Останови моё безумие [Наргиз Хан] (fb2) читать онлайн

Останови моё безумие

Знакомство

МИРА

Можно ли считать природный катаклизм в виде наводнения в Богом забытом маленьком селе предзнаменованием, выворотом судьбы на застойном перекрёстке жизни? Судьбы... Да, правильнее всего просто поверить в её существование и отдаться во власть её сурового течения. Порой ещё более стремительного и беспощадного, чем эта тоненькая речушка, неожиданно взбунтовавшаяся и вышедшая из удерживающих её берегов.

— Меня зовут Калнышева Мирослава Сергеевна, — торжественно представилась я молодому человеку, который встречал нас в аэропорту, определённо и являвшемуся моим драгоценным родственничком. Хотелось показать ему: не особо я и рада, что в моих венах та же алая жидкость, что и в его.

— Влад, — ничуть не обидевшись, ответил мне он. По жестокой иронии брата моего звали Владиславом, так что вторая часть наших имён была идентична. Лизка — моя сестра, радостно визжала, наконец-то она попала в столицу, её не волновало, что, вообще-то, мы оказались на улице. Отец — Сергей Иванович, заключил сына в объятия (смешная картина, учитывая, что сынок так вымахал где-то под два метра ростом, ему пришлось прогибаться, чтобы мой папочка со своими скромными метр семьдесят два смог обнять отпрыска). Я, не удержавшись, хмыкнула, родственничек скосил взгляд в мою сторону — кстати, обидно, глаза у нас с ним одинаковые — папины, тёмно-карие. Мама — Нина Максимовна, неуверенно протянула руку своему теперь уже точно пасынку, но тот нагло обнял и маму тоже. Видимо, он пытался проделать такое и со своими новообретёнными сёстрами, но я, игнорируя его, прошла мимо, так что родственные объятия достались моей Лизке, тем более она сама прыгнула на шею к чужому человеку, вот же ей повезло — провидение спасло от нежелательных родственников.Меня догнали дружной компанией, которая успела забыть про истинную причину своего воссоединения и про мой дом, мёрзнущий сейчас под водой, и про меня. Мы сели в машину — тёмный внедорожник с тонированными стёклами, оказавшуюся собственностью братика, и этот факт не прибавил ему симпатии в моих глазах, и поехали в другую собственность того же родственника.  Всю дорогу я молчала, не портила семейную идиллию, чувствуя, что теперь мне нечасто придется утруждать свои голосовые связки. И даже когда мы были на месте, остановившись в элитном районе для всевозможных верхов этого мира, я не проронила ни слова. Братец оказался обеспеченным человеком, конечно, то, что он не бедный, видно было и по нашим семейным подаркам, которыми он заботливо одаривал нас. Меня в частности моими когда-то любимыми французскими шоколадными конфетами, но после того как братец об этом прознал с чьей-то лёгкой руки и стал присылать по одной коробке на мой день рождения, вся любовь к конфетам пропала, и появилось стойкое отвращение к сладкому.Дом был двухэтажным коттеджем с ухоженной аллеей, дух не захватывало, вычурности не было, дом как дом, никакой фешенебельности, но мне понравился, что я поспешила скрыть за равнодушным молчанием, в отличие от Лизки, которая принялась расхваливать его, будто ничего больше собачьей конуры в жизни не видела. После выгрузки нашего семейного багажа из четырёх чемоданов, мой был самый маленький, у меня осталась ещё сумка, она для меня была важнее всего, поэтому я предпочла, чтобы мои вещи привезли позже, а с сумкой расставаться не согласилась.

— Давай помогу, — прозвучал раздражающий меня голос моего брата.

— Благодарю, сама справлюсь, — с каменным лицом ответила я ему. Взяла сумку необычной формы, но чемодан у меня всё-таки отобрали, я не настаивала, хочет нести, пусть несёт, мне не жалко.

Внутри дом был ещё более красивым, чем снаружи: высокие потолки, тёплый тон вишнёвых обоев, мягкие ковры на полу, в которых утонули мои маленькие ступни. Через носки ощущалась приятная щекотка, но моё лицо оставалось каменным, я ни на минуту не забывала, кому принадлежит всё это великолепие, и на каких правах нахожусь здесь я.

Братец повёл нас через узкую прихожую в большую гостиную — зачем, спрашивается, ему одному такой большой дом, или же он, и правда, давно хотел, чтобы мы жили все вместе, как говорил отец, но в его добрые побуждения я поверила всего лишь на минуту, а потом снова превратилась в злобную ведьму. В гостиной стоял шикарный диван с креслами, плазма в стенке, бар, стол со стульями из тёмного дерева, люстра превосходила все мои представления об этом элементе декора и снова огромный ворсистый ковёр — да у братца странные вкусы, но пока они совпадают с моими.

Спален в доме было предостаточно, поэтому места всем хватило. Лестница на второй этаж находилась в начале коридора, по ней мы и добрались до отведённых для нас комнат, там же и располагалась спальня моего докучливого братца. Четыре комнаты, самая дальняя из которых и принадлежала хозяину дома, похожие друг на друга, на первый взгляд, но обставлены исключительно под индивидуальность каждого из нас были приняты на ура всеми, кроме меня. Комната сестры довольно просторная для одного человека, в нашем доме мы делили с ней одну спальню на двоих, и та была вдвое меньше нынешней. Стены её любимого фиолетового оттенка, была двуспальная кровать, туалетный столик с зеркалом во всю стену, шкаф, уже полный одежды, комод из того же дерева орехового тона, что и вся мебель комнаты, и дверь в отдельную ванную комнату.

Я невероятно обрадовалась, когда обнаружила такую же ванную комнату  и в отведённой для меня спальне, ничуть не уступающей комнате моей сестры, только стены здесь были розовыми — строго девчачьими. Кровать такая же массивная, как у сестры, и не отличающаяся от той, что обнаружилась в спальне родителей, туалетный столик, шкаф с одеждой, комод с бельём, зеркало, тот же стандартный набор мебели для спальни молодой девушки. И я уже подумывала выказать сухую благодарность и проявить себя хоть с одной хорошей стороны, но мама всё-таки сказала то, что должна была озвучить я.

— Владик, дорогой, какой же ты умница, мы так тебе благодарны, дом — просто сказка, все комнаты чудесны, нам всем всё очень понравилось, и мы более чем довольны. Но боюсь, что для Миры, — все близкие мне люди называют меня именно так — Мира, сокращённо от моего имени, — придётся отвести комнату на первом этаже на то время, пока мы гостим у тебя.  — Я заметила, что у братика появилось новое выражение на безупречном личике, он откровенно не понимал, с чем может быть связана такая просьба. Но я не могла позволить матери бесчинствовать и дальше, поэтому самую вкусную новость выдала сама.

— Мне сложно ходить по лестницам вообще, и просто, чтобы уменьшить риск и не грохнуться в обморок на двадцать седьмой ступеньке, — их было двадцать семь, я действительно их посчитала. Всегда ненавидела эту свою слабость, но ради посиневшего лица любимого родственничка стоило поболеть, со злой радостью отметила я.

— У меня врождённая патология на сердце, — продолжала я изощрённо издеваться над братом. Сама я давно уже привыкла к своей болезни, которая являлась неотъемлемой частью меня, и следующей за этим реакцией, производимой полным зачитыванием моего диагноза, а это, как правило, полное отупение и скоропалительно проявляющаяся жалость, которая так и сочится из всех отверстий испытуемого. — Но я не возражаю и против этой комнаты, если нет возможности выделить мне другую, — последнее предложение я высказала совершенно безразличным тоном, будто вовсе и не говорила о себе, предвкушая свою маленькую победу.

— Нет-нет, — братец стал совсем бледный, мне даже стало его жалко, честно, совсем чуть-чуть, но это был явный прогресс в моём холодном сердце, какая ирония! — всё в порядке, можно переделать гостевую комнату на первом этаже.

— Ничего не надо переделывать, мне не обязателен особый ремонт, и так слишком многое подстраивается под мои удобства. — Я снова пришла в своё обычное состояние лёгкой нервозности, в последнее время моё беспокойное сердечко решило напомнить о себе, и таблетки не заглушали ноющую боль, но распространяться об этом домашним я не собиралась, поэтому и была нервной. Я схватила свою странную сумку и спустилась вниз, медленно ступая по ступенькам, а не перепрыгивая через них, как положено девушке моего возраста. Поэтому когда я достигла коридора с его мягким ковром под ногами, то не удивилась, что за моей спиной стоит в полной готовности сопроводить меня в мою новую комнату мой братец. Он привёл меня к первой комнате по коридору и отпёр её ключом, открыв передо мной дверь, чтобы я вошла первой. Здесь было намного уютней, чем в спальне, изначально предназначенной мне, наверно, потому что она была обычной, не переделанной. Обои были белоснежными с красивым чёрным рисунком, они нравились мне больше, чем розовые, и ещё больше, чем фиолетовые. Она уступала в размерах остальным комнатам, но всё остальное было прежним:  кровать здесь была такая же, туалетный столик и шкаф и комод, всё из тёмного дерева — дерево должно быть тёмным, зеркало было не во весь рост, этого и не требовалось, конечно, здесь тоже была ванная комната, и я была польщена. Я осмотрелась и выразила свою благодарность как могла.

— Спасибо, мне всё нравится, — сказала я, — можно располагаться?

— Да-да, конечно, — братец, похоже, ещё не совсем оправился от новости, что его кровная сестра — инвалид.

Двадцать семь ступенек

ВЛАДГлупо радоваться такому, но я действительно чувствовал радость, когда узнал, что мой отец со своей семьёй, а теперь и с моей тоже, будут жить у меня. Это было настолько нереальным, что, готовясь к их приезду, я пребывал в каком-то пьяном настроении. Странно, парню двадцать пять лет, а он радуется как мальчишка на Рождество. Я и вправду был счастлив, уж очень долгое время я жил один в непомерно огромном доме — статус не разрешал меньшего —, но холодные стены давили одиночеством, а теперь всё должно было измениться: дом наконец наполнится людьми, и в нём будут слышаться голоса.

Встретил их в аэропорту, реакция меня приятно удивила, отец был по-настоящему рад меня видеть, чувствовал, это не было фальшью. Его жена — видел её впервые, до этого только на фотографии — оказалась очень приятной женщиной, отнеслась ко мне с должным вниманием, у неё была тёплая улыбка, что не оставило сомнений в том, что мы поладим. Моя сводная сестра примерно моего возраста, совсем не родная мне, очень симпатичная и невероятная хохотушка радовалась больше всех и успокоила меня с самого начала, уверив, что очень рада появлению в её жизни долгожданного брата. Но не бывает всё настолько идеально, ложка дёгтя в этой бочке мёда всё-таки дала о себе знать — Калнышева Мирослава Сергеевна, моя родная сестра представилась мне именно так официально, сразу давая понять, что разочаровалась в моей персоне. Немного странная на вид, трудный подросток, как показалось, с грязными волосами, потому что её длинная непослушная чёлка, закрывающая пол-лица, спадала отдельными патлами. Таким было моё первое впечатление о членах моей  новоприобретённой семьи, и я как всегда думал, что наши дальнейшие отношения сложатся в благоприятном ключе.

Дом вызвал бурю восторга со стороны Лизки, именно так называли её в семье, и я тоже, она не возражала; Мира, напротив, выказала недовольство и по этому поводу, но за неимением иного, промолчала. Она наотрез отказалась от моей помощи и свою необычную сумку понесла в дом сама — меня это даже развеселило, оказывается, у нас общие не только глаза, но и упрямство.

Так переживал, оформляя своим родным комнаты, но всем вроде понравилось, отец с тётей Ниной — мы договорились, что мне можно её так называть, — были чересчур благодарны, значит, мне удалось им угодить. Лизе, как всегда, всё понравилось, она была в первых рядах довольных жизнью людей, это внушало оптимизм. Больше всего я нервничал, когда мы зашли в комнату Миры: за последние пару часов в её обществе я понял, что сам факт моего существования служит предметом её раздражения. Но в этот раз, похоже, можно было вздохнуть с облегчением: на её лице читалось что-то похожее на лояльность. Поэтому меня вывело из равновесия заявление тёти Нины: она сказала, что эта комната не подходит для её младшей дочери и необходимо предоставить для неё комнату на первом этаже. Я не мог понять, что же в этой комнате их не устраивало, но не успел об этом спросить, Мира перебила свою мать и не дала задать мне свой вопрос:

— Не хочу упасть в обморок на двадцать седьмой ступеньке, — сказала она. В мою голову ворвалась глупая мысль: я жил в этом доме три года и никогда не считал этих ступенек на лестнице, а она зачем-то это сделала. Но это было не всё, о чём хотела поведать мне сестрёнка, и теперь принялась обосновать причину желательного переезда на нижний этаж.

— У меня патология на сердце, — пояснила она мне и заметила, что я никак не реагирую на её замечание, а я просто не знал, как реагировать. Отец в нашу единственную с ним встречу, около пяти лет назад, показал мне фотографии жены и дочерей, рассказывал об их жизни в маленьком городке, который его младшая дочь упрямо называла селом, — это меня тогда развеселило. Говорил, что старшая дочь уехала учиться и через год оканчивает институт, жена работает в сберкассе, он бригадиром на заводе, младшая дочь — это моя родная сестра и она ещё учится в школе. Но что она больна, что у неё проблемы со здоровьем этого отец не упоминал. Почему? Я не знаю, может, не хотел расстраивать или забыл, или не посчитал нужным. Все эти мысли разом атаковали меня, но на чём сконцентрироваться я не знал. Мира сама разрушала цепь моих раздумий.

— Я могу остаться и в этой комнате, — просто сказала она. А ведь она не могла в ней остаться, иначе бы тётя Нина не попросила бы её поменять, поэтому пора было прекратить думать и поскорее сказать что-нибудь, чтобы моя сестра, которая успела обзавестись ко мне неприязнью, не возненавидела меня за то, что я бесчувственный чурбан.

— Нет, на первом этаже есть комната для гостей, — говорил  я и добавил ещё что-то, она отказалась от ремонта и отправилась осмотреть новую комнату, я пошёл за ней вместе с её чемоданом. Вообще-то комната не была гостевой, это была моя комната, в те случаи жизни, когда я приходил домой в том состоянии, чтобы смог подняться на второй этаж, внизу было ещё несколько комнат: библиотека, спортзал и кухня под лестницей, но спальня была только одна. Но теперь у меня была семья, и причин напиваться я не видел, к тому же моей сестре эта комната была гораздо нужнее, а значит, теперь она будет принадлежать ей.

Впервые за последние несколько лет я садился ужинать не один, это было немного странно, но приятно чувствовать, что у тебя есть семья. Как и полагалось преуспевающему предпринимателю, у меня была домработница, она же повар. Обычно она приходила раз в неделю для уборки, обедал я в ресторанах и кафе в городе, поэтому ей не часто приходилось готовить для меня. Но сегодня она была поваром по-настоящему, до приезда родных всё уже было приготовлено, и я отпустил её пораньше, чтобы не смущать членов своей семьи. Теперь смотря на недовольную младшую сестрёнку, я понял, насколько правильным оказалось моё решение.

Мой первый ужин в полноценной семье был замечательным, я не ощущал скованности с их стороны, поэтому был раскован сам, мы говорили ни о чём и обо всём одновременно, и это было нормально, когда все одновременно замолкали, увлекаясь едой, тишина не угнетала. В двадцать пять лет я обрёл настоящую семью, теперь мне было о ком заботиться, было к кому спешить домой, и я очень надеялся, что мне удастся превратить их временное пребывание в моём доме в постоянное, а дом сделать нашим.

После окончания столь умиротворяющей семейной трапезы Мира, единственная не принимавшая участия в наших разговорах, так же молча собрала всю посуду со стола и  понесла на кухню, никто ничего не сказал, и я ничего не смог возразить. Все потихоньку разбрелись по своим комнатам, но поведение моей сестры не осталось незамеченным, Нина Максимовна прошла на кухню вслед за дочерью и после короткого разговора с хмурым лицом отправилась спать. Я немного помедлил, перед тем как войти в кухню после неудачной попытки тёти Нины, но всё же зашёл. Мира складывала грязные тарелки в посудомоечную машину и не обращала на меня никакого внимания. Я опёрся о косяк двери и сложил руки на груди. Честно говоря, я побаивался заговаривать с ней, а она, похоже, и вовсе меня игнорировала. Так я и простоял всё то время, что мылась посуда, она ополоснула её и аккуратно сложила в шкаф, — удивительно, она знала, где и что здесь лежит, в то время как для меня это было проблемой. Я смотрел, как она вымыла руки, разбрызгивая капли, затем набрала стакан воды и подошла ко мне, намереваясь пройти через дверь, я загораживал ей путь, стоя в проёме. Дойдя до меня, она подняла на меня свои глаза,

— Спокойной ночи, — единственное, что она сказала мне, и я уступил ей дорогу. Это было самое приятное, что моя сестра пожелала мне за весь прошедший день, но сказала, потому что считала меня чужим человеком, в доме которого она вынуждена находиться, и именно поэтому она так повела себя за столом, и поэтому у тёти Нины был расстроенный вид после разговора с дочерью. Но я всё-таки надеялся, что у моей сестры сложилось не очень лестное для меня первое впечатление и через какое-то время её отношение ко мне хотя бы немного изменится в лучшую сторону. Я тоже отправился в свою комнату, проходя мимо спальни сестры, я заметил, что дверь была приоткрыта. Мира явно не собиралась спать; в руке у неё был недавний стакан с водой, она что-то запивала им, затем поставила стакан на тумбочку и забралась с ногами на стул, что-то рассматривая. Большего разглядеть не удалось, я вздохнул и поднялся к себе. По пути почему-то посчитал ступеньки — действительно, двадцать семь, теперь я знал это точно.

Новые привычки

МИРАСегодня я решила принять таблетки на всякий случай, спать совсем не хотелось, и по давней привычке я села за мольберт в надежде погрузиться в собственный мир фантазий, лишённый моих страхов. Долго разглядывая пустой лист и нервно теребя грифель, временами сжимая и разжимая пальцы, безнадёжно пытаясь рассеять мысли и отдаться первому ощущению, я, наконец, поняла, что вдохновение не желает посещать меня в стенах этого дома. Я даже усмехнулась собственным мыслям — так точно они отражали мою внутреннюю сущность. Но я должна была как-то успокоить своё бешено колотящееся сердце, а единственным занятием, за которым я не чувствовала своей физической слабости, было рисование, и сейчас мне как никогда было необходимо рисовать. Поэтому отбросив всякие отговорки насчёт невозможности творения без вдохновения, я с каким-то отчаянием начала полосовать холст крупными беспорядочными мазками, не заботясь о том, что из этого выйдет. Не знаю, сколько времени я провела, насилуя лист, мольберт, краски и свои руки, но по окончании творческого процесса я была в полнейшем ужасе. То, что смотрело на меня с картины, было похоже на кошмар, я никак не могла понять, кто мог нарисовать такое, но, к сожалению, сознание услужливо шептало ответ — это была я.

Никогда раньше не увлекалась авангардом, но сейчас картина кричала классическим стопроцентным авангардом, по крайней мере, я на это надеялась, потому что если это не было авангардом, то я даже не знала, чем это было. Вся картина дышала тёмными полутонами и выглядела какой-то незаконченной, я сама не понимала, что же хотела запечатлеть; вот тут на меня смотрят два красных глаза, но какому животному они принадлежат, сказать невозможно, взлохмаченные космы бурых волос, ужасные щупальца заменяли этому чудищу руки. Тщательно рассмотрев своё творение, я вынуждена была признать, что ничего общего даже со столь ненавистным мне авангардом она не имеет и единственное место, куда не стыдно  поместить эту картину — мусорное ведро, куда я её и отправила.  Всё ещё не интересуясь временем, я оставила бессмысленные попытки рисования и пошла в кровать. Немного попрыгала на ней в сидячем положении и осталась довольной тестированием степени её мягкости; мои голые ступни ласкал ворсистый ковёр, что меня не переставало удивлять в этом доме. Лениво поводив ногами по ковру, я улыбалась своему уединению — хоть что-то приятное нашлось в обители моего брата. Теперь можно было приступить к более тщательному анализу достоинств кровати — поспать в ней.

Утро встретило меня не очень радужно. Мой кровеносный мотор решил устроить мне забастовку, и проснулась я уставшей и измождённой, будто и вовсе не спала. С трудом нашла домашние тапочки, схватила свою одежду и отправилась в душ приобретать человеческий вид. Я помыла голову, чтобы освежить волосы — бесполезная трата времени, в последнее время, наверное, из-за моей болезни, у меня сильно потеет голова и волосы всегда выглядят грязными. Нужно найти какой-нибудь способ избавиться от этого или найти альтернативу — только этого мне не хватало.

Завтрак проходил за такими же разговорами, что и вчерашний ужин, сначала, но потом моего заботливого брата переклинило, и он перехватил инициативу, остановив тем самым поток нескончаемых восторгов моей сестры.

— Наверное, нехорошо, если Мира будет пропускать учёбу, — пролепетал братик. Я чуть ли не подавилась. Три пары удивлённых глаз уставились на него, а он не понимал нашей реакции.

— Я про школу, — любезно пояснил он, а я не сдержалась и прыснула. Завтрак был безнадёжно испорчен, поэтому своё дальнейшее пребывание за одним столом с заботливым родственничком, который не в курсе моего возраста, но, тем не менее, присылает на мой день рождения французский шоколад, я посчитала лишним и встала с намерением удалиться.

— Мне двадцать, я окончила школу два года назад и в настоящее время и в любое другое учиться не собираюсь, — как всегда, я осталась довольна своим ответом. Как и вчера, я собрала грязные тарелки и отправилась на кухню, в дальнейших разговорах принимать участие я не собиралась.

У такого состоятельного человека, как мой брат, должна была быть домработница, но я не собиралась оставаться в его доме на правах иждивенки, поэтому то, что я могла позволить себе сделать, я буду делать сама. Тем более у меня давно не было рецидивов, значит, вчерашнее беспокойство мамы было безосновательным. Я молча мыла посуду в раковине — незачем было загружать посудомоечную машину, тарелок было немного, — затылком ощущая присутствие в комнате брата. Что за дурацкая привычка дышать в спину человека? Вот и вчера он сделал то же самое, стоит сейчас в дверях и смотрит и сказать ничего не скажет, и помогать не собирается, и даже не отговаривает, как мама. Зачем же тогда раздражать меня своим присутствием, знает же, что терпеть его не могу.

— Владик, посторонись, — задорно прощебетала Лизка, отодвигая брата, чтобы попасть на кухню с оставшимися тарелками. Она поставила их на стол,  развернулась и ушла. Вот за что люблю свою сестричку, так это за её полное восприятие меня как дееспособного человека, хотя иногда её помощь была бы очень кстати, но так уж повелось в моей семье: меня или бесконечно жалеют или, как в случае с Лизкой, проявляют исключительную лояльность к моему физическому здоровью.

— Ты обиделась? — соизволил заговорить мой братец.

— На что?

— Ну, за столом, — начал мямлить он.

— А, ты про то, что не знаешь сколько лет твоей сестре, которую ты ежегодно одаривал конфетами на день рождения, — я смыла руки, стрясла с них капельки воды — дурацкая привычка, не люблю вытирать руки — и повернулась к Владу. —  Нет, на это я не обиделась, в конце концов, ты даже ни разу меня не видел до вчерашнего дня. — Такой ответ его успокоил, мускулы на его лице расслабились. — К тому же я тоже не в курсе сколько тебе лет. — Если я и надеялась, что моё признание его опечалит, я ошибалась — он почему-то развеселился.

— Значит, мы квиты. Мне двадцать пять. — И он повторил мой номер за завтраком —  ушёл.

Влад выделил себе выходной день — это нетрудно, когда ты сам начальник, — чтобы прокатить нас по городу и ознакомить с его достопримечательностями. Лизка всё так же визжала от радости, родители скромно улыбались и благоговейно взирали на братца, но а я  в очередной раз показала себя врединой, отказавшись ехать куда бы то ни было. Конечно, меня поуговаривали немного, но вредность моя проявлялась не потому, что я хотела этих уговоров, просто действительно не хотелось никуда ехать. Не хотелось быть лицемеркой, меня не устраивало общество Влада, и скрывать я это не собиралась, зачем же портить экскурсию своей семье. Мама с папой знают, как сложно меня переубедить, если я что-то уже решила, поэтому они доходчиво обрисовали ситуацию с моим упрямством братику, и он, оставив на меня свой особняк, отправился на прогулку по городу с остальными членами семьи.

***

ВЛАД

Мира отказалась от поездки, ещё раз доказав мне, что она не воспринимает меня как члена своей семьи. Это расстраивало, но пока я не мог с этим ничего сделать, прошло только два дня как они приехали в мой дом. Но я надеялся, что совсем скоро ситуация изменится хоть чуть-чуть в лучшую сторону. Мы объездили все наиболее знаменитые места или, по крайней мере, все, которые я помнил. Меня не переставало удивлять, как радуется новым впечатлениям Лиза и как её поведение немного смущает отца и тётю Нину, и они извиняюще посматривают на меня, я в свою очередь ободряюще улыбаюсь им в ответ и везу  их в очередное известное место. Мы пообедали вчетвером в итальянском ресторане, в котором я частенько обедал один, тётя Нина звонила домой, чтобы проверить Миру, и только смотря в её озабоченное лицо, я снова подумал о том, что моя сестра больна. Её раздражение можно было оправдать её состоянием, хотя я не знал, насколько серьёзно её заболевание, а спрашивать об этом отца или тётю Нину было не совсем комфортно. Тем не менее сестра заверила, что у неё всё замечательно и что ей ничуть не скучно потому, что она познакомилась с наиприятнейшей женщиной — с моей домработницей Татьяной Львовной — и помогла ей приготовить ужин.

После обеда мы гуляли по площади, тётя Нина увела дочь подальше от нас с отцом — эта мудрая женщина оставила нас поговорить, я ещё не говорил с отцом с момента их приезда в город.

— Спасибо, сынок, — сказал отец,  когда Лиза с матерью достаточно отдалились от нас, чтобы не слышать нашего разговора. Странно, а может, это было нормальным, но мне очень легко было называть его отцом. Я улыбнулся, чтобы ему было легче говорить.

— Всё в порядке, пап, я уже давно хотел, чтобы вы жили со мной.

— Надеюсь, вода скоро спадёт и состояние дома не будет слишком плачевным, — вздохнул он, напомнив мне, что они вовсе не собираются оставаться жить у меня.

— Вы собираетесь уехать, после того как всё наладится? — спросил я то, что больше всего угнетало меня.

— Наверное, — всё же в его голосе звучала неуверенность — это меня обнадёжило, — не хочется стеснять тебя, сынок.

— Пап, ты серьёзно? Ты видел мой дом, скорее, там раздаётся эхо, потому что там нет людей, а ты говоришь какие-то глупости про стеснение. — Мы шли по каменной тропинке, и здесь было действительно тихо — самое место для подобного разговора.

— Всё равно это как-то неудобно, — он замялся, я чувствовал, что он хочет сказать, но я никогда не осуждал его, тем более сейчас.

— Отец, перестань, мы говорили об этом много лет назад, ни к чему возвращаться к тому разговору, если ты хочешь сделать для меня что-то хорошее, пообещай, что хотя бы подумаешь о том, чтобы остаться. Ну, или хотя бы погостите дольше, чем планировали, — согласился я на компромисс. Отец удовлетворенно вздохнул и похлопал меня по спине.

— Не сердись на неё, — вдруг сказал он.

— Я и не сержусь.

— Тем не менее ты понял, кого я имел в виду, — усмехнулся он.

— Понял, — согласился я, тоже улыбаясь.

— Если ты ждёшь, что я скажу, что она на самом деле не такая, ты ошибаешься — она на самом деле такая, — ответил отец. — У Миры, и правда, тяжёлый характер, думаю, это потому, что в детстве она много времени проводила в больнице, а не со своими сверстниками, — тяжело вздохнул он.

— Возможно, но думаю, всё будет в порядке, — попытался я его приободрить. Я знал, что сейчас он уже думает не о характере дочери, а об её неизлечимой болезни, если конечно она была неизлечимой, ведь я толком ничего не знал об этом.

Восторженный голос Лизы известил меня о том, что наше с отцом уединение прервано и восстановлению не подлежит, по крайней мере сегодня.

— Папа, смотри, здесь продают тот самый пломбир, что ты покупал нам с Мирой в детстве, — эти слова больно кольнули по сердцу, напомнив, что мне в детстве некому было покупать мороженое. Я постарался улыбнуться, думая о том, что моя вторая сестра, несмотря на то, что была моей ровесницей, порой вела себя как ребёнок, хоть это и умиляло. Они купили мороженого, которое так сильно напомнило его сестре о детстве, покружили ещё немного по парку и единогласно решили, что прогулок на сегодня достаточно.

Мы были дома, когда солнце уже скрылось за горизонтом, но вечерние сумерки ещё не успели затемнить улицы. Отец с тётей Ниной, обнявшись, медленно прошли в дом. Лиза задержалась на минуту, чтобы поблагодарить меня за прогулку, перед тем, как догнать родителей, я улыбнулся сестре и снова сел в машину, чтобы поставить её в гараж.

Когда я зашёл в гостиную, первым, что я увидел, была вскакивающая домработница, которая по каким-то причинам ещё была здесь, затем мой взгляд упал на незнакомое мне лицо и, не задерживаясь на нём, переместился в сторону. Уже через секунду я снова смотрел на незнакомку — это была моя сестра, это была Мира. Она постриглась, оставив свою длинную хулиганскую чёлку, и та по-прежнему скрывала большую часть её лица, но её длинных густых волос не было, на их месте была стильная короткая стрижка с взъерошенной укладкой — теперь она выглядела как настоящий подросток с замашками эмо. Меня отвлёк от моих мыслей беспокойный голос моей домработницы,

— Я, пожалуй, пойду, — пролепетала она.

— Татьяна Львовна, я Вас провожу, — это уже голос моей сестры, она уже встала и прошла мимо меня вслед за домработницей, которая остановилась возле меня, чтобы сказать ещё что-то:

— Простите меня, Владислав Сергеевич, мне так неловко, — оправдывающимся голосом пыталась она извиниться. Я — человек, который большую часть своей жизни чувствовал непрекращающееся одиночество — никогда не позволял себе сблизиться с людьми, которые работали на меня, и считал это правильным, потому что человек, зависящий от тебя, не может быть искренним. По крайней мере, я был твёрдо уверен, что это было именно так, до сегодняшнего вечера. Моя домработница провела весь день с моей сестрой и, судя по тому, что она находилась за столом в моей гостиной, мило беседуя с Мирой, которая меня почти ненавидела, то в чём-то я ошибался. Хотя это тоже можно было оспорить: это не Мира платит ей зарплату, а я, и моя домработница не является побочной родственницей моей сестры, так что всё объяснимо и всё обстоит именно так, как я привык считать до сих пор. Я слабо кивнул Татьяне Львовне, и она поспешила к двери, Мира одарила меня неприязненным взглядом — о Боже, что я сделал плохого этой девочке — и прошла за ней. Я стоял и наблюдал, как девушка-подросток, сестра хозяина дома, и немолодая женщина, служанка, прощаются как две подруги. Я усмехнулся, в очередной раз убедившись, что я совсем не понимаю свою сестру.

Ужин был просто восхитителен, или же я был слишком голодным, но я съел всё, что попало на мою тарелку, подозревая, что всё это приготовила моя сестра, отдавая предпочтения собственным вкусам. Все по очереди одобрили решение Миры постричься, как всегда с особым энтузиазмом отреагировала Лиза, я посчитал нужным промолчать, чтобы снова не раздражать сестру своими высказываниями.

После ужина отец с тётей Ниной остались в гостиной, чтобы просмотреть сводки новостей в надежде услышать об изменениях, происходящих в родном городе, Лизка пошла к себе в комнату, по дороге восхищаясь скоростным интернетом, а Мира молча направилась в кухню — мыть посуду. Эта мысль заставляла меня чувствовать себя неуютно, зачем она это делала? Каждое утро приходила Татьяна Львовна, она бы просто выполнила бы ещё одну часть своей работы. Но нет, сестру нельзя было переубедить, она не позволяла помочь себе даже матери. Тётя Нина объяснила мне, что таким образом она выражает мне свою благодарность, я предпочёл бы, чтобы она со мной разговаривала, но я подозревал в её  поступке завуалированную неприязнь ко мне, поэтому не мог с ней бороться.

Перед тем как уйти к себе, завтра я уже должен был вернуться к работе, снова простоял в дверях кухни, наблюдая, как сестра моет посуду, игнорируя посудомоечную машину, а я не мог заставить себя заговорить с ней. Помедлив ещё, я дождался, пока она поставит в шкаф последнюю чистую тарелку, затем развернулся и ушёл, прежде чем она могла обернуться.

Первая пицца

МИРА

Сегодня я избавилась от своих волос. Нет, не полностью, как-то некомфортно ходить лысой, но короткая стрижка стала хорошей альтернативой. Чёлку я решила оставить, привыкла прятать за ней своё лицо от назойливых знакомых и любопытных взглядов прохожих, сейчас самое время спрятаться от ненормального братца. У него входит в привычку раздражать меня своим присутствием, когда я сбегаю из-за стола на кухню, или он проверяет, тщательно ли я мою его тарелки? Это бы меня успокоило. Слава Богу, он ушёл, после того как я сложила посуду на место, не хотелось с ним разговаривать, да и не о чем. Я тоже пойду в свою комнату. В коридоре услышала звук включенного телевизора, — родители собирались смотреть новости — решила зайти к ним.

— Что нового?

— Мира, дорогая, это ты, — отец всегда добавляет слово «дорогая» к моему имени, когда хочет спросить, как я себя чувствую. За столько лет ничего не изменилось. — Как ты себя чувствуешь, дочка?

—  Всё нормально, пап, ты же знаешь, я обязательно предупрежу вас, если почувствую себя плохо, — я выдавила из себя улыбку и, не дожидаясь, что мне ответят, ушла к себе. Как-то сразу расхотелось разговаривать, когда твои слушатели думают только о твоём здоровье.

В комнате меня ждали мои таблетки и мольберт — эти собеседники точно поднимут мне настроение. Я выпила целую охапку различных лекарств от сердечных колик и по традиции села за холст. Полностью отключившись от внешнего мира, погрузилась в свой собственный, мною придуманный, существовавший только для меня и вмещавший только одного жителя мир, скрытый ото всех и оживающий при помощи моего карандаша. Мою голову сегодня посещают прекрасные мысли, а значит, и мой холст будет насыщен жизнью. Я взяла самые яркие краски и, не задумываясь о сюжете картины, начала наносить осторожные, будто ласкающие нежную кожу мазки. Вот красная полоса пересекается с лиловой линией, вырисовывая очертания человеческого сердца. При узнавании рисунка грустно улыбаюсь, но не останавливаюсь, продолжая добавлять новые краски, пытаюсь сделать бледным фон картины, заштриховывая его основу серыми тонами. С удивлением обнаруживаю, что рука выводит фигуру мужчины, но черты нечёткие, не могу определить, кому они принадлежат. Дальше, движимая совершенно безотчётным импульсом, рисую руки молодого человека, бережно обхватывающие драгоценный дар — сердце, нарисованное мной раннее — и протягивающие его в пустоту. Немедленно принимаюсь за следующее действующее лицо в этой истории — девушку в некотором отдалении от мужчины — несмелый взгляд, смятение во всём облике, но горящие жарким огнём глаза. До конца не понимаю, что именно пытаюсь передать через них, но дальше шокируюсь ещё больше, узнавая в незнакомке себя. Рука замирает над картиной, пока глаза стараются передать в мозг информацию об увиденном. Рисунок спонтанный, необдуманный, но что-то внутри подсказывает, что картина закончена, что дополнительные штрихи только смажут впечатление, сотрут невидимую, но необходимую грань. Необходимую для того, чтобы оставить некий секрет недоступным, неузнанным, сокрытым и сбережённым. Совершенно потрясена своим творением, даже больше, чем вчерашней неудачей, ибо слишком непонятным самой себе кажется мне замысел. И я готова признать и эту работу неудачной, но рука не поднимается, чтобы отправить картину по тому же адресу, что и вчерашний «шедевр». Ещё немного поразглядывая, я всё же свернула её и убрала в тубус. Лёжа в кровати без малейших признаков сна, раздумывала над тем, как странно, что я нарисовала на этой картине себя. До этого момента у меня никогда не возникало желания нарисовать автопортрет, и ни на какой другой картине рисовать себя мне не приходило в голову. Но сегодня со мной что-то было не так, или что-то не так было с этим домом — вспоминаю то, что я нарисовала вчера. Не знаю, сколько я проворочалась с этими мыслями, но сон в конечном счете избавил меня от дальнейших копаний в лабиринтах разума и отправил меня в путешествие по царству Морфея.

Утро встретило меня радужно, как и всё последнее время. Испытывая непроходящую усталость и тупую боль в груди, я уже чувствовала, что скоро придётся всё рассказать родителям, но как могла оттягивала неприятный момент. За завтраком я была рассеянной, совершила непростительный проступок — я не поздоровалась с Татьяной Львовной перед её уходом. До меня доходили лишь обрывки из разговора родных, но и их хватило, чтобы понять, что братец сегодня возвращается к работе. Это было по-настоящему хорошей новостью для меня, хотя бы до вечера не буду с ним пересекаться. Это был праздник — не видеть его всё время улыбающееся лицо целый день. И всё же новость надолго не задержалась в моих мыслях, потому что в голове никак не хотел рассеиваться образ незнакомого человека, дарующего мне своё сердце или же возвращающего мне моё собственное. На картине его черты были не до конца прорисованы, и узнать в нём кого бы то ни было невозможно, но что-то знакомое мелькало в его незаконченной целостности, что, несомненно, радовало, но и настораживало одновременно.

— Может, мне тоже устроиться на работу? — голос сестры оборвал мои раздумья.

— С чего бы? Мы не задержимся здесь надолго. — Знаю, о чём думает Лизка, — она собирается прочно обосноваться в столице. Только я не собираюсь быть иждивенкой на шее у побочного родственника, поэтому мечты Лизки нужно пресечь  в зародыше, что я и пыталась сделать своим ответом. Заметила, как Влад побледнел от моих слов — неужели ему действительно хочется жить с нами? Или я настолько сильно его раздражаю.

— Почему же? — видимо, братец всё-таки взял себя в руки, потому что отвечал в тон мне. — Если Лиза хочет попробовать свой талант — дерзай, сестрёнка! — он широко улыбнулся Лизке, но слишком быстро перевёл свой взгляд на меня, улыбка спала и превратилась в какое-то подобие победной усмешки.

— Сынок, не знаю, может, Мира права, и не стоит Лизе зря суетиться: возможно, ситуация в городе скоро наладится, и мы вернёмся туда, — поддержал меня отец. Теперь уже я смотрела на побеждённого брата, вверенного мне на милость, но выигравший бой, как правило, проигрывает битву, и я её проиграла.

— Я могу и остаться, — заступилась за себя сестра. — Влад, ты же будешь не против, если я поживу у тебя, пока не устроюсь сама? — Как быстро моя сестра может распланировать своё будущее, когда настоящее столь неопределённо. — Глядишь, и я смогу сколотить себе состояние и купить какой-нибудь домик по соседству, — Лизка довольно захихикала.

— Было бы просто замечательно, — поддержал её энтузиазм мой противник, снова устремляя свой удовлетворенный взгляд в мою сторону. Мама не принимала участие в этой дискуссии, но последнее слово оставила за собой.

— Не о чем сейчас говорить, пусть Лиза попробует, если хочет, никто не говорит, что если она будет искать работу, то она её обязательно найдёт, наверняка её не ждут с распростёртыми объятиями, — это была поучительная речь, после которой притихли все, кроме моей сестры.

— Ну спасибо, мама, что ты веришь в меня, — она вышла из-за стола и ушла в свою комнату. Первый раз за время нашего пребывания в доме брата я не покинула стол первой.

Если я надеялась, что по причине ухода на работу, брат изменит своей привычке наблюдать за тем, как я мою посуду, меня ждало разочарование. Он занял своё обычное место, в дверях кухни, облокотившись о косяк спиной и молча выжидал окончания процедуры мытья тарелок. Только некоторый прогресс всё-таки наметился, я закончила складывать чистую посуду в шкаф и, повернувшись, обнаружила, что Влад не ушёл, он выпрямился, улыбнулся мне своей кривой улыбкой и развернулся, чтобы, наконец, уйти, перед этим бросив через плечо:

— Надеюсь, твой день будет приятным! — гад! Догадался, что меня радует его отсутствие.

Я наслаждалась номинальной свободой. Лиза, всё ещё обиженная на мать, не выходила из своей комнаты; родители, не привыкшие к отдыху, отправились покорять ухоженный сад брата, и мне не оставалось ничего другого, как дожидаться прихода Татьяны Львовны у себя в комнате за ненавистным чудом техники — ноутбуком.  Я рассматривала фотографии картин известных художников — глупо, потому что можно сходить в галерею и посмотреть на сами картины. Но лучше я буду смотреть только на фотографии, чем попрошу брата о чём-то.

Лиза так и не вышла из комнаты. Родители, видимо, обнаружив какое-то несоответствие со стандартами ухоженности в их собственном понимании, ушли хозяйничать в сарае Влада. Я совсем заскучала, поэтому, выключив компьютер, отправилась на кухню готовить обед и дожидаться домработницу брата там. Я нашла сыр, муку, помидоры, грибы и целый запас продуктов — брат изрядно приготовился к нашему приезду. Стоя над раскрытыми шкафами с продуктами, я раздумывала, что же приготовить на обед, как услышала звук захлопнувшейся входной двери — это Татьяна Львовна пришла.

— Мирослава Сергеевна, Вы опять? — напустилась на меня женщина. — Ваш брат три шкуры с меня спустит, если узнает, что вы готовите вместо меня.

— Тёть Тань, вы тоже считаете, что мой братик не совсем нормальный? — выпучив на неё глаза, спросила совершенно серьёзным тоном.

— Упаси Бог, Мирослава Сергеевна, что вы такое говорите, Владислав Сергеевич — очень порядочный человек, — женщина и вправду перекрестилась, а я расхохоталась. Мне было весело и легко рядом с этой доброй женщиной, она не знала о моей болезни и не жалела меня, а ещё она была простой и бесхитростной. Её выбивающиеся из-под косынки волосы были сплошь белыми, в уголках глаз пролегла паутинка морщин, полнота, приходящая с возрастом отнюдь не сковывала её движений, и передвигалась она почти бесшумно. Единственное, чтонапоминало, что и эта женщина была когда-то молодой и красивой, — это глаза — два аквамарина  чистой голубизны.

— Так, во-первых, — снова сделала серьёзное лицо я, — никакая я Вам не Мирослава Сергеевна, просто Мира, а во-вторых, сами говорите, тёть Тань, что три шкуры спустит — значит, ненормальный, — я отмахнулась и не дала бедной женщине возразить мне.  — Тёть Тань, а давайте на обед пиццу сделаем, я, правда, не умею, ну ничего, Вы же меня научите, — и я довольно заулыбалась, смотря просящими глазами на добрую женщину.

— Конечно, научу, Мирослава... — заметила мой хмурый взгляд. — Мирочка. С чем будем делать?

— Я с грибами люблю, — прощебетала я. И мы дружно начали готовить мою первую пиццу.

Иди ко мне...

ВЛАД

Удивительно, как за пару дней, проведённых вместе с настоящей семьёй, я превратился в нормального парня, которого наставляет отец, о котором беспокоится мать, которому улыбается старшая сестра и которого даже ненавидит маленькая сестрёнка. К сожалению, я не смог продлить свои каникулы, и мне пришлось вернуться к обычному распорядку дня, сводящемуся к моей работе, поэтому вечером, вернувшись домой, я был рад снова ощутить уют семьи. Как сильно меня расстраивало моё вынужденное дневное отсутствие, так же сильно оно радовало Миру — я прочитал это по её глазам ещё за завтраком сегодняшним утром, а вернувшись к ужину, обнаружил, как этот светлый огонёк в её глазах потух при моём появлении. Странно, но меня утешала мысль, что хотя бы таким образом, но я причастен к радости в глазах моей сестры. Нина Максимовна поставила меня в известность, что обычно совсем не обидчивая Лиза весь день просидела в своей комнате и ни с кем не разговаривала, поэтому мне пока лучше не затрагивать утренний разговор. Отец извинился для начала, а потом с удовольствием и с чувством совершённого подвига рассказывал, как они с женой добросовестно спасали мои садовые деревья от надвигающегося холода путём каких-то нехитрых манипуляций. Это меня жутко развеселило, и я от всей души хохотал, изъявляя отцу всяческие благодарности.

— Интересно, Татьяна Львовна никогда раньше не готовила для меня пиццу, — высказался я вслух, пробуя кусочек от пиццы с грибами с невероятно аппетитным ароматом, — Уммм... вкусно, — послышался ужасный скрип ножек отодвигаемого стула, Мира встала из-за стола и направилась в кухню.

— Приятного аппетита, — услышал я со стороны двери.

— Это Мира готовила, — удивила меня Нина Максимовна.

— Правда?

Пришлось спешно заканчивать с ужином, чтобы успеть пойти на кухню, пока Мира не перемыла всю посуду. Сам не знаю, для чего это делаю, но это превращается в привычку. Может, мне кажется, если я чаще буду попадаться на глаза сестре, она быстрее ко мне привыкнет.

Но, к сожалению, Мира не привыкла ни через три дня, ни через неделю, и вот уже прошёл месяц со дня их приезда в мой дом, а Мира по-прежнему ведёт себя по отношению ко мне холодно и отчуждённо. Мы здорово поладили с Лизой, она действительно сходила в несколько фирм на собеседование, но к её разочарованию, которое обычно длилось не более пятнадцати минут после отказа, она не подходила под каким-нибудь несуществующим предлогом. Отец за этот месяц починил и переделал в доме всё, что только попалось под его неугомонную руку. Тётя Нина приобщилась к готовке с Татьяной Львовной, постепенно полностью освобождая последнюю от этой обязанности, что уменьшило пребывание Миры в компании домработницы большую часть её свободного времени. И все уже привыкли к такому укладу в нашей семье, по крайней мере, я так думал, до вчерашнего вечера, когда отец сообщил мне, что все последствия катастрофы в их городе более или менее устранены и что они погостили у меня достаточно. Что теперь необходимо возвращаться и заняться домом, потому что он, конечно же, нуждается в ремонте. И как я ни старался переубедить его, он остался непреклонен, не слушая никаких моих доводов. Заверяя, что я зря переживаю, и что теперь, когда мы так сильно сблизились, несмотря на отношение отдельных членов семьи, мы будем ездить в гости друг другу, что я могу приехать к ним на Новый Год и т.д. и т.п.

Разве это могло мне заменить то, что я с таким трудом приобрёл спустя много лет? А теперь я снова должен был вернуться к своему повседневному одиночеству. Поэтому весь мой  сегодняшний день прошёл как в тумане. Я отменил все важные встречи на работе, обдумывая сложившуюся ситуацию, узнал, что наступил вечер от своей секретарши Насти, которая любезно сообщила мне об окончании рабочего дня и отпросилась, чтобы уйти. Я отпустил её и сам покинул офис через несколько минут. Домой я не поехал, решил, что лучше не буду появляться в таком паршивом настроении перед родственниками, перед их отъездом, и поехал к Кате.

Катя — это моя девушка, которая согласна встречаться со мной, когда мне заблагорассудится. Сейчас мне как раз таки заблагорассудилось. А вообще Катька очень эмансипированная девушка, она уехала из дома в семнадцать лет — покорять столицу и покорила. Во всех смыслах достойная кандидатура в спутницы жизни такому плохишу, как я — преуспевающий журналист светской хроники для преуспевающего бизнесмена, занимающегося компьютерными программами. Но тем она мне и нравится, что не ведёт меня под венец, а я и не собираюсь её туда вести — пока точно не собираюсь.

— Катя, открой, это я, — прокричал я в дверь. У неё своя квартира  в дорогом районе города, так что соседи жаловаться не будут — звукоизоляция не подводит. Вообще-то у меня есть ключ, но поскольку я в последнее время не так часто здесь бываю, он всё время находится там, где не нахожусь я. Последовал тяжёлый шум открывающейся железной двери, и передо мной появилась красивая брюнетка в лёгком атласном халатике.

— Проходи, — только и сказала она, сонно протирая глаза. Я прошёл внутрь. Вот так всё банально и просто, ни тебе «я соскучилась» или наоборот, «убирайся, видеть тебя не желаю». Такая красивая девушка с изумрудными глазами, идеальным носиком и прорисованной линией губ и ненавязчивым загаром кожи не сказала мне и слова упрёка.

— Что будешь пить? — спросила она, направляясь в бар.

— Водку. — Катя без вопросов принесла бутылку водки и один стакан. — Пить с тобой не буду, но ты говори, я послушаю.

— Кать — ты такая умница, — расчувствовался я, ещё даже не напившись.

— Я знаю. Рассказывай.

— А я могу быть уверен, что это не появится на таблоидах, — попытался я пошутить.

— Ладно, допьёшь, ложись спать, — поняла, что не хочу ничего рассказывать и оставила меня одного. Теперь я буду пить один, как алкаш, с таким же успехом мог напиться в каком-нибудь баре. Перешёл на диван, прихватив с собой бутылку и начал потихоньку приканчивать её содержимое. После полного опустошения бутылки, не ощущая никакого удовлетворения, добавил желудку пару рюмок коньяка, ну или на пару рюмок больше, потом, естественно, чувствуя себя совершенно трезвым, а самое главное вменяемым, шатаясь, побрёл к входной двери.

— Ты куда направился? — услышал я голос за спиной и обернулся.

Ничего не соображая своей пьяной головой, я отмахнулся от девушки и промямлил что-то типа:

— Кать, я не... в... настроении... — И продолжил свой извилистый путь. Катя хмыкнула и понесла меня на диван.

— Я домой... поеду, — настаивал я.

— Поедешь, поедешь, — заверила меня Катя, — только такси вызову. — Я думал, она меня просто успокаивает, но она и правда позвонила и вызвала такси. Я не успел отключиться, как Катя надела штаны и пуховик и пошла доводить меня до машины. Перед тем как сесть в такси, я протрезвел на несколько секунд, чтобы поблагодарить девушку.

— Спасибо, Кать.

— Ага. Я поняла, — сказала она. Я сел на заднее сиденье, и таксист завёл двигатель. Не знаю, сколько было времени, но на улицах было темно, хотя сейчас рано темнеет. Окна в такси запотели, а мне было лень их протирать, чтобы разглядеть, подъезжаем мы к дому или нет. Таксист оказался мужик нормальный, не докучал разговорами и нравоучениями, довёз меня до дома, проезжая через элитный посёлок и ни разу не обозвал меня. Я заплатил ему по счётчику и накинул сверху за добросовестность — всё-таки не такой я и пьяный. Загудел мотор, звук разворачивающегося автомобиля, и такси скрылось из виду. Я посмотрел на дом — свет в окнах не горел, значит, все спят. Скоро этот дом снова будет пустым и свет тоже не будет гореть. Я выдохнул ужасным перегаром в морозный воздух и пошёл в дом. Открыл дверь своим ключом, чтобы никого не беспокоить и прямиком отправился в свою комнату. Меня изрядно штормило, поэтому я лёг в кровать и устало закрыл глаза.

Это произошло через мгновение, после того как опустились мои отяжелевшие веки. Яркий свет проник через тонкую кожу век и с немалым усилием мне пришлось открыть глаза. Посмотрев в ту сторону, откуда исходил такой досаждающий свет, я понял, что сплю: передо мной стоял ангел в белом одеянии с белоснежной, почти прозрачной кожей в образе хрупкой и невесомой девушки с большими ореховыми глазами под навесом пушистых ресниц и надутыми пухлыми алыми губками. Она не двинулась с места, увидев меня, но выглядела недовольной. Определённо, я сплю, но это самый прекрасный сон в моей жизни.

— Иди ко мне, — я протянул к ней руки и позвал к себе. Ей это не понравилось, и она нахмурила брови. Тут свет неожиданно погас, и я услышал вечно раздражённый на меня голос моей сестры — я проснулся.

— Ну, хватит. Что ты здесь делаешь? — Мира стремительно подошла к кровати с прозрачным намерением стащить меня с неё.

— Что? Что случилось? — пьяно пробубнил я. — Я в... своей комнате.

— Конечно, ты в своей комнате, это же твой дом, — зло отвечала Мира, — но пока что ты предоставил её в моё распоряжение, так что вставай и иди наверх.

Мой пьяный мозг отказывался работать, но проблески мысли в нём всё ещё присутствовали, поэтому, сообразив, что, похоже, я забрёл не туда, я начал осторожно подниматься с постели сестры. Откровенно говоря, получалось не очень, и я сразу же споткнулся, но, не останавливаясь, поплёлся к выходу. Кто-то очень бережно закинул мою руку на своё плечо, и я разглядел лицо своей сестры. Она одной рукой поддерживала мою руку, а другой обхватила меня за талию, так мы и дошли до моей комнаты, медленно поднимаясь по ступенькам наверх. Дойдя до моей кровати, она осторожно уложила меня на подушки и укрыла одеялом. Я внимательно посмотрел на сестру, она была в белой просторной футболке и коротеньких белых шортах, и последнее, что впечаталось в мой мозг, перед тем как я окончательно провалился в сон, — она и есть тот ангел,  она мне не приснилась...

Утро встретило меня ужасной головной болью и ласкающим лицо солнечным зайчиком. Сообразив, что нужно заняться лечением страдающего похмельем организма, я с неимоверным усилием поднялся с кровати и отправился в ванную принимать душ. Холодный душ, который я принимаю с четырнадцати лет, не произвёл на меня такого же эффекта, что и на изрядно подвыпившего алкоголика, но мне откровенно стало легче, хотя бы мысли в моей голове выстроились дружным строем. Уже стоя у шкафа в поисках подходящей на сегодняшний день одежды, я стал воспроизводить в памяти события вчерашнего вечера.

... дома не ужинал... поехал к Катьке... где-то напился... ах, да, у Катьки и напился, а дальше что?.. Как попал домой? Вспоминай, Влад, вспоминай, — потёр виски, напрягая мозг, — Катька вызвала мне такси, и я поехал домой... СТОП! А как я добрался до своей комнаты? Комнаты?! — и тут последние картинки с особой точностью всплыли в моём воспалённом сознании. — МИРА! ЕЁ КОМНАТА! Она помогла мне подняться на второй этаж! — Особо чётко маячила перед глазами картинка сестры, появившейся из ванной комнаты, волосы мокрые и чёлка, постоянно скрывающая от меня её красивое лицо, зачёсана назад, наконец-то показывая мне её совершенные черты. — Боже! До чего же я вчера был пьян, если заглядывался на свою сестру?! Бред! Полный бред!

Первая помощь

МИРА

Как я радовалась, что наконец-то настал этот день, когда родители объявили, что поедут домой ознакомиться с тамошней обстановкой, а потом мы все вернёмся в наш дом, и всё будет как раньше, а всего-то  надо было перетерпеть месяц рядом с докучливым братцем. Надо признать, мой родственничек обладал нехилой внешностью — безупречные линии скул и подбородка, строгий нос, удлинённый рисунок бровей, мягкие глаза в обрамлении пушистых ресниц и чувственный рот. А если добавить к такому комплекту увесистый кошелёк, дорогие машины и загородный дом, то он был настоящей мечтой провинциальной золушки.  Но меня от всего этого он только бесит ещё больше, до сих пор не могу понять — почему? Назвать это ревностью язык не поворачивается, потому что знаю, что отец любит нас с Лизой и будет любить так же, несмотря на появление в его жизни сына, но что-то упорно восставало внутри меня и не воспринимало его как брата.

Моё хорошее настроение было безнадёжно испорчено обнаружением ненавистного родственника на своей кровати. Он беззастенчиво расположился на ней с откровенным желанием уснуть. А самое интересное, что когда он увидел меня, то как-будто не узнал и начал о чём-то бредить. Это так меня разозлило, что я решила стащить его силком с кровати, но не смогла осуществить задуманное: он был пьян. Это объясняло его ненормальное состояние, но не прибавляло жалости к нему. Тем не менее, видя, как тяжело обстоят дела у того с походкой, я взяла на себя обязанность отвести Влада в его комнату. Слава Богу, что он хотя бы не навалился на меня всем своим весом, потому что мне и так было нелёгко взбираться по ступенькам. Когда я уложила Влада в кровать, во мне проснулась совесть, всегда дремлющая по отношению к брату, и я укрыла его одеялом — всё-таки зима уже успела предъявить свои права.

Только после этого я вернулась в свою комнату и рухнула в кровать. Сердце билось, пропуская удар, но не от сильных родственных чувств сопереживания, а от того, что слишком уж сильно расшалился мой кровеносный мотор. Перевернулась на правый бок и уткнулась носом в подушку, чтобы не слышать стука своего сердца, но сделала только хуже: наволочка была пропитана дорогим парфюмом Влада.

— Ыгхм, — я тихо зарычала, но через секунду глупо улыбалась — мне понравился этот аромат, и это была последняя мысль, с которой я заснула.

Утром, как ни странно, я чувствовала себя выспавшейся и отдохнувшей впервые за последнее время, поэтому настроение у меня было не просто хорошим, а замечательным. Мама уже приготовила завтрак, теперь этим занимается она, но скоро мы съедем отсюда, и Татьяна Львовна вернёт свой обычный распорядок. Влад, как всегда, сидит напротив меня, вижу, он помнит, что творил прошлой ночью — виноватое лицо, опущенный взгляд. Мне всё ещё не жаль его,  но теперь мне и не хочется издевательств. Не вижу в этом смысла, мы всё равно скоро расстанемся, зачем оставлять о себе плохое впечатление, которое и так безнадёжно испорчено. По привычке встаю и иду на кухню, не сомневаюсь, что Влад пойдёт за мной, это то, что остаётся неизменным. Но сегодня я ошибаюсь, мой всегда безмолвный наблюдатель неожиданно заговорил со мной.

— Можно я помогу? — слышу неуверенность в его голосе, может, хочет извиниться за вчерашнее поведение, но я не возражаю.

— Если хочешь, — безразлично отвечаю я, — можешь протирать тарелки сухим полотенцем. — Дальше он молча берёт полотенце из моих рук и начинает вытирать вымытую мной посуду, попутно складывая чистые тарелки в шкаф. «Ещё бы, столько времени присматривая за моей работой, он не мог не узнать, куда нужно складывать посуду».

—  Разве тебе не надо на работу? — сама не знаю, зачем пытаюсь с ним разговаривать.

— Я могу позволить себе выходной, — не отрывая глаз от тарелки, отвечает он.

— Понятно, — только и говорю я, потому что не знаю, что ещё можно сказать. Это самый длинный разговор, который состоялся у нас с братом со дня нашего переезда к нему. Мою руки и стряхиваю капельки воды по привычке, направляясь к двери, оборачиваюсь, чтобы всё-таки поблагодарить своего помощника.

— Спасибо.

— А? Что? — не понимает Влад.

— За то, что помог, — констатирую факт, отвечая на глупый вопрос.

— Ну да, конечно, — говорит он, а потом, вспоминая что-то, добавляет: — Тебе тоже спасибо... за вчерашнее.

— Всё нормально, — и сама удивляюсь сказанному. «Неужели мы поняли друг друга»?

За то время, что мы жили у брата, родители успешно сблизились с нашими ближайшими соседями, поначалу отчаянно сбегавшими от знакомства с нашей семьёй. Но мои мама и папа могут вправить мозги в любую пустую голову, и наши соседи не стали исключением. И по прошествии какого-то времени чета Макеевых превратилась в ярых фанатов моих родителей. Поэтому сегодняшний день они посвятили своим  регулярным посиделкам, совместив его с прощальным ужином перед их намеченным отъездом. Лиза ушла на встречу по работе в неформальной обстановке, которая подразумевала под собой ужин в ресторане. Так что на мою долю выпадала честь ужинать в компании брата. Мама позаботилась об ужине перед уходом, и мне оставалось только покинуть свою комнату и пройти в гостиную, потому что дольше оставаться в моём убежище было нецелесообразно, я и так провела в запертой спальне весь день.

Я тихо проследовала к своему месту за столом. Сейчас, когда за ним сидели только два человека, он казался мне огромным, невольно в голове промелькнула мысль, что Влад до нашего переезда обедал в этой гостиной и за этим столом один — это была не самая радостная картина. Пожелав друг другу приятного аппетита, мы молча принялись за еду, не делая попыток завести разговор. Есть мне совсем не хотелось, поэтому я только помешивала вилкой содержимое своей тарелки, создавая видимость, что ем, искоса взглянув на Влада, заметила, что он проделывает то же самое и со своей едой. Отчего-то захотелось смеяться, но я подавила в себе первые признаки помешательства, останавливая неприличный смех. После получасового мучения в качестве совместной трапезы у Влада зазвонил телефон, и он вышел из-за стола, отвечая на звонок и отправляясь в свою комнату. Я же по обыкновению убрала со стола и пошла на кухню, предвкушая, что сегодня традиция брата сопровождать меня на кухне будет нарушена.

Я перемыла всю грязную посуду, потом вытерла все тарелки и сложила в шкаф, но Влад так и не спустился вниз. Это было облегчением, но также это казалось непривычным. Я вышла из кухни и заглянула в гостиную — его там не было, выключила телевизор и собралась идти в свою комнату, но остановилась около двери в спальню, решив проверить, собрала ли мама вещи к отъезду.  Поднявшись на несколько ступенек, я замерла, резкая боль пронзила мою грудь, в глазах потемнело, и я почувствовала, что не могу сделать вдох и начала медленно оседать на лестнице. Страх, что я потеряю сознание, раньше, чем спущусь по лестнице, заставил меня позвать брата. Но кричать я не могла — в лёгких не хватало воздуха, а сердце было сжато в тяжёлых тисках, поэтому сил достало только на полустон:

— Влааад... — веки тяжелели с каждой уходящей секундой, и я уже без всякой надежды быть услышанной сделала последнюю отчаянную попытку: — Влааад... м-не... п-лохо.

Проваливаясь в затягивающую меня темноту, я слышала торопливые шаги по лестнице, чей-то испуганный вскрик и ощутила тёплые руки, не дающие мне скатиться с лестницы.

Соглашение

ВЛАДНечего было даже надеяться, что мы будем разговаривать с Мирой за ужином, как-то сразу расхотелось есть. Меня спас звук мобильного телефона. Я готов был расцеловать звонившего за то, что он бросил мне спасательную шлюпку, когда я уже собирался утонуть в океане гнетущего молчания с сестрой. Я ушёл в свою комнату, чтобы поговорить с Максом — моим заместителем — спокойно, всё равно ноутбук находился в спальне, и мне нужно было отправить ему документы по почте. Я сверил документы с оригиналом, который разложил на столе, закончил разговор с Максом, отправил документы, как мы и договаривались. Затем на меня напало вдохновение, и я принялся расшифровывать несколько особенно сложных кодов, которые мучили меня последние дни. Завтра обсудим эти схемы с Максом и придумаем, как выгодней можно будет их пристроить. Предполагая, что сестра давно уже скрылась в своей комнате, я тоже не спешил спускаться вниз. Тишина, царившая в доме, была столь осязаемой, что её можно было резать ножом. Мысль, что отец с тётей Ниной завтра улетают, а потом и мои сёстры последуют их примеру, наполняла желудок горечью, напоминая, что подобная тишина всегда была моей спутницей. Но слабый шум, послышавшийся с лестницы, вывел меня из тяжёлых мыслей и заставил сосредоточиться на нём. Через короткий промежуток времени шум повторился, и я различил слабый голос сестры, звавшей меня по имени. Больше раздумывать было не о чем, я метнулся из комнаты и сам не помню как оказался у обмякшего тела Миры. Она сидела на ступеньках, опираясь о стену, голова была свешена вбок, а глаза закрыты. Что-то невообразимо чёрное поднималось в моей душе — страх. Рывком обхватив хрупкое тельце Миры, такое невесомое, будто она была ребёнком, я отнёс сестру в её комнату и положил на кровати. Она была без сознания.  Ранее никогда не сталкиваясь с обмороком и до сих пор не имея ни малейшего понятия о болезни сестры, я судорожно пытался найти телефон, чтобы позвонить в скорую помощь, напрочь забыв, что Мира не использует мобильный.

— Чёрт! Чёрт! Чёрт! — Я вернулся в свою комнату и забрал телефон, быстро возвращаясь в комнату сестры и попутно проклиная себя за то, что оставил его в спальне. Я присел у изголовья кровати, трясущимися руками набирая нужный номер не в состоянии дозвониться — линия упорно была занята. Неподвижное тело сестры перед глазами увеличивало тёмную тучу, распространявшуюся внутри меня. Нужно было что-то делать, пока этот чёртов номер ни будет доступен. Я потрогал лоб сестры, ужасаясь её чрезмерной бледности, проверил пульс, немного успокоился, нащупав слабую пульсацию под пальцами, а затем сделал то, что обычно делают в таких случаях в фильмах. Я начал бить сестру по лицу, сначала легонько, но понимая, что это не может дать результата, прибавляя силу удара.К моему облегчению, заметил, что Мира хмурит брови, но всё ещё не открывает глаза, видимо, пребывая без сознания, но уже чувствуя боль от ударов. Сам не знаю как вспомнил, что нужно смочить сестре лоб холодной водой, и буквально рванул в ванную, через несколько секунд уже смачивая лоб и шею сестры влажным полотенцем. Мира начала приходить в себя, постепенно пытаясь открыть глаза, когда она, наконец, посмотрела на меня осмысленным взглядом, по мне прошла волна облегчения. Я сразу же снова схватился за телефон в попытке набрать номер скорой, но рука сестры слабо сжала моё запястье.

— Не надо, — вымученно произнесла она. Моё сердце упало от звука её голоса, который звучал сейчас не таким, каким я привык его слышать, слабый и беспомощный, и я вознамерился не выполнить её просьбу, продолжая жать кнопки. Но Мира не выпускала моей руки и даже попыталась сжать её посильнее — это убило меня, я выпустил телефон из рук. Она натянуто улыбнулась и почти шёпотом попросила открыть тумбочку.

— В нижней полке есть таблетки, — пробормотала она.

Я сел на корточки и стал искать её таблетки, как она и сказала в нижней полке, в самой глубине, под  фотоальбомом, я нашёл нужные лекарства. Она прятала их, поэтому они были так далеко. Я достал пузырьки и вопросительно посмотрел на сестру не в состоянии спросить что-нибудь вслух. Она потянулась с намерением встать, но я предупредил её движения и уложил обратно на подушки, она слабо улыбнулась мне.

— Те, которые красные, дай мне две, — попросила она. Я сделал, как она просила, и принёс ей воды, чтобы она могла их запить, потом я снова убрал бутылочки на прежнее место и сел на кровати рядом с сестрой.

— Не говори родителям, пожалуйста, — попросила сестра, не открывая глаз. Конечно, я попытался ей возразить, но прежде чем успел сказать что-либо, Мира, всё ещё устало прикрывая глаза, накрыла мою руку своей и повторила: — Пожалуйста, не говори им пока.

Не знаю, что со мной было не так, но я не мог сопротивляться ей. Было неправильным скрывать состояние сестры от отца и тёти Нины, тем более я ничего не знал о болезни сестры, но я не мог ей отказать. Это было со всех сторон глупо, родители Миры собирались улететь завтра, сообщение о приступе дочери могло задержать их здесь, чего я так сильно желал в последние дни, но теперь это казалось не важным: Мира не хотела, чтобы они знали, а я не хотел делать то, чего не хотела Мира.

— Хорошо, — смог произнести я, — но мы поедем с тобой в больницу на обследование.

Она рассмеялась моим словам, и я почувствовал облегчение — ей становилось лучше.

— Это действительно не так важно, как тебе кажется, — весело сказала сестра. Она на самом деле не видела в своём обмороке того ужаса, что почувствовал я, найдя её без сознания, или она  просто пытается убедить в этом меня. — И нет, мы не поедем с тобой в больницу, потому что со мной всё в порядке. — Заметив, как я нахмурился, она снова взяла мою руку в свою, и это определённо начинало мне нравиться. «Боже! о чём я думаю!»

— Влад, — твёрдо сказала она, всё ещё пытаясь меня переубедить, — всё в порядке. Со мной такое бывает, и... — она медлила с продолжением, — это бывает часто, — наконец выговорила она.

«Что? Что она только что сказала? Часто? Как такое может быть? Почему она должна быть в таком состоянии?» — видимо, вся гамма чувств, которую я испытывал в этот момент, отразилась на моём лице, потому что Мира расхохоталась.

— Успокойся, — улыбаясь, говорила она со мной, — если я почувствую себя плохо, ты обязательно отвезёшь меня в больницу.

— Обещаешь? — глухо вырвалось у меня.

— Угу, — она снова закрыла глаза. — Я отдохну, пока родители не вернулись, ладно?

— Хорошо, я выключу свет.

Я оставил Миру в комнате и пошёл в гостиную, собираясь дождаться родителей там. Сейчас у меня не было сомнений, я знал, что ничего не скажу им, но решил, что должен узнать о болезни сестры больше, чтобы не повторилось сегодняшнего случая.

***

МИРА.

Наверное, я задремала, потому что меня разбудил звонкий голос Лизки, вернувшейся со свидания, а то, что это было свидание, я не сомневалась. Она не зашла ко мне, и даже не прошла в гостиную, а сразу направилась в свою комнату — это я узнала по стуку её каблуков по лестнице. На моём лице заиграла улыбка. Лизка будет ждать, когда я сама приду в её комнату, чтобы поделиться со мной своими восторгами. Я встала с кровати, голова уже не кружилась, конечно, я же приняла двойную дозу лекарства, но то, что сегодня я упала в обморок, безусловно, не было хорошим знаком — значит меня в скором времени ждёт стационар. Но пока я не могла сказать об этом родителям, потому что они вознамерятся отложить свою поездку, а это приведёт к тому, что мы застрянем здесь ещё как минимум на полгода, а у меня отнюдь не было такого желания.Осознав, что чувствую себя сносно, я вышла из своей комнаты, тут же обнаружив в коридоре Влада. Он выглядел обеспокоенным — ещё одно открытие. Он спас меня, причём, по-моему, в тот момент, он и сам пребывал в не совсем адекватном состоянии, но, тем не менее, для меня этот момент оказался переломным. Придя в себя и увидев его встревоженное лицо, обращённое ко мне, я поняла, насколько он был искренним всё это время, а я вела себя как вздорная девчонка, но вместо того, чтобы всё исправить, снова использовала его искренность в своих целях. Я заставила его ничего не говорить родителям, не звонить в скорую, потому что была уверена, что меня бы госпитализировали и родители всё равно бы узнали, а Влад согласился молчать. Сейчас, снова встретившись с ним взглядом таких же ореховых глаз, как и у меня, я благодарно улыбнулась ему, но прошла мимо, собираясь подниматься к сестре. Но лишь шагнув на первую ступеньку, я ощутила, как сильная рука подхватывает мой локоть. Я обернулась в удивлении и уставилась на Влада широко распахнутыми глазами.

— Мне нужно наверх, я провожу тебя, — просто сказал он, и я не стала возражать, только вытащила руку из его хватки и схватила его сама.

— Так удобней, — объяснила я, чувствуя, что мы с Владом ведём себя как заговорщики.  Когда мы дошли до Лизкиной комнаты, Влад снова воззрился на меня обеспокоенным взглядом.

— Что не так? — спросила я.

— Позови меня, когда будешь спускаться, — очень серьёзно ответили мне, отчего я, не выдержав, засмеялась.

—  Конечно, я без тебя не справлюсь, — пошутила я, не собираясь слушаться его, но меня вмиг поставили на место.

— Я серьёзно. — И не дожидаясь ответа, Влад скрылся в своей комнате.

Как я и ожидала, Лизка сходу начала рассказывать о своём новом знакомом, очень красочно описывая его внешность, которая произвела на неё особый эффект. По словам сестры, это был молодой человек лет тридцати, талантливый, интеллигентный, образованный, стильный и тому подобные эпитеты сыпались из её рта нескончаемым потоком. Мне оставалось только кивать и одобрительно улыбаться, потому что другой реакции от меня не ждали. Единственное, что меня радовало, что сестра получила работу на фирме этого самого идеального мужчины. Но расписывала она его не как будущего начальника, а как супермена.

Проболтав с сестрой около часа, я решила спуститься в гостиную, чтобы без подозрений дождаться родителей, и уж потом пойти спать. Вспомнив  последний наказ Влада, я невольно снова улыбнулась, но Лизка, которая, наконец, переоделась и сняла макияж, вывела меня из раздумий.

— Пойдём в гостиную, мама с папой уже должны вернуться, не ночевать же они решили у этих Макеевых, в самом деле. — Лизка, не переставая, говорила про свою встречу, но даже не подумала спросить, как прошёл мой день. Я давно не обижалась на неё из-за этого, просто знала, что на неё нельзя положиться. Вот и сейчас покинув её комнату, я не спеша пошла за ней, чтобы спуститься по этой злосчастной лестнице, звать Влада на помощь в такой ситуации будет глупо, поэтому нужно справляться самой. Уже спустившись на несколько ступенек, я почувствовала присутствие брата за спиной. В этот раз он не держал меня за руку, рядом была Лизка, а Влад честно не разглашал моей тайны, но своим молчаливым присутствием он будто вселил в меня уверенность, и страх улетучился. Мы все трое прошли в гостиную, в коридоре я обернулась, чтобы одними глазами выразить брату свою признательность и увидеть в таких же глазах немую поддержку.

В гостиной мне пришлось прослушать историю про сногсшибательного начальника ещё раз, поэтому я сохраняла на лице милую улыбку и совсем не вслушивалась в повторный рассказ, зная, что за сегодняшний вечер мне предстоит услышать его ещё не один раз.

Вместо этого я думала о своём брате, точнее о моём к нему отношении, которое сегодня в одночасье переменилось в прямо противоположную сторону. То, как он действительно переживает за меня, как его испугало моё состояние, и как он легко согласился сохранить всё в секрете, только потому, что я его попросила, сказало мне о нём больше, чем месяц проживания в его доме. Теперь я знала, что он не виноват в том, что мы не ладим, и вся вина на мне, в моём эгоистичном характере, но не могла побороть в себе чувство, что отторгаю его как своего брата, не могу принять этого, несмотря на то, что определённо буду относиться к нему иначе.

Отец с матерью вернулись в половине одиннадцатого, весёлые и беззаботные, я радовалась за них, они не переживали за меня.

— Что же вы ещё не спите? — поинтересовался папа с порога. С уверенностью могу сказать, что бар Макеевых лишился коллекционного коньяка, а если присмотреться к маме, то становится понятно, что ряды дорогих вин в том же баре  понесли потери.

— Мы, наверное, ужасно поздно, да? — был следующий вопрос от мамы.

— Ну, то, что вы отлично провели время, в этом мы не сомневаемся, — ответил им Влад. Лизка выглядела разочарованной — конечно, она ожидала увидеть благодарных слушателей, которым предназначалось выслушать увлекательнейшую историю знакомства моей сестры с её будущим начальником Анатолием Захарским. А теперь перед ней предстали два родителя навеселе, не готовые к каким бы то ни было разговорам, отчаянно пытающиеся нащупать кровать. Нет, мои родители совсем не пьющие люди, скорее наоборот, просто они не привыкли к дорогим винам и коллекционным коньякам, оттого и выглядят сейчас так нереспектабельно. — Завтра самолёт, так что кому и надо поспать, так это вам с отцом, — обратился Влад к маме, видимо, она показалась ему вменяемей отца. — Давайте я вас провожу до вашей спальни, — он ловко перекинул руку отца через плечо и повёл того по лестнице наверх, я снова невольно заулыбалась, видя эту картину. «Сегодня у брата много хлопот с этой лестницей», — промелькнуло в моей голове. Через некоторое время и Лиза ушла к себе, насупленная и не выговорившаяся. Я, наконец-то облегчённо вздохнув, радуясь окончанию этого долгого дня, направилась в свою комнату. Решила не пить таблеток, и рисовать сил совсем не было, поэтому я сразу пошла в душ, чтобы ополоснуться и лечь поскорее в кровать. Я стойко держалась весь оставшийся день после своего обморока, чтобы сестра и родители ничего не заподозрили и брат не передумал мне помогать, но сейчас моя усталость навалилась на меня непосильным грузом, поэтому после душа, как только моя голова коснулась подушки, я сразу же провалилась в благодатный сон.

***

Мама несколько раз проверила, не забыли ли они ничего важного, было видно, как она нервничает. Отец выглядел спокойней, но и он от волнения перекладывал паспорт с руки на руку. Влад пытался всех вразумить:

— Не переживайте, всё будет хорошо, дом наверняка пострадал не так сильно, как описывают эти ужасы в новостях, а мы, пока некому присмотреть за нами, будем вести разгульную жизнь, — он засмеялся, а мама притворно насупилась.

— Не ссорьтесь с Мирой, — поучительно пожурила она брата, и мы с ним переглянулись. Каждый сейчас думал об одном и том же, теперь всё будет по-другому.

Объявили посадку, и мы начали тепло прощаться. «Как странно, — думала я в этот момент, — меньше двух месяцев назад я со своими родителями прилетела в этот ненавистный мне город к ненавистному мной брату с единственным желанием — поскорее вернуться назад. А сейчас я провожаю домой родителей, а сама всё ещё остаюсь в этом городе со своим братом, не иначе как ирония судьбы».

— Мы позвоним, как только будем на месте, — говорит отец, и, обводя нас с сестрой взглядом, добавляет: — слушайтесь брата, — как маленьких наставлял он, — и не перечьте ему. — Мы не стали пререкаться, хотя я заметила, как трудно это даётся сестре, но даже она была молчаливой в предвкушении скорой свободы от родительской опеки.Когда я смотрела на медленно набирающий высоту самолёт, на меня снова нахлынула меланхолия, неожиданная потребность запечатлеть эти серые тона на холсте, выплеснуть появившиеся страхи из-за вчерашнего обморока. Страх снова оказаться за гранью реальности — беспомощной и одинокой...

Извращенец

ВЛАД

Родители позвонили, как и обещали. Я добросовестно описал им весь день, проведённый вместе с моими сёстрами. Мне показалось, что они немного успокоились. Вечером я предложил Лизе с Мирой посмотреть фильм, они согласились. Лиза была задумчиво молчаливой, но не грустила. Мира, похоже, начала пересматривать своё отношение ко мне, и я не чувствовал от неё холодности. Я нашёл какую-то современную молодёжную комедию из ряда тех, что терпеть не могу, но сестрёнки в один голос одобрили, и мне пришлось принять своё поражение. Присмотревшись, убедился, что был прав — сюжет был банальным и скучным, поэтому глаза то и дело соскальзывали с экрана. Мы с Лизкой расположились на противоположных от дивана креслах, Мира заняла сам диван. К тому же моё место было не очень удобным для телевизионного просмотра, но я, честно, терпел, а вот Лизка, которая вроде бы была очень увлечена фильмом, сдалась первой.

— Что-то здесь пошла полная несуразица, я лучше пойду в Интернете пообщаюсь или вообще  лягу спать пораньше, — недовольно пробурчала она, поднимаясь с кресла. — Мирок, ты как? Пойдёшь спать?

— Я? Не-а, я хочу досмотреть фильм, — сонным голосом отвечала Мира, разглядывая Лизку плавающими глазками.

— Ну ладно, только не засиживайся тут, — наставила она сестру и у самой двери кинула на меня многозначительный взгляд так, чтобы он остался незамеченным нашей младшей сестрой. Я понял её немую просьбу: «Посиди с ней и проследи, чтобы легла пораньше». Я незаметно кивнул и устремил глаза на экран, совершенно уверенный, что и без просьбы Лизы не оставил бы Миру одну.

Комедия, как назло, и не думала подходить к логическому завершению, и через полчаса я заметил, как Мира еле держит глаза открытыми, но если бы я предложил ей пойти спать, она непременно сделала бы всё наоборот, чтобы доказать мне, что не устала.

— Ляг на подушку, — как можно безразличнее бросил я, не отрывая взгляда от изрядно поднадоевшего фильма. Слышу, как сестра начала ёрзать, но всё же сделала, как я сказал. Это была определённо хорошая идея. Через несколько минут сестра стихла, я осторожно посмотрел на неё. Глаза закрыты, маленькая ладошка подпирает щёку, коленки прижаты к животу и не единого постороннего звука. Она действительно устала и поэтому так быстро уснула. Чтобы она не проснулась, выключаю телевизор — меня, в отличие от сестры, не интересует концовка глупой комедии — и продолжаю тихо сидеть в своём кресле, чтобы сон сестры стал более глубоким, а то, если проснётся, будет оспаривать свою усталость. Я сидел и смотрел на неё спящую. Сейчас её челка, аккуратно заправленная за ухо, не скрывала лица, и я мог смотреть на неё, не таясь: она спит и не видит, что я за ней наблюдаю. Мне вспомнился тот образ, который я создал для неё, когда увидел её ночью. Она привиделась мне ангелом, видеть её такой безмятежной и беззащитной во сне... она поистине была ангелом...Я с опаской поднялся с кресла и приблизился к сестре, она не шелохнулась, значит не разбудил. Бережно поднял сестру на руки, и этот тёплый комочек уткнулся в моё плечо, на моих губах заиграла довольная улыбка, она была лёгкой, не тяжелее тополиного пуха. Я отнёс её в спальню и неохотно опустил на кровать — мне нравилось чувствовать её тепло, ощущать её в своих руках. Я хотел заправить выбившуюся прядь, но сестрёнка прильнула к моей большой и неуклюжей ладони своей розовой щёчкой, и я забыл, что пытался сделать секунду назад. Она улыбалась во сне, а я улыбался наяву. Скрепя сердце высвободил руку, вдоволь насладившись тактильными ощущениями, и укрыл сестру одеялом. Остановился в непонимании, что до сих пор делаю в её комнате, но не в силах заставить себя уйти. Не знаю, сколько ещё находился здесь, смотря на спящую Миру, но мне всё-таки пришлось уйти к себе, когда она начала ворочаться, будто почувствовав моё присутствие. Я бы не смог ей этого объяснить, потому что не мог объяснить это себе.

Я лежал в своей постели и не мог заснуть, в голове крутилось единственное слово — «нетерпимость». Чувство, которое мы испытываем к нашим родственникам, чувство, примешанное к безоговорочной любви, чувство, устанавливающее грань между братской любовью и любовью более чувственной. Нетерпимость к капризам сестры, к поведению, которое было направлено именно на провоцирование меня, но по какой-то мифической причине на меня это не действовало, меня не раздражало и даже не умиляло поведение Миры. Будто с самого начала  в своём сердце я отвёл для неё особенное место и просто ждал, когда она полноправно займёт его и будет повелевать в этих владениях. Когда я стал извращенцем? Я знаю ответ на этот вопрос: когда увидел её, когда нашёл свою Миру. Самое ужасное, что меня это не пугает. Меня не пугает осознание, что люблю её не как сестру, что желаю её больше чего бы то ни было на этой земле. И это не ограничивается обладанием её тела, я хочу быть рядом, оберегать и заботиться, видеть её счастливой. Можно было назвать это братской нежностью, если бы... Если бы я не понимал, что не хочу делить эти чувства ни с кем, не хочу, чтобы кто-то другой был для неё важнее меня. Я хочу, чтобы в моё плечо она утыкалась своим личиком, чтобы во сне льнула к моей ладони, чтобы мою руку сжимала в молчаливой просьбе, чтобы на меня смотрела и меня искала. Многого ли я хочу? Нет, не многого, я прошу невозможного, но не хочу останавливаться.

Говорят, когда дети растут, вместе с ними растёт и их родственная любовь, и к ней примешивается отвращение, которое не даёт рассмотреть в сестре девушку. Отвращение, которое потом никуда не исчезает и незримо присутствует на протяжении жизни, нисколько не уменьшая родственной любви, но помогая оставаться этой любви нормальной, не преступая дозволенных пределов. Может, поэтому это произошло со мной, потому что во мне нет нетерпимости по отношению к Мире? Всё, что она делает, мне кажется правильным, даже когда она ненавидела меня, мне казалось, что я этого заслуживаю. Отвращение? Это чувство я никогда не буду испытывать к ней, особенно теперь, когда понимаю, насколько погряз в непреодолимой тяге к своей сестре. Скорее, я испытываю отвращение к себе, за то, что не могу остановить своё расползающееся безумие, не хочу останавливать себя и не любить её этой ненормальной любовью. Напоминание о том, что она скоро уедет, — это единственное, что успокаивает остатки здравомыслящего человека во мне, но как же убивает эта мысль изнутри, как иссушает моё возродившееся сердце.

С огромным усилием уговариваю себя закрыть глаза и не думать о сестре, буквально вынуждаю себя пообещать, что позвоню утром Кате и буду вести себя как нормальный брат.Я сдержал обещание, данное самому себе накануне, и позвонил Кате, но, увы и ах, будто всё в этом мире направлено на моё окончательное падение. И как же моя тёмная душа возрадовалась этому сообщению: «Я уехала в командировку, как минимум на две недели», — сообщила мне Катя на другом конце провода. — «Ты бы ещё месяцок обо мне не вспоминал, тогда бы как-нибудь встретились», — добавила она совсем беззлобно, отключаясь. Я вздохнул, не знаю только с облегчением или с бессилием, но уверенно решив исполнять хотя бы вторую часть задуманного.

Завтракали мы опять же втроём. Я незаметно наблюдал за Мирой, просто не мог заставить себя отвернуться, в этом ведь нет ничего плохого. Сестрёнка была одета в лёгкое платьице. Дурёха, совсем не думает о себе. Ну и что, что она не выходит из дома, всё равно нужно было надеть свитер. Видимо, задумавшись, я не заметил, что пристально разглядываю сестру, потому что она убрала длинные пряди с лица и улыбнулась мне. Это была невинная улыбка, адресованная брату, но я взлетел от счастья. Самое логичное было бынахмуриться собственным мыслям и уйти из-за стола, но я не мог разочаровать Миру, она только начала тепло ко мне относиться, и я не мог обмануть её ожиданий. Я потерплю, потерплю совсем немного, пока она не оставит меня, сдерживать себя будет легко, моя больная любовь успела пустить ростки, но эта берёза, скорее чёрная с белыми пятнами, ежели наоборот, ещё не зацвела. Я буду хорошим братом для своей младшей сестрёнки, а когда она найдёт спасение  от меня, запру себя в стенах одиночества. Я усмехнулся, улыбка вышла кривоватой, полной боли, рвущейся наружу. Невольно в голову пробилась посторонняя мысль: наверное, мне просто суждено быть одному — такого больного извращенца нужно изолировать от нормальных людей.

Ты рисуешь?

МИРА

Совсем превратилась в лентяйку,  даже не помню, как попала на свою кровать, но и конечно же, вчерашним вечером я ничего не рисовала, буду навёрстывать упущенное, порисую сегодня днём. Влад всё равно уезжает на фирму, Лизка идёт на теперь уже официальное собеседование, так что в доме будут тишина и покой, самое то для  художника вроде меня.

После того случая с моим незапланированным обмороком моё сердце на время забыло о своём недомогании и устроило для меня маленькие каникулы, поэтому, хотя теперь я чувствовала постоянную усталость, но болей и колик  не было, а голова и вовсе не кружилась. После совместного завтрака, как я и предполагала, все разбрелись по своим делам, и я отправилась в свою комнату за мольбертом, решив поискать вдохновение в зимнем саду у брата. Да, всё-таки зря я надела  это летнее платье, теперь нужно переодеваться, простужаться мне никак нельзя.

Изрядно попотев с выбором утеплённых джинсов, решила не тратить время на поиски подходящего свитера и прямиком отправилась в комнату сестры — Лизкины свитера всегда мне нравились больше, чем свои.

О, у моей сестры целый комплект зимней одежды — мечта фетишиста! Но мне достаточно было и одного, какого-нибудь ну уж совсем простенького, поэтому я выбрала вишнёвый свитер, изрядно поношенный, но от этого не менее любимый мной. Я часто одалживаю его у сестры, поэтому думаю, что и на этот раз она не разозлится. Наконец в полном боевом облачении я собрала все нужные мне принадлежности и отправилась в сад за домом.Это было довольно пустынное место в зимний период времени, но в то же время очаровательно по-своему. Кругом стояла умиротворяющая тишина, белоснежный снег соткал неповторимый наряд для каждого деревца, дорожка, вылощенная из гравия, была засыпана той же небрежной рукой зимней художницы, воздух был дурманяще свеж и наполнял мои лёгкие обжигающим холодом. Разве могла такая красота оставить равнодушным столь неискушённого, осмелюсь сказать, художника как я?Как и во всё прежнее время, я, не теряя даром ни минуты, установила мольберт, закрепила чистый лист и, не позаботившись о стуле или хотя бы о табуретке для себя самой, принялась передавать окружающую меня красоту, созданную, несомненно, более талантливой художницей, чем я.На мой взгляд, выходило неплохо, но рождающаяся под моей рукой картина не была насыщена тем воздухом, который окружал меня. Я передала нужные краски и оттенки, правильный наклон теней, но она всё равно оставалась мёртвой, такой, какой мы представляем себе унылую зиму. А я видела её другой, и совсем не унылой. Напротив, ласковой, как щекочущий ресницы первый снег, ранимой, как невпопад упавший дождь в декабре, безупречной, как белоснежная гладь горизонта, и любящей, заботливой рукой расстилающей снежное покрывало. А у меня ничего не выходило с передачей собственных чувств, которые пробуждала во мне ненавязчивая красота зимы. Моя картина очень явственно дышала одиночеством, какой-то опустошённостью, хотя изобразить я хотела совсем иное. Отставив кисть, я пошла прогуляться по саду в поисках ответа для решения дилеммы и просто, чтобы прочувствовать снежный воздух — может, что-то из этого выйдет. Мои ноги в тёплых и бесформенных сапожках утопали в глубоком снегу, оставляя неравномерный след, разрушая девственную поляну сверкающих хрусталиков снега.

Побродив немного, ничего не надумав и промаявшись с бесконечно утопающими стопами, я вернулась к мольберту, тяжко вздыхая от собственной бездарности. С лёгким, мимолётным дуновением ветра, растрепавшего мою чёлку, до меня пробрался и подступающий через кожу мороз — значит, придётся оставить идею об удачном завершении картины и возвращаться в дом. Заправляя непослушные волосы за ухо, я со своей близорукостью, наконец, уловила различие между моей картиной и открывающимся передо мной пейзажем. На картине не было следов, моих следов, снег оставался нетронутым, ненужным, знаменуя то самое одиночество, которого я так боялась. А в саду было полно следов: вот следы от дома к дорожке, ещё вытоптанная целая тропинка, когда я гуляла в раздумьях, и этого всего нет на картине, в ней нет незримого присутствия живого человека, а значит, и самой жизни,  нет спутника моей одинокой зимы. Обрадованная своей догадкой и вдохновлённая, я вновь позабыла об ухудшающейся погоде и взялась за кисть, спеша дополнить свою неполноценную работу, будто опасаясь упустить благоприятный момент и не успеть...

Конечно же, за рисованием я пропустила время обеда. К счастью, Лизка ещё не вернулась, Влад был на работе, а Татьяна Львовна в отпуске, так что я благополучно не пообедала и избежала всяческих упрёков со всех сторон. Пребывая в какой-то смеси чувств из эйфории и головной боли, возникшими по отдельности и по разным причинам, но теперь составляющими нечто единое, я мирно пила сок и смотрела телевизор в гостиной. Немного прошло времени, прежде чем я услышала голоса, шум открывающейся входной двери, а через какое-то время и увидела появившихся в моём поле зрения Влада и Лизу. Оба прошли в гостиную и с каким-то одинаково укоряющим видом воззрились на меня. Я недоумевающе смотрела в ответ. Никто не спешил нарушать молчаливое переглядывание, так что было очевидным, что Лизка не вытерпела первой и заговорила, наконец, проясняя мне всю ситуацию.

— Где ты оставила свой телефон? — очень серьёзно заговорила Лиза. Я не привыкла к такому, она никогда не исполняла роль старшей сестры, а сейчас в ней вдруг проявился этот дремлющий талант. — Мы с Владом весь день не можем до тебя дозвониться, — распалялась она, упирая свои руки в бока, видимо, для пущей важности — честное слово, я еле сдерживала себя, чтобы не рассмеяться. Хотя она права, снова я забыла про свой телефон, а они, наверное, и правда волновались. Пока моя сестра удачно вспоминала, что она ответственна за младшую сестрёнку, Влад медленно приблизился к дивану и присел рядом со мной.

— Ты в порядке? — взволнованно спросил он. Кажется, Влада не интересовал мой бесполезный телефон, и на его лице читалось неподдельное беспокойство. Он пристально смотрел мне в глаза.

— Да, хм, я просто забыла его на тумбочке в спальне.

— Пообедала? — снова заговорила Лиза. Я замялась, врать не умела никогда, а говорить правду было опасно, тем более что сестра пребывала не в самом лучшем настроении.

— Хм... — попыталась я, но Лизка сегодня на редкость проницательна, или отъезд родителей на неё так подействовал?

— Понятно. Сейчас переоденусь и будем ужинать. — Она быстро направилась в свою комнату после брошенной командным тоном фразы.

— Ты действительно не обедала? — неверяще вздёрнув брови, поинтересовался Влад, когда мы остались одни в гостиной. — Я не стала отрицать очевидное, и Влад, похоже, понял мой утвердительный ответ. — Но чувствуешь ты себя хорошо? — забеспокоился он. — Голова больше не кружилась?

— Всё нормально, правда, я же обещала, что скажу, если приступ повторится, — меня так тронула тревога в его глазах, что я улыбнулась и сжала его ладонь, чтобы уверить в своих словах.

— Пойдём ужинать? — почему-то вымученно улыбнулся он.

— Ой, а я ничего не приготовила, — поздно спохватилась я.

— Ничего, — уже искренне засмеялся Влад, — закажем еду из ресторана. — Он встал первым, протягивая мне руку, я послушно последовала его примеру, попутно нажимая кнопки на пульте и забирая с собой пустой стакан из-под сока.

—  Может, пиццу, — предложила я.

— Нет, — брат недовольно сморщил нос, — пицца мне нравится только в твоём приготовлении, — так что остановимся на еде из ресторана. Ты какую кухню предпочитаешь, восточную, европейскую?

— Русскую, — сказала я правду. Влад снова вздёрнул брови, на этот раз в удивлении, но не стал мне возражать.

— Русскую, так русскую, — заверил меня. — Я тоже пойду, переоденусь, заодно позвоню в ресторан, а ты пока отдохни, я позову тебя, когда они привезут ужин. — Он довёл меня до моей двери, как маленькую девочку, и, ловко перепрыгивая через несколько ступенек за раз, оказался наверху, и уже сверху улыбнулся мне своей широкой улыбкой.

Я и не думала спорить с братом, зашла к себе и направилась к своей кровати. Только проходя мимо зеркала, обнаружила, что всё ещё хожу в Лизкином свитере. Сначала хотела переодеться и вернуть его сестре, но потом передумала, решив, что так удобней и теплей, поэтому прилегла перед ужином прямо в нём.

Наверное, я задремала, потому что меня разбудило лёгкое прикосновение к моей щеке, что-то мягкое и тёплое, настолько приятное, что глаз открывать совсем не хотелось. Но так было нечестно, я уже проснулась, а кто-то так ненавязчиво будил меня, не желая тревожить. Открыв, наконец, свои сонные глаза, я увидела лицо Влада — и почему я не удивлена. За эти несколько дней всё так изменилось, мы стали так близки, как настоящие родственники, хотя я по-прежнему не видела в нём своего брата. Я оценила его заботу, он был по-настоящему хорошим человеком, и к его беспокойству обо мне я относилась спокойно. Меня не раздражали его вопросы о моём самочувствии, а ведь раньше, да и сейчас тоже, я реагировала на них не так однозначно, только если они не исходят от Влада. Возможно, это потому, что он покрывает меня, и я воспринимаю его как своего сообщника, а может, просто, я не вижу в его глазах смирения, которое постоянно присутствует во взглядах других членов моей семьи. В любом случае мы становимся роднее друг другу, и меня это радует — приятно иметь такого друга, как Влад, именно друга, потому что, мне стыдно это осознавать, но как брата пока я его принять не могу. Это остатки моей былой вредности, но, надеюсь, я скоро исправлюсь.

— Я уснула? — спрашиваю у него, переворачиваясь на бок и на край кровати, но не спеша вставать. Влад сидит на корточках и хитро мне улыбается.

— Да, соня, ты умудрилась сделать это, — он продолжает улыбаться, а я продолжаю не вставать.

Не потому, что я такая лентяйка, а потому, что со сна у меня бешено колотиться сердце, и если я, проснувшись, бодро поднимаюсь на ноги, как все нормальные люди, я рискую получить непрекращающиеся колики в своём беспокойном органе на ближайшие несколько часов. Но этого Владу знать не обязательно, как и того, что в последнее время мои частые засыпания в различное время суток совершенно не благоприятный прогноз о моём здоровье, пусть лучше думает, что его сестрёнка большая соня и лентяйка. Всё, успокоилось моё сердечко, можно заканчивать спектакль и пойти поужинать. Влад тоже поднялся, но уходить не собирался, значит, ждёт меня.

— Ты иди, я умоюсь и приду. — Не оглядываясь на брата, прохожу в ванную. Как я и думала, лицо припухло, спать в вечернее время никому не пойдёт на пользу. Ополоснула лицо холодной водой и ещё раз посмотрела на себя в зеркало. Так вроде лучше, по крайней мере, так чувствую себя действительно лучше. Протерев лицо полотенцем, вернулась в комнату и застыла на месте: Влад и не думал уходить.

— Ты почему не ушёл? — спрашиваю его недоумевая.

— Тебя жду, — просто отвечает он.

— Зачем? Я же сказала, приду... — не могу подобрать слов. — Ладно, пошли, — про себя усмехаюсь над братом — как же вовремя они с Лизкой решили посоревноваться в заботе о младшей сестрёнке.

***Удивительно, но брат заказал все мои любимые блюда: солянка с грибами на первое, жареная утка на второе, в качестве десерта было выбрано мороженое, но только для Лизы. Мой внимательный братик помнил даже то, что я не переношу сладкого, в том числе и мороженое.  По правде сказать, я была очень голодной, сказывалось то, что я пропустила обед, но я с лихвой компенсировала желудку свою дневную забывчивость, попробовав все вкусности, что потрудился заказать Влад.

Никто не спешит терроризировать меня на предмет забытого коммуникатора, кучи пропущенных и непринятых вызовов, среди которых, возможно, были звонки и от родителей, что наверняка доставило им лишнее беспокойство. Но меня не трогают, не задают вопросов и не требуют ответов, поэтому ужин проходит в молчании и относительном спокойствии, так что мы все могли полностью отдаться процессу принятия пищи и насладиться по-настоящему шикарным ужином и довольствоваться обществом друг друга. После ужина очень дружно, втроём все вместе перемываем посуду, впервые за моё пребывание в этом доме это занятие приносит мне почти удовольствие, и именно на кухне между нами завязывается разговор. Но говорит Лиза совсем не о том, чего я так боялась на протяжении всего вечера. Она, похоже, снова забыла про свои обязанности старшей сестры и вспомнила, что сегодня стала сотрудницей у очень привлекательного мужчины. Не обманывая её ожиданий, сама начинаю выспрашивать подробности относительно её собеседования, и сразу же на меня обрушивается шквал нескончаемых восторгов и многозначительных жестикулирований. Краем глаза отмечаю точно такую же реакцию Влада на ещё не успевший начаться монолог сестры, а насчёт то, что это будет монолог, у нас у обоих нет никаких сомнений.

— Меня приняли, — начала свой рассказ Лизка, — теперь я  личный секретарь-референт Анатолия Захарского. — Конечно же, мою сестру приняли на работу, как же могло быть по-другому, пусть и не по специальности — она у меня квалифицированный педагог по русскому языку и литературе, но надо признать, хоть и косвенно, но её нынешняя работа имеет к её образованию некоторое касательство. — Испытательный срок в десять дней, — продолжает сестра, когда мы возвращаемся в гостиную, — затем оформление документов, и я буду официально зачислена в ряды сотрудников предприятия «Карусель» по организации праздников и всяческих торжеств. — Я даже улыбнулась, с весёлым нравом моей старшей сестры быть педагогом весьма непривычная затея, а вот работа на фирме по устроению праздников — самое то. — Фирма пока молодая, с небольшим стартовым капиталом, но Анатолий очень талантливый, и я уверена, что совсем скоро мы уже будем расширяться, — да, определённо, это фамильярное «Анатолий» и «мы» меня смущает, но пока не буду напрягать Лизку своими замечаниями.

— Рада за тебя, — вместо логичного хихиканья, искренне поздравляю сестру.

— Звучит действительно здорово, и ты молодец, — присоединяется к моим словам наш старший брат. Чувствую, что тема об устройстве на работу закрыта, и мы плавно возвращаемся к тому, с чего начали, даже телевизор не включаем.

— Мира, ну в самом деле, — принимает серьёзный вид сестра (надо же, а минуту назад я была готова поспорить, что она уже и думать забыла о моей нерадивой забывчивости), — зачем тебе нужен телефон, если ты не носишь его с собой и не удосуживаешься проверять журнал вызовов. Я уверена, что даже после того, как мы вернулись, ты не сделала этого. — Мне остаётся только покаянно опустить голову. — Владик так переживал, что ты не берёшь трубку, что отменил свои дела, забрал меня со встречи и мы как угорелые примчались домой. — Я ещё ниже опустила свою головушку. — А ты небось, как всегда, упивалась своими картинами! Что на этот раз малевала? — как-то небрежно спросила она. На меня это подействовало, как всегда, будто ржавым гвоздём по стеклу, именно так Лиза относилась к моей страсти к рисованию. Знаю, что и родители не воспринимали моё стремление всерьёз, но они хотя бы не относились к нему с открытой неприязнью. Но я промолчала, я опять промолчала, ушла в себя, теперь уже не намереваясь оправдываться, или объяснять сестре своё поведение. Нет я не обиделась, я привыкла, как привыкла ко многому иррациональному в своей жизни.

— Ты рисуешь? — хрипловатый удивлённый голос брата вывел меня из моих переживаний.

— Немного, — рассеянно отвечаю я.

— Немного? — слышу насмешливый голос сестры. — Да она рисует всё и вся. Вообще ничего и никого не видит вокруг, когда сидит за своими картинками, — снова делает мне больно своей желчью, а я снова молчу, отводя взгляд и сдерживаясь, чтобы не расплакаться. Понимаю, что слёзы не особенно ждут моего разрешения, чтобы увлажнить мои щёки,  поэтому поспешно встаю под самым разумным предлогом.

— Я позвоню маме...

Ты такой тёплый

ВЛАД

Боже! Она опять не берёт трубку! Может, она снова упала в обморок? НЕТ! НЕТ! И НЕТ! Я мог думать только о том, что Мира не ответила ни на один из семидесяти двух звонков, сделанных мной за последние полчаса. Я стойко вытерпел до полудня, считая каждую прошедшую секунду, не думая ни о чём, кроме как о сестре. Нет, это не было связано с моим чудовищным открытием, что я влюблён в собственную сестру, просто я действительно сильно переживал по поводу её одинокого нахождения в доме. Глупо было не рассказывать о её обмороке, но теперь уже не переиграешь. А-ах, почему же она не отвечает. Хорошо, что я позвонил Лизе, пусть она и разозлилась и была недовольна, что придётся отменить встречу, но согласилась со мной, что нужно ехать домой.

— Наверное, оставила его где-нибудь, вот и не слышит, как мы названиваем ей, — возвращает меня в реальность Лиза, сидящая рядом на пассажирском сидении. — Несносная девчонка, — не на шутку разошлась сестрёнка.

— Она на самом деле может оставить где-нибудь свой телефон?—– неверяще вопрошаю я.

— Оставить? — хмыкает Лиза. — Лучше сказать, что она им вообще не пользуется, — иронично заявляет, но меня это как-то успокаивает. Если она частенько забывает про свой мобильный, значит, и сейчас, возможно, она о нём не вспоминала. Это действительно звучит правдоподобно, учитывая то, что это я настоял на приобретении мобильного телефона для Миры после того случая с обмороком, чтобы она всегда могла позвонить мне, когда меня нет рядом, ну или вызвать себе помощь. Ехать стало легче, потому что руки перестали трястись, как у последнего алкоголика, глаза наконец-то сосредоточились на дороге, и в голове перестали всплывать ужасные картины нахождения Миры в бессознательном состоянии.

Даже не знаю, как смог подавить в себе желание помчаться и ворваться в дом, чтобы убедиться во здравии сестрёнки, заставил себя успокоиться и последовать примеру Лизы, слишком медленно, слишком неторопливо проходя через бесконечную аллею, открыть злополучную дверь и наконец-то оказаться внутри. Не переставая нервничать, почти запаниковал, обнаружив полнейшую тишину и пустующую кухню. Лиза, не останавливаясь, направилась в гостиную, я был вынужден не поддаться желанию заглянуть в комнату Миры, поэтому пошёл за сестрой. Буря эмоций — облегчение, радость, необъяснимое счастье, страх, паника и смятение, и ничто из этого нельзя было отразить на лице, слишком сильно было желание немедленно прижать к себе Миру, слишком отчётливо читалось оно в моих глазах, поэтому, только взглянув на сестрёнку, сразу же опустил глаза, уподобляясь укоряющей позе Лизы. Она что-то говорила, но я не слушал, даже не помню, кажется, я сам только что о чём-то спрашивал Миру.

— Забыла телефон на тумбочке... — слышу её ответ, значит, с ней всё в порядке. Лизка шумно покидает комнату, а по-другому она и не умеет. Несмело сажусь рядом с Мирой, больше не могу держаться от неё настолько далеко. Только сейчас до меня доходит смысл слов Лизы, и я в непонимании смотрю на сестрёнку.

— Ты действительно не обедала? — спрашиваю её. Она не отвечает, подтверждая мои худшие предположения. Но почему? Почему она совсем не думает о себе? — Как ты себя чувствуешь? — спрашиваю, делаю глубокий вдох, чтобы не сорваться на крик от её безмятежности. И тут она делает то, к чему я абсолютно не готов. Она снова берёт меня за руку, как тогда, в первый раз, когда просила не говорить родителям о приступе. Я просто расплываюсь от её невинной ласки, перестаю соображать вообще. Я не должен так реагировать на неё, я просто схожу с ума, и вообще когда это было такое, она же только держит мою руку, а я таю, как свихнувшийся влюблённый. Хотя... я и есть свихнувшийся влюблённый... На моих губах невольно проступила горькая усмешка.

— Пойдём?

Мы вместе прошли по коридору до её комнаты. Мира сказала, что ей нравится русская кухня. Я знал об этом очень хорошо, но разыграл для неё притворное удивление, потом отправил её отдохнуть и направился в свою комнату — нужно было переодеться и заказать еду.

Не медля позвонил в ресторан и заказал все блюда. Мира очень любит грибы, поэтому я специально заказал грибную солянку, и не очень жалует говядину, предпочитая мясо птицы, это определило мой выбор на второе — жареная утка не оставит мою девочку равнодушной. До сих пор в голове не укладывается, чем она могла так увлечься, что забыла про собственный желудок. Переодевшись, я всё-таки решил позвонить родителям перед ужином. Было очевидно, что они не звонили сестре, потому что, столкнувшись с бесчисленными пустыми гудками, разволновались бы и сразу же перезвонили мне или Лизе. У меня не было пропущенных звонков от них, значит, лишних беспокойств мы благополучно избежали.— Сынок, как вы там? — послышался довольный голос отца. Прошло всего два дня, а они так переживают из-за своего отсутствия, но оно наполняло меня теплотой и спокойствием — это и означает быть семьёй.

— Всё нормально, пап, с трудом справляюсь с капризными дамами, — пошутил я. В трубке послышался смех отца и глухой разговор — отец пересказывал новости тёте Нине. – А что у вас?

— Дом оказался в худшем состоянии, чем мы предполагали, — он тяжело вздохнул, но тут же поспешил ободряюще добавить: — Но есть и хорошие новости: администрация обещала выделить средства на ремонт пострадавших от наводнения жилищ. К тому же с теми деньгами, которые ты одолжил... — отец, конечно же, услышал моё недовольное шипение. — И не возражай, именно одолжил, ну вот, с этой суммой, думаю, мы сможем устранить самые плачевные разрушения. Не думаю, что мы справимся так скоро, как рассчитывали, и даже не знаю, когда сможем забрать твоих сестёр, — он как-то замялся, а я поспешил его успокоить.

— Отец, конечно, глупо радоваться в такой ситуации, но я только рад, если Лиза с Мирой подольше поживут у меня. К тому же, — теперь мялся уже я, и мы подошли к новости дня, — Лизу приняли на работу.

— Что? — послышался голос тёти Нины. Оказывается, она выхватила трубку у мужа, чтобы поговорить со мной. — Когда это она успела? — возмущалась она, но голоса не повышала — вот так всегда, даже когда очень расстроена, она остаётся очень уравновешенной и не выходит из себя.

— Сегодня, — в тон ей спокойно ответил я. — Не переживайте так, тёть Нин, я видел её начальство и даже саму фирму — приличное место и хороший парень, — зарекомендовал я молодого человека, с которым пришлось познакомиться, когда забирал сестру. Тётя Нина помолчала и снова заговорила:

— Да Бог с ней, опять своевольничает, ты там за ней присматривай и ругай, если что, я разрешаю. — Я усмехнулся. Мы вообще очень быстро и легко поладили с этой женщиной, а всё потому, что она оказалась действительно очень хорошей и относилась ко мне как к собственному сыну, хоть я и называл её тётей Ниной.

— Конечно-конечно, я не подведу, — развеселился я.

— А как Мира? — очень осторожно спросила она. Они с отцом уехали очень быстро и пропустили момент сближения меня с сестрой, тем более что причина этого сближения должна была оставаться тайной для них, поэтому сейчас находились в неведении относительно того, что холодная война между нами закончилась. Но я дал обещание Мире и был намерен сдержать его, и не мог сказать в данный момент, что мы с сестрой стали хорошими друзьями.

— Всё нормально, мы даже немножко ладим, — попытался сказать полуправду родителям.

— Понятно, — вздохнула мама Миры, не поверив ни одному моему слову. Правильно, я бы тоже не поверил. Как можно поверить МНЕ! Мира ненавидела меня всё это время, а я пытался завоевать её доверие, теперь, когда она доверилась мне, я превратился в извращенца и хочу от неё большего. Боже! Как я мог влюбиться в собственную сестру.

— Владик, ты слышишь? Что-то со связью? — пожаловалась тётя Нина.

— А? Нет... Нет, всё нормально, ужин, наверное, доставили, — на ходу придумал отговорку, чтобы скрыть своё замешательство.

— А что, девочки не приготовили? — с укоризной спросила тётя Нина.

— Я не разрешил, решил устроить им праздник, — заверил её, добавив весёлых ноток к дрогнувшему голосу.

— Тогда ладно, ты иди и передавай сёстрам приветы от нас с папой, пусть слушаются брата, так им и передай, — очень серьёзно, но вместе с тем ласково наставляла меня тётя Нина, перед тем как наступило разъединение.

Спустившись по лестнице, застал Лизку в гостиной, накрывающей на стол, значит, не ошибся, действительно еду уже привезли.

— И мороженое заказал, — скорее, не спрашивая, а удивляясь, сказала сестра.

— Да, — пожал я плечами, — на десерт.

— А почему только одно?

— Мира не любит, — без посторонней мысли ответил я. Лизка как-то странно на меня посмотрела.

— Не любит... Надо позвать её к столу.

— Я схожу за ней, — быстро среагировал, пока Лизка не успела возразить или удивиться.

Осторожно зашёл в комнату сестрёнки, уверен, она уснула. Наверное, это ненормально, и нужно уговорить её сходить к врачу. Но сейчас, смотря на нее, не могу не улыбаться, она так мило подпирает ладошкой щёчку и оттопыривает нижнюю губку во сне, что мне нужно собрать в кулак весь здравый смысл и удержаться от небратского поцелуя. Сестрёнка заёрзала во сне и нахмурила лобик — это было последней каплей. Нет, я всё-таки удержался и не поцеловал её, но должен был к ней прикоснуться. Боязливо, почти не дыша, погладил её по щеке, едва касаясь нежной кожи кончиками пальцев. Мира, доставляя мне невыразимую радость, прижалась щекой к моей руке и заулыбалась, всё ещё не открывая глаз, но уже проснувшись. Перед тем, как сестрёнка окончательно проснулась, в голове отчётливо проясняется единственная здравая мысль за последнее время: «Она считает меня своим братом, и я буду им для неё».

— Я уснула? — слышу сонный голос и одновременно смотрю в плавающие глазки сестры, пытающиеся сосредоточиться на мне.

— Ты умудрилась это сделать, — улыбаясь, подтверждаю её слова. Она почему-то не спешит подниматься с кровати, а просто лежит  и смотрит на меня. — «Ну зачем? Зачем ты это делаешь? Я же всё решил, решил быть только братом, но, когда ты так смотришь на меня, я забываю, что вообще существует весь остальной мир, а есть только ты...»

— Ты иди, я приду попозже, только умоюсь, — сказала сестра, возвращая меня в нормальное состояние, и направилась в ванную. А я не смог уйти, это ведь не преступление  — ещё немного побыть с ней наедине, я только подожду её, и мы вместе пойдём ужинать. Как я и ожидал, Мира была удивлена, что я не ушёл, но только улыбнулась и прошла вперёд.

***

Ужин проходил в молчании, Лизка отложила разбор полётов на потом, а я не собирался возвращаться к теме забытого телефона, главное я уже выяснил: с Мирой всё в порядке, а к телефону она просто ещё не привыкла. Весь вечер незаметно наблюдал за ней, быстро отводя взгляд, если вдруг она смотрела в мою сторону, что происходило крайне редко. Казалось, сестрёнке действительно понравились блюда, которые я выбрал, и она с наслаждением принимала пищу. Так интересно было видеть, как она подносит ложку с солянкой ко рту, а потом закатывает глаза в потолок, будто тщательно распробывает вкус для дегустации, или как, положив кусочек утки в рот, начинает его медленно разжёвывать и останавливается, начинает хлопать ресницами, словно неожиданно воспроизводя в памяти всю рецептуру блюда. Маленькие крохи — её мимика, жесты, надоедливая чёлка, ещё не отросшие волосы, такие же, как и у меня, глаза, но с совершенно другим выражением. Я впитывал в себя абсолютно всё, блаженствуя и мучаясь одновременно, но по-другому уже не мог. Знаю, что решил быть для неё хорошим братом, и буду, но в это время, время, которое утекает сквозь мои пальцы, хочу запомнить каждую улыбку, каждый взгляд моей запретной любви.

Сегодня мы мыли посуду все вместе, честно распределив между собой обязанности. Лизка долго мучила нас рассказом о триумфальном принятии её на работу, приправляя историю восхвалениями в адрес будущего начальника, который явно не оставил сестру равнодушной. Затем мы снова прошли в гостиную, чтобы посмотреть очередную бестолковую комедию. Но, оказалось, что Лизка вознамерилась провести профилактическую беседу для пользы Миры, телевизор не был включен, и мы продолжили прослушивание монолога сестры. Сначала я слушал не очень внимательно, Лизка принялась ругать Миру и расписывать наши с ней волнения о младшей сестрёнке. Я не мог вступиться за Миру, хоть и очень хотел этого, потому что выглядело бы это по меньшей мере странно — для Лизки холодная война между мной и Мирой продолжалась. Но несколько последних слов Лизы вернули мне трезвый разум. Она говорила о картинах, которые рисует Мира. «Мира рисует?» — это было для меня и открытием, и потрясением. Она живёт в этом доме больше месяца, а я ни разу не замечал чего-то подобного. Я даже не знал, чем она занимается в свободное время, отчего закрывает на ночь двери, что за странную сумку привезла с собой. А родители? Почему они никогда не говорили об этом, им что это совершенно неинтересно? Зато мне интересно, и я сам всё спрошу у Миры.

— Ты рисуешь? — смог всё-таки сформулировать вопрос, находясь в потрясённом состоянии. Она как-то неуверенно смотрит мне в глаза и  наконец отвечает:

— Немного... — после этого начинается самое ужасное. Лизка, не на шутку разошедшаяся в своих наставлениях, мелит всякую ерунду, но я вижу по глазам моей девочки, что это её обижает до глубины души. «Что же ты творишь, дура! Ей же больно! Неужели ты этого не видишь?!»

— Я позвоню маме... — слишком тихий голос даёт понять мне, что сестрёнка держится из последних сил, чтобы не расплакаться. Она уходит в свою комнату, и после этого Лиза безмятежно включает телевизор, переключая на музыкальный канал и прибавляя звук на максимум. Я, не говоря ни слова, ухожу из гостиной вслед за Мирой.

Останавливаюсь около двери в комнату сестрёнки, не решаясь сделать следующий шаг, но, уже занося руку для стука, слышу глухие всхлипы, поэтому отбрасываю сомнения и захожу в спальню без предупреждения. Мира лежит на кровати, спрятав лицо в подушку, и тихо поскуливает, даже не замечая, что теперь находится в комнате не одна. Нет, моя девочка не может плакать, я не позволю ей плакать. Резко оказываюсь возле неё и сажусь на край кровати, поднимаю сестру и разворачиваю к себе. Она никак не реагирует на мои действия, продолжая еле слышно хрипеть от накатывающих слёз.

— Тшш... Тшш, — успокаиваю её, обнимая и поглаживая по волосам. Она утыкается своим личиком мне в плечо, замолкая, но слёзы продолжают безотчётно выходить из неё вместе с обидой и горечью непонимания близкого человека. Через несколько минут моя футболка уже полностью мокрая в месте, где впитываются слёзки моей девочки. Она задыхается от собственных рыданий и дышит часто и горячо, но именно сейчас в моей голове нет ни одной мысли, только в сердце тупая боль, оттого, что ей плохо, ей сделали больно, а я остался безучастным свидетелем. — Не надо плакать, всё хорошо, — почти шёпотом успокаиваю сестрёнку, немного отстраняя от себя и пытаясь вытереть большим пальцем её раскрасневшееся от слёз личико. Она не сопротивляется, шмыгает носом и сама обхватывает мои плечи, обнимая. Так мы сидим, молча, я слушаю, как постепенно Мира успокаивается и буквально сжимает мою футболку на спине своими маленькими кулачками.

— Ты такой тёплый, — неожиданно говорит она, после того как окончательно затихает и перестаёт плакать, а я не успеваю до конца осознать её слова, как она отстраняется. — Спасибо... — вытирает нос тыльной стороной ладони, совсем как маленькая девочка, и встаёт с кровати. — Я пойду, умою лицо, — предупреждает меня сестра, направляясь в ванную комнату.

— Уже поздно, — говорю я, она останавливается, — может, сразу примешь душ? — Она как-то растерянно смотрит на меня, и заявляет:

— А ты уйдёшь? — теперь растерян я. «Она хочет, чтобы я остался?»

— Нет, малыш, я подожду тебя, — с улыбкой отвечаю ей, пока она не передумала. Слово само срывается с моих губ, но, кажется, сестрёнка не обращает на это внимания, наоборот, улыбается и идёт в ванную.

— Тогда я быстро.

Как только захлопывается ванная дверь, я откидываюсь на подушки и шумно выдыхаю воздух. Сейчас я сделал ещё один шаг по направлению к «хорошему брату» и подписал смертный приговор своему сердцу, потому что понял, как будет больно моей девочке, если я её предам. А я уже это делаю, я предаю её, потому что люблю её неправильно, потому что не хочу быть ей братом, потому что я больной, который хочет сжимать свою сестру в объятиях и вдыхать её запах. Телефонный звонок вырывает меня из душевных копаний, которые не прекращаются в последние дни, и я нехотя отвечаю на звонок.

— Да, Макс, слушаю. — Наверное, снова звонит насчёт последней сделки, там вроде бы было всё чисто, мы ни с кем не пересеклись. Пытаюсь вспомнить разговор с заказчиком, отвлекаясь от мыслей о сестре.

— Владислав Сергеевич, возникли проблемы.

— Что на этот раз? — устало интересуюсь я, закрывая глаза свободной рукой.

— Фирма предъявила нам счёт за убытки, якобы после того, как наши ребята поработали с программным обеспечением, у них с компьютеров пропала вся информация за текущий год. Что будем делать? — Я обречённо вздохнул, попутно потирая виски некстати разболевшейся головы.

— Макс, не паникуй, завтра в офисе всё обсудим.

— Но Владислав Сергеевич...

— Макс, завтра, всё завтра, — и я, не дослушав своего заместителя, отключаюсь. На работе явно какие-то проблемы, но я в комнате Миры и не могу думать ни о чём, кроме самой Миры. Продолжаю лежать на кровати, теперь уже полностью расположившись на ней, всё ещё рукой закрываясь от света и дожидаясь сестру из ванной, но всё равно пропуская момент её возвращения.

— Кто звонил? — слышу её голос и оборачиваюсь. и снова вижу перед собой ангела, но на этот раз я не пьян и точно уверен, что не сплю, любуюсь сестрой несколько секунд, прежде чем ответить не совсем внятно.

— Гхму?

— Я слышала ты с кем-то разговаривал, — неуверенно продолжает Мира, пытаясь изобразить на лице улыбку.

— Это по работе, — отмахиваюсь я, не хочу говорить ей о своих проблемах. Наконец встаю с кровати, Мира поднимает брови в понимающем жесте и начинает складывать вещи в шкаф. Боюсь, что сейчас она уже не так рада, что я остался, потому что между нами грозит повиснуть неловкое молчание, а я могу не сдержаться и обнять сестру, поэтому я отворачиваюсь, прежде чем задать мучающий меня вопрос:

— Ты правда рисуешь? — чувствую, как она вздрагивает от моего вопроса, невольно вспоминая обидные слова сестры, поэтому её ответ звучит отстранённо:

— Да, немного.

— А можно посмотреть? — искренне заинтересовываюсь, мне на самом деле хочется посмотреть на её рисунки, во мне просыпается жгучее желание узнать о ней как можно больше. Обвожу взглядом комнату в недоумении, не находя ни единой подсказки на то, что здесь живёт художник. Мира замечает мой блуждающий взгляд и тихо смеётся, а я перевожу на неё удивлённые глаза.

— Помнишь странную сумку? — спрашивает, всё ещё улыбаясь мне, Мира. Она достаёт из шкафа скрытую под одеждой ту самую сумку и раскрывает её, затем осторожно вытаскивает из неё какое-то странное приспособление и раскладывает его перед моими глазами.

— Мольберт? — ещё больше шокируюсь я. Ведь я предполагал увидеть обычные рисунки в альбомах, ну эскизы там, наброски, как они ещё называются, а здесь полноценный мольберт со всеми принадлежностями настоящего художника, которые плавно появились из той же сумки необычной формы.

— Угу, — шире улыбаясь, ответила сестрёнка.

— Ну а где сами картины? — продолжил удовлетворять своё любопытство, самопроизвольно приближаясь к сестре. Мира снова сникла и как-то потерянно спросила, поднимая на меня свои глаза, готовые в любой момент наполниться слезами:

— Хочешь посмотреть?

— Конечно, малыш, это же так интересно, — невольно беру её за руки, снова называя сестрёнку ласкательным словом. — Рядом со мной живёт художник, а я должен ходить по платным выставкам, — пытаюсь вернуть ей веселое настроение.

— Хорошо, — неохотно соглашается она, вытягивая нижний отсек комода. Я пытаюсь рассмотреть, что она делает, и вижу, что полка заполнена непонятными для меня цилиндрическими футлярами. Мира, наконец, встаёт с одним из них в руках и протягивает мне.

Я застываю в непонимании, а она смеётся, и  от её смеха всё внутри разливается теплом, а мои губы расползаются в улыбке.

— Тубус, — поясняет она. Неумело раскрываю эту штуковину и извлекаю на свет свёрнутый в трубочку холст, аккуратно разворачиваю картину и чуть ли не задыхаюсь от восторга. Конечно, я не сильный знаток в искусстве, но элементарное чувство вкуса во мне присутствует, и в данный момент оно более чем удовлетворено. Задним ходом возвращаюсь к кровати и, уже сидя на твёрдом предмете, тщательней присматриваюсь к невероятному произведению искусства в моих руках. Непроизвольно шумно выдыхаю воздух — оказывается, я задержал дыхание. Мира, кажется, удивлена моей реакцией, она осталась на прежнем месте с широко распахнутыми глазами, внимательно наблюдает за моим лицом. Я осторожно провожу пальцами по холсту, с сумасшедшей мыслью обнаружить выпуклости сугробов, настолько реальными они мне кажутся, почти боясь расцарапать ладонь, дотрагиваюсь до острых сучьев деревьев, но даже следы на снегу оказываются лишь умелой работой художника, и мои пальцы не могут нащупать ничего кроме неровной поверхности картины. В немом восхищении устремляю свой взгляд на Миру, не в силах описать словами все те эмоции, что окутали мою терзающуюся в сомнениях душу.

— И это всё ты? — единственное, что я ещё способен спросить.

— Да, — скромно отвечает она, просто пожимая плечами и занимая место рядом со мной на кровати.

— Когда ты нарисовала эту картину? — пристально смотря на сестру, задаю следующий вопрос. Она не прерывает наш зрительный контакт, в моих глазах сохраняется всё то же восхищение, в её — застыло непонимание.

— Сегодня. — Я замолкаю, переводя взгляд на картину, силясь понять свои чувства, которые вызывает во мне зимний пейзаж.

— Что ты чувствуешь? — неожиданно спрашивает меня сестрёнка, словно прочитав мои мысли, а я отвечаю, не задумываясь:

— Нежность. — После того, как не слышу её ответа, пытаюсь найти его в её глазах и замираю — она плачет, не в голос, просто в глазах дрожат слёзы, а по щеке скатывается одинокая солёная капелька. — Почему?

— Ты понял, — говорит Мира и, смахивая слёзки, старается улыбнуться мне. После этого всё меняется, она наскоро разбрасывает ещё несколько таких же шедевров, как и пейзаж, который до сих пор находится в моих руках, и мы всю ночь напролёт обсуждаем искусство. Она показывает мне сельский домик, запечатлённый на одной из картин, — продолжение уюта и спокойствия — и объясняет, что так выглядит их дом. Несколько портретов, в основном слишком старых или же наоборот слишком юных людей. Хотя я никогда не видел их в жизни, я почему-то безошибочно могу рассказать об их образе жизни и даже делаю вслух смелые попытки, за что получаю похвалу от Миры, потому что угадываю с точностью. Слышу её звонкий смех, который не только заполняет комнату, но и мою душу. Она взъерошивает мои волосы, когда я, скромничая, опускаю глаза и пытаюсь восхититься очередным шедевром. Среди картин отбираю несколько схожих по тематике пейзажа и по возникшим во мне подобным чувствам, но их оказывается только три — зима, самая первая картина, которую мне показала Мира, весна и осень. Хмуря брови, пробегаю глазами по остальным разложенным холстам в поисках летнего пейзажа, но не находя его, уже намереваюсь встать и просмотреть тубусы, обделённые сегодня нашим вниманием, предполагая, что пейзаж находится в одном из них, но Мира останавливает меня, убеждая в тщётности моих поисков.

— Его там нет, — со странными интонациями в голосе говорит сестра.

— А где он?

— Нигде, — так же странно пожимает она плечами. — Я его не рисовала.

— Ещё не успела? — задаю логичный вопрос, но Мира уверенно качает головой.

— Это жизнь, умиротворение и нежность, — начинает объяснять она мне, указывая на картины в моих руках. — Я нарисовала их, потому что могу это почувствовать, потому что именно так я понимаю весну, осень и зиму, и могу это передать через свои картины людям, пусть и единственный человек, который их видел, это ты. — Она смотрит мне прямо в глаза, но не даёт поразиться своим словам, продолжая: — А лето... Лето — это радость. И я не могу её передать. — Она замолкает на минуту, но не разрешая мне нарушить молчание, словно обдумывая дальнейшее и давая мне возможность отказаться слушать то, что она ещё не успела сказать. — Я не ощущала радости, я не знаю, какой она должна быть, чтобы суметь правильно изобразить её. — Я замер от того, чем она поделилась со мной, медленно приходя к тому, насколько больно это осознавать. — Она внимательно изучала моё лицо и, видимо, неправильно истолковала  молчание, повисшее после её откровения, потому что начала объяснять мне всё с самого начала. Я был не против, где-то на затворках сознания я уже понимал, что она хочет донести до меня, но не останавливал её, понимая также, что ей нужно выговориться с кем-то, а мне просто её послушать.

— Весна — это возрождение, это новое начало, это жизнь. И мне, как никому другому, это легко понять, — она неотрывно смотрела в мои глаза, говоря всё это. — Каждый раз, попадая в больницу после очередного приступа, я умирала, слишком слабая и слишком уставшая, чтобы бороться. — Я не выдержал и нервно сморгнул, ощущая, как сердце пропускает удар от её слов, и она сразу же отвела взгляд, теперь вперившись в пол невидящими глазами и уходя в себя. —  А потом, после бесчисленных капельниц и изнурительных процедур, я возвращалась, всё такая же слабая и по-прежнему уставшая, но выигравшая очередной бой со смертью, — она нервно усмехнулась при последнем слове, а у меня внутри всё похолодело. — Поэтому моя весна слишком живая,как ты правильно выразился, и будто выходит из темноты, как постоянно выходит из темноты и моя собственная жизнь.

— Теперь об осени, — она как-то неестественно попыталась улыбнуться, но, лишь мельком взглянув на меня и обнаружив моё совершенно потерянное выражение лица, перестала притворяться.

— Умиротворение — это то, что я часто наблюдала на лицах пожилых людей, которые, прожив свою жизнь, независимо от того, какие ошибки совершали по молодости и через какие трудности им приходилось пройти, оставались довольными ею. Спокойствие и безмятежность выражали их лица, не безнадёжность и обречённость, которые очень часто целились прорваться в мою душу, а именно умиротворение, осмелюсь сказать, испытываемое мною, несмотря на мой далеко не пожилой возраст, в особенные минуты, — она всё-таки горько усмехнулась, лихорадочно закусывая щёки изнутри и не высказывая вслух в какие именно минуты умиротворённо думала о своей жизни.

— А зима — это самая весёлая часть истории, зима всегда ассоциировалась у меня с самой собой, — она действительно искренне заулыбалась, смотря на меня в этот момент. — Странно, да? Зима, которая представляется людям унылой и безрадостной, у меня вызывает совершенно противоположные эмоции. Она кажется мне такой беззащитной и ранимой, что вызывает во мне нежность, сама зима вызывает во мне это чувство, знаешь, такое мягкое и невесомое. И всё-таки она представляется мне похожей на меня, — она не продолжила говорить о времени года, которое вызывает в ней хоть какие-то положительные эмоции и подошла к заключительной части своего рассказа.

— А радость я не испытывала... нет, не так. Радость, которой можно поделиться, я не чувствовала. Радость, которая льётся через край — это, наверное, счастье, между ними такая тонкая грань, что я их не различаю, но такой радости у меня не было, именно поэтому в моих временах года только три поры. Поздно уже, иди спать, — неожиданно сестра оборвала свою речь, и я опомнился, я так ничего и не сказал.

— Ну-да, пожалуй, пойду, — невнятно бормочу, поднимаясь с кровати. — Тебе помочь? — вовремя спохватившись, вспомнив о разбросанных картинах, предлагаю сестрёнке.

— Нет, сама справлюсь, — как мне показалось, искренне улыбаясь, отвечает она.

— А можно я возьму одну? — осмеливаюсь попросить. Сестрёнка смотрит удивлённо, но я не уверен, что она согласится. Мира обводит взглядом картины и снова смотрит на меня:

— Выбирай.

Меня воодушевляет её короткое разрешение и я раскладываю перед сестрой три последних холста с пейзажами на тему о временах года. Она в недоумении смотрит на меня, а я повинно пожимаю плечами и пытаюсь улыбнуться.

— Вот эти три.

— Ты же просил одну?

— Неприлично было просить о трёх, — проказливо заявляю сестре.

— Тебе понравились именно эти?

— Нет, — серьёзно отвечаю сестре и вижу, как сменяется выражение на её лице, — мне понравились все, но забрать все будет неслыханной наглостью даже для меня. — Теперь сестрёнка откровенно смеётся моему заявлению и поднимает руки в жесте побеждённого.

— Сдаюсь, дарю тебе все свои картины, — она продолжает смеяться, а я с неприкрытым восторгом выдаю:

— Правда?! — искренне радуюсь, намереваясь сгрести всю красоту себе в руки. Сестра тут же делает притворно серьёзное лицо, но останавливает мой порыв.

— Конечно, нет. Бери эти три и иди уже спать. — Я, естественно, строю из себя обиженного брата, на что получаю ещё одну дозу самого прекрасного и самого желанного в мире смеха.

Семьдесят четыре пропущенных звонка

МИРА

Сегодня я спала как никогда спокойно и с глупой улыбкой на губах, да, вечер был насыщен разными событиями, и горькой обидой на сестру, но сегодня у меня появился сообщник и поклонник моего искусства и как ни удивительно это мой брат. Влад оказался именно тем человеком, которого не оставили равнодушным мои картины, даже больше, он стал первым зрителем, который пожелал их увидеть. Я видела по его глазам, что он не притворяется и не льстит, и что ему действительно понравились мои работы, правда он сильно опечалился когда я принялась изливать ему свою душу, рассказывая об истории серии пейзажей, и это после того как он так терпеливо вынес мои рыдания за обиду на сестру. Поразительно как быстро мы с ним сближаемся! За этот вечер мы с ним успели и посмеяться и поплакать, и с ним было так легко, я совсем не стыдилась своих слёз и так же искренне смеялась, а ещё я поняла, что он не даст меня в обиду, потому, что по-настоящему видит во мне свою сестру. Поняв это, я твёрдо дала себе слово, что буду пытаться изо всех сил, чтобы впустить его в своё сердце и полюбить как родного брата. Так я и заснула и проспала без тревожных снов и беспокойных ворочаний.Утром за завтраком не очень то хотелось вспоминать вчерашнюю перепалку с сестрой, поэтому я вежливо сохраняла молчание, коротко поприветствовав спустившихся в гостиную сестру и брата. Но судя по выражению лица Лизы, собравшейся с сегодняшнего дня приступить к своим служебным обязанностям, она как всегда уже не помнила, до какого состояния довела меня вчера или же, что было обидно вдвойне, для неё это не имело никакого значения. Как не прискорбно было осознавать, но после того как Лизка заговорила за столом, я уверилась в очевидности второго варианта.

- Забыла спросить у тебя вчера, ты была в моём свитере? – невозмутимо, но с явным осуждением в голосе задала она вопрос.

- Да в том, который ты уже давно не носишь, - обида на Лизку подпитывала во мне какие-то силы, поэтому мой ответ получился с долей язвительности, обычно мне не присущей.

- Ну и что, у тебя полно своей одежды, ни к чему растягивать мои свитера. – Да что в самом деле нашло на Лизку, если со вчерашнего вечера она на меня так ополчилась, тем более очевидно, что её свитера я никак не могу растянуть по причине моей маленькой комплекции в разы меньше Лизкиных размеров. – Я терпеть не могу твои духи, а теперь запах не сойдёт ещё несколько недель, - продолжала жаловаться Лизка, в то время как я задумалась. И действительно зачем я взяла её свитер, у меня полон шкаф свитеров, да просто мои свитера с горлом в последнее время слишком давят и в них очень легко становиться нечем дышать. А в старом Лизкином свитере горло и вправду растянуто и он на два размера больше моего, поэтому совершенно не сковывает движений, но сказать об этом Лизке не имеет никакого здравого смысла, потому что мои оправдания её не волнуют совершенно. Я уже приготовилась слушать следующую порцию попрёков, когда в диалог вступил третий голос моего брата.

- В следующий раз можешь взять свитер из моего шкафа, - он обезоруживающе обнажил безупречные зубы, - и я совсем не против, если на нём сохранится твой запах, – он только сказал эту фразу и встал из-за стола, закончив свой завтрак и возвращаясь в свою комнату наверху.   Меня ободрили его слова, как и вчерашним вечером очень быстро рассеяв, оставшийся после Лизкиных подколок, осадок. Я тоже не задержалась за столом после неприятного разговора и отправилась на кухню, оставляя Лизку в одиночестве спокойно допивать остывший кофе.

- Мне жаль, что я не могу помочь тебе сегодня, - раздался голос за моей спиной, когда я, вымыв руки, стряхивала с них капли. Влад, тем не менее, улыбался, по привычке стоя в дверях, расслабленно прислонившись к косяку.

- Что это у тебя? – спросила я, приближаясь к нему и указывая на непонятные свёртки.

- Моё богатство, - загадочно подмигнул он мне и направился к выходу, и только сейчас я разглядела, что это были те картины, которые я подарила ему вчера. На мгновение меня посетила грустная мысль, но я спешно отогнала её прочь, в конце концов, это был подарок, и он может делать с ними всё, что пожелает. Я уже собралась пойти за Владом, когда он резко остановился и развернулся ко мне:

- Не выходи из дома, холодно, - снова улыбнулся мне и прокричал через моё плечо Лизе, - Лизка, давай скорей, если не хочешь опоздать в первый рабочий день! – Потом снова обратился ко мне, -  Мира, у меня к тебе настоятельная просьба, пожалуйста, сегодня, не выпускай телефон из рук, потому что мне нужно поработать, а если ты не будешь отвечать на мои звонки, я не смогу этого сделать. – Он говорил это совсем другим тоном, абсолютно серьёзно, но вместе с тем немыслимо ласково, мне не оставалось ничего другого, как улыбнуться ему в ответ и пообещать, что я сделаю, как он сказал.

Лиза появилась через пятнадцать минут, в чёрной юбке с завышенной талией и облегающей сиреневой блузке и выглядела как всегда сногсшибательно, я невольно позавидовала её статности, но поспешила избавиться от столь тёмного чувства, искренне пожелав удачи сестре. Лизка так же искренне попрощалась со мной, пожаловавшись на своё внезапное волнение и, безусловно, не помня про неприятный инцидент вчерашним вечером да и сегодняшним утром то же. Я не вышла вслед за ними во двор, как и просил Влад, поэтому узнала о том, что они уехали по звуку отъезжающего автомобиля, пришлось тяжело вздохнуть своему одиночеству и смириться. Нужно было чем-то себя занять на то время, что я осталась одна, но сначала я пошла к себе в комнату за телефоном, потому что собиралась сдержать обещание, которое дала брату.

Семьдесят четыре пропущенных звонка! Я так и не удосужилась вчера добраться  до своего мобильного телефона, поэтому сейчас включив почти полностью разряженный коммуникатор меня, охватил шок – семьдесят четыре звонка, на которые я не ответила, из которых два от Лизки, а остальные семьдесят два от Влада. Он так сильно переживал за меня, и ни разу не упрекнул?!

Я боялась, что если оставлю телефон заряжаться в спальне, то рискую снова благополучно забыть про него, поэтому взяла и мобильный и зарядное устройство с собой и отправилась на кухню, будет заряжаться возле меня, пока я готовлю обед. Вообще-то не очень хотелось готовить еду, потому что есть, всё равно, придется одной. Долго разглядывая заполненные битком отсеки холодильника, не могла решить, что же я собираюсь делать, но потом я вспомнила и закрыла дверцу – приготовить яичницу я могу за пару минут, так что нечего из-за этого ломать себе голову.  Чем же тогда мне себя занять? После Лизкиных слов рисовать не хотелось совершенно, обед готовить некому, убивать время за просмотром телевизора – не моё, и что мне остаётся? Бродить в просторах интернета или задумать фееричный ужин? Я выбрала второе. Снова раскрыла холодильный агрегат, более тщательно останавливаясь на выборе продуктов для сегодняшнего ужина. Индейка?! Нет, не то, вчера у нас была утка, значит, мясо птицы не подходит, говядина отпадает сразу, я её не люблю, хотя Лизка любит свинину, обломится, я всё ещё обижена на сестру. Но что, же тогда приготовить?! Какое-то уж слишком  вопросительное утро, меня из раздумий вырывает пронзительный телефонный визг, именно визг, потому что кто-то совсем не следит за своим рингтоном.

- Да?! – растерянно отвечаю я.

- Ты послушалась меня, моя девочка, - слышу ласковый и с каким-то облегчением голос Влада.

- Я же обещала, - улыбаюсь в трубку, хотя он меня и не видит сейчас.

- Что делаешь? – задаёт следующий вопрос.

- Придумываю, что приготовить на ужин, - отвечаю и тут же спрашиваю брата, - А ты что хочешь?

- Пиццу, - не раздумывая, откликается он, - и на обед, я приеду.

- Но…, - возражаю, - тебе, же неудобно, это далеко, - продолжаю возмущаться.

- Ты не против пиццы с ветчиной? - проигнорировал он моё недовольство и положил трубку. Ну и что прикажете делать?

Я поворчала себе под нос за неимением объекта для придирок, но всё-таки провозившись с тестом и прочими ингредиентами в виде сыра и ветчины, а ещё свежими помидорами, которые так любит Влад, я приготовила заказанную братом пиццу как раз к положенному для обеда времени. Абсолютно уверенная в том, что Влад приедет, потому что он так сказал, я даже и не думая обедать в одиночестве, я всё-таки отправилась в гостиную и уселась за телевизионный ящик, мобильный естественно плавно перекочевал в карман моих джинсов. Так я и просидела ещё около полутора часов в ожидании Влада, бессмысленно тыкая кнопки на пульте, периодически задерживаясь на отдельных программах. Самое странное - телефон больше не звонил, именно когда я была готова поговорить хоть с кем-то изнемогая от безделья и скуки. Потом свернулась калачиком на мягком диване, переключив на музыкальный канал с грустными песнями и блаженно прикрыла глаза – если Влад передумал с обедом, то будет, есть свою пиццу на ужин, а я что-то совсем устала и кушать мне не хочется…

ВЛАД

Макс оказался прав, дела обстояли таким образом, что заниматься ими нужно было уже вчера, но вспоминая, ради кого пренебрёг своими проблемами, невольно улыбнулся, уверенный, что поступил правильно.  На первый взгляд, всё казалось банально и просто главный бухгалтер в сговоре с генеральным директором фармацевтической компании проворачивают какую-то свою историю, специально придуманную для отяжелевших ушей налоговой инспекции, но шестое чувство подсказывает, что этот вариант слишком тривиален. Все, конечно же, гораздо сложнее, и генеральный директор тут вовсе ни при чем, потому как это не первый случай, не первая загвоздка, значит, и не первая подножка, поставленная мне грозной ногой конкурентов, завистников, недоброжелателей, да кем угодно. И мне предстояло это выяснить за сегодняшний рабочий день или же отнестись лояльно к своим недругам и заплатить немаленькую сумму, чтобы не доводить дело до суда, а самое главное, чтобы не потерять авторитет и сохранить лицо своей компании.

- Максим, - в который раз устало, выдохнул я, - чего они хотят на самом деле? Ты говорил с Вознесенским?

- Владислав Сергеевич, это совершенно неадекватный тип, он во всё время нашего разговора повторял, что ничего не решает, и это не в его компетенции. Я думаю, от них не стоит ждать благосклонности и понимания, а о содействии можно забыть напрочь.

- Позови ко мне Никитенко.

- Хорошо, - сказал Макс и вышел из кабинета.

Никитенко Павел Дмитриевич был юристом на моей фирме, адвокат до мозга костей, в прошлом замеченный в связях с не очень законопослушными гражданами, что и было одной из причин выбора именно этого человека на должность главного юриста в моей компании. Адвокат, который может оправдать заведомо виновного человека может оправдать любого – кредо, которое и было для меня основополагающим, хотя для меня до сих пор остаётся загадкой, почему же он принял моё предложение.

Довольно щуплый на вид мужчина средних лет с маленькими, казалось бы, навечно прищуренными глазками, но нахально усмехающимся ртом проскользнул в мой кабинет, нисколько не заботясь об объявлении своего прихода. Я тоже усмехнулся, такой профессионал, как он, может себе это позволить, или я могу ему позволить себе такое.

- Владислав Сергеевич, - безаппеляционно начал он разговор как всегда обращаясь со мной на «Вы», несмотря на то, что был старше меня на десяток лет. – Как Вы уже поняли по тому, что я нахожусь в стенах данного здания, я в курсе возникшей неприятной ситуации и в связи с этим у меня возникает только один вопрос к вам - Кого вы предположительно подозреваете в рядах своих центральных врагов? – Он буквально пронизывал меня взглядом, неотрывно изучая моё лицо, будто первостепенно подозревает в этом меня.

- Павел Дмитриевич, - тем не менее, выдержав его взгляд, спокойно заговорил я, - я, как и вы абсолютно уверен, что это происки наших прямых конкурентов, но я настолько запутался в их бесчисленном количестве, которое увеличивается в геометрической прогрессии, что, увы, но я не могу назвать вам конкретного виновника существующей проблемы. А это, значит, только одно я полностью доверяю вам в этом вопросе и полагаюсь на ваше безошибочное чутьё и профессионализм. – Я натянуто улыбнулся сугубо деловой усмешкой и продолжил, - Вы считаете, дело можно доводить до суда?

- Ни в чём пока не уверен, но откупаться деньгами бессмысленно – репутацию это всё равно вам испортит, клиентов мы потеряем и в скором времени ожидаемый результат -  банкротство. Суд – также не самое мудрое решение, пресса, сплетни, раздувание скандала и независимо от исхода дела, мало кого прельстит идея состоять с вами в дальнейшем сотрудничестве.

- Так что вы  предлагаете? – в недоумении воззрился я на него.

- Найти виновника. – Очень кратко ответили мне, но я не стал вытягивать из адвоката дальнейший план действий, уверенный в компетентности своего сотрудника.

- Приступайте, - также коротко прозвучал мой ответ, Павел Дмитриевич без слов поднялся со своего кресла, спешно покидая мой кабинет без слов прощания, прекрасно осведомлённый о моём характере и в кратком разговоре сумевший убедить меня в своём бесспорном умении всё исправить, и взаимном понимании друг друга.

Я никогда не чувствовал себя несгибаемым руководителем, и даже в своей собственной компании я скорее мозг – та неотъемлемая часть организма, которая придумывает и претворяет идеи в материальное благополучие. Но строить из себя беспринципного босса за пять лет, что существует мой скромный бизнес, не получается. Я усмехнулся собственным мыслям в наконец-то обезлюдевшем кабинете и схватил свой мобильный телефон с очевидным желанием позвонить Мире. Странно, но на протяжении всего разговора  со своим адвокатом я не переставал думать о сестре, конечно в обществе с кем-то, моё состояние не было таким остро-невыносимым, притупляясь где-то внутри, но запретная тяга к ней, не прекращалась, ни на минуту.

Я уже приготовился услышать безжизненные гудки, набирая заученный номер, но моя девочка сдержала данное мне слово, и через секунду я с наслаждением слушал её голос в трубке.

- Влад, это далеко и неудобно, - заверяла меня сестрёнка своим растерянным детским голоском, когда я сообщил ей, что буду обедать дома. И ведь, действительно, дом находится за городом, и если сейчас я сорвусь и поеду к ней, то возвращаться на работу не будет никакого смысла, тем более не самое подходящее время устраивать себе короткий рабочий день, когда ситуация в компании более чем напряжённая. Но меня уже ничего не останавливало, я не мог спокойно сосредоточиться на работе, зная, что как бы Мира не уговаривала меня не приезжать, она всё равно сделает, как я сказал, и теперь не будет обедать одна, определённо дожидаясь моего приезда.

- Настя, после обеда меня не будет. Все телефонные звонки, перенаправь на мой мобильный, с остальным разберётся Макс, -  бросил я своей секретарше, в спешке покидая свой офис.

- Но Владислав Серг… - попыталась остановить меня глупая девушка, разве могло меня что-то удержать здесь, так невообразимо далеко от моей Миры.

Решив больше не звонить сестрёнке, я бросил мобильный на заднее сиденье, не имея никакого желания разговаривать с кем бы то ни было, на выезде из города я попал в пробку, «Вот, чёрт, нужно было просмотреть прогноз, навигатор доводил меня до белого каления, поэтому я не дружил с этим чудом техники».  Пришлось больше получаса простоять в пробке, в это время мне звонили три раза, и все три раза звонил возмущённый моей безответственностью Макс.Этот парень, хотя и говорил со мной предельно уважительно, был на пару лет старше меня и, являясь моим первым заместителем, буквально доделывал за меня абсолютно всё, исключая творческую сторону нашего дела, этого я не доверял никому. Сейчас же, он звонил, чтобы в очередной раз поведать мне, как быстро расползаются слухи и как среди сотрудников начинается нежелательное для нас волнение. Я только беспомощно вздохнул, прекрасно понимая, что парень просто нагнетает обстановку, потому что лучше меня знает, что успокоит моих подчиненных лучше меня самого. Я притворно грубо, а на самом деле с усмешкой отчитал Макса и придумал благовидный предлог своего преждевременного ухода, который означал, что я взваливаю на плечи своего заместителя дополнительные хлопоты. Предлог  в виде безотлагательной и важной встречи, собственно это было правдой, подействовал, и Макс разочарованно выдохнув, с сожалением разъединился.

В доме стояла тишина, в первый момент это меня встревожило, но я решил преждевременно не поддаваться панике и сначала осмотреть дом в поисках Миры, начиная с кухни, в которой её естественно не оказалось.

Я нашёл её в гостиной, моя девочка уснула на диване, свернувшись клубочком, она не издавала не единого звука, мирно улыбаясь даже во сне. Я осторожно опустился на корточки возле неё, не смея к ней прикоснуться, молчаливо наблюдал за безмятежным лицом сестры. Через какое-то время, я не знаю, сколько времени провёл в таком положении, Мира беспокойно заворочалась, почувствовав моё присутствие, и открыла глаза, но на её лице сразу же, расползлась счастливая улыбка, она протянула ко мне свою руку:

- Почему так долго? – задала она свой вопрос, перебирая пальцы моей руки и, конечно же, уже не вспоминая свои просьбы, чтобы я не приезжал домой. Я усмехнулся этим мыслям, ощущая, как внутри меня разливается умиротворение, то самое, о котором говорила сестрёнка. Меня радовало,  что она видела во мне родного человека, до сих пор не могу сказать, что сближает её со мной, это произошло неожиданно быстро даже для меня, но я чувствую, как она тянется ко мне, будто найдя во мне глоток свежего воздуха в удушающей комнате замкнутого круга своей жизни. Меня услаждала мысль, что её влечёт ко мне, хотя я и осознавал, что её привязанность, с каждым днём крепнущая всё сильнее  -  чистая и незапятнанная, в отличие от моей больной любви к ней, растущей с каждым сделанным вдохом и не оставляющей мне иного выбора.

- Ты не ответил, - обиженно прошептала Мира, переплетая наши пальцы и всё ещё не спеша подниматься. Я вынырнул из своих мыслей и тут же нахмурился, вспоминая схожую ситуацию – слишком часто в последнее время Мира спит, а затем очень долго испытывает усталость, но она снова не дала мне углубиться в свои размышления, сильно дёрнув мою руку.

- Ты совсем меня не слушаешь, - пожаловалась сестрёнка, наконец, вставая с дивана, - пошли обедать, я голодная, – и она, так и не услышав от меня ни единого слова, повела меня на кухню.  Мы, не договариваясь, решили обедать на кухне, где было намного уютней для маленькой компании в лице нас двоих. Мира приготовила пиццу, как я и просил, что снова заставило меня улыбнуться, но сестрёнка не обратила на это внимания, казалось, она до сих пор обижена на меня за мою молчаливость, а я не спешил заговаривать, глупо улыбаясь и мирно уничтожая огромный кусок пиццы, который сам себе выделил. Моя малышка действительно потрясающе готовила, и я получал неподдельное удовольствие от еды.

-  Ну всё, я так больше не могу, - разозлившись на меня окончательно, всё-таки первая прервала царившее молчание сестрёнка. – Что толку, от того что ты приехал пообедать со мной, если ты молчишь всё время? – Она резко поднялась со своего стула и собралась уйти, я заметил, что она даже не притронулась к еде, но я не собирался давать ей такую возможность, просто мне отчаянно хотелось подразнить мою девочку.

- А ну, сядь, - прикрикнул я на неё, так натурально, что сам поверил, а Мира застыла на месте, явно не ожидая от меня такого обращения. Она  даже не успела среагировать, как я был уже позади неё и бережно обнял её за плечи. – Не бузи, - шёпотом и ласково успокаивал я её, незаметно целуя сестрёнку в макушку, - просто ты такая милая, когда злишься. – Она повернулась ко мне, и я разжал свои объятия, но всё ещё придерживал сестру за плечи.

- Ты что ли специально? – расширив свои и без того большие глазки воскликнула она. Я покаянно склонил голову, а Мира воспользовавшись моментом, щёлкнула меня, по носу, дико расхохотавшись. Признаться было не очень приятно, но услышав её звонкий и искренний смех, я был несказанно счастлив и рассмеялся вместе с ней.

Через час мы уже сытые и довольные сидели в гостиной и спорили о том, что же будем смотреть. К грязной посуде, я Миру не подпустил и вымыл всё сам, благо она не стала со мной пререкаться и согласилась побыть просто собеседником.

Когда мы всё-таки остановились на какой-то безвкусной комедии, а точнее я просто сдался, Мира совершенно не обращая внимания на фильм, снова начала забрасывать меня вопросами:

- Влад, скажи, а почему ты всё время смотрел, как я мою посуду? – я не ожидал, что она спросит именно это, тем более я сам до конца не знал на него ответа. Но даже то, что я предполагал я не мог сказать Мире, потому что это было связано с моими настоящими чувствами к ней, а после услышанной правды, она снова будет презирать меня, и я не мог допустить этого. Я горько усмехнулся, задумавшись, но решил свести всё в шутку.

- Следил, чтобы ты не разбила мой любимый сервиз, - но Мира только надула губки на моё заявление, - Ладно-ладно, - попытался сказать ей полуправду, после её реакции, - я надеялся, что если буду ближе к тебе, ты рано или поздно, изменишь своё мнение обо мне, и заговоришь со мной.

- Да?! – удивилась она. – А почему ты сам не старался разговаривать со мной?

- Боялся, - серьёзно ответил я.

- Чего?! – ещё больше удивилась она.

- Тебя, - ещё более серьёзно ответил я, а она опять рассмеялась.

- Ты и вправду меня боялся?! – всё никак не могла она остановить свой смех, и потихоньку я присоединился к ней, теперь мы оба сотрясались от хохота.

- А вообще, что смешного-то? – спросил у неё, когда мы, наконец, прекратили смеяться.

- Ты мне был просто неприятен, - спокойно говорила она, а я бледнел, «уже тогда, я любил тебя, моя девочка»,  -  но я не думала, что внушаю тебе страх, - она заметила, что у меня задумчивое лицо  и прижалась щекой к моему плечу.

- Ну, прости Влад, я же не знала, что ты хороший, - она потянулась и чмокнула меня в щёку. Все мысли разом покинули мой мозг, это был невинный сестринский поцелуй, но это было так необычно, хотя и на краткий миг, но ощутить её мягкие губы своей кожей, я чуть было не протянул руку, чтобы дотронуться до места поцелуя, но вовремя сдержался, Мира бы не поняла.

- Я и раньше был хороший, - пытаясь сосредоточиться, притворился я обиженным.

- Но ведь, я этого не знала, - хватая мою руку и теребя пальцы, безмятежно отвечала она. Она всё время меня касалась, и это было чертовски приятно, но я чуть ли не рычал, от невозможности прикасаться к ней так же, потому что мои ласки не выглядели бы столь же, невинно, да они и не были столь же, невинными.

- А теперь, теперь ты считаешь меня своим братом? – спрашивал я, пытаясь отвлечь себя от руки, которой она поглаживала мою ладонь. Мира замерла на мгновение и перестала водить своим пальчиком по моему запястью, я недоумённо смотрел в её глаза, она натянуто улыбнулась, перед тем как ответить:

- Конечно, теперь же я знаю, что ты всегда был самый лучший, - она снова чмокнула меня в щёку, что-то было не так, я ощущал её напряжение, но решил не показывать вида, поэтому выдавил из себя улыбку. Мира быстро вскочила на ноги как ошпаренная и побежала на кухню, чтобы узнать, что случилось, мне пришлось пойти за ней.

- В чём дело?

- Ужин. Нужно же приготовить ужин, а я тут с тобой разговоры разговариваю. Не будем же мы каждый день еду из ресторана заказывать, – она одновременно методично выкладывала на стол разные овощи из холодильника.

- Ну и что?

- Это неправильно, - теперь она встала перед грудой овощей, которую навалила на стол и размышляла об очередном кулинарном творении. – Вы с Лизкой работаете, а я тут совсем бездельничаю, поэтому я хотя бы буду готовить вам еду, - и она широко улыбнулась мне, потом вспомнив о чём-то, она схватилась за голову, - Ты из-за меня, сегодня, не смог нормально поработать, да? – Я быстро приблизился к ней и обнял, ничего не отвечая, она продолжила за меня, - У тебя были важные дела, а из-за меня ты, наверное, не смог их решить, - по голосу было понятно, что она расстроена. Я легонько отстранил её и заглянул в глаза, она действительно чувствовала себя виноватой,

- Малыш, самое важное дело я решил.

- Правда, а какое? – невинно спросила она, я не удержался и большим пальцем провёл по её щеке.

- Я пообедал с любимой сестрёнкой. Важнее этого, дел у меня просто не может быть, – я попытался вновь обнять Миру, но она неожиданно освободилась и отошла на безопасное от меня расстояние.

- Ты дурак? – обиженно надула она свои очаровательные губки.

- Даже не сомневайся в этом, - уверенно заявил я, складывая все овощи обратно в холодильник и пытаясь вернуть моей девочке хорошее настроение. Как я и предполагал, она развеселилась моей шутке, и уголки её губ приподнялись, но теперь она накинулась на меня, вспомнив про ужин.

- Что ты делаешь? Немедленно положи всё на место, мы будем делать овощное рагу.

- Что мы будем делать? – ошарашено смотрел я на сестру.

- Овощное рагу, - просто ответили мне. – Лизка очень любит, – продолжала Мира, явно неправильно истолковывая мой вопрос, нужно было подчеркнуть «мы», которое меня и напрягало.

- Я имел в виду, что не умею готовить, - всё-таки пояснил я.

- Ничего страшного, ты просто почистишь мне овощи. Да? – спросила она чуть погодя.

- Да, - твёрдо сказал я.

***

До наступления сумерек и до прихода Лизки мы с Мирой занимались приготовлением ужина, и это было по-настоящему весело. Мира то и дело возвращала в мои руки соскальзывающий с них нож, притворно хмуря свои бровки, но при этом заливалась смехом. Она размораживала говядину, в то время, пока я мучил ни в чём неповинные овощи, наблюдая за моими неумелыми действиями, она предупредила, что нарезать их будет сама, потому что «такое ответственное дело доверить мне будет равносильно началу третьей мировой войны». Очень ловко справившись с нарезкой, она приступила к обжариванию мяса, на мой удивлённый взгляд, она любезно прокомментировала свой выбор,

- Мужчина должен кушать нормальное мясо, - она улыбнулась мне, а у меня замедлилось сердцебиение от того, что она назвала меня мужчиной, но я тут же, помрачнел собственным мыслям «Проклятый извращенец, ты обещал быть просто братом». Чтобы Мира не заметила, как я нахмурился,  поспешил отвернуться. Только сейчас заметил, что всё ещё хожу в офисной рубашке, только с закатанными рукавами, поэтому у меня появился хороший предлог оставить на время Миру.

- Я забыл переодеться, скоро вернусь, - резче, чем хотел, бросил я, покидая кухню.

- Хорошо, - откликнулась Мира, не отрываясь от готовки.

На выбор одежды, да и на само переодевание потратил больше времени, чем обычно, не спеша возвращаться к сестре, нет, мне очень хотелось оказаться сейчас рядом с ней, просто я боялся самого себя, боялся своих мыслей, о которых она никогда не должна узнать. Но поразмыслив, я испугался ещё больше, а вдруг, она поднимется ко мне, из-за того что я слишком долго не возвращаюсь и у неё повторится недавний приступ, после такого умозаключения я выбежал из своей комнаты и помчался вниз как ошпаренный. Буквально влетев в кухню, обнаружил Миру, мирно помешивающей рагу, она, конечно, обернулась, услышав мои приближающиеся громовые шаги.

- Что случилось? – недоумённо спросила она.

- Ничего, просто соскучился, - глупо улыбаясь и не думая, брякнул я.

- Ты иногда такой странный, - заулыбалась она, но говорила совершенно серьёзно. Я инстинктивно почувствовал, что между нами грозит повиснуть напряжённое молчание и уже готовился под предлогом просмотра телевизора сбежать из кухни, но звук открывающейся входной двери, спас меня.

- Я дома, - прокричала своим забивающим барабанные перепонки голосом наша гостья. Вместе с голосом послышались и шаги, не уступающие по децибелам моим, Лизка впорхнула в кухню с сияющей улыбкой во всё лицо.

- Чем это пахнет таким вкусненьким? – промурлыкала она, пребывая явно в хорошем настроении. – Ух, ты Мирок, ты готовишь моё любимое рагу! – воскликнула Лизка, заприметив сковороду с тушащимися в ней овощами, мою персону оставив без внимания. – Ты моя любимая сестрёнка! – продолжала она визжать, порываясь обнять Миру.

- Прекрати, - жалобно вырывалась та, не в восторге от любовных объятий сестры,  - Ты меня задушишь, - и это выглядело правдоподобно, учитывая разницу в росте между сёстрами, наблюдая за постепенно сереющим лицом моей девочки, я встал, чтобы оттащить Лизку от брыкающейся сестрёнки.

- Ну, правда, Лиз, перестань, она же не маленькая, чтобы её так тискали, - выпалил я на одном дыхании, делая вид, что хочу присоединиться к их обниманиям. Сёстры, правильно поняв мои грозные намерения, обе разом завопили в голос, причём Мира кричала громче всех:

- Нееет!

Я снова сел за стол, чуть ли не скатываясь со стула от смеха.

- Ладно, я пойду быстренько переоденусь и будем ужинать, - пропела Лизка, не обращая внимания, что я смеюсь над ними, зато Мира, ещё как, это заметила, поэтому фыркнула на меня, одарив не самым добрым взглядом. Она усиленно оттирала щёку от Лизкиной помады:

- Ненавижу, когда она так делает, - бурчала она себе под нос, после того как шаги на лестнице стихли. – Ещё и обслюнявила, - продолжала она жаловаться на Лизку. – Прямо не завидую я её мужу.

- А я твоему, - машинально ответил я, благо «завидую» осталось внутри меня не высказанным. «Что-то сегодня, меня особенно сильно заносит!».

- Что?! – спросила Мира, попутно закипая от гнева, явно расслышав мой ответ.

- Всё-всё, молчу, я же просто пошутил, - примирительно выставил я руки в оборонительной позе. Но её ответ, без каких-либо физических действий с её стороны отправил меня в нокаут,

- Ты же мой брат! – воскликнула она, напоминая мне о моём месте в её жизни, - Ты должен считать меня самой лучшей!

- Ты и так для меня самая лучшая, - отвечал ей на автомате, не приходя в себя после её отрезвляющего мой затуманенный мозг заявления. – Тогда и Лиза хорошая? – осторожно отвлёк я Миру от моей больной темы.

- Лиза – потрясающая! – восторженно и очень искренне подтвердила Мира, возвращаясь к плите.

- А я?! – напыщенно спросил, широко улыбаясь, она окинула меня небрежным взглядом, сделала серьёзное лицо и только потом ответила:

- А ты – дурак! – И она расхохоталась, запрокидывая голову назад. А я думал, пусть я буду дураком, только твоим дураком, если ты будешь смеяться для меня, как ты смеёшься сейчас.

***

- Давайте поужинаем на кухне, - предложила Мира, когда Лиза, наконец, спустилась для ужина.

- Отлично, телевизор не будет мешать вам меня слушать. – Мы переглянулись с Мирой и обречённо вздохнули.

- Ээй, вам, что не интересно как прошёл мой первый рабочий день? – обиженно запричитала Лизка. Нам ничего другого не оставалось, как согласиться на прослушивание увлекательнейшего рассказа о работе секретаря тамады. Естественно я не сказал вслух, что называю её замечательного босса тамадой, потому что большая часть истории о подготовке свадьбы какого-то ресторатора, была посвящена этому самому тамаде. Определённо Лизку зацепил этот чересчур серьёзный парень с такой, на мой взгляд, несерьёзной профессией. По лицу Миры я заметил, что пару раз во время  Лизкиного повествования она еле сдерживает улыбку, смотря на неё, мне тоже хотелось улыбнуться, но как бы мы оба не относились к восторгам сестры, мы честно были рады за неё. Привыкнув к ежедневным рассказам о новом знакомом Лизы, я всё больше убеждался, что рано или поздно эти двое начнут встречаться. Весь оставшийся вечер мы то и дело обсуждали Лизину работу и свадьбу неизвестного нам пожилого ресторатора, к моменту, когда все решили разойтись по своим комнатам, мы дружно позвонили родителям, чтобы узнать новости и поделиться собственными.

Когда очередь разговаривать дошла до Миры, она с каким-то диким восторгом заговорила с матерью, я не мог оторвать от неё своего зачарованного взгляда.

- Мамочка! Как вы там? Как наш домик? Там несильно всё запущено? Его можно починить сейчас или  вы отложите ремонт на лето? – засыпала она вопросами Нину Максимовну.

- Дорогая, погоди минутку. Я не успеваю за тобой, – послышался в трубке голос Мириной мамы.

- Прости мам. Ну, так что? – всё же не отставала сестрёнка.

- Мира! – оттянула Нина Максимовна свою дочь, но всё-таки ответила, - Дочка, конечно же, ремонт начнём, только к лету, пока мы с отцом улаживаем бумажные вопросы, да и если немного подлатать крышу, то дотянуть до тёплых деньков можно.

- Может тогда, вернётесь? – неожиданно для меня задала следующий вопрос Мира, моя челюсть с неимоверным усилием осталась на месте.

- Ты серьёзно?! – похоже, Нина Максимовна пребывала в том же состоянии, что и я, взглянув на Лизу, понял, что она шокирована настолько же, только Мира выглядела абсолютно безмятежной.

- Да, а что такого, я не думаю, что Влад будет против, можешь сама с ним поговорить об этом, - продолжала говорить сестренка, ошеломляя меня всё больше и больше, и без сомнения не меня одного. Она протянула сотовый, находящемуся в лёгком ступоре - мне, а сама безвольно опустилась на диван рядом.

- Да тётя Нина, я думаю, если вы с отцом урегулировали все вопросы с выплатами, то Мира  права, возвращайтесь в столицу до лета. О чём вы говорите? – запротестовал я, после услышанного мнущегося ответа папиной жены. – Тем более я не собираюсь отпускать сестрёнок к вам, в не отремонтированное жилье, пока за окном зима. Нет, я не принимаю возражений, и даже не буду говорить с отцом, - воодушевлённый предложением Миры я не намеревался слушать доводы мачехи и не поддавался на уговоры обсудить всё с отцом. Если Мира хочет остаться, я сделаю всё что угодно, чтобы так и случилось. Ещё немного попререкавшись с тётей Ниной мы распрощались взаимно довольные друг другом. Она пообещала сама поговорить с отцом. Только услышав в трубке частые глухие гудки, в мой мозг достучалась мысль, что я только что наделал, я добровольно продлил свою изощрённую пытку, постепенно превращающуюся в смертную казнь моего сердца.  Видимо слишком долго я хранил молчание после окончания телефонного разговора, потому что, выплывая в реальность, я обнаружил две пары глаз, вопросительно устремлённых в мою сторону.

- Что сказала мама? – прервала молчание Лиза, наконец, осознавшая, что означает просьба Миры с откладыванием переезда.

- Обещала поговорить с отцом.

- Тогда ладно, – с выпученными в предвкушении глазами, попыталась Лизка изобразить спокойствие. -  Пошли спать?

Родной брат

МИРА

Приняв душ и расчесав волосы, которые потихоньку начали отрастать, я улеглась в тёплую постель, уже порядком отморозив ноги, прохаживаясь босиком по кафелю в ванной, поэтому замоталась в одеяло как в кокон. Сон совершенно не спешил отправлять меня в царство Морфея и мою голову незамедлительно атаковали более живые мысли, в частности меня очень интересовало, как так вышло, что я попросила маму с папой вернуться. Не знаю, слова просто слетели с моих губ, я даже не думала об этом, и только когда я произнесла их вслух, поняла, что не хочу уезжать, не хочу возвращаться в свой дом. Потому что он пустой и холодный, потому что там никто не будет спрашивать, чего хочу я, никто не будет восхищаться моими картинами, и спешить пообедать именно со мной, там будут только бесконечно жалеть меня, когда мне будет необходимо сочувствие. И пусть я до сих пор отторгаю мысль, что Влад мой родной брат, я должна признаться, что буду скучать по нему, мне будет не хватать в том, моём маленьком доме, именно его. Мы только-только начали с ним сближаться, но  он незримо пытался меня поддержать на протяжении всего времени, что я нахожусь в его доме, взять хотя бы его глупую выходку с подкарауливанием меня во время мытья посуды, - на губах невольно заиграла улыбка при воспоминании об этом. Он выглядел таким задумчивым сегодня, когда я спросила его об этом, меня так отвлёк его взгляд, что я забыла спросить у него о картинах, которые заметила утром. Всё равно. Я подарила их ему, значит, он может делать с ними всё что угодно, хоть выбросить…

«Такой смешной, он даже не умеет чистить картошку!»

***

Проснулась я на удивление поздно, отчего-то перед глазами бегали белые назойливые муравьи, но сердце меня не беспокоило, оно билось ровно и правильно, значит, просто во сне голову обо что-то ударила, даже самой стало смешно от такого предположения. Я поплелась в ванную и умылась ледяной водой, хотя пальцы жутко замёрзли от этой процедуры. Всё ещё морщась, я вышла из своей комнаты и отправилась по направлению к гостиной, затем вспоминая, что вчера мы решили временно переместить столовую на кухню, я развернулась и пошла туда. На кухне разворачивалась следующая картина – Влад с Лизкой мирно поглощали свой завтрак, омлет с гренками и совсем не разговаривали друг с другом. Но почему никто из них не разбудил меня? И почему я проспала завтрак?

- Мира! – наконец, брат заметил меня. – Выспалась?

- Мирок, ты встала?! Мы решили не будить тебя.  Ты выглядела такой… ммм…безвредной. – И Лизка начала сотрясаться от хохота.

- А кто приготовил завтрак? – спросила я, не обращая внимания на Лизкины шуточки.

- Конечно же, я! Ежу понятно, что наш братик не в силах даже плиту включить, -   получила я развёрнутый ответ на свой вопрос.

- Нам пора, – сухо вставил Влад, поднимаясь со своего стула.

- Ага, сейчас. Мирок, я оставила тебе омлет с тостами, поешь обязательно. – Лизка чмокнула меня в щёку и пошла, надевать свои сапоги. Брат как-то странно застыл на месте, бегая взглядом по кухне, потом так же странно вздохнул и вышел.

- Пока, - бросил он, не оборачиваясь, мне даже стало немного обидно.

После звука захлопывающейся двери, я вымученно вздохнула, ещё один день в одиночестве, и села завтракать.  Бесцельно ковыряясь в тарелке и нервно разламывая тост на кусочки, мне так и не вспомнилось для чего я сижу за столом, поэтому я тут же встала и опрокинула оставшуюся еду в мусорное ведро, убрала со стола и вымыла посуду. «Сегодня уж точно не следует ждать брата на обед, тем более, судя по его прощальному взгляду, наполненному холодом Арктики, тащиться за тридевять земель, чтобы пообедать с сестрой в его планы явно не входит».

С самого пробуждения чувствовала себя неважно, частые и незапланированные засыпания, быстрая утомляемость и не проходящая усталость – это однозначные симптомы, тревожные звоночки, в копилку которых прибавилось сегодняшнее просыпание. Нужно срочно переключить мысли, нужно перестать думать о своей слабости, - рисовать, только за мольбертом я смогу перевести дыхание и перенестись в другую реальность, где я не такая болезненная, а мир не давит на мои хрупкие плечи своей безоговорочной непоколебимой твёрдостью.  Я проплыла в свою комнату, чётко ощущая, как не хватает воздуха в груди, несмотря на мороз, ударивший ночью, отключила отопление в спальне и распахнула окно, до вечера я успею придти в норму, поэтому нужно предотвратить головокружение и принять таблетки. Только после всех манипуляций, проделанных с целью не допустить очередной приступ, я надёжно расположилась на стуле возлемольберта, укутавшись в тёплый плед, достаточно будет того, что пронизывающий ветер будет трепать мои волосы и охлаждать разгорячённое лицо. Как обычно в моменты особенно настойчивых проявлений моей болезни, я рисовала с завладевающим мою душу упоением, целиком охваченная идеей изобразить боль, грустно и неуместно. Почти все мои картины несут в себе отпечаток страдания и печали, но по-другому я не умею, не могу рисовать того, что не чувствую, через что, не прошла сама. А боль, это самое близкое мне, самое постоянное, что всегда присутствует и ведёт меня по жизни. Слишком много серых оттенков, слишком резкие мазки, слишком сильно надавливаю на грифель, выводя очередной контур, слишком много «слишком». Не замечаю, как начинаю дышать прерывистей и чаще, как сжимаю свободную руку в кулак, а губы закусываю до крови, глаза начинает застилать пелена, но нет, это не обморок, просто слёзы, которые непроизвольно наполняют иссушенные глаза, и медленно прокладывая дорожки по бледным щекам, устремляются вниз. Даже не пытаюсь  стереть их следы или прекратить молчаливые рыдания, знаю, почему плачу и знаю, почему не могу остановиться -  бессилие…, собственное бессилие….

ВЛАДОтупение, наступившее от слов Миры, с неохотой прощалось со мной, сопровождая меня до самых врат царства Морфея, и даже засыпая, не мог до конца осознать случившееся. Мира не желает поскорее избавиться от моего присутствия, как это было вначале, она приняла и поняла меня. А я проклятый извращенец! – это было моей последней мыслью перед полным погружением в сладкое небытие на ближайшие восемь часов.

Утро было безрадостным, я проснулся помятым и нервным как после отменного похмелья, мысли в моей голове отказывались выстроиться во что-то складное, беспорядочно роясь в измученном мозгу. По привычке принял контрастный душ, чтобы расслабить напряженный разум и взбодрить уставшее тело, переоделся и уложил взъерошенные волосы гелем. На меня из зазеркалья смотрело моё отражение, более удачливая копия Калнышева Владислава Сергеевича - большая часть этих звуков, составляющая моё имя удивительным образом идентична с именем моей любимой женщины, потому что она моя собственная сестра. Кривая ухмылка, на миг появившаяся в отражении при виде своего безупречного лица, погасла и на смену её, в глазах поселилась столь привычная в последнее время тоска, нескончаемая, безнадёжная…

Встал я сегодня раньше обычного, поэтому дом был погружён в фантастическую тишину, не испорченную ненужными, лишними звуками, тишину, не давящую, не угнетённую, но утекающую с каждым пройденным кругом секундной стрелки, приближая момент пробуждения. Спустившись вниз, поддался неконтролируемому, безотчётному порыву и проскользнул в комнату Миры, даже не задумываясь об оправдании, если застану её проснувшейся.

Нет, она всё ещё спит, сладко и безмятежно, хотя между бровей пролегла тревожная морщинка. О, как же мне хотелось дотронуться до неё, разгладить эту невинную складочку, которая  умиляет и совсем не делает её хмурой, но я не могу, не должен. Обречённо опускаюсь на корточки у изголовья, и в оцепенении сжимаю руки в кулаки, чтобы невзначай не прикоснуться к самому желанному человечку в этом мире.

Несколько мгновений подарил себе и своему воспалённому воображению, бездумно растрачивая минуты на созерцание совершенства, что не подозревало о моём присутствии в своей комнате. Боже, что я творю, я же обещал, что буду хорошим братом, что выброшу из своей головы эту греховную ересь, тем более, сейчас, когда её доверие ко мне возросло настолько, что я боялся мечтать. Уже совсем скоро она будет искренне любить меня как брата, а я извращаю свою любовь к ней до безумия.

Нет, всё приснилось, я навыдумывал себе всякие глупости и, думая о них постоянно раздуваю проблему из пустяка. Я тоже люблю Миру как брат, только как брат, просто я заметил её красоту, привлекательность, обаяние, детскую непосредственность, это всё объяснимо, мы не росли вместе, это скоро пройдёт, теперь, когда мы с ней больше общаемся, я буду относиться к ней иначе, правильно и не предосудительно. Слишком резко поднялся на ноги и направился к двери, только выходя, обернулся, будто боясь, что передумаю и останусь, или того хуже выброшу принятые решения из головы и буду упиваться непрекращающейся ломкой, не отказываясь от наркотика, но и не осмеливаясь повысить дозу.

На кухне наткнулся на Лизку, очень быстро справляющуюся с приготовлением завтрака, благо она не заметила, как я вышел из комнаты сестрёнки, но после банального «доброго утра» я поведал ей  об этом сам.

- Мира ещё спит, заходил разбудить её, но передумал, - криво усмехнулся, пытаясь шутить, - ей в отличие от нас не надо спешить на работу, так что, пусть хоть кто-то наслаждается сонными грёзами.

- Понятно, - осталась безучастной  Лизка.

- Ты, вообще, как к яичнице относишься? - спросила она меня, через некоторое время, раскладывая омлет по тарелкам.

- Нормально, я вообще к еде отношусь нормально, - пытался я шутить и отвлечь себя от неприятных мыслей.

Лизка больше не задавала вопросов, и молча, принялась за свою порцию омлета. Это выглядело, по меньшей мере, странно – неразговорчивая Лиза претендует на премию в номинации «Шок года». Но я и сам не стремился к разговорам, не давая себе при этом возвращаться мыслями к сестре, поэтому единственное и надо заметить - правильное, было подумать о проблемах своей фирмы, о том, о чём мне и следовало думать до полного разрешения ситуации. Без особого удовольствия я запихивал внутрь себя содержимое своей тарелки, нервно поглядывая на мобильный телефон, который упорно молчал, находясь в мёртвом состоянии, на краю кухонного стола. Лизка хоть и молчала, но на лице её играла беззаботная улыбка – моя старшая сестрёнка как всегда довольна жизнью, она просто дышит оптимизмом  и жизнелюбием, которое в последнее время надумало со мной распрощаться. Бесконечный поток ненужных мыслей прервал самый желанный для меня голос, но я вздрогнул от неодолимого трепета внутри себя.

- Выспалась? – единственное, что могли выговорить мои губы, не причиняя мне боли. Ответа не последовало, Лизка оживилась и принялась подшучивать над сестрёнкой, интересно называя ту «Мирком». «Мирок» - в исполнении сестры это прозвище звучало до жути нелепо, но мне нравилась ассоциация имени сестрёнки с «миром». Она и вправду, незаметно для меня самого, наравне с моей больной привязанностью также концентрировала в себе весь мир. С безумным желанием обладания её телом, с каждой уходящей секундой я ощущал возрастающую жажду завладения её душой. Так, СТОП Влад! Остановись! Ты не держишь слово, перестань думать подобное о своей СЕСТРЕ! Глаза моментально потухли от отрезвляющих мыслей, говорить ещё что-либо я был не способен физически, поэтому молча, наблюдал за беседой сестёр. Но надолго меня не хватило, собственное молчание угнетало меня больше, чем дурные мысли.

- Нам пора, - пробубнил я, еле выдавая звуки не своим голосом. Лизка начала суетится над завтраком для Миры, а я отсчитывал секунды до того момента, когда покину эти надвигающиеся на меня стены. Не осмеливаясь посмотреть на Миру, чтобы не сломать неокрепшее решение оставаться адекватным человеком, только на выходе бросил едва слышное «Пока».  На какие мысли толкнёт Миру мое непонятное поведение, я не знал, но на данный момент не мог вести себя по-другому, ощущая, что нахожусь в засасывающей меня трясине из неестественных для брата чувств, по пояс, ещё чуть-чуть и у меня не будет, ни единого шанса на спасение. Или я обманываю себя, и этот шанс давно упущен, а я безнадежен?

Лизка устроилась на переднем сидении рядом со мной, по её чрезмерно сияющему лицу я быстро сообразил, что сестра не собирается продолжать роль «неразговорчивой Лизы», поэтому приготовился к прослушиванию очередного гениального монолога, внутренне, даже радуясь  Лизкиной нескончаемой словоохотливости, способной меня отвлечь. Но сестра начала разговор о том, что совершенно не имело цели переключить мои мысли с Миры на что-либо другое, потому что Лизе понадобилось говорить именно про сестру.

- По-моему у вас с Мирой налаживаются отношения, - сделала она очевидное предположение, вполне себе серьёзно подразумевая нас как брата и сестру.

- Вроде как, - выдавливаю из себя безобидный ответ.

- Значит, Мирка опомнилась, - констатировала Лиза, а я поморщился, снова она коверкает имя сестрёнки, из-за этого прослушиваю её слова.

- Что?

- Мира по природе не самый дружелюбный человек на планете, - просвещает меня Лиза, - поэтому неудивительно, что сестренка, столько времени вела себя по-хамски с тобой. И я даже не знаю, что могло послужить причиной её выздоровления.

«Её болезнь, её болезнь была причиной, как ты выразилась, её выздоровления, какая ирония, но об этом говорить с Лизой я не собирался, всё ещё помнил про слово, данное Мире».

- Думаешь, взрослеет? – спросила Лиза у меня, продолжая строить догадки.

- Честно, не знаю, просто рад, что мы с ней больше не в конфликте, - правдиво ответил я.

- Да, я тоже, папа с мамой тоже будут рады, когда вернутся, - согласилась она, напоминая ещё и про вчерашнее происшествие.

- Думаешь, они согласятся? – осторожно перевожу тему на родителей, хотя на свой вопрос заранее знаю ответ.

- Конечно, это же Мира попросила, -  с какой-то обидой в голосе отвечает сестра, но через секунду я слышу её уже ровный голос,- в конце концов, они и сами понимают, что так будет правильней. Они оба уже на пенсии, их там ничего особо не удерживает, ремонт в такую погоду невозможен, дом до весны не развалится, так, что спешить некуда, - чуть помедлив, она добавила, - да и они очень тебя полюбили.  Я пытаюсь улыбнуться, доводя смысл её слов до своего разума, но выходит не особо удачно. Дальше мы едем, молча, после такого откровения, я не могу заставить себя говорить о чём-то отвлечённом, а продолжать говорить о нашей семье кажется кощунством с моей стороны.

Подвожу сестру до не совсем респектабельного здания, но зато, выделяющегося на весь квартал своей индивидуальностью, трёхэтажное строение было точной копией теремка из одноимённой сказки.  Он напоминал о детстве своим посетителям, но не мне, моё детство не было таким радужным,  в нём не было сказок, как и не было сказки о теремке. Эта особенность фирмы, где теперь работала моя сестра надолго не засела в моей голове, отчасти, потому что я поспешил отогнать мысли навевающие мне не самые приятные воспоминания из моего прошлого. Поэтому одарив сестру довольно сухим прощанием, я развернул свой внедорожник и отправился по заученному маршруту на  место своей работы – в собственную компанию.

Оставаясь один в своей машине, я не давая себе времени на размышления надел наушник и позвонил Максу, чтобы узнать как обстоят дела со вчерашнего дня.

- Макс?

- Да Владислав Сергеевич, я слушаю.

- Я уже подъезжаю, подожди меня в моём кабинете, представишь мне отчёт о проделанной тобой работе за вчерашний день, – звучало настораживающе, но я заранее был уверен, что парень отлично справляется со своей работой.

- Хорошо, Владислав Сергеевич, сделаю, как вы сказали, – услужливо ответил мне мой заместитель.

- И ещё Макс, Павел Дмитриевич что-нибудь просил передать?

- Нет, Владислав Сергеевич, он не возвращался на фирму после вашего ухода.

- А сейчас он где?

- Сегодня он ещё не приходил, – как-то виновато ответствовал парень, совершенно не воспринимая занимаемой им должности.

- Хорошо. Я отключаюсь. – Помешкав с наушником и с закравшимися мыслями о звонке сестрёнке, я, избегая соблазна, отбросил его в сторону. Мимолётно бросая взгляд в зеркало заднего вида, и ловя себя на мысли, что продолжаю хмуриться с момента отказа от решения позвонить Мире, обречённо вздохнул.  Удивительно, но гнетущие мысли о надвигающейся и в данный момент нависающей над моей фирмой и непосредственно моей  репутации опасности не задерживались в моей голове больше нескольких секунд, а нескончаемые думы о сестре не желали прекращать роиться в оскудевающем до размышлений об одном человеке разуме.  Я был полностью зациклен на Мире, устав бороться с самим собой, точнее со своей испорченной до запретной любви к сестре, частью, я смирился, отпуская на волю сердце, пообещав, что только вдали от Миры позволю себе думать о ней.  Припарковав чёрный, как и моё ухудшившееся с утра настроение, джип на его законное место, я неспешно вошёл в самораскрывающиеся двери, проигнорировав заинтересованные взгляды в сторону своей персоны, направился к лифту. Небольшая кабина предполагала вместимость до двенадцати человек, но сегодня я был эгоистом, нажимая на кнопку отправки лифта перед самым появлением своих сотрудников, и отправляясь в путешествие наверх на девятый этаж в гордом одиночестве. Устало облокачиваясь о стену, не могу остановить процесс увеличения подавленности своего состояния, толком, не соображая, почему именно сегодня, чувствую себя особенно паршиво, вымученно опускаю веки, даже не пытаясь взбодриться перед выходом из кабинки. Не замечая настороженных взглядов и несмелых приветствий, прямиком прохожу сквозь длинный коридор в свою обитель, в поисках уединения, на ходу отметая мысль, что там меня дожидается мой заместитель.

- Владислав Сергеевич, - парень, завидев меня, вскакивает со стула, и торопиться поздороваться, - Доброе утро!

- Да Макс, присаживайся, - вышло устало и осипшим голосом, утро для меня явно не имело добрых признаков. – Что у тебя там? – задал ему вопрос, совсем забыв, что сам попросил дождаться меня с отчётом.

- Я принёс отчёт, Владислав Сергеевич, - уведомил меня мой служащий.

- Хорошо, - выдохнул я, безнадёжно массируя виски рукой и проваливаясь в кресле, - я внимательно тебя слушаю.

- В принципе, я всё уладил с персоналом, - уверенно начал он вводить меня в курс дела, с Максом всегда так, в обычном разговоре он всегда остаётся скукоженным, а рабочий диалог приводит его в деловую готовность и в голосе проскальзывают твёрдые нотки. – Как я уже говорил,   Павел Дмитриевич, не появлялся на фирме со вчерашнего утра, но он просил передать через вашего референта, что свяжется непосредственно с вами лично, когда у него будут хорошие новости. – Мой заместитель выдержал паузу, давая мне времени обдумать сказанное, а может, ожидая моей реакции, но продолжил. - Все относительно успокоились после селекторного совещания, фирма, что предъявляет нам обвинения  и счёт, пока молчит, точнее, сохраняет затишье, нам не удалось ничего узнать о конкурентах и их предполагаемом вмешательстве в это дело. Хорошая новость -  пресса и интернет не в курсе наших проблем, но как долго это продолжиться неизвестно. Мы, можно сказать, бездействуем в решении проблемы, потому что предпринять что-либо не в состоянии. С остальными заказчиками всё гладко, что наводит на мысль о досадном недоразумении с нашей стороны или обдуманном и тщательно разработанном плане со стороны наших конкурентов. С Ребятами, что устанавливали программу и охранку, я поговорил, они в полном ступоре, из чего вытекает, что они делали свою работу на совесть. - Я продолжал молчать, но старался слушать Макса с предельным вниманием, этот парень не зря сидит в кресле моего заместителя. С виду привлекательный, следит за своей внешностью, педантичен в выборе гардероба, но создающий впечатление неуверенного в себе молодого человека, он прекрасно знал свою работу и крайне тонко чувствовал людей, именно поэтому разговор со своими сотрудниками я включал в его обязанности. Не знаю, что именно, но какое-то шестое чувство всегда подсказывало ему, врёт собеседник, или умело, притворяется, и как, ни парадоксально, его взгляд в редкие моменты скрытый за прозрачными стёклами изящных почти женских очков оставался добрым и незаинтересованным и глаза были совершенно обычными  - карими, без сверхъестественных намёков на прожигание души.

- Единственное, что мы можем сделать - это ждать новостей от Павла Дмитриевича, - сделал я вполне очевидный и пока не утешительный вывод из слов Макса, я начал массировать виски, не в силах избавиться от ощущения, что с меня снимают скальп, хотя и под наркозом.  – Спасибо Макс, ты свободен, - отпустил я парня, расслабляясь в кресле. Он ничего не ответил мне, как-то бесшумно покинув мой кабинет. В голове царил полный беспорядок, требующий генеральной уборки, но если в моей личной жизни, связанной с моим неадекватным поведением, проблемы, это не значит, что я должен заниматься самокопанием на рабочем месте, на котором к слову, дела обстоят не лучше. С закрытыми глазами нажал на кнопку вызова секретарши, через секунду в дверях появилась девушка, я не поднимая век, но чувствуя присутствие девушки, постоянно меняющимся за сегодняшний день голосом прохрипел свою просьбу:

- Настя, принеси аспирин и  минеральной воды, пожалуйста.

- Одну минуту Владислав Сергеевич. – И правда через минуту, Настя вернулась с таблеткой и стаканом холодной минералки. Девушка и впрямь, думает, что у начальника похмелье, а впрочем, пусть думает, когда меня волновало мнение моих подчинённых.

- Можешь идти, - сухо и безэмоционально, никакой благодарности.

Настя, в отличие от Макса ушла не так тихо, звонко оглашая своё приближение к рабочему месту постукиванием каблуков. Я принял таблетку и несколько долгих минут ожидал её действия, но длительное бездействие, как правило, только усугубляет упаднический настрой, поэтому превозмогая боль, которая, я надеялся, в скором времени всё-таки меня покинет, принялся за изучение новых контрактов, которые находились под угрозой, если всплывёт вся эта история с некомпетентностью моей фирмы.

Кипы бумаг, без всякого значения просматриваются и отбрасываются в сторону, не могу сосредоточить внимание на делах, и в таком бредовом состоянии в мозге проскальзывает гениальная мысль, не успевающая оформиться в полноценную идею, прерываясь настойчивым телефонным звонком моего мобильного. В первые секунды возникает желание проигнорировать нарушителя моих размышлений, но боль в голове, ненадолго затихшая резко отдаёт спазмом, будто подталкивая ответить на звонок и я отвечаю, чтобы в следующую секунду сойти с ума.

- Влаад….  Мне плохо… Приезжааай… - и всё. Три слова, сказавшие обо всём, последовало разъединение, а телефон выпал из моих трясущихся рук. Я был бессилен, за десятки километров от Миры, я не мог помочь моей девочке, меня не было рядом. Не соображая о дальнейших действиях, как ошпаренный срываюсь со своего места и мчусь прочь из офиса, я обязан успеть, у меня нет права на ошибку. Не помню, как оказываюсь в своей машине, лихорадочно набирая номер скорой помощи, глупый номер остаётся занятым следующие два набора, но на третий звонок, мне всё-таки отвечают.

- Алоо, скорая?! У моей сестры сердечный приступ. Прошу вас выезжайте немедленно. Посёлок «Динария», четвёртый коттедж. Калнышева Мирослава Сергеевна. – Не давая вставить и слова оператору, быстро проговариваю адрес, обрисовывая ситуацию. У меня нет другого выхода, я нахожусь слишком далеко, в, почти неадекватном состоянии, веду автомобиль с нарастающим страхом – не успеть.

- В каком состоянии пострадавшая? – задаёт самый глупый вопрос женщина с противно-спокойным голосом. Я ничего лучше не мог придумать мне нужно было взять себя в руки и не закричать на, ни в чём не повинную, женщину.

- Простите, - по слогам процедил я слова сквозь плотно сжатые зубы. - Я нахожусь в дороге, сестра позвонила мне и сказала, что у неё начался приступ, у неё врождённый порок сердца, недавно у неё уже был приступ, тогда, она теряла сознание, в каком она состоянии сейчас, я не в курсе, - последнюю часть своего рассказа не сдержавшись, я высказал более грубо. Видимо женщина поняла моё состояние, потому что никак не отреагировала на моё поведение.

- Хорошо. Бригада через пятнадцать минут будет на месте. Там есть, кому открыть дверь? – задаёт она очевидный вопрос, на который у меня нет ответа. А вдруг? – с ужасом представляю, что Мира снова потеряла сознание и не реагирует на окружающий мир.

- Попросите охрану выбить дверь, пожалуйста, - умоляю я.

- Хорошо, - коротко и не возражая мне, отвечает женщина, перед тем как разъединится.

Дальше всё происходило на автомате, на сильно замедленном автомате, пробок, слава Богу, не было, но дорога от этого факта не стала ближе, я всё равно двигался сумасшедше медленно, всё равно не успевал. Наплевав на все существующие и не существующие правила дорожного движения, я мчался, казалось бы со скоростью света, но мне всё равно казалось, что я не еду, а плетусь, плетусь невыносимо медленно, чтобы добраться, наконец, до чёртова дома.

Дорога, которая не желала кончаться, этот мокрый слякотный асфальт, местами заледенелый и скользкий, затрудняющий движение и тенящий новые препятствия на моём пути, бесконечно раздражал и вынуждал меня выражаться не самыми приятными словами. Я оскорблял всех и вся, громко и чётко, не потому что желал быть услышанным, а потому что не мог стерпеть боль, разрывающую меня изнутри и требующую выхода наружу.  Я не давал отчёт времени, было важно только одно – быть дома, оказаться рядом с Мирой. Только эта мысль заставляла мои руки мёртвой хваткой вцепляться в руль и сохранять управление автомобилем…

***

Ворота были раскрыты, во дворе стояла машина скорой помощи с включенной цветомузыкой мигалки, которая, странным образом, приковывала мой взгляд на те секунды, что ушли у меня, чтобы выйти из машины и ватными ногами направиться в дом мимо этой непомерно огромной машины. Почему-то теперь, когда я был совсем близко, ноги и разум отчаянно сопротивлялись моим инстинктам скорее оказаться внутри, и мои шаги были совсем несмелыми, даже какими-то детскими. Оставляя позади распахнутую входную дверь, я оказался в коридоре собственного дома и до меня начали доноситься приглушённые голоса, прорываясь через моё затуманенное сознание, их было слышно как из закрытого пространства. Но именно эти голоса вернули меня в реальность, мои ноги снова стали моими, а разум набатом твердил – МИРА! Я как угорелый ворвался в комнату сестры, подлетая к кровати на коленях, я уткнулся в живот сестры, не сдержав радости от облегчения – она была в сознании. Её слабая рука зарылась в мои волосы, мягко пропуская их через свои пальцы, слабые движения, полные немой нежности, и такой же слабый шёпот:

- Ты пришёл? – это был не вопрос, а утверждение, в котором проскальзывала … радость?

Подняв голову, чтобы посмотреть на сестру, я только сейчас заметил что на изгибе локтя у Миры вставлена капельница, я поднял глаза выше и заметил посторонних людей, также присутствовавших в комнате, я не заметил их в первый момент, да я ничего бы не заметил – МИРА, только МИРА и никого больше. Нужно было встать, и я встал, ноги снова были чужими, но теперь мне некуда было идти, я понял взгляд мужчины, очевидно врача, неотрывно следящего за мной и не проронившего, ни слова с момента моего появления. Мы прошли в гостиную для разговора наедине, и седовласый мужчина, примерно одного с моим отцом возраста, принялся расписывать клиническую картину заболевания моей сестры, на полуслове обрывая во мне задатки накопившихся несчетного количества вопросов.

- У вашей девушки серьёзный порок сердца с осложнениями на миокард, ЭКГ показывает посторонний шум, подозрение на развивающуюся брадикардию, но конкретного ничего сказать нельзя, нужно провести более детальное обследование сердца.  Без дополнительных анализов и исследований, сказать трудно, но у вашей девушки наблюдается  явное обострение, безусловно, нужно поставить в известность лечащего врача, - он замолк, продолжая буравить меня своим взглядом из-под густо растущих бровей. А я ошарашено смотрел на врача, осмысливая выданную мне информацию, большая часть которой, осталась не воспринятой моим мозгом, но самое главное, в моей голове застряла только одна фраза: «У вашей девушки…», и почему я не исправил Сазонова Михаила Юрьевича, так гласил бэйджик на его халате, в самом начале.

- Мира – моя сестра, -  стараясь выглядеть как можно спокойным, всё же внёс поправку в рассуждения доктора, он выглядел озадаченным, а я испугался, «неужели так явственно видно, что я чувствую к собственной сестре?». – Эта девушка – моя сестра, - повторил я, и Михаил Юрьевич усиленно закивал головой, давая понять, что он понял меня.

- Приступ вашей сестры мы купировали, но она отказывается ехать в больницу, мы не можем настаивать на этом, но я рекомендую вам не затягивать с госпитализацией, и начать лечение как можно раньше. Тем более на фоне болезни у неё проявляется железодефицитная анемия. И по возможности не оставляйте её одну, это не безопасно. – Теперь усиленно кивал я,  всё понимал, и страждущие по моему окаменевшему телу щупальца страха подбирались всё ближе к горлу, захватывая его в сжимающееся кольцо, рука неосознанно потянулась к шее, нервно растирая кожу на ней до появления красных пятен.

- Доктор, я всё понимаю, и поговорю с ней, но вряд ли сестра согласится поехать в больницу с вами, поэтому думаю, я сам отвезу её в клинику. – Михаил Юрьевич снова одобрительно закивал, после чего мы вернулись в спальню. Там я успел поближе рассмотреть остальных медицинских работников, которых сейчас был готов боготворить, они сегодня спасли мою девочку, когда меня не было рядом. Женщина, средних лет с хорошо прокрашенными волосами, брюнетка, сидела на стуле рядом с кроватью и снимала капельницу с руки Миры, вероятно медсестра, и совсем ещё молодой парень, скорее всего  аспирант, он, молча, стоял в стороне, но с улыбкой смотрел на Миру и она улыбалась ему в ответ. Парень явно пытался подбодрить мою сестру, но в моей груди что-то резко кольнуло от её улыбки, адресованной не мне, а чужому, постороннему мужчине.

- Ты не соврала, когда сказала, что не боишься уколов, - заговорил парень в белом халате, ещё шире растягивая свои губы в улыбке. Сестра, повернула голову на бок в его сторону, продолжая улыбаться парню и загибая, освобождённую от страшной иголки руку в локте, а моё сердце продолжало получать свои уколы.

- Мирослава, действительно очень славная, - включилась в разговор женщина, если я правильно успел прочитать имя на её бэйджике, то её звали Медведева Анна Леонидовна, и она тоже улыбалась Мире. Посмотрев в сторону от себя, заметил, что седой мужчина, врач нехилой квалификации, судя по тому, как он доходчиво объяснил мне вырисовывающуюся картину болезни сестры, тоже обнажил свои зубы в доброй отеческой улыбке. Ко мне как-то быстро пришло осознание, что они все тепло к ней относятся, искренне по-доброму, потому что на Миру нельзя  смотреть как-то иначе, она  чистый человечек, который даже в таком состоянии остаётся светлым ангелом.

Но глаза сестрёнки погрустнели от массовых улыбок, посылаемых, незнакомыми людьми, казалось, она увидела что-то, что недопонимали все мы, и только заметив меня, несмело застрявшего  в дверном проёме, она вновь заулыбалась. Это было приятно.

- Ну, тогда мы можем оставить тебя на попечение твоего брата, взяв с тебя обещание, обязательно показаться врачу. – Мира безропотно замахала головой, выражая согласие, а затем снова обратила свой взгляд в мою сторону.

– Ты, в самом деле, чувствуешь себя лучше? – действительно обеспокоенно задал вопрос этот молоденький ординатор.

- Да, намного. И обещаю, что не буду затягивать с визитом к врачу, не позднее завтра. – Я видел, что её улыбка, на этот раз, была искусственной, вымученной, ненастоящей, и отчётливо понимал, что лимит её гостеприимства для людей в белых халатах, исчерпан.

- Я провожу вас, - поторопил их, останавливая взгляд на Кирилле, парень похоже не собирался уходить так скоро, поэтому мне пришлось занять место за его спиной, почти нависая, чтобы продвинуть того к выходу. Он на целую голову был ниже меня, скорее я был слишком высоким, а парень был нормальным, но это не помешало ему обернуться несколько раз через моё плечо, чтобы в последний раз посмотреть на лежавшую в кровати девушку, уже прикрывшую глаза от усталости.

- Пока, - воскликнул этот наглец у самой двери, Мира распахнула глаза на мгновение и слабо улыбнулась, её голос прозвучал тихо,  - «Пока», -  но парень услышал и расплылся в широкой победной усмешке, отчего-то направленной в мою сторону. Я сцепил руки в кулаки и со скрипом сжал зубы, чтобы не избить нахала прямо здесь, благо он быстро отвёл от меня свои противные зелёные глаза, несомненно, пользующиеся особой популярностью у девушек, и я сдержался.

Избавившись и от Кирилла и от остальных врачей, я вздохнул с неимоверным облегчением, наплевав на автомобиль, оставленный мной и всё ещё находящийся во дворе, в бешеной спешке придти к Мире. Я вернулся к сестре, одиноко лежащей на кровати с прикрытыми веками, такой хрупкой и беззащитной. Не желая тревожить сон задремавшего ангела, я попытался ретироваться к двери, создавая как можно меньше шума, но тонкий голосок сестры остановил меня:

- Я сдержу обещание, и завтра мы поедем  в клинику, - я вернулся к кровати, Мира не открыла глаз, но и прогонять не стала, поэтому осмелев, я присел на краешек кровати в ожидании продолжения её речи. Удивительная тишина повисла в воздухе,  сестрёнка не спешила нарушать молчание, казалось, ее, совершенно не напрягало моё безмолвное присутствие, в то время как я, из последних сдерживал себя, чтобы не прикоснуться к ней. Она была неподвижна, а слабое дыхание выдавала лишь слегка вздымающаяся грудь, не знаю, сколько времени я наблюдал так за ней, соблюдая установленные Мирой правила игры, но и в этот раз она заговорила сама.

- Ты жалеешь меня? – я ждал от неё вопроса, но определённо не того, что услышал. Мира не открыла глаза, но повторила свой вопрос ещё раз:

- Ты жалеешь меня, … такую? – я всё ещё молчал, не в силах понять какого ответа она ждёт от меня, не так, какой ответ ей будет приятен, все мои метания прорисовывались на моём смятенном лице. – Молчишь? – едко продолжала она с болезненной усмешкой, пристально всматриваясь в моё растерянное лицо,  – А они все жалеют. Все эти врачи, мама с папой, даже Лизка, - снова эта усмешка, - улыбаются и жалеют. – Мира прикрыла глаза, будто и вовсе со мной не разговаривала.

- Уйди…, хочу отдохнуть, - я, молча, встал и направился к двери, и почти скрылся за ней, когда услышал её напутствие:

- Не жалеешь, - вздох, - я знаю, - и я вышел, тихонечко прикрыв дверь.

***

Вечером, когда Лиза вернулась с работы,  я сам рассказал ей о приступе Миры, но её порыв немедленно навестить отдыхающую сестру пресёк на корню, ни к чему Мире поучения Лизки в таком состоянии. Сестру я заверил, что обязательно поставлю в известность родителей, но только завтра, после того как Мира пройдёт полное обследование, чтобы не расстраивать их раньше времени. Лиза наколдовала куриный бульон по моей просьбе, уверен, что Мира сегодня опять не позаботилась о своём обеде. Поэтому переодевшись, приняв душ и проводя ужин с сестрой в полном и гнетущем молчании, которое  никто не собирался нарушать, предупредив Лизу, что отнесу Мире бульон, оставил сестру на кухне, в неестественном для неё положении потерянного родственника.

Мира спала. Она выглядела беззащитной и по-настоящему больной, бледное лицо, редкое дыхание, тёмные круги под глазами, даже во сне нервно сомкнутые губы, но она была права, когда уверенно заявила, что я не жалею её, до сих пор не могу понять с обидой это было сказано или с облегчением. Но я не испытывал к ней этого противного для меня чувства, слишком долгое время мне пришлось терпеть откровенно-жалостливые глаза в свою сторону, поэтому впредь это чувство во мне вызывает отторжение. Нельзя жалеть бесконечно дорогого тебе человека, этим ты безаппеляционно отправляешь его на ступень ниже себя, признаёшь его слабость. Я просто не мог жалеть Миру, хотя сердце разрывалось от несправедливости этого мира, и того, кто, по мнению верующих, сотворил его, я горевал о своей беспомощности помочь любимой… сестрёнке, но, ни в коем случае, не опускался до жалости.

- Оставь это, и уйди, - я не заметил за своими раздумьями, как Мира открыла глаза и, приподнявшись в постели, одаривает меня грозным взглядом, но не стал перечить, даже не пытался ответить, или заговорить, только вздрогнул от её холодного тона, от которого успел отвыкнуть за последние недели. Поднос с принесённой едой поставил на тумбочку и вышел, холод, заползший под кожу, плавно растекся по всему телу и теперь меня бил озноб.

Не задерживаясь в пустой гостиной, как впрочем, и в кухне  -  Лиза благополучно справилась со всеми делами одна, я ушёл наверх, всё-таки заглядывая к сестре в комнату и желая спокойной ночи. Не давая себе погрузиться в печальные мысли и в причины, по которым меня знобит, я включил ноутбук, достал из закромов доселе ненавистный телефон, без всякого желания, но зато с твёрдым намерением переключиться на работу. Несколько пропущенных звонков от Павла Дмитриевича и от вице-президента моей компании почти успешно справились с этой задачей.

- Павел Дмитриевич? –  позвонил сначала адвокату, с надеждой на хорошие новости.

- Владислав Сергеевич, добрый вечер, - послышался тревожный голос на той стороне, что отбросило мысли о хороших новостях в дальний угол сознания.

- Я вас внимательно слушаю, Павел Дмитриевич, – погружаясь в кресло, устало выдохнул.

– Владислав Сергеевич, как вы успели заметить, ничего обнадёживающего сообщить вам я не могу, разрешить эту ситуацию законным способом нам не удастся, - он выдержал паузу, -  но у меня к вам есть стоящее предложение, которое представляется мне единственно разумным решением в сложившихся обстоятельствах. – В его словах не чувствовалось подвоха, да и какой может быть в этом подвох, я знал какого человека принимаю на работу, тогда мне казалось это веским аргументом в пользу адвоката, а сейчас, сейчас мне кажется, что я не ошибся.

- Как я уже говорил вам ранее, Павел Дмитриевич, я полностью доверяю вам в решении данной проблемы, так некстати, возникшей в нашей фирме. И, к сожалению, должен предупредить вас, что обговаривать детали вам придётся с Максимом – моим заместителем, несколько дней я не смогу присутствовать в офисе, по непредвиденным семейным обстоятельствам, но могу вас уверить, что вы можете положиться на моего вице-президента. Если это избавит всех нас от нежелательной головной боли, то карты вам в руки Павел Дмитриевич, – даже на мой лояльный взгляд на методы адвоката, я согласился слишком быстро.

- Владислав Сергеевич, не могу пообещать заблаговременно, но проблема решаема, - я понял, что большее услышать мне не удастся, поэтому не счёл нужным продолжать разговор.- Я сам поставлю в известность Максима Валерьяновича относительно ваших полномочий в конкретном вопросе, он будет уведомлять меня о течении дел, но я надеюсь, что вы, Павел Дмитриевич, сообщите об удачном исходе процесса лично. – Безусловно, он прекрасно понимал, о чём я говорю, необязательно было Максу знать о нескромных талантах юриста престижной компании, что означало, всю отчётность Павел Дмитриевич будет держать исключительно передо мной.

- Конечно–конечно, - быстро согласился мужчина, со схожим со мной желанием скорее распрощаться. Разговор был окончен, дело почти улажено,  если у адвоката есть идея, то это без малого победа. Осталось позвонить Максу и предупредить, что меня не будет на фирме несколько дней, я не могу оставить Миру, даже если это будет грозить мне банкротством, знаю, что идиот, влюблённый идиот-извращенец, но это не отменяет факта, что Мира моя сестра и самое важное, что есть у меня в жизни.

Любимая девушка

МИРА

Не помню, как свет медленно покидал меня, не помню, как темнота желанно приняла в свои объятия, в затуманенном сознании мелькала мысль, что я снова на грани и сейчас, тьма поглотит меня. А мороз, стремительно врывающийся в раскрытые окна ничего не значит, я не чувствую его, тело объято огнём и я теряю сознание, но неимоверными усилиями нажимаю на быстрый набор в телефоне, с теплящейся надеждой на спасение, прежде чем полностью отдаться во власть мрака.Не помню, кто ответил мне, что говорила я, тоже не помню, упала или съехала со стула, но очнулась я на своей кровати, окна закрыты, меня ощупывает какой-то посторонний мужчина в белом халате – врач, проскальзывает мысль, и я отворачиваю голову с привычной неприязнью во взгляде. Избавление не приходит, по другую сторону находится ещё один спаситель в белом одеянии – женщина, вероятно медсестра или фельдшер, они замечают, что я пришла в себя, и спешат узнать причину моего обморока, перед тем как начать тыкать в меня иголками и вливать всякую гадость. Конечно же, они сделают электрокардиограмму, сколько же раз за свою жизнь я проходила эту безболезненную, но столь ненавистную процедуру. К моменту, как в комнате послышался человеческий голос, всё-таки мужчина –  врач решился заговорить со мной первым, моё раздражение выросло, растормошив сознание и проясняя зрение.

- Девочка, вот ты и проснулась,  -   очень мягко заговорил врач, несомненно, я годилась ему в дочери, и на вид он был довольно добродушный, а я на него так взъелась, -  как себя чувствуешь? – продолжал он с доброй улыбкой, совсем не торопя меня с ответом. За мою немаленькую историю болезни я повидала много всяких «докторов» и ВРАЧЕЙ, поэтому этот дяденька мне даже начал нравиться.

- Спасибо, я в порядке, -  ответила врачу, делая лицо попроще.  Я знала, что мой вид говорит об обратном, но ведь они должны были признать то, что я пришла в сознание – прогресс.

- Дорогая, может, ты нам расскажешь, что с тобой случилось? – это уже заговорила женщина, я повернулась к ней и только теперь заметила, что с ними был ещё и молодой паренёк, аспирант, скорее всего. У всех у них были бэйджи с именами, но в глазах ещё не настолько прояснилось, чтобы попытаться прочитать их, да и не собиралась я утруждать себя.

- Ничего особенного, я просто потеряла сознание, когда сердце зашалило, - сущую правду ответила я.

- И часто с тобой такое случается? – включился в игру «задай вопрос больному» милый паренёк.

- С четырёх лет часто, до этого я просто себя не помню, - продолжала я глаголить правду своим спасителям. Тем временем, женщина прикрепила к моим лодыжкам и запястьям липкие приспособления, чтобы сделать электрокардиограмму, я не сопротивлялась, а смысл, скорая уже приехала, значит, родители и так скоро будут в курсе, так что шокирую я или нет этих интеллигентных  людей, мне безразлично.

Реакцию на моё правдивое заявление я предугадала, парень обомлел, он же не привык сталкиваться с такими «больными»  больными, а вот женщина и добрый дядечка лишь одновременно помотали головами с абсолютно отрешёнными выражениями лиц.

А вот сейчас их лица тоже вытянулись, ожидаемо, моя кардиограмма ещё никого не оставляла равнодушным, они даже могут грешным делом подумать что их аппарат сломан, но конечно же ошибки нет, ну и что если мой кардиорисунок говорит, что сердце больной принадлежит семидесятилетней старухе, и с таким живут, я и живу. Не обращая внимания на мой издевательский вид и недоумённый взгляд паренька, да, видно парень не получит золотой медали, «взрослые врачи» тщательно изучали замысловатые крючки на миллиметровой бумаге, временами затемнённые, местами оборвавшиеся. Чувствую, сейчас они посовещаются и примут решение провести повторную диагностику.

- Не надо, - предупреждая их действия, сообщаю свой вердикт, - всё правильно. – Три пары глаз уставились на беспомощную меня, лежащую беззащитно в кровати в роли больной. – Вижу, за полгода ничего особо не поменялось, - продолжаю проявлять свою врачебную компетентность, что скоро должно подействовать на медицинских работников, и они начнут раздражаться и сокрушаться на несносную девчонку с вздорным характером.

- Простите, - это взыграла во мне совесть, напоминая в очередной раз, что эти «врачи» ничего плохого мне пока не сделали. - Всё действительно в порядке, просто после приступа моя  кардиограмма всегда выходит не очень, поэтому не надо ничего переделывать, к тому же, я принимала, сегодня таблетки, возможно, это тоже повлияло. - Как обычно они закивали, молча, соглашаясь с моим глупым предположением, а что им ещё делать, меня надо лечить - это однозначно, а они не обязаны этим заниматься, они привели меня в чувство, поставили капельницу, теперь соберутся госпитализировать, я не позволю, они поохают да и уедут на очередной вызов. Спасибо им конечно, но такое случалось со мной множество количество раз, всех не упомнишь и не возблагодаришь, поэтому не стоит заострять внимание на проходящих персонажах моих будничных дней, нужно запастись памятью  для меня по-настоящему важных людях.- Кого надо предупредить о том, что тебя забрали в больницу? – признаться ожидаемый вопрос.

- Никого, сейчас приедет Влад, - я почему-то в этом не сомневалась и звонила я, в последний раз, кажется ему, хотя и не была в этом абсолютно уверена. Медицинский персонал снова замолк, посчитав, что будет обсуждать мою госпитализацию с моим братом, но я не собиралась отправляться в клинику на машине скорой помощи, бесчестно, но уверена, что Влад не будет мне перечить.

На короткое время в комнате повисла умиротворяющая меня тишина, которая однозначно была угнетающей для моих спасателей, благо после моих слов не прошло слишком много времени, как появился мой брат. Ожидаемо, но всё-таки сердце пропустило удар от его бурной реакции на моё горизонтальное положение в кровати, и я знала, что это не потому, что мой кровеносный мотор не справляется со своими прямыми обязанностями, просто меня действительно сильно  обрадовало, что он смог придти. Теперь я не чувствовала себя настолько одинокой.

- Ты пришёл, - само собой вырвалось у меня с облегчением, мне было приятно чувствовать его разгорячённое лицо на своём животе, в который он прерывисто дышал, Влад очень спешил, наверное. Это было немного странно, мы не росли вместе, и я ненавидела его со дня узнавания о его существовании, а теперь с каждым уходящим днём, я нуждаюсь в нём всё больше и в такие моменты, как сейчас, эта нужда становится особенно острой.

Он ничего не ответил мне, нехотя поднимая голову, всё ещё не сказав ни слова, только не отрывая от меня своего обеспокоенного взгляда, встал и отправился в другую комнату с врачом. Они не пробыли там долго, но теперь, когда я знала, что Влад пришёл, мне не хотелось, чтобы он был так далеко от меня, казалось, что только брат может заполнить ту пустоту, которая непременно образовалась внутри меня, холод, который жгуче зимнего мороза за окном, рассеется только от его утешающих объятий. Я даже не заметила, что паренёк из скорой пытается со мной разговаривать, отсчитывая время, тянущееся невыносимо медленно. Меня смоглаотвлечь медсестра, она стала снимать капельницу, о которой я благополучно успела забыть. Мальчишка снова попытался привлечь моё внимание, нисколько не обидевшись, что до этого я проигнорировала его безобидный порыв.

- Ты не соврала, когда сказала, что не боишься уколов, - искренне порадовался моей храбрости парень, до сих пор не могла разобрать его имени на бэйджике.

- Мирослава, действительно очень славная, - и медсестра после продолжительного молчания подала голос, странно не помню, чтобы называла им своё имя. Чтобы не выглядеть колючкой я улыбнулась в ответ на улыбку парня, замечая, что губы медсестры тоже расползаются в противоположные стороны, привычное, но не до конца осознанное чувство стало пробираться мне под кожу. Отводя взгляд от приторно улыбающихся мне людей, увидела вернувшихся с разговора тет-а-тет, брата и пожилого врача, как и ожидалось, престарелый доктор тоже улыбался мне во всю широту своих дряблых щёк, а неосознанное чувство успело полностью оформиться и получить своё название, нервно покалывая всё тело. Неприязнь, обидно, но я чувствовала к этим людям привычную для меня неприязнь, как ответную реакцию на их жалость, меня раздавливало это чувство жалости, сочащееся из их улыбок. Зачем? Зачем они все это делают? Зачем эти люди, которые видят меня единственный раз, и которые забудут обо мне до конца сегодняшнего дня, пытаются проявить ко мне сочувствие, медленно перетекающее в ненавистное чувство жалости. Одной мысли об этом хватает, чтобы вспомнить идентичные лица моих родителей и сестры, которые мне приходится наблюдать на протяжении всей жизни с того момента, как мне доходчиво объяснили чем же я всё-таки отличаюсь от нормальных детей. Это больно, видеть, как тебя жалеют, бессознательно втаптывая в пучину отчаяния, из которой ты тщетно пытаешься вырваться, но тебе никто не желает помогать, потому, что они все тебя жалеют, с нескончаемым желанием борются за твою телесную жизнь, обрекая душу на мёртвое существование.

- Ну, тогда мы можем оставить тебя на попечение твоего брата, взяв с тебя обещание, обязательно показаться врачу, - вывел меня голос врача из раздумий и я, расслышав его предложение, поспешила многозначительно закивать головой, пока кто-нибудь не передумал и не поменял принятое правильное решение.– Ты действительно чувствуешь себя лучше? – а теперь любопытство проявляет мой новоявленный знакомый паренёк. Пытаюсь выдавить из себя улыбку, чтобы не показаться грубой, на самом же деле еле сдерживаю раздражённый возглас.

- Да, намного, - беззастенчиво вру и добавляю для пущей убедительности, - и обещаю, что не буду затягивать с визитом к врачу. - Они мне верят, это тоже предсказуемо, а дальше происходит то, чего я ждала очень давно, Влад, по каким-то неведомым мне причинам, сохранявший стойкое молчание и неучастие в разговоре, спасает меня от ненавистного присутствия «людей в белых одеждах».

- Я провожу, - раздаётся его ровный бархатистый голос в моих ушах, и я мысленно благодарю брата за услугу. Напоследок ещё раз раздаётся сиплый голосок мальчишки-аспиранта, парень отчаянно желал со мной попрощаться, я не стала разочаровывать его, всё равно, мы ведь больше никогда не увидимся, поэтому бросила ему безразличное «Пока» вдогонку.

На незначительное время я осталась лежать на угнетающей меня своими размерами большой пустой кровати, совершенно одна. Было время подумать и смирится с собой, но я не делала, ни того, ни другого, я не плакала, просто распахнула глаза в немом безразличии и устремила их в потолок. Очень ненадолго меня посещает равнодушие, брат, выпроводив  моих спасателей за дверь, возвращается в мою комнату. Устало прикрываю воспалённые глазницы веками, слушая осторожные шаги Влада в комнате.

- Я сдержу обещание, и мы поедем  завтра в клинику, - слышу в собственном голосе раздражение, сама не понимая его причину. Влад подходит к кровати, видимо успокоившись после моего замечания, а моё раздражение продолжает расти, он присаживается на край, а я не спешу открывать усталые глаза, и мы молчим. Не знаю, почему задаю ему этот вопрос, хотя давно уже получила на него красноречивый ответ в его глазах. Наверное, чтобы выговориться самой?

- Ты жалеешь меня? – он не ожидал, даже с закрытыми глазами ощущаю его смятение, продолжаю свой допрос, конкретизируя проблему. - Ты жалеешь меня, … такую? – он упорно молчит, что раздражает меня ещё больше, на секунду сомневаюсь в справедливости своего недавнего предположения, но не открываю глаз, чтобы полностью удостовериться. – Молчишь? – не успокаиваюсь, продолжая терроризировать брата своей детской обидой на всех и вся, теперь пристально всматриваясь в его красивое лицо, будто вижу его впервые,  – А они все жалеют. Все эти врачи, мама с папой, даже Лизка, - не удерживаюсь от истерической усмешки, - улыбаются и жалеют. – Держать глаза открытыми становиться тяжело, и я снова опускаю наливающиеся свинцом веки, награждая Влада за его молчание:

- Уйди…, хочу отдохнуть, - но прежде чем услышу звук захлопнувшейся двери, решаю ответить ему на вопрос, который задала сама, хотя и поколебленная в его правильности.

- Не жалеешь, - непроизвольный вздох, - я знаю, - дверь закрылась, значит ушёл, а я осталась убеждённой, что не ошиблась относительно его чувства «не жалости».

Через какое-то время, которому я потеряла счёт, проваливаюсь в сон, с мутными надеждами, что родителям не сообщат сегодня, и Лизка не поднимет боевую тревогу.

Вечер подкрался незаметно, не знаю, сколько времени я уже лежу вот так без сна и без мыслей, совершенно ни о чём не думая, и совершенно ничего не чувствуя. Жизнь снова вернулась в свой хаотичный порядок, начинающийся с терпимой боли в груди и продолженный в родных белых стенах, на белоснежных простынях в окружении людей «в белых одеждах». Смешно, я так рвалась покинуть этот ненавистный с первых минут знакомства дом и когда я только начала привыкать к этому великолепию, однозначно царившему здесь, я исполняю своё заветное желание и убираюсь подальше отсюда, только вот в место, ещё больше презираемое мной, и, к сожалению или к счастью, не могу подобрать точного определения, но то место никогда не поменяет моего мнения в благоприятную сторону. Нельзя полюбить больницы! А именно в больницу я  и поеду завтра, и я уверена, хотя мой брат наверняка ещё не предполагает этого, что там меня и оставят и не на неопределённое время, которое занимает у меня незапланированный непродолжительной сон, а вполне себе на значительный срок, как минимум в две недели. И это лучшее, потому что это время может растянуться в ещё более неприятные полтора месяца, как было два года назад.

Что может быть более предсказуемым, Влад вернулся вечером с подносом полным еды, это меня ужасно разозлило, он стоял со своим подносом около двери, не делая ни единого шага в сторону, в страхе передо мной, хотя он явно не догадывался о моём пробуждении. Да, я оказалась права, он не жалел меня, но я не понимала, что он испытывает ко мне и эта неизвестность которую я начала презирать ещё больше, медленно, но верно приближала меня к такой привычной неприязни, которую мне уже довелось чувствовать к нему. Я боюсь, но теперь, мне кажется будто он брезгует мной, словно я прокажённая, оттого и не жалеет, а я по глупости своей, подумала, что отсутствие презренной жалости ко мне – хороший знак. Дура! Тебя могут только жалеть или чураться. «Не бойся, братик, я не заразная, но если уж совсем невмоготу находиться рядом, как-нибудь потерпи до завтра, и упрячь в клинику, всё равно с моими анализами никто меня оттуда не выпустит без письменного отказа от лечения», - мысленно говорю с братом, а вслух, получается, выдавить из себя только:

- Оставь это, и уйди, - как же я не хотела его видеть, но всё же одарила его ненавистным взглядом, для подкрепления значимости своих слов. И он сделал, как я сказала, просто ушёл, а я упала на подушки, после того, как дверь наглухо закрылась, и разрыдалась, тихо так, чтобы ветер за окном не смог меня услышать…

«… - Мама, а почему мне нельзя поиграть с другими детьми во дворе?- Дорогая, ну ты же у меня умничка, ты всегда слушаешь маму, а маме будет скучно дома одной...

- Такая кроха… жалко-то как… - сокрушается женщина средних лет, оглядывая лежащего на каталке маленького ребёнка в бессознательном состоянии, рядом  с девочкой в машине скорой помощи разместилась молодая женщина, мать несчастной, плакала не переставая, бормоча невнятные молитвы, то и дело, сбиваясь и начиная по новой….

- Не плачь, мамочка, - хочется успокоить девочке свою расстроенную маму, но она не осмеливается открыть свои глазки, боясь, что мама будет сердиться на неё за непослушание, и потому что девочку очень пугает тётя рядом с мамой, которая всё время о чём-то говорит с выпученными глазами и хватает девочку за запястье. Поэтому четырёхлетний ребёнок стойко переносит качку в большой машине, принимая взрослое решение оставаться спящей….

- Мама, я умру? – очень серьёзно спрашивает девочка в нелепой больничной пижаме с  противным катетером в маленькой ручке, через который, в тоненькую венку ребёнка капала очередная капельница, призванная улучшить её слабое здоровье.

- Что ты такое говоришь, глупенькая?! – пожурила её мама, обеспокоенная вопросом, заданным её маленькой больной девочкой. – Откуда ты это выдумала? – не могла её четырехлетняя дочь сама придумать такое, она ведь даже не знает о таких серьёзных вещах.

- Вова сказал, - добродушно доверилась девочка. – А ещё он сказал, что когда мы с ним умрём, то встретимся на небе, и там нам будет не так одиноко, как здесь….»

Вова, тогда действительно умер. Семилетний мальчик умер от остановки сердца, во сне, - пожалуй, это единственное, что успокаивало меня на протяжении следующих трёх лет, его смерть была безболезненной. И когда я приблизилась к отметке критичного возраста, в котором мой юный друг покинул этот бренный мир, я уже морально была готова к смерти, толком не осознавая, что же это слово означает на самом деле. Я понимала только, что я так же как и Вова уйду туда, где не будет моих мамы и папы, не будет весело смеющейся сестры Лизы и никого, кого я знаю сейчас. А ещё я помнила, как Вова рассказывал, что там мы сможем играть, бегать, прыгать  и всё, что сейчас нам запрещают делать родители, это безумно мне нравилось, потому, что мне так хотелось быть похожей на обычных детей. Вова говорил, что он встретит меня на небе, и я очень хотела умереть,  чтобы начать жить как все…

Я не умерла тогда, не умерла и через год, пошла в школу, попала в больницу, меня перевели на домашнее обучение, а потом я заперла себя в свои картины, переставая ждать смерть на свой следующий день рожденья. Я не умерла даже в четырнадцать, и в  восемнадцать смерть не пришла за мной, а всё потому, что моё слабое сердечко оказалось очень сильным и настойчивым и не хотело прекращать биться за эту жизнь, упрямо чередуя черепаший ход с неумолимой секундной стрелкой на часах. Я упрямо живу, будто назло кому-то, или себе в отместку за нелепую мечту в семь лет – умереть, чтобы начать жить…

Подозрительно тихий стук в дверь известил меня о приходе сестры, брат по своему разумению ещё ни разу не стучался в дверь моей комнаты, нагло прохаживаясь без особого разрешения. Лизка вошла после моего короткого «Проходи», и замялась у косяка, ещё что-то надумывая.

- Можно? - наконец, несмело заговаривает сестра, что откровенно не было ей присуще.

- Ты уже вошла, - логично констатировала я. Лизка осторожно приблизилась и села на кровати, я тоже привстала, чтобы оказаться в полулежачем положении.

- У тебя снова был приступ? – самый глупый вопрос, который я ожидала услышать от Лизки и наиболее очевидный.

- Так получилось, - будто моя болезнь это что-то контролируемое, ответила я, пожимая плечами. Нет, я не злилась на Лизку, за её жалость ко мне – привыкла, но и благодарности за её участие тоже не было, сколько себя помню, столько я и больна и всё это время за меня переживают мои родные, это превратилось в неотъемлемую часть их любви ко мне. Безусловно, мне была неприятна их жалость, но они самые близкие мне люди, и я прощала им их извращённое ко мне сочувствие, смирилась.

- Влад попросил меня не говорить пока родителям, - мои брови медленно, но верно прокладывали себе путь к кромке лба, - сказал, что сам им позвонит завтра, после твоего обследования. Всё-таки не нужно было тебя слушать и пропускать очередной стационар, - высказалась Лизка.

- Мне правда было лучше, - начала оправдываться я, вспоминая, как отговорила всю свою семью везти меня в больницу, убеждая их, что можно пропустить это полугодие по причине отсутствия приступов долгое время. Просто меня не привлекала мысль лежать под капельницей летом, и наслаждаться запахом хлорки и смешанного аромата лекарственных средств, хотя бы раз мне хотелось почувствовать себя нормальной.

- Видимо не очень, раз пришлось вызывать скорую, таблетки не помогли? – проницательно подметила Лизка, временами на мою сестру волнами накатывала  серьёзность.

- Не помогли, - не стала отпираться я. Лизка по давно установившейся привычке, после моего поражения в словесном бою с ней, задушила меня в своих объятиях.

- Всё будет хорошо, - решила попутно успокаивать она меня, и так совершенно успокоенную, чего волноваться, лучше уже не будет, а к худшему я давно готова. Наконец после пары поглаживаний по моим не отросшим волосам, Лизка прекратила мою персональную  пытку и отпустила меня.

- Я в порядке, Лиз, - моя очередь успокоить сестру, и уверить её в том, что я не переживаю. – Правда.

- Я буду на работе, но ты обязательно позвони мне, как только будут известны результаты, договорились?

- Конечно, Влад сообщит тебе сразу после того как мы позвоним родителям. – Лизка одобрительно покивала головой и встала с кровати.

- Отдыхай и постарайся поскорее уснуть, - напутствовала она, перед тем как оставить меня в одиночестве.

Я откинулась на подушки, намереваясь последовать совету сестры, но точно знала, что не смогу заснуть, не приняв душ, иначе буду чувствовать себя грязной и странно пахнущей. С немалыми усилиями мне удалось всё-таки подняться и удержаться на ногах, от чрезмерно длительного лежания, тело было настолько расслабленным, что мои ватные конечности отказывались держать меня устойчиво в равновесии, но я добрела на них до ванной и раздевшись, встала под успокаивающие мои оголённые нервы струйки тёплой воды. В последнее время я перестала следить за отчётом часов, поэтому отстранившись от мыслительного процесса, с закрытыми глазами получала удовольствие от стекающих по моим волосам и лицу стройных капель воды. Даже мой гель для тела с навязчивым ароматом апельсинов не отрезвлял мою голову, затуманенную к тому же полученной порцией лекарств. Секунды, минуты утекают вместе со струйками воды меж моих пальцев, также как и эту живительную влагу, ускользающую от меня с явным превосходством, я не могу удержать и время, покидающее меня с большой охотой. Я не могла сказать себе, почему так бессовестно предаюсь печальным мыслям, но мне так надоело бесконечное однообразие собственного существования, именно существования, потому что я не ощущала в себе настоящей, полноценной жизни, что не то, что не верила в свет в конце тоннеля, я уже просто не хотела чтобы он там был. Да, я превратилась в жестокую мазохистку, просто привыкла.

Возвращаться в кровать было делом таким же нелёгким, как и вставать из неё, но я преодолела это расстояние и забираясь с ногами на красивый атрибут мебели, не моей собственности, натянула на себя пижаму. Холодная ткань заставила съёжиться, дрожь прошла по моему телу, странно было осознание последней ночи в этой спальне, но, тем не менее, я хотела поскорее погрузиться в сон, чтобы мой разум прекратил эти болезненные попытки мыслить о неприятных моей душе вещах.

Порок сердца

ВЛАД

Мало что было хорошо, разве что снова пошёл снег, Мира любит снег, я видел это по её, медленно загорающемуся взгляду, тёплых карих глаз, моментами, прикрывающихся веками и покрывалом длинных ресниц. Моя девочка не проронила ни слова со времени, как мы оставили Лизу у её места работы. Она также мало разговаривала и с сестрой, но всё же разговаривала, но после того как в машине мы остались одни, она начала свою излюбленную игру в молчание. Я снова согласился с правилами игры, и мы ехали, молча, я вёз её в частную клинику своего некогда друга -  последние два месяца я ни с кем не общался.Мой друг -  Олег, кардиохирург, и просто хороший человек, единственным недостатком которого является его молодость, хотя он точно старше меня на пару лет. У Олега своя частная специализированная на сердечных заболеваниях клиника, именно сюда я привез Миру. Я абсолютно уверен, что, по стечению обстоятельств, ей пришлось повидать различного рода больницы и клиники, и эта покажется ей такой же убогой, потому что клиническое учреждение априори не может быть привлекательным.

Нам, естественно не пришлось ждать в приёмной, я заранее предупредил Олега о нашем запланированном визите к нему, он был удивлён не только этой новостью, но и тем, что у меня обнаружилась сестра, да и целая семья в придачу. Но у меня для его планомерно развивающегося потрясения совершенно не было времени, да и нервов тоже. Войдя в моё положение, Олег при встрече нас не стал распыляться на дружеские объятия и проводил нас в свой кабинет для предварительной беседы со своей будущей пациенткой и её ближайшим родственником.

- Мирослава Сергеевна, не мне вас учить, - авторитетно начал Олег, после стандартных приветствий, - сейчас вы пройдёте обследование, вас будет сопровождать медсестра, после чего мы снова встретимся с вами в моём кабинете и посмотрим, как обстоят наши дела. - Он скупо, но искренне улыбнулся Мире, но она не собиралась быть настолько отзывчивой, молча направившись вслед за удаляющейся медсестрой.

- Неразговорчивая, - прокомментировал Олег поведение сестрёнки.

- Просто ей это всё уже порядком надоело, – вступился я за свою девочку. – Олег выразительно повёл бровями и насупился.

- Как ты заметил, я опустил никому ненужные выяснения обстоятельств твоего долговременного отсутствия в моём поле зрения, это теперь ни к чему, я более-менее сам во всём разобрался. – Он вмиг посерьёзнел и перевёл тему разговора, - Влад, поговорим о твоей сестре.

- Ты в курсе, что у неё серьёзная патология, - он выдохнул, всё же ему было нелегко говорить об этом со мной, - и если это не первый её приступ за последний месяц, то в больнице я оставлю её по-любому.

- Я понимаю, - глухим голосом вырвалось у меня. Далее воцарилась минутная пауза, после которой Олег покинул собственный кабинет, оставив меня одного, чтобы проследить за ходом обследования сестры.

***

- У твоей сестры аортальный порок сердца, - это звучало как приговор, но Олег невозмутимо начал вводить меня  в курс дела, после того как нескончаемые процедуры и медосмотры были наконец-таки завершены и сестра с врачом вернулись в кабинет. - При физикальном осмотре обнаруживаются симптомы гипертрофии, дилатации левого желудочка и специфическая аускультативная картина. Как правило… - его перебили довольно наглым, но поставленным голосом – это была Мира.

- Не вежливо говорить обо мне, таким образом, в моём же присутствии. Тем более, я уверена, что мой брат, - при последнем слове меня пронизало током, нет, не оттого, что мне было неприятно само слово, очень верно интерпретирующее нашу родственную связь, как-то я даже не задумался об этом, настолько было ново слышать его из уст Миры. Неужели она подпустила меня к себе ещё ближе? – не понял ни единого слова из вашего увлекательнейшего рассказа моей болезни. – Она не пыталась шутить, это даже не было похоже на сарказм, чем-то другим были пропитаны её слова, я не мог понять чем, что мне совсем не нравилось.

- Ты регулярно принимала лекарства? – обратился Олег напрямую к Мире, по-видимому учитывая её пожелания, но существенно не обратив большого внимания её язвительному тону.

- Селективные  β – адреноблокаторы и сердечные гликозиды? – как ни в чём ни бывало, проговорила заговорённую фразу сестра, не пытаясь изменить тона своего голоса. – Да принимала, до последнего времени, немного самовольно увеличив дозу последних. – Олег понимающе закивал, а я непонимающе воззрился на собеседников, переглядываясь с одного на другого.

- Не помогли? – спросил Олег.

- Не помогли, - подтвердила Мира, я видел, что она всё-таки постепенно успокаивается, или смирившись с новым лечащим врачом, или отгораживаясь своей невидимой стеной из безразличия от внешнего мира.

- Может кто-нибудь из вас всё-таки потрудиться объяснить мне, что с моей сестрой, - не выдержал я своего безмолвного участия в разговоре на правах интерьера.

- Прости, Влад, твоя сестра прекрасно понимает своё состояние, что не может не огорчать меня ещё больше, она могла предотвратить запущение своей болезни.

- Ошибаетесь, - только и сказала Мира, возразив, но не продолжив пререкательную речь, что в принципе оказалось достаточным для Олега, чтобы перестать вразумлять мою сестру, только нахмурившись, находя эту затею бесполезной.

- Диагноз подтверждается сделанной эхокардиографией, не могу сказать, что нам повезло, в данной ситуации это было бы неуместно, но тем не менее это так.  У твоей сестры развивается пароксизмальная мерцательная аритмия, - при последних словах Олега, Мира снова вставила свой комментарий, на этот раз эта была связка из непонятных мне междометий, выразивших её… восторг?

- Ого, э…ы…а! -  подобное повергло в ступор не одного меня, по всей видимости, такой реакции от своей пациентки Олег также не ожидал. – Простите, это нервное, - притворно начала извиняться Мира, при этом, не сдерживая хихиканья.

- Ты ведь понимаешь, о чём я говорю? – Олег пришёл в себя раньше меня и нахмурился ещё сильнее.

- На все сто, док, - фамильярно ответила ему Мира, она менялась у меня на глазах, это была совсем не моя сестра, не мой ангел, это был озлобленный на весь оставшийся мир подросток, но, тем не менее, имеющий право считать себя правым. – Я подозревала что-то подобное, и должна признаться, что вам действительно повезло. – Неожиданно Мира решила прояснить для меня ситуацию. – Просто очень редко удаётся обнаружить во время ЭКГ мерцательную аритмию, обычно её только подозревают и назначают мониторинг, ну это когда проводят ЭКГ несколько раз, за определённое количество времени в разное время суток. – Всё то-время, пока Мира очень доходчиво втолковывала в меня новую информацию о диагностике сердечных заболеваний, Олег терпеливо молчал, на его лице отражалось полное согласие с объяснениями моей сестры, будто она была не его пациенткой, диагноз которой мне расставляют по полочкам, а глубокоуважаемой коллегой.

- Участившиеся обмороки – это следствие обострения порока, необходимо лечение и возможно, нет, желательна операция, - Олег был предельно серьёзен, избегая смотреть на Миру, предпочитая мой не совсем понимающий, растерянный взгляд пронзительным глазам сестры.  Он не запнулся на слове операция, но моё сердце совершило кульбит – Не понимаю, почему  её не сделали раньше?

- Всему есть свои причины, - отстранённо ответила ему Мира. Больше участия в разговоре, а правильнее выразиться в разъяснении мне ситуации относительно своего состояния здоровья, Мира не принимала. Искоса подглядывая за ней, я замечал, что она поникла, и смотрит на неопределённый отсутствующий в кабинете предмет на стене отрешённо и безынтересно. Казалось, она потеряла всякий интерес к самой себе, её возбуждённое настроение, проявляемое в начале обсуждения нотками сарказма в свой адрес, испарилось, уступив место более привычной для неё апатии. Именно этому настроению она обязана своим вдохновением, потому как большинство её картин наполнены упадническим духом и безнадежностью. Она была безразлична самой себе и это меня убивало.

Через час после состоявшегося в кабинете Олега разговора, я уже находился наедине с сестрой в отведённой для неё палате-люкс, как объяснил мне Олег это было естественно, оставить Миру немедленно и не затягивать с лечением, которое было отложено до сей поры, до невозможного. Я успел сообщить об этом Лизе, которая удивила меня своей необщительностью по телефону, только однозначные ответы и сочувственные вздохи. Реакция родителей была ненамного бурной, как ни странно, но Нина Михайловна надолго затаила молчание после моего невнятного доклада об определении Миры в клинику, потом я различил характерные всхлипы – она плакала от … усталости.

И теперь я сижу в удобном кресле напротив модернизированной кровати больной сестры, оснащённой всяческими новейшими функциями и призванной для абсолютного прочувствования себя нездоровой. Я молчал. Как же это выглядело нелепо, я молчу с тех пор, как обнаружил Миру в кровати и не совсем в сознании. Я не знал, что говорить, просто не умел, её слабость вгоняла меня в ступор, и я не мог придумать ничего лучше, чем не раздражать её своим заикающимся голосом, боялся сорваться и начать порывисто обнимать и прижимать к себе, осыпать её лицо и руки поцелуями из страха, что её может не быть рядом. Я молчал…

Реальность нормальных людей

МИРА

- Ты знаешь, каково это, когда тебя исключают из реальности нормальных людей?

- Ты нормальная, - пытается спорить со мной.

- Что меня отличает от инвалида? – начинаю раздражаться я. – То, что у меня есть ноги и руки, я могу ходить, и почти независима в физическом плане? Это? Это, делает меня дееспособной. – Я не знаю, сколько мы просидели с Владом в оглушающей меня тишине, прежде чем я сорвалась и начала выплёскивать весь накопившийся негатив на него. ОН. Больше всего меня выводило из себя Его поведение. Я не понимала его, единственное, что смогла выяснить - это свою очередную ошибку, брат не противился меня, но его отношение ко мне изменилось, я это чувствовала, но что это значило, я не знала.

- Прекрати, пожалуйста, - голос был упавший и умоляющий, но я не могла остановиться, я не делала этого специально, я просто хотела выговориться.

- Уходи, - пробормотала я, собирая последние крупицы силы воли, чтобы не заплакать, поэтому отвернулась к окну. Снова эта тишина, давящая, душащая, невыносимая… и горячие руки, вдруг притягивающие меня за плечи и заключающие в спасительные от одиночества объятия.

- Прости, - начинает шептать мне в волосы брат, - прости меня, … говори мне что хочешь, что пожелаешь, говори, а я буду слушать. Только, … только не плачь, - это было лишним, я всё-таки не выдержала и уже плакала в его дорогую, пахнущую братом и его парфюмом рубашку. Его слова возымели обратный эффект, теперь я плакала в голос, беспомощно цепляясь в ткань его рубашки на спине, брат как-то вымученно застонал, а я только крепче вцепилась в него. В объятиях Влада я чувствовала себя удивительно защищённой и… нужной. Нужной этому человеку, моему брату. Которого ненавидела.  Думала, что ненавижу.

- Тише, тише, - не оставляет попыток успокоить меня Влад, а я лишь беспомощно киваю ему в плечо, неуверенно, действительно пытаясь унять слёзы. Осторожные поглаживания брата потихоньку расслабляют меня, и я почти засыпаю, точнее, переношусь в другую реальность при этом, оставаясь в сознании, в реальность, где я по-настоящему живая, обычная,… нормальная. И это приятное и немного щекочущее мою истерзанную запертую душу чувство дарят мне его руки – сильные, горячие, родные.

- Успокоилась, малышка? – с опаской, но растягивая свои красивые губы в улыбке, спрашивает брат, после того, как я полностью затихаю. Он осторожно отводит прилипшую прядь со лба, заправляя её за ухо, как маленькой, но я не возражаю, так лучше, так действительно лучше  -  когда он рядом. Поэтому я тоже стараюсь улыбнуться и мычу что-то невнятное вместо полноценного ответа.

- Всё в порядке, тебе не сделают больно, - он делает паузу в несколько секунд, в течение которых я успеваю пробежать взглядом по его идеально вылепленному профилю, меня так увлекает это занятие, что я не реагирую на продолжение фразы, сказанной братом чересчур серьёзным тоном, - Я не позволю.

- Ты поедешь домой? – спрашиваю я, после длительного молчания, на этот раз, не мешающее нам обоим. Влад забрался на мою кровать, и мы по-прежнему сидим, обнявшись, только теперь я облокотилась на Влада спиной, а он, обняв меня за плечи, нервно, но как-то по-детски теребит мои пальцы на руках.

- Хочешь, я останусь, - просто отвечает он, я не скрываю вспыхнувшее облегчение, но спешу удавить в себе эгоизм, рвущийся наружу, поэтому оборачиваюсь и уверенно заявляю:

- Не надо, я справлюсь, завтра приедут родители. – Не спешу отворачиваться, снова застревая взглядом в глазах брата, - только,… - прикусываю губу, - приезжай пораньше, а маму с папой пусть Лизка привезёт, ладно? – чувствую, как становлюсь какой-то нерешительной, ожидая его ответа. Но Влад широко улыбается и крепче прижимает к себе, - Хорошо, малышка, я приеду, когда ты ещё не успеешь проснуться. – Я удовлетворенно хлопаю глазами, но делаю недовольную гримасу, - Пусти, задушишь же! – Влад слишком поспешно отпускает меня, вмиг посерьёзнев, и поднимается с кровати,  а я начинаю жалеть о своей просьбе, потому что на самом деле мне очень нравилось как мы обнимались, оставалось только ругать себя за очередную глупость.

- Тебе надо поспать, - неестественно слышится голос брата. – Отдохни, как следует, перед встречей с тяжёлой артиллерией заботливых предков, - шутит он, пытаясь рассеять повисшее в воздухе напряжение. Я поддерживаю его усилия, не показывая своей осведомлённости его нервозностью, и фальшиво улыбаюсь. Окончание нашего разговора, пропитанного обнажением души и сердечной откровенностью, чем-то сугубо личным, тёплым, незабываемо интимным, приобретает характер дешёвой подделки, оставляя горький след в этой самой обнажённой – моей душе.

Влад едва касается губами моей щеки в братском поцелуе, это происходит впервые, неожиданно и нежданно, но настолько незначительно, что не вызывает во мне никаких эмоций, я всё ещё под ржавым налётом из противоречивых чувств от своей невинной, но как оказалось неуместной, непонятой шутки, вынудившей брата поторопиться с уходом. Прощание было наполнено до краёв пустыми пожеланиями здоровья – чрезмерно официально, совсем не в манере брата в обращении со мной, никакой искренности и открытости, присутствовавшей в больничной палате несколькими минутами ранее. Но даже и в этом случае я не злилась, мне было несказанно легко от выплескивания родному человеку своих непрекращающихся переживаний, и хотя оно было омрачено его поспешным уходом, я предполагала, что у Влада, несомненно, была на это причина, а брат лишь в очередной раз решил уберечь меня от неприятной разгадки.

***

День был очень насыщенным и совершенно пустым одновременно. Профилактическую и диагностическую беготню о попечении моего здоровья я не считала важным занятием, может потому что мне было наплевать на это самое здоровье, возможно, но у моего брата было отличное от моего, мнение, и как, ни странно мне не хотелось его переубеждать. Мне нравилась его забота, не омрачённая годами кропотливого труда по уходу за мной, как это было с моими родителями. От этой мысли стало невыносимо противно, я чувствовала себя ужасной дочерью, ужасной сестрой и просто ужасным человеком, и скоро, очень-очень скоро Влад тоже поймёт это, ему надоест возиться с больной, капризной, несносной и вздорной девчонкой, а я снова останусь одна… Ну вот, опять! В последние дни стоило мне только остаться одной, меня одолевали тяжёлые мысли об одиночестве, которое раньше не было столь пугающим, не выглядело настолько бездушным. У меня всегда был мольберт и грифель, и я не была одинока в том мире, который рисовала сама, что изменилось теперь? Теперь, я рисовала не придуманный мир, а собственную жизнь, такой, какая она есть сейчас и ещё что-то, то, что только подкрадывается ко мне, но уловить это не представляется возможным. Что-то необычайно прекрасное или отчуждённо холодное? Не самые радужные мысли в стенах элитной клинике, абсолютно никак не влияющие на зов из царства Морфея. «Спокойной ночи Влад!» - почему-то очень сильно захотелось сказать ему эти слова, перед тем как погрузиться  в сон, даже если брат и не услышит их.

Я люблю тебя

ВЛАДДве недели. Две недели госпитализации Миры, которые я провёл в каком-то вязком сиропе, в замедленной съёмке, в заторможённом состоянии мозга и тела. Я не могу подобрать верных слов, мне просто было плохо, плохо без неё, без моей девочки.Родители прилетели на следующий день, и Нина Максимовна две ночи провела рядом с дочерью в клинике, но после, Мира была  непреклонна, и Нине Максимовне пришлось смириться, что она возвращается домой вместе с нами, оставляя дочь на стационаре, одну. Я ездил в больницу каждый день на протяжении этих четырнадцати дней  –  просто ни о чём не мог думать, кроме неё. Казалось, моя болезнь ею обострилась во время этой вынужденной разлуки с сестрой, я с ужасом осознал, что  ранее предполагаемый отъезд  всей семьи из города ничего бы не изменил, мне бы не удалось выселить из своего сердца его правительницу.

За это время, Павлу Дмитриевичу всё-таки удалось вычислить моего недоброжелателя, которого он наказал по собственной инициативе, не привлекая меня, это осталось для меня тайной, но, как и обещал, он представил мне отчёт, а точнее устное объяснение мотивов моих конкурентов. Всё было до банального просто, меня должны были устранить, не физически, лишить имени, статуса, клиентов и будущих заказчиков, убрать с рынка и обеспечить банкротство, конечно же, не всё сразу, но первые кирпичики уже начинали прокладывать. И им бы, несомненно, это удалось, учитывая мою полную отрешённость от бизнеса в данное время, и только благодаря моему когда-то правильному выбору сотрудников, и правильным людям, всё по-прежнему было в мою пользу. На фирме всё шло хорошо, наверное, Макс каждый день рычал на меня, уже не стесняясь, что я главный, а я позволял ему это. Меня совсем перестали интересовать дела,  и такую мелочь, как нарушение такта в обращении со мной заместителя,  я не склонен был замечать вовсе. Единственное, что я проделывал каждый день с самого утра – отсчитывал время, время, остававшееся до вечера, до встречи с Мирой. И это не было слепым желанием быть рядом с ней, хотя, кому я вру, это было именно слепым желанием быть рядом и невзначай или  намеренно касаться её. Я переживал, тревожился и изнемогал от желания защитить её. Защитить и не отпускать, чётко распределяя свои эмоции в её присутствии, чтобы не сделать чего-то, что сделать до умопомрачения хотелось, но делать было нельзя.

В доме происходило что-то странное, вся семья оставалась прежней, никого не затронула моя одержимость, отец спокойно пролистывал газеты каждое утро, Лиза тщательно собиралась на свою работу, всё такая же сверх меры говорливая, Нина Максимовна обсуждала новое блюдо с Татьяной Львовной, советуясь относительно приправ и специй, и только со мной было что-то не так, всё по-другому. Я не чувствовал, что я в порядке, или? Неужели со стороны  я выглядел так же, как они? Неужели моё лицо смеет улыбаться без неё, мои глаза смотреть вокруг, не замечая, что её нет рядом? Боже, я сходил с ума.

И только заходя к ней в палату, я улыбался по-настоящему, ком в груди исчезал на время, проводимое с Мирой, я имел возможность слушать её и рассказывать ей о чём-то, наедине, специально навещая её в отличное от визита родителей время. И она тоже радовалась – искренне, восхищённо, по-детски.

Но сейчас, всё было просто невыносимо! Прошли эти две злосчастные недели, казавшиеся мне адом и раем одновременно. Я был безнадежно не прав, рай у меня забрали, а ад творился сейчас, …сейчас, когда Миру увели на операцию. Ад продолжается три часа ожидания, и меня совершенно не успокаивает, что операция не сложная, как уверял меня Олег, что не должно быть осложнений и всё под контролем, я сгорал от осознания, что ОНА там, а я здесь.

Отец и тётя Нина тоже очень сильно переживали – это было видно, но они были друг у друга, папа обнял тётю Нину и говорил ей что-то успокаивающее, при этом она положила голову к нему на плечо и отстранённо кивала на его слова. Лиза тоже нервничала, она молчала, некрасиво серьёзная в это момент, ходила до конца коридора и обратно. А я? Я был холоден, избегая всех мыслей, я пытался не думать вообще, ни о чём, помня, что жду, но, не позволяя себе даже задуматься, чего именно или кого.

Сколько прошло времени? Кто мне может сказать, сколько ещё прошло времени, до того, как свет над операционной погас и Олег, наконец, пришёл, чтобы сообщить мне, да, именно мне, потому что, я в этот момент, весь обратился в слух, из последних сил сдерживая себя то ли от того, чтобы вбежать в реанимационную палату, то ли от того, чтобы рухнуть безжизненным телом на ламинированный пол больницы.

- Операция прошла успешно, Мира на какое-то время останется в реанимационной, под наблюдением. – Мои глаза загорелись помимо моей воли, но Олег остановил моё неконтролируемое желание увидеть сестру немедленно. – Предупреждая ваши попытки прорваться внутрь, - это чудовище пыталось шутить, -  к ней нельзя, она всё ещё под наркозом и ей лучше отдохнуть.

Он и вправду никого не пустил к Мире, заверив, что завтра, мы обязательно к ней попадём всем своим малочисленным скопом, «он шутил во всё время, что мне хотелось убить его самым изощрённым на то способом. Единственное, что нам было разрешено  –  это увидеть Миру, через толстое стекло реанимационной палаты. Так далеко, что я могу разглядеть пролегшие под её глазами тёмные круги, кислородную маску, прибор жизнеобеспечения, прикреплённый к её  пальчику слабой руки, простынь, прикрывающую её хрупкое тело, детали, которые для меня не значат ничего и одновременно так много.

Прошёл час – три тысячи шестьсот мгновений, удивительно, как быстро я научился отсчитывать секунды. Мы все вместе возвращались домой, в молчании, без тяжёлых вздохов, не радостные, но и не огорчённые, причин не было никаких, родители держались за руки на заднем сидении, обмениваясь понимающими взглядами, Лиза сидела рядом со мной, отвернувшись к окну, хмурая, сосредоточенная, разочарованная? А я? Я не приходил в себя, выполнял определённые функции, сейчас, вёз свою семью домой – чётко поставленная задача, которую я должен реализовать, не задумываясь, так правильней, так легче.

Неожиданно быстро мы доехали до пункта назначения, домом, это пустое здание мне называть не хотелось,  и оно не будет мне домом, пока в нём снова не появится Мира. Ничего не мог с собой поделать, не было никакой возможности находиться внутри. Всё стало рутиной.

Татьяна Львовна, оказывается, ждала нашего возвращения, эта женщина очень быстро привязалась к моей сестре, более чистой любовью, чем я.

- Как Мирочка? Как прошла операция? Что сказал врач? Когда можно будет её навестить? – забросала вопросами нас моя бесхитростная домработница.

- Татьяна Львовна, успокойтесь, операция прошла успешно, так говорит врач, - Нина Максимовна пожала плечами на последнем высказывании, - нас к ней не пустили – Мира должна отойти от наркоза, мы поедем к ней завтра. Идёмте Танечка, - я смотрел, как мама Миры обнимает за плечи мою немолодую домработницу и уводит её на кухню, - если вы пожелаете, мы возьмём вас завтра с собой, когда поедем к нашей девочке. – Они окончательно скрылись в проёме кухни, я перевёл взгляд на отца, он тоже следил за их уходом, потом посмотрел в мою сторону, я стоял в растерянности, будто выпадал из окружающей реальности, отец коротко улыбнулся мне и ушёл наверх. Лиза? Она, наверное, ушла к себе задолго до того, как я начал прослеживать передвижения окружающих. Я простоял на том же месте в прихожей ещё какое-то время. Сколько?  Это неважно, главное, чтобы оно шло, не останавливаясь до наступления завтра, когда я смогу, наконец, увидеть Миру, я скучал.

Мы поужинали, Нина Максимовна настояла, чтобы моя домработница осталась и поужинала вместе с нами, я не возражал, зачем? Они говорили о Мире, о её детстве, я не хотел этого слушать, так моя боль росла быстрее, я скучал больше, словно тысячи иголок вонзались в мои глазницы, вынуждая веки сомкнуться и увидеть её. Так ничего и, не попробовав из содержимого моей тарелки, я даже не знал, что было приготовлено на ужин, я раньше всех отправился спать, ссылаясь на усталость. Получив долгожданное уединение, я совсем потерялся, оказывается в обществе каких-то людей, даже если тебя ни на минуту не оставляет твоё одиночество, ты более защищён от собственных разочарований.

Стоя под струями ледяной воды, абсолютно отрешённый от испытываемого физического дискомфорта, я пытался считать количество капель, медленно стекающих по гладкой стенке – бесполезное занятие для нормального человека и очень действенное успокоительное для безумца, вроде меня. Руками опёрся об эту стену, в бессилии опуская голову, струйки воды, сползающие с моего подбородка, пытались ласкать мою, покрывшуюся мурашками кожу, зря, меня ничего не волновало. Сколько часов я провёл в душе? Не знаю. Странный отсчёт времени ведётся в моей голове.

Полночь. Я всё ещё бодрствую, но не спускаюсь вниз, не надо вдруг, домашние ещё не спят, хотя я слышал, как захлопывалась входная дверь – Татьяна Львовна ушла к себе домой, дверь родительской спальни закрылась около часа назад, Лизка ушла к себе ещё раньше. Надо попытаться уснуть.

Час ночи. Как медленно движется эта маленькая стрелка – секундная? Что я делаю? Я всё ещё не сплю? Дом погружён в темноту, тишина, будто заволакивающий туман, погрузила весь дом в уютную дрему. Мне не спится, завтра я увижу свою девочку.

Знаю, что творю форменную глупость, но ничего не могу с собой поделать, я очнулся только, когда уже выехал из посёлка, как прошли последние полчаса моей жизни, я не в состоянии вспомнить. Ну и пусть. Я знаю, куда направляюсь, просто должен её увидеть, не могу больше…

- Время посещений закончено, - заявляет мне дежурная медсестра, глупая, конечно закончено, какие могут быть посещения в два часа ночи, только меня это не остановит. - Тем более ваша сестра находится в реанимации, – не пытаюсь с ней спорить.

- Позовите, пожалуйста, дежурного врача, - уговариваю её, нервно приглаживая влажные от снега волосы.

- Что случилось? – слышу знакомый голос за спиной и оборачиваюсь. Передо мной стоит Олег, не ожидал его здесь увидеть, как впрочем, и он меня.

- Влад? – а вот и то самое, обещанное удивление в его сонных глазах. – Что ты здесь делаешь?

- Олег, можно мне к Мире, -  не задумываясь, что моя просьба довольно странна, я всё же не сдерживаюсь.

-Что?

- Мне нужно к Мире, Олег, пожалуйста, позволь мне её увидеть. -  Я запретил умоляющим ноткам прорваться через твёрдость своего голоса, этого нельзя было делать, Олег, конечно же, не понимает, что со мной происходит, но ему безусловно вся ситуация кажется из ряда вон. Плевать. Только бы её увидеть, сейчас, в следующую секунду.

- Хорошо. – Ответ оказывается для меня неожиданным, но я справляюсь с эмоциями отлично, по крайней мере, мне так кажется. Мы, молча, направляемся по коридору в сторону реанимационной палаты сестры, я молчу, потому что мне нечего сказать, все мысли улетучились, я в какой-то лихорадочной эйфории. Олег останавливается у массивной двери, я жду от него врачебного «только недолго», но он только открывает мне дверь, а затем, также молча, уходит.  Я прохожу в палату, осторожно прикрывая дверь, наверное, молниеносно оказываюсь в непосредственной близости к ней. Наконец-то. Вот я уже присаживаюсь на стул, пододвинув его на максимально близкое расстояние к кровати. Мира спит. Наверняка это от лекарств. Неподалёку противно попискивает какой-то аппарат, несколько проводов проходят через её руку, она кажется мне бледной, так и есть, но не менее прекрасной. Я болен. Болен и знаю об этом, но мне хорошо. Хорошо, вот так, просто рядом с ней, просто знать, что с ней, по-настоящему всё в порядке, что увижу её и завтра, что смогу быть рядом, просто рядом  с ней. Осторожно беру её хрупкую ручку в свою большую ладонь – тёплая. Её лицо остаётся безмятежным – она всё ещё спит. Любимая моя. Никого нет, мы вдвоём, я смелею и подношу руку к губам, предварительно ощупав их, нет, не холодные, можно. Прижимаюсь к руке губами, надолго замирая в поцелуе, тихо шепчу то, что никогда не смогу сказать вслух:

- Прости, … прости, … прости, что так сильно люблю тебя. – Солёная капля самовольно гладит меня по щеке, её никто не увидит, даже тот, кто остался незамеченным для меня…

Я тоже

МИРА

Операция, хирургическое вмешательство, внедрение донорского ксеноклапана – в моём случае, это слова-синонимы. Даже наедине с собой, я никогда не думала об этом, не думала, что у меня есть шанс на нормальную, полноценную жизнь, а сейчас, проснувшись после операции, всё ещё одна, медсестра, дежурившая у моей постели не в счёт, я чувствую радость, ту самую, о которой я так много размышляла раньше, только размышляла, а теперь, … теперь я могу её чувствовать.  Странно, на больничной кровати, нашпигованная иглами, капельницами и проводами с дискомфортом в грудине и свистящей метелью за окном я наконец-то окунулась в лето – такое тёплое, такое долгожданное и необыкновенно прекрасное, … первое в моей жизни…

Такой блаженной меня навестили мои родители, через стекло я увидела также Влада, и Лизку, а ещё Татьяну Львовну, приход которой меня растрогал особенно сильно. Мама сдерживала слёзы, я видела, папа держался молодцом, пытаясь пошутить, но я не совсем разбирала, о чём они мне говорили, оказывается, уши заложило, и в голове была каша, но я не волновалась, всё равно была очень счастливой. Чем окончился визит родственников, я не запомнила, по-моему,  в середине  рассказа мамы уснула и следующие несколько дней проходили одинаково и были похожими друг на друга. Зато через неделю я была молодцом, когда меня перевели в обычную палату. Настроение, за это время, летело по нарастающей, поэтому свою семью в полном составе я встречала в необычно возбуждённом состоянии. Родители уже  несколько раз недолго навещали меня в реанимации, а вот Лизка с Владом не были ни разу, и честно говоря, я по ним ужасно скучала.

ВЛАД

Прошла неделя. Неделя, изменившая всё, я вру себе, ночь, та ночь изменила всё. Я потерял себя, желание увидеть Миру и побыть с ней пару минут пересилило всё, я чуть не разрушил то малое, что у меня есть, едва ли не потерял её. Той ночью, я совершил самое желанное – я произнёс вслух, что люблю её, признался ей, признался самому себе. И это признание стало точкой отсчёта, точкой не возврата.На тот момент мой здравый смысл отключился, я плюнул на всё и всех, когда пришёл в больницу поздней ночью, чтобы увидеться с сестрой, нет, увидеться  со своей любимой.  И меня не волновало, что подумают об этом другие, я до сих пор не думал об этом, не важно, всё не важно, кроме одного – Мира, что подумает Мира, когда узнает? Осознание  её возможной потери, пусть лишь в качестве сестры решило абсолютно всё. Той ночью я уехал из больницы мёртвым, … я поехал к Кате. Я подлец, сволочь, эгоист, но Катя ничего не сказала, да и я не пришёл за словами, мне не требовалось утешение или осуждение, я осуждал себя сам. Я не пил, я оставался  трезвым, когда изменял Ей, … когда ласкал тело другой, нелюбимой, чужой девушки, я был трезв, … когда целовал ту, другую, я был трезв, …когда заставлял кричать эту, ненужную мне женщину от удовольствия, я был трезв, … когда принёс той, другой, блаженство и презирая себя получил его от другой,  я был трезв. … Я был трезв, когда ненавидел себя….

Утром, когда Катя в полуобнажённом виде, закутанная в простынь, направлялась в ванную, я сказал ей маленькую правду после мучительной ночи лжи:

- Я не люблю тебя.  – Чего я ждал? Презрения?

Катя обернулась и с улыбкой на губах, которые я так отчаянно терзал поцелуями этой ночью, ответила:

- Я тоже, - она пожала плечами, - но ведь это ничего не меняет, - и ушла. Это мне подходило, Катя мне подходила. Всегда.

С той ночи каждый вечер, возвращаясь с фирмы, я ехал к Кате, на большой скорости, не зацикливаясь на дороге, чтобы не свернуть в другую сторону, чтобы не помчаться к Ней. Я – брат, только брат, я привык повторять это, как мантру, бесчисленное количество раз, чтобы поверить самому, чтобы не сорваться. Каждая следующая ночь была похожа на предыдущую, и каждая была пыткой… с другой, … не с Ней, …без Неё.

МИРА.

Я люблю Влада. Да, я поняла это. Поняла, когда меня забирали на операцию и видя его глаза – полные веры в меня и моё будущее. Поняла, когда ночью, после операции видела его во сне, чувствовала, будто наяву, как он нежно дотрагивается до моей слабой руки и тревожно заглядывает в глаза. Поняла, что люблю. Люблю, не как брата, но и добрую извратную половину населения мне обрадовать нечем. Потому что я просто не знаю как надо любить брата, у меня его никогда не  было, до недавнего времени. Логично предположить, что это, то же самое что любить Лизу, и всё объясняется именно этой несхожестью в моём запутанном чувстве, я не люблю Влада также как люблю Лизу, или же как люблю маму и отца. Люблю не по-родственному - это не плавное, мягкое, совсем ненавязчивое чувство, и пусть я выражусь совершенно непонятно даже для себя самой, но любовь к Владу – скрипучая, это скребущее, почти неудобное ощущение. Но, тем не менее, я точно знаю, что люблю его, как хозяин любит своего питомца – собаку, неудачное получилось сравнение, но более точной альтернативы мне не приходит в голову. Это несемейное ощущение, а новое, ещё непривычное, но уже очень важное, быстро завоевавшее твоё внимание, когда тебе непременно хочется быть рядом, и ты испытываешь неподдельную беспричинную радость, именно радость, теперь я это знаю, охватывает меня в присутствии Влада, столь же, беспричинная, что и при появлении излюбленного питомца. Осознание его принадлежности тебе, увеличивает эту радость во стократ, но при этом, тебе не требуется его постоянного присутствия, нет проникновения в его мысли, потому что у тебя просто нет доступа в них,  но ты можешь поделиться с ним своими, находя отклик, при этом ограничиваясь безмолвным согласием, с надеждой на понимание и полной несостоятельностью помочь. Да, Влад откликается на любую информацию обо мне и от меня, не пререкаясь, не отговаривая, не осуждая, оставляя мне самой размышлять о правильности принятых решений, и его полная отдача неоднократно доказывает, что моему моральному состоянию отказано в помощи с его стороны. Не суть, это всё равно любовь, странно непонятная, не сестринская, не настоящая, но она есть, я чувствую её, чувствую её, когда он рядом, и когда его нет. Не могу разобраться в ней, в своих чувствах, в себе, но это ничего не меняет, он близкий мне человек, слишком дорог, слишком необходим. Именно эта необходимость в нём переросла в эту странную неопознанную любовь, зависимость от его присутствия в моей жизни, зависимость от его постоянного зримого и незримого участия в ней, возможно, он всегда слишком близко, всегда слишком рядом, но теперь этого уже не изменить, я уже завишу от него, как бы я не хотела обратного. Иногда мне кажется, что это я – милый глупый щенок, а он – мой хозяин, и тогда это сравнение не кажется неуместным, оно правильное, я смиренно внимаю к нему, взахлёб смотрю в его глаза, не противоречу и не отталкиваю, принимаю заботу и ласку, не в силах ничего предложить взамен, кроме беспредельной преданности.

Вот и сейчас, смотрю на него, и тепло перетекает в моё тело через один единственный взгляд, да он снова молчит, но мне достаточно этого взгляда, чтобы понять и любить.

Прятки

МИРА

Через три дня Новый год, а Олег Юрьевич – мой врач, кстати, оказавшийся очень приятным человеком, не собирается меня выписывать. Как это понимать? Впервые я с нетерпением жду какого-то праздника, а мне заявляют, что я должна буду провести его в больничной палате, в пижаме и с капельницей. Совсем удручённая, я глядела в потолок, когда в палате появился мой брат.

- Чего грустим? – излишне весело поинтересовался он, присаживаясь по привычке на краю кровати. Я одарила его недовольным взглядом. Конечно же, он не виноват, что мне придётся провести в этой палате ещё как минимум дней десять, наоборот, я ему благодарна за то, что он настоял на операции и, в конце концов, убедил меня, что  всё будет хорошо, поэтому я не собиралась его огорчать, просто не привыкла ещё.

- Ничего, пустяки, - я даже попыталась улыбнуться. Влад тем временем взял мою ладошку в свои большие руки и начал выводить на ней ему одному понятные узоры, я увлеклась этим процессом, так старательно, брат вычерчивал эти надписи на моей руке, на миг, выпадая из реальности и полностью уходя в себя, он очень внимательно отнёсся к этому занятию. Большим пальцем, вырисовывая круги в середине моей ладони, а указательным пальцем водил по всей длине моих пальцев, мне это нравилось, я уже забыла, что до прихода Влада безнадёжно печалилась.

- Щекотно, - против воли срывается с губ, и мне врезается в память почти идентичная ситуация с совершенно другим исходом, когда Влад обнимает меня в этой самой палате успокаивая, но после моих глупых «отпусти» и «задушишь ведь» мрачнеет и отстраняется,  я корила себя тогда, и сейчас испугалась, что буду корить себя снова. Но в этот раз он лишь улыбается ещё лукавее, но не прекращает рисовать.

- Ты не ответила, - напоминает мне о своём недавнем вопросе.

- Просто… - откидывая голову на подушке и устремляя взгляд в окно, не решаюсь договорить.

- Ты же знаешь, … что можешь сказать мне, - я слышу, как его голос становится серьёзнее, - можешь сказать мне, абсолютно всё, - чувствую, как рисование прекратилось и Влад переплетает наши пальцы, мне хорошо и я, прикрывая веки, блаженно мычу:

- Угхму… -   наверное, мне делают какое-то успокоительное. Влад молчит, а я почти засыпаю, пока он не высвобождает свою руку. Что? Что такое? Что случилось?

- Поспи. Ты ещё очень слаба. Тебе нужно отдохнуть. – Я не спорю с ним – не хочу с ним спорить. Снова закрываю глаза и чувствую, как он целует меня в макушку, поэтому я улыбаюсь, когда он уходит.

ВЛАД.

Я уже больше часа сидел в кабинете друга и уговаривал его отпустить Миру на праздники домой. Олег не соглашался. Он в последнее время вёл себя как-то странно, надеюсь это никак не связано с моим ночным визитом в больницу.

- Влад, это неприемлемо, ты же знаешь, что у Миры всё очень серьёзно и ей требуется особый уход и тщательное наблюдение, в конце концов, постоянный постельный режим, – объяснял он мне очевидные вещи.

- Ну, ты только послушай Олег…

- Нет, это ты послушай, - неожиданно грозно заговорил мой… друг? – Я не могу отпустить твою сестру раньше, чем через неделю и это не обсуждается. Я не вижу смысла в нашем разговоре, похоже, здоровье твоей сестры волнует меня больше, чем тебя…

Что он только что сказал?  Что только что произнёс, этот чёртов Гиппократ? Здоровье Миры волнует его больше, чем меня?

- Да, что, чёрт возьми, ты знаешь? – вскакивая со стула и перегибаясь через письменный стол к этому смертнику, срываясь, закричал я.  – Ты не в состоянии понять насколько это важно для неё, - я закипал всё сильнее. Как он смеет думать, что Мира не важна для меня!  -  Тебе не представить, каково это торчать в твоей грёбаной больнице на праздники, которых в твоей жизни и так никогда не было! Мне плевать Олег, слышишь, плевать, я всё равно заберу её, Мира не будет дышать этим воздухом в Новогоднюю ночь, и с ней ничего не случиться, об этом я позабочусь лучше тебя, будь уверен! – Я вышел из кабинета Олега, громко хлопая дверьми, на меня оборачивались, но меня это не волновало, я шёл в палату к сестре.

Я не мог понять, что за представление сейчас устроил  мой друг, мы буквально вчера говорили с ним о Мире, я зашёл к нему сразу после того, как поговорил с сестрой и, хотя она мне ничего не рассказала, я и сам знал причину её грусти, поэтому попросил Олега отпустить Миру на праздники домой всего лишь на сутки.  И ведь, всё было нормально, … всё было нормально, до сегодняшнего дня. Что изменилось?

Господи, на что я могу пойти ради этой счастливой улыбки? Ответ более чем очевиден – на всё. Мира была счастлива, её прекрасные губы были такими манящими в этот момент, что я разрешил себе хотя бы немного полюбоваться, это же ничего, совсем маленькая слабость, но ведь, я могу себе её позволить?

Я забрал Миру из больницы в тот же день, дома соврал, пришлось, сказал, что Олег разрешил провести Мире праздники с семьёй. Все так радовались, что в доме сразу стало теплее, моё личное солнышко слишком расточительно, Боже я не готов делиться своей девочкой даже с родными мне людьми.

Всё прошло.… Сейчас мы едем в моей машине по магазинам, вместе, вдвоём, только вдвоём и, она улыбается. Покупку новогодних подарков от меня предназначенных членам моей семьи я доверил своей секретарше Насте – ненавижу выбирать подарки, просто не умею, никогда этим не занимался, да и некому было их дарить, а сейчас…, сейчас всё по-другому, с Мирой всё по-другому. Сначала мы ходили по ювелирным отделам, подбирая браслет для Лизки и серёжки для Нины Максимовны, я помогал, как мог, но толку от меня было маловато, я совершенно не смотрел на украшения, самое прекрасное из украшений было рядом со мной. Я ловил каждый жест, каждый взгляд, мимолётное прикосновение и чарующую улыбку, я дышал вместе с ней и забывал о воздухе вовсе, когда она спрашивала меня о чём-то.

- Да, - соглашался я, выходя из положения односложными ответами.

- Влад, ну посоветуй же что-нибудь, я ничего в этом не понимаю, -  и вправду пора было уже что-нибудь выбрать, а то мы и так ходим уже довольно долго, Мира устанет.

- Так, давай возьмём для Лизки вот этот кулон с сапфирами, а тёти Нине рубиновые серёжки, уверяю тебя, всем всё понравится.  – Мира задумалась ненадолго, но потом согласилась, я вздохнул с облегчением, осталось только выбрать подарок для отца, насчёт себя я предупредил сестру заранее – мне ничего не нужно… подарок, о котором я мечтаю больше всего на свете уже рядом, но никогда не будет моим.

Теперь мы обследовали магазины мужской одежды, сначала Мира вознамерилась купить одеколон, затем передумала, скорее всего, его подарит Лизка, дела с подарком галстука обстояли ещё хуже – отец их не носит, я, видя метания своей девочки, посоветовал ей купить отцу выходную рубашку.  И вот мы остановили свой выбор на тёмно-фиолетовом экземпляре, консультант, безошибочно распознавшая во мне Калнышева Владислава, была более, чем обходительна.  Но Миру что-то не устраивало, она никак не могла определиться, я чувствовал, что вот-вот она совсем расстроится, несомненно, она делала это впервые – выбирала подарки своим родным, и это было для неё очень важно.

- Ну, хочешь, я примерю её, а ты посмотришь со стороны, - предложил я на автомате.

- Было бы здорово, - как же быстро она воодушевилась этой идеей.

Я прошёл в примерочную с рубашкой, сестра и девушка-консультант остались ждать меня в зале. Проблем с переодеванием у меня не возникло, я посмотрелся в зеркало, рубашка была хорошей, по крайней мере, на мне она смотрелась превосходно. Я усмехнулся своим мыслям – вряд ли сестра оценит,  что ткань обтягивает моё тело.

- Ну как? – показался я на суд своей зрительнице.Мира очень тщательно рассмотрела на мне все «изъяны» и осталась довольна их отсутствию. Консультант просто не смолкала, восхищаясь продаваемым товаром, по большей части останавливаясь на моей фигуре. Мира даже не обратила на это внимания. А чего ты хотел? Ревности?

Я вернулся в примерочную, возвращённый в свои  неправильные мысли, от которых мне удавалось убегать последние дни. Медленнее, чем делал это в первый раз, расстегнул пуговицы и скинул с себя рубашку, остановился, закрывая глаза  и рукой опираясь о противоположную стену.

- Слушай, Влад! – Мира появилась из ниоткуда. Что она здесь делает? -  Тебе так идёт эта рубашка, и девушка тоже так сказала, - продолжала она как в порядке вещей, находясь в таком тесном пространстве со мной, «так близко от меня», я уже не слушал её, моя грудь стала вздыматься чаще «она заметит» -  тёмным вихрем проносилось в голове. Мира не переставала о чём-то говорить, я не сопротивлялся, естественно я нависал над этой хрупкой девочкой так невинно заглядывающей в мои глаза, «огонь» - она должна была видеть, как в них разгорается пламя.  Я всё ещё был без рубашки, её это не смущало, а меня? Я был так близко, так желанно близко от  моей девочки и сделал неосторожный шаг к ней – ещё ближе. Мира выставила обе руки вперёд, инстинктивно, чтобы сохранить равновесие, меня обдало раскалённой лавой, держась из последних сил, не издал стона наслаждения – её руки касались моей кожи, но я вздрогнул, волна успела накрыть меня, и я не сдержался, страх сменил тягучее пюре наслаждения и муки и я отрезвел. Потерять её сейчас, в эту минуту, в этот короткий миг счастья было жестоко…

- Руки холодные, - через стекло в ушах до меня донёсся спокойный голос сестрёнки. Она уже не касалась меня, складывая свои ладошки вместе в попытке согреть их своим дыханием. Глупая! Не осознавая, что творю, беру её руки в свои ладони и прижимаю к своим щекам. Боже! Как же хочется закрыть глаза, чтобы полностью отдаться ощущению её прикосновений, плюнуть на весь мир и признаться. Но делаю совершенно иное, надеваю на себя притворную улыбку и:

- Мы купим эту рубашку мне, а отцу возьмём точно такую же, только бордовую, - это всё на что меня хватило. После этого Мира обрадованная моим согласием, спешит меня покинуть, напоследок ещё раз заглядывая  за ширму, чтобы пошутить:

- Хочешь, я попрошу консультанта помочь тебе с переодеванием, - она снова задёргивает занавес, и я слышу её детский смех, который раздаётся в моих ушах музыкой.

МИРА.

С помощью Влада я смогла приобрести достойные подарки для своих родных, к тому же мы прекрасно провели время вдвоём прогуливаясь по магазинам. Какие глупости я навыдумывала себе о странной любви к брату, сравнивая его с домашним питомцем, наверное, мне вкололи что-то с галлюциногенным побочным эффектом, потому что нормальный человек  не может не заметить какой потрясающий у меня старший брат.

Как ни странно, я совсем не устала, уже завтра будет Новогодняя ночь и я была в предвкушении, твёрдо уверенная, что в этом году чудо обязательно случится. Вечером, за ужином, родные в приподнятом настроении, но стойко сохраняющие спокойствие, не допытываясь у меня относительно своих новогодних подарков. Мы смеялись, все вместе по искреннему, никто никого не жалея, родители отметили, что мы с Владом начали неплохо ладить друг с другом, на что мы с братом переглянулись, отмечая давность сего события. После чего все снова хохотали и принимались обсуждать всякую ерунду.

Видимо, я решила, что мои родные посиделками сегодня не отделаются, предложила во что-нибудь сыграть. И не смогла придумать ничего лучше, как поиграть в прятки, в игру, которой было лишено моё детство.  Моё заявление приняли по-разному: Лизка начала пыхтеть и ворчать, что мы взрослые и адекватные люди, родители начали сетовать на мороз на улице, а Влад нахмурился. И только я собиралась оставить эту затею «повеселиться втроём», как Влад принёс мою дублёнку, наставляя, что если только я разрешу им мне поддаваться. Теперь была моя очередь хмуриться, ведь я ещё никогда в жизни не чувствовала себя настолько здоровой, но мне всё же пришлось согласиться, потому что на других условиях брат с сестрой играть не собирались.

Мы втроём отправились во двор, щедро разукрашенный декабрьским морозом, белоснежными хлопьями снега и ароматнейшим воздухом, с таким трудом, поступающим в мои лёгкие, но как невесомо срывающимся с моих губ бесцветным паром.

- Так, мы будем играть или ты предпочитаешь вернуться в дом? – насмешливо поддел меня Влад, проходя мимо меня, остановившейся для запечатления в своей памяти этих белоснежных совершенных кружев, так умело сотканных зимней рукодельницей. В опускающихся сумерках белый снег светился серебряными переливами и внушал некую таинственность в окружающую меня красоту. Я усмехнулась брату и обошла его, ускоряя шаг.

Игра началась. Все негласно решили, что и водящей мне быть необязательно, потому что это было бы совсем неинтересно, если они начали бы мне поддаваться. И на это условие мне тоже пришлось согласиться. Но через какой-то час, настроение у всех било через край, я не замечала, что мне идут на уступки, самозабвенно отдаваясь детской игре, которая казалась мне вдвойне приятней, потому что я играла в неё впервые, Лизка визжала и хихикала одинаково громко, безразлично догоняли ли её или  гналась ли она за нами. Влад оставался самым спокойным и рассудительным из нас троих, казалось, он выстраивает определённую стратегию, таким странным огнём загорались иногда его глаза. Первым водил Влад, затем Лизка, потом два раза подряд Влад и снова Лизка, мы играли уже очень долго, но никто не собирался прекращать игру.

Вот я притаилась в своём тайнике, на заднем дворе сразу за гаражом, сижу тихо, пытаюсь выровнять сбившееся дыхание и по возможности не издавать ни звука. Надо сказать уже довольно долго сижу, минут пятнадцать, но, похоже, находить меня не собираются, поэтому я осторожно выглядываю за угол, в надежде высмотреть в сгустившихся сумерках и в слабом свете прожекторов,  Влад специально не полностью осветил двор, утверждая, что так нам будет интересней ловить друг друга, чей-нибудь силуэт. Я почти вскрикиваю от страха, когда сзади кто-то  неожиданно пытается  меня обнять, но крик застревает в горле, горячая ладонь только что выдернутая из перчатки накрывает мой рот, и из него вырывается только мычание. Я разворачиваюсь в руках своего «похитителя» и натыкаюсь на горящий взгляд своих карих глаз – Влад. Он не даёт мне пошевелиться, крепко обхватывая меня за талию, но его улыбающееся лицо внушает мне спокойствие. Он осторожно отрывает свою ладонь от моего лица, и теперь я могу говорить:

- Что ты делаешь? – ошарашено спрашиваю я, надёжно замкнутая в тёплые объятия, Влад в тёплом пуховике вдвое увеличенный  своих обычных габаритов.

- Прячусь, - беззаботно отвечает мне этот наглец.

- Что, тебе, совсем не нашлось другого места? – возмущаюсь его ещё больше растягивающейся улыбке.

- Мне стало скучно, - пожимает плечами, уверяя меня в правдивости своих слов, - Лизка совсем не хочет меня находить, – почти жаловался мой братец.

- Хорошо, стой здесь, я пойду, посмотрю, - отважно заявила, пытаясь освободиться.

- Тсс…, тсс, - зашептал Влад, ещё крепче прижимая меня к своей груди. – Стой спокойно, мы просто погреемся. И я послушалась его, не знаю почему, но послушалась.

Мы стояли, неизвестно сколько времени, становилось холоднее, темнее и… теплее. Влад обнимал меня за плечи, накрывая мои руки своими, моя спина была полностью накрыта его телом,  так сильно он прижимал меня к своей груди, его подбородок упирался в мою макушку и я чувствовала его редкое дыхание шевелением своих волос от лёгких порывов воздуха. Я непроизвольно закрыла глаза, и мы молчали, наверное, потому что оба не хотели проигрывать?  Было так уютно находиться в его сильных руках, … так тепло, … так нужно, … что мне отчаянно не хотелось, чтобы нас нашли.

- Мира, ты здесь? – вблизи послышался голос моей сестры, с усилием сбавленный до шёпота. И только сейчас с меня спало наваждение – это Влад был водящим!

Утро тридцать первого декабря

МИРА

Я совсем не обиделась на брата, я ведь всё понимала – он просто не смог сказать прямо о том, что ему надоело играть в детскую игру, найдя оригинальный способ донести до нас свою мысль, только зря он это сделал, потому что Лизка, как только обнаружила Влада на «месте преступления», напустилась на него с претензиями. Как же она кричала, наверняка, всех соседей перебудила…. Владу было неловко, не знаю даже из-за чего больше –  от неоценённой шутки или от сыплющей глупыми обвинениями Лизки.

Было довольно поздно, когда мы, продрогшие, попали в дом, наскоро сбрасывая с себя верхнюю одежду. Несмотря на недовольства сестры, отец с матерью присоединились ко мне и мы все вместе дружно хохотали над выдумкой брата, Лизка предпочла продолжать разыгрывать из себя обделённую вниманием особу, да и сам «шутник» воздержался от дальнейших каламбуров.

За долгое время, впервые, я не тяготилась заботой родителей, и беспрекословно согласилась на предложение идти спать. Решили они это сделать все вместе, и брат тоже примкнул к этому дуэту, Лизка снова осталась в стороне, как всегда посчитав, что мне и так достаётся слишком многое. Я не расстроилась, наверное, сестра права… Но к своему стыду, после того как дверь моей спальни благополучно закрылась и шорохи от передвижения по дому стихли, я выбралась из своей кровати, чтобы приготовить ещё один подарок, подарок для брата.

Ещё в больнице я решила, что подарю эту картину брату, по двум причинам, первая вся композиция из остальных трёх картин уже принадлежит ему,  вторая и самая главная причина, именно ему я обязана своими чувствами – лето, радость, счастье…

Из шкафа, стараясь издавать как можно меньше шума, я извлекла мольберт, краски и остальные принадлежности для рисования. Тихонечко пододвинула стул поближе и забралась на него с ногами, можно приступать. О вдохновении речи и не шло, с самого момента пробуждения после наркоза у меня буквально руки чесались прикоснуться к белоснежному холсту и вдохнуть ему новую жизнь, которая обещала начаться у меня самой. Перед глазами то и дело маячила одна и та же картинка, ещё не нарисованная, но прочно засевшая в моей взбудораженной фантазии, и я уже знала, что просто обязана её нарисовать.

Столько времени прошло, а эта картинка проявлялась только отчётливее и с каждым новым впечатлением приобретала дополнительные тона и краски, будто под рукой художника на холсте, а не в воображении сглаживались неровности, стирались огрехи. Молодая зелень весенней травы окрашивалась в более сочный, насыщенный цвет, молодые ростки превращались в окрепшие кусты, цветущие деревца в могучие деревья обвитые листвой. Всё выходило само собой, словно и не я вовсе веду рукой с заточенным грифелем, а каприз моего воображения воплощает неизвестную  мне картину в несбыточную явь. Только одно, только одна деталь, на этот раз, абсолютно не пугает и не удивляет, я рисую человека, человека, которого мне ещё не приходилось рисовать. В расслабленной позе, он лежит на мягком ковре травы, он и сам трава, он – цветы, он – листок, нечаянно сорванный тёплым ветром, он – облако, так мило улыбающееся пробегающему зверьку, а всё потому, что он – есть на этой картине и в то же время его – нет. «Я так вижу» -  сказал бы более выдающийся художник, а я просто поиграла с тенью, просто добавила капельку авангарда, в котором неожиданно нашла таинственную красоту, сплела узор из летнего пейзажа и скрыла в нём его – Влада.  Именно Влада я нарисовала, нет, он не был точной копией моего брата, и вряд ли кто-то вообще найдёт это отдалённое сходство, но я точно знала, кого рисую, с кем ассоциирую образ, поэтому этот вырисовывающийся мужской силуэт среди пейзажа цветения моей полноценной радости жизни однозначно принадлежит моему брату.  Как это бывало и раньше, я не заметила, когда закончила с картиной, интуитивно отрывая руку от готового полотна, чтобы посмотреть на него отрешённым взглядом, хотя бы попытаться. Брат, скорее всего, назвал бы меня слишком самокритичной, но нарисованное мной упорно заслонялось другим, уже сформировавшимся в моей голове образом, поэтому я тщательно выискивала несоответствия и… находила их, но не решилась вносить поправки, добавлять штрихи, уверенная, что всё равно останусь неудовлетворённой своей работой. Пару раз тяжело выдохнув скопившийся в лёгких воздух от редкого дыхания, у меня всегда так, за мольбертом я забываю обо всём, я принялась убирать в комнате, чтобы скрыть все следы ночи творений.

Завтра нужно будет с Лизкой съездить за красивой рамой…

Несмотря на предстоящую новогоднюю ночь, утро тридцать первого декабря было ещё более обычным, чем все предыдущие прошедшего года. Щемящая боль в груди не вызывала никаких волнений, так и должно быть, по крайней мере,  Олег Юрьевич утверждал именно это, только в ванной я задержалась у зеркала, приподнимая футболку и разглядывая ещё совсем свежий красный рубец длиной в пятнадцать сантиметров на грудине. Некрасиво, но уже не больно, он быстро затягивается, скоро на этом месте будет просто белая линия, вполне себе ничего. Я улыбнулась своему отражению в зеркале, внешность никогда не значила для меня слишком многое, к тому же я не считала себя красивой, хотя и не была уродиной. Банально звучит, но красота всё-таки не самое важное в жизни. Снова улыбнулась самой себе, отмечая, что в прошлой жизни я делала это очень редко и прошла в душ.

Тёплые струйки воды щекотали мне лицо и я морщилась от приятных ощущений, глаза закрыты, более подходящего времени для раздумий не найти, но моя голова абсолютно пуста, не хочется ни о чём думать, просто пусть всё будет хорошо, хорошо у всех.

- Доброе утро! – хорошее настроение обещало увеличить радость от предстоящего праздника.

- Доброе утро, дочка! – хором ответили мне родители. Все уже успели собраться в гостиной для завтрака. Лизка, всегда отходчивая, уже успела позабыть обо всех вчерашних недовольствах, обрадовалась моему появлению больше всех, смачно целуя меня в щёку. Брат, скорчил рожицу при виде такой умильной картины, при этом сама я тоже поморщилась, уж больно резал слух её сестринский поцелуй.

- Привет! – отсалютовал Влад, когда я наконец-то была свободна от Лизкиных удушающих объятий.

- Ага, - ответила я, присаживаясь за накрытый стол. – Завтрак, на редкость, обычный, - выразила я свою утреннюю мысль  о заурядности начинающегося дня, рассматривая содержимое своей тарелки.

- Заметь, никакого здорового питания в этом доме, - поддел брат, отправляя большой кусок яичницы себе в рот.

-  А ты, по-моему, и не против, - продолжила я шутку брата переводя взгляд на маму. Она загадочно мне улыбалась, я не сразу сообразила, в чём дело, только ещё раз взглянув на брата и обнаружив перекошенное в подсказках лицо, догадалась, что радость на лице моей мамы вызвана моей неожиданной для них дружбы с братом. Поэтому я тоже ей улыбнулась и принялась за свой завтрак.

- В первый раз мы будем отмечать Новый год всей семьёй, - с тихой радостью в голосе заметил отец, после некоторого молчания.

- И это замечательно, - поддерживаю папу, одаривая и его счастливой улыбкой.

- А ещё у нас будут гости, - не отрывая глаз от своей тарелки, вдруг, заявляет Лизка. Все головы, синхронно, не сговариваясь, поворачиваются в сторону  звонкого голоса сестры, внимательно сосредотачиваясь на продолжении заявления.

- Толя, …мм… Анатолий Дмитриевич придёт, я его пригласила, - после последней фразы, Лизка поставила свою вилку и гордо воззрилась сначала на папу, затем на маму и поочерёдно на меня с братом. Ею можно было восхититься на тот момент, но я почему-то чувствовала совсем иное.

- Ты нас не предупредила, - отец, напротив, опустил свой взгляд в тарелку.

- Вот, предупреждаю, - излишне весело, не замечая произведённого эффекта от своих слов, ответила она папе.

- Но, Лиза, Новый год – это семейный праздник и мы… - Лизка не дала договорить маме.

- Знаю, мам, знаю, просто Анатолий предложил придти к нам в гости, а я согласилась, что в этом такого? – действительно в этом не было ничего такого, наверное…

- Хорошо, - согласилась мама.

- Мы его совсем не знаем, - зачем-то вставила я.

- Вот сегодня и познакомитесь, - парировала Лизка.

- Он ведь, всего лишь твой начальник, зачем нам с ним знакомиться, - отчего-то не унимался мой болтливый язык.

- Затем, - резко оборвала меня сестра, окидывая закипающим взглядом.

- Мира права, - и брат тоже оказался не в меру разговорчивым.

- Чтоо? – возмутилась Лизка, а как же иначе, но через секунду выражение её лица изменилось, - Успел сдружиться с маленькой сестричкой?  - Лизка поднялась со своего места, - И принялся защищать нашу Мирочку? – Лизка ушла, послышался хлопок закрывающейся двери наверху. Это я была виновата…

ВЛАД

Лиза всё испортила…

Всегда с ней так, её никогда не волнует чужое мнение, настроение абсолютно всех было испоганено только лишь из-за прихоти одного человека. Мира давилась слезами, но не уронила ни одной слезинки, слишком сильно сжимая в руке металлическую вилку, но почему-то никто не высказался о поведении Лизы после её побега в свою спальню, даже я…

День тянулся очень медленно, из-за того что теперь он был лишён всякого веселья, с каждой пройденной минутой всё более растворяясь в молчании окружающих, передвижения по дому удивительно напоминали мне об уже оставшихся в прошлом Новогодних вечерах, с завидным постоянством похожих друг на друга – моим не меняющимся состоянием одиночества.

Сегодняшняя Новогодняя ночь обещала быть иной, в кругу семьи, с любящими и любимыми людьми, … с Мирой, но всё-таки день был безнадёжно потерян в утренних недомолвках моей старшей сестры. Разговаривать с кем-то было бесполезным делом, и  я последовал примеру Лизы, уходя к себе, впрочем, Мира тоже не задержалась в гостиной, в отличие от сестры, бесшумно удалившись в свою комнату.

Конечно, я не имел ничего против того парня, собравшегося отмечать праздники вместе с нами, просто это было не самым подходящим временем для знакомства, но видимо Анатолий Дмитриевич, как назвала его сестра, этого не понимал, жаль, что Лиза не понимала тоже.

Больше всего мне сейчас хотелось спуститься вниз и пойти в комнату к Мире, не для утешения, она в нём не нуждалась, напротив, она презирала утешение, презирала жалость, просто хотелось побыть с ней рядом, хотелось, чтобы она побыла рядом со мной. Я вытащил её из больницы не для того, чтобы она весь праздник провела одна в своей комнате, такой же пустой, как и больничная палата. Это было здравым решением, я даже обрадовался что оно продиктовано не моей больной любовью, а нормальной заботой старшего брата.

- Можно? – осторожно приоткрывая дверь, попросился я внутрь, всё же не постучавшись.

- Да, - чётко, без ожидаемой хрипоты прозвучал ответ Миры.

Я прошёл в комнату, останавливаясь у шкафа, Мира лежала на кровати, укутанная в шерстяное одеяло.

- Проходи, - спокойно продолжала она, в то время как у меня грозила начаться паника – Ей плохо?

- Не смотри так, - Мира насупилась, - меня просто немного знобит. Ничего страшного. – Она мгновенно приподнялась, принимая сидячее положение, скорее всего, чтобы меня успокоить, потому что даже сидя она продолжала кутаться в одеяло.

- Я отвезу тебя в больницу, - голос прозвучал именно так, как я и хотел, твёрдо и виновато.  Потому что я был во всём виноват.

- Ты спятил? – взъярилась Мира, пытаясь отодвинуть одеяло, - Я же сказала, что я просто замёрзла. Я поправил одеяло, подоткнув его под ноги сестры, и коснулся её лба, проверяя температуру.  Так делала моя бабушка.

- Нет у меня никакой температуры, - руку сестра скинула, хмуря своё лицо и раздражаясь на меня. – Прекрати, я же сказала всё в порядке.

Я стих, немного сдвигаясь к краю кровати, стараясь не встречаться глазами с Мирой. Мы немного посидели в молчании, совсем в другом молчании, не имеющим ничего общего с тишиной, витающей в доме. Наше молчание никого не угнетало, только я был напряжён, виноватые мысли о правоте Олега оседали лёгким снегом, превращаясь в недвижимые глыбы собственной глупости.

- Прости, я знаю, ты беспокоишься, но со мной правда всё хорошо, - сестра вздохнула, я всё так же избегал её взгляда, послышалось шуршание простыней и ощущение тёплоты заполнило меня, Мира прислонилась к моему плечу, обнимая меня за руку. – Можешь принести градусник, Влад,  у меня, честное слово, нет температуры, - вот теперь, я смотрел на неё, она так серьёзно заглядывала в моё лицо и в то же время так невинно хлопала своими ресницами, будто и вправду знала это наверняка.

- Хорошо, - примирительно говорю я, - Что тогда?

- Ничего, - слишком поспешный ответ, чтобы быть правдой.

- Ми-ра?  – как бы не было приятно мне сидеть с ней вот так, просто в обнимку и ни о чём не говорить, её здоровье для меня было важнее.

- Просто перенервничала, - она выговорила это скороговоркой, желая поскорее избавиться, но на этот раз её слова были правдивыми. За такое откровение я заплатил возвратившимся ко мне холодом, сестра забрала свою руку и отодвинулась, а потом и вовсе встала с кровати. – Мне нужно переодеться.

- Да-да, конечно, - отчего-то стало вдруг неловко от самого себя. Уже выходя, я оглянулся, не для чего, просто так, а потом услышал:

- Я помню, что могу сказать тебе о чём угодно… - из-за этих простых слов в коридоре я глупо улыбался.

Мира появилась в гостиной через несколько минут, на ней был тёплый свитер непонятной молодёжной расцветки и обычные джинсы, но не домашние, я вместе с родителями удивлённо смотрел на сестру.

- Мне нужно съездить в одно место, вернусь к вечеру, - тон был напористым, не терпящим возражений, но Мира продолжила нас ошарашивать, без дальнейших объяснений направляясь к выходу.

Папа с тётей Ниной так и остались сидеть на своих местах, а я догнал сестру в прихожей, уже натягивающую сапоги.

- Куда ты?

- Не скажу, – как у неё всё просто.

- Я поеду с тобой.

- Нет.

- Тебе нельзя, - на мой взгляд, это был аргумент.

- Кто сказал? – Мира уже обулась и теперь надевала дублёнку.

- …

- Мне очень надо, Влад, я недолго и к вечеру вернусь. – Она уже полностью собралась, и прежде чем я снова что-то успеваю возразить, выходит во двор. –  Я вызвала такси. А ты не выходи  -  холодно, - бросает она мне, улыбаясь.

С Новым годом!

МИРАМаленький неприятный осадок от того, что все купленные для родных подарки оплатил брат, уже прошёл, хотя бы подарок для Влада я купила на собственные, накопленные ещё до больницы деньги. Правда пришлось выбирать рамку для картины одной и обойтись без объективного мнения со стороны, Лизе было явно не до меня, она заперлась в своей комнате, обиженная на весь свет, а на самом деле, просто готовящаяся к предстоящей встречи Нового года со своим «знакомым» начальником. Сестра, вероятнее всего, забыла о том, что я просила её о сопровождении меня в антикварный магазин, но обида уже прошла, наверное…, это было бесполезное чувство в отношении моей сестры.

Откровенно говоря, рама, которую я выбрала, заставляла меня нервничать, я не была уверена, что Владу понравиться, и вообще, понравиться ли ему, что я подарю ему картину. У него уже есть три, а я ему всучу ещё одну…, может, тогда он попросил их из вежливости, а теперь не знает, как от них избавиться, а тут я ещё с одной… Да уж, замечательным будет подарочек…

К вечеру я совсем разнервничалась, и меня снова начало знобить, я самостоятельно поместила картину в купленную раму, теперь недовольная и собственной работой, а ведь вчерашней ночью она казалась мне шедевральной. Поняв, что буду бесконечно рефлексировать по этому поводу, я безнадёжно вздохнула, покидая свою комнату, - Подарю и извинюсь, - последнее, на чём остановился мой раздражённый мозг.

К моменту вручения друг другу подарков был некстати приурочен приход Анатолия, что заставляло меня нервничать ещё больше. Влад весь вечер, начиная с момента моего возвращения, бросал в мою сторону различные взгляды, то исполненные беспокойства и тревоги, то непонимания и озадаченности, я отмалчивалась, даря ему незначительные улыбки с надеждой, что на какое-то время это его успокоит. Но сама я была как на иголках, я не привыкла к обществу посторонних людей, по сути, всю свою сознательную жизнь проведшая в кругу своей семьи, никогда не имевшая даже друзей, меня пугала перспектива проведения праздничного ужина в компании чужого человека. В мой первый настоящий праздник…

Лиза сияла яркой звездой на туманном зимнем небе, окутанном плотными снеговыми тучами без просветов для маленьких звёзд, одетая в длинное изумрудное платье без бретелек с высокой причёской и тщательно подобранными, оставленными локонами, своевольно обрамляющими виски, она была очень красивой. Макияж, как всегда нанесённый умелой рукой сестры был естественным и ещё больше подчёркивал её природную красоту. Она сразу же удостоилась похвалы родителей и восхищения брата. Я же была в обычных тёплых домашних штанах и кремовом свитере, ни о какой причёске и тем более макияже речи не шло, я не привыкла к такому, поэтому это был суровой контраст с Лизкой, отчего сестра выглядела ещё привлекательнее на моём бледном фоне.  Пришедший вовремя Анатолий был поражён, в первые минуты совсем растерявшись, он начал заикаться и путать слова, но потом, после того, как отец ободряюще протянул ему руку для знакомства, он сумел взять себя в руки и представиться всем нам. В руках он держал увесистый букет хризантем, я отметила, что он в курсе вкусов сестры  –  это были её любимые цветы, матери он подарил дорогой шарф с причудливым орнаментом и привёл её в неописуемый восторг, отец был награждён бутылкой коллекционного коньяка, а Владу вручили галстук.  Меня наш гость тоже не оставил без подарка, как младшей сестре, которой шёл двадцать первый год, мне подарили медвежонка и всех это безумно умилило, я скромно поблагодарила за подарок,выразив сожаление, что не могу подарить что-то взамен. Но Анатолий, постепенно начинающий раскрепощаться в тесном кругу родственников поспешил заверить, что я зря беспокоюсь, что это сущие пустяки, и что у меня будет ещё куча возможности сделать ему подарок. Последнее его заявление многое сказало мне об их с Лизой отношениях.

Ужин произвёл на меня такое же, не совсем приятное впечатление, я вела себя сдержанно и была скована до неприличия, то и дело, ёрзая на стуле, я совсем не прислушивалась к разговору за столом и старалась не смотреть ни на кого из присутствующих. Конечно, это была целиком только моя вина, что я не могу пойти на контакт с нашим гостем, но и вот так сразу перестроиться и излучать не существующую во мне харизму не могла.

После ужина всеми единогласно было принято решение, что можно получить и остальные подарки друг от друга, а потом уже продолжить «веселиться». Я не возражала.

Родители подарили нам с Лизкой почти одинаковые браслеты,  у меня промелькнула мысль, что это было хорошей идеей купить Лизке кулон, иначе один из подаренных браслетов она бы не носила, и я знаю, чьим бы он оказался подарком. Браслеты были не очень шикарными, без драгоценных камней с незатейливой застёжкой, но с  тонкой гравировкой наших имён, в остальном они были идентичны. Матери от отца досталась роскошная брошь, очень красивая, пусть и украшенная полудрагоценными камнями. Она была счастлива и даже прослезилась. Лизка была более, чем сдержанна, наверняка на неё так благотворно действовало присутствие Анатолия, временами вставляющего восхищённые реплики о наших подарках. Брату, сегодня, везло как никогда, он стал обладателем ещё одного галстука, но выглядел невероятно счастливым. Не сговариваясь, следующей дарительницей оказалась Лизка, невольно пришедшая в некоторое возбуждение от своей предстоящей миссии. Матери, Лизка подарила какие-то фирменные сапожки, очень красочно описывая дизайнерскую работу, мама засмущалась, не привыкшая к вещам с лейблами «великих». Отец получил от Лизки часы, они выглядели очень дорого, поэтому на секунду между его бровей пролегла морщина, но затем он выразил неподдельную радость и заверил сестру, что это очень хороший подарок. А Влад получил свой третий галстук.

Теперь подошла очередь Влада и у меня отчего-то прошла мелкая дрожь по всему телу, я испугалась, что меня снова начнёт знобить, поэтому невольно в моих телодвижениях проскользнуло нетерпение. Как же мне стало неловко, когда именно в этот момент я поймала на себе взгляд брата, будто теперь, эта кажущаяся для меня нелепой церемония, и вдруг превращающаяся в нечто по-настоящему значимое, стала мне в тягость именно  к моменту получения подарков от него. Но это было совсем не так, и мне не хотелось, чтобы он так подумал, это было действительно важно для меня, очень важно. Всё ещё смотрящий на меня обеспокоенным выражением блестящих карих глаз, сейчас так сильно отличающихся от моих, он неожиданно улыбнулся, непринуждённо, тепло, согревающе….

Влад вёл себя несколько сдержанно, боясь не угодить нам, я это ощущала, потому что у меня было такое же пугливое чувство, но оказалось он переживал напрасно, все были также довольны его подаркам как и всем остальным, тем более его подарки оказались самыми дорогими. Папе Влад, очень смущаясь, подарил бархатную коробочку, в котором оказался невероятной красоты перстень с чёрным камнем, все затаили дыхание от восхищения и даже Анатолий не нашёлся что сказать, отец выглядел растерянно. Но мне стало неловко, когда я увидела, что он подарил маме золотое колье усеянное рубинами, ведь оказывалось, что сережки, купленные мной были к нему в комплект, а так как за все приобретённые мной подарки платил Влад, то и мои подарки были такими же дорогими, как и его, это было  нечестно по отношению к остальным, ведь я не заработала на эти подарки ни рубля.   Настроение медленно сползало со своей низшей отметки ещё ниже, и я ничего не могла с собой поделать. Лизин подарок уже не стал для меня неожиданностью, Влад преподнёс ей золотую цепочку со странным плетением очень тонкой работы, она, естественно была безумно восхищена, не сдержавшись, бросилась к Владу и по привычке задушила брата в объятиях.

Сердце начало отсчитывать удары именно с этой минуты, я замерла, ожидая, насколько серьёзным будет подарок, приготовленный для меня, и недавно пришедшая в голову шутка с коробкой конфет, которую Влад отправлял мне каждый год, рассыпалась от несостоятельности, я не хотела дорогого подарка, я его не заслужила.

Сжимая в руках удлинённую пурпурную коробочку, я медлила с её открытием, инстинктивно успокаивая внутренний трепет лёгкими поглаживаниями бархатной поверхности, по-видимому, все взгляды были обращены ко мне, но я не решалась, где-то глубоко внутри, меня что-то останавливало, поэтому я посмотрела на брата, не знаю, как выглядели мои глаза в тот момент, но в его глазах читался страх. «Что же там, Влад, что ты подаришь мне?» - я мысленно задавала ему этот вопрос в надежде прочитать во взгляде ответ, но в его глазах по-прежнему был один лишь страх, такой неожиданный для меня, такой непонятный.

- Открой… - сглатывая, прохрипел брат.

И я открыла. Подвеска. Там была подвеска  –  простенькая, но очень изящная. Тоненькая атласная лента с прикреплённым к ней крупным, неправильной формы рубином, цвета немного насыщеннее маминых серёг и безумно дорогого колье. Несомненно, не так восхитившая моих близких и Анатолия, она буквально заворожила меня. Словно капелька крови замерла на моей ладони грозясь исчезнуть без следа, холодный камень, нагревающийся моим теплом, теперь согревал мою ладонь, нужно было сжать его в пальцах, чтобы удержать эту маленькую каплю.Так странно, будто вдруг никого вокруг не стало, только странная больная девочка – я, и незнакомый благодетель, дарующий мне бьющееся живое сердце, размытый фон, блеклый свет, не позволяющий отчётливо рассмотреть лицо молодого человека, так ясно различимое теперь, растерянное и испуганное…

ВЛАД

Липкое чувство страха пробиралось под кожу, когда Мира так бережно и нерешительно открывала футляр с подвеской. Этот подарок значил для меня слишком многое, он был признанием, криком моей души, моим поражением… Камень  в точности повторял очертания человеческого сердца, не вездесущего символа влюблённых, но настоящего сердца, оттого выглядел не столь привлекательно, крича об очевидности своей неправильности, и лишь для меня открывая завесу амулета запретной любви. Я просто не мог, не мог не подарить ей – его, … своё сердце.

МИРА

Слова, слова, слова… Я совсем забыла как это надо делать – разговаривать… В полном непонимании от испытываемых чувств, разом атаковавших загруженный сегодняшними впечатлениями мозг, я молчала.

- Красивый камушек, - возвращение в реальность  с помощью комментария сестры было не самым удачным. Слишком дёшево звучала эта характеристика, это был не камушек, не просто камушек, это… А что это было? А может, я всё усложняю и это просто очень красивая подвеска с большим рубином, изящное ювелирное украшение. Верилось ли мне в это?

- Спасибо…, - наконец пролепетала я, словно неразумное дитя, научившееся выговаривать только простейшие слова. – Очень красиво, – было страшно смотреть на брата, как-то неосознанно страшно, но я осмелилась, стало легче, Влад едва улыбался, если можно назвать улыбкой деформацию правильных губ в росчерк полумесяца, но глаза были спокойными, никакого привидевшегося страха, никакой нервозности и выдуманного чрезмерного беспокойства.

- Я рад, что тебе понравилось, – просто сказал он, встретив моё пристальное разглядывание совершенно обезоруживающей улыбкой, теперь уже неподдельной настоящей улыбкой, каждый раз заставляющей меня съёживаться от вины. В чём же я виновата?

- Ну, а теперь, можно прихватив шампанское попускать фейерверков на заднем дворе, - весело предложил отец, не замечая напряжения, стягивающего воздух, вокруг меня с братом. Никто не замечал.

- Нет. Мира ещё не подарила свои подарки, - остановил его Влад, всё ещё не отрывая взгляда от моего растерянного лица.

- Да?! – снова не сдержавшись, вставила своё удивление Лизка.

- Да, - неуверенно повторила я, отправляясь к себе в комнату за подарками.

Оставляя футляр с подвеской на столике, я взяла подарочные пакеты, на миг, задержавшись возле картины в красивой обёрточной бумаге, в последний момент, сама не понимая почему,  раздумав дарить Владу картину, я скорым шагом вышла из комнаты.

- Простите, если кому-то не угодила, - заранее предупредила родных, всё ещё чувствуя неловкость от того, что не смогла приобрести подарки на свои собственные деньги. В то время как все со счастливыми улыбками распаковывали свои подарки, Анатолий с интересом заглядывал в пакет к Лизке, а я ловила на себе осторожные взгляды брата. Решив не дарить ему картину, я оставила его совсем без подарка. Мысли стали ещё более тягостными.

- Какие красивые! - без сомнения сестра умеет передать свои эмоции окружающим, эта была её реакция на мамины рубиновые серьги, свой подарок она ещё не успела открыть.

- Мам, немедленно примерь их, они так подходят к твоему колье! – Я посмотрела на маму, она еле сдерживалась, чтобы не заплакать, от того, что всё понимала или от того, что не знала ничего. Я подошла и обняла её:

- Тебе нравится? – спросила я,  без того уже зная ответ на свой вопрос.

- Конечно, дорогая, очень, - мама крепче прижала меня к себе, а я слушала её тихие всхлипы, которые она тщетно пыталась скрыть от меня.

Наконец, Лизка добралась до своего подарка и завизжала как маленькая, я невольно усмехнулась, значит ей понравился кулон. Она  сама принялась обнимать меня, не стесняясь, душа в сестринских объятиях, это оказалось хорошей психотерапией отвлекая моё сознание от сбивчивых мыслей.

Отец заставил всех нас долго уговаривать себя сменить рубашку на только что подаренную мной, но семья победила и отец ушёл наверх переодеваться.

- Тогда я тоже переоденусь, - задорно заявил брат, подмигивая мне и умчавшись вслед за отцом в свою комнату.

Только после их возвращения я поняла задумку брата.

- Нравится?

- Ну как?

Папа с Владом встали рядом демонстрируя нам свои рубашки.

- Они одинаковые, что ли? – первой была как обычно Лизка.

- Ага, только цветом и отличаются. – Влад превратился в какого-то странного типа с вечно улыбающимся лицом. – Мира подарила мне рубашку чуть раньше, потому что пришлось покупать её вместе со мной, иначе ей было бы трудно угадать с размером,  – как просто он нашёл объяснение, как быстро скрасил правду о том, что я оставила его без подарка.

- Надо сказать, Лиза, у твоей сестры отличный вкус, - одобрительно высказался Анатолий ритмично кивая головой.

- Да, неплохо, -  тут же поддержала его сестра и приближаясь к отцу добавила, - но, пааап, ты уж извини, но Владу новая рубашка больше к лицу, - папа заулыбался понимая, что Лизка имеет в виду. – Не спорю, с цветом сестрёнка угадала, бордовый тебя очень молодит, но тебе нечего подчеркнуть, - продолжила она возмущаться, - нужно было подарить тебе гантельки, чтобы  для начала, ты как следует, позанимался спортом. – Отец откровенно расхохотался на заявление сестры.

- Лиза, ну о чём ты говоришь, отец в прекрасной форме, и рубашка ему очень идёт, - мама поднялась с дивана и мы поняли, что обсуждение закрывается и теперь все точно идут пускать салюты.

Пока все одевались в пальто и пуховики, папа отправился за петардами в гараж, Лиза тихонечко переговаривалась с Анатолием, мама вышла во двор под руку с Владом, тихим шёпотом благодаря брата, в это время он тепло и искренне улыбался ей, а потом обнял покрепче  и мама спрятала своё лицо у него на груди. Я знала, о чём они говорили, знала, но не думала, не хотелось думать.

Вот такой была моя первая Новогодняя ночь, встретившая меня в доме моего брата, обещавшая мне так много  –  шампанское, которое мне не было разрешено попробовать,  ноги утопающие в мягком снегу, веселившим меня своим хрустом в светлую ночь. Моя семья, с понравившимся всем другом Лизки, так галантно подливающим в бокал сестры пузырящегося напитка, родителями, поддерживающими друг друга во всём, и даже сейчас стоящими в обнимку,  братом, неожиданно ставшим таким родным для меня человеком, окружившим меня своей заботой с первой секунды нашей первой и неприятной встречи, а  сейчас укутывающим мои плечи в тёплый плед с беззвучным «Холодно», и кусочек неба переливающийся разноцветными огнями брызг фейерверков.

В этом году традиционное загадывание желания под бой курантов (ведь я не загадывала желаний в Новогоднюю ночь с четырёх лет), наконец-то свершилось, отчего-то захотелось поверить, что оно сбудется и,  нарушая шестнадцатилетнюю традицию, я попросила, «Чтобы все дорогие  моему сердцу люди обрели в Новом году своё счастье, особенно Влад, мне очень этого хочется».Родители долго уговаривали Анатолия остаться у нас, ссылаясь на позднее время, брат в этой пропаганде не принимал участия, но Анатолий, к ночи осветливший свой образ в моих глазах, отказался от гостеприимства, сердечно поблагодарив всех нас за его оказание, уехал на своей синей машине, предварительно немного дольше прощаясь с сестрой.

Новый год наступил, гость уехал и как-то сразу всё стало немного прозаичнее, Новогодняя ночь превратилась в ночь обыкновенную, намного примитивнее, чем история кареты вернувшейся к состоянию овоща, все пожелали друг другу Счастливого Нового года и разбрелись по комнатам.

Спальня меня встретила раскрытой коробочкой с подвеской, не отпускающей моё воображение за свои пределы, и обернутой в подарочную бумагу, оставшейся не подаренной картиной, я безвольно рухнула на кровать, закрывая лицо руками, прячась от самой себя. Что происходит? Картина, нарисованная месяцы назад стояла перед глазами точно только нарисованная – та, слабая, другая я тянет свои болезненные руки за драгоценным даром, больше всего не хватающим ей для настоящей жизни, и Он  –  невидимый человек, в тени, так бездумно расстающийся со своим сердцем отдаёт ей его с великой радостью во взгляде одинаковых со мною глаз. Не вытерпев, я рывком поднялась с кровати и бросилась к шкафу, где хранила свои любительские работы, не заглядывая ни в один тубус, я по памяти, ставшей такой услужливой в эту заколдованную ночь, извлекла наружу самый нижний футляр  - именно в него я спрятала своё непонятное тогда, до конца неосознанное и теперь, творение.

Осторожно вынув нарисованный холст, я принялась разглядывать его тщательнее, будто не он неотступно преследовал меня весь вечер, после получения подвески с рубиновым сердцем. То, что я проделала потом, мозг не воспринимал, я только чувствовала, что должна это сделать, и что всё правильно, всё так и должно быть…

Ступеньки на лестнице пугали не так сильно, я не ощущала своего тела, не ощущала недоверчивого сердца, просто шла, шла наверх. Рука замерла, не решаясь произвести стук, но осмелившись немного подтолкнула дверь – не заперта, пути назад нет, дверь уже открылась. Сохраняя немного здравого смысла тихо зову:

- Влад… - ответа нет, а я мнусь на месте.

- Кто там? – встревоженный, но не повысившийся тон голоса брата и зажигание настольной лампы. Ненадолго, загоревшийся в комнате слабый свет приковывает к себе внимание, теряюсь окончательно «Что же я здесь делаю?».

- Мира? – брату не удаётся скрыть удивление в голосе, и по коже проносится толпа мурашек. Влад садится в кровати, опираясь на ладони, в приглушённом свете кажущиеся мне огромными, краем сознания отмечаю, что он всё ещё в новой рубашке  –  надежда, что я его не разбудила.

- Тебе плохо? – посерьёзнев, порывается встать и приблизиться ко мне, судорожно, с каким-то отчаяньем в голосе останавливаю его:

- НЕТ! – пугаюсь собственной реакции, поэтому тише добавляю, - Всё в порядке. Я просто… просто хотела отдать тебе это… - протягиваю ему картину в оберточной бумаге, совсем не ту, которую предполагала подарить ему ещё утром.

- Это подарок? – спрашивает он, не поднимаясь с места, голос уставший и тихий, внутри что-то непреодолимо сжимается от неразличимых ноток грусти в нём.

- Да, - говорю я, тут же отступая назад к двери. – Только… только не открывай сейчас, ладно? – прошу я.

- Хорошо,  - быстро соглашается он, кладя картину на подушку.

- Спокойной ночи? – пожелание выходит каким-то неуверенным и я спешу развернуться, чтобы покинуть комнату брата, он окликает меня, когда мне почти удаётся уйти.

- Мира. – Я оборачиваюсь. – С Новым годом!

- С Новым годом! – шепчу с улыбкой.

Спускаюсь по лестнице так же легко, как и все,  вспоминая, как сильно Влад похож на моего призрачного ангела, с картины, отныне мне не принадлежащей…

***

Я засыпаю всё с той же глупой улыбкой на лице, в полузабытьи крепче сжимая в ладони рубиновое сердце – нельзя отпускать… слишком дорогое… и не подозревая, что где-то наверху это самое сердце отсчитывает каждый удар, невидящим взглядом вглядываясь в подарок сестры…

Молчание

ВЛАД.

Я не сказал ей ни слова. Это превращалось в своеобразное представление – играть с Мирой в молчанку, когда не знаешь что именно можно сказать, а слова царапают горло, пытаясь вырваться из плена губ. Её подарок – картина, всколыхнул во мне бурю, которая теперь была готова извергнуться наружу, руша на своём пути всё, что более-менее удерживало меня от окончательного падения. Сердце неустанно твердило, что её подарок это признание, требующее немедленного ответа, в то время как разум, отчаянно ищущий выхода из тёмного лабиринта, нашёптывал правильный, но не устраивающий меня ответ  о её признательности.

Я узнал себя, узнал её, но мы были другими – откровенными с собой, грустные глаза Миры с надеждой взирают на более счастливого меня, без раздумий вручающего ей своё сердце – когда была написана эта картина? Этот вопрос более остальных мучил меня своей безответностью, но, в конце концов,  рассудок одержал суровую победу над моим сердцем, безвольно отступившим в тень до следующей битвы, а я не сомневался, что их будет ещё очень много.

***

Первое утро  нового года разбудило меня повышенным оживлением в доме, по-видимому, я был единственным проспавшим сегодняшний рассвет. Голова с неохотой оторвалась от уютной подушки, издавая тяжёлые вздохи на всём пути следования в душ. Двигаясь необычно медленно, мне удалось собраться и привести себя в подобающий вид с титаническими усилиями, чувство неотвратимости преследовало меня на каждом шагу. Внизу меня встретила пустая гостиная, но голоса преувеличенно громкие продолжали заполнять дом. Неспешно прошёл в кухню, наконец, обнаружив источник шума и раннего веселья – вся семья, включая мою домработницу Татьяну Львовну, спокойно проводила утреннюю трапезу за накрытым столом.

- Доброе утро, - нарушил я мирно текущий разговор. Все взоры моментально оборотились ко мне, посылая радостные улыбки и приветствия.

- Сынок, садись возле меня, потеснимся, - задорно пригласил меня отец, протискивая ещё один стул к столу между собой и тётей Ниной. Присоединяясь к присутствующим, я постарался принять участие во всеобщем разговоре, про себя отмечая мелкие детали – при моём скромном появлении, моя домработница неуклюже встала из-за стола, поспешно придвигая мне в это праздничное утро составляющими мой завтрак – булочки с шоколадным кремом и ароматно дымящуюся кружку со сладким чаем. И если я мог объяснить себе поведение доброй престарелой женщины тем, что в отличие от остальных членов моей семьи меня она до сих пор воспринимала несколько иначе, не позволяя себе перейти границу работодатель-прислуга, то поведение своей сестры Миры я не мог понять совершенно. Чего я ожидал?

Мира была радостной и надо признать говорила больше всех, одаривая комплиментами женскую половину столовой и поддевая отца смешными подколками, единственное, что было не так – она не смотрела на меня. Я не вникал в суть разговора, изредка улавливая обсуждение достоинств Анатолия,  мой тонкий вкус в выборе подарков для женщин и бесподобный  кулинарный талант «тёти Тани», который невозможно затмить.  Завтрак прошёл именно в таком ключе, пока семья не начала расходиться по своим делам, попутно обмениваясь планами на весь день, но никто ещё не успел покинуть пределов кухни, в то время как раздался излишне весёлый голос Миры.

- Уже десять часов, я собрала всё необходимое, поэтому через полчаса мы можем выезжать, - чётко, так что была услышана всеми, хотя и обращалась только ко мне, проинформировала меня сестрёнка, в первый раз посмотрев мне прямо в глаза, слишком резко отрывая свой взгляд от грязных тарелок. Только сейчас я вспомнил, что Миру нужно отвезти в клинику, и я почти уверен, что вся семья благополучно позабыла о факте возвращения сестры в больницу так же, как и я. Тем не менее, я постарался не выдавать своего разочарования и на мгновение охватившего меня смятения, рывком поднимаясь со своего места,

- Только переоденусь и возьму ключи, - бросаю из коридора, скрываясь на лестнице.

***

Именно в машине, по дороге в больницу мы начали придерживаться этого негласного правила об обоюдном молчании, я не спорил, не мог с ней спорить. Ещё во дворе дома дожидаясь Миру в машине, я заметил, в её руках очередной тубус, теперь бережно поддерживаемый одной рукой и время от времени раскатываемый ею на коленях. Раньше мне было приятно с ней вот так молчать, теперь – нет.

Она не избегала меня, и даже села на переднее сиденье рядом со мной, просто не разговаривала, но это и угнетало меня больше всего,  пугало меня.  Мы приехали невероятно  скоро, хотя я и старался ехать медленно. Соблюдая все правила, останавливаясь даже на жёлтый свет светофора, я ехал со скоростью тридцать километров в час и пропускал каждого доброго пешехода, вздумавшего перейти дорогу в не положенной месте, всячески оттягивая момент расставания или надеясь, что Мира всё-таки заговорит со мной.

- Смотри-ка, привёз, - встретил нас Олег в приёмной, вызванный из своего кабинета исполнительной медсестрой.

-  Ты как мне думается и праздники провёл в клинике, - усмехнулся я другу, отметив, что все наши ранние недомолвки остались в прошлом.

- А пусть тебе меньше думается, - широко улыбнулся мне друг, после того как врач в нём насупился и отвесил мне хорошего подзатыльника. Мира, наблюдавшая всю эту сцену со стороны, ненавязчиво прокашлялась, привлекая внимание к себе.

- Олег Юрьевич, с Новым годом! Это вам, – с этими словами Мира протянула своему врачу и моему другу тот самый тубус, который до сих пор ни на минуту не выпускала из рук.

- Мне? – я видел, как у Олега загорелись глаза, и хитрые губы стали подёргиваться от удовольствия в слащавой усмешке, а внутри меня всё выворачивалось наизнанку.

- Да. Я знаю, что это очень скромный подарок, но вы как-то говорили, что неплохо было бы чем-нибудь украсить пустые стены  вашего кабинета, вот я и подумала, что картина будет хорошим началом в изменении скупого интерьера. – Она высказала это длинное объяснение на одном дыхании, оправдываясь и переживая за реакцию Олега. Я поневоле напрягся, друг бросил быстрый взгляд в мою сторону, вопросительно изогнув бровь, и только потом выудил содержимое футляра наружу. Это оказалась одна из картин сестры, тем не менее, которую мне не довелось увидеть ранее.

- Лошадь! – воодушевился Олег, рассматривая  талантливый рисунок Миры, несомненно, означавший намного больше, чем мог предположить прагматичный кардиолог, рассматривающий сердце только с точки зрения кровеносного мотора.  Я обошёл развёрнутый в его руках холст и пробежался взглядом по картине, неосознанно, это произошло раньше, чем я успел понять, что произношу это вслух:

- Свобода… - последний слог получился на выдохе, будто я правда почувствовал этот маленький кусочек свободы из картины, на которой была изображена лошадь, рассеивающаяся в крупинки песка. Всё ещё пристально разглядывая картину, я не сразу заметил, что Мира и Олег смолкли, а когда я посмотрел на друга, тот ничего не замечая, стоял впившись взглядом в сестру, в то же мгновение ревность – эта коварная старуха схватила меня за горло и я отшатнулся от врача, встречаясь с глазами Миры. Она не отрываясь, всё это время смотрела на меня, и я что-то видел в этих безумно-прекрасных глазах, мне так отчаянно хотелось понять, так безнадёжно хотелось поверить…

- Да, - почти прошептала она, выводя меня из транса своим коротким ответом.

- Пардон, я не самый большой знаток искусства, но мне нравится эта лошадь, - шутливо ответил Олег, снова запрятав холст в тубус.

- И простите, что без рамы, - добавила Мира, смущаясь.

- Ну, что ты! Это такой пустяк. И кстати, ты в этом году единственная, кто не забыл про меня, - Олег многозначительно посмотрел на меня и я не остался в долгу,

- Не смотри так на меня, с каких пор ты ждёшь от меня подарков на Новый год? Я похож на Деда Мороза? – притворно возмутился я, прекрасно понимая, что Олег шутит.

- И правда, - хитро прищуриваясь, заявил этот клоун, - на деда Мороза ты совсем не похож, по крайней мере, пока не похож, думаю, придётся подождать ещё пару десятков годков, пока у тебя отрастёт борода, и ты немножечко поседеешь. – И Олег расхохотался, развеселив  стоявшую неподалёку медсестру, неприлично подслушивающую наш разговор, но я не успел обидеться, потому что к шумному смеху друга присоединился тонкий ласкающий меня смех сестрёнки, только мимолётно взглянув на неё, во мне поднялась тёплая волна счастья, и в следующее мгновение я уже смеялся вместе с ней.

Олег извинился и ушёл на обход, а мы с Мирой направились в её палату, пока сестра отдёргивала шторы, я раскладывал её вещи в шкафу. Эти простые действия занимали у нас больше времени, чем было необходимо, я всячески оттягивал момент своего ухода, Мира затягивала с разговором. В итоге всё мы не смогли избежать ни того, ни другого.

Я настоял на том, что она должна лечь в кровать, чтобы отдохнуть после дороги, она выполнила мою просьбу без пререканий, ограничиваясь бессловесными ответами. После того как я укрыл её одеялом, я отважно присел на край кровати, но говорить с ней сил не хватило. Мы были одни.

- Спасибо, - тихо сказала она после пары минут молчания.

- За что? – растерялся я.

- За чудесный праздник, надолго запечатлевшийся в моей памяти, за подарок, теперь согревающий меня, за то, - она обвела палату рукой, - что не оставил здесь. Спасибо – она потянулась через кровать и обняла меня, это было неожиданно и… приятно. Безумно приятно. Я немедленно обхватил её руками, крепче сжимая в своих объятиях и шумно вдыхая воздух, которого в больничной палате было катастрофически мало.

- Это тебе… спасибо… – всё, что я был способен выговорить в тот момент. Я готов был отдать всё что угодно, чтобы остановить время на этом моменте, совершить гнусное преступление, только чтобы руки моей девочки обнимали меня вечно, но… Мира медленно опустила руки, и мне пришлось отпустить её из своих объятий, запрятав сожаление, мелькающее во взгляде, подальше от её пытливых глаз. Отстраняясь, она невинно, поцеловала меня в щёку, ни на секунду не засомневавшись. Это был простой поцелуй - ее поцелуй, подаренный мне. Ещё один. Пусть даже и сестринский.

- А теперь иди, а я буду спать, - сказала она, весело улыбаясь, будто груз, который она удерживала на своих плечах, оказался слишком лёгким. Я повиновался, молча покинув сначала палату сестры, а затем и стены клиники, всё это время, ощущая невесомое прикосновение её губ на холодной щеке.

Возвращаясь в одиночестве, я вёл машину совсем иначе, стремясь скорее оказаться дома, чтобы промотать время до следующей встречи. Телефон разрывался от непрекращающихся звонков, которые я игнорировал, в конце концов, решаясь хотя бы взглянуть на номер звонившего, я узнал высветившееся на дисплее имя:«Катя».

Братик, я люблю тебя...

ВЛАД

Я так сильно желал обмануть время до нового свидания с сестрой, что кто-то сверху сжалился надо мной, посылая мне Катю. Моя несостоявшаяся девушка, но по-прежнему числившаяся в этом списке из одного имени – Екатерина, пригласила меня на очередную презентацию своего модного журнала, так удачно намеченную на первое января. С откровенным желанием немедленно отказаться, я согласился.

Предупредив домашних, что вероятнее всего буду поздно и переодевшись в один из многочисленных смокингов по таким случаям, в очередной раз проигнорировал целую коллекцию разнообразных галстуков, только вчера пополненную ещё тремя, любовно подаренными моей семьёй. Не терплю галстуков, кроме безвыходных случаев деловых встреч, но об этой моей особенности знает только Мира.

При воспоминании о сестре, на лице невольно заиграла улыбка, а непроизнесённое вслух её имя растекалось по венам вместе с кровью, каждый раз лишающейся доли необходимого кислорода, приходится дышать чаще и глубже, чтобы вернуть мысли в отвлечённое состояние. В конце концов, именно для этого я собираюсь на никому не нужный приём.

Банкетный зал гостиницы «Вероника», неоднократно посещаемый мной ранее, сейчас представлял собой огромное пространство забитое искусственным шиком. По периметру перламутровых стен были расставлены столы с приготовленными закусками, извещавшими о намечающемся фуршете. Гости потихоньку собирались и уже успели образовать несколько кружков по схожим интересам, некоторые откровенно-скучающие, в коих рядах пребывал и я, другие только делающие вид.

- Тебе, ведь совсем неинтересно здесь? – с каким-то разочарованием в голосе вполголоса спросила Катя, медленно опустошая бокал шампанского в своей руке.

- Сегодня ты особенно проницательна, - не остался я в долгу, отвечая на очевидный вопрос.

- Зачем же тогда согласился на моё предложение? – продолжала она. По лицу пробежала тень при напоминании мне о причине моего присутствия в этом месте, и я ответил почти правдой:

- От скуки.

- Ну, тогда, не буду мешать тебе скучать, - ловко ввернула Екатерина, оставляя меня одного и направляясь в очередную кучку помешанных на «современном искусстве».

Долго «скучать» не пришлось, за спиной послышался знакомый голос и я обернулся, чтобы увидеть вице-президента своей компании, мило беседующего с очаровательной длинноногой блондинкой, обладательницей внушительного бюста, и определённо на пару лет старше Максима. Не хотелось вклиниваться в эту пару, но мой заместитель уже заметил меня, после чего что-то прошептав своей даме, они дружной компанией направились в мою сторону.

- Владислав Сергеевич, не ожидал вас здесь встретить, - дружелюбно поприветствовал меня этот, обычно скромный парень.

- Я тебя, кстати тоже. – Я окинул рядом стоящую девушку вопросительным взглядом и Максим с запозданием сообразил, что должен нас представить друг другу.

- О, чуть не забыл, - промямлил он,  - Инга - моя сестра. Калнышев Владислав Сергеевич – генеральный директор «Сириуса» и мой непосредственный начальник.  – Инга протянула мне руку для поцелуя, но когда я учтиво притронулся к её изящным пальцам, услышал её голос:

- Инесса. Я – галерист. И мне  безумно приятно познакомиться с Вами. – У Инессы был довольно приятный тембр голоса, а манера говорить восхищала – она была сама кокетливость.

- Мне тоже очень приятно познакомиться с Вами. – Мне действительно было приятно познакомиться с сестрой Максима, по крайней мере, встретить своего заместителя на этом празднике было невероятным облегчением. Всё-таки Катя присутствовала здесь по большей части по профессиональным причинам, а мне нужна была не напрягающая меня компания собеседников, а на эту роль Максим подходил безупречно.

- Максим не рассказывал мне, что у него есть такая замечательная сестра, - сделал избитый, но от этого не менее приятный комплимент девушке.

- Он у нас тихоня, – снисходительно вступилась она за брата, в лучших традициях родственных отношений, взяв Макса под руку.

- Да, но он – гений, -  на меня напал порыв разбрасываться любезностями, по лицу Макса я заметил, что он удивлён не на шутку.

Гостей попросили пройти ближе к импровизированной сцене, известив о начале презентации, и мы в числе оных проследовали по этому направлению, оставаясь совершенно безучастными к происходящему.

-  Мы с братом не похожи, - рассказывала Инесса, чуть наклоняясь в мою сторону. – Даже профессии у нас кардинально отличаются друг от друга. Скажу по секрету, брат терпеть не может живопись, - Инга улыбнулась краешком губ, теперь я заметил, что она была значительно старше меня, но этот факт нисколько не умалял её привлекательности, тем временем она продолжала, - У него знаете ли математический склад ума.

- Наша сфера деятельности обязывает нас к этому, - вступился я за Макса, кривовато усмехаясь ещё не до конца оформившейся мысли в моей голове.

- Не сомневаюсь, - согласилась Инесса, снова подарив мне свою лукавую улыбку.

Весь остаток вечера я провёл в обществе своего вице-президента и его старшей сестры, где-то в середине его, рука очаровательной Инны Леонидовны перекочевала под мой локоток, а Максим скромно покинул нас, присоединяясь к более приятному для него окружению. Катя занималась своей работой и обхаживала очередное популярное в элите модное издательство и мне удавалось приятно коротать время с, как оказалось, известным в широких кругах галеристом.

Это было бестактно с моей  стороны, но я пропустил церемонию награждения лауреатов «Самый-самый» по мнению женского журнала, не зацикливаясь на таких маловажных вещах и надо отдать должное Катерине, не докучавшей мне пересказами своих успехов на обратном пути.  Не задумываясь, остался у подруги, разделившей со мной бутылку отменного коньяка, сделавшей расслабляющий массаж, подготовившей горячую ванну и на протяжении всего этого промежутка времени ни разу не упрекнувшей меня в чём бы то ни было. Смутно осознавая происходящее с собой, проделал несложный моцион перед паданием на широкую кровать, устало опуская отяжелевшие веки и ощущая ненавязчивые руки, боязливо перекинутые через своё туловище, вздохнул с полуулыбкой на пьяных губах – лицо моего ангела не покинуло меня даже в чужой постели, несмотря на охмелевший разум, несмотря ни на что…

Утро было беспощадным, наказывая за необдуманное смешивание спиртного, я был не против, раскалывающаяся голова не способна на порочные размышления, от которых я успешно сбегал с наступления нового года. Не мешая Кате досматривать  свои сновидения, я отправился в ванную, чтобы наперекор всем показаниям привести свои мысли в порядок с помощью освежающего душа. Обжигающе холодные струйки стекали по голому торсу, заставляя вздрагивать моё тело, но голова с каждой утекающей капелькой становилась ясней, возвращая меня в мою реальность, состоящую из одного человека – Мира… От собственного бессилия неожиданно даже для себя резким ударом  в мокрую плитку рассекаю кожу на костяшках пальцев, но физическая боль не заглушает боли душевной, такая ничтожная, что под натиском моих непрекращающихся мучений суживается до микроскопических размеров. Я боюсь себя… Я начинаю бояться себя… Не выдержу… Не могу…

МИРА

Четырнадцатое января – ничем не примечательный день, разве что все новогодние праздники уже позади, каникулы закончились – теперь предстоит развёрнутая банальность будней. Хотя всё-таки есть у четырнадцатого января своя особенность, сегодня меня выписали из клиники и отпустили домой. Легкость, так томно распространяющаяся по телу за пределами стен больницы, была признаком моей номинальной свободы, всё-таки неосознанный страх вернуться сюда пропал не совсем. Ко всему прочему меня расстроило, что Влад не приехал за мной один, хуже, он вообще не приехал за мной… Домой меня забирали отец с матерью на такси, отчего внутри разрасталось неприятное чувство, примешивающееся к страху перед больничными стенами. Я так привыкла, что брат всегда рядом, всегда со мной…

Лиза с Татьяной Львовной встречали меня дома и там же ждало и разочарование – брата не было, а я не могла объяснить себе тоску, пускающую свои могучие корни в мою душу. Ссылаясь на усталость, безоговорочно принятую моими родными и тётей Таней я закрылась в своей комнате. Рука не заносилась над мольбертом – мне впервые не хотелось рисовать, неизвестно сколько времени простояв на одном месте в каком-то непонятном оцепенении, я направилась в ванную, чтобы принять душ перед тем как провалиться в сон, спасаясь от собственных мыслей.

Вода, всегда так желанно приносящая мне облегчение, не справлялась со своей задачей, мне было физически плохо, но я отчаянно не понимала причины своего выдуманного недомогания.

Я  провела в кардиологическом центре почти две недели, и каждый день Влад приезжал ко мне, чтобы навестить меня. Мы много говорили не о чём, много молчали, и молчали о многом, и это не было в тягость, просто так надо, так правильней, так приятней. Мне было легче смеяться вместе с ним, легче плакать, легче с ним…

Казалось он ждал, моего возвращения больше меня самой и вдруг… Не приехал, не позвонил, не встретил, не ждал… Снова начала наваливаться эта слабость, расслабляющая мои конечности и оставляющая в напряжении  только мои мысли, не переставая сменяющие одна другую.

Я легла в постель, укутываясь в тёплое одеяло до самого подбородка, не желая никого видеть, кроме…

***

Вечер наступил так быстро, только потому что я провела весь день в кровати, уверена родители не обеспокоились, списав всё на переутомление и  мою природную слабость, меня это успокаивало. Мама предложила принести ужин в мою комнату, но я отказалась, заверив её, что всё в порядке –  так и было.

- Отварная курица с гарниром, как ты любишь,- радостно оповестил меня отец, в то время как мой навязчивый взгляд приковывался к пустующему стулу брата. Не пришёл…

- Да, прекрасно, - согласилась я, занимая своё место.

- Хорошо себя чувствуешь? – Лизка поинтересовалась моим самочувствием, пока мои глаза бегали по углам гостиной.

- Да, нормально, - не теряла нить разговора, отправляя в рот безвкусный кусочек птицы.

- Мама, а кто готовил? – Лиза удовлетворилась моим ответом и заговорила с матерью.

- Мы с Таней разделили обязанности, и … - я их не слушала, мама продолжала говорить.

- … - Лиза что-то ответила, я только видела, как шевелятся её губы.

- … - папа рассмеялся, было видно, как заноситься его челюсть.

- А где… Влад? – я не могла задать этот вопрос, но ни мать с отцом, ни Лиза в этот момент ничего не произносили, почему-то я смутилась оттого, что спрашивала о брате. Но постаралась сосредоточиться на выслушивании ответа.

- Он уехал рано утром, мы не застали его уход, но в полдень он звонил и предупредил, чтобы мы его не ждали, сказал, что будет поздно. – Отец снова принялся за ужин, странно почему они не сказали мне сразу или мне просто нужно было спросить раньше?

Я совсем не ела, бессмысленно потроша курицу вилкой на мелкие волокна и размазывая рис по тарелке. С того момента как я упала на лестнице, брат не оставлял меня так надолго…, даже в больнице, даже во сне…

- Спасибо, мам, всё было очень вкусно, - выдавила я по слогам, сдерживая надуманные слёзы и вставая из-за стола. По привычке взяла свою грязную тарелку, отправляясь на кухню.

- Дорогая, всё хорошо? – встревожилась мама, оборачиваясь ко мне.

- Да, это всё лекарства, я просто ещё немного слаба, - постаралась улыбнуться, чтобы не растревожить мать. – Я наверное пораньше лягу. -  Видеть в их глазах беспокойство, было неприятно  –  смутное чувство вины закрадывалось ко мне, когда я покидала гостиную.

Комната была такой тихой и пустой, потолок слишком высокий, стены невзрачно чёрно-белыми, кровать громоздкой и угнетающей, только окно непреодолимо манило меня к себе. Отодвинув штору, я приблизила своё лицо к стеклу  - запотевшее и непрозрачное, оно скрывало от меня гладкий зимний пейзаж, желание нарисовать его не возникало, но мне захотелось оказаться сейчас по ту сторону этой маленькой, но всё-таки неотделимой преграды.   Со свистом  из моего далёкого детства я протёрла недружелюбное стекло, чтобы было свободнее любоваться зимой в её полной красе, на самом деле отгоняя от себя навязчивые, но не умеющие достучаться до меня мысли.

Уверена, что очень долго я пробыла возле окна, но время тянулось ужасно медленно, мне пришлось вернуться в кровать, иначе я рисковала снова окунуться в усталость. Я и не думала ложиться спать, этого нельзя было делать, потому что я должна была дождаться брата – я не виделась с ним со вчерашнего дня.

Я не смогла удержать веки открытыми достаточно долго и задремала, поэтому когда мне удалось побороть своё сонное состояние и резко открыть глаза, дома всё стихло, а так и оставшаяся отдёрнутой штора не скрывала темнеющего стекла, значит, было уже довольно позднее время. Я не спеша поднялась с тёплой постели и бодрствующий холод обнял мои открытые плечи. Мягкий ворс ковра приглушал мои шаги, я вышла в коридор и прошла в кухню, знала, нет, чувствовала, что Он там.

- Привет, - спросонья мой голос показался мне хриплым и искусственным, но Влад, сидевший за столом, скрывая лицо в ладонях, услышал меня, а это было самым главным.  Я не поверила тому, что видели мои глаза – его всегда прекрасное, строгое лицо, с львиной долей усмешки взирающее на окружающих, сейчас было чужим, будто и не Влад вовсе смотрел на меня потухшим взглядом, а в его карих глазах, так невероятно похожих на мои именно сейчас, плескалась ничем не прикрытая боль. Более не имея сил сдерживать подступающие к горлу слёзы, я ринулась к нему, безответно обнимая его за плечи.

Прошла, наверное, минута, нет-нет, я ошибаюсь, прошёл очень долгий час, а может,… прошла целая вечность, прежде чем я почувствовала на спине его тёплые ладони и ощутила шумный вдох на своей шее. Мы снова молчали, так долго, как это было нужно ему, как нужно было нам обоим…

- Спасибо, - прошептал он мне в волосы, не обнимая крепче, но и не отпуская меня.

- За что?

- За то, что вернулась, за то, что рядом, за то, что ты есть, - без запинки, не задумываясь, продолжил он.

- Где ты был? – единственный вопрос, который мучил меня весь день

- … - молчание. И я молчала, не знала, что гложет его, но хотела, чтобы он поделил свою боль на нас двоих.– Я был на кладбище. -…. И снова я ничего не ответила…

- В этот день умер самый дорогой мне человек…

Я замерла, не дышала и не говорила, - не могла. Поэтому сама не осознала, как с моих губ сорвалось:- Твоя мама?Влад неожиданно ослабил хватку своих рук, а потом и вовсе высвободился из моих объятий. Даже не взглянув на меня, отошёл к столу и теперь я не видела его лица, нечувствовала его эмоций, только отчужденность, он не хотел об этом говорить… со мной?

Я не осмелилась вновь подойти к нему, но и не смогла вынудить себя сдвинуться с места, к которому была пригвождена невидимыми цепями.

- Моя мать была наркоманкой… - прозвучал его голос, вмиг он показался мне пугающе громким, раздавался эхом, оглушал, а я по-прежнему молчала, но Владу не нужно было моих ответов, дальше его голос неожиданно стих и теперь я слушала размеренный баритон брата с неуловимой хрипотцой, такой, каким я привыкла его чувствовать.

- Четырнадцатого января, девять лет назад, умерла моя бабушка Варвара  –  единственный близкий мне человек… - я слушала брата и слышала его глубокие вздохи, ему сложно было говорить, но теперь я понимала, что он хочет высказаться, хочет рассказать мне о своей жизни –  другой жизни. Ведь он говорил о своём прошлом впервые, и я почему-то знала, что раньше никому не была доверена эта история – его история, и никому не будет доверена впредь…

- Отец с матерью учились на одном факультете в институте, там они и познакомились, – неторопливо начал он. –  Отец был робким провинциальным парнем, как рассказывала бабушка, а мама…, мама жила полной жизнью. Наверное, отцу в ней это и понравилось. Бабушка говорила, что он был очень культурным и воспитанным и ухаживал за мамой, всё время боясь, что она его бросит. – Влад крепко сжал столешницу, после этих слов. А я видела как напряглись его пальцы, вены на руках вздулись, и мне было больно, но он только начал свой рассказ, а я не смела его прерывать, сделав лишь недолгую паузу чтобы собраться с мыслями, он продолжал:

- Она так и сделала  –  она бросила его, когда отец сделал ей предложение. Отец  после этого перевёлся в другой институт и вернулся в свой родной город.  – Влад замолчал, надолго, я не знаю, сколько длилась эта тишина, вынуждавшая меня смотреть в спину брата и глотать скапливающуюся в солнечном сплетении непереносимую боль.

- Я помню её, - он говорил очень тихо, совсем хрипло, но я всё слышала, словно высекал каждое слово в моём сердце, изрубцовывая его такими же шрамами, какими была покрыта и его душа. – Она, вероятно, была красивой когда-то, но я помню её совсем другой – испорченной женщиной с синяками под глазами на впалых щеках. У неё был мёртвый взгляд и она не была матерью, она не была моей матерью… - его голос дрожал, а мои руки начинали трястись:

- Влад! -   это вырвалось против моей воли.

- Не надо Мира,… пожалуйста, - меня остановил обречённый упавший голос, низко склонив голову, Влад словно хотел отгородиться от меня, и не находил в себе сил.

- Она была беременна, когда отец уехал из города и уже тогда, она принимала наркотики,… никто не знал. Мать запретила родителям, извещать папу, а когда родился я, отец уже был женат на тёте Нине, в то же время бабушка узнала о маминой зависимости, и уже никто не хотел, впутывать в такую жизнь моего отца. Мать отказалась от меня в роддоме,  поэтому меня забирали бабушка с дедушкой. Они меня и воспитывали, заменяя отца с матерью. – Он вновь остановился, будто не мог вспомнить последующие события, но я уже знала, что всё его детство отпечатано алыми буквами, и почти не дышала, с замиранием улавливая каждый звук, исходящий от брата.

- Я не помнил её…. Она вернулась в мою…, в нашу жизнь, когда мне было три…. И даже не взглянула на меня, я ей был не нужен, Мира, совсем не нужен. – Влад резко развернулся ко мне, и смотрел на меня горящими глазами и всё равно я видела в них только –  боль, боль и боль… Моё сердце сжалось, но я не двигалась, он не позволил мне, не хотел этого.

- Она приходила ещё, всегда, когда у неё заканчивались деньги, и не замечала меня, - голос его выровнялся и он провёл ладонью по лицу, шумно вздыхая, - это было больно, но только вначале, - а я чувствовала, что ему больно до сих пор и намного сильнее, чем было когда-то давно…- Когда мне было семь, она снова пришла к нам домой и это я  открыл тогда ей дверь, казалось она изменилась, очень, была спокойной, даже вялой, не просила денег, сказала что всё закончилось, что она лечилась, долго, и теперь хочет жить с нами, если родители позволят. Бабушка её простила, дедушка смолчал. В этот раз она, однажды, пригладила рукой мои волосы и тихонько поцеловала меня в лоб. Она жила с нами одиннадцать дней, одиннадцать дней до того, как собрала все бабушкины драгоценности и… ушла. А на следующий день нам позвонили из морга и пригласили на опознание её тела. Она умерла. Её нашли в сточной канаве с использованным шприцем в сжатом кулаке.

- Влад, - я не сдержалась, слёзы беззвучно пролились, но я не сдержалась.

- Нет, Мира, нет… - он жестом прекратил мою попытку приблизиться к нему и продолжил, казалось, невозмутимо:

- Дедушка не пережил этого, у него случился инсульт прямо в больнице. И бабушка в один день хоронила и мужа и дочь. Я не плакал, не смог… Она сильно постарела тогда, её красивые волосы стали такими же белыми как твой снег за окном, - он невесело усмехнулся, проглатывая воспоминания и слёзы своей бабушки.

- Без матери,… - жить стало  спокойнее, без дедушки - больнее… У бабушки стало чаще прихватывать сердце, она ничего не говорила мне, пытаясь окутать меня пеленой своей заботы, скрывала, что ей приходиться горстями пить таблетки и не ходила к врачу.  Но мы жили хорошо – она любила меня. – Он  снова заперся от меня, закрывая лицо ладонями, - Мне было пятнадцать, когда это случилось. Я был в школе, на спортивных соревнованиях, когда меня  неожиданно вызвали к директору и предупредили, что я срочно должен идти домой. Я помню, что он хотел сказать что-то ещё, но не успел, я уже со всех ног бежал к дому, и всё равно…, всё равно не успел. Бабушку увезла скорая, но умерла она дома, на кухне. В тот день она готовила мне блины…

- Влад… - я не стала ждать, когда и в этот раз брат оттолкнёт меня, поэтому рывком поднялась со стула и бросилась к нему в объятия. Он не заслуживал этого, никто не заслуживал. Я крепко обнимала его за талию, утыкаясь носом в грудь, пропитывая его рубашку солёной влагой, чувствуя, как он сжимает мои плечи, я плакала, плакал и он. – Мне так жаль, Влад, так жаль, - шептала я, чтобы ощутить, как он отрицательно качает головой, бессвязно шепча мне в ответ:

- Нет, Мира, нет,… Не надо, я не жалею. Так надо было. Я просил прощения, я попросил у бабушки прощения, сегодня. Она простит, я знаю. Я хочу, чтобы она простила. Так надо было, чтобы была Ты, чтобы я тебя встретил, чтобы нашёл. Мира, так должно было быть.  – Он неожиданно замолчал, легко касаясь солёными губами моих волос, не отрываясь и не отталкивая…- «Я так сильно люблю тебя, братик…так сильно люблю», - то, что я безумно хотела, но не смела произнести вслух.

Мечты сбываются

ВЛАДВесна не подкрадывалась незаметно, напротив, она пришла бурно -  страстно зазеленели непокрытые деревья, скрывая обезображенные холодом сучья прекрасной молодой листвой, ковёр застенчивых полевых цветов застелил промёрзлую снежной старухой землю… или я ошибаюсь и всё было естественным вялотекущим межсезоньем, которое осталось незамеченным моими глазами, теперь всё больше устремляющимися вдаль избегая встречи с теплотой, затаившейся в глубине ореховых глаз.Апрель непривычно тёплый  в этом странном году не согревал меня совершенно, я как никогда раньше желал быть неразлучным с сестрой, но её, теперь постоянно льнущий ко мне взгляд, который переполнял мою тёмную душу невыразимым восторгом, отдалял меня сильнее, чем могла бы удержать на расстоянии от неё разрушающая меня холодность.Организовать собственную выставку для сестры теперь было не только идеей воплощения её тайной мечты, но и  способом вернуть себе мимолётное спокойствие, которого я постепенно лишался, словно воды, не сжимающейся в моих бессильных ладонях, шаловливо просачивающейся меж дрожащих пальцев. Я чувствовал, что слабею, и уже довольно близок к падению, но держался непоколебимой стеной её доверия, что было моим спасением и моим наказанием.Случайно встреченная Инесса, сестра-галерист лучшего сотрудника моей фирмы, процветающей день ото дня изо всех моих усилий бескомпромиссного погружения в работу, оказалась искательницей современных талантов, каким, несомненно, являлась моя Мира. За этот небольшой срок из последних зимних месяцев и капризного, уже весеннего марта, Инне Леонидовне удалось так же «случайно» познакомиться и с моей сестрой, нечаянно прибывшей в наш дом в компании Максима. Умная девушка никак не выдала моего замысла, предупреждённая о твёрдом характере моей девочки.Всё разрешилось само собой – мольберт, по моему настоянию, более не скрываемый в тесном шкафу был  свободно расположен у окна в комнате Миры с незаконченной на нём картиной неуловимого ветра, который сестрёнка пыталась изобразить игрой цвета. Но Инесса уже успевшая оценить способности моей возлюбленной… сестры наблюдая картины в моём офисном кабинете – три картины из незаконченной композиции времён года, была потрясена до минутного молчания. Ненароком спутавшая общую ванную комнату со спальней сестры она покинула её с неподдельно восхищёнными, горящими глазами и попыталась выразить навеянные ей чувства скупой похвалой.В первых числах короткого февраля, напускающего собой скуку на деятельную и кипящую жизнью Инессу, девушка вплотную занялась моей сестрой и подготовкой к её персональной выставке. Мира, ещё не вполне осознающая реальности происходящего с ней не могла возразить своей новоявленной наставнице, пытающейся к тому же получить коммерческую выгоду из затеянной авантюры. Это было правильно, Мира отвлеклась. Теперь к ней была приставлена не только вездесущая Инесса, но и её приближённая, исполняющая роль куратора при сестре «просто Лариса».Мы стали меньше говорить, ещё меньше, меньше, чем когда бы то ни было… Было больно, но правильно, теперь каждый мимолётный взгляд брошенный сестрой в мою сторону снова обрёл силу заполняя меня эмоциями на целый день, иначе в последнее время я начал замечать, что этого мало, катастрофически мало для пристрастившегося к своему наркотику сердца. Но, О Боже, как она теперь смотрела на меня, как сжигала меня изнутри вмиг наводняя надеждой на неосуществимое, но подкашивая ноги от желания запретного. Заставляла чувствовать неизбежность моего падения   и понуждала  меня молиться бессонными ночами чтобы не утянуть её вместе с собой на самое дно моей чёрной мечты…Я был благодарен ей, что она рисовала, не провожая меня ранними утрами, когда я успевал сбежать из дома, пропитавшегося лишь её ароматом,… я был благодарен ей, что она рисовала, не дождавшись меня поздними вечерами, когда я крадучись скрывался за дверью своей спальни так нелепо отделявшей меня на несколько метров от Неё.Она и сама теперь не проводила целые дни в четырёх стенах, всё свое время посвятив предстоящей выставке картин, намеченной на первое число мая. Я избегал даже этого, выделил машину с водителем в её распоряжение, хотя и получал ежедневный отчёт о её передвижениях.Катя, … Катя уже не казалась мне отвлечением, несмотря на всю комичность ситуации Катя была изменой. Я чувствовал себя грязным и испорченным, пытаясь забыться в её объятиях. С пришедшим пониманием своей порочности сократил до минимума наши с ней встречи, а во втором месяце скоротечной весны мы ещё не встретились ни разу.   Не мог, не хотел, но не должен был этого делать….

МИРА

Это было сказкой, которая должна была осуществиться именно сегодня и я знаю, кто воплощает в реальность все мои мечты, знаю и глупо улыбаюсь своему отражению, боясь закрыть глаза и испугаться, нет, не того, что всё исчезнет, и не важно это всё, а того, что сон закончиться, а меня ждёт размеренное пробуждение в помятой постели в моём доме небольшого сельского городка, мне снова тринадцать, а Он не существует…Как же я боялась этого и от этой мысли, уже очень давно не напоминающее о себе моё сердце щемило тянущей болью заставляя лихорадочно метаться мой, теперь, всегда ищущий его  взгляд.Я почти не занималась организацией собственной выставки, Влад оградил меня даже от такой приятной, но всё-таки «работы», вместо этого целая толпа людей была привлечена к устройству принадлежащего мне события, а на мне была лишь доработка незаконченных картин, отправляющихся в коллекцию и написание нового единственного шедевра, который должен был стать ключевой фигурой предстоящей выставки.Тем временем, неумолимо ускользающим от нас, мы с братом были двумя островками, разделёнными суровым океаном, без надежды стать единым целым, но если нас поглотит эта невозвратная пучина, мы обретём друг друга, захлебнувшись, но не расставаясь навеки. Никогда раньше не испытывая ничего подобного, никогда раньше не испытывавшая ничего, меня захлестнуло этим чувством – всеобъемлющей любовью к Владу. Я знаю, что его любовь ко мне значительно сильнее моей, знаю, потому что ежеминутно чувствую её, …она сильнее и моральней… «Что со мной не так?» - спрашиваю себя в такие моменты, почему я не могу любить Его так же чисто, как и он меня.Церемония открытия моих картин должна была проходить в центральной выставочной галерее, и снова мне доверили только присутствие в зале и роль «очень привлекательной молодой художницы». Я старалась… Не знаю, для кого, хотя нет, знаю, поэтому и стою сейчас перед своим «шедевром» в красном откровенном вечернем платье, с высокой причёской, забравшей наверх мои сильно отросшие волосы, и никаких вычурных украшений, никаких бриллиантов, только самое дорогое – подвеска Влада. Я почти не слушаю, что говорит мне солидный мужчина во фраке с полупустым бокалом шампанского в руке, восхищающийся моей картиной. И даже не замечаю, что зал полон незнакомых мне людей, стройно преходящих от одной картины к другой, не ощущаю волнения совершенно, пока… через толпу не выхватываю устремлённый ко мне блестящий взгляд тёплых глаз… любимых. Доселе оторванная от мира, с парализованными эмоциями я наполняюсь радугой чувств – волнения, смущения, растерянности, неожиданно начинаю перебегать глазами по окружающей обстановке, чётко подмечая детали, которые оставляли меня равнодушной. Необычная подсветка галерейного зала из блуждающих ламп добавляет мистического оттенка вывешенным картинам, на некоторых стенах картины развешены вплотную, будто им не хватило места, а другую стену, превышающую смежную соседку в  размерах, занимает один холст, к тому же выделенный ослепительной белоснежностью поверхности. Картины с темой любви специально перемешаны с картинами  тематики смерти, «твои работы пропитаны трагизмом, мы просто подчеркнём непостоянство любого чувства» - объяснила мне такую расстановку Лариса. Я не спорила, неожиданно вся идея с выставкой так воодушевлявшая меня прошлые месяцы и являвшаяся мечтой, в любой миг могущей оборваться, жизни, перестала быть такой значимой. Научившись жить без страха, я отдала себя во власть иному чувству, более сильному, более пылкому, захватывающему меня в этот момент и сжигающему меня изнутри.Это плохо, но я не слышала окликающих меня голосов Инны Леонидовны, не замечала машущих мне Ларисы и эпатажного Иржи, приподняв длинный подол платья, направилась прямо к своей семье,… к нему.- Добро пожаловать, - заикаясь, выговорила скромное приветствие, обняла маму в простом, но дорогом костюме, отца в галстуке по такому важному случаю и даже Лизку, как всегда ослепительную и  отреагировавшую очень восторженно, несмотря на то, что никогда не любила «моей мазни»,  выражаясь словами сестры. – Можете присоединиться к гостям и посмотреть картины, пока меня растаскивают на части, - пыталась пошутить, смотря на гордящуюся мной немолодую пару – моих родителей. Они ушли в зал, папа поддерживал маму под руку,  я чувствовала её слёзы.А уже через секунду не подготовленная к встрече с братом я получила передышку, сталкиваясь взглядом с Анатолием, сопровождавшим Лизку в этот вечер.- Поздравляю, - тут же улыбнулся мне будущий родственник, благородно поцеловав мою руку, сердце немного успокоилось. А Лизка немедленно утянула за собой своего культурного кавалера, едва я успела сказать «спасибо». Я опустила глаза в пол, чтобы услышать тихое:- Привет… - посмотрела в родные глаза, чтобы в ту же минуту забыть об окружающих меня близких, о, вдруг, появившейся толпе поклонников моего искусства, о приглашённых журналистах, пугающих меня неожиданными вспышками, обо всех…- Привет, - выдавила из пересохшего горла, натянуто улыбаясь, когда мне хотелось плакать. Всматриваясь в его серьёзное лицо, я сдерживалась, чтобы не прикоснуться к его щеке, всегда тёплой, словно созданной согревать мои мёрзнущие ладони. – Хочешь, я устрою для тебя маленькую экскурсию? – из закромов смелости делаю невинное предложение.- Конечно, -  сразу соглашается Влад, посматривая на играющий гранями рубин. Он взял меня под руку, так же как папа с мамой, только мы были братом и сестрой.  Как неистово кололо моё сердце от этой мысли, как отчаянно трепыхалось в неволе моих грешных чувств.Мы остановились в самом отдалённом уголке галереи, там, где располагался мольберт, совсем не мой, этот был лишь частью остальных декораций, именно на нём была выставлена ключевая картина коллекции – Ночь откровений. Я назвала картину так же, как называлась вся коллекция, и писала я её как никогда легко, чувства, переполнявшие меня, вылились на холст разнообразием красок. Я изобразила вечернее небо с тысячей звёзд, но это не были чёрно-белые тона ночи, ночь мне виделась совсем иначе, буйством красок я написала свои сны –  самые смелые желания, как всегда завуалированные переплетением фигур. Он ничего не поймёт, не должен был понять…- Как она называется? – на протяжении всего вечера Влад оставался серьёзным, словно желая быть полностью сосредоточенным.- Так же, как и вся коллекция, - как можно спокойнее ответила я.- Ночь откровений… - медленно и вполголоса проговорил он, невольные мурашки пробежали по спине от его голоса или же от страха подозрений.- Да, - сказала, чтобы не выдать своего напряжения и не начать заламывать пальцы на руках.- Мирочка, ну где же ты потерялась, дорогая, - раздался посторонний голос Ларисы слишком близко к нам обоим.- Я здесь, - в каком-то смысле благодарная своему куратору обернулась к женщине, и сразу же была уведена ею от Влада. Я даже не успела улыбнуться ему на недолгое прощание.- Я совсем тебя обыскалась, так нельзя, - по-матерински журила меня эта милая женщина, направляя в самую толпу из солидных толстяков, нерусского происхождения.  После этого наступила череда «необходимых мне знакомств» по единогласному мнению моего куратора Ларисы, требовательного галериста Инессы, взявшую на себя большую смелость показать мои картины миру и юного, тридцатилетнего, ещё непризнанного дарования Иржи,  имеющего огромное влияние на Инессу.До конца «Ночи откровений» я больше не смогла поговорить не с одним из моих родственников, особенно с Владом. Иногда посреди разговора о картине, я ловила себя на мысли, что смотрю на него через плечо какой-нибудь неизвестной знаменитости, неизменно встречаясь с ним взглядом, и каждый раз он ободряюще улыбается мне, а я не могу найти в себе силы ответить на эту чарующую улыбку. Не знаю, когда это произошло, но в очередной раз поисков Его  глаз я увидела, что Влад разговаривает с девушкой, с очень красивой девушкой. Я узнала её, она говорила со мной до появления моей семьи, задавала вопросы о моей личной жизни, ни словом не обмолвившись о самой выставке, а я тогда лишь усмехалась её замечаниям. Кажется, она представилась Катей. Именно в этот момент к моему познаванию мира добавилось новое чувство – ревность.А дальше я выпала из реальности, Слава Богу, что это было уже окончанием вечера открытия выставки, потому что на меня навалилась такая усталость, что я не могла шевелить пальцами и передвигаться на ненужных мне «обязательных для подобающего эффекта» высоких каблуках. Гости поочерёдно прощались со мной, окружённой воинствующей Инессой и хранительницей Ларисой, Иржи успел где-то затеряться, приходилось мило улыбаться каждому джентльмену, желающему облобызать  мою руку, и я сносно справлялась с этой задачей. С женской половиной гостей было проще, они сдержанно поздравляли меня с успешным открытием выставки, так что адресованные им улыбки были чуть более искренними, пока передо мной не появилось знакомое лицо.  Я чувствовала себя обиженным ребёнком, готовым расплакаться, но ничего не могла с собой поделать. В то время, как две женщины по обе стороны от меня искусственно улыбались Кате, я снова погрузилась в для себя ещё новое чувство ревности, сумев только процедить язвительное:- Я очень рада, что вы нашли время посетить открытие выставки моих картин, -  по сути, она должна была немедленно удалиться, как это делали все остальные, но она задерживалась.-  Мне было приятно ваше приглашение, Инесса, - обратилась Ка-тя сначала к  Инне, - и вас Лариса было замечательно повидать снова, - она широко улыбалась всем и даже мне, когда её глаза смотрели на меня. – Хочу сказать, что Вы действительно большой талант и удивительная находка для Инессы, - отвесила она мне комплимент, но не тронул меня, наверное, потому что был от неё.- Благодарю, - процедила я.- Надеюсь, мы с вами как-нибудь встретимся в более располагающей обстановке, чтобы я могла взять у вас полноценное интервью, - следующее растягивание её губ в подобии улыбки носило исключительно заискивающий характер.- Да. Непременно, - охотно отозвалась я.- Ну, ты и акула Катрин! – на прощание окрестила её Инесса, «Катрин» лишь дёрнула плечом  на её заявление, и наконец, действительно ушла.- Мирочка! Всё прошло лучше, чем можно было предположить, - перешли к поздравлениям организаторы сего торжества, и уже для них я улыбалась искренне.- Твоя, временами зашкаливающая отстранённость только добавила пикантности твоему загадочному появлению  в рядах устоявшихся столпов живописи! – продолжали расточать мне похвалы, – Ты не представляешь… - я оборвала Инессу на полуслове:- Инна Леонидовна, я так устала, можно сейчас я просто поеду домой?Глаза моих «подруг» стали вдруг встревоженными, конечно они уже знали некоторые подробности моей биографии, поэтому сразу же согласились с моим решением, запричитав хором:- Конечно-конечно, Мирочка, уже довольно поздно, езжай, - провожая меня до автомобиля брата, они обе говорили о том,  что идея устраивать выставку почти в полночь была удачной, и название коллекции оправдывало себя, я не отвечала, совершено обессиленная перенесёнными за один вечер событиями, к которому готовилась больше двух месяцев.Родители с Лизой уехали на машине Анатолия, Влад отпустил моего водителя заблаговременно, поэтому сейчас мне предстояло путешествие домой по ночной столице в компании брата, внутренне горько усмехнувшись такой возможности, я улыбнулась Инне и Ларисе на прощание, обещая приехать завтра утром и выслушать все наставления.- Ты устала, - констатировал очевидное Влад, как только захлопнулась дверь с его стороны.- Да, немного, - согласилась, не намеренная  заводить с ним разговор, откинулась на удобный подголовник и прикрыла глаза.  Больше он ничего не говорил, я только почувствовала, как моё кресло бесшумно  принимает горизонтальное положение, а тело накрывает мужской костюм с бьющим в ноздри парфюмом Влада. Мне так хотелось улыбнуться в этот момент, так хотелось зарыться в ткань, чтобы глубже вдохнуть сводящий с ума Его аромат, а ещё больше мне хотелось почувствовать Его объятия, но я не могла…

Жажда

ВЛАД

Ноги сами привели меня к её комнате, уже очень давно я не делал этого, не приходил к ней, когда она засыпала, но сегодня я не смог сдержаться, не смог сопротивляться желанию увидеть её ещё раз. Она была так прекрасна в этом платье, меня до сих пор пробирала дрожь, когда я вспоминал её глаза, устремлённые на меня через толпу, и вот сейчас я стою около её двери, в надежде, что она уже уснула и у меня будет ещё одна минута блаженства. Упираюсь лбом о холодную дверь в последней попытке избавиться от охватившего меня наваждения и уйти, но каждая часть моего тела будто живёт отдельно друг от друга, сам не замечаю, как открываю дверь и оказываюсь внутри.

Но как же я мог так ошибиться? Она не спала, будто ждала меня. Она сидела за туалетным столиком и медленно снимала подвеску с рубином, на ней всё ещё было это красное струящееся платье из шёлка, оставляющее открытыми её нежные плечи. Снова видеть её в нём и не сметь прикоснуться, это пригвоздило меня к тому месту, где я стоял. Она не обернулась, хотя знала, что я в комнате, продолжая снимать маленькие браслеты с маленьких запястий. Только один раз она посмотрела на моё отражение в зеркале, в мои испуганные глаза, и ноги сами приблизили меня к ней, я всё ещё существовал отдельно от своего тела, а разум, казалось, полностью покинул меня. Совершенно не осознавая, что творю, я прикоснулся к её шелковистым волосам, а мы всё так же молчали,  она всё так же избегала моего взгляда.

- Можно? – дрожащим голосом, который мне не принадлежал, спросил, касаясь так манящих меня волос Миры. Она снова подняла на моё отражение свои бархатные глаза, смотрела всего лишь секунду – а прошла целая вечность, прежде чем она ответила едва уловимым кивком, если бы я не смотрел на неё так жадно, схватывая каждый жест, отпечатывающийся в моей памяти, я бы не заметил его, но сейчас мне хватило и такого разрешения. Только один раз в моей голове прозвучал бунтующий голос «Что я делаю?», но он был отвергнут, истерзан и уничтожен. Мои руки осторожно потянулись к её волосам, я хотел сделать это весь сегодняшний вечер, распустить её волосы, чтобы они капризно спадали на её плечи, укрывая эту обнажённую часть её тела от чужих восторгающихся взглядов. Я был безумен, она не могла принадлежать мне, но я не хотел, чтобы она принадлежала кому-либо другому. С опаской, я погрузил пальцы в её причёску, вынимая одну за другой шпильки, своевольные локоны освобождались и падали, лаская её шею и плечи, -  «Боже, как завидовал я её волосам!». Я видел, как она прикрывает глаза, когда ощущает касание моих рук, как вытягивает шею и подаётся назад, это приносило мне ураган счастья, который разрывал меня на тысячу кусочков от нестерпимой боли, что я мучаю и её тоже. Только я, я один виноват в этом. Это отрезвило меня, не до конца, но силы покинуть эту комнату я  нашёл, кладя последнюю шпильку на столик, я развернулся и ватными ногами пошёл к выходу. Мне не хватило трёх шагов до спасительной двери или до врат Ада, очень тёплые и безмерно любимые руки обняли меня за плечи, и мокрое от слёз лицо Миры прижалось к моей спине. «Боже, она плакала! Она плакала из-за меня». Я остановился, потому что не мог двигаться, потому что не хотел двигаться, мы всё так же молчали, а я не мог накрыть её руки своими, потому что не имел на это право, потому что не должен был этого делать.

- Не уходи…. – прошептала она, крепче сжимая меня за плечи и ещё сильнее прижимаясь ко мне. – По…жалуйста… не уходи…Я горько вздохнул, в горле образовался комок, стало больно глотать –  «Как же я ненавидел себя!»

- Не надо… Мира, - вынудил себя ответить ей, комок расширился, что-то сильнее начало сдавливать горло, но я должен был говорить, говорить то, чего не хотел. – Не надо этого делать, Мира, - изменяющимся голосом повторил я, она стала расслаблять пальцы, сжимавшие мои плечи, я сразу ощутил, что теряю часть себя, с меня живого отрывали кусок моей души. Она отошла на шаг от меня, будто отпуская, но, не давая мне уйти, теперь, не отрывая от меня взгляда, я чувствовал его. У меня не было сил оставить её, но и смотреть на неё сил не хватало, поэтому я так и стоял спиной к ней, медленно, но неизбежно разрывая себя на части.

- Ты считаешь меня испорченной? – с ужасом в голосе и захлёбываясь слезами, спросила она, меня будто током ударили, но это было ещё не всё, следующие её слова меня просто убили,

- Я отвратительна тебе. – Она была уверена в том, что говорит, а я не уверен в том, что делаю, резко обернувшись к ней, в мгновение преодолел разделяющее нас расстояние, больно сжимая её предплечья.  Я тряс её так сильно, что она даже перестала плакать,

- Не смей так думать, слышишь? Ты не представляешь как дорога мне, - я больше не тряс её, лишь слегка придерживая за плечи. - Не понимаешь, как сильно я погряз в этих чувствах, - не выдержал и обнял её, теперь сжимая её в своих объятиях и прикрывая глаза от сумасшедшего аромата волос и запаха её тела, почти чувствуя, как медленно схожу с ума. – Что ты делаешь со мной, девочка моя? – я с упоением вдыхал запах любимой и жадно, но в то же время очень нежно гладил спину моей малышки, - Что ты делаешь...? -  Она не пыталась отстраниться от меня, наоборот, она прижималась ко мне сильнее, маленькими пальчиками вцепившись в ткань моей рубашки,

- Тогда не оставляй меня, - прошептала мне в грудь сестрёнка, - Не уходи…

Краем сознания я понимал, что творю безумие,  что моё поведение аморально и непростительно, что я самый великий грешник и последний ублюдок, но это не могло меня остановить, больше всего на свете я желал исполнить её просьбу, сделать так, как просит меня Мира. Всё, чего я желал в этом мире, было сосредоточено в одном человеке, в ней, я желал её, желал сильнее, чем сделать следующий вдох, сильнее, чем проснуться следующим утром, сильнее, чем быть живым, и не мог отпустить её сейчас, когда она просила меня остаться.

- Боже… девочка моя… не говори этого… - начал лепетать я как маленький ребёнок, пускающий слюни, я знал, что схожу с ума, или уже давно был сумасшедшим, как можно ещё назвать брата, который относит в постель свою сестру на руках и не желает отрывать этих рук от её тела…?

Как можно назвать умалишённого, осознающего, что он скатывается в бездну безумия, теряя последние ниточки с реальным миром, но больше не желающего быть нормальным, меняющего жизнь в гармонии со своим рассудком на минуты умопомрачительного блаженства. Я не желал останавливаться. Боже! Я так долго мечтал об этом! Грех?! Я осознаю это, понимаю всю грязь своего поступка, но не хочу прекращать, потому что только внешние условности диктуют мне неумолкающее осуждение в собственных глазах, а сердце, тело, плоть и душа кричат о моей чистой и непорочной любви. Да, я считаю свою любовь к собственной сестре непорочной, я возжелал её тело, я запер её душу в своём сердце, и меня уже не спасти, но….  Но если она остановит меня, если посчитает меня мерзким, я остановлюсь, умру в её объятиях, но остановлюсь. Я люблю её, и этого у меня не отнять никому,… даже ей…

МИРА- Я жажду тебя… я так сильно жажду тебя… Ты нужна мне… Мира… так нужна… сильнее дыхания… Мирра… ты должна это остановить … Останови моё безумие…Умоляяяю…Останови меня, потому что… О Боже! я не смогу сделать этого сам,  - его хриплый шёпот перемежался прерывистыми поцелуями и сумасшедшими ласками, а я не хотела чтобы он останавливался, я хотела большего, я нуждалась в нём, быть ещё ближе к нему, принадлежать ему, раствориться в нём и владеть им безраздельно. Его губы сводили с ума, доставляя мне невыразимое блаженство, казалось, я разучилась говорить,  потребовалось собрать остатки разума и разомкнуть свои губы, с которых не желало исходить ничего кроме стонов наслаждения и ответных поцелуев.

- Не смей… Ааах… Не смей… - я извивалась от удовольствия,  хотя Влад только нависал надо мной, вдыхая мой запах и водя разгорячёнными губами по моей шее, он зарычал, а я впилась в его губы, больно прикусив его нижнюю губу, - Хочу тебя. Хочу принадлежать тебе. Не смей отпускать меня…., Не смей уходить, - после моих слов он сам начал целовать меня, сильно, страстно,  жадно...

- Моя… Мирра… Только моя… - он снова зарычал и теперь я чувствовала каждую клеточку любимого и горящего желанием тела Влада на себе, он был уже не в силах остановиться, в его всегда тёплых глазах, сейчас полыхал неистовый пламень, и это наполняло меня радостью и полноценным счастьем.

- Мой… – выдохнула я ему в губы и мы слились в ещё более жадном поцелуе, а каждый следующий становился страстнее прежнего, мы были настолько изголодавшимися по друг другу, что не могли насытиться, оба хотели большего, но не спешили, желая исследовать друг друга и ловить стоны и всхлипы мучительной страсти непрекращающие срываться с наших губ. Его безупречное тело, я не хотела пропустить ни сантиметра, покрывая поцелуями всего, но Влад не давал мне такой возможности, и мне оставалось только крепче сжимать его плечи, когда он терзал мою шею дорожкой влажных  поцелуев, прихватывая кожу в рот и нежно прикусывая её, мне казалось, что я кричу, потому что невозможно было молчать от такого удовольствия. Я прижимала его ближе к себе, пока он медленно спускался к моей груди и начал доставлять мне ещё больше мучительных наслаждений, когда большего не могло быть. Я более не обладала властью над собственным телом, оно нашло для себя лучшего хозяина, любящего и умелого, в данный момент коварно истязающего меня отключающими сознание ласками, дарующего мне воздух, которого вдруг стало катастрофически не хватать. Он пожирал мою плоть, поглощал мой разум и расщеплял мои мысли на миллиарды осколочков блаженства. Я сгорала и умирала многократно, чтобы вновь возродиться для новой пытки из его ласк, рук, губ, настигающих меня повсюду.

Влад захватил своим жадным ртом вершину моей левой груди, а правую аккуратно накрыл ладошкой, я выгнулась сама и притянула его ещё ближе, почувствовав его  обжигающий язык на своём соске, я не выдержала.

- Влад…  не могу больше… - прохрипела я, - Сделай что-нибудь… Это невыносимо… Невыносимо…  больно… - на выдохе, наконец, смогла закончить фразу. Влад остановился и замер взволнованный.

- Я сделал тебе больно? – запаниковал он, смотря на меня туманными от желания, но всё равно встревоженными глазами, я помотала головой и смущённо глядела в ответ, щёки горели от стыда и ответного желания, я опустила его горячую ладонь на свой живот, тая даже от этого невинного прикосновения.

- Вот здесь больно, – еле выдавила это признание. Наконец искры тревоги пропали из взгляда Влада, а его зрачки потемнели от удвоенной страсти, он снова накрыл меня своим телом и потёрся носом о мою шею.

- Любовь моя, - услышала я его нежный шёпот и  запустила руки в его волосы, он снова целовал меня, постепенно освобождаясь из последних остатков своей одежды. И я снова была в том состоянии, что и минуту назад, необъяснимое чувство наслаждения накрывало меня,  в то время как мой живот наполняло тянущей болью,  я чувствовала, что не в силах больше это терпеть.- Влааад, - прохрипела я, - Больно… Влааад.… Снова больно… - голова металась по подушке, пальцы скручивали простынь, а Влад не прекращал осыпать моё тело поцелуями, зализывая шершавым языком тоненькую полоску от шрама.

- Сейчас, любовь моя, - услышала я на краю сознания, - сейчас… потерпи ещё немного, это будет только один раз…всего один раз,… и  я хочу насладиться тобой,… пожалуйста, девочка моя, пожалуйста… . - Я смолкла на полуслове, прикусывая губы, невнятно мыча и  очень скоро, через мгновение без времени и пространства я почувствовала это – он был во мне, резким толчком он оказался внутри и я почувствовала боль, настоящую боль, но крик не успел слететь с моих губ. Влад закрыл мой рот поцелуем, и не двигался, давая мне возможность привыкнуть к нему, и к мысли, что теперь мы стали единым целым. Он не прерывал этот томный, исполнённой глубокой нежности поцелуй, поцелуй-обещание, что эта боль – единственная, которую мне придётся испытать из-за него. И я была согласна, я готова была вытерпеть больше, если Он чувствует себя настолько же счастливым, насколько делает счастливой меня…. Самовольная слезинка скатилась вниз по моей щеке, но Влад медленно осушил её нежными поцелуями.- Тише, тише, - шептал он мне в губы, а я сжимала его внутри себя и ощущала, как он пульсирует во мне. Боль начала постепенно утихать.

– Всё прошло, - шепча, солгала я.- Обещай, что скажешь, если будет больно, - попросил он, сжимая моё лицо в своих ладонях, я закивала, но твёрдо решила, что не буду ничего говорить, потому что видела, что он и так еле сдерживает себя, видела, как желание затопило его. Он начал двигаться во мне, очень медленно, невыносимо медленно… я знала, что это нестерпимо и для него, и без стыда призналась себе, что сама хотела, чтобы он был резче, быстрее, доказывая мне реальность моей сбывающейся мечты.

- Влааад,  ещё… прошу тебя… ещё… - он повиновался ускоряясь, каждое движение отзывалось во мне, каждый толчок посылал бессчетное количество импульсов электрических зарядов, его взмокшее тело было безупречным, Он был безупречным и я уже перестала ощущать себя отдельно от него, меня больше не существовало, меня никогда и не было, был только Он, а я стала его частью, неотделимым кусочком…. Я почувствовала это, невыносимое наслаждение стало накрывать меня новой волной.

- О Боже! Мира… Не делай этого со мной… - я царапала его спину маленькими коготками, потому что нельзя было кричать громче, а вытерпеть такую силу восторга было невозможно.  - Боже, как ты прекрасна, - стонал Влад, снова меняя темп, это было откровением, его откровением мне, а я слышала его на грани с реальностью, - Любовь моооя… - и я окончательно потеряла контроль над своим разумом, выкрикивая его имя.

- Влааад! - в неописуемом упоении, чувствовала, как что-то тёплое разливается во мне  и Влад обессиленный подминает меня под себя, придерживая меня одной рукой, зарывшейся в моих спутанных волосах. Его не восстановившееся дыхание, по-прежнему обжигает мою кожу, перемещаясь с мокрой щеки на чувствительную шею, я хочу замереть в этом моменте, но Влад уже осторожно выскальзывает из меня. И меня охватывает тревога от этой потери, хотя сама я плавилась от блаженства, осознание того, что чувствовать его внутри себя, быть с ним единым целым означает для меня быть полноценной, приобрести ту часть меня, что так не доставала всегда. Влад нежно улыбнулся моим неумелым попыткам схватить его, лёг рядом и притянул меня ближе к себе, сжимая меня в своих тёплых объятиях, даря защищённость от всего мира, от собственных  страхов, отдавая  мне себя в плен.- Я люблю тебя, - прошептала я, уткнувшись в твёрдую грудь Влада, ломая предрассудки, что первая говорю ему такие важные слова. Он обхватил моё лицо и заставил посмотреть ему в глаза, следующие его слова, звучали предельно серьёзно.- Я молю Бога, чтобы ты не сказала обратного, чтобы я не услышал от тебя противных  этим слов. – Я видела в его глазах проблески страха и боли, он на самом деле боялся этого, но если это был его самый большой страх, то в моих силах было подарить ему избавление.

- Никогда. Слышишь, никогда не перестану тебя любить… – я потерялась в его жадном поцелуе.

Глаза настойчиво слипались, и я бы поддалась, погружаясь в блаженный сон рядом с Владом, «Боже, какая я сейчас была счастливая!», но меня обхватили сильные руки моего любимого и снова несли куда-то, я в недоумении попыталась поднять свои непослушные веки и встретила лишь расплывчатое лицо ухмыляющегося Влада.

- Спи, любовь моя, - нежно шептал он, - я просто тебя искупаю… - не полностью понимая смысл его слов, я всё-таки недовольно поёрзала, отчего получила ласковый, полный обожания поцелуй в нахмуренный лобик и больше не сопротивлялась. Где-то очень далеко от меня послышался шум воды, тёплые руки опустили меня в не менее приятную теплоту и обволакивающая влага начала ласкать мои ступни, но я, наверное, слишком устала, потому что чётко ощущая происходящее с моим телом, не контролировала его совершенно, находясь в полудремотном состоянии, хотя я была не против. Мне нравилось, как Влад мягкой губкой намыливает мою спину, ноги, руки, живот и, чувствуя его прикосновения, я не стыжусь, а он делает это абсолютно невинно, действительно купая меня, почти как маленького ребёнка. Смыв всю пену с моего тела, приступает к мытью головы, волосы спутаны и он осторожно, не причиняя мне боли, распрямляет запутавшиеся пряди. На моём лице с закрытыми глазами появляется улыбка, а Влад уже наносит шампунь и мягко массирует голову, теперь кондиционер и я уже стою под тёплой струёй воды, пока Влад быстро намыливает своё безупречное тело моим гелем для душа. Не могу пропустить этого зрелища и с трудом, но разлепляю глаза, чтобы увидеть, как перекатываются мышцы на его теле от быстрых движений, не могу удержаться и протягиваю к нему свои ручонки, понимая, что не настолько невинна, и не смогла бы искупать его так же, спокойно как он меня. Вот и сейчас перехватывает мои руки и подносит к своим губам, нежно покрывая поцелуями каждый пальчик. Я всё ещё тянусь к нему с желанием оказаться в его объятиях, и он исполняет мою немую мольбу, отпускает мои руки и обнимает за талию, я обвиваю его шею, получившими свободу руками и мы стоим под тёплым душем, прижавшись друг к другу. И в этом нашем объятии нет ничего пошлого, между нами не витает возбуждение  или искры страсти, мы даже не говорим. Остановившись вот так в молчании, с немым пониманием друг друга, с осознанием того, что совершили ночью, со слезами, которые смешиваются с водой и друг с другом, и с единственным и одинаковым, но так и не высказанным никем из нас желанием, чтобы время замерло и не отделило нас друг от друга.

- Ты устала, - снова шепчет Влад, даря мне невесомый поцелуй в макушку, и медленно отстраняясь, на этот раз даже не пытаюсь возразить ему.

- Угу, – я собираюсь выходить из ванной, Влад опережает меня и закутывает в белое махровое полотенце. В нём так уютно, но не настолько, как в объятиях Влада. Он, тщательно обтирает моё тело и волосы, себя почти не удостаивая его вниманием. Потом снова берёт меня на руки и возвращает в, успевшую остыть, постель. Сморщиваю нос, - Холодно, - Влад ложиться рядом и укрывает нас одеялом.

- Спи…, я тебя согрею, - любимые руки обнимают меня за талию, я прижимаюсь к его груди и сворачиваюсь в клубочек. «Не хочу, чтобы завтра наступало!»

Ошибка

МИРА

Самое ожидаемое событие, которое могло произойти – завтра, всё-таки наступило и утро меня встретило холодом, нет, это ни погода за окном показала свои капризы, это я проснулась в своей постели одна, без него. Идеально-белоснежная простынь, полное убранство в комнате, отсутствующее вечернее платье, вероятнее всего повешено в шкаф, как нельзя лучше объяснило мне, что Влад скрыл все следы своего пребывания, все напоминания о прошедшей ночи. А может, ничего не было, всё на своих местах и я одна, потому что всё это мне только приснилось, моё терзающееся сердце придумало себе сказку, а неуёмное воображение поспешило воплотить его во снах? Я готова была к разочарованию, направляясь в душ, но саднящие ощущения убедили меня,  то, что произошло вчера, не было сном, это меня немного успокоило, и вот ужев отражении я вижу улыбающуюся себя. Мне нужно было быть уверенной, что Влад по-настоящему был рядом, и мы принадлежали друг другу наяву целиком и полностью, настроение с каждой секундой возвращающихся воспоминаний поднималось всё выше и выше. Я приняла тёплую ванну, отметая идею с душем, мне хотелось расслабиться, к тому же глупая, но счастливая улыбка не хотела сходить с лица и я поддалась неге  с закрытыми глазами.

Теперь идея Влада с уборкой в моей комнате казалась мне нескончаемым проявлением его заботы ко мне, что послужило толчком к особому подходу одежды на сегодняшний день. Мне нужно было заехать в галерею по вопросу продажи моих картин, это означало, что Влад должен будет подвезти меня туда.Поэтому, стоя у шкафа, я как никогда нервничала, наверное, так нервничают девушки перед первым свиданием, которого у меня, никогда не было, и, судя по нашим отношениям с братом, стремительно развивающимся, или же, наоборот, вялотекущим, уже не будет. Раньше факт отсутствия у меня молодого человека, с которым я должна была бы сходить на своё первое в жизни свидание, немало удручал меня, но теперь это было так маловажно, что совершенно не занимало мои мысли. Долго прособиравшись, я наконец выбрала тёмные обтягивающие джинсы и бордовую блузку, никакого макияжа, я просто так и не научилась пользоваться косметикой. Волосы оставила распущенными, с тоской возвращаясь в мыслях к моменту, когда Влад освобождал меня от причёски.  Так же нервничая, я осторожно покинула своё укрытие, направляясь в гостиную, оказалось, что все уже собрались и даже начали завтрак, не дожидаясь меня. На мгновение это незначительное событие  послужило отступлением моих радужных воспоминаний, но не успело до конца омрачить моё приподнятое настроение, зато с этим успешно справился один единственный взгляд, взгляд любимых глаз. Глаза, полное отражение моих собственных тёмно-карих, сейчас высказывали мне больше, чем могли, и вряд ли когда-нибудь смогут сказать слова, тысячи эмоций пролистнулись вместе – ожидание, смятение, надежда, страх и осознание совершённой… ошибки? И эти глаза были устремлены ко мне, эти чувства, что они отражали, были посланы мне. И ко мне тоже пришло чудовищное осознание, нет, не ошибки прошлой ночи, этого никогда не произойдёт, да, я ужасна в своём желании к нему, в своей безумной любви, в неконтролируемой жажде обладания им, но для меня произошедшее никогда не будет ошибкой, ведь это самое прекрасное, самое заветное, о чём я могла лишь мечтать. Осознание было другим, более чудовищным по своей изобличительности, он жалеет, жалеет о случившемся, для него прошлая ночь была ошибкой, и моё осознание было ошеломляюще-страшным, теперь даже не смотрясь в зеркало, я была уверена, что мой взгляд абсолютно зеркален взгляду брата, в нём читались те же эмоции, только вот значили они совершенно другое. Я первая отвела глаза, бесшумно опускаясь на стул рядом с ним, моё привычное место за этим столом, сухо выдавила из себя «доброе утро» и присоединилась к размеренному поглощению содержимого своей тарелки, больше не пытаясь смотреть кому-либо в глаза. Не ощущая вкуса еды, аккуратно отправляемой в рот, через равные промежутки времени, я не таясь ушла в свои мысли, отчего-то непреодолимо тянуло рисовать, но нежеланная связь с действительностью не была потеряна, меня беспощадно вернули в реальность:

- Дорогая, ты собиралась съездить в галерею? – спрашивал довольный голос матери, после вчерашнего открытия выставки моих картин, я приобрела некоторую ценность в глазах родных, оттого и прозвучавшее впервые неподдельное удовлетворение.

- Да, мне нужно обговорить с Ларисой некоторые вопросы, - очень тихо ответила я, не страшась быть неуслышанной.

- Прекрасно. Сынок, ты ведь отвезёшь Миру в галерею? – я вздрогнула, к счастью, никто сейчас не обращал на меня внимания, казавшаяся потрясающей идея побыть вдвоём с Владом какое-то время наедине, не была такой заманчивой, с открывшимися обстоятельствами.

- Не стоит, я могу попросить Иржи приехать за мной, если ты отпустил водителя, - не дав ответить брату, поспешила вставить я свою надежду на избавление.

- Нет, я сам отвезу тебя, - твёрдо прозвучал самый любимый голос на свете, не оставляя мне выбора. Он, в отличие от меня, шумно встал из-за стола, не скрывая своего взвинченного настроения, и отправился прямиком в гараж.

- Я подожду тебя в машине, - это послышалось уже из коридора вместе с удаляющимися шагами Влада. Так же как и брат, не закончив своего завтрака, в этом не было никакой необходимости, мои физические потребности словно были умерщвлены для обострения потребностей эмоциональных. Родные снова удостоились от меня сухого пожелания «Хорошего дня», ответа на который я пропустила, в это время я с колотящимся сердцем, и моё здоровье не имело к этому никакого отношения, шла к машине брата.

Влад ждал меня снаружи, облокотившись на дверцу, завидев меня, он открыл дверь передо мной и запрыгнул на водительское сиденье, улавливая мимолётным взглядом его грациозные движения хищного леопарда, внушающие мне восхищение несмотря на бурю в моей душе, поспешила отвернуться к окну, чтобы не испытывать искушения любоваться им.Никто из нас не старался заговаривать первым, у меня и вовсе не было намерения говорить о чём-то, всё, о чём мне было необходимо узнать, сказали его глаза, в словах не было нужды. Я не таилась, когда самовольные капли орошали моё лицо, но плакала беззвучно, иногда смахивая влажные дорожки рукой, а в машине по-прежнему господствовала тишина, странно, но я не слышала даже посторонних звуков за окном, не замечая быстро сменяющейся панорамы и мельтешащих автомобилей. Ушла в себя? Не думаю, чувства напротив, были обострены до конечного предела.

И всё же резкий визг тормозов вывел меня из подвешенного состояния, оказывается, остановилась именно наша машина, но я даже не повернулась в сторону Влада, мне было неинтересно по какой причине мы стоим на обочине. Я слышала, как щелкнул ремень безопасности, сначала Влада, затем мой, но снова не отреагировала, в этом не было смысла. И даже, когда Влад перегнулся в мою сторону, а его сильные, тёплые руки осторожно обхватили меня и бережно пересадили на его колени, я не открыла своих заплаканных глаз, успевших возвести между нами пелену. Он обнял меня, нежно поглаживая по спине, словно нерадивого ребёнка, а я не хотела просыпаться, ведь это сон, теперь только во сне мой любимый будет со мной. Слёзы с новым потоком хлынули из глаз, наконец, заставляя их открыться, не сопротивляясь своему сердцу, прижимаюсь к Владу сильнее, отчаянно обхватывая его шею и утыкаясь в плечо.- Тшш, тшш, маленькая моя, не плачь, всё хорошо, - только начав всхлипывать, я затихаю, от его успокаивающего голоса, - всё уже хорошо, - слёзы высыхают, когда Влад замолкает и с какой-то безысходностью, шумно вздыхая, зарывается в мои волосы лицом.

Мы снова молчим, но теперь эта нужная нам обоим тишина, я готова молчать вот так в его объятиях вечность и мне будет мало, но потихоньку успокаиваясь, ко мне возвращается толика смелости, чтобы выговорить одну единственную фразу:

- Просто будь рядом,… пожалуйста…

ВЛАД

Мы ехали в абсолютной давящей тишине, но я боялся говорить, нет я нисколько не жалел о прошлой ночи, это было самое прекрасное, и самое запретное, о чём я не смел даже мечтать, и эта ночь будет подарком мне, греховным, но невероятно драгоценным даром. Я усиленно пытался следить за дорогой, не пуская в себя мысли, не разрешая себе смотреть на Миру и какое-то время мне казалось, что мне это удаётся, каждый раз противный звук встречной машины извещал меня о том, что я неотрывно слежу за сестрой лишь изредка удостаивая дорогу необходимым вниманием. После очередного прояснения в моей голове, я не выдержал непрерывно катящихся солёных капелек по нежной коже сестры и остановил машину на обочине. Не ведая, что творю, отстегнул наши ремни безопасности и пересадил сестру к себе на колени, в салоне по-прежнему было молчаливо, я слышал лишь непривычный скрип кожаной обивки сидений, в обычное время остающийся незамеченным, но сейчас он был громогласным напоминанием, что моя девочка прячет от меня свои слёзы. Обнимаю её, хотя, после того как сегодня на рассвете я покинул спальню сестры, я тысячу раз дал себе слово, что не прикоснусь, не искушу, не посмею. А сейчас? Касаюсь, искушаю, смею и желаю большего, с больным восторгом понимая, что всегда будет мало, всегда недостаточно, полностью моя, моя, моя, моя…  Руки блуждают по спине моей девочки, она такая хрупкая, такая беззащитная, сидя на моих коленях всё равно не возвышается надо мной, а лишь несмело уткнулась в моё плечо и беззвучно продолжает плакать, радуюсь, что она обнимает меня и начинаю шептать ей в самое ушко:

- Тшш, тшш, маленькая моя, не плачь, всё хорошо, - она ёрзает у меня на коленях, и прижимается сильнее, постепенно успокаиваясь от моих слов, - всё уже хорошо, - я не обманываю, всё действительно будет хорошо, я больше не позволю ей заплакать, не допущу, чтобы она пролила хотя бы одну слезинку по моей вине, вдыхаю её аромат, такой любимый и дурманящий, знаю, что поступаю глупо, потому что теперь совершу нечто недопустимое, но не могу заставить себя остановиться, тем временем, слышу её охрипший от пролитых слёз голос, будто назло подстёгивающий меня продолжать быть искушённым.

- Просто будь рядом, …. Пожалуйста…

Конечно любимая, всегда, если даже однажды ты выгонишь меня из своего сердца, однажды возненавидишь, я страшусь этого, но с каждым сделанным неверным шагом, всё больше убеждаюсь, что это произойдёт, я всё равно буду рядом, негласно, тенью, бесплотным или бездушным существом, но я останусь, потому что не могу без тебя, я не дышу без тебя уже сейчас. Это страшно, невозможно, но отрицать это бесполезно, любимая, я влюбляюсь в тебя с каждой секундой всё больше и больше, и какой бы греховной не считалась моя любовь по глупым или же мудрым предрассудкам, для меня любовь к тебе – это самое чистое и непорочное, что видел когда-либо этот мир. Но у меня нет никакого права говорить тебе этих слов вслух, я не обреку тебя на эту любовь, знаю, ты переболеешь этим чувством, и хотя я буду страдать, я стерплю, родная, ради тебя я вытерплю.

- Всегда, - слово, на которое у меня хватает сил, а дальше я уже не думаю, отключаю рассудок и предаюсь власти своего сердца. Перемещаю одну руку ей на затылок, осторожно отрывая Миру от своих объятий, несколько минут, а может быть часов неотрывно изучаю любимое лицо, время тягуче и не важно, я просто хочу смотреть на неё, нескончаемо-долго… вечно. … В голове стучит навязчивая идея поцелуя, возможно последнего, и я снова повинуюсь своему слабому сердцу, оно не может устоять перед своей настоящей и единовластной хозяйкой. Целую Миру нежно, медленно, слегка касаясь чуть приоткрытых губ, ласково, коротко, … отчаянно. …  Это почти не поцелуй, я просто не отрываю своих губ от нежного бутона, как безумец, наслаждаюсь её ароматом и вкусом, желанным, неповторимым, … единственным. … Сказка постепенно теряет свои чары, рассеивается, и я отодвигаюсь совсем чуть-чуть, близко, и бесконечно далеко, снова вожу глазами по любимым чертам, как маньяк, отпечатывая её взгляд одинаковых со мной глаз, но совершенно с иным миром внутри,  с незатухающим пламенем, которое непреодолимо манит меня в жгучее полымя. Посмотрит ли она на меня так же, когда будет жалеть о сделанном мне подарке, даже не взглянет, хотя это будет помилованием, не нужно обманывать себя, в её глазах будет презрение, которое я заслуживаю, но сейчас я хочу быть блаженным и упиваться её глазами, блестящими от сдерживаемых слёз, руками, обнимающими меня и улыбкой медленно расцветающей на губах моей, только моей девочки.

Твоя

МИРА

Мы подъехали к  галерее…

Сказать, что я была счастлива, значит, не сказать ничего и одновременно безнадёжно солгать, тихая грусть расползалась по моим внутренностям точно змея искусительница. Я не могла не увидеть не высказанную любовь, крепко повязанную ниточкой боли и отчаяния в глазах Влада, его обожающий взгляд пронизывал до костей, выжигал на мне клеймо, и это было намного интимнее проведённой с ним ночи, казалось именно сейчас, в тесном автомобиле он по-настоящему мне открылся, не произнося ни единого слова любви, он заверил меня в ней на тысячу лет вперёд.  Счастье осознания, заполнявшее меня, было столь полноценным, что я смогла понять его страдания: он упрекал себя, обвинял в нашей любви и в моей любви к нему винил только себя, не боясь осуждения целого мира, он боялся осуждения своей Миры, ибо я была его - навеки, навсегда. Как это было жестоко - не говорить с ним  о своих чувствах бесконечно, в то время, как он с нежностью обнимает меня, с единственным желанием продлить наши минуты молчаливого счастья: нельзя говорить, чтобы не разрушить это хрупкое единение наших оголённых чувств.

Несмело, не уверенная в том, что при следующей нашей встречи эта эфемерная завеса его желания быть со мной будет твёрже каменной стены библейского греха,  не хочу этого недолгого расставания с ним, но всё-таки открываю дверь со звуком щелчка, уже нарушившего мою благословенную тишину. Уже целую вечность я не смотрю в его сторону, поэтому не понимаю зазвучавших  неожиданно слов в салоне:

- Алло, Лариса?

- …

- Да, это Влад. Я звоню, чтобы предупредить вас… - после этих слов я оборачиваюсь в сторону брата, опустив голову и нервно постукивая по крышке коммуникатора мизинцем, разговаривающего по телефону с моим куратором, несомненно, находящимся в нескольких метрах от нас в здании галереи. Ручка двери так и продолжает оставаться в моей руке, неподвижно сжатая напряжёнными пальцами, Влад пытается сосредоточиться на телефонном разговоре, хмуря брови и не обращая на меня внимания.

- … непредвиденные обстоятельства, да, Мира не сможет сегодня приехать, - Влад очень резко встречается с моими растерянными немигающими глазами и заканчивает разговор, - надеюсь, вы сможете уладить вопросы о выставке без неё. Нет, я не знаю, сколько займет это времени, наверное, её не будет несколько дней. До свидания. – Он отключает мобильный телефон, перегибается через меня и захлопывает дверь.

Я продолжаю молчать, неожиданно понимая, что молчание – наш сообщник. Влад заводит мотор, и мы уносимся прочь от галереи, я безмолвно слежу за ним взглядом, полностью доверяясь всему, что меня ждёт… с ним.

Мы оказываемся за чертой города, там, где сохранились ещё отголоски девственной природы, пусть я буду верить в эту иллюзию, но здесь я хотя бы могу увидеть весну. Влад продолжает молчать, но действия его слаженные и запланированные. Он выгружает сумки из багажника, расстилает на пока недружелюбную к нам  землю плед, поблизости нет никого, кроме живого воздуха напоённого майской прохладой и молодой травы, делающей свои первые шаги по пробужденной от зимнего сна земле. Мы с братом, не задумываясь, мнём этот зелёный ковёр, отдаляясь от  машины всё дальше вглубь чащи, скрывающей нас от мира невысокими редкими деревцами, но их достаточно, чтобы нас не существовало в этой вселенной на время, замороженное только для двоих.

Я стою, словно окаменелая  –  неверующая, не знающая. Так тихо вокруг, машины не видно с этого места, мы такие одинокие здесь, но мне хватает Влада, нам хватает друг друга… Влад поворачивается ко мне, наверное решившись объяснить свой, кажущийся ему странным, но воспринимаемый мной нежданным подарком, поступок, против своей воли я заглядываю в его глаза с неким раболепием, он осторожно держит меня за плечи, большими пальцами совершая круговые движения, успокаивая меня… себя.

- Побудем здесь немного?  - полушёпотом спрашивает он, я лишь киваю головой, привыкая к молчанию, и неожиданно крепко обнимаю его. Так быстро пролетают эти мгновения в объятиях, я закрываю глаза, уверенная, что у Влада они сомкнуты тоже, мы пытаемся продлить это ускользающее умиротворение.

- Прохладно, нужно развести огонь, - шепчет он мне в волосы, я снова киваю, и трусь щекой об его грудь, он разжимает руки, я опускаю свои, Влад безмолвно переплетает наши пальцы, и мы идём за дровами.

Это совсем неудобно - одновременно собирать хворост и держать меня за руку, и мне приходится заговорить:

- Отпусти, - голос выходит тихий и неправильный, я чувствую, как Влад содрогается от него всем телом, затем останавливается и смотрит на меня. С мгновение я тоже смотрю на него, не понимая, а потом поднимаю наши переплетённые руки вверх, и машу ими в воздухе, Влад хмурится, а я начинаю смеяться – громко, по-настоящему весело.

- Мы ведь так много не соберем, - становится легче говорить после этой маленькой заминки, я продолжаю улыбаться, и Влад всё-таки отпускает мою руку, пробираясь вперёд. Стараясь не отставать от него, я заглядываю ему в лицо, он сосредоточенно выглядывает щепки в кустах, но я вижу, как улыбка сохраняется в краешке его губ. Не могу ничего с собой поделать, начинаю идти вприпрыжку, обгоняя брата, Влад косится в мою сторону, а  я продолжаю расплёскиваться своим счастьем.

Влад периодически останавливается, чтобы подобрать очередную хворостинку, но всё равно не отстаёт от ничего не делающей меня. Я даже не боюсь заблудиться, где-то внутри мечтая именно об этом.

- Пошли назад? – прерывает мои глупые размышления братик, успев немного опередить его своими семимильными шагами, я повертываюсь к нему, заставляя прыгать свои локоны. Глаза встречаются с кофейной теплотой Влада, легко обхватывающего собранную охапку дровишек. Я возвращаюсь к нему, по-детски ухватившись за рукав его куртки, испытывая потребность держаться за него. Улыбка на его лице становится шире, свободнее, и мы безошибочно возвращаемся к тому месту, где расстелен плед и оставлены сумки.

Я громко вздыхаю, наверное, с сожалением, Влад сбросивший полешки на землю начинает смеяться, разгадав мои мысли. Я в ответ хмурю ему брови и надуваю губы, как маленькая, а он снова меня обнимает. Я зарываюсь носом в его футболку, глубоко вдыхая его неповторимый запах, сейчас, в маленьком лесу, он ещё более отчётливо ударяет мне в голову,  брат пахнет лесом – последождевой хвоей.

- Нужно разводить костёр, - сама напоминаю Владу причину, чтобы разомкнуть наши объятия. Он послушно отходит от меня, возвращаясь к дровам,  умело сооружает из полешек пирамиду, достаёт из второй сумки зажигательную смесь, откидывая материю, прикрывающую её содержимое, на глаза мне попадается альбом, непонятно зачем, находящийся в сумке. Я забираю его оттуда, находя в той же сумке ещё и грифельный карандаш, и снова устраиваюсь на пледе.

Я смотрю на быстро вспыхнувшие огоньки пламени только разгорающегося костра, смотрю на сидящего на корточках Влада, а рука неосознанно ведёт карандаш по бумаге, вырисовывая очертания, делая лёгкие наброски, глаза завораживаются обещающим полыхать огнём, рука сильнее сдавливает точёный грифель, я то задерживаю дыхание, то дышу ненормально часто, и рисую, рисую. Красные языки подавляют оранжевые, они раздваиваются, утраиваются, чтобы вновь соединиться воедино, обрести свою изначальную целостность, мысли уносятся далеко от потрескивающего костерка прочь, я  уже потеряла связь с окружающей меня природой, не чувствую запаха весны, но Влад слабо прижимает меня к своей груди, уже не занятую рисунком, только унесённую по пути своих мыслей, я поддаюсь этой ласке, расслабляясь и опадаю  в его руках.

- Зачем ты взял альбом? – вполголоса спрашиваю, словно страшась быть подслушанной.

- Ты бы захотела порисовать, - просто отвечает он, окутывая меня своей теплотой. Я согреваюсь, не от близкого огня, а от тепла его объятий.

- Захотела, - усмехаюсь, прикрывая глаза. На миг мы погружаемся в собственную тишину, наслаждаясь тихим поскрипыванием щепок в костре, далёким пением птиц, шелестом хлопающих листьев, слабо покачиваясь в кольце его рук.

- Ты не голодна?

- Нет, но мне интересно, что ты собрал для нашего пикника. – Это простое «нашего» согревает меня,  я знаю, что и Владу тоже тепло от этого обычного слова.

- Сейчас, - говорит он, поднимаясь, и снова лишает меня своей близости. Влад стелет небольшую скатерть  и расставляет на ней пластиковые контейнеры, поочерёдно расправляясь с крышками. В них  только лёгкие закуски -  овощные  салаты, рыба и грибы. Запахи смешались, но выглядит всё довольно аппетитно, я почувствовала, что на самом деле проголодалась, Влад с готовностью отломил мне мякиш белого хлеба, а после того, как я заулыбалась, не задумываясь, начал кормить меня сам. В первый раз, нахмурив от его самоуправства брови, теперь я не сопротивлялась, с готовностью раскрывая рот следующей насаженной на вилку порции, отчего мы бесконечно переглядывались и счастливо улыбались друг другу. Влад совершенно не ел ничего, видимо затеяв обеденный перерыв исключительно ради моего кормления.

Я чувствовала себя маленьким ребёнком с ним, совсем не приспособленной к жизни, не умеющей ничего, но, как же я хотела, как же сильно я хотела сделать его счастливым.

Он самостоятельно собирает остатки, снова закрывает крышки, сбрасывает в траву крошки и убирает всё назад в ту же сумку. Он возвращается ко мне, и нет в его мыслях ничего постороннего, только быть рядом, как я осмелилась просить его, чувствовать меня так же, как я чувствую его. Он садится рядом со мной, и наши глаза в долгом молчании устремляются навстречу друг другу.

- «А может, нам не нужны были… они… - эти слова?» Я слышу тишину, медленно обволакивающую нас, такую разную, мне радостно вот так помолчать с ним, потому что во мне так много чувства, что слова кажутся совсем не выразительными и бесцветными, я дотрагиваюсь до его висков, прижимая холодные пальцы к любимому лицу, Влад опускает веки, льня к моей руке:

- Хочу написать тебя, - заворожено повторяю вслух задуманное желание.- Хорошо, - улыбаясь и не открывая глаз, безропотно соглашается он.

Я отрываю от него свою руку и слышу мягкий вздох, альбом с карандашом уже приготовлены на моих согнутых коленях, Влад медленно вытягивается на пледе, неотрывно следя за моими руками. Я пытаюсь завязать волосы в хвост, но непослушные пряди так и норовят рассыпаться по плечам.

- Оставь… - тихо проговаривает он, смиренно согласившийся побыть обездвиженным манекеном на сыром пледе с просочившейся влагой лесных трав.

– Хочу видеть, как прячутся от меня твои глаза, - и он вновь закрывает свои, - как путаются твои пальцы в своевольных шёлковых прядях, - он протягивает руки ко мне, а мои щёки алеют от его слов.

Я оставляю безуспешные попытки с волосами и склоняюсь над ещё белоснежным листом, ощущая не проходящий и ещё больше вгоняющий меня в краску жар. Рука начинает выводить резкие и беспорядочные мазки по бумаге, я ни разу не смотрю на лежащего Влада, безнадёжно опечаленная, что портрет не будет реальным, время стремительно убыстряется, а я всё равно не могу заставить себя взглянуть на него, боясь захлебнуться. Я не смотрю и на вырисовывающиеся контуры мужского лица, временами, когда не заколотые волосы скрывают моё лицо и когда мои глаза действительно прячутся от Влада, я ловлю себя на том, что его лицо и так неотступно со мной, оно отражается в моих глазах, оно высечено в моём сердце и тогда  рисунок на простом листке из школьного альбома начинает дышать и жить. Я несмело открываю глаза на него, только закончив работу набравшись сил посмотреть на набросок полностью. Страх проходит, уступая место разочарованию, не смогла, не сумела.

Я не знаю, что видит Влад в моих застывших на рисунке глазах, но голос его звучит обеспокоенно:

- Что случилось? Мира, что-то не так?

Я протягиваю ему неудавшийся рисунок и прижимаюсь к его груди. Возглас его восхищения прорезает воздух, но я по-прежнему продолжаю дышать в его рубашку.

- Тебе не нравится ведь? Так? – тихонько спрашивает он, прикасаясь губами к моей макушке. Я киваю, сильнее вцепляясь в него, но ему недостаточно такого ответа,

- Почему? – в его голосе нет настойчивости, он просто знает, что я всё равно откроюсь ему.

- Твои глаза…, - получается слишком тихо и это вынуждает меня повторить, - твои глаза, наши глаза… - он всё понимает по этим коротким и сбивчивым фразам, обнимает меня, крепче, бессильно шепча:

- Ты жалеешь?  - эта обречённость в его голосе убивает меня немедленно, но она же и отрезвляет.

- Нет, - голос твёрдый, но я знаю, что не могу его убедить. – Нет, - повторяю, отстраняясь, чтобы смотреть ему в глаза, когда буду говорить ему нечто важное:

- Я люблю тебя, - слёзы неожиданно и без спроса стекают по лицу, застилая глаза, мешая вглядываться в едва заметные тёмные крапинки его глаз. – Люблю, люблю, люблю, - бросаюсь в его руки, тут же оказываясь пойманной в сеть его объятий и нежный шёпот:

- Знаю, моя маленькая, знаю, - он начинает лихорадочно покрывать моё лицо поцелуями, они солёные, пропитанные моими же слезами, и я бесконечно счастлива, и пусть это счастье горькое, всё равно… всё равно.

ВЛАД

Я упаковал все вещи в сумки и теперь застыл возле не потушенного огня медленно тлеющего костра с выдернутым из альбома листом с запечатлённым на нём моим не улыбающимся лицом. В первые  минуты я различил лишь безупречное своё сходство с талантливым изображением, ничего не понимающий в живописи я чувствовал едва уловимую жизнь, пульсирующую в рисунке, но сделанный простым карандашом этот набросок обнажал мои чувства, Мира удивительно точно изобразила наше с ней сходство, и сердце, перекачивающее по моим жилам одну на двоих с ней кровь, заныло. Может быть любовь, которая давала жизнь этому рисунку и была видна только нам двоим, но наше родство было известно всем и это испугало мою малышку. Испугало то, что она сама, своей рукой нарисовала ту грань, которую нам нельзя было нарушать, грань, оставляющую нашу любовь под запретом, грань, которую мы уже перешли и пути назад нет. Сжимая её в объятиях, я понимал, что готов страдать за нас обоих, если буду слышать её настойчивое: «Люблю».

- Пойдём? – спрашивает она совсем рядышком.

А я не могу решиться бросить набросок в огонь – причину её слёз.

- Не надо, - останавливает она меня, задерживая мою руку своими маленькими пальчиками. – Это ничего не изменит.

Я смотрю ей в глаза, в которых мелькает грусть, подавленная решимостью:

- Влад, ты – мой брат, - я содрогаюсь всем своим существом, но она будто не замечает этого, или просто от собственных слов содрогается вместе со мной, но вздохнув, продолжает, - Этого не изменить, но мою любовь тоже… не изменить.

«Лгун! Скажи, в чём ты раскаиваешься? В том, что прошлая ночь исполнила твою мечту или в том, что, не дожидаясь рассвета, ты сомнамбулой готовил вещи для пикника, чтобы побыть вдвоём с Мирой? Или в том, что, как влюблённый по уши подросток, испугался утром её взгляда и тысячу раз отменил все планы, но в самый последний момент всё равно увёз её ото всех? Всё дело в том, что нет в тебе этого раскаяния? Есть пряная горечь, обволакивающая твои чувства к ней, страх ненависти в её глазах, но ты не раскаиваешься. Тебя уже не может остановить то, что она твоя сестра, ты не хочешь забывать об этом или притвориться, что это не так. Нет. Это чувство, напротив, ещё больше опьяняет тебя, потому что родство с ней - ещё одна неразрывная, связывающая вас нить, она заставляет тебя чувствовать несуществующее во вселенной счастье: она ближе к тебе, она твоя…»

Я думал об этом, пока мы в привычном молчании добирались до моей машины, Мира шла чуть поодаль от меня, впереди, я медленнее шагал по её следам, считывая её шаги и наблюдая, как покорно склоняется молодая трава под её ногами. Я загрузил сумки, Мира ждала меня у передней двери, оглядываясь на редкий лес и подёргивая плечами от непривычной прохлады. На миг я залюбовался её хрупкой фигуркой, такая маленькая она вызывала во мне чувство непреодолимой нежности, я, не стараясь, подошёл к ней неслышно, обнимая её со спины, вынуждая вздрогнуть от неожиданности, но она сразу же обмякла в моих руках, теснее прижавшись к моей груди. Где-то далеко спрятавшаяся мысль, но сейчас очень близко проплывшая по поверхности моего сознания – «А что если желание заботиться о ней пересилило бы мою любовь и я по-прежнему оставался для неё только братом?» -  теперь не испугала меня,  я вдохнул пьянящий запах её волос, прошептав:

- И мою… и мою….

Третий лишний

ВЛАД

Неделя проходит в сумасшедшем ритме мучительно медленным темпом, я успеваю решить вопросы на фирме подписать сразу несколько важных контрактов по причине вялотекущего времени, но часы, минуты и секунды, отсчёт которых я прослеживаю с маниакальной точностью, проведённые с Мирой ускользают от меня песчинками меж пальцев.

Родители, неожиданно решают вернуться в свой город, чтобы наконец, заняться его капитальным ремонтом, я намеренно умолкаю о том, что никакого ремонта уже не требуется, потому что ещё в начале весны я отправлял туда ремонтную бригаду – Хочу сделать родителям приятный сюрприз или сократить количество людей в доме?Лиза, как заговорённая, проводит ещё меньше времени в стенах коттеджа, всё больше ссылаясь на несуществующих подруг, у которых остаётся переночевать и я исполняюсь благодарностью к Анатолию.

Я каждую ночь остаюсь у Миры в комнате, приходя к ней поздно ночью после замолкания последних подозрительных шумов в доме и покидая лишь на рассвете, почти не погружаясь в сон за всю ночь.С той ночи после открытия, между нами больше ничего не происходит – я лишь по-братски целую её в губы, по-братски прижимаю к себе, сокращая несуществующее между нами расстояние до ещё немного допустимых пределов, и по-братски засыпаю в её кровати – рядом, не ближе…

Это кажется недостаточным, но большего не надо, это не воздержание и не отступление, нет, пути назад нет, это лишь не преступление границ воспитания – в этом же доме спят наши с Мирой родители. И теперь, когда наш первый и взаимный голод утолён, что в моём случае является полнейшей чушью, потому что желание с каждым днём становиться нестерпимей, я просто покоряюсь её невысказанному, но читаемому в глазах решению – подождать.За прошедшие семь дней я повторяю семь тысяч «Прости» - столько же, сколько не могу удержать в себе своё животное «Хочу». Мира прощает.

Наше воссоединение кажется сновидением, что-то внутри меня производит деление клеток, размножая моё счастье – это безумие, которое оказывается для меня единственно правильным выходом, я уже не представляю себе иного. Месяцы и месяцы я пытался излечить не поддающееся лечению сумасшествие собственной сестрой, а теперь мне становится откровением, что я потерял столько времени без тепла её рук, без тепла её улыбки.

Вспоминая сейчас прошлый уезд родителей из города, в памяти всплывает образ Миры в тот, мой пьяный вечер – её ангельский лик, её неземное происхождение. Я влюбился в неё именно тогда, нет, ложь, понял, что люблю её. Теперь я понимаю выражение, мир вертится вокруг одного человека, мир вертится вокруг Миры.

***

Максим не позволяет себе кратковременной фамильярности со мной, даже после того, как его сестра оказала мне неоценимую услугу, пусть и добавляя в свою копилку талантов имя моей сестры. Макса не было на открытии выставки, но мы на неделе обсудили несколько запомнившихся ему картин, он посетил галерею в отсутствие Миры – заезжал за Ингой, так он сказал мне.

В моём кабинете по-прежнему висят картины из композиции времён года, пополнившихся недостающим «летом», которое теперь моё любимое, если не считать безымянного подарка на Новогоднюю ночь. На обеих картинах я – разный, без чёткого сходства, но знаю, что это я даже без уверений сестры.  Меня не отпускает вопрос о дате рисования безымянной картины, но Мира упорно уходит от ответа, я лишь  потворствую её желанию.

Павел Дмитриевич всегда остающийся насмешливо-суровым, добрых полчаса извергается восторгом по поводу, изъясняясь его же словами, «неведомого доселе искусства мысли», и что-то тёмное и привычно переплетённое со светом заполняет меня ещё и от гордости за Миру. Замечаю недоумевающие взгляды своих подчинённых, с настороженностью заводящих со мной разговор, исподлобья высматривающих перемены моего настроения. Что я могу им ответить? Как могу объяснить свою круглосуточную глупую улыбку?

И всё хорошо, чувствую себя слабым и зависимым от обретённого счастья, но я хочу продолжать…

Я не ожидал этого звонка, но в полдень рабочей, ещё не закончившейся пятницы на мобильном высвечивается имя Олега и после третьего звонка я растягиваю зелёную полоску на дисплее.

- Ой как нехорошо получилось, - раздаётся в трубке сердитый голос друга вместо приветствия. – Ты забыл обо мне, - продолжает он, не давая поздороваться и мне.

- Привет, - наконец могу вставить слово в потоке его недовольства в компетенции друга, без компетенции врача.

- Влад, ты не пригласил меня на выставку! – он немного повышает тон, хотя по голосу я слышу, что он расстроен не так сильно, как хочет показать.

- Прости, я думал, тебе будет неинтересно, - оправдываюсь я, на самом деле только сейчас вспоминая, что забыл отправить ему приглашение.

- Я для тебя не очень элитная персона, - следующая констатация факта выходит ещё менее убедительной.

- Брось, Олег, я просто забыл, не придирайся. Ты можешь посмотреть картины в любой день недели, выставка будет открыта ещё четырнадцать дней, – в трубке слышатся наши синхронные вздохи, и мы оба сдерживаем смех, думая об одном и том же.

- Сходим в бар? – выпаливает Олег первым.

- Ага, - сразу же соглашаюсь.

- В тот, который ближе к моему дому, - предупреждает друг, и я начинаю громко смеяться в воздух.

- Эй! Я не собираюсь напиваться!

- Понял я, понял, - едва выговорив последнее подтверждение, жму на отбой, продолжая улыбаться.

Непривычно снова встретиться с многолетним другом за стойкой бара простым парнем в простой одежде – лёгком свитере и джинсах, без приевшегося моим глазам белого халата.

- Здорово, - в этот раз он опускается до приветствия со мной, когда я усаживаюсь рядом с ним, перекидывая костюм через спинку стула.

- Привет. Что пьёшь?

- Пока только пиво, - поднимает в воздух объёмную кружку.

- Мне минеральной воды без газа, - подзывая бармена, делаю заказ.

- Чего так? – спрашивает Олег, я размеренно быстро опустошаю бокал воды.

- Думаю, кто-то из нас двоих должен остаться трезвым.

- Не смешно. Я же сказал, пить не буду. Да и живу я в доме напротив, так что повторюсь, Чем тебе не угодило здешнее пиво? – он делает ещё один смачный глоток, прежде чем приступить к изучению моего лица.

- Откуда узнал про выставку? – спрашиваю, переводя тему разговора об алкоголе.

- Разогнал двух медсестёр, пролистывающих какой-то, – он фыркнул, потрясая кружкой в воздухе, - женский журнал. Там были классные фотки с модной презентации…

- Да уж, это медицинский справочник с иллюстрациями кишечных расстройств, - я снова подозвал бармена и попросил пива для себя.

- Ничего интересного, - продолжал Олег, не заметив моей насмешки, - так вот, модели на развороте, прямо скажем, ничего, - он одобрительно закивал, словно смотрел тогда модный  журнал в первый раз, а зная о помешанности друга на собственной работе, несложно предположить, что так оно и было.

- Мне особенно понравилась в красном платье, - он перевёл взгляд на меня, невзначай так, просто, в середине рассказа, но я напрягся – в красном платье была Мира.

- И? – попросил продолжения.

- Это была твоя сестра, -  закончил он, отставляя пустой бокал на стойку, неожиданно заглушив все посторонние окружающие звуки и голоса.

- Понятно, - процедил, отпивая из бокала с пивом – тёплое и протухшее.

- Ну и как всё прошло?

- Хорошо и прости, что забыл тебя пригласить. – Стало как-то неловко за себя, я неправильно относился к людям и почему-то осознал это вот так вдруг – в тёмном баре с чистыми, но прокуренными сигаретным дымом, стенами, полном мужчин, которым на меня действительно наплевать, рядом с другом - с хорошим другом, о котором я забываю на месяцы по собственной необходимости. Я плохо, очень плохо отношусь к окружающим меня людям – безразлично.

- Всё нормально, - выводит из транса голос Олега, опорожняющего очередную кружку с пивом.

- Как она? – спрашивает, - Всё нормально? – теперь эта повторная фраза звучит вопросом о моей сестре.

- Да. … Она счастлива, - получается как-то неуверенно проговорить это вслух, потому что в этот момент я думаю о наших с ней отношениях, но никак не о выставке.

- Ей очень идёт красный, - возвращается Олег к скользкой теме о привлекательности Миры и меня снова напрягает, что он всё время говорит – она, ей, её.

- Да, – слишком короткий ответ, чтобы сменить тему разговора.

- Там на фото с ней был какой-то мужчина. Это её парень? – Олег говорит спокойно, продолжая делать глотки из своей кружки.

- Нет, - слишком поспешный и снова слишком короткий ответ.

- Откуда тебе знать, ты ведь её брат, - Олег не смотрит на меня продолжая пить из бездонной кружки своё пиво.

- У неё нет парня, ясно? – снимаю со спинки свой костюм и поднимаюсь со стула, - Слушай, мне пора, Олег, давай выпьем в следующий раз? – я не слежу за голосом, когда я стою напротив Олега, всё ещё допивающего своё пиво, и бросаю на стойку несколько банкнот, расплачиваясь за выпивку друга.

- Окей, пошли, - он отставляет недопитую кружку и спрыгивает со стула, я отворачиваюсь, направляясь к выходу из бара, и слышу шаги Олега за своей спиной.

Очутившись на уличном воздухе, я начинаю перебегать глазами по автомобилям, в поисках своей машины, неожиданно забывая, где припарковал большой внедорожник. Олег, молча, стоит рядом и после звукового подтверждения сигнализации, он снова заговаривает со мной:

- Может, зайдёшь? – руки он спрятал в карманы и смотрит вниз, на асфальт, уже слившийся со светом сумерек.

- В другой раз, - говорю, - сейчас мне действительно пора.

Я отворачиваюсь и не вижу Олега – прячу свои глаза, но слышу - уши я спрятать не могу.

- Значит, говоришь, ты уже ей признался?

Интервью

МИРА

Я полюбила ночь…

Ночь, которая навевала на меня нескончаемую тоску, ночь, которая напоминала о моём одиночестве… раньше, всё было раньше. А теперь я ждала эти крохи-часы, неизменно и, несомненно, созданные только для нас двоих – для нас с Владом. Ночь стала нашей союзницей, сон превратился во врага. Всю прошедшую неделю я училась не спать, чтобы подольше чувствовать не касающиеся меня  Его поцелуи, не дотрагивающиеся до меня Его руки. Каждую ночь я с замиранием ждала Влада у своих дверей, чтобы   оказаться в его объятиях поскорее, не растрачивая время на преодоление несправедливо разделяющего нас расстояния.

- Родная,… - шепчет он каждый раз, как только зарывается лицом в мои волосы, шумно вдыхая их запах – и всё остальное теряет свой смысл…Все эти дни Влад проводил на фирме, все вечера –  в кругу нашей семьи, у нас были только ночи, и мне становилось их мало, так чудовищно мало.

В четверг я всё-таки поехала в галерею с водителем. Я была неблагодарной,  но теперь мои картины и мир, нарисованный мной – место, куда я сбегала из реальности, то, что меня всегда спасало, то, что оставалось самым важным на протяжении моей жизни, было вытеснено моими чувствами к брату.  Влад стал моим миром, не придуманным, не нарисованным…

Я немного рассеянно принимала похвалы и новые наставления Ларисы и Инны Леонидовны, мельтешения Иржи меня и вовсе раздражали.

- Мира, ну где же ты витаешь? – нестрого пожурила меня Инесса, в то время как пролистывала очередной каталог, даже не удостаивая меня взглядом.

- Нигде, Инна Леонидовна, просто задумалась, - голос выходит усталым и неестественным, я пробегаю  глазами модернистическую обстановку кабинета Инессы и проваливаюсь в спинке дивана.

- Дорогая, ты просто умница, на твои картины выстраивается очередь из коллекционеров, ты настоящий талант, и в данный момент меня беспокоит твоё преунылое настроение. Скажи мне, как такое возможно у выдающегося художника как ты, на второй день после открытия первой в твоей жизни выставки? Разве эта не было мечтой всей жизни провинциальной девушки Мирославы? – Она выговорила всю тираду на одном дыхании, наконец, оставив в покое свой журнал, скрестив на гладкой столешнице длинные пальцы и взирая на меня немигающими хищными глазами. Сейчас она выглядела намного старше своего возраста – очень устрашающе, я всё больше вжималась в мягкую спинку дивана, ощущая себя маленькой нашкодившей второклассницей.

- Я просто не привыкла к такому, устала, - отвечаю на её вопросы, разбавленные высокопарными словами.

- Понимаю, милая, понимаю, - сразу же кивает эта женщина, от воспоминаний становится привычно неприятно – после предупреждений Влада о моём здоровье, Инесса всегда соблюдала дистанцию в обращении со мной – и это выглядело неполноценно. Я должна бы сердиться на брата, но даже это у меня получалось плохо, совершенно отвлечённое напоминание о нём, уводило меня в сторону иных ощущений, вызывая беспричинную улыбку.

- Может быть, Влад был прав, и тебе не стоило возвращаться так скоро в галерею? – теперь встревожено заговорила мой галерист.

- Нет. Всё в порядке, я отвлеклась, а вы рассказывали мне о продаже картин, – вернула Инессу на прежнюю тему разговора, не желая пускаться в обсуждения моего здоровья.

Преисполненная энтузиазма, Инга воодушевилась моим настроем, и принялась в разнообразных эпитетах расписывать радужные перспективы, открывающиеся перед моим безоговорочным талантом. Она не скупилась на комплименты мне, привыкшая иметь  дело с коммерческой стороной изобразительного искусства, пыталась уговорить меня на ту или иную сделку по продаже ещё одной моей картины. Я улыбалась, где-то внутри грудной клетки, рядом с бесперебойно работающей кровеносной мышцей, взахлёб радуясь своей неожиданной удаче, нет, долгожданному принятию моих работ обществом, некогда составляющих для меня мой собственный  скромный мир. Для меня, когда-то давно, да, кажется, что это происходило в далёком прошлом, но, тем не менее, в невозможном быть забытым, прошлом, отчаянно желающей быть полезной и нужной, нуждающейся в справедливой, невыдуманной и не вызванной жалостью ко мне, оценке пусть хотя бы самых близких, родных мне людей, происходящее сейчас является безмерным счастьем, но это не так. Теперь, всё по-другому, возможно я неблагодарна и черства, но почти здоровой, мне не нужна эта мишура хвалебных речей. Возможно поэтому, я обрела своё счастье в единственном человеке, который верил в меня тогда – слабую, больную, ненужную… и сейчас – расцветшую его усилиями и стараниями. Просто, потому что  он любит – не жалеет…

- Мира, я думаю, всё-таки, стоит датьинтервью для журнала Кэтти, - к окончанию нашего разговора, в котором один из собеседников принимал участие лишь своим материальным присутствием, выдала мне неуёмный галерист Инесса.

- А? – реакция на её предложение была быстрой, но какой-то кретинистической, в последние дни, очень сложно было сосредоточиться на чём-либо, помимо Влада, а упоминание девушки, к которой я ревновала брата, хотя и привело меня в чувство, но этим чувством была неприязнь.

Всё новые и новые открытия совершались во мне, я не могла объяснить себе ревность, бурлящую в крови, к девушке, которую видела единожды, ревность, синусоидально трансформирующуюся в неприязнь и даже ненависть, но я не умела откреститься от этих чувств.

- Катерина – очень талантливый модный журналист, она напишет такую статью, как нам  надо, я договорюсь с ней на завтра, встретитесь в не деловой обстановке, побеседуете, она сделает несколько твоих фотографий. Да, в галерею она может заехать позже. Лучше всего, если вы поговорите где-нибудь на природе – в парке, например, такая ненавязчивая беседа двух подруг, - меня передёрнуло на последнем высказывании Инги, хотя я не слушала её уже после слов «встретитесь в деловой обстановке».

- Это обязательно? – попыталась возразить против этой встречи, сказав хоть что-то, пусть прозвучавшее совсем неубедительно.

- Мира! О чём ты думаешь? Всё, что я говорю – это обязательно. Господи, поистине эти художники витают в облаках, но такая бесхарактерность попадается мне впервые, - возмущалась Инга, поднимаясь со своего кресла и покидая кабинет. Видимо, я порядочно постаралась вывести из себя эту твёрдую леди, мои губы расцвели улыбкой от её беззлобных жалоб, на минуту отвлекая от неприятного разговора, но вновь появившись в дверях кабинета, Инесса расстроила меня окончательно:

- Мирочка, завтра в двенадцать дня ты должна быть в городском парке, с Катенькой я договорюсь, она не будет против. Всё. И никаких возражений. – Она скрылась из виду, неосторожно затушив мою  слабую улыбку.

Я не могу объяснить своей пунктуальности, но на встречу, вызывающую во мне лишь чувство раздражения, я приехала вовремя, и почему-то я не стала говорить Владу «о своих планах на двенадцать дня». Я не сомневалась в брате, не сомневалась в его любви ко мне, любовь строиться на доверии – полном, безоговорочном доверии.Вру! Лгу! Обманываю!

Я сомневалась, очень-очень сомневалась, моя необоснованная ничем, кроме как внутренней тревогой, ревность не знала границ. Весь вчерашний вечер я миллион раз порывалась задать единственный правильный вопрос: «Катя. Кто она?». Но не могла, мой язык покрывался ужасными язвами и парализовался – то же сомнение в ответе, разучило меня говорить.

Моя нервозность была понята немедленно, Влад в эту ночь не укрыл нас одним одеялом…

А сейчас, я стояла под тенью многолетней ивы и, переминаясь с ноги на ногу, ждала Катрин.

- Ох, простите меня, вы, наверное, ужасно меня проклинаете за опоздание, - что-то запихивая в свою роскошную, но очень объёмную сумку фисташкового цвета в тон её узкой юбки ниже колена на четыре пальца, припевала девушка, скорым шагом приближаясь ко мне. После благополучного внедрения своих бумаг в закрома сумки, она быстро протянула мне ухоженную руку с длинными наманикюренными ногтями ярко-бордового цвета, и улыбнулась искусственной, но с попыткой на извинение, улыбкой.

- Я пришла совсем недавно, - проявила я благосклонность, и ответила на её несильное пожатие, улыбнуться у меня не получилось.

Её красивое лицо с острыми скулами и резкими, вычерченными чертами, несомненно, привлекало, и было очень соблазнительным. У неё были зелёные глаза с радужкой немного темного оттенка. Она была значительно выше меня ростом, и это смущало меня, тем более что она уверенно держалась на своих высоких каблуках, в то время как мои ноги заплеталась в скромных  балетках. Это было неловкое чувство – я откровенно разглядывала стоящую передо мной девушку как никогда и никого ранее, но никак не могла заставить себя не делать этого.

Она начала нашу запланированную, ненастоящую беседу, но я пропустила несколько первых фраз, Катя мило улыбалась мне, когда я всё-таки решила сосредоточиться на интервью, но не стала повторять предыдущих вопросов.

Мы совершали неспешную прогулку по дорожкам аллеи, солнце не слепило глаза, пышная зелень деревьев успокаивала зрительные нервы, но я оставалась всё такой же напряжённой и колючей.

- Мирослава. Можно мне обращаться к вам только по имени? – очень изящный поворот головы в мою сторону с обычным вопросом.

- Конечно, -  отвечаю подростковым, неуклюжим  кивком.

- Как долго вы занимаетесь живописью? – первый профессиональный, если можно так выразиться, вопрос и я начинаю обращать внимание на мелкие детали – в руках у Кати маленький диктофон, ненавязчиво направленный в мою сторону – тыкающий в меня.

- С детства.

- Вы учились рисованию  у профессионального художника или же посещали художественную школу?

- Я какое-то время ходила в кружок для рисования.

Екатерина замечает с какой неохотой я отвечаю, и какими неопределёнными получаются мои ответы, а весь наш диалог держится исключительно на её вопросах.

- Это моё первое интервью, - оправдываюсь я, не услышав следующего вопроса, Катя неоднозначно кивает на моё заявление.

- Может, зайдём в кафе? – предлагает она, запрятав свой диктофон в сумку.

- Да, я не против,  - и снова я киваю не так грациозно, как это делает Катя.

Парковое кафе выглядит мило и по-детски. Здесь пластмассовые столики с пластмассовыми стульями, скатерти в смешной цветочек и расторопные мальчишки-официанты. Мы с Катей располагаемся за первым попавшимся пустым столиком, и журналистка щелчком пальцев подзывает официанта.

- Ванильное мороженое и чёрный кофе без сахара, - при этом голос её звучит строго и в нём прорываются хмурые нотки, она смотрит на меня и спрашивает, - А вы?

-  Лимонный сок с мятой, - выпаливаю, не задумываясь, имеется ли в этом кафе мой любимый сок. На моё удивление мальчик молча удаляется выполнять наш заказ.

- Мира, - на этот раз Катя не спрашивает разрешения называть меня по имени, но я сдерживаюсь от замечания. – Вы ведь приходитесь Калнышеву Владиславу Сергеевичу единокровной сестрой? - официальное обращение к брату немного успокаивает меня, и я непроизвольно выдыхаю, хотя остальная часть её вопроса режет меня по живому.- Да. Мы с Владом брат и сестра, - я удивляюсь уверенности, прозвучавшей в моём голосе, словно я бросаю вызов ей и не только ей, признанием нашего с Владом родства.

- Очень хорошо. Тогда я смогу упомянуть об этом в статье, - говорит она, и не мне вовсе, просто рассуждает вслух.

- Вы ведь не росли вместе? – очередной её вопрос не имеет никакого отношения ни к рисованию, ни к моей выставке, но я всё равно отвечаю на него.

- Нет. Влад нашёл отца несколько лет назад, а мы с семьёй жили в другом городе и переехали к брату только в прошлом году.

- Понятно,  – говорит Катя и одобрительно качает головой. Я не знаю, почему отвечаю на эти её вопросы, но меня радует, что она не записывает мои ответы на свой диктофон.

Официант возвращается с подносом и ставит перед нами на столик наш заказ, после чего покидает нас, снова оставляя меня наедине с Катей. Она делает большой глоток из своей чашки, комментируя напиток.

- Горячий… - я маленькими глотками  пью свой сок и не отвечаю ей.

- Как вы познакомились с Инессой? – возобновляет свой допрос, именуемый интервью с художником, зачерпывая небольшими порциями мороженое, с наслаждением отправляя их в рот, ни разу не испачкав своих идеально накрашенных губ.

- Нас познакомил Влад. Она случайно увидела мои картины, когда гостила в нашем доме. – Я наблюдаю, как меняется выражение на её лице, но остаюсь в неведении относительно причины этого.

- Вот как, – почти шепчет Катя, ненадолго выпадая из нашего диалога. – Это, конечно, совершенно не нужно для статьи, просто для общей картины несколько дополнительных штрихов, - оправдывается она, занервничав, удивительно, но продолжая улыбаться. Именно в этот момент во мне что-то переключается и я, не успев задуматься, спрашиваю:

- Вы давно знакомы с Владом?

- Мы дружим. Довольно давно, – коротко отвечает она, подтверждая мои сомнения, но не обращает внимания на мои, посиневшие от перенапряжения, губы, на, нервно теребящие ободок стакана, руки, и глаза, которые я умоляю не прослезиться.

Весь оставшийся день мы с ней обоюдно пытаемся превратить наш не клеящийся разговор во что-то отдалённо напоминающее «интервью с художником», но к вечеру, размашистыми шагами подползшему в городской парк, облегчённо выдыхаем при долгожданном расставании.

После возвращения домой я чувствую себя усталой и разбитой, хотя ни одно из моих сомнений  не подтвердилось окончательно,… и не было опровергнуто.

Я не знаю, почему я такая, но, не обнаружив Лизы дома,  я мысленно благодарю её «подругу» Анатолия, у которой она решила переночевать. Мне не стыдно за сестру, которая не осталась на ночь дома в день отъезда наших родителей, мне стыдно за себя и за мою радость их отъезду. Сегодня первый день за последнюю неделю, когда я смогу быть с Владом, не деля его ни с кем, кроме себя. Даже Татьяна Львовна удачно выпросила выходной на эту пятницу.

Переодевшись в своей комнате, я отправляюсь на кухню, мысли о бесконечно кружащейся в голове фразе «Мы дружим довольно долго», не могут выбить меня из колеи – мы проведём этот вечер с Владом, и только вдвоём. И у нас будет банальный, но от этого не менее прекрасный – наш самый первый романтический ужин при свечах.

ВЛАД.

- Ты знаешь?  - в голосе не шок, скорее отупение.

- Как видишь, -  просто отвечает Олег, просто пожимая плечами.

- Давно? – спрашиваю, удивляясь, почему он до сих пор меня не ударил – разочаровываюсь.

- В ту ночь, после операции – ты вернулся и плакал в её палате.  – Олег отвечает сдержанно и с… сожалением.

- Я люблю её… – признаюсь я, легко говорить об этом кому угодно, только не ей.

- Это я уже знаю,  - как-то весело проговаривает Олег. – Меня интересует другое.

- Что? – смотрю другу в глаза, ничего не скрывая уже, не стыдясь своих чувств.

- Я уже спросил, Влад. Ты признался ей? – голос его со скоростью света становится жёстким, он не похож на моего друга, но передо мной сейчас и не врач.

- Нет, – отвечаю, - но собираюсь это сделать. – Звучит вызывающе, и  я продолжаю смотреть другу в глаза, вижу и слышу разрывающий поток воздуха звук удара, а через секунду уже и чувствую – не отстраняюсь, но удар всего один.

Алая струйка стекает по уголку губ, стираю её подушечкой пальца, ощущая солоноватый вкус собственной крови, очень хочется расхохотаться в голос, но самоконтроль выдаёт лишь горькую усмешку. В голове хаос - там засела глупая мысль о сбережении хирургических пальцев. Олег ударил меня один раз, всего лишь один, когда даже я знаю, что заслуживаю больше, больше ударов, чтобы превратить меня в мясо.

- Ты же знаешь, что это преступление, - снова слышится голос друга. Мы сидим на бордюре тротуара в опустившихся на столицу сумерках приближающейся ночи.

- Против кого? – спрашиваю, смотрю в бок, не пытаясь заглянуть в глаза Олега, я и так знаю, что в них увижу… - осуждение. – Против людей или против Миры?

- Что ты с ней сделал? – игнорирует мои вопросы, задавая свои – новые.

- Я люблю её, - повторяю, но с каждым разом становится легче.

- Прекрати, Влад. Это не любовь. Не может быть любовью. – Он вскакивает с пыльного бордюра и смотрит на меня сверху вниз, с каждым предложением повышая тон.

- Тогда что это? Скажи мне, ты же врач. – Меня поражает собственное спокойствие, я не понимаю,  почему теперь, когда Олег знает – я так спокоен.

- Ты просто зациклен на ней. Ты гипертрофируешь свои братские чувства к ней. – Всерьёз пытается объяснить мне моё состояние «врач».

-  Ты реально так думаешь? – говорю и опускаю голову, становиться неудобно – смотреть вверх. – А если я скажу тебе, что у меня никогда не было этих твоих братских чувств. Если скажу, что желание её тела во мне появилось раньше, чем желание заботиться о ней, тогда ты скажешь, что это похоть?

- Это неправильно и ненормально, - тихо отвечает Олег. Я тоже поднимаюсь с бордюра и встаю напротив друга, с минуту смотрю ему в глаза, желваки на моём лице маятником совершают привычный ход – это не нервы, это чувства.

- Мне не важно, что это неправильно, уже не важно. Она любит меня. И это единственное, что по-настоящему важно. Ты можешь обвинять меня в ненормальности и неправильности, в преступлениях и всевозможных  грехах, но её нет. Ты не можешь обвинить её.  - И это последнее, что я сказал Олегу, прежде чем развернуться и пойти прочь – меня ждёт моя сестра.

Безумие

МИРА

В лучших традициях современного кино для романтического ужина я приготовила мясо по-французски и бутылку красного вина, особенно долго разглядывая этикетку последнего -  указанная двенадцатипроцентная крепость известила меня, что пить его мне не придётся; но я всё-таки не решилась убрать бутылку со стола. Расставила  в центре праздничного стола два серебряных подсвечника – не имея представления об их происхождении в доме брата, но свечи в них смотрелись просто потрясающе таинственно.

Время пролетело неумолимо быстро, я позволила себе забыть обо всех неприятностях прошедшего дня, хотя на краешке моего сознания набатом била одна единственная фраза – «Мы дружим довольно давно». Я верила, верила Владу…

Оставалась ждать Влада на кухне, предусмотрев всё до мелочей, я совершенно не подумала о своём внешнем виде – потёртая домашняя футболка и узкие, но уже старенькие домашние  джинсы смотрелись на мне, на мой взгляд, совсем непривлекательно, но Влад сегодня утром прошептал мне на ушко, что я в них "раздражающе сексуальна". Усталая от ожидания, длящегося уже больше часа, и в полном  моём бездействии, я положила голову на скрещённые на столе руки, счастливо улыбаясь этому воспоминанию.  Я верила, верила Владу…

В полночь, когда моё ожидание потеряло всякий смысл, мясо потеряло свой вкус и только вино осталось нетронутым как и обещало, входная дверь  скрипнула и я услышала шаги. Я вышла в коридор, безвозвратно забывая обо всех глупых мыслях, посетивших меня за последние полчаса, теперь прерывисто дыша, пыталась сохранять невозмутимость и некую обиженность на своём счастливо улыбающемся лице. Я с трудом сдерживалась, чтобы тут же не броситься в объятия Влада.

- Привет, - как-то глупо начала я разговор.

Брат бросил ключи на тумбочку и обернулся на мой голос:

- При-вет, -  растягивая единственное слово, ответил. Он приближался ко мне через всю прихожую, а я говорила:

- Лиза осталась у подруги, – словно это было самым важным, что я хотела ему сказать, но ведь это действительно и было самым важным.

Влад криво усмехнулся и опустил голову, сразу же спрятав руки в карманах куртки. Меня смутила мысль, пришедшая ему в голову.

- Я приготовила ужин…для нас, - поспешила добавить, чтобы он перестал ТАК думать.

- Да?! Это хорошо. – Влад посмотрел на меня, и я поняла, что ничего не получилось, он продолжает надо мной смеяться, продолжает загадочно улыбаться, словно я провоцирую его на что-то. Не подходит ко мне.

- Всё остыло, – пытаясь выглядеть разочарованной, делаю очередную бесплотную попытку – ничего не выходит.

Влад в два шага преодолевает разделяющее нас расстояние и шепчет мне в волосы:

- Мы одни?

- Даа, - и всё. Я так безнадёжно пыталась сбить его с этого разговора, и сдалась при первом же поцелуе – не в губы.

Так прекрасно было чувствовать его руки, нежно обнимающие меня и дарящие мне необходимое тепло, так важно было безбоязненно обнимать его не в своей комнате, не в его машине, не под запретом повернутого на два ключа. Это было необходимо, мне нужен был его запах – такой манящий, такой будоражащий. Я сильнее уткнулась в его грудь и глубоко вдохнула, чтобы поверить в эту реальность,  и чтобы…

…оттолкнуть его в следующее мгновенье.

Я оперлась о стену, стараясь не упасть, впиваясь ногтями в мягкую поверхность обоев позади меня, ногтями, которыми минуту назад цеплялась за ткань его куртки. Влад ошарашено смотрел на меня, не понимая что происходит, я и сама не понимала – просто слёзы-предательницы стекали по моему лицу, так нежно расцелованному ИМ минуту назад.

- Что случилось? – голос звучал растерянно и обеспокоенно.

Сквозь крупные капли, застлавшие мои глаза, я разглядела его несмелое движение в мою сторону, мой собственный голос показался мне незнакомым – чужим…

- Не подходи! – закричала я до хрипоты. – Не подходи! – всё ещё хрипло, всё ещё крик, но отчаянный – последний. Я безвольной куклой, марионеткой с перерезанными ниточками, опала, обхватывая руками согнутые колени.

- Это она, - теперь это был лишь шёпот. Тихий неслышный, мой  голос обнажил все мои самые ужасные страхи, то, что я пыталась отогнать от себя весь вечер.  – Её духи. Катя.

Я не заметила, когда начала раскачиваться взад и вперёд, ударяясь спиной о стену, не заметила, что теперь мои ногти царапают джинсовую ткань брюк, издавая отвратительный скрип, ничего из этого не привлекло моего внимания, устремлённого в одну несуществующую точку, но каждый раз, я останавливала Влада, едва уловив его попытку приблизиться ко мне.

- Не надо, не подходи, – больше я не кричала, но не мой голос удерживал его на расстоянии.  – Зачем ты так со мной? Зачем? – я продолжала раскачиваться, слёзы продолжали застилать глаза. Влад не послушался.

Я снова была в плену его рук, на этот раз он обнял меня, едва прикасаясь ко мне, не заставляя ощущать ЕЁ запах, я громко всхлипнула и он отстранился. Отстранился, чтобы сбросить ненавистную куртку в другой угол комнаты и вновь обнял, убирая с моего лица непослушные пряди, вытирая мои слёзы.

- Не плачь, пожалуйста, не плачь Мира… - я не успокаивалась, продолжая шептать в пустоту:

- Зачем ты так? Зачем? – он не слушал меня – не слышал.

- Любимая, не плачь, … всё неправда… не то… ведь никто не нужен, никто, кроме тебя…. Как же ты не поймёшь… - он говорил о своём, бессвязно оправдывался или отчаянно говорил правду…

Я громко всхлипнула.  Не хотела, но уткнулась ему в шею, ослабевшей рукой стуча ему в грудь:

- Зачем? – этот вопрос, остающийся без ответа, не покидал моего сознания ни на секунду. Я пыталась бить его больнее – сделать ему больно, но не могла, не получалось…

Это не было неожиданно, ведь я превратилась в безвольную куклу – он поднял меня на руки, всё ещё плачущую, всё ещё шепчущую своё бесконечное «Зачем?» в его шею и вынес из дома.Звука захлопнувшейся двери не последовало, последовал удар двери о противоположную стенку – она осталась распахнутой. Совсем не важно. Теперь всё это было не важным – не нужным…Влад отнёс меня в машину и усадил на переднее сиденье рядом с собой, я тут же уткнулась в боковое стекло и скукожилась на кресле, подбирая под себя ноги. Мы выехали со двора, проехали весь поселок, улицы были пустыми и тёмными, пустыми и тёмными…

Влад больше не говорил и не успокаивал меня – я больше не задавала своего вопроса. Куда мы ехали, я не знала, мне было всё равно – внутри меня всё было целое, ничего не оборвалось, как пишут в дешёвых мелодрамах, но так не бывает в жизни; в моей жизни было не так. Я разваливалась на части, от меня отламывали по кусочку, а я не сопротивлялась.

Дорога казалась бесконечной, а я боялась признаться самой себе, что не хочу знать её конца, хочу ехать с Владом вот так безгранично и бесцельно – просто чтобы ехать, просто, чтобы быть рядом…Мы остановились именно, когда я озвучила про себя своё истинное желание – несмотря ни на что быть с ним, любить его.

Меня снова обхватили сильные руки Влада, я не сопротивлялась, нет, я совсем не успокоилась, но теперь, ноющая боль, поселившаяся в моём сердце, глодала меня мыслью, что я больше не смогу к нему прикоснуться, и это было страшнее его измены, больнее моей ревности.

Неизвестное здание похожее на многоквартирный дом и было местом, куда мы должны были приехать и мы приехали. Влад не дал мне выйти из машины самой, я безвольно ему подчинилась, но оказавшись в лифте, он меня отпустил, не разомкнув наших объятий. Он прижимал меня к своей груди и шептал путаную ерунду, а я с настойчивостью не слушала его слов. Меня успокоило, что теперь он не пахнет ЕЙ, и я была такой слабой, что готова была простить ему всё…

- Весь мир против нас, весь мир, а ты… - я крепче ухватилась за воротник его рубашки, не дотягиваясь до него, но не смея отпустить –  «Вдруг он выберет ЕЁ».  – Ты был с ней, я знаю, нет, не отвечай, мне больно, мне так больно…  - я зарывалась лицом в его рубашку и не прекращала прижиматься к нему сильнее.

- Девочка моя.  Да, да, но верь мне пожалуйста, ничего не было, никого не было с той ночи, любимая, умоляю тебя только поверь, уже давно, никого просто не существует. Мира, не плачь, только не плачь.

А я не слушала его, я лепетала мольбы и просьбы не бросать меня, срываясь на злобное «Оставь» и «Уходи», но не слушала его, совершенно не слушала.

Лифт остановился и двери шумно раскрылись, я была благодарна этому тихому дому, что никто не пожелал нас сопроводить на пути вверх – я даже не смотрела на этаж, на который мы приехали. Какой же малодушной я была, если не могла отпустить Влада даже с клокотавшей внутри меня болью, я отстранилась от него, но  он переплёл наши пальцы, причиняя мне своей хваткой ещё и физическую боль.

Мы  остановились около одной из дверей – они казалось, все были здесь одинаковыми, впрочем, меня это интересовало в последнюю очередь, но я не задумывалась также и о цели нашего прихода в неизвестную квартиру.

Влад очень нервно перебирал связку ключей в своих руках, поэтому секунды превращались в минуты, но я не пыталась бежать, не пыталась уйти, странно, но теперь я даже не плакала. Мне было всё безразлично, всё было пусто.

Дверь, наконец, была открыта и я переступила порог тёмного помещения, следуя за Владом. В прихожей автоматически зажёгся свет, дверь захлопнулась и Влад отпустил мою руку.

- Иди, - вымученно выговорил он. Я в недоумении застываю на месте, не пытаясь сделать и шага в сторону, оборачиваюсь к брату. – Это наш… твоя квартира, - запнувшись на слове «наша» продолжает брат, не обращая внимания на мой растерянный вид.

- Зачем? – повторяю свой за сегодня сотни, нет, тысячу раз произнесённый вопрос из пяти ненавистных букв, но сейчас он звучит по-другому, он спрашивает о другом.

- Хотел, чтобы у нас с тобой был свой дом, своё место – без замков и запретов. Хотел, чтобы ты ждала меня просто так – не страшась нечаянного прихода родителей или знакомых. Хотел, чтобы мы были семьёй – но не братом и сестрой. Я хотел… хочу этого. Я хочу тебя Мира и только тебя. – Он неожиданно хмурится и отшатывается к стене, словно ему больно сейчас, так же больно, как и мне и я делаю шаг назад – к нему.

Я осторожно приближаюсь к Владу, протягиваю руку к его напряжённому лицу, пальцы обводят контур его манящих губ, всегда манящих меня губ.

- Зачем? – шепчут мои.

- Я люблю тебя… - слышу ответ твёрдого и одновременно срывающегося голоса, глаза устремлены в меня, они жалят своей обнажённой откровенностью, я приподнимаюсь на цыпочки, неправильно реагируя на его признание, которое уже давно отпечатано в моём сердце.

- Прости, - твержу ему в губы, слыша его глубокий вдох, - Прости, - повторяю за нас обоих, за то, что так сильно люблю, так безумно ревную.

- Прости, - шепчет и он, а я делаю следующий вдох,  прежде чем попадаю в плен его сладостной плоти. Он целует меня неистово, удерживая в воздухе, прижимает невозможно близко, не отпускает.Какой же глупой я кажусь сама себе теперь…Я ощущаю неведомый огонь его рук, так стремительно высвобождающий меня из одежды, он мучается этой медлительностью, но не позволяет себе прервать нашего поцелуя. Подталкивает меня внутрь ещё не исследованной спальни, я проворно  пробираюсь к чувствительной коже его груди, ощущая своей кожей и своим дыханием только его запах, слышу его ответное прерывистое дыхание и биение сердца, с ударами которого может сравниться только мой собственный пульс.Влад блаженно прикрывает глаза, когда ему, наконец, удаётся избавиться от моей ненавистной майки и целую секунду, смотрит на меня с благодарностью –  под ней ничего не оказывается. Почти с яростью он прижимает меня к себе, обхватывая мой затылок обеими руками и ткань его расстёгнутой рубашки, так несправедливо всё ещё скрывающая от меня его желанное тело, причиняет боль моим раздражённым соскам, из груди вырывается непроизвольный стон, который мне не удаётся приглушить в поцелуе.

- Я докажу тебе… - неразборчивый сбивающийся на приглушённый хрип его голос кружит мою голову так же сильно, как и его поцелуи.  – Докажу, что ты единственная… - Влад рычит, хрипит и стонет, договаривая почти криком. – Сейчас!Стягивая с меня непокорные джинсы, неожиданно бросает меня на огромную кровать, я ощущаю приятную прохладу шёлковых простыней, совсем по-детски тяну руки к оторвавшемуся от меня Владу, не могу думать ни о чём, кроме прерванного поцелуя, затмевающего мой разум вкуса его губ и сплетающихся в огненном танце наших языков. Но когда он снова оказывается рядом, я не скрываю сумасшедшей радости от того, что он избавился  от последней преграды перекрывающей доступ к его телу, полностью принадлежащему мне.

Я слабею… или я всегда была настолько безвольной?

Меня уже не интересует ничего, кроме его тела и его души – рядом…

Я пользуюсь мимолётной заминкой, чтобы поцеловать его в шею, маленькая жилка пульсирует мне в губы и я, поддаваясь мгновенному порыву, слегка прикусываю чувствительную кожу, двигаюсь очень медленно желая насладиться дурманящим вкусом тела любимого как можно дольше, нежно целую скулу, затем подбородок и снова возвращаюсь к раскрытым мне навстречу губам. Заглядываю в глаза, понимая, что Влад затаил дыхание на этот момент моего неумелого доставления ему маленького удовольствия. Пытаюсь прочесть в них ответ о правильности своих действий, но не могу сосредоточиться и собрать мысли воедино, тело отзывается на каждое касание его рук и разум поддаётся, затуманивается и кричит, чтобы он не останавливался.

- Ты божественна, - хрипит любимый, томно шепча эти слова в холмик груди, легко целует и тут же прихватывает воспалённый сосок, я не сдерживаю стонов – наконец-то можно кричать. В этот раз всё по-другому, он не слушает моих глупых причитаний «остановиться», а я хочу продлить свои сладостные мучения дольше. Он посасывает сначала левый сосочек, осторожно прикусывая и оттягивая его, а потом зализывает его шершавым языком, словно просит прощение, а я чувствую каждую его крапинку, даже с закрытыми глазами вижу только его глаза. А Влад  изнуряет и правую мою вершинку, за это время ставшую ещё более чувствительной. Я зарываюсь руками в его волосы, оттягивая их назад со всей силы, но Влад кажется не чувствует такой незначительной боли продолжая исследовать моё тело, с готовностью откликающееся на любую его ласку. Он отрывается от моей груди, благодарно выпяченной вверх, и останавливается у моего шрама, покрывая его лёгкими, нежными поцелуями по всей длине, я прижимаю его ближе, и он шумно вдыхает воздух, опаляя меня и посылая дрожь по моему истерзанному ласками телу. Спускаюсь к его широким плечам, уже покрытым каплями блестящего пота, руки соскальзывают, пытаясь задержаться на его теле, впитаться в него, снова стать с ним единым целым.

А я не стыжусь своих желаний,  прикрыв глаза, кажется, кричу ему, насколько сильно я хочу его в себе. В этот раз он не задерживает с исполнением моей просьбы, и когда он входит в меня это становиться неожиданностью, я немедленно обхватываю его ногами, сплетаясь на нём коалой, желая протолкнуть его глубже, ещё ближе, словно нас нет,  мы лишь часть друг друга. Мы настолько близко, что его влажная грудь сдавливает мою, настолько близко, что он заполняет меня без остатка, настолько близко, что в лёгких кончается воздух, но мне всё равно –  пусть не останавливается,… только пусть не останавливается…

Оцепенение после всплеска безудержной страсти спадает, и моё возвращение в эту реальность происходит самым дурманящим способом, я ощущаю мягкое прикосновение жарких губ Влада сначала в плечо, в шею, в мочку уха –  неспешной дорожкой поцелуев,… в ключицу, и в них нет жажды, только благодарность и моё прощение…

Теперь, я снова превращаюсь в неуверенную в себе девушку, покрываясь алым румянцем от своего неприкрытого ничем, кроме Влада телом, и его неспокойными руками, продолжающими ласкать меня. Он зарывается в мои волосы и я чувствую его смех, сразу превращающийся в лёгкие поцелуи за ухом и в шею.

- Мне нравится наша кровать, - прерывает он тишину, и мы негласно не вспоминаем о моих глупых слезах.

- Мне  тоже, - отвечаю, сдерживаясь, потому что начинаю возбуждаться от его ласки.

- Тебе лучше пойти в душ, - читает мои мысли, и я спешу последовать его совету, вскакивая с кровати и пытаясь ухватиться хоть за какую-нибудь одежду. С ещё большим смущением понимая, что на кровати отсутствует какое бы то ни было бельё. Я чувствую, как краснею и слышу задорный смех Влада за спиной, когда метеоритом выбегаю из спальни, прикрываясь удачно схваченной мужской рубашкой.

ВЛАД.

Мира выбегает из комнаты, стремительно  скрываясь в ванной, я продолжаю смеяться опуская веки и не давая своим мыслям пуститься в чужеродные нынешней ситуации копания – получается. Только это непременно приводит меня к мыслям иным – я чувствую скопившееся напряжение  в паху и не могу выбросить из головы образ обнажённой сестры – одной, наедине со струями воды, обжигающей её порозовевшую кожу.

- Прости, сегодня я ненасытен, - прошу прощения, но не стыжусь своего желания снова обладать её телом: если бы было возможно слиться с ней в единое целое навсегда –  только это вселило бы в меня уверенность невозможности нашего расставания.

Я неслышно подкрался к Мире сзади и обнял, вжимаясь бродящими по телу руками в её кожу. Она молчит – не прогоняет и не смеётся надо мной, откидывает голову назад мне на грудь и подставляет свою шею для моих поцелуев. Вода смешивается с моими губами, а мои губы въедаются в её кожу. Мира постанывает, но настолько тихо, что этого становиться ничтожно мало – её всегда ничтожно мало, усмешка прорывается на губах и я прикусываю её плечико. Она оборачивается ко мне и обнимает к себе,  а я спускаюсь ниже – наперегонки с волнами…

- Боже, Мира, просто скажи, что вода ни при чём, -  продолжая блуждать руками по её совершенному и созданному для меня телу, слизывая влагу с внутренней стороны её бедра, хриплю своей малышке в живот. Я не вижу её глаз, потому что мои затуманены и непрозрачны, но ощущаю её улыбку на мокрых губах, по которым продолжает стекать вода, безнаказанно ласкающая её ресницы, веки,… губы, …шею, … соски,…живот, -  безнаказанно.

Я не замечаю, что мои губы продолжают опускаться ниже, я чувствую её руки, путающиеся в моих волосах, прижимающие меня ближе к себе, дальше от себя,… вода едва различимо шумит –  под ногами, в волосах и по телу, продолжая подглядывать за нами, я не останавливаюсь, каждый раз, заново открывая для себя  её тело, она стонет от лёгких поцелуев в коленную чашечку, я стону от целования её коленной чашечки…Тяну её за собой на дно,… на дно ванны, она немедленно обхватывает моё лицо руками и дарит мне поцелуй – ещё один из тысячи уже совершённых, из тысячи предстоящих поцелуев…

- Хочу…

- Тссс, - останавливает меня, прижимая к моим полураскрытым губам свой крохотный пальчик.

- Не хочу снова услышать «Прости», - эта говорит моя Мира, моя младшая сестра, моя маленькая девочка.

Погружая меня в себя…  неумело, но страстно и большего не надо, нет, мне всегда будет мало, катастрофически мало.

Её движения мучительно медленны, хаотичны быстры, она останавливается, нет, она неудержимо впереди…

- Ты мучаешь меня… - из меня вырывается стон, от сладостных, но растерзывающих меня погружений.

- Так же, как и ты… меня… - возобновляя мои мучения, на грани моего сумасшествия слышится мне ответ Миры. Но  к этому моменту мы уже замираем в едином наслаждении полёта в бездну, ни с чем несравнимую, ни на что не выменянную нашу с Мирой бездну на двоих…

- Любимая…

Я уже любил тебя...всегда

ВЛАД

- Ты спишь? – заправляя все самовольные, прилипшие к нежному личику Миры пряди.

- Угу… - отвечают мне, усиленно сдерживая рвущуюся за пределы прекрасных, искусанных и зацелованных мною губ, улыбку.

- Такая красивая, - просто говорю ей, понимая, что так легче, когда её веки прячут от меня томные, задымленные глаза. Я продолжаю касаться её висков, едва ли прикасаясь по-настоящему: слишком невесомой кажется эта ласка. – Почему ты выбрала меня, Мира? Скажи? – зарываюсь в её волосы, упиваясь апельсиновым запахом и её собственным ароматом, - Нет, не говори, не хочу знать… Ты же знаешь, что теперь я тебя не отпущу, не смогу просто. Знаешь, что тогда уже, в ту ночь не смог бы. – Глубже закапываю своё лицо в тёмных прядях и обнимаю свою маленькую сестру, чувствую как её нежные руки обхватывают мою шею в ответ:

- Знаю… - тихий шёпот лукаво смеющимися надо мной губами и мимолётный поцелуй.

- Катя была моей девушкой, - признаюсь, хотя знаю, что не это она хочет услышать. Руки её вдавливаются в меня, я слышу её вдохи в своё плечо. – Я не встречался с ней, просто иногда…приходил.

- А сегодня? – она верит мне, я разбередил её боль, но она стоически выносит наше объятие или именно в нём ищет утешение.

- Олег знает про нас, - кажется некстати, рассказываю Мире про  друга, но я не оправдываюсь. Её руки вокруг меня напрягаются сильнее и перемещаются на мой пояс.

- Откуда? – спокойно реагирует сестра, но устремляет свой взгляд в мои глаза, и я читаю в нём тот же вопрос.

- Это было после твоей операции, - говорить под её взглядом получается совсем нелегко, тем более сейчас она узнает как далеко я зашёл в своей ненормальности. – Я вернулся к тебе, когда… когда ты спала после наркоза.

Её глаза выдавали удивление, сомнение и вопрос, а я боялся продолжать.

- Ты не говорил мне об этом, - невинно сказала Мира.

- Я уже любил тебя тогда, - я смотрел ей прямо в глаза, стараясь сосредоточиться на них настолько, чтобы её лицо стало размытым и неузнаваемым, мои руки сами по себе выводили круги на её обнажённой спине, и я ощущал все её крохотные мурашки от своих прикосновений: так было проще говорить. Когда разум затуманивается совершенно на другом, глаза видят только сплошное ореховое небо в любимых глазах, а руки чувствуют не свою, другую кожу, но именно ту, которая ближе к твоему сердцу. И в это время язык непроизвольно, без всяких импульсов от мозга говорит те самые слова, которые ты повторял про себя миллионы тысяч раз, но произнесённые вслух они кажутся сентиментальной чушью или теряют всякий смысл, а порой просто ничтожны и недостаточны для водоворота, внутри которого и существует теперь твоя жизнь. – Признался тебе тогда, - говорит кто-то внутри меня или уже снаружи, но я отчётливо слышу собственный голос. – Ты не слышала: спала, а я не мог уйти. Моё возвращение  в больницу в три часа ночи было странным и Олег наблюдал за мной через стекло, а я его не видел, никого не видел, только тебя.

Мира по-прежнему смотрела на меня, её лицо горело от моих слов: она смутилась; но не отрывала от меня взгляда, неожиданно положив свою крохотную детскую ладошку на мою щёку.

- У тебя щетина, - невпопад шепчет малышка, передвигает пальцы на мои губы, очерчивая их, задерживается в уголке и так же тихо произносит: - Это он тебя ударил?

- Да. Уже не больно, - сразу же добавляю, предупреждая её вопрос, но она задаёт другой:

-  Что мы будем делать, Влад?

Я сам прячу лицо сестры на своей груди – чтобы говорить свободнее, чтобы не врать ей в глаза…

- Всё будет хорошо. Олег всё ещё мой друг, он поймёт со временем и он никому не скажет.

- А Катя? – вспоминает моя ревнивая девочка.

- Она не знает, просто приревновала к Инессе, поэтому и хотела встретиться.

- А ты? – почти не обращая внимания на мой последний ответ допытывается до правды Мира.

- Я приехал и не стал её разубеждать. Она била кулаками меня в грудь, затем кидалась в объятия, обнимала и плакала – впервые… А я был холодным и каменным, я думал только о том, что опаздываю домой… к тебе. – Я чувствовал как сильнее прижалась Мира к моей груди, как крепче вцепилась она в мои плечи, как щека её стала влажной и холодной, а я трусливо молчал.

- Это я… Это всё я… – шептала на грани истерики, шумно и рвано хватая ртом воздух, стирая поток слёз о моё плечо.

- Ты не виновата в том, что я люблю тебя, не виновата в моём безумии, - её лицо неестественно тянется к моему, а я шепчу лихорадочный шёпот ей в губы. – Ты лишь позволила мне любить, позволила жить с этой любовью. Тише, тише, - шепчу и чувствую как рассредотачиваются ряды нервов в моей голове: её слёзы смачивают мою грудь, а их соль разъедает мне сердце.

Она очень неожиданно срывается с места и как есть обнажённая, скрывается в ванной, тут же запирая дверь на два поворота ключа, совсем недавно мы запирались так вдвоём, вместе от всего мира, теперь она закрылась от меня…

Я поднимаюсь с кровати в замедленной съёмке кинокадров, зеркально повторяя все действия Миры, только я не могу попасть туда, где сейчас она – в её душу. Я сползаю по двери вниз по ту сторону от неё, но это хотя бы сколько-нибудь близко – я слышу её сдавленные слёзы. Мой затылок упирается в твёрдую поверхность, я закрываю глаза, ещё чуть-чуть я возненавижу эти стены и эту дверь – эту квартиру.

- Больше не рассказывай мне ничего, - вдруг раздаётся её голос из-за двери и детское шмыганье носом. – Не хочу ни о чём знать, только… - она затихает, и я терпеливо жду, не нарушая тишину между нами. – Только скажи мне, когда меня тебе… больше не надо будет. – Боль. Боль где-то в солнечном сплетении, где-то между пятым и седьмым ребром и полная парализация мозга, но в правом кулаке ничего не было – только удар не со всей силы, слишком слабый, чтобы разнести эту дверь, слишком слабый, чтобы сделать мне больно. И я оглох, оглох от собственного рыка – нечеловеческого:

- Открой!

Что-то липкое и неприятное растекалось по выступающим костяшкам, но пальцы свело судорогой, я не хотел, чтобы Мира видела меня таким, но она зачем-то послушалась меня и открыла. Она спокойно встретила мой взгляд, в её тёплых, всегда тёплых глазах не было теперь и слезинки, но болезненно вспухшие они не желали отступать. Я видел в её взгляде – укор и ожидание предательства, и понимал, что у меня нет  такой власти − переубедить, уверить в обратном, нет силы   − открыть ответную обиду. Слова испарились, выветрились, улетучились, но я так ничего и не сказал Мире в то утро.

− Одевайся, я отвезу тебя домой, − всё, что было выговорено мной, нами обоими в воздух, который сжимал нас в единое пространство. Между нами снова было привычное молчание, километры дороги под бесшумными колесами автомобиля, разноцветный и постылый пейзаж за стеклом, в котором прятала взгляд сестра и всё стремительней приближающий в нашу реальность брошенный вчера дом.

Мира, не сказав мне ни слова, вышла из машины: она обхватила свои плечи руками,  будто мёрзла по-настоящему и неспешно направилась в дом, низко опустив голову и неуверенно ступая по сухой земле. Она аккуратно растаптывала идеальную гравиевую дорожку, на самом деле стаптывая меня самого в огородную грязь. Я загнал машину в гараж и продолжал оставаться за рулём не для того, чтобы всё обдумать, а просто для того, чтобы сбежать.

− Владислав Сергеевич? Вы здесь? − тяжёлые шаги моей домработницы не заставили меня прекратить разглядывать пустоту. Я не шелохнулся. − Что же вы в дом не заходите? − без обычной опаски в голосе продолжала односторонний разговор со мной Татьяна Львовна.

− Зачем? − тупо спросил я.

− Как же! Мирочка… − добрая женщина запнулась, но потом выправила свою речь, − Ваша сестра завтрак приготовила. Вас ждёт. − Татьяна Львовна пучила на меня свои выцветшие голубые глаза, когда я с изумлением посмотрел на неё, но на мой глупо раскрытый немой рот, она лишь процокала языком, отвернулась и засеменила в дом.

Я не сорвался и полетел, но всё-таки вышел из автомобиля и покинул, наконец, серый гараж.

Кухня оказалась пустой, правда со следами недавней готовки − запаха чего-то свежеиспечённого, чего-то свежезаваренного. Я разочарованно вздохнул, хотя и с примесью облегчения.

Мира была в гостиной. Вдвоём с Татьяной Львовной они дружно накрывали на стол и смеялись. Глаза сестры ненадолго задержались на моём лице, но ничего не изменилось:  они не перестали лучиться искорками доброты и понимания, прощения.

− Переоденься и спускайся завтракать. Мы не будем начинать без тебя. − Она ласково мне улыбнулась, слегка и всего лишь на миг, опустив веки: «забудем», −  безмолвно прошептали глаза, и я промычал своё невнятное:

− Хорошо.

Уже через полчаса мы сидели за столом в гостиной втроём и шумно поедали пригоревшие, но как оказалось не разрешённые Мирой быть выброшенными и поэтому задобренные щедрым слоем масла тосты, один за другим громоздящиеся сейчас на моей тарелке. Татьяна Львовна, то и дело, смущаясь, отворачивалась каждый раз, как только я откусывал очередную порцию своего завтрака, Мира запивала пересоленную яичницу сладким какао: я испробовал и это кулинарное художество в исполнении сестры, и остался абсолютно счастлив своими чудесными тостами.  Моя домработница, на долю которой выпало испытание делиться со мной запрятанными в масле тостами, а с сестрой вторую порцию пересоленной глазуньи хотела поскорее справиться со своим завтраком, чтобы, наконец, избавиться от моего всё ещё вгоняющего пожилую женщину в краску общества. Честно говоря, я был не против, все печальные мысли были загнаны в дальний угол и я поистине наслаждался самым вкусным в мире завтраком, приготовленным исключительно для меня.

Как только стул Татьяны Львовны был отодвинут и она, извинившись, попросила разрешения уйти на кухню, мы с сестрой синхронно улыбнулись и, принимая пожелания приятного аппетита от примирившей нас женщины, продолжили завтрак. Мира нашла мою руку под столом и сцепила  наши пальцы: больших слов нам и не нужно было.

Через несколько минут мы дружно и громко засмеёмся, а глаза наши встретятся,  сожалея об утренней ссоре.

− Простишь? − прошепчу ей в волосы, когда мы снова останемся одни и в мыслях ещё раз поблагодарим Анатолия за отсутствие Лизки.

− Ты меня, − ответит, дотягиваясь на цыпочках до моего небритогоподбородка шершавыми губами.

Изображения использованные при оформлении обложки: https://d.radikal.ru/d25/1904/89/73b1c0014c24.jpg Автор обложки: Наргиз Хан

Оглавление

Знакомство

Двадцать семь ступенек

Новые привычки

Первая пицца

Иди ко мне...

Первая помощь

Соглашение

Извращенец

Ты рисуешь?

Ты такой тёплый

Семьдесят четыре пропущенных звонка

Родной брат

Любимая девушка

Порок сердца

Реальность нормальных людей

Я люблю тебя

Я тоже

Прятки

Утро тридцать первого декабря

С Новым годом!

Молчание

Братик, я люблю тебя...

Мечты сбываются

Жажда

Ошибка

Твоя

Третий лишний

Интервью

Безумие

Я уже любил тебя...всегда