Смерть под вуалью [Наталья Хабибулина] (fb2) читать онлайн

Наталья Хабибулина Смерть под вуалью

Глава 1.

– Так, милые дамы! Завтра едем на переборку картофеля в подшефный колхоз, – входя в цех по пошиву легкой одежды, громко провозгласил директор местной швейной фабрики Энска Ляпунов Игорь Васильевич. – Не едут только больные и беременные. Таковые имеются в нашем коллективе? – он обвел смешливым взглядом всех работниц, особо задержав его на молоденькой швее Татьяне Пилипчук. Не смотря на свой предпенсионный возраст и наличие довольно большой семьи, Игорь Васильевич не лишал себя возможности поухаживать за красивыми девушками.

– А что это вы так на меня смотрите? Я похожа на больную? – весело спросила девушка, показывая милые ямочки на пухлых румяных щеках.

– Он боится, что ты беременная! – под общий хохот заявила заведующая цехом Марина Суетина, крупная черноволосая женщина с большими мужскими руками.

– Тьфу на вас! – смеясь вместе со всеми, шутливо сплюнул Ляпунов. – Язычки у вас, дамы, что бритвы! Имейте в виду, что это распоряжение Райкома. На базе заканчивается картофель, а овощехранилище в колхозе завалено им. Так что, к восьми, без опоздания! – с напускной строгостью добавил он.

– Мы, что же, одни будем заниматься переборкой? – подала голос одна из швей.

– Не волнуйтесь, мужчины с автобазы будут помогать нам, засыпать в мешки и грузить, – жестом успокоил директор женщин и подмигнул, в очередной раз посмотрев на Татьяну.

– Ну, девки, держись! – подхватила общее веселье ещё одна женщина, – если у нас на сегодняшний день нет беременных, то, товарищ директор, в понедельник будут! – под очередной взрыв смеха добавила она.

Ляпунов замахал руками и выбежал из цеха.

Суббота выдалась дождливой и холодной. На дворе стоял октябрь. Приближающаяся зима давала знать о себе сырыми тяжелыми туманами по утрам, серебристым инеем на пожухлой траве и, пролетающими изредка, снежинками, вплетенными в тонкие косы затяжных моросящих дождей.

Автобусы с шефами из города следовали по грунтовой дороге, пролегающей то по лесополосе, то по открытому полю. Ехали весело, с песнями, хохотали, когда машины подкидывало на ухабах. Даже предстоящая нелегкая работа и плохая погода не снижали веселого настроения. Не так часто доводилось многим вырваться хоть на день из привычного, в чем-то опостылевшего быта. Молодежь же рассчитывала на новые знакомства.

Работа в овощехранилище шла споро. За шутками, анекдотами не заметили, как подошел обед. На мешках с картошкой раскинули импровизированный стол с нехитрой снедью. Две женщины-колхозницы принесли огромную корзину с деревенской едой. Яйца, сало, домашний хлеб – всё было свежим, вкусно пахнущим. Сладковатое молоко привезли в большом бидоне прямо с фермы, черпали специальным узким ковшом и разливали в кружки. Молодежь, перезнакомившись, сгрудилась шумной компанией, разговаривали громко, смеялись. Люди постарше вели неспешные разговоры о своих делах, о семье, ценах на продукты, дружно хвалили деревенские подношения. После такого обеда все с утроенной энергией взялись за работу.

В шесть часов, когда уже были отправлены полные грузовики с картофелем на овощебазу в город, все разошлись по своим машинам. Игорь Васильевич внимательно оглядел салон автобуса, в котором сидели работницы фабрики:

– Ну, что милые дамы? Все в сборе? Едем домой?

– Нет ещё Риммы Богдановой! – крикнула с заднего сиденья Дуся Морошкина, её напарница.

– И где же она? В домик за углом побежала? – нетерпеливо спросил Ляпунов. – Крикните, чтобы поторопилась. Ехать пора! И, давайте, быстрей! – добавил вслед, проскочившей мимо него, Дусе.

Женщины в автобусе уже начали выражать недовольство отсутствием подруг. Прошло минут десять, когда вернулась, совершенно промокшая под осенним моросящим дождем, Морошкина и, стуча от холода зубами, сказала:

– Я её нигде не нашла.

– Что значит «не нашла»? – вытаращил на нее и без того круглые глаза Ляпунов. – Она, что, иголка, затерявшаяся в стоге сена? Ты когда её видела в последний раз? А? – видно было, что директор буквально начинал закипать: время шло, суббота заканчивалась, всем не терпелось попасть поскорее домой, тем более, что после такого утомительного дня наваливалась усталость – хотелось отдохнуть. – Вы ведь на переборке сидели рядом? Когда и куда она пошла?

– Да откуда же мне знать? – уже, сама раздражаясь, огрызнулась Дуся. – Я ей не нянька. После обеда она ушла от меня. Слова не сказала. Я думала, что просто перешла на другое место. Может быть, поближе к кому другому. Мужиков-то вон сколько было!

– Ну, Дуська, ты даешь! – осадила её Марина Суетина. – А ещё подруга называешься! Уж чего не скажешь про Римму, так это то, что может на кого-то заглядываться.

– А ты, что, хорошо её знаешь? – вступила было в перепалку с ней Морошкина, но директор прикрикнул на обоих и сказал:

– Разборки все потом! Искать надо! Кто-нибудь из вас знает, нет ли здесь у неё знакомых, родни какой дальней, в конце концов? – в голосе Ляпунова уже сквозила тревога: несмотря на то, что Богданова работала не так давно на их предприятии, отличалась она строгостью и дисциплинированностью. Во всех вопросах была принципиальна и бескомпромиссна, за что была выбрана в женсовет.

– А может быть она случайно села в автобус с мужчинами? Там ведь были и две работницы автобазы. Вдруг это её знакомые? – робко предположила Тамара Халитова, симпатичная татарочка с монгольскими глазами.

И, невзирая почти на абсурдность такого предположения, все, тем не менее, подхватили эту мысль. Уж очень не хотелось выходить в дождь и слякоть из теплого автобуса. Шофер тоже проявил нетерпение и поддержал женщин. Ляпунов, немного поколебавшись, на всякий случай спросил у Морошкиной:

– А в хранилище ты сейчас заглянула?

– Да я его обошла вдоль и поперёк! Спрятаться там негде, сами всё видели. Вокруг на улице тоже никого и ничего. Пустое поле и два закрытых на замки сарая. Я даже их подергала! – нервно ответила женщина. Она сама начинала злиться на Римму, хотя с трудом представляла, как та, ничего не сказав, могла вот так просто уйти.

– Ну вот, я же говорю, что с автобазовскими уехала. Поспешила и никого не предупредила, – повеселевшим голосом сказала Халитова.

В конце концов, сообща, решили ехать домой.

Поздно вечером, когда Игорь Васильевич, разомлевший от горячей ванны и нескольких рюмок коньяка, сидел у новенького телевизора «Север», чем в то время мало кто мог похвастать, и смотрел музыкальную передачу, в дверь его квартиры позвонили.

– Кто там, Лариса? – крикнул он жене, услыхав, что та пошла открывать.

– Выйди, это к тебе! – голос её был озабоченным, и Ляпунов вдруг почувствовал, как у него гулко забилось сердце.

Беспокойство его оказалось не напрасным: в дверном проеме ярко освещенного коридора он увидел фигуру мужчины на протезе – это был муж Риммы, Александр Богданов. Уже на ватных ногах Ляпунов подошел к двери и, стараясь не выдать своего волнения, напряженно улыбнувшись, поздоровался и спросил:

– Чем обязан столь позднему визиту? – почувствовав, как фальшиво прозвучал его вопрос, не менее фальшиво закашлялся.

– Игорь Васильевич, вы извините меня, – не заметив смятения в голосе Ляпунова, пробормотал смущенно Богданов. – Я не знаю, где моя жена. Она до сей поры не вернулась домой. Может быть, вы знаете, куда она пошла, приехав из колхоза? – он помял старенькую кепку в руках. – Я ходил к её подруге, Дусе Морошкиной, но та ушла с мужем на вечерний сеанс в кино. Других я, к сожалению, не знаю, поэтому, вот, к вам решил придти. Извините, – волнуясь, мужчина переступал с ноги на ногу, вернее, на протез, и тот стучал гулко по дощатому полу подъезда. В такт ему билось и сердце самого Ляпунова – у него вдруг поплыло все перед глазами, он едва успел схватиться за косяк.

– Что с вами? – озабоченно кинулся к нему Богданов.

– Нет-нет, всё в порядке, – хозяин постарался улыбнуться, но вышло это криво, – вы пройдите в квартиру, – хриплость в его голосе внезапно передала обеспокоенность Александру – он поспешно вошел и, захлопнув дверь, заикаясь, тихо спросил:

– Что с Риммой? Она в больнице? Почему мне ничего не сказали?

– Нет-нет, просто я не знаю, где она! – Ляпунов нервно потер подбородок. – Понимаете, обратно она с нами не ехала…, вернее…, может быть, ехала…, но не с нами… – совсем запутавшись, он вдруг визгливо закричал: – Я не знаю, где она! Не знаю! Поверьте, не знаю!

На крик выбежала из комнаты Лариса. Увидев красного от возбуждения мужа, она накинулась на Богданова:

– Что вы ему сказали? Уходите немедленно! Вы видите, что ему плохо?! – она принялась выталкивать мужчину, который в тот момент не мог произнести ни слова, но Игорь Васильевич грубовато крикнул на жену, чтобы она ушла, а сам стал лихорадочно одеваться:

– Нам с вами надо немедленно идти в милицию. Я, в самом деле, не знаю, где ваша жена. Я виноват… Мне надо было самому сразу же придти к вам, а я смалодушничал, надеясь, что она уехала с другим автобусом. Как я мог?.. Тряпка! Слюнтяй! Домой поскорее захотелось! – выкрикивая все это, Ляпунов едва смог одеться: то ноги в брючины не попадали, то руки запутывались в рукавах.

Всё это время Богданов не произнес ни слова, только синюшная бледность постепенно заливала его, вмиг постаревшее, лицо.

Глава 2.

В дежурной части милиции царила тишина. Сержант, несший службу, спокойно читал газету, прихлёбывая чай. На его лице лежала печать спокойного благодушия. Вечер не предвещал неожиданностей, если только пара-тройка драчунов или домашний буян не попадут сюда на ночевку.

Время близилось к двенадцати, когда уличная дверь резко распахнулась, и двое встревоженных мужчин стремительно вошли в дежурку. Одного из них сержант хорошо знал – это был директор швейной фабрики, второго он видел однажды в часовой мастерской, но знаком с ним не был.

Едва поздоровавшись, они сбивчиво, в один голос, стали говорить. Сержант, как мог, их успокоил и попросил Ляпунова спокойно рассказать о том, что их привело сюда в такой поздний час. Когда тот закончил, дежурный на какое-то время задумался, потом обратился к Богданову:

– Вы точно можете сказать, что ваша жена не могла куда-нибудь уйти, не предупредив вас?

Тот отрицательно замотал головой:

– Такое даже допустить нельзя, поверьте!

– Я могу его в этом поддержать! – видя, что сержант смотрит с сомнением, поддержал Богданова Ляпунов. – Это лучшая моя работница!

– Ну, работница она, может быть, и лучшая, но какой человек в быту, в семье, вы ведь не можете знать до конца, – сержант намеренно тянул время, и Игорь Васильевич, почувствовав это, взорвался:

– Так, звони немедленно, кому следует! Мы можем потерять драгоценное время! – при этом он стукнул кулаком по перегородке.

– Ну, время-то, скажем, потеряли вы, когда спокойно уехали из колхоза, – сержант понял, что спокойной ночи уже не будет, и решил хоть как-то отыграться на виновных. – И не буяньте, пожалуйста! – он взял телефонную трубку, покрутил диск и, прикрыв ладонью микрофон, добавил: – Если ваша женщина найдется, я оформлю вам ложный вызов. Заплатите штраф!

– Буду очень рад! – Ляпунов кивнул в сторону Богданова: – Да и он, думаю, тоже! Звони, звони, не отвлекайся!

В этот момент на другом конце ответили. Сержант, извинившись, попытался, как можно внятнее, объяснить Калошину, – именно ему он и звонил, – о происшествии. Положив трубку, кивнул на скамью у стены:

– Посидите пока там, скоро придет товарищ майор, он с вами и разберётся, – проводив взглядом мужчин, которые устало разместились на жестких сиденьях, сержант вернулся к прерванному занятию. Но, взглянув мельком на Богданова и вдруг почувствовав неловкость, отложил в сторону газету и спросил, не желают ли они чаю. Ляпунов с радостью согласился, так как после выпитого коньяка чувствовал жажду. Богданов же отказался, лишь молча помотав головой.

Калошин приехал быстро. Он не любил, чтобы его долго ждали, всегда понимал, что людям бывает очень трудно в некоторых ситуациях провести в неведении и бездействии даже лишние пять минут. Взглянув на Богданова, майор лишний раз в этом убедился. Вид у мужчины был просто ужасающий. Обратив внимание на протез, почему-то сразу подумал, что это увечье с войны, а заметив под распахнутым плащом орденские планки, сразу же протянул ему руку для пожатия. Представившись, предложил обоим мужчинам пройти в кабинет. Там Калошин очень внимательно их выслушал. Потом, немного поразмыслив, сказал:

– Да, к сожалению, сейчас уже слишком поздно, – майор взглянул на часы, – мы не можем начать поиски прямо сейчас. Даже если я подниму опергруппу, участковых, постовых, вы же понимаете, будить людей мы не в праве. У нас нет на это никаких оснований. – Он помолчал, потом добавил: – Сделаем так: сейчас вы идете домой. Рано утром я позвоню участковому в колхоз, а вы пройдетесь по знакомым. Результат сразу же сообщите мне. Но пока не будем терять надежды, – при этом он крепко стиснул своими большими ладонями холодные руки Александра. – Постарайтесь уснуть.

Утром, едва рассвело, Калошин позвонил в «Красную Зарю» участковому Полунину и попросил поговорить с жителями деревни. Сам же, завтракая, все время думал об исчезновении женщины: «Где же она может быть? Сбежала? Но, судя по словам обоих мужчин, не тот человек эта Римма Богданова, чтобы вот так безрассудно поступить. К тому же, у них двое детей: их совместная девочка семи лет и четырнадцатилетний парнишка, племянник самого Богданова. Он его усыновил после гибели сестры и её мужа. Говорит, что Римма приняла его, как родного. И дети любят друг друга. Похоже, что не обманывает. Сам он фронтовик, у него полная орденская планка. Мужик серьёзный». Раздумывая обо всем этом, он вдруг подумал о двух пропавших в К*** недавно женщинах – Кривец и Песковой, и что-то царапнуло внутри, неприятно заныло. Тех до сей поры не нашли, но совершенно безотчетно Калошин провел параллель между всеми этими исчезновениями: «Уже серия получается. Главное, что пропадают бесследно. Простое совпадение?»

После обеда позвонил Богданов и рассказал о результатах поиска. Они были неутешительны. Риммы нигде не было. Женщины со швейной фабрики, почувствовав свою вину, старались предложить хоть какую-нибудь помощь, соглашались даже вернуться в колхоз. Дуся Морошкина плакала и винила себя больше других. А ближе к вечеру из «Красной зари» позвонил и Полунин, сказав, что обошел все дома, а также, что с несколькими мужиками они прочесали все окрестности. Римма исчезла бесследно.

Вечером Калошин зашел к Богданову. Тот выглядел совершенно потерянным, а, увидев на пороге майора, испугался. Он смотрел на гостя горячечным взглядом и молча ждал, что тот скажет. Но Калошин успокоил Александра:

– Нет, нет, я зашел просто побеседовать, – и пошел следом за хозяином, который облегченно вздохнув, пригласил того войти.

На маленькой кухоньке большеглазая худенькая девочка мыла посуду, поставив тазик с водой на табуретку. Увидев чужого человека, она испуганно взглянула на отца. Тот ласково погладил её по кудрявым волосам и сказал:

– Не бойся, Альбиночка, это хороший дядя! Ты пойди к себе, а мы поговорим, – отец легонько подтолкнул её к двери. – Скажи Алёше, пусть он тебе почитает, – грустно улыбнулся: – Помощница! Римма её приучила. Вообще, она прекрасная мать. Вы можете даже с Алёшей поговорить, он скажет.

Калошин отметил про себя, что Богданов говорит о жене в настоящем времени, и почувствовал острую жалость к нему, потому что по опыту знал, чем могут закончиться нынешние поиски. Советом его решил воспользоваться и попозже поговорить с мальчиком.

Мучительно хотелось курить, но майор решил воздержаться, и, присев к столу, просто предложил хозяину:

– Расскажите мне о вашей жене.

Тот, почувствовав участие в голосе гостя, стал подробно рассказывать:

– Мы с Риммой познакомились в сорок втором году в Подмосковном госпитале. Я тогда попал с ранением в плечо, ногу уже в сорок пятом отрезали, – показал Александр на протез, – Римма тоже была ранена, – увидев немой вопрос в глазах Калошина, он пояснил: – она не воевала, у нее другая история. Ещё в тридцать седьмом году, будучи пятнадцатилетней девочкой, она попала в лагерь за кражу угля на железной дороге. Отец к тому времени был репрессирован, мать дома умирала от рака, а на руках самой Риммы было ещё трое малолеток. Холодная зима, голод, и как следствие, сами понимаете, кража. Так вот. – Он поставил чайник на плитку: – Попьем чайку. Волнуюсь почему-то, в горле першит, – положив руки на стол, крепко сцепил в пальцы в замок.

– В сорок первом лагерь захватили немцы. Многих, в том числе евреек, сразу же расстреляли. Оставшимся женщинам нацисты предложили сотрудничать с ними, и таких, по словам жены, оказалось не мало, а тех, кто отказался, отправили в Германию. Среди них была и Римма. Но по пути их поезд встретили партизаны, завязалась перестрелка. Все побежали в лес, – там было много молодежи и детей, собранных для отправки в Германию, – кого-то убили, кто-то был ранен, многих спасли. Вот тогда Римма и получила свою порцию свинца, – почувствовав, что получилось грубовато, произнес: – извините. Партизаны всех тяжелораненых отправили на Большую землю. Так мы познакомились с моей будущей женой. Подлечившись, я опять ушёл на фронт. Она ждала меня с войны. А я, потеряв полноги, решил к ней не возвращаться, чтобы не портить жизнь молодой девушке, но она сама разыскала меня, и в конце сорок пятого года мы с ней расписались. Жили все это время в Москве, трудновато было, признаюсь. Я сам инвалид, у нас маленький ребёнок, потом смерть сестры и её мужа. Мы стали думать о переезде в деревню, но в начале этого года у меня умерла тётка, и нам достался вот этот дом. Он хоть и небольшой, но уютный. Здесь и огородик есть, и яблоньки.

– Она ничем не была обеспокоена в последнее время? Может быть, что-то изменилось в её поведении?

– Нет-нет, что вы! Даже вчера утром мы строили планы на сегодня. Хотели в кино сходить. Римма сама это предложила. Вообще, мы с ней жили, что называется, душа в душу. Вы можете спросить у Алёши, – опять повторил он, махнув рукой в сторону комнаты.

– Хорошо, хорошо! Я обязательно побеседую с мальчиком. Пока не будем детей беспокоить. Мы ведь с вами ничего ещё не выяснили, – Калошин пытался хоть как-то поддержать Александра. – Скажите, а какое ранение было у вашей жены? Не могло оно спровоцировать, скажем, внезапный приступ?

– У нее от ранения остался только шрам. Стреляли немцы в спину, пуля прошла через грудь. Но все уже давно зажило. Она никогда не вспоминала об этом, хотя первые годы её мучили боли. А после рождения Альбины она перестала даже думать об этом ранении.

Богданов поставил на стол простые стаканы в подстаканниках, пряники и сахар. Разлил чай.

– А вы пригласите детей почаевничать вместе с нами, – предложил Калошин, – так и разговор будет проще и естественней. Вы, кстати, что им сказали про маму?

– Врать не могу, но сказал, что осталась ещё на один день поработать в колхозе, чтобы взять картошки для себя. Стыдно, а что делать?.. – развёл руками Александр.

– Ну и правильно! Не корите вы так себя! Не каждый сразу сообразит, как лучше поступить. Такое ведь не каждый день случается, – Калошин прихлебнул хорошо заваренный чай.

В кухню робко вошёл худенький подросток с такими грустными глазами, что майор подумал про себя: «Этому даже и врать не надо, всё понимает», и сердце его сжалось. В неведении была лишь девочка: она мило щебетала и кокетливо, по-детски, посматривала на чужого дядю. Брат старался незаметно её утихомиривать. Вообще, во всем поведении этих людей сквозила доброта и любовь друг к другу. Когда в очередной раз Альбина захихикала, при этом плеснув чай себе на подол, Алёша наклонился к ней и тихо сказал:

– Мама придёт, я обязательно скажу ей, что ты себя плохо ведешь, – при этом он полотенцем стряхнул воду с платьица девочки.

– Не скажешь, ты добрый!

– А что, мама строгая? – как бы между прочим спросил Калошин, поддерживая детский разговор.

– Строгая, но не злая. Она умеет приструнить Альбинку-баловницу. А мы с мамой друзья, – грустно произнес подросток, глядя в одну точку. Потом перевел взгляд на Александра: – Правда, папа? Мы все дружим, и в кино вместе ходим, и на озеро, – это он сказал даже не для Калошина, а для себя, поддерживая веру в возвращение матери.

«Они все говорят о ней в настоящем времени, они ждут её и свято верят в то, что она вернётся, потому что они, действительно, любящая семья», – с тоской подумал Калошин. И ещё больше кольнула пришедшая вдруг мысль, что для мальчика это будет вторая, даже третья, если считать погибшего отца, потеря близкого человека. Не в силах больше чувствовать, начинающее просачиваться в интонациях и взглядах, горе этих людей, он постарался поскорее распрощаться, ссылаясь на неотложные дела.

Глава 3.

Тревожная трель звонка, разорвав паутину сна, заставила Калошина стремительно сорваться с теплой постели. Сердце тяжело стукнуло в грудину: беда! И не обмануло…

Звонил дежурный:

– Товарищ майор! Звонил Полунин. Там у них произошёл пожар, и был обнаружен труп. Похоже, женский.

Калошин обессилено опустился на кровать. Гадать, чьё тело было обнаружено на пожарище, не приходилось. Мучила сейчас только одна мысль: «Как сказать семье?»

Рано утром, едва начало рассветать, опергруппа вместе со следователем Моршанским отправилась на место пожарища. Всю дорогу молчали, только беспрестанно курили. Возле правления колхоза их встретил участковый Полунин, пожилой, по-военному подтянутый, человек. Он пожал руки приехавшим оперативникам и предложил отправиться сразу на пожарище. По пути рассказал:

– Вечером возле картофелехранилища загорелся сарай с колхозным инвентарем: там лопаты, грабли, тяпки хранились. Увидели не сразу, случайно. Он на отшибе стоит, а деревенские в это время все уже по домам сидят. Спать здесь ложатся рано, встают в четыре, в пять. Ну, прибежали тушить, а уже почти все сгорело. Растащили догорающие доски, а там обгоревший труп.

– Ничего не трогали? – строго спросил Моршанский.

– Порядок знаю. – Полунин искоса глянул на следователя. – Я сразу же всех отогнал, на месте оставил двух ребят из комсомольского актива – они полночи дежурили, потом я сам их сменил. Сейчас там мой сын находится, пока я вас встречаю.

– Ну, молодцы, – почти без интонации, протяжно зевая, произнес Моршанский. – А где кладовщик?

– Должен подойти. Я ему остаться не разрешил. Кто знает, может быть, сам и поджег, начнет следы заметать.

– О, какие у нас грамотные сотрудники, слышишь, Геннадий Евсеевич? – с иронией сказал Моршанский.

– Побольше бы таких, – строго парировал Калошин, не понимая причины такого тона следователя, и, хотя, за время работы с ним, кое к чему уже привык, но за Полунина решил заступиться. – Я бы от такого оперативника не отказался.

Сам Полунин молча слушал их перепалку и с уважением смотрел на Калошина, думая о том, что тоже не отказался бы работать с таким человеком.

Дождь прекратился ещё вчера после обеда, и сейчас раннее солнце розовым светом постепенно заливало окрестности. Возле сгоревших чернеющих остатков строений прохаживался молодой человек лет двадцати в старой солдатской форме, в накинутой на плечи фуфайке. Приветствуя подошедших мужчин, он снял кепку, обнажив кудрявую голову. О том, что это сын Полунина, можно было догадаться и без представления. Схожесть была поразительная, разницу составлял только возраст. Тут же из овощехранилища вышел кладовщик, суетливый мужичок с бегающими глазками, прикрытыми невообразимо лохматыми бровями и огромными висячими усами. Ещё большее удивление вызвало то, что оказался он совершенно лыс. И сразу появлялось желание волосы с его бровей и усов перенести на макушку. Вид его был настолько комичен, что Воронцов, не сдержавшись, прыснул, но перехватив строгий взгляд Калошина, стер улыбку с лица. Кладовщик, не заметив подобной реакции молодого оперативника, бросился к майору, сразу выделив его из всех, как старшего, и начал бестолково тараторить, представившись Серко Игнатом Петровичем, пока Калошин не остановил его:

– Вы пока присядьте, вон, на пень, что ли, – махнул он рукой в сторону срубленного дерева. – Когда надо будет, мы вас позовем, – и вместе со всеми приблизился к пепелищу.

Картина была страшной. Полусгоревший, почерневший труп принадлежал, бесспорно, женщине. Карнаухов сразу же принялся тщательно его осматривать, отодвигая осторожно от тела лопаты и тяпки с сожженными черенками. Доронин среди тлеющих углей увидел увесистый булыжник и показал на него Калошину:

– Товарищ майор! Как думаете, ему здесь место? – и, повернувшись к Серко, крикнул: – У вас какой был пол в складе? Дощатый или земляной?

Кладовщик, не в состоянии спокойно сидеть на одном месте, шустро подбежал к оперативникам и, вызвав их недовольство, снова начал тараторить. Из всего потока ненужных слов удалось выудить три: пол стелили из досок.

– Ну, вот, видите, товарищ майор, камню здесь не место, если только им не забивали гвозди. Будь пол земляной, можно было бы предположить, что он тут лежал изначально. А так…

– Гвозди им явно не забивали, смотри, вон валяются инструменты. Молоток есть? Есть, – наклонившись, Калошин извлек его из груды головешек.

– Да, да! У меня здесь все имеется! – опять затараторил Серко. Майор, не выдержав, повернул его за плечи и легонько направил в сторону хранилища:

– Воронцов, сходи-ка с товарищем в хранилище. Осмотри там все, может быть, что-нибудь найдешь. А ты, Доронин, убери пока этот «камешек» в пакет и отдай Гулько. – Увидев, что Карнаухов поднялся, спросил нетерпеливо:

– Ну, что там?

– Смерть насильственная, черепная коробка пробита. Могу сказать, что удар был просто сокрушительный. Никаких шансов жертве преступник не оставил. Вполне возможно, что камень и был той разрушающей силой, что проделала такую дыру в голове бедной женщины, – Карнаухов снял перчатки.

– Изнасилование было? Можешь сказать?

– Не похоже. Одежда не тронута, снизу, от пола, лишь истлела. Подробно все, как всегда, после полного исследования.

– Егор Дмитриевич, – обратился Калошин к Полунину. – Вы сами в этих сараи заглядывали, когда искали Богданову?

– Да, конечно, вместе с кладовщиком. Тут был полный порядок, лопаты, тяпки стояли у стены. Сам Серко сказал, что все нормально. – При этих его словах Моршанский хмыкнул, но участковый предпочел не обращать внимания.

– А можно было не заметить тело, если оно лежало у стены? – продолжал Калошин.

– Лопаты стояли под углом, и, как видите, их не две и не три – больше десятка, ещё и тяпки, грабли. Все составляло сплошную стену. Да разве ж можно было предположить, что так изощренно убийца будет прятать труп?

– А двери, когда вы подошли, были заперты?

– Да, я прекрасно помню, как Серко достал ключи и открыл замок. Второй сарай с тарой он тоже открывал ключами, они у него все на одной связке.

– Скажите, а как он вел себя? На ваш взгляд, волновался или был спокоен?

– Волновался, но настолько, насколько и мы все, не больше. При всей его жуликоватой внешности, могу сказать, совершенно ответственно – человек честный, – твердо сказал Полунин.

– А как вы думаете, от чего произошло возгорание? – обратился к нему Моршанский? У вас, вообще, пожарные здесь есть?

– Есть, команда из двух человек. Пожарная машина имеется.

– Ну и где же ваша команда? Как вы тушили?

– Один на переподготовке, второй лежит с аппендицитом в Энской больнице. А тушили… – Полунин развел руками, – закидывали землей, и ведрами из привезенной бочки поливали. Только, говорю же, тушить было почти нечего.

– Как же так?! – возмутился Моршанский. – А если дом загорится? Тоже нечего будет тушить?

– Зря вы так, – спокойно сказал Полунин. – У нас любой сможет выгнать пожарную машину. Водовозка есть. Не допустим такого. А вот от чего загорелось? На этот счет у меня есть мнение, – он поковырялся среди обгорелых досок и достал почерневшую от дыма керосиновую лампу. – Думаю, что она и послужила причиной. Был ли в ней керосин, скажет Серко.

– А для чего она вообще здесь нужна? – удивился Моршанский.

– Ну, у нас бывают ещё иногда перебои со светом. Мало ли, надо в хранилище сходить. Тут лампы и выручают. Да у нас у всех в домах они есть. Пока от них отказываться рано, – все так же спокойно разъяснил Полунин.

– Анахронизм какой-то, – проворчал следователь и уткнулся в протокол.

Подошел Воронцов:

– Вот, нашли под кучей картошки, – он подал Моршанскому простую, сшитую из лоскутков, сумочку с кошельком, в котором была совсем небольшая сумма денег.

Серко, увидев керосиновую лампу, удивился:

– Откуда вы её взяли? Она же у меня всегда на пожарном щите висит на случай, если не будет света. А керосин отдельно, в бидоне держу. Как она тут оказалась? – от возбуждения у кладовщика, казалось, дыбом встали не только усы, но и брови, что делало его ещё комичнее, но в данных обстоятельствах всем было не до смеха и улыбок. Даже смешливый Костя Воронцов подавленно хмурился.

–Значит, кто-то её туда принес, – резонно заметил он, а Доронин добавил:

– Разберемся.

– Игнат Петрович, а вы склад с инструментом сами закрывали?

– Да, вы знаете, ходил в него утром за ведрами, но на ключ закрывать не стал, так замок навесил, знал, что никто не полезет, а потом, уже когда все работы закончились, закрыл основательно, на ключ.

– А заглядывали в него, когда закрывали?

– Да, я же ведра относил, все вроде бы было, как всегда. Да там и темно уже было. Ничего не заметил. Ведра у дверей поставил и ушел.

Калошин попросил Полунина собрать в клубе людей, всех, кто мог оторваться на время от работы.

Когда тело женщины увезли, и уехали эксперты, оперативники пошли на встречу с колхозниками. Войдя в зал, они были удивлены помпезности обстановки: на сцене стоял длинный стол, покрытый красной скатертью, рядом громоздкая трибуна с пузатым графином и, непонятно откуда взявшимся здесь, хрустальным стаканом. На стол был водружен бюст Ленина. На задних занавесах, вместо киноэкрана, висел большой портрет Хрущева. Вместе с запыленными ликами всех вождей мирового пролетариата и членов нынешнего правительства, развешенными по всем стенам зала, все это напоминало гротескную картину какого-то съезда. Но все стало на свои места, когда к ним из дверей с надписью «Библиотека» выплыла дама такого эпатажного вида, что ни у кого не оставалось сомнения в её принадлежности к правящей Партии Советов.

Представившись Ульяновой Марленой Альбертовной, – «завклубом и по совместительству библиотекарь», – она по-мужицки крепко, двумя ладонями пожала всем руки. За своей спиной Калошин услыхал, как Воронцов пробормотал: «С роддома – коммунистка», и краем глаза увидел кулак Доронина, адресованный Косте. Моршанский с важностью принял приглашающий жест колхозной активистки и первым направился к сцене мимо нескольких женщин, расположившихся в передних рядах. Но Калошин, хотя и носил уже давно в своем кармане партбилет, подобного не терпел, и сказал довольно сухо:

– Тезисы мы провозглашать не собираемся, доклад читать не будем – нам достаточно нескольких стульев в первом ряду.

Дама обиженно поджала губы, но слова и взгляд майора расценила как надо: худенький мужичок невзрачного вида быстро поднялся на сцену и задернул занавес. Моршанский сумел вовремя остановить свой «демарш» – не доходя до края сцены, он вальяжно уселся на откидывающееся деревянное кресло. За ним последовали все остальные.

Несмотря на рабочий день, народу пришло довольно много. Когда появились председатель колхоза и Полунин, последний, попросив тишины, представил оперативников.

Калошин встал у сцены, откашлялся и обратился к собравшимся колхозникам:

– Товарищи, вы все в курсе, что произошло вчера у вас возле овощехранилища. Женщина, сгоревшая в пожаре, была одной из работниц швейной фабрики, она исчезла ещё в субботу. У нее остались муж-инвалид и двое малолетних детей. Наш эксперт определил насильственную смерть: её, похоже, ударили камнем по голове. Для того, чтобы найти убийцу, нам понадобится ваша помощь. Каким образом она попала в сарай, мы не знаем. Кто последний её видел, нам тоже неизвестно. Кроме того, кто-то поджег этот сарай, и это тоже один из самых важных вопросов. Был ли преступником кто-то из жителей деревни, – при этих словах по залу пронесся неодобрительный гул, но Калошин успокоительно поднял руки: – я ни на кого из вас пальцем не показываю, но подозревать мы можем каждого. Повторяю: или кто-то из вас, или посторонний человек. Так вот, для того, чтобы все расставить по своим местам, мы предлагаем вам следующее: каждый из вас по часам, по минутам восстановит субботний день. Кто, кого, где и когда видел, где и когда был сам. Кроме того, у вас есть дети, они тоже могли видеть незнакомых людей. Побеседуйте с ними. Если кто-то что-то может сказать уже сейчас, подойдите к нам. Здесь, в колхозе, останется один из наших сотрудников. Он будет работать в кабинете вашего участкового. Приходите – рассказывайте. Ещё раз повторю: значение имеет любая мелочь, любая! Даже если вы сомневаетесь, лучше расскажите, а мы сами решим, что важно, а что нет. Если кто-то не пришел сейчас – передайте наш разговор. Поверьте, случай из ряда вон выдающийся даже для нас. А мы немало видели в своей работе. – Он внимательно оглядел зал и добавил: – Заранее вам всем спасибо.

Застучали сиденья, вмиг стало шумно, выходили, толкаясь, громко обсуждая сказанное. Сквозь толпу к оперативникам пробралась шустрая бабёнка лет пятидесяти, за ней следовал мужик в ватнике. «Ага, свидетели собираются» – удовлетворенно подумал Калошин, когда женщина, заталкивая рассыпавшиеся жиденькие рыжеватые кудельки под, завязанный на затылке, платок, сказала:

– Товарищ начальник, у меня в тот день кое-что пропало, – и свысока посмотрела на мужика, стоящего сзади неё, гордясь важностью своего сообщения. Потом протянула Калошину ладошку, сложенную лодочкой: – Капустина Евдокия Ивановна.

– Очень приятно, Евдокия Ивановна, – улыбнулся майор, – так что же у вас пропало?

– А вы не улыбайтесь, такого ведь у нас, отродясь, не было. Дождевик мужнин умыкнули и сапоги его резиновые. Муж мой после войны от ран помер, а все его вещи я содержу в порядке. Мало ли… – она опять искоса глянула на мужика.

– Ну-ка, ну-ка! Расскажите подробнее, – Калошин взял её за локоть и предложил присесть рядом с Моршанским. Тот тоже внимательно слушал женщину.

– Куда ж подробнее – пришла домой с работы, а гвоздь в сенцах пустой, на котором плащ висел, и сапог нет. А на полу, будто, следы грязные, но едва заметные, не понять какие. У двери, видно, протерли свою обувь. На досках у крыльца грязь шматками счищенная. Но и я там же очищаю свои сапоги, поэтому сразу, как пришла, грязь-то эту метлой смела, а за ночь все дождем и смыло.

– А замок не был взломан? – спросил Моршанский.

Женщина хлопнула себя ладошками по полным коленкам и весело засмеялась, обращаясь к мужику в ватнике:

–Слышь, Петро? Замок у меня взломали! – и, всё ещё хохоча, повернулась всем телом к следователю:

– Вот сразу видно, что вы городские. У нас, говорю же, отродясь, воровства не было. Мы вместо замков щепочку в дужку просовываем. Друг друга знаем, как облупленных, чужая курица забредет, так сразу знаешь, чья.

– Но, на сараях-то и на хранилище замки есть! – заметил Моршанский.

– Ну, это же добро государственное. Его особо охранять надо, – резонно ответила женщина. – А у нас в домах-то брать нечего. До войны мало у кого что было, и теперь туго богатеем. Хотя жаловаться не приходится. По сараям живность кудахчет-хрюкает, да огороды немало дают. Вот к нам и приезжают многие по воскресеньям из города.

– Во-во! Я что и хотел сказать-то, – вступил в разговор мужик, которого женщина назвала Петром. – Один из приезжавших шоферов, что были на картошке, ходил со мной за яйцами до моего дома, когда я нашим бабам помог корзину с провизией на склад принести. Потом я пошел на птичник, на работу, а он ушел. Один. – Петро поднял корявый палец.

– Кто он, как его зовут? – спросил Калошин.

– А кто ж его знает? Я пришел, он спросил, нет ли у кого яиц на продажу. Ну, я сказал, что у меня имеются, он и пошел со мной. Деньги заплатил, как надо, не жался.

– Во сколько это было?

– Так в обед. Я же говорю, что мы снедь с бабами городским на обед принесли. И сразу же пошли с этим мужиком. А в воскресенье многие приезжают, когда у них выходной. Но мы всех их хорошо знаем – ездят одни и те же. А в субботу никого чужих я не видел. – Мужик ещё немного потоптался, сказал, что весь день с самого утра провел на птичнике, в воскресенье занимался до вечера хозяйством, жена может подтвердить. Потом подумав, добавил: – Сына расспрошу, он с друзьями бегал допоздна, дождь закончился, вот и разгулялись.

– Да, и ко мне всегда одна и та же женщина приезжает. Была и вчера. Утром приехала, а в обед я её на автобус проводила, сумки помогла донести. Ещё там было несколько человек. Да вам все расскажут, к кому кто приехал. Обычно, все с утра заявляются, а уехать стараются в обед, вечернего автобуса может не быть, а иначе в город и не попадешь.

– А кто мог зайти, вот так запросто, к вам? Кто знал, что вас нет дома? И что где находится, кому может быть известно? – сыпал вопросами Калошин.

– Ой, да кто угодно! К моим соседям сыновья и дочери частенько по выходным из района приезжают. Мы не один раз вместе гуляли. К моей куме племянник наведывается. Да разве всех упомнишь! Я ни от кого не таюсь. В гости заходят многие.

Действительно, несколько человек рассказали о приехавших из города за продуктами. Но все они, получалось, уехали ещё в обед. Необходимо было проверить только некоторых родственников. Кое-что мог пояснить и Полунин.

Уже у машины, когда Калошин отдавал распоряжения Доронину, остающемуся в деревне, к нему подошла моложавая женщина с простым лицом, повязанная, как и все здешние женщины, платком.

– Мне бы с вами наедине, товарищ?..

– Майор, – подсказал он, отводя её в сторонку.

– Товарищ майор, вот вы сказали про мужа той женщины. У них есть родственники?

– По-моему, нет. А зачем вам? Вы что-то о них знаете? – заинтересовался Калошин.

– Да нет, что вы! Я просто хочу им помочь. У меня дети уже взрослые – дочь в институте учится, сын в городе десятилетку заканчивает. Я могла бы возить им продукты, за детьми присмотреть, может быть, и сюда забрать. Дом у меня большой, пустой. Можете сказать их адрес? – она просительно протянула руку. Это получилось так по-детски забавно, что вызвало улыбку Калошина.

– Как ваше имя?

– Клавдия Васильевна, Рыбалко, – представилась она, подав майору руку. Тот взял её, пожав двумя ладонями.

– Вы умница! Им сейчас очень нужна будет помощь. Пойдемте, я напишу вам адрес.

Глава 4.

Войдя в отделение, Калошин сразу увидел Богданова, сидящего на скамье возле стены со стендами. Вид мужчины говорил сам за себя: глаза смотрели в одну точку, не мигая, черная щетина сплошным покровом покрыла провалившиеся щеки. Майор понял, что Александр все знает. Он, молча, взял его за локоть и повел к себе в кабинет, там, усадив на небольшой диванчик, налил полстакана водки и почти насильно заставил выпить. Калошину показалось, что мужчина даже не понял, что это было: выпил как простую воду, но через некоторое время вдруг надсадно всхлипнул и, уронив голову на руку, громко зарыдал.

Вторая порция водки помогла ему немного успокоиться. Он, всхлипывая и вытираясь носовым платком, безутешно повторял:

– За что, товарищ майор, за что? Что я детям скажу? Алеша будет хоронить мать второй раз!.. Разве сможет он такое вынести? Кто это сделал? А? – Александр красными воспаленными глазами посмотрел прямо в лицо Калошину, а тот, не в силах выдержать этот больной взгляд, поспешил отойти к окну. Открыл форточку и закурил. Богданов от папиросы отказался. Он продолжал раскачиваться из стороны в сторону и вопрошать в пустоту, понимая, что сейчас ему никто не ответит на самый главный вопрос.

В этот момент Калошин вспомнил про женщину, попросившую адрес Богдановых, и у него стало легче на душе. Он сразу поверил в то, что она не оставит их один на один со своей бедой.

Утром Карнаухов и Гулько пришли с отчетом сразу к Калошину: Сухарев был на совещании в Москве, свои обязанности он возложил на майора.

– Опознание подтвердило, что убитой является Богданова Римма. Смерть наступила в субботу, в районе двух часов от удара тупым твердым предметом, каким явился камень. Одна сторона его точно легла в рану. И частички грязи в ране идентичны по составу с грязью, налипшей на самом камне. Камень был поднят рядом с хранилищем, судя по исследованию той же грязи. Никаких отпечатков пальцев, конечно же, ни на камне, ни на лампе нет. Все покрыто толстым слоем сажи, – Гулько протянул фотографии и акты Калошину.

Тот молча просмотрел их, потом обратился к экспертам:

– Кто мог нанести такой удар? Мужчина? Женщина?

– Теоретически, любой, но женщина при этом должна обладать недюжинной силой. Или разозлиться настолько, чтобы пробить так черепную коробку.

– О следах на земле не спрашиваю.

– Правильно делаете. Там только кони не ходили.

– Неужели ничего не нашли, ну хоть маленькую зацепочку? – с надеждой посмотрел на экспертов Калошин.

Гулько помялся, потом протянул на развернутом листке бумаги небольшую перламутровую пуговицу:

– Вот, вчера поднял там, на пожарище. Взял на всякий случай. Пуговица небольшая, на ней только фрагмент отпечатка пальца, но, когда появятся другие, можно будет идентифицировать. Но, главное не в этом…

– До чего ж вы, эксперты, любите тянуть кота за хвост. Говори уже быстрее, – нетерпеливо сказал Калошин.

– Я эту пуговицу показал своей жене. Так вот она сказала, что такие пришивают только к дорогой одежде: платья, блузки, даже мужские сорочки. В основном, из шёлка. Трудно представить, что кто-то из колхозниц прибежал на пожар в праздничном платье, а уж мужика в шелковой сорочке представить и того труднее. И покупать отдельно такие пуговицы не дешево для деревенских жителей. Как думаете?

– Ну, во-от! А говорите – ничего! – Калошин повеселел. – Позвоню Доронину, пусть он там, на предмет оторванных пуговиц, поговорит с женщинами.

После обеда майор отправился на автобазу, чтобы побеседовать с теми, кто был в субботу на переборке картофеля.

Сразу же нашелся мужчина, который ходил с Петром за яйцами. По словам его напарника, он вернулся сразу же, принес корзинку яиц, и они продолжили работу. Ни тот, ни другой Римму раньше не видели, и там особого внимания на нее не обратили.

Но были двое других, они смогли кое-что прояснить.

– Мы грузили мешки с картошкой в грузовик и видели всех входящих и выходящих. Несколько раз приходилпредседатель. Потом пришли две женщины с мужчиной, они принесли в корзинах еду. Подъехала телега с молоком. Потом зашел какой-то высокий мужик, но он сразу же вышел и быстро пошел за хранилище, но мне показалось, что шел он как-то по-бабьи, семенил что ли? Мужики ходят поразмашистее, хотя, люди разные. Ну вот, следом за ним выскочила женщина. Она ещё на ходу платок поправляла, – обстоятельно рассказывал один из них, побойчее, другой при его словах кивал. – Я ещё тогда подумал, что, вот ведь как прихватило бабёнку, бегом побежала. Вернулась или нет, не видел.

– А вы не обратили внимания, – повернулся ко второму Калошин, – вернулась она или нет?

– Нет. Мы ведь, когда мешки вглубь грузовика таскали, отворачивались от входа. Может быть, прошмыгнула.

– А как был одет тот мужчина, следом за которым вышла женщина?

– Да они все одинаково одеты – дождевик, сапоги. По погоде. Только тот в накинутом капюшоне был, а остальные – кто как. Женщины в платках, мужики в кепках.

– Больше ничего примечательного в этом человеке не было?

– Да вроде бы нет, – неуверенно пожали оба плечами, только второй на какое-то время задумался, но потом отрицательно покачал головой.

– Если что-нибудь вспомните, сразу к нам, – обратился Калошин к собравшимся.

На швейной фабрике, куда он отправился прямо с автобазы, царила тягостная обстановка. Читать мораль этим женщинам было поздно, все уже поняли, как мерзко выглядело их поведение. Успокаивало лишь то, что Римма умерла сразу, и спасти её не было возможности.

С Дусей Морошкиной Калошин беседовал в кабинете Ляпунова.

– Мы ведь её сумку нашли, присыпанную картошкой. Неужели вы не заметили того, что она ушла без неё? Там ведь и кошелёк был. Неужели бы она так и ушла, не забрав её? Вам ничего такого в голову не приходило?

Дуся не отвечала на вопросы, только плакала.

– Мне ясно, что каждая из вас спешила домой. Вы, например, в кино с мужем пошли совершенно спокойно. Если бы она была жива на тот момент, когда вы уехали, её смерть была бы на вашей совести. А теперь вспомните все досконально, и расскажите мне, – Калошин говорил довольно жёстко, и жалости к плачущей женщине не испытывал. Он вспоминал с теплотой о простой колхознице – Клавдии Рыбалко. Вот кто вызывал уважение!

– Мы с ней сидели рядом, – громко высморкавшись и все ещё всхлипывая, начала Дуся, – пообедали, она была спокойна, говорила о том, что они всей семьёй в воскресенье собираются в кино. Она, вообще, была хорошая мать. – Женщина помолчала, собираясь с мыслями. – Потом, в какой-то момент, она повернула голову к двери и изменилась в лице, будто увидела привидение. Я даже не сразу поняла, в чем дело. Проследила за её взглядом, но там никого не было, а Римма тут же стала застегивать куртку. Я обратила внимание, что руки у неё тряслись. Она быстро пошла к дверям. Я успела крикнуть ей, спросить, куда пошла. Она, не оглядываясь, махнула рукой и вышла. Всё, больше я её не видела, – она тяжело вздохнула, опустила голову и снова заплакала.

– В сарай вы заглядывали, когда искали её?

– Он был закрыт на замок.

«А труп-то был уже там…» – подумал Калошин, – «Убийца успел сообразить сразу, куда спрятать тело. Убивал, судя по тому, где находился камень, тоже в сарае. Как же он заманил Римму туда?»

Пуговицу женщины на фабрике не признали. Они шьют одежду простую, а эта пуговица, по их словам, похоже, с дорогого платья или блузки.

– Такую одежду только в скупке можно купить, в кооперативе или в ГУМе, но там, в основном, по блату, – внимательно разглядывая пуговицу, сделала свое заключение Марина Суетина.

– И кто же из женщин нашего города может позволить себе такое? – вопрос был риторическим, но Марина ответила на него довольно четко:

– Жены номенклатурщиков и воров, – и усмехнулась.

– А на мужские сорочки такие пуговицы пришивают?

– Да, но они тоже дорогие.

– И носит их та же публика, – сделал заключение Калошин.

Глава 5.

В отделении майора перехватила Машенька. Сегодня на её плечах красовались новенькие погоны младшего сержанта. Калошин, взяв её за руки, повертел, любуясь видом девушки, и поздравил с присвоением звания.

– Ну, теперь может быть, на оперативную работу перейдёшь? – полушутливо, полусерьезно спросил он.

Та зарделась и отмахнулась от майора:

– Да ну вас! Только говорите. Стану проситься – откажете. Так что, я пока здесь продолжу свою службу, – она показала на дверь с табличкой «Канцелярия». – Вам звонил Доронин, сказал, что у него есть для вас какие-то новости.

Калошин быстро пошел к телефону, но дозвониться оказалось не так-то просто. Когда он, наконец, услыхал голос Доронина, за окном заметно стемнело.

– Товарищ майор, мы ещё раз с Полуниным побродили по пожарищу, и нашли интересный окурок. Похож на сигаретный. Я пошлю его с нарочным – председатель завтра в район едет. Пусть Гулько поработает с ним, правда, он довольно жалкий вид имеет. Ну, а самое главное: нашлись поджигатели! – заявил Доронин.

– Да ну! Давай рассказывай! – Калошин возбужденно соскочил со стула.

– В общем, это десятилетние пацаны: сын Петра Караваева, что к нам подходил, сын Серко, и ещё один парнишка. Оказывается, они частенько в плохую погоду прятались в этом сарае. Один у отца табак спер, другой обзавелся запасным ключом, который Серко уже давно потерял, третий карты у матери вытащил. Пошли ребятки «культурно отдыхать» подальше от родительских глаз. Зажгли керосинку, благо знали, где что находится. И в самый разгар игры кто-то кого-то уличил в жульничестве, всё, короче, по-взрослому. Ну, и как следствие, драка. Керосинку перевернули, попал окурок, и заполыхало!.. Испугались пацаны, конечно, страшно. Убежали, и решили молчать. А вот сегодня один из них случайно проболтался. Отец спросил, не видел ли он чего-нибудь, ну, а тот, возьми да скажи, что, дескать, никого в том сарае не было. Ну, его за шкирку, допрос с пристрастием, и всё раскрыто! – выдав всё это, Доронин облегченно выдохнул.

–Ну, что ж! Хоть одно происшествие раскрыто. А этими малолетними «преступниками» займутся родители.

Утром к Калошину заехал председатель «Красной Зари» – Федор Васильевич Клёнов, привез пакет от Доронина. Спросил о делах, и, между прочим, сказал, что с ним вместе приехала Клавдия Рыбалко. Он высадил её у дома Богданова.

– Решила помочь. Вот ведь какая женщина! Даже не знакома с ними, говорю ей, чтобы обождала, так нет: «Ничего, познакомлюсь!», и поехала!

– Не-ет, все правильно, нам бы побольше таких людей.

– Война уходит, все начинает забываться, народ черствеет. А как было раньше!.. – Клёнов сокрушенно покачал головой. – Я даже по своим деревенским вижу, но хотел бы высказать свое мнение – не могли наши на такое злодейство пойти. Подраться, побуянить – это у нас, как праздник. Все сбегаются, шумят, хулиганов растаскивают, а потом полдня обсуждают. И теперь в каждой избе только и вопросов: «Кто, что?». Мы с Полуниным и вашим парнем вчера вечером многих обошли, перебирали поименно родственников, приехавших на выходные. Даже с ребятишками побеседовали. Но, можно сказать, что каждого приезжего видел хоть кто-нибудь, а вот того, кто заходил к Евдокии и взял плащ с сапогами, получается, не встретил никто. Конечно, если человек воспользовался этой одеждой, то на него внимания никто не обратил. Дождь шел, на улице почти никого. В субботу все заняты, как обычно: птичник, свинарник, работницы полеводческой бригады заняты в цехе по производству овощных консервов – урожай хороший, работы много. Потому-то приглашаем шефов на переборку картофеля. Ребятишки все в школе. Но если кому-то даже и встретился этот человек, скорее всего, приняли за своего – плащей таких у полдеревни наберется.

– А ведь этот человек заходил в хранилище днем. Его видели шоферы, ну, и сама погибшая.

– Вечером мы продолжим, пройдем по деревне. Вы меня извините, я спешу, мне ещё одного человека проведать в больнице надо. Да в район успеть со всеми делами. Спросим, конечно, всех, обязательно. – Клёнов встал, собираясь уходить.

Калошин поблагодарил его, и они распрощались.

В отделе НТО у Гулько царило затишье. Сам он что-то лениво разглядывал под микроскопом. Услыхав от Калошина, что ему предстоит исследовать, воодушевился, и, взяв сверток, принялся за дело.

После обеда появился Моршанский, ездивший с докладом к прокурору.

– На обратном пути заезжал к Муравейчику в К***, у него новость есть. Нашелся свидетель, видевший, как Кривец садилась в какую-то машину.

– Марку машины назвал?

– Свидетель – женщина, в марках не разбирается, так ей принесли снимки автомобилей. Указала на «Победу», но с долей сомнения. Теперь он все машины в районе проверяет. Думаю, что сможем сдвинуть это дело с мертвой точки. Лишь бы эта машина не оказалась московской. А по району их не так много, – Моршанский полистал бумаги. – Кое-какие наработки у Муравейчика уже есть.

– Слушай, Герман Борисович, а ведь Мелюков тоже ездил на «Победе», мало того, он хоть и косвенно, но с делом Вагнера связан. Эту машину, думаю, надо в первую очередь проверять.

– Да? А ведь правда, – следователь снова уткнулся в бумаги. – Об этой машине пока никаких сведений.

– Так он же здешний. Мы проверим. Кстати, я всё думаю о словах Чижова… – задумчиво произнес Калошин.

– Чего это ты его вспомнил? – Моршанский удивленно посмотрел на майора.

– А то и вспомнил, что не все фигуранты того дела нами вычислены.

– Так ими теперь ГэБэ занимается. Нам и своих дел хватает, – пожал полными плечами Моршанский.

– Да бросьте вы, Герман Борисович! Преступники у нас общие. Чего же друг другу на плечи перекладывать? Уж сколько раз об этом говорим, так нет же, чуть что, сразу смежникам спихиваем, – уже заметно сердясь, выговаривал Калошин.

– Ладно, не сердись. Попадет какая ниточка – потянем. А сейчас главное – убийство Богдановой. Прокурор распорядился в кратчайшие сроки это дело распутать. Тебе хотел звонить, да я остановил. Нечего отвлекать нас. Что будет – доложим. Кстати, где Воронцов?

– Беседует с водителем автобуса, который ездит по маршруту «Город – «Красная Заря», он мог запомнить, кто ехал в субботу в деревню и обратно.

– А-а, ну правильно! – Моршанский расслабленно откинулся на спинку стула. – У тебя, Геннадий Евсеевич, нет ли случайно водочки? Устал я что-то сегодня. После визита к начальству всегда чувствую разбитость. Чёрт знает, что за жизнь!.. – и тут же повеселел, увидев, как Калошин вынул из сейфа початую бутылку водки. – Так что там у тебя с Чижовым?

– Он как-то вскользь сказал, как был удивлен тому, что тот, с кем он пил на вокзале, ехал в электричке. Почему это его так удивило? Тот человек что, был слеп, без рук, без ног? Навряд ли… Тогда что? Этот вопрос много дней не давал мне покоя. Мне приходила одна мысль в голову, и вот сейчас, когда ты заговорил о «Победе», я утвердился в своих догадках – тот человек передвигался постоянно на машине. И в Москву ездил таким же образом. Чижов его хорошо знал, потому и удивился.

В этот момент в кабинет заглянул Гулько:

– О-о! И Герман Борисович тут! Хорошо! – он помахал листком бумаги. – Я вам кое-что принес!

Усевшись поудобнее за стол напротив Калошина, эксперт начал излагать:

– Так. Первое: окурок, найденный на пожарище, – от сигареты «Winston», производство их начато только в этом году на московской табачной фабрике «Дукат», встретить в магазинах их пока затруднительно, но, имея, так сказать, блат, можно. Цена тоже не для простых. Второе: на мундштуке окурка сохранились следы губной помады. На наше счастье, помада жирная, пропитала фильтр. С этой сигареты было сделано две-три затяжки, не более.

– Есть! – Калошин возбужденно ударил кулаком о свою ладонь. – Значит, все-таки женщина! И пуговица занимает теперь свое положенное место – либо платье, либо блузка. Кроме того, женщина обеспеченная, судя по сигаретам и той же пуговице. Значит, её не могли не заметить в автобусе.

Но пришедший в скором времени Воронцов сказал, что в субботу утром шофер, ехавший в колхоз, мало обращал внимания на пассажиров, так как шел дождь, надо было следить за дорогой. Но одного пассажира он запомнил и даже назвал его. Это был бухгалтер из «Красной Зари». Зашел он в передние двери и с шофером поздоровался. Из тех, кто ехал назад, мужчина никого назвать не смог, сказал так: «Общая масса в серой мокрой одежде».

– Надо немедленно звонить Полунину и Доронину, чтобы они срочно поговорили с бухгалтером. Как его фамилия?

– Черных Антон Петрович, – глядя в свои записи, прочитал Воронцов, – но живет он здесь, в городе.

– Прекрасно, утром он может уехать на работу, значит, надо сходить сейчас. Давай, Костя! – Калошин развернул Воронцова за плечи и подтолкнул к двери. – Жду здесь! – крикнул вслед.

Но долго ждать не пришлось – Воронцов вернулся быстро. Взглянув на обескураженное лицо оперативника, Калошин с Моршанским испуганно спросили в голос:

– Что?!

– Черных в больнице – простуда.

– Тьфу ты, напугал! – махнул на него Моршанский. – А лицо чего такое?

– Да он, похоже, без сознания. Жена сказала, что их с дочкой не пускают к нему. У него какое-то скоротечное воспаление легких. Вроде бы, когда он ездил в субботу в колхоз, сильно промок, сразу не отогрелся. Приехал в воскресенье, выпивши, дома ещё добавил. Они сразу и не обратили внимания на его кашель. А в понедельник ему стало вдруг плохо, – Воронцов посмотрел на Калошина: – Может быть, сгонять в больницу?

– Знаешь, наверное, я сам, – задумчиво произнес майор, – что-то мне это не нравится, странность какая-то есть во всем этом…

Он поднялся. Моршанский, расслабившись под действием выпитой водки, с надеждой спросил:

– Я тебе не нужен?

Калошин досадливо махнул:

– Да отдыхай уже, мы с Воронцовым сами справимся.

В больнице дежурный врач – пожилая полная еврейка Циля Абрамовна, – увидев на пороге ординаторской посторонних и услыхав от них фамилию Черных, энергично замахала короткими руками:

– Никаких посещений! Никаких расспросов! У него тяжелейшее состояние – он без сознания. Скажите спасибо, если вообще выкарабкается.

– А что с ним? Чем он болен?

Врач внимательно посмотрела на оперативников:

– Ладно, пройдите, сядьте сюда, – она властно показала на старый, обитый кожей и покрытый белой простыней, диван.

Мужчины едва не на цыпочках дошли до него и уселись на краешек. Врач, увидев их робкие движения, довольно усмехнулась: чувствовалось, что везде и всегда она привыкла повелевать, и другой реакции на её поведение не ждала.

– Я привыкла уважать власть, понимаю, что с безделицей вы не придете, – она пожевала верхнюю губу, над которой пробивались черные усики, выдававшие, вместе с явным акцентом, ещё больше её национальную принадлежность, – поэтому отвечу на те ваши вопросы, на которые найду ответ.

– Когда и в каком состоянии поступил к вам Черных? – спросил Калошин.

– Вчера вечером, с высокой температурой – сорок и один. В легких явно прослушивались хрипы, и диагноз: двусторонняя пневмония – подтвердился на рентгене. А сегодня, при всех необходимых, проведенных ещё вчера, терапевтических мероприятиях, ему резко стало хуже.

– Это характерно для пневмонии?

– Конечно, если с начала заболевания проходит более восьми часов. В его случае это были целые сутки. Слишком большая задержка с началом антибактериальной терапии ухудшило прогноз заболевания. Кроме того, он ещё и крепко выпил. Вполне допускаю, что болезнь началась раньше, судя по рассказу его жены. Мы сейчас делаем всё возможное. Он вам нужен, как свидетель, или за ним что-то более серьёзное значится? – она строго посмотрела на мужчин.

– О нет-нет, что вы! – Калошин успокаивающе поднял ладони, – только, как свидетель, но… очень уж важный!

– Не смотрите так на меня! Я не Господь Бог! Дайте мне номер вашего телефона, – она взяла карандаш, собираясь писать, – я позвоню вам, как только появится возможность допросить его.

Выйдя на больничное крыльцо, мужчины шумно повдыхали свежий воздух.

– Товарищ майор, вы верите в такие случайности? – спросил Воронцов, когда они споро зашагали к машине.

– Ты мыслишь в правильном направлении, лейтенант! У меня из головы не выходит смерть Вагнера-старшего. Есть какая-то параллель между этими случаями. Или я теряю нюх…

– А если бухгалтер и был убийцей? Ведь на него точно никто не обратит особого внимания?

– Возникала у меня такая мысль. Вот поэтому Доронин должен будет поминутно разложить весь день Черных, проведенный им в колхозе. Хотя… Ну, «Winston» ещё можно к нему привязать, даже губную помаду объяснить можно – угостил знакомую даму по дороге, а вот пуговица?.. Она ведь прямо на пожарище лежала. Значит, можно предположить, что женщина там была. Не думаю, что простой колхозный бухгалтер наденет шелковую сорочку на работу, да ещё в такой холодный день. Надо узнать, есть ли у него вообще что-нибудь подобное, и, кстати, какого он телосложения. Мог бы он так ударить, что проломил череп женщине? – Калошин подвез Воронцова к дому. – Завтра надо будет в первую очередь к жене Черных сходить. А то у нас кроме предположений на данный момент вообще ничего нет, – с досадой закончил он.

Глава 6.

Утром Калошин сам поехал к жене Черных, так как считал необходимым очень подробно расспросить её обо всем, что связано с его внезапной болезнью. Нельзя было пропустить ни одной мелочи.

Двери открыла полная девочка лет пятнадцати, с толстой косой, переброшенной на грудь. Увидев чужого мужчину, она с волнением в голосе крикнула вглубь квартиры:

– Мама! Это к тебе! – отступив к стене, девочка кивком пригласила Калошина войти.

Вышедшая из комнаты женщина оказалась такой же полной и румяной, как дочь, только коса её была обернута вокруг головы на малоросский лад, что оказалось не простым подражанием украинкам – жена Черных была родом из Житомира, что подтверждал и её специфический говор. Начав, было, разговор на своем языке, она, перехватив укоризненный взгляд дочери, спохватилась, и в дальнейшем старалась говорить только по-русски. Представилась просто: «Ганна».

В комнате было тепло и чисто, но явно чувствовался запах валерьянки. Калошин внутренне содрогнулся, подумав о том, что никогда не сможет смириться с подобным. Присев к круглому столу, застеленному вязаной скатертью, он, дождавшись, когда хозяйка устроится напротив, спросил:

– Как самочувствие вашего мужа?

– Сказали, что пока без изменений. Но не пускают к нему. Может быть, вы посодействуете? – она просительно заглянула в лицо Калошина.

– Увы! Мои полномочия на больницу не распространяются, да и меня самого, честно сказать, погнали оттуда, – майор развел руками.

– А что он сделал? Почему вы интересуетесь им? – в голосе женщины уже ощущалась тревога.

– Он оказался очень ценным свидетелем. Понимаете, когда он ехал в субботу на автобусе на работу, – он ведь в «Красной Заре» служит бухгалтером? – женщина кивнула, – с ним в автобусе, возможно, ехал преступник. Он мог бы нам описать его. Это очень важно. – Успокоив немного её таким образом, Калошин продолжил: – Ваш муж каждый день ездил на работу и возвращался? Или оставался там ночевать?

– По-всякому было. Вот и в субботу он не вернулся, у его друга агронома Суслопарова был день рождения, так он сразу предупредил, что вернется только в воскресенье. Приехал пьяненький, в кармане – чекушка. Он её и допил дома. Сразу лег спать. Потом, ближе к ночи стал кашлять. Поднялась температура. Я ему горчичники делала, спиртом растирала. Хотела «скорую» вызвать, да он не разрешил, а к утру вроде полегчало, но кашель не прекращался. На работу, правда, не поехал. А вечером вдруг совсем стал падать, глаза закатывать… – женщина громко всхлипнула, но сумела взять себя в руки.

– Ганна, пусть мои вопросы не покажутся вам странными, просто поверьте, что мне надо это знать. Хорошо?

Она, опять внимательно посмотрела в глаза Калошину, и тихо произнесла:

– Да-а, видать не простой он свидетель. И вопросы ваши непростые, и слушаете слишком внимательно. Но скажу, что надо. Спрашивайте.

Калошин от её слов почувствовал некоторую неловкость и мысленно похвалил себя за то, что пошел сам, а не перепоручил это дело молодому Воронцову.

– Ваш муж воевал?

– Да нет, у него с детства близорукость – с дерева упал, головой ударился, зрение и повредилось.

– А где он был во время оккупации?

– Он вместе с колхозными пастухами скот угонял на восток. Почти все стадо сохранили, а когда немцы ушли, так же и вернулись, своим ходом. Его за это даже наградили именными часами.

– Что ж, это очень похвально. – Немного помолчав, продолжил: – Скажите, а сам он ничего вам не рассказывал, с кем ехал, о чем говорил? Мало ли…

– Он говорил только о колхозных делах. – Она сидела, опустив голову, и трепала пальцами носовой платок – чувствовались её переживания. – Знаете, он ведь много не пил, только вот так, если праздник или день рождения. Да и то, в основном вино. У меня свое, ягодное. Вас угостить? – Калошин отрицательно покачал головой. – Когда он приехал, я забрала у него плащ, чтобы просушить. Дождь хоть и закончился, но все было сырое. И увидела в кармане чекушку водки. Я удивилась. Он никогда так не носил бутылки. Спросила его, зачем купил, он удивился, сказал, что ничего не покупал, а это, видимо, Суслопаров положил. Но это для мужа было как-то не… – она запнулась, подбирая слово.

– …характерно? – помог ей Калошин.

– Да-да, так. Я хотела её убрать, но он настоял, сказал: «Раз друг угостил, надо выпить».

– А бутылка сохранилась? – с надеждой спросил майор.

– Да, конечно, – женщина пошла на кухню, говоря: – я её помыла, пригодится в хозяйстве. Но если она вам нужна…

– Можете не нести, – расстроено махнул рукой Калошин. – У вашего мужа есть шёлковые сорочки?

– Шёлковые? – она удивленно посмотрела на майора. – Есть. Одна. Показать?

– Да, если это вас не затруднит. – Только взглянув, он увидел, что на голубой рубашке в синюю полоску были пришиты простые пуговицы.

– Муж одевал её всего лишь раз, на Первое Мая, – женщина аккуратно повесила сорочку на место.

– Какие сигареты курит ваш муж?

Ганна с ироничной улыбкой покачала головой:

– Вы как думаете, какие сигареты может курить бухгалтер с грошовой зарплатой?

– Я понимаю, но вопрос остается.

– Самые дешевые папиросы, иногда и самокрутки делает, – она достала из комода пачку папирос «Дымок», – вот то, что он курит.

Посидев ещё немного для приличия, Калошин ушел, пообещав придти ещё раз.

Моршанский ждал Калошина в отделении. Нетерпеливо стал расспрашивать про Черных.

– Я, Геннадий Евсеевич, признаться всю ночь думал над твоими словами. Как думаешь, это вагнеровский след?

– Я думаю, что в первую очередь надо исследовать анализы Черных. Карнаухову я уже дал задание. Он сейчас отправился в больницу «добывать материал для исследования», – повторил Калошин слова эксперта. – Доронин проверит Суслопарова, и если тот никакой бутылки Черных в карман не клал, то… – майор развел руками. Посмотрел на Воронцова – у того на лице явно читалась озабоченность.

– Что, Костя, у тебя опять приключилось?

– Лапшина умерла – мать Олега, убитого Чижовым паренька. Не выдержала всё-таки гибели сына. Мать у меня сильно расстроилась. Всю ночь сегодня не спала – Лапшина была её подругой, – Воронцов отвернулся к окну.

– У неё что, сердце? – участливо спросил Моршанский.

– Да она давно болела туберкулезом. Ослабла совсем. Конечно, сердце и не выдержало. Девчонка пятнадцатилетняя без матери осталась.

– Ладно, Костя, жизнь продолжается. Нам работать надо. У нас вон у Богдановых двое сирот теперь. – Калошин похлопал Воронцова по плечу. – У меня мысли вокруг этой Риммы крутятся, вернее, её прошлой жизни. Если убийство совершила всё-таки женщина, то след, скорее всего, лагерный. – Он присел на краешек стола. – Значит так: лагерь захватили немцы, многих расстреляли, всем остальным предложили сотрудничать. Кто-то согласился, кто-то нет. И вот те, кто не согласился, явно знают, кто, все-таки, пошел на сотрудничество. Отказавшихся увозят в Германию. У предательниц руки развязаны – свидетелей нет, и вряд ли, когда вернутся. Проходит время, и вот одна из тех, что увезли в Германию, встречает ту, что работала на немцев, а, может быть, и продолжает работать. Так какими же будут действия обоих? – Калошин вопросительно посмотрел на своих собеседников. – Вам не кажется, что при таком раскладе, все детали преступления ложатся точно в лузу. Трудно допустить, что преступница могла специально приехать в колхоз вслед за Богдановой, чтобы убить её. Проще сделать это в городе: мест для совершения преступления значительно больше, тогда и шансов, что труп быстро обнаружат – меньше. А здесь она заходит, не таясь, в овощехранилище. Почему? Да именно потому, что даже не предполагает встретить там Римму: шла-то она по своим делам. А увидев, сразу выходит. И идет не в деревню, а за хранилище, поняв, что Богданова её узнала, значит, может пойти следом, в чем и не ошиблась. И, когда та её нагоняет, у преступницы спонтанно рождается замысел убийства. Возможно, что они успели даже переговорить, судя по окурку. Ведь не станет же она, убив человека, спокойно раскуривать сигарету? Как вам такая картина? Кстати, надо точно определить, какие именно дела, кроме покупки продуктов, могли привести преступницу в деревню. Зачем она шла в овощехранилище? Ну, что думаете?

– Ну, майор, ты как всегда на высоте! Но пока это только твои домыслы, ничем не подкрепленные, – Моршанский хлопнул ладонями по столу: – тем не менее, я согласен с тобой. Но… – он повертел указательным пальцем, – … другие версии не будем сбрасывать со счетов.

– А это какие? – простодушно спросил Воронцов, – мы ведь никаких других ещё и не выдвигали, – пожав плечами, он вопросительно посмотрел на Калошина: «Я чего-то не знаю?»

– Вот и давайте думать, что ещё могло быть причиной этого убийства, – ответил ему Моршанский и добавил, строго сдвинув брови: – это и будет твоим заданием!

– Есть, выполняю, – пряча улыбку, козырнул Воронцов.

– Распустились, – проворчал Моршанский, но заострять внимания на этом не стал. – Так что будем делать с твоими соображениями, товарищ майор?

– Архив нам лагерный нужен. А тут уж без Дубовика не обойтись. Буду звонить ему.

Дубовик откликнулся сразу и пообещал содействия.

– Кстати, на днях приеду к вам по своему делу. Но эта информация пока только для тебя, Геннадий Евсеевич! – закончил он разговор.

Доронин позвонил и доложил, что Суслопаров никакой бутылки Черных не передавал, тем более, что пили они самогон. Водку агроном не покупает «принципиально» – как он сам сказал.

– Так я и думал, – резюмировал Калошин, а в голове в очередной раз возник вопрос: «Кто и где ему подсунул эту злосчастную бутылку? Скорее всего, в автобусе на обратном пути». Но без самого Черных ответа не найти.

Близился вечер. Калошин сидел у себя в кабинете, когда ему позвонил Карнаухов. По учащенному дыханию и возбужденному: «Привет!», майор сразу понял, что эксперту есть, что сказать.

– Токсин тот же, что и в случае с Вагнером! Концентрация огромная. Боюсь, что Черных обречён.

– Как яд проник в организм, установил?

– Да у него масса игольных проколов, ему же уколы делали. Пока сказать трудно.

– А с водкой мог попасть?

– Теоретически – да. Этанол способствует проникновению токсина в кровь, а там уже гематогенным путем, то есть с кровотоком, попадает в легкие, сердце, и так далее. А если изначально была простуда, то она ужесточила действие стрептококков.

Калошин тотчас же вновь позвонил Дубовику:

– Андрей Ефимович, надо срочно вытрясти из Каретникова, где он брал токсин со стрептококками. У нас ещё один потерпевший!

– Хорошо, я понял тебя, майор! Сейчас же свяжусь с коллегами. Знаю, что до сего дня этот жук ничего об этом токсине не сказал. Завтра буду у вас! Жди!

Вечером позвонила Циля Абрамовна и сказала, что Черных пришел в себя, но следует поторопиться.

Калошин буквально сорвался с места, он понял, что может не успеть совсем: по тону врача было ясно – человек умирает.

Едва накинув в вестибюле халат, майор устремился к палате, на которую ему указала медсестра.

Черных оказался довольно тщедушным человеком, а болезнь ещё больше усугубила его и без того слабые физические данные. Дышал он очень трудно, с хрипами, впалая грудь тяжело вздымалась, горячечный взгляд блуждал по лицам, присутствующих в палате, врача и жены, перекидываясь на белые стены, и, как бы, обжигаясь об их искрящую белизну, возвращался вновь к людям.

Циля Абрамовна молча показала Калошину на свои часы и подняла два пальца. Он кивнул. Подойдя к кровати больного, низко наклонился к нему и спросил, стараясь четко произносить каждое слово:

– Кто ехал с вами в субботу и воскресенье в автобусе? Кто мог положить водку вам в карман?

Черных какое-то время непонимающе смотрел на майора, потом прошептал с хрипом:

– Капут… капут… – это были его последние слова, мужчина впал в кому.

Калошин был обескуражен. Эти слова привели его в замешательство. «Почему *капут*, а не *конец*? Или он имел в виду того человека? Значит, придется искать всех, у кого так начинается фамилия. Не думаю, что их много», – размышлял майор, возвращаясь из больницы, – «А если что-то другое? Как было в случае с Вагнером-каретником? Какая-нибудь измененная фамилия? Это тоже не сбросишь со счетов».

Глава 7.

Дубовик появился рано утром, как и обещал. Встретили его очень тепло и дружелюбно. Обнялись, похлопали друг друга по плечам. Из пузатого портфеля майор достал две бутылки коньяка, и, подав их Калошину, сказал:

– Убери. Позже отметим встречу. – Расположился по-хозяйски за столом и сразу же приступил к делу: – Ну, давайте по порядку. Кстати, лагерный архив был уничтожен или вывезен немцами, но остались сведения о женщинах, отбывавших там наказание, в Министерских архивах. Ребята вплотную занялись им.

Выслушав всё, что ему поведал Калошин, Дубовик сказал:

– Я думаю, что причину убийства вы определили верно. Ревность, деньги, вообще, бытовуха – эти причины не вписываются в саму картину преступления. Сама внезапность говорит о том, что оно не было задуманным. А что с этими последними словами Черных?… – Дубовик задумался, – кстати, как он?

– Пока по-прежнему, – ответил Калошин, – но шансов ноль.

– В таком случае нам необходимо дать объявление в районную газету, чтобы откликнулись те, кто ехали в автобусе в субботу и воскресенье, – Дубовик повернулся к Воронцову: – Давай, Костя, дуй в канцелярию, пусть Мария немедленно звонит редактору. – Потом обратился к Калошину и Моршанскому: – А ведь у меня очень важное дело. Я собирался приехать попозже, кое-что надо было сделать там, но ваша новость меня поторопила, – Дубовик достал портсигар.

– Интригуешь? Можешь не тянуть? – заерзал Моршанский.

– Не спеши. Успеешь напрячься, – выразительным жестом Дубовик показал, как именно будет напрягаться следователь, чем вызвал нервный смешок последнего, но перехватив укоризненный взгляд Калошина, поспешил продолжить, понизив голос: – Вы в курсе того, какая продукция производится на нашем закрытом предприятии?

– Это почтовый ящик №***? – уточнил Моршанский.

– Да, он самый. То, что эта информация строго конфиденциальна, предупреждать не стану, вы люди опытные. Так вот, с некоторых пор на этом предприятии начались разработки новых технологий и выпуск одной важной детали по военным заказам. Подробности упускаю.

– Ого! – выдохнул Моршанский, Калошин же только смачно крякнул.

– Да-да! И вот с этого «ого» поступила информация о том, что кто-то пытался выкрасть некоторые документы. Ну, подробности вам ни к чему, главное не это. Несколько дней назад, а вернее, в воскресенье вечером в районной больнице скончался один из инженеров этого предприятия, – он достал из папки и положил на стол фотографию моложавого мужчины, немного похожего на актера Владимира Самойлова. – И знаете от чего?

– Неужели пневмония? – ахнул Моршанский.

– Она самая. И вот если бы тогда, когда умер Вагнер, Карнаухов случайно не нашел бы истинной причины заражения, все прошло бы гладко. Но наш судебный медик по моей просьбе более углубленно произвел вскрытие и все необходимые манипуляции, какие у них там положены. Нашел то же, что и Карнаухов. По словам нашего медика, токсин ввели… – он заглянул в свои записи, – …парентерально, то есть, сделав укол. Стали разрабатывать версию убийства. Оказалось, что этот инженер в пятницу вечером поехал к какому-то другу в гости. Своим сослуживцам имени он не называл. А так как жена его сейчас отдыхает в Гаграх, то все решили, что этим самым «другом» была женщина.

– А мы причем? Это дело района, – резонно заметил Моршанский.

– Так-то оно так, но поехал он сюда, в Энск. Вернулся в субботу и сразу слег. «Скорую» вызвала соседка, которая по просьбе жены готовила обеды и следила за порядком. Так эта соседка, вразрез убеждениям коллег, считает, что поехал он именно к другу, потому что перед этим купил подарок… – Дубовик поднял палец, – …внимание! Сигареты «Winston»! Место покупки мы установили. Там просто мелкое жульё промышляет дефицитом.

– А в нашем случае сигареты-то курила женщина! – воскликнул Калошин.

– Но она могла быть и женой этого друга! – предположил Моршанский.

– Вот именно, что могло быть и так, и этак. Вот это-то и затрудняет наши поиски. Но… – Дубовик протер свои элегантные очки, – … ведь этот токсин – такое специфическое вещество, что оно не продается в аптеках. О его действии может знать только человек, специализирующийся на подобном. Ведь это область медицины и микробиологии. В первом случае, укол сделал Каретников. Во втором, кто-то отравил водку. В случае с инженером – опять укол. Нам необходимо понять, был ли два последних раза один и тот же человек, или же он не один?

– Надо искать следы пересечения всех этих людей, – заключил Калошин.

– Правильно, этим мы с вами займемся вплотную.

Пришел Воронцов.

– Фу-у, кое как дозвонились до редактора. Никак не хотел принимать заявку, сказал, что утренний номер уже сверстан, и пошел в набор. Я сослался на вас, – он кивнул Дубовику, – сразу скис.

– Правильно сделал. А теперь распределим наши обязанности, – майор разложил перед собой документы. – Главное, ничего не упустить.

У следователей началась кропотливая работа. Собирая по крупицам сведения о преступнике, они составляли из разрозненных фрагментов его портрет.

Доронин в очередном телефонном докладе рассказал, что одна девочка видела, как какой-то дяденька в длинном плаще шел в хранилище. Она прошла рядом с ним, а потом сказала матери, что от него пахло вкусно, «как от артистки».

– Я спросил её, почему не «артиста»? Она упорно доказывала, что дяденьки так не пахнут, – чувствовалось, что Доронин, рассказывая это, улыбался. – Уж не знаю, дает нам это что-то или нет…

– Это очень может пригодиться, так что продолжай, – успокоил его Калошин, и, отдав очередные распоряжения, отправился к Богданову.

Было видно, что там все подготовлено к похоронам. Горе осязаемо витало в воздухе. У крыльца сидели какие-то старики, в самом доме сновали туда-сюда старухи. Но Калошин не удивился, когда увидел на кухне Клавдию Васильевну Рыбалко. Она, протирая руки полотенцем, показала майору на табурет, приглашая к столу. Сама стала объяснять:

– Вот, осталась пока у них. Мужчинам я представилась давней подругой Риммы, ничего – приняли. Даже рады были. Тяжело им одним. Девочке сказали, что я её тётя. Детки хорошие, воспитанные. – Потом показала на стоящие у окна большие корзины: – Мои с деревни все к столу привезли.

Калошин в очередной раз поразился широте души этой русской женщины. В глубине души он порадовался за семью Богданова. Подозревать же Клавдию Васильевну в корысти у него не было ни малейшей причины.

Сам Александр выглядел, на удивление, неплохо. Чисто выбритый, посвежевший, он, стараясь держать себя в руках, встретил Калошина и согласился с ним поговорить. Решили выйти на улицу, покурить.

– Я ждал вас. Кое-что за это время вспомнил, – пряча в ладонях зажженную спичку и поднося её к папиросе майора, произнес Богданов.

– Вот как? Ну-ну, слушаю вас, – как можно спокойнее, сказал Калошин.

– Она ведь рассказывала мне о тех годах, называла имя подруги, я могу ошибиться, но фамилия напоминает что-то голое: Голенко, Гольцова, не-ет… не помню, но вот имя у нее запоминающееся – Белла. Самое главное, что они обе были отправлены в Германию, и обе спаслись. Только Римму отправили в госпиталь, а Белла осталась в партизанском отряде. Однажды, когда мы смотрели документальный фильм о предателях, Римма очень расстроилась, и вот тогда сказала, – постараюсь повторить её слова, – «Встретить бы ту тварь, что издевалась над нами, а потом ещё и немцам продалась!..» Но никакого имени при этом не упомянула. Просто я подумал, если вдруг эта Белла жива, она ведь тоже помнит ту, о которой говорила Римма? – Александр вопросительно заглядывал в лицо Калошину. – Это может помочь?

– Я думаю, что такие сведения будут просто неоценимы. Найдём мы того, кто это сделал с вашей женой.

С этими новостями Калошин поспешил к Дубовику, тот, в свою очередь, сразу же связался с коллегами и передал сведения о некой Белле.

В пятницу утром вернулся Сухарев, сразу потребовал доложить о деле Богдановой. Видно было, что на совещании Никодим Селиверстович получил порцию порицания, и теперь «от всей души хотел бы поделиться», по его выражению, плохим настроением с подчиненными. Но присутствие майора КГБ сдерживало его бушующие эмоции, а после того, как, всё понимающий, Дубовик сказал несколько теплых слов об оперативниках и их работе, и вовсе успокоился и стал вникать в суть дела. План оперативно-розыскных действий одобрил. Просил держать его в курсе дела.

Дождавшись, когда все выйдут, Дубовик подсел поближе к начальнику и, довольно сухо, произнес:

– Я, честно сказать, товарищ подполковник, не понимаю вашего демарша в отношении оперативников. Парни работают, как волки. Рыщут и днем и ночью, сохраняя при этом на плечах светлые головы и холодный рассудок. Простите за высокий стиль, но я бы таких ребят хотел видеть у нас, в Комитете. Вон прокурорский «пингвин», – имея в виду Моршанского, добавил майор, – постоянно «прячет тело жирное в утесах», все за спинами ребят…

При этих словах Сухарев, совершенно оттаяв, рассыпался мелким смешком.

– Надо же, как точно подметил: «пингвин»… Ладно, Андрей Ефимович, принимаю твою позицию. Сам знаю, что они молодцы, но вот такой у меня склочный характер: осле взбучки в Москве хочется на ком-то отыграться. Ладно, у меня ещё зуб есть на ГАИ и ОБХСС. Буду их пилить.

Пожав руку Сухареву, Дубовик отправился в кабинет оперативников.

Возле стола Калошина сидела девушка лет семнадцати и что-то говорила. Увидев вошедшего майора, она сразу замолчала.

– Вот, Андрей Ефимович, – показал кивков головы на девушку Калошин, – свидетель, ехала в субботу в автобусе с Черных. Послушайте, что рассказывает. Давай, Ольга, расскажи с самого начала, подробнее, не спеши, – обратился он к ней.

– Опять? Уже третий раз, товарищ майор, – девушка капризно надула губы.

– А ты говори спокойно, не тарахти. И не прыгай с пятого на десятое. Вообще, ведешь себя неучтиво, – попенял ей Калошин.

Девушка коротко вздохнула:

–Ладно, постараюсь. Значит так, – бросила она быстрый взгляд на Дубовика: интересный, хорошо одетый мужчина сразу притягивал к себе внимание, – утром в субботу мы с Мишкой Озеровым собрались поехать в гости к моей бабке, в «Красную Зарю», мать просила ещё и продуктов привезти. Ну, сели в автобус, на автостанции. Народу было немного. Пришел дядя Антон, это Черных, он часто ездит то туда, то оттуда. Мы с ним поздоровались. Он сел на переднее сиденье, сразу за шофером. Возле универмага в автобус зашли ещё несколько человек. В заднюю дверь зашла какая-то женщина, она прошла мимо нас и села рядом с дядей Антоном. Я не обратила бы на нее никакого внимания, но от неё вкусно пахло духами. У Лёлькиной матери, это моя бывшая одноклассница, Коркина, такие же духи, «Красная Москва». Мы всегда их у неё нюхаем, один раз даже намазались, так моя мать три дня меня обнюхивала, – вспомнив это, девушка громко засмеялась, вызвав ответные улыбки всех присутствующих.

– Вот видишь, какая ты молодец! – похвалил её Калошин. – Так подробно все описала. А теперь скажи: по твоим ощущениям, она была знакома с Черных?

– Ну, когда она подошла к его сиденью, он посмотрел на неё, кивнул и подвинулся ближе к окну. Они всю дорогу разговаривали, это было видно.

– А вышли вместе?

– У меня бабка живет на краю деревни, поэтому мы вышли первыми, они проехали дальше.

– Во что была одета эта женщина? Вообще, какая она была? Толстая, худая, низкая, высокая? – вступил в разговор Дубовик.

Ольга повернулась к нему всем телом и, явно кокетничая, сказала:

– Ну, фигура большая, бабская, талия – во! – она развела руки в стороны, – не то, что у меня. А одежда? Я бы так никогда не оделась: какой-то плащ синего цвета с капюшоном. Капюшон она скинула, там у неё косынка была надета, ужасной расцветки! Бр-р-р!.. – девушка передернула плечами, – а ещё дорогими духами пахнет!

– Ты хочешь сказать, что её одежда не соответствовала запаху дорогих духов? – продолжил Дубовик.

– Вот именно!

– Но она ведь в деревню ехала, – подол голос Воронцов.

– Ну и что же! – девушка оценивающе посмотрела на него, – я даже туда всегда надеваю хорошую одежду, мало ли… – она опять повернулась к Дубовику.

Воронцов откровенно фыркнул и отвернулся к окну.

Дубовик, сдерживая улыбку, продолжил:

– Шофер со своего места мог видеть эту пару?

– Ну, Черных вошел в переднюю дверь и сразу поздоровался с ним. Она, я же сказала, что сзади вошла, а у шофера на перегородке шторка висит, он только в зеркало видит всех. Но я не знаю, смотрел он на эту женщину или нет.

– Ещё кого-нибудь запомнила?

– А-а, так, две тётки какие-то, дядька пьяный… Не знаю я их. Мы с Мишкой болтали, не особо разглядывали всех. Обратно вернулись в воскресенье вечером, но ни этой женщины, ни Черных не видели.

– Твой Мишка может что-нибудь добавить? Может быть, он видел? – поинтересовался Калошин.

Девушка удивленно посмотрела на него:

– Мишка?! – прыснула в ладошку. – Да он, кроме меня, вообще ничего вокруг не замечает! – лаконично закончила она свои показания.

Следующей пришла женщина средних лет. Представившись Дарьей Алексеевной, она обстоятельно ответила на вопросы оперативников:

– В деревню я поехала к бабке-травнице. У моего мужа язва желудка, поэтому постоянно приходится покупать настои. Села в автобус я на автостанции. Там же садился мужчина, который работает в колхозе. Я часто его встречаю. Возле универмага вошла высокая женщина, которая подсела к нему. Она была одета оченьхорошо: в синий плащ с капюшоном. Под ним была у неё красивая газовая косынка, – при этих словах женщины мужчины переглянулись, вспомнив совершенно противоположное мнение девушки Ольги. – Я такой платок тоже хотела купить, но мне не досталось. Пахло от женщины очень вкусно – «Красной Москвой», я духи попроще покупаю. Да и то очень редко. Потому и обратила на нее внимание. Женщина эта показалась мне как будто знакомой по фигуре. Вроде бы раньше в том же автобусе встречала. Лица её я не видела. Она не оглядывалась, даже когда вышла. Черных вышел позже.

– Что-нибудь ещё?

– Да, у неё была пышная прическа под косынкой, то ли шиньон, то ли начёс. Непонятно. В руках черная сумка, как у городских.

– Кого ещё вы помните в том автобусе? На обратном пути кого-нибудь из этих людей видели? Черных или женщину в плаще?

– Нет. Травница делала долго настои, мне пришлось возвращаться очень поздно.

Послеобеденный субботний рейс запомнили всего лишь двое мужчин, они видели какую-то фигуру в длинном брезентовом плаще с большим капюшоном. Оба не смогли точно определить, была ли это женщина. Запаха духов ни тот, ни другой не почувствовали, сидели далеко. Но видели в руках черную сумку, которая, по их понятиям, подошла бы больше женщине.

С воскресными рейсами было проще: дождь закончился, и многие ехали и в деревню, и обратно.

Бухгалтера Черных на обратном пути видели почти все, он, по словам очевидцев, был в некотором подпитии, и во время рейса общался со многими пассажирами. Выделить кого-то было трудно, но из женщин никто к нему на сиденье не присаживался. Вышел он возле универмага, в руках у него, по словам одной свидетельницы, была авоська с овощами, и она видела, как он зашел в магазин. Женщин в автобусе было не мало, все друг друга видели часто, так как ездили к знакомым за продуктами. Среди них в этот раз никого в синем плаще не было.

Глава 8.

Ближе к вечеру, когда в коридоре не осталось посетителей, оперативники собрались в кабинете Сухарева.

– Ну, что, подведем черту? Что нам дал сегодняшний день? – обратился начальник к Калошину.

– По результатам опроса свидетелей, видевших Черных, картина преступления складывается следующая: некая женщина в синем плаще едет в «Красную Зарю» утром в субботу. Зачем? Пока не ясно. Черных она хорошо знакома. Женщина, по всему, состоятельная. Запах «Красной Москвы» отметили две женщины. Можно предположить, что и оторванная пуговица может принадлежать именно ей. Дальше. Эта женщина по неизвестным причинам заходит в дом к одной из колхозниц и забирает плащ и сапоги. Почему к ней? Если она переодевалась у Капустиной, то должна была знать, что той нет дома. Значит, они могут быть знакомы. Это должен выяснить Доронин. Итак: Незнакомка переодевается и идет в картофелехранилище. То, что это та же женщина, что и в автобусе, подтверждают показания девочки: она, так же, как и первые две женщины, почувствовала запах духов.

– Надо будет с этой девочкой все-таки провести опознание на запах «Красной Москвы». Духи могут быть другие, хотя, согласен, что не каждый день и не каждая женщина, приезжающая в деревню, станет среди рабочего дня так благоухать. Давай дальше, – кивнул Сухарев Калошину.

– Как произошло убийство, мы, примерно знаем. Потом она быстро уходит на остановку и уезжает.

– А где её вещи? – опять встревает Сухарев.

– Брезентовый плащ она могла накинуть на свой, женский. А обувь… У неё в руках, когда она возвращалась, была черная сумка. Вполне возможно, что обувь находилась именно в ней. Главное, что женщину в синем плаще видели только по пути в деревню.

– Что-то меня посетило дежавю, – усмехнулся Дубовик, – совсем недавно мы с вами говорили про незнакомца в маске, теперь незнакомка в плаще. «Театр теней»…

– Да уж, одни силуэты… – поддержал Сухарев.

–А говорит это о том, что преступник очень даже не прост – хитер, изворотлив, хотя, и ему ничто человеческое не чуждо: совершает ошибки – духи, окурок…

– Так вот они-то и подтверждают, что убийство было спонтанным, не продуманным до конца, – продолжил Калошин мысль Дубовика, – но дальше уже все по-другому: где-то ведь она подложила бутылку в карман Черных? Костя, узнай завтра, во сколько приходит послеобеденный автобус, и когда точно пришел наш бухгалтер домой. Думаю, что где-то по дороге он и встретился со своим отравителем. Этот путь надо исследовать. В магазин тоже обязательно загляни.

– Слушаюсь, – коротко кивнул Воронцов.

– Ну что ж, буду докладывать комиссару то, что наработали, – поднялся Сухарев, завершая разговор.

В коридоре Дубовик обнял Калошина за плечо и сказал:

– Слушай, Геннадий Евсеевич, пригласи меня к себе в гости, согласен даже переночевать, – он подмигнул майору, – смерть как надоели эти казенные простыни, а у тебя все-таки семья…

– Ну, моя семья: дочь да я! – Калошин улыбнулся: – Стихами заговорил… А в гости я тебя с удовольствием приглашаю! Сейчас же и идем! Воронцова берём?

– Воронцова – берём! Парень хороший! И толковый! Нам в тишине и покое посидеть надо да поговорить.

Увидев троих мужчин, ввалившихся в небольшой коридорчик квартиры Калошина, Варя открыла рот от изумления:

– Давно у нас гостей не было! Ну, пап, ты даешь! Предупреждать надо, я бы в магазин сбегала! – девушка засуетилась, почувствовав неловкость от присутствия таких гостей. Дубовик ей понравился ещё в первый свой приезд: был он какой-то честный и надежный. Да и внешность вполне соответствовала характеру. Воронцов её особо не смущал: он был ей ещё с детства просто другом Костей.

– Вы, Варя, не переживайте, у нас все с собой! – Дубовик стал вынимать из портфеля довольно дорогие закуски: балык, колбасу, икру.

Воронцов довольно потер руки:

– Вот, Варюха, какого тебе мужа надо! – он подмигнул девушке.

– Балаболка ты, Костя! – зардевшись, замахнулась на него полотенцем Варя.

– Ну, что ж вы так на него? – Дубовик с симпатией глянул на неё: – А вы, и в самом деле, очень красивая!

– Хватит вам смущать девчонку! – Калошин подтолкнул обоих к умывальнику, – руки мойте, да за стол. А ты, Варя, не слушай их!

– Варюха, – намыливая руки, оглянулся на девушку Воронцов, – будешь слушать отца – замуж не выйдешь! – ойкнул, получив легкий подзатыльник от начальства.

Так шутя и препираясь, сели за стол.

– И где же ты всё это купил, Андрей Ефимович? Никак блат у нас в магазине завел? – Калошин подцепил на вилку кусок янтарного балыка.

– Да нет, блат – не моя стихия. Это спецобеспечение. Я с собой прихватил.

– Говорю же, Варюха, и зарплата у них, и спецпаек. Не мужик – золото!

– Я тебе, Воронцов, язык отрежу! – Варя стукнула его кулачком по спине.

– Ну, Костя, брось трещать, лучше ешь! – Калошин подвинул ему тарелку. – Нам к празднику тоже кое-что подкинут. Так что, не прибедняйся!

Было уже далеко за полночь, а Калошин с Дубовиком все продолжали разговор. Воронцова уложили на раскладушке в спальне, домой, изрядно опьяневшего, не отпустили.

Дубовик, закурив очередную папиросу, сказал:

– Я тут насчет слов Черных всё раздумывал. Человек болен, задыхается, говорит с трудом. Вполне возможно, что пытался сказать что-то другое, а тебе послышалось «капут». Он ведь пытался ответить на твой вопрос: «Кто?», значит, хотел назвать имя… или фамилию… Так? Улавливаешь мою мысль?

– Я ведь так и думал, да только пока не нашел такой фамилии среди фигурантов.

– Нет, не о том ты… Хотел сказать имя, а если оно сложное, трудное для его произношения? Или же, скажем, знал, что назвав его, ни на кого нас не выведет. Выбирает то, что проще… Неосознанно… Плащ у кого украли?

– У Капустиной… О-о, какой же я дубина! – стукнул себя по лбу Калошин. – Ну, конечно же, Капустина! Значит, он имел в виду того человека, который приезжал к Евдокии Ивановне. Может быть, даже и имени той женщины не знает?

– Можно и такое допустить. А вот Капустина должна знать, кто мог к ней зайти вот так, запросто. В воскресенье к ней кто приезжал? Она говорила?

– Сказала, что какая-то женщина, постоянная покупательница. Так ведь могла быть и ещё одна, которая приезжала лишь иногда, и Капустина её просто не вспомнила.

– Слушай, чего будем гадать? Завтра же, – взглянув на висящие над столом ходики, поправился: – уже сегодня поедем туда. С места преступления и начнем «раскопки». А себя зря коришь, это ведь пока только предположение. Могу и я ошибаться. Но нам ещё надо как-то ко всему этому привязать инженера Арефьева.

– Он мог знать Черных. Надо его фотографию жене показать.

– Кстати, насчет жены. Арефьева уже приехала с отдыха. Никакого друга из Энска она не знает. Это сильно осложняет нашу задачу. По-прежнему вопрос: ехал инженер к женщине или мужчине? Окурок принадлежит женщине? Значит, изначально, и подарены эти сигареты могли быть ей. – Дубовик разлил остатки коньяка: – Ну, за дело наше правое! – и, выпив залпом, смачно крякнул.

Утром Калошин первым делом позвонил Доронину и распорядился сходить к Капустиной, чтобы предупредить её о визите оперативников. К обеду они с Дубовиком уже заходили в правление колхоза «Красная Заря». В дальнем кабинете с надписью «Участковый инспектор Полунин Е.Д.» кроме самого хозяина кабинета находились Доронин и председатель. Поприветствовав приехавших, Клёнов удалился, пригласив после работы зайти на обед в колхозную чайную: «Готовят вкусно, Василий подтвердит».

Доронин доложил, что Капустина предупреждена и ждёт их. К дому женщины поехали на машине: идти пешком недалеко, но начал накрапывать дождь, да и улицы были в разъезженной грязи.

К удивлению оперативников, дома у Капустиной никого не оказалось. Мужчины топтались у крыльца, не зная, что делать. Старый пёс лениво погавкивал, высунув морду из будки. На крыльце умывалась серая кошка. Появление чужих людей на её занятие никак не влияло. Из сарая слышалась куриная возня. Громко несколько раз прокукарекал петух. Все на своих местах. Отсутствовала только хозяйка. Полунин вызвался дойти до соседей, чтобы узнать, не встречали ли они Евдокию. Но в этот момент увидели, что к ним, прыгая с одной колеи на другую, выбирая места посуше, спешит Клёнов.

– Не стойте, она уехала в город! – крикнул он, не дойдя до ворот.

Калошин с возмущением посмотрел на Доронина:

– Лейтенант, может быть, объяснишь?

– Товарищ майор, утром вот здесь, на крыльце строго-настрого наказал ей не отлучаться. Она меня заверила, что будет ждать. – Доронин выглядел совершенно растерянным. – Ничего не понимаю!..

Клёнов, услыхав упрёки Калошина, поспешил вступиться за Василия.

– Вы зря так на него, Дуся могла так сделать. Но вы спросите об этом мою секретаршу Зою, та знает, куда умчалась Евдокия.

Озадаченные, оперативники вернулись в правление.

В приемной председателя сидела миловидная девушка с перманентными кудряшками на голове. Всем видом она напоминала молодую неопытную учительницу. Похоже, что работать она начала недавно: по клавишам пишущей машинки стучала одним пальцем, без конца заглядывая в лежащий сбоку лист, и при этом по-детски облизывала верхнюю губу кончиком языка.

Увидев входящих мужчин, сразу встала к ним навстречу.

– Евдокия Ивановна уехала в город, но сказала, что к вечеру вернётся. Понимаете, ей позвонила знакомая и что-то предложила. Тётя Дуся мне только сказала, что Парчиха ей обзавидуется.

– Так, стоп-стоп! – поднял руку Дубовик. – Давайте по порядку.

– Хорошо, – кивнула девушка.

– Откуда вы знаете, что ей позвонили?

– Так та женщина звонила сюда. У нас телефоны мало у кого есть. Просила передать тёте Дусе, что она нашла для неё то, что та просила. Сказала, чтобы она приехала сегодня же к ней, иначе вещь уйдет. Я спросила куда ехать, та ответила, что тётя Дуся сама знает. Ей надо только передать. Я сходила, пересказала весь разговор, так тётя Дуся аж подскочила, но потом вспомнила, что ей надо ждать вас, и расстроилась. Но, в конце концов, решила, что успеет съездить и вернуться к вечеру. Спросила, что это за вещь такая, за которой надо так срочно ехать, но она мне сказала только: «Увидишь!»

– Кто такая Парчиха? – спросил Калошин у девушки, но ему объяснил Полунин:

– Есть у нас тут модница одна, продавец в сельмаге. Каждый праздник – обновки. Вот бабы наши с ума и сходят: как только у кого что появится новое, сразу перед этой Парчихой крутятся, чтобы доказать, что не хуже её. Парчиха – это прозвище от слова «парча», страсть любит она блестящее. А по паспорту – Щукина Олимпиада Гавриловна.

– Та-ак, ну всё понятно, – Дубовик был крайне недоволен случившимся: столько драгоценного времени потрачено!

– Думаю, что ждать её нет никакого смысла. Василий, останешься. Приедет Капустина – хоть ночуй у неё, но завтра утром доставь к нам в отделение. Пусть теперь она за нами побегает! – попрощавшись с Клёновым и секретаршей Зоей, он попросил Полунина показать место преступления. Оттуда они с Калошиным отправились домой.

Но ни вечером, ни на следующий день Капустина дома не появилась. Об этом Калошину утром сообщил Доронин, он также сказал, что к Евдокии Ивановне из города приехала Марта Кирш, которая и была постоянной покупательницей продуктов у Капустиной. Была очень удивлена отсутствием хозяйки, так как прежде ничего подобного не случалось. У женщин был строгий уговор, что Кирш будет покупать продукты только у Евдокии Ивановны.

– Так, Василий, бери эту покупательницу под «белы ручки» и дуй с ней сюда, – выслушав все, что сказал Доронин, и, отдав распоряжение, Калошин в сердцах бросил трубку. Дубовик, который зашел к нему по приглашению Вари позавтракать, понял сразу все, тем более, что вечером Доронин уже докладывал об отсутствии Капустиной. Но они все-таки надеялись, что с утренним автобусом женщина вернётся.

Хоть настроение и было испорчено, но до приезда Доронина оставалось немало времени, поэтому решили позавтракать спокойно.

Варя из разрозненных фраз, произносимых изредка мужчинами, поняла, в чем дело, и попыталась как-то их поддержать, но отец приструнил её, сказав, чтобы она не вмешивалась в их разговор. Дубовик же в свою очередь заступился за девушку и даже спросил:

– А вот вы, Варя, предположим, поехали за какой-то обновкой, ну, скажем, в райцентр. При этом вам не терпится похвастать перед подружками своей покупкой. Вы бы задержались где-то?

Девушка, смущенно улыбаясь, сказала:

– Конечно же, нет! Это я знаю по своим подругам, сама не очень люблю хвастать перед ними. Всегда стараюсь не привлекать их внимания к моим новым вещам: не люблю, когда завидуют. – На эти слова Калошин согласно покивал головой, а Варя, почувствовав внимание со стороны мужчин, решила высказать свои предположения:– Между прочим, у этой женщины ведь, наверняка, есть хозяйство, если к ней ездят за продуктами. – Мужчины дружно кивнули, вспомнив кудахтанье, доносившееся из сарая. – Она никого не просила присмотреть за домом, значит, предполагала вечером вернуться. Так?

Дубовик с интересом посмотрел на девушку:

– Ну-у, наверное, так! И… дальше?..

– А если вдруг она по каким-то причинам вынуждена была задержаться, то хоть кому-нибудь в деревню позвонила бы, тем более, что знала о вашем приезде.

– И какой же вывод вы, Варя, сделали бы из этого? – Дубовику очень понравились рассуждения девушки, и он был не прочь продолжить с ней разговор, Калошин же теперь только одобрительно улыбался, глядя на дочь.

Варя, убрав со стола всю посуду, поставила перед мужчинами пепельницу, чем они не преминули воспользоваться и сразу потянулись за папиросами. Девушка же присела у края стола, и, разгладив на коленях фартук, обвела обоих взглядом:

– Мне кажется, что с вашей Капустиной что-то случилось… – виновато посмотрела на отца: – Извини, папа, но это ведь только мой вывод! – и, подойдя к отцу, она обняла его за плечи: – Может быть, ей стало плохо, и она попала в больницу?

Дубовик, переглянувшись с Калошиным, грустно усмехнулся.

– Думаю, нам надо ехать, – он поднялся из-за стола и, тепло попрощавшись с Варей, первым вышел на улицу.

Глава 9.

Капустину не обнаружили ни в больницах, ни в моргах. В дежурную часть, ни о каких происшествиях с участием женщин, сообщений не поступало. Дубовик был раздосадован; глядя на Калошина, видел в глазах того такие же чувства. Но всё же оба старались приободрить и себя, и друг друга.

После обеда приехал Доронин, с ним вместе в кабинет Калошина зашла и Марта Гирш, женщина, покупающая продукты у Капустиной. Под пристальными взглядами мужчин она смущалась и опускала свои красивые пронзительно-черные глаза. Но подробно рассказала, что очень часто по воскресным дням приезжала к Евдокии за продуктами. Так колхозницам было удобнее: не надо было везти лишнее – не всегда городские разбирали все привезенное на рынок, и тогда приходилось возвращать домой непроданное или же отдавать за бесценок. Раньше Капустина всегда сама ездила в город торговать, пока две женщины не познакомились. У Евдокии Марта брала продукты и для своей напарницы – они работали в аптеке, и иногда выручали колхозницу лекарствами. При этих словах Калошин заметно напрягся, но промолчал.

– Кроме вас ещё кто-нибудь бывал у неё? – внимательно глядя на женщину и пытаясь поймать её взгляд, спросил Дубовик.

– Я этим никогда не интересовалась, – спокойно ответила Марта.

– А ваша напарница могла бывать у Капустиной без вашего ведома?

– Ну, наверное. Мы не так близки, чтобы докладывать обо всех своих передвижениях, – по-прежнему ни на кого не глядя, сказала Гирш.

– У вас хорошие духи. Я бы купил своей девушке такие. Не скажете название?

Калошин одобрительным взглядом дал понять Дубовику, что хорошо понял его хитрость.

– Да, конечно. Это «Красная Москва», они есть в нашем магазине, – она незаметно, как ей казалось, бросила оценивающий взгляд на костюм майора, потом, улыбнувшись, добавила:

– Вам они вполне по карману.

Дубовик, решившись на очередную хитрость, открыл портсигар и предложил женщине закурить. Ни мало не удивившись такому предложению, она совершенно спокойно взяла папиросу и, покрутив в руке, спросила:

– «Казбек»? А я предпочитаю «Герцеговину Флор». Но курю редко, больше для баловства. Вы уж извините, курящая женщина – картина не очень привлекательная, как мне кажется, поэтому впечатление о себе портить не стану, – она аккуратно вложила папиросу под резинку портсигара.

Калошин, перехватив взгляд Дубовика, начертил, незаметно для женщины, в воздухе квадрат, тот, поняв, что имел в виду майор, кивнул и положил перед Мартой фотографию инженера Арефьева. Та, взглянув мельком на снимок, по-прежнему, ни на кого не глядя и ни к кому конкретно не обращаясь, сказала просто:

– Красивый. Похож на актера из фильма «Сердца четырёх», – склонила голову набок, как бы любуясь фотографией, потом спросила: – Я должна что-то сказать про этого человека?

– Вам он знаком?

– Нет, увы! – она с небольшой долей кокетства, допустимой в её возрасте, добавила: – С таким мужчиной знакомой быть – за счастье посчитала бы!

Когда женщина вышла, Дубовик не сдержался и прицокнул:

– Хороша еврейка! – поймав на себе насмешливый взгляд Калошина, пожал плечами, разведя руки в стороны: «Ну что тут поделаешь!».

Ближе к вечеру позвонил дежурный:

– Товарищ майор, драка подростков с поножовщиной, есть раненый, – и назвал адрес.

В одном из дворов на скамейке под надзором участкового Загоруйко сидели несколько юношей, одному из них врач перевязывал руку. Было видно, что все очень сильно напуганы произошедшим.

– Ну, что здесь произошло? – строго спросил Калошин.

– Да вот, товарищ майор, играли в карты и пили за сараями, – махнул рукой участковый в сторону полуразрушенных строений, – мозги портвейном затуманили, вот и началась драка. Толком ничего не помнят. Вот, ранили одного.

– Ничего страшного, – успокоил врач.

– Тогда давайте их всех в отделение, там разберёмся. А вы, – Калошин обратился к участковому, – предупредите их родителей. Кстати, чем ранили?

– Похоже, ножом, но бросили где-то там. Я поспешил вызвать «скорую», думал потом найти.

– Тогда идите вместе с лейтенантом Дорониным, покажите ему место, где была драка. А мы поедем с этими «корсарами», – Калошин рукой показал подросткам по направлению к машине. Те, опустив головы, понуро побрели за майором.

Доронин с Загоруйко, прихватив двух понятых, направились за сараи. Там, между деревьями, были навалены большие кучи мусора. Пришлось обходить их, внимательно осматривая. Нож с пятнами крови нашелся почти сразу. Доронин наклонился, чтобы поднять его, и тут увидел, торчащую из-под полуистлевшего тряпья, черную ручку почти новой дерматиновой женской сумки, своим приличным видом выделявшейся в зловонном мусоре. В мозгу вспыхнуло: «Капустина имела, по рассказам женщин, такую сумку!». Доронин осторожно, чтобы не оставить лишних отпечатков, открыл её и увидел лежащий на дне простенький кошелек.

Оставив участкового охранять от любопытных место драки подростков, Доронин почти бегом отправился в отделение.

Пока Гулько, надев перчатки, осторожно вынимал из сумки и открывал кошелёк, оперативники стояли, не дыша, рядом с ним. В кошельке оказалась небольшая сумма денег и использованный билет на автобус.

– Ну вот, с этим уже можно работать, – произнес Калошин. Оглядев подчиненных, распорядился: – Доронин с билетом – на автовокзал, Воронцов работает с подростками. А мы… – он посмотрел вопросительно на Дубовика: – Если учесть, что Капустина, если эта сумка, действительно, её, ехала в город за обновкой, то у неё могла быть немалая сумма денег. Можно также предположить, что купив предложенную вещь, она отправилась на автобус, и по пути могла быть ограблена. Потом сумку за ненадобностью выбросили в мусор за сараями. Или?..

– Я думаю, что надо порыться в том мусоре, а? Как думаешь, Геннадий Евсеевич? – Дубовик задал этот вопрос, уже надевая плащ.

Загоруйко привел двух дворников с граблями и метлами. Калошин объяснил им, что надо искать. Один из них, огромный бородатый мужик, смачно сплюнув, направился к самой большой куче мусора. Второй же повернул в обратную сторону, туда, где мусора поменьше, но бородач, схватив его за рукав, резонно объяснил:

– Там мусор не шевелили, видишь – слежавшийся. А здесь, – он показал в ту сторону, куда направился сам, – ковырялись. Пошли, – и подтолкнул напарника вперёд.

Долго ждать не пришлось. Подойдя к куче, бородач только начал разгребать граблями мусор, как тут же хмуро произнес:

– Вот ваша упокойница, – ещё немного осторожно поводил метлой и, молча, удалился. Второй дворник, глянув на то место, куда указал первый, прикрыл рот рукой и бросился в сторону, откуда донеслись рыкающие звуки.

Калошин, тяжело вздохнув, подошел к лежащему в зловонной куче телу ещё недавно живой и бодрой Евдокии Капустиной. Страшная маска смерти почти до неузнаваемости изменила её весёлое лицо, каким майор его запомнил.

На вопрос Дубовика: «Она?» только молча кивнул, угрюмо глядя на мертвое тело…

Пока опергруппа работала на месте обнаружения трупа, опять зарядил нудный осенний дождь, поторапливая всех вернуться в отделение.

Доронин, доложив Калошину, что билет, найденный в кошельке, был куплен утром на маршруте «Красная Заря» – город», направился с участковым по квартирам близлежащих домов.

Воронцов, допросивший ребят, сказал, что они ничего не видели, и к тому месту, где было обнаружено тело, даже не приближались.

Моршанский, нервно перелистывая дела, лежащие перед ним на столе, громко ворчал:

– Дурак, попросился работать к вам, думал, спокойно будет, а здесь у них, как на вулкане. Ну, ладно – хищение продуктов со склада, ладно – пьяная разборка шпаны, или вот, – он потряс папкой, – мужик бабу порезал, кстати, за дело. Никаких вопросов! Раз – и направлено в суд. Но у этих «убойных» парней убийство за убийством, да ещё какие! Здесь же бульдозер нужен, чтобы всё раскопать. С этим Каретниковым сколько возились? И то не до конца разгребли. Ведь если эти дела хоть краем касаются друг друга, можно сказать, – он пошевелил пальцами в воздухе, – что тут целая шпионская сеть работает. Пора, Андрей Ефимович, ваших на помощь звать! А?

– Справимся сами, – махнул в его сторону Дубовик. – Там тоже не продохнуть, потому вас и просят помочь. А вот если эти убийства, действительно, звенья одной цепи, то её будем разбирать на эти самые звенья.

– И как можно быстрее! – вставил веское слово Сухарев. – К тридцать седьмой годовщине Октября мы должны отчитаться по полной программе. Прав Герман – с мелкими делами мы быстро справимся, об этом у меня голова не болит. А вот эти убийства! Что думаешь, Андрей Ефимович? Давай, направляй нас в нужное русло. Надо с чего-то начинать…

– Ну что ж!… – Дубовик посмотрел на часы. – Время уже позднее, работать продолжим завтра, а сегодня необходимо всё обсудить. Начнём сначала. – Он по обычной своей привычке принялся расхаживать по кабинету, резко разворачиваясь на каблуках. – Изначально наивно было полагать, что Вагнер находился в нашем тылу лишь для того, чтобы создать банального убийцу, который будет крошить всех налево и направо. Задача у него была более глобального характера. Нацистам интереснее и выгоднее было иметь «молчаливых» исполнителей своих задач, – «швайгеры», как назвал их Каретников, – вставили жучок в мозг, отдали определенную команду, в час «икс» задача выполняется, потом исполнитель отключается от своего «жучка» и всё – ничего не помнит. А если не помнит – то и поймать его крайне трудно, он ведь ничем не может выдать своих поступков. В таком случае и вербовать никого не надо. Ведь неизвестно, не проснётся ли однажды в каком-нибудь завербованном агенте совесть, и не пойдёт ли он в Комитет, где назовёт все явки, пароли и прочее. Итак, «швайгеры»… Чижова исключаем. Его Каретников, однажды случайно встретив на электричке, решил использовать, как дополнительный материал. Про это мы с вами уже говорили. Кстати, собаку Чижов должен был только усыпить, и в тот же вечер убрать Полежаева. А он две ночи, как обезьяна, скакал по профессорскому саду голышом.

– Андрей Ефимович, извини, что перебил, но скажи, кто тогда телефонный провод у профессора перерезал? – спросил Моршанский.

– Каретников и перерезал, только сделал он это в пятницу днем. Домработница вспомнила, что он приходил якобы за солью и оставался некоторое время на крыльце. Она этому факту не придала значения, поскольку из-за ссоры тот в дом все равно бы не вошел. – Дубовик вопросительно оглядел всех: – Могу продолжать?

– Так вот. Как мы знаем, для воплощения своих идей Вагнер привлек психиатра и хирурга. Напомню вам: Пескова сказала нам о том, что Берсенев для проведения операций каждый раз привозил разных ассистентов. По нашим данным, несколько человек пропали во время войны, но тогда ещё не прекратились репрессии, поэтому спрашивать друг друга о тех, кто однажды не пришел на работу, было не принято. Каждый исчезновение коллеги понимал по-своему. Но оно вполне логично, если эти люди участвовали в операциях Вагнера. Берсенев явно был в курсе, значит, его было, чем прижать. Зависимость его от Вагнера была явной. Кроме того, мы не знаем, скольким людям, на самом деле, был вживлен «жучок». По словам все той же Песковой, прооперированные уходили из клиники, но что с ними было потом, она не знает. А если они уничтожались так же, как Чижов? На войне никто не станет разглядывать мертвого – захоронят и всё.

– Но ведь она не говорила о том, что им что-то вживляли? Просто, по её словам, возвращали память, – заметил Сухарев.

– Она просто не раскрывала нам подробности этих операций, сохраняла свято тайну своего кумира. И потом… Если нам скажут, что кому-то сделали операцию по удалению аппендикса, мы ведь не станем спрашивать, какой он был длины? Нам важен только результат. Вы сами всё понимаете. – Дубовик откашлялся. – Так, идем далее. У Вагнера с сыном был канал связи, и его, скорее всего, им предоставили сами немцы, то есть у них были здесь завербованные агенты.

Последнее время вокруг нашего закрытого предприятия началась «мышиная возня». Нами была перехвачена шифровка, и в ней называлась агентурная кличка «Виола». Из неё же стало понятно, что этот агент успешно занимается вербовкой некоего специалиста. О ком речь, можно предположить. Это инженер Арефьев.

Вернемся к агенту. Насколько нам известно из рассказа Богданова, в женском лагере в городе N, где отбывала наказание его жена, немцы занимались вербовкой агентов, и довольно успешно. По нашим с вами выводам, Римма встретилась здесь с одной из них. А если объединить все смерти, включая смерть инженера Арефьева, то это агент «Виола».

Что объединяет дела Вагнера-Богдановой-Арефьева? Это токсин. И ещё: медсестре Кривец перед её исчезновением звонила какая-то женщина – это вспомнила одна из санитарок клиники, Капустиной также позвонила женщина, Пескова исчезла тоже после телефонного звонка. Откликнуться на звонок незнакомки и пойти куда-то по её просьбе – это неразумно, скорее всего, все эти женщины знали звонившую. Одно это лицо или нет, пока сказать трудно. Но, как я говорил ранее, токсин – это важное звено. Человек должен иметь хотя бы начальные медицинские навыки. У нас в деле появились фигуранты – женщины из аптеки, одна из них постоянно приезжала к Капустиной. Будем брать их в разработку. Завтра я сам пойду знакомиться с напарницей Марты Гирш. И надо искать тех, кто мог видеть Капустину в последние её часы. Также важно узнать, к кому ехал сюда Арефьев. Это для нас сейчас самое важное.

Глава 10.

Утром дежурный встретил Калошина известием, что звонили из больницы и сообщили: ночью умер Черных.

– Почему-то я не удивлен, – пробурчал майор, заходя к себе в кабинет. Там его уже ждал Карнаухов.

– Ну, что скажешь, Иван Леонидович?

– А то и скажу, что убили бедную женщину тяжёлым тупым предметом, предположительно молотком. Удар был сокрушительный, как и в случае с Богдановой. Шансов выжить у жертвы не было никаких: открытая травма затылочной части черепа с размозжением мозгового вещества. Хочу отметить, что в обоих случаях удары наносились грамотно: и сила удара рассчитана, и точка приложения этой силы. Убийца знаком с анатомией. Это я скажу совершенно твердо. Я в акте ещё кое-что отметил: перед смертью женщина пила коньяк, правда, в небольшом количестве, а в желудочном содержимом присутствуют кроме обычной пищи остатки дорогой колбасы, даже очень дорогой.

– Н-да… – Калошин потер подбородок. – Есть о чем подумать… Кстати, ночью в больнице умер Черных, я распоряжусь, чтобы к тебе и его доставили. Осмотри ещё раз. Мало ли…

– Да-а, если бы моя работа зависела от количества трупов, я бы за последних два месяца накопил на машину, – угрюмо пошутил судмедэксперт. – По крайней мере, скучать не приходится…

– Да уж, карусель что надо!

Заглянул Дубовик и предложил поехать в аптеку вместе с ним. Там их встретила Марта Гирш. Едва взглянув на мужчин, она спрятала глаза и, стеснительно улыбаясь, спросила:

– Вы ко мне или к Лидии?

– А полное её имя как? – поинтересовался Калошин.

– Жуйко. – Она тут же поправилась: – Лидия Петровна Жуйко. Если вы к ней, то найдёте её дома, – она незло усмехнулась.

– А что такое с ней? – обеспокоенно спросил Дубовик.

– Знаете такое заболевание – «запой»?

– Она пьёт? – с нескрываемым изумлением почти в голос спросили мужчины. – И как часто?

– Скорее, «как редко», – Марта поспешила успокоить мужчин, – с ней это случается раз в месяц, а то и реже. Два-три дня, потом опять всё в порядке. Вы сходите, попробуйте поговорить, хотя это пустая трата времени, – опять быстрый взгляд, и снова опущенные длинные ресницы.

– А кто у вас здесь за старшего?

– Я, как фармацевт, она же провизор. Мы подчиняемся районной аптеке. Оттуда получаем лекарства и сдаём отчёты.

– И вы никого не ставили в известность о её, так называемом, заболевании? – недоуменно спросил Калошин.

– Зачем? Она хороший специалист. Меня не утруждает, если я иногда поработаю за неё. Она, бывает, за меня остаётся.

– Так сказать, взаимовыручка?

– А что в этом плохого? Ситуации бывают разные, – пожала плечами Гирш. – Но я не думаю, что вас это может настолько интересовать, – несколько раздраженно парировала женщина.

– Разумеется, это компетенция вашего руководства, – сухо заметил Дубовик. – А мы отправимся к вашей напарнице, может быть, она хоть что-нибудь пояснит нам. – И уже на выходе спросил: – А в прошлую субботу она была на работе?

– Д-да, – немного замешкавшись, ответила Марта, и отвела глаза.

На улице Дубовик нервно хохотнул:

– Если бы эта женщина смотрела в глаза, боюсь, что приворожила бы меня!..

– А я думал, что ты сам привораживаешь! – засмеялся Калошин.

– Да ну, кого это я приворожил? – с наигранным сомнением спросил Дубовик.

– Да взять хотя бы мою Варьку, так смотрит на тебя! Но учти, в обиду девчонку не дам! – Калошин погрозил пальцем улыбающемуся Дубовику.

– Да я ей в отцы гожусь! Или не в отцы?.. – заглянул тот в лицо майора.

– Всё, разбирайтесь сами. А я сказал – ты услышал, – рубанул ладонью воздух Калошин. – Ты лучше скажи, не заметил ли, как эта Гирш неуверенно ответила на твой последний вопрос?

– Заметил. Но вернёмся к этому после беседы с мадам Жуйко, если она, конечно, состоится.

Дом, где проживала Лидия Жуйко, представлял из себя старый барак на четыре семьи. Вход в квартиру женщины находился в торце здания. К крыльцу вела узкая тропинка через небольшой палисадник, заросший кустами сирени. Обшарпанная дверь изнутри была закрыта на крючок. Прошло немало времени, прежде чем в сенях послышались нетвердые шаркающие шаги, и хрипловатый голос спросил:

– Н-ну, кто… там… ещё? – и тяжёлое дыхание приблизилось к щели в дверях.

– Лидия Петровна Жуйко? – спросил Дубовик.

– Н-ну я… – посопев, спросила: – А ты… кто… такой?

– Мы из милиции. Откройте, пожалуйста, – Дубовик говорил спокойно, понимая, что за дверью стоит, судя по голосу, нетрезвая женщина, а в таком состоянии реакция на любые слова непредсказуема.

– Не открою… Я… пь…яная… П-прих-ходи завтра… – мужчины услыхали звук удаляющихся шагов и неясное бормотание.

– Что, не открывает? – раздался за их спинами чей-то звонкий голос.

Мужчины разом обернулись: у низенькой калитки стояла моложавая женщина в плюшевой кацавейке.

– Не стучите зря, не откроет, пока не придет в себя. Это у неё бывает.

– Вы соседка? – поинтересовался Калошин, после того, как они представились.

– Да, уже много лет соседствуем с Лидией. Как после войны заселились сюда, так и живём. – Женщина оказалась словоохотливой, и на вопросы оперативников отвечала весьма охотно.

– Скажите, а она курит?

– Ку-урит…

– А не боитесь, что уснёт с сигаретой? – спросил Дубовик.

– Боимся, да что поделать! Она потом извиняется, да разве ж мы не понимаем… У меня самой муж пьёт – спасу нет! Так и нянчусь с ним. После войны никак в себя не придёт, душой ослаб… А к Лидии в окна заглядываю, да принюхиваюсь. Пока обошлось…

– А живет-то она совсем одна?

– Бывают мужчины, приходят, да всё женатые! – она как-то обреченно махнула рукой.

– Как же вы отличаете женатых от холостых? – удивленно спросил Калошин.

– Так они все по темноте идут, и уходят так же, незаметно, – усмехнулась женщина.

– Если женатые, зачем же ходят к ней? Она что, очень хороша собой? – живо поинтересовался Дубовик, Калошин же на его слова улыбнулся.

– Бывают и красивее, – все так же усмехаясь, ответила соседка. – Только ведь Лидия на дефиците работает, вот и пользуются её возможностями. А она… Чего ей-то терять? Одиночка… Кто пришёл, тот и принц!

Дубовик достал фотографию инженера Арефьева:

– Этого мужчину не встречали здесь?

– Краси-ивый… – женщина немного подержала в руках снимок и отдала назад, – нет, не видела. Такого бы запомнила… Только ведь вечером не всякого разглядишь… Так, фигура одна и всё.

– И что, ни одного лица никогда не видели? – хитро улыбнулся Калошин.

– Видела, да не скажу. Говорю же, женатые!

– Ну, хорошо! Тогда скажите, как она живет, в достатке?

– Я же вам сказала – работает на дефиците! После войны лекарства имеют не меньшую ценность, чем продукты. Сколько мужиков больных!..

– Да-да, пожалуй, вы правы… – Дубовик сделал вид, что задумался, потом, будто спохватившись, спросил: – а это не Лидия Петровна в таком синем плаще ходит? Мне кажется, что её я видел возле аптеки.

– Синий? Не припомню… – Женщина подняла к небу глаза, вспоминая, – хотя, кто знает, вещи у неё хорошие, меняет часто. Может быть, и такой есть.

Уже попрощавшись с оперативниками, она крикнула им вслед:

– Два дня уже пьёт, через день будет, как стёклышко! Тогда и приходите!

– Ну, что майор, скажешь? – уже сидя в машине, спросил Дубовик.

– А что ты, майор, услышать хочешь? – повернулся к нему Калошин.

– Как думаешь, может завербованный агент страдать таким недугом? Ведь «что у трезвого на уме…»?

– А может быть, потому и пьёт? Злодейства свои заливает? И никого к себе в такие моменты не пускает, – задумчиво произнес Калошин.

– А что? Вполне резонно. И не лишено смысла. Ладно, поехали!

Доронин, после обхода квартир, доложил, что один из жильцов дома, расположенного напротив сараев, видел, как две женщины направлялись туда. Было уже темно, но он сумел разглядеть, что одна из них была высокая, в руках несла что-то вроде небольшого мешка, у второй, как ему показалось, была сумка. Он понял так, что женщины завернули за сараи именно для того, чтобы выбросить мусор. Сам он шел в соседний дом, вышел оттуда минут через десять, и ему показалось, что женщина с мешком в тот момент сворачивала за угол дома. Он удивился этому, потом решил, что вторая ушла раньше.

– Он видел, что высокая женщина возвращалась с мешком?

– Это-то как раз его и удивило. Утром он хотел пойти посмотреть, что там, за сараями, но просто забыл. Теперь сожалеет. Мы с участковым обследовали ещё раз мусорные кучи: никакого небольшого мешка не нашли.

– Да-а, вот уж незадача, – потер подбородок Калошин. – Что за мешок? Зачем она его несла с собой? Просто для того, чтобы была причина завлечь Капустину за эти сараи?

– Между прочим, чисто женская хитрость. Вполне допустима. Вопрос: почему Капустина осталась до вечера и никому ничего не сообщила? Но наша версия о том, что убила Капустину и Богданову одна и та же женщина, похоже, подтверждается, – удовлетворенно сказал Дубовик. – Все отмечают её высокий рост. Такие встречаются не так часто.

– Между прочим, у Марты Гирш он вполне подходящий, – заметил Калошин.

– Я это отметил, – кивнул Дубовик. – Но мы ещё не познакомились с Лидией Жуйко. – Потом повернулся к Доронину: – Тебе, лейтенант, поручаю больницу: побеседуй со всеми, приглядись, есть ли среди них высокие женщины, кто такие. В общем, поработай с медиками.

Тяжело отдуваясь, в дверь ввалился Моршанский.

– Доложил всё прокурору. Требует поторопиться. – Присел к столу, спросил: – Как у вас дела? Движутся?

– Ну уж ты-то не дёргай! – жёстко осадил следователя Дубовик. – Штаны не просиживаем. – Повернулся к Калошину: – Между прочим, мои коллеги установили, что Белла, о которой говорила Богданова, на самом деле Изабелла Голышева. Она, действительно, некоторое время провела в партизанском отряде, даже участвовала в нескольких вылазках. Потом у неё случился роман с одним из бойцов, в итоге: он ушел с регулярными войсками на запад при наступлении нашей армии, её отправил к своей маме на Урал, так как к тому времени Белла была беременна. Дальнейшая судьба её неизвестна: муж погиб, мать его умерла, она сама с ребенком уехала из той деревни, где проживала со свекровью. Пока её адрес установить не удалось. А ребята пытаются найти и других женщин из лагеря. Архив частично утерян при эвакуации, но работа ведётся. Будем ждать от них ответа.

Глава 11.

Вторник принёс очередной «сюрприз».

Утром Калошина на входе перехватил молоденький участковый Виктор Майборода.

– Товарищ майор, разрешите обратиться? Мне позвонила гражданка Самохина. У её соседки что-то происходит непонятное. Она не может достучаться до неё.

– Старшина! По-моему, вы обладаете полномочиями поехать и разобраться. В каком случае вызвать нас, вам должно быть хорошо известно.

– Я понимаю, но Самохина сказала, что вы вчера были у её соседки, и та вам не открыла.

– Соседка кто? Жуйко? – Калошин почувствовал, как сердце от нахлынувшего волнения жестко ударило в грудину.

– Да, она назвала эту фамилию. – Участковый виновато посмотрел на майора: – Я недавно на этом участке, ещё не всех знаю.

– Ладно, жди! Сейчас поедем! – Калошин обратился к дежурному: – Где Дубовик?

– У Сухарева, – кивнул тот на дверь с табличкой «Канцелярия», – уже полчаса, как пришёл.

Калошин стремительно шагнул к закрытой двери, но в этот момент она распахнулась, и навстречу майору вышел Дубовик. Едва поздоровавшись, Калошин в двух словах объяснил ему всё, и они, не сговариваясь, направились к машине. За ними последовал участковый.

У ворот дома Жуйко их встретила вчерашняя знакомая соседка. Она вприпрыжку заспешила им навстречу, затараторив издали:

– Вчера поздно вечером, даже можно сказать, ночью заглядывала, – между занавесками видно, – сидит, выпивает. Свет горел долго – я потом ещё раз выходила. Утром встала – свет горит, посмотрела: она сидит так же, как вчера, в той же позе. Стучу – не открывает. Боюсь я что-то…

Калошин громко стал стучать в двери, а Дубовик в сопровождении Самохиной отправился к окну, прикрытому цветными занавесками. Свет в комнате горел. Через небольшую щелку между полосками ткани был виден край круглого стола, бутылка и рука с зажатым в ладони стаканом.

– Посмотрите, ничего не изменилось? – отступив от окна, обратился Дубовик к женщине.

Она заглянула, приложив ладонь к глазам, и отпрянула:

– Как неживая… – прошептала побелевшими губами.

Дубовик, ничего не сказав, направился к крыльцу, где Калошин продолжал изредка стучать по тонкой дверной створке.

– Геннадий Евсеевич! Не стучи. Похоже, опоздали мы… – Дубовик обреченно махнул рукой. – Давай старшина за понятыми, а вы, – он повернулся к женщине, – можете принести какой-нибудь подходящий инструмент для взлома?

Она, тихо ойкнув, часто затрясла головой и собралась идти, но Калошин, кивнув на дверь, остановил её:

– Тут такая щель, что крючок можно поднять ножом. Взгляни, Андрей Ефимович, – он достал складной нож и, открыв его, просунул лезвие в щель, – немного поднатужимся… – крякнув, откинул крючок. – Ну, вот и всё.

В доме ощутимо пахло водочным перегаром, и ещё, какой-то свой, едва уловимый, запах чужого быта вплетался в резкий алкогольный дух. Но во всем присутствовал порядок. Постель была аккуратно застлана дорогим покрывалом, такое же лежало на широкой тахте. За большим круглымстолом сидела высокая полная женщина. Голова её, лежащая на вытянутой руке, которой она сжимала наполовину наполненный стакан, была неестественно вывернута, другой рукой она держалась за оттянутый ворот дорогой шёлковой блузки. Накрашенные яркой помадой губы были перекошены страшным смертельным оскалом и выпачканы засохшей пеной. Даже на отдаленном расстоянии было понятно, что женщина мертва.

– Что скажешь, Геннадий Евсеевич? – хмуро спросил Дубовик.

– А скажу, что мы почему-то везде опаздываем, – таким же тоном ответил Калошин. – О причинах смерти скажут наши эксперты, но, похоже, отравление.

– А почему опаздываем, не знаешь? – задумчиво спросил Дубовик, осторожно пройдясь по комнате. Остановился возле комода, внимательно посмотрел на флаконы с духами: были здесь и «Малахитовая шкатулка», и «Цветок Грузии», и «Красная Москва» на самом видном месте. Не дотрагиваясь до них руками, майор низко наклонился и обнюхал флаконы. – Да, аромат!

Пока участковый вызывал группу, Дубовик успел заглянуть в шкаф. Довольно придирчиво осмотрев все вещи, висящие на плечиках, он так же, как и у комода, повдыхал запахи, исходящие от одежды. Калошин, удивленно посмотрев на него, многозначительно хмыкнул:

– И чего это ты принюхиваешься?

– Люблю женские духи, – не обращая внимания на ироничный тон майора, ответил Дубовик.

– Ну, по тебе и видно… Сердцеед, – незлобиво поддел тот.

Через некоторое время комната заполнилась людьми. Гулько привычно пощелкал «Зенитом», обходя стол со всех сторон. Карнаухов внимательно оглядел лицо женщины, потрогал кожу на руке, достал из-под локтя пачку таблеток и громко для протокола прочитал:

– «Барбитал», десять штук по полграмма. Целостность упаковки не нарушена. Ребята, – обернулся он к оперативникам, – пошарьте в мусорном ведре, нет ли там пустой пачечки от каких-нибудь таблеток. – С трудом разжав судорожно сжатые пальцы, поднял стакан к носу, понюхал: – Водка. А вот есть ли что-нибудь в ней, скажу позже.

Калошин наклонился и поднял с пола два разорванных кусочка картона:

– Вот тебе, Иван Леонидович, пустая пачечка.

– О, это то, что надо! – он аккуратно убрал всё в пакет. – Так, смерть наступила между десятью и одиннадцатью часами вечера.

– Скажите, во сколько вы заглядывали в окно? – обратился Калошин к соседке.

– Вот как раз после одиннадцати и посмотрела. Я, – она засмущалась, – по нужде выбегала.

Калошин обошел стол, заглянув несколько раз под него.

– Что ищешь, Геннадий Евсеевич? – негромко спросил Дубовик, подходя к Калошину.

– Так, мысль свою ищу… – задумчиво ответил тот.

– Ну-ну… – Дубовик внимательно посмотрел на него из-под прищуренных ресниц.

Из-под кровати был извлечен фибровый чемодан, в котором оказались коробки с таблетками и надорванная упаковка сигарет «Winston». На полу возле платяного шкафа валялась перламутровая пуговица, очень похожая на ту, что была найдена на пожаре.

– Иван Леонидович, посмотри, скольких пуговиц не хватает у покойной на блузке? – Калошин подошел к эксперту и вместе с ним стал разглядывать застёжку. – Двух не хватает?

– Одну она сорвала, когда началось удушье. Вторая, по-моему, отсутствовала и раньше. Даже ниток нет, – говоря это, Карнаухов демонстрировал Калошину и подошедшему к ним Дубовику две небольшие дырочки внизу блузки. – Но можно поискать, – он оглядел беглым взглядом комнату.

– Поищем, – Дубовик похлопал его по плечу, – а ты, Иван Леонидович и ты, Валерий Иванович, – он повернулся к Гулько, – постарайтесь, как можно быстрее, предоставить отчеты.

Поработав ещё какое-то время в квартире Жуйко, оперативники нашли в сенях на вешалке за старой одеждой синий плащ. Прихватив все вещественные доказательства, отправились на совещание к Сухареву. По пути Калошин заехал в аптеку и сообщил ошарашенной Марте о смерти её напарницы.

– Что же получается? – Сухарев удивленно вздернул брови, когда ему доложили все обстоятельства дела. – Эта самая Лидия Жуйко и была агентом «Виолой»? Всё сходится на ней? И Арефьев был у неё? Андрей Ефимович, как думаешь? Не поспешим с выводами?

– Никодим Селиверстович, выводов пока никаких нет. Давайте дождёмся хотя бы заключения экспертов. Мало того, у нас не все свидетели допрошены. Дело совершенно мутное.

– Вы что же, сомневаетесь, что это самоубийство? – с вызовом спросил Моршанский.

– У меня нет пока причин ни сомневаться, ни быть убежденным. Да, всё говорит о самоубийстве, но мы совершенно ничего не знаем о самой женщине. Была ли она действительно знакома с Богдановой? Если да, то где их пути пересекались? Да и вообще, – разгорячившись, Дубовик стукнул кулаком по столу, – вопросов так много, что мы не вправе делать таких скоропалительных выводов.

– Хорошо-хорошо, но вы уж… – Сухарев погрёб руками в воздухе, – … давайте, не тяните… Помощь нужна? Дадим любую!

– Не беспокойтесь. В средствах я стесняться не стану. От вас требуется одно – не дёргайте ни меня, ни ребят. От тебя, Герман Борисович, – Дубовик повернулся к Моршанскому, – прошу того же. Всё, что откопаем, сразу, без задержки, ляжет к вам на стол.

– Товарищ майор, только не забывайте, что дело на контроле там! – следователь потыкал указательным пальцем вверх. Чувствовалось, что его раздражает независимое поведение комитетчика. Кроме того, и внешностью Дубовик был полной его противоположностью, что ещё больше усугубляло отношение Моршанского к красавцу майору. Даже очки, которые, по его мнению, умаляли мужественность, Дубовику придавали особенный шарм. – Как бы… – следователь сделал выразительный жест пальцами, как будто стряхивал пыль с плеча.

Дубовик неожиданно для всех громко рассмеялся:

– Вы за чьи звёзды боитесь? Герман Борисович? На мой век их хватит! – и, не дожидаясь ответа, спросил Сухарева, прекращая тем самым пикировку: – Думаю, нам пора работать.

Тот поспешил согласиться, боясь продолжения неприятного разговора, и, видя, что Моршанский, глядя исподлобья на майора, тщетно пытается найти достойный ответ, примирительно сказал:

– Перестань, Герман Борисович, будь мудрее… – и, подмигнув оперативникам, сделал выпроваживающее движение руками.

Выводы экспертизы относительно смерти Жуйко были однозначны: отравление барбиталом.

Сам Карнаухов подробно описал картину отравления:

– Таблетки барбитала хорошо растворяются в спирте, но не в воде, и фармацевт об этом знает. Кроме того, Жуйко страдала алкоголизмом, перед смертью несколько дней пила, а это очень усугубляет картину отравления, при хроническом алкоголизме эти таблетки противопоказаны. Мало того, доза была ударная – два с половиной грамма. Примерно столько же осталось в стакане. От такого отравления произошло отслоение кожи, что ещё раз подтверждает наличие барбитала в крови. Смерть была неизбежна. Так что, Жуйко не оставляла себе ни единого шанса. У неё произошла аспирация рвотными массами, то есть занос частичек пищи в лёгкие, что вызвало нарушение функции внешнего дыхания – асфикцию. Хочу обратить ваше внимание на то, что в рвотных массах я обнаружил остатки той же колбасы, что и у Капустиной: «Деликатесная», твёрдокопчёная, высший сорт. Именно от неё мы обнаружили в мусорном ведре у Жуйко шкурку с остатками мяса и жира. – эксперт пробежал глазами по листку: – собака профессора Полежаева была усыплена тем же препаратом. Так, что ещё? Да, водка в стакан налита была из той бутылки, что стояла на столе.

Гулько добавил картину смерти своими экспертизами:

– На бутылке, стакане, дверном крючке, на упаковке «Winston», на чемодане – отпечатки пальцев только самой Жуйко. В комнате есть разбросанные отпечатки пальцев других людей. Я их классифицировал, есть мужские и женские; как будут необходимые отпечатки для идентификации – скажу чьи. Обе пуговицы – от блузки, надетой на трупе. Губная помада и в доме, и на губах, и на окурке, найденном на пожарище, одна и та же. Пока всё.

– А что, отпечатки пальцев Капустиной не идентифицируются с теми, что обнаружены в доме Жуйко? – спросил Калошин.

– Да нет там её отпечатков, – пожал плечами Гулько. – Я и сам удивился. Где же тогда Капустина угощалась такой колбасой?

– Я думаю, что нам необходимо взять реванш: Доронин с Воронцовым идут к участковым с фотографиями всех фигурантов, привлечете дружинников; обходите все улицы, дворы, особенно охватываете район универмага и домов, прилегающим к месту убийства Капустиной. Всем участковым поставьте чёткую задачу и следите за исполнением, чтобы никто не просиживал штанов в кабинетах. К делу привлекаем оперативников ОБХСС. Необходимо проверить аптеку, узнать каким образом лекарства в таком количестве оказались у Жуйко. Также, надо узнать, где торгуют из-под полы дефицитной колбасой, кто из наших фигурантов имел возможность её купить. Проверять надо будет и все кафе, закусочные, забегаловки. Я еду выявлять все связи Арефьева по месту жительства и работы – у нас теперь есть фотографии его знакомой. Возможно, это поможет нам приблизиться к разгадке убийств. Геннадий Евсеевич, на тебе соседка Жуйко – Самохина и Марта Гирш. Поработай с ними, вытащи из них всю возможную информацию. – Дубовик помолчал, потом сказал, чётко разделяя каждое слово: – С нами «играет» серьёзный противник, не меньшего ранга, чем знакомый вам Вагнер. Дело об убийстве Арефьева затрагивает сферу деятельности закрытого предприятия. Но оно же связано и со смертями Богдановой, Капустиной и Черных. Таким образом, я буду требовать у прокурора объединения этих дел. Вы, наверняка, обратили внимание, что противник обходит нас на шаг. Думать, что среди нас завёлся «крот», я не могу. Во-первых: верю каждому из вас, во-вторых: слишком профессионален тот, кто совершает эти преступления. Когда речь идет о бандитах, такое ещё можно допустить. Да и бороться с ними проще. Но тут… – он поправил очки: – Кто из вас за время расследования этих дел хотя бы раз открыл кобуру? – Внимательно оглядев присутствующих, утвердительно пристукнул ладонями по столу: – Во-от… Это-то и есть самое сложное. Мы не видим и не чувствуем врага. Вроде бы стоит перед нами, а лица не видать: прячется под вуалью. Поэтому наша с вами задача – содрать её и открыть это лицо.

– Товарищ майор! А разве не Жуйко совершила все эти злодейства? Ведь не зря же она покончила с собой? – поинтересовался Костя Воронцов.

– Всё это, может быть, и так, но мы должны отсечь все вопросы, которые у нас пока ещё не разрешены, и все улики, найденные в ходе расследования, привязать к Жуйко. Поэтому – работаем! – Дубовик ещё раз припечатал ладони к сукну стола и встал.

Выходя из кабинета, повернулся к Калошину:

– Геннадий Евсеевич, я к Сухареву, потом жду тебя у машины. Есть пара вопросов.

Глава 12.

– Хочешь съездить на квартиру Жуйко? – Дубовик пытливо смотрел в глаза Калошину, когда они стояли на улице у машины.

– Ты угадываешь мои желания? Каким образом? – Калошин с ожесточением пнул, валявшуюся на дороге, консервную банку.

– Нервничаешь? – Дубовик проследил взглядом за отлетевшей в пожухлую замерзшую траву банкой. – У тебя, Геннадий Евсеевич, всё на лице написано было ещё тогда, когда ты возле трупа вертелся и всё под стол заглядывал. Я, честно сказать, попытался разгадать твои мысли, но решил, что ведь ты всё равно мне расскажешь, – он мягко потрепал майора по плечу.

– Психо-олог… – Калошин вдруг улыбнулся: – А ты мне, определенно, нравишься всё больше и больше. Да, я не чувствую спокойствия. Могу объяснить, почему. Только, в самом деле, лучше там, на месте. Хочу убедиться, что не ошибаюсь. – Натягивая перчатки, махнул рукой: – Поехали!

Уже по дороге Калошин вдруг спросил Дубовика:

– Слушай, Андрей Ефимович, а чего это ты так развеселился, когда тебе этот толстяк про звёзды намекнул?

Дубовик, улыбаясь, махнул рукой:

– Да он, можно сказать, в цель попал: мне вчера мой генерал заявил, что если не раскрою это дело, отдаст меня на растерзание самому Серову, а к вам пришлет «десант» из «более компетентных товарищей из комитета и прокуратуры».

– Так и сказал? – Калошин недоверчиво покосился на Дубовика.

– Слово в слово. Только ведь я не боюсь: мои заслуги останутся при мне, а у меня их немало, и со своей головой, скажу без ложной скромности, не пропаду. А вообще, понимаю, что это всё генеральское словоблудие: не так он кровожаден, как пытается порой показать. Просто сам боится. Но усилить нашу команду прокурорскими – может. А если честно сказать, смех – это реакция такая у меня, в целях самозащиты. Стоит только дать слабину, этот «пингвин» заглотнет, как рыбёшку. Не доставлю я ему такой радости, пусть не ждёт. Я ещё жениться хочу, – Дубовик посмотрел на Калошина. – Как думаешь?

– А чего это я должен за тебя думать?

– Не за меня, а со мной. Я Варвару твою хочу взять в жёны.

Машина резко затормозила. Калошин, разволновавшись, до белизны в костяшках пальцев, сжал руль, осипшим голосом спросил:

– А она?

– Ну, откуда же я знаю, что она?.. Я с ней об этом пока не говорил.

– Тьфу ты, чёрт! Напугал. Я-то уж решил!.. – Калошин облегченно вздохнул.

– Погоди, Геннадий Евсеевич, – Дубовик развернулся к нему всем телом, – ты что же, против?

– Это вам решать без меня. Просто что-то я испугался, что, вот так, вдруг, и свадьба!.. Я с Вариной матерью два года женихался…

– Через два года мне будет сорок! А вообще, у всех по-разному!.. Да, возможно, спешу! Я тебя понял, но пойми и ты меня! – горячась, Дубовик ударил кулаком по приборной доске.

– Ну, хоть для приличия подружите! «Ромео»! – рассмеялся, наконец, Калошин, и обоим сразу стало вдруг легко, а Дубовик даже негромко приятным баритоном спел:

У меня есть сердце,

А у сердца тайна,

А у тайны имя, имя это – ты…

На крыльце квартиры Жуйко сидела маленькая собачонка и выкусывала блох. При виде незнакомых людей она по-хозяйски загавкала, но, на всякий случай, предпочла спрятаться под крыльцо, продолжая лаять. Пока оперативники открывали опечатанную дверь, появилась Самохина. Она прикрикнула на собаку и, поздоровавшись, объяснила:

– Посадила сторожа. Мало ли какие люди забредут. Она у нас весь барак охраняет.

– А когда к Жуйко приходили мужчины, она тоже лаяла? – заинтересованно спросил Калошин.

– А как же! Для порядка гавкает на всех. Уж если я скажу, что нельзя, тогда успокаивается. – Женщина ласково погладила, вылезшую из-под крыльца, хозяйку двора. Та умильно замахала хвостом и пошла вслед за всеми в дом. Дубовик вопросительно посмотрел на Самохину, та, поняв его взгляд, махнула рукой:

– Лидия её часто в дом приглашала, подкармливала. Вот она и тащится. А я зайду с вами? Там моя кастрюлька осталась, заберу? – и поспешила заверить: – Она точно моя, старенькая. Я вам покажу. Мне Лидия всегда отходы в неё складывала.

В нежилой квартире ещё не выветрился запах смерти, а отсутствие хозяйки ещё более усугубляло неприятные ощущения. Соседка, забрав посудину с застывшими остатками старого супа, направилась к двери, позвав за собой собачку, но та принялась шустро обнюхивать все углы, кое-где поскрёбывая коготками.

– Пусть ходит, – махнул рукой Калошин, – с ней веселее.

Женщина согласно кивнула и удалилась.

Мужчины разбрелись по квартире, разглядывая всё вокруг, хотя в первый раз уже изучили, казалось, наизусть обстановку комнаты.

Дубовик так же, как в первый приход, подошёл к комоду, теперь уже повертев в руках флаконы с духами, открыл коробку «Красной Москвы», потрогал пробку. Стукнул по носу, качающего головой, китайского болванчика и пробормотал: «Вот так!»

Калошин заглянул в шкаф, поймав на себе вопросительный взгляд майора:

– Проверяю свои догадки, – при этом он достал одну блузку и внимательно её осмотрел.

– Ну, майор, выкладывай! – Дубовик отодвинул стул от стола и сел, закинув ногу на ногу. – Расскажи, что тебя не устраивает?

– А тебя, разве, устраивает?

– Обо мне потом. Сначала ты.

– Хорошо. Ну, допустим, собралась эта дама покончить с собой. Два дня пила, собиралась с духом. Потом нарядилась, – она ведь не могла постоянно ходить в дорогой блузке, значит одела незадолго до смерти, – села к столу, взяла таблетки, налила водку, высыпала целую пачку таблеток… Дальше?

– Ты меня спрашиваешь? – усмехнулся Дубовик.

– Да, тебя! Повторяю: налила водку, насыпала таблетки и?..

– …размешала и выпила! Это ты хотел услышать?

– А чем размешала? Вот этим? – Калошин возбужденно повертел в воздухе указательным пальцем.

– Так-так-так! Ну-ка, ну-ка, давай, развивай! – Дубовик даже выпрямился на стуле, с интересом глядя на Калошина.

– А чего тут развивать? Она что, сходила на кухню, взяла ложку, размешала, унесла её назад, там вымыла, убрала в стол, вернулась и села пить свою отраву? Ей нет разницы, где та ложка останется, а вот если ей эти таблетки подсыпали, тогда всё логично. Злоумышленник идёт в кухню, там наливает водку, насыпает таблетки, размешивает, ложку моет, а стакан с водкой ставит на стол в комнате. Предлагает выпить вместе, и всё!

– А как объяснишь, что тот, второй, принёс водку с кухни незаметно? Ведь, как правило, наливают, сидя за столом, а не бегают со стаканом туда-сюда?

– А что стоило просто отвлечь пьяную женщину, или, в конце концов, дождаться, когда та по нужде выйдет. Ведь выходила же она? Как без этого? И потом… Провизор аптеки прекрасно знает, что этот самый барбитал даже в небольшом количестве приведет к смерти, а она не только десять таблеток всыпает в стакан, да ещё неоткрытую пачку берёт в руку. Если не надеялась, что умрет сразу, то, тем более, зачем уносить ложку?

– Силён ты, майор! Есть у тебя чему поучиться!

– А я не поверю, что ты об этом не думал, – улыбнувшись, посмотрел Калошин на Дубовика.

Тот блеснул стёклами очков:

– Ну, не то, чтобы не думал… – скромно потупил глаза, скрывая усмешку.

– Чёрт ты, майор! Вот ты кто! – Калошин со всей силы ударил его кулаком по плечу, тот едва не свалился со стула, успев ухватиться за край стола.

– Ладно, извини. Но зато мы знаем точно, что был второй человек. Ещё что-нибудь есть?

– А то! – Калошин хитро посмотрел на Дубовика и, погрозив пальцем, добавил: – Если скажешь, что и это знал – убью!

– Согласен!

– Тогда так, слушай! Кого женщина ждёт, нарядившись в дорогую блузку?

– Мужика-а…

– А на блузке не хватает пуговицы, это притом, что она женщина аккуратная. Более того, у неё не были застёгнуты манжеты. И знаешь, почему?

– Не томи!

– На манжетах пуговицы перешиты, как если бы новая блузка в рукавах была широка. А у Жуйко руки полные, и манжеты в таком виде у неё не застёгивались. Зачем, спрашивается, перешивала?

– Не её блузка?

– Это единственное объяснение. Я попросил Карнаухова попробовать застегнуть – не получилось. Полтора сантиметра не хватает. На блузке из шкафа манжет значительно шире. Далее… Юбка, по виду, домашняя, к блузке совершенно не подходит, это я, как отец взрослой девушки-модницы, говорю. Почему тогда только блузку переодела? Если её переодевали насильно, понятно: одеть юбку на сидящую, такую крупную женщину не всякому, даже мужчине, под силу, а блузку – проще, но она ведь была ещё живая: ворот рвала на себе. Значит, надела сама? Но юбку-то почему не переодела? – Калошин помолчал, потом сказал, как припечатал: – Не мужика она встречала здесь! А вот как заставили её надеть блузку? Это уже хитрость злоумышленника. Ну? Как тебе такой расклад?

– Всё, майор! Полный нокаут! – Дубовик поднял ладони. – Об этом не думал, правда! А вот мои мысли… Насчет сигарет… Таблетки в чемодане спрятаны – согласен, а зачем же так далеко убирать сигареты, если их куришь? Перед гостем, напротив, хочется блеснуть. А ведь в ведре не оказалось ни одного окурка, и из упаковки взята лишь одна пачка. Да и пепельница пуста. Был гость, и не курили? Совсем ничего не вяжется… Если он был желанный, что нам пытаются внушить дорогой блузкой, почему после него надо было травиться? Что-то между ними произошло? Слишком жирным шрифтом прописано это самоубийство… И сдается мне, что сигареты были подкинуты не для того, или, точнее сказать не только для того, чтобы намекнуть на Арефьева, а ещё и потому, что преступница знала, что окурок нами найден, и перевела стрелки на Жуйко. А вот насчет того, как заставили её переодеть блузку, есть у меня одна мысль. Не помнишь, какие вещи Карнаухов забрал с собой?

– Какую-то кофту с кровати и халат.

– Хорошо. К этому вернёмся. Думаю, в вещдоках найдётся ответ на этот вопрос.

– Значит, мы с тобой на верном пути? Только вот крючок…

– А мы сейчас проделаем один эксперимент, – Дубовик резво поднялся со стула, – пошли!

В этот момент собачонка, все ещё обнюхивающая углы квартиры, вдруг ожесточенно, повизгивая, заскребла лапами по плинтусу в углу.

– Чего это она? – повернулся Калошин.

– Ну, может быть мыши? Я в собачьих инстинктах не силен, – отмахнулся Дубовик.

– Погоди, Андрей Ефимович, что-то там есть, – Калошин наклонился к плинтусу и резко дёрнул кусок доски на себя. – Ого! Да тут кое-что интересное! – он достал платок и, обернув им пальцы, вынул из ямки за плинтусом небольшую ампулу. – Смотри, майор!

Дубовик осторожно взял из руки Калошина хрупкий пузырёк:

– Это, наверное, пневмолизин, тот самый токсин, который убивает всех наших фигурантов. Ай да собачка! – он наклонился к животному: – Может тебя к нам на работу взять? Только чего это ты вдруг на него отреагировала? Это надо будет спросить у экспертов… – он поискал глазами, во что можно было бы упаковать ампулу. На комоде нашли коробку с пудрой, в неё и уложили опасное вещество.

Калошин погладил собаку и тоже похвалил. Та благодарно лизнула ему руку. Так, в сопровождении хвостатой соседки, направились к выходу.

Дубовик захлопнул снаружи дверь и закрыл на крючок.

– Смотри, снаружи открывается легко, ножичком, так? Так. А если, предположим, уходя, поставим его в вертикальное положение, осторожно откроем дверь, а, выйдя, хлопнем ею? Попробуем? – Проделав всё описанное несколько раз, они все-таки добились успеха: крючок упал в дверную петлю.

– Ну вот, и на этот вопрос ответили. Остался один.

– Кто это был?

– Нет, почему собака не привлекла внимания своей хозяйки, ведь она гавкала на всех? – Дубовик посмотрел на собаку, та, сидя на крыльце, внимательно наблюдала за действиями оперативников. Почувствовав внимание к себе, метнула хвостом по доскам.

– Ну так мы её сейчас и спросим.

– Кого? Собаку?

– Да пошёл ты… – беззлобно ругнулся Калошин, и свистнул собаке: – Веди к хозяйке!

Та шустро спрыгнула с крыльца и побежала впереди мужчин.

– Гляди-ка, всё понимает! – удивленно покачал головой Калошин.

Женщина вышла сразу – увидела их в окно.

– Скажите, а в вечер смерти Жуйко собака ваша не лаяла? – спросил её Дубовик.

– Вы знаете, нет! Она спала, и даже, когда я вышла, не выглянула из будки. Я даже подумала, что её нет. Подошла, вижу: лежит, потрогала – дышит, но не отреагировала на меня никак. Сначала я испугалась, уж не заболела ли, но нос был холодный, а утром она носилась, как обычно. Сон её какой-то одолел непонятный.

При этих словах оперативники переглянулись. У обоих в глазах метнулся вопрос: «Барбитал?»

– Вы не будете против, если наш эксперт возьмет у вашей собачки кровь на анализ? – осторожно спросил Дубовик.

Женщина заметно испугалась:

– А зачем это вам?

– Это не нам, а вам надо… – Дубовик замялся, не зная, что придумать, чтобы не вызвать лишних толков и подозрений, но его тут же выручил Калошин:

– Это может быть инфекция, у собак бывает. Ваша не первая, её проверят, и дадут лекарство, чтобы других не заразила, – он даже заметно покраснел от своей лжи, но женщина спокойно отнеслась к этому и согласилась. Мужчины облегченно вздохнули: хитрость удалась.

– Скажите, женщины бывали в гостях у Жуйко?

– Да редко. Вот та, что с нею работает, Марта, фамилии её я не знаю, приходила раза три, может быть. Один раз с мужчиной. Они что-то праздновали вместе, слышно было музыку.

– Так-так, и что же это был за мужчина?

– Этот… У него жена недавно умерла, фамилию тоже не знаю… Сына у них убил тот сумасшедший, на озере. Вот тот мужчина и был с Мартой, любовник её, что ли? Приходила один раз тут одна, ругалась за мужа своего. Других женщин не видела никогда. Лидия была не очень гостеприимной.

– Но фамилии мужчин, приходивших к ней, вам все-таки придется назвать, – Дубовик, видя, что женщина пытается что-то возразить, добавил строго: – вы обязаны это сделать.

– Ну, ладно-ладно, только, если что, на меня не ссылайтесь, – нервно согласилась женщина.

– Вы назовите их, а мы сами знаем, как в таких случаях поступать, – твердо сказал Дубовик, дав понять, что разговор серьёзный, и никакой торг здесь недопустим.

Женщина вздохнула и назвала несколько фамилий, снабжая некоторые пикантными комментариями.

Сидя в машине, закурили.

– Ну, что можешь сказать, Геннадий Евсеевич?

– А что тут говорить? Убийство чистой воды. Тот, кто это сделал, знал и о собачке, и о любопытной соседке. Значит, должен был себя обезопасить? Усыпил псину? – Калошин выпустил колечко дыма. – Вопрос с колбасой. Купить такую Жуйко имела возможность, учитывая её махинации с лекарствами. Но где закусывала Капустина? Здесь её, по-видимому, не было. Пила она коньяк, а у Жуйко пустые бутылки только из-под водки. И вообще, как могла преступница заманить её за сараи? К тому же, был вечер, а как правильно подметила моя Варя, она должна была предупредить соседей о том, что задерживается.

– Знаешь, что я тебе скажу, майор? У меня такое чувство, что перед нами разложили куски мозаики, причем среди них есть и лишние, и вот нам предстоит правильно собрать её, вычленив при этом ненужное, ошибочное. Если начать с убийства Богдановой… Допустим, что оно было, всё-таки, спонтанным. Две затяжки сигареты укладывается в эту схему: возникшая от внезапной встречи нервозность. Пока перебросились какими-то словами, потом пошли в сарай – на улице мешает дождь – окурок отброшен в сторону, – Дубовик, глядя в одну точку, как бы представлял картину преступления, при этом даже махнул рукой, будто и в самом деле, что-то выбросил. – После убийства просто забывает об этом, уходит в спешке. А вот позже, анализируя все произошедшее, – если это опытный преступник, – вспоминает все пошагово, тогда-то и вылезает этот окурок. Пропажу пуговицы может обнаружить позже, и, чтобы уж точно снять подозрения с себя, и блузку, и плащ, и сигареты подбрасывает Жуйко, при этом убирая всех возможных свидетелей. К кому мы пойдем в следующий раз, ему, или ей, неизвестно, но он просто опережает нас на всякий случай, не понимая, что тем самым помогает нам, потому что, чем больше преступлений совершает, тем больше оставляет улик, и тем яснее вырисовывается его портрет. А вот если убийство Богдановой было спланировано заранее!.. – Дубовик задумался. – Нет, всё же я склоняюсь к первому варианту. Во втором больше нестыковок. Да и количество свидетелей было бы сведено до минимума, как в случае с Капустиной. – Увидев стоящую возле отделения «Волгу», Дубовик поспешил проститься: – За мной уже приехали. – Крепко пожал руку Калошину: – В общем, майор, всё самое основное ложится на твои плечи. Если что – звони.

Уже дойдя до ожидавшей его машины, вернулся и сказал:

– Совсем забыл, у тебя в столе лежит сверток, ещё с утра. Это для Вари. Передай ей, пожалуйста. Сам видишь, времени нет. – Улыбнулся и добавил: – Я думаю, что у нас с ней всё получится.

В свертке оказалась коробка конфет «Зефир в шоколаде».

– Надо же, Варькины любимые… Откуда узнал? – бормотал Калошин, заворачивая коробку. – Настоящий змей-искуситель, этот Дубовик. Ведь и правда, возьмёт и женится! Да-а, останусь один… – прихватив сладкий презент, он отправился домой.

Дочери о планах Дубовика решил ничего не говорить, просто передал пакет. Девушка заметно смутилась, а увидев конфеты, спросила:

– Это ты ему сказал, что я такие люблю?

– Я думал, что ты сама рассказала об этом, – Калошин внимательно посмотрел в глаза дочери: – Варька, он тебе нравится?

Девушка не отвела взгляда, а ответила прямо:

– Да. Так, как никто и никогда.

Калошин положил свою большую ладонь на тёплый затылок дочери и привлек её к себе:

– Значит, все правильно… Все правильно… Ты просто выросла… И сердечко твое тебе правильно подсказало…

Варя подняла на отца глаза, полные слез радости и умиления:

– Правда? – спросила тихо.

– Правда…

Глава 13.

Утром, после совещания у Сухарева, все разошлись по своим делам. Доронин с Ворониным опять отправились с участковыми по всем общественным местам. Пока никаких новостей никто не принёс.

В аптеке было тихо, только в углу за столиком какая-то старушка в большом платке звенела монетами, высыпав их из старенького кошелька. Марта, стоя за стеклянной перегородкой, шуршала рецептами, что-то записывая и подсчитывая. Увидев Калошина, попыталась приветливо улыбнуться, но накрашенные губы сложились лишь в подобие улыбки – смерть напарницы была причиной тягостного настроения женщины. Разговаривая с Калошиным, она тяжело вздыхала; иногда с длинных ресниц падала крупная слеза, тогда Марта, вынув, сложенный вчетверо, платочек из-под манжета белого халата, аккуратно её промокала.

– Вы, Марта Семеновна, в прошлый раз не ответили на наш вопрос: была ли Лидия на работе в субботу, или всё-таки, уходила куда-нибудь?

Марта потупила взгляд:

– Вы уж извините, не хотелось её подводить. Не было её, она попросилась уйти с утра.

Женщина встала и нервно прошлась по подсобке. Калошин вдруг обратил внимание на её ботинки: очень модные, на высоком тонком каблуке. «Какой же тогда рост у неё? Без каблуков-то ведь ниже. Тот, в плаще и сапогах был высоким. Значит, ростом она не подходит».

– А вам не трудно ходить на таких каблуках? – он кивнул на красивые стройные ноги женщины.

Она кокетливо повертела одной ступней, как бы любуясь изящным ботинком:

– Я привыкла, всегда на каблуках. Даже туфли домашние выбираю повыше. Так выглядишь стройнее. – Калошин вдруг подумал, что эта женщина может и в самом деле свести с ума. «Поухаживать, что ли?», но тут же вспомнил про её любовника, о котором говорила Самохина. «Дубовик отбил бы, а мне не потянуть. Да и ухаживать за такой – денег стоит! Интересно, кем этот Лапшин работает, что удостоился внимания этой женщины?» – вдруг одёрнул себя: «Ну и мысли…»

– Вы бывали когда-нибудь в гостях у Жуйко? – оторвав наконец взгляд от красивых ног женщины, спросил Калошин.

– Приходилось бывать. На день рождения она приглашала. В праздник была.

– Она встречалась с кем-нибудь? – и решил уточнить: – Мужчина у неё был?

– Когда я приходила, видела одного. Но с ним она недолго встречалась. Я, как вы, наверное, знаете, тоже одинокая, поэтому обсуждать Лидию за мужчин, которых она привечала, не в праве. У меня самой такие знакомства бывают, – и, заметив, что Калошин смутился, сказала: – вы не стесняйтесь, это дело житейское. Да, у меня есть мужчина. Мы с ним уже давно встречаемся. Жена у него недавно умерла. Да вам уже, наверное, доложили. Жду теперь, может, замуж позовет, – она нервно хохотнула.

– А фамилии тех, кто приходил к Лидии, назвать можете?

– Могу, только что это теперь даст? – она пожала плечами.

– Ну, как знать… Ведь почему-то она наложила на себя руки? Может быть, её кто-то обидел? – Калошин постарался уловить взгляд женщины, но та разглядывала свои руки.

– Лидию почти невозможно было чем-то вывести из себя. Слона иной раз напоминала, такая толстокожая… Может быть, просто умела так держаться, а потом срывалась, пила…

– Вы были в курсе, что она спекулировала лекарствами?

– Мне уже сказал инспектор ОБХСС, завтра проведут ревизию, только я уверена, что у нас все в порядке. Где она их брала – не знаю, – она развела руками.

– Ну, то, что у вас все хорошо, я рад. А откуда те лекарства, мы узнаем. А что ещё вы знаете о Лидии? Откуда она родом? Когда пришла на работу? Есть ли у неё какие-нибудь родственники?

– Когда я приехала сюда, она уже работала. Сама я родом из Осиповичей, из Белоруссии. Там всех евреев расстреляли или отправили в гетто. Меня укрыла соседка, русская женщина. В конце концов, мне удалось убежать, перейти линию фронта. Помогли белорусские партизаны. А вообще, вспоминать все это трудно. Тут живёт мамина сестра, она уже старенькая, мы с ней вдвоем остались из всей нашей семьи. Вот я и приехала сюда во время войны. Лидия уже работала. Про родственников она говорила скупо, вроде бы, были муж и сын… А о том, где родилась… Она говорила о Крыме. Вроде бы так…

– Скажите, а у Лидии был синий плащ?

– Это важно? – Калошин кивнул. – Я даже не могу вот так сразу вспомнить… В прошлом году, вроде бы, она что-то такое носила. А может быть, я путаю.

– Хорошо. Теперь я, возможно, несколько озадачу вас своим вопросом: предположим, что Лидия ждёт в гости мужчину, как она его примет, как оденется? Будет ли при нем курить? Если у неё запой, станет ли вообще кого-нибудь принимать?

– Да-а, вопросы не совсем корректные, но попытаюсь ответить… Думаю, что для встречи гостя она, всё-таки, постарается нарядиться. Об этом я сужу и по себе. Она неряхой тоже не была. Насчет сигарет… – Калошин при этих словах насторожился, женщина же ничего не заметила и продолжила: – … она умела закурить очень элегантно, мужчинам нравилось, по-моему. А вот насчет запоя… Тут уж я вам не помощник. В такие дни мы с ней не виделись. Она просто не выходила на работу, я ей звонила и по голосу понимала, что происходит. Она потом всегда извинялась. Да уж теперь что об этом говорить…

Из аптеки Калошин вышел в некотором смятении. Ему нравилась эта женщина, но он должен быть объективным и помнить о своем долге. Дело пока не закрыто, убийца не найден. Расслабляться рано, но майор решил всё-таки побольше узнать о Лапшине, чувствую какое-то ревностное томление в душе.

В отделении дежурный передал ему, что звонил Дубовик. Калошин поспешил в канцелярию и попросил Машу соединить его с районом. Майор был у себя в кабинете, ответил сразу. Поприветствовав Калошина, Дубовик огорошил его новостью:

– Мелюков застрелился.

Калошин некоторое время пытался переварить услышанное:

– Это не убийство? – осторожно спросил он.

– Нет, он сделал это при жене, дома. Изрядно выпил, закрылся в кабинете и пальнул из наградного оружия.

– Значит, он был не на Лубянке?

– Он же номенклатурщик – личность неприкосновенная, пока не будет стопроцентных доказательств. А он там так крутился – от всего открестился.

– Да, видно не совсем, если наказал себя.

– Ребята считают, что кто-то надавил на него. Но это уже не наше дело. Но если где-то выскочит его фамилия в нашем расследовании, будь начеку.

– Понял тебя.

– Теперь информация по нашим фигурантам: нашлась Изабелла Голышева, но тут опять незадача. С Урала она переехала к двоюродной сестре в Казахстан, а там пустилась во все тяжкие. Родила ещё двоих детей от разных мужчин, передала их на воспитание сестре, сама загуляла, бросила работу, стала пить. Превратилась в совершенно асоциальную личность. Но смогла вспомнить, что в тюрьме у них была надзирательницей некая Анна, по её выражению – «страшный человек», хотя прозвище она имела очень даже романтичное – «Анютины глазки». Но словесный портрет даже приблизительно составить не смогла. Зато назвала ещё кое-какие фамилии, лагерных знакомых, теперь с ними будут работать. Возможно, что скоро мы получим кое-что из Республиканского архива. Только вот лагерь тот охраняли бойцы ВОХР, а их личные дела были в областном архиве, что сохранилось, пока не знаю. – Выслушав Калошина, добавил: – Информации по Жуйко пока нет, а вот семья Гирш, действительно, жила в Белоруссии, и их всех расстреляли. А что есть от ребят?

– Пока роют. Как что-то будет, я тебя извещу.

– Буду ждать. Как Варя? Я много думаю о ней. – Дубовик помолчал. – Всё, до связи, – и отключился.

После обеда пришёл Лапшин. Мужчина вызывал симпатию: аккуратно побритый и подстриженный, в хорошо выглаженной рубашке, он вел себя спокойно, на вопросы отвечал обстоятельно. О своих отношениях с Гирш говорил по-доброму, даже предполагал дальнейшую жизнь с ней. Но в какой-то момент Калошин уловил в его голосе надрыв, как будто тот хотел всем доказать, что всё хорошо, но где-то в глубине души зияла рана, из которой внезапно выплеснулась боль. Это настораживало. Но майор тут же одёрнул себя, вспомнив, что этот большой и, как видно, добрый человек совсем недавно потерял двух близких ему людей. И только когда мужчины прощались, Калошин вновь уловил смятение во взгляде Лапшина, которое тот поспешил спрятать за опущенными ресницами.

«Что его так угнетает? Да, умерла жена, но, с другой стороны, он, наверняка, уже давно ждал такого исхода. И это не оказалось неожиданным. Если учесть тяжесть болезни его жены, то в некоторых случаях смерть приносит облегчение близким, несмотря на кощунство такого предположения. Тем более, что в женской ласке он уже давно не испытывал недостатка. Гибель пасынка, пожалуй, более тяжёлое испытание, он растил мальчика с четырёх лет, привязался к нему. Да и сама смерть юноши была чудовищной. Но что-то другое его тревожит… Что? Что?» – Калошин с такой силой чиркнул карандашом по листу бумаги, лежащему перед ним, что хрустнувший грифель отлетел в сторону.

«А что Лапшин сказал про Жуйко? Ничего интересного, разве только то, что курила женщина папиросы, по крайней мере, в его присутствии. Но это не причина подозревать Гирш – сегодня человек курит папиросы, завтра – сигареты. Нет, это не такая уж важная информация», – Калошин задумался и тут вспомнил, что, проводя беседу с Лапшиным, из-за своих симпатий к Гирш, торопился и совсем забыл показать фотографию Арефьева. Его охватила досада. Он решил немедленно пойти к Лапшину и исправить свои недочеты. Себе строго приказал выкинуть из головы все мысли о красивой женщине. По опыту работы он знал, что очень многие оперативники просто сгорали на этом.

На улице возле табачного киоска неподалёку от отделения Калошин увидел Лапшина, который купив папиросы, прикурил и на ходу запрыгнул в проходящий трамвай. Майор сел в машину и отправился вслед за Лапшиным по маршруту этого трамвая. Тот вышел возле аптеки. Калошин остановил машину неподалеку и решил подождать мужчину, когда тот выйдет.

Лапшин недолго задержался в аптеке, выйдя, медленно пошел по тротуару. Калошин нагнал его, открыл дверцу и предложил мужчине подвезти. Тот, хоть и удивился, но в машину сел. При этом Калошин успел перехватить его настороженный взгляд. Но когда посмотрел прямо в лицо Лапшина, тот резко отвернулся к окну. «Точно подметил Дубовик: все прячутся за «вуалью» – ты им глядишь в лицо, а они тут же опускают глаза или, как этот, отворачиваются». Проронив несколько, ничего незначащих, фраз, Калошин, как бы между прочим, достал снимок и, не глядя на Лапшина, протянул ему:

– Этого человека случайно не встречали у Жуйко?

Тот также, не поворачиваясь, протянул руку, взял фотографию и тут же выронил её.

– Извините, – наклонился, чтобы поднять, ударился головой о приборную доску и, потирая ушибленное место, нервно рассмеялся: – неловкий такой.

Лапшин, повертевшись на сиденье, устроился и только тогда посмотрел на снимок:

– Нет, не знаю я такого. У Лидии другой был, когда мы приходили с Мартой в гости. Я ведь вам его назвал.

Калошин, хоть и не смотрел на своего пассажира, но почувствовал, что тот просто тянул время, чтобы найти правильный тон, уронив снимок специально.

– А у Марты вы его не встречали? – Калошин по-прежнему не смотрел на Лапшина.

– Что? Кого? – Майор почувствовал, как напряглась спина мужчины.

– Мы говорим с вами всё о том же мужчине с фотографии, – спокойно продолжил Калошин.

– А, нет-нет, не встречал. – Он опять отвернулся к окну.

«Странно, – подумал Калошин, когда уже высадил Лапшина у его дома, – любит женщину, а не интересуется, почему какой-то посторонний мужчина может бывать у неё? Почему я о нем спрашиваю? Даже не возмутился». В этих размышлениях он отправился в отделение.

Там Калошина ждал отчет от Карнаухова – собака Самохиной была усыплена тем же препаратом, каким отравилась Жуйко. Прочитав это, майор направился к коллегам из ОБХСС.

В кабинете его встретил капитан Рысс, высокий худой мужчина с желтоватым лицом и блекло-голубыми глазами навыкате:

– Ну, товарищ майор, задал нам ваш Дубовик задачу. У нас столько своих дел, что до Нового года не расхлебать. Ещё и вашу колбасу разыскивать пришлось. В общем, как такового дефицита не было. Да, на прилавок попадала только часть от разнарядки ОРСа, остальную заведующие магазинов придерживали. В одном случае, до конца месяца, если план не выполнят, в другом – для нужных людей. Ещё в одном магазине скрыли кражу, боялись ревизии, думали, что покроют всё сами. Но колбаса, что попроще и подешевле, почти вся попадала в продажу. Так что, вычленить отдельного человека, кто мог воспользоваться связями, практически, невозможно. Вашу колбасу ел почти весь город, так и передай своему комитетчику.

– Я уже всё понял, – кивнул Калошин. – А что по аптеке?

– Там, похоже, в самой аптечной торговле все нормально. Но наши ребята обнаружили кое-что по рецептам. Завтра я тебе точно всё доложу. Доронину мы дали наводку, он как раз был в больнице, так что придет – расскажет.

– Ладно, работайте. Спасибо и за это.

Калошин почувствовал облегчение от того, что в аптеке не было обнаружено никаких нарушений, к которым могла быть причастна Марта. В глубине души, он надеялся на продолжение знакомства с этой женщиной. С каждым разом он все больше ощущал тоску по женской ласке, особенно теперь, когда понял, что дочь выросла и, видимо, скоро уйдет от отца.

В хорошем настроении он вернулся в свой кабинет. Тут его уже ждал Доронин:

– Товарищ майор, у меня есть новости.

– Ну-ка, давай, выкладывай, – усаживаясь за стол, потер руки Калошин.

– Во-первых, опера из ОБХСС рассказали, что рецепты на дефицитные лекарства выписывала врач Шапиро Роза Алексеевна. – Калошин кивнул головой. – Они, получается, были в сговоре с Жуйко. Эти рецепты вносились в истории болезни уже умерших людей. Медицинские карты сдавались в архив, а вместе с ними уплывала информация о лекарствах. Жуйко забирала эти рецепты и отоваривала их у себя в аптеке. – Доронин хитро посмотрел на майора: – Но… во-вторых! Я расспросил работников больницы о том, как выглядит Шапиро: сама она сегодня отсутствует, поэтому пришлось обращаться к её коллегам. Вот мы с вами не лечимся, и никого из врачей не знаем. А эта самая Роза Алексеевна – высокая, худощавая, довольно интересная женщина!

– Так,так… – Калошин черкнул на листке несколько слов, – а где она сама?

– Уехала в К*** кого-то хоронить. Сказали, что будет завтра. И кстати, она тоже ездила иногда в «Красную зарю» за продуктами. И ещё, когда мы составляли план обхода домов,как вы нам сказали, посмотрели по карте города, кто из фигурантов живет в районе универмага. Так вот. – Доронин стал загибать пальцы: – Черных – раз, Лапшин – два, Шапиро – три. Как вам такое?

Калошин вдруг заволновался:

– Она точно уехала? Кто тебе дал такую информацию?

– Главный врач, – удивленно вскинул брови Доронин. – Он и заявление её показал. Три дня отпуска без оплаты.

– Так, звоню Муравейчику, пусть узнает, кто там скончался, и найдёт срочно Шапиро. А мы с тобой едем домой к этой врачихе. Кстати, с кем она живет? Это ты, случайно, не узнал?

– У неё сын семилетний, мужа нет. А мальчик болен каким-то психическим заболеванием, он всё время проводит в районном интернате для недоразвитых детей, а на выходные она его забирает. Так что, дома никого.

– Ничего, мы побеседуем с соседями, – Калошин заметно нервничал, надевая куртку, даже не сразу попал в рукава. Доронин пришел ему на помощь, когда тот громко выругался.

В подъезде дома, где жила Шапиро, стоял резкий кошачий запах, хотя лестница и пролеты были вымыты. На подоконнике второго этажа сидели две кошки. Когда Калошин шикнул на них, они только презрительно посмотрели на него, а одна зашипела.

– Не трогайте вы их, товарищ майор, ещё поцарапают, – Доронин поспешил оттянуть от окна Калошина, схватив двумя пальцами за рукав.

– Да и правда, пусть себе сидят… – согласился тот.

Дверь квартиры Шапиро была обита новым дермантином, у порога лежал чистый резиновый коврик. По всему было видно, что это квартира вполне благополучного хозяина. На звонок никто не вышел, но распахнулась дверь напротив.

Мужчины увидели дородную женщину в бигуди: она ела большой пирожок, держа его двумя пальцами, оттопырив толстый мизинец с ярким маникюром. Полы атласного халата едва сходились на огромном животе, и, если бы не пояс, завязанный на бант, халат не выдержал бы натиска жировых складок.

– Вы кто? – прожевывая кусок, спросила она густым, почти мужским, голосом

Мужчины представились. Она кивнула и захлопнула дверь, оставив оперативников в замешательстве. Но через пару минут вдруг выросла вновь на пороге, вытирая губы и руки полотенцем. Пирог исчез.

– Вы к Розе Алексеевне? Так её нет, уехала на похороны какой-то своей товарки.

– Вы хорошо с ней знакомы?

– Неплохо. Но она не очень привечает кого-то. Сын у неё больной, людей чужих боится, вот она и старается никого к себе не звать. Но бывают у неё некие личности… Бывают… – она прищурила глаза.

– Посмотрите эти фотографии, может быть, узнаете кого-нибудь?

– Лидка, из аптеки, – женщина показала на Жуйко, – частенько захаживала, потом вот этот был, – красный ноготь ткнулся в фотографию Арефьева, – мужик красивый, что нашел в этой сухостоине Розке? Несколько раз приходил к ней.

– Когда он был в последний раз? – задержав дыхание, спросил Калошин.

– Неделю назад, может больше, не помню точно.

– А вот эту женщину вы не видели? – майор показал снимок Капустиной.

– Деревенщина! – женщина презрительно поджала губы. – Пришла и давай давить на звонок, думала, если сильнее надавит, так быстрее откроют. А потом, когда входила, так тараторила, что у меня в ушах зазвенело.

– И что же она говорила?

– Да что-то про платье или что-то такое, что так она рада, так рада!

– Кого-нибудь ещё видели?

– Была как-то ещё одна, поздно вечером. Я выглянула, она стояла спиной, даже не повернулась ко мне. Игнорировала… Мадам… – женщина опять скривила рот.

– Почему «мадам»?

– Ну, такая вся… – она показала руками округлости, – стройная… – в голосе явно сквозила злость. – Может, жена этого, красивого? Плащик синенький, модный…

– А может, Жуйко?

– Лидка-то? Да нет, не похоже, чтобы она. Та, поаккуратнее, что ли… Хотя темновато было на лестнице, да и через глазок не всё разглядишь…

– Но ростом-то такая же, как Жуйко была? – спросил Доронин.

– Ростом – да, а всё ж не Лидка! – женщина вопросительно посмотрела на мужчин: – У вас всё?

– Пожалуй, да, – Калошин запахнул куртку, – если понадобитесь, вызовем. Появится Шапиро, ей ничего о нас не говорите, лучше позвоните сразу нам. – Он назвал номер своего телефона.

– Ладно, запишу. – Женщина взялась за ручку двери и, уже переступив порог, спросила:

– А чего она натворила-то?

– Алименты не платит, – буркнул Калошин, сбегая по лестнице.

На улице глубоко вздохнул и сказал:

– Чёрт бы подрал эту бабищу с её пирогами!

– Я тоже чуть слюной не подавился, – хохотнул Доронин. – Давайте в закусочную зайдем, перекусим. Уже поздно возвращаться в отделение. Имеем право?

– Согласен. Пошли. – Они, подняв воротники, заспешили к уютным огням, стоящей через дорогу, небольшой закусочной под вычурной вывеской «Фиалка».

В помещении было тепло и чисто. Вкусно пахло печеным. На витрине были выставлены тарелки с нарезанными колбасой и селедкой, присыпанной тонкими колечками пахучего лука.

– О, смотри-ка, колбаса «деликатесная»! – Калошин ткнул пальцем в ценник, пришпиленный к витрине. – Надо взять. Дорого, но… хочется!

Доронин засмеялся, чем привлек к себе внимание симпатичной буфетчицы в белом фартучке, расшитом синими цветами, похожими на те, что красовались на вывеске закусочной.

Подхватив тарелки с едой, мужчины устроились в углу у окна с небольшими горшочками с синими цветами, повторяющими рисунок на фартуке девушки за стойкой.

– Это что, фиалки? – спросил Калошин, энергично жуя ароматную колбасу.

– Угу, – Доронин кивнул головой. – У моей Галки таких много, она их ещё «Анютиными глазками» называет.

– Как? – майор поперхнулся и закашлялся.

Доронин постучал его по спине и назидательно сказал:

– Вон плакат на стене, надо придерживаться этого правила: «Когда я ем…»

– А когда я ем!.. – Калошин поднял на вилке колечко лука, – я вообще никого не слышу, но ты мне сказал кое-что важное. Поедим – я тебя просвящу.

Уже на улице, закурив, Калошин объяснил Доронину, что Дубовик рассказал ему о некоей Анне, надзирательнице лагеря, где отбывала срок Богданова, с прозвищем «Анютины глазки».

– Ну, раз она Анна, значит Анюта. Вот и глазки синие, Анютины, – рассудил Доронин.

– Ты, Василий, расспроси-ка свою жену побольше об этих цветах. Мало ли, какая деталька появится… Как с Вагнером тогда, а?

– Конечно, спрошу. Только, когда произносишь это название, кажется, что речь идет о какой-нибудь девчушке, на крайний случай, девушке, ну уж никак не о надзирательнице. Там, мне представляется, такая… а, вот как та, с пирогом! – Доронин развел руки в стороны и потряс ими.

Калошин резонно заметил:

– Нас всегда подводит наше воображение. Порой девчушка с кудряшками может оказаться истинным чертом, а не ангелом.

Глава 14.

Калошин решил вечером позвонить домой Муравейчику и узнать, нашли ли они Шапиро. Тот на звонок откликнулся сразу и успокоил майора, сказав, что женщину они встретили. Она, действительно, была на похоронах матери своей подруги.

– Я её предупредил, чтобы она ни на какие звонки не отвечала, и ни в коем случае никуда не уходила. Сказал, что мы сами её доставим домой. На всякий случай, оставил паренька одного, чтобы охранял и наблюдал. Как, я всё правильно сделал?

– С охраной – это правильно. Про Пескову не забыл? Да-а, упустим Шапиро – головы не сносить.

–Да не напоминай ты мне о Песковой, – с досадой ответил Муравейчик. – О ней так ничего и неизвестно?

– Пока нет.

– А мы тут кое-что нарыли на Шнайдера и его санитара, – доверительно сказал Муравейчик. – Дубовик приезжал, он в курсе, если что, посвятит тебя. Думаю, скоро выйдем на Кривец.

– Ну, это хорошо. Так я ему доложу насчет Шапиро? Не потеряешь фигурантку? – пытаясь заглушить наползающую тревогу, спросил Калошин. – Скоро ведь ночь, все спать лягут, как твой паренек сторожить будет?

– Вы, товарищ майор, не беспокойтесь. До утра не успокоятся. У них там бурные поминки, мама была женщина очень любвеобильная: понимаешь, сойдется с мужиком, поживет-поживет с ним, да и выгонит, ведёт следующего. Так перебрала не счесть сколько мужей. Но те, как ни странно, не в обиде на неё, а наоборот даже, знакомятся друг с другом, на праздники к ней идут, дни рождения справляют, а она и приветит, и обогреет. У нас её «сиськой тараканьей» прозвали.

– Как-как?! «Сиська… – Калошин громко засмеялся, – … тараканья»? – едва просмеявшись, спросил: – Почему так?

– Ну, они к ней, как тараканы сползаются, – тоже посмеиваясь, объяснил Муравейчик, – а она их всех кормит-поит. Зато теперь почести отдают, пьют который день: у них, видишь ли, «скорбь вселенская».

– Алкоголики?

– Э, не-ет, не скажи! Народ-то всё порядочный, один инженер есть, потом, музыкант – сейчас меха баяна рвет. Самый первый её мужик ей такую эпитафию написал – закачаешься, все обрыдались. Короче, нормальная публика, только на бабе свихнувшаяся. Вот такой винегрет!

– Ну, ладно, давай! Сторожи! Вообще, поезжай лучше сам. Похоже, это наша «дама под вуалью».

– Какая дама? – не понял Муравейчик.

– Некогда объяснять! Бери все в свои руки. А я Дубовику позвоню.

– Так уж спит, наверное.

– Чтобы так сказать, его надо совсем не знать! У него же магнето в одном месте стоит! – Калошин улыбнулся своим словам.

Дубовик поднял трубку сразу, будто только и ждал звонка. Внимательно выслушал всё, что ему рассказал Калошин.

– Всё ясно, звоню Муравейчику. Дожидаться утра нельзя, арестовать Шапиро надо немедленно. Уже одно то, что она была знакома с Арефьевым, дает нам это право. Я сам сейчас же выезжаю в К***. Чёрт! Только два часа назад оттуда вернулся! – чувствовалось, что Дубовик был страшно раздосадован. – А ты с ребятами утром проведи обыск на её квартире. Прочистите все углы. Кстати, где, говоришь, её сын находится? – узнав адрес, сказал: – Пошлю туда кого-нибудь. Если уйдет от нас, может придти к сыну.

– Думаешь, сбежит? – опять почувствовав тревогу, спросил Калошин.

– А черт её знает! – раздраженно рявкнул Дубовик. – Двоих с прошлого месяца ищем. Генерал до сей поры мне мозги чешет! Всё. До завтра!

Завтра наступило через два часа.

Поздно ночью тишину квартиры разорвала трель тревожного звонка. Калошин, ещё не взяв трубку, уже точно знал, кто звонит и что скажет. Дубовик буквально рычал в телефон, сотрясая своим голосом мембрану:

– Я убью этого Муравейчика, а вместе с ним и его сраного помощника. Короче, всё объясню потом, сейчас поднимай своих ребят и на обыск квартиры Шапиро!

– Сбежала?! – Калошин едва не свалился с кровати. – Но как?!

– Говорю: всё потом! Я скоро буду!

– Но сейчас ночь, необходима санкция прокурора, – попытался возразить Калошин, хотя понимал: при наличии у них одного звания Дубовик был все-таки на ранг выше, и перечить ему значило не выполнять приказ начальства.

– Сейчас особые обстоятельства, и я имею полное право сам санкционировать и обыск, и арест. Если Шапиро вдруг появиться на квартире – без слов – наручники! Все объяснения начальству буду давать сам! – в трубке раздался щелчок.

Калошин позвонил дежурному, и сам уже через час стоял возле закрытой дермантиновой двери с участковым, управдомом, двумя заспанными понятыми и полупьяным слесарем, который нещадно матерясь, то ковырялся в замке разными инструментами, то пытался поддеть дверь фомкой. На резонные замечания участкового выдавал ещё более цветистые рулады в адрес всех присутствующих, отсутствующих и их матерей. Калошин, при всем своем воспитании, ханжой не был, и про себя матерился не менее красочно, только адресат был более конкретным. «Ведь просил не упустить!» – думал он. В не радужном настроении появились и остальные оперативники. Зевали, тихо переговариваясь и матерясь. Молчали только понятые, боясь вызвать своим роптанием недовольство представителей власти, только один робко попросил дать на утро справку, так как, по всему, проспит.

Прошло немало времени, прежде чем, совершенно вспотевший и измученный слесарь открыл дверь. Едва распахнув её, заорал:

– Управдом! С тебя поллитра! – собрал свой инструмент и гордо, пошатываясь, удалился.

Первым вошел Калошин, за ним Гулько, на ходу открывая чемоданчик. Все остальные задержались в дверях, ожидая, когда эксперт снимет отпечатки пальцев с дверной ручки и косяков. В квартире было пусто, что вызвало вздох облегчения у Калошина. Он махнул рукой, приглашая всех войти.

Комната выглядела как музейный запасник: на стенах, кроме ковров, висели картины. На шкафу, комоде, трельяже стояли фарфоровые вазы, а горка просто поражала обилием хрусталя.

Удивительно, но кроме тахты, накрытой огромным персидским ковром, других спальных мест не было. Если учесть, что у Шапиро был ребенок, то это обстоятельство вызвало недоумение у присутствующих. В шкафах было много женской дорогой одежды, детская же нашлась в одном из ящиков комода, и своим видом вызвала очередное удивление: вид её оставлял желать лучшего. Даже аккуратно сложенные кухонные полотенца выглядели респектабельными хозяевами рядом с бедной прислугой.

Оперативники с удивлением оглядывали обстановку квартиры, не зная, с чего начать обыск. Калошин кивнул Доронину на шкаф с книгами, которые расставлены были не только по цвету, но и по размеру, что говорило об отсутствии их истинного предназначения в этом доме. Они были лишь дополнением к роскоши, и, как оказалось, играли роль сейфа. Доронин, едва начав осмотр книг, натолкнулся на внушительную пачку денег. Воронцов же в одной из ваз обнаружил довольно объемный сверток бархатной ткани, в которую были завернуты драгоценности хозяйки.

– Да, видно наша докторица ничем не брезговала: промышляла спекуляцией не только лекарств. Будет ещё работа ОБХСС! – покачал головой Калошин. – Здесь есть все, кроме любви к ребенку. – Он едва удержался от ругательства.

Пока проводили обыск, один из понятых, тот, что просил справку, задремал в углу на тахте. Оперативники ходили тихо: звук шагов заглушали раскинутые по паркету ковры, переговаривались вполголоса, только большие антикварные часы громко заявляли о себе мерным стуком.

Было почти три часа, когда приехал Дубовик. Он вошел в квартиру настолько стремительно и шумно, что дремавший сосед буквально свалился с тахты, подскочил, и, вытаращив глаза, непонимающе смотрел на возвышающегося посреди комнаты высокого человека в модном пальто и шляпе. Картина была довольно комична, но кроме Воронцова с его смешливостью, никто даже не улыбнулся, настолько тяжелым был взгляд майора.

– Ну, что тут у вас? – заметив напряжение присутствующих, тот несколько смягчил тон, а потом и вовсе, скинув пальто, протянул руку для пожатия оперативникам и чуть улыбнулся, приветствуя их. Почувствовав разрядку обстановки, они стали уверенно отвечать на вопросы Дубовика. Тот, как всегда, внимательно слушал и при этом проницательным взглядом обшаривал всю комнату. Заметил также отсутствие детской кроватки. Очень удивился и виду одежды ребенка. Калошин, зная майора больше других, видел, как тот, всё видя и слыша, прищуривая глаза, что-то тщательно обдумывает. В коридоре, оглядывая одежду на вешалке, Дубовик вдруг резко дёрнул за крючок, и изящная полочка с развешанными на ней вещами, рухнула на пол. Майор, ничуть не смущаясь, попросил найти молоток, но в шкафчике под зеркалом нашлись только гвозди. Управдом успокоил Дубовика и сказал, что прибьет сам.

Когда обыск, наконец, был закончен, все направились в отделение. На квартире остались участковый и Доронин на случай возвращения Шапиро.

Гулько тут же взялся за обработку отпечатков пальцев, о чем его мягко, но, достаточно настойчиво, попросил Дубовик. Он же рассказал, что парень, оставленный Муравейчиком для наблюдения за Шапиро на поминках, просто был напоен горевавшими по усопшей мужчинами, и уснул прямо за столом. Муравейчик же, надеясь на своего подчиненного, не очень спешил в дом, где проходили бурные поминки. Спала и дочь умершей. А вот Шапиро и след простыл. Разумеется, никто из присутствующих не только не видел, куда ушла Роза Алексеевна, но и имя её вспомнили не все. От виденного и услышанного Дубовик, по его словам, пришел в такую ярость, что чуть не удавил охранника на месте. Муравейчику же пообещал «всех благ».

То, что гнев майора ещё не улегся, можно было заметить по прокатывающимся по скулам желвакам и сцепленным в замок пальцам рук, белеющим в костяшках.

Калошин достал неизменную бутылку водки, и держа её двумя пальцами за горлышко, качнул в сторону стола:

– Как, примем?

Губы Дубовика дрогнули в улыбке:

– Успокоительное? Давай! А после обязательно горячий чай, крепкий!

– Я поставлю, – потянулся к чайнику Воронцов. – У нас и закусить есть что. Я бутерброды из дому прихватил.

Дубовик с Калошиным удивленно посмотрели на парня:

– В час ночи?

– У меня маманя понятливая. Ясно ж было, что до утра не вернусь, – спокойно пояснил Костя, вынимая из кармана объемистый пакет.

– А я и думал: чего это у Воронцова такой оттопыренный карман? – добродушно сказал Калошин и добавил: – Мамане большое спасибо. А вот моя Варюха не догадалась, только чмокнула.

– Научится ещё, – глубокомысленно заметил Дубовик, улыбаясь при этом своим мыслям.

После импровизированного завтрака они расслабленно закурили.

Дубовик присел на край стола и сказал:

– Теперь я должен рассказать вам о том, кто такая наша беглянка. Вчера мне прислали ответ из архива. Дело в том, что в списках обслуги лагеря, в котором Римма Богданова отбывала срок, числится никто иная, как Шапиро Роза Алексеевна. Да, именно так!

– Но ведь женщины упоминали какую-то Анну, а не Розу, – возразил было Калошин, – и, кстати сказать, Доронин объяснил мне, что цветы – анютины глазки – по научному называются не иначе как виола.

Дубовик всем телом повернулся к Калошину и глянул на него из-под очков:

– А Доронину-то откуда это известно?

– Ему жена объяснила. А вот ты, как я вижу, не удивлен, – уязвлено заметил Калошин.

– Врать не стану: я это знаю. Пообщался с одним ботаником, – Дубовик хлопнул Калошина по плечу: – Не злись. Я хотел сказать, но ты меня опередил.

– Ботаник в юбке? – съехидничал Калошин, чтобы хоть как-то отомстить майору, но тот ответил просто:

–Мало того, что в юбке, да ещё и красивая. Но спать с ней не пришлось – информацию дала за так! – и рассмеялся.

Воронцов слушал их, открыв рот:

– Товарищи начальники, я что-то пропустил?

Тут уж рассмеялись все трое.

– А вот насчет Анны… – передохнув, Дубовик опять стал серьезен, – в той же справке была дополнительная информация. Оказывается, Шапиро имеет два имени: по паспорту её нарекли Розой, но она крещенная, и церковное имя у неё – Анна. Вот и в лагере она всем представлялась именно этим именем. Причины я не знаю. Была там ещё одна Анна, Штерн, но её расстреляли немцы. Так что, мы, возможно, нашли эту самую «Виолу», – несколько задумчиво произнес он, опустив глаза.

Калошин тревожно посмотрел на товарища.

– Андрей Ефимович? – Дубовик, перехватив его взгляд, хлопнул себя по коленям, и встал.

– Рабочий день начинается!

– Да? – Воронцов хохотнул: – А мне показалось, что заканчивается, тем более, что спать охота.

– Не язви, шутник, – Дубовик подтолкнул парня к столу, – тебя ждет работа, оформляй бумаги. – И выглянув в окно, сказал: – Ну, вот и Сухарев прикатил! Идем, Геннадий Евсеевич, к нему. Надо весь личный состав нацелить на поиски Шапиро. Районные опера уже с ночи работают в этом направлении, а тут только раскачка начинается, – он несколько раздраженно качнул головой.

– Так ночь ещё не закончилась, – успокоительно тронул Калошин его за рукав, за что получил благодарный взгляд.

Глава 15.

День прошел в суматохе. На ноги были подняты все оперативные службы не только района, но и области.

Вечером Дубовик неожиданно, глядя прямо в глаза Калошину, предложил ему сходить в гости к Марте Гирш.

– Так, в гости или… – осторожно спросил Калошин.

– В гости, в гости, – успокоил его Дубовик, и дерзко подмигнул: – Ну и что, что есть у неё любовник! Чем мы хуже?

– Мы?

– Не придирайся к словам. Заодно и спросим о Шапиро. Вдруг какие-нибудь детали всплывут? По работе они, наверняка, сталкивались. Тем более, что Жуйко общалась с обоими.

Зайдя в магазин и купив гостинцев, мужчины направились в гости к Марте. Калошин чувствовал такое волнение, что его даже начало потряхивать. Дубовик изредка поглядывал на него. В какой-то момент Калошин поймал на себе этот взгляд, и ему вдруг показалось, что в глазах майора он уловил что-то вроде жалости. Но тот хитро прищурился и толкнул смущенного Калошина локтем в бок:

– Не тушуйся, не такие высотки брали! – и засмеялся.

– Слушай, Андрей Ефимович, а ты на фронте был? – вдруг спросил Калошин.

– Ну не зря же я про высотки заикнулся. Я, Геннадий Евсеевич, хоть и служил в СМЕРШе, и не только выявлял дезертиров и членовредителей, но в атаку с солдатами не раз ходил. Мне потом было легче их понимать, кого-то удалось остановить от непоправимого. А ненависть у меня такая!.. – Калошин заметил, как потемнели серые глаза Дубовика.

Тот помолчал, потом уже спокойно сказал:

– Моих родителей расстреляли в тридцать шестом, как врагов народа. Я в то время учился в Московском пединституте иностранных языков. Когда их арестовали, меня следователь даже не вызвал ни разу. Я пошел сам, сказал, что мои родители арестованы, а мне заявили, что у меня нет родителей, они от меня отказались, за то, что я, якобы, предал их. Сказать, что для меня это было потрясением – ничего не сказать. Я плакал, как маленький ребенок. И тогда меня под свое крыло взял один из наших преподавателей. Он тогда объяснил мне, что мои родители поступили так, спасая меня. Я благополучно окончил институт, остался в комсомоле, позже спокойно вступил в Партию, потому что тот самый преподаватель стал мне отцом, помог мне поступить в Высшую школу НКВД. А его потом немцы не просто убили, а растерзали собаками. – Голос его дрогнул, он отвернулся, помолчал.

Калошин осторожно тронул его за плечо:

– Идем?

Недалеко от подъезда дома, где жила Марта, Дубовик остановился и направился к мусорному ящику, возле которого возился старый дворник-татарин. Остановившись недалеко от старика, майор вынул из кармана какие-то бумаги и выкинул их. Потом вернулся к Калошину, и они вошли в подъезд. Дверь им открыла сама Марта. Калошину в первый миг показалось, что у неё в глазах плеснулся страх, но когда она вдруг спросила:

– Что случилось? – он понял, что она и в самом деле испугалась. – Кто ещё?

– Нет-нет, всё нормально, – поспешил её успокоить Дубовик, – просто мы набрались наглости и решили притащиться к вам в гости, – разбитно улыбаясь, он облокотился одним плечом на косяк и подался вперед. В этот момент было в его поведении столько уверенной наглости, что Калошин только подивился этому, и почувствовал, как неприятно царапнуло в груди. В этот момент он подумал о Варе, и ему стало обидно за неё, но он постарался погасить в себе неприязнь, и посмотрел на Марту. Она была необыкновенно хороша, внимание мужчин ей льстило, но совершенно не удивляло – привыкла. Она широко распахнула дверь, приглашая их войти.

Дубовик все в той же нагловатой манере разделся, повесил плащ на вешалку, подал пакет с выпивкой и гостинцами хозяйке и первым пошел вслед за ней. Квартира была обставлена небогато, но с большим вкусом, что очень импонировало Калошину. Дубовик же особого внимания на это не обратил. Пока Марта возилась на кухне, застилала скатертью круглый стол в комнате и сервировала его, мужчины рассматривали фотографии на стенах. Калошин полистал журнал, лежащий на диване. На Дубовика он не смотрел, но несколько раз чувствовал на себе его острый взгляд, не понимал его, и за это злился.

Когда сели за стол и подняли рюмки, Дубовик произнес несколько витиеватых фраз, вплетая в них уйму комплиментов хозяйке, причем делал это ненавязчиво, элегантно и, в конце концов, поцеловал руку женщины. Тут уж Калошин понял, за что этого сердцееда так любят женщины. Он не мог бы сказать и десятой доли того, что услышал от Дубовика. Марта смотрела на того мягким взглядом роскошных глаз, изредка опуская их и пряча за длинными ресницами. Калошин почувствовал давно забытое томление в груди, но перебивать Дубовика не решался, просто смотрел и смотрел на женщину. Через несколько тостов Дубовик вдруг начал нахваливать своего товарища, приписывая ему даже несуществующие достоинства. Калошина коробил этот перебор, он уже понял, что у самой Марты не имеет ни малейшего успеха, хотя в отсутствии Дубовика выиграл бы это состязание у Лапшина: был он и интереснее, и мужественней. Но рядом с таким красавцем, элегантным и галантным, он выглядел, как ему казалось, колхозным петухом. И дифирамбы, исполняемые Дубовиком в адрес Калошина были скорее издевкой, чем искренним восхвалением. Зачем он это делал, понять было невозможно, но от него исходил такой магнетизм привлекательности, от которой Марта таяла, как масло на сковородке, даже будучи привыкшей к вниманию мужчин любого возраста и ранга, и от этого Калошин почувствовал зарождающуюся неприязнь к человеку, которого еще совсем недавно хотел видеть женихом своей дочери.

Через какое-то время к ним вышла тётка Марты, сухая сгорбленная старушонка. Марта с позволения мужчин пригласила её к столу, та выпила рюмку коньяку, разговорилась, но засиживаться не стала, ушла к себе.

В разговоре Дубовик как бы, между прочим, спросил о Шапиро, но Марта, чуть поморщившись, ответила, что не очень хорошо была знакома с ней, и ничего плохого сказать не может. Но добавила, что, если возникнет необходимость, она даст нужные показания.

– О, нет-нет, – помахал ладонью Дубовик и, приблизив своё лицо к лицу женщины, сказал медовым голосом:

– Нам не «нужные» давать надо, а правдивые, – и вновь поцеловал руку с аккуратным маникюром. Женщина зарделась и опустила глаза.

Когда прощались, Калошин увидел, что Марта смотрит на Дубовика с сожалением. Тот, похоже, понял правильно её взгляд, и, вновь целуя руку, задержал её в своих мягких ладонях, что совершенно выбило Калошина из колеи, ему хотелось ударить их обоих.

На улице он все же предложил Дубовику зайти к ним, но тот наотрез отказался, чем утвердил майора в своих подозрениях относительно Марты. Он был совершенно уверен в том, что Дубовик обязательно вернётся к ней. Боль в душе усилилась, но он сумел не показать виду, просто попрощался и пошел домой. Варе решил ничего не говорить. И хотя она ни о чем и не спрашивала, но Калошину показалось, что его выдали глаза. Девушка, оставаясь спокойной, предложила отцу ужин, а когда тот отказался, ушла в свою комнату. Ночью ему показалось, что он слышал плач, но подойдя к двери спальни дочери, убедился в том, что ему это просто показалось.

Утро не принесло никаких результатов по поиску Шапиро. Все были на взводе. Калошину после вчерашнего не хотелось встречаться с Дубовиком. Ему казалось, что стоит только взглянуть на него, как всё станет ясно. Но Дубовик, на его счастье, уехал в район, и отсутствовал два дня. За это время боль за дочь в душе Калошина несколько поутихла, и когда тот наконец появился, майор сумел встретить его достойно. Дубовик же вел себя, как ни в чем не бывало, и это облегчало их общение.

В обед приехал прокурор Горячев, и всех оперативников вызвали к Сухареву.

Когда все сели за стол, на зеленое сукно полетела местная газета:

– Я жду объяснений по поводу вот этой статьи, – прокурор с такой силой ткнул пальцем в газету, что проделал в ней дырку.

Все недоуменно смотрели и на Горячева и на газету.

– Кто из вас дал информацию этим борзописцам, что разыскивается Шапиро Роза Алексеевна, которая является завербованным агентом нацистской Германии, убийцей нескольких человек, причем все они перечислены! – прокурорский голос звучал громче иерихонской трубы, но был ещё к тому же злобен и неприятен.

Тем тише и спокойней показался голос Дубовика, который, ничуть не смущаясь, глядя на красного, как рак, прокурора, ответил:

– Это сделал я.

Все разом повернулись к нему.

Горячев поперхнулся, потом заорал:

– Ты!.. Ты… рехнулся? Мать твою!.. Это что за выдумки! Город гудит, все обсуждают эту новость. Преступнице ты открыл все карты! Теперь она точно знает, что мы раскрыли её! Заляжет на дно – и всё! Ты что, пособничаешь ей? Ты понимаешь, что я должен сейчас же тебя арестовать?

– Понимаю. Но пока прошу дать мне карт-бланш, – все таким же спокойным тоном продолжал Дубовик.

Прокурор ещё больше побагровел:

– Какой карт-бланш!? Ты точно съехал с катушек! – Он покрутил пальцем у виска. – Посмотрите на него! Я ему карт-бланш, а он с преступницей в нору!

Дубовик усмехнулся:

– Ну уж вы и махнули! Я, по-моему, никогда не давал никому повода так думать о себе. На эти слова можно обидеться, рассердиться, но я понимаю, что это все продиктовано банальным страхом за срыв дела. А я просто приведу вам эту женщину… И чтобы вы были уверены, что не сбегу, – при этих словах Дубовик горько усмехнулся, – можете приставить ко мне Калошина, ну, и, скажем, Доронина. Дайте им оружие, а свое я оставлю.

– Свое ты в любом случае оставишь! Мало того, сей же час доложу твоему генералу, пусть «порадуется» за своего любимчика! – прокурор никак не мог успокоиться, да и все сидящие в кабинете были просто ошарашены происходящим. А Калошин почувствовал к Дубовику какую-то острую жалость, хотя вид у того был достаточно гордый и независимый, что само по себе уже вызывало уважение, и никакое другое чувство не могло помешать даже восхищаться им.

– И где же ты будешь искать её, преступницу эту? Она что, сказала тебе свой адрес? – ехидно спросил Моршанский. Весь его вид с начала всего разговора был настолько удовлетворенным, что Калошину вновь стало жаль Дубовика, но в то же время его просто поражала самоуверенность майора.

Дубовик не счел даже нужным обернуться к следователю, а на этот вопрос ответил только тогда, когда его повторил прокурор.

– Я очень надеюсь на то, что приведу её к вам. Если нет – я ваш!

Сухарев, молчавший до этого времени, болезненно морщась, обратился к прокурору:

– Может быть, в самом деле, пусть идет? Ребята будут с ним, – Калошина поразило то, что он впервые слышал такой просящий тон в голосе своего начальника. За кого в тот момент переживал Сухарев, он не мог понять.

Горячев, снисходительно взглянув на подполковника, будто сжалившись над ним, махнул царственно рукой:

– Ты тоже ответишь, если что!

На улице Калошин, стоя рядом с Дубовиком, который спокойно курил, не смел поднять глаз на него.

– Ты что, тоже думаешь, что я вот так просто – «с преступницей в нору»? – Дубовик прищурился и выпустил несколько колечек дыма.

– Нет, я так не думаю, но поведение твое считаю легкомысленным, – все так же, не глядя на него, ответил Калошин.

– Ну, это твоё право! А попросил я, чтобы вы были со мной, потому что мне нужна ваша помощь. Просто так вас бы не отпустили. Заводи свою машину, майор! – Дубовик легко запрыгнул на переднее сиденье.

– Не хотите порассуждать на тему, где может скрываться Анна – «Виола»? А красиво звучит, не правда ли? – Дубовик повернулся к Калошину и Доронину, сидящему молча на заднем сиденье.

– Он ещё и «порассуждать» желает! – с треском дернув ручку скорости, Калошин заматерился. – Ты хоть понимаешь, что тебя ждет? Нет бы, спокойно заниматься поисками, он же взялся распространять дезинформацию! Тебе же тюрьма грозит, черт ты этакий!

– Спасибо за поддержку, но я об этом помню! – и вдруг грустно улыбнувшись, сказал: – А ведь, действительно, я могу даже и не дожить до завтрашнего дня, кто знает, не выстрелит ли преступник раньше, чем вы на это отреагируете. А пока… Сделай доброе дело, отвези меня к Марте, хочу с ней попрощаться! Она меня ждет, – и, сказав это, даже отпрянул от Калошина, который в этот момент одарил его таким ненавидящим взглядом, что это чувство осязаемо повисло в пространстве машины. «Какой подлец! Как я мог ошибиться в нем! Как рассказать об этом Варе?» – от этих мыслей Калошин даже заскрежетал зубами. Дубовик же с прежней усмешкой смотрел на майора, полуобернувшись к нему и положив локоть на сиденье.

– Хорошо, я отвезу тебя к ней, а потом посмотрю в твои наглые глаза!

– А это всегда пожалуйста! Что поделать, такая у нас натура кобелиная! – и снова усмехнулся.

Доронин, сидя сзади, только возмущенно хмыкал. Он понял, что между двумя майорами произошла размолвка, и имя ей – Марта. «Да, за такую можно и подраться!» – думал он между тем.

– Василий! Если дернется в сторону, стреляй, не задумываясь, – выходя из машины у подъезда Марты Гирш и идя рядом с Дубовиком с правой стороны, сказал Калошин.

– А вот этой радости я тебе, майор, не доставлю, – все так же спокойно сказал Дубовик и снова дерзко усмехнулся.

Марта была дома. Открыла с какой-то потаенной радостью. Калошину показалось, что она была готова броситься в объятия Дубовика. Тот же галантно склонился к её руке.

То, что произошло в следующую минуту, не понял ни Калошин, ни Доронин. Они услыхали лишь металлический щелчок и слова Дубовика:

– Ну, здравствуй Анна Штерн! Или лучше «Виола», или «Анютины глазки»?

Вой раненной волчицы ударил в уши стоящих в дверях мужчин. Ещё не все понимая до конца, Калошин вдруг увидел близко эти глаза, который столько времени прятались за вуалью длинных ресниц. Не из кокетства она их прятала: в них жила непередаваемая простым языком ненависть.

Женщина в бессильной ярости бросилась на Дубовика, но он вдруг совершенно безжалостно ударил её сбоку по шее, от чего она тряпичной куклой упала к ногам своего недавнего воздыхателя, тут уж ему на помощь поспешили товарищи, которые не сразу пришли в себя от всего происходящего.

В машине она, придя в себя, с призрением смотрела на мужчин и без стеснения подтягивала ажурные чулки, задрав подол халата, и пиная, сидящего рядом с ней, Дубовика острыми каблуками домашних элегантных туфель.

– Мадам, вы портите мой внешний вид, – спокойно, отодвигаясь поближе к двери, но зорко следя за каждым движением преступницы, произнес Дубовик. – А мне ещё сегодня на свидание к девушке идти, – и, глянув на Калошина в зеркало заднего вида, подмигнул.

Того просто трясло от возбуждения. Он не мог понять, что было первичным: или его гордость за майора, или злость на него за то, что вслепую использовал их, или же, радость за дочь. Где-то в глубине души ворохнулось сожаление о том, что женщина, впервые за много лет привлекшая его внимание, оказалась страшным человеком, убийцей, шпионкой и ещё черт знает кем, но тут же угасло, уступив место рассудку.

Когда оперативники привезли Марту в отделение и поместили её в камеру, Горячев не нашелся, что сказать, и лишь спросил:

– А почему она в домашнем халате?

– Извините, женщин в бессознательном состоянии не раздеваю! – с иронией бросил Дубовик.

– Пусть бы сама переодевалась, – пожал плечами прокурор.

– У нее руки заняты, – Дубовик выставил вперед запястья и поводил ими, сводя и разводя в стороны, – причем, на много лет!

– А-а, да-да, – сообразил, наконец, ошарашенный всем произошедшим, Горячев и пошел в кабинет Сухарева. Дубовик насмешливо посмотрел ему вслед.

То, что это была преступница, поняли все и сразу.

Моршанский резво потрусил допрашивать её, но получил такой отпор, что оставил свою затею, только с виноватым видом сказал Дубовику:

– Пусть пока успокоится. Допросить её прошу тебя, я буду присутствовать. Ты на них благотворно действуешь, – и со вздохом оглядел атлетическую фигуру майора.

Дубовик только снисходительно усмехнулся, впрочем, от допроса не отказался. Ему и самому очень хотелось узнать все подробности и жизни, и преступлений этой необыкновенно красивой женщины, которая по воле рока стала настоящей злодейкой. «А ведь могла бы кого-то осчастливить и родить таких же красивых детей», – думал Дубовик, глядя на сломавшуюся, но по-прежнему неприступную, Анну Штерн, «страшную женщину», которая сама ломала и рушила чужие судьбы.

Сухарев метался от телефонов, трещавших без умолку, в канцелярию, поручая Маше накрыть хоть где-нибудь стол, сбегать в буфет за коньяком, конфетами. Тут же её останавливал, требуя то отослать телефонограмму, то отпечатать приказ. Возбуждение его было понятно: дело, которое могло помешать отрапортовать о достижениях приданного ему отделения, было с блеском раскрыто, пусть и не его «орлами», а самим майором КГБ, но умалять заслуги своих оперативников он не позволит, да и сам Дубовик не страдает излишними амбициями – славой поделится всегда.

Горячев, сидя в кабинете подполковника, нервно курил, вздыхал и краснел, придумывая, как лучше, без ущерба своему прокурорскому достоинству, принести извинения Дубовику, а также оправдаться перед генералом КГБ, которому так опрометчиво поспешил доложить о ненадлежащем поведении его подчиненного. Тут же оправдывал себя тем, что Дубовик просто обязан был посвятить его в план операции, о которой знал, оказывается, только он и его коллега капитан КГБ Ерохин. Они же вдвоем и нашли труп Шапиро, который Марта оставила в домике своей, так называемой, тетки на краю города, где та проводила лето, выращивая сомнительного качества овощи. Она, безусловно, была настоящей теткой Марты Гирш, только вот сама Марта была расстреляна немцами в Осиповичах, а её документы переданы завербованной ими Анне Штерн. Из-за внешнего сходства с настоящей Мартой и своих полуслепых глаз женщина не почувствовала подмены, да и видела свою племянницу в последний раз году в тридцатом.

Прозвище «Анютины глазки» Штерн получила за действительно необыкновенной темной синевы глаза, которые казались черными. Первым так начал называть её начальник лагеря, будучи влюбленным в неё. А немцы успешно перевели это на свой язык и назвали «Виолой».

Когда улеглись первые страсти, оперативники собрались в кабинете Сухарева. Все были возбуждены, но Калошину импонировало то, что главный триумфатор вел себя просто и естественно. Майор понимал, что это исходит и от его природного чувства деликатности и такта, а также от полученных настоящих навыков своей профессии. Когда была закончена деловая часть совещания, Сухарев просто предложил выпить. Прокурор для порядка поворчал, но стакан с коньяком из рук подполковника принял с тайной радостью, что все наконец-то закончилось: генерал за своего любимчика-майора прокурора отматерил, но, занятный другими делами, быстро закончил телефонную беседу, Дубовик же просто не вел разговоров на эту тему. Но крепко подпив, прокурор все же решил попенять майору за то, что он умолчал о задуманной им операции. Дубовик, поддерживая за локоть покачивающегося прокурора, усмехнувшись, сказал:

– «Что позволено Юпитеру, не позволено быку»…

Тот, к счастью, не понял ничего и отстал от него, но тут же подошел Калошин и, показав внушительный кулак, грозно произнес:

– Вообще-то, мне надо было бы тебе врезать, но не могу нарушить субординацию.

– Я понимаю твои чувства… Ты думаешь, что мне легко было сохранять невозмутимость, видя, как ты страдаешь – я чувствовал кожей твою обиду за Варю. Но я ведь не обижаюсь, что ты вот так сразу поверил в то, что я подлец. Ты даже представить себе не можешь, как мне было противно изображать из себя этакого стареющего бонвивана.

– Так почему же ты не пошел потом со мной?

– Так ведь ты должен был поверить в то, что я вернусь к Марте. Иначе, вся моя игра пошла бы насмарку. И потом, я после этой дамы чувствовал себя вытащенным из помойки. Я уже тогда знал, кто она. Свою ненависть к этим людям я тебе объяснил. И с таким настроением идти к чистой целомудренной девчонке? Да я себя бы после этого просто презирал. А теперь… Я выполнил свой долг, и это оправдывает меня в Вариных глазах, по крайней мере, я надеюсь на это. Ведь она все знает?

– Я ничего ей не говорил, но она догадалась. И все-таки, почему ты ничего не сказал мне тогда, когда мы шли к ней в гости?

– А ты бы смог сыграть обиженного кавалера, каким ты был в тот момент на самом деле? Самым главным было – это заставить её поверить, что мы влюблены в неё оба. Только один весьма успешно, этакий хлыщ, а другой, тайно страдающий, простоватый майор милиции.

– Спасибо за комплимент! – Калошин обиженно поджал губы.

– Ну, это не самая плохая оценка. Ты был как раз в той роли, какую я тебе, прости, отвел. Если бы эта женщина хоть на миг почувствовала фальшь, где бы мы её сейчас разыскивали, неизвестно. Я, как ты понимаешь, прошёл такую школу!.. Поэтому подобная роль, хоть и была мне противна, но согласись, удалась на сто процентов! – и Дубовик весело и заразительно засмеялся .– А как ты меня ненавидел в тот момент! Твои мысли можно было потрогать! О, это было ещё то зрелище! – продолжая смеяться, он обнял Калошина за плечи и похлопал по спине. Тот, почувствовав, что больше не может злиться на своего товарища, просто посмеялся вместе с ним, ощущая легкость в душе, которая ещё совсем недавно кровоточила болью предательства.

Просмеявшись, Дубовик положил свою руку на плечо Калошина и, уже совсем серьезно посмотрев ему прямо в глаза, сказал:

– Я пойду… У меня осталось самое главное дело на сегодняшний день, которое я должен закончить с честью.

Калошин смог только молча кивнуть. А когда вернулся домой, нашел на столе записку: «Мы ушли гулять». И это было самое счастливое завершение вечера.

Эпилог

На следующее утро оперативники, собравшись в кабинете Сухарева на совещание, слушали подробности раскрытия преступления, которые поведал Дубовик. Им с Моршанским все же удалось допросить женщину, хотя, по признанию самого майора, это лишь начало следствия, и ещё много придется работать, прежде чем будет поставлена последняя точка в деле агента «Виолы».

– Итак. Биографию Анны Штерн опускаю, начну с её службы надзирательницей в женском лагере. Будучи сама ещё с молодых лет преступницей, отсидевшей несколько лет за убийство отчима, она ненавидела весь род людской, особенно женщин. Человек со сломанной психикой страшен, таковой она и была. И ничего лучшего для себя, для реализации своих жизненных принципов, как остаться работать надзирательницей, или, лучше сказать, мучительницей, она не придумала. Среди заключенных были две подружки – Римма Богданова и Изабелла Голышева, которых Анна выделяла особо и издевалась над ними с невероятной изощренностью. Медицинские подробности я упускаю. Любого нормального человека эти пытки шокируют. Но эта женщина по своему типу характера была антисоциальна. Её организационный принцип – «сделать» всех и сознательно манипулировать другими. Такие личности обладают большей агрессией, чем остальные, у них врожденная тенденция к агрессивности и острым ощущениям. А защитная функция её – это всемогущий контроль, и ценность других людей она определяет по степени их полезности и согласию терпеть от неё затрещины. Она не может серьезно любить, устанавливатьотношения, потому что не признает в себе наличие обычных эмоций. Эта женщина, безусловно, обладает лидерскими качествами и полностью подчиняет себе окружающих, что влечет за собой фатальные последствия для последних. Кроме того, ей присуща природная лживость, которая помогает скрыть за маской внешнего благополучия враждебность. Таким образом, сущность этой женщины – отрицание чувств, стремление к власти, потребность доминировать и контролировать. То, что произошло с приходом немцев, это для неё закономерно. Анну благополучно «расстреляли», вручив ей документы Марты Гирш, благо, что у них была очень схожая внешность и возраст. Когда Вагнер легализовался в госпитале, она была отправлена ему в помощь. Анна выполняла все самые трудные и деликатные поручения нациста, и она же впоследствии стала связующим звеном между Вагнером и Каретниковым. Медицинское образование она получила ещё в молодости, правда, не доучилась, но это не помешало ей в будущей жизни.

Всё, что совершила эта женщина, работая с Вагнером, нам ещё предстоит открыть. А в настоящее время ей было дано более серьёзное задание – именно она должна была завербовать работника закрытого предприятия, каковым оказался инженер Арефьев. Тут сыграли основную роль деньги. Модница жена, её завышенные требования к уровню жизни – это все и потянуло его в бездну предательства. Роль Лапшина пока мне не понятна, но с этим мы тоже разберемся.

Так вот. В один из субботних дней Римма Богданова едет со своими коллегами на переборку картофеля в «Красную Зарю». В этот же день, по случайному стечению обстоятельств, туда же за продуктами едет Анна Штерн, хотя она, по обычаю, делала это по воскресеньям. Но… вышло как вышло… Зайдя в дом к Капустиной, она не застает хозяйку, что естественно – день в колхозе рабочий, – и решает пойти отыскать её, но на улице сильный дождь, а Анна одета в тонкий плащ и резиновые боты на каблуке, которые не предполагают путешествия по деревенским улицам. Тогда она, не мудрствуя лукаво, одевает сверх своей одежды большой плащ хозяина дома и его сапоги сорок пятого размера, – Дубовик повернулся к Калошину, – да, Геннадий Евсеевич, она просто надела сапоги на боты, у неё небольшой размер стопы при довольно приличных, – он покрутил пальцами, показывая округлости, – формах тела. А на её ноги я обратил внимание ещё при первой нашей встрече.

– Ну, ещё бы ты да не обратил внимания! Такие ноги! – усмехнулся прокурор.

– Оставим колкости, меня они не трогают, – сухо заметил Дубовик и спросил: – Могу продолжать? – и, не дожидаясь разрешения, давая тем самым понять, что в нем, собственно и не нуждается, оглядел всех и продолжил: – Итак. Зайдя в овощехранилище, Анна сразу же увидела Римму, та, на свою беду, тоже посмотрела в этот момент в сторону пришедшей, и так же узнала свою мучительницу. Анна стремительно выходит, а Римма в порыве гнева, не задумываясь, бежит вслед за ней. Как сказала сама Анна, она не собиралась убивать женщину, хотела предложить ей денег, уговорить, сделать, что угодно, только без убийства, в чем я лично, понимая её сущность, очень сомневаюсь. Но не суть важно. Да, она закурив, ожидала Римму, так как сразу поняла, что та обязательно пойдет следом. Но Римма стала кричать, что пойдет в милицию, чем и подписала себе приговор. Анна увидела открытый сарай и завлекла туда бедную женщину, якобы для мирного разговора, чтобы не мокнуть под дождем. Риммой, как я понимаю, настолько овладели гневные чувства, что она пошла за своим убийцей, как овца на заклание. Ударить сзади женщину не составило труда. После совершения преступления, Штерн спокойно вышла из сарая. Вот тут пригодились преступнице и плащ, и сапоги. В таком виде она тут же уехала домой, решив вернуться завтра. Сцена была обыграна прекрасно. Но был некто, видевший её в субботу. Это бухгалтер Черных. Анна едет в воскресенье к Капустиной, покупает продукты, и даже вместе со всеми сокрушается по поводу исчезновения женщины, но помнит о том, что существует свидетель её пребывания в субботний день в колхозе. Если бы она не встретила Черных в воскресенье на обратном пути в город, она могла придумать что-нибудь другое, но господин случай помогает ей. Ещё в субботу, анализируя все, что произошло у неё с Богдановой и что предшествовало этому, она запланировала убийство Черных, тем более, что он ещё утром в автобусе проболтался, что едет на день рождения друга и предполагает вернуться в воскресенье. Бутылка со смертоносными бактериями готова, остается только зайти в магазин вслед за Черных, пристроиться к нему сзади в очереди и засунуть незаметно водку в карман нетрезвого мужчины. – Видя несколько скептическое выражение лица прокурора, Дубовик кивнул: – Согласен, преступление выстроено сложно, зыбко, но не следует забывать, что мы имеем дело не с обычной женщиной, которая в порыве страсти убивает мужа-изменника и его любовницу, а хладнокровной преступницей, подогреваемой нацистской идеологией и агрессией, пропитавшей всю её кровь. Гибель Черных была неизбежна, измениться мог только способ убийства. Арефьев же подписал себе приговор, отказавшись от преступных действий. Не знаю об истинных причинах принятого инженером такого решения, но только и этот человек, как и Полежаев, и Шаргин, сгорел на том, что не понимал одной простой юридической догмы: согласие на действие не есть само действие, и наказание за это значительно ниже, чем за совершенное преступление.

Дубовик подошел к окну, открыл форточку, впуская струи холодного осеннего воздуха в задымленное помещение, сам устроился на широком подоконнике, потягивая папиросу и пуская дым колечками.

– Капустину Анна соблазнила новым платьем из какой-то шикарной ткани, – в дебри женских штучек я углубляться не стану, – о котором женщина мечтала, назвала ей адрес Шапиро: к себе, по понятным причинам, она никого не водила, чем ввела всех в заблуждение. Капустина откликнулась сразу, поехала, планируя вернуться назад в тот же вечер, но Штерн смогла уговорить её остаться, убедив в том, что все предупреждены, в том числе и мы, причем сделала она это с долей изящества: подошла к телефону, набрала первый попавшийся номер и «поговорила» со всеми. В гостях у Шапиро они и выпили коньяк, а вечером Штерн пригласила Капустину к себе переночевать. И вот теперь предлагаю оценить ум и смекалку преступницы: Шапиро просит их по пути выбросить мешок с мусором, кстати, там были старые игрушки и рисунки сына женщины, к причинам её поступка и отношению к ребенку вернемся позже. В этот момент в уме Штерн мгновенно рождается план убийства Капустиной, а на глаза попадается молоток, которым за несколько минут до этого хозяйка прибивала внезапно рухнувшую вешалку.

– Так вы специально сдернули тогда вешалку? – восхищенно вскинул брови Воронцов.

– Ну, это был маленький эксперимент. Мне надо было убедиться в том, что молоток был взят именно из этого дома. Просто я заметил неглубоко вбитый гвоздь, как если бы это делала женщина, в чем, собственно, и не ошибся. А увидев в шкафу только гвозди без молотка, понял, что был прав. Таким образом, Анна не смогла отвертеться от моего вопроса о молотке, пришлось ей признать умышленное убийство Капустиной. Хотя в её положении одним убийством больше, одним меньше… Ну, а завлечь женщину, не знающую города, на мусорную свалку ничего не стоило: она просто сказала Капустиной, что за сараями путь короче.

– Но почему она не выбросила мешок с мусором? Ведь, по словам свидетеля, она унесла его с собой? – поинтересовался Доронин.

– Мешок, как и все остальные вещи у Шапиро, был примечательным. Если бы Штерн оставила его на месте убийства, то эта вещь привлекла бы внимание или мальчишек, или дворников. А уж по игрушкам и рисункам можно было быстро выйти на Шапиро. Но когда я стал уже подозревать Штерн, я проверил свои догадки относительно мусорного мешка, – он хитро посмотрел в сторону Калошина, тот буквально подскочил на месте:

– Так ты для этого подходил тогда к дворнику у мусорного ящика? Но ты же что-то выкинул и задержался там на какие-то секунды!

– Правильно поставленный вопрос – сразу полученный ответ! – назидательно, с легкой усмешкой, произнес Дубовик. Калошин только покачал головой:

– А выкинул чего?

– Ну, пришлось пожертвовать новую газету! – шутливо развел он руками.

– А когда вы стали подозревать Гирш… то есть, Штерн? – с нескрываемым любопытством спросил Костя Воронцов.

– Да-да! – поддержали его в голос прокурор и Сухарев.

– Да, практически, сразу с убийства Жуйко. Штерн прекрасный психолог и аналитик. Из всех наших вопросов она сразу вычленяла истинный наш интерес. Анализировала она и свои поступки и действия. И про пуговицу не знала, но могла предположить, поэтому переодела Жуйко в свою блузку, и про окурок вспомнила. Но, как я уже говорил, чем больше человек совершает преступлений, убирая свидетелей, тем больше совершает ошибок и оставляет улик. Она, в конце концов, всего лишь человек, и не подумала о том, что на её ум найдется ещё более острый.

– Ну, в этом мы не сомневаемся, – опять поддел Дубовика прокурор, но тот даже ухом не повел, продолжая:

– На квартире Жуйко Штерн оставила столько улик в пользу нашей версии убийства, что стало понятно, как начинает метаться преступница, уничтожая один след и оставляя два других. Майор Калошин обратил внимание на то, что на столе не было ложечки, которой размешивали таблетки, мало того, блузка оказалась явно чужой, об этом свидетельствовали не застегнутые манжеты. Спрятанные сигареты, отсутствие окурков этих сигарет в доме, лишние таблетки в руке – все это говорило о том, что произошло именно убийство, но эти улики не привязывались напрямую ни к кому из фигурантов. А вот духи!.. – Дубовик сел за стол напротив Калошина: – Геннадий Евсеевич, я в очередной раз прошу извинить меня, я многое скрывал от тебя, – и добавил тише, – по понятным тебе причинам. Когда мы с тобой осматривали дом Жуйко в первый раз, я сразу обратил внимание на стоящие на комоде духи: все они были открыты, стояли напоказ, а вот «Красная Москва» – в закрытой коробке. Никто из вас на эту деталь внимания не обратил, и винить вам себя не в чем. Я, повторюсь, прошел очень хорошую школу, изучал в свое время и этику, и эстетику. Так вот, парфюм имеет свойство портиться на свету, поэтому и духи, и одеколон хранить нужно в закрытых коробках. Тот, кто их поставил на комод, был знаком с этим простым правилом хранения. Мне стало ясно, что духи чужие ещё и потому, что все вещи Жуйко пахли чем угодно, всякими духами, но только не «Красной Москвой», а вот блузка, надетая на покойнице, просто источала этот аромат. Кто из вас хоть один раз понюхал этот парфюм, хоть духи, хоть одеколон, знает, насколько стойкий запах они имеют, просто так от него не избавиться, поэтому, если бы блузка висела в шкафу, другие вещи хоть немного, но переняли бы на себя этот аромат. Могу согласиться с тем, что это необязательно, что Жуйко могла попользоваться этими духами в день своей смерти в первый раз. Но когда мы с Геннадием Евсеевичем вторично приехали на квартиру покойной, я открыл коробку с духами и обнаружил, что пробка не открывалась ни разу; вам, наверное, всем известно, что входящие в горлышко пробки просто так не открыть, они запечатаны очень плотно и надёжно. Кроме того, флакон был полон. А прочитав заключение экспертизы по отпечаткам пальцев, я обратил внимание на то, что на коробке с «Красной Москвой» они расположены так, как если бы их обхватили всей пятерней, что нехарактерно для таких вещей. Теперь мне надо было найти женщину, пользующуюся этими духами постоянно. У Шапиро были духи «Красный мак», этим резким перечным запахом пропитано в её квартире буквально всё! Значит, должна быть третья женщина, пользующаяся духами «Красная Москва» постоянно.

Тут я должен сделать некоторое отступление. Боюсь вас утомить, но все же рискну рассказать о своих исследованиях. Я иногда пользуюсь этим методом, и предлагаю вам послушать, в чем он заключается.

Дубовик взял со стола Сухарева листок бумаги и начертил большой круг.

– По окружности расписываем имена фигурантов, улики и все, что есть по делу в хронологическом порядке. Потом соединяем эти точки. Вот например: сначала идет Богданова, за ней пуговица, сигарета, синий плащ, Черных и так далее. Попробуем соединить все точки, которые хоть как-то взаимодействуют между собой. Рядом с Богдановой сигарета, пуговица. Синий плащ можно соединить с Черных, с ним же – токсин. Ну, и дальше. Попробуйте проделать это сами и тогда увидите, что Гирш можно соединить со многими точками. В живых у нас остались она и Лапшин. К нему духи не имеют никакого отношения. Остается Марта. Вот тогда я иду вместе с майором в гости к этой женщине, но при этом понимаю, что если она и есть наша преступница, то её надо обезоружить – усыпить бдительность. Чего мне это стоило, знает майор Калошин, и заострять внимание на этом не будем. Но у неё в доме на тумбочке я увидел искомые духи, и коробка была закрыта. Других духов у неё просто не было. В этот же вечер я, проводив майора, посетил одну даму, – Дубовик виновато посмотрел на Калошина, – это было продиктовано необходимостью, – эти слова он адресовал исключительно майору. – Я вспомнил, что Черных лечила такая… истинная, настоящая еврейка Циля Абрамовна. Да, я пошел к ней. Они с Мартой Гирш работали в одной сфере, значит, та должна была хорошо знать Марту. Так вот, эта милая женщина сказала мне следующее: «Эта Марта такая же еврейка, как я балерина». Ну, тот, кто знаком с Цилей Абрамовной, может представить себе эту «балерину». Таким образом, ещё одна мозаичная картинка встала на свое место. Девушка в парфюмерном отделе универмага по фотографии совершенно уверенно узнала Марту, которая несколько дней назад покупала у нее флакон духов. Да, у Марты они тоже были, но использованные наполовину. Вылить на себя полфлакона таких духов за три дня можно только под наркозом. Теперь, думаю, вам все понятно.

– А газетная статья? – снова поинтересовался Воронцов.

– Ну, это уж совсем банально. Чтобы окончательно усыпить бдительность этой женщины до конца, надо было признать кого-то преступником. Шапиро как нельзя лучше подходила на эту роль, тем более, что она была зависима от Штерн: та знала её ещё с лагеря, знала о её махинациях с лекарствами и липовыми справками, знала и о том, что та использовала ребенка для получения пособия и дефицитных лекарств для его лечения, но шли они спекулянтам на продажу. Таким образом, поняв, что с Жуйко у неё ничего не вышло, что мы продолжаем искать истинного преступника, и выходим на след Шапиро, Штерн убивает её. Теперь она спокойна: тело спрятано, ищите, сколько хотите.

– А если бы она не прочитала эту заметку? Ведь не все покупают нашу газету? – теперь вопросы появились и у Моршанского.

– Дома у Штерн в газетнице я увидел именно эту газету, а на уголке был прописан адрес химическим карандашом, как это делают почтальоны. Значит, газета в дом приходит постоянно. А если её не читают, то зачем она нужна?

– У неё тетка ведь есть?

– Та слепа, как крот, а очков у нее нет.

– Ты что, и это успел заметить? И когда? – в очередной раз удивился Калошин.

– Я в разговоре с этой теткой многое, что узнал. Просто ты не слышал, – Дубовик улыбнулся одними глазами.

– А где же ты был, Геннадий Евсеевич? – удивился Сухарев.

– За хлебом ходил, – спокойно ответил за него Дубовик и продолжил: – Вот эта самая тетка и открыла мне, что у них есть домик на окраине. Туда мы с капитаном Ерохиным и поехали. Кстати, там же обнаружили и большую сумму денег, драгоценности и пневмолизин, несколько ампул. А самое главное, что там же мы обнаружили пневматический пистолет СП сорок пятого года выпуска, и пули к нему. Счастье, что это оружие не успело выстрелить, что вполне могло бы произойти, не останови мы эту женщину. Теперь, товарищ прокурор, я надеюсь, что вы понимаете, насколько наши с Ерохиным действия были оправданы?

– Ладно тебе, все уж и так понятно. Молодцы, что скажешь.

– Товарищ майор, а как она выманила Шапиро? Та ведь на поминках была, – Костя Воронцов слушал Дубовика, открыв рот, и для себя решил, что пойдет учиться заочно: уж очень грамотно говорил и действовал майор. А как раскрыл такого немецкого агента! Он даже начертил круг по совету Дубовика и пытался сделать выводы по этому чертежу, но пока получалось неважно.

– А вот как выманила?.. Пока об этом она молчит, а выводы делать не на чем – сидела женщина на поминках, и вдруг просто исчезла. Никто ничего не видел, не слышал. Так что, Костя, если Штерн об этом сама не расскажет, останутся только догадки.

– А каким способом она её убила?

– Так же, как Капустину, как Богданову – в акте экспертизы так и записано: тяжелым тупым предметом…

– Слушай, Андрей Ефимович! У меня ещё вопрос остался: как же это Штерн умудрилась заставить Жуйко надеть свою блузку? Или пьяной было все равно? – спросил Сухарев. – Я вот ваши протоколы читал и все думал об этом. Примерить, может быть, предложила?

– Я тоже ломал над этим голову, хотя сути преступления ответ на этот вопрос не меняет, но было интересно: я сделал один вывод, спросил Штерн, она даже отрицать не стала того, что я прав. Просто прочитал акт экспертизы, там уважаемый Валерий Иванович очень подробно описал блузку, которую привез с квартиры Жуйко. Оказалось, что она была залита водкой, причем с правого плеча: Штерн просто окатила её из стакана, та и переоделась, сама. А во что, ей было все равно. В том состоянии она уже мало что понимала. Пролив, якобы случайно, водку из одного стакана, Штерн принесла ей другой, уже напичканный таблетками. Конечно, много ещё нестыковок в этом деле, но теперь уже следователи с Лубянки будут добиваться её признаний. А мы свое дело сделали!

Вечером Калошин затащил Дубовика к себе, хотя тот пошел сам с превеликим удовольствием, где они пили коньяк и ещё долго обсуждали всё произошедшее. Калошин никак не мог себе простить, что столько упустил, перестал доверять своей интуиции, потерял профессиональный нюх, на что Дубовик ему резонно заметил:

– Ты, Геннадий Евсеевич, просто встретил красивую женщину, влюбился, сам того не понимая, ну и забыл себя. Такое бывает, не тушуйся. В конце концов, преступление раскрыто.

– Подожди, – Калошин оглянулся на дверь кухни, куда вышла Варя, – скажи, какие чувства ты испытываешь к моей дочери?

– Честно? – Дубовик тоже посмотрел на дверь, и сказал вполголоса: – Самые серьезные.

– Но ведь ты же голову не потерял и преступление раскрыл.

–Потому что, Варя, вернее, мысли о ней не мешают мне работать, а напротив, помогают. У нас, Геннадий Евсеевич, был преподаватель-психолог, который всегда внушал нам одну мысль, что любой негатив надо уметь обратить себе на пользу. Хотя назвать негативом любовь и нельзя, но очень многие сгорают на этом чувстве. Помнишь Мату Хари? – Калошин кивнул. – В нашей работе все должно взаимодействовать друг с другом. Поэтому, редко кто из моих коллег может похвастать счастливым браком. А такая женщина, как Штерн, не будь она даже той, кем оказалась на самом деле, может только сводить с ума. А жену мы тебе найдем, правда, Варечка? – Дубовик весело подмигнул вошедшей девушке.

– Обязательно найдем!

Продолжение следует.

Оглавление

Глава 1.

Глава 2.

Глава 3.

Глава 4.

Глава 5.

Глава 6.

Глава 7.

Глава 8.

Глава 9.

Глава 10.

Глава 11.

Глава 12.

Глава 13.

Глава 14.

Глава 15.

Эпилог