Оно-но-Комати [Дара Преображенская] (fb2) читать онлайн

Дара Преображенская Оно-но-Комати

Глава 1 «Цветок Любви»

«Всё кончено, заморосил осенний дождь,

И, словно листья на ветру,

Поблекли слова любви.

…..

Все говорят, что ночь осенняя длинна,

Не так это, увы,

Мы не успели слов любви произнести,

Как наступил рассвет!»

(Оно-но Комати).

……..

Я родилась в префектуре Акита, которая находится на западной окраине Японии, так что Океан с детства окружал меня со всех сторон.

Помню, будучи беззаботным ребёнком, я часто бегала на побережье и любовалась очень красивыми окрестностями. Лодки с усталыми рыбаками иногда приставали к берегу, полные серебристой рыбы. Эти люди были бедняками, но рыба могла прокормить их, потому что многие богатые землевладельцы и даже чиновники при дворе императора Ниммё покупали много рыбы, морепродуктов, ведь это, можно сказать, была наша единственная пища. Её практически не готовили, приправляли различными соусами и ели. Говорили, император очень любил рыбу, ел с удовольствием морских ежей и очень уважал изысканные вина, поставляемые ко двору торговыми караванами из Азии.

Я, также слышала о том, что император Ниммё, был тогда ещё молодым человеком, интересовавшимся философией; говорили, также, что внешне он был очень красив, но эти слухи передавались из уст в уста, потому что доподлинно никто ничего не знал.

Простому человеку нельзя было даже помыслить приблизиться к императорскому дворцу.

Я сидела на скалистом побережье и наблюдала за тем, как вдалеке медленно накатывались волны одна на другую, растворяясь в предрассветном тумане.

Каждое утро, когда в доме до меня не было совершенно никакого дела, я любила приходить сюда и думать, думать, думать.

О чём я думала? О жизни….. Что может думать о жизни десятилетняя девочка, которая и жизни-то совсем не знает? Я слышала голоса чаек, порой мне казалось, что они поют. Наверное, это мне только казалось, потому что у меня богатое воображение.

А иногда я засыпала и видела один и тот же сон – холод, яркое солнце на небе и огромную женщину, которая превращалась в моржа. Позже рыбаки рассказали мне о северной стране, где обитают люди, поклоняющиеся силам природы и Священной Матери Моржихе. Они чем-то похожи на нас, но у них своя жизнь и верования, свои обычаи и традиции. Я считала себя довольно доверчивым человеком, однако однажды моя мама как-то сказала мне:

– Нельзя раскрываться перед тем, кто недостоин тебя, кто не зрел духом.

– Почему? – спросила я, удивившись материнской мудрости, потому что моя мать раньше всегда считалась молчаливой женщиной.

Вообще-то, так всегда принято в традиционных японских семьях, чтобы женщина часто молчала, рожала детей и следила за хозяйством.

– Разве ты доверила бы огонь неразумному ребёнку? Точно так же, не раскрывай своё сердце недостойной душе. Душа, как огонь.

Однажды я спросила у мамы:

– Что такое любовь?

Она пожала плечами, посмотрела куда-то вдаль, там очень далеко белела гора Фудзияма.

– Не знаю, людям проще любить одежды, чем душу. Любовь – это когда любят твою душу.

Честно говоря, тогда я не поняла слов мамы. Мама считалась самой красивой женщиной во всей округе, она всегда ходила мелкими шажками, как обычно ходили все аристократки. В нашей префектуре считалось большим мезальянсом, если мужчина-землевладелец, хоть и состоятельный, женится на женщине из аристократической семьи.

Позже я узнала, что он присмотрел её на ярмарке урожая риса. Никто во всём округе не верил, что такая девушка даст своё согласие на брак с простолюдином. Однако помолвка состоялась, хотя я всегда подозревала, что моя мама не любила отца, а вышла замуж за него, просто потому что она бежала от своей несчастной любви.

– Мама, а ты когда-нибудь любила по-настоящему?

Мама опустила голову, посмотрела вдаль на облако Фудзиямы и спокойно ответила:

– Иди, пора ужинать, тебя и так все давно ждут.

В тот же день я поняла, что задела очень больную для неё тему. Мне вдруг стало очень грустно. Там далеко, далеко за этим огромным Океаном существует Страна Счастья, куда отправляются все умершие души. Когда-нибудь и я отправлюсь туда…..

Мой отец Су-яма Хоякито считался одним из самых влиятельных землевладельцев в нашем округе. Он был старше матери на двадцать лет, но по его нежному взгляду, направленному на неё, я поняла, что отец по-настоящему любил мать. Утром он уходил в округ префектуры, где участвовал в совете старейшин, а вечером его повозка всегда приближалась к нашему аккуратному двухэтажному дому с красивым садом, за которым всегда следила сестра Хакира.

Она немного прихрамывала на правую ногу после падения с лошади, поэтому её никто не брал замуж.

Сначала Хакира жутко расстраивалась, уединялась, как и я же, а затем решила следить за садом. Днём она лепила из глины фигурки Будды, Хоттея и ставила их в различных уголках нашего сада. Забавно, ты гуляешь, занимаешься созерцанием, и сам Будда благословляет тебя.

Если уединение Хакиры было связано с её досадой, разочарованием, то я уходила к Океану просто, чтобы понаблюдать за рыбаками, послушать плеск волн, и на душе становилось спокойно.

Ужинали мы рано, когда солнце едва-едва заходило за горизонт.

Помимо членов нашего семейства зачастую с нами ужинали паломники, которых мама всегда привечала. Но в тот день в гостях была тётя Акира. Она приезжала к нам обычно весной перед самой посадкой риса. После посадки начинались массовые праздники, в том числе и День Общения с Предками. Этот праздник мне совсем не нравился, потому что он напоминал мне о тех, кто ушёл, и кого я очень любила.

Вот, например, в прошлом году нас покинула бабушка, знавшая много обычаев, мифов, сказаний. Бабушка всегда относилась ко мне с большой нежностью и почему-то выделяла из всех детей. Я к ней тоже привязалась, зажигала свечи в её комнате, с ярмарки привозила в подарок новое кимоно, купленное на те монеты, которые отец выделил мне лично. Я просто хотела порадовать бабушку.

– А знаете, кого я сегодня видела?

Тётя Акира уже доедала рыбный ролл, она отличалась полнотой и отменным здоровьем в отличие от мамы.

– Кого?

– Хатико, мою подругу.

– И что она делает в нашей деревне?

Акира с опаской посмотрела сначала на Хакиру, затем на меня.

– Вы даже не представляете, кто такая Хатико. Она отвечает за гарем нашего императора.

Отец попросил меня и мою сестру выйти, несмотря на то, что ужин ещё не был окончен, и к тому же, половина моей порции риса ещё не была съедена. В кухне горела одна единственная свеча, отбрасывая тусклые тени на стены и пол. Обычно слуги зажигали больше свечей, но с прошлого года свечи стали большим дефицитом, и приходилось экономить.

Покинув кухню, я всё-таки подслушала дальнейший разговор между взрослыми и тётей.

– Хатико-сан искала красивых хорошо сложенных девочек для гарема нашего молодого императора Ниммё.

– Говорят, его ничто не интересует кроме созерцания и философии.

– Не скажите, наш юный император интересуется ещё и политикой, и ему нет равных в военном мастерстве. Я сама видела его на поединке и восхищалась.

– Ты? Разве позволено женщине смотреть поединки мужчин?

Я видела, как тётя Акира тяжело вздохнула, после чего ей принесли новую порцию риса, и вопрос отца так и остался без ответа.

– Так вот, моя подруга занимается подбором девушек для гарема нашего императора.

– О, чтобы я больше этого не слышал от тебя, Акира-сан!

Отец выглядел возмущённым, а я очень удивилась тогда, почему он был так раздражён на тётушку.

– Я не была бы столь категоричной в этом вопросе, Су-яма Хоакито! Сежду прочим, в гарем должны входить самые лучшие девушки: самые красивые и самые умные. А вкусы у нашего императора весьма сложные, и требования завышенные.

– Акира-сан!

– Между прочим, ваша дочь очень даже ничего….В будущем из неё вырастет красивая девушка.

– Акира-сан! Наша дочь выйдет в будущем замуж за достойного человека и станет уважаемой женщиной, она будет содержать дом, хозяйство, и попрошу больше не заводить речь о гареме!

– Но, ведь, у Вас, дорогой Су-яма, есть ещё две дочери кроме Оно-но. Почему Вы не беспокоитесь об их судьбах? Можно сказать, Оно-но – Ваша любимица, и это может вызвать ревность и зависть других.

– Кто это сказал, что я их обделяю своей любовью?

Тётя разочарованно пожала плечами. Она считала себя утончённой аристократкой, потому что служила при дворе и знала все обычаи дворцовой жизни. Она тоже считала брак моих родителей «типичным мезальянсом», и всегда смотрела на отца сверху вниз.

– В пятницу я уезжаю в Киото, и, если Вы позволите, уважаемый родственник, я бы взяла девочек, чтобы они имели представление о городе Благоденствия.

Отец нервно передёрнул плечами:

– Нет! Они останутся здесь! Пусть приобщаются к ведению хозяйства, во всяком случае, это пригодится им в будущем. Как ты считаешь, Мий-око?

Мою мать звали Мий-око, что означало «цветок красоты», я иногда ловила себя на том, что невольно любуюсь мамой, когда смотрю на неё со стороны. Она действительно чем-то напоминала цветок с её утончёнными манерами, скромностью и … печальными глазами, наполненными любовью. Мама пожала плечами:

– Я думаю, девочкам стоит посмотреть Киото, ведь в будущем им может не представиться такая возможность.

Отец промолчал, и я поняла, что он был согласен.

– Эй, Оно-но, где ты! – окликнула меня Хакира.

Она застала меня улыбающейся и хлопающей в ладоши. Я вообще была готова подпрыгнуть до потолка, если бы могла.

– Чему это ты так радуешься?

– В пятницу мы едем в Киото вместе с тётушкой!

– В Киото?

Хакира округлила глаза от удивления.

– Ты думаешь, отец отпустит нас?

Я закивала:

– Да, отпустит, мама считает, что мы должны увидеть Город Благоденствия, пока у нас есть такая возможность. Пойдём, расскажем об этом Кимико.

Кимико – моя младшая сестра, которая всегда отличалась большим любопытством.

– Пойдём, она очень обрадуется.

Кимико едва оправилась от тяжёлой болезни, поэтому пищу ей готовили какое-то время отдельно от остальных членов семьи. Кимико действительно обрадовалась, как радуется маленькая птичка, которая впервые взлетела после долгого периода полной обездвиженности.

– В Киото!

Кимико поцеловала сначала меня, затем Хакиру, радости её не было предела. На окне стояли фигурки из глины, раскрашенные яркими красками самой Кимико ещё до её болезни. Я посмотрела внимательно на эти фигурки в лучах заходящего солнца, они выглядели ещё загадочнее, ещё необычнее. Это был бог грома Райдзин и бог ветра Фуэдзин.

– Тебе нравится? – спросила меня сестра.

– Очень нравится.

Я была заворожена увиденным.

– Неужели ты сама это сделала, Кимико?

Сестрёнка закивала, она всегда энергично кивала, когда хотела убедить собеседника в чём-либо. И, вообще, она была очень смешной. Хакира открыла окно и грустно посмотрела на заходящее вечернее солнце, окрасившее дом и стены в оранжевый цвет.

– А я бы не хотела ехать в Киото, – произнесла она с оттенком печали.

– Почему?

– Некому будет смотреть за моим садом.

Но я всё равно видела и чувствовала, что Хакира на самом деле очень хотела поехать в Киото, потому что здесь, в деревне жизнь довольно скучна и обыденна, а там…в городе всё иначе. Город живёт своей внутренней жизнью, город наполнен яркими красками.

Просто, Хакира не верит в удачу из-за своей хромоты. Она, наверное, считала себя некрасивой, хотя это было не так, далеко не так. Она обладала ясными чувствительными глазами, и я до сих пор помню этот её добрый полный нежности и грусти взгляд, несмотря на то, что уже прошло столько лет, и у меня ничего не осталось от моей жизни….ничего кроме этого дневника.

…Впервые я начала писать стихи, когда была наказана и закрыта в чулане. Помню, в тот день в наше поместье приехали дальние родственники, чтобы отметить День Поклонения Богу Луны Цукиеми. Я озорничала и по чистой случайности перевернула жертвенное блюдо для храма. Помню мама была очень сконфужена, а отец удручён из-за того, что подобное произошло прямо перед гостями. В мои времена это считалось неслыханной дерзостью.

Служанки увели меня в детскую комнату, и оттуда я слышала обрывки разговора.

– Мий-око, пойми, происшествие это нельзя оставлять без внимания, – говорил мой отец.

– Но, ведь, Оно-но, она ещё совсем ребёнок.

– И, тем не менее, она нуждается в наказании. Она должна научиться почитать Цукиеми, иначе бог разгневается на нашу дочь, и в жизни её оставит удача.

Так впервые я была заперта в чулане. Было ли это реальное наказание для меня? Возможно, тогда для отчаявшегося ребёнка оказаться в чулане среди веселья, которого он был лишён, явилось в действительности реальным наказанием. Однако, если б я знала тогда, как обойдётся со мной судьба, я приняла бы этот чулан за благо.

К тому же, я очень боялась темноты, а в чулане было темно.

– Отпустите меня! Пожалуйста, отпустите меня! Я буду почитать Цукиеми! Это блюдо с рисом случайно выпало из моих рук.

Но никто не слышал меня.

И тогда в темноте я вдруг увидела светящееся существо. Я протёрла глаза, потому что боялась, уж не брежу ли я. Однако существо не исчезало.

– Может быть, ты – коварный Кицуне, способный вселяться в людей и их сны?

Кицуне – это демон-лис с девятью хвостами, он часто появляется перед детьми, и тогда по ночам они кричат от страха. Кицуне может принимать любой облик. Однако существо улыбалось мне своею доброю улыбкой, и я поняла, что ошиблась.

– Я – твоя душа, – вдруг совсем неожиданно ответило сияющее существо.

– Но разве может душа разговаривать со мной? – удивилась я.

– А разве ты когда-нибудь общалась со своей душой?

– Нет.

– Ты была занята играми, и никогда не обращала на меня внимания. Сейчас тебе одиноко и грустно, ты наказана за свой детский проступок. Но чтобы тебе не было скучно и одиноко, ты можешь общаться со мной.

– Общаться? Как?

– Стихами, ведь я – внутренняя поэзия твоего сердца.

Я тогда была всего лишь ребёнком, и не поняла, что сказала мне моя душа. Однако затем мне показалось, что услышала какую-то грустную песню. Это пело светящееся существо, которое назвалось моей душой.

….Я дорогою грёз

Вновь украдкой

Спешу на свиданье

В сновидениях ночных –

Но, увы, ни единой встречи

Наяву не могу дождаться.

…

Печальна жизнь.

Удел печальный дан

Нам,

Смертным, всем.

Иной не знаем доли.

И что останется?

Лишь голубой туман,

Что от огня над пеплом

Встанет в поле.

……

Те слова,

Где сквозят печали и радости мира,

Привязали меня

К жизни

В этой юдоли бренной,

Из которой уйти хотела……

– Откуда эти красивые стихи? – спросила я.

– Это – твои стихи, – ответило сияющее существо.

– Мои?

– Не удивляйся, это действительно твои стихи, просто тебе нужно быть ближе со своей душой. Но сегодня тебе как раз выпала такая возможность.

Помню, в тот вечер я очень долго плакала, и меня кто-то разбудил. Это была моя старшая сестра Хакира.

– Неужели всё это время я спала? – спросила я.

– Да, ты спала. Мы решили, что тебе очень плохо в этом чулане, поэтому родители простили тебя и прислали меня.

На подносе у Хакиры я заметила рисовые шарики в соевом соусе.

– Ты принесла мне поесть?

– Конечно, должно быть, ты голодна, ведь прошло столько времени.

– А где гости?

– Они уже уехали в своё поместье «Ми-яко».

– Значит, я здесь находилась около суток?

– Да, сестрёнка. Ты, ведь, очень боишься темноты, разве не так?

– Нет, уже не боюсь, – ответила я Хакире.

В тот день о своей встрече с сияющим существом сестре Хакире я так ничего и не рассказала. Я думала, она всё равно бы не поняла меня, потому что поэзия была слишком далека от мыслей сестры. Она всегда считалаь приземлённым человеком, хотя я так до сих пор и не узнала душу Хакиры. Она была чиста, как день, светла, как солнце и умела сопереживать, а это качество я всегда ценила в людях.

С тех пор я стала уединяться на побережье Японского Моря, но раньше я сидела, просто созерцая заоблачные дали, а теперь я брала с собой немного бумаги или длинные дощечки, чтобы писать. Природа навевала на меня романтические мысли, и стихи сами собой лились из моего сердца.

Сначала я внимательно прочитывала то, что было написано мной за день под спокойный плеск прибрежной волны; затем я перестала читать. Я просто писала, но никому не показывала своих творений.

Однажды я услышала, как после ужина между собой разговаривали мои родители. Я прислушивалась к тишине надвигающегося вечера.

– Мий-око, я тебе не кажется, что наша Оно-но очень изменилась в последнее время?

– Почему Вы так думаете, господин?

– Я не думаю, я вижу.

– Возможно, наша дочь повзрослела.

– Нужно начать присматриваться к будущим женихам.

– Но, ведь, она же – ещё совсем ребёнок. Рано думать о замужестве. И потом, сначала нужно выдать замуж Хакиру.

Я слышала, как отец прошёлся вдоль комнаты.

– Учитывая болезнь Хакиры, вряд ли кто-нибудь возьмёт её замуж.

– Не говорите так, господин. Хакира – добрая девушка, и она так славно ухаживает за садом. У нас очень красивый сад.

– Согласен, Мий-око, и всё же, будущее нашей Оно-но не за горами, нужно устроить её судьбу.

О замужестве я никогда не думала, более того, я всегда относилась к подобному явлению, как к рабству в отличие от других девочек, которые только мечтали, чтобы их поскорее выдали замуж.

Через неделю после этого инцидента я показала родителям свои стихи. Прочитав, мама была поражена.

– Откуда ты взяла это, Оно-но?

Я пожала плечами:

– Не знаю. Из своего сердца.

Мама поцеловала меня и прошептала:

– Ты – мой цветок любви, когда-нибудь твои стихи будут ценить потомки.

Уходя и закрыв за собой двери, я услышала:

– Но задача женщины не в том, чтобы писать стихи, Мий-око. Она должна удачно выйти замуж и родить детей.

– Разве Вам не понравились эти стихи, господин? При дворе императора они бы имели большую ценность.

– Двор императора – не судьба нашей дочери, Мий-око. Больше мы не должны наказывать её за детские шалости, иначе она замкнётся сама в себе.

…..Спустя три недели Хакира, я и Кимико вместе с тётушкой Акирой ехали в её карете и любовались видами молодого Киото. Нам пришлось для этого преодолеть большое расстояние через несколько селений и холмистую местность, испещрённую болотистыми рисовыми полями.

Нас приветствовали крестьяне, потому что карета моей тётушки имела очень яркий вид, эта карета принадлежала самой смотрительнице гардероба наложниц гарема. «Неужели император способен внушать такой большой страх своим подданным?» – подумала я, рассматривая из окна великолепные окрестности.

Вообще, природа в Японии очень красива, а особенно это бывает в марте, когда начинает цвести сакура. Как говорят монахи, в такое время сама богиня Гуань-Инь спускается на землю. Огромный вулкан Фудзи-яма возвышается над близлежащими окрестностями и мелкими поместьями, а там дальше красуются пагоды.

Цветущая сакура наполняет окрестности розовыми оттенками. Однажды я даже попыталась зарисовать один из этих видов, получилось у меня совсем неплохо. Я помню, что подарила этот рисунок Кимико. Сестра захлопала в ладоши и поцеловала меня:

– Как красиво!

По пути в Киото мы заехали в один монастырь. Тётушка Акира вышла, защищаясь от палящих лучей Солнца своим маленьким аккуратным зонтиком, как это делали типичные аристократки. Мы с любопытством уставились на тётушку.

– Тётя Акира, куда Вы? – спросила я, как та, что отличается дерзостью из всех троих.

Но тётушка вовсе не сочла мой вопрос за дерзость, она просто улыбнулась мне:

– Девочки, подождите меня здесь, я хочу вас кое с кем познакомить.

Слова тёти Акиры заинтриговали меня, однако я промолчала. Через некоторое время тётя вышла из пагоды в сопровождении буддийского монаха, который с почтением поклонился и поприветствовал нас.

– Акайо, – представился монах.

В ответ мы тоже поклонились ему.

«Акайо» означает «умный человек», и действительно, в глазах этого человека, как мне показалось, сияли ум и добродетель одновременно – довольно редкое сочетание качеств в одном человеке. Монах представлял собой молодого мужчину в одежде ярко-жёлтого цвета, на его голове была «сугэгаса» – шляпа из осоки, чтобы защититься от солнца. Загар говорил о том, что долгое время монах проводил в разъездах.

– Это и есть Ваши племянницы, Акира-сан?

– Да, ну, как они Вам, досточтимый Акайо?

Монах по очереди посмотрел на нас, несколько дольше остановившись на мне своим проницательным взглядом. Я даже смутилась от этого долгого взгляда.

– Они у вас замечательные, Акира-сан.

– Я всегда опекала девочек, но особенно больше времени я стала уделять им после смерти моего мужа, г-на Йори.

Монах вздохнул:

– Да, Ваш муж был уже солидным человеком. Император, говорят, был очень доволен им.

– Вы имеете в виду императора Дзюнно?

– Я застал почившего ныне императора лишь ребёнком. Теперь же, когда его сменил наш нынешний молодой император Ниммё, говорят, он мало интересуется политикой, предаётся больше созерцанию, даже не замечая, сколько врагов вокруг него.

Тётушка Акира только махнула рукой.

– При дворе сейчас творится такое, что я предпочитаю держаться в стороне, страшась попасть «под горячую руку судьбы». Императрица-мать Татибана удалилась в свои покои и вообще не желает видеть никого.

Акайо улыбнулся:

– Вижу, Вы, всё же, увлечены двором, хотя и стараетесь скрыть это от самой себя, Акира-сан.

Слова монаха смутили тётушку, но она сразу же нашлась:

– Ну, что Вы, уважаемый Акайо! Наоборот, в последнее время я вообще отдалилась от двора.

– Насколько мне известно, наши августейшие особы нуждаются в Ваших услугах. Они выглядят всегда безупречно благодаря Вашим стараниям, ведь смотритель гардероба гарема – весьма важная должность.

– Конечно, я не собираюсь просить об отставке, тем более, и деваться-то мне больше некуда. И потом, я хочу устроить судьбу моих племянниц, учитывая то, что их мать, моя сестра Мий-око Хоакито имеет аристократическое происхождение. Я уже рассказывала Вам, отец Акайо, об этом скандальном мезальянсе. А всё из-за того, что Мий-око так была влюблена в того самурая, что была готова броситься в омут головой, особенно когда их разлучили.

Тут тётушка замолчала, поняв, что сболтнула лишнее. Мы на некоторое время остановились в монастыре, выпили чая, подкрепившись сладкими рисовыми шариками, чтобы продолжить дальнейший путь. Напоследок, когда мы уже собирались уходить, монах Акайо обратился ко мне с очень неожиданным вопросом:

– Чем же Вы увлекаетесь, юная госпожа?

– Когда я свободна от домашних обязанностей, я смотрю на гору Фудзияма, слушаю плеск волн о прибрежные скалы….и пишу стихи.

– Стихи? Ведомо ли, чтобы женщина писала стихи?

– Я слышала о некоторых придворных поэтессах и о том, что многие восхищаются их стихами.

Монах переглянулся с тётей:

– Думаю, Вашу племянницу ждёт прекрасное будущее.

– Я уверена, всех моих племянниц ждёт прекрасное будущее.

Проницательный взгляд монаха Акайо встретился с моим.

– У неё особая миссия, дорогая Акира-сан и…., что-то подсказывает мне, что эти стихи останутся на века.

– Но ведь, Вы ещё ни разу не видели моих стихов, – наивно возразила я.

– А мне и не нужно, достаточно того, что я вижу Ваши глаза и их глубину.

Тётушка кашлянула:

– Спасибо за чай, мы, пожалуй, поедем. Девочки, идите садитесь в повозку, а мне нужно перекинуться ещё парой слов с г-ном монахом.

– Подождите, я хочу кое-что оставить на память Вашей талантливой племяннице, Акира-сан. Как её имя?

– Оно-но из рода Комати.

Он скрылся в стенах пагоды, затем появился через какое-то время с листом бумаги. Это была дорогая рисовая бумага, которую производили в этом монастыре.

– Держите, юная дама.

Он протянул мне лист, я посмотрела в нерешительности на тётушку, затем на заинтересованных сестёр. Такое внимание к моей персоне со стороны буддийского монаха, уважаемого при императорском доме, явилось событием весьма неординарным.

Тётушка кивнула, было видно, что её терпение подвергалось больщому испытанию.

– Что это?

– Разверните, и Вы всё увидите сами.

На листе был изображён портрет очень необычной женщины с крупными чертами лица, миндалевидными, как у иноземцев, глазами и завитками чёрных волос. Её взгляд был задумчив, направленный как бы сквозь меня.

– Кто это?

– Поэтесса Сапфо, – ответил монах.

– Я никогда не слышала это имя.

– Она жила на острове Лесбос.

– А где это?

– В Греции в стране Солнца и богов.

– Значит, она уже умерла?

– Мы умираем и возрождаемся вновь. Таков порядок Бытия, – ответил Акайо. Он посмотрел куда-то вдаль, взгляд монаха стал каким-то грустным и задумчивым.

– Несколько лет назад мой брат Кенджи уехал с торговым судном в Грецию в поисках своего счастья. Я уговаривал его остаться, но он не послушал меня. А год назад мне передали, что он погиб в мятеже против местных властей. При нём был найден этот лист бумаги.

Я ещё раз посмотрела на портрет Сапфо, её задумчивые глаза.

– Но, ведь, тогда, г-н, получается, Вы отдаёте мне то, что дорого Вам.

– Возьмите этот портрет, что-то подсказывает мне, что он вдохновит Вас на многое и будет помогать Вам в будущем.

– Девочки, идите в повозку.

Я поклонилась Акайо, и, спрятав портрет, последовала за сёстрами.

В жизни мы встречаемся со многими людьми, общаемся с ними, затем судьба уводит нас от этих людей. Однако бывают те встречи, которые оставляют след в нашей душе и в нашем сердце.

Что-то подсказывало мне, что эта встреча явилась судьбоносной для меня. Кроме того, монах Акайо не посмеялся над тем, что я пишу стихи, напротив, он отнёсся к моему увлечению серьёзно в отличие от остальных людей, которые подшучивали надо мной. Я прониклась уважением к этому человеку. Благодаря своему острому слуху, садясь в повозку вместе с сёстрами, я услышала, как тётушка Акира, понизив голос, произнесла:

– Прошу Вас, г-н Акайо, не нужно девочке в таком возрасте говорить о том, что она станет великой. Это лишь вырастит гордыню в её душе.

– В душе Вашей племянницы нет гордыни. Её сердце чисто и непорочно.

– Однажды порок может появиться.

– Не думаю.

– Почему Вы так уверены в этом?

– В душе девочки с такими печальными глазами не может жить порок.

– Оно-но просто очень развитый ребёнок и не по годам умна.

Я раскрыла зонтик, чтобы скрыться от палящих лучей Солнца, наша повозка двинулась по направлению к Киото – «городу мира и покоя».

……..

Киото поразил меня намного больше, чем я сама ожидала. Мы ехали по довольно широкой улице, по краям которой располагались красивые особняки местной знати.

Однако сначала наш путь лежал через «улицу артистов». Весёлые музыканты прямо на открытом воздухе разыгрывали свои представления. Мимоходом я бросила заинтересованный взгляд на одного человека, считавшегося, по-видимому, заклинателем змей, который подбрасывал в воздух ужей и ловил их на лету, как ни в чём ни бывало. От радости я даже захлопала в ладоши.

– Здорово!

– Оно-но, веди себя прилично! – пристыдила меня тётушка, – в этом городе я пользуюсь большим уважением. Что тебя так обрадовало?

Я показала на оставленного позади заклинателя змей.

– Ну, и что здесь особенного? В Киото таких проходимцев очень много.

– Тётушка Акира, уверяю Вас, Ваша репутация не пострадает. Позвольте мне ещё раз взглянуть на заклинателя змей. Пожалуйста. Я обещаю Вам, что не стану больше озорничать.

Тётушка Акира с сомнением посмотрела сначала на меня, затем на сестёр. Кимико и Хакира не на шутку были напуганы, они боялись змей в отличие от меня.

– Хорошо. Эй, возница, остановись и позови-ка сюда вон того бродягу.

Концом своего зонта от солнечного света тётушка указала в сторону заклинателя змей. Когда он поравнялся с нами, я вышла из повозки и присмотрелась к бродяге. Это был молодой человек лет двадцати пяти, одетый довольно бедно, однако ловкость его рук поражала и удивляла меня. За спиной его был перекинут холщовый мешок, иногда приходящий в движение, оттуда раздавалось громкое шипение змей.

– Кто ты? – спросила я.

– Шуджи, – произнёс бродяга и низко поклонился мне. Я была польщена его совсем не показным почтением к моей персоне.

– Моё имя Шуджи, я – покоритель змей. Меня часто приглашают на представления в императорский дворец.

– Для чего?

– Наш император любит представления со змеями.

– Неужели он совсем не боится змей?

– Нет, наш император очень мужественный человек.

– Оно-но, нам пора ехать!

Тётушка передёрнула плечами:

– Оно-но, мы опоздаем к обеду. Верх неприличия! Оставь ты этого странного бродягу.

Я посмотрела на Шуджи:

– Где я могу найти тебя? Мне бы очень хотелось посмотреть на твоё представление.

Он протянул мне небольшую фигурку из глины, покрытую снаружи лаковой глазурью. Это была фигурка рыбы.

– Возьмите это, г-жа, фигурка приведёт Вас ко мне.

– Оно-но, что за дерзость и невоспитанность!

Я наспех попрощалась с Шуджи, зажав фигурку в своей ладони и поспешила к тётушке.

Она жила в роскошном особняке на холме вокруг императорского дворца. Особняки знати располагались так, что с балкона дворец был виден, как на ладони, и ты могла видеть всё, что там происходило.

Нас встретили слуги, которые сразу же взяли багаж тётушки и начали перетаскивать его в дом. Слуги были одеты ничуть не хуже и не беднее, чем сама их госпожа: на них были красные лёгкие кимоно «юката» с чёрным поясом «оби».

В доме тётушки то здесь, то там красовались антикварные вещицы и статуэтки японских гейш, самураев. Возможно, либо муж тётушки, либо она сама были увлечены искусством.

Мне была выделена отдельная комната на втором этаже по соседству с комнатами Хакиры и Кимико. На некоторое время в доме тётушки воцарился переполох, однако вскоре всё стихло. Нас позвали к обеду, происходившему в очень торжественной обстановке в гостиной; наверное, подобный порядок всегда принят у аристократов; многое мне показалось непривычным, вычурным, потому что всё в нашем доме было простым, и я чувствовала больше внутренней свободы. Зато смена окружавшей меня обстановки пошла мне на пользу. Мои депрессии и задумчивость прошли; отныне я была занята внешней жизнью, нежели внутренней.

По ночам мне снилась гора Фудзияма, слышался плеск Океана, а днём я наблюдала за тем, что происходило во дворце. Правда, там ничего не происходило. Но мне было ничего не важно, я хотела увидеть императора, хотя за вычурными экипажами, подъезжавшими ко дворцу, я почти не могла разглядеть людей.

……К обеду подали токасоба с соевым соусом, проростками сои и кусочками свинины. Тётушка хотела приучить нас к этикету, потому что пророчила нам большое будущее при дворе вопреки желаниям отца, который хотел выдать своих дочерей замуж за сыновей соседних землевладельцев; он считал, что двор – это гнездо порока и сладострастия, которые разъедают, разлагают душу.

– Что он понимает! – возмущалась тётушка, – Тупой мужлан! Неужели и меня, уважаемую Акиру-сан, вдову придворного чиновника, он считает «обителью порока»?

Мы молчали, поглощая рис, лапшу, переглядывались между собой и глядя на раздувающуюся от возмущения тётушку. У каждой из нас было своё на уме. Например, Хакира мечтала, что со временем создаст роскошный сад, куда однажды «прилетят боги»….. Кимико мечтала об удачном замужестве, ведь её хорошенькое личико волновало многих.

Я мечтала увидеть самого императора. Если бы тётушка узнала о моей заветной мечте, она прочла бы мне длинную проповедь, насчёт того, что за подобную мечту меня могли казнить, ибо нельзя просто так увидеть императора и проявлять непочтение к Сыну Дракона. Но она не знала этого, и всё было спокойно.

На 7 июля, праздник Танабата мы ходили к реке, чтобы привязать написанные на бумаге свои желания к стеблям бамбука.

Я написала на полоске бумаги своё желание, только в отличие от моих послушных сестёр решила никому не показывать эту полоску.

– Неужели, ты не покажешь тётушке Акире? – спросила меня Кимико.

– Нет, не покажу.

– Но тётушка выразила желания посмотреть на наши желания.

– Я думаю, Кимико, если ты покажешь своё желание тётушке и вообще любому другому человеку, то оно не сбудется.

– Ты так думаешь? – удручённо произнесла моя симпатичная младшая сестричка.

Я энергично закивала и хотела, чтобы сила моей уверенности передалась и Кимико.

– Да, вполне уверена.

– Но тётушка…..

– Не важно, что хотела бы тётушка. Важно, что хочешь ты.

– И всё же, я покажу своё желание тётушке Акире, – неуверенно возразила мне Кимико.

– Хорошо, вот увидишь моё желание сбудется, а твоё – нет.

– Давай поспорим на рисовые шарики, которые ты отдашь мне после ужина, если моё желание действительно сбудется, а твоё – нет.

– Давай.

Азарт считался моей второй натурой, я, разумеется, согласилась.

Танабата – праздник звёзд. Согласно легенде, в эту ночь встречаются звёзды Пастуха (Альтаир) и Пряхи (Вега), разделённые Млечным Путём. В ночь на 7 июля нужно загадать своё заветное желание, затем написать его и привязать к стеблю бамбука.

Всю ночь перед этим я не спала, мне снился дворец, снился император, только, к сожалению, я совсем не видела его лица. А днём после нашей совместной прогулки по рыночной площади, когда тётушка прилегла ненадолго уснуть, я сбежала. Я хотела, во что бы то ни стало разыскать заклинателя змей Шуджи, поэтому захватила с собой фигурку рыбы, которую он подарил мне накануне.

Преодолев два квартала, я повернула на дворцовую площадь, прячась от жары, я старалась держаться в тени сакур. Это была длинная аллея сакур, а весной, когда деревья были в цвету, по всей площади разливался великолепный аромат. Этот аромат и привлёк меня сюда. Сердце билось в моей груди так, что, вот-вот готово было выпрыгнуть из неё. О, если бы моя тётушка узнала о моих намерениях, она, во-первых, тотчас пришла бы в неистовый гнев, а, во-вторых, на следующий день отправила бы меня обратно к родителям.

Я подошла к воротам, где стояли два стража-самурая, настороженно осматривая окрестности. Видя, что я «ошиваюсь» здесь совсем не по делу, один из самураев обратился ко мне:

– Эй, девочка, что тебе здесь нужно?

Я показала стражу глиняную рыбу, совсем не испугавшись его грозного вида.

– А-а, ты, наверное, ищешь здесь этого бродягу заклинателя змей?

– Разве он действительно такой известный человек? – удивилась я.

– Он часто бывает здесь по приглашению самого императора, но сегодня его не было, так что иди себе и не путайся под ногами.

Я посмотрела на его острую саблю, заткнутую за пояс. Ходили слухи и легенды о том, что, будто, самурайской саблей можно было легко разрезать человеческое тело, словно, лист дерева. У меня сразу же испортилось настроение, ведь поле обеда мне придётся делиться с Кимико своими рисовыми шариками. Я взглянула на высокие стены императорского дворца; казалось, они простирались до самого неба, но я-то знала, что это была всего лишь иллюзия. Был очень пасмурный день, однако дождя не было, и я прошла вдоль стены. Я не хотела возвращаться обратно, ведь тётушка ещё спала, а Кимико знала, что я возвращусь домой, так и не увидев императора – она понимала, это было очень дерзкое желание для обычной девочки, которая увлекается поэзией. Обычному смертному не дано видеть императора. Вдруг я увидела небольшую открытую калитку, которую вряд ли можно было заметить с такого расстояния, но у меня очень зоркий глаз. Терять мне больше было нечего, и я тихонько шмыгнула внутрь в открытую калитку. Через мгновенье я очутилась в таком великолепном месте, что была очень удивлена этой красотою. Вокруг стояли цветущие сакуры, под одной из них стояла маленькая очень аккуратная беседка. Я села за скамью беседки и огляделась по сторонам.

«Я стану приходить в этот сад каждый раз, – пообещала я сама себе, – и тётушка ни о чём не узнает».

Вдруг какой-то шорох заставил меня насторожиться и спрятаться в тени сакур. В калитку вошёл молодой человек в одежде самурая, он присел на скамью, посмотрел на свою саблю и о чём-то задумался, а я в это время была занята разглядыванием молодого воина. Он был красив, статен; казалось, его внимательный взгляд мог уловить мельчайшую подробность окружающего пейзажа.

«Мне нужно скорее уходить отсюда», – подумала я, и я сделала бы это, совершенно не замеченной, если б я не чихнула. Самурай вскочил и огляделся по сторонам.

– Кто здесь?

Моё долгое молчание ещё сильнее насторожило его, он обнажил саблю.

– Выходи, иначе если я тебя найду, то не пожалею.

Он замахнулся саблей в тот момент, когда я покинула своё укрытие. Самурай спрятал саблю, подошёл ко мне и очень внимательно посмотрел на меня.

– Кто Вы?

– Меня зовут Оно-но.

– Оно-но….никогда не слышал такого странного имени.

– Оно вовсе не странное…..Просто, я не здешняя.

– Не здешняя?

– Мой дом находится в округе Акита.

Самурай снова присел на скамью в беседке.

– Это – императорский сад. Как ты сюда попала?

Я рассказала ему свою историю с заклинателем змей, человек слушал меня, ни разу не перебив.

– Так Вы тоже увлекаетесь змеями? – спросил меня молодой воин, казалось, он был очень удивлён.

Я закивала:

– Да.

– А я думал, что девочки боятся змей.

– Я не боюсь, – солгала я.

Восхищение читалось в его глазах.

– Вам бы очень хотелось увидеть императора? – спросил меня самурай.

– Очень, – созналась я.

– Хорошо, я передам заклинателю змей и императору, что кроме него в Киото есть ещё любители подобных представлений.

Кто-то направлялся к беседке, воин отпустил мою руку, которую до этого крепко держал.

– Идите, приходите сюда в следующий раз, я буду ждать.

….В тот день мне пришлось отдать Кимико все свои рисовые шарики – увы, моё желание не сбылось, я увидела не императора, а простого самурая.

Глава 2 «Опавшая сакура»

«В заливе этом

Нет морской травы,

О, бедный мой рыбак!

Ты этого, наверное, не знаешь?

И от усталости изнемогая,

Всё бродишь здесь.

.

Думала, что они мне,

Эти белые облака,

Над вершиною гор?

А они меж нами всё выше и выше

Встают…»

(Оно-но Комати).

……..

Кимико в тот день действительно торжествовала. Конечно, ведь она получила дополнительно такое вкусное лакомство. Что касается меня, то я совсем не была голодна в тот день. Мне очень хотелось пойти в тот сад цветущих сакур, но у меня никак не получалось – тётушка не сводила с меня глаз.

Быть может, она уже что-то заподозрила, так как Хакира почти безвылазно сидела в отведённой для неё комнате, продолжая мечтать о своём «саде Созерцания».

Кимико украшала поделки, лепила из глины различные фигурки. Что касается меня, то я вела довольно скрытный образ жизни, и это настораживало тётушку.

– А кого же ты видела в том саду? – продолжала спрашивать меня Кимико, – если это был не император, то кто же тогда?

– Один молодой самурай.

– Красивый?

– Да.

Кимико смущённо заулыбалась.

– И он действительно звал тебя в этот сад?

– Да, он сказал, что позовёт императора и заклинателя змей.

– Заклинателя змей? Это того самого бродягу, которого мы встретили в первый раз по пути в Киото?

– Император любит представления со змеями.

– А ты не боишься встретиться с самим императором?

Кимико оторвалась от своих глиняных фигурок и посмотрела на меня.

– Говорят, он очень грозный, и его боятся даже сами демоны, в том числе, и Кицуне.

– Сам Кицуне боится нашего императора? – удивилась я.

На праздник Танабата тётушка подарила мне веер с изображением пагоды и стаи аистов. Веер мне несомненно понравился, и я непременно решила пойти в сад с беседкой, захватив его с собой, ведь обладание таким прекрасным веером могло подчеркнуть мою аристократичность. После ужина я подозвала к себе Кимико и прошептала ей на ухо:

– Сестрёнка, ты должна мне помочь.

– Помочь? – удивилась Кимико.

– Я хочу пробраться в этот сад, куда тот самурай приведёт самого императора, а затем я расскажу тебе и Хакире, какой он, наш император, и так ли он грозен, как о нём говорят.

Эти слова, казалось, озадачили Кимико. Она посмотрела на закрытую дверь комнаты Хакиры.

– Наша сестрица не очень-то интересуется дворцом.

– Ну, тогда я тебе расскажу обо всём. Разве тебе не интересно?

– Как же я смогу тебе помочь?

– Отвлеки тётушку, а в это время я уйду из дома.

– О, боги….но, ведь, это же очень опасно, Оно-но.

В карих глазах Кимико я прочла сомнение, которое бушевало в её душе. Но я была не из пугливых в отличие от моих сестёр, мне хотелось встретиться с самим императором, увидеть его; правда, это желание было действительно очень дерзким, и всё же….

– Хорошо, я помогу тебе, – произнесла моя младшая сестра, – только пообещай мне, что вернёшься очень быстро. Пообещай, Оно-но, а то я не стану тебе помогать.

– Обещаю.

….Через день мне удалось сбежать из дома тётушки и дойти до заветной калитки. Она оказалась чуть приоткрытой, как и в первый раз.

Я вошла в сад и увидела молодого самурая на том же самом месте. Он сидел на скамье, по-прежнему задумавшись над чем-то и разглядывая свою саблю. Однако, когда самурай увидел меня, он улыбнулся, отвлекшись от своих дум.

– А-а, это ты, Оно-но. Третий день я прихожу сюда, а ты так и не появлялась здесь. Что же привело тебя сюда на этот раз?

– Я сбежала от тётушки, она целый день следит за мной.

Самурай сорвал цветок нежной сакуры и протянул его мне:

– Ты похожа на этот цветок сакуры.

Честно говоря, я никогда раньше не задумывалась над тем, как я выглядела; мне казалось, вполне естественным быть ближе к природе, созерцать облака, туманные дали и горы. Однако слова самурая смутили меня, хотя я старалась не показать своего смущения; придворный этикет и флирт были мне не знакомы.

– Вы всё ещё не назвали своего имени. Наверное, Вы являетесь личным телохранителем нашего императора.

Тон мой мог показаться проявлением дерзости, и, если бы мои вопросы услышала тётушка Акира, она пришла бы в ужас, однако молодой самурай вполне благосклонно отнёсся к моему любопытству.

– Тебя интересует моё имя? Что ж, меня зовут Тэкэо.

– Что означает «благородный человек», – произнесла я, разглядывая дорогие одежды и украшения самурая. Должно быть, он был приучен к роскоши, хотя весь его вид говорил о том, что этот человек был лёгок на подъём и отличался мужеством.

– Верно, мои родители назвали меня так, потому что они всегда хотели, чтобы я был благородным.

– Вы живёте в этом дворце?

Самурай кивнул.

– По-моему, совсем неплохое место, чтобы каждое утро встречать здесь рассвет и заниматься самурайскими практиками, ты не находишь?

– С Вами трудно не согласиться, господин. И, тем более, Вы отличаетесь от остальных самураев.

– Отличаюсь?

Казалось,Тэкэо был очень удивлён.

– И чем же я отличаюсь?

– Вы слишком разговорчивы для самурая.

Молодой человек нахмурился:

– Значит, я не самурай?

– Этого я не говорила, г-н. Просто, Вы совсем не похожи на тех грозных воинов, которые стоят на страже во дворце.

Я была тогда ребёнком и вела себя с той детской непосредственностью, какая обычно бывает свойственна детям. О, если б я знала тогда, куда заведёт меня моя судьба!

Самурай написал своё имя на песке концом своей сабли.

– Этот иероглиф означает моё имя.

– Вы неплохо пишете.

Я огляделась, на мгновенье мне показалось, что запах цветущей сакуры стал ещё сильнее, он опьянил меня. Ничего подобного я не чувствовала раньше.

– Где же император и заклинатель змей? – спросила я.

– А ты ждёшь императора?

– Конечно, я хочу увидеть, как Шуджи укрощает змей. Вы обещали мне, г-н, в прошлый раз, если я приду сюда. И вот я пришла.

– Император уехал из Киото, а Шуджи тоже нет во дворце.

Я с грустью вздохнула:

– Ну вот, значит, и в этот раз моему желанию не суждено сбыться.

Молодой самурай с таким интересом посмотрел на меня, что мне пришлось ему рассказать о своём пари с Кимико.

– Значит, ты проиграла?

– Разумеется, и Кимико целый день ела мои рисовые шарики, которые я так люблю.

– Хорошо, следующий раз тебе принесут целую гору рисовых шариков, потому что твоё желание обязательно сбудется.

– Вы уверены в этом, господин? – спросила я, уже представив себе эту самую гору.

– Вполне.

– Значит, я действительно увижу самого императора?

– Увидишь. Ты действительно увидишь его.

Молодой самурай улыбнулся, при этом на его щеках заиграли ямочки.

– Значит, ты гостишь в Киото у своей тётушки?

– Да.

– И чем же ты занимаешься?

– В округе Акита я хожу на побережье, смотрю на гору Фудзияма, слушаю плеск волн, ударяющихся о скалы…..и пишу стихи.

– Ты пишешь стихи?

Молодой самурай даже встал от удивления.

– Я впервые слышу о том, что маленькая девочка может писать стихи.

Я обиделась и надула губы.

– Не такая уж я маленькая, как Вы думаете, г-н. Мои родители уже поговаривают о моей будущей помолвке с сыном соседа-феодала.

– Вот как?! Ну, тогда прочти что-нибудь из своей поэзии. Здешние придворные поэты не очень-то балуют нас своими произведениями.

– Вы действительно хотели бы послушать мои стихи?

Молодой самурай кивнул:

– Действительно, что-то подсказывает мне, что они воистину прекрасны.

Я закрыла глаза и погрузилась совсем в иную реальность, я услышала плеск волн, и мне на мгновенье вдруг показалось, что я находилась совсем не здесь, в дворцовом саду среди множества цветущих сакур.

….Вот и краски цветов

Поблекли,

Пока в этом мире

Я беспечно жила,

Созерцая дожди затяжные

И не чая скорую старость.

.

Я дорогою грёз

Вновь украдкой

Спешу на свиданье

В сновидениях ночных –

Но, увы,

Ни единой встречи

Наяву не могу дождаться…..

.

Печальна жизнь, удел печальный

Дан нам, смертным

Всем.

Иной не знаем доли.

И что останется?

Лишь голубой туман,

Что от огня

Над пеплом встанет поле.

.

Те слова,

Где сквозят печали

И радости мира,

Привязали меня

К жизни этой,

Юдоли бренной,

Из которой уйти хотела….

……

Когда я закончила, воцарилось молчание, которое, казалось, могло продлиться до бесконечности. Я открыла глаза и увидела Тэкэо, сидящего на скамье с закрытыми глазами и отрешённого от всего.

– Я закончила, – едва слышно прошептала я. Я не хотела нарушать его душевное уединение.

Наконец, Тэкэо открыл глаза и посмотрел на меня, но это был уже совсем другой взгляд – взгляд человека, побывавшего в сказке и сброшенного на землю в гущу страстей. Он нахмурился:

– Я не верю, что это – твои стихи, – сказал самурай.

– Не верите, г-н? Но…как же…?

– Такие прекрасные стихи не могла написать обычная девочка, интересующаяся змеями.

– Но это – мои стихи, г-н, хотите Вы в это верить, или нет.

Его сосредоточенный взгляд пытался что-то найти в моём; самурай крепко сжал мою ладонь.

– Читай ещё! Моя душа погружается в океан Спокойствия, когда я слышу твои стихи.

– Мне нужно возвращаться в город. Тётушка Акира, наверное, давно хватилась меня. Я могу подвести Кимико, и она из-за меня будет наказана.

– Возвращайся. На днях я буду ждать тебя здесь.

Он отпустил мою руку и с печалью взглянул на меня.

– А теперь уходи, иначе я не выпущу тебя отсюда.

Я покинула сад и благополучно возвратилась домой, однако дома тётушка Акира встретила меня со скорбью на лице.

– Где ты была, Оно-но?

Слуги были заняты сервировкой стола перед обедом, но тётушка не обращала внимания на эту суету. Пахло мисо. Я очень люблю мисо, однако в тот момент я дрожала от того, что вокруг меня витала печаль.

– Что случилось, тётушка? – спросила я.

– Пришло письмо от твоего отца. Твоя мать Мий-око, тяжело заболела. Вам нужно возвращаться домой. Через день я сама отвезу вас обратно.

– Что случилось с матушкой?

Кимико за обедом плакала, Хакира была грустна, мне показалось, что она даже стала сильнее хромать. Рыбки в небольшом аквариуме тоже вели себя беспокойно, будто, наши человеческие чувства передались и им. Тётушка отложила в сторону свой веер и серьёзно посмотрела на меня.

– Похоже, в этом доме кроме меня есть ещё один разумный человек, и этот человек – ты, Оно-но. Поэтому я скажу без обиняков, несмотря на то, что ты – ещё ребёнок.

– Так что же случилось, тётушка?

Я горела нетерпением, однако согласно правилам аристократического этикета, я должна была проявить спокойствие.

– Ваша матушка больна, и вы должны поехать обратно, чтобы быть с ней.

– Неужели всё так плохо, тётушка?

Она пожала плечами, нервно прошлась вдоль комнаты.

– Завтра мы пойдём в храм и сделаем великану Фурукакудзю пожертвование.

Фурукакудзю – это божество, которое по поверьям моих предков могло принести счастье человеку. Правда, боги очень изменчивы и капризны, им нужно постоянно делать пожертвования, их нужно ублажать. Если ты по какой-то причине пропустишь пожертвование, особенно на Сэцубун (канун Нового года), то жди ударов судьбы.

Тётушка почитала Фурукакудзю, в её алтаре стояли статуэтки божества, и каждый праздник этим статуэткам подносились цветы. Тётушка подозвала к себе одну из служанок.

– Подай-ка мне мои сандалии, гэти, и вели заложить повозку.

– Слушаюсь.

Служанка почтительно поклонилась своей госпоже и принесла гэти.

– Куда Вы хотите ехать, тётушка? – спросила я.

Кимико всё ещё рыдала, а Хакира сидела, молча, грустно смотря за окно, откуда была видна почти вся окрестность Киото. О чём она думала, я не знала, Хакира вообще в последнее время была очень молчалива и неразговорчива.

– Да успокой ты эту Кимико! – в раздражении воскликнула тётушка.

Я обняла сестру и прижала её к своей груди. До сего момента я не понимала того, что истинная близость между двумя людьми проявляется в горе, когда они могут поддержать друг друга.

– Я направляюсь к монаху Акайо, – сказала тётушка, – хочу сделать пожертвование, – она снова серьёзно взглянула на меня, – а ты останешься за старшую.

…..На следующий день перед самой поездкой мне вновь удалось выскользнуть из дома тётушки, пока она была занята обрядами.

Я нашла ту заветную калитку, вошла в сад с сакурами, однако в тот день сад был абсолютно пуст; поднялся сильный ветер, оборвав прекрасные нежные цветы.      Главная сакура возле беседки казалась опавшей и больной, лишённая человеческой любви и тепла. Я прижалась к сакуре, чтобы поделиться с ней своим теплом, однако на миг мне показалось, что душа дерева умерла.

Я зарыдала, потому что почувствовала такую большую печаль, что была не в состоянии справиться с нею. Я наклонилась и закопала под сакурой фигурку рыбы, подаренную мне заклинателем змей Шуджи. Это было моим прощанием с садом сакур. О, если б я знала тогда, что сюда мне ещё предстояло вернуться.

– Прощай, – прошептала я.

Я взглянула на скамью, на которой сидел день назад молодой красивый самурай. Скамья была пуста, покрытая цветами сакуры.

– Прощай, – «услышала» я душу сакуры.

Тот день я провела в молчании, и это было не похоже на меня, потому что обычно я проявляю живой интерес ко всему, что меня окружает. Но даже такая перемена во мне не вызвала удивление тётушки Акиры, она была поглощена своими собственными мыслями.

За ужином все, также, молчали, монах Акайо смотрел на меня и думал о чём-то своём. На прощанье перед тем, как я села в повозку тётушки, Акайо сжал мою левую ладонь и произнёс те слова, о которых я затем буду долго вспоминать даже по прошествии многих лет:

– Что бы ни случилось, что бы ни произошло в твоей жизни, через какие бы перипетии тебе ни пришлось пройти, не оглядывайся назад. Просто прими всё и иди дальше.

– Вы даёте мне напутствие, г-н?

Акайо кивнул:

– Я хочу, чтобы ты была счастлива, Оно-но.

– Счастлива? А что такое «счастье», г-н Акайо? – спросила я.

С буддистскими монахами я всегда вела себя с большим почтением, осторожностью, не позволяя себе лишних слов. Буддизм – новая недавно зародившаяся религия, которая пришла в Японию из Китая. Эти люди брились наголо, носили одежды цвета шафрана и такого же цвета «хакаму» (широкие штаны).

Они исповедовали буддизм, много молились и перебирали свои деревянные чётки. Что касается монахов культа «синто», на них всегда было белое одеяние и они всегда пугали особенно маленьких детей гневом демонов, если они перестанут слушаться своих родителей.

Тётушка Акира исповедовала буддизм, только лишь потому что это была модная религия при императорском дворе, её уважал наш молодой император Ниммё, но я сомневаюсь, что она была бы буддистской, если бы не последний фактор.

– Ты хочешь знать, что такое счастье, дитя? – Акайо улыбнулся, – я уверен, ты уже много раз испытала это состояние. Никто кроме тебя самой не определит твоё счастье, ведь у каждого человека оно своё. Когда мы чувствуем безмятежность и покой – вот здесь.

И Акайо показал на своё сердце.

– И умиротворение, – подтвердила я его слова, – и тебе снова хочется повторить это состояние.

– Я вижу, дитя, ты испытала всё, о чём я говорю тебе.

Я заметила, тётушка дала мне знак садиться в повозку, потому что время не ждало. В слезах на прощанье я протянула Акайо листок с написанными на нём недавно стихами. Я сочинила их рядом с опавшей сакурой.

Взяв лист, монах прочёл:

«Он опять не пришёл,

и ночью тоскливой, безлунной,

Я не в силах заснуть,

А в груди

На костре желаний

Вновь горит

– не сгорает

Сердце….»

Перед тем, как я села в повозку рядом с тётушкой, мы обнялись; Акайо утёр мои слёзы и прошептал:

– Ты подарила мне печаль своего сердца, и я безмерно рад этому, потому что ты позволила себе поделиться со мной частицей себя. Это – редкий дар, потому что чаще всего люди ходят закрытыми друг от друга. Когда будешь вновь в Киото, приходи в храм Будды, там ты найдёшь меня.

– Но…я никогда больше не приеду в Киото, – возразила я.

– Не зарекайся. Человек никогда не знает, куда приведёт его истина.

– Что такое «Истина»?

– Это то, что мы носим здесь же, рядом со своим сердцем.

Я увидела, что тётушка Акира выказывала явные признаки нетерпения. Беспощадное Солнце палило, и жара обещала стать ещё сильнее. В моих краях климат более умеренный, чем здесь – сказывалось влияние Океана.

– Оно-но, нам пора уезжать! – строго сказала тётушка.

Затем она улыбнулась и взглянула на монаха.

– Простите нас, г-н Акайо, нам нужно спешить. Спасибо Вам за лекарство, я уверена, моя младшая сестра Мий-око, скоро поправится.

Повозка тронулась, а я долго смотрела назад туда, где быстро уменьшалась фигурка монаха в мантии цвета шафрана.

Мне стало так грустно, и я прошептала те слова, которые прочла на дне своего сердца:

«Пытаясь сэкономить время,

мы так стремительно опережаем его,

Что приходится тратить его впустую,

Ожидая, когда нас

Нагонит жизнь….»

– Что ты там бормочешь себе под нос? – спросила меня тётушка.

Я утёрла слёзы и ответила:

– Ничего. Я просто пожелала г-ну Акайо счастья.

– Воистину, странный ребёнок, – прошептала тётушка.

Мы продолжили наш путь, но меня уже совсем не интересовала красота окружавших меня пейзажей, я бросала быстрые взгляды то на тётушку, то на сестёр, и на какой-то миг мне показалось, что я не имею ничего общего с этим миром, что на самом деле всё это так далеко от меня.

Это впервые испытанное мной чувство впоследствие возвращалось ко мне неоднократно. Я вспоминала молодого самурая Тэкэо, и мне становилось как-то не по себе.

«Я так и не увидела императора», – с досадой подумала я, прекрасно понимая, что вся эта дерзкая выходка не имеет к моей внутренней сути никакого отношения. Так бывает, когда ты мысленно отрываешься от земли. Образ опавшей сакуры в саду с беседкой явился для меня каким-то зловещим предзнаменованием. Мне ни о чём не хотелось думать, и почему-то где-то в душе подспудно жила надежда того, что с мамой всё в порядке, и не было никакого письма, извещающего о её болезни.

Тётушка с подозрением поглядывала на меня. Ещё бы! Я вела себя подозрительно спокойно. Она не понимала того, что творилось со мной после всех этих событий.

Вечером мы остановились на некоторое время в небольшом городке Ямагата. Коням требовался некоторый отдых, а мы, в особенности изнеженная тётушка-аристократка, нуждались в ночлеге.

Гостиница была совсем небольшой, но хозяин оказался человеком довольно вежливым и приветливым. Увидев тётушку, он расплылся в излияниях своей благодарности в том, что в его гостиницу пожаловала такая «уважаемая особа».

Он понимал, что эта вечерняя постоялица имела отношение к императорскому двору, и хотел всячески угодить нам. Каждой из нас была выделена отдельная комната, однако мне пришлось ночевать с Кимико, так как моя младшая сестра всё время плакала, и я не хотела оставлять её в одиночестве. Хакира так же была печальна и молчалива, она почти ни с кем не разговаривала, и на вопросы отвечала безучастным: «Да, нет…не знаю».

За ужином тётушка была молчалива, она ушла в свою комнату и не выходила оттуда до самого утра.

Что касается меня, то я, убедившись в том, что Кимико уснула, молча сидела в темноте и смотрела в окно. Ночь с её тишиной завораживала меня. Жена хозяина гостиницы, г-жа Акимото, постучалась ко мне. Это был знак вежливости и заботы о своих постояльцах.

– Вам ещё что-нибудь нужно? – спросила меня г-жа Акимото.

– Принесите мне свечу, бумагу и несколько кусочков угля.

Такая просьба несколько удивила её, но г-жа Акимото не подала вида. Я уснула лишь под утро, а перед нашим отъездом я поблагодарила хозяйку гостиницы, г-жа Акимото долго всматривалась в мой рисунок, затем поклонилась мне и произнесла:

– Очень красиво. Где Вы научились так рисовать?

Я пожала плечами.

– Нигде. В ту ночь меня просто посетило вдохновение.

Тётушка бросила беглый взгляд на мой рисунок и с упрёком сказала;

– Так ты совсем не спала, Оно-но?

– Нет.

– Напрасно. Тебе могут понадобиться силы, когда мы приедем.

– Я не верю в то, что моя мама больна. Может быть, это – всего лишь глупые слухи, не имеющие ничего общего с действительностью.

– Что за вздор! Нам нужно продолжать путь. Садитесь в повозку!

Кимико зарыдала и всем телом прижалась ко мне. Увидев удручённое личико моей младшей сестры, тётушка смягчилась, погладила волосы Кимико. Кого могут оставить равнодушным слёзы ребёнка?

– Я тоже хочу верить, что всё в порядке, – произнесла тётушка, перед тем, как сесть в повозку, – успокойся, Кимико, монах дал хорошее лекарство, оно обязательно поможет Мий-око.

Будущее никому не дано знать, мои мысли в тот день были поглощены опавшей сакурой в заброшенном императорском саду и молодым самураем…..

……

Мама, едва живая, лежала в своей комнате, а вокруг неё суетились служанки. Она на самом деле казалась больна. Кимико вылезла из повозки, сломя голову помчалась в дом и больше не отходила от мамы. Она много плакала, однако старалась не показывать своих слёз, потому что кто-то давненько сказал ей, что больной не должен видеть слёз родственников, потому что тогда ему становится намного тяжелее.

– Успокойся, Кимико, – шептала я ей в те минуты, когда мы, всё же, покидали комнату, чтобы принести ей новых снадобий. Но она не слушала меня.

….К обеду мы собрались всей семьёй в гостиной. Я видела, как сильно был удручён отец, он даже осунулся, на его уже немолодом лице, как будто бы, появились новые морщинки. Я никогда не видела его таким раньше.

– Что же произошло? – спросила тётушка, отложив в сторону свой разноцветный веер. В последнее время она пользовалась им реже обычного.

– Когда я увозила девочек в Киото, Мий-око была вполне здорова.

Отец пожал плечами:

– Наверное, она чем-то отравилась. Такое случалось и раньше, однако это быстро проходило, но сейчас….

Он вздохнул:

– Я слышал о том, что в соседнем селении умерло много людей от какой-то неизвестной лихорадки. Неделю назад к нам приезжали жители из этой деревни. Моя жена, Мий-око, могла заразиться от них.

Мама непрерывно стонала, черты её лица заострились, как это бывает у умирающих людей. Они долго мучаются, а затем уходят в Небытие. Однажды на моих руках умер слуга, за которым я и мама ухаживали, с тех пор смерть рисовалась в моём воображении в негативном виде. Я боялась смерти, смерть приносила людям большие страдания. Смерть уносила с собой хороших людей, с которыми я была близка и которым доверяла. Смерть – это зло. Хакира дежурила возле ложа больной, сменялась со слугами, чтобы хоть немного выспаться, однако выспаться не удавалось.

Когда твой близкий любимый тобою человек умирает, ты стараешься всеми фибрами твоей души помочь ему, облегчить его страдания, но ничем не можешь их облегчить. И вдруг в один момент ты начинаешь понимать, что смерть была бы избавлением для него от всех страданий, что он уже не желает больше жить, но не может сказать этого, ибо умирающие не говорят.

Я подумала тогда о яде и тут же застыдилась собственных мыслей. «Убийство – это грех», – подумала я. Десятилетний ребёнок уже мог слышать эти прописные истины, только вот откуда? Память твоих предков, говорящая с тобой ощущениями каждой твоей клетки, твоим естеством.

– Мамочка, не умирай! Прошу тебя, не умирай!

Слёзы струились из моих глаз, как потоки дождя над Океаном.

Я понимаю, Кимико должна была видеть моё спокойствие, чтобы в доме, наконец, воцарилось спокойствие, однако я ничего не могла с собой поделать.      К обеду тётушка послала за лекарем в соседнюю деревню. В доме царило напряжение. После полудня возле дома остановилась повозка, и оттуда вышел плотного телосложения человек в фиолетовом кимоно. Его волосы были заплетены в многочисленные косички и стянуты на затылке. Он вышел из повозки со своим ярким саквояжем, в котором лежали многочисленные инструменты, которых я никогда не видела.

Лекарь поклонился отцу, поздоровался с тётушкой Акирой. Когда его проводили в комнату больной, он долго не выходил из неё, а мы столпились возле двери и ждали, когда же выйдет лекарь и огласит свой вердикт.

Я видела, как нервничали мои сёстры; Кимико трясло, и она не находила себе места; Хакира держалась мужественно, стараясь никому не показывать своего состояния. Но я-то знала, как ей было плохо. Хакира всегда оставалась для меня загадкой. Я увязалась за лекарем, представившимся г-ном Иоширо Такаясу, однако слуги преградили мне дальнейший путь к матери.

– Сюда нельзя, г-жа.

– Кто сказал? – я нахмурилась, посмотрела на закрытые двери.

– Так доктор сказал.

– Мне наплевать на то, что сказал доктор, я хочу видеть маму!

– Оно-но! – властный голос тётушки Акиры на некоторое время отрезвил меня, однако лишь на некоторое время. Я уговорила доктора разрешить мне присутствовать рядом с ним и во всём помогать.

– Вы научите ухаживать меня за мамой, и я буду делать это в Ваше отсутствие.

Доктор взглянул сначала на меня, затем на своего помощника – щуплого тщедушного человечка с ничем не примечательной внешностью.

– Хорошо, только пообещайте мне, что не упадёте в обморок от вида крови.

– Я не боюсь крови, – уверила я доктора, солгав в очередной раз. Но, кажется, г-н Иоширо поверил мне.

Доктор повелел разжечь как можно больше светильников в комнате больной. Вскоре здесь стало так светло, будто, в обители улыбающейся богини Гуань-Инь.

Помощник принёс подогретую воду, в которой доктор ополоснул руки, затем он приступил к осмотру, а я стояла в таком сильном напряжении, что мне казалось, ещё немного, и мои нервы вот-вот лопнут. Я видела напряжённое лицо доктора, и мне становилось с каждой минутой не по себе. Наконец, осмотр был окончен, и доктор Иоширо озадаченно посмотрел на меня.

– Г-н, что Вы скажете?

– Плохо дело. У Вашей матери повреждены все энергетические центры, ей требуется хороший уход и много воды.

– Она умирает, да?

Я едва держалась, чтобы не заплакать, и доктор почувствовал это. Он протянул мне пузырёк с какой-то жидкостью светло-зелёного цвета.

– Будете давать три раза в день по три глотка.

Я посмотрела на пузырёк, затем на бесстрастное лицо доктора Иоширо.

– Прошу Вас, доктор, останьтесь. Отец хорошо заплатит Вам, а я…я буду выполнять все Ваши рекомендации, только, пожалуйста, останьтесь.

Напряжённое лицо доктора говорило о его раздумьях, он пожелал переговорить с моим отцом.

Лихорадка, поразившая мою мать, оказалась заразной по словам доктора, и он рассказал, что в соседней деревне умерло несколько человек, поэтому в доме были приняты меры, чтобы предотвратить заражение ещё кого-нибудь из семейства.

Мама была помещена в отдельный пристрой, ей выделили отдельную посуду и столовые приборы; сестёр и тётушку изолировали в домике для гостей, и «последние новости» они могли получать лишь черед слуг. Моё упрямство вновь помогло мне, меня пытались тоже изолировать от больной, но я проявила чудеса упорства и настояла на своём.

– Нет! Я не оставлю маму! Я буду ухаживать за ней! Прошу тебя, отец, не отправляй меня в домик для гостей.

В течение недели я оставалась возле кровати больной, доктор учил меня готовить снадобья; он отлучался лишь временами, чтобы проведать своё семейство. В эти часы я была особенно напряжена. Иногда мама лежала спокойно, но мне порой казалось, что это происходило не от того, что ей становилось легче, а просто потому что у неё не было сил даже на то, чтобы стонать.

Временами она теряла сознание, затем приходила в себя, и я вновь начинала слышать глухие стоны. На ночь меня меняли слуги, я забыла о том, что такое сон и еда; все мои молитвы были обращены к небу, чтобы боги помогли моей матери, облегчили её страдания.

Я молилась Фукурокудзю и Дзюородзин – богам молодости и долголетия в нашем семейном алтаре, я подносила божествам блюда с рисом, слёзы мои иссякли, а сердце оставалось пустым. Оно всегда опустошается, когда сталкивается с большим горем. Моё сердце не являлось исключением.

Боги оставались безучастными, как и само небо. Разве небу есть дело до людских страданий и потерь?

Однажды я спросила доктора, когда помогала приготовить ему очередное снадобье:

– Скажите, г-н, моя мама будет жить?

Я хотела, чтобы он вселил в меня надежду, но надежды не было. И, всё же, человек так устроен, что продолжает верить, надеяться, даже тогда, когда всё рушится на его глазах. Я делала некоторые успехи и временами слышала, как доктор хвалил меня за моё усердие. В конце концов, я научилась готовить настои из различных трав; знала, как помочь больному принять пищу, различала по пульсу и запаху испражнений, сколько ещё жизненной силы «ци» осталось в теле больного.

– Доктор, что такое «ци»? – однажды спросила я у господина Иоширо.

– О, знание об энергии «ци» пришло в Японию из Древнего Китая, и об этой энергии знали ещё со времён Конфуция и Лао-цзы. Энергией «ци» пронизано всё окружающее тебя пространство. Когда её мало, ты чувствуешь упадок сил; если она в избытке, ты, также, можешь заболеть.

Вечерами я долго размышляла над словами доктора Иоширо, я закрывала глаза и старалась представить себе мир, наполненный энергиями, и этот новый мир сильно отличался от того мира, который я знала раньше. Этот мир был иным и немного пугал меня.

Бывало, даже строгий доктор тряс меня за плечо, а когда я отвлекалась от своего занятия, он говорил мне:

– Идите отдохнуть, г-жа. Вам надо выспаться. Завтра Вам потребуется больше сил, потому что у больной может наступить кризис.

Спала я в соседней комнате, но сон мой не был крепким, даже во сне мне казалось, что я слышала стоны мамы. Сёстры, отец и тётушка Акира были где-то рядом, но я не видела их.

Как-то раз доктор Иоширо подошёл ко мне, его взгляд в тот момент отличался пониманием и жалостью. Впервые тогда я поняла, что доктор являлся тоже человеком.

– Вы хотели мне что-то сказать, г-н Иоширо? – спросила я.

– Вам нужно быть мужественной, г-жа. Однажды настанет тот момент, когда Ваша мать умрёт, Вы должны быть готовы к этому.

Настой был уже готов, я сняла горшочек с огня и перелила содержимое в пузырёк.

– Значит, моя мама умрёт?

Долгое молчание было мне ответом. Наконец, доктор Иоширо произнёс:

– Все признаки говорят об этом, г-жа. Пульс сейчас ускорен, затем он начнёт замедляться до тех пор, пока совсем не исчезнет, точно так же, как жизненная сила покинет тело больной.

Слова доктора проникали в моё сознание как бы через какую-то промежуточную среду. Я смотрела на умирающую маму, и скорбь с каждым разом сжимала моё горло. Слёз не было, я чувствовала себя уже не такой маленькой девочкой, как Кимико; мои руки опустились, пузырёк выпал из них, настой с сильным специфическим запахом растёкся по полу.

– Значит, уже ничего невозможно?

Доктор кивнул:

– Так бывает, человек не в силах контролировать мир. Вам нужно привыкнуть в этому, г-жа.

Я посмотрела на маму, в глаза бросались её восковая бледность и худоба. Она уже третий день ничего не ела; мне с трудом удавалось отпаивать её теми отварами, которые прописал доктор.

….Через три дня мама умерла, и наш дом погрузился в скорбь. На этот раз Кимико была молчаливой, она почти что ничего не ела, и всё время сидела с опущенными глазами. Хакира бросила свой сад мечты и почти не выходила из комнаты. В наш дом были приглашены многочисленные дальние родственники, которых я вообще не знала, а многих даже впервые видела. Это постаралась тётушка, она придерживалась строгих ритуалов синтоизма, хотя всем объявила себя последовательницей Будды. Я не смогла смотреть на скорбные лица этих людей, слушать их речи, потому что в глубине души понимала, что всё сказанное являлось не искренним.

Отца я тоже не могла повидать. Распорядившись насчёт похорон, он закрылся в своём кабинете и никого не допускал к себе. Даже я не могла войти к нему; слуги, исполняя повеление хозяина, отсылали всех обратно. Я знала, отец так и не смог смириться с потерей матери, ведь он её любил, любил спокойной любовью, переходящей в обожание и восхищение аристократической красотой и сдержанностью предмета своего обожания.

И тогда я бежала на берег и, молча, слушала пение Океана.

«И всё снова возвращается на круги свои», – думала я. Я совсем не понимала, о каких кругах шла речь, просто, подобное выражение я много раз слышала от других, а дети склонны повторять за взрослыми. Нет, тогда я впервые ощутила себя не ребёнком, а взрослой. Именно тогда я поняла, что мы взрослеем вовсе не годами, а вехами, которые у каждого человека свои. Эти вехи – страдания на нашем пути.

Смерть моей мамы оказалась первой такой вехой для меня. Я внутренне повзрослела, но внешне осталась прежней девочкой со вздёрнутым носом и любопытным взглядом. Уже в то время от многих окружавших меня людей я слышала, что в будущем я стану очень красивой, и меня ждут поклонники, которые будут страдать от любви ко мне. Но в тот день, когда умерла мама, я не думала о своём будущем. Оно меня совсем не волновало.

Мысленно я много раз представляла себе эту старую сакуру с опавшими цветами, скамейку, молодого самурая с таким задумчивым взглядом…..

Сад с сакурами превратился для меня в некую несбываемую мечту. Я думала об этом, но никому не доверяла своих мыслей. Если бы тётушка Акира проникла в мои собственные мысли, она была бы очень недовольна и сочла бы, что мои мысли были очень дерзкими и вульгарными.

Вот почему я предпочитала молчать, чем удивляла весьма всех тех, кто знал меня. Я всегда была живым ребёнком, интересующмся всем тем, что попало в поле моего зрения в отличие от меланхоличной Хакиры и наивной Кимико. С такими детьми обычно бывает трудно, потому что они требуют к себе иного подхода. У них живой ум, прыгающий с предмета на предмет, и неустойчивое внимание.

Тётушка не раз упрекала отца в том, что он медлил с моим обучением.

– Это заняло бы Оно-но, – говорила тётушка Акира.

– С учёбой ещё успеется, – отмахивался отец от её назойливости.

И всё же, она вырвала у него обещание, что на будущий год он отпустил меня в Киото в частную школу г-жи Юко Фуздивара, созданную специально для обучения девочек.

– Оно-но ждёт прекрасное будущее. Девочек с такой необычной внешностью весьма ценят при дворе, а г-жа Юко – очень внимательная особа из рода Фудзивара, близкого к императорской семье.

Я видела, как хмурился отец.

– Я не повзволю, чтобы моя Оно-но стала одной из императорских наложниц, – отвечал он.

– Я не это имею в виду, Хоакито, – возражала Акира, обмахиваясь своим красочным веером, – Оно-но могла бы получить должность при дворе и составить хорошую партию с одним из придворных нашего императора.

Я помню, как отец тяжело вздыхал и молчал, не найдясь, что ответить на такое весьма заманчивое предложение тётушки.

Глава 3 «Разорённое гнездо»

«Распустился впустую,

минул вишнёвый цвет.

О, век мой недолгий!

Век, не смежая, гляжу

Взглядом на дождь.

.

Когда Ясухидэ

Назначен был в Микава,

Он написал мне:

«Не хотите ли взглянуть на земли,

Коими и буду управлять?»

Я отвечала:

«Оборваны корни плавучей

Плакучей ивы.

Так и я бесприютна!

С лёгкой душой поплыву

По течению,

Лишь только услышу: «Плыви!»

(Оно-но Комати).

……..

Г-жа Юко Фудзивара оказалась вполне состоятельной женщиной лет сорока, хотя выглядела она намного моложе своих лет. Я слышала о том, что она содержала целый штат массажистов, которые усердно работали, и благодаря этому владелица школы для девушек имела цветущий вид.

Когда она впервые увидела меня, г-жа Юко поморщилась, велела мне пройтись вдоль комнаты на цыпочках, затем почему-то посмотрела на мои зубы, будто, оценивала лошадь перед скачками.

Тётушка допила свой чай и посмотрела на владелицу школы:

– Ну, что я говорила, гжа Юко. Это – настоящая жемчужина, и в будущем, я уверена, она сделает великолепную карьеру при дворе.

– А какого она рода? – спросила г-жа Юко.

Я видела, как тётушка покраснела:

– По матери эта девочка имеет аристократические корни и косвенно принадлежит Фуздивара.

– И кто же её отец?

– Землевладелец и одновременно государственный чиновник. Но, уверяю Вас, г-жа Юко, она всё впитала от матери и даже внешность.

– Дурные корни когда-нибудь дадут о себе знать, – изрекла владелица Школы.

– Оплата будет высокой. Перед смертью я дала слово сестре, её матери, что Оно-но получит хорошее образование. Не секрет, во всём Киото Ваша школа для девушек лучшая.

– Только лишь во всём Киото? – разочарованно спросила г-жа Юко.

– Ну, конечно же, я имею в виду всю Японию. Выпускницы Вашей Школы составляют цвет придворных и входят в свиту императрицы-матери. Я уверена, наш молодой император скоро женится, и тогда Оно-но могла бы быть в свите нашей Молодой Императрицы.

Г-жа Юко махнула рукой:

– Ну, это уж вряд ли. Император Ниммё вряд ли вообще женится. Уже были отвергнуты несколько предложений и даже попытка породниться с Китайским императором провалилась.

– Не переживайте, женитьба не за горами, а Оно-но – очень способный ребёнок.

Эти светские разговоры совсем не забавляли меня, я стояла возле выхода, потупив взгляд и ожидала решения владелицы Школы. Наконец, г-жа Юко улыбнулась, отодвинула от себя пустую чашку только что выпитого ею чая с маленькими сладкими пирожными.

– Хорошо, дорогая Акира. Я принимаю Вашу племянницу к себе, но помните о том, что отныне её положение станет зыбким. Если оплата за обучение перестанет поступать, я отдам её в гарем императора. Этим я хоть как-то компенсирую те затраты, которые будут потрачены на то, чтобы привести девочку в «должный вид».

С того дня потянулись унылые дни. Я очень скучала по отцу и сёстрам.

Мне выдали форму, и отныне я считалась ученицей Школы г-жи Юко, куда, оказывается, по слухам, которые мне удалось услышать, было трудно попасть. Со мной в комнате кроме меня жили ещё три девочки, принадлежавшие к знаменитым аристократическим родам; они вели себя очень высокомерно, и мне было неуютно, потому что все знали о том, что я – полукровка, и перешёптывались на мой счёт.

Разве будет уютно чувствовать себя человек, когда ему кажется, что негласно все перешёптывались о нём, наблюдали за каждым его шагом? Мне не хватало детских шалостей с Кимико и споров с Хакирой.

В первую же неделю моего пребывания в Школе я была наказана за то, что нарисовала цветок сакуры на уроке по грамматике, и мне надоело зубрить азы хироканы. Мои иероглифы получались кривыми, будто, это были больные люди. Переучиваться намного сложнее, чем впервые постигать науку письма. Оказалось, раньше я неправильно писала многие иероглифы.

Наказание заключалось в том, что целый день я должна была провести в тёмном чулане. Оказалось, в тот день, пока я пребывала в этом чулане, Школу посетила императорская семья, поэтому я вновь не смогла увидеть императора, хотя я об этом ничуть не жалела.

Мои мысли на этот раз были заняты другим. Я думала об Океане, на берега которого я часто бегала, чтобы услышать успокоительный плеск волн; о горе Фудзи, мелькающей белой шапкой вдалеке. Я думала о саде с опавшей сакурой, о молодом самурае, о заклинателе змей Шуджи. Мне хотелось снова побывать в этом саду, но у меня не было такой возможности. Я писала свои стихи на клочках бумаги, которые брала с собой; я уносилась вдаль за своими мыслями и мечтами.

…..Это всё сердце моё,

Что отплыть я решилась

В столь непрочной ладье.

Всякий день

Её заливают

Невольные горькие волны…..

…..Однажды мадам Су-дзуки увидела то, как я писала стихи, я совсем не заметила того, как она прошмыгнула в чулан, когда я пребывала там во время своего наказания (за малейшую провинность меня каждый раз садили в этот противный чулан, и в этом я даже стала находить свою прелесть). Во-первых, здесь я была предоставлена самой себе; во-вторых, я могла поразмышлять над своей жизнью, а в последнее время после смерти мамы мне редко это удавалось.

Мадам Су-дзуки – учительница хироканы, стройная в великолепном сером кимоно с красивыми вышитыми на нём иероглифами, нравилась мне, однако её глаза казались мне всегда такими испуганными. Складывалось впечатление, что мадам Су-дзуки чего-то боялась, и я решила, что источником её страхов являлась г-жа Юко, владелица Школы для девочек.

Я не понимала тогда, откуда у меня были подобные мысли, просто, я всегда чувствовала неискренних людей. Неискренние люди всегда готовы действовать исподтишка, они могут ударить в спину; это именно те люди, которых ты никогда ни в чём не заподозришь. В будущем мне приходилось много раз сталкиваться с подобными людьми.

Мне казалось тогда, что многоуважаемая в обществе г-жа Юко относилась именно к таким людям, и в будущем у меня была возможность убедиться в этом. Но тогда это были лишь мои собственные мысли. Увидев, как я медленно вывожу свои иероглифы на клочках старой бумаги, мадам Су-дзуки попросила меня дать ей мои записи. Сопротивляться было бессмысленно, и мне пришлось ретироваться. Прочитав первые строки написанного, мадам Су-дзуки подняла от изумления брови.

– Это….это – твои стихи, Оно-но? – спросила она.

Я кивнула.

– Что ж, уединение в этом чулане пошло для тебя на пользу.

Взяв свои трофеи, она удалилась, а через день я была приглашена в личные покои г-жи Юко. Маленькая служанка ловко делала ей массаж стоп, сама владелица Школы полулежала на ярко-красном диване в роскошном кимоно.

Покои г-жи также были роскошными, стены украшали картины из бамбуковых стеблей с изображёнными на них птицами. В центре комнаты стояла фигурка богини Гуань-Инь, сделанная очень искусно и тонко руками неизвестного мне мастера.

Здесь же по углам курились ароматические палочки, поэтому запах был дивным. Когда обо мне доложили, г-жа Юко открыла глаза и внимательно посмотрела на меня. Но на этот раз взгляд её был несколько иным, чем в приёмной Школы.

– Так ты и есть та самая Оно-но Комати, о которой ходят легенды в Школе?

– Обо мне ходят легенды в Школе? – удивилась я, однако вопрос мой явился большой дерзостью. Ученице полагалось молчать и отвечать только на те вопросы, которые относились лишь непосредственно к ней. Г-жа Юко прогнала служанку-массажистку, обошла меня со всех сторон, будто, я была неким загадочным зверьком, которого следовало изучить, позвонила в колокольчик. Пришёл слуга, протянул г-жа старые листы бумаги, те самые листы, изъятые у меня мадам Су-дзуки.

– Так это твои стихи? – спросила г-жа Юко, обратившись ко мне, – это ты их написала?

– Да, г-жа.

К моему крайнему удивлению владелица Шуолы улыбнулась, хотя я ожидала, что снова подвергнусь наказанию.

– Ты делаешь определённые успехи в письме. Мне нравятся твои стихи. Удивляюсь, почему ты скрывала от нас свой талант?

Я пожала плечами.

– Я не скрывала, г-жа. И потом, я вовсе не считаю это талантом, просто, я пишу их, когда мне бывает плохо, и некому высказать мои мысли.

– Я представлю тебя самому императору Ниммё. Говорят, он очень любит стихи, иногда сам их пишет.

При имени императора я сжалась, хотя совсем недавно сама хотела видеть императора.

– Но…..

Г-жа Юко немного нахмурилась, затем улыбнулась:

– Оно-но, я давно знаю твою тётушку Акиру. При дворе она отвечает за гардероб наложниц. Тётушка мне ничего такого про тебя не рассказывала.

– Она и не знала о моём увлечении стихами.

– Значит, ты скрывала от неё своё увлечение?

Я пожала плечами:

– Нет, я не скрывала. Тётушка никогда не интересовалась моими мыслями. Да и мне не до этого было. Когда болела моя мама, у меня не было свободного времени, чтобы предаваться своим собственным мыслям. Я ухаживала за матушкой.

Г-жа Юко пригласила меня к столу, нам подали чаю.

– Бедна девочка, – пробормотала владелица Школы, – да, кажется, я что-то слышала об этом. Я даже знала твою матушку Мий-око, ведь она выросла в здешних краях и едва не вышла замуж за одного придворного самурая.

– Что же помешало её замужеству? – несмело спросила я.

– Он был предательски убит при загадочных обстоятельствах.

Я выпила несколько глотков ароматного зелёного чая, говорили, этот напиток пользовался особой популярностью при императорском дворе, и считалось большим шиком пить чай в обществе, причём, нужно это было уметь делать, потому что при дворе проводились долгие чайные церемонии. Слова г-жи Юко произвели на меня впечатление, и весь вечер я думала над тем, кто был этот загадочный самурай, в которого была влюблена моя мать.

Когда я возвратилась от г-жи Юко в сопровождении служанки, меня окружили девочки, с которыми я обучалась и жила в одной комнате. Я познакомилась с двумя девочками, с которыми у меня в последствии завязалась дружба. Одну из них звали Мэзуми. Она была старше меня на пять лет и принадлежала самому влиятельному аристократическому роду при дворе императора Ниммё – Фудзивара.

Фудзивара пытались сохранить своё влияние при императоре на многие века, и им это вполне удавалось, несмотря на то, что потомки Фудзивара постоянно сражались с другим аристократическим родом «эмиси», который уже стал терять своё влияние.

Мэзуми была скромной девушкой, несколько даже робкой для своего аристократического происхождения. Мне нравилась её скромность, и поэтому мы быстро сдружились.

Вторую девочку звали Теусика, она была ненамного младше меня и знала множество рецептов приготовления риса. Весёлая Теусика понравилась мне именно тем, что никогда не унывала. Когда я возвратилась обратно в домик для воспитанниц, девочки обступили меня со всех сторон, пытаясь прикоснуться то к моим волосам, заплетённым в косички, то к моему кимоно.

– Ну, как? – спросила Теусико, – Г-жа Юко на этот раз ничего с тобой не сделала?

– Напротив, г-жа Юко была добра ко мне, – я видела, каким сильным было удивление Мэзуми.

– Г-жа Юко не любит тебя и постоянно наказывает за малейшие провинности. А сейчас ты говоришь, что она была к тебе добра. Она не любит тебя, потому что твой отец неблагородного происхождения.

– Г-же Юко понравились мои стихи, и она хочет познакомить меня с императором.

Лицо Мэзуми изменилось, когда она услышала об императоре.

– Я слышала, что г-жа Юко дружит с г-жой Хатико, смотрительницей гарема императора Ниммё. Она подбирает наложниц для императорского двора.

Когда занятия в тот день были окончены, и девочки после обеда прилегли отдохнуть, мне удалось вырваться за ворота Школы и найти заветную калитку, чтобы проникнуть в сад с опавшей сакурой и беседкой. Цветы остальных сакур, также, постепенно облетели, устилая собой аллею и тропинку к озеру. Я спустилась по тропинке и увидела возле беседки самурая Тэкэо. Он был занят созерцанием озера. Когда он видел меня, его взгляд стал совсем другим.

– Это ты? Почему тебя не было здесь так давно? Я прихожу сюда уже месяц, однако в одиночестве блуждаю по саду.

Я едва сдержала свои слёзы:

– Моя мама была тяжело больна. Совсем недавно она ушла в Страну Забвения. Она много страдала перед этим.

Самурай Тэкэо посмотрел на меня своим печальным взглядом.

– Сочувствую, – произнёс он, – что же ты делаешь в Киото? Ты говорила, что родилась в округе Акита, где у твоего отца есть небольшое поместье.

– Я учусь в Школе г-жи Юко.

– Школа г-жи Юко, – самурай улыбнулся, – Император должен появиться в Школе по особому приглашению самой г-жи Юко.

Я кивнула:

– Да.

– Император спрашивал меня о причинах этого предстоящего визита, – сказал Тэкэо.

– Всё дело в том, что владелица Школы хочет представить меня лично императору.

Тэкэо выглядел изумлённым.

– Вот как? И что же побудило г-жу Юко познакомить Сына Богов с обычной девочкой из провинции Акита?

Я была смущена, я совсем не знала, что ответить самураю, к которому так сильно благоволил император Ниммё.

– Г-же Юко понравились мои стихи, и она хотела устроить литературнуювечеринку.

Брови Тэкэо поползли верх:

– Что же такого в твоих стихах, Оно-но?

Я пожала печами:

– Я написала, когда мне было очень одиноко. А вообще после смерти мамы, которую я очень любила, мне всегда одиноко.

– Значит, стихи льются из тебя фонтаном? – спросил Тэкэо.

– Вовсе нет.

– А ты могла бы прочесть мне немного? Я, конечно же, не считаюсь большим ценителем поэзии, но…но я понимаю красоту этого мира.

Преодолев своё смущение, я взобралась на камень и, закры глаза, продекламировала:

– «Яркий солнечный свет

Пробился сквозь чащу лесную –

И отныне цветы распускаются на деревьях.

Даже в древнем Исоноками…..»

Помедлив немного, я продолжала:

– «В эту Вечную ночь

Окутаны мглою кромешной

Белой сливы цветы,

Но хоть цвет и

Сокрыт от взора

Утаишь ли благоуханье?!»

Я не заметила того, с какой силой притянул меня к себе Тэкэо, он посмотрел в мои глаза и хрипло произнёс:

– А если однажды ты войдёшь в гарем императора Ниммё, будешь ли ты самой лучшей для него?

Вопрос Тэкэо смутила меня и разозлил:

– Я никогда не войду в гарем императора! Я – не уличная девка и не пустышка! Однажды я выйду замуж за уважаемого чиновника и буду пользоваться уважением общества.

Тэкэо отвернулся, посмотрел на начавшую опадать сакуру:

– Так ли тебе неприятен наш император?

– Я никогда его не видела, – ответила я.

– Но однажды ты хотела бы увидеть. Как ты его себе представляешь, Оно-но?

– Тётушка Акира говорит, что он увлекается философией, но я думаю, наш император – высокомерный толстый старик.

Мне показалось, что Тэкэо улыбнулся.

– Почему ты так говоришь, ведь ты же никогда не видела нашего императора?

Я пожала плечами:

– Не знаю, просто, я думаю, все императоры – сладострастные высокомерные старики.

– А ты хотела бы его видеть?

– Да, чтобы затем похвастаться Кимико, моей младшей сестре. Однажды мы поспорили с ней, я проиграла этот спор.

– Ты хочешь выиграть?

– Очень хочу, если это случится, Кимико отдаст мне рисовые шарики, когда я навещу её во время каникул. Я уже рассказывала Вам о моём давнишнем споре с сестрою.

Тэкэо хотел что-то сказать, однако снаружи за калиткой послышался шорох. Он взял меня за руку.

– Нам нужно уходить. Это – служанки императрицы, если они увидят нас здесь в любимом месте императора, нам несдобровать.

В тот день Тэкэо вывел меня через «чёрный ход» и перед тем, как расстаться, прошептал:

– Приходи сюда завтра, я открою тебе одну свою тайну.

Меня заинтриговали эти слова, и я пообещала самураю, что обязательно приду после урока хироканы.

Но на следующий день меня ждали страшные новости. Пришло известие о том, что умер мой отец, наш дом был распродан за долги соседнему феодалу, Хакира скрылась, и до сих пор никто ничего не знает о её точном местонахождении. Что касается Кимико, то говорили, она была продана в рабство к одной госпоже из небольшого городка под названием Шайори недалеко от округа Амита.

Тётушка Акира привела меня к себе и долго утешала.

– Успокойся, дорогая. Тебе нельзя волноваться, иначе ты станешь плохо учиться и быстро разочаруешь г-жу Юко.

– Мне наплевать на г-жу Юко, если мои близкие неизвестно где, и мой дом разорён!

Я разрыдалась, вспоминая об отце, который, должно быть, уже покоился в земле, а я так и не смогла проводить его в последний путь. Возможно, он заразился от мамы неизвестной лихорадкой, так как в то время он был очень слаб и ничего не видел, поглощённый своим горем.

Я видела, как нахмурилась тётушка, но она тут же взяла себя в руки, не полагается ругать человека, попавшего в беду.

– Прошу Вас, позвольте мне уехать! Мне нужно разыскать своих сестёр и помочь им устроить их судьбу.

– Ты думаешь, ты сможешь их разыскать?

– Как Вы можете так говорить, тётушка! Это же – Ваши племянницы.

– Я могу отправить слугу Йоши, чтобы он разыскал сестёр.

– Нет, пожалуйста, тётушка, позвольте мне уехать на некоторое время, я буду Вам очень благодарна. Прошу Вас, поговорите с г-жой Юко, чтобы она отпустила меня.

Тётушка была рассержена на меня за мою дерзость.

– О, боги, за что мне такое наказание! Г-жа Юко перестанет благоволить мне, если я только заикнусь об этом.

– Но почему?

– Как ты не можешь понять, Оно-но! Завтра приглашён император в литературный салон к г-же. Она меня даже слушать не станет, и весь свет отвернётся от меня тогда.

Я поняла, тётушка волновалась за своё положение в обществе, за свою репутацию, чем за судьбу моих сестёр.

Я сбежала на следующий же день, пошла после занятий в храм к монаху Акайо. Боги не желали внимать моим мольбам, мои глаза не просыхали от слёз, которые струились по моим щекам, как две полноводные реки.

Акайо проводил меня в сад при храме и сел напротив меня на небольшую удобную скамью. Лето было на исходе, уже клонились к земле красочные гибискусы и рододендроны, которые очень любила моя мама. Помню, в нашем доме всегда было очень много этих цветов, и от этого интерьер казался светлее и уютнее. Он взял мои руки в свои и долго смотрел в мои глаза.

– У тебя что-то случилось, Оно-но?

Я рассказала ему всё, что мне самой было известно. Мы долго сидели, молча.

Наконец, Акайо первым решил прервать молчание.

– И что же ты хочешь делать, Оно-но? – спросил он.

– Г-н Акайо, помогите мне уехать из Киото, чтобы я могла найти своих сестёр. В моей душе не будет покоя, пока я не узнаю, что с ними.

– Хорошо, Оно-но, я помогу тебе, а тётушке твоей всё объясню чуть позже, когда соберусь к ней с визитом.

– Прошу Вас, г-н Акайо, не делайте этого, иначе тётушка Акира не будет благоволить к Вам.

Монах вздохнул и спокойно ответил:

– Мне неважно, кто благоволит ко мне, а кто нет. Великий Будда говорил, что люди обладают человеческим сердцем, которое одно может понять боль другого человека.

Акайо скрылся в храме и вышел с небольшим свёртком.

– Это – еда для тебя, – сказал он, затем протянул мне небольшой клочок бумаги, – В Шайори живёт одна моя дальняя родственница, исповедующая буддизм. Я написал рекомендацию для тебя, чтобы она предоставила тебе жильё.

– О, спасибо! Как мне Вас отблагодарить, г-н Акайо?

Акайо улыбнулся:

– Ничего не нужно. Будь благодарна жизни за то, что умеешь мыслить.

Так впервые я очутилась в маленьком городке Шайори, в котором мне было суждено столкнуться с первыми трудностями в жизни.

Городок Шайори не произвёл на меня того же впечатления, что и Киото. Это был небольшой городок с приземистыми несколько угловатыми домиками местной знати, явившимися, по-видимому, выходцами из Китая, потому что во всём ощущалось приверженность китайским традициям и обычаям. И даже фонари, состоявшие из ярко-оранжевой ткани, здесь разжигались совсем так же, как в Китае. Нет, я никогда там не была, но в Японии люди мыслят как-то иначе, по-особенному. До сих пор мне казалось, что мы более утончённые, чем типичные китайцы.

Наряду с домиками знати чуть в стороне от них я заметила бедные домишки людей низшего сословия.

Город располагался на холме, именно поэтому он напоминал ступени, кварталы, дома разделялись друг от друга с помощью садов. Размер этих садов, вероятно, говорил о достатке их владельца. Сразу бросалось в глаза «ухоженность садов» людей из «высшего сословия». И, всё же, эти сады отличались от типичных японских. Для японского сада характерна строгость, некая торжественность, здесь минимум растений и максимум пустоты. Китайцы же любят пестроту и яркость. Невольно я вспомнила о Хакире, моей старшей сестре.

Я выходила на улицы Шайори и останавливала прохожих, спрашивала их о хромой девушке, но никто ничего определённого так и не смог сказать. Я обратила внимание на то, с каким почтением люди кланялись мне, когда моя повозка останавливалась, и я выходила оттуда.

Поглощённая всецело поисками сестёр, сначала я не понимала, что происходит. Затем я поняла, что такая почтительность была связана с моим кимоно – это была форма ученицы Императорской Школы для девушек, основанная родом Фудзивара. Позже я узнала, что Школа г-жи Юко Фудзивара была элитной. Эта форма свидетельствовала о том, что я была близка к императорскому дому и элите Фудзивара.

Когда я бродила по одной из улочек, оставив повозку и кучера чуть в стороне, меня остановила какая-то женщина, шедшая на рынок. Я узнала её, потому что она присутствовала на похоронах мамы. Её звали Юрико, и она являлась моей дальней родственницей по линии отца. Сначала поклонившись мне, Юрико затем обняла меня и зарыдала.

Юрико была хрупкой женщиной невысокого роста в фиолетовом кимоно с изображением цветов. Ярко-красные таби (носки) резко контрастировали с цветом кимоно и, тем не менее, весь вид этой хрупкой женщины говорил об её вкусе и скромных манерах.

– Бедная девочка, – произнесла Юрико, – такая нелепая судьба…..Я слышала об участи г-на Хоакито, твоего отца и г-жи Мий-око. Должно быть, ты приехала сюда, чтобы разыскать твоих сестёр?

Да, но, кажется, никто не видел их.

Юрико привела меня в свой дом и накормила, видя мою усталость.

Я знаю, что случилось с бедной Хакирой, и знаю, где сейчас находится Кимико, – вдруг произнесла Юрико.

Знаете? – спросила я, доедая свою порцию риса с пастой мисо.

Голод исчез, я чувствовала в себе силы, чтобы продолжать поиски.

– Что же произошло с моими сёстрами? – спросила я.

Юрико утёрла слёзы:

– В тот день я приехала на похороны г-на Хоакито. Монах пропел уже последние гимны богам после того, как твой отец был предан земле, когда эти страшные люди налетели на ваш дом.

Несколько женщин попытались преградить им путь, однако всё было бесполезно. Они вытаскивали дорогие вещи. Я видела, как один из них обесчестил твою сестру Хакиру. Что же касается Кимико, то её продали в рабство к некой г-же Наоми из рода «эмиси» на «улицу красных фонарей».

Значит, Кимико живёт в этом городе? – спросила я.

Юрико покачала головой:

Разве ты не знаешь, что такое «улица красных фонарей»?

Нет, не знаю.

Там находится известный в Шайори притон г-жи Наоми.

Неужели у отца было столько долгов? – удручённо спросила я.

Юрико пожала плечамип:

Кто сейчас точно скажет? У твоего отца было много недоброжелателей из рода «эмиси». О, эти «эмиси», они очень коварны, злодейства тянутся за ними на протяжении веков.

Но…Кимико, ведь, ещё совсем ребёнок.

Я слышала, она прислуживает гейшам и самой г-же Наоми.

Я вытащу Кимико оттуда и привезу в Киото, – сказала я.

Но г-жа Наоми не отдаст тебе Кимико, если ты не заплатишь долг и те деньги, которые она в неё вложила.

Тогда я украду Кимико и увезу её с собой.

Юрико была согласна со мной, но она ничем не могла мне помочь, поэтому она лишь сочувственно закивала.

Я решила отправиться на поиски сестры, когда совсем стемнеет.

Ты можешь на время остановиться у меня, это всё, что я могу тебе предложить. Тебе нужно отдохнуть, набраться сил, но лучше всего.....

Юрико вдруг замолчала и опустила глаза.

Говорите, что «лучше всего».

Лучше всего, если ты забудешь о своей сестре и уедешь обратно. Г-жа Наоми держит хорошую охрану и при попытке увезти сестру тебя могут убить.

Без Кимико я не уеду.

Я подумала о бедной Хакире и решила, что спустя какое-то время, когда устрою младшую сестру в Киото, я обязательно разыщу свою старшую сестру и позабочусь о ней. Тётушка Акира не откажет нам в приюте.

О, как я была наивна тогда!

Через день я направилась на разведку в квартал «красных фонарей». Юрико отдала мне своё кимоно, чтобы меня никто не узнал в этой одежде, а не в одежде воспитанниц Школы Фуздивара. Эмиси и Фудзивара враждовали между собой за право влияния на молодого императора, поэтому принадлежность к Фуздивара могла плачевно закончиться для меня, так как Наоми являлась потомком «эмиси».

Юрико жила одна, потому что была вдовой, детей у неё не было, и она с радостью предоставила мне небольшую комнату для гостей.

После скудного ужина мы обнялись, я заметила слёзы на её глазах.

Пожалуйста, прошу тебя, будь осторожна, Оно-но. Я не прощу себя, если с тобой случится беда.

Со мной ничего не случится. В любом случае я попрошу покровительства у тётушки, которая служит во дворце и имеет отношение к нашему императору.

Юрико с сомнением посмотрела на меня, но промолчала.

Проникнув в «квартал красных фонарей», я ощутила, как сильно стучало моё сердце от волнения. Я поняла, что это был настоящий страх – до сего момента я его не испытывала, живя вместе с сёстрами и любящими нас родителями, которые заботились о нас. Теперь же я чувствовала себя одинокой, и никто уже никогда не позаботится обо мне.

Красные фонари уже были зажжены, отбрасывая на дорогу и булыжники тусклые красные отсветы.

Свернув в проулок, я столкнулась с целующейся парочкой. Гейша была одета в роскошное чёрное кимоно, поэтому сначала я не заметила её, она слилась с общим потоком ночи. Парень, скорее всего, был сыном какого-нибудь зажиточного землевладельца, потому что представители высших сословий вряд ли купят гейшу «второго сорта». Он с интересом уставился на меня, гейша вышла на свет и нахмурилась:

– Что тебе здесь нужно? – возмутилась она, – не видишь что ли, я работаю? Или ты хочешь отработать за меня?

Она поморщилась:

– С такой плоской фигурой ты вряд ли в ком вызовешь интерес. Г-жа Наоми не любит таких.

– Г-жа Наоми? Ты знаешь её?

Гейша улыбнулась:

– Ещё бы! Ведь она – моя хозяйка. Но г-жа Наоми жалует нашу красотку Мэзуми. Она у нас – звезда, и к ней посылают самых богатых клиентов.

– А ты никогда не видела девочку по имени Кимико?

Мне показалось, что гейша оживилась.

– Да, я слышала о Кимико. Сейчас она выполняет самую грязную работу у г-жи Наоми, но в будущем хозяйка хочет сделать Кимико звездой нашего заведения.

Я протянула гейше увесистый мешочек с монетами – это всё, что у меня было из моих сбережений.

– Отведи меня к Кимико, – сказала я.

Гейша уже издали оценила толщину мешочка с деньгами; казалось, она над чем-то раздумывала, всё ещё не решаясь принять какое-то решение. Юноша подтолкнул её вперёд:

– Возьми деньги, – шепнул он ей, – мы уедем в округ Акита, где у моего отца есть заброшенный дом. У нас будет время наслаждаться друг другом, Изуми. Разве твоя хозяйка заплатит тебе столько?

– Нет, г-жа Наоми жадная. Она заботится лишь о своей репутации, нежели о благополучии девочек-гейш. Нас кормят помоями, прививают плохие манеры, а ещё хотят, чтобы мы блистали в обществе.

Изуми хмыкнула и приняла мешочек.

– Хорошо, я помогу тебе найти твою сестрицу, – сказала гейша, – но большего от меня не требуй. Я ещё жить хочу. Наоми везде держит этих псов охранников, владеющих виртуозно и мечами, и дубинками. Иди за мной.

Я последовла за этой странной парочкой, юноша держал себя как-то отчуждённо, предвкушая несколько дней проведённых в безделье и праздности.

Улочки были кривыми, мы прошли ещё несколько кварталов, я едва не налетела на огромную лужу, которых здесь было во множестве после серий ливневых дождей. Темнота ночи не пугала меня, хотя должна была испугать, как и любого подростка моего возраста. Отныне я ничего не боялась – смерть родителей изменила меня, и я смотрела на мир уже совсем другими глазами в отличие от моих сверстниц, чувствующих всегда и во всём опеку родителей, а в будущем и власть мужа. В их жизнях было всё определено до мельчайших деталей, даже мыслить они не имели право свободно. Я же вкусила свободу, однако и ответственность тоже. Что же бы я выбрала, будь у меня выбор раньше? Конечно, свободу….

Наконец, изуми сделала ещё один поворот. Мы преодолели улочки, пропитанные запахом помоев, здесь же чувствовался аромат масел, используемых для массажа. Гейша остановилась возле маленького приземистого домика, недавно выбеленного известью, и сейчас имеющего неплохой вид.

– Здесь живёт г-жа Наоми? – спросила я, а сама подумала о том, что вряд ли владелица притона станет обитать в столь тесном домишке. Мои мысли подтвердились, Изуми мотнула головой.

– Нет, г-жа Наоми живёт в другом доме, но она сюда часто наведывается. Здесь она держит твою сестру.

Я осторожно подошла к двери и несмело постучалась. Никто не ответил мне. Я приложила ухо к двери и прислушалась. Никаких звуков не раздавалось изнутри.

– Кимико! Это я, оно-но! Открой же! Я приехала за тобой, и сегодня мы уедем в Киото к нашей тётушке Акире. Она позаботится о нас.

Гейша Изуми жеманно засмеялась, я видела, что юноша запустил пальцы в её растрёпанные волосы и что-то прошептал ей.

Вы можете идти, – сказала я, не желая, чтобы Кимико видела гейшу «в работе».

Может быть, тебе нужна наша помочь? – спросил юноша.

Помощь?

Может быть, придётся выломать дверь?

Однако ломать двери не пришлось, изнутри послышался шорох, в окне я увидела, как зажглась лампадка. В доме кто-то был.

Мне открыла пожилая женщина в старом кимоно. Гейша Изуми махнула рукой, увидев старуху:

– Не пугайся, это – Каюра, она присматривает за твоей сестрицей.

С помощью клиента Изуми мне удалось отстранить от двери Каюру и проникнуть в дом. Кимико спала на полу, накрытая ворохом лохмотьев. Увидев меня, она зарыдала на моём плече. Мы обнялись.

Лицо Кимико было худым, исчез румянец, так свойственной моей жизнерадостной в прошлом сестре. В этом жалком униженном создании я едва узнала мою младшую сестру Кимико.

Кимико плакала на моём плече от всей той боли, невысказанных унижений, которые ей пришлось испытать. Клиент Изуми связал руки старой Каюре и вставил ей в рот кляп. Однако она всё равно продолжала сопротивляться. Я с благодарностью посмотрела на юношу, его помощь мне действительно пригодилась.

– Если её не связать, эта старая карга разбудит весь район, и тогда охранники г-жи Наоми будут здесь.

Кимико была очень слаба и едва могла передвигаться. Мне пришлось дать ей немного лепёшки, которую Юрико уговорила меня взять с собой, несмотря на то, что сначала я сопротивлялась. Я видела, с каким рвением набросилась Кимико на еду, она так быстро поглотила сухую лепёшку, что я не успела опомниться.

– Неужели, тебя здесь не кормили? – спросила я с ужасом глядя на худое лицо Кимико.

– Г-жа Наоми говорила мне, что если я не буду слушаться её, то она не станет кормить меня.

– И ты слушалась? – спросила я, гладя её густые волосы.

– Нет, однажды я попыталась убежать, но мне это не удалось.

– Почему?

– Каюра проснулась, она подняла тревогу, прибежала г-жа Наоми. Меня били, и г-жа сказала, что отныне меня будут кормить вдвое меньше.

Кимико со страхов взглянула на связанную Каюру. Её трясло.

– Не бойся, на этот раз она не принесёт тебе вреда. Идём.

Я помогла Кимико подняться, она едва держалась на ногах от усталости. Клиент Изуми взял девочку на руки и донёс её до центральной площади, где нас уже ждала повозка (я заранее договорилась с возницей, чтобы он увёз нас).

Я была благодарна спутнику Изуми, посмотрела на него совсем иными глазами.

– Как Ваше имя, г-н?

– Нобору, – произнёс юноша, – мой отец Токайо Такаяцу – владелец земли на востоке Японии, ему подчиняются многие феодалы на Западе.

Я видела, как обиженно глядела на него Изуми, она ревновала, и меня позабавило это. Дёрнув за рукав Нобору, Изуми прошептала:

– Пойдём, а то у меня пропадёт настроение, а если оно пропадёт, г-жа Наоми будет крайне недовольна мной.

– Ты боишься гнева этой г-жи, красотка? – спросил юноша, неся Кимико через квартал «красных фонарей».

– Вовсе нет, просто, ты уже заплатил за ночь, а если г-жа Наоми узнает, что я ничего не сделала, чтобы отработать эти деньги…..

– Я ничего не скажу г-же Наоми, не беспокойся. К тому же, у нас ещё будет много ночей впереди. Разве ты этого не хочешь?

Гейша пожала плечами, с опаской оглядываясь назад.

– Ты боишься охранников твоей г-жи?

– Конечно. Они способны уничтожить кого угодно, потому что регулярно тренируются и возжигают курения возле статуи Хатимана в храме синто. Сам бог войны помогает им.

Мы дошли до стоявшей одиноко повозки, Нобору осторожно положил в неё хрупкое тельце моей сестры, посмотрел на меня.

– Дальше я сама, – сказала я, – благодарю Вас, г-н. Я не могу оплатить Вам ещё, потому что у меня нет денег, мой дом разорён.

– Мне не нужно платы, – произнёс Нобору, – однажды ты подаришь мне ночь, и тогда я буду благодарен богам за этот дар.

Его слова показались мне странными, однако я промолчала, мы отправились в путь. Юрико уже ждала нас, однако мы решили отправиться в Киото, когда рассвет осветит этот мир. Тогда я ещё не знала, что вернуться в Киото предстояло вовсе не мне, а Кимико.

Нас ждала г-жа Наоми вместе со своей стражей возле городских ворот. Повозка со мной и спящей Кимико была остановлена двумя огромными самураями, имеющими очень устрашающий вид, будто, это были не люди, а демоны «Они». Я заметила соседнюю повозку, уже ожидавшую нас воле городских ворот.

День был солнечным, из повозки вышла красивая женщина в ярко-красном кимоно и такого же цвета миниатюрным зонтиком. Она приблизилась к нам.

Кимико проснулась, увидев даму в красном, сестра обняла меня, будто, искала во мне защиту.

Женщина дала знак самураям отойти от нашей повозки, когда они удалились, она спокойно произнесла:

– Меня зовут Наоми Эмиси.

Она подняла мой подбородок и внимательно изучающе посмотрела на меня. Её взгляд был таким пристальным, что я вздрогнула.

– А ты очень красива и в будущем можешь вполне заменить мою звезду Мэзуми. Более того, ты станешь намного успешнее Мэзуми, и моё заведение будет процветать. Я не стану задерживать тебя здесь силой, – произнесла г-жа Наоми Эмиси, – я хочу, чтобы ты сама сознательно сделала свой выбор. Или твоя сестра Кимико останется у меня, и я сделаю из неё гейшу, продажную девку, тогда ты уедешь.

Наоми улыбнулась своей хищной улыбкой. Она была бы намного красивее, если бы не эти повадки хищницы, отталкивающие от неё.

– Либо ты останешься у меня, и тогда твоя младшая сестра будет свободна.

– Разве Кимико принесёт Вам столько дохода, сколько, по Вашему мнению, могла бы принести я? – спросила я.

Хозяйка притона снова внимательно посмотрела на меня, так внимательно, что я вновь смутилась.

– А ты не только хороша собой, но ещё и очень умна. Красота и ум – те качества, которые редко сочетаются в одной женщине. Мэзуми менее красива, чем ты, но она ещё и глупа.

– Разве мужчины не боятся умных женщин?

– Нет, вкусы меняются. Сейчас в цене умные красавицы, но таких богинь в моём салоне нет, ты станешь первой и, возможно, последней.

– Почему «последней»? – удивилась я, – разве Вы хотите продать своё заведение?

– Отнюдь. Но интуиция подсказывает мне, что таких, как ты, больше не будет.

– Что же ещё подсказывает Вам Ваша интуиция, г-жа?

– Ты станешь звездой, ты принесёшь моему заведению очень много денег. Ты прославишься на века. У меня намётанный глаз.

– Г-жа, почему же Вы хотите, чтобы я сама сделала свой выбор?

– Чтобы ты никогда не упрекнула меня ни в чём, – ответила цинично Наоми Эмиси.

Я посмотрела на огромных стражников, стоявших чуть в стороне с обнажёнными саблями; Кимико ревела, сильнее прижавшись ко мне. А жестокая г-жа Наоми обмахивалась своим роскошным веером – день обещал быть жарким.

Мне пришлось трезво оценить обстановку – прорваться сквозь стену охранников нам бы не удалось, просить помощи было не у кого.

Возле нашей повозки начала собираться толпа, всех заинтересовал затор, образовавшийся по выезде из города. В толпе я различила Юрико. С сочувствием полными слёз глазами Юрико смотрела на нас. Я была благодарна ей за всё. Время замерло для меня. Мне так хотелось исчезнуть, раствориться в воздухе, возникнуть на берегу Океана, куда я бегала тайком от родителей, чтобы услышать плеск волн и смотреть на невозмутимую гору Фудзи-яма, которая манила к себе. Я бы растворилась в воздухе навсегда….если бы могла сделать это подобно всеми прославляемой богине Гуань-Инь. Но я была не Гуань-Инь. Я была обычной Оно-но, дочерью землевладельца и предводителя феодалов, лишившейся родителей. Отныне Оно-но должна была взять свою судьбу в свои собственные руки.

Глава 4 «Звезда»

«В помраченье любви

Сквозь сон

Мне привиделся милый –

Если б знать могла, что пришёл он

лишь в сновиденье,

никогда б не просыпалась…!

…..

С той поры,

Как во сне

Я образ увидела милый,

Мне осталось одно

– уповать в любви

Безнадежной

На ночные сладкие грёзы…..

……

Я не в силах уснуть,

Томленьем любовным обята,

Ожидая его,

Надеваю ночное платье

Наизнанку

Кверху исподом.

…..

Много ль проку

Слезах,

Что бисерной россыпью капель

Увлажняют рукав?

Льются слёзы мои потоком,

На пути сметая преграды!»

(Оно-но Комати).

……..

Так я оказалась в притоне Наоми Эмиси, и мне её не в чем упрекнуть, несмотря на то, что это она подтолкнула меня принять решение остаться.

Моя младшая сестра Кимико в тот же день уехала в Киото; так разошлись наши судьбы. Я же поклялась себе разыскать Хакиру и не оставляла этих безуспешных попыток. Но никто ничего не слышал о хромавшей на левую ногу девушке, она, словно, растворилась в воздухе или…….

Вдруг меня пронзила страшная мысль – что если моя Хакира покончила с собой, не выдержав позора? Однако я тут же отбросила от себя эту мысль. Нет-нет, я бы почувствовала, я бы знала, как чувствуют, ощущают близкие родственники, если что-то происходит с их родными. Что-то подсказывало мне, что моя Хакира была жива.

К моему удивлению в заведении Наоми Эмиси мне был выделен отдельный дом недалеко от её собственного дома, чтобы контролировать меня, как я подумала. И это было действительно так.

Видимо, хозяйка притона давно поняла, что курица скоро собиралась давать золотые яйца, и с ней следует обращаться хорошо. Я не подвергалась избиениям, как многие девочки, прислуживающие при той или иной гейше или хозяйке. За мной никто не следил, потому что я сразу же была предупреждена хозяйкой о том, что если вдруг я задумаю сбежать, то придут к Кимико и сделают из неё проститутку.

Г-жа Наоми – дальновидная проницательная женщина, изучила мои слабые места, поэтому контроль её заключался вовсе не в соглядатаях. Лишь издали я могла видеть прохаживавшегося по холму охранника, смотрящего исподлобья на весь внешний мир. Городок Шайори побаивался верных псов госпожи, и даже власти предпочитали не связываться с ней.

Меня не заставляли работать, хотя все девушки, попавшие в этот притон, прошли через это. Г-жа Наоми выделила мне красивое кимоно, которое очень подошло мне, пригласила преподавателей, приходивших ко мне в одно и то же время. Мы занимались философией, поэзией, математикой и литературой. Этим госпожа решила восполнить моё неоконченное образование. Вскоре я уже делала большие успехи в хирокане и отлично писала иероглифы. Я даже рисовала на бумаге, и эти рисунки вывешивались на стены домов обитательниц притона.

– Ты хорошо изображаешь природу, – говорила г-жа Наоми, рассматривая мои рисунки.

Мне была приятна её похвала, потому что здесь я чувствовала себя отчуждённой от этого уродливого мира и одинокой. Через некоторое время хозяйке пришлось приставить ко мне охрану, так как у меня появились завистницы, и одной из этих завистниц оказалась сама звезда Мэзуми.

Я видела её в храме на празднике богини Гуань-Инь. Она была в ярко-оранжевом кимоно, сопровождаемая многочисленными девочками-служанками. Мэзуми посмотрела в мою сторону, затем незаметно подошла ко мне после того, как я на бамбуковой ленточке написала своё имя и отдала на алтарь божествам, чтобы они были благосклонны ко мне.

– Так ты и есть та самая Оно-но Комати? – спросила меня звезда притона.

Я кивнула.

Она усмехнулась:

– Держись от меня подальше и не путайся под ногами, иначе мой пёс загрызёт тебя или нанесёт на твоё тело безобразные увечья, и госпожа вышвырнет тебя на улицу.

– Почему ты так меня ненавидишь? – спросила я.

– Потому что госпожа стала более благосклонной к тебе и осыпает тебя подарками, которые раньше доставались мне.

– Возьми мои подарки, они не нужны мне.

Мэзуми с презрением взглянула на меня.

– Мне тоже, потому что они побывали в твоих руках.

Однажды мне показали двух девушек, изуродованных собакой Мэзуми за то, что они танцевали перед господином из Киото вместо неё. Из жалости их оставили при притоне выполнять самую грязную работу. Но несмотря на это я не боялась Мэзуми, потому что понимала, она была так же несчастна, как и я.

Больше всего мне нравились занятия с г-ном Такуси – учителем поэзии. Говорили, г-н Такуси был поэтом при старом импраторе Дзюна, а после его смерти новый двор уже больше не нуждался в его услугах. Пенсия была настолько мала, что пожилому Такуси пришлось давать частные уроки поэзии, путешествуя из одного городка в другой и перебиваясь случайными заработками.

Такуси уже был к тому времени немолодым человеком, он вёл себя с достоинством, и этим вызывал к себе уважение.

– Женщины, пишущие стихи, обычно несчастны,– сказал он мне на первом занятии.

– Почему?

– Потому что их страдающая душа жаждет нечто большего, что есть в этом мире.

– Прочтите мне Ваши стихи, – попросил он.

Когда я декламировала, Такуси слушал меня, закрыв глаза, словно, мысленно погружался в те миры, о которых шла речь. Я заметила слёзы в его глазах, остановилась и ещё раз посмотрела на своего учителя.

– Вам плохо, г-н? Может быть, сегодня мы отложим наше занятие? Не беспокойтесь, г-жа всё равно оплатит Вам этот урок.

– Беги отсюда, девочка – едва слышно произнёс мой учитель.

Сначала мне показалось, что эти слова прозвучали внутри моего ума, слишком необычны они были, однако, взглянув на Такуси, я поняла, что учитель был очень взволнован.

– Почему Вы так говорите, г-н?

– Многие девушки были загублены здесь, хотя они могли бы стать хорошими жёнами и матерями, но они предпочли славу и мимолётные почести. Ты другая, в тебе чувствуется какая-то прекрасная независимость, и твои стихи побуждают душу и сердце откликаться на них. Каждая строка прожита тобою.

Я велела служанке принести нам чая и оставить нас.

Когда мы остались наедине, никем не обеспокоенные, я рассказала Такуси свою печальную историю. Он слушал меня, так же, закрыв глаза, затем, когда я закончила, произнёс:

– Я помогу Вам бежать, только скажите. В этом маленьком городке у меня найдутся влиятельные друзья.

– Нет, г-жа Наоми не так глупа, как Вы думаете, г-н. Она всё предусмотрела, чтобы задержать меня здесь надолго. Вот почему мои стихи полны такой печали – я не властна над судьбой, и это очень удручает меня.

Г-н Такуси вздохнул:

– Вы правы, человек – игрушка для богов; кому-то выпадает счастье, кому-то – боль. Однажды Вы станете знаменитой и не только в Японии, но и за пределами Китая.

– Но я хочу счастья и для себя, и для моих сестёр, – сказала я.

Г-н Такуси ничего не ответил, казалось, он был погружен в свой собственный внутренний мир и не замечал ничего, что происходило снаружи в мире внешнем. Странные существа, эти поэты, они всегда такие непредсказуемые, и никто не знает, что произойдёт с ними в следующее мгновенье.

Я слегка коснулась его плеча, а когда он открыл глаза, то показала ему портрет великой Сапфо, подаренный мне жрецом Акайо.

– Я хочу услышать стихи, потому что я о ней ничего не знаю.

Его взгляд, направленный на меня, бы очень удивлённым.

– Вы знаете великую поэтессу Сапфо? – спросил г-н Такуси.

– Я услышала это имя не так давно, однако я ничего о ней не знаю.

– О ней до сих пор ничего доподлинно неизвестно, лишь одни мифы и легенды. Впрочем, в этом нет ничего удивительного, о таких людях всегда ходили легенды. Известно, что мать Сапфо звали Клеида, у неё была дочь и три брата. Никто не понимал эту страдающую душу, она была сослана на остров Сицилию.

– Как она умерла? – спросила я.

– Из-за неразделённой любви она бросилась со скалы, но……

Видя мою удручённость, г-н Такуси произнёс:

– Но я думаю, это – лишь красивая история, сочинённая о ней. Сначала её клеймили, затем почитали.

Затем г-н Такуси продекламировал стихи, которые меня потрясли:

«Блаженством равен тот богам,

Кто близ тебя сидит, внимая

Твоим чарующим речам,

И видит, как в истоме, тая,

Из этих уст к его устам

Летит улыбка молодая.

И кажды раз, как только я

С тобой сойдусь, от нежной встречи

Трепещет вдруг душа моя,

И на устах немеют речи,

И чувство острое любви

Быстрей по жилам пробегает,

И звон в ушах, и бунт в крови….

….И пот холодный проступает….

….А тело…тело всё дрожит

Цветка поблёкшего бледнее

Мой истомлённый страстью вид…..

….Я бездыханна….и, немея,

В глазах, я чую, меркнет свет….

….Гляжу, не видя, сил уж нет….

…И жду в беспамятстве…..и знаю….

…..Вот-вот умру….вот умираю….»

……………..

Мы долго молчали, и только затем г-н Такуси заметил слёзы на моих глазах, он, также, был поражён этим явлением, как и я была поражена стихами Сапфо.

– Вы потярсены? Вы совершенно сбиты с толку…..

– Да…..

В остальные дни приходили учительницы по этикету, математике и искусствам, и несколько кандидаток в гейши, в том числе и я, занимались в одной группе.

Я знала, г-жа Наоми следила за моими успехами в учёбе, ведь, скоро она ожидала получить за меня деньги, много денег.

В учёбе я поднаторела, и всё же, в моём сердце оставалась тоска. Я продолжала думать о сёстрах. Прошло не так много времени после моего расставания с Кимико, и, вероятно, она сейчас грустила обо мне, так же, как и я о ней. Однако я была уверена, пройдут года, и Кимико забудет обо мне, и даже начнёт презирать таких, как я.

На людных праздниках, посвящённых богам, Мэзуми держалась со мной холодно. Я знала, это она нанимала уличных мальчишек, чтобы они кидали камни в мою сторону и во всеуслышание надсмехались надо мной.

Я чувствовала, звезда притона г-жа Наоми ожидала того же от меня, она думала, что со дня на день я нажалуюсь г-жа Наоми, но я ничего не предпринимала. Насмешки мальчишек не задевали меня, потому что я считала, что жизнь моя кончена, моё гнездо было разорено,…..и нет никаких целей.

Однажды после урока танцев, на котором г-жа Наоми решила присутствовать лично, она подошла ко мне и попросила следовать за собой.

– Ты очень хорошо танцуешь, Оно-но, – сказала она мне, когда мы дошли до её особняка, – каждое движение твоё отличается пластичностью и какой-то сердечностью.

– Но другие девушки танцуют не хуже меня, – возразила я.

– В их танце нет души, а мне важна душа.

Она пронзительно посмотрела на меня.

– Г-н Такуси сказал мне, что ты делаешь заметные успехи в поэзии. Я хотела бы почитать твои стихи.

– Хорошо, г-жа, я принесу Вам свои записи.

– И я вижу, что Мэзуми завидует тебе, – продолжала г-жа Наоми.

Я промолчала, чувствуя, куда она клонит.

– Почему ты никогда не докладываешь мне о её проделках? Думаешь, я буду снисходительна с ней только из-за того, что Мэзуми – звезда моего заведения?

Она взяла меня за руку и приблизила к себе.

– Скажи, почему ты так равнодушна к себе и к собственной жизни?

Я не знала, что ей ответить, поэтому продолжала оставаться в молчании.

– Говори же!

– Вы знаете, г-жа почему мне всё равно. Вы разлучили меня с моей сестрой.

Г-жа позвонила в колокольчик, вошла служанка.

– Принеси нам чая.

Наша беседа была продолжена уже за чаем.

– Я хочу, чтобы ты танцевала на празднике богини Гуань-Инь, – произнесла хозяйка притона, – и ты будешь изображать саму богиню Гуань-Инь.

Она посмотрела на мою реакцию, я долго собиралась с мыслями. Мой ум пребывал в смятении

– Но….Мэзуми будет играть роль Гуань-Инь, – возразила я, – она всегда изображала богиню на предыдущих праздниках. Она – звезда Вашего заведения.

– Звёзды зажигаются и гаснут, – философски заметила г-жа Наоми.

– Однажды и я вот так же погасну, и все забудут обо мне.

Впервые за всё время моего пребывания в заведении я заметила слёзы на лице г-жи.

– Знаешь, однажды я, оказавшись сиротой, была брошена на произвол судьбы; мои родители погибли, уличённые в заговоре против прежнего императора. Меня продали в рабство, я была обесчещена в очень юном возрасте, и все мои родственники брезгливо открещивались от меня, они меня презирали. Но однажды судьба улыбнулась мне – прежняя хозяйка заведения умерла, и я вышла замуж за одного из очень богатых свих клиентов, который выкупил это заведение, заплатив большой налог. Так я стала его хозяйкой.

– И где же Ваш муж, г-жа?

– Он умер, потому что был стар и немощен. Я была лишена любви, чести, мир отверг меня, и сейчас я сама мщу этому ничтожному миру, который когда-то отверг меня.

– И Вы смирились с этим, г-жа Наоми?

Она замолчала и как будто бы ушла в себя, её взгляд затуманился. На мгновенье я вдруг представила себе г-жу Наоми совсем ещё юной, когда она впервые попала в этот ужасный притон и не смирилась. Она не смирилась, но предпочла мстить; я же не хотела этого, в моей душе, внутри моего сердца жило человеколюбие и покорность этому миру и судьбе.

Наоми допила свой чай и вновь посмотрела на меня.

– Я хочу, чтобы ты более оптимистично смотрела на этот мир, Оно-но.

– Отпустите меня к берегу Океана. Я хочу попрощаться с Фудзиямой и Океаном. Его волны всегда так вдохновляли меня.

Молчание, воцарившееся между нами в тот момент, казалось, продлилось целую вечность. Наконец, г-жа Наоми спокойно произнесла:

– Ты можешь ехать.

– И Вы не боитесь, что я убегу?

– Ты не убежишь, Оно-но. Ты останешься здесь, потому что мир отверг тебя, и именно здесь – твоё место.

…….Я глядела на родительский дом с высоты утёса и не могла сдержать слёз. Отныне я поклялась себе, что никогда никто не увидит моей печали, слёзы будут внутренними, но внешне я останусь непроницаемой.

Почему я приняла такое решение? Это был своеобразный способ защиты от превратностей и жестокости этого мира. Это было моим убеждением, в котором я мечтала укрыться, чтобы никто, абсолютно никто не нашёл меня там. Я была одна, я была одинока, моя душа страдала. О, боги, помогите мне, ибо я не в силах справиться с собою!

…..Гейша Мэзуми всё ещё держалась холодно со мной, она игнорировала меня так явно, что остальным это бросалось в глаза. Однако я вела себя по-прежнему. Я знала о том, что её состоятельные любовники покупали ей дорогие подарки, а один из них даже купил ей повозку, на которой главная гейша могла выезжать на рынок и покупать себе изысканные украшения, которые она затем использовала, чтобы привлечь больше клиентов, так обожающих её и восхищающихся ею. Я знала, этим покупкам могла бы позавидовать сама императрица, если бы узнала о них. Мэзуми очень гордилась этим и считала себя «маленькой императрицей в маленьком королевстве», во всяком случае, она так себя называла. Если бы Наоми узнала об этом, она не преминула поставить бы свою главную гейшу на место, но никто не решался донести хозяйке, ибо все боялись Мэзуми.

Однажды она пригасила меня к себе в гости и демонстративно заставила прислуживать в присутствии других гейш и любовника. Помню, это был богатый горожанин по имени Ючи. Когда гости развлекались в гостиной, Мэзуми вошла ко мне в помещение прислуги (в тот день она специально отпустила всю прислугу).

Горело несколько свечей, в их темноте я смогла разглядеть стройную фигуру Мэзуми в ярко-жёлтом кимоно с широким оранжевым поясом, заканчивающимся причудливым бантом на спине.

Я знала, этот бант очень трудно завязать, и обычно тебе помогали сделать это служанки, составляющие твою свиту. Мэзуми молчала, я слышала её мерное дыхание, из гостиной раздавались взрывы хохота.

– Ты, ведь, всё ещё невинна, – произнесла тихим голосом Мэзуми.

Я промолчала, пока я не получу посвящение в гейши, г-жа Наоми не станет мне устраивать встречи с клиентами.

– Сегодня ты увидишь всё, что происходит между мужчиной и женщиной на любовном ложе.

Я взглянула на Мэзуми и увидела в темноте её горевшие каким-то неистовым блеском глаза.

– Отпусти меня, я хочу вернуться к себе.

– Я слышала, хозяйка решила, что ты будешь танцевать на празднике Гуань-Инь.

Я кивнула:

– Да.

– Раньше я всегда танцевала. Почему старуха решила, что ты достойнее меня?

Я пожала плечами.

– Ты намного хуже меня. Твоя шея короче моей, ты не так изящна, как я. Что она в тебе нашла?

В глазах гейши стоял упрёк. Я вновь пожала плечами:

– Наверное, ей кажется, что танец Гуань-Инь я станцую лучше тебя.

– Ложь!

Мэзуми сжала кулаки до побеления. Она подошла к подносу, где стояли приготовленные для гостей блюда, пахло мисо и специями.

– Идём! Сейчас ты примешь участие в нашей оргии.

– Без ведома хозяйки ты не можешь лишить меня целомудрия, за это ты будешь наказана, Мэзуми.

– Но, ведь, ты ещё не гейша, поэтому на тебя не рспространяются правила нашего заведения. Ты прислуга, ты служишь таким, как я, а сегодня для тебя особая честь – прислуживать мне. Ибо я так хочу!

Наши взгляды встретились.

– Мэзуми, иди скорее к нам! – раздавалось из гостиной, – г-н Ючи желает, чтобы ты сделала ему массаж.

Мэзуми отошла на шаг, по смотрела в сторону гостиной, где ярко горели свечи и раздавался громкий смех. Что-то в моём взгляде заставило Мэзуми вздрогнуть и напрячься.

– Хорошо, сегодня ты не лишишься девственности. Но увидишь всю оргию своими собственными глазами. Однажды ты сама будешь участвовать в ней. Поверь мне, тогда скромность навсегда покинет твоё сердце.

Мэзуми взяла меня за руку и повела за собой, в другой руке я едва удерживала поднос с закусками.

В одной из гейш я узнала Изуми, которая сопровождала меня в ночь похищения моей младшей сестры Кимико. Она немного смутилась, но затем весело заверещала:

– О, так это ты Оно-но! Скажи, хозяйка очень довольна тобой?

Две другие гейши были в тёмных кимоно, я их видела пару раз у г-жи Наоми, когда они приносили ей «гонорар». Видимо, девушки были очень голодны, потому что они сразу же принялись за еду.

– О, ты сама приготовила это мисо? – спросила меня одна из них.

Я кивнула.

– Походе, старуха решила сделать из тебя универсальную прислугу, – сказала вторая гейша в синем кимоно.

Г-н Ючи представлял собой полноватого человечка низкого роста. Он с заинтересованностью посмотрел на меня, как только я вошла в гостиную и поклонилась всем присутствующим, как полагалось по этикету.

– Кто эта юная особа? – спросил он, указав на меня.

– Это – наша Оно-но Комати, которая очень странная и пишет стихи. Так говорят о ней в нашем заведении.

Изуми доела мелко порезанные кусочки говядины и приступила к соусу.

– И ты хочешь прочесть нам свои стихи, детка?

Ючи улыбнулся мне и подмигнул.

– В другой раз, г-н.

Разозлившись, Мэзуми подтолкнула меня вперёд, так что я оказалась в самом центре гостиной. Свечи так сильно задрожали, будто, испугались неожиданного выпада звезды-гейши.

– Никогда не отказывай, если тебя просятуслужить мои клиенты! Раб должен оставаться рядом всегда. Читай свои стихи.

– Но я не рабыня.

У меня закипала кровь, наши взгляды с Мэзуми скрестились, будто, это были два стальных клинка.

– Отныне ты – рабыня, моя рабыня! Ты будешь мне служить и угождать, запомни это, дорогуша.

Что меня заставило в тот день подчиниться и продекламировать мои стихи? Возможно то, что одна из гейш скромно попросила меня об этом. Возможно, я хотела просто забыться, углубившись в свой внутренний мир даже перед этими бездушными людьми. Возможно, мне просто хотелось забыться.

Зазвучал голос, и я поняла, что это был мой собственный голос.

«….Есть в этом мире

Один цветок –

Невидим он,

Но блекнет без следа

Цветок любви!

.

Зёрна риса,

Что в поле остались,

Сметает осенний ветер.

С грустью смотрю:

Не моя ли то участь?

.

Краса цветов поблекла….

Бесцельно годы пронеслись,

Пока в тоске любовной

Смотрю

На долгий дождь…..»

……..

Когда я закончила, то увидела ошеломлённые лица гейш и г-на Ючи. Он с трудом поднялся с ложа, потому что его изрядно шатало после порции выпитого им сакэ.

Он поднёс мне чашку с сакэ:

– Пей.

Я посмотрела на Мэзуми, гейша ехидно усмехнулась, обмахнувшись веером:

– Ну, что ты так смотришь на меня? Пей! Раба должна удовлетворять желания хозяев.

Я выпила и поморщилась. Я никогда раньше не пила сакэ, хотя видела, как другие пьют его и затем еле волочат ноги. Говорили, от сакэ затуманивается рассудок, но я не ощущала ничего подобного.

– Разве тебе всё равно, что тебя называют «рабыней»?

Мэзуми обошла меня со всех сторон со своей недопитой чашкой сакэ; казалось, она хотела разгадать мою загадку. Моё равнодушное смирение злило её.

– А если я тебя сейчас ударю? Ты тоже благосклонно отнесёшься к этому? Или будешь сопротивляться?

Я молчала.

Мэзуми подошла к своему любовнику и демонстративно пригубила сакэ.

– Ну, как Вам моя рабыня, г-н?

– Божественно хороша. Если твои рабыни все такие, как она, значит, я попал в рай.

Он потянулся ко мне, пытаясь завладеть моими губами, однако обозлённая Мэзуми вдруг встала между нами.

– Так значит, Вы утверждаете, г-н, что она божественно хороша? Она лучше меня?

– Она красива, и ты красива, дорогуша, но в ней есть то, чего нет в тебе.

– И чего же?

– Души.

– Не забывайте, г-н, Вы купили мою ночь! Рабыня Оно-но не принадлежит Вам. Хозяйка не давала никаких указаний на этот счёт. Вы не коснётесь её.

Г-н Ючи хотел отстранить гейшу, но ретировался, когда она упомянула об охране. Её глаза снова вдруг загорелись неистовым блеском:

– Но я приготовила для вас, г-н, однако, очень хорошие развлечения! – воскликнула Мэзуми, опрокинула чашку, в которой недавно было сакэ.

– Развлечения?! Я люблю развлечения! – лицо мужчины расплылось в улыбке. Она кивнула одной из своих подруг-гейш.

– Привяжите её к стене!

Гейша в синем кимоно, та, что вежливо попросила меня прочесть ей стихи, пожала плечами:

– Что ты задумала, Мэзуми?

– Она будет смотреть за тем, что будет происходить здесь.

– Но…..

Казалось, гейша в синем кимоно была смущена.

– Эйка, скажи, разве тебе в первый раз приходится участвовать в моих оргиях?

– Нет, но…..

– Привязывай давай!

Эйка переглянулась с Мэзуи и с другой гейшей. Они привязали меня так, что я не могла пошевелиться, каждая клеточка моего тела болела и ныла. Они позвали слугу, который открывал мои глаза, когда я закрывала их, чтобы я видела всё, что происходило в гостиной Мэзуми. Я знала, это была месть главной гейши мне за то, что я была не такой, как она. В порыве экстаза она припадала губами к губам своего любовника и говорила:

– Скажите, г-н, неужели я хуже её?

– Разумеется, нет, Мэзуми, ты – самая лучшая. Кто ещё может сравниться с тобой?

Я слышала, как она стонала от удовольствия, пока её подруги продолжали ублажать клиента. В эту ночь мне не удалось уснуть, а когда под утро Мэзуми со своим любовником и подругами уснули, я выбежала из её особняка. Мой желудок свело судорогой, меня вырвало прямо на чудесные гибискусы её сада. Так впервые я познала другую часть взрослой жизни……

Через несколько дней сама г-жа Наоми вызвала меня к себе, и я была удивлена, потому что г-жа Наоми редко кого вызывала к себе через охранников, если, конечно, это было не дело особой важности. Она долго смотрела на меня, а когда я была доведена до смущения её пристальным острым взглядом, г-жа Наоми строго произнесла:

– Оно-но признавайся, что случилось день назад в доме Мэзуми?

Я молчала.

– Ну, признавайся! Я слышала о том, что там творилась оргия. Я запрещаю оргии, и все в моём заведении знают это. Говори!

Я продолжала упорно молчать.

– Мэзуми уже почувствовала здесь свою власть, и, кажется, забыла о том, кто вывел её в люди, и кем она была до этого. Уличной девкой! Мне доложили, они заставили тебя смотреть на оргию. Это так?

Я опустила голову, совершенно обессиленная и лишённая радости. Наоми встала и обошла вокруг меня, затем показала на своих здоровенных охранников.

– Смотри же, эти люди сделают всё, о чём я их попрошу. Они могут уничтожить Мэзуми. Если ты не расскажешь, я отдам приказ убить её.

– А если расскажу? – спросила я.

Тогда я накажу Мэзуми и её подруг.

Опустившись на колени перед хозяйкой, я едва слышно пробормотала:

– Прошу Вас, г-жа, не убивайте Мэзуми.

– Почему ты её так защищаешь? Насколько я знаю, Мэзуми ненавидит тебя.

– Нет, она не ненавидит. Она просто очень несчастна. Ей нужна любовь, которой она была лишена на протяжении всей её жизни….

– И ты уверена, что сможешь дать ей эту любовь?

– Увы, нет, я в этом не уверена, г-жа.

Казалось, мои слова удовлетворили г-жу Наоми. Она отпустила меня:

– Но будь готова прийти сюда по первому моему требованию.

Через несколько дней Мэзуми выловила меня на рынке, когда я была занята покупкой мисо по заданию г-жи. Солнце было ярким, слепящим, поэтому Мэзуми держала над головой свой зонтик.

– Почему ты не выдала меня госпоже? – спросила она.

Нашри взгляды встретились.

– Потому что я – не доносчица.

Мэзуми улыбнулась, опустила глаза, будто, была смущена, и, казалось, застыдилась своего смущения.

– Я и не думала никогда, что ты не такая, как все они. Те люди, которые готовы предать тебя за деньги или «доброе» расположение госпожи.

Приблизившись ко мне, Мэзуми прошептала:

– Ты прости меня. Я…ты не должна вдеть всего того, что видела, но…..но однажды, когда меня не станет, ты будешь выполнять мою работу. И ты столкнёшься со всем, с чем сталкиваюсь я.

Она взяла меня за руку.

– У тебя мягкая рука….. и доброе сердце, – произнесла Мэзуми.

– Почему ты говоришь «когда тебя не станет»?

– Гейши долго не живут, когда мы стареем, нас выбрасывают на улицу, и мы умираем от болезней и голода.

– О, боже, какую ужасную картину ты нарисовала мне!

– Картина совсем не ужасная, а обыденная. Просто никто не привык к последствиям, а я знаю о них….. Мои родители рано умерли, и однажды г-жа увидела меня на улице, где я оказалась вскоре после их смерти. Она поняла, что я смогу принести ей хорошие деньги, поэтому она сделала из меня звезду своего гарема.

Мэзуми опустила голову:

– Но однажды наступают времена, когда и звёзды падают с неба.

– Ты ещё долго будешь сиять.

– Не говори так. Я не могу, не хочу.

– Почему? Разве это плохо, когда кто-то восхищается тобой? Мне казалось….

– Замолчи! Я не так пуста и глупа, как ты думаешь….. Я – не чета всем этим……

Мэзуми бросила презрительный взгляд на своих подруг, сопровождавших её, которые в тот момент были заняты покупкой новых браслетов.

– Это они привыкли судить поверхностно об этом мире. Это им достаточно лишь одного поклонения. Им, а не мне! Я хочу большего.

– Чего же ты хочешь?

– Любви!

Я не заметила, как гейша быстро смахнула слёзы со своей щеки, чтобы я ничего не видела. Казалось, она стеснялась своего состояния, однако я заметила, потому что с детства привыкла всё подмечать.

– Любовь – это слишком редкое явление, чтобы его встретить, – не всем удаётся, – произнесла Мэзуми, – все мои клиенты – лишь для удовлетворения страсти. Они ползают у моих ног, они восхищаются мною. Но однажды, когда они увидят во мне какой-то изъян, они станут презирать меня, они будут насмехаться надо мною.

Мэзуми рассмеялась, она так дико смеялась, что толпа покупателей шарахнулась от неё в стороны, как от прокажённой.

– Почему ты так смеёшься?

– Потому что меня забавляет то, что люди поклоняются твоей оболочке, принимают её за тебя. Они не видят твоей внутренней сути.

«А она умна и мудра», – подумала я.

…….В пятницу я пришла к Мэзуми, чтобы проведать её после занятий. Гейша лежала на полу и стонала.

– Что с тобой случилось?

Мэзуми была без сознания. Я позвала Наоми. Хозяйка дома начала трясти гейшу, чтобы Мэзуми пришла в сознание, однако она лишь стонала, не реагируя на окружающий мир.

– Позвольте, я буду ухаживать за ней, – произнесла я.

– Но тебе нужно заниматься.

– Я справлюсь.

– За Мэзуми есть кому ухаживать, в моём заведении много слуг.

На следующий день она очнулась, но чувствовала себя по-прежнему плохо. На красивом лице Мэзуми было написано страдание. Несмотря на запрет хозяйки, я всё равно навещала больную, приносила ей фрукты, делясь своей порцией еды. Я сидела возле Мэзуми, взяв её за руку и сжимала эту руку, как бы желая дать ей понять, что я рядом, что она не брошена на произвол судьбы.

Дом гейши бы украшен многочисленными статуэтками – подарками её поклонников; казалось, эти божества привносили в окружающий мир чуть больше живости и ощущение того, что здесь кто-то был. На стенах висели картины с видами природы, написанные известными художниками Страны Восходящего Солнца. Я всегда любовалась этими картинами и вспоминала то, как я уединялась на побережье Океана и созерцала окружающую меня Реальность.

Одна из служанок по имени Су-дзуки прислуживала в доме. Я остановила её и спросила, как случилось, что г-жа заболела.

– Накануне праздника Гуань-Инь, когда вы танцевали перед гостями, Мэзуми куда-то уезжала в своей повозке, в то время, как начиналась гроза. Её нашли недалеко от города в перевёрнутой ураганом повозке. Йоши принёс её.

Йоши считался ронином, который служил при одном богатом господине из Киото, но отказался от харакири, когда тот приказал ему сделать это. Наоми подобрала его среди странствующих нищих, потому что ронин выделялся своей статной фигурой и повадками дикой пантеры. Он хорошо обращался с саблей, как любой подготовленный самурай, поэтому Наоми поручила ему охранять гарем.

– Но почему Мэзуми уехала в ураган?

Служанка пожала плечами.

– Неужели г-жа не пригласила доктора – спросила я, глядя на бледное исполненное страдания лицо главной гейши.

– Г-жа Наоми отправила за доктором, но он будет не скоро, – потому что его нет в городе, – ответила Су-дзуки.

Я заметила слёзы, стоявшие в глазах гейши, протёрла её лоб настойкой из трав, которую изготовила сама. Такую же настойку я готовила тогда, когда была больна моя мама. Мэзуми слабо застонала:

– Ты хорошо танцевала на празднике Гуань-Инь……, – с трудом произнесла она, глядя на меня, – гораздо лучше меня.

Её лоб вновь покрылся испариной, Мэзуми слабела на глазах. Ей становилось трудно дышать, иногда она закашливалась, затем снова сжимала мои руки, как бы желая убедиться в том, что она не одна.

– Я слышала, как все гости, в том числе, и мои бывшие клиенты, восхищались тобой……

Я молчала, едва сдерживая свои слёзы, я не хотела показывать их, но они всё равно текли, будто, в дождливый сезон.

– Г-жа Наоми и все гости были очень довольны, – сказала Су-дзуки.

Я сделала ей знак замолчать.

– Хозяйка, видно, нашла мне замену – прошептала Мэзуми, – ты моложе меня, ты можешь лучше очаровать клиентов.

Ей по-прежнему было трудно говорить, даже отвары из спасительных трав не помогали. Я видела, как Мэзуми безнадёжно морщилась и всё равно выпивала всё без остатка, несмотря на горечь. Она хотела жить, возможно, чтобы что-то доказать г-же Наоми, возможно, другим гейшам или себе.

Однако пришло время, когда Мэзуми отстранила от себя чашку с отваром.

– Не нужно, – прошептала она, сделала глубокий вдох и задышала ровнее, но поверхностно, – почитай мне твои стихи, Оно-но. Говорят, они грустны и красивы. Я ни разу не слышала их за исключением того вечера. Они произвели тогда на меня впечатление.

Я видела, как главная гейша слабеет с каждым часом, а доктор ещё не приехал. Мне хотелось облегчить её состояние, потому что я верила, что Мэзуми выживет, несмотря ни на что.

Я в это верила, несмотря на то, что все давно опустили руки, включая г-жу Наоми. Они только и делали, что считали дни, когда её дыхание, наконец, остановится, и они перестанут переживать. Я крепче сжала руку Мэзуми:

– Ты действительно хочешь, чтобы я прочла тебе свои стихи? – спросила я.

Она кивнула:

– Да.

……

«Наверно, засыпая, я думала о нём.

И он явился.

О, если б знала,

Это – грёзы.

Как не желала б я пробуждения!»

.

Оторваны кори

Плавучей плакучей

Травы.

Так и я бесприютна!

С лёгкой душой поплыву по течению.

Лишь только услышу: «Плыви!»

.

Огонь любви….

Нет для него запретов,

Я в ночь, как днём,

К тебе приду –

За встречу

На дорогах грёз

Кто может упрекнуть?»

……….

Я остановилась, потому что почувствовала, как Мэзуми сжала мою ладонь. Она хотела мне что-то сообщить. Я посмотрела на страдающую гейшу. Глаза её были влажны от слёз.

– Беги, беги отсюда, Оно-но!

О, если б она только знала тогда, что я связана по рукам и ногам. Если я убегу, то г-жа Наоми на моё место приведёт Кимико, а я не хотела этого.

……Красавица Мэзуми умерла в день «Нияху Тока» – начало сезона тайфунов. Доктор Гэцу приехал уже тогда, когда она была на последнем издыхании. Его пышная повозка остановилась как раз напротив её домика. Доктор едва нащупал пульс Мэзуми, покачал головой и вышел.

Пышные похороны с представлением и пением монахов синто – всё, что могла предложить г-жа Наоми своей верной гейше. В тот день я написала на кусочке бамбука обращение к Мэзуми и пустила его по реке вместе со свечой в небольшом игрушечном кораблике. По нашему поверью если человек умрёт, и ты хочешь ему что-то сказать, тебе нужно написать эти слова и пустить по воде. Я написала всего одно единственное слово то слово, которое значило для Мэзуми гораздо большее, чем для остальных людей:

– Любовь!

Мой кораблик «любовь» поплыл по воде, освещая её тёмную ночную поверхность. Я плакала, думала о Мэзуми, о её несчастной судьбе, такая же судьба ждала и меня.

– Отныне дом Мэзуми является и твоим, Оно-но, – произнесла г-жа Наоми на следующий день, в очередной раз вызвав меня к себе.

Я отказалась от «подобного подарка».

– Нет, я не вселюсь туда.

– Но этот дом – самый лучший, дорогой и роскошный в квартале «красных фонарей», – возразила хозяйка.

– Там всё будет напоминать мне о….славе и бесславной смерти.

Дом был отдан Сэкере – второй гейше гарема после Мэзуми. Хозяйка приняла решение построить для меня новый дом. Отныне я становилась первой в гареме Наоми, которая ещё должна была раскрыть мой талант.

Несколько кандидатов со всего городка уже подали заявки, чтобы «купить мою девственность» – хозяйка хотела продать её очень дорого. Я знала, подобное практиковалось во многих гаремах и притонах. Впервые я услышала об этом от других гейш, которые в последнее время были только тем и заняты, что по углам перешёптывались обо мне. Я должна была пройти «посвящение в гейши», и я готовилась «сдать этот экзамен».

Глава 5 «Гордость Киото»

«Вздремнула,

И любимый сразу мне явился,

Всего лишь сон пустой.

А сердце хочет верить…..

.

Все говорят, что ночь осенняя длинна,

Не так это, увы.

Мы не успели слов любви произнести,

Как наступил рассвет!

.

Дорогой Снов,

Ногам покоя не давая,

Хоть и брожу,

А наяву ни разу

Видеться не довелось……»

(Оно-но Комати).

……..

5 лет спустя

Киото

845 год

Мы въезжали в Киото в тот самый день, когда славили семь богов, поэтому наш торжественный триумф оказался незамеченным, однако это мне было только на руку.

Я не хотела особых пышностей, потому что в этом городе жила тётушка Акира и моя сестра Кимико, а моё имя было слишком известным в светских кругах, и круги эти являлись достаточно скандальными.

……Я стала гейшей, считаясь звездой заведения г-жи Наоми, как она и предрекла мне пять лет назад, когда я попала к ней.

После смерти Мэзуми я не сразу оправилась. Понимая моё состояние, г-жа Наоми на какое-то время оставила меня в покое. Я была предоставлена самой себе. А затем жизнь закрутилась так стремительно, так быстро, что я не заметила, как стала гейшей, приняв «посвящение».

Первым моим клиентом стал вовсе не любовник гейши Изуми, который однажды помог мне выкрасть Кимико, нет, это был уважаемый всеми господин Ючи. Он присылал мне дорогие подарки, и по его воле притон г-жи Наоми пополнился новыми постройками, здесь был раскинут огромный сад. И я подумала тогда, что к такому саду не хватает моей сестры Хакиры, которая так любила сады и ухаживала за ними.

Мысль о нахождении Хакиры всё ещё не оставляла меня, что-то подсказывало мне, что несмотря ни на что, ни на какие слухи, моя сестра была жива.

Любила ли я г-на Ючи? Нет я не знала, что такое любовь. Вероятно, слово «любовь» для гейши – далёкое понятие. Наша обязанность – быть прекрасными и уметь доставлять удовольствие, но никто никогда не говорил о любви. К этому времени я очень сильно изменилась, превратившись из угловатого подростка в «прекрасную лебедь», с которой часто сравнивала меня г-жа Наоми. В наш маленький городок стали стекаться уважаемые люди, чтобы только полюбоваться моими выступлениями в честь божеств – клиентура росла, и у девушек почти не стало свободного времени, что весьма радовало хозяйку.

Однако для отдыха у меня было гораздо больше времени, чем у остальных гейш, пользующихся «вторым» и «третьим» спросом Мне было позволено отдыхать и самой выбирать себе клиентов. Такой привилегии не удалось достигнуть даже моей предшественнице Мэзуми.

Сначала я очень часто вспоминала о ней, а затем постепенно память моя притупилась, так бывает, когда ты живёшь среди горя и пытаешься защитить свою внутреннюю суть. Предоставляя мне больше отдыха, г-жа Наоми поступала очень мудро – через меня в городок Шайори и гарем стекался основной поток денег. Гарем процветал, я слышала, девушек даже специально приглашали в другие селения участвовать в оформлении праздников, часть из них отправляли в гарем к императору, особенно после того, как нас навестила мадам Хатико. Хатико отвечала за императорский гарем. Строгая, обладающая изящным вкусом, г-жа Хатико никогда не ошибалась в своём выборе.

Императрица оставалась довольна. Однажды после прославления бога войны Хатимана, меня вызвала к себе г-жа Наоми. Когда я явилась перед ней, г-жа Наоми улыбнулась мне и протянула пергамент.

– Что это? – спросила я.

– Сам император Ниммё официально приглашает тебя в Киото. Я буду сопровождать тебя в этой поездке.

– Император Ниммё?

Мне стало не по себе, потому что я вдруг вспомнила своё детство, сад сакур, загадочного самурая Тэкэо, заклинателя змей Шуджи…..,я вспомнила, как однажды хотела увидеть самого императора, но так и не увидела его тогда.

Заветный сад с цветущими сакурами до сих пор продолжал существовать в моей памяти, несмотря на окружающие мою жизнь несчастья, словно, это был маленький рай в моей душе. Рай, в который имела право вступать лишь незапятнанная чистая девушка, но не я….. Увидев мою неожиданную реакцию, г-жа Наоми с интересом посмотрела на меня.

– Что с тобой, Оно-но? Почему ты так изменилась в лице?

– Я не могу поехать в Киото.

– Почему?

Я пожала плечами:

– Не знаю….не могу.

Взгляд Наоми вдруг стал жёстким и острым.

– Никто не имеет право отказывать самому императору. Он желает слушать твои стихи и видеть твои танцы на празднике Тюсю но мэйгэцу (любование полной луной).

– Но…в Вашем заведении столько гейш, которые могли бы танцевать не хуже меня, и…..

Наоми нахмурилась.

– Гораздо хуже. Я ничего больше не желаю слышать. У тебя два дня, чтобы привести себя в порядок и приготовиться к поездке. В начала сентября мы выезжаем.

Сказано это было слишком категорично, чтобы возражать, и я не стала. Но на сердце у меня было неспокойно.

…..Киото сильно изменился, вырос, здесь стало больше домов знати, принадлежавших семейству Фудзивара. Я видела, с какой ненавистью во взгляде посмотрела на эти дома г-жа Наоми. Я решила не останавливаться в доме моей тётушки Акиры и лишь с сожалением посмотрела на её дом, когда моя повозка проезжала мимо. Покойный муж моей тётушки был, также, Фудзивара.

Я попросила возницу остановиться, поэтому на дороге образовался небольшой затор, и другим повозкам пришлось объезжать нашу сзади, они бросали возмущённые возгласы в мою сторону, но я не слушала их. Прошло так много времени, и мнения людей стали неважными для меня.

Мне пришлось набросить на голову накидку, чтобы не возбуждать любопытство зевак. Наоми выглянула из своей повозки и с интересом посмотрела в мою сторону:

– Что случилось?

Я показала на дом тётушки, возвышавшийся над нами. В нём появилось два пристроя.

– В этом доме я когда-то жила, – сказала я упавшим голосом, – теперь здесь живёт Кимико вместе с тётушкой.

– И ты хотела бы зайти с визитом? – спросила меня Наоми.

– Нет, совсем нет. Просто, он напомнил мне о многом….о моём безвозвратно ушедшем детстве.

Я смахнула слезу, не заметила, как г-жа Наоми подошла ко мне, тоже вылезши из своей повозки.

– Не стоит огорчаться, Оно-но, – сочувственным тоном произнесла она, глядя в мои глаза, – у каждого человека когда-то безвозвратно уходит детство, та пора, с которой было связано столько надежд и чаяний.

– О, боже! Г-жа Наоми, Вы ничего не понимаете….не понимаете……

Отчаяние моё было на пределе. Я понимала, император призвал меня сюда, как дорогую игрушку, которая интересует хозяина до тех пор, пока она в расцвете, а затем…… Никого не интересовало то, что происходило в моём сердце, в моей душе. Я ощутила, как нежные руки обняли меня. Нет, это была не моя мама (хотя я мечтала, чтобы эти руки непременно принадлежали бы моей матери). Это были руки Наоми.

– Успокойся, Оно-но. Придёт время, и ты покоришь этот город с его спесью и высокомерием. Ты заставишь склониться к твоим ногам этих ненавистных Фудзивара.

– Но я не хочу покорять Киото.

– Ты должна. Отныне для тебя нет другого выхода, иначе этот город уничтожит тебя. Ты, ведь, этого не хочешь?

– Нет.

Она достала карманное зеркальце, украшенное великолепной инкрустрацией.

– Посмотри, Оно-но. Как ты прекрасна. У тебя белая сияющая кожа, как сама гора Фудзияма. У тебя маленькие стопы, уже покорившие подмостки Шайори и других городов. Сам император пожелал увидеть тебя, потому что по всей Японии о тебе гремит слава. Согласись – это не так уж и мало.

Мы остановились в одном из домиков, принадлежавших г-же Хатико, смотрительнице императорского гарема. Я знала, таких особняков во всём Киото у г-жи Хатико насчитывалось три, потому что император Ниммё очень жаловал г-жу. Тот домик, где мы остановились, считался домиком для гостей. Он располагался на некоторой возвышенности, так что человеку с балкона открывался вид на Киото и вулкан Фудзияма, который как бы бледнел издалека неясной белой дымкой.

Вдохнув волну свежего воздуха, я поняла, что Хатико намеренно поселила меня в этом доме, она всё предусмотрела, в том числе, и мои вкусы. Служанки поднесли чай и рисовые палочки, однако я отдала распоряжение носильщикам-рабам перенести мои носилки к дому Акиры-сан. Наоми не понравилась бы моя инициатива, но у меня было свободное время, и потом, я так соскучилась по Кимико и тёте, что, всё же, не смогла удержаться. Носильщики шли медленно и как-то совсем неуклюже, да и я не привыкла усаживаться в носилки, в которых обычно перевозили именитых граждан. Однако, в повозке ехать было совсем неудобно по таким кривым улочкам, переполненным нищими и торговками. Иногда я швыряла монеты нищим, слыша благодарственные возгласы вслед носилкам.

Пустое, я не верю в подобную благосклонность, ведь нищие нуждались в хлебе насущном и рисе, получив последнее, они тут же забывали о своём благодетеле. Когда, наконец, носилки остановились возле особняка Акиры-сан, я медленно сошла на землю, подала монеты носильщикам. Я медлила, потому что очень боялась постучаться в этот дом, где мне всё было знакомо.

Дверь была украшена живым плющом и вьюном. Я осторожно постучалась и начала напряжённо ждать. Наконец, по ту сторону послышались лёгкие шаги, которые могли принадлежать лишь женщине, а не мужчине с его тяжёлой уверенной поступью. Нет, эти шаги были едва слышными, но я услышала их, потому что в тот момент мне казалось, я могла бы услышать собственное сердце. Дверь открыла красивая девушка в лиловом кимоно. Она долго внимательно всматривалась в меня, затем произнесла:

– Кто Вы?

Неужели это была моя Кимико? Она так изменилась, стала увереннее в себе и, возможно, была уже в кого-нибудь влюблена.

– Кимико? Это ты, Кимико? – спросила я.

Девушка вопросительно посмотрела на меня.

– Разве ты не узнаёшь меня, Кимико? Я же – Оно-но – твоя сестра. Разве не помнишь, как мы были дружны и всегда заботились друг о друге?

Взгляд девушки изменился и стал каким-то жёстким.

– Нет, ты – не моя Оно-но! Ты – развратная женщина. Моя Оно-но давно умерла. Она была скромной, и у неё были мечтательные глаза. Не тебе называться моей Оно-но!

Кимико нахмурилась, её красивое личико порозовело от гнева. Раньше я даже не могла представить мою младшую сестрёнку в гневе.

– Как же так, Кимико? Разве ты забыла свою Оно-но?

– Ты – та самая развратная женщина, которая приехала в Киото, чтобы развлекать нашего императора! О тебе знают все, но ты – не моя Оно-но!

– А где же тётушка Акира-сан? – спросила я, стараясь взглянуть внутрь дома на тот фон, что находился позади стройной фигурки Кимико.

– Она на службе, – сухо ответила красивая девушка и закрыла двери передо мной.

Я огляделась, цветущий сад уже не мог утешить меня. Глаза мои утонули в слезах. Так бывает, когда путник лишается всякой надежды найти то, что он так долго искал. Я была этим путником, и мой путь лежал в Никуда…..

…..Весь вечер Наоми-сан старалась привести меня в чувство; она то и дело следовала за мной по всему дому. Сначала взгляд её выражал упрёк, ибо я ослушалась её и не пожелала сидеть взаперти, однако затем Наоми смягчилась:

– Успокойся. Скоро начнётся твоё выступление в императорском дворце, ты должна быть готова.

Мои слёзы были ей ответом:

– Разве не Вы разлучили меня с моей сестрой?! Разве не Вы ответственны за моё одиночество? Теперь моя сестра, которую я любила и люблю, не желает узнавать меня.

– Ты пожертвовала собой ради неё, а эта эгоистка выставила тебя вон. Разве не так проверяется прочность любви и семейных уз?

Наши взгляды скрестились наподобие двух сабель.

– А для чего её проверять, г-жа? Кимико всегда бы была привязана ко мне, если бы я жила рядом. А теперь она забыла свою Оно-но…..

– Не думай об этом. Твоя сестра не стоит твоих чувств, и потом, – Наоми подошла к окну и посмотрела вдаль, туда, где высился роскошный особняк Акиры-сан, – я подозреваю то, что твоя тётушка настроила против тебя твою сестру.

– Но для чего ей это?

Наоми пожала плечами, она была мудрой женщиной.

– Зависть.

– Зависть?

– Ну, да, зависть. Твоя тётушка уже идёт к закату, а ты – ты сама весна, цветущая сакура, диковинный цветок. Ты ещё можешь стать намного ближе к императору, чем она.

В комнату вошла служанка и, низко мне поклонившись, протянула мне новое кимоно красного цвета с нанесённым на нём рисунком в виде белых цветов цветущей сакуры.

– Нам пора собираться, – произнесла г-жа Наоми, – Император Ниммё проявляет признаки нетерпения. Одень это кимоно и посмотри, как ты хороша. Соблазнив императора, ты можешь отвратить его от этих коварных Фудзивара. Я верю, придёт время, и наш древний род Эмиси вернёт своё главенствующее положение при дворе.

– Моя тётушка и Кимико тоже будут в собрании? – спросила я.

– Возможно, – уклончиво ответила Наоми-сан, – во всяком случае чиновники и их родственники приглашены на такое грандиозное событие.

– Грандиозное событие? – удивилась я, – в чём же его грандиозность, Наоми-сан?

– Давно в Киото так не славили богов и искусство, лишь много веков назад, когда эмиси были приближёнными к императору, но, увы, эти времена уже прошли.

Наоми грустно вздохнула. Я одела кимоно, служанки нанесли мне грим, украсили цветами. Приближался вечер.

Когда мы ехали в повозке ко дворцу, я рассказала Наоми о своём детстве и о том, как несколько лет назад я так хотела увидеть императора, что даже спорила со своей сестрой Кимико и проиграла ей свой ужин.

Наоми улыбнулась:

– Но теперь твоё желание исполнится, ты увидишь нашего молодого императора.

– В тот день я встретила лишь императорского самурая Тэкэо.

– Так значит, ты уже была во дворце?

– Нет, это случилось в саду сакур в небольшой беседке.

– Я думаю, все эти годы ты вспоминала самурая Тэкэо, – предположила Наоми.

Я смутилась.

– Да, так иногда бывает, когда ты уже близка к тому, чтобы мечта твоя исполнилась, ты не жаждешь её исполнения.

Лицо Наоми вытянулось от изумления:

– Неужели ты уже не хочешь видеть нашего императора? – просила она.

Я пожала плечами:

– Не мучайте меня, г-жа. Я не хочу, чтобы мысли мои блуждали, подобно диким зверям.

Она сжала мою руку:

– Не волнуйся. Я уверена, всё пройдёт хорошо, и мы ещё покажем этим выскочкам Фудзивара.

Она думала, что я волновалась перед встречей с императором Ниммё. Однако я думала о Кимико, о том, как она встретила меня, и боль ещё сильнее окутывала мою душу.

Развратная женщина….Да, Кимико была права, я и есть развратная женщина. Нет больше скромной мечтательной Оно-но, так любившей слушать пение Океана.

Во дворце, где собралась многочисленная публика после танца, посвящённого семи богиням, я была представлена императору Ниммё. Вместо императора я увидела на его месте самурая Тэкэо (который так внимательно смотрел на меня что я покраснела от смущения).

«Самурай Тэкэо-Ниммё» изменился за эти годы. Некоторая стыдливость, свойственная юности, исчезла; на меня смотрел уверенный в себе человек, обладающий жёстким взглядом. Этот взгляд пронзил меня, словно, копьё.

Ему исполнилось тридцать пять лет; по правую сторону от него сидела императрица-мать Татибана-но-Катико; по левую – две его официальные супруги (как я узнала позже их звали: Фудзивара-но-Набуко и Фудзивара-но- Такуси). Я вздрогнула и низко склонилась, как и полагалось подданной.

– Я наслышан о Вас, Оно-но-сан, – произнёс Тэкэо-Ниммё знакомым мне голосом, который я столько раз слышала в своих снах, – Вы могли бы стать гордостью моего гарема.

Все эти ничего не значившие дворцовые фразы являлись лишь соблюдением этикета. Они не трогали меня. Моё сердце было разбито, и я пожелала удалиться.

– Хорошо, – произнёс Ниммё, – но сначала Вы усладите наш слух декламацией Ваших стихов.

Потрескивали факелы, освещая роскошное пространство императорского дворца, я вновь поклонилась и начала читать свои стихи.

…..

«Он на глазах

Легко меняет цвет,

И изменяется внезапно.

Цветок неверный он,

Изменчивый цветок,

Что называют – сердце человека.

.

От горестей мирских

Устала….корни отрубив,

Плакучею травою стану.

Нашлось б теченье,

Что вдаль

Возьмёт.

.

От студёного ветра

Краснеют и осыпаются….

Тихо, словно, тайком,

Слой за слоем

Ложатся на сердце

Листья горестных

Слов…..

.

Печальна жизнь,

Удел печальный

Дан

Нам, смертным всем,

Иной не знаем доли.

И что останется?

Лишь голубой туман,

Что от огня над пеплом

Встанет в поле……

.

Погоди,

О, кукушка,

Летунья в сумрак заочный,

Передашь известье:

Что я в этом дольнем мире

Жить осталась доле.

.

Пусть скоро позабудешь ты

Меня, но людям ты

Не говори ни слова……

Пусть будет прошлое

Казаться лёгким сном.

На этом свете

Всё недолговечно!

……..

Я присела в поклоне, окончив стихи; мне было грустно, несмотря на множество горевших здесь факелов. Грусть совсем не исчезала, хотя я надеялась, что она развеется при таком скоплении слушающих и смотревших на меня.

В этом воцарившемся молчании было что-то философское. Казалось, замер весь мир. Где-то среди присутствующих в этой огромной дворцовой зале я разыскала глазами тётушку Акиру и Кимико, готовившуюся вступить в свиту фрейлин императрицы-матери.

Мне показалось, что Кимико смутилась и опустила глаза.

– Почему Ваши стихи так печальны?

Мой взгляд встретился со взглядом императора. Огонь факелов сделал его красивое лицо чуть желтоватым от отсветов.

– Стихи исходят не от языка, а от сердца, властелин мира, печальны не стихи, а моё сердце.

– Я слышал, Вы были рано разлучены со своими родителями и сёстрами. Возможно, эти события наложили глубокий отпечаток на Ваше сердце.

– Возможно, – уклончиво ответила я и попыталась разыскать глазами Кимико.

А затем были танцы, моё тело двигалось так, будто, в нём не было души, мыслями я витала возле Океана и огромного вулкана Фудзи, которые с детства обладали способностью успокаивать меня, уводить от превратностей этого мира. Я видела, что императрица-мать благосклонно наблюдала за тем, как я танцую; вероятно, она была непрочь получить меня в гарем своего сына-императора.

Татибана-но-Катико о чём-то шепталась со своими придворными дамами, они кивали в ответ на её слова и мило улыбались. Они кокетничали с присутствовавшими здесь чиновниками, большинство из которых были молодыми и сильными.

Ходили слухи, император был увлечён восточными единоборствами и учением Лао-цзы, поэтому своих чиновников он подбирал особо. Они должны были соответствовать его представлениям о мужестве и силе воина, в любое время готовых постоять за своего императора и Японию.

Я видела всё это, но была далека. Многие бы сочли меня странной, если б знали, каким было моё состояние. Уж они бы использовали предоставленную им возможность искать благосклонности императора. Здесь же за полупрозрачной завесой присутствовал весь императорский гарем. А затем был ужин со множеством заморских блюд, начинённых пряностями Индии и Китая. За общим весельем никто не заметил моего исчезновения, я покинула дворец, но велела носильщикам отнести меня на пустырь.

Здесь было тихо, как-то уединённо, я долго жаждала покоя. Я смотрела на краснеющий песок в лучах заходящего солнца. Я знала, пройдёт несколько дней, и моё имя будет на устах у всего Киото, многие царедворцы начнут добиваться моей благосклонности, ведь отныне ночь, проведённая с гейшей-поэтессой, прославляла….

Я утёрла слёзы и устремила свой взгляд на огромный красный диск Солнца. Лёгкий вечерний ветерок разгонял ночную жару. Я углубилась в свои мысли. Кто-то подошёл ко мне и присел рядом со мной на песок.

– Что Вы здесь делаете, и почему одна?

Голос был мне знаком и отражался в мучениях моего сердца. Я посмотрела на человека. Это был император Ниммё, которого я знала под именем самурая Тэкэо. Я была очень удивлена, потому, что вообразила себе, будто, никто даже не догадывался о моём исчезновении из дворца. Как же я ошибалась!

– Вы? Вы здесь, повелитель мира?

Я хотела встать и низко склониться перед ним, но он удержал меня от этого порыва.

– Не стоит. Я далёк от всех этих условностей и подчиняюсь им только по желанию моей матушки, императрицы Татибаны-но-Катико. Вам понравилась моя мать? – спросил император.

Я кивнула:

– Да. Императрица одобрила мои танцы. В её взгляде не было ни тени осуждения.

– Вы, ведь, были удивлены, когда увидели меня сегодня?

– Но почему Вы называли себя «самураем Тэкэо»?

– Что же я мог ещё сказать маленькой испуганной девочке, сбежавшей из дома в мой сад сакур?

– Простите, я тогда не знала, что этот сад принадлежит Вам.

– Сады создаются не для того, чтобы принадлежать кому-то, а для того, чтобы радовать многих.

Я посмотрела на его лицо.

– О чём же Вы подумали, красавица Оно-но?

– О том, что многие считают Вас философом, и теперь я вижу, что это действительно так.

Мне показалось, что император улыбнулся, уголки его губ поднялись кверху.

– Почему же Ваши глаза так печальны?

– Потому что когда-то чистая девочка Оно-но лишилась своей невинности.

Император незаметно завладел моими губами, после поцелуя мы долго молчали.

– Так Вы сбежали из дворца так же, как это сделала я?

– Да, мне претят эти многолюдные сборища и море пустых людей.

– И, значит, мой танец Вам не понравился?

– Я был поражён и восхищён, но Вы были где-то там….А знаете, я искал Вас, я думал о Вас все эти годы. Когда однажды Вы исчезли и не приходили в сад сакур к моей беседке, я не находил себе места. И вот, когда мне представили Вас….я, вдруг понял, что время повернулось вспять. Моя мечта сбылась, хотя я даже не смел молить богов об этом.

– Почему?

– Девочка с таким чистым сердцем, и я, хлебнувший роскоши, уже постигший разврат…..Вы изменились за эти годы?

– Я….я разочаровала Вас? – робко спросила я императора.

– Нет.

Император вновь улыбнулся. Красное солнце, как мне показалось, стояло ещё ниже, но оно совсем не слепило. Песок окрасился в охряно-розовый цвет.

Где-то вдалеке по пустырю брёл одинокий монах и что-то пел под звуки своей трещотки. Он был, скорее всего, буддистом, чем синтоистом.

Император, словно, прочёл мои мысли.

– Вы верите в Учение Будды, красавица Оно-но? – спросил он меня.

– Я имела возможность прочесть несколько страниц «Трипитаки». Я уважаю это учение, но я также верю в богов.

– Вы действительно верите в то, что боги существуют?

От пристального взгляда императора мне стало неловко, я смутилась.

– Нет, Ваше величество, и всё же, люди придумывают богов, потому что им так проще жить и на что-то надеяться. Когда люди умилостивят богов, они ждут от них воздаяний в виде благ.

– Я путешествовал много, был в Китае, Индии, где люди верят в существование богов, они строят богам храмы, также, как и мы, японцы.

– А их боги сильно отличаются от наших? – спросила я.

– Их боги другие, – вздохнул император, – и они были чуждыми для меня.

Он показал на пустырь.

– Здесь скоро будет город. Киото растянется до небывалых размеров.

В глазах императора я заметила искру, так обычно вспыхивает мечта, чтобы вновь погаснуть…..

– Приглашая меня в Киото, Вы знали, что это будет именно та девочка, которая однажды пришла в сад сакур?

– Нет, но слава о Вас прошла по всей Японии, и только один император не знал, существует ли в реальности эта загадочная гейша-поэтесса.

– Теперь Вы убедились, – грустно произнесла я.

– Теперь я убедился, – сказал император.

– Г-жа Наоми очень хочет, чтобы я вошла в Ваш гарем, но….

– Ты не хочешь стать одной из моих наложниц?

Я увидела во взгляде императора страсть, особенно в тот момент, когда она назвал меня на «ты»…..

– Разве я могу выбирать?

– Гейша твоего уровня может. Ты не любишь меня, Оно-но?

– Не в том дело, властелин мира, просто…..просто я никогда не смогу стать одной из многих.

– Одной из многих?

– Я хочу стать единственной.

Император крепко сжал меня в своих объятиях.

– Да, ты можешь выбирать, красавица Оно-но, но я никогда не смогу отпустить тебя.

Медленно на пустырь опускалась ночь, одинокая луна осветила две обнявшиеся фигуры, и только она стала единственной свидетельницей нашей близости.

Отныне при имени императора сердце моё билось чаще обычного, отныне я стала другой, хоть и не искала себя в ту ночь, наоборот, я хотела убежать от себя. Не смогла. От любви невозможно убежать…..

Под утро я ощутила прощальный поцелуй императора, он посмотрел в мои глаза и произнёс:

– Мне нужно вернуться к государственным делам, а потом я вновь хочу видеть тебя, пленительная. Я хочу, чтобы ты переселилась в мой дворец, и мы могли бы встречаться в саду сакур.

– Ещё не время, – уклончиво ответила я, одеваясь.

– Значит, я буду приходить к тебе под видом горожанина.

Я улыбалась:

– Я буду ждать Вас.

– Ты всё время далека, как луна, порой мне кажется, что я вот-вот приближусь к тебе, но вот ты вновь далека и пленительна.

– Как бы мне хотелось посмотреть выступление заклинателя змей. Однажды самурай Тэкэо пообещал мне это, так и не выполнил своего обещания.

– Выступление состоится.

…..Отныне весь Киото гудел, как улей. Поползли слухи, что гейша Оно-но стала возлюбленной императора Ниммё. Кого-то подобная новость радовала, кто-то открыто завидовал мне.

Однажды я решила прогуляться на рынок, чтобы самой выбрать себе украшения, несколько кумушек-торговок рыбой назвали меня разгульной девкой.

Одна девушка бедно-одетая злорадно уставилась на них и воскликнула:

– Нет пределов человеческой зависти! Госпожа очень красива и умеет танцевать, поэтому вы все завидуете ей. Никто из вас никогда не станет возлюбленной нашего императора.

Я догнала девушку и попросила её пересесть в мою повозку.

– Как тебя зовут? – спросила я.

– Мэзуми, – робко ответила девушка, внимательно рассматривая меня.

Она даже раскрыла рот от удивления.

– Так Вы и есть та самая Оно-но Комати, самая красивая гейша возлюбленная нашего императора?

– Почему ты заступилась за меня, Мэзуми? – спросила я.

– Потому что эти женщины действительно завидуют Вам, г-жа.

– Мне нельзя завидовать.

– Почему же?

Девушка, казалось, была очень удивлена.

– Я одинока, тех людей, которых я очень любила, уже нет со мной.

– А как же наш император? Разве….разве Вы его не любите?

– Это другое, Мэзуми, совсем другое.

Она пожала плечами, и я поняла, что эта девушка действительно была очень одинока, и, возможно, никогда не знала материнской ласки и родительской заботы.

– У тебя красивое имя. Так звали одну мою знакомую.

Девушка улыбнулась и рассказала мне свою историю. Она выросла при одном синтоистском храме в районе Киото. Монахини заботились о Мэзуми, потому что у неё не было матери. Настоятельница монастыря взяла её под свою опеку и обучила проводить обряды. Так Мэзуми стала монахиней при храме.

– Почему же сейчас ты здесь побираешься на этом рынке?

– Меня изгнали из монастыря, так как я однажды влюбилась и вышла замуж…..Это было сделано тайно, ведь по законам нашей религии непозволительно выходить замуж и иметь семью. Когда настоятельница узнала об этом, у меня состоялся с ней серьёзный разговор. Во всяком случае, на следующий день я собрала свой узелок и покинула монастырь.

– А где же твой муж? – спросила я.

Девушкаопустила глаза:

– Он…он погиб в результате столкновения «эмиси» и «фудзивара». Мой муж являлся сторонником «эмиси».

Я едва опомнилась, потому что моя повозка была уже на выезде с рынка.

– Я хотела приобрести украшения, но….

Глаза Мэзуми просияли:

– Я смогу подобрать Вам отличные украшения. Настоятельница монастыря говорила, что у меня хороший вкус. Меня часто приглашали во дворец к г-же Хатико, смотрительнице гарема, чтобы я подобрала украшения фавориткам императора.

– У него есть фаворитки? – спросила я.

Казалось, мой вопрос немного смутил девушку.

– У любого императора есть фаворитки, но Вы не подумайте, г-жа, я видела этих фавориток, все они не стоят Вашей красоты.

– Ты хочешь пойти ко мне в услужение? – предложила я.

– В услужение? – Мэзуми была, казалось, озадачена.

В тот день на рынке я приобрела великолепные украшения с редкими драгоценными камнями, в тот же день у меня появилась новая служанка, но мы были больше подругами.

Вечером Мэзуми и я перебирали эти украшения и смеялись. Я видела, что г-жа Наоми всматривалась в мою очаровательную служанку, мне уже был знаком этот её взгляд. Я отвела в сторону свою хозяйку и прямо заявила ей:

– Мэзуми останется при мне. Она не станет гейшей.

– Но из неё получилась бы хорошая гейша, – возразила г-жа Наоми.

– Нет, я не дам калечить ей судьбу, г-жа. Мэзуми чиста, она знала лишь чистую любовь, а не продажную.

– Разве твоя судьба искалечена? Разве я искалечила её?

– Вы запретили быть мне рядом с моей семьёй и сестрой Кимико, и теперь я – отверженная всеми.

– Ты могла бы видеться со своей сестрой, как только пожелала бы, – возразила Наоми.

– Если бы на стала частью Вашего заведения, г-жа…..Нет, я не могла позволить себе этого. Кимико и Хакира – это всё, что у меня осталось в этом бренном мире.

– Ты до сих пор не разыскала свою старшую сестру?

– Нет, г-жа. Но я знаю, она жива.

Наоми с удивлением во взгляде посмотрела на меня:

– Разве ты можешь знать это наверняка?

– Я чувствую.

Наоми усмехнулась:

– Ты говоришь, что отвержена всеми, зато тебя любит сам император. Каждая бы пожелала быть отверженной на твоём месте.

– Но не я.

– Что за дерзость! Будь осторожна, Оно-но. Император может разгневаться, услышав такие слова.

Однажды под дверь в мой дом был подброшен букет роз, а в другой день ко мне постучался слуга в длинном балахоне, которого я приняла за странствующего нищего. Однако, когда балахон был сброшен, я увидела самого императора Ниммё.

– Я не мог дольше ждать, красавица Оно-но.

Ночью после сильной страсти он вдруг воскликнул:

– Одевайся!

– Но весь Киото спит…..

– Я приготовил сюрприз для тебя.

Сюрпризом оказался тот самый заклинатель змей, который прямо во дворце устроил нам своё представление. Шуджи очень изменился, на его голове появилось ещё больше седых волос, но он был счастлив, хоть и нищ. Под бой тамбуринов, производимый многочисленными слугами, я видела, как «танцевали» змеи. Одна из них подползла ко мне, полоснула воздух своим прямым, как стрела лучника, языком. Мы смотрели друг на друга: я и змея, будто, пытались проникнуть в суть каждой из нас. Затем змея уползла к своим змеиным подругам, а я услышала вздох облегчения. Император Ниммё крепче обнял меня.

– Как я испугался, дорогая моя, – прошептал он прежде, чем поцеловать меня.

– Испугались, Ваше величество?

– Змея…она, ведь, могла ужалить тебя, и в какой-то момент я был уверен, что это действительно произойдёт. Но ей что-то помешало. Поверь мне, я был готов убить её, но только не потерять тебя.

– Увы, мы все друг друга теряем….

– Возможно, и это очень жестоко, потому что когда мы привязываемся к кому-то, а потом этот человек навсегда уходит из твоей жизни….это очень жестоко.

О, если б я могла тогда только предположить, насколько слова властелина мира окажутся пророческими! Однажды мне суждено будет потерять императора….навсегда…..

….После представления за трапезой Шуджи ел много, будто, сотню лет ощущал голод.

– Почему же ты тогда исчез? – спросила я, наблюдая за тем, как заклинатель змей постепенно справляется с рисовыми шариками с соусом из ростков бамбука, – я, ведь, приходила в сад сакур. Я искала тебя, но ты не появлялся.

– Я был вынужден покинуть Киото. Но теперь Вы, наконец-то, увидели моё искусство, и я бы сказал, что Вы практически не изменились.

– Не изменилась?

– Ваша душа осталась прежней.

– Откуда ты знаешь, Шуджи?

Он пожал плечами:

– Достаточно заглянуть в Ваши глаза.

……Мне пришлось переселиться во дворец императора, потому что у меня не оставалось сил сопротивляться его просьбам, а они становились с каждым разом всё более настойчивыми.

– Не переживай, красавица Оно-но, скоро я построю отдельный дворец для тебя, и ты ни в чём не будешь знать нужды, а пока ты будешь жить в покоях рядом с моими.

– Но…..

Он прикрыл ладонями мой рот.

– И не возражай.

– Что я там буду делать, Властелин мира? Разве что наблюдать за тем, как в Ваши покои приводят многочисленных наложниц из Вашего гарема?

– Уверяю тебя, ко мне больше никого не приведут, красавица Оно-но, ведь у меня есть ты – самый лучший цветок в Японии.

– Ваша матушка, императрица Татибана-но-Катико……ей будут непонятны Ваши взгляды, Ваше величество.

Ниммё усмехнулся:

– Не беспокойся об этом. С моей матерью я смогу договориться.

– А как же Ваши законные жёны: Набуко и Такуси? Неужели они смирятся с Вашим решением?

– Набуко и Такуси знают своё место, а если это не так, я им напомню.

– Дело в другом, – сказала я.

– В другом? Так в чём же, дорогая? У тебя будет всё, что ты только можешь пожелать, и все мои подданные склонятся перед тобой также, как и передо мной.

– Я – свободная птица, и всё время буду мечтать о воле, а Вы хотите заключить меня в золотую клетку.

– Мой дворец не станет клеткой для тебя, обещаю тебе.

Когда я переезжала, и вещи уже были собраны, рабы таскали их в мою роскошную повозку, я поблагодарила г-жу Хатико и обнялась с Наоми.

– Вот и ты покидаешь меня, Оно-но Комати, – тихо едва слышно произнесла Наоми, – однажды Мэзуми сделала это и вот теперь ты…..

– Но, ведь, Вы же сами хотели этого, г-жа. Разве не Вы мечтали о том, чтобы я стала самой главной наложницей императора? Разве это не Ваше желание, г-жа?

Она кивнула, опустила глаза:

– Всё это так, Оно-но. Всё так. Но никому не хочется одиночества.

– Вы не одиноки, г-жа. У Вас есть гарем в небольшом городке Шайори, который позволяет Вам безбедно жить.

– Это так, однако мне всегда было приятно твоё общество, ты скрашивала моё существование, поэтому….если судьба вдруг приведёт тебя в Шайори, я всегда буду рада видеть тебя.

Мы ещё раз обнялись, я поклонилась г-же, на душе была какая-то пустота. Всё равно моё гнездо разорено, и оно всегда останется разорённым…..

В последующие месяцы я наблюдала за строительством своего дворца под недобрые взгляды двух жён императора, которые не получили подобных «милостей» от своего мужа.

Что же касалось императрица Татибаны, с моей       помощью она хотела оказывать влияние на своего сына, поэтому она была более благосклонна ко мне, нежели остальные наложницы.

Через несколько месяцев император Ниммё сам ввёл меня в мой новый дворец.

Глава 6 «Поэтесса и богиня»

«Вновь приходит рыбак в ту бухту,

Где травы морские уже

Давно не растут –

Но напрасные его старания,

Упованья на

Радость встречи….

.

Разве я проводник,

Что должен к деревне

Рыбачьей

Указать ему путь?

Отчего же

Сердится милый,

Что не вывела

К тихой Бухте?

.

Есть в этом мире

Один цветок, -

Невидим он,

Но блекнет без следа, -

Цветок любви!»

(Оно-но Комати).

……..

В тот день я была разбужена среди ночи своей служанкой Мэзуми. В моей спальне горело несколько лампад, потому что я боюсь темноты. Свет, живой огонь мне совсем не мешает уснуть в отличие от других людей.

Я дико уставилась на Мэзуми, будто, увидела её впервые. Та ночь была одна из первых ночей, проведённых мною в новом дворце. Император отсутствовал в Киото, он уехал в соседнюю провинцию, чтобы решить дела государственной важности, связанную с бунтом эмиси. Род фудзивара уже давно обошёл род эмиси, заняв видные посты, незаметно приблизившись к императорской власти. Даже жёны императора были «фудзивара». Это, в свою очередь, спровоцировало многочисленные стычки между представителями двух почтенных родов. Требовалась сильная власть, чтобы подавить эти восстания. Это были те времена, когда император перестал уделять время своим дворцовым обязанностям, что весьма огорчало императрицу, ведь, она всегда была так привержена традициям.

Но каждый раз Татибана убеждала себя в том, что подобное отсутствие властелина мира диктуется необходимостью, и что это в дальнейшем лишь приведёт к укреплению власти.

– Что случилось, Мэзуми? – спросила я, протёрла глаза.

Сон мой всегда был беспокойным, поэтому пробуждение моё не было столь неожиданным и болезненным для меня.

– Там….у ворот дворца какая-то женщина……она хочет поговорить с Вами.

– Женщина?

Что могло привести ко мне ночью какую-то незнакомую женщину?

– А как она выглядит?

Мэзуми описала её мне.

– Хорошо, скажи страже, пусть она пропустит, помоги мне одеться. Я не хочу предстать перед незнакомкой в растрёпанном виде.

Женщина оказалась средних лет в стареньком полуизношенном кимоно. Она представилась. Кажется, её звали Митсуко. Митсуко поклонилась мне и с почтением произнесла:

– Вы искали Вашу сестру, г-жа…….

Её слова заставили моё сердце биться быстрее обычного.

– У Вас есть какие-то сведения о моей сестре?

Женщина умолкла. Я приказала Мэзуми принести денег. Получив увесистый мешочек с деньгами, Митсуко вновь заговорила:

– Да, я знаю, где она остановилась.

– Я слушаю. Это в Киото?

– Нет, г-жа. Вам нужно ненадолго отлучиться из города и последовать за мной. Я специально шла сюда много дней, чтобы рассказать Вам то, о чём я знаю.

Я дала знак слугам принести чаю и много всяческих блюд, оставшихся с ужина.

Накануне у меня состоялся поэтический вечер, на который были приглашены все знаменитости Киото, декламировавшие свои стихи. Император обещался на следующий день посетить мой поэтический салон. Но я совсем забыла об этом, когда речь зашла о моей пропавшей сестре Хакире. Я видела, с какой жадностью Митсуко поглощала еду, словно, она была очень долго голодна.

– Благодарствую, благодарствую, г-жа, – приговаривала уставшая женщина.

– Я выделю Вам комнату в моём замке, ибо Вы нуждаетесь в отдыхе, а под утро, лишь только забрезжит рассвет, мы отправимся в путь, – сказала я, дав соответствующие распроряжения слугам.

Они должны были собрать мои вещи. Но в ту ночь мне так и не удалось уснуть, потому что я, почти не переставая, думала о моей милой Хакире. Какая она стала теперь? Узнаю ли я её, когда увижу? Далёкие сцены с детства по очереди всплывали в моей голове, будто, это были птицы, каждый раз отрывающиеся от земли, когда я думала о них.

Я видела Хакиру в ярко-жёлтом кимоно, гуляющую по саду, который она своими руками вырастила. Где же теперь этот прекрасный сад? Давно зарос…. Или чьи-то слуги обрабатывают его, чтобы чьи-то чужие глаза могли восхищаться его великолепием? Слёзы невольно катились по моим щекам, оставив белые дорожки после пудры.

Под утро, когда розовый закат упал на Киото, я и Митсуко выехали из города. На этот раз я не смотрела в окно на живописные пейзажи, проплывавшие мимо нас, мысли мои были направлены на далёкие воспоминания. Я немного уснула, видела во сне чудесный сад сакур и ту заветную беседку, в которой впервые я встретила самурая Тэкэо. А сейчас мне хотелось всё бросить и бежать отсюда. Почему?

Каждый день дворцовой жизни, словно, наматывал на ось дальнейшие события, и эта ось постепенно становилась всё тяжелее и тяжелее. Эти события обременяли меня.

У меня появилось множество обязанностей, и главным образом, они заключались в том, чтобы показывать себя, дескать, вот у императора какая гейша. Многие гости съезжались в центр Японии, чтобы только посмотреть на меня – гейшу-поэтессу.

Мне вновь снился Океан, я видела себя бегущей вдоль узкой полоски берега, чтобы встретиться с кем-то, однако никого не было – берег оставался пустынным и одиноким. Я являлась частью этого берега, точно так же, как и частью этой жизни. Я видела маму и отца, стоявших на берегу.

– Подойди к нам, Оно-но, – произнесла мама.

Я подошла и поклонилась, как и подобает дочери. Мама гладила меня по волосам, как это она часто делала в моём далеком детстве, я ощущала её нежные руки, и мне становилось тепло на душе. Вдруг я заметила слёзы в глазах матери, она крепче обняла меня и произнесла:

– Оно-но, я всегда мечтала увидеть тебя женой какого-нибудь чиновника-феодала, чтобы ты никогда не страдала от нужды и голода, а ты…..ты превратилась в игрушку в руках ловких царедворцев. Об этом ли мечтала ты, дорогая?

– Прости меня, мамочка! Я….так сложилась моя судьба после вашей смерти. Наш дом был разорён.

– Судьбу делают сами люди, всё было в твоих руках, дорогая; всё было в твоих руках.

– Как вымолить мне твоё прощение, мамочка?

Поднялась буря, и шквалистый ветер гнал волны, с силой ударяя их о скалы.

– Мама! Отец! Где вы?! Отзовитесь!

Но никто не слышал моих отчаянных криков.

….Кто-то тронул меня за плечо и слегка встряхнул. Это была Митсуко. Я посмотрела сначала на Митсуко, затем на Мэзуми, отправившуюся со мной.

– Что произошло?

– Вы рыдали, г-жа, – сказала Мэзуми.

– Рыдала?

Митсуко кивнула:

– Да, г-жа.

– Мне приснился плохой сон.

Митсуко порылась в своём узелке и протянула мне небольшой пузырёк с фиолетовой жидкостью и несколько разноцветных пилюль.

– Возьмите, г-жа, – сказала она.

– Что это?

– Мой муж – аптекарь в нашем маленьком городке, его лекарства помогают всем, а недавно их стали заказывать члены императорской семьи, и все остались довольны. Он знает много старинных рецептов, переданных ему предками, – она показала на фиолетовую жидкость в пузырьке, – это – вытяжка из сердца змеи, она залечивает душевные раны, делает человека хладнокровным. А это, – Митсуко показала на разноцветные пилюли в небольшой коробочке, – поднимет Ваше настроение. Красные пилюли исцеляют сердце и сделают его веселее; синие – успокоят лёгкие; жёлтые помогут при расстройстве пищеварения; зелёные придадут Вам спокойствие. Но только их не следует пить слишком часто, потому что это может принести вред. Организм привыкнет, перестанет выделять свои вещества в борьбе с указанными недугами.

Я протянула Митсуко второй мешочек с монетами.

– О, нет, не нужно, Вы и так мне щедро заплатили, этого будет вполне достаточно.

– Так Ваш муж – аптекарь? – спросила я, заинтересовавшись словами этой женщины.

Она кивнула:

– Да, говорят, его предки обучались у самого Лао-цзы.

– Лао-цзы…я слышала об этом китайском мудреце, жившим очень давно. Император тоже почитает его.

– Наш император – философ. Я тоже слышала об этом, г-жа.

Она долго с интересом смотрела на меня.

– Вы, ведь, являетесь звездой гарема нашего императора? И императрица Татибана благосклонна к Вам, – произнесла женщина.

– Вы….даже Вы знаете об этом.

Во взгляде Митсуко я прочла настоящую мольбу.

– Прошу Вас, г-жа почитаемая всеми, помогите этим наглым фудзивара отступиться от земли моих предков. Моей семье грозит разорение, потому что фудзивара наложили на неё лапу, они многих разорили.

– Многих? Значит, значит, и мой отец был разорён из-за интриг этих злосчастных фудзивара…..

– Прошу Вас, помогите мне, г-жа.

– Вы думаете, что я почитаема всеми?

– Я наверняка знаю это.

– Но кто услышит протесты продажной гейши?

– Император. Он, ведь, любит Вас. Он сделает то, что Вы пожелаете.

– Ошибаетесь, моя власть распространяется не дальше императорской спальни.

– Нет! Вы не правы, г-жа. Разве Вы не знаете того, что почти по всей Японии властелин мира приказал соорудить храмы в Вашу честь, и богиня Гуань-Инь изображается с Вашим ликом.

Сначала я подумала о том, что Митсуко бредит, однако вскоре она попросила возницу остановиться. Она выглянула из крытой повозки.

– Здесь. Пойдёмте, г-жа, я покажу Вам один из этих храмов.

Я вышла из повозки вслед за Мэзуми, мы остановились возле огромной пагоды с цветущим садом. В лучах восходящего солнца и пагода, и сад выглядели совсем нереальными. Возле храма нас встретила монахиня синто в белом кимоно, перепоясанная широким красным поясом. Она низко поклонилась нам, подойдя ко мне, упала передо мной ниц.

– Позвольте мне подняться, г-жа, – услышала я.

Монахиня встала и повела нас внутрь храма-пагоды. Стены храма были окрашены в красный цвет с нанесёнными на нём жёлтой краской иероглифами и знаками древней «хироканы». Я прочла: «Оно-но – земная богиня, почитайте её».

В центре храма стоял кувшин, где сжигались благовония, окутывавшие целиком весь храм густым голубым дымом, этот дым стелился по полу. Точно такие же кувшины только меньших размеров стояли по всем четырём углам помещения, поэтому дыма было ещё больше. В области восточной стены было изваяние богини Гуань-Инь с….моим лицом. Богиня держала в руках цветы сакуры и улыбалась всем, кто вошёл в храм, чтобы почтить богиню.

На другой стене я прочла надпись из жёлтых иероглифов: «Уважай и почитай красоту мира. Она слишком хрупка».

Я перевела взгляд с огромного изваяния богини-гейши на жрицу синто.

– Когда возник этот храм?

– Три года назад, о, Великая.

– Не называйте меня «великой», я – обычная гейша. Я – человек.

– Император мечтал встретить одну девушку, которая внезапно исчезла из его жизни, и тогда он пожелал, чтобы возник культ Гуань-Инь, ибо он верит, в Вашем облике, г-жа, сама богиня Гуань-Инь снизошла на эту землю.

Я посмотрела на Митсуко, которая закивала, как бы говоря тем самым, что она была права. Мэзуми глядела на изваяние богини так, будто, впервые увидела божество и была поражена этим.

Вторая монахиня синто поднесла к изваянию богини дары, состоявшие из большого блюда с сухофруктами, орехами, кувшин с родниковой водой и золотые украшения.

Я пожелала возвратиться обратно в повозку, сопровождаемая многочисленными поклонами жриц. Мне стало не по себе.

– Теперь Вы убедились, г-жа? – спросила Митсуко, когда мы отъехали от храма, – и таких святилищ много по всей Японии. Вам плохо…Вы очень бледны. Выпейте зелёную пилюлю, и Вам станет легче.

Я повиновалась, действительно ощутив облегчение. Я всё ещё не могла поверить в увиденное только что.

– Прошу Вас, г-жа, не позвольте этим проклятым фудзивара завладеть нашими землями и разорить наш род.

Я посмотрела на бедную женщину и ответила:

– Хорошо, Митсуко. Я поговорю с императором, как только он найдёт время и благосклонность выслушать меня.

Я подумала тогда: «О, если б и у меня был такой защитник, когда мошенники фудзивара хотели разорить мой дом……, вся моя жизнь, судьбы моих бедных сестёр сложились бы иначе».

Мне было горько осознавать это. Горько, потому что драгоценное время было уже упущено, и я превратилась в продажную гейшу, услаждающую богатых клиентов и даже самого императора; над моей сестрой Хакирой жестоко надругались, и семья, о которой она так всегда мечтала, больше не возникнет в её жизни…..

Хакира жива, но в каком состоянии я найду её? А Кимико…..? Сколько разочарований, печали, боли я прочла тогда в её глазах, наполненных разочарованием в жизни и закрытых от мира!

О, моя Хакира, где же ты? О, Кимико, где же твоё доброе сердце?

К вечеру наша повозка приехала в небольшой городок, название которого мне ни о чём не говорило. Я уснула и вновь была разбужена зоркой Мэзуми, когда наша повозка, наконец, остановилась возле небольшого храма синто.

– Пробуждайтесь, г-жа! Мы приехали, – прошептала Митсуко, но я услышала её, потому что у меня довольно чуткий сон, иногда я проваливаюсь в небытие, но это происходило очень редко.

К нам вышла молодая жрица синто, низко поклонилась нам, она сразу же узнала Митсуко, которая также склонилась в почтении перед девушкой в белом кимоно с красным поясом. Я слышала от Мэзуми о том, что жрицы синто владеют боевыми искусствами ничуть не хуже самых отъявленных самураев, и в случае нападения они могут даже убить.

– Мы пришли к той нищенке, которая вот уже несколько дней живёт при вашем храме, – произнесла Митсуко.

Жрица вновь поклонилась нам:

– Идите за мной.

Мы шли по длинным коридорам тёмного храма синто, и если бы не зажжённая лучина, которую держала в своих руках жрица синто, то мы давно сломали бы себе шеи.

В отличие от других храмов, которые я видела раньше, и в которых побывала, этот храм располагался не на поверхности земли, а углублялся внутрь подземелья. Огромная статуя бога Луны Цукиеми, держащего рыбу в левой руке, предстала перед нами, окружённая многочисленными трещавшими огнями. Возле статуи Цукиеми я заметила очень худую уже поседевшую женщину в лохмотьях. Из её печальных глаз струились потоки слёз, в то время, как она с благоговением смотрела на изваяние Цукиеми. Она молилась, она надеялась на что-то.

– Где моя сестра Хакира? – в отчаянии спросила я, наблюдая за нищенкой.

Митсуко показала на худую фигуру в лохмотьях.

– Разве Вы её не узнаёте, г-жа? Это – и есть Ваша сестра. Вы просили найти её и заплатили много денег за поиски. Присмотритесь к ней повнимательнее, г-жа. Неужели Вы действительно её не узнаёте?

– Нет.

Я долго смотрела в лицо нищенки. И только после такого взгляда черты лица незнакомки вдруг начали приобретать признаки горячо любимого человека.

– Хакира…Это я – твоя сестра, Оно-но. Я искала тебя столько времени. Неужели ты меня совсем не узнаёшь?

Седая нищенка смотрела на меня незнакомым чужим взглядом.

– Г-жа, она безумна, – сказала жрица подземного храма, – оставьте её здесь, мы позаботимся об этой нищей.

Я нахмурилась:

– Да, я понимаю, у жриц синто не может быть ни дома, ни родных, но если бы Вы были мирянкой, неужели бы Вы бросили ту, что так нуждается в Вашей помощи и заботе?

Жрица казалась смущённой.

– Нет, я заплачу лучшим лекарям Японии. Я вылечу мою сестру Хакиру, я верну её в этот мир.

– Но, быть может, она совсем не хочет возвращаться из своего мира, г-жа?

Слова жрицы заставили меня задуматься над тем, что всегда оставалось для меня как бы «за гранью» моих собственных мыслей.

– Возможно, – пробормотала я, – но я никогда, никогда не оставлю Хакиру.

На некоторое время мы задержались в этом маленьком селении, я приобрела там небольшой домик на берегу океана, больше напоминающий рыбацкую хибару, однако интерьер оказался вполне приличным и приемлемым. Я подумала, что природный ландшафт, близость к океану исцелит мою сестру, и она станет, по крайней мере, хорошо есть. Нам прислуживала Мэзуми и ещё одна немолодая женщина, вызвавшаяся сама за небольшую плату. Мэзуми уже поговаривала о возвращении в синтоистский монастырь богини Гуань-Инь. Культ богини с моим обликом, свидетельницей которого она явилась во время нашего пути, произвёл впечатление на Мэзуми.

Я не возражала, однако моя душа не желала расставаться с Мэзуми. Но разве тогда я могла ей сказать об этом? Разве можно кому-то навязывать собственную волю?

О, нет! Не бывать этому. По утрам я делала свои привычные упражнения на побережье под плеск волн и внимательные взгляды случайных купальщиков. Моё тело было удивительно гибким, гибкость была необходима для прославленной гейши, и я не хотела её терять. И потом, вспоминая Наоми и её «школу гейш», я невольно сравнивала себя с ними.

Удалось ли г-же Наоми воспитать ещё одну «звезду», вошедшую в гарем императора? Была ли в моей душе ревность. Нет, я просто любила императора, прекрасно осознавая то, что его всегда будут окружать богатые родовитые женщины. А кем была я? Никем. Без роду, без племени. Только аристократизм моей матери Мий-око и близость к роду «фудзивара» моей тётушки Акиры-сан, могло долгое время удерживать меня на плаву. Днём я заходила в аптечную лавку Митсуко и её мужа. Лавка выглядела довольно прилично. Среди многочисленных полок, уставленных разной формы и величины склянками, бросались в глаза порошки очень ярких цветов. А неподалёку от лавки раздавались жалобные звуки самисяна, сопровождаемые дудочкой.

Музыка потрясла меня, и я пожелала тут же познакомиться с тем человеком, который извлекал эти чарующие звуки. Оказалось, что этим человеком был молодой слепой мужчина по имени Йошинори. У него был очень чувствительные пальцы, за которыми почти невозможно было уследить, так быстро двигались они по грифу самисяна.

Прохожие кидали монеты в его шапку. Я положила монету. Вдруг музыкант остановился и посмотрел своими подслеповатыми глазами в мою сторону. На мгновенье мне вдруг показалось, что он увидел меня, но затем я поняла, что это было ложное впечатление. Музыкант был действительно слеп от рождения.

– Как твоё имя? – спросила я.

– Йошинори, – произнёс слепой музыкант.

– Почему же ты остановил свою игру?

– Потому что никогда раньше не видел такой красавицы, как Вы, г-жа.

– Но….разве ты можешь видеть?

– Могу, если возникшие передо мной образы гармоничны. Ваш образ гармоничен, поэтому я его «вижу», чувствую. Вы похожи на богиню Гуань-Инь.

– Где же твой дом, Йошинори? – спросила я.

– Нигде и везде.

Я бросила ещё одну монету.

– А ты бы не хотел сопровождать меня? Мне нужен музыкант, ибо танец без музыки, это то же самое, что любовь без гармонии.

Вместо ответа слепой музыкант произнёс:

– Подойдите ближе, г-жа.

Я подошла почти вплотную к нему, не обращая никакого внимания на прохожих, которые, то и дело, оглядывались на нас.

Йошинори легко коснулся моего кимоно, затем перешёл на шею, уши, лицо.

– У Вас очень красивая шея, г-жа, – сказал музыкант,– словно, у лебедя.

Он улыбнулся.

– Почему же ты не спрашиваешь меня, кто я?

– Мне неважно, кто Вы, г-жа; я последую за Вами и буду играть для Вас.

Так в моей команде появился ещё один человек по имени Йошинори. Он мало ел, в основном, рис, затем садился на берегу океана и играл, собирая вокруг себя людей, любивших его музыку. Я танцевала. Танцевала просто, потому что мне это хотелось не в душных застенках дворца, а на самой природе под плеск накатываемых на берег океана волн. Океан успокаивал, Океан будил во мне воображение.

Хакира сидела по-прежнему, молча, в своём уголке и бездумно глядела куда-то в сторону, оставаясь совершенно безучастной к этому миру.

Сначала я пыталась окликнуть её по имени, отвлечь чем-нибудь, но всё оказалось бесполезным.

– Оставьте её, г-жа, – сказала Мэзуми, – она пребывает в своих собственных мирах, и чем дольше она будет оставаться в этих никому не ведомых мирах, тем лучше для неё.

– Что ты имеешь в виду, Мэзуми? – спросила я.

Она пожала плечами:

– Когда Ваша сестра осознает, что с ней произошло, может случиться, что она вообще не захочет жить.

Эти слова напугали меня, и я оставила на время Хакиру.

Ела она так же, как и прежде, мало, хотя много лет назад раньше в детстве Хакира являлась настоящей гурманкой. Её с трудом удалось уговорить съесть завтрак, так же дело обстояло с обедом и ужином. Хакира оставалась безучастной абсолютно ко всему. Она лишь с большим интересом слушала звуки, которые Йошинори извлекал из своего самисяна.

При этом взгляд её карих глаз становился осмысленным, но он продолжал оставаться таким лишь на протяжении игры самисяна, затем взгляд её вновь затуманивался и вновь становился безучастным ко всему.

Сначала я даже обрадовалась и подумала, что ещё совсем немного, и моя Хакира окончательно выздоровеет. Однако этого не происходило, и это очень огорчало меня.

Я не оставляла надежды исцелить её и продолжала наносить визиты в аптеку Митсуко, потому что её муж был в отъезде, и мне долгое время не удавалось встретиться с ним.

Но в тот день г-н Юичи возвратился. Это был маленький приземистый человечек довольно приятной наружности. Он радушно встретил меня и низко поклонился.

– Вы и в самом деле так похожи на богиню Гуань-Инь, недаром наш великий император велел построить множество храмов в Вашу честь.

– Нет, не в мою, г-н Юичи, – возразила я, – эти храмы воздвигнуты в честь богини Гуань-Инь, а наш император, я слышала, является поклонником женской красоты.

– Добро пожаловать, г-жа, в мою аптечную лавку. Я к вашим услугам.

Я рассказала г-ну Юичи печальную историю моей сестры и попросила какое-нибудь лекарство, которое смогло бы её исцелить. Г-н Юичи лишь развёл руками:

– В моей лавке множество разных лекарств, г-жа, и все они проходят через мои руки. Я знаю древние секреты их приготовления. Но, прежде чем взять на себя такую ответственность и прописать Вашей сестре необходимые ей пилюли, я должен её осмотреть.

– Я была бы Вам очень благодарна, г-н Юичи.

После осмотра Хакиры под звуки самисяна г-н Юичи разочарованно посмотрел на меня, затем опустил свой взгляд.

– Что же Вы скажете мне? – спросила я.

– Ничего утешительного.

Юичи порылся в своей холщовой сумке и вытащил оттуда красиво оформленную коробочку.

– Вот возьмите, г-жа, – произнёс аптекарь, – ничего не обещаю, это лишь поддержит её силы. Разум Вашей сестры повреждён. Вероятно, что-то случилось в её жизни, что вызвало впоследствии подобное состояние.

– Но…неужели нет сосем никакой надежды?

– Боюсь, что нет, г-жа.

Я открыла коробочку и увидела в ней пилюли ярко-зелёного цвета.

– Подавайте их Вашей сестре сразу после пробуждения и перед сном и понаблюдайте за её состоянием.

– Но моя сестра почти не спит. Она просто сидит в этом углу хижины и качает головой.

– Человек не может обходиться без сна. В какое-то время она всё равно засыпает, просто Вы не можете уловить это её состояние. И, тем не менее, мои пилюли успокоят её и вызовут дополнительный сон. Её повреждённый разум нуждается в отдыхе.

Я дала Мэзуми задание заметить то время, когда Хакира начнёт засыпать, а после пробуждения подавать ей указанные аптекарем Юичи зелёные пилюли.

Дело это оказалось весьма трудным, и Мэзуми со служанкой охотно засыпали сами, нежели знали всё о сне и бодрствовании моей сестры Хакиры, и я отстала от служанок.

Достаточно было того, что Хакира увлечённо слушала игру Йошинори на самисяне. Это созерцание придавало ей некоторый мечтательный вид.

Прознав о том, что гейша властелина мира императора Ниммё присутствует в городке, я получала приглашения посетить те или иные мероприятия в городке и даже танцевать на одном празднестве. Меня так просили, что я не смогла отказать. Уезжать я не торопилась, как будто, совсем забыла о дворцовой жизни и интригах, которые ещё не успели коснуться меня. Однако, ещё живя в Киото, я слышала о том, что жёны императора жаждали познакомиться со мною и навестить меня.

Всё это обычно происходило в официальных рамках, но я-то чувствовала – жёны-фудзивара ненавидели меня. Женщин с детства обучают тщательно скрывать свои эмоции. Я как бы до сих пор оставалась в стороне от всего этого. Поучаствовав в празднестве, я вернулась очень уставшей, постепенно усталость эта возрастала, мой живот округлился.

Моё подозрение подтвердилось после осмотра лекаря – я была беременна. О, ужас! Для любой гейши эта новость была смертельной, но не для меня. Я отличалась от остальных гейш. Отныне я перестала излишне сильно пудрить своё лицо, предпочитая смотреть на мир естественными глазами. Когда женщна сильно пудрится, считается, что она приближает свой облик к облику лунных богинь.

Я была счастлива тем, что в моём теле зарождалась новая жизнь, словно, росток – и эта жизнь являлась продолжением самого императора.

Целыми днями я пристрастилась наблюдать за рыбацкими лодками, останавливающимися в гавани; я наблюдала за тем, как рыбаки натягивали тенета.

Иной раз их рыбацкие лодки были до верху полны сверкающей на солнце рыбой. Рыбы шевелили своими хвостами, плавниками, желая поскорее слиться с Огромным Океаном, с которым они когда-то были разлучены.

Так и я….я тоже была вырвана из своей привычной жизни, а мне хотелось слиться с нею, как и этим серебристым рыбкам. Я долго наблюдала за Хакирой, пытаясь понять, вернулся ли к ней рассудок или нет. Но всё было неизменно, и это отчасти огорчало меня, ибо я хотела, чтобы Хакира узнала меня. Но она не узнавала, её взгляд оставался светлым, блаженным.

Но однажды произошло то, чего я больше всего ожидала и боялась. Под музыку слепого Йошинори я декламировала свои стихи. Моё настроение было грустным, сентиментальным, ибо беременная женщина обычно чувствительна ко всему.

….. «Распустился впустую,

Минул вишнёвый цвет.

О, век мой

Недолгий!

Век, не смежая, гляжу

Взглядом долгим,

Как дождь…….

.

С тех самых пор,

Как в лёгком сновиденье,

Я, мой любимый, видела

Тебя,

То, что непрочным

Сном зовут

На свете люди,

Надеждой прочной

Стало для меня!

.

Тот ветер,

Что подул сегодня,

Так не похож

На ветер прошлых дней.

Далёкой осени,

Он много холодней,

И вот на рукаве

Уже дрожат росинки…….

.

Это всё сердце моё,

Что отплыть я решаюсь,

В столь непрочной ладье.

Всякий день её

Заливают

Невольные горькие волны…….»

…….

Самисян продолжал играть, я услышала в углу, где сидела Хакира, рыдание.

Моя сестра плакала, сжавшись в комок.

Я подошла к ней и обняла её.

Она не сопротивлялась сначала, однако затем подняла на меня полные слёз глаза и прошептала:

– Оно-но, моя сестра, Оно-но, где я нахожусь?

Это потрясло меня, потому что на этот раз взгляд бедной Хакиры был осмысленным. Слёзы тоже появились в моих глазах, хорошо, что на моём лице отсутствовала пудра, как на лицах других гейш, иначе непременно остались бы следы, хотя это для меня уже не имело никакого значения.

Мы обнялись.

– Так ты меня узнала, дорогая Хакира? Неужели ты узнала твою Оно-но?

Хакира кивнула:

– Твои стихи. Они так прекрасны. Сначала они, словно, издалека раздавались, а затем всё ближе и ближе. Твой голос я узнаю всегда, даже если умру.

Хакира начала разглядывать меня.

– О, боги, ты так прекрасна! Моя Оно-но превратилась в настоящую красавицу. А я…..

Она провела по своим растрёпанным седым волосам, прикоснулась кончиками пальцев к морщинистому лицу.

– Мне нужно посмотреть на себя в зеркало. Я так давно не видела своего лица.

– Нет, не нужно.

– Почему же? Я спрятала своё зеркальце, подаренное мне императором.

– Пожалуйста, Оно-но, дай мне твоё зеркало, я хочу видеть своё лицо.

– Нет, Хакира.

Она поднялась, оставив свой посох на полу и, хромая, побрела к воде я попыталась её удержать, но у меня ничего не получилось.

Хакира вырвалась из моих объятий, я видела, как босыми ногами Хакира вошла в воду и пристально начала вглядываться в своё собственное отражение. Я догнала её, отражение моей старшей сестры чуть подёргивалось рябью, но вскоре она успокоилась, замерла. Впереди молодой красавицы-гейши стояла старуха в отрепьях.

Громкий крик Хакиры оглушил меня. Я крепко обняла Хакиру, её тело напряглось, она зарыдала на моём плече.

– Это же не я…..Оно-но, скажи мне, что это не я, скажи, Оно-но!

Но я молчала, нежно гладила её седые жёсткие волосы.

– Это не ты, Хакира, не ты. Моя Хакира прекрасна, она вырастила красивый сад в Юдзаве. Разве не так?

Лёгкий кивок головы подтвердил то, что Хакира слышала мои слова. Мне показалось, что она успокоилась и позволила увести себя в дом, а ночью произошло неизбежное.

Под утро рыбаки привезли в одной из своих лодок тело Хакиры. Хакира лежала, распластавшись, на дне лодки, закрыв свои чёрные, как ночь, глаза.

– Госпожа, госпожа, – причитала Ясуко – одна из жён рыбаков, – госпожа, разве можно уже помочь этой несчастной?

– Можно!

Я крепко обняла холодное тело Хакиры.

– Несите сюда изваяние богини Гуань-Инь.

Когда статуэтка оказалась в моей руке, я направила её на тело сестры, я была в экстазе и говорила то, что не скажет человек в нормальном не помрачённом состоянии своего сознания.

– Смотри же! Вот тело моей уснувшей сестры Хакиры. Отныне ты – свидетельница этому. И если ты не спасёшь её, я прикажу разрушить все храмы твои по всей Японии!

Ясуко вздрогнула, её трясло:

– Что Вы, госпожа, разве можно говорить такое? Богиня Гуань-Инь почитается всеми.

– Её не станут почитать, если сейчас умрёт моя сестра!

Меня била истерика, и я совсем не заметила, как в толпе рыбаков на побережье оказалась Митсуко со своим мужем, аптекарем Юичи. Рыбаки расступились, Юичи приблизился к телу моей сестры и приложил ухо к её груди.

– Она ещё жива, но может умереть, если вся жизненная сила «ци» иссякнет.

Меня всё ещё трясло, но я с надеждой посмотрела на уважаемого аптекаря.

– Скажите, г-н, что я должна делать? Я всё сделаю, чтобы только моя Хакира жила.

Сквозь пелену моих слёз лицо г-на Юичи казалось размытым. Я вытерла слёзы и заставила себя успокоиться.

Всю ночь я помогала г-ну Юичи готовить его знаменитые пилюли. Мэзуми и второй служанке при хижине я поручила отпаивать Хакиру специальными отварами. Под утро, когда пилюли уже были готовы, я подала несколько штук сестре, как указал мне лекарь-аптекарь, г-н Юичи.

– Вот видите, г-жа, я же говорила Вам, что привести её в чувство будет очень опасно для неё. То же самое говорил и мой муж, – произнесла Митсуко, наблюдая за тем, как Хакира медленно пережёвывает пилюли.

Они были очень горькими, поэтому время от время от времени Хакира морщилась, однако старалась терпеливо выпить. Её глаза были полны отчаяния.

– Зачем, зачем ты спасла меня, дорогая? – в отчаянии шептала Хакира.

Ей хотелось закрыть лицо руками и спрятаться где-нибудь в углу хижины, чтобы только не смотреть на своё изуродованное ранней старостью лицо.

– Нет, нет, пожалуйста, не смотрите на меня, г-жа! – причитала она, пытаясь спрятаться от сочувственно смотревшей на неё г-жи Митсуко.

– Нет, я слишком страшна. Женщине стыдно быть такой. Все станут смеяться над бедной Хакирой.

Озадаченная Митсуко совсем не знала, как утешить мою сестру. Она вопросительно посмотрела сначала на меня, затем на мужа. Я осторожно отвела в сторону аптекаря, препоручив Хакиру заботам служанок и Митсуко, чтобы они отвлекли её внимание.

– Вы о чём-то хотели спросить меня?

Я посмотрела на г-на Юичи:

– Да, г-н, существуют ли какие-нибудь средства, чтобы восстановить увядшее раньше срока тело моей сестры?

– Подобные изменения бывают, если человек перенёс очень сильный стресс

– Несколько лет назад, когда умерли наши родители, и наш дом был разорён, мою сестру изнасиловали. Она всегда была очень чистой в мыслях своих и стеснительной девушкой. Родители мечтали выдать её замуж за одного феодала из соседней провинции, но никто не сватался к нам.

– Почему? – с интересом спросил доктор.

– Моя сестра хромала, и, возможно, для феодалов это считалось самым большим недостатком.

– Ваша ирония, г-жа, говорит о том, что Вы сами так, отнюдь, не считаете.

– Важна душа, а не внешность. Правда, люди не понимают этого. Они стараются украсить своё тело, забывая о душе.

– Странно слышать подобные речи от самой красивой гейши императора Ниммё.

Я пожала плечами:

– И, тем не менее, я считаю именно так.

Я заметила лёгкую улыбку на уже стареющем лице г-на Юичи.

– Кажется, я знаю, как помочь Вашей сестре, – произнёс он с надеждой в голосе.

– Знаете?

Он попросил меня дать ему небольшой клочок бумаги и написал на нём одно единственное женское имя – «Ми-юки».

– Кто это? – с изумлением спросила я.

– В нашем маленьком городке на побережье Океана г-жа Ми-юки содержит салон, где из самых уродливых женщин Японии делают красавиц. Иногда г-жа Ми-юки покупает у меня кое-какие составные части для её загадочных снадобий. Я слышал, даже члены императорской семьи обращаются к ней. Однажды в прошлом году к нам наведалась сама императрица.

– Вот как?

Я подумала об императрице и вспомнила о том, что её лицо выглядело довольно моложаво для её возраста. Оно, будто, сияло изнутри.

– Но услуги г-жи Ми-юки стоят очень дорого.

– Это не имеет для меня никакого значения. Здоровье моей сестры намного важнее денег.

– Вы не только красивы, но и великодушны, г-жа. Вы – самый красивый цветок в саду нашего императора.

На следующий день под вечер я наняла повозку, которая доставила нас в салон г-жи Ми-юко.

Это была невысокого роста женщина с невероятно притягательным лицом и сияющими добротой глазами.

– Что Вам угодно, г-жа Оно-но? – произнесла г-жа Ми-юки, низко поклонившись мне, – я слышала о том, что Вы решили украсить собой наш маленький прибрежный городок. Наш аптекарь, г-н Юичи, описал Вас так, будто, Вы являетесь богиней, и я теперь вижу, что он не ошибся. Наш аптекарь очень привереден к женской красоте. Неужели Вы хотите сделать совершенство ещё более совершенным, используя мои снадобья?

– Нет, г-жа, я здесь не из-за себя.

Я дала знак Мэзуми выйти из повозки и привести Хакиру.

Когда моя сестра предстала перед владелицей салона, я заметила, улыбка сошла с её миловидного личика.

– Это – моя сестра Хакира, – произнесла я, показав на неё, – я хочу, чтобы Вы вернули ей её былую красоту.

– Но….разве возможно такое?

– Попытайтесь, и я буду Вам очень благодарна. Я попрошу императора, чтобы он сделал для Вас салон в Киото, и Ваши доходы вырастут до небес.

– Хорошо, – произнесла г-жа Ми-юко, – оставьте здесь Вашу сестру и придите за ней после первого новолуния.

Я оставила сестру, однако ожидать мне не пришлось. На следующий день возле моей хижины на берегу остановилась императорская повозка, и оттуда вышли два воина-самурая. Они поклонились мне. Йошинори, игравший на своём самисяне, остановил игру и уставился в невидимую точку. Один из самураев поклонился мне ещё раз и заговорил:

– Г-жа, Вы должны последовать за нами в Киото. Император очень разгневан Вашим отсутствием и требует Вас к себе. Если наша поездка окажется бесполезной, мы будем казнены.

– О, боже! Неужели гнев императора так велик?

– Да, г-жа, Вы отсутствовали очень долго в Вашем дворце, а когда император возвратился после подавления мятежа эмиси и не застал Вас, он отправил нас, чтобы мы разыскали Вас, ибо Вы никому не сказали, куда направляетесь.

Я была вынуждена отправитсья в Киото, оставив сестру у г-жи Ми-юко. Я отправила со служанкой записку и деньги. В записке я просила хозяйку салона позаботиться о сестре до моего возвращения.

Итак, я снова отправилась в дальний путь, и на этот раз меня сопровождали два воина-самурая, Мэзуми и слепой музыкант Йошинори вместе со своим удивительным самисяном.

Сколько ещё дорог в этой бренной жизни мне предстоит преодолеть?

Глава 7 «Гнев Императора»

«Тот ветер, что подул

Сегодня,

Так непохож на ветер

Прошлых дней.

Далёкой осени –

Он много холодней,

И вот на рукавах уже дрожат

Росинки….

.

Пусть скоро позабудешь

Ты меня,

Но людям

Ты не говори ни слова…..

Пусть будет прошлое

Казаться лёгким сном

На этом свете

Всё недолговечно!

.

Печальна жизнь

Удел печальный дан

Нам,

Смертным всем.

Иной не знаем доли.

И что останется?

Лишь голубой туман,

Что от огня

Над пеплом

Встанет в поле…..

.

Огонь любви….

Нет для него запретов.

Я в ночь, как днём,

К тебе приду, -

За встречу на дорогах грёз

Кто может упрекнуть?

.

Наверно, засыпая,

Думала о нём.

И он явился,

О, если б знала,

Это – грёзы,

Как не желала бы

Я пробужденья».

(Оно-но Комати).

……..

Я предстала перед императором на следующий день после моего возвращения в Киото.

Ярко разгорелись ночные факелы из-за сильного ветра, когда император вошёл в мои покои. Мы долго смотрели друг на друга, я видела сдвинутые брови властелина мира, но несмотря на его грозный вид, это не испугало меня. Нам принесли горячих закусок и сакэ, но император продолжал пожирать меня глазами, так ни к чему не притронувшись.

– Неужели Вы не разделите со мной трапезу, Ваше величество? Очевидно, Вы с дороги и очень устали.

– Это ты с дороги. Оно-но!

Я пригубила сакэ и протянула ему, но глиняный бокал был разбит гневом императора, он с силой отстранил его от себя.

– Как смеешь ты!

– Прошу прощения, Ваше величество, но в чём моя вина?

– Ты разъезжаешь по всей Японии со своими любовниками, а я….я должен тебя ожидать и с надеждой смотреть на пустой дворец, воздвигнутый в твою часть!

– О, нет, Ваше величество. Кто сказал Вам эту ложь про меня?

– Неважно, ты слишком хороша для того, чтобы потешить своё тщеславие и принимать у себя всех желающих, кто больше заплатит за удовольствие провести ночь с тобой.

– Замолчите! Я…..я ездила за моей потерянной сестрой, которую все давно считали умершей, лишь я одна верила в то, что моя бедная Хакира жива.

– Я не верю тебе, Оно-но.

Император, как подкошенный опустился на многочисленные подушки, разбросанные вокруг низенького стола, уставленного всевозможными блюдами, отстегнул саблю и поставил её в угол. Он долго глядел на меня, чем поверг в смущение.

– Где же твоя сестра?

Я рассказала ему то, что произошло, вновь заиграл самисян, прерванный гневом императора. Выражение лица властелина мира постепенно изменилось по мере продолжения моего рассказа.

– Какой же я глупец! – воскликнул император, когда мой рассказ был окончен, – моя бедная Оно-но пыталась пасти свою сестру, а я, снедаемый ревностью, хотел казнить тебя, когда ты вернёшься.

Я вздрогнула, но мой мимолётный испуг исчез, когда я растворилась в любви властелина мира. В ту ночь император был особенно нежен со мной, нам постоянно подавали закуски, но они так и остались нетронутыми.

Разве может человека, так подверженного страсти, интересовать еда? Правда, в ту ночь было больше любви, чем страсти; это читалось в глазах императора, в его жестах и движениях, и я ощутила себя маленькой птичкой, готовой вот-вот взмыть в небо от избытка чувств.

Где же ласточки вьют свои гнёзда? Уж не на пределе ли мира? Мы – те же ласточки, только намного больше, потому что сердца наши больше сердец ласточек.

Под утро я призналась императору, какую большую тайну носила в себе. Глаза его выразили сначала изумление, а затем он едва не задушил меня в своих объятьях.

– О, моя красавица Оно! Неужели ты подаришь мне наследника?

– Даже если так, он никогда не станет императором, ведь у Вас уже есть наследники, – возразила я, – я подарю Вам радость, я подарю Вам новую жизнь, которая уже зародилась во мне.

На следующий день император настоял на том, чтобы я присутствовала на императорском совете.

– О, боги, для чего Вам это нужно, Ваше величество? Ведь все чиновники и Ваша матушка будут недовольны моим присутствием там. Разве не так?

Он нежно прикоснулся к уже округлившемуся животу, который с каждым днём становился всё больше и больше.

– Я объявлю всем, что ты станешь моей женой.

– Но у Вас уже есть две жены из рода «фудзивара» и череда многочисленных наложниц из императорского гарема.

– Ты особенная, и я никогда не считал тебя частью гарема. Ты – моя звезда, моя возлюбленная, и этим всё сказано.

Разве не льстит твоему эго, если тебя любит сильный мира сего? Любая женщина была бы счастлива, была счастлива и я, только я не пользовалась любовью, а просто любила.

Когда ты проходишь обучение, чтобы стать гейшей, наставники то и дело твердят тебе:

– Только не вздумай влюбляться в своего клиента, тогда всё пропало. Ты будешь подчиняться ему, а не он тебе.

Совет, разумеется, актуальный, ведь гейш обычно использовали хозяева, чтобы оказать влияние на кого-либо. Гейши всегда были «инструментами». Я одевалась, как гейша, я наряжалась в шелка, но в душе я никогда, в сущности, никогда не являлась гейшей. Я была просто влюблённой женщиной и купалась в этом счастье. Мне казалось тогда, что счастье будет длиться вечно…..Как же наивна я была!

Я исполнила просьбу Митсуко и её мужа и обратилась к императору, чтобы он подписал указ о запрете перепродажи имения Митсуко с торгов в пользу фудзивара.

Когда я вошла в заседание и поклонилась всем присутствующим, в зале воцарился шум, недовольные чиновники пожимали плечами. Я слышала, как императрица произнесла, обратившись к своему сыну:

– Ваше величество, разве возлюбленной императора гейше Оно место в Совете?

В зале на какое-то время стало тихо, потому что все ожидали то, что ответит император Ниммё.

Властелин мира улыбнулся мне. О, боги, как красив он был в этот момент, моё сердце забилось ещё сильнее, и я знала, это любовь подгоняла его. Затем император взглянул в зал, прошёлся взглядом по каждому из чиновников. Я не знала никого из них лично, но я часто видела этих людей на приёмах, где я танцевала и развлекала гостей.

– Отныне моя Оно-но – не часть гарема. Она больше не гейша, не жрица любви.

– Кто же она? – в нетерпении спросила императрица Татибана.

– Оно-но – моя будущая супруга, и я уже дал распоряжение, чтобы полным ходом шли приготовления к нашей свадьбе.

Татибана сжала губы.

Гейшу Оно-но Комати императрица Татибана могла использовать в своих личных интересах и даже подкладывать временами под того или иного чиновника, однако на супругу императора и властелина мира налагался уже иной статус.

– Но ты не можешь принимать такие решения единолично, сын мой! У тебя уже есть две жены и два наследника, не считая детей из твоего гарема. Зачем же тебе ещё и третья? Гейша может жить во дворце, ты выстроил ей новый, хотя я возражала, но не стоит делать её твоей официальной женой. Это вызовет волнения в народе.

– Волнения в народе? Народ благосклонен к моей Оно. Или, быть может, Вы боитесь гнева и недовольства влиятельных фудзивара?

Чиновники вновь завозмущались, многие из них являлись фудзивара. Возмущённая императрица встала, у неё тряслись руки.

– Сын мой, ты забываешься! Не стоит сбрасывать со счетов уважаемый и древний род фудзивара. Не следует, также, забывать, что твои жёны – потомки этого великого рода. Что касается этой красивой гейши, то она не принадлежит к древнему роду. Лишь её мать являлась аристократкой и имела очень дальнее родство с фудзивара. Что касается отца, то он был обычным феодалом без рода и племени, неотёсанный мужлан!

Ниммё нахмурился и зло посмотрел на совет чиновников.

– Замолчите, матушка! Вас интересуют лишь правила, мёртвые правила и ничего более! Вас никогда не волновали мои чувства.

– Потому что ты – наш император. Чувства не приемлемы для императора Страны Восходящего Солнца. Разве твой покойный дядюшка Дзюнна, отрекшийся от престола ради тебя, не говорил тебе об этом!?

– Мой дядюшка Дзюнна был благородным человеком, однако я не нарушу никаких правил, если Оно станет моей женой, тем более, она имеет некоторое, пусть и весьма отдалённое родство с фудзивара. Я согласен, этот древний род всегда являлся опорой для императоров Страны Восходящего Солнца. И всё же, последнее слово должно остаться за императором. Разве Вы не согласны, матушка?

Татибана села на своё место, бросила на меня колкий взгляд и произнесла:

– Продолжим наш Совет, сын мой. Дела личные пусть на время останутся в стороне.

Возвратившись обратно в свой дворец, я долго пребывала в печали, но судьбе было угодно в тот день послать мне мудрого собеседника. Мне доложили о том, что какой-то буддийский монах ожидает дозволения видеть меня.

– Пусть войдёт, – сказала я низко поклонившейся мне служанке.

Она удалилась, и через какое-то время в залу вошёл жрец и монах Акайо. На нём была одежда шафранового цвета и выглядел он посвежевшим и умиротворённым. Увидев его, я расцвела. Мы обнялись.

– Монах Акайо! Вы не представляете себе, как я рада видеть Вас! – воскликнула я.

Он огляделся.

– Теперь Вы живёте в роскошных апартаментах. Боги вознаградили Вас за Ваши страдания.

– Я очень счастлива, Акайою. И не думайте, что я привязалась ко всей этой роскоши и совсем забыла о своей душе. Я очень люблю императора, для меня он – не властелин мира, он – обычный человек.

Акайо закивал:

– Я согласен с Вами, красавица, Оно. Но не кажется ли Вам, что любовь – это тоже привязанность, и она порабощает душу?

– Разве может любовь порабощать? – удивилась я.

– Но эта любовь другого рода. Это любовь к мужчине, а она земная. Она исчезает со смертью тела.

– Моя любовь не исчезнет никогда.

Акайо философски выдержал паузу, затем продолжал:

– Я слышал, по всей Японии наш император приказал воздвигнуть множество храмов в Вашу честь.

– Нет, эти храмы вовсе не в мою честь, они принадлежат богине Гуань-Инь.

– Я посетил несколько таких храмов Богини, чей облик высечен в камне, является точной копией тебя, Оно-но.

– Если людям проще молиться богине в моём облике…., – я не знала, что ответить, – хотя, я сама не знаю; я думаю, не является ли подобное святотатством? Я обязательно скажу об этом нашему императору.

– Не стоит, я вовсе не осуждаю ни тебя, ни властелина мира, я лишь убеждён в том, что человеческий ум несовершенен. Он старается облечь безграничное божественное в узкие рамки своего разума, который ограничен.

Акайо что-то начертил на бумаге, которая как раз оказалась под рукой, затем протянул листок мне.

Я развернула листок и увидела следующее изображение:

– Что это? – спросила я.

– То, что Вы видите, красавица Оно.

– Я вижу круг с точкой в центре, – произнесла я.

Наша философская беседа начала принимать для меня неожиданный поворот.

– Верно, – согласился монах, – это – круг с точкой в центре. Как ты думаешь, что символизирует собой это изображение?

Я пожала плечами:

– Я не знаю.

Акайо улыбнулся, он всегда казался спокойным и радостным, как и остальные монахи-буддисты.

– Объясните же мне.

Он вздохнул и ещё раз посмотрел на изображение.

– Круг – это символ бытия, которое беспрерывно. Каждая душа, приходящая в этот мир, пребывает в любой части этого круга, но только не в его центре. Мы можем скользить по окружности, не осознавая того, что движение это будет всегда повторяться, и тогда ничего не меняется. Мы не осознаём того, где мы находимся. Люди обращаются к бесчисленному сонму божеств, не зная, что эти божества не сделают их счастливее, потому что они являются продуктом человеческого ума.

– Какой же Ваш основной совет для заблудшего человечества, монах Акайо? – спросила я.

– Это – не мой совет, г-жа. Так учил Великий Будда. Каждому нужно стремиться в центр, и тогда душе откроются тайны божественности. Человек поймёт, что и он является частью Универсума.

– Что же такое «центр»?

– Суть всего. Стремитесь к сути, красавица Оно, если хочешь понять, в чём причина, в чём заключается следствие.

– Вы очень мудры, Акайо, и в будущем я буду нуждаться в Ваших советах и философских беседах.

– Но меня может не оказаться рядом.

– Почему? Разве Вы не останетесь в Киото? Сюда стекаются все поэты и музыканты, а также художники Японии.

– Мне нужно совершить ещё одно паломничество, – признался Акайо.

– Куда же Вы направитесь?

– В Индию туда, где множество эпох назад жил Будда Сидхартха. Я хочу поклониться его гробнице.

– Но разве Будда Сиддхартха не оставил своего тела, и нужно поклоняться его Великому Духу, а не останкам?

Мои слова, казалось, несколько озадачили монаха.

– Ты очень мудра, Оно-но – сан. Я ещё не встречал ни одной женщины во всей стране Восходящего Солнца, которая была бы способна поставить в тупик изучавшего писания монаха. Ни одной кроме тебя.

– Что Вы, я лишь иду по Вашим стопам, учитель, – возразила я, – моя скромная персона не обладает такими знаниями, какими обладаете Вы.

– Если однажды ты примешь буддизм, я буду очень счастлив.

– Я надеюсь, совершив далёкое паломничество на родину Великого Будды, мы ещё встретимся, и наша философская беседа будет продолжена?

Акайо поклонился мне, я тоже, в свою очередь, выразила ему почтение.

– Буду счастлив видеть тебя снова, – произнёс монах.

Мои родители были синтоистами, но они принимали и буддизм, однако в то время ещё не перешли полностью в новую веру. Я помню, иногда по религиозным праздникам к нам в дом приходили буддистские монахи, чей монастырь находился неподалёку. Они имели беседы с матерью, затем с отцом и уносили с собой немного еды, приготовленной слугами заранее.

Что касается меня, то я приняла полностью буддизм через несколько лет после посещения монаха Акайо, тогда я даже вступила в женскую общину и какое-то время жила в лесу, медитируя каждый день. Я буду в большой нужде, но совсем не нужда способствовала тому, чтобы я приняла новую веру. Возможно, к тому времени моя душа уже была готова к этому. Когда душа готова, небо начинает дарить нам свои блага. Не помню, но, кажется, эти слова часто говорила мне моя мать, Мий-око, моя мудрая мать.

Где же всё это? Я, окружённая и пресыщенная роскошью, совсем забыла о своей душе…..

Дойдя до выхода, Акайо вновь поклонился мне.

– Я ухожу в паломничество и намереваюсь посетить святые места, чтобы поклониться им. Однако я – авантюрист по своей природе. Я хочу отправиться в путешествие и побывать в Греции, великой стране философов и художников.

– В Грецию?

– Да, это – великая страна, родина поэтессы Сапфо, чьим поклонником я являлся всегда с тех пор, как один приезжий путешественник обучил меня койне. От него я и узнал о Сапфо.

Я бросила взгляд на столик, украшенный цветущей сакурой. На нём в раме стоял портрет Сапфо, подаренный мне Акайо, ещё когда я была ребёнком. С тех пор этот портрет был всегда со мной.

– Может быть, Вы тоже хотели бы отправиться со мной, красавица Оно?

– О, боги! Как жаль, что Вы отправляетесь в путешествие именно сейчас, когда я не могу, ибо стеснена обстоятельствами.

– Вы станете матерью…..

– Да.

Я смутилась, моё положение уже стало очень заметным. Гейша Оно-но Комати должна была стыдиться своего положения, но возлюбленная императора гордилась им. Да, я гордилась.

Акайо сделал движение, чтобы выйти, но я задержала его ненадолго.

– Простите, уважаемый Акайо. Постойте….

Я посмотрела на портрет Сапфо.

– Если Вы побываете на могиле этой великой женщины, поклонитесь ей от меня.

Он кивнул.

– Я обязательно посещу её могилу на острове Лесбос. Я хочу разыскать также могилу моего брата, о судьбе которого я ничего не знаю.

Я видела в окне, как монах Акайо спустился по тропинке и пересёк сад, окружавший дворец. О, если б кто-то только знал, как сильно моя душа рвалась вслед за Акайо! Я, словно, растворилась в окружавшем меня пространстве. Я была здесь и в то же время не здесь. Я ещё раз посмотрела на портрет великой Сапфо, её огромные глаза, будто, о чём-то хотели мне сказать. Эти огромные глаза всегда успокаивали меня…..

….После завтрака вошла служанка и передала записку, низко поклонившись. Император смотрел куда-то вдаль, в последнее время он был каким-то задумчивым и много молчал. Две недели император почти не выходил из дворца.

Однажды, выйдя на балкон, он показал мне туда, где строились новые здания и храмы. В Киото работало много художников и архитекторов, приглашённых сюда со всей Японии и даже из-за границы.

– Смотри, красавица Оно. Это будет наш город, это будет наша судьба, о которой мы так долго мечтали.

– О чём Вы говорите, Ваше величество?

Я посмотрела в его печальные задумчивые глаза.

– Вы здоровы?

– В последнее время я стал чувствовать себя неважно, даже не упражнялся.

– Вас что-то угнетает?

Император отвлёкся от созерцания строящегося Киото, его взгляд стал каким-то напряжённым.

– Они против нашей свадьбы, но….я – император. Это будет моим решением. Матушка охотно подчинилась «фудзивара», заручившись их поддержкой.

– Ваше величество, Вы испытываете большое смятение. Отложите эту свадьбу, я не желаю, чтобы Вы страдали из-за меня.

– Милая моя Оно, какое же страдание? Для меня счастье каждый день, каждый миг видеть тебя, знать, что ты скоро родишь нашего сына. О, моё совершенство, прошу тебя, не думай ни о чём плохом. Я решу эту проблему, и ты станешь моей женой.

…..Этот разговор состоялся не так давно, больше я не возвращалась к нему, я сделала лёгкий массаж императору, видя, как он расслабляется. Затем, когда император уснул, я развернула записку и прочла:

«Г-жа Оно, можете приезжать за Вашей сестрой».

Эта короткая записка была от г-жи Ми-юко, которую я попросила изменить внешность Хакиры. Я посмотрела на Йошинори. Слепой музыкант прервал игру на своём самисяне, и стало как-то пусто на душе, ибо музыка заполняла эту пустоту.

– Играй, Йошинори, играй.

Жалобная музыка вновь зазвучала. Я погладила по голове спящего императора, поцеловала его в лоб. Вдруг он проснулся, открыл глаза и посмотрел на записку в моей руке.

– Что в этой записке?

Император кивнул в сторону бумаги.

– Ваше величество, мне нужно уехать за моей сестрой. Именно из-за неё я тогда покинула Вас.

– Ты не можешь ехать в таком состоянии, любимая. Я отправлю своего гонца, и твоя сестра скоро будет здесь.

Мне не терпелось увидеть её, но я смирилась – император был прав, срок родов уже подходил (мне следовало оставаться в покое и одиночестве).

За несколько дней до родов возле крыльца моего дворца остановилась повозка, и оттуда в сопровождении слуг вышла молодая миловидная женщина. На её миниатюрные ступни были надеты гэта на очень высокой подошве, так что её хромота почти не бросалась в глаза. Она была одета в ярко-жёлтое кимоно с огромными красивыми цветами.

Когда роскошная женщина предстала передо мной, я едва узнала в ней бывшую нищенку Хакиру. Только грустный взгляд её глаз оставался неизменным. Её кожа была цветущей, тронутая лёгким румянцем, как у персика; кожа была гладкой, свежей, молодой.

Мы обнялись.

– Г-жа Ми-юко сотворила настоящее чудо!

Явное преображение Хакиры так сильно потрясло меня, что только сейчас я поверила в чудодейственные средства, до сего времени я имела обыкновение относиться к ним не так серьёзно.

– Милая моя Хакира! Ты ли это?

Слёзы брызнули из её глаз.

– Благодарю тебя, дорогая Оно! Но….у нас же есть ещё одна сестра – Кимико. Ты не знаешь, где она?

– Кимико живёт здесь, в Киото, у тётушки Акиры. Я как-то раз видела её. Она превратилась в красивую девушку, она очень изменилась, дорогая моя Хакира.

– Я думала, ты тоже живёшь у тётушки, Оно, – сказала Хакира.

Она окинула взглядом роскошное убранство дворца, построенного для меня императором.

– Ты очень богато живёшь в этом дворце, – произнесла Хакира, рассматривая дорогие вазы, – здесь всё так красиво и немного торжественно.

Она вышла на балкон, где я часто проводила время с императором, созерцая сад.

– У тебя такой великолепный сад. Я уверена, ни у кого в Киото нет такого сада. За ним кто-то ухаживает?

– Да, разумеется, мой садовник Харуки. Правда, он ещё не очень опытный и нуждается в руководстве.

– Наверное, тётушка Акира и наша сестра Кимико часто бывают здесь? – спросила Хакира.

– Милая моя сестра, наша Кимико не желает общаться со мной.

– Но почему? Ты достигла таких успехов при дворе нашего императора.

– Успехов, которых добивается гулящая девка, прославленная гейша императора Ниммё!

Слёзы заволокли мои глаза, я вспомнила свой последний разговор с Кимико, когда я приехала в Киото, и мне стало больно. Ребёнок шевельнулся внутри меня, я присела, чтобы не упасть, отвернулась от Хакиры, уверенная в том, что сестра осудит, непременно осудит меня.

Хакира села на разбросанные подушки, обхватила голову руками, она была поражена.

– Так значит, ты и есть та самая гейша, любовница императора, о которой ходят легенды по всей Японии? С тех пор, как я пришла в себя, находясь в салоне г-жи из маленького городка, я слышала столько легенд о прекрасной гейше-поэтессе. Но….я никак не думала, что это – ты.

– Ты не думала, что император может полюбить меня, да, именно полюбить, а не просто использовать моё тело для своих утех?

– Не нужно так говорить, Оно. Ты действительно очень красива и похожа на Богиню Восходящего Солнца и…., всё же…..

– И всё же, мой образ жизни и то, чем я занимаюсь, не увязывается с твоими принципами о порядочности?

Молодое лицо Хакиры покраснело.

– Послушай ту историю, которую я расскажу тебе, и постарайся понять меня. Я стала гейшей, не имея изначально подобное мечты. Я стала гейшей волею случая.

Я рассказала ей про Наоми и её притон-гарем в маленьком городке Шай-ори, и о том, как однажды я пыталась спасти Кимико, но меня выследили охранники и самурая Наоми.

– Она предложила мне обмен: либо Кимико, либо я. Наоми хотела сделать из Кимико гейшу.

– И ты пожертвовала собой?

– Да.

Хакира встала передо мной на колени и обняла мои ноги.

– Прости меня, Оно, моя дорогая Оно. Пожалуйста, прости меня.

Я подняла её с колен и обняла.

– Милая, тебе не нужно просить прощения, ты сама оказалась жертвой обстоятельств, и я сожалею только то, что все эти годы меня не было рядом с тобой, ты была лишена любви. Когда человек лишается любви, он умирает. Несмотря на то, что Кимико обидела меня тогда, но я не держу на неё зла. Думаю, когда-нибудь она всё поймёт.

Хакира стала присматривать за садом, она поселилась в уютном домике, находящимся неподалёку от дворца. Она немного прихрамывала, когда не носила гэта на толстой подошве, но это совсем не бросалось в глаза. Я видела её милое похорошевшее счастливое лицо, и была так счастлива от этого.

Через некоторое время сад вокруг дворца преобразился, в нём возникли новые растения, которых я ещё никогда раньше не видела. Меня беспокоило лишь одно – приближался срок родов, а император всё ещё не появлялся в моём дворце. Я не могла узнать никаких новостей, потому что в моём положении мне не полагалось выходить в город, покидать свою резиденцию.

В тот день ко мне пришёл совсем другой доктор – пожилой человек с маленькой острой бородкой. Он с почтением поклонился мне и представился:

– Доктор Джеро.

– Но ко мне раньше приходил совсем другой лекарь.

После осмотра доктор уверил меня, что с моим ребёнком всё в порядке, и скоро приближается срок родов, но мне не нужно ничего бояться. Затем выражение лица доктора Джеро стало серьёзным, и я поняла, что он хочет поговорить со мной о чём-то важном. Я отправила Йошинори в сад, потому что приятные звуки самисяна могли помешать сосредоточенности. Одна из служанок принесла экибану и чай. Когда мы остались вдвоём рядом с благоухающими цветами экибаны, я спросила доктора:

– Что Вы хотите мне сказать?

– Вы уверены, что в этом дворце нет шпионов?

– Уверена, хотя в последнее время императрица не питает ко мне благосклонных чувств, и, тем не менее, беременная гейша не представляет интереса для политических интриг.

– Ошибаетесь, г-жа. Беременная возлюбленная нашего императора – это настоящий противник для «фудзивара». Г-жа Оно, я – не просто доктор, я – представитель нашей партии против фудзивара.

– Вы ненавидите фудзивара?

– Да, я хочу отомстить.

– Отомстить? Для этого должны быть какие-то причины. Месть не возникает на голом «месте».

– Фудзивара зверски убили моего брата только потому, что он хотел раскрыть их коварный заговор. У нас есть кое-какие подозрения.

– Подозрения?

– Кто-то хочет отравить нашего императора. Его недомогание явилось причиной того, что он не приходит к Вам.

– Говорите!

Я увидела, как доктор замолчал, он явно чего-то боялся.

– Говорите, доктор Джеро. Я уверяю Вас, в этих стенах Вы в безопасности.

– Фудзивара хотят совершить переворот и захватить трон. Они слишком властны, и им не нравится, что в последнее время император стал больше прислушиваться к эмиси. Он стал более самостоятельным, чем раньше.

– Возможно, фудзивара чего-то боятся?

Я налила чай в чашку Джеро.

– Естественно, император вот-вот подберётся к казнокрадству, и тогда полетят их головы. Чтобы предотвратить расследование, фудзивара решили уничтожить императора, прежде чем наступит развязка. Они, также, видят опасность в Вас, г-жа Оно.

– Во мне?

– Да, император очень любит Вас с тех пор, как Вы стали его возлюбленной, наш император изменился. Раньше он делал то, что ему нашёптывали эти коварные фудзивара. Поэтому, уничтожив Вас, они уничтожат и императора.

– Разве я претендую на власть, г-н Джеро?

– Не важно, на что Вы претендуете, г-жа. Император перестал быть покорным и податливым, как раньше, и это их насторожило.

Я вспомнила череду последних событий после моего возвращения.

– Я заметила, император стал плохо чувствовать себя, однако я связала это с его усталостью, ведь он очень занят.

– И, тем не менее, яд уже попал в его организм. Это – очень необычный яд. Он способен накапливаться в теле, отравляя его, очень медленно выводится.

– Я помню, в те дни, когда Властелин мира оставался у меня, он чувствовал себя намного лучше. Что же мне нужно предпринять, г-н Джеро?

– Следите за блюдами, которые подаются к Вашему столу, г-жа, а особенно за теми, кто их готовит. Это должны быть верные Империи люди, и они должны быть врагами «фудзивара».

– Но как же Вам удалось обнаружить яд? – спросила я.

Он пожал плечами:

– Врачебная интуиция. Недавно я осматривал императора, который жаловался на несварение. Что-то подтолкнуло меня к мысли, что это может быть непростое отравление, а именно яд. Я оказался прав. Повар во всём сознался, его подкупили фудзивара за очень большие деньги.

– Что же случилось с этим человеком, г-н?

– Он казнён.

– Но император ничего мне не говорил при нашей встрече. Обычно он не умалчивает о таких вещах.

– Да, но мы ещё ничего не говорили императору, Вы в таком положении, а это могло спровоцировать мятеж в Киото!

– Как же Вы уничтожили этого повара?

– Тайно.

– И никто ничего не заподозрил?

– Думаю, фудзивара что-то подозревают, но молчат. Вот почему мы уничтожили того доктора, который приходил к Вам. Он являлся преданным фудзивара, и мы хотели убедиться, г-жа, что с Вами всё в порядке. Позвольте, г-жа Оно.

Вдруг доктор несколько раз хлопнул в ладоши, двери открылись, и вошёл слуга, ведя на поводке собаку. Он поклонился и подвёл животное к доктору.

– Что это?

– Всё, что будет подаваться к столу, давайте сначала этой собаке, тогда Вы не пропустите яд.

Мне стало жалко эту дворнягу, но разве могла я подвергнуть жизнь императора опасности? Нет, не могла.

– Благодарю Вас.

Несколько раз перед родами доктор Джеро приходил ко мне справиться о моём здоровье. Через несколько дней я родила ребёнка – великолепную девочку так похожу на своего отца. Роды прошли легко, хотя я боялась, ибо в моей голове были тяжёлые мысли.

А потом от усталости и постоянного напряжения я отключилась и провалилась в долгий сон. Мне приснился необычный сон.

Я видела, как бреду в густом тумане и поднимаюсь на далёкую заснеженную гору вулкана Фудзи. Я устала, выбилась из сил. Ноги мои стали тяжёлыми, будто, налились свинцом, причём я не могла посмотреть вниз, потому что мне казалось, если я сделаю это, то непременно упаду с огромной высоты и разобьюсь. Ко мне тянулось множество рук из пространства, они что-то хотели от меня, эти руки. Я отталкивала их от себя, но они всё равно тянулись, цеплялись за моё кимоно.

– Отстаньте от меня! – кричала я в пространство, но руки всё равно тянулись, мешали мне подниматься.

Вдруг там на самой вершине я увидела Сапфо, легендарную поэтессу с острова Лесбос. Она улыбалась мне своей улыбкой и протянула руки, чтобы помочь мне подняться на Фудзи.

– Вы и есть Сапфо? – спросила я, обратившись к ней.

Она кивнула:

– Да, я – Сапфо.

– А я – Оно-но Комати, но никто, никто не знает обо мне.

– Придёт время, и о тебе узнают, – произнесла Сапфо.

Я проснулась, потому что свет слишком много света бил в мои глаза. Я увидела лицо императора Ниммё, и была поражена, откуда он оказался в моём сне. А потом я поняла, что я совсем не сплю, я проснулась.

– Мои мучения закончились? – спросила я.

Мне сказали, что я родила девочку.

– Где же моя дочь? – спросила я и улыбнулась императору.

– Не волнуйся, красавица Оно, тебе принесут её на кормление, а сейчас, чтобы мы остались вдвоём, я дам распоряжение, чтобы о нашем ребёнке позаботились.

– Но где же Вы были все эти дни, Ваше величество?

– Небольшое недомогание помешало мне увидеть тебя, моя любовь.

Я вспомнила о последних словах доктора Джеро, и мне стало неспокойно на сердце.

– Прошу Вас, Ваше величество, останьтесь эти дни со мной.

– Любовь моя, как только ты поправишься, у тебя будет достаточно сил, мы отбываем с тобой в Азию.

– В Азию? – удивилась я.

– Да, меня пригласил халиф Джафар-аль-Мутаваккиль посетить его дворец, а я знаю, ты любишь путешествовать, и очень хотела бы увидеть эту землю. Корабли халифа Джафара в месяце Дракона десять Лун назад побывали в Стране Восходящего Солнца.

– Но разве Вы понимаете язык этого народа?

– Да, я немного обучался арабскому, в моём дворце остался Махмуд, который обучил меня всему и сам обучился японскому языку.

– Это тот самый арабский художник, которого я видела на том приёме? – спросила я.

Император кивнул:

– Да, любовь моя. Махмуд – мой самый лучший друг.

– Вы действительно можете доверять этому человеку, Ваше величество?

– Да, я уверен в этом. Но к чему все эти вопросы, дорогая?

Я не знала, что ответить, г-н Джеро предупредил меня о том, чтобы я пока не раскрывала планов и замыслов их организации.

– Ещё не время, – в тот день напоследок заверил меня доктор Джеро, – но я уверен, однажды придёт тот день, и коварство этих фудзивара будет раскрыто, и множества казней не миновать по всей Японии. Но будьте особенно осторожны, Вы представляете большую опасность для фудзивара, и они однажды захотят устранить Вас.

– В последнее время я очень устала, и меня беспокоило Ваше недомогание.

– Вы справлялись обо мне?

– Конечно, Ваше величество. Разве могла я оставаться равнодушной в этих великолепных стенах, когда Вам плохо?

Он обнял меня и произнёс:

– Моя возлюбленная, верь мне, однажды настанут времена, когда Япония будет свободной, и ты поймёшь, что у тебя нет повода бояться за меня. Однажды настанут те времена, когда власть императора станет сильной, и никто не будет решать за императора и указывать, как ему действовать.

– Вы имеете в виду фудзивара, с которыми у Вас противостояние с тех пор, как Вы стали императором Страны Восходящего Солнца?

Взгляд императора стал серьёзным.

– Неужели ты знаешь обо всём, красавица Оно?

– Я служу Вам, Ваше величество. Как же Ваша преданная служанка может оставаться безучастной к тому, что происходит вокруг моего господина?

Он улыбнулся:

– Тебе не следует слишком глубоко вникать в политику, красавица Оно, ибо Ваш господин жаждет Ваших танцев и стихов, которыми он всегда так восхищался. В Арабском Халифате есть тоже много поэтов, и Махмуд однажды декламировал мне одного из поэтов.

– Наверное, это были очень красивые стихи.

– О, в них заключена мудрость многих эпох, однако без твоих стихов мой мир становится блеклым, нуждаясь в ярких красках.

– Я бы очень хотела, чтобы Вы прочли мне эти стихи, Ваше величество. Прошу Вас. Я хочу услышать мудрость этого мира.

Император закрыл глаза, и я услышала чудесные слова, которые запомнились мне, потому, что эти слова были необычными.

«Прекрасная роза

Цветёт в саду моём,

Она так красива,

Как рассвет,

Которым я могу

Любоваться вечно,

Однако стебель её

Полон шипов,

И я часто накалываюсь на них,

Я страдаю,

Но боль моя

Рождает чистую любовь».

– Кто написал эти красивые стихи? – спросила я.

– Один неизвестный арабский поэт. Говорят, он погиб из-за любви, а наш Махмуд перевёл его на японский.

В ту ночь я долго не могла уснуть и попросила Йошинори играть на самисяне. Император остался у меня, за кухней я попросила следить Хакиру, которая с большим удовольствием исполняла свои новые обязанности. Она воспринимала их, как символ возвращения к новой жизни. Я всё ещё не могла оторвать глаз от её преобразившегося лица, посвежевшая кожа лица напоминала сочный персик. Правда, седине волос не далось исчезнуть. Г-же Ми-юко пришлось прибегнуть к красителям.

– Если я буду красить свои волосы регулярно, то седину никто не увидит, – говорила Хакира, – г-жа Ми-юко настаивала, чтобы я отныне не относилась пренебрежительно к своей внешности. Ведь внешность для любой женщины значит очень многое.

Пока император спал, всю ночь в соседней зале я и Хакира беседовали друг с другом, рассказывая о тех перипетиях судьбы, через которые нам пришлось пройти. Неожиданно мы стали близки, хотя в детстве Хакира всегда держалась особняком.

– Я попала к одному феодалу в рабство, он часто бил и насиловал меня, – с горечью говорила Хакира, – однажды мне удалось убежать от него, а потом я стала безумна, и уже ничего не помнила, – она тяжело вздохнула, – Моя милая Оно, на днях я схожу к Кимико и поговорю с ней. Это жестоко отворачиваться от своей сестры, только потому что она пожертвовала собой ради неё и выпила полную чашу горечи.

Под утро мы уснули, в то утро я спала, обняв свою дочь……

Глава 11 «Халиф»

«Он опять не пришёл –

И ночью тоскливой, безлунной

Я не в силах заснуть,

А в груди на костре желаний

Вновь горит –

Не сгорает сердце….

.

Всё кончено.

Замороси осенний дождь.

И, словно, листья на ветру,

Поблекли слова любви.

.

В залике этом

Нет морской травы, -

О, бедный мой рыбак!

Ты этого,наверное, не знаешь?

И от утслости изнемогая,

Всё бродишь здесь…..

.

От горестей мирских утсла,

Корни отрубив,

Плакучею травою стану.

Нашлось б теченье,

Что вдаль возьмёт!

.

Зёрна риса,

Что в поле остались,

Сметает

Осенний ветер.

С грустью смотрю:

Не моя ли это участь?»

(Оно но Комати).

……..

Когда все придворные узнали о моей поездке вместе с императором в Арабский Халифат, во дворце случился большой переполох. Я случайно узнавала о том, что придворные, приближённые к императору, были крайне недовольны новыми отношениями между «императором и его красавицей-гейшей». Во главе этого недовольства и возмущения была императрица Татибана.

– Мой бедный сын, разве ты забыл, что являешься великим властелином мира Страны Восходящего Солнца? Разве ты забыл об этом, дорогой? Будет скандал, если халиф увидит тебя с ……этой гулящей девкой, пусть даже если она так хороша, что с этим трудно не согласиться.

– Не смейте называть её так, матушка!

– Хорошо, ты велел выстроить ей огромный дворец, где она чувствует себя императрицей, хоть на самом деле и не является таковой. Что ещё тебе нужно, сын мой?

– Чтобы мой двор и Вы, матушка, признали мою Оно. Она и только она всегда будет владеть моим сердцем и более никто.

– Она так хороша в постели? Я слышала, в притоне г-жи Наоми готовят отличных гейш искусных в интимных утехах. Но имей в виду, мой дорогой сын, мой милый Ниммё, эти женщины – лишь раскрашенные куклы.

– Оно – не раскрашенная кукла в отличие от многих в этом дворце. Моя возлюбленная – искушённая в поэзии, искусстве и науке.

– Зато она ничего не понимает в политике.

– Не беспокойтесь об этом, моя Оно не настолько глупа, как Вы думаете.

– Поезжайте к Вашему другу халифу с Вашими жёнами, придворными, но только не с этой ужасной женщиной.

– Помните, матушка, сначала Вы были очень благосклонны к Оно. Чем же вызваны столь явные перемены в Вас?

– Ты изменился, сын мой. Ты восстановил против себя весь двор за короткое время, а эти храмы и изваяния в её честь….народ возмущён.

– Вы не правы: людям, простым людям нравится моя Оно, они восхищены е стихами, разошедшимися по всей Японии.

– Её стихи слишком печальны и несчастны. Но это – ложь!

– Ложь?

– Твоя любовница купается в счастье, её поэзия, эти строки не соответствует тому душевному состоянию, которое она испытывает. Разве может поэт лгать?

– Она не лжёт.

Я слышала этот разговор из-за двери одной из зал дворца императора, но не решилась войти. Я возвратилась в свой дворец, мне стало очень плохо на душе. Так плохо, что, прижав мою девочку к груди, я зарыдала.

В этом состоянии он и нашёл меня.

– Через день мы должны отплыть, – сказал император, – почему ты так печальна? Разве тебя не радует предстоящая поездка? А затем, когда мы вернёмся, состоится свадьба. Все приготовления уже завершены. Скоро народ будет приветствовать свою новую императрицу.

Дочка спала, будто, её совсем не касались все эти дворцовые дрязги. Мы назвали её «Мивой», что на нашем языке означает «гармония», хотя мы долго спорили накануне, какое имя ей выбрать.

Имя Мива вполне устроило императора и меня, ведь в человеческой жизни бывает так мало гармонии. Вытерев слёзы, я посмотрела на моего возлюбленного.

– Я очень боюсь за Вас, Ваше величество, – прошептала я.

– Боишься?

– Ведь, я же вижу, они все против Вас. Эти люди очень корыстны, они ни перед чем не остановятся. Прошу Вас, Ваше величество, быть может, Вы, всё же, смиритесь с фудзивара и отправитесь в халифат вместе с императрицей или Вашими жёнами?

Лицо императора налилось гневом, он стукнул кулаком по столу так, что стоявшие на нём блюда подпрыгнули.

– Эти подлые фудзивара должны знать своё место! Они уже смогли управлять моим дядей Дзюнной, они прибрали всё к своим рукам, они присваивают земли бедняков, скупают драгоценности, присваивают деньги! Они думают, что мне совсем ничего не известно об их делишках! Или они считают меня настолько глупым, лишённым разума! Дядя позволил управлять собой, но я не позволю! Или тебе что-то известно об их планах?

– Нет, любимый, я могу лишь догадываться. Что-то подсказывает мне, что Вам нужно быть осторожным.

Я видела, когда мы восходили на наш корабль с императорскими знаками, с какой ненавистью и презрением смотрели на нас придворные, как они ненавидели меня. Их взгляды горели этой ненавистью.

Поговорив накануне с доктором Джеро, выйдя в открытое море, я отстранила назначенного повара, потому что я настояла на этом. Дочку я не могла взять с собой, ибо качку и солёный ветер девочка могла очень плохо перенести. Я оставила её на попечении кормилицы и сестры Хакиры.

В первые дни нашего плавания я чувствовала себя отвратительно, впервые узнав, что такое «морская болезнь». Меня тошнило и рвало. Сначала доктор насторожился, а затем спокойно вынес свой вердикт.

– Не беспокойтесь, г-жа. Море действует на человеческое тело неблагоприятно, как бы мстя нам за вторжение в его заветные пределы.

– В детстве я очень любила бегать к Побережью, чтобы слушать океан, видеть, как волны накатывают друг на друга, будто соревнуются между собой. Я любила созерцать белую шапку Фудзи-ямы, и из этого черпалось моё вдохновение.

– Но Вы же сами находились на земле, – произнёс доктор, – земля устойчива, а океан – нет.

Император то и дело смотрел в свою подзорную трубу и проявлял нежную заботу обо мне.

Он был счастлив, и я видела, как его глаза горели радостью, хотя перед отплытием он ходил мрачнее тучи. Несмотря на протесты фудзивара, в Совет были дополнительно введены другие чиновники из рода эмиси. Несмотря на явное недовольство постоянного состава Совета, по настоянию императора я регулярно присутствовала там.

– Ваше величество, Вы же видите, они никогда не смирятся с моим присутствием, – говорила я после того, как Совет подходил к концу, – они ненавидят меня даже больше, чем Вас. Они считают, я – единственная причина явных перемен в Вас.

– И они правы, любовь моя. Раньше я не жил, я, будто, спал, не ощущая, не чувствуя самой жизни. Дядюшка Дзюнна предупреждал меня о том, что, взойдя на престол, мне следует быть готовым к тому, что фудзивара начнут диктовать мне, как себя вести и многое другое. Дядюшка не мог сопротивляться, хотя пытался проводить свою политику и прекратить казнокрадство. Фудзивара слишком быстро обогащались и продолжают обогащаться до сих пор. У меня есть подозрение того, что смерть моего дядюшки не естественна.

– Так он был убит?

Император кивнул:

– Да.

– Так почему же не проводилось расследование? – спросила я.

– Проводилось. Мне доложили, что здоровье моего дяди было слабым, он умер естественной смертью.

– И, всё же, что-то заставляет Вас думать, Ваше величество, что что-то не так?

Он пожал плечами:

– У меня нет доказательств, любовь моя; фудзивара хитры, как демоны.

– Прошу Вас, будьте осторожны, Ваше величество. Я боюсь за Вас. Отныне наша жизнь общая на двоих.

– Успокойся, моя красавица Оно, всё будет в порядке. После нашего возвращения мы поженимся.

– Прошу Вас, Ваше величество, остановите это, отмените свадьбу. Отмена её собьёт с толку тех, кто недоволен Вами, они очень опасны.

Император Ниммё оставался непреклонным.

День, когда наш корабль причалил к берегу, был ясным и солнечным. Никогда раньше я не видела столько солнца, потому что большую часть времени над Японией царят туманы, скрывая берег и другие острова. Яркое голубое небо напоминало чистотою своей настоящую бирюзу. Сойдя на берег, мы оказались окружёнными людьми из свиты халифа. Их одежды отличались от наших, как и боги, которым они поклонялись. Головы их были покрыты тюрбанами, их тела были облачены в яркие халаты и перепоясаны поясами. Правда, халаты отличались от кимоно покроем. От толпы отделился один человек в жёлтом халате и коричневой чалме. Поклонившись нам чуть ли не до земли, человек в коричневом тюрбане произнёс на непонятном языке, но один изпереводчиков перевёл.

– Халиф Джафар аль Муттавакиль приветствует Вас и ожидает в своём дворце. Халиф поручил мне, Ахмету ибн Сафуру, его главному визирю, встретить Вас и препроводить в его главную резиденцию.

Чуть в стороне я заметила эскорт, состоящий из носилок с рабами-носильщиками и огромных верблюдов.

Император низко поклонился главному визирю Ахмету ибн Сафуру и произнёс что-то по-арабски. Они улыбнулись друг другу.

Войдя в резиденцию халифа, я была поражена её красотой и великолепием. Там вдалеке высилась мечеть и башня, с которой муэдзины в положенный час призывали верующих совершить намаз. Войдя во дворец, мы оказались в «Зале Приёмов». Человек с небольшой бородкой тёмно-каштанового цвета в белом халате и такого же цвета тюрбане восседал на троне и поприветствовал нас. У него были выразительные миндалевидные глаза, нос с горбинкой и тёмные брови. У этих людей были миндалевидные глаза и носы с горбинкой, движения их были резкими и какими-то размашистыми. Но это было лишь моим первым впечатлением.

Наши слуги внесли в зал приёмов несколько сундуков. Император показал на сундуки и произнёс что-то по-арабски. Я видела, как человек на троне приветливо улыбнулся нам, хлопнул несколько раз в ладоши. Вслед за этим в зал внесли несколько кувшинов с пряностями и драгоценными камнями. Затем человек на троне произнёс по-японски:

– А теперь, о, властелин Океана, прими наши дары то, чем богата эта земля.

Я была поражена, потому что совсем не ожидала такого знания японского наречия от иноземца. Этим иноземцем, восседавшим на троне своего дворца-резиденции, и был сам халиф Джафар аль Муттавакиль. Позже я запишу все свои впечатления в своём дневнике, чтобы, оставшись в полном одиночестве, читать его на досуге. Правда, дневник исчез, (вероятно, как я узнала позже, его выкрали фудзивара, надеясь почерпнуть важную для них информацию).

Император представил меня халифу, я низко склонилась перед властителем этого мира, полного пустынь и жаркого солнца.

Судя по тому уважению, которое было выказано мне, император представил меня, как свою будущую супругу.

В нашей свите оказались фудзивара, я видела, каким недовольством подёрнулись их лица, когда они явились свидетелями знаков внимания и почтения, оказываемых мне самим халифом. Я была поражена ещё больше, когда через несколько дней, гуляя по саду, накрывшись своим маленьким зонтиком, я набрела на одно здание.

В центре зала находился один вращающийся шар. Раскрыв от удивления рот, я долго глядела на этот шар и не заметила того, что в зале кто-то присутствовал. В тишине огромной сферы я услышала чьё-то лёгкое дыхание. Высокая фигура в тюрбане и ярко-красном халате подошла ко мне и поклонилась. Это был сам халиф Джафар аль Мутавакиль.

– Приветствую Вас в моей обсерватории, г-жа, – произнёс он по-японски.

Я улыбнулась, потому что едва поняла его, однако всё равно речь халифа можно было понять.

– Вы знаете мой язык? – спросила я и тоже в почтении склонилась перед этим человеком.

– Благодаря императору и властелину Океана. Император в прошлый раз, когда мы виделись, дал мне несколько уроков, а затем мы обменялись нашими подданными. Я оставил ему Махмуда, чтобы он обучил императора арабскому языку, в свою очередь Властелин Океана подарил мне Харуки. Г-н Харуки оказался отличным учителем, но я был плохим учеником.

– Что Вы здесь делаете, Ваше величество? – спросила я.

– Наблюдаю за звёздами. Идёмте, я покажу Вам мой прибор, благодаря которому я смотрю на небо.

Я показала на вращающийся в центре обсерватории голубой шар.

– А что это такое, Ваше величество?

– Модель Земли.

– Модель Земли? – удивилась я.

– Да, её сконструировали по древним чертежам мои учёные. Эти чертежи когда-то принадлежали Древнему Риму. Говорили, их держал в руках сам Цицерон и Октавиан Август.

Шар был выложен обожжёнными голубой эмалью изразцами. Я слышала о том, что этой методикой владели древние персы. Об этом же мне рассказывал сам император и его архитекторы, с которыми я имела несколько бесед. Когда луч Солнца попадал на голубые плитки, зала и вся обсерватория, словно, погружались в голубые блики. Так обычно бывает в воде. Я это знала наверняка, потому что с детства могла плавать. Я жмурилась каждый раз, когда шар совершал полный оборот вокруг своей оси.

– Но почему он вращается? Что им движет?

– Механизм, изобретённый моими учёными, – с гордостью произнёс халиф.

– По нашим представлениям мир, в котором мы живём, представляет собой плоскость, окружённую горами, Фудзи-ямой и Огромным Океаном. Иногда его трясёт, потому что в Океане живёт огромная Рыба.

– Весьма романтичное представление, – заметил халиф, – и всё же, я уверен, что Земля представляет собой шар, мы обитаем на огромных островах, окружённых Океаном, который велик и безбрежен.

Острова изображали жёлтыми плитками, жёлтые блики добавляли больше света в обсерваторию, особенно, когда наступал вечер.

– Мы не можем видеть Землю, потому что она огромна, но расчёты учёных говорят о том, что Земля – вовсе не плоскость, а шар. Когда-нибудь отношения между нашими государствами станут очень крепкими, и жители Страны Восходящего Солнца узнают о многом. А мой халифат получит много шёлка из Китая и бумагу, в которой мы так нуждаемся. Мы уже отправляем наши торговые суда в Китай.

Я, как заворожённая, продолжала наблюдать за вращающимся голубым шаром.

– Император очень желает, чтобы эти отношения развивались, – произнесла я, – однако фудзивара (аристократы рода «фудзивара»), занимающие видные посты, настроены агрессивно. Они преследуют личные цели, касающиеся только их. Они не заинтересованы в развитии отношений между Японией и Арабским Халифатом.

Халиф Джафар грустно вздохнул:

– Император при прошлой нашей встрече упоминал об этом. Ему предстоит преодолеть много препятствий, – Аллах да поможет ему в этом, – произнёс халиф, возведя руки к небу.

Он повёл меня по винтовой лестнице, и вскоре мы оказались на самом верху обсерватории. В куполообразном потолке было проделано отверстие, куда была вставлена огромная труба.

– Отсюда я наблюдаю за небом, – пояснил учёный халиф.

– О, как бы мне воочию хотелось увидеть это небо со множеством звёзд! В детстве я любила наблюдать за Океаном, огромной горой Фудзи и за звёздами. Правда, во время туманов их почти не видно, но даже у нас случается ясная погода. Звёзды помогают мне писать стихи.

Халиф улыбнулся мне:

– Сейчас на небе тоже ничего не видно, но ночью можно увидеть многое. Приходите сюда с императором ночью, я покажу вам то, что наблюдаю здесь уже много лет, а до меня это делал мой отец и дед. Они тоже увлекались созерцанием звёзд и поэзией.

– Так это Ваши стихи прочёл мне император накануне нашей поездки? – спросила я.

Халиф выглядел смущённым.

– В моём халифате много поэтов и философов, г-жа. Возможно, эти стихи принадлежали кому-то ещё.

Я вспомнила те стихи, которые накануне поездки прочёл мне сам император Ниммё.

– Возможно, – ответила я, – но эти стихи были воистину прекрасны и совершенны. Они тронули меня.

Я увидела на этот раз, что смущение халифа Джафара стало ещё сильнее.

– Ведь сознайтесь, Повелитель Мира, это были Ваши стихи?

– Да, я боялся, что такой прославленной поэтессе, как Вы, не понравятся мои стихи, поэтому предпочёл не признаваться в моём авторстве.

– Вы ничего не слышали о великой Сапфо? – спросила я.

– Слышал. Некоторые из моих подданных, побывавших на острове Лесбос, куда была сослана эта удивительная женщина, видели её изваяние. Однако сейчас здесь в этой обсерватории я бы хотел услышать Ваши стихи. Прошу Вас, прочтите что-нибудь из тех сочинений, которые принадлежал Вам.

– Вы никогда не слышали моих стихов от императора?

– Я слышал о них, но у меня не было возможности лично познакомиться с Вашей лирикой, звучащей из Ваших уст.

– Но…..

– Прошу Вас, прекрасная Оно…..

Солнце струилось сквозь голубую гладь изразцов, и среди этого великолепия полились стихи из моей души…..

….. «Распустился впустую,

Минул вишнёвый цвет.

О, век мой недолгий!

Век не смежая, гляжу

Взглядом долгим, как дождь.

.

Когда ясихидэ

Назначен был в Микава,

Он написал мне:

«Не хотите ли взглянуть

На земли,

Коими я буду управлять?»

Я отвечала:

«Оборваны корни

Плавучей плакучей травы.

Так и я бесприютна!

С лёгкой душой поплыву по течению,

Лишь только услышу:

«Плыви».

.

Это всё моё сердце,

Что отплыть я решилась

В столь непрочной ладье.

Всякий день

Её заливают

Невольные горькие волны.

.

Вновь приходит рыбак

В ту бухту, где травы морские

Уже давно не растут, -

Но напрасны его страданья,

Упованья на

Радость встречи….

.

Разве я – проводник,

Что должен к деревне рыбачьей

Указать ему путь?

Отчего же

Сердится милый,

Что не вывела

К Тихой Бухте?»

……

Моё сердце билось очень сильно, когда я закончила. Тайком я глядела на халифа Джафара, пытаясь понять его реакцию, но он сидел передо мною, печально опустив глаза, и смотрел в пол.

– Что же Вы молчите, повелитель? – наконец, решилась спросить я, совсем забыв о дерзости. Мне просто не терпелось узнать, что думает этот великий человек.

– У меня сложилось превратное мнение о женщинах Японии. Мне всегда казалось, что они, будто, тени, следующие за мужской волею и не имеющие своей собственной.

– Но сейчас Вы думаете иначе?

– Да, Вы в моих глазах – тот идеал женщины, которой можно поклоняться, как богине. Я сожалею, что у нас разные веры. Я верю в Аллаха, Вы в Ваших богов. Ваша поэзия способна растопить любое сердце, даже если оно заковано в броню, такое сердце раньше было у императора Ниммё. Он был отстранён, холоден и равнодушен к этому миру. В его глазах была Вечная печаль. Но сейчас он – совсем дугой человек. Вас невозможно не любить, красавица Оно.

Он приблизился ко мне и долго смотрел в мои смущённые глаза.

– Прошу Вас, дайте мне Вашу руку.

Халиф прижал мою руку к своему сердцу.

– Если б император не являлся моим другом, я молил бы Вас остаться в моём гареме. Вы стали бы украшением моего халифата. Однако моё предложение остаётся в силе, и Вы можете подумать над ним.

– Я никогда не оставлю Японию. Я люблю мою страну – Страну Восходящего Солнца. Я люблю туманы, опускающиеся на землю и Океан, я люблю молчаливый и грозный вулкан Фудзи, всегда вдохновляющий меня. Я люблю шёпот волн, так ласкающих мой слух. И….я очень люблю императора, я не смогу жить, если его вдруг не станет.

– Разве Ниммё что-то угрожает? – спросил Джафар-аль-Мутавакиль.

В его чёрных глазах читалось беспокойство.

– Я слышала, вокруг моего возлюбленного собирается заговор. Его уже пытались отравить, и эта поездка лишь отсрочит ненадолго столкновение с противоположной стороной.

– Вы говорите об отравлении? – спросил халиф, немного поразмыслив над чем-то.

– Да, повелитель. Перед поездкой император чувствовал себя совсем скверно. Вы мне незнакомы, но я чувствую, что могу довериться Вам. Ваши глаза – это не глаза предателя, но глаза верного друга.

Халиф трижды хлопнул в ладоши, пришёл слуга.

Джафар что-то шепнул арабу-слуге на ухо, тот поклонился и вышел. Затем через несколько минут слуга вернулся, что-то принеся на серебряном подносе, что-то накрытое красной тканью. Халиф убрал ткань, протянул мне невзрачный серый камень.

– Это – очень ценный минерал, – произнёс халиф Джафар, – в моей резиденции всего два таких минерала. Один из них я дарю императору. Возьмите же.

Я посмотрела на неправильной формы серый минерал, взяла его в руки. Он был холодным и очень твёрдым.

– В чём же его ценность, повелитель?

– Этот минерал способен впитывать яды из пищи и вина. Положите его в сосуд с вином, которое Вы хотите подать императору, выдержите этот минерал в сосуде в течение некоторого времени, затем подайте императору. Ему ничего не будет угрожать, потому что яд обезвредится прямо в сосуде.

– Благодарю Вас, повелитель.

Я упала на колени и поцеловала полу его халата, казалось, халиф был поражён моим внезапным порывом.

– Прошу Вас, не нужно. Богине не пристало кланяться обычному смертному.

– Но я не – не богиня. Я – лишь скромная слуга императора и подчиняюсь своей собственной судьбе.

….Звёзды в ту ночь стояли очень низко, казалось, протяни руку, и эти зёзды упали бы прямо в твои руки.

Император Ниммё долго всматривался в звёздное небо, всё было для него в диковинку, я понимала это по мимолётной улыбке, появляющейся на его лице.

– Смотри же, красавица Оно, вон на ту жёлтую движущуюся звезду. Она так прекрасна, что напоминает мне тебя. Я назову эту звезду твоим именем.

Я посмотрела в подзорную трубу, увидела жёлтую сияющую точку, а рядом с ней очень медленно двигалась какая-то красноватая точка.

– Я вижу другую звезду, Ваше Величество, – произнесла я, – она красная. Я бы назвала эту звезду Вашим именем, повелитель Океана.

Император вздохнул:

– Возлюбленная моя, когда-нибудь мы будем, так же, как и они, плыть в небесах и смотреть на этот грешный мир сверху и удивляться тому, что люди – эти маленькие создания, имеют очень много бесполезных дел, которые кажутся им огромными, грандиозными. А на самом деле вся грандиозность не здесь, а там….Там.

Я показала на небо.

Он заметил слёзы в моих глазах, обнял меня, попробовал на вкус слёзы.

– Они солёные, как Океан. Почему ты плачешь, моя Оно?

– Мне кажется, моя жизнь без Вас потеряет смысл, Ваше Величество. Я просто на миг представила это, и мне стало не по себе.

– Но почему ты думаешь, что я умру, дорогая?

– Мы все когда-нибудь умрём.

Он нежно гладил мои волосы и шептал те слова, в которые мне хотелось верить, но я не верила.

– У меня дурное предчувствие, Ваше величество.

Он вздохнул:

– Я благодарен за то, что мой друг, халиф Джафар, предоставил в наше распоряжение сегодня свою обсерваторию. Давай не будем говорить о грустном. Я уверен, твои предчувствия не сбудутся. Мы поженимся по возвращении и будем очень счастливы друг с другом. Вот увидишь. Как ты находишь халифа Джафара?

– Он очень умный человек. Он – такой же философ, как и Вы, Ваше величество. И также, как и Вы, любит поэзию. Среди его придворных очень много учёных.

Император грустно посмотрел на меня.

– Увы, среди моих придворных слишком много тех, которые жаждут власти. Они хотят возвести на трон моего старшего сына Монтоку, устранив меня, потому что Монтоку будет делать то, что нравится фудзивара.

Я вспомнила юношу с дерзким лицом, которого видела недавно на приёме перед отъездом из Киото. Императрица Татибана, также, приняла решение ввести его в состав Совета, чтобы он начал приобщаться к государственным делам.

– Не переживайте, Ваше величество, рано или поздно Ваш старший сын Монтоку станет императором. Так течёт Река Жизни, и с этим необходимо смириться, даже если сердце протестует. Мы однажды приходим в этот мир, а затем уходим из него, подобно дождям.

– Я никогда тебя не забуду, Оно-но Комати. Никогда.

Звёзды продолжали двигаться и существовать в своих мирах независимо от наших желаний и чаяний, небо было прекрасным. Именно в такую безоблачную ночь им можно было любоваться, думать о Вечности. Император ещё долго всматривался в далёкие мерцающие звёзды.

– О чём ты думаешь? – спросил он меня после долгого молчания.

– О Вас, Ваше величество, о нашей дочери Миве, которая сейчас находится на поруках у Хакиры. Я скучаю по ней. Я так долго не держала её в своих объятиях, не видела её улыбки. Её взгляд чист, как может быть чист взгляд младенца.

– Ты скоро увидишь нашу дочь. Ты думаешь, я не скучаю по ней?

– А вдруг мы возвратимся обратно, и наш дворец будет разрушен? Вдруг в Японии произойдёт переворот, ибо Ваши враги воспользуются Вашим отсутствием? Вдруг они убьют Хакиру и Миву, как месть за Ваше упрямство и сопротивление их воле?

Иммератор сильнее сжал меня в своих объятиях, я почувствовала, он тоже переживал, но старался скрыть это от меня.

– Успокойся, красавица Оно. Всё будет хорошо. Япония преобразится. После возвращения я построю множество таких обсерваторий, как эта. В одной из них мы будем, так же, как и сейчас, сидеть вдвоём и смотреть на эти далёкие звёзды.

– А ещё я вспомнила одну притчу, которую поведала мне моя мать Мий-око, когда была жива. Это было давно. Тогда я была ещё ребёнком, но притча запомнилась мне на всю жизнь.

– Расскажи её мне.

И я начала рассказывать.

Притча об одинокой страннице

На свете жила одна девочка, которая была очень одинока, потому что она совсем не знала своих родителей. Все думали, что их вообще никогда не было, потому что никто из знакомых её никогда не видел этих людей, а девочка совсем не помнила их.

В памяти её лишь осталась улыбка матери и сильные руки отца, которыми он ухаживал когда-то за садом. Но сада давно не было, и дома у девочки тоже не было, потому что он был разорён.

Девочка сначала работала батрачкой на одного господина, а когда она выросла, то н хотел сделать её своей любовницей, и она сбежала из этого дома.

Она долго странствовала по дорогам Японии, искала пристанища, чтобы почувствовать себя счастливой. Но нигде не было этого пристанища, и девушка уже перестала на что-то надеяться. Она перестала любить этот мир и стала ко всему равнодушна. Она часами могла смотреть на звёзды и беседовать с ними, и звёзды, как будто, слышали её и отвечали ей на своём непонятном языке.

– Мы тебя любим, мы в тебя верим, мы тебя ждём.

Девочке тогда казалось, будто, она действительно слышала «шёпот» этих звёзд. Она устроилась в театр кукол в одном городке, и те, кто работал с ней, считали девушку ненормальной. Однако никто не выгонял её из театра, потому что девушка очень хорошо играла те роли, которые ей доставались в этом театре.

Казалось, все зрители шли на представление именно из-за душевной искры этой девушки. Однажды хозяин театра посватался к ней, но девушка не любила его, поэтому отказала.

Как-то раз ей приснился один сон, в котором девушка увидела прекрасного юношу, который пришёл к ней.

– Кто Вы? – удивилась девушка, когда прекрасный юноша увидел её.

Вместо ответа юноша показал на самую красивую сияющую в ночи звезду и произнёс:

– Я с той далёкой звезды, – произнёс прекрасный юноша.

Девушка вспомнила, она часто смотрела именно на эту звезду, выделяя её из всех остальных звёзд на небе.

– Но….как же это возможно? – спросила бедная девушка, – эта звезда находится очень далеко…..

– Дело в том, что я ищу ту, что предназначена мне в жёны, – ответил юноша, – моя невеста – дочь императора с той звезды, а я – сын другого императора. Они решили заключить союз и поженить нас. Я пришёл искать свою невесту.

– Но как же Вы найдёте её, принц? – спросила девушка.

– Её родители сказали, что много лет они путешествовали по небесам, и однажды заглянули на Землю, чтобы показать своей только что родившейся дочери эту необычную планету, однако, когда они приблизились к Земле, злой дракон похитил их дочь и грозился сжечь всё дотла, если они не покинут землю, в том числе и их новорожденную дочь. Несчастные император с императрицей повиновались, но в течение многих лет зажигали огни во дворцах, чтобы их дочь могла видеть их с земли.

– Я прилетел с той далёкой звезды, чтобы привести несчастным родителям их дочь, и тогда она будет отдана мне в жёны. И когда я увидел Вас, я понял, что Вы и есть моя невеста.

– Кто же Вам сказал об этом? – спросила девушка.

– Никто. Моё сердце. Только лишь моё сердце.

Принц протянул руку:

– Пойдёмте со мной.

От юноши исходило тонкое сияние, какого не бывает ни у кого из землян.

Девушка не могла поверить, ведь, от её тела не исходило этого сияния.

– Но…как же?

– Страдания и скорби сделали слабой твою ауру, когда ты станешь счастливой, тогда такое же сияние будет и у тебя, – произнёс принц.

Однако в тот момент девушка проснулась. Был день, и она не увидела никакого сияющего принца с далёкой звезды рядом с собой.

«Мне всё это приснилось», – грустно подумала девушка и заплакала……

…. Взгляд императора Ниммё казался грустным, когда я замолчала.

– Неужели эта бедная девушка так и осталась одинокой, и сияющий принц ей только приснился? Я помню, один твой стих говорит об этом.

– Да, я написала этот стих, вспомнив притчу. Однако на этом не заканчивается эта история.

– Чем же она заканчивается? – спросил меня император.

– Однажды сияющая душа отделилась от тела девушки и устремилась к своей звезде, а утром нашли её тело…..

– Какая же грустная история, – произнёс император.

Он навёл трубу на какую-то точку на небе, долго смотрел на неё.

– Гляди же, моя красавица Оно, – произнёс император.

Я посмотрела в ту точку, на которую указывал император. Там сияла огромная звезда среди скопления более мелких звёзд.

– Однажды и мы встретимся на этой звезде, и будем счастливы друг с другом. Возможно, эта притча о нас, и мы уже встречались с тобой.

– Возможно.

Я поцеловала императора и ещё раз взглянула на яркую сияющую звезду, словно, это была совсем не звезда, а великолепное существо там очень далеко. Император улыбнулся мне:

– Вот видишь, красавица Оно, вымышленная история может стать подлинной. Я запомню эту легенду, и однажды мы расскажем её нашим внукам и правнукам.

– Ваше величество, Вы намерены жить так долго? – спросила я.

– Я намерен жить столько, чтобы мои глаза вечно видели тебя, и наши сердца бились в унисон друг с другом. Неужели ты в это не веришь, красавица Оно?

– Хотелось бы верить.

– Тогда посмотри на эти звёзды, они так напоминают вечных странников среди этой длинной ночи. Эти звёзды так напоминают живых существ.

Звёзды продолжали мерцать с далёких небес. О, если б я знала тогда, какая участь ждёт нас обоих! Если б я знала, что счастье продлится так недолго! Но разве дано человеку предвидеть будущее? В ту ночь я уснула полная счастья и дальнейших грёз….Увы, это были только грёзы и мечты.

Гейша всегда останется гейшей, даже несмотря на то, что она приближена к императору.

– Знаешь ли ты ещё притчу? – спросил меня, засыпая, император Ниммё.

– Я знаю много притч.

– Придёт время, и ты расскажешь мне всё, что знаешь.

– Хорошо, Ваше величество.

……На следующий день случился праздник Курбан Байрам, отмечаемый в исламском мире. В этот день мусульмане бывают очень счастливы, они завершают свой многодневный пост, и подают на стол свежего барашка. К вечеру, когда в резиденции халифа состоялись основные торжества, нам были доставлены письма из далёкой Японии. Одно из посланий было адресовано самому императору Ниммё, второе мне….от моей сестры Кимико.

Кимико сообщала мне, что выходит замуж за одного чиновника при дворе императора и хочет видеть меня и Хакиру на свадьбе. Что касается императора, то, прочитав последнее, он нахмурился и выглядел озадаченным.

– Что случилось, Ваше величество?

– В Киото царят беспорядки. Императрица Татибана, скорее всего, по наущению моих врагов и недоброжелателей, хочет воздвигнуть на трон моего старшего сына Монтоку, моё отсутствие сейчас на руку клану фудзивара.

– Насколько я знаю, Вы опирались на клан эмиси, Ваше величество.

– Часть эмиси стали перебежчиками, хотя я всегда надеялся на них. Нам нужно срочно уезжать Японию.

В тот день торжество уже не радовало императора, а я чувствовала себя, как потерянная.

….Я помню день прощания, когда халиф, стоя на пристани, обнял императора и пристально посмотрел в его глаза.

– Я надеюсь, мы ещё встретимся, друг. Я приятно удивлён, видя с тобой такое великолепие, которое стоит дороже, чем весь мой халифат, ведь ради женщины мы готовы свернуть горы.

– Я навсегда запомню твою обсерваторию, – признался император.

Было видно, что ему стоило огромных сил не показывать то смятение, которое терзало его душу после прочтения послания, и это тревожило меня. Перед тем, как подняться на корабль, я ещё раз поклонилась халифу и спросила:

– Помните ли Вы великолепную Сапфо, о повелитель Востока и пустынь?

Мой вопрос, казалось, добавил больше блеска глазам халифа Джафара, ибо он помнил о нашем разговоре в обсерватории.

– Сапфо…..Многие поэты ислама любят цитировать её стихи, но…..Я полюбил Ваши стихи, потому что они запали в мою душу, как и Вы……

Я достала небольшую гравюру-портрет, подаренный мне когда-то монахом Акайо и посмотрела на облик Сапфо.

«Ты будешь одинокой, как когда-то была я», – словно, говорили мне огромные глаза Сапфо.

Моей душе было неспокойно, я не могла уснуть в ту ночь, когда сопровождавшие нас чиновники спали, я поднялась на палубу и наблюдала за волнами, таявшими в красном закате. Мне было грустно, как будто, я прощалась с собственным счастьем. Тоска разлилась по всему моему телу, и мне почему-то казалось, что именно моя тоска делала это небо таким тяжёлым.

– Печаль не делает душу радостной, – услышала я и оглянулась.

Император Ниммё стоял рядом со мной и смотрел на гнетуще-манящую даль. Он был всё ещё красив и молод, и на мгновение я залюбовалась императором, он стоял передо мной, словно, высеченный из мрамора.

– Печаль развивает душу и питает сердце.

– Печаль способна увести человека в объятия Мрака, – произнёс император.

– О, боги, почему же мне так тоскливо на сердце, ведь недавно закончился великий праздник всех мусульман?

– Кто-то радуется в этом мире, а кто-то грустит, – произнёс император, наблюдая, как я, за рассекающимися волнами Великого Океана, – таким образом боги поддерживают баланс в этом мире.

Я очень сожалела о том, что мне не удалось побывать на острове Лесбос, на родине великой Сапфо, которой я с детства так восхищалась. И, словно из моей души полились строки, написанные этой великой женщиной-богиней:

«Радужно-престольная Афродита,

Зевса дочь бессмертная кознодейка!

Сердце не круши мне тоской-кручиной!

Сжалься, богиня!

.

Ринься с высот горних,

Как и прежде было:

Голос мой ты слышала

Издалече;

Я звала, ко мне ты сошла,

Покинув отчее Небо!

.

Стала на червонную колесницу;

Словно вихрь,

Несла её быстрым лётом,

Крепкокрылая

Над землёю тёмной

Стая голубок.

.

Так примчалась ты,

Предстояла взорам,

Улыбалась мне

Несказанным ликом….

«Сапфо! – слышу, – Вот я!

О чём ты молишь?

Чем ты болеешь?

.

Что тебя печалит и что безумит?

Всё скажи,

Любовью ль

Томится сердце?

Кто ж он,

Твой обидчик,

Кого я склоню милой

Под иго?»

………

Стихи я впервые услышала от жрецов, и они более всего тогда соответствовали состоянию моей души……

Глава 9 «Кимико»

«Краса цветов поблекла…..

Бесцельно годы пронеслись,

Пока в тоске любовной

Смотрю на долгий дождь……

.

Вздремнула,

И любимый сразу

Мне явился.

Всего лишь сон пустой,

А сердце хочет верить.

.

Дорогой снов,

Ночам покоя не давая,

Хоть и брожу,

А наяву ни разу

Увидеться не довелось.

.

При свете дня

Так, верно, и должно быть,

Но в сновидениях опять

Людских бежишь ты

Глаз, -

Как мне печально видеть……»

(Оно-но Комати).

………….

Дурные предчувствия, душившие меня особенно на протяжении нашего путешествия в Азию, отошли на второй план, когда я встретилась с моей милой сестрой Кимико. Больше трёх лет прошло с той поры, как я в последний раз видела Кимико на моём торжественной выступлении во дворце императора.

Мне показалось, что за это время Кимико ещё больше похорошела. Моя маленькая птичка, будто, получила второе рождение. На Кимико в тот день было малиновое кимоно, которое ещё сильнее подчёркивало свежесть её юного личика; тётушка Акира стояла чуть в стороне от остальных и беседовала с именитыми матронами.

Дом был занят церемонией встречи гостей перед свободным торжеством. В череде гостей я заметила и Хакиру, которая выглядела несколько болезненной, хотя и счастливой.

Впервые за долгое время я обняла мою Кимико, как много лет назад, когда ещё были живы наши родители.

– Милая сестрёнка, моя Кимико, я так рада видеть тебя!

Матроны с тётушкой недовольно покосились на меня – ещё бы, они видели во мне гейшу, любовницу императора. Но мне было всё равно до их мнений, я наконец-то встретилась со своей сестрой, которую очень любила, и о которой долгое время заботилась. Кимико улыбнулась мне, и мне показалось, будто, само солнце пришло в этот день вместе с её чарующей улыбкой.

– Прости меня, сестра, я была так несправедлива к тебе. Ради меня ты подвергла свою жизнь опасности, и благодаря тебе я сейчас выхожу замуж за уважаемого человека.

– Я очень рада, у каждого человека своя судьба, просто, каждый следует своим путём, как и ты, моя Кимико.

По всему дому были разожжены цветные огни, стол был уставлен всевозможными яствами. Говорили, многие пряности привезли специально для этого торжества. Мы отошли немного в сторону, и я шепнула Кимико на ухо:

– Дорогая, покажи мне, где твой жених. Здесь слишком много гостей, которых я совсем не знаю. Кимико кивнула в сторону мужчин, стоявших отдельной кучкой. Они что-то горячо обсуждали друг с другом. В центре этой группы стоял молодой человек, его волосы были собраны во множество косичек и собраны пучком на затылке.

– Это – Изао, – прошептала Кимико, чуть покраснев при этом, – я слышала, он вхож в свиту принца Монтоку, нашего будущего императора. Сам Монтоку приедет на церемонию.

– Но разве время императора Ниммё уже подошло к концу? – спросила я.

Кимико изменилась в лице.

– Будущее за принцем Монтоку. Все поддерживают его.

Я нахмурилась:

– Все фудзивара, не так ли? Те предатели, которые способствовали разорению нашего дома! Сестра, после всего как ты можешь поддерживать их клан? Император Ниммё сделал очень много для Японии, и было бы большой неблагодарностью чествовать его сына ещё при здравствующем императоре.

– Ты говоришь так, сестра, потому что император без ума от тебя. Весь двор возмущён тем, как может продажная женщина управлять нашим императором и …..

Кимико осеклась, поняв, что взболтнула лишнего.

– Прости! Оно, давай вернёмся к гостям. Я не думаю, что в такой день, день моего замужества нам нужно говорить о наших разногласиях.

Я заметила, как оживлённо жестикулировал жених Кимико, и мне стало неспокойно на душе, это беспокойство с каждым разом, день ото дня нарастало, но я предпочла носить это в своём собственном сердце. Какой-то шорох и оживление послышались во дворе. В окне краем глаза я заметила императорскую повозку.

– Императрица Татибана! Императрица Татибана!

Оживлённые крики и возгласы отвлекли меня от моих грустных мыслей. Я видела, как в череде многочисленных слуг в дом вошла императрица Татибана. На ней было красивое серебристое кимоно, великолепный плащ, достойный самой императрицы, облегал её стройные плечи; длинный шлейф этого плаща-накидки несли многочисленные слуги.

      Волосы без единой седой пряди были прибраны в замысловатую причёску, чем-то напоминающую цветок.

Проходя мимо меня, императрица Татибана вдруг остановилась и окинула меня своим презрительным взглядом.

– Ты по-прежнему хороша собой, красавица Оно, – сказала императрица, – и по-прежнему император влюблён в тебя, но не обольщайся.

Она вплотную приблизилась ко мне среди громких криков приветствия и шепнула:

– Не обольщайся, дорогая Оно. Тебе лучше уехать из Киото навсегда и сделать так, чтобы Ниммё, мой сын, забыл тебя.

– Уехать? – удивилась я.

– Да, тогда император будет жив. Не переживай, твоя дочь получит хорошее воспитание при дворе, но Киото должен забыть о тебе, блистательная Оно.

– Вы угрожаете мне, Ваше величество? – спросила я.

Татибана вновь окинула меня презрительным взором и прошествовал мимо. Этот конфуз не должен был продлиться долго, ибо в тот вечер я должна был выступать перед гостями.

С тётушкой Акирой мне так и не удалось перемолвиться словечком. Складывалось впечатление, что она старалась держаться от меня подальше. Моя тётушка Акира ненавидела меня отныне, однако в памяти моей остались те минуты, когда она была нежна со мной и заботилась о нас. Да, она любила бедную Оно-но Комати, но ненавидела гейшу, возлюбленную императора Ниммё.

Я смотрела за тем, как монахи Бон проводили обряд, лицо моей сестры было полно счастья, хотя меня не покидало ощущение того, что что-то осталось недоговорнённым между нами.

В ту ночь над Киото горели огни, а в небе бушевали фейерверки, однако красота этой ночи не успокоила меня. Император и я стояли на балконе и наблюдали за вспышками разноцветных огней в небе. Я видела огненные цветы всевозможных оттенков и сортов, искусство мастеров по фейерверкам так и оставалось загадкой, их клан тщательно хранил свои тайны. Я слышала о том, что «искусство жрецов огня» достигло такого уровня, что они с помощью своих разноцветных огней могли воссоздать историю Японии – Страны Восходящего Солнца.

Император молчал, наблюдая за вспышками, казалось, чудесная феерия, разворачивающаяся перед людьми в ту ночь, не находила отклика в сердце императора.

Маленькая Мива на моих руках тоже наблюдала за вспышками разноцветных огней, которые отражались на её миловидном личике. После каждой такой вспышки там внизу в самом Киото раздавались рукоплескания и возгласы восхищения. Девочка улыбалась, ей несомненно нравилась эта игра огней.

– О чём Вы думаете, Ваше величество? – спросила я.

– Народ любит фейерверки, – произнёс император.

– Вы сегодня не пришли на свадьбу моей сестры, и это вызвало сплетни.

Он вздохнул. Император казался уставшим, он уже давно не напоминал мне того самого самурая Тэкэо, с которым когда-то свела меня судьба. Разочарование и усталость читались в его отрешённом взгляде. На нём было чёрное кимоно с ярко-красными цветами, похожими на пятна крови.

– На свадьбе твоей сестры были одни фудзивара. Императрица позаботился о том, чтобы ни один эмиси не проник туда; я чувствовал бы себя чужим среди этих людей.

– Но там был Ваш сын Монтоку.

Наши взгляды встретились.

– Монтоку давно хочет власти, я знаю об этом.

– Знаете и до сих пор ничего не предпринимаете? – спросила я.

– Я – не враг собственному сыну, даже несмотря на то, что в его жилах течёт кровь фудзивара.

Вдруг он нежно обнял меня и как-то отрешённо произнёс:

– Красавица Оно, моя Оно-но, этой ночью, чтобы я не был одинок, люби меня, люби долго и страстно, восстанови мои уходящие силы и надежды на жизнь.

– Разве у Вас нет этих надежд, Ваше величество?

Я отдала Миву служанке, мы сели на подушки, разноцветные фейерверки всё ещё отражались на наших лицах, снизу по-прежнему раздавались радостно-восхищённые возгласы. Воистину, свадьба моей младшей сестры превратилась во всенародный праздник в Киото.

– Разве у Вас нет этих надежд, Ваше величество?

Мой вопрос, казалось, прозвучал в пустоту, и, тем не менее, он был услышан.

– Нет.

– Не говорите так, Ваше величество. Без Вас нет жизни и мне. Ваша Оно любит Вас так сильно, что миры исчезнут для меня, если Вы захотите уйти в Вечность.

Он грустно усмехнулся:

– Я давно уже блуждаю в Вечности среди призраков прошлого, моя красавица.

Той ночью наши тела сплелись воедино, и мы любили друг друга так сильно, как никогда раньше.

– Оно, моя Оно! Моя сияющая звезда. Никогда у меня не было такой любви, и никто не заменит мне тебя.

Мы были счастливы в ту ночь, мы были по-настоящему счастливы. Во сне я видела богиню Гуань-Инь, которая спустилась ко мне с высокой горы Фудзияма и улыбнулась. На ней было очень красивое голубое одеяние, которое смотрелось ярко и необычно на фоне восхода солнца. У богини был облик моей давно умершей матери. Богиня обняла меня и прижала к себе так сильно, что я почувствовала, как её фиолетовая и жёлтая энергия, исходящая от её облика, давала мне силы. Я помню, как во сне разрыдалась на коленях у богини, но я видела в её облике не богиню, а свою мать.

– Мама! Мамочка, почему тебя так долго не было со мной? Я так скучала по тебе, все эти годы я так нуждалась в тебе.

Её нежные руки гладили мои волосы, и от пальцев богини исходило тепло. Океан шумел вдалеке, как и раньше, когда в детстве я бегала на Побережье и вглядывалась вдаль на растущие волны, рождающиеся из его глубинных недр. Океан жил своей собственной жизнью, бушевал и радовался вместе со мной. Это был безбрежный Океан моей жизни, моей судьбы, моих надежд и мечтаний.

– Твоя мать тоже нуждалась в тебе, дорогая. Мы все нуждаемся друг в друге, мы все грустим и печалимся о том, что не можем выразить свою любовь так, как этого хотим.

Слёзы потекли из моих глаз обильным потоком.

– Почему тогда ты так внезапно ушла, мама? Отец тоже не смог жить без тебя…, и наш дом был разорён, а твои дочери были пущены по миру. Я – твоя добрая чистая Оно-но, стала куртизанкой.

Нежность и любовь тёплыми волнами струились из глаз богини.

– Успокойся, моя дорогая. Даже став куртизанкой, ты не лишилась моей любви. Я не стану презирать тебя, как это сделала Кимико по наущению твоей тётушки Акиры.

Она посмотрела на меня, её голубое одеяние постепенно стало сливаться с Океаном и Вечностью.

– Укрепись, моя дорогая Оно. Тебя ждут трудные времена. Но лаже несмотря на это, никогда не думай, что ты лишилась моей любви. Я всегда буду ожидать тебя у входа в Вечность.

– Мама! Мамочка!

Чья-то ладонь сжала мою.

– Оно-но!

Я открыла глаза. Император и я находились в тёмной комнате, сквозь балкон лился лунный свет, освещая пол, потолок и стены.

– Ты спала, – прошептал император, – и я подумал, что тебе приснился страшный сон. Ты плакала.

– О, нет, это был не страшный сон, Ваше величество. Это был сон, полный спокойствия и неги, и мне совсем не хотелось просыпаться.

– Значит, я прервал твоё наслаждение?

Я налила сакэ в тонкие бокалы и протянула один императору.

– Сегодня ночь любви, сегодня я хочу забыть обо всём.

– Но только не твои стихи, моя Оно. Только не твои стихи. Прошу тебя, услади мой слух этими чудесными строками. Сегодня в этом дворце никого нет, я всех отпустил на торжество. Возможно, никогда такого не повторится, ведь, враги окружают меня со всех сторон, и мне едва удалось подавить мятеж, но сейчас….сейчас ….только ты и я…., и больше нет никого между нами: ни моей матушки, ни моего сына Монтоку. Прочти мне свои стихи, Оно. Прошу тебя, прочти, и я вновь забудусь в сладких грёзах, думая только о тебе ни о ком больше, ни в этом мире, ни в другом.

– Мои стихи…они написаны страданиями сердца.

– Нет больше радости для меня, кроме тебя, моя Оно.

….....

Много ль проку в случаях,

что бисерной россыпью капель

увлажняют рукав?

Льются слёзы мои потоком,

на пути сметая преграды....

.

Краса цветов так быстро отцвела!

И прелесть юности была

так быстротечна!

Напрасно жизнь прошла.....

Смотрю на долгий дождь

и думаю:

как в жизни всё не вечно!

.

Он на глазах

легко меняет цвет,

и изменяется внезапно.

Цветок неверный он,

изменчивый цветок,

что называют сердце

человека.....

…......

Ещё несколько дней продолжались торжества по случаю празднования свадьбы моей сестры; так распорядилась императрица Татибана, чтобы уязвить своего сына, возвысить внука Монтоку.

Днём приехали служанки из Главного Дворца и привезли еду. Я посмотрела на повозку и повара, дала распоряжение отослать повозку обратно в Основной Дворец. Однако на следующий день Хакира не пришла, и это обеспокоило меня. Помня указания доктора ещё до поездки, я не могла допустить, чтобы пищу доставляли из дворца. Пища могла быть отравленной.

Наспех приготовив лёгкий завтрак из имеющихся под рукой продуктов и поцеловав императора, всё ещё находящегося в полудрёме после бурно проведённых ночей, я тщетно соображала, что же случилось с Хакирой, всегда такой ответственной и знающей толк в японской кухне.

Играл самисян, Йошинори тоже пробудился и решил осветить мой дворец этими прекрасными жалобными звуками. Император улыбнулся и поцеловал мою руку.

Оно, ты уже пробудилась? Сегодня нет никаких дел. А Совет я перенёс на следующий день после Новолуния. Сейчас ведётся подготовка к нашей свадьбе.

Но....

Тебя что-то волнует, красавица Оно?

Ваше величество, может быть, стоит отложить эту свадьбу, пока не улягутся волнения? Многие чиновники уволены из Совета, недовольство растёт день ото дня. Я боюсь, поднимется вторая волна мятежа, и.....

Успокойся, любовь моя. Ничего не будет. Потому что моя красавица становится прекраснее день ото дня.

Исчез доктор Джеро и моя сестра Хакира. Правда, на торжествах она выглядела очень бледной и усталой. Возможно, она больна. Я должна навестить её.

Он долго смотрел на меня. Его взгляд стал серьёзным:

– Хорошо. Только возвращайся, сегодня мы поедем на прогулку, и я покажу тебе новые постройки. Киото расширяется, я воздвиг много новых храмов, вскоре этот город изменится до неузнаваемости.

– Хорошо, Ваше величество, обещаю, я скоро возвращусь.

Я велела рабам приготовить носилки и сначала решила навестить дом тётушки, где накануне остановилась Хакира, несмотря на явное охлаждение моих отношений с тётушкой Акирой.

Она до сих пор не могла мне простить моего «нового положения» в обществе, потому что считала его «щекотливым» и не уместным для женщины, имеющей аристократические корни.

Моя встреча с тётушкой Акирой не предвещала ничего хорошего. Служанки в это время были заняты уборкой дома после минувших торжеств. Тётушка в домашнем светло-розовом кимоно встала в дверях, не давая мне пройти внутрь, как это обычно делают приветливые хозяева. Я попыталась заглянуть внутрь, чтобы увидеть сестру, но никого и ничего не увидела кроме сновавших туда-сюда служанок.

Тётушка почти не изменилась с тех пор, как мы виделись много лет назад; возможно, в её волосах добавилось чуть больше седых волос, но её кожа оставалась всё такой же свежей, молодой, как и тогда, когда я впервые приехала в Киото. Возможно, она пользовалась чудодейственными мазями госпожи из маленького городка, теми мазями, которые помогли моей сестре Хакире вернуть её прежнюю красоту. Я этого не знала, во всяком случае тётушка тщательно следила за своей внешностью. Я поклонилась, поприветствовав её. Однако улыбка не осветила лицо Акиры-сан.

– Что привело Вас сюда, гейша Оно?

– Прошу Вас, тётушка, не называйте меня так. Подобные слова оскорбительны для меня.

– Что?! Если я называю вещи своими именами это оскорбляет слух любовницы императора?

– Но я же – Ваша племянница, Вы – сестра моей матери Мий-око.

– Отныне нет, продажная девка не может быть моей племянницей.

– Но Кимико……Она простила меня иприняла……

– Кимико может поступать так, как ей заблагорассудится, и потом, ты многого не знаешь, Оно-но.

Она впервые назвала меня по имени и обратилась ко мне на «ты», и это обстоятельство обрадовало меня. Я хотела обнять тётушку, но сдержалась. Вряд ли мой порыв был бы принят ею благосклонно.

– Что же я не знаю? – спросила я.

– Говори, зачем ты пришла в мой дом? Если ищешь Кимико, её здесь больше нет, отныне она поселилась в доме своего мужа, и вряд ли уважаемые родственники примут тебя там.

– Мне бы хотелось увидеть Кимико, но сейчас я здесь ради моей Хакиры. Накануне мне показалось, что она была больна, а сегодня она не пришла ко мне.

– Император выстроил для тебя целый дворец, хотя в нём могли бы жить его жёны, а не та, что продаёт своё тело.

– Прошу Вас, тётушка, не говорите со мной в таком тоне, я не заслуживаю Вашего презрения.

– Сейчас во всём Киото не найдётся ни одной аристократки, которая не презирала бы тебя. Эти честные женщины, также, не посещают храмов, построенных в твою честь.

– Эти храмы воздвигнуты императором в честь богини Гуань-Инь.

– Замолчи!

Глаза тётушки сузились:

– Как ты могла дойти до такой жизни, Оно! Я помню тебя с малых лет, когда я брала тебя на руки и играла с тобой. Ты всегда была мечтательным ребёнком, непохожим на других детей. Но я никогда не думала, что моя Оно однажды превратится в исчадие ада, обитель разврата и порока. Император, являющийся игрушкой в руках развратницы, не может быть достойным.

Страх ушёл из моего сердца, я омелела, услышав подобные речи из уст моей тётушки.

– Император любит меня, он волен поступать так, как посчитает нужным, дорогая тётушка! Запомните это! И никогда, слышите, никогда не называйте меня продажной. Это тело отныне принадлежит только императору и никому более.

Я услышала стоны, доносившиеся из глубины дома. Это был голос, принадлежавший моей сестре Хакире. Мы обе поспешили к ней вглубь дома Хакира возлежала на своём ложе, окружённая подушками она похудела за эти несколько дней; под глазами выделялись синие круги.

– Хакира, что с тобой!

Я взяла руку и попыталась нащупать пульс, который едва ощущался слабыми толчками, доносившимися изнутри.

– Расскажи, что с тобой произошло, Хакира.

Она с трудом дышала и произнесла:

– Было очень жарко, надвигается засуха. Наверное, я перегрелась на солнце.

Я поцеловала её похолодевший лоб:

– Я буду навещать тебя, дорогая.

Возмущённая моими словами тётушка хотела что-то сказать, однако я перебила её:

– Чуть позже тебя перенесут в мой дом, а пока ты останешься здесь, ибо сейчас любое движение опасно для тебя. Я схожу за доктором Джеро.

– Это ни к чему, – вмешалась тётушка, – её уже навещает другой доктор.

– Я доверяю только доктору Джеро!

Тётушка ничего не ответила, лишь проводила меня взглядом, когда носилки с рабами спустились с холма. Это был тяжёлый взгляд, который, возможно, будет преследовать меня всю жизнь…….

Я велела рабам двигаться к дому доктора Джеро, который находился ближе к самой окраине Киото в том районе, где жили потомки эмиси и противники фудзивара. Сухой воздух предвещал надвигающуюся на Японию длительную засуху. Наверное, жители Киото были уверены в том, что это боги разгневались на Японию из-за того, что император «связался с продажной девкой».

Многие любили меня, но только не представители рода фудзивара, набиравшего свой расцвет и грозившего вытеснить с трона всех законных императоров. Фудзивара продолжали плести свои интриги за спиной императора.

Однажды Фудзивара-но-Есифую женится на дочери императора Саго и станет сэссе (регентом при малолетнем императоре Сэй-ва). Но это случится гораздо позже, а затем несколько веков фудзивара будут властвовать в Стране Восходящего Солнца.

……..

Я навещала Хакиру каждый день, наблюдала за тем, как доктор осматривал её, затем давала советы кухаркам по приготовлению пищи, сама пробовала всё, только затем еда подавалась к столу.

Сестра медленно выздоравливала, но была всё ещё слаба, несколько раз императрица Татибана присылала из Центрального Дворца повара, которого я отправляла обратно.

Помня предостережение доктора Джеро, я старалась быть очень осторожной. Но меня беспокоило то, что исчез доктор Джеро. Вот уже несколько дней он не появлялся у меня, хотя обещал приехать и поведать мне кое-что о назревающем заговоре.

Япония изнывала от засухи, император уехал по делам, я умоляла его не есть ничего, что будет подаваться во дворце.

– Неужели они снова решатся отравить меня?

– Не знаю, Ваше величество, но я знаю точно, назревает новый заговор. Фудзивара пользуются тем, что крестьяне голодают из-за засухи.

Император ничего не ответил, но в тот день он уехал очень обеспокоенным и пообещал возвратиться на исходе дня. Я вновь попросила рабов принести мои носилки к дому доктора Джеро. На этот раз мне открыла очень худая бледная женщина в белом траурном кимоно. Она едва держалась на ногах, и когда я предстала перед ней, она поклонилась мне и велела пройти в дом.

– Я знаю, кто Вы, – произнесла женщина, – мой муж Джеро-сан восхищался Вашими стихами.

– Но….где же доктор? – спросила я, на душе было неспокойно.

– Как? Вы ничего не знаете, г-жа Оно?

Женщина утёрла слёзы, принесла мне чаю.

– Ах, да, откуда же Вам знать? – пробормотала женщина в белом кимоно, – мой муж, доктор Джеро – отдалённый потомок рода эмиси, был убит три дня тому назад.

– Как убит?

Слова женщины пронзили меня, как кинжалом.

– Как видите, я всё ещё нахожусь в трауре, – произнесла женщина, утёрла слёзы, – он был до конца верен Императору, и всё время говорил о каком-то заговоре, он знал, что-то назревает, и хотел это предотвратить, но не успел.

– Быть может, Вам что-нибудь известно об этом?

Женщина пожала плечами:

– Увы, нет, после окончания траура я покину Киото и поеду на Побережье. Я хочу навестить своих родственников, а к тому же надвигается засуха. Ходят слухи, что засуха случилась из-за того, что Император нарушил веления богов и связался с….

Она осеклась и покраснела:

– О, простите меня, г-жа Оно…..я не разделяю эти мысли, их распространяют в народе эти подлые фудзивара.

В тот день случился ещё один сюрприз, который удивил меня. Около моего дворца остановились носилки, из которых вышла Кимико, моя сестра Кимико в роскошном одеянии настоящей аристократки из Киото. Мива, увидев свою тётю, широко раскрыла глаза от удивления, я перепоручила дочку служанке, а сама обняла свою сестру.

– Моя дорогая Кимико, вот ты и решилась навестить меня в моём скромном уединении.

Было жарко, в полях гудели суховеи, и эти непонятные звуки доносились даже отсюда.

– Я очень рада, Кимико!

– Дорогая сестра, я знаю о болезни Хакиры и наслышана о том, как тебе тяжело сейчас справляться по хозяйству, поэтому приехала к тебе, чтобы предложить свои услуги и помочь.

– Но……

Она улыбнулась мне своей очаровательной улыбкой.

– Не бойся, Оно-но, я хорошо готовлю. У тётушки я научилась всему. Я знаю, какие блюда обожает наш император. Надеюсь, Хакира скоро выздоровеет, и тогда я приступлю к своим обязанностям во дворце. Императрица Татибана специально для меня ввела новую должность – смотрительница за императорскими розами. У нашего императора в саду очень хороший розарий, однако с некоторого времени он находится в запустении из-за болезни садовника.

– Конечно, я уверена, ты справишься. В детстве ты очень любила цветы. Я помню, ты помогала Хакире следить за нашим семейным садом.

Глаза Кимико вдруг стали грустными; мы обе вспомнили о том, что уже ушло безвозвратно в Вечность……

– Послушай, дорогая, давай не будем больше возвращаться в прошлое, это причиняет нам обеим только боли…..

– Так ты согласна, чтобы на некоторое время я присматривала за кухней в твоём доме, сестра, пока Хакира не поправится?

– Хорошо. Только тебе и Хакире отныне я могу доверять.

Кимико отвела в сторону взгляд, о чём-то задумалась, а затем пожелала посмотреть на кухню и на список продуктов, которые требовались для ужина.

Император приехал вечером, когда солнце уже начало садиться за горизонт. Он выглядел очень возбуждённым и обеспокоенным. Императрица Татибана приехала ко мне незадолго доя этого. Она нервно расхаживала, заложив руки за спину, совсем не замечая меня и Миву на моих руках. Я знала, в тот момент она ненавидела меня больше всего на свете, ибо отныне император вышел из её подчинения.

Подали лёгкие закуски, но Татибана совсем не притронулась к ним. Наконец, послышался шум, ржание лошадей, императрица вышла к парадному крыльцу, чтобы встретить сына и вразумить его. Он сошёл на землю, поклонился императрице, выразив ей знаки сыновьего почтения, полагавшиеся по этикету, обнял меня.

– Приветствую Вас, матушка, и очень рад, что Вы решили навестить мою будущую жену. Значит, примирение достигнуто?

– Ты останешься здесь, сын мой?

– Да, я останусь здесь с моей Оно.

– И ты не соблаговолишь поехать в резиденцию к твоим жёнам и матери? Ты останешься в этом доме разврата? Принц Монтоку хочет видеть тебя.

– Он может навестить меня здесь, как это сделали Вы, матушка.

Татибана нахмурилась:

– Никогда, слышишь, никогда твой сын не переступит порог этого дома!

– Значит, моя радость оказалась преждевременной, и Вы всё ещё злитесь на Оно?

Императрица изменилась в лице, черты его несколько смягчились, когда она припала к императору, и в тот момент напомнила мне обычную женщину.

– Сынок, одумайся. Ещё не поздно возвратиться в свой дворец, отмени приготовления к свадьбе. Помирись с фудзивара. Поверь мне, это принесёт благо, фудзиваара слишком влиятельны, и ты это знаешь. Не иди против них.

– Значит, «Закон 17-ти статей», в соответствие с которым власть императора становится абсолютной, уже не действует! Значит, эти наглые фудзивара решили вмешиваться в мою жизнь?! Довольно, матушка! Если Вы решили лебезить перед ними, я остаюсь в стороне и провожу свою политику, нравится это кому-то или нет!

– Времена меняются, сын мой. Не забывай, твой сын Монтоку – будущий император Японии – наполовину фудзивара.

– Замолчите! Теперь я понимаю, Вы давно примкнули к лагерю моих врагов и настраиваете моего сына против меня, а эти фудзивара, как коршуны, вьются вокруг Вас.

Она напоминала огромную гору, прямую и неприступную, взгляд императрицы стал холодным и отрешённым.

– Однажды ты пожалеешь о своих словах, Ниммё! Но будет уже поздно……слишком поздно……

Императрица села в свою повозку и направилась вглубь Киото туда, где уже начали разгораться ночные огни. Город готовился погрузиться в сон. В ту ночь мне так и не удалось уснуть. В ту ночь я писала свои стихи; по просьбе императора на следующий день я должна была прочесть их на площади, обратившись к небу.

– Я уверен, тогда засуха прекратится, и пойдёт дождь. И народ ещё больше восславит тебя. Он поймёт, что ты – не просто моя возлюбленная, он поймёт, что ты – богиня.

– Ваше величество, а если дождь не пройдёт, если засуха будет продолжаться, и люди будут голодать?

– Такого быть не может, моя Оно. Если сама богиня обратится к небесам, они откликнутся.

Я не была уверена в этом, однако промолчала, наблюдая за тем, как засыпает наша Мива.

– Вы действительно не хотите возвращаться в Вашу резиденцию?

– Я останусь здесь с тобой. Моя резиденция отныне превратилась в обитель лжи и притворства. Эти кровожадные звери так и ждут моей смерти, чтобы возвести на трон Монтоку. Мой сын ещё слишком юн и неопытен, чтобы управлять государством.

– Значит, Вы не любите Монтоку?

– Мой сын не имеет своего мнения, он напоминает траву, которая клонится в сторону сильного ветра, не в состоянии сопротивляться стихиям. Фудзивара ещё натворят бед, и простым людям придётся нелегко при их правлении. Но я не допущу этого! Я не допущу ослабления императорской власти. Я построю много городов с садами из цветущих сакур. Эти сады будут напоминать тот сад с белой беседкой, где я впервые встретил тебя, красавица Оно.

В ту ночь его взгляд был полон нежности, и сердце в моей груди трепетало. Я готова была не спать несколько ночей кряду, лишь бы он, мой господин, повелитель Океана, император Японии, был счастлив.

В ту ночь я писала много, и строчки лились прямо из моего сердца, стремительно ложась на бумагу. Я писала о любви, о душе, о плеске Океана и сиянии звёзд на далёких небесах; я писала о том, что было закрыто для людей и открыто для моего собственного сердца…..

Я смотрела на его беспокойный сон, на подрагивание его ресниц, и нежность окутывала меня всю целиком.

……Через два дня, 2 августа 849 года на Центральной Площади перед дворцом я читала свои стихи. Сухой воздух и обилие солнца не помешали людям собраться и слушать. Засуха наступала, урожаи риса гибли, голод угрожал Японии.

Всё это было как раз на руку фудзивара, которые лишь потирали руки и продолжали наблюдать за тем, как человек силой своего разума борется со стихиями.

– Не бойся, Оно, – шепнул мне император перед тем, как я вышла на Центральную Площадь перед дворцом, – мои люди поддержат тебя, никто не осмелится идти против своего императора. Пройдёт засуха, и состоятся свадебные торжества, о которых я столько лет мечтал.

Слова Ниммё вселили надежду в моё сердце. Я видела, с каким отвращением смотрела на меня императрица-мать, Татибана и юный принц Монтоку. Тогда они ничего не могли поделать и уничтожить единственную власть. Им оставалось лишь подчиниться. Я видела, как Нобуко и Такуси исподлобья смотрели на меня. Вражда ко мне на какое-то время примирила этих двух женщин рода фудзивара, они стали союзницами.

Перед тем, как я вышла на площадь, император крепко сжал мою руку, будто, хотел передать мне всю свою силу (ведь в тот момент я в ней так нуждалась).

– Народ поддержит тебя, любимая. Настанут времена, когда по всей Японии о тебе буду ходить легенды, я же кану в забвение.

Наши взгляды встретились.

– Не говорите так, Ваше величество. Умоляю Вас, не говорите так! Вы много сделали для Страны Восходящего Солнца, благодаря Вам Киото процветает, и Вы сами это можете видеть.

– Оно, моя Оно, меня ненавидят мои чиновники, и даже матушка, даже сын, принц Монтоку, глядит на меня с ненавистью, если не веришь мне, посмотри на них. В их глазах ты увидишь отражение моей смерти. Они все жаждут моей смерти.

– Не говорите так, Ваше величество! Прошу Вас, не говорите так! Не упоминайте о смерти.

Он тяжело вздохнул, посмотрел на маленькую Миву на руках служанки. Девочка с интересом глядела на всё происходящее перед ней, на залитую беспощадным солнцем площадь, на людей, ожидавших чего-то сверхъестественного и не веривших в чудо.

– Однажды ты подаришь мне сына, и именно он станет моим наследником и продолжит мою политику.

Монтоку услышал эти лова и ещё больше напрягся.

– Иди же, моя Оно, прочти перед этими людьми свои великолепные стихи. Пусть простые люди услышат их, пусть отныне они поймут, что ты – не простая гейша, ты – богиня, воплощение Гуань-Инь.

Я вышла неуверенной походкой в самый центр Площади, вокруг она была оцеплена императорской охраной – самыми лучшими самураями, ибо народу было очень много. Несколько тысяч пар глаз наблюдали за каждым моим действием: одни с ненавистью, другие с ожиданием, третьи с восхищением. В тот момент мне показалось, что сердце моё вдруг остановилось, и я вот-вот упаду, таким сильным было напряжение вокруг меня. Всё стихло, и, будто, время остановилось для меня. Беспощадное Солнце продолжало сжигать каждый камень, песок накалился так, что от него шёл пар. Засуха постепенно забиралась и сюда, в Киото, где жили благородные аристократы, и процветало искусство.

Я заметила, как императрица Татибана встала со своего почётного места. В тот день она показалась мне постаревшей, уставшей от дворцовых интриг, и, тем не менее, продолжавшей верить в свою истину, которую ей внушали чиновники фудзивара.

– Опомнись, Ниммё! Ты дошёл до того, что выставил напоказ свою продажную девку, не говоря о том, что возвёл её в статус богини! Опомнись! Чего ради ты собрал здесь всех нас! Что ты хочешь продемонстрировать перед нами! Опомнись, сын!

– Читай, Оно-но! Читай свои стихи!

Я услышала нежное пение и поняла, что оно раздавалось изнутри моего сердца. Эту мелодию мне напевала сама богиня, и я, поддавшись этому порыву, начала читать стихи.

Это были те стихи, которые я ещё не написала, они рождались прямо здесь же на площади перед дворцом в засушливое лето 849 года. Эти стихи смешались с моими слезами, плеском Океана, туманом с самой высокой горы Фудзи-ямы, они слились с моими детскими впечатлениями.

«В заливе этом

Нет морской травы, -

О, бедный мой рыбак!

Ты этого, наверное, не знаешь?

И от усталости изнемогая,

Всё бродишь здесь…..

…….

Всё пройдёт, и однажды сердце забьётся,

И душа совершит свой порыв,

Только разве ты это

Увидишь,

Мой любимый?

……

О, Фудзи-яма,

Не погуби эту неба синь,

Ведь ты так

Прекрасна,

Как сердце

Самой Богини Вечности…..

…….

Я остановилась, и, посмотрев на замершую площадь, подумала, что замер весь мир вокруг меня. Сердце ещё немного, и было готово выпрыгнуть из моей груди.

Напряжение усиливалось с каждым мгновением. Я видела лица, полные презрения, будто, в их глазах и душах читалось: «Смотрите, она выставила себя напоказ, а где же обещанный дождь?»

Послышался смех с трибун, и этот смех напоминал рычание диких зверей, жаждущих своей добычи. Слёзы наполнили мои глаза, я посмотрела на ясное голубое небо, которое казалось таким жестоким в тот момент. Океан рокотал в моём сердце. Фудзияма покрылась густым туманом, всё остановилось для меня в тот момент.

Смех с каждым разом нарастал, усиливался, они радовались, в то время, как мне было очень плохо.

Казалось, мир вокруг меня изменился. Он уже не блистал теми яркими красками, как раньше. Это был не мой мир, совсем не мой….

И вдруг я, будто издалека, услышала тихую спокойную песню. Она раздавалась откуда-то издалека, и, не имея хорошего слуха, эту песню вряд ли можно было услышать. Пел женский голос, такой знакомый и в то же время такой чужой мне, я где-то уже слышала этот голос, но не могла вспомнить, где именно.

…….Успокойся, Оно-но……

Медленно капли падают

На землю,

А ты стоишь перед всеми

Этими людьми,

Подвергнутая их насмешкам….

Медленно падают капли дождя

На землю,

Словно шёпот земли

Ты слышишь,

Но не можешь понять, что это

Сама земля,

Сама Богиня

Разговаривает с тобой.

…….

Медленно капают капли дождя,

Увлажняя всходы,

Жизнь возвращается постепенно,

Только ты, человеческое дитя,

Не можешь понять этого,

Потому что не привыкло

Видеть чудеса

Матери-Земли……

…….

Медленно капают капли дождя

С неба на Землю,

И ты начинаешь ликовать,

Ибо жизнь возвращается

В твоё опустевшее и исстрадавшееся сердце…..

……..

Медленно капают капли дождя

С далёких небес,

Они дарят тебе

Послание богов,

Только ты не можешь уловить этого Послания

Своими грубыми чувствами……

Медленно падают капли дождя

С небес на Землю…..

……..

– Дождь! Видите, мои подданные! У неё получилось! У моей Оно-но получилось! Она – богиня, воплощение Богини Гуань-инь!

Крик императора прервал мой транс, и я поняла, что пребывала в нём всего несколько мгновений, стоя на этой площади перед дворцом, пожираемая взглядами придворных и народа.

Но откуда же раздавалось это чудесное пение? И кто пел?

Я открыла глаза и огляделась вокруг. Дождь постепенно набирал силу, это был именно дождь, долгожданный ливень, в котором так нуждалась Страна Восходящего Солнца. Капли ударялись о землю и отскакивали, рассыпаясь на множество других более мелких капель; заиграли радуги, воздух насытился влагой, и в горле перестало саднить, как на протяжении всех этих долгих месяцев накануне.

– Смотрите, мои подданные, это – дождь! Моя богиня смогла вызвать его, несмотря на то, что вы все подвергли её презрению.

Император приблизился ко мне и, упав на колени, коснулся головой земли.

– Моя Оно, прости все их гнусные мысли, направленные на тебя.

Казалось, всё вокруг меня обезумело, потому что я вдруг увидела, как танцевали крестьяне, прославляя богов и дождь. Они что-то выкрикивали в небо, поглощённые своими собственными мыслями, и я не понимала ничего, что происходило вокруг меня. Я видела, как императрица Татибана встала со своего почётного места и в сопровождении чиновников, жён, принца Монтоку последовала во дворец.

Дождь продолжал набирать свою силу, и вскоре земля стала чёрной вместо бледно-жёлтой.

– Встаньте, Ваше величество, поднимитесь, – прошептала я, – я – не богиня, я – обычая женщина, просто боги вняли моим молитвам и послали на Землю этот долгожданный дождь после нескольких месяцев опустошающей засухи.

Однако император не желал слышать меня. Он взял меня на руки и понёс во дворец. Толпа людей, недавно настроенная враждебно, продолжала петь и веселиться.

– Славься, богиня Гуань-Инь! Славься, богиня Гуань Инь! – издалека раздавались их радостные возгласы.

Глава 10 «Страдающее сердце»

«Ветер мчится

Навстречу мне,

Или это –

Гонец любви моей,

Который хочет расскзать мне

О его сердце?

.

Оно кровоточит,

Моё бедное сердце,

Но никому не понять его.

Разве можно проникнуть

сквозь туман страданий?

.

Боги принесли мне любовь

Твою на крыльях сердца,

Только что мне делать с нею,

Не знаю….

.

Успокойся, сердце моё

Не плачь и не печалься,

Любимый

Ещё пошлёт весточку…»

(Оно-но Комати).

……..

850 год

Рассвет я встретила уже в пути. Накануне я получила послание от императора, что на некоторое время я должна уехать к одной надёжной женщине и поселиться у неё, пока не уляжется смута.

«Любимая, наши свадебные торжества отодвигаются, вновь возник мятеж фудзивара на востоке, я должен срочно выехать туда. Я дам тебе знать, чтобы ты вернулась, и тогда…..моя любимая, мы станем править в Стране Восходящего Солнца».

Послание императора удивило меня, я должна была подчиниться. Так как путь был полон неудобств и неизвестности, Миву я оставила с уже почти выздоровевшей Хакирой, которая пообещала мне что позаботиться о ней.

Обязанности смотрительницы по кухне при дворце и моих покоев исполняла по-прежнему моя сестра Кимико. Я доверилась ей, ибо она так хотела помочь мне. В дороге я вспоминала хорошенькое личико моей Кимико, я думала о ней, однако душа моя рвалась обратно к императору….. В ответ я отправила со слугой другое послание:

«Почему посылаете от себя прочь, Ваше величество? Душа моя чувствует, что опасность всё ещё рядом с Вами, слишком мало преданных Вам людей вокруг вас».

О, если б я знала тогда, что моему посланию не суждено было дойти до адресата! Но я этого не знала. Человек не всегда способен предвидеть своё будущее и те события, которые ожидают его.

Дорога оказалась неровной, мы ехали на запад, проезжая мимо маленьких поселений; меня сопровождало два охранника-самурая, а позади следовал небольшой отряд, выделенный императором для моей защиты. Я их почти не видела, потому что они ехали на некотором расстоянии, исполняя приказ императора.

Но, проделав некоторую часть пути, я приказала вознице остановиться, дождалась, когда отряд самураев подъедет ближе и, сойдя со своей повозки, обратилась к начальнику отряда.

– Господин, Кайоши, я хочу повернуть обратно в Киото.

– Невозможно, г-жа.

– Почему?

Г-н Кайоши был уже человеком почтенного возраста, но всё ещё уверенно державшийся в седле.

– Почему, г-н Кайоши? – спросила я.

У него было непроницаемое лицо, однако черты его немного смягчились, когда он говорил со мной.

– Император сейчас держит путь в Долину Нагая, а затем повернёт на Осаку. Там находятся войска фудзивара.

– Я хочу быть рядом с ним.

Г-н Кайоши улыбнулся, у меня возникло чувство неловкости.

– Разве женщине полагается присутствовать на поле боя? Война – удел мужчин, г-жа. И кроме того я получил строгий приказ императора сопровождать Вас и ни при каких обстоятельствах на сворачивать с пути.

– Разве он предвидел то, что я пожелаю поехать к нему?

– Да, г-жа. Он это предвидел.

– Что я не могу оставаться вдалеке от него, когда его Величеству угрожает опасность.

– Опасности – суть жизни любого воина, г-жа. Вы знаете о том, что наш император – отличный воин.

«Воин-философ» с нежным сердцем и ранимой душой», – подумала я. Мне пришлось сесть в свою повозку и продолжить путь. Следы засухи были видны повсюду; мне встречались выжженные поля риса и чайные плантации. Пожухлая трава была увлажнена прошедшими недавно дождями, воздух был насыщен влагой. По пути я велела остановиться возле одного из храмов. Я вышла из повозки и вошла внутрь в сопровождении жриц синто в белых кимоно и красных поясах оби.

– Что это за храм? – спросила я.

Жрица – молоденькая девушка, видимо с детства отданная в услужение, поклонилась мне.

– Храм богини Гуань-Инь, г-жа, – ответила она.

Она проводила меня в огромную залу, предназначенную для богослужений. Я приблизилась к огромному каменному изваянию богини с моим обликом, встала на колени перед богиней. Камень приобрёл красный оттенок, освещённый многочисленными огнями. Слёзы брызнули из моих глаз, я начала молиться.

«О, великая Мать Мира, наполни энергией Радости этот мир. Пусть все опасности минуют моего любимого. Великая Мать, будь благосклонна ко мне, ко всем существам, населяющим этот бренный мир».

Огонь трепетал, отражаясь в высеченных из камня глазах богини, однако она производила впечатление лёгкости, воздушности, её тело, казалось, было соткано из небес.

«Великая Мать, позволь мне быть счастливой, ведь я – обычная земная женщина, хочу, чтобы счастье не прошло меня стороной».

Какой-то нищий музыкант, очень похожий на слепого Йошинори, играл на самисяне жалобную мелодию. Плачь самисяна так соответствовал плачу моей души в тот момент. Йошинори пожелал сопровождать меня в моей поездке, и во время дороги меня услаждали звуки его божественного самисяна, которые, казалось, были слышны целиком на всю долину.

Женщиной оказалась вдова, проживавшая на побережье. Она жила в доме с видом на сад и держала небольшой трактир, где постояльцы всегда могли рассчитывать на отлично приготовленную кухню. Здесь подавались обжаренные в масле креветки, морские ежи, свежая рыба с пастой мисо и многочисленными соусами, которые придумывала сама хозяйка заведения. Её звали г-жа Юко, и у неё были две дочери: Кэори, и Мичико.

Госпожа Юко представляла собой довольно миловидную особу, держащуюся скромно, но с достоинством, а её дочери едва вступили в подростковый возраст. Мичико помогала готовить сашими, а Кэори прислуживала на кухне.

Г-жа Юко встретила меня просто и приветливо. Я протянула ей перстень императора Ниммё с бирюзою, что и являлось рекомендацией для меня. Посмотрев на перстень, г-жа Юко улыбнулась и поклонилась мне.

– Вы от самого императора? – спросила она, – этот перстень я узнаю даже из миллионов, я сама когда-то подарила ему, когда он был моим воспитанником, а я прислуживала в качестве няни во дворце Татибаны. Я присматривала за другими детьми императрицы.

Она пожала печами и опустила голову:

– А затем императрица выгнала меня.

– Выгнала? Но почему? – удивилась я.

– Потому что она увидела, что я прививаю её сыну любовь к философии и поэзии, а ей хотелось, чтобы Ниммё был жестоким и властным. Она просто хотела оградить его от моего влияния.

– Как же сложилась Ваша дальнейшая жизнь? – спросила я, когда мы шли через сад в дом г-жи Юко.

Она вздохнула:

– Я долго не могла найти своё пристанище в этом мире, долго не могла выйти замуж. Я затем судьба пошла мне навстречу. Я вышла замуж за человека гораздо старше себя, у него была эта таверна. Теперь после смерти мужа всё хозяйство на мне.

Вдруг г-жа Юко остановилась и долго всматривалась в моё лицо.

– Я, кажется, знаю Вас, – произнесла она оживлённо, – Вы и есть та самая богиня Оно-но, благодаря которой на эту землю пошёл долгожданный дождь и которую очень любит наш император. Вы – та самая красавица Оно, которая пишет такие красивые стихи, достойные восхищения богов. Вы – та самая Оно, что так красиво танцевала на празднике всех богов в памятный день в Киото. Я была среди людей и видела Ваш танец. Вы явились самим воплощением Богини Удачи и были воистину самой удачей для нашего императора. Неужели я ошиблась? У меня отличная память на лица.

– Нет, Вы не ошиблись, г-жа. Я действительно танцевала на том празднике всех богов, когда впервые была представлена императору хотя знала его уже давно.

– Давно?

Я рассказала ей свою историю, связанную с садом цветущих сакур и самураем Тэкэо. Г-жа Юко выслушала мой рассказ с большим вниманием. Нам принесли зелёный чай, и мы пили его в гостиной, в то время, как работники были заняты своим обычным трудом.

Г-жа Юко улыбнулась:

– Значит, всё это время Вы даже не подозревали о том, что сам император был в роли самурая Тэкэо?

– Нет, хотя уже тогда он обещал познакомить меня с императором, и я даже поспорила со своей сестрой Кимико, что я непременно встречу императора, увижу его хоть одним глазком.

– И, конечно же, Ваша сестра выиграла этот спор? – спросила г-жа Юко.

– Разумеется, в тот вечер Кимико достался мой ужин, все рисовые шарики, которые я так обожала, потому что считала их своей единственной отдушиной кроме стихов, Океана и горы Фудзи, явившимися единственными свидетелями моего одиночества и вдохновителями моих стихов.

Вдруг в комнату вошла залитая слезами девушка и растерянно поклонилась нам. Это была очень миловидная девушка в светло-розовом кимоно и жёлтом оби. Казалось, она совсем не была готова к встрече с кем-либо.

– О, простите меня, я не думала, что здесь кто-то есть, – произнесла сбивчиво девушка и хотела удалиться, но г-жа Юко задержала её.

– Сузо, разве прилично уходить, не представившись? Познакомьтесь, дорогая Оно-но, это – моя племянница Сузо.

Девушка поклонилась и долго смотрела на меня восхищённым взглядом.

– Иди, Сузо. Помоги Мичико и Кэори.

Девушка ушла.

– Императр уверял меня, что Вы предоставите мне жильё на то недолгое время, пока мятеж на востоке не будет подавлен. Он отправил меня к Вам, потому что считает, что здесь я буду в безопасности.

– Значит, никто не знает, что Вы здесь? – спросила меня г-жа Юко.

– Нет, я тайно покинула Киото. Назревал заговор, и император боялся, что моё присутствие в Киото может оказаться очень опасным для меня.

– Я слышала, отряды фудзивара расправляются с людьми, преданными императору Ниммё. Говорят, по всему востоку горят костры, в которых сжигают трупы.

– Откуда у Вас такие сведения, г-жа? – спросила я, вздрогнув.

– Вчера приехала соседка, у неё там дальние родственники живут.

– В Японии стало опасно жить.

Красивые гибискусы украшали интерьер, создавая своеобразный уют в гостиной. Госпожа Юко уговорила меня занять комнату в её доме, а не в домике для гостей, который сейчас пустовал.

– Мне будет веселее, и потом иногда Вы будете читать мне стихи вечерами.

Я согласилась, а в домике для гостей поселился Йошинори, Кэори обязалась приносить ему еду, чтобы временами слушать печальный плач самисяна.

Как-то раз, оставшись одна, в то время, как Йошинори был занят игрой, я решила позаниматься танцами, чувствуя, что тело моё уже отвыкло от сложных движений, которым я была научена в школе гейш г-жи Наоми. Но в тот раз я танцевала просто так по наитию души, тело моё двигалось само собой, внутри себя я доверилась Богине. Я видела ярко-оранжевый диск Солнца, окруживший меня со всех сторон, я, будто, на колеснице богов мчалась навстречу этому Солнцу, стараясь выразить ему своё приветствие. Солнце отвечало мне тёплыми волнами радости. Протянув ладони к Солнцу, я, казалось, впитывала его каждой клеточкой своего тела.

…..Здравствуй, Солнце, я приветствую тебя.

Ты окутываешь меня своими радостными лучами,

Дающими жизнь

На Земле.

.

Когда тебя нет,

О, моё Солнце,

Я грущу и скучаю,

И тогда вокруг

На Страну Восходящего Солнца

Опускается

Долгая ночь,

Смогу ли

Выдержать её?

…….

Самисян умолк, мой танец прекратился, я почувствовала чьё-то присутствие рядом с собой.

Это была г-жа Юко.

– Вы очень красиво танцуете, – произнесла она.

В тот день я была смущена тем, что кто-то подсматривал за мною. Кэори, Мичико захлопали в ладоши, а Сузо, присутствовавшая здесь же, промолчала, так ничего и не сказав, и никак не выразив своих эмоций в отличие от кузин.

– Г-жа Юко, я буду танцевать в Вашей таверне, и это привлечёт больше клиентов к Вашему заведению.

Казалось, моё неожиданное предложение немного обескуражило хозяйку таверны, она опустила голову и произнесла:

– Боюсь, император не одобрил бы этого.

– Я не хочу пользоваться Вашей добротой, г-жа, и, если я смогу приносить Вам хоть какую-то пользу, я буду делать это. Мои выступления действительно сделали бы Вашу таверну знаменитой по всей округе и к тому же дало бы мне уверенность в том, что я не живу на Вашем иждивении, г-жа. И потом, эти танцы доставляют мне радость, без регулярных упражнений тело моё перестанет быть гибким и послушным.

– Хорошо, – г-жа Юко выразила своё согласие с моим предложением, – Но пообещайте мне, если эти танцы превратятся для Вас в пытку, в любое время Вы откажетесь от них. Вы – возлюбленная императора Ниммё и никогда, слышите, никогда не будете мне в тягость. Я очень любила Ниммё и помню его ещё юношей, всегда стремящегося постичь чего-то большее, чем он постиг. Вы тоже мне глубоко симпатичны, и можете остаться в моём доме столько, сколько пожелаете, г-жа Оно. Не беспокойтесь, я огражу Вас от любопытных и назойливых соседей.

Я улыбнулась:

– Спасибо Вам, г-жа Юко. Спасибо Вашим добрым дочерям, у Вас замечательные девочки. Не волнуйтесь, соседи не станут докучать мне. И потом, одиночество претит мне, я хочу чувствовать себя нужной и полезной. Прошу Вас, г-жа Юко не ограждайте меня от жизни, это лишь ослабит меня.

С тех пор я стала регулярно танцевать в таверне г-жи Юко под гармоничный плач самисяна.

Слепой музыкант Йошинори повсюду следовал за мною. Мне всегда казалось, это доставляло ему удовольствие, или, возможно, Йошинори исполнял таким образом своё внутреннее служение, пообещав однажды своей душе исполнять его, чтобы заполнить пустоту своего сердца. Так иногда бывает, и это было знакомое мне чувство.

Мне пришлось разучить несколько новых восточных танцев, пришедших в Японию из Индокитая, одежду для танцев я купила на рынке.

К таверне г-жи Юко через некоторое время действительно потянулись люди, и у г-жи с дочерями практически не оставалось ни одной свободной минуты, но это также обеспечило поток денег. Моя жизнь постепенно наладилась, однако сердце продолжало тосковать о Миве и императоре Ниммё. Регулярно приходили послания, которые он отправлял с гонцами, чтобы успокоить меня и удостовериться, что я нахожусь в полной безопасности.

«Любимая, скоро всё это закончится, и я сам приеду за тобой. Но будь осторожна, Японию всё ещё раздирают противоречия, и мои враги до сих пор не побеждены. Моя мать и сын Монтоку покровительствуют им. Генерал Оодаку скрылся, я знаю, это он возбуждал мятежные настроения. Но я, также, знаю, что императрица Татибана помогла переправиться ему в Китай».

До меня даже доходили слухи о том, что по всей Японии рыскают ставленники генерала Содоку и разыскивают меня, моё сердце волновалось за Миву, однако вскоре пришёл ответ от Хакиры. Сестра писала мне, что с девочкой всё в порядке, она выросла и уже даже произносит первые слова.

«Конечно, дорогая сестра, скоро ты увидишь свою дочку, но не стремись сюда сейчас. Киото напоминает растревоженный муравейник, император всё ещё на востоке, но скоро он приедет и остановится в вашем загородном дворце. Я жажду скорее приступить к своим обязанностям, подготовить всё в доме и кухню к приезду императора, однако Кимико не позволяет мне этого. Она уверяет меня, что всё в порядке, что мне ещё нужно, как следует окрепнуть. Не думаю, что это так, моё здоровье в полном порядке, и я подозреваю, что моё отравление было подстроено, чтобы удалить меня с кухни. Иногда наша Кимико пугает меня, когда я смотрю на неё со стороны; она, конечно же, совсем не видит, как я наблюдаю за ней, но это так. Я наблюдаю. Однажды в её взгляде я заметила нечто такое, что навело меня на подобные мысли.

Наша Кимико была всегда изнеженным ребёнком и не испытала трудностей в жизни, как ты и я, сестра. Отныне она вошла в круг придворной знати принца Монтоку, и я подозреваю то, что она может быть причастной к заговору, ….. однако я отбрасываю подобные мысли куда подальше. Я не хочу верить в человеческую подлость, просто потому что в мире Света и Гармонии намного приятнее жить……

Это письмо я пишу тебе тайно, потому что подозреваю, тебе угрожает опасность. Не беспокойся, я отправлю его с очень преданным мне человеком…..А вчера в дом приходил чиновник Отоку, он долго говорил со мной, спрашивал меня, не знаю ли я, где ты можешь находиться. Разумеется, я дала ему понять, что мне ничего неизвестно. Думаю, на этот раз он поверил мне, потому что со стороны я произвожу впечатление недалёкой женщины, занятой лишь домашним хозяйством.

Наша Кимико стала любимицей императрицы Татибаны. Получив это послание, умоляю тебя, сестра, сожги его. Будь осторожна, я стану держать тебя в курсе всего, что происходит в Киото.

твоя Хакира».

Прочитав письмо я, разумеется, сразу же сожгла его в печи, наблюдая за тем, как медленно тлеет пепел. Я вспомнила милое лицо Кимико и подумала о том, что Хакира стала слишком подозрительной, что вполне объяснялось её тяжёлой жизнью. Поблагодарив посыльного, я осталась одна.

Никто не знает, как это тяжело и печально жить в изгнании, думать о своей любви и в конце концов потерять её.

Мне предстояло потерять свою любовь, но об этом тогда я ещё не знала. Человек всегда надеется на лучшее, даже если окружающее свидетельствует об обратном. Пока я существовала в неизвестности, это неизвестность напрягала меня.

Постепенно я слилась с жизнью маленькой таверны г-жи Юко, и мои танцы по вечерам и декламирование стихов стали неотъемлимой частью всего, с чем я соприкасалась.

Но я постоянно думала о племяннице г-жи Юко Сузо. Казалось, девушка была чем-то обеспокоена, это истощало её, но она никому ничего не рассказывала. Я решила не лезть в её душу, ловя её восхищённые взгляды после каждого моего выступления в таверне. Сузо, правда, старалась не показывать своего восхищения, она быстро удалялась, но разве возможно скрыться от себя?

Однажды, проходя мимо домиков для гостей, которые пустовали, я услышала чей-то жалобный плач. Это насторожило меня, я остановилась и поискала глазами, но ничего не увидела.

– Эй, кто здесь?

Тишина.

Я осторожно вошла в один из домиков и увидела на полу рыдающую Сузо. Подойдя к ней на цыпочках, чтобы не испугать девушку, я слегка дотронулась до её плеча. Сузо резко вскочила, мы смотрели друг на друга, как два странника-пилигрима, держащие путь в разные стороны.

Сузо была удивлена, увидев меня здесь в пустом домике для гостей, возможно, она не ожидала ничего подобного, поэтому растерялась.

– Сузо, ты что здесь делаешь? – спросила я, – в этих домиках скоро появятся жильцы. Твоя тётя ищет тебя по всему дому, потому что некому нарезать салат для гостей в таверне.

– О, салат…..

Сузо нахмурилась, но всё равно при этом её личико оставалось красивым.

– У меня есть ещё две кузины, и потом, все считают меня странной.

– Странной? Почему?

– Потому что я влюблена…..

Я улыбнулась и пожала плечами:

– Объясни мне, Сузо, что здесь странного, если человек влюблён? Разве это чувство не является нормальным?

– Тот юноша, в которого я влюблена, не отвечает мне взаимностью.

– И кто же он? – спросила я.

Сузо смутилась, покраснела и спрятала своё миловидное личико в ладонях. Я потрепала её по волосам.

– Скажи, Сузо, назови его имя. Я обещаю тебе, кроме меня никто об этом не узнает. Поверь мне, я умею хранить тайны.

Сузо опустила глаза.

– Это – сын нашего торговца овощами Такуси….он….в прошлый раз он смотрел на меня на рынке, и я подумала……

– Ты подумала, дорогая, что он в тебя влюблён?

Сузо кивнула.

Я рассмеялась легко и свободно, однако мой смех показался девушке подозрительным. Она ещё сильнее нахмурилась, так как на её лбу образовались морщинки.

– Чего ж тут смешного?

– Ты ещё слишком молода и не знаешь мужчин, – сказала я.

– Вы ненамного старше меня.

Сузо оглядела меня с ног до головы.

– Вы очень красивы…..

– Ты тоже очень красивая, я научу тебя ухаживать за собой, покажу, как делать массаж лица и дам рецепты масок, которые делают кожу гладкой и сияющей, как кожица маленького персика, качающегося на ветру.

Вдруг Сузо опустилась на колени передо мной и устремила на меня умоляющий взгляд своих прекрасных глаз.

– Прошу Вас, пожалуйста, научите танцевать меня точно так же, как Вы сейчас танцевали перед всеми теми гостями.

– Но так танцуют только продажные женщины….у тебя многое ещё впереди, ты выйдешь замуж за любимого человека……

– Разве Вы не счастливы? Разве может быть несчастной богиня, дарящая столько радости людям?

– Никому, никому не хотела бы я своей судьбы. Ничего, я научу тебя, как сделать так, чтобы твой парень сходил с ума по тебе и вскоре сделал бы тебе предложение. Хочешь?

Девушка энергично закивала головой.

– Хочу. Разве я что-то сделала не так?

– Ты, ведь, сразу же дала ему понять, что он тебе нравится?

– Да, но зачем же скрывать свои чувства, если они есть?

– Здесь не всё так просто, Сузо. Мужчины привыкли испокон веков морочить нам голову, но та женщина, которая живёт своей внутренней жизнью и не замечает их намёков, вызывает ещё больший интерес.

Сузо пожала плечами:

– Но зачем всё это?

– В каждом чувстве есть элементы игры и флирта. Нужно лишь умело пользоваться этим.

– Что же мне делать, чтобы г-н Такуси заметил меня? – спросила девушка.

Она была прекрасна в своей наивности и простоте, нетронутая жизнью и её невзгодами. Я обняла девушку и наспех смахнула слезу, чтобы никто этого не заметил, но она заметила.

– Почему Вы плачете, г-жа Оно? Что случилось с Вами?

Она утёрла слёзы и тоже обняла меня. Мои кулаки сжались.

– Я сама не знаю, что нужно им, этим мужчинам. Они слишком любят себя самих, но сами ведёмся на их мерзкие уловки. Они сами делают нас льстивыми и заставляют играть в их бесчестные игры. Разве не прекрасна женщина, которая не играет, а просто любит, любит, как умеет чисто и искренне?

Я посмотрела в спокойные глаза Сузо.

– Оставайся такой, какая ты есть. Ты прекрасна в своей простоте, дорогая. И если этот Такуси игнорируеттебя, значит, он никогда бы не научился видеть твою внутреннюю красоту.

Сузо расплакалась, её затрясло от рыданий.

– Сузо, что с тобой? Почему ты плачешь?

– Я хочу, чтобы Такуси заметил меня и пригласил на свидание, а теперь……а теперь Вы говорите, что я должна оставаться такой, какая я есть……и упустить его. Тётушка выдаст меня замуж за какого-нибудь толстяка, и ей будет неважно, люблю ли я или нет.

– Твоя тётушка хочет выдать тебя замуж за такого человека, который тебе неприятен или ненавистен? – спросила я.

Сузо утёрла слёзы:

– Да. Недавно ко мне сватался г-н Юкихито – один лавочник нашего из маленького городка на Побережье.

– И ты видела этого господина?

Сузо кивнула:

– Да, г-жа. Я видела этого человека.

– И он тебе чем-то неприятен?

– У него огромный живот, и он уже имеет двух жён, которые работают в его лавке. Однажды в щёлку я видела, как эти женщины делали ему массаж. Мне стало так противно, что я убежала и долго смотрела в Океан. Мне хотелось утопиться.

Я серьёзно посмотрела на несчастную девушку.

– Ты так напоминаешь мне меня в те далёкие годы, когда моя судьба ещё не была решена, – произнесла я, – однажды я тоже, как и ты, хотела утопиться, когда погибли мои родители, и я вынуждена была стать гейшей. А потом я поняла, что, оказывается, миру до меня нет никакого дела. События в этом мире происходят по своему ритму. Я поняла, что мир вокруг меня не страдает, даже если страдаю я.

Я вытащила один из листов бумаги, однажды подаренных мне жрецом Акайо. Сузо посмотрела сначала на изображение, затем на меня.

……

– Что это? – спросила она меня.

– То, что всегда помогало мне жить все эти годы. Представь себе, что ты – это круг, круг – это твой внутренний мир, который ты носишь в себе.

– А что же такое эта точка в центре круга? – спросила явно заинтересованная Сузо.

– Твоя душа. Это – то, что ты должна беречь и принимать в себе. Когда жизнь столкнёт тебя с невзгодами, всегда помни об этом рисунке. Я не знаю, поможет ли это тебе, мне помогало многие годы.

– Говорят, император относится к Вам, как к богине. Сначала я не верила в это, но когда впервые увидела Вас, то поняла, что это действительно так. Вы очень красивы. Когда я впервые увидела, как Вы танцуете, я поняла, что так танцевать могла лишь богиня. Прошу Вас, г-жа, научите меня танцам. Когда Такуси увидит меня танцующей на заре, он влюбится в меня, как однажды я влюбилась в Вас.

Я сжала ладонь Сузо и посмотрела в её прекрасные глаза:

– Хорошо, я научу тебя танцевать, только пообещай мне, что никогда не станешь торговать своим телом. Пообещай мне, дорогая, что никогда не станешь гейшей.

– Никогда, я обещаю.

Я успокоилась и улыбнулась.

– А ещё я обязательно поговорю с твоей тётушкой, г-жой Юко, чтобы она не выдавала тебя замуж за того толстяка.

Девушка просияла и поклонилась мне:

– Благодарю Вас, г-жа. Сама богиня спустилась ко мне в Вашем облике, чтобы вмешаться в мою судьбу, судьбу сироты.

– Так ты – сирота? – спросила я.

Девушка кивнула. В тот день у меня появилась возможность продекламировать стихи великой Сапфо, которые я услышала впервые от жреца Акайо.

Я запомнила их, как и всё, что касалось Сапфо с далёкого острова Лесбос, куда мне уже не суждено попасть.

…. «Пёстрым троном славная Афродита, Зевса дочь,

Искусная в хитрых ковах!

Я молю тебя, не круши меня горем

Сердца, благая.

.

Но приди ко мне,

Как и раньше часто

Откликалась ты

На моё зов далёкий,

И, дворец покинув отца,

Всходила на колесницу.

.

Золотую. Мчала тебя

От неба над землёй

Воробушков милых стая;

Трепетали быстрые крылья птичек

В далях эфира.

.

И, представ с улыбкой на вечном лике,

Ты меня, блаженная, вопрошала –

«В чём моя печаль,

И зачем

Богиню я призываю?

.

И чего хочу для души

Смятённой.

В ком должна, Пейто, укажи любовно

Дух к тебе зажечь?

Пренебрёг тобой

Кто, моя Сапфо?

.

Прочь бежит? –

Начнёт за тобой гоняться.

Не берёт даров? –

Поспеши с дарами.

Нет любви к тебе? –

И любовью вспыхнет,

Хочет, не хочет.

.

О, приди ко мне теперь!

От горькой скорби

Дух избавь и,

Чего так страстно

Я хочу

Сверши и союзницей верной

Будь мне, богиня!»

….

– Кто такая Афродита? – спросила Сузо.

– Богиня Любви и красоты.

– А Пейто?

– Богиня Великого Океана на языке Сапфо.

Я вытащила второй листок бумаги, подаренной мне жрецом Акайо, уже истершийся со временем. Облик прекрасной Сапфо всё ещё проступал на нём.

– Это и есть великая поэтесса Сапфо? – спросила меня Сузо.

– Да. Однажды на берегу Великого Океана я поклялась, что буду служить поэзии, как это делала когда-то Сапфо.

– Я тоже хочу писать стихи и служить поэзии! – оживилась Сузо.

– Ты будешь, если в твоём сердце поселится вдохновение.

Сузо всё так же заворожённо смотрела на меня.

– Вы действительно научите меня танцевать так же красиво, как это делаете Вы? – постоянно спрашивала она меня на протяжении последующих двух недель. После прекращения сезона дождей мы приступили к обучению. Перед этим у меня состоялся разговор с г-жой Юко.

– Поймите, г-жа, я просто хочу научить Вашу племянницу красиво двигаться и быть немного свободнее. Я давно наблюдаю за ней, девушка вся зажата и напоминает дикого зверька, так боящегося этого мира.

– А разве его не стоит бояться? Разве этот мир не жесток? – в отчаянии спросила меня хозяйка таверны, – Сузо рано лишилась родителей, она не испытала материнской любви, а если человек рано лишается любви матери, он постепенно превращается в дикаря.

– Поверьте, г-жа, в этих занятиях танцами нет ничего постыдного. Сузико – порядочная девушка. Когда я пообещала ей, что займусь с нею танцами, она улыбнулась мне. Знаете, это была первая улыбка, которую я увидела на её лице за всё время, пока я живу у Вас, г-жа.

– Да, сузико никогда не улыбается в отличие от моих дочерей, – согласилась г-жа Юко, – Хорошо, пусть Сузико занимается танцами. Я уверена, это немного расслабит девушку, и она перестанет быть такой хмурой с моими посетителями.

Получив согласие г-жи, я подумала, что наступил подхдящий момент поговорить о дальнейшей судьбе Сузо.

– Я слышала, Вы присматриваете для племянницы жениха.

– Это сама Сузо сказала Вам?

– Да.

Г-жа Юко вздохнула:

– Я знаю, она несерьёзно относится к моим планам. Господин Юкихито богат, и это обеспечило бы Сузо до конца жизни. К несчастью её родители не оставили после себя материального обеспечения, а я не в состоянии содержать её.

– Но она бы могла работать здесь в таверне и зарабатывать на свою дальнейшую жизнь.

– Разве эти крохи были бы достаточными для Сузико?

– А разве рабство является альтернативой?

– Рабство? Что Вы имеете в виду? – спросила поражённая г-жа Юко.

– Выйдя замуж за богатого г-на Юкихито, Сузико превратилась бы в его рабыню, и к тому же…..

Г-жа Юко встревожилась:

– Вы что-то знаете? – спросила она.

– Да, ваша племянница влюблена.

– В кого?

– Этого я не могу Вам сказать.

– Почему же?

– Потому что это – не моя тайна. Но не беспокойтесь, избранник Сузо не обращает на неё никакого внимания. Пройдёт время, девушка станет увереннее в себе, пройдёт какое-то время, и она изменится, и тогда, возможно, встретит свою настоящую любовь.

Г-жа Юко долго внимательно смотрела на меня, со стороны это выглядело, как раздумье.

Наконец, она подняла голову и улыбнулась:

– Хорошо. Я отдаю Вам Сузико на поруки, тем более, я вижу, как она любит Вас.

Так в моей танцевальной программе нас стало двое. Правда, движения Сузико были ещё угловатыми, но я видела, что с каждым разом её стремления росли, и тело становилось всё более податливым.

– Когда ты танцуешь, представь, что своим танцем ты преподносишь дар богам.

– Значит, боги должны быть довольными мной? – спросила девушка.

– Боги всегда будут довольны, – ответила я.

– Разве?

– Они не мелочны, как люди, они любят нас такими, какие мы есть. Не оценивай себя, просто растворись в танце. Представь, что ты отдаёшься любимому.

– А если он не примет моего дара? – девушка удручённо посмотрела на меня.

– Неважно, будь собой, главное прими себя. Если же он не примет твою суть, просто отпусти его. Мы все свободны в стремлении к богам.

Можно подумать, что я хотела сделать из Сузико гейшу, но это не так. Я просто наблюдала за развитием её души, и мне было этого достаточно.

Однажды, вернувшись с рынка, я застала её танцевавшей перед статуей богини Гуань-Инь в храме Богини. Её чувственный танец поразил меня до глубины души. Она танцевала в розовом кимоно, подпоясанная серебристым оби, и так напоминала мне Богиню Рассвета.

По окончании танца Сузико упала перед статуей богини Гуань-Инь в полном изнеможении. Когда она, наконец, заметила моё присутствие в храме, девушка была сильно смущена. Она часто дышала из-за усталости, потому что танец был очень интенсивным и требовал от исполнительницы особой подготовки.

Самисян умолк. Йошинори выжидающе ударил по струнам. Я дала ему мешочек с монетами и сказала ему, чтобы он шёл в таверну и взял себе что-нибудь, чтобы немного подкрепиться. Почти бесшумно Йошинори вышел из храма, я осторожно коснулась Сузико. Краска смущения ещё не сошла с милого личика девушки.

– Вам не понравился мой танец, г-жа? – спросила меня Сузико, немного отдышавшись.

– Напротив, дорогая, твой танец великолепен, и мы обязательно включим его в нашу новую танцевальную программу. Ты же не возражаешь?

Девушка смутилась ещё больше.

– Разве мы будем теперь танцевать вместе? – спросила она меня.

– Да, конечно. Все скоро узнают, как ты хороша и талантлива, Сузико. И Такуси обязательно обратит на тебя внимание.

– А как же тетушка Юко? Неужели она согласится, чтобы я танцевала перед гостями и посетителями?

– Конечно, она не против. Танец – дар богини, а не распутство, как думают глупые люди.

И она больше не станет выдавать меня замуж за этого толстяка Юкихито, который при посещении нашей таверны смотрит н меня, как на свою собственность?

– У меня был разговор с твоей тётушкой, дорогая.

Девушка взволнованно посмотрела на меня.

– Неужели тётушка Юко согласилась оставить меня в покое? – спросила она.

Я энергично закивала:

– Да.

Девушка улыбнулась, ей стало легче от моих слов.

– Прошу Вас, г-жа, ущипните меня, я не могу поверить в такой исход.

– Неужели ты так не веришь в свою судьбу?

– Нет, до того, как я встретилась с Вами, жизнь и боги не были особо благосклонны ко мне. Сузико всегда чувствовала себя несчастной.

– А теперь? – спросила я, – неужели что-то изменилось теперь?

Она закивала:

– Изменилось. Моя тётушка испытывает к вам симпатию, поэтому она согласилась, чтобы я танцевала здесь вместе с Вами. Ущипните меня скорее, иначе счастье улетучится, и бедная Сузико вновь почувствует себя несчастной и перестанет улыбаться.

Я исполнила просьбу Сузико.

Глава 11 «Сузико»

«Однажды я отдала

Своё сердце тебе,

О, моя богиня….

Однажды я бросила на алтарь всё,

Что принадлежало мне

В этой жизни.

Однажды я назвала тебя

Путеводной Звездой для себя,

Освещающей путь мне

В этом мире,

Полном тревог и страстей…..

.

Но ты была равнодушной ко мне,

О, моя богиня.

Ты взирала на меня со сворих высот

Своим равнодушным взглядом

Ты оставила меня

Среди моей печали,

Ты забыла обо мне, о, моя Богиня,

И с тех пор душа моя

Скитается

В поисках радости и не находит её.

.

Где же ты,

О, моя богиня?

Что заставляет тебя

Столь равнодушно взирать на меня

С твоих Высот

Из Обители Вечности?

Или у тебя нет сердца?

Неужели сердце человеческое более

Способно к состраданию,

Неужели Твоё Сердце,

О, моя богиня?

Есть ли у Тебя сердце,

О, моя Богиня,

Если ты так равнодушно

Взираешь на мои страдания

Со своих высот из Обители Вечности?

(«Песнь души» из танца жриц в поклонении богине Гуань-Инь).

……..

…….В тот день я и Сузико продемонстрировали перед гостями новый парный танец. Это было в первый раз, когда танец являлся парным, обычно я танцевала одна.

Среди гостей в таверне я заметила г-на Юкихито, его тело лоснилось от жира, как у борцов сумо, однако, насколько я знала, г-н Юкихито являлся купцом, торговавшим коврами. Его дом находился на холме и сразу бросался в глаза, потому что был самым большим в округе.

Я видела, как по утрам в нём убирались служанки. Бывало, даже поздней ночью там горели огни из-за продолжающейся пирушки. Г-н Юкихито производил на меня довольно неприятное впечатление, я видела дикий страх в глазах бедной Сузо, когда она ловила на себе сальные взгляды этого господина. И это за него её едва не выдали замуж? О, боги, как же вы слепы, если чуть не допустили подобное!

После выступления Сузо ушла к себе, чтобы помочь тётушке Юко по хозяйству; отныне она занималась этим, даже с некоторым старанием, что сразу же отметила г-жа Юко при нашей последней встрече.

Ко мне кто-то постучался, в то время, когда я была занята снятием грима, мне помогала моя новая служанка, приставленная ко мне хозяйкой трактира.

Кто-то постучался в дверь.

Это оказался посыльный от г-на Юкихито. Он поклонился мне и передал записку. В записке был указан адрес и всего одно слово: «Жду!»

– Что это?

Я внимательно взглянула на слугу, который, казалось, немного был смущён.

– Г-н Юкихито ожидает тебя сегодня у себя в доме. Он пожеал, чтобы ты танцевала перед ним.

Я швырнула записку.

– Передай своему господину, что Оно-но Комати не продаётся.

Слуга вновь поклонился, подобрал записку, его глаза презрительно сузились, но он ничего не сказал.

В другой раз, проходя мимо меня, толстяк Юкихито произнёс едва слышно, чтобы его слова могла услышать именно я, но никто более:

– Ты ещё пожалеешь о том, что отказала мне, продажная тварь!

После этого г-н Юкихито исчез из поселения, и никто не знал, куда он направился. Кое-кто из жителей поселения видел на восходе солнца, как толстяк Юкихито уехал на лошади в сопровождении небольшого отряда самураев, которые служили ему, куда-то на запад.

Все вздохнули облегчённо, потому что Юкихито держал весь городок в своих руках. Но что-то подсказывало мне, что несмотря на это облегчение, страх в сердца людей ещё вернётся. Однако я заметила, как в последнее время повеселела Сузо. Она даже напевала себе под нос, когда мыла посуду или убирала со столов.

А по вечерам, когда мы репетировали наши танцы, её движения стали плавными и какими-то нежными. Она великолепно танцевала. Её тело, будто, освобождалось от каких-то невидимых оков, которые присутствовали всегда, а теперь Сузико стала другой.

Во времена одного из танцев и после чтения стихов я заметила группу молодчиков за одним из столиков. Группу возглавлял приятной наружности молодой господин в ярко-жёлтом кимоно с оранжевым поясом оби.

Они заказывали сакэ и ели рыбу со знаменитыми многочисленными соусами г-жи Юко. Я заметила, с каким вниманием предводитель этой группы молодчиков наблюдал за тем, как танцевала Сузо. Любовалась этими танцами и я, которую уже ничем нельзя было удивить. Танец переходил в поэзию, а поэзия в танец, когда на сцену таверны выходила Сузико.

Их взгляды встречались, и смущённая девушка поддалась порыву души. До тех пор, пока г-н Юкихито не уехал, Сузико почти не выходила на сцену, сейчас же она стала другой.

На сцене танцевала сама богиня, которая превращалась то в солнце, то в Луну, то в Ветер или в Океан. Однажды г-жа Юко подошла ко мне во время танца своей племянницы и шепнула на ухо:

– Моя Сузико преобразилась. Что же с ней происходит?

– Ваша племянница давно влюблена, – ответила я.

Самисян Йошинори заиграл ещё жалобенее обычного; восхищённые взгляды зрителей были устремлены на сцену, по которой двигалась Сузико.

– В кого же? – спросила г-жа Юко.

Я показала на столик, за которым сидела компания молодых людей.

– В того господина в жёлтом кимоно.

– Его имя Такуси, и он – сын одного чиновника, – произнесла г-жа Юко, внимательно всматриваясь в молодого господина.

– Вы были бы не против их свадьбы? – спросила я.

– А разве г-н Такуси тоже влюблён в Сузико?

– Возможно. Он часто бывает здесь и смотрит все выступления Сузико. Я давно наблюдаю за ним и вижу, какими глазами Такуси смотрит на Вашу племянницу. Глаза его горят, будто, светильники в ночи.

Г-жа Юко улыбнулась:

– Если это так, если г-н Такуси придёт со своим отцом в наш дом и попросит руку моей племянницы, то свадьба обязательно состоится.

В тот день я была радостна, потому что мне казалось, что отныне Сузико будет счастлива.

Да, мне так показалось…..

Сузико после выступления поднялась ко мне и робко постучалась в дверь.

– Что случилось, дорогая?

– Г-жа Оно, Вам сегодня понравился мой танец? – спросила девушка.

– Очень. Ты двигалась, как настоящая богиня.

– А помните, Вы как-то сказали мне, что если я хочу танцевать хорошо, я должна представить себе, что я приношу жертву богине?

– Помню.

– Ну, вот, сегодня я представила себе, что жертвую богине себя.

– И Богиня приняла твою жертву?

– Да, сегодня, как и всегда, приходил г-н Такуси. Я не смотрела на него, потому что была очень смущена.

– Зато я всё видела, дорогая.

– Вы видели, как горели глаза г-на Такуси? – спросила Сузо.

– Да, видела, он даже перестал пить сакэ, отодвинул от себя чашку, он всё смотрел, смотрел, смотрел….. он видел каждое твоё движение.

– Как бы мне хотелось увидеть его хоть одним глазком.

Приходи сегодня вечером в таверну, там состоится мой бенефис, я буду читать стихи под музыку Йошинори. Я убеждена, г-н Такуси придёт туда со своими друзьями. И знаешь почему, дорогая?

Почему?

Я уверена, он думает, что ты будешь там.

Сузико смутилась, ещё больше покраснела, опустила глаза. Прятно наблюдать за тем, как развивается чья-то любовь. Она растёт, как нежный цветок вопреки всему.

Вот только сердце моё всё ещё тосковало по императору и дочери Миве. Я давно ничего не слышала о них. Однако я успокоила себя тем, что по всей Японии бушевали мятежи; возможно, император Ниммё решил подавить мятежи, склонить фудзивара, которые с каждым годом диктовали ему свою волю, вмешивались в государственные дела. Возможно, он хотел вьехать победителем в Киото и только затем отправиться за мной в эту глушь. Он хотел, чтобы боги удачи благословили нас.

Однако боги удачи молчали, и я пока успокоилась на этом, несмотря на то, что душа моя трепетала, но я отгоняла от себя все плохие мысли.

– Я рада за тебя, моя милая Сузо. Но хочу, правда, предостеречь тебя.

– Предостеречь?

– Не лети к господину Такуси подобно мотыльку на костёр. Если хочешь, чтобы мужчина по-настоящему увлёкся тобой, держи его сначала на расстоянии, чтобы у него не сложилось впечатление, что ты такая доступная.

– Доступная? – разочарованно произнесла Сузико.

– Пусть мужчина тебя добивается, тогда он будет тебя больше ценить.

– А если я не приемлю эти игры между людьми? Если моё чувство к нему искреннее?

– Г-н Такуси должен думать, что ты – приличная девушка, несмотря на то, что танцуешь.

– И потом, я поговорила с твоей тётушкой, г-жой Юко. И знаешь, что она ответила мне?

Сузо пожала плечами:

Нет, г-жа. Что же ответила моя тётушка?

Она согласилась на свадьбу с г-ном Такуси, если г-н Такуси вместе со своим отцом придёт просить твоей руки.

Но мы с ним даже не встречались и не разговаривали. И вообще, г-н Такуси редко приходил в нашу таверну, когда завсегдатаем здесь был г-н Юкихито. Я слышала, их кланы враждуют между собой.

Враждуют?

Ну, да. Клан Такуси поддерживает императора Ниммё, а клан Юкихито хочет возвести на трон Монтоку.

Значит, Юкихито участвует в заговоре против нашего императора?

Сузо пожала плечами:

Об этом я ничего не знаю. Знаете ли госпожа, куда уехал этот господин?

Я вспомнила, с каким презрением посмотрел на меня Юкихито после того, как я отвергла его грязное предложение.

Нет, не знаю. Он уехал на следующее утро после того, как я танцевала в таверне, а затем читала стихи.

Вы думаете, он вернётся? – спросила по-прежнему беспокойная Сузо.

Не знаю. Знаю только, что нужно быть очень осторожными. По стране рыскает много прихлебателей фудзивара. Если бы ты вышла замуж, Юкихито перестал бы преследовать тебя.

Сузо протянул мне нребольшой свиток.

Что это?

Мои стихи. Я написала их вчера ночью, когда совсем не могла уснуть.

Я развернула свиток и прочла:

«Никто не знает, когда распускается цветок любви

в сердце девушки,

никто не знает,

во имя чего распустился этот цветок,

но однажды он

принёс мне радость,

потому что сердце моё раскрылось

навстречу тебе,

мой любимый.

.

Никто не знает, когда

Начинает

Трепетать сердце

В груди Богини,

И когда оно трепещет,

Весь мир

Волнуется,

Ибо что может быть

Прекраснее

Самой Богини?

.

Никто не знает,

Когда стая птиц

Полетит на юг,

И сакура завянет и опадёт,

Лишив благоухания мой сад.

Никто не знает,

Когда придёт светлый день,

Ибо сердце девушки

Такое беззащитное.

Никто не знает,

Когда догорит свеча,

И упадут на землю

Разноцветные огни

Фейерверка,

Ибо тогда душа Богини

Расцветает.

.

Никто не знает,

Когда счастье придёт на эту землю,

Если оно вообще когда-то приходит.

Никто не знает,

Когда завершится

Этот надоедливый дождь,

Ибо не дождь это,

Это рыдает сердце Богини

О судьбе моей…..

.

Никто не знает,

Когда распускается

Цветок Любви……

………………….

Я видела, как Сузико опустила глаза.

– Вам нравится, г-жа? – спросила девушка.

– Твои стихи особенные, они затронули моё сердце, а это самое главное, чтобы стихи поэта трогали сердца людей.

Я заметила, что Сузико улыбнулась, её глаза просияли:

– Правда? Вам правда они понравились?

Я кивнула:

– Да.

Девушка смутилась ещё сильнее.

– А что Вы скажете о г-не Такуси? Ведь Вы же видели его?

– Видела. Всякий раз он присутствовал на твоём выступлении, Сузико. Я думаю, он – достойный молодой человек. И, тем не менее, не бросайся сразу в его объятия. Он должен понять, если он хочет быть с тобой вместе, ему нужно завоевать тебя. Тогда мужчина начинает больше ценить женщину.

– Император Ниммё тоже завоёвывал Вас, г-жа? – спросила Сузо.

– Я – другое дело. Я – гейша, и жизнь моя пошла под откос с тех пор, как мои родители умерли, и дом мой был разорён только потому, что они не поддерживали фудзивара. Я была гейшей, развлекающей клиентов, однако я знала императора давно, когда была ещё невинной девушкой вроде тебя.

….Тот танец, посвящённый Гуань-Инь, произвёл на меня впечатление. Этот танец придумала Сузико. На ней было ярко-красное кимоно, как у жриц синто, серебристый пояс оби подчеркнул её тонкую талию. Я сама сделала ей причёску и купила новые украшения, в которых девушка смотрелась подобно Лунной Богине.

Танец был полон неземной страсти, и это выражалось не только в её движениях, но и в выражении её прекрасных глаз, устремлённых к небесам. В этих глазах стояли слёзы. Это были настоящие слёзы. Танцующих гейши, с которыми я обучалась ещё в заведении г-жи Наоми, я никогда не видела, чтобы они с такой страстью отдавались танцу.

«Да, у этой девочки настоящие способности, – подумала я, – она даже сама не знает, каким сокровищем она является. Только никто из её окружения не ценит этого».

Плачущий самисян остановился. Сузико некоторое время стояла в неподвижной позе, будто, была не в состоянии выйти из своей роли. Наконец, оглушительные аплодисменты, раздающиеся со всех сторон, вывели её из этого состояния. Она очнулась от наваждения, утёрла слёзы, поклонилась посетителям. Горевшие по углам светильники освещали её красивое смущённое лицо. Несколько раз её вызывали на поклон, на сцену летели цветы сакуры, так что таверна быстро наполнилась тонкими ароматами, напомнившими мне дворцовый сад, белую беседку, и…..моё далёкое, далёкое давно минувшее детство.

Я видела, как юноша Такуси встал из-за стола, оставив в стороне свою компанию. В тёмной суете таверны он подошёл к сошедшей со сцены девушке, поклонился ей, однако Сузико прошла мимо, при этом выражение её лица оставалось холодным и непроницаемым. Я улыбнулась, наблюдая за ними. «Сузо поняла всё буквально, и теперь бедный юноша чувствует себя ущемлённым и униженным», – подумала я.

На сцену поднялась хозяйка таверны г-жа Юко и, поклонившись гостям, произнесла:

– А сейчас, дорогие посетители, впервые за всё время в нашей таверне устраивается чайная церемония. Её проведёт наша обожаемая Оно-но Комати.

Снова раздались аплодисменты. В ту пору чайные церемонии только-только начали входить в моду после налаживания торговых связей между Китаем и Страной Восходящего Солнца, и чаи разных сортов считались напитком аристократов.

Однажды я сама присутствовала на такой чайной церемонии, когда впервые приехала в Киото вместе с сёстрами к тётушке Акире. В тот год она решила приобщить своих племянниц к столичной жизни. Я была восхищена и старалась запомнить каждую деталь этого необыкновенного действа.

Служительницы чайной церемонии – так называли девушек, заваривающих и разливающих чай, танцевали вокруг нас в облике богинь, каждое действо было насыщено энергией красоты и благословения перед чаем и его божественными свойствами.

Помню, как я запоминала каждую малейшую деталь этого действа и, закрыв глаза, представляла себя этой девушкой – служительницей чайной церемонии. Они были одеты в красные кимоно, как жрицы синто, и тем не менее, у них была особая вера, они верили в то, что чай являлся божественным напитком, являющийся даром богов.

– Хвала Богине чаепития! – восклицали девушки.

Мне хотелось воскликнуть тоже вслед за ними, но осуждающий меня взгляд тётушки Акиры остановил меня от этого необдуманного порыва.

Я сама предложила г-же Юко организовать чайную церемонию в её таверне, и хозяйка с удовольствием приняла моё предложение.

– Сама Богиня Удачи послала мне Вас, – произнесла г-жа Юко, – доход моей таверны увеличился, и Сузико изменилась, а то раньше она, как дикарка, бегала. Только, – она огляделась по сторонам, будто, нас кто-то мог услышать, – только я слышала, что приближённые будущего императора Монтоку разыскивают возлюбленную его отца. Г-н Юкихито покинул наше селение, и с тех пор у меня на душе неспокойно. А что если….что если он уехал в Киото, чтобы выдать Вас, г-жа Оно.

– Император защитит меня, ни о чём не беспокойтесь, – ответила я тогда, но настроение г-жи Юко передалось и мне.

Я отбросила от себя эти тревожные мысли, мне предстояло развлекать гостей…..

……Утром в мою комнату кто-то постучался.

С некоторого времени я проживала в домике для гостей, не желая больше обременять хозяев своим присутствием. Я сама уговорила г-жу Юко предоставить мне один из таких лёгких домиков на самом Побережье.

Я выбрала розовый, потому что цветом он напоминал мне восход Солнца. Через несколько дней после отъезда Юкихито из городка я велела слугам перетащить мои вещи. Служанка вышла, чтобы встретить других слуг, которые внесли в мою комнату розы и несколько великолепной работы шкатулок.

Эти дары Вам от нашего господина. Он ожидает, чтобы Вы приняли его, – произнёс слуга, пожилой толстенький человечек на коротких ножках.

Кто твой господин? – спросила я, удивившись и рассматривая изысканные ювелирные украшения в шкатулках.

Его зовут Ичиро Такуси-сан, г-жа, сын нашего торговца г-на Хироки Такуси. Он желает поговорить с Вами.

Хорошо. Я приму его, но все эти украшения дорого стоят.

Не беспокойтесь, мой господин – богатый человек.

Слова толстого слуги вполне убедили меня. Он ещё раз поклонился и исчез, как лёгкий ветерок.

Через несколько минут в мою комнату вошёл симпатичный юноша в ярком жёлтом кимоно. Он поклонился мне, посмотрел в сторону слепого Йошинори, который заиграл на своём самисяне, чтобы как-то заполнить возникшую пустоту. Музыка пришлась, как нельзя, кстати. Некоторое время мы молчали, затем юноша заговорил.

– Меня зовут Ичиро Такуси, г-жа.

– Я знаю, – спокойно ответила я, и давно наблюдаю за Вашей компанией. Вы стали с недавнего времени завсегдатаями таверны г-жи Юко.

– Это так, – согласился юноша, – я и раньше посещал её, но…..

Он вдруг замолчал, немного смутившись.

– Продолжайте, г-н Такуси, – подбодрила я его.

– Я давно, давно влюблён в Сузико, я хотел её видеть, я знал, что она работает в таверне её тётушки, но….однажды Юкихито пригрозил, что убьёт моего отца, и при этом ему ничего не будет, потому что у него есть связи с фудзивара.

– И потому Вы перестали приходить туда, чтобы увидеть Сузико? – спросила я.

Такуси кивнул:

– Да, г-жа. Я…я не мог подвергнуть опасности моего отца. Юкихито был способен на всё. Когда он внезапно исчез из нашего городка, я подумал, что……

– Что вновь сможете увидеть Сузико?

– Да, она так красиво танцевала в тот вечер, что я не мог оторвать от неё своего взгляда.

– Сузико очень талантлива, верно?

– Да, это Вы обучили её танцам?

– Нет, не совсем. Однажды я только показала, как следует танцевать. Несколько раз мы репетировали. Однако всё, что проделывает ежедневно Сузико на сцене таверны – её собственный порыв.

Я посмотрела на многочисленные шкатулки с украшениями и букет роз.

– Вам не следовало приносить всё это.

Такуси улыбнулся:

– Прошу Вас, не отказывайтесь от этих даров.

– Вас что-то привлекло сюда, верно? – спросила я.

– Да, г-жа, я многое слышал о Вас. Я слышал, однажды Вы прочли Ваши стихи на площади, и это прекратило длительную засуху.

– Я не уверена, что именно мои стихи способствовали этому; богам было угодно. Но, ведь, Вас привело ко мне что-то ещё?

– Прошу Вас, совершите ещё одно чудо для меня.

– Чудо? Какое же?

– Поговорите с Сузико о том, чтобы она не отвергала меня, ведь, она послушается Вас.

– Значит, вчера после танцев Сузико отвергла Вас? – спросила я.

– Она сказала, чтобы я больше не смотрел в её сторону.

– Сузико была уверена, что Вы не любите её, г-н.

– Так она сама сказала Вам об этом?

– Да.

– Что же мне делать?

Его удручённый вид вызвал сочувствие во мне.

– Признаться Сузико в Ваших чувствах к ней и посвататься, – ответила я.

На лице юноши был написан вопрос.

– Вы…Вы уверена, г-жа, что Сузико не высмеет меня и не отвергнет?

Его волосы, заплетённые во множество косичек, были собраны на затылке в пучок по моде тех лет. Сейчас при императоре Монтоку никто не делает таких причёсок, хотя по моему мнению, они придавали больше шарма.

– Уверена, – ответила я, – Сузико не производила на меня впечатление легкомысленной девушки. Наши судьбы чем-то похожи; я, как и она, тоже рано лишилась родителей, но судьба сыграла со мной в злую шутку. Я уверена, Сузико могла бы стать жрицей синтоизма, но, думаю, её место в семье и любви, ибо жрицы лишены возможности заводить семьи, как и гейши, …..Я уверена, Сузико была бы счастлива с Вами, господин.

– Вы уверены, г-жа?

– Там, где есть любовь, счастье не заставит себя долго ждать.

Йошинори закончил играть; я запомнила улыбку на лице Ичиро Такуси, в тот день я уверила его, что, если он будет, как рыцарь, ухаживать за Сузико, она поймёт, что он любит её, и тогда…… Воображение юноши в ярко-жёлтом кимоно завершило дальнейший исход.

– Я не могу больше играть! – сказала через несколько дней Сузико, – каждый день он присылает мне цветы, и мне порой кажется, если я сдамся, проявлю слабость, г-н Такуси добьётся своего и оставит меня. Ненавижу эти дурацкие игры, ведь я искренне отношусь к нему.

– Согласна, и всё же, когда состоится свадьба, ты можешь проявить «слабость», но не делай этого раньше.

– Я и не собираюсь, но ненавижу играть, – произнесла девушка, готовясь к выходу на сцену.

Что я могла ей ответить? Она была так чиста душой и телом, она отличалась от остальных, с кем сводила меня моя судьба…….

….Через несколько дней после очередной чайной церемонии Сузо подошла ко мне в тот момент, когда служанка снимала с меня грим, и расцеловала меня. Её прекрасные глаза сияли.

– Что случилось?

– Вчера вечером к тётушке Юко приходил г-н Хироки Такуси с г-жой Мико, они сказали, что хотят устроить пышные свадебные торжества. Они…..они принесли множество подарков в добавление к тем, которые накануне приносил Ичиро.

Девушка была очень взволнована, поэтому речь её сбивалась, она покраснела и так напоминала мне смущённую богиню.

– Подарки?

– Моя тётушка очень любит украшения особенно из бирюзы, и когда тётушка увидела этот браслет, она улыбнулась и призвала меня к себе. Я никогда не видела тётушку такой счастливой. Она дала согласие на свадьбу между мной и Ичиро. Но я не думаю, что тётушка дала согласие из-за подарков. Благодарю Вас, г-жа Оно.

– Меня? Но я ничего не сделала.

– Вы убедили тётушку, а она уважает Вас и восхищается Вашими стихами.

– Потому что г-жа Юко слышала мало Ваших стихов, но я всё сделаю, чтобы она их услышала и оценила по достоинству.

Всю следующую неделю шла подготовка к свадебным торжествам, Сузико ликовала, однако было поставлено одно условие – после свадьбы Сузико не будет танцевать.

– Я согласна с решением тётушки, – произнесла Сузико после очередного танца, – после замужества моё положение изменится. Жена и танцовщица в одном лице – понятия не совместимые в нашем обществе.

Я вздохнула и ничего не ответила. Я подумала об императоре. Давно не было никаких вестей о его походе, несмотря на то, что я ждала хоть какой-нибудь весточки, и от этого моё сердце всё сильнее и сильнее наполнялось печалью. Я, то и дело, сидела возле окна и смотрела на Побережье. Океан гудел от накатываемых волн, оставляя на берегу временные плевки брызг. Чайки и буревестники плавали на волнах, им было совсем невдомёк, что творилось в моей душе. Я никому не показывала моих слёз, потому что их не было, мои глаза давно высохли. Да и как я могла предаваться печали и рыданиям, если день мой был наполнен, и мои чайные церемонии всем в маленьком городке пришлись по вкусу.

Таверна г-жи Юко стала отныне самым людным местом. Кэори и Мичико не всегда успевали справляться, поэтому пришлось нанять новых работников. А в среду прибыл новый повар из Киото, работавший до этого в одном аристократическом доме.

Г-н Кацори великолепно готовил суши, его соусы отличались особенной изысканностью и вкусом. Как-то раз я решилась поговорить с г-ном Кацори, в то время, когда повар был занят приготовлением рыбы. Он ловко орудовал ножами, одним движением ножа рассёк рыбу на две части и начал извлекать кости. Слуги были заняты рубкой зелени к салату.

– Почему Вы покинули Киото, несмотря на то, что, по-видимому, были довольны своей прежней работой? – спросила я, пристроившись возле очага и протянув руки, чтобы согреться в пламени печи, ибо в последние дни погода стала дождливой, и чувствовался холод с севера.

– В Киото сейчас неспокойно. Вылавливают всех, кто поддерживал род эмиси и был предан императору Ниммё. В Киото правит принц Монтоку и императрица Татибана. Очень много бесчинств творится вокруг.

– А где же сам император?

– Он ещё не вернулся со своим отрядом. Большинство тех, кто поддерживал род эмиси, покинули Киото и укрылись либо у своих родственников, либо, как я, нашли новую работу.

– Что они делают с теми, кто является сторонниками рода эмиси? – спросила я.

– Им отрубают головы и выставляют у стен города в назидание остальным.

Я сжалась в комок, представив всё, о чём говорил повар.

………

Это произошло в пятницу вечером, когда весь городок потрясло известие о прибытии г-на Юкихито.

Он въехал в ворота в сопровождении своей многочисленной кавалькады, беспокоя утихомирившийся сумерками маленький городок на побережье Океана.

В тот день Океан был крайне беспокоен, волны ударялись о берег с бешенной силой и с такой же силой откатывались от него. Чайная церемония уже была завершена и я, попрощавшись с хозяйкой таверны, г-жой Юко, поспешила к себе в домик в сопровождении Йошинори.

Вид нашей необычной парочки уже давно был привычен для горожан. Слепой музыкант полюбился всем, и частенько его просили поиграть на каких-нибудь праздниках, потому что жалобное пение самисяна наводило на людей задумчивость, созерцательность, и бытовая жизнь отходила в сторону, уступая место жизни божественной.

К тому же Йошинори считался виртуозом в своём мастерстве, и по моему мнению, другие музыканты не могли сравниться с ним. У слепых обычно очень чувствительные пальцы, и Йошинори был очень чуток, перебирая струны, он, будто, вдыхал новую жизнь в тот самисян.

Ночью я долго не могла уснуть, наблюдая за круглой луной, равнодушно взирающей с небес на человеческую жизнь и слабости.

«О, ты, красавица Луна, поведай мне свои мотивы», – шептала мне моя душа.

Стук в деверь среди ночи раздался совсем неожиданно. Служанка ввела в мою комнату рыдающую Сузико. Её волосы были растрёпаны, она обняла меня и разрыдалась ещё сильнее.

– Что с тобой случилось, Сузико? Объясни мне.

Я слегка встряхнула её.

– Г-н Юкихито только что приходил к моей тётушке и сказал, что, если она не выдаст меня замуж за него, он разорит её и разрушит таверну. Но я….я не хочу замуж за этого человека.

Что ещё я могла сказать бедной Сузико? Я одела своё самое лучшее кимоно и пошла к г-же Юко.

Стол в её доме был накрыт, я увидела самодовольного толстяка Юкихито, который лениво попивал чай со сладкими шариками.

Эти шарики Сузико испекла накануне в качестве свадебного угощения. Я бросила взгляд полный ненависти на этого человека. Рядом с ним стоял самурай, готовый исполнить любое приказание своего господина.

Тётушка Юко опустила глаза и как-то виновато посмотрела на меня.

– Зачем Вы пришли сюда в столь поздний час, Оно-но Комати? – спросила меня хозяйка таверны.

– Я вижу, Вы привечаете у себя этого человека, который накануне перед отъездом из городка оскорбил меня. Но я здесь совсем по другому поводу. Не давайте своего согласия на свадьбу Сузо с ним.

– Мне очень жаль, я… я ничего не могу сделать. Я не могу лишиться этой таверны – единственного источника дохода, доставшегося мне от моего покойного мужа. На моих плечах ещё две дочери, и я должна тоже устроить их жизнь.

– Но если Вы сделаете это….., Сузико будет очень несчастной. Она боится этого человека.

Юко пожала своими худыми плечами и опустила голову. Жирный Юкихито взглянул на меня свысока и ухмыльнулся.

– Ты ничего не сможешь сделать, императорская шлюха! В этом городке я – хозяин, и эта строптивая девица скоро будет принадлежать мне.

– Нет, я привезу указ императора Ниммё о том, чтобы эта свадьба не состоялась.

Юкихито рассмеялся, от этого высокомерного смеха, казалось, задрожал весь дом.

– Ты ничего не сможешь сделать! Ничего! Император Ниммё вот-вот будет низложен со своего давно шатающегося трона. Поверь мне, фудзивара намного сильнее его единоличной власти.

– Эти слова я услышу перед тем, как твоя голова скатится с помоста, и твои враги умоются твоей грязной кровью!

Наши взгляды встретились, как скрещиваются два меча во время битвы. Юкихито вновь расхохотался.

– Ну, что ж, посмотрим, скатится ли моя голова с помоста, или меня будет ублажать сама императорская шлюха! Ха-ха!

Уходя, я заметила сильную бледность на лице г-жи Юко, она прятала свой взгляд от меня, будто чувствовала себя виноватой за всё, что произошло.

Обняв ещё раз Сузико, я убедила её, что поеду в Киото, чтобы добыть указ императора против Юкихито. Девушка внимательно слушала меня, но её глаза были пусты, будто, она ничего не понимала. Наконец, она поднялась с подушек, разбросанных по моей комнате, подошла к окну и посмотрела вдаль на шумевший Океан.

Там на самом небе, казалось, белела гора Фудзи-яма, её не волновало ничего, чтобы было связно с человеческими страстями и чувствами. Кулаки Сузо были сжаты.

– Прошу Вас, г-жа, никуда не уезжайте из городка. В Киото сейчас опасно. Я….я хочу выйти замуж за г-на Юкихито. Я….я не люблю Ичиро Такуси.

Её жёсткий взгляд, глядевший вперёд, не смог убедить меня в истинности того, что она говорила. Она, словно, сама хотела убедить себя в этом.

– Твоё сердце не может лгать так, как лгут твои уста. Ты просто устала противостоять судьбе и решила подчиниться. Прошу тебя, не жертвуй собой ради моей безопасности, не иди на поводу у страхов. Юкихото недостоин того, чтобы называться твоим мужем, с которым ты проведёшь всю свою жизнь. Прошу тебя, помоги мне собрать вещи.

Однако девушка не сдвинулась с места и продолжала смотреть вдаль на равнодушный вулкан Фудзи-яма.

……Свадьба состоялась после полнолуния. Никому ничего не объяснив, Ичиро Такуси покинул поспешно городок, и больше его никто не видел. Сузико была хороша собой, одетая, как богиня в дорогие украшения, однако лицо её по-прежнему было каменным с той самой минуты, когда она приняла решение выйти замуж за Юкихито. Она ни с кем не разговаривала, и только иногда смахивала с ресниц застоявшиеся на них слезинки. Они падали на землю, будто, это были вовсе не слезинки, а маленькие жемчужины, возникшие из глаз Великой Богини.

Я бросала на невесту редкие взгляды, а затем опускала глаза, чтобы только не встречаться с ней взглядами. Сузико и сама избегала этого, словно, чего-то боялась.

После свадебного торжества и пения приглашённых музыкантов, Сузико осторожно подошла ко мне сзади и едва слышно прошептала:

– Простите меня, г-жа.

Когда я оглянулась, чтобы поймать её руку, девушка уже исчезла, скрывшись в покоях своего мужа. Я знала, ей предстояло самое страшное для неё – провести ночь с тем человеком, которого она ненавидела.

Утром следующего дня Сузико исчезла; некоторые служанки, встающие очень рано, увидели, как одинокая стройная фигурка в белом кимоно, направилась в сторону Океана. Больше её никто не видел.

Все эти дни после того, как скрылась Сузико, я не находила себе места, и ночи слились с днями для меня.

Через несколько дней рыбаки нашли тело молоденькой девушки, прибившейся к берегу. Это была Сузико. Океан, лишь один Океан посочувствовал ей и принял её жертву. Я до сих пор храню её стихи у себя, и время от времени читаю их, и в тот момент на мои глаза наворачиваются слёзы:

«Никто не знает,

Когда распускается Цветок Любви

В сердце девушки.

Никто не знает,

Во имя чего распустился этот цветок.

Но однажды он принёс мне

Радость,

Потому что сердце моё раскрылось

Навстречу тебе,

Мой любимый……..»

Глава 12 «Моя печаль»

«Где душа моя?

Кто б видел её?

Я ищу её,

Но до сих пор она

Скрывалась от меня,

Как кокетливая гейша

В танце своём.

.

Где душа моя?

И стоит ли искать её?

Или распрощаться с неюнавсегда?

Где душа моя? Где скрываешься ты?

.

Или от любви

Растаяла душа моя,

Как тает лёд

На горе Фудзи-яма?

Или растворилась в аромате

Цветущих сакур,

Что подарил мне любимый мой?

.

Где же искать мне тебя,

О, душа моя?»

(неизвестная японская поэтесса, 8 в. н.э.).

……..

После трагической гибели Сузико, я замкнулась в себе и почти не покидала своего дома. Таверна оставалась без моих танцев, стихов и чайных церемоний, потому что я отказалась от развлекательных программ.

Г-жа Юко не уговаривала меня, она до сих пор чувствовала свою вину перед племянницей, ходила, как в воду опущенная, не видя ничего перед собой. Я тоже не решалась с ней заговорить, особенно после похорон Сузико. До меня доходили сведения о том, будто, г-н Юкихито хочет отвести меня в Киото к царице Татибане, чтобы получить большой выкуп за меня, но я не обращала внимания на эти слухи. Мне вдруг стало всё равно, мысли мои были постоянно заняты Сузико. Я вспоминала о ней, видела её глаза, полные слёз, какими она смотрела украдкой на меня в день своей свадьбы. «Бедная девочка, что же ей пришлось пережить, – думала я, – она могла бы сбежать со своим женихом, но не захотела допустить разорения тётушки, пожертвовав собой. Интересно, как бы поступила я, если бы однажды встала перед таким выбором?»

Ответ пришёл не сразу. Я выбрала бы благополучие семьи и жизнь тех людей, которые дали мне рождение в этом мире. Но была бы я счастлива от своего выбора? Нет, наверное, не была бы.

Сердце моё изнывало, я думала об императоре Ниммё, о дочери Миве, о сёстрах, которых так давно не видела. Как они выглядели? Я молилась Богине о душе погибшей Сузико, о том, чтобы ответ на все мои вопросы и сомнения не замедлил придти. И он пришёл.

В городок приехал посыльный, разыскивавший гейшу Оно-но Комати. Ему показали мой домик, потому что в маленьком городке с недавнего времени меня почти не знали. Гонец поклонился мне и протянул свиток. Я тут же развернула свиток и впилась глазами в замысловатые иероглифы, выведенные рукой Хакиры.

«Дорогая моя сестра, император находится при смерти. Прошу тебя, исчезни из Японии, обстановка может быть очень опасной для тебя, потому что императрица Татибана до сих пор испытывает к тебе ненависть. Не волнуйся, я позабочусь о твоей дочери, она в полной безопасности. Не доверяй Кимико. Наша младшая сестра предана принцу Монтоку, и я подозреваю то, что император был отравлен ею, так как после подавления мятежа она заведовала кухней, и через неё проходили все блюда. Возвратившись в Киото победителем, император написал тебе послание и велел своим преданным людям привезти тебя сюда, в Киото, чтобы состоялась свадьба. Однако вчера я узнала о том, что послания императора были перехвачены, а преданные люди, которые должны были привезти тебя, убиты. Это письмо придёт к тебе спустя несколько дней, но император всё ещё жив, и он хочет видеть тебя. Что ты предпримешь, дорогая, я не знаю, но будь осторожнее, тебе грозит опасность».

Я свернула обратно свиток, у меня дрожали руки.

…..Император при смерти…..Как же это? Я вспомнила его мужественное лицо, опавшую сакуру в саду с беседкой, озеро, волнуемое порывали ветра с лёгкой рябью.

…Император при смерти…..

Кимико…..

Я вспомнила всё, что происходило перед отъездом; Кимико сама предложила готовить. А что если…..что если Хакира была специально устранена, чтобы отравить императора…..

Посыльный кашлянул, поклонился мне. Это был молодой крепкий самурай, один из тех, кого тренировал император, ибо он увлекался единоборствами и уважал учение Конфуция. Правда, я знала, что незадолго до заговора Ниммё больше благоволил к мудрому Лао-цзы. Однажды я спросила императора о том, чем отличается философия Конфуция от философии Лао-цзы.

– Были те времена, когда конфуцианство занимало ведущие позиции в Китае, и это было вполне объяснимо.

– Почему?

– Китай требовал объединения отдельных государств в одно, и только философия конфуцианства могла это осуществить. Именно потому что согласно этой мудрости, индивидуальность человека подчинена целому. Человек рассматривается, как отдельный винтик огромной машины государства. И если он отказывается быть частью целого, его заменяют другим винтиком. Мудрость Лао-цзы говорит совсем о другом – важна индивидуальность, важна каждая душа и её интересы, чтобы существовало Мироздание, и не наступил Хаос. Я слышал одну легенду про этих двух великих личностей. Как-то раз Конфуций хотел стать учеником Лао-цзы, однако старый мудрец не принял его. Это уязвило Конфуция, поэтому он построил систему своей философии, противоположную учению Лао-цзы.

– Почему же Вы избрали учение Лао-цзы, Ваше величество?

– Мне важна индивидуальность каждого человека, поэтому в моей империи я развивал искусство, поэзию, культуру, отличающую Японию от других государств. Теория Конфуция больше подходит для развития крепкой сплочённой армии. Именно это и учёл один китайский император, он бредил Конфуцием и даже создал целую армию статуэток-воинов, которые находятся в его гробнице. Говорят, однажды эти воины оживут и завоюют весь мир. Вот почему мне нужно укреплять армию, чтобы никто никогда не смог завоевать Страну Восходящего Солнца.

– Как же звали того китайского императора? – спросила я.

– Ши Хуанди. Говорят, он был очень жестоким, и при его жизни было убито много людей и в том числе большинство его наложниц, которых он хотел забрать с собой в мир Счастливых Надежд. Ребёнком я путешествовал по Китаю, видел, как разливается Жёлтая Река Хуанхэ, питая собой далёкие пески. Я был в той гробнице. Оно, я видел этих глиняных солдатиков, и ужас обуял меня тогда.

– Ужас?

– Да, потому что я узнал, каждый воин был сделан, как точная копия с живых воинов империи. И тогда, да, будучи тогда, ребёнком я поклялся, что в моём государстве, моей империи не будет насилия. И только, став императором, я понял, невозможно совсем без насилия, и именно это до сих пор угнетает меня, моя Оно.

Я оглядела посланника, предложила ему чая.

– Г-жа, мне нужно получить Ваш ответ, чтобы доставить его той, что отправила меня к Вам.

– Ответ? Какой может быть ответ? Я еду с тобой.

– Но….г-же нужны комфортные условия, а мой конь очень неспокоен.

– Не нужны мне комфортные условия, в детстве я была отличной наездницей.

– Тогда мы должны спешить, г-жа. Людям Монтоку уже отдан приказ схватить Вас, со дня на день они будут здесь.

– Хорошо, тогда едем.

Полная чаша с виноградом так и осталась на столе, со служанкой я отправила записку к хозяйке таверны и гостевых домиков. Я уезжала, меня ждала новая неизвестность…..

…..– Зачем ты явилась сюда?! – императрица Татибана окинула меня своим презрительным взглядом. Я стояла перед ней в её покоях, куда меня отвела стража.

По правую и левую сторону от меня стояли самураи, вооружённые мечами. Я знала, они были такими острыми, что при быстром взмахе могли моментально отсечь голову от шеи, причём жертва только спустя секунды понимала, что ей отрубили голову, потому что голова была отсечена от шеи, но всё ещё находилась на шее. Затем жертва падала и теряла сознание. Я сама не раз видела подобные казни, которые демонстрировались перед подданными самой императрицей Татибаной. Для чего она это делала? Для того, чтобы подданные боялись её, она любила власть.

Татибана упёрла руки в бока, на ней было великолепное шёлковое кимоно, сделанное из тончайшего шёлка, специально поставлявшегося с императорский дворец. На кимоно были изображены яркие цветы. Я их часто видела весной, и они специально выращивались для украшения дворца и для экибаны.

Её волосы были растрёпаны, я не привыкла видеть мать императора в подобном положении. По дворцу ходили слухи, она часто принимала любовников в своих покоях. Обычно ими являлись высокопоставленные самураи, либо чиновники.

– Я давно охотилась за тобой, только пока решила не трогать. Мой сын при смерти, и если бы не ты….ты!

– Нет! Если бы Вы не организовали заговор, чтобы сместить Вашего сына, и не возвести на трон принца Монтоку, император Ниммё….всё было бы хорошо.

Мощный улар по щеке рассёк мне губу, полилась кровь, я хотела приложить руку к ране, однако один из самураев, стоявший по правую сторону от меня, предотвратил мой порыв, взявшись за свой меч.

Кровь крупными каплями стекала по губе и оставляла следы на полу покоев императрицы. Я впервые находилась в покоях матери императора, несмотря на то, что, став гейшей, частенько танцевала приватные танцы в разных залах дворца.

На полу стояли огромные вазы с нарисованными на них цветами, я слышала, Татибана очень любила цветы, поэтому она приказала своим садовникам вырастить несколько садов вокруг дворца с разнообразными сортами гибискусов, хризантем и сакур.

В одном из таких садов я повстречала когда-то самурая Тэкэо. Большинство аристократок Киото начали подражать императрице, тоже заведя вокруг своих домов подобные сады. Однако они были намного скромнее, чем великолепные сады Татибаны.

На длинном лаковом столе находились остатки фруктов, разбросанные по полу простыни свидетельствовали о том, что ночью здесь была оргия. Почему императрица, дав указание самураям схватить меня, решила принять меня в своих покоях? Этого я не знала.

Возможно, эта красивая женщина лишний раз решила продемонстрировать передо мной своё величие власти?

Она вновь бросила на меня свой полный презрения вззгляд.

Отвести её в темницу, а утром на рассвете отрубить голову.

Один из самураев подтолкнул меня к выходу. Что ещё я могла сделать, что предпринять, чтобы увидеть императора? Слёзы заволокли мои глаза, они капали на пол покоев вместе с каплями крови. Я упала перед ней на колени, обняла её ноги.

– Прошу Вас, позвольте мне побыть с ним. Я слишком долго не видела его, мой путь сюда был тяжёлым, и даже обильные дожди и грады не остановили меня. Я подозревала, что Вы разыскиваете меня, Ваше Величество, я могла скрыться так, что никто не нашёл бы меня.....но..... ехала сюда специально, потому что узнала, что Ваш сын находится при смерти. Умоляю Вас, позвольте мне побыть с ним его последние дни, а затем....затем казните. Вам ничего не стоит приставить ко мне охрану, если Вы боитесь, что я сбегу. Вы можете дать мне мечи для харакири, и я впоследствие совершу ритуальное самоубийство….

Вероятно, мои слова и слёзы тронули каменное сердце Татибаны. Сначала она поморщилась, затем выражение его усталого лица стало каким-то печальным. Она дала знак самураям не трогать меня, это был лишь кивок головой, не больше, и всё же, это движение много значило. Самураи всё поняли и отошли от меня на шаг. На полу уже образовалась небольшая лужа крови. Татибана воззрилась на неё с отвращением.

– Хорошо, – вдруг совсем неожиданно сказала она, ладно, но я даю тебе позволение, чтобы ты только попрощалась с императором. Затем тебя отведут в темницу, а затем мы казним тебя.

– Прошу Вас, Ваше Величество, позаботьтесь о моей дочери Миве, в ней течёт кровь императора Ниммё.

– И распутной гейши!

Татибана ухмыльнулась. Я сделала вид, что меня совершенно не обидели слова императрицы, хотя это было не так. Они обидели меня. Однако страх за жизнь собственного ребёнка возобладал во мне.

– Вы однажды пообещали мне, что жизнь моей дочери будет вне опасности.

– Ну, и что с того?

– Неужели сама императрица способна нарушить слово, данное ею?

Татибана подошла ко мне вплотную и вдруг поцеловала меня в губы так, как это делают любовники. Её рука скользнула к моей груди, нащупав мой сосок и сжала его.

Вот видишь, – произнесла мать Ниммё, – я сделана из такого же теста, что и ты, и мной обуревают те же страсти, что в тебе. Ты хочешь сделать из меня безмолвного идола, точно такого же, какого сотворил из тебя мой сын? Но я – не идол.

Я хочу, чтобы жизни моей дочери ничего не угрожало.

Это будет зависеть от решения принца Монтоку.

Решения принца Монтоку? – спросила я с вызовом, – но его решения подсказаны Вами, Ваше Величество.

Ты слишком много на себя берёшь, гейша!

Татибана отстранилась от меня и снова кивнула самураям. Я знала точно, что один из них являлся её любовником.

– Отведите её к умирающему императору, – произнесла Татибана.

Я утёрла слёзы и пошла вслед за стражами. Оказавшись у выхода, я вдруг вспомнила стих Спафо; я прошептала, но этот стих эхом раздавался в стенах покоев императрицы, усиленный моим желанием достучаться до её души.

«Срок настанет: в земле

Будешь лежать,

Ласковой памяти.

.

Не оставя в сердцах.

Тщётно живёшь!

Розы Пиерии.

.

Лень тебе собирать

С хором подруг,

Так и сойдёшь в Аид,

Тень без лика в толпе

Смутных теней,

Стёртых забвением……

….Её полный презрения взгляд стоял перед моими глазами, когда я достигла покоев императора. Два других самурая отошли в стороны, чтобы пропустить меня.

Встав перед дверью, я с волнением посмотрела на неё, долго не решаясь толкнуть, словно боялась предстать перед моментом Истины. Но он всё равно настал этот момент, и я воочию соприкоснулась со смертью. Я вошла внутрь…..

Император лежал на своём ложе, окружённый многочисленными подушками. Он был худ и очень бледен. Вокруг него суетились слуги. Бледность его кожи удивила меня, потому что подобная бледность не бывает у живых, она свойственна лишь умирающим. Я запомнила этот цвет, когда ухаживала за матерью ещё в детстве.

Когда я вошла в покои императора, он с трудом открыл глаза, посмотрел на меня. Я сжала его холодную ладонь и присела на край ложа. Ниммё сделал слабую попытку улыбнуться, затем обратился к прислуге, ожидавшей дальнейших распоряжений.

– Оставьте нас.

Служанка в сером с лилиями кимоно поклонилась, с подозрением посмотрела на меня, затем удалилась; за ней последовали остальные слуги. Я заметила на подносе еду, затем вылила остатки супа с мисо через окно.

– Что ты делаешь?

Ниммё с удивлением посмотрел на меня. В его потухшем взгляде мелькнул огонёк интереса.

– Вам нельзя есть это, Ваше величество.

– Нельзя? Почему?

– Яд, они….они хотят отравить Вас. Я знаю об этом…..Я слишком поздно узнала. Простите меня, я …я не смогла предотвратить того, чтобы эти люди…..

Слёзы хлынули потоком из моих глаз. Я почувствовала лёгкое пожатие императора.

– Это ты прости меня, любимая…..я…я так и не выполнил своего обещания, и перед богами мы так и не стали супругами….., а я….я так хотел этого, всегда откладывал, но теперь….теперь всё будет в порядке. Ты вылечишь меня, и всё будет по-другому. Заговор подавлен. Как только я поправлюсь, я велю казнить этих подлых фудзивара.

Он растёр между пальцами остатки моих слёз.

– Ты плачешь? Не плачь, любимая. Ты так красива, ты так похожа на восходящее солнце, которое светит мне всегда и даже весной.

Слёзы струились из моих глаз, и я была не в силах их остановить, хотя и поклялась себе сначала, что император не увидит моей слабости.

Я всегда была убеждена в том, что умирающие не должны видеть слёзы тех, кому они дороги, ибо это ещё больше усугубляет их состояние.

– Мне холодно, Оно. Мне очень холодно, любимая.

Его трясло, и эта дрожь передавалась и мне, но я хотела согреть его своим теплом….согреть это умирающее тело. Худое почти безжизненное лицо с заострёнными чертами уже почти ничем не напоминало того самурая из нашего сада сакур, которого я знала. Но это было лицо моего любимого.

– О, боги, помогите мне, облегчите его состояние, и я буду вечно танцевать перед вами до тех пор, пока не умру, – шептала я, украдкой вытирая капавшие на подушки слёзы.

– О чём ты говоришь, любимая?

– Ни о чём, Ваше величество.

– Прочти мне твои стихи, лишь они одни облегчат моё состояние….твои стихи, они так же совершенны, как и ты, моя богиня.

Слёзы ещё сильнее застилали мои глаза, всё казалось каким-то чужим, размытым.

….Вот и краски цветов,

Пока в этом мире

Я беспечно жила, созерцая дожди затяжные

И не чая скорую старость.

.

Печальна жизнь, удел печальный дан нам,

Смертным всем.

Иной не знаем доли.

И что останется?

Лишь голубой туман,

Что от огня над пеплом

Встанет в поле…..»

………

Император уснул, двери покоев открылись, вошли слуги, стража вывела меня наружу. В тот день меня заковали в кандалы и бросили в темницу.

– Одна просьба, самурай.

Я посмотрела на охранника, который собирался закрыть меня. Это был человек, которого я раньше видела в составе охраны императора. Он поклонился мне и произнёс:

– Слушаю Вас, госпожа.

У него был сочувствующий взгляд, поэтому я подумала, что этот человек поможет мне.

– Я хочу увидеть мою сестру Кимико-сан…и Хакиру. Не думаю, что императрица будет против…., Я не представляю никакой опасности для власти её внука, принца Монтоку.

Самурай поклонился.

– Хорошо, г-жа. Ваши сёстры будут здесь.

Я вручила ему несколько монет.

– Держи, я умею быть благодарной. Если потребуется подкупить кого-то ещё, сделай это. Сделай всё, что угодно, только приведи мне моих сестёр.

Он ушёл.

Я вновь осталась одна. Здесь было темно, холодно и неуютно, в гнезде горел один единственный факел, который трещал. Мои руки были связаны. Я легла на лежанку, поджала ноги и углубилась в собственные воспоминания.

Я думала о своём детстве, о далёкой равнодушной горе Фудзи-яма, взирающей на меня с высоты недосягаемых небес. Я слышала отдалённый плеск Океана. Он был всегда моим неотъемлемым спутником на моём жизненном пути. Далёкий вулкан пока «молчал», но в давние времена он просыпался, и тогда бешенные языки пламени грозили уничтожить собой всю землю. Я, будто, слышала стоны тех, кому вулкан оборвал жизни, их дикий плач разливался холодными волнами в глубине моего сердца. Я порылась в своём вещь-мешке, вытащила истёртый временем портрет Сапфо. Её огромные глаза, словно, проникали внутрь меня и пронизывали насквозь. Я провела пальцем по истёршемуся листу бумаги. Этот портрет, подаренный мне когда-то монахом Акайо, я всегда носила с собой, как напоминание об этой великой женщине.

Сапфо поклонялась великой богине Афродите. Кому же поклоняюсь я, Оно-но Комати? Лишь собственному сердцу и своей любви.

Я не помню, сколько времени я пролежала без еды и питья. День слился с ночью для меня.

Вдруг звон ключей разбудил меня. Огонь факела охряными разводами отразился на каменных выступах темницы. Не хватало ещё одного факела, тогда здесь было бы намного светлее. Для чего мне свет, если на душе тьма? Слёзы уже высохли. Дверь темницы открылась, и вошёл самурай в сопровождении двух красиво одетых женщин. В одной из них я узнала Кимико. На ней было красное кимоно, какие носят изысканные аристократки Киото. В руках она держала розовый зонтик из шёлка, каким обычно закрываются от палящих лучей полуденного Солнца. Значит, в темнице я провела ровно сутки, и Солнце вновь струится над разрастающимся во все стороны улицами Киото. Посмотрев на горевший факел, Кимико зажмурилась. Она была красива, как никогда.

Второй женщиной была Хакира, моя старшая сестра. Несколько прядей поседевших волос выбилось из её причёски, однако лицо всё ещё оставалось свежим и молодым. Глаза Хакиры были красными от слёз; наверное, всю ночь накануне она ревела. Бедная моя Хакира! Самурай поклонился и удалился, мы остались втроём.

Я обняла Хакиру, мы обе обнялись, прослезились, в то время, как Кимико смотрела на нас. О чём она думала в тот момент? Этого я не знала. Затем я подошла к красавице Кимико, мы долго смотрели друг на друга, словно, две стоящие в храме статуи.

Кимико опустила глаза            .

– Как ты могла, Кимико! Как ты могла! Что плохого сделал тебе император? Ты, как змея, отравила молоко, предназначенное для благодеяний.

Кимико стояла, наклонив голову, затем вдруг она посмотрела с вызовом на меня, при этом глаза её сверкнули:

– Я служу императору Монтоку и императрице Татибане! Я всегда была верна им и считаю, что династия фудзивара сделала много для процветания Японии.

– Ты предала меня, и это несмотря на то, что я тебя любила всегда и защищала. Когда я приехала в Киото через несколько лет после нашего расставания, ты стеснялась меня, думая, что я по своей природе распутна. Ты отвергала мысли того, почему я такой стала. Я всегда тебя любила.

– А теперь уже не любишь?

Вопрос Кимико застыл в воздухе.

– Любовь не уносится бесследно, подобно ветру. Нет, она существует, но сердце моё ранено. Я люблю императора, и из-за тебя он сейчас умирает, и никто не в состоянии ему помочь, потому что опасный яд всосался в его тело. Зачем, зачем ты так поступила, Кимико?!

Она молчала. Ни единой слезинки не показалось на её красивом лице, побелённом пудрой, согласно моде. Наконец, сдавленным голосом Кимико произнесла:

– Прости меня.

Она вышла, и мы остались вдвоём с Хакирой. Мы молчали, не в силах и не в состоянии произнести ни единого слова, словно, что-то сковало наши рты. О чём думала Хакира в тот момент? Она подошла ко мне ближе, и мы снова обнялись. Я, как маленький ребёнок, зарыдала на её плече.

– Скажи, скажи, что он не умирает! Скажи, что он будет жить, – прошептала я, но она продолжала молчать, хотя я ждала, что она переубедит меня в моих словах.

– Завтра меня казнят, – прошептала я, однако эти слова вовсе не показались мне пугающими, – так распорядилась императрица. Она желает моей смерти. Причём, она не хочет, чтобы я покончила с собой, она желает моей прилюдной казни.

– Я спасу тебя, дорогая. Ты не умрёшь. – с надрывом в голосе произнесла Хакира, – ты должна жить.

– Но я не желаю жить….без него.

Пришёл самурай и сказал, что наше свидание окончено.

– Вы должны уходить, – сказал он, обратившись к Хакире.

Я снова осталась одна, через некоторое время воздух в темнице стал холоднее, и я поняла, что на Киото опустилась глубокая ночь.

Мне принесли небольшую лепёшку и похлёбку из водорослей, но я не хотела есть, несмотря на то, что силы покинули меня. Утром слуга унёс мой ужин нетронутым.

Находилась ли ты когда-нибудь в темнице, когда вокруг тебя стены, ты скована цепями, и сюда не проникают лучи света, как не проникает надежда?

Однако мне было всё равно, потому что я думала о страданиях императора. Я рвалась к нему, но ничего не могла сделать.

Императрица Татибана не исполнила мою просьбу, она не позволила мне ухаживать за своим сыном, быть с ним до конца дней его; хотя даже      в полной безнадёжности, пока бьётся сердце твоего возлюбленного, у тебя всё равно сохраняется надежда, что он встанет на ноги, и болезнь отступит. Ты понимаешь, что это уже невозможно, и всё равно продолжаешь тешить себя бесполезными иллюзиями.

Что касается меня, то я цеплялась за малейшую надежду того, что император Ниммё будет жить, хотя собственная жизнь тебе становится не важна. Такова сила любви. Она придаёт тебе смелость встретиться лицом к лицу со смертью, ожидающую тебя за стенами этой темницы. Я хотела видеть императора, я очень сильно хотела его видеть, и невозможность этого являлась гораздо сильной мукой, чем предстать в скором времени перед палачом.

Император Ниммё скончался через два дня после моей встречи с сёстрами. Вероятно, что-то заставило императрицу Татибану отменить своё первоначальное решение о моей казни.

Она спустилась в темницу в сопровождении слуг, а когда я осталась с ней наедине, Татибана произнесла:

– Он умирает и просит тебя. Я не могу отказать ему в этом. Идём.

Слёзы стояли в моих глазах, несмотря на то, что Татибана запретила мне показывать их императору.

– Он очень слаб. Не смей рыдать при нём, – сказала она перед тем, как двери покоев Ниммё раскрылись передо мной.

Император лежал на ложе с безучастным видом, цвет его кожи был землисто-серым. Когда он увидел меня, император улыбнулся и попытался сжать мои ладони в своих руках.

– Любимая, – услышала я его слабый голос, – любимая, я не хочу расставаться с тобой до тех пор, пока не покину этот бренный мир.

– Помолчите, Ваше Величество, Вам тяжело говорить. Вы теряете силы.

– Это….ничего…..ничего……

Он тяжело дышал, и с каждым разом это дыхание становилось мучительным для него.

– Неужели…..неужели ничего нельзя сделать?

Я инстинктивно взяла сонетку на столике перед зеркалом и позвонила в колокольчик. На звук пришла служанка, поклонилась мне. Это была женщина средних лет, служившая мне ещё в моём дворце в Киото, пока император был здоров и полон сил.

Увидев меня в покоях умирающего, служанка улыбнулась, потому что была рада видеть меня.

– Позови доктора, Хризантема.

Хризантема – было её имя, так в Японии обращаются ко всем женщинам, к которым испытывают симпатию, потому что кроме сакуры мы очень любим хризантемы. Мы считаем, что эти цветы очень напоминают Солнце.

Доктором оказался уже совсем другой человек, он с трудом нащупал пульс императора, посмотрел на меня.

– Г-жа, Вы подаёте ему все микстуры, которые я прописал накануне?

– Да. Однако состояние его величества не изменяется. Иногда он впадает в забытьё, а если приходит в себя, то никого не допускает в свои покои кроме меня. Именно поэтому императрица отменила мою казнь. Прошу Вас, доктор, умоляю, спасите его…..нам не нужна вся эта роскошь, власть….Мы уедем куда-нибудь на побережье, откуда будет видна гора Фудзи-яма, чтобы любоваться ею. Умоляю Вас, спасите его, я….у меня много золота, драгоценностей….клянусь, я отдам всё это Вам, если…..если мой любимый будет жить……

Я видела, как доктор опустил глаза, он, будто, извинялся передо мной за свою беспомощность. Его тяжёлый вздох мог сказать мне намного больше, чем все слова, вместе взятые.

– Хотите, …хотите я встану перед Вами на колени…я, мне всё равно, что Вы подумаете обо мне, доктор….Хотите?

Я обняла его ноги и коснулась лбом пола.

– Прошу Вас, сделайте всё возможное и невозможное….Умоляю.

Доктор сделал шаг назад, покачал головой.

– К сожалению, я ничего не могу сделать, г-жа. Яд был слишком опасным, он уже успел проделать свою разрушительную работу в теле нашего императора.

– Что это был за яд? Как он назывался? – спросила я.

Доктор пожал плечами.

– Я не знаю, г-жа. В Японии нет таких змей, однако я слышал о королевской кобре, обитающей в Индии. Мой учитель когда-то говорил мне, если давать яд этой кобры по одной капле после каждой еды, то через несколько дней человек может умереть.

– Значит, этот яд был доставлен из Индии?

– Не знаю, я могу лишь предположить, г-жа.

За окном рассыпались разноцветные вспышки фейерверка – принц Монтоку праздновал свой день рождения. По императорскому саду разбрелись гости, чтобы увидеть великолепие огней; с каждой вспышкой слышались возгласы восхищения.

– Они радуются! Они счастливы, а мой император при смерти…..

Доктор осторожно коснулся моего плеча и протянул мне пузырёк с голубой жидкостью.

– Г-жа, эта микстура облегчит состояние императора. Подайте её с чаем по несколько капель, однако всё равно даже она не вылечит его.

Доктор ушёл, я сидела при свечах в изголовье спящего императора. Когда он проснулся, он сделал глубокий вдох и посмотрел на меня. Я иногда обмакивала его лоб, потому что капли пота постоянно образовывались на нём.

– Ты ещё здесь, моя Оно? – с большим трудом произнёс император.

– Ничего не говорите, Ваше величество, прошу Вас, молчите. Вы ещё слишком слабы.

Я давилась слезами, но не могла остановить их поток.

Император улыбнулся, и богам известно, с каким трудом далась ему эта улыбка.

– Прошу тебя, моя богиня Оно, потанцуй для меня. Я слишком давно не видел твоих танцев.

– Какой же танец Вы хотели бы увидеть, Ваше Величество? – спросила я, вытирая слёзы.

– Станцуй мне танец приветствия….Приветствия Солнцу Богини….Гуань….Инь….. тогда в тот день, когда ты приехала в Киото….после стольких лет моей разлуки с тобой….. ты танцевала на сцене именно…..именно этот танец.

……Богиня Удачи,

Улыбнись мне

И встреть со мной

Восход Солнца,

Как встречают его

Все боги Утра.

Богиня Удачи,

Послушай моё сердце,

Которое просит Тебя

О благе всей Земли,

Когда падает луч

Солнца на Землю,

Всё расцветает,

И распускается ароматная сакура

В чаше моего сердца.

О, мой возлюбленный,

Прими эту сакуру,

Я даю её тебе,

И отныне сердце моё

Перестанет биться…..»

Самисян жалобно пел под нежными руками слепого Йошинори. Казалось, сердце музыканта и его инструмент слились воедино.

Я танцевала перед лежавшем на смертном одре императором, но не чувствовала своего тела, будто, оно растворилось в воздухе. В тот момент я была не телом, а душой; и тело моё двигалось само навстречу её порывам и подчиняясь её воле.

Мне казалось тогда, что окружающий меня мир перестал существовать; была только я и император, и нас окружало сияние света, лившегося откуда-то изнутри. Откуда был этот свет, это сияние? И почему такую большую печаль чувствовало моё сердце? Всё растворилось вокруг, перестало существовать, и даже слепой Йошинори исчез, оставалась лишь его дивная мелодия, заполняющая собой всё целиком и полностью. Остался молодой самурай Тэкэо и девочка Оно-но Комати, восхищающаяся цветущим садом с сакурами и стремящаяся к белой беседке у озера. Осталась его улыбка и моя любовь к нему….Осталась моя душа и его……. Осталась Вечность, поглотившая собой мой танец, и мы оба растворились в этой Вечности…….

……..

После смерти императора мне было позволено участвовать в погребальных церемониях и сопровождать прах Ниммё с процессий в гробницу.

Однако затем после окончания погребальной службы по указанию принца Монтоку я была доставлена во дворец в его покои. Монтоку был молод, статен, однако жестокость, жившая в его сердце и питаемая его родственниками по материнской линии, отдаляла его от отца. Принц появился в покоях уже после окончания всех обрядов. Оставив слуг снаружи, он с любопытством обошёл меня со всех сторон, будто, я была статуей. Он прикоснулся к моему лицу, затем резким движением приблизил меня к себе.

– А ты действительно хороша так, как о тебе говорят, – произнёс Монтоку, – я хочу, чтобы ты стала звездой моего гарема.

Мой печальный взгляд насторожил будущего императора.

– Моя мать Набуко ненавидит тебя, и я знаю, почему. Она завидует тебе. Мой брат Такиясу любит твои стихи. Я слышал их, они сентиментальны и глупы, как глупа женщина. Думаю, мой отец был падок до женщин, раз преклонялся перед шлюхой.

Пощёчина остановила поток его слов, мои руки дрожали, я сама не ожидала от себя такой смелости и дерзости, ведь, по сути своей, я никогда не была дерзка с августейшими особами. Красный след остался на щеке принца. Он нахмурился.

– Ты пожалеешь о том, что сделала сейчас, гейша! В темницу её!

В покои вошли самураи, меня снова заковали в кандалы. Подойдя ко мне вплотную, принц прошептал мне на ухо:

– Проведя много дней без пищи и воды, ты сама станешь умолять меня, чтобы я затащил тебя в свою постель. Ты будешь унижаться за кусок еды, и тогда я посмотрю, где будет твоя гордость.

Меня толкнули в спину и увели в этот каменный склеп, где я провела уже достаточно времени, прежде чем императрица Татибана позволила мне проститься с её сыном.

В тот же вечер ко мне пришла Кимико, её удручённый вид насторожил меня, но не вызвал ненависти, я мысленно простила сестру – человек всё способен простить перед лицом неминуемой смерти. Мы долго молчали, смотря друг на друга, я слышала тяжёлое дыхание Кимико.

– Зачем ты пришла?

– Сегодня ночью к тебе придёт охранник и откроет твою клетку. Он отведёт тебя уже к подготовленной повозке возле моего дома. Я всем сказала, что уезжаю к дальним родственникам отца. Мы сядем в повозку, и уедем туда, куда ты сама пожелаешь.

Единственный факел трещал и осветил её бледное красивое лицо. Я не знала, что ответить.

– Моя дочь, моя Мива….Разве я могу покинуть Киото без неё?

– Не беспокойся, Оно, твоя дочь в надёжных руках.

– Но где же?

– Однажды я слышала, как мой муж случайно обмолвился о том, что императрица Татибана приняла решение уничтожить твоего ребёнка. Он говорил это как бы между прочим, обсуждая дворцовые интриги с подданными принца. Как я поняла, ещё до восшествия на престол, Монтоку, все его недоброжелатели и потомки недоброжелателей будут уничтожены. Поверь мне, Оно, сестра моя, я знаю, как они могут это сделать, и поверь мне, эти люди очень жестоки. Я слышала о десятках задушенных младенцах в стенах дворца, если эти младенцы могли угрожать семейным узам императора. Здесь плетутся интриги между жёнами и наложницами, и жертвой становится тот, кто менее хитрый и ловкий. Поэтому Хакира покинула Киото с твоей дочерью, однако никто не знает, где она сейчас.

Я утёрла слёзы, тогда я не знала, но чувствовала, мне не суждено будет увидеть мою дочь. Мы обнялись.

– Благодарю, благодарю тебя.

Я коснулась стоп Кимико, чем очень смутила сестру.

– Что ты, Оно, сестра, это лишнее, – произнесла она.

– Человек, спасший моего ребёнка, заслуживает большего. Но….если ты вернёшься обратно в Киото, все подозрения падут на тебя.

– Я не вернусь.

– Не верншься?

– Я не люблю своего мужа, он – страшный человек, он готов служить каждому, кто даёт ему золото, будь это даже сам демон ночи или Кицуне.

– Но как же ты будешь жить дальше? Ты привыкла к роскоши и поклонению.

– Человек ко всему привыкает, – произнесла Кимико, – а я …я больше не желаю жить в том разврате, в котором живут приближённые будущего императора Монтоку и тётушка Акира. Раньше поклонялись мне, теперь буду поклоняться я.

– Ты?

Я была удивлена, посмотрев на полное скорби красивое лицо сестры.

– Да, я ухожу в храм и стану жрицей синто.

….Моя Кимико…. С детства она была всегда так жива и изобретательна, и порой судьбы человеческие переплетаются друг с другом совсем неожиданным образом. Боги ведут нас, и мы идём за ними следом, страдая или радуясь

Глава 13 «Фу-ку-Кеси»

«Твоя любовь

Так похожа на порыв ветра,

Что унесло моё сердце

К тебе.

.

Твоя любовь

Так похожа на шторм

В океане,

Что он захлестнул меня

Целиком.

.

Твоя любовь

Так прекрасна,

Как весенний цветок сакуры,

Что кажое утро

Распускается

Под моим окном.

.

Что мне делать с

Такой любовью?

(Неизвестная японская поэтесса, 11 в.).

……..

Городок Шайори, 856 г. н.э., Япония.

….Г-жа Наоми постарела, но всё ещё держалась, благодаря чудодейственным кремам, которыми она пользовалась.

Её волосы поседели, она всё больше и больше молилась и жертвовала на храмы и обряды, которые проходили в городке Шайори, довольно часто по малейшему поводу. Я слышала, в последнее время Наоми увлеклась буддизмом, подружившись с монахом Акайо.

Он часто приходил к ней, и они о чём-то очень долго беседовали на балконе, где весь Шайори был виден, как на ладони.

Наоми приняла меня, когда я, бежавшая от гнева будущего императора Монтоку, попросила у неё убежища. В ту ночь, когда шесть лет назад, когда я постучалась к ней, Наоми разожгла светильники в виде цветков лилии. Пахло ароматическими маслами, которыми г-жа часто пользовалась, питая к запахам пряных трав и роз особую слабость. В тот вечер г-же Наоми не спалось.

– Кто там? – спросила она, ослепив меня ярким светом своего ночника. Я зажмурилась, съёжилась от нахлынувшего на меня запаха хризантемы, цветы которой были разбросаны повсюду в доме. Наоми едва узнала меня, возможно, в ту ночь её мысли были заняты другим. Она прищурилась и ещё раз внимательно посмотрела на меня.

– О, боги! Оно-но, неужели это ты?!

– Да, это – я, это – я, г-жа.

Слёзы хлынули из моих глаз, я была не в силах более стоять и провалилась куда-то. А затем было забытьё, я видела обрывки каких-то снов, не вполне осознавая, что потеряла сознание.

В этом состоянии я пребывала несколько суток, а когда я очнулась, то был ясный день, светило ласковое солнышко, будто не существовало всех тех дней, проведённых мною в темнице; будто, император, мой возлюбленный император Масара, Фуканусо-микадо, не почил. Теперь после своей смерти он принял другое имя – Ямато-Нэко – Амацумисиру-Ситоёсато, чтобы в загробном мире боги не отвернулись от него.

Он правил под девизом Гармонии и Предзнаменования, он любил искусство, поэтому в Киото стекались поэты, музыканты и художники со всех концов Страны Восхоящего Солнца. И теперь лишь потомки оценят то, что он сделал для Японии. Жалобная игра самисяна погрузила меня в волну печали. Йошинори плавно перебирал струны. О чём он думал в тот момент? Я не знала об этом и не старалась проникнуть в его мысли.

Просто, Йошинори всегда сопровождал меня, и я давно привыкла к этому.

– Что же теперь ты будешь делать, Оно-но?

Г-жа Наоми протянула мне чашку чая, недавно привезённого из Китая. Лёгкий аромат напитка распространился по комнате. Я потянулась после долгого мучительного сна, отпила немного глотков. Чай считался напитком аристократов и высших сословий, он предназначался для медитации и созерцательности.

– Тебя ищут по всей Японии. Принц Монтоку разгневан.

– Мне некуда идти. Если Вы позволите мне, я останусь у Вас, г-жа.

– Тогда тебе нужно сменить имя, чтобы никто не заподозрил, что у меня проживает знаменитая поэтесса Оно-но Комати, возлюбленная нашего почившего императора Ниммё, самая прекрасная гейша при его дворе.

– Называйте меня Шайори, г-жа.

– Шайори?

Наоми отложила свой чай и внимательно посмотрела на меня.

– Шайори – это название городка, – возразила хозяйка притона.

– Меня будут звать так же, как называется этот городок, – ответила я.

– Но однажды ты не сможешь скрывать себя, со временем все узнают о прекрасной гейше-поэтессе Шайори, новый император непременно решит познакомиться с ней…..И тогда всё повторится……

– Нет, я буду вести скромный образ жизни.

– Ты не сможешь. Яркая индивидуальность твоей души всё равно выйдет наружу.

– Я не беспокоюсь об этом, г-жа Наоми, я буду работать, прислуживать.

– Нет, я дам тебе домик, у меня до сих пор пустует тот домик, где жила Мэзуми.

– Почему Вы никого не поселили там после другой последней гейши?

Наоми подошла к окну и посмотрела на роскошный рокарий, несколько свежих голубых хризантем привлекли моё внимание, я вспомнила Хакиру, которая всегда так бережно, внимательно относилась к цветам.

– Потому что я ждала тебя, Оно-но. Я всегда знала, настанет то день, когда ты вернёшься ко мне. И вот этот день наступил, ты вернулась. Это – твой дом.

– Разве я могу жить там, где жила Ваша любимая гейша? – спросила я.

– Ты ещё прославишь этот маленький городок, и моё заведение вновь станет знаменитым. Все знаменитости будут стекаться сюда.

– Но, ведь, Вы говорите, это опасно для меня. Принц Монтоку в гневе, меня ищут по всей Японии, и в гейше по имени Шайори им не составит труда узнать возлюбленную императора Ниммё Оно-но.

Наоми вздохнула:

– К тому времени, я думаю, страсти уже улягутся, и Шайори станет жить своей собственной жизнью.

– Разве у Шайори есть своя собственная жизнь? – спросила я.

Наоми нежно погладила мои плечи, её глаза выражали горечь и сочувствие.

– Не нужно отчаиваться, Оно; ты ещё молода, ты ещё сможешь вдохнуть аромат жизни и насладиться им.

– Нет, г-жа, я могу ухаживать за этим садом, как это делала моя старшая сестра Хакира.

– Ты будешь танцевать и писать свои замечательные стихи – то, что у тебя получается; за моим садом есть кому присмотреть. Ты – настоящий бриллиант, и я вновь заполучила его.

Я смахнула слёзы, попыталась скрыть их от внимательного взгляда г-жи, но разве это возможно?

– Скажи, что так тревожит тебя?

– Я никогда не увижу мою Миву, мою девочку, которую я так любила и думала, что ей суждено вырасти на моих руках, а мне – наблюдать за её судьбой.

Наоми села на бамбуковую подстилку среди подушек и пуфов, недопитый чай продолжал дымиться на столе.

– Нам всем суждено что-то терять, что-то приобретать, – произнесла она так тихо, что звуки самисяна заглушили её слова, но я различила их, потому что страдающее сердце всегда бывает чутким.

– Главное не потерять самое ценное, что у тебя есть.

– Что это, г-жа? Я потеряла возлюбленного, которого любила больше жизни, я потеряла ребёнка – всё то, что осталось у меня от него. Моё тело давно мне не принадлежит, ибо оно осквернено, и любой похотливый взор может насладиться им. Что же у меня ценного?

– Твоя душа.

…..С тех пор прошло шесть лет, и я стала вновь гейшей. Многие уважаемые мужчины искали моего общества, но они получали лишь моё тело, мой внутренний мир был безучастен ко всему, происходящему вокруг меня.

Я вновь танцевала «танец Солнца», а если мне было тяжело, то, чтобы заглушить ту душевную боль, которая преследовала меня в последнее время, я устраивала оргии в домике, как это делала когда-то Мэзуми. Только теперь я хорошо понимала её, а когда-то осуждала.

Иногда в пьяном угаре после очередной большой чаши сакэ мне казалось, что неуспокоившийся дух Мэзуми, бывшей звезды притона г-жи Наоми, метался над маленьким городком. Но когда я наутро просыпалась, отрезвлённая в изнеможении от усталости после бурно проведённой очередной ночи, это наваждение исчезало само собой. Г-жа Наоми ничего не говорила мне, будто подобное поведение было в порядке вещей, хотя я знала, она не одобряла оргии в своём притоне. Но со мной Наоми ни разу не завела разговор на эту тему, она, будто, намеренно избегала этого разговора. Её взгляд был полон сочувствия, и это злило меня, ибо я совсем не хотела, чтобы меня жалели. Наоми жалела. На моей памяти сохранились те картины, когда хозяйка притона устраивала выволочки обнаглевшей Мэзуми после её длительных оргий.

– Ты тратишь слишком много! – кричала Наоми, – у меня не хватит денег содержать всех твоих прихлебателей!

– Отстаньте!

– Нет! Или ты покидаешь моё заведение, или перестанешь устраивать оргии….Все эти обнаглевшие толстопузы, которые не платят столько, сколько должны были платить, уйдут в прошлое.

Эти крики доносились из домика Наоми, когда она вызывала Мэзуми на разборки.

Тогда я ещё не являлась гейшей, я просто прислуживала и постигала азы нового ремесла. После подобных выволочек Мэзуми убегала из дома хозяйки вся в слезах, а затем оргии вновь повторялись, как и скандалы по их поводу тоже. Но в моём случае не было ничего подобного. Совершенно по непонятным мне причинам, г-жа Наоми «щадила мои нервы». Однажды после очередной вечеринки я зашла в домик хозяйки. Седина её волос бросилась мне в глаза за много лет после того, как я перебралась в городок Шайори. Этой седины стало больше. Наоми позволила мне войти. Она молчала, прятала от меня свой полный печали взгляд. На ней было оранжевое кимоно с изображением белых лилий. Это было совершенно новое кимоно, которое я никогда не видела у хозяйки.

– Проходи, Оно, – произнесла Наоми.

Я вошла.

– Г-жа, почему Вы называете меня моим именем? Я же Шаойри? –спросила я.

– Но ты – Оно-но Комати. Я буду называть тебя тем именем, которое ты получила от рождения, Шайори тебя пусть называют те, кто не знают тебя.

Я присела на бамбуковый коврик, служанка разлила чай.

Комната наполнилась великолепным ароматом. Я вдохнула его.

– Ты пришла без Йошинори, – заметила хозяйка, – он всегда следует за тобой.

– Он остался у себя, я пришла поговорить.

Хозяйка внимательно смотрела на меня, пила чай.

– Говори, Оно. Что ты хочешь мне сказать? Всё ли тебе нравится? Всем ли ты довольна?

– Но Ваши вопросы, г-жа, я думала, будут совсем другими.

– Другими?

Её глаза выразили удивление.

– Что ты имеешь в виду, Оно-но? – спросила она.

– Вчера вновь была вечеринка в домике Мэзуми, я думала, Вам не нравится. Я помню, Вы отчитывали Мэзуми за эти оргии.

Наоми вздохнула.

– Я не стану возражать тебе, – произнесла хозяйка.

– Но….Вам не нравятся эти оргии? Разве не так?

– Я понимаю, ты устраиваешь их, только потому что хочешь забыться. Слишком много боли в твоём сердце.

– Но в сердце Мэзуми было тоже много боли.

– Мэзуми и ты совсем не сопоставимы. Благодаря тебе моё заведение стало известным даже за педелами этого городка. Я слышала, император Монтоку хочет навестить моё заведение, однако государственные дела занимают всё его время.

– Император Монтоку….

Я вспомнила того агрессивного юношу, который когда-то шесть лет назад после смерти императора Ниммё, его отца, хотел ввести меня в свой гарем, и мой отказ едва не стоил мне жизни.

Я вздрогнула.

– Император Монтоку….потомок рода Фудзивара. Неужели, г-жа Вы позволите, чтобы фудзивара переступил порог Вашего «заведения», Вы – чистокровная эмиси?

Она махнула рукой и грустно улыбнулась:

– Дела давно минувших дней. Я уже старею, дорогая, мне нет дела до политических интриг и разборок.

– Монтоку нельзя допустить сюда, г-жа. Если он узнает меня, меня ждёт смерть.

– Он не узнает. Ты изменилась, ты стала ещё красивее, ты стала ещё совершеннее. И потом, ты можешь танцевать в маске и пожелать не снимать её со своего лица. Но я ещё раз повторяю, не думаю, чтобы Монтоку приехал в моё заведение, по крайней мере, в ближайшее время, у него слишком много дел. И потом, увидев тебя, он забудет о казни, он влюбится.

Я нахмурилась:

– Нет! Если император приедет, я покину Вас, г-жа.

Наоми вздохнула:

– Ты вернёшься, Оно. Я знаю, ты вернёшься.

– Почему Вы так уверены в этом, г-жа?

Наоми поставила на столик пустую чашку с выпитым чаем.

– Потому что тебе нравится быть гейшей, отдаваться мужчинам. Тебе нравится писать стихи и читать восхищение во взглядах этих похотливых животных. Тебе нравится такая жизнь, Оно-но. Тебе она нравится.

– Если бы был жив император, моя жизнь была бы иной, – возразила я, – я хочу прийти в храм и почтить память моего возлюбленного.

– Хорошо, только возвращайся быстрее. Моё заведение не может без тебя.

– Я принесу дары богам, чтобы они позаботились о почившем императоре.

– Зайди в лавку в г-же Са-ки-сяо, она отдаст тебе ростки свежих сакур, чтобы посалить их возле гробницы императора.

– Спасибо, г-жа. Сакура – это символ любви и верности. Я верна своему императору, несмотря на то, что являюсь гейшей, и многие мужчины ищут наслаждения рядом со мной. Я слышала, император Монтоку приказал разрушить все храмы, построенные в мою честь.

– Я была в одном из них. Однажды я поклонилась богине Гуань-Инь. Она смотрела на меня, это каменное изваяние, и я, будто, видела тебя в ней. Я поразилась этому сходству. А теперь это всё разрушено.

– Монтоку ненавидит меня, потому что я отказалась поклоняться ему. Я отказалась стать наложницей в его гареме.

Наоми улыбнулась.

– Да, ты унизила императора, я думаю, он никогда не забудет своего унижения.

– Я не хотела никого унижать, однако в сердце моём до сих пор живёт мой возлюбленный.

– Неужели так будет всегда, Оно?

– Да, г-жа, так будет всегда.

– Никогда не зарекайся, времена меняются, как меняются человеческие сердца и желания, – она ещё раз посмотрела на меня с пониманием и сочувствием, – я не сержусь на тебя, Оно, не сержусь за те оргии, которые ты устраиваешь. Ты вольна поступать так, как пожелаешь, ты заслужила это право….и всё же, постарайся больше отдыхать, постарайся порадовать свою душу, а не забыться в горе и закрыть глаза на свои страдания. Мне всегда нравились твои стихи и танцы.

Когда я собралась уходить, г-жа Наоми задержала мою руку в своей.

– На днях приедет наш общий знакомый, – произнесла она.

– Общий знакомый? – встревожилась я.

Она улыбнулась, видя моё замешательство.

– Я говорю о монахе Акайо. Он хочет видеть тебя.

Я вспомнила всегда задумчивого монаха-буддиста, который впервые много лет назад подарил мне портрет поэтессы Сапфо. Я знала, эта встреча была значимой для меня, так и случилось. В дальнейшем монах неоднократно появлялся в моей жизни внезапно и так же внезапно исчезал.

– Он хочет видеть меня? Хорошо, я приду к Вам. Я тоже хочу поговорить с Акайо.

….Монах Акайо пришёл в четверг после всех утренних молитв и песнопений. Он выглядел так же свежо, как и обычно, только на голове появилось больше седины, которую он периодически сбривал, особенно в сезон начинавшегося паломничества.

В это время большинство монахов-буддистов разбредалось по всей Японии и просили милостыню. Они проводили проповеди на площадях многих городков, привлекая в своё лоно всё больше и больше последователей. Акайо оказался в их числе. Он пришёл с посохом, на который опирался с узелком в руке со скудными пожитками. Он почтительно поклонился сначала г-жа Наоми, затем мне и улыбнулся нам, словно, не существовало за его худыми плечами всех тех бед и несчастий, через которые он прошёл; будто, весь мир представлял собой ту колею, полную сбывшихся надежд, по которой он неуклонно следовал и звал следовать за собой своих учеников, которых у него оказалось немного, даже в городке Шайори.

– Приветствую тебя, Акайо, – произнесла г-жа Наоми, – где ты остановился?

– Приветствую всех, – произнёс буддист, – я и братья решили остановиться у одного микадо, который сдаёт домик для посетителей. Микадо решил стать буддистом, поэтому всегда принимает нас, если мы посещаем городок Шайори.

– Я бы тоже не отказала тебе в гостеприимстве, дорогой Акайо, – сказала Наоми, – Я уважаю великого Будду и его учение, несмотря на то, что ярой приверженкой буддизма назвать меня нельзя. Приходится жертвовать богам, посещать храмы синто и слушать их молитвы.

– Каждый волен сам выбирать свою дорогу. Великий Будда никогда никого не осуждал.

– Это так. Он учил великим истинам, котрые всем кажутся очевидными, но никто не замечает этих истин. Благодарю тебя, брат Акайо в том, что ты согласился навестить меня, это честь для меня и моих девушек.

Акайо улыбнулся и вновь поклонился в знак почтения.

– Как имя того микадо, что приютил тебя и твоих братьев? – спросила г-жа Наоми

– Курасами, г-жа. Его зовут Курасами.

– Я обязательно навещу г-на Курасами и поблагодарю его.

Я обратилась к Акайо:

– Брат Акайо, Вы хотели видеть меня и поговорить со мной.

– Да, г-жа. Это так, я хотел видеть Вас. Потому что мне предстоит выполнить поручение одного человека, который очень жаждет встретиться с Вами. Он хотел бы, чтобы я представил его Вам.

– Видимо, это – очень уважаемый человек, раз он не предпочёл просто прийти сюда и заплатить за меня, как это делает большинство посетителей заведения г-жи Наоми.

– Он влюблён в Вас.

Я посмотрела на Наоми, чтобы видеть её реакцию. Наоми оживилась и дала распоряжение служанкам принести чай и закуски.

– Пройдёмте в гостиную, брат Акайо. Там Вы сможете побеседовать с Оно-но. Не правда ли, она стала ещё прекраснее, чем была?

– Да, это так. Оно-но – распустившийся цветок в Вашем заведении, г-жа Наоми. Однако в её глазах – вековая печаль, которая не исчезнет, и это беспокоит меня.

– Меня тоже это беспокоит, брат Акайо. Она погрузилась в море этой полной печали жизни, и даже слепой Йошинори остался без дела, хотя раньше он всегда сопровождал её.

– Я решила дать его пальцам отдых.

Когда мы остались вдвоём в гостиной, я наблюдала за тем, как брат Акайо медленно пил чай. Он молчал и смотрел за окно, где расстилался удивительный сад с сакурами и хризантемами. Не хватало лишь белой беседки и изваяний богов удачи.

– Мне так и не удалось побывать на родине великой Сапфо, – произнесла я.

– Однажды кто-то побывает на твоей родине.

– Вы очень благосклонны ко мне, брат Акайо, я не так хороша, как Вы думаете, а если бы это было не так, тело моё не принадлежало другим, заплатившим за него. Вы сами знаете, кто я и какой образ жизни веду здесь.

Акайо всё так же, как раньше, оставался молчаливым, продолжая предаваться своей созерцательности.

– Кто же этот человек, брат Акайо? – спросила я.

– Он из благородных, когда-то служил при дворе императора Ниммё, а теперь странствует по Японии вольным самураем в поисках удачи. Его имя – Фуку-Кёси.

– Фуку-Кёси? Я ничего не знаю о нём, хотя в бытность мне были известны все самураи почившего императора Ниммё….ну, или почти все. В то время многие поступали к нему на службу.

Акайо вздохнул.

– Фуку-Кёси был из таких.

– И он действительно пожелал видеть меня?

– Да, Оно-но, он подумал, что Вы его не примете.

– Почему же он так подумал? – спросила я.

– Фуку-Кёси – очень скромный человек, и он был влюблён в Вас ещё в то время, когда Вы были возлюбленной нашего императора Ниммё.

– Вы тоже скорбите о почившем императоре?

Брат Акайо опустил голову, тяжело вздохнул.

– Да, я скорблю, как только может скорбеть монах…..сейчас я не у дел. Страна на грани разорения, и подати собираются с трудом; фудзивара властвуют, простые люди страдают. Императору Монтоку приходится подавлять то один, то другой мятеж, и лишь этим показывать свою власть. Ниммё был философом и ценил тонкость души, искусство.

Он снова вздохнул:

– Нам всем его будет не хватать.

Я не знала, что ответить Акайо, я просто слушала жалобную мелодию самисяна, извлекаемую рукой слепого музыканта Йошинори, который незаметно вошёл в гостиную и сел в углу.

Мне не хотелось говорить об императоре, слишком свежа была рана, даже спустя шесть лет после того, как он покинул этот мир. Мы молчали какое-то время, но я совершенно не чувствовала неловкости. Наконец, Акайо прервал молчание.

– Так Вы примете г-на Фуку-Кёси? – спросил Акайо.

Я пребывала в раздумье, продолжая молчать. Что я могла ответить тогда?

– Вы думаете, что, встретившись с самураем аристократического происхождения, Вы предадите покойного императора? По традиции он мог отдать приказ умертвить весь гарем и тех, кто был ему дорог, чтобы не быть одиноким в загробном мире, однако император не сделал этого. Он хотел, чтобы Вы были счастливы, г-жа. Он хотел, чтобы Вы были живы.

– Да, это так. В отличие от Ши-хуанди, убившего после своей смерти целое войско и своих любовниц, Ниммё был милосерден.

– Фуку бы отдал свою жизнь добровольно за Вас, г-жа за один Ваш взгляд или Вашу благосклонность к нему.

– Хорошо, пусть г-н Фуку-Кёси приходит сюда в четверг, когда мы будем славить богиню Гуань-Инь. В этот вечер я буду танцевать и читать свои стихи. Но если он хочет провести со мной ночь, чтобы я развеяла его печаль, то это буду не я. В гареме г-жи Наоми найдутся другие гейши, которые с удовольствием принесут ему радость и наслаждение. Мои стихи печальны, да и я полна беспокойных грёз и мечтаний.

Акайо поставил на столик допитый чай, перевернул чашку вверх дном, что означало. Что он больше не желает новой порции.

Служанка поклонилась и удалилась к себе.

– Вы говорите о других гейшах, г-жа, но он хотел видеть только Вас и никого кроме Вас.

Слова монаха заинтересовали меня, я подумала: «Кто же этот загадочный самурай Фуку-Кёси? Неужели он так болен мною?»

В дверях показалась хозяйка гарема Наоми. Она возвратилась из сада, где гуляла всё это время, пока я была занята разговором с монахом. Несколько служанок следовало за ней, неся множество сорванных цветов, они принялись украшать гостиную.

Наоми улыбнулась нам.

– Надеюсь, моё присутствие не помешает двум старым знакомым после долгой разлуки? – спросила она.

– Мы уже закончили, г-жа.

Монах поднялся:

– Что ж, благо Вам.

Получив хорошее пожертвование, он направился к выходу затем скрылся за зарослями лилий. Наоми проследила за удалявшимся монахом, затем повернулась ко мне:

– Итак, какие же новости принёс этот буддист?

– В четверг на празднестве прославления богов у нас будет посетитель.

– Посетитель? Но кто же он? Кто же этот человек, для которого потребовалась рекомендация монаха, чтобы прийти сюда?

– Это господин Фуку – преданный почившего императора Ниммё, служивший самураем при нём. Он был придворным самураем.

– Вот как? Я слышала это имя. Говорили, император очень ценил этого человека.

– Но я ничего о нём не знаю, – возразила я.

– Сегодня ночью ты будешь думать о нём, потому что я вижу, как загорелись твои глаза, Оно-но. Разве не так?

– Нет, не так, – ответила я мрачно, – я буду думать о моём умершем возлюбленном, которого я не могу, до сих пор не могу забыть.

Однако Наоми оказалась права. В ту долгую ночь я действительно думала об этом загадочном самурае.

Я думала о нём во время моего сна, и он представлялся мне холмом, закрытым со всех сторон, обдуваемый агрессивными ветрами. Затем в своём сне я видела стоявшего ко мне спиной человека в серой накидке.

Кто ты, путник? – спросила я его

Он повернулся ко мне, и в этот момент я проснулась, так и не успев рассмотреть его лицо.

….В четверг в Зале главной залы нашего заведения играло несколько самисянов, при этом мелодия получалась какой-то торжественной и возвышенной. Девушки-гейши приготовились к танцам, и вообще, вся программа должна была получиться сногсшибательной. Многие из них были новенькими, совсем недавно принятыми, одетыми в шикарные кимоно, обласканные красивыми подарками, но ещё не успевшими отработать тех золотых и серебряных монет, которые были вложены в них.

Их молодость покоряла и обезоруживала; многие из них не так давно вышли из детства и ещё не успели вступить в девический возраст. У них были худые тела с некоторой угловатостью, однако их юность могла подкупить многих обрюзгших богачей, которые жаждали «свежего мяса». Многие из этих девочек были девственницами, и г-жа Наоми рассчитывала получить порядочную сумму за их девственность.

Но все эти девочки, молоденькие гейши, только что вступившие на свою стезю – всё это явилось лишь «закуской», все знали, все были готовы к тому, что «основным блюдом» была я, поэтесса Оно-но Комати, возлюбленная императора Ниммё. Танцовщица и управительница стихий, шесть лет назад победившая гнев богов и пославшая на непокорную землю Японии долгожданные дожди.

Я поглядывала на Йошинори, который сидел среди музыкантов и равнодушно ударял по струнам своего самисяна, однако я точно знала, он не был равнодушен. Просто он привык скрывать свои внутренние чувства.

Неужели ему нравилось в течение стольких лет сопровождать меня в моих странствиях, ведь моя жизнь отнюдь не была спокойной и стабильной? Йошинори был авантюристом, а не искал спокойствия. Или, возможно, он тоже был влюблён в меня, как все эти многочисленные самураи, аристократы и свободные жители Японии, о которых я совсем ничего не знала?

Душа Йошинори, слепого музыканта, встреченного мною случайно на дрогах Японии, оставалась для меня загадкой.

…….Прошло уже много лет, моя красота поблекла, и седых волос стало ещё больше, сейчас, когда я пишу эти строки, воспоминания о той жизни, которую я прожила, этот день всё равно ярко встаёт передо мною, будто, совсем не существовало тех лет, отделяющих меня от старости…….

Зала была освещена множеством разноцветных светильников – обычай, перенятый из Китая.

Хозяйка была взволнована, потому что прошёл слух о том, что император Монтоку со своей свитой решил посетить Праздник Прославления Богов.

Она металась из одного конца залы в другой, отдавала приказы слугам, которые тоже бегали, готовя закуски и устанавливая дополнительные факелы в гнёзда, чтобы сцена была освещена ещё больше.

На ней не было лица, глазами она разыскала меня в толпе гейш и позвала.

– Наверное, приедет император со свитой, – произнесла Наоми.

– Если это случится, я покину городок Шайори.

– Нет, ты не сделаешь этого, Оно-но….я тогда останусь совсем одна. Потому что ясно одно, император Монтоку приедет сюда не ради этих неопытных молоденьких гейш, а ради тебя, дорогая.

– Однако если он узнает меня, мне грозит смертная казнь.

– Не думаю. Тогда шесть лет назад ты оскорбила Его Величество, поэтому что император Монтоку отдал распоряжение казнить тебя. Разве непонятно, дорогая?

– Понятно, и всё же…..

Мне казалось, что бег моего сердца напоминал бег дикой лисицы в зарослях; оно было готово вот-вот выпрыгнуть из этих зарослей. Наоми подставила мне руку, чтобы я не упала.

– Ты очень бледна, дорогая, и особенно хороша, тебе даже не нужно использовать пудру.

Послышался громкий удар барабанов, представление начиналось, зал был переполнен. В глубине зала я увидела императора из-за кулис, Монтоку внимательно всматривался в сцену и во всё, что там происходило.

Вдруг со стороны выхода из залы послышался дружный рёв цимбал, к зале приближалась процессия. Впереди ехавшего на белом коне подтянутого всадника множество слуг несли сундуки с украшениями. Этих украшений было столько, что у зевак разбегались глаза от необыкновенного зрелища. Подъехав к зданию, всадник-красавец спрыгнул со своего коня, издали я смогла лучше рассмотреть его. Он был одет, как придворный самурай, большой меч поблескивал возле его бедра, волосы, заплетённые в тонкие косички, были убраны на затылок, открывая его довольно привлекательное лицо. Он улыбался, в его глазах не было и тени страха, даже несмотря на то, что в зале присутствовал император Монтоку и вся его свита.

Г-жа Наоми и я, окружённая гейшами, с интересом наблюдали за происходящим; его приближённые поднялись со своих мест, чтобы получше рассмотреть происходящее.

Самурай приблизился ко мне и поклонился.

– Г-н Фуку-Кёси приветствует Вас, г-жа Шайори. Я много слышал о Вас, я преклоняюсь перед Вами и дарю Вам эти украшения. Велите же Вашим слугам распорядиться, куда их доставить. Или, возможно, г-жа выберет что-то из этого и будет танцевать на сегодняшнем вечере?

Глаза молоденьких гейш разбегались от этого разнообразия, многие с завистью смотрели на сияние аквамаринов, ожерелий из алмазов, рубинов, яшмы, нефрита. Казалось, даже окружающая улица светилась от всего этого изобилия.

– Вы и есть тот самый легендарный самурай Фуку-Кёси, о котором я столько слышала?

Самурай немного смутился.

– Да, г-жа, я – Фуку-Кёси.

– И Вы всё это дарите мне, г-н? – спросила я, – здесь столько украшений, что этого хватит не на один гарем. Но почему Вы решили подарить мне столько украшений, г-н? Даже сам император Ниммё не был столь щедрым.

– Г-жа, я вижу перед собой не обычную гейшу, а богиню. Богине приносят дары от всего сердца, а не для того, чтобы купить её. Богиню невозможно купить.

– Верно, это так, – произнесла я, обойдя почти все сундуки с самоцветами, браслетами, ожерельями.

Взгляд императора Монтоку, наблюдавшего за всей этой сценой, стал жёстким и злым. Он сжал кулаки, но ничего не сказал. Фуку-Кёси приложил ладонь к своему сердцу и вновь склонился передо мной:

– Так ты примешь мой дар, богиня?

– Приму, но здесь кроме меня присутствуют и другие богини. Будешь ли ты счастлив, если эти украшения засияют на их телах, и радость затронет их сердца и взгляды?

– Ты вольна распорядиться всем этим по своему усмотрению.

– Значит ли это, что ты покупаешь богиню на этот вечер?

Наши взгляды встретились.

– Если она сама этого пожелает, – произнёс Фуку-Кёси.

Монтоку приблизился к красавцу самураю, в течение некоторого времени они испепеляли друг друга взглядами, вокруг воцарилось напряжение. Самураи императора окружили пришельца, готовые схватиться за мечи по первому приказу Монтоку.

– Ты ещё пожалеешь об этом, собака!

Император со свитой покинул залу. Наоми и я со страхом наблюдали за тем, как они удаляются. Напряжение медленно развеивалось, я заметила, щёки у г-жи Наоми порозовели, вновь возник утраченный блеск в глазах.

– О, боги! Он узнал тебя! Он узнал…, – прошептала она, посмотрев на меня.

– Что Вы имеете в виду, г-жа?

Я подошла к ней, чтобы помочь хозяйке прийти в себя, взяла её за руку, так как Наоми искала опору и не находила её.

– В его глазах было столько ненависти, какой я никогда не видела, – призналась Наоми.

– Что Вы имеете в виду, г-жа? – спросила я, протянула ей бокал сакэ, который хозяйка приняла, осторожно выпила, затем она немного отдышалась и продолжила:

– Монтоку не умеет прощать, он так же коварен, как и все фудзивара в отличие от эмиси, на которых полагался покойный император Ниммё. Теперь эмиси в опале, а наглые фудзивара продолжают разорять страну.

Она бросила на меня полный страха взгляд:

– Ты права, дорогая, тебе нужно на некоторое время уехать отсюда, потому что Монтоку обязательно отомстит, он сравняет с землёй моё заведение, и я буду разорена. О, боги, для чего же вы собрали всех вместе, чтобы враги могли лишний раз испытывать ненависть друг к другу?

Я помогла ей сесть в зале на почётное место, где только что сидел император Монтоку. Наоми охотно заняла его.

– Нужно начинать наше представление, г-жа, сегодня День Прославление всех богов, и мы не можем пренебречь нашими обычаями. Возможно, боги ещё смилуются над нами и усмирят гнев нашего императора.

Наоми посмотрела на меня, затем бросила взгляд на слуг, несших сундуки с украшениями.

– Унесите всё это в дом, – распорядилась она, затем воззрилась на меня:

– Ты права, Оно-но. Боги могут смилостивиться над нами, но….

Вновь заиграла музыка настроенных инструментов, минутный конфуз прошёл, все готовились увидеть феерию, которую ждали целый год.

– Но пообещай мне, Оно-но, что покинешь городок Шайори, как только закончится представление.

Фуку-Кёси выступил вперёд, убрал в ножны свой меч, поклонился хозяйке. Его лицо выражало бесстрашие, и это ещё больше вызвало моё симпатию к этому загадочному самураю.

– Г-жа, позвольте мне увезти ту, что является богиней, – произнёс он, – мы исчезнем, и отныне эта опасность, которую Вы чувствуете и думаете, что она исходит от нас, исчезнет так же, как и исчезнем мы.

Моё сердце вновь сильно забилось, потому что симпатия к этому непонятному человеку выросла во мне, мне вдруг захотелось, чтобы он тотчас увёз меня отсюда, подальше от людских страстей. Но что же рождалось в моём сердце к этому человеку? Разве не страсть? И могло ли это вновь зарождавшееся чувство, называться любовью? Я не знала. Тысячи вопросов возникали внутри моей головы, рассыпались и тут же рождались заново.

Наоми с удивлением посмотрела сначала на Фуку-Кёси, затем на меня. Наконец, она улыбнулась, и напряжение окончательно спало.

– Оно-но, ты ещё умеешь воспламенять мужские сердца, и это – важное качество для гейши. Мне не хотелось бы тебя отпускать, однако…..это всё, что мне остаётся делать в возникших обстоятельствах. Что ж, я отпускаю тебя; отныне ты свободна.

В её глазах показались слёзы, которые г-жа пыталась тщательно скрыть.

– Мне будет не хватать тебя, дорогая. Этот маленький городок нуждается в поэзии и танцах, и эти юные гейши, – она обвела взглядом девушек-гейш, готовящихся к выступлению. Многие из них волновались, потому что для некоторых девушек сегодняшний выход на сцену являлся первым в их жизни публичным выступлениям, когда жаждущие взгляды клиентов пожирают твоё тело, чтобы затем заплатить за него и уложить в постель, сделать с ним всё, что подсказывали им их пошлые фантазии. Но что они могли сделать? Они были в лапах Злого Рока, как и я когда-то…..

– Эти юные гейши годятся лишь для постельных утех.

– Не говорите так, г-жа, – возразила я, – возможно, какая-нибудь из этих юных девушек-гейш привнесёт с собой любовь к поэзии и искусству.

Наоми поморщилась:

– Вряд ли, ты только взгляни на них, Оно, их глаза пустые, их уста ничего не несут кроме похоти…..Я устала от этой похоти….устала…..

Огни сияли ещё ярче в тот день, они сияли, сверкали, будто, боги улыбались нам с небес, но это были не боги, а обычные фонари, только сделанные с любовью и усердием этими же девочками-гейшами, которые затем будут услаждать какого-нибудь богатого чиновника или феодала, пожелавшего то или это юное нежное тело. А затем с годами их тела состарятся, на их таких юных лицах возникнут новые морщины, их станет всё больше и боле, а жизнь эта, полная новых событий и приключений, жизнь будет протекать мимо них, отвергая их желания быть в самой гуще этой жизни…..

Фуку-Кёси улыбался мне, в то время, как на сцене я изображала богиню Гуань-Инь, волна чего-то сильного и искреннего образовалась между нами.

Это был он, самурай Фуку-Кёси, который отныне завоевал сердце бедной Оно-но Комати…..

Глава 14 «Страсть на кончике счастья»

«Любовь, где же ты?

Я здесь, но ты не замечаешь меня.

Однажды ты подарила мне

Лепестки роз,

Моя любовь,

Но они завяли, осыпались,

Подобно листьям

Высохшего дерева.

Любовь, ты увяла давно,

А мне всё ещё казалось,

Чо ты жива.

Любовь,

Какими дорогами судьбы

Поведёшь ты меня отныне?

Любовь,

Я ловила улыбку твою,

Но ты подарила мне

Огромные потоки слёз.

Любовь,

Однажды ты

Ушла от меня,

Оставив надежду

В сердце моём,

Но это была лишь надежда.

Любовь,

Ты одеваешь

Множество масок

На несуществующее лицо твоё,

А на самом деле

Нет всех этих масок,

Ты – лишь корень страданий

В душе моей,

Ты, словно, дождь,

Который тщетно поливает

Моё давно увядшее сердце…..»

(Неизвестная японская поэтесса, 9 в.н.э.).

……..

Путь был неблизким. Повозка с моими пожитками тряслась по ухабистой колее, подпрыгивая на пригорках.

Фуку-Кёси ехал впереди на своём белом коне, позади повозки следовал небольшой отряд самураев, нанятых Фуку для моей защиты. Я исполнила то обещание, которое дала Наоми накануне и уехала из городка. Йошинори решил последовать за мной, он сидел в моей повозке, перебирая струны самисяна. Тусклая мелодия лилась вдоль дороги, но я совсем не думала о музыке, я углубилась в свои воспоминания. Моя жизнь, словно лента реки, медленно проплывала перед моими глазами.

Я уже давно привыкла к нежной мелодии Йошинори, она превратилась в неотъемлемую часть моей жизни. Я посмотрела на слепого музыканта, который сидел в повозке, погружённый в свой внутренний мир, будто, жил отдельно от видимого ощутимого всеми мира в своём, созданном им самим же мире.

– Йошинои, скажи мне, почему столько лет ты следуешь за мною? – спросила я, хотя совсем не собиралась ничего спрашивать.

Он отложил в сторону свои инструменты, постарался в темноте нащупать мою руку.

– Г-жа, почему Вы спрашиваете меня об этом?

Я пожала плечами, но он не мог видеть этого.

– Не знаю, ты терпеливо следуешь за мной, в то время, как остальные люли ищут стабильности.

– Стабильность – ветер, г-жа. Здесь в этом подлунном мире не может быть стабильности.

Мудрость Йошинори поразила меня; всегда молчаливый он носил в своём сердце мудрость и никогда не кичился этим.

– А что ты думаешь обо мне? – спросила я, – многие считают меня вовсе не поэтессой, а распутной женщиной, ведь я – гейша, а удел гейши – удовлетворять мужчин.

– Вы делаете то, за что платят Вам деньги, г-жа, – произнёс Йошинори. – но на самом деле Вы – не раба этого. Вы, словно, отделяетесь от тела в момент экстаза и улетаете совсем в другие миры, где царят покой и радость.

– Наверное, все гейши поступают так, – предположила я.

– Нет, г-жа другие гейши отдаются со всей страстью, будто, живут этим. Они делают так, как их научили. Они напоминают кукол, которых дёргают за верёвочки невидимые руки, и эти куклы начинают «жить». А на самом деле они все мертвы, они «спят», они совсем не осознают, что с ними происходит.

– Разве я не такая, Йошинори?

– Нет, г-жа, Вы не такая. Вы другая, Вы совсем другая. Душа значит для Вас намного больше, чем тело. В этом мы похожи с Вами. Я – слепой музыкант, Вы – гейша, но оба мы существуем не здесь, потому что перенесли слишком много боли и хотим избавиться от этой боли. Жизнь на стыке двух миров – это и есть способ избавления от боли.

– Ты удивляешь меня, Йошинори. Ты всё время молчишь, и я не подозревала, что такая мудрость живёт в тебе. Был ли у тебя кто-то, кого ты любил?

Он кивнул:

– Моя мать, сестра Акеми.

– Где они сейчас?

Йошинори утёр слёзы, появившиеся в его слепых глазах, я задела глубокие чувства, которые жили в нём, причиняя ему боль все эти годы.

– Прости меня, я не должна была спрашивать тебя об этом.

– Никого, никого не волновали мои чувства, г-жа. Йошинори всегда для всех был безмолвной статуей, а Вы….Вы носите столько же боли, сколько и я, в Вашем сердце. Моя мать и сестра умерли от малярии, после этого я решил странствовать.

Я порылась в своей котомке, вытащила толстый пожелтевший листок, подаренный мне когда-то жрецом акайо. На листе был изображён круг с точкой в центре.

Акайо просил меня сосредоточиться на этой точке. Меня захлестнула суета жизни, и я никогда не делала этого. Я вспомнила те слова, которые произнёс Акайо, когда подарил мне этот листок (в те времена бумага в Японии ещё считалась большой роскошью, но для меня ценность этого подарка заключалась в ином, нечто необъяснимом). Акайо говорил:

– Сосредоточьтесь на этой точке, слейтесь с ней. Вы ощутите с ней себя единым Целым. Абсолют, Вечный Разум – это та истина, которая всегда существовала в Вас, но Вы не замечали её. Позвольте этой истине быть, просто быть, и тогда всё вокруг и снаружи Вас изменится, потому что изменится Ваше отношение к этому миру. Вы ощутите себя гостьей в этой призрачной временной юдоли страданий. И тогда страдания уйдут, ибо Вы поймёте, что они временные. Так когда-то говорил Великий Будда.

– Йошинри, научи меня играть на своём самисяне. Я видела, почти все гейши, как в заведении Наоми, так и в Киото, умеют извлекать из самисяна чарующие мелодии.

– Разве Вам мало моей игры, г-жа?

– Несомненно, твоя игра, Йошинори – врата рая, однако мне хотелось бы самой раствориться в мире музыки.

– Хорошо, г-жа, я научу Вас, но…..

Он немного смутился, опустил голову.

– Тебя что-то беспокоит, Йошинори? Говори, я хочу знать.

– Но я не хотел бы расставаться со своим самисяном.

– Не волнуйся, дорогой, я закажу другой. У меня будет другом самисян. И он, возможно, скрасит дни моего одиночества.

– Не говорите так, г-жа.

– Почему?

– Вы никогда не будете одиноки.

Я вздохнула:

– Ты же видишь, Йошинори, все покинули меня, и теперь я даже не имею возможности обнять и поцеловать моего ребёнка. Я в опале, храмы, что воздвиг почивший император в честь меня, разрушены. Моё имя произносят вслух лишь те, кто не боится занозчивого и злопамятного Монтоку. Говорят, императрица Татибана подобрала ему самый лучший гарем с помощью своей верной преданной Хатико-сан.

Йошинори пожал плечами.

– Я ничего не знаю, г-жа. Дворцовые интриги далеки от меня.

Я ещё раз внимательно пригляделась к слепому музыканту.

– Твои манеры, разговор, взгляды на жизнь, всё это говорит, что ты был рождён в семье аристократов. Ты мог бы быть чиновником при дворе императора и получать стабильный доход. Что же заставило тебя выбрать другую стезю и скитаться со мной по дорогам?

– Моя сестра и мать умерли, а мачеха невзлюбила меня, потому что я был слепым, что причиняло ей одни неудобства. В доме я научился играть, и она нашла мне применение. Я должен был развлекать богатых и именитых гостей, которые приходили в наш дом, а позже, когда в мир иной отправился и мой отец, Йошинори должен был развлекать её многочисленных любовников. В один из дней, когда облака над нашим городком рассеялись, и дожди прекратились, я ушёл.

……Йошинори действительно научил меня играть на самисяне, спустя много лет, когда я постарела, утратив природный румянец моих щёк, когда мой лоб покрылся морщинами, а волосы стали белее снега, что лежит в предгорьях Фудзи-ямы, я часто предаюсь уединению. В такое время я беру в руки инструмент, и моя душа начинает рыдать вместе с ним.

В такие минуты мне становится легко и свободно, так как душа инструмента и моя душа соединяются, и я не чувствую себя одинокой.

Одиночество – тяжкое бремя, отягощающее многих, но не меня. Я привыкла к нему, и в такие минуты мне кажется, что Йошинори присутствует рядом со мной, хотя его давно уже нет в живых…..

…..Повозка неожиданно остановилась, и я выглянула наружу.

– Что случилось?

Фуку-Кёси помог мне слезть с повозки. Мы остановились посреди рисовой долины возле аккуратного домика, который вполне мог оставаться гостевым и принадлежал какому-нибудь состоятельному феодалу. Позади домика располагался сад с вишнями и сакурами; от них исходил сказочный аромат.

– Вам нравится, г-жа?

Я посмотрела на Фуку.

– Вы хотите остановиться здесь, г-н?

– Теперь это Ваш дом, г-жа. Я приобрёл его специально для Вас. Здесь император Монтоку Вас не найдёт.

– А как же Вы?

Фуку-Кёси, казалось, немного смутился.

– Я…я всегда останусь Вашим слугою и вечным рабом, мою судьбу можете решить только Вы, г-жа. Куда скажете, туда я и пойду.

– Я не приветствую рабство, г-н, я мечтаю о том, чтобы в Японии не осталось ни одного раба, но….., кажется, нынешний император является приверженцем противоположных взглядов.

Его меч, его одеяние говорили о том, что в своё время этот человек пользовался большим уважением.

Войдя в дом, я обнаружила раскиданные на полу лепестки роз, огромные охапки цветов стояли в вазах, от них исходил чарующий аромат.

Вид такого обилия цветов удивил меня.

– О, боги, здесь столько роз! – воскликнула я, – кто же их оставил?

Фуку-Кёси приложил ладони к своему сердцу:

– Я, г-жа. Позвольте мне остаться с Вами. Я не знал, как ещё мне выразить то чувство, которое я испытываю к Вам.

– Вы хотите остаться на эту ночь?

Вместо ответа самурай встал на колени и обнял мои ноги.

– Я порвал со своим прошлым, королева моего сердца, чтобы быть подле Вас, ибо я знаю, Вы нуждаетесь в защите.

– Но моя ночь стоит очень дорого. Впрочем, Вы уже заплатили, г-н, но те сундуки с украшениями и драгоценностями остались в городке Шайори. Что же Вы можете дать гейше?

– Всё, что скажет гейша. Назовите Ваше условие, и я исполню его.

Азарт поселился в моём сердце; после стольких бед и несчастий мне вдруг захотелось шутить и радоваться, будто, я превратилась в маленькую девочку, когда-то сидевшую на побережье и прислушивавшуюся к волнам Океана, ударявшимся о скалистый берег.

      Эта маленькая девочка, то и дело, посматривала когда-то на огромный белый вулкан Фудзи-яма и ожидала, что же скажет ей эта огромная гора, будто, она была живая. И я верила тогда, что огромная гора Фудзи-яма была действительно живой и могла что-либо мне ответить на своём непонятном языке. Порой мне казалось, что лишь я одна могла понять этот язык и прочесть знаки Судьбы.

– Скажите, что Вы хотите, г-жа, и я сделаю всё, чтобы исполнить Ваше желание, – произнёс самурай Фуку-Кёси, в то время, как слуги переносили мои вещи в дом.

– Что ж, вот моё условие, самурай – заплати за эту ночь 99-ю ночами подряд. Я вижу, ты сильный и горишь желанием обладать мною. Клянусь, я стану твоей, если ты исполнишь это желание.

– Богиня моего сердца, разве могу я желать чего-либо ещё? Твоё желание для меня – закон.

– Не спеши, самурай. Сможешь ли выдержать?

Наши взгляды встретились. Взгляд Фуку-Кёси выражал вызов, его тело задрожало от возбуждения. В его сильных руках я ощутила себя лёгкой пушинкой, пушинкой, которая растворяется в этом аромате роз.

Мы забылись с ним, а очнулись, когда день уже клонился к вечеру. Узкая розовая полоса заката стояла где-то вдалеке за линией горизонта. В Японии бывают очень красивые закаты.

«….В моих глазах – печаль,

В моих – живёт тревога,

Отныне не поймём

Друг друга никогда,

А впереи бежит

Печальная дорога,

Там, где была любовь,

Сейчас живёт беда….»

– Какие красивые стихи! – воскликнул Фуку-Кёси, продолжая сжимать меня в своих крепких объятиях. Я ощущала его твёрдую возбуждённую плоть, – это твои стихи, моя Оно?

– Нет.

– Кто же их написал?

– Сузико.

– Кто это?

– Одна девушка, которая предпочла утопитсья в Океане, чем жить с нелюбимым, – сказала я.

– Ты знала её?

– Да, я мечтала, чтобы она была счастлива, и думала, что так и будет.

– Но что же произошло?

– Один властный человек, который купил её свободу и завладел ею.

Взгляд самурая стал каким-то грустным и отрешнным.

– Эти стихи очень печальные, – произнёс Фуку-Кёси, – ты тоже считаешь, что я силой завладел тобой, моя богиня?

Только в тот момент я заметила, что была обнажена, и лишь лепестки роз скрывали моё тело – забытьё, в которое я погрузилась накануне, было слишком сильным.

– Мне нужно одеться. Я позову слуг, нужно, также, зажечь фонари, а то скоро станет совсем темно.

Он принтянул меня к себе, не дав возможности встать.

– Подожди, моя богиня. Я не исполнил и половины того, о чём ты просила меня.

– У нас впереди ещё целая ночь, самурай, а я проголодалась и хочу есть.

– Проголодалась? Подожди, любимая, я сейчас.

Он поднялся, накрылся простынями, не дав мне долго полюбоваться его стройным торсом, затем исчез.

Я осталась одна созерцать движение двух свечей. В прихожей трещал факел, пахло потом, тем человеческим потом, который оставляют после себя два тела, наполненные страстью.

– Фуку, где же ты?

Молчание было мне ответом.

– Где ты, Фуку-Кёси?

Я растянулась на лепестках роз, изнемогая от усталости и голода, но это была приятная усталость.

Если женщина чувствует себя любимой, то, вероятно, она поймёт то, что испытывала я тогда этим осенним днём в одиноко стоявшем на дороге домишке среди рисовых полей.

Через некотороле время явилась вереница слуг с многочисленными подносами и яствами. Друг зу другом на маленьком длинном столике с короткими ножками стали возникать: утка с фейхоа, сладости в ароматной глазури, рисовые шарики с мисо, так любимые Кимико, сакэ…….

Стол был уставлен, одна из моих новых служанок одела меня в розовое кимоно, так подходившее к этому случаю, убрала мои волосы. Незаметно для меня в комнату, наполненную недавней страстью проблался Йошинори, сел в углу и заиграл на своём самисяне.

Домик наполнился печальной мелодией. Одна из девушке-служанок печально запела:

«Наверно, засыпая, я думала отнём.

И он явился.

О, если б знала:

Это – грёзы,

Как не желала бы я пробуждения….»

Фуку-Кёси не было, я забеспокоилась, вышла на крыльцо.

– Господин Фуку! Где же ты?

На небольшом пруду доносилось издалека кваканье лягушек, стрекотание кузнечиков.

Чёрное небо было сплошь усыпано яркими сияющими звёздами, но я знала, это были не звёзды, а алмазы Великой Богини.

Со стороны подъездной аллеи послышался лошадиный топот. Кто-то ловко спрыгнул с коня, привязал его и направился к домику. Луна и ночные звёзды едва могли осветить стройную фигуру самурая. Это был Фуку- Кёси. Он преклонил передо мной колено и протянул свежие лилии. От них исходил аромат мёда и пчёл.

– Твои глаза – это звёзды, твоё дыхание – это дыхание Великой Богини, любимая. А эти лилии – отражение твоих мыслей.

Жалобное пение самисяна всё ещё доносилось из дома, однако я и самурай Фуку были уже не здесь. Так случается, когда ты растворяешься в чьих-то глазах и являешься целым миром для другого человека. Так происходит, когда в сердцах двух людей зарождается любовь.

……..

День, наполненный страстью, порождает дугой день……и целая жизнь вереницей проносится перед тобою. Но у меня не было этих дней, не было ничего кроме горя, когда среди ночи, полной страсти я видела, как умирал мой возлюбленный. Видела и ничего не могла сделать.

Его тяжёлая голова упала на мои руки, изо рта тонкой струйкой стекала пенистая кровь; он продолжал обнимать меня, уже теряя сознание. Глаза, полные любви, закрылись…..навсегда.

– Фуку! Что с тобой, Фуку Кёси?! Фуку-Кёси!

Тонкая струйка крови уже превратилась в небольшую лужицу. Я закричала, я сама испугалась собственного крика.

– Фуку-Кёси!

Маленький домик, утонувший в глубине рисовых плантаций Фудзивара, среди окрашенных кровью лилий и лепестков роз мгновенно погрузился в море горя и слёз.

Самурай был мёртв.

….Ожнажды любовь придёт и уйдёт

Бесследно,

Оставив мою душу

Умирать

В полном одиночестве…..

Однажды ты уйдёшь

И больше никогда

Не вернёшься,

Как улетают на небо

Непокрные облака.

Однажды любовь умрёт,

Как умирает моё сердце

Медленно и мучительно.

Ожнажды ты уйдёшь,

Чтобы слиться с Вечностью.

Дождь унёс тебя

В потоке этих дней,

Подарив мне слёзы…..

Слёзы моих страданий…..

…….

Я пишу эти строки, уже спустя много лет, и понимаю, что вся жизнь человеческая зиждется на воспоминаниях о прошлом. Наша жизнь – это воспоминания.

Много дней здесь льют дожди, хотя в дни моей молодости Страна Восходящего Солнца изнывала от палщего солнца и засухи.

В моей памяти ещё остались болезненно худые лица крестьян, их потухшие глаза, в которых читалось недоверие. Они боялись, что солнце снова спалит посаженный рис, и вновь придётся глодать.

Я сама помнила такие годы, когда отец ломал голову над тем, что же подать к обеду или ужину, или что принести в дар богам. Бывали дни, когда наша семья средних феодалов голодала.

Дожди….их слишком много. Видимо, Великая Богиня решила одарить меня Своими слезами. Она почувствовала боль моей души и облегчила её. Дождь приносит сырость, как и радость всей Природе. Фуку-Кёси – аристократ при дворе императора Ниммё, умер в ту ночь прямо в моей постели, так и не завершив ту ночь и не сумев мне подарить столько удовольствия, сколько он хотел. Он проиграл, однако теперь это не имеет никакого значения. Я слышала, обо мне ходили легенды, но легенды и мифы таят в себе много вымысла и описания того, чего не было в реальности.

Люди смеются над этим славным человеком, хотя он достоин почестей и оплакивания. Его тело было решено похоронить с почестями, потому что он был славным воином. Близких родственников Фуку-Кёси не нашлось, поэтому собралось лишь несколько гейш и преданных ему друзей. Я помню, как подожгла солому, на которой лежал мой возлюбленный. В тот день, как будто, сама природа благоприятствовала погребению, так как дождя не было. Несколько свежих веток сакур и лилийбыли брошены в костёр, умирая, они оставили вокруг себя приятный запах. Это был аромат моего прощания с той любовью, которую я больше никогда не всречу.

Я утёрла слёзы; Тэкэра, одна из моих подруг, с которой я познакомилась в заведении Наоми, сжала мою ладонь в знак соучастия и поддержки. Эйка перешёптывалась с другими гейшами, улыбалась, узнав, при каких обстоятельствах умер красавец-самурай.

– Он не выдержал женской страсти, – прошептала она.

– Замолчи! – Тэкэра зло уставилась на гейшу, и та умолкла, – не видишь разве, наша Оно-но страдает. Фуку-Кёси был хорош собой и очень любил нашу Оно.

– Разумеется, после императора, – съехтдничала Эйка.

Я нахмурилась, но возразить не решилась, слишком много надежд рухнуло, и сил было потеряно. В какое-то мгновение погребальный костёр разгорелся ещё сильнее и напоминал огромный феерверк, но это был не феерверк, это умирала моя любовь.

Я обняла Тэкэру и зарыдала на её сильном плече, подруга с пониманием ответила мне на мои объятия. Что было бы, если бы Кёси был жив? Как бы сложилась моя дальнейшая судьба? Тогда возле погребального костра я не задумывалась над этим. Однако подобные мысли всё чаще и чаще посещали меня в дальнейшем.

Что было бы со мной, будь мой самурай жив, не знаю. Скорее, Фуку-Кёси сделал бы мне предложение, а я, изголодавшись по родному гнезду, которого у меня никогда не было, ответила бы ему согласием. Я вышла бы за него замуж, ибо поняла бы, что он любил не только моё тело, но и мою душу. Но тому чистому ростку любви, который только-только расцвёл среди пороков жизни, суждено было навсегда погибнуть.

Оно-но Комати не суждено стать женой и матерью, о чём она всегда так мечтала, как и любая женщина.

Как эфемерна человеческая жизнь, и как всё изменчиво в этом мире! Я жила во дворце, подаренном мне императором Ниммё. У менябыла дочь Мива и любящий меня мужчина, и много слуг, готовых угодить любому моему желанию. А теперь жизнь прожита, я – вечная странница и изгнанница, вызвавшая зависть самих богов! Как мы не привыкли ценить всё, что имеем, и оплакиваем всё, что утратили, когда это уже невозможно вернуть. Да и для чего возвращать? Мы меняемся и уже не те, что были когда-то……

У меня должат руки, старость даёт о себе знать, и иероглифы получаются уже не такми ровными, как раньше.

Да, я изменилась, и возможно, пройдёт время, и мой дневник прочтёт кто-то ещё. Он подумает, что я прожила легко и безмятежно, а это было не так.

Терять свою любовь – очень тяжело и невыносимо, но что же делать женщине, лишившейся опоры?

Мужчина и женщина отличаются друг от друга по уровню восприятия окружающей среды, однако в одном мы схожи, и это сходство просматривается в том, что для каждого человека важно, что его любят.

Мы все живём этой любовью, она даёт нам силы и желание противостоять несправедливостям окружающего мира.

Я была гейшей, и меня любили и ценили до тех пор, пока я была молода, и лицо моё могло привлечь внимание всё больше клиентов для моей госпожи.

Проходят годы, и гейша лишается своего статуса, потому что она становится невостребованной.

Конечно, если ты прожила в течение многих лет и работала там, теряя свою молодость, тебя никто не выдворит открыто из заведения. Однако со временем ты приносишь своему хозяину всё меньше и меньше доходов, и отношение к тебе меняется.

Тебя перестают приветствовать издалека, как это делали сначала, и это взращивало твоё эго. Ты не можешь позволить себе те расходы, которые позволяла раньше, и постепенно яства на твоём столе перестают быть столь изысканными.

Твои одежды становятся бедными, и великолепные яркие кимоно уже не привлекают клиентов.

Пройдёт ещё немного лет, и хозяйка заведения предложит тебе опуститься на ступеньку ниже, и танцевать перед не столь изысканными и богатыми клиентами, составляющими цвет японского общества.

И однажды даже те грубые клиенты, которых ты привыкла развлекать, даже они перестают видеть в тебе объект страсти, желая удовлетворить её с более молоденькими, хотя и менее опытными девушками-гейшами. Девушки подарят им полные разврата и глупости оргии, где льётся сакэ и пестреют редкие дорогие закуски, и гейши делают то, что им приказано, зная, что всё это впоследствие будет щедро оплачено клиентами.

Мудрых и уважающих себя и весь мир клиентов-посетителей ты больше не видишь, перед ними ты когда-то могла читать стихи и говорить мудрые слова, ибо знала, что всё это будет оценено не только золотом и серебром. Именно перед такими аристократами ты могла быть в своё время звездой, и они дарили тебе свою любовь безвоздмездно, а не покупали её за звонкую монету, которую вручали твоей госпоже.

Нет-нет, всё это давно ушло в былое, осталось в твоих воспоминаниях, чтобы однажды ты могла с грустью подумать о том уходящем времени, которое уже никогда не вернёшь.

Нет-нет, всё это было, а теперь этого нет и больше никогда не повторится. Но ты же осталась, как осталось твоё сердце, и никто не в состоянии больше утешить его. Что могло бы стать со мной, если бы император женился на мне? Никто не знает.

Но я знаю точно, я бы никогда не стала гейшей. Век гейши сликшком короток, слишком неблагодарен, и никто не возместит твои душевные потери. Ты – гейша, ты знаешь многое, ты можешь стать развлечением для государственного мужа, привыкшего к изыскам, но ты нечастна, ибо зависима от судьбы и случая.

Случвай оказался не на моей стороне, я потеряла двух любивших меня мужчин, я осталась здесь доживать свой век, а они ушли, оставив после себя лишь тень воспоминаний. Но что они дают? Лишь горе и печаль.

Я осталась одна во вселенной, и моё одинокое сердце уже не забьётся быстрее при взгляде любящих глаз. Все эти клиенты пройдут сквозь меня, не оставив во мне ничего……

……..В тот день вечеринка затянулась, один из клиентов попросил прочесть меня мои собственые стихи. Я была к тому времени уже изрядно пьяна, однако столь необычная просьба вывела меня из состояния прострации. Я открыла глаза и внимательно посмотрела на клиента.

Это был человек средних лет, принадлежавший к классу чиновников императора. Несмотря на некоторое опьянение, в его глазах мелькнул огонёк заинтересованности, выражение его лица говорило об интеллектуальном налёте. В последнее время среди моих клиентов таких было мало – большинсту требовалось лишь удовлетворить свою плоть и уснуть, а затем вновь вернуться в обычную жизнь, суету и жить привычно, как и «все».

Были и такие, что убегали сюда, если в доме становилось невыносимо, и жёны устраивали скандалы. Они несли сюда деньги, чтобы за эти вот монеты получить уважение, которого они были лишены в семье. Но они никогда не разводились со своими скандальными жёнами, предпочтя вести двойную жизнь, нежели что-либо менять. Это была всего лишь сделка – ты продаёшь ему свою ночь, а он платит деньги и совсем не тебе, а твоей хозяйке. Ты можешь всецело владеть только лишь его подарками, которых в посленее время стало всё меньше и меньше.

– Г-н, Вы действителбьно хотите сейчас, чтобы я продекламировала мои стихи? – спросила я, освободившись от налёта удивления.

– Да.

Он допил сакэ и протянул сосуд Эйке, чтобы она налила ему ещё. Эйка была моей подругой, как и Тэкэра, именно они поддержаи меня в моём горе, когда я вернулась вновь в притон госпожи Наоми после погребения Фуку-Кёси. Это они помогли мне прийти в себя, и я им была благодарна за это.

Что касается Тэкэры, то она в ту ночь принимала у себя другого клиента, и мы ещё не успели увидеться с нею. Эйка же согласилась быть со мной. Я слышала, она часто являлась завсегдатаем оргий, нет, я не осуждала её за распущенность, Эйка прожила тяжёлую жизнь, разочаровавшись в себе и в мужчинах. Я также не пыталась её перевоспитать. Разве могла я, та, в ком порок был всё щеё жив? Моя душа также поддвергалась растлению, как и её. Разве могла я осуждать такую же, как и я сама?

Служанка поклонилась, принесла новую порцию соевого соуса, полила им креветок, однако мой посетитель даже не взглянул в её сторону, хотя посетители обычно имеют привычку щупать хорошеньких служанок.

Всё его внимание было устремлено на меня, как и внимание Эйки и её приятеля Кеншина. Кеншин частенько сопровождал капризную Эйку во всех её оргиях, но какие чувства они испытывали друг к другу? Было для всех загадкой.

Кеншин приходил по субботам, а в остальные дни он управлял своей чайной плантацией, у него была жена – забитая женщина и двое детей-близнецов.

Однако наличие жены и детей вовсе не обременяло Кеншина. Хотя в обществе он считался неплохим семьянином. Что же касается Эйки, то ей было наплевать на какие-то там социальные условности. Здесь, в заведении г-жи Наоми существовала совсем иная мораль, совсем иные законы, и они отличались от тех, что действовали за стенами заведения.

Тебя уважали и считались с тобой, если ты приносила много денег, неважно, каким способом. Здесь было не принято любить своих клиентов, а лишь предоставлять им «оплаченные услуги», большего и не требовалось. Ты должна быть развита интеллектуально, чтобы клиенту было интересно с тобой, ты должна быть богинею в постели. Твоя душа никого не интересовала.

– Как Ваше имя, г-н? – спросила я.

– Ичиро, – ответил мой клиент, – меня зовут Ичиро, и это имя вполне оправдано, ибо я – первый сын в семье. (С японского языка имя «Ичиро» переводится, как «первый сын»).

– Хорошо, г-н Ичиро, если Вы так хотите услышать мои стихи, слушайте же.

И я начала читать, видя, как Эйка и Кеншин перестали целоваться, и так же, как и г-н Ичиро, внимательно слушали меня.

…Однажды

На земле приёт рассвет,

И солнце подарит этому миру

Энергию,

Как даришь её мне ты,

мой любимый.

.

Мою лодку прибило

К берегу,

И дождь ещё не кончился,

Как не кончаются

Слёзы мои,

Ибо чего ещё ждать мне

От судьбы моей?

.

Всё прошло,

Как прошёл рассвет,

И ночь вновь

Опустилась на землю,

Чтобы дать душе моей

Успокоение,

Но спокойна ли я,

Мою любимый?

.

Дождь уже

Практически прошёл,

Но сакуры во дворе

Моём стоят,

Словно, плачут.

Плачут ли они

Обо мне

И сердце моём?

.

……Я остановилась и посмотрела на присутствующих. Они молчали, о чём-то задумавшись.

Даже Эйка молчала, хотя до этого момента она смеялась, пытаясь поцеловать своего гостя. Кеншин сидел, также примолкнув, будто думая о чём-то более важном для себя, и Эйка не решалась его потреводить. О чём думал этот человек? Наконец, я перевела взгляд на г-на Ичиро, сидевшего отрешённо, будто, он где-то витал в облаках и совсем не страшился приземляться, если бы я не остановилась, он продолжал бы витать в каких-то своих заоблачных мирах.

Наконец, когда Эйка тронула его слегка за плечо, г-н Ичиро очнулся, посмотрел сначала на неё, затем на Кеншина и в последнюю очередь на меня, стоявшую на импровизированной сцене в ярко-красном кимоно.

– Богиня….подари мне сегодня эту ночь. Ты будешь богата, ты будешь очень богата, но даже и этого будет недостаточно, ведь ты совершенна. Будь со мной этой ночью, чтобы боги позавидовали Ичиро-сан.

– Вы хотите зависти богов, г-н Ичиро? – спросила Эйка.

Он кивнул и пригубил сакэ. Второй бокал он протянул мне.

– Выпей со мной за эту ночь, моя богиня!

Я выпила.

Моя разум затуманился, окружающая меня действительность вдруг стала представляться мне совсем в ином свете – цвета казались бледными. От кого-то я слышала, когда человек начинает стареть, происходит подобное.

Я старею? Неужели я старею? Я грустно улыбнулась, прочла стих, который выучила ещё в детстве, как только услышала о великой Сапфо. Я преклонялась перед её необыкновенным даром; я преклонялась перед ней самой. Я читала на языке койне, родном языке поэтессы, которым была обучена монахом Акайо по моей настоятельной просьбе.

….Мнится мне:

Как боги,

Блажен и волен,

Как с тобой сидит,

Говорит с тобою,

Милой в очи смотрит

И слышит близко

Лепет умильный

Нежных уст!

Улыбчивых уст дыхание

Ловит он….

А я чуть вдали завижу

Образ твой,

И в сердце не чую в персях,

Уст не раскрыть мне!

Бедный нем

Язык,

А по жилам тонкий знойным холодком пробегает

Пламень;

Гул в ушах; темнеют,

Потухли очи;

Ноги не держат….

Вся дрожу,

Мертвею,

Увлажнён потом

Бледный лёд чела:

Словно, смерть подходит….

Шаг один,

И я – бездыханным телом,

Сникну на землю……

…….

Эйка осторожно поднялась и увлекла за собой Кеншина.

– Идём, дорогой, не будем мешать нашим голубкам любоваться друг другом, – прошептала она.

Её слова сразу же свели на нет весь романтизм, возникший между мною и г-ном Ичиро. Однако несмотря на это, я поняла, что он ещё не вышел из своего транса. Мы остались вдвоём, дишь слышалась жалобная мелодия, извлекаемая Йошинори из своего самисяна.

– Г-н, может быть, Вы хотите ещё немного сакэ? – спросила я и протянула Ичиро бокал.

– Нет, богиня, сакэ на этой вечеринке итак текло рекой. Почитай ещё свои стихи, богиня.

– Стихи? Разве этого Вам было мало, г-н? Похоже, Эйка устала от моих стихов и поспешно покинула мой дом.

– Она покинула вовсе не от того, что устала, – возразил Ичиро-сан.

– А от чего же?

– Ей не терпелось завлечь Кеншина в свои сети.

– Разве она его уже не завлекла? Даже невзирая на наличие собственной семьи, Кеншин большую часть времени проводит здесь, на территории, принадлежащей Наоми.

Г-н Ичиро вздохнул.

– Что ж поделать, зачастую мы, мужчины не способны совладать с собой и бросаемся на красивую женщину, как в омут с головой. Многие пали жертвами подобных интриг. Я слышал, император Монтоку зол на тебя, потому что ты пренебрегла им и предпочла другого.

– Его звали Фуку-Кёси, – произнесла я, он был благородным человеком и очень любил меня.

– Я слышал о печальной судьбе Фуку. По всей Японии ходят об этом легенды.

– О, боги! Неужели люди смеются над моим Фуку?

– Нет, они считают его героем. Даже после смерти люди уважают этого славного воина, самурая. Прочти мне свои стихи, богиня, под звуки этого самисяна, и я буду мужественно всречать все удары судьбы, котрые выпадут на мою долю.

Глава 15 «Уходящее время»

«Время течёт сквозь пальцы,

И что же оно предречёт мне,

Своей рабыне?

Страх? Удачу?

Или, быть может,

Любовь затронет сердце моё?

Нет, время жестоко,

И ему нет никакого дела

До человеческих сентиментальностей.

Время – друг и палач,

Время – охотник,

А ты – его жертва.

Так предначертано,

Так происходит

Испокон веков.

.

Время течёт

Сквозь пальцы мои, и я чувствую его

Неутомимый бег.

Всё увядает, старится,

Приходит в упадок и

Запустение,

Ибо Время

Неумолимый палач

И свидетель души моей.

Время – и друг, и палач,

И учитель мой.

Время течёт сквозь

Пальцы,

И я не могу уследить

За его неумолимым бегом……

(Неизвестный японский поэт, 9 век).

……..

Через несколько дней я возвратилась из поездки. Я гостила в течение месяца у г-на Ичиро в его загородном домике с садом сакур. Собственно говоря, я согласилась на это из-за сада сакур, в котором мечтала побывать и вспомнить о своём прошлом.

В императорский сад я не могла больше войти свободно так, как я делала это раньше, поэтому при малейшей возможности я старалась напомнить себе о своём прошлом.

Я знала, во время моего присутствия в доме г-на Ичиро по селению ходили сплетни о том, что «такой солидный и уважаемый всеми человек» принимает у себя в доме «гулящую девку». Мне даже несколько раз довелось столкнуться с соседями г-на Ичиро, они как бы «случайно» приходили в дом, просили какие-то вещи, которые у них якобы отсутствовали в хозяйстве, обязуясь вернуть.

Но я чувствовала, целью этих приходов была именно я. Я практически не выходила из дома, лишь только гуляла по саду в сопровождени служанок.

Ичиро был вдовцом, его взрослые дети разъехались по всей Японии, успев уже создать свои собственные семьи. Дети о нём давно забыли, приезжая лишь в положенное время за деньгами, которые, как они считали, их отец обязан был им отдавать.

Кольцо сплетен с каждым днём сгущалось надо мной, я чувствовала дискомфорт. Ночами глаза Ичиро разгорались страстью, и он вдруг на моих глазах становился совсем молодым. Он любил мои стихи и просил читать их прямо в постели, и я чувствовала, лишь один он во всём селении, не считая слуг, был неравнодушен к моим стихам. Моё время прошло, и при дворце в Киото появились иные поэтессы, восхваляющие дворцовую жизнь и интриги. Мои же стихи были направлены на человека и его чувства, мне претили людские интриги, я бежала от них, как и от тех людей для которых интриги становились подобно воздуху. Часто я видела, как г-н Ичиро вытирал слёзы, пытаясь скрыть от меня свои слабости и чувствительность; однако я не подавала виду, что замечала в нём это качество. Он хорошо платил Наоми за меня, делал мне щедрые подарки, он восхищался мной и моими стихами, он был добр ко мне. Чего ещё я могла желать? Любви. Но её не было. Она ушла после смерти императора и его самурая Фуку-Кёси.

Всё прошло, всё изменилось, изменился мир вокруг меня, но не я сама….. Сердце моё тосковало по сёстрам, которых я так давно не видела и мечтала увидеть, но где они? Хакира скрылась в неизвестном направлении вместе с моей дочерью, спасаясь от гнева императора Монтоку и его бабки Татибаны.

Кимико стала служительницей культа синто, разочаровавшись в любви и жизни. Вспоминая Кимико, я пообещала себе, что обязательно разыщу её, я пообещала себе, что найду Хакиру с Мивой, чего бы мне это ни стоило. Одно непредвиденное обстоятельство заставило меня возвратиться в городок Шайори и в гарем г-жи Наоми. Гонец привёз весть о том, что к г-ну Ичиро едет сын из Киото, до которого дошли сплетни «о развратной гейше, некогда погубившей нашего бывшего императора Ниммё». После ужина г-н Ичиро долго крутил свиток в руке, затем положил его на стол, посмотрел на меня.

– Мой сын Джун возвращается из Киото, – произнёс Ичиро, обратившись ко мне.

– Господин, я уеду, когда Вы скажете мне об этом.

– Нет……Ты будешь жить здесь, я хочу жениться на тебе, Оно. Ты хочешь этого?

– Я хочу то, что желает мой господин, – ответила я.

Однако глаза Ичиро продолжали наблюдать за мной.

– Прошу тебя, скажи не то, чему ты столько лет была научена в заведении г-жи Наоми, скажи то, что ты думаешь. Скажи о своём жалении, Оно.

Я отложила в сторону пиалу с рисом, бросила беглый взгляд на Йошинори, игравшего на своём самисяне.

– Если Вы хотите знать о моих желаниях, г-н, то их нет. Меня нигде не ждут в этом мире, и если я найду приют возле Вас, то лучшей судьбы нет для меня.

Ичиро задумался:

– Мои дети не одобрят этого. Они считают, что я содержу тебя на те деньги, которые должны принадлежать им.

– Я сочувствую Вам, г-н.

Что ещё я могла сказать тогда? Как могла я его утешить, успокоить, да и нужно ли это было?

….После новолуния возле дома остановилась роскошная повозка, из которой вышел молодой господин в военной форме. Он был обрит наголо, как считалось модным по тем временам. Когда он постучал в дом, Йошинори прекратил играть, всё стихло, и стало как-то совсем неуютно, потому что я привыкла к звукам, они стали неотъемлемой частью моей жизни.

Ичиро допил чай и не сошёл с места.

– Открой, Оно, – произнёс он, обравтишись ко мне.

– Но…, г-н, это…..это, возможно, Ваш сын приехал из Киото.

– Ну и пусть. Он – мой сын, но не господин и не хозяин надо мной.

Я открыла дверь, неловкость моя ещё более усилилась, когда молодой посетитель смотрел на меня, будто, изучал противника. Мне показалось, что я перестала дышать, но дышать я не перестала, просто, напряжение, возникшее между гостем и мною, усилилось и продолжало расти.

– Я – Джун-сан, приехал из Киото к своему отцу. Быть может, Вы пропустите меня в дом, чтобы я мог обнять его.

Я отошла от двери, пропустив молодого господина. Он подошёл к отцу и поклонился ему, как полагалось по этикету.

– Здравствуйте, отец. Я приехал сюда, чтобы увидеть ту расптуную женщину, на которую ты тратишь наши семейные деньги. Это – она? – он показал на меня пальцем. Я видела, как г-н Ичиро тяжело вздохнул, отставил от себя допитую чашку с чаем, я хотела налить ещё, но он остановил мой порыв.

– Отдохни, Оно-но Комати. Мне нужно поговорить с этим невежливым и грубым мужчиной, котрый позволил себе высказаться о тебе подобным образом.

– Отец, неужели память о нашей почившей матери для тебя уже ничего не значит?

– Мёртвым – мёртвое, живым – живое, сын. Твоя мать ушла от нас очень давно, и до сих пор в течение всей своей жизни, я сущестовал в одиночестве. Я воспитал вас, дети мои, я отдавал всё вам, всю свою заботу и молодость. Ты стал уважамым человеком, Джун-сан, ты находился на службе у императора, и теперь после всего ты смеешь упрекнуть меня?! Было время, когда по всей Японии существовали храмы, построенные в честь этой женщины.

– Теперь эти храмы разрушены, а император Ниммё почил, и больше не воскреснет. Жизнь в Киото стала дорогой, и теперь я много трачу денег на содержание своей семьи.

– Надеюсь, у тебя всё хорошо, сын? – спросил Ичиро.

Джун покосился на меня.

– У меня всё хорошо. На будущий год я приеду к тебе с внуками, а сейчас….сейчас даю тебе три дня, чтобы эта женщина покинула селение, иначе…..

– Иначе, что, Джун-сан?

В его глазах сверкнули искры злости.

– Иначе мне придётся выдать эту распутную женщину императору Монтоку, и он казнит её, как хотел много лет назад, но не успел из-за траура по усопшему отцу. Она затуманила разум императора Ниммё и твой, отец.

– Замолчи!

Ичиро замахнулся на сына, затем отошёл в сторону.

– Уезжай, Джун, я не желаю тебя больше видеть, и передай твоей семье, что я сам к ним приеду, чтобы навестить вас в киото.

Джун не уехал, устроился в небольшом гостевом домике, каждое утро ему приносили завтрак, а по вечерам огни в его доме гасли, и он куда-то исчезал.

Мне было досадно, что я явилась причиной испорченных отношений между отцом и сыном.

Как-то раз я всё же, решилась выйти за пределы дома Ичиро, чтобы прогулятсья по окрестностям. Дожди, наконец, прошли, и вот уже несколько дней светило Солнце, лаская землю своими нежными лучами.

Ичиро тоже куда-то уехал (в небольшой городок Осака), где у него, как он говорил, были кое-какие дела, связанные с его поместьем. Сверчки пели ночные серенады, а я вспоминала своё детство, когда вместе с Кимико убегала на холм, чтобы слушать это «пение». Родители, конечно же, хватались нас, потому что мы не приходили к ужину. Они заставляли уставших слуг блуждать по всей округе в поисках нас. Объявлялись мы довольно поздно, приходили, потому что слугам было невдомёк просто подняться на холм и искать нас именно там. Мама никогда не отчитывала нас, она просто обнимала нас и целовала, радуясь, что мы нашлись, и нам больше ничего не угрожает.

Однажды мы взяли маму с нами на холм, чтобы она тоже могла послушать громкий треск ночных сверчков. Помню, как радовалась мама, она, словно, маленькая девочка, захлопала в ладоши и восхищалась наблюдательности своих дочерей.

Теперь всё это ушло, исчезло. Мамы давно нет, а Кимико….Где она? Разочарование в любви стало «бичом» для нашей семьи, лишь наши родители были счастливы друг с другом, совсем не подозревая того, что их дети хлебнут унижения и предательства.

Йошинори хотел увязаться за мной, но я убедила его, чтобы он не беспокоился за меня, что я скоро вернусь и велю служанкам накрывать на стол к ужину. Кажды вечер я ждала возвращения г-на Ичиро, но он не приезжал, и от этого напряжение усиливалось. Так бывает, когда человек, о котором ты думаешь, не появляется.

Те времена были неспокойными; в разных частях Японии, то здесь, то там, вспыхивали мятежи. Я боялась, что Ичиро мог оказаться жертвой нападения разбойников. Сверчки «пели», но не так бурно, как во времена моего детства, далёкого и почти забытого. Видимо, нынешнее время оказалось некомфортным даже для маленьких сверчков, или, быть может, напряженные мысли людей передавались и им?

Я присела на одиноко стоящую скамью в середине сада. Сакуры все в цвету, клонились к земле, а под ними ползли тени, готовые погрузить во мрак чуть ли не весь сад.

Слуги зажигали огни возле дома и в саду, оранжевый фонарь осветил одиноко стоящую статую Хоттэя, несущего радость и изобилие. Я любила Хоттэя, как и моя сестра Кимико, но вот ни разу не посвятила ему ни одного моего стиха. Я была уверена в том, что Хоттэй не был в обиде на меня, потому что он был добрым и мудрым в отличие от большинства людей, жаждавших власти и денег.

Я вытащила из сумочки, которую всегда носила с собой, листок с изображением Сапфо, всмотрелась в облик этой великой женщины, что делала периодически, когда мне было пусто и одиноко на душе. Именно тогда в тот день в поместье г-на Ичиро я чувствовала подобную пустоту.

В городке Осака я никогда не была, однако благодаря своему непомерно развитому воображению представляла себе его стройные домишки с маленькими садами, полными благоухания особенно в этот сезон.

Глаза великой Сапфо смотрели на меня, будто, древнегреческая поэтесса с далёкого острова Лесбос говорила мне: «Скажи мне, что тебя так угнетает и разъедает душу твою, и я развею твою печаль, дорогая».

….Я развею твою печаль….

– Ты была великой и останешься такой всегда. Люди будут помнить тебя….в отличие от меня. Пройдёт время, и Оно-но Комати, распутная гейша Оно-но Комати, канет в забвение……

Тишина. Нет ответа. Лишь огромные глаза Сапфо сияют в темноте, благодаря кучке смелых светлячков, решивших, как и я, прогуляться «по саду» в этот нежный день на исходе осени, когда Солнце уже не такое палящее и злое, как в разгар лета.

Вдруг чьи-то сильные руки сдавили моё горло и сдавили так, что я не могла дышать. Я отбивалась, как могла, затем на мои глаза была одета чёрная повязка, чтобы я не могла видеть ничего вокруг себя. По отвратительному смраду и влаге я поняла, что очутилась в сарае. В течение нескольких дней я пребывала злесь совершенно одна, ощущая свою беспомощность и одиночество по каплям дождя, часть из которых падала внутрь сарая на солому.

Каждая дождевая капля падала на подстилку, и это отражалось в моём сознании, потому что мне казалось, что подобные звуки усиливались многократно, несмотря на то, что они были тихими.

У меня оказалось время подумать над собой, над своей жизнью, но ничего не думалось. Здесь было темно и жутко. Сколько дней я там находилась, я не знала; время подобно реке, текло только впрёд, не оставляя ни малейшего шанса на человеческие слабости и ошибки.

За эти дни в моё убежище никто не приходил, не приносил мне еды и питья. Мои руки и ноги были связаны, я поняла, что они были прикованы к чему-то тяжёлому.

Я дёрнула цепи, но они не поддались, с каждым днём мои движения становились всё слабее и слабее. На третий день силы покинули меня, их даже не оказалось на то, чтобы сопротивляться. «Что жизнь моя? Она не сулит мне радости и счастья. Быть может, этот мрачный сарай, этот неведомый похититель – персты судьбы моей? Быть сожет, это – хороший шанс для меня покинуть этот мир? Я слишком долго задержалась на этом свете. Быть может, боги не отвергнут меня, если я предстану перед ними и раскаюсь в том, что я не смогла изменить в своей жизни?»

В темноте, когда наступила ночь, я попыталась дёрнуть руку, надеясь, что освобожусь от сдавливающих цепей. Напрасно….всё напрасно.

На четвёртый день утром, когда тонкий луч пробился сквозь стены сарая, дверь открылась, я услышала чьи-то шаги. Человек остановился напротив меня. Одним движением руки он сдёрнул повязку с моих глаз. Свет ослепил меня – так бывает, когда ты постепенно привыкаешь к темноте, а затем свет кажется тебе слишком ярким и раздражающим.

Передо мной стоял Джун – сын г-на Ичиро, он с ненавистью смотрел на меня, я слышала его тяжёлое дыхание, но мне было не до этого. Мой желудок урчал, ноги стали ватными от недостатка сил в них, ещё немного, и я упаду, потеряю сознание. О, только бы не лишитсья сознания здесь и сейчас перед этим человеком, который так сильно ненавидел меня. Только бы не умереть перед тем, кто тебя презирает! Он протянул мне кувшин с водой, я хотела напиться, однако Джун-сан демонстративно вылил на сено воду. На его полном презрения лице возникла улыбка. Это была улыбка врага, а не друга. Оглушительный смех наполнил пространство сарая; он стоял у меня в ушах. Этот дикий смех.

– Прошу вВс, г-н, дайте мне воды….я умираю от жажды…..прошу Вас.

– Я дам тебе не только воды, но и еды, если….

– Если что?

– Если ты придёшь к моему отцу и скажешь, что хочешь уехать отсюда, что тебе не нужны его деньги, подарки…..ничего не нужно, потому что……

– Потому что? – спросила я.

– Потому что ты ненавидишь его.

– Ненавижу? Но…..

– Скажи эти слова, и тогда ты не умрёшь.

– Моя жизнь не интересует меня, г-н Джун-сан.

– Возможно, но тебя интересует жизнь моего отца, ведь ты – такая благородная, как все потаскухи.

– Что Вы сделаете с ним?

– Если ты не покинешь в ближайшее время это селение, мой отец будет отравлен.

– Вы шантажируете меня?

Он промолчал, приблизился ко мне вплотную.

– А ты всё ещё красива, несмотря на несклько дней голода. Будет неальновидно с моей стороны, если я не попользуюсь тобой, как все эти мандарины и чиновники до меня.

Сил совсем не оставалось для сопротивления. Когда всё было кончено, я оделась, кимоно было разорванным. Джун бросил мне какую-то тряпку:

– Прикройся этим, чтобы отец ничего не заподозрил.

Он ухмыльнулся:

– И помни, если сделаешь всё, как нужно, отец будет жить.

– Неужели, Вы способны убить его, г-н? – спросила я, накинув на себя протянутый мне лоскут ткани      . Его едва хватило, чтобы прикрыть моё тело, ноги оставались открытыми. Джун махнул рукой, тоже одеваясь после проявления страсти.

– Тебе не привыкать, потаскуха, – презрительно бросил он.

Вдруг в едином порыве я встала перед ним на колени, осознание собственного унижения отошло куда-то на второй план.

За стенами сарая вновь забарабанил надоедливый дождь, однако воздух оставался всё ещё тёплым. Так иногда бывает.

– Прошу Вас, г-н, убейте меня! Умоляю вас! Мне больше не нужна моя собственная жизнь, которая уже давно стала убогой. Прошу Вас, убейте меня, г-н! Что Вам стоит, ведь Вы знаете все приёмы самураев, Вы уже сталкивались со смертью. Разве не так? Убейте меня, г-н!

Мой порыв, казалось, обескуражидл Джуна, он попятился назад. Впервые я прочла в его взгляде страх и смятение, хотя совсем недавно этот человек оскорблял меня и гордился своей силой и влиянием.

– Убейте меня, г-н! Убейте!

– Замолчи!

Он сжал свой меч, и мне вдруг на миг показалось, что он вытащит меч из ножен и ударит меня, и тогда….. И тогда я навсегда сольюсь с Вечностью, повстречаю там своих родителей, возлюбленных Ниммё и Фуку-Кёси…..Но ничего этого не случилось. Джун отдёрнул руку и отступил на шаг.

– Заткнись!

Неожиданно для меня он выбежал из сарая и скрылся где-то вдалеке. Жизнь – интересная вещь, когда ты сама желаешь смерти, жаждешь, ищешь её, смерть убегает от тебя, но, нет, ты не победиа её; ты никогда не сможешь победить, ибо таков Закон природы.

Мне пришлось возвратиться в дом и ничего не объяснять обеспокоенному Йошинори.

– Со мной всё в порядке, – лишь смогла пробормотать я, – не волнуйся, Йошинори, мы скоро вернёмся в городок Шайори, к г-же Наоми.

Казалось, слепой музыкан растерялся от моих слов.

– Но…как же, г-жа?

– Так нужно, – из последних сил произнесла я и впала в забытье, ибо сил у меня не оставалось никаких. Мне казалось сначала, что я спала, но это был не сон, нет, не сон. В детстве я обычно спала очень крепко и всегда гордилась тем, что у меня был крепкий здоровый сон, отчего мне завидовали сёстры: Хакира и Кимико, ведь, их сон был беспокойным, они постоянно просыпались среди ночи.

– Мама, почему я так плохо сплю, а Оно-но спит, как убитая? – не раз жаловалась Кимико.

Поэтому мама заваривала ей специальные травы, и сестра каждый вечер выпивала этот отвар. И всё равно я спала лучше неё без снадобий. Как было бы сейчас хорошо отведать этот отвар!

Мой сон состоял из далёких воспоминаний, которые я лелеяла в своём сердце. Я не хотела бы, чтобы они возникали передо мной именно в тот момент, когда я жаждала забыть о них. Тщетно. Огромный белый покрытый ледниками Фудзи-яма, молчаливо взирал на меня со своей высоты. Мне снилось, будто, гора ожила и превратилась в красивую богиню Гуань-Инь.

– идём со мной, – шептала мне богиня, – идём, я покажу тебе красоты этого мира.

И я действительно увидела, как прекрасен этот мир. Я видела, как проходят века, тысячелетия, одни эоны, эпохи сменяются другими. Я видела людей, которые были одеты совсем не так, как одеваются люди в Киото. Они напоминали мне быстро двигающихся существ в потоке джвижения времени.

…Неумолимого жестокого времени, которое властно над людьми, о не над богами. Время не замедлило свой бег, а лишь усиливало его.

– Нет! Нет!

Я не слышала собственного крика.

– Я не хочу умирать! Не хочу растворитсья в этом безжалостном времени!

Об этом взывала моя душа поэтому, да, именно поэтому я не слышала собственного голоса. Мне вдруг стало как-то тепло, спокойно. Я открыла глаза и поняла, что мой жуткий сон, моё блуждание в Лабиринтах Времени, Неумолимого Жектокого Времени было окончено. Г-н Ичиро сидел подле меня, его лицо выражало беспокойство.

Он протягивал мне чашку с зелёным чаем.

– Возьми, выпей, тебе станет легче, моя Оно-но.

Я отпила несколько глотков, почувствовала, что волна тепла разлилась по каждой клеточке моего обесиленного тела.

Когда я уже могла достаточно соображать, и взгляд моих глаз стал осмысленным, г-н Ичиро протянул мне алмазное ожерелье.

– Это – мой свадебный подарок тебе, – произнёс он, – я очень испугался за тебя, любимая, потому что, когда я вернулся, ты лежала бледная в этой комнате, и мне казалось, что ты не дышишь.

Ичиро посмотрел на Йошинори, сидящего в углу и извлекавшего мелодию из своего самисяна. Йошинори умолк.

– Когда я спросил слуг, что произошло с тобой в течение нескольких дней, никто из них ничего не мог мне толком объяснить. Что же случилось, Оно-но? Что с тобой случилось, любимая?

– Ничего, – я вздохнула.

Перед моим мысленным взором возникла грозная фигура Джуна.

– Ничего, г-н, – ответила я.

– Но ты едва не умерла.

Я порылась в своих вещах и вытащила среди свитков стихов рисунок, подаренный мне когда-то монахом Акайо. Это был круг с точкой в центре.

Я протянула рисунок Ичиро-сан.

– Что это? – спросил он.

– Жизнь возвращается на круги своя, г-н.

– Через два дня мы поженимся, я уже договорился с монахом синто. Отныне все беды минуют тебя, я стану тебе надёжной защитой, и мой дом – теперь твой.

Холодный блеск алмазов ослепил меня на мгновенье.

– Возьмите это ожерелье, г-н, я не смогу принять его.

– Почему?

– Никакой свадьбы не будет, я….никогда не любила Вас и не полюблю.

Он обнял меня и и прошептал:

– Это неважно, Оно. Моей любви, моего поклонения хватит на двоих.

Я отвернулась к стене, несмотря на то, что малейшее движение причиняло мне невыносимые боли.

– Отпустите меня, г-н. Я…я хочу вернутсья к Наоми и к своим подругам. Я не смогу остаться здесь.

– Нет, не оставляй меня. Я не переживу этого. На склоне моей жизни ты превратилась для меня в глоток свежего воздуха и чистой воды.

…..

Повозка, нагруженная моим скарбом, ждала меня. Я бросила прощальный взгляд на дом.

Ичиро вышел проводить меня, он был разочарован, он думал, что я – легкомысленная особа, которая никак не в состоянии расстаться со своим тёмным прошлым. Он хотел вытащить меня из этого тёмного прошлого, несмотря на то, что все приличные люди в Японии считали меня распутной девкой.

Он не знал тогда, что я совсем не хотела оставлять эту тихую уютную гавань, чтобы окунуться в продажный мир гейш. Он не знал того, что ему угрожала опасность, исходившая от его собственного сына; он не знал того, что своим отъездом я спасала его….

Я удостоилась лишь презрения этого человека. Ещё одного человека, испытавшего ко мне искренние чувства, которых мне так не хватало в моей жизни. Но я заслужила лишь презрение, насланное на меня безжалостной злодейкой-судьбой.

….И чего хочу для души смятенной.

В ком должна Пейто

Укажи, любовью

Дух к тебе зажечь?

Пренебречь тобою

Кто, моя Сапфо?

Прочь бежит? –

Начнёт за тобою гоняться.

Не берёт даров? –

Поспешит с дарами.

Нет любви к тебе?

И любовью вспыхнет,

Хочет, не хочет…..

……

По прибытие в Шайори я увидела, что мой домик, который я занимала вместо покойной Мэзуми, оказался занят. На крыльце горели красные фонари, как и везде во всём заведении г-жи Наоми.

– Откройте! Огткройте! – кричала я.

– Кто там? – раздалось изнутри.

– Это я, Оно-но Комати.

– Тебя зовут не Оно-но, ты – Шайори.

– Откройте!

Кто-то прошаркал изнутри, наконец, дверь открылась, на пороге стояла растрёпанная гейша с напудренным лицом, её груди были обнажены, её шатало, вероятно, после изрядно выпитой порции сакэ.

Вероятно, в доме шла полным ходом вечеринка, потому что из глубины раздавались песни, звучавшие не в рифму. Девушка была очень красива, как Мэзуми, и точно такой же дикий блеск был в её глазах. Она была очень молода, ей едва ли исполнилось шестнадцать. Она поднесла фонарь к моему лицу, затем осветила повозку с сидевшим в ней Йошинори, затем свет фонаря вновь отразился на моём лице.

– А ты действительно хороша собой, – произнесла гейша.

– Как твоё имя? – спросила я.

– Юко.

– Юко? Я не знала тебя.

– Потому что г-жа Наоми недавно привезла меня сюда и разрешила принимать клиентов в этом доме.

– Принимать клиентов? – прошептала я, – но ты, ведь, ещё очень молода. Что привлекло тебя сюда?

– То же, что и тебя.

– Я попала в гарем не по своей воле.

– А ты думаешь, дорогая, что я пришла в гарем сама по собственной воле?

Я пожала плечами:

– Ничего я не думаю. Я вернулась, мне негде остановиться.

Юко упёрла руки в бока.

– Ты можешь переночевать здесь сегодня, но учти, этот дом отныне принадлежт мне.

Она кивнула на повозку:

– А это кто?

– Мой музыкант Йошинори, он всегда сопровождает меня в моих поездках.

– Красавчик. Он твой любовник? – спросила Юко, – здесь принято держать любовников помимо клентов. Они денег не приносят. Зато заботятся о тебе. У меня тоже есть любовник, но он сейчас пьян. Правда, иногда становистя буйным и поколачивает меня.

– Йошинори слеп от рождения, – спокойно произнесла я, – он – музыкант, потому что ощущает красоту музыки, и он – не мой слуга.

– Не слуга? – удивилась Юко, – но тогда почему он сопровождает тебя к твоим клиентам?

– Это – его личная воля.

Казалось, мой ответ ещё сильнее удивил Юко, она долго смотрела на Йошинори, как бы стараясь понять то, что я хотела ей сказать.

– Но это невозможно, этого не может быть, – сказала она, немного протрезвев.

Она посторонилась, пропустила меня в дом.

– Хорошо, проходи вместе со своим приятелем. Скоро снова начнётся дождь, и я не хочу, чтобы вы оба промокли. Юко вовсе не такая жестокая стерва, как о ней все здесь думают.

Я с сочувствием посмотрела на этого позвзрослевшего телом, но не душой, ребёнка, обняла её и прошептала:

– Нет, ты не стерва, ты очень добрая, просто жизнь жектоко обошлась с тобой, ты мстишь людям за эту жестокость, даже не осознавая этого. Но я тебя понимаю и не осуждаю.

Девушка оттолкнула меня, в уже окончатедльно протрезвевшем взгляде я прочла страх – страх того, что кто-то проник в самые глубины её души, которые она тщательно скрывала от окружающих.

Юко оттолкнула меня, её лицо исказилось от гнева, в глазах стояли слёзы.

– Только не думай, дорогая, что своими сладкими речами ты разжалобишь меня.

Йошинори и я оказались в этих уже ставшими чужими для нас стенах с вещами. Юко повела нас в соседнюю комнату, где сейчас было темно и холодно.

– Вот, оставайтесь здесь. Я велю служанкам растопить печь.

Сквозь щель в двери я видела, как в длинном корридоре девушка вместо служанки столкнулась с огромным японцем. Ещё немного раздавшись вширь, и по внешнему виду он мог вполне стать борцом сумо.

Я не слышала, о чём они говорили, только с каждым разом речь толстяка становилась громче и агрессивнее, в то время, как слова Юко терялись в возгласе его недовольства. Он замахнулся и ударил девушку, она отлетела в сторону, затем поползла за толстяком, цепляясь за его жирные щиколотки. Я вышла из темноты отведённой нам комнаты. Жёлтый светильник на полу немного ослепил меня, заставив зажмуриться.

Я приблизилась к толстяку, помогла поднятсья Юко. В углу её правого глаза я заметила несколько коровоподтёков, через несколько часов там будет синяк, и Юко придётся сильно припудривать лицо и скрывать свои слёзы перед остальными клиентами, как это делали другие гейши.

– Не трогай её! Я не позволю! Иначе будешь иметь дело со мной!

Услышав мои уверенные слова, толстяк сначала ухмыльнулся, затем расхозотался, что, казалось, от его безудержного хохота вот-вот развалится домик Мэзуми.

Просмеявшись до слёз, он вдруг стал красным от гнева, его глаза сверкнули, он замахнулся на меня, но видя то, что я продолжала уверенно стоять на своём месте, отдёрнул руку.

Нет, я не боялась этого жестокого человека, потому что с некоторого времени жизнь потеряла для меня всякую ценность. В его тупом взгляде я прочла заинтересованность.

– Послушай, а я, ведь, знаю тебя, – произнёс он.

– Раньше я жила в этом доме, – спокойно ответила я.

– Ты – подстилка умершего императора Ниммё и любовница Фуку-Кёси – прославленного самурая при его дворе. Раньше ты была звездой этого гарема.

– Раньше?

– Кому теперь нужна стареющая гейша?

Комок стоял в моём горле, но я не подала вида.

Ночью я изредка просыпалась от вздохов из соседней комнаты – Юко занималась любовью со свотм мучителем. Я потянулась, взглянула на лежавшего со мной рядом Йошинори, он крепко спал, и это показалось мне странным и забавным, ведь у слепых обычно острый слух.

Йошинори стал моим другом, я не испытывала к нему то, что обычно испытывает женщина по отношению к мужчине.

Луна белым кругом холодного оттенка, как огромный небесный ночной фонарь, сияла с ладёких небес. Но я-то знала, этот свет был не истинным, а отражённым. Часто в детстве я разговаривала с Луной, потому что у меня не было близких подруг, а очень хотелось с кем-то поделиться своими саммыми сокровенными мыслями, поплакаться о горестях, порадоваться удачам.

Я думала, что Луна – это живое существо, которое всегда услышит меня и даст мудрый совет, если я попрошу его. Большинство взрослых любят воспитывать детей, показывать им свою власть, советовать тогда, когда дети не нуждаются в этих бесконечных советах. Однако Луна являлась мудрым собеседником; онаникогда не спорила, не возражала, не ругалась, никогда не считала меня глупой, как эти надоедливые взрослые с их надуманными проблемами (так, во всяком случае, казалось мне в детстве).

Но с годами романтика исчезла, ведь я поняла, что Луна – это мёртвое тело, равнодушно взирающее на земной бренный мир, полный вовсе не надуманных проблем.

Придёт время, и Луна станет свидетельницей моей смерти, моего ухода из этого мира людей и проблем.

Остаток ночи я провела в саду, и совсем не помнила, как уснула. Очнулась я от чьего-то лёгкого прикосновения к моему затылку. Это была сама г-жа Наоми, обходящая с зонтиком свои «владения». Наоми любила напускать на себя важный вид и прогуливаться по окрестностям городка, как аристократка.

Наоми улыбнулась мне, однако затем улыбка быстро сошла с её лица.

– Разве ты возвратилась от своего господина, Оно? – спросила она.

Я кивнула.

Наоми дала знак слугам, следовавшими за нею вереницей, помочь мне подняться, ибо силы покидали меня.

– Ты очень бледна, Оно. Пойдём в мой дом, поговорим, и ты расскажешь мне всё, что так беспокоит тебя.

Йошинори последовал за мной, потому что ему некуда было деться, он был таким же бездомным, как и я.

Дом г-жи Наоми мне показался светлым и уютным. Слуги развели огонь, поэтому стало ещё теплее.

– Сейчас ты согреешься, дорогая, я велю подать чай и креветки. Надеюсь, ты любишь креветки.

Я вздохнула.

– Когда-то император Ниммё заказывал к своему столу много креветок, и я тоже пристрастилась к ним.

– Неужели ты до сих пор ещё любишь императора?

Я не знала, что ответить. Для многих людей любовь является абстрактным понятием. Одни воспринимают это чувство, как преданность, другие – как привязаннсть, третьи – как страсть.

Чем же в действительности была и есть для меня человеческая любовь?

– Да, люблю, г-жа, – понизив голос, ответила я.

– А этого славного самурая, отдавшего свою жизнь на ложе страсти? Неужели ты до сих пор его любишь?

– Люблю, г-жа.

– Разве может гейша, продающая своё тело, испытывать любовь?

Я пожала плечами.

– Я действительно любила их и никогда не забуду.

– А г-н Ичиро?

– Я уважаю этого человека, но обстоятельства вынудили меня покинуть его.

Подали чай и сладости, которые я очень любила, но в последнее время не баловала себя ими, как в те далёкие времена моей юности.

– Ты, наверное, хочешь спросить у меня, почему я отдала твой дом этой распутной Юко?

Наоми отхлебнула небольшой глоток чая и с интересом посмотрела сначала на меня, затем на Йошинори. Я молчала, мне было здесь тепло, хотя весь этот уют и приятная обстановка – явления временные, и я это вполне осознавала, но я так устала от жизни, от бесконечной людской зависти и преследований императора Монтоку, что отбросила все плохие мысли от себя, как отбрасывают мусор. Чай был вкусен и насыщен различными ароматами трав. Я слышала, в Китае существовал «жёлый» чай, предназначавшийся специально для императора. Я слышала, также, о том, что любого, пожелавшего испить этот чудесный чай, ожидала казнь, как государственного преступника. Этот чай называли «жидким золотом».

Однажды мне удосужилось попробовать «жёлтый» чай, когда я ещё находилась под покровительством императора Ниммё. Чай поставлялся из Китая в Японию особой партией, названной, как «товар для императорской семьи».

Это было в те лучшие времена, когда два императора могли договориться между собой, и это не сулило никому никаких войн между Китаем и Японией. Однакт это было не так – Монтоку вёл себя слишком высокомерно с заокеанскими соседями. Поэтому эти отношения с каждым годом становились всё более напряжёнными и натянутыми. Касалось ли это меня? Нет, я была обычной гейшей, забытой всеми после загадочной смерти Ниммё. Я поставила пустую чашку на стол. Она была тёплой, поэтому о неё можно было погреть руки. Но я не перевернула чашку вверх дном, что означало то, что я не спешила уходить.

Там за дверями наступала осень, и дули холодные ветры; здесь было тепло и хорошо, пусть даже это и являлось временным пристанищем для меня и Йошинори.

– Итак, неужели тебя совсем не интересует, почему я отдала той дом распутной Юко? – спросила г-жа Наоми, потеряв окончательно терпение из-за моего долгого молчания.

– Мне, действительно негде жить. – произнесла я, уже успев согреть руки.

Огонь в печи трещал, иногда вспыхивали и таяли в его глубине сухие поленья. Мои щёки порозовели.

Наоми опустила голову, я чувствовала, она собиралась с мыслями, чтобы сообщить мне то, что хотела. Она не хотела говорить, но, видимо, внутри неё происходила борьба.

– Прости, Оно-но, но ты уже стареешь, твои движения стали более медленными и менее плавными. Твои глаза уже не горят той страстью, которая зажигает мужчин и воспламеняет всё вокруг. Ты мало танцуешь и почти не пищшешь свои стихи.

– Но было время, когда Вам нравились мои танцы, и Вы восхищались моими стихами.

Она кивнула:

– Да, это время было…..было. Постепенно уходит романтика и этикет, какой ценился раньше в давность нашего почившего императора. Сейчас мужчины-клиенты предпочитают грубость и страсть. Юко распутна и нагла, но она приносит в мой гарем большие деньги. Никто не восхищается ею, но клиенты охотно удовлетворяют с этой гейшей свои низменные инстинкты. На этом можно хорошо заработать, дорогая.

Она вздохгнула и снова повторила:

– Нынче никому не нужна красивая романтика и благородство. Нынче пришли другие времена…..Другие времена.

Я молчала, я не знала, что ответить Наоми и поддержать разговор.

Глава 16 «Старость приходит неизбежно»

«Жизнь прошла,

И ты улетаешь

На крыльях ночи

В ту даль,

Откуда нет возврата…..

Ночь идёт, ослепив

Глааз твои,

Боль ли это моя

Или милосердие богов?

.

Жизнь прошла,

Осталось проститься

Со всем привычным и таким

Далёким,

Что так беспокоило

Твой рассудок

В расцвете лет.

Жизнь прошла,

И ты удаляешься

Подобьно тому,

Как актёр уходит

Со сцены,

Освободив место для других.

.

Жизнь прошла,

Но улыбка на лице твоём

Становится грустной,

Ибо душа твоя грустит

Перед расставанием с теми,

Кто стал близок тебе.

.

Жизнь прошла,

И никто не вознгаградит тебя

Новой…..»

(Неизвестный японский поэт, 13 в.).

……..

Тэкэра и Эйка по очереди приносили мне еду и питьё – всё, что осталось от очередной оргии. Они – уже не действующие гейши в гареме Наоми, их оставили из жалости прислуживать другим гейшам и самой Наоми. Наоми постарела, превратившись в скрягу, я давно её не видела, поселившись в одном заброшенном домишке на окраине городка Шайори.

Прошло уже много лет с моего прошедшего раззговора с хозяйкой притона. Говорят, её голова стала белой, как гора Фудзи-яма, её руки давно тряслись, и она выезжала за покупками на своей повозке вместе с клюкой. Вид старухи с клюкой стал уже давно привычным, но никто не подходил к ней, никто не заговаривал, как раньше. Кому захочется связываться с вечно ворчащей особой?

Несколько седых прядей уже давно серебилось на моих висках, я уже привыкла, устав выдёргивать седые волосы, как это делала раньше. Нет, старость ещё никому не удалось победить, не удастся и мне. Я зависима от нестерпимого бега времени. Я больна своими внутренними фантазиями, но всё ещё жива и чувствую эту жизнь.

Шайори постарел, как постарела и я, и в этом нет ничего удивительного; старость – нежеланный гость в нашем доме, но она неизбежна, как неизбежны рождение и смерть.

Иногда в свободное время, чтобы как-то развлечь себя, я играю на самисяне. Йошинори уже давно нет рядом со мной, он умер прямо на моих руках, я лишилась ещё одного своего преданного друга.

Наши любимые и друзья уходят в Страну Вечности, а мы ничего не можем с этим сделать. Мы вынуждены мириться с неизбежностью.

Я не хотела, и я давно жду свою смерть, которая почему-то так долго не приходит. Всё, что я оставила миру – были мои стихи и воспоминания того, что когда-то жила в Японии красавица-поэтесса и возлюбленнея императора Ниммё – Оно-но Комати.

Однажды от меня останутся лишь одни воспоминания, которые тоже сотрут волны времени с памяти земли, как это происходило со многими людьми.

О, боги, защитите меня от забвения!

Тэкэра кашляет, она больна чахоткой, но всё ещё держится и улыбается мне.

– Ты могла так же, как и я и Эйка, остаться в услужении в гареме. Говорили, Наоми предлагала тебе из жалости, – произнесла бывшая гейша.

– Из жалости? Я не хочу жить из жалости. Я вообще не хочу жить….я хочу быть свободной.

– Теперь ты свободна и одинока, а в гареме властвует Юко. Говорят, она задумала со временем прибрать к своим рукам всё заведение Наоми, только и ждёт, когда старуха отдаст свои последние концы.

Я вздохнула:

– Мы страдаем и думаем, так и должно быть. Нам внушили, что «боги воспитывают нас нашими страданиями».

– А разве это не так? – удивилась Тэкэра.

– Путь? Какой же этот путь? – спросила она.

– Путь радости. Ты можешь познавать этот мир не с помощью страданий, а с помощью радости, когда Жизнь сама открывает нам Дорогу Счастья.

– Но такого не бывает, – возразила Тэкэра.

– Потому что мы сами выбираем страдания.

Я видела, как Тэкэа притихла, она внимательно слушала меня, несмотря на то, что обычно в прошлые годы была не склонна к сентиментам. Возможно, люди меняются, когда стареют?

Я вздохнула:

– Прости меня, Тэкэра, я говорю слишком много, а ты, наверное, успела полюбить Тишину? Мы редко пребываем в одиночестве, отвергаем его, отталкиваем от себя, несмотря на то, по сути своей, мы все одиноки, только не осознаём этого.

– Одиноки? – удивилась Тэкэра.

Только сейчас в свете фонарей я заметила, как она изменилась, на её некогда гладком лице, таком молодом, успели появиться глубокие морщины. А, ведь, было время, когда Тэкэра гордилась своей молодостью и красотой, как и те киенты, которые предпочтиали её среди всех гейш гарема. Всё куда-то ушло, и Грозный Властелин Время успело вступить с свои права и сказать своё последнее слово нам, живым, ибо над мёртвыми оно не имеет власти. Мёртвые пребывают в Вечности, а время является слугой у Вечности.

Тэкэра заварила мне чаю и разложила на столе сладости. В последние дни я стала равнодушна к ним, хотя раньше очень любила. Возможно, я медленно делала свои шаги по направлению к Вечности.

– Ты, наверное, проголодалась, Оно, – предположила Тэкэра, откусывая небольшое пирожное с жёлтым кремом, – завтра у Юко намечается оргия, и я принесу ещё.

– Не нужно, – ответила я.

– Не нужно? Но раньше ты так любила эти пирожные, и для своих вечеринок заказывала их в лавке Кетыко. Разве не так?

– Как он?

Говорят, болеет, и своё дело передал сыну. Теперь его сын снабжает Юко этими сладостями.

– Вот как?

Тэкэра кивнула:

– Да, Юко тоже любит эти пирожные, хотя это сильно раздражает старуху.

– Почему?

– Потому что они стоят очень дорого, а г-жа Наоми стала такой скрягой в последнее время. Я уже рассказывала тебе. Разве ты не помнишь?

– Помню. Однако бывали времена, когда Наоми с радушием принимала меня у себя. Одно время мы даже были с ней подругами. Хотя подобное трудно себе представить. Наоми была другой, совсем другой, как и все мы.

Я почувствовала, что Тэкэра прикоснулась к моему плечу.

– Ты опять в унынии, дорогая? Тебе следует больше бывать на людях, тогда ты перестанешь думать о грустном.

– Конечно, ведь люди так суетливы, что они ни в коем случае не дадут тебе сосредоточиться на твоём сердце и внутреннем мире. В этом заключается «лечение».

Тэкэра молчала, очевидно, она совсем не знала, что ответить.

– Ты всегда была загадкой для меня, Оно, – вдруг произнесла Тэкэра, – именно такие женщины и нравятся мужчинам. Они загадочны, умны, мудры. Мужчины ценят нашу мудрость. Потому что не обладают ею сами. У меня и Эйки никогда не было этой самой внутренней мудрости. Мы брали страстью и распущенностью, что делает сейчас Юко. Но страсть временна, а мудрость вечна.

– Где же Эйка? В последнее время она долго не заглядывает ко мне.

– Эйка приболела, она плохо чувствует себя вот уже на протяжении нескольких дней. Наоми лишь ворчит, почему всю работу я делаю за двоих. Ей и невдомёк, что человеку может быть плохо.

– Я навещу её, – сказала я.

– Она очень плоха.

– Что с нею случилось?

Тэкэра пожала плечами.

– Не знаю. В последнее время она….она просто себя неважнео чувствовала, а потом слегла. Я за нею ухаживала в эти дни, но Эйке совсем не становилось лучше, затем эта проитивная Наоми упрекнула Эйку в том, что в её доме грязно, вот я и работала у неё.

– Было время, когда г-жа Наоми восхищалась Эйкой, ведь она принесла много денег в гарем, порой больше, чем я. Почему Наоми так несправедлива к тем, от кого уже ничего невозможно получить?

Тэкэра пожала пчами.

– Я не знаю, Оно, не знаю. Я ничего не знаю.

….Эйка лежала на кровати на полу и тяжело стонала. Её лицо было бледным, под глазами синели круги, которые обезображивали её, такое некогда красивое лицо.

– Эйка, очнись, – прошептала я, с беспокойством посмотрела на Тэкэру, затем опустила голову, не в силах что-либо сказать, пожала плечами.

– Я не знаю, что с ней, но она очень плоха, Оно-но.

– Ей нужен лекарь.

– У меня нет денег, чтобы заплатить лекарю, – пробормотала Тэкэра.

Я сняла с пальца кольцо с огромным бриллиантом, подаренное мне ещё Фуку-Кёси. Это было всё, что осталось у меня от славного самурая.

– Вот, держи, думаю, этого хватит на всё лечение.

Тэкэра с удивлением посмотрела на перстень.

– Но это же….это же стоит целое состояние.

Я махнула рукой.

– Ничего оно не стоит. Жизнбь Эйки бесценна, а мне этот перстень уже не пригодится.

– Но это – подарок того человека, который был дорог тебе, Оно-но.

– Его уже нет, и память – главное, что у меня осталось. Больше ничего и не нужно. Возьми перстень и заплати лекарю. Я побуду с Эйкой до утра.

– Благодарю тебя, дорогая. Мне необходимо отлучитсья до вечера в дом Юко, чтобы прислуживать там. Сегодня Юко устраивает оргию, ей всё равно, что происходит здесь. Она равнодушна к страданиям других.

– Не осуждай Юко и остальных молодых, когда-то мы быди такими же.

– Разве……

– Мы тоже радовались жизни и плевали на проблемы других, и нам казалось, что так будет всегда; нам казалось, что молодость будет длиться вечно…., но она не вечна. Молодость слишколм быстротечна, но никто из нас этого не осознаёт.

– Мололость ухоит безвозвратно, – бездумно повторила за мной Эйка.

Её глаза были полны скорби и печали.

Она ушла ближе к вечеру, а я осталась дожидаться лекаря возле страдающей. Эйка стонала всё чаще и чаще, но затем стоны стали всё более и более редкими до тех пор, пока совсем не исчезли.

Эйка уснула.

Спала она ровно, будто, сон забрал все её силы и страдания.

…..Лекарь пришёл ближе к вечеру, когда у красавицы Юко только-только начиналась оргия. Доктор оказался человеком пожилым, повидавшим жизнь и опытным. Он долго смотрел на исхудавшее тело Эйки, будто, уже по внешнему виду оценивал её состояние. Эйка застонала.

– Что с ней, доктор? – спросила я.

Он нахмурился.

– Она очнеь плоха и вряд ли переживёт следующее новолуние.

– Но что с ней? Ведь недавно она была здорова, приходила ко мне, и мы вместе вспоминали о былом. Она тогда улыбалась.

Он вздохнул, как бы подыскивая нужные слова:

– Эта болезнь развивалась в её теле уже много лет. Мы, лекари, называем её «оком чёрных демонов», потому что человек, поражённый ею, сначала ничего не чувствует, а затем вдруг резко теряет силы и умирает.

Я в отчаянии посмотрела на пожилого доктора.

– Неужели подобная болезнь действительно существует?

Он кивнул:

– Да, к сожалению.

– И от неё нет никакого лекарства?

– Увы, нет.

Огн протянул мне алмазный перстень:

– Возьмите, я ничего не смог сделать для Вашей подруги.

– Но Вы приехали сюда в такую даль и осмотрели её, – возразила я.

– Мой визит не стоит таких огромных денег, которые Вы хотели мне предложить. Я – честный лекарь, и чужого добра мне не нужно. Г-жа Наоми уже заплатила мне за мой визит.

– Г-жа Наоми?

– Да.

Я была искренне удивлена, ведь за последнее время о Наоми было сказано столько всего плохого, а она приняла участие в судьбе её бывшей гейши….. Мне стало стыдно за мои прошлые мысли.

Доктор, будто, прочёл их.

– Наоми – не такая уж плохая женщина, как о ней думают другие, – произнёс лекарь.

– Вы знали её?

– Когда-то знал. Однажды она доверилась одному человеку, который предал её. В те времена г-жа Наоми была беременна. Она была из уважаемой аристократической семьи рода «эмиси». Когда её родные узнали об этой злосчастной беременности, они изгнали её из своего рода, поэтому Наоми была вынуждена скитаться по всей Стране Восходящего Солнца до тех пор, пока не нашла пристанище здесь, в Шайори. У неё в ту ночь началось кровотечение, и не нашлось никакого лекаря кроме меня во всей коурге. Тогда ещё я был молодым и брал довольно скромную плату за свои услуги.

Лекарь замолчал, я слегка коснулась его плеча.

– А что же было дальше, господин? – спросила я.

– Ничего…..Мне не удалось спасти ребёнка Наоми; после этого она никогда не смогла родить. После той ночи эта женщина, будто, переродилась: в ней исчезли та жалость и доверие, которые она испытывала к людям. Она стала ненавидеть мужчин. Стоны бедной Эйки прервали рассказ лекаря. Он порылся в своём сакояже и протянул мне маленький пузырёк с какой-то светящейся красной жидкостью.

– Что это? – спросила я.

– Это снадобье поможет успокоить страдающую и улучшит её сон, однако оно не вылечит её болезнь. Подавайте по несколько капель в день вместе с любям питьём.

– Благодарю Вас, доктор, – сказала я, видя, что доктор засобирался поспешно покинуть дом Эйки.

– У меня ещё несколько пациентов в этом городке, – произнёс он.

– Надеюсь, они будут жить, – прошептала я.

Доктор ушёл, сел в свою покосившуюся от времени повозку и уехал, оставив после себя печаль и разочарование.

…..Через час Эйка проснулась и взглянула на меня. На этот раз взгляд её тёмно-карих глаз был осмысленным. Снадобье доктора помогло снять боли и успокоило больную.

Она даже сделала слабую попытку улыбнутсья мне.

– Оно-но, это ты? – спросила Эйка.

Я кивнула:

– Я, ты только не волнуйся, сегодня я останусь с тобой.

– А где же….где же Тэкэра?

– Она прислуживает на одной из многлчисленных оргий Юко.

Эйка промолчала, будто, осмысливала только что сказанное мной.

– Прошу тебя, Оно, прочти одно из своих стихотворений. Я давно не слышала твоих стихов и очень соскучилась по ним.

…. «Власть времени пришла,

Чего ж ты хочешь,

Итак, повеселитесь всласть,

Завяли цветы сакуры,

Стоя в вазе

На столе моём.

Но выбросить их не решаюсь я.

.

Власть времени пришла,

А я не чувствую её,

И вот

Богиня Вечности

Решилась напомнить мне

О Себе

Своим Вечным

Молчанием.

.

Придёт время,

И сердце моё перестанет биться,

И я уже ничего не в силах

Буду изменить,

Ибо такова

Власть времени.

.

Власть Времени пришла,

Завяли ветки сакуры

В саду моём,

А я не успела проститься с ними,

Как не простилась

С тобой,

Любимый…..

.

Власть Времени пришла,

И я не в силах ничего

Изменить,

Лишь проводить тебя

В Страну Вечности,

Любимый мой,

Не встретимся мы больше

Там….

.

Власть Времени пришла,

И всё поблеко вокруг меня,

Как блекнут краски,

Размытые дожжём,

Не восстановишь их уже….

.

Власть Времени пришла…..

……..

Я услышала, как кто-то жалобно плачет, вернулась в этот мир отвлекшись от своих стихов. Я поднялась в слишком высокие материи и не заметила того, что происходило вокруг меня.

Плакала Эйка, набравшись последних сил. Я обняла её худое тело.

– Прости меня, Эйка, я не должна была читать тебе таких грустных стихов.

Она утёрла слёзы.

– Спасибо, мне понрввились эти стихи, я давно их не слышала. Мне они понравились, потому что твои стихи затронули струны моей души. Если я плачу, это значит, что моя душа освобождается от той боли, что накопилась в ней за все эти годы.

Я долго смотрела на Эйку, не могла отвести от неё своего взгляда.

– Эйка, прошу тебя, не покидай меня. Если ты уйдёшь, я лишусь ещё оного человека, кто понимал меня. Никто не понимает.

Она сделала слабую попытку улыбнуться и погладила мои волосы, правда, прикосновения эти были слишком лёгкими, так тебя касается бабочка своими нежными крыльями.

– Не беспокойся, Оно, я буду оберегать тебя «оттуда».

Она показала на небо.

– Ты проживёшь ещё очень долго, дорогая.

– Но я не хочу жить долго. Каждый день, проведённый здесь, приносит мне страдания. Я устала от этих страданий, я устала терять своих друзей и любимых. Жизнь слишком жестока.

Эйка слушала меня, молча, и это её молчание остановило поток моих слов. Я взяла стоявший в углу самисян, который всегда носила с собой, как это делал когда-то Йошинори.

В моих руках самисян издал довольно грустную мелодию. Он рыдал вместе со мною, как будто, это был не воздушныцй инструмент, а душа Йошинори.

Йошинори оставил меня, как Ниммё и Фуку-Кёси. Вот теперь и Эйка стояла на пороге Вечности, чтобы навсегда раствориться в моих собственных мыслях.

….Эйка умерла сразу после новолуния в понедельник вопреки тому сроку, который предсказывал пожилой доктор. Тэкэра хлопотала о похоронах. Она уехала на несколько дней, чтобы привезти в Шайори монахинь-синтоисток из какого-нибудь храма.

– Почему ты не хочешь пригласить буддийских монахов? – спросила я перед тем, как повозка тронулась.

Тэкэра низко опустила голову, казалось, она раздмывала над моими словами, пожала плечами.

– Я хорошо отношусь к учению Великого Буды, однако наша Эйка не верила в Будду; она, как и её мать, поклонялась синтоизму, и ей нравились обряды.

Тэкэра посмотрела на меня:

– Все мы родом из детства, и детские впечатления откладывают глубокий след в наших душах. Эйка часто расказывала мне о том, как будучи ещё совсем юной и чистой, она по воскресеньям ходила в храмы синто вместе со своей матерью. Эйка однажды даже сказала мне, что она мечтала стать монахиней синто, её завораживали обряды, посвящённые богам, и ещё ей нравились белые и красные цвета – те цвета, что носят монахини синто.

– У меня есть знакомый монах, он – буддист. Я могла бы послать за ним.

Тэкэра покачала головой.

– Ты можешь послать за своим монахом, Оно-но, хотя знай, Эйка не была буддистской.

Тело Эйки было сожжено по всем правилам обряда. Наоми приказала соорудить скромную гробницу на окраине городка Шайори.

В посдение дни она ходила, как в воду опущенная, смерть бывшей гейши оставила глубокий след в её душе, это удивило меня, потому что я думала, Наоми стала настоящей скрягой.

Войдя в храм синто, я увидела, как одна из монахинь, стоя на коленях и опустив низко голову, полушёотом произносит молитву. Что-то в её облике показалось мне знакомым, но я смахнула с себя это наваждение, ещё раз взглянула на монахиню, стоявшую ко мне спиной. Вдруг я услышала, как монахиня зарыдала. Я обернулась, подошла к ней и отпрянула. Монахиней оказалась моя сестра Кимико. Горело множество свечей, так напоминавших ветки сакуры в зимний день; их блики отражались в ликах божеств.

– Кимико! Это – ты, моя Кимико!

Женщина сначала изумлённо посмотрела на меня, в мои глаза, будто, она не доверяла увиденному. На её стройной фигуре было одето красное кимоно с широким белым поясом и такого же цвета гэта; длинные волосы с уже начавшей пробивться сединою были заколоты на затылке. Лицо Кимико было всё ещё молодо, хотя и на нём уже успели появиться перве морщинки. Я старалась запечатлеть в уме это красивое лицо, чтобы запомнить его навсегда, потому что у меня очень хорошая память.

Затем выражение лица монахини синто изменилось, на её глазах проступили слёзы.

– Оно!

Мы обнялись.

– Я искала тебя, Кимико. Где же ты была всё это время?

Я заметила любопытство в глазах Кимико, смешанное с недоверием.

– Тебя что-то удивляет, дорогая? – спросила я.

Кимико молчала, внимательно разглядывая меня.

– Я измениась, да? – с горечью спросила она, – да, время вносит изменения в наши облики в худшую сторону, увы. Это так.

Кимико молчала, вытирая слёзы, за все эти годы она стала смиренной и предпочитала созерцать, нежели вступать в разговор, как это было раньше в Киото.

– Я измениась, да? – спросила я.

Кимико кивнула.

– Да, сестра, ты изменилась.

– А некогда я была первой красавицей в Киото, и сам император Ниммё восхищался мной. Прошли те времена….. Я постарела.

– А я служу в храме богини Гуань-Инь и исполняю все обряды, – произнесла как-то отрешённо Кимико.

– Тебе нравится?

– Да, по крайней мере, я перестала лгать самой себе, как раньше, когда жила у тётушки. Ты ничего не слышала о тётушке Акире? Она до сих пор живёт в Киото?

– Нет, не слышала, я даже не знаю, жива ли она.

Кимико пожала плечами. Свечи отражались тусклыми бликами на коже её лица, оставляя блики в её тёмно-карих глазах.

– А если она уже умерла и ушла к нашим предкам, то никто из её племянниц не был на её похоронах. Как это печально.

– Возможно, тётушка до сих пор жива. Но в силу своего возраста она давно отошла от дел и ведёт замкнутый образ жизни.

Кимико улыбнулась:

– Ты всегда отличалась тем, что могла предсказывать будущее. Я почему-то верила тебе, дорогая. Мне кажется, что тётушка до сих пор жива и до сих пор не выезжает из Киото.

Я грустно вздохнула:

– Когда-то Киото был центром культурной жизни Японии. Мне говорили, что облик города сильно изменился.

– Потому что там правит император Монтоку, совсем не склонный к философии в отличие от его отца.

Кимико как-то загадочно посмотрела на меня:

– Ты не желаешь посетить гробницу Ниммё?

– Гробницу императора Ниммё? – спросила я, представив себе мавзолей, в котором я ни разу не была.

– Недавно наш орден справлял там службу. Я могу отвезти тебя туда, и мы почтим память императора.

– Я, пожалуй, поеду с тобой, Кимико. Мне хочется вспомнить те дни, когда я была счастлива.

– Ты вспомнишь их, – произнесла сестра.

– Кимико, ты ничего не слышала о Хакире и Миве? Где они могут скрываться? Я так хочу найти их.

Кимико грустно покачала головой.

– Сожалею, Оно, мне ничего не известно об этом.

Она подняла две свечи к изваянию богини, это изваяние отличалось от того, которое когда-то было сделано по заказу Ниммё и было похоже на меня, как две капли воды. Богиня была изображена стоявшей в статичной позе с веткой сакуры в руке, в то время, как раньше она изображалась танцующей на цветке лотоса, что чем-то сближало её с Буддой. Я взглянула на облик богини:

– Прошу тебя, Великая Мать, помоги мне найти Хакиру и Миву. Я хочу попрощаться с ними перед тем, как покину этот мир.

Я ещё не знала тогда, что Богиня не поможет мне; я никогда не найду Хакиру и свою дочь Миву, которые остались в моей памяти вечными скитальцами по Японии.

– А помнишь, как ты часами сидела возле Океана и смотрела на белую гору Фудзи-яму? – неожиданно спросила меня Кимико.

Воспоминания нахлынули на меня с неистовою силою; я вспомнила, как я убегала на Побережье, чтобы только посмотреть на выплывающую из тумана Фудзи-яму. Гора была моим первым учителем, с помощью которого я начала сочинять свои стихи.

Океан дарил мне спокойствие, которого невозможно было достичь, общаясь с людьми. Я не любила общаться с людьми, я пряталась от людей, поэтому подруги считали меня странной и непонятной для них.

У меня был собственный мир, отличавшийся от их мира. В моём мире царила Доброта, Красота и Любовь, и от этого не нужно было прятаться, наоборот хотелось ратвориться в этих неведомых незабываемых ощущениях, коих у меня было слишком мало в обыденной жизни.

– Ты помнишь? – спросила Кимико.

Я кивнула:

– Помню. Я помню.

Но сейчас мне совсем не хотелось вспоминать об этом, потому что подобные картины уносили меня в далёкое детство, где всё было чисто и безмятежно, где я черпала любовь окружающих меня людей, этого мира больше не будет, только лишь в моём сердце и душе.

Я пребывала бы в мире своих грёз до бесконечности, если бы Кимико не коснулась меня.

– Оно-но, ты о чём-то думаешь? – спросила она.

– Ни о чём. Я хочу посмотреть на обряды.

– Хорошо. Пообещай, что прочтёшь свои стихи после того, как погребение будет окончено.

– Ты хочешь слышать мои стихи, Кимико?

– Да, дорогая.

Наш разговор был прерван тем, что в храм вошла вторая монахиня так напомнившая мне Сузико, но это была не Сузико.

Они начали читать молитвы-обращения к богам. Я слушала в полуха, почему-то мне вспомнился монах Акайо, я так хотела снова увидеть его, пообщаться с ним. Что нового он мог мне сказать на этот раз? Я видела, с каким воодушевлением пела и танцевала Кимико вместе с незнакомой монахиней, так похожей на Сузико.

В храм внесли покойную Эйку и положили её на специальный обрядовый постамент. Бледое лицо бывшей гейши было торжественным, будто, она не умерла, а просто уснула, и вот-вот проснётся, когда придёт положенный час.

Так бывает, ты не веришь в уход твоих близких, которые ещё совсем недавно общались с тобой, улыбались тебе, делились своими радостями и печалями с тобой. И теперь ты стоишь перед бездыханными останками той, которая совсем недавно называла себя своей подругою. Разве не жесток мир и боги после этого? Разве не стоит разочаровыватсья в этом мире и уйти в себя? Я не слушала пение монахинь, хотя лица присутствовавших следили за каждым их движением.

Они верили что действительно общались с богами. Верила и я, глядя на мёртвое тело Эйки.

Эйка умерла в страданиях, и я ничем не могла облегчить её боль. Я вытащила подаренный мне некогда монахом Акайо портрет великой Сапфо и всмотрелксь в её печальнфые глаза. Много раз я смотрела в эти глаза. Портрет Сапфо провёл со мной часть моей жизни, превратившись в наблюдателя всех моих радостей и разочарований, словно, сама Сапфо незримо присутствовала здесь со мной в этом храме.

Ей были чужды наши боги, но она верила в Афродиту, Афину, Зевса, живших на недосягаемом Олимпе. У каждого, наверное, есть своя гора. Безмолвная Фудзияма привратилась для меня в учителя. Ах, как это было давно! Почти в другой жизни. Фудзияма стоит на том самом же месте, куда её поставили боги, а я….я уже не та, душа моя претерпела изменения, как и тело.

Нет, больше любви, нет больше поклонников. Да и нужны ли они?

У того, у кого жизнь постепенно близится к своему логичному завершению, совсем другие приоритеты.

….Киото изменился, приобрёл налёт ещё большего высокомерия. Я попросила Кимико остановить повозку, чтобы взглянуть на новый город, в котором я когда-то жила; у меня в те времена были свои надежды, мечты. А теперь……всё рухнуло, всё давно рухнуло. Так бывает, когда извергается спящий вулкан, все человеческие домишки проваливаются в эту тёмную непреодолимую Бездну.

Век Оно-но Комати прошёл, и теперь она стояла безвестная забытая всеми и созерцала тот город, в котором когда-то была счастлива.

Было ли это? Или это был всего лишь мой сон длительностью в целую жизнь? Улочки стали оживлённее, по ним шли люди, совсем не задумавшиеся, куда они двигались к своей судьбе или к смерти; исчезла та духовность, которую я замечала раньше, ведь, у города есть свой характер, лицо, энергетика.

Я смотрела и не узнавала Киото.

На окраине города высилась гробница императора Ниммё, рядом с ней располагалась аккуратная гробница императрицы Татибаны, которая как бы сжалась с боков, будто, уступала место своему величественному сыну.

Засмотревшись на это суровое великолепие, я не заметила того, что встала на пути двух прохожих, спешивших на городскую площадь. Один из них, тот что был помоложе и, видно, из аристократов, толкнул меня в бок, недовольно поморщился.

– Эй, нищенка, уйди с дороги! От тебя воняет, и ты мешаешь нормальным людям, – юноша с отвращением взглянул на меня. Я заметила, что Кимико нахмурилась и коршуном устремилась на мою защиту.

– Тупица! Знаешь ли ты, идиот, кого ты только что обозвал «нищенкой»?!

Человек постарше, возможно, являющийся родственником юноши, агрессивно замахал кулаками.

– Нищенка есть нищенка, что ещё здесь можно сказать? И потом, уйдите отсюда, вы загораживаете нам дорогу.

Я дёрнула Кимико за руки.

– Не стоит, дрогая, поедем дальше. Не связывайся с этими людьми.

Однако заведённую Кимико уже невозможно было остановить.

– Разве вы, тупицы, не узнаете Оно-но Комати! Ту самую Оно-но Комати, которой император Ниммё посвящал свои стихи и в честь которой построил дворец и множество храмов! Ту самую Оно-но Комати, которая однажды остановила засуху, и Япония была спасена от голода!

Я заметила, что юноша внимательно присмотрелся ко мне, затем хлопнул себя по колену и дико расхохотался.

– Оно-но Комати! Оно, эта стареющая нищенка, является богиней красавицей Оно-но Комати! Ха-ха! Если это так, тогда я – сам Великий Будда, достигший когда-то Нирваны ещё при жизни.

– Не святотатствуй, щенок! – огрызнулась Кимико, – я – монахиня культа синто, и даже это не останавливает тебя!

– Император Монтоку благоволит к буддизму, а не к синтоизму. Иди своей дорогой, старуха, не смей называть себя Оно-но Комати!

Они устремились дальше, при этом мужчина постарше пригрозил нам кулаком. Я утёрла слёзы.

– Не плачь, сестра. Это – невежественные люди. Что ещё можно сказать?

Кимико хотела успокоить меня, но я не слушала её, поток слёз, лившихся из моих глаз, увеличился, и я уже была не в силах остановить их, справиться со своими эмоциями.

Оно-но Комати так и осталась в сердцах этих людей вечно молодой и красивой…. Оно-но Комати исчезла…., я стала старухой-нищенкой.

Эпилог

«Не жди благословений

От судьбы своей.

Однажды она придёт

К тебе сама,

И ты познаешь мудрость»

(Неизвестный японский философ, 9 в.).

……..

На ступеньках храма возле мавзолея императора Ниммё я заметила пожилого монаха-буддиста. Он сидел, опустив свою голову и о чём-то думал. Это был Акайо. Но, боже мой, как сильно изменило его время!

– Акайо? Это – Вы? Неужели, это Вы, Акайо?

Он поднял голову и грустно улыбнулся мне.

– Оно-но Комати, – прощептал он, – великая Оно-но Комати. Однажды Вы станете гордостью Японии, Страны Восходящего Солнца.

……Я умерла через несколько лет после этой памятной встречи, император Монтоку управлял страной ещё недолго, его сменил император Сэйва, его сын, правивший до 876 года, после чего Монтоку отрёкся от власти и ушёл в буддийский монастырь. Время никого не щадит, как не пощадило оно и меня, но память обо мне осталась……..

Оглавление

Глава 1 «Цветок Любви»

Глава 2 «Опавшая сакура»

Глава 3 «Разорённое гнездо»

Глава 4 «Звезда»

Глава 5 «Гордость Киото»

Глава 6 «Поэтесса и богиня»

Глава 7 «Гнев Императора»

Глава 11 «Халиф»

Притча об одинокой страннице

Глава 9 «Кимико»

Глава 10 «Страдающее сердце»

Глава 11 «Сузико»

Глава 12 «Моя печаль»

Глава 13 «Фу-ку-Кеси»

Городок Шайори, 856 г. н.э., Япония.

Глава 14 «Страсть на кончике счастья»

Глава 15 «Уходящее время»

Глава 16 «Старость приходит неизбежно»

Эпилог