Проклятие Гермеса Трисмегиста [Вадим Иванович Кучеренко] (fb2) читать онлайн

Вадим Кучеренко Проклятие Гермеса Трисмегиста

Гермес Трисмегист

Действующие лица:

Голышкин Сталвер Ударпятович, профессор.

Родион, его сын.

Мышевский Андрей Сигизмундович, крупный бизнесмен.

Ольга, медсестра.

Выхухолев Сергей Юрьевич, врач-психиатр.

Огранович Елена Павловна, нотариус.

ДЕЙСТВИЕ 1.

Квартира в старом, начала двадцатого века постройки, доме, с множеством просторных комнат с очень высокими потолками. В ней много мебели, картин на стенах и т. д. Достопримечательностью большой прихожей, помимо массивной дубовой вешалки и огромного зеркала венецианского стекла в потемневшей от времени бронзовой раме на стене, служат старинные напольные часы с маятником.

Звонят в дверь, несколько раз, с небольшими перерывами. Наконец из полусумрака квартиры появляется Родион. Он в ночной пижаме, зевает. Подходит к входной двери и открывает ее. Входит Мышевский. Часы бьют двенадцать раз.

Мышевский. Добрый день. Простите, кажется, я вас разбудил? Но мне было назначено.

Родион. А что, уже день?

Мышевский. Точнее, полдень. Судя по этим часам.

Родион. Чтоб у них маятник оторвало! Только пиплов пугают… Хотите выпить?

Мышевский. От чая, пожалуй, не откажусь.

Родион. Вообще-то я имел в виду более крепкие напитки.

Мышевский. Нет уж, увольте. Да и повода нет.

Родион. Мой дед, царствие ему небесное, говорил: было бы что выпить, а повод найдется. Впрочем, не буду настаивать.

Родион, потеряв интерес к гостю, смотрится в зеркало и начинает выдавливать прыщ на носу.

Мышевский. Так я могу видеть профессора Голышкина? Сталвер Ударпятович назначил мне на двенадцать часов. Где он?

Родион. (Неопределенно показывает рукой куда-то в глубь квартиры). Скорее всего, в своем кабинете. Строчит очередную книгу или бродит по порносайтам. Это зависит, плющит его сегодня с утра или разбодяжило на умные мысли.

Мышевский. Я могу его увидеть?

Голышкин. На подобный вопрос мой дед, Ударпят Родионович Голышкин, ответил бы, что попытка – не пытка.

Мышевский. Вообще-то это изречение приписывают Сталину. И оно весьма двусмысленно.

Голышкин. Мой дед считал Виссарионыча великим человеком. Во всех смыслах.

Мышевский. Ваш дед был…?

Голышкин. Генералом. Служил в одном всесильном ведомстве. Вас это смутило?

Мышевский. Нет, но кое-что прояснило. Мой дед был скромным врачом. Прежде чем поставить диагноз, ему приходилось много думать. Зато с тем, что он говорил, было трудно спорить.

Голышкин. Наверное, ваш дедушка слыл букой?

Мышевский. (Тихо). Он был очень общительным человеком. До того дня, когда его арестовали, а затем осудили. На двадцать пять лет без права переписки. Как врага народа… (Повышая голос). Так вы позволите мне пройти?

Родион. Если пойдете один, то не скоро дойдете. Эта квартира – полный улет! Слишком много комнат для философа. Старина Диоген отца бы не одобрил.

Мышевский. Так проводите меня. Если вас не затруднит.

Родион. Придется. (С неохотой отходит от зеркала и жестом приглашает гостя следовать за собой). Идите за мной и никуда не сворачивайте. А если вам на плечо сядет летучая мышь, не думайте, что это глюки. После смерти мамы наша квартира порядком одичала.

Родион и Мышевский медленно идут по направлению к дальней комнате.

Мышевский. А мне в ней уютно. Я словно вернулся домой после долгого путешествия.

Родион. Я сразу заметил, что вы какой-то не такой. Еще когда отказались выпить.

Мышевский. Это могло случиться после смерти вашей матери. Иногда квартиры дичают, когда уходит домовой.

Родион. Это что еще за отстой?

Мышевский. Вы не знаете народные поверья. На Руси домовой всегда считался хранителем домашнего очага. Именно он приносил в дом уют, оберегал душевный покой его обитателей.

Родион. Вот чума! А я думал, хранители домашнего очага – это кошки.

Мышевский. Кошки привязаны к людям. А домовые – к стенам. Когда старый хозяин умирает, домовой начинает изводить новых. Если те ему не по нраву. Но бывает, что осиротевший домовой просто уходит. И дом пустеет и дичает.

Родион. Выходит, мы с предком заплющили вашего симпатягу домового?

Мышевский. Вообще-то это был ваш домовой. А вы давно здесь живете?

Родион. Сколько себя помню. Квартира досталась отцу в наследство от деда. А тот утверждал, что ею владел еще его дед. Этакий родовой замок, переходящий из рода в род Голышкиных. Меня просто прет от этого! Графья Голышкины!

Мышевский. Вы в этом абсолютно уверены?

Родион. В чем? В том, что мы – графья?

Мышевский. Что еще ваш прадед владел этой квартирой?

Родион. Слушайте, меня уже колбасит от ваших вопросов! И что это вас так зацепило?

Мышевский. Простое любопытство.

Родион. Полный отстой! Но мы уже дошли, так что…

Родион и Мышевский входят в комнату, которая служит хозяину кабинетом. Голышкин сидит за массивным антикварным столом и делает записи на листе бумаги. Вдоль стен – книжные полки, заставленные книгами в золоченых кожаных переплетах. В комнате несколько мягких кресел и стульев, в углу журнальный столик. Все старинное. На реальную эпоху указывает только современный телефонный аппарат на столе. По стенам развешены картины с изображениями древних философов. Среди них своим размером выделяется портрет Сталина.

Родион. Отец, к тебе гость! Вы поладите. Он такой же обкумаренный чувак, как и ты.

Голышкин. Перестань ерничать, Родион! Говори нормальным языком цивилизованного человека. И переоденься, пожалуйста. Что могут о тебе подумать чужие люди? Посреди бела дня – в пижаме!

Родион. Не грузи меня! Пусть думают, что хотят. Я у себя дома. В чем хочу, в том и хожу. А если кому-то не нравится мой домашний прикид…

Мышевский. Мне абсолютно безразлично.

Голышкин. (Смущенно). Но я жду одного человека…

Родион. (Заинтересованно). Оленьку?!

Голышкин. А тебе не все ли равно? И какая она тебе Оленька?! Для тебя она – Ольга Алексеевна, медсестра из районной поликлиники. И ничего другого быть не может!

Родион. Как скажешь, отец. Считай, что я соскочил с темы. (Посылает ему воздушный поцелуй).

Голышкин. Нахальный мальчишка!

Родион. Пойду, поставлю шампанское в холодильник. (Делает вид, что уходит, но неожиданно возвращается). Как вы думаете, профессор, Олень… извините, медсестра из районной поликлиники! Она не откажется от бокала улетного французского шампанского?

Голышкин. (Берет в руки увесистый том). Вон отсюда! Пока я не запустил в твою неразумную голову вот этим.

Родион. Никогда бы не подумал, что книга может быть столь веским аргументом. Вы умеете быть чертовски убедительным, профессор!

Родион уходит, насвистывая «Марсельезу».

Голышкин. Несносный мальчишка! И что мне прикажете с ним делать?

Мышевский. Меньше любить.

Голышкин. Это так заметно?

Мышевский. Вас выдают интонации. Так говорит мать с обожаемым сыном-сорванцом.

Голышкин. Вы считаете, я гублю сына своей любовью?

Мышевский. Все, что безмерно, губительно. Абсолютная власть. Кровная месть. Слепая любовь. Знаете, что сказано в Библии? «Кто любит своего сына, пусть чаще наказывает его». Я частенько перечитываю эту книгу на ночь. У меня самого два сына.

Голышкин. (Задумчиво, словно бы разговаривая сам с собой). Когда умерла его мать… От инфаркта, неожиданно для всех… Я тяжело переживал ее смерть, но Родион… Он бросил университет и заперся в своей комнате… И почти год никуда не выходил. Сидел в углу и плакал. Жалобно так, словно перепуганный щенок… Я испугался, что могу потерять и его. И останусь совсем один… Вы знаете, как ужасно одиночество?

Мышевский. У моего отца было семеро детей. У меня уже пять. Кроме сыновей еще три девочки. Откуда мне знать, что такое одиночество? Иногда мне очень хочется побыть одному. Но это желание, к счастью, быстро проходит.

Голышкин. Могу только позавидовать вам… Да вы не стойте, присаживайтесь, вот в это кресло. Оно очень удобное. Извините, не имею чести знать?

Мышевский садится в одно из кресел, выбрав то, которое находилось в углу, рядом с большим напольным торшером. Иногда он откидывается на спинку кресла, и тогда на его лицо падает тень от абажура.

Мышевский. Мышевский. Андрей Мышевский. Я звонил вам вчера, Сталвер Ударпятович. Просил о встрече. И вы пригласили меня к себе домой.

Голышкин. Как же, как же! Я помню, уважаемый Андрей… Простите, как вас по батюшке?

Мышевский. Отца звали Сигизмунд. Следовательно, я – Андрей Сигизмундович. На одном дыхании не произнесешь. Если вас это затрудняет…

Голышкин. Позвольте, почему это должно меня затруднять? Моего отца звали тоже не просто – Ударпят. Это сокращенное от «ударник пятилетки». Такое было время. Массовый энтузиазм, всплеск народного творчества и все в том же духе.

Мышевский. Вы правы. Время было еще то!

Голышкин. А мой отец, Ударпят Родионович, не мудрствуя лукаво, нарек меня Сталвер. Сокращенное от «Сталину верен». И как прикажете мне к этому относиться?

Мышевский. Философски.

Голышкин. Вы правы. Возможно, только благодаря своему имени я получил степень доктора философских наук.

Мышевский. Исходя из вашей теории, Сталвер Ударпятович, я стал бизнесменом исключительно из-за отчества Сигизмундович?

Голышкин. Хм-м… В общем, только мне удалось разорвать этот порочный круг. Я назвал сына в честь своего деда, крестьянина Тамбовской губернии. От неуемной фантазии которого и беззаветной преданности новой советской власти, собственно, все и пошло. Самого его нарекли Родионом. Прекрасное и простое русское имя. (Внезапно осекается). Но я вижу, вам это неинтересно?

Мышевский. (Скрываясь в тени абажура). Почему же…

Голышкин. Простите старика, увлекся! Насколько я помню, вы пришли по поводу моей новой книги?

Мышевский. Да, Сталвер Ударпятович. Ваша «Теософическая система планов природы и существования бесконечного разнообразия форм материи в свете спиритуализма» заинтересовала меня. Это ее вы обещали адресовать своему сыну?

Голышкин. Хм-м… (Невольным раздраженным жестом отодвигает от себя книгу, но тут же придвигает обратно и бережно гладит обложку, словно голову обиженного невзначай ребенка). На экзамене, господин Мышевский, я поставил бы вам «отлично». Вы произнесли название моей книги, ни разу не запнувшись. Такое редко кому удается.

Мышевский. Это не удивительно, профессор. Я много думал о ней. Вы утверждаете, что все явления материального порядка можно свести к духовным…

Голышкин. Положим, это не я утверждаю. Вернее, не только я и далеко не первый…

Мышевский. Возможно, профессор. Но эту мысль я вычитал из вашей книги.

Голышкин. Это приятно слышать, Андрей Сигизмундович. Кстати, какое направление в спиритуализме вам ближе – абсолютное или относительное? Вы приверженец Беркли или старика Аристотеля?

Мышевский. Затрудняюсь ответить на ваш вопрос, профессор. Вообще-то о спиритуализме я имею весьма смутное представление. Я вам уже говорил, что я – бизнесмен. И пришел сюда не обсуждать туманные вопросы теософии. А с конкретной практической целью.

Голышкин. И какой именно, позвольте узнать?

Мышевский. Цель та еще. (Снова скрывается в тени). Обратить ваши способности, Сталвер Ударпятович, в деньги. Вы моя золотая жила, профессор.

Голышкин. (Издает короткий смешок). Простите, мой уважаемый собеседник, но я и деньги – две вещи несовместные. Ведь вы читали мою книгу? Тогда вы не могли не заметить, она очень далека от материализма. Да, я признаю за человеческим телом право на самостоятельное существование. Но при этом само тело рассматриваю как продукт душевной деятельности человека. Сомневаюсь, что на этом можно заработать.

Мышевский. А если вы ошибаетесь, профессор?

Голышкин. Так переубедите меня, господин Мышевский! Я буду даже рад. Но, прежде чем взяться за этот сизифов труд… Вы не откажетесь от чашки чая?

Мышевский. Если можно, черный кофе. Без сахара и сливок.

Голышкин встает, подходит к столику в углу комнаты, на котором стоят чайник, чашки, чайные и кофейные принадлежности. Заваривает кофе и подает фарфоровую чашку Мышевскому. Себе заваривает чай в граненый стакан в серебряном подстаканнике. Возвращается за свой стол.

Голышкин. А я предпочитаю зеленый чай с жасмином. Восхитительный аромат!

Мышевский. Где-то я слышал, что жасмин пахнет пороком. А черный кофе – местью.

Голышкин. Вот бы уж никогда не подумал! Хорошо, пусть будет по-вашему, господин Мышевский. Пейте свой кофе и наслаждайтесь мыслями о мести. Я же погружусь в порок. А затем вы поведаете, что привело вас ко мне…

Кабинет погружается в темноту. Освещается прихожая.

Раздается звонок в квартиру. Родион, успевший сменить пижаму на рубашку и джинсы, выходит в прихожую и открывает дверной замок. Входит Ольга. В руках у нее медицинский чемоданчик. Она останавливается перед зеркалом, поправляя прическу. Одета молодая женщина очень скромно.

Родион. (Стоя за ее спиной и восхищенно разглядывая). Здравствуйте, Оленька! Я в ауте! Вы с каждым днем все неотразимее!

Ольга. (Как будто только сейчас замечая его). А, это вы, Родион… (Говорит, глядя на его отражение в зеркале). Как здоровье Сталвера Ударпятовича? Не провожайте меня, я сама найду дорогу в его кабинет.

Родион. Ольга Алексеевна! Может быть, я дерево. Но я тупо не понимаю – в чем я провинился?

Ольга. Откуда мне знать? Пойдите и спросите об этом у вашего отца.

Родион. Не могу. У него в гостях очень крутой дядек. Они мутят какую-то важную тему. Так что вам, Оленька, придется подождать в компании со мной. (Протягивает руку, как будто желая дотронуться до руки девушки, но не решается, и пытается замаскировать свое смущение развязным тоном). Есть водка и кока-кола. Не откажетесь от коктейля Джима Моррисона?

Ольга. (Демонстративно окидывает его оценивающим взглядом и качает головой, давая понять, что разочарована увиденным). Скажите, Родион, вам больше нечем заняться? Вы маетесь от безделья или это ваша работа?

Родион. О чем вы, Ольга Алексеевна? Поясните для непонятливых!

Ольга. Каждый раз, приходя к Сталверу Ударпятовичу, я застаю вас дома. Следовательно, делаю я вывод, либо вы хронический бездельник и живете за счет отца. Либо – жиголо.

Родион. Я как трусы без резинки. Веду свободное, ничем не обремененное существование.

Ольга. Тогда не тратьте даром времени. Мужчины подобного типа для меня не существуют.

Родион. А какие дядьки вас интересуют?

Ольга. Говоря на вашем молодежном жаргоне, хитовые и прайсовые.

Родион. Вот байда!

Ольга. Таковы все женщины! Почему я должна быть исключением? Или я уродина? А, может быть, дура?

Родион. Что ты, Оленька! Ты киска. Классная киска!

Ольга. То-то, мальчик! (Щелкает его по носу).

Родион. (Обиженным тоном). Вот измена! Какой я мальчик?! Если у меня нет бабла, это еще не повод считать меня огрызком.

Ольга. Не грузись, малыш! Круче тебя только яйца, а выше – звезды. Но я называю мальчиком любого мужчину, не способного осуществить мою мечту.

Родион. И что это за глюк? Скажи, не делай козью морду, Оля! Ну, пожалуйста!

Ольга. Хорошо, малек. (Походкой модели, идущей по подиуму, несколько раз проходит по прихожей, туда и обратно). Мой глюк, как ты, баклан, задвинул – водопады Игуасу.

Родион. Святые сосиски! Это где?

Ольга. Это в Бразилии. Ничто в мире не сравнится с ними по красоте. Представь картину: более трехсот потоков одновременно низвергаются с огромной высоты. А над ними – вечная радуга, созданная мириадами капель воды и солнцем. Я видела по телевизору.

Родион. Мне казалось, все киски мечтают о Париже.

Ольга. Увидеть Париж и умереть на вершине Эйфелевой башни? Вот это действительно полный отстой!

Родион. Но Бразилия – это так далеко! Там, наверное, живут люди-антиподы?

Ольга. Угадал, крутое яйцо! Когда у нас зима, у них – лето. Когда мы плачем, они поют. Этого достаточно, или мне продолжить?

Родион. Достаточно.

Ольга. И когда я увижу водопады Игуасу?

Родион. (Безнадежно). Вот шняга!

Ольга. Теперь понятно, почему – мальчик?

Родион. Понятно, киска.

Ольга. (Останавливается рядом с ним и кладет руки ему на плечи). Ну, не дуйся! Ты очень славный, Родион. Но больше я на эту приманку не попадусь.

Родион. А если?!

Ольга. Что – если?

Родион. Если будут водопады. Игу… Иго… Как их там?! Тогда ты изменишь свое отношение ко мне?

Ольга. Сначала пусть будут. А там посмотрим.

Родион. (Берет ее руки в свои). Оля, не уходи от ответа. Для меня это очень важно!

Ольга. (С неожиданной нежностью). Милый мой мальчик! Пожалуй, я в самом деле могла бы тебя полюбить…

Родион. Продолжай!

Ольга. (Сухо, словно опомнившись). Отпустите мои руки, Родион! Мне больно! Или я пожалуюсь вашему отцу. И он поставит вас в угол.

Родион. Ты смеешься надо мной, Оля!

Ольга. А что мне, слезы лить? Нет уж, прошли те времена. Когда-то, в один апокалипсический день, лежа на больничной койке, выпотрошенная и опустошенная, я поклялась. О, это была страшная клятва! Отныне и вовеки, сказала я самой себе, я не поверю на слово ни одному мужчине. И я не собираюсь ее нарушать. Даже ради такого славного человечка, как ты.

Родион. Смейся, смейся надо мной! Но знай – однажды все изменится.

Ольга. (Гладит его по щеке). Я буду ждать этого дня, Родион.

Родион. Оля, это правда? Так я могу надеяться?

Ольга. (Дает ему легкую пощечину). Надеяться может даже мышь в мышеловке. Вопрос, на что и как долго. Вот, например, моя надежда увидеть сегодня твоего отца. Она уже почти умерла. И как быть с этим?

Родион. (Радостно). Пойду встану на колени перед предком. Может быть, он сжалится и выпроводит своего дядька.

Ольга. А как я буду благодарна тебе за это!

Родион. Но, чур, ты идешь со мной, Оля!

Ольга. Боишься, отец навешает тебе звездюлей?

Родион. Боюсь оставлять тебя одну. А вдруг ты исчезнешь, как сон наркомана? Может быть, ты даже не женщина.

Ольга. А кто же тогда?! Вот нахал!

Родион. Я хотел сказать – не реальная женщина. Иногда мне кажется, что ты просто мой глюк.

Ольга. (Берет его за руку). Вот моя рука. Она из плоти и крови. Чувствуешь, какая теплая? Держи ее крепче. Может быть, тогда тебе удастся меня удержать.

Родион. (Целуя ее руку). Ты хочешь этого?

Ольга. О, если бы я сама знала, чего я хочу! (Отнимает свою руку и быстро идет по направлению к кабинету Голышкина).

Родион, опережая Ольгу, подходит к закрытой двери кабинета, откуда раздаются голоса. Но не входит, а преграждает Ольге путь и снова начинает целовать женщине руку, которую она не отнимает, прислушиваясь к разговору за закрытой дверью.

Свет освещает кабинет.

Мышевский. Спасибо за кофе, Сталвер Ударпятович.

Голышкин. Может быть, еще чашечку?

Мышевский. Если не возражаете, профессор, я хотел бы перейти к делу.

Голышкин. Извольте. (Жестом показывает на свою книгу). Итак, уважаемый господин Мышевский, если я вас правильно понял, вас влечет потусторонний мир и его тайны?

Мышевский. Я прагматик, профессор. Тайны потустороннего мира? Они начнут меня волновать, когда я переселюсь в этот самый мир. Надеюсь, это произойдет не скоро. Пока что для меня имеют интерес тайны мира живых. Вернее, только одна из них. Но уж за ней я, подобно Орфею, готов даже спуститься в царство мертвых.

Голышкин. И что же это за тайна, господин Мышевский? Она того стоит?

Мышевский. (Скрывая свое лицо в тени). Философский камень.

Голышкин. Хм-м… Так ваша навязчивая идея – это магистериум?! Признаюсь, вы меня разочаровали.

Мышевский. Но почему, профессор, вы так презрительно отзываетесь о моей идее фикс?

Голышкин. В конце концов, это даже не камень, если говорить о его внешнем виде. А некий химический реактив. Порошок, необходимый для трансмутации различных металлов в золото.

Мышевский. Вы считаете, это важно – как выглядит тайна, сводящая вас с ума?

Голышкин. А как же! Ведь вам не все равно, как выглядит женщина, которую вы собираетесь покорить? Или, говоря ужасным современным языком, уложить в свою постель.

Мышевский. Как можно даже сравнивать!

Голышкин. Но, возможно, я тороплюсь с выводами? И вас волнуют другие свойства философского камня? Те, которые, так сказать, можно употребить во благо человечества? Ведь принятый внутрь в малых дозах, этот золотой напиток – древние алхимики называли его аurum potabile, – способен исцелять любые болезни, омолаживать человеческое тело и даже продлять жизнь.

Мышевский. (Презрительно). Облагодетельствовать человечество? (Меняет тон, спохватившись). Знаете, профессор, я как-то не думал об этом. Возможно, потому что человек по природе своей – эгоист. И разве можно его за это винить? Таким его создал Господь Бог.

Голышкин. Но, к счастью для человечества, не всех людей Бог создал эгоистами. Истории известны примеры, когда некоторые индивидуумы жертвовали своей жизнью ради блага остальных людей.

Мышевский. В семье не без урода, профессор. И, в конце концов, если будет счастлив каждый – разве это недостаточно для счастья всего человечества?

Голышкин. А вы искусный софист, господин Мышевский. И в чем-то схожи со своим вожделенным философским камнем. Ваши мысли, как яд, проникают в сознание и разрушают благородные идеалы. Трансмутируют романтиков в циников.

Мышевский. Право, профессор, вы слишком строги ко мне.

Голышкин. Ну да оставим этот бесплодный спор, господин Мышевский. Вернемся к его истокам. Разве вы не знаете, что философский камень считается досужей выдумкой древних алхимиков?

Мышевский. Да-да, я слыхал об этом. И о том, что позднее ее подхватили, как знамя, шарлатаны разных мастей. И начали зарабатывать на простаках, поверивших в чудесную силу философского камня.

Голышкин. Ну, вот видите…

Мышевский, увлекшись спором, встает с кресла и начинает ходить по кабинету, иногда задевая кресла и стулья, но в сильном волнении не замечая этого.

Мышевский. А Раймонд Луллий? Вы знаете об испанце, жившем в четырнадцатом веке? Английский король Эдуард заказал ему выплавить шестьдесят тысяч фунтов золота из ртути, олова и свинца. И он выполнил заказ!

Голышкин. Все расчеты по торговым сделкам тогда велись оловом. Столько золота просто не могло быть во всей королевской казне!

Мышевский. Но остались исторические документы. Из них явствует, что в эпоху короля Эдуарда королевская казна была полна золота. Им расплачивались при заключении самых крупных сделок с торговой республикой Ганзой.

Голышкин. Даже в исторические документы может вкрасться ошибка.

Мышевский. Пусть количество золота преувеличено. Но ведь сам факт никто не оспаривает! Отчеканенные из золота Раймонда Луллия нобли до сих пор хранятся в английских музеях.

Голышкин. Великая мистификация!

Мышевский. Сталвер Ударпятович! (Обвинительным жестом наставляет палец на собеседника). Вы обвиняете английского короля во лжи?

Голышкин. Хм-м… Не короля. А так называемых летописцев.

Мышевский. Профессор, почему вы не хотите поверить в самое простое объяснение? В то, что Раймонд Луллий каким-то неведомым образом узнал рецепт приготовления философского камня и воспользовался им. Или вас смущает время, в которое он жил?

Голышкин. Признаться, да. Средневековье погружено во мрак. (Указывает на стеллажи с книгами). Некоторые хроники всерьез утверждают, что в те времена водились огнедышащие драконы. Им тоже прикажете верить?

Мышевский. В драконов? Не знаю, не думал об этом. Все может быть… Но ведь возможность превращения определенных элементов таблицы Менделеева в золото была доказана уже в двадцатом веке.

Голышкин. Да, подобное нередко происходит в процессе работы ядерного реактора. Но золото получается в ничтожно малых концентрациях и слишком дорогим. И уж тем более оно не может служить панацеей от болезней и старости.

Мышевский. Поэтому ученые предпочитают об этом умалчивать. Тем более что эта химическая реакция плохо влияет на работу самого ядерного реактора. Однако факт есть факт.

Голышкин. И что он доказывает?

Мышевский. То, что трансмутация любого металла в золото возможна! Беда в том, что рецепт философского камня затерялся в веках. А все, кто знал его, уже давно обратились в прах.

Голышкин. Хм-м… Хорошо. Пусть будет по-вашему. Но зачем вы пришли ко мне?

Мышевский снова опускается в кресло и скрывается в тени.

Мышевский. Из-за вашей книги, профессор. Вы сами утверждаете, что спиритический сеанс – это реальная возможность пообщаться с уже умершими людьми.

Голышкин. Подождите, подождите, господин Мышевский! Кажется, я догадался! Так вот в чем дело! (Теперь уже он встает из-за стола и начинает мерить кабинет шагами, произнося фразы так, словно обращается не к собеседнику, а отвечая собственным затаенным мыслям). Вы не собираетесь тратить свою жизнь на эксперименты. Просиживать годами в лаборатории, склонившись над ретортами в надежде увидеть когда-нибудь на дне одной из них щепотку золотого песка? Это не для вас! Вместо этого вы хотите войти в духовный контакт с одним из тех, кто некогда владел рецептом философского камня. И выпытать у него секрет трансмутации. (Как будто очнувшись, останавливается напротив Мышевского и долго недоуменно смотрит на него в упор, словно пытаясь вспомнить, кто это). Ах, да… Поправьте меня, если я ошибаюсь.

Мышевский. Вы не ошибаетесь, профессор.

Голышкин. И кого же вы избрали для этой цели? Испанца Луллия? Или самого короля Эдуарда?

Мышевский. (Торжественно). Гермеса Трисмегиста.

Голышкин. (Хватаясь руками за голову). Бог мой! Вы еще более безумны, чем я предполагал.

Мышевский. А что вас смущает, профессор? Думаю, что больше Гермеса Трисмегиста о философском камне не знает никто. Недаром его называли Гермесом Триждывеличайшим. Именно этот египтянин впервые поведал миру о философском камне, который он получил во время своих алхимических опытов.

Голышкин. Но ведь это мифологическая личность! В преданиях его называют сыном египетских богов Осириса и Исиды. И даже отождествляют с древнеегипетским богом-чародеем Тотом. Вероятнее всего, этот человек даже не существовал.

Мышевский. Существовал и писал книги. Именно из них мир узнал о философском камне. К сожалению, большинство книг погибло при пожаре в Александрийской библиотеке. Немногие уцелевшие были зарыты адептами Гермеса Трисмегиста в различных тайниках в пустыне.

Голышкин. И вы в это действительно верите?

Мышевский. До нашего времени дошли некоторые переводы его книг. К сожалению, сильно искаженные. Из них почти ничего нельзя понять.

Голышкин. И вы рассчитываете, что во время спиритического сеанса этот мифологический египтянин явится с того света и откроет вам свой рецепт?

Мышевский. А почему бы и нет? Думаю, до меня многие пытались осуществить это. Большинству не удавалось. Но кому-то везло.

Голышкин. Мне кажется, господин Мышевский, вы уверены в том, что вам Гермес Трисмегист не откажет.

Мышевский. Мне – нет.

Голышкин. И почему же?

Мышевский. Потому, профессор, что от Гермеса Трисмегиста мне нужен не рецепт приготовления философского камня. Этот рецепт мне уже известен…

Свет в кабинете гаснет.

Родион пытается поцеловать Ольгу в губы. Но та закрывает рот юноши ладонью и качает головой.

Родион. Но почему, Оля? Тебе неприятно?

Ольга. Тс-с!

Женщина прикладывает свой палец к его губам и жестом приглашает прислушаться к голосам, доносящимся из-за двери.

Кабинет снова освещается.

Голышкин. Вы вычитали этот рецепт в одном из плохих переводов книг великого алхимика-египтянина? Уж не тех ли самых, что сгорели в Александрийской библиотеке?

Мышевский. Напрасно иронизируете, профессор. Я получил его в наследство от своего отца.

Голышевский. Хм-м… Простите, но кто был ваш отец?

Мышевский. Ничего сверхъестественного. В молодости он увлекался археологией. Ходил в экспедиции подсобным рабочим. В одной из них, в пустыне, они наткнулись на полуразрушенную гробницу. Во время раскопок отец нашел тайник в стене, а в нем – древний манускрипт. Кусок пергамента, источенный временем и песком. На нем были начертаны почти нечитаемые иероглифы. Отец был порядочным человеком, но, напоминаю, он был молод…

Голышкин. Иными словами, он украл манускрипт?

Мышевский. Я бы выразился более мягко. Утаил. Возможно, даже не по собственной воле. Как он говорил, нечто, неподвластное человеческому разуму, овладело его волей. Когда отец пришел в себя, он находился уже в своей палатке. Как он очутился в ней, выйдя из гробницы и пройдя незамеченным для всех, он не помнил. А пергамент, бережно завернутый в чистую рубаху, лежал в его рюкзаке. Отец пришел в ужас от собственного поступка, но отступать было поздно. Если бы он даже вернул пергамент, его все равно обвинили бы в краже и прогнали из экспедиции. А, возможно, даже отдали бы под суд, учитывая, какие были времена. Хищение государственной собственности каралось более жестоко, чем убийство.

Голышкин. На Ближнем Востоке ворам отрубали правую руку. В Древней Руси – клеймили и рвали ноздри. Но воровать не переставали ни там, ни там. Я думаю, высшие силы здесь не при чем. Такова природа человека. Ваш отец боялся – и все-таки совершил эту кражу. Зачем ему был нужен этот пергамент? Сомневаюсь, что он даже понимал, что это такое. Неужели он думал, что кто-то у него купит эту старую тряпку, в которую манускрипт превратили минувшие века?

Мышевский делает резкое движение, словно собирается наброситься на Голышкина, но усилием воли сдерживается и остается сидеть в кресле, снова уйдя в тень. Он говорит тихо и даже монотонно, но за этим кажущимся спокойствием можно различить готовую разразиться бурю. Однако Голышкин ничего не замечает, увлеченный спором.

Мышевский. Пусть будет по-вашему, профессор. И сверхъестественные силы здесь совершенно не при чем, а мой отец был обыкновенным мародером. Но в его оправдание я хочу сказать вот что. Многие годы отец посвятил тому, чтобы прочитать написанное на манускрипте. Отец не продал никому эту старую тряпку, как вы ее назвали. И даже не пытался.

Голышкин. И ему… Удалось прочитать?!

Мышевский. На это ему потребовалась почти вся жизнь. Несколько лет отец изучал давно уже забытый, мертвый язык, на котором была сделана надпись на пергаменте. И несколько десятков лет ему понадобилось, чтобы разгадать шифр. Тот, которым воспользовался Гермес Трисмегист, чтобы записать свою великую тайну.

Голышкин. А вы уверены, что это был именно Гермес Трисмегист?

Мышевский. Как и в том, что моего отца звали Сигизмунд. Манускрипт был подписан великим египтянином. Но даже если бы подписи не было, содержание текста говорило само за себя. Это был рецепт философского камня.

Голышкин. (Взволнованно). Ваш отец… Сигизмунд… Он воспользовался этим рецептом?

Мышевский. К счастью, нет. К тому времени, когда секрет манускрипта был разгадан, отец уже давно тяжело болел. И вскоре он умер. Единственное, что он успел – завещать манускрипт мне. Он рассчитывал, что я завершу дело всей его жизни.

Голышкин. Постойте! Почему вы сказали – к счастью?

Мышевский. Потому что ему не довелось пережить разочарование, которое пришлось испытать мне. Неужели вы думаете, что я не попытался изготовить философский камень?

Голышкин. Хм-м… Но у вас ничего не вышло, насколько я понимаю.

Мышевский. Я получил очень красивые кристаллы ярко-рубинового цвета. Как выяснилось, это был чистейший хлораурат серебра с очень высоким процентным содержанием золота. Сорок четыре процента! При плавлении кристаллы придавали раствору золотую окраску. Но все-таки это не было чистое золото, ради которого и затевалось все предприятие.

Голышкин. Но, возможно, именно его алхимики и считали философским камнем?

Мышевский. Только шарлатаны и неудачники. Я уверен, что именно для них Гермес Трисмегист и записал этот свой рецепт. Чтобы никто не догадался, египтянин придал ему видимость правдоподобия, но изменил какой-то ингредиент. Возможно, всего один, но в результате золота в растворе только сорок четыре процента. И если нам удастся узнать у самого алхимика его маленький секрет, мы станем баснословно богаты, профессор!

Голышкин. (Удивленно). Мы? Вы не оговорились?

Мышевский. (Скрываясь в тень). Разумеется, мы. Я не в ладах со спиритизмом. Мои попытки общения с духами закончились неудачей. Вы же, насколько я понимаю, в этом деле специалист. Поэтому я предлагаю вам открыть совместное предприятие. В качестве уставного взноса я вношу в него рецепт философского камня, завещанный мне отцом. А вы…

Голышкин. Да, действительно, а что я?

Мышевский. Чистосердечное признание Гермеса Трисмегиста.

Голышкин. Бред какой-то! Неужели вы сами этого не понимаете?

Мышевский. Вы мне поверите, если я покажу вам манускрипт?

Мышевский достает из портфеля сверток, завернутый в мягкую ткань. Бережно разворачивает его и показывает манускрипт Голышкину. Но издали, не давая взять в руки. Голышкин опускается в кресло, словно у него внезапно подкосились ноги.

Голышкин. (Тихо). Бог мой! Так это правда!

Мышевский. Какой мне смысл вас обманывать? Вы сами сможете удостовериться в правдивости моих слов.

Голышкин. Неужели вы мне позволите? Вот так, просто?

Мышевский снова заворачивает манускрипт в ткань и прячет сверток в портфель.

Мышевский. Разумеется, не так просто. В обмен на ваше обещание вызвать дух Гермеса Трисмегиста. Ну, что, по рукам?

Голышкин. (Упавшим голосом). Дайте мне время на раздумья. Я не могу вот так, с бухты-барахты, принять решение. В конце концов, я философ, а не авантюрист.

Мышевский. Я понимаю, профессор. Сколько вам нужно времени?

Голышкин. Я позвоню вам.

Мышевский. Я сам перезвоню вам. Если не возражаете.

Голышкин. (Испуганно). Но я ничего не обещаю!

Мышевский. Отказ – это тоже ответ.

Голышкин. (С облегчением). Ну, если так…

Мышевский. А теперь позвольте мне откланяться. (Встает).

Голышкин. Вас проводить?

Мышевский. Не надо. Я сам найду выход.

Голышкин. Это непросто. Можно заблудиться в лабиринтах комнат.

Мышевский. А мне кажется, я уже бывал здесь когда-то. И поэтому прекрасно ориентируюсь.

Голышкин. (Равнодушно). Вот как? И когда же?

Мышевский. Может быть, в прошлой жизни. Генетическая память.

Голышкин. Вы все время говорите загадками, господин Мышевский.

Мышевский. Придет время и для разгадок, профессор. Обещаю вам. Я ухожу, но не прощаюсь. До вечера!

Голышкин. Но помните – я ничего не обещал!

Свет в кабинете гаснет.

Ольга быстро отходит от дверей и увлекает за собой Родиона.

Родион. Куда ты меня ведешь? Да объясни же!

Ольга. Не надо, чтобы ваш гость заподозрил, что мы подслушивали.

Родион. Но ведь мы не подслушивали! Ну, услышали несколько слов. Да и те бред какой-то!

Ольга. У тебя сквозняк на чердаке! Предположим, я тоже не во всем разобралась. Зато я поняла главное.

Родион. И что же?

Ольга. Да то, что собеседник твоего отца – очень богатый человек.

Родион. А нам-то что с того?

Ольга. Да то! Ему позарез нужен Сталвер Ударпятович. И если ты пообещаешь ему свою помощь… То взамен можешь потребовать что-то другое.

Родион. Что другое?

Ольга. Вот глупый! Да что угодно. Работу. Денег. Протекцию.

Родион. Развести дядька на бабки? Это смачно! Но есть одно слабое место.

Ольга. И какое же?

Родион. Мой отец. Он упрям, как ослиный хвостик. И если скажет «ду хаст нихт», не сомневайся – так и будет.

Ольга. Но ведь его гость этого не знает, правда?

Родион. Ясен перец!

Ольга. Вот и воспользуйся этим. Пообещай. Ведь обещать – не значит жениться. Но обязательно потребуй предоплату.

Родион. А ведь ты права!

Ольга. Еще бы!

Родион. Но как быть потом? Если отец все-таки соскочит с темы?

Ольга. Потом будет видно. Живи одним днем, мальчик, не думай о будущем. Как птичка божия. И Бог пошлет тебе пропитание на каждый твой день.

Из кабинета выходит Мышевский. Ольга подталкивает к нему Родиона, а сама отходит в сторону, чтобы остаться незамеченной.

Родион. Ваш тусняк затянулся.

Мышевский. Разве? А я и не заметил.

Родион. Мутили что-то важное?

Мышевский. Возможно.

Родион. Подсадили предка на тему?

Мышевский. Философы долго думают, прежде чем принять решение. В этом их слабость.

Родион. Это точно! А еще, когда вы уйдете, он призовет меня. И будет советоваться.

Мышевский. Даже так?

Родион. У нас всегда так. И мое мнение многое для папахена значит.

Мышевский. Это интересная информация. И, кажется, я догадываюсь, к чему вы клоните.

Родион. Я сразу усек, что вы не лох.

Мышевский. А вы подаете большие надежды, Родион.

Родион. Жаль, что отец вас не слышит. Его бы прямо заколбасило от счастья!

Мышевский. И сколько стоит ваш голос?

Родион. Мой голос за ваш. Это справедливо, не так ли?

Мышевский. О чем вы?

Родион. Мне нужен банковский кредит. Но без серьезного поручителя его не выдают. Если за меня поручится такой прайсовый дядек, как вы, проблема решится сама собой.

Мышевский. Уверен в этом. Поскольку я являюсь председателем совета директоров одного из местных банков.

Родион. Значит, я попал в точку!

Мышевский. Вот вам моя визитная карточка, Родион. Приходите сегодня после обеда. И мы легко уладим дело.

Родион. Без предварительного звонка?

Мышевский. Охрана будет предупреждена. В четыре часа пополудни вас устроит?

Родион. Любой каприз за ваши деньги! Но предупреждаю, сумма немалая.

Мышевский. Это хорошо. На мелочи я не размениваюсь.

Родион и Мышевский, разговаривая, уходят. Ольга провожает их взглядом, затем подходит к двери кабинета, стучит и входит.

Голышкин. О, какая приятная неожиданность, Оленька! (Подходит к ней и галантно целует руку).

Ольга. Мы встречаемся с вами каждый день, Сталвер Ударпятович, на протяжении последних двух недель. Я вам делаю уколы, измеряю давление. И вы знали о моем визите еще вчера. Какая в этом неожиданность? Или вы думаете, вместо обычных процедур я предложу вам что-то новенькое?

Голышкин. А вдруг?! Надежда умирает последней, Оленька. Почему бы и мне, старику, не помечтать? Пока я жив, пусть и не совсем здоров.

Ольга. Вашему здоровью, Сталвер Ударпятович, может позавидовать любой молодой человек. Не понимаю, зачем вам эти уколы? Ведь они такие болючие!

Голышкин. Единственно из удовольствия видеть вас, Оленька. А так вы совершенно правы. Я еще ого-го! Есть еще порох в пороховницах.

Ольга. Я так и думала. Сегодня же поставлю в известность главврача, что вы не нуждаетесь в уходе медсестры. Вы симулянт, профессор! А я-то, глупая девочка, так беспокоюсь о вас.

Голышкин. Оленька! Разумеется, если вам неприятны эти визиты…

Ольга. Что вы такое говорите, Сталвер Ударпятович! Ведь вы же знаете…

Голышкин. (Заинтересованно). Что я знаю? Продолжайте, Оленька!

Ольга. (Сухо, словно сожалея о сказанном). Ничего вы не знаете. И знать вам незачем.

Голышкин. А вот и есть зачем! И не спорьте со мной, а то у меня поднимется давление. И это будет на вашей совести, Оленька.

Ольга. Тогда снимайте брюки! (Достает из саквояжа шприц). И не пытайтесь меня разжалобить. Больше я вам не поверю. Ни единому слову!

Голышкин расстегивает брючный ремень и ложится на диван. Ольга склоняется над ним со шприцом и ставит укол.

Голышкин. Даже в то, Оленька… Ох!

Ольга. Надеюсь, вам не больно, Сталвер Ударпятович?

Голышкин. Что вы, Оленька, у вас такие нежные ручки. Как у ангела! Я испытал наслаждение.

Ольга. Вот и замечательно. (Достает прибор). Измерим давление?

Голышкин. С удовольствием. Признаюсь, эта процедура для меня более приятна, чем уколы.

Ольга. И с давлением у вас полный порядок, Сталвер Ударпятович. Нет, положительно, вы во мне не нуждаетесь. Если только как в собеседнике.

Голышкин встает и приводит свою одежду в порядок.

Голышкин. В очень приятном собеседнике, Оленька!.. Ох-х! (Морщится и незаметно потирает свое бедро, куда был сделан укол). Кстати, вы прочитали мою книгу? Ту, что я подарил вам на прошлой неделе.

Ольга. Разумеется, Сталвер Ударпятович.

Голышкин. И..?

Ольга. И ничегошеньки не поняла.

Голышкин. Как жаль!

Ольга. Очень уж вы умны, профессор! Мне ли, глупой девочке, понимать эту вашу философию? Признаюсь, у меня возникло много вопросов. А ответить на них было некому. Я читала вашу книгу ночью. Одна, лежа под одеялом в холодной постели. Комнату освещала только тусклая настольная лампа. За темным окном тоскливо завывал ветер. Было так страшно!

Голышкин. Бедная моя девочка! (Берет ее руки в свои и покрывает поцелуями). Так в чем же дело? Спросите сейчас. И я отвечу.

Ольга. Хорошо. Вот вы пишите о некромантии…

Голышкин. О, господи, Оленька, и вы туда же!

Ольга. (Отнимая руку). Я сказала какую-то глупость? Я так и думала! Больше ни единого слова о вашей книге. Я не хочу выглядеть в ваших глазах смешной. Ведь вы, Сталвер Ударпятович, профессор философии, а кто я? Обычная медсестра из районной поликлиники.

Голышкин. Простите, простите меня, Оленька! И не принимайте мое восклицание на свой счет. Это все мой сегодняшний гость. Возможно, вы его даже видели.

Ольга. Этот таинственного вида мужчина? Прошел мимо меня и не заметил, словно я невидимка.

Голышкин. Не может этого быть! Ни один мужчина не способен на это. Вы само совершенство, Оленька!

Ольга. Следовательно, он не мужчина. Это утешает. Но что вы хотели о нем рассказать, Сталвер Ударпятович?

Голышкин. О нем? Ничего. Я о том, что этот человек измучил меня разговорами о духах и спиритических сеансах. И когда вы вдруг заговорили о некромантии… Об искусстве общения с духами умерших людей… Я не сдержал своих эмоций. Еще раз прошу, простите меня, Оленька!

Ольга. Не извиняйтесь, Сталвер Ударпятович. Я вас понимаю. Но, в самом деле, эта ваша некромантия очень заинтересовала меня. Вы так увлекательно о ней пишите! Особенно то место, где вы говорите, что умершие способны приоткрыть завесу будущего живым. Вы не представляете, как мне бы хотелось…

Голышкин. Почему вы замолчали, Оленька? Продолжайте! Чего бы вам хотелось?

Ольга. Знать свое будущее. Неужели это непонятно, профессор? Или кажется странным? Любая женщина многое отдала бы за то, чтобы знать, что ее ожидает в будущем. И не в каком-то отдаленном, а в ближайшем. Выйдет ли она замуж и когда. Будут ли у нее дети и сколько…

Голышкин. Но ведь это так опасно!

Ольга. Опасно? Почему?

Голышкин. Знание будущего не дается без потерь. Общение с духами умерших чревато непредсказуемыми последствиями.

Ольга. И что с того?

Голышкин. Ну, как вы не понимаете, Оленька…

Ольга. Мне кажется, это вы не понимаете, профессор. Жизнь коротка. Особенно у женщин. Ведь по-настоящему они живут, пока молоды и красивы. Когда молодость проходит, красота увядает. И жизнь заканчивается. Начинается существование. Никому не нужное, даже им самим, скучное, утомительное. Но если бы женщина могла знать свое будущее! О! Это многое изменило бы.

Голышкин. Не понимаю, что?

Ольга. Разумеется, не понимаете, ведь вы мужчина! Это уберегло бы ее от многих ошибок. Те совершаются легко, но требуются годы, чтобы их исправить. Не будет ошибок – не будет бесцельно потраченных лет. Неужели, профессор, оно того не стоит?

Голышкин. И все-таки вы меня не убедили,Оленька.

Ольга. (Сухо). Как и вы меня, Сталвер Ударпятович.

Голышкин. Ваше будущее я могу предсказать и без спиритического сеанса.

Ольга. И это будет обман, профессор. Стыдитесь! Нет ничего проще, чем ввести в заблуждение наивную девочку, которая вам так доверяет. Нет уж, если вы хотите, чтобы я действительно вам поверила…

Голышкин. Что тогда? Говорите, Оленька, что я должен сделать для этого?

Ольга. Провести спиритический сеанс.

Голышкин. И чей дух вы хотели бы вызвать?

Ольга. Чей угодно. Лишь бы он был мертв как минимум пару веков или тысячелетий. А не так возмутительно жив и здоров, как вы, Сталвер Ударпятович!

Голышкин. Оленька, вы не понимаете, о чем просите. Вот уж воистину сказано: несчастный, ты этого хотел!

Ольга. (С обидой). А я вас ни о чем и не прошу, профессор. Это вы сами просили меня быть с вами откровенной. И я сдуру разоткровенничалась. Но разве можно доверять мужчинам? Это будет мне очередной горький урок. Спасибо за него, профессор!

Голышкин. Оленька! Не говорите со мной так сурово! Я чувствую, у меня снова поднимается давление.

Ольга. Может быть, вы нуждаетесь еще в одном уколе, профессор? С превеликим удовольствием!

Голышкин. Ох, не напоминайте мне об уколах!

Ольга. И не буду. Тем более что у меня уже нет ни минуты.

Голышкин. Вы торопитесь, Оленька? И даже не выпьете, как обычно, чая?

Ольга. Мне надо успеть обежать еще с десяток пациентов. И мало кто из них так хорошо себя чувствует, как вы, профессор. Не забывайте, я районная медсестра, а не ваша личная.

Голышкин. Но вы придете завтра, Оленька?

Ольга. Завтра? Может быть. Или другая медсестра. В нашей поликлинике много хороших медсестер, профессор. И я далеко не самая лучшая.

Голышкин. Но я уже так привык к вам, Оленька! И любая другая меня не устраивает.

Ольга. В нашей жизни часто приходится с чем-то мириться, Сталвер Ударпятович. Вам ли этого не знать?!

Голышкин. Но, Оленька… Вы обиделись?

Ольга. Вот еще! До свидания, профессор. И не провожайте меня. Я найду дорогу сама. Она мне хорошо знакома. Надеюсь, я не встречу по пути ни одного призрака. Если только вашего сына. Но он не настолько страшен, правда? (Выходит).

Свет в комнате гаснет.

За дверями кабинета Ольгу поджидает Родион, всем своим видом выражающий восторг.

Ольга. Можешь ничего не говорить. Я сама вижу по твоей довольной мордашке. Беседа удалась?

Родион. Ты даже не представляешь, насколько! Уже сегодня вечером я буду полон бабла как… Как царь Соломон!

Ольга. Мне помнится, он был мудрым, а не богатым.

Родион. А его алмазные копи?! А трон из чистого золота и слоновой кости, на котором он восседал?!

Ольга. Хорошо, ты мне расскажешь все позже. И об алмазных копях царя Соломона, и о своем разговоре с таинственным гостем профессора.

Родион. Мы встретимся сегодня?

Ольга. Разумеется, дурачок! Неужели ты думал, я позволю тебе потратить все деньги на одного себя?

Родион. Тогда до вечера?

Ольга. Я же сказала. А сейчас пропусти меня. Нехорошо мешать медицинской сестре исполнять свой профессиональный долг.

Родион. А вечером?

Ольга. Что вечером?

Родион. Ты будешь уже не при исполнении?

Ольга. После работы? Разумеется, нет. Положительно, ты все-таки дурачок. Чему ты радуешься? Тому, что глуп?

Родион. Тому, что скоро снова увижу тебя. И ты уже не будешь говорить, что я мальчик.

Ольга. Поживем – увидим.

Родион. А чмок на прощание?

Ольга. Вот тебе воздушный поцелуй, несносный мальчишка. Пока довольствуйся им. А вечером…

Родион. А вечером?!

Ольга. О! Это зависит от того, что ты мне расскажешь при встрече.

Ольга уходит. Родион высоко подпрыгивает, делая ногами кульбит в воздухе, и скрывается в одной из комнат. Из кабинета выглядывает Голышкин и настороженно озирается. Никого не увидев, он опять скрывается за дверью.

Свет гаснет.

В темноте несколько раз раздается звонок в дверь. Вспыхивает свет. Голышкин открывает дверь. Входит Родион. Он слегка пьян и весел.

Родион. Я тебя разбудил, отец? Прости. Не нашел ключа. Наверное, забыл дома. Или потерял в такси.

Голышкин. Я не спал. А, кстати, который час?

Родион. Шестой ночи. Или надо говорить утра? Как будет правильно с философской точки зрения?

Голышкин. Откуда ты так поздно возвращаешься? Да еще и пьяненький.

Родион. Отец, я уже не ребенок. И очень хочу спать. Давай поговорим завтра. Если ты не против.

Голышкин. А если против?

Родион. Тогда сегодня. Но только после того как я хорошенечко высплюсь. Это будет где-то после обеда. Ближе к закату.

Голышкин. У тебя замечательное настроение, как я погляжу.

Родион. Тебе больше нравилось, когда я сидел взаперти в своей комнате?

Голышкин. Разумеется, нет. Но ты мог хотя бы позвонить мне. И предупредить, что задержишься.

Родион. Я же попросил прощения!

Голышкин. За то, что потерял ключи. Но не за то, что заставил меня волноваться.

Родион. А за все сразу нельзя? Отец, давай закроем тему, прошу тебя. Не порти этот прекрасный вечер. Или правильнее будет сказать утро?

Родион пытается пройти мимо отца, но тот преграждает ему путь. Родион демонстративно ложится на пол у его ног и делает вид, что заснул.

Голышкин. Может быть, ты все-таки расскажешь мне, где был?

Родион. (Зевая). Поверь, на классной тусовке и с очень хорошей киской. Подробности, надеюсь, тебя не интересуют? Как хорошо воспитанного человека.

Голышкин. А тебя не интересует, что твой старый отец переживал за тебя? У меня мог случиться инфаркт!

Родион. Отец, как говорит одна наша с тобой общая знакомая, ты возмутительно здоров для своего возраста. Поэтому не пытайся меня разнюнить. Я не поведусь.

Голышкин. Ты имеешь в виду… Ольгу Алексеевну?

Родион. А кого же еще? У нас с тобой, к счастью, не так уж много общих знакомых. Тем более женщин.

Голышкин. Когда ты ее видел?

Родион. Я? Да уже и не вспомню… (Приподнимается и садится на полу. Пытаясь заглянуть отцу в глаза). И почему ты меня спрашиваешь об этом таким тоном?

Голышкин. (Отворачиваясь). Она не приходит уже неделю. Я подумал…

Родион. Отец, тебе никто не говорил, что ты слишком много думаешь?

Голышкин. Думать еще никому не вредило.

Родион. Иногда в жизни надо не только думать, но и совершать поступки. А, впрочем, поступай как хочешь. Яйца курицу не учат.

Голышкин. Ты прав, крутое яйцо. Катись спать!

Родион. Вот это смачно! Почему бы тебе просто не пожелать мне спокойной ночи, отец? Как это всегда делала мама.

Голышкин. (Жалобно). Мне тоже не хватает нашей мамы, сынок…

Родион. Что ты сказал? Я не расслышал, прости.

Голышкин. Ничего. Спокойной ночи.

Родион. Ага. И тебе того же по тому же месту!

Родион встает и уходит. Свет гаснет и снова загорается. Голышкин нервно ходит из угла в угол по кабинету, о чем-то размышляя. Раздается телефонный звонок. Луч прожектора выхватывает из темноты в другой части сцены Мышевского с мобильным телефоном в руках.

Мышевский. Доброе утро, профессор. Я не слишком рано?

Голышкин. Ну, что вы, господин Мышевский! В принципе, я еще даже не ложился.

Мышевский. Все обдумываете мое предложение?

Голышкин. Вы угадали.

Мышевский. И что вам мешает принять решение?

Голышкин. Я вам уже говорил – я философ, а не авантюрист.

Мышевский. Я тоже не люблю авантюр, как любой серьезный бизнесмен. Но поверьте мне, это дело иного рода. Авантюрой здесь и не пахнет.

Голышкин. А чем пахнет, позвольте полюбопытствовать?

Мышевский. Золотом. О, что это за запах, профессор! Куда там вашему любимому жасмину… (После паузы). Помните притчу о соколе и вороне? Лучше прожить тридцать лет, утоляя голод свежей кровью, чем триста лет, питаясь падалью.

Голышкин. Может быть, может быть…

Мышевский. В таком случае… Решайтесь, профессор!

Голышкин. Дайте мне еще немного времени.

Мышевский. Зачем?

Голышкин. Всего пять минут. А затем я сам перезвоню вам. И скажу определенно – да или нет.

Мышевский. Хорошо. Пять минут – это не триста лет.

Луч прожектора, освещавший Мышевского, гаснет. Голышкин кладет трубку, сразу же снимает ее и набирает номер. Луч прожектора выхватывает из темноты Ольгу в ночной рубашке.

Ольга. Ох, кто это, в такую рань? Только посмейте сказать, что ошиблись номером!

Голышкин. Это… Профессор Голышкин.

Ольга. Сталвер Ударпятович, это вы? У вас что-то стряслось?

Голышкин. Простите, Ольга Алексеевна, за мой звонок.

Ольга. Все равно мне уже надо было вставать. Рабочий день в поликлинике начинается с восьми утра, будь оно все неладно… Да говорите же наконец, что с вами случилось?

Голышкин. Я подумал… Я хотел спросить… Я вас чем-то обидел сегодня, Ольга Алексеевна? Вы сказали, что не будете приходить ко мне.

Ольга. Ну, что вы, Сталвер Ударпятович. Просто у меня очень много работы. Да вы уже и не нуждаетесь в услугах медсестры.

Голышкин. А вечером, после работы? Не как медсестра… Но как друг… Если вы позволите мне так себя называть.

Ольга. А зачем? Обсуждать вечные проблемы? Как это скучно, Сталвер Ударпятович! Ведь мы об этом говорили. Ваша философия бессмертна. Я, увы, нет.

Голышкин. А если я предложу вам нечто более интересное?

Ольга. И что же? Только, умоляю, не соблазняйте меня звездами в ночном небе. Это чудесно, но… Без-пер-спек-ти-вно. Вы уж извините, профессор!

Голышкин. А, к примеру, спиритический сеанс? Это как, перспективно?

Ольга. (После паузы). Спиритический сеанс, я не ослышалась? Возможно, это могло бы заинтересовать такую девушку, как я.

Голышкин. Так вы… согласны?

Ольга. Пожалуй, не откажусь. И когда случится это волнующее событие?

Голышкин. Очень скоро. Я перезвоню вам, Оля. (Кладет трубку).

Прожектор, освещавший Ольгу, гаснет, затем снова вспыхивает, выхватывая из темноты Мышевского.

Мышевский. Так что вы решили, профессор?

Голышкин. Я согласен.

Мышевский. И… когда?

Голышкин. Мне нужно кое-что подготовить к сеансу. Вас устроит послезавтра?

Мышевский. Разумеется. Вы не возражаете, если я приведу с собой двух своих друзей?

Голышкин. Это было бы даже хорошо. Я как раз думал над тем, где найти недостающих людей. Надо будет составить гексаграмму. А для этого требуются шесть человек.

Мышевский. Как вы сказали? Гексаграмму?

Голышкин. Да. Шестиконечная звезда Соломона – это лучшая геометрическая фигура для спиритического сеанса. Разумеется, можно рассадить всех так, чтобы вышла пентаграмма. Тогда для сеанса потребуется лишь пять человек. Но эффект может быть ослаблен. Впрочем, к чему вам все эти подробности? Важен результат, насколько я понимаю.

Мышевский. Вы правы, профессор. Все остальное абсолютно не важно.

Свет гаснет. В темноте звучат гудки отбоя.

Вспыхивает свет.

Раздается звонок в дверь. Голышкин открывает дверь. Входит Мышевский, следом – Выхухолев и Огранович.

Мышевский. Добрый вечер, профессор. Разрешите представить вам моих спутников. Огранович Елена Павловна, нотариус и мой старый друг.

Огранович. Вернее будет сказать, старый боевой конь.

Мышевский. Предупреждаю, у Елены Павловны специфическое чувство юмора. К нему надо привыкнуть. А это Выхухолев Сергей Юрьевич, врач-психиатр. На современном молодежном сленге, на котором так любит изъясняться ваш сын, Родион, Сергей Юрьевич – кровельщик.

Огранович. И этим все сказано. Вся суть – в одном слове! Нет, я всегда говорила и буду говорить – нынешняя молодежь намного умнее и проницательнее нас. Мы выросли в эпоху, когда все было нельзя. Они – когда все можно. И это сделало их…

Выхухолев. Наглее, беспринципнее и безответственнее, чем мы. Вас, Елена Павловна, ослепляет пристрастие к молоденьким смазливым мальчикам.

Мышевский. Елена Павловна! Сергей Юрьевич! Сейчас не время для споров. Я вас прошу! Представляете, профессор, и так всегда. Стоит им только сойтись…

Голышкин. Тема, которую затронули ваши друзья, для меня животрепещущая. Я могу рассуждать на нее часами. Но вы правы, сейчас не время. Елена Павловна, позвольте! (Пытается поцеловать ее руку).

Огранович. Оставьте, профессор! Возможно, я и женщина, но не настолько, чтобы досаждать этим мужчинам. Так что реверансы со мной ни к чему. Оставьте их для молоденьких кобылок. Я же, как вы уже слышали, старая боевая кляча.

Голышкин. Хм-м, простите… Прошу вас, проходите!

Все идут в кабинет. Голышкин занимает место за письменным столом. Огранович располагается в кресле напротив. Выхухолев отходит в угол, присаживается за журнальный столик, достает из кармана коробку с шахматами, расставляет фигуры и начинает играть партию сам с собой. Мышевский подходит к книжным полкам и рассматривает книги.

Огранович. А вот от водочки я бы сейчас не отказалась. Продрогла – жуть! Как, профессор?

Голышкин. Перед спиритическим сеансом нельзя плотно кушать и пить спиртное. Но чашку кофе или чая я могу вам предложить. А поужинаем уже после.

Выхухолев. Этот озноб нервный, Елена Павловна. Водка вас не согреет.

Огранович. Тоже мне, врач какой выискался! Когда я сойду с ума, тогда и будешь давать мне свои советы, кровельщик.

Выхухолев. С нетерпением жду этого часа.

Мышевский. Профессор, вы говорили о шестерых. Нас здесь четверо. Будет кто-то еще?

Голышкин. Мой сын, Родион. Вы с ним уже знакомы. И еще… одна женщина.

Мышевский. О, даже так? И кто же она? Ей можно доверять?

Голышкин. Доверьтесь мне.

Мышевский. И все-таки хотелось бы знать. Сами понимаете, я не могу посвящать в тайну рецепта философского камня первого встречного.

Голышкин. Ах, да, ваша тайна! Ольга Алексеевна крайне нужный человек для нашего сеанса. Я буду медиумом. Моя задача – установить контакт, задать вопросы. Но кто-то должен записывать ответы. Это будет происходить посредством движения блюдца по алфавитному кругу. Конечно, если дух Гермеса Трисмегиста изберет такой способ общения. А не, например, речь медиума, впавшего в состояние транса. Или видимую материализацию.

Огранович. Умоляю вас, только не это! Если я увижу воочию этого вашего… Как там его? Гермеса?! Ну и имечко бог дал!.. Я тут же умру от страха.

Голышкин. Не беспокойтесь. Подобное на спиритических сеансах происходит крайне редко.

Огранович. Такое уж мое счастье. Вот увидите – именно со мной это и случится.

Мышевский. Елена Павловна, стыдитесь! Берите пример с Сергея Юрьевича. Он спокоен и непоколебим, как гранитная скала.

Огранович. Сергею Юрьевичу не привыкать общаться со всякими психами и маньяками. Человек с раздвоением личности для него – обычные собеседники. Да вы только посмотрите на него! Чем он сам от них отличается? Ему даже партнер для игры в шахматы не нужен. А моя психика не готова к подобному! Вы уж простите великодушно, что я окончательно не искоренила в себе женщину!

Выхухолев. Зачем тогда было и приходить? Не понимаю я таких людей…

Мышевский. Друзья, друзья, не ссорьтесь, прошу вас! Вы здесь потому, что я так захотел. Только вам я могу доверять.

Огранович. Может быть, все-таки, обойдетесь без меня? А когда я понадоблюсь…

Мышевский. К сожалению, не выйдет. Уважаемый господин профессор уверяет, что для спиритического сеанса нужны шесть человек. Чтобы составить гексаграмму. Ведь так, Сталвер Ударпятович?

Голышкин. Можно, конечно, любое количество. Но гексаграмма – лучшее средство для общения с призраками. При виде этой шестиконечной звезды духи вновь принимают человеческий облик и становятся покорными.

Огранович. Эй, психиатр, вот что тебе надо! Наколоть татуировку гексаграммы на лоб. Твои пациенты будут как шелковые.

Выхухолев. И не только для них.

Голышкин. Даже в обычной жизни гексаграмма может принести удачу. Достаточно взять ее в руку. Недаром эту геометрическую фигуру называют звездой царя Соломона. По преданиям, этот царь был на редкость удачливым и счастливым. Первые изображения гексаграммы появляются примерно в конце четвертого тысячелетия до нашей эры. Ее находили в древнем Египте, на Ближнем Востоке, в Индии и Европе. Гексаграмма изображалась на христианских церквях, мусульманских мечетях и еврейских синагогах…

Раздается звонок в дверь.

Мышевский. Простите, профессор, что перебиваю. Но, кажется, кто-то еще желает присоединиться к нашей компании. Если позволите, я открою дверь.

Голышкин. Что вы, что вы, господин Мышевский! Вы мой гость. Это мой дом, и мне исполнять долг хозяина.

Мышевский. Ваш дом, говорите? Хорошо, пусть будет по-вашему.

Голышкин выходит из кабинета, доходит до прихожей и открывает дверь. Входит Ольга. Она одета с претензией на роскошь.

Ольга. Добрый вечер, Сталвер Ударпятович!

Голышкин. Ольга Алексеевна, Оля! Как я рад вас видеть! Кажется, целая вечность прошла…

Ольга. Всего-то несколько дней. Я и не заметила, как они пролетели.

Голышкин. Но как вы изменились!

Ольга. Это хорошо или плохо?

Голышкин. Для вас, несомненно, хорошо. Для меня… Пока еще не знаю. Мне нужно время, чтобы осмыслить эту метаморфозу.

Ольга. Ах, какой вы! Ну, почему бы просто не сказать мне, Сталвер Ударпятович, что вы мной восхищаетесь? К чему эти глубинные изыскания в собственных чувствах? Неужели это делает вас счастливым?

Голышкин. Видимо, это мой крест.

Ольга. Но не мой. Поэтому избавьте меня, пожалуйста, от вашей заунывной рефлексотерапии. И расскажите, что меня сегодня ждет. По телефону вы сказали, мне отведена главная роль в этом вашем… как там его?

Голышкин. Я расскажу все, но чуть позже. А сейчас позвольте пригласить вас в кабинет. И познакомить с остальными участниками спиритического сеанса. Все уже собрались. Кроме Родиона.

Ольга. О! А среди них есть женщины?

Голышкин. Всего одна. Но, признаться, она так мало похожа на женщину…

Ольга. Это мне нравится. Значит, никто не обидится, что главная роль досталась мне. Ох, уж эта женская зависть! Вы бы знали, Сталвер Ударпятович, сколько я от нее натерпелась!

Голышкин. Обычный удел красивой женщины.

Ольга. А вы исправляетесь, профессор! Таким вы мне нравитесь больше. Продолжайте, продолжайте в том же духе! И кто знает, какая награда вас ждет.

Голышкин. Вы вдохновляете меня, Оля! Позвольте поцеловать вашу ручку?

Ольга. Ну что вы, профессор! Перестаньте! Кстати, мне нужно… как это говорится в приличном обществе? Попудрить носик! Можете меня не провожать. Я знаю, где в вашей квартире ванная комната. И где ваш кабинет.

Голышкин. Конечно, конечно! Но помните, мы вас ждем!

Ольга. Я так скоро, как только смогу.

Ольга входит в одну из дверей. Свет в прихожей гаснет, но освещается кабинет, в котором в ожидании хозяина беседуют Огранович, Выхухолев и Мышевский.

Огранович. Не скажу ничего за синагогу, но лично я встречала гексаграмму на фасаде базилики Санта-Кроче во Флоренции. Это было во время моего первого свадебного путешествия. Прекрасное старинное здание, скажу я вам! Построено то ли в тринадцатом, то ли пятнадцатом веке.

Выхухолев. Вы и его кому-то помогли продать?

Огранович. О, если бы! Участвовать в подобной сделке – заветная мечта любого нотариуса. Все равно как для часовщика – отладить механизм Биг Бена, если часы вдруг испортятся.

Выхухолев. Или для вора ограбить Форт Нокс.

Огранович. Базилика Санта-Кроче! Это такая францисканская готическая церковь в форме египетского Т-образного креста. Смешно!

Выхухолев. Что смешного в церкви, не понимаю?

Огранович. Смешно, что я все это запомнила. Из моей памяти почти стерлось лицо моего первого мужа. И уж тем более то, как мы с ним во Флоренции коротали наш медовый месяц. Но зато я не забыла, что в этой базилике похоронены Галилео Галилей, Микеланджело Буонарроти, Макиавелли и Россини. Спрашивается, с чего бы это?

Выхухолев. Это-то как раз понятно. Желание иметь даже косвенное отношение к сонму великих людей. Заурядная мания величия. Банальный диагноз в психиатрии.

Огранович. Все-то и всегда тебе понятно, кровельщик! Скучно с тобой.

Выхухолев. Все, кроме одного. Почему именно этой геометрической фигуре придается столь большое значение? Что означают эти два треугольника, наложенные друг на друга?

Огранович. А мне почем знать? Я нотариус, а не алхимик.

Мышевский. По одной из теорий, гексаграмма обозначает устройство человеческого общества. Треугольник, направленный вверх – это распределение власти в нем. Верхняя часть – элита, нижняя – толпа.

Выхухолев. А треугольник, направленный вниз?

Мышевский. Это распределение знаний в обществе. Элите принадлежат целостные знания, а толпе – разрозненные, фрагментарные.

Огранович. Геноцид какой-то! Еще не хватало, чтобы разделение шло по расовому или половому признаку.

Выхухолев. А вам есть чего бояться, Елена Павловна? Мне всегда казалось, нотариусы так часто ходят по лезвию бритвы, что чувство страха у них атрофировано.

Огранович. Каждому из нас есть чего бояться, господин Выхухолев. Даже вам, психиатрам, неустрашимым исследователям темной стороны человеческой сущности.

Мышевский. Кстати, гексаграмма, по некоторым сведениям, означает еще и соединение мужского и женского начал. Треугольник, направленный углом вверх – это мужское начало. Углом вниз…

В кабинет входит Голышкин и проходит за свой стол, садится.

Мышевский. Предлагаю спросить у самого профессора, почему он выбрал гексаграмму. Пролейте свет, Сталвер Ударпятович, а то мы бродим в потемках.

Голышкин. Извольте! Все очень просто. В алхимии гексаграмма символизирует философский камень. Ведь она составлена из двух противоположных треугольников, олицетворяющих единство противоположностей.

Входит Родион.

Родион. А еще гексаграмма Соломона предохраняет от Лилит. Это такой ужасный иудейский демон, который ночью похищает детей. Полный отстой! Помню, однажды в детстве отец рассказал мне эту байду на ночь. Потом я очень долго мочился в постель от страха. Отец уходил из моей спальни, думая, что я заснул, и выключал свет. С его, философской точки зрения, так он воспитывал во мне мужество. И я оставался один на один с чудовищем с огненными глазами. Оно пялилось на меня из темного угла…

Голышкин. А еще воспитанные дети здороваются, войдя в комнату, полную незнакомых людей.

Родион. Отец все никак не может смириться с тем, что я вырос. Но в одном он прав. В любом возрасте надо быть вежливым. Приношу мои извинения! Приветствую всех, кто собрался сегодня отпраздновать День взятия Бастилии. Он же – день граненого стакана. Он же – день гудков. Он же…

Входит Ольга. Общее оживление. Все поворачиваются к ней. Мужчины встают.

Ольга. (Кокетливо). Вы меня не потеряли?

Родион. (Радостно). Здравствуйте, Оля!

Голышкин. (Возмущенно). Какая она тебе Оля, мальчишка?!

Ольга. Сталвер Ударпятович, может быть, вы познакомите девушку со своими гостями? А то как-то неудобно, в самом деле.

Голышкин. Простите меня, Ольга Алексеевна. Вы абсолютно правы. Никому не интересна наша семейная сцена. Позвольте вам представить моих гостей. Господин Мышевский. Я бы сказал, вдохновитель всего действа.

Мышевский. Господин Мышевский – это слишком официально для нашего небольшого круга. Зовите меня Андрей Сигизмундович. А лучше просто Андрей. Отчество у меня – язык сломаешь. Спасибо папе.

Ольга. Тогда просто Оля.

Голышкин. Друзья господина Мышевского…

Выхухолев. Сергей.

Ольга. Очень приятно. Оля!

Голышкин. А это Елена Павловна!

Огранович. И никаких Лен, пожалуйста! Не люблю я этой привычки называть всех по именам, без различия возраста и званий. Лена, Лена! Словно собачку кличут. Я тем и отличаюсь от любой дворовой суки, что знаю, кто был мой отец.

Родион. А меня можете звать Родион Сталверович. Я родной сын профессора Голышкина. Прошу любить и жаловать.

Мышевский. Если позволите, уважаемый Родион Сталверович, любить мы будем все-таки Ольгу Алексеевну. А вас только жаловать.

Родион. Ясен перец! Я и сам ее люблю.

Голышкин. Родион! Не забывай, что ты в приличном обществе!

Родион. А с каких это пор мужчине стало неприлично говорить о своей любви к женщине?

Выхухолев. Вероятно, с тех самых, когда в нашем обществе мужчине стало прилично говорить о своей любви к мужчине. Такой вот психологический парадокс.

Родион. Я бы назвал это беспонтовым извращением.

Выхухолев. Глас ребенка – глас божий.

Родион. (Возмущенно). Это вы меня назвали ребенком?!

Выхухолев. Не хотите сыграть со мной партию в шахматы, Родион Сталверович?

Родион. Ни малейшего желания.

Огранович. И правильно. Все равно проиграете.

Родион. Это еще почему?!

Огранович. Открою один секрет, но только тс-с! (Прикладывает палец к губам, а затем манит его подойти ближе. Она явно заигрывает с Родионом). Никому!

Родион. (Подходит и склоняется над ней). Могила!

Огранович. (Шепчет ему на ухо, но довольно громко). Этот самозваный гроссмейстер обладает способностью забираться в мозги других людей. И бесцеремонно копается в них. Я однажды сыграла с ним партию в шахматы. Испытала такое чувство, будто мне провели лоботомию. Очень болезненную операцию на головном мозге. С тех пор никому не советую. Из самых добрых побуждений.

Выхухолев. Я все слышал! Наглая ложь! Это всего лишь жалкая месть отвергнутой женщины. Елена Павловна рассчитывала, что, проиграв, она тут же окажется в моей постели. Но надежды не оправдались. Я оказался не настолько великодушен… Или пьян, уж и не помню. Тогда она начала злобствовать и распространять про меня самые грязные слухи. В том числе, что женщины меня вообще не интересуют.

Огранович. А вот это святая истинная правда! Могу подтвердить даже под присягой в суде.

Мышевский. Это может затянуться надолго, если не вмешаться. Господин профессор!

Голышкин. Да, Андрей Сигизмундович?

Мышевский. Так когда мы начнем сеанс? Мне кажется, все уже в сборе. Нас ровно шесть человек, как вы и хотели.

Голышкин. Сейчас и начнем. Но прежде я должен попросить всех собравшихся кое-что снять с себя.

Ольга. Надеюсь, не платье? Я слышала, что на сатанинских мессах все раздеваются догола и устраивают дикие оргии. Но ведь меня приглашали на спиритический сеанс, а это совсем другое, правда?

Голышкин. Нет, не одежду, Ольга Алексеевна. Не волнуйтесь. А металлические предметы. Кольца, браслеты, часы.

Ольга. Как, и мое новое кольцо с бриллиантом?!

Голышкин. Увы! Но таковы правила общения с духами. Родион, будь добр, открой форточку. Затем зажги свечи и выключи электрический свет.

Ольга. Чур, свечи зажигаю я!

Голышкин. Прошу всех занять места за этим столом. (Показывает на стол посреди комнаты,).

Голышкин садится первым за стол, расчерченный в форме алфавитного круга и окруженный шестью стульями. На его столешнице только канделябр с шестью свечами и блюдце для спиритического сеанса. Жестом профессор приглашает остальных присоединиться к нему.

Мышевский. А это важно, кто рядом с кем сядет?

Голышкин. Ольге Алексеевне придется сидеть по правую руку от меня. Ведь она будет записывать сообщение духа Гермеса Трисмегиста. Если он пожелает нам что-то сообщить, конечно. А для всех остальных месторасположение за столом не имеет значения. Главное, не сдвигать стулья. Они расставлены в форме шестиконечной звезды, гексаграммы, как я и говорил.

Ольга. А можно, я спрошу у вашего духа, когда он явится…

Голышкин. Простите, Ольга Алексеевна, но вынужден вам это запретить. С духом может говорить только один человек, медиум. И это я. Все остальные просто кладут руки на блюдце – видите, вот оно, на середине стола, в центре алфавитного круга? И молчат, что бы ни случилось во время сеанса.

Ольга. Даже если…

Голышкин. Ни звука, чтобы вы не увидели и не услышали! Иначе дух уйдет, ничего не ответив. Или, что намного хуже, разозлится.

Ольга. И что тогда?

Голышкин. Тогда он начнет жестоко мстить.

Огранович. Я вас умоляю, профессор! У меня нервы как струны!

Голышкин. Я думал, господин Мышевский предупредил своих друзей о всех возможных последствиях спиритического сеанса.

Мышевский. Так оно и есть, профессор. Но все-таки лучше не затягивать прелюдию. Ожидание смерти хуже самой смерти, это известная истина.

Огранович. О какой такой смерти вы говорите?

Мышевский. О духовной, и не более того.

Выхухолев. Следовательно, вам нечего опасаться, Елена Павловна. С этой точки зрения вы давно уже не жилец на белом свете.

Огранович. Ах, оставь свои шуточки при себе!

Голышкин. Господа! Прошу тишины! Я начинаю сеанс. Господин Мышевский, будьте готовы. Когда я дам знак, передадите мне рецепт философского камня.

Мышевский. (Подозрительно). Это еще зачем?

Голышкин. Я должен буду зачитать его духу Гермеса Трисмегиста. Иначе как тот сможет ответить, где вкралась ошибка? Ведь ему надо знать, о каком рецепте идет речь. Но слушать дух будет только меня.

Мышевский. Да, простите, вы правы, профессор.

Голышкин. Рецепт при вас? Как я и говорил, записанный на бумаге, от руки, простым карандашом?

Мышевский. Я сделал все, как вы просили.

Голышкин. Тогда начинаем!

Все замолкают. Голышкин берет блюдце, нагревает его с внутренней стороны над свечой и ставит на ребро на середину стола, в центр алфавитного круга.

Голышкин. Дух Гермеса Трисмегиста, взываю к тебе! Приди, пожалуйста, к нам! Дух Гермеса Триждывеличайшего, взываю к тебе! Дух Гермеса Трисмегиста! Явись нам!

С каждой новой фразой шорохи и скрипы в комнате все более усиливаются. Где-то в глубине квартиры стукнула дверь.

Ольга. Смотрите, блюдце ожило!

Голышкин. Молчание!

Огранович. Я сейчас упаду в обморок! Кто-то прикоснулся ко мне ледяной рукой. Психиатр, если это снова твои дурацкие шуточки…

Голышкин. Молчите, или вспугнете его! Я вошел в контакт с духом Гермеса Трисмегиста. Я чувствую это… Гермес Триждывеличайший, взываю к тебе! Ответь мне всего на один вопрос. Где ошибка в твоем рецепте философского камня?

Ольга. Блюдце! Смотрите, оно скользит по буквам!

Голышкин. Записывайте! Каждую букву!

Ольга. Я пишу.

Голышкин. Что вышло?

Ольга. К… как… Какой… ре… цепт. Какой рецепт! Он спрашивает, какой рецепт!

Голышкин делает знак, и Мышевский, достав из внутреннего кармана, передает ему лист бумаги.

Голышкин. Слушай и ответь, заклинаю тебя! (Читает). "Чтобы сделать эликсир мудрецов, называемый философским камнем, возьми философскую ртуть и накаливай, пока она не превратится в зелёного льва. После этого прокаливай сильнее, и она превратится в красного льва. Нагрей этого красного льва в песчаной бане с кислым виноградным спиртом, выпари полученное, и ртуть превратится в камедеобразное вещество, которое можно резать ножом. Положи его в обмазанную глиной реторту и медленно дистиллируй. Собери отдельно жидкости различного состава, которые при этом появятся. Киммерийские тени покроют реторту своим тёмным покровом, и ты найдёшь внутри неё истинного дракона, ибо он пожирает свой хвост. Возьми этого чёрного дракона, разотри на камне и коснись его раскалённым углём. Он загорится и, тотчас приняв великолепный лимонный цвет, вновь воспроизведёт зелёного льва. Заставь его пожрать свой хвост и вновь дистиллируй полученное. Наконец заботливо очисти его. И увидишь появление жгучей воды и человеческой крови. Дай всему отстояться день и ночь. То, что увидишь – это и будет философский камень".

Шум в глубине квартиры усиливается, и в конце Голышкину приходится уже почти кричать, чтобы его было слышно. Пламя свечей колеблется все сильнее. Наконец чтение заканчивается. Некоторое время ничего не происходит, затем блюдце начинает двигаться.

Ольга. Он отвечает!.. (Пишет). Записала!

Голышкин. Дайте мне! Нет, не могу разобрать ваш почерк. Читайте сами!

Ольга. «Замени виноградный спирт на камфорное масло».

Голышкин. У нас получилось! Получилось! Вы слышите, Мышевский? А я ведь сам в это почти не верил!

Мышевский. Я же вам говорил, профессор! Значит, все было не напрасно! Мы будем богаты!

Голышкин. Молчите! Сеанс еще не закончен! Я должен проститься с духом… Благодарю тебя, Гермес Трисмегист! Что хочешь ты взамен своего признания?

Ольга. Блюдце снова двигается!

Голышкин. Записывайте!

Ольга. (Пишет, затем читает). «Я хочу смерти того, кто дерзнул обратиться ко мне, желая узнать мою тайну. Его отца убил упавший с вершины железный человек. Он умрет, не успеет земля одеться в белый саван».

Голышкин вскрикивает и падает со стула на пол. Свечи гаснут, словно от сильного дуновения ветра. Комната погружается в темноту.

ДЕЙСТВИЕ 2.

В кабинете профессора только Выхухолев и Огранович. Мужчина играет в шахматы; перед женщиной стоит бутылка водки и рюмка, которую она время от времени наполняет и выпивает.

Огранович. Который час, кто-нибудь может мне сказать?

Выхухолев. Четвертый. Или пятый.

Огранович. А поточнее можно?

Выхухолев. Точнее не могу. Мои часы и сотовый телефон забрал профессор перед началом сеанса. Как и ваши аксессуары. И где они, может сказать только он. Но для этого ему надо прийти в себя. Так что ждем-с!

Огранович. Желтый домик какой-то! Неужели нельзя вызвать медленную медицинскую помощь посреди ночи?

Выхухолев. Зачем?

Огранович. Профессора свезут в больницу. А мы разбежимся по домам. Дожидаться, даст он дуба или выкарабкается, я могу и в горячей ванне, с рюмкой хорошего коньяка. (Пьет) Бр-р! Мерзость какая!

Выхухолев. Что за чушь вы несете, Елена Павловна?

Огранович. Будто женщине и помечтать нельзя!

Выхухолев. Женщине можно.

Огранович. Это что за грязные намеки?

Выхухолев. Какие там намеки, Елена Павловна. Вы водку хлещете, как заправский мужик. Даже не закусывая.

Огранович. А зачем вкус перебивать?

Выхухолев. Зачем вообще пить на работе, не понимаю. Андрею Сигизмундовичу это не понравится.

Огранович. Мне тоже кое-что не нравится во всей этой истории. Но я ведь молчу. И он переморщится.

Выхухолев. И что же вам не по нраву, мой друг?

Огранович. Столько усилий – и все коту под хвост! А если профессор окочурится, что тогда?

Выхухолев. Откуда мне знать?

Огранович. Не ври, ты Мышевского знаешь не хуже меня. Он пойдет на все, лишь бы получить то, что хочет. Ведь предлагали этому чудаку по-хорошему: продай квартиру. Так нет, отказался. От таких денег!

Выхухолев. Пить вам надо меньше, Елена Павловна. Вот что я знаю точно.

Огранович. Но пусть Мышевский учтет: моя роль в этой авантюре – оформить сделку, и только. Будет тело – не будет дела. На мокруху я не подписывалась.

Выхухолев. Фу, что за жаргон, Елена Павловна! Интеллигентной женщине он не к лицу.

Огранович. Это я нахваталась от своего третьего мужа. Или четвертого?! Впрочем, это не важно. Он был следователем прокуратуры. Так что прощения просим!

Выхухолев. А скажите мне, Елена Павловна, вот что. Сколько у вас всего было мужей? А то я уже сбился со счета.

Огранович. Лишь бы я не сбилась. А ты не забивай себе голову всякой чепухой.

Выхухолев. Просто интересно. На юных ветрениц вы не похожи. Это они меняют мужей, как сумочки, едва те выйдут из моды. Неужели это мужья вас бросали?

Огранович. Не нарывайся на грубость, психиатр. Сеанса психоанализа я не заказывала.

Выхухолев. И все-таки, удовлетворите мое любопытство. По старой дружбе.

Огранович. Так и быть, как старому другу скажу. (Пьет). Запомни, психиатр, любой муж имеет свой потолок. Должность, зарплата, связи – у каждого мужчины этот потолок разный. Но как только мужчина его достиг – женщине он как муж уже не интересен. Она ищет другого, чей потолок выше. И так до скончания своего бабьего века. Когда она будет уже никому не интересна как женщина.

Выхухолев. А вы, вдобавок ко всему, еще и циник, Елена Павловна.

Огранович. В нас, женщин, цинизм вложила сама природа. На генетическом уровне. Нам ведь приходится думать о продолжении рода. И абы какой самец для этих целей не подойдет. Для своих детей хочется лучшего.

Выхухолев. А позвольте узнать, сколько у вас детей, Елена Павловна?

Огранович. И что с того? Не каждой женщине дано. Но инстинкт-то остался! Сам почему до сих пор не женат, психиатр?

Выхухолев. Не встретил идеальную спутницу жизни.

Огранович. А, романтик, чистюля! Тогда придумай, как нам выбраться из этой кучи дерьма, в которой мы очутились. И не запачкаться при этом по самые уши.

Выхухолев. Вопрос не по окладу. Пусть Мышевский думает.

Огранович. Как же! Он такого надумает – потом в жизнь не отмоешься… А, только помяни черта – он тут как тут!

Входит Мышевский.

Выхухолев. Какие новости, Андрей Сигизмундович?

Мышевский. Профессор пришел в себя. Но сразу заснул после укола. Теперь безмятежно спит, как младенец. Около него дежурит медсестра. И сынок рядом вьется, как мотылек над лампой. Так что у нас есть время подумать.

Огранович. Над чем?!

Мышевский. Над ситуацией. Или ты думаешь, родная, я тебя сюда позвал водку на дармовщинку жрать?

Огранович. Всего-то пару рюмашек и опрокинула! (Пьет). Бр-р! А водка у профессора дрянь.

Мышевский. Тихо! Кто-то идет.

Входит Родион.

Огранович. Может быть, водочки, Родик? А то глядеть на тебя страшно.

Выхухолев. Это потому, что Родион Сталверович напоминает всадника апокалипсиса на бледном коне. Коня только и не хватает для полноты картины.

Родион. Вам что, не на ком больше оттянуться?

Огранович. Какой сердитый изюмчик! Иди сюда, я тебя съем!

Мышевский. Не переживайте вы так, Родион! Ольга Алексеевна уверяет, что опасность для жизни миновала. Она хорошая медсестра. Ей можно доверять.

Родион. Но она так же говорит, что отец испытал сильнейшее эмоциональное потрясение. Последствия его непредсказуемы.

Мышевский. Действительно, Сталверу Ударпятовичу не помешал бы хороший санаторий. Понимающие свое дело врачи, заботливый медперсонал, лучшие лекарства.

Родион. На все эти калики-моргалики нужны баблосы. А где их взять?

Мышевский. Позвольте, Родион! Но совсем недавно вы получили крупную ссуду в моем банке. Неужели все потратили?

Родион. Все. Или почти все. Я точно не знаю… А если я попрошу еще?

Мышевский. Вам не дадут, пока не расплатитесь со старым долгом.

Родион. А вы?

Мышевский. Что я?

Родион. Отец сделал вас чудовищно богатым. Неужели вы не можете оплатить его лечение?

Мышевский. Чудовищно богатым, вы говорите? Это еще надо проверить, правду или нет наболтал дух.

Родион. И сколько времени займет эта проверка?

Мышевский. Думаю, одному Гермесу Трисмегисту это известно.

Родион. Что за байда!

Мышевский. Судите сами, Родион. Даже если поправка в рецепт верна, сначала надо получить философский камень. Затем попытаться обратить металл в золото. И, разумеется, потребуется время поставить этот процесс на конвейер. Думаю, пройдет не один год. Вас огорчили мои слова, я вижу?

Родион. Огорчили? Я в ауте! Это слишком долго.

Мышевский. Слишком долго для чего, позвольте узнать?

Родион. Для меня… (Спохватывается). Для моего отца, я хотел сказать.

Мышевский. А мне кажется, вы сказали именно то, что хотели. Верно, Сергей Юрьевич?

Выхухолев. И к Фрейду не ходи.

Огранович. Даже я это поняла. Несмотря на несколько рюмок этой отвратительной водки.

Родион. (Кричит). Я оговорился, говорю же вам! И что за беспонтовая манера – цепляться к словам?

Мышевский. Хорошо, пусть будет по-вашему, Родион. Но скажите мне правду: неужели вы приняли на веру весь этот бред?

Родион. Что-то я вас не пойму.

Мышевский. Ну ладно, ваш отец. Человек уже в возрасте, мозги набекрень от занятий философией и одиночества. Но вы-то молоды и далеко не глупы. Алхимия, трансмутация, духи – как можно верить во все эти сказки для слабоумных?

Родион. Но вы же сами!

Мышевский. Мало ли что я говорил! Возможно, у меня были на то свои причины.

Родион. Сначала подсадили отца на тему, а теперь заявляете, что все это чушь? Не такой я лох! Средневековые алхимики умели превращать металл в золото.

Мышевский. Большинство из них были шарлатанами, если не хуже. Я могу, Родион, открыть вам один фокус, с помощью которого они обманывали людей. Брали кусок меди. На глазах у толпы расплавляли его, произнося таинственные заклинания и размахивая волшебной палочкой. Когда металл затвердевал, он казался по цвету похожим на золото. Но только казался! Все дело было в волшебной палочке.

Родион. Я вам не верю!

Мышевский. И напрасно. Видите ли, эта самая палочка изготовлялась из дерева и была на четверть полой. В эту пустоту помещали кусочки олова и залепляли воском. А когда лже-алхимик подносил палочку к расплавленному металлу, воск тоже плавился. И олово попадало в кипящую медь. А будет вам известно, Родион, что сплав меди и олова обладает характерным цветом и блеском, который можно принять за золото. Если человек не обладает познаниями в химии, ему легко ошибиться. Сама же палочка сгорала, не оставляя никаких улик. Все было шито-крыто. Ловкость рук – и никакого мошенничества. И зрители довольны, и алхимики сыты.

Родион. Святые сосиски! А вы не можете ошибаться?

Мышевский. Время, конечно, покажет. Но зачем ждать? Ведь деньги нужны вам сейчас, насколько я понимаю. И вы их можете получить немедленно. Вам это интересно?

Родион. Очень, Андрей Сигизмундович. Но что мне придется для этого сделать? Ограбить ваш банк?

Мышевский. А вы не теряете чувства юмора, Родион. Это похвально! Но грабить банк вам не придется. Достаточно будет поговорить со своим отцом.

Родион. О чем?

Мышевский. О чем может говорить безмерно любимый сын со своим обожаемым отцом? О наследстве, разумеется!

Родион. О наследстве? Да мой отец обычный совок! Все, что он нажил за свою жизнь – на этих книжных полках.

Мышевский. Вы заблуждаетесь, Родион. У вашего отца есть нечто, за что можно получить хорошие деньги.

Родион. (С надеждой). И что же это?

Мышевский. Да эта вот квартира.

Родион. (Разочарованно). А-а, забудьте!

Мышевский. Это почему же?

Родион. Не так давно отца уже грузили на эту тему. Предлагали хорошие бабки. Он отказался. И пригрозил спустить с лестницы любого, кто еще заикнется об этом. Или что-то вроде этого.

Мышевский. Я знаю об этом.

Родион. Тогда о чем речь?

Мышевский. Меняются времена, меняются и обстоятельства.

Родион. Это из серии «в одну реку не войдешь дважды» и прочей философской байды? Но вы плохо знаете моего отца. Если он что-то решил, то кранты. Он ведь истинный философ, может довольствоваться малым.

Мышевский. Тогда и вы живите в ожидании его смерти. Но не обещаю, что мое предложение останется в силе надолго. Эта квартира интересует меня исключительно как реликвия. Но в этом городе есть и другие памятники архитектуры. Чьи владельцы не настолько узколобы.

Родион. Но чем я виноват?

Мышевский. Только тем, что не хотите искать решения проблемы. А уподобляетесь страусу, который чуть что – прячет голову в песок. И ни о чем не думает.

Родион. Я хочу!

Мышевский. Об этом я догадываюсь. Вопрос, что вы хотите? Денег? Я уже сказал, что просто так вы их от меня больше не получите. И, кстати, очень скоро наступает срок возврата ссуды банку. Вы готовы к этому?

Родион. Но я надеялся…

Мышевский. (Мягко). Что я прощу вам этот долг?

Родион. А почему бы и нет? Ведь это я уговорил отца…

Мышевский. (Резко меняя тон, грубо). Не ври, сынок! Я точно знаю, ты даже не заговаривал с отцом о спиритическом сеансе. Тебе было не до этого. Ты торопился потратить моиденьги. Ведь ты обманул меня. Сказал, что отец советуется с тобой, прежде чем принять решение. На самом деле отец считает тебя слишком юным и глупым, чтобы прислушиваться к твоему мнению.

Родион. Вот байда!

Мышевский. Ты обиделся? И желаешь, чтобы я извинился перед тобой?

Родион. В общем-то, да.

Мышевский. Нет ничего проще. Верни мне мои деньги. И я принесу свои извинения. Я, Мышевский! Тебе, Родиону Голышкину. Потому что я уважаю людей, которые платят по своим счетам.

Родион. А нельзя ли как-то иначе?

Мышевский. Это как?

Родион. Вы не извиняетесь. А я не плачу. Ну, не то чтобы совсем не плачу. Но вы даете мне отсрочку.

Мышевский. И на сколько?

Родион. Ну… Как бы это сказать…

Огранович. Вот речь истинно любящего сына! Он не может признаться, что все его надежды на будущее связаны со смертью отца.

Мышевский. Молчать, когда я говорю!.. Так я жду, Родион.

Родион. Я не знаю! Святые сосиски! Прошу вас!

Мышевский. Вот это совсем другое дело, сынок. Любой, кто просит у меня пощады, может надеяться на помилование. Тот, кто сопротивляется, будет уничтожен. Запомни это!

Родион. Я запомню! Обещаю! Но что мне делать сейчас? Посоветуйте!

Мышевский. Проще простого. Видишь вот этих двух милых людей?

Родион. Этих?! Они не кажутся мне милыми.

Мышевский. А кем же они тебе кажутся?

Родион. Скорее они похожи на крыс. Сытых и наглых.

Мышевский. Может быть, ты и прав. Но это мои крысы. И это я их откормил. Поэтому они сделают все, что я им прикажу.

Родион. В этом я не сомневаюсь.

Мышевский. Теперь слушай меня внимательно, потому что я не буду повторять. Сейчас ты пойдешь к своему отцу. И потребуешь от него выписать доверенность на право продажи вашей квартиры. Доверенность будет на твое имя. Нотариус у нас имеется. Вон та крыса с рюмкой в руках. Так что все дело уладим в полчаса.

Родион. А если отец соскочит с темы?

Мышевский. Тогда ты пригрозишь ему.

Родион. Я? Отцу?! И чем же? Гуманизатором? Так у меня его нет.

Мышевский. Скажешь, что объявишь его сумасшедшим. Психиатр у нас тоже есть. Вон та крыса в углу с шахматной доской. В те же полчаса он поставит нужный диагноз и вызовет санитаров. Отца увезут в психиатрическую клинику и признают недееспособным. А ты вступишь в права наследования.

Родион. И что потом?

Мышевский. Тут же продаешь мне квартиру.

Родион. А я могу подумать?

Мышевский. Только недолго. А то мои крысы проголодались. И с каждой минутой становятся злее и беспощаднее. Да и я тоже.

Родион. (После паузы). Хорошо, я согласен.

Мышевский. (Своим обычным тоном). Я не сомневался в этом. Еще при первой нашей встрече вы показались мне здравомыслящим человеком, Родион. Поэтому я и сделал на вас ставку.

Родион. Так я уже могу идти?

Мышевский. Разумеется. Да, и отошлите ко мне Ольгу Алексеевну. Ей незачем быть свидетелем вашего разговора с отцом.

Родион. Я понимаю.

Мышевский. Сомневаюсь. Но это и не важно.

Родион уходит.

Огранович. А что важно?

Мышевский. (Грубо). Вы что-то спросили?

Огранович. Если не хотите, можете не отвечать.

Мышевский. Нет, почему же. Я думаю, вам это надо знать. На тот случай, если однажды вдруг надумаете меня предать.

Огранович. Что за бред!

Мышевский. Молчите, когда я говорю! Уже второй раз вы пренебрегли этим золотым правилом.

Выхухолев. Простите ее, Андрей Сигизмундович. Женщина просто немного пьяна. Ведь так, Елена Павловна?

Огранович. Святая истинная правда! Водка у профессора явно паленая. Бр-р!

Мышевский. Хорошо, прощаю. Но третий раз будет последним… (Меняя тон). Так вот, уважаемая Елена Павловна, важно то, что я никогда не делаю ставку на одну лошадь.

Огранович. Как профессорский сынок – так лошадь, а как мы – так крысы? Есть в этом мире справедливость, я вас спрашиваю?

Мышевский. А кем бы хотели, Елена Павловна, чтобы вас называли?

Огранович. Если пользоваться той же лошадиной терминологией, то Буцефалом. Верным боевым конем великого Александра Македонского.

Выхухолев. Я все-таки был прав. Налицо явная мания величия.

Огранович. Каждый третий человек в мире страдает шизофренией. И психиатры не исключение.

Выхухолев. Страдает? Почему страдает? Лично я получаю от своей шизофрении удовольствие. А вы?

Огранович. А я удовольствие получаю только от водки. Не хотите жахнуть рюмашку?

Выхухолев. Нет уж, позвольте мне ограничиться шизофренией. Андрей Сигизмундович, а вы?

Мышевский. Что я?

Выхухолев. Что доставляет удовольствие вам?

Мышевский. Почему вы об этом спрашиваете, Сергей Юрьевич? Вы мне всегда казались человеком нелюбопытным. За это я вас и ценю.

Выхухолев. Потому что этот интерес профессиональный, а не личный.

Мышевский. Даже так?

Выхухолев. Вы позволите мне быть с вами откровенным?

Мышевский. Разумеется. Прошу вас.

Выхухолев. Без всяких ужасных для моего будущего последствий?

Мышевский. Ваше предисловие заинтриговало меня. Смотрите, не разочаруйте продолжением!

Выхухолев. Признаюсь, Андрей Сигизмундович, мне, как психиатру, ваше поведение кажется… Немного странным.

Мышевский. И давно?

Выхухолев. С тех самых пор, как вы занялись этой самой квартирой.

Мышевский поворачивается к Выхухолеву спиной и отходит к книжным полкам. Берет наугад один из томов и делает вид, будто просматривает его.

Мышевский. (После паузы). Почему же?

Выхухолев. Квартирка ведь так себе, говоря по правде. Не ваш уровень, Андрей Сигизмундович. Ее нельзя ни перепродать с прибылью, ни жить в ней. Если только не сделать ремонта, который обойдется на порядок дороже самой квартиры. Учитывая, что это памятник архитектуры. Но вы, невзирая на все это, были готовы выложить за нее бешеные деньги. А когда хозяин вам отказал, придумали такую авантюру, что в сравнении с ней бледнеет самая изощренная фантазия моих пациентов. И все ради чего?

Мышевский. Ближе к делу, Сергей Юрьевич! Что вы ходите вокруг да около, как самец паука перед паучихой во время брачного соития?

Выхухолев. В общем, я вас не узнаю. И перестал понимать. А это меня тревожит. Как врача-психиатра.

Мышевский. Вы считаете, Сергей Юрьевич, что это мне пора в дурдом? А вовсе не профессору с его спиритическими бреднями?

Выхухолев. Этого я не говорил.

Мышевский. Но думали. Ведь думали, признайтесь, как на духу?

Выхухолев. Я еще не сошел с ума.

Мышевский. Нет, вы мне все-таки скажете! Или я вас задушу!

Мышевский неожиданно бросается к Выхухолеву и хватает его за горло.

Огранович. (Хлопает в ладоши). Так его! Так! Я сама давно об этом мечтала!

Мышевский. Признавайтесь!

Выхухолев. (Задыхаясь). В чем хотите! Только отпустите меня!

Мышевский. Ну, уж нет! Вы спрашивали, от чего я получаю удовольствие? Вот вам мой ответ!

Выхухолев. (В ужасе). Вы убьете меня! Помогите! Кто-нибудь!

Входит Ольга.

Ольга. Что здесь происходит? Андрей Сигизмундович! Отпустите его!

Мышевский. Вы требуете?

Ольга. Я прошу вас! Ведь у него уже лицо посинело!

Мышевский. Ну, если так… (Отпускает Выхухолева). Не могу отказать, когда женщина просит. Идите с миром, Сергей Юрьевич! И больше не грешите.

Выхухолев. Спасибо… Ох, моя шея! Вы мне ее набок свернули!

Огранович. Повезло тебе, психиатр! От меня ты бы так просто не ушел.

Выхухолев. (Со слезами). Но за что?!

Огранович. Утри сопли! Плачешь, как баба! И поделом тебе. Всю душу своим психоанализом вымотал.

Ольга. Да перестаньте же вы! Разве не видите, человеку плохо!

Огранович. А мне было хорошо от его пронырливых вопросиков? Пусть в другом месте свое либидо тешит, импотент занюханный!

Мышевский. Не обращайте внимания, Ольга Алексеевна. Мы просто шутили.

Ольга. Шутили?

Мышевский. Ну да, разыграли импровизированную сценку. Пародию на Отелло. А вы что подумали?

Ольга. Мне показалось…

Мышевский. Ольга Алексеевна, как не стыдно! Разве я плачу вам за ваши фантазии?

Ольга. Нет.

Мышевский. Правильно. Я нанял вас выполнять мои приказы. И без всякой импровизации. Ведь так?

Ольга. Да.

Мышевский. Тогда почему вы нарушаете наш договор?

Ольга. Я?!

Огранович. Вот-вот, пусть скажет, почему нарушает!

Выхухолев. И мне тоже интересно будет послушать. А еще лучше посмотреть.

Мышевский. Вы, оба! Вон отсюда!

Огранович. И рады бы в рай…

Мышевский. Что вы там бормочите?

Выхухолев. Елена Павловна интересуется, куда и зачем вы нас послали, Андрей Сигизмундович!

Мышевский. Хватит бездельничать! Обойдите квартиру и составьте опись всех вещей. Надо же знать, что я покупаю у профессора.

Огранович. Опись делать с оценкой?

Мышевский. Все равно. Мне важно узнать, сохранилось ли что-нибудь от прошлого хозяина. И если да, то это не имеет цены. А за все остальное я ломаного гроша не дам.

Выхухолев. Мы должны искать что-то конкретное?

Мышевский. Меня интересует любая вещь, оказавшаяся в этой квартире более полувека тому назад. Что-то еще непонятно?

Выхухолев. Все предельно ясно.

Мышевский. Тогда с глаз моих долой! И без полной описи не возвращайтесь.

Выхухолев. Мы можем начать с этой комнаты?

Мышевский. Этой комнатой вы закончите.

Огранович. Эх, будь я на десяток-другой лет моложе…

Выхухолев. Что бы тогда, Елена Павловна?

Огранович. Тогда бы, психиатр, меня не гнали из комнаты, как паршивую собаку. И только потому, что у кого-то более свежая мордашка и лакомая попка…

Огранович и Выхухолев уходят.

Мышевский. Клоуны! Однако иногда они бывают полезны. Поэтому я их терплю. Но ты, девочка! Мне начинает казаться, что ты для меня бесполезна.

Ольга. Но ведь я выполнила все ваши желания!

Мышевский. Ты так думаешь?

Ольга. А разве нет? Начать с того, что только благодаря мне профессор провел спиритический сеанс.

Мышевский. Как самонадеянно! Но я уже слышал подобную фразу сегодня. Только от другого человека. И кому из вас верить?

Ольга. Он лжет! Это я каждый день приходила к профессору. Делала уколы, измеряла давление, давала таблетки. Но главное – слушала его, восхищалась им, бесстыдно соблазняла. Хотя меня тошнило от его дряблой задницы и заумных фраз. А когда профессор уже не мог обходиться без меня, заявила, что мне скучно с ним. И тогда он согласился на спиритический сеанс. Только чтобы снова увидеть меня.

Мышевский. Допустим, все было так.

Ольга. Именно так! И это я установила диктофон с дистанционным управлением в ванной комнате. А когда начался спиритический сеанс, включила его. Потусторонние шумы придали всему спектаклю правдоподобие. Даже сам профессор поверил в реальность происходящего. (После паузы, восхищенно). Вы гений, Андрей Сигизмундович! Так точно все просчитать. Не упустить ни одной мелочи!

Мышевский. В важных делах мелочей не бывает, девочка. Кстати, где мой диктофон? По-прежнему в ванной комнате?

Ольга. После сеанса я забрала его, чтобы профессор или его сын невзначай не наткнулись.

Мышевский. Вот за это хвалю! За предусмотрительность.

Ольга. И это я передала ответ Гермеса Трисмегиста профессору во время сеанса. Слово в слово. Все, как вы мне велели!

Мышевский. И это верно.

Ольга. Тогда почему вы обвиняете меня в нарушении договора?

Мышевский. А ты ничего не забыла, девочка? Когда я нашел тебя и предложил на меня поработать, то сразу предупредил – дело предстоит серьезное. Однако и взамен я предлагал немало. Водопады Игуасу.

Ольга. Да, вы обещали. Вы сдержите слово?

Мышевский. Разумеется. Когда работа будет выполнена.

Ольга. Но я думала…

Мышевский. Здесь думаю я. Остальные исполняют. Беспрекословно и в точности. Все, кроме тебя.

Ольга. А что я сделала не так?

Мышевский. Ты сделала чуть больше того, что я велел. И это «чуть» может разрушить весь мой замысел.

Ольга. Я не понимаю, о чем вы!

Мышевский. Я приказал тебе соблазнить профессора. Но не играть в любовь с его сыном. Это было лишнее.

Ольга. Но мне казалось, так будет лучше!

Мышевский. Одно нежное слово, которое этот мальчик произнесет при всех… Один влюбленный взгляд, который он не сумеет скрыть… И весь мой гениальный план полетит в тартарары. Отец, сообразуясь с законом природы, уступит ему тебя. И лишит наследства. Оставит за собой квартиру в качестве компенсации за свою отвергнутую любовь. И что ты скажешь мне тогда? Что тебе «казалось»?! Да я тебя в пыль сотру!

Ольга. Андрей Сигизмундович, умоляю!

Мышевский. (Грубо). Молчать! Нет, я поступлю с тобой иначе. Ты никогда не увидишь водопады Игуасу. Поверь, в этой стране можно купить все. Даже твое будущее, девочка!

Ольга. (Плача). Простите меня!

Мышевский. Простить? Тебя?! Ты просишь меня проявить великодушие, заплатив за это своей собственной мечтой? Ведь у меня тоже есть мечта. Тебе странно это слышать?

Ольга. Нет! Вовсе нет!

Мышевский. Моя мечта не менее романтична, чем твоя. Хотя тебе она может показаться очень прозаичной. Тебе нужны водопады Игуасу. Мне – вот эта самая квартира. Хочешь знать почему?

Ольга. (Покорно). Если вы этого хотите.

Мышевский. Мне хочется тебе это рассказать. Странное желание, ну, да ладно. Позволю себе короткое лирическое отступление.

Мышевский жестом предлагает Ольге занять одно из кресел. Затем достает из кармана зажигалку, выключает свет и начинает зажигает одну за другой свечи в канделябре, не прерывая своего рассказа.

Мышевский. Когда мой отец лежал на смертном одре, я поклялся ему. Папа, сказал я, твои внуки будут жить в доме своего прадеда. И мой отец умер счастливым.

Ольга. Внуки, прадед… Я совсем запуталась!

Мышевский. Все очень просто. Когда-то эта самая квартира принадлежала моему деду. Он погиб во времена культа личности в сталинских лагерях. А знаешь, как он там оказался?

Ольга. Нет.

Мышевский. О. это очень поучительная история! Мой дед был частнопрактикующий врач. Принимал больных у себя на дому. В этой самой квартире, возможно, в этой самой комнате. Однажды к нему на прием пришел тихий и незаметный человек, которого мучили ужасные боли в печени. Мой дед вылечил его. А в благодарность тот выписал ордер на его арест. Оказалось, что новый пациент деда, которому он спас жизнь, служил в «одном всесильном ведомстве». Выражаясь высокопарным языком нашего юного друга, Родиона.

Ольга. Ваш дед сказал что-то лишнее?

Мышевский. Мой дед хорошо понимал, в какое время он живет. Он был молчалив и осторожен. Но вот его квартира… Она говорила сама за себя. Была слишком красноречива.

Ольга. Вы уверены, что все было именно так?

Мышевский. Вскоре после того, как деда сослали в лагеря… (Тушит одну из свечей). В его опустевшую квартиру вселились новые жильцы. Как ты думаешь, кто это был? По глазам вижу, ты уже догадалась. Да, его недавний пациент со своей семьей. Тебе кажется это случайностью?

Ольга. Наверное, нет.

Мышевский. Теперь ты понимаешь, не правда ли? Сотруднику всесильного ведомства понравилась квартира. Он арестовал ее владельца и быстренько состряпал дело по обвинению в государственной измене. Шпионаж или заговор, уж и не знаю, стандартная пятьдесят восьмая статья, часть четвертая. По ней давали двадцать пять лет без права переписки. Это значило – смертный приговор. (Тушит еще одну свечу). И квартира свободна. Вселяйся на законных основаниях!

Ольга. Но ведь у вашего деда была семья?

Мышевский. Да, сын и жена. Им дали час на то, чтобы они убрались восвояси из квартиры. Ведь та принадлежала «врагу народа»! Но перед этим их заставили публично отречься от своего мужа и отца. Они могли не делать этого. И тоже отправиться в лагеря. Но они отреклись. Предательство Иуды в сравнении с этим предательством ничто. Но только так они сумели выжить.

Ольга. Как это страшно!

Мышевский. Тебе действительно страшно, девочка? Или это ничего не значащие слова, за которыми – пустота?

Ольга. Зачем вы так?! Мне действительно очень жаль вашего деда. И его жену с сыном. И… вас тоже.

Мышевский. Мой папа жил еще очень долго. А умирая, завещал мне не рецепт философского камня. Это я выдумал, девочка, для чудака профессора. Папа завещал мне свою мечту. Всю свою жизнь он хотел вернуть нашей семье эту злополучную квартиру. И знаешь, зачем?

Ольга. Откуда мне знать?

Мышевский. Он думал, что этим сможет заслужить прощение своего отца. Прощение за то, что когда-то отрекся от него, пусть и не по собственной воле. Говорят, после смерти не отпетого в церкви человека его душа бродит по белу свету. Если это правда… (Тушит свечу). Мой дед был похоронен в общей могиле. Без отпевания и причащения. Его дух должен был вернуться туда, где он был счастлив при жизни. В эту самую квартиру. И сейчас он где-то рядом. Я чувствую это! Я ощущаю, как он страдает! Девочка, тебе это кажется смешным, да?

Ольга. Нет! Клянусь жизнью, мне не до смеха!

Мышевский. Вот в это я охотно верю. Тебе еще долго будет не до смеха. Может быть, ты уже никогда не будешь смеяться. Как и я, если моя мечта не осуществится. Ты поняла меня?

Ольга. Да.

Мышевский. Ты хорошо меня поняла?

Ольга. Лучше не бывает.

Мышевский. Вот и умница. А теперь ты пойдешь и исправишь все, что напортачила своей лювеобильностью.

Ольга. Но как?!

Мышевский. Для начала ты солжешь Родиону, что не любишь его. И между вами все кончено.

Ольга. Хорошо.

Мышевский. Затем ты скажешь профессору, что без ума от него и его философии.

Ольга. Хорошо.

Мышевский. И не жалей об этом! Родион – пустышка. У него нет ничего, кроме смазливой мордашки. Зато его отец! О, это лошадка, на которую можно смело ставить.

Ольга. (С насмешкой). С ним я увижу водопады Игуасу?

Мышевский. С ним ты повидаешь весь мир. Вы будете путешествовать, пока у него не закончатся деньги. Те самые, которые я заплачу ему за квартиру.

Ольга. А что потом?

Мышевский. А потом… Ты сможешь вернуться к его сыну. Если захочешь.

Ольга. Но если не захочет Родион?

Мышевский. А вот это уже твои проблемы. Но я в тебя верю, девочка!

Ольга. (Встает с кресла). Спасибо, Андрей Сгизмундович. Я могу идти?

Мышевский. Иди. Впрочем, постой! Если мне не изменяет слух, в эту самую минуту профессор и Родион ведут оживленный разговор.

Ольга. Да, это их голоса. Кажется, они ссорятся.

Мышевский. Ни к чему мешать родным людям выяснять отношения. Подожди за дверью. Войдешь, когда они замолчат. И скажешь Голышкину-старшему, что я хочу сообщить ему нечто очень важное.

Ольга. Если раньше его не сведет в могилу собственный сын. Ведь профессору нельзя волноваться!

Мышевский. И было сказано: «Не мир я принес, но меч. Ибо я пришел разделить человека с отцом его». Ну, иди же, девочка! И не смотри на меня такими глазами, неблагодарная. Вот уж воистину, никакой пророк не принимается в своем отечестве.

Ольга. Обещаю, что буду на вас молиться. (Уходит).

Мышевский. И за меня тоже… Кажется, именно об этом Гамлет просил Офелию? Причем незадолго до того, как она покончила с собой. Будем надеяться, что современные девицы более разумны. И, кстати, о призраках!

Он выходит на середину комнаты и замирает, будто к чему-то прислушиваясь.

Мышевский. Дед, ты здесь? Если ты слышишь меня, отзовись! Или дай знак! Мне это очень важно.

Он подходит к столу, с которого все еще не убраны ни алфавитный круг, ни блюдце.

Мышевский. Как там говорил профессор, вызывая Гермеса Трисмегиста? Дух моего деда, Аарона Самуиловича Мышевского, пожалуйста, явись!

Некоторое время стоит абсолютная тишина. Затем раздается скрип отворяемой двери и в комнату входит Родион. Он включает свет.

Родион. А я вас ищу, Андрей Сигизмундович! Кажется, у ваших крыс снесло крышу. Они бродят по всей квартире и переставляют мебель. Отцу это не понравится, предупреждаю!

Мышевский. (Тушит все оставшиеся свечи). Молодой человек, вас никто не учил, что надо стучать в дверь, прежде чем войти?

Родион. (Недоуменно). Простите?

Мышевский. Ах, да, о чем это я! Это же ваша квартира.

Родион. Уже нет. Отец проклял меня и велел убираться из дома. Так и сказал: пока я жив, ноги твоей чтоб здесь не было! И как мне быть?

Мышевский. Кажется, вы меня в чем-то обвиняете?

Родион. Упаси меня Гермес Трисмегист! Но вы что-то говорили о психиатре?

Мышевский. Это успеется. Не хотите же вы, в самом деле, упечь в психушку родного отца! И только из-за того, что вам нужны деньги.

Родион. Но я действительно нуждаюсь. И вы это знаете!

Мышевский. А если я вам подскажу, где зарыт клад?

Родион. Почему же вы сами его не отрыли? Или его охраняют злые духи?

Мышевский. Духи здесь не при чем. Как вам Елена Павловна? Одна из тех крыс, которые в эту самую минуту шныряют по квартире вашего отца? Та, что в юбке.

Родион. И при этом больше похожа на мужика? Я в теме.

Мышевский. Елена Павловна – не бедная женщина. Мне ли это не знать! Она давно на меня работает. И как раз сейчас она абсолютно одинока. Скажу вам по секрету, Родион – это состояние для нее невыносимо. И она щедро заплатит тому, кто возьмет на себя труд скрасить ее одиночество.

Родион. Вот хрень! Я похож на жиголо?

Мышевский. Все мы немного лошади, как сказал поэт. Вы не расслышали в мой фразе ключевого слова «труд»? Зарабатывать деньги своим трудом не стыдно. Стыдно быть нищим.

Родион. Еще как беспонтово! Но как быть с Олей?

Мышевский. А что Оля? Она большая девочка, не пропадет.

Родион. Так-то оно так… Но все же…

Мышевский. Кроме того, Оля слишком ценит деньги. И все то, что они могут ей дать. Вы думаете, Родион, она смирится с вашей нищетой?

Родион. Если любит…

Входит Ольга.

Мышевский. А вот вы ее саму об этом и спросите, Родион. И развейте свои сомнения… (Обращается к Ольге). Вы мне что-то хотели сообщить, Ольга Алексеевна?

Ольга. Сталвер Ударпятович готов вас выслушать, Андрей Сигизмундович.

Мышевский. Это очень разумно с его стороны.

Ольга. Но он просит четверть часа на то, чтобы привести себя в порядок.

Мышевский. Ох, уж эта старая интеллигенция! Впрочем, не возражаю. За это время я успею поубавить рвение своих крыс. Вы правы, Родион, доверь дуракам Богу молиться… (Жестом останавливает Ольгу, которая хочет пойти за ним). Нет, нет, Ольга Алексеевна, останьтесь до моего возвращения здесь. Мне кажется, вам не будет скучно. (Уходит).

Родион. (Нежно). Оля!

Ольга. (Сухо). Вы что-то хотите, Родион Сталверович?

Родион. Ты надо мной смеешься?

Ольга. Ну что вы, Родион Сталверович! Смех непозволительная роскошь для таких женщин, как я. Мне это доходчиво объяснили.

Родион. Что с тобой произошло? Тебя кто-то обидел?

Ольга. Такую, как я, нельзя обидеть.

Родион. Какую такую? Ты самая замечательная на свете! Ни одна другая с тобой не сравнится.

Ольга. Самая замечательная на свете женщина не продается за кольцо с бриллиантом.

Родион. Святые сосиски! Но ведь это не так! Я не покупал тебя.

Ольга. Тогда почему вы требуете от меня расплатиться с вами?

Родион. Вовсе нет! Это был подарок. Я сам настоял, чтобы ты его приняла, вспомни!

Ольга. В таком случае… (Снимает кольцо с пальца и кладет его на столик). Спасибо за подарок. И за все остальное тоже. И прощайте, Родион Сталверович! Не преследуйте меня своей любовью. Или что там у вас по отношению ко мне? Прихоть избалованного мальчика, каприз, минутное увлечение?

Родион подходит к Ольге и долго молча смотрит ей в глаза.

Родион. Что они сделали с тобой, Оля?!

Ольга. Кто они?

Родион. Эти крысы, которые рыщут сейчас по нашей квартире во главе с Мышевским.

Ольга. О чем это вы, Родион Сталверович? Не понимаю!

Родион. Я был слеп, как крот. На все смотрел, но ничего не видел. Но все-таки я сын своего отца и могу мыслить. Это они, они всему виной! А ты почему-то их боишься.

Ольга. Я? Их?!

Родион. Пусть не их. А только одного. Мышевского.

Ольга. Какой бред! Я не хочу даже слушать.

Родион. Тогда почему ты не уходишь? А я тебе скажу, в чем фишка. Мышевский велел тебе дожидаться его здесь. И ты вынуждена слушать меня, потому что не можешь ослушаться его. Я терзаю тебя, а ты терпишь. Страдаешь, но терпишь. Как этот шизоид смог взять над тобой такую власть? Скажи мне, Оля!

Ольга. Замолчи!

Родион. Нет, я не буду молчать!

Ольга. Тогда говори. Все, что тебе вздумается. Ведь ты же мужчина! Настоящий крутой мужик! Что для тебя обидеть слабую беззащитную женщину?! Пустяк!

Родион. Я хочу не обидеть тебя, а спасти.

Ольга. От кого?

Родион. От Мышевского. От его крыс. От жизни, похожей на использованный презер.

Ольга. И как же ты спасешь меня, мальчик?

Родион. Давай убежим, Оля! Ты и я. На край света. Они нас не найдут. И скоро забудут о нашем существовании. Зачем мы им? Ведь с нас нечего взять!

Ольга. Вот именно!

Родион. О чем ты?

Ольга. О водопадах Игуасу.

Родион. Но разве любовь не важнее?

Ольга. В жизни нет ничего важнее водопадов Игуасу.

Родион. Я перестану прожигать жизнь и буду работать, как все пиплы. И когда-нибудь…

Ольга. Когда-нибудь мне не надо. Я буду слишком старой и уродливой. Зачем мне тогда водопады Игуасу? В насмешку?!

Родион. Просто ты меня не любишь.

Ольга. Я не могу уйти из этой комнаты, ты прав. Но ты можешь.

Родион. Да, я могу.

Ольга. Тогда уйди. Не мучай ни меня, ни себя. Все кончено.

Родион. Ты забыла добавить – мальчик. Скажи это, и я уйду.

Ольга. (Тихо). Мальчик. (Кричит, после паузы, с надрывом). Мальчик! Мальчик!!!

Родион уходит. Ольга падает в кресло и беззвучно плачет.

Входит Голышкин. Он в состоянии сильного нервного возбуждения.

Голышкин. Оленька! Почему вы в слезах?

Ольга. Вам показалось, Сталвер Ударпятович.

Голышкин. Правда? Может быть, может быть. Я с некоторого времени сам не свой. Мне все время чудятся какие-то голоса, шаги… (Озирается и крестится). Словно мой дом населили призраки. Знаете, что я думаю?

Ольга. Откуда мне знать, профессор!

Голышкин. (Таинственным шепотом). Это все он!

Ольга. (Со страхом). Кто – он?! Мышевский? Вы дога…

Голышкин. (Перебивая ее). Да при чем здесь Мышевский, Оленька?! Гермес Трисмегист. Я говорю о нем.

Ольга. Профессор!

Голышкин. О, не перебивайте меня, Оленька! Вы не понимаете, чей дух мы вызвали. Это величайший бунтарь всех времен и народов, просто ужасный! В одной из своих книг, в «Изумрудной скрижали», за несколько тысячелетий до нашей эры, он написал: «Как наверху, так и внизу, как внизу, так и наверху, и нет малого и великого, а все едино». Вы чувствуете, какая сатанинская гордыня скрыта в этой фразе?

Ольга. Но при чем здесь его гордыня?

Голышкин. Я упал в обморок и не простился с ним. Он обиделся и решил не возвращаться в потусторонний мир, пока не отомстит. И сейчас его дух бродит по этой квартире. Питается моей энергией. Я слабею, а он крепнет час от часу.

Ольга. Но если так… Что же нам делать?

Голышкин. Необходимо отправить его обратно. Иначе со временем он станет всесильным. И мы все умрем, один за другим.

Ольга. (Смущенно). Если так надо… Хорошо, я согласна на еще один спиритический сеанс. Думаю, и другие не откажутся. (Встревоженно). Но как вы себя чувствуете? Голова не болит?

Голышкин. (Не слушая ее). Нас слишком мало. За то время, пока я был без сознания, Гермес Трисмегист стал слишком могуч. Чтобы отправить его обратно помимо его воли, гексаграммы уже не достаточно. Необходимо соединение гексаграммы и пентаграммы. Микрокосма и Макрокосма, человеческого и божественного. Одиннадцатиконечная звезда является высшей целью любой истинной магии. Это утверждал еще великий Френсис Баретт в своей книге «Маг».

Ольга. Не соседей же звать! Нельзя ли обойтись теми, кто уже есть?

Голышкин. Число одиннадцать – это символ Великого Делания. Иначе ничего не выйдет.

Ольга. Тогда надо обратиться за помощью к Мышевскому. Ради спасения собственной жизни этот человек совершит невозможное.

Голышкин. Вы правы. Но меня он все равно не спасет. Я умру, как того хочет Гермес Трисмегист.

Ольга. Неужели вы верите в предсказание какого-то духа? Ведь и я могла ошибиться, записывая. Блюдце – такая ненадежная вещь!

Голышкин. (Мрачно и торжественно). Все сходится.

Ольга. Что сходится? Немедленно перестаньте изводить себя всякими домыслами!

Голышкин. Вы помните, что сказал Гермес Трисмегист?

Ольга. Еще бы! Каждое слово.

Голышкин. Он сказал: я хочу смерти того, чей отец умер, когда с вершины упал железный человек…

Ольга. Абракадабра какая-то!

Голышкин. Только не для меня. Мой отец, генерал Ударпят Родионович Голышкин, умер от разрыва сердца. Сразу после того, как в Москве мятежная толпа свергла с пьедестала памятник Дзержинскому, первому руководителю этого всесильного ведомства. Дзержинский был его кумиром. И он не пережил этого.

Ольга. Не сотвори себе кумира.

Голышкин. Все сходится. Я умру.

Ольга. Все мы смертны. И я тоже однажды…

Голышкин. Но Гермес Трисмегист назвал срок. «Не успеет земля одеть белый саван». То есть уже до наступления зимы.

Ольга. Сталвер Ударпятович!

Голышкин. Не утешайте меня, Оля! Я смирился с этой мыслью. А после того, что я сегодня услышал от Родиона… Своего родного, единственного сына, который был для меня смыслом жизни… Мне незачем жить. Я никому не нужен. Меня никто не любит.

Ольга. А если вы ошибаетесь?

Голышкин. Увы, это так!

Ольга. Но я точно знаю, что вы ошибаетесь.

Голышкин. И в чем же?

Ольга. В том, что вас никто не любит.

Голышкин. У вас есть доказательство обратного?

Ольга. (Подходит к нему). У меня есть только мое глупое женское сердце. И оно говорит мне, что любит вас.

Голышкин. Оля! Я не могу поверить!

Ольга. Я тоже. Может быть, испытать мое сердце на детекторе лжи? Или будет достаточно меня поцеловать? И если оно не забьется чаще, значит, оно лжет.

Голышкин. Оля!

Ольга. Не надо слов. Просто поцелуйте меня. А руку положите на мое сердце.

Голышкин целует Ольгу. В дверях появляется Родион. Некоторое время он наблюдает за происходящим, затем уходит. Входит Мышевский.

Мышевский. О, кажется, я некстати!

Ольга вскрикивает и убегает.

Голышкин. Хм-м… Видите ли, господин Мышевский…

Мышевский. Профессор, поздравляю вас! Увлечь такую женщину! Завидую и восхищаюсь!

Голышкин. Своим неожиданным появлением вы смутили Ольгу Алексеевну.

Мышевский. Прошу меня извинить, если я проявил бестактность.

Голышкин. Это был совершенно невинный поцелуй.

Мышевский. Мне так не показалось. Впрочем, если только с вашей стороны, профессор. Но тогда… Нехорошо играть чувствами бедной девушки!

Голышкин. Вы думаете… Ольга Алексеевна действительно питает ко мне какие-то чувства?

Мышевский. Без всякого сомнения. Да она и сама мне это говорила.

Голышкин. Неужели?

Мышевский. Бедная девушка страдает от неразделенной любви.

Голышкин. Страдает?

Мышевский. Еще как! Ей кажется, что она вам не пара, Сталвер Ударпятович. Ведь вы известный профессор, философ. А она простая медсестра из районной поликлиники.

Голышкин. Хм-м… Какая глупость! Любовь уравнивает всех.

Мышевский. Так вы ее любите, профессор?

Голышкин. Ольга Алексеевна – это подарок судьбы на закате моей жизни. Помните, как чудесно это выразил Фет? «О, как на склоне наших дней нежней мы любим и суеверней. Сияй, сияй прощальный свет любви последней, зари вечерней!»

Мышевский. (Меняя тон). И вы готовы принять этот подарок?

Голышкин. (Настороженно). А почему бы и нет?

Мышевский. Тогда подумайте вот над чем. Как долго Ольга Алексеевна выдержит в вашем крошечном пыльном мирке? Она умрет, как вольная птица в клетке.

Голышкин. Только не говорите мне о смерти! Ведь вы не забыли предсказание Гермеса Трисмегиста?

Мышевский. Тогда что вы теряете, профессор? Бросайте все – и уезжайте в кругосветное путешествие. Вместе с Ольгой Алексеевной. Эта обворожительная женщина превратит ваш закат в праздник.

Голышкин. (Задумчиво). В кругосветное путешествие?!

Мышевский. Скажите как на духу, профессор! Много ли радости было в вашей жизни?

Голышкин. Да, в чем-то вы правы. Жизнь прошла мимо.

Мышевский. Так наверстайте все, что вы потеряли! Пусть вам осталось жить не так уж много. Но за это время можно успеть насладиться любовью и пресытиться новыми впечатлениями. А там и помирать не страшно!

Голышкин. Но такая жизнь требует денег. Много денег!

Мышевский. Необходимую сумму я вам дам.

Голышкин. Вот так просто?

Мышевский. Разумеется, не так просто. Под залог.

Голышкин. Но у меня ничего нет!

Мышевский. А ваша квартира?

Голышкин. Но где я буду жить… после возвращения?

Мышевский. Стоит ли сейчас задумываться о будущем? Впереди у вас по крайней мере полгода беззаботной жизни.

Голышкин. Полгода пройдут быстро. А если я умру, не сумев вернуть вам долг?

Мышевский. Не все ли вам равно, что будет… после вашей смерти?

Голышкин. Но мой сын… Родион… Как быть с ним?

Мышевский. С вашим неблагодарным сыном?

Голышкин. Пусть он неблагодарен. Но он мой сын, и не мне его судить. Бог ему судья!

Мышевский. Родион по уши в долгах. Он только и ждет вашей смерти, желая получить наследство и растратить его.

Голышкин. Это неправда!

Мышевский. Это правда. Вы и сами это знаете.

Голышкин. Но все-таки он мой сын.

Мышевский. Я позабочусь о его будущем. Дам ему работу. С голода он не умрет.

Голышкин. Вы обещаете?

Мышевский. Даю слово.

Голышкин. Тогда я согласен!

Мышевский. (Возбужденно потирая ладони). Оформим сделку?

Голышкин. Прямо сейчас?

Мышевский. А зачем откладывать? Нотариус в соседней комнате. А Ольга Алексеевна будет рада услышать о скорой поездке на водопады Игуасу. Или вы хотите спросить совета у Гермеса Трисмегиста, профессор?

Голышкин. Что вы! Я хочу скорее забыть о нем, как о кошмарном сне. Кстати, а как быть с ним? И как вы намерены поступить с его рецептом?

Мышевский. Предлагаю поговорить обо всем этом, Сталвер Ударпятович, чуть позже. Когда вы вернетесь из своего кругосветного путешествия. После этой ночи одно слово «алхимия» вызывает у меня суеверный ужас.

Голышкин подходит к книжной полке и берет одну из книг.

Голышкин. А вы знаете, что великий Данте в своей бессмертной «Божественной комедии» определил место алхимиков в аду?

Мышевский. Да, в круге восьмом, рве десятом. Рядом с фальшивомонетчиками.

Голышкин. Если это так, вам не позавидуешь. Как и мне.

Мышевский. Данте всего лишь поэт, а не провидец. (Берет книгу из рук Голышкина и сначала хочет поставить ее обратно на книжную полку, но затем передумывает и небрежно бросает в угол). Профессор, где документы на квартиру?

Голышкин. В комнате моей умершей… Я принесу их немедленно.

Мышевский. Да, а знаете, какая мысль только что пришла мне в голову? Зачем вам терять деньги, отдавая квартиру под залог?! Если вы ее продадите, то получите намного больше. А захотите выкупить – я продам вам ее обратно.

Голышкин. Но зачем вам вся эта суета?

Мышевский. С небольшим дисконтом. Я человек деловой и свою выгоду не упущу.

Голышкин. Надеюсь, наш договор о будущем Родиона остается в силе?

Мышевский. Слово Мышевского свято!

Голышкин. Вы прекрасный человек, господин Мышевский! Вы знаете это?

Мышевский. Благодарю вас, Сталвер Ударпятович.

Голышкин уходит. Мышевский подходит к столу, берет блюдце и с размаху кидает его на пол.

Мышевский. Отправляйся к Гермесу Трисмегисту и передай ему от меня благодарность! А если встретишь дух моего деда…

Вбегает Ольга. Она жестикулирует и раскрывает рот, словно выброшенная на берег рыба, но не может произнести ни слова.

Мышевский. Что с вами, Ольга Алексеевна? Вы так взволнованы! Неужели столкнулись в коридоре с профессором, и старый болтун успел сообщить вам радостную новость?

Ольга. (Заикаясь). Ро… Ро…

Мышевский. Вы хотите меня поблагодарить и не находите слов? Скажите просто: я в неоплатном долгу перед вами!

Ольга. Родион!

Мышевский. Что Родион? Что он там еще натворил, этот несносный мальчишка? Неужели пытался вас изнасиловать, чтобы утвердиться в собственных глазах?

Ольга. Родион… Он покончил с собой!

Мышевский. (Меняя тон, грубо). Ты что, спятила? Где он?

Ольга. В своей комнате. По… повесился на крюке от люстры.

Мышевский. Зачем ты пошла к нему в комнату?

Ольга. Я… Я вошла, а он… Не сводит с меня глаз. Словно осуждает… А глаза мертвые. И петля на шее!

Мышевский. Немедленно прекрати истерику!

Мышевский бьет Ольгу по щеке, та падает в кресло и, закрыв лицо руками, рыдает.

Мышевский. (Торжественно). И падут грехи отцов на головы сыновей до четвертого колена… (Бьет себя со всего размаха по щеке). Дурак! Какой же я дурак! Не предусмотрел! Не додумал! Что же теперь делать? Соображай быстрее, Мышевский! Все висит на волоске. Глупый мальчишка!

Ольга. (С ужасом). А вы… Где были вы?

Мышевский. Что?

Ольга. Я спрашиваю, где вы были? Перед тем, как зашли в эту комнату и застали нас с профессором?

Мышевский. О чем это ты?

Ольга. Почему вы не отвечаете?

Мышевский. Я был… А не все ли тебе равно, где я был? Уж не думаешь ли ты?!..

Ольга. Я ни о чем не могу думать. У меня мысли путаются. И в голове словно ветер гуляет. Завывает тоскливо: «У-у! У-у!» Так страшно!

Мышевский. Лучше бы этот ветер выдул из твоей головы все дурные мысли. К смерти этого мальчишки я не имею никакого отношения. В мои планы его самоубийство не входило.

Ольга. (Меняя тон). Это правда?

Мышевский. Дура! Его смерть мне невыгодна! Она может разрушить все мои планы.

Ольга. Вот теперь я вам верю.

Мышевский. Спасибо. Очень тебе признателен!

Ольга. Но что же нам делать?

Мышевский. Нам?! А ты быстро пришла в себя, девочка!

Ольга. Пусть прошлое хоронит своих мертвецов. Так, кажется, говорит главный герой вашей любимой книги?

Мышевский. А ведь я тебя недооценивал. (Несколько раз ударяет ладонью о ладонь, словно аплодируя). Каюсь! Возможно, в этом и была моя главная ошибка.

Ольга. Но вы ее исправите.

Мышевский. Обещаю.

Ольга. Тогда пообещайте мне еще одно.

Мышевский. И что же?

Ольга. Когда я уйду от профессора… А я уйду, как только у него закончатся деньги. И это будет очень скоро, можете не сомневаться… Вы приблизите меня к себе. Возьмете в свою команду.

Мышевский. Клянусь. Слово Мышевского!

Ольга. В таком случае… Можете на меня полагаться во всем.

Мышевский. Хорошо. Тогда слушай меня внимательно. Никто пока не должен знать о самоубийстве Родиона.

Ольга. Никто?

Мышевский. Зачем испытывать судьбу? У Елены Павловны еще руки начнут дрожать. Договоры нотариус должен подписывать недрогнувшей рукой. А психиатру и своих самоубийц хватает. Как бы не переполнилась чаша.

Ольга. Вы правы, как всегда.

Мышевский. Сейчас профессор принесет документы на квартиру. Быстренько оформляем сделку – и умываем руки.

Ольга. А что будет с профессором? Когда он останется один. И увидит… Сына в петле?

Мышевский. Немного пострадает, не без этого. Но страдания, как известно, только облагораживают человека. А затем ты вернешься и утешишь его. Да так, чтобы он обо всем забыл. Даже то, на каком свете находится сам.

Ольга. А если нам с ним отправиться в путешествие? Новые впечатления лучше всего помогают избавиться от призраков прошлого.

Мышевский. Ты схватываешь на лету, девочка. Итак, да здравствуют водопады Игуасу!

Ольга. И весь мир в придачу! На меньшее я уже не согласна!

Входят Выхухолев и Огранович.

Огранович. Ох, и тяжкая эта работа, скажу я вам, Андрей Сигизмундович! Я совершенно разбита. Да и не девочка я уже, по ночам не спать.

Мышевский. Вам удалось что-нибудь найти?

Огранович. Несколько вещей, пожалуй, могут вызвать ваш интерес. Картины. Антикварная мебель, которой уже лет под сто. Старинные часы в прихожей. Книги.

Выхухолев. На мой взгляд, особенно интересны книги. На кой нашему философу сдались старые справочники и энциклопедии по медицине? Явно остались от прежнего хозяина. А выбрасывать жалко. Такие шикарные кожаные обложки, все в золоте. Каждая книга – целое состояние по нынешним временам!

Мышевский. Что и требовалось доказать.

Огранович. Да, кстати, а что требовалось доказать?

Мышевский. Что возмездие неотвратимо. Но для этого человеку порой приходится подменять Господа Бога. А это не каждому под силу. Иначе в мире не совершалось бы ничего, что могло бы порадовать сатану.

Огранович. Я вас умоляю! Мало нам было профессора с его занудной философией, так теперь еще и вы?

Выхухолев. А вы не пытайтесь вникать в слова, Елена Павловна. Берите пример с меня. Я обычно слушаю своих пациентов, но не слышу. Уверен, только поэтому до сих пор сам не сошел с ума.

Огранович. А если кто-нибудь из них скажет что-то умное?

Выхухолев. Ну что вы, мой друг! Ведь они сумасшедшие.

Огранович. А вдруг найдется кто-то в здравом уме?

Выхухолев. Сколько живу, таких не встречал. Даже за стенами психиатрической клиники. Знаете, за что я люблю шахматы? Фигуры всегда молчат!

Входит Голышкин. В руках у него папка для бумаг.

Голышкин. Друзья мои! Как я рад видеть вас! Мы снова все вместе. И это замечательно!

Огранович. А где ваш… Ой-е-ей, моя нога!

Ольга. Простите, Елена Павловна! Я такая неловкая. Вероятно, вы хотели спросить Сталвера Ударпятовича, где наши вещи? Те самые, которые он забрал перед началом сеанса.

Голышкин. Все здесь, в верхнем ящике. Ничто не пропало, Оленька. Дух Гермеса Трисмегиста не позарился на ваше сокровище. Пожалуйста, друзья, разбирайте! А это чьи часы? Ах, да, это же Родиона!

Ольга. Совсем забыла! Родион просил передать, что ему надо привести свои мысли в порядок. Подышать свежим воздухом. И ушел. Но обещал скоро вернуться.

Голышкин. Так и сказал? Но ведь это же прекрасно! Знаете, Оленька, мой сын очень умный и добрый мальчик. Он одумается и поймет, что был не прав. И простит своего старого отца. А я прощу его. И у нас с ним все будет хорошо. Правда, господин Мышевский?

Мышевский. Все так и будет, профессор.

Голышкин. Я уверен в этом. По-другому и быть не может. Ведь сегодня такой превосходный день для меня! Может быть, самый счастливый в моей жизни. Меня окружают верные друзья. Рядом со мной любимая женщина. Впереди у меня много светлых радостных дней, полных любви и счастья… Друзья! Может быть, шампанского?

Мышевский. Профессор, предлагаю сначала подписать договор. А затем отметить это событие шампанским.

Голышкин. Да, да, конечно. Вы уж простите старика! Но я так счастлив, что ничего не соображаю. Словно мой дух воспарил в горние выси и оттуда с улыбкой взирает на грешную землю.

Мышевский. Профессор, пожалуйста, передайте документы на квартиру нотариусу. Елена Павловна, начинайте оформлять договор!

Огранович берет у Голышкина папку и, сев за стол, начинает разбирать документы. Выхухолев в углу комнаты играет в шахматы. Мышевский подходит к Ольге и жестом показывает ей на Голышкина, который садится в кресло и погружается в раздумья.

Мышевский. Не оставляйте его одного! Это опасно.

Ольга. Хорошо… Сталвер Ударпятович!

Голышкин. Оленька! Ну, зачем же так официально? Называй меня просто – Сталвер. Или так, как меня звала мама – Сталик.

Ольга. Для начала пусть будет Сталвер. Сталик – это немного рано, ты не находишь?

Голышкин. Да, конечно. Ты абсолютно права. Я совсем потерялся во всей этой круговерти событий. Прости меня! Наверно, ты досадуешь, что твой избранник такой недотепа?

Ольга. Что ты, Сталвер! Я восхищаюсь тобой.

Голышкин. Правда? (После паузы). Оленька!

Ольга. Да?

Голышкин. Ты не покинешь влюбленного в тебя старика?

Ольга. Пока смерть не разлучит нас. Или другие фарс-мажорные обстоятельства.

Голышкин. А я клянусь – ты не пожалеешь,что связала свою жизнь со мной. У тебя есть мечта? Я ее исполню!

Ольга. Была.

Голышкин. Почему была?

Ольга. Она… Исполнилась. Ведь мы вместе.

Выхухолев. Так значит, Ольга Алексеевна, вы глубоко несчастный человек?

Ольга. Это еще почему?

Выхухолев. Человек счастлив лишь пока он стремится к своей мечте. Достигнув же цель, разочаровывается. Понимает, что игра не стоила свеч. Вот, например, я.

Мышевский. Это интересно! О чем мечтают психиатры, блуждая в потемках чужих душ?

Выхухолев. Я мечтаю выиграть у самого себя партию в шахматы.

Мышевский. Но это невозможно!

Выхухолев. Поэтому я никогда не испытаю разочарования. В отличие от вас, Андрей Сигизмундович.

Мышевский. Обоснуйте!

Выхухолев. Предположим, Гермес Трисмегист открыл таки вам свой секрет. И философский камень теперь у вас в кармане. Как вы будете жить дальше? Копить золото? Но вы и до этого ни в чем не нуждались. А чахнуть над златом как скупой рыцарь – это так скучно! Нет, вы были счастливы раньше, но сами не понимали.

Мышевский. У вас ум за разум заходит, Сергей Павлович! Вам надо срочно менять работу.

Выхухолев. Вот вы и обиделись. Все обижаются, когда им говоришь правду. Поэтому я предпочитаю молчать.

Ольга. Так значит, если однажды я окажусь на водопадах Игуасу…

Выхухолев. Вы испытаете разочарование. Не говоря уже о том, что реальные водопады окажутся иными. Далеко не такими восхитительными, как ваши мечты.

Мышевский. Замолчите, несносный вы человек, разрушитель иллюзий! Не портите нам праздник. Елена Павловна, поторопитесь!

Огранович. У меня все готово. Осталось только подписать.

Мышевский. Сталвер Ударпятович, прошу вас!

Ольга. Сталвер, ну что же ты!

Голышкин. (С тревогой). Оля! Ты не покинешь меня?

Ольга. До водопадов Игуасу? Никогда!

Голышкин. Тогда я отбрасываю последние сомнения и подписываю.

Голышкин подходит к столу и подписывает документы.

Огранович. Вот здесь, господин Голышкин. И здесь… Господин Мышевский, теперь вы!

Мышевский. За мной дело не станет. (Подписывает).

Огранович. Теперь осталось только расплатиться.

Мышевский. Сталвер Ударпятович, чек возьмете? Через пару часов, когда откроется мой банк, сможете обменять его на наличные. Вы мне доверяете?

Голышкин. Разумеется, господин Мышевский. Но у меня есть просьба. Нельзя ли выписать два чека? Половину суммы за квартиру я должен отдать своему сыну и наследнику, Родиону. Так велит закон если не человеческий, то божий.

Мышевский. (Подписывает чеки). Ни малейшего затруднения. Вот чек на ваше имя. А вот этот я выписываю на имя Родиона Сталверовича Голышкина. Все верно? Пожалуйста!

Голышкин. Благодарю вас!

Огранович. Поздравляю, Андрей Сигизмундович! Неплохо бы отметить долгожданную сделку?

Мышевский. Шампанского! Профессор, вы говорили, где-то у вас припрятана бутылочка?

Голышкин. Самого лучшего шампанского в мире. «Советское»! Оленька, помогите мне!

Голышкин подходит к шкафу и достает бутылку шампанского и бокалы, открывает ее и разливает по бокалам, которые Ольга раздает гостям.

Ольга. Как я люблю шампанское! Пузырьки так забавно щекочут в носу!

Огранович. (С надеждой). Мне бы коньячку… (Не дождавшись ответа). Ну, да ладно! Наливайте! Эй, психиатр, присоединяйся к народу! Или ты и пьешь, как играешь, только в одиночку?

Выхухолев. Пью я как все. Шахматы – это для души.

Мышевский. Профессор, тост!

Голышкин. За вас, друзья мои! За наше знакомство! За нашу дружбу! Пусть она будет вечной!

Мышевский. Сталвер Ударпятович, да вы настоящий оратор! Прекрасный тост! Ольга Алексеевна, поцелуйте профессора за всех нас. От имени и по поручению. Вас никто не осудит.

Все пьют шампанское.

Ольга. Смотрите, уже рассвело! А мы и не заметили.

Мышевский. Профессор, прошу извинить, но нам пора. Новый день – новые заботы.

Все направляются к выходу.

Голышкин. Как же, как же, я понимаю. И не смею удерживать. (Встревоженно). Оленька! Неужели вы тоже покидаете меня?

Ольга. Мне надо выспаться. И привести себя в порядок. Посмотри, во что я превратилась за эту ночь! Как можно любить такую женщину?

Голышкин. А я не замечаю этого. Ты так прекрасна!

Ольга. Вечером я вернусь. Учти, я не привыкла ужинать дома. Мы идем в ресторан!

Голышкин. И там все обсудим? Наше будущее?

Ольга. Разумеется! Не забудь днем обналичить чек. Или вот что. Отдай его мне. У меня он будет сохраннее. Мы вместе пойдем в банк. А то тебя еще обманут. Или ты все перепутаешь. Ведь ты же у меня философ! Не от мира сего. А я земная женщина. Тебя это не пугает?

Голышкин. (Отдавая чек). Меня это радует.

Ольга. Тогда… (Целует его в лоб). До вечера!

Голышкин. До вечера, Оленька! До встречи, друзья! Жду вас всех в гости. В любой день и любой час. Мой дом… (Спохватывается). То есть что это я говорю? Теперь это ваш дом, господин Мышевский. Когда же мне съезжать?

Мышевский. Я не тороплю вас, профессор. Месяца вам хватит? За это время можно оформить визу и отправиться в путешествие. Вас ничто не держит в этой стране. Отныне вы будете гражданином мира, Сталвер Ударпятович. Вы бы знали, как я вам завидую!

Голышкин. Правда?

Мышевский. Слово Мышевского! Прощайте, профессор!

Огранович. Всего наилучшего, счастливчик!

Выхухолев. До скорой встречи! Мне кажется, она неизбежна.

Голышкин. До свидания, друзья! Оленька, я не прощаюсь!

Все уходят. Голышкин, закрыв за ними дверь, медленно идет по квартире, заглядывая в комнаты и выключая освещение. Наконец он доходит до комнаты Родиона, отворяет дверь и входит. Спустя мгновение раздается пронзительный крик: «Будь ты проклят, Гермес Трисмегист!»

Как только крик смолкает, в прихожей начинают бить старинные часы. Во тьме звук кажется грозным, как тревожный набат.