Имя твоё… [Сергей Владимирович Бочков] (fb2) читать онлайн


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]

Сергей Бочков Имя твоё…

1

Их было трое, вышедших из электрички на закатанную асфальтом серую платформу станции «Моховое» 21 апреля 2012 года.

Остались позади около ста километров отделяющих теперь их от родного города, закончились полтора часа поездки на электричке. И сама поездка, и ожидание предстоящего похода, который так старательно планировали, так ждали, у всех троих вызывали чувство восторга. Отрадно было смотреть на проносящиеся за вагонным окном просторы, залитые утренним весенним солнцем. Казалась забавной суета дачников, заполнивших поначалу все вагоны и выгрузившихся на ближних станциях. Умиляла наивность неторопливых разговоров сельских старушек, подсаживающихся почти на каждой остановке и покидающих электричку проехав лишь пару станций, так и не закончив беседу с попутчиком. А поезд по привычному для него пути мчался вперёд через поля и холмы русской равнины, расцвеченные лёгкой наивно-радостной акварелью весны… Незаметно, в прежде оживлённых вагонах, становилось всё более пусто и тихо. Встречающиеся всё реже и реже станции названий порой не имели и обозначались лишь указанием километров. И чем дальше, тем всё сильнее ощущалась удалённость от большого шумного города.

Станция «Моховое» встретила путешественников прохладным, бодрящим, задорным ветерком. Яркое весеннее утро радовало, как начало чего-то нового, светлого. Весело переглянувшись, все трое навьючили на себя тяжёлые рюкзаки и двинулись в путь. Оставляя немного в стороне тихий одноэтажный посёлок, притаившийся за садом вблизи железнодорожной станции, вышли на дорогу, выложенную бетонными плитами. Дорога эта, проложенная, вероятно, ещё во времена развитого, но так и недостроенного социализма, была завалена комьями затвердевшей весенней грязи, оставленной колёсами тракторов трудящихся на полях в этот напряженное для села время года. Пройдя по ней чуть более километра, путники остановились на краю берёзовой посадки ещё лишь слегка окрашенной зеленью листвы, скинули рюкзаки и стали всматриваться вдаль. Нет, ни кто из них пока не устал, просто захотелось осмотреться, не спеша обдумать и обсудить предстоящий маршрут, насладиться предвкушением путешествия. Место подходило для этого как нельзя кстати. Видно отсюда было далеко-далеко, насколько хватало глаз. Бетонка, поворачивая направо, терялась в изгибах посадки. Впереди, спускаясь к ложбинке, лежало широкое перепаханное поле. А за ним шёл подъём поросший редкими деревьями и кустарником. Где-то там, за линией горизонта, разделяющей безоблачное светло-голубое небо и чёрную полоску леса на холме, должна была находиться маленькая деревенька Глинки – местечко, куда они направлялись.

– Это наверно и есть «конец географии», – не отрывая взгляда от открывшегося бескрайнего простора, пошутил один из путников.

– Скажи это людям, которые там живут. Для них это скорее «начало», – иронично возразил другой. И помолчав, уточнил более серьёзно с оттенком грусти: – Жили…

Для него эти места были родными. Здесь он провёл своё детство и немалую часть юности. И хотя ещё совсем ребёнком вместе с родителями он переехал жить в город, ему нравилось бывать на своей малой родине. В Глинках ещё до недавнего времени жили его дед и бабушка. К ним спешил он на школьных каникулах, частенько бывал во время учёбы в институте, приезжал и после службы в армии, когда устроился на работу инженером в строительную компанию. Но время не остановить: закончилось и беззаботное детство, ушли в прошлое и юные годы, пришла сознательная, серьёзная зрелость. Не было уже в живых ни деда, ни бабушки. Но в обезлюдивших Глинках остался крепко поставленный деревянный дом, ещё вполне в приличном состоянии и небольшой сад, в котором каждую весну нежным, чистым белым цветом распускались яблони. Теперь Инженер вместе со своим отцом приезжали сюда три – четыре раза в год. Наводили порядок на могилках родни, поздним летом собирали в саду созревшие яблоки, осенью бродили по лесу в поисках грибов под тихий шёпот опадающей листвы. Иногда останавливались переночевать. За состоянием дома они старались следить, по мере возможности чинили. В этом доме и собирались остаться на ночёвку путешественники.

– Да, заброшенных деревень достаточно, – вступил в разговор третий участник похода. Немного поразмыслив, заметил: – Лет так через десяток оставшиеся дома или разберут на брёвна или они сами развалятся. Потом всё зарастёт бурьяном и забудется, что вообще что-то было на этом месте. Вот на картах Шуберта, сколько деревень, на месте которых теперь чистое поле.

Высказавший свои предположения относительно дальнейшей судьбы деревни Глинки, был учителем истории. Учителями были и его родители. Именно это обстоятельство и определило выбор профессии. Специальность же была избранна соответственно увлечению. История, как приключение древности, увлекала его ещё с детства. Она была для него той загадкой, до истин которой так интересно докопаться, найти ответы, понять. Изучение истории вызывало в нём чувство сопереживания событиям прошлого, давало ему ощущение какой-то причастности к ним. Достойным занятием считал он и преподавание – было желание донести до других значимость своего предмета. А с недавних пор у Историка появилось ещё и хобби, созвучно его интересам – поиск с металлодетектором. Содействовал этому его двоюродный брат. С ним Историк выбрал себе прибор Minelab «X-Terra 505», с ним несколько раз ездил на раскопки вместе с поисковым отрядом, в котором тот состоял. И хотя это хобби было лишь одной, но не как не основной частью жизни Учителя – подход у него к поиску был основательным, как в принципе и ко всему, чем он занимался. Перед каждой поездкой он кропотливо изучал карты, планировал маршрут. С интересом учёного идентифицировал свои, пусть и не значительные, находки: в основном монеты, нательные крестики и разные предметы быта. Сам же поиск возбуждал в нём азарт археолога, давал ему ощущение реальности прошлого, которое было так увлекательно для него. И конечно сейчас с Историком был металлодетектор, в разобранном виде заботливо уложенный в специальный чехол.

Познакомились Историк с Инженером относительно недавно и как-то сразу сдружились, просто и легко. Рассудительному Учителю импонировали спокойная уверенность и надёжность нового друга. Но в большей степени сближала их общность интересов. Ещё с юности зачитывающийся произведениями писателей-фронтовиков, Строитель достаточно хорошо разбирался в военной истории. И хотя познания Учителя в вопросах истории были глубже, в лице Инженера он всегда мог найти достойного оппонента для дискуссий.

Постояв ещё немного, путешественники снова взгрузили себе на плечи рюкзаки, поправили ремни и двинулись дальше в путь. Через жманый ковёр пашни в ложбинку спускалась дорога – две колеи, выбитые в земле колёсами машин. Легко было топать вниз под горку. Отрадно было глядеть по сторонам, рассматривая далёкие поля, холмы, посадки. Солнце поднялось уже высоко и казалось, что весь обозримый простор светился в его весёлых весенних лучах. Досаждала лишь дорожная пыль клубами поднимающаяся при каждом шаге, оседающая плотным серым налётом на ботинках путников. Перейдя поле, и с трудом продравшись через низкий, густо растущий в ложбинке кустарник, остановились передохнуть. Предстоял долгий, утомительный подъём к лесу на вершине холма по едва приметной тропинке, петляющей среди молодой ярко-зелёной поросли травы, пробивающейся через грязно-серое покрывало из прошлогодней листвы.

– Ну, что привал!? – не столько спросил, сколько констатировал факт необходимости отдыха Строитель, хорошо знающий весь этот путь.

– Да, – согласился Учитель, – в горку карабкаться труднее будет, чем вниз спускаться. Да к тому же, считай полпути уже прошли.

– За полпути можно и по пятьдесят капель грохнуть! – скидывая рюкзак, предложил тот путник, который назвал эту местность «концом географии». Был он давнишним другом Историка, ещё с детства. Сложилось так, что волей судьбы вначале, а затем по причине привязанности друг к другу, по жизни шли они вместе, не смотря на разность характеров. Росли в одном дворе, озорничали в одном детском саду, в школе учились в одном классе. Даже поступили в один университет, только на разные специальности. Художественно-графический факультет педагогического университета друг Историка выбрал не потому, что собирался стать учителем и обучать детей правильности чётких линий в черчении или прививать им понимание красоты мира на уроках по искусству. Просто это было то учебное заведение, в которое поступал его друг и где был факультет, подходивший его творческой натуре. Поэтому после окончания вуза учительствовать он не стал, да и не собирался. А устроился работать художником-гравёром в контору по изготовлению пятников. И хотя таланта с умением у него было вполне достаточно, что бы клиенты оставались довольны портретами своих родственников, проработал он там недолго – не пришлась по душе траурная специфика профессии. Занимался он теперь ювелирным делом, открыв вместе со знакомым специалистом мастерскую в небольшом арендуемом помещении. Новая деятельность была не сложной: в основном вязали цепочки, раскатывали кольца, делали мелкий ремонт – интересные эксклюзивные заказы были редки. Но даже с учетом того, что нынешнее его занятие можно было назвать скорее ремеслом, чем творчеством, Ювелиру всё равно оно нравилось. Он со свойственной ему лёгкостью суждений верил, что его изделия приносят людям радость и делают мир красивее.

Предложение «обмыть» пройденный отрезок пути друзья поддержали. Да и от последующей закуски никто бы не отказался – путники уже изрядно проголодались. С утра никто из них ничего не ел, да и отмахали они уже более пяти километров.

Расположившись поудобнее парни достали вилки, нарезали ломтиками хлеб, открыли банку тушёнки. Строитель извлёк из своего рюкзака одну из двух армейских фляжек, туго обтянутых брезентовой тканью, в которые была перелита водка – больше для антуража, чем для удобства. Наполнил на треть пластиковые стаканчики.

– Ну! За поход! – произнёс Художник.

Стукнулись, выпили и сразу набросились на тушёнку, показавшуюся неожиданно чрезвычайно вкусной.

– Прям, как в армии, – со знанием предмета, о котором и идёт речь, заявил Инженер. – Даже лист лавровый присутствует.

И хотя одна на троих банка тушёнки только раззадорила у путников аппетит, ни продолжать перекус, ни тем более засиживаться они не стали – время шло, ещё предстояло пройти оставшуюся часть пути, а всё самое интересное, то, в чём собственно и заключался основной замысел похода, было впереди. Поэтому, договорившись нормально пообедать в деревне, друзья продолжили свой путь.

Одолев подъём, вышли к небольшому просвечивающемуся почти со всех сторон лесочку. И напрямую, не ища тропинок, двинулись через редкую поросль деревьев, по мягкому ковру из опавших минувшей осенью листьев. По учащённому прерывистому дыханию, по движениям плеч под лямками рюкзаков, по напряжённым выражениям лиц путников чувствовалось, что устали они изрядно. Но останавливаться не стали – знали, что за лесочком должна быть деревня – конечная точка пути, уже прилично измотавшего их. И действительно, выйдя из леса, сразу увидели чернеющие над зарослями кустарника крыши крайних домов.

– Сначала на кладбище зайдём, – предложил Инженер. Друзья, с пониманием, молча, согласились, хотя знали, что теперь придётся делать крюк и с совсем уже близким отдыхом и обедом придётся немного повременить.

Небольшое кладбище общей ограды или забора не имело. Не было оградок и у некоторых могил, представляющих собой просто холмики поросшие травой – деревянные кресты видно давно уже сгнили. Впрочем, заметно было, что кладбище хоть изредка, но посещали – бурьян был убран, могилки и участки в основном были ухожены, на некоторых даже стояли вполне современные памятники. Обходя просторно расположенные участки захоронений, парни, подошли к могилкам бабушки и дедушки Строителя. Выложенный тротуарной плиткой участок обрамляла невысокая металлическая ограда, внутри которой были установлены два памятника из чёрного гранита.

– Твоя работа? – указав на памятники, спросил Учитель у Художника.

– Моя! – с гордостью ответил тот. И, обращаясь уже к Строителю, продолжил: – Краска в портретах подвыцвела. Можно обновить. Я у ребят могу достать. Ничего сложного. Нанесёшь её на портрет, вотрёшь, а лишнее тряпочкой уберёшь. Ты аккуратный. У тебя получится.

– Хорошо, – согласился Инженер. – Думаю получится.

Скинув рюкзаки, уселись на холодную металлическую скамейку возле могилок. Строитель куда-то отошёл и вскоре вернулся с берёзовым веником в руках. Тщательно подмёл и внимательно осмотрел тротуарную плитку. Он вместе с отцом укладывал её прошлым летом, и, конечно, ему было интересно, в каком она сейчас состоянии после прошедшего межсезонья. В целом остался доволен, повреждений он не обнаружил, участков с проседанием не было. Затем достал тряпку и, смачивая её водой, стал протирать памятники.

– Как придём в деревню возьмём канистры, спустимся к роднику и наберём воды, – пояснил друзьям Инженер – вода которую он использовал, была последней.

– Да. Про родник нам известно, – сказал Учитель, знавший место расположения родника по карте. – Но неужели в деревне нет колодцев?

– Ну, да… таких вот, с палкой… как это… ну… коромысло… – ляпнул Ювелир.

– Не коромысло, а журавль, – тихо усмехнувшись, поправил Инженер. И повернувшись к Историку, добавил: – Почему нет, есть один. Только заброшен он. За колодцем следить надо, чистить. А делать это теперь не кому.

– А, что деревня совсем – совсем пустая? – спросил Художник.

– Да. Я же говорил. Приезжают, правда, соседи. Иногда остаются с ночёвкой, но крайне редко. А в это время года уж точно ни кого нет… Не сезон.

Замолчали. Каждый вспомнил что-то своё личное, ушедшее в прошлое, то, что ни вернуть, ни повторить нет возможности.

– Ну что, помянем? – прервал, становившееся тягостным, молчание Художник.

– Давай, – согласился Строитель и полез в рюкзак за фляжкой.

Помянули. Постояли ещё недолго. Собрали вещи и зашагали в сторону деревни. Набравший силу погожий день был замечателен. Редкие невесомые облака замерли в бездонной выси неба. Стоявшее в зените солнце радушно одаривало теплом соскучившуюся по нему землю.

Деревня редкими строениями расположилась вдоль одной единственной улицы, представлявшей собой просто грунтовую дорогу никогда не знавшую покрытия. Тоскливое безмолвие застыло над бывшим когда-то живым поселением. Лишь пара домов выглядела более-менее пригодными для жилья, остальные серели за бурьяном полусгнившими срубами, чернели пустыми глазницами окон. Чуть поодаль печально вытянул к небу свою длинную перекладину-шею пустой колодец-журавль. Вся эта окружающая заброшенность, вся эта безысходность еще острее и трогательнее ощущалась на фоне юной радости весеннего дня.

– Вот и пришли, – остановил своих спутников Инженер, кивком головы указав на просторный двор обнесённый забором из деревянного штакетника. Во дворе, заботливо избавленным от лишней растительности, стоял дом. Построенный когда-то с душой и умелыми руками дом этот, хоть и отличался в лучшую сторону от соседних, совсем пришедших в негодность, покосившихся изб, всё равно выглядел пустым, оставшимся без жильцов. Металлическая крыша, бывшая некогда особой гордостью хозяев, была вся в рыжих разводах ржавчины, местами в латках. На обшитом доской фасаде краска выгорела, поблекла, зашелушилась. За пыльными стёклами в оконных переплётах – занавесок не было.

Откуда-то из-под крыльца Инженер достал ключ, открыл дверь. Через широкую, пристроенную к торцу дома, веранду друзья прошли на кухню. Там, занимая почти половину помещения, стояла настоящая русская печь. За кухней, с другой стороны печки, располагались две комнаты: большая и маленькая. Из мебели были лишь стол, ряд шкафов подвешенных на стене в кухне, две железные с панцирной сеткой кровати, несколько табуретов и массивный старомодной шифоньер, стоявший в большой комнате. Немногочисленное нужное было увезено в город, а от всего лишнего, переставшего быть необходимым, избавились – отдали или сожгли. В комнатах был наведён порядок. Нигде ничего не валялось, не нагромождалось по углам. Помещения, от этой пустоты, казались просторными, неуютными. Было прохладно и сыро.

– Ничего страшного, – заверил Строитель. – Топор с двуручкой имеются, за сараем есть брёвна. Наколем дров, затопим вечером печку – сырости не будет. Переночуем в лучшем виде!

– А кроватей всего две… – заметил Учитель, вопросительно глядя на Строителя.

– Я на печке спать лягу, – ответил тот.

– Ну, уж нет! – возмутился Художник. – Давайте я на печку полезу.

– Да, прямо как тот персонаж из сказки, – безобидно пошутил Учитель. Друзья намёк поняли и засмеялись. Настроение было у всех приподнятое.

Отдохнув с дороги, парни занялись делами. Открыв настежь окна – впустили в дом свежий весенний воздух. Развесили во дворе для просушки постельные принадлежности: подушки и одеяла, которые хранились в шифоньере, упакованные в полиэтиленовые пакеты. Спустились под гору к роднику, набрали в канистры и принесли чистой, холодной воды. Историк остался в доме: разбирать рюкзаки и накрывать на стол к обеду. Строитель с Ювелиром отправились во двор заготавливать дрова.

Закончив с делами сели обедать. Ели с аппетитом. Трапеза туриста хоть и не затейлива, но отрадна. С усталости, после дороги и порезанная крупными кусками колбаса с сыром, и рыбные консервы, и заваренный на родниковой воде чай – всё казалось особенно вкусным.

Не спеша досыта пообедали и стали готовиться к самому увлекательному этапу путешествия. Историк отошёл посмотреть, откуда начинать и где лучше вести поиск, а Инженер и Ювелир занялись подготовкой шанцевого инструмента. Взяв в руки, повертев, и видимо критически оценив удобность разборной сапёрной лопатки, Инженер отдал её Ювелиру. А сам сходил в сарай и принёс оттуда большую штыковую лопату с длинным черенком. Возвратился с рекогносцировки Историк и, объяснив друзьям выбранный им маршрут, приступил к сборке металлодетектора. Соединив между собой секции штанги, закрепил на ней катушку. Подключил к блоку управления кабель, туго обмотав его вокруг штанги. Вставил батареи, включил прибор и, настроив его на грунт, коротко предложил внимательно наблюдающим за его манипуляциями друзьям:

– Приступим.

– Стоп! Стоп! Самое главное забыли! – засуетился Художник. И быстренько сбегав в дом, вернулся, навесив себе на ремень фляжку.

– Зачем… – удивился Учитель. – Оставь на вечер.

– Это если находки хорошие будут… Обмыть! – дурашливо улыбаясь, объяснил Художник.

– Если будут… – скептически добавил Инженер. В «хорошие находки» он не особенно верил. Если честно, Историк тоже больших надежд на поиск в этой местности не возлагал. Всё это мероприятие, затеянное Художником, впечатлённым рассказами друзей о красоте бескрайних просторов провинции и увлекательном поиске предметов прошлого, планировалось больше как поход, как небольшое путешествие, как возможность своеобразно и неординарно провести вместе выходные вдали от цивилизации. Выбраться погожим весенним днём из города, добраться на электричке до дальней станции, отмахать с рюкзаками за спиной почти десяток километров, побродить по окрестностям пустой деревни, засидеться у костра за приятной беседой до поздней ночи – как это здо́рово и замечательно!

Поиск в деревне времени много не занял. Находки действительно не впечатляли. Помимо ржавых гвоздей, обломков топоров, искорёженных дверных петель и прочего металлического хлама удалось поднять лишь медный нательный крестик да несколько советских монет. Более-менее интересной находкой можно было считать, неожиданно найденный, серебряный полтинник 1924 года с изображением молотобойца. Да и тот, по словам Историка, особой ценности не представлял. Несколько раз тщательно обследовав место возле этой находки и не получив ни каких результатов, поиск в деревне решили завершить.

– Слушай, ты говорил, где-то поблизости есть помещичья усадьба, – обратился Учитель к Инженеру.

– Да, – отозвался тот. – Правда, самого здания не сохранилось, но место показать могу.

– А далеко туда топать? – поинтересовался Ювелир.

– Не волнуйся, к вечеру успеем вернуться, – успокоил его Строитель.

– Что ж, сходим, поищем там… – решил Учитель.

Огибая поле, лежащее за деревней, по краю возвышенности друзья отправились в направлении темнеющего впереди скопления невысоких деревьев – бывшее когда-то садом, в котором, по словам Строителя, раньше и располагалась усадьба. Склон возвышенности, поросший кустами шиповника, круто спускался в низину к небольшой, еле-еле угадываемой в зарослях, речушке. А за ней, вытянувшись к горизонту, шёл пологий подъём, над которым светилось голубое, почти прозрачное небо.

Пройдя бо́льшую часть пути, возле трёх растущих рядом друг с другом молодых дубков, Учитель снял с плеча металлодетектор – решил мимоходом проверить это чем-то приглянувшееся ему место. Спустя пару минут поиска прибор дал чёткий, уверенный сигнал. Полотно лопаты, почти на штык вогнанное в землю, остановилось, наткнувшись на что-то твёрдое, прочное. Повертев в руках, извлечённый из земли железный предмет, со словами: «Деталь какая-то…» – Инженер передал его Историку. Тот оббил чернозём, густо облепивший находку, поскрёб её ножом, внимательно осмотрел и, определив, заявил:

– Это, ребята, замок от пулемета Максима.

Пока его друзья, с искренним любопытством, разглядывали найденный механизм от легендарного оружия, Историк что-то прикидывал в уме, размышлял. Взвесив факты, спросил у Строителя:

– Слушай, а здесь, в вашей местности, серьёзные бои разве были?

– Нет… – пожав плечами, ответил Инженер, и неопределённо указав рукой куда-то за реку, добавил: – Западнее в сорок втором наши, попав в окружение, с тяжёлыми боями вырывались… отступали. А здесь… конкретно здесь… боёв не было… Даже деревня целой осталась.

– Да… Так… – исследуя взглядом окрестности, согласился Учитель. Немного помолчав, произнёс: – Ну что ж, посмотрим…

Метров через шесть детектор указал на ещё один металлический предмет в земле. Достав щуп, и забрав у Художника сапёрную лопатку, Учитель сам приступил к раскопкам. Спустя несколько минут, вырыл покорёженный железный ящик с маленькой пятиконечной звёздочкой на боку, выбил из него землю, протёр рукой в перчатке и со словами: «А это коробка от пулемётной ленты», – протянул его друзьям.

Совсем рядом нашли несколько стреляных гильз.

– Должно быть, пулемётная позиция, – предположил Инженер.

– Да, конечно, – подтвердил Историк.

– Вот здорово! – обрадовался Художник. – Может, и пулемёт найдём?

Но друзья его веселья не поддержали. Лица у них были серьёзные, сосредоточенные. Особенно задумчивым выглядел Историк, мысли его вращались вокруг пулемётного замка, найденного почему-то в стороне от позиции. Смутные, не выстроившиеся ещё пока в чёткий логический ряд догадки тревожили его. Поэтому получив от прибора очередной сигнал, и определив точное местоположение цели, Учитель настойчиво порекомендовал спутникам отойти подальше, а сам принялся за раскопки. Встав на колени, он не спеша исследовал землю щупом, и аккуратно действуя лопатой, понемногу углублялся в грунт. Добравшись до цели, определил – металлическая одношпилечная пряжка, с остатками полусгнившего кожаного ремня. И теперь ещё аккуратнее и медленнее продолжил копать. Для Историка, напряжённо увлеченного своим, теперь уже точно предвещающим значимую находку, занятием всё вокруг отошло на второй план, даже время замедлилось, изменив привычный темп хода. Лишь всё отчётливей и сильней ощущался тяжёлый дух потревоженной земли. Сырым холодом тянуло из ямы.

Показались почерневшие человеческие кости.

Как-то сразу вдруг стало мало воздуха, учащенно забилось взволнованное сердце, взмокли ладони. Ставшая осязаемо-реальной тишина зазвенела в ушах, опустившись откуда-то сверху, надавила на плечи. Историк прекратил работу, немного помедлив, поднялся с колен и взмахом руки подозвал друзей. Когда они подошли, указал им на результат раскопок и тихо произнёс изменившимся голосом:

– Это пулемётчик… Наш.

Потрясённые грандиозностью страшной находки парни молчали.

Вечер матовым покрывалом тихо спускался на землю, сгущая краски окружающего мира, делая их глубже. Небо, заметно потемнев, обрело более насыщенный цвет. Казавшийся раньше безграничным простор сузился, обозначив свои пределы. От всего существующего на земле – живого и не живого – вытянулись тени: тёмные, длинные. Стало прохладно.

Продолжать раскопки друзья не стали, решив доверить это дело специалистам, которые правильно проведут извлечение останков пулемётчика, и может быть установят его личность. Договорившись, что Учитель сообщит о находке поисковому отряду своего брата, приступили к тому немногому, что сейчас они могли сделать – должны были сделать. Нужно было как-то сохранить и обозначить место гибели пулемётчика. Поэтому Инженер с Ювелиром отправились в деревню за необходимым инструментом. А Историк, оставшись возле останков бойца, достал карту, сориентировался и нанёс на неё место находки. Затем ссыпал в патронную коробку гильзы и вместе с пряжкой аккуратно уложил всё это в яму – как в могилу. Долго рассматривал, перекладывая из руки в руку, пулемётный замок, и не желая оставлять его здесь забрал себе – на память. Спустя почти час, вернулись друзья – и все трое, обстоятельно, с не торопливым почтением приступили к делу. Бережно накрыли брезентом яму, присыпали землёй, глубоко, на совесть, вогнали в землю крепко сколоченный деревянный крест. И закончив, ещё долго стояли, глядя куда-то вдаль – на закат. Художник хотел было предложить помянуть неизвестного солдата – фляжка всё ещё оттягивала его ремень, но посмотрев на задумчивые, тяжёлые лица друзей: промолчал, не решившись. Так и стояли, втроём… Молча.

А впереди, даря миру последний свет, багровым диском погружалось за горизонт солнце, знаменуя завершение сотворённого им дня – наделённого смыслом.


2

Белое пятно солнца уже достаточно высоко оторвалось от горизонта, наполнило мир ярким светом, слепило глаза людей двигающихся навстречу ему – на восток.

Измотанные до крайности остатки стрелкового полка нестройной походной колонной, растянувшейся по дороге, подошли к мосту, тремя пролётами из крепких деревянных балок, переброшенному через спокойную гладь реки. И не останавливаясь, начали переправу.

На западном берегу реки, не отрывая тяжёлого усталого взгляда от группы сапёров, готовящих мост к подрыву, стоял майор – начальник штаба полка, а теперь после гибели командира исполняющий его обязанности. Полковой инженер, осмотрев конструкции моста, твёрдо заверил, что взрывчатки хватит, и мост после переправы будет разрушен. Это обстоятельство было весьма значимым для майора, рассчитывающего, что лишив противника единственной переправы через широкое в этом месте русло реки, полку удастся оторваться от преследования, и ночью, крайний случай к утру, добраться до райцентра, где согласно имеющимся у него данным занимала позиции недавно прибывшая полнокровная армия. В приказе командира дивизии чётко указывалось, что сохранив, по возможности, боевые единицы, полку надлежит оставить занимаемые ими позиции и следовать на соединение с частями этой армии, чтобы на подготовленном заранее рубеже встретить врага. Приказ этот, полученный ещё вчера вечером, был последним донесением из дивизии, с тех пор, несмотря на все приложенные усилия, связи с ней не было.

Вот уже почти неделю весь фронт, а с ним и армия, и дивизия, в подчинении которой находился стрелковый полк, отступали, ведя непрерывные изматывающие арьергардные бои. Полк, потеряв более половины личного состава, испытывая постоянную нехватку боеприпасов и продовольствия, то колоссальным напряжением сил удерживал позиции, прикрывая отход других частей, то спешно бросая, ставшее обузой, имущество и оставляя от безвыходности раненых местным жителям, прорывался на соединение с дивизией. К исходу прошлого дня, после завершения тяжёлого боя, начтаба, уже принявший командование полком, ясно понимал, что, если не будет приказа об отходе, полк будет окружён и уничтожен: количество имеющихся активных штыков и боеприпасов не оставляло надежды на выход из окружения. А без приказа оставлять занимаемый рубеж майор не имел права. Но приказ был получен, и с наступлением темноты, оставив для прикрытия полувзвод, полк, спешно, не теряя драгоценного времени, снялся с позиции и форсированным маршем без привалов двинулся на восток.

Майор не сомневался, что как только противник обнаружит перед собой пустоту, то незамедлительно начнёт преследование полка, с целью уничтожения. В сложившейся ситуации оставалось рассчитывать лишь на то, что полувзвод, прикрывающий отход, сможет создать иллюзию присутствия на рубеже всего полка, а это хоть ненадолго, но остановит врага; а разрушенный мост вынудит его задержаться ещё и здесь, на переправе. Майор надеялся, что всё это даст шанс оторваться от врага и выполнить поставленную задачу, пусть и на пределе возможностей. Не давало ему покоя лишь одно обстоятельство: на карте, выше по течению реки, был обозначен брод, судя по указанной характеристике, вполне пригодный для переправы. Майор допускал то, что противнику тоже известен этот факт. А значит враг, предусмотрев вероятность того, что мост будет уничтожен, может предпринять попутку перебраться через реку вброд, выделив на это часть сил. И если всё сложится именно так, то догнав полк, противник ударит ему во фланг, на марше, во время движения. В том, что исход боя навязанного полку в таких условиях будет печальным, майор тоже не сомневался. Поэтому он ещё ночью, до восхода солнца, вызвал к себе лейтенанта – командира взвода конной разведки и приказал ему лично осмотреть местность возле брода. А сам, ожидая данных разведки, рассчитывая, что они только подтвердят достоверность карты, начал заранее обдумывать возможные решения возникшей проблемы.

Разведчик вернулся лишь утром, нагнав полк уже у моста. Ожидая доклад, командир полка сосредоточенно наблюдал, как лейтенант устало вылез из седла и, передавая поводья его связному, что-то шепнул тому, вероятно, попросил немного ослабить подпругу, а затем, ласково похлопав коня по лоснящейся от пота шее, оправил гимнастёрку и, стараясь держать чёткий шаг, направился к нему. И подойдя, совсем некстати, с шиком козырнул – резко распрямив вскинутую ладонь возле самой фуражки, вызвав кривую ухмылку на хмуром лице командира полка.

– Товарищ майор… по результатам разведки… в том месте действительно брод… – прерывисто, ещё не отдышавшись после скачки, докладывал лейтенант. – Берега вокруг заболочены немного… Местные колхозники что-то вроде гати там сделали… Грунтовка с одного на другой берег идёт… – переведя дыхание, подытожил: – Переправиться можно.

– Машины через брод пройдут?

– Если друг за другом, по одной – то должны пройти… В крайнем случае, брод можно ещё брёвнами и ветками закидать – берега все в зарослях…

– На правом берегу возвышенность?

– Так точно. Сначала от реки широкая низина, а затем крутой взгорок. С него весь левый берег хорошо видно.

– Так… – глядя куда-то в сторону, протянул командир полка. И понимая, что опасения его не напрасны, он теперь уже точно убежденный в необходимости хоть как-то задержать противника у брода, окончательно принял трудное, но единственно верное решение. Резко повернул голову в сторону своего связного и жёстко, будто отрубив что-то, приказал:

– Командира второго батальона ко мне! Быстро!

И глядя как тот, придерживая рукой переброшенный за спину ППШ, рванул в сторону колонны второго батальона, как раз подходящей к мосту, командир полка ещё раз взвесив ситуацию, точно и чётко сформировал будущее распоряжение.

Через несколько минут прибыл комбат со своим ординарцем. Подошёл, косолапо ступая натруженными ногами и, вытянув широкую ладонь к крепко насаженной на голову фуражке, приступил было к докладу. Но майор, взмахом руки, прервал его и сразу перешёл к делу:

– У тебя пулемётов сколько осталось?

– В пулемётной роте – четыре максима. Патронов крайне мало – по одной ленте на пулемёт.

– Слушай, капитан, выделишь один пулемёт – исправный. Две ленты к нему. Подберёшь толкового наводчика. Останется прикрывать отход, – пристально глядя прямо в глаза, подчёркивая значимость каждого слова, распорядился командир полка. Опустошенные усталостью и казавшиеся поначалу безразличными глаза комбата сразу сузились, брови сдвинулись к переносице. На лице появилось выражение серьёзной озабоченности, тяжёлой работы мыслей – комбат думал. Майор не торопил его, а лишь продолжал всё так же пристально смотреть ему в глаза. Обмозговав приказ и получив разрешение лично доставить и наводчика, и пулемёт, капитан вместе с ординарцем торопливо зашагал в сторону своего батальона. Это был единственный оставшийся в полку кадровый командир батальона, поэтому майор и обратился именно к нему, рассчитывая, что приказ будет понят, осознан и выполнен так, как того требует дело. Закончив с комбатом, майор подозвал к себе командира разведвзвода и приказал:

– Лейтенант, приведи из взвода ещё одну лошадь. – И глядя как у того недоумённо стали округляться глаза, уточнил строго: – На время.

Отдав поручения, командир полка погрузился в размышления о том, что конечно правильней бы было оставить не одного пулемётчика, а хотя бы отделение. Но жертвовать таким количеством бойцов в сложившейся обстановке было недопустимо. Если уж противник предпримет данный манёвр, да ещё и будет упорен, то и отделение его не остановит. А с задачей задержать врага, помешать ему – справится и один боец. И была ещё надежда, что противник всё-таки не воспользуется возможностью переправиться в том месте.

Оторвавшись от своих невеселых мыслей, майор заметил возвращающегося с двумя бойцами командира батальона. Присмотревшись, разглядел: рядом с капитаном шёл сержант, немного ссутулив крепкие плечи под тяжестью пулемёта, а чуть сзади волочил станок ординарец комбата. Помогая подчинённым, капитан сам нёс две патронные коробки. «Быстро управился!» – мысленно похвалил майор комбата, не ожидая от него такой расторопности.

– Товарищ майор, разрешите доложить… – подойдя, чётко по уставу, монотонно начал комбат.

Почти не слыша его, командир полка внимательно рассматривал сержанта. Пыльная, выбеленная солнцем, с чёрной окантовкой пота пилотка была с форсом надвинута на правую бровь пулемётчика. Такая же пыльная, с такими же тёмными разводами от пота, вероятно знавшая и лучшие времена гимнастёрка, туго перетянутая ремнём, всё равно ладно сидела на его статной фигуре – без единой складки спереди. На груди висел сильно потёртый бинокль, без кофра. Справа, из-за спины, за плотно прилегающей к бедру кобурой нагана, торчал черенок малой лопаты – видимо комбат уже, в общих чертах, объяснил пулемётчику предстоящее задание. Остановив взгляд на петлицах, в которых тускло отсвечивали красной эмалью две пары треугольников, командир полка коротко спросил:

– Наводчик?

– Ни как нет, командир расчёта, – не без гордости, уточнил сержант.

Продолжая сосредоточенно рассматривать пулемётчика, командир полка, оценивающе заглянул ему прямо в глаза. Голубые, насыщенные цветом глаза сержанта ответили ему твёрдым, уверенным до самонадеянности взглядом. Но даже за этой серьёзностью майор разглядел затаившиеся где-то глубоко – в блеске узких зрачков, в дерзком прищуре – искорки какого-то мальчишеского задора.

– На фронте давно?

– С осени сорок первого. Тысяча девятьсот тридцать девятого года призыва, – с достоинством, понимая суть заданного вопроса, ответил сержант.

Командир полка довольный ответом многозначительно кивнул, достал из полевой сумки планшетку и жестом руки подозвал поближе. Раскрыв потёртую на сгибах, испещрённую разноцветными обозначениями карту, – уколом остро отточенного карандаша указал:

– Мы здесь.

Ведя грифелем по синей ленте реки, задержался у небольшого скопления коротких штрихов, – пояснил:

– Выше по реке есть брод.

Острие карандаша, оторвавшись от синей ленты, проткнуло полотно карты между кривыми коричневыми линиями недалеко от мелких чёрных прямоугольников населённого пункта Глинки.

– Здесь, на правом берегу реки, возвышенность, – отметил командир полка и, переведя взор с карты на сержанта, снова заглянул ему в глаза. Пристально, будто ища что-то, смотрел в них.

– Задача твоя такая, – придавая значение каждой сказанной фразе, перешёл к сути дела майор. – Займёшь позицию на этом взгорке. С большой вероятностью, противник предпримет попытку переправы через брод. Будешь препятствовать его продвижению, всеми возможными средствами. Необходимо задержать противника на данном участке до конца дня. С наступлением темноты, даже если противник не предпримет такой попытки, оставишь пулемёт, вынешь из него замок и отходи в сторону станции, а затем по железнодорожному полотну до райцентра. Мы будем там. Найдёшь. – Выдержав паузу, подчеркнул: – Главное не дать противнику до вечера переправиться на этом участке. Задача ясна?

– Так точно! – уверенно, даже как-то излишне спокойно, ответил пулеметчик. Но по изменившемуся, ставшему напряжённо строгим, выражению его лица явно чувствовалось, что он вполне понимает всю ответственность и опасность порученного ему задания.

– Вместе с лейтенантом, – командир полка указал на вернувшегося с двумя лошадями разведчика, – верхом доберёшься до места. Он только что оттуда – путь знает. Пулемет навьючите на лошадей.

В том, что сержант умел ездить верхом, майор почему-то даже не сомневался.

– Как прибудете на место, – обернувшись к лейтенанту, напутствовал командир полка, – поможешь сержанту, если в чём будет необходимость. Но не задерживайся. Заберёшь лошадь и скачи к станции, догоняй нас. Понял?

– Так точно! – отозвался лейтенант.

– Ну, что ж, время не ждёт. Действуйте! – завершил майор и, обращаясь к пулемётчику, мягко совсем не по уставу спросил: – Получится?

– Должно получиться, – твёрдо ответил сержант, слегка кивнув головой. И улыбнулся простой светлой улыбкой.

И ещё раз захотелось командиру полка посмотреть в серьёзные, обнадёживающие глаза пулемётчика. Глядя в них, майор верил, что, требующие самопожертвования, задуманное им дело – при всей своей сложности – будет выполнено.

– Удачи! – улыбнувшись в ответ, пожимая руку сержанта, пожелал командир полка. И задержав рукопожатие, добавил: – У райцентра ищи нас… Мы там будем.

Переходя с рыси в галоп и обратно с галопа на рысь, с той скоростью, которую могли позволить усталые кони, добрались до места. Задержавшись у брода, пока лейтенант набирал воды для охлаждения ствола пулемёта, сержант внимательно, с разных точек, осмотрел этот участок местности, определил его особенности. Перед взгорком спешились – на крутой склон коней пришлось вести под уздцы. После подъёма, лейтенант помог сгрузить пулемёт и, по-дружески подмигнув на прощание, ускакал прочь, держа за поводья второго, с опустевшим седлом, коня.

Оставшись один, сержант первым делом оглядел окрестности и оценил, что рельеф местности, как нельзя лучше, подходит для выполнения поставленной перед ним задачи. Поросший кустами взгорок, на котором стоял он, крутым склоном спускался в почти плоскую низину, тянувшуюся к реке, за которой пологим подъёмом, до самого горизонта, лежало перепаханное поле. Левый край этого поля уходил к изгибу реки, угадываемому по зарослям на берегах, а правый заканчивался не то небольшим леском, не то посадкой, вдоль которой спускалась к броду грунтовая дорога. И низина, и брод, и поле за рекой лежали перед пулемётчиком как на ладони.

Осмотревшись, сержант выбрал две огневые позиции. Обе они были скрыты растительностью, обе обеспечивали хороший обзор, обе позволяли вести прицельный огонь в направлении брода. Преимущество одной позиции над другой заключалось лишь в том, что на первой в земле уже было небольшое углубление: оставалось лишь малость поработать лопатой – и пулемётное гнездо готово. Слегка поразмыслив, сержант решил использовать эту позицию как запасную и, не теряя времени, приступил к устройству основной. Вырыв совсем не глубокий окопчик для стрельбы лёжа, подготовил площадку для установки пулемёта, насыпал впереди бруствер. Закончив земляные работы, сержант принялся за сборку пулемёта. Умело, выверенными движениями, установил тело пулемёта на станок, придав ему горизонтальное положение, направил на брод. Затем присоединил щиток и наполнил водой кожух. Заправив ленту, зарядил пулемёт и, прикинув расстояние до переправы, выставил прицел на нужном делении. Подготовив пулемёт к стрельбе, сержант занялся запасной позицией, рассчитывая, что лучше сразу доделать всё необходимое, а уж потом отдохнуть – если конечно получится.

Закончив подготовку позиций и убедившись в надлежащем качестве маскировки, сержант уселся на бровке окопчика, вытянул затёкшие ноги, расслабил натруженные мышцы и сразу ощутил: насколько он измотан и голоден. Сейчас ему, нормально не питавшемуся уже несколько дней, даже чёрствые сухари из пайка казались желанной едой. Но не было у него и осьмушки такого сухаря. Вздохнув и ещё туже затянув ремень, пулемётчик полез в карман за кисетом. То, что кисет был пуст, сержант знал, поэтому, вывернув его наизнанку и бережно вытряхнув оставшиеся крошки махорки на небольшой клочок газеты, принялся тщательно выковыривать застрявшие в швах крупицы. Самокрутка получилась чрезвычайно тощей – такой, что не понятно было чего в ней больше махорки или бумаги. Но всё равно тянул её сержант с большим наслаждением – это был первый его перекур за весь день.

Беспокойство, притуплённое до этого делами и работой, теперь всепоглощающе овладело им. Тревожные мысли о том, насколько трудна поставленная перед ним задача и чем закончится для него предстоящий, явно не равный бой, тяготили сознание. Томительно ожидая исхода, он всё отчётливей осознавал, что возможно именно здесь и сегодня будет решаться его жизнь.

Он ждал. И всё время, пока занимался оборудованием позиций, пока устанавливал пулемёт, пока отдыхал, – посматривал на противоположный берег, на поле за рекой, на дорогу, тянувшуюся к броду, – иногда мельком, иногда внимательно в бинокль. Но там, впереди всё было без изменений и никакого движенияне наблюдалось. Уже заметно перевалило за полдень. Время шло. Он ждал. И тихая безмятежность солнечного дня убаюкивала наивной надеждой, что опасения командира полка окажутся напрасными и до заката на этом участке ни чего не произойдёт.

Вначале, где-то вдалеке, возник звук. Сперва слабый и невнятный – этот звук, с каждым мгновением, становился всё сильнее и ближе. Сержант чутко прислушался и определил – рёв моторов. А после, напряжённо всматриваясь вперёд, различил, как на линии горизонта один за другим образовались два нечетких силуэта. Прильнув к биноклю, рассмотрел – по дороге, поднимая за собой неимоверное количество пыли, катились к реке два мотоцикла. «Разведка!» – сообразил сержант. И наведя пулемёт на участок брода, остро ощущая, как нелегко ему будет управиться без второго номера, приготовился к бою.

Все прежние переживания отошли куда-то в сторону, мучительное ожидание уступило место действию. Всё, кроме предстоящего боя, стало лишним, не нужным. Главное сконцентрировалось теперь здесь – у переправы, ограничившись прямоугольным вырезом в щитке пулемёта.

Мотоциклы подъехали к реке и, скрывшись на какое-то время за зарослями по берегам, выскочили уже у самого брода. Остановились. Теперь их можно было отчётливо рассмотреть и без бинокля. На каждом мотоцикле сидело по два немца – один за рулём, второй в люльке. Водители, стянув защитные очки, стали осматривать местность у брода – видимо решали, как ловчее переправиться. Прошло около минуты и тот немец, что был за рулём первого мотоцикла, приподнявшись на подножках и коротко кинув взглядом по сторонам, резко рванул вперёд и, уверенно перескочив через брод, остановился на другом берегу. Слез с мотоцикла и, что-то задорно крича, замахал рукой второму водителю.

Сержант плавно повёл пулемётом – совместив прорезь целика с мушкой, поймал в прицел фигуру водителя первого мотоцикла. Затем, аккуратно подняв предохранитель, мягко коснулся спускового рычага. И стал ждать, когда водитель другого мотоцикла начнёт переправу. Тот, наконец-то решившись, двинулся вперёд, и пулеметчик, нажав на спуск, – дал короткую очередь. Ещё одну. Ещё и ещё… От пулемёта, вперёд к мотоциклам, метнулись выброшенные из ствола пули – невидимыми, но вполне осязаемыми трассами прошили пространство. Пулемётчику казалось, что он сам мчится с ними, ощущает силу их удара. Сломавшись пополам, упал на землю водитель первого мотоцикла. Замер в неестественной позе другой немец, так и не успев выбраться из люльки. Разобравшись с первым мотоциклом, сержант занялся вторым. Тот, пытаясь уйти из-под огня, разворачивался, суетливо ёрзая взад-вперёд. И вдруг, сильно накренившись набок, застрял, увязнув на заболоченном берегу. Но только пулемётчик, хорошо прицелившись, собрался вести стрельбу, как водитель проворно выскочив из-за руля, во весь опор бросился прочь от мотоцикла, а следом за ним и второй мотоциклист. Да так быстро и неожиданно, что посланная сержантом вдогон беглецам очередь прошла мимо, и немцам удалось, домчавшись до зарослей у реки, укрыться там.

Прекратив стрельбу, сержант немного отполз от пулемёта, чтобы с участка, где кустарник был реже, лучше рассмотреть место закончившегося боя. Два немецких мотоцикла, ещё недавно грозным рычанием рвавшие тишину, бессильно застыли у переправы, пробитые пулями. Два оккупанта нашли бесславную смерть на берегу, чужой для них, речушки. Удовлетворённый результатом своей работы и воодушевлённой, той неожиданной лёгкостью, с которой досталась ему первая победа, пулемётчик стал ждать подхода основных подразделений противника. Он не сомневался, что оставшиеся в живых мотоциклисты, вперёд больше не сунуться – теперь их задача предупредить своих о засаде. В суматохе они скорей всего даже не определили, откуда вёлся огонь – слишком уж неожиданным был для них этот бой. Рассудив так, сержант решил пока остаться на прежней огневой позиции. И изготовившись к новой атаке, заменил ленту в пулемёте, – рассчитывая сначала использовать полную, а уж потом добить начатую.

Не прошло и полчаса, как далеко впереди, на противоположном берегу, пулемётчик заметил движение. Снова шум моторов потревожил тишину – на этот раз густой, тяжёлый. Несколько, отчётливо различимых в бинокль грузовиков, съезжая с дороги, жались к посадке, стараясь втиснуться в неплотный ряд крайних деревьев. Чёрными силуэтами, отделяясь от машин, из тентованных кузовов стали выскакивать немцы и, отбегая, растворялись в зарослях. Приняв решение, что самым разумным в сложившихся обстоятельствах будет вести огонь по противнику во время его переправы через уже пристреленный участок брода, сержант стал ждать. Ощущая каким-то звериным чутьем невидимое, но вполне осязаемое перемещение людей в массиве посадки, в зарослях на противоположном берегу реки, пулемётчик шарил въедливым взглядом по местности в надежде предугадать момент начала атаки. Именно сейчас должно было начаться самое главное.

Но время шло, тянулись напряжённые минуты, а немцев ни на дороге, ни у брода видно не было. Машины, заглушив моторы, смазанными пятнами слились с тёмной полосой посадки. Стало опять тихо. И сержант догадался – противник не знает, что противостоит ему здесь всего лишь один боец с пулемётом, и не будет предпринимать переправу без разведки и не рассосредоточившись. Понятно было и то, что, не форсировав реку сходу, немцы начали терять время – самый важный сейчас фактор. А значит, выполнение поставленной задачи идёт по плану и теперь остаётся только одно – как можно дольше задержать противника. И осознавая насколько это важно, веря в свою удачу, сержант твёрдо решил, что сделает всё возможное и невозможное.

Из береговых зарослей выскочила штурмовая группа. Молча, без криков команд, растягиваясь вдоль цепью, немцы бежали по низине к взгорку. Пулемётчик был готов к этому и, в ту же секунду, ударил по ним злыми расчётливыми очередями. И сразу, откуда-то с противоположного берега, прикрывая атакующих, зачастил вражеский пулемёт. Пули впивались в скат взгорка, выбивали комки земли с его гребня, проносились со свистом выше – с каждой очередью всё ближе и ближе к позиции сержанта. А он, стараясь не обращать на это внимания, время от времени поправляя правой рукой ленту, бил и бил по приближающимся к нему фигурам, ловя их в прорезь прицела. Не пробежав и половину пути до взгорка, цепь атакующих залегла. Залегла плохо – почти ровная низина значительных складок рельефа не имела и потому хорошо простреливалась. И пулемётчик, не останавливаясь, слал вниз очередь за очередью по елозившим в поисках укрытия немцам. Стрелял до тех пор, пока не осёкся, выплюнув пустую ленту, переставший биться в руках пулемёт. Сержант знал неизбежность этого момента и тревожно ждал его. Торопливо нервными, излишне суетливыми движениями он принялся заправлять другую, начатую уже, ленту – отчаянно понимая, что нужно как можно скорее снова открыть огонь. И вдруг, будто сговорившись, все немцы из штурмовой группы, – кроме трёх убитых, – вскочили и опрометью бросились назад к реке – в спасительные заросли. «Сдрейфили фрицы!» – злорадным восторгом мелькнуло в сознании пулемётчика – он никак не ожидал такого поворота событий. Да, это была удача – дав дёру, атакующие совершили большую ошибку. Добежав до склона взгорка, они попадали в мёртвое пространство и, хотя могли потерять ещё несколько человек, оставшихся хватило бы справиться с одним бойцом. И сержант, пользуясь случаем, потащил пулемёт на запасную позицию, прихватив коробку с лентой.

Добравшись до позиции и основательно установив пулемёт, сержант аккуратно, без спешки, заправил ленту, приспособив как можно лучше патронную коробку. Закончив с пулемётом, спохватился – забыл бинокль. Но возвращаться не стал, понимая, что всё решится теперь здесь – у брода. Остальное не важно. Знал он и то, что если сейчас бросит позицию и уйдёт – у него ещё будет шанс выжить. Но чувство какого-то яростного азарта, ощущение собственного превосходства над врагом, смешанные с извечными русскими понятиями «надо» и «кто, если не я» – не могли позволить ему уйти, не обеспечив прикрытие отходящему полку.

Был уже поздний вечер. Солнце, приблизившись к линии горизонта, светило прямо в глаза, мешая вести наблюдение. Вытянув к нему ладонь, пулемётчик определил – до заката остался приблизительно час. И задержав на короткое мгновение вытянутую вперёд руку, почувствовал – словно прощальное рукопожатие – мягкое тепло солнечных лучей.

А впереди, по полю на противоположном берегу, напрямую без дороги, чёрной грязной громадой сползал к реке танк. Дойдя до переправы, танк остановился и завертел, из стороны в сторону, квадратной башней с задранным вверх коротким стволом пушки – будто принюхивался, ища цель. Затем открылся люк, и над командирской башенкой показалась голова танкиста. Сержант, быстро навёдя на него пулемёт, послал очередь и сразу ещё одну – вдогон. Танкист тут же скрылся, захлопнув за собой створки люка. Пули прошли мимо – понял с досадой пулемётчик. И через мгновение ощутил, как сжалось сердце: ствол танковой пушки, немного повернувшись, уставился прямо на него. Что-то тяжёлое двинуло землю. С силой толкнуло назад пулемёт. Чёрный сноп земли, вырвавшийся впереди из ската взгорка, закрыл свет. Будто ватой заложило уши. Резко поднявшись, стряхнув с плеч набросанную взрывом землю, сержант толчком вернул пулемёт на место. В голове колокольным эхом гудел набат. Танк стоял на прежнем месте, – вероятно, наводчик корректировал прицел, а по позиции с берега работало уже не менее двух немецких пулемётов. В иступлённой ярости, сержант ударил по танку мстительной очередью, метя по смотровым щелям. Пулемёт осёкся, прервав очередь – замолчал. Сержант ещё раз резко нажал на спуск – пулемёт молчал. «Перекосило ленту в приёмнике…» – догадался он. И тут, какая-то неведомая, страшная сила, грубо вжав его в затыльник пулемёта, больно ударила по спине тяжёлыми комьями земли; лишив воздуха, замутила сознание.

Он не знал, сколько прошло времени, пока к нему не вернулось сознание. Вяло приподнявшись на слабых руках, мутным рассеянным взглядом уставился вперёд. И низина, и заросли, и поле за рекой будто плыли в слепом тумане. Лишь солнце, уже почти коснувшееся горизонта, слабыми лучами пробивалось сквозь пелену этого тумана, последним светом прощаясь с этим миром.

Всё что можно и всё что нужно было сделать – было сделано. И он, повинуясь привычке доводить каждое дело до конца, слабеющими пальцами открыл крышку короба пулемёта, вытянул оттуда замок и отшвырнул его в сторону. Окончательно размылись грани реальности. Боль притупилась, и тело стало каким-то невесомо лёгким. Время, властное над всем в этом мире, перестало существовать – растворившись в вечности. Теряя последние искры угасающего сознания, он прижался к пулемёту, ощутив, как вдавился в грудь твёрдой текстолитовой гранью пенал медальона, висевший у него на шее. На бумажном вкладыше, тугой скруткой вложенным в этот пенал, чёткими прямыми буквами было выведено имя пулемётчика: «Пчельников Андрей Никитович».

И был закат. Солнце, кровавым заревом разливаясь по небу, спешило за горизонт. Уходило, чтобы завтра взойдя вновь, даровать миру новый день; чтобы каждое следующее утро подниматься ввысь и ещё многие годы светить для других – будущих поколений…