Плюшевая заноза [Екатерина Коровина] (fb2) читать онлайн

ГЛАВА 1

– Черт, как же неудобно! Пятки лежат на собственных плечах, голова где-то между ног болтается, да еще и нос упирается в пакет – ни вдохнуть, ни выдохнуть. Ну и что, что мне воздух не нужен!? Привычка-то осталась…

Мысли посещали мою плюшевую голову самые разные, но ни одной светлой там не наблюдалось. Вот вообще. Как будто все разом встали и вышли подышать свежим воздухом. Ну, или покурить… Эх, сейчас бы сигаретку! Нервы успокоить. Только не плюшевую! Хватит с меня «плюша» на сегодня.

Знал бы я, что все будет так. Что после смерти меня ждет не рай (на что я, конечно, не надеялся), не ад (хотя, признаться, и о нем я тоже при жизни не очень-то думал), а ЭТО! Кому вообще в голову могло прийти переселять души в игрушки?! Видите ли, чтобы душа перевоспиталась, прежде, чем перейти в другое тело. Тьфу ты! Нечего меня перевоспитывать! Мне и так хорошо было. Жил же как-то! Хоть и недолго. И зачем только оказывал сопротивление полицейским? Ведь понимал, что шансов нет. Нет же, решил, что пронесет, как проносило до этого три десятка лет. Еще почти 5 лет «до» моей привычной жизни, дома, с родителями – не в счет. Если бы они тогда не погибли, кто знает, кем бы я стал. Может, был бы сейчас менеджером среднего звена в каком-нибудь офисе, копался в бумагах, прогибался под начальство, ухаживал бы за какой-нибудь симпатичной коллегой, а по выходным встречался с друзьями в баре. Ну, или что там делают «нормальные люди» в этой своей «нормальной» жизни?

Мы ехали уже довольно долго. По ощущениям час или около того. То и дело останавливались, что наводило на мысль, что впереди была «пробка». Вокруг сигналили машины и ругались водители. Из динамиков лилась какая-то попсовая музыка, которую я принципиально никогда не слушал. Не люблю быть «как все». Водитель же, напротив, весьма охотно подпевал неизвестной мне группе. Кто-нибудь, отрежьте мне уши! Да ему не просто медведь на оба уха наступил, а танцевал там самбу вместе со всеми своими сородичами! Это не честно – не иметь возможности выключить этого воДятла вместе с его радио! Кошма-а-ар! Если эта пытка и есть часть моего перевоспитания, то я ее достойно выдержал. Всем спасибо. Верните меня обратно на небо, и я обещаю в следующей жизни хорошо себя вести! Лучше бы в ад, честное слово!

Наконец радио умолкло, и автомобиль остановился. Ура! Долгожданная тишина… Но мое счастье было недолгим.

Две руки подхватили меня под попу (был бы «живой», не раздумывая, врезал бы этому извращенцу с левой) и понесли в неизвестном направлении. Я почувствовал себя преступником, которого ведут на казнь с мешком на голове. Правда, не ведут, а несут, и не с мешком, а с пакетом. Подарочным пакетом, в который меня упаковали в магазине. Как же нелепо это звучит! Абсурдно, я бы сказал! Я, взрослый мужчина, заточен в этом плюшевом теле (еще бы знать, как я выгляжу), как в тюрьме. Да это хуже тюрьмы! Хотел бы я посмотреть в глаза тому, кто придумал это изощренное переселение душ без согласия хозяина. Небесный суд… Приговор обжалованию не подлежит… Привести в исполнение в зале суда… Между прочим мне адвокат был положен! И последнее слово! У нас, на Земле – и то законы гуманнее.

Тем временем дверь скрипнула, и меня внесли в какое-то помещение, подозреваю, что в дом. Я очень надеялся, что меня подарят какой-нибудь хорошенькой девушке. И она будет брать меня с собой в кровать по ночам… и прижиматься ко мне своим стройным молодым телом… и мы будем спать в обнимку… Ммм…

– Ричард, дорогой! Подойди сюда! – произнес мужчина, который купил меня.

В этот момент раздался оглушительный детский визг, полный счастья, и топот маленьких ножек.

Стоп! Детский? Ричард? Не-е-е-т! Нет, нет, нет, нет, нет! Только не ребенок! Ненавижу детей! Эй, вы там, наверху, слышите?! Это уже чересчур!

– Сынок, ты у меня уже совсем большой! Тебе сегодня исполнилось 5 лет. Я так тебя люблю и очень тобой горжусь! Это – тебе…

Кажется, в той, очень далекой жизни меня тоже любили родители. И я был точно такой, как этот Ричард, когда их не стало. Как мне тогда не хватало таких слов!

Упаковочная бумага зашелестела, расползлась в стороны, впуская свет, воздух и позволяя увидеть окружающий мир. Малыш взял меня на руки и поцеловал в нос.

Фу! Не люблю эти нежности! Спасибо, хоть расправил затекшего «всего меня»! Вас бы так в пакете сложить пополам!

– Спасибо, папочка! – мальчуган кинулся обнимать своего отца, не выпуская меня из рук. Был бы я «живой» (вот же ж! я живее всех живых, только этого никто не видит), точно задохнулся бы в таких объятиях. – Он такой красивый!

– Да, я всегда был красавчиком! – не без удовольствия подметил я.

Пока малыш показывал меня привлекательной женщине, видимо, маме, я успел осмотреться.

Входная дверь из темного дерева резко контрастировала со светлыми стенами и огромными панорамными окнами, на которых висели бежевые занавески. Вообще вся гостиная была выполнена в кремово-бежевых тонах. Мягкий диван расположился в центре комнаты, рядом на трех витиеватых ножках, покрашенных под старину, стоял журнальный столик, на котором лежало несколько книг и журналов. Напротив дивана в стене был огромный камин, обрамленный белой лепниной. Сейчас в нем не было ни огня, ни дров, но уверен, что долгие зимние вечера, проводимые около него в кругу семьи, были более, чем уютными. Ноги главы семейства утопали в пушистом светлом ковре. Если бы не его правильная овальная форма, я бы решил, что это шкура медведя. В углу стояла красивая белая многоярусная подставка с цветами в разноцветных горшках, что являлось ярким акцентом в этой «спокойной» комнате. Цвет же входной двери перекликался с огромными темными подоконниками, на которых можно было расположиться за чтением книг, и перилами лестницы, уходящей на второй этаж.

С трудом удерживая плюшевого меня в своих маленьких ручках, Ричард побежал в свою комнату по этой самой лестнице.

Хрясь! Хрясь! Хрясь!

– Ай, как больно! Неужели нельзя поднять меня повыше, чтобы я не бился ногами о каждую ступеньку! Не куклу же несешь! – хотелось отчитать его. – А, нет, кажись, куклу. Ну, почти. Как же к этому привыкнуть?

Пыхтя, мальчишка занес меня в детскую и усадил на кровать. Учитывая, сколько места на кровати я занял, я был не маленьким. А, ну теперь объяснимо, почему у меня отбиты все ноги! Если бы они не были покрыты шерстью, точно были бы синие.

…Эта комната ожидаемо была серо-голубая. Окно выходило на задний двор с бассейном и зоной барбекю. За окном был полдень. Солнце стояло в зените, разогревая воздух до каких-то нереальных температур. Окажешься в такое пекло на открытом пространстве, превратишься в сухофрукт минут за тридцать. Люди это понимали, поэтому обычно сидели под защитой крыш собственных домов до самого вечера, пока перспектива подышать тягучим раскаленным воздухом не переставала быть такой угрожающе-реальной. Хотя, до комфортных температур воздух не остывал даже ночью, отчего сплит-системы в помещениях работали на износ.

В моем плюшевом существовании всплыли положительные моменты. Например, мне не надо было вдыхать эту горячую смесь газов. И то не плохо. Надо будет еще эти самые «моменты» поискать. По-любому найдутся более убедительные доводы, опровергающие мою теорию о том, что в аду было бы лучше.

Вынырнув из своих мыслей, я решил оглядеть свое новое жилище. Стены детской комнаты украшали обои, на которых маячили какие-то супер-герои. В углу стоял столик для рисования. Это было понятно по куче карандашей и размалеванных листочков. Рядом – довольно большое количество машинок, деталей конструкторов, кубиков, роботов и прочих игрушек. Я заинтересованно посмотрел на них и задумался: а есть ли в этой коллекции другие жертвы «перевоспитания душ»? Но как бы меня не волновал этот вопрос, я решил отложить свое расследование на «потом». Детская кровать в виде машины располагалась по левую стену от двери, а на противоположной стене висело небольшое зеркало.

О, зеркало! Я приготовился увидеть свое «тело».

– Что-о-о? – была б у меня челюсть, она бы валялась на полу. – Кто-о-о? Медведь?! Большой плюшевый медведь?! Вы серьезно? Меня – в медведя? – чем дальше, тем меньше у меня оставалось веры в здравомыслие моих «судей». – М.Е.Д.В.Е.Д.Ь. Нет, ну что за банальщина! Так, Том, дыши! Выдыхай. Придется смириться. Надо поискать плюсы. Так… Я действительно красив. Большие глаза шоколадного цвета. Бантик на шее. Очаровательная улыбка. Длинная, густая желто-коричневая шесть. Блин, и это меня должно успокоить? Ни-фи-га! Я – плюшевый медведь. И этим все сказано.

Хуже быть уже не может! – решил я.

Но как же я ошибался!

* * *

– Ви-и-у-у-у…. Бдыщщщ! – Ричард озвучил полет своего солдатика, и это было последнее, что я услышал перед вспышкой боли.

Солдат врезался мне поддых, отчего весь воображаемый воздух разом покинул мои воображаемые легкие. Перед глазами заплясали разноцветные искорки. Мой взгляд снова сфокусировался секунды через три, но лишь для того, чтобы заметить, как эта пластмассовая игрушка летит мне в голову. И ведь ни увернуться, ни блок выставить. Почему-то именно сейчас, на какую-то долю секунды, в памяти всплыло, как я, будучи подростком, любил со своими (хм… друзьями? товарищами?) единомышленниками прессовать более беззащитных мальчишек, которые так же либо не могли уйти в сторону от удара, потому как не хватало сноровки или удары сыпались одновременно со всех сторон, либо просто терялись, понимая, что против толпы грозных парней шансов выстоять нет. Вот и терпели нападки, побои, унижения. Молча, покорно принимая свою судьбу, даже не пытаясь бежать. Потому что все знали: догоним – хуже будет. Тогда я даже не задумывался: каково это – быть беззащитным? Мы упивались силой, подпитывая свою энергетику эмоциями этих «ботаников», эмоциями страха и ужаса. И уж точно я не думал, что когда-то окажусь на их месте. Нет, страха я не чувствовал, но вот злоба меня очень даже переполняла. Злоба на ситуацию в целом. Я же не хозяин своему телу, даже руки, тьфу, лапы поднять не могу.

Мысли мои оборвались третьим ударом в ухо, от которого я беспомощно, как мешок, свалился на пол.

– Ура! Победа! Враг повержен! – озвучивал мальчишка своего героя. – Мир может спать спокойно.

– Да уж. Вопрос: смогу ли теперь спать спокойно я?

Тело ломило от побоев, ощущение было, что по мне танк проехал. Но что это за странное чувство в душе? Это как… стыд? Мне стыдно за наши юношеские забавы? Ну да, это было не очень честно. Трое на одного. Нет, не так. Трое сильных парней, с многолетним опытом в драках, на одного щупленького подростка с многолетним опытом в чтении книг и прятании за маминой юбкой. Как-то… несправедливо, что ли? Ой, все! Хорош! Что-то я раскис. Соберись, тряпка!

Я все так же лежал на полу, уткнувшись в него носом, и разглядывая ковер с узором из дорог и домиков. Обычный такой детский коврик, на котором весело играть в машинки.

И в это мгновение я почувствовал, как ломается мой несуществующий позвоночник. Честное слово, я даже слышал это «хррррусь!». Ричард с каким-то воинственным кличем с разбега прыгнул мне на спину, взял меня в захват и применил удушающий. Горло сдавило так, что я был готов провалиться в обморок с последующей комой. Но хватка ослабла, секунда, и моя лапа уже вывернута в болевом приеме.

– Твою ж мать! Как больно! – мне хотелось выть, орать, материться и лезть на стену. Но я ничего не мог. Не мог даже похлопать ладонью по полу, прося пощады. Оставалось лежать и кричать в пустоту. Сколько это продлилось, не знаю. Может, пару секунд, а, может, час. Но когда меня отпустили, я чувствовал себя, мягко говоря, «не очень». Там, где должен быть позвоночник, боль растекалась раскаленной лавой, на скуле ощущался синяк размером с голову ребенка, рука-лапа висела как не родная, при этом не забывая посылать импульсы боли в мой плюшевый мозг. Кажется, ни одна драка в моей, теперь уже прошлой, жизни так плачевно для меня не заканчивалась. Битым был, и не раз, но чтоб так… Вдвойне (нет!), вдесятерне унизителен тот факт, что меня избил пятилетний сорванец! Хорошо, что никто не видел моего позора.

Мальчишка поднял меня и усадил на пол около кровати. Рядом валялся уже успевший надоесть солдат. Хотел бы я оказаться на его месте!

В руках Ричарда я с ужасом увидел самолетик и понял, что убивать меня сегодня будут очень долго…

– Малыш, спустись вниз. Бабушка с дедушкой сейчас приедут.

Мальчишка откинул самолет в сторону, бросил беглый взгляд на нас с солдатиком и скрылся в дверном проеме. Фух! Спасибо тебе, великая женщина, что спасла меня от своего сына! Можно он не вернется в эту комнату?

– Прошу прощения! Я не хотел Вас бить.

Кто здесь?! Неуверенный голосок донесся откуда-то снизу-слева, и я даже не сразу понял, кому он принадлежит. Но вариант был только один. Солдат.

– Ты что, «живой»? – спросил я, слегка опешив.

– Ну, живой – это сильно сказано. Скорее, «условно живой». То есть все чувствую, но двигаться не могу. Да и слышать меня люди не могут, только такие же, как я, «переселенцы».

– Так ты тоже жертва этих… воспитателей? – я мысленно сжал в ярости кулаки.

– У тебя есть иные версии? – солдатик вяло усмехнулся. – «Приговор обжалованию не подлежит…»

– Да уж, знакомая фразочка!

– В прошлой жизни я был очень осторожным и лишний раз никуда не высовывался. Любил быть в тени, так сказать. Плыл по течению, одна только мысль о принятии какого бы то ни было важного решения вгоняла в ступор. Можно сказать, прожил жизнь впустую. Вот Они, – наверно, если бы он мог шевелить пальцами, он бы указал наверх, – и решили, что я должен научиться быть лидером, бесстрашным и ответственным, упрятав меня в солдата. Прямо ирония судьбы какая-то! Кстати, меня зовут Джон. А ты за какие заслуги сюда попал?

– Пол, – представился я и вдруг задумался: а, правда, что захотели во мне изменить? Что я должен понять? И еще интереснее, почему Они выбрали для вместилища моей души плюшевого медведя? Джон вон солдатик из пластмассы, а я – мимимишное мягкотелое животное. Аж обидно как-то стало.

– Ну, ладно, не хочешь – не говори. Потом как-нибудь расскажешь. Мы тут надолго застряли, – голос Джона казался спокойным и невозмутимым. Видимо, задатки лидера в нем пока еще спали крепким сном.

– Я… я просто задумался. Как давно ты тут? – я очень боялся услышать его ответ, но мне же надо было понимать, чего ждать.

– Полгода, – волосы на моей голове зашевелились. – Меня подарили Ричарду на Рождество. Стоит ли говорить, что для меня это было самое ужасное Рождество в жизни?

Я вспомнил, как еще минут десять назад на мне отрабатывали приемы и захотел потереть ладонью все еще пульсирующие от боли места.

– И ты до сих пор цел? – попытка скрыть удивление в голосе с треском провалилась.

– Клей – незаменимая вещь! Я бы сказал, жизненно необходимая, учитывая собственный опыт. Если бы не он, я бы давно валялся на свалке, или и того хуже – был бы использован как вторсырье. Бррр! Даже думать страшно. У меня склеена правая рука в двух местах, правая нога склеена дважды в одном месте, голова тоже держится на плечах исключительно благодаря клею. Мне повезло, что мальчишка меня полюбил, вот и просит каждый раз отца починить мое тело. Выбрасывать не хочет, хотя отец не раз предлагал купить ему нового.

Тут волосы у меня зашевелились не только на голове. Благо, весь покрыт шерстью. Перспектива быть выброшенным меня мало радовала. Моя задача – как можно скорее «усвоить урок» и переродиться. Пора становиться хорошим мальчиком. Иначе ничего хорошего меня не ждет.

– Не завидую я тебе, Джон, – после некоторого молчания отозвался я.

Тот лишь улыбнулся. Или мне показалось? Улыбаться-то мы тоже не могли. Но меня определенно обрадовал тот факт, что тут есть еще кто-то, кроме меня. Значит, со скуки умереть мне не дадут. И тут до меня дошло:

– А «переселенцев» тут много?

– Только ты, да я, да мы с тобой, – весело ответил мой «коллега». – Было еще двое. Но одна исчезла из своего тела, видимо, перевоспитание прошло успешно. Вон, видишь, дракон валяется. А второго в теле Супермена Ричард выменял у друга на «бездушную» машинку.

Я перевел взгляд на кучу игрушек и нашел там дракона. Золотисто-зеленый, с гребнем через всю спину, изумрудными глазами и огромными крыльями. Да, красивый, ничего не скажешь. Интересно, что должна была вытворить женщина в прошлой жизни, чтобы ее душу поместили в дракона? Спрашивать об этом Джона я не стал, это не его история. Но стало как-то жалко, что здесь была женская душа, а я ее не застал. Было бы намного веселее.

На этом наш разговор с Джоном прервался. Я погрузился в свои мысли, а мой приятель по несчастью не стал лезть ко мне с разговорами, за что я ему был крайне благодарен. Мне необходимо было переварить произошедшее со мной за полдня.

И тут, разрывая тишину в клочья, снизу донесся восторженный возглас Ричарда. Приехали бабушка и дедушка. И, скорее всего, наши ряды ждало пополнение. Интересно только: подарок «живой» или нет?

ГЛАВА 2

Минут через двадцать в комнату ураганом ворвался Ричард, держа в руках пушистого зайца и автобота Бамблби. Мягкую игрушку он усадил на свою кровать (это что, ритуал у него – посвящение в «свои» игрушки?) и нажал на живот. Заяц мультяшным голосом выдал: «Я тебя люблю!». Ричард широко улыбнулся и еще раз ткнул пальцем в спрятанную под мягким слоем ткани кнопку. А потом еще раз. И еще… раз десять.

– Нет, ну когда-то же он должен наиграться! – подумалось мне. – Не будет же он до утра так сидеть.

Я оказался прав. И уже минуты через две пытка для зайца была окончена. Настала очередь трансформера. С виду обычная машинка, но стоило малышу провести над ней раскрытой ладонью, как она поднималась, превращаясь в робота. Эх, мне бы такую игрушку в детстве! Все бы обзавидовались. Да что там! Я бы и сейчас с такой поиграл, если бы только мог. А, правда, ну вот что мне мешало купить себе такого автобота? Деньги были, магазин игрушек находился через два квартала от моего дома. А вот чего не было, так это желания. Желания радовать себя, развиваться как личность, добиваться чего-то в жизни. Просто никто в детстве не говорил мне, что так можно. Моей тетке было совсем не до меня. Ее интересовали только деньги, которые она получала за то, что взяла надо мной опекунство после смерти моих родителей. Ах, да, еще мужики. Поначалу я даже честно пытался запоминать их имена. Но примерно через пару месяцев отказался от этой идеи, потому как за это время их сменилось штук пять. Кому-то я нравился, кто-то уравнивал меня в правах с кухонным стулом, а кто-то и вовсе мог оскорбить или поднять руку. Тетка не препятствовала этому. Кажется, ей было важно лишь одно: чтобы меня не убили, потому как в этом случае все выплаты прекратятся.

Я же все свое детство перебивался тем, что отнимал у других детей карманные деньги. Лет с шести начал таскать из магазинов еду. Чуть повзрослев, научился незаметно вытаскивать у людей кошельки, продолжая «прессовать» со своей «бандой» сверстников и тех, кто помладше. Мы забирали у них часы, телефоны, гаджеты, пару раз даже забирали кроссовки – такие новые, фирменные, Nike, кажется. В двадцать лет я впервые вскрыл машину. В ход пошли магнитолы, колонки, навигаторы, ноутбуки и все, что хозяева могли оставить в своем автомобиле. Деньги были! А еще были серьезные проблемы с законом. Сколько раз мы уходили от полиции, даже сосчитать не берусь. В тридцать четыре я отважился на серьезное дело – ограбление ювелирки. С моими подельниками мы досконально изучили карту города, продумали все маршруты отступления, в том числе план В, С и D. Но что-то пошло не так. Мой мозг меня подвел, и я свернул налево раньше, чем понял, что надо было свернуть направо. Впереди виднелся тупик, а на хвосте висела патрульная машина. Перспектива быть взятым с поличным мало радовала, поэтому пришлось отстреливаться, оставаясь при этом открытой мишенью. Знал, чем все кончится. Сглупил. Это я сейчас понимаю, а тогда… Не знаю, чем я думал в ту минуту. Но для меня кончилось все очень быстро. Захотел сытой жизни, дурак! Тьфу ты!

– Том! Том, ты тут? – Джон довольно настойчиво звал меня по имени.

– Да тут я, тут! Что случилось?

– Просто я уже минуту пытаюсь дозваться тебя, а ты не реагируешь. Я уж было решил, что ты за полдня умудрился перевоспитаться и отбыл, так сказать, наверх.

– Я задумался немного, – ответил я, чуть помедлив. До меня не сразу дошло, что Ричарда в комнате нет, как и нет машинки-трансформера. Видимо, забрал с собой. – А где мальчишка? – поинтересовался я.

– Да его позвали за праздничный стол. Схватил свою новую игрушку и умчался. Можем пока немного расслабиться.

Да уж, действительно, такие моменты – на вес золота. Можно даже вздремнуть. Жаль, что я до сих пор сижу на жестком полу. Кровать была бы весьма кстати. Стоп! На кровати сидит еще один «новичок». Небольшой такой заяц с длинной розовой шерсткой, глазами-бусинами и одним загнутым ухом. И кто додумался подарить пацану розовую мягкую игрушку? Если выбирать между бабушкой и дедушкой, то, видимо, бабушка. Хотя, может и дед. Вдруг у него склероз и он забыл, что у него внук, а не внучка.

– Заяц! Эй, заяц! Ты слышишь меня? – почему-то шепотом спросил я.

Тишина.

А вдруг он не знает, что он – заяц? Я же вот тоже не знал, что я – медведь, пока не увидел себя в зеркале. Как бы его…

– Эй, новенький! Не бойся нас! Мы не кусаемся. Тебя тоже подселили в игрушку?

– Не пытайся, – с горечью в голосе ответил Джон. – Он – «пустышка». Я уже пытался с ним говорить, пока ты в облаках витал. Подождем, когда Ричард принесет трансформера. Может, нас скоро станет трое.

– Обычно так сообщают о беременности… Джо-о-он, ты мне все о себе рассказал?

Мы одновременно прыснули со смеху. Давно я так не смеялся, душевно, непринужденно. Мог бы плакать, наверно, плакал бы, впервые в жизни от положительных эмоций. С трудом подавив этот, перерастающий в истерику, смех, вздохнул. Весь груз эмоций этого тяжелого дня схлынул, и стало как-то очень легко. Может, так и должно быть с настоящими друзьями, в настоящей семье? Я не знал этого. Но это чувство мне определенно нравилось. Надо бы запомнить его.

* * *

Ричард вернулся в комнату незадолго до сна. Перетащил в угол все игрушки, включая меня, Джона, зайца и трансформера, расправил кровать и залез под одеяло. Минут через пять в комнату вошла мама. Красивая женщина с шикарным телом: пышные бедра, тонкая талия и упругая высокая грудь. Даже домашний костюм не смог скрыть этого «богатства». Милое, в чем-то даже ангельское лицо с огромными зелеными глазами, пухлыми чувственными губами и чуть вздернутым носиком, окруженное копной густых каштановых волос, должно было сводить с ума всех мужчин в радиусе ста метров. Возможно, так и было. Лично я бы на ней женился.

В этот момент я поймал себя на мысли, что впервые в своей жизни задумался о собственной семье. Раньше мне это казалось пережитком общества, навязанной ценностью, а лично мной всегда воспринималось как обуза. Но сегодня что-то во мне надломилось. Я с замиранием сердца смотрел, как женщина села на краешек кровати, открыла толстую книгу и начала читать сказку сыну.

Нежный голос полился по комнате, лаская мой слух нежным бархатом. Я готов был слушать ее вечно. Любую сказку, любой бред, любой набор слов. Этот голос успокаивал и баюкал.

Тетка никогда не читала мне книг, а родителей я не помню. После их смерти у меня не было детства, и сейчас я очень завидовал Ричарду. Завидовал так, как никогда и никому. До слез. Вот только плакать, будучи медведем, я не мог. Но душа плакала. И, когда последние отзвуки маминого голоса, медленно кружась, растворились в воздухе, я провалился в долгожданный сон.

* * *

Проснулся я на рассвете от оглушительного женского визга. Оглядевшись и встретившись взглядом с Джоном, понял, что слышу его не я один. Истерил… заяц! Натурально так, с душой, кроя матом всех и вся, включая праправнуков всех небесных судей и иже с ними всю небесную канцелярию. Никогда не слышал, чтобы девушки так матерились. В том, что это была девушка, я ни секунды не сомневался – только у них бывают такие звонкие голоса. Ну, зато теперь паззл сложился: женские души подселяют в розовых зайцев, а мужские – в роботов, солдатиков и медведей. И на том спасибо! Интересно, а бывали ли случаи, когда, скажем, в куклу Барби переселяли душу какого-нибудь мужлана, чтобы он прочувствовал на себе все прелести «быть бабой»? С этой точки зрения медведь меня вполне устраивал.

Визг, временами переходящий в крик, а затем в хрип, перемежающийся со всевозможными ругательствами и сравнениями все не утихал. Очень хотелось ее вырубить. Спасало эту истеричку даже не то, что девочек не бьют, а исключительно моя невозможность двигаться. Очевидно, солдат разделял мою точку зрения, потому как в двухсекундном перерыве между тирадами зайца, пока та придумывала оскорбление поизощреннее, выдал:

– Кто-нибудь, выкиньте ее в окно!

Я почувствовал, как испепеляющий взгляд переместился сначала на меня, а затем на Джона, определив в нем источник голоса. Под таким взглядом мы должны были немедленно превратиться в горстку пепла и саморазвеяться. Гнев во взгляде зайца медленно сменялся ужасом, а затем она, набрав полные несуществующие легкие воздуха, вновь заорала:

– А-а-а-а-а! Ы-ы-ы-ы! Игрушки говорят! Они говорят со мной! А-а-а-а! Все, с меня хватит! Это уже не смешно!

– Да тут как бы никто и не смеется. Последний раз прошу: закрой свой милый ротик, ЗАЯ! – последнее слово я специально выделил, чтобы привести это мохнатое недоразумение в чувства.

Результат долго себя ждать не заставил. Девушка онемела на несколько долгих тихих секунд, а потом начала говорить сама с собой:

– Нет, дорогая, это все не правда. Это… глюк! Точно, это же глюк! Говорила я Кэтрин, что не хочу пить незнакомые таблетки, да еще и без названия, которые она нашла у старшего брата. Но моя голова… Болела? Очень болела! Поэтому и выбора у меня не было. Может, надо было не три таблетки выпить, а одну? Но мы же в клуб опаздывали! Эффект нужен был срочно. Я не виновата, что у них такое жесткое побочное действие. Надо будет спросить у Джера что это за гадость и как называется. Может, производители не знают о подобной «побочке»? Может, я первая? В любом случае скоро меня отпустит, и я все выскажу Кэтрин! А, может, я сплю, и это дурной сон? Но как я могу спать, если нам в клуб через десять минут выезжать? Так, спокойно. Надо подумать. О чем? Хм… Да, точно и совершенно определенно: у меня галлюцинации.

– Нет у тебя никаких галлюцинаций.

– Ну вот, они опять со мной говорят. Не поддавайся на провокации, не говори с ними. Их не существует.

– Девушка, а небесный суд над Вами был? – поинтересовался солдат.

– Был, – растерянно ответил заяц. – О-о-о, нет, нет, нет! Я вас не слушаю и не слышу! Не отвечать! Не отвечать им! Ла-ла-ла-ла-ла-ла-а-а-а… – Если бы она могла, я думаю, она бы подтянула колени к груди, опустила голову, закрыла уши руками и раскачивалась из стороны в сторону. Но перед нами сидела абсолютно неподвижная игрушка, собственно, каковыми были и мы.

– Да угомонись ты! – рявкнул солдат. Такого я от него не ожидал. Даже мне захотелось закрыть рот и спрятаться куда-нибудь подальше. В голосе звенела сталь. Таким голосом горы в пыль дробить можно. По-моему, девочка своей истерикой, сама того не желая, запустила процесс перехода из «ботаника» в «главнокомандующего». Заяц осекся и замолк. – Ты была на небесном суде, так?

– Т-так.

– Тебе там зачитывали приговор о УДК СУ?

– Что?

– Точно не помню, как это расшифровывается. Ладно, спросим по-другому: тебе зачитывали приговор о принудительном переселении души в тело игрушки с целью перевоспитания для последующего перерождения?

– Что-то читали… – она взяла себя в руки и перешла в наступление. – Да у меня голова болела! И вообще я не обязана слушать каких-то дядек и тетек. Я ничего такого не сделала, чтобы выслушивать от них, что я живу как-то не так, как им хотелось бы. Это моя жизнь и мне пофиг, что они о ней думают!

– Да ты кони двинула, дорогуша! – я не удержался. Конечно, такие новости следует сообщать немного мягче, особенно существам женского пола. Но, простите, опыта в сообщении человеку новости о его смерти у меня не было.

Жаль, что мы обездвижены. Судя по всему, девочка была готова упасть в обморок. Я бы посмотрел на это. Она все еще издавала какие-то нечленораздельные звуки, когда в ситуацию вмешался Джон.

– Послушай, как тебя там? С тобой что-то произошло, и ты умерла. Обращаясь к твоему недавнему монологу, могу предположить, что это из-за таблеток, которые ты выпила якобы от головной боли. Попытайся вспомнить, судьи что-то говорили о тебе «страшное», что тебе не понравилось?

– Они пытались доказать мне, что у меня передозировка сильнодействующими наркотиками. Я им говорила, что не употребляю и им не советую! Да я никогда…

– Подожди. Видимо, те таблетки и были наркотиками. В одной таблетке – одна дозы. Сколько ты, говоришь, выпила? Три штуки? Вот и результат. Тебя просто не откачали.

– Это непра…

– Затем твоя душа попала на небесный суд, – Джон невозмутимо продолжил свою лекцию, – где выяснилось, что ты не очень-то достойно прожила свою жизнь (уж не знаю, что ты там натворила) и тебя нужно немного «изменить», чтобы свою следующую жизнь ты не пустила коту под хвост так же, как предыдущую. Для этого твою душу поместили в плюшевого зайца. Теперь ты – безвольная кукла. Ты будешь все чувствовать, но никто, кроме нас, таких же «переселенцев», тебя не услышит. Ни двинуться с места, ни пошевелиться – ни-че-го. Смирись.

– И наслаждайся, – не упустил я своего шанса подлить масла в огонь, припомнив, как «мило» Ричард играл со мной и солдатом.

И тут плотину прорвало. Видимо, осознав во что вляпалась, девушка сначала зашипела (тут по сюжету у нее должен был из ушей пар повалить, будь мы в фильме), а затем ее понесло:

– Да как вы смеете?! Меня, Лиетту Уильямс, запихнуть в какую-то вонючую игрушку?! – я уж было решил, что она обращается к нам, но нет, все к тем же судьям. – Знаете, куда вы можете ее себе засунуть? А ну, немедленно верните меня в мою жизнь! Да я вас всех засужу! Вы у меня прощение вымаливать будете и все ваши дети, внуки и правнуки до седьмого колена! Вы что, не знаете моего папу? Да он вас всех раздавит и не моргнет! Эй, вы меня слышите?!

– А вот и вторая стадия, – тихонько шепнул мне Джон, – гнев.

– Что значит вторая стадия?

– Ты что, не слышал о пяти стадиях принятия неизбежного? Отрицание (его мы уже прошли), гнев (его мы сейчас наблюдаем. Жаль, попкорна нет), далее нас ждет торг, депрессия и принятие. Так что это теперь надолго! Приятного просмотра, Том! – он усмехнулся.

Мда-а-а…

– … и будете в раскоряку ходить до конца своей жизни! – Лиетта захлебнулась своей гневной тирадой в адрес небожителей и в комнате повисла долгожданная тишина.

Солнце за окном только-только лениво выползало на небосвод, окрашивая его в розоватый цвет. С улицы доносились звуки проезжающих машин. С каждой минутой их становилось все больше. Город просыпался. Но у нас еще был шанс вздремнуть, пока Ричард не проснется и не решит, что мы по нему за ночь соскучились.

Зайка уже не орала, сидела рядом и что-то обреченно бормотала себе под нос. Я прислушался:

– …все равно найду на вас управу… вы ответите… меня, Лиетту… Уиль…ямс… меня… вы… – последние обрывки слов она произнесла еле слышно, и, видимо, окончательно выбившись из сил, отключилась.

Через занавешенные шторы в комнату пробивались ленты света, оставляя пока еще не яркие пятна на ковре. Я попытался заставить себя уснуть. Нас всех ждал очередной непредсказуемый день, и это не вселяло совершенно никаких надежд. Вспомнив голос мамы Ричарда, я вяло улыбнулся и начал проваливаться в спасительный сон…

Именно в этот момент дверь распахнулась, и в комнату вошел глава семейства со словами:

– Сынок, пора вставать. Доброе утро!

Ну, и в каком месте оно, скажите мне, доброе?!

ГЛАВА 3

Мальчишка что-то проворчал, повернулся на другой бок и укрылся с головой. Папа, улыбаясь, подошел к кровати и стянул с сына плед, отчего тот скрутился калачиком.

– Просыпайся, соня! Мы можем опоздать в детский сад. Беги чистить зубы и спускайся вниз.

Ричард потер глаза, немного помедлил, но все же встал с кровати, бросив в адрес отца что-то вроде: «Сами не спите и мне не даете», и прошлепал в ванную. Послышался звук льющейся воды, а через минуты три в комнату вошел уже бодрый и веселый мальчуган. Заправив аккуратно кровать (я до тридцати четырех лет этому так и не научился), он повернулся на пятках и направился в нашу сторону. Я побледнел. Точнее, я бы побледнел, если б мог. По крайней мере, моя воображаемая кровь разом отхлынула от лица, а сердце ускакало куда-то в район левой пятки. Маленькая ручка потянулась ко мне, и я съежился, насколько это возможно сделать, оставаясь неподвижным. Пальцы всколыхнули воздух около моего уха, но не тронули его, а вместо этого схватили зайца.

– Что? Где? А-а-а-а! Кто это?! – завопила Лиетта. – Кто этот… ребенок? Что происходит? Отпусти меня!

Конечно, Ричард не слышал этого. И конечно он не отпустил игрушку. Напротив, повертел ее в руках, отчего вестибулярный аппарат зайки наверняка послал свою хозяйку куда подальше, и одним неуловимым движением ткнул ей в живот.

– Ай!

«Я тебя люблю».

– Эт-то ч-что ещ-ще такое? – прошипела девушка. – Это я что ли? Это у меня что ли? Эй, вы там, слышите, вы там совсем опухли? Да я вам… – это было, видимо, опять в «небесный» адрес, но договорить ей не дали. Мальчишка перехватил зайца (или зайку) и впечатал его носом в мой нос, имитируя поцелуй.

Готов поклясться, я слышал скрежет ее зубов.

– Фу, блин!!! Тьфу! Тьфу! Даже не думай! Это не я! Да чтоб я тебя поцеловала… Не в этой жизни!

– А утро-то действительно доброе, – поддразнил я эту плюшевую занозу, – может, повторим?

– Да пошел ты!

– Какие вы милые! – протянул наблюдавший за всем этим Джон.

Снизу послышался голос мамы, и Ричард, кинув зайца прямо в мои объятия, бросился вниз.

– О, ну что ты! Не так же сразу! Давай хоть познакомимся, крошка! – меня откровенно забавляла эта ситуация. Проявить такт и включить джентльмена именно в этот момент и именно в отношении этой девчонки было все равно, что изменить самому себе. Поэтому я наслаждался.

– Только. Попробуй. Меня. Облапать. – зайка вколачивала каждое слово, словно забивала гвозди в крышку моего гроба. – И не смей думать! Я представляю, что ты там уже нафантазировал! Блин! Ну как же встать-то! Не буду же я тут валяться весь день!

– А что, валяние на «мягком мне» тебя не устраивает? Желаешь оказаться в руках Ричарда?

– Да лучше уж с ним, чем с тобой, животное!

– О-оу, а вот это было обидно! Потому что ты – тоже животное. Не переживай, мы из разных видов. У нас все равно с тобой ничего не получится. Я не люблю стерв.

– На себя посмотри, хамло мохнатое!

– Так, друзья! – в нашу перепалку, готовую перерасти в войну, вмешался Джон. – Давайте вы немного успокоитесь! Заяц засунет свою гордость под свой прекрасный белый хвостик, а медведь туда же засунет свой острый язык.

– В смысле под ее пушистый хвостик? – я едва сдерживал смех.

– Тьфу ты! Ты вообще можешь думать о чем-нибудь другом рядом с ней? – Джон расхохотался, а вместе с ним и я.

Лиетта была готова самовоспламениться и сжечь нас обоих к чертовой матери. Ну, в конце концов, ей никто и не обещал хороших «соседей».

– Я серьезно, ребят, – сквозь утихающий смех проговорил солдат, – давайте вы заключите временное перемирие и мы, наконец, познакомимся с нашей «новенькой». Нам теперь жить вместе, хотите вы этого или нет. Поэтому и держаться нам следует вместе. Ричард сейчас уйдет в садик, поэтому у нас будет затишье…, – он выдержал театральную паузу, после чего устрашающим голосом добавил, – перед бу-у-у-рей.

– Не буду я с ним мириться, тем более в таком унизительном положении. Да я, Лиетта Уильямс…

– Да, это мы уже выучили, Лиетта Уильямс, – перебил ее Джон. – Но так уж вышло, что это самое «унизительное положение» может исправить только Ричард. Или ты видишь где-нибудь полную луну?

– А при чем тут луна? – спросил я.

– Как при чем? Ты вообще читал «Краткие рекомендации и условия улучшения душевных качеств»? – Тишина. – Та-а-а-к… Вижу, что нет. А подписывал? А ты? – он перевел взгляд на девушку.

– Да, – хором ответили мы.

– Что-то подписал, но читать – не читал. Там страниц десять с набором букв! Это не для меня.

– Одиннадцать с половиной, если быть точным. Мда-а-а… И как вы собирались «перерождаться»? Там ведь один неверный шаг – и все заново! Вопиющая безответственность! – похоже, режим «командир» активирован. Глядишь, натренируется на нас и «исправится» в угоду небожителям.

– У меня, если вы забыли, голова болела! Мне было не до чтения, – огрызнулась наша фифа.

– Ага, забудешь тут, когда ты напоминаешь об этом каждые полчаса.

Она метнула в меня взгляд, полный ненависти, который мог значить только одно: «Сдохни!».

– Итак, луна!

– Лекцию в студию! – пробормотал я себе под нос.

– Согласно «Рекомендациям…», наши тела могут обретать подвижность только в определенную фазу луны и только при определенных условиях, а именно в полнолуние и только в лунном свете. Если в такую ночь на нашем небе густые тучи, это значит, что в этом месяце нам не повезло. Но, – честное слово, если бы он мог, он бы поднял указательный палец вверх, – сбежать из дома и спрятаться или сменить ребенка, а точнее «хозяина» мы не можем. Это карается обнулением всех достижений, и душа вновь помещается в игрушку с целью прохождения заданного пути заново. Как-то так. Ах, да, чуть не забыл! К моменту пробуждения хозяина, игрушки должны находиться на тех местах, где он их оставил, при этом не важно, проснулся хозяин, чтобы сходить в туалет через час после отбоя или чтобы сходить на работу через восемь часов сна. Поэтому, далеко уходить не стоит. Иначе, если хозяин заметит несоответствие, это карается все тем же обнулением. По сути, там все карается обнулением. Вы что, правда не читали? Это не шутка?

– Как показала практика, для этого у нас есть ты, – я с уважением посмотрел на нашего лектора. Возможность раз в месяц размять затекшие кости, которые ощущаются, наверно, по старой памяти – это весьма и весьма хорошая новость!

– Так, ладно, с этим разобрались. Теперь вернемся к более раннему вопросу, а именно, – он посмотрел на зайца, – кто Вы, мисс Уильямс? Судя по Вашей выходке с таблетками и непреодолимым желанием попасть в клуб, Вы весьма юная особа. Итак, мы слушаем.

– Здравствуйте, меня зовут Лиетта Уильямс и я… игрушка. Вы это хотели услышать? – ощетинилась девушка.

– Почему ты такая колючая? Уж, не за это ли ты тут? Тогда тебе придется очень постараться, чтобы научиться нормально разговаривать с людьми.

– А где вы тут людей видите? Пластмассовый солдат и плюшевый медведь. Тоже мне! Единственный человек в этой комнате ушел в детский сад.

– Ты тоже, знаешь ли, на человека не тянешь! – отрезал я. – Розовый зайчик с белым хвостиком и загнутым ухом. Ничего человеческого в тебе нет, даже души.

Последнее, она, видимо, пропустила мимо своих длинных ушей, но в ее взгляде отчетливо читался поднимающийся ужас.

– Какой? Розовый? Кошмар! Этот цвет был в моде два сезона назад! Нет, они там точно хотят моей смерти!

– Эмм, ну ты, как бы и так… того… – осторожно подметил Джон.

– Да еще это «я тебя люблю», – последнюю фразу она почти выплюнула. Да я в жизни никому такого не говорила! – она осеклась и замолчала. До нее медленно доходил смысл сказанных ею слов.

Мне почему-то стало ее жалко. Вот так прожить, пусть и короткую, жизнь без любви… Я – любил. Правда, я любил память о родителях. Какие-то обрывки воспоминаний: мамины глаза, ее руки, прижимающие меня к груди, папины широкие плечи, на которых он любил катать меня, когда мы втроем выходили гулять в парк, и их последние слова «Не скучай, малыш. Мы тебя очень любим!» – все это всегда порождало в моей душе разливающееся тепло и умиротворение. Я знал, что любим ими, где бы они ни были. Из живущих со мной рядом людей я не любил никого, как и меня – никто. Это ужасно, как я теперь понимаю. Тогда же я обманывался, раз за разом споря со своим «внутренним я», что это норма. В случае с Лиеттой все гораздо хуже. Ее не научили любить. Она жила ради себя, в угоду себе. Где-то там, в глубине души, она была калекой. И это надо было срочно лечить. Едва ли не впервые в жизни мне захотелось пожалеть другого человека, обнять, окружить заботой и теплом, жить ради этого. Весьма странное чувство. Надо будет подумать о нем и дать ему объяснение. Впрочем, я вновь выпал из реальности.

– Сколько тебе было лет, Лиетта? – уже без сарказма спросил я.

– Двадцать два, – глухо отозвалась девочка. В этом голосе чувствовалась горечь и обреченность. Нет, она не сломалась. Такие личности в одну секунду не ломаются. Но что-то в ней хрустнуло. Возможно, она наконец задумалась о чем-то действительно важном. Хотя, может, точнее будет сказать «впервые в смерти»?

В комнате повисла тяжелая тишина. Каждый думал о своем. Я же думал о ней. Такая молодая! И так глупо… Стерва она, конечно, порядочная, и при других обстоятельствах я, возможно, придушил бы ее. Да что греха таить: еще пару часов назад я готов был это сделать! Но сейчас она уже не казалась такой зарвавшейся эгоисткой. Просто… недолюбили. Просто… не сказали, как надо. Судя по тому, как она угрожала «судьям» своим папой, он был влиятельным и состоятельным человеком. Уж не знаю, какой была ее мать, но подозреваю, что тоже крайне избалованной личностью. В таком союзе ребенок всегда страдает. Хоть родителям и кажется, что они делают все для его блага, по факту получается, что от ребенка откупаются. Хочет девушка машину аквамаринового цвета с аэрографией на капоте? Пожалуйста! И никто, никто не станет разбираться, что за всем этим стоит острое, почти болезненное ощущение нехватки внимания. Хочет девушка купальник от Шанель за «килограмм денег» – пожалуйста! Никто даже не догадается, что эти три лоскутка – это способ сказать миру: «Смотрите, я дорогая! Я чего-то стою! Я богатая, а, значит, уважаемая обществом!». А обществу-то как раз пофиг. Нет, не тем подружкам, которые поохают, а именно обществу в широком понимании этого слова. А девочкам невдомек. И они снова, засыпая, думают: что бы еще такого сделать, чтобы доказать миру, что я – не пустое место? Счастливым людям перед сном думается не об этом, а о том, что утром приготовить детям на завтрак, какую рубашку погладить мужу на работу и сколько подарков купить на Рождество, чтобы никого не забыть. А эти – эти глубоко несчастны. Они думают только о себе.

Такие мысли привели меня к одному очень занимательному выводу: из меня получился бы неплохой психолог, ну или философ. При жизни не было времени об этом думать, нужно было крутиться, чтобы выжить. А сейчас времени – вагон. Да и «думать», оказывается, весьмаувлекательное занятие!

Вязкую тишину оборвал спокойный женский голос:

– Меня зовут, как вы знаете, Лиетта Уильямс. Можете называть меня Лия. Мне 22 года. Я из Бостона, штат Массачусетс. Студентка Гарварда. Папа – владелец крупной строительной фирмы с филиалами по всему миру. Мама просто красивая, как она всегда говорит… говорила… Люблю тусовки, шопинг и путешествовать. Есть старшая сестра, кот и канарейка. Историю моей смерти вы знаете. Что-то еще?

– Пока достаточно, Лия. Спасибо, что открылась, – сказал я, и, собравшись с мыслями, продолжил. – Меня зовут Том Райт. Мне 34 года. Я из Сент-Луиса, штат Миссури. С 5 лет воспитывался теткой, для которой был обузой. Родители погибли в автокатастрофе. С тех пор я рос практически на улице. Только ночевал дома и иногда ел. В школу ходил лишь для того, чтобы не отчислили. Дальше учиться не пошел – не было возможности. Жил, как мог. Зарабатывал, как мог. Воровал. Много. Прессовал тех, кто слабее. Самоутверждался за их счет, доказывая самому себе, что я что-то могу – это я уже сейчас понял. Мыслей о нормальной жизни с семьей и работой никогда не было. Мне казалось, что моя жизнь и есть норма. Насыщенная, непредсказуемая. Никогда не знаешь где и кем завтра проснешься. Здесь, в этой «игрушечной» жизни у меня появилась новая привычка – думать. И теперь, оглядываясь на свою прошлую жизнь, понимаю, сколько всего было упущено и не сделано. И насколько все было неправильно! На небесный суд попал прямиком из перестрелки с полицейскими при попытке скрыться после ограбления ювелирного магазина. Признаться, сам удивляюсь, как дожил до 34 лет. Был в шоке от «приговора» и не сразу понял, что произошло. В еще большем шоке был, когда увидел себя в зеркале. Но как же я рад, что я тут не один! А Ричард (кстати, Лия, он наш так называемый «хозяин») – его мы потерпим уж как-нибудь. Все ж лучше, чем гореть в аду, – горькая усмешка с налетом обреченности вызвала всеобщий вздох. – Джон?

– Меня зовут Джон Рикс. Мне 28 лет. Я тоже из Сент-Луиса. Да, Том, мир тесен. Меня растила одна мама. Отец нас бросил, когда мне было 3 года. Причину мама мне так и не сказала. Работал в библиотеке. Любил читать, гулять в парке и печь пироги по выходным. Ни жены, ни девушки, ни даже подруги. Я всегда боялся противоположного пола. Какие-то эти женщины непонятные, напрочь лишенные логики и здравого смысла. По крайней мере, те, кого я знал. Возможно, я и сам был замкнутым, нелюдимым. Но мне было так комфортно. Никто не причинит боль и не предаст. Причина смерти: был убит шайкой недолюдей, в квартале от дома. В день рождения мамы… Я был у нее один, – он замолчал.

Я представил его маму: осунувшуюся, почерневшую от горя женщину, для которой до конца жизни день ее рождения будет самым страшным днем. По теплоте в голосе солдата, когда тот упоминал мать, было понятно, что он ее очень любил. А по тому, каким он вырос, понятно, что она тоже души в нем не чаяла. О таких мальчиках говорят «маменькин сынок». Обычно они так и живут до старости с мамой и десятком кошек. Но в этой истории старости не случилось. И это страшно. Родители не должны хоронить детей!

Если моя смерть была вполне предсказуемой, а смерть Лии и вовсе была досадной ошибкой, то у Тома все было гораздо трагичнее.

Тем временем за окном уже вовсю разгорался день. Запахло разогретым асфальтом и стеклом – окна детской выходили на солнечную сторону, из-за чего в комнате уже сейчас становилось нечем дышать. Воздух нам, конечно, не нужен, но духота и растущая температура были весьма неприятны.

Лия все так же лежала в моих объятиях, погруженная глубоко в себя. Настолько глубоко, что я даже начал переживать выплывет ли она или придется ее спасать. А потом, как порядочный человек, жениться на ней.

– Ага! И жить как кошка с собакой, – отозвался мой внутренний голос. – Да она ж – идеальная заноза для твоей многострадальной задницы! Тебе что, слишком спокойно живется?

– С ней веселее, – отозвался я и мысленно показал самому себе язык. Ну, все! Привет, шизофрения!

– Мазохист!

– Зануда!

Та-а-акс… А в этой игрушечной жизни есть игрушечная психушка? А то она по мне явно плачет. При наличии двух собеседников, я говорю сам с собой. Да еще о чем – о женитьбе! А что еще хуже – о женитьбе на Лие. Ну, уж нет! Не в этой жизни! Да я ее убью раньше! Ну и что, что она рядом со мной, – я взглянул на нее, – лежит, уткнувшись мне в плечо… такая беззащитная… такая юная… такая… родная…

ЧТО?!

Бррр!

– Это просто переутомление, Том! Слишком много всего случилось за последние сутки. Тебе надо успокоиться и поспать. Да, точно, поспать!

Хм, «родная»… Надо ж было додуматься до такого!

ГЛАВА 4

Открыл глаза я в своей квартире. Успевшее подняться довольно высоко, солнце беспощадно плавило мою кровать, а вместе с ней и меня. Я потер лицо и нервно провел обеими руками по волосам, откидывая их назад. Осознание, что мне приснился ну о-о-о-чень реалистичный сон медленно ввинчивалось в мой сонный мозг. А потом в нем что-то щелкнуло, и реальность нещадно навалилась на меня всей своей многотонностью.

Я отчетливо понял, что так жить дальше нельзя. Что если мне кто-то когда-то предложит ограбить ювелирку, я его, не раздумывая, очень далеко пошлю. Что надо попытаться устроиться на работу и попробовать жить как нормальный человек. Что пора прекращать уповать на обстоятельства и брать себя в руки, в конце концов, я сам хозяин своей судьбы! Что надо бы сменить обстановку: поехать к морю или в горы, или к морю, где горы, или вообще автостопом по галактике. Да куда угодно! Главное, подальше отсюда, от «местного меня». Пора что-то менять. Да вот хотя бы вместо того, чтобы одеться и привычно выйти на улицу промышлять грабежом и пить пиво с пацанами, встать, заправить кровать (как Ричард), зачесать волосы, побриться, надеть джинсовые шорты и глаженую (!) футболку, выпить кофе с парой тостов, взять деньги и отправиться в магазин за продуктами. В холодильнике не то, что мышь повесилась, там уже даже ее кости давно в прах обратились. Купить нормальной человеческой еды: фрукты, овощи, колбасу, сыр, арахисовое масло, хлеб, молоко, сок, кетчуп, мясо… Я представил, как жарю стейк… такой ароматный, с прожилками крови, со специями… И чуть не захлебнулся слюной. Еще надо взять чистящие и моющие средства – отчего-то моя квартира, больше сейчас напоминающая дыру, стала казаться мне едва ли не склепом. Куда ни глянь – пыль, паутина, грязь и ни одного квадратного сантиметра порядка.

Поразительно, как один супер-бредовый сон может встряхнуть человека! Пока все эти мысли роились в моей голове как стая сумасшедших пчел, я действительно осуществил все задуманное. Правда, футболку так и не погладил, утюг найти в этом хламнике не удалось (плюс еще один пункт к покупкам). Кофе я варил, подбадривая себя фразой «глаза боятся, а руки делают», потому, как не делал этого уже очень много лет. По вкусу получилось нечто среднее между колой, пивом и забродившим чаем… В общем, кофе я выплюнул сразу. Тосты оказались вполне съедобными. Подозреваю, только потому, что жарил их тостер, а не я. Видимо, придется еще учиться готовить, раз уж решил все менять.

Жуя тосты, я подумал о том, что во сне осталась Лия. И Джон. И мама Ричарда. По Ричарду я скучать не буду точно, а вот остальных хотелось бы еще увидеть. Особенно эту невыносимую стервочку. Она была огоньком. Таким, который может спалить все за считанные секунды, но если с ним правильно обращаться, этот огонек подарит тепло и свет. Если бы мне удалось отыскать ее, я бы попытал счастья. Конечно, девушки такого уровня, как она, даже не дышат рядом с такими, как я, но я же решил начать новую жизнь! Возможно, из меня получится неплохой такой человек, которого она подпустит к себе на расстояние, достаточное для того, чтобы расслышать мое «Привет».

Отмахнувшись от все еще держащего меня сна, я быстро собрался, схватил ключи от квартиры, завязал кеды и выпрямился, чтобы бросить беглый взгляд на себя в зеркало.

– Красавчик!

Именно это хотел сказать я, глядя на себя. Но увиденное выбило из меня весь воздух. Из зеркала на меня смотрел… медведь.

Секунда, две, три, четыре…

– А-А-А-А-А-А-А!!! Твою мать! Нет!

Я широко распахнул глаза лишь для того, чтобы, увидев испуганные взгляды Джона и Лии, осознать, что моя реальность здесь, а не там.

Да что ж такое! Я же только собирался порвать с прошлым! В этой ситуации успокаивало только одно. Точнее, одна. Лия. Она по-прежнему лежала на мне. Поэтому когда она заорала, это получилось очень даже громко, потому что орала она практически мне в ухо:

– Ты что, ошалел так вопить?! Я чуть заикой не стала!

– Скажи спасибо, что мы двигаться не можем, а то тебе бы еще и по ребрам прилетело.

– Если бы мы могли двигаться, я бы тут не лежала, а сидела в противоположном углу комнаты, подальше от твоего волосатого тела, – огрызнулась она.

– Если уж на то пошло, тебе бы тоже эпиляция не помешала, – она снова начинала распалять меня. Вот как она это делает? Я же не собирался ее дразнить.

– Вы когда-нибудь найдете общий язык? – показательно вздохнул наш «миротворец».

– Разве что, когда наши языки станут единым целым в страстном поцелуе… – я ждал ее реакции.

– Тогда придется отрезать твой язык при первой же возможности, чтобы до этого (не дай Бог) не дошло, – отозвалась она.

Ух, стерва!

Солдата наша перепалка откровенно забавляла. В глазах искрились смешинки, вперемежку с теплотой. Так смотрят, наверно, на друзей.

– Джон, может, тебе за попкорном сгонять? А то тут представление только начинается.

– Отстань от девочки, – весело ответил он, игнорируя мой сарказм. – Правда, чего орал-то? Сон плохой?

– Ага. Приснилось, что я проснулся у себя дома, а все вот это, – я обвел взглядом комнату, – страшный сон. А потом я снова проснулся, и оказалось, что «страшный сон» никакой вовсе и не сон, а все вот это…

О том, что мне не хватало солдата и зайки, я предпочел умолчать. Не привык показывать свои слабости.

– Мне тоже поначалу снились подобные сны, – сказал Джон. – Видимо, сознанию тяжело перестроиться. Ничего, со временем сможешь спать спокойно.

– Главное, чтоб Ричард не начал сниться в кошмарах, – усмехнулся я.

– Не переживай. Не начнет. Он будет твоим кошмаром наяву.

– Вот спасибо! Успокоил.

Я хотел было еще немного взбодрить зайку, рассказав вкратце что у кого из игрушек сломано в процессе безобидных детских игр, и что ее примерно ждет, но тут на лестнице послышались шаги и я насторожился. Одно дело дразнить девушку и совершенно другое – стать наглядным примером для нее.

Вздох облегчения пронесся по комнате, когда в детскую вошла мама Ричарда. Тихонько напевая какую-то ритмичную песенку, она подошла к окну и отдернула шторы. Свет больно ударил по глазам, и в следующий момент повсюду заплясали солнечные зайчики. Комната наполнилась желтоватым свечением и в этом свечении, стоя лицом к нам в оконном проеме, мама казалась ангелом. Волосы отливали золотом, а из-за того, что солнечный свет падал сзади, они как будто горели. Изящная фигура казалась еще тоньше, еще невесомей. Бархат ее голоса вызывал острое желание завернуться в него, раствориться, рассыпаться на миллионы частичек, чтобы потом быть им же воскрешенным.

– Как ее зовут? – спросил я, не сводя с нее глаз.

– Глаза сломаешь! – попыталась укусить меня Лия.

– Оу, да тут запахло ревностью!

– Еще чего! – фыркнула она. – Просто не люблю, когда на женщин так откровенно пялятся.

– Это Джессика. Джессика Андерсон, – это уже голос Джона.

– Красивая…

– Красивая…

– Фррр! – кажется, зайка не любила конкуренток.

Джесс, танцуя, прошла по комнате, убирая все по своим местам. Разбросанные вещи заняли свое законное место в шкафу, карандаши были аккуратно уложены в подставку, а разрисованные листочки сложены в стопку на краю стола. Невесть откуда взявшейся тряпочкой (возможно, я просто не заметил ее в руках), мама смахнула пыль с полок и направилась к нам. Несколько безнадежно поломанных игрушек были сложены в мусорный пакет, остальные отправились в полупустой ящик, включая Бамблби и солдата. Последний оказался погребен под конструктором и парой машинок. Из ящика доносилось сопение, пыхтение и тихий мат. Он что, ругаться умеет?

Нам с пушистой занозой повезло больше. Сначала женщина взяла на руки меня. Лия шмякнулась об пол, выругалась, но следом до меня донеслось:

– Слава Богу! Наконец я спасена из лап этого мохнатого придурка.

Тем временем мама Ричарда окинула меня взглядом и заглянула в глаза. Наши взгляды встретились. Вот это зелень! Таких зеленых глаз я еще не встречал. Изумруды – и те убили бы за такой цвет. Она поправила бантик у меня на шее и погладила меня… Фраза «гладить против шерсти» неожиданно заиграла для меня новыми красками. Меня скукожило в одну большую перекособоченную мурашку. Никогда бы не подумал, что от, казалось бы, нежной ласки можно получить такие жуткие ощущения. Распушив мою шерстку, Джессика усадила меня на кровать сына и взяла в руки зайца. Проделав то же самое с ней – Лия шипела как уж на сковороде – она ткнула пальцем ей в живот.

«Я тебя люблю».

Женщина улыбнулась, за что была послана зайцем в очень далекие дали без попутного ветра. Поправив игрушке уши, Джесс усадила ее между моих ног, сделала шаг назад, любуясь на нас, после чего взяла тряпку и вышла из комнаты.

Я расхохотался, за что был послан вслед за мамой Ричарда все с тем же «ветром в харю».

– Признайся, что ты уже без меня не можешь, – весело подытожил я.

– Еще одно слово, и клянусь, после первого же полнолунья тебя тоже уложат в мусорный пакет.

– Мда-а-а… Плюшевые зайцы мне еще не угрожали, – я еле сдерживал новый приступ смеха.

– Ах, ты… – она не нашлась что ответить. Вместо этого, Лия обратилась к небожителям. – Это что, мой персональный ад? Может, договоримся, а? Я могу найти вместо себя другого человека. Или двух. Десять! Хотите десять? Или переселите меня хотя бы подальше от этого, – похоже, это она обо мне. – В другой дом, а лучше в другую страну. И вообще я прошу перерождения авансом! Я же не какая-нибудь убийца! Обещаю стать пай-девочкой и вести себя примерно. Только у-бе-ри-те е-го от ме-ня!!!

– Господа присутствующие, а вот и третья стадия принятия неизбежного – торг. Прошу любить и жаловать, – донеслось из коробки.

Лия побагровела или это так тень упала? Воздух между нами завибрировал от напряжения. Джон был послан вслед за мной и Джессикой, причем по маршруту столь детально описанному, что солдат должен был без труда догнать нас и перегнать, добравшись едва ли не первым до пункта назначения.

Огнедышащая зайка сидела у меня между ног, и я ощущал, как плавлюсь от ее гнева. Похоже, пора дать ей остыть. Конечно, я пушистиков не боюсь, но кто знает, что она может вытворить, когда сможет двигаться? Тем более, что до полнолуния оставалось, по моим подсчетам, около недели. Надо искать точки соприкосновения с ней. Хотя, если перевести это выражение дословно, сейчас у нас с ней этих точек хоть отбавляй.

* * *

Послеобеденное солнце откровенно вплавлялось мне в спину, отчего моя желто-коричневая шерсть начинала понемногу дымиться. Но деваться было некуда, приходилось терпеть и, как бы это странно сейчас не звучало, ждать Ричарда-спасителя. Лия, конечно, не ощущала на себе палящие лучи, моя широкая спина закрывала ее нежную девичью сучность, простите, сущность, и я гордился тем, что могу ее защитить. Естественно, она так не думала. Хотя бы потому, что даже представления не имела о том, как быстро нагревается синтетическая шерстка и вообще даже о том, что мне в спину упирается солнце. Она-то была в тени. Но мне хватало того, что о моем «героизме» знал я. Это определенно тешило мое самолюбие.

Зайка сидела молча, иногда вздыхая. То ли вспоминала свою прошлую жизнь, то ли формулировала новые предложения для «судей», которые бы смогли их заинтересовать, в тщетной попытке переродиться авансом. Глупышка!

Джон так и лежал, заваленный игрушками, и изредка напевал песенки из разряда «что вижу, то и пою», чем ощутимо злил Лию, видимо, мешая ей думать, и веселил меня.

Момент, когда рядом с нами на кровати возник Ричард, я упустил. Счастливый, горящий детский взгляд, полный энтузиазма, не предвещал ничего хорошего.

– Привет, мишка! Что делаешь?

– Сижу, – ответ был вполне очевиден. Правда, малыш меня не слышал.

– Пойдем, поиграем, – он заговорщически улыбнулся, и я понял: сейчас будет больно. Возможно, очень.

Он схватил зайку за ухо и отбросил в сторону, та с глухим звуком врезалась в бортик кровати и завалилась на бок:

– Да чтоб тебя!

Я готов был поменяться с ней местами! Даже на ее условиях. Вопреки всем исследованиям психологов (или кто там выделял эти пять стадий принятия неизбежного), у меня сразу включилась третья стадия – торг. Но кто б еще меня слушал! Меня схватили за лапу и потащили из комнаты. Что-то новенькое. Мальчишка положил меня животом вниз на пол около самой верхней ступени лестницы и уселся сверху. То, что должно быть позвоночником, жалобно хрустнуло под весом ребенка. Липкий страх пришел на смену осознанию моей незавидной участи. Ричард крепко сжал в кулаках мои уши, отчего моя голова задралась так, что я видел все впереди себя, и, оттолкнувшись ногами от пола, с криком «Ви-и-у-у-у» съехал с лестницы. Да-а-а, на спасителя он не тянул. Максимум – на мучителя. Лучше бы солнце пропалило дыру в моей спине!

Мальчишка, смеясь, перехватил мою лапу и поволок снова вверх, ничуть не заботясь о том, что я бьюсь всем, чем только можно, о ступени. Наверху он вновь оседлал меня и все повторилось. Потом еще. И еще…

После шестого раза я мог безошибочно назвать число ступеней, ведущих на второй этаж в этом доме – четырнадцать. После девятого раза у меня были сломаны все несуществующие кости, и даже хрящи ушей, так как держался Ричард за них очень крепко. Слова во мне кончились еще на втором круге. Даже нецензурные.

– Сынок! Ты что делаешь? Мишке же больно!

– Да-да! Мишке же больно, – подтвердил я.

Мама появилась как раз в тот момент, когда этот маленький чертенок хотел идти на десятый круг. Мои персональные девять кругов ада были пройдены. Я чувствовал себя отбивной. Да что там! Я и был самой настоящей отбивной, по которой с душой прошлись молоточком. Если бы меня кто-то сейчас хотел добить, он бы мог это сделать единственным щелбаном. И, честно, я бы сказал ему «спасибо».

– Но мам, он же игрушечный! – попытался оправдаться Ричард.

– Игрушки тоже чувствуют. И им бывает больно. Отнеси мишку в свою комнату и спускайся к ужину.

Знали бы люди, насколько правдивы порой бывают их слова! При жизни в теле человека я ни разу не задумывался над чувствами игрушек. Правда, у меня их почти не было. Штук двадцать от силы. Покореженные машинки с оторванными дверцами, некоторые на трех колесах. Динозавр без хвоста (его я отгрыз). Какой-то робот, который «умер» в тот же день, когда мне его подарили. Помнится, тетка была очень недовольна, кричала на меня, стучала кулаком по столу и брызгала слюной. А потом я стоял в углу. Долго, часа два. Потом я просил прощения у подарившего мне робота мужчины. Тот, конечно, улыбнулся и простил меня. Но тетка возразила ему, мол, «нечего распускать моего племянника, он и так вытворяет Бог весть что!». К слову, тогда я особо не вытворял. Напротив, делал все, чтобы заслужить любовь и похвалу, как это было с родителями. Но тетка всегда была мной недовольна: слишком мало поспал, будешь теперь канючить – переспал, будешь капризничать; мало поел, будешь ныть – много съел, будет живот болеть; слишком легко оделся, заболеешь – слишком тепло оделся, перегреешься; мало гулял, иди погуляй еще – что так долго? Я тут вся извелась… Этот список можно продолжать бесконечно. Я делал абсолютно все не так, не тогда, не затем и «специально назло». Одним словом, я мешал ей жить. Во многом, благодаря ей, я вырос таким жестоким, невосприимчивым к боли, бесчувственным и злым. Я вымещал весь гнев на сверстниках, так как не мог ничего сделать с тетей. Хотя сотни раз прокручивал в голове как убиваю ее, человека, искалечившего мою невинную детскую душу.

Все это время, пока я вспоминал не самые приятные моменты своей жизни, мое плюшевое тело, забытое мальчишкой, неподвижно лежало около лестницы. И, признаться, я был крайне рад, что меня никто не трогает. Пусть так остается до утра.

Моя радость улетучилась, стоило Ричарду приблизиться ко мне. Держа в одной руке ломтик хлеба с арахисовым маслом (я сейчас бы душу продал за кусочек!), он рывком поднял меня и усадил рядом с собой на первую ступеньку.

– Извини, мишка! Мама сказала, что тебе больно. Это правда?

– Конечно, правда! Давай теперь я на тебе так покатаюсь! – как же все-таки жалко, что он меня не слышит.

– Плохо, что ты не умеешь говорить, – посетовал мальчишка. – Вот мама сказала, что если бы ты на мне так катался, то мне бы не понравилось. Думаю, она права.

– Какая мудрая женщина! Не перестаю восхищаться ей!

– Хочешь бутерброд? – Ричард протянул мне надкусанный хлеб и в нос ударил запах арахисового масла. Правильно, малыш, если не добил на лестнице, добей меня сейчас, дав мне захлебнуться слюной! – Ням-ням-ням, – это он что, меня озвучивает? – Вкусно, да? Мне тоже нравится!

– Заканчивай пытку, а? – взмолился я.

Мучитель доел свой хлеб, подскочил на ноги и, обняв меня за шею, потащил наверх.

– О, ну конечно! Душить-то ты меня еще сегодня – не душил!

Я вновь сосчитал своими пятками все четырнадцать ступеней, ругнулся, когда мальчик ударил меня головой о дверной косяк, занося в детскую, и, беспомощно повалившись на кровать, закрыл глаза, мечтая только об одном…

– Эй, Лия. Ты, кажется, хотела меня убить? Сейчас самое время.

– Это слишком просто. Мучайся на здоровье, – в ее голосе звучала ирония.

Зараза!

– Джо-о-он? Не окажешь услугу?

– Его нет. Забрали. Его и Бамблби. Похоже, у них будет «война».

– Надеюсь, он переживет этот вечер, – глухо отозвался я и замычал от боли, с помощью которой все существо как бы говорило мне: «ты не жилец, брат». Вот только и я, и небожители знали, что смерть для меня сейчас – непозволительная роскошь. А потому надо просто закрыть глаза и попытаться расслабиться, раз уж это никакой не конец, а, скорее, начало. Херовенькое такое начало…

* * *

Что уж происходило за пределами детской комнаты, я не знаю, но Ричард пришел уже в пижаме, готовясь ко сну. В одной руке он держал немного помятого Бамблби, а в другой – солдата. Без левой ноги. Волосы на моем загривке встали дыбом. Если мне было больно от простых ударов, то как должно быть больно ему!

Мальчик аккуратно положил Джона на стол, порылся в кармане и извлек оттуда оторванную ногу. Лия вскрикнула. Я замер с расширившимися от ужаса глазами.

– Па-а-а-п! – через минуту в двери появился отец. – Папочка, сделай мне солдата, а? – малыш заглянул ему в глаза и сделал виноватое лицо.

– Ну, как так можно играть, сынок?! Неужели нельзя аккуратнее?

– У них была война, пап! Они дрались… В общем, так получилось. Сделаешь?

– И кто победил?

– Солдатик! – оживился мальчик.

– Малыш, а давай мы выкинем этого солдатика? Смотри: он весь поломан. Сколько раз я его уже делал? Давай завтра сходим в магазин и купим тебе нового. А этого пора отправлять в запас. Он свое отслужил.

Я забыл, как дышать. На Джона старался и вовсе не смотреть. При всем желании, я бы не смог ему помочь. Его судьба решалась здесь и сейчас этими двумя. В каком-то смысле, они для него были сейчас богами.

– Но па-а-а-ап! – взмолился Ричард. – Я не могу выкинуть этого солдатика! Знаешь, какой он сильный! Он всех побеждает! Без него мир будет в опасности! Ну, па-па! Ну, сде-лай! Пожа-а-а-луйста!

Вот в эти секунды я зауважал мальчика! В свои пять лет он отстаивал своих, пусть и игрушечных, друзей до последнего. Главное теперь, чтобы отца проняло.

Мужчина вздохнул, после чего молча встал и скрылся за дверью. Сын с надеждой проводил его взглядом и уселся на пол, обхватив ручками коленки. Не знаю, как у него, а мое сердце ухало так, что за малым не глушило своим грохотом все вокруг. Даже боль от лестничного аттракциона ушла на второй план.

Папа вернулся минут через пять с тюбиком клея. Вздох облегчения вырвался у нас с Лией одновременно. Будь я девушкой, наверно, давно бы валялся в отключке от переизбытка сильнейших эмоций. Не зря же они чуть что, сразу в обморок падают.

– Во-о-от та-а-ак! – отец нанес каплю клея на сломанную ногу и с силой прижал к ней вторую часть.

Солдат зашипел, но не проронил ни слова. Видно было, что ему не впервой. Да после такого он имеет полное право рассказывать внукам, что воевал и имел боевые ранения!

– Теперь положим твоего солдата вот сюда, – мужчина бережно положил Джона обратно на стол, – и до утра его трогать нельзя. Пусть клей высохнет. А теперь живо в кровать!

– Спасибо, папочка! – мальчишка кинулся отцу на шею и поцеловал его в щеку. Папа улыбнулся, обнял сына и, подхватив его на руки, отнес в кровать.

– Спокойной ночи, сынок.

Меня и зайца усадили на пол рядом с кроваткой.

– Спокойной ночи.

Свет погас.

– Прости меня, солдатик. Я не хотел ломать тебя! И я правда-правда тебя не выброшу! Прости меня, Бамблби. Ты и помятый красивый, честно! Прости меня, мишка. Я больше не буду кататься на тебе с лестницы. Спокойной ночи всем.

Малыш отвернулся к стене, свернулся калачиком и вскоре засопел.

Ни я, ни Лия не трогали Джона. Друг друга мы тоже не трогали. У нас было временное перемирие. Ради солдата. Зайка, похоже, окончательно поняла куда попала. Что же касается меня, то я все еще не пришел в себя после игры с Ричардом. И на фоне Джона я выглядел сейчас слабаком, который еле пережил невинные «покатушки» со второго этажа. Пусть и девять раз.

О том, что ждет нас всех завтра, я старался не думать. Это все будет завтра. А сегодня главное, что мы все выжили и остались в этом доме. Все остальное – пустяки. Болючие, пекучие, саднящие пустяки…

– Спокойной ночи!

Ответом мне было молчание.

* * *

Следующий день выдался пасмурным, отчего дышать было значительно легче, хотя дышал я, можно сказать, по старой памяти. То есть приступы удушья и нехватки воздуха я все так же испытывал, но если мне полностью перекроют доступ кислорода, я это переживу, в отличие от моей «человеческой» версии меня.

Утром прошел небольшой дождь, но земля настолько была измучена затяжной засухой, что эти осадки были как мертвому припарка. Уже через пару часов исчезли признаки даже самых больших луж, не говоря уж о маленьких. И только толкающиеся в небе тучи давали о себе знать отдаленными раскатами грома.

Мне всегда нравилась такая погода. Солнце не слепит глаза, после дождя воздух приятно пахнет озоном и свежестью, легкий ветерок приносит долгожданное облегчение после летнего зноя. Такие дни – самое время для пикника или рыбалки. Тут уж кому как нравится: кто-то старается проводить время наедине с любимым человеком, кто-то с семьей, а кто-то – оставшись один на один с собой. У меня выбора никогда не было. Я всегда был одиночкой. Правда, и на рыбалку не ездил. У меня было любимое место в парке – тихое и уютное. Только там я мог быть самим собой, только там мог снять маску крутого парня, и, устроившись в зарослях некошеной травы, думать о том, какая у меня все-таки фиговая жизнь. Я думал о том, что мне совершенно некуда идти, что меня нигде не ждут, что я, по сути, отброс общества, пытающийся всеми правдами и неправдами (чаще последними) держаться на плаву, чтобы не захлебнуться в собственной никчемности. Я никого не уважал, ни к кому не испытывал любви, не скучал и не горел желанием все это испытать.

Но ни разу в жизни мне не приходила в голову мысль что-то изменить. То ли у меня просто не было на это сил и желания, то ли я ошибочно полагал, что это и есть моя «ниша», мое законное место. Наверно, и то, и другое. А если отбросить сейчас гордость и взглянуть на себя, прежнего, то вполне можно поставить самому себе диагноз: «Идиот». Обидно, что для того, чтобы осознать это, мне пришлось умереть.

И только теперь, находясь в этом игрушечном теле, в этой игрушечной жизни, я хотел что-то сделать, что-то поменять, о ком-то заботиться… Да хоть вон о Лие! Вот только мое плюшевое тело было совершенно неподвижно и это меня приводило в бешенство.

За последнюю неделю я немного смирился с новым видом моего существования. Даже почти привык к ежедневной боли и уже, можно сказать, не стонал, когда игра с Ричардом заканчивалась и его внимание привлекала другая игрушка.

…Джон вернулся в наши ряды не сразу. Наутро, после выигранной им войны, в которую играл «хозяин», и приклеенной ноги, малыш унес солдата в неизвестном направлении на четыре долгих дня. Признаться, с каждым днем у меня оставалось все меньше надежды увидеть его снова.

Прошлым вечером, когда мы с Лией в очередной раз чесали свои языки, упражняясь в колкости фраз, откуда-то издалека донесся знакомый голос.

– Надеюсь, вы еще не поубивали друг друга? – настроение у Джона явно было прекрасное.

Ричард забежал в комнату, кинул солдатика на стол и вновь умчался.

– Полной луны еще не было, – проворчала зайка.

– Джон! Где тебя носило? – я даже не попытался скрыть радость в голосе.

– Вот именно что «носило». Это была длинная неделя.

Солдат вкратце пересказал нам события последних четырех дней, в которых он прошел путь от унижения к славе. Унижение его настигло во вторник утром, когда Ричард, довольный, что нога игрушки надежно приклеилась, взял его с собой в ванную-комнату. Одно неловкое движение – и Джон оказался в унитазе, с головой уйдя под воду. Опомнился мальчик, только когда почистил зубы, то есть минуты через две. Все это время наш «подводник» молил Бога, чтобы тот дал ему возможность пошевелить рукой, дабы заткнуть нос и не слышать той ужасной вони. Потом, конечно, его достали, помыли с мылом (я подумал, что тоже не отказался бы от водных процедур, правда, «заслужить» их я надеялся не таким путем) и взяли с собой в садик. Там, оказывается, тоже есть «переселенцы». Это что ж должен был человек совершить при жизни, чтобы его послали игрушкой в детский сад?! К двадцати детям одновременно, на пять дней в неделю… Вот там точно «лучше бы в ад»!

В общем, со вторника по пятницу Джон спасал прекрасную принцессу от дракона, воевал с инопланетными захватчиками, скакал на лошади, сидел в засаде, засыпанный кучей песка, летал по воздуху, как супермен, падал с высоты поднятой детской руки, был заляпан перловой кашей, дважды облит соком и чуть не угодил под колеса автобуса, когда Ричард выронил солдатика по пути из детского сада домой.

Мы с Лией слушали рассказ нашего путешественника и понимали, что еще легко отделались, поскольку меня мальчик привлекал в свои игры пару раз, а участь зайки сводилась к тому, что ей несколько раз в день тыкали в живот, вшитое устройство отзывалось фразой «Я тебя люблю», и на этом все заканчивалось. Подозреваю, что всему виной был «совершенно не модный в этом сезоне» цвет ее шерсти.

Всю неделю девочка хандрила, замыкалась в себе и была очень далеко от меня. Кажется, четвертая стадия – депрессия, накрыла ее с головой. Я всячески пытался не дать ей погрузиться в это состояние. Правда, делал это, как умел. Наши словесные поединки не перерастали в рукопашную лишь по одной причине – отсутствию полнолуния. Признаться, я все время искал место в комнате, куда спрячусь, как только смогу двигаться. Нет, за себя я не боялся, сил у меня предостаточно. Я переживал, что девочка наделает глупостей и будет наказана. Я этого не хотел. Не хотел, чтобы ее переселяли. Не хотел, чтобы она оказалась в другом доме, далеко от меня. Но общаться с ней, не провоцируя ее, было практически невозможно. Она зажигалась сама, даже от самой безобидной фразы, и поджигала меня. Мы «обменивались любезностями» так, что воздух вокруг нас начинал искрить от напряжения, за малым не взрываясь. Одним словом, нам было не скучно. Но Джона явно не хватало.

– Да-а-а, друг, – протянул я, – досталось тебе. Мы уж думали, что больше не увидим тебя.

– Не дождетесь, – весело отозвался он. – Лия, полнолуние завтра. Молись, чтобы тучи разошлись. А ты, Том, молись, чтобы НЕ разошлись, иначе наполнителя в тебе поубавится, – мы дружно захохотали.

Даже зайка! Я впервые слышал ее смех. Высокий, как перезвон сотни маленьких колокольчиков. И заразительный. Слушая его, хотелось улыбаться.

– Ты… смеешься! – ответил я на ее вопросительный взгляд.

– Кхм… Тебе показалось, – она моментально подобралась и вновь отгородилась от меня призрачной стеной.

Еще несколько секунд назад мне казалось, что эта стена опасно наклонилась, готовая вот-вот упасть. Но Лия вовремя выставила подпорку. Ничего! Раз эта фифа умеет смеяться, значит, не все потеряно. Теперь, с этим знанием, я горы сверну, но заставлю эту «плюшевую занозу в моей многострадальной заднице» сменить гнев на милость.

– Лия, – я осторожно позвал ее. – Эй, я не хотел тебя обидеть. Просто… просто ты ни разу даже не улыбнулась за эту неделю. А тут смех. Эй, Лия. – Тишина. – Интересно, а в лунном свете ты сможешь вилять хвостиком? – мне нужно было вывести ее на эмоции, чтобы она снова не ушла в себя.

– Я. Тебя. Убью!

– Детка, ты чертовски предсказуема. Придумай что-нибудь новенькое.

– Да пошел ты! Если хочешь знать, как только я смогу идти, мой пушистый хвостик, – это будет последнее, что ты увидишь, когда я выйду за дверь!

Джон насторожился.

– Ты что задумала? – серьезным тоном спросил он, вмиг растеряв остатки веселья.

– Уйти.

– Я же тебе говорил, что уйти мы не можем. Это карается «обнулением».

– А мне плевать! Пусть обнуляют. Пусть подселяют в другую игрушку. Неделей больше, неделей меньше – какая разница! Главное, подальше от этой медвежатины.

Похоже, запахло жареным. Такого поворота я не ожидал.

– Не глупи, девочка. После переподселения Ричард может показаться тебе сущим ангелом. Тем более, тебя в этом доме почти не трогают. А представь, что с тобой будет, если ты окажешься, скажем, в кукле, за которую будут драться сразу несколько сестер, и которые будут играть с тобой по очереди целый день, каждый день. Да ты взмолишься к концу первых суток! И это я тебе озвучил не самый плохой сценарий.

– Самый плохой сценарий – это сидеть между двух мохнатых ног и выслушивать как Этот упражняется в красноречии. Я даже не могу ему врезать по причинному месту! Молись, – это уже в мой адрес, – чтобы завтра на небе были тучи, потому что в противном случае памятный тебе спуск с лестницы покажется тебе безобидными покатушками с детской горки.

– Хорошо, что ты приняла правильное решение, – после некоторой паузы с явным облегчением сказал я.

– Я еще ничего не решила.

– Что мне сделать, чтобы ты осталась?

– Закрыть рот.

– С Джоном можно разговаривать?

– Если сможешь с закрытым ртом – валяй.

– Ладно. Молчу. Только не уходи.

– Я подумаю.

Остаток вечера мы все провели в тишине. Ни я, ни Джон не хотели, чтобы зайку наказали. Похоже, Лия тоже этого боялась, подсознательно. Но упрямство – вещь противная. А у девочки его было с избытком.

В десять часов Ричард уже лежал в своей кровати, а Джесс гладила его по волосам и пела колыбельную. По окну поползли первые змейки начинающегося дождя, вдалеке вновь громыхнуло, и комнату озарила вспышка света. Малыш испуганно посмотрел на маму.

– Не бойся, милый, я рядом. Это просто гроза. К утру она пройдет. Закрывай глазки и спи. Я тебя люблю, – она поцеловала мальчика в лоб, поправила одеяло и вновь запела.

Слова полились по комнате, окутывая теплом и заботой. И, пребывая в этом, давно позабытом мной, состоянии умиротворения, я окончательно понял, что ни за что никуда не отпущу свою плюшевую занозу.

Хм… с.в.о.ю. – буквы перекатывались на языке, – свою…

По-моему, Том, пора себе кое в чем признаться…

ГЛАВА 5

Воскресное утро выдалось дождливым и прохладным. Когда за окном такая погода, просыпаться не хочется от слова совсем.

Я все еще приходил в себя от осознания, что зайка стала для меня чем-то большим, нежели просто подруга по несчастью.

– Ох, и погодка, – пожаловался Джон, когда Ричард ушел завтракать. – Доброе утро, ребята!

– Ме мома хахахи? – промычал я, отчего Лия непонимающе уставилась на меня.

– Че-го?

– Ме мома хахахи?

– Кажется, он хочет что-то сказать, – пояснил солдат.

– Так пусть говорит! Кто ему мешает?

– Можно? – поинтересовался я с опаской. – Просто ты вчера…

– Ой, не нагнетай, а? Мало ли что я вчера сказала! – Ох, уж эти женщины!

– Хорошо. Доброе утро всем!

– Если оно вообще доброе, – пробурчала зайка.

– Что на этот раз? – это спросил Джон. Я вообще опасался с ней говорить, по меньшей мере, до полнолуния.

– А что, не видно?

Мы с воякой недоуменно переглянулись и уставились на Лию.

– Блин! Я застряла в этой долбанной игрушке в этом долбанном доме неизвестно зачем и на сколько, а вы хотите сказать, что все в порядке?! Серьезно? Где моя жизнь? Где мои друзья? Я хочу домой, путешествовать, гулять, тусоваться. У меня, между прочим, тур на Гоа забронирован был на август! И куда теперь, скажите, мне надеть новый купальник за две тысячи долларов? Черт, да он же там остался, а я – тут! Кому его теперь отдадут? Кэтрин? У нее сиськи маленькие! И черный цвет под ее смуглую кожу будет вообще «фу»! – девочку понесло.

– Лия? Лия? Лия, мать твою!! – заорал Джон. – Соберись! Не ты одна застряла тут на неопределенный срок. Этот срок зависит только от тебя. Как только ты поймешь, что делала не так в прошлой жизни, тебе разрешат родиться заново человеком. Той жизни больше нет, что бы ты ни делала. А мы с Томом не подписывались слушать твои истерики, и уж тем более, в мои планы не входило подрабатывать твои личным психологом. У меня, знаешь ли, своих проблем достаточно. Ты здесь всего неделю, а я полгода. И в отличие от тебя, меня тут уже все «заиграло»!

Зайка всхлипнула.

Мне ее было жаль. Бедная, потерянная девочка, привыкшая, что все в жизни происходит так, как она хочет. Еще жальче ее было потому, что даже в такой нестандартной ситуации она по-прежнему переживала за шмотки и о том, что не сможет тусоваться. Я искренне надеялся, что она изменится, что на это не уйдут годы и что она найдет возможность взглянуть на себя со стороны.

Джона тоже можно было понять. Он был тут «старожилом», при нем исправилась и отправилась в новую жизнь как минимум одна душа. Его всего переломало-переклеило, он попадал в игры Ричарда почти каждый день, но терпел. И верил в избавление. А тут мы с Лией как снег на голову! Мало того, что она истерит не по-детски, так еще и эти наши перепалки… Ладно, словесная война, возможно, даже веселит нашего друга, но вот все остальное… Я бы на его месте тоже орал. И это он еще умудрялся говорить без бранных слов!

– То есть, если я стану обычной, серой мышью и запихну свое мнение в… кхм… то меня «простят»?

– Нет, девочка. Если ты перестанешь задирать нос, строить из себя супер-важную персону, требовать к себе повышенного внимания и готовности тебе услужить, если ты перестанешь зацикливаться на вещах и станешь больше думать о чувствах, желательно, не только своих, если научишься быть благодарной и не цепляться к словам – вот тогда тебя «простят». Придется потрудиться, хотя трудиться ты явно не привыкла. Вот так нас и ломают. Через колено. Хочешь – живи, как жил, будь, кем был, но терпи все эти «игры», не хочешь – будь добр, меняйся в лучшую сторону и будет тебе счастье. У меня все.

Лия молчала. Как-то очень тяжело молчала. Драматизма в эту ситуацию добавлял хлынувший с новой силой дождь. Я же думал о том, что все, что сказал Джон, относится и ко мне. Мне тоже нужно научиться думать о других, принимать их выбор и их мнение, научиться прощать, улыбаться просто так, от души, попытаться проявить заботу и внимание, выслушать, утешить. Придумать, как будет лучше для всех, а не только для меня. Почувствовать, каково это – быть человеком, который стоит напротив меня, каково ему слушать то, что я говорю, понять, какие чувства у него вызывает то или иное мое действие или бездействие. Я же ничего этого при жизни не делал! У меня было правило: «Бьют – бей в ответ. Не бьют – бей первым». Неужели это был я? Джон умел открывать глаза на правду. Даже таким незрячим, как мы с Лией. Может, поэтому меня так тянуло к ней. В каком-то смысле мы – родственные души. Два законченных эгоиста, хотя и дошли до этого разными путями.

Злой солдат, заяц с потухшим взглядом и медведь а-ля «ушел в себя, вернусь не скоро» – должно быть, со стороны наша компания выглядела весьма интригующе. Вот только на душе скребли кошки. И их, этих кошек, никак не удавалось оттуда выгнать.

* * *

Ричард возился с конструктором и игрушечной дорогой, строя город. Небоскребы занимали свои места по обеим сторонам автотрассы, домики поменьше ютились между ними. Рядом с самым высоким зданием стоял припаркованный джип. В ход пошли кубики – из них строились мосты и арки.

Мы следили за мальчиком, гадая: пронесет или нет?

На пороге детской бесшумно возникла мама:

– Сынок, дождик закончился. Может, сходим в парк?

– Хорошо, мамочка, – малыш достроил еще одну многоэтажку, поставил ее в центре своего игрушечного города и повернулся к маме. – А можно я возьму с собой мишку? Я обещал показать его Дэнни и Полу.

– Можно, – она мягко улыбнулась.

А вот мне что-то не улыбалось.

Малыш взял меня за шею и…

Один, два, три, четыре, пять, шесть, семь, восемь, девять, десять, одиннадцать, двенадцать, тринадцать, четырнадцать. Все ступени на месте! Мои пятки тоже. Их я ощущал особенно остро – они горели! Перехватив меня, и взяв за талию, видимо, чтобы не волочить по земле, Ричард шагнул на улицу. Свежий воздух ворвался в мои плюшевые легкие и от непривычки голова пошла кругом. Как же мне этого не хватало! По сути, мое новое место обитания было сродни тюрьме. Ни выйти, ни зайти, ни прогуляться. Вот только тюрьма была не вокруг, а внутри меня. Зато «пытки» в этой «исправительной колонии» были снаружи. И мой личный пятилетний надсмотрщик был ну о-о-о-чень изобретательным.

Район, в котором я теперь жил, был тихим и уютным. Небольшие однотипные домики, утопающие в зелени деревьев протянулись до самого горизонта, туда, где дорога шла в горку, сливаясь с небом. Мимо нас, поднимая брызги из небольших лужиц, то и дело проносились машины. Из дома, обшитого желтым сайдингом, доносилась зажигательная танцевальная музыка, под которую прохожие всех возрастов, сами того не замечая, подстраивали свой шаг. Некоторые, не стесняясь, пританцовывали, а две парочки даже устроили баттл прямо посреди пешеходной дорожки.

Довольно скоро мы пришли в парк. Измученные затяжной жарой, сегодня люди спешили насладиться долгожданной прохладой и свежестью воскресного вечера. Джесс присела на скамейку, вытащила предусмотрительно захваченную с собой книгу, внимательно оглядела детскую площадку, задержав взгляд на паре мальчишек лет пяти и, отметив, что все в порядке, погрузилась вчтение. Меня же потащили туда, где среди разноцветных качелей и горок резвились дети.

– Дэнни, Пол, смотрите! Это мой мишка!

– Ух ты, какой большой!

– Подумаешь! У меня дома больше.

– Зато мне моего папа подарил! На день рождения.

– Ну и что? Я мне дядя. Зато мой сильнее твоего.

– А вот и нет!

– А вот и да!

– А вот и нет! Мой знаешь какой сильный!? Да он даже твоего дядю поборет!

– А вот и нет!

– А вот и да!

– Ребята! – переключил внимание на себя тот, кто не был замешан в споре. – Ребята, а давайте лучше с горки покатаемся?

– Пойдем, – разом отозвались оба.

– Все равно мой лучше! – чуть помедлив, очень тихо и сердито добавил Ричард и последовал за друзьями.

Кряхтя, мальчишка затащил меня на самую высокую горку, уселся, взял меня на руки и…

– У-у-у-ух!

Надо же! Как это классно! Последний раз я так катался, кажется, в прошлой жизни. Черт, а ведь реально в прошлой.

Съехав, малыш сгреб меня в охапку и, смеясь, снова побежал к ступеням. И вновь этот ветер, свистящий в ушах, и полет, захватывающий дух. Третий раз. Пятый. Признаться, я потерял счет нашим спускам. Как мы только не катались: паровозиком, я на Ричарде, Ричард на мне, по одному и даже вчетвером с друзьями мальчишки. Нам было настолько весело, что я, неожиданно для себя, позавидовал этой малышне. Только дети могут быть настолько непосредственными и правдивыми в своих желаниях и эмоциях. Они не строят планов, не думают «а если…», а просто берут, и радуются жизни. Они те, кто есть. Никаких масок, ролей и лжи. Чистые, светлые души. Жизнь их, конечно, потреплет, обрежет лишнее (читай – не угодное обществу), отшлифует общественным мнением, подгонит под стандарты. Но это все будет потом. А сейчас они настоящие. И это бесценно.

Накатавшись до тошноты, а меня реально начало подташнивать спусков шесть назад, мы пошли в песочницу. Точнее, Ричард пошел, таща меня туда против моей воли. Песок был влажный, отчего хорошо лепился. Мальчишки и девчонки строили замки, соревнуясь у кого больше и красивее. Меня же усадили в углу песочницы и на время позабыли. Лишь одна девочка подошла ко мне и, улыбнувшись, погладила меня по голове. Я ощутил себя котом, которому перепала ласка. Но счастье мое было недолгим. У детей завязался спор по поводу того, кто будет выбирать самый лучший замок: мальчик или девочка. И, конечно, участие этой девчушки в споре было обязательным.

– Мальчишки всегда своим подыгрывают! Давайте девочку.

– Ага, а девчонки играют нечестно. Пусть мальчик выбирает.

– Нет, девочка. Потому что наш замок лучше!

– А почему это ваш? Наш выше и башен у него больше!

– А наш красивее, с цветочками!

– Цветочков на замках не бывает.

– А вот и бывает! У моей принцессы замок с цветочками, – пропищала малышка лет четырех, потрясая кулачками.

– Ха-ха, ты еще скажи, что он розовый! – вступил в спор мальчишка явно раза в два старше ее.

– Розовый, а какой еще? – недоуменно уставилась на него девчушка.

К моему огромному сожалению, я так и не досмотрел, чем все закончится, потому что мама позвала Ричарда, и тот, схватив меня за лапу, побежал к ней. Все камушки, колючки, мелкие веточки и бумажки от конфет на нашем пути были «мои», я сгреб все.

Джессика покачала головой, молча взяла меня на руки и несколько раз больно ударила по пятой точке, стряхивая мусор, запутавшийся в шерсти. Спасибо, конечно, но можно было и понежнее. Затем она повернулась к сыну:

– Малыш, скоро начнет темнеть. Поэтому, если хочешь покататься на велосипеде, сейчас самое время.

– Да-да-да, хочу, хочу, – весело подпрыгнул мой «хозяин».

– Тогда вперед.

Метров через сто от того места, где сидела мама, располагалась небольшая площадка, на которой раскинулся пункт проката велосипедов. Ричард поздоровался с мужчиной, указывающим тому на ярко-зеленый четырехколесный велосипед, усадил меня на багажник, сел, и, помахав маме ручкой, начал быстро набирать скорость. Вслед нам донеслось только: «Я буду ждать тебя тут. Будь осторожен!». Ветер путался в моей плюшевой шерсти, шумел в ушах и швырялся пылью в глаза. Но все равно было классно!

У меня никогда не было велосипеда, поэтому я даже ездить на них не умел. В детстве тетя аргументировала свое нежелание покупать мне трех-, а затем и четырехколесного друга (цитирую) «повышенной травмоопасностью данного транспортного средства». Хотя на самом деле у нее просто не было никакого желания тратить на меня деньги. Когда я чуть подрос, тетка отбивалась от меня фразой «ага, не хватало еще чтобы ты шею себе свернул!». А потом, выйдя из-под ее опеки, я решил, что велосипед мне уже ни к чему. И зря.

Мы набрали такую скорость, что уже на первом повороте я не удержался и здорово приложился спиной об асфальт. Прямо в лужу. Мальчишка продолжил свой путь, не заметив потери, а я лежал в дождевой воде и смотрел в серое вечернее небо, затянутое тучами. Влага впитывалась в мое игрушечное тело, делая его тяжелым и холодным. Я не знаю, как еще это описать. Скажу только, что чувство не из приятных.

Несколько минут я лежал и думал, что это конец. Что вот сейчас меня возьмут, закинут в мусорный бак и поминай, как звали.

Вместо этого передо мной возникло худое человеческое лицо. Пожилой мужчина прицокнул языком, одним рывком поднял меня за ухо из лужи, и усадил на ближайшую скамейку. Вода с характерным звуком струйками потекла на землю. Дедушка еще раз взглянул на меня, покачал головой, неожиданно улыбнулся и присел рядом.

– Кто ж тебя так? – послышался скрипучий голос.

На вид мужчине было около восьмидесяти лет. Доброе лицо, испещренное глубокими морщинами, и еще более глубокая складка на лбу, выдающая неизжитую боль. Взгляд его почти бесцветных глаз с легким голубым оттенком, под нависшими, широкими, абсолютно белыми бровями был теплым и лучился добротой. Небольшая, но пышная седая борода делала его похожим на волшебника из сказки, по крайней мере, я представлял себе волшебников именно так. Одет он был не совсем по сезону. Старая, видавшая виды кепка, серый пиджачок поверх светлой застиранной рубашки, отглаженные брючки со стрелками и легкие летние туфли. Все в нем было гармонично, несмотря на то, что от дедушки веяло одиночеством.

Конечно, я молчал. А что мне было говорить? И был ли в этом толк, если тебя все равно никто не слышит.

– Меня так однажды тоже нашли в луже, – немного помолчав, продолжил он с легкой улыбкой. – Помнится, я тогда сутки отработал на стройке. День выдался очень жаркий, никакие головные уборы не спасали от солнца. Но надо было работать, чтобы прокормить отца с матерью, да еще шестерых братьев. Да-а-а, семья у нас была большая. Родителям было тяжело, вот я и пошел, как самый старший, на работу. Мне тогда было двадцать два. Вечером того памятного дня пошел дождь и нас отправили по домам… И то ли я не рассчитал свои силы, то ли сказалась усталость, да только рухнул я в обморок аккурат в этом самом месте. Только лужа тогда была больше, и асфальта еще не было. Не известно, чем бы все это могло кончиться, но я оказался настоящим везунчиком. Закончив смену, одна молоденькая медсестричка из ближайшего госпиталя, спешила домой. Она решила срезать путь, чтобы не промокнуть под дождем, и пошла через парк. А там я в луже и без сознания. Для меня до сих пор остается загадкой: откуда в ее юном хрупком теле взялись силы, чтобы поднять меня, считай, мужчину. Очнувшись и увидев ее, я решил, что это конец и передо мной ангел – эти огромные голубые глаза, светлые кудри, спадающие до плеч и легкое голубое платьице в мелкий цветочек. Она была как глоток свежего воздуха для моего едва вернувшегося сознания. Посидев минут десять со мной на земле, окончательно промокнув и удостоверившись, что я не собираюсь снова падать в обморок, она поднялась и протянула мне руку. Ее платье было измазано, с волос стекала вода, но она улыбалась самой искренней улыбкой. Я встал, взял ее руку в свою… и больше мы никогда не расставались, – он замолчал и посмотрел куда-то вдаль, сквозь деревья и время. – Она была для меня всем! Мы поженились через полгода. И я всю жизнь жалел об этом! Жалел, что упустил целых шесть месяцев, – дедушка поджал губы, но его глаза улыбались. – Детей Бог нам не дал. Видимо, это была цена за наше счастье. И мы смирились. Жили, наслаждаясь каждым отведенным нам днем, каждой минутой. Мы очень любили гулять в этом парке. А эта скамейка, – он похлопал ладонью по доскам, – была «нашим местом». Мы часто тут сидели, вот как мы с тобой сейчас, и болтали обо всем и ни о чем, а иногда просто молчали, держась за руки. С ней было невообразимо уютно молчать. Если ты когда-нибудь найдешь женщину, с которой уютно молчать, женись! – он поднял указательный палец вверх и назидательно потряс им в воздухе. – Моя Элизабет… Она не только спасла мне жизнь, но и стала ее смыслом… – на несколько долгих секунд повисла тишина, разрываемая детскими голосами, а когда он продолжил, его голос дрогнул. – Я умер два года назад. Вместе с ней. Все, что от меня осталось – это человеческая оболочка, застрявшая в этой тесной прослойке между раем и адом. Но мне надо жить – она так хотела. Она просила, чтобы я жил за нас двоих. Вот уже два года я засыпаю с надеждой, что увижу ее хотя бы во сне, а просыпаюсь в холодной постели, где ее нет. И мне приходится завтракать одному. Одному идти на прогулку. Одному читать книги и смотреть телевизор, одному ухаживать за нашим маленьким садиком за домом. И она до сих пор меня спасает… Заставляя меня жить.

Светло улыбнувшись своим воспоминаниям, он тряхнул головой, словно сбрасывая с себя остатки грусти, и добавил:

– Видишь, как оно бывает: ровно шестьдесят лет назад она спасла меня, чтобы я сегодня спас тебя из одной и той же лужи, – он засмеялся. И этот смех эхом разлетелся по парку, привлекая внимание и заставляя прохожих улыбаться при виде нашей неожиданной компании: дедушки и огромного мокрого плюшевого мишки.

Я завидовал ему. Он грустил, но грустил светло, лелея память о своей любимой. Не спаси она его тогда, возможно, я бы сейчас валялся в мусорном баке, в куче бумажек и окурков… Спасибо тебе, голубоглазая, светловолосая девочка с кудрями до плеч! Ты спасла целых две жизни!

Дедушка все еще улыбался, сидя рядом со мной, когда к нам подбежал Ричард.

– Мистер Динкерманн, мистер Динкерманн, Вы нашли моего мишку!

– А, это ты, приятель. А я уж думал, что он ничейный, хотел его домой забрать. Что ж ты так игрушки разбрасываешь?

– Да я нечаянно, – мальчик виновато опустил глаза.

– Ну, раз нечаянно, тогда все в порядке. Бери своего медведя. Только он мокрый. И тяжелый. Мама далеко?

– Сейчас.

Через несколько мгновений Ричард буквально притащил маму за руку к нашей скамейке.

– Добрый вечер, мистер Динкерманн.

– Добрый вечер, Джессика. Тут такое дело… – старик кивнул головой в мою сторону и широко улыбнулся, – Он нечаянно. Вот только мишка насквозь промок.

– Спасибо Вам! – Джесс одарила мужчину ответной улыбкой. – Ричард, поблагодари мистера Динкерманна и мы уходим.

– Спасибо!

– Это тебе спасибо! Мы мило побеседовали.

Джессика аккуратно взяла меня за загривок на вытянутой руке и зашагала по направлению к выходу из парка. Рядом вприпрыжку бежал малыш. А я смотрел на удаляющегося дедушку и думал о том, что обязан теперь во что бы то ни стало передать миссис Динкерманн, что ее муж живет, как и обещал, за двоих. И очень по ней скучает.

* * *

Домой мы вернулись уже в сумерках. Минуя гостиную, Джессика отнесла меня в ванную-комнату, усадила в ванну и включила теплую воду. Ка-а-а-йф! Оказывается, мечты сбываются! Я растекался пушистой лужицей вместе с водой. Мысли, роящиеся в моей голове, разом улетучились, и даже все «прелести» прошедшей недели казались какими-то нереальными и переоцененными. Джесс взяла с полочки сиреневый кусок мыла и натерла им мою шерсть. О нежности, конечно, речи не шло. Четкие, точные движения трепали мои руки и ноги, а точнее – лапы. Женщина выглядела уставшей и бледной. И мне совершенно не нравилось, что я уже во второй «жизни» подряд стал для кого-то обузой. Утешало лишь то, что на самом деле Джессика стирала обычную мягкую игрушку, упущенную в лужу ее сыном.

Мыло пенилось, покрывая меня с головы до ног белой пеной, и по комнате разливался успокаивающий аромат лаванды. К глажке против шерсти я был мысленно готов, но это не спасло меня от бури эмоций. И все же, теплая ванна перед сном – это особое удовольствие.

Ополоснув меня под душем, она немного замешкалась, видимо, прикидывая, насколько «игрушечный я» потяжелел, напитавшись водой, а затем несколько раз крепко сжала мое тело в разных местах, отжимая воду. Такого поворота я не ожидал…

Когда сжали мою голову, я думал, что мои глаза вылезут из орбит. Ну, или оторвутся. Они ж, поди, пришиты. Про то, что череп едва не лопнул, как переспевший арбуз, думаю, можно не рассказывать. Когда Джесс скрутила мои передние лапы, я сцепил зубы так, что они должны были с принеприятнейшим скрежетом раскрошиться в мел. Живот и спина были терпимыми, но лишь потому, что длины пальцев двух ее рук не хватило, чтобы сцепить их и хорошенько надавить. А вот когда она сжала пространство между моих задних лап, то есть ног, то есть… да какая разница! Вот тут уж и глаза полезли на лоб, и от зубов мало что осталось, и мой мужской бас превратился в какое-то жалкое подобие комариного писка. Конечно, внешне я остался совершенно спокоен и неподвижен. Но внутри…

Как она отжимала воду из моих ног, я не почувствовал. Я все еще орал. Да, как комар.

Мысленно я поблагодарил всех и вся, что купали меня не после полуночи и в ванную-комнату не проникал свет луны. А то получилось бы очень занимательное представление, которое окончилось бы обмороком обоих и моим последующим «обнулением».

Отжав и усадив меня в таз, Джесс вышла на задний двор.

– Интересно, как… – это все, что я успел подумать.

Меня подняли за шею к натянутой бельевой веревке, щелкнули прищепки, и я оказался подвешен за оба уха. Если честно, прищепки – это фигня по сравнению с тем, что я испытал несколько минут назад. Это как сравнивать удар коленом о мягкий диван и удар мизинчиком ноги о тумбочку, причем палец обязательно должен громко хрустнуть.

Правда, минут через пятнадцать я уже готов был снова выть вернувшимся голосом: «нижняя» боль медленно отступала, а вот «верхняя» постепенно набирала обороты. По ощущениям я должен был вернуться в дом эдаким перемедведем-недозайцем. На смех Джону и Лие.

Лия…

Полнолуние!

Только бы она не наделала глупостей!

Я взглянул на небо. Тучи затянули весь небосвод, насколько хватало взгляда. Это меня немного успокоило. Но до полуночи оставалось еще несколько часов. И даже если темная завеса расступится, уступая место полнолунию, даже если лунный свет зальет весь двор, даже если луна лично для меня припасет отдельный, самый яркий луч, я все равно не смогу никуда уйти. Джон рассказывал, что «когда человек проснется, игрушка должна быть на своем месте в позе, в которой ее оставили». Ну, и как мне, скажите, подвеситься за уши на веревку высотой в три моих роста? Да никак! Эта ночь не моя. Вот только пугало меня отнюдь не это. Я боялся, что не смогу помочь Лие, не смогу остановить ее, если она все же решит уйти, не смогу уберечь своенравную Лиетту Уильямс от нее же самой.

– Думай, думай, думай.

В голову ничего не лезло. Оно и понятно – там была сплошная вода вперемежку с наполнителем. Мне вспомнился Винни-Пух: «В голове моей опилки, да-да-да!». Тьфу ты!

– Думай!

Я провисел так еще несколько часов, безуспешно пытаясь продумать свои действия на экстренный случай. А его вероятность неумолимо росла: как назло, тучи сносило к востоку, и ближе к полуночи небо застилала уже не плотная пелена, а ее рваные обрывки. То тут, то там в просветах загорались звезды, и, глядя на краешек лунного диска, выглянувшего и вновь спрятавшегося за тучкой, я окончательно и бесповоротно принял факт своей беспомощности.

Свет в доме давно погас. Мне не было видно окна детской комнаты, поскольку я висел боком, но оттуда меня вполне можно было разглядеть. По моим ощущениям прошло уже больше часа, но никаких зайцев мимо не пробегало. Я был уверен, что, если Лия и решит бежать, она выйдет через заднюю дверь. Парадную она бы при всем желании не открыла. Во-первых, ручка очень высоко, во-вторых, дверь закрыта на ключ, а в-третьих, она очень тяжелая для такой маленькой игрушки. А вот дверь на задний двор была открыта настежь, вход в дом прикрывался лишь москитной сеткой. Чем не идеальный вариант для побега?

Прошла еще пара часов. Сердце бешено колотилось, сбиваясь с ритма при каждом шорохе. Лунный светильник косил своим одиноким глазом, освещая дом. Я не сомневался, что вся комната Ричарда залита светом и моим друзьям, оставшимся там, ничто не мешает хотя бы размять затекшие кости. О плохом я старался не думать. Вся надежда была на Джона. Он молодец, он сумеет найти нужные слова в случае чего. Что касается меня, то ночь была точно «не моей». До меня свет луны не доставал по той простой причине, что дерево с огромной раскидистой кроной, росшее неподалеку, заслонило собой половину неба, а заодно и земной спутник. Что такое «не везет» и как с этим бороться?!

Еще пара-тройка часов… Признаться, я потерял счет времени. Меня откровенно начинали бесить ночные мотыльки и комары. И, если последние только противно пищали, то мотыльки нагло садились на меня, иногда переползая с места на место, и невозможно щекотали. А так как луну, когда она вышла из-за кроны дерева, вновь заволокли тучи, я не мог ни пошевелиться, ни почесать зудящие места, ни прогнать надоедливых бабочек.

Очень скоро начало светать и я немного успокоился. В конце концов, что это я так разволновался?! Я же замолчал, когда она попросила? Замолчал. Я не доставал ее больше? Не доставал. Ну, вот и все. Значит, и она передумала. Уж очень хотелось в это верить.

Когда солнце показалось над городом и мое внутреннее напряжение сошло на «нет», я вдруг понял, что так и не сомкнул глаз. Уши мои давно онемели от боли и грозили отвалиться, как только прищепки щелкнут, разжимая свои объятия. Голова была чугунной, и просто немыслимо чесался нос! Это сводило меня с ума похлеще мотыльков и комаров вместе взятых. А-а-а-а!

Еще какое-то время спустя, до меня начал доноситься звук проезжающих мимо дома машин. Солнце с переменным успехом то припекало, то скрывалось за тучами. Начинался обычный будний день с его суетой и заботами. Скоро Ричард отправится в садик, а его родители пойдут на работу. Скоро проснутся Джон и Лия. Я все еще надеялся, что Джон не был сегодня ночью единственным «переселенцем» в комнате. Скоро все будет, как вчера, и позавчера… Или не будет?

Из дома вышла Джессика и направилась в мою сторону. Я, честное слово, хлопал бы в ладоши, если б мог! Так, наверно, собаки радуются своему хозяину, когда тот долго отсутствует. Женщина подошла ко мне с озабоченным лицом, потрогала мои руки, ноги, прощупала голову, заодно немного почесав нос (о, да-а-а-а!), сжала в нескольких местах живот и спину и, когда ее рука уже тянулась к «межножному пространству» (в этот момент внутренне я весь съежился до размеров молекулы, а сердце пропустило три удара подряд), из-за москитной сетки высунулась голова Ричарда.

– Мам?

– Еще не высох, – она отдернула руку и пошла в дом. – Пусть еще повисит. До вечера.

Ну, не-е-е-т! Нет, нет, нет! Вы мои уши видели?! Да у слона они – и то меньше!

Эта новость окончательно меня добила. На меня обрушилось такое бессилие, такая усталость, такое безразличие к собственной участи, что я, сам того не заметив, моргнул… и провалился в пустоту.

ГЛАВА 6

Вымогнул я, когда время уже порядочно перевалило за полдень. Мне совершенно ничего не снилось, несмотря на ворох пережитых эмоций. На небе не было ни облачка, зато было солнце, нещадно поджаривающее меня на невидимой сковороде. Я ощущал характериный запах перегревшейся синтетики, исходящий от моей шерсти.

Вокруг меня кружили назойливые мухи, иногда садясь на меня и залезая в самые неподходящие места. В такие моменты я ругался, на чем свет стоит: и на Ричарда, за то, что уронил меня в лужу, и на Джессику, за то, что повесила меня сушиться тут, а не оставила в ванной, и на солнце, за то, что не смогло просушить меня до того, как Джесс ушла на работу, и на «небожителей» за то, что отобрали у меня возможность двигаться хотя бы в экстренных ситуациях – а сейчас была именно такая, и конечно на мух, за их надоедливость и вездесущесть.

И вот, когда все бранные слова во мне уже кончились, а также кончились все их склонения, спряжения, все приставки к ним, все суффиксы и все комбинации, я увидел Джесс. На этот раз она не стала меня ощупывать, решив, что на таком солнцепеке я просто не мог не просохнуть, а просто сняла с веревки и понесла в дом.

Ощущения от моих ушей у меня были двоякие: с одной стороны я их совершенно не чувствовал, из-за чего меня одолевали мысли, что они благополучно отвалились и остались под прищепками, с другой – мне казалось, что они вытянулись как минимум вдвое, и поэтому на голове у меня сейчас было нечто едва осязаемое, что мне, несмотря на все это, очень даже мешало.

Когда меня занесли в детскую комнату, первым моим вопросом был:

– Где Лиетта?

– Да тут я, – вяло отозвалась зайка.

– Фух, – я шумно выдохнул, надеясь, что она не предаст этому какой-нибудь неправильный смысл.

– Ты где был? – поинтересовался из-под кровати Джон.

– Принимал сначала водные, а затем солнечные ванны.

– Не хочешь, можешь не рассказывать. Сочинять-то зачем?

– Так я и не сочиняю.

Я вкратце рассказал «коллегам» о своих приключениях, нарочно опустив подробности рассказа мистера Динкерманна. О том, как из меня отжимали воду, я тоже промолчал. «Коллеги» давились смехом, особенно, в том месте, где было про мух. Когда я сказал, что за всю ночь на меня так и не упал ни один лунный луч, у Джона вырвалось:

– Ну, ты лоша-а-а-ра!

– Ага, спасибо, друг! – притворно-сердито пробурчал я. – А вы тут чем занимались, «не лошары»?

– Да как обычно, наслаждались свободой. Да, Лия? – солдат как-то подозрительно выделил ее имя.

– А что Лия? – взбрыкнула она. – Да! Прогулялись по комнате, потому что Этот запретил мне отходить далеко на случай, если Ричард проснется.

– Завидую я вам, ребята. Я бы сейчас душу продал за возможность потянуться. Хотя нет, с душой я переборщил. Помнится, не очень давно я хотел продать душу за ванну и ничего хорошего из этого не вышло. Кстати, мои… – я взглянул на себя в зеркало. Там отражалась всего часть медвежьей морды, но одно ухо было видно. – Твою ж…!!!

От того, что уши мои были сшиты из тонкого плюша, а вес мокрого тела был не маленьким, прищепки сделали свое черное дело: некогда округлые ушки стали треугольными, типа кошачьих. Вы себе представляете медведя с ушами кошки? Я до этой минуты тоже не представлял.

– Не парься, – проследила мой взгляд Лия. – Немного экзотики твоей внешности не повредит, медвошка, – она звонко засмеялась, а я взглянул на себя снова. Нет, ну если ее это так забавит, то пусть будет так. Лишь бы почаще слышать ее заливистый смех. А форму ушей как-нибудь перетерплю. Я же, в конце концов, не девчонка, чтобы переживать из-за такой мелочи.

– Медвошка? – донеслось насмешливое из-под кровати.

– Ну, уже не медведь, но еще не кошка, – сквозь смех пояснила зайка.

– Все ради вас, – едва сдерживая улыбку, сказал я.

– …Сейчас я тебе зайку покажу. Он говорящий, – в комнату вихрем ворвался Ричард, схватил зайца и вылетел прочь.

– Блин! – взвизгнула Лия, моментально перестав смеяться. Это все, что она успела сказать.

– Том? – рядовой подкроватных войск подал голос спустя пару минут.

– А?

– Я тебе еще кое-что не рассказал про прошлую ночь. Но лишь потому, что эта зараза обещала мне повырывать ноги при первой же возможности. Я не то, чтобы сомневаюсь в своих силах, но она как бы все равно больше.

– И-и-и?

– Она пыталась убежать…

– Вот же! Ну, скажи, чего ей спокойно не сидится?

– Да ты дослушай! Она пыталась убежать на твои поиски.

– Э-э-э…

– Когда Ричард пришел с прогулки без тебя, она сначала даже обрадовалась, мол, поживу спокойно, никто донимать не будет. Ближе к ночи я заметил, что она нервничает. Все время поглядывает на часы, на луну и на дверь. Как только свет ворвался в комнату, она тут же подскочила и начала метаться. «Джон, надо что-то делать!». «Джон, включи мужика!». «Я должна его найти!». «А если с ним что-то случилось?». «А если…», «А вдруг…», «Ну, Джон…» – достала! Мне стоило немалых усилий успокоить ее и заверить, что надо дождаться утра. Она до самого рассвета наматывала круги по комнате, то и дело поглядывая на дверь – пришлось даже встать около нее на всякий случай. Но когда наступило утро, а тебя так и не принесли, вот тут у нее началась настоящая истерика. Эта ненормальная обвиняла меня в том, что не пошел тебя спасать. А куда идти? Ты на меня глянь! Я даже с лестницы не спущусь, не рассыпавшись на запчасти. Ее отпустить – это все равно, что обречь ее на «обнуление». А мне потом с этим жить. Честно? Я пожалел себя. Такой груз моя совесть не выдержит. Правда, ближе к полудню Лиетта выдохлась и уснула. А проснулась за полчаса до того, как объявился ты. Уже спокойная. Вот тогда она мне и пообещала, цитирую «повыдергать все ноги с сопутствующими пытками», если я расскажу все тебе. Похоже, Том, она к тебе неровно дышит.

– Мда-а-а… – только и смог выдавить из себя я. Вот это новость! Кто бы мог подумать, что эта зазнайка может волноваться о человеке, а не только о не надетом в прошлой жизни купальнике за две штуки баксов. – Спасибо, Джон. Обещаю уберечь твои ноги от выдергивания.

– Очень на это надеюсь, – серьезно ответил он.

Купальник за две штуки баксов… Интересно, какая она была? Наверно, красивая, раз могла себе позволить надеть такой дорогой купальник. Мне бы этих денег хватило на три месяца безбедного существования или на полгода жизни с утягиванием пояса. Она же платила за, по сути, три лоскутка ткани. Там что, золотая нить? Откуда такая цена?! Почему нельзя купить обычный купальник за двадцать долларов? Наверно, ответ кроется в ее имени: Лиетта Уильямс. Золотая девочка. Мне она почему-то представлялась эдакой точеной нимфой с длинными светлыми волосами, пухлыми, возможно, накачанными губами, пышной грудью, осиной талией, округлыми бедрами, ногами «от ушей» и надменным взглядом. По-любому она ходила на высоких каблуках и в мини-платьях, чтобы демонстрировать всем свою красоту. И еще обязательно поправляла и без того идеальные волосы своими наманикюренными пальчиками. Была бы она некрасива, она не была бы такой стервой. Хотя, возможно, ее самооценка объясняется ее окружением, где все ей твердили, что она звезда. В любом случае мне этого не узнать, поэтому оставим мои представления о ней такими, какие они есть. Все равно в следующей жизни она будет совсем другим человеком. И, надеюсь, не только внешне.

* * *

Зайку принесли обратно часов в десять, слегка потрепанную и очень злую. Ричард небрежно кинул ее на пол, убрал меня с кровати, усадив рядом с ней, и забрался под легкое одеяло. Следом вошла мама.

– Мамочка, почему все девочки такие глупые?

– Ну почему же «глупые»? – усмехнулась Джессика, гладя сына по волосам.

– Я говорю Энн: «Давай играть в гонки или в войнушку», – а она сидит, завязывает эти дурацкие бантики зайцу. И даже не смотрит на меня!

Только сейчас я заметил, что оба заячьих уха туго переплетены в жгут, увенчанный бантиком, и хихикнул.

– Только попробуй засмеяться! – прошипела Лия.

– Даже в мыслях не было, – отозвался я, еле сдерживая смех, рвущийся наружу.

Тем временем мама продолжила:

– Ну, Энн намного старше тебя, ей уже двенадцать лет. Она, как бы тебе объяснить, – Джесс задумалась, – уже наигралась в такие игры. Сейчас ей больше нравится украшать кукол, делать им прически, шить одежду. Ваши интересы – они разные. И если ты хочешь поиграть с машинками, а девочка – с куклами, то это вовсе не значит, что она глупая. Это значит лишь то, что тебе надо поискать другого человека, который захочет с тобой поиграть.

– Все равно с ней скучно, – надул губы Ричард. Даже с мишкой веселее. Он высох?

– Да вот же он, – Джесс повернулась, потянула меня за лапу и уложила рядом с мальчишкой, который обнял меня, зарывшись носом в мою шерсть.

Фу, опять эти нежности!

– А почему он пахнет моим мылом?

– Потому что я купала его, как тебя.

– Ага, скажи еще, что ты сына так же выжимаешь, – буркнул я.

Джон, доселе молчавший, сдавленно хихикнул.

– А потом вытирала моим полотенцем?

– Нет, малыш. Для мишки я достала другое полотенце, его.

– Врет и не краснеет! Сушили меня. Су-ши-ли! Как тряпку. Чуть ушей не лишился с вашими варварскими методами.

– А-а-а, – протянул малыш и снова вдохнул аромат моей шерсти.

– Спи, дорогой. Завтра рано вставать. Мишку убрать?

– Нет, он сегодня со мной поспит.

– Что? А ты у меня спросил?

– Ну, хорошо. Спокойной ночи! – Джесс поднялась, выключила свет и прикрыла за собой дверь, оставив маленькую щелочку для узкой полоски света.

– Зашибись! Еще со всякими сопляками я не спал! И хватит меня душить! Убери руку с моего горла. Убери, я сказал, – все мои попытки хоть как-то изменить ситуацию в свою пользу были с треском провалены.

– Зато ты спишь сегодня в мягкой постели, – донесся из-под кровати голос Джона.

– Если бы я спал тут один, я бы понял твою зависть.

– Аха, сафый нефяфный нафофся, – мне пришлось очень постараться скосить глаза, чтобы увидеть зайку. Она лежала, уткнувшись мордочкой в пол.

– Ладно-ладно, убедили, – я обреченно посмотрел перед собой во мрак комнаты, и решил для себя, что если пытка неизбежна, придется расслабиться и получать удовольствие. – Спокойной всем ночи!

– Из нас троих спокойной она будет только у меня и Лии, – приободрил меня солдат. – Наслаждайся!

– Знаешь, кто ты после этого?!

Вот же ж! Вторую ночь подряд приключения сами находились на мою ж… И вторую ночь подряд исключительно по вине мальчишки. Не зря я не любил детей, ой, не зря. От них одни проблемы.

Уже минут через десять я понял, о чем говорил Джон. Ричард убрал ручку с моего горла, и только я успел сделать вдох, как он плюхнулся на меня всем телом, укладываясь поперек. Воздух пришлось выплюнуть обратно, как бы мне не хотелось оставить его себе. Голова моего мучителя снова пережала мне горло, грудная клетка под весом ребенка поцеловалась с позвоночником, а его подогнутая коленка весьма некстати уперлась мне в низ живота, хорошо, что не на пять сантиметров ниже.

И-и-и? Мне что, так спать? Серьезно? Я стиснул зубы и попытался найти в этом хоть какие-то плюсы, кроме мягкой подушки под головой. Ничего не находилось.

– Спокойной ночи, мишка, – еле слышно протянул Ричард и сжал меня еще крепче в объятиях. Его дыхание сделалось ровным и глубоким, а тело расслабилось, став еще тяжелее. Он уснул. А я – нет!

…Терпеть эту наиужаснейшую позу мне пришлось, по моим ощущениям, целую вечность. Когда все мое тело и болящие от неестественного положения кости и органы стали посылать меня по всем направлениям, малыш, наконец, сполз на кровать, повернулся ко мне спиной и одним неразличимым движением скинул меня вниз.

Глухо приземлившись и больно ударившись лопатками, я, тем не менее, ощущал себя самым счастливым человеком на свете. Точнее, медведем. Еще точнее, медвошкой. Я невольно улыбнулся.

– О, привет! – голос справа заставил вздрогнуть от неожиданности.

– И пока, – буркнул я.

– Брось! Ты же спал полдня!

– От-ва-ли. Я хочу поспать спокойно. Чего и тебе желаю.

– Ладно. До завтра.

– Аха… – это все, на что хватило у меня сил.

…«Мамочка, почему все девочки такие глупые?»… Ох, Ричард, тебе еще не раз в жизни придется убедиться в правоте своих слов. Вот только «почему» – этого тебе не скажет никто. Они такими рождаются. На счастье или на беду нам, мужчинам. И тут уж как кому повезет…

* * *

– Буэ!

Так «нежно» меня еще не будили. Среди ночи малыш захотел в туалет. Вот только когда он вставал с кровати, его ноги коснулись не пола, а моего живота. Резко спрыгнув, он сделал вид, что так и надо, и прошлепал в ванную-комнату. Я лежал, пытаясь восстановить дыхание и удержать свои глаза, лезущие из орбит. Но едва стоило мне справиться с шоком от фееричного пробуждения, Ричард вернулся в свою комнату.

– Хххы! – встав на меня обеими ножками (я ему теперь что, коврик?), он еще немного потоптался по всему моему телу от коленок до носа, поправляя свою подушку, затем залез в кровать и очень быстро уснул, чего нельзя было сказать обо мне. Мои десять раз прохрустевшие ребра, свернутый набок нос и вывернутые в обратную сторону колени еще долго высказывали мне свое недовольство по поводу того, что их потревожили в такой жесткой форме. Второго такого раза я не выдержу!

* * *

– Буэ!

Нет, он что, издевается?! Зачем пить столько жидкости на ночь! И вообще дайте мне спокойно поспать!

– Хххы! Да чтоб тебя…

* * *

-…могла бы двигаться, руки бы поотрывала!

Обрывок фразы ворвался в мой сонный разум, мгновенно прогоняя остатки «ничего». Мне опять ничего не снилось. Да и что мне могло присниться, когда полночи по мне откровенно топтались.

Лия сидела на столе, в ее глазах сверкали молнии, над ней стоял Ричард и расплетал ее уши. Освободив их от вплетенной ленты, он растянул ушки в стороны, стараясь их выпрямить.

– Ы-ы-ы-ы-ы…

Казалось бы, ребенок помогает зайке, как может, насколько умеет, но вот глаза Лиетты, разъехавшиеся в буквальном смысле вслед за ушами, выдавали ее вулканирующую ярость пополам с болью. Даже мне стало больно от такой картины.

Мальчик закончил свое благое дело, отошел, осмотрел зайца, улыбнулся, и, довольный собой, убежал вниз завтракать. Я перевел взгляд на нашу мученицу и еле сдержался, чтобы не засмеяться в голос. По-видимому, в ее уши была вставлена проволока, удерживающая их в правильном положении. После той «красоты», которую устроила ей Энн, конструкция так и не вернулась в исходный вид. Нет, уши, конечно, вновь располагались правильно, одно стояло, одно было загнутым, но оба приобрели ломано-спиралевидную форму.

– Что там? – все еще искрясь, прошипела Лия, поймав мой взгляд.

– Да-а-а… – я боялся ее реакции. – Нормально все.

– Говори! Я же вижу, что что-то не так.

– Эммм… Ну… Если ты настаиваешь… Скажем так: немного экзотики твоей внешности не повредит, – я с наслаждением вернул ей шпильку. – Теперь ты… кхм… эксклюзивная модель. Хватит тебе шипеть! Во всем надо искать свои плюсы

– И как много плюсов ты нашел сегодня ночью, – явно скучающим голосом произнес Джон, до сих пор валяющийся под кроватью.

– Один, но весомый. Меня не душили всю ночь и не спали на мне. А то, что мне перепал малость непрофессиональный массаж всего тела – так это расплата за сон отдельно от Ричарда. Съел?

– Ага, позавтракал, – все так же скучно, едва не зевая, ответил солдат. Что там у вас?

– Да тут у Лии новая прическа, если это можно так назвать, – удерживая взгляд зайки, веселясь, отозвался я.

– Я вам тут что, подопытный кролик? Верните все, как было! Живо! Сделайте же что-нибу-у-у-удь! – у девочки начиналась истерика. – Два мужика, блин, а толку нет! Ни помощи, ни поддержки!

– Лично я – медвошка.

– А у меня так вообще функция «мужика» отключена, как ты сказала прошлой ночью, – Джон осекся.

– Да вы… Да я… Да чтоб вас… Да чтоб вам… – слов в этой милой пушистой головке не находилось, а вот паническая атака, щедро сдобренная яростью и приправленная абсолютным бессилием в данной ситуации, набирала обороты.

Для Лии было крайне важно, как она выглядела в глазах окружающих. И то, что над ее внешностью смеются, было для нее катастрофой вселенского масштаба. О том, какой она была сейчас изнутри, зайка не думала. По мне, так в душе она была огнедышащим драконом с черной чешуей, отливающей алым цветом в сполохах пламени, стелящегося по земле. Вокруг, насколько хватало взора, расползалась выжженная пустыня с обугленными единичными деревьями и ни единой живой души. Даже если кто-то и хотел помочь ее внутренней драконице, она не подпускала никого, испепеляя всех еще задолго до того, как до ее ушей долетит «я хочу помочь». Я не знал, как приблизиться к ней, а потому раз за разом дергал этого дракона за хвост, «кусал» острыми словами и всячески мешал жить, надеясь, что однажды она замешкается на вдохе, а я смогу подобраться так близко, чтобы не оставить ей пространства для маневра и потушить ее губительное пламя одним тихим словом:

– Остынь! – я что, это вслух сказал?

– А? – Лия перестала дышать, и ошарашено уставилась на меня. Похоже, дракон меня услышал.

– Ничего страшного не случилось. Тебе не оторвали ногу, как это случилось недавно с Джоном, на тебе не танцевали самбу, не отрабатывали приемчики карате/самбо/дзюдо (я в них не разбираюсь), не катались на тебе с лестницы, не роняли тебя в унитаз… Ничего этого с тобой не случилось. Просто немного погнулись уши. Причем, не у тебя, а у зайца, в котором гостит твоя душа. Все твои проблемы только в твоей голове. А поэтому остынь!

Зайка все еще пялилась на меня неморгающим взглядом, но потом произнесла то, чего я никак не ожидал:

– Л-л-ладно. Спасибо.

– Чего?

– Спасибо, что вытащил меня. Ты прав, могло быть и хуже.

– Обращайся, – брякнул я, скорее на автопилоте, потому что все еще переваривал ее слова. Она меня что, поблагодарила? То есть я ей, можно сказать, ментальную пощечину отвесил, а она мне еще «спасибо» сказала? «Мамочка, почему все девочки такие глупые?»… Это самые нелогичные создания на свете! – Ты, это, извини, если я обидел или там… резко… – я чувствовал себя грубияном и совершенно не понимал что ей теперь говорить.

– Да нет, все правда в порядке. Не парься, медвошка, – она усмехнулась. Лучик света прорезал кромешную тьму в моей внутренней пустыне, где я был…

А кем был я? Если Лия была драконицей внутри, то я был драконом снаружи, особенно в прошлой жизни. Я выжигал вокруг себя все едва пробивающиеся ростки счастья, любви, дружбы. Я все всегда рушил, испепелял, предпочитая убить сразу, чтобы не дать потом сделать больно мне самому. Эдакая защита от будущего «а если предадут». А если нет? А если и не собирались предавать? Получается, я сам уничтожил свою жизнь? Мда-а-а… самокопание до добра не доведет.

– Я рад, – наконец отозвался я, искренне и по-доброму.

Наши драконы, споткнувшись, вдруг перестали рычать и изрыгать пламя. И в этой тишине мы впервые смогли услышать и понять друг друга. И это означало только одно: лед тронулся…

ГЛАВА 7

Сколько людей, столько и мнений. Но лично для меня осень была самым любимым временем года, особенно конец сентября. Летняя жара уступает место легкой прохладе, воздух становится чище и прозрачней, до холодов еще далеко, деревья преображаются, сплошная зелень уступает место буйству красок, под ногами шуршит опавшая листва… И даже случись пойти дождику – он не будет тем затяжным ливнем, когда все вокруг сереет и самая пора впадать в депрессию, нет! Это кратковременный поток довольно теплой дождевой воды, призванный сделать воздух еще свежее, еще «вкуснее». А еще осень – это пора сбора урожая. Прилавки на рынках завалены ароматными яблоками, грушами, поздними сортами персиков – от запаха последних аж ноги подкашиваются, даже сейчас, когда они – просто воспоминание из прошлой жизни.

Тем не менее, если мне везло, и меня сажали на кровать хотя бы вполоборота к окну, я наслаждался видом природы и осеннего неба, чуть потускневшего по сравнению с летним, но такого уютного. Птицы добавляли в пейзаж динамику, а солнечный свет придавал всему свой, неповторимый оттенок, особенно на закате.

Джону не везло никогда. Он был простой пластмассовой игрушкой, которой самое место в ящике для таких же, как он. Его никогда не сажали на кровать, за исключением случаев, когда Ричард играл с ним там, хотя, иногда его выносили на улицу и вот тогда он напитывался «осенними» эмоциями, как губка, потому что, как и я, был влюблен в это время года. Его все так же нещадно эксплуатировали, за исключением того месяца, когда он провалялся под кроватью и даже был объявлен «без вести пропавшим», пока однажды не попал в щетку пылесоса. Только не надо думать, что убирали в доме так редко, просто он лежал в труднодоступном месте. А в тот день мальчишка тайком от родителей протащил в свою комнату уличного котенка, который, спрятавшись под кроватью, нашел там весьма интересную игрушку и подвинул ее ближе к краю. Конечно, котенка отправили жить обратно, так как у Ричарда была аллергия на кошек, но доброе дело усатый-полосатый все же сделал: нашел любимого солдатика, успевшего покрыться пылью и отвыкшего от солнечного света.

– Исцарапанный, но живой! Всем здрасьте! – это было первое, что сказал Джон, когда его поставили на стол, вытащив из щетки и обтерев от пыли. – Ох, как ярко! – глаза, привыкшие к темноте, весьма болезненно реагировали на свет, льющийся сквозь окно.

– Ага, ты успел вовремя. Как раз закат. Тебе, как обычно, рассказывать, что я вижу или на этот раз сам посмотришь? – со стола, по словам друга, был виден кусок неба и часть кроны дерева.

– Спасибо, но сегодня я сам, – с гордостью ответил он и уставился в окно сияющими от счастья глазами.

Что же касается Лии, она больше любила лето – пору, когда можно нежиться на золотых пляжах в своих дорогущих «треугольниках», надевать максимально открытые платья, заканчивающиеся ровно там, где ноги теряют свое приличное название, и время, когда можно забыть об учебе и наслаждаться жизнью. Поэтому наши с Джоном восторги она не разделяла. Для нее осень – это сырость, слякоть и холод, а дождь – это вообще конец света, так как от него (цитирую) «портится прическа (а я знаете, сколько на нее времени тратила?!) и течет макияж (а красилась я вообще часа полтора, не могла же я выйти на улицу, как чучело)»… Девушки!

Прошло уже больше двух месяцев, как я поселился в этом доме. За это время многое изменилось. Я стал проще относиться к Ричарду и его играм. В конце концов, он просто ребенок и, если бы он знал, что мы «живые», уверен, относился бы к нам совершенно иначе. Поэтому, стиснув зубы, я терпел все, что уготовила мне судьба. Я даже немного полюбил этого сорванца, полюбил его увлеченность во время игры, когда он с головой уходил в мир своих фантазий, полюбил его «мамочка, а почему…» и «папочка, а зачем…», я разделял его искреннюю радость, когда у него что-то получалось, и огорчался вместе с ним, когда он терпел неудачи. Такой… маленький человек в огромном мире. Все мы когда-то были такими и я, глядя на него, порой видел в нем себя, каким бы я мог быть в его возрасте.

Еще я стал более терпимым к мнению окружающих и к этой «плюшевой занозе». Она все еще пыталась кусаться и колоться, как ежик, но делала это уже как-то неуверенно. Примерно месяц назад ее принятие действительности перешло в пятую стадию, она окончательно смирилась сосвоей участью и необходимостью меняться, правда, иногда все еще пыталась доказать нам, что она и так идеальная и не нуждается во всяких «перевоспитаниях». Но потом «человек разумный» брал верх в ее оплюшевевших еще при жизни мозгах, и она вновь соглашалась с условиями приговора небесного суда. Ее обучение шло тяжело, со скрипом, с пробуксовками, но некоторые подвижки все же были. Например, куда-то исчез ее взгляд «сверху вниз», даже когда она находилась ниже собеседника. Она стала более открытая в своих эмоциях, перестала бояться быть смешной и даже перестала ругаться, как сапожник. Хотя, признаться, доставалось ей несоизмеримо мало. Ее не брали в игры, с ней не спали, и она была слишком мала для, скажем, отработки ударов, удушающих приемов и лестничных аттракционов. Пару раз в гости приходила Энн, мы слышали ее голос, но своего зайку малыш больше ей не давал, так как выпрямить уши до конца так и не получилось, даже у папы. Одно ухо до сих пор оставалось немного не ровным, но Лию это больше не огорчало – еще один плюсик в ее личном зачете.

* * *

Августовское полнолуние мы, к слову, все вместе удачно пропустили. Причиной тому стали рулонные шторы, которые родители повесили в комнате Ричарда, чтобы закрывать окно от солнечного света во время дневного сна мальчика. Вот только в тот день по нелепому стечению обстоятельств, после сна шторы не убрали, хотя изначально это не вызвало у нас опасений, ведь такое уже случалось, и мама открывала их вечером, когда укладывала сына спать. Но надо ж было такому случиться: Джесс не пришла, пришел папа. Прочитал сыну сказку, поцеловал в лоб и зашагал к двери.

– Шторы! – закричали мы хором.

Отец остановился, повернувшись, бросил взгляд на окно, взглянул на Ричарда:

– Добрых снов, малыш, – и вышел прочь.

То, что было дальше, иначе, как замкнутым кругом назвать было нельзя: мы не могли двигаться, поэтому не могли открыть шторы, поэтому не могли двигаться, поэтому не могли открыть шторы, поэтому… И так до бесконечности. Джон смиренно молчал, Лия упражнялась в сквернословии в адрес всех и вся: начиная от родителей Ричарда и заканчивая тем небожителем, который придумывал правила. Мне же было обиднее всех. Моя мечта размять кости во второй раз накрылась медным тазом. Нет, я никого не ругал, это делала зайка за нас троих, причем так емко, что ни добавить, ни убавить. Я просто сидел и с утроенной силой ждал сентября.

* * *

Глядя в окно на стремительно темнеющее небо, усыпанное разводами облаков, напоминающими морской прибой, я окунулся в воспоминания трехнедельной давности.

Последние дни последнего летнего месяца стали для меня особенными. Случилось то, что никогда не случалось со мной в прошлой жизни: я увидел Атлантический океан.

Ричард целую неделю собирался в эту поездку, рассказывал родителям, как он будет плавать, нырять, убегать от волн, какие игрушки он с собой возьмет и как будет классно, если папа купит ему ласты и маску. В список «избранных» игрушек, кстати, никто из нас троих не вошел. Там был кораблик, ведро с совочком и набором формочек для песка, механическая лягушка, и дельфин, который лежал в ванной, и с которым мальчишка играл во время купания. Я дико завидовал и малышу, и игрушкам! Мне так хотелось увидеть эту мощь стихии, эту морскую гладь, уходящую за горизонт, эту бесконечную ленту песчаного пляжа, бегущую вдоль кромки набегающей воды, вдохнуть соленый воздух и почувствовать поцелуй морского бриза на своем лице… Да, тот факт, что я неумолимо превращался в романтика, начинал меня здорово беспокоить. Тем не менее, я хотел поехать к океану.

Тридцатого августа Ричарда разбудили очень рано, еще до рассвета, одели его полусонного, и на руках понесли в машину, прихватив заранее приготовленный им пакет с игрушками. Я смотрел им вслед, пытаясь проглотить подступавший к горлу ком обиды на себя, за то, что так и не доехал в прошлой жизни к своей мечте, и на жизнь, за то, что не попал в «счастливый», по моему мнению, список мальчика.

Через несколько минут я услышал звук мотора, и в этот момент ворвавшаяся в комнату Джессика, сгребла меня в охапку и потащила вниз по лестнице, провожаемая непонимающим взглядом проснувшейся Лии.

Меня закинули на заднее сиденье машины, положив под голову Ричарду в качестве подушки. Признаться, мне было все равно! Пусть хоть привяжут меня к фаркопу и потянут на веревочке по бездорожью – я согласен. Главное, чтоб тянули в направлении океана.

Конечно, через пару часов пути все мое тело затекло и просилось домой, а слюнка, стекающая изо рта спящего малыша, насквозь пропитала мой живот, неприятно холодя спину. Еще меня немного укачало и я совершенно не чувствовал то место, которое должно соединять голову и туловище, потому как мое тело лежало на сидении, а голова, свисая с него, беспомощно болталась в воздухе.

Через несколько часов мы прибыли на место. Как только дверь машины открылась, в нос мне ударил соленый морской воздух. Я втянул его, наполняя свои несуществующие легкие, насколько позволял вес головы спящего на мне Ричарда. Эйфория захлестнула меня, мозг отчаянно требовал, чтобы тело немедленно пустилось в пляс по золотистому песку, кричало от восторга и прыгало от счастья. Я делал это мысленно, опасаясь, что меня разорвет от эмоций.

За всей этой бурей одолевающих меня чувств, я даже не заметил, как отец разбудил сына и я оказался свободен. Еще через десять минут меня несли подмышкой на пляж, видимо, в качестве той же подушки. Устроившись на покрывале, я смотрел на океан, иногда забывая дышать. Чайки сновали высоко над головой, кричали, и изредка выхватывали что-нибудь съедобное из рук зазевавшихся отдыхающих. Волны накатывали на берег, языками заходя далеко вглубь суши, пенясь, и отступая с шипением. Песок искрился в лучах еще не высокого солнца, напоминая россыпь алмазной мозаики. К сожалению, окунуться в прохладную воду мне не светило, хотя я реально был готов продать душу за такую возможность. А потом пусть делают со мной что хотят: «обнуляют», запихивают в ад или отжимают воду из моего тела – еще неизвестно, что страшнее.

Правда, ощутить морскую воду на себе мне все же удалось: Джесс вышла из воды в своем зеленом купальнике, идеально подчеркивающем все изгибы ее тела, вниз с каштановых волос стекали водные струйки, падая и растворяясь в песке под ногами. Она подошла к покрывалу, уложила меня на спину и легла, устраивая свою голову у меня на животе. Волосы были холодными и мокрыми, из-за чего я за пару минут пропитался морской водой. И вот что я скажу: эти ощущения не шли ни в какое сравнение с теми, что были, когда я лежал в луже. Там было противно и сыро, а тут было мокро, прохладно и классно! Даже несмотря на очередные неудобства в виде давления на мое тело человеческой головы, я наслаждался! И был крайне благодарен тому, в чьем разуме мелькнула мысль о том, чтоб взять меня с собой!

Мы провели у океана целый день, отправившись в обратный путь, когда бледно-золотистый рог молодого месяца повис над Атлантикой. Весь обратный путь я пытался успокоить свои бушующие эмоции, но их было слишком много. Внутренне я весь подпрыгивал и искрился, оставаясь внешне все тем же неподвижным плюшевым медведем, пахнущим морем и, подозреваю, счастьем.

И даже ванная-комната, в которую меня занесли сразу по приезду, не омрачила исполнение моей мечты… Ровно до тех пор, пока не услышал:

– Билл, дорогой, помоги мне отжать его, а то у меня рук не хватает.

И тут я понял, что отжимать меня будет папа.

* * *

Скрутило меня знатно! Не только от непередаваемых ощущений, но и буквально, поскольку лишнюю воду из меня отжимали в четыре руки. А потому все, что было пережито мной в прошлый «банный день», можно было смело умножать на два. Даже на три, учитывая, что Билл был все же посильнее своей жены. Если в прошлый раз мое туловище выкрутить практически не получилось, то в этот – мой воображаемый желудок и печень поменялись местами, плюшевые почки слиплись, а кишечник превратился в симпатичный бантик из восьми петелек. По моим ощущениям, влаги во мне не осталось вообще, равно как и других текучих субстанций типа крови, слюны или слез, пусть и существующих только в моем понимании.

Сушить меня повесили во второй раз по-другому, отметив, что уши после предыдущей сушки изменили форму. А потому мою голову было решено перекинуть через веревку, зажав прищепками плечи. Гениально! Прощай, шея!

– О, привет, звезды!

Несмотря на все издевательства, я был счастлив. Боль, как последствие отжима, сойдет на «нет» через какое-то время, а вот увиденный океан останется со мной до конца жизни. Я даже не думал, что он такой… бескрайний. Полностью погрузившись в воспоминания о прошедшем дне, я даже не заметил, как перестал чувствовать плечи и все, что выше них. Мне было не до этого. Я вообще был не здесь, а там, где вдоль белой кромки набегающих волн, резвится Ричард, окатывая солеными брызгами своих родителей, и те смеются в ответ. Там, где Билл обнимает Джессику за талию, а она доверчиво кладет ему голову на плечо. Там, где морской бриз путается в моей шерсти и швыряется в глаза песком, где так легко и так… «правильно» быть счастливым.

Глядя на них, я думал, что хочу так же стоять на берегу, обнимая Лию и смотреть, как смеется наш сын. Это показалось мне настолько необходимым, что я даже немного испугался. Еще ни разу до того момента мне не хотелось видеть себя семьянином, и уж тем более отцом. Поездка к океану оказалась судьбоносной, если не сказать переломной. Во мне что-то перевернулось, и вернулся я домой уже совершенно другим человеком, с другими идеалами и ценностями. Наверно, стоило посетить Атлантику в прошлой жизни, может, тогда все сложилось бы иначе. Но я радовался, что все случилось именно так, ведь в том «иначе» не было бы той самой «плюшевой занозы для моей многострадальной задницы».

* * *

Очередное осеннее утро выходного дня выдалось самым обычным: пару раз о мою ногу споткнулся Ричард, двенадцать раз мне врезали по морде, произвели два удушающих и три болевых захвата, меня атаковал истребитель, кусал дракон, и добивал меня, конечно, солдатик. Потом, правда, малыш придумал новую игру. Усадив мою тушку около кровати в качестве мишени, он стал кидать в меня деревянные кубики, стоя у противоположной стены. Долетали не все, но те, что попадали в цель, били довольно больно. Знаете, какое место самое болезненное на лице? Не-а, не глаз. Переносица! Пара кубиков прилетела именно туда, и я увидел огненные искры вперемежку со звездочками. Красиво, но больно.

Все это время Джон сочувственно смотрел на меня, а Лия пыталась изменить траекторию каждого летящего в меня кубика криком: «Мимо!». Не работало. И тогда она злилась, молча, скрипя зубами, потому что тоже поняла и приняла тот факт, что для Ричарда мы просто бездушные игрушки, с которыми он имеет право играть как хочет. Когда последний кубик больно стукнул меня по носу, я выдохнул. Конечно, это то еще испытание, когда все твои инстинкты работают на защиту, пытаясь убрать тело с «линии огня» или хотя бы закрыть его с помощью рук или группировки, но тело в ответ не делает ни-че-го. Мозг пребывает в бешенстве, сердце устраивает дикие скачки, а дыхание забивается в дальний угол и сидит там, притворяясь мертвым.

Окончив игру и не обращая на меня более никакого внимания, малыш, сложив в пакет Бамблби, трактор и пару машинок, покинул комнату. Снизу до нас донеслось:

– Мам, можно я схожу к Дэнни поиграть?

– Только не долго, хорошо? Мы же сегодня собирались в парк.

– Ура! Парк! Я быстро, правда-правда.

– Иди уже, – в голосе мамы сквозила улыбка.

Тяжелая входная дверь хлопнула, и по комнате пронесся вздох облегчения. «Утренние процедуры» были позади. Но что-то подсказывало мне, что расслабляться рано.

– Сильно больно? – пытаясь скрыть заботу, спросила зайка.

– Как обычно. До свадьбы заживет, – усмехнулся я.

– До вашей? – Джон откровенно забавлялся.

– А то!

– Щаз! – мы с Лией ответили хором и сцепились взглядами. Первым не выдержал я, ощущая, как плавится воздух между нами, и, от греха подальше, отвел глаза.

– Сла-а-а-бак, – продолжал подтрунивать солдат.

– Между прочим, я и тебя спас только что от массового испепеления.

Лия фыркнула.

– Спасибо, конечно, но после девяти месяцев пребывания тут, мне уже никакие испепеления не страшны. Все равно ту горстку пепла, что от меня останется, склеят, придадут форму солдатика – и в бой. Разве Билл сможет устоять против этого «папочка, ну сделай, а?».

– А это больно, когда нога отрывается? – вмешалась Лиетта.

– А ты как думаешь?

– Не знаю.

– Ты когда-нибудь ломала кости?

– Не-е-ет.

– Хм… А что было для тебя самым нестерпимым, по шкале боли «десять из десяти»?

– Ну-у-у… Наверно, когда ломала наращенный ноготь вместе со своим. Я тогда чуть не описалась.

– Я не представляю как это, ну да ладно, сойдет. А теперь сравни размеры ногтя и ноги. Примерно понятно?

– Ага, – откуда-то из дебрей мыслительного процесса ответила зайка. Нет, она точно блондинка!

– Умственный нокаут, – констатировал я, давясь смехом. – Один, два, три, четыре…

Джон расхохотался вслед за мной. Лиетта нас не слышала от слова совсем, иначе шли бы мы с Джоном по известному маршруту в обнимку. Дабы не ругаться, в последнее время она так и говорила: «Дорогу вы знаете».

– Дорогу вы знаете! – донеслось до нас от вернувшейся в реальность зайки, и новый взрыв хохота разнесся по комнате, зацепив взрывной волной даже нашу стервочку.

– О, ребят, я тут анекдот вспомнил. Прибегает однажды к ЛОРу мужик…, – переводя дыхание, протараторил Джон.

– У меня уши в трубочку скручиваются от ваших анекдотов, – пожаловалась Лия.

– Оно и видно, вон, одно уже начало, – хохотнул солдат. – Итак, прибегает однажды к ЛОРу мужик и говорит…

…Ричарда не было часа два, и все это время мы смеялись до коликов в животе. Уже потом я понял, что это не к добру, но нам было так хорошо и уютно, что никто и не думал прекращать, пока меня не схватил внезапно появившийся мальчишка и не поволок к выходу.

– А можно сегодня без стирки, – взмолился я, чем напоследок знатно повеселил друзей.

Один, два, три, четыре, пять, шесть, семь, восемь, девять, десять, одиннадцать, двенадцать, тринадцать, четырнадцать, пол, дверь, крыльцо, мама, тротуар, пешеходный переход… парк.

Понеслось.

* * *

К моему удивлению, мы быстро миновали детскую площадку, и даже не остановились около проката велосипедов. Внутри я начинал искать пятый угол, опасаясь за свою целость и сохранность.

Довольно скоро мы пришли в отдельную часть парка, к аттракционам, и я выдохнул. Что может быть безобиднее детских развлечений? И что вообще там может случиться плохого, по крайней мере, с плюшевым медведем?

Ричард потянул маму за руку к лотку со сладкой ватой. Огромное розовое облачко на палочке впорхнуло в детскую ручку, проехав по моему лицу. Какой запах! Я совсем не помню вкуса ваты, но знаю, что это очень сладко!

Доев, мальчик выкинул палочку в мусорный бак, огляделся и указал пальчиком в сторону:

– Мамочка, можно вон туда? – я проследил за его пальцем, что указывал на карусель, где подвешенные на цепях сиденья при кружении разлетались в стороны и вверх.

– Можно, – улыбнулась Джессика, и, взяв сына за руку, а меня – подмышку, направилась за входным билетом.

Аттракцион был небольшой, раза в два меньше такого же для взрослых, но малышу хватило и этого. Покачиваясь после двух минут кружения, он, счастливый, вышел к маме, и молча указал в сторону горок.

– Пойдем.

Мы переходили от одной вертушки до другой крутышки, от одного паровозика до другой машинки, пока я окончательно не сбился в количестве посещенных Ричардом аттракционов. На парочке ему даже разрешили проехаться со мной, отчего я, сам того не ожидая, впал в детство. Мне хотелось раскинуть руки в стороны, болтать ногами и визжать от восторга, так же, как делал это малыш и другие дети.

А еще мы ели мороженое! Я – воображаемое, мальчик с мамой – настоящее. У меня было эскимо, политое толстым слоем мягкого шоколада и щедро присыпанное орехами с вафельной крошкой. У моего даже было одно огромное преимущество – оно не кончалось. Как и был один еще более огромный недостаток – оно было ненастоящим.

Посвятив развлечениям всю вторую половину дня и изрядно подустав (хотя это касалось только Джесс), наша троица засобиралась домой. Напоследок мама разрешила прокатиться Ричарду на еще одной карусели, той, где разные животные неспешно едут по кругу. Оплатив входной билет, мама, держа сына в одной руке, а меня в другой, шагнула на крутящуюся платформу. Меня усадили на слона, а мальчику приглянулся огромный светло-коричневый лев. Проехав так несколько кругов, малыш попросился пересесть на лошадку. Потом на зебру. Затем на осла, на оленя, и, наконец, на жирафа. Половину его пересадок я не видел, лишь слышал его голос, так как они ушли за поворот. А потому не сразу понял, что продолжаю кататься уже без них.

– Меня забыли. За-ши-бись! – утвердительно сказал я сам себе. – Эй, постойте, а она что, не останавливается?

Карусель кружилась без остановки, другие дети заходили с родителями на медленно крутящийся круг с разными зверями, катались, смеялись, косились в мою сторону, но никто так и не решился убрать меня оттуда. В среднем однообразное катание по кругу длилось у всех минут пять, у меня же счет пошел на десятки. Голова шла кругом, ладони вспотели, а в глазах то и дело темнело. Как выяснилось, у моего плюшевого мозга был один существенный недостаток – он не мог отправить тело в обморок. Подозреваю, это оттого, что умереть я не мог, как бы ни пытался. Ну, действительно, что может быть страшного в детском аттракционе, на который допускаются дети с года… Для детей может и ничего, а вот безопасность брошенных плюшевых медведей оставляет желать лучшего!

Когда солнце уже зацепилось краем за горизонт, а в парке включилась подсветка, я понял, что катаюсь уже больше часа. Такого приступа тошноты я не испытывал ни в одной жизни! Перед глазами все плыло, любые попытки сфокусировать взгляд были заведомо обречены на провал, несуществующий желудок застрял в несуществующем горле и очень просился наружу, вся кровь отхлынула куда-то в район пяток, а от легкой вечерней прохлады начинало знобить.

– Как можно было забыть целого медведя?! Это вам не чупа-чупс на лавочке!

Спустя, по моим ощущениям, три вечности, эта страшно-люто-дико-безумно-меганенавистная карусель начала останавливаться. Я балансировал на грани между глубоким обмороком и обычным сентябрьским вечером. Мысли путались, цепляясь друг за друга и катаясь клубочком в моей голове, а вестибулярный аппарат приказал долго жить.

Прошла минута, две, три… На площадке появился парень, видимо тот, который отвечал за аттракцион. Он внимательно осматривал каждое посадочное место, пока не наткнулся на меня.

– О, заяц!

– Где ты зайца-то увидел, баран?! – еле шевеля языком, отозвался я.

– Билетик-то Ваш где?

– А Ваш?

– Так-с, пройдемте-ка со мной до выяснения обстоятельств, – паренек взял меня на руки и понес к своему «домику» на входе на карусель.

Едва он открыл дверь, как за его спиной раздался очень знакомый голос:

– Молодой человек! Погодите! – мой взгляд все еще отказывался фокусироваться, но в лице, плавающем туда-сюда, я узнал мистера Динкерманна.

– А?

– Откуда у Вас эта игрушка? По-моему, я знаю ее владельца, – тон его голоса был добрым и учтивым.

– Да вот, забыли, – пожав плечами, ответил парень. – Может, заберете его? Он мне тут совершенно ни к чему.

– Заберу. Спасибо Вам!

– И Вам спасибо, что избавили меня от участи открывать «бюро находок».

– Ну, здравствуй, старый знакомый, – дедушка бережно, словно ребенка, взял меня на руки, и, еще раз улыбнувшись работнику парка, зашагал прочь. Он тяжело опирался на трость, которой в прошлый раз у него не было, но лицо его по-прежнему выражало спокойствие и умиротворение.

– Вот и свиделись снова, – сказал он мне. – И снова ты попал в передрягу, приятель. Видно, судьба моя такая – выручать тебя. Знать, ради этого и живу до сих пор, – его смех подействовал на меня, как успокоительное. Я знал, что теперь мне ничего не угрожает, и что руки, прижимающие меня к стариковской груди, – сейчас самое надежное место на Земле. – Значит, Ричард сегодня катался на аттракционах и забыл тебя. Ну, надо же, какая досада! Наверно, переживает. Но тебя я сегодня к нему не понесу, поздно уже. Сегодня ты будешь моим гостем, если, конечно, не против.

Я взглянул на луну, притаившуюся между кронами деревьев и обреченно вздохнул. Полнолуние.

– Знаешь, мы с Элизабет тоже катались на каруселях. Особенно любили колесо обозрения. Город, как на ладони! Наверно, сейчас он выглядит совсем не так, как во времена нашей молодости, но рядом с моей женой все всегда становилось прекрасным. Жаль, что ты ее не знал, – мистер Динкерманн перехватил меня поудобнее. – Однажды она здорово подвернула ногу, когда выходила из кабинки, и я нес ее на руках до самого дома. Тогда я совершенно не считал, что делаю что-то «героическое», но завистливые взгляды проходящих мимо женщин говорили об обратном. Я и сейчас считаю, что носить свою женщину на руках должен каждый мужчина. Потому как, если ее не носить, она сама залезет на руки, без твоего желания. А иногда и без твоего участия. В первом случае, глядя в эти блестящие от радости глаза, ты почувствуешь себя дураком, жалея, что не делал этого раньше. А во втором – почувствуешь зуд за своими ушами, в том месте, где будут резаться рога, – дедушка усмехнулся. – Женщины – они как кошки, всегда тянутся туда, где есть тепло и ласка. Ты хоть раз встречал кошку, которой уютно в сырости и холоде? Вот и я нет. Мы, дорогой мой друг, пришли в этот мир, благодаря женщине, поэтому должны и жить в нем, благо даря женщине. Только они, поверь мне, только они, – он потряс крючковатым пальцем в воздухе, сжимая остальными четырьмя трость, – умеют одним лишь взглядом обогреть, приласкать, излечить и подарить силы, когда все твои запасы иссякли. Попомни мои слова, приятель, авось пригодятся в жизни.

За этим философским разговором мы неспешно добрались до соседнего с «моим» дома. Ключ жалобно скрипнул в замочной скважине, дверь отворилась, и я с удивлением обнаружил, что попал в прошлое.

ГЛАВА 8

В доме пахло стариной и старостью. Но это был не тот ужасный аромат, от которого хочется бежать, зажимая нос. Напротив, с каждым вдохом я погружался все больше в эту непередаваемую атмосферу, не имеющую ничего общего с той, что царила в «обычных» домах.

Быстро миновав гостиную, едва освещаемую маленьким бра у входной двери, мы прошли на кухню. Мистер Динкерманн хлопнул по выключателю на стене, и комната озарилась тусклым светом от единственной лампочки, одиноко висевшей под потолком. Стол был накрыт белой скатертью, накрахмаленной до хруста. Ее края обрамляло замысловатое кружево, явно ручной работы. У стола стояло четыре добротных дубовых стула с подлокотниками и высокими спинками. Сиденья были истерты, отчего было ясно, что они здесь едва ли не с самого начала. Два стула стояли по обе стороны от стола, один довольно близко – его явно давно не трогали. Второй же был хозяйским. Два других стояли вдоль стены, прижатые массивной столешницей, видимо, на случай гостей, которых давно в этом доме не было.

Дедушка усадил меня туда, где сидела когда-то Элизабет.

– Вот так, дорогой мой гость. Надеюсь, тебе удобно. Ты уж прости, у меня давно никого не было в гостях, предложить могу, разве что, чай.

Он прошаркал к плите, взял старенький чайник, налил в него воду и поставил на огонь. Затем, достав кружки, обернулся в мою сторону, улыбнулся, и продолжил колдовать над «ужином». Через несколько минут свисток на носике чайника известил, что тот закипел, старик выключил плиту, разлил кипяток в подготовленные кружки и, взяв их в обе руки, осторожно принес на обеденный стол. Каково же было мое удивление, когда я действительно увидел в кружке заваренный чай, соблазнительно дымящийся и горячий, именно такой, какой мне, продрогшему до костей на карусельках, был жизненно необходим. Жалко только, что я к нему не мог притронуться.

Пока я смотрел на чашку, на столе появилась тарелка с печеньем и пара бутербродов со сливочным маслом.

– Прости меня за этот цирк, – сказал он, усаживаясь напротив, и указывая рукой на пространство между нами. – Просто мне тут…, – он пожевал губы, – чертовски одиноко! Одиночество – это одна из самых безжалостных вещей на свете. Ему все равно: стар ты или молод, где ты живешь, как тебя зовут и сколько денег у тебя на счету. И чем больше ты сопротивляешься, отвергая его существование, тем больше оно тебя затягивает, подобно трясине. Я признал его власть сразу, поэтому мы живем с ним дружно, – он горько усмехнулся, отпивая горячий напиток. – Знаешь, мне почему-то кажется, что ты не просто так появился в моей жизни. Первый раз еще мог быть случайностью, но вот второй… И даже если ты мне послан небесами лишь для того, чтобы скрасить сегодняшний вечер, я им благодарен. Потому что нет ничего скучнее, чем разговаривать с собственной тенью, которой ты порядком поднадоел, – мистер Динкерманн взял с тарелки бутерброд и принялся его есть.

Когда-то давно, и, по нынешним ощущениям, даже не я, а какой-то аморальный придурок, люто ненавидел стариков. Меня они раздражали своей медлительностью, своими нравоучениями и даже само их существование в мире казалось мне каким-то абсурдным и ненужным. Я думал: ну, зачем нужна эта рухлядь? От нее ведь никакой пользы. Только и того, что путаются под ногами, да потребляют воздух.

Я то и дело насмехался над пожилыми людьми, плевал им в спины и даже несколько раз толкал их в сторону, когда был не в настроении, а они мешали проходу. Как же стыдно! Как же мне хотелось вернуться и попросить у них прощения, заодно съездив по морде тем отморозкам, что пытаются их унизить.

Мистер Динкерманн был прав и не прав одновременно: наша встреча не случайна. Вот только не я, а он был для меня тем спасательным кругом, в котором я так нуждался. Мне нужно было повстречаться с ним, чтобы понять, насколько низко я пал в своей прошлой жизни.

Он относился ко мне, как к человеку, хотя видел перед собой только игрушку, я же относился к старикам как к игрушкам, хотя они были людьми… Я не достоин был сидеть за одним столом с дедушкой. И уж тем более, не достоин чашки чая! Но если мое присутствие хоть немного разбавило его одиночество, я счастлив. Пусть это будет еще одним маленьким шажком на пути моего исправления.

– Спасибо Вам, мистер Динкерманн!

Словно услышав, он поднял на меня свои льдисто-голубые глаза, и, хлопнув ладонями по столу, скомандовал:

– А теперь спать.

* * *

Спальня располагалась на втором этаже. Взяв меня на руки, дедушка неспешно покинул кухню и зашагал по лестнице. Каждая ступенька жалобно скрипела под его ногами, у каждой был свой, особенный звук. Пройдя четырнадцать ступеней, мы прошли в открытую дверь, и попали в спальню. Бережно, словно я был хрустальным, меня усадили в кресло, расположенное по правую стену от двери.

Под потолком – такая же одинокая лампочка, дающая света ровно столько, чтобы не споткнуться о мебель. Посреди комнаты стояла двуспальная кровать, аккуратно заправленная светлым покрывалом. По обе стороны – тумбочки, напротив – старый телевизор на четырех ножках, накрытый сверху салфеткой, связанной крючком. Видавшие виды бумажные обои в тонкую полоску покрывали стены, на которых висели фотографии и пара картин. Элизабет была прекрасна! С «дорисованной» фотографии на меня своими огромными глазами глядела светловолосая девочка, одетая в памятное мне по рассказу платьице в цветочек. Рядом стоял молодой крепкий паренек, нежно обнимающий ее за плечи. Если бы меня попросили описать это фото одним словом, я бы сказал «любовь». Вот, как она есть. Без всяких эпитетов и лишних слов.

На другой фотографии была запечатлена та же пара в более старшем возрасте. Миссис Динкерманн тепло смотрела на своего мужа, на ее губах играла легкая улыбка, а руки лежали на его груди. Его руки поддерживали ее за локти, а взгляд был направлен на нее. Одно слово? «Гармония».

На третьем фото сидела пожилая супружеская пара. Он накрыл ее ладони, лежащие у него на коленях, оба смотрели в камеру и светло улыбались. Даже возраст не смог отобрать у Элизабет ее очарования. Тот же огонек в глазах, та же уверенность в позе и та же женственность, раскрывающаяся, подобно цветку, рядом с любимым мужчиной. «Счастье».

Дедушка вернулся после душа, расправил кровать и включил светильник на своей тумбочке. Некогда бывшее белым, а ныне немного посеревшее постельное белье пахло свежестью. Выключив основной свет, мистер Динкерманн забрался под одеяло на дальнюю от меня сторону кровати, и, пожелав мне «спокойной ночи», погасил последний источник света комнате.

Воцарилась тишина, нарушаемая лишь размеренным дыханием моего спасителя. Я перевел взгляд на окно, в проем которого только-только лениво вползал бледный шарик луны, чей луч начал свое нарочито медленное путешествие по спальне. Часы над телевизором показывали одиннадцать часов вечера. У меня был час на молитвы о том, чтобы в этот раз ничего не случилось, и я смог, наконец, насладиться полнолунием. Впервые за три месяца. А еще о том, чтобы после смерти мистер Динкерманн встретился со своей любимой в раю и был счастлив. Да, пожалуй, это важнее, чем луна.

* * *

Стоило мне на минуту прикрыть глаза, как я вновь оказался на карусели, будь она трижды проклята. Мало того, что она так же двигалась по кругу, так еще и слон, на котором я сидел, то поднимался вверх, то опускался вниз.

– Опя-я-ять?!

– Снова, – отозвался мой внутренний голос.

В бешеном круговороте сливались деревья, аттракционы, лотки с мороженым, сладкой ватой и фаст-фудом, но что-то было не так. Вместо солнца на небе светила полная луна, а в парке не было ни единой живой души. Моя не в счет – она после таких катаний была полуживой, если не сказать на треть. Я попробовал двинуться и (о, чудо!) у меня получилось. Рука легко рассекла воздух, и я с восторгом уставился на нее. Еще не веря в свое счастье, я попробовал пошевелить второй рукой, ногами, головой – все двигалось! Карусель перестала меня интересовать, и я слез со слона, чтобы покинуть ее. Подойдя к краю платформы и дождавшись, пока она поравняется с площадкой для выхода, я смело шагнул вперед… и смачно поцеловал пол спальни мистера Динкерманна. Оглядевшись, даже не сразу понял, где нахожусь, когда успел задремать, и почему смог сам встать. Холодный лунный свет заливал комнату, в тишине которой слышался тихий храп дедушки. Я сделал осторожный шаг, опасаясь, что все еще сплю, и мне вновь предстоит куда-нибудь рухнуть. Но ничего не произошло. Даже после второго и третьего шага. Окончательно осмелев и осознав, что, наконец, дождался полнолуния, я потянулся, прохрустев всеми воображаемыми косточками, звук от хруста которых, однако, перекрыл даже храп старика, отчего хозяин дома дернулся и перевернулся на бок. От накатившей волны наслаждения немного закружилась голова. Пришлось схватиться за стоящее рядом кресло, стараясь сохранить равновесие.

Немного привыкнув к столь ожидаемой, но так внезапно свалившейся на меня свободе, я прошелся по комнате. В некоторых местах пол под моими плюшевыми лапами издавал скрип. В такие моменты я морщился и сжимал зубы, боясь разбудить деда. Никак мне не хотелось «обнуляться» в такую ночь! О спуске на кухню не могло быть и речи. Лестница, что вела вниз, была очень старой и довольно «громкой». Мне ясно представилась картина, где мистер Динкерманн выходит посмотреть на источник шума в его доме посреди ночи, а по ступеням крадется огромный плюшевый медведь, ругаясь на каждый «скрип» и «хрусть» из-под ног. Видит Бог, я не желал дедушке провести остаток жизни в психушке, а поэтому ограничился прогулкой по спальне.

Осторожно ступая по полу и стараясь не задеть мебель, я прошел к окну, отодвинул краешек занавески и посмотрел на небо. По моим подсчетам, луна должна была пройти это узенькое окно часа за два, не больше, а потому стоило поспешить взять от этой «свободы» все!

«Все» оказалось весьма скудным. Я ходил туда-сюда, наматывая круги, маневрируя между телевизором, кроватью, креслом и огромным двустворчатым шкафом, стоящим в дальнем углу комнаты. Отвыкшие от движения мышцы, уже минут через двадцать стали ныть и просить об отдыхе.

Я то и дело подходил к телевизору, рассматривая разные кнопочки на панели настроек и колесико переключения передач. Неужели мистер Динкерманн каждый раз вставал, чтобы включить нужный канал? Да ну! А если лень? А если устал? Да не-е-е, не может быть! Хотя… раньше все так жили. Это теперь один менее ленивый лентяй придумал для миллиардов более ленивых лентяев пульт дистанционного управления. А до этого-то было: либо иди переключай, либо смотри один и тот же канал. Тут уж что перевесит: «не хочу» или «не нравится».

Несколько раз я возвращался к окну, примерно прикидывая, сколько еще можно погулять. Страх не успеть залезть обратно в кресло был весьма ощутим, подпитываемый возникающими в голове детальными сценами форс-мажоров: вот я, запутавшись в занавеске, резко тяну ее на себя и срываю вместе с карнизом. Последний с грохотом падает на меня. Просыпается дедушка. Занавес. Обнуление. Вот я бегу к креслу, но цепляюсь ногой за телевизор, падаю, старик вскакивает от скрежета ножек по полу, и видит меня, растянувшегося вдоль кровати и тихо ругающегося. Конец. Обнуление. И таких ситуаций возникало в моем плюшевом мозгу великое множество. Может, потому что это мой «первый раз», а может, потому что очень боялся кары за невыполнение условий пребывания в этом теле. Точнее, боялся больше никогда не встретить Лию. Кстати, как она там? Наверно, опять достает Джона, пытаясь уговорить его пуститься на мои поиски.

Мысли о зайке отозвались в моей душе теплом, разливающимся где-то в области грудной клетки.

– Мда-а-а, приятель, ты втюхался, – насмешливо заявил изнутри мой «второй я».

– Да ну тебя! – отмахнулся я от собственных мыслей.

– Кого ты обманываешь?

– Ага, как же, втюхался! В кого? В эту плюшевую занозу? Разбежался! Ну да, мне хочется помочь ей, ускорить ее перевоспитание… Ладно, мне нравится находиться с ней рядом, особенно, когда ее сажают ко мне на колени. А то, что она фыркает при этом – так это для виду, надо же показать свою неприступность… Ну и что, что ее смех вызывает у меня толпы мурашек, бегающих под шерстью. Это же просто смех… такой, хрустальный, как перезвон маленьких колокольчиков… Ну да, я переживаю за нее больше, чем за себя… Скучаю, когда не вижу… На берегу Атлантики представлял рядом с собой только ее… и нашего сына… Твою мать! Я влюбился. Да, ну-у-у!

– Ну, да!

Вынырнув из этого более, чем странного диалога с самим собой, я понял, что все это время пялился на свою тень на стене. Вспомнились слова мистера Динкерманна: «нет ничего скучнее, чем разговаривать с собственной тенью, которой ты порядком поднадоел». Почему-то отчетливо представилось, как он стоит так же, напротив стены, и беседует со своим силуэтом, отвечая себе же за него. Должно быть, это ужасно.

Мало-помалу, пребывая в самых различных размышлениях и топая взад-вперед по комнате, я решил, что пора возвращаться в исходную позицию. Из-за оконной рамы едва выглядывал краешек луны, а это значило, что время на исходе. Проходя мимо телевизора, я все-таки зацепился за него ногой. Нет, тяжеленная тумба ни на миллиметр не сдвинулась с места. По ощущениям, с места сдвинулся только мой мизинец на правой ноге. Я взвыл, прикрывая рот лапами и катаясь по спальне от боли. Как дедушка не проснулся при этом – известно одному Богу! И я был ему благодарен, как никогда.

Мне пришлось преодолеть полкомнаты, хромая и тихо ругаясь, прежде, чем передо мной выросло кресло. Забираясь на него, я просунул лапы по бокам внутрь, чтобы подтянуться и наткнулся на какой-то предмет. Уже забравшись наверх, я рассмотрел в своей лапе наручные часы. Гравировка на задней крышке гласила: «С любовью, моему дорогому Роберту. Всегда твоя, Элизабет». Я еще раз перевернул часы, взглянув на циферблат – секундная стрелка дернулась, блеснув в полумраке. Они шли! Должно быть, дедушка потерял этот подарок. Их значимость для него не вызывала никаких сомнений. Но как ему вернуть то, что никак не может просто так взять, и появиться на тумбочке? После недолгих раздумий, было решено засунуть часы обратно так, чтобы их край выглядывал между подлокотником и сиденьем. Будь что будет! Я должен был вернуть ему частичку его памяти о любимой!

Положив находку так, как задумал, я услышал шорох, разглядев в сгущающейся темноте очертания хозяина. Дед встал с кровати и, еле передвигая ноги и тяжело опираясь на все, что попадало под руку, прошел в уборную. Как же я вовремя!

Минут через десять луна переползла по небу так, что ее лучи уже не проникали в комнату. Я вновь сидел обездвиженной мягкой игрушкой там, где меня оставили. Счастливый оттого, что насладился движением. Палец на ноге все еще болел, возможно, даже поломался бы, если б мог, но все сводилось просто к крайне неприятным ощущениям.

Мне же было не до него. Я с нетерпением ждал утра, лелея надежду, что старика не подведет зрение, и он разглядит то, что некоторое время, может, даже, годы, скрывало его кресло. Он должен найти свой подарок! Он заслужил это.

* * *

Словно почувствовав, я проснулся как раз в тот момент, когда мистер Динкерманн зашевелился, просыпаясь. Настенные часы показывали семь часов утра. Не открывая глаз, он провел своей морщинистой рукой с искореженными временем пальцами по несмятой подушке рядом с собой. Не найдя там Элизабет, он тяжело вздохнул, поднял веки и перевернулся на спину. Полежав так еще минуты две, словно в тысячный раз свыкаясь с мыслью, что ее больше нет, он набрал полную грудь воздуха и встал с кровати. Проходя мимо, он потрепал меня по голове:

– Доброе утро! Надеюсь, тебе хорошо спалось, – сказал он сонным голосом, после чего вышел из спальни.

– Спалось мне мало, – ответил я уже в спину. А вот гулялось очень даже хорошо. – Вспомнились минуты свободы и наслаждения от каждого движения мускула и косточки. Мизинец на ноге напомнил о зверском нападении на меня четырехлапого монстра под названием «телевизор» и я невольно скривился.

Довольно быстро дедушка вернулся за мной и предложил позавтракать. Наклонившись, чтобы взять меня, он вдруг замер.

– Ч-что это? – дрожащими пальцами он ухватился за корпус часов и потянул их вверх. Его лицо вытянулось, побледнело, а затем на нем отобразилась такая боль, что мне захотелось плакать. Он нежно положил часы в ладонь вверх гравировкой и прижал их к сердцу. Легкая, едва заметная горькая улыбка коснулась его губ, а из уголка глаза сорвалась одинокая слезинка, затерявшись в пышной бороде.

– Моя девочка…

Я с трудом проглотил ком, подступивший к горлу. Никогда бы не подумал, что обычная вещь может стать такой дорогой, если ее подарил любимый человек. Но я прожил эти мгновения вместе с «дорогим Робертом» и во мне снова что-то перевернулось. По-моему, я увидел любовь наяву.

* * *

Простояв с прижатыми к сердцу часами минут пятнадцать, мистер Динкерманн нехотя оторвал их от груди, провел подушечкой большого пальца по надписи, поцеловал и попытался надеть их на правую руку. Получалось плохо. С четвертой попытки ремешок все же поддался и браслет сел на запястье, как влитой.

– Спасибо тебе! – обратился дедушка ко мне. – Я же говорил, что наша встреча не случайна. Я потерял их, – он тряхнул рукой, – много лет назад, уже даже и не вспомню когда. Элизабет никогда меня не корила за это, но сожалела о моей потере. Часы-то дорогие, она копила на них несколько лет. И как я мог не заметить их, можно сказать, у себя под носом?! Это все ты-ы-ы, – дед обнял меня и зарылся лицом в мое мохнатое плечо.

– Это моя плата за двойное спасение.

– Нам пора завтракать, – поднимая голову, уже бодро сказал он. – А то рискуем не успеть вернуть тебя до ухода Ричарда.

Спустившись на кухню, мистер Динкерманн вновь усадил меня в стул, стоящий на противоположном крае стола от его, достал из холодильника творог, вареное яйцо, взял булочку, налил в стакан молоко и поставил это все на свою сторону.

– Прости, приятель. На завтрак у меня продуктов только на одну порцию. В следующий раз обязательно куплю про запас, на случай, если снова придется тебя откуда-нибудь спасать.

Я был не в обиде. Со стороны вообще казалась глупой сама мысль: кормить мягкую игрушку, а он еще извинялся.

– Знаешь, с тобой мне как-то веселее… Наверно, куплю и я себе медведя! Точно такого! Вот прямо сегодня, как только откроются магазины, пойду и куплю. Все ж не одному век коротать.

Я улыбнулся такой милой и по-стариковски абсурдной идее. Правда, «точно такого» не получится, но с такой же внешностью – пожалуй. Конечно, живого человека игрушка не заменит, но с ней вполне можно побеседовать, опять же, кормить не надо, да и тень наконец отдохнет от вечного собеседника.

Наскоро поев, дедушка взял меня на руки, еще раз обнял и, прихватив с собой трость, покинул свое жилище. На крыльце соседнего дома он немного помялся, видно, борясь с желанием оставить меня себе, но честность и воспитание все же взяли верх, и его пальцы потянулись к звонку.

Дверь распахнулась почти сразу же. На пороге стояла Джессика.

– Мистер Динкерманн?

– Доброе утро, – ее взгляд упал на меня.

– Ричард!

Через мгновение раздался топот маленьких ножек, совсем как тогда, когда я впервые попал сюда.

– Мишка!

– Ты его снова потерял?

– Так получилось…

– Вот как? Опять? – дедушка поднял брови, ухмыляясь.

– Мне просто стало плохо на карусели, и мы с мамой ушли. А мишку забыли там.

– А-а-а! Ну, если плохо, то другое дело. Держи! И больше не теряй!

– Что надо сказать? – обратилась Джесс к сыну, берущему меня на руки.

– Спасибо, мистер Динкерманн!

– Пожалуйста, малыш! Береги его! Он очень хороший, – старик незаметно накрыл ладонью часы на запястье правой руки, которой опирался на трость.

На мои глаза навернулись слезы. Еще никогда в моей сознательной жизни никто не говорил мне таких теплых слов.

– Я знаю, – отозвался мальчик и поцеловал меня.

– Спасибо Вам за то, что нашли его. Ричард полночи проплакал. Даже пришлось звонить в парк. Но охранник сказал, что ничего не знает и посоветовал прийти сегодня. Я даже с работы отпросилась, хотела бежать сейчас на поиски.

– Я забрал его у контролера. Не переживайте, он был накормлен, напоен и оставлен на ночлег у меня. И мне весело, и ему не ночевать в парке.

– Еще раз спасибо! Может, я могу Вас чем-то отблагодарить?

– Ну, разве что сказать, где вы купили его? Я тоже такого хочу.

– Эммм… – скрыть удивление маме Ричарда не удалось. – Его покупал Билл, вроде в детском магазине в центрегорода. Ох, мистер Динкерманн, муж уже уехал на работу. Давайте я узнаю у него, и потом скажу Вам, хорошо?

– Хорошо.

– Вы меня извините, не приглашаю. Мне надо… – она указала пальцем себе за спину.

– Да, конечно! Работа – дело такое. Опаздывать нельзя. Хорошего дня, Джессика!

– И Вам, мистер Динкерманн, всего доброго! Заходите как-нибудь в гости.

– Непременно, – с этими словами он повернулся и зашагал по дорожке в сторону парка. Может, на утреннюю прогулку, а быть может, спасать других плюшевых медведей.

Я улыбнулся:

– Спасибо Вам за все, мистер Динкерманн!

* * *

Счастливый, Ричард потащил меня наверх, к себе в комнату, обняв за горло.

– Да, малыш, я тоже скучал, – сдавленно сказал я. – О, и все ступени до сих пор на месте!

Вбежав со мной в детскую, мальчик еще раз посмотрел на меня, обнял, утыкаясь носом в щеку и сказал:

– Мишка… Я так скучал! Я боялся, что ты не найдешься. Но мама сказала, что пойдет сегодня в парк, спросит у дяди: где ты. А теперь мама в парк не пойдет, она пойдет на работу, – он высоко подкинул меня в воздух. Поймал, правда, криво, но спасибо, что вообще решил ловить. – Ладно, мишка, мне пора в садик. Вечером поиграем.

– Всенепременно! – произнес я, не разделяя его энтузиазма.

Как только Ричард ушел, я понял, что мои друзья до сих пор молчат. Липкий холодок тревоги пробежал вдоль позвоночника, заставив нервно сглотнуть. Я огляделся. Все игрушки были на месте, кроме двух.

– Лия? Джон?

– Том? – голос донесся откуда-то снизу-сбоку, как будто говорили через слой ваты. – Это ты?

– Вы знаете еще говорящих медведей по имени Том?

– Ну да, это он, – подытожил солдат.

Только сейчас я увидел на другом конце кровати под пледом бугорок, по размерам напоминающий зайку. Судя по голосу солдата, тот вообще говорил из-под подушки. Через секунду я услышал, как кто-то на той стороне шумно вдохнул, а после выдал на одном дыхании:

– Уедрит твайу чьерриз карамислоу, Том! (Прим.авт. «Едрить твою через коромысло»). Где тебя черти носили? Я тут чуть с ума не сошла! – зайка запнулась и прикусила язык.

– Ч-ч-что-о-о-о ты сказала? – за попыткой вникнуть в этот набор букв я даже пропустил мимо ушей ее последние слова.

– Она сказала, что переживала, – включил переводчика с «женского» на «мужской» Джон.

– Да это я и так понял. Нет, что ты сначала сказала?

– Уедрит твайу чьерриз карамислоу.

– Что это такое? Откуда? Ты как вообще язык не сломала? – заходясь диким хохотом, еле успел сказать я.

– Ой, все!

– Нет-нет-нет-нет-нет! Повтори-ка это еще раз! Ну, пожалуйста!

– Меня научил этому один русский парень. Сказал, что это одно из самых страшных ругательств в мире, придуманное в России. И что говорить его можно только когда испытываешь сильные эмоции или очень злишься. А я злюсь!

– Да, звучит правда страшно. Интересно, что оно значит?

– Точно не знаю. Я пыталась найти в гугле, но не смогла написать.

– Научи меня, а?

– Не буду!

– Ну, что тебе стоит?!

– И я хочу выучить эту русскую страшилку, – добавил солдатик.

– Да ну вас! Дорогу вы знаете.

– Ну, Лия! Хорош ломаться! Нам все равно заняться нечем.

– Ладно. Но только потом ты расскажешь, где был и что делал?

– По рукам.

Девочка тяжело вздохнула и выдала:

– Уедрит твайу чьерриз карамислоу.

– Погоди. Не так же быстро.

– ОК, уедрит…

– Уе… уеди… уедирит… Блин! Ты как это выучила вообще?! Уедир…

– …Уедирить! – едва не завязав свой язык в узел, сделал последнюю попытку Джон.

– Уедрит, – чувствуя свое превосходство, повторила Лия.

– Уед… Уедрит! О, уедрит!

– Уедрит, – повторил Джон торжествующе.

– Ладно. Дальше твайу.

– Твайу.

– Твайу.

– Хорошо. Чьерриз.

– Чиииз…

– Ери…

– Не-а, чье-рриз.

– Чье… Чьерроуз. Тьфу ты!

– Чьерриз, – Джон оказался способнее меня.

– Ты долго это учила?

– Я не помню, я была пьяна. А когда проснулась утром, помнила и всю фразу, и то, что рассказывал мне про нее Игор.

– Да у него даже имя страшное! Как они вообще там, в России живут?!

Лия расхохоталась, да так заразительно, что мы с солдатом не смогли устоять и присоединились к ней. Отсмеявшись и борясь с желанием вытереть слезы, выступившие от смеха, я попросил Лию сказать нам последнее слово. Если бы я только знал, что мой бортовой компьютер даст сбой и задымится…

– …Карамислоу, – повторила зайка уже раз десятый.

– Кирамислу…

– Каримаслоу…

– Скажи по слогам!

– Ка-ра-мис-лоу.

– Ка-ра-рис-лоум…

– Ка-ла-рис-лоу…

Девочка хохотала так, что в моих ушах начало звенеть:

– Лиетта Уильямс! Пожалуйста, для тупых…

– Ка-ра-мис-лоу.

– Ка-ра-мис-лоу.

– Ка-ма… Ка-ми-рис… – Джон выругался. – Ка-ра-мис-лоу! Карамислоу!

– Ну вот. Осталось только собрать все в кучу.

Я уверен, Джон мысленно сделал то же, что и я, а именно схватился за голову и взвыл. Но делать нечего. Сами напросились. Не сдаваться же теперь на глазах у нашей стервочки, предоставляя ей шанс считать себя умнее нас.

– Уедрит твайу чьерриз карамислоу.

– Уедирт чьерриз… Нет. Уедрит твайу чьерриз камарислоу.

– Карамислоу.

– Да, карамислоу. Уедрит твайу чьерриз карамислоу! Я сделал это! Джон?

– У меня сломался язык. И вообще я сегодня рыбка и не могу говорить. – Мы одновременно прыснули. Кто бы мог подумать, что разучивать новые слова может быть так смешно. А ведь учили на самом деле страшное ругательство! Его русские, наверно, применяют в какой-нибудь драке, или когда угрожают кому-то. Эх, узнать бы!

– Ну, Джо-о-он, – жалобно протянула Лия. Давай! Уед…

– Я воспитанный человек. Мне такое знать вообще не положено. Спасибо, конечно, но я пас.

– Ну, ты и зануда, – попыталась поддразнить его зайка.

– Ага, знаю, – мне показалось по звуку, или он ей правда язык показал?

– Ладно. Сиди голодный. Том? Твоя очередь. Рассказывай.

– А что рассказывать? Катались на каруселях, меня там забыли. Когда закрывался парк, подошел наш сосед, мистер Динкерманн. Да-да, тот, что поднял меня из лужи в прошлый раз. Он забрал меня домой, где я и переночевал, пару часов насладившись свободой в свете луны.

– Значит, тебе удалось все-таки? – поинтересовался солдат.

– О, да! Незабываемые ощущения!

– Мог бы и предупредить, – фыркнула зайка. – Мы тут, между прочим, собирались идти на твои поиски.

– Не «мы», а ты, – поправил ее Джон.

– Да как я мог предупредить-то? Почтового голубя отправить что ли?

– И правда, дорогуша, как он должен был это сделать?

– Захотел бы, нашел способ! Ричард, бедняжка, рыдал весь вечер. Джесс пришлось обзвонить четыре человека, прежде, чем ей дали номер охранника, но тот тоже оказался не в курсе где ты. Знаешь, как мы испугались? Мы хотели сами идти за тобой в парк, уж нам-то забор не помеха.

– Не «мы», а ты, – снова вставил Джон.

– Да ну тебя! Дорогу ты знаешь! Том, ты хоть понимаешь, что я – слово «я» она нарочно сказала громко, выделяя его голосом. Подозреваю, этот «камешек» был в солдатский огород, – решила, что все. Конец. Что тебя кто-то унес с собой, или с тобой что-то случилось и тебя выкинули, всего порванного и без головы… Ты себе даже представить не можешь, какие мысли лезли мне в голову! И ни одной хорошей среди них не было! Ни одной! Ты обо мне вообще подумал?! Да я бы умерла, если б тебя сегодня не вернули! – по-моему, она зажала себе рот обеими лапами, даже без возможности двигаться.

– Оу, все, ребят, я не при делах. Разбирайтесь сами, – нарушил пятисекундную тишину Джон, но нам было немного не до него.

– Лия, – осторожно начал я. – Я знал, что вы волнуетесь, но, поверь, никак не мог дать о себе знать. Если бы меня оставили на первом этаже, я бы, может, что-то и придумал. Но мистер Динкерманн забрал меня на ночь с собой в спальню. Выйти оттуда, не рискуя нарваться на «обнуление», не было никакой возможности. А если бы меня «обнулили», вряд ли это бы вас утешило. – Зайка молчала. – Лия. Я понимаю твои чувства. Случись что с тобой, я бы тоже пошел тебя искать. И я очень благодарен Джону, что он не позволил тебе наделать глупостей. Пообещай мне никогда не рисковать собой, что бы не случилось. Потому что… Потому что… В общем, пообещай.

– «Потому что» что?

– Потому что без тебя будет скучно, – соврал я, мысленно отвесив себе огромного пенделя.

– Всегда рада повеселить вас своим обществом, – ядовито сказала девочка. – Местный клоун к вашим услугам.

– Погоди, Лия, я совсем не то хотел сказать!

– Ты сказал то, что сказал.

– Ты не так поняла!

– Все я так поняла! Отстань уже, а?!

– И не подумаю, пока не скажу все, что должен! Мне правда будет без тебя скучно, но не так, как без Джона, например.

– Ну, спасибо, – отозвался он.

– Да погоди ты! Не до тебя! Не принимай на свой счет. Тебя я тоже люблю.

– Люблю?

– Тоже?

– Твою мать! А-а-а-а! Лия, мне без тебя было бы скучно, – я попытался взять себя в руки и фильтровать каждое слово, – потому что мне нравится твое общество, нравишься ты, нравится сам тот факт, что ты – девушка среди нас, мужчин.

– Вот с этим «фактом» и общайся, – огрызнулась она.

– Да, что ж такое! Ты можешь меня выслушать, не перебивая? – я начинал закипать.

– Не могу! Я же тебе сразу сказала «отстань».

– Знаешь что? Вот ты… точно плюшевая заноза в моей многострадальной заднице!

– Кто-о-о-о? Ах, ты…

– Дорогу я знаю.

– Да иди ты!

– Уже.

– Вот и иди!

– Вот и иду!

– Ребят, у вас попкорна не найдется? Тут такая заварушка намечается, не хочу ничего пропустить, – встрял Джон. Его явно забавляла ситуация, за что я готов был его закопать в этом самом попкорне.

Со стороны, наверно, наш «театр» выглядел весьма интересно: плюшевый медведь, сидящий на кровати и ругающийся с бугорком под пледом. Представив это, я немного расслабился.

– Лия… Ты пойдешь со мной?

– Куда?

– Туда, куда меня послала.

– Вот еще! Иди сам!

– А я хочу с тобой. Ты же «моя» заноза, – уже примирительно сказал я.

– А ты противный неотесанный мужлан!

– Хорошая из нас парочка получится.

– Ты что там себе придумал?! Нет никакой парочки.

– Зачем тогда собиралась меня спасать?

– Чтобы не умереть в обществе Джона от его занудства.

– А-а-а, ну, тогда все ясно.

– Я бы от твоего яда скорее умер, – вернул шпильку солдат.

– Да урастьюд ис твайу нэсамай, как вы оба достали! (Прим.авт. «Растуды ж твою незаймай)

– Это тоже по-русски? – давясь смехом, спросил я.

– Учить не буду! – злобно сказала зайка.

– А ты еще много такого знаешь?

– Больше не знаю.

– Ну, слава Богу! А то мой мозг больше не выдержит русского языка.

– У тебя в голове наполнитель, – зайка была на пределе.

– А у тебя ухо кривое! – вырвалось у меня, и это стало последней каплей…

Лия всхлипнула и разрыдалась в голос. Ну, вот кто меня за язык тянул?! Просила ведь она меня отстать. Нет, полез со своими объяснениями. Объяснился, дебил?

Каждый ее всхлип бил меня, словно плеть. Кто из нас двоих взрослый серьезный мужчина? Судя по ситуации, никто.

– Лия… Лия, ну прости. Я не хотел. Красивые у тебя уши. И сама ты красивая. Честно! Прости, дурака! Я ж не со зла. Это все потому, что ты мне небезразлична. Эй, Лия. Слышишь? Нравишься ты мне! Как женщина! Походу… я… того… влюбился.

– Опачки! – Джон, зараза, убью его когда-нибудь!

Всхлипывания, доносящиеся из-под пледа стали утихать и, спустя минуту, повисла пауза.

– Ты влюбился в занозу в собственной заднице? – поддразнила меня зайка. Вот как она это делает?

– Нет.

– Нет?! Забираешь свои слова обратно?

– Нет. Я влюбился в плюшевую занозу в своей собственной заднице, умеющую ругаться по-русски и никогда не дослушивающую до конца.

– Тяжело тебе, наверно.

– Мне хорошо.

– Дурак!

– Заслужил.

– Дебил!

– И это тоже.

– Козел!

– Ну, скорее медведь…

– Ненавижу!

– Врешь.

– Вру.

– Ну, вот и хорошо. Мир?

– Мир.

– Фу-у-у, ребят! Ну что за банальщина? Где интрига, где напряжение, где неожиданный финал?

– Том?

– А?

– Ты мне поможешь спрятать труп Джона при следующем полнолунии?

– Я даже сам его убью!

– Ну и отличненько.

Секунда, две, три… Аха-ха-ха-ха!

* * *

После детского сада Ричард вернулся не один, а со своим другом Полом. Выпросив разрешение у мамы поиграть в детской, мальчишки ворвались в комнату, едва не сорвав двери с петель.

Оба уселись на пол и начали спокойно перебирать все игрушки, лежавшие в ящике. Часть они откладывали в одну сторону, а часть – в другую. Закончив сортировку, большую кучу дети сложили обратно, а из меньшей принялись строить будущий полигон для игр: какие-то башни, укрепления, железную дорогу, и «логова чудовищ».

– Подожди… – сказал Ричард другу, озираясь по сторонам и что-то ища. – Где же он? Я же вчера с ним играл.

– Кто?

– Да мой любимый солдатик потерялся.

– А, тот?

– Ну, да. Он у меня один.

– Может, без него?

– Не, без него нельзя. Я хотел поставить его в бою против дракона.

– Ну, давай Бамблби поставим.

– Ты чего? Бамблби – робот! Роботы с драконами не дерутся.

– И что теперь делать?

– Искать солдатика. Он где-то тут.

– Ну, давай тогда вместе поищем.

Я нутром ощутил, как Джон съежился под подушкой, ожидая своей участи. Битва с драконом обычно заканчивалась плачевно, и, вопреки задумке «режиссера», отнюдь не для дракона. Мне вспомнились слова Джона о том, что когда-то в драконе тоже жила душа девушки. Даже представить сложно, какой урок одна должна была вынести из постоянных схваток с солдатом и прочими «правыми» силами. Стать храбрее? Освоить азы нападения первой? Не бояться первого шага? Научиться побеждать или наоборот, терпеть поражения? Как бы там ни было, она справилась! Даже не зная ее, я уважал эту девушку. Потому что на собственной шкуре испытал, как это сложно – быть безвольной игрушкой в руках ребенка, не забывая при этом «перевоспитываться».

– О, вот он! – Ричард в победном жесте выкинул руку, сжимая в кулаке солдатика.

– Ура! Давай играть, – подпрыгнул Пол.

– Давай. Ты играешь за дракона.

– Хорошо. Арррр! – дракон взлетел в воздух и, сделав вираж, спикировал на Джона. – А давай мой дракон будет огнедышащим?

– Давай.

– Ахххххх! – чудовище выдохнуло пламя.

Солдатик увернулся, подпрыгнул и пнул дракона в бок. Тот дернулся, после чего вновь накинулся на солдата, пытаясь сбить его с ног. Джон ловко поднырнул под противника, прыгнув ему на крыло. Раздался хруст. Настоящий такой хруст, с которым если не ломается, то уж точно трескается пластик.

– Ой!

– Ничего! Папа склеит.

– Ну, ладно.

– Хххха! – новый вихрь пламени ударил в замешкавшегося Джона. – Я тебя поджог, – уточнил мальчик.

– А-а-а, я горю-ю-ю-ю! Спаси-и-и-ите! – Ричард размахивал игрушкой взад-вперед, делая вид, что та бегает. Затем он бросил ее почти за себя, – Плюх! Там море, – пояснил Ричард другу. – Ах, ты, драконяка! Иди сюда, сразимся!

– Виу-у-у! – крылатая тварь бросилась на солдата, идя в «лобовую» атаку. Игрушки столкнулись в воображаемом небе, послышался нехороший звук… и стало тихо.

– Упс…

– Бли-и-ин, Пол! Меня папа убьет! Он и так в последний раз не хотел ему ногу клеить.

Когда я догадался, что произошло, меня насквозь прошибло ознобом. Джону снова досталось. И на этот раз вряд ли Ричарду удастся уговорить папу не выкидывать переломанного солдатика, у которого все конечности держатся только благодаря клею.

– Джон? – позвал я. Джон, что случилось?

– Я проиграл, – шипя от боли, ответил он.

– Ты еще шутить умудряешься? Что на этот раз?

– Рука.

– Сильно? – я все еще надеялся, что прохрустел дракон, и Джона задело лишь немного.

– Ну, если учесть, что она куда-то отлетела, то да, сильно.

Мне поплохело от одной только мысли о том, что должен был сейчас чувствовать товарищ. А если его теперь выкинут? Что дальше? Неужели небожители не предусмотрели выход из такой ситуации? Может, такие души переподселяют к тому же «хозяину» в другую игрушку? Ну, или может, там предусмотрено УДО?

– Так, давай положим на стол солдатика и дракона, а когда папа придет с работы, попрошу его сделать.

Когда игрушки положили на стол, я смог рассмотреть Джона, лежащего на спине без руки по локоть, и дракона, рядом с которым лежала выломанная часть крыла.

– Погоди, а рука где?

– Наверно, там, – Ричард указал пальцем в сторону поля боя. – Сейчас поищу.

Мальчишки ползали минут десять, перепроверяя снова и снова все места, куда могла завалиться отломанная деталь. Но тщетно. И вот, когда надежда найти руку почти угасла, а в глазах «хозяина» читалось осознание дальнейшей участи любимой игрушки, Пол рванул с места. Уйдя под стол в каком-то невообразимом подкате, он вылез из-под него, показывая совсем сникшему другу найденную часть солдатика.

– Вот, нашел! У стенки была.

– Ура! Осталось только папу уговорить.

– Если не получится, я попрошу.

– Да тебя он и слушать не станет. Он не любит, когда я игрушки ломаю.

– Мой тоже не любит. Иногда даже в угол ставит.

– Не, я в углу не стою. Но ругаться папа будет.

– Но мы же играли!

– Ага, ты это моему папе скажи.

– И скажу.

– Да не надо, я сам.

– Ладно, я, наверно, домой пойду. Поздно уже. Расскажешь завтра, что было?

– Расскажу.

– Пока.

– Пойдем, я провожу тебя, – положив руку Джона на стол, мальчики вздохнули, пожали плечами, и вышли из комнаты.

– Что теперь будет, Том? – дрожащим голосом спросила Лия, наполовину выглядывающая из-под откинутого пледа.

– Я не знаю, – честно признался я.

– Ничего хорошего, – донесся глухой голос Джона. Он был лишен всяких красок и эмоций. Это был голос робота. Или обреченного человека, не имеющего возможности ничего изменить и покорно ждущего своей судьбы.

– Джон, прости меня за все! Я не…

– Так, вот давай только без прощаний! – прервал я начавшую было зайку. – Еще ничего не ясно. Никто никого не выкинул, не доломал…

– И не склеил, – все тем же бесцветным голосом добавил солдат.

– Это вопрос времени. Вот увидишь, Ричард убедит отца склеить тебя снова!

– С трудом верится.

– Это все, что у нас сейчас есть – вера. Выше нос и верим в Ричарда! А еще… молимся.

* * *

– …Папочка, ну прошу тебя, сделай! Я обещаю убирать игрушки и хорошо себя вести! Это последний-припоследний раз!

– Я же сказал, нет. Сколько можно его клеить?! В нем клея больше, чем пластмассы уже. Все, в мусор!

– Ну, па-а-ап! – разрыдался малыш.

Спустя несколько секунд, на плач сына явилась Джессика.

– Что тут случилось?

– Папа не хочет делать игрушки.

– Билл?

– Да сколько можно их делать? Он минимум раз в неделю что-то ломает, – папа указал обеими руками на мальчика.

– Ты для того и отец, чтобы их делать. Тебе что, сложно? Ну, давай я сделаю!

– Не надо. Этого солдатика давно пора выкинуть. Мы что, самые нищие? Не можем позволить себе купить сыну нового? Ходит, позорится с этим «клееным», – он потряс Джоном в воздухе.

– Но, пап! Это мой любимый солдатик! Я не хочу другого. Я хочу этого-о-о-о, – вновь заголосил притихший было малыш.

– Билл, дорогой, – примирительным тоном начала Джесс, – прошу тебя, сделай, как он просит. Ну, если любит ребенок игрушку, ну что поделаешь! И вообще беременным отказывать нельзя!

Стоп! Что? Беременным? Только сейчас я увидел уже округлившийся животик Джессики. И как можно было его раньше не заметить? Может, потому что раньше его еще не было видно? В любом случае, новость была шокирующая. Второго малыша в доме мне не пережить! А уж Джону – подавно.

– Ладно, – сдался отец. – Схожу за клеем. Но это в последний раз!

– Угу, – вытирая кулачком слезы, нехотя согласился сын.

Я вспомнил, что все это время не дышу, и шумно втянул воздух. Черные тучи, нависшие над судьбой Джона, были вновь разогнаны и унесены вдаль ураганом «Ричард». Никто не знал, когда будет «следующий раз» и каким он будет. Но до него у нас было время, чтобы помочь Джону завершить свою миссию в этой промежуточной жизни.

* * *

Когда мальчик ложился спать, склеенные игрушки уже лежали на столе и ждали утра: клею нужно было время, чтобы окончательно затвердеть. Я благодарил всех Богов, Ричарда, Билла и особенно Джессику, которая нашла нужные слова и аргументы (пусть и не совсем честные), за то, что вернули нам нашего «третьего лишнего», который был совсем не лишний.

Джон молчал, переваривая случившееся. Уверен, боль еще не утихла. Да и эмоции от чудесного спасения, скорее всего, с трудом укладывались в его пластмассовой голове. Мы с Лией молчали тоже. Из уважения к товарищу. Эмоциональная встряска оказалась ощутимой для всех нас.

Всем своим существом обнимая зайку, усаженную мне на колени Джессикой, я пытался забрать у нее хотя бы часть того страха, что бушевал в ее глазах. Слова здесь были излишни. Бал правили чувства и многогранный калейдоскоп эмоций: от ужаса до радости. Лия была очень напряжена, но, окруженная моей заботой и теплом, начинала потихоньку успокаиваться. Для меня это было высшей наградой. Уже спустя полчаса девочка мирно посапывала, доверительно прислонившись ко мне спиной. Я был счастлив? Да, в тот момент я был счастлив. Хотя бы потому, что вопреки ожиданиям «ничего хорошего», в итоге не произошло ничего плохого.

ГЛАВА 9

Меня выкинули.

На улицу.

В пятнадцатиградусный мороз.

Усадив попой в сугроб.

Падающий снег припорошил мою шерстку, отчего я стал похож на снеговика.

Это было… очень холодно! И я понятия не имел, как долго мне придется проторчать под открытым небом.

Ощущал я себя по прошествии получаса… синим. И это, к моему величайшему сожалению, никоим образом не относилось к алкоголю. Хотя от пары глотков виски я бы не отказался, в качестве согревающего напитка.

Первыми отмерзли уши. Не уверен, что они не отвалились. Затем я перестал чувствовать нос и все четыре лапы. Про попу вообще молчу! Она заледенела в первые десять минут, поэтому она не в счет.

А еще этот аромат, который сводил меня с ума! Что-то рождественское. Корица с апельсином, кажется. Довольно распространенный запах для туалетных освежителей. Именно им Ричарду пришло в голову меня «полить», иначе не скажешь. И что ему не понравилось в моем запахе? Или он захотел, чтобы и я пах Рождеством. Мало ему, что ли елки до потолка и гирлянд по всему дому?

Уж не знаю, как он вообще до такого додумался. Есть же, в конце концов, мамины (или папины) духи, ну или какой-нибудь дезодорант в виде спрея. Нет же! Ему приглянулся именно освежитель воздуха! Да еще и распылил он его на меня столько, что сочельник я рисковал встретить на улице. Хорошо, что вокруг все было украшено: и деревья, и дома – хоть что-то не давало моему настроению скатиться в пропасть.

Когда время уже приближалось к обеду, открылась дверь и меня бесцеремонно втащили внутрь за ухо. Учитывая, что оно отмерзло, я совершенно ничего не почувствовал. Билл скептически осмотрел меня, понюхал в нескольких местах, а затем отнес в ванную «оттаивать», усадив около батареи отопления.

– О-о-о, теплышко! – заходясь от восторга, протянул я.

Довольно быстро снег растаял, оставив на моей шерстке маленькие капельки воды. Билл заглянул ко мне минут через двадцать для того, чтобы эти самые капельки убрать, тряхнув меня так, что моя голова затылком стукнулась о мою же задницу, чувствительность к которой, как ни странно, вернулась. Просидев еще минут двадцать около пышущей жаром батареи, мне объявили амнистию и разрешили Ричарду забрать меня обратно в детскую. Конечно, весь запах не исчез, но стал, по крайней мере, менее удушающим и противным.

Когда малыш проносил меня мимо гостиной, я зацепился взглядом за елку, стоящую по традиции у камина. Красивая! Высокая, чуть ли не упирающаяся в потолок, пышная и вся-вся увешанная игрушками, подсвеченными сотнями разноцветных лампочек. Даже в дневном свете она смотрелась сказочно!

У меня никогда не было таких елок. Я их видел только в кино и в окнах других домов, где взрослые любили своих детей и ждали праздника, как чуда. У нас в доме было не принято радоваться чему-то, и уж тем более не приветствовалась всякая напрасная трата денег. «Ты хоть представляешь, сколько стоит эта елка? А игрушки с гирляндами? А счета за свет потом представляешь? Ни черта ты не представляешь! И подарков тебе Санта не принесет, ты плохо себя вел весь год. Ты плохой мальчик. Очень плохой!», – говорила тетя каждый раз, когда я просил ее сделать хоть что-то праздничное. Удивительно, что с таким подходом я не перестал любить Рождество! А вот «плохой мальчик» реализовал себя впоследствии в полном объеме, не боясь огорчить Санту, ведь он все равно не приходил, вне зависимости от моего поведения.

Если у меня будет семья… Нет, не так. Когда у меня будет семья, я куплю самую большую елку, какая только поместится в моем доме! И Санта будет приходить к моим детям каждый год, потому что они будут самыми лучшими. И никто никогда не узнает, кем я был в прошлой жизни. Того Тома больше нет. И мне так стыдно, что он вообще когда-то существовал.

Закинув меня в свою комнату, Ричард быстро оделся и побежал гулять с друзьями на улицу.

– Как же там холодно! – посетовал я.

– Сколько? – полюбопытствовал Джон.

– Градусов пятнадцать есть.

– Бррр, – поежилась зайка.

– Не то слово, бррр! – передразнил я ее. – Кстати, вы елку видели?

– Я даже прыгал по ней, – гордо сказал солдат.

– И я видела, когда летела вниз головой с лестницы.

Это был первый полет Лии. Несколько дней назад друзья Ричарда приходили к нему играть. Сначала все шло тихо-мирно, но в какой-то момент кто-то из мальчишек кинул в другого игрушку и понеслось. В ход шло все, что попадало под руку. Зайку схватил, кажется, Денни. Размахнувшись, он швырнул ее в Пола, но тот пригнулся, и она вылетела, перемахнув через перила и упав на первый этаж. Все это сопровождалось диким визгом Лиетты, естественно, слышным только нам с Джоном.

К слову, Джона не трогали. После последней поломки Ричард относился к нему, как к хрустальной вазе, то есть, конечно, играл, но очень аккуратно.

– Красивая, да?

– Очень. У нас дома была почти такая, только раза в полтора больше, – сказала Лия.

– А у нас была в полтора раза меньше. И игрушки были попроще. Но для меня наша елка была самой лучшей! – окунулся в воспоминания Джон.

– А у меня не было праздника, – все уставились на меня. – Тетка не любила Рождество. Поэтому не было ни елки, ни чулков, ни праздничного ужина.

– Погоди, а куда тогда Санта клал подарки?

– Подарков тоже не было.

– Да, ну-у-у, – недоверчиво сказала избалованная жизнью девочка.

– Угу.

– А как вообще может быть Рождество без подарков? – не унималась она.

– Ну, тебе же сказали, что и Рождества как такового не было. Был просто очередной январский день, – пояснил Джон.

– Но так не бывает!

– К сожалению, бывает, – вздохнул я. – Маленьким, я любил бегать на соседнюю улицу к дому, где были огромные окна от пола до потолка. В одном из таких окон каждый год стояла просто потрясающая елка. Я больше нигде и никогда таких не видел. Ее украшали сказочные герои, настолько реалистичные..! Создавалось ощущение, что они прибыли прямо из сказки. Особенно мне нравился Щелкунчик. Я мог очень долго стоять под окнами этого дома, рассматривая елку. Иногда меня замечала девочка, живущая там, и махала мне ручкой. Родители ее ко мне не выпускали, но меня никогда не прогоняли, даже наоборот отодвигали шторы, чтобы мне было лучше видно. К сожалению, продлилось это недолго. Года через четыре эта семья продала дом молодому мужчине, и я больше никогда их не видел. Но вот о чем я мечтал тогда, так это чтобы мне подарили такого же Щелкунчика. Хотя бы на день рождения, который был в декабре, так как на другие праздники подарков мне не полагалось…

– Погоди! У тебя был в декабре день Рождения, и ты молчал? – возмутилась зайка. – Когда?

– Двадцать второго декабря. Но это же было в прошлой жизни. Моя душа, будучи заключенной в тело медведя, увидела эту жизнь шестнадцатого июля. Стало быть, тогда я и «родился», если это слово вообще здесь применимо.

– А у моей мамы день Рождения был пятого января – мечтательно произнес Джон.

– Вот не могу я одного понять, – перебила его Лия. – Почему день Рождения называют «днем» Рождения? Ведь по факту – это годовщина. Каждый год проходит сколько-то лет после того дня, когда ты появился на свет. Вот этот день – настоящий «день» Рождения. А все, что после него – годовщина Рождения. Разве я не права?

– Интересная точка зрения. Никогда не задумывался, – улыбнулся я, начиная погружаться в обдумывание ее слов.

– Я умер сегодня. Пятого января, – рубанул солдат. Мои мысли дернулись и рванули в обратную сторону.

– Что тогда произошло, Джон? – сочувственно спросила зайка. Да, она немного научилась уважать чувства других людей и сопереживать им.

– Я жил в Сент-Луисе, на Чиппева-стрит, – в этот момент я весь обратился в слух, потому как эта улица была моей, и обо всех происшествиях на ней мне было известно. Иногда эти происшествия устраивали мы с парнями. Но дальше, чем до драки, дело не доходило. – Под вечер пятого января я пошел в магазин, чтобы купить маме подарок и цветы. Забрав заказанные заранее книги в одной книжной лавке, и купив по пути букет роз, я спешил домой, но за пару кварталов до дома заметил, как какие-то отморозки пристают к молоденькой девушке. Не то, чтобы они ее унижали или тащили куда-то, но в ее глазах я увидел страх и мольбу о помощи. Моя просьба оставить девушку в покое была воспринята крайне враждебно. Сначала эта шайка сыпала оскорблениями в мой адрес, а затем один из них выхватил у меня из рук книги, завернутые в подарочную упаковку, и кинул их в снег. Туда же отправились розы, которые к тому времени больше напоминали веник, нежели букет. Когда я попытался растолкать этих недолюдей и поднять подарок, меня ударили первый раз. Били не долго. В какой-то момент особо точный удар по ребрам заставил свет померкнуть, и я погрузился во тьму… Пришел в себя я уже на «суде». Не сразу понял, что произошло, а когда понял, сожалел лишь об одном: что мама так и не получит мой подарок – редкие издания книг, которые она искала полжизни. В протоколе на суде, в графе «причина смерти», я узнал, что тот удар сломал мне ребро, вывернув его так, что острый край вонзился мне прямо в сердце…

…Я не дышал. Я вообще был не в детской, а там, между домами, где били невысокого молодого очкарика, который посмел указать нам, как вести себя с девушками. Он был неуверен в себе, сутулился и говорил «под нос». А еще этот подарок с бантиком. И банальные красные розы… Они тогда выбесили больше всего. Нас было трое. Один стоял на шухере. Второй бил по ногам. Я бил… Честно, я не знал, что он тогда умер. Мы решили, что он в отключке и, испугавшись, разбежались в разные стороны. Скорая приехала довольно быстро, уж не знаю, кто ее вызвал, хоть и находился неподалеку. После приезда помощи, я со спокойным сердцем пошел домой. Я же не знал… Да и что я мог тогда сделать? Бить себя в грудь кулаком и кричать: «это я!»? Или стоило пойти в полицию с чистосердечным? Покажите мне того человека, кто добровольно сядет в тюрьму. И все же… я… убил Джона. Осознание этого медленно, но верно, проникало в мой разум, заставляя его усвоить новую информацию: я убил человека. Не специально. Но человека нет. Как теперь с этим жить – было большим вопросом. Как сказать Джону, что это был я (и надо ли?) – ответа на этот вопрос у меня не было вовсе.

Украдкой взглянув (теперь уже по-другому) на солдата, я никак не узнавал в нем того ботаника. Передо мной был человек более резкий, порой грубоватый, имеющий свое «я» и умеющий справляться с трудностями. Определенно, год, проведенный в пластмассовой, горячо любимой Ричардом, игрушке, наложил на его характер свой отпечаток. «Перевоспитание» души в действии.

– Нелепая смерть, знаю, – продолжал солдат. – Но если бы я мог вернуть время назад, я бы поступил так же. Вы бы видели глаза той девушки!

– Ты – настоящий герой, Джон! – просто и без пафоса сказала Лия. – Жаль, что все так вышло.

– И мне… жаль, – промямлил я. Своей обобщенной фразой я пытался хоть как-то, хоть немного извиниться, пусть и косвенно. Возможно, солдат бы выслушал меня и все понял, хотя вряд ли. В любом случае, я был не готов с ним говорить. Я вообще был не готов узнать то, что узнал!

Ужаснее же всего, что в этой «промежуточной» жизни моя жертва – мой товарищ, с которым мы жили под одной крышей. А судьи-то наши были с юмором! Тяжелее наказания для меня и придумать было сложно! Но я это заслужил. Я – убийца…

* * *

Весь оставшийся день я старался молчать и не вступать в беседы, которые вели преимущественно Лия с Джоном. Сославшись на головную боль и последствия перемерзания на улице, я ушел глубоко в себя. Мне было крайне тяжело представить свое дальнейшее общение с солдатом. Меня грызла совесть, не спеша, с чувством, смакуя каждый кусочек моей души, добираясь до самых тайных ее уголков, и глубже, туда, где прятались все самые ужасные воспоминания и страхи. Меня ломало. Все мое сознание трещало по швам, грозя рухнуть, а разум предательски собирал чемоданы, спеша съехать вместе с моей крышей. Нет, я не мог позволить себе сойти с ума! Во-первых, потому что у меня была Лия. А во-вторых, потому что… не мог! Правда, не мог, из-за того, что мозги мои были плюшевые, а рехнуться не позволяли установки, данные небожителями нам перед «подселением», равно как не позволяли они и «умереть» до того, как душа усвоит урок.

Мне было плохо. Стыдно. Противно.

Почему мы тогда накинулись на того парнишку, Джона Рикса? Зачем били? Что произошло в тот день до встречи с ним? Очевидно же, что он попал «под горячую руку». Увы, память отказывалась сотрудничать. Чтоб тебе! Чтоб тебе! Чтоб тебе!

– А-а-а-а-а! – это было вслух, хотя я не отдавал себе в этом отчет.

– Том, что с тобой? Что-то случилось? – с нотками заботы в голосе спросил Джон.

«Случилось», – очень хотелось сказать, но вместо этого за меня ответило мое альтер-эго:

– Нет, все порядке. Просто задремал. Страшный сон…

– Бывает. Что на этот раз приснилось?

И снова вмешалось мое второе «я», спасая меня:

– Да, какая-то погоня, кто-то стрелял, а там потом зомби…

– Понятно, чушь всякая.

– Ага, – облегченно сказал я.

– Мы тут с Лией ставки делаем: кого из нас первым возьмет в игру Ричард, когда вернется – тебя или меня. Играешь?

– А на что играете?

– На желание. В полнолуние проигравший отдает долг.

– И кто на что ставит?

– Лия говорит, что меня. Я ставлю на тебя. Давай с нами! Будет весело!

– Хорошо. Ставлю на себя.

– Вот ты… Не мог меня поддержать! – притворно надула губы девочка.

– Да ладно тебе! Зато дней через пять повеселимся. Что б для тебя придумать..? – поддразнил ее Джон.

– Что бы ты ни придумал, моя месть будет страшной, – парировала зайка. – И тебе, – она посмотрела на меня, – тоже!

– А я-то при чем? Мальчик реально сейчас Джона меньше трогает, чем меня.

– Мое дело предупредить. Твое дело спрятаться.

Мгновение… и по комнате пронесся смех.

Меня немного отпустило. Все-таки, уходить в себя не стоило. Исправить я все равно уже ничего не мог. Да и осознание, что в той жизни я был не самым лучшим человеком, пришло уже давно. Настоящее – вот что было ценно! И в этом настоящем у меня было двое друзей, каких никогда не было «при жизни».

– Эй, ребят, кажется, Ричард бежит!

Топ-топ-топ-топ-топ…

* * *

– И-и-и-го-го! – кричал Ричард, скача на мне, как на лошади, по комнате.

Из того места, где он сидел, при каждом приземлении на пол, все мои призрачные, но оттого не менее чувствуемые мной внутренние органы, в ужасе расползались в разные стороны: часть пряталась в жалобно хрустящую грудную клетку, а часть – в таз, так же издающий, не значащие ничего хорошего, звуки.

– Хъэ-хъэ-хъэ… – это больше напоминало предсмертный хрип загнанной лошади, нежели звук просто резко выбиваемого из легких воздуха.

Лия проиграла спор, но до полнолуния было еще несколько дней, поэтому сейчас она не казалась очень расстроенной. Напротив, как бы она не пыталась смотреть на меня с сочувствием, в ее глазах искрились смешинки. Джон тоже хихикал, подбадривая меня фразами типа: «Держись, Том», «Еще немного, Том», «Оу, а вот так, наверно, больно?», «Ого, а так точно больно», «Ой, что это был за хруст? Позвоночник, наверно?». В любой другой ситуации я бы его стукнул, но скачки выбивали из меня все мысли, даже о мести.

Наконец, намотав несколько кругов по комнате, а также испрыгав всю кровать, Ричард решил, что лошадь из меня так себе. Он просто встал и, оставив меня лежать «мордой в пол» (точнее, в подушку), пошел играть в другие игрушки, попутно ткнув пальцем зайке в живот.

– «Я тебя люблю»… У меня там скоро дырка будет! Неужели нельзя понежнее?! – нахмурилась Лия.

– Ты сяс кому гофофис о нефности?

– Уж точно не тебе, скакун ты наш арабский! – сказал солдат.

– Я мифка!

– Ага, миска!

– Попфофу беф афкафблений!

– Кости хоть целы? – немного смягчился Джон.

– Аха. Тофько ф фифоте кафа.

– Спешу тебя огорчить, друг: каша у тебя не только в животе, но и во рту.

– Джон, ну хватит над ним издеваться! Пусть отдышится хотя бы, – вступилась за меня девочка.

– Фпафибо!

– Да я еще и не начинал издеваться! Заметь, я даже поинтересовался о его самочувствии.

– Сам-то как думаешь, каково ему?

– Не знаю. Падать – падал. Руки, ноги, даже голову ломал. Но лошадью не подрабатывал.

– Дафе не фнаю фто лутце.

– Ми-и-и-ишка! – думаю, не надо объяснять, что значило для меня это слово.

Мальчишка в прыжке приземлился на кровать, накрыв меня своим телом. Мгновением позже я оказался уже на нем:

– Ура, воздух!

– Ах, ты дерешься?

– Я? И не думал!

– На! На тебе! Получай!

Ричард дрался со мной, фантазируя, что я на него нападаю. Ощутимо прилетело в челюсть, и сразу же был применен болевой захват с вывихом руки, после чего несколько ударов ногами в живот показались детской забавой, коей эта игра, к слову, и являлась. Для ребенка, но не для меня. Бил он со всей силы, а если учесть, что весил малыш в несколько раз больше меня и ростом был почти в два раза выше, это было все равно, что выпустить на ринг полутораметрового паренька сорока килограмм против дядьки ростом два-тридцать и весом килограмм сто шестьдесят. Ах, да, забыл! У паренька при этом должны быть связаны руки и ноги, так, на всякий случай, чтоб не зашиб ненароком противостоящую ему гору.

В тот момент, когда Ричард пытался оторвать мне голову, наступая при этом на ногу, в комнату вошла Джессика. Точнее, сначала появился ее большой животик, а потом уже она вся.

– Сынок! Ну что ты делаешь? Мишке же больно! – сказала она, присаживаясь на краешек кровати и бережно перекладывая меня себе за спину.

– Он на меня нападает, мам!

– Но это не значит, что нужно порвать его. Ты что, не слышишь, что нитки уже трещат? Я его зашивать не буду. Выкинем – и все.

– Как «выкинем»? Э-эй! Вы чего?! Джона, значит, двадцать раз клеили, а меня один раз зашить сложно? – меня распирало от возмущения.

– Но он же еще не порвался.

– Пока нет. Но если будешь так играть, обязательно порвется. Разве можно так с игрушками, малыш? Помнишь, что я тебе говорила?

– Э-э-эммм… – задумался мальчик.

– Что тебе бы совсем не понравилось, если бы ты был мишкой, а с тобой бы так играли, – подсказала мама.

– Ну, да, – согласился Ричард.

– Мам, а когда родится братик, он у меня все игрушки заберет?

– Ну что ты! Мы ему другие купим.

– А можно я буду в его игрушки играть?

– Он родится совсем маленьким. Его первыми игрушками будут погремушки. Тебе будет неинтересно с ними. А потом, когда он подрастет, вы сможете играть вместе.

– А скоро он родится?

– Скоро, малыш. Совсем скоро, – мама обняла Ричарда и улыбнулась. – Но пообещай мне, что ты больше не будешь бить мишку!

– Великая женщина!

– Обещаю.

– Точно?

– Точно.

– Ну, вот и хорошо. Я зашла тебе сказать, что завтра мы едем в гости к бабушке с дедушкой.

– Ура-а-а-а!

– Там будет Энн. Вы сможете поиграть в снегу и слепить снеговика.

– Большого?

– Ну, как захотите.

– Хочу большого!

– Значит, большого, – с улыбкой сказала Джесс. – Поиграй еще немного и спускайся к ужину.

– Хорошо.

Джессика осторожно поднялась с кровати и вышла за дверь. Ричард косо посмотрел в мою сторону, но продолжать бой передумал. Усевшись за стол, он достал листочек бумаги, пододвинул карандаши и принялся что-то с усердием рисовать.

– Том, ты как? – обеспокоенно спросила Лия.

– А что со мной будет? Голову не оторвали – и на том спасибо.

– Она что, правда выкинула бы тебя, даже не попытавшись зашить?

– Не знаю, но надеюсь, что это было сказано просто в воспитательных целях.

– Не переживай. Джесс не из тех, кто выбрасывает вещи, которые можно починить, – успокоил меня солдат.

– И все же, не хотелось бы испытывать судьбу. Кстати, Джон, а когда отрывается голова, тело чувствуется?

– А у него что, голова отрывалась? – с недоверием в огромных от ужаса глазах уточнила зайка.

– Было дело, – гордо сказал наш ветеран боевых действий. – Нет, Том, тела я не чувствовал. Было ощущение, что мне просто вкололи лошадиную дозу местного наркоза и все, что ниже шеи просто занемело, если не считать адской боли.

– Фу, какой кошмар!

– Тебе это не грозит, дорогуша. Максимум, что тебя ждет, это севшие батарейки в твоем животе и полная потеря интереса к тебе из-за этого. Хотя… Мы не учили один фактор.

– Какой? – хором спросили мы.

– Второго ребенка. Судя по всему, нам всем предстоит как минимум радовать его во младенчестве. И хорошо, если нас всех тут уже не будет, когда братья начнут драться за игрушки. Ох, не хотел бы я дожить до этого момента.

– Ты прямо мастер по части радужных перспектив!

– Я все. Я передумала. Я хочу обратно, домой, к маме с папой. И никаких зайцев, никаких Ричардов и никаких младенцев, – запаниковала Лиетта.

– Ага, вот так все разом взяли и свалили обратно в свои жизни!

– Мне надоело все это! Надоело это «я тебя люблю», надоело смотреть, как издеваются над вами, надоело быть этим дурацким зайцем! Я, между прочим, человек! – паника грозила перерасти в истерику. Надо было что-то делать.

– Мы все тут «человеки», Лия. И мы сделаем все, чтобы побыстрее отсюда свалить. Слышишь? Все будет хорошо. Мы со всем справимся. Ты не одна. У тебя есть мы.

Начавшая было всхлипывать зайка, немного успокоилась. Растерянность в ее взгляде уступала место решимости.

– Да, ты прав! Надо постараться исчезнуть отсюда побыстрее. Джон, ты же видел других «переселенцев»? Как долго они были тут?

– Ну, Диана, то, что была драконицей, чуть больше года, а Себастиан-Супермен попал в другой дом, поэтому не знаю. Но в этом доме он провел около четырех лет.

Ох, зря она это спросила!

– Че-четыре?

– Около.

– Уедрит твайу чьерриз карамислоу!

– Лия, но это ведь вовсе не значит, что с нами будет так же. Может, там вообще запущенный случай. А мы-то делаем успехи!

– Четыре… – она меня не слышала. – Четыре…

– Джон?

– Дай ей пару минут. Она справится.

– Но…

– Том, она не такая нежная, как кажется. Дай ейвремя.

– …Ладно, – молвила зайка, спустя несколько минут. – Четыре, значит, четыре. Не десять же! Все равно другого выхода нет. Живем, товарищи! Здесь и сейчас!

– Э-э-э…

– Том! – шикнул на меня солдат. – Молодец, девочка! Так держать!

* * *

Все утро шестого января Ричард провел, собираясь в гости. Он то и дело брал игрушки, укладывал их в маленький рюкзачок, доставал, менял, перекладывал. Изредка задумчиво посматривал на меня, и даже пару раз брал солдатика в руки, но возвращал его обратно на кровать.

Когда Джессика вошла в детскую, Ричард уже упаковал игрушки и дорисовывал свою «картину», сидя за столиком.

– Мама, я дедушке и бабушке рисунок нарисовал!

– А ну-ка, дай посмотрю. Ух, ты! Как красиво! Это елочка? А рядом ты, я и папа? А это у меня что?

– Это братик в животике.

– А-а-а. Как ты хорошо придумал! Думаю, твой подарок им понравится. Ты готов?

– Да. Я взял с собой конструктор, Бамблби и гараж с машинками. А солдатика брать не буду. А то если сломаю, папа его выкинет.

– Это правильное решение. Ну что, поехали?

– Поехали!

Малыш взял маму за руку, в другую ручку взял рюкзак и они ушли.

Мы втроем оказались на кровати и это меня определенно радовало. Правда, я был бы рад еще больше, если бы Лия сидела у меня на коленях, но, с другой стороны, так я видел ее глаза.

– Ну что, друзья, чем займемся?

– Огласите весь список развлечений, пожалуйста, – съехидничал Джон.

– Ну-у-у… Можно поговорить о чем-нибудь. Или поговорить. А еще можно… поговорить.

– Даже не знаю, что выбрать. Наверно, последнее.

– Отличный выбор!

– Итак… Теперь выбираем тему.

– Смешные ситуации из жизни, – быстро вставил солдат, не дав Лие даже раскрыть рта.

– Лия, ты что-то хотела предложить? – тем не менее, решил поинтересоваться я.

– Нет… Нет, меня вполне все устраивает. Первым начинает тот, кто предложил.

– Да без проблем! Дело было в старших классах. Одноклассники любили надо мной прикалываться, и вот однажды, пока я был в школьном душе после урока физкультуры, они забрали всю мою одежду, включая трусы, а на ее место повесили женское мини-платье и босоножки на каблуке, которые были мне к тому же малы на два размера. И вот, подхожу я к своему шкафчику и вижу это… Делать нечего! Не ехать же голым домой. Надел на себя платье, красное, с вырезом на груди, попытался натянуть босоножки, порвал на них пару ремешков, но все же справился. И гордым шагом, больше напоминающим походку парализованного кузнечика, вышел из раздевалок. Признаться, я думал, что эти юмористы умрут со смеху. Но видели бы вы глаза учителя физкультуры, который, как назло, проходил мимо. Да я тогда вообще всю школу повеселил! Они потом еще долго называли меня Джоанной. Тогда было довольно обидно, но я старался держать лицо. Сейчас же это кажется просто забавным.

Мы с Лией смеялись в голос, предполагая и приукрашая образ Джоанны, рисуемый нашим воображением. Джон, привыкший к насмешкам из-за своей внешности, увлечений и образа жизни, снисходительно выслушивал нас, после чего с улыбкой добавил:

– Угомонились? Кто следующий?

– Дамы вперед.

– А чё сразу дамы? Давай, джентльмен, прикрой меня своей широкой спиной! – после таких слов я растаял.

– Ладно. Как-то раз пошли мы с ребятами в парк…

…Мы рассказывали друг другу смешные и нелепые случаи из своей жизни, затем переключились на веселые истории, услышанные нами от других людей, слово за слово, темы сменялись одна за другой и мы даже не заметили, как за окном стемнело. Когда часы пробили одиннадцать часов ночи, стало ясно, что домой никто не вернется.

Не приехал никто и на следующий день, поэтому Рождество мы праздновали в узком «семейном кругу», тихо и не двигаясь с мест. Наши тела затекли и просили хоть какого-то движения. Мы все, включая измученного играми солдата, были согласны на любую, самую бесшабашную идею Ричарда, лишь бы он поиграл с нами.

Но малыш не вернулся ни восьмого, ни девятого, ни даже десятого января.

Я никогда даже представить себе не мог, что игрушки могут ТАК скучать по хозяину. Темы для разговоров кончились на третий день, а потому мы все откровенно скучали. Утешало только то, что через сутки нас ждало полнолуние и свобода! А еще веселье, поскольку Лия должна была нам с Джоном по желанию, проиграв недавний спор. Вряд ли она горела от нетерпения отдать должок, но полную луну жаждала увидеть не меньше нашего.

К вечеру одиннадцатого числа дверь с грохотом распахнулась и Ричард, кидая рюкзак на пол, в два прыжка взгромоздился на кровать.

– Ми-и-и-ишка! За-а-айчик! – малыш обнял нас и тут же стукнул Лию кулачком в живот.

– «Я тебя люблю».

– Не могу ответить взаимностью, – буркнула она, когда в ее легкие вернулся воздух, – но видеть тебя рада.

– Солдати-и-ик! О, сейчас, – он спрыгнул с кровати, умчался вниз, вернувшись через несколько секунд с пакетом в руках. – Та-а-ак. – Ричард начал доставать новые игрушки: огромного интерактивного динозавра, джип на пульте управления и коллекцию новых машинок. – Вот.

Затем он вытряхнул из своего рюкзака его содержимое, посмотрел на образовавшуюся гору, и принялся расставлять всех на исходные позиции, очевидно, готовясь к игре.

Мы по-прежнему лежали на кровати, немного помятые, но счастливые. Как бы там ни было, что бы ни придумал этот мальчишка, а без него было туго. Во время его отсутствия нам стала очевидна одна простая истина: ценить нужно то, что имеем. Даже такого мучителя, как Ричард. По-любому, этот вариант хозяина-ребенка не самый худший из возможных.

– Эй, есть кто живой? – крикнул в надежде я. – Эй, новенькие!

Никто не ответил. А жаль. Чем больше народу, тем веселее было бы коротать заточение.

– Аррррр! – динозавр начал свое наступление на дракона, который был меньше его раза в три. – Виу-у-кхе-кхе-кхе, – закашлялся малыш. – Бдыщщщ!

– Он же не кашлял, – забеспокоилась Лия. Вот оно, женское внимание к мелочам!

– Не кашлял. Теперь кашляет.

– А он может нас заразить?

– Нет, души не заражаются. Только тела.

– Хорошо. То есть плохо. То есть хорошо, что нам это не грозит, но плохо, что ему нездоровится.

– Подожди еще. Может, просто поперхнулся.

– Хоть бы «да».

–…Хоть бы «нет»… – констатировал Джон, когда минут через пятнадцать Ричард снова закашлял, на этот раз достаточно сильно.

ГЛАВА 10

Едва стрелки часов сомкнулись на цифре двенадцать, мы втроем сорвались со своих мест. Сил сидеть не осталось больше ни у кого, тела ныли и просили разминки.

За весь вечер Ричард так и не прикоснулся к нам. Единственное движение, которое ждало нас всех – смена места дислокации. С кровати меня и Лию пересадили на пол, а Джона отправили на стол по просьбе мальчика. Малыш действительно приболел и к ночи стал совсем вялым. Дав ему лекарство от кашля, Джессика укутала его в одеяло, подождала, пока сын уснет, и тихонечко вышла из комнаты, прикрыв за собой дверь. За окном завывал холодный северный ветер, гоня по небу стаи снеговых туч, которые давали нам повод поволноваться о видимости луны. На тот момент до полуночи оставался еще час.

И вот свобода! Лично я прыгал по всей комнате, ничуть не заботясь о том, что могу во что-нибудь врезаться или кого-либо задеть. Друзья, по-видимому, тоже были опьянены возможностью двигаться, а потому бегали, размахивали руками и вопили от радости. Продолжалось это минут пятнадцать. Это все, на что нас хватило. Отвыкшие от работы мышцы давали о себе знать, дрожа и покалывая. К ним присоединилась одышка, да такая, как будто мы марафон бежали. Тем не менее, мы все были несоизмеримо счастливы.

Устав и присев в кружок около кровати Ричарда, мы обсуждали, болтая ногами, кому какой чай нравится в зависимости от сезона года, когда Джон вдруг вспомнил о желании, которое Лия была нам должна. Приняв во внимание тот факт, что она – девочка, мы решили объединиться и дать ей одно задание от нас обоих.

– Говорил я тебе: нечего спорить со старшими, – назидательно сказал солдат зайке.

– Ой, нашелся старичок! Ничего, я еще отыграюсь! Советую это учесть, когда будешь придумывать что-то для меня.

– Хочу, чтобы ты станцевала ламбаду! Если, конечно, Том ничего не хочет добавить.

– Хочет! В танце должен участвовать и хвостик тоже. Уж очень мне хочется на это посмотреть! – потер я ладони.

– Так и быть, мотивчик напою, – издевательски подхватил Джон.

– Вот и кто вы после этого? – еле сдерживая улыбку, но все же пытаясь казаться обиженной, спросила зайка.

– Выигравшая спор сторона. Если хочешь, можем вернуть два желания, – подмигнул я.

Поняв, что ничего хорошего я загадать не мог, а также примерно проследив ход моих мыслей, она быстро замотала головой:

– Нет-нет-нет! Танец, так танец. Эй, радио, давай уже, пой.

– На-а-а-а, на-на-на-на, на-на-на-на-на-на-на-на-на-а-а-а-а-а, – запел солдат, чуть фальшивя.

Лия, как и положено, задвигала попой, не забыв повилять хвостиком. Зрелище получилось презабавное и одновременно настолько умилительное, что я на миг даже подвис, глядя на нее. А потом расхохотался. Нет, надо отдать ей должное, с пластикой у нее было все в порядке! Извиваясь и прогибаясь, она нарочно строила смешные гримасы, дабы отвлечь нас от всяких дурных мыслей, которые определенно должны были лезть в головы двух мужчин, наслаждающихся танцем молоденькой девушки. Конечно, сейчас все это выглядело очень даже комично: поющий, хлопающий в ладоши и едва не пускающийся в пляс солдат, улыбающийся плюшевый медведь с горящими глазами и танцующий розовый заяц. Но мы давно научились видеть друг в друге души, абстрагируясь от временной игрушечной внешности.

Лия меня зажгла! И она это знала. Я смотрел на нее и едва ли не облизывался, подавляя желание схватить и впиться страстным поцелуем в ее нежные губы… Останавливало меня лишь то, что губ как таковых у нас не было, да и плюшевый привкус поцелуя вряд ли добавил бы романтики в наши отношения. Однако, мне, как молодому мужчине в полном расцвете сил, стоило немалых усилий оторвать от нее пожирающий взгляд, когда она закончила танцевать.

Демонстративно поклонившись, Лиетта важно прошла мимо нас на свое место, не забыв напоследок вильнуть хвостиком и подмигнуть мне. Вот заразка!

– Браво, браво! – аплодировал ей Джон. Может, на бис?

– В следующей жизни, дорогой, – сладко пропела Лия.

– Ради такого придется поискать тебя.

– В очередь! – отозвался я.

– Ты меня собираешься искать? – удивленно спросила зайка.

– А ты меня нет? – стало как-то обидно.

– Ну, я не думала еще об этом. Неизвестно, сколько мы тут пробудем. Может, через годик-другой мы с тобой станем заклятыми врагами. А может, к нам подселят более уравновешенную особу, которая не будет портить тебе жизнь своими выходками.

– Ну, нет. Еще одну я не выдержу, – рассмеялся я.

– Ах, ты… – она легонько ткнула меня в плечо и притворно надулась.

– Ты определись: ты меня ревнуешь или все же надеешься, что я уйду к другой?

– Я тебя не ревную. Но если посмотришь хоть одним своим пластиковым глазом на другую бабу, я тебе этот самый глаз… – она жестом показала, как хватает его и, проворачивая, вырывает. И, судя по ее хищному взгляду, скорее всего, вместе с половиной головы.

– Эммм, я вам не мешаю?

– Нет, что ты! – наигранно повернулась Лия к Джону, состроив лицо а-ля «я сама любезность». – Попкорн?

– Да, не откажусь. Что сегодня показывают? Роман? Драму? Триллер?

– Боевик, если этот, – она махнула головой в мою сторону, даже не поворачиваясь, – еще хоть раз заикнется о другой женщине.

– Вообще-то я начал с того, что буду искать тебя после перерождения. А второго «переселенца» женского пола нафантазировала уже ты.

– Ах, так я еще и виновата?

– О, Боги!

– Погодите, ребят. Я тут вот о чем подумал: скорее всего, в следующей жизни мы не будем ничего помнить из этой. Это же логично. Никто не помнит. Вы хоть раз встречали человека, который бы рассказывал о предыдущих жизнях? – он выдержал двухсекундную паузу, прицокнув языком. – Вот и я – нет. Так что вряд ли мы встретимся. А если и встретимся, то никто ничего не вспомнит.

– А если попробовать попросить небожителей не стирать память? – предположил я.

– Ты серьезно? Думаешь, до тебя еще никто до этого не додумался?

– Не знаю. Но я все равно попытаю счастья, когда придет время.

– Зачем? Неужели у тебя была такая классная жизнь, о которой ты забывать не хочешь?

– Я не хочу забывать эту жизнь. И не хочу забывать вас. А прошлая… Пусть горит синим пламенем! – память издевательски подкинула картинку, где я одним ударом с ноги по ребрам обрываю жизнь молодому пареньку, заступившемуся за девушку. Я мотнул головой, отгоняя негативные мысли.

– Думаю, тебя даже слушать не станут.

– Вот и прове…

В этот момент Ричард заворочался в кровати, мотая головой. Мы насторожились, готовые занимать свои места. Но мальчик не проснулся. Через пару минут к его беспокойному сну добавились едва различимые слова, лишенные всякого смысла:

– Дракон не ест… Машина… Зеленый краснее… Окно… Там мокрая… Солда… Папа, он воевал… Ехать не буду…

– Да он бредит! – вскрикнула Лия.

Мы кинулись к нему. Я помог взобраться на кровать зайке и солдату, после чего залез сам. Джон побежал к Ричарду, собираясь потрогать его лоб – солдат единственный из нас троих мог это сделать, нам с Лией мешал слой плюшевой шерсти на лапах.

– Да он горит! – отдернул руку Джон. – Градусов сорок, не меньше!

– И-и-и… И что нам делать?

– Надо звать Джесс и Билла.

– Ты с ума сошел! Как мы это сделаем? Нам же нельзя…

– Есть ситуации, когда нужно думать в первую очередь не о себе!

Мы не нашлись, что ответить, лишь растерянно смотрели на Джона, принявшего на себя командование.

– Но что мы можем?

– Дайте подумать. Выйти отсюда не получится…

– Почему?

– Ручка тугая. Мы когда-то пытались с теми, кто был тут до вас. Даже время терять не будем. Хммм… Шум! Нам нужен шум!

– И?

– Так-так-так… Это не то, это нет, это… Кубики! Они деревянные. Строим башню и рушим ее. При ударе об пол будет грохот. Должно сработать.

Мы дружно кинулись к ящику с игрушками. Джон прыгнул в него первым, зарывшись и вытаскивая из глубины нужные нам кубики. Я брал их и передавал Лие, которая строила саму башню.

Кубиков оказалось немного, но их вполне хватило, чтобы башня начала шататься.

– А теперь ломай! – скомандовал Джон.

Я выбил самый нижний кубик и сооружение рухнуло. Тихо. Слишком тихо. Ковер поглотил звук от удара и деревяшки беспорядочно рассыпались по полу.

– Не вышло. Так, Лия, убирай кубики обратно в ящик, мы сейчас что-нибудь… – он огляделся. – Нам нужен такой шум, чтоб наверняка! Что? Что? Что? Есть! Том, видишь ту фоторамку?

На полке над столиком для рисования едва различимо угадывались очертания прямоугольника, являющегося рамкой для фотографии.

– Нам ее не достать!

– А мы и не будем, – хитро посмотрел на меня Джон.

– Ты что удумал?

– Подкинь меня.

– Ну, уж нет!

– Это не обсуждается! Рискнешь ребенком в угоду своим «не могу, не хочу, не буду»?!

– Джон, ты…

– Я сказал, кидай! Я постараюсь зацепиться за рамку и скинуть ее вниз, на стол. Звук разбившегося стекла должен привлечь родителей. Кидай! – рявкнул он.

Руки сами взяли солдата, и, прицелившись, со всей силы швырнули вверх. Долетев до рамки, Джон ухватился за нее руками и ногами. За моей спиной Ричард протяжно застонал, и я отвлекся, упустив самый важный момент. Повернувшись, я, словно в замедленной съемке, видел, как падает рамка, и как вместе с ней падает спиной вниз солдат, не разжимая мертвой хватки.

Грохот пронесся по комнате, а в следующую минуту в комнату ворвался отец. Мы с Лией еле успели сесть у кровати в ту позу, в которой нас оставили с вечера.

– Что тут… – он огляделся, всматриваясь в темноту, а затем услышал стон мальчика.

Билл подошел к сыну, положил руку ему на лоб, затем судорожно ощупал его: руки, ноги, живот и бросился прочь из детской. Через несколько долгих секунд снизу до нас донеслось:

– Алло, скорая?

* * *

После приезда медиков и жаропонижающего укола, отец забрал мальчика к себе в спальню. Мы справились. И весьма вовремя, потому что температура у малыша была запредельная – сорок один градус.

Когда все стихло, и можно было осмотреться, я поднялся и направился в ту сторону, где должен был находиться наш герой, попросив Лию остаться пока на своем месте.

В крошеве стеклянных осколков и обломков рамки, на столе валялся Джон. Точнее, то, что от него осталось. От удара все клеевые швы разом разошлись, разбросав руки-ноги-голову-тело по всей поверхности столешницы.

– Джон, ну ты красавчик!

Мои слова утонули в тишине.

– Джон? Эй, дружище!

…Тишина была какой-то неправильной и пугающей. Потерять сознание он не мог, эта способность была в нас заблокирована. А потому…

– Джон! – пугаясь собственной догадки, надрывно позвал я.

Солдат молчал. Сломанная в нескольких местах, бездушная игрушка лежала на столе. Джон Рикс вновь пожертвовал собой ради другого человека.

А я… Я убил его. Дважды.

* * *

– Но он же не мог умереть! – доказывала мне мою же невиновность Лия. Мы сидели бок о бок около кровати Ричарда и пытались осознать произошедшее.

– Ага, он просто крепко уснул! – огрызнулся я на нее, хотя зайка этого не заслужила.

– Я не это имела ввиду. Я говорю тебе, что убить, пусть и случайно, ты его не мог. Джон же сам рассказывал, что есть только два выхода из этой «жизни»: призыв на небо для перерождения и «обнуление».

– Значит, второе. И я подставил его. Надо было самому лезть наверх. Ну, зачем я его послушал?

– Он тогда так рявкнул, что даже мои руки потянулись, чтобы его бросить. Да и потом, почему ты думаешь, что его накажут? Может, наоборот! Лично я не увидела в этом солдате ничего от того соплежуя, которым он мне представлялся из его рассказов. Это два разных человека. На того плюнь – и перешибешь, а наш Джон – да за таким только в бой идти!

– Доля правды в твоих словах есть, – немного подумав, сказал я.

– Почему «доля»?

– Да потому что он нарушил правила.

– Подожди! Давай посмотрим на это с другой стороны, глазами людей: где Джесс оставила солдатика, когда укладывала спать Ричарда?

– На столе.

– Когда Билл зашел в комнату, где лежал солдат?

– На столе.

– И-и-и?

– Что и-и-и?

– Ну как что?! Теоретически Джон ничего не нарушил. Просто на него сверху по какой-то неведомой причине упала фоторамка, разбившись, и разбив его. Все! Никакого криминала нет. Джон был на своем месте! Он же не побежал в спальню к родителям, дабы разбудить их там пинками. Ну, подумай сам, Том!

– Ладно, пожалуй, ты права. Будем надеяться, что у Джона скоро начнется новая, человеческая жизнь. Жаль, конечно. С ним было интересно.

– И весело, – грустно добавила зайка.

– Ты же говорила, что он зануда?

– Говорила. А что, я должна была рассказать ему, какой он классный? Иногда он был действительно невыносим. Но порой он мне даже нравился. Как человек.

– Не как мужчина?

– Нет, как человек. Ты что, ревнуешь?

– К Джону? Пффф!

– А зря, – поддразнила меня девочка.

– Ох, и любишь ты искать приключения на… свой хвостик! – я приобнял ее, притянув к себе поближе, оставляя при этом пространство для маневра, если ей вдруг захочется отстраниться.

Она не отодвинулась. Даже, как мне показалось, сильнее прижалась ко мне и замолчала. Лунный свет заливал комнату, но гулять как-то не хотелось. Вообще ничего не хотелось. Лие удалось меня немного отвлечь от процесса самопоедания, но теперь я вновь погрузился в него. Так и не сумев рассказать зайке, что являюсь убийцей Джона, я считал себя слабаком, которому не хватило духа признать свою ошибку. Но было так страшно, что открой я ей правду, она меня возненавидит или, того хуже, станет презирать. Мой эгоизм брал надо мной верх каждый раз, когда я открывал рот, чтобы признаться. Возможно, если бы мне удалось открыться Лиетте, совесть мучила бы меня малость меньше, а груз вины стал бы чуть легче, но страх лишиться всего того светлого и доброго, что было у меня в этой игрушечной жизни, уверенно перевешивал на весах.

Она сидела рядом. Такая теплая и… «моя». В голове всплыл образ Лии, когда она только попала сюда. Истеричная стервочка, огнедышащая зайка, плюшевая заноза. Да, время, проведенное в заячьей шкуре, пошло ей на пользу.

Мне – тоже. Возможно, моя переоценка ценностей была столь стремительной еще и потому, что всю свою сознательную жизнь где-то там, в глубине души, я понимал, что живу неправильно. Я даже несколько раз пытался изменить себя к лучшему, но срывался, возвращаясь в свою среду и в свое окружение, потому что не представлял, как жить иначе. У меня не было ни образования, ни работы, ни машины, ни дома. Фактически, я был бомжом. Теоретически я был прописан у тетки, но ее вечно недовольное, противное лицо отпугивало меня от ее дома получше любой сигнализации.

Если бы я писал книгу о своей прошлой жизни, она бы, наверно, называлась: «Как жить не надо. Исповедь плохого мальчика». Уверен, она бы стала бестселлером. И почему светлые идеи всегда приходят в голову, когда уже не надо?!

– Лия.

– А?

– Потанцуем? – признаться, я сам от себя этого не ожидал.

– Ты чего? – она запрокинула голову так, чтобы посмотреть мне в глаза.

– Не знаю. Просто захотелось насладиться последними лучами уходящей луны.

– И как ты себе это представляешь? Ты же больше меня раза в три.

– Я возьму тебя на руки.

– А музыка?

– В голове!

Я подхватил ее так резко, что зайка ойкнула, и закружил в медленном танце. Ее маленькие лапки едва доставали мне до плеч, но я крепко прижимал ее к себе, выписывая круги по комнате.

Когда минутное наваждение схлынуло и я осознал, что делаю, отступать было уже поздно. Из нас двоих только мне было известно, что я ни разу в жизни не танцевал медляк, а потому ударить в грязь лицом Том Райт просто не мог. Тем не менее, покачиваться из стороны в сторону оказалось не так уж и сложно, и вскоре я, окончательно расслабившись, стал наслаждаться моментом, смакуя его, как самый изысканный десерт. Моя плюшевая заноза все глубже проникала в мою душу, наводя там порядок и привнося туда покой и умиротворение.

…Когда последние лучи скользнули по полу, вместилища наших душ уже сидели около кровати, едва касаясь друг друга.

В детской комнате после январского полнолуния остались всего две «живые» игрушки – я и Лия.

* * *

Мне снился странный и весьма реалистичный сон. Причиной тому, возможно, было серьезное эмоциональное потрясение, пережитое накануне.

Я стоял в какой-то светлой, бесконечной комнате. Бесконечной она была потому, что ни стен, ни потолка там не было – в какую сторону ни посмотришь, на горизонте все сливалось в сплошное белое пятно.

Метрах в двадцати передо мной стояли трое: два мужчины, облаченных в легкие светлые рубашки-поло и белые брюки, и паренек в джинсах и темно-сером тонком свитере.

– Кто тут у нас? Ага, Джон Рикс, – заглядывая в планшет, сказал один.

Мое сердце сделало кульбит и застучало в два раза быстрее. Я стоял с широко распахнутыми глазами, но ничего сказать не мог, словно лишился дара речи.

Между тем, не обращая на меня никакого внимания, более старший мужчина внимательно наблюдал за действиями другого, зачитав ему, как я понял, задание:

– Джон Рикс. Двадцать восемь лет. Прошел УДК СУ, то есть «изменение» за год и четыре дня. Пожертвовал собой ради спасения ребенка, осознавая, что отправится на утилизацию. Призван для перерождения (я облегченно вздохнул). Приступай, Эалар.

– Да, Меалор.

Чуть помедлив, словно собираясь с мыслями или настраиваясь, Эалар повернулся к парню:

– Джон Рикс, Вы призваны в небесные чертоги для дальнейшего перерождения. Учитывая тот факт, что Вы спасли ребенка, по правилам Вам полагается одно желание. На обдумывание у Вас есть одна минута. Время пошло.

– Я прошу о месте в раю для моей матери, когда придет ее время, – выпалил Джон, почти не задумываясь.

– Хорошо. Мы учтем Ваше пожелание. Так как Вы просили не за себя, то у Вас есть право на выбор будущей семьи. Прошу Вас посмотреть сюда, – мужчина взял со столика что-то вроде планшета и протянул парню.

Несколько минут Джон смотрел на экран, периодически что-то нажимая на нем, а затем взглянул на Эалара:

– Вот эта.

– Хорошо. Вы будете первенцем в этой семье. Вас устраивает?

– Да.

– Прошу Вас пройти в капсулу для ликвидации воспоминаний. Вся Ваша память будет стерта. В новой жизни Вы не вспомните ничего из того, что было с Вами до этой минуты, а также часом позже. Амнезия наступит через час после процедуры, – он осторожно взял Джона за локоть и провел к устройству, напоминающему душевую кабинку.

Я усмехнулся, осознав, что вся ирония игры слов заключалась в том, что это действительно была «душевая кабинка». Вот только предназначалась она не для душа, а для души.

Когда автоматические двери из матового стекла сомкнулись, Эалар нажал несколько кнопок на панели управления, и капсула засветилась мягким голубоватым светом. Через несколько минут створки бесшумно разошлись в стороны, выпустив Джона.

– Как Вы себя чувствуете?

– Хорошо.

– Голова не кружится?

– Нет.

– Как Вас зовут? – это уже Меалор.

– Джон Рикс.

– Отлично, – сказал старший, и что-то пометил у себя в планшете. – Продолжай, – кивнул он ученику.

– Джон, сейчас мы пройдем в другое помещение, где Вас подготовят для спуска в мир людей. У вас есть ко мне вопросы?

– Нет.

– Хорошо. Тогда прошу Вас, – он указал рукой вперед, показывая на невесть откуда взявшуюся дверь. Просто дверь посреди пустоты.

Меалор проследовал за ними, делая пометки, и все трое исчезли в дверном проеме. Повисла тишина. Я пытался осмотреться, но ничего, кроме капсулы и стола с лежащим на нем планшетом там не было. Спустя несколько минут двое мужчин вернулись обратно, без Джона.

– Итак, Эалар. Контрольное испытание пройдено на «отлично» с одной поправкой. После капсулы первое, что нужно узнать – это имя, чтобы оценить, не наступил ли мгновенный эффект, без отсрочки. И лишь потом следует интересоваться самочувствием. А то может случиться так, что дух пожалуется тебе на головную боль, и ты дашь ему вторую «дозу». Ведь в учебнике что написано?

– Головная боль, равно как и головокружение – первый признак некачественно проведенной операции по ликвидации памяти. Необходимо повторение процедуры, – отчеканил зазубренное правило ученик.

– Верно. А если он в этот момент уже не помнит своего имени? Тогда вторая «доза» ему не нужна! Ему нужна корректировка. Но ты этого не знаешь. И засунешь его снова в капсулу, тем самым сделав душу непригодной для перерождения.

– А такие случаи были?

– Когда-то давно были. Чтобы этого не произошло, сейчас на испытаниях присутствуем мы, наставники.

– И куда потом эти души? Ну, которые непригодные? – не унимался Эалар.

– Они остаются здесь. В качестве работников. Их «перезагружают», обучают нужному виду деятельности и предоставляют рабочее место.

– Так это… – он покрутил пальцем в воздухе.

– Не все, но многие. Довольно вопросов. Испытание ты прошел. Завтра можешь приступать к своим обязанностям. В отряд АГД вступишь сегодня. Я извещу тебя о времени.

– Да, Меалор. Спасибо! – мужчина склонил голову, после чего повернулся, чтобы уйти. Старший тоже направился было к выходу, которым служила, очевидно, вновь возникшая из ниоткуда дверь, но его взгляд врезался в меня.

– Это что еще такое?! – нахмурился он.

– Не знаю, – растерялся ученик.

– Ты кто и что тут делаешь? Как ты сюда попал?

Я молчал, не потому, что не хотел говорить, а потому, что не мог.

– Сейчас, – Эалар навел на меня планшет, нажал несколько раз на экран, после чего выдал, – тут крепкая эмоциональная связь с душой, которая только что была здесь.

– Но такая связь не дает возможности проникнуть сюда. Ищи! Должно быть что-то другое.

– Сканер больше ничего не видит.

– Сканер, сканер, – проворчал Меалор, – технике никогда нельзя верить на сто процентов, – он подошел ко мне вплотную, заглянув, как мне показалось, внутрь меня, хотя смотрел просто в глаза. – Да, эмоциональная связь есть. Но есть еще что-то… Вина! Огромное чувство вины по отношению к той душе. Посмотри в планшете, кто это и откуда это чувство?

– Уже. Это Том Райт. Приговорен к УДК СУ (перевоспитанию) в июле прошлого года. Помещен в тот же дом, где был Джон Рикс. Постойте, – он вцепился в планшет так, что его пальцы побелели, – он его убил!

– Кто кого убил?

– Вот этот, Том, в прошлой жизни убил Джона. По неосторожности, как сказали бы в Среднем мире.

– Так вот оно что! – протянул Меалор. – Ну, тогда понятно, откуда такая крепкая связь. Однако, мистер…

– Райт, – подсказал Эалар.

–… мистер Райт, Вас тут быть не должно. Встретимся, когда придет Ваш срок. Сейчас вы забудете все, что тут видели и очнетесь в том же месте, где находились до того, как попали сюда, решив, что просто крепко спали, и Вам ничего не снилось.

Он щелкнул пальцами, комната передо мной поплыла, а в следующий миг я открыл глаза уже в детской. Моргнув несколько раз, я попытался стряхнуть с себя остатки странного сна. Так все натурально…

Стоп! Меалор же сказал, что все забудется! Так почему же я могу вспомнить этот сон посекундно, в мельчайших подробностях и деталях? Может, я заглянул туда, куда не следовало? И, значит, это был вовсе не сон.

Одно я знал точно: зайке пока знать об этом не нужно.

ГЛАВА 11

Наступили спокойные, и оттого немного скучные дни. На следующий день после того, как у Ричарда поднялась температура, к нему вновь приезжал доктор. Малыша госпитализировали. В больницу с ним поехала бабушка, так как Джессика была уже на девятом месяце беременности.

Когда Билл убирал в детской последствия нашей «операции по привлечению внимания», он аккуратно, прямо на столе, сложил солдатика, словно паззл и сфотографировал его на телефон, после чего смел все в мусорный мешок: и разбитую фоторамку, и сломанную игрушку. На следующий день отец мальчика принес точно такого же солдата, положив его на детскую кроватку. Нас с Лией тоже пересадили на кровать, бесцеремонно, резко вздернув вверх. Однако, даже такое грубое обращение было хоть чем-то в этих лишенных игр буднях.

Я попытался заговорить с новичком, но мои надежды привычно разбились о его бездушность.

К вечеру того же дня Билл забрал солдатика, видимо, чтобы передать его сыну в больницу.

Так мы остались вдвоем в запертой комнате на одну долгую, почти бесконечную неделю.

* * *

Наше ожидание окупилось с лихвой. Как только Ричард, выздоровев, вернулся к себе в комнату, там начались массовые беспорядки. Соскучившись по игрушкам, он не знал, за что ему хвататься. Новому интерактивному динозавру досталось первому, поскольку с ним мальчик не успел наиграться до того, как заболел. Малыш назвал его вполне ожидаемо: Тирекс. Минут через двадцать Ричард вспомнил и обо мне. Сидя на полу около кровати, он протянул ручку и стащил меня вниз за ногу. Попутно я сгреб зайку, отчего та шмякнулась головой об пол и завалилась на спину.

– Прости! – это было все, что я мог сказать ей.

– Ага, так и сделаю!

Пререкаться с ней дальше смысла не было, Лия была зла. Очень хотелось верить, что злилась она не на меня, а потому, что ей больно.

Я и сам не заметил, как стал зависим от того, что обо мне думают другие люди и какие эмоции они испытывают. Наверно, это был один из этапов становления моей личности, точнее, ее «правильной» версии. Эдакий Том 2.0.

Резкий удар в нос отрезвил не хуже холодного душа. Я сфокусировал взгляд на Тирексе, уже несущемся в повторную атаку.

– Бдыщщщ! А-а-аррр! – зарычал мальчик, озвучивая динозавра.

– Ну, все, Тирекс, беги, – это по задумке малыша говорил я.

Схватив меня за шкирку одной рукой, а другой держа моего противника, Ричард пополз на коленях по комнате.

– А-а-а-а! – кричал динозавр, убегая от меня.

– Ррррр! – рычал я, догоняя.

Наконец мне удалось нагнать врага. Я уселся на него сверху и начал утрамбовывать своей попой в пол. Четыре подпрыгивания на динозавре – и вот уже я добиваю его своей мордой.

Кто кого добивал еще! От боли комната перед моими глазами вспыхивала разными оттенками красного, а нос по моим ощущениям давно перестал существовать, как орган.

Однако, победить противника мне не удалось. Вынырнув из-под меня, он протяжно зарычал и с разбега врезался в мой живот, да так, что удар я почувствовал позвоночником.

Я дал сдачи. Просто мотнул обеими ногами, отчего динозавр улетел в сторону, беспомощно завалившись на бок.

– Ах, ты! Я отомщу тебе за Тирекса! – взвыл Ричард, добавив нотки героизма в голос и кидаясь на меня.

– Да я-то тут причем?! – только и успел возразить я.

Ухватив меня за ухо, малыш стал раскручивать немаленькую тушку медведя у себя над головой. Когда мое тело сделало три полных оборота, рука мальчишки разжалась и я улетел… в открытую дверь. Ускорение было немалым, поэтому я без труда пролетел над перилами, приземлившись на первом этаже.

– Хык! Кхе-кхе-кхе, – посадка оказалась весьма жесткой, несмотря на мою мягкотелость. Воображаемая грудная клетка горела, словно я лежал на раскаленной сковороде. – Ауч! – неприятные ощущения разливались по всему телу, подсказывая, что «пациент скорее жив».

Пока я приходил в себя, Ричард успел спуститься, ухватил меня за лапу и потащил вверх по лестнице, обратно в детскую.

– Один, два, три, четыре… Тво-ю-ма-ть, тво-ю-ма-ть… че-тыр-над-ца-а-а-ать! – Малыш затащил меня в комнату и кинул в угол. – Я, конечно, скучал, но нельзя же так сразу! Столько любви…

Лия хмыкнула, услышав мое ворчание.

– Далеко был? – со смехом в голосе спросила она.

– В аду, – не без иронии ответил я.

– Тепло встретили?

– Горячо!

– А чего там не остался?

– За тобой вернулся.

Мы рассмеялись. Даже несмотря на мое состояние «отбивной», я был рад, что у меня есть она, такая колючая и злорадствующая. Я знал, что под всей этой напускной колючестью скрывалась забота и нежность.

Тирекс Ричарду наскучил, медведь, обидевший динозавра, был наказан, поэтому мальчик со спокойной совестью принялся за другие игры.

Я скучал. При всей моей нелюбви к детям в прошлой жизни, я скучал по этому ребенку и очень переживал за его здоровье, пока он был в больнице. Пусть делает со мной все, что хочет! Главное, что он жив и здоров. Остальное стерпим!

– …Ы-ы-ы-ы! Больно же!

– Мне не видно, что там у вас происходит, – посетовала зайка.

– Да опять на ногу наступил, засранец!

* * *

– О, мистер Динкерманн, проходите! – послышался снизу голос Джессики.

– Ох, мне, право, так неловко обременять вас. Тебе и так уже очень тяжело, а тут я еще.

– Ну что Вы такое говорите! Мы Вас очень любим и просто не можем себе позволить оставить Вас в одиночестве в день Рождения. Проходите, чайник уже вскипел.

– Ну, придумали! – смущенно ответил дедушка, но приглашение войти все же принял.

В играх, веселье, пересчете моих ребер, выкручивании заячьих ушей, хрусте призрачно-ломающихся костей и нескольких сотрясениях плюшевых мозгов мы и не заметили, как прошел не только январь, но и первая неделя февраля. Среди игрушек в детской комнате так и не появилось новых подселенцев, а потому время мы проводили вдвоем с Лией, болтая обо всем и ни о чем, стараясь получше узнать друг друга.

Сейчас мы молчали, подслушивая, что происходит на первом этаже.

– Ричард, дорогой, иди к нам, – судя по топоту маленьких ножек, мальчишка перебежал из гостиной в кухню. – Ну, вот и отлично. Мистер Динкерманн, Вам налить чай?

– Да, пожалуйста, Джессика.

– Мистер Динкерманн, вы уже старый, да? – по-детски невинно спросил малыш.

– Ричард! Так нельзя говорить! – отчитал его отец.

– Все в порядке, – с улыбкой ответил старик. – Да, мне уже много-много лет. Но в душе я такой же мальчишка, как ты.

– А что такое «душа»?

– Душа – это… – он задумался, – это такой сосуд внутри тебя. Вот ты любишь маму и папу?

– Да.

– Во-о-от. Ты любишь их всей душой. В душе много всего спрятано. Но чем больше там хорошего, тем светлее она. Если ты добрый, послушный мальчик, слушаешь старших, не обижаешь тех, кто младше тебя, уважительно относишься к людям и животным – тогда и душа у тебя будет светиться чистотой. А если ты дерешься с другими детками, бьешь собачек и кошечек, обижаешь маму с папой, рвешь книжки и раскидываешь игрушки, тогда твоей душе будет нехорошо, ее надо будет лечить.

– В больнице? Я был в больнице.

– Нет, Ричард, душу лечат любовью и заботой.

– Ну, все, сынок, дай мистеру Динкерманну попить чай с тортом.

– Но, ма-а-ам…

– Ри-чард!

– Кхм, извините, но можно попросить Вас кое о чем. Это может показаться странным…

– Да, конечно, все, что угодно!

– Не могли бы Вы пригласить за этот стол того плюшевого медведя? Уж очень он мне понравился. Какой-то он… душевный.

Глаза Лиетты полезли на лоб. Мои, собственно, тоже.

– Сынок, принеси, пожалуйста, мишку.

– Ага, сейчас, – крикнул мальчишка, убегая, и уже секунд через пятнадцать я сидел за столом. – Мама, он тоже хочет торт!

– Конечно, конечно. Сейчас мы и ему отрежем кусочек.

– Сиди, дорогая. Я сам, – опередил ее Билл. Он отрезал небольшой кусочек торта, положил его на блюдце и пододвинул ко мне.

– Ммм… «Панчо», с кусочками ананаса и персика. Мой любимый! – подумалось мне.

– Ммм… «Панчо», с ананасом и персиком. Мой любимый! – почти в точности повторил вслух мои мысли дедушка.

– Джесс тоже его любит, – улыбнулся глава семейства.

– Спасибо вам, мои дорогие! Спасибо, что не забыли. И за то, что не дали старику помереть от тоски.

– Ну что Вы, мистер Динкерманн! Ну как можно! Вы столько сделали для нашей семьи! – всплеснула руками Джессика и обняла его.

По его опустившимся плечам было заметно, что он, наконец, расслабился, а лучащийся взгляд выдавал его неподдельную радость.

Едва Джесс разжала объятия, как послышался звук бьющегося стекла. Все обернулись на источник шума, то есть на Ричарда, сидящего на стуле и смотрящего на разбитую чашку. Подняв испуганные глаза на маму, малыш попытался оправдаться:

– Она сама упала.

– Ну, конечно, сама. Опять крутился за столом?

– Да это вообще мишка уронил!

– Ладно, сиди ровно, я сейчас уберу, – резко поднявшись из-за стола, Джесс вдруг схватилась за живот и осела. – Оххх…

– Дорогая!

– Все хорошо. Просто мне надо прилечь. Мистер Динкерманн, Вы простите меня.

– Ну что ты такое говоришь!

– Я уберу. Пойдем, я отведу тебя в спальню, – бережно обняв жену за талию одной рукой, а другой взяв ее под руку, Билл неспешно проводил Джесс в их комнату.

Тем временем мистер Динкерманн, отхлебнув из чашки, повернулся к малышу.

– Ричард, мне нужно тебе кое-что сказать. Признавать свои ошибки – это не слабость. Свалить вину на другого проще всего. А вот сказать: «Да, это сделал я», – так могут только по-настоящему хорошие люди. Ты же хороший человек?

– Да, – ответил мальчик, шмыгая носом.

– А зачем тогда ты подставил невиновного?

– Это как?

– Сказал, что чашку разбил мишка, хотя он этого не делал, – пояснил старик.

– Но это, правда, он!

– Ты, наверно, боялся, что родители будут ругаться? Я тоже в детстве боялся наказания. А еще боялся, что мама меня перестанет любить, если узнает, что я сделал что-то плохое. Однажды мы с друзьями сделали рогатки и побили все окна в соседнем доме. Представляешь, что нам за это было! И каждый своим родителям сказал, что не участвовал в этом, а только смотрел. И лишь один из нас не соврал. Он сказал: «Это я. Простите меня». И, представляешь, отец его не ругал. Он ответил, что гордится таким сыном, который может признать свою вину, не прячась за спинами друзей. Воодушевившись его поступком, я, следуя его примеру, пошел к своей маме с признанием. И, о, чудо, она тоже была рада, что я честен с ней. Поэтому, не бойся гнева родителей. Помни: чем больше ты совершаешь правильных поступков, тем больше тебя любят окружающие, и тем больше тобой гордятся родители.

Вернувшийся Билл отвлек внимание дедушки и тот, упустив мысль, переключился на мужчину:

– Как Джессика?

– Все хорошо. Малыш родится со дня на день. Ей уже совсем тяжко, бедняжке.

– Ох, бедные женщины! Уверен, что ни один мужчина на свете не выдержал бы беременности. А они, вон, – он указал рукой на стол, – еще и соседям дни Рождения устраивают. – Билл тепло улыбнулся. – Однако, мне пора. Спасибо вам еще раз!

Дедушка встал и, легко поклонившись, направился к выходу. Уже будучи на пороге, надевая куртку, он развернулся, поймал взгляд стоящего неподалеку мальчишки и добавил:

– Я рад, что по соседству со мной живут такие хорошие люди, – он подмигнул Ричарду, пожал руку Биллу и, что-то напевая себе под нос, вышел на улицу, тяжело опираясь на трость.

Его слова дали ростки в моей душе, словно семена, попавшие в благодатную почву. Я очень хотел измениться, изменить свою жизнь, мечтал стать хорошим человеком. А мистер Динкерманн, можно сказать, вложил мне в руки ключ от запертой двери. Я вдруг понял, что надо делать…

– Сынок, ты иди, поиграй у себя, а я уберу на кухне.

Малыш преодолел половину пути, когда в спину ему донеслось:

– А ми-и-и-шку?

Ричард вернулся, взял меня, как ребенка, на руки и пошел в детскую. Пожалуй, впервые за все время пребывания в этом доме, я не прочувствовал всем своим телом ступени лестницы, ведущей на второй этаж.

Усадив меня на пол, и не обращая больше на меня никакого внимания, мальчик достал пластилин, уселся за столик и начал что-то лепить.

– Вкусный торт? – с ноткой сарказма в голосе спросила Лия.

– Мне нужно тебе кое-что рассказать, – услышала зайка вместо стандартного шуточного ответа.

– Ммм?

– Когда душа Джона исчезла, мне приснился сон, который был, подозреваю, не сном. Я видел Джона там, на небе. Небожители сказали, что он готов для перерождения. Он не «обнулен», понимаешь? – радостно воскликнул я.

– Ну, об этом я тебе сразу сказала. А ты мне не верил.

– Так вот, – продолжил я, – когда его отправили готовиться к новой жизни, меня заметили. И сказали, что у меня с Джоном очень сильная эмоциональная связь по причине…

Мне не дали договорить. В комнату вошла Джесс.

– Сынок, собери игрушки, а я пока соберу твои вещи. Папа отвезет тебя к бабушке с дедушкой.

– Зачем? – удивился малыш.

– Понимаешь, я скоро поеду в больницу за твоим братиком, а у папы работа. Поэтому ты побудешь немного в гостях. Хорошо?

– Ага, – сказал Ричард, отворачиваясь. Но потом резко повернулся и добавил, – мама, та чашка… это я разбил. Прости.

– Я не сержусь, малыш. И я очень рада, что ты признался, – она подошла и поцеловала сына в висок.

Затем, вернувшись к шкафу, Джесс потянулась к верхней полке, чтобы достать вещи, но замерла на пару мгновений, а потом положила руки на живот и тихо сказала:

– Малыш, позови папу…

Билл ворвался через несколько секунд:

– Что?

– Кажется, пора, – глаза мужа округлились, но уже в следующий миг он взял себя в руки, вытащил изкармана телефон и набрал номер скорой.

– Сынок, собирай игрушки. Мы едем к бабуле.

* * *

– Итак, твой сон… – напомнила Лия, когда все разъехались, и в доме наступила тишина.

– На чем я там…?

– На связи с Джоном. Он что, твой брат?

– Нет. Все куда сложнее.

– Куда уж сложнее! – вновь перебила меня зайка.

– Дело в том, что… Блин! Помнишь, он рассказывал, что причиной его смерти оказалось сломанное ребро, пробившее сердце?

– Ну.

– Так вот… Это… был я.

– Ты. Был. Что? – Лие начало доходить.

– Я… это из-за меня…

– Скажи это Том!

– Джона убил я, – мне нужно было услышать это собственными ушами, чтобы осознать всю тяжесть своего поступка.

Лия молчала. Долго. Мне даже начало казаться, что она больше со мной не заговорит. Ведя с собой внутренний диалог, я обзывал себя самыми распоследними словами и пинал свою задницу так, что нога, будь эта ситуация реальной, давно бы отсохла. Да, Том, все портить ты умеешь очень хорошо! Можно открывать набор в группу с лозунгом: «Хочешь испортить себе жизнь? Спроси меня «как?»».

Тем не менее, вернувшись из своих мыслей, Лия сказала тихим, немного надломленным голосом:

– Это был не тот Том, которого я знаю, – было очевидно, что эти слова дались ей нелегко, но как же я был за них благодарен!

– Я люблю тебя… – произнес я на выдохе прежде, чем понял, что сказал это вслух.

– Том, ты…

Мне не удалось дослушать то, что ответила зайка. Все тело начало покалывать, я моргнул, а когда вновь открыл глаза, понял, что нахожусь в памятной мне по сну бесконечно-белой комнате.

* * *

– Том Райт, Вы призваны в небесные чертоги для дальнейшего перерождения. На данном этапе готовить Вас буду я. Меня зовут Эалар, отряд АГД.

– АГД?

– Ангелы граничного дозора.

– Так Вы ангел? – с нескрываемым удивлением и любопытством я взглянул на своего старого знакомого.

– У Вас есть сомнения?

– Да нет, просто… Я помню Вашу приветственную речь. Можете не зачитывать мне вводную.

– Извините, но по правилам я обязан, – его голосом можно было крошить айсберги. – Учитывая тот факт, что Вы спасли ребенка, по правилам Вам полагается одно желание. На обдумывание у Вас есть одна минута. Время пошло.

– Я отказываюсь от желания и прошу дать мне возможность передать записку некоей женщине, скорее всего, находящейся здесь.

– Родственница?

– Нет.

– Знакомая?

– Нет.

На миг в глазах ангела мелькнуло удивление.

– Хорошо. Мы учтем Вашу просьбу. Записку Вы сможете написать чуть позже. Так как Вы отказались от желания, у Вас есть право на выбор будущей семьи. Прошу Вас посмотреть сюда, – Эалар взял со столика планшет и протянул его мне.

На выбор мне давалось несколько десятков семей. С фотографий на меня смотрели мужья с женами, иногда одни женщины, видимо, будущие матери-одиночки. Прокручивая второй десяток, я зацепился взглядом за семейную пару.

– Эта, – не медля больше ни секунды, сказал я, тыча пальцем в экран.

– Хорошо. Вы будете вторым ребенком в этой семье. Вас устраивает?

– Да.

– Сейчас я дам Вам все для записки, – он вышел в появившуюся дверь (пора уже к этому привыкнуть) и вернулся оттуда с листом бумаги и карандашом. – Не забудьте написать имя адресата. Если эта женщина находится в пределах небесных чертогов, она получит Ваше послание. Должен Вас предупредить, что содержимое записки будет проверено мной лично на предмет запрещенной информации или некорректного текста.

Я молча взял письменные принадлежности, устроился за столом и написал: сверху – Элизабет Динкерманн; чуть ниже: «Уважаемая миссис Динкерманн! Ваш супруг, Роберт Динкерманн, как и обещал, живет за вас двоих, радуясь жизни. Но каждое утро, не открывая глаз, ищет Вас рядом с собой, на подушке. Он очень любит Вас!», и, немного подумав, подписался «Мишка». Свернув листок пополам, я отдал его Эалару. Тот прочитал текст, кивнул и отправил записку к себе в карман.

– Вы можете прямо сейчас посмотреть есть ли у Вас тут миссис Динкерманн? Для меня очень важно, чтобы до нее дошли мои слова.

– Если она умерла в возрасте шестидесяти лет и старше, то она точно здесь.

– А если младше? – нет, я, конечно, помнил, что ей было около восьмидесяти, но любопытство взяло верх.

– Если человек умер в возрасте до шестидесяти лет, то в зависимости от его дел и поступков при жизни, его душа либо сразу перерождается в другом человеке, либо направляется на корректировку. Это правило применимо и к душам, чья жизнь оборвалась по вине других лиц, независимо от возраста.

– А старше? Распределяются в ад или рай?

– Да.

– Спасибо, Эалар, – признаться, я не ожидал, что он ответит на мои вопросы.

– Не за что. Все равно Вас ждет отсроченная амнезия.

– Прошу простить мне мою наглость, но можно тогда еще один вопрос?

– Какой? – вздохнул ангел.

– Джон Рикс. У него будет хорошая жизнь? – Эалар поднял брови. – Чувство вины и эмоциональная связь… – напомнил я.

– Вы что, действительно все помните?! – уже не скрывая удивления, сказал он.

– Я сам не знаю, как так вышло. Меалор тогда предупредил, что я все забуду, а я… вот…

– Хм… Видимо, действительно сильная связь, – ангел немного смягчился. – Ладно, сейчас. – Он ввел какие-то данные на своем планшете, что-то пролистал и ответил: Та-а-ак, Джон Рикс. В новой жизни Майкл Голдберг. Та-а-ак… Да, судьба хорошая. Рожден в семье военных, в будущем станет министром обороны, женится, будет воспитывать двух сыновей и дочь. Вы удовлетворены?

– Да, еще раз спасибо! Я готов идти в капсулу.

Эалар указал рукой, приглашая пройти, после чего зачитал заученный текст:

– Вся Ваша память будет стерта. В новой жизни Вы не вспомните ничего из того, что было с Вами до этой минуты, а также часом позже. Амнезия наступит через час после процедуры.

Я кивнул. Дверки бесшумно сошлись, отрезая меня от комнаты. Внутри со мной ничего не происходило. Просто голубоватый свет. Ну, немного шума в ушах. Конечно, я не ожидал каких-то спецэффектов, но хотелось какого-то покалывания в голове или хотя бы мурашек по коже.

– Меня зовут Том Райт, – сказал я, опережая вопрос ангела, едва капсула открылась.

– Как Вы себя чувствуете?

– Голова не болит и не кружится.

– Вы прямо наглядная модель идеальной ситуации, – усмехнулся Эалар. – Сейчас мы пройдем в другое помещение, где Вас подготовят для спуска в мир людей. Полагаю, вопросов у Вас ко мне больше нет?

– Смогу ли я найти Лию, ну, душу, с которой проходил перевоспитание?

– Исключено.

– А может…

– Не может, – отрезал он.

– Я Вас понял.

– Хорошо. Тогда прошу Вас, – он указал рукой на дверь, образовавшуюся метрах в пяти от нас.

Я шагнул первым, Эалар за мной. Вторая комната была такой же светлой и бесконечной, как и первая. Отличало ее только то, что в ней вообще ничего не было, кроме, разве что, какого-то овального окна, подернутого дымкой.

– Передаю Вас в надежные руки Инниаль. Она поможет Вам с переходом.

Через мгновение мы остались вдвоем. Передо мной стояла девушка лет двадцати пяти с длинными русыми волосами, собранными в хвост. Одета она была в белый брючный костюм, из-под пиджака которого выглядывала бирюзовая кофточка. На ногах красовались бежевого цвета туфли на шпильке, кажется, их называют «лодочки». Девушка мило улыбнулась, украдкой заглянув в планшет:

– Очень приятно, Том Райт. Меня зовут Инниаль, отряд АГД. Я буду Вашим проводником в мир людей. Вижу, Вам дали возможность выбрать себе семью. Поздравляю. Не каждому выпадает такой шанс. Сейчас у Вашей будущей матери схватки. Нам придется немного подождать. Могу я Вам что-то предложить?

– Кофе! У Вас есть кофе, – ответил я, облизнувшись, и добавил, – сто лет не пил этот божественный напиток!

Поняв, что ляпнул, запоздало прикусил язык, но вопреки моим ожиданиям никто меня не ругал. Ангел (и почему у этого слова нет женского рода?) улыбнулась, что-то сказала на непонятном мне языке, прижав палец к уху, и уже через минуту в комнату вошла другая девушка, неся на подносе чашку с дымящимся напитком, от аромата которого мои ноги подкосились. Очень вовремя рядом возникло кресло, в которое я осторожно опустился, боясь пролить даже каплю драгоценного питья.

Это был самый вкусный кофе, который я когда-либо пробовал и, уверен, когда-либо попробую. Каждый глоток разливался по телу теплом, расслабляя его и даря какое-то неземное наслаждение. Я пил медленно, растягивая удовольствие. Кто знает, через сколько лет «новому мне» дадут выпить эту чертовски вкусную штуку! Дав себе ментального пинка за последнюю мысль, точнее за употребленное в ней слово, я посмотрел на Инниаль, опасаясь, что она все слышала. Но если это и было так, виду она не подала.

Минут через пятнадцать ангел подошла ко мне, забрала пустую чашку и скомандовала:

– Пора, – мы подошли к овалу, поверхность которого при моем приближении пошла рябью. – Сейчас по моей команде Вы шагнете в портал, закрыв глаза. В процессе перемещения запрещается махать руками и ногами, открывать рот и глаза, а так же пытаться выбраться обратно. Да, случаи были, – предупредила она мой вопрос, увидев искорки смеха в моих глазах. – Итак, Вы готовы?

– Да.

– Счастливой жизни, Том! Глаза. Два шага вперед. Шаг!

Полет в темноте в неизвестность. Я даже понял тех, кто пытался уцепиться за края портала и вернуться. Аттракцион не для слабонервных. Мне понадобилась вся моя выдержка, чтобы не закричать и не принять позу «звездочки».

В какой-то момент все внутри меня перевернулось, завернулось, выкрутилось и через закрытые веки в глаза ударил свет. Много света. Слишком много света…

* * *

– У-у-а-а-а-а-а-а…

– Поздравляем, мамочка, у Вас мальчик!

ГЛАВА 12

– Я Вас очень прошу, пустите меня к Нему!

– И я Вас очень прошу: запишитесь на прием и приходите в указанный день.

Запыхавшаяся женщина стояла в приемной и чуть ли не плакала. Казалось, она готова была рухнуть на колени, лишь бы ее приняли сегодня. В руках Элизабет был свернутый пополам листок бумаги, на котором виднелся написанный от руки текст. Ее голос дрожал от волнения, а в глазах плескался бескрайний океан надежды.

Полчаса назад служба доставки принесла ей конверт. В отправителях значился отряд Ангелов Граничного Дозора, отчего она нервно сглотнула прежде, чем открыла послание. Белый лист бумаги покрывали угловатые буквы, наклоненные влево и совершенно не соблюдающие единой линии. «Мда-а-а, на ангелов это совсем не похоже», – подумалось ей. Но когда смысл написанных слов неспешно достиг ее понимания, сначала ее руки, а затем и она сама начала дрожать, и отнюдь не от холода, кожа покрылась мурашками, а глаза застлала пелена слез. Невидящим взглядом она смотрела куда-то сквозь, вглубь и навылет, а затем ее словно подбросило в воздух. Через минуту она уже быстро вышагивала по дорожке, ведущей в приемную Бога.

– Девушка, – настойчиво продолжила она, и присмотрелась к надписи на табличке, – Амаари, я никогда Его ни о чем не просила. Здесь же нет очереди, хотя часы – приемные. Ну, что Вам стоит доложить Ему о моей просьбе.

– К сожалению, у нас так не принято. Давайте я Вас запишу на…, – секретарь полистала журнал, – через полтора месяца?

– Ну, раз других вариантов нет, пишите, – обреченно вздохнула женщина.

– Ваше полное имя?

– Эли…

Дверь распахнулась, и в приемную вышел Бог. Секретарь встала из-за стола.

– Что тут у нас? – поинтересовался он.

– Да вот, записываю на прием миссис… простите, как?

– Динкерманн. Элизабет Динкерманн.

– Хорошо. А что, ко мне больше никого нет?

– На сегодня были записаны только двое, – пожав плечами, отчиталась Амаари.

– У Вас что-то важное? – Бог повернулся к посетительнице.

– Для меня – да. Для Вас, наверно, моя просьба покажется глупостью.

– Главное, чтобы Вы не считали это глупостью. Проходите, – он приглашающим жестом указал на свой кабинет.

Миссис Динкерманн шагнула вовнутрь.

Просторная светлая комната с панорамными окнами словно дышала светом и свежестью. Мебель из массива красного дерева играла на контрасте с кремовыми стенами и невесомыми ажурными люстрами под высоченным потолком. На стенах висели картины, а одна стена была полностью расчерчена полками, уставленными книгами. В самом верху, куда можно было достать только с лестницы, стоящей в углу, был отдел со свитками, ниже слева стояли книги в кожаном переплете, старые настолько, что рядом с ними было страшно даже дышать, не то, что трогать их руками. Справа же красовались яркие, ламинированные корешки свежайших изданий, возможно, даже текущего года. Оказывается, некоторые творения людей настолько интересны Богу, что становятся частью Его коллекции.

– Прошу Вас, говорите, – сказал мужчина, когда они вдвоем устроились в креслах за широким столом.

– Вот, – Элизабет протянула ему записку.

Бог пробежался глазами по тексту и вопросительно посмотрел на женщину:

– В чем состоит Ваша просьба?

– Я прошу встречи с моим мужем.

– Вот как?

– Если это возможно, – скромно добавила она. – У него сегодня день Рождения.

– Возмо-о-жно. Но для него это будет сном.

– Пусть так! Хоть сон, хоть мираж, хоть солнечный блик! Мне бы только увидеть его, – затараторила в волнении Элизабет.

– Хорошо. А почему Вы раньше не просили о свидании?

– Считала, что у Вас и без меня много работы, – потупив взгляд, виновато сказала она. – Я считала, что не имею права занимать Ваше время с таким нелепым желанием. Вдруг кому-то нужно было срочно к Вам попасть, а тут я с таким пустяком.

Бог усмехнулся.

– Но ведь для Вас это не пустяк? – женщина отрицательно покачала головой. Бог, удовлетворенный ответом, хлопнул себя ладонями по коленям и сказал, – Через четыре часа в Среднем мире, то есть в мире людей наступит ночь. Сейчас подойдете к моему секретарю, она Вам выдаст «Правила и рекомендации для кратковременного путешествия между мирами», а так же расскажет, что Вам нужно будет сделать.

– Спасибо, спасибо, Отче!

– Ступайте, милочка, с миром.

Выпорхнув из кабинета, Элизабет подошла к столу Амаари, которой Бог уже давал какие-то указания по внутренней связи. Девушка кивнула, достала с полки небольшую брошюру и протянула ее женщине:

– Вот, ознакомьтесь. В указанный час, а именно через три часа и пятьдесят четыре минуты в Вашем доме на пороге входной двери появится портал. Шагнете в него, закрыв глаза. Пока не почувствуете твердую опору под ногами, Вам нельзя будет открывать глаза, махать руками и ногами, а также кричать. Возвращение будет автоматическим при наступлении рассвета, либо по Вашему желанию. В последнем случае Вам будет необходимо сказать кодовое слово, активирующее портал. Его вы найдете в брошюре. У Вас есть ко мне вопросы?

– Нет, Амаари, благодарю Вас.

– Удачного свидания, – она тепло улыбнулась. – Если возникнут вопросы, телефон приемной так же указан на последней странице «Рекомендаций…».

– Еще раз спасибо! – Элизабет прижала брошюру к груди, и поспешила домой.

Ей нужно было столько успеть! Не то, чтобы она плохо выглядела. Но так хотелось надеть что-то особенное для любимого мужа, с которым они не виделись уже больше двух лет. К тому же, следовало прочесть «Правила…» и продумать, как соблюсти их, не испортив при этом свидание.

Все это было так волнительно, что женщина едва ли не проскочила свой дом.

Первым делом она открыла брошюру и принялась за ее изучение. Внутри для себя она не нашла ничего странного. Все было предельно ясно и предсказуемо: этого не рассказывать, так не делать, это не упоминать, туда не ходить, с собой не звать.

Дочитав до последней страницы, Элизабет спешно отложила «Правила…» в сторону и принялась разбирать свой гардероб, попутно прикидывая как лучше убрать волосы.

Красное платье показалось ей слишком ярким, черное – слишком траурным, сиреневый цвет именно сейчас смотрелся на ней блекло, белое же в ее ситуации могло быть воспринято Робертом как отсылка к Верхнему миру, а лишний раз напоминать ему о своей смерти женщина не хотела. Она просто мечтала увидеть его, побыть с ним несколько часов, услышать его голос и хоть немного скрасить его одиночество.

…Примерно за пятнадцать минут до открытия портала Элизабет уже стояла напротив входной двери в ожидании. На ней было нежно-голубое платье чуть ниже колена и белые туфельки на маленьком каблучке. Волосы она заколола на затылке, но одна кудряшка никак не хотела лезть в прическу, поэтому упрямо выбивалась из зачесанных волос, падая на висок.

Время стало резиновым. Женщина стояла, едва дыша, считая удары своего бешено бьющегося сердца.

Наконец, дверной проем подернулся дымкой, и Элизабет без колебаний уверенно шагнула в молочное марево портала.

* * *

Ее муж сидел на той самой скамейке, у которой она много лет назад приводила его в чувства после обморока. Он еще сильнее поседел, плечи ссутулились, а прогулки явно давались ему с трудом, о чем свидетельствовала трость, стоящая рядом.

В парке была весна! В воздухе разливались птичьи трели и аромат цветущих деревьев. Небо было высоким и голубым. Где-то там она теперь жила. Одна. Каждый день ожидая встречи с ним. Нет, она не желала ему смерти. Просто очень скучала, как может скучать по супругу любящая жена.

Женщина шумно втянула воздух, наполняя им свои легкие, истосковавшиеся по родным запахам. Щурясь, она стояла, задрав голову, и смотрела на солнце, пока слезы не потекли из глаз. Наверху солнце было другое, больше и ярче, но при этом немного холоднее, оно не обжигало, а было просто источником теплого света. Земное же солнце было беспощадно-горячим, смотреть на него долго было невозможно, но именно этого так не хватало там, в ее новом мире.

– Роберт?

Мужчина, словно не веря своим ушам, медленно обернулся и застыл.

– Роберт, любимый.

– Элизабет?

– Да, это я, – смеясь и плача от счастья, сказала она.

– Элизабет! – забыв о трости, старик подскочил со своего места с ловкостью юноши и подбежал к супруге. – Моя девочка… – его руки нежно, но крепко обняли ее, прижимая к груди. – Как я скучал…

– Я тоже… Я тоже… – слезы лились градом. Она вжималась в него, вдыхала его запах, терлась щекой о колючую бороду и не могла поверить в происходящее.

– Ты… за мной пришла?

– Нет. Я пришла к тебе. Со мной тебе рано.

– Тебя отпустили повидаться со мной? – присаживаясь на край скамейки, не отпуская ее рук, спросил он.

– Да, ненадолго. Мне сказали, что ты очень скучаешь.

– Кто?

– Признаться, я и сама не знаю. «Мишка» какой-то.

– Мишка? – удивленно переспросил мистер Динкерманн.

– Ну да. Он передал мне записку, в которой написал, что ты, как и обещал, живешь за нас двоих. И что тебе тут без меня плохо.

– Ты не поверишь… Это… тот плюшевый медведь! Не зря я… Я же чувствовал, что он особенный. Но как он…? – дед бубнил все это себе под нос, совершенно позабыв объяснить жене свои мысли.

– Родной, все в порядке?

– Да. Да, конечно все в порядке! Это долгая история. Лучше расскажи, как ты там?..

…Они говорили и не могли наговориться. Мистер Динкерманн рассказывал жене о том, как жизнь в одночасье стала пустой, словно бочка, стоило Элизабет уйти в иной мир, как тяжело ему было привыкнуть наливать чай по утрам в одну кружку и никого не ждать, собравшись на прогулку в парк. Он вспоминал их совместное прошлое, рассказывал о друзьях и соседях, поведал, как утром семья Андерсон поздравила его с днем Рождения, а спустя час Джессику забрали в роддом.

Женщина не могла рассказывать мужу о том, как и где живет – так гласили правила. Поэтому она старалась больше слушать, а на прямые вопросы отвечала весьма уклончиво, общими фразами, либо вовсе переводила тему.

Так или иначе, но время их долгожданного свидания неумолимо ползло к концу.

Поднявшись, женщина еще раз крепко прижалась к любимому, поцеловала его и со словами: «Прости, родной, мне пора. Я очень люблю тебя!», – сделала шаг назад.

Мистер Динкерманн в последний момент поймал ее руку и прошептал со слезами на глазах:

– Однажды я тебя уже отпустил. Второй раз я не повторю своей ошибки.

– Нет, милый. Тебе еще надо пожить, – дрожащим голосом ответила Элизабет, пытаясь забрать у него свою ладонь.

– Да разве это жизнь без тебя? Так, пародия. Зачем все это, если смысла… если тебя нет рядом?!

– Твое время еще не пришло. А мне надо уходить.

Старик упал на колени.

– Нет. Я пойду с тобой. И меня ничего не остановит. Эй, Бог, если ты меня слышишь, не забирай ее у меня! Я больше этого не выдержу!

– Хороший мой, родной, любимый, – женщина целовала лицо супруга, собирая губами его слезы. – Нельзя так. Живи. Прошу тебя, живи! У нас осталось десять минут. Давай отбросим все глупости и просто насладимся этим временем. Ты только не плачь. А помнишь, какой лил дождь, когда мы познакомились?..

* * *

Бог слышал. И видел. И плакал вместе с ними, украдкой утирая скупую мужскую слезу. Он многое повидал, многое пережил и еще больше прочувствовал. И о том, что испытывают любящие друг друга души в момент расставания, он тоже знал: боль и опустошающую беспомощность.

– Амаари, зайди ко мне.

– Да, Отче? – девушка в ту же секунду появилась в кабинете.

– Амаари, деточка, оформи, пожалуйста, пропуск на Роберта Динкерманна. И согласуй его прибытие с отрядом АГД.

– Но… Прошу прощения, – она порылась в прихваченном планшете, – мистеру Динкерманну еще положено два с половиной года.

– Его жена, Элизабет Динкерманн. Когда она прибыла сюда?

– Секундочку… Два года и без недели шесть месяцев назад.

– В записке упоминалось о его обещании жить за двоих… – вслух рассуждал мужчина. – Его супруга умерла два с половиной года назад, он без нее должен был прожить еще пять… Да тут простая арифметика! Будем считать, что живя и радуясь жизни, ни разу не обругав меня за несправедливость и ни разу не попросив о лучшей доле, этот человек прожил положенные пять лет: по два с половиной года за себя, и за жену. Оформляй пропуск.

– Будет сделано. Что-то еще?

– Нет, ступай, Амаари. Поторопись. Я хочу, чтобы они прибыли в Верхний мир вместе.

* * *

Элизабет еще раз поцеловала мужа в морщинистый лоб и почувствовала, как тело погружается в состояние невесомости.

– Я люблю тебя! С днем рождения, Роберт, – шепнула она, грустно улыбаясь.

– Не-е-е-ет…

* * *

Свет ударил сквозь закрытые веки, ноги почувствовали опору и она открыла глаза. Какое-то странное ощущение заставило ее обернуться. За спиной стоял он.

– Ты? Но как?

– Добро пожаловать, Роберт Динкерманн, в небесные чертоги. Нас известили о Вашем прибытии. Меня зовут Меалор, я – старший Ангел Граничного Дозора.

– Э-э-э, – только и могла вымолвить женщина.

Ее муж стоял с припухшим от слез лицом, озираясь и ничего не понимая.

– По особому, Божественному указу Вы досрочно покинули Средний мир, чтобы воссоединиться здесь с душой Вашей супруги. Ваша жизнь и Ваши деяния соответствуют условиям распределения в рай. Прошу Вас, проходите. Элизабет Вам здесь все покажет и расскажет. У Вас есть ко мне вопросы?

– Только просьба.

– Я слушаю.

– Передайте, пожалуйста, Богу от меня «спасибо».

– Всенепременно. Думаю, он Вас слышит.

– Тогда, – старик поклонился в пустоту, прижав ладонь к груди, – СПАСИБО!

– Счастливого пребывания в Верхнем мире! – вдогонку сказал Меалор.

– И Вам спасибо…

Улыбаясь, Роберт взял Элизабет за руку, и они неспешным шагом направились к выходу. За дверью их ждала вечная жизнь рядом друг с другом.

Пропуская жену вперед, мистер Динкерманн закрыл глаза, сделал глубокий вдох, и, посмотрев вверх, добавил:

– И тебе спасибо, мишка.

* * *

Когда Билл уже садился в свою машину, чтобы ехать к месту работы, он вдруг заметил, что ежедневная газета, которую так любил его сосед, лежит на пороге не тронутая. Обычно к этому часу старик уже наслаждался чтением последних новостей, а сегодня…

Билл негромко постучал в двери соседнего дома. Ни шороха, ни звука. Попытавшись войти в дом, мужчина ожидаемо обнаружил, что дверь была заперта изнутри.

Задняя дверь, однако, расположенная с другой стороны дома, по аналогии с домом Андерсонов, поддалась.

– Мистер Динкерманн? – дом был тих, как никогда. – У Вас тут открыто. С Вами все в порядке?

Не получив в ответ ни слова и почувствовав неладное, мужчина быстро поднялся на второй этаж и зашел в спальню.

– Мистер Динкерманн, Вы спите? – он сделал осторожный шаг вперед. – Вам плохо?

Старик не шевелился.

Коснувшись холодной морщинистой руки дедушки, Билл тяжело вздохнул, после чего достал телефон и набрал номер скорой.

* * *

Вошедшие в дом медики увидели пожилого мужчину в кровати. Он лежал на боку, его рука покоилась на не смятой за ночь соседней подушке, а под его головой на белой наволочке виднелось мокрое пятно от пролитых ночью слез.

И еще…

Он улыбался.

ГЛАВА 13

К такому меня жизнь не готовила.

Нет, конечно, у меня были случаи, когда парни чуть ли не писались от счастья, когда я позволяла им подвезти меня до дома или решала провести в их компании вечер. Но чтобы падать в обморок от слов «ты стал мне дорог»… Слабак ты, Том Райт!

О том, что мы падать в обморок не можем, я как-то даже не подумала. Точнее, подумала, но много позже, когда мишка не очнулся ни через пятнадцать минут, ни через час, ни к утру, ни к вечеру следующего дня. Все это время я отчаянно звала его, но тщетно. Медленно, но верно ко мне приходило понимание, что его тут больше нет.

Когда через день часы пробили полночь, а комнату залил свет полной луны, я едва ли не с низкого старта кинулась к нему. Сначала я просто трясла его за плечи, надеясь, что он просто обиделся на меня за то, что не сказала «я тебя тоже люблю». Но я не могла сказать этого! Моя няня всегда мне говорила: «Если не уверена в чувствах, то и словами кидаться незачем, особенно, если дело касается любви. Так можно не одну жизнь искалечить». Для меня это всегда было истиной, которая не подвергалась ни проверке, ни оспариванию. Да и не знала я, что такое «любить мужчину». Что нужно при этом испытывать? Как не спутать с симпатией? Что должно происходить с моим организмом: должны ли порхать бабочки в животе, или тараканы в голове должны плясать кадриль? В любом случае, весь этот инсектарий мне был не по нутру. Противные они все! Уж лучше пульс сто двадцать и мурашки по коже. Это, кстати, было. От одного только его голоса мое сердце заходилось в каком-то бешеном ритме, а волосы на затылке вставали дыбом. Но опять же… а вдруг это просто химия или игра гормонов? Вот и посмотрим сейчас, когда его нет рядом.

В общем, после легкой встряски медвежьего тела, я перешла к более решительным действиям: я щелкала пальцами его по носу, дергала за уши, била в грудь и творила еще много чего, полагающегося девушке, доведенной до истерики… Закончилось это все ожидаемо нецензурной бранью и добрым десятком пощечин, когда после последней он дернулся, его глаза округлились и он выдал:

– Ай!.. Офанареть! Вот это ка-а-а-йф! – он вытянул руку перед собой и начал ее осматривать. – Кру-у-у-тяк!

– Том? – удивленно позвала я, заглядывая в его глаза.

– О, заяц! А я кто?

– М-медведь. Внешне. Тебя как зовут?

– Зови меня Доктор, детка!

– Почему Доктор?

– Потому что я могу вылечить тебя от любой болезни и плохого настроения одной таблеточкой! – он противно захихикал. – Так это… Мы где?

– В доме Андерсонов.

– Гы-гы, Андерсонов. Вот это ка-а-а-йф! Я в доме Андерсонов с говорящим зайцем. Гы-гы. А где тут выход?

– Вот, – я указала ему на дверь, немного оцепенев от происходящего. То, что это был не Том Райт, было ясно, но тогда это значило, что в медведя подселили новую душу. И она мне совсем не нравилась. – А ты куда собрался?

– Пойду к Гендальфу, возьму у него еще таких таблеточек! Кайфовые! Все так натурально, – он ударил указательным пальцем мне по носу и зашагал прочь из комнаты.

– Постой, но нам нельзя…

– Детка, Доктору можно все! Блин, а ты прикольная! Розовенькая такая, пушистенькая. Хи-хи. Я ж говорю: зачетное лекарство! – он направился вниз по лестнице.

На свой страх и риск я последовала за ним на лестничную площадку, струсив, однако, спускаться на первый этаж. Притаившись, я стала наблюдать. Сквозь панорамные окна лунный свет хорошо освещал дом, поэтому проблем с побегом у плюшевого не возникло.

Медведь дошагал до первой ступеньки, оглянулся на меня, после чего спрыгнул на пол и пошел к входной двери. Спустя несколько неудачных попыток, он все же допрыгнул до дверной ручки, кряхтя, подтянулся на ней, провернул ключ, оставленный в замке, и дверь начала открываться.

То ли на возню около порога, то ли на звук проворачивающегося в замочной скважине ключа, то ли по воле самих небес, именно в эту минуту Билл вышел из спальни и увидел это…

Мгновение медведь еще болтал ногами в воздухе, пытаясь удачно спрыгнуть, после чего обмяк и кульком шлепнулся на пол.

Хозяин дома удивленно потер сонные глаза, осмотрелся по сторонам и подошел к медведю.

– Привидится же такое! Наверно, сон не отпустил до конца. Но… э-э-э-э… – он повертел медведя в руках, посмотрел вверх, на приоткрытую дверь детской Ричарда, почесал затылок и направился на второй этаж, предварительно заперев входную дверь. Я незаметно и быстро, насколько это вообще было возможно, кинулась на свое место.

– Ричард, ты почему не… – пауза, – спишь? – растерянно добавил Билл, увидев пустую кровать и вспомнив, что сам отвез сына к бабушке с дедушкой. – Да ну не-е-е… Так не бывает! Этому должно быть разумное объяснение… А еще лучше лечь спать.

Еще раз взглянув на плюшевую игрушку, он хмыкнул, задумался, после чего усадил медведя на кровать и, погруженный в мысли, пошел в свою спальню.

– Эй, Доктор, – позвала я.

Медведь не реагировал. Можно было бы предположить, что у него шок или оцепенение или еще что-то, но только не с этим… экземпляром, которому после «таблеточки» и море было по колено.

Обнулен. Однозначно. Мало того, что покинул комнату, так еще и попался на глаза человеку. Причем, конкретно так попался. Я с облегчением вздохнула. Лучше уж быть одной, чем с таким «товарищем».

Сейчас до меня окончательно дошло, что Тома призвали на небо. Я была очень рада, что он справился. Но одновременно где-то там, глубоко, меня грыз червячок моего эгоизма. Я не представляла, что мне дальше делать, как вести себя и как меняться.

Я никогда не боялась одиночества. Возможно, потому, что оно никогда мне не угрожало. В каком бы уединении я не была, мне всегда было известно, что где-то там у меня есть родители, к которым я могу вернуться в любой момент. А сейчас возвращаться мне было некуда, а вокруг не было ни единой живой души, не считая Билла. И это было страшно.

Все это я думала, расхаживая взад-вперед по детской, разминая соскучившиеся по движениям мышцы. Да что ты знаешь о кайфе, Доктор? Посидел бы ты месяц неподвижно, а потом попал в лунный свет… Да никакая твоя, даже самая суперская таблеточка, не даст такого наслаждения, как обычная ходьба по комнате! Интересно, сколько раз его еще обнулят прежде, чем он поймет, что это не «приход», и что он на самом деле двинул кони? И, главное: скольким еще людям он успеет сломать психику видом игрушки, пытающейся сбежать из дома под покровом ночи? Хлопнув себя по лбу, я вдруг поняла, что как только забрезжит рассвет, Доктор, если и попадет вновь в игрушку, не сможет бегать как минимум месяц. А за это время, наверно, любой дурак поймет: что к чему. Оставалось надеяться, что переподселение его хихикающей души больше не коснется игрушек в этом доме. Иначе он устроит мне персональный ад. А я этого ну никак не хочу!

* * *

Как только луна прошла половину своего привычного ночного пути, переплыв на другую сторону дома и забрав с собой почти весь свой волшебный свет, который до этой «жизни» казался вполне обычным, ну, разве что, романтичным, я, заняв свое прежнее место около кровати, закрыла глаза.

В этот момент мой слух полосонуло:

– Гы-гы. Эй, детка! Ты чего не спишь?

Весь сон как рукой сняло! Этот придурковатый смех обещал мне сниться в кошмарах.

– Тебя жду! – огрызнулась я.

– А-а-а, зачет! Чё бум делать?

– Лично я – спать.

– Спать скучно! Пойдем пугать сонных голубей на крыше! Ржака будет, обещаю!

– А слететь с крыши не боишься? – меня разбирал интерес: что творилось в этой укуреной башке?

– Хи-хи-хи… Так это ж все не правда. А в глюках откинуть копыта нельзя. Ну, так что, заяц, ты со мной?

– Не, давай как-нибудь сам. У меня тут, понимаешь, реальность.

– Скучный ты заяц! – медведь махнул лапой и зашагал к окну.

Взобравшись на подоконник и открыв створку, он еще раз спросил, не передумала ли я, и, убедившись, что гонять голубей посреди ночи в самый разгар зимы (какие нафиг голуби?!!) ему придется одному, шагнул вперед. Тут следует напомнить, что детская располагалась на втором этаже… Послышался звучный «шмяк», ворчание, видимо, в процессе соскребания своего плюшевого тела с земли, а после:

– Вот это кру-у-у-у-то! Надо повторить! Надо, надо повторить!

Мое внимание отвлекло какое-то бормотание за спиной.

– Эм, а я где?

– В доме Андерсонов, – повторила я то же, что в начале этой ночи сказала Доктору.

– А это как так вышло?

Я присмотрелась. Голос, полный недоумения, принадлежал дракону, в котором когда-то, со слов Джона, уже пребывала душа девушки.

– Блин, что это! – прокричала другая игрушка, Бамблби.

– А-а-а-а-а-а! – это вопила лошадь.

– Прошу прощения, я уже прибыл к месту назначения? – промямлил кто-то из коробки с игрушками.

Я сидела, не понимая, что мне делать. Игрушки оживали одна за одной, да так быстро, что буквально через пару минут в комнате практически не осталось «бездушных», за исключением, разве что, кубиков да конструктора.

– Кто-нибудь объяснит мне, что тут происходит?

– Заяц все знает! – донеслось откуда-то с крыши.

– Вот зараза! – подумалось мне.

– Как Вас зовут? – спросил Бамблби.

– Да какая разница! Пусть лучше скажет, что мы тут делаем? – перебила его лошадь.

И понеслось… Вопросы сыпались один за другим, не давая мне даже раскрыть рта для ответа.

– Я же не умер?

– А кто тут главный?

– Как обжаловать приговор?

– Что делать, если я не хочу быть игрушкой? Кстати, кто я? В смысле лошадь?!

– Я буду жаловаться! Куда писать?

– Как долго это продлится?

– От этого можно проснуться?

– Как вернуться на небо?

– А на землю?

– Как выбраться из коробки?

– Позовите главного!

– Какой сегодня день?

– Я хочу есть. Когда тут кормят?

– И как мне, скажите, в этом теле лошади домой идти?

– Почему я пластмассовый, а ты – мягкая? Я, может, тоже хочу! Ты по блату?

– Сколько стоит выйти под залог или как это у них называется?

– Ля-ля-ля-ля-ля, я сплю-ю-ю-ю-ю, это не со мно-о-о-ой!

Новички галдели, перекрикивая друг друга, кто мог – толкался, кто хотел – испепелял меня взглядом, они потрясали кулаками, хватались за головы и неуклонно приближались ко мне, как будто признали во мне человека, виноватого во всем этом, ну, или, на худой конец, ответственного за весь этот беспредел.

– А-а-а-а-а!!! – не выдержала я.

И проснулась от собственного крика. Тяжело дыша и пытаясь успокоить бешено колотящееся в груди сердце, я огляделась. Окно было плотно закрыто. Все игрушки были на своих местах, и ни одна из них не издавала даже звука. Ох, и приснится же такое! Мне стоило немалых усилий прийти в себя и сбросить с себя кошмар, отчаянно цепляющийся за мой сонный разум. То и дело я проваливалась в обрывки сна и мне вновь снились они…

Но в один прекрасный момент меня будто окунули в чан с холодной водой, разом смыв с меня любые попытки уснуть. Я натурально подпрыгнула на месте, а моя стойкость, оседлав здравомыслие и подгоняемая дружным улюлюканьем остатков самообладания умчалась куда-то в район печёнки, спрятавшись всей дружной компанией за ее правый край, когда совсем рядом раздался мужской голос:

– Привет!

Обморок мне не грозил… А жаль. Я бы с удовольствием в него провалилась. Это уже спустя пару безумно долгих мгновений я поняла, что говорил Билл, держа у уха телефон. Но скольких седых волос стоили мне эти мгновения!

Хозяин дома приоткрыл дверь в детскую рано утром, взглянул на мишку, мотнул головой и продолжил свой разговор, выходя:

– Со мной что-то непонятное ночью произошло. Я услышал, как кто-то пытается взломать входную дверь. Вышел посмотреть, а там плюшевый медведь висит на ручке и пытается спрыгнуть на пол… Признаться, я чуть в штаны не наложил… Потом? А что потом? Потом я отнес игрушку обратно в детскую… Нет, не сопротивлялся. Когда я подошел к нему, он уже валялся на полу… Спать? Да не, я рано лег. К тому времени я уже спал часа два… Думаешь? Да, наверно, ты прав, приснилось. Но так все натурально!.. Да вот, сейчас глянул, сидит там, где посадил… Нет, по дому больше не ходил… И дверь не открывал… Наверно, правда, приснилось… Что? На работу? Да, сейчас буду собираться. Кстати, что там с движением дел по пятнадцать-двадцать три?.. – на этом моменте голос Билла стал настолько далеким, что я уже с трудом разбирала, о чем он говорит.

Снова засыпать я боялась. Но эта ночка была столь насыщенной и мозговыносящей, что все инстинкты, включая самосохранение, помахали мне ручкой и отправились баиньки, утянув меня за собой в царство Морфея.

На этот раз мне не снилось ничего.

И слава Богу!

* * *

– …Что сказал доктор?

– Доктор? Какой еще Доктор?!

Прощай, Разум! Нам было хорошо вместе… Жаль, что мало.

* * *

Казалось бы, простое слово «доктор», но меня оно с некоторых пор вгоняло в ступор.

И вообще моя привычка делать выводы, не дослушав до конца, в очередной раз сыграла со мной злую шутку.

На самом деле все было куда прозаичнее, чем мое воображение успело себе нарисовать: Билл снова говорил по телефону, на этот раз точно с Джессикой, так как узнавал у нее, когда их с малышом можно будет забрать домой.

Попрощавшись с женой, дважды отец начал обзванивать родственников, назначая встречу на следующий день. До меня доносились лишь обрывки его разговоров, очевидно, потому, что он то и дело переходил из комнаты в комнату.

Когда входная дверь хлопнула, а звук отъезжающего автомобиля смолк, наступила такая тишина, от которой начало звенеть в ушах.

Я честно пыталась насладиться этим одиночеством и покоем, понимая, что уже завтра дом наполнится детским плачем, не смолкающим даже по ночам, а еще приедет Ричард. Не могу сказать, что я его очень боялась – ко мне он проявлял минимум интереса, но все равно его присутствие воспринималось мной с определенными опасениями. Мало ли что взбредет в его милую головку.

Мне смутно представлялась дальнейшая жизнь в этом доме и в этой недожизни. Буквально за последний месяц исчезли сразу две души, с которыми я начинала этот путь. И пусть взаимопонимание между нами установилось не сразу, но мне с ними было действительно хорошо. Особенно, с Томом.

Где он? Что с ним? В какую семью он попал? Каким он вырастет человеком? Десятки вопросов, на которые я никогда не узнаю ответы, терзали мой разум. Мне так хотелось, чтобы у него все было хорошо, чтобы он был окружен вниманием и заботой родителей, чтобы у него был братик или сестричка, чтобы он познал домашний уют, вкусные печенья, испеченные мамой по выходным, и чтобы у него была огромная рождественская елка, под которой Санта оставлял бы для него подарки. Конечно, вряд ли он все это оценит, ведь он будет простым ребенком, не помнящим предыдущей жизни, полной лишений и несправедливости. Но я желала ему самой счастливой судьбы! И даже когда он вырастет, пусть у него будет самая лучшая жена и большая семья с кучей детишек…

Представив все это себе, я поморщилась, а острые коготки ревности прошлись по обратной стороне грудной клетки. Нет, конечно, я хотела, чтобы у него была любимая и любящая его женщина… Или не хотела? От этих мыслей становилось как-то неуютно, а маленький эгоист внутри меня начинал бунтовать. Весьма неоднозначная реакция. Надо копнуть поглубже.

Что мы имеем?

Том – 1 штука.

Другая женщина – 1 штука.

Дети – переменная, не имеющая значения.

Я… одна штука.

Но у меня есть еще составляющая, увеличивающая мой вес в этой задачке «со звездочкой» – моя любовь.

Что я только что подумала? Любовь?!?! Ы-ы-ы-ы… Нет, конечно, не любовь. Я просто неправильно выразилась. Эммм… Симпатия! Мда-а-а-а… Понятно, что ничего не понятно.

Но тревожный звоночек во всей этой ситуации все же прозвучал: с исчезновением Тома, моя ревность никудашеньки не делась…

* * *

К обеду следующего дня дом Андерсонов напоминал улей. Туда съехались, казалось, все родственники до пятого колена. Нет, конечно, я их не видела, но судя по количеству различных голосов, людей было немало. Единственным человеком, которому особо не нужен был никакой праздник, был Ричард, соскучившийся по своим игрушкам.

Признаться, я опасалась, что в солдатика и Тирекса, которых он забирал с собой, кого-нибудь подселили. Учитывая мой опыт, я легко могла себе представить каким невыносимым может оказаться новый «сосед», и очень радовалась, что изначально попала в столь адекватную компанию Тома и Джона. Но мои опасения не подтвердились. Я по-прежнему оставалась единственной «одушевленной» игрушкой в этом доме.

Глядя на мальчика, я поймала себя на мысли, что для него все выглядит так, как будто ничего не происходило. Малыш все так же играл с плюшевым медведем, драконом и машинками, даже не представляя, сколько всего случилось за эти дни!

Мое отношение к играм Ричарда тоже изменилось. Я больше не наблюдала за ними с замиранием сердца, представляя как должно быть больно игрушке, которую он держит в руках или которую давит колесами поезда. Теперь мне было все равно. Моих друзей там больше не было, и переживать мне оставалось только за собственную шкуру, окрашенную, как оказалось, в не такой уж противный, розовый цвет.

* * *

Ближе к ночи, когда все гости разъехались по домам, оставив кучу подарков для новорожденного, а также, подозреваю, горы грязной посуды и полупустой холодильник, Джессика пришла в комнату к сыну, чтобы пожелать ему добрых снов. Она была такой уставшей, что, казалось, готова была забраться вместо Ричарда в его постель, и проспать пару-тройку дней беспробудным сном. В руках Джесс держала маленький кряхтящий комочек, одетый в голубой комбинезон и шапочку. Такой крошечный! Неужели дети бывают такими маленькими?!

– Малыш, ты почему еще не в кроватке? А ну-ка, ложись скорее спать.

Ричард закинул в ящик последние кубики, валявшиеся на полу, и залез под одеяло.

– А почему Алекс не спит?

– Я сейчас уложу тебя, а потом его.

– Мамочка, а он будет спать с тобой? Я тоже хочу!

– Мы уже говорили об этом, Ричард, – строго, но мягко сказала мама. – У тебя есть своя кроватка, а у Алекса – своя. Просто пока он маленький, его кровать будет стоять в нашей спальне. Он будет плакать по ночам, просить кушать. Ты же не будешь к нему вставать?

– Не-е-ет.

– А я буду.

– Потому, что ты –мама?

– Потому, что я – мама.

– А когда я был маленьким, я тоже спал в вашей спальне и ты ко мне вставала?

– Ну, конечно.

– А я тоже ночью ел?

– Да, по нескольку раз за ночь.

– И ты грела для меня суп и котлеты?

– Нет, малыш, что ты! Маленькие детки пьют только молочко.

– И все? – удивлению Ричарда не было предела.

– И все. Суп и котлеты будут, когда Алекс подрастет.

– Значит, он не съест мою шоколадку, которую мне тетя Луиза дала?

– Не съест, – усмехнулась Джесс.

Голубой комочек начал возиться, а спустя мгновение комнату наполнил звук плача младенца, такой высокий и пронзительный.

– Ну, ну, ну… Ну, что такое?

– Может, он обиделся, что я не хочу делиться с ним шоколадкой? – наивно поинтересовался Ричард.

– Нет, сынок, он, наверно, просто устал.

Старший брат спрыгнул с кровати, схватил меня за лапу и поднес к сморщенной мордашке Алекса. Ухватив мою шерсть крошечной ручкой, он вдруг открыл глаза, потянул меня к себе и замолчал.

– Я дарю его тебе, братик, – гордо сказал мальчик.

– Малыш, боюсь, таким маленьким еще рано играть в плюшевые игрушки. Пусть он пока останется в твоей комнате, хорошо? А когда Алекс подрастет, ты подаришь ему зайку.

– Ладно, – в его голосе было полно разочарования.

Джессика попыталась забрать меня у младенца, но его кулачок никак не хотел разжиматься. Наконец, высвободив мою, слегка поредевшую, шерстку из его ручки, она усадила меня на край кровати.

В ту же секунду Алекс разразился плачем, и никакие песенки, уговоры и покачивания не давали результата, пока Джесс не сдалась, решив повторить трюк, проделанный ранее старшим сыном.

Как только моя лапа коснулась нежной кожи Алекса, малыш тут же замолчал и крепко ухватил меня за ухо.

– Похоже, зайчик ему понравился, – констатировала мама. – Так, все, Ричард, закрывай глазки и отдыхай. Я дверь закрою, чтобы малыш не разбудил тебя ночью. Добрых тебе снов.

– Добрых снов, мамочка. И тебе, Алекс.

Джесс встала, выключила свет в детской и вышла, прикрыв за собой дверь. Алекс все так же крепко сжимал мое ухо, отчего оно начинало гореть.

– …Представляешь, у нас тут любовь с первого взгляда, – сказала женщина мужу, указав на меня, когда наша троица переступила порог спальни.

– Но нельзя же…

– А без нее он плачет.

– Вот именно без нее? Может, ему просто нужно что-то дать в руки?

– Проверим?

Мама отобрала меня у сына и сунула ему в ручонку пушистое полотенце. Раздался крик… Погремушку – крик. Уголок одеяльца – крик. Соску – крик. Силиконовый грызунок – крик. Что бы она ни давала Алексу, итог был один, пока не настала моя очередь. Эксперимент был завершен. Не могу сказать, что меня это хоть немного радовало. Перспектива жить «двадцать четыре на семь» рядом с крошечным человеком была так себе затеей. Но мое мнение тут не учитывалось.

Тут же, на семейном совете было решено искупать меня, продезинфицировать, обдать паром и вернуть малышу. Но весь этот комплекс мероприятий, в котором последний пункт почему-то напоминал мне инквизиторскую пытку, и от мысли о котором все волосы на моем теле вставали дыбом, был отложен до следующего утра.

В ближайшие часы меня ждала очень интересная, с точки зрения опыта, ночь, проведенная в сознательном возрасте «по ту сторону баррикад», то есть в детской кроватке. Рядом с Алексом.

* * *

– Если я когда-нибудь решусь родить ребенка, напомните мне об этой ночи! – постанывая от недосыпа, буркнула я.

Я себе не завидовала. Но еще больше я не завидовала маме Алекса. Потому что мне удавалось подремать эти двадцать минут, пока Джесс кормила сына, а ей – нет. И так каждые два часа! Плюс на протяжении всей ночи он терял соску, и маме приходилось вставать, чтобы найти ее в полумраке, а затем найти крохотный ротик, куда ее надо было вставить. Про всякие естественные нужды я вообще молчу. Подгузники были великоваты для человека возрастом несколько дней, поэтому они то и дело протекали и малыш оказывался в мокрой холодной луже или и того хуже… И снова Джессика поднималась, доставала его из кроватки, переодевала, перестилала пеленку и укладывала его спать.

Успевала ли она сама провалиться в сон, я не знаю, но думаю, что засыпала Джесс еще в полете до подушки, иначе ни одна новоиспеченная мать в таком темпе не выжила бы.

А еще меня поражала ее чуткость. Малейший шорох или кряхтение – и она уже нависает над сыном. Даже я, находясь с Алексом в одной кроватке, не успевала понять, в чем дело, а материнский инстинкт уже срабатывал, подбрасывая Джессику на ноги, и, скорее всего, на автопилоте вел к люльке.

Я ни разу в своей жизни не видела, как ухаживают за младенцами и не знала каких сил это стоит. Теперь любая женщина с ребенком автоматически в моих глазах будет приравниваться к герою. И если раньше меня раздражали все эти мамаши, сидящие в кафе за чашкой кофе, в то время, как их дети размазывают мороженое по полу, то отныне я буду точно знать: мама просто устала. Если она не выпьет кофе и не перезагрузится, то просто умрет. Здесь и сейчас.

Эта ночь стала для меня открытием.

Прости меня, мамочка, за мои слова о том, что ты меня не любишь, когда ты куда-то меня не пускала или не хотела покупать очередное «я хочу это!». Теперь я понимаю, что ты меня очень любила. И это не могло выражаться в деньгах, как мне казалось. Это выражалось вытиранием сопливого носа, зашиванием порванного платья, покупкой туфель не на десятисантиметровой шпильке, а на маленьком каблучке, чтобы я в свои двенадцать лет не испортила себе ноги… Да даже вот в такой же соске, которую нужно было дать раз пятнадцать за ночь, при этом отказавшись от сна.

А я, повзрослев, ни разу не сказала, что люблю ее… Она, конечно, знала это. Но нужно было говорить ей о своей любви каждый день, чтобы хоть как-то выразить свою благодарность за то, что она для меня сделала в этой жизни. То есть… в той… жизни.

Я расплакалась. Давно не позволяя себе такой слабости, я просто перестала сдерживать все, что накопилось в моей душе, и плотину прорвало…

Я плакала о том, что больше никогда не увижу родителей и сестру, хоть мы с ней и жили, как кошка с собакой. Я плакала о Томе, с которым эта жизнь казалась чуточку ярче. Я плакала о том, что так бездарно и нелепо прожила те пару десятков лет, пока по глупости не выпила таблетки, которые вовсе не были таблетками… Я плакала от невозможности уснуть, от невозможности двигаться и отчего-то еще, наверно, от безысходности. Я плакала обо всем! Решив, что это будет последний раз, когда я позволяю себе плакать.

Лиетта Уильямс должна быть сильной девочкой, и она ей будет! Но только не сейчас. «Сейчас» я была такой же, как игрушка, в которой я пребывала: маленьким, одиноким зайчиком, покорно принимающим все, что ему уготовила судьба.

* * *

…Сам процесс купания мне понравился. Вода была теплой, а мыло ароматным. Кажется, так пах Том, когда его «стирали» после лужи и поездки к океану.

Про отжим я лучше промолчу. Все равно те, кто не был в теле игрушки, не поймет всей гаммы ощущений, а кто был – предпочтет не вспоминать.

Сушка около батареи отопления напомнила мне поездку на Карибские острова – так же жарко и никуда не спрячешься от обжигающего кожу раскаленного воздуха.

Перед этой процедурой из меня извлекли устройство, признающееся всем направо и налево в любви. Не могу сказать, что это было больно. Джесс аккуратно распорола несколько стежков на моей спине и вытащила через образовавшееся отверстие небольшую коробочку. Вам когда-нибудь снимали хирургические швы? Разрезание ниток было чем-то сродни этому: неприятно-тянущее чувство, но ничего более. Когда же меня зашивали, это напоминало… хм… Наверно, так бьют татуировки. Не знаю, не пробовала, но слышала, что «надо потерпеть». И я терпела, стиснув зубы. Все закончилось достаточно скоро, за что я была благодарна Джессике.

После того, как мое плюшевое тело просохло, меня ждало самое страшное… Когда за мной пришли, я готова была найти в комнате пятый угол и забиться туда, притворившись плинтусом.

Меня поднесли к отпаривателю и нажали кнопку «вкл». Я зажмурилась…

Скажем так: это было тепленько. Очень-ОЧень-ОЧЕнь-ОЧЕНь-ОЧЕНЬ тепленько… Но быстро.

…Лишь оказавшись рядом с Алексом, я смогла выдохнуть: все осталось позади. Ребенок лежал на боку и пускал слюнку на пеленку. Я изучала его: крошечное личико, на котором вырисовывались еле заметные бровки, носик пипочкой, губки бантиком, припухшие глазки, малюсенькие кулачки, один из которых лежал под щечкой… Все такое миниатюрное. Но это был человек, личность!

В какой-то момент «личность» улыбнулась во сне и я поняла: все, что я пережила (пусть и не по своей воле) для того, чтобы быть рядом с ним, определенно того стоило.

ГЛАВА 14

Время тянулось, как жвачка, прилипшая к мостовой в раскаленный полдень. Но в какой-то момент пришло понимание, что прошел уже почти год с того самого момента, как в нашем доме появился новый член семьи.

Многое изменилось, но еще большее осталось прежним. Джесс круглосуточно находилась с младшим сыном, Билл ездил на работу, Ричард все так же играл в свои игрушки, давая им передохнуть только ночью и в часы пребывания в детском саду. Мы часто бывали в его комнате, особенно, когда Алекс научился сидеть.

Пару месяцев назад я, к своему удивлению, услышала недовольное бормотание, доносящееся из ящика с игрушками. «Новенькая» возмущалась неудобным положением своего тела, причем так емко, что мне в ту же минуту стало понятно: там находится душа ну очень склочной, скандальной бабенки, вечно недовольной жизнью. Через пару недель мне удалось узнать, в какую же из игрушек ее подселили. И мне сразу же вспомнился мой сон с Доктором, где лишь один персонаж заботило «как она пойдет домой в таком образе». Это была лошадь. Снаружи. А внутри – препротивнейшая дамочка. Я бы сказала, кобыла.

У меня хватило ума не показывать ей своего присутствия в этом доме. По моему мнению, общение с такой личностью не только не приблизило бы меня к «исправлению», но и могло обернуться довольно ощутимым откатом «в начало». Поэтому я любезно предоставила ей шанс перебеситься в «одиночной камере».

Что же касается меня…

Мои вечно мокрые, обсосанные уши и местами отсутствующая шерсть только поначалу вызывали у меня истерику, а сейчас я уже вполне привыкла к такому проявлению внимания к своей пушистой персоне.

От моего хвоста, судя по ощущениям, осталось несколько волосин, кривое ухо уже не казалось таким кривым, потому что второе тоже было перекособоченным после всех положений, в которых ему довелось побывать. Стирка «меня» уже вошла в привычку, а процесс отжима из моего тела лишней воды стал восприниматься мной со временем как вариант жесткого массажа. Пребывание же на просушке под солнышком в теплое время года, будучи подвешенной за уши, напоминало, если закрыть глаза, жаркие курорты. Вот только вместо соленых брызг морской воды были надоедливые насекомые, а уши начинало безжалостно ломить уже со второй минуты.

В остальном же я была цела и даже жива, хоть и немного покусана двумя зубами, прорезавшимися недавно у Алекса.

Малыш стал для меня своеобразным пропуском на улицу: я сопровождала его на всех прогулках, начиная с рождения. Помню, когда впервые оказалась на свежем воздухе после более, чем полугодового заточения в доме, я почувствовала, как на вдохе воздух заполнил все клеточки моего тела, наполняя их, делая меня какой-то воздушно-невесомой. Никогда не думала, что буду так скучать по прогулкам. На самом деле, пока у человека есть что-то обычное, повседневное, само собой разумеющееся, он даже не понимает, насколько это ценно. Но стоит у него это отобрать… вот тут начинаются проблемы.

В этой промежуточной жизни у меня отобрали многое, в том числе свободу движения. Да я даже моргать не могла! Последние десять полнолуний не приносили особого облегчения, поскольку мое тело находилось в постоянном поле зрения Джессики. Все, что мне оставалось, когда редкий лунный луч все же находил детскую колыбельку, это незаметно шевелить руками-ногами. Верхом блаженства была возможность пройтись взад-вперед по кроватке в момент, когда и Алекс, и его мама засыпали в перерывах между кормлениями, переодеваниями, плачем от коликов, криком от режущихся зубок и всех прочих прелестей.

В такие ночи, если мне удавалось, я помогала Джесс, укрывая малыша одеяльцем, давая ему потерянную соску или гладя его по спинке, если он начинал ворочаться. Этим я пыталась выиграть для уставшей мамочки десять, двадцать, а иногда полчаса сна и чертовски гордилась собой, если мне это удавалось.

Бессонные ночи с десятками пробуждений прочно вошли в мою жизнь и, казалось, собирались оформлять в ней постоянную прописку. Не представляю, как Джессике удавалось при таком качестве отдыха еще готовить еду, убирать в доме, стирать, уделять внимание мужу и сыну, следить за собой, ходить в магазины за продуктами и одеждой для всей семьи, успевать отмечать дни рождения и различные праздники, изредка принимать гостей и при этом не хотеть никого убить и даже улыбаться?!

Даже мне хотелось порой найти в этом доме кладовку, отыскать там самый темный угол, забиться в него и притвориться мешком со старыми вещами – чтобы меня никто не трогал и даже не подходил ко мне. Хотя бы недельку. А желательно месяц.

Но вместо этого, являясь бессменной спутницей Алекса, я, вопреки всем своим «не могу, не хочу, не буду», проходила «курс молодого бойца», познавая все радости и тонкости материнства. И чем больше я узнавала, тем больше задумывалась о своих детях. Но как бы там ни было, одно обстоятельство меня крайне огорчало: в новой жизни мне наверняка ничего не вспомнится, а значит, все было зря.

…Время шло… Алекс рос… Я копалась в себе, силясь понять, чего же от меня хотят небожители, что мне нужно сделать, чтобы у них там загорелась табличка «готова к перерождению», или зажглась лампочка с надписью «Лиетта Уильямс», или что-то щелкнуло… ну, или как там у них все происходит?

Но проходили дни… месяцы… сезоны сменяли друг друга… И ничегошеньки. Нигде. Не щелкало.

* * *

Сегодня утром Алекс сделал свои первые самостоятельные шаги.

Как же я за него радовалась! В каком-то смысле он стал для меня «моим ребенком» – слишком много я пережила рядом с ним, отдавая ему все свое внимание, всю заботу и все тепло.

Шажок, еще один, еще… шмяк!

Джесс подхватила сына и поставила на ножки. Малыш попытался топать снова.

Шаг, полушаг, приставной шаг… плюх на попу.

И вновь, и снова, и опять.

Меня поражало, сколько у маленьких детей целеустремленности! Попробуй взрослому человеку предложить, скажем, сделать сальто. Процентов девяносто откажутся сразу, еще процентов восемь после пары неудачных попыток махнут рукой и скажут «не мое». А малыши – они будут идти до конца, до победы. Для них иначе и быть не может! Их мозг еще не знает, что у них может что-то не получиться.

– Билл, посмотри на это! – крикнула Джесс, когда ее муж зашел в комнату.

– Ух, ты! Так, давай сынок, ты сможешь! Я в тебя верю!

Малыш остановился, глядя то на папу, то на маму, не понимая, чего от него хотят. Билл взял меня за голову и положил на противоположный конец дивана. Я даже не ругалась на него, хоть и было это все весьма неприятно. Сейчас важнее было другое.

Призрачная слеза счастья щекотала мою щеку, когда Алекс топал, держась за диван, ко мне. Я была идеальной приманкой. В больших голубых глазах читался восторг, что-то типа «ого, как я могу!», иногда он издавал восторженные возгласы, а порой даже взвизгивал от радостных эмоций, переполнявших его.

…Я тоже едва ли не подпрыгивала от счастья, в очередной раз подбадривая его и зовя к себе. Жаль, только, он этого не слышал. Но каждый раз, доходя до цели, он так крепко обнимал меня… Только дети способны на такую безусловную любовь: им не важно кто ты, здороваешься ли ты с соседями, оставляешь ли официантам «на чай», им абсолютно все равно какой у тебя цвет волос: зеленый, фиолетовый или «лысый», и трещат ли весы, когда ты становишься на них, зажмурив глаза. Они будут любить тебя, даже если ты будешь помятым розовым зайцем с кривыми ушами!

– Давай, Алекс, еще шажочек… Умничек! Как же я горжусь тобой! – повторяла я, наблюдая за ним.

Малыш впервые прошел вдоль всего дивана, ни разу не упав, и, дойдя до «финиша», прижал меня к себе.

– Как же я тебя люблю! – прошептала я, обнимая его всем своим существом в ответ.

И только через несколько секунд я вдруг осознала, что произошло.

Впервые в жизни я сказала кому-то о своей любви. И это было правдой – я его действительно любила.

* * *

В преддверии Нового года мы со всей семьей Андерсонов поехали к их друзьям. Уже один вид приближающегося дома давал понять, что там живут люди весьма и весьма обеспеченные. Огромный белый дом утопал в вечнозеленых хвойных деревьях, мощеные дорожки были идеально чисты, а огромные, в три обхвата, мраморные колонны с лепниной по верху украшали парадное крыльцо, на которое вела лестница из нескольких десятков ступеней. Вход в дом преграждали состоящие из двух половин высокие резные двери, орнамент на которых при сведенных створках образовывал семейный герб.

Внутри было ожидаемо просторно и светло. Сверкающая люстра свисала с высоты потолка третьего этажа, пронизывая дом насквозь и привлекая к себе внимание причудливой игрой света в хрустальных шариках, как будто парящих в воздухе. Немного левее стояла огромная, бесподобно украшенная новогодняя ель, перемигиваясь разноцветными лампочками гирлянд с многочисленными игрушками, восхищающими своей красотой и ценой.

Нас проводили в уютную комнату с высокими потолками, где на кожаных диванах сидели хозяева этого дома, не спеша потягивая глинтвейн и о чем-то мирно беседуя. Увидев гостей, женщина подскочила и кинулась обнимать Джессику и Билла, едва не расплескав пряный винный напиток по белоснежному мраморному полу.

– Подруга! Как вы доехали?

– Хорошо, спасибо.

– Не замерзли?

– Не успели.

– А кто это у нас тут?

– Знакомься, это Алекс. Алекс, это тетя Эмма. – Малыш посмотрел на широко улыбающуюся тетю и посильнее прижал меня к груди. – Стесняется, – пояснила Джесс. Ричард, что нужно сказать?

– Здравствуйте, тетя Эмма и дядя Стэнтон.

– Здравствуй, Ричард! Как ты вырос! И, посмотри, дорогой, чем дальше он взрослеет, тем больше становится похож на Билла.

– Ага. Тест ДНК можно не делать. Копия!

Ричарду было по барабану, на кого он больше похож и уж тем более его не интересовали какие-то тесты. Он нетерпеливо оглядывался по сторонам, словно надеясь кого-то увидеть.

– А где Катарина? – наконец, осмелился он спросить.

– Сейчас она спустится. Если хочешь, можешь пойти поторопить ее, она в своей комнате.

– Ага, – мальчишку словно ветром сдуло. Видно было, что он здесь не в первый раз и прекрасно все знает.

– Присаживайтесь. Чай, кофе?

– Чай.

– А мы с Биллом пойдем в бильярд сыграем, о своем поболтаем, – хозяин дома поднялся и, хлопнув гостя по плечу, пошел куда-то в обход лестницы.

– Посплетничайте, девочки, – Билл заговорщически подмигнул Эмме и удалился вслед за мужчиной.

Женщина кивнула кому-то, глядя в сторону дверного проема, не имеющего дверей, и уже через пару минут на столике стоял чайник с чаем, чашки и все, что можно было с этим чаем употребить: пирожные, печенье, кексы, вафли, конфеты, сухофрукты, бутерброды с колбасой, сыром, красной икрой, а так же пиалы с джемом, медом и сгущенным молоком.

«Вот это чаепитие!» – подумалось мне, и я завистливо посмотрела на Джесс, которая скромно взяла печеньку и уселась на диван.

– Ну что, рассказывай! Сто лет не виделись!

– Да что рассказывать-то? Декрет – он и в Африке декрет. Стирка, уборка, готовка, муж, дети…

– Ой, не напоминай! Как вспомню, так вздрогну.

– Прошу заметить, у тебя была няня, повар и помощница по дому.

– Ну, у тебя зато дом не такой огромный.

– Зато у меня плюс один ребенок.

– Тем не менее, ты шикарно выглядишь. Признавайся, что за салон?

– Какой салон!?? На ночь искупалась, утром причесалась – вот и весь уход. Тут порой до кровати бы доползти, не то, что по салонам шляться.

– Не ве-рю!

– Приезжай в гости. Посмотришь. Заодно поможешь… – Джесс хитро подмигнула.

– Ой, нет, нет, нет. Это не ко мне. Я больше к детям – ни ногой. Мне Катарины с головой хватает. Всем домом тут подпрыгиваем от ее выходок.

– По-моему, ты наговариваешь. Когда я в последний раз ее видела, она была сущим ангелом.

– Потому что за хорошее поведение ей была обещана пони.

– Купили? – ухмыляясь спросила Джессика, хотя ответ был очевиден.

– Ага. Двух. Она, видите ли, выбрать не смогла.

– Покажешь потом?

– Ты только напомни, а то могу забыть. Память-то девичья.

– А может, это старческий склероз?

– Я тоже по тебе скучала! – подруга скорчила мстительную гримасску, но в следующий момент аж подпрыгнула на месте от посетившей ее мысли, отчего Алекс вздрогнул.

– Тихо, тихо, малыш. Это тетя Эмма, ты скоро к ней привыкнешь.

– Да я тут что вспомнила! Полгода назад…

– Мама! Мне нечего надеть! Я хочу новое платье! – около дивана возникла девочка лет десяти в джинсах и водолазке.

– Дочь, купим. Позже. Видишь, у нас гости. Поздоровайся.

– Здрасьте, – девочка кинула беглый взгляд на Джесс и Алекса, после чего топнула ногой. – Но я хочу сейчас! Поехали.

– А как же Ричард? Покажи ему нашу елку.

– Он уже большой. Сам подойдет и посмотрит. Я ему что, няня?

– Ты ему хозяйка дома. А он – твой гость.

– Я его не звала.

Я побелела. Не от злости. А оттого, что узнала в этой девочке себя. Мне тоже нужно было все и сразу и меня никогда не волновали причины, по которым мое «хочу» откладывалось.

– Катарина, так нельзя!

– Ты обещала! Поехали за платьем! – девочка схватила маму за руку и потянула ее с дивана.

– Если ты будешь так себя вести, я тебя накажу.

Девочка сложила руки на груди и сердито засопела.

– Поиграй пока. А когда гости уедут, мы съездим с тобой в магазин и купим тебе все, что захочешь.

– Мне кажется, вам пора домой, – повернулась маленькая нахалка к Джессике.

– Мне кажется, тебе пора в свою комнату! Иди и подумай над своим поведением! – вскипела мать.

– Ненавижу тебя! – прокричала Катарина матери в лицо и убежала наверх.

Как же это ужасно выглядело со стороны! Разве можно так с мамой? А с гостями? Это же эгоизм в чистом виде!

Неужели… Да, я когда-то была такой…

– Ох, прости, подруга. Катарина стала совсем неуправляемой. Психолог сказал, что это переходный возраст, но как-то рано… Прости, мне так стыдно.

Джессика не нашлась, что ответить, поэтому молча положила Алекса на диван, встала и налила себе чай в белоснежную фарфоровую кружку, на боку которой красовался все тот же семейный герб, написанный золотой краской.

– Джесс?

– Все хорошо. Как дела у Стэнтона? – решила она перевести тему.

Видно было, что Эмма чувствовала себя крайне неудобно перед подругой, но принести свои извинения – это все, что она могла сделать в данной ситуации.

Наверно, моей маме тоже было за меня стыдно перед друзьями и родственниками. Жаль, что я не могла уже ничего исправить.

– Алекс, – сказала я малышу, – я очень тебя прошу, что бы не случилось, никогда, слышишь, никогда не ставь свои желания выше чужих. И еще… всегда думай о чувствах родителей… И говори им, как сильно их любишь. Особенно маме… – я со всей теплотой взглянула на голубоглазого мальчишку.

В следующую секунду вспышка света ослепила меня, и я оказалась в белой комнате без стен и потолка… А метрах в десяти от меня стояла приветливо улыбающаяся девушка в костюме цвета слоновой кости и что-то говорила…

* * *

– …….аловать в Верхний мир, Лиетта Уильямс. Вы призваны в небесные чертоги для дальнейшего перерождения. На данном этапе готовить Вас буду я. Меня зовут Ея, отряд Ангелов Граничного Дозора.

– Ура! – подумала я, но вслух этого не сказала.

– Прежде, чем мы приступим, я обязана Вам сообщить, что, учитывая тот факт, что Вы участвовали в спасении ребенка, Ричарда Андерсона, по правилам Вам полагается одно желание. На обдумывание у Вас есть одна минута. Время пошло.

– Я прошу о встрече с Томом Райтом в следующей жизни, – подумав, сказала я.

– Вы не хотите изменить, перефразировать, дополнить или конкретизировать свое желание?

Я задумалась. Имя было названо правильно. Жизнь – следующая. Может, стоило уточнить время встречи?

– Я прошу о встрече с Томом Райтом в первые двадцать лет моей следующей жизни.

– Это все?

– Да.

– Хорошо. Желание принято. Ваша встреча состоится, но…

– Вот дура!!! – наверно, по моей гримасе Ея поняла, о чем я подумала, но все же продолжила.

– Но ни Вы, ни он не узнаете друг друга, поскольку память при перерождении аннулируется. Не расстраивайтесь. Ваше желание из разряда «условно исполнимых»: по правилам мы все равно не могли Вам оставить воспоминание о нем.

– Ну, раз уж так, то можно хотя бы узнать о Томе? Он в хорошей семье?

– Хм, пора вводить дополнительную услугу «узнать о судьбе другой души». Каждый третий пытается выяснить дальнейший путь человека, с которым проходил УДК.

– А что это такое?

– Улучшение душевных качеств, в вашем случае, в стандартных условиях – УДК СУ.

– А бывает по-другому?

– Есть еще УДК ЭУ: улучшение душевных качеств в экстремальных условиях.

– Это что-то типа детских садов? – перебила я девушку, забыв о том, где нахожусь, но тут же прикусила язык.

– Да. Детские сады, многодетные семьи, детские дома. Еще есть третий вид: улучшение душевных качеств в облегченных условиях – УДК ОУ. Души подселяются в игрушки повзрослевших детей, либо в дома, где детей вовсе нет. Такие души нуждаются в минимальной корректировке, а потому им просто дается время на обдумывание и переосмысление предыдущей жизни. Но, что-то мы заболтались… – она взяла планшет и несколько раз ткнула пальцем в экран. – Так, Том Райт… Призван в феврале текущего года… Новое имя Алекс Андерсон…

– Что? – почти прокричала я, не сдержав эмоций. – Алекс Андерсон? Алекс?!!

– Да, – слегка опешив, подтвердила Ея.

– Но… А-а-а… Эм…

«Как же я тебя люблю», – всплыло в памяти. И даже сейчас это было правдой. Вот только я любила не человека… а его душу.

– Полагаю, я ответила на Ваш вопрос?

– Да, спасибо, – я еще не отошла от потрясения, но уже взяла себя в руки.

– В таком случае прошу Вас пройти в капсулу. Вся Ваша память будет стерта. В новой жизни Вы не вспомните ничего из того, что было с Вами до этой минуты, а также часом позже. Амнезия наступит через час после процедуры.

Войдя внутрь и повернувшись лицом к створкам, которые тут же закрылись, запирая меня внутри, я ничего не ожидала, все еще «переваривая» информацию о Томе, то есть Алексе. Наверно, поэтому неяркий голубоватый свет, заполнивший капсулу, ничуть меня не удивил. Когда процедура была окончена, и устройство выпустило меня наружу, Ея спросила:

– Как Вас зовут?

– Эммм… Лиетта Уильямс.

– Не удивляйтесь. Так положено.

– Головокружение, головная боль, тошнота?

– Нет.

– Сейчас мы пройдем в другое помещение, где Вас подготовят для спуска в Средний мир. У Вас остались ко мне вопросы?

– Спасибо, мне хватило, – я нервно усмехнулась.

– Хорошо. Тогда прошу Вас, – она указала рукой на дверь, возникшую из ниоткуда прямо на моих глазах, в нескольких метрах от нас.

Во второй комнате было пусто, если не считать, вертикально расположенного овала, по поверхности которого шла рябь, словно по воде.

– Передаю Вас Инниаль. Она поможет Вам с переходом, – после этих слов Ея бесшумно удалилась, оставив нас вдвоем.

– Очень приятно, Лиетта Уильямс. Меня зовут Инниаль, отряд АГД. Я буду Вашим проводником в мир людей. У нас мало времени, – она подошла и, взяв меня под локоть, осторожно подвела к кругу.

– Сейчас, по моей команде, Вы шагнете в портал, закрыв глаза. В процессе перемещения запрещается махать руками и ногами, открывать рот и глаза, а так же пытаться выбраться обратно. Итак, Вы готовы?

– А разве тут два варианта ответа?

– Не-а, – Инниаль засмеялась.

– Тогда, готова!

– Счастливой жизни, Лиетта! Глаза закрыты. Вдох. Шаг!

Шаг…

ГЛАВА 15

Мама рассказывала мне, что когда-то я очень любил плюшевого зайца, которого мне подарил Ричард, когда меня привезли из роддома. Я с ним спал, ел, играл и устраивал истерики, если его не оказывалось рядом. Даже ходить я учился с этой розовой зайкой.

И лишь когда мне исполнился год, я смог с ней расстаться. Вот так просто положил ее и увлекся другими игрушками. И больше я с ней не играл.

…Я рос смышленым и не по годам мудрым мальчишкой, чем очень интриговал окружающих и давал повод для гордости родителям.

С Ричардом у нас сложились довольно теплые отношения. Но я был более сдержанным, рассудительным и никогда не ломал игрушки. Тогда я еще не понимал, откуда во мне эта бережливость и сострадание к ним, я боялся сделать им больно или неудобно их положить, чем вызывал только насмешки со стороны всех родственников. Однако, никто не смог меня переубедить и заставить играть так же, как все дети.

О, нет! Мое детство не было скучным! Вовсе не обязательно, будучи маленьким взрослым, сидеть на стульчике, положив ручки на колени и смотреть в окно. Я так же бегал, прыгал, кричал, шкодничал, играл солдатиками в войну, мои драконы шли в сражения, а машины врезались друг в друга. Но все это я делал мягко, без особого прикладывания силы. Пару раз мы даже со старшим братом били окна камнями. Правда, потом пришлось сознаваться в содеянном. Кстати, это было еще одно мое отличие от Ричарда: я всегда признавал свою вину. Брат часто этим пользовался, сваливая все на меня, но родители быстро поняли, что если я виноват, я сознаюсь. А потому, когда я отрицал свою вину, они мне верили.

В возрасте четырех лет я начал рассказывать маме и папе какие-то истории из жизни других людей, фантазировал на тему оживания игрушек по ночам и всегда просил не закрывать шторы, чтобы луна светила в окно.

Папа успокаивал маму, которую тревожили мои «особенности», рассказывал, как двоюродный племянник второй жены водителя папиного шефа тоже любил посочинять разные истории, будучи ребенком, а потом это все вылилось в увлечение фантастикой и написание целой серии книг.

Но чем старше я становился, тем больше понимал, что «выделяться» не стоит. И постепенно научился фильтровать все, что хотел рассказать или показать.

И вот, в свой двенадцатый день рождения я проснулся… тридцатипятилетним мужиком Томом. Внешне я оставался все тем же Алексом Андерсоном, но моя душа… Я вспомнил все! Память из двух предыдущих жизней (если вторую вообще можно так назвать) настолько резко вторглась в мое сознание, что я на несколько мгновений потерял связь с реальностью.

Когда я пришел в себя, меня мучило несколько вопросов:

– Как остаться ребенком в глазах окружающих?

– Почему я не забыл все, как говорил Эалар?

– Много ли нас таких, «исключений», обманувших систему небесной канцелярии?

– Сколько «живых» игрушек сейчас находится в нашем доме?

– Как смотреть теми же глазами на маму и папу, учитывая, что я вспомнил родителей из первой жизни? Как на приемных? Но они же родные!

– Как найти Лиетту, которая, скорее всего, давно уже не Лиетта?

Когда в комнату вошли мама, папа и брат и, поздравив меня с днем рождения, подарили игровую приставку, я радовался, как ребенок, поймав себя на мысли, что казаться ребенком не так уж и сложно. Да и какой мужчина откажется впасть в детство, особенно, когда это даже поощряется.

Тяжелые думы ненадолго отступили, дав мне наладиться подарком. Весь день я играл с Ричардом в приставку, помогал маме готовить праздничный ужин, а вечером сидел со всеми родственниками за столом и набивал живот салатиками, принимая поздравления.

Но с приходом ночи мысли вновь закружили свой немыслимый хоровод, отбирая сон и покой.

Именно тогда я понял, почему память стирают перед перерождением – она попросту будет мешать новой жизни. Весь этот багаж знаний, чувств, эмоций, событий – он оставляет больше вопросов, чем ответов! Например, вопрос: что теперь со всем этим делать?

С одной стороны я был совершенно не рад, что мне пришлось повзрослеть за одну ночь на двадцать три года, что теперь у меня многого, увы, не будет в этой жизни (например, «трясучки» перед первым поцелуем), что мне уже известно «откуда берутся дети», что я в столь юном возрасте знаю вкус сигарет, чувство похмелья, ощущение «жопы» в жизни и еще кучу всего, чего мне знать пока не положено. Я понимаю, что такое процентная ставка по кредиту, знаю как много денег «сжирает» коммуналка, что не нужно рассуждать о политике, раз я не могу повлиять на нее, я помню разницу между болью от разбитого сердца и от разбитой бутылки пива, купленной на последние деньги. Иными словами, в свои двенадцать я внутренне был старше, чем даже мои родители!

А еще я не хотел помнить Лию. Точнее, и это было как раз другой стороной медали, я был рад, что вспомнил ее и уже задался целью найти свою девочку, но… Если бы память не подкинула мне воспоминания о ней, я бы спокойно прожил эту жизнь, влюблялся бы в других девчонок, дружил бы с ними и, возможно, на одной из них когда-нибудь бы женился.

Теперь же мне нужна была только Она! И я понятия не имел, как ее найти.

* * *

Мне семнадцать.

Я узнавал Лиетту в каждой второй девушке, но ни одна из них не трогала мою душу.

Беда была в том, что я не знал ни ее имени, ни ее адреса (не факт, что она вообще находилась на этом континенте), ни даже ее внешности. Все, на что я мог полагаться – это внутренний «щелк». Но было только «хрясь», когда я в очередной раз после первого поцелуя произносил свою коронную фразу: «не то». Иногда это был пинок по ноге, иногда толчок в грудь, но чаще всего – пощечина.

Я настолько привык, что моя, в основном левая щека, горела, еще минут десять храня отпечаток небольшой женской руки, что просто шел домой, не обращая на это никакого внимания. Меня заполняло разочарование в собственных ошибках. Признаться, мне было жаль этих девочек. Они не заслуживали такого придурка, как я и такого обращения. Но я ничего не мог с собой поделать.

* * *

Мне двадцать.

Я сидел в маленьком уютном кафе в паре кварталов от своего дома и пил лучший кофе из всех, что мне когда-либо доводилось пробовать. Кофе небесных чертогов не в счет! В Среднем мире такой не варят.

Зал был оформлен под дерево: по стенам плелись какие-то растения, деревянная мебель была удобной, а новенькие плафоны светильников, нависавших над каждым столиком, все еще хранили древесный аромат. От всего этого веяло теплотой и уютом, а легкая музыка, не обременяющая слух, а служившая скорее фоном, помогала расслабиться и найти точку опоры в этом мире, если ты по какой-то причине ее потерял и неумело балансировал между крайностями, пытаясь не свалиться. Это было про меня.

Именно в этом заведении совсем недавно я смог договориться со своим внутренним «Томом» и отказаться от бессмысленных поисков Лиетты. В конце концов, я допускал лишь один процент вероятности, что она не примет меня за сумасшедшего и не бросится бежать, едва я попытаюсь ей хоть что-то рассказать. Да и нужно ли рассказывать? Может, проще было бы дать ей заново влюбиться в меня, делая вид, что тоже увидел ее впервые? При любом раскладе я все равно не узнал бы, чем закончилась эта история, поскольку твердо решил жить дальше без Лии.

И как только тумблер поиска в моем сознании перешел в положение «выкл.», я взглянул на мир другими глазами.

…Миловидная светловолосая официантка, которую я никогда доселе не видел в этом кафе, подошла к моему столику:

– Желаете еще что-нибудь заказать?

– Эммм, еще чашечку американо, пожалуйста.

– Извините, но это уже третья. Вы кого-то ждете? Может, у Вас что-то случилось? – в ее серо-голубых глазах, окруженных стаей пышных ресниц, мелькнула тревога. – Ой, простите, я просто… Я новенькая, еще болтаю лишнее, – быстро затараторила она, виновато потупив взгляд и обхватив пальцами одной руки запястье другой.

– Ничего-ничего! Спасибо за заботу. Действительно, третья чашка будет лишней. Принесите мне, пожалуйста, чай. Зеленый. И пирожное, на Ваш вкус.

– Оу, прекрасный выбор! У нас самые вкусные пирожные в городе!

– А еще самые лучшие официантки, – я подмигнул ей, вогнав девушку в краску.

– Сейчас принесу Ваш заказ… – она замешкалась.

– Алекс.

– Алекс. А я, – она поправила табличку на своей груди, – Дарнеллия, можно просто Дар.

– Очень приятно. Вы же не местная, да? У Вас такой… интересный акцент.

– Я родом из Австралии. Переехала пару недель назад к своей двоюродной тете на время. Родители приедут чуть позже, когда продадут дом.

– Вам у нас нравится?

– Ну, я еще не успела обзнакомиться. Но тут вполне мило… и красиво. И люди добрые, а это главное. Ой, что-то я заболталась. Одну минутку.

Девушка развернулась на пятках и спешно удалилась, чтобы через пару минут выпорхнуть в зал с подносом. Подойдя ко мне, она опустила поднос на стол, поставила передо мной чашку ароматного зеленого чая и пирожное… Панчо. Я внимательно посмотрел на Дар, и она это заметила.

– Что-то не так? Вы не любите это пирожное? Просто это мое любимое, и я подумала… Простите, я сейчас заменю.

– Не надо! – я перехватил ее руку, чтобы остановить. – Я очень люблю Панчо! Вот и задумался, как Вы узнали?

– А я и не знала, – пожала она плечами и светло улыбнулась.

– Дарнеллия! – донеслось грозно откуда-то со стороны кухни.

– Ой, прошу прощения. Мне пора.

– Спасибо, – сказал я спине официантки и принялся за лакомство.

Пирожные в этом кафе были действительно бесподобные! Я знал это давно, но Панчо видел в меню впервые. Нежнейший сметанный крем пропитал каждый кусочек бисквита, делая его сочным и тающим во рту, а кусочки персика и ананаса добавляли вкусу экзотики и кисло-сладких ноток. Ммм… У этого десерта был лишь один недостаток: он слишком быстро заканчивался.

Отправив последний кусочек в рот и запив его чаем, я вдруг почувствовал на себе чей-то пристальный взгляд и повернул голову. Через три столика от меня, у окна сидела миниатюрная брюнетка. Рядом с ней на столе стоял стакан апельсинового сока и ноутбук, на котором она что-то печатала, отбивая чечетку пальцами по клавиатуре. Когда ее рука зависала над клавишами, она поднимала глаза и смотрела в мою сторону, куда-то сквозь меня, изредка фокусируя взгляд на мне. Один такой взгляд я поймал, и она как будто проснулась, очевидно, вынырнув из своих мыслей. Смущенно улыбнувшись, она завела прядь волос за ухо и опустила глаза.

Посчитав необязательным отрывать Дар, бегающую по залу, от работы, я положил на стол деньги, не забыв оставить щедрые чаевые, и пересел за столик незнакомки.

– Привет!

– Привет, – девушка закрыла компьютер и посмотрела на меня оценивающим взглядом.

– У тебя не занято?

– Занято.

– Прости.

Я попытался встать, когда услышал:

– …Было. Подруга не пришла. У нее там форс-мажор…

– Стало быть, не прогонишь? Меня Алекс зовут.

– Ну, если Алекс, то не прогоню. Оливия, – она протянула мне руку, и я нежно пожал ее.

– А если бы меня звали по-другому, прогнала бы?

– Ага. Будь ты Сэмом.

Я вопросительно посмотрел на нее.

– Мне постоянно везет на придурков по имени Сэм. Поэтому, когда я слышу это имя, сразу ухожу. Надоело разгребать за ними проблемы.

– Что, много проблем?

– Ну, посуди сам: мой сосед Сэм в детстве сломал мне нос, когда мы с ним не поделили машинку, и мне прилетело этой самой машинкой в лицо. Одноклассник Сэм однажды не рассчитал безопасное расстояние во время одного прикола и подпалил мне волосы зажигалкой. Хорошо, быстро потушили, налысо стричься не пришлось. Еще один парень в школе, тоже Сэм, пару лет назад наехал на меня, выезжая на своей машине задом с парковки и забыв посмотреть в зеркало. Итог – двойной перелом левой ноги. Сорок дней в гипсе. И это летом! Ну и кульминацией стал мой бывший, после которого я зареклась впускать в свою жизнь Сэмов: он пришел знакомиться с моими родителями, опрокинул на пол торт, который мама готовила весь вечер, после чего собрал его обратно на тарелку и поставил на стол, уверяя при этом, что он не виноват и торт сам упал. Ага, с середины стола, как же! Когда мой папа сделал ему замечание, призвав признать свою вину, Сэм обозвал его старпером и сказал, что не обязан выслушивать папины претензии, после чего хлопнул дверью и скрылся в тумане. Кстати, на улице действительно был вечерний туман. На следующий день он, правда, пришел извиняться с букетом цветов и тортом. Но! Когда я увидела, что эти цветы он сорвал с нашей клумбы, вытоптав добрую ее половину, пришла в ярость и послала его куда подальше. А торт… торт оказался просроченным.

Я не выдержал и рассмеялся. Нет, ну надо же! Действительно, четыре человека с роковым (для Оливии) именем и от всех остались настолько негативные воспоминания.

…С девушкой было весело и легко общаться, и мы даже не заметили, как просидели в кафе до его закрытия.

Уж не знаю, что было в ее голове, насколько я ей понравился при первом знакомстве, но когда мы вышли на улицу, она, сославшись на обещание быть дома к десяти, села в такси и уехала, не оставив ни адреса, ни номера телефона.

До самого утра мне не давало покоя воспоминание: ее загадочный горящий взгляд и закушенная губа, когда она обернулась, уже будучи около машины.

Другой парень, возможно, ничего бы не заметил, но не я.

Я стал каждый день приходить в кафе, где впервые ее увидел, и садился за тот же столик, заказывая кофе.

С Дарнеллией я больше не флиртовал, да и она все поняла в прошлый раз, когда увидела нас, смеющихся, за одним столиком. Надо отдать ей должное, доброжелательности в ее взгляде не убавилось. Она с такой же теплой улыбкой приносила мне чашку с дымящимся ароматным напитком, спрашивала о моем настроении, а когда я расплачивался, не дождавшись Оливию, подбадривала меня, уверяя, что она обязательно придет.

Через три дня мое ожидание было вознаграждено.

– Привет.

– Привет.

– У тебя не занято?

– Занято.

– Ой, прости. Я думала…

– Для тебя.

Девушка широко улыбнулась и села на стул.

– Представляешь, я два дня ждала твоего звонка и сердилась на тебя, и на себя, за то, что не понравилась тебе. А вчера вечером поняла, что номера телефона-то я тебе так и не оставила! Вот вечно со мной так! Тогда я решила попытать счастья в этом кафе и узнать у официантов, где тебя найти. А тут ты…

– Три дня…

– Что, прости? – она подалась вперед.

– Я сидел тут три дня, ожидая тебя, – я усмехнулся.

Ее глаза округлились.

– Правда?

– Нет, решил приукрасить, чтобы произвести впечатление.

– Правда! – шепнула ей на ухо проходившая мимо Дар.

Я улыбнулся и отвел глаза.

– Может, прогуляемся?

Август был уже на исходе, а потому воздух уже не казался таким горячим и не обжигал на вдохе. Вечерний ветерок приятно обдувал кожу, играя с длинными, до талии,волосами Оливии. На ней было легкое летнее платьице персикового цвета, доходящее своей расклешенной юбкой до середины бедра, и белые босоножки на плоской подошве. Свежесть и юность в одном флаконе!

Шагая рядом, она случайно задела своей рукой мою.

– Ой, – смутилась девушка.

– Позволь? – я решительно взял ее за руку и продолжил свой путь, как ни в чем не бывало.

Оливия несколько мгновений смотрела на меня, но, не дождавшись моей капитуляции, расслабилась и крепче сжала мою ладонь.

Как же с ней было хорошо! Мы ели мороженое, вымазывая носы друг другу и хохоча так, что на нас невольно оглядывались прохожие; с криком «шурррр» гоняли голубей в небольшом скверике, отчего стая птиц то и дело поднималась на крыло. Если бы они могли, они бы наверняка покрутили пальцем у виска. Когда я брызгал на нее водой из фонтана, она так заливисто смеялась, прикрывая лицо ладонями и отворачиваясь, что мне хотелось, чтобы ее смех звучал как можно чаще.

В тот момент, когда я потерял бдительность, девушка подкралась сзади и вылила мне на голову воду из своих ладошек. Струйки прохладной влаги текли за шиворот и стекали на лицо с мокрых волос.

– Ах, ты… – я сгреб ее в охапку и притянул к себе. – Оливия, ты будешь моей девушкой?

* * *

Роман с Оливией настолько захлестнул меня, что отголоски прошлого уже почти не тревожили мой разум. Я вновь чувствовал себя двадцатилетним парнем с кучей амбиций и грандиозными планами на будущее. Я был Алексом. Мой внутренний Том добровольно ушел на пенсию и поселился в самом дальнем уголке моей души, обретя там гармонию.

…Мы катались на коньках в толпе народа, пришедшего на центральный каток города за тем же, за чем и мы – прочувствовать все прелести зимы. Спокойный снег тихо падал с неба, искрясь одинокими снежинками в темных волосах моей девушки.

Сегодня что-то было не так: Оливия была мрачной и замкнутой, то и дело порываясь уйти. Она спотыкалась и падала на ровном месте, пару раз больно ударив колено. Складывалось ощущение, будто она была совсем не здесь.

– Ты можешь рассказать мне все! Что случилось? Я могу помочь? – я взял ее лицо в свои ладони и заглянул в глаза.

Медленно убрав мои руки, она, не отрывая взгляда, одними губами прошептала:

– Прости меня, Алекс. Нам надо расстаться…

Мои ноги подкосились, и мне стоило немалых усилий удержать равновесие. Мы вышли с катка, взяв паузу в пятнадцать минут в этом серьезном разговоре для того, чтобы переодеться, снять коньки и устроиться на скамейке неподалеку.

– Я не понимаю. Нам же хорошо вместе.

– Я… Так будет лучше для нас обоих.

– Но…

– Прошу, выслушай меня и постарайся понять. Если ты думаешь, что это решение далось мне легко, то ты глубоко ошибаешься. Моему папе предложили должность директора филиала в России. Когда я сдам выпускные экзамены, мы всей семьей переедем в Москву. Я всегда мечтала поступить в Московский Государственный Университет имени Ломоносова. И вот, судьба сама дает мне билет. Когда мы познакомились, мое поступление в ВУЗ было еще под вопросом. Я думала, что если у нас все получится, то я откажусь от своей мечты и продолжу обучение тут. Если бы я тогда знала, что все так обернется, я бы больше не пришла в то кафе… Прости меня.

– И давно ты узнала о переводе папы?

– Неделю назад. Всю эту неделю думала о нашем будущем. И поняла, что его просто нет.

– Но до окончания школы еще полгода! У нас есть время. А потом что-нибудь придумаем.

– Нет. Не надо. Я не смогу жить в России, а сердцем быть с тобой. Я не верю в отношения на расстоянии.

– А как же мое приглашение провести Новый год с моими родителями?

– Поэтому я и говорю тебе все это сейчас. Во-первых, чтобы не испортить тебе праздник, а во-вторых, пока наши отношения не зашли слишком далеко. Ты же хотел представить меня родителям как свою девушку?

– Как любимую девушку, – поправил я ее.

– Это серьезный шаг. Прости, но я не могу. Ты очень, очень хороший, Алекс! Если бы у меня только был выбор, я бы не рвала душу ни тебе, ни себе. Но сегодня между нами все закончится. Прошу, прими мое решение и не обижайся на меня. Я буду помнить только хорошее…

Она поцеловала меня в щеку. Прощальный поцелуй обжег, словно оставляя невидимое клеймо на скуле. Я смотрел, как она уходит и не находил в себе силы бежать за ней. А надо ли? Если она мне небезразлична, я должен был принять ее выбор, каким бы он ни был. А дальше… время покажет. Если нам суждено быть вместе, значит, будем. В конце концов, я тоже не глуп и вполне смогу пройти вступительные испытания в МГУ имени Ломоносова.

* * *

Закончился декабрь, передавая эстафету январю под залпы новогодних салютов. Как бы Оливия не берегла мое праздничное настроение, его у меня не было от слова «совсем». Я осознавал, что вот сейчас она должна сидеть рядом, за этим столом и нежно улыбаться, сводя с ума своими ямочками на щеках; что пару часов назад я должен был познакомить ее со своими родителями, старшим братом и его девушкой Аминой; что сразу после салюта я должен был подарить ей браслет с пластиной, на которой была короткая гравировка: «Счастье рядом…». Сейчас этот браслет был надежно спрятан в моем шкафу под стопкой вещей, чтобы случайно не попасться мне на глаза и окончательно не вогнать меня в депрессию.

Но вопреки всем моим ожиданиям и мечтам, вместо Оливии рядом сидел Ричард, они о чем-то увлеченно спорили с папой, а мама с Аминой обсуждали рецепт очередного кулинарного шедевра под названием «салат «без пяти двенадцать», в который входило все, что осталось в холодильнике после приготовления основных блюд. Я бы назвал его более честно: «всё чё было». Но женщины предпочитают красоту во всем, даже в таких мелочах, как название салата.

Мне было… одиноко. Том украдкой выглянул из своего убежища, чтобы напомнить мне, что когда-то, в прошлой жизни, у меня вообще не было ни семьи, ни праздничного стола, ни праздника. Он дал мне увесистого пинка и со словами «Соберись, тряпка!», скрылся в своем дальнем уголке.

Я осмотрелся. Действительно, когда-то я даже мечтать не мог о таком празднике, а теперь, когда все это у меня есть, порчу его сам себе какими-то дурными мыслями и унынием. Жизнь продолжается! Я поднял бокал с шампанским и произнес:

– За то, чтобы мы ценили то, что имеем, и никогда не забывали радоваться жизни!

Бокалы налетели друг на друга, раздался дружный «дзззынь», и я, опустошая свой бокал, загадал одно единственное желание:

«Обрести свою настоящую любовь в этом году».

ГЛАВА 16

За окном шел нескончаемый снегопад, наваливший за ночь сугробы высотой до колена. Мороз щипал щеки и красил нос в красный цвет, но мы с папой и братом упорно разгребали снежные завалы, чтобы приглашенные на мое совершеннолетие гости смогли беспрепятственно подъехать к дому.

Как бы я хотел родиться в мае, когда еще не жарко, но уже цветут цветы, растет новая трава, а на деревьях появляется первая яркая зелень. Или в сентябре. В первый месяц осени солнце уже не так безжалостно палит, но воздух еще теплый. Трава еще не пожухла, цветы не завяли, а деревья только-только начинают красить свои листья в желто-оранжево-красные цвета. Рынок изобилует новым урожаем, в саду пахнет яблоками, а праздничный стол можно накрыть прямо под открытым небом!

Но ни в этой, ни в прошлой жизни мне так и не удалось узнать, что это за прелесть – день рождения в межсезонье.

Когда дорожки и подъезд к дому были расчищены, а пальцы рук превратились в скрюченные держатели для снегоуборочной лопаты, мы дружно пошли в дом греться.

Мама с Аминой колдовали на кухне, готовя праздничный стол, а наша мужская половина расположилась в гостиной у камина, предварительно налив себе горячего чая.

Глядя, как пляшет огонь на поленьях, я погрузился в воспоминания. Когда мне в прошлый раз исполнялся двадцать один год, меня поздравили три человека – два моих кореша, с которыми мы «вытворяли» (за что мне было до сих пор стыдно), и тетка, буркнувшая утром: «С днем Рождения. Теперь ты большой, иди работать». Так себе поздравление, если честно, но на безрыбье и рак – рыба. И я радовался. Радовался тому, что хотя бы для трех людей в огромном мире мое рождение не осталось незамеченным. Бабушек и дедушек у меня не было – папа был детдомовским, а родители мамы умерли в один год, едва мне исполнилось одиннадцать.

…Папа Билл вытащил меня из меня же, запев песню, дабы поднять всем настроение. Ни для кого не было секретом, что петь отец не умел, но это его никогда не останавливало. И каждый раз, когда я слышал эту пародию на пение, я вспоминал свою первую поездку с ним в машине в образе плюшевого медведя. Тогда мои уши скручивались в трубочку и заворачивались в кренделек, чтобы хоть как-то минимизировать внимание этим голосовым срывам с «соль» второй октавы на «ре» первой. Сейчас я даже наслаждался. Как минимум тем, что у меня есть отец, а как максимум – что он пел песню о хорошем сыне, которого он очень любит и гордится им. В этой жизни у меня было все: любящая семья, крыша над головой, друзья и сытая жизнь. О чем еще можно мечтать?

– Па-а-ап, – позвал я отца, когда тот закончил и довольно улыбался, словно чеширский кот.

– Ась?

– Я тоже тебя люблю!

– Оу, как мило! – поддразнил нас Ричард.

– И тебя люблю! Иди ко мне!

Чмок-чмок-чмок. Я взял шею брата в захват и начал целовать его в макушку, отчего тот фыркал и плевался.

Высвободившись, он повалил меня на диван, уселся сверху на мою спину и начал прыгать на ней своей …опой, к которой прилагалось еще восемьдесят килограмм чистого веса.

С самого детства Ричарда ничего не изменилось! Как тогда ему нравилось испытывать свою силушку богатырскую на беззащитном мишке, так и сейчас, по прошествии более, чем двадцати лет, он очень любил кого-нибудь помять. И чаще всего этим «кем-то» оказывался я.

– Не сломай мне именинника! – донесся с кухни веселый голос мамы. – Ему еще свечи на праздничном торте задувать. Я что, зря его пекла?!

– Я могу задуть все за него. И сожрать торт – тоже.

– Ага, щасссс! – я поднатужился и скинул Ричарда с себя, но понял, что немного не рассчитал силу, когда братец рухнул мимо дивана.

Мы расхохотались.

– Именинник сам кого хочешь сломает! – констатировал папа.

– Нечего на мой торт рот разевать, – усмехаясь, сказал я всем присутствующим, косясь на трущего ушибленный копчик, брата.

– Ага, не забудьте предупредить гостей об этом, – посоветовал Ричард, – иначе у травмпункта сегодня прибавится работы.

– Кстати, о гостях! Алекс, ты не против, если к тебе на праздник придет моя подруга? Мы с ней в молодости очень дружили, потом как-то потерялись, а пару месяцев назад снова нашлись. Она так радовалась, когда ты родился! А вчера, немного перепутав даты, позвонила, чтобы поздравить тебя с днем Рождения. Ну, я ее и пригласила… – мама, как мне показалось, виновато пожала плечами.

– Ну что ты, мамочка! Это же и ваш с папой праздник тоже! У вас, между прочим, двадцать один год назад второй сын родился. Зовите, кого хотите. Кстати, мои друзья сегодня не смогут прийти, я пообещал завтра угостить их пивом в баре. Мне же уже можно, – гордо сказал я.

– Только, чур, не напиваться! – мама напустила на себя серьезный вид, тряся указательным пальцем в воздухе, но потом снисходительно улыбнулась. – А то знаю я вас… Вон, Ричард тоже с друзьями-подружками в баре сидел. Так душевно отметили, что его потом в дом заносили под его же крики о том, что еще не утро и у него еще остались деньги.

– Мам, ну ты же меня знаешь. Я взрослый, серьезный человек, не то, что некоторые.

Уклонившись от летящего в меня тапочка, я обогнул диван и прошел на кухню. За то, что стащил со стола аппетитный бутерброд, мне смачно прилетело по рукам, однако в следующую секунду гнев был сменен на милость и мне дали насладиться своей добычей, сославшись на сегодняшнюю вседозволенность в честь праздника.

Этот день Рождения начинал нравиться мне все больше и больше. Определенно, это было лучшее совершеннолетие в моих жизнях.

* * *

– Алекс, а это моя подруга, о которой я тебе говорила. Миссис МакКален.

В назначенный час я стоял около входной двери и принимал гостей, подарки и поздравления. В дом вошла высокая, с округлыми формами брюнетка с шапкой из кудрявых волос на голове.

– Можно просто Дженнифер. Привет, дорогая! – она расцеловала маму в обе щеки, после чего повернулась ко мне. – Ну, красавец! – прицокнула она. – Была б я помоложе лет на… кхм… несколько. С днем Рождения, Алекс! Лови подарок, – в руки мне легла небольшая коробочка, обернутая в упаковочную бумагу.

– Спасибо, – я начал разворачивать свой подарок и ахнул, когда увидел в коробке фирменные кроссовки, которые стоили ну просто до неприличия дорого. – Ого! Ричард, глянь на это! Спасибо Вам большое!

Брат подошел ко мне со спины, поэтому его лица я не видел. Да мне это было и не нужно, я и так знал, что там было: округлившиеся глаза, отвисшая челюсть и зависть на всю его смазливую физиономию.

– Кхм, прошу меня простить. Я тут немного злоупотребила Вашим гостеприимством… Дело в том, что со мной пришла моя племянница.

– Так что же она не заходит?! – испуганно спросила мама. – На улице же мороз!

– Не переживай. Она в машине, говорит по телефону.

В этот момент в дверь постучали. Я рванул ручку на себя и увидел… Дарнеллию.

Ее светлые вьющиеся волосы украшали искрящиеся снежинки, превращающиеся в россыпь бриллиантов в теплой комнате. На лице проступали едва заметные веснушки, что делало ее внешность какой-то теплой и лучистой. Она была на голову ниже меня, даже стоя на невысоких каблучках. Ее щеки зарумянились от мороза, а губы были чуть приоткрыты.

Мы оба застыли от удивления, оттаяв только после слов отца:

– Ты что, решил в конец девчонку заморозить?

– Э-э-э… Прости! Что-то я… Проходи, конечно.

– Это – Дар, – вмешалась тетя, решив, что пауза вновь затянулась.

– Я знаю, – не сводя глаз со своей знакомой, ответил я.

– С днем Рождения, Алекс!

Девушка легонько коснулась моей руки, отчего по телу пробежали мурашки. Нет, это была не химия. Просто, ее рука была ледяной. Или дело не в холоде?

Дар протянула мне пакет с подарком и смущенно добавила:

– Мне тетя помогала выбирать. Я ведь и подумать не могла, что иду к тебе, а потому искала подарок вслепую.

В пакете лежало две книги: «Вредные советы для мужчин» и «Книга сбычи мечт».

– Это ты угадала! – вынырнула из-за маминой спины Амина. – Алекс обожает читать.

– Да, спасибо. Это то, что надо!

– Проходите, пожалуйста, в гостиную, – добавил отец. – Еще буквально десять минут – и будем садиться за стол.

Дженнифер и Дар прошли в комнату, а мне предстояло принять еще нескольких гостей и кучу обнимашек от бабули. Но мысленно я был уже не там…

* * *

Дарнеллия вышла на улицу, чтобы немного подышать свежим воздухом. Увидев в окно, что она стоит на дорожке в тонких джинсах и заправленном в них свитере свободного кроя, я мигом схватил свою куртку и выбежал к ней.

Она почувствовала меня и даже не повернулась, когда я набрасывал ей на плечи теплую одежду.

– Ты же заболеешь!

– А где та девушка из кафе? – проигнорировав мою заботу, сказала она, спустя пять секунд.

– Оливия? Мы с ней расстались пару месяцев назад.

– Вот как… Мне жаль.

– Я это уже пережил.

– Значит, не любил.

В ее словах не было ни упрека, ни злорадства, ни жалости. Они были сказаны ровным тоном, словно она говорила о чем-то простом и повседневном.

Дарнеллия обняла себя за плечи, закинула голову и посмотрела в звездное небо, ясное и безоблачное. Повисла тишина…

Я стоял рядом и украдкой любовался ей. Она была из тех девушек, которых хочется оберегать от всех невзгод и кормить теплыми круассанами с кофе по утрам. А по ночам – поправлять ей одеяло и отпугивать от нее бабаек, пытающихся нарушить ее сладкий сон. Она была… такой… домашней и… пушистой.

– Вот никак не могу взять в толк: почему день Рождения называют «днем» Рождения? Ведь это на самом деле годовщина. Каждый год мы отмечаем сколько-то лет, прошедших с того дня, когда человек появился на свет. Вот этот день – настоящий «день» Рождения. А все, что мы празднуем после него, по сути, «годовщина Рождения»…

– Ч-ч-ч… Что ты сейчас сказала?

– Я говорю…

– Лия!

– Эммм… Меня так еще не называли. Дар, Нел, Нелли, но не Лия.

Я молча притянул ее к себе, и обнял так, что у бедняжки закончился воздух.

– Лия! Моя маленькая плюшевая заноза… Как же я долго тебя искал…

– Алекс, с тобой все в порядке? Мне кажется, ты меня с кем-то путаешь.

– Лия… – я гладил ее по волосам, все еще не веря в свою удачу. – Я тебе потом все объясню. Только не уходи.

– Прости, Алекс, но… я как-то не так себе все это представляла. Думаю, тебе надо немного остыть.

Дарнеллия мягко высвободилась из моих объятий и быстрым шагом направилась к дому.

– Лия…

Ее шаг сбился, но в ту же секунду она выровнялась и продолжила свой побег.

– Лия! Уедрит твайу чьерриз карамислоу!!!

– Эт-то сейчас что было? – девушка остановилась уже около двери и медленно повернулась ко мне. – Надеюсь, ты меня не проклял? – она с трудом сдерживала смех.

– Непереводимый русский фольклор, – развел я руками. – Хочешь, научу?

– А ты больше не будешь кидаться на меня?

– Только когда сама об этом попросишь, – я примирительно поднял руки.

– Окей. Пошли в дом, «учитель»!

Когда мы вошли внутрь, и я помог снять ей куртку, Лия вдруг резко остановила меня, уперев ладонь в мою грудь:

– И больше никогда не называй меня плюшевой занозой!

…

Эпилог

Мистер и миссис Динкерманн сидели в кабинете у Бога и все вместе наблюдали за сценой воссоединения двух любящих душ через специальный портал, висевший в воздухе посреди комнаты.

Элизабет украдкой утирала слезы радости, а ее муж из последних сил сдерживал нахлынувшие эмоции, закусив губу.

– Все-таки, хорошо, что ты попросил меня о еще одном шансе для них, – одобрительно сказал Бог Роберту.

– Я не мог иначе. Он очень много для меня сделал, – голос мистера Динкерманна дрожал.

– Он молодец, – кивнул Отче, указывая на Алекса. – Признаться, я переживал, что парень и во второй раз ничего не поймет.

– Девочка тоже молодец. Нашла нужные слова.

– Пришлось немного подкорректировать, – признался Бог. – Ну, я же тоже не железный! – попытался он оправдаться, заметив, как удивленно уставились на него «просящие». – Их союз, как и ваш, был заключен на небесах. Если бы они сейчас не встретились, так и маялись бы до конца жизни «не с теми».

– Спасибо Вам, – Элизабет склонила голову.

– Это Вам спасибо! И вашему супругу. Я вполне мог упустить эту парочку из виду, но благодаря вам в Среднем мире стало на два счастливых человека больше.

– Значит, они будут вместе?

– Даже не сомневайтесь. – Бог довольно откинулся на спинку своего кожаного кресла и легонько хлопнул обеими руками по широким мягким подлокотникам. – Даже. Не. Сомневайтесь.

В оформлении обложки использована фотография с https://pixabay.com/ по лицензии CC0.

Оглавление

ГЛАВА 1

ГЛАВА 2

ГЛАВА 3

ГЛАВА 4

ГЛАВА 5

ГЛАВА 6

ГЛАВА 7

ГЛАВА 8

ГЛАВА 9

ГЛАВА 10

ГЛАВА 11

ГЛАВА 12

ГЛАВА 13

ГЛАВА 14

ГЛАВА 15

ГЛАВА 16

Эпилог