пьяным бахвальством заявил мужчина. – Не буду скрывать, я пользуюсь бешеным успехом у женщин. Но они не понимают, что художник должен быть свободен, его не могут сковывать никакие цепи, а тем более узы брака и семьи…

Внезапно Егор осекся, видимо, потеряв нить размышлений.

– Но к чему этот вопрос? – раздраженно спросил он. – Лучше скажи мне, что ты хочешь, и я брошу это к твоим ногам.

Анна, сделав над собой усилие, рассмеялась.

– Я хочу вина, Егор, – сказала она, показывая на свой пустой бокал.

Егор щелкнул пальцами, подзывая официантку.

– Вино – это вода, коньяк – вот напиток богов, – сказал он. И небрежно бросил подошедшей официантке: – Коньяка! Самого лучшего!

Официантка, потерявшая свой сонный вид, принесла им бутылку коньяка. Они выпили. Анна почувствовала, что начала пьянеть. Коньяк был слишком крепким, а до него она выпила вина и почти ничего не ела весь день. Внешность Егора уже не казалась ей отталкивающей. Мужчина осыпал Анну комплиментами, часто прикасался к ней. Он становился все увереннее и даже наглее. Анна не поощряла его, но и не протестовала.

– Потанцуем? – спросил Егор, когда больше половины бутылки было уже выпито. И, не дожидаясь ответа Анны, взял ее за руку, повел за собой на танцплощадку. Прижался к ней, обняв за плечи. Постепенно его руки опускались ниже и ниже, пока не легли на ее бедра. Анна делала вид, будто не замечает этого.

– Почему бы нам не продолжить этот вечер в более интимной обстановке? – жарко дыша ей в ухо, хрипло прошептал Егор. – Ты не возражаешь?

– Почему бы и нет, – кивнула Анна. Она чувствовала только усталость и безразличие. Хотелось, чтобы все это поскорее закончилось.

– К тебе или ко мне? – спросил Егор. Его опухшие маленькие глазки блестели от возбуждения.

– Ко мне, – сказала она. – Не люблю чужих номеров.

Егор расплатился за коньяк, и они ушли из ресторана, сопровождаемые ехидным взглядом официантки, который Анна старалась не замечать.

В номере он сразу набросился на Анну и повалил ее на кровать, не утруждая себя прелюдией. Жадно приник влажными губами к ее груди и начал шарить потными руками по ее телу. Анна не сопротивлялась. Она позволила сорвать с себя платье и трусики и покорно вытерпела все пьяные ласки мужчины, которые порой были очень грубыми и даже болезненными. Когда он удовлетворил свою похоть и откинулся на спину, громко блаженно сопя, она осторожным движением убрала его руку со своей груди и встала, прикрываясь простыней.

В ванной комнате Анна долго стояла под струей прохладной воды, чувствуя себя опустошенной и очень пьяной. Она слишком много выпила этим вечером. Но если бы она этого не сделала, то не смогла бы лечь в постель с этим слюнявым мужичком. Какой-никакой, но все-таки это был мужчина, и он отдал ей все, что ей было от него нужно. А об остальном можно не думать и даже забыть, если получится.

Когда Анна вышла из ванной, зябко кутаясь в гостиничный белый махровый халат, в комнате уже никого не было. Егор ушел, оставив после себя смятую постель и терпкий запах спиртных паров, смешанных с едким потом. Анна была рада, что он ушел сам, и ей не пришлось придумывать предлог, чтобы избавиться от него. Она увидела свое скомканное платье, лежавшее, словно грязная тряпка, на полу возле кровати. Подняла его. Новое, только накануне купленное платье было порвано и безнадежно испорчено. Анна усмехнулась, и со словами «за удовольствие надо платить», бросила платье в мусорную корзину, стоявшую возле прикроватной тумбочки. А затем увидела лежавшую на тумбочке пятитысячную купюру. Это были не ее деньги. Не сразу она поняла, что их оставил, уходя, Егор, по всей видимости, привычно расплатившись за доставленное ему удовольствие. Вероятнее всего, он принял ее за проститутку.

– Как щедро, – кусая губы, чтобы не заплакать, пробормотала Анна.

Она взяла купюру и порвала ее на мелкие кусочки, которые отправила в мусорную корзину вслед за платьем. Затем сорвала одеяло и простыню с кровати, бросила их на пол и легла в одном халате на обнажившийся матрац. Поджала голые ноги, чтобы они не мерзли, и, преодолевая сильное головокружение и тошноту, заснула, словно провалилась в бездонную черную зловонную яму…

Проснулась Анна, когда лучи солнца осветили комнату, и один из них лег на ее лицо. Ночью она забыла задвинуть шторы. При свете дня все, что случилось накануне, уже не казалось таким омерзительным и ужасным. Надо было просто не думать об этом, и всего произошедшего как будто и не было в реальности, а только приснилось ей. Анна встала, снова приняла душ, почистила зубы, нанесла макияж, оделась и, не позавтракав – при одной только мысли о еде к горлу снова подступала тошнота, – ушла из номера. Болела голова, и она хотела прогуляться, ей это всегда помогало. Вчера, когда Анна шла от метро, она видела большой парк недалеко от гостиницы. Его разбили совсем недавно, еще не успели замусорить, и он сиял, словно только что отчеканенная монетка, привлекая чистотой и свежестью.

Дойдя до парка, Анна пошла по одной из его многочисленных дорожек и вскоре увидела большое озеро, по прозрачной глади которого парами плавали четыре лебедя, совершая, видимо, как и она, утреннюю прогулку. Посредине озера покачивались на воде два крохотных деревянных домика, в которых жили эти прекрасные белые птицы. Анна невольно залюбовалась их беззвучным скольжением по воде и горделиво изогнутыми шеями. Громко квакали лягушки, прячась в высокой прибрежной осоке, растущей у берега. Своим кваканьем они иногда почти заглушали пение птиц. Этот необычный для города пейзаж казался сказочным, и Анна подумала, что если она присядет на берегу озера, то будет похожа на безутешную сестрицу Аленушку, тоскующую по своему братцу Иванушке. Вспомнив об этой картине, Анна решила, что обязательно сходит в Третьяковскую галерею. Созерцание увековеченной на холстах красоты природы всегда приносило успокоение ее растревоженной душе.

Плавное течение ее мыслей было внезапно нарушено громким карканьем низко пролетевшей над озером большой черной вороны. Анна вздрогнула и вернулась в реальность.

– Но это чуть позже, – сказала она самой себе, доставая мобильный телефон и глядя на часы. – Когда станет уже совсем невмоготу. Не могу же я каждый раз лечить свою израненную душу походом в музей. При частом употреблении очень скоро лекарство перестанет действовать.

Она пыталась шутить, но ей это плохо удавалось, потому что было не смешно, а больно. Чтобы избавить себя от этой боли и сомнений, Анна решительно достала из сумочки визитную карточку, которую ей дал вчера в самолете ее случайный попутчик, и набрала указанный в ней телефонный номер.

– Доброе утро, Кирилл, – сказала она. – Это Анна. Вчера вы обещали быть моим Вергилием, и я с утра спешу напомнить вам об этом.

– Как же, помню, помню, – после короткой паузы ответил мужчина. Снова помолчал, а затем деловым тоном сказал: – Давайте встретимся через два часа у метро ВДНХ. И обсудим ваше предложение.

Анна ничего не успела ответить, как в трубке зазвучали гудки. Он даже не спросил, устраивает ли меня указанное им время и место, подумала Анна с обидой. Но было глупо обижаться на человека, которому она навязывалась сама, да еще так беззастенчиво. И она проглотила и эту обиду, уже не первую и, как она подозревала, не последнюю, которую ей придется испытать в ближайшие дни.

Очарование прогулки по парку было безнадежно испорчено. Побродив еще немного по пустынным аллеям, скорее чтобы убить время, чем получить удовольствие, Анна направилась к станции метро. Вспомнив, что она не успела позавтракать, по пути купила в киоске шоколадное эскимо и съела его на ходу, вздрагивая от внезапных порывов утреннего и уже по-осеннему прохладного ветра. Ее обгоняли люди, спешившие по своим делам и не обращавшие на нее внимания. Их было много, но Анне казалось, что если у нее вдруг случится сердечный приступ и она упадет на землю, они даже не заметят этого, и по-прежнему будут равнодушно идти мимо. Анна чувствовала себя очень одинокой, словно брела по безлюдной пустыне. Внезапно ей захотелось позвонить мужу и услышать его родной голос. Но она подумала, что рядом с ним может оказаться его мама, Андрею будет неловко разговаривать, и ее желание пропало, словно затухшая на ветру свеча.

До метро ВДНХ Анна, как она ни замедляла шаг, добралась раньше назначенного времени, и ей пришлось ждать. От скуки она начала рассматривать заметную издалека и хорошо ей знакомую статую рабочего и колхозницы, знаменитый символ канувшей в небытие эпохи. Когда-то Анна, для того, чтобы получить диплом искусствоведа, разобрала, что называется, по косточкам в своей дипломной работе все три колосса советского монументального искусства, наиболее точно отразивших дух своего времени. Это были скульптуры «Рабочий и колхозница», «Родина-мать» и «Воин-освободитель». Но больше всех досталось колхознице. Еще тогда Анну привлекла короткая стрижка и атлетическая фигура женщины, которая, по замыслу автора, скульптора Веры Мухиной, должна была ассоциироваться с «могучим, плодородным началом». Юная Анна написала немало язвительных фраз по этому поводу, обвиняя Веру Мухину в одностороннем взгляде на предназначение женщины в обществе. Теперь, значительно повзрослев, Анна смотрела на колхозницу другими глазами. И часто завидовала ей. Наверняка у нее, будь она во плоти, не могло возникнуть никаких проблем с деторождением и, соответственно, матерью мужа…

Предавшись воспоминаниям и покаянным мыслям, Анна не увидела, как подошел Кирилл. Ему пришлось окликнуть ее, заставив испуганно вздрогнуть от неожиданности.

– А вот и я, – весело сказал он. – Сказал в банке, что мне назначила встречу очень выгодная клиентка, и управляющий отпустил меня на полдня.

Было видно, что он гордится своей выдумкой и ждет от Анны похвалы. Но она, вспомнив про пятитысячную купюру, с сарказмом спросила:

– Надеюсь, вы не хотите на мне подзаработать, Кирилл?

– Как вы могли такое подумать, Анна! – воскликнул он с укоризной. Его лицо приняло обиженное выражение. – Напрасно вы так. Лучше бы я вам этого не говорил.

Анна почувствовала раскаяние. В конце концов, Кирилл мало походил на Егора и пока еще ничем ее не обидел.

– Это была шутка, и, как я вижу, неудачная, – сказала она. – Забудьте о ней, Кирилл. Лучше скажите, что меня ожидает в эти полдня?

– А вот это мы сейчас с вами и обсудим, – снова радостно заулыбался мужчина. – Но только не здесь, на ветру и холоде. Знаете, Анна, я снял номер в гостинице неподалеку. Посидим в тепле и уюте, наметим план нашей экскурсии, выпьем по стаканчику текилы. Я купил бутылочку этого божественного напитка по дороге. Вы не против моего предложения?

Анна едва не сказала: «Даже если я против, что это меняет? И ты, и я прекрасно понимаем, для чего мы здесь встретились». Но промолчала. Она уже поняла, что ее новый знакомый слишком обидчив, и его можно легко вспугнуть одним неосторожным словом. Вместо этого она произнесла, стараясь казаться веселой и беззаботной:

– Вы мужчина, вам и решать, Кирилл! Сегодня я всецело в вашей власти.

Они обменялись понимающими взглядами. После этого Кирилл уже ни в чем не сомневался, в его глазах появилась уверенность, а жесты обрели недостающую им прежде властность. Когда они вошли в гостиничный номер, он даже не стал откупоривать бутылку текилы, а сразу начал раздевать Анну, торопливо и довольно неумело. Анна подумала, что он был или верный муж, и никогда до этого не имел любовницы, или уже успел позабыть, как с ней надо обращаться. Вспомнив о своем испорченном накануне платье, Анна мягким, но решительным движением отстранила его дрожащие руки.

– Подожди, – сказала она почему-то шепотом, словно опасаясь, что громкий звук ее голоса может встревожить мужчину. – Я сама. А ты пока ложись в кровать.

Анна задвинула шторы, чтобы в комнате было не так светло, и, быстро, но аккуратно раздевшись, стыдливо прикрывая грудь руками, скользнула под одеяло, где уже лежал совершенно голый Кирилл, не снявший с себя только носки. Он положил руку Анне на грудь, опустил ее ниже, провел между ногами, раздвигая их. Анна оставалась равнодушной к его ласкам. Она только подчинялась его желаниям. И когда все закончилось, хотела сразу встать, но он удержал ее.

– Тебе понравилось? – настойчиво спросил Кирилл, заглядывая ей в глаза.

Он снова хотел, чтобы его похвалили. Кирилл был так не уверен в себе, что нуждался в постоянном одобрении своих поступков, все равно чьем и по какому поводу. Анна увидела в глазах мужчины немую просьбу, но ей было его не жалко. Только чтобы избежать возможной сцены, она сказала:

– Я вернусь и все тебе скажу. А теперь отпусти меня. Мне нужно в ванную.

Кирилл разжал свою руку. Анна встала и ушла в ванную комнату. Но она не стала принимать душ. Быстро одевшись и неслышно приоткрыв дверь, она прислушалась. В комнате было тихо. По всей видимости, Кирилл все еще лежал в кровати, ожидая ее возвращения. Анна, почти не дыша, дошла до входной двери, беззвучно открыла ее и вышла из номера, неслышно закрыв дверь за своей спиной. После этого она быстрым шагом пошла к лифту. Спустившись на первый этаж, Анна вышла из гостиницы и направилась к станции метро. Она ни разу не оглянулась. И когда в ее сумочке зазвонил телефон, просто отключила его, зная, что это звонит Кирилл, несомненно, недоумевающий и раздосадованный. Это была ее маленькая месть за вчерашнее унижение. Она мстила не Кириллу, а всем мужчинам в его лице, которые когда-либо причинили ей обиду или доставили неприятности. Имя им было легион.

Выкинув визитную карточку Кирилла в мусорную урну на улице, она почти сразу забыла о нем.

Внезапно желудок напомнил Анне о том, что она ничего не ела со вчерашнего вечера. Она купила в киоске у станции метро «Третьяковская» булку и наскоро перекусила, с трудом проглатывая сухие куски. После чего направилась в Третьяковскую галерею. Мужчины уже порядком утомили ее. Для разнообразия Анна хотела насладиться искусством. Это могло помочь ей на какое-то время забыть обо всех мерзостях жизни, которую она вела два последних дня. Во всяком случае, она на это надеялась.

Еще издали Анна увидела длинную очередь, многоязыкую и разновозрастную. Она изгибалась подобно гигантской пестрой змее, голова которой начиналась от дверей дома-музея, а хвост заканчивался в отдаленных переулках. Анне пришлось отстоять два часа, прежде чем она смогла войти в Третьяковскую галерею, которая изнутри казалась намного больше, чем снаружи. Анна переходила из зала в зал, а они все не заканчивались, икаждый поражал ее то потемневшими от времени лицами вельмож былых веков, то громадой былинных русских богатырей, то ужасающим реализмом военных баталий. Что-то ей нравилось, что-то оставляло равнодушной. Она долго стояла перед васнецовской «Аленушкой», о которой думала еще этим утром в парке, и быстро прошла мимо картины Василия Верещагина «Побежденные. Панихида», бросив на нее только мимолетный взгляд и содрогнувшись в душе.

Анна уже почти изнемогала от усталости, когда в одном из залов она увидела картину, на которой была нарисована молодая женщина, проезжающая в открытом экипаже по Невскому проспекту. Анна сразу узнала изображенные на холсте такие знакомые ей места – павильоны Аничкова дворца, Александринский театр. А потом ей показалось, что она узнает и женщину, несмотря на то, что та была одета по моде девятнадцатого века. Но из-под бархатной шляпки с белым пером на Анну смотрели грустные глаза, которые она не могла не признать, потому что каждое утро видела их в зеркале. Лицо у женщины, несмотря на округлые нежные линии, было надменным, взгляд из-под густых черных бровей – дерзким и вызывающим. Но если бы она вдруг улыбнулась, то с картины на Анну смотрела бы женщина, до странности на нее похожая. И не только внешне. Анна могла бы поклясться, что эта женщина, как и она, была обижена на весь мир, который относится к ней несправедливо. И потому она отвечает ему тем же – спесью и высокомерием, за которыми пытается спрятать свою израненную душу.

На холсте не могла быть изображена сама Анна, она это понимала, но эта мысль так взволновала ее, что она присела на скамеечку, стоявшую напротив, и начала внимательно рассматривать картину. Конечно, Анна знала о ней и раньше – это была «Неизвестная» Ивана Крамского. Но до этого Анна видела только ее репродукции, которые передавали лишь бледное подобие сходства. Оригинал выглядел иначе и поразил ее.

Увлеченная своими мыслями Анна не заметила, что на той же скамейке, что и она, на другом ее конце, сидит мужчина лет шестидесяти. На его худом костлявом лице явственно читалось удивление, когда он переводил взгляд с картины на Анну. Несомненно, он тоже заметил ее сходство с изображенной на холсте молодой женщиной и хотел о чем-то спросить Анну, но долго не решался. Наконец он преодолел свою нерешительность и произнес:

– Знаете, о чем я думал до вашего появления, когда смотрел на эту картину?

Услышав обращенный к ней вопрос незнакомца, на которого она сначала даже не обратила внимания, Анна в первое мгновение почувствовала раздражение. Она хотела ответить что-то резкое, но когда обернулась, то не смогла. Она увидела перед собой мужчину, домогательств которого женщине, даже красивой, можно было не опасаться – и не столько в силу его возраста, сколько из-за той печати одухотворенности, которая лежала на всем его облике. Это был мужчина образца прошлого, галантного в обращении с женщинами, века, каким-то чудом доживший до века нынешнего. Он был одет в темно-вишневый бархатный пиджак, на худой жилистой шее у него был повязан галстук-бабочка неяркого болотного цвета. Анна невольно улыбнулась. Так старомодно и претенциозно уже давно никто не одевался даже в Санкт-Петербурге.

Увидев ее улыбку, мужчина воспринял это как поощрение и продолжил:

– Лучше всего мои мысли могут передать стихи. Возможно, вы помните эти чудесные строки?

И, не дожидаясь ответа, он прикрыл глаза и произнес чуть нараспев:

Мне б в небо подняться и крылья сложить.

В миг краткий, безумный свободы испить…

Анна не знала этого стихотворения или не могла его сейчас вспомнить. И ее взгляд красноречиво сказал об этом.

– Но это не важно, помните вы или нет, – смутился мужчина, чувствуя себя неловко из-за того, что он словно уличил Анну в невежестве. – Главное, что те же самые слова мне приходят в голову, когда я смотрю на вас. Мне кажется, что вас гнетет какая-то печаль. И вы, как птица с обрезанными крыльями, пытаетесь – и не можете взлететь, воспарить над нашей грешной землей, как это бывало раньше, и это есть величайшая трагедия вашей нынешней жизни. – Он помолчал, а затем тихо, даже чуть виновато, спросил: – Я прав?

Сначала Анна хотела все отрицать, но внезапно передумала. Ей вдруг стало грустно от образа птицы с обрезанными крыльями, который она увидела словно воочию. И, если вдуматься, этот образ действительно очень точно соответствовал тому состоянию, в котором она жила последние годы.

– А о чем вы еще думаете, глядя на меня? – мягко спросила она.

– Я думаю, что если вас переодеть, то вы будете просто копией дамы с этой картины, которую мы с вами оба с таким интересом рассматриваем, – ответил, улыбаясь, мужчина. Улыбка очень шла ему, словно сказочное молодильное яблоко она сделало его лицо намного моложе и привлекательнее. – И, знаете, вам бы очень пошли ее шляпка «Франциск», отделанная изящными перьями, украшенное собольим мехом пальто торговой марки «Скобелев», меховая муфта, отделанная темно-синима бантами, да и все остальное.

– Да вы, как я погляжу, большой знаток женской моды позапрошлого века, – снова улыбнулась невольно польщенная Анна.

– Нет, я не знаток в том смысле, который вы вкладываете в это слово, – серьезно ответил ее собеседник. – Я обыкновенный ценитель всего прекрасного, будь то картина или такая женщина, как вы. Простите меня, если я вас смутил. Ведь мы даже не знакомы, а я говорю вам такое.

– Меня зовут Анна, – сказала она просто.

– Виктор Евгеньевич, – церемонно привстав со скамейки, представился он. – Но я буду рад, если вы будете звать меня Виктором.

– А теперь, Виктор, когда мы познакомились, я хочу вам возразить, – сказала Анна, с улыбкой глядя на него. – Нет, вы не обыкновенный. И это во-первых. А во-вторых, вы меня не смутили своими словами. В наши дни редкие мужчины могут говорить женщинам комплименты, которые было бы приятно слушать.

Он помолчал, а затем внезапно спросил, как будто эта мысль только что пришла ему в голову:

– Анна, а на этом портрете – это точно не вы?

От неожиданности Анна рассмеялась.

– Нет, не я, – сказала она. – И, пожалуйста, давайте не будем говорить о переселении душ и прочих мистических явлениях. Очень вас прошу! Ужасно не люблю эту тему.

– Тогда позвольте мне пригласить вас на чашечку кофе, – сказал Виктор. – Если, конечно, вы не хотите продолжить осмотр галереи.

– Признаться, я уже устала от впечатлений, – улыбнулась Анна. – А вот кофе выпила бы с удовольствием.

И они ушли из галереи вместе. А потом долго пили кофе, сидя за столиком в одном из маленьких уютных кафе, которых так много в Москве. Неожиданно для них обоих оказалось, что во многом их вкусы сходятся. Оба любили картины, поэзию и, как высокопарно выразился Виктор, ощущение свободы как неотъемлемой части человеческого бытия. Правда, Анна на третье место в этом списке хотела поставить мужа, но удержалась и поддержала своего нового знакомого, чем приятно поразила его.

– А ведь мы с вами родственные души, Анна, – сказал он. И спросил, будто ожидая от нее подтверждения: – Неужели такое возможно, учитывая нашу разницу в возрасте?

Но Анна ничего не ответила. И он, грустно вздохнув, не стал настаивать на ответе, вместо этого предложив:

– Хотите, Анна, я прочитаю вам свое любимое стихотворение?

Она молча кивнула.

Глухо завывает,

Жалуется ветер.

И ему бывает

Тяжко жить на свете.

Лампа одинокая.

Комната пустая.

Лишь тоска стоокая

Жизнь мою листает.

Колокол к заутрене

Звякнул и осип,

Будто голос внутренний:

Счастья не проси.

Закончив, он помолчал, а затем, деликатно откашлявшись, спросил Анну, понравилось ли ей.

– Очень грустное, – ответила Анна. – Вероятно, вы очень одиноки.

– Вы меня понимаете как никто другой, – обрадованно сказал Виктор. – Это просто чудо!

– А хотите послушать мое любимое стихотворение? – неожиданно для самой себя спросила Анна.

Виктор восторженно закивал головой.

Тихо в городе моем.

Зима.

В белом саване стоят

Дома.

Только окон нет таких,

Где – тьма.

Сводит мрак людей

С ума.

Лишь одно мое окно

Темно…

Анна смолкла на половине строки, почувствовав, что к ее глазам подступили слезы. Она виновато улыбнулась Виктору, который смотрел на нее понимающими сочувственными глазами и ничего не говорил.

– Простите меня, Виктор, – сказала она. – Только не подумайте, что я истеричка.

Если бы в эту минуту Виктор спросил Анну о причине ее слез, она рассказала бы ему все. Однако он деликатно промолчал, и момент был упущен. Они говорили еще о многом, однако между ними уже не было той откровенности и доверия, которые возникли первоначально. Но понимала это только Анна.

Вечер наступил незаметно. Когда начало смеркаться, Анна позволила Виктору проводить себя до гостиницы. Прощаясь, Виктор галантно поцеловал ей руку и не стал напрашиваться в гости, чего Анна втайне ожидала и боялась. Вместо этого он оставил ей свой телефон, написав его маленьким золотым карандашиком на вырванном из крошечного блокнотика листке. Все это он достал из кармана своего бархатного пиджака, в очередной раз вызвав у Анны мимолетную улыбку.

– Я увижу вас завтра? – спросил Виктор. – Вы позвоните?

– Я не знаю, – честно ответила она. – Мне надо подумать.

Он не стал настаивать и, поклонившись, ушел, почти неслышно ступая, словно безмолвная призрачная тень растворилась в сумерках. Анна проводила его взглядом, но не остановила. На сегодняшний день с меня достаточно приключений и впечатлений, подумала она. Внезапно она почувствовала себя такой опустошенной и усталой, что с трудом смогла дойти до своего номера. Анна почти заставила себя принять душ перед тем, как лечь в кровать. Она заснула, едва ее голова коснулась подушки.

Но сон ее в эту ночь, в отличие от предыдущей, оказался беспокойным. Ей привиделась та самая картина Верещагина, которая ужаснула ее в Третьяковской галерее. А затем рама куда-то исчезла, и Анна оказалась участницей происходящего. Она стояла рядом с каким-то офицером и православным священником, отпевающим русских солдат, погибших при штурме города Плевна. А перед ней расстилалось бескрайнее поле, усеянное тысячами мертвых тел, слегка присыпанных землей. Над полем низко нависали мрачные грозовые тучи, сквозь которые пробивались косые солнечные лучи, освещающие чахлые кустики и неровные борозды земли, покрытые пожухлой травой. Анна задыхалась от тяжелого сладковатого запаха мертвой гниющей плоти. И чувствовала почти невыносимое страдание от мысли о том, сколько детей не родится от этих убитых на никому не нужной войне здоровых крепких мужчин…

Когда Анна проснулась, лицо ее было в слезах, и даже подушка под головой оказалась влажной. Она чувствовала себя совершенно разбитой, будто не спала всю эту ночь. Вдруг ей захотелось немедленно вернуться домой, обнять мужа, прижаться к нему всем своим истосковавшимся по его ласке телом и забыться, ни о чем не думать. Но это был только внезапный порыв, с которым Анна быстро справилась.

Чтобы успокоить свое мятущееся в груди сердце, Анна решила прогуляться по парку. Она надеялась снова увидеть безмятежно плавающих по озеру лебедей, а если удастся, то и приманить их к берегу и покормить с руки.

Но когда Анна вышла из гостиницы, то первое, что она увидела, был Виктор. Он терпеливо поджидал ее, стоя возле небольшого автомобиля лимонного цвета. Вишневый пиджак свободного покроя он сменил на элегантный черный костюм, напоминающий смокинг. Выражение лица Виктора было официальным и торжественным, в руках он держал большой букет белых роз. Могло показаться, что он простоял так всю ночь, поджидая ее. Анна непритворно изумилась.

– Виктор, это вы? – воскликнула она, сама тут же поняв, насколько глупо прозвучала эта фраза.

– Я, – ответил он очень серьезно. И протянул ей букет. – Примите эти цветы как дань моего восхищения и, пожалуйста, выслушайте меня, не перебивая.

– Хорошо, – кивнула Анна, пряча лицо в цветы, словно вдыхая их аромат, а на самом деле пытаясь скрыть свое смущение.

– Анна, я долго думал, – начал Виктор. – И пришел к выводу… В общем, выходите за меня замуж! Я люблю вас. И уже очень давно.

– Но ведь мы встретились только вчера, – сказала изумленная Анна. – А вы говорите – давно!

– Так оно и есть, – запротестовал Виктор. – Наша встреча вчера в Третьяковской галерее не было случайностью, сама судьба свела нас, услышав мои молитвы. Ведь я хожу туда уже много лет и любуюсь вами.

– Мной? – спросила Анна удивленно.

– Пусть не вами, а молодой женщиной с картины, – поправился мужчина, досадливо отмахнувшись. – Но ведь вы с ней так похожи! С того самого дня, когда я увидел ее впервые, меня мучила мысль, что она навсегда останется для меня неизвестной. Но когда я вчера встретил вас, то женщина на холсте обрела имя. И это имя – Анна.

Анна задумчиво смотрела на мужчину, пытаясь понять, не сумасшедший ли он. Но было не похоже на то, что перед ней стоит безумец. Мужчина был сильно взволнован – и только. То, что он говорил, звучало искренне и даже убедительно.

Анна не знала, как ей поступить. Ситуация казалась абсурдной. Самым разумным было попытаться перевести все в шутку, но она понимала, что едва ли ей это удастся. Виктор был настроен слишком решительно.

– Я так понимаю, что вы не женаты, если делаете мне предложение, – растерянно сказала она.

– Я вдовец, – просто ответил он. – Уже много лет.

– Но ведь у вас есть дети?

– К сожалению, Бог не дал мне детей, – сказал он с печальным вздохом. И с затаенной надеждой спросил: – Но ведь у нас с вами они могут быть, не так ли?

– Все может быть, – задумчиво произнесла Анна, чувствуя себя попавшей в мышеловку. И она не знала, как оттуда выбраться и привычно спастись бегством.

– Так вы согласны? – спросил Виктор.

– А я могу подумать? – сказала Анна, жалко, как ей показалось самой, улыбнувшись. Она не любила просить, а сейчас как будто выпрашивала что-то, и чувствовала себя неловко.

– Разумеется, – ответил Виктор. Он даже повеселел, как будто до этого опасался, что Анна откажет ему, а отсрочка давала шанс. – Я могу подождать. Я все понимаю! Ведь для вас это так неожиданно…

– Вы даже представить себе не можете, насколько неожиданно, – заверила его Анна.

Виктор впервые улыбнулся. И снова как будто стал моложе и привлекательнее.

– Анна, если у вас нет на этот день других планов, то предлагаю вам совершить экскурсию по Москве, – почти торжественно сказал он. – Я покажу вам свои любимые места. Может быть, это поможет вам лучше понять меня. А потом…

– А потом будет видно, – остановила его Анна. – Знаете, не люблю загадывать.

– Как и я, – сказал Виктор, открывая перед ней дверцу своего автомобиля.

Садясь в салон автомобиля, Анна чувствовала себя маленькой растерянной девочкой. Она как будто входила в темную комнату, где ее поджидало нечто неведомое и, быть может, опасное. Она боялась не Виктора. Наоборот, он внушал ей доверие и даже вызывал симпатию. Но именно это и пугало ее.

Она не проронила ни слова, пока они не подъехали к Новодевичьему монастырю. Увидев знакомые башни, Анна невольно улыбнулась.

– Надеюсь, Виктор, вы не хотите заточить меня в этот монастырь? – спросила она, нарушая молчание. – Не говоря уже о том, что я не особа царских кровей, к которым он привык.

– Это в далеком прошлом, – серьезно ответил Виктор, давая понять взглядом, что ее шутки неуместны. – В настоящем это обитель, в которой я часто провожу время, размышляя о смысле своей жизни. А если говорить о будущем… Здесь мы будем венчаться, если вы ответите согласием на мое предложение.

– Виктор, а вас не смущает, что я в некотором роде не свободная женщина? – спросила Анна, решив, что с нее достаточно сюрпризов. И в ответ на его удивленный взгляд пояснила: – Ведь у меня есть муж, о котором вы ни разу не спросили.

– Вы венчались с ним в церкви? – спросил Виктор, казалось, совсем не удивленный.

– Нет, – ответила она. – А разве это важно?

– У вас есть дети? – продолжил он, не отвечая на ее вопрос.

– Нет, – опустив голову, тихо ответила она.

– Тогда ваш брак фиктивный, – убежденно сказал Виктор. – Вас не связывает с вашим мужем ничто, что могло бы нам помешать.

– Ничто, кроме любви, – почти неслышно произнесла Анна.

Она сказала это так тихо, что Виктор ее не расслышал. Или только сделал вид, что не услышал. Он показал ей на красивое старинное здание, стоявшее неподалеку от монастыря.

– А вот это дом, в котором мы будем с вами жить. Из окна моей квартиры хорошо виден Новодевичий монастырь. Часто по утрам, когда я просыпаюсь, лучи восходящего солнца падают на его башни, превращая их в…

– Мне бы хотелось увидеть это самой, и если можно, то прямо сейчас, пока еще не закончилось утро, – не дала ему договорить Анна. Казалось, она на что-то решилась и теперь спешит, чтобы не передумать. – Надеюсь, моя просьба вас не затруднит?

Виктор собирался что-то ответить или спросить, но, сделав над собой усилие, промолчал. Автомобиль заурчал мотором, словно сытый зверь, и тронулся с места.

Квартира Виктора напоминала антикварный магазин. Она была заполнена старинной громоздкой мебелью, коврами, картинами, статуэтками, шкафами с книгами. Все эти вещи явно копились и собирались не одно поколение, передаваясь по наследству. И на всем лежал густой слой пыли. Анна шла осторожно, опасаясь что-то задеть и уронить или сломать. Ей казалось, что почти каждая вещь здесь имела музейную ценность.

Виктор подвел ее к окну, из которого действительно был хорошо виден Новодевичий монастырь. Глядя на него, Анна задумчиво произнесла:

– Не страшит меня ничто

Давно.

И, отвечая на удивленный взгляд Виктора, она пояснила:

– Это строки из моего любимого стихотворения, которые я не дочитала вам вчера из-за своих слез.

– Прочитайте снова, – попросил он. – Я с удовольствием послушаю.

– Как-нибудь в другой раз, – ответила она, оборачиваясь к нему. – А сейчас поцелуйте меня. Только не говорите, что вам этого не хочется.

– Я очень этого хочу, – сказал он, нерешительно обнимая ее. – Но видите ли, Анна… У меня давно не было женщины. С тех самых пор, когда умерла моя жена. Сказать по правде, я боюсь разочаровать вас.

– Никогда ничего не бойтесь, – прошептала Анна, подставляя ему губы. – Если опасность реальная, то страх вам не поможет. А если мнимая, то потом вам будет стыдно.

– Вы не только красивая, но и очень умная женщина, – сказал Виктор, целуя ее. – Мне очень повезло, что я встретил вас.

– Так чего же вы ждете? – спросила Анна. – Чтобы я сама начала раздеваться?

Однако Анне действительно пришлось раздеться самой. Виктор только мешал ей своими дрожащими от волнения руками. Потом Анна помогла раздеться ему. Ей еще многое пришлось взять на себя после того, как они легли в постель. И когда все закончилось, она чувствовала себя слегка усталой, как будто выполнила приятную, но тяжелую работу. Поэтому она встала не сразу, как делала это всегда, а какое-то время лежала, словно отдыхая и набираясь сил перед дальней дорогой.

– Я не разочаровал тебя? – спросил Виктор, глядя на нее с тревогой.

Анна невольно улыбнулась, подумав, что мужчины все одинаковые, сколько бы лет им ни было. Их заботит совсем не то, что волнует женщину. И прав был Пушкин – их так легко обмануть, потому что они рады обманываться сами.

– Ты не разочаровал меня, – сказала она. И это было действительно так. Трудно разочаровать того, кто даже не был очарован.

– То, что произошло между нами…, – Виктор запнулся, словно не решаясь произнести то, что хотел, но все же продолжил: – Это значит, что ты согласна? Ты будешь моей женой?

– Возможно, – сказала Анна, снова невольно удивляясь тому, как он старомоден. Мало кто из современных мужчин придал бы такой смысл ее вызванному жалостью желанию отдаться ему. – Но даже если так – ведь ты же не сию минуту поведешь меня под венец?

Виктор радостно улыбнулся и, по своему обыкновению, серьезно ответил:

– Все не так просто, как тебе кажется, моя дорогая. Мы не можем прийти в Новодевичий монастырь и сказать: «Обвенчайте нас!» Но, поверь, если бы это зависело только от меня…

– Вот и хорошо, – не дослушала его Анна. – Не будем торопиться. Сейчас я вернусь в свою гостиницу, приведу себя в порядок, переоденусь…

– А я? – почти робко спросил Виктор.

– А ты заедешь за мной вечером, если к тому времени не передумаешь, – ответила она, пряча свои глаза. – И мы продолжим нашу прогулку по Москве.

– А что я буду делать весь день? – в голосе Виктора, когда он это спрашивал, звучала грусть.

– Сходи в Третьяковскую галерею, – улыбнулась Анна. – Или в Новодевичий монастырь. Или куда-нибудь еще. Ведь как-то ты жил до встречи со мной? В общем, не скучай.

– Я буду скучать, – упрямо, как ребенок, который только выглядел стариком, произнес Виктор.

– Хорошо, скучай, – не стала она спорить. – Мне это будет даже приятно.

– Я провожу тебя, ты разрешишь? – спросил он.

– Нет, – твердо ответила Анна. – До вечера мы расстанемся. Сейчас я хочу остаться одна. Мне надо о многом подумать. Неужели ты не понимаешь?

– Прости меня, – сказал он, растерянно улыбаясь. – Я совсем потерял голову от счастья.

Когда она ушла, Виктор подошел к окну и долго стоял неподвижно, глядя на Новодевичий монастырь. Он то улыбался, то хмурился, в зависимости от того, какое направление принимали его мысли. Он хотел и боялся поверить своему нежданному счастью, которое обрушилось на него тогда, когда он уже почти потерял надежду. Он не признался Анне, что одно время даже обдумывал план кражи картины, на которой была изображена похожая на нее женщина, из Третьяковской галереи. Он мечтал повесить картину на стену своей спальни. Спрятать ее ото всех. Избавиться от одиночества и от мук ревности. Только страх, что его могут поймать и надолго разлучить с картиной, удержал его тогда. И, как показало время, это было правильное решение. Молодая женщина на картине прекрасна. Но живая, во плоти, она еще прекраснее. И как чудесно звучит ее имя – Анна. Ан-на! Словно звук весенней капели, когда природа пробуждается к жизни после долгой зимы. И он с появлением Анны тоже вернется к наполненной счастьем и радостью жизни после долгих лет бессмысленного существования…

А в это время Анна в гостиничном номере торопливо укладывала свои вещи в чемодан, не заботясь о том, что они могут измяться или испачкаться. Анна спешила, опасаясь, что ее запрет удержит Виктора ненадолго, а, быть может, он догадается о ее намерении сбежать. И когда она выйдет из гостиницы, то снова увидит его. Она хотела избежать неприятной ей сцены, которая была бы в этом случае неизбежна.

– Вы так внезапно уезжаете, – сказала девушка-администратор, принимая от Анны электронный ключ от номера.

– Это запрещено? – с вызовом спросила Анна. Ей почудилось, что в голосе девушки прозвучало осуждение, и это ее почему-то разозлило.

– Нет, разумеется. Но у вас оплачено проживание еще за сутки. Вам придется подождать, пока я оформлю возврат…

– Ничего не надо, – решительно отказалась Анна. – Это мелочи. Я тороплюсь.

– Ваше право, – не стала настаивать девушка.

– Скажите, вы можете передать записку? – спросила Анна, уже отойдя и снова вернувшись к стойке.

– Кому? – равнодушно поинтересовалась девушка.

– Мужчине, который будет спрашивать обо мне.

– Пишите. Передам.

– У вас есть бумага и ручка?

Девушка, раздраженно вздохнув, подала Анне то, о чем она спрашивала.

Анна торопливо написала на листке несколько слов, перечитала их. «Прости, но я не могу быть твоей женой». Подумала о том, что девушка-администратор может прочитать записку и будет над ней смеяться. Или начнет хихикать, передавая послание Виктору. Это было бы ужасно. А Виктору все равно будет плохо, прочитает он ее записку или нет. Анна порвала листок на мелкие клочки и. не обращая внимания на изумленный взгляд девушки-администратора, вышла из гостиницы.

Подхватив чемодан, она быстрым шагом пошла по направлению к метро, даже не подумав о том, что можно вызвать такси. Колесики чемодана, который Анна катила за собой, держа за длинную ручку, подпрыгивали, натыкаясь на неровности асфальта, издавая громкий неприятный звук. Анна боялась, что они могут отвалиться, и ей придется нести чемодан в руках, а тот был довольно тяжелым. В этом случае Анна была готова бросить его, не жалея об утерянных вещах. Она бежала из Москвы так, словно от этого зависела ее жизнь. Только теперь она поняла выражение «мчаться сломя голову».

Только на Ленинградском вокзале, уже приобретя билет до Санкт-Петербурга и заняв место в вагоне отходящего через полчаса поезда, Анна вспомнила о том, что надо известить мужа о своем внезапном возвращении. Это было правило, которого она неукоснительно придерживалась многие годы и о котором едва не забыла на этот раз. Она послала короткое смс-сообщение Андрею, указав время прибытия, номер поезда и вагона. На большее ее уже не хватило. Отключив телефон, чтобы удивленный Андрей, вздумай он набрать ее номер и начать расспрашивать, не смог до нее дозвониться, Анна села у окна, и, невидящими глазами глядя в него, погрузилась в состояние полной отрешенности от окружающей действительности. Мысли мелькали в ее голове жалкими обрывками, не способными сформироваться в одну определенную идею. Да она и не хотела этого. Она страстно желала только одного – поскорее вернуться домой. И забыть обо всем, что с ней случилось в Москве, как о дурном сне.

На перроне Московского вокзала Анну встречал муж. Она увидела его еще из окна купе, и ее сердце радостно дрогнуло, а потом тревожно застучало. Вид у Андрея был хмурый, как будто ненастное петербургское утро наложило на него свой отпечаток. Обычно он встречал ее с улыбкой, которая освещала его добродушное округлое лицо, словно солнце землю, вселяя радость бытия и в душу Анны, какой бы истрепанной она ни возвращалась из поездок.

– Доброе утро, Андрей, – сказала она, подходя и привычно подставляя щеку для поцелуя.

Андрей взял из ее рук чемодан и, оглядев с ног до головы, словно оценщик в ломбарде, заметил ворчливым тоном заботливого отца:

– Ты сильно похудела за эти дни. Наверное, мало ела, много гуляла?

– Я скучала по тебе, – сказала Анна. – Мне тебя очень не хватало в Москве.

Это прозвучало искренне, и Андрей немного смягчился. Его лицо посветлело, взгляд потеплел.

– Тебя никто не гнал из дома, – сказал он. – И, кстати, мама очень жалела, что не смогла с тобой встретиться.

– Неужели она уже уехала? – воскликнула Анна, с трудом скрывая свою радость. Она не ожидала, что ей так повезет. Обычно Аделаида Марковна гостила у них дольше. – Как жаль!

– Позвонила моя старшая сестра, сказала, что у нее заболел ребенок, – пояснил Андрей, с подозрением глядя на жену. Его взгляд говорил, что он не верит в ее сожаление. – Мама решила, что там она нужнее, чем здесь. И она уехала раньше, чем собиралась.

Сестра Андрея жила в Новосибирске. Но для его мамы расстояние было нипочем, когда речь шла о здоровье и благополучии ее детей и внуков. Аделаида Марковна была заботливой, а, по мнению Анны, просто сумасшедшей, матерью и бабушкой. Кроме Андрея, у нее было еще три дочери, и у каждой – по несколько детей. С одной из своих дочерей, старшей, она жила постоянно после того, как овдовела, к остальным ездила в гости, как только у нее выдавалась такая возможность.

Андрей, который не обзавелся к своим тридцати пяти годам ни одним ребенком, был паршивой овцой в этом многолюдном семейном стаде, прирастающим потомством с завидной регулярностью. Так своего любимого единственного сына не раз называла сама Аделаида Марковна. Андрей обижался, но не возражал, понимая справедливость упрека. За него заступалась Анна. Пытаясь перевести все в шутку, она утверждала, что мама Андрея не права – никакая он ни овца, в крайнем случае, баран. А паршивых баранов, как известно, в природе не бывает, у баранов, если верить народной мудрости, только одна проблема – новые ворота.

– Как ее здоровье? – спросила Анна, чтобы доставить мужу удовольствие.

– То же самое она спрашивала о тебе, – хмуро буркнул Андрей. – Оно ее сильно беспокоит.

– Это почему же? – деланно удивилась Анна, глядя на мужа честными глазами. – Я никогда не жаловалась на свое здоровье.

Но это была только игра, причем плохая. Она видела, что Андрей настроен решительно, и неприятного разговора ей все равно не избежать. И для нее, Анны, будет лучше, если этот разговор произойдет не дома, за закрытыми дверями, где ей никто не поможет, а на перроне, среди множества посторонних людей, одно присутствие которых не позволит Андрею пересказать жене все то, что он услышал от своей мамы. А в том, что это будут крайне неприятные слова, Анна не сомневалась. Конечно же, все эти дни Аделаида Марковна не оставляла сына в покое и, в конце концов, достигла своей цели, вырвав у него обещание призвать жену к ответу за ее нежелание иметь детей. «Призвать к ответу» – это было любимое выражение Аделаиды Марковны, которым ее речь обычно была нашпигована словно украинская колбаса салом.

– В таком случае, не здоров, по всей видимости, я, – заявил Андрей. – Другой причины, почему у нас нет детей после десяти с лишним лет брака, мама не видит. И она предлагает нам с тобой провериться у врача. И если выяснится, что подозрения мамы оправданны…

– То что тогда? – с замиранием сердца спросила Анна.

– Тогда тебе или мне, а, быть может, нам обоим, придется пройти курс лечения от бесплодия, – решительно закончил Андрей фразу, которую не раз слышал от своей мамы и которую он долго не мог произнести, даже несмотря на то, что заучил наизусть.

Услышав это, Анна с трудом сдержала короткий возмущенный стон. У нее едва не вырвалось признание, что она-то уже давно прошла подобное обследование. И выяснила, что абсолютно здорова, а, значит, все дело в нем, Андрее. Однако ему она ничего не сказала, потому что, перечитав множество медицинских книг и журналов, узнала, что мужское бесплодие практически не лечится. Это стало потрясением уже для нее самой. Она проплакала несколько месяцев, старательно пряча свои опухшие глаза от мужа, чтобы он ничего не заметил. А затем приняла решение, которое стоило ей многих бессонных ночей. Только страх, что Андрей никогда не сможет подарить ей ребенка, и она навсегда останется, по его собственному выражению, бесплодной смоковницей, принудил Анну к тому, что стало кошмаром ее жизни. Под предлогом бегства от упреков Аделаиды Марковны, она начала уезжать из дома и ложиться в постель со всеми мужчинами подряд, надеясь от них забеременеть. Оправдывала она себя тем, что Андрею, в сущности, все равно, родится ребенок от него или от другого мужчины – если, разумеется, он останется в неведении. А альтернатив естественному зачатию немного, и ни одна из них не устраивает ее или его. И лучше так, чем угроза никогда не стать матерью…

Но всего этого Анна не сказала мужу, то ли по укоренившейся в ней привычке скрывать свои мысли, то ли потому, что было еще одно обстоятельство, тревожившее ее все больше и больше с каждым годом. Несмотря на все ее многочисленные попытки, ей так и не удавалось забеременеть, ни от мужа, ни от других мужчин. Возможно, что-то с ней было все-таки не так. Она начинала опасаться, что в ее теле имелся какой-то скрытый дефект, который не смогло выявить медицинское обследование, мешающий зачатию.

Поэтому она робко, словно была в чем-то виновата, спросила:

– А если допустить худшее – лечение не поможет… Что тогда?

– Тогда мы прибегнем к экстракорпоральному оплодотворению, – твердо, как о давно решенном, заявил Андрей. По всей видимости, мама прочитала ему полный курс лекций о деторождении. И он, как прилежный ученик, выучил их назубок. – Это когда яйцеклетку извлекают из тела женщины и оплодотворяют искусственно в пробирке. Затем полученный эмбрион содержат в инкубаторе в течение двух-пяти дней, после чего переносят в полость матки…

– Я знаю, что такое экстракорпоральное оплодотворение, – не дослушав, перебила его Анна. – А еще мне известно, что это довольно сложный и проблематичный способ зачатия. – Сделав короткую паузу, чтобы муж осмыслил ее слова, она спросила: – А ты не рассматриваешь варианта с обыкновенным усыновлением ребенка? Если нам взять мальчика или девочку в детском доме?

– Это неприемлемо для моей мамы, – решительным жестом отверг предложение Андрей. – Мама говорит, что она не будет принимать участия в воспитании чужого ребенка, рожденного неизвестно кем и от кого. И, кстати, мне непонятно, что ты имеешь против ЭКО? Ведь это безболезненная процедура. Мама узнавала.

– И она, разумеется, сказала тебе, что только каждая третья женщина после этой процедуры беременеет? – спросила Анна, решив пройти этот скорбный путь до конца. – Но донашивают ребенка еще меньше. Родить получается только у каждой четвертой. Это не слухи, а официальные данные Российской ассоциации репродукции человека.

– И что с того? – с недоумением посмотрел на нее Андрей. – Это всего лишь статистика. Ты молодая здоровая женщина, у которой никогда не было абортов или венерических заболеваний. У тебя все будет хорошо, я уверен в этом.

– Я боюсь, Андрей, – опустив голову, призналась Анна. Она кусала губы, чтобы не расплакаться. – Если я забеременею и потеряю ребенка – этого я не переживу. Попробуй понять меня!

Андрей не нашелся, что ответить. Выговорившись, он снова превратился в того, кем был – мягкосердечного, почти безвольного человека. Они стояли посреди давно опустевшего перрона и молчали, отводя друг от друга глаза. Наконец Андрей, осторожно прикоснувшись к Анне, тихо сказал:

– Я боялся, что ты не вернешься.

Анна с удивлением посмотрела на него и спросила:

– Почему?

– Я думаю об этом каждый раз, когда ты уезжаешь, – пояснил почти виновато Андрей.

Он снова замолчал, не зная, что сказать еще.

– Пойдем домой, Андрей, – сказала Анна. – У нас еще будет время все обсудить.

И, грустно усмехнувшись, она добавила:

– До следующего приезда твоей мамы.

Выйдя из здания вокзала, они не увидели ни одного такси, и пошли пешком до ближайшей остановки. Моросил дождь, люди укрывались от него под зонтами, став невидимыми. Откуда-то доносились тихие звуки церковного колокола. Слезы текли из глаз Анны, а ему казалось, что ее лицо влажно от дождя.

В оформлении обложки использован рисунок с https://pixabay.com/ по лицензии CC0.