И день за днем уходит детство [Вадим Иванович Кучеренко] (fb2) читать онлайн

Вадим Кучеренко И день за днем уходит детство

Понедельник

Армия повстанцев, в рядах которой сражался и я, дружно и без страха атаковала крепость, где засели правительственные войска. Но при этом мы несли огромные потери. Наши ряды таяли с неимоверной быстротой. Сашку Суслова расстреляли, как в тире, в него попало не меньше десятка снежков, прежде чем он нашел укрытие за большим сугробом. На Лешку Сизова, которому удалось добежать до главных ворот крепости, сверху свалили целую глыбу снега, и он, не удержавшись на ногах, упал. С меня сбили шапку, а когда я начал ее поднимать, снежок, твердый, как камень, пребольно врезался мне под левую лопатку, точно меня укололи шприцом. Не знаю, как насчет пользы, а прыти он мне прибавил ощутимо. И я позорно отступил на недосягаемое для прицельных выстрелов расстояние, к футбольным воротам. К тому времени наша очередная атака окончательно захлебнулась, и все повстанцы собрались там же.

Я забыл сказать, что и армия повстанцев, и правительственные войска были рекрутированы из учеников 6 «а» класса городской средней школы номер 45, а крепость мы построили своими руками, конечно, при помощи совковых лопат. Накануне, в воскресенье, выпал снег, который засыпал всю школьную территорию. И по распоряжению Антонины Ивановны, директора школы, учеников тех классов, у которых в этот день по расписанию был урок физкультуры, посылали на уборку снега. Нашему 6 «а» повезло, и нам достался школьный стадион. Снег мы быстро сгребли в одну кучу, вышла очень даже внушительная гора, а до конца урока оставалось еще полчаса. Можно было, конечно, на радость нашему физруку, Андрею Валентиновичу, успеть сдать зачет по бегу на сто метров, но это был худший вариант развития событий. Незамедлительно включилось воображение и… В общем, как говорит моя мама, грех было не использовать такой случай. Правда, папа обычно сердится, когда слышит это от нее, а я не могу понять, почему. Наверное, я, разрешая давний спор своих родителей, должен признать, что пошел в маму, потому что предложение превратить бесформенную кучу снега в снежную крепость исходило от меня. По истории я имею твердую пятерку, и мои знания очень помогли, когда надо было быстренько придумать несуществующее государство, раздирающие его общественные противоречия и повод для конфликта между его гражданами. Вышло довольно таки убедительно и, разделившись на приверженцев существующего правительства и недовольных им повстанцев, мы объявили друг другу войну, нимало не смущаясь тем, что каждая из армий насчитывала всего по семь человек. Ведь и спартанцев под Фермопилами было не больше трехсот, но они сумели противостоять несметным ордам персидского царя Ксеркса. Как говорил великий русский полководец Суворов, воюют не числом, а уменьем.

Но это все была теория. На практике же всемером захватить крепость, в которой находилось такое же количество защитников, оказалось невыполнимой задачей. Я хорошо знаю историю, но плохо – военное искусство, и потому мне было неизвестно правило, по которому солдат, атакующих вражеский бастион, должно быть, как минимум, втрое больше осажденных. Иначе их ожидала та же участь, что и армию повстанцев из 6-го «а», могу заверить, очень болезненная. Снежки – это не пули, но при попадании в цель, которой служат твои голова, грудь и прочие части тела, об этом как-то забывается.

Поэтому я уже был готов предложить сдаться на милость осажденных, и уверен, что меня охотно поддержали бы и Сашка Суслов, и Лешка Сизов, и особенно Паша Уваров, бывший по природе своей ярым пацифистом, чему немало способствовали его малый рост, неимоверная худоба и очки с невероятно толстыми стеклами на крошечной переносице, когда, неожиданно для всех, на самой высокой башне снежной крепости показался предводитель армии наших противников Генка Коркин и обратился к нам с такой речью:

– О, вы, несчастные потомки игрою счастия обиженных родов! Внемлите мне и трепещите!

Разумеется, Генка хватил через край. Начать с того, что он был плагиатор, ободравший, как липку, других авторов. Кроме того, незачем ему было так нас унижать перед девчонками, которых мы принципиально в свои ряды не допустили, памятуя о возможных на войне увечьях, но не смогли и прогнать, и они, шумной стайкой, как воробьи, облепив близлежащие скамейки, с интересом наблюдали за нашими военными действиями. Но Генка есть Генка, и ему многое позволено, во всяком случае, в нашем классе.

А он, сделав для пущего эффекта небольшую паузу, продолжал:

– По древнему обычаю, чтобы избежать кровопролития, судьбу сражения могут решить два сильнейших воина, сразившихся друг с другом. Если среди вас найдется такой, я вызываю его на поединок. И да свершится не легкий бой, а тяжелая битва!

И это тоже было чересчур. Конечно, в чем-то Генка был прав. Но его первый юношеский разряд по боксу вынуждал нас если не протестовать, то молча не соглашаться с этим великодушным предложением. Никто не решался переступить черту, за которой его ждали поражение и позор. Все понимали, что Генка шутить не будет, наоборот, постарается выиграть поединок как можно унизительнее для противника, потому что с одной из ближних скамеек на него с восхищением щурила свои голубые глазищи самая красивая девчонка не только нашего класса, но и всей школы, Светка Зимина. И я ее понимал. Действительно, в эту самую минуту Генка был достоин восхищения – без шапки на голове, с кудрявыми черными волосами и сверкающими карими глазами, мужественный и бесстрашный, бросающий вызов испуганной толпе.

– Ха-ха-ха! Трусливая презренная орда! – насмехался тем временем Генка над нами. – Дрожащие коленки ваши простую мысль подсказывают мне – мой вызов вас страшит!

Но понимал я также и то, что в самом скором времени меня ждет унизительный позор, потому что моя дурацкая гордость не позволит мне оставить без ответа наглый вызов Генки. Не то, чтобы я хотя бы на мгновение усомнился в исходе поединка, но и мамины гены, как говорится, в карман не спрячешь. Она бы не стерпела и десятой доли того, что уже наговорил Генка, это я точно знаю. Во всяком случае, папе никогда не удается сказать и двух слов, если он в кои-то веки соберется возразить маме. Их разговор тотчас превращается в монолог, ежу понятно чей. И уже через пару минут папа, опять-таки по меткому выражению мамы, предпочитает ретироваться в свою раковину, как улитка. По характеру я совсем не такой, как папа. В него я пошел только ростом, костлявостью и узкими плечами, делающими меня похожим на шестиклассника-недоростка или улитку-переростка, это как вам больше нравится. Мне лично – ни то, ни другое, но с самим фактом собственного физического несовершенства я все-таки вынужден мириться. А что делать? Гены! С ними уж точно не поспоришь.

И поэтому, позволю себе перефразировать строки одного из произведений Пушкина, мои гены и Генка – две вещи несовместные. Возможно, еще и по той простой причине, что Светка мне самому ужасно нравится. Несмотря на то, что она явно неравнодушна к Генке, это все знают, и даже поговаривают, что будто бы кто-то видел, как они целовались во время одного из школьных вечеров. Ну, уж этому я никогда не поверю, пока не увижу собственными глазами! Не то чтобы я сомневался в том, что мальчик и девочка в двенадцать лет могут целоваться, хотя я сам лично еще не пробовал. Но чтобы Светка, презрев мои к ней чувства, пусть ей и неведомые, могла себе такое позволить… Конечно, я не Генка Коркин, но ведь и не Паша Уваров! Как беспристрастно утверждает моя мама, меня ждет большое будущее. А, следовательно, это весьма опрометчиво – ставить на мне крест, целуясь с Генкой на глаза у всех. И я был уверен, что такая девочка, как Светка, это хорошо понимает.

Вот почему я делаю робкий шаг вперед. Едва заметный. А, быть может, я просто подумал об этом. Потому что из нашей толпы окончательно деморализованных повстанцев вышел Артем Громов и сказал:

– Милорд, извольте вниз спуститься. Вы наверху стоите, и биться несподручно нам, ведь я не великан. А, может, вы боитесь поединка и предпочли бы ограничиться словами?

Вот это да! Артем всего неделю, как учится в нашем классе. Говорят, его отца, военного летчика, перевели на новое место службы в наш город посредине учебного года. Раньше они жили где-то на Камчатке, я точно не знаю, но очень далеко. Все эти дни Артем казался таким незаметным и тихим, однако в нужную минуту показал себя настоящим героем. Правильно говорит моя мама, что в тихом омуте щуки зубастые водятся. Конечно, это она про папу, но и Артем, мне кажется, вполне подходящая кандидатура для этой роли. Молчал-молчал – и выдал, да еще и белыми стихами, как в нашем классе принято с моей легкой руки. Одно слово, молодец! Я его сразу зауважал, несмотря на то, что обычно долго присматриваюсь, что называется, притираюсь к людям.

А Генка, было заметно, сначала даже немного растерялся, встретив такой неожиданный отпор. Но быстро пришел в себя.

– За дерзость такову я голову с тебя сорву, – сказал он и легко, словно кошка, спрыгнул вниз.

Генка и Артем стояли друг перед другом, и только сейчас я заметил, что они чем-то похожи. Не внешностью, разумеется – один черный, с резкими чертами лица, другой блондин, спокойный и дружелюбный на вид, – а чем-то неуловимым. Уверенностью в себе, быть может.

Генка смерил противника презрительным взглядом человека, уверенного в своей победе, и улыбнулся, не разжимая губ. Артем улыбнулся в ответ, хотел что-то сказать, но не успел – Генка ударил его кулаком в грудь. И сразу же – обманное движение и удар сбоку, по ребрам. Не знаю, как эти удары называются в боксе, только в нашем классе после них все сразу падали, как подкошенные. Однако на этот раз упал сам Генка.

Никто ничего не понял. Я стоял ближе всех и успел заметить, как Артем на лету перехватил Генкину руку, потянул ее и описал плавную дугу ногой. Это была подсечка, да еще какая! Честно говоря, ни за какие сокровища мира мне не хотелось бы в эту минуту оказаться на месте Генки. Он тоже ничего не понял, и поэтому лицо у него было растерянное и какое-то глуповатое. Даже Светка, я заметил, хихикнула в свою красную варежку. Ну, а мы вопили, что было мочи, прыгали, обнимались – в общем, всячески выражали свою щенячью радость: по нашим правилам, Генка считался проигравшим. А без него крепость падет быстро. Даже если ее защитники откажутся признавать поражение, их капитуляция неизбежна.

Внезапно Генка вскочил на ноги и снова кошкой, только на этот раз дикой и рассвирепевшей, бросился на новенького. Мы дружно заорали;

– Нечестно! Генка, стой! Нельзя!

Но Генка нас не слышал. Он хотел отомстить за свой позор, это всем было понятно, а потому оглох.

Дальнейшее произошло в одно мгновение. Артем вдруг согнулся, поднырнул под Генку, захватил его ноги – и встал вместе с ним! Генка, такой ловкий на своих мощных, как стальные пружины, ногах боксера, вдруг превратился в беспомощного младенца. Он сучил ногами в воздухе, но не мог ничего поделать – Артем продолжал удерживать его на своем плече, сжимая в объятиях. Как здесь было не вспомнить схватку Геракла с Антеем, о которой я как-то вычитал в сборнике древнегреческих мифов. Силач Антей, оторванный от земли, которая питала его силы, ослабел и оказался побежденным. Нечто подобное происходило сейчас на наших глазах.

– Ну, как, сдаешься? – спросил Артем.

– Бросай, – хрипел Генка. И даже сжался, ожидая падения и сильного удара о мерзлую землю.

Но Артем не стал бросать, а великодушно и аккуратно опустил его на ноги. После чего дружелюбно улыбнулся и, миролюбиво протянув руку, сказал:

– С войной покончили мы счеты?

Однако Генка со злостью ударил по протянутой ему руке и сразу встал в оборонительную позицию, сжав кулаки. Он явно нарывался на драку. Я на всякий случай подошел ближе, чтобы успеть встать между ними. Не потому, что мне нравится принимать на себя удары, адресованные другому, но из врожденного чувства справедливости. Генка был не прав. Однако Артем был новичком в нашем классе, и едва ли бы кто вступился за него, рискуя вызвать гнев Генки и его неизбежную скорую месть. Все знали, что Генка очень злопамятный человек и обид не прощает. Я тоже это знал. Но мамины гены были сильнее меня, и свойственное каждому разумному существу чувство самосохранения, скуля, заползло в самый дальний уголок моей души и там спряталось, ожидая самого худшего.

Но моей хилой помощи не потребовалось. Артем удивленно взглянул на Генку и… повернулся к нему спиной. Пошел по направлению к школе, где как раз прозвенел звонок на перемену.

На мой взгляд, высшего знака презрения не могло и быть, и лично я сгорел бы со стыда, если бы кто так повел себя по отношению ко мне. Однако Генка почему-то думал иначе. Формально поле боя осталось за ним, и он мог считаться победителем. Не мудрствуя, сам Генка так и счел, благо, что никто не оспаривал его победу. Он торжествующе посмотрел на Светку. Вернее, на то место, где она находилась еще пару минут назад, а сейчас под опустевшей скамейкой лежала только потерянная и забытая красная варежка. Светка незаметно покинула поле боя, не досмотрев, чем закончится битва. Триумф Генки оказался пшиком. Он нахмурился, не зная, на каком эпизоде Светка закончила просмотр этого увлекательного фильма, где впервые было два главных героя, а не один Генка, к чему привыкли все, а главное, он сам.

Генка с пустой скамейки перевел свой тяжелый взгляд на меня, и в его глазах мелькнула какая-то мысль. Генка словно желал о чем-то спросить, но я не стал дожидаться, когда вопрос созреет в его тугодумной голове боксера. Все равно мне не хотелось на него отвечать, потому что мой инстинкт самосохранения снова выполз из своей норы и заявил о своем существовании. Я развернулся и пошел в школу. Шел я, подгоняемый разными думами, быстро, и вскоре нагнал Артема. А догнав, неожиданно для самого себя окликнул его.

– Артем, подожди! – сказал я. – Ты на Генку не злись. Это он так, сгоряча.

– Я понимаю, – ответил Артем и улыбнулся. – Бывает.

Нет, этот парень мне положительно был по душе. И я предложил:

– А знаешь, ты садись за мою парту. А то все один да один, как бирюк.

– Это что за зверь такой? – спросил Артем.

– Бирюк – это такой волк-одиночка, – пояснил я. – А еще так моя мама называет людей, которые общению с другими людьми предпочитают одиночество.

Вообще-то так моя мама говорит про меня. Но я не стал вдаваться в подробности своей личной жизни. В конце концов, я этого парня знаю только неделю, нельзя же с почти незнакомым человеком быть беспредельно откровенным. Как говорил старик Полоний своему сыну Лаэрту, провожая его в путешествие во Францию, «держи подальше мысль от языка». Я этим летом, маясь от безделья на каникулах, прочитал «Гамлета» Шекспира, и почерпнул в этой трагедии много для себя полезного. В частности, там еще говорилось о том, что необдуманную мысль надо удерживать от действий. На мой взгляд, это очень ценный совет. Я даже записал его в особую тетрадь, в которую вот уже несколько лет вношу все мудрые мысли, которые мне встречаются в прочитанных книгах. Жаль, что я так редко ими пользуюсь в своей жизни. Впрочем, и сам Полоний, видимо, забыл о нем, почему и стал жертвой датского принца. Это единственное, что меня утешает.

– Хорошо, – ответил Артем и дружески хлопнул меня по плечу.

Но он явно не рассчитал своей силы. У меня даже ноги подогнулись от его ласки. И я подумал, какого же будет тому, кому доведется испытать гнев Артема.

И в эту минуту я впервые почувствовал сочувствие к Генке. Было понятно, что своей привычной роли лидера класса Генка без боя не уступит. Но Артем был достойным соперником. И еще бабушка надвое сказала, кто из них победит.

Кстати, про бабушку – это тоже одно из любимых выражений моей мамы, которое очень злило папу. Человек технического склада ума, он не понимал тонких филологических изысканий мамы, предпочитая им тяжеловесные силлогизмы. Папа работал инженером на заводе, а мама – музыкальным работником в детском саду. Как сказал все тот же Пушкин, в одну телегу впрячь не возможно коня и трепетную лань. Единственное, что их роднило – это я. Признаться, порой мне бывало очень нелегко с ними, вернее, между ними. Как кораблю древнегреческого героя Одиссея, который пытался проплыть между Сциллой и Харибдой. Но в этом меня выручали уже папины гены. Он был настоящий стоик. И сумел передать это качество по наследству мне, как и страсть к чтению, только с одной маленькой поправкой – я предпочитал читать не техническую, а художественную и историческую литературу. Но главное, как вы сами понимаете, принцип.

Но, так или иначе, а жизнь не остановить, и школьный звонок тому несомненное подтверждение. Перемена очень быстротечна, и мы с Артемом поспешили в школу, опасаясь опоздать на урок истории, который в расписании занятий на этот день следовал сразу за уроком физкультуры.

Школа, по моему меткому выражению, в эпоху перемен – зрелище не для слабонервных. В нашей школе учится тысяча с лишним мальчишек и девчонок разных возрастов, и почти никто из них не желает находиться в классной комнате, пока не прозвенит звонок на урок. А коридоры и лестницы между этажами не резиновые. Толчея, гомон, неразбериха, столпотворение – это основные ключевые понятия, которыми надо описывать то, что происходит в эти минуты в школе. Странно, что когда все расходятся по классам, в коридоре не остается растоптанных или хотя бы покалеченных в давке тел. Возможно, потому что мы – дети. Будь на нашем месте такое же количество взрослых, они бы просто не вместились в ограниченное стенами и потолком школы пространство, и, как пауки в банке, сильные пожрали бы слабых. Дети, как известно, более толерантны, а главное, на мой взгляд, это то, что они и места в пространстве занимают несравнимо меньше.

В общем, добраться до кабинета истории, который находился на самом верхнем, четвертом этаже, было не так просто. И если бы не Артем, то у меня это отняло бы много больше времени и сил. Он же спокойно, словно мощный ледокол, шел вперед, никого, казалось, не задевая, но толпа расступалась перед ним, как расколотые льдины. Я же пристроился в кильватер, и впервые чувствовал себя в безопасности, находясь в школьных коридорах между уроками.

Однако, несмотря на это, все равно я всей душой стремился в кабинет истории. Это была та земля обетованная, где в моей душе обычно царили мир и покой, и само время, казалось, замирало, созерцая прошлые и предвидя будущие исторические события. Надо ли повторять, что история была моим самым любимым предметом. И в своих безудержных фантазиях я всегда мечтал о том, что однажды министерство образования предоставит ученикам выбор, какие предметы им изучать в школе, чтобы не размениваться по мелочам, осваивая азы геометрии, физики и прочих наук, которые не пригодятся им в дальнейшей жизни. Лично мне было бы достаточно одной истории. Ну, и еще уроков латинского, древнегреческого, готского, коптского, авестийского, санскрита и прочих мертвых языков, чтобы читать древние манускрипты в подлиннике.

Но в этот день почему-то даже в кабинете истории было не намного спокойнее, чем за его пределами. Класс гудел, как потревоженный улей. Весть о победе Артема над Генкой распространилась со скоростью сплетен, которая, как известно, превышает скорость света. Девчонки обступили Светку и с таинственным видом о чем-то оживленно шушукались. Сам Генка в окружении двух или трех своих самых рьяных сподвижников с мрачным видом сидел на задней парте, у окна. Остальные ребята, разбившись на кучки по три-четыре человека, травили анекдоты и громко смеялись над старыми шутками. При этом они старались не смотреть в сторону «камчатки», чтобы не встретиться взглядами с Генкой. Мои познания в истории давали мне понимание происходящего. Генка многим надоел своей жесткой диктатурой, и вот представился удобный случай свергнуть его с трона чужими руками. Яркая звезда Артема восходила над горизонтом нашего 6 «а».

А когда мы вошли в класс, и Артем сел со мной за одну парту, стоявшую прямо напротив доски, то я прямо-таки физически ощутил, что мои шансы стать неформальным лидером класса тоже возросли. С ноля, где они барахтались до этого все пять с лишним лет, до одного или даже двух по шкале в сто баллов. Но, как говорится, лиха беда начало.

Однако это все были пустяки в сравнении с тем, что следующим уроком была геометрия. Вспомнив об этом, я заскучал. Достал учебник по геометрии и углубился в изучение параграфа, заданного нам на дом. И все краски мира сразу поблекли для меня. Геометрия – очень коварный предмет. Стоит мне выучить что-нибудь новенькое, как старое мгновенно вылетает из головы, уступая обжитое место. Поэтому в учительском журнале для оценок у меня неизменная твердая тройка. Не ахти что, но лично меня устраивает. Я даже сумел убедить папу в том, что в этой ситуации виной всему не моя тупость, а мамины гены. Он покрутил головой, но спорить не стал и смирился. А, действительно, кто виноват, если не он сам? Если хочешь иметь сына-отличника по геометрии, надо выбирать себе жену не из числа музыкальных работников. И только тогда будешь иметь моральное право с него спрашивать.

Но учитель по геометрии, Денис Леонидович, – это не папа, и ему до моей мамы дела нет. Поэтому мне приходится зубрить денно и нощно, даже в ущерб своей любимой истории, чтобы пресловутая тройка в журнале не превратилась в двойку. Этого мне папа точно не простит, даже с оглядкой на мамины гены.

Однако верно и то, что наша учительница истории на своих уроках не терпит чужого духа. А Дениса Леонидовича она, по-моему, просто терпеть не может. Поэтому когда Александра Петровна со звонком вошла в класс и увидела в моих руках учебник по геометрии, ее зеленые глаза того редкого оттенка, который бывает только у ведьм, если верить историческим хроникам, мгновенно вспыхнули зловещим огнем.

– К доске, Пахомов, – сурово, словно объявляя приговор, произнесла она, даже не взглянув в журнал. А напрасно. Потому что тогда она увидела бы, что напротив моей фамилии там стройными рядами, как батальоны гвардейцев на плацу, выстроились пятерки. А вот тому же Генке давно пора исправить двойку, полученную им за пробелы в знании истории Древнего мира.

Но спорить я не стал, не такой я человек, чтобы лишить себя удовольствия лишний раз блеснуть своими познаниями перед одноклассниками, а главное – перед Светкой. С радостью закрыл учебник по геометрии и вышел к доске. Преданно и с любовью, как собачка Павлова, взглянул на Александру Петровну. От нее я видел только хорошее, и рефлекторно пускал слюни при одном только звуке ее голоса.

– Сегодняшний наш урок мы назовем уроком анализа и синтеза, – не обращая на меня внимания, обратилась Александра Петровна к классу. – Мы рассмотрим и попытаемся обобщить исторические знания, полученные вами не только на моих лекциях, но и в часы самостоятельной работы.

Начало не предвещало ничего хорошего, но я был беспечен, как Муму, слепо доверяя своему любимому учителю.

– На прошлом уроке мы начали говорить с вами о Древнем Египте, – тем временем продолжала Александра Петровна. – Что ты знаешь об этом государстве, Михаил, спустя неделю изучения его истории дома?

– Все, – честно ответил я. – Разрешите начать?

– Валяй, – милостиво позволила Александра Петровна, прищурив свои коварные зеленые глазищи, которые, будь я постарше лет на двадцать, точно свели бы меня с ума.

Но в шестом классе еще можно позволить себе любить учителя истории платонически. Поэтому я не дрогнул и начал:

– Как писал греческий историк Геродот, «Египет есть вся та земля, которую своими водами орошает Нил, а египтяне все те, которые пьют воду из реки Нил»…

Так я могу говорить часами. Исторические факты, не в пример математическим формулам, укладываются в моей голове легко, а цитаты запоминаются навечно.

– Восхождение на трон египетского царя становилось началом новой эры для Древнего Египта, с него начинался отсчет времени. Фараон считался не только владыкой Египта, но и посредником между богами и людьми…

Я разливался соловьем, чему немало способствовали глаза Светки, которыми она, казалось, прожигала меня насквозь. В такт моим словам тихо покачивались ее ресницы.

– Фараонами могли быть только мужчины. Но, как и в каждом правиле, здесь были исключения. Имя Хатшепсут не вошло ни в один из древних перечней правивших Египтом царей. Ее изображения с атрибутами царской власти и картуши с ее именами впоследствии уничтожались. Существование женщины-фараона противоречило традиционным представлениям египтян, и они хотели скрыть этот факт, чтобы устранить прецедент. Однако если о Хатшепсут почти ничего не известно, то совсем другая история с последней царицей Египта, Клеопатрой. Вот уже две с лишним тысячи лет не утихают страсти вокруг этой женщины. Еще античные классики упоминали о ней в своих произведениях, а позже ее образ воспели Шекспир, Пушкин и Бернард Шоу.

И вдруг я заметил, что на самом-то деле Светка смотрит не на меня, а на Артема. Просто мы с ним оказались, что называется, на одной линии огня, и я стоял от него на расстоянии вытянутой руки. Это было неприятным откровением. Наверное, я чем-то выдал себя, потому что Светка поняла, что ее секрет раскрыт. В ее глазах, за секунду до этого излучающих теплый свет, неожиданно мелькнула злость, и она отвернулась, как будто сразу потеряв интерес к Древнему Египту.

А я потерял нить своего рассказа и замолчал на полуслове, несмотря на то, что мне еще многое было известно. В частности, о том, что социальной дифференциации египетского общества способствовало развитие скотоводства. А главное, что именно в этот период в Древнем Египте возникает рабство. Первые рабы появились в результате военных столкновений между самими египтянами, и в наше время их называли бы военнопленными. Но поскольку тогда было невыгодно брать людей в плен, так как это лишь увеличивало число едоков, их просто обращали в рабов и заставляли отрабатывать свой хлеб.

Но все это, и еще много других интересных фактов, так и осталось неизвестным нашему 6 «а», и все из-за Светки.

Однако тайное не всегда становится явным мгновенно, и Александра Петровна видимо, сочла, что мои знания иссякли. Она, как мне показалось, злорадно посмотрела на меня и сказала:

– Садись, Миша. Для тебя слабовато. Я очень надеюсь, что в следующий раз ты уделишь больше внимания истории, и меньше…

Александра Петровна не закончила свою фразу, но ее всезнающие зеленые глазищи скользнули по каменному лицу Светки, которая все еще продолжала смотреть в окно. А что там было? Да ничего. Зима, обледенелые ветки деревьев, снег на крышах, скучное серое небо. Все интересное сейчас происходило здесь, в кабинете истории. Я чувствовал это, как сказала бы моя мама, всем своим нутром. Что она подразумевала под этим, не знаю. Но в эту минуту как-то инстинктивно понимал ее. А еще мне почудилось, что Александре Петровне уже известно о том, что произошло сегодня на школьном стадионе. Но от кого она об этом узнала? И, что немаловажно, когда успела? Неужели она действительно ведьма, подумал я. Это стоило обдумать.

Пока я размышлял на эту тему, до меня, словно в моих ушах была вата, доносился приглушенный мелодичный голос Александры Петровны. Хотя, если вдуматься, то, что она говорила, должно было бы меня встревожить.

– Многие из вас, в силу своего возраста и незнания законов развития общества, склонны персонифицировать историю, объясняя причины явлений только стремлениями отдельных личностей…

Но меня тревожили только странный взгляд Светки, которым она смотрела на Артема, и следующий урок геометрии. Вздохнув, я снова раскрыл учебник геометрии и, положив его на колени, чтобы не увидела Александра Петровна, углубился в изучение злополучного параграфа, в котором говорилось о пересечении прямых «а», «b» и «c»…

Предчувствие меня не обмануло. Видимо, сегодня был не мой день. Денис Леонидович тоже вызвал меня к барьеру. То есть, конечно, к доске. И начал обстреливать вопросами, каждым из которых он, не целясь, попадал в мои самые уязвимые места. Когда ему надоело мое бессвязное бормотание, он сжалился – а, быть может, милосердно решил меня добить, чтобы я не мучился, – и спросил:

– А скажи-ка мне, Пахомов, будь добр, смогут ли когда-нибудь пересечься две параллельные прямые? Мы будем изучать это в седьмом классе, но пока меня интересует твое мнение, не отягощенное знанием.

Эк, завернул! Но меня на такую грубую наживку не поймаешь. Даже я знаю ответ на этот вопрос. И потому радостно барабаню:

– Ни за что, Денис Леонидович. Никогда!

Но учитель остался недоволен моим ответом, и даже поморщился. Я с удовольствием пошел бы на попятный и заверил бы Дениса Леонидовича, что смогут пересечься эти две проклятые параллельные прямые, лишь бы он так не расстраивался. Но разрази меня гром, если я сам в такое поверю. Поэтому я промолчал.

Но Денис Леонидович не сдавался.

– Артем Громов, – сказа он, посмотрев в журнал со списком всех учеников нашего класса. – А что ты скажешь по этому поводу?

Артем встал, как всегда, спокойный, уверенный. Я невольно залюбовался им. Когда Денис Леонидович вызывает меня, я краснею или бледнею, и забываю даже то, что, казалось бы, твердо знал. Такая у меня слабая, подверженная чужому влиянию, натура. Но Артем другой.

– Да, две параллельные прямые смогут пересечься, – сказал он. – Но произойдет это не на Земле, а в космосе. Еще Эйнштейн доказал, что пространство Вселенной искривлено, и с тех пор ученые думают, как долететь до какой-либо галактики по прямой линии, а не по дуге. Ведь тогда полет продлится намного меньше времени…

Вот это да! Что называется, выдал на-гора. Лично я с такой точки зрения к геометрии никогда не подходил. И выходит, что напрасно, потому что, оказывается, это очень даже увлекательная наука.

И даже Денис Леонидович остался доволен. Но попытался скрыть это. Такой уж он человек, как говорит моя мама про папу – интроверт, то есть человек, сосредоточенный на своем внутреннем мире и очень замкнутый. В этом они похожи – мой папа и наш учитель геометрии. Сама мама не такая, она экстраверт, что называется, душа нараспашку. Кто я, понять пока трудно.

– А как ты можешь это доказать? – спросил Денис Леонидович. – Как известно, умозаключения и выводы делаются с помощью эмпирических, то есть наблюдаемых и измеряемых, данных об объекте, а не по принципу «мне так кажется».

– Но геометрия Лобачевского допускает возможность пересечения параллельных прямых, – ответил Артем. – В отличие от Евклидовой, которую мы проходим в школе.

И мое уважение к нему возросло до солнца. Если Денис Леонидович чувствовал себя в преподаваемой им геометрии, как рыба в воде, то Артем мне показался акулой, пожирающей рыб.

Однако и Денис Леонидович, как я убедился, был парень не промах.

– Геометрия – это наука, в которой кто-то не видит смысла, а иные находят свое призвание, – сказал он, делая Артему знак, что тот может присесть. И мы все поняли, что наш учитель снова пустился в плавание по безбрежным океанским водам. Он любил во время урока отвлеченно порассуждать на тему науки, которую пытался вдолбить в наши головы, а мы не возражали, поскольку это значительно сокращало время опроса, чреватого оценкой наших знаний, заносимой в журнал. – При этом мы изучаем Евклидову геометрию, зародившуюся более двух тысяч лет назад, но и сейчас остающуюся актуальной. Но все слышали и о других, так называемых неевклидовых геометриях, в частности – о геометрии Лобачевского. И самое странное, что знакомство с этой наукой заканчивалось на утверждении, что она допускает возможность пересечения параллельных прямых. Этот факт удивляет, даже поражает, но, как и все непонятное, воспринимается на веру. А ведь на самом деле геометрия Лобачевского не так уж сильно отличается от привычной нам геометрии, и параллельные прямые в ней не пересекаются. Это досужий миф, родившийся при странных обстоятельствах.

Услышав это, я сочувственно взглянул на Артема. Но он ничем не выдал, что расстроился из-за своего неверного ответа. Наоборот, внимательно слушает учителя, только что рот не открыл. Видимо, ему действительно интересно. И амбиции и самолюбие для него здесь на втором плане. Признаться, я бы так не сумел. Скажи мне учитель, что я ошибся в чем-то, и я переживал бы целый день, а то и неделю.

– Причиной тому стали противоречия, возникающие в Евклидовой геометрии, в частности, знаменитая проблема пятого постулата, – вдохновенно продолжал Денис Леонидович. И даже прикрыл глаза, вероятно, чтобы ему не мешали наши глупые лица. – Следствием его является понятие параллельных прямых, не пересекающихся на всем их протяжении. Само по себе это утверждение не представляет собой чего-то необычного или странного, но в нем есть один изъян – доказать его с помощью математики просто-напросто невозможно! Именно это обстоятельство толкнуло ученых на создание неевклидовой геометрии, в которой данный недостаток был бы устранен. «Первопроходцем» в этой области стал русский математик Николай Лобачевский. Тебе известно, Артем, в чем главное отличие геометрии Лобачевского от геометрии Евклида?

Денис Леонидович обращался к Артему, как будто кроме них двоих в классе больше никого не существовало – ни меня, ни Светки, ни Генки, ни еще почти тридцати учеников. Да так оно, наверное, и было. Если мы и присутствовали, то лишь в качестве безмозглых материальных тел. Понимал учителя, по-видимому, только один ученик – Артем.

– Мне кажется, в том самом пятом постулате, – ответил, не затруднившись, Артем. – Только не спрашивайте, в чем разница. Пока для меня это туманно.

– На самом деле все просто, – улыбнулся Денис Леонидович, но не пренебрежительно, как можно было бы ожидать, а с уважением. Я это заметил. – Пятый постулат геометрии Лобачевского утверждает, что если на плоскости лежат прямая и точка, то через эту точку можно провести хотя бы две прямые, не пересекающиеся с первой прямой. А в геометрии Евклида через точку можно провести только одну-единственную прямую. Таким образом, не евклидова геометрия допускает, что на одной плоскости может находиться сразу несколько прямых линий, не пересекающихся друг с другом.

Мне было скучно слушать всю эту галиматью, и я едва сдерживался, чтобы не зевнуть. Это было бы неосторожно. Денис Леонидович мог заметить и обидеться, со всеми вытекающими, и очень неприятными для меня, последствиями. Поэтому я достал из кармашка рюкзака маленькое зеркальце и прислонил его к учебнику геометрии с таким расчетом, чтобы видеть соседний ряд парт. Затем чуть повернул зеркальце и увидел в нем Светку. Отражалась она в масштабе один к ста, но мне было достаточно, чтобы не скучать. Я часто таким образом разнообразил свой досуг на уроках, вместо того, чтобы считать ворон за окном, как тот же Генка.

Артем смотрел на Дениса Леонидовича, Светка не сводила глаз с Артема, я любовался Светкой, и каждый видел то, что хотел видеть.

– А утверждение о возможности пересечения параллельных прямых в геометрии Лобачевского возникло из-за простого незнания аксиом этой геометрии, – изрек Денис Леонидович, с осуждением глядя на всех нас, учеников 6 «а», как будто мы были в этом виноваты. – Ведь при ближайшем рассмотрении оказывается, что в неевклидовой геометрии не говорится не только о пересечении параллельных прямых, но и о параллельных прямых вообще – разговор здесь идет именно о непересекающихся прямых, находящихся на одной плоскости.

– И как это понять? – спросил Артем.

Это было уже слишком, подумал я. Новичок явно зарывался, показывая свое дремучее невежество учителю. Так недалеко и до двойки. Но, видимо, сам Денис Леонидович считал иначе, потому что он даже не выпятил презрительно губы, как всегда делал, слушая нас, и спокойно ответил:

– Чтобы понять это, необходимо сделать одно очень важное уточнение: геометрия Лобачевского описывает не плоское пространство, как это делает геометрия Евклида, а оперирует понятиями гиперболического пространства. Оно имеет некоторую отрицательную кривизну. Представить это достаточно сложно, но хорошей моделью такого пространства являются геометрические тела, похожие на воронку и седло. И все сказанное выше относится именно к поверхностям этих фигур.

Денис Леонидович, обычно внешне строгий и даже чопорный, неожиданно ласково погладил Артема по голове и по-отечески улыбнулся.

– Так что необходимо избавиться от превратных понятий о геометрии Лобачевского и понять, что она может применяться только по отношению к миру с искривленным пространством, – сказал он. – Однако космология, наука, изучающая Вселенную, в последние годы приходит к выходу, что пространство, в котором мы живем, может обладать отрицательной кривизной, наилучшим образом описываемой именно геометрией Лобачевского…

Его прервал звонок на перемену. Денис Леонидович с сожалением вздохнул, но замолчал, возможно, увидев наши обрадованные лица, за секунду до этого выражавшие лишь скуку и печаль. Он присел за свой стол и раскрыл журнал, занес над ним руку с авторучкой. Весь наш 6 «а», затаив дыхание, следил за его манипуляциями.

– Артем, пять баллов, – сказал Денис Леонидович. – Молодец!

И не только сказал, но даже вывел недрогнувшей рукой цифру «5» в журнале напротив фамилии «Громов». Я сидел очень близко, и прекрасно все видел. Даже ущипнул себя за руку, чтобы убедиться, что это не сон.

Это было впервые, когда учитель геометрии поставил кому-то из нашего класса пятерку.

И это было событием, предвещавшим большие перемены.

Однако понял я это только спустя какое-то время. А в тот понедельник, вечером, засыпая в своей постели дома, я подумал, что это был самый длинный день в моей жизни. Но не успел я додумать эту мысль, как уже спал.

Вторник

Утром я проспал. Меня подвел будильник. Накануне, утомленный событиями понедельника, я забыл его включить, ложась спать. Привычка винить в своих неприятностях кого угодно, только не себя – это у меня от мамы. Папа сказал бы, что я сам виноват, и был бы, наверное, прав. Но все равно, проснувшись почти на час позже, я сначала во всем обвинил промолчавший будильник, и только затем – родителей, которые, как обычно, ушли на работу ни свет ни заря. Папа – на завод, мама – в детский сад. Их рабочий день начинался в восемь утра, из дома они выходили в семь. Будить меня в такую рань они не хотели, поскольку я «сова», а до школы всего несколько минут вальяжным шагом. Жалели единственного сына, и потому доверяли бездушному механизму. Но, в таком случае, могли бы и проверить, прежде чем уйти, работает ли он. Логично?

С помощью логики я могу доказать, что дважды два – пять, однако это не поможет мне успеть за пять минут умыться, одеться, собрать рюкзак и добежать до школы. Здесь надежда не на голову, а только на собственные ноги. Но и то – если голова меня порой подводит, то ноги – никогда. Что говорит в пользу тренировки мышц, а не мозга. Это я к тому, что еще вчера вечером решил записаться в спортивную секцию. Все равно, в какую, лишь бы стать таким же сильным и ловким, как Артем и Генка. Тогда еще поглядим, на кого будет восхищенно лупоглазить Светка, и между кем выбирать. При прочих равных условиях, считал я, преимущество будет на моей стороне, поскольку ума мне было не занимать. Правда, вчерашний триумф Артема на уроке геометрии слегка поколебал мою уверенность, но я рассчитывал отыграться за счет истории и врожденного обаяния, доставшегося мне в наследство – от кого бы вы думали? Точно, от мамы.

В класс я вошел одновременно со звонком на урок, но все-таки раньше учителя. И успел заметить, что на моем месте за партой, рядом с Артемом, сидит Светка и что-то ему с улыбкой говорит. Заметив меня, она быстренько ретировалась. Интригующая сцена. Выношу ее как истинный стоик, не подав и вида, что сердце в моей груди забило в набат. И даже нахожу в себе силы ни о чем не расспрашивать Артема. Это было еще труднее, но я справился с собой.

Уроки тянулись, как никогда, вяло и бесконечно. Меня подстегивала мысль о том, что должно произойти после занятий, а минутная стрелка на часах словно заснула, и это противоречие между моим внутренним ощущением времени и его реальным выражением было мучительно. Однако все когда-нибудь кончается, закончился и пятый, последний в этот день, урок. И я, закинув рюкзак с учебниками за спину и помахав на прощание рукой Артему, побежал в спортивный клуб, до которого можно было добраться на автобусе, проехав две остановки. Но, решив посвятить себя спорту, я отверг эту возможность, как недостойную настоящего мужчину слабость.

Однако это меня не спасло. Тренер по гимнастике окинул оценивающим взглядом мою нескладную фигуру и сказал, что запись в секцию была окончена еще в сентябре. И вообще, мне лучше выбрать другой вид спорта, более соответствующий моим физическим данным. Одним словом, повторил то же самое, что до него мне уже сказали тренеры по борьбе, боксу и тяжелой атлетике. Сговорились они, что ли?

И, с горечью размышляя о своей неперспективности и неудавшейся спортивной карьере, я побрел в библиотеку, единственное место, откуда меня не прогнали бы, привыкнув за много лет к моим посещениям и перестав замечать физические недостатки. Как говорит мама, стерпится – слюбится. Думаю, что так и случилось. Сначала Анна Пантелеевна, худенькая и востроносенькая, похожая на мышку-норушку из детских сказок, старушка-библиотекарь ко мне притерпелась, а затем, возможно, даже полюбила. Во всяком случае, уже года два как она, выдавая мне книги, не напоминает о том, что в них нельзя загибать уголки, рисовать, вырывать страницы и прочее, и прочее. Анна Пантелеевна начала мне доверять после трех лет знакомства, в течение которых я берег библиотечные книги как собственное око. Если ее доверие – это не высшее проявление любви, тогда уже и не знаю, что.

В этот день в библиотеке было непривычно людно – кроме самой Анны Пантелеевны, здесь еще находились крошечная девочка по имени Анечка, которая играла с куклами на полу между книжными стеллажами, и седенький старичок с маленькой клочковатой бородкой, живо напомнивший мне старика Хоттабыча. Девочка была, как я понял, внучкой Анны Пантелеевны, и очень походила на нее мелкими чертами своего личика и острыми мышиными зубками. Через час Анечку забрала мама, тоже вылитая Анна Пантелеевна, только лет на тридцать младше. А Хоттабыч сразу же ушел в дальний угол, где хранились книги по нумизматике и прочим азартным увлечениям, и там притих, не выдавая своего присутствия даже кашлем или дыханием.

Я же углубился в поиски книг по истории Древнего Египта. Замечание Александры Петровны, что она ждала от меня большего, пробудило во мне дополнительную тягу к познанию этого замечательного, давно уже несуществующего государства. Через некоторое время я нашел пыльный фолиант с описаниемиероглифической письменности египтян. И вскоре узнал, что термины «знатность», «благородство», «достоинство» изображались так называемыми пиктограммами в виде мелкого рогатого скота. И даже слово «царь» передавалось рисунком посоха пастуха. Это дало мне обильную пищу для размышлений. Отныне я в своем воображении мог персонифицировать Александру Петровну с посохом, Артема – с круторогим бараном, Генку – с козлом, а Светку…

Я вспомнил о Светке, и мои мысли потекли по другому направлению.

В обществе двух таких же, вероятно, неудачников в жизни – Анны Пантелеевны и Хоттабыча, – я чувствую себя замечательно, но радуюсь, что меня не видит Светка. Впрочем, я напрасно беспокоюсь, поскольку в библиотеку ее и на аркане не затащишь. Все свои внешкольные знания она черпает по телевизору, из кинофильмов, оправдывая это тем, что собирается стать актрисой и заранее изучает азы профессии, наблюдая за игрой артистов. Возможно, Светка более меня приспособлена к выживанию в современном техногенном обществе. А я – книжный червь, обреченный эволюцией на вымирание.

Однако эта печальная мысль не мешает мне мечтать. Я роюсь в книгах по истории, а сам думаю о том, что когда мои потомки будут вспоминать каждый день моей жизни и писать мемуары, то библиотека послужит прекрасным фоном, подчеркивающим величие моего духа. Что-то вроде: «В свои юные годы, когда его сверстники развлекались и не задумывались о будущем, он все свободное время проводил…». Может быть, даже Светка, ставшая к тому времени кинозвездой, даст интервью какому-нибудь гламурному журналу о том, как она презирала того хлюпика и как восхищается этим человеком, прославившим свой 6 «а», свою школу, свой город и свою страну, где он учился, жил и работал. Правда, я так и не додумался до того, за какие подвиги меня занесут в анналы истории, потому что Анна Пантелеевна, недовольно гремя ключами, попросила меня покинуть помещение.

– Библиотека закрывается, молодой человек, – сказала она, сморщив носик. – Время позднее. Вас уже, наверное, дома заждались. Приходите завтра.

И действительно, даже Хоттабыч уже давно и незаметно ушел. И я остался один, живой помехой между Анной Пантелеевной и ее внучкой, к которой она явно стремилась всей душой, несмотря на свою любовь или привычку ко мне.

– До свидания, Анна Пантелеевна, – вежливо говорю я на прощание, не забывая о том, что мне еще не раз предстоит сюда возвращаться.

Анна Пантелеевна радостно что-то буркает в ответ и закрывает за мной дверь. Я ее понимаю и не осуждаю. Если бы, к примеру, меня дома после рабочего дня ждала Светка, я бы еще не так торопился, и был бы еще более неприветлив с людьми, которые задерживают меня на работе.

Возвращаюсь домой из библиотеки я уже в сумерках. Зимой темнеет рано, я об этом позабыл, увлекшись чтением и мечтами. За что и был наказан. Через несколько кварталов меня остановили, и совсем не для того, чтобы спросить, как пройти в библиотеку.

– Эй, огрызок, стой! – вдруг слышу я за своей спиной, пройдя темную подворотню, и невольно ускоряю шаг. Но передо мной вырастают две или три фигуры, преграждая дорогу, и я вынужден остановиться.

– Деньги есть? – спрашивают меня.

Это была настоящая западня. Они ждали жертву и заранее готовились. На охоте в лесу или в поле так загоняют волков. В городе – одиноких прохожих вроде меня. Только я не волк, а трусливый перепуганный заяц. Но и они не охотники, а шакалы, которые нападают лишь на слабых и беззащитных.

Их человек шесть или семь, некоторые даже младше меня и ниже ростом. Но их много, а я далеко не рыцарь-джедай, не Халк, не человек-паук и даже не заурядный супермен. У них наглые глаза, скучающие лица и папироски в зубах. И я понимаю, что сейчас меня будут бить. За то, что я слабый и не могу дать им отпор. Но я даже не делаю попытки убежать. И совсем не из-за гордости, а потому что меня парализует их уверенность в своем праве шарить в поисках денег в моих карманах, небрежно отшвыривать в сторону прекрасную книгу по Всемирной истории и унижать меня. А главное – выражение той беспредельной скуки, с которой они все это проделывают. Они знают, что я никуда не убегу, и потому даже не загораживают мне дорогу, не хватают за руки. От моей беспомощности им становится еще скучнее. Они ждут, чтобы я сказал хотя бы слово, сделал движение, которое можно было бы счесть за протест. Бить меня просто так даже им противно. Но я стою неподвижно и не протестую. И неожиданно они расступаются, давая мне пройти. Даже шакалы брезгуют подобным ничтожеством. Я ухожу. Кто-то делает последнюю отчаянную попытку и, когда я нагибаюсь, чтобы поднять книгу, бьет меня ногой пониже спины. Мне больно и обидно, но я не поворачиваюсь, наоборот, ускоряю шаги. И слышу за своей спиной презрительный свист и хохот. Чаша унижения выпита мной до дна. Это очень горький напиток. Я никогда не забуду его вкус, сколько бы лет ни прошло.

Я бреду дальше, один, в темноте, глотая слезы, и стыдясь того, что я плачу. В руках у меня замечательная книга о подвигах и героях прошлого, а на душе – пусто и гадко.

Среда

Этот день был полон сюрпризов.

Первый был преподнесен мне сразу с утра. Когда я проснулся, на этот раз по звонку будильника, то на прикроватной тумбочке увидел записку от родителей.

«Сын, уезжаем к бабушке и дедушке в деревню. Быть может, заночуем у них. Не проспи школу.

P.S. Мой милый мальчик! Котлеты и суп в холодильнике. Не забывай своих родителей! Мы обязательно вернемся, и даже быстрее чем ты думаешь. Я уже скучаю!!!».

Разумеется, записку писал папа. Он считает, что мальчику требуется мужское, оно же спартанское, воспитание, отсюда и лаконичный стиль. Приписку, в два раза длиннее и во сто крат эмоциональнее самого письма, делала, конечно, мама. У нее другие взгляды на жизнь и, соответственно, на воспитание единственного сына. Впрочем, подозреваю я, если бы у нее была дочь, а не сын, мама воспитывала бы ее точно так же, как меня. Мама всегда была ярой противницей дискриминации по половому признаку. Из-за этого она часто спорила с папой, иногда их споры перерастали в ссоры, и совсем уже редко ссоры заканчивались решением расстаться раз и навсегда. Но развод чреват разделом имущества. И это бы еще полбеды, потому что ни один из них не был жмотом и был готов уступить другому все, что ими было нажито за годы совместной жизни. За одним исключением. Как вы сами понимаете, этим исключением был я. Меня они не могли уступить никому, даже друг другу. Решение, предложенное почти в аналогичной ситуации царем Соломоном, их также не устраивало – сын им был нужен целым, а не по частям. По этой простой причине развод отменялся, а вслед за ссорой наступало неизбежное примирение.

И все же, несмотря ни на что, а, быть может, вопреки всему, я был счастливый ребенок, потому что без меня ни мама, ни папа не представляли своей жизни, и не только совместной, но и вообще. Вот только детство мое заканчивалось, я это чувствовал почти физически, и очень этого опасался, не зная, что меня, а равно и маму, и папу, ждет в той, другой жизни, которая поджидает всех нас, стоит переступить порог детства. Шестой класс – это вам не хухры-мухры, как сказала бы моя мама. И, надо признаться, в этом я был с нею безоговорочно согласен, ощущая тяжкий гнет без малого двенадцати прожитых мною лет на своих неокрепших, да к тому же еще и очень худеньких, за что особая благодарность папе, плечах.

Признаться, с жизнью меня примиряло еще и существование бабушки и дедушки, которые жили в деревне, расположенной километрах в пятидесяти от города. Это были славные старички. Мой папа был очень похож на них, на обоих сразу. И это не удивительно, учитывая, что они его родители. Я любил бывать у них. Мне нравилось пить чай из огромного пузатого самовара, черпая ложкой из блюдца с малиновым вареньем, сваренным из ягод, собранных бабушкой на собственном огороде, а после шести или семи чашек играть в домино с дедушкой. Он был заядлым игроком, в молодости, вероятно, очень азартным, потому что еще и сейчас, выигрывая у меня, он каждый раз заливисто хохочет, мелко тряся бородой, как козел. Тогда я ему говорю: «Перестань, дед, а то скажу бабушке, что ты на чердаке прячешь, и даже место покажу!» Действует безотказно. Дедушка, испугавшись за свою чекушку, которую он хранит для так называемых «постных дней», когда нет ни праздников, ни гостей, и бабушка, сама принципиально не пьющая водки, держит его на «сухом пайке», тотчас замолкает и начинает подначивать меня насчет отыгрыша. Правда, в последнее время старички завели обычай проверять мой дневник и ругать за плохие оценки. А когда я начинаю негодовать, отвечают в том духе, что одного они таким макаром уже растили, и ничего, вырастили, вышел в люди. Это они о папе. И что тут возразишь? Приходится мириться с их старческим диктатом. Потому что если спорить, то они начинают симулировать боли в сердце и голове. А мне лучше самому заболеть, чем переживать из-за их здоровья. Ведь я их очень люблю.

Но иногда бабушка и дедушка не симулируют, а заболевают всерьез. И это закономерно, потому что им уже очень-очень много лет, ведь папа у них поздний ребенок. И тогда мои перепуганные родители бросают все свои дела, и даже единственного сына, если нет возможности взять его с собой, и едут на самой электричке в деревню, как они говорят, проведать и утешить стариков. А я не против. И если бы не смогли поехать по какой-то причине они, то поехал бы сам, один, пусть от меня и мало прока. Дедушка и бабушка для меня важнее школы и всего на свете.

Видимо, бабушка или дедушка позвонили вчера поздно вечером, и папа с мамой уехали в деревню на самой первой электричке, которая уходит с вокзала в шесть часов. А когда я чуть раньше в растрепанных чувствах пришел домой из библиотеки, то сразу же лег спать, сославшись на головную боль. И, что удивительно, действительно сразу уснул. Поэтому им, чтобы не будить меня, пришлось написать мне записку. Оно и к лучшему. Накануне я был зол и обижен на весь мир, а особенно на папу и маму, уродивших такого сосунка, которого не берут ни в одну спортивную секцию, зато бьют на улице хулиганы. К утру обида уже схлынула, а злость поостыла. Недаром говорят, что утро вечера мудренее.

В этот день школу я не проспал, чего опасался папа, и даже не опоздал. Когда я остаюсь дома «на хозяйстве» один, то чувство ответственности во мне возрастает многократно. Правда, я не успел позавтракать, но это не беда. В нашей школе есть столовая, и очень хорошая.

Именно в столовой, куда я зашел на большой перемене, между уроками, меня ожидал еще один сюрприз, на этот раз приятный. Я стоял в длиннющей очереди за пирожками, когда меня окликнула Светка. И даже по имени, а не по фамилии, как обычно, что меня сильно удивило, но и обрадовало. Согласитесь, что «Миша» звучит намного приятнее, чем «Потапов».

– Миша! – услышал я за своей спиной голос, который не смог бы спутать ни с одним другим на свете.

Оборачиваюсь – так и есть, Светка Зимина. Сидит за одним из колченогих столиков, шагах в пяти от меня, и улыбается так, как будто лучшего друга встретила. И я при взгляде на нее сразу же, по обыкновению, страшно поглупел и тоже начал улыбаться. Самому противно от своей идиотской улыбки, но поделать с собой ничего не могу. Такой уж человек для меня Светка. Завораживает, как удав кролика. Кстати, она чем-то напоминает мне древнеегипетскую царицу Нефертити, чье имя в переводе означает «Прекрасны совершенства солнечного диска». У Светки такие же слегка удлиненные черты лица, чуть раскосые глаза, и тот же ореол таинственности и непредсказуемости, окутывающий весь облик супруги древнеегипетского фараона XVIII династии Эхнатона. Конечно, я и сам понимаю, что излишне романтизирую Светку, но мне это даже нравится.

А Светка тем временем манит меня рукой и взглядом, и я, забыв про терзающий меня голод, покорно покидаю очередь и подхожу к ней, словно баран, обреченный на заклание. Только к термину «достоинство», который в древнеегипетской письменности изображает данный представитель мелкого рогатого скота, это не имеет никакого отношения.

Светка кушает пирожки с начинкой из риса и мяса, которые лежат перед ней на тарелке, и запивает их компотом. Эта прозаическая картина немного отрезвляет меня. И я, вместо того, чтобы сказать что-нибудь умное и поражающее воображение, чуток даже грубовато спрашиваю:

– Ну, чего тебе?

– Да ничего, в общем, – еще радостнее улыбается Светка. – Хочешь пирожок?

– Пирожков я как будто не ел, – делаю я презрительную гримасу. И сам понимаю, что это перебор. Видите ли, его красивая девчонка подозвала, вкусным пирожком, при одном взгляде на который слюнки текут, угощает, а он ей хамит. И даже не падает тут же на колени, пытаясь вымолить прощение.

Но Светка почему-то не обиделась.

– Народ говорит, у тебя новые диски появились? – спрашивает она. – Правду молвят, али врут?

Дисками с модными музыкальными записями меня обеспечивает мама, внося тем самым свою скромную лепту в мое образование. Это все в нашем классе знают. Как и то, что Светка сходит с ума от некоторых поп-звезд российской и зарубежной эстрады, имя которым – легион. Иногда я бываю даже очень сообразительным. Мгновенно мысленно сопоставив эти два факта, я пришел к единственно правильному решению. И, пока меня не одолели сомнения и робость, радостно выпаливаю:

– Святая истинная правда! Приходи, послушаем. Не пожалеешь. Мы с ребятами собираемся завтра после школы, в четыре часа.

Про ребят – это я соврал. Но семь бед – один ответ. Потому что ведь и новых дисков мама мне давно уже не приносила, разочаровавшись в своем педагогическом таланте. Но так оно всегда и бывает. К одной маленькой лжи прилипает другая, к ним – третья, четвертая… И, глядишь, с горы уже катится огромный снежный ком, от которого нет спасения. Однако в эту минуту, глядя в чуть раскосые Светкины глаза, таинственные и завораживающие, я не могу думать о гибельных последствиях своего вранья. Тем более что собрать ребят из нашего класса на вечеринку с музыкой и танцами – плевое дело. Только клич брось – и набегут, как муравьи на сахар. Это ведь не урок геометрии…

– А кто будет? – спрашивает Светка и мило улыбается.

Неужели согласится? Ай да я, титан мысли, великий комбинатор!

– Ну, Генка, Сашка Суслов, Лешка Сизов, – перечисляю я беспроигрышные варианты. Эти никогда не откажутся потусоваться с девчонками. – Ты можешь своих подружек позвать.

Но, замечаю, что-то не так. Светка опустила голову. И вселенская радость в ее глазах слегка померкла. На Генку – и не клюнула? Вот это новость!

Вдруг Светка встрепенулась и, словно невзначай, спрашивает невинным голосом:

– А Артем будет? Вы же с ним дружите, кажется.

– Артем? Разумеется, будет, о чем разговор, – отвечаю я радостно. А сам думаю: «Неужели придет?»

У Светки на губах мелькает мимолетная улыбка Нефертити, и она вся светлеет. Ее глаза лучатся неземным блеском из-под густых ресниц, верхняя губка приоткрывает ровный ряд красивых беленьких зубок.

– Ок, старина, – говорит она мне по-свойски, тоже немного грубовато. Но какой чудесной музыкой для меня звучит ее голос! – Приду. С подругами.

Светка, даже не доев пирожка, встает и уходит. Я кричу ей вслед:

– Так завтра в четыре, не забудь!

Слышит не только Светка, но меня это не смущает, наоборот. Пусть все видят и знают, каким шикарным девушкам я назначаю свидания.

Цель достигнута. Я ловлю на себе завистливые взгляды мальчишек и заинтересованные – девчонок. Ведь Светка – общепризнанная суперстар нашей школы. И с гордым видом я тоже покидаю столовую. Я голоден, но понимаю, что картина того, как я жадно хлебаю суп, может значительно понизить мой рейтинг. Как сказала бы моя мама, самолюбование требует жертв.

Четверг

Назавтра я сбежал с последнего урока. Вихрем примчался домой. Меня ждали и всю дорогу подгоняли радостные хлопоты по организации запланированного мероприятия. Накануне позвонила мама и предупредила, что они с папой задержатся в деревне. У бабушки кризис миновал, дедушка тоже приходит в себя, но старикам очень одиноко, и…

– Мы погостим в деревне еще денек, ты не против, дорогой? – спросила мама, а ее голос в телефонной трубке был таким, что отказать я не мог.

Так что все складывалось как нельзя более удачно, несмотря на импровизацию. Это я про вечеринку.

К двум часам наша квартира засияла непривычной, в отсутствии мамы, чистотой. К трем сиял я сам, облаченный в свой парадный темно-синий костюм. Картину дополняли чистая белая рубашка, туго повязанный папин галстук красного цвета и ослепительная улыбка счастливого человека, ожидающего от жизни только подарков. Все оставшееся до начала вечеринки время я простоял, как солдат на часах, опасаясь присесть и помять стрелки на брюках, которые я наглаживал утюгом целый час.

Первым пришел Артем. Оглядев меня с ног до головы, он сокрушенно покачал головой и красноречивым жестом указал на свой толстый шерстяной свитер и брюки из грубой ткани, основным достоинством которых считалось именно то, что их не надо было гладить. Но я уверил Артема, что мне, временному сироте, просто нечего было надеть, кроме костюма, а то я бы оделся точно так же, как и он. Артем успокоился и остался.

Но я обманывал друга. Даже если бы все мои гости пришли в шортах и майках, я все равно не снял бы своего замечательного костюма, который был сшит, по настоянию мамы, в начале учебного года в ателье на заказ и превосходно скрывал мои физические недостатки. Ведь я ждал Светку. Она должна была впервые переступить порог моего дома. И поэтому я не мог ударить лицом в грязь.

К четырем часам пополудни подошли почти все приглашенные – Генка, Сашка, Лешка, Колька Чадов, который напросился сам, услышав, что я зову Генку, верной тенью которого он был. Светка пришла с подругами минут на пятнадцать позже назначенного срока. Все чинно расселись – в кресла, на диван, стулья, подоконник. Я включил музыкальный проигрыватель. Вечеринка началась.

Сначала мы только слушали музыку. Но когда джаз сменил блюз, кто-то предложил потанцевать. Идея была воспринята с неожиданным энтузиазмом. К тому времени за окном уже померк свет короткого зимнего дня, в комнате воцарился полусумрак, и атмосфера для танцев была самая подходящая. Чуть позже я включил маленькое бра, висевшее на стене, но это робкое освещение ничего не изменило. Я любовался Светкой. Восхищался ее гибким телом в крепких, но нежных объятиях Артема, затем Генки, потом снова Артема, Лешки, опять Артема…

Вышло так, совершенно случайно, что девчонок оказалось ровно на одну меньше, чем ребят. И я, на правах хозяина дома, расположился в углу комнаты, в очень удобном кресле, и наблюдал за танцующими парами. Когда музыка замолкала, менял диск, благо, что проигрыватель был у меня под рукой. Приносил с кухни чашки с чаем и стаканы с соком, когда кто-то хотел пить, уносил пустую посуду обратно. В общем, не скучал.

Обо мне вспомнили внезапно, когда гости уже начали расходиться. Смущение было общим, но я клятвенно всех заверил, что танцевать все равно бы не смог по причине подвернутой накануне ноги. Ложь была явной, но все поверили. Однако почему-то никто не сочувствовал и не предлагал мне помочь с уборкой квартиры после вечеринки.

Закрыв за последним гостем обитую снаружи красной кожей входную дверь, я с облегчением развязал слишком тугой узел галстука и как был, в своем парадном костюме, пошел на кухню мыть грязные чашки и стаканы. Мне было не жалко костюма, которым я так дорожил еще этим утром. Ведь это именно он был виной тому, что весь вечер девчонки шарахались от меня, как от чумного. Одень я, как Артем, свитер и джинсы, все было бы иначе. В этом я ничуть не сомневался.

Пятница

На следующий день у нас опять была физкультура, только на этот раз в спортивном зале. Обычно этот урок дает мне превосходный заряд энергии, который я потом экономно расходую весь день. У меня даже руки дрожат, когда я смотрю на одноклассников, подтягивающихся на перекладине или качающих пресс на шведской стенке. И устаю я, как правило, не меньше их, несмотря на то, что все сорок пять минут сижу неподвижно на гимнастическом «коне» в углу спортзала. У меня освобождение от физкультуры на полгода после перенесенного в начале осени простудного заболевания.

Сам себя я представляю, конечно, генералом, делающим смотр войскам. С «коня» зорко осматриваю выстроившийся в ряд класс. Наметанным взглядом определяю, что шеренга не полная. Кого же это нет? Грозно хмурю брови.

Первым стоит Генка. Он выше всех, но чем-то недоволен, прячет руки за спину. Они у Генки красивые, мускулистые. Но сегодня, когда рядом с ним встал Артем, руки больше его не радуют. Они блекнут в сравнении с тугими мышцами Артема, которые покрывают ровными буграми его грудь, руки, ноги и даже шею. Я еще никогда не видел своего нового друга в трусах и майке. Ну и бугай! Действительно, иначе и не скажешь – бугай, то есть здоровее некуда. Артем смущается под пристальными взглядами девчонок и физрука. Наш Андрей Валентинович когда-то увлекался легкой атлетикой, поэтому он поджарый и быстрый, но какой-то – как бы это сказать? – не внушительный, что ли, если сравнивать его с Артемом, несмотря на то, что выше его на две головы. Андрей Валентинович и сам это осознает, наверное. Поэтому, не удержавшись, спросил:

– Штангист?

– Да нет, раньше занимался, – отвечает Артем. – Сейчас самбо.

И я вижу, что он окончательно смутился и даже покраснел. Вот чудак!

Ага! Нет Светки. И как это я сразу не заметил? Ищу ее глазами. Да вот же она, выходит из раздевалки, проходит мимо меня, становится в строй. Тоненькая черноволосая девушка кажется слишком хрупкой, мне невольно хочется взять ее под защиту. Правда, не знаю, от кого и зачем.

И тогда я начинаю мечтать. Мне представляется, что на Светку напали хулиганы. Она в страхе кричит, и тогда, неизвестно откуда, появляюсь я. Но не такой, какой я есть, задохлик, а мускулистый, сильный и бесстрашный. Я заслоняю Светку своим телом. Первый бандит падает на землю, сраженный молниеносной подсечкой, второй летит кубарем после мощного хука в челюсть, третий… У него в руках блеснул нож! Он наносит мне удар, и в то же мгновение я бью его ребром ладони по шее. Бандит падает и уже не встает. Я, истекая кровью, медленно опускаюсь на землю, надо мной склоняется Светка. Она взволнованна и бледна. И шепчет мне: «Ты мой герой!»…

Мои мечты прерывает звонок с урока. Заливается, словно с ума сошел, и даже не хочет понимать, как он некстати. Я мысленно чертыхаюсь, слезаю с «коня» и бреду в раздевалку, куда ушли уже из спортзала все ребята.

Уже с порога замечаю в раздевалке какое-то непонятное оживление. Генка взобрался на скамью, у него в руках конверт, на котором крупными буквами синим фломастером выведено: «Артему Громову». Однако Генка с громким треском разрывает запечатанный конверт, извлекает лист бумаги и начинает вслух читать то, что там написано.

Я понимаю, что на моих глазах совершается подлость, но не могу сойти с места, словно меня парализовало. Зато обострился слух. Генкин голос врывается в мои уши как звук канонады.

– «Милый Артем!» Ха-ха! – читает и сразу же комментирует Генка. В эту минуту он очень некрасив, с возбужденным лицом, раздувающимися ноздрями, зло прищуренными темными глазами. – Смотри-ка, уже милый! «Ты мне очень нравишься. Ты – парень моей мечты…» Вот это сильно сказано! – Генка делает движение, как будто хочет разорвать листок, но любопытство пересиливает раздражение, и он продолжает читать: – «Я предлагаю тебе свою дружбу».

Этого Генка уже не в состоянии вынести. Он в бешенстве кричит:

– Дура!

И всем становится ясно, что Генка знает автора послания. Я тоже знаю, кто это. А потому делаю шаг, правой рукой вырываю листок из Генкиных рук, а левой, как во сне, наотмашь бью его по удивленной физиономии. И тут же моя голова раскалывается на миллион крошечных колокольчиков, каждый из которых яростно звенит, пытаясь заглушить другие. А перед глазами вспыхивает и мгновенно гаснет радуга. Профессиональный удар!

Краем затухающего сознания я улавливаю поднявшийся в раздевалке шум, топот, крики…

Медленно прихожу в себя. Моя голова лежит на коленях Артема. У него пламенеет скула. Где-то в отдалении, вероятно, из душа, слышен шум льющейся воды и слабый голос Генки. Я понимаю, что произошло, и благодарно смотрю на Артема. Затем разжимаю кулак – в нем зажат смятый листок. Артем, повинуясь моему взгляду, берет его, читает, не вслух, про себя. Сначала он краснеет, затем бледнеет. Но не произносит ни слова. Наконец встает, помогает подняться мне. И мы уходим. Он поддерживает меня.

Физкультура – последний урок, и мы совсем уходим из школы. Артем провожает меня до дома. Я счастлив, несмотря ни на что – рядом со мной идет настоящий друг.

Мы прощаемся у подъезда. Я даже улыбаюсь и пренебрежительно махаю рукой – мол, все хорошо, старина, не беспокойся за меня. Мы обмениваемся мужским рукопожатием, и Артем уходит. Я поднимаюсь на лифте на свой этаж, открываю дверь ключом, вхожу, раздеваюсь и иду в свою комнату.

И только в комнате у меня подкашиваются ноги, и я без сил валюсь на диван.

Я рыдаю, но не от боли, нет. Мне очень обидно, а почему – не знаю.

О драке в раздевалке никто не узнал, и она не имела никаких последствий для ее участников. Когда я говорю «никто», то имею в виду учителей, и даже всеведущую историчку Александру Петровну. Но вот нашим девчонкам каким-то образом удалось проведать обо всем, и теперь они с завистью глядят на Светку. Вслух между собой осуждают, а втайне мечтают о том, чтобы кто-нибудь из ребят подрался из-за них.

На перемене ко мне подошла Светка, бледная и тихая. Впервые я не поглупел, оказавшись рядом с ней, потому что чувствовал себя героем. Но у Светки было другое мнение.

– Ты напрасно кинулся в драку, Миша, – сказала она. – Ты был не прав.

Я удивлен, почти раздавлен этой несправедливостью. И бессвязно лопочу:

– Но это же подлость… Ты не понимаешь… Это не по-мужски…

Но Светка непоколебима.

– Я знаю, что ты думаешь, – сказала она, глядя на меня честными глазами. – Но эту записку написала не я.

А кто тогда? Может быть, я? Разумеется, этого я не сказал. Просто промолчал, опустив голову.

– Ты мне не веришь? – удивилась Светка. Но как-то уж слишком нарочито. – Но это правда.

Как сказала бы моя мама, кому она нужна, эта ваша правда… Но, вероятно, после вчерашнего удара по голове я действительно поглупел, потому что вдруг выпалил:

– Но я видел, как ты выходила из нашей раздевалки.

Светка покраснела и даже прикусила губу, что с ней бывает только в минуту полного замешательства. Но все же не сдалась.

– И что это доказывает? – спросила она, недоуменно пожав плечами.

Да все, хотел ответить я. Но что-то меня остановило. Я опять промолчал. Однако, наверное, мой взгляд оказался слишком красноречивым, потому что Светка стала уже совсем пунцовой и даже пошла на попятный.

– Я не писала эту записку, но я зашла в раздевалку и подложила ее Артему, – сказала она. А на мой немой вопрос последовал незамысловатый предсказуемый ответ: – Меня попросила об этом одна девочка. Ты ее не знаешь, она не из нашего класса.

И моя крепость пала. Не мне сражаться со Светкой. Мое дело – ее боготворить. Но, как сказал когда-то давно один французский, кажется, король, все пропало, кроме чести.

– И все же читать чужие письма подло, – продолжаю я отстаивать свой последний бастион.

– Да, конечно, ты молодец, – с женской непоследовательностью хвалит меня Светка. – Хилый, но смелый!

Вот и гадай – то ли похвалила, то ли посмеялась надо мной. И она такая всегда, сколько я ее помню, а учимся мы с ней вместе с первого класса. Словно двуликий Янус. Но только не в современном его понимании, как символ двуличия, лицемерия и лжи, а в том, которое в него вкладывали древние римляне – божество неба и солнечного света, которое открывало и закрывало небесные врата, выпуская солнце на небосвод. У двуликого Януса было два лица – молодое и старое, смотрящие в противоположные стороны. Вот и Светка такая – то поражает своей почти детской наивностью, то вдруг такую мудрую мысль выскажет, что только диву даешься. С ней очень не просто.

Но я все равно люблю Светку. Как сказала бы моя мама, это моя карма. Если бы я мог сказать ей об этом… Но после вчерашнего на моих устах вековая печать. Я не могу. Пусть она догадается сама. И, поразившись моей скромности и самоотверженности, вознаградит меня своей любовью, но прежде раскается в прошлых ошибках.

– Кстати, завтра мой день рождения, – вдруг говорит Светка. – Придешь?

А сама смотрит на меня с тревогой и чуть ли не с мольбой. Я понимаю, о чем она думает, и что не досказала. И, вместо того, чтобы помучить ее, прихожу ей на помощь, спрашиваю:

– Можно с Артемом?

– Как хочешь, Миша, – ласково отвечает Светка и быстро уходит, чтобы я не успел увидеть, как она расцвела от счастья.

И я снова убегаю с последнего урока. У меня есть деньги, сэкономленные на школьных обедах с начала года. Брожу по магазинам, выбираю Светке подарок. Духи? Пошло. Конфеты? Еще обидится, подумает, что принимаю ее за ребенка. Цветы? Старо. Цветы я всегда покупаю на день рождения маме. Да, оказывается, это очень не просто – выбрать подарок любимой девушке.

А вот, кажется, то самое. Подарок со смыслом. Фарфоровая собачка. Символ бесконечной преданности. Прошу продавщицу завернуть ее в розовую бумагу и перевязать красивой голубой ленточкой.

Но собачка нема, а мне хочется многое сказать Светке. И я сочиняю стихи, почти до утра. Утром, чуть ослабив ленточку, вкладываю листок со стихотворением в сверток.

Втайне я мечтаю о том, что Светка возьмет мой сверток, развяжет ленточку, развернет бумагу, увидит собачку, прочитает стихотворение – и, конечно, все сразу поймет…

Воскресенье

По шумным и торопливым даже в воскресный день улицам я иду к Артему. В руках у меня сверток, который я очень берегу, а потому несу двумя руками и то и дело задеваю растопыренными локтями прохожих. Извиняюсь, огрызаюсь, отмалчиваюсь, но упорно продолжаю свой путь. Можно было бы проехать на автобусе, но я не доверяю общественному транспорту. Кто-то может толкнуть меня под руку, сверток упадет на пол, собачка разобьется. Я заранее настроился на самое худшее и, мне казалось, выбрал самый безопасный вариант.

Но худшее ожидало меня впереди. Когда я, пренебрегая лифтом, поскольку тот мог неожиданно сломаться и надолго застрять между этажами, взобрался на седьмой этаж и позвонил, мне пришлось долго ждать, пока Артем откроет. За дверью сначала было тихо, потом послышались… не шаги, а прыжки, словно приближалось кенгуру. А когда дверь, наконец, открылась, я увидел, что это был все-таки сам Артем, но передвигался он действительно прыжками, так как его правая щиколотка была туго обмотана бинтом.

Увидев это, я сразу же понял, что день рождения отменяется, во всяком случае, для Артема. Как бы он ни был тренирован, но до Светкиного дома на одной ноге не допрыгает. И я загрустил.

Артем же, увидев меня, обрадовался.

– Проходи, – пригласил он. – Хорошо, что пришел. А то я дома один, скучаю.

И запрыгал обратно в комнату, даже не спросив, зачем я заявился к нему, да еще и в воскресенье. Тоже мне, радушный хозяин! Лучше бы ноги берег…

Хмурясь, я прохожу следом. Дома у Артема я еще не был. В его комнате все стены завешены фотографиями самолетов и космических ракет, а на письменном столе, полках, телевизоре – в общем, везде, где только можно, стоят модели и макеты тех же самых, что на снимках, летательных аппаратов. Вспоминаю, что отец Артема – военный летчик. Ничего не поделаешь – гены! Сам грешен.

– Что с ногой? – с лицемерной заботой спрашиваю покалеченного друга.

– Вчера на тренировке потянул сухожилие, – отвечает Артем с таким видом, словно это пустяк, о котором не стоит и говорить.

Может быть, для него и пустяк. Но не для меня. Как быть с моим обещанием Светке? Вот это – настоящая катастрофа! В сравнении с ней какое-то там потянутое сухожилие – действительно ерунда.

– Сегодня еще поберегу ногу, а завтра в школу прихромаю, – говорит Артем, замечая мою озабоченность, однако не понимая ее истинной причины.

Мне остается только смириться. Не тащить же его на своей спине к Светке. Но уходить сразу не прилично.

– Увлекаешься? – киваю на полусобранную модель космолета, стоявшую на столе.

– Есть такое дело, – кивает Артем. И, радуясь тому, что у него появился слушатель, начинает мне объяснять: – Понимаешь, для полета в межгалактическом пространстве современные ракеты не очень подходят. Ну, там, до Луны долететь, до Марса – еще ничего, это они могут. А вот до Альфы Центавры, например, уже проблема. А ведь это самое ближайшее к Земле созвездие. Что тогда говорить о Плеядах?

И в самом деле, что о них говорить, думаю я. Лучше поговорили бы о Светке и ее дне рождения. Но не перебиваю Артема, делаю вид, что внимательно его слушаю.

– Вот я и хочу изобрести космический аппарат, способный свернуть пространство и достигнуть любой, самый отдаленный уголок Вселенной, – говорит Артем. – Чтобы человек мог долететь до того же рассеянного звездного скопления Плеяды в созвездии Тельца и вернуться на Землю не через тысячи земных лет, а, предположим, за год-два. Понимаешь?

Если бы… Но не показываю вида, чтобы не поразить Артема своей дремучей невежественностью.

– Это он и есть? – киваю на модель космолета на столе.

– Прототип, – непонятно отвечает Артем. – Сам аппарат еще в стадии разработки.

Когда со мной говорят на незнакомом языке, я быстро умственно утомляюсь. Видимо, Артем это заметил. Потому что он спросил:

– Тебе не интересно?

– Еще как интересно, – спохватившись, с энтузиазмом говорю я.

Артем заулыбался. Все-таки приятно доставлять людям радость!

– Хочешь помочь мне? – спросил он неожиданно.

В другое время – запросто. Ради друга я готов на любые жертвы. Но только не сегодня. Извини, Артем, ты мне друг, но Светка… Я прикусил себе язык, чтобы даже мысленно не закончить эту фразу. Светка – это Светка, а Артем – это Артем, и не надо их противопоставлять друг другу. Чтобы понять это, даже моего небольшого ума хватает.

– Извини, Артем, но в другой раз, – искренне говорю я. – Сегодня меня пригласила Светка на день рождения. Не могу не пойти.

– Конечно, – улыбается Артем. Он, кажется, разочарован, но ни на йоту не обиделся. – Я понимаю.

– Кстати, тебя Светка тоже звала, – спохватываюсь я. – Я потому и зашел. Думал, мы вместе пойдем.

– Извини, не могу, сам видишь, – отвечает Артем, показывая на свою ногу.

Я бы мог, конечно, изобразить удивление, но не стал. Ногу я уже видел, объяснение слышал, ничего нового не узнал. Поэтому единственное, что мне остается – распрощаться и уйти.

Так я и делаю.

– Ты заходи, когда сможешь, – говорит мне Артем и закрывает за мной дверь.

Я снова слышу удаляющиеся прыжки, как будто при моем появлении австралийский кенгуру спрятался где-то в ванной, и вот выскочил и снова радостно запрыгал по квартире.

И я вдруг понимаю, что мой уход – это был не единственный возможный вариант. Например, я мог бы остаться с другом. Он один, и ему нужна моя помощь. Но это запоздалая мысль. Не ломиться же обратно в дверь!

Оправдав себя, я ухожу, бережно придерживая сверток с подарком для Светки.

До дома, в котором жила Светка, я шел целую вечность, каждую минуту ожидая подвоха со стороны прохожих. Шел словно по минному полю. Но ничего ужасного не случилось, и мы с подарком добрались благополучно, опоздав всего на полчаса.

Еще в подъезде я слышу музыку. Народ уже давно собрался, и веселье было в самом разгаре. Дверь мне открыла сама виновница торжества. Я не сразу узнал Светку под густым слоем косметики, который она наложила на свое лицо, искусственно и искусно состарив его. В школе она выглядела лет на пять моложе. Чем не двуликий Янус…

Но, несмотря на это, сейчас Светка кажется мне еще более красивой, чем обычно, а я всегда думал, что такое невозможно.

Открыв, Светка сначала смотрит на меня недоверчиво, словно тоже не сразу узнает, затем понимающе усмехается и заглядывает за дверь. Но там никого нет. Тогда она недоуменно спрашивает:

– А где Артем? Придет позже?

В ее глазах столько наивной детской веры в чудо, что мне не хочется ее разубеждать. Однако ничего не поделаешь, и я тороплюсь объяснить:

– Понимаешь, у него нога… Он не сможет…

Получается сбивчиво и неубедительно. Почему-то я чувствую себя виноватым.

Светка ало вспыхивает и тускнеет на глазах. Я протягиваю ей свой подарок. Она берет сверток и машинально кладет его на стул в прихожей. Равнодушно говорит:

– Раздевайся и проходи.

И уходит, даже не оглянувшись, чтобы проверить, иду ли я следом.

Я бросаю печальный прощальный взгляд на сверток, на содержимое которого возлагал такие надежды, снимаю куртку, бросаю ее на стул, так как на вешалке нет ни одного свободного крючка, и уныло бреду в комнату.

В комнате от веселья даже хрустальная люстра на потолке радостно звенит подвесками. Здесь почти все наши. Разумеется, кроме Паши Уварова и прочих аутсайдеров, к которым еще недавно принадлежал и я. Генка блистает. Он смеется, острит, всех тормошит, не давая скучать. Он рад, что нет его главного и единственного конкурента. Мое появление Генку нисколечко не обеспокоило. Он меня словно не замечает, как будто я в шапке-невидимке.

– А сейчас мы будем играть в фанты, – кричит Генка. – Шапку по кругу!

И все, кроме меня, начинают рвать лист бумаги, писать на клочках свои имена и бросать их в шапку Кольки Чадова, которую тот принес из прихожей. Самого Кольку заставляют отвернуться, он будет придумывать задания для игроков. Генка достает из шапки листок и спрашивает:

– А что будет делать этот фант?

Колька долго думает, преданно глядя на Генку, как будто ожидая от него подсказки, затем выдает:

– Пусть с балкона крикнет: «Люди, я вас люблю!»

– Лена Смирнова! – читает Генка. И командует: – Дверь на балкон открыть!

Дверь открывают, и Ленка Смирнова, невысокая полненькая девочка с модной короткой стрижкой, высунув голову на улицу, тоненько кричит: «Люди!..» Но захлебывается от смеха, как-то забавно булькает, словно вскипевший чайник, и замолкает. Все смеются, уже над ней.

– Засчитано! – решает Генка. – Играем дальше!

Я нахожу взглядом Светку. Она сидит в уголке на стуле и делает вид, что ей тоже весело. Я подхожу к ней, присаживаюсь рядом, на соседний стул. Светка встает и выходит из комнаты. Она не хочет со мной разговаривать, это ясно. Мне понятно и то, почему. Но в чем же я виноват?

И я решаюсь объясниться. Я больше не в силах хранить героическое молчание, жертвуя собой и способствуя успеху своих друзей. Я имею такое же право на счастье, как и они.

Я тоже выхожу из комнаты. Всего их в квартире четыре или пять. Долго ищу, поочередно бесстыдно заглядывая во все, и, наконец, нахожу Светку на кухне. Она одна. Как Аленушка с картины Васнецова, сидит у окна, склонив голову. О чем-то задумалась или беззвучно плачет.

– Света! – я робко дотрагиваюсь до ее руки.

Она вздрагивает, словно мое прикосновение обожгло ее, оборачивается. Это не Аленушка, а Медуза Горгона. У нее сухие глаза, они похожи на опаленную солнцем пустыню. Я отражаюсь в ее светло-голубых зрачках двумя крошечными нелепыми уродцами.

– Опять ты! Как ты мне надоел! Ну, что ты привязался ко мне? Из-за тебя Артем не пришел, низкий ты человек! Уйди…

Светка шепчет, однако я оглушен и раздавлен. Даже покачнулся, но сохранил равновесие, удержавшись за край стола. Делаю нечеловеческое усилие, поворачиваюсь и ухожу.

Я иду в прихожую, надеваю куртку, беру шапку и ухожу. За моей спиной звонко и зло, как цепной пес, щелкает дверной замок.

Пока я был у Светки, на улице началась метель. Ветер и снег в лицо. Но мне жарко. Куртка расстегнута, шапка в руке. С губ срываются бессвязные слова:

– Печально вслед смотрю тебе я… Робею так, что подойти не смею… Тебя я недостоин, но верным быть пажом хочу…

Это строки из моего стихотворения, написанного для Светки. Я жалею, что не забрал его. Завтра, когда мы встретимся в классе, мне будет стыдно, настолько, что, может быть, я даже попрошу родителей перевести меня в другую школу. Мы со Светкой – те самые параллельные прямые, которые никогда не пересекутся. И было величайшим заблуждением думать, что может быть иначе. А за ошибки надо платить. Вот только жаль терять такого друга, как Артем…

Я вспоминаю про Артема, и у меня появляется цель. Я разворачиваюсь и иду по направлению к его дому. Я иду к другу. Он поймет меня и простит за недавнюю измену. Нет ничего на свете крепче и надежнее мужской дружбы.

А метель расходится. Скоро февраль, а там и март. И ничто на свете не может этого изменить. Как бы ни ярилась зима, но ей придется уступить весне. Таков закон природы.

И метель, и зима – всё, всё пройдет. И даже горе.

Только я об этом еще не знал.

* * *

В оформлении обложки использован рисунок с pixabay.

Оглавление

Понедельник

Вторник

Среда

Четверг

Пятница

Воскресенье