Универсариум [Антон Кара] (fb2) читать онлайн


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]
  [Оглавление]

Антон Кара Универсариум

1

Сравнимо с приятным погружением в глубину. Без мыслей о запасе воздуха на всплытие. Да оно и не планировалось… это всплытие.

Возможно, всему виной надоевшие своей однообразной канителью и, кажется, совсем уже ничем не отличавшиеся друг от друга дни. Они и помогли моим затуманенным зрачкам сфокусироваться на рекламном плакате, пока я шел к машине.

«Лекция профессора Венгрова А.Ф. Для тех, кто ищет свой путь. 15 мая в 19.00».

А возможно, всему виной женщина.

Виолетта Вишневская.

Да, да, та самая знаменитая Виолетта Вишневская, певица. Развешанные в городе плакаты с ее кокетливым образом мозолили мне глаза несколько последних недель, оповещая о ее грядущем концерте. Благо, что это событие уже позади и я удачно его избежал, и теперь эту рекламу с улыбающейся эффектной красоткой сняли со всех билбордов. Но, видимо, машинально, по инерции, я всё еще поглядывал на плакаты, выискивая ее смазливое личико. А наткнулся на: «Лекция профессора Венгрова А.Ф. Для тех, кто ищет свой путь. 15 мая в 19.00».

Я и знать не знал, кто такой этот Венгров. И не был настолько разочарован жизнью, чтобы искать новый путь. Поэтому плевать я хотел на его лекции, на его путь и на него самого.

Неизвестно, был ли этот плакат здесь еще вчера, или проветривался уже месяц, или его повесили пятнадцать минут назад. Но, прочтя рекламку, я улыбнулся. Потому что было 15 мая, без пяти минут семь и лекция должна была проходить в здании старенькой филармонии – а это через дорогу.

Я сел за руль и завел мотор.

Самый обычный вторник. Или четверг? Или другой потертый хренедельник… Меня ждут любимый диван, полбутылки вискаря и новый порнофильм. Пожалуй, этой слабосюжетной киношкой сегодня и ограничусь. А то что-то нет настроя на больший физический труд и лишнее общение.

Наверное, это будет грудастая блондинка, которая одарит меня своими ласками на мониторах очков виртуальной реальности. Или к нам присоединится губастая брюнетка, забитая готическими татуировками по всему телу. Или что там еще предложат в оплаченном мной премиум-сегменте.

Профессор Венгров, подскажи, что мне выбрать.

Я посмотрел на здание филармонии, где планировалось поведать людям о новом пути. В дверь входили мужчины и женщины, и в возрасте, и молодые. Да и наряжены все по-разному: и солидно, и как на сельскую дискотеку.

Вон та виляющая бедрами милашка, в короткой леопардовой юбке – и как она решилась на этот прикид! – все-таки разбудила во мне задремавшую мысль о том, чтобы снова вызвать девочку. Одну из моих великолепных пташек из «Романтиза» – дома терпимости для очень важных персон. Например, безумную и беспощадную Марго, с грудями-арбузами. И позволить ей выжать из меня все имеющиеся ресурсы. А может, пригласить миленькую и кроткую Сонечку и вытрясти из ее хрупкого восемнадцатилетнего тела всю школьную память?

Профессор Венгров, подскажи, кого мне выбрать.

А может, поехать в клуб «Бездна» и забрать оттуда какую-нибудь добротно размалеванную гостью со свежим маникюром и пахучими блестящими волосами? Или совершить такой же захват легкодоступной, но в образе неприступной незнакомки в клубе «Сан-Марко»? А перед этим раздавить пару бокалов с хозяином заведения Марком. Которому в свое время моментально пришлась по вкусу первая пришедшая в мою голову идея назвать клуб его именем, да еще и добавить ему святости приставкой «Сан».

Профессор Венгров, не молчи!

С такого расстояния казалось, будто в дверь филармонии входит очень даже немало симпатичных блондинок и экстравагантных брюнеток. Занятная сходка.

А почему нет? Всё равно пока пробки в городе.


* * *

Я заглушил мотор, вышел из машины, перенесся через дорогу и подошел к входу. Рядом уже никого не было. Видимо, я буду заключительным гостем этого шабаша искателей.

Проник за дверь.

Сначала короткий узкий коридор. Затем широкий холл, устланный дряблыми выцветшими коврами, выглядевшими совсем печально под приглушенным светом старенькой люстры. Тут же – пустой, нефункционирующий гардероб. Три ветхие ступеньки вниз перед двумя дверьми, ведущими в основной зал. И огромные зеркала. Возле них в основном и концентрировались пришедшие, ища подтверждения, что выглядят они достойно. Или хотя бы прилично. Или хотя бы терпимо.

Люди вели себя так, словно тут не впервые. Возможно, это их еженедельный ритуал. Странно, ведь за несколько лекций наверняка можно было уже и карту нового профессорского пути нарисовать. Масштабом один к одному.

Я старался не слишком явно озираться по сторонам, чтобы не обнаружить, что я здесь не свой, а зашел на огонек, только чтобы поглазеть на местных красоток и найти среди них готовую продолжить тот самый неведомый путь в паре со мной. И завершить его в моей кровати.

Гости неспешно входили в зал. Я торопился еще меньше, курсируя около гардероба и присматриваясь, к какой бы округлой заднице примкнуть и сопроводить в апартаменты холостяка. Было несколько интересных экземпляров… Но я почему-то не решался. Не решался не прицепиться к какой-нибудь симпатяжке, а войти в зал. Через открытые двери я видел помещение со сценой и рядами кресел, которые с энтузиазмом заполняли слушатели. На самой сцене пока было пусто. Но именно она внушала мне необъяснимую робость перед тем, что там должно… кто там должен был появиться.

Да кто ты такой, профессор Венгров? Князь тьмы? Оживший и выбравшийся из бинтов мумификации Аменхотеп Третий? Лиса из «Колобка»?

Я пропустил в зал последнего человека, вежливо придерживая дверцу. И наконец остался в холле один.

Миг настал. Пора принимать решение.

И оно очевидно – надо валить отсюда, из этого чуждого для меня мира профессоров и вечерних студентов.

Я расслабил руку и сопроводил дверь до полного закрывания.

А это значит: любимый диван, полбутылки вискаря и… огнедышащая Марго.

Я не успел оторвать ладонь от ручки, как шумно распахнулась дверь парадного входа и в нее влетела молодая женщина чрезвычайно приятной наружности. Круглое лицо, пухлые губки, прыгающие груди.

Я невольно замер.

Нет, совершенно точно – всему виной женщина.

Черноволосая. Голубоглазая. Розовощекая.

– Началось? – раздался в пустом холле ее задорный голос.

Он качнул мои барабанные перепонки и заставил меня очнуться и осознать, что я завороженно на нее смотрю.

– Начинается, – скромно протянул я и тут же дернул ручку двери, приглашая ее войти внутрь.

Она проскользнула мимо меня в зал. Я уверенно – да, теперь уверенно! – шагнул вслед за ней. Возможно, она и есть мой путь на сегодня.

Она торопливо двигалась вперед по проходу, смотря по сторонам, видимо, отыскивая свободное место. А я просто плыл за ней. За ее аппетитной задницей, скрывающейся под подолом короткого малинового платья. За посланной мне путеводной звездой.

Несколько свободных кресел было в четвертом ряду. Около которого опаздывающая гостья остановилась и опустила крайнее сиденье. Заметив, что я следую прямо за ней, она сделала еще один шаг внутрь ряда, уступая мне выбранное ею место, и села на соседнем. Я расположился рядом, кивнув ей в знак благодарности за проявленную вежливость, но она этого уже не увидела. Она смотрела на сцену. На очень, наверное, ей интересную пустую сцену.

Я покрутил головой. Тут человек сто двадцать.

Шуршали, кряхтели, кашляли.

Какой же путь вы здесь ищете? Неужели вы все такие потерянные?

Наконец из-за кулис вылезла пожилая женщина в белом костюме, похожая на придворную даму из 18-го века. Похожая обильно напудренным лицом и смахивающей на парик прической. Не хватало разве что козырного веера.

Она громко объявила:

– Пожалуйста, присаживайтесь, лекция начнется через минуту.

И тут же скрылась цирковой лошадиной походкой обратно за занавес.

Шорох утихал.

Я боковым зрением осматривал соседку. Хорошая.

Нужно, нужно ее забирать, увозить и укладывать.

Она не похожа ни на студентку, ни на заядлую книгочейку, ни на учительницу. Года 23–24 где-то, плюс-минус. Ухоженная. Так скорее выглядят владелицы салонов красоты. Или актрисы рекламных роликов дорогих духов. Или бывшие эскортницы, назначенные на государственные должности. То есть – шикарно.

Она уж слишком увлеченно смотрела на сцену, ожидая, видимо, наиграндиознейшего представления.

Чего ты ждешь, моя радость, что здесь сейчас вдруг проедет поезд?

Пора раскрыть ей глаза на то, что самое лучшее, что может случиться в ее жизни, – это я. Но начинать надо с малого. Я повернулся к ней и спросил:

– Вы тут тоже впервые?

Она ласково взглянула на меня. Ничего не ответила. За мгновение нашего безмолвного визуального контакта я почувствовал себя малолетним глупышом. Я совершил на нее нападение залпом из пушки, а ядро просто не долетело до ее башни. По небесам ее глаз проплыли облака высокомерия. И солнце снисхождения. И радуга умиления.

В этот момент на сцене показался старец лет шестидесяти. Венгров, видать. Чисто выбрит, острый нос, густые черные брови, короткие волосы, серые из-за обильной седины.

Моя соседка поднесла указательный палец к губам и мило шикнула. Сдув все мои назойливые военные корабли подальше от ее золотых берегов. А затем вновь обратила взор на сцену.

Ну что ж. Атака сорвана, но это была всего лишь разведка. Главные войска еще даже не показывались из-за горизонта.

Старец был невысокого роста. В строгом костюме. И босиком!

Охренеть – босиком!

Я на всякий случай обозрел других слушателей – для меня ли одного это необычно? Надеюсь, они хорошенько пропылесосили сцену.

– Добрый вечер, – произнес босой. – Рад вас приветствовать.

Он медленно осмотрел ряды. Легкая улыбка на лице.

– Сегодня вы здесь, – продолжал Венгров. – Это значит, что вам не всё равно.

Вот тут он неправ. Мне точно всё равно. Что бы там ни было.

– Вам не наплевать на свою жизнь. На то, какая она есть и какой она будет.

Серьезные вещи толкует. Снег белый. Вода мокрая. Белье надо менять. Ля-ля-ля… И фа-диез.

– И еще это значит, что вы верите в то, что всё будет именно так, как вы хотите. Иначе вы бы сюда не пришли.

Меня уже начала напрягать эта обстановка.

– Да! Верите!

Ну хорош уже в уши дуть.

– А вера!.. – он здорово повысил тон, – важнее всего. Вера!.. – крикнул, – сломает все преграды на вашем пути. Вера!.. – снова протрубил он. – Приведет вас к счастью.

Похоже, мне пора. Этот клуб не для меня.

Неужели это религиозное сборище? Странно, что о вере говорит не бородач в рясе, а профессор. То бишь ученый. А они, как правило, не верят ни во что, если не считать теории большого взрыва. Или Венгров какой-то испорченный?

Я начал ерзать в кресле, осматривая слушателей, попутно заглядывая в слабообзорное декольте соседки. Ничего не видно. Но выпуклость крайне многообещающая.

Если к ней обратиться сейчас, она, стопудово, даже не расслышит. Чрезмерно верующая, видимо. Ну ниче-ниче, моя радость, слушай, смотри, записывай в тетрадку, я дождусь, ой, я дождусь! Я возьму всё, что сам себе наобещал от твоего имени.

– Рад видеть много новых людей в зале.

В этот момент я интуитивно взглянул на Венгрова. Этот хрен с довольным лицом смотрел на меня. Словно распознал шпиона в своем отряде. И как бы мысленно погрозил мне пальцем. Засунь себе свой палец знаешь куда!

– Это значит, наша вера интересна людям, – завывал профессор. – Она нужна им. Нужна нам.

Да ничего мне тут даром не нужно. Если не считать прелестного тела соседки. Но его я непременно еще вкушу.

– Мне хочется обращаться к вам не как к массам, а индивидуально. И рассказывать о вере не со сцены, а в тихой дружеской беседе. Лицом к лицу. Глаза в глаза.

Его глаза в эту секунду действительно смотрели в глаза напротив – в мои.

Этот коняра до сих пор таращился на меня! И, сука, не отводил взгляд. Я стал жалеть о том, что не поехал домой. Или откисать в какой-нибудь клубняк с друзьями. Или один. Че ты уставился, лось?

– Я хочу познакомиться с каждым из вас. И каждому из вас показать тот путь, ради которого вы сюда пришли.

Отвернись, сука!

– Ведь мы знаем, что сегодня вы к нему готовы.

Он так нервировал меня своими сверкающими глазенками, что мне захотелось врезать ему в челюсть. Вот прям размахнуться и засадить кулаком. Вот прям записаться на секцию бокса, походить полгодика, наработать технику, посмотреть подряд все фильмы про Рокки и втащить ему со всей силы по его кривой профессорской ухмылке. Взбесил!

– Вот вы, молодой человек, – Венгров вытянул руки и устремил обе ладони в мою сторону.

Ну и сволочь.

В этот момент сто двадцать голов повернулись, чтобы посмотреть на меня – на то чудо, которое, как они, наверное, полагали, должно было им открыться.

У меня появились какие-то неприятные ощущения в горле, в животе, в ногах, у корней волос, под носом и под ногтями. Чего ему от меня надо?

– Пожалуйста, будьте любезны, выйдите к нам, – голосом гостеприимного хозяина трепал Венгров. И указал мне рукой на сцену.

Профессор ждал. Зал ждал. И моя соседка тоже ждала.

А я чувствовал, как вдавливаюсь в кресло. Хотя на меня это не похоже. Детские страхи перед чем-либо – это не про меня. Да и дело вовсе не в страхе, а в дискомфорте. Мне не хотелось совершать никаких незапланированных поступков в угоду и к радости тех, к кому я по меньшей мере равнодушен. А этому умнику мне хотелось еще и по наглой ботанской морде настучать.

Хренушки тебе, лошадь старая!

– Боюсь, я не готов, – промямлил я и, неуверенно мотая головой, попытался улыбнуться.

Вот зачем мне всё это сдалось?

Моя соседка мило смотрела на меня своими игривыми голубыми глазами. Она сказала:

– Ну что же вы? Неужели вам не интересно?

– Не настолько, – шепнул я.

– Ну пожалуйста, – она положила ладонь мне на колено, – доставьте мне удовольствие.

Ничего себе заявка!

Да я готов неоднократно доставлять тебе удовольствие. Устроить тебе тур по моей постели с опцией «Всё включено». 8 дней, 7 ночей.

А еще она невероятно… светлая.

Ее голос такой чувственный. Ее лицо такое дружелюбное. И ее рука на моем колене.

Ну… если так… может, позже… А, и ладно! Что ж он, с меня туфли снимет?

Я поднялся с кресла. С показной невозмутимостью неторопливо застегнул верхнюю пуговицу пиджака. Пусть видят, что меня абсолютно никак не накаляют их местные забавы. Мне плевать с крыши небоскреба. Я круче их мудрейшего профессора. Я круче их всех. Я невообразимо крут. И с тупой улыбкой побрел в сторону Венгрова.

Людишки стали восторженно шипеть. Что ж, хотели клоуна – получите. Только под гримом может оказаться волшебник. И ожидаемое веселье не состоится.

Я быстро взобрался на сцену.

– Добрый вечер,– сказал Венгров и протянул руку.

Я поздоровался с ним. Но сразу он мою кисть не отпустил. Да еще и обхватил ее крепко двумя руками, вонзив в меня испытующий взгляд чернющих глаз. Нечего меня пугать, пугало, я сегодня в коричневых штанах.

Лектор продолжил:

– Можно узнать ваше имя?

Хорошо, что это не сектанты, у которых нет имен и различий. У этих, возможно, нет только обуви.

Может, соврать? Какая им, к хренам, разница, как меня в действительности зовут? А вдруг в зале есть знающие меня пассажиры. Тогда врать стремно. Скажу как есть.

– Эдуард.

Вот так – карты на стол.

– Зачем вы пришли сюда, Эдуард? – выплеснул босой профессор.

Похоже, все-таки придется соврать.

– Постойте, не отвечайте, – Венгров положил ладонь мне на грудь, как бы останавливая меня, обернулся в сторону зала и сказал: – Это известно и так. И мне, и каждому из вас. Потому что сегодня – тот самый день, когда вы решили что-то изменить.

Дискомфортно: все смотрят на меня, думают неизвестно что, этот странный чувак держит меня за грудь, несет какую-то ахинею.

– Сегодня – первый день остатка вашей жизни.

Древняя пословица.

В зале образовалась абсолютная тишина. Почему никто не записывает?

– И сегодня вы решили, что будете жить по-новому. Я прав, Эдуард? – Тут он вновь посмотрел на меня.

Мне ну совсем не хотелось с ним соглашаться. Не хотелось доставлять ему излишнюю радость своим активным участием в его болтовне. Не хотелось превращаться в его подопытную мышь.

Но Венгров вновь меня притормозил:

– Не отвечайте. Потому что вы еще сами не знаете, что я прав.

Ты смотри, какой он, сука, умный!

– Но я не хочу, чтобы вы подумали, что я просто умничаю. Я много прожил, много видел, много знаю. И я докажу вам, Эдуард, что знаю лучше вас и лучше каждого в этом зале, – он провел рукой по воздуху, – почему сегодня все вы здесь.

Наконец профессор убрал руку от моей груди. Я сразу почувствовал невероятное облегчение. Будто из меня вытащили окровавленный меч. С зазубренным лезвием. С подключенной к нему тысячей вольт. Я медленно и, надеюсь, не заметно ни для кого глубоко вздохнул.

А Венгров принялся вальяжно расхаживать около меня.

– Вам кажется, Эдуард, что вы пришли сюда случайно. – Он не поднимал на меня взгляд, а говорил как будто сам с собой. – Просто потому, что у вас было свободное время и вы хотели его как-нибудь убить.

Он стал ходить вокруг меня. Чтобы голова у меня закружилась, что ли? Только не бегай.

Я прищурил глаза и чуть сжал губы, изображая внимание.

– Однако вы и сами чувствуете, что такое решение для вас нетипично.

Пожалуй, этот хмырь не беспричинно зовется профессором. Какие-то пятерки в зачетку ему поставили вполне заслуженно.

– Как вы считаете, я прав или заблуждаюсь?

Снова он задал вопрос, повергая меня в необходимость выдать какую-нибудь реакцию. Будто цирковой усач во фраке и цилиндре щелкнул хлыстом, знаменуя, что мне – дрессированному тюленю – нужно перепрыгнуть с одного помоста на другой. Но нет. Тюлень не прыгнет, а с достоинством слезет и заберется.

Я со скрежетом в голосе ответил:

– Ну… возможно, отчасти правы.

Мой отпор по содержанию получился крайне вялым.

– Значит, отчасти? – Венгров остановился и внимательно посмотрел мне в глаза, словно искал место, чтобы вбить гвоздь. – Тогда слушайте дальше. Вам тридцать лет…

Ну и что? Я и выгляжу на свои. А что ж не уточнил, что тридцать с половиной?

– Не так давно у вас появилась депрессия. Вернее, возникла она гораздо раньше, чем вы это ощутили, уже, как говорится, глядя в зеркало. Вы чувствуете, что что-то не так, но не можете это сформулировать. Словно образовалась душевная пустота, стал нечетким смысл того, что и для чего вы делаете, хотя раньше понимание этого было абсолютным как разумом, так и сердцем.

Хмм. Ну неплохо, неплохо.

– Возможно, вы пробовали заниматься самолечением, основываясь на имеющихся у вас шаблонных представлениях, как бороться с тоской. Но, не имея самого важного знания, вы не смогли найти лекарства.

Самого важного знания? Астробиофизикотригонометрия?

– Самого важного знания, – повторил он, – знания о себе.

Да я великолепно владею знанием о себе. Или речь идет не об онанизме?

– Однако будучи в этом непросвещенным, вы просто заменили одни ваши условные радости и удовольствия на другие, но по сути ничем не отличающиеся от прежних. Поэтому подобные методы и не сработали. И не сработают! И вы рискуете завязнуть в этом порочном круге.

Не уверен, все ли слова я сейчас понял.

– Ваша работа, ваша высокооплачиваемая работа вам прилично наскучила. Вернее, у вас не работа, а собственный бизнес. Вы сами хозяин своего дела. И вы уже не получаете удовольствия от общения с партнерами и подчиненными, а у вас однозначно имеется штат подчиненных.

На мне все шмотки брендовые – ясное дело, что много зарабатываю. Не то, что его костюмчик, который он носит еще со школьного выпускного. Видел бы он мою машину. А про бизнес… Сейчас почти все – предприниматели. Да и насчет подчиненных – тоже несерьезная догадка.

– Ваши друзья, – Венгров продолжал изобиловать громогласными выдержками из воображаемого им моего досье, – точнее, люди, с которыми вы общаетесь повседневно и проводите время, связаны с вами только бизнесом. Либо иными финансовыми взаимоотношениями.

Да почему? А хотя…

– Возможно, вы никогда не задумывались, но я открою вам, всех этих так называемых друзей, коими вы их считаете, и вообще всех людей из вашего окружения интересует только, сколько вы зарабатываете, сколько денег имеете и на какой машине катаетесь. И худшее в этом то, что они вам завидуют. И никакой не белой, как принято считать, непорочной завистью, а той самой, черной, колющей завистью. Они хотят иметь ваши деньги, Эдуард. Они даже хотят вашу машину. Впрочем, их вполне устроит, чтобы просто всего этого не было у вас, чтобы они почувствовали себя лучше.

По-моему, это уже похоже на грубость.

Профессор замолчал. Его лицо обрело задумчивый вид. Видимо, список его знаний обо мне закончился. Наверное, он искал, что бы еще такого невероятного ляпнуть, но пока сочинить ничего не получалось. Хотя, сучонок, говорил всё как есть. Неужели это и впрямь написано у меня на лице?

Венгров произнес:

– Я знаю, о чем вы думаете, Эдуард.

Надо же – и мысли мои читает? Вот это уже действительно космос. Вот это уже в натуре молодец. А ну-ка! Жили-были, умерли-бумерли. Повтори это – и я нареку тебя Мастером.

Он сказал:

– Вы думаете, что сделали себя сами. Что достигли таких высот благодаря вашим неординарным способностям. Вы думаете, что имеете всё. Что получите всё, чего захотите. Вы думаете, что этот мир принадлежит вам.

А старик и в самом деле молоток. Вот эти последние слова достаточно точно заряжены. Прямо первая статья моей внутренней конституции.

– Но это не так.

Не так?

– Не так! – звонко повторил он, вероятно, достигнув кульминационной части своего разоблачительного монолога в роли Шерлока Холмса.

А что дальше? Открытый финал или драма только в разгаре?

Профессор продолжил:

– Вы думаете, что тот безумно дорогой автомобиль, на котором вы ездите и ключи от которого так наигранно безразлично всем демонстрируете, принадлежит вам?

Твою мать, а кому же еще?!

– Нет, Эдуард. Это самое большое ваше заблуждение.

Тут Венгров сделал многозначительную паузу, во время которой осмотрел зал, раздавая при этом всем своим загадочным и довольным видом виртуальную барабанную дробь, проникающую в уши каждого здешнего зрителя, предвкушающего неожиданную развязку в столь лихо закрученном сюжете.

И он, вновь обратившись ко мне, громыхнул:

– Это вы принадлежите ему.

Вот так финал! Прямо гений детектива, сука.

В зале появились какие-то шушукалки.

– В тот самый момент, когда вы еще в магазине, или, как он зовется, в автосалоне, осматривали блестящие линии нового автомобиля, его гипнотический логотип, красивые кнопочки, дорогие материалы оформления и другие модные штуки, вы уже стали ему отдаваться. Он внушил вам, что в вас есть ущербность, что в вас есть дыра, которую вы можете заполнить только им, чтобы стать полноценным. Он приобрел вас. Именно за ту цену, которую вы за него заплатили.

Ну что ж, тогда он приобрел меня не задешево.

– То же самое относится и к другим вашим вещам: и мебели, и оргтехнике, и одежде. Вам важно, чтобы на вашей рубашке было написано имя известного портного, или, как он красиво зовется, модельера, иначе она на вас будет плохо сидеть.

Собака сутулая. Начинает лезть туда, куда я не люблю никого пускать. В мой гардероб.

– Ведь вами манипулируют, – горланил профессор. – Такие же, как и вы бизнесмены, только стоящие на ступень выше. Они из вас, из всех нас делают потребителей. Это их основная цель – они борются с непотреблением, как с чумой. Они превращают нас в туземцев, которым предлагают сверкающие стеклышки в обмен на золото. И мы бросаемся на эти пустышки, принимая их за ценность. Веря, что они сделают нас красивее, привлекательнее и, что самое важное, счастливее. Но нет. Счастья они не принесут.

Да, да, не в деньгах счастье, я наслышан. Правда, говорят это лишь те, у кого их много, и те, кто с сожалением понимает, что никогда не сумеет их заработать.

– Даже когда вы все-таки купили желаемый продукт, желание которого вам было навязано, и стали наконец довольны, и вовсю наслаждаетесь этим владением, манипуляторы идут на хитрость, они выпускают новый или даже аналогичный продукт с какими-то псевдореволюционными новшествами. Что делает уже приобретенный вами товар старым. Появление в мире новой вещи делает вашу вещь старой и немодной. Вы, находясь под их воздействием, проецируете эти качества на себя. Ведь вы теперь – обладатель старой, то есть недостойной вещи. Это давит на вашу самооценку, на боязнь негативного оценивания вас окружающими. И в вас возбуждается мысль о необходимости приобретения новой вещи, чтобы соответствовать.

Вот же голова. Раскрыл заговор производителей и маркетологов.

Снова короткая пауза.

И теперь голосом шекспировского страдальца:

– Соответствовать кому?! Кто изобрел и ввел эти модели, к которым якобы необходимо стремиться? А судьи кто? – прокричал Венгров. – Они? Они обычные охотники за деньгами. За вашими, – бросил в зал, – деньгами.

Он задержал свой взор, обращенный в темноту публики, как бы превращая и гостей в терпящих бедствие персонажей его пьесы.

А потом сказал мне:

– Вы предприниматель, Эдуард. И считаете себя великим искусником в добывании денег. Великим охотником. Но это не так.

Как? Снова не так? Опять подловил меня, старый пес.

– А на самом деле вы такой же, как большинство, обычный узник в этом замкнутом круге потребления. Вы не охотник, вы – дичь.

Вновь что-то зашипело в рядах кресел.

– Вы зависите от всех этих материальных ценностей, которыми себя окружили. Вы превратили свою жизнь в поклонение им. Вы культивируете извлечение дохода как религию. Вы оторвались от настоящей жизни, Эдуард. Вы этого не осознаете, но очень сильно чувствуете. Именно это явилось причиной вашей депрессии. Теперь я прав?

Я был слегка расстроен. Из-за того, что какой-то напыщенный, прущийся сам от себя умник прямо сейчас опустил меня перед кучей людей. Пусть и тех, на которых мне плевать. Всё равно неприятно.

И поэтому отвечать на его тупые вопросы я не хотел. Но жаждал огрызнуться в ответ. Хотя в этом и не было острой необходимости – я не имел желания веселить публику. Поэтому решил обороняться вежливо. Я задал вопрос ему:

– А что, по-вашему, настоящая жизнь?

Давай, профессор, отвечай.

– Настоящая жизнь – это когда вам есть кого любить, – не замедлил Венгров.

Весь зал превратился в шептунов. Бу-бу-бу, му-му-му. Вурдалаки.

– Мне есть кого любить, – оправдался я.

Босые ноги шагнули ко мне. Профессор приблизился вплотную и манерно прожужжал мне в ухо:

– Не обманывай себя.

А потом сказал громко:

– Присаживайтесь, Эдуард. Мы благодарим вас.

Зал зааплодировал. Представление окончено. Клоун под хохот толпы сброшен в яму с помоями.

Я секунду понаблюдал за людьми. Черти. И двинулся к своему креслу.

А там меня встречало радостное лицо моей соседки.

– Да вы настоящий герой, – заулыбалась она.

– Вы так считаете?

– Конечно. Когда он рассказал мне всю мою подноготную, меня всю трясло. Он удивительный человек.

– И давно вы в этом… клубе?

– Это пятая лекция, – мурлыкнула она. – Они каждый раз в меня вдувают новую свободу.

Я в тебя тоже вдул бы с удовольствием.

Этот театральный профессорский треп, как ни крути, всё же подпортил мое самоощущение. Мне очень хотелось уйти и стереть из памяти эту сраную лекцию и этого ублюдского лектора. Но и раскатать сидящую рядом смазливую лапушку тоже было необходимо.

Всё ее внимание вновь ушло на сцену. Ожидаемо.

Потерплю еще чуток.

– Гонка за деньгами, за новыми деньгами, за материальными ценностями, – разглагольствовал Венгров, – не приведет вас к счастью. Это погоня за поездом, идущим по кольцевой железной дороге. И единственный путь обрести покой – это выбраться из круга. Вырвать из себя насильно привитую вам тягу обладать ценностями, которые вам не нужны, которые на самом деле не делают вас лучше.

Я ждал, что сейчас он предложит отдавать всё имущество ему, а он, уж конечно, направит его на доброе дело.

Или сказка не про это?

– Мы познакомились с Эдуардом, – произнес лектор, медленно топая по сцене голыми ступнями.

Он уже не глядел на меня, а направлял свои речи в зал, неопределенному слушателю, которому только что рассказал о редком и загадочном существе по имени Эдуард. Да, да, дети, это был Эдуард. Держитесь подальше от денег, а то станете такими же, как он. А теперь посмотрите на этот плакат: вот мозг и легкие обычного человека, а вот мозг и легкие Эдуарда. Какой ужас, правда, дети? Да вы и сами всё видите.

– Что же явилось причиной его депрессии? Что может повергнуть в тоску человека, имеющего возможность купить всё, что он пожелает?

Надеюсь, это не риторический вопрос. Потому что вот сейчас мне тоже очень интересно, продолжай.

– А я вам отвечу, – сказал профессор. – Эта депрессия явилась последствием осознания собственной обычности. Несмотря на все усилия, вычурные поступки, купание в роскоши, не оправданные необходимостью траты денег не делают вас особенным, не делают вас уникальным. Вы понимаете, – он постучал указательным пальцем по виску, – что это всё выделяет вас не больше, чем разноцветный аляповатый костюм на каком-нибудь официальном собрании. Потому что без костюма вы просто обычный человек, почти не отличающийся от других людей. Вот это и печалит вас. Вы самый обыкновенный человек. Пусть даже имеющий в кармане на несколько золотых монет больше, чем у большинства.

Я замечал, что на меня постоянно кто-то смотрит. Не один человек. Слушатели то и дело бросали на меня свои важные осуждающие и сочувствующие взоры. Всё никак не могли забыть мой триумф на сцене. Или они считали, что речь их кумира всё еще идет обо мне, и следили за тем, чтобы я внимательно слушал и наматывал на ус, тем самым как бы дополнительно наставляя, чтобы я обязательно прекратил такое похабное и приводящее к хандре занятие, как успешный бизнес.

– Даже огромные деньги не сделают вашу личность уникальной. Они не помогут вам понять, кто вы есть. Не приведут вас к самому важному знанию – знанию о себе. Наоборот. Они еще глубже спрячут от вас непознанные участки вашей души. Которые как слабые ростки пытаются взойти, но не могут пробиться сквозь те привычные модели вашего поведения и мышления, навязанные и навязываемые вам обществом слой за слоем в течение всей вашей жизни. В результате вы, не пытаясь познать себя истинного, продолжили двигаться и расти по этим моделям, как по колее.

Пока он говорил, я повернул голову в сторону соседки. В надежде, что она заметит мои манипуляции черепом и тоже взглянет на меня. И мы могли бы мимолетно улыбнуться друг другу. Обменяться какими-нибудь забавными комментариями происходящего. Я бы осторожно убрал ресничку с ее щеки. Она бы меня поцеловала. Я бы положил руку ей на грудь… Но нет. Она навстречу моим порывам не дернулась. Она сосредоточенно слушала лекцию профессора Венгрова А.Ф. 15 мая в 19.00.

– Пересмотрите ваше окружение, – вещал старик со сцены. – Не позволяйте, чтобы в нем, а тем более среди людей, которых вы считаете друзьями, были завистники, чтобы среди них были те, общение с кем вытягивает из вас энергию. Будьте рядом с теми, с кем вы чувствуете себя уютно, комфортно, с теми, кто видит в вас интересную и необычную личность, именно в вас, а не в ваших деньгах, в вашей должности, в вашей популярности, в ином вашем социальном статусе.

Выходит, мои контакты должны сократиться до порноактрис, пленяющих меня с мониторов? Ну эти-то меня еще ни разу не обидели.

– Лекарство от депрессии одно. Загляните в себя, загляните в глубину вашего сердца. Отыщите те самые затоптанные зеленые росточки вашей души. Рассмотрите их, полейте их, дайте им воздуха и солнца.

Да что за метафоры? Не пойму ни хрена. Говори толком.

– Вспомните, наверняка вы часто замечали за собой, что вам хочется чего-нибудь этакого съесть, но не знаете, чего именно. В этом случае вы утоляете неопределенный голод, просто заедая его чем-то сладким, то есть углеводами, а вовсе не белком, который, например, в действительности запросил у вас ваш организм, посылая сигнал в мозг. И его удовлетворение тогда будет неполноценным и краткосрочным. Голод вернется. Так же и с потребностями души. Прислушайтесь к себе. Займитесь тем, на что ваша рассудительность не позволяла вам тратить время, потому что якобы было множество других важных дел и так далее. Возможно, вам всегда хотелось научиться играть на пианино или на гитаре. Возможно, у вас хорошо получается рисовать. Возможно, вы хотите заняться танцами, или каким-нибудь спортом, или йогой. А может быть, вы давно мечтаете написать книгу и вылить в ней свою правду или свои фантазии.

Я давно хочу заняться сексом. Очень давно – уже больше часа. С сидящей рядышком красоткой. И вылить на нее свои фантазии.

– Познавайте себя. Ищите себя в себе. Вытаскивайте себя наружу. Давайте себе волю, – Венгров интенсивно размахивал руками. – У вас осталось не так много времени. Помните, сегодня первый день остатка вашей жизни. Сегодня – это всегда самый важный день.

Это правда. Сегодня самый важный вторник. Или четверг? Или другой очень важный хренедельник.

– Я хочу рассказать вам одну историю. Вы можете подумать, что это притча, но на самом деле это из жизни.

Ага, конечно. Вот прямо сегодня это с тобой и происходило. Сразу после утреннего туалета.

– Не так далеко отсюда есть деревушка, рядом с которой расположено красивое озеро. В деревне много лет живет мужчина, он рыбак. Каждый день он выходит к озеру и ловит там рыбу. Затем он продает свой улов одному торговцу, а на вырученные небольшие деньги приобретает еду, которой он и его супруга питаются ближайший день. Вечером они покупают бутылочку вина и, сидя у озера, наслаждаются окружающей их красотой и уютом природы. И так каждый день. Они счастливы.

Венгров остановился. Он величественно свел пальцы на уровне груди.

Честно говоря, я слышал рассказы и поинтереснее.

– Это не вся история, – пробурчал профессор. – Тот самый торговец рассказал об озере хозяину ресторана, в который он перепродавал пойманную рыбаком рыбу. А хозяин ресторана, хвастаясь свежестью приготавливаемой его поварами рыбы, поведал об озере очень богатому гостю, трапезничавшему в этом ресторане вместе… с вашим покорным слугой.

Я сейчас хохотну. Ну ведь смешно же!

– Мы с моим другом решили взглянуть на это озеро, куда и отправились. Так вот, мой друг, как я уже сказал, состоятельный человек, проводивший всё свое время на протяжении долгих, долгих лет в стрессе, связанном с зарабатыванием и сохранением заработанных денег, был в высшей степени очарован великолепием озера и приозерных мест. И он сказал мне в откровенной беседе, что всю свою жизнь, всю молодость он потратил на то, чтобы позволить себе через пару лет, когда он оставит свои дела и уйдет на покой, переехать с женой в небольшой домик рядом с таким озером, чтобы каждый день ловить там рыбу и, попивая вино, любоваться закатом, и тогда он наконец станет счастливым.

В воздух стали вбрасываться различные звуковые реакции впечатленных рассказом слушателей. Кто-то охнул, кто-то укнул, кто-то пукнул. В целом по рядам прошлась довольно трогательная волна.

– Стоит ли мне разъяснять мораль этой истории? – с веселым лицом бросил Венгров.

Мораль сей басни такова: был он один, а станет два.

– Ведь она очевидна, – продолжал лектор. – Не нужно преодолевать фантомные барьеры, для того чтобы прийти к счастью.

Я снова покосился на соседку. Ну же, посмотри на меня. Улыбнись мне. Положи ладошку мне на колено.

Нет, от нее, по всей видимости, ждать чего-то не стоит. Нужно наступать самому.

Я наклонил к ней голову и сказал:

– Интересная притча.

– Вы думаете, это притча? – она подняла брови.

Вот – это уже диалог.

– Думаю, да, – ответил я. – Разве он рассказывает ее впервые?

Но она вновь наградила меня странным молчанием вместо ответа и взглянула на наручные часы.

Ты чего такая тугая?

А профессор в это время говорил:

– Сбросьте с себя искаженные представления о счастье, о пути к нему только через материальное благополучие. Счастье – это не какой-то ресурс, который необходимо добывать больше, чем другие, пока он не исчерпался. Для каждого оно разное, потому что все мы разные. Его хватит на всех.

Моя соседка прошептала:

– К сожалению, мне пора, – и задержала на мне милый взгляд.

Ну нет. Так тупо я тебя не отпущу.

– Можно и мне с вами незаметно выскочить? – забросил я.

– Боитесь привлечь к себе внимание?

– Ну, на сегодня хватит, я думаю.

Мы вдвоем встали и тихонько пошли к выходу. Я даже не пытался смотреть в сторону Венгрова. Но слышал его слова. Они летели мне вдогонку, как копья племени индейцев в удирающего ковбоя, случайно забредшего во вражескую деревню.

– Счастье – всегда сегодня, – голосил босой старик со сцены. – Не потом. Не через годы. Не после того, как вы достигнете поставленных целей. Оно всегда только сегодня. А сегодня – первый день остатка вашей жизни.

2

Я молча плелся за ее пританцовывающими при ходьбе булочками.

Ну и картинка. Загляденье.

Я буду следовать за ней хоть через всю улицу. Хоть через весь город. Через реки, через степи, через горы. Моя округлая путеводная звезда. Я угроблю ракету, но достану ее с неба.

Оказавшись на улице, я, не дожидаясь неловких пауз при расставании, бодро заявил:

– Вам далеко? Разрешите вас подвезти.

И зачем я спросил, далеко ли ей? Она может вне зависимости от дальности до пункта назначения сказать, что ей нужно всего лишь за угол завернуть. Тогда вызовусь ее провожать, чтоб не пристали хулиганы.

Но она кокетливо произнесла:

– Слышала, у вас отличный автомобиль, – и захихикала.

Как же чудесно она смеется. Какая беспощадная улыбка. Какие огненные губы. Они нужны мне. Нужны мне!

Я тоже улыбнулся.

Сейчас самое время для официального знакомства.

– Меня Эдуард зовут. Но и это вы уже слышали.

– Полина.

Стыдно признаться, но Полины у меня еще не было. Были разные: и с простыми, и с экзотическими именами – от Абеллы до Яхи. Но Полину вот знавать не приходилось. И это делало ее еще больше для меня необыкновенной.

– Тогда сюда, – я махнул рукой, указывая на другую сторону улицы.

Она назвала адрес, и мы двинулись к моему глянцевому танку, которым, как стало известно из прослушанной только что лекции, мне нельзя хвастаться. Ни им, ни ключами от него. А я и не кичусь, я просто на нем езжу. Потому что он на колесах, а у меня есть водительские права.

Да, детка, вон тот выделяющийся из всех, сияющий в свете софитов вечернего города космический аппарат – мой.

Когда в ответ на мое приближение на машине зажглись передние фары, Полина на мгновение сбавила шаг и сделала впечатленное лицо.

– Знаете, я таких красивых автомобилей даже и не видела никогда.

Она другая. Это видно. Ей не вскружить голову крутой тачкой или денег пачкой. Ведь она посещает и с открытым ртом слушает антибогатственные профессорские лекции. Поэтому я был уверен, что в ней сейчас говорит не восторг, а простая вежливость.

– Мне приятно, что вам нравится, – я открыл перед ней дверь. – Прошу.

Все ее движения казались мне по-королевски элегантными: и подача мне руки для опоры, и проглаживание сверху вниз себя по попе для фиксации платья, и забрасывание ноги на коврик перед пассажирским сиденьем, и затягивание в салон второй ноги. У нее просто очаровательная биомеханика. Я жажду лицезреть все возможности ее грациозного тела.

Погнали.

В машине моя пассажирка вела себя скромно и молчала. И это похвально, это – воспитание. Поэтому хоть как-то завести разговор попытался я. Тем более это было необходимо, чтобы оправданно поворачивать голову и рассматривать ее изящные черты и формы.

– Почему вы ходите на эти лекции?

– Я хожу не только на лекции, – отозвалась она. – Профессор дает знания о том, чему не учат в школе. Открывает возможность взглянуть по-новому на привычные вещи, взглянуть не через шаблонные призмы, а в самую суть.

Полина заметила мою добродушную улыбку – надеюсь, у меня получилось сделать ее добродушной, – и удивленно спросила:

– Что? Разве я что-то смешное сказала?

– Нет, нет, – оправдывался я, – просто вы так интересно говорите, у вас такая поставленная речь, это очень необычно, мне нравится.

– А вы ждали, что я буду использовать нецензурную лексику? – А вот у нее хорошо получалась добродушная улыбка.

– Из ваших уст и она бы звучала приятно.

Непонятно, получился ли комплимент? Да и нужен ли он был? По ее лицу этого никак не выяснить. По ее лицу… хотелось проехать языком.

– Это неудивительно, что в школе такого не услышишь. У меня в школе не было учителя философии.

– Профессор не философ. Он физик. Доктор физико-математических наук. И всё, что он говорит, он преподносит не как какие-то беспочвенные теории, а как точные научные догмы. Этому нигде не учат.

Смотрите-ка, доказал, что деньги – зло, точно так же, как дважды два – четыре. Звоните в Нобелевский комитет.

– Вы сказали, ходите не только на лекции, да?

– Угу.

– А что, в конце семестра ему надо сдавать экзамен? – усмехнулся я.

– Нет, дело не в этом. – А ее не так-то просто рассмешить. То ли шутки у меня выходят плоские, то ли у нее чувство юмора развито не так, как интеллект или грудь. – У профессора есть особняк на краю города. Уверена, вы видели его, очень заметное, красивое здание. Так вот, в этом доме и происходит основное общение.

Я знаю все красивые особняки в городе. Только не могу ни один из них вспомнить в связи с каким-либо профессором. Они все принадлежат либо бизнесменам, либо знаменитостям, либо чиновникам.

– Общение? Между кем?

– Между теми, кто разделяет его взгляды, кому он открыл глаза.

– Даже не могу представить, – протараторил я. – На что это похоже, на съезд библиотекарей, где обсуждаются книжные новинки и читаются вслух главы из классики, или на то, как ученики 11-го «Г» навестили любимого учителя через десять лет после выпускного?

– На всё вместе, – ответила она.

– Если вы встречаетесь в его доме, для чего тогда лекции?

– Чтобы рассказать о силе веры как можно большему количеству людей, пребывающему без надежды.

– То есть реклама?

– Можно сказать, реклама, если это слово для вас приемлемее. Профессор говорит, что если хотя бы один человек из тысячи слушателей прозреет, то он делает это не зря.

– А вы, я так понимаю, прозрели? Или только один глаз приоткрыли?

Ну же, улыбайся, смейся, хохочи, веселись.

– Я изменилась радикально. Я живу иначе, не так, как прежде. Я другой человек теперь.

Ой, такого пуху на себя накинула! А раньше ты была немытой зачуханкой с лексиконом в тридцать слов? Тоже мне, клуб эрудированных и загадочных.

– Вы можете помочь мне? – произнес я с умным видом. Надеюсь, у меня получилось сделать его умным. – Я так и не понял основную мысль, которой учит Венгров. И эта вера? Во что? Или в кого?

– Вера? В человека. – Ее вид был значительно умнее моего. –В то, что человек сам руководит своей судьбой. И гораздо больше, чем думает. У нас есть все инструменты для этого.

У меня есть инструмент для тебя.

Мой взгляд упал на ее острые коленки. Скользнул по волнительным бедрам. И растворился под подолом платья, запуская эротическое воображение. Пфффф.

Я всё никак не мог переключить наш разговор с темы лекции на тему «Посмотри, какой я классный». Надо, надо.

– А почему он ко мне так привязался? – звонко прыснул я. – Сделал из меня какой-то наглядный объект. Почему я?

– Думаю, по вашему презентабельному внешнему виду он определил ваш немалый достаток. И я теперь… – она покрутила головой, демонстрируя, что оглядывает салон, – убедилась, что он не ошибся.

У тебя еще будет возможность детально рассмотреть здесь интерьер. Особенно потолок.

– Поэтому на вас он и сделал такой акцент на зависимость от материального мира, только чтобы показать значимость духовного. Который многократно превосходит мир вещей для обретения внутренней гармонии.

Да ей бы самой проповеди читать. Кажется, чересчур широко прозрела. А ну-ка, третьего глаза нет?.. Нет, глаза у нее потрясающие. Глаза – океаны. Глаза – небеса. Глаза – туманности Андромеды.

– Ведь он всё верно рассказал о вас? – спросила Полина.

Я ничего не ответил. Ага – не одна ты умеешь умного молчуна включать. На – пожуй.

Но она не ждала моего ответа долго. Она и так его знала. И тут же проверещала:

– Мне очень понравилась сегодняшняя лекция. И конечно, ваше участие в ней, – улыбочка. – Особенно меня впечатлила история о рыбаке.

– А, притча.

– Вас разве она не тронула?

– Знаете, – я увел взгляд вперед – в слежку за дорогой, – мне кажется, что эти истории сочиняются для бедных. Они позволяют оправдать невозможность зарабатывания денег для комфортной жизни и подменяют это догмами о том, что и без этого можно жить, и вполне себе счастливо.

Я говорил неспешно и старался соответствовать ей содержанием своей речи. Даже удалось успешно вставить в разговор позаимствованное у нее слово «догма».

– Конечно, я признаю, что и многие богатые люди несчастливы, – продолжил я. – Но несчастливы хотя бы не из-за голода. Понимаете, о чем я?

Разумеется, она всё понимала. Ведь у нее коэффициент интеллекта, должно быть, под 200 – этакая не особо нужная, но всё же входящая в комплект опция наряду с такими чрезвычайно важными ее характеристиками как рост, примерно 170 см, окружность талии, где-то 65 см, размер бюста, полагаю, третий… с половиной даже, пожалуй, и… и… по 5 пальцев на каждой руке. Просто отличный образец.

– Да, понимаю, – сказала Полина. – Вы, должно быть, имеете в виду модную пословицу, что лучше плакать в собственном автомобиле, чем в маршрутке?

В моем автомобиле еще никому не было грустно.

Я бросил на нее вдумчивый взгляд, а она смотрела на меня с теплотой. С проникающей в сердце и обескураживающей теплотой. И я не придумал, что сказать в ответ.

А вот на тебе еще порцию моего загадочного молчания! Ты ведь умная – расшифруешь.

Но она вновь не стала затягивать паузу. И сказала:

– А каково вам в таком автомобиле?

Охрененно: шумоизоляция идеальная и ямы проглатываются в ноль.

– Что вы имеете в виду?

– Каково вам живется, имея огромный счет в банке, роскошную машину, дорогие костюмы?

Ну вот опять кто-то без спроса, без стыда и без мыла лезет в мой гардероб. Не комната – а проходной двор какой-то! Это мои вещи! И я их ношу по одной глобальной причине – они мне идут.

– Вы, случайно, не из налоговой? – молотнул я.

И наконец она засмеялась.

И всё сразу засияло. Луна стала больше. Кометы разлетались в стороны. И птички, начирикивая «Оду к радости» Бетховена, вили гнезда в ее длинных черных волосах.

– Нет, не из налоговой, – весело протянула она. – Не отвечайте, если не хотите. У меня не было мысли вас смутить.

Тебе меня не смутить.

Я вновь уставился на дорогу. Надо сказать что-нибудь философское в противовес всем их высоконравственным доводам. И я изрек:

– На мой взгляд, деньги – это не самоцель, это средство, это ключи, которые позволяют открывать двери. Они устраняют все лишние препятствия на пути к самореализации.

Ну что, удовлетворил?

Оказалось, что нет.

– Я спросила, что деньги лично для вас, – заметила Полина.

– Но я ведь и говорил о себе.

– Думаю, что вы лукавите.

Хмм?

– Как же вы используете эти возможности? – добавила она. – Как вы самореализовались? Купили этот автомобиль?

Ничего себе удар, детка! Ниже пояса. С длинного разбега. Кирзовым сапогом.

Пока я несколько секунд корчился от боли уязвленного собственного достоинства, не соображая, чем мне парировать, она сказала:

– Остановите, пожалуйста, вот здесь.

И я припарковался.

Она тут же дернула за ручку и приоткрыла дверь. Лишив меня и мыслей о том, чтобы выскочить и отворить ей дверцу снаружи.

– Спасибо огромное, Эдуард. Рада была познакомиться.

Да погоди ты! Это ведь еще не конец.

– Взаимно. С вами очень интересно. Я бы хотел пообщаться с вами еще. Могу я вам позвонить? – выдавил смущенно я.

Да что со мной? Где моя крутость? Где мои яйца? Скатились под сиденье?

– К сожалению, я очень занята. Боюсь, у меня не будет времени на телефонные разговоры. До свидания. – Всё деликатно, всё по этикету.

Значит, номер телефона ты мне не оставишь.

Она открыла дверь шире и вышла на улицу.

Доктор, проснитесь, мы ее теряем!

Я быстро выскочил из машины… Зачем? Поздно уже ей дверь открывать. Не бежать же за ней вдогонку и ползти, уцепившись за ногу.

– Полина!

Обернулась. И взглянула на мое, должно быть, в край растерянное лицо.

– Я правда очень хотел бы увидеться с вами еще.

Ну и маневр. Как на спущенных шинах. Стыдобище.

Она сказала:

– Если вы будете этого действительно сильно желать, ваши внутренние силы приведут вас ко мне.

Возможно, на их языке это значит – я дам тебе в следующий раз.

И направилась в тени дворов многоэтажек.

А я всё не мог оторвать глаза от уплывающей вдаль моей путеводной звезды, скрытой под покровом короткого малинового платья.

3

После таких бурных волнений моего воображения ложиться спать, спокойно закрыв глазки и баиньки, было совершенно невозможно. Мне необходимо было выплеснуть некоторые скопления эмоций. И выплесну я их вместе с упругой Марго. Возможно даже, ей на лицо.

Я достал телефон и позвонил в «Романтиз».

– Добрый вечер, Эдуард, – донесся из трубки приятный голос женщины, именующей себя Розой, которую я никогда не видел, но слышал уже множество раз.

– Добрый, Роза. Как успехи?

– Наш успех – это ваше удовольствие.

Отличный слоган. Пожалуй, возьму на заметку.

– Желаете рандеву? – спросила она.

– Ах, Роза, ты снова меня раскусила. А сегодня это возможно?

– Для вас, Эдуард, мы достанем звезду с неба.

Надо бы взять ее в свой штат и дать должность менеджера по работе с клиентами. Талантливый кадр будет.

– Вы желаете встретиться с Маргаритой или с Софьей?

– Роза, – отрезал я, – а вы можете по секрету поделиться со мной конфиденциальной информацией?

– Сделаю, что смогу. О чем идет речь?

– Что они обо мне говорят?

Молчание в трубке.

– Марго и Сонечка, – добавил я, – что-нибудь говорили обо мне? Делились, нравится ли им со мной или нет?

– Я уверена, Эдуард, что они на пике счастья, что у них есть вы. И это касается всех сторон ваших взаимоотношений.

– Роза, Роза, ты такая милая. Слушал бы тебя и слушал.

– Эдуард, я говорю абсолютно искренне и со знанием дела. Думаю, они сами себе завидуют.

Черт возьми, я в этом убежден!

Просто мне вдруг захотелось удостовериться, что и Роза это знает.

– Будь добра, пригласи Марго.

– Хорошо, Эдуард. Через несколько минут я отправлю вам сообщение. Приятного свидания.

Секс заказан.

Пожалуй, дерну дома вискаря перед сеансом, чтобы смыть с себя неприятно прилипшую к коже лекцию профессора Венгрова.

Зачем вы пришли сюда, Эдуард? Постойте, не отвечайте. Вы решили что-то изменить, Эдуард? Постойте, не отвечайте. Для вас такое решение нетипично, Эдуард? Постойте, не отвечайте. Вы всё равно ничего о себе не знаете. А я знаю. Ведь я читаю ваши мысли, Эдуард. И там всё неправильно. Я прав, Эдуард? Я прав? Я прав? Я прав? Сука.

Нет, полбутылочки, ждущие меня на журнальном столике, будет недостаточно. Придется хорошенько потереть спиртом полученное образование о новом пути, чтобы свести его со всех моих карт.


* * *

Медленно катясь домой мимо клуба «Сан-Марко», я увидел припаркованные возле заведения «порше» хозяина и Серегину «бэху». А вот этого засранца я почти месяц не видел. Вернулся, видать, из отпуска. Он мне поможет тряхнуть мозгом.

На телефоне появилось уведомление: «Маргарита прибудет к полуночи». Буду ждать с нетерпением.

– Добрый вечер, Эдуард Валентинович, – встретил меня щуплый администратор. – Вам приготовить отдельный столик или вы присоединитесь к Сергею Алексеевичу? Он здесь.

– А Марк в зале?

– Нет, Марк Трофимович у себя в кабинете.

Я поднялся на второй этаж и без стука вошел в дальнюю дверь.

– Привет, Марко Поло. Че спрятался тут от всех?

– О, Эдуардо, здорово, – поприветствовал меня тонкорукий 29-летний мужчина с придурковатыми светлыми усиками и бородкой, носимыми им, думаю, не как дань моде, а в обозначение своей слабо видимой мужественности.

Он сидел за огромным дубовым столом, изготовленным, по его словам, в 19-м веке каким-то итальянцем, в черном кожаном кресле со встроенными динамиками и электроприводом спинки, сиденья и подставки для ног. На столе перед ним располагался электронный планшет, от клацания по которому я его отвлек своим приходом.

– Я не прячусь, я работаю работу на работе, – сказал он с деловитым видом.

– Ой, да ладно! Мне-то не надо втирать, – мы резво хлопнули по рукам, и я уселся в кресло напротив. – Работа у него, бухать да официанток трахать.

– Хе-хе. Женишься – поймешь, что в этом и есть счастье. Ха-ха-ха.

Еще один специалист по достижению счастья. Хотя к рецептам этого проповедника я отношусь с большим доверием.

А может, он в теме. Спрошу.

– Кстати, скажи мне, ты что-нибудь слышал про Венгрова?

Он задумался на пару секунд.

– Я слышал про венгров, что они делают отличное порно. Ха-ха-ха, – мой друг радостно забил ладонью по столу. А когда успокоился, взглянул на мой скучающий вид и пробурчал: – Нет, Эдди, не слышал. А кто это?

– Вроде…

– Ты ведь придешь в воскресенье? – перебил он меня почти визгом. – Ты помнишь? Помнишь?

– Танцовщицы те?

– Да какие танцовщицы! – он вскочил с кресла. – Танцовщицы – это вон, в зале, «го-го» танцуют. Пойди по жопе тресни. А это крутейший шоу-балет. У них туры по всему миру. Они тут в клубе такую программу закатят, хы-хы-хы, – его улыбка переросла в кривой оскал, а возбуждение в глазах сменилось безумием, – все попадают, вот увидишь.

– Понятно, – фыркнул я. – Танцовщицы. Стриптиз будет?

– Да какой, на хрен, стриптиз! Ты слышишь, что я тебе говорю? Они примы все, не телки деревенские. Ты им еще сто баксов в трусы засунь. А ты такой, что и засунешь.

А я и засуну. Пятьдесят.

Он подошел к шкафу, извлек оттуда клетчатый синий пиджак от костюма, влез в него и весело протянул:

– Но танцульками своими они зажгут. Перчинка будет сумасшедшая.

– Выпьешь со мной?

– Не, я домой, уже бежать надо. А ты оставайся. Сергиус в зале. С какими-то дружками, подружками.

Мы покинули кабинет.

А когда попрощались, он сказал:

– Я на вечеринку пригласил Виолетту Вишневскую, – и вгляделся в меня хитрыми глазами. – Решил: тратить так тратить.

– На какую вечеринку?

– На нашу «Русскую вечеринку», в воскресенье.

Я сделал недоверчивое лицо:

– Ты серьезно?

– Ага. Пусть нам споет. Людям понравится. Ты приходи обязательно. У меня разговор к тебе есть. Ладно, на связи.

Все-таки мне придется побывать на концерте певицы, упорно смотревшей на меня с плакатов последнее время.


* * *

Администратор вновь встретил меня приятным, услужливым взглядом, когда я вошел в зал.

– Прошу.

Темно. Громко. Разноцветные зайчики по стенам.

Людей немного. В основном завсегдатаи.

Я быстро отыскал глазами Сереню в привычном ВИП-ложе.

Ему 28 лет. Он друг Марка, поэтому мы и знакомы и поэтому же он отсюда почти не вылезает – большие скидки на всё. Сын судьи. Работает помощником другого судьи и ждет возможности повторить путь отца и надеть мантию. С трудом представляю правосудие в руках этого безграмотного болвана, до сих пор берущего у родителей немалые карманные деньги, потому что своей маленькой зарплаты ему в принципе не может хватать на ведомый им образ жизни, и тратящего их на тусовки, понты и легкие наркотики. Зато он веселый.

– О, Эдвин! – заметил меня мой друг.

Рядом с ним сидели три необыкновенно гламурные дамы. И еще два каких-то обсоска.

Манеру выходить в свет в обществе двух-трех пристегнутых к себе моделей разных мастей он перенял у меня. А брать с собой еще каких-то придурков – это уже чисто его новшество.

– Добрый вечер, – окинул я взглядом женщин. Отрепетированные улыбки в ответ. – Привет, человек! – пожал Сереге руку. – Как ты?

– Отлично. Да, девчонки? – он обнял двух подружек за плечи и прижал к себе. – Вот, знакомься. Это Китти, – поцеловал в щеку правую: блондинка, великолепно уложенные назад волосы, большие светлые глаза, обтягивающее желтенькое платье и блестящие руки.

Я ее захотел.

Вот прямо ярко представил, как я возвожу вверх ее ноги, стягиваю с нее наверняка тоже желтые трусы, оставляя их висеть, словно парус, между лодыжками, и быстро жарю на этом столике, наблюдая, как она удивленно меня разглядывает и получает неожиданно для себя сильное наслаждение.

– Это Мальвина, – Сереня махнул головой влево.

Девушка сидела с приоткрытым ртом, в черной шляпе, из-под которой свисали стильные перья темных волос, и медленно водила языком по нижней губе. А это охренеть как зрелищно! Пухлые щечки в блестках, развратно голубые глаза, пирсинг в носу, дорогие белые ногти, узорные чулки на длинных ногах, закинутых одна на другую.

Я ее захотел.

Бросил бы вниз животом поверх еще не пришедшей в себя и нежащейся на столике Китти, разорвал бы красные кружевные – да, хочу, чтобы на ней сейчас были именно такие, – трусики и долбил бы яростно сзади, сбивая с нее своими рывками ее модную шляпу.

– А почему Маль…

– Раньше у меня были синие волосы, – сразу перебила меня она.

– Волосы выпали, а имя осталось, так? – улыбнулся я.

– Так, так.

– Я бы отдал полцарства, чтобы увидеть вас с синими волосами.

Мальвина сделала довольное лицо.

– Полцарства? – пропела она. – Нет, хочу всё царство целиком.

Да я расколю тебя пополам, пока ты будешь отрабатывать только первый кирпич.

– А меня что, никто не представит? – закапризничала третья девица. – Я Лиза, – она протянула мне руку. То ли чтоб пожал, то ли чтоб поцеловал.

Кажется, она была уже изрядно пьяна. Метровые темно-каштановые волосы. Обильно наложенные на глаза тени. Загорелая кожа. И самые большие – за столиком – сиськи. Просто роскошная соска.

Я захотел их троих одновременно. Захотел сложить все их жопы друг на друга бутербродом и играть в обезумевший светофор.

Интересно, Серене это удается? Или их кружок основан на каких-то иных принципах?

Я взял Лизу за пальцы снизу, нежно накрыл их другой рукой и произнес:

– Очень приятно. Эдуард. – После чего посмотрел в глаза каждой из барышень, прочитав в них радость у Лизы, интерес у Мальвины и что-то похожее на уважение у Китти.

– А это Сэм и Никитка, – завершил процесс Серега.

– Привет.

Два укурыша в разноцветных майках сосали кальян, разглядывали что-то в планшете и не подавали серьезных признаков жизни.

Я сел рядом с Лизой, ее голыми плечами, рвущимся наружу бюстом, широкими бедрами и светящимися коленками. Всё это старательно упаковано в нарядное Гуччи-муччи. Ее даже раздевать необязательно. Лучше выпороть вот в этом модном прикиде, не портя такой эффектный, умело созданный ею образ.

– Как сам? – Серега вынул лицо из волос Китти.

– Нормально.

– Из офиса едешь?

Он принялся заливать виски в молниеносно принесенный официантом для меня бокал. Я детальнее рассматривал его сексапильных спутниц.

А может, он просвещен? Ведь он сплетничает там у себя на работе, в коридорах правосудия, в интеллигентном обществе. Спрошу.

– Слушай, Серафим, ты же в курсе всех движений в городе, скажи, ты слышал, кто такой Венгров?

– Венгров? – мой друг прищурил один глаз. – Не, не знаю. А че за гусь?

– Профессор какой-то. Лекции читает…

Слово «лекция» мигом сняло с Серегиного лица интерес к этой теме.

– Не, братан, я в такие вещи не вникаю, – он поднял бокал. – Давай.

Мы проглотили.

– Офисная работа – скукотища та еще, – затянула Мальвина, посверкивая камешком в носике. – Или вы директор? – и ухмыльнулась по-доброму.

– Да, вы правы, офис – тоска редкостная, – подтвердил я. – И да, вы правы, я директор.

– И чем же вы занимаетесь? – подключилась Лиза. Ну и сиськи!

– Инвестициями.

– Ой, это интересно, – продолжила моя грудастая соседка. – А во что вы вкладываете свои инвестиции?

В тебя бы я вложил кое-что свое. А что? Лови правду.

– В вас бы я с радостью вложил. – И тупо оскалился.

– Ха-ха-ха, – заржала моя собеседница. – А хватит ли у вас инвестиций?

Кокетка-любительница?

– Натурой рассчитаюсь… у меня конь есть.

Серега принялся снова заправлять вискарь всем в бокалы.

– Наш Эдгар открывает рестораны, – выложил он. – Очень успешный инвестор, между прочим.

– Правда? – удивилась Китти, в девичестве, наверное, Катя. – Какие рестораны вы открыли? Вдруг я о них слышала.

– Конечно, слышала, – крякнул Сереня. – «Рокко», «Ибица», «Бездна»…

– Так это ж ночной клуб.

– Ночной, ночной, – подтвердил мой друг сомнения своей подруги. – А еще «Скарабей»… и как еще тот?.. возле театра, не помню… А про «Сан-Марко» слышала?

– Этот? – Китти вытянула шею. А Мальвина и Лиза округлили глаза.

– Вот то-то же, – буркнул Серега. – Я все назвал? – И глянул на меня.

– Нет, – равнодушно бросил я.

Колено Лизы коснулось моего. Хочу ее первой. Она будет навершием моей шестиногой елки.

– Так вы, как Марк, тоже хозяин здесь? – задала она принципиальный сейчас для нее вопрос.

– Я совладелец всех заведений, в которые инвестировал.

– О, да у вас талант! – воскликнула Китти. – Здесь всё очень стильно. Да и все места, что Сережа назвал, прям классные. Мои любимые.

– Обманщик, – вдруг проныла Мальвина, глядя на меня. – Ты сказал, что работа скучная.

Она сделала обиженное лицо, оправдывающее и гармонично перелистывающее тот факт, что она перешла на «ты». Да мне вообще плевать, «выкать» или «тыкать»! Я могу тебя трахать и говорить: «Дорогая Мальвина Батьковна, будьте любезны, не сочтите за труд, пожалуйста, поднимите жопу повыше. Благодарю».

– Сама обманщица, – отбил я, дождался ее возмущенного взгляда и проворчал: – Зовешься Мальвиной, а волосы не синие.

Давай, покрасней. Пусть я этого в здешнем полумраке и не увижу.

– Не ссорьтесь, – захихикал Серега. – Подняли!

Мы все перечокались и пригубили.

Китти наклонилась слегка вперед и спросила меня:

– А значит, ты тоже придешь сюда на «Русскую вечеринку» в воскресенье? – обозначая, что и она подписывается под переходом на «ты».

– Не знаю. Наверное. Во всяком случае, я всегда в числе приглашенных.

– А нас с Мальвиной ты пригласишь? – надавила бедром на мое бедро мягкая Лиза. – А то намечается загадочная закрытая тусовка, а нам не хочется слушать потом подробности от Китти. Хочется самим всё увидеть.

– Марк сказал, что будет необычное меню, – замурлыкала Китти. – Ты раскроешь секрет?

– Секрет в том, что меню будет очень русское. Не переживай, вес не наберешь.

– Я приду только потому, что здесь будет петь Виолетта Вишневская, – Китти вновь откинулась на спинку дивана, позволив Сереге вползти носом в ее прическу. – Я ее обожаю. Была недавно на ее концерте… Сереж, ну щекотно! – и захихикала, закатив глаза.

– Да, – вынырнул из ее волос мой друг, – потащила меня на концерт, как только вернулись из Европы.

Манеру подцепить где-то новую телку и сразу увозить ее потусить за границу он перенял у меня. А вот впервые укладывать ее в постель уже там, на чужбине, это уже чисто его новшество. Так веселее, утверждал он. Да, он веселый.

– А где ты был? – поинтересовался я.

– В Вале, в Швейцарии. Покуражили чуток, – Сереня с ехидной улыбкой потерся своим картофельным шнобелем об изящно вздернутый носик Китти. – Вот, кстати, гляди, че себе прикупил, – он резко оторвался от подруги, вытянул вперед руку и засветил наручные часы, выпорхнувшие из-под сцепленного запонкой рукава.

Я рассмотрел. Дорогая хрень.

– Че отдал?

– Тридцатку. Да, и теперь никто не скажет, что они не швейцарские, – загоготал он. – Сечешь, сечешь?

– А тебе, Эдуард, нравятся эти часы? – голосом дикой кошки спросила Китти.

– Да, хорошие.

– Это я выбирала. – Мяу.

– А что ж себе ничего не выбрала? – кольнул я.

– Как это не выбрала! – засияла она. – Еще как выбрала. Вот какие мне Сережа подарил, – и подняла кулак, будто демонстрирует размер бицепса.

На ней тикали крупные золотые часы.

Я бросил на моего друга взгляд с сигналом «Неужели заслужила?», на что он мне ответил скользкой улыбкой с сигналом «Заслужила».

– Так это же мужские! – заметил я.

– Да, сейчас модно, чтобы девушка носила мужские часы.

А то, что носить золотые часы так же модно, как золотые зубы, ты еще, видать, не открыла.

– А можно взглянуть на твои? – протянула Лиза.

– Конечно, – я поднял правую кисть.

– О, Vacheron Constantin! – Глаза ее загорелись, а колени разъехались. Девушка в теме. Наверное, читает глянец. А может, даже прошла специальные курсы по мажороведению. – Ты тоже 30 тысяч долларов за них заплатил, да?

– Нет, ну что ты, какие 30 тыщ. Эти обошлись мне в 50.

Я подвинул пустой бокал к Сереге.

– Да, Лизка, – мой друг заправлял вискарь, – у Эдулика есть вкус.

Бедро Лизы задвигалось вверх-вниз, поглаживая мое. Сейчас заведешь меня, и… Пфффф.

– Не сомневаюсь, – улыбнулась малышка. – Может, ты и мне его привьешь?

Привью, конечно. Не вопрос.

– Могу сегодня, – я схватил бокал и посмотрел на нее искоса.

– Звучит, как хвастовство, – зарядила Лиза и захохотала.

Кокетка-профессионалка?

Снова выпили.

– Не торопитесь, – прокряхтел Серега, смакуя алкогольную горечь. – Сегодня мы отдыхаем. Да, Мальвина?

Девушка извлекла откуда-то сигарету и миленько фыркнула:

– Не люблю часы.

Может, ты просто не понимаешь, что означают стрелки?

Я взял со стола зажигалку, поднес огонь к ней, озарив ее вульгарные заглатывающие глаза. Она схватила мою руку обеими ладонями, отчего у меня моментально закипело в паху, и медленно подкурила.

– Я люблю машины, – выпустила дым.

Тоже, небось, окончила гламурные курсы и теперь похлеще седого автослесаря разбирается в моделях, комплектациях и технических характеристиках. А главное – в ценах.

– А у тебя, Эдуард, есть автомобиль или тебя придется подвозить? – продолжила томно верещать Мальвина.

А я продолжил ее хотеть.

Когда увидишь мой космолет, будешь течь так, что можно будет обмыть весь кузов.

– Ты можешь меня подвезти в любом случае.

– Тебя, – она провела языком по нижней губе, – может укачать.

В моем паху задымило.

Всегда обожал этих женщин. Им не надо моего внутреннего мира, им достаточно того, что они видят, могут потрогать и показать другим. Мне от них нужно то же самое.

– Меня качает только от любви.

– А ты в любви знаток? – потянула на себя внимание Лиза.

– Я легко обучаем.

Меня вполне устраивало то, что мой костюм за три штуки зелени, мои колеса и другие аксессуарчики делали всю работу за меня, превращая меня в заевшегося ленивца. Они разговаривали с телками, они их заводили, притаскивали ко мне домой, раздевали, кувыркали, а уже утром провожал их я.

– Так я приглашена на эту вашу «Русскую вечеринку»? – певучим голосом прогалдела Лиза. – Или нужно пройти какой-то тест?

– Нужно иметь доброе русское сердце и крепкий русских дух.

– Так я и коня на скаку, – гордо отозвалась она, – и в горящую избу.

– Звучит, как хвастовство, – вернул я ей ее же монету.

– Если надо доказать, я докажу. Вот проверь меня.

А вот сейчас и проверю.

Я взглянул на нее строго и повелительным голосом произнес:

– Снимай трусы.

Лиза молчала всего секунду. А потом смело объявила:

– А я их не ношу, – и залилась безудержным хохотом.

Кокетка-виртуоз!

Мой взгляд как по команде прыгнул на ее сногсшибательные бедра. Сука, ну зачем ты мне это сказала. Теперь это знание будет меня постоянно сверлить. Я медленно поднял глаза. Лиза смотрела на мое довольное, но застывшее лицо. Она весело провизжала:

– Если надо доказать, я докажу. – И немного раздвинула колени.

Наверное, сейчас она добавит свое «Вот проверь меня».

Я одобрительно поджал нижнюю губу.

– Поверю на слово. Считай, что ты в списке важных гостей.

– Спасибо. Хи-хи.

Серегина рука с полным бокалом вновь потянулась вперед.

– Давайте.

Мы дали.

Лиза поглаживала меня глазками, Мальвина то и дело бросала колкий, страстный взгляд, а Китти что-то шептала на ухо Сереге. Несомненно, спрашивала обо мне.

Алкоголь заполнял русла моего мозга. Но не расслаблял.

Сегодня было наоборот – я словно трезвел.

Может, потому, что сегодня первый день остатка моей жизни?

Да нет, и вспоминать не хочу. Залез же, сука, в голову.

Мне стало как-то не по себе. Неуютно, что ли.

Меня стала раздражать эта бездушность. Этих девушек с обложки. Серегина. Этих двух закурившихся полумертвых мудаков.

Но главное – моя.

То, что я их понимаю, что говорю с ними на одном языке, что выгляжу как они, стало мне неприятно, даже противно.

Захотелось еще выпить. Я сам взял графин и стал наливать.

– Куда так помчал, Эдигуль? Напьемся еще.

– Времени нет, – сказал я.

– Хочешь нас покинуть? – проявила интерес Мальвина.

Именно – покинуть! Весь этот гламур. Прямо сейчас.

Я их всех одновременно расхотел.

Стрелка упала на ноль.

– Покинуть? Нет. Ведь мы обязательно встретимся еще. – Я махом осушил бокал.

Серега не стал пропускать. Девушки тоскливо смотрели, как я поднимаюсь с места. Два укурыша сосали кальян и не подавали серьезных признаков жизни.

Адьёс, суки.

– Давай, на связи.

– На связи. Не пропадай надолго.

Прочь!.. Прочь от вонючего дыма. От тупой грохочущей музыки. От мелькающих повсюду и слепящих разноцветных бликов. От натянутого атмосферного мрака. От мрака, прокравшегося куда-то внутрь меня. Прочь!

4

Выйдя на улицу, я глубоко вдохнул.

Майский воздух. Потрясающе. Освобождение.

Я словно выбрался из давки толпы бомжей, которые облапали мой костюм и засрали уши диким блеянием с единственным намерением – хоть что-то от меня урвать. И наконец оставил весь этот сброд там, за высоким забором.

Еще недавно я хотел отмыться от профессорской лекции, теперь же хотел отмыться от этой тусовки. Намылюсь два раза.

Я бросил прощальный взор на неоновую вывеску «Сан-Марко». Раньше я сбегал от всего и прятался здесь, или в другом клубе. А сегодня я сбегаю отсюда. И не знаю, где спрятаться.

Я сел в автомобиль, выехал на дорогу, сделал музыку тише, отключил климат-контроль, открыл окна и неспешно покатил под невнятные голоса улиц.

Спиртотерапия сегодня не помогла. Сегодня, в первый хренедельник остатка моей жизни, в первый раз алкоголь не справился со своей важной задачей.

И что мне теперь, не пить?! А может, мне и не тусить в клубах? Зачем же я их понатыкал по всему городу? А может, мне теперь еще и в тренажерный зал походить и мучить там себя, чтобы доказывать таким тупым способом себе и всем, что я настоящий мужик, и чтобы еще больше нравиться телкам, которые и так до безумия рады, если у них появляюсь я? А может, мне и уроки игры на аккордеоне брать? А? Скажи мне, профессор Венгров А.Ф. Какие затоптанные росточки моей души мне надо полоть и поливать? А?! Ответь мне, профессор Венгров «А», сука, «Эф»!

Нет уж! Занятия йогой и курсы по вязанию крестиком меня ничуть не интересуют. А то, что интересует, у меня есть. Да, у меня есть всё. И это всё приобрел я сам, своими руками и мозгами. Если мне вдруг что-то понравится, я получу и это.

Однако в чем, пожалуй, прав этот шумоголовый профессор, так это в том, что мне, возможно, действительно в последнее время не доставляет удовольствия работа. Хотя я всегда обожал ощущение каждого нового заработанного рубля или мешка рублей. Кормить свою копилку – моя большая и единственная любовь. Именно это сильное и глубокое чувство и помогло наполнять и приумножать мои кошельки. Я давно понял, что, чтобы стать богатым, ты должен иметь только одно хобби – зарабатывать. Ты должен этого не просто хотеть, а быть этим увлеченным. Получать кайф от каждого придуманного и исполненного маневра, от достижения поставленной цели – извлечения очередной прибыли. Я не позволял деньгам лежать зашитыми в матрас мертвым грузом: я искал поле для их посадки и последующего всхода плодов и направлял средства туда. Каждую неудачу я переносил болезненно, но не останавливался, а воспринимал потерю как обретение необходимого опыта, и он приходил. Я долго был скупым по отношению к себе. Я во многом себе отказывал, лишь бы увеличить свое состояние. Растущие цифры моих банковских счетов грели меня лучше женщин в постелях, давали мне ощущение могущества.

В какой-то момент денег стало так много, что мне пришлось научиться их грамотно прятать. От всех. Врагов хватает. Если у тебя есть деньги, всегда найдутся и желающие их забрать. Я стал тратить 10% дохода на безопасность, хотя порой думаю, что тратить нужно 50%. Безопасность – это дележка с власть имущими. Ведение с чиновниками дружбы – важная часть бизнеса. Хотя мне известно, что эти отношения хрупкие, как шоколадная глазурь эскимо летом. Поэтому налаживал контакты сразу на нескольких уровнях иерархии государственных деятелей. Самое удивительное, что я обнаружил вопреки своим ожиданиям, – это то, что, намереваясь решить какой-то вопрос через высокие должности, я порой получал вежливый отказ со ссылкой на то, что исполнение моей просьбы привлечет много излишнего внимания со стороны еще более вышестоящих или иных контролирующих органов и в конце концов будет обнаружено как незаконное и пресечено. Однако потом этот же самый вопрос решался мной через нижайшие звенья, через тех, кто непосредственно касается рычагов и фактически должен исполнять лишь ниспосланную волю большого руководства. Их еще называют маленькими царями. Они умеют сделать всё аккуратно и неприметно. И естественно, это обходилось мне значительно дешевле.

Когда я решил наконец не только зарабатывать, но и тратить, первое, куда пошли средства, – это путешествия по миру. Сначала было здорово. Пирамиды, Эйфелева башня, Статуя Свободы, Малхолланд Драйв, Ибица, Дубай, Венеция – после посещения которой я и придумал название для клуба «Сан-Марко». Но потом я с удивлением обнаружил, что созерцание воочию всех красот мира и достопримечательностей приносит мне эмоции не намного насыщеннее, чем просмотр картинок с ними или видео по телевизору. То же самое и с экзотическими пляжами мирового океана – немногим веселее, чем плескание в какой-нибудь геленджикской бухте или городском пруду. Вода везде мокрая. Путешествие – это не мой кайф. Под мой строй психики это не работает как услаждение. Теперь в основном я ищу и нахожу радости в городе, в котором живу, – в моем самом любимом городе на планете.

А что же мой личный фетиш? Секс? Пожалуй, да. Совершенно точно – да! Секс – это лучшее удовольствие, которое я смог для себя обнаружить в этой жизни. И я стараюсь постоянно окружать себя женщинами и выжимать из них всё самое вкусное.

Правда, секс – это то удовольствие, которое доступно в равной степени и богатым, и бедным. Даже нищеброды сношают на свалках своих убогих спутниц. И получают от этого, я уверен, не меньше радости, чем я, заберись я хоть на Мисс Россия сего года. Но бомжихи меня не возбуждают, и приходится вкладываться в досуг с женщинами, которые вкладываются в свою внешность, так чтобы я вкладывался в досуг с ними. Вот поэтому я и стал прибарахляться. И думаю, у меня в этом талант.

Но сегодня…

На какую-то мою точку все-таки нажал странный босой человек. И посеял во мне мысль, что необязательно ехать без оглядки по дороге, давно уже не петляющей и превратившейся из узкой, грязной и раздолбанной в широкую, асфальтированную магистраль. Потому что ты знаешь, куда приедешь через час, а куда – через два. И затем не появится никаких новых маршрутов, кроме как ехать дальше. До следующего поста. И потом до следующего. И потом… А может, стоит ненадолго остановиться. Оглядеться. Вдруг, не отрывая глаза от дороги и от вожделенного горизонта впереди, ты упускаешь нечто важное. Может, в тишине, без надоевшей суеты, ты увидишь что-то… что-то свое.

С этой мыслью я почувствовал непонятный пока привкус… свободы.

Это ощущение нельзя купить.

Я ехал с открытыми окнами.

Ехал, слушая простые, но сегодня почему-то умиротворяющие звуки города.

Ехал до тех пор, пока около светофора не почувствовал удар сзади.

Вот это ощущение куда хуже.

Как же так?! Ведь было так приятно, мило и спокойно.

В зеркале я увидел автомобиль, теперь неудачно встроенный в мой.

Я вышел из машины. К заднему бамперу присосался старенький «опель». Через лобовое стекло которого виднелась девица с перепуганным широким лицом, вцепившаяся двумя руками в руль.

Я стал осматривать повреждения. Бампер она вмяла основательно. Дура тупая. Хрена ты сидишь, не выходишь? Давай вытряхивайся на улицу!

Я помахал ей рукой, приглашая на свежий воздух.

Наконец она медленно вылезла из своей консервной банки. Полноватая невысокая девушка лет двадцати двух, в очках и с собранными в короткий хвост волосами.

– Здрасьте, – робко произнесла она и нерешительно подошла ближе, чтобы посмотреть на то говно, которое она мне причинила, овца.

– Здорово, здорово! Ты что там, линзы, что ли, протирала в этот момент? Или уснула?

– Я… я… мне… – мямлила она, трогая дужку очков, – нет… я просто…

Понятно, понятно, просто всё, просто – овца ты, вот и всё, что тут сложного!

– Простите, пожалуйста.

Да засунь себе свое «простите» куда-нибудь поглубже.

– У меня нет страховки, – ныла девчонка.

Ну вот, теперь еще и эта новость.

А дочери, жены и любовницы олигархов на таких дряхлых телегах не ездят. Другим же ремонт бампера моего железного корабля на колесах не по средствам.

А вдруг она химичка, оборудовавшая дома нарколабораторию!

– Ты работаешь?

– Да, я продавец в супермаркете.

Ну вот и всё. Это финиш.

– Могу отдавать из зарплаты.

Я поднял руку, выставив перед ней вертикально ладонь, показывая ей заткнуться и не нести чушь, сыпля мне соль на гениталии.

Что ты там будешь отдавать, монетки из оставленной сдачи?

– Что, очень дорого, да? – с дрожью в голосе произнесла она.

Я молчаливо покивал, продолжая смотреть не на нее, а на разбитый бампер, переваривая произошедшее.

– А что… а что же делать тогда? – лепетала она сквозь ком в горле.

Что делать, что делать! Водить надо осторожно! Овца!

– Снимай трусы, – рявкнул я.

Она оцепенела.

Ее глазенки нервно задергались за очками, фокусируясь то на моем правом глазе, то на левом, ища хоть где-нибудь спасения от такой постыдной участи.

– Я… – вырвалось у нее какое-то кряхтение.

И тут же ее лицо трагично искривилось. Из-под очков по щекам понеслись слезы. Обычные мокрые слезы, а не нефть, которую можно было бы продать и оплатить ремонт.

– Угху, угху, – хрипела она.

Может, она плачет от неверия в собственное счастье? Наконец-то трахнет кто-то.

Ты права, дуреха, не могло тебе так повезти.

– Ну всё, всё, – я подошел и обнял ее. – Я пошутил. Это же шутка такая. Конечно, шутка. Ну что ты. Успокойся. Успокойся.

Нет, мне не стало ее жалко. Может, я слегка переборщил насчет трусов, но это нестрашно, она это заслужила, будет повнимательнее в следующий раз. Однако и мой автомобиль я тоже не жалел.

В этот момент я почувствовал, что внутри, и даже не где-то глубоко, мне абсолютно плевать на повреждение машины.

Железо. Всего лишь железо.

Никакая это не скорость. Никакой это не престиж. Никак это меня не дополняет. И ничего обо мне не говорит.

Случись это вчера, я бы расстроился минимум на неделю. Я бы, возможно, не сдержался и так наорал на эту дуру, что у нее очки б треснули.

Но сегодня… Сегодня – это уже сегодня. Первый день остатка моей жизни.

– Ладно, ладно, ерунда, – спокойно говорил я ей почти в ухо, – не переживай, это ерунда, забыли, не было ничего.

Еще пара всхлипов. И я ее отпустил.

Не бросая взгляда на место удара, я направился к двери.

– А… а… гаишников не будем вызывать? – догнал меня ее неуверенный голос.

Не имей я одного ламинированного документа, я бы не рисковал вызывать полицию, потому что, как оказалось бы при официальной проверке, я управлял автомобилем, имея некоторую запрещенную долю алкоголя в крови, удачно приобретенную недавно в клубе «Сан-Марко». И это однозначно повлияло бы на исход разбирательства нашего дорожно-транспортного происшествия. Но такой успокаивающий документ у меня был. Это удостоверение общественного советника ГИБДД. При дорожной полиции имеется организация, куда входят представители общественности, перед которыми органы власти периодически отчитываются о результатах своей работы и учитывают их предложения и мнения. Всё это, конечно, формально, реально даже ни одного собрания не было. Но все общественные советники не подвергаются наказанию, и им оказывается всяческая поддержка и содействие со стороны ГИБДД – негласное, но обязательное к беспрекословному исполнению указание их начальника. А членство в этом совете обходится мне в 3000 долларов ежегодно. Оно того стоит. Зато я не переживаю, если не замечу какой-нибудь дорожный знак, не говоря уже об употреблении алкоголя. Поэтому вызывать или не вызывать гаишников мне в моем положении не так важно. Всё равно по бумагам я буду абсолютно трезв.

Я взялся за ручку водительской двери, кинул на зареванную девчушку снисходительный взгляд и с добротой в голосе произнес:

– Сказал же, забыли. Будь аккуратнее.

Я поехал.

Мои окна открыты. Мои глаза открыты. Мое сердце открыто.

Майский воздух. Он прекрасен.

5

Худой консьерж в черных брюках и белой рубашке вскочил со своего вращающегося кресла перед монитором, едва я вошел в холл первого этажа высотки, где я живу.

– Не спишь? – бросил я сам не знаю для чего. Просто чтобы не проходить мимо него молча. И дать ему иллюзию, что его существование для кого-то что-то значит.

– Нет, нет, Эдуард Валентинович, я как раз просматривал камеры.

– И что там сегодня интересного?

Я подошел к лифту и нажал кнопку вызова.

– Интересного? Кажется, вы не очень удачно прокатились сегодня? – заметил он. – Вмятина на бампере появилась. Сами не ушиблись?

Двери лифта открылись, и я вошел в кабину.

– Если тебя не затруднит, – отозвался я, – сотри кровь с кузова, а если приедет полиция, скажи, что меня нет.

Черный юмор на ночь.

Я нажал кнопку пентхауса – шестнадцатый этаж. И тут же консьерж вскинул вверх руку, словно вспомнил что-то важное, и скороговоркой пробормотал:

– Ваша гостья ждет вас на этаже в фойе.

Он скрылся за закрывшимися дверями лифта. Я понесся вверх.

Гостья – это Марго.

На часах начало первого. Значит, она здесь не так давно.

Я был приятно удивлен, что в «Романтизе» предложили такую необычную даму.

А сам «Романтиз» я открыл для себя всего три месяца назад. До этого, если я хотел поиметь красивую нафуфыренную телку, то обращался к администраторам открытых мной ночных клубов, знавших, как найти то, что мне нужно. Это были действительно искусно намарафеченные, стильно постриженные и сексуально одетые телки, осознавшие себя как дорогой товар для плотских утех. Ночь с такой дивой обходилась мне от 500 до 2000 долларов. И сначала это было здорово: они были охрененно прекрасны и аппетитны, вели себя услужливо, но с видом знания себе цены и трахались с постановочным старанием, чтобы было приятно моему телу, и слуху, и глазу.

Однако в какой-то момент, когда кто-то из окружения равнодушно поделился, что тоже неоднократно сношал двух-трех особ из верхних строчек моего списка обожания, да еще и в более извращенных формах, чем я, мне расхотелось заниматься сексом с такими изрешеченными дамами, в которых кто только ни побывал.

Снимать телок в тех же клубах и приходовать их получалось достаточно успешно. Но не всегда в них гостили те, кого я хотел. И не всегда те, кого я хотел, соглашались в ту же ночь.

Вступать же в продолжительные ухаживания или полноценные отношения я уже не желал. Мне сложно далась игра в любовь с моей последней на сегодняшний день девушкой. Вначале всё было идеально: она необыкновенно красива и сексуальна, мне нравилось выходить с ней в свет и демонстрировать ее друзьям, да и вообще всем окружающим, я любил оказывать ей различные знаки внимания и делать сумасшедшие подарки, нравилось тусоваться с ней везде и трахать во все ее прекрасные щели, нравилось ее любвеобильное отношение ко мне и даже верилось, что оно искреннее. Но это было не так. На девятом месяце наших страстных отношений я стал чувствовать, что больше не могу терпеть ее неудержимое увлечение своей карьерой, для роста которой требовалось ставшее неприемлемым для меня количество ее свободного времени. Свободного фактически от меня. Меня всё это бесило, надоело, и было принято решение, что нам нужно расстаться. Решение было принято мной, но услышав его, она объявила, что это она меня бросает, потому что я любящий только себя эгоист, нежелающий видеть ее счастливой, самореализовавшейся личностью, стремящийся превратить ее в облезлую домработницу… Ой, да пошла ты!

Это было полгода назад.

С тех пор я отказался от каких-либо постоянных отношений. И сразу же обрел покой. Если у тебя нет девушки, то тебе и не надо ее жалеть. Не надо вникать в ее тупые, высосанные из пальца проблемы, которые через несколько дней и ее саму уже никак не трогают. Если у тебя нет девушки, тебе не удастся ее обидеть. И не придется извиняться тогда, когда ты и не виноват. Если у тебя нет девушки, тебе можно без стыда и опаски трахать любых женщин. Вот это, пожалуй, самый приятный плюс.

И однажды я обнаружил существование элитного дома терпимости «Романтиз». Он предлагает эксклюзивных девушек. И слово «эксклюзив» здесь не просто для звонкости. Дело в том, что, кроме тебя, обслуживающая тебя дама больше не имеет клиентов. Ты единственный! Агентство гарантирует, что пока ты заинтересован и продлеваешь контракт на определенную девушку, ее больше никто не может себе позволить ни за какие деньги. Ее больше никому даже непоказывают и не предлагают. Это закрытый профиль – пока ты продлеваешь контракт.

Если же она тебе надоест, то только тогда ее смогут пригласить на свидание другие клиенты «Романтиза» и тогда для тебя и всех остальных она станет недоступна на весь период действия нового договора. И еще они гарантируют, что ты у выбранной девицы будешь в принципе единственным партнером. То есть у нее не будет секса в обычной личной жизни. Как они за этим следят, ума не приложу. Моя личная проститутка. Это даже отграничивает ее от ярлыка «шлюхи обыкновенной». Она не опасается быть узнанной на улице или ином общественном месте и почувствовать себя неловко из-за этого. Обнаружение ее аморального рода деятельности практически невозможно. Она как любовница-содержанка, с единственным отличием: все денежные вопросы разрешаются не с ней, а исключительно через агентство. Очень удобно. Отличный сервис.

Как правило, «Романтиз» предлагает фотомоделей. Думаю, у них есть компетентный и вращающийся в модельном бизнесе рекрутер, умеющий договариваться о столь интимных вопросах. Моя милейшая Сонечка именно туда. И я вполне ею доволен до сих пор. Но когда я ради разнообразия обратился в «Романтиз» о включении в мой гарем еще одной наложницы и после просмотра портфолио ряда молоденьких фотомоделей наткнулся на анкету Марго и ее потрясающие картинки, я рассмотрел в ней необыкновенную сексуальную энергию. И не ошибся.

Марго 27 лет. У нее неимоверно привлекательные черты лица, карие глаза, широкие скулы, темно-русые волосы до плеч, стройное тело и заправленная силиконом грудь пятого размера. А еще она только два месяца как не замужем. Разведена. Детей у нее нет. Вот такие семейные обстоятельства.

И я ее первый клиент. Так же, как и у Сонечки.

Не хочу вникать в моральный облик Марго и в причины того, как она стала на этот путь, мне больше хочется проникать в нее саму.

В общем, я всецело ее принял, как только получил от нее первую дозу жаркого, разъедающего плоть и кости феерического секса.

Ох, Марго.

– Доброй ночи, – она встретила меня с теплой улыбкой, когда я, выйдя из лифта, ступил на этаж и застал ее красиво сидящей на софе в черном платье с блестками.

– Привет. Давно ждешь?

– Не очень.

Она встала и подошла ко мне. Мы приветственно поцеловались в губы. Да, это моя личная жрица любви и я могу себе позволить поцеловать ее в губы.

– Выглядишь просто потрясно, – я открыл входную дверь и наблюдал, как она вплывает в мое жилище. – Марго, ты меня балуешь. Ты можешь приходить ко мне хоть в спортивном костюме и кедах, я всё равно буду хотеть тебя так же сильно.

– Таких мне еще не делали комплиментов. Это мило.

Марго прошла в квартиру и стала оглядываться, будто она здесь впервые. Она делала так каждый раз. Видимо, мой дорогой интерьер затрагивал тонкие струны ее продажной души.

Бросила сумку на кресло гостиной и изящно плюхнулась на диван, вдавив руки в сиденье – позиция ожидания.

Я скинул пиджак и расстегнул рубашку. Подошел к журнальному столику – к заветной початой бутылке виски – и спросил:

– Будешь?

– Угу.

После чего наполнил до середины два бокала. Взял в холодильнике корзину со льдом, набросал кубики, вручил один бокал ей, мы тут же чокнулись, и я сделал глоток.

– Бери это и поднимайся в спальню, – бросил я, – а я быстро в душ.

Марго взяла бутылку и неспешно поплелась по лестнице на второй этаж. Я потопал за ней, наблюдая за ее раскачивающейся прямо перед глазами упругой задницей. Не удержался и шлепнул. Марго кокетливо ойкнула, поощряя мои веселые выходки. В спальне она села на кровать, а я проскользнул в ванную.

Стал под душ. И почувствовал наконец расслабление. Словно от меня отслаивалась толстая чешуйчатая кожа, сформировавшаяся как панцирь, как броня против всего, что мне неприятно. И теперь вместе со всем негативом трескалась и сползала вниз, уходя в сливное отверстие, оставляя меня чистым, как мысли ребенка.

Сегодня первый день остатка вашей жизни… Эдуард.

Сука!

Все-таки это он звучит в моей голове. Долбаный профессор.

Сегодня вы решили, что будете жить по-новому, Эдуард.

Вы оторвались от настоящей жизни, Эдуард, Эдуард, Эдуард…

Да что ты знаешь о настоящей жизни, хренов умник?! Да кто вообще может взять на себя роль мудреца, знающего, что такое настоящая жизнь, и поучать других? У кого жизнь настолько очевидно настоящая, что на фоне нее моя покажется подделкой? Кто поставит клеймо пробы на мою сомнительную жизнь? Чье имя будет на этом клейме?

Всё, хватит. Выпью еще. Выпью еще и напою Марго. Выпью еще, напою Марго и трахну ее.

Я вернулся в спальню голым.

Марго сидела на кровати с отброшенным одеялом в просвечивающемся нижнем белье. Ох, Марго, ты просто роскошная соска! Она с хищным взглядом и бархатистой улыбкой протянула мне бокал. Я забрался коленями поближе к изголовью кровати, прилег спиной на подушку, взял у нее виски и сразу выпил всё. Она сделала короткий глоток. Я пальцами стал толкать вверх дно ее бокала, показывая, что и ей нужно высушить его. Она подчинилась.

Я тут же вновь заправил наши хрустальные сосуды, вылив из бутылки всё до капли. Чокнулся с ней. И вновь втянул в себя порцию. Она медленно пригубила.

– У тебя как будто не очень хорошее настроение, – заметила Марго. – Всё хорошо? Ничего не случилось?

Я молча заглянул в ее темные пылкие глаза. Затем мой взгляд скользнул по ярко-красным губам, по гладкой коже, по двум огромным шарам, изысканно упакованным в полупрозрачный бюстгальтер, позволяющий разглядеть большие ореолы ее сосков, съехал по ровному животику, споткнулся о глубокую ямочку пупка и упал у нее между ног.

– Не молчи, – мяукнула Марго. – Говори со мной. – И вновь пригубила виски.

Мой взор всё еще целился ей между ног.

– Снимай трусы.

Она не стала ничего обдумывать, она принялась исполнять.

Ее трусики полетели на пол, а лифчик остался на месте. Я просил такой дресс-код и в прошлый раз. Так ее груди выглядят просто потрясающе. Сдавленные друг к другу, высокие, с глянцевыми выпирающими округлостями. Марго наверняка думает, что это, возможно, потому, что ее грудь без лифчика низко свисает, но это не так. Не низко. Она прекрасна и без белья. Но в нем ее сиськи меня возбуждают больше. Да и мне плевать, что там думает Марго.

Она забралась на меня и сделала нас единым целым.

Схватилась обеими руками за спинку кровати за моей головой и неторопливо на мне закачалась, держа наши лица рядом.

– Ну чего ты такой грустный? – ласково шептала она. – Ты мой красивый. Мой сильный. Мой сексуальный. Сейчас все твои глупые плохие мысли уйдут. Ведь я с тобой. Твоя Марго с тобой.

Я поднял руку и прикоснулся пальцем к ее виску. Нашел там небольшую прядь волос, длиной всего сантиметра четыре. Уже немного отросли.

– Марго…

– Что, что? Говори. Хочешь всю меня постричь? Если хочешь – делай. Делай что хочешь. Я сделаю всё, что ты скажешь.

– Марго, скажи, что такое настоящая жизнь?

Возможно, моя персональная проститутка знает ответы на глобальные вопросы.

– Настоящая жизнь, – пошатывала меня Марго, согревая мое лицо своим теплым дыханием, – это сейчас. Потому что я живу сейчас. Мне сейчас хорошо. Мне сейчас с тобой хорошо. А тебе хорошо со мной? А? Хорошо? Скажи. Хочу, чтобы тебе было хорошо со мной.

Она начала разгоняться. Выпрямилась и завела руки за голову. Ее огромная грудь запрыгала сильнее. Еще немного – и развернется вся мощь ее крепкого тела и беспощадность ее дикого сердца. И тогда она меня оживит.

– А ты зовешь меня так редко, – продолжала лепетать Марго сквозь учащающееся дыхание. – Так редко. А я ведь скучаю. А ты зовешь меня раз в неделю. Мне тебя мало.

Меня ли ей мало или гонораров, не знаю. Ее слова всегда звучат настолько искренне, что я порой даже сомневаюсь.

– Зови меня чаще… Ааах! Зови когда хочешь, я приду… Ааах!

Она заскакала на мне еще яростнее. И кричала невероятно громко. Она орала так, словно падала вниз, выпав из самолета, словно ее раздирала на куски стая голодных волков, словно ее сжигали на инквизиторском костре. Ее оглушительные, сладострастные вопли – моя любимая фишечка в ней.

Кричи, Марго, кричи! Сгори дотла в этом адском пламени. И сожги меня в прах.

6

Утром я проснулся легко. Не как обычно. То ли это заслуга Марго, подарившей мне ночью сумасшедший аттракцион с акробатикой, граничащей с хореографией, с поддразниванием и укрощением голодного хищника, с прыжком сквозь объятое огнем кольцо и с красочным фейерверком в финале. То ли вчера я действительно избавился от чего-то удушающего и неволящего.

Я проснулся с волнительным ощущением, похожим на чувство интереса. На ожидание новых ярких событий. Даже несмотря на то, что я знал весь свой день до минуты.

Знал, что попрусь по пробкам, слушая в машине один из прогоненных по сотне раз плейлистов. Приду в офис, где меня будут ждать десятки оставленных сообщений от партнеров. Меня вновь порадует своим художественным образом и утренней улыбкой фантастически красивая Дина-секретарша. Поставленная перед моей дверью, только чтобы радовать глаз. И ничего дальше этого. Иначе она надоест и потеряет должность ее мечты. И ряд специалистов, выполняющих иногда полезную, иногда бесполезную работу за приличные деньги.

А еще: дорогущий, но почему-то невкусный кофе, тонны предложений инициативной группы, пара деловых или не особо деловых встреч и пачка бумаг различной важности, поднесенная Диной с таким досточтимым видом и упоением, будто мы здесь спасаем от погибели если и не людей, то как минимум дельфинов.

Но это не разочаровывало меня, как раньше. А представлялось даже немного забавным.


* * *

Видимо, даже Дина каким-то образом почувствовала перезагрузку внутри меня и встретила меня с новой прической – стильно прилизанными волосами с ровным пробором, свисающими в толстую, красиво заплетенную белую косу.

– Доброе утро, Эдуард Валентинович.

Улыбки, которые она мне дарит, настолько ласковые, что мне кажется, что она самый преданный мне человек в этом мире.

– Привет, Динуль. А где же твои шикарные кудряшки?

Моя 23-летняя блондиночка опешила. В ее ярких голубых глазах блеснула детская обиженность. А бордовые губки легонько дернулись от напавшей растерянности. Но всё это не смогло ни на тон омрачить сияние ее светлого лица.

Она уязвленно потянулась рукой к своим волосам, неуверенно коснулась их и тихонько произнесла:

– А вам не нравится? Я решила выпрямить…

– Ну что ты, Динуль! Разве в тебе может что-то не нравиться? Я нарочно не делаю тебе комплиментов, чтобы не надоедать.

И добрейшая улыбка вновь торжествующе сверкнула.

Теперь Дина со счастливым, но немного всё же сомневающимся видом хвастливо поглаживала себя по длинной косе.

Ох, Диночка. Впервые увидев ее, я подумал, что это кукла, – настолько был поражен ее утонченными чертами лица. Ее отполированная кожа словно изготовлена из каучука и окрашена идеально подобранной краской телесного цвета с добавлением секретных дизайнерских оттенков. Ее миленький носик создан, чтобы вдыхать ароматы цветов, а никак не запах моего пота. А губоньки очерчены так, словно они всегда тянутся к поцелую. И к ним всё время хочется тянуться навстречу.

Именно это эстетическое наслаждение красотой Дины, подкрепленное наложенным самим на себя табу на всякие сексуальные поползновения в ее адрес, составляли постоянное удовольствие от ее созерцания.

Ох, Диночка, как же ты хороша!

– Принести вам ваш кофе, Эдуард Валентинович? – она сопроводила меня до моего кабинета и остановилась в дверях.

Я на пижонский манер прыгнул в кресло и забросил ноги на стол.

– Да, только добавь туда что-нибудь вкусненькое.

Изобретательность – не самое развитое достоинство Дины, поэтому я и не ждал от нее необыкновенных идей.

– Сахара побольше?

– Хочу, чтобы еще вкуснее было.

– Может, сливок добавить? Я со сливками пью.

Эх, добавить бы в него еще пару капель твоих сладких слез, вот тогда я бы зарядился.

Зато она ответственно и гарантированно выполнит то, что я ей скажу.

– А знаешь, сделай мне так, как пьешь его ты.

Это вот я здорово сейчас придумал.

– Хорошо, Эдуард Валентинович. Что-нибудь еще?

Я быстро оглядел ее с головы до пят. Худенькая, стройненькая. Грудь небольшая. Талия тонкая. Ножки длинные.

– Пока всё.

И теперь провожал взглядом соблазнительные изгибы ее бедер и выпирающей задницы. Мой неизменный ритуал.


* * *

Я стоял у окна и осматривал город. Давно так не делал. Сегодня это снова стало приятным. Будто меня на пару лет заточили в темницу и теперь вновь возвратили в кабинет на седьмом этаже. И привычный и надоевший пейзаж, с россыпью зданий и подъемных кранов, заиграл новыми красками, вызывая те, первые, забытые эмоции.

– Ваш кофе, Эдуард Валентинович.

Ее лицо было таким довольным, будто она по моему заданию нашла и принесла древний затерянный артефакт, имеющий неизмеримую ценность для мирового культурного наследия, а не вытащила его из кофемашины.

– Надеюсь на твой вкус.

– И я надеюсь, что вам понравится.

Поставила блюдце с кружкой на стол.

Пора начинать совещание.

– Зови всех.


* * *

Стулья, расставленные у стены моего кабинета, заняли девять работников, все мужчины. У каждого из них своя линия в моей предпринимательской деятельности: кто-то занимается действующими ресторанами и ночными клубами, кто-то приискивает новые проекты, кто-то обеспечивает ведение не совсем законных финансовых операций. И еще: каждому сделано строгое внушение о недопустимости любого флирта и подкатов к Дине. Еще этого не хватало!

А кофе действительно отличный. Потом тебя похвалю.

Сегодня мне достаточно было услышать, что текущие проекты не требуют острых вмешательств. Новые месторождения прибыли меня не заботили. Поэтому все усердные доклады на эту тему я слушал с незаинтересованным видом.

Всем спасибо, все свободны.


* * *

– Эдуард Валентинович, к вам на личный прием просится женщина, – сообщила мне по внутреннему телефону Дина.

– Мм! Красивая?

Молчание в трубке.

– Ее фамилия Казанцева, – наконец-то отозвалась она.

– Не слышал о такой.

Новая пауза.

– Так мне ее пропустить к вам?

– А ты ее обыскала?

Юмор – не самое развитое достоинство Дины, поэтому, если шутка озвучена мной по телефону и она не может видеть мою мимику, ей ни за что не понять, говорю я серьезно или нет.

Не стал ждать ее реакции.

– Ладно, пусть войдет, я сам ее обыщу.

– Проходите, – успел услышать я перед тем, как она положила трубку.

Дверь открылась, и в моем кабинете появилась симпатичная женщина лет тридцати, в сером деловом костюме, с закрученными в пучок русыми волосами.

Ну что ей может быть от меня нужно в рабочее время? Только одно.

– Здравствуйте. Можно?

Я тоже поприветствовал ее и пригласил сесть за стол.

Ну давай, цыпа, излагай свою оригинальную идею кафе-мороженого.

– Меня зовут Оксана Казанцева. Я представляла вам проект ресторана и бизнес-план. Мое предложение изучал ваш сотрудник, Лукинов. В итоге он объявил о неготовности вашей компании сделать мне предложение об инвестиции, – с показной печалью проговорила она. – Однако я уверена, что не все детали были рассмотрены внимательно.

– Да-да, я вспомнил – Казанцева, – перебил я. – Лукинов показывал мне ваш проект. К сожалению, он меня не заинтересовал.

Похоже, я сбил ее нападенческий настрой.

– Я пришла сюда, чтобы вас убедить…

– Убеждайте. У вас одна минута.

Она на секунду замерла, но быстро очнулась:

– Концепция ресторана выдержана в том же стиле, что и два ресторана, которые вы открыли: «Скарабей» и «Бомонд». Примерно такая же ценовая политика. Дизайн будет не похож ни на какой из тех, что можно встретить в городе… даже в стране. Я займусь им сама, у меня соответствующее образование и опыт. Некоторые эскизы мной представлялись вместе со всеми бумагами… но я обязательно сделаю еще несколько оригинальных вариантов.

Пока она излагала свои юношеские мечты, я разглядывал ее внешность. Ее ухоженный деловитый вид возбуждал меня. Иногда я щелкаю телок, мнящих себя бизнес-леди. Я бы с радостью прямо сейчас нырнул с ней под одеяло, если бы не ее наводящие тоску речи. Они задувающим в оконные щели морозным ветром понижали градус моего вожделения.

– Повар из России, очень талантливый, он может представить меню…

– Русской, кавказской, итальянской, французской, японской кухни, и даже все разом, я так понимаю?

Просто пора уже было ее заткнуть.

– Это всё мне ясно, – продолжил я, глядя на ее настороженное лицо. – Но думаю, что все-таки это вам непонятно, насколько «Скарабей» и «Бомонд» отличаются от того, что вы мне предлагаете – что-то вроде придорожная столовая «У Оксашечки». Я, конечно, утрирую… но смысл в ином. Главный козырь моих заведений – это элитарность, понимаете?

Я посмотрел на нее как на дуру.

– Фишка кроется в этих неоаристократических ложечках и вилочках, в этой галерее световых приборов, которые войдут в широкую моду только к следующему году. А девушки-официантки в «Скарабее», вы их видели? Тогда вы наверняка заметили художественные надписи и картинки на их лицах, а в их форменных костюмах огромный разрез на всю спину, что даже видно немного… булки.

С лица моей гостьи совершенно исчез энтузиазм. Поэтому я решил не продолжать и устало откинулся на спинку кресла.

– Ну что теперь, перед всеми голышом расхаживать, чтобы они почувствовали себя элитой? – пролепетала она, опустив глаза.

– К сожалению, и это уже давно не оригинально.

Она потянулась рукой к лицу и аккуратно потерла уголок глаза.

Ой, только не плачь. Этим на бизнес денег не выбить. Разве что в подземном переходе.

– Послушайте, – произнес я, желая ее успокоить. – Я всегда рад встречать целеустремленных людей, так близко принимающих свое дело, свои идеи. Но прошу и мне поверить… ведь вы доверяете моему мнению и опыту, раз уж обратились в нашу компанию и пришли ко мне. Я уверен, что в том виде, какой вы представили, этот ресторан не добьется успеха. Нас с вами затопчут конкуренты. А вы с вашим нежным сердцем будете переживать это на грани нервного срыва, – я улыбнулся.

Какой же я трогательный! Вот просто бери меня пальчиками за щечки и легонько тереби. Хотя ведь это не моя работа – успокаивать тех, кому я отказываю в инвестиции. Но, возможно, теперь это будет моим нерегулярным хобби.

Она выдохнула и встала с кресла. Сказала:

– Спасибо, что выслушали, – и двинулась к двери.

Я приготовился изучать форму ее зада.

Но возле двери она остановилась.

– Могу ли я разработать и представить вам новый проект? Сразу вам, а не вашим сотрудникам. Я учла все доводы.

Ну вот опять! Теперь и на жопу нет желания смотреть.

– Едва ли вам удастся меня удивить.

Столкнувшись с моим равнодушием, она буркнула: «До свидания», и скрылась.

Хорошенькая. Жаль, что организация общественного питания – это не ее.

Но сегодня мои мысли были о другой женщине. Куда красивее. Куда умнее. И с куда более редким для меня именем.

7

Вечером, подойдя к машине, я взглянул на плакат, из которого вчера впервые узнал о существовании профессора Венгрова и его нестандартных лекций. И увидел, что рекламы уже нет.

Зато на том же месте уже был вывешен новый баннер с рекламой магазина женского белья «Плауна» от дизайнера Амалии Стекольниковой – жены моего друга и компаньона по ночному клубу Марка. Вернее, ей хотелось думать, что она дизайнер, и лезла из кожи, чтобы убедить в этом всех, настырно тратя на это деньги мужа. Она уверена, что, чтобы быть модельером белья, достаточно просто пролистать множество глянцевых журналов на эту тематику и немного посидеть в интернете, и теперь она – художник со своим уникальным стилем и неповторимым продуктом. Я, может быть, тогда соглашусь, что у нее получается бизнес, когда хоть раз увижу производимое ею белье не только в рекламе, но и на женском теле. А их я штудирую постоянно.

Но не дизайнер Амалия меня порадовала на висящем рекламном баннере, а изображение девушки-модели, являющейся с недавнего времени лицом торговой марки женского белья «Плауна». Она молода и прекрасна, шаловлива и воздушна, мила и сексапильна. Ее имя Софья Филимонова. Но я зову ее Сонечкой. Это моя вторая личная жрица любви из «Романтиза». Именно я посодействовал попаданию ее прелестного личика на этот плакат. Почему бы мне не сделать что-то приятное для моей падшей дамы, помимо того приятного, что она обычно получает от меня в постели?

Такой расписной образ накрашенной и взлохмаченной Сонечки, в кричащем нижнем белье, не оставлял мне никакого иного выбора, кроме как позвонить в «Романтиз» и заказать ее общество к сегодняшнему вискарю. Вот прям соскучился! Значит, она и есть мой путь на сегодня.

Я сел за руль и завел мотор.

Самый обычный вторник. Или, сука, четверг…

Я смотрел на парадный вход в филармонию, где вчера услышал о себе много интересного. Я и еще сто двадцать человек. В двери никто не входил и не выходил.

Ну а вдруг! Попробую.

Я вышел из машины и перебрался через дорогу. Дернул дверь – открыто. Проник внутрь. Пусто. Никого? Услышал какой-то шорох.

– Есть здесь кто?

На мой зов из служебного помещения выскочил усатый старичок в кепке. Я поинтересовался у него, что он знает о вчерашней лекции и лекторе Венгрове. Он же «А.Ф.». Он же Профессор. Он же Босой. Он же Чертов Ублюдок.

Смирный мужчина, оказавшийся местным охранником, поведал мне, что ничего не знает, да и вообще, кто я такой и шел бы я отсюда подобру-поздорову, а то он полицию вызовет. Я вручил ему купюру, которую, судя по его мимике, он никогда не держал в руках, но где-то видел, потому что не скрывал своего доверия к такой банкноте, после чего он из потаенных глубин своей памяти выудил, что такая же лекция этого профессора уже проходила в филармонии месяца четыре назад, поэтому, возможно, она еще повторится здесь через такой же период, а еще он то ли слышал, то ли ему приснилось, что лекции проходят примерно раз в месяц или в два месяца и в других городских залах, вот и всё, что он знает, чем богаты, тем и рады.

Ждать несколько месяцев повторения лекции профессора в этой филармонии, где я мог бы вовремя узнать о ней из рекламного плаката, меня не устраивало. Может, в интернете будет оповещение, но и в этом случае сходка умников произойдет не завтра, а, видимо, через месяц-два.

Как же мне отыскать мою принцессу?

Ну а вдруг! Попробую.

Я поехал туда, где вчера высадил Полину. Припарковался.

Вышел из машины. Не знаю, как я собирался ее найти. Просто ходил. Исследовал дворовые тротуары и площадки. Вглядывался в лица прохожих женщин. Почему-то даже смотрел в окна высотных домов, наверное, думал, что обнаружу ее в одном из них. Что, если тут подождать? Ведь должна же она в это время вернуться с работы. И вообще когда-нибудь вернуться домой. Нет, ребячество. Может, она и не живет здесь. Мало ли зачем ей сюда было надо вчера. Шанс найти одну чудесную девушку, о которой почти ничего не знаешь, в этом городе довольно мал.

Эх, жаль.

Я почувствовал в себе щемящее желание приезжать сюда и караулить Полину хоть каждый день. Это странно. Не похоже на мое обычное стремление заполучить женщину. Мне было приятно о ней думать.

Я вернулся в автомобиль немного расстроенным.

Пора звонить в «Романтиз» и готовиться задать Сонечке добрую трепку.

И тут я услышал стук в окно.

Это Полина.

И это провидение!

– Увидела твою машину. Что ты здесь делаешь?

Приветливость в ее голосе была неподдельной. И еще она обращалась ко мне на «ты», словно эта случайная встреча сделала нас ближе по сравнению со вчерашним знакомством.

Не мог же я ей признаться, что блуждал от подъезда к подъезду, наверняка вызывая подозрения у местных жильцов о криминальности такого интереса, в поиске ее, потерянной мной красавицы, не посчитавшей нужным поделиться своей визиткой.

Я загадочно произнес:

– Мои внутренние силы привели.

Ее улыбка обдала меня теплом, словно я вышел из тени на солнце.

Я пригласил ее выпить кофе. Но она отказалась. Сказала, что ей пора на встречу. Тогда давай завтра! Нет, к сожалению, я завтра тоже занята. Ну дай мне свой номер, я не буду навязчив, буду терпеливо ждать, когда в твоем расписании появится окно. Нет, номер я никому не раскрываю, не обижайся.

Да она непробиваемая! Или я вызываю у нее отталкивающие чувства: сомнение, опасение, неприязнь? Ну вот – уже сбила мою самоуверенность.

– Тогда я хотя бы подвезу тебя на твою встречу. Ведь как таксист я тебя еще не разочаровал?

– Не разочаровал.

Я победоносно помчал открывать перед ней дверь.

В пути Полина рассказала, что едет в тот самый особняк Венгрова. На то самое собрание клуба единомышленников. Она запустила в меня интригующий взгляд из-под пушистого веера своих ресниц и сообщила, что мы можем выпить с ней кофе там.

– А разве мне можно?

– Конечно, ведь ты со мной.

– Там придется ходить босиком?

Она захохотала, потряхивая распущенными черными волосами.

И свет прожекторов заполнил салон моей машины. Пробки слетели с горлышек, и брызги шампанского изверглись бешеными струями. Завопили трубы, и загрохотали пушки. Знаменуя большой праздник во всем королевстве – райский смех принцессы.

– Тапочек должно хватить на всех, – хмыкнула она.

Ну вот – тоже юморить умеешь! Умница.

Чувствуя, как на меня накатывает отторжение предстоящего общества причудливого профессора, я стал осторожно выяснять, как проходят их сборища. Но Полина отвечала уклончиво, словно не хотела открывать неожиданный финал в интересном фильме, который она уже смотрела, чтобы и я смог получить соответствующие эмоции. А вот я как раз не хотел сюрпризов. Они меня почему-то страшили. Поэтому самым лучшим в нашем разговоре стало то, что я смог ее исподтишка порассматривать. На сей раз декольте ее темно-серого с красными полосками платья было значительно шире. И не давало мне покоя. Ведь она, кроме того, как мне показалось, была без бюстгальтера. Пфффф! Как же я ее хочу!

Подытоживая свои комментарии по поводу предстоящего собрания, она уверенно заметила:

– Думаю, ты не будешь разочарован.

Ой, хотелось бы! Потому что очарован я только тобой.

8

Мы подъехали к небольшой гостинице, фасад которой был облицован элитным белым камнем. В центре круглого внутреннего дворика – за высокими решетчатыми воротами – действовал фонтан со скульптурой в виде стоящих друг к другу спинами и держащихся за руки трех русалок.

– Это здесь?

– Да, это и есть особняк Венгрова.

– Не может быть, – возразил я, – это отель. Принадлежит Алику.

– Какому Алику? – без особого интереса спросила Полина.

– Тоже… бизнесмену. Я его знаю. И раньше тут еще была большая такая вывеска: «Магнолия».

– Думаю, так и было, но давно уже не так.

На сей раз Полина не торопилась выскакивать раньше положенного и послушно дождалась, пока я галантно открыл для нее дверцу. Я на исповедуемый ею королевский манер изящно выволок ее за ручку из машины.

Я чувствовал возбуждение оттого, что вывожу такую прекрасную незнакомку в свет – в свет, который пока для меня самого еще был темным. Но ее компания, ее сексуальная внешность, ее аристократические повадки и не рассеивающаяся загадочность заводили меня до такого уровня увлеченности, который я давно уже не испытывал.

Я оглядывался вокруг: изучал припаркованные во дворике автомобили. Если судить о членах этого клуба по транспорту, на котором они сюда прибыли, то Серегины подружки должны были давать всем прямо в салоне. Конечно, по крутости мой гламурный локомотив выглядел выигрышнее всех, тем более что припарковался я помятым бампером к стене, дабы не портить его солидный образ. Мне, бывало, давали и не доходя до мягких сидений салона автомобиля, а просто в зоне его видимости.

– Готов?

– Знаешь, мне известны две-три здешние машины. Не представлял, что эти люди могут быть тут.

– Ты еще много чего не представлял.

Она миленько шаркала рядом, держа меня под руку.

Охрана на входе: черные костюмы, белые рубашки, суровые лица.

– Добрый вечер, – поздоровалась с ними Полина, – этот человек со мной.

– Добрый вечер, Полина Сергеевна.

Я легонько кивнул им.

Мы прошли по коридору. За нами также заходили люди.

Большой зал с высокими окнами. Занавешенными отдающими дороговизной портьерами сиреневого цвета. В центре стоял прямоугольный аквариум на подставке. Много диванов и кресел. Мраморный пол. Громоздкая люстра с тысячей свечей, как в театрах. Бар. Официанты. Всё для нормальной светской тусовки. Не было похоже на то, что здесь проходили проповеди.

– Выпьешь что-нибудь? – предложила Полина.

– Виски здесь подают? Или тут за здоровый образ жизни? Тогда мне березовый сок, собранный с восточной стороны рощи.

Улыбнулась. Приятно.

– Я поухаживаю за тобой. – И она поплыла к бару.

Я стал осматривать других прибывших, пытаясь понять, кто они. Женщин было меньше, чем мужчин. Они, как я понял, в основном составляли пару какому-нибудь важному господину. Среди около шестидесяти гостей я узнал председателя правления одного из крупнейших банков, ректора университета, главу военного комиссариата и шлюху, с которой он пришел. Я просто не верил, что такое бывает. Что люди с их социальным статусом – все, кроме шлюхи, – посещают такого рода необычные и подозрительные мероприятия. Неужели они настолько внушаемые и ведомые, да еще и потеряли надежду и ищут новый путь. Что вы все хотите здесь услышать? Логика профессора предельно проста: хочешь быть счастливым – живи на озере, рыбачь, пей вино и трахай жену. Сказка о рыбаке и олигархе. Автор – знаменитый русский прозаик А.Ф. Венгров.

Вдруг я увидел мужчину с аккуратно подстриженной черной бородой, уложенными назад гелем волосами и вульгарно торчащими из-под пиджака рукавами белой рубашки.

Эта нахальная морда здесь для меня наиболее родная.

Я сделал два шага в его направлении.

– Алик.

Он обернулся.

– Эдик? – искренняя улыбка. – Привет. И ты тут?

Мы радостно обнялись.

– Привет. Я здесь в первый раз.

– Рад тебя видеть, – он несколько раз похлопал меня по плечу. – Ты-то сюда как попал? Я бы сам тебя позвал, просто не думал, что тебе будет это интересно. Хотя, знаешь, я и сам еще недавно был далек от всего этого, – немного задумчиво пробормотал Алик. – Но вот, видишь, вышел на новый уровень.

– Честно сказать, я тут случайно.

– Это отлично, что ты пришел. Тебя это вдохновит.

– Слушай, – я понизил голос, – ну хоть ты мне скажи, куда я попал?

– Я тебя понимаю, – тоже перешел на тихий тон Алик.

Он потянул меня за плечо и отвел на несколько шагов в сторону от скопления гостей.

Неужто мне сейчас наконец раскроют какой-то секрет.

– Я тоже не сразу… Видишь мои пальцы, – он поднял ладони. – Раньше, если помнишь, здесь всегда были три перстня. Стоимостью в дом каждый.

Конечно, помню. Терпеть не могу огромные вычурные печатки, носимые словно символ чуть ли не королевской власти. Да и вообще, я люблю золото только в слитках. Ну и еще, пожалуй, в монетах. Но на Алике, и только на Алике толстые перстни смотрелись органично. Придавали его стилю не столько солидности и знак состоятельности, сколько черты молодого восточного падишаха, живущего уже 400 лет и не стареющего. Возможно, всё дело в его острой бородке, остром носе, остром взгляде и тупом образе жизни.

– А теперь мои пальцы свободны, – задиристо прохрипел Алик. – Они прекрасны и без золота.

Я пропустил бы мимо ушей тему о свободе конечностей и кучу других слов из явно обновленного лексикона своего друга, но было невыносимо слышать о прекрасности собственных пальцев из уст человека, с которым сотни раз бывал в саунах с крепким алкоголем и мягкими женщинами и видел, что он чрезвычайно далек от красоты. Причем любой. Он издевался над ними в самых извращенных формах и сопровождал это почти всегда диким демоническим хохотом. Нет, это было не веселье, это истерия. Такое удовольствие я понять не в состоянии. Однако именно Алик был в моем окружении первопроходцем и неустанным искателем новых сексуальных удовольствий. Это он не так давно открыл для меня «Романтиз». За что ему нижайший поклон – два-три раза в неделю.

– А теперь ты отдал свои болты в здешний фонд? – усмехнулся я.

Алик всё еще держал на мне сосредоточенный взгляд округленных глаз, не сходивший на протяжении всего его рассказа о красоте. Но теперь они стали щуриться, и он опустил руки.

– Ты думаешь, это секта какая-то? Свидетели коровы какие-нибудь, что ли? Думаешь, здесь разводят лохов, которые отдают в новую семью все свои бабки, дома переписывают? Ты только что назвал меня лохом.

Ну вот, друга обидел.

– Слушай, я не хотел, – попытался я сгладить. – Просто мне сказали, что этот отель теперь не твой. А тут всё так странно. Я чуть запутался.

– Я не в обиде, – буркнул Алик с геройским видом. – Я продал гостиницу Венгрову за нормальные деньги, она была не особо прибыльна, ремонт нужно было делать, полы скрипучие. Так мы и познакомились.

– Кто он? И откуда у него нормальные деньги? Со студентов в универе настриг на сессиях, что ли?

– До продажи я интересовался им. Он серьез…

– Ты обо мне не забыл? – появилась Полина.

– Прости, пожалуйста, – оживился я. – Это мой друг Алик. Это Полина.

– Мы знакомы, – сказала она. – Правда, я не знала, что друзья зовут вас Аликом.

– Рад вас снова видеть, – улыбнулся ей мой приятель и шепнул мне: – Теперь ясно, какая случайность тебя сюда привела. Давай. Еще пересечемся.

Он кивнул Полине в знак маленького прощания и двинулся к соседнему кругу гостей. Понаводил тут уже полезных знакомств, видать.

Полина вставила мне в руку бокал с виски и льдом. У нее в руке блестел бокал белого вина.

Мы отошли к стене.

– Так что же здесь будет происходить? – настойчиво поинтересовался я. – Ты меня хоть как-то подготовишь?

Полина сделала серьезное лицо. Приблизилась ко мне. Украдкой направила палец на широкий дверной проем, занавешенный двумя портьерами, и проговорила тихо, словно мы два шпиона на опасном задании:

– Смотри туда. Видишь?

Я настороженно уставился на указанные ею шторы и промычал:

– Угу.

– Сейчас оттуда в зал внесут девственницу, отрежут ей голову, и мы будем ее есть.

– Ты издеваешься, да?

Полина хохотнула.

Да она юморит круче, чем я. Умница.

– Не к чему готовиться. Страшнее, чем вчера в филармонии, уже не будет. Ты что, волнуешься?

– Не стояла бы ты рядом, волновался бы.

– Тогда будь спокоен.

Она протянула вперед руку с бокалом, и мы чокнулись.

Я спросил ее:

– А где сам хозяин?

– Рад вас приветствовать, Эдуард, – голос прозвучал сзади.

Я испуганно обернулся. Венгров. Мать его. Босиком. Мать его.

Этот старик непонятно, сука, почему вселял в меня тревогу.

Оказалось, что мое желание повыбивать ему на хрен зубы никуда не исчезло. Но сейчас необходимо было его спрятать за искусственной приветливостью.

– Добрый вечер, – поздоровался я.

– Здравствуйте, Александр Феликсович, – подхватила Полина. – Я взяла на себя смелость пригласить Эдуарда сегодня к нам. Я была уверена, что вы не будете против.

– Я знал, что вы придете, – Венгров положил руку мне на плечо. – Вы на верном пути. Я вижу в вас огромный потенциал. Знайте, вы всегда мой желанный гость.

– Спасибо, – шепнул я.

Он отошел от нас.

И мое внутреннее напряжение скатилось на пару ступеней вниз. Надо пить. Мне совершенно определенно надо пить. Чтобы не было так дискомфортно от его присутствия и чтобы проще воспринимать… что бы здесь ни происходило дальше.

– Почему он всегда босиком? – Я сделал глоток. Пойло – что надо.

– Он говорит, что это слишком легко понять и самому, и не отвечает.

– Ну и?

– Еще никто не понял. – Полина тоже пригубила вино.

В этот момент я ее хорошо рассмотрел. Редко замечал, чтобы у женщин был красивый нос – настолько красивый, чтобы я это про себя как-то отметил. А у нее он просто идеальный. Глаза искрили томным и ласковым взглядом, и в то же время бесстыжим. Нежность и страсть их голубизны проникали сквозь все слои моего привыкания к лучезарности женских очей. Большой сексуальный рот. Немного выдающиеся пухлые губы гранатового цвета, и гранатового блеска, и гранатовой сочности…

– Ты смотришь на мой рот?

– Что?

– Ты смотришь на мой рот?

Такие неожиданные прямые вопросы выбивают меня из колеи. Тем более если они срываются с таких невероятно чувственных уст.

– Да, – выдавил я. – Кажется, смотрю.

Пусть она знает это наверняка, если сомневается. И пусть знает, что я этого не скрываю и не стыжусь.

Еще глоток алкоголя.

– Друзья! – раздался громкий голос Венгрова.

Всё сборище мгновенно замерло.

Ишь – началось!

– Сегодня прекрасный день, – воскликнул он. – Прекрасный день, чтобы жить. Прекрасный день, чтобы умереть. Прекрасный, чтобы любить. Прекрасный, чтобы помнить… и забывать.

Я глотнул еще виски – он просто обязан мне помочь спокойно всё выдержать.

– Самый прекрасный день для чего бы то ни было… это всегда… сегодня.

Слово «сегодня» одновременно звучно отозвалось в шепоте гостей.

Нормальное тут взаимопонимание. Вот к чему приводят регулярные коллективные репетиции. Скоро они наверняка смогут хором оттарабанить весь профессорский монолог. Со мной бы такая дружность не прошла. Мой предел – это невпопад шевелить губами во время исполнения государственного гимна на торжественных городских мероприятиях, на которых я участвую в качестве спонсора.

– Все вы знаете, что я часто говорю, что сегодня – первый день остатка вашей жизни. И с этого самого дня до последнего вы можете и будете жить в согласии с собой и в единении с природой.

Меня удивляло, что все эти взрослые дяди и тети слушают его, словно он великий пророк современности. Взрослые банкиры, начальники, ректоры, директора и другие не менее достопочтенные хрены.

Ну ладно они, я их не знаю, но Алик? Мой хитрожопый друг Алик. Редкая молодая акула в бизнесе, постепенно переползающая в большую политику. Он-то почему это воспринял так близко? Он не мог повестись на какую-то чушь. Его аналитический ум разбирал каждую мелочь на детали и рассматривал их под несколькими углами, прежде чем принять какое-либо решение. Даже в пучину своего извращенного досуга он бросался, предварительно всё хорошенько просчитав и проверив. Видимо, его папа – нефтяной олигарх – не только выделил ему необъятный капитал, но и привил навыки его сбережения.

Я взял с подноса блуждающего в толпе официанта еще один бокал, оставив на нем осушенный. Вот с вискарем здесь достойно постарались. Проглатывается словно материнское молоко младенцем. Надеюсь, они не плещут в напитки наркоту, чтобы даже запредельная белиберда смогла записаться прямо на корочку и дарить необъятное счастье от причастности ко всему происходящему. Я слышал про такие секты.

– Друзья, сегодня я хочу рассказать вам о механизме Вселенной.

Так. Куда-то он далеко шагнул. На такой внеземной рывок я точно не рассчитывал. Максимум – до волшебного озера, где отлично ловится рыба. А тут планируется грандиозное межгалактическое путешествие. Не думаю, что у меня получится слушать.

– Я открою вам тайну мироздания.

Ага. Вот это я удачно заглянул. Просто нет слов. Зато есть жидкость в моем бокале. Погнали.

– Сейчас это знание скрыто от вас, поскольку находится за горизонтом вашей парадигмы, то есть за пределами ваших представлений о мире. И как бы вы ни напрягали глаза, вглядываясь вдаль, вы не найдете там ничего не входящего в привычный мир, потому что сначала необходимо изменить взгляд. Сначала надо раздвинуть горизонты.

Да, да, я очень хочу раздвинуть… Мой взор прокатился по соблазнительным ножкам Полины, самозабвенно внимающей красноречивому профессору.

– Приведу пример. Однажды, когда я был школьником, мой учитель геометрии загадал загадку: как собрать из шести спичек четыре одинаковых равносторонних треугольника. Я весь день перекладывал по парте эти шесть спичек, пытаясь найти правильный ответ. Все предлагаемые мной варианты были притянуты за уши, и я это понимал и сам. К своему стыду, тогда я так и не нашел решения самостоятельно. Наконец учитель показал мне, как это сделать. И одновременно с этим расширил горизонты моего разума. Он научил меня мыслить нестандартно. Он сказал, что как бы я ни перекладывал спички, я ни за что не решу эту задачу, гоняя таким образом их по парте, потому что я мыслю не в том измерении – я мыслю в плоскости. А в плоскости выстроить четыре равносторонних треугольника из шести спичек невозможно, однако это возможно сделать в пространстве. И мой учитель построил из спичек обычную пирамиду. Которая состояла из четырех одинаковых равносторонних треугольников.

Профессор добродушно улыбался. Словно раскрыл детишкам секрет карточного фокуса, которым дурачил людей многие годы, зарабатывая себе на этот особняк.

В толпе возникли тихие разговоры, а некоторые гости жестикулировали друг перед другом руками, видимо, обсуждая загадку и демонстрируя воображаемую пирамиду из спичек.

– Сейчас я расширю ваши горизонты! – воскликнул Венгров.

Надеюсь, это не больно. Хотя я уже под действием обезболивающего.

Он вскинул руку вверх, щелкнул пальцем, подзывая официанта, и подошел к аквариуму. Гости образовали плотный круг. Полина вытянула меня в первый ряд.

Только теперь я увидел, что это был аквариум, наполненный водой… и всё! Просто прозрачная вода. Ни одной рыбки. Ни одного камешка. Ни одного специального украшения.

– Посмотрите, пожалуйста, сюда. Представьте, что в этом аквариуме заключена вся Вселенная. Представьте, что вода – это наша Вселенная.

К нему подошел официант с подносом, на котором стоял один пустой бокал.

– Поэтому мы назовем это Универсариум.

Я назову так свой следующий ресторан. И разверну под его маркой сеть по всей Вселенной. От астронавтов не будет отбоя. Пришельцам скидки.

Профессор зачерпнул бокалом воду и поднял его.

– Это – вы, – сказал он, после чего выплеснул воду обратно в аквариум. Затем снова набрал в бокал воды и произнес: – Это – Австралия.

Венгров вновь вылил воду обратно.

Пока что не очень ясно. На лицах гостей было внимание и наслаждение. Словно они смотрели в кинотеатре новый блокбастер с нереальными спецэффектами. Я же отрешенно поглядывал на начальные титры с именами неизвестных актеров. Судя по всему, это будет нудный артхаусный фильм, смысл в котором видит только автор.

Профессор продолжил черпать воду из разных краев аквариума, говорил, что означает новый бокал, и возвращал воду обратно.

– Это – президент. Это – морозы. Это – сахарный диабет. Это – инсулин. Это – пирог. Это – война. Это – дорожные пробки. Это – ваши соседи. Это – свадебное платье. Это – голод. Это – машина Эдуарда…

Венгров хитро посмотрел на меня и улыбнулся. Смотри-ка, и в этот раз про меня не забыл. И про мои колеса. Я сделал доброелицо в ответ.

– Это – миллиард долларов. Это – землетрясение. Это – ваш телефон. Это – секс. Это – молоко. Это – новогодняя елка. Это – туристический поход с друзьями. Это – любимая телепередача. Это – дружба. Это – экзамен. Это – боль.

До меня потихоньку стали доходить его слова: всё взаимосвязано.

Но мне нужно было разжевывать помельче. И он разжевывал.

– Это – смерть. Это – подарки. Это – солнечное затмение. Это – самолет. Это – предательство. Это – счастье. – Он выплеснул воду в аквариум и на мгновение замолчал.

Но только на мгновение.

– Те из вас, кто посчитал, что я хочу сказать только о том, что всё во Вселенной взаимосвязано, – ошиблись.

Так! Что за хрень? То ли я тупой, то ли он действительно читает мои мысли.

– Слово «взаимосвязано» лишь в некоторой степени уместно.

Снова шустро подбежал официант с подносом и унес бокал, которым профессор безжалостно ковырялся во Вселенной.

– Все мы знаем о многовековом противоборстве доктрин материализма и идеализма. За каждую из них ратовали разные именитые ученые, лихорадочно доказывая свою правоту и несостоятельность противопоставленных мировоззрений.

Что-то всё как-то усложнилось для моего восприятия.

– Но оба этих философских течения порочны! – громко заявил Венгров, деловито вытянув указательный палец вверх. – Каждое из них рисует навигационные карты мира без понимания, что Земля круглая. Они решают задачу в плоскости. Вот взгляните, – он указал рукой на созданную им модель Универсариума. – У этого аквариума, существующего в материальном мире, безусловно, имеются совершенно конкретные длина, ширина и высота. Имеется объем… 50 литров, насколько мне известно. И множество иных информационных характеристик: толщина и состав стекла и так далее. Как, по-вашему, может ли существовать этот аквариум, не имея определенной длины стенки? Не имея ширины либо высоты? Конечно, нет! Это принципиально невозможно. Точно так же, как и просто информация не существует без четко определенного материального носителя. Под информацией мной имеется в виду и наше сознание. Или, если вам угодно, наша душа.

Ух ты, ученый сказал «душа»! Моей как раз немного полегчало. Это наверняка потому, что я целенаправленно проспиртовывал тело, с которым она взаимосвязана.

– Материальное и духовное нельзя исследовать в отдельности. Их нельзя разделять только потому, что одно вы можете потрогать, а другое – обозначить и ощутить в сознании. Слово «взаимосвязано» уместно, но не в должной степени отражает устройство механизма Вселенной. Я хочу, чтобы вы знали главное – что всё состоит из одного и того же. Материя и душа имеют одну сущность. Из одного может происходить другое – в обоих направлениях.

Я вдруг осознал, что слушаю очень внимательно. Конечно, я не смотрел на него словно на пророка, как некоторые здешние взрослые дяди и тети, но вникал в его речи с внезапно возникшим большим желанием получить это самое новое знание. С таким интересом я не слушал никого. Даже на курсах высокостатусных экономических школ. Которые посещал неизвестно зачем.

– Из одного происходит другое, – повторил профессор. – И не всегда из материального духовное, как может кто-то подумать. Если ваша духовность сильна, то она будет источником возникновения, или, если правильнее, движения материального. Потому что всё мироздание, вся материя, вся информация, в том числе и разум каждого из людей, встроены в единый механизм Вселенной.

Я пытался разобраться с каждым словом.

– Как же работает этот механизм? Я поясню. Всем известно, что воды мирового океана, да, в общем, как и мы с вами, не слетают с поверхности шарообразной, как мы сегодня уже выяснили, Земли из-за закона земного притяжения. Открытого благодаря знаменитой истории с упавшим яблоком. Но знаете ли вы причину морских приливов и отливов?

В рядах гостей зашипело: «луна, луна, луна». Прямо класс отличников. Все всё выучили, все всё знают. Давайте дневники.

– Совершенно верно, – подтвердил Венгров выбрасываемые умниками из толпы догадки. – На воды действует притяжение Луны. Но земная гравитация сильнее лунной, поэтому дальше приливов дело не идет, и океаны не переливаются на наш спутник, и уж тем более нас с вами не вытягивает в открытый космос. Но какова же природа притяжения? А здесь кроется самая суть. Притяжением обладает абсолютно всё на свете. Но разным по силе. Чем предмет больше, тем сильнее его притяжение. И как мной уже упоминалось, но, я уверен, важно это повторить: и материя, и информация состоят из одного и того же – из абсолютной энергии. Поэтому информационная энергия, сознание, душа тоже обладают таким свойством, как притяжение.

После этих звонких слов профессор замолчал и стал пристально смотреть на лица гостей, как бы проталкивая своим взором сказанное им поглубже в умы слушателей и одновременно удостоверяясь, что они хорошо усвоили поданный материал.

– Вот, например, – продолжил он с расслабленным видом. – Вы потеряли кошелек с большими деньгами. Затем вы, несомненно, расстроились. То есть потеря денег – это причина, а расстройство – это последствия. Правильно?

В зале появился тихий невнятный гул. Но по выражению лица Венгрова было видно, что он не ждал от кого-то ответа. Он говорил:

– Правильно… Но и неправильно. Потеря кошелька – вот это последствие. Последствие каких-то плохих ощущений, мыслей, эмоций, состояний сознания, которые были до этого. До потери. Именно они стали гравитировать. Именно они дали сигнал во Вселенную, механизм которой привел в движение материальный мир, и в итоге – вы теряете ваш горячо любимый кошелек.

За всё это время я не сделал ни глотка. У меня было чувство, что со мной делятся знанием о сути вещей. Той самой тайной мироздания.

– И что происходит далее? Вы теряете кошелек – что теперь становится причиной вашего последующего расстройства. И уже это вновь возникшее расстройство впоследствии материализуется… и станет источником чего-то плохого, что произойдет с вами. Чего угодно: начиная от потери другого кошелька до пожара в доме.

Полина стояла рядом. Она смотрела на Венгрова, чуть улыбаясь. Иногда на секунду переводила глаза на меня. И я ловил ее взгляды. Я чувствовал, как мое лицо в эти моменты делалось влюбленным. Без усилий с моей стороны.

– Как же порвать этот порочный круг? – профессор сделал озадаченное лицо, но тут же вернул в него спокойствие и уверенность: – Выйдите из круга. Начните развивать позитивные мысли и эмоции. Пусть искусственно. Пусть безосновательно. Но сделайте это. Да, это трудно: чувствуя себя плохо, думать о чем-то радостном и представлять, что вам хорошо. Но вы это можете. Возможности вашего духовного мира ничем не ограничены. Рядом с ним материальный мир – ничто. Как это сделать? Мыслить позитивно нужно начинать с благодарности за то хорошее, что вы имеете. С осмысления великой ценности этого. Заполните себя удовлетворением этим чувством. И уже на этой основе стройте новые положительные векторы мышления.

Старик делал медленные шаги в центре круга. Он старался посмотреть в глаза каждому.

Это действительно умный хрен.

– Я всегда говорю и не устаю повторять, что вера важнее всего. Вера сломает все преграды на вашем пути. Вера!.. – воскликнул он, – приведет вас к счастью. В механизме Вселенной вера выступает способом. Это великое по силе средство притяжения к себе созданного в сознании образа желаемого. Именно наши желания возбуждают сигналы во Вселенную. Наши желания и наши страхи. Ведь страхи и пробужденные ими переживания тоже запускают волны притяжения. Поэтому бояться – глупо! Страх только навлекает на вас то, от чего вы так рьяно пытаетесь скрыться. По этой же причине не запечатлевайте ваши желания со словом «не», как, например, «я не хочу заболеть», ведь таким образом в сознании создается вектор, не преобразовывающий эту форму в «я хочу быть здоровым», а исключающий ту самую частицу «не». Даже люди подсознательно не распознают слова «не», когда получают призыв к действию, а принимают как активное лишь ключевое слово, которое в изначальном смысле фактически отрицается. Так же и со Вселенной. Не будьте против чего-то, а будьте за что-то. Формулируйте ваши желания конкретнее.

Иногда я бросал взгляд на аквариум, около которого расхаживал профессор. Меня впечатлила эта модель Вселенной. Нужно будет поставить такой Универсариум у меня в кабинете. Но я, пожалуй, все-таки заброшу в него какую-нибудь симпатичную рыбку. Пусть меня радует.

– Чтобы желание счастья гравитировало сильнее и эффективнее, преобразуйте ваши «хочу быть счастливым», «хочу быть богатым», «хочу быть чемпионом» в «я решил быть счастливым» и так далее. Примите внутреннее безоговорочное решение, что вы достигнете поставленной цели. И желайте ее достижения. И стремитесь к ней. И верьте, что достигнете ее.

Венгров остановился. Похоже, он закончил свое выступление. Интересно, зазвучат ли сейчас аплодисменты?

Но вдруг он снова заговорил:

– Представьте человека, который проснулся утром с улыбкой. Он радовался новому дню. Причем без какой-либо особенной причины. Просто был благодарен за то, что имеет, за всё прекрасное, важное, что окружает его в жизни. Он источал добрые мысли и эмоции. Словно предвкушал что-то хорошее. В ответ на голос его души материальный мир изменился вокруг него. И знаете как?

Абсолютная тишина.

– Он нашел ваш кошелек.

Приятный дружеский смех раскатился по залу. Полина мило захихикала и посмотрела на мою улыбку. Вот теперь и ты смотришь на мой рот. Смотри.

– Большинство людей подчиняет свой духовный мир окружающему их материальному миру, – сказал Венгров. – Не делайте этого. Подчините весь окружающий мир вашему духовному… Приятного вечера.

В рядах возникли торопливые разговорчики. Круг неожиданно быстро рассредоточился на небольшие компании по всей площади зала.

Венгров мгновенно растворился в этой толпе.

9

Я поискал глазами профессора, но так и не увидел его. Он куда-то незаметно исчез.

– Тебе понравилось? – спросила Полина.

– Ты себе даже не представляешь как, – ошеломленно выдал я.

– Представляю, – шепнула она и состроила кокетливо глазки.

Кажется, у меня с ней всё наклевывается. Конечно, мне пока не верилось, что когда я отвезу ее домой, она пригласит меня войти и распробовать с ней чашечку чая с печеньками. Но то, что ледяная стена между нами заметно подтаяла, было ощутимо. Я дождусь, когда растопятся эти толщи, и шагну навстречу огромному внутреннему миру и великолепному внешнему оформлению моей принцессы.

Появилась негромкая приятная музычка. Несколько окружных секций люстры погасло, создав уютный полумрак. Никто никуда не расходился. Будто открылась вторая часть тусовки. Диваны и кресла заполнились уставшими стоять. Официанты продолжили усердно блюсти, чтобы никто не был обделен напитками. Все болтали, словно родственники на свадьбе.

Я задержал свой взгляд на одном человеке лет пятидесяти, который, судя по его артистической мимике и активной жестикуляции в беседе, находился в веселом расположении духа и никак не навлекал на себя подозрение, что он большой человек в финансовом мире. А еще он первый и пока единственный «Человек эпохи» по версии именитого журнала «Кардинал». Но ходили слухи, что он и является его тайным основателем.

– Увидел кого-то? – поинтересовалась Полина, заметив, что я глазею на незаурядного гостя.

– Да не то чтобы… Это Соловьев. Председатель правления «ЛотБанка».

– Ты знаешь его?

– Только визуально. Он очень влиятельный чело…

– Хочешь, познакомлю? – снова неожиданный вопрос. В тот момент я и сам не знал, как ответить. И не успел. Она взяла меня за руку и повела.

Соловьев был одет в светло-синий костюм. Две верхние пуговицы белой рубашки были расстегнуты. Теменное облысение было скрыто зачесанными невыпадающими волосами. С его мужественного лица не сходила улыбка, пока он что-то задорно втирал своему собеседнику, словно травил пошлые анекдоты.

– Здравствуйте, Анатолий Васильевич.

– Добрый вечер, Полина, – Соловьев отвлекся от своего слушателя.

– Хочу вам представить моего друга. Это Эдуард. Я оставлю вас ненадолго.

В эту секунду я с опаской бросил безрадостный взгляд на Полину. Пожалуйста, не оставляй меня. Пожалуйста, только ненадолго. Я так боюсь тебя потерять. Кажется, она прочла тревогу в моих глазах и успокаивающе моргнула, вспорхнув игривыми ресницами, в знак того, что «Не переживай. Я никуда не денусь. Тебе еще везти меня домой». И она увела с собой соловьевского приятеля.

– Здравствуйте, – я вытянул руку.

– Привет, – бодро и чрезмерно дружелюбно сказал Соловьев. Он был пьян так, как я бы на его месте за руль не сел. – Меня Толик зовут, – крепко пожал мне руку.

Когда бы я раньше мог представить, что самый из самов – Соловьев – будет мне Толиком представляться? Для абсолютного большинства он недосягаемая фигура. Им выстроена такая мощная система финансово-кредитных учреждений, которой неважно, есть ли на рынке конкуренты. Он является почетным гражданином города. Лауреатом бесчисленных премий за вклад в развитие бизнеса. И непросыхающим алкашом.

Я скромно произнес:

– Эдик.

– Ты тут в первый раз? Не видел раньше.

– Да. Глубокие мысли я здесь обнаружил.

– Глубокие? – он сделал удивленно-недовольное лицо. – Да это истина из всех истин. Вот когда ты это поймешь, тогда ты… ты… ну не знаю, седеть начнешь, будешь как Венгров, – тут он захохотал смешком анашиста.

Я увел взгляд от него. Посмотрел на часы. Было девять с чем-то.

– Пойми, дружище, – Соловьев обхватил меня рукой за шею. – Бабло – ничто. Всё, что можно потрогать, – ничто, если этого нельзя почувствовать внутри… Внутри-и-и… там, где сладко, – он сделал мечтательное лицо. Потом судорожно причмокнул и вновь повернулся ко мне. – Ты поймешь это, Эдик. Рано или поздно.

Вообще-то, я не люблю, когда меня трогают. Тем более за шею. Если только это не ласковые женские пальцы. Но, словно чего-то боясь, я не стал демонстративно вырываться. Как бы не обидеть человека, к знакомству с которым так долго стремился.

– Думаю, уже начинаю понимать, – сказал я. И вновь посмотрел на часы. Было девять с чем-то. Не получалось сфокусировать взгляд на минутной стрелке. Не до этого. На шее висел пьяный олигарх и что-то втирал.

– Нет, Эдик, дружище, не понимаешь. Еще нет, – Соловьев состроил доброе лицо, как у учителя начальных классов. – Вот ты думаешь, наверное, что я пьян…

– Да нет, что вы!

– Да что нет? Я ведь пьян, – он опять хохотнул. – Но я всё равно мыслю. И мыслю широко. Я сейчас стою и смотрю на тебя и одновременно как бы вижу, словно с потолка, как мы с тобой разговариваем. Теперь понимаешь?

– Вот теперь вы правы – теперь не понимаю.

– Не сразу, Эдик. Не сразу. Узнаю в тебе себя молодого, не видящего ничего дальше своего счета в банке. Заводной был, всё спешил куда-то, как ты сейчас – смотришь на часы, будто торопишься. А ну, покажь котлы!

Он резко схватил меня за кисть – ну хоть с шеи слез. И, прищурившись, поднес мои часы к лицу.

– Классные, – похвалил он. – Ценю вкус. Знаю, знаю я, что ты думаешь.

Еще один мысли читает. Да здесь просто клуб экстрасенсов. Может, и меня научат? В покер играть станет веселее.

– Ты думаешь, купил швейцарское говно за полтос – и ты молодец?

Я не решился сказать что-то в свое оправдание.

Соловьев полез в карман и вытянул оттуда за цепочку карманные часы из драгоценных металлов и камней.

– Ну-ка, зацени.

Мне не нужно было рассматривать их под микроскопом и тут же листать толстые справочники, я и так быстро распознал, что это за вещь, и мог о ней всё детально рассказать.

– Breguet. Серьезный хронограф, – я спокойно отпил виски.

– Знаешь, сколько стоит?

– Больше, чем моя машина.

Соловьев снова весело заржал и еще раз обнял меня, но теперь сильнее – будто армейского друга, которого не видел тридцать лет. Кажется, я ему понравился.

Он распахнул часы.

– Смотри.

Мы вместе уставились на стрелки. Оба молчали. Было девять двадцать три. Наконец я это разглядел.

– Что видишь? – спросил Соловьев.

Я посмотрел внимательнее и сказал:

– Я не уверен, но кажется, у вас подделка.

На сей раз на его взрывной смех обернулись гости. Я гордо заулыбался, довольный тем, как ему заходит мой юмор.

– Эдик, ты меня убьешь сегодня. Эй, стой! – крикнул он официанту. Взял у него с подноса бокал. – О нет, дружище, это не подделка. Поверь мне. Но дело не в этом.

Мы вновь замерли – смотрели на стрелки.

– Теперь, когда я смотрю на часы, я вижу… время. – Он повернул голову ко мне. – Время – самое главное. И ни у тебя, ни у меня его не больше, чем у тех, кто носит пятисотрублевые котлы.

Я смиренно смотрел на него, словно внук, слушающий военные истории деда.

– А это, – покачал часами, – просто железка. И не дает тебе власти над временем. Просто хлам.

В этот момент он размахнулся и, держась за цепочку, шарахнул своим дорогущим хронографом об пол!

Еще раз! Еще!

Затем об стену.

Он бил часы с искрами ненависти в глазах.

Наконец они отлетели и потерялись где-то в зале.

Гости безмолвно наблюдали за этим спектаклем. Не представляю, что они там себе думали. Ведь даже я, присутствовавший во время предыстории этого неординарного действа, не соображал, как его воспринимать. Как нервный срыв? Как сильное опьянение? Как желание размяться? Но в самом Соловьеве я почувствовал огромную внутреннюю мощь, пусть даже выразившуюся через такой психопатический поступок.

– Как думаешь, разбил? Эти суки живучие.

– Будем надеяться, вы старались не зря, – проговорил я.

– Счастливые часов не наблюдают, хы-хы. Давай, – он поднял бокал, – за то, чтобы у нас было побольше времени.

Мы чокнулись. Я отпил немного, а Соловьев махом осушил тару.

– Анатолий Васильич, если у вас такие дорогие часы, то на чем же вы приехали? – попытался съюморить я.

– Просто Толик, – поправил он. – Я пешком, дружище. Пешком.

Вдруг он замер. Таращился куда-то в толпу.

Я обратил внимание, что он смотрел на молодую женщину в зеленом платье и странновато причмокивал. То ли наслаждался послевкусием последнего бокала виски, то ли его слюноотделение внезапно увеличилось втрое.

– Похоже, сегодня вот этой дам под хвост, – произнес Толик, не отрывая от нее хищный взгляд.

Изучаемая им барышня с короткой стрижкой спокойно сидела в кресле, закинув ногу на ногу, и, манерно покуривая сигарету, вела беседу с сидящей напротив дамой.

– Всё, пошел, – крякнул Соловьев и бойко зашагал в сторону избранной девицы.

Он подошел к ней, слегка наклонился, прострочил что-то на ухо, вызвал ее легкую улыбку, затараторил веселее, выбил из нее затейливый смешок, пропел еще какой-то куплет, вернул ее лицу внимание, взял ее за руку, она потушила сигарету, встала с кресла, и они под ручку поднялись по лестнице.

Ни хрена себе! И экстрасенс, и гипнотизер?

Ко мне подошла Полина.

И это радостно. Хорошо, что она не потерялась. Иначе мне пришлось бы обшарить здесь каждый угол. Заглянуть за каждую штору. И даже вырубить прилегающий лес.

– Ну как знакомство?

– Я его другим представлял.

– Здесь он настоящий. Как и все.

Соловьев зародил во мне вопрос своим последним маневром с женщиной, поэтому я решил обратиться с ним к Полине.

– Слушай, – смущенно протянул я, – а это девушка в зеленом платье… ну та, с которой он ушел… это его подруга?

– Не думаю.

– Просто я уверен, он ее не знал до этого и повел… наверх.

– Он этого очень захотел, представил, что она уже его, и вот – она его.

Я чуть замялся. Не может же быть всё так прекрасно в этом Универсариуме! Не может быть всё так легко, и просто, и вкусно, и красиво. Не может быть…

Или может?

– А у меня так получится?

– Попробуй, – ответила Полина.

Я снова заморозился.

Это она сейчас то самое имеет в виду? Или я не так понял? Или что? Или как? Или где?

Двоякое, незнакомое чувство возникло у меня, пока я облучался голубым светом ее чарующих глаз: появление некой влюбленности в Полину и тут же – осознание возможности ее получения. Прямо сейчас.

Отличный сервис.

Я не могу отказаться. Я не хочу. Я не в силах. И у меня нет причин.

– Я бы… – прошептал я, глядя в ее поглощающие меня глаза, – я…

Снова ее магнитное поле делало меня робким и тупым. Где все-таки мои яйца?! Всё еще валяются на полу в машине?

– Что? – ее теплый голос меня успокоил.

– Ты мне нравишься… очень.

Слово «очень» было лишним. Но это и не я его сказал. Оно как-то само выскочило.

Я просто сгорал под взглядом Полины. Наверняка она не вкладывала в него столько сексуальности, сколько получал я без ее активного участия.

Она взяла меня за руку и повела за собой.

Веди! Веди меня куда угодно. Я последую за тобой по камням и по ухабам, по лужам и по снегу, по песку и по грязи. Главное, я приду туда, где будешь ты. Ты-ты-рыты-тырынты.

Мы поднялись на третий этаж. Коридор: по несколько гостиничных номеров справа и слева. Подошли к одной из дверей: с цифрами «33». Она повернула ручку. Мы вошли в темную комнату, освещаемую только из окна дворовыми фонарями. Закрыла дверь, резко прижала меня к ней и принялась обсасывать мои губы.

Ее волшебный запах проникал в мой мозг. Мои пальцы проникали в ее волосы. Я, сам от себя не ожидая, вдруг прошептал: «Какая же ты красивая». Мне этого хотелось. Хотелось дать ей нежность, которую она во мне возбуждала. И не только нежность.

Я страстно облапывал ее упругое тело. Нащупал на спине молнию и спустил ее. Не отрываясь от поцелуев, проник руками под платье и поднял его. Она помогла его снять. И осталась в одних трусиках.

Наконец я мог созерцать ее шикарную грудь. Запредельно шикарную! Мог ее гладить. Сжимать. Целовать. Да я ее загрызу!

Я схватил Полину, приподнял и перенес на кровать.

Быстрыми, сумбурными рывками сбросил свою одежду, наблюдая, как она неспешно стягивает с себя трусики. Забрался на нее и прилип к ней.

Я чувствовал ее всю.

Гладкие руки. Влажные губы. Теплый живот. Расползающиеся волосы.

Тихие стоны. Гулкие вздохи. Мягкие движения.

И пылкие судороги.

– Ну как ты? – наконец сказала она, разорвав трехминутную тишину, стоявшую, пока мы, лежа на спинах, отходили от грохочущего сердцебиения. И улыбнулась.

Моя сказочная принцесса.

Я смотрел на нее, ничего не отвечая.

– Уже поздно. Отвези меня домой. – Она встала и начала одеваться.

Мы спустились в зал. Около десяти гостей сидели в креслах и на диванах. Мирно о чем-то трепались, попивая профессорский алкоголь.

– Они здесь с ночевкой, что ли, останутся?

– Нет, в особняке больше никто не живет, профессор даже прислугу на ночь в доме не оставляет, любит уединение.

Отличная тут атмосфера. Не в каждом заведении, к открытию которого я причастен, есть такая. Нужно будет обдумать формат интеллектуальной тусовки в подобном здешнему интерьере. Возможно, спрос окажется выше, чем я предположил бы до сегодняшнего вечера.

– Расскажи о себе, – попросил я в машине.

Полина застенчиво заулыбалась.

– Я врач. Педиатр. Мне двадцать шесть. Люблю старые фильмы. Люблю гулять.

– Ты замужем? – Вопрос не совсем своевременный, но на всякий случай я решил выяснить. Необходимость навеяна жизненным опытом.

– Нет. А ты женат?

– Нет. А я занимаюсь ресторанным бизнесом. Люблю старую музыку. Люблю скорость.

Мы перекидывались фразами, словно подростки на первом свидании. У меня был невероятный душевный подъем. Она мне его дарила. Мне хотелось держать ее за руку. Бродить с ней так по берегу моря, весело топая по мелкой воде. Осыпать ее цветами. Целоваться под луной на мосту. И, конечно, заниматься любовью ночь за днем, день за ночью.

Проезжая мимо клуба «Сан-Марко», я увидел на парковке Серегу и, кажется, его подругу Китти. Он блевал, держась рукой за свой «бээмвэ». А она стояла рядом и курила.

Именно в этот момент я по-настоящему почувствовал, что избавился от чего-то, что мне мешало долгое время, и приобрел нечто новое, прекрасное и не имеющее стоимости.

– Слушай, – начал я, – честно говоря, я не совсем понимаю это правило со свободным сексом в вашем клубе. Мне кажется, это неправильно. Это скорее больше подходит как раз для всяких там дурацких сект. Где оргии проходят и всё такое… Ну об этом говорили много по телику, – объяснил я, откуда знал это.

– Так, во-первых! – Полина повысила голос. – Почему ты переспал со мной, если такой правильный?

Я не знал, что ответить. Виноват. Хотелось очень. Очень-очень.

– Я бы не пошла с тобой, если бы сама этого не желала. И во-вторых, – включила возмущение, – никакого правила нет. Ты сам себе его нафантазировал. Просто мы все взрослые люди. Пойми, это просто свобода. Свобода твоей души ничем не ограничена.

Я почувствовал себя несколько глупо. Как если бы в детстве меня строго отчитали за нечаянно произнесенное матерное слово. И теперь нужно, опустив глаза, извиняться и говорить, что я больше так не буду.

– Прости, ты права, я перевоображал, – смущенно протараторил я и стал искать в ее лице это самое прощение.

Но она взглянула на меня пусто. Ничего не сказала. И я не понял, что это означало.

– А что для тебя этот клуб? – снова обратился я к ней.

– Дело не в самом клубе. Важно то, что он несет. Важна идея. А она для меня всё. – В ее голосе одновременно звучали искренность и суровость. – Ты не представляешь себе, как изменилась моя жизнь с тех пор, как я стала иначе мыслить. Ни одного плохого события в жизни. Даже мелочи. Мир вокруг меня изменился. Я его изменила… Тебя ждет то же.

С этими словами она прикоснулась к моей щеке. Тепло ее ладони расползлось по моей коже, проникло в поры и через кровь достигло сердца. Заветное прощение было получено.

Возможно, в чем-то она права. Я уже стал чувствовать и понимать, что она говорит.

– И когда придет время выбирать, – продолжала Полина, – я выберу идею. Я не подчинюсь материальному. Я больше не рабыня. Идея важнее каждого из нас. Важнее жизни.

Я остановился в том же месте, что и вчера.

Ждать ли приглашения на чай?

Но она просто поблагодарила за доставку.

– А сегодня ты мне дашь свой телефон? – с надеждой спросил я.

Она наклонила голову набок и натянула искусственную улыбку. Это знак того, что я надоел ей с этим вопросом.

– Прости, – сказала она. – Я сейчас не готова к каким-то отношениям и к тесному общению. Я обрела внутреннюю свободу и не хочу ничего менять.

И снова между нами поползла трещина, перерастающая в километровую пропасть.

– Я ведь не претендую на твою свободу, – попытался я обойти ее защиту. – Я просто хочу… общаться. Я же сказал, ты мне нравишься. Давай увидимся как-нибудь и…

– Хочешь увидеться, – перебила она, – приходи к профессору через неделю, в следующую пятницу. Буду рада.

Полина потянулась ко мне и поцеловала в щеку. Я не выдержал, дернул головой и поймал ее губы своими. Она не стала отмахиваться и подарила мне несколько секунд вкусного прощального поцелуя. Это вернуло в меня сумасшедшую радость.

Она ушла.

Поездка домой вновь проходила с открытыми окнами. Я чувствовал себя счастливым. Впервые за долгое время. Раньше я думал, что могу купить всё что хочу. Но теперь я знал, что могу получить что хочу, только подумав об этом. Причем всё. Даже то, чего нельзя купить за деньги.

Это открытие нового мира.

Сравнимо с приятным погружением в глубину. Без мыслей о запасе воздуха на всплытие. Потому что я не хотел всплывать.

10

Снова утро встречало меня тепло. И без надоевшей музыки будильника. А это значит, что сегодня не сраный вторник и даже не, мать его, четверг. А суббота. Вроде как выходной.

Как правило, в субботу я просыпаюсь ближе к вечеру, поскольку пятница проходит в красочных зажиганиях в ночных клубах, со всем присущим этим действам антуражем.

А сегодня даже не знаю, чем себя занять.

Но настроение было превосходное. И виной этому в какой-то степени вчерашняя лекция профессора и его Универсариум. Как ни странно, но я чувствовал себя обладателем тайного знания. Которое переходит из поколения в поколение тысячи лет внутри закрытого древнего ордена. Оказывающего своей невидимой рукой могущественное влияние на важные мировые процессы.

Но не это было главным источником полета моей души. А, конечно, Полина.

Я всё еще смаковал послевкусие проведенной с ней ночи. Всё еще ощущал в руках плотность ее бедер, ее ягодиц, ее грудей. Чувствовал тепло на губах. Я всё еще ментально блуждал в номере «33» бывшей гостиницы «Магнолия».

Естественно, я примчу туда снова в следующую пятницу, и выслушаю любые мировые тайны, которые раскроет босоногий профессор, и вникну в любые метафоры, изображаемые им хоть с аквариумом, хоть с ведром селедки, хоть с живым конем посреди зала. Лишь бы снова раздеть Полину, впиться в ее шикарное тело и в безумной эйфории вдыхать ее чарующий запах. Пфффф.

Я включил музыку и заказал еду с доставкой из «Скарабея». Тамошний шеф-повар готовит лучше всех, он знает мои вкусовые предпочтения и поэтому старается мне угодить, орудуя у плиты наверняка на пределе своего мастерства.

Сегодня проведу день, напевая любимые песни, не забивая голову ничем, способным вывести меня из этого приятного состояния.


* * *

Вечером на звонящем мобильнике высветились цифры без имени.

Я ответил: «алле?», и услышал незнакомый женский голос:

– Долг платежом красен.

Хмм, интересно. Сейчас, сейчас, сейчас, погоди, погоди… А, вот!

– Не всё то золото, что блестит, – пропыхтел я в трубку.

– Что? Это к чему?

– А разве мы не в русские пословицы играем? Твоя очередь. Тебе на «т».

Задорный смешок донесся из динамика.

– Нет, это была не игра. Эдуард, привет. Это Мальвина. Не забыл меня, надеюсь?

Это девушка, постоянно сексуально облизывающая свои губы, не умеющая определять время по часам, но глубоко компетентная в мире автомобилей.

– Не, не припоминаю. Богатой будешь.

Насосешь.

И откуда у нее мой номер? Заморочилась же.

– Мы познакомились позавчера в «Сан-Марко».

– Привет, Мальвина. Удивительно, что ты смогла достучаться до меня в субботу. Обычно в это время меня нет.

– Я и не такое могу, – кокетливо пропела она.

– Зачитаешь мне весь список своих талантов?

– Нет, не хочу тебя задерживать на весь день.

А она нехило подтянута в умении флиртовать. Результат окончания института неблагородных девиц.

– Я звоню по делу, – пискнула Мальвина.

– Правда? Сегодня ж суббота. Дела ждут утра понедельника.

– Долг платежом красен.

Снова-здорово.

– Я что, спер у тебя зажигалку?

– Нет, – засмеялась она. – Всё гораздо серьезнее.

– Ну? Я слушаю.

– Лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать.

Еще одно крылатое изречение.

А не свалился ли ей на голову толстый томик с пословицами? И не росла ли она в семье собирателей народного фольклора? И не изнасиловал ли ее учитель русского языка и литературы?

– Ну показывай, если не стыдно.

– Лишь бы ты не ослеп. Где пересечемся? В «Сан-Марко»?

– Не. Я сегодня ленивый тюлень, весь день дома.

А, и ладно. Почему нет?

– Можешь привезти сюда свои претензии. Если должен – отдам.

И я назвал ей адрес.

– Ты живешь в «Авангарде»?! – ахнула Мальвина. – Только не говори, что в пентхаусе!

Похоже, сегодня у нее удачный день.

Я манерно произнес:

– Лучше один раз увидеть…

Ну что за странное напрашивание? Вроде бы такая смазливая, эффектная телочка, а, оказывается, с низкой самооценкой. Еще немного – и она начнет сразу по телефону называть цену. Сначала 300, потом 200, потом 100.

Вот и отпала необходимость сегодня звонить в «Романтиз».


* * *

В полночь я решил, что она уже не придет. Но не тут-то было.

Чуть позже она появилась перед моей дверью в белой рубашке, темно-синей юбке, шляпе на голове и с сумкой в руке. Однако примечательным было другое: голубые волосы, голубые губы и голубые глаза. Не только радужки ее ясных и страстных очей были небесного цвета, но и добротно наложенные вокруг них тени. И это делало ее именной образ прикольным, сексуальным и стильным.

Я ничего не говорил, а просто разглядывал ее. Она приняла эту молчаливую игру в гляделки и, стоя руки в боки, покручивала бедрами передо мной из стороны в сторону, давая широкий обзор на себя. Ее ногти были в той же цветовой гамме. И только хрусталик пирсинга в носу остался прозрачным и затейливо поблескивал.

– У тебя что, аллергия на что-то? – буркнул я.

– Ага, – продудела Мальвина. И тут же высунула синий язык.

Видимо, последние полчаса она посасывала красящий леденец.

С языком это она тоже здорово сообразила. Похоже, мне грозит быть им вылизанным. И кое-где, возможно, я даже посинею.

Она шагнула в мое скромное гнездышко. А я сопроводил взглядом ее обтянутую юбкой задницу. Зачет.

Мальвина с восхищенным видом озиралась вокруг.

– И не скучно тебе одному в такой большой квартире? – пропела она.

– Скучно.

– Значит, я удачно заглянула?

– Удачно.

Я указал ей рукой на диван, приглашая тем самым сесть, а сам направился к бару. Захватил оттуда золотистую бутылку и два бокала. Перенес всё это на журнальный столик и выстроил перед светящейся синевой гостьей, очарованно изучающей мою мебель и оформление стен и потолка.

Я сгонял к холодильнику за льдом и корзиной с фруктовой нарезкой, умело надробленной сегодня в «Скарабее» для моей домашней трапезы.

– Мы разбавляем с колой? – поинтересовался я ее предпочтениями. – Или у нас будет серьезный деловой разговор?

– Деловой, – нахально отозвалась Мальвина.

А она настроена нешуточно.

Поэтому шутить буду я.

– Значит, ты хочешь, чтобы я тоже насинячился?

Ее голубые губки растянулись в веселую улыбку. Она сидела нога на ногу, расслабленно раскачивая ступней.

– Тогда приступим, – я наполнил бокалы, протянул один ей, сел в кресло напротив, и мы чокнулись.

Горьковатый вкус ожег мое нёбо.

Мальвина отпила немного виски и облизнула синим языком голубые губы. А это охренеть как зрелищно! Словно она какая-то мифическая химера, живущая в волшебном болоте посреди живого леса. Прячущая под юбкой пушистый длинный хвост.

Всё в ней прекрасно, только грудь маленькая – но и она, я уверен, прекрасна. Ох, Мальвина.

Я ее захотел. Снова.

– Ты недопиваешь, – бросил я. – Делового разговора не получится.

Она взглянула на меня озадаченно.

– Хочешь, чтобы я напилась до беспамятства?

– А ты боишься, что я воспользуюсь твоей беспомощностью и изнасилую тебя?

Она взглянула на меня настороженно.

– Ага, размечталась! – пыхнул я.

По ее лицу пронеслись синие волны смущения, заинтригованности и возбуждения.

– Просто хочу, чтоб мы быстрее стали друзьями и могли говорить откровенно. Без понтов. Ты готова не врать и не выпендриваться?

Она задумалась на мгновение. А потом демонстративно допила виски до дна. Поставила бокал на столик. И сказала:

– Готова. Но и ты не ври.

– Идет, – я тоже осушил свой бокал, пристроил рядом с ее и стал их наполнять снова.

– Главное, не обманывать не только друг друга, но и себя.

Она моргнула с задержкой в знак согласия.

А я добавил:

– Потому что меня ты всё равно не проведешь.

Мы звенькнули бокалами и, искоса глядя друг на друга, проверяя соблюдение честности, выпили всю дозу.

Мальвина сняла ногу с ноги и прижала ко рту тыльную сторону ладони, пережидая огненный проход алкоголя по пищеводу. Ее глаза сверкнули еще жарче.

– Я так не бухала со школы, – прокряхтела она сквозь горечь.

– Вспоминаем выпускной!

Я налил еще.

– Или это было в прошлом году? Сколько тебе?

– Двадцать три. А тебе?

– Тридцать. За молодость!

– Ну подожди, подожди, – взмолилась девушка с синими чертами. – Это быстро слишком. Дай отдышаться хоть.

– Дыши.

Она действительно вздохнула. Шумно и с облегчением.

– Откуда в тебе вся эта синева? – поинтересовался я, откинувшись назад.

Мальвина же, наоборот, наклонилась немного вперед, скрестив руки на сведенных вместе и свешенных с дивана в сторону бедрах.

– С той же школы, – трогательно произнесла она. – Помню, с мамой мы еще так ругались из-за этого. А мне по фигу было. Выделяться хотела. Красиво потому что. Разве нет?

Она провела руками по волосам, закрутив их у кончиков, и с неподдельной надеждой взглянула на меня.

А я просто снисходительно кивнул, источая легкую улыбку. Затем придвинул к ней ее бокал. И поднял свой.

– За молодость!

Она послушно чокнулась со мной и, морщась, преодолевая забористую крепость, неспешно выпила всё, прозвенев в конце оставшимися на дне льдинками.

Я повторил за ней, но без страдальческого гримасничанья.

И, взглянув на ее порозовевшее голубое лицо, спросил:

– А отец? У тебя есть отец?

Ее светящиеся глаза остекленели. Да она, в общем-то, вся замерла.

– А к чему этот вопрос? Какая разница?

Кольнуло, видать. Я чувствовал, что кольнет.

– Развелись? – бросил догадку я.

Она резко опустила голову, будто поймала в лицо удар мячом, что-то там быстро обдумала, затем так же резко вернула глаза на меня и с еле поддерживаемой суровостью на лице и в голосе сказала:

– Да, а что?

– Обижена на него? – не успокаивался я.

Снова она медлила, осмысливая мой вопрос и ища на него уместный ответ.

– Зачем… зачем ты всё это спрашиваешь? – жалостно протянула Мальвина, состроив удивленное и встревоженное личико.

– Обижена? – Я будто не слышал ее попыток отразить мои поползновения в душу.

Она нырнула в сумку, выудила пачку сигарет, вскочила с дивана и, отвернувшись от меня, подошла к окну. Должно быть, чтобы я не мог видеть ее лица.

Я снова наполнил бокалы, взял их и тоже встал. И после щелчка зажигалки услышал ее охрипший голос:

– Я на них обоих обижена. С тех пор как мне исполнилось пятнадцать, мама… а папа уже ушел тогда к другой, молодой… мама стала вести себя, будто я ей не дочь… а подруга, будто я соседка по квартире.

Я стал рядом и поставил бокалы на подоконник. Голубые глаза Мальвины сверкали накатившей пеленой слез. В этот момент ее лицо, с этими в тон глазам яркими тенями и накрашенными губами, выглядело еще красивее, чем когда она натягивала на себя натренированную светскую улыбку.

– Она стала жить своей жизнью, думать о себе и тратить только на себя, правда, продолжала меня кормить. А одежду, косметику и всё такое, говорила, пусть тебе твой папаша покупает… А мне ведь мама нужна была, а не подруга. Мама! Мне, может, хотелось иногда калачиком свернуться у нее на коленках и жаловаться на что-нибудь.

Мальвина курила, поддерживая правую руку за локоть левой и нервно подергивая коленом – будто пыталась опередить дрожь.

Я поднес пепельницу. И мы продолжили разглядывать ночные блики города.

– Девчонки красились уже все, а я долго… – она затянулась. – А потом… стала краситься вот так.

Она ехидно оскалилась. Пряча за этой ядовитой улыбкой вновь закровоточившие старые раны. Закровоточившие от наглого ковыряния в них моих скучающих пальцев.

– Тебе ведь я нравлюсь такая?

Она продолжала демонстрировать гримасу, подавляющую боль и выпячивающую наружу весь контролируемый сейчас потенциал ее сексуальности.

А я видел перед собой маленькую обиженную девочку. В теле созревшей красивой пьяненькой телки. Чрезмерно окрашенной в голубой цвет.

– Давай обнимемся, – шепнул я.

Забрал у нее сигарету, затушил в пепельнице, аккуратно снял с нее шляпу и раскинул свои руки. Мальвина, как показалось, с непониманием и недоверием, но всё же с легкостью нырнула в мои объятия. И я сжал ее тепло и крепко. Ее лицо утонуло в моем плече.

– Даже если тебя отмыть от всего этого добела и постричь наголо, ты всё равно будешь красавица.

Я мягко поцеловал ее в синюю макушку.

В это же мгновение ее руки сдавили меня сильнее.

Мы стояли так минуты полторы – две. Я слышал местами взрывающийся шум ее дыхания. Поглаживал нежно по голове, словно жалел и успокаивал. Может быть, так и было.

– Ты чудесная девочка из сказки.

Я разжал руки, чтобы разъединиться, но она тут же обхватила меня еще крепче. И громче втянула воздух.

Ну ладно, давай еще чуток постоим, повздыхаем.

Через полминуты Мальвина сама от меня оторвалась со скрежещущим пением:

– Нельзя, мне нельзя плакать!

Она помахала ладошкой перед лицом. Но пара слезинок всё же оставила следы своих ручейков, пересекших синий макияж. Хмм, так очень круто.

– Довел, – стыдливо улыбалась она.

Я протянул ей бокал.

– Давай. Теперь можно не до дна.

Мы прозвенели хрусталем. И освежили ощущения во рту.

– Теперь ты, – заявила Мальвина. – Теперь ты что-нибудь секретное расскажи о себе.

Я двинулся в сторону кресла, она пошла следом и вновь устроилась на диване.

– Что ты хочешь знать? Спрашивай.

Она подняла глаза вверх, будто искала в воздухе уязвимую для меня тему. И задала, очевидно, важнейший для нее вопрос, касающийся моей таинственной личности:

– Как тебе удается быть таким успешным инвестором? В чем твой секрет?

Я сделал еще глоток.

– Только правду, – напомнила она. – Не говори, что у тебя есть волшебный дар делать заведение популярным из любого состояния.

– Хорошо. Правду так правду. Так будет справедливо.

Она сосредоточила свое внимание, всверлив в меня опьяневшие голубые глаза.

– Мой бизнес – это не рестораны, мой бизнес – это недвижимость.

Краткий курс грамотного размещения инвестиций.

– Мне плевать, если ресторан или ночной клуб не будут наполняться посетителями. Моя доля участия в их капиталах и, стало быть, в прибыли не всегда высокая. Это не главное. Важно, что я единоличный собственник всех зданий и помещений, в которых находятся заведения. И стабильно получаю за это арендную плату. Это мои условия инвестирования.

Мальвина посидела неподвижно еще несколько секунд, видимо, усваивая услышанный материал. И выдохнула:

– Уу, понятно.

Я наклонился вперед и приказным тоном проворчал:

– Допивай до дна. Щас будет мой вопрос.

– Мне хватит уже, – простонала она. – Ну правда, Эдик!

– Я скажу, когда хватит.

Я легонько ударил по ее бокалу своим, и мы все-таки выпили.

Она со стуком возвратила пустую тару на столик.

– Мальвина…

– А? – устало промычала она.

И я медленно, но напористо произнес:

– Зачем ты пришла ко мне?

– Как зачем! – тут же отозвалась она. – Я же сказала, я пришла за своими полцарства. Ты мне обещал. Видишь, у меня теперь волосы синие…

Обещанного три года ждут – вот тебе еще одна пословица в твою коллекцию.

– Мы ведь договорились не врать.

– А я и не вру, – с придыханием пролепетала она, словно чистосердечно призналась в преступлении. – Знаешь, я ведь не такая, как они. Не такая, как Китти и Лиза. Я из совсем не богатой семьи, да и семьей это назвать… говорила уже. А у них всё всегда было. Особенно у Китти. Отец ее судья большой. Поэтому она с Серегой и закружила, он тоже из этих. А мама… а у мамы салоны ювелирные по городу. С детства в золоте купается. Звездой хочет стать, только и думает о своей популярности в интернете, о лайках, о подписчиках, дура. АЛиза… дойки выкатит свои – и первая самка на деревне. Трахается с одним там, с женатым, при бабках. Кормит ее, одевает, задаривает. Всё для нее делает. Ей и думать ни о чем не надо, живет себе…

Мальвина замолкла, отрешенно уставившись в стену.

Мне удалось вскрыть ее тайнички, замки которых разъело от высокоградусной обработки алкоголем. Мне и самому-то в голову ударило, но мне всё нравилось. И ее исповедь. И ее слезинка. И ее яркий голубой прикид.

– А ты что? – разрушил я образовавшееся безмолвие.

Если бы не играющая музыка, здесь сейчас была бы совсем печальная атмосфера.

– А я тоже хочу жить нормально, – болезненно ляпнула Мальвина. – А не прикидываться, что я им ровня, чтобы тусоваться вместе, надеясь, что и меня кто-нибудь подберет, такую кошку драную. Деньги последние трачу вот на это, – показала руками на свое лицо, – чтобы заметили, чтобы понравилась. Понимаешь? Я тоже хочу жить по-настоящему.

Я дал ей немного времени успокоиться. И снова спросил:

– А что такое настоящая жизнь?

Может, девочка с голубыми глазами, голубыми волосами и губами, но не голубой крови знает ответ на интересующий меня последние дни вопрос.

– Настоящая жизнь, – завыла она, – это когда тебе не надо искать, где ты будешь сегодня ночевать, потому что тебе больше негде жить и ты уже надоела всем своим знакомым с просьбой перекантоваться у них какое-то время, пока не найдешь что-нибудь. Это когда тебе не надо думать, что ты будешь есть завтра или уже сегодня. Это когда ты одеваешься и выглядишь как кинозвезда, потому что ты и есть кинозвезда, а не притворяющаяся ею официантка в засратом кафе…

Она всхлипнула. И ее таланта удерживать слезы в глазах снова не хватило. Они выпрыгнули и понеслись по ее щекам голубыми змейками.

Я подсел рядом, взял ее за руку и погладил кисть.

Мальвина немного поутихла.

– Хочешь знать, зачем я к тебе пришла? – проговорила она слабым голосом. – Хотела… сблизиться и потихоньку напроситься к тебе типа как… домработница, что ли. Убирала бы тут, в твоих хоромах, готовила бы тебе, стирала… в постели грела бы, само собой. Вот такие полцарства хотела. Думала, мало ли, вдруг понравлюсь, вдруг согласишься. Ты ведь один живешь, как я узнала. Да и сам такой…

– Какой?

– Хороший, – мяукнула Мальвина, сверкнув улыбающимися глазками.

Отличный у нее бизнес-план, не без огрехов, но в целом вполне понятный.

Я неспешно отпустил ее руку. И сказал:

– К сожалению, это не для меня.

Она, словно сонная, закивала головой, как бы говоря, что она это и так понимает. Но на самом деле мы оба знали, что она сделала предложение, а я его отверг.

– Прости меня, – прошептала Мальвина.

– Мне не за что тебя прощать.

Она быстро достала из сумки зеркальце и платочек, кончиком которого принялась аккуратно подтирать на лице следы своих эмоций.

– Я пойду. Щас такси вызову. Уже ночь глубокая. Даже вон светает уже, – указала подбородком в окно.

Она встала, схватила сумочку и неторопливо затопала в сторону выхода.

Да, пожалуй, так будет лучше. Так будет правильнее.

Я двинулся провожать.

Тем не менее ей удалось встрясти мою жалость, которая во мне и заговорила.

– Послушай.

Мальвина, не замедляя шаг, слегка повернула голову.

– Я сниму тебе квартиру на полгода… да и так дам тебе… чтобы было что тратить.

– Зачем? – проныла она и наконец остановилась.

– Это ведь правда, тебе ведь действительно негде жить… и не на что. За полгода, я уверен, ты сможешь решить свои вопросы.

– А тебе это зачем?

– Ну, ты же сама сказала, что я хороший. – Улыбнулся.

И она улыбнулась. Так жалостно и благодарственно, что мне захотелось сразу купить ей дом.

– Спасибо тебе, – обняла меня за плечи, прижавшись головой к моей груди.

– Не переживай. Завтра я всё устрою.

Мы отпустили друг друга, и я зашагал дальше.

А она – нет.

Я обернулся. Она стояла как вкопанная. Мы поиграли в гляделки несколько мгновений, после чего она наконец подошла ко мне и произнесла:

– Я хочу остаться сегодня.

Неужели ей уже сейчас негде ночевать? Или у меня тут слишком уютно? Или все-таки это потому, что я такой красивый?

– Это необязательно. Я же сказал, я всё устрою. Даже не сомневайся, не переживай.

– Я верю, верю. Но я всё равно хочу остаться с тобой. Сегодня, только сегодня, – пояснила она, конкретизируя короткие сроки, чтобы я не подумал чего лишнего и неприемлемого для меня.

Обретенное за двадцать три года чувство долга не позволяло ей уйти, не отплатив чем-то. Видимо, боялась, что завтра я откажусь от своих слов. Она привыкла, что ничего не бывает бесплатно. И могла дать взамен только то, чем она богата, – свое прекрасное тело.

Или все-таки это потому, что я такой красивый?

Не в моих правилах выпускать из дома неудовлетворенных женщин. Поэтому и не буду. Простите меня, ангелы, но я уж слишком хочу эту прелестную химеру.

Видимо, сегодня я приобрел еще одну персональную жрицу любви. А этого ли я искал? Пока не знаю.

– На что ты готова, чтобы остаться?

Мальвина бросила на меня смелый взгляд заплаканных глаз.

– Думаешь, испугаешь меня, если скажешь, как тогда Лизе, снимай трусы? – почти огрызнулась она.

Поставила на пол сумку, нырнула руками под юбку и стянула с себя трусики. Конечно, голубые.

– На, вот они.

И предъявила мне их на ладошке как доказательство своего безграничного бесстрашия к любым немыслимым испытаниям.

– Ладно, пойдем, – многозначительно проговорил я. И коснулся ее талии, подталкивая идти вперед – на лестницу.

Я следовал за ней по ступеням, глядя на скрывающуюся под юбкой хорошенькую попку, которая уже была благополучно и предусмотрительно обнажена. Отчего аура вокруг нее сияла ярче.

Мы вошли в спальню.

– Ой, какие здесь огромные окна! – явно повеселев, воскликнула Мальвина. – Обожаю такие. Отсюда сейчас будет виден восход. Можно я открою жалюзи?

И, не дожидаясь моего ответа, она удалила всю занавешенность со стены, распахнув великолепный обзор на город до самого горизонта, порозовевшего от всплывающего из недр земли солнца.

– Я очень люблю восход. И закат люблю. Это так красиво. А тебе нравится рассвет? – тараторила она без тени настроения, которым была отравлена на первом этаже несколько минут назад. И плавными, но быстрыми движениями смахивала с себя одежду: рубашку, лифчик, юбку.

Дорогая, ты сильно торопишься.

Голенькая и миленькая она стала у кровати.

Мой похотливый взгляд невольно скользнул от ее плеч к бедрам. На лобке выкрашивать в необычный цвет было нечего.

– Я думал, что у тебя будут голубые соски, – иронично заметил я.

Но они были розовые. Обыкновенные, человеческие, розовые соски, венчающие небольшие, но красивые остренькие сисечки. Нет, я не разочарован – я возбужден.

Я шагнул к комоду.

Мальвина, опустив голову, бросила взгляд на свое тело.

– Тебе нравится моя грудь? – пропищала она. – Знаю, маленькая. Что выросло, то выросло. Может, мне их увеличить? – она сдавила сиськи ладонями друг к другу. – Чтоб как у Лизы были дыни, а?

Она подняла глаза.

…И увидела, что я стою перед ней и держу в руках ножницы.

Даже сквозь алкогольное опьянение и бурлящую эйфорию в ее голубых глазах возгорелась тревога. Вот-вот: пришла сама, добровольно, на своих длинных тощих ногах, в самое логово маньяка-психопата, где он ее и сцапал. Дуреха.

Я взялся за острие и протянул ножницы ей:

– Я хочу, чтобы ты подарила мне прядь своих волос.

Несколько мгновений распознавания моей речи через внезапно возникший приступ страха, приглушенный приличной порцией виски, – и приятное настроение вернулось в ее волшебные светлые очи.

Она, не говоря ни слова, взяла у меня ножницы, не косясь вверх, на ощупь, оттянула тоненький локон своих волос и резким щелчком отсекла его.

– На, вот они, – она беззаветно протянула мне прядь блестящих голубых струек.

Я забрал у нее свой трофей. И ножницы. И перенес всё на комод.

– Ну ладно, – снова снизошел я до ее простых желаний, – полезай в постель.

Я стал раздеваться.

А Мальвина улеглась на спину поперек моей широкой кровати – головой к окнам.

Она хороша. Бесспорно, она сказочно хороша.

Что я могу сделать для нее? Для этой заблудшей синеволосой девочки, кроме того, что я уже ей пообещал? Не замуж же ее брать, лишь бы она не ревела. Она хочет богатой, гламурной жизни. Хочет роскоши и тусовок. А не просто есть хлеб с колбасой. Она так и сказала, что ей нужна такая же «настоящая» жизнь, как у ее более успешных подруг. Ей тоже хочется получать все дорогостоящие радости, расплачиваясь только своей дыркой. Ох, простите еще раз, ангелы, я не могу сейчас отказать себе в удовольствии заполнить ее собой. Именно так я и поступлю. Бесповоротно.

Но завтра я сделаю еще кое-что, кроме аренды для нее квартиры и вручения банковской карты с приличной суммой. Пусть это будет оскорбительно. Пусть это будет цинично. Пусть это будет вульгарно, пошло и бессовестно. Но я сделаю это. Возможно, именно это ей и нужно. Не судите, ангелы, строго. Я дам ей координаты «Романтиза».

Я подошел к поигрывающим друг с другом ступням Мальвины, аккуратно раскинул их по разные стороны и залез на ее аппетитное тело.

Прелюдия будет – но недолго.

– Ах! – выдохнула она, обозначив начало сладострастного ритуала.

Голубые волосы расползались по постели, голубые губы кромсали мои, голубые ногти впивались в мою спину.

Я всё глубже погружался в ее цветную ауру, в ее волшебное болото.

Вдруг она потянулась глазами кверху и свесила голову с кровати, вглядываясь в перевернутый пейзаж за стеклами. Моих стараний это не остановило, но я тоже поднял глаза.

В окно вспышкой влетел первый луч солнца.

Оно медленно всплывало из-за горизонта, освещая меня и стонущую подо мной женщину с синими волосами на верхнем этаже каменной высотки.

Солнце величаво восходило, ознаменовывая наступление первого дня остатка моей жизни.

11

По телефону Марк настойчиво уговаривал меня прийти сегодня на ту самую «Русскую вечеринку», суету вокруг которой он наводил уже больше месяца, рекламируя высокий уровень элитарности этого мероприятия.

Приглашены только близкие, вращающиеся в одних и тех же кругах люди, чтобы таким образом они смогли наиболее остро почувствовать свое превосходство над теми, кого на этом празднике не будет и быть не может, и доказать тем, кто туда тоже все-таки попадет, возможно, по недоразумению, что они-то и есть основа подобного светского торжества и без них оно было бы уже не таким ярким, а может быть, и вовсе не состоялось.

Марк снова сыпал россказнями о всемирно известном шоу-балете «Дафна» – девять красавиц, чуть ли не близняшек, исполняющих невероятные по зрелищности танцевальные номера с изрядной долей эротизма, заключающегося в откровенных костюмах и страстных телодвижениях. Даже не знаю, сколько он потратил, чтобы они в такт поднимали свои крепкие ножки в «Сан-Марко». Я не лез в организацию сегодняшнего представления. И поэтому только три дня назад узнал, что для гостей будет выступать известная певица – объект неистового желания мужчин и гнойной зависти женщин.

В итоге я сказал Марку, что я устал, у меня нет желания, поэтому я не приду; скорее всего; а может, и приду; если вдруг появится настроение; ну ладно, приду; скорее всего; да приду, приду, всё, давай, пока, до встречи.

Я посмотрел в зеркало: двухдневная щетина. Надо бы побриться; скорее всего; или не надо?.. ааай!..

На комоде лежала прядь голубых волос, отрезанная этой ночью молодой девушкой в ответ на мою прихоть. Я обвязал эту тоненькую косичку у основания резинкой, открыл лежащую на нижней полке шкафа плетеную корзину и бросил голубой хвостик Мальвины в кучу других разноцветных прядей.

Это первый голубой экземпляр в коллекции черных как уголь, каштановых как мокрая земля, серых как кофе с молоком, желтых как слабый чай, рыжих как ржавчина, золотистых как апельсин, русых как сливочное масло, и белых как… ну конечно же, снег.

Ох, Мальвина! Сегодня ты была хороша. И весела, и печальна. И страстна, и нежна. И озорлива, и трогательна.

Я проводил ее около полудня, повторив свое ночное обещание. И да, я дал ей телефон «Романтиза», сообщив, что это элитное агентство знакомств, где пасутся состоятельные женихи, а также уже чьи-то мужья, да, и это я тоже ей сказал. Судя по ее обостренному вниманию к этой теме, она ее заинтересовала. Нисколько совесть меня не мучает за столь, возможно, возмутительный жест. Всё равно всё будет так, как должно быть. Желаю ей выйти замуж за миллиардера.

Я позвонил Дине – ну и что, что сегодня воскресенье; она мой личный круглосуточный помощник по всем вопросам – и попросил срочно организовать всё, что я в порыве жалости и чувства долга, возникшего только на том основании, что я могу это сделать, наобещал заплаканной Мальвине. Я знаю, Дина всё сделает, перепоручит кому следует. Уверен, ей нравится раздавать от моего имени команды разным исполнителям, так она чувствует себя тоже немножко боссом. А мне очень удобно и уже привычно надиктовывать все мои прихоти одной только Дине. А она у меня умница.

Возможно, я бы и не собирался ехать в «Сан-Марко» на эту пафосную тусовку, с эксклюзивным «русским» меню и симпатичными танцульками полуголых девиц, но всё же была веская причина, тянущая меня в клуб с силой притяжения Земли.

Да, мне нужно… Нужно увидеть.


* * *

Щуплый администратор был одет в смешную белую фуфайку с красными расписными узорами на вороте и темную высокую фуражку с цветком.

– Добрый вечер, Эдуард Валентинович.

Музыка в «Сан-Марко» сегодня специфическая. Вовсю играла «Калинка-Малинка» в кислотной обработке. За диджейским пультом стоял парень в шапке в виде медвежьей морды и с балалайкой в руке: то размахивал ею над головой, то делал вид, что играет на ней. Официантки шныряли в кокошниках и сарафанах с изображением матрешек.

По залу были расставлены круглые столики, но за ними пока мало кто сидел. Все светские львы и львицы – а в здешнем прайде было около ста особей – тусовались стоя, обмениваясь сверхвежливыми улыбками от уха до уха, приветственными бесконтактными поцелуями и жидкими брезгливыми рукопожатиями.

– Эдмон!

Так, откуда звук? А, вон оттуда. Из Сереги.

Я махнул головой в знак того, что заметил его – около центрального и ближайшего к сцене столика. И двинулся к нему и его галдящей компании.

А компания состояла из его светловолосой подруги Китти, одетой в белое платье со сверкающими стразами почти по всей поверхности. Из Марка, на котором красовался итальянский пиджак поверх футболки с надписью «СССР». Из его супруги Амалии, шокирующей окружающих своей чумовой высокой прической, напоминающей шар. И из большегрудой Лизы, бликующей в свете прожекторов своим серебряным коротким платьишком без бретелек, едва перекрывающим ее мясистые шары немногим выше сосков и ее крепкие ножки немногим ниже ягодиц. Ох, Лиза! Ты такая трахабельная. И конечно, ты помнишь, кто позаботился о том, чтобы ты сюда попала, несмотря на молчаливое нежелание твоих друзей тебя приглашать.

Я ее захотел. Снова.

– Добрый вечер, – обронил я, пожал руки мужчинам и улыбнулся женщинам.

Все гладко отутюжены и ароматно напшиканы.

– Почему я должен тебя уговаривать прийти? – завизжал Марк. – Что с тобой? Что за апатия такая?

Я скромно пожал плечами.

– Ниче, ниче, сейчас танцульки начнутся, он развеселится, – загоготал Серега.

– А ты чего такой радостный? – легонько шлепнула его по плечу Китти. – Ради телок этих, что ли, пришел сюда? Лишь бы попялиться?

– Ну Кить, ну Кить! Ну я же пошутил так. При чем здесь это? Зачем мне на кого-то смотреть, если у меня ты такая красивая?

– Ясно, ясно, знаем вас, – проныла Китти, окинув сияющими глазами своих подруг и в конце меня.

Судя по тому, что эта светловолосая деточка всё еще тусит в компании Сереги, и по тому, как он с ней мил и обходителен, у них прямо настоящий роман, со всеми его прелестями и разочарованиями. Ну, совет да любовь.

– Он и раньше танцев развеселится, – загадочно ухмыльнулся Марк и подмигнул мне. – Кстати, надеюсь, ты голодный, потому что уже разложили кушанье. Можно трапезничать.

И они все хором засмеялись.

Сегодня в «Сан-Марко» эксклюзивное меню. Которого здесь никогда не было и вряд ли когда-нибудь повторится.

Только водка и черная икра. И ничего, кроме этого.

В центре каждого столика располагалось ведерко. Обычное металлическое ведерко. Необычное лишь тем, что было доверху набито черной осетровой икрой. Приобретенной через короткую цепь посредников у браконьеров. Вокруг ведра в два ряда расставлены бутылки с водкой. А у краев столика – рюмки, блюдца и ложки, большие и маленькие.

Тем, кому все-таки необходимо чем-то запивать горькую водку, здесь по выдуманным правилам могут предложить лишь жидкость, которой, на мой взгляд, противнее всего ее запивать, – обычную воду. Это я знаю еще с юности. Тогда я предпочитал лимонад «Колокольчик». Да даже запивать водку водкой – так демонстрировалась собственная крутость – было легче, чем сбивать горечь простой водой.

– Люди русские! – прокричал Марк во всеуслышание. И, высоко воздев руку, помахал ею для привлечения внимания гостей.

Диджей сделал игравшую песню, в агрессивной электронной аранжировке, немного тише, чтобы его начальник мог не надрываться.

– Прошу всех к столу! Сегодня для нас приготовлены вкусности и пряности. Скоро начнутся песни и пляски.

Надо было еще по углам набросать сена, чтобы после пьянки можно было уложить там красну девицу.

– Гуляяяееем! – звонко проорал Марк и протяжно свистнул.

Гости мгновенно отреагировали радостными воплями, оханиями, аханиями.

Зазвенели хрустальные рюмки и серебряные ложки. Водка потекла водопадами, а икра черпалась, словно уголь, уходящий в паровозную топку.

Я шепнул одному из официантов пару слов, и он прытко помчал к бару.

Другие официанты заполняли рюмки на столах и набрасывали икорку на блюдца.

– Давайте, – схватился за хрусталь Марк. – За доброе начало! – и потянулся чокаться со всеми.

Я не подходил вплотную к столу, не мешая остальным свободно маневрировать, поэтому они вкусили первые глотки алкоголя, не обратив внимания, что я не участвую.

– А ты разве не пьешь, Эдуард? – приблизилась ко мне аппетитная Лиза, коснувшись меня своим голым плечом. Да она почти вся голая в этой маленькой посверкивающей тряпочке, именуемой платьем, которую она постоянно поправляла, натягивая на сиськи повыше.

Ложечка с икрой влетела в ее желанный красный рот.

Ох, хотел бы я сейчас стать этой ложечкой. Не весь.

– Пью, – ответил я и тут же взял с подноса официанта поднесенный специально для меня бокал виски. – Твое здоровье! – И, учитывая, что свою рюмку она уже осушила, легонько коснулся своей тарой ее загорелого носика. – Трунь!

Глоток.

– Эдвард правил не соблюдает, – ехидно заметил Серега.

Он прав. Правил нет.

Буду пить то, что хочу, а не то, чем угощают.

С той же юности я разочаровался в водке. В ее уникальной горькости и преследующем похмелье. А потом узнал, что ее вкус, вернее, разница во вкусах разных марок, от очень дешевых до космически дорогих, или даже одной марки в разные периоды, заключается, как правило, в свежести угля, через который фильтруется продукт во время приготовления, а никак не в обработке молоком, фруктами, змеями, серебром или что там еще указывают на этикетках. Да пусть хоть ураном, нефтью и ртутью, это всё ерунда, не больше, чем простой маркетинговый ход, вроде оттенков различных цветов вместо классической прозрачности. И еще узнал, что даже результат химического анализа на состав любой водки совершенно одинаков, причем неважно, из чего она приготовлена, хоть из пшеницы, хоть из древесных опилок, хоть из навоза – из самого настоящего вонючего навоза. Всё это благодаря способу обработки – ректификации. А не дистилляции, в результате которой получают все остальные алкогольные напитки: коньяк, виски, текилу и другие, сохраняющие в своем содержании различные примеси, с вредным воздействием которых организм способен бороться. В водке же никаких таких примесей нет, и из-за этого организм ей не сопротивляется вовсе, позволяя прожигать себя самым жестоким образом. Многие из знакомых мне специалистов удивляются, что водку используют как напиток, в пищу, а не как промышленную жидкость для иных бытовых либо производственных целей.

И тогда я решил… открыть водочный бизнес, запустив завод с несколькими линиями по производству алкоголя. Но мне не хватило мощи проникнуть в эту бизнес-среду безущербно. Вся ниша уже оказалась прочно занята. И более сильные акулы рычагами своей власти не позволили мне залезть на их золотоносный рынок. Суки.

И икру я тоже сегодня есть не стану. Ею я избалован еще с детства, когда мы с семьей жили на берегу Каспийского моря. И она не была редким блюдом. Это равнодушие прописалось, видимо, навсегда в моей крови.

– А у тебя как дела, Серхио? – заливисто обратился я к другу, обнимавшему за талию сексапильную блондиночку.

– Всё норм. Всё как обычно…

– Скажи ему. Скажи, – с горящими глазами дернула его за плечо Китти.

– Ой, ну ладно, еще рано о чем-то говорить.

– Да почему рано? – не унималась она. – Скажи!

Что же там, сука, за новости такие! После такой занудной прелюдии я окончательно потерял интерес к раскрытию наверняка какой-то тупой тайны. Серега, вот просто молчи.

– Ну там, – начал мой друг, смущенно закатывая глаза, – место председателя суда освободилось, у старого крыша поехала, он из окна выбросился, насмерть…

– Ой, какой ужас! – ахнула Амалия.

– Да дело, стопудово, не в том, что крыша поехала, – заумничал Марк. – Влез в какой-нибудь криминал, а потом разрулить не смог, вот и…

– Неважно, – перебил Серега. – Смысл: моего батю назначат на его место, тогда и мой вопрос решится. А так надо было бы ждать, пока он на пенсию уйдет, чтобы родственника могли назначить. Правила там такие, негласные.

– Черную мантию выдадут?

– Ага, – гордо подтвердил он, – и молоточек, – и постучал рюмкой по столу, вызвав добродушный смех компании.

– А я всегда говорила, что Сережа любой цели добьется, – заулыбалась Китти, поглаживая руку, поглаживающую ее талию.

Не новости, а никому не интересная хрень. Просил же помолчать.

Настало время опрокинуть еще по стаканчику. И опрокинули.

– Кстати! – взвизгнула Амалия, глядя на меня. – Ты не поверишь! После того как мы запустили рекламу с этой девочкой, которую ты прислал, продажи выросли втрое. Она такая красотка. И люди пошли. А я не верила сначала. Большое тебе спасибо. Чувствую, я скоро и без мужа стану миллионершей, ха-ха-ха.

Ох, Амалия. Тридцать лет. Уже несколько хирургических вмешательств во внешность: натянуты щеки, разглажены морщины у глаз, устранена горбинка на носу, подкачана верхняя губа и, конечно, плюс один размер в груди. Не знаю, зачем она так увлеклась этим. Два года назад, когда всего этого еще не было, она была не менее привлекательной женщиной с естественной красотой. Которую я страстно возжелал, повстречав на одном подобном сегодняшнему мероприятии. И, естественно, заполучил, употребив ее себе на радость и ей на множественное счастье. И только после этого узнал, с ее же слов, что она, оказывается, сука, замужем. Да еще и за человеком, который с юности не может выдавить из своей мечтательной задницы идею открыть собственный ночной клуб. Так я и познакомился с Марком Стекольниковым. После этого я Амалию больше не трахал. Нет, вру – кажется, было разок. Или два. Однако она не устает периодически намекать до сих пор, что ее щели для меня всегда открыты, отмыты и побриты. Но со времени запуска «Сан-Марко» я – глухая стена для ее греховных нападков.

– У меня появилась мысль, – сказал я ей, – хочу с тобой поделиться.

– Ага, давай.

– Почему бы не устроить день бесплатной раздачи белья? Но девушки, желающие выцепить себе трусики на халяву, должны прийти полностью голыми. Вот такой необычный рекламный ход.

– Ого! Ничего себе ты придумал.

– Да, диковато немного.

– Да нет, я тоже слышал уже про такие акции, – вступился Сереня. – Кстати, они очень популярны. И ролики видел. Голожопые люди вваливаются в магазин толпами, давки устраивают.

– Не уверена, что мне это подойдет, – высокомерно подытожила Амалия. – Но в целом к твоим идеям я отношусь с большим доверием. Может, уделишь мне немного своего драгоценного, обсудим пару моих мыслей? – Она наклонилась ко мне и тихо проговорила: – Некоторые мысли очень даже смелые.

Началось!.. При живом муже. Дышащим в затылок. Буквально.

Я прошептал ей почти в самое ухо:

– Переспим, когда ты станешь миллионершей.

Конечно, если к тому времени всё еще будешь молода и свежа. И желательно, одинока. Нет, нет – не вдова, но хотя бы в разводе.

Она отреагировала обиженной улыбкой. И кажется, собралась пофлиртовать еще, но благо ее муж вмешался.

– Давайте! За наших дам! – озвучил тост Марк.

Все поддержали. И вкусили питья и кушанья.

– О, пойдем с Романовыми выпьем, – подхватил он жену за талию. – Мы скоро. – И они свалили глотать водку с икоркой к другому столику.

Я возвратил свое внимание на рвущиеся на свободу через верхний и нижний края платья внушительные выпуклости Лизы.

– А ты была в магазине Амалии? – спросил я. – Или ты всё еще экономишь на нижнем белье?

Лиза бесстыдно заулыбалась во весь рот.

– Мое тело и так нереально шикарно, его не нужно украшать какими-то тряпками.

– А это платье разве не подавляет его красоту?

– Еще как подавляет. – Мяу.

– Звучит, как хвастовство, – припомнил я ей ее же провокационное высказывание.

Надеюсь, это вдохновит ее на то, чтобы наглядно доказать мне свою правоту. Ну же, где твое геройское «Вот проверь меня»?

Я ждал ее гениального кокетливого ответа, но вдруг услышал позади свое имя.

– Эдик.

Обернулся. Это Алик.

– А вот и главный мажор! – обрадованно воскликнул я, и мы обнялись.

– Не, не, ты давно меня обогнал.

– Это ж когда?

– Да хотя бы когда купил такую нескромную тачку.

Алик вежливо поприветствовал мою компанию, попросил у нее прощения и отвел меня в сторону.

– Так и не пообщались тогда, – начал он. – Как тебе профессорские темы? Зашли?

– Это странно, но очень даже хорошо зашли, я и сам не ожидал…

– Вот и я такой же, – перебил меня Алик. – Теперь понимаю, что жил как-то не так. Зациклен был. А сейчас стараюсь не погружаться в то, что меня нервирует.

– Во-во, – поддержал я.

– Кстати, хорошо, что ты сегодня здесь. Я тебя потом кое-чем порадую. Ты обязательно заценишь.


* * *

Музыка прекратилась, и на сцену забрался Марк. Он взял микрофон.

– Люди русские! Сегодня ночной клуб «Сан-Марко» с безграничной радостью представляет вам диву. Невозможную красавицу. Секс-символ нашей эстрады. Великолепная!.. Несравненная!.. Сладкоголосая!.. Виолетта!.. Вишневская!

И загрохотали барабаны, и затренькал веселый аккомпанемент.

На сцену под шумные аплодисменты вышла приглашенная певица.

Она была действительно прекрасна. Белые-белые волосы до лопаток, темные брови, сексуально накрашенные глаза, ярко-красные губы на глянцевом и необыкновенно светлом лице. На ней были закрытый золотистый купальник, позволяющий всецело созерцать ее красивые длинные ножки и дразнящую ложбинку между грудями в декольте. Поверх купальника был надет такого же цвета эротичный фрак.

Звезда выглядела как звезда.

– Добрый вечер, мои милые! Добрый вечер, родные! – помахала она рукой всем присутствующим. – Я счастлива сегодня быть здесь, видеть вас и петь для вас.

Новая волна рукоплесканий.

– Секунду, секунду! У меня звонок, – попытался заглушить толпу Марк.

Он демонстративно достал телефон и поднес его к уху.

– Алло?.. Нет, это не Катюша, это Марк, – говорил он одновременно в телефон и в микрофон. – Можно ли Катюшу?.. Одну секундочку…

Он повернулся к певице.

– Виолетта, тут спрашивают, можно ли Катюшу…

– Конечно, можно, – звонко ответила дива и одновременно с тут же зазвучавшей музыкой красиво затянула: – Расцветали яблони и груши, поплыли туманы над рекой…

По залу прокатились одобрительные возгласы и смешки. Нашлись даже те, кто в унисон ей подхватил:

– Выходила на берег Катюша…

После исполнения популярной старой песни звезда приступила к выдаче собственного репертуара.

Я смотрел на нее с упоением, наблюдая за ее танцевальными перемещениями по сцене, не особо прислушиваясь к самому вокалу. Алик стоял рядом и в продолжение темы про мой респектабельный автомобиль что-то втирал о том, что он перестал ездить на дорогих машинах, а пересел на мотоцикл, тоже, надо отметить, недешевый.

Неподалеку Марк с хитрым видом что-то рассказывал своей жене, Сереге, Китти и Лизе, а те увлеченно слушали, постоянно поглядывая на меня. На их лицах, как мне показалось, сияли восторг и восхищение.

Эх, ну разве можно выдавать мои личные секреты, если сам наверняка не хотел бы услышать некоторые из них. Сплетник, сука.

Дива скинула с себя фрак и продолжила сексуально отплясывать под свое пение, попрыгивая в сценическом костюме-купальнике и привлекая внимание – как минимум мое – к скачущим грудям. Завершение каждой песни сопровождалось бурной волной аплодисментов.

Спев последнюю песню, она поблагодарила гостей, пожелала каких-то приятностей удовлетворенной представлением публике, тепло попрощалась, раскидав воздушные поцелуи, и скрылась за кулисами.


* * *

– Люди русские! – снова забрался на сцену Марк. – Наш необыкновенный вечер продолжается. Ночной клуб «Сан-Марко» с превеликим удовольствием представляет вам на этот раз девять!.. див! Девять неописуемых красавиц. Девять стройнейших танцовщиц. Воздушные!.. Грациозные!.. Обворожительные!.. Шоу-балет!.. «Дафна»!

На сцену под ликование толпы, изящно передвигая голыми, усеянными блестками ножками, выскочили одна за другой девять девушек.

Они и в самом деле были словно близняшки. Одинаковый художественный марафет делал их действительно неотличимыми друг от друга.

– Недавно видел их выступление в Лас-Вегасе, – шепнул мне Алик. – Они тебе понравятся. Обещаю. Они потрясающие.

Девчонки в трусиках и бюстгальтерах, облепленных разноцветными посверкивающими стразами, и с аляповатыми перьями в волосах принялись под энергичную музыку исполнять невообразимые акробатические этюды, откровенные подъемы ног, шпагаты и наклоны.

Во время их яркого шоу с бесконечными выпуливаниями слаженных танцевальных приемов внимание гостей заведения было остро сосредоточено на сцене. Даже за сексапильной певицей следили не с таким увлечением. Видимо, всё дело в количестве: чем больше телок – тем лучше.

Официанты ставили на столы новые бутылки с водкой и добавляли икру в ведра. И поэтому сокращение запасов ни того ни другого никак не обнаруживалось.

Алик сказал, что ему нужно кое с кем пообщаться, и ушел в глубь зала. А я неспешно вернулся к центральному столику. За которым Марк снова что-то вдохновенно рассказывал:

– Вы даже не представляете, какой серьезный отбор они проходят, чтобы попасть в эту балетную группу, – распинался он. – Они мастера во всех видах танца. Их вес и размеры тела, это, знаешь там, рост, длина ног, рук, окружность бедер, талии и всё такое, должны строго соответствовать определенным цифрам. И они следят за этим. На сантиметр больше, на полкило больше – всё, разрыв контракта и пинком под зад. Это очень престижно – выступать в «Дафне».

Я заметил, что мальчишки и девчонки за моим столом уже здорово накачались водкой. Особенно Лиза. Она оперлась на мою руку, словно мы светская пара, но на самом деле ей просто требовалась опора. По-другому ей, видимо, было некомфортно.

– А ты так ногами умеешь? – спросил я, глядя в ее плавающие глаза.

– Да ты знаешь, как я умею?! – дыхнула она на меня водкой. – Я так умею, у тебя самого ноги онемеют.

– Звучит, как хва…

– А я не хвастаюсь! – раскатисто рявкнула Лиза.

Ребята резко обратили взоры на нее, мол, нажралась – веди себя спокойно.

А Лиза деловито окатила их стыдливым, но холодным взглядом, мол, я, конечно, прошу прощения, но шли бы вы к чертям собачьим. И тихо проговорила мне прямо в ухо:

– А я не хвастаюсь.

От прикосновения ее страстных теплых губ у меня зачесалась мочка. Да и вообще – у меня зачесалось! Ох, Лиза. Я безумно жажду поманипулировать твоими умелыми ногами.

Девять математически одинаковых близняшек поклонились в финале своего зрелищного представления. И по очереди разбежались по разные стороны сцены, скрываясь за занавесями.

Тема сисек осталась нераскрытой. Надеюсь, сегодня мне ее исчерпывающе раскроет Лиза. Тем более что геометрически она богаче каждой из див.

Публика аплодировала талантливым танцовщицам.

– Молодцы, молодцы, – причитал Марк, судорожно хлопая в ладоши.

– Вот если бы их пригласить рекламировать мое белье, – мечтательно пропела Амалия, обращаясь ко всем, но косясь на меня.

– Не тот уровень, – резонно осекла ее Китти. – Это всё равно что в твоем белье сфоткалась бы Вишневская, или даже кто-нибудь круче…

– Кто же это круче Вишневской? – раздался рядом с нами задорный женский голос.

– О боже! – Китти прикрыла рот ладонью. – Я не то… я… Круче вас нет никого, – и криво заулыбалась.

Она смотрела в глаза своему живому кумиру – Виолетте Вишневской. Которая подошла к нам уже переодетой в эффектное розовое платье, сквозь которое немного просвечивались тонкие трусики и бюстгальтер – и это, вопреки теории нудистки Лизы, ее ни на долю не портило, а, наоборот, придавало мощный сексуальный шарм.

Вот сейчас я совершенно точно с куда большей радостью трахнул бы ее, а не Лизу – при всём уважении и похоти к Лизиному горячему и душистому мясу. Кстати, отцепись пока от меня, не видишь – дива рядом!

– Это было просто блестящее выступление, – затараторил Марк. – Мы все счастливы, что вы побаловали нас своим шоу. И от имени клуба «Сан-Марко» я вас благодарю за этот чудесный подарок.

– Как приятно, – ласково протянула певица. Позади которой стоял здоровенный лоб в черном костюме. Личный телохранитель. – А я хочу в свою очередь сказать вам, что мне составило огромное удовольствие работать для вас.

– Можно с вами сфотографироваться? – живо подскочила к ней Китти и, получив кивок согласия, щелкнулась с ней вдвоем на телефон.

Кажется, ярая поклонница хотела еще что-то сказать звезде, но та полностью исключила ее из своего внимания и, покачивая полупрозрачным розовым платьем, шагнула ко мне.

– Привет, Эд, – нежно пропела она своим обескураживающим голосом, глядя на меня искрящимися, буравящими глазами.

Да, ради этого момента я и пришел сегодня сюда. Ради ее теплого голоса. Ради ее сверкающих голубых глаз. Ради ее краснющих и сладчайших губ. С которых только что сорвалось мое имя.

– Привет, Вишенка, – тихо отозвался я.

Легкая улыбка смущения скользнула по ее белому личику, но быстро была подавлена ее внутренним сопротивлением.

– Есть минутка?

Она спрашивает, есть ли у меня минутка для нее! А девять месяцев военных баталий по выносу мозга – в перерывах между ежедневными постельными битвами – ей, значит, было недостаточно. И теперь – через полгода мирной тишины – она просит еще минутку. Наверное, чтобы мы могли напоследок дать друг другу пощечины и плюнуть в лицо…

Нет! Это та самая минутка, ради которой меня и привела сюда скребущая ностальгия по Вишенке.

– Есть.

Я протянул ладонь в сторону Марка, и он тут же вложил в нее ключи от кабинета.

– Пойдем.

Мы втроем – я, Виола и ее охранник – перешли на второй этаж.

Я проник в кабинет. За мной прошел этот огромный хрен в костюме, быстро осмотрел интерьер и вышел, пропустив свою клиентку, однако дверь не закрыл и остался блуждать в коридоре.

– Как твои дела? – промурлыкала Виола.

Уверен, на самом деле это означало «Я соскучилась».

– Хорошо. Как твои?

На самом деле это означало «Я тоже соскучился».

– Ты, случайно, не был на моем концерте, неделю назад, в «Моцарт Холле»?

Это переводится как «Я весь концерт, до самого конца, ждала, что ты покажешься, принесешь подарить или, хрен с ним, хотя бы пришлешь цветы. Но ты, гад, не пришел. Ненавижу».

– А у тебя был концерт? Не знал.

Это переводится как «У меня есть дела поинтереснее, чем скулить под твоей дверью, как брошенная собака. Тем более что это я от тебя ушел, не путай».

– Не думала, что встречу тебя здесь, – сказала она.

А вот это, несомненно, означало, что она согласилась выступать в «Сан-Марко» только потому, что знала, что я его совладелец, что со всех сторон оправдывало и почти гарантировало мое присутствие здесь.

– А я… а я пришел, только чтобы на тебя посмотреть, – выскользнуло у меня.

И это означало, что я, как какой-то трогательный юный бабострадалец, не удержал в себе правду.

Ее прелестное лицо засияло ярче. И на нем торжествующе сверкнула победоносная улыбка. Не нежная, не милая и даже не затейливая, а именно улыбка победителя.

– Представляешь, – Виола свела с меня пристальный взгляд, – концерты так утомляют. А через пару недель придется городов десять друг за другом объездить…

Не ответив мне взаимным признанием, она получила то, что хотела получить от этой минутки, от этой встречи, да и вообще от этого концерта в «Сан-Марко», и при этом сохранила свою гордость в полной безущербности. Она выиграла в этой маленькой битве, которая значительна лишь тем, что может быть последней и поэтому – знаковой.

Виола рассказывала о своей музыкальной карьере, о поездках, о встречах, о предстоящих премьерах песен и больше никаким касанием не возвращалась к теме о нас или обо мне. Будь сейчас здесь не я, а кто-то другой, содержание ее речи было бы неизменным.

Это ударило по мне. По мне – крепкому. По мне – неуязвимому. По мне – хладнокровному. Ударило – и я почувствовал. Что-то вроде обиды. А может, это обида и была. Хоть мне и не нравится примерять на себя это унизительное слово.

Леща б ей упороть по ее наглой красивой морде!

Сам виноват.

Нужно собраться, чтобы хоть завершить эту встречу достойно. А значит, необходимо включить одно из сильнейших оружий в войне полов – демонстрация равнодушия.

Я молча выслушал всю эту безынтересную хрень, которой она сочла важным со мной поделиться. И единственный посыл которой заключался в том, что у нее всё хорошо. Без меня.

– Ну ладно, – наконец произнесла она, видимо, поняв, что от меня не исходит никакой обратной реакции на ее неустанный треп. – Мне пора ехать. Рада была повидаться.

Ой, да пошла ты!

Я, верный себе, ничего не ответил и на это. А лишь двинулся в сторону выхода, коснувшись рукой ее талии: мол, пора так пора – вытряхивайся отсюда.

Когда она в коридоре оказалась около своего телохранителя, я и вовсе остановился. Я не обязан ее провожать до самого автомобиля. И небрежно махнул рукой на прощание.

Возможно, это ее кольнуло. Я очень надеюсь, что это ее кольнуло. Да чтоб ее насквозь проткнуло! Разорвав грудную клетку. И раскрошив ее жестокое ледяное сердце.

В затянувших мое небо темных тучах обиды сверкнула молния злости, и повсюду загрохотали раскаты грома ненависти.

Долбаная Виола! Гребаная Вишневская!

Не этого я искал в долгожданной встрече с ней!

А чего?

Не знаю…

Нет, вру – знаю. Я хотел получить ровно то, что в итоге получила она.

Ощущение доминирования.

Но что-то внутри меня, вопреки контролируемой воле, раскрыло мое сердце – возможно, ища какой-то сладости, по которой я ностальгировал после нашего с Виолой разрыва. И что-то внутри меня решило, что будет поступать в согласии с собой. Невзирая ни на какие последующие проявления во внешнем мире. Потому что всё это всего лишь пыль.


* * *

Появились две головы – поднимающихся по лестнице Китти и Лизы. А когда обе девушки забрались на этаж, Лиза, заметив меня, радостно промычала пьяным голосом:

– Ой, Эдуард. Всё, Китти, я в надежных руках. Он меня проводит.

– Где здесь ваш директорский туалет? – спросила Китти, помогая своей подруге идти ровно. – А то там, внизу, очередь.

– Всё, Китти, иди, иди, – настойчиво отталкивала ее Лиза.

И тут же схватилась за меня.

Китти то ли с сомнением, то ли с ревностью бросила на подругу суровый взгляд. Резко отвернулась. И возвратилась на лестницу.

– Тебе плохо? – спросил я Лизу.

– Мне хорошо.

Отличное, аппетитное, заправленное алкоголем мясо.

Я открыл дверь туалета и провел ее внутрь. Сразу – небольшая комнатка с зеркалом и раковиной, а напротив – дверь, ведущая в помещение с унитазом.

– Только не бросай меня здесь одну, – заскулила Лиза, дернула ручку и скрылась за дверью.

Сейчас она доделает свои тайные дела, и я повезу ее к себе домой. Брошу на кроватку и буду жестоко драть, пока не исчерпаю всю негативную энергию, которой отравила меня долбаная Виола, гребаная Вишневская. Сегодня Лиза будет куклой Вуду звездной певицы, в которую я буду тыкать… тыкать и тыкать, и она будет петь мне сопрано и сорвет голос. Пфффф.

Уже представил всё это. Уже готов.

– Ты не ушел? – услышал я из соседнего помещения.

– Нет, я еще здесь.

– Не уходи.

И до меня донесся звук слива воды из бачка.

Лиза вышла из-за двери: в глазах блеск, в ногах слабость, в крови водка.

Мои похотливые глаза сами принялись бесстыдно рассматривать ее тело. Ну и сиськи! Ну и жопа! Ну и Лиза!

Она, видя, как я пожираю ее взглядом, поднесла руки под открывшийся кран:

– Это хорошо, что ты не ушел.

Нет – до дома далековато.

Мои руки щелкнули изнутри замок двери туалета.

А она хитро и широко улыбнулась.

Я бросился на нее, вцепившись в шею и в талию. Ее губы накрыли мой рот. Наши поцелуи были агрессивными: ее источали бурную страсть, а мои извергали безжалостную ярость. Мои руки легли на ее массивные шары и стали их бойко разминать.

– Осторожно, осторожно… – выбрасывала Лиза.

Я стал лапать ее задницу.

– Тише, тише…

И нырнул рукой под платье.

Да, она не врала. Трусов на ней не было.

– Не торопись, не торопись…

Но я торопился. И стал тянуть подол вверх.

– Постой, помнешь, я сама, я сама…

Она прикоснулась к моему паху, убедилась, что я не в игры с ней играю, а настроен крайне серьезно, развернулась ко мне спиной и аккуратно подняла свое серебристое платье, обнажив прекрасную загорелую жопку.

На ее пояснице красовалась цветная татуировка – орнамент из красных бутонов роз и зеленых лепестков.

Бельем она тело не украшает, а татухами не чурается.

Но сейчас не время разбираться в ее двойных стандартах. Сейчас время взрыхлить цветочный сад.

– Подожди, подожди, – повернула она голову.

– Что?

– Мне неудобно… Щас…

Она аккуратно убрала свои длиннющие волосы, свесив их через плечо, высоко подняла ногу, закинула колено на раковину, оперлась об нее же одной рукой, а другой об стену и сказала:

– Всё, давай.

Я расстегнул брюки.

– Подожди, подожди…

– Что?

– Щас…

Она наклонила голову, как будто о чем-то задумалась. Через несколько безмолвныхсекунд я лишь услышал, что она сглотнула, а потом сказала:

– Всё, давай.

Я сосредоточился на предстоящей стыковке. Но она вновь помешала:

– Подожди, подожди…

– Да что?!

– А у тебя презик есть?

Дама пьяная, а мысль здравая.

Конечно, такие вещи всегда со мной.

– Есть.

Я покопался в кармане пиджака, выцепил оттуда презерватив, порвал упаковку зубами и обрезинился.

– Надел?

– Да.

– Подожди…

– Что?

Лиза молчала. Я ждал наготове. Она снова наклонила голову.

…И в этот момент ее стошнило.

Твою ж мать! Как не вовремя.

С коротким жалобным рыком она забрызгала и раковину, и стены, и пол. По ним растеклись тысячи маленьких черных пятнышек в полупрозрачной серовато-желтой жиже.

Эксклюзивное меню – эксклюзивная блевотина.

Натощак, что ли, бухала? Надо ж было перед приходом сюда хоть пирожков дома поесть.

Однако ее ожидающая поза, ее изогнутая спинка с красивыми цветочками, ее выпуклая гладкая задница, пфффф, ни на градус не сбили мой крепкий настрой. Раньше, в студенческие годы, мне нередко приходилось трахать блюющих телок. Я и сейчас могу…

Но… не стану.

– Лиз! – донесся из коридора голос Китти. – Ты здесь?

Я быстро запаковался, подал моей несостоявшейся любовнице метра три наспех отмотанной туалетной бумаги, помог ей аккуратно опустить платье, спрятав в нем роскошную жопку, эхххх, жаль, и махнул Лизе подбородком, спрашивая тем самым: «Как ты?».

«Нормально», – кивнула она.

– Переспим, когда ты выздоровеешь, – подмигнул я.

И открыл дверь.

– Кажется, икра немного несвежая была, – буркнул я Китти, выходя из туалета и пропуская ее внутрь. Пусть подержит подруге волосы, если вдруг нахлынет вторая волна.

Я поплыл вниз по лестнице.


* * *

Кукла Вуду осталась непроткнутой.

И поэтому растекающаяся во мне злость так и не нашла выхода. Закипая всё сильнее. И продолжая прожигать меня изнутри.

В основном зале всё было по-прежнему. Музыка, прожекторы и состоятельные люди, показывающие себя и смотрящие на других.

Я прошел сквозь толпу гостей, поздоровался с тем, поинтересовался делами этого, послал воздушный поцелуй вон той стильной штучке и подмигнул ее некрасивой подруге. Надоело.

Всё, здесь меня больше ничего не держит. Мне нужна тишина, покой и домашний уют.

Я вернул Марку ключи от кабинета и сказал, что устал и поеду домой. Но он схватил меня за руку:

– Нет, подожди. Я хотел с тобой обсудить один важный вопрос по клубу.

А вот это мне совсем неинтересно.

– Маркус, давай в другой раз, я сейчас не в духе.

– Да когда в другой раз? Я тебя и сегодня-то сюда с трудом вытянул.

Это неправда. Я сам пришел. И только из-за Виолы.

– Мне не до этого, друг, – буркнул я и двинулся мимо него в сторону выхода.

Но он вновь меня одернул:

– Мне нужны деньги.

Ожидаемо.

– Мне нужно полтора миллиона.

А вот это неожиданно.

Я остановился и обернулся:

– Что за цифры такие космические?

Марк резко шагнул ко мне.

– Я хочу сделать перезапуск «Сан-Марко». Это будет что-то невероятное. Я расскажу тебе, ты поймешь. Заведений, подобных нашему, в стране не будет. Мне нужны еще третий и четвертый этажи. Да, знаю, там твои арендаторы, но ты ведь можешь этот вопрос решить.

Я ничего не отвечал. А мой компаньон продолжал заполнять мое время своей болтовней:

– Ты посмотри, до какого уровня мы дошли! «Дафна» здесь. Вишневская… Ну, да, да, признаю, она согласилась только под мое обещание, что ты будешь в зале. Но дело не в этом. Весь город знает… Скоро вся страна будет знать… Даже об этой «Русской вечеринке» будут судачить еще хрен знает сколько, фотки в журналах разглядывать, в интернете постить. Это поднимет клуб на такой уровень!.. Поэтому нам надо расти. Нам нельзя оставаться на этих жалких позициях, как сейчас. Нельзя оставаться просто рядовым ночным клубом. Нужно совершать революцию! Нужен перезапуск!

Я устало выдохнул.

– Друг, мне это сейчас не нужно. Я решил чуть отдохнуть. От всех проектов. Поэтому – извини.

Марк выглядел ошарашенным.

– Что… что значит «извини»? Да как «извини»? Как ты можешь мне говорить «извини»?! Я не справлюсь один. Мне ты нужен.

– Тебе не я нужен, а мои деньги.

Вот и он получил порцию правды в лицо.

– Деньги?! – его глаза расширились. – А знаешь, ты прав, мне деньги нужны. Это всё недешево стоит. Ты сам при желании сможешь посчитать, во сколько обошелся сегодняшний вечер. Мы ведь друзья! Как ты смеешь мне отказывать? Ты не смеешь.

Он начал меня раздражать.

– Мы должны сделать это. Мы так прогремим! Мы столько бабла на этом поднимем!.. Друг!

Знаю верную примету: если тебя долго и усердно уговаривают – значит, обманут.

– Мне это неинтересно.

– А, тебе это неинтересно! Да ты вообще ни в чем не помогаешь. Только свою долю прибыли забираешь, и всё. А я работаю один. Всё делаю один. А деньги почему-то мы распределяем на двоих, по справедливости.

Вот это зря он сюда залез.

– По справедливости?! – отрезал я.

И мой нетихий возглас был услышан всеми рядом стоящими гостями, которые уже понемногу прислушивались к выбрасываемым Марком соплям. Особенно враждебно мой клич восприняла Амалия, потому что с опаской приблизилась к мужу, будто ему сейчас грозил расстрел.

– Что это мы делим по справедливости?! Ты думаешь, я не знаю, что ты воруешь всю дорогу?! Ты думаешь, для меня секрет, что ты сначала половинил выручку, а потом обнаглел еще больше?!

А вот и еще ушат с правдой ему на голову.

Глаза Марка округлились до такой степени, что их сейчас без труда можно было бы вытащить пальцами.

– Я думал, ты чуть угомонишь свой аппетит, когда я – по-дружески! – передал тебе часть своих долей клуба, когда твоя жена вдруг ни с того ни с сего решила, что она гениальный, сука, модельер женского тряпья.

Ну вот, теперь и Амалии досталось несколько плевков с ядом.

– Сколько сейчас у нас? – продолжал свирепствовать я. – 90 на 10? И что я должен делать для клуба? Может, мне жить здесь? Ты тут и так самодельничаешь во всем, я ни в чем не перечу, никуда не сую ни нос, ни руки.

Супружеская чета стояла неподвижно, получая от меня пощечину за пощечиной и смирно слизывая всю мочу, в которую я тыкал их оборзевшие морды, словно обоссавших ковер котят.

– А теперь тебе мало и так слишком пафосного клуба! Теперь ты хочешь полтора ляма баксов. А потом что? Захочешь быть владычицей морскою? Я сказал тебе, мне это не нужно. Если тебе это так позарез необходимо, то делай всё сам, без меня.

– А может, нам тогда полностью разбежаться? – наконец ожил Марк, выплеснув это, очевидно, на эмоциях, не до конца обдумав возможные последствия.

– Да давай!

– Когда?

– Сегодня! – гаркнул я. – Конечно, сегодня! Лучший день для чего бы то ни было – это всегда сегодня.

Слова профессора звучат в моих устах.

– Поэтому и тянуть нечего. Мы теперь будем общаться только через почту. Всосал?

– Ага! – раздраженно огрызнулся Марк. – Но и тебя я здесь видеть больше не хочу. Всосал?

Это было лишним. Я и так сюда больше не собирался захаживать. Но этот его насколько дерзкий, настолько и тупой выпад, рассчитанный на публику, в глазах которой он напоследок решил обозначиться властным хозяином, – был определенно лишним.

– Марфуша, – гневно рыкнул я на него, как на насекомое, – забирай весь свой сраный клуб и вытряхивайся отсюда на хрен! У тебя три с половиной месяца на это. До конца срока аренды.

В этот момент музыка замолкла. Видать, диджей сообразил, что это его финальный сет. Гости молчаливо наблюдали за нашей словесной перепалкой. О которой будут судачить еще хрен знает сколько.

– Можешь перевезти всё в магазин трусов своей жены, – уже издевался я. Наверное, потому, что скопившиеся в моей крови бесы нашли наконец выход – и теперь с разбега набрасывались на семью Стекольниковых. – Там устраивай свои революционные вечеринки.

У Амалии нахмурились брови.

Она быстро схватила со стола рюмку и плеснула мне водкой в лицо.

– Я не сука, – процедила она, тем самым пояснив, в ответ на какие мои слова она так невоспитанно поступила. – Ты сам урод.

Ну какая же ты не сука, если самая настоящая сука. И главное, бесстрашная! Не боится, что я сейчас в порыве бешенства раскрою ее мужу, что трахал ее и в хвост и в гриву… Да и правильно, что не боится. Конечно, я так не сделаю.

Я, не вытирая лицо, вцепился двумя руками в стоящее на столе ведерко и, перевернув его, высыпал черную массу Амалии на голову.

Ахи и охи волнами полетели по залу.

Амалия, моментально превратившаяся из светской львицы в болотную кикимору, стояла, чуть приподняв от шока руки и широко раскрыв рот, и обтекала икрой.

Нет, я этим не горжусь. Оно как-то совершенно интуитивно получилось. Не стоило мне так. Эх, жалко…

Наконец ее доблестный муж очнулся и с неразборчивым, но, кажется, воинственным визгом, замахнулся рукой, чтобы, видимо, нанести мне сокрушительный апперкот в челюсть, от которого я должен был бы, как в замедленной съемке, подлететь в воздух и упасть спиной на столик, разбив его вдребезги. Но у него получилась какая-то нелепая пощечина. И пришлась она мне больше даже по шее, чем по щеке.

Я не стал ничего обдумывать, а рефлекторно нанес ему такую же оплеуху – но настоящую, мужицкую, свернутой лодочкой ладонью – прямо по виску.

От этого удара Марк не удержался на ногах и упал.

А вот его не жалко. Заслужил.

Ахи и охи взорвались еще громче.

Я оглядел зал. Все стояли как вкопанные. Ни движения, ни шороха, ни вздоха. Музей восковых фигур, сука.

Кажется, необходимую революцию в «Сан-Марко» я уже совершил. И для этого не потребовалось полтора миллиона долларов. И не пришлось выгонять добросовестно исполняющих свои обязательства организации из третьего и четвертого этажей этого здания. Наоборот: скоро освободятся первые два этажа.

У меня было чувство, будто я подобрал правильный соус под жареное мясо.

Пора уходить.

Пора покинуть навсегда этот поганый склад манекенов.

Аривидерчи, суки.

Я свободно зашагал к выходу. А мои бесы, наставляя на взволнованную толпу револьверы, прикрывали мой уход, чтобы ни одна тварь вдруг геройски не дернулась меня догонять.

Никто не дернулся.

Я сел в машину, открыл окна и покатил.

Сегодня город был изнеженно красив.

12

– Доброе утро, Эдуард Валентинович? – мурлыкнула Дина, едва я ступил на этаж.

Она вернула себе прежнюю объемную прическу – густые белые пружинки до поясницы. Безумно красиво.

Видимо, она испугалась, что, изменив ее три дня назад, встретила мою неоднозначную реакцию, – а ведь мне-то было не более чем просто непривычно! – и решила не экспериментировать в этом направлении и вернуть всё на круги своя. Чтобы ее великий начальник был доволен каждой мелочью в ней. И он доволен.

– Принести сейчас ваш кофе?

– Нет. Принеси, пожалуйста, свежевыжатый сок, апельсиновый, – я закрыл за собой дверь кабинета и представил, как Дина сейчас тупит, смотря на табличку с моим именем.

Не знаю, где она его добудет. Пусть хоть в горшке вырастит и руками выжмет. Уверен, при ее самоотверженном старании у нее непременно всё получится.

Я открыл все окна, упал в кресло, закинул ноги на стол. Новый день. Прекрасно.

Всё прекрасно, даже несмотря на оставленные в моем сердце следы вчерашнего дня.

Это неутоленная ностальгическая жажда нежности от Виолы. Которую я полгода заглушал бесконечными плотскими утехами с разными женщинами – от бесплатных до дорогих, от низких и тонюсеньких до двухметровых кобыл, от одной робкой до одновременно четырех психопаток… Правда, всегда неоспоримо красивыми.

Но, кажется, по-настоящему приглушить жар, оставленный во мне Виолой, получилось только после моей незабываемой ночи с Полиной.

А вчерашняя тяга к Вишенке уже не была так сильна, как раньше. Это скорее было затлевающее покалывание. Требующее утешения моего собственного эго в том, чтобы она, сука, поняла, кого потеряла, и пожалела, что была такой тупой дурой. Но Виола хотела нашей встречи по этим же причинам. И добилась-таки желаемого итога. А я – нет. Но именно это мое разочарование неожиданно помогло мне вычеркнуть ее из списка моих желаний. Вроде отпустило. Виола канула в пыльный подвал со старыми ненужными вещами.

А еще неутоленной осталась и другая жажда – заколоть пышногрудую и круглозадую Лизу. Которая изрядно наделена кричащей сексапильностью, даже чересчур кричащей – переходящей в истерическую и вульгарную. Но это никак меня от нее не оттолкнуло вчера, а, наоборот, раззадорило настолько сильно, что по приезде домой после нереализованного выброса похоти пришлось догоняться до состояния покоя самостоятельно, вручную, за непродолжительным просмотром наисмотрибельнейшего кинопродукта.

И после этого ситуация с Марком… и его очаровательной супругой тоже перестала летать пылью перед глазами, а мирно улеглась на дно, очистив воздух. Всё было правильно. Я отфильтровывал окружение. А некоторые люди, которых я привык называть друзьями, по сути, не вкладывая в это слово какой-то глубокий смысл, просто оказались со слишком толстым поясом негатива и не пролезли в узкие поры моего обновленного духовного фильтра.

Поэтому сегодняшний день – новый чистый лист.

Стук в дверь.

Показалась Дина. В руках поднос: графин с соком и стакан. Да ты ж моя умница! Положила на стол и улыбнулась – нарывается на похвалу, мол, правда я большая молодец, шеф.

Ох уж эта улыбочка. Ох уж эта Диночка.

Очень красивая. Просто картинка. Просто кукла. Таких сейчас не делают.

За геометрией ее лица и тела не следят, как в каком-то кордебалете, специалисты с измерительной лентой, штангенциркулем и транспортиром. Ее невероятно утонченные, изысканные черты и формы были искусно прорисованы и запрограммированы в самом высокохудожественном источнике Вселенной. Уверен, профессор, объяснил бы это как-то так.

– Спасибо, – я взял стакан с подноса и пригубил.

Дина немного замялась.

– Эдуард Валентинович, я организовала всё, как вы вчера сказали. Квартира арендована и оплачена на шесть месяцев. Ключи были переданы вашей… гостье.

Она опустила глаза.

Я почувствовал ревность в ее внезапно ослабшей ауре.

– Это тайная дама сердца одного прокурора, – соврал я. – Он попросил меня помочь в этом деликатном вопросе. Поэтому пришлось немного посодействовать. Спасибо, что поучаствовала.

Вообще, конечно, я не обязан ей ничего объяснять, а тем более успокаивать, но всё же из-за ее всепоглощающего доброжелательного отношения мне захотелось угостить ее таким фальшиво-доверительным признанием.

Судя по ее ожившим голубым глазам, это сработало.

– Не за что, Эдуард Валентинович. Меня это нисколько не затруднило.

Она еще раз умиленно взглянула, как я попиваю принесенный ею апельсиновый сок.

– Вам нужно что-нибудь еще?

Ох, Диночка. Моя невозможно прекрасная Диночка. Моя запретная, затабуированная Диночка. Как же ты, твою мать, хороша!

Когда-нибудь я не выдержу и… Пфффф.

Самый лучший день для чего бы то ни было – это сегодня.

– А ну-ка, Дин, иди сюда.

Я встал и двинулся к окну. Она подошла.

Я медленно прикоснулся к ее шикарно закрученным волосам. Скользнул по ним ниже. Прикоснулся к плечу, к кисти. Погладил ее по порумяневшей щеке.

Она отвела взгляд и шумно выдохнула. Не шевелилась.

Я положил палец на ее чувственные розовые губы.

Дина посмотрела на меня голодными глазами.

Правил нет.

И ее вечно вытянутые губоньки были награждены моим мягким поцелуем. Без засоса. Без буйного вторжения языка в рот и хаотичного блуждания в нем. Без погрызывания и причмокивания. А нежным протяжным поцелуем. С осторожными поглаживаниями губ друг друга. Словно мы два тайно влюбленных персонажа драматической пьесы, впервые получившие радость близкой встречи.

Правил нет.

Я взял ее за кисти и упер их в подоконник. Стал сзади, провел ладонями по тыльной стороне ее гладеньких безупречных ножек снизу вверх. Закинул юбку на резко вогнувшуюся внутрь спинку, выдавившую выше и очертившую изящными кривыми линиями ее глянцевую попку, ааай, сейчас сгорю… и спустил трусики.

Я знаю, ты давно этого хочешь.

– Эдуард Валентинович, – трепетно зашептала она, – сюда может кто-нибудь войти.

Но в ее шепоте не было мольбы прекратить. Это был шепот между двумя сообщниками, совершающими преступление под покровом ночи и под носом у спящих свидетелей.

– Могу… – я сунул пальцы ей в рот, – всё что угодно… только я.

Правил нет.

Я смотрел на мир за окном сквозь трясущиеся серебристые Динины кудряшки. Великолепная панорама. Это мой самый любимый город на планете. Сказочная погода. Нежарящее солнце, щекочущий легкий ветер, запах весны.

Дина, очевидно, была счастлива сейчас. Потому что ее ни капли не смущало, что она торчит в окне, а позади нее, спрятавшись за ее огромной гривой – и никак не видимый из соседних зданий, старательно пыхчу я. Наверняка это воодушевляло ее так же заоблачно, как и меня. Моя кукла мило и даже смешно постанывала. Мне показалось, что я ее люблю. Люблю любовною любовью мою любимую любовницу. Мне хотелось этого. И от этого было еще слаще.

Ах, как сладко, Диночка! Ах, как сладко!..

– Я не хочу сегодня работать, – сказал я, приводя себя в порядок и наблюдая, как Дина прихорашивается у зеркала и искоса поглядывает на меня смеющимися глазами.

Никакой нежности в разговоре с ней я не источал. Будто она всего лишь выполнила свою ежедневную обязанность. И поэтому мне стало немного стыдно, но это никак не изменило мой деловитый тон и безразличный настрой. Не стоит ее баловать теплотой своего внимания больше, чем обычно. А то вдруг в ее суматошной девичьей душе поселится надежда на то, чего быть не может.

– Устрою себе небольшой отпуск. Тоску немного погоняю. Ты разберешься со всем здесь?

– Конечно, Эдуард Валентинович.

Очень красивая. Просто картинка. Просто кукла. И после секса тусклее в моих глазах она не стала. Надеюсь, так будет и впредь. Иначе придется возвратить ее в магазин.

– Да, и вот еще что, – сказал я, уже открыв дверь.

Она со вниманием подняла на меня глаза. Не торопилась выходить из моего кабинета. Ей всегда можно здесь хозяйничать, когда меня нет.

– Мне сюда нужен аквариум. Вот такой примерно, – показал руками. – И одна рыбка чтоб там… золотая…

Хочу собственный Универсариум.

– Я всё организую, Эдуард Валентинович.

А у меня и тени сомнения нет.

Возможно… нет, совершенно точно, Дина подумала, что ее начальник сегодня немного странный. Однако она еще не до конца уверена, что это хорошо. Хотя именно сегодня ей уже было хорошо от этой необъяснимой странности. А это как минимум добрый знак.

Пожалуй, Дина, ты права.

13

Уже стал забывать вкус мороженого, купленного в ларьке, а не поданного в ресторане изрядно украшенным кусочками фруктов и с добавленным цветным сиропом.

Я шел по парку, покусывая эскимо и следя за тем, чтобы оно не капало. Вот так я решил проводить свой придуманный сегодня и тут же воплощенный отпуск. Побуду наедине с собой, вдали от всего, что напоминает мне о чем-либо, напрягающем мозги. Поставлю всё на паузу и без спешки поразглядываю окружающие пейзажи.

Я останавливался около фонтанов и долго наблюдал за хореографией их струй, за фотографирующимися рядом людьми, за пересекающими воздух птицами. Покупал пакетики с семечками и тут же разбрасывал их вокруг, привлекая голубей, и те моментально собирались над угощением. Я словно сбежавший с уроков третьеклассник.

Клеился к смазливым девушкам, они хихикали, давали визитки, которые я не читал, выбрасывал, как только отходил подальше.

Я свободен. Мой мир безграничен.

После ужина я решил продолжить свой безмятежный променад по городу. Сел в машину и помчал по улицам. Несколько раз я останавливался около симпатичных мне голосующих девушек и предлагал им бесплатные услуги такси. Но они не соглашались. Видимо, мой раскудрявый автомобиль заставлял их в чем-то сомневаться и чувствовать подвох.

Когда я проезжал мимо ресторана «Скарабей», меня вдруг дернуло остановиться. Стало интересно, что за атмосфера сегодня внутри. Поскольку в «Сан-Марко» я больше не ходок, буду посещать другие мои гнезда, благо их хватает.

Но стоило мне выйти из машины, всё мое внимание перехватили три юные девы, выскочившие из заведения с брызжущим весельем. Одеты были словно школьницы, вырвавшиеся на свою первую дискотеку. Что-то задорно кричали – то ли они так общались между собой, то ли просто наугад пропевали строчки из песен.

– Какой номер, ты сказала?! – прогорланила одна из них: шатенка, красная юбочка, синяя кофточка, и бесстрашно выскочила на дорогу.

– Щас, щас, подожди! – отозвалась другая: блондинка, белая юбочка, белая кофточка, и принялась что-то клацать в телефоне.

– А может, вот это наше такси?! – радостно завопила третья: тоже шатенка, с более светлым оттенком, серое платьице на тонких бретельках, и с хохотом указала рукой на мою машину.

– О-о! Точно! Это наша! Ха-ха-ха-ха!

Блондинка смело зашагала ко мне, сияя зашкаливающей эйфорией.

– Лен, Лен, да он не поведется! – крикнула ей подруга.

– Покажи ему сиськи, Лен! – подхватила другая.

А блондинка повернула к ним голову и всплеснула рукой, мол, отвяньте, дуры, я сама разберусь.

– Здравствуйте, – затянула она, приблизившись ко мне.

– Добрый вечер.

– А скажите, вы ведь правда за нами приехали? – она сцепила кисти в пальцах, умоляюще помахивая ими около моей груди с поставленным жалостным взглядом – насколько это можно было сыграть в ее пьяном состоянии. – Я знаю, что вы за нами, потому что у меня сегодня день рождения! А я как раз загадала такое красивое такси. Вы ведь нас покатаете, покатаете?

Молодец. Со вкусом.

– Только если ты не обманщица и у тебя действительно день рождения.

Блондинка обернулась к своим подругам с распахнутым от счастья ртом и вздернутыми бровями, подавая им знак, что происходит что-то масштабное. Нырнула в свою сумочку, извлекла оттуда документ и открыла его передо мной.

Это паспорт. Бердникова Елена Геннадьевна. Родилась действительно 19 мая – не соврала. Но для меня важным было не это, а то, что произошло это ровно 21 год назад, а не 15. Потому что по ее внешнему виду, как и ее подружек, судить о возрасте было сложно. Хотя они и вышли из «Скарабея», сотрудники которого тщательно следят за тем, чтобы все посетители были совершеннолетними, но лучше лишний раз проверить, чтобы не влипнуть в неприятности. Этому меня научил Алик. Который куда только не влипал.

– Поздравляю, Лена, – сказал я. – Моя колесница в вашем распоряжении.

– А-а-а-а! – завизжала блондиночка, поднимая руки.

И тут же этот крик подхватили ее подружки, распознав по ее воплю, что чудо все-таки свершилось. И шустро засеменили к нам, стараясь не оступиться, топая на каблуках.

– Че, правда?! Че, правда?! – верещали они.

– Да! Да! – пищала Лена, глядя на меня, всё еще сомневаясь, а не пошутил ли я.

Но мое доброе выражение лица и мой контрольный кивок окончательно ее осчастливили. И она, видимо, не выдержав внутреннего эмоционального накала, с раскинутыми руками кинулась меня обнимать, чмокнула в щеку и заливисто захихикала.

– Девушки, прошу садиться, – пригласил я. – Двери открыты.

Они со смехом и веселыми возгласами поныряли в салон.

Я уселся в свое кресло последним. И оглядел присутствующих.

В юности я обожал кататься с телками по ночному городу. Даже когда у меня не было нарядного автомобиля, девчонки с удовольствием разделяли со мной такие простые путешествия. А потом, если везло, разделяли со мной заднее сиденье. Тогда это было основным местом для занятий сексом, которое я мог себе позволить.

И почему бы сейчас, в разгар моего спонтанного отпуска и проветривания головы от лишних надоевших мыслей, мне не вспомнить увлечения юности и не потусить с этими пьяненькими молодушками в заводной колесной вечеринке?

– Ну что, готовы к продолжению праздника? – забросил я.

– О-о-о-о! У-у-у-у! А-а-а-а! – со всех сторон.

– Хотим еще мартини, – донеслось сзади.

Я быстро настучал сообщение на мобильнике.

– Как тут наболтать музыку погромче? – спросила Лена, устроившаяся на переднем пассажирском.

Я накрутил звук почти на максимум. И мой автомобиль тут же стал еще более заметным объектом на улице. Не хмурьтесь и не ругайтесь, прохожие и проезжие, просто немного музычки в ваш вечер.

Девчонки орали от удовольствия и танцевали, прыгая задницами на креслах и размахивая руками.

Меня кто-то похлопал по плечу. Я обернулся. Это темная шатенка. Она что-то кричала, старательно раскрывая рот, но ее голос растворялся в мелодичном грохоте. Сделал тише и наконец разобрал:

– Поехали! Поехали!

– Одну секунду. Все желания в порядке очереди. Сейчас ждем мартини.

– О-о-о-о! Мартини! Мартини!

В мое окно постучалась девушка, одетая в обтягивающее бежевое платье с открытыми коленками и закрытыми локтями, но с будоражащим декольте. Левый висок у нее был выбрит, а оставшиеся волосы сплетены в живописные длинные косички, ползущие по ее голове спиралью и выбрасывающиеся в элегантный хвост-метлу. На лице, под левым глазом, у нее красовалась надпись: «Моя улыбка делает мир прекрасней». Это официантка из «Скарабея». И она принесла заказанный мной алкоголь.

Я опустил стекло.

– Здравствуйте, Эдуард Валентинович.

– Привет… – мой взгляд наспех скользнул по ее бейджику, – Мария. Как тут у вас?

– Всё хорошо. Только по вам скучаем. Давно не заходите.

– Приятно. Премию тебе выпишу, – подмигнул я ей.

Она с улыбкой, растянувшейся вдруг от уха до уха, протянула мне в окно пакет.

– Вот ваш заказ.

Я забрал и передал его моим гостьям. Те тут же азартно запищали, заглядывая внутрь и вытаскивая уже откупоренные бутылки, горлышки которых были заткнуты специальными пластиковыми пробками для легкого открывания-закрывания.

– Спасибо, Мария, – обронил я и закрыл окно.

Она вместо слов «пожалуйста» или «на здоровье» сделала изящный реверанс в знак выполненного задания. И двинулась обратно в ресторан, открывая обзор на свою голую спинку и немного на ложбинку между ягодицами – то есть понятно, что трусиков на ней нет. Эту униформу я одобрил без раздумий. И не жалею. Красотища!

– Тебя зовут Эдуард? – спросила блондинка, доставая из пакета коробку с бокалами.

– Угу.

– А я Лена. А тебя тут все знают, что ли?

– Угу.

– Круто.

– Я не буду из бокала, я буду из бутылки, – прокряхтела светлая шатенка. – А то еще на платье пролью.

– Тогда и я буду из горла.

– Тогда и я.

И загоготали втроем.

Я покатил по дороге. И веселье ожило.

Мы колесили по сверкающим искусственными огнями улицам города, везя в салоне маленький ночной клуб. Девчонки не уставали пританцовывать на сиденьях и регулярно добавляли в себя топливо из стеклянных горлышек. Они высовывались в открытые окна и кричали что-то прохожим и проезжающим машинам: передавали приветы и посылали в задницу. Темная шатенка поднимала кофточку и вываливала в окно на всеобщее обозрение свою обнаженную грудь, сопровождая это протяжным завыванием. Наконец она полностью оголилась по пояс и высунулась в люк, угарно танцуя посреди салона. С улицы в ее адрес зашумели, засвистели, заорали ценители женских прелестей.

Сверну-ка я от греха на более тихую улочку.

Блондинка периодически угощала меня из своей бутылки. Я иногда отмахивался, потому что следил за дорогой. Наконец она отхлебнула, подняла колени, забралась ими на сиденье и потянулась лицом ко мне. Ее губы наползли на мои, и в рот, немного растекаясь по щекам, хлынула жара алкоголя.

Лена не стала возвращаться на свое место, а поудобнее расположилась на моих коленях, облокотившись спиной об дверцу. И попивала из бутылочки, правой рукой держась за мою шею.

Ее подружки одобрительными, но неразборчивыми возгласами поддержали ее талантливый маневр. Темная шатенка, воспользовавшись моментом, кое-как переставляя конечности, перелезла на переднее пассажирское сиденье – видимо, хотела быть поближе к ветровому стеклу, чтобы ее молоденькие сисечки созерцало как можно больше возможных зрителей. Светлая шатенка уселась посередине заднего сиденья и подтянула свою голову поближе к основной компании, чтобы не тусоваться там в одиночестве.

Лена вновь втянула в себя жидкость из бутылки и сделала мне переливание рот в рот. Но на сей раз почти всё потекло мимо, потому что, соприкоснувшись губами с моими, она принялась целовать меня взасос. И мне вдруг стало не 30, а 20: минус 10 лет от проникновения в рот озорного язычка пьяненькой молодушки, рассиживающей на моем паху. Я словно вернулся в прошлое. И мне это нравилось.

Почувствовав своей костлявой жопой, что я возбужден, Лена заерзала ею энергичнее.

Ах ты ж маленькая шалунья.

Я потянулся свободной рукой к ее животу, юркнул пальцем в пупочек, затем дернулся выше и помассировал небольшую грудь. Небольшую, но твердую, с металлическими сосочками. Блондинка одобрительно хрипела. Ее подружки восторженно галдели.

Лена сильнее крутанула задницей. И я, перешагнув пальцами через ее пупок, запустил руку за край белой юбочки. Нащупал трусики и скользнул под них.

Она немного раздвинула ножки, открывая мне проход для…

Вдруг в свете фар я увидел что-то!

Человека?!

И врезал по тормозам.

Свирепо заскрипели колеса.

Блондинка схватилась за мою шею крепче. Обе шатенки с криком резко дернулись вперед, роняя бутылки и обливаясь из них.

Впереди послышался глухой удар и почувствовался толчок.

Мы остановились.

Сука!

Я сбил человека.

Это очень и очень хреново! И возможно, совсем трагично для человека.

Девушки затихли. Огромными, инопланетянскими глазищами они смотрели на меня и друг на друга.

Подушки безопасности почему-то не сработали.

– Что это было? – вякнул кто-то.

Наконец я зашевелился:

– Давай, давай, вставай! Слезай с меня! – и сбросил с себя испуганную блондинку. Как бы тепло и приятно ни было в ее трусах, сейчас они меня не согреют.

Я выскочил из машины и осмотрелся.

Впереди, на асфальте, лежал мужчина. Босой!

В этот момент мне вспомнился не только профессор со своей необъяснимой странностью ходить без обуви, но и слова моих знакомых из дорожной полиции. Они как-то упоминали, что если со сбитого пешехода слетела обувь, то это стопроцентный труп.

Это очень и очень хреново. И для человека – превратившегося в труп. И для меня – не желающего попасть за решетку.

Дверь моей машины открылась, из нее показалась блондиночка, а следом повылезали шатенки. Все выглядели сильно встревоженными и, кажется, уже порядком отрезвевшими. Девушки оглядывали улочку, на редкость оказавшуюся действительно тихой и пустынной.

– Че случилось?

– Мы врезались во что-то?

– Охренеть! Это кто?!

– Он живой?

– Мы че, убили его?!

– Трындец!

– А мы-то при чем?

– Трындец! Че делать-то?!

– Да на хрен оно мне надо!

– Давайте свалим, девчонки!

– Он его убил, пускай и хоронит!

– Дура!

– Сама дура!

– Правильно она говорит, валить надо!

– Давайте! Скорее!

И они, синхронно передвигая ножками, застучали каблуками по дороге и смылись куда-то за угол. Сучки тупые.

Я подошел к неподвижно лежащему человеку. Это был мужчина лет шестидесяти, обросший неряшливой бородой, с засаленными лохматыми волосами, одетый в старый подранный пиджак, грязный шерстяной свитер и спортивные штаны с дырками на коленках. Его голые ступни были в грязи.

Вывод напрашивался один – это бомж. И обуви, вероятнее всего, у него не было и до того, как я его сбил. А значит, он труп не на сто процентов.

Я наклонился над ним. Ну что делают в таких случаях? То, что где-то видели, и скорее всего – в художественных фильмах: я положил пальцы ему на горло, чтобы прощупать пульс. Прислушивался к ощущениям. Но, сука, ничего не понимал. Вроде было какое-то шевеление, но я уверен, что исходило оно от меня. Мое сердце шарахало так, что раскачало бы всё, к чему бы я ни прикоснулся.

Я огляделся вокруг.

Свидетелей вроде нет, меня никто не… Да о чем я думаю! Надо срочно везти его в больницу. Без оговорок.

Я схватил его под мышками, приподнял туловище и потащил к машине. Двери были открыты настежь. Я аккуратно, насколько это было возможно, уложил пострадавшего от моей беспечности на заднее сиденье и туда же забросил его босые ноги, согнув их в коленях. Прыгнул за руль.

Погнали!

Сука. Как же так, а? Откуда ты взялся, говнюк ночной? Ладно я тебя не видел – телку мацал, а ты-то куда смотрел? Фар, что ли, не заметил? Сука. Как же так, а?

14

– Помогите! Человеку плохо! – голосил я, втягивая за собой в двери больницы бомжа.

Ко мне никто не кинулся с геройским видом, излучая уверенность и понимание, что надо делать. Поэтому я дотащил свою жертву до регистратуры. После этого пришли наконец специалисты.

– Он на земле лежал, – суматошно пояснял я. – Я не знаю, живой ли он. Он живой?!

Но никто из людей в белых халатах со мной не общался. Они, о чем-то переговариваясь между собой, погрузили пациента на тележку и покатили по коридору.

А я остался там, где стоял.

Я никуда не уйду. Я буду здесь ждать, пока врачи не объявят итог: что с ним всё будет хорошо или… не будет хорошо.

Что же я наделал!

Как же я смог такое допустить! Я совсем заигрался. Потерял контроль. Я расслабился до такой степени, что уже давно плюю с высокой березы на правила дорожного движения и на пьянство за рулем, ставшее для меня нормой. Да я плюю абсолютно на всё вокруг. Мне на всех насрать. И сегодня жизнь бросила мне новый сюрприз – она бросила под мои колеса бомжа. Который, может быть, и жил плохо до встречи со мной, но жил! А теперь он… Ох, только бы он не умер. Только бы не умер. Нельзя. Нельзя лишать человека жизни. Никому не дано такого права. Пусть я и рассуждаю сейчас этими возвышенными философскими категориями. Но это не подлежит сомнению.

Я беспокойно ходил по коридору туда-сюда.

На меня накатывала неподъемная тягость. Будто стены сужались и опускался потолок. Будто поставили кондиционер на максимальную жару. Будто заблокировали вентиляционные трубы и заканчивался кислород. В моем теле так же, как и в душе, происходило кипение.

Мысли путались.

Долго никто не выходил и не оповещал, как проходит спасение.

А это плохой знак… Или хороший? Не знаю, не знаю, не знаю. Что, если я все-таки убил этого бомжа? Да что бомжа – я убил человека! Убил. И его не вернуть к жизни за деньги, какие бы большие деньги это ни были.

А что… а что, если в один хреновый день на его месте окажусь я? Да, вот как этот бомжара, стану жертвой тупой случайности. Не совершу ни одного проступка, а мне прилетит кирпич на голову. И всё. И конец. И я растворюсь в истории, будто и не было меня никогда…

Зачем? Зачем я полез в эту философию жизни и смерти? И так голова раскалывается. Стало только хуже.

Наконец в коридоре появилась женщина в белом халате. То ли врач, то ли медсестра, то ли просто женщина в белом халате. И шла она не целенаправленно ко мне, а в приемное отделение.

Я подскочил к ней.

– Скажите, что с мужчиной?.. Бродяжного вида такой старикан. Я привез его пару часов назад.

Она на секунду отвлеклась от листаемых ею бумаг и недоверчиво зыркнула на меня.

– Ничего страшного, – спокойно ответила она. – Вы не ждите здесь. К нему всё равно сейчас нельзя, он без сознания. Приходите завтра, в приемные часы, это с 16-ти до 19-ти.

И она вновь упорхнула по своим не терпящим отлагательств врачебным делам.

Завтра. Да, завтра. Я приеду сюда завтра. А сейчас поеду домой. Мне надо отдохнуть… Отдохнуть.

Главное, он будет жить.


* * *

Я очнулся в своей кровати около пяти вечера. Голова всё еще неприятно гудела. Я прокрутил в памяти события прошедшей ночи. Конечно, мои мысли были сосредоточены не на бухих, раскованных телках, а на сбитом мной человеке. Новость о том, что он жив, успокоила меня.

Надо пойти к нему и возместить весь причиненный ущерб. Оплатить лекарства и лечение.

А что, если он там уже дает показания полиции о том, что на него был совершен наезд автомобилем, который он, несомненно, запомнил и узнает из тысячи? Для этого даже не нужно забивать голову цифрами и буквами номеров. И наверняка он опознает водителя. То есть меня. Даже если он меня и не видел, полиция всё равно решит – и это небезосновательно, – что за рулем был собственник автомобиля. То есть снова я. А этот хитрожопый бомжара еще и захочет денег с меня снять и, по-любому, будет тыкать в меня пальцем на опознании, хоть и спал всю дорогу, сука.

Что же мне делать?

Забыть и никуда не высовываться?

Да! Так и надо. Это здравая мысль. Он жив – и этого достаточно. Опытные доктора скоро поставят его на ноги и выгонят снова на улицу, где его собьет кто-нибудь еще. Поэтому моя роль в его судьбе ничтожна.

Всё. Стереть из памяти. И запить водой.


* * *

Я посмотрел на часы. 18.10. Еще успеваю. Повернул к больнице.

Не знаю… что-то внутри меня дернуло все-таки собраться и поехать проведать пострадавшего.

Я быстро объяснил людям в халатах, какой пациент мне нужен и кем я ему прихожусь.

Ко мне вышел мужчина лет сорока пяти, сообщил, что он лечащий врач Пахомова – это фамилия бомжа, – и поведал о том, что больному ничего не угрожает, у него легкое сотрясение мозга, несколько ушибов, растяжений и трещина в кости, а еще что, очнувшись, пострадавший рассказал, что его сбил автомобиль на улице, какая-то иномарка, в которых он, к сожалению – и к моему счастью! – не разбирается, но он успел разглядеть водителя…

– И может его узнать? – настороженно обронил я.

По ходу, надо валить отсюда.

Неужели начнутся качели с полицией? Надо будет позвонить Петровичу, чтобы всё разрулил.

– Хоть визуальный контакт и длился совсем недолго, какие-то секунды, возможно, сможет опознать, если встретит, – ответил врач.

Нет, совершенно точно надо бежать. Пока бомж вдруг не вышел в коридор просто пописать, не увидел меня и с воплем не указал на меня пальцем.

– Самая яркая примета, которую он называет, – усмехнулся доктор, – это то, что девушка была очень красивая, хе.

– Девушка?

– Да, девушка, которая была за рулем, – пояснил он. – Мужья и папаши понадарят им, а они потом аварии устраивают.

Девушка? Неужели в зрачках жертвы запечатлелась сидящая фактически за рулем, но на моих коленях именинница Лена? С твердой жопой, слабым передком и тонкой кишкой. Шикарно!

– Так его девушка сбила, да? – проговорил я, всё еще не веря в свое везение.

– Ну да. Красивая светловолосая девушка, молодая. Полиция уже всё с его слов зафиксировала. Думаю, и ваше участие им пригодится, потому что Пахомов не помнит, на какой улице это случилось.

Интересно, что было бы, если бы я в такой удачный день сходил в казино?

– Вы где его подобрали? – поинтересовался врач.

Где, где… Ага – щас! Выложу всё как есть. Чтобы они нашли и свидетелей, и телок тех, и вышли в конце концов на меня? Инстинкт самосохранения у меня в полном порядке. Так что жуйте воздух.

– Вы правы, – ожил я. – Я непременно сообщу полиции всё что знаю. А Пахомова мне сейчас можно увидеть?

– Конечно. Палата номер 49.

– И, доктор… – сказал я, уже сделав шаг от него. Быстро прочитал на его бейджике фамилию, имя и отчество. – Вячеслав Семенович, я бы хотел оплатить всё его лечение. – Я забросил кисть сначала в свой карман, а потом в карман врача. – Уверен, вы проследите за этим лучше кого-либо.

Как только моя рука покинула карман доктора, он тут же сам запустил в него руку и убедился по плотности пачки банкнот, что и Пахомова он вылечит, и сам не простудится. Его лицо не изменило серьезности вида, но в голосе появилась доброта:

– Не переживайте. Он скоро поправится.

И он помчал по своим не терпящим отлагательств врачебным делам.

А я направился в палату номер 49.

В ней были три койки – две пустые, а на третьей располагалось знакомое тело.

Пахомов лежал в больничной пижаме, с замотанной в гипс рукой. Волосы выглядели более ухоженными, чем вчера. Видать, причесали.

– Добрый вечер, – я приблизился к его койке.

Он молчаливо похлопал глазами, не понимая, кто его приветствует, и боясь новых неприятностей. Которые, как он, несомненно, знает, могут прилететь неожиданно из ниоткуда.

– Я вчера привез вас сюда. Вы лежали на асфальте, без сознания.

– А, спасибо, спасибо! Здоровья вам крепкого. Век буду помнить, не забуду, – весело затараторил старик.

– Вы помните, как это произошло? – произнес я с волнением, вызванным моим лицемерием и всё еще не погасшей боязнью быть разоблаченным.

– Да деваха какая-то… но красииваяяя! – мечтательно затянул он с хитрой ухмылкой. – Прям волосы белые такие, длинные. И едет, дурында, на меня прямо… на дорогу не смотрит.

– А машина какая?

– А черт их разберет, эти ихние мерседесы… и что там еще… не знаю я. Но иномарка – это точно. Я таких советских машин не видал.

Стук молоточком – дело закрыто за недостаточностью улик.

Но уходить я не торопился. Чувство вины перед этим стариком не позволяло мне постыдно сбежать.

– Как зовут вас?

– Михал Михалыч меня звать.

– Михал Михалыч, я работаю в фонде социальной помощи. И раз уж мне выпала такая возможность почувствовать себя героем, привезя вас сюда, то я хотел бы воспользоваться своим служебным положением и выделить вам материальную помощь.

Не выдавать же ему истинную причину моей щедрости – чувство вины.

Пациент Пахомов слушал меня с непонимающими глазами.

– Короче, лечение оплатим, – буркнул я, – и так еще денег дадим.

– А! – оживился Михал Михалыч. – Деньги? Мне, что ли?

– Вам. За лекарства можете не беспокоиться, это мы возьмем на себя. А это вот… – я достал из кармана еще одну пачку денег и аккуратно вложил ему в ладонь, – это вам.

Пахомов, ощутив в руках воодушевляющий бумажный хруст, тут же приблизил подарок к своим плохо видящим глазам, которые при попадании денег в фокус резко округлились.

– Да это ж тыщи рублей! – простонал он, пальпируя очередь купюр.

– Да, – подтвердил я, – двести тыщ, если быть точным.

Он перестал шелестеть и ошеломленно посмотрел на меня. Его глаза требовали ответа – за что ему так фартануло.

Уверен, даже если он не получит никаких весомых объяснений, то не станет особо париться из-за этого, а примет сложившееся положение дел сначала как радость, а потом как данность.

– Это ж можно… – кашлянул пациент, – и пожить…

Ишь, специалист!

А может, и вправду знает? Послушаю.

– Михалыч, вот скажите…

– А?

– А что, по-вашему, настоящая жизнь?

– Хе. Ну жизнь, ну… – начал он, а потом поднял глаза в потолок, словно размышлял о великом. – Ну это… чтоб было, чтоб…

Теперь обиженно опустил подбородок. И через несколько мгновений задумчиво произнес:

– Домой хочется. Как раньше чтоб…

Моя жалость в последнее время – какая-то уязвимая мишень. Уж слишком часто и легко поражается. Стоит мне увидеть чье-то грустное лицо, то тут же порывает вытереть ему слезы и угостить булочкой. Так было с Мальвиной, так и сейчас с Михалычем. Похоже, доведу себя до того, что сниму ему квартиру. Рядом сней. Буду мало-помалу набивать многоэтажку моих личных бездомных.

Пахомов еще помолчал секунд десять. И, видимо, вспомнив о новом приобретении, с довольной лыбой сжал ладонь, чтоб уже не упустить такой барыш.

– Я подумаю, что можно сделать, – многозначительно выдал я.

Тут в палату вошли еще два пациента, койки которых пустовали, – старик и старушка. Дамочка сказала мне важным тоном:

– Молодой человек, время посещений уже закончено. – Уселась на свою постель. – Мы своих уже проводили.

Ладно, не ворчи! Еще не хватало с твоим маразмом в диалог вступить и перевести его в старушечий скандал.

– Ладно, Михалыч, поправляйтесь.

И я оставил его в палате.

Мне тоже, как и ему, хотелось домой.

Домой.

Идти домой всегда спокойно и поэтому приятно.

Но когда я проходил по коридору больницы, в мои глаза стрелами вонзились буквы. Их было шесть. И они были сложены в слово «Полина».

Я остановился около двери с этим словом на вывеске и прочитал еще пару строк.

«Врач-педиатр Остапова Полина Сергеевна».

Конечно же!.. Конечно, это моя Полина. Она же Сергеевна. Она же врач-педиатр. Она же, как теперь стало известно, госпожа Остапова.

Вновь мои внутренние силы привели меня к ней. Но на сей раз, бесспорно, этой моей находке явно поспособствовала Вселенная. Которая приняла-таки мои сигналы SOS-Я-ХОЧУ-ПОЛИНУ.

Я, недолго думая, дернул ручку двери. Но она оказалась заперта. Я еще раз посмотрел на табличку, где были указаны часы работы доктора. Она работает до 18.00, а уже семь вечера. Ну и ладно, а завтра? А завтра она работает с 9 утра. Ну что ж, моя принцесса. Я нашел тебя. Я приду к тебе завтра. И вызволю тебя из башни.

Мои неудержимые силы приведут меня к тебе завтра.

15

Меня разбудил звонок. Это Дина. На часах – 12.30.

– Добрый день, Эдуард Валентинович.

– Привет.

– Я просто… Вас на работе нет… уже сорок восемь часов. У вас всё в порядке?

– Да, спасибо, Динуль, – меня тронула ее забота, чем бы она ни была продиктована. – Как там?

– Я пока отбиваюсь от всех. Уж слишком много людей вас спрашивает. Приходят, я говорю, вас нет и неизвестно, когда появитесь. Они ждут, ждут и уходят. Корынев сильно достал уже. Говорит, что если вы сегодня не появитесь, то он найдет другого специалиста.

– Просто я не отвечаю на их звонки, вот они к тебе и пристают.

– Так что мне Корыневу сказать?

– Скажи, чтобы шел в жопу. А ты звони, если что. Люблю тебя. – Я повесил трубку.

А вообще – приятно встречать новый день с предвкушением романтического свидания с желанной женщиной. Даже если она еще не знает об этом. Но в любом случае мы сегодня встретимся.

Я стал обдумывать, куда ее пригласить. Может, в «Скарабей»? Или в «Бомонд»? А еще лучше в «Театральное». И заказать там услугу «тет-а-тет». Это ее впечатлит. Я в этом уверен… Или не совсем уверен… Эхх, ее может вообще не тронуть ничего из того, на что повелась бы обыкновенная девушка. Она живет в своем дивном новом мире. А огни и краски нашего – для нее где-то далеко внизу, под облаками.

Ладно, я что-нибудь придумаю.


* * *

– Мужчина, там, вообще-то, занято! И еще тут очередь! – противно провыла плотная женщина, сидящая на скамейке в коридоре больницы вместе с малолетним пацаном.

И я замер, держась за ручку двери доктора, так и не дернув ее.

– Мне только спросить.

– Да всем всегда только спросить. Становитесь в очередь!

Какой же омерзительный голос.

– А где взять талончик с номером?

– Какой талончик, мужчина!

Фу! Вот прям – фу!

– Здесь живая очередь.

– И кто последний?

Она ответила не сразу, смотря на меня как на придурка, полагая, что и так очевидно, что она и первая, и последняя, так как других ожидающих рядом не было, и тем самым дала моим ушам отдохнуть пару секунд. Но потом вновь растревожила их:

– За нами будете.

В этот момент дверь открылась, и оттуда вышла женщина с маленькой девочкой.

А за ними чудо! Чудо в белом халате. И лицевой маске.

Она осветила меня сиянием своих больших голубых глаз. Которые, поймав меня в фокус, весело прищурились. Ах ты ж, твою мать, ты даже в маске невероятно красива!

Я радостно улыбнулся ей.

– Проходите, – сказала мне Полина, а плотной женщине учтиво повелела подождать одну минуту.

Я нырнул в ее кабинет.

Она закрыла за собой дверь и спустила маску на подбородок, собираясь что-то сказать. Но я, увидев ее пухловатые губы, тут же их поцеловал.

– И тебе привет, – хихикнула она. – Нанял частного детектива, чтобы тот проверил все больницы?

– Нет. У меня здесь лежит… друг. Я случайно тебя нашел.

– Рада тебя видеть.

Я промолчал. Просто смотрел на нее влюбленными глазами.

– К сожалению, мне надо работать…

– Пойдем со мной на свидание, – набросился я. – Сегодня. Пойдем.

– Я не хожу на свидания, извини.

– Что значит не ходишь? Нет, я никуда не уйду и буду ждать тебя здесь под дверью, как тот пес на вокзале ждал хозяина несколько лет.

В кабинет постучались.

– Полина Сергеевна, можно?

Это та самая женщина из очереди, состоящей только из нее. Настырная.

– Одну минуточку. Я вас приглашу.

Дверь закрылась под тихое ворчливое бормотание.

Полина мило улыбнулась. Взяла со стола листочек для рецептов, написала на нем что-то и вручила мне.

Неужели мне наконец доверят цифры своего телефона?

– Приезжай в девять, – сказала она.

На маленьком бумажном квадратике размашистым почерком был выведен адрес.


* * *

Перед уходом из больницы я нагрянул в палату номер 49. Но койка Михалыча была занята кем-то другим. А вчерашняя вредная старушенция всё так же лежала на своей.

– А где Пахомов? – поинтересовался я, обойдясь без искусственных вежливых приветствий. – В платную палату перевели?

– Выписали его, – недовольно прокряхтела она. – То ли он сам ушел. Торопился больно…

Ну что ж, Михалыч, будь здоров. И не трать всё сразу.


* * *

В назначенное время я подъехал к дому Полины. И ровно в 21.00 набрал номер квартиры на домофоне.

– Проходи, – зазвучал голос из динамика. И дверь открылась.

Я быстро оказался на нужном этаже, постучался, и мне сразу отворили.

Вот она! Принцесса!

Только без роскошного королевского платья – а в домашних темно-синих трениках и курточке.

– Ого! Это мне? – засверкала она беспощадной улыбкой.

– Тебе, – я протянул ей букет орхидей. И ступил в квартиру.

– Спасибо. Какие красивые! Надо поставить в вазу.

Я стал осматривать обтянутые спортивными штанишками ягодицы, а потом и ее жилище.

– У тебя здесь очень уютно, – сказал я, по обыкновению употребив тактичное слово «уютно» вместо слова «скромно».

– Да, квартирка у меня маленькая, – отозвалась Полина, разгадав мои шифры.

Я последовал за ней в кухню, являющейся одновременно и гостиной.

– Но мне больше и не нужно. А у тебя наверняка не квартира, а футбольное поле, да?

Двухэтажное. Но не будем об этом.

– Я, кажется, рано? Ты не собрана, – заметил я.

– Нет, ты не рано.

Полина поставила вазу с подаренными мной цветами на стол, замялась и с загадочным, смущенным видом взглянула на меня, жалостно скривив губоньки. Ох уж эти губоньки.

– Ты не против, если мы никуда не пойдем? – она прикусила палец. – Я приготовила курицу. Ты любишь курицу?

Она что, прикалывается?!

Я молча смотрел на нее непонимающими глазами. И она по моей застывшей гримасе всё прочла.

– Ты, наверное, сказочную программу подготовил? – виновато улыбалась Полина. – Что-то невообразимое?

Я шевельнулся.

– Не то чтобы что-то грандиозное… Обычная воздушная прогулка на вертолете над ночным городом, ужин при свечах на крыше высотки под живые скрипки и виолончели, ну и в конце нам принесли бы мороженое.

Полина расхохоталась. И эти яркие брызги смеха убили наросшее во мне недовольство, что мой сценарий не исполнится.

– Ты шутишь, да? – пропела она.

– Конечно, шучу. Мороженого я не заказывал.

Зазвонил мой мобильник. Это Дина.

Я ответил, незаметно накрутив громкость динамика на полную, чтоб Полина слышала мою собеседницу.

– Эдуард Валентинович, – раздался из телефона голос моей помощницы по всем вопросам, – пилот готов, ждет указаний.

– Дина, отмени всё, пожалуйста. Вертолет не нужен.

Сначала молчание, а потом Дина отозвалась:

– Эдуард Валентинович, я правильно поняла, полет исключить?

– Да, Дин, и ужин тоже. И… фейерверк.

Я нарочно не смотрел на Полину в это время. В другой ситуации я бы таким образом завуалированно хвастался, но не с ней… Мне вдруг стало немного стыдно и неловко, оттого что я запланировал такое вычурное свидание.

– Я поняла, Эдуард Валентинович. Я всё организую.

Я повесил трубку. Затем снял пиджак, взглянул на застывшую под осмыслением услышанного Полину и деловито обронил:

– Курица так курица.

Зато в конце не придется напрашиваться к ней домой на чай. Орел уже в гнезде. Повторяю: орел в гнезде, орел в гнезде. Прием.

– Знал бы, что никуда не пойдем, принес бы вина.

– Насчет этого у меня всё предусмотрено. – Она вытащила бутылку и вручила мне вместе со штопором. – Осилишь?

Я осилил.

Мы чокнулись. Пригубили за удачное свидание. И приступили к домашнему ужину.

Мне нравилась эта спокойная обстановка. Я словно уставший муж, вернувшийся с работы к любимой жене, за семейной трапезой мы рассказываем друг другу, как у кого прошел день, похихикиваем и наслаждаемся вином и приятным вечером. Совсем как те рыбак и рыбачка с чудесного озера из профессорской притчи. И скоро я приступлю к счастливому исполнению супружеского долга. Неотвратимо.

– Очень вкусно, – признался я. – Пожалуй, я женюсь на тебе.

И Полина снова засмеялась. Отчего из ниоткуда вылетели десятки бабочек, они кружили по кухне и приземлялись на нас. Запахло цветами, зашуршали ручьи. И из ее бокала в мой перепрыгнула хвостатая рыбка.

– Как поживает твоя депрессия? – осторожно поинтересовалась Полина.

…И из семейной кухни я перенесся в кабинет психолога. Эдуард, посмотрите на эту кляксу и скажите, что вы видите? Хм, я вижу, как я целую Полину. А теперь на другую картинку. Хм, здесь изображено, как я вставляю ей по самое не могу. А что вот на этом рисунке? А это клякса, которую я оставил, кончив Полине на живот. Ну что ж, Эдуард, у меня для вас плохие новости, вы обыкновенный мудак, я выпишу вам поливитамины.

Что ей ответить? Я сам еще не разобрался со своим душевным состоянием.

– Вроде стало получше, – произнес я. – Особенно после нашей ночи.

Полина застенчиво улыбнулась. И вновь уставилась на меня с доброжелательным вниманием, как бы требуя продолжения моей исповеди.

А что, если она мне ответит? Кому, как не ей, знать об этом то, чего никак не могу найти я?

– Полина, скажи, что такое настоящая жизнь?

– Настоящая жизнь – это когда ты знаешь, кто ты, и живешь своей жизнью.

Я замер, словно ее слова записывались в мой мозг, как на скрижали.

– Понял ли ты, кто ты есть? – сказала она.

Я чувствовал, что могу ей доверять и говорить правду.

– Ты знаешь, – заоткровенничал я, – не знаю, что именно, но что-то со мной определенно происходит. Мне кажется, во мне что-то меняется, перестраивается. Я меняюсь. Наверное, я на пути к самому важному знанию, да? – усмехнулся.

– Думаю, да.

Я вновь разглядывал ее красивое лицо. И поглаживал взглядом ее аппетитное тело, в которое мне не терпелось забраться. Как же она сексуальна в этом домашнем, полупижамном прикиде. Ну что ж ты так лучисто смотришь на меня? Что ж так сладко мурлычешь? Что ты там думаешь в своей умной головушке?

– А ты? – перенаправил я. – Ты узнала, кто ты есть?

– Да, – уверенный голос, – я знаю, кто я. Я даже знаю, кто ты.

Вот это действительно обширные познания. Ну-ка удиви меня. Хотя я уже однажды наслушался от одного босого человека, кто я, и мне, честно говоря, не понравилось. Я был уверен, что я намного лучше. Это мне мама говорила. А я ей верю больше.

– И кто же? – оборонительно бросил я, даже не уточняя, кто из нас меня интересует.

– На одной лекции, – начала Полина, – профессор…

Снова этот вездесущий профессор!

– …рассказал о нескольких группах, на которые условно можно разделить модели человеческого поведения. Он называет это системой нескольких «Д».

– Это что-то вроде деление на холерика, меланхолика и так далее? – сумничал я, не помня остальные названия.

– Да, вроде того. Или как деление на группы крови: первая, вторая… Так вот. Первое «Д» – это Дикие. Такие люди в своих поступках руководствуются в основном лишь изначально вложенными в них природой инстинктами, которые есть у всех нас. Инстинкт самосохранения, половой инстинкт. И все реакции на внешний мир у них происходят только из этих врожденных качеств. А для обслуживания этих базовых потребностей не требуется широкого разума. Достаточна минимальная степень социализации, адаптированности к обществу. Часто они становятся преступниками.

Я машинально стал примерять эту группу на себя. Вроде есть что-то. Но, малыш, я ведь лучше, лучше собаки.

– Второе «Д» – это Дрессированные. Это полное встраивание человека в существующую и удерживаемую социальную систему. Они просто повторяют то, что делают другие. Они видят поведение окружающих, распознают его как единственно верную бихевиористическую модель и поступают точно так же. Они не вникают в происхождение каких-либо обычаев и традиций, не пытаются рассудительно разобраться в их природе, а слепо следуют им. И впоследствии сами становятся образцом для подражания для следующей прибывшей волны, для следующего поколения. Это самые лучшие рабы. Хорошо программируются, хорошо управляются, легко контролируются.

Полина разговаривала так же заумно и проникновенно, как и небезызвестный профессор. И – какое совпадение! – ее прелестные ступни сейчас были тоже обнажены. Аххх! Они возбуждали меня, несмотря на ее сложные, несексуальные речи.

– А третье «Д» – это Дрессировщики, – многозначительно изрекла она. – Поведение этих людей разительно отличается от поведения двух предыдущих групп. Они почти ничего не делают бездумно. Они не руководствуются общепринятыми и навязываемыми правилами. Каждое их решение и действие продуманно и просчитано. Они стратеги, политики. Они слушают, смотрят, изучают окружающий мир и протекающие в нем процессы. Они ищут способ взломать коды и направить всё себе на пользу. Эти люди разобрались в слабостях Дрессированных и стремятся получить власть над ними, и, конечно, получают эту власть. Которую они любят больше всего на свете. Они очень умные, умеют смешиваться с толпой Дрессированных, чтобы те не смогли их изобличить как чужого.

Полина сделала паузу. Я не был готов что-то сказать.

– Есть Дрессировщики, дрессирующие Дрессировщиков. Можно сказать, что это всего лишь иерархия силы, а никак не принципиальное отличие. Всё равно они остаются Дрессировщиками.

Судя по затиханию ее тона, это был финал.

Я поднял на нее глаза. И в этот момент Полина наклонилась в мою сторону, направила на меня указательный палец и твердо выдала, словно страшный диагноз:

– Ты – Дрессировщик.

Ах ты ж, какое скандальное разоблачение! Пойду сдаваться в Интерпол. Может, мне смягчат приговор, если я выдам им еще пару-тройку разыскиваемых Дрессировщиков.

– Думаешь? – усмехнулся я.

– Да ты и сам это знаешь.

Ну, Дрессировщик – это лучший статус для меня из представленных. Поэтому, надо полагать, что она сделала мне комплимент.

– Но, конечно, эти группы не имеют четко очерченных границ, и так же, как и в психотипах, которые ты упомянул: холерик, сангвиник, флегматик, меланхолик, им присущи и некоторые черты других, смежных групп. Но доминирует одна основная модель.

А вот она, как и следовало ожидать, знает все заумные термины.

Моя умница. И красавица. А кто же тогда ты?

И я спросил об этом:

– А ты? А ты, значит, тоже Дрессировщик?

Ну же, детка, признавайся – мы два сапога пара. Мы две ноздри одного носа. Мы два хвоста одного какого-нибудь двухвоста.

Но Полина гордо отрезала:

– Нет.

Как же нет! Ведь не похожа на дикарку.

– А кто? – недоверчиво бросил я. – Дикая? Или Дрессированная? Не поверю.

– Ни то ни другое.

Куда-то мы завернули в туман.

С властным видом она проговорила:

– Есть еще одна группа.

Ах вот оно что! Для себя приберегла секретный профиль.

– Их тоже четыре, как и групп крови, как и психотипов.

– И из какой же ты группы? «Д» – Доминаторы? Или «Д» – Дирижеры?

– Не умничай, – перебила меня Полина. – Всё мимо. Четвертая группа – это Души.

Ишь какую высоту они заняли!

– Это люди, которые прислушиваются к себе, к своему внутреннему я, к своему сердцу. Они поступают так, как нашептывает им их душа, даже если это порой кажется не совсем логичным. Именно нашептывает. Это похоже на интуицию, на необоснованную уверенность в том, что выбранное решение верно. И самое интересное, что только потом, спустя какое-то время, а не сразу после исполнения выбранного варианта действия, ты поймешь, что поступил абсолютно правильно, что только так и никак иначе и нужно было поступить. Все причинно-следственные связи выстроятся в единую понятную систему. Каждое событие обретет смысл и станет звеном в очевидной цепи. И ты поймешь, что не ошибся.

Закончив свою трогательную речь, Полина удовлетворенно замолкла. Она словно девушка из таинственного подводного царства – русалка, получившая ноги. Или инопланетянка из далекой галактики, прибывшая на Землю по туристической визе. Или светоч из потустороннего мира призраков, обретший человеческую плоть. Душистую, грациозную, безжалостно влекущую меня плоть.

– Так значит, ты Душа? – обронил я.

– И ты тоже скоро ею станешь. Ты на пути к этому. Я вижу это. И ты это чувствуешь. Ты найдешь то, что ищешь, даже если тебе пока кажется, что ты не знаешь, что именно. Ты найдешь это, потому что ищешь. Ты почувствуешь. Ты выйдешь из круга первых трех «Д» и только тогда сам признаешь себя человеком.

Я разлил остатки вина в наши бокалы. И мы в очередной раз чокнулись.

– Ну что ж, душа моя, давай за тебя.

– За меня мы уже пили, – смущенно заулыбалась Полина.

– За тебя, – настоял я.

Она не стала отговаривать. И мы выпили.

Я вновь поплыл в ее волнительные глаза. Нырял в глубину, задержав дыхание. Выбрасывался из синевы, словно дельфин. И барахтался на поверхности, разбрызгивая вокруг теплые капли океана.

– Выйдите из круга, выйдите из круга, – саркастично зацитировал я профессора. – А как? Как ты вышла из круга? Как ты нашла эти заветные росточки своей души, которые надо пересадить в горшок и выставить на солнце?

– У каждого свой путь. Но лично я поступила именно так, как и советовал тогда профессор, на той лекции, где мы повстречались. Ты, наверное, не слушал, – снисходительно улыбнулась. – Он ведь тогда открыл тебе, что причина твоей депрессии в осознании собственной обычности. И даже подсказал способ, как стать незаурядной личностью.

– Что-то не припоминаю. Наверное, и правда не слушал – из-за тебя. И… и что там за способ?

Она снова кокетливо скривила губы. И вспыхнула глазками.

– Пойдем. Я тебе покажу.

Ну пойдем-то, конечно, пойдем. Учитывая габариты ее квартиры, идти всё равно недалеко.

Она привела меня во вторую комнату своей так называемой двушки. В спальню.

И это хорошо. Здесь я и заночую.

Полина взяла с полки альбом. Села на кровать. И захлопала по ней ладошкой, приглашая меня сесть рядом. Я с радостью подчинился – и неназойливо прижался к ее бедру своим.

Она развернула обложку, и я увидел рисунок лица женщины, выполненный черным маркером. Очень искусно, стильно и необычно. Я перевернул первый белый лист. Новый рисунок: парень и девушка на мосту. Следующий: обнаженная дама с подогнутыми коленями сидит у окна.

– Это ты нарисовала?

– Угу.

– Очень талантливо. Я не ожидал, что ты увлекаешься этим.

Я перелистывал дальше, рассматривая новые черно-белые сюжеты, проникнутые сексуальностью и мистицизмом.

– Меня с детства тянуло к рисованию. И вроде неплохо получалось. Но не занималась этим активно. А когда впервые услышала о затоптанных росточках души, решила не подавлять в себе эти способности и тягу, а, наоборот, развивать. Как-то профессор сказал, что счастье – это раскрытие всех своих талантов. И вот! Тебе правда нравится?

– Еще бы… О, это что, ты?!

Я уставился на рисунок лежащей на животе обнаженной женщины, поедающей из блюдца вишни. И узнал в ней Полину.

– Да, – засмеялась она. – Вроде автопортрета.

– Это просто потрясно. Ты настоящий мастер. Послушай. Давай я устрою выставку твоих работ, пригласим ценителей, журналистов, соберем публику…

– Мне это не нужно, – перебила она. – Я не сомневаюсь, что ты всё это можешь сделать, но я не стремлюсь к известности или монетизации моего увлечения. Я не хочу превращать это в обычный коммерческий продукт. Пусть росточки растут. Я делаю это для удовольствия.

Я стал уделять ее рисункам всё меньше внимания, переворачивая страницу за страницей уже немного быстрее. Меня стало окутывать волнение от соприкосновения наших бедер и рук. Да еще и на ее кровати!

Полина сказала:

– Творчество делает человека необычным, особенным.

Среди моих скрытых талантов есть только способность складывать из спичек башенку. А среди развитых – мастерство переводить деньги в электронную валюту, обезличивать их и затем без следов возвращать в наш бренный мир уже легализованными. А из переразвитых – я гениально довожу женщин до оргазма. Хотя таких самопровозглашенных чемпионов – абсолютное большинство.

Что из всего этого можно назвать творчеством?

– Можно я тебя нарисую? – затейливо пролепетала Полина.

– Меня?

– Ага.

– Давай.

– Снимай рубашку и ложись на кровать, у меня есть идея.

Идея мне понравилась. Приступил к реализации. Уверен, из этого непременно выйдет что-то хорошее. Я разделся по пояс и на всякий случай скинул носки.

Она быстро умчала в кухню и вернулась с осушенной нами бутылкой вина. Вручила ее мне.

– Вот, возьми. И убери руки за голову.

Она схватила альбом, уселась на край кровати и принялась что-то там суетно чертить, поглядывая своими колдовскими глазами то на меня, то на выводимый ею мой портрет.

Я старался напрягать мускулы, чтобы выглядеть как можно более мужественным. Пусть в искусстве я останусь похожим на Аполлона.

– Как будет называться картина? – прифлиртовывал я, пока позировал ей.

– Я не даю им названий. А как бы ты хотел, чтобы она называлась?

– Мужчина смотрит на чудо.

Ну вот – улыбочка. Моя любимая улыбочка. Мое сказочное сияние.

– Кажется, что-то получилось. Взгляни. – Полина протянула мне альбом.

Я заинтригованно взял его и стал изучать мой портрет.

Замечательно – Аполлон и есть. Беспечный, опьяненный и загадочный.

– Очень здорово, – восхищенно произнес я. – Я правда такой прикольный? Или только в глазах художника?

Она ничего мне не ответила. Она просто мило улыбалась.

Ничем подобным я ее удивить в ответ не смогу. Спичек под рукой нет. Обналичивать ей наверняка нечего. Остается мой третий, главный козырь.

– Думаю, ты права, – сказал я. – У каждого свой путь к счастью. И кажется, я нашел свой. Я это чувствую.

Я потянулся к ней и поцеловал ее сладкие гранатовые губы. Полез пальцами в темноту ее волос. Полина приняла мои ласки и поплыла навстречу.

Я снимал с нее курточку и штанишки, а она расстегивала мой ремень и молнию, поцеловывая живот, и весело тянула за брючины. Я стягивал с нее оставшиеся маечку и трусики и обгладывал ее сочное дымящееся тело. Она с закатывающимися глазами прижимала меня к себе, порхая по мне пальцами от шеи до задницы, и сладостно подвывала. Я трогал… Я впивался… Я врывался… Я… Я… Я нашел что искал.

Свалившись наконец рядом с ней, я шумно и часто задышал и слышал ее прерывистые вздохи. Повернулся к ней и стал разглядывать ее идеальные черты, волнистые линии и округлые формы. Поглаживал ее мягкие волосы, пропуская их между пальцами.

– Хочу тебя кое о чем попросить, – произнес я.

– Мм?

– Я хочу, чтобы ты подарила мне прядь своих волос.

Огромные глаза, застывшее лицо.

– Что?! Нет! Ха-ха! Зачем тебе мои волосы?

– На память, – уязвленно оправдался я.

– На память? Волосы? Ну ты и выдумщик!

Ну что ж, не все соглашаются сразу. Хорошо, что она хотя бы улыбалась, а не вопила во всё горло, что я психопат-извращенец, и гнала прочь из ее дома.

– Я подарю тебе на память твой портрет, – нашла она деликатный выход.

– Мой? Тогда уж лучше твой. Мой пускай останется на память тебе.

– Хорошо.

Полина взяла альбом и выдернула оттуда лист с ее обалденным автопортретом.

– Я вставлю его в рамочку и назову «Та, которая съела вишню», – самодовольно изрек я, как бы описывая сюжет рисунка и не выдавая вложенный мной второй, личный и потаенный смысл о том, что именно Полина выгрызла из моего сердца Вишенку, более известную как Виолетта Вишневская.

Полина отложила альбом в сторону.

– Иди ко мне, – я схватил ее за ладонь и, потянув к себе, набросил ее шикарное тело на себя.

– Что? Еще? Уже?! – хихикала она, наползая на меня с явным удовольствием.

Еще?! Да я буду сношать тебя всю ночь! До самого утра. Отпуская, только чтобы ты смогла попить воды и пописать. Я задолбаю тебя так, что у тебя вывалится из памяти пара профессорских лекций, но зато появятся новые сексуальные сюжеты со мной для твоих черно-белых картин. Я замучаю тебя так, что завтра тебе придется открыть больничный, и кашляющих деток будет принимать совсем другой доктор. Не такой добрый. Не такой умный. Не такой до безумия красивый.

16

Алле, мам, привет. Как дела?

Ма, ну почему редко? Вот, звоню же.

Ну ты же знаешь, то одни дела, то другие. Вот щас немного освободился.

Хорошо, буду чаще звонить… постараюсь.

Ты как себя чувствуешь, что-то голос слабый.

Опять?

Ну мам, может, к врачу сходишь?

И что сказали?

Ну как это сами ничего не знают?!

Надо же лечиться! Почему не лечишься? Я запишу тебя к одному хорошему врачу, он сделает нормальное обследование и назначит лечение. Походишь, покапаешься или что там еще скажут, всё сделаешь.

Как это пока не надо?! Не надо на самотек пускать. Надо беречь себя. Меня тоже иногда слушайся.

Я тебя и так всегда слушался.

А то нет!

Ну ладно, хватит.

Вы дома? Отдыхаете?

Чем он занят? В огороде?

Так и думал. Ну может, и я в его годы садовничать начну, хы-хы.

Понятно.

У меня всё хорошо, мамуль.

Не, не на работе. Я даже проснулся недавно.

Ну так получилось, лег поздно.

Я дома. У меня щас стало чуть больше свободного времени. Не так загружен.

Приеду, приеду.

Не, не сегодня, но в ближайшие дни приеду.

Да, обещаю.

А когда он днем дома будет?

Ну хорошо, постараюсь.

Нет, нет, не надо ничего готовить, мам!

Нет, не надо, не надо, я редко бываю голодный, ты же знаешь.

Нет, ну ты меня прям шантажируешь, ничего я тебя не обижаю.

Ну ладно, ладно, хорошо, приготовь.

Да, ладно, приготовь это, съем.

Нет, пирог точно не надо.

Да кого мне угощать? Некого.

А сами-то вы не ходите в мои рестораны. Сколько можно вас звать!

Да обычные там люди, что ты выдумываешь! Такие же, как на рынке ходят.

Вот пришли бы и попробовали. Очень вкусно они там готовят.

По-домашнему тоже умеют.

Ну понятно. Ладно, на юбилей так на юбилей.

Что еще нового?

А, сегодня уже 22-ое? Ну да, точно. Поздравлю, конечно. Хорошо, что напомнила. Крестницу поздравлю обязательно.

Говорю же, мам, всё хорошо. Особых новостей нет.

Женюсь, женюсь, мам, когда-нибудь женюсь.

И внуков увидишь, и даже не одного.

Девушка?.. Ну как сказать… Сам не знаю. Как будто есть, хе-хе.

Не, не Виола, другая.

Нет, ха-ха, не певица.

Не актриса и не модель. Но очень красивая, да.

Полина.

Угу, имя красивое.

Она врач.

Да, обычный врач. Детский. Она педиатр.

Двадцать шесть лет.

Не знаю, кто ее родители, но не олигархи, нет.

Ну вот так. Получилось так. Случайно познакомились.

Ну мам, да еще рано об этом говорить! Вот знал, что не нужно было тебе пока ни о чем рассказывать, теперь замучаешь своими вопросами.

Да мы только пару раз встречались.

Хорошая, даже очень хорошая. Правда, я не знаю, какое у нее от меня впечатление.

Ну да, не уверен. Она не такая, ее вообще деньги не интересуют.

Сам удивлен, мам, ха-ха, но это точно, ее этим не заманишь.

Ну да, и я так думаю. Поэтому, наверное, она меня и зацепила.

Да не знаю я когда. Она щас не готова, чтобы я ее с вами знакомил. Она еще со мной толком не познакомилась.

С трудом что-то идет на контакт. Не хочет, наверное, спешить. Карьерой, наверное, хочет вплотную заниматься.

Да, да, как Виола.

Да, помню, ты предупреждала.

Ну ничего страшного, расстались и расстались. Лучше рано, чем поздно. Тем более внуков тебе делать она не торопилась. Наверное, к сорока соберется.

Ну, мы уже не узнаем, забудь о ней.

Да, подождем. Может, разовьется что-то интересное.

Тогда, конечно, познакомлю. Думаю, тебе она понравится. Она умная.

Нет, не как я. Умнее. Как ты! Ха-ха.

Ну ясненько.

Как там ваша пекарня? Печеньки и пироги разбирают? Хе-хе.

Ой, ну зачем так себя утруждать?! Оно тебе надо?! Отдыхай лучше.

Вам что, моих денег не хватает?

Ой, ну ладно тебе! Вы еще молодость вспомните – ты иди продавцом в «Детский мир», а он – в портняжную! Зачем это нужно вам, не пойму.

Ну что, разве больше нечем себя занять, кроме этого?

Поезжайте лучше на отдых куда-нибудь. Я вам скоро организую.

Хорошо, хорошо.

Что нужно, мам? Что привезти?

Ну, «ничего» это понятно. У тебя всегда «ничего не надо».

Ну ладненько, мамуль, отдыхайте.

Привет ему передай.

Ну давай. Люблю тебя.

Давай, пока.

17

Я не успел отложить мобильник после разговора с мамой, как он зазвонил, высветив на дисплее незнакомую последовательность цифр.

Возможно, это кто-то из моих партнеров, на звонки которых я не отвечал уже несколько дней – с тех пор как ушел на каникулы духовного очищения и роста. Всё еще пытаются пробиться к моему вниманию для решения своих неинтересных мне проблем. Номер был незнакомым в принципе, но я заметил, что с него звонили мне каждый день с самого понедельника, с которого стартовал мой отпуск.

После улетной ночи с Полиной мое настроение было на запредельном уровне, и ничто не смогло бы его омрачить даже на хренову долю оттенка.

Я равнодушно ответил. Из телефона прозвучало:

– Эдуард, привет, – тоненький женский голос.

– Привет.

– Это Китти, Сережина девушка.

Вот это как-то подозрительно. Почему чужая девушка звонит мне, а не своему парню? Единственная возможная версия – это сообщить, что с Серегой что-то случилось и апельсины нужно привезти туда-то, или похороны назначены на завтра. Сука, не молчи, говори, что с моим другом!

– Мм! Чем обязан?

– Эд…дуард, – не решилась ни уменьшить, ни обласкать и никак ни исковеркать мое скромное имя, – у меня к тебе важный разговор. Мы можем встретиться поговорить?

Неужели и тебя, засранку, из дома выгнали?

– Что, надо подсказать, что подарить Сервантесу на ваш трехнедельный юбилей?

– Нет, ха-ха.

– Будешь ругать меня за то, что до рвоты укачал твою подругу?

– Да нет! Ха-ха-ха.

– Тогда ты, стопудово, хочешь вручить мне повестку в суд, к твоему бате, и взыскать за испорченную прическу Амалии?

– Нееет! Ну прекрати-и!

У меня остались только пошлые версии цели ее визита. Наверное, не стоит их озвучивать.

– Неужто деловой разговор?

– Деловой.

– Хорошо. Приезжай, я дома.

Наверное, будет просить продлить Марку аренду его долбаного клуба. Неужели Стекольниковы задушили в себе гордость, но вместо личного контакта отправили ее как нейтрального персонажа? Да всё равно – хрен ему.

Я вернулся к просмотру автопортрета Полины, который она подарила мне этой ночью. И она – в этих стильных черных штрихах и линиях на белом фоне – выглядела сногсшибательно сексуально. Даже по этому минималистичному нецветному рисунку понятно, насколько она красива. Заоблачно красива. Космически красива. Я даже возбуждался от просмотра ее изображения на этом альбомном листе.

Я отвез ее на работу утром. Хоть и невыспавшаяся, она не смогла бросить больных сопливых деток на произвол вирусов и бактерий. Но снова – сука, снова! – не дала мне номер своего телефона. Охренеть! Это как вообще понимать? Я уже был у нее дома. В ее кровати. Мы уже не один раз занимались сексом, причем далеко не один – и это только прошедшей ночью… ай, как сладко вспоминать, так еще долго кровь будет кипеть внизу живота. Но она не сочла нужным сообщить мне свой номер! Приходи завтра к профессору, мать его, там и увидимся, сказала она.

Снова она прочесала мне какую-то хренотень про свою свободу. Ей не нужны отношения, не нужны свидания, походы в кино, в театры, в рестораны. Ей ничего от меня не нужно! Но зато она знает, что если вдруг чего-то от меня захочет, например, поболтать со мной ни о чем или потрахаться, так тут же это получит…

Да я ведь тоже хочу всего лишь болтать и трахаться! Трахаться и трахаться – и только с ней! Сам не знаю почему – но это вдруг стало именно так. Полина превратилась для меня в уникальную женщину. Она дает мне всё – всё, что заставляет меня чувствовать себя счастливым. Всё, что дает мне воздуха в легкие. Всё, что делает мою жизнь настоящей. Ведь тогда, на первой лекции в филармонии, Венгров ответил мне на мой вопрос. Он сказал, что настоящая жизнь – это когда есть кого любить. Может, это была формула счастья, выведенная персонально для меня? И она работает? Неужели мои чувства к Полине – это то самое? Неужели я ее лю…

Это знаменитое, популярное слово на «л», когда ты хочешь использовать его не в прикол, а серьезно, очень сложно пропускается через внутренние фильтры и барьеры. Это чувство трудно признать в себе, потому что потом дорога назад будет закрыта и ты уже не сможешь себя обмануть, что этого нет, не было, а всё это всего лишь твои тупые, преждевременные, ошибочные выводы.

Но я всё равно, вопреки полурыхлому сопротивлению Полины, уверен, что отношения между нами станут как минимум понятными и непременно удовлетворительными для нас обоих.

А может быть, это превратится в нечто большее.

Хорошо, что пятница уже завтра.


* * *

Китти стояла на пороге в сверхэффектном образе.

Ее бывшие раньше светлыми волосы превратились в абсолютно белые, с зеркальным блеском, лицо стало тоже как будто белее, а брови – темнее. Густо наложены на глаза тени. Губы же приобрели необыкновенно жгучий красный цвет.

Этот яркий, страстный и пышущий королевским великолепием образ, в котором можно было представить древнегреческую богиню любви, на самом деле не оригинален, а полностью слизан у одной знаменитой особы. Которую я самозабвенно трахал девять сумасшедших месяцев, о чем потом сокрушался еще шесть.

И одета Китти была как номинантка на порнонаграду, прибывшая на торжественную церемонию вручения этой престижной премии. В короткую-короткую белую юбку со множеством горизонтальных черных неровных полосок, как у зебры. В маленький пиджачок и узкий топик из того же комплекта костюма. Края пиджачка едва дотягивались до ее нижних ребер, а рукава – до локтей. А топик ни на сантиметр не закрывал ее плоский живот с миленьким дразнящим пупочком, украшенным пирсингом в виде цепочки с кулоном. Этот элегантный полосатый топ еще и заметно подчеркивал выпирающие вверх округлости ее среднего размера сисечек так, словно они до краев налиты молоком и вот-вот треснут. И завершали кричащий, сексуальный образ моей гостьи белые открытые туфли на высоких каблуках, с застежками, вьющимися виноградными лозами по ее глянцевым лодыжкам почти до самых коленок.

Я будто заседал в жюри на шоу двойников Виолетты Вишневской и, кажется, уже определился победитель. Мои сердечные поздравления! Правда, приз, который я могу вручить, нельзя будет унести с собой – он природой приделан ко мне намертво. Не одна старательница уже пыталась его отгрызть. Но, к счастью, тщетно.

Она приветливо улыбнулась, продемонстрировав глубокоуважаемому жюри ровные белоснежные зубы, и взмахнула опахалом ресниц.

А может, она пришла не по поводу «Сан-Марко»?

– Проходи.

Я пропустил ее в свое бунгало и попялился на выпуклые, идеально подкачанные в тренажерном зале ягодицы. Мой традиционный ритуал. С такой микроскопической юбкой ее ножки казались километровыми.

– Красивый дом, – пропела Китти. – Просто потрясающий. Всю жизнь мечтала о такой квартире.

– Когда уеду на отдых, сдам ее тебе, только коммуналку плати вовремя.

– Ха-ха-ха, – развеселилась она. – Идет.

– Хочешь чего-нибудь?

– Нет.

– Выпьешь?

– Нет.

– Может, нажремся в хлам?

– Нет. Ха-ха. Я действительно по делу.

Ну да, ее внешний вид так и говорил – относитесь ко мне, как к бизнес-леди.

– Ну что ж, я специалист по деловым переговорам.

Я указал ей на диван и на кресло, предоставляя выбор для приземления. Она предпочла кресло. И уселась нога на ногу – а иначе я не смог бы оторвать глаза от ее, несомненно, доступных до обозрения трусиков. Да и так эротичность ее вида, особенно длинных ножек, зашкаливала. Пфффф.

Я расположился напротив нее, на диване.

– Если уж дело требует к себе особого внимания, буду с тобой предельно серьезен.

Она благодарственно кивнула.

Но сама будто не решалась начать тот официальный и важный разговор, ради которого приперлась в самый центр паутины небесталанного Дрессировщика.

– Излагай, – подтолкнул я.

Китти интригующе положила ладони на колено и выпрямила спинку.

– В общем, – она набрала воздуха. – Слухов много ходит. Ты ведь знаешь, как это бывает. И вот я – чисто случайно! – узнала, что у тебя есть хорошие знакомые, которые вертятся в шоу-бизнесе… и даже могут поспособствовать продвижению артиста…

Кажется, я всё понял. Этот разговор действительно деловой. Подобный тем, которые я привык вести в офисе.

Ну что ж, пусть и она узнает, каково это.

– А еще мне нашептали, – она улыбнулась, – что это благодаря тебе Виолетта Вишневская смогла пробиться на сцену… на большую сцену и стать такой популярной.

Я молча выслушивал ее доклад, не собираясь никак перебивать. Да и пока всё было достоверно.

– Ты знаешь, – она стыдливо опустила глаза, – я с детства мечтала стать певицей. Всё время стояла посреди своей комнаты с воображаемым микрофоном и пела, хи-хи.

Я представил, как она поет с воображаемым микрофоном, и немного возбудился.

– Эд…дуард…

Она всё никак не могла решиться переиначить мое имя так, словно мы друзья. И это выдавало в ней уважение и трепет перед моим более высоким статусом.

– …это моя мечта, понимаешь? Я хочу петь, хочу выступать. Я знаю, что это мое. У меня получится.

Ей только осталось сделать печальные глаза, как у бульдога.

– Ты мог бы мне помочь? Я буду тебе очень благодарна.

А вот и… не бульдог, но явно какое-то затравленное животное. Нет, с глазами ей надо еще потренироваться. Получалось фальшиво.

Деловой разговор продолжался. Похоже, сейчас мой черед что-то сказать. И я сказал:

– Ты представляешь, как устроен мир шоу-бизнеса, в который так упорно рвешься?

– Представляю… наверное. Но я уверена, что ты мне подскажешь, что делать и как правильно поступать. Я очень на тебя надеюсь, – добродушная улыбка. – Мы хоть и не так давно знакомы, но ведь с Сережей вы друзья, поэтому я тебе полностью доверяю и очень рассчитываю, что ты мне не откажешь.

Так, теперь время для охлаждающего удара.

– Нет, – твердо пыхнул я. – Я не смогу тебе ничем помочь. Не смогу именно потому, что ты совсем не понимаешь, какой это непростой мир. Ведь ключевое слово не «шоу», ключевое слово – «бизнес». А это свои суровые правила, порой очень жестокие, между прочим, а не только поклонники, автографы и красивые костюмы. Понимаешь?

– Понимаю.

– Не понимаешь.

– Понимаю! Я знаю, что это сложно. Я готова к любым трудностям.

– Нет, думаю, что это не так. На тебе розовые очки. Ты себя переоцениваешь, потому что ты не знаешь, с чем придется иметь дело.

– Нет, я готова! – надрывисто протянула Китти.

– На что?

– На что угодно! Я буду тебя во всем слушаться. И тебя, и людей, которых ты укажешь.

Я окатил недоверчивым, оценивающим взглядом ее с головы до пят.

– Уверена?

– Да!

Я тоже вальяжно закинул одну ногу на другую. И сухо произнес:

– Снимай трусы.

Китти застыла. Она бликнула тупой улыбкой, очевидно, полагая, что это такой тематический юмор. Что мы тут собрались, сука, шутки шутить! Но не встретив зеркальной реакции на моем суровом лице, вновь окаменела. Возможно, она перебирала в уме варианты услышанного, поскольку то, что ей показалось, я произнести не мог. Возможно, я сказал «с ним май росы»? Или она не смогла быстро перевести какое-нибудь «sneem my troosy»? Но и в этом смысла мало.

Наконец она раскрыла рот и медленно, неуверенно проговорила:

– Ты имеешь в виду, что в шоу-бизнесе всё делается через постель? Но ведь это не всегда…

– Снимай трусы! – отчетливо произнес я, прервав ее гениальные рассуждения.

Китти, судя по ее деревянной неподвижности, всё еще с трудом вкуривала мои слова. Возможно, теперь она вспоминала происхождение и другие возможные значения сначала слова «снимай», а затем отдельно слова «трусы». Но в итоге – при их связывании в единое предложение – смысл оставался неизменным.

Не то чтобы страх появился на ее лице, но оно окрасилось недовольством. Которое возникло скорее от неожиданности, от преждевременности такого развития делового разговора, чем от его содержания в принципе. Мне так показалось.

Она слегка шевельнулась – но только чтобы можно было понять, что она не в коме. И еле выдавила:

– Мне надо сейчас снять с себя… трусы? Зачем? Я ведь… А Сережа ведь… Ты же…

– Ты хотела делового разговора? – вторгся я в ее заикания. – Ты хотела попасть в шоу-бизнес? Стать известной певицей? Ты хотела, чтобы я тебе помог? Ты сказала, что готова на что угодно? Ты сказала, что будешь меня слушаться? Так вот путь на вершину звездного олимпа непрост, и нужно иметь немалое хладнокровие, чтобы смочь подняться. Твое сердце должно быть ледяным, каменным. И ты сейчас стоишь перед самой первой, нижней, ступенью и уже показываешь, что ни к чему ты не готова.

Китти замялась в кресле.

Я разочарованно выдохнул:

– Иди домой, Китти. Поверь мне, шоу-бизнес тебе не нужен. Этот мир не для тебя. Он тебя сломает. Так что тебе будет лучше без всей этой суеты, без всех этих нервов. Оставь песни и пляски тем, кто уже достаточно очерствел. Выбрось эти мысли из головы. Сохрани в себе простую человеческую душу.

Думаю, для нее это было то же самое, как если бы я схватил одной рукой ее за волосы, а второй хлестал по обеим щекам, причитая, что она безголосая, безрукая, безмозглая, беспомощная двоечница, и с позором вышвырнул из высшей школы сексуальных певиц обратно в уличные проститутки.

Моя гостья медленно поднялась с кресла.

И расстегнула молнию на юбке.

Вот это дух!

Добро пожаловать в шоу-бизнес!

Я уже чувствую в ней неизмеримый талант.

Короткая шкурка зебры сползла по бедрам, обнажив тоненькие белые трусики, пфффф, и спустилась ниже колен. Киттивновь села в кресло, бросила на меня одновременно стыдливый, послушный и гордый взгляд и, поочередно высоко приподнимая ступни из-за огромных каблуков, сняла с себя юбку.

Затем вновь мельком посмотрела на мою реакцию, проверяя, не изменились ли условия задачи. Но поняв по моему непоколебимому, бесстрастному внешнему виду, что идти придется до конца, снова встала и спустила трусики. Пфффф! Блеск!

Мой взгляд не смог не сфокусироваться на ее воссиявшем чисто выбритом лобке. Теперь мне не нужно было представлять ее с микрофоном или с бананом, я возбудился и без этого.

Хорошо, что я сидел с закинутыми одна на другую ногами, а то она бы заметила, что я не так уж и бесстрастен.

Трусики и юбочка Китти аккуратно легли на подлокотник кресла, а их твердохарактерная хозяйка с невозмутимым видом вернула свою теперь уже голую задницу на сиденье, а ногу – на ногу. И это правильно. Иначе я не смог бы думать о себе, как о порядочном Серегином друге. Да хотя и сейчас уже поздно так думать. Прости, Серпико, но между нами уже никогда ничего не наладится.

– Теперь ты готова к деловому разговору о шоу-бизнесе, – похвалил я.

Китти снова положила ладони на свою изящно торчащую острую коленку.

– Что за имя такое – Китти? Это значит Катя?

– Угу, – выдохнула она признание. – Это мой творческий псевдоним. Китти Карлитти.

– Китти Карлитти. Смотрите не просрите, – съязвил я ухмыляясь. – Кто это придумал? Ты?

– Да. У меня фамилия Карлова.

– А ты знаешь… – задумчиво обронил я, – может, это и кажется нелепым на первый взгляд, но, возможно, что-то в этом есть.

Ее улыбка оценила мое вялое подбадривание.

– Можно сделать твое имя узнаваемым. Может, когда-нибудь тебе предложат выпускать парфюм под брендом «Китти Карлитти».

Ее улыбка стала еще шире. Я ее воодушевил.

Хоть наш разговор и приобрел дружеский тон и комфортную непосредственность, но никто из нас не выбрасывал из головы, что она сейчас сидела без трусов. Ну и видок!

– У меня сто девяносто две тыщи подписчиков, – радостно объявила Китти.

Я сдвинул брови.

Она метнулась рукой в сумку, выдернула оттуда мобильник – одной из последних, дорогих моделей – потыкала в него пальцем и обратила дисплеем ко мне.

– Вот моя страница в инсте.

Она прокручивала на экране бесконечный ряд фотографий. Основным содержанием которых были композиции с ее полуобнаженным телом.

– Сто девяносто две – это много, – убеждала она.

– Нам не нужно много, нам нужно достаточно. А достаточно – это один миллион, и не подписчиков, а долларов. И тогда твои песенки про любовь, или про что ты там хочешь петь, будут до тошноты крутить на радиостанциях, а клипы – по телевизору, будешь занимать верхние строчки в хит-парадах разных.

Китти, грустно опустив глаза, со слабостью в руках убрала телефон.

– У меня нет миллиона долларов, – проговорила она.

– Для меня сделают скидку, пятьдесят процентов. Но у тебя ведь и пятисот штук нет, правильно?

– Угу.

На самом деле она имела в виду, что родители ни за что не дадут такую сумму на ее глупые увлечения. Они и без этого наверняка уже жалеют, что когда-то купили ей караоке.

Я немного помолчал. Мне стало как-то жалко ее. Конечно, она не голодает и ей есть где жить, да и живет она очень даже роскошно. Просто ей захотелось большего. Ей захотелось из герцогини стать королевой.

Она всего лишь маленькая девочка, которая хочет праздника. И пришла к доброму волшебнику просить немного славы.

А волшебник – он, в общем-то, может.

Конечно, я не собирался выбрасывать пол-ляма честно и нечестно заработанных баксов на исполнение детской мечты Кати Карловой. Но знал, как обойтись без таких больших трат: одного попросим, другому напомним, третьему настоятельно порекомендуем.

– Я помогу тебе, – произнес я главные три слова, которые сейчас хотела услышать Китти. За которыми она сюда и пришла.

В ее глазах забрезжил рассвет.

– Я помогу тебе, если ты действительно будешь слушаться и выполнять всё, что мне тут наобещала…

– Я буду!

Ее геройский возглас я оставил без внимания.

– …Я помогу тебе, если пойму и потом буду всегда видеть, что ты это ценишь, и если ты никогда меня не предашь.

Она качала головой в знак подтверждения того, что никогда, никогда, никогда меня не предаст.

– Обещаешь?

– Обещаю, – соврала Китти.

Конечно, соврала. А как же иначе! Может, она сама еще об этом не знает, потому что молода и уж слишком хочет получить желаемое и готова клясться чем угодно, наивно веря, что сдержит слово.

– Это правда жестокий мир, Китти, – заговорил я низким голосом наставника. – В шоубизе действуют те же законы, что и в любом другом бизнесе. Единственное, там люди становятся публичными. А это не всегда только кайф, а еще и новый стресс. Какое-то время тебе придется побыть марионеткой в чьих-то руках. Тебе придется даже через не хочу принимать те условия, в которые тебя ставит твой продюсер. Ну теперь-то я хоть не переживаю, что с этой фазой ты справишься, раз уж смогла… – я махнул на нее подбородком и глазами указал на оголенный низ, не дающий мне, сука, покоя.

Вот это я намутил. Думал, будет прикольно. А это оказалось чересчур угарно.

В ответ Китти довольно улыбнулась и качнула коленками, мол, да, я большая талантище, господин.

– Либо вся твоя карьера пройдет в роли тряпичной куклы, в заду которой торчит чья-то рука… ты часто будешь чувствовать, словно сидишь без трусов, голая, слабая, уязвимая и подчиняешься словам важного, руководящего тобой человека.

Теперь ее обнаженное положение органично встроилось в мою метафору, и Китти получила для себя ответ, для чего я заставил ее раздеться. Но она ошибалась – я просто выпендривался и хотел красивого зрелища.

– Это не всегда плохо, по крайней мере, как мне кажется, для твоих целей вполне приемлемо. Популярность будет однозначно.

Полуголая блондинка в кресле слушала меня, словно прилежная студентка на интереснейшей лекции любимого преподавателя. А преподаватель, расслабленный таким вниманием, мог заливисто рассказывать тему предмета, порой зарываясь в свои рассуждения.

– Либо в один прекрасный день ты захочешь высвободить свое эго наружу и самой решать, как тебе делать свое дело и под каким соусом подавать. На такой шаг ты сможешь решиться, когда обзаведешься хорошими крепкими связями в нужных кругах…

– Как ты? Хи-хи.

– Как я. И когда накопишь достаточно средств, чтобы ни от кого не зависеть.

Она часто кивала, как и пристало хорошему собеседнику.

– Помни, Китти, чтобы взойти на вершину шоубиза, тебе придется совершать поступки, которые сейчас все-таки ты от себя не ожидаешь. Тебе придется обманывать, предавать, подставлять, стравливать людей. Тебе придется эпатировать публику, постоянно участвовать в каких-то скандалах, инициировать их, симулировать их, привлекать внимание к своей персоне разными неординарными выходками, заключать соглашения о фиктивном и публично демонстрируемом романе с каким-нибудь звездным хреном тоже из шоубиза, или из спорта, или из политики, которого женщины даже могут вообще не интересовать.

Я хотел драматично и философски подытожить мысль, что однажды она все-таки нарушит обещание и предаст меня. Но не стал. Она придет к этому самостоятельно, без моих напутствий.

– А иначе ты утратишь интерес толпы и уйдешь в забвение. И тебя заменят новые идолы, более молоденькие, более раскованные, более безбашенные.

Китти как будто насторожилась. Наверное, она уже почувствовала, как ей наступают на пятки мелкие размалеванные сучки.

– Тебе придется вычеркнуть из своей жизни многое, с чем ты, думаешь, не сможешь проститься. Всё ты сможешь. Всё сможешь. Я в тебя верю.

Это был не комплимент ее силе воли, как она его, наверное, восприняла, судя по ее сияющему лицу. Это было сожаление.

– Вот ты стремишься быть похожей на Виолу, значит, тебе придется пройти такой же путь. А она на пути к славе не боялась даже потерять близкого человека. И поставила на первое место свою карьеру, а не любимого мужчину. В итоге их отношения стали разрушаться и они расстались.

Китти наградила меня трогательным, сочувствующим взглядом, обозначая, что ей известен второй герой этой печальной любовной истории. Она наклонилась вперед, опершись подбородком на свою ладонь, а локтем – на бедро. Видимо, демонстрировала готовность выслушивать сопливые подробности моей неладной личной жизни, словно мы подружки за бокалом вина и ведерком мороженого. Но долго в этой позе она не продержалась и вновь облокотилась на спинку кресла.

Она и так постоянно ерзала, двигая попой то на сантиметр влево, то вправо, то повернув на десять градусов сюда, то на десять градусов туда, но ни в коем случае не размыкая сцепленные в элегантный узел ножки. Наконец она решилась и сказала:

– Мне всё еще нельзя надеть белье?

Вопрос был задан ею так, как если бы она сама хотела, чтобы я сохранил запрет на ношение трусиков.

– Нельзя, – буркнул я.

Услышав это, Китти прикусила губу, потом поморгала и изрекла:

– Эдуард, я какая-то нелепая в таком виде. Ты не находишь? – и смело улыбнулась. – Мне немного некомфортно в таком… половинчатом стиле, хи. Я чувствую себя дурой. Поэтому, если ты позволишь…

Она быстро встала и сняла с себя полосатый пиджачок и полосатый топик, вкатив в мою панораму свои хорошенькие сисечки второго размера с острыми розовыми сосочками.

Вот это жест!

Отличный куртизанский маневр! Прямо на глазах она шагнула на вторую ступень личностного роста в мире шоубиза.

Похоже, она окончательно расслабилась от наших доверительных разговоров и прилично раскалилась от осознания своей голожопости в обществе судьбоносного для нее человека. Поэтому не удержалась и сорвала с цепи, на легкую прогулку, закипевшую в ней внутреннюю сексуальность. Решила похвастать своими обворожительными и наверняка крепкими, как камень, – а это понятно и отсюда – сиськами, да и вообще всем своим великолепным стройным телом, представив его для моего ненасытного обозрения не частично, а всецело. Смотри, господин, какая я раскрепощенная! Какая я смелая и бесстрашная! И, конечно, какая я красивая!

Ох, Китти.

Я ее захотел. Снова. И не сейчас – голую, а как только увидел на своем пороге.

Раньше я бы не тратил ни секунды на размышление, трахать ее или нет. Я бы трахнул. Но сейчас – не стану.

Да и не могу же я подкатывать, соблазнять и укладывать в постель девушку моего друга. Даже если она натянула на себя маску моей бывшей.

Хоть я недавно уже пришел к выводу, что ни Серега, ни Марк мне на самом деле никакие не друзья, а так – временное фоновое окружение, но всё равно: Сереня не сделал мне ничего плохого, чтобы я замахнулся наставить ему рога. Пусть даже с такой выглаженной киской. С отполированным до блеска холеным телом. Посверкивающим раскачивающейся цепочкой пупочного пирсинга. Указывающим на вход в долину удовольствия. Пфффф. Поэтому…

– Ты готова к таким трудностям в личной жизни? – сказал я, когда Китти, уложив все свои шмотки на подлокотник, вновь уселась в кресло, на сей раз поменяв ноги местами.

– Готова, – уверенно ответила она, гордо держа спинку ровно и выпячивая грудь вперед.

– Готова расстаться со своим парнем? – недоверчиво переспросил я.

Ее глаза суетно дернулись в сторону, как бы проверяя, на месте ли ее устремленность стать знаменитой певицей, и одновременно оценивая, насколько ей, стань она звездой, нужен Серега. Убедившись, что ни одна из избранных позиций не изменилась, она сказала:

– Ну… если придется расстаться, значит, расстанемся.

Как бы двусмысленно она это ни произнесла, пусть даже с внутренним затаенным планом отхода, я понял ее выбор совершенно однозначно. Теперь ей нужно понимать его так же.

– Расставайся, – строго буркнул я. – Прямо сейчас. Звони Сирано де Бержераку.

Бедная, бедная Катя Карлова. Сколько издевательств она сможет вынести от меня за время нашего делового разговора? Да сколько угодно! Она пройдет через огонь, воду и толпу изголодавшихся по женской плоти заключенных, чтобы выбраться из кокона личинки и вспорхнуть яркокрылой бабочкой Китти Карлитти.

– Сейчас? – снова слабость в ее голосе.

Но я знал, эта слабость временная.

– Да. Включай громкую связь и ставь между вами окончательную точку, бесповоротную. И не вздумай меня обмануть и идти потом с ним мириться.

Вновь быстро покрутив глазами, Китти потянулась к мобильнику. Не останавливаться же на первом перекрестке на пути к славе! Тем более она прошла уже столько, сколько изначально не планировала пройти при разговоре со мной. Положила телефон на журнальный столик и что-то понажимала на дисплее.

Я услышал гудки.

– Да, Кить? – голос веселого персонажа из моего бывшего круга общения.

– Сереж…

– Ты закончила уже? Приехать за тобой в салон?

В салон! Естественно, она не сказала правду о том, куда идет и зачем.

– Нет… Я звоню, чтобы…

Китти напряглась. Это непросто – сказать неприятные, предательские слова человеку, который никак не ожидает их от тебя услышать, веря в ваш крепкий, искренний союз, на чем бы он ни был основан.

– Сереж, нам надо расстаться.

Вот это характер!

Ее собеседник, конечно, был ошеломлен, уточнял, шутит ли она, спрашивал почему, удивлялся, нервничал, ворчал, требовал немедленной встречи и нормального разговора. А Китти неотступно следовала избранному пути к славе, говорила, что она разобралась в себе и поняла, что сейчас ей не нужны отношения, что у них всё равно мало общего и из этого ничего не получится. Ее голос всё время был тверд, в отличие от Серегиного. Она периодически поглядывала на меня: смотри, господин, я могу всё, я буду обманывать, красть и убивать по твоему приказу. Молодец, крошка, ты станешь звездой.

Когда закончился их душещипательный разговор, после которого, я думаю, у них вряд ли что-то еще могло быть, Китти спокойно спрятала телефон в сумку, отключив на нем звук. Немного помолчала, расслабленно откинулась на спинку кресла и сказала:

– Ты знаешь, даже как будто легче стало.

Странная, полуироничная улыбка скривила ее губы.

– Скоро ты споешь об этом в песне, – поддержал я.

Китти сняла ногу с ноги и свела их вместе, направив колени прямо на меня. Ох, какой многообещающий лобочек.

– Ты меня удивила своей выдержкой. Ты мне всё доказала. Я прямо горжусь тобой.

Довольное личико.

– Вот как всё будет, Китти Карлитти. Я помогу тебе залезть на олимп. Ты станешь заметна и узнаваема. Но удержаться там будет непросто. И тебе придется уже самой думать, решать и действовать. И делать это втрое быстрее.

– Угу, угу, – кивала Китти.

Я не сказал ей ни слова о том, что очень вероятно она решится спать с кем надо для достижения цели, но и к этому она придет самостоятельно.

– Ну что ж, настала моя очередь говорить по громкой связи.

Я положил мобильник на стол и набрал номер.

Китти усладительно слушала, как я разговаривал с приятелем, который, как стало понятно, являлся музыкальным продюсером известного лейбла. И которому я рассказал об одной талантливой, сексапильной девушке, наделенной высокой целеустремленностью. Я отправил ему ссылку на ее страничку в социальной сети, чтобы он смог изучить ее внешние данные и убедиться, что она имеет дорогой товарный вид, а также – по подсказке Китти – прослушать выложенные в сети перепетые ею известные хиты для оценки вокальных данных. Сначала он немного нудил, что ему страшно влезать в новый геморрой с новой артисткой, да и время сейчас неподходящее, эстрада меняется, но после нескольких моих настойчивых реплик, произнесенных низким голосом, он перестал сопротивляться. Мы вместе поржали над ее псевдонимом, но тут же сошлись в том, что «а впрочем, неплохо». Мой приятель с некоторым сожалением высказался об отсутствии хорошего голоса, но сразу обозначил, что это решаемо. Он сообщил, что у него валяется в долгом ящике проект с поющей сольно секси-девочкой, который он не решался запустить, пока я его не вынудил, и готов новый музыкальный материал, поэтому он с большой радостью воспользуется моей рекомендацией и займется записью и раскруткой Китти, ха-ха-ха, Карлитти.

По окончании разговора мы с начинающей звездой обрадованно поглядели друг на друга, с искрами победы в глазах.

Я дал ей координаты этого продюсера и попросил постоянно держать меня в курсе всех новостей и событий.

Когда тема была исчерпана, Китти неуверенно смотрела по сторонам, ожидая от меня, как от хозяина дома и положения, каких-то слов завершения… Или слов продолжения?

Не в моих правилах выпускать из дома неудовлетворенных женщин. Но… правил нет.

Раньше я бы не тратил ни секунды на размышление, трахнуть ее или нет. Я бы трахнул. Тем более сейчас уже нет препятствий – она рассталась со своим ухажером и стала абсолютно свободной девушкой… с молодым, красивым и полностью обнаженным, сука, телом. Пусть она еще не предложила мне его официально, но я не сомневаюсь, что смогу в него проникнуть. Но сейчас – не стану.

И дело вовсе не в Сереге, будь он неладен.

Дело в другом человеке. В Полине.

Наша вчерашняя ночь что-то пробудила во мне, а что-то приглушила. Я со скрежетом подавлял в себе страсть к благоухающей сексом Китти, но зато со странным удовлетворением в сердце сохранял в себе некую верность Полине. Хотя она ее и не требовала, и даже не обязалась соблюдать в ответ. И верность эту я вдруг прорастил в себе не самой Полине, а тому чувству, которое у меня возникло благодаря ей. Не уверен, правильное ли решение я принял, отказавшись от любимой радости, ожидающей меня сию минуту в теле стоящей рядом девицы, но внутреннее тепло от мыслей о Полине успокаивало и осчастливливало меня.

Я встал, обозначив, что деловая встреча окончена.

Китти тоже поднялась с кресла, вытянувшись во весь рост. Но, расправив плечи, продолжала стоять на месте, заинтригованно выглядывая во мне какой-нибудь знак и ожидая дополнительных команд. Можно считать это ее официальным предложением. Для меня это не выглядело никак иначе. Эх… Простите меня, демоны, но я не буду ее трахать.

– Можешь одеться, – снисходительно улыбнулся я.

Но она не бросилась резко натягивать на себя слой за слоем свои брендовые тряпочки. А задержала на мне искрящий свет своих глаз, как будто уточняя, что я на самом деле сказал и верно ли она это поняла.

Ох, Китти. Возможно, я буду жалеть об этом, но сейчас мне представляется, что я поступаю правильно. Без обид.

Насмотревшись в ее заискивающие очи, я хитро произнес:

– Переспим, когда ты станешь звездой.

Уж не знаю, как она проглотила это мое заявление – с удовольствием и надеждой или с разочарованием и оскорблением. Но уверен, что глотает она хорошо. Пфффф. Эх, всё! Собирайся, уходи.

Китти взглянула на меня не столько понимающе, сколько послушно.

Я деликатно отвернулся – быть тактичным никогда не поздно! – пока она одевалась, возвращая себе отточенный гламурный вид. Затем проводил до двери, где она поблагодарила меня за всё и непринужденно чмокнула в щеку. Пока-пока.

Скрылась за дверью.


* * *

Но всё же я далеко не железный!

Яростно бурлящая во мне кровь, разогнавшаяся от деловой встречи с Китти, не даст мне покоя. И штормило так сильно, что ни Марго, ни Сонечка не успеют вовремя к больному. Поэтому я, пожалуй, на скорую руку выдавлю из себя переполняющие впечатления от восходящей звезды эстрады.

Я запустил подходящее под настроение видео. Из категории «худые блондинки».

18

Вечером в пятницу я решил наконец побриться. Ведь сегодня я увижу Полину и мы – очень надеюсь! – будем тереться щечками.

Я часто брал в руки альбомный лист с потрясающим эротичным рисунком. И разглядывал, как голенькая, лежащая на животе Полина, выставив на обозрение округлую жопоньку, сексуально поедала вишню. Ух, какая!

У меня не появилось ни капли свойственного мне привыкания к ее телу, к ее лицу, к ее красоте. Мне хотелось ее еще больше. Еще дольше. Еще чаще.

Я спустился в подземную парковку дома. И подошел к своему автомобилю. Бросил взор на помятый бампер.

Уже неделю я ездил как неряха. И даже не парился. И все-таки надо бы отвезти машину в ремонт и вернуть ей полноценный, респектабельный вид. Но ничего. Раненый лев остается львом. Погнали!

Приехал к особняку.

Снова парк автомобилей по кругу.

Охрана на входе: черные костюмы, белые рубашки, суровые лица.

В их секретный пароль и отзыв я не посвящен. Поэтому прорываться на закрытую вечеринку для умников буду напролом. Правому здоровяку ударю ногой под колено, а левому – ребром кисти в горло. Ну держитесь, суки.

– Здрасьте, я…

– Добрый вечер, Эдуард Валентинович, – пропел один из бугаев и символическим движением руки пригласил меня войти внутрь особняка.

Ах ты ж, какая прелесть!

Прошел в помещение.

Снова толпа народу – в солидных одежках. Сновали, кучковались, шептались. Официанты курсировали по залу с подносами, угощая шампанским, вином, коньяком и прочим из бесподобной коллекции профессора. В прошлый раз местный виски зашел в меня очень приятно. Но сегодня я не пью. Сегодня я на машине. А за пьянство за рулем судьба уже сделала мне предупреждение.

Я во все глаза выглядывал Полину среди приглашенных. Но не находил.

Зато заметил брызжущего смехом Толика – большого банкира. Соловьев снова что-то весело рассказывал собравшейся вокруг него компании.

Надо бы подойти и поинтересоваться, не нашел ли он свои часы.

А вот и Алик. Привет-привет.

– Ну ты и псих! – закатил он. – Ты что за цирк устроил в «Сан-Марко», ха-ха. Я чуть не умер от удовольствия, ха-ха.

Я сдержанно поулыбался в ответ.

– Твои выходки перекрыли все ништяки вечера. У Марка вот такое красное лицо стало, опухло. Я думал, он заплачет, ха-ха.

– Всему свое время, – прокомментировал я, а мой друг…

А могу ли я называть его другом? Или и он должен быть вычеркнут из списка моих душевных контактов так же, как хренов Марк и полудурок Серега? Но Алик другой. Не считая нескольких совместных бизнес-проектов, нас связывают только походы в сауны – самые лучшие в городе принадлежат ему – и феерическое времяпрепровождение с падшими женщинами. Ай, страшно вспоминать.

И Алик за всё время нашего знакомства никаким образом не обозначил в себе двуликость. Он никогда не озадачивал меня лишними, нагружающими меня, не диктуемыми острой необходимостью просьбами. Да ему вообще ничего от меня не было нужно. Только взаимовыгодное сотрудничество и веселая компания, разделяющая его взгляды. Поэтому… Я свободно могу считать его другом. Во всяком случае, пока он вписывается в гармонию моей жизни.

Так вот. А мой друг искренне радовался, вспоминая воскресные события в «Сан-Марко».

– А с женой его – это же вообще чума! Ты зачем бедную женщину так уделал, ха-ха? Она так разрыдалась, будто… а ты тогда ушел уже… будто у нее рюмку водки отобрали. Ха-ха-ха.

Да, не надо было мне так импульсивно выходить из себя. Эх, жалко Амалию. Досталось ей от меня.

– Нельзя же так с женщинами, друг, – он сочувственно взял меня за плечо. – По крайней мере, с теми, которых не трахал.

А, ну тогда я реабилитирован.

– Тебя еще долго будут вспоминать, – подытожил Алик.

Жаль, что я не запомнился хорошими делами.

– Кстати, не планируй ничего на воскресенье, – спохватился мой друг. – Давно мы не ходили в сауну, надо бы попариться и попарить.

– Что-то я не в настроении…

– Да что значит «не в настроении»! Даже не начинай эти разговоры. Отказа я не приму. Нам есть о чем потрепаться, посмеяться. Девушек возьмем побольше.

– Побольше? А сколько будет нас?

– Нас будет двое. А их чуть больше, – ухмыльнулся Алик. – Поэтому лучше повоздерживайся пару дней.

– Не знаю, друг, – снова затянул я волынку. – У меня сейчас такой период. Я вчера уже отказался от одной телки, которая сидела голышом у меня в гостиной. Я хочу по-новому…

– Телки будут новые, – весело перебил он. – Всё, прекращай свое нытье, и встретимся послезавтра. Будь готов.

Я хотел вновь сказать что-то в защиту своего решения…

Вдруг засияло… заискрило… загорелось!

Появилась она!

Моя принцесса.

В сумасшедшем бело-голубом сарафане.

Люблю ее. Теперь точно. Вот смотрю на нее. И не вижу никого вокруг. И хочу ее. Хочу трогать. Гладить. Прижимать к себе.

Люблю! И не в шутку, а всерьез. Хочу засыпать и просыпаться рядом с ней. Хочу вызывать у нее радостные улыбки и вытирать печальные слезки. Хочу умиленно целовать ее нежные губки и беспощадно трахать, страстно истерзывая ее вкусное тело.

Люблю! Безоговорочно. Безвозвратно. Безрассудно.

Я люблю Полину.

Она словно плыла ко мне.

Моя принцесса.

Я, не прощаясь с Аликом, будто его никогда здесь и не было, двинулся навстречу ей, еле сдерживая пузырящую внутри радость. Которая всё равно прорывалась через искривление моих губ, через прищуривание глаз, через разбег сердцебиения.

Подошла и положила руку мне на плечо:

– Привет.

– Я скучал.

Улыбнулась. И я понял, что не зря проснулся утром. Я зря просыпался в те дни, когда ее не видел. Жаль, что я не мог прямо сейчас наброситься на нее и всосать в себя ее язык. Но я планировал сделать это сразу после выступления профессора. Который сейчас наверняка затаился где-нибудь за шторой и ждал момента, чтобы неожиданно выскочить и всех взбудоражить. Старый интриган.

– Тебе здесь уже не страшно? – хохотнула Полина.

– Если будет особенно тревожно, спрячусь под твоим платьем.

– Ха-ха. Только, чур, не щекотать.

– Не обещаю.

– А как там мой портрет? Вставил его в рамочку?

– Нет, я выставил его на аукцион, и он ушел с молотка за рекордный миллион.

– Ах ты!.. – театрально вспыхнула она глазами. – А мне-то с миллиона что-то причитается?

– Хмм… я куплю тебе новый альбом для рисования.

Полина засмеялась:

– Ого! Значит, я не напрасно этим занимаюсь.

Наслаждаясь ее смехом и красотой, я не нашел, что еще сказать и как еще съюморить. Я тупо замолчал, разглядывая ее лицо.

Заметив мое онемение, Полина тоже утихла, подыгрывая мне в трогательных романтических гляделках.

Люблю.

– Добрый вечер, друзья! – прокатился по залу знакомый голос.

Венгров появился в зале в сопровождении блондинки лет двадцати двух, робко потрагивающей свое красное платьишко до колен. Прямые волосы до шеи, нарумяненные щеки, огромные глаза, жадно озирающие всё вокруг, словно она впервые попала из сельской глубинки в красочный мегаполис или просто объелась неправильных грибов.

– Восхитительный день, не правда ли?

И конечно же, он был без обуви.

Все-таки это не поддавалось никакой логике. Ведь он ученый. А значит, должен знать, что ноги надо держать в тепле.

– Вселенная, в которой мы живем, таит в себе множество загадок. Ответы на них скрыты для большинства людей. Всем в мозги внедряются в качестве незыблемых аксиом всего лишь отдельные стороны истины. Разным слоям, которым навязано различное между собой мировоззрение, представляются и разные стороны этой истины. А отдельная сторона истины – это далеко не истина, это так называемая своя правда.

Отступив на шаг от своей молоденькой спутницы, профессор вытащил из кармана монету. И поднял ее вверх.

– Вот взгляните. – Он замер.

Вообще-то, мне уже доводилось видеть пятаки.

– А давайте вообразим, будто никто из вас не имеет никаких представлений, что такое монета и как она должна выглядеть.

Он продолжал неподвижно стоять, прислушиваясь к шепоту своих гостей. Да о чем тут шептаться?

– Тогда те из вас, кто сейчас стоит слева от меня и видит только решку этой монеты, приняли бы доступное для обзора изображение решки как исчерпывающее описание монеты. И исповедовали бы, и проповедовали бы теорию природы монеты только на знаниях о решке. Потому что вид решки был бы единственным источником информации и представлений о монете. И это была бы правда.

Венгров окинул важным взглядом слушателей.

– А те, кто по правую сторону от меня, верили вы бы, что орел – это всё, что представляет собой монета, и другого мнения быть не может. Какая, к черту, решка! – сыронизировал он со зловещей улыбкой. – Решка – это глупость, это ересь, это от лукавого, ведь мы видим, знаем и верим, что монета выглядит как орел. И это будет правда.

Мне уже привычно нравилась форма подачи профессора. Может, когда-нибудь, в старости, я тоже подамся преподавать в университете экономические науки и буду, разыгрывая театральные пьесы, поучать засыпающих студентов. А со студентками будут дополнительные, особо драматичные занятия.

– Однако ребро монеты останется скрыто для обеих сторон. А ведь, как нам известно, порой информация бывает изложена и на ребре. И именно ребро связывает воедино две стороны одной монеты. Лишь полные представления о монете будут являться истиной.

Это напомнило мне прошлую историю о плоском и трехмерном мире. Только сегодня суть была выстроена на монете.

– Да, да, это подходит и для противоборства материалистов и идеалистов, – тут же отреагировал Венгров, просканировав мои мысли. – А также для разнополярных приверженцев иных, на первый взгляд, несовместимых между собой представлений о мире.

В толпе кто-то многозначительно кивал, кто-то сухо покашливал, кто-то скромно поигрывал своим красным платьишком. Смешная сучка.

– Кстати, – сказал профессор. – Никто из вас не терял, случайно, монетку?

И вызвал негромкое гоготание в зале.

– Ну, если что, она у меня, – весело прокряхтел он и убрал пятак в карман.

Я поймал нацеленную на меня улыбку Полины. Надеюсь, детка, ты готова принять неудержимую энергию, скопившуюся во мне от мыслей о тебе. Улыбайся. Скоро твои губки не смогут сомкнуться.

– Ответы на эти загадки скрыты для большинства людей, – повторил Венгров. – Но известны мне. И я поделюсь ими с вами. Отвечу на все вопросы. Которые волнуют вас.

У меня много вопросов.

– Может, кто-то хочет задать их мне? – Он окинул взглядом ряды.

А что, если правда озадачить его какой-нибудь интересной темой? А то придется вникать в его отсебятину. А что мне интересно?

В зале никто не решался ничего спросить.

Я посмотрел на расхлябанно стоящего среди толпы Соловьева. Вспомнил его дорогущие часы. И громко сказал:

– Александр Феликсович, – все головы на меня, – расскажите о времени.

– А вот это, Эдуард, правильный вопрос, – похвалил Венгров.

Гости одобрительно закивали и заухали.

А профессорская спутница с пробирающим интересом посмотрела мне в глаза. Какая рыбка!

– Время – это перманентная величина, – начал профессор. – Оно никогда не прерывается. А значит, его невозможно измерить, как какую-то характеристику. Мы же, люди, измеряем лишь промежутки времени. И используем для этого в качестве условных единиц измерения такие же промежутки времени, основанные на периодах вращения Земли вокруг своей оси и вокруг Солнца.

По Венгрову было заметно, что он начинает заводиться. Он, что ли, кайф ловит от своего ораторства? Может, на самом деле в этой его мании заливисто поумничать перед высунувшими языки слушателями и есть смысл еженедельных собраний? Наверное, он так тешит свое самолюбие и память о проведенных в библиотеках годах.

– Время – это не линия. Это целая сеть. И мы знаем, что существует прошлое, настоящее и будущее. Я не стану нагружать вас теориями об обратимости и необратимости времени, оставим эти путешествия высоким ученым и, если хотите, писателям-фантастам. Поэтому прошлому сегодня мы не уделим внимания. Оно не представляет никакого интереса. Его нельзя изменить. С этим нужно смириться. И не питать себя иллюзиями и бесполезными воспоминаниями. Только будущее, которое подвластно вам. Подвластно через настоящее.

Мое внимание на сей раз не было острым. И дело не в уровне занятности темы сегодняшнего выступления профессора, который всё больше и больше входил в ораторский раж. Просто я был более сосредоточен на Полине. На ее фигуре. На голых частях тела. На дыхании.

Но всё же его квантово-молекулярные речи до меня долетали.

– Многие верят в предопределенность будущего. В судьбу, которую невозможно изменить. В так называемую карму. И подтверждают такую веру многочисленные гадалки, экстрасенсы, какие-то из пророчеств которых сбываются.

Венгров с суровым прищуром оглядел ряды, словно выискивая среди гостей подобных верующих. На меня можешь не глазеть – я реалист.

– Всё это правда! – вдруг воскликнул он.

И вызвал шум в зале: не то восторженный, не то протестующий.

– Но правда – это еще не истина, – продолжал громогласничать он. – Это только одна из ее сторон, а часть истины, выдаваемая за всю истину, – это уже ложь!

Вновь поутихло. Видимо, красноречивый плут настроил всех на внимание к продолжению.

– Как я и сказал, время – это не линия, а целая сеть. И наше будущее, будущее каждого из вас имеет не один, а множество вариантов развития. И все эти варианты, они существуют одновременно! Понимаете?

Венгров продолжал искать в глазах слушателей желаемую реакцию. Он жаждал, чтобы его слова не оставались нерасшифрованной пафосной болтовней старого ученого, а достигали умов и оставались в библиотеках разума, а лучше прописывались в нем как настольная книга.

– Мир, в котором, например, завтра, 24 мая, вы ни с того ни с сего покупаете лотерейный билет, которым выигрываете джекпот, и затем покупаете новый дом, машину и едете в кругосветное путешествие, и мир, в котором 24 мая вы встречаете любовь всей своей жизни и после вступаете в брак, заводите детей и живете вместе долго и счастливо, и мир, в котором 24 мая вы попадаете в автокатастрофу, а потом проводите месяц в больнице, или становитесь на всю жизнь инвалидом, или вовсе сразу умираете от смертельных травм, – существуют одновременно! И только наши мысли, которые выливаются в наши решения, которые в свою очередь выливаются в наши поступки, определяют, какой из существующих вариантов будущего случится.

Миры, в которых я завтра буду бухать, чревоугодить и блудить, существуют одновременно. Вернее, это один и тот же мир.

– Все процессы во Вселенной взаимосвязаны. Вспомните воду в Универсариуме, который я вам представлял на прошлой неделе. Случайностей не бывает. Случайность – это особый тайный инструмент Вселенной, это острый нож, которым она делает кровопускание, необходимое для сбалансированного течения всех жизненных процессов в мире. Но тайный он только для нас, потому что мы не можем видеть всей картины, всех ее течений и развития. Наше понимание ограничено микромиром, в котором мы существуем и с которым непосредственно взаимодействуем. Для человека, перебегающего дорогу и попадающего под машину, как и для самого водителя, авария выглядит случайностью. Но если бы вы стояли, например, на балконе, наблюдали и видели все предшествующие этому инциденту действия его участников, то оно представилось бы вам закономерностью, а не случайностью.

Лицо профессора вдруг наполнилось неким дружелюбием. И сделался мягче тон.

– Давайте представим, что вы пришли на прием не к банальной шарлатанке, а к знаменитой прорицательнице, славящейся своими неординарными способностями заглядывать в будущее. Такие действительно существуют. На самом деле эта способность есть у каждого из вас. Вы наверняка помните случаи, когда вы подумали о каком-нибудь человеке, которого, например, давно не видели, и вдруг в скором времени после этой мысли неожиданно его встречаете.

«Угу, угу, угу», – загудело в зале. Притон экстрасенсов. Один я не видел ничего дальше Полининой жопки. Аххх!

– Ваш разум, будучи встроенным в единый механизм Вселенной, смог прочесть информацию о приближающейся встрече. Как одни люди от природы физически сильнее других, интеллектуально развитей, и бывают даже высокоодаренные в том или ином качестве люди, так же существуют и люди, обладающие феноменально развитой способностью считывать информацию из вселенской матрицы.

Неужели он считал оттуда информацию о том, как я сбил Пахомова, и нарочно привел такой пример? Или эта его история просто случайность? Случайность?!

– Итак, прорицательница, к которой вы обратились, изучила линии на ваших руках, раскинула карты, посмотрела в кофейную гущу в вашей чашке или еще каким-то одной ей ведомым способом заглянула за завесу вашего будущего… и увидела! Да, действительно увидела некоторые грядущие в вашей жизни события. Но я вас уверяю, это было созерцание только одного пути развития из множества. Это не то, что произойдет, а то, что может произойти. Но может и не произойти. Однако, когда вы услышите озвученный вариант вашего будущего, вероятность его наступления существенно повысится. Потому что произошло программирование вас на объявленный пункт назначения. Для вас будто в полной темноте зажгли маяк, к которому вы осознанно и неосознанно будете стремиться. Причем неважно, желаете ли вы наступления предреченных событий или вовсе не желаете, а даже боитесь. Всё равно вера в это будущее будет притягивать его к вам. Но всего этого может и не произойти. Вам нужно плыть в другую сторону от маяка. Это непросто, если в темноте всего один источник света. Поэтому вам нужно зажечь собственный маяк, задать цель и двигаться к ней. Верить в это будущее так же, как вы верили бы в предсказание прорицательницы.

Алик перехватил мой плавающий взгляд и подмигнул. В этом дружеском жесте я прочел: «Эй, привет, здорово тут, правда? А в воскресенье в сауне будет такая жарища, закипишь!» Я в ответ легонько покивал: «Поживем – увидим».

А профессор закручивал дальше.

– Карма, – протрубил он, – это не заранее прописанная где-то на небесах цепь конкретных событий в вашей жизни. Чтобы вникнуть в суть этого явления, необходимо поставить в основу его понимания слово «характер». Именно ваш характер, то есть устойчивая система психических качеств, определяющих реакции на внешний мир, и задает, какой шаг вы сделаете на очередном перепутье. Таким образом, характер заведомо определяет весь маршрут вашей жизни. Какие бы события – хорошие, плохие, нейтральные – ни происходили с вами, предоставляя выбор для дальнейших действий, связанных с их наступлением, вы будете поступать в рамках своего характера, в рамках тех алгоритмов, которые прописаны в ваших внутренних, душевных качествах, в вашей ДНК.

В моей ДНК явно прописалось что-то извне. Что-то свободное и красивое. Вернее – кто-то. Беспечно свободный и безумно красивый. Покачивающий своим бело-голубым сарафаном.

– Карма жизненного пути работает по тем же законам, что и конституция вашего тела. Которая также прописана в вашей ДНК. Но вы ведь имеете возможность видоизменять ваше тело. Допустим, вы тучный от природы человек, желающий побороть свой лишний вес, или, наоборот, худой, мечтающий иметь развитое мускулистое тело. В этом случае вы приступаете к соблюдению специальных диет и интенсивным тренировкам. Таким образом, вы своим решением и действиями вмешиваетесь в конституцию, изменяете свою внешность вопреки ей. И через месяцы мучений вы наконец достигаете желаемого результата. Однако природа, заложившая в вас конституцию тела, стремится вернуть его в первоначальное состояние. Люди, склонные к полноте, вновь набирают вес, а наращенные мышцы сгорают, когда перестает соблюдаться избранный новый режим. Поэтому, чтобы стать иным, вам необходимо всегда его придерживаться. Иначе конституция победит. Так же и с кармой. Чтобы изменить судьбу нужно действовать решительно, сопротивляясь присущим вам слабостям или, наоборот, излишней вспыльчивости и острому поведению. Нужно постоянно гнуть карму. Постоянно. И возможно, однажды вы пройдете рубеж – точку невозврата. После которой вы хоть и будете подвергнуты стремлению природы вернуть вас в исходные формулы, но уже никогда не возвратитесь полностью на нулевой уровень, с которого стартовали в своей жажде что-то изменить.

Венгров сделал паузу. Наверное, ему требовалось отдышаться. И завелся вновь.

– Это взлом. Сродни хакерской атаке на компьютер. Вы взламываете программы в своем теле, в своей душе, привнося в них изменения. Вы взламываете вашу карму.

Во мне закипало нетерпение. Я хотел, чтобы вся эта официальная научная часть вечера поскорее завершилась и началась неофициальная тусовка – с опциями свободных плотских утех.

– Время, – вновь озвучил профессор предложенную мной повестку дня, – это не только объективные величины, выведенные в определенные, понимаемые нами периоды. Это еще и субъективное распознавание длительности процессов. И связано непосредственно с вами. Ведь, вспомните, порой вам кажется, что несколько часов пролетело незаметно, а иногда, наоборот, они тянутся, словно недели. Всё это зависит от ваших внутренних ощущений, от вашего внутреннего состояния.

Вдруг его лицо расцвело, будто он придумал что-то невероятно захватывающее и сейчас вывалит целый мешок интересного, чем непременно приведет всех в восторг.

Надеюсь, это он вспомнил, что ему пора идти принимать лекарства или обычные вечерние процедуры. Ну ведь правда! Пора уже закругляться, Феликсович! При всем уважении.

– Как вы думаете, сколько мне лет? – загадочно продудел он, хитро поглядывая на своих слушателей.

Выглядел он лет на шестьдесят, но судя по его счастливому кудахтанью, наверняка он желает удивить всех, что ему на самом деле уже шестьдесят один. Если представить, что он культивирует получасовую зарядку по утрам и прием свежих овощей, то, в принципе, возможно и шестьдесят пять.

Никто из гостей не решался высказать предположение насчет возраста хозяина дома. Видимо, прикрываясь молчаливой вежливостью, боялись ошибиться на год-другой в большую сторону и, не приведи Вселенная, обидеть уважаемого полуседого старика.

– Ну же, смелее, – подначивал профессор, заигрывая с толпой.

Ничего не изменилось.

– Может быть, вы, милочка, угадали? – направил он свои волны блондиночке в красном платьишке, в большущих глазюках которой всё никак не угасала страсть.

Она, ошарашенная таким внезапным обращением лично к ней, да еще и при здешнем высоком обществе, сначала застыла, затем похлопала ресничками, выпиленными в редкие острые перья, и наконец ляпнула писклявым голосом:

– Сорок пять?

Поскакали смешки.

Ну это вообще жесткое зализывание перед стариком. Хотя, может, для двадцатилетней фифочки сорок пять лет – это и есть начало старости. Ничего, милочка, не расстраивайся, в следующий раз угадаешь и выиграешь мишку.

– Семьдесят! – прогудел пьяный голос.

Это был Соловьев. Безжалостный Соловьев. Который решил накинуть профессору на всякий случай лишний пяток-десяток – наверное, чтобы тот немного приземлился в своих фантазиях о собственной моложавости.

Его версия в зале была встречена боязливыми оханиями тех, кто поражался его смелости и предвкушал болезненную реакцию Венгрова.

Ну а что! Сам ведь нарвался.

– Мне девяносто шесть лет! – прокукарекал профессор.

И вот теперь в зале по-настоящему зажужжали.

Даже меня удивило это число.

Девяносто шесть! Это ведь ужетам, за гранью привычного. За гранью приличного. За гранью дозволенного.

Или он врет?

– Я вам не лгу, – заявил Венгров. – Альберт не даст мне этого сделать, он видел мой паспорт, когда недавно я покупал у него этот особняк.

Все взглянули на Алика, который с равнодушием к возникшему к его скромной персоне вниманию вежливо кивнул в знак подтверждения, что паспорт он действительно видел и там действительно указано, что Венгров Александр Феликсович прожил долгую и, несомненно, интересную жизнь. И, судя по его облику и прыткости, в ближайшие годы помирать не собирается.

Я вонзил в Алика вопросительный взгляд своих округленных глаз: «Че, серьезно, девяносто шесть?!» А он досадливо поджал нижнюю губу: «Прикинь! Я сам в шоке».

– А сколько бы вы мне всего отмерили, скупердяи? – довольно засмеялся профессор. Видать, радовался, старый пес, что смог всех потрясти своей древностью.

Сколько бы ему ни было отмерено, он явно проживает уже четвертую треть этого.

– А сколько вы отмерили себе?! – воскликнул он уже с полной серьезностью в голосе.

Все не успевшие заткнуться шептуны тут же замолкли.

– Что влияет на продолжительность человеческой жизни? Где прописано, сколько мы должны прожить? Неужели в той же пресловутой дезоксирибонуклеиновой кислоте?

В чем?

– В ДНК, – разжевал он как минимум для меня.

Вовремя. Как всегда. Молоток.

– В Европе, в 14-м веке, люди жили в среднем двадцать пять лет. В 17-м веке доживали до тридцати пяти. В 19-м – до сорока. На стыке второго и третьего тысячелетий продолжительность жизни почти достигла восьмидесяти лет.

Хорошо, что я живу в свое время. Тогда, когда Полина молода и прекрасна. Ну же, посмотри на меня еще. Подмигни, улыбнись, покажи язычок.

– Длительность жизни ограничена вложенной в нас программой. Программой старения и смерти. Но прописана она не в теле, а в разуме. В сознании и подсознании. Именно там находится регулятор настройки продолжительности жизни.

Опа! Так вот он где. Надо бы накрутить его на максимум. И уравнять с ним работоспособность моей половой системы. Лишь тогда это обретет смысл.

– Мы непроизвольно влияем на этот регулятор, когда, например, поздно заводим детей. В последние годы эта тенденция набрала популярность. Женщины стали рожать первого ребенка не до двадцати лет, как было принято в прошлые века, а намного, намного позднее. И это повлияло на увеличение цикла жизни. В котором предусмотрена необходимость вырастить и воспитать ребенка до достижения им возраста возможности самостоятельного существования. Некоторые считают, что природой учтено и пребывание людей в статусе дедушек и бабушек, – заулыбался он. – И я, пожалуй, разделяю такой подход.

По залу промчались воздушные потоки одобрения.

– Но это далеко не определяющий фактор воздействия на длительность жизни. Основной скрыт гораздо глубже. Вот здесь, – он указал на свой висок.

Мне кажется, если вскрыть его череп, то в нем можно обнаружить утраченные материалы: от рукописей Леонардо да Винчи до второго тома «Мертвых душ».

– Как же происходит настройка? – Венгров развел руками. И излишне не затягивая свое шоу, продолжил: – Мы видим, как умирают окружающие, видим, в каком возрасте обычно происходит естественная смерть, и, исходя из этих представлений, сами автоматически программируем себя на то, что подобный отрезок времени на этом свете предназначен и нам.

Профессор интригующе воздел одну руку и, поворачиваясь, обвел взглядом ряды насторожившихся гостей.

– Длительность жизни неограниченна! – проголосил он, импульсивно потряхивая вытянутым указательным пальцем. – Мы сами настраиваем этот срок, сбалансировываем его со сроком жизни окружающих нас людей. Не знай вы, что умрете от старости в семьдесят, в восемьдесят, в девяносто лет, то и не готовились бы к этому, и не программировали бы на этот период свой организм. Даже если обратиться к легенде о первом человеке, об Адаме, у которого не было возможности лицезреть естественную смерть других людей, то мы обнаружим, что он прожил почти тысячу лет. Тысячу! А не какую-то жалкую сотню.

Думаю, лет через двести привычного образа жизни у меня могла бы развиться депрессия еще лет на двести.

– Лично я, – задорно пробормотал Венгров, – планирую прожить триста лет.

Восторженные вздохи. Восхищенные возгласы. И, наконец, раскатистые аплодисменты.

– Жду вас всех на каждый из моих столетних юбилеев, – веселил он толпу с широкой улыбкой.

Вдруг я с ударной дозой удовольствия поймал сияющий взгляд моей принцессы. Теперь я знаю, что такое красота. И мне не нужно профессорское объяснение этого. Я чувствовал это внутри. Внутри! Там, где сладко.

И больше уже не слышал, о чем трезвонил босой старикан. Я ловил ее запах. Я отсоединялся от своего тела и призраком нежно обнимал ее сзади. Втирался лицом в ее волосы. Поцеловывал шейку. Поглаживал по плечу, по талии, по бедру. С силой, от которой она, несомненно, завизжала бы от боли, сжимал ее упругие ягодицы. Пфффф.

Наконец в речах профессора зазвучали нотки финала. Он подытожил:

– Берегите его. Уважайте его. И тогда время будет идти рядом с вами. Приятного вечера.

Через несколько секунд он исчез. Будто бросил дымовую шашку и скрылся в рассеявшемся повсюду дыму.

19

Сразу после незаметного ухода профессора зал наполнила легкая, ненапрягающая музыка. И это значило, что началась релаксирующая фаза вечера.

Гости разбредались по компаниям, усаживались в кресла и на диваны, выхватывали с подносов засуетившихся официантов новые напитки.

Надеюсь, уже можно в номера.

Я взял Полину за руку.

– Ты нужна мне… сейчас.

Вот так! Без всяких прелюдий. Без тупых околосветских разговоров. Без предварительно подготовленной почвы. Взял и вывалил ей всё как есть. Оно как-то даже само вывалилось. А я не удержал. И не хотел удерживать. Когда она рядом, я теряю самообладание. Я лечу на свет.

Полина улыбнулась.

– Ты сам ограничиваешь свой мир.

– Ты о чем? Чем ограничиваю?

– Мной, – произнесла она с милосердием в голосе и с разочарованием во взгляде. – Это не то, чему я хотела, чтобы ты научился. Понимаешь?

Да что она несет?

– Ничего я не ограничиваю. Просто сейчас мне нужна ты. И я хочу тебя получить.

– Но так ты не поймешь всего…

– Ты кто, мой духовный наставник? – нахмурился я. – Зачем мне что-то понимать? Я и так уже понял всё, что мне нужно. Я всему научился…

Да что я несу?

Я устало выдохнул. Стряхнул с себя заряженный, уверенный вид. И протянул виновато, будто оправдывался:

– Я как-то попривык к тебе.

Прозвучало достаточно жалостно.

Полина снова снисходительно улыбнулась.

– Давай ты послушаешь сегодня меня, – изрекла она.

Судя по властности, искрящей в ее глубоководных глазах, иного варианта она мне не оставила.

– Ну хорошо, говори.

Я уязвленно уставился на нее.

А она стала излагать:

– Представь, что между нами ничего не было.

Представить? Будто она не втягивала меня за собой в комнату номер «33»? А я не раздевал ее? Не укладывал в постель? И не втирался в ее сочное тело? Нет! Едва ли у меня получится.

– И ты не приезжал ко мне домой, мы не пили вино и не…

И не трахались?! А потом не трахались еще раз? И в третий раз, разумеется, тоже никакого соития не было? Мм… Кажется, и это не смогу стереть из памяти.

– И что мы вообще не знакомы.

Да откуда бы мне знать такую женщину? Такую умную. Такую искреннюю. Красивую. Милую. Ласковую. И такую, сука, хладнокровную.

– Почувствуй свободу от меня.

Я давно получил свободу от многого. А за последнюю неделю практически от всего. Но теперь – когда нашел ее, такую родную, – она требует, чтобы между нами не было никакой обозначенной связи.

Ну не сука?!

– Когда это случится, ты поймешь, что делать.

Полина ушла.

И унесла с собой смысл того, зачем я сюда пришел. Смысл того, зачем я судорожно ждал этой встречи. И даже еще больший смысл, дух которого проник во всё вокруг меня.

А, и ладно!

Я резко выхватил с проплывающего мимо моих глаз серебряного подноса бокал виски – да так, что официант чуть не уронил весь набор. Я высушил его в один заход – не отрывая от губ. Положил пустую тару на место, пока еще не пришедший в себя парень не умчал дальше угощать гостей, и тут же взял еще один бокал. Мне надо догнаться.

Погнали!

И правда! Пусть так. Я свободен. От всего. И от людей. И от вещей. И от влюбленностей, сука. От всяких там дурацких муси-пуси, мать их. К чертям романтику! К чертям прогулки под луной! К чертям луну! Я свободен от чужих слов и от своих желаний. От верности и от предательства. От прошлого и от будущего. Есть только сейчас. И сейчас есть я.

Я стянул с подноса третий бокал.

Где мой друг Алик? Где этот редкий понимающий меня человек? Уж он-то знает, что нужно, чтобы чувствовать себя хорошо. Он поможет мне настроиться на волну удовольствия и счастья и обрести гармонию с космосом, с природой, с рыбами, сука, с деревьями.

Где Алик? Где ты, мой друг? Поехали в сауну. Вызовем телок. Да побольше. Выстроим их в круг и устроим карусель похоти и разврата. Где же Алик?

Зря я не трахнул вчера Китти. Вот чувствовал ведь, что буду жалеть. Ну ничего. Я сдержу данное ей обещание. Как только она попадет в хит-парады, я вытрясу из нее всю малолетскую дурь, соскребу все блестки с ее худощавого тела и заезжу так, что ее дыры смогут снова закрыться только перед прощальным турне.

А пока я буду трахать других. И завтра, и послезавтра. И в обычный вторник, и в постный четверг. Да я уже сегодня кого-нибудь поимею. Потому что что-о-о?! Потому что самый лучший день для чего бы то ни было – это, сука, сегодня.

Да где же Алик?

Но Алика не было.

Зато был Толик.

Соловьев, кажется, уже неслабо накачался.

– Толик! – приблизился я, поймав его внимание. – Не подскажешь, который час?

Мы, держась друг за друга, захохотали. Его прямо разрывало. Казалось даже, что он не дышит. Отличный парень.

Он вскинул левую руку, отодвинул манжет пиджака, посмотрел на воображаемые часы и выпалил:

– Сейчас самое время! Мы чуть не опоздали!

И мы оба вновь заржали.

– А ты? – хлопал он по моей руке. – Не поменял еще свою дешевку на нормальные котлы… с подогревом? Ха-ха-ха. Противовирусные. Ха-ха-ха. Укрепляющие мужскую силу. Их-хиии-ха-ха!

– А как там твой взгляд с потолка? – я указал пальцем вверх. – Плешь на голове твой третий глаз еще не намозолила?

Соловьев не смог удержать слюни во рту. Хорошо, что брызги не долетели до меня. Люблю людей с самоиронией. Это многое говорит об их уверенности в себе и открытости для других.

– Зато мне очень удобно самого себя стричь, – задорно хрипел Толик.

– Ага, и парковаться! – добрасывал я углей.

Гости посматривали на нас с улыбками. Не знаю, правда, возмущала ли их наша веселая истерика или забавляла?

– Ты всё еще пешком? – не унимался я. – Может, тебя подвезти?

А Соловьев прыскал смехом сильнее. Проскрипел:

– А ну-ка, похвастайся!

Мы выползли на улицу.

Он с впечатленным видом подошел к указанной мной машине.

– Да это ж охренеть какой самолет? Крутейшее сухопутное говно. Стопроцентное качество, – он смотрел через окно в салон. – А дверь открыта?

– Щас открою!

С этими словами я с размаху внес в салон напольную вешалку, подобранную мной в фойе.

Стекло громко разлетелось.

Толик стремительно отскочил подальше, испуганно укрывая рукой голову от возможных бомбардировок с воздуха.

Я запрыгнул на капот. И захреначил вешалкой в лобовуху. Бам! Паутина по стеклу. Еще раз бам! Дыра. Осколки. Вдребезги!

Кто тут кем владеет?! Это ты принадлежишь мне! А не я тебе!

Бам! – удар по крыше. Многослойное красочное покрытие, лакированное ангельскими слезами. Агрессивный, аристократический, сексуальный аэродинамический обвес, меняющий форму по настроению водителя. Да кому нужно это дерьмо! Еще удар.

Просто железо! Вонючая пластмасса. Я спрыгнул и разбил фару. Которая светит пламенем, прикуренным от самого солнца. Другую. С омывателями с мертвой и с живой водой.

Я разносил стекла и чувствовал, что только в этот момент мог сказать, что этот автомобиль мой. До этого было наоборот.

К дьяволу мощность в 1000 пегасовских сил. К лешему шумоизоляцию как в открытом космосе. К такой-то матери широкий выбор ароматов от свежести тела семнадцатилетней рыжухи с конопушками до запаха гари испепеленного храброго сердца, а еще диапазон подсветки салона – от бликования неисчерпаемых золотых рудников до сияния вечной любви.

Удар! Плевать на управление голосом, жестами и силой мысли. Еще удар!

Двери, открываемые встроенным в них карликом-швейцаром. Бам! Сиденья из человеческой кожи отборных девственниц – без родинок и пигментных пятен. С прострочкой нитями из их волос. Хрясь! Руль из райского дерева познания добра и зла. Бых! Вставки в приборной панели из рога, сука, единорога. Удар! Удар! Удар!

Всё разбито.

Дырявое корыто.

Я обессилено выпустил из рук вешалку.

Вот он я. Хозяин своей жизни. Вершитель собственной судьбы. Повелитель кармы.

Я мужчина! Укротитель льва. Победитель мамонта. Убийца дракона.

– Ты совершенно больной черт! – захлопал в ладоши позади меня Соловьев. – Абсолютный псих, ха-ха.

Я обернулся.

Множество гостей, выскочивших во двор на беспокойный шум, с интересом наблюдало за моим боем. Уверен, и я бы не пропустил, как какой-то сумасшедший придурок разделывает свою мажорную тачку на ухнарь.

Но сегодня герой – я. И сегодня я – герой.

– Это надо отметить, – горланил Толик. – Пойдем выпьем.

Наконец я с облегчением выдохнул, и мы двинулись назад, в особняк.

– На твое предложение подвезти… – Соловьев тащил меня за шею, – пожалуй, откажусь, мне кажется, в салоне накурено, – и вновь заржал.

Мы вошли в зал.

Некоторые гости зааплодировали. Видимо, это была благодарность за развлекательное зрелище. Да на здоровье! Свои отзывы отправьте мне на почту.

– Давай. Держи.

В моей руке очутился бокал.

– Всё продолжаю узнавать в тебе себя, – бормотал Соловьев. – А бильярдным кием ты орудуешь так же талантливо, как вешалкой? Хе.

– Нет, иначе бы меня к столам не подпускали.

– Надо бы нам раскатать партеечку. Может, завтра…

Мы чокнулись и выпили.

Я огляделся вокруг. Профессора не было. Но возможно, он подглядывал за моим бешенством во дворе из окна, встав на носочки своими босыми ногами.

Полины тоже не было. И из-за этого тоска в одно мгновение наполнила мое сердце. Я даже, как она и хотела, вообразил, что ее никогда не существовало. А значит, мне стало снова некого любить.

Зато среди гостей была профессорская нимфетка. Она разговаривала с какими-то женщиной и мужчиной. И всё так же робко поигрывала пальчиками со своим красным платьишком.

Похоже, вот ей и дам сегодня под хвост.

Подошел к ним.

– Можно украсть у вас собеседницу? – обратился я и, не дожидаясь ответа, взял малышку за талию и отвел в сторону.

Ее глаза заблестели, как снежные горные вершины на рассвете. На лице кипело удивление, волнение и интерес.

– Я не хотел так бесцеремонно отрывать вас…

– Честно сказать, я и сама уже не знала, как от них отделаться, – закокетничала блондиночка.

– Я только что потерял очень дорогой для меня автомобиль, и мне нужно с кем-нибудь поделиться.

– Да, я видела, – она заулыбалась. – И чем же он вам так дорог?

– Он был дорог мне как память о трехстах тысячах долларов.

Тонкий ребяческий хохот.

Смейся, смейся, моя прелесть!

Громко, звонко, веселей…

Я хочу, чтобы мы разделись…

И… я тебя жестоко отодрал раком. Стихи не получились. Но ведь я и не поэт, я соблазнитель-прозаик.

– Выходит, вам больше не на чем кататься? Хи-хи.

Не делай поспешных выводов, детка. Я куражно прокачусь на тебе. Понажимаю на все педали, поклацаю все кнопочки и поставлю тебя на два колеса на опасном повороте. У тебя непременно лопнут шины.

– Ну почему же? У меня еще остался вертолет.

Незатейливый треп. Прогулка по гостинице.

Я мало что запомнил из того, о чем она кудахтала. Даже как ее зовут. Какая-то «…аша». То ли она студентка профессора, впервые приглашенная за высокую успеваемость и усидчивость на дополнительные внеклассные занятия, то ли она его двоюродная внучатая племянница. Но я уверен, что он приметил эту лапочку для своего личного употребления. И возможно даже – учитывая его тягу к жизни! – он всё еще способен кинуть палку в свои неприемлемые девяносто шесть лет. А еще может быть, что он и не умирает, сука, лишь потому, что пьет кровь молодых тупых девушек. И эта «Аша», судя по той бестолковщине, которую она без умолку несла, была как раз такой. Но это никак не отменяло ее пригодности для других, неинтеллектуальных целей. Попец отличный.

Разглядывание коридорных картин. Высматривание звезд у окна.

Я поддакивал ее вдохновенным бредням о мудрости Венгрова и его учений о Вселенной, об устройстве мироздания, о внутренней гармонии. Поощрял своими умиленными улыбками натянутые примеры из ее жизни, подходящие, как ей казалось, под философию профессора. И совсем уж искренне порадовался ее разделению проповедуемых стариком принципов духовной свободы. Это как раз то, что мне сейчас от нее нужно.

Поцелуй за углом. Прорыв под платье.

– Не здесь! – визгнула нимфетка.

Согласен – на кровати будет удобнее. Тем более в этой бывшей гостинице их около пятидесяти. Надеюсь, имеются вакантные номера. Можно даже без мини-бара и завтрака.

Она резво повела меня по коридорам, но – минуя ряды дверей с цифрами. Не в темный ли чулан?

Мы проскакали вниз по лестнице и оказались в бильярдном зале.

И откуда такое уверенное ориентирование в здании, в котором она впервые?

– Профессор устраивал для меня экскурсию по особняку, – пролепетала нимфетка в ответ на мой удивленный взгляд.

Я потянулся к выключателю, но моя рука тут же была перехвачена.

– Не будем включать свет.

Пусть так. Всё равно лампы были ни к чему: освещение дворовых фонарей сквозь небольшое открытое окно у потолка создавало нужное видение. Вдувался свежий воздух. С запахом леса.

«Аша» легко струхнула платье на пол. А я бодро поскидывал с себя всё, начав кривоногим выпрыгиванием из обуви и закончив мужественным избавлением от трусов.

Она очарование. Я бы мог ее любить. И буду. Сейчас!

Я схватил ее под мышки и приподнял. Она обвила мои бедра ногами и налетела с поцелуями.

А мягкой кроватки-то здесь не предусмотрено.

Есть только бильярдный стол.

На него я и усадил ее горячую попу. И уложил кошачью спинку.

С таким количеством движений я бы закатил в лузы все шары в десяти партиях. Я бы порвал сукно. Это точно – потому что ссадины на коленях и локтях мне обеспечены. А ей придется замазывать лечебным кремушком свою спину.

Как только стало понятно, что я заключительным ударом сравнял счет, выведя его на 1:1, моя девочка поздравила меня поцелуем в губы и благодарной улыбкой. Затем она со скоростью паровоза вползла в платье, сказала, что ей нужно срочно в ванную, и испарилась.

Похоже, профессорская экскурсия была очень полная, раз она разведала, где можно втихаря потрахаться и наскоряк помыться. Надо бы еще выпытать у нее, где хозяин держит свой вкусный вискарь.

Всё было классно.

Отличная девица. Не жалел ни секунды. Словно сбросил немало лет. И мне стало не 30, а 15: минус 15 лет от беспалевного хаотичного секса в полутемном подвальном помещении.

Я вышел на улицу.

Мой некогда страстно любимый автомобиль безжизненно блестел под фонарями. Да, здорово ему от меня досталось. Мертвый лев – это уже не лев.

– Дина.

– Да, Эдуард Валентинович?

– Закажи эвакуатор. Пусть заберет мою машину из дворика бывшей гостиницы «Магнолия», а то что-то не заводится.

– Хорошо.

– И такси вызови мне.

Я взглянул в темноту леса, овеянную одинокостью. А почему нет?

– А я пока прогуляюсь навстречу пешком, – пробурчал я в трубку.

– Поняла. Я всё организую.

Моя умница.

Я двинулся по дороге в сторону дома. Машин не было. Вдоль обочины росла трава. Я присел и прикоснулся к ней.

Есть какое-то чувство жизни в этом. Я снял туфли, носки и наступил босыми ногами на траву.

Он был прав. Это слишком легко понять и самому, чтобы объяснять.

Я шел, топча зеленые отростки. Един с природой. Чувствовал каждую неровность земли. Каждый травяной сгусток. Песок.

Я был свободен. Как никогда раньше.

Наверное, это и есть то, к чему меня направляла Полина. Единственное, вопреки ее обещаниям, я всё еще не понимал, что мне делать дальше. Что можно делать человеку, который абстрагировался от всех связей, делающих его зависимым? Который потопил свои цели, словно корабли, мешающие великолепному морскому пейзажу, и теперь, сидя в позе лотоса, безмятежно левитирует над землей – там, куда не долетают голоса людей, гудение машин и безумные грохоты города. Ему можно лишь наслаждаться красотой – потому что все цели на самом деле давно достигнуты, а осталось лишь их заунывное эхо.

Мне было хорошо. Может быть, помимо чувства свободы, меня насыщал покой, который дает человеку дорога домой.

Не знаю, может быть, это и есть счастье?

Оказалось, что я еще не был готов преодолевать большие расстояния, ступая босыми ногами. Это уже немного болезненно. Неужели прыткий старикашка тренировался и умеет ходить по углям и гвоздям?

Меня осветили появившиеся из-за поворота фары.

Автомобиль, приблизившись ко мне, замедлился, и я разглядел шашечки на крыше.

Это за мной.

20

Цифры на звонящем мобильнике были незнакомые.

Я почему-то надеялся, что это Полина. Нет, не надеялся, а просто хотел этого. Наверное, поэтому и ответил. Но голос был мужской.

– У меня сейчас под окном припаркованы дорогие машины. Давай скорей сюда, я дам тебе биту. Ха-ха-ха.

Это был Соловьев. И был, как всегда, жизнерадостен.

– Как насчет вчерашнего договора о бильярде? – верещал он. – Или ты только в кармане шары катаешь? Ха-ха.

– От злости будешь кий грызть. Жалеть не стану, не посмотрю, что ты уже старый.

– Кто старый? Я старый? Да мне всего двести лет от роду, – смеялся он, обыгрывая речь профессора. – Я планирую прожить еще восемьсот. Кстати, ты заранее приглашен на мой тысячелетний юбилей.

– Хорошо, приду, но только если это будет не в пятницу. А то по пятницам я посещаю лекции.

Соловьев радостно угорал.

– Дома?

– Дома.

– Я скоро за тобой приеду, – уверенно буркнул он, давая понять, что знает, где я живу. Если уж мой телефонный номер откопал, то и не заблудится.


* * *

Это был черный «мерседес». Модель, которую уже лет семь не выпускают.

Из автомобиля выпорхнул водитель, одетый в строгий костюм, и прыжком-прыжком подскочил, и открыл для меня заднюю дверь.

Появилось улыбающееся лицо Соловьева.

– А я всё боялся, что ты прихватишь с собой вешалку, – подмигнул он.

– С твоей телегой я и голыми руками управлюсь.

Я подсел к нему на заднее сиденье, и мы пожали руки. Машина поехала.

После пары заурядных приветственных фраз он спросил меня, как мне понравилась вчерашняя лекция Венгрова. Я ответил, что ожидаемо впечатлила, но хоть профессор рассказывает всегда очень убедительно, у меня всё равно остается чувство, что эти знания уж слишком космические, слишком запредельные, слишком… слишком…

– Сомнительные? – ввернул Соловьев.

– Ну, вроде того. А ты как относишься ко всем этим знаниям?

– С огромным доверием. Это не какие-то фантастические теории, выкачанные из древних сказок. Это та самая скрытая истина. Которая продолжает скрываться теми, кому она доступна. Потому что чем больше людей будет обладать знанием об устройстве мира, тем больше их будет лезть вверх, в центры, откуда осуществляется управление этим самым миром.

Увидев мой невпитывающий, недоверчивый взгляд, Соловьев понимающе выдохнул.

– Я тебя сейчас научу, – сказал он. – Научу методике познания. Ты сможешь сам отличать правду от вымысла в любой сфере.

Я сделал внимательное лицо. Если меня чему-то хочет научить олигарх, то я готов слушать, не перебивать и делать заметки ручкой прямо на ладони.

– Существует три метода познания. Первый – это размышление. У тебя, у меня, у каждого есть свой жизненный опыт, накопленные знания, представления об окружающем мире, все мы умеем, кто-то хорошо, кто-то не очень, думать. Поэтому когда мы получаем новую информацию, то ее необходимо пропустить через весь трубопровод разума, взглянуть на нее со всех доступных углов и путем простых либо, напротив, сложнейших умозаключений, следующих одно за другим, прийти к какому-то определенному выводу. Который признается нами как окончательное определение того нового явления, которое мы исследовали и над которым так упорно ломали голову. Поэтому размышление – очень важный метод, согласен?

От меня, видимо, требовалось только послушно кивнуть в знак того, что я не уснул. Эту миссию я успешно выполнил.

– Второй метод – это изучение экспертного мнения. В каждой отрасли есть специалисты, глубоко вникшие в интересующую тебя тему. Это люди, имеющие соответствующее высшее образование либо ученую степень, кандидаты, доктора наук. Есть практикующие специалисты с многолетним опытом. Поэтому отличный способ разобраться в любом предмете – это спросить о чем-то того, кто в этом действительно разбирается, согласен?

Снова мой благородный кивок.

– Но и здесь есть подвох. Эксперты люди разные, и мнения у них, соответственно, тоже часто складываются разные и даже порой противоречащие друг другу. Так кого из них слушать? Непонятно. Всех сразу – не получится. Кого-то одного – риск заблудиться. Поэтому экспертов всегда необходимо выслушивать несколько. С десяток мнений хотя бы. Нужно стараться вникнуть, на чем основаны их слова, теории, на каких фактах или учениях, насколько логично построены их рассуждения. И тут снова мы возвращаемся к размышлению. Анализируем полученное экспертное мнение. Лично я всегда пользуюсь простой логикой. Это отличное средство, ведущее к истине. И часто прихожу к выводу, что истина кроется, например, на девяносто процентов в словах одного эксперта, а остальные десять его теории не находят подтверждения моей собственной логикой. Но зато подходят какие-то элементы учений иных экспертов. Вот так, из частей, и складывается общая картина, вся целостность которой тебе ясна и понятна. Всё логично, всё на своем месте.

Соловьев во время своего монолога активно жестикулировал. Закончив говорить, он всё еще держал руки в воздухе, а пристальный взгляд – на мне.

– И третий метод, – он выставил три пальца на руке, – это собственный опыт. Любое явление, в котором мы участвовали лично, видели, слышали, трогали, употребляли, понимается нами без условностей. Всё становится очевидным. Себе и своим ощущениям мы верим как никому. А в этом и кроется порочность данного метода. Он слишком субъективен. Зависит от нас, не всегда умных – как никогда мы о себе не подумаем, не всегда умеющих правильно отличить белое от черного, не говоря уже о светло-сером от темно-серого. У нас всегда разное состояние, настроение. Поэтому этот способ нельзя назвать абсолютным для познания чего-либо.

Снова он сделал паузу перед, наверное, триумфальным завершением монолога.

– И только когда все эти три метода совпадут в своих выводах, – громко и членораздельно проговорил Соловьев, сжав пальцы одной руки другой, – только тогда можно считать, что ты пришел к истине. Что ты познал это явление всецело.

Немного подержав руки неподвижно перед собой, он наконец удовлетворенно откинулся на спинку сиденья.

А потом сказал:

– Правда, я противник применять метод личного опыта, когда остальные методы говорят, что это может быть или наверняка будет небезопасно для жизни или здоровья.

– Это как?

– Ну, например, прыжок с парашютом. Я из-за этого никогда не прыгал с парашютом, представляешь! А ты прыгал?

– Ага.

– Я бы удивился, если нет, – ухмыльнулся он. – Ну или, например, наркота. Не нужно познавать ее личным опытом, зная от всех экспертов, что это яд, который оказывается сильнее твоей воли, как бы крепко ты в нее ни верил, и делает тебя зависимым. И убивает тебя, несмотря на какие-то иные ложные ощущения. Ведь ты же пробовал наркотики?

– Нет.

– Нет?!

– Нет.

– Как так? – он пялился на меня округлившимися глазами. – Не верится. Как молодой парень вроде тебя смог избежать это говнище?

Я мог сказать, что как раз умело пользовался первым методом познания – размышлением – и пришел к выводу, что наркотики – это зло. Или мог отшутиться, что у меня на них аллергия.

Но я, испытывая необъяснимое доверие к Толику, выложил правду:

– Восемь лет назад в течение одного года умерло двое близких мне людей. Мой бывший одноклассник и мой двоюродный брат. Их убила эта дрянь. Им обоим было по двадцать два.

Я говорил неспешно. А Соловьев, почувствовав, что я предельно искренен, молчал с внимательным, сосредоточенным видом.

– Это был такой яркий… опыт, как ты говоришь, познания смерти. Не пожилого человека, а молодого… молодых. Которых я знал лично с детства. С которыми проводил кучу времени вместе. С которыми виделся и разговаривал только вчера… Я будто увидел, как смерть прошла рядом… и как она страшна… Короче, у меня возникло полное неприятие к наркотикам, хоть к тяжелым, хоть к легким, неважно…

Воспоминания и мысли о смерти вновь растревожили во мне мой давний страх перед ней. Так же, как и после столкновения с бомжом. Едкие волны неприятно прошлись по телу, заморозив горло.

Выждав несколько секунд безмолвной паузы, Соловьев изрек:

– Мы приехали.

Я поднял глаза и увидел на здании, около которого мы парковались, громадную неоновую вывеску: «Королевский карамболь».

Мне уже приходилось здесь бывать, закатывать шары в лузы, торговаться с хозяином насчет продажи заведения и флиртовать с его очаровательной молодой женой. В итоге с хозяином мы не смогли договориться. А вот с его женой у меня всё получилось. Грешен.

Ну вот – помяни черта!

– Эдуард!.. Прости, не помню, как по батюшке, – встретил меня карамболевский владелец, едва мы с Толиком вошли в зал.

– Валентинович.

– А, точно, Валентинович, – он скалился во все зубы, демонстрируя широкую надменную улыбку. – Давно не заходил, это обидно. Неужели пришел, чтобы снова клянчить у меня мой «Карамболь», а? Хе-хе.

Нет, пришел снова трахнуть твою жену. Да и вообще, я буду ее трахать, пока ты не продашь мне это здание.

– Сегодня мы просто отдыхаем.

– Рад видеть. Прошу! Для вас наш лучший стол.

Он подозвал какого-то парня в коричневой жилетке и приказал ему организовать всё для нашего приятного досуга.

Парень, приняв услужливый вид, пригласил нас проследовать за ним к столу с красным сукном. А затем метнулся за вискарем – уже по распоряжению Соловьева.

В зале было немало гостей. Почти все столы были заняты. А вокруг них кружили молодые люди. Некоторые в сопровождении очень даже хорошеньких молодых женщин. Вон той рыженькой забросить бы в лузу.

Толик снял с себя пиджак, излучая предвкушение удовольствия.

– Ну что, по соточке для начала? – молотнул он.

– Нет, извини, я не играю на деньги.

– Да разве сто штук – это деньги?

Он ухмылялся, разглядывая мое непробиваемое выражение лица, на котором был отчетливо зафиксирован озвученный отказ.

– Ну что за принципиальная позиция? – Соловьев будто возмущался, но без напора. – Так ведь интереснее.

– Это мне еще давно внушил отец, – сказал я.

Толик заинтересованно поднял глаза.

– Он взял с меня слово, что я никогда не буду ни во что играть на деньги. Он считает, что фортуна не может быть источником дохода. Что деньги нужно зарабатывать, а не выигрывать.

– Уважаю, – отозвался Соловьев, намеливая кончик кия. – Тогда я полагаю, что ты из бедной семьи, так?

– Почему из бедной?

С чего это он так решил? Из-за того, что отец не выиграл в карты деньги на мое образование?

– А из какой?

– Из обычной, – с пышущей гордостью бросил я.

– Обычная – это и есть бедная, – продекламировал Толик. – Без обид.

Я не стал никак это комментировать, тоже снял пиджак и потянулся за кием.

– Ну давай не на деньги, – пробурчал Соловьев, вытягивая ситуацию. – Давай на поступок, идет?

Я бросил на него вопросительный взгляд.

– Кто проиграет, тот пригласит к нашему столу ту рыжую кобылу, идет? Ты ведь тоже ее заметил?

Похоже, у нас вкусы совпадали.

Я виновато улыбнулся. Намекая не только на то, что он прав, а еще и на то, что рыженькая симпатяшка была в компании двух спортивно сложенных ребят. И уместно ли ее с таким багажом разыгрывать между нами?

– Значит, решено, – бодро заявил Соловьев. – Разбивай.

Я размашисто провел ладонью по воздуху, предлагая ему начать первым.

– Ты что, правда обиделся? – сухо процедил Толик. – Чего вдруг замолчал?

– Не на что обижаться, – оправдался я.

Соловьев нагнулся над столом, прицелился и резким ударом разбил треугольник из пятнадцати шаров, один из которых закатился в дальнюю левую лузу.

На лице моего оппонента не образовалось мимики радости. Он держался так, словно это попадание само собой разумелось. Как и, надо полагать, все предстоящие.

– Я знаю кое-что о деньгах, – сказал Толик. – Знаю, какова их природа, по каким законам они двигаются. Ведь деньги тянутся вовсе не к деньгам, как говорится в пословице. Деньги тянутся к людям, думающим о них правильно. Ты, наверное, слышал о счастливчиках, выигрывавших в лотерею крупные суммы, иногда миллионы долларов – на всю жизнь должно хватить, и тебе, и детям. Но почти во всех случаях через время они все деньги полностью прожирали, пропивали, просерали, короче теряли всё свое новое, свалившееся на голову богатство. В мозгах потому что понимания не было. И относились к этому, и думали об этом неправильно. Всё дело в мышлении. Если, например, два парня, один – зарабатывающий 500 баксов в месяц, а второй – 5000 баксов, вдруг потеряют работу, то через время первый найдет новую работу, на которой ему будут платить примерно столько же, 500 долларов, плюс-минус. А второй устроится на работу с окладом примерно в привычные ему пять косарей. Почему так? Да потому что ему и в голову не придет искать работу с зарплатой в 500, вот почему! Всё дело в мышлении. У каждого в мозгах уже прописана сумма, которую он может позволить себе зарабатывать. И пока первый парень не переключит в своей башке тумблер, он не вырвется из жизни, в которой пятихатку надо растягивать на месяц.

Я согласительно покивал.

– Девяносто девять процентов всех денег на планете находится в руках одного процента людей, – отчеканивал Соловьев. – Это известный факт. Справедливо это или нет – уже другой вопрос. Но дела обстоят именно так. И даже если так случится, что в ответ на жалобные вопли всех неимущих Вселенная заберет все-все деньги и раздаст их равномерно всем людям на свете, чтобы, например, не было ни бедных, ни богатых, а все были равны, независтливы и счастливы, то через время деньги вновь перераспределятся и сконцентрируются в тех же точках примерно в тех же пропорциях. Бывшие богачи снова станут богачами, а бедняки – бедняками. Всё вернется на круги своя, какие революции ни устраивай. Всё дело в понимании природы денег, законов и в итоге в обращении этих законов в свою пользу.

Это его «обращение законов в свою пользу» напомнило мне рассказ Полины о Дрессировщиках.

Толик на несколько мгновений замолк, как бы обозначая, что его речь была прелюдией к чему-то.

– Ответь мне… если сможешь, откровенно, – он будто погрозил мне глазами. – Что заставило тебя вырваться из того уровня достатка, в котором ты рос?

– Отвечу откровенно, если ты сейчас забьешь.

Соловьев посмотрел на меня словно на ребенка, которого он собирался проучить за дерзость. Наклонился, прицелился, покачал кием, ударил по шару. И закатил его.

– Я весь внимание, – спокойно произнес он. И потянулся к своему бокалу.

Ну что ж, откровенно так откровенно. Честность я люблю.

Я говорил, пока вытаскивал забитый шар из лузы и ставил его на соловьевскую полочку.

– Думаю, всё дело в отношении людей к бедным и к богатым. С бедными никто не хочет лишний раз общаться, иметь с ними хоть какую-то связь. Внутри возникает странный негатив. Будто страх, что они тебя о чем-то попросят – дать им денег или еще что-то, а ты этого не хочешь, и даже не хочешь отказывать, чтобы не чувствовать себя жадиной. Тебе кажется, что бедность – это какая-то болезнь, которая передается, как, например, грипп, по воздуху или от прикосновения. Какое-то чувство брезгливости, что ли. Бедных знакомых не узнают на улице.

Я заметил пытливый взгляд Соловьева, прочел в нем вопрос, решил, что расшифровал его верно, и сказал:

– Да, да, я по себе сужу. По кому же мне еще судить.

Он понимающе улыбнулся. А я продолжил:

– А с богатыми наоборот. К ним тянутся. С ними хотят общаться, проводить время, они кажутся интересными людьми. Тебе кажется, что если ты будешь держаться ближе к богатому человеку, то тебе что-нибудь может перепасть от него. Вот такое тупое внутреннее ощущение у меня было. И ведь какая-то доля правды в этом есть. Но вращение среди обеспеченных кого-то заставляет лишь подражать им, соответствовать внешне, даже не имея при этом хоть сколько-нибудь существенного счета в банке. Чучела. А меня это побуждало думать. Думать и думать, как бы заработать еще. И я зарабатывал, я работал, как кочегар, чтобы добиться того, что у меня есть.

Соловьев улыбнулся еще шире. На его лице я прочел недоверие.

– Разве ты всё это заработал? – ехидно бросил он. – Разве твои доходы поступают тебе от работы?

Нет, у меня дома стоит станок для печати, сука, денег.

– Чем ты занимаешься?

Но я не успел открыть рот, как Толик сам ответил:

– Ресторанами? Значит, ты заработал много денег, потому что продавал людям супы, бифштексы и вино, так?

Я выжидательно молчал.

– Значит, ты гениальный ресторатор, так? – заливисто прогудел Соловьев.

Он что, пытается меня простебать? Пора его тормозить.

Я проскрипел:

– Есть кое-какие таланты.

Он сделал глоток виски, отставил бокал и, качая головой, помахал указательным пальцем.

– Нет, это не так, – язвительно пробормотал Толик.

Его что, профессор укусил?

– Я знаю, откуда у тебя основные доходы, – хитро протянул он. – Нет, ты не работаешь. Я знаю, какой у тебя бизнес.

И загадочно отвернулся к столу готовиться к новому удару.

– И какой же? – не выдержал я.

– Отвечу, когда забью.

Он стал колыхать кием взад-вперед, прицеливаясь.

– Я сказал не «если», а «когда».

– Я слышал.

И он забил.

Надо отдать ему должное. Глаза всё еще видят, руки всё еще не трясутся.

– Ты продавец денег! – небрежно изрек Соловьев.

Я был готов к такому повороту. Все-таки он большой банкир. И о таком заметном в определенных финансовых кругах человеке, как я, ему, несомненно, могло быть известно. Не удивлюсь, если перед сегодняшней нашей встречей ему принесли папку с досье на меня. В котором есть даже мои штрафы за превышение скорости. А, и пусть. Не придется много о себе рассказывать.

– Ты продавец денег, – тем же тоном повторил он. – Но даже при этом ты, я уверен, мало что о них знаешь. Ты не осознаешь, что из себя представляют и откуда появляются деньги.

Я не понимал, что происходило. Второклассник хвастается перед первоклассником своим знанием алфавита? Не много ли он на себя взял? Это даже как-то обидно.

– Неужто знаешь? – Толик принял позицию для нового удара. – Скажи мне, Эдик, кто создает деньги?

Зачем я должен отвечать на эти тупые вопросы?

Но что-то внутри не позволило мне просто промолчать или как-то остроумно отшутиться.

И я уныло произнес:

– Правительство.

Соловьев ударил по шару. Но ни в одну лузу ничего не упало.

Досада пронеслась по его лицу мимическими морщинами.

Я прав – он много на себя взял.

Толик повернулся ко мне и ухмыльнулся:

– Я промазал, потому что ты меня рассмешил.

Смеется тот, кто смеется, как клоун, спаливший весь цирк.

– Нет, Эдик, ты неправ, – Соловьев вновь схватился за свой бокал. – Правительство не создает деньги. Они появляются иначе.

Я взял мелок и принялся натирать им острие кия.

– Так и кто же все-таки создает эти деньги, будь они неладны? – задиристо протрезвонил я.

– Отвечу, если ты попадешь, хе-хе.

Ну что ж. На бильярдном столе я не только трахаться умею.

Прицельным и закручивающим ударом я отправил свояка прямиком в среднюю скважину.

– А ты везунчик! – весело воскликнул Толик.

И пошел ставить мой первый шар на пока еще пустую полочку.

– Ты заслужил, – бормотал он. – Я расскажу тебе эту страшную историю.

Я двигался вокруг стола, выбирая следующую цель.

– Давным-давно, тысячи лет назад, никаких денег не существовало. А каждый хозяин семейства добывал всё, что нужно жене и детям, самостоятельно – еду, одежду и так далее.

Я заулыбался в ответ на его манеру рассказывать детские истории. Этим, что ли, он хотел со мной поделиться? Говоря так, словно я дебил? Хотя это, наверное, с возрастом появляется желание о чем-нибудь потрепаться, поумничать, попросвещать. Ну пусть тешится.

– Каждому приходилось быть и охотником, и мясником, и садоводом, и портным и так далее. Но потом соседи стали обменивать то, что у них было в избытке, на то, чего они раздобыть не сумели. Так появились мясник, садовод и портной, и каждый занимался только своим делом, а потом обменивался плодами своего труда с другими.

Толик сделал глоток из бокала. И пошел вытаскивать из лузы второй забитый мной шар.

– Когда оказалось, что не всегда производимый хозяином продукт требовался его соседям и, стало быть, он не мог ничего себе выменять на него, тогда всем потребовалось универсальное средство обмена, которое бы все принимали. Именно разделение труда послужило причиной появления денег. Этим средством обмена стало… ну, уверен, это ты знаешь, конечно, золото. Оно было блестящее, оно плавилось под различные формы, и у него была своя магическая притягательность. Даже спустя эти самые тысячи лет ничего не изменилось. Золото всегда в цене.

Третий шар, заряженный энергией, полученной от моей руки, юрко залетел в сеточку.

Блеск в глазах Соловьева потускнел. Но, несмотря ни на что, он продолжал увлеченно вещать.

– А дальше происходит очень интересная вещь. Поскольку золото было тяжелым, громоздким и трудноперемещаемым, хозяйства, которые уже превратились в государства и заимели правительства, стали выдавать вместо золота расписки. Бумажки. В которых указывалось, что за них государство обязано выдать имеющееся у него обозначенное количество золота. Это удостоверялось подписью короля. С этого времени началась эпоха денег. Которые дошли до наших дней. И если сначала деньги выпускали эквивалентно количеству имеющегося золота, то впоследствии выпуск бумажек, за которыми не имеется золотого обеспечения, стал превышать стандарт в разы. Так вот что такое деньги, Эдик. Деньги – это долги. Купюра в твоем бумажнике представляет собой долговую расписку правительства на предъявителя. Оно гарантирует всеми правдами инеправдами, что за эти расписки ты всегда сможешь получить соответствующее количество золота. Ну или чего там тебе хотелось бы купить. И на этом всеобщем доверии к государственной гарантии мы обмениваемся деньгами между собой, принимаем их и расплачиваемся ими. Если в один прекрасный день во всем мире будут погашены все долги, то денег просто не станет.

Шар долго кружился около лузы, щекоча нервы и мне, и Соловьеву, но в итоге свалился куда нужно. Четвертый!

Кажется, Толик стал поглядывать на рыженькую кобылку, изящно шаркающую длинной ножкой около соседнего стола. Это значит, его вера в собственную победу ощутимо подорвана.

– А теперь главное, – протянул он. – Я расскажу тебе о таких, как я.

Звучит интригующе.

– Представь, что я банкир. Уверен, у тебя это легко получится, хе-хе. Итак, я банкир, и ко мне обращается какой-нибудь… например, Аркаша, – он указал пальцем на своего воображаемого друга, стоящего, очевидно, рядом с ним, – и открывает в моем банке вклад – вносит сто рублей. Затем ко мне приходишь ты и берешь в долг сто рублей. В этот момент происходит чудо. К тебе не переходят Аркашины деньги, они продолжают условно принадлежать ему, ведь у него есть право забрать их в любое время. А вот твоя долговая расписка представляет собой ценность и становится особой формой денег. Ее можно продать, за те же сто рублей, например, ну или чуть дешевле. В момент заключения договора я создал твой долг. Я создал долг, а значит – я создал деньги! Под них не напечатано бумажки. Они стали существовать в виртуальном мире. Мире договоров, расписок, электронных банковских счетов. И будут там существовать, пока не погасится долг. Но в реальном, материальном мире их нет. И так каждый раз, когда я даю в кредит. А Аркашиных наличных осталось столько же, сколько было, правильно?

Я кивнул, продолжив разглядывать шары на красном сукне, приставляя к ним воображаемые линейки и угломеры.

– Но это не самое пугающее. Страшнее денег, которые создает банк, только деньги, которые он не создает. Вернемся назад: ко мне приходишь ты – человек, которому нужны деньги. Но я не твой близкий друг, чтобы давать тебе деньги просто в долг, напоминаю, я банкир и даю деньги с условием их возврата с процентами. Итак, я дал тебе сто рублей с условием того, что твой долг будет расти каждый год на двадцать процентов. Через год ты мне будешь обязан вернуть сто двадцать рублей. А где же ты возьмешь эти начисленные двадцать рублей? Понятно, что ты где-то заработаешь, добавишь к основной сумме и отдашь мне. Но дело не в этом. Жили-были сто рублей. Живые, бумажные. Допустим, одной купюрой. И я отдал их тебе. Но одновременно с этим образовался твой долг передо мной в сто двадцать рублей, то есть на двадцать рублей больше той реально существующей купюры. А этой самой двадцатки в природе не существует! Для их погашения банком не созданы деньги даже в виртуальном мире. И чтобы они могли быть погашены тобой, я продолжаю выдавать тебе новые кредиты, создавая тем самым новые деньги, всё больше раздувая этот мыльный пузырь. И уже потом, возможно, правительство будет вынуждено напечатать купюру под эту двадцатку. Вынуждено! А чем больше появляется денег, тем выше инфляция, цены растут на всё – это проходят на первом курсе экономических факультетов. Но не правительство создало эти деньги. Их создал я. Банк.

Я оторвал глаза от шаров и оглядел Соловьева. Он был слишком возбужден. Словно рассказывал о вопросе жизни и смерти. И ему как будто было крайне важно, чтобы я его услышал. И понял. И посочувствовал. И поддержал.

– А представим, что через год ты смог мне вернуть только двадцать рублей, то есть только проценты. Через год еще двадцать. Через год еще. Итого через пять лет я возвращу себе от тебя все вложенные в сделку сто рублей в виде процентов, а ты всё еще останешься мне должен сто рублей основного долга. Понимаешь? Я тебя поработил. Я сам не работаю, не осуществляю никакого производства, даже не торгую. Я делаю деньги из денег.

Я поймал паузу в речи Соловьева, в своем дыхании и между ударами моего сердца и стукнул по шару. Это пятый, детка!

– Я тебе сейчас процитирую из одной известной книги, которая многих вдохновляет. Возможно, ты слышал о ней. Я тоже нашел там для себя очень интересные строки. Вот они. «Не отдавай в рост брату твоему ни серебра, ни хлеба, ни чего-либо другого, что можно отдавать в рост, иноземцу отдавай в рост, а брату твоему не отдавай в рост. И ты будешь давать взаймы многим народам, а сам не будешь брать взаймы, и будешь господствовать над многими народами, а они над тобою не будут господствовать».

Соловьев замолчал, словно ждал от меня реакции.

Я не нашел, как себя повести и что сказать. Вряд ли он ждал, что я знаю все книги мира наизусть. Поэтому я оторвался от построения бильярдной геометрии и сосредоточил внимание на Толике.

– Это из Библии, – сказал он. – Второзаконие, 23:19 и 28:12.

И с деловитым видом пригубил виски, не отрывая от меня испытующий взгляд.

Я поджал губу в знак того, что впечатлен подобным открытием. И вновь принялся подыскивать подходящий шар.

– Вот она, вся наука изложена просто и понятно.

Соловьев увидел, как шестой шар закатился в лузу.

– Это концепция порабощения людей. И на сегодняшний день ничего не изменилось. Рабство не ушло в забытое прошлое. То, что оно было отменено в России в 1861-м, еще не означает, что его больше нет. Оно всего лишь изменило форму. Теперь рабы не знают, что они рабы. И поэтому работают намного лучше. Они встают рано утром, плетутся на работу, хреначат на ней весь день и потом получают плату, которой хватает только до следующей выплаты. Хотя для абсолютного большинства это единственная альтернатива нищете. А если даже что-то и удается отложить из зарплаты, то не так много, но и это сожрет инфляция, которой просто не может не быть – мы уже об этом говорили. Поэтому люди счастливы, когда поступают на работу, на которой можно воровать или поиметь какого-нибудь левака. Хоть немного. И выбраться из этого круга крайне сложно. Раб ничего не может сделать. Единственная возможная форма протеста раба – это плохо работать. А чтоб контролировать рабов, над ними ставят другого раба, чуть умнее. Точно так же, как это было и в древности. Вырваться из рабства можно, лишь вырвав рабство из своей головы. Как это когда-то сделал я. Как это когда-то сделал ты.

Седьмой! И шар отправляется заполнять мои полочки.

Никаких следов надежды на победу в глазах Соловьева. Судя по всему, итог игры он понял уже давно и лишь ждал ее закономерного завершения. А ведь я говорил!

– Именно поэтому я стал на этот путь, когда двадцать пять лет назад, сидя в трехметровой кухоньке, затеял маленькую кредитную организацию. Я не хотел много работать, чтобы много зарабатывать, я хотел быть богатым. А этого можно добиться только таким безнравственным способом, как эксплуатировать других, извлекать доход из чужого труда, паразитировать на нем. А не работать самому. Только так.

Он глухо хлопнул ладонью по бортику.

– Ты знаешь, почему Венгров в свои почти сто лет выглядит так молодо? Потому что он ни дня в своей жизни не проработал. Только книжки читал и схемы рисовал. Он знает всё о программах старения. Например, ты знаешь, что в одном улье у разных пчел своя функция – собирать пыльцу, охранять дом и так далее, и те, которые не работают активно, живут значительно дольше. Так уж устроен наш мир. Аморально.

– Правый дальний, – озвучил я свой прогноз.

И не ошибся. Восьмой шар с победным щелчком красиво свалился в лузу.

Это победа.

Соловьев отбил ладонями два хлопка.

– Скажи мне, кто тебя научил? Решетняк?

– Решетняк, – признался я.

Толик с одобрительной улыбкой почтительно закивал.

– У него это хорошо получилось. Так же, как и у отца. Он научил тебя правильному принципу не играть на деньги, – похвалил он. – Победитель не может себе позволить рассчитывать на удачу. Он всегда всё обдумывает, точно просчитывает, мужественно действует и терпеливо ждет.

Он осушил свой бокал. Поставил его на бортик стола. Пропел:

– Время женской жатвы.

И двинулся в сторону эффектной рыжули, весь вечер мозолящей нам обоим глаза.


* * *

Красотка скучала, сидя на диванчике в элегантном синем платье. Странно, что она надела его для похода в бильярдную. А возможно, ее просто ввел в заблуждение кавалер, пообещав, что сегодня он выведет ее в высшее общество, а в итоге приволок в пусть и солидный, но всё же, сука, бильярдный клуб. И теперь она, за неимением другого развлечения, тупо попивала коктейль из трубочки, поглядывая по сторонам.

И сейчас к ней подошел Соловьев.

Невзирая на то, что в этот момент оба игрока за соседним с нашим столиком резко оторвались от того, что происходило на сукне, и уставились на него, подозрительного наглого хрена, он с обескураживающим добродушием на лице наклонился над удивленной дамой, прострочил что-то на ухо, вызвал ее легкую улыбку, затараторил веселее, выбил из нее затейливый смешок, пропел еще какой-то куплет, вернул ее лицу внимание, взял ее за руку, она отложила свой бокал и встала с дивана, словно готовая следовать за ним хоть к нему домой.

– Ты куда? – раздался голос одного из парней, держащего в руках кий. Который вот-вот сломается, судя по натяжению кожи на его костяшках и брызжущим из его глаз недоумению, возмущению и гневу.

– Щас, щас, – невинно произнесла рыжуля, словно ничего предосудительного она не совершает, переходя от стола своих спутников к столу двоих неизвестных чужаков.

Парень, очевидно, толкающий от груди как минимум сотку, с недовольным видом обманутого барана проводил ее взглядом и, решив изобразить невозмутимость и полный контроль над ситуацией, вернулся к разглядыванию шаров. Но лишь одним глазом. Второй был сфокусирован строго на нас.

– Эдик, – Соловьев подвел девушку к нашему столику, – знакомься, это Натали.

Она сверкнула глазками. Я с улыбкой кивнул.

– Я пообещал ей, что научу древнему тайному удару, которым она закатит сразу три шара.

Рыжулина лыба растянулась от уха до уха.

– А если у нее вдруг не получится, то я должен буду выплатить ей сто тыщ налом. Правда, Натали?

– Да, хи-хи.

– Кстати, вот они. – Толик достал из кармана бумажник и быстро отслюнявил оттуда стопку пятитысячных купюр. Положил их на бортик. – Но я уверяю тебя, мое солнце, я тебя научу. Главное, слушайся и делай всё, как я покажу.

– Угу, угу, – воодушевленно закивала рыжуля.

А я настороженно посматривал в сторону оставшихся без девицы парней, которые настороженно посматривали на нас. Но не рыпались. Пока. Не думаю, что так может продолжаться долго.

Соловьев вручил барышне свой кий. Ей, несомненно, уже доводилось держать в руках продолговатый заостренный предмет, но, что делать с этой деревяшкой, она явно не имела представления. Не в рот же ее брать.

Толик спешно расставил шары на столе. Подскочил к своей протеже. И буркнул:

– Бить будем вот в этот шар, – указал пальцем.

Она с интересом, но не без неловкости уставилась на стол.

– Эту руку вытяни вот так.

Соловьев отодвинул ее левый локоть подальше. Ей же пришлось наклониться над столом, выставив для нашего обозрения свою обтянутую синим платьем задницу. Ай, хорошенькая.

– Пальчики вот так… молодчина. Кончик кия просунь сюда… вот… молодчина. Расслабь правую руку… Расслабь, расслабь… Покачай ею. Не так. Сейчас покажу…

Толик опасно подошел к ней сзади и взялся левой рукой за ее левую руку, а правой – за ее правую кисть. Пряжка его ремня нагло впивалась в ее ягодицу.

Глазки его ученицы испуганно качнулись. Они попытались разглядеть скрывавшегося за ее изогнутой спинкой Толика и как бы спросить: «Дядь, а мы ведь правда играть учимся?»

А он, сука, экстремал! Что ж ты тогда с парашютом зассал прыгать? Сейчас ситуация не намного спокойнее.

– А теперь… – Соловьев оттянул ее правую руку назад. – Бей!

И рыжуля расхлябанно дернула кием вперед. Острие скользнуло по краю шара, отчего тот слегка откатился в сторону и тут же замер.

– Ой, не получилось, – жалостно скривила губы Натали.

– Не считается, – поспешил на помощь Толик. – Сейчас мы их все быстро закатим. А ну-ка!

Он взялся за кий рядом с ее ладонью. Снова прижался пахом к ее жопе. И нанес удар по шару, одновременно сделав резкое поступательное движение бедрами, и отпружинился назад.

Шар запрыгнул в лузу.

– Ха-ха-ха, – радостно застрекотала рыжуля.

– Ха-ха-ха, – наваливал ее учитель, не выпуская ее из позы подчинения, и готовился нанести новый удар.

Клац! И новый рывок нападения на задницу милой дамы. Еще раз – клац! Еще рывок!

Да он словно трахал ее у стола.

И это заметили ребята-соседи.

Да, да, парень, ты всё правильно видишь. Кто-то у тебя на глазах практически засаживает твоей подруге, а она хихикает. Надо думать, ей это нравится. Но ты не злись. На самом деле это всего лишь урок игры на бильярде. Ничего страшного. Если только мастер сейчас не возбужден.

Но парень, кажется, все-таки разозлился.

Он бросил свой кий на стол и двинулся к нам. Его напарник как по команде зашагал рядом с ним.

Ох, недобрый это знак! Ох, недобрый!

– Ната! – сурово взвизгнул парень. – Ты че тут веселишься?!

Девица выпрямилась. И шустро отслоилась от приклеенного соловьевского тела. С ее лица исчезла детская радость, и появилась гримаса обнаруженного преступника.

– Зай, я сто тыщ выиграла! – защебетала она, выбрасывая сразу единственный имеющийся плюс всего этого театра и его хоть какое-то рациональное объяснение.

Но Заю это, похоже, не тронуло. Потому что он грозно подскочил к Толику и несильно толкнул его в плечо. Демонстрируя тем самым свою агрессию и мощь.

– Ты че к ней ластишься, мудак?! Че, попутал, а?! – тыкал пальцем в грудь Соловьеву.

– Зай, ну ты че, ну ты че? – проныла Рыжуля Троянская. – Я же тебе говорю, мы играли.

– Игрок, что ли, а?! – напирал мускулистый Зая, зыркая в невозмутимое лицо оппонента. – Я те щас поиграю! – И шлепнул ему легкую пощечину. И тут же еще одну.

– Эй, эй, эй! – не выдержал я таких движений. И мигом приблизился к противникам.

– Не дергайся, – остановил меня железной ладонью, упершейся в грудь, друг Заи. – Пусть поговорят.

Соловьев со спокойным видом кивнул мне, мол, всё нормально, это недоразумение, и сейчас всё объяснится и мирно разрешится.

Он интеллигентно произнес:

– Я показывал, как можно вот этот… – взял ближайший к бортику шар, – точно отправить куда нужно.

И тут же резким маневром ударил этим шаром в висок Зае.

От этого парень потерянно наклонился вбок.

В следующий момент у его напарника округлились глаза и раздулись ноздри, и он тоже выхватил свою порцию от аналогичного движения Толика. Но уже в нос.

Зая мгновенно пришел в себя.

Чувствую, сейчас нам накатят жестких люлей.

Уже не в первый раз я жалею, что не ходил в школе на секцию рукопашного боя. Очень непредусмотрительно.

Ладонь главного агрессора свернулась в кулак и врезалась в соловьевскую челюсть.

Раздался грохот упавшего на пол бильярдного шара – выскочившего из резко ослабевших пальцев Толика.

Другая рука рывком проверила прочность его ребер.

Школы боевых искусств за плечами нет. Буду действовать по сценам из фильмов.

Я размахнулся и ударил левой рукой Заю в глаз.

И почему левой? Я же правша! Поэтому и ущерб врагу получился незначительным.

Но Зая не успел на меня даже посмотреть. Потому что его напарник с наскока стал наносить мне один за другим удары по животу, по бокам и, наконец, в лоб, над глазом.

От внезапного взрыва в голове мне совершенно расхотелось драться. Всё вокруг словно улетало куда-то далеко, а я проваливался в бездонную пропасть.

Но когда наконец приземлился, то почувствовал, что почему-то всё еще стою на своих двоих.

Я сонными глазами разглядел, что Соловьев саданул коленом Зае в пах, чем заставил его согнуться, – его игра в шары продолжалась. Но злой Зая, который, в отличие от меня, в юности все-таки нашел время на тренировки, снова быстро восстановился.

Я же, уличив мгновение четкости изображения, ударил-таки ребром ладони в горло своему обидчику – прием, подсмотренный мной по телевизору: в сюжете, где объяснялось, как девушкам необходимо обороняться от насильников. Эх, а ведь была отличная школа самбо рядом с домом. Вот же лентяй малолетний!

Зая вновь стал причинять Соловьеву очередную серию боли.

Я неряшливо, но сильно ударил его напарника ногой в бок. И мне вдруг стало не 30, а 10: минус 20 лет от тупой, бессмысленной драки в компании с другом против двух омерзительных хулиганов.

Я вновь замахнулся ногой, чтобы засадить ему по яйцам. Чтобы он наконец-то отстранился и чтобы я получил возможность прийти на помощь моему безбашенному приятелю… но мое нападение было пресечено поимкой атакующей лодыжки. Затем я сильно получил по второй ноге, отчего свалился на пол.

А сверху на меня полетели… камни.

У этого говнюка не кости под кожей, а камни. Они попадали мне по телу. Которое беззащитно взрывалось ожогами.

Я снова вылетел в аэротрубу.

А там, наверху, твердые ботинки неумело считали мои ребра. Сбивались и пересчитывали.

Я не терял сознание. С трудом прикрывал руками лицо и пытался подтянуть колени поближе к животу.

Наконец град прекратился.

Соловьев лежал в паре метров от меня, досыта накормленный хорошими пинками.

Довольные рожи спортсменов нагло лыбились с двухметровой высоты. Они о чем-то невнятно переговаривались. И затем, прихватив с собой виновницу торжества, свалили из моей панорамы в сторону выхода.

Ауфидерзейн, суки.

21

Толик пытался что-то мычать, пока врач накладывал ему швы на брови.

Я сидел поблизости, на скамейке, и держался за ноющий бок.

Неслабо нас потрепали.

Думаю, карамболевский хозяин нарочно не позволил охране бильярдного клуба вмешаться в нашу драку. Сука. Надо будет снова зайти на огонек к его жене.

– Ты молодец, – похвалил меня Соловьев голосом тренера, чей подопечный занял в соревнованиях второе место.

Я с кривой улыбкой поднял большой палец.

Нет, я подвел тебя, Мастер, но в следующем году я обязательно возьму золото.

– Я иногда позволяю себе вот так выпустить пар, – протянул он.

– Иногда?

– Да, этак раз в полгодика.

Завидная регулярность.

– Не могу пройти мимо дерзкого негодяя, ищущего неприятности. И неважно, каков итог боя, главное, что я не сбежал, втянув мошонку. Потому что тогда мне было бы намного больнее.

Доктор прилепил Толику пластырь над глазом.

– Но когда-нибудь мне придется признаться себе, что негодяй, ищущий неприятности, – это я.

Соловьев воинственно ухмыльнулся.

– Потому что я хочу чувствовать жизнь в полную.

Наконец врач объявил, что с нами обоими он закончил, чтобы мы не переживали и что скоро все ссадины сойдут.

Последнее в большей степени относилось к Соловьеву. Потому что мое лицо практически не пострадало. В основном – туловище. Терпимо. А вот Толик, с его теперь испорченной физиономией, не скоро сможет за минуту уговаривать прекрасных незнакомок следовать за ним к сказочным берегам или хотя бы до угла и налево.

Мы вышли из кабинета и медленно потопали по коридору больницы.

– Так что скажешь? – буркнул Толик.

– Насчет чего?

– Насчет денег.

– Скажу, что сто штук за то, чтобы нас так отделали, – это… дороговато. Можно было договориться и за тридцать.

– Хе-хе. Нет, я говорю о том, что рассказывал тебе. Как ты к этому отнесся?

– Я проникся.

– Правда? – его лицо сделалось счастливым и благодарным.

– Да. Это очень интересные мысли… факты.

– У тебя большой потенциал, ты сам еще этого не знаешь. Я говорил, что ты похож на меня молодого, но у нас есть одно важное отличие.

Я внимательно посмотрел на него, ожидая развязки.

– Когда у меня появились деньги, они не свели меня с ума.

Во как! Оказывается, я сумасшедший. Его точно профессор укусил. Старый вампир.

– С чего это ты так про меня? – возмутился я.

– Посмотри на себя. Ты много тратишь на ерунду, на яркие фантики, на ненужный шик…

– Да у тебя самого часы под пол-ляма стоят! – парировал я.

– Стоили, – поправил он ухмыляясь. – И это был подарок. Причем неблизких мне людей. Богатым многое достается бесплатно.

Я подумал о его не особо дорогом автомобиле и о его не самом модном костюме. Возможно, это просто такой подход к жизни – притворяться средним классом. Или, как он сам это назвал, – бедным.

Толик продолжал:

– Деньги слишком быстро на тебя свалились. Ты еще даже толком не знаешь, что с ними делать. Ты хвастаешься ими, показываешь всем, что имеешь, будто пытаешься всему миру что-то доказать. А это значит, что хоть ты и стал богатым, но бедность осталась у тебя внутри.

Я слушал, нахмурив брови. Не нарочно.

– Ведь ты не учредил какой-нибудь фонд помощи больным детям или что-то подобное. И не смотри так, да, я основал и развиваю не один фонд. Важно, что ты можешь дать миру, а не то, что можешь получить от него.

Стало стыдно. Именно в этот момент – когда он меня упрекнул. Он, а не кто-то другой.

– Но вчера, когда ты расхреначил свою чудесную машину, я понял, что ты стал на путь просветления. Ведь это не было пьяным дурачеством. Я это увидел. Ты сделал всё осознанно. Ты хотел… хотел освободиться.

Мне стало приятно. Оттого что он понимал, что происходило со мной.

Желая его подколоть, я спросил:

– А как же ты просветился?

– Я читал книги. И кстати, это они в свое время стали для меня лекарством от депрессии. Людей меняют деньги и книги. И еще кое-что: любовь.

Соловьев вдруг посерьезнел. Он стал задумчиво причмокивать и поглядывать по сторонам.

– У меня есть проект… – начал он вкрадчивым голосом, – в котором я хочу реализовать кое-какие свои идеи. Я хочу изменить существующий порядок банковской системы, я хочу построить новый мир, я хочу отменить рабство… полностью.

По-моему, это несколько амбициозно. Даже с наличием нескольких матрасов, набитых крупными купюрами. В общем, так я ему и сказал.

– Думаю, у тебя ничего не получится.

Его словно ледяной водой из ведра окатили. Он замер.

– Это самая быстрая оценка любого из моих проектов, – сыронизировал Толик. – Почему ж столь категорично?

– Система существует тысячи лет и устраивает всех, кто у власти, а ты один. Что ты можешь сделать?

Надеюсь, я его аккуратно приземлил.

Соловьев с загадочным блеском в глазах закачал головой и ехидно проскрипел:

– А я не один.

Интересно, сколько же отчаянных ребят смогли отпроситься у жен и матерей, чтобы поучаствовать в экономическом перевороте?

– Нас много. И мы знаем, что делать.

Он обхватил меня за шею. Как когда-то в особняке.

– Скажи мне, хочешь ли ты быть в моей команде?

Вот оно – предложение карьеры, которого многие ждут всю жизнь.

– А ты уверен, что я тебе пригожусь? Еще утром я не вдумывался в то, о чем ты рассказывал.

– А я чувствую, что ты свой. А вдруг именно благодаря тебе у нас всё получится.

То ли это было простой вежливостью, то ли всё еще не выкорчеванным из меня заискиванием перед олигархом, то ли мне действительно хотелось оставить след в истории, совершив нечто грандиозное, не знаю… но я ответил:

– Мне это интересно. – Что при всей завуалированности смысла, несомненно, означало «да».

Разбитое лицо Толика стало довольным.

Вдруг я заметил, как на лестницу юркнул мужчина в белом халате.

Это тот самый… Семенович, что ли?.. Врач сбитого мной бомжа.

– Ты движешься в верном направлении, – многозначительно произнес Соловьев с нотками гордости в голосе. – Нам скажут, на пути вас может накрыть лавина, а мы ответим, мы и есть лавина.

Он убрал руку с моей шеи и двинулся дальше, полагая, что я пойду рядом.

– Мне нужно здесь задержаться, – сказал я. Толик озадаченно взглянул на меня. – Всё в порядке. Поговорим еще.

Он понимающе кивнул, махнул рукой в знак прощания и доковылял до выхода.

Необычный человек. Он мог бы многому меня научить. Я надеялся, что так и будет.


* * *

Я поспешил за врачом, чтобы он не успел пропасть в лабиринте больницы.

– Доктор!

Он обернулся. Бейджик: «Вячеслав Семенович». Точно.

– Доброй ночи, я несколько дней назад привозил сюда…

– Да, да, я вас помню.

– Я хотел узнать, как здоровье Пахомова? Он вроде выписался?

Вдруг врач изменился в лице.

– Вы знаете, – выдохнул он, – к сожалению, он умер.

– Что? Умер?

– Да. Он сбежал из больницы сразу после вашего прихода, такое часто бывает, ведь он бродяга. Но через день его снова доставили к нам… с ножевыми ранениями. И он скончался.

Я недоумевал. Как такое могло случиться? Как же так, а?!

– У бездомных такие инциденты происходят регулярно, – комментировал доктор. – Напьются и лупят друг друга.

– Так это было в пьяной драке?

– Полицейские говорили, что на него напали грабители, отняли деньги, немалую сумму вроде. Но лично мне это кажется сомнительным. Откуда у бомжа большие деньги? Не верится. Хотя может, он и сам их украл у кого-нибудь, а потом не смог скрыть деньги от своих дружков, вот и… итог.

Ветер завизжал в моей голове. Ветер, несущийся из загородных мусорных свалок. Ветер с запахом смерти.

– Извините, мне нужно идти, – процедил доктор, глядя на застывшего меня. И уплыл.

А ветер продолжил щекотать мои глаза.

И все-таки я его убил. Это сделал я.

Из-за меня умер человек.

Я думал, что помогаю ему, тешил себя мыслями о собственном величии, о доброте, о милосердии, а оказалось, что я вручил человеку бомбу с тикающим часовым механизмом. И он сработал. Очень быстро.

Я чувствую себя обманутым.

И теперь я предательски брошен. Оставлен не только без обещанного наслаждения собственной значимостью, а еще и один на один с раздирающим чувством вины.

Глупо! Как всё глупо получилось.

Я лишил человека жизни. Пусть неумышленно. Но именно мои действия повлекли за собой цепочку событий, приведшей к непоправимому финалу. Прости меня, Пахомов… я не знал.

– Вы в порядке? – услышал я голос.

Поднял голову. Это врач – Семеныч. Наверное, уже шел обратно.

Он пристально смотрел на меня, будто выискивал на моем лице признаки болезни. Наверное, это профессиональная привычка.

– Да… я просто… – выскабливал я из себя.

– Пойдемте со мной, – сказал доктор. – Пойдемте.

Он направился по коридору. Я послушно последовал за ним. И мы добрались до двери с табличкой, на которой было его имя.

– Прошу, – доктор пригласил меня внутрь.

Затем, захлопнув за нами дверь, вытащил из шкафчика початую бутылку коньяка и две рюмки и, не говоря ни слова, стал их наполнять.

Меня это как будто успокоило. Ведь он врач, а значит, знает, что делать, чтобы больному – мне – стало лучше. Ведь он разгадал, что мне хреново. Понял, что у меня болит. И не прошел мимо. А протянул руку помощи. Вернее, руку с рюмкой.

Я взял предложенный им янтарный напиток.

Семеныч манерно поднял свою стопочку, шепнул: «Не чокаясь», шустро всё выпил и уселся в свое рабочее кресло.

Я повторил за ним. И тоже сел – на стул рядом с его столом.

Доктор окатил меня экспертным взглядом и вновь стал наполнять хрусталь коньяком. Видимо, решил, что мой случай требует усиленной терапии. А может быть, это его стандартный подход.

Он ничего не говорил. А я ничего не спрашивал. Только взглянул мельком на его рюмку, на его лицо и на его белый халат.

– Ну а как без этого? – сказал наконец доктор, прочтя в моих глазах вопрос: «А можно ли врачам выпивать на работе?».

Он снова легонько приподнял свою стопку и проглотил коньяк.

Я – в этот раз легче – проделал то же самое. Не знаю, заживут ли язвы на моей душе от такого лечения, но, вероятно, доктор прав – без этого мне сейчас никак.

– Такова судьба, – произнес Семеныч и снова наполнил тару. – Я вижу болезни и смерть каждый день и не должен себе позволять пропускать через себя каждого больного и его беды, иначе я не смогу хорошо делать свою работу… Хотя порой и у меня не получается не принимать всё близко к сердцу. На такой случай у меня есть это… – он щелкнул пальцем по бутылке.

Возможно, он полагал, что я тяжело переношу потерю человека, который за короткое время стал мне близким, и поэтому решил меня поддержать. А возможно, он просто хотел немного выпить и ему требовалась ночная компания.

– И как вам ваша работа? Нравится? – сонно пробурчал я.

– Ну… было бы хорошо, если б никто не болел. Но мне нравится чувствовать себя делающим что-то… важное. Это ощущение перекрывает, а порой даже заменяет мне благодарность людей, которых я лечу.

– Заменяет? То есть когда ее нет?

– Ага, – ухмыльнулся доктор. – Нас не всегда благодарят. Но я давно это переосмыслил. Пусть прозвучит фальшиво или даже банально, но это я благодарен всем своим пациентам за возможность их вылечить, а может быть, даже спасти от гибели, и за те чувства, которые я от этого получаю.

Его слова расстроили меня еще больше.

Я вдруг осознал свою никчемность.

Я стал маленьким-маленьким, как эта чертова рюмка коньяка, на фоне большого и светлого доктора в сияющем белом халате, вершащего судьбы людей и слышащего искренние мольбы о помощи.

Надо было идти в медицину, сука.

– А было так, чтобы от ваших рук кто-то умер? – вдруг спросил я. И тут же добавил: – Нечаянно.

Семеныч замер. Глаза не поднимал, смотрел будто сквозь стол.

Видимо, грешен.

– И как вы с этим справляетесь? – не унимался я.

Он поднял рюмку:

– Не чокаясь.

Мы выпили.

Я встал, выудил из пиджака золотую карту клиента ресторана «Бомонд», положил на стол и прожужжал:

– В следующий раз пьем у меня.

Я кивнул на прощание и вышел за дверь.

Побрел по коридору.

Мои мысли шумели. И это совершенно точно не из-за коньяка. Это всё из-за убитого мной бомжа. Из-за человека, у которого ничего не было. Из-за странника, который просто хотел домой.

А еще это из-за другого человека. Имя которого сейчас врезалось в мои глаза шестью ядовитыми печатными буквами: «Полина».

И зачем я притопал к закрытой двери ее кабинета? И теперь таращился на табличку.

Остапова, сука, Полина, мать ее, Сергеевна.

Что ты делаешь со мной?

Ненавижу.

22

– Вот это – настоящее русское меню! – прогудел Алик, указывая обеими руками на стол, на котором были выстроены в несколько рядов кружки с пивом и разложена сушеная рыба. – А не то, что вы в своем клубе устроили. Если бы ты его не закрыл, в следующий раз там кисель с салом подавали бы.

– Угу, – поддакивал я, запивая четвертой пинтой золотистого ячменного напитка соленый привкус морепродуктов во рту.

Я все-таки согласился потусить с моим другом по предложенной им программе. И мы забурились в «Оазис» – принадлежащую ему одну из лучших саун города.

Вернее, я сам позвонил ему сегодня утром и спросил, в силе ли его предложение. Естественно, оно оставалось в силе. Такой порыв был вызван моим внутренним состоянием. После известий о смерти Пахомова, павшего от рук каких-то подонков, позарившихся на мой чертов подарок, мне срочно требовалось заглушить в себе осознание сопричастности к этой трагедии. Мне уже надоело убеждать себя в том, что в случившемся нет моей вины и я никаким образом не могу нести за это ответственность. Да еще и вчерашняя драка неприятно всплывала перед глазами и откликалась в ноющих боках.

Просто хотелось выбросить из головы абсолютно всё и нырнуть в зажигательное сумасшествие, получая только непрерывное удовольствие.

А Алик… а Алик хотел того же самого, только без особого повода.

– Мы хозяева этого мира! – горланил по пояс завернутый в белую простыню мой пьяный друг, изображая философа-проповедника.

Он театрально жестикулировал, чтобы не потерять внимание единственного, пусть и тоже нетрезвого слушателя.

Я неспешно, но сосредоточенно раздирал рыбку, стараясь не упустить вкусные части.

– Всё поменялось, – продолжал Алик. – Это как когда все думали, что Солнце крутится вокруг Земли, а потом раскрылось, что наоборот.

– Уу, – важно замычал я, словно участвовал в его монологе.

– Да, да, ты прав, кое-кого из-за этого сожгли… Кстати, пора нам в парилку. Ты идешь?

– Уу.


* * *

Жара возвращала на ноль все мои старания напиться пивом. Я нарочно хотел побыть подольше внутри парной, чтобы из меня вместе с потом вытекла и душевная тягость, я словно требовал мучений – так я, наверное, сам себя наказывал. И может быть, так я надеялся искупить свою вину. Мой личный искусственный ад – без огня, но на горячем пару…

– Пойдем, долго сидим уже, – пробурчал Алик.

– Не…

– Что «не»? Ты вон уже, красный весь.

– Не… Еще немного.

Мой друг сдался и облокотился на деревянную спинку.

…Я не виноват! Я хотел ему помочь. Я хотел сделать его жизнь лучше. Конечно, не приютить у себя дома и не назначить его своим заместителем на фирме, но лучше. Удовлетворить важные потребности. Еда, одежда, ночлег, что там еще ему нужно. Хотя, вероятнее всего, он спустил бы всю сумму за пару дней на бухло и закусь, угощая всех своих приятелей-бедолаг. Но это был бы уже его выбор. За который я не в ответе. Как не в ответе я и за то, что его ограбили и… Я не виноват в этом.

– Я человека убил, – сухо произнес я.

Алик шевельнулся.

– Че?

– Человека убил, говорю.

– Ты серьезно?

– Угу. Я говорю тебе это, потому что ты мой друг.

Он подвинулся ко мне. В его глазах был не только волнующий интерес, но и плохо скрываемый восторг.

– Как… как это было? Расскажи, расскажи!

Я печально выдохнул.

– Я сбил на дороге бомжа… нет, он остался жив, я отвез его в больницу. А потом дал ему денег. А потом у него эти деньги отобрали. А пока отбирали, его самого убили. Ножом.

С лица Алика моментально сошла завороженность, оставив разочарованность.

– А я уж подумал… – высокомерно бросил он.

– Мне теперь плохо из-за этого. Я чувствую, что…

– Всё, проехали, – перебил мой друг. – Даже слушать не хочу этот бред. Не веди себя как девчонка… Кстати, о девчонках. Они скоро появятся.

Он прав. Надо собраться.

И я прав – я не виноват.

– Появятся? – продудел я. – Ты их силой мысли притянешь, ха?

– Точно! Именно так всё это и происходит. Мысли материальны.

– И как тебе-то так глубоко это запало, а? Ты серьезно веришь в то, что достаточно о чем-то повоображать, попредставлять, помечтать – и это тут же окажется твоим?

Алик взглянул на меня с загадочной улыбкой.

– Я тоже поначалу чувствовал нечто этакое, – сказал я. – Думал, что Вселенная дает мне то, чего мне хочется. Но это всего лишь первоначальный эффект. И держится он на паре незначительных совпадений. А потом… Короче… Не работает это.

Мой друг дождался, пока я выговорился, потом пару раз потряс указательным пальцем перед собой, словно собирался сказать что-то важное. И ехидно проверещал:

– По-твоему, это так работает? Ты думал, достаточно представить в голове картинки – и всё материализуется? Нет, Эдик. Мечты сбываются не так.

Я повернул к нему голову.

– Ты дыхание задерживать умеешь? – спросил он.

– Ты о чем?

– Пойдем. Я покажу тебе.

О, сюрприз!

Мы вяло выползли из парилки.

И тут же оказались около большого бассейна. В который мы сегодня уже ныряли.

– Это мой Универсариум! – проголосил Алик. – Добро пожаловать.

И прыгнул в воду.

Я последовал за ним, но – осторожно спускаясь по ступеням.

Мой друг резво всплыл с криком: «Уааа!», загладил волосы назад, стряхнул капли со своей бородки и махнул мне рукой.

– Давай сюда. Сейчас ты всё поймешь.

Я подплыл.

– Так, – сказал Алик. – Теперь доверься мне. Ты опустишь голову в воду, а я тебя подержу, чтобы ты не всплывал секунд тридцать. Полминуты ты ведь выдержишь?

– Угу. И зачем это? Новая форма медитации?

– Вроде того. Узнаешь через тридцать секунд. Давай. Смелее.

Я послушно наклонился и погрузился с головой в воду.

Тихий гул наполнил мои уши.

Я почувствовал, как Алик, стоя сбоку от меня, положил кисти мне на плечи. Видать, думал, что я не продержусь отмеченного периода. А я думал, что спокойно перенесу и минуту без воздуха.

Я начал считать.

И раз, и два, и три, и четыре…

И десять, и одиннадцать…

Двадцать пять, двадцать шесть…

Всё нормально. Жив-здоров.

Тридцать. Ничего не произошло. Никаких галлюцинаций мудрости, которые мне обещал мой друг, не появлялись. Или он говорил не про это?

Как бы там ни было, его кисти продолжали цепко держать меня в тисках.

Сорок девять, пятьдесят, пятьдесят один…

Стало тяжко. Возникло давящее жжение в животе и в руках. Удары сердца мощным эхом раздавались по всему телу. В горле непроизвольно натягивались какие-то мышцы.

Кажется, всё. Больше не смогу. И так достаточно. Пора на поверхность.

Я дернулся, чтобы встать. Но железные пальцы, впившиеся в мои плечи, не позволили мне вынырнуть.

Я хотел поднять голову, чтобы взглянуть на Алика, но и это мне не удалось – одна его рука упала мне на макушку и утопила глубже. Другая рука давила на шею вниз еще сильнее.

Что за приколы?!

Он поставил меня в настолько неудобное положение – да еще и в воде! – что я мгновенно ощутил свою беспомощность.

Я испугался.

Стал стучать по держащей меня руке. Пора! Пора отпускать! Я больше не выдержу! И затарабанил сильнее.

Но отклика не последовало.

Я остро хотел дышать. И словно весь превратился в один большой нервный сгусток, в который воткнули раскаленный паяльник.

Меня накрыла паника.

Я пытался оттолкнуться от пола, но ноги скользили по кафелю.

А мой друг… а друг ли он мне? Или враг? Сейчас уже неважно. Сейчас важно выбраться из душащей меня воды.

Он решил меня утопить?!

Я брыкался. Сильнее.

Но Алик не щадил. Он держал мою голову под водой, а цепляющиеся об него мои руки стряхивал с себя, словно насекомых.

Ни в руках, ни в ногах не было сил. Будто из меня выкачали кровь и вытянули мышцы.

Сердце страшно болело. Оно готово было взорваться.

Сука! Я сейчас умру. Я сдохну в Универсариуме.

Я остатками мощи стал размахивать руками, стараясь ударить моего мучителя побольнее, поцарапать его.

Он всё чувствовал. Весь мой агрессивный разгон. Он знал, что я задыхаюсь.

Я впился рукой ему в ногу и вдавил большим пальцем в подколенный сгиб. Глубже. Сильнее. Что есть сил! Ему должно быть больно. Должно!

Должно-о-о!

…И он меня отпустил.

Я молниеносно вынырнул и нервно заглотил воздух.

Спасение.

Вокруг разносился веселый хохот Алика. Сука.

Я судорожно и шумно дышал, пытаясь прийти в себя.

А он, отскочив от меня подальше, угорал как идиот.

– Перегнул, перегнул, извини, ха-ха-ха.

Увидев мой испепеляющий взгляд и готовность наброситься на него и растерзать, он выставил вперед ладони и проверещал:

– Эй, эй, не злись. Я просто хотел тебе показать.

– Что показать?! – хрипел я.

– Вот так нужно хотеть! – завопил Алик, снова включив проповедника. – Так же сильно, как ты хотел дышать. А не просто мечтать о воздухе и ждать, что Вселенная тебе его как-нибудь подбросит. Хвататься. Цепляться. Царапаться. Невзирая ни на что. Вот так нужно желать исполнения своей мечты. И лишь тогда она сбудется.

Он стал неспешно подплывать, проверяя, не взбешен ли я и не устрою ли ему жестокую месть.

– Такая сцена была в притче Венгрова, – пояснил Алик.

Еще один любитель тупых, высосанных из соски-пустышки баек.

– Я подумал, если покажу тебе наглядно, будет драматичнее, – ухмыльнулся он.

Я чуть не умер из-за этого профессора.

– Мог бы просто пересказать! – гаркнул я и треснул ему подзатыльник.

Режиссер-сука-постановщик.

Моя агрессия потихоньку спадала.

– Ну ладно, пойдем.

– Щас.

– Тебе помочь вылезти?

– Нет.

Алик бодро выпрыгнул на бортик, а я, еле передвигая тяжеленными ногами, неторопливо поднялся по ступеням.

Мне нужно было снова влить в себя столько же пива, сколько я уже выпил, чтобы вернуться на уровень убаюкивающей эйфории и счастливой непричастности ко всему, что происходило в мире.

Я вновь завернулся в белые одеяния, уселся за стол и потянулся к кружке.

– Не устраивайся слишком удобно, сейчас начнется активный отдых, – протараторил Алик, глядя на свой телефон и барабаня по нему пальцами.

– Что ты там строчишь?

– Пишу, что они могут войти.

– Кто?

В этот момент открылась дверь. И в нее несмело вошла… женщина.

Ну конечно. А кто бы еще сюда мог войти!

Из одежды на ней был только красный мужской галстук.

Ну конечно. А что же еще на ней могло быть! Тем более он ей очень подходил. Подчеркивал ее… всю.

– Можно, Альберт?

– Конечно, можно.

Девушка с элегантным узлом на шее махнула рукой в комнату за дверью, подавая кому-то знак, и направилась к нам изящной кошачьей поступью.

Следом одна за другой в наш зал вплывали ее близняшки, соблюдавшие общий для всех дресс-код, только цвета галстуков у всех были разные.

Я изумленно уставился на Алика.

Горделивый блеск в его глазах шепнул мне: «Ну как тебе?»

Конечно, я понял, что это за девицы. Потому что они были невероятно похожи друг на друга – и не только лицом, но и фигурой, и ростом, и даже цветом сосков. И потому, что их было ровно девять.

Это были танцовщицы из балета «Дафна», выступавшие в клубе «Сан-Марко» на «Русской вечеринке», ставшей не столько русской, сколько последней.

Гостьи усаживались на диване рядом с нами, и за несколько секунд мы оказались в окружении красивых, легко одетых блондинок. Пфффф, пфффф, пфффф…

– Как? – спросил я своего друга спокойным голосом, но в то же время исторгающим абсолютное непонимание происходящего.

– Дамы! – залихватски протрубил Алик. – Разрешите вам представить моего близкого друга. Эдуард. Прошу любить и не жаловаться.

– Привет! Привет! Привет! – замурлыкали со всех сторон. Словно прозвучала короткая импровизация на пианино.

На одинаковых лицах барышень сверкали лучезарные улыбки одинаковой длины. Уверен, и за этим следят строго.

Я скромно кивнул в ответ.

– Сегодня я научил его одной очень важной вещи, – сказал Алик.

– Какой? – с деланной заинтересованностью пропела барышня в синем галстуке, сидевшая слева от него.

– Сегодня, Камила, я объяснил ему…

– Я Ульяна, – поправила девушка в синем галстуке, не снимая маску добродушия и послушания.

– Камила – это я, – важно отозвалась красотка, прижимающаяся ко мне бедром и плечиком и поглаживающая свой черный галстук.

Я поймал на себе лукавый взгляд Алика, гласящий, мол, теперь ты понимаешь, почему я их заставил так, по-разноцветному, одеться.

– Сегодня, дамы, я объяснил Эдуарду, как правильно мечтать. Я показывал ему, что нужно желать исполнения своей мечты, как воздух.

Вот и мне достаточно было бы объяснить это метафорами, как этим голым девицам, а не поить меня водой.

– И на его вопрос «как» я отвечу, что очень сильно этого хотел.

Он мне подмигнул.

Я не знал, куда деть глаза и как не разглядывать окружающую стол гирлянду из восемнадцати сисек. Тонкая простынка – это не джинсы, она меня выдаст. А, и ладно.

В зал вошли две работницы заведения с подносами, на которых блестели бутылки шампанского и фужеры.

– К бассейну, – приказал Алик.

И они двинулись в соседний зал – к местному Универсариуму. В котором я сегодняиспытал сто тысяч литров эмоций.

– Дамы, – обратился мой друг к обнаженным танцовщицам, – у меня есть предчувствие, что вы божественно владеете синхронным плаванием. Надо проверить. Прошу.

И девушки с восторженными возгласами – сука, бесподобно притворяются! – повскакивали и друг за дружкой засеменили к бассейну.

Когда мы остались одни, Алик изрек:

– Я их купил. Шоу-балет теперь мой, я хозяин.

Я ничего не сказал, но вопросы из моих глаз сыпались, как штукатурка с потолка моих соседей снизу в дни, когда приходит Марго.

– Это инвестиция, – будто в свое оправдание объявил мой друг. – Одна из лучших, я считаю. Это раскрученный, приносящий деньги бренд.

Инвестиции и всё такое мне как раз не надо было объяснять, это понятно. Мне нужно было разжевать другое. Но сначала я уточнил:

– Мы ведь их сейчас трахать пойдем, да?

– Ага.

Ну конечно. А зачем бы еще их сюда позвали!

– Тогда скажи мне, я правда не понимаю…

– Уу?

– Как ты их всех превратил в шлюх?

– Ты как маленький, честное слово. Я же не волшебник. Как можно превратить шлюх в шлюх?

– Они и до тебя были шлюхами?

– Конечно! – заявил Алик. – Правда, только в глубине души. А я вытащил их сущности наружу.

Я снова замолчал, оставшись без адекватного ответа. Из него всё надо было клещами вытаскивать.

Из соседнего зала доносились всплески воды и веселый женский смех.

– Раньше я часто пересекался с этим балетом, – словно сдавшись, заговорил мой друг. – Сначала одну из них поимел. Через время – другую. Всё по личной симпатии, – улыбался он. – Потом заказывал их танцы на одно мероприятие, познакомился с хозяевами. Потом привел к ним в балет одну свою телку, танцовщицу.

Итого: пока насчитано три его любовницы в одном знаменитом коллективе.

– Потом я через этих своих девчонок пригласил всю их компашку потусить на яхте. Катались, выпивали, веселились. Там и четвертую трахнул, ха-ха, так смешно получилось, ну, я ее пялю, а в каюту постоянно заглядывал кто-то из девок, все меня искали, ха-ха… И тогда мне пришла отличная бизнес-идея. Разве она не отличная, хе?

– Гениальная.

– Девушка, которую я туда пристроил, провела у них внутри кое-какую тайную работу, и я узнал, что все девчонки готовы любить меня во всех формах и, что самое главное, одновременно, вдевятером, если я стану владельцем балета и удовлетворю кое-какие их желания… конечно, материальные. Вот такие игрушки я себе подарил на день рождения.

Я недоверчиво закачал головой.

– Нет. Так не бывает. Нет.

– Чего не бывает?

– Не бывает, чтобы такая именитая группа готова была на оргии, будто они обычные проститутки.

– Необычные! – засмеялся Алик. – А ты сам-то!.. Трахал ведь эту свою… певицу.

– Это не то же самое.

– То же самое, – членораздельно пробурчал он. – И ты не хуже меня это знаешь.

Не то чтобы я в принципе не допускал возможность такого расклада с балетом, мне просто в этот самый момент не верилось, что это может быть правдой. Что девять геометрически одинаковых женщин, имеющих признанные таланты в танцах, гастролирующих по всему миру, сейчас с натянутыми любезными улыбками ждут своего начальника – да еще и его симпатичного друга! – чтобы обвить их своими длинными крепкими ножками.

– Нет. Так не бывает.

– Я тя умоляю! – Алик вскочил с дивана. – Они только и хотят, чтобы их дырки набивали деньгами.

Он церемонно сбросил с себя простыню и протянул:

– Пойдем. Посчитаем их. Я угощаю.

Как бы настороженно я ни относился к происходящему, сейчас я никак не останусь в стороне от открывшегося интересного приключения в гареме моего странного друга.

Может быть, хоть удевятеренной мощью они смогут высосать из меня душащую болезненность, оставленную Полиной. Хотя вряд ли – она заняла во мне так много места, что не пролезет через уретру.

Я уже представлял, какая сейчас предстоит вакханалия. Алик натянет на себя образ обезумевшего рабовладельца. От его галантности не останется и тени. Он будет держать в руках сразу несколько галстуков и вертеть девушками, как марионетками. Будет заставлять их демонстрировать шоу дельфинов. Будет их душить, бросать и топить. И яростно трахать их замученные тела. На фоне его психоза я буду выглядеть словно работник службы спасения, успокаивающий страдалицу от нервного потрясения своими нежными шлепками.

Я подступил к бассейну.

В нем игриво кувыркались девчонки в галстуках. Некоторые держались у бортиков, попивая шампанское. Некоторые размахивали руками в такт грохочущей музыке.

– Человек за бортом! – закричал Алик и прыгнул в воду.

Его прибытие было встречено радостными выкриками. И «тонущий капитан» тут же был окружен спешащими на помощь русалками.

Надеюсь, это поможет мне отвлечься от лишнего давления в теле. От лишних мыслей в голове. От лишних людей в сердце.

Я воодушевленно погружался в Универсариум.

23

Хоть Дина и наградила мои глаза своим божественным великолепием, но на мое омерзительное настроение это не повлияло.

Нет, я вчера шикарно покуражил с танцовщицами в бассейне: и на бортиках, и на диванах, и в парилке, ох, чуть сердце не остановилось – между прочим, второй раз за вечер, – и в общем-то я вполне доволен состоявшимся досугом. Но сегодня с утра лечебный эффект шоу-балета «Дафна» не ощущался ни на гребаный оттенок цветности – всё было черно-белым. И еще жутко ныло в паху. Сегодня, девочки, я отсижусь на скамейке запасных.

– Доброе утро, Эдуард Валентинович. Принести ваш кофе? Или, может быть, сок?

Смотрите-ка, а она наготове. Умница моя.

– Принеси мне какао.

Дина поймала в зубы новое странное задание от ее странного босса и помчалась его исполнять.

Открыв дверь своего кабинета, я тут же наткнулся на… Универсариум.

Да. Она это сделала. И даже ничего не сказала. Она установила в углу аквариум. С золотой рыбкой. Неспешно блуждающей около стеклянных стенок.

Я не был в офисе уже неделю. Скорее всего, это новшество появилось в моем кабинете сразу после моего поручения.

Я наблюдал за смешной рыбкой несколько минут. Дождался, пока Дина принесла мне какао. Пахнет волшебно. И какао тоже.

– Ну как? – с надеждой спросила моя кудрявая помощница, видя, как я разглядываю рыбку.

– Отлично. Ты молодец.

Она не спешила уходить. А трепетно источала сияние своими голубыми глазками. Возможно, ждала от начальника хорошую порцию бодрящей утренней порки. Извини, Дина, я после вчерашнего неизвестно когда восстановлю свои богатырские силы. Всё выкачали танцовщицы-близняшки. И весь душевный позитив на них истратился.

Дина похлопала-похлопала ресницами и, сделав правильный вывод, что пора уходить, деловито произнесла:

– Эдуард Валентинович, к вам на прием хочет попасть одна женщина…

– Меня нет, – фыркнул я.

Я и сюда-то пришел, только чтобы проверить, на месте ли стены. А работать уж точно не собирался. Тем более видеться с очередными попрошайками. Депрессия у меня! Всех гнать!

– Я ей так и сказала, – отозвалась Дина.

– Умница.

– Только она всё равно не уйдет. Это Казанцева. Она уже была у вас. И теперь ходит сюда каждый день. Я говорю, вас нет и неизвестно, когда будете, а она всё равно ждет.

Такой настырности от левых для меня людей я, пожалуй, еще не встречал. И не хочу.

– Долго она будет ждать?

– Несколько часов. Бывало, до вечера сидела.

– Ладно, зови.

Вот на нее и обрушится всё мое мерзкое настроение. И никакой зонт ей не поможет.

– Проходите, – пригласила Дина, выходя из кабинета.

И в него тут же ступила уже знакомая дама.

Сегодня она была не в образе бизнес-леди, а похожа на слабоподготовленную студентку, пришедшую на экзамен к слабовидящему преподу. Платье с нескромным декольте. Распущенные прямые волосы – ровная укладка. Стильные очки в черной оправе, скорее всего, без диоптрий. Нет, она не выглядела кричаще. Скорее сексуально элегантно. Как журналистка, интервьюирующая знаменитость. Глазам приятно.

Ну ладно, может, я на тебя и не наору.

– Добрый день, Эдуард Валентинович.

– Добрый день, Оксана.

Да, удивись. Я помню твое имя. Но, уверен, это ненадолго.

Она, следуя пригласительным движениям моей гостеприимной ладони, села в кресло и положила на стол небольшую папочку, правда, не выпуская ее из рук. Наверное, собиралась вытряхнуть из нее кучу бумаг с текстом, с рисунками, с графиками и прочей фантазийной статистикой и бросить всё это мне под нос в доказательство обнаружения ею рабочей формулы успеха. Мол, смотри, что я придумала, смотри и охреневай.

– Что там в вашей папочке, Оксана?

– Это абсолютно оригинальная концепция ресторана! – гордо заявила она. – Я уверена, вам понравится.

– У вас одна минута. – Я скучающе откинулся на спинку.

Она была готова к уже знакомой ей моей модели ведения делового разговора и тут же затараторила, выразительно выбрасывая слова.

В этот раз хоть и попадались интересные фишки, но в целом было обычное авторское хреносплетение. На меня может накатить серьезный невроз.

Если она всерьез хотела ко мне подмазаться, то нужно было посуетиться, поискать моих подружек, поспрашивать у них, что я люблю, и храбро, без предупреждения, стать посреди кабинета и снять трусы. Должна же понимать, что у инвестора есть свои слабости. Хотя сегодня к ним добавилась еще и половая. Но ведь эстетику-то я люблю.

– Оксана…

Она прекратила трезвонить.

– Да?

– Оксана, а есть в вашей папочке что-нибудь от грусти?

Нет, ну какие еще трусы. Сегодня без перегибов.

– От чего? – Непонимающие глаза.

– Мне грустно, – деланно пожаловался я.

Она смущенно заулыбалась, поняв, что я говорю не о ее тупом докладе, а о своем, о личном, о наболевшем.

– Что мне делать, Оксана? – провыл я так, словно только что выложил ей свою душераздирающую историю и теперь жду совета.

– Съешьте шоколадку, – хихикнула, – настроение поднимется.

– Невкусно.

– Отдохните от работы, пройдитесь по улице…

– Холодно.

– Да нет, погода хорошая.

– Внутри холодно, Оксана. Внутри невкусно.

– Ну, не знаю… встретьтесь с другом, – продолжала стараться она.

– Виделся уже, не помогло.

– Сходите на свидание.

– Никто не хочет ходить со мной на свидание, – промычал я.

И это была правда. Все хотели от меня сразу секса. И хорошо, если с телом. А то ведь обычно либо с кошельком, либо с мозгами.

– Неужели прямо никто? Не верю, – улыбалась Оксана.

И эта улыбка говорила мне: «Я! Я! Я пойду с тобой… то есть с вами на свидание… да хоть на разборки, да хоть на войну. Выбери меня. Вот она я».

А что ты? Чем ты мне поможешь? Кроме как угостишь своим телом в надежде на спонсорство? Да у меня и сил нет сегодня тебя трахать. Обойдешься.

Мне плохо. Мне нужна помощь.

«Цавет танем», говорят армяне, – «заберу твою боль себе». Мне нужен кто-то, кто заберет мою тяжесть, мою слабость, мою ломку. Мне нужен врач. Мне очень нужен врач. Один совершенно конкретный доктор. Хоть и детский.

Ладно, Оксана, держи ниточку.

– Давайте я приглашу вас…

– На свидание? – заулыбалась она.

– Нет. В хороший ресторан. Чтобы вы увидели, насколько ваши идеи отличаются от моих.

– С удовольствием, – восторженно отозвалась она, скрывая легкое разочарование. Вижу, вижу!

– Вам знакомо заведение под названием «Театральное»?

– Да… Это ведь которое возле театра?

– Приходите сегодня в семь.

– Хорошо. Я буду.

Она схватила свою бестолковую папочку и, поблагодарив, выскользнула за дверь.

Побуду немного один.

А, нет – я не один. Мой новый сосед по кабинету уныло плавал в аквариуме. Наверняка ему тоже хотелось любви.

– Алло, родной, привет. Я прибуду к вам сегодня в семь, с дамой. Приготовь нам столик «тет-а-тет».


* * *

– Здесь очень красиво, – восхищенно произнесла Оксана, когда администратор подвел ее к моему столику и помог усесться.

Теперь она была не в образе журналистки, берущей интервью у звезды, а в образе звезды. Красивое платье, детка. Но вслух я этого не произнесу, извини.

По ней было видно, как она впечатлена от увиденного количества посетителей, не оставивших ни одного свободного места в зале.

– Не знала, что тут такой аншлаг. Всегда так?

– Не всегда.

Нарисовалась официантка:

– Шампанского?

– Да, даме, а мне – как обычно.

Скрылась.

А моя спутница метнула в меня настороженный, но улыбающийся взгляд – потому что я хозяин положения и ресторана. Чего смотришь? Не пьешь, что ли? Ничего, закроешь глаза и проглотишь. Мне грустно, Оксана. Мне сегодня нужна компания. Да и вообще… Ты меня уважаешь?!

Оксана смирно дождалась, пока перед ней оказался наполненный фужер. Она ничего не говорила и не спрашивала, лишь поглядывала по сторонам.

– Твое здоровье, – поднял я бокал, односторонне перейдя на «ты». И мы чокнулись.

Втянув в себя несколько капель, Оксана наконец решилась коснуться главной для нее темы. Потому что от меня никакой инициативы не предвещалось.

И она начала:

– Прекрасный ресторан. Я побывала во всех ваших заведениях, чтобы изучить ваш подход к работе, но в этом месте не была. Приходила пару раз, но меня не пускали, каждый раз натыкалась на спецобслуживание. Должно быть, здесь часто проходят закрытые мероприятия?

– Часто.

– И в то же время…

Ага, началось! А она молодец: не нужно в переговорах использовать категоричное слово «но», перетягивая канат на себя, надо говорить «и в то же время» – вроде как ничего из доводов оппонента ты не опровергаешь. А еще она сохранила обращение ко мне на «вы».

– …я уверена, что смогу вас удивить, – улыбнулась она.

А я уверен, что это полная чушь.

Милая официантка дежурила в паре метров позади меня, чтобы не мозолить мне глаза и вовремя заполнять мой быстро опустошающийся бокал.

Хандра сегодня глубока, одним ведром не залить.

– Моя концепция предполагает…

– Ты недопиваешь, – перебил я.

Оксана резко замолкла.

– Я думала, у нас деловой разговор, – уязвленно произнесла она.

– Да что ты знаешь о деловых разговорах…

Я в очередной раз допил до дна. Невкусно. Но может быть, следующий будет вкуснее.

Тут же из воздуха появилась женская рука, наполнила мой бокал и вновь испарилась.

А моя гостья поморгала-поморгала, сделала глоток подольше – положение обязывало – и, поставив пустой фужер на стол, видимо, посчитала, что теперь-то она заслужила право излагать свои веснушчатые идеи о ресторанах, потому что начала в меня ими бесстрашно бросаться.

Невкусно, Оксана, невкусно.

– Послушай… – снова прервал я собеседницу, терзавшую мои уши своими неординарными придумками. Надо бы отшептать ее от интернета.

Я уныло поглядел на мой наполненный доброй рукой бокал. Отпил.

– Кое-что правда ярко, но вся платформа обыденная, а значит, это всё не то, – отрезал я.

– Ну почему же? При всем уважении, моя модель намного интереснее, чем этот ресторан, который вы мне показываете как образец. Моя модель более футуристическая и… респектабельная, вашим клиентам точно понравится.

– То, что ты тут рассказываешь, и рядом не стоит с душой этого заведения.

– И почему же?

– Вспомни, ведь я говорил тебе, наш важный аспект – это элитарность. Люди платят здесь не только за вкусную еду и красивые картины, они хотят чувствовать себя королями.

– Я не могу сказать, что я чувствую себя здесь королевой, – задерзила Оксана, подняв бровь.

– А я могу.

– Это потому, что вы хозяин.

– Нет, это потому, что я клиент.

Я взял со стола серебряный ножичек и постучал им несколько раз по своему полупустому бокалу.

Звон мгновенно разнесся по залу.

В тот же момент посетители ресторана принялись шоркать отодвигающимися стульями, подниматься со своих насиженных мест и выходить из-за столов.

Солидного вида мужчины, красивые и не очень красивые девушки, все невозмутимо собирались и двигались к выходу.

В нашу сторону никто не смотрел.

Ошарашенная Оксана с приоткрытым ртом стеснительно наблюдала, как гости покидали заведение, причем на их лицах не было и следа недоумения от того, что вокруг происходило нечто ненормальное, и даже намека на недовольство. Она ничего не спрашивала. Скорее всего, ждала, пока всё массовое действо завершится.

И оно завершилось.

Мы остались вдвоем в пустом зале.

Оксана сдерживала улыбку, но глаза ее выдавали. Она посверлила меня ими немного, ожидая, что я дам ей какие-то объяснения. Но я молчал. И тогда она наконец выдохнула:

– Как?

– Ты такое когда-нибудь видела?

– Нет.

– Это круто?

– Это… эффектно. И даже очень. Неужели все здешние гости знают в лицо вас как хозяина? Ведь им никто ничего не говорил и не выгонял.

– Я же тебе сказал, это не потому, что я хозяин, это потому, что я клиент.

– Но они ведь тоже клиенты, – запротестовала она с намертво запечатленной на лице улыбкой.

Я вальяжно отпил виски.

– Нет, Оксана, это не клиенты. Это актеры драматического театра, который стоит тут по соседству. У нас с ними налаженные отношения. Это их дополнительный заработок. И сегодня они пришли сюда ради тебя.

Она часто моргала, впитывая мою разоблачительную речь. Да, детка, вот так это делается: притворяемся, что хватаем правой ладошкой большой палец левой руки, а сами незаметно опускаем его вниз, пряча за ладошкой, и дергаем рукой, будто отрываем его, – и оп-паньки – пальца нет. Ты скажешь магия? Нет. А вот же он, целехонький. Это просто иллюзия.

– Сегодня ты сама побывала на спецобслуживании. Посторонним вход запрещен. Эта услуга здесь называется «тет-а-тет».

– «Театральное»… – глухо протянула Оксана, разгадав скрытый смысл названия заведения.

– Добро пожаловать, – я поднял бокал, предлагая ей выпить. И мы снова чокнулись.

Однако в отличие от меня она не стала допивать до дна.

Ее лицо помутилось разочарованием. Она поняла, что ее проект меня не тронул и сегодня она уйдет ни с чем.

Да, детка, побеждают либо стартовавшие первыми, либо лучшие. А ты проснулась слишком поздно для понедельника.

Кажется, осознание неудачи задушило ее и она не могла говорить, просто молчаливо поглядывала то на хрустальный фужер, то на картину, то на мой подбородок. Всё это, безусловно, красиво. Но надо перейти к сути.

– Оксана, зачем ты пришла ко мне?

Она не смогла сразу ответить. Возможно, посчитала мой вопрос риторическим или что ответ и так очевиден. А может, сейчас она и сама заблудилась в своих мыслях, идеях и мечтах.

– Как случилось, что ты ступила на этот путь? – помогал я ей.

Оксана вдруг насупилась.

– Только правду, – добавил я. – Без хвастливых историй о твоем таланте.

Опустила глаза. Даже чуть побледнела. Потом покраснела.

– Отец… – тоскливо проговорила она. – Когда я была маленькой, мы жили в маленьком городе и у нас… у папы был свой небольшой ресторанчик. Там собирались писатели, художники, музыканты. Часто были выступления местных деятелей искусств, концерты разные. Народу было ого-го. Я часто там бывала, впечатлялась всеми этими людьми, их творчеством. Вот они были и есть для меня элита, а не какие-то неинтересные и ничем не интересующиеся толстосумы. А еще я обожала папину кухню…

Она почти проскрипела последние слова. Ком в горле не позволил выйти чистому звуку. Слезинки блеснули в глазах. И дернулась вверх нижняя губа.

Нет, сейчас она не играет, как актриса драматического театра, она действительно растрогалась. Я вижу это по ее лицу – не потому, что оно стало жалостным, а потому, что оно стало некрасивым. Вся ее лучезарность вмиг испарилась.

– Что с отцом?

Оксана выдержала пару секунд, выдохнула и сказала:

– Его не стало. Давно. Мама продала наш ресторанчик, и мы переехали сюда.

Здесь, возможно, принято говорить «прими мои соболезнования», но я так не делаю. Нет, я не черствый. Просто считаю, незачем высказывать искусственные слова поддержки, если человеку они сейчас не нужны.

Но меня задели другие два слова Оксаны. «Деятели искусств». Помню, мне недавно сказали, что творчество делает человека уникальным. Сказали… Сказала!

Полина!

Она постоянно присутствовала в моих мыслях. То пряталась за шторкой, то ложилась рядом на кровать, то танцевала на столе.

А ну-ка брысь!

– Значит, это твоя навязчивая идея – открыть ресторан, а не профессиональное стремление, – отметил я.

Она не отреагировала. Должно быть, посчитала, что я просто уже стал глумиться над тем, что у нее нет даже мизерного шанса что-нибудь от меня получить.

– Ты просто хочешь, чтобы тобой гордился твой папа.

На последнем слове ее глаза сверкнули сильнее и выдавили по капле слез. Ой, я этого не хотел. А может, и хотел. Кто ж меня знает! Точно не я.

– Мне грустно, Оксана. Мне всё еще грустно. Но возможно, если бы я побывал на интересной тусовке в таком заведении, какое держал твой отец, и в нем были бы применены твои фу-ту-ри-стические идеи, мне было бы не так грустно.

Я поймал ее взгляд.

Она красивая. Да, вот сейчас, печальная и слегка заплаканная, она красивая. Так же, как и когда улыбается. Милая девушка. Пусть будет счастлива.

– Ты сможешь сделать это, Оксана?

Ее лицо вновь исказилось сильной эмоцией: она всхлипнула, уронила еще пару слезинок, пыталась улыбаться.

– Угу, – еле выдавила она.

И наконец я услышал вырвавшийся сквозь ком в горле счастливый смешок.

Она небрежно вытирала лицо, от волнения позабыв об аккуратности.

– И как мы назовем это чудесное место? Есть в мыслях крутое название? Мне в последнее время нравится слово «универсариум». Что скажешь?

Оксана набрала воздуха.

– В Новый год в папином ресторане у входа стояла кукла Деда Мороза, которую я сделала своими руками. И когда кто-то называл ее Санта-Клаусом, я всегда грубила в ответ: «Сам ты Клаус». Я говорила отцу, что когда вырасту, я переименую наш ресторанчик в «Сам ты Клаус».

– Что? Сам ты Клаус? Ха. А хотя… почему нет? Хе-хе. Папе бы это понравилось.

Я наблюдал за волнами на ее лице, за всплесками, за брызгами, за искрами. Это приятно – делать человека счастливым. Приятно чувствовать благодарность. И, как говорил мне недавно один врач – не тот, другой, – это я ей благодарен за такое сильное, возвышенное чувство.

– Поехали, – сказал я, – я покажу тебе.


* * *

Мы сидели на заднем сиденье мчащего по улицам дорогого такси.

Оксана выглядела пьяной. Будто это она жахнула бутылку вискаря, а не я.

– Остановись, – скомандовал я водителю.

Он исполнил.

– Как тебе это место? Я думаю, вывеска «Сам ты Клаус» здесь будет смотреться круто.

– Здесь? – удивилась Оксана. – Как это? Это же «Сан-Марко», ночной клуб…

– Он себя исчерпал. Мне сказали, тут нужна революция.

Она улыбалась шире некуда.

– Поехали.

И мы поколесили дальше.

На ее лице сияла радость, но – трогательная. Будто она то была на пике фонтана, то проваливалась в темные закоулки собственной души.

Иногда она поглядывала на меня посверкивающими глазками, излучающими утомленность и сексуальность. Ох, я знаю, что это за блеск.

Я дам ей на исполнение мечты полгода. Это много. Очень вероятно, что всё получится.

Мы остановились около ее дома.

Водитель вышел и открыл ей дверь.

– Тебе позвонит мой сотрудник, и вы начнете разрабатывать проект.

– Спасибо, – томно проговорила она.

– Спокойной ночи.

Оксана замялась. Не хотела выходить.

– Может… зайдешь ко мне… на чай?

Перешла на «ты» именно сейчас, именно на этой фразе. Смелая. Думаю, на нее это не похоже. Да здесь и понимать нечего: у нее давно не было секса, а тут вдруг встретила достойного мужчину, который к тому же пообещал ей достать заветную звезду с неба, вот она и разрешила себе расслабиться.

Я никакущий, детка. Меня вчера танцовщицы по частям разобрали, а потом снова собрали, и я не уверен, что правильно. Возможно даже, какие-то детали остались на дне бассейна. Мне грустно, Оксана, но ты меня не вылечишь.

Я положил ладонь на ее теплое бедро. И прошептал:

– Переспим, когда ты полюбишь меня.

Она еще немного побуравила меня взглядом. Ласково сжала мою ладонь, лежащую на ее бедре. Сказала:

– Еще раз спасибо. – Улыбнулась и вышла из машины.

Она хорошая девчонка. Я поверил в нее. Она справится.

– В «Авангард», – буркнул я водителю.

Он не уточнил адрес. Высотка, в которой я жил, была у всех на слуху.

Домой. Меня ждут любимый диван, еще бокал вискаря и… нет, сегодня без порно и без шлюх.

Мне всё еще нужен врач. Мне нужен человек, который меня будет слушать не перебивая. Приготовит горячий шоколад и укроет одеялом. А еще скажет, что я хороший, а все остальные плохие и ничего не понимают. И что, конечно, всё будет хорошо.

– Нет, стой, не в «Авангард».

Нет.

Я поеду не домой.

24

Домофон с видеокамерой. Это хорошо – обойдемся без представлений.

Звонок перестал жужжать – это значит, она ответила и теперь смотрит на меня в монитор. И конечно, удивлена такому гостю.

– Эдуард Валентинович, это вы?

Я обессиленно кивнул.

И тут же раздался щелчок – меня приютят.

Поднялся на лифте.

Дверь открылась.

С ума сойти – она и дома такая же неотразимая. Должно быть, ее красоте не страшны ни простуда, ни старость, ни смерть. Даже если ее труп выудят из озера через год после утопления, она всё равно будет прекрасна и аппетитна. Бррр… что я несу. Живи еще сто лет, Диночка. Балуй праправнуков.

– Что-то случилось, Эдуард Валентинович? Вы заболели?

Наверное, видок у меня информативный.

Моя кудрявая круглосуточная помощница по всем вопросам стояла передо мной в белоснежном пушистом халатике и таких же тапочках. И взволнованно искала на моем лице ответы.

А ответ был один. И я решил бросить его к ее ногам, хоть она и спрашивала не об этом:

– А потому что больше меня никто так не любит.

Непонимающее лицо у Дины, и онемевшее от алкоголя – у меня.

– Проходите, – произнесла она.

Я перешагнул через порог. И медленно разулся.

Она жила одна, я это знал. Я почти всё о ней знал.

Я на ходу стянул с себя пиджак и бросил его на что-то. Покачиваясь, направлялся в спальню, хоть и не знал, где она располагалась, но интуитивно шел по верному маршруту. И достиг пункта назначения.

Двуспальная кровать. Это хорошо – Дине не придется спать в кресле.

Сил на полное раздевание у меня уже не осталось.

Я рухнул спиной на одеяло.

Да, пожалуй, нагловато.

Ошарашенная и оробевшая Диночка осторожно притопала за мной.

– Эдуард Валентинович, у вас всё в порядке? – наконец отважилась озвучить она.

– Нет, Динуль, мне плохо, мне очень плохо.

– Может, вызвать доктора?

– А я-то, дурак, думал, что уже пришел к доктору. К моему секретному доктору, который заберет мою боль.

Кажется, в голову с длинными жемчужными кудряшками наконец закралась мысль, что речь идет о ней. Дина подступила ближе и села на край кровати.

– Может быть, лекарство какое-нибудь? Обезболивающее?

Обеспечаливающее. Положите две таблетки мне под язык. Обесстрадаливающее. Выдавите три сантиметра из тюбика и разотрите мне грудь. Обезлюбовливающее. Уколите десять кубиков мне прямо в сердце.

– Ты у меня такая добрая, – пропел я так ласково, как смог вытянуть сквозь скрежет в голосе. – Такая милая. Такая заботливая. Что бы я без тебя делал. Если бы не ты, я бы и в офис не приходил.

Дина осмелела и легла рядом набок, опершись головой на согнутую в локте руку. Видимо, мои приятные слуху откровения ее вдохновляли. Хотя и ее права хозяйки кровати никто не отменял.

Эх, такая куколка… А у меня шестеренки сломаны, поршни расшатаны, и запуска ракет сегодня не предвидится. Да и я ведь сюда не за этим.

– А вы всё равно туда не ходите, – заерничала она. – Уже неделю без вас.

– Потому что знаю, что ты там, и не беспокоюсь. Скажи, только честно, тебе нравится у меня работать?

– Конечно.

– Стесняешься… Разве тебе не хочется чего-то большего, чем приносить мне кофе и выполнять другие задания?

Опустила глаза – смутилась.

– Хочется. Мне очень нравятся ваши заведения, я бы тоже хотела поучаствовать в их жизни, это интересно. Но… мне уютно быть частью вашей команды. Правда, когда вы не приходите, бывает скучновато.

– Да, запустил я работу, Динуль. Не обворовали нас еще?

– Нет, хи-хи, я слежу за порядком.

Неужели у нее наконец появилось чувство юмора? Моя ж ты радость.

– Только вот за вами я следить не могу, вы бродите непонятно где, непонятно с кем…

Ревнует. Моя ж ты радость.

– …и вон какую депрессючку поймали.

– Всё-то ты знаешь про меня. Депрессючку я поймал, Динуль. Не знаю теперь, как вылечиться.

– Очень легко, – изрекла она. – Надо вспомнить, кто вы, и всё.

Вспомнить, кто я? Да ведь я и пытаюсь это выяснить! У меня и началась эта депрессючка потому, что я не знал этого, а не потому, что я знал и забыл. Кто я, Дина, что я?

– А напомни мне.

Она деланно выдохнула, мол, вы и сами знаете, и все на свете знают, какой вы хороший, умный и красивый. Говори, Дина, говори.

– Вы очень талантливый бизнесмен. Любой ресторан, за который вы беретесь, становится прибыльным. Ведь вы не закрыли еще ни одного проекта. Они все успешные.

– Не все. Далеко не все.

– Нет, вы скромничаете, – мурлыкала Дина. – Я же вижу, что… – она вдруг запнулась. Наверное, не знала, как корректно и деликатно выразить свое наблюдение о том, что я богатею и богатею.

– Деньги не только от ресторанов, – пояснил я, перешагнув через неозвученный ею вопрос.

– А от чего же?

– Это секрет.

– Неужто и мне не расскажете? – заигрывала она.

– Тебе?.. Расскажу, конечно. Но тогда и ты мне раскрой свой секрет.

– Какой секрет?

– Откуда у тебя такая красота?

Она не ответила сразу. Я не видел ее лица – сонно разглядывал потолок, – но был уверен, что представляю ее смущение достаточно точно. И это несмотря на то, что между нами было.

– А это и не секрет, – наконец прощебетала Дина. – Красота у меня от мамы и папы.

Да откуда у нее вообще могут быть секреты.

– Кстати… Эдуард Валентинович, а вы отпустите меня в отпуск? Я бы хотела родителей навестить, соскучилась.

– Конечно, Динуль. Оказывать родителям внимание наша святая обязанность, – сказал я, не столько поучая Дину, сколько напоминая об этом себе.

Какая-то волна прижимала меня к кровати всё сильнее, обрывая один за другим тросы, которыми я цеплялся за реальный мир, чтобы не провалиться в сон. Я ведь не спать сюда пришел. Я пришел, чтобы меня обняли и погладили.

И Дина это как будто понимала. Она положила голову мне на плечо, словно тоже собиралась понежиться.

– Вы обещали мне раскрыть свой секрет.

Нет, она не забудет. Профессор был прав – всем действительно интересно обо мне лишь, какой у меня доход и откуда.

– Так нечестно, – проныл я. – Ты просишь рассказать тебе самую строгую тайну, а про себя рассказала только, что красивая из-за генов.

– Так ведь вы сами это спросили.

– Нет, мне нужно взамен кое-что побольше.

– Что вы хотите? – воодушевленно спросила Дина и приподнялась с моего плеча, видимо, ожидая, что я попрошу ее бесподобное тело, и готовая мне его отдать.

Нет, нет, Динуль, не снимай трусы. Хоть они дерзкие и развратные: даже дома ты не носишь белье в горошек. Не снимай. Это я уже получал. Пусть я хотя бы немного отвыкну, если уж придется вкусить тебя снова.

Я повернул к ней лицо, протянул руку и нежно погладил ее серебристые кудряшки.

– Подари мне прядь своих волос.

Сейчас, даже смотря мне в глаза, она, кажется, не могла понять, шучу я или нет.

Я продолжал поигрывать ее длинными пружинками. И искоса поглядывать на нее.

Дина всё поняла правильно. Она встала с кровати, метнулась к какому-то шкафчику и вернулась с ножницами.

Протянула их мне. Держи, хозяин, отрежь сколько вздумается. Моя умница.

Я легонько оттолкнул ножницы, мол, давай сама, мне много не надо.

Дина покорно, будто это очередное задание ее начальника, которое не принято обсуждать, а только исполнять, выбрала на своей лохматой голове спиралевидную прядь и отрезала ее.

Мне вдруг показалось, что она делает это с гордостью и даже с радостью. Может, ее осчастливливало, что ее частичка будет храниться у меня как память.

Я благодарственно улыбнулся. Не убирай далеко, я заберу это завтра.

Затем поднял руку, приглашая ее в свои объятия. Пока Дина укладывалась рядом, я лег на бок и развернул ее к себе спиной, прижавшись к ней сзади. Она лежала на моей левой руке и укрывалась правой.

Прости, детка, секса не будет. Сегодня только милые пьяные обнимашки.

– Я расскажу тебе, – прошептал я ей почти в самое ухо. – Потому что знаю, что ты никому ничего не расскажешь и никогда меня не предашь.

Конечно, ничего такого я не знал, просто мне было плевать на секретность того, что и так многие знают. А Дина в подтверждение правильности моих слов шевельнула головой, мол, клянусь своей треуголкой.

– Рестораны – это не работа, это хобби. Не столько ради денег, сколько ради понтов, ради удовольствия. А по-настоящему зарабатываю я по-другому.

Почему-то иногда мне даже хочется делиться своими секретами в подобной атмосфере доверия. А сегодня это еще и моя верная Дина. И сегодня я еще и пьян.

– Я продавец денег.

Именно так меня назвал Соловьев, зная, чем я занимаюсь на самом деле. Мне запомнилось это выражение и даже понравилось. Поэтому я его и привел.

– Я продаю людям деньги. Наличные деньги. Понимаешь?

Дина тихонько посапывала, греясь в моих теплых объятиях. Она знала, что сейчас ей не нужно ничего говорить. А просто слушать.

– Деньги, которые зарабатывают разные фирмы и которые попадают на их банковские счета, – это еще не собственность их директоров и остальных владельцев. Прежде чем они получат свою прибыль, оттуда придется вычесть налоги и другие… издержки. Они не могут просто так взять и обналичить эти деньги и уж тем более присвоить. Понимаешь?

Наверное, не понимала, а просто ждала, когда я наконец скажу, откуда я беру деньги.

– И вот тогда они обращаются ко мне. Таких толковых специалистов в этом деле, как я, немного. А спрос… огромный. Мы заключаем какую-нибудь левую сделку с одной из моих фиктивных фирм, клиенты переводят на нее деньги, потом моя фирма заключает сделку с другой моей такой же фирмой, деньги уходят дальше, а потом еще цепочка, суммы дробятся, и денежки снимаются через мелкие фирмы, торгующие за нал, или со счетов специально нанятыми для этого ребятами. Так мы получаем наличку и возвращаем ее заказчику, но не всё, а за вычетом своих комиссионных. А это… очень много, Динуль, очень много. Я продавец денег. Самого ходового товара на свете.

Ей недостаточно было просто сказать, что я обнальщик, нужно было всё разложить по ящичкам, как в офисе.

– А разве это законно? – осторожно выдавила Дина, не поворачивая ко мне головы.

Я обнимал ее, словно ребенок плюшевого медвежонка. Мне требовалось кого-то обнимать. Мне требовалось обнимать Полину, но ее у меня не было. Зато была Дина. Добрая. Милая. И послушная. Сегодня она мой заменитель сахара.

– Не совсем.

А вот этого ответа для нее достаточно, и нет необходимости цитировать выдержки из Уголовного кодекса.

– Ты ведь никому не расскажешь?

– Нет, – по-детски уверенно шепнула она.

– Тогда я могу спокойно спать… Потому что я очень устал.

Меня на секунду посетила мысль, что когда я проснусь, то увижу вокруг себя толпу полицейских и заплаканную Дину, нервно дающую против меня показания. Это было смешно. И я улыбнулся.

Вот так, с улыбкой, сегодня и усну.

25

Девчонки за глаза называли ее Государыней. Потому что «Грета Наполеоновна» – слишком сложно для междусобойчиков.

Ей было лет 50 с копейками. И вела она себя вполне соответствующе своему прозвищу. Одевалась излишне роскошно. Имела своего личного модельера и имела его как хотела, пока он не выдавал нечто уникальное и подходящее ее сражающейся со старением внешности – сухой и смуглой от бесконечных соляриев коже и серии подтяжек на лице и шее. А прическа… Своего парикмахера она, наверное, держала на цепи в подвале.

Еще говорили, что она не в меру груба в общении с людьми ниже себя по статусу. А на тех, кто был не из индустрии моды, ее глаза вообще не могли сфокусироваться.

Но меня она всегда видела так хорошо, как буквы «Ш» и «Б» на таблице у офтальмолога.

– Добрый день, Эдуард. Рада вас принимать в нашем агентстве.

Возможно, она была уверена, что ей когда-нибудь перепадет – и я ею не побрезгаю.

– Здравствуйте, Грета. – Сама в прошлый раз настояла, чтобы без отчества. – Вы, как всегда, выглядите по-королевски.

– Это моя работа, – вдохнула она мой комплимент одной ноздрей через сложенную в трубочку стодолларовую купюру, несколько раз судорожно моргнула и вытерла нос.

По щелчку пальцев молоденькая помощница вылетела за дверь, чтобы принести нам что-нибудь вкусненькое. А ведь я пришел сюда именно за вкусненьким. Но другого рода.

– Сначала я боялась даже предположить цель вашего звонка, – скованно хохотнула Грета.

Ой, не ври, всё ты хорошо знала.

– Да, ничего нового. Цели всё те же, что и в прошлый раз.

– Это-то как раз и странно. Ведь вы у меня единственный клиент с подобными запросами, но от этого еще более интересный и дорогой.

Это вы тут все дорогие. Не баснословно, конечно, но и не по ценам прошлогодней коллекции.

Нам принесли кофе в вычурном фарфоре с кучей разноцветных конфет и сахарков. И затем молоденькая эффектная помощница, шустро передвигая ножками и виляя задом, словно плывя по подиуму, удалилась из кабинета.

– Она тоже модель… человека? – поинтересовался я, махнув подбородком в сторону закрывшейся двери. – Или настоящая?

– Конечно, настоящая. Я в этом отношении придерживаюсь консервативных взглядов, – дурацкая ухмылочка. – Но она ведь смотрит вокруг, видит девушек, вот и старается соответствовать.

Я понимающе кивнул.

– Приступим? – Грета указала на свой огромный монитор.

И мы принялись листать портфолио красавиц ее модельного агентства.

Вот хорошая блондиночка. Губки – сладкий узелочек.

А эта, с ресницами, щеки с ямочками – тоже блеск.

А эта – так себе.

Продолжаем.

Хорошая… тоже хорошая… и эта тоже недурна.

А ну-ка, подожди! Отмотай назад… Ух ты, не лицо, а квадрат, ну и особь… не-не, я так – поржать, давай дальше.

Так, кто тут у нас?

Эта – кожа да кости. Эта – некрасивая. Эта… эту видел не раз в своих заведениях, значит, тусовщица профессиональная, не пойдет. А эту фотку я, кажись, уже разглядывал на другом мониторе – на мониторе «Романтиза». Ну что ж, я не осуждаю, я ведь и сам такую же употребляю – Сонечку, кстати, всё откладываю и откладываю, соскучился уже, сегодня трахну.

Стоп!

Кто это?

Она смотрела не в объектив камеры фотоаппарата. А куда-то вдаль. А ветер покусывал ее бликующие на солнце темно-каштановые волосы.

Такого же цвета глаза. Нет, на полтона светлее. А губки… а щечки… а носик… Хочу.

Другие фотки раскрыли больше страсти, больше брызг, больше огня.

Она охрененно красива.

Кажется, я нашел что искал.

Она просто картинка. Просто куколка. Просто шедевр.

У Дины капилляры на глазах полопаются, когда она ее увидит. Нет, Динуль, не подумай, ты ни капельки не хуже, просто она… она вся такая… такая…

– Новенькая, – подсказала Грета.

Похоже, я пялился на монитор с явным изумлением.

– Недавно притащила ее сюда из глубинки. Разглядела. У нее большие перспективы в модельном бизнесе.

Цену набивает мамка.

– Ей 20 лет. Зовут Лада. Псевдоним, конечно. Я ей придумала. На самом деле ее имя…

– Не надо, – перебил я. – Лада – хорошо.

Грета удовлетворенно выдохнула.

– Мы завершили смотрины?

– Да. Думаю, да, – сказал я. – Она сегодня здесь?

– Сегодня все здесь. Всё для вас.

– Спасибо. Ценю.


* * *

Ох и Ладочка! Фигура – космос. Личико – радуга. Взгляд – оцепенение. То что нужно для таких чудаков, как я.

– Проходи, – скомандовала Грета. – Это Эдуард Валентинович, наш… компаньон.

Восхитительная шатеночка скромно кивнула.

– Что-нибудь еще нужно? – обратилась ко мне Грета и получила равнодушное покачивание головой. – Тогда я вас оставлю.

Давай иди уже. Дай мне насладиться красотой.

– Пожалуйста, – я пригласил юную даму за совещательный столик, когда мы остались одни. И сел напротив.

Она изящно устроилась в кресле.

– Грета объяснила, что я не из модельного бизнеса? – начал я.

– Грета Наполеоновна сказала, что вы давний партнер агентства и можете предложить необычную работу. И чтобы я подошла к решению очень взвешенно.

– Это не совсем правда. Работа, на которую я тебя рассматриваю, не такая уж и необычная. Я пока не знаю ни одного твоего внутреннего качества, пригодного для моих дел, но мне важно только одно из них. Это основное качество, которое я хочу видеть в любом своем работнике. Если оно у тебя есть, на все недостатки я буду закрывать глаза.

Сосредоточенный вид.

– Это верность. Я должен знать, что могу тебе полностью доверять и рассчитывать на тебя. Мне нужно быть уверенным, что все мои секреты никогда не всплывут, что ты вызовешь «скорую», если я буду истекать кровью, а если вдруг она не успеет – очистишь историю браузера.

Легкая улыбка, вежливый кивок.

– Не будет фотосессий, быстрых переодеваний, хождений по подиуму.

Удивленный и настороженный взгляд беспощадных карих глаз. Ах!

– К сожалению, я больше ничего не умею, – кокетливо протянула Лада.

Цену набивает доча.

– Не прибедняйся. Наверняка ведь что-то умеешь. Давай проведем тест, чтобы понять, подходишь ли ты для этой работы. Например, ты умеешь водить машину?

– Да. У меня есть права.

– Тогда ты принята.

Ее посверкивающие глаза распахнулись еще больше.

Я молчал. Получал удовольствие.

– Вы серьезно? О чем речь-то? Кем вы меня принимаете?

– Водителем. Моим личным водителем.

Я достал ручку и стал черкать на стикере, который стащил со стола Греты.

– Работа без графика. Ты можешь понадобиться мне в любую минуту дня и ночи. А может, несколько дней не будешь нужна. Главная твоя задача – это доставлять мое тело из точки А в точку Б. А это твоя еженедельная зарплата, – я протянул ей стикер, – и это наша с тобой первая тайна.

Когда она увидела цифры, ее прелестное лицо засияло так, будто ей открылась не коммерческая тайна, а тайна алхимии.

– С Гретой я все вопросы согласовал. Ты можешь позвонить маме, папе, близким и посоветоваться. Только звони сейчас, я подожду.

Но советоваться она ни с кем не собиралась.

Лада похлопала ресничками. Затем покрепче сжала в ладошке стикер с красивыми цифрами – прятала наш секрет от возможных глаз, от призраков, от ангелов, от демонов.

– Когда приступать?

Просто она еще не знала, что лучший день для чего бы то ни было – это всегда сегодня.

– Уже. Для начала вызови такси.


* * *

Грета проводила меня до выхода из своего модельного агентства. Мы говорили только о теплом мае, потому что об остальном всё было сказано и мы оба остались довольны. Но у самых дверей она всё же спросила у меня о нашей предыдущей сделке:

– Эдуард… как поживает моя кудрявая раскрасавица?

Ее ностальгию можно понять.

– Не переживайте, у Дины всё хорошо. Я об этом забочусь.

Грета манерно поджала губы.

– Когда они обе вам надоедят, пускай возвращаются.

Ого –она мне еще и гарантийный талон выписала. Отличный сервис.


* * *

Нет, я так больше не смогу, никакие красотки не выметали из моей головы мыслей о Полине. Я устал ждать, когда Вселенная бросит ее в мои лапы. До пятницы еще три дня – я ж сдохну.

Поворачивай, ямщик, мы едем в больницу.

У меня открылось жуткое душевное кровотечение. Мне нужен врач.

Что я ей скажу? Что ехал мимо и заскочил, потому что время было? Или правду – что не выдержал и примчался? Или наору на нее, что она уже почти угробила меня своим игнором?

На скамейке очередь из двух мамаш с сопливыми детьми.

Буду ждать.

Она!

Вышла провожать очередного посетителя. Увидела меня. Глаза ее сверкнули, а улыбку скрывала белая маска. Но я будто всё равно ее видел, я точно знал, как сейчас изогнулись ее губки.

Ничего не сказала, пригласила следующую мамашу и скрылась за дверью.

Буду ждать.

Когда моя очередь подошла, я молниеносно заскочил в ее кабинет и защелкнул за собой дверь.

Что сказать? Ничего!

Я без слов полез к ней с поцелуями и тисканьем. Она приняла мою игру в подростковую страсть. Мы целовались взасос. Я старался запихнуть язык как можно глубже ей в рот. Она проглатывала его, посасывала и запускала свой сладкий язычок в меня. Я мял ее халат везде. Впивался своими пятернями в грудь, в талию, в ягодицы. Запустил руку ей между ног.

Она оторвалась от моих губ. Мяукнула:

– Приятно, что ты соскучился.

Я смотрел на ее красный, помятый мной рот. Это слишком возбуждающе.

– Снимай трусы, – скомандовал я, расстегнул ремень и приспустил брюки.

Она округлила глаза и широко улыбнулась:

– Нет. Я не могу сейчас. Мне надо работать.

Да что ж с ней так всё всегда со скрипом? Это делает мое рвение к ней еще более безрассудным и отчаянным.

– А как же свобода от всего?! Твоя работа никуда не денется.

– Но ведь и ты тоже никуда не денешься, – ухмыльнулась она. – Сегодня мой последний день перед отпуском, нужно многое успеть.

Я стоял неподвижно как придурок со спущенными штанами и слушал ее режущие меня саблями отговорки.

– Ну не капризничай как ребенок. Я вижу, как ты этого хочешь. Ты всё получишь, обещаю. Просто сегодня я занята.

Я уныло застегивал брюки, а она рассказывала мне какую-то хрень о своей работе, вскользь поинтересовалась моими делами и вежливо выставила за дверь.

Ну не сука?

26

С ума они там, что ли, посходили, в этом «Романтизе»?

Ладно, начало разговора было еще милое. Роза своим певучим голосом поинтересовалась, а не влюбился ли я? Надо же! Похоже, только я один не обладаю экстрасенсорными способностями. Как она это вычислила?

Почему ты так решила, спросил я. А она объяснила, что просто я давно им не звонил, вот и всё. И она рассудила, что у меня появилась не просто девушка или жена, а любимая женщина. Даже далекая и невидимая Роза чует мою грусть…

Ах, Полина, Полинушка моя… не моя… ничья… своя… Что ж меня так тянет к тебе? Бесишь меня уже. Бесишь меня, сука! Своими недотрогами, своими незвонилками, своими невстречалками. Засунь себе свои философствования, куда я тебе совал, а я их пропихну поглубже и прибью к донышку.

Вот я и позвонил в «Романтиз». Мне была нужна любовь. Дайте одну. С крыльями нет? Эх, жалко. Что ж, давайте без крыльев. И заверните покрасивее.

После моих тупых отшучиваний по поводу влюбленности Роза предложила мне, как очень важному клиенту, эксклюзивную услугу. Оказывается, среди их и без того эксклюзивных предложений есть еще более эксклюзивное. Она спросила, не желаю ли я девственницу.

С верхних этажей они там, что ли, все свалились? От них я такого подхода к работе не ожидал. Видимо, существует серьезный спрос, раз родилось подобное предложение. Вообще, это сомнительное удовольствие. Никакой радости.

Зашитая, спросил я со стебом. Нет, природная, опровергла Роза.

Да что там «Романтиз» – не микроволновку изобрели. Я и раньше знал о такой особой нише рынка сексуальных услуг. В интернете полно объявлений о продаже девственности – от самих девочек. Хотя я слышал, бывает, что рекламу распространяют и их матери. Иху мать! Стоит недорого – от 300 баксов. Верхний предел ограничен лишь девичьими фантазиями, можно и лям просить, был бы покупатель. Какую цену загибают за целку в «Романтизе», я не интересовался.

Я просто заказал Сонечку. Старую добрую… вернее, молодую и корыстную, не вчера дефлорированную Сонечку.

А может быть, вы желаете сестер-близняшек? Роза продолжала меня удивлять. Наверное, они там полагали, что теряют хорошего клиента. Уверена, вы это оцените, заметила она.

Нет, я уже куражил позавчера с девятью близняшками, а важность степени родства между телками в групповухе стремится к нулю.

Просто! Пришлите! Сонечку! В единственном экземпляре! Девственность не восстанавливать!


* * *

Дверь не успела открыться полностью, как в нее влетела Сонечка и запрыгнула на меня. Она обняла мою шею руками, обвила ногами бедра и принялась меня рьяно целовать, будто дождалась парня из армии.

А я запустил пальцы в ее глянцевые русые волосы.

Ее тонкое тело приятно устроилось на моем, и мне показалось, что первые капли анестетиков побежали по невидимым трубочкам капельниц в мою кровеносную систему.

Это потому, что я представил, будто обнимаю Полину. Хотя это было странно, ведь Сонечка внешне не похожа на нее. У Сонечки нет пышной груди – но есть великолепно очерченные стальные сисечки, которые мне безумно нравятся. У нее нет толстых, сочных, постоянно притягивающий взгляд губ Полины – но есть аппетитные губки, сегодня выкрашенные довольно интересно: будто кисточкой и сразу всеми акварельными красками, неуклюже растекшимися в неровную волнистую радугу, модница. А еще у нее нет в голове мыслей о вселенской матрице – вот это, пожалуй, ее огромный плюс. И скоро я влезу в эту голову настолько глубоко, насколько мне позволяет моя анатомия.

Она разбрасывалась словами о том, как сильно по мне соскучилась, и хлопотно обцеловывала мое лицо.

Наконец она сползла, и мы, романтично держась за руки, зашагали в спальню.

Войдя, Соня весело запрыгнула на кровать и принялась раздеваться, стоя на ней.

Она болтала без умолку, с нежностью, с радостью. Сначала мне было даже приятно ее слушать. Она упрекала меня, что я негодяй, бросил ее. Что сначала я звал ее в гости три раза в неделю, потом два, потом один, а теперь совсем обнаглел – уже две недели не дарю ей радость секса. Да, да, именно я – ей, а не наоборот, как указано в негласном договоре с «Романтизом».

Соня жаловалась, что честно соблюдает все условия и уже устала дрочить, посматривая порнушку, и что она готова спать со мной иногда бесплатно, втайне от агентства, конечно.

Приятно. Она добрая девочка. И часто ты развлекаешься одна? Каждый день! Узоры на пальцах почти стерлись!

Сонечка изящно снимала с себя лифчик и трусики и скороговоркой рассказывала про Амалию, для рекламы магазина белья которой она с недавнего времени снимается. Представляешь, что эта дура придумала?! Я узнала – чуть не рухнула. Позавчера замутила в салоне акцию – голым клиентам белье бесплатно, прикинь! Вот ты ржешь, а там охренеть не встать че было. Телки голые – прикинь, голые, совсем! – ломились в магазин, будто там золото дают. А Амалька, конечно, самое дешевое всё выставила, дорогое убрала. И эти телки растащили всё. Просто всё до последних трусов. Но она такая довольная осталась, хоть и ни копейки не заработала. Сказала, зато реклама какая. Она ведь журналистов, блогеров вызвала на этот цирк позырить. Вот ненормальная.

Прислушалась, сука, к советам специалиста. Похвально.

Раздевшись, я расслабленно уселся на кровать, вытянув вперед ноги. Соня забралась на них и, поглаживая мои бедра – прелюдия такая, – продолжала искать во мне червоточину, из-за которой я стал к ней так невнимателен и холоден.

Ну что ты, Эдюлька, подвывала она, из-за чего ты расстроился? Я не расстроился. А почему же ты про меня забыл? Я не забыл. Может, ты надулся, потому что я не отрезала себе волосы для тебя? Нет. Ну, я же видела, что ты обиделся, и сейчас вижу. Вон как скривился, хе. Я не обиделся. Я больше не буду жадиной, Эдюлька, где твои ножницы? Там же, в комоде?

Соня лихо вскочила с моих ног, спрыгнула с кровати, выдернула из ящика ножницы и звонко защелкала ими в воздухе, ослепляя меня своей непринужденной улыбкой.

Я тоже улыбался и просто молча смотрел – и это значило, что я ее не останавливаю.

Мне нравилась Сонечка. Она всегда была в несмываемом образе весны. И она невероятно сексапильная.

Я наблюдал, как она, поигрывая ножницами, кривлялась передо мной голышом, и уже предвкушал, как буду трахать саму Весну. Буду как огромный голодный тигр набрасываться на молодую косулю, растерзывая ее вкусную тушку под ее же стоны, похожие на мольбы о помощи, и удивляться, почему она всё никак не сдыхает под моим бешеным напором на протяжении получаса.

А хочешь, я в следующий раз оденусь каким-нибудь персонажем, как тогда? Хочу. Я надену костюм подружки того клоуна-злодея и макияж такой сделаю, побуду девчонкой-хулиганкой, хочешь? Хочу.

А хочешь, я сделаю бодиарт? Хочу. Там художница одна есть, так классно на теле рисует, линии такие разноцветные, или картинки, или нарисует меня как леопардицу, буду такая – ррррр, хочешь? Хочу.

А хочешь, я буду… Хочу.

Чик!

И тонкий хвостик отделился от ее светлой головушки.

Она осторожно подбиралась ко мне на четвереньках, передвигая худыми конечностями. И наползала на мое настроенное на жаркую расправу с ней тело.

Видишь, я не жадина. Я больше не буду так, Эдюлька. Ты простишь меня? Простишь? Я снова хочу быть твоей хорошей девочкой. Чтобы ты меня обнимал, гладил и любил. И не пропадал так надолго. Ты ведь больше не обижаешься, а? Ну сладенький мой. Не молчи. Скажи что-нибудь.

– Заткнись.

27

Я так и не понял, что хотел от меня Алик.

Он пьяным голосом выл в трубку что-то невнятное и бессвязное. Наверное, он нажрался от нечего делать и теперь ему стало скучно. По крайней мере, какие-то его слова были о том, что ему хочется со мной поговорить о душе, о жизни, о смерти, о Вселенной, о профессоре. Вот о ком – о ком, а об этом столетнем хрене, испортившем такую прекрасную девушку, да так, что она не хочет меня любить… сука!.. нет, о нем я сейчас говорить не хочу.

Но Алик продолжал докапываться. Похоже, он перебрал с алкоголем, раз стал таким надоедливым нытиком. Я объяснил ему, что приехать и вступить с ним в пьяную полемику по какому-нибудь высосанному из большого пальца ноги философскому вопросу я не могу, мне некогда, потому что у меня сейчас состоится важная встреча. И это была правда. Поэтому: давай, пока.

Алик начал снова что-то жалостно мямлить, но я уже повесил трубку.

Я подошел к зеленым воротам и надавил на кнопку звонка. Через несколько секунд услышал приближающиеся шаги во дворе.

– Сейчас, подожди, там кто-то пришел, – доносился до меня из-за ворот хриплый голос Вали.

Тут же щелкнул замок, и дверь открылась.

Валя, стоя с мобильником у уха, увидел наконец гостя – меня. Его лицо, покрытое двухдневной серой щетиной, стало как будто капельку живее.

Как правило, он был скуп на эмоции.

– А, это Эдик пришел, – пояснил он в трубку. И тут же пробурчал мне: – Почему не позвонил, не предупредил? Она скоро вернется, ты дождешься? – И снова в телефон: – Хорошо, хорошо… Да, я всё ему передам. Давай, давай, пока.

Он убрал мобильник.

– А это что за машина? – с подозрением проворчал Валя. – А твоя где?

– Продал. А эта – фирмы моей, на ней теперь катаюсь.

– Простая какая-то для тебя. А что за девушка за рулем?

– Водитель мой.

– Ты теперь с водителем ездишь? А сам что? Выпиваешь, наверное, много?

– Да нет, устаю просто, только вчера ее нанял, – оправдывался я.

Наконец его допрос закончился, он пропустил меня во двор и запер железную дверь.

– Ты чего такой грязный? – бросил я, глядя на его пыльную одежду.

Валя опустил голову, словно перепроверял мои наблюдения, и, убедившись, что его неопрятный вид – железный факт, затянул:

– Да я… Это моя рабочая… Знаешь, вот беседку же здесь делаю, – он указал на небольшую деревянную постройку в глубине двора. И двинулся к ней, приглашая меня посмотреть.

Валя всегда любил труд. Я многому у него научился.

Мы подошли к красиво возведенному заборчику метровой высоты, вкруговую ограждающему деревянные кресла и столик. Рядом, на земле, лежала уже собранная для беседки крыша.

– Это я пока так, заранее, для вида стулья сюда поставил, чтобы представлять, как всё это будет. Осталось только вот… – он махнул рукой в сторону крыши.

В этот момент я разглядел на его руке часы. Это были не те часы, которые я ожидал увидеть на его запястье. Это были его старые, «Слава» или «Ракета», не помню, а не те Longines, которые он получил недавно в подарок. Я почему-то не смог оставить это без внимания – и тут же выпалил:

– А что с новыми часами, – тыкнул указательным пальцем в сторону его кисти, обозначая, что я его спалил, – не ходят?

Валя машинально глянул на свои часы.

– Да, – стыдливо протянул он, – они просто неудобные немножко… И я же работаю тут постоянно… чтобы не поцарапать там, знаешь… На выход только, может, куда-нибудь… У тебя-то как дела, расскажи, – перевел он тему.

Я взмахнул руками:

– Всё хорошо.

– Точно? – недоверчиво пыхнул он. – Ни в какие неприятности не влез?

– Нет. С чего ты взял?

– Ну, машину неспроста ж продал, значит, деньги срочно понадобились, да?

– Нет, – успокаивал я, – машину продал, потому что бампер погнули, не хотел ремонтировать.

Не про все же повреждения ему рассказывать.

Мы с Валей пытались быть друзьями, но из этого ничего не получалось.

– Так а как ты крышу ставить собираешься? – Теперь я перевел тему на его быт, чтобы он не буравил дальше мои дела. – Она же тяжелая.

– Да, здесь один я не смогу. Вдвоем можно.

– Давай я вызову ребят, – я тут же рванулся рукой в карман за телефоном. – Щас приедут поставят быстро.

– Да не, не, не нужно! – остановил он меня. – Не надо никого сюда звать. Я сам как-нибудь… веревку подвяжу, потяну… Тарасова вон через забор крикну, придет поможет.

Я всё еще держал мобильник в руке, готовый отвлечь Дину от ее ногтей, чтоб вызвала сюда бригаду плотников, грузчиков и уборщиков, лишь бы не испытывать все-таки прокравшееся в меня чувство вины после его слов «вдвоем можно».

«Мне просто некогда, дел много», хотел сказать я, но не сказал. Не смог.

– Не нужно, не нужно, – настойчиво убеждал меня Валя, подтверждая слова гневной мимикой.

Я нехотя оставил эту идею.

Валя – настоящий мужчина. В этом я всегда хотел быть похожим на него.

– Смотри, испачкался уже, – заметил он, указав на мой локоть. – Пойди в дом и отряхни с водой.

Глянув на рукав, я увидел пыльное пятно и молча пошел к дому.

Пока я оттирал в ванной одежду, случайно задел на раковине какой-то флакончик. Он упал на пол и закатился под ванну. Скрежет перекатывания завершился легким глухим ударом.

Я нагнулся поднять. Флакон лежал возле какой-то картонной коробки, видимо, спрятанной в этом мало напоминающим тайник месте. Любопытство заставило меня засунуть руку поглубже и вытянуть коробку на свет.

Я открыл ее.

Там были сложены деньги. Несколько пачек, связанных бумажными банковскими лентами. На лентах были напечатаны даты их скрепления: «май», «апрель», «март», «февраль», «январь», «декабрь» прошлого года… всего шестнадцать пачек. По сто тысяч рублей.

Я узнал эти деньги.

На меня накатила злость.

Я сложил всё аккуратно, как было, и вернул коробку на место. Мне захотелось уйти. Мне нужно было это переварить.

Я выскочил во двор.

– Всё, Валя, мне срочно пора бежать, – прогудел я и, не подходя к нему, чтобы не прощаться ближе, двинулся в сторону ворот.

– Уходишь уже? Подожди, я провожу! – успел услышать я хриплый голос и остановился.

Он подошел. Его лицо было серьезным.

– Послушай, ты ведь уже не подросток, мне уже скоро шестьдесят, чего ты всё со своим «Валя, Валя»? – он поморщился. – Нормально трудно, что ли?

– Ну хочешь по отчеству буду – Григоричем? – нервно усмехнулся я и открыл дверь.

– Ой, да ладно тебе, – скривился он, – как маленький, честное слово.

Лада сидела в машине. Увидев меня, она тут же запустила мотор и зажгла фары.

– Ладно, пока, увидимся, – удирал я.

– Давай, удачи, – проводил он, махнув рукой на прощание.

Я сел в машину, буркнул: «Поехали», и мы выкатили на дорогу.

Я был в неожиданном смятении, оттого что всё не так, как я себе представлял. Что моему плану здесь не следуют. Мои наставления здесь никому не нужны. Мой голос здесь не считается. Потому что он слышится не грозным суровым ревом, а тонким детским лепетом.

– Куда ехать? – спросила Лада, неспешно катя нас по улице.

Я ничего не ответил. Даже не посмотрел в ее сторону. Хотя я и нанял ее водителем, только чтобы любоваться ею, как Диной, но сейчас я был далек от мыслей об удовольствии, тем более эстетическом.

Почему они так? Почему не… А, и так всё понятно. И обижаться тут вообще не к месту.

Лада послушно держала руль ровно, никуда не сворачивая. Ждала, пока я что-нибудь не озвучу. Потом тебя похвалю. А сейчас мне хотелось успокоения. Хотелось избавиться от возникшей подавленности.

– Разворачивайся, – бросил я. – Поехали обратно.

Я еще не убедил себя до конца, что поступаю правильно, но чувствовал это. Что надо вести себя иначе – не так, как я хочу и как мне удобно, и слезть с возведенного мной же пьедестала самомнения. Потому что так – фальшиво.

– Приезжай часа через два, – отпустил я Ладу.

Подошел к воротам и снова позвонил в звонок.

Когда Валя открыл дверь, я, преодолевая ком стыда и стеснения в горле, как можно увереннее произнес:

– Пап, давай вместе поставим крышу.

Его лицо, покрытое двухдневной серой щетиной, стало как будто капельку добрее.

– Ну давай, надо бы тогда тебе какие-нибудь старые вещи дать, чтобы свои не пачкал.

И мне стало не 30, а 5: минус 25 лет от проявления родительской заботы.

– Подожди, щас в гараже посмотрю.

Он говорил так, будто только что ничего особенного не произошло, будто это нормально. И, наверное, он прав: это – нормально.

Он до сих пор ездит на своей «тойоте королла» и не хочет пересаживаться ни на что другое, что бы я ему ни предлагал. Даже часы, которые я ему подарил, ему оказались не к руке. Хотя я теперь понял, что когда покупал и дарил их, думал о себе, о том, какой я хороший и внимательный сын, а не об отце и его предпочтениях и о том, что он не отличает марки швейцарских часов от названий телефонов. А деньги, которые я им с мамой присылаю каждый месяц, они не тратят потому, что для их образа жизни, к которому они привыкли и который для них комфортен, это много. И тратить их они не могут так легко, как я, потому что отношение к деньгам у них иное. Они им никогда так легко не доставались.

Если бы я спросил у него, что такое счастье, то отец ответил бы, что счастье – это здоровые дети, живые родители, любимая женщина рядом, друзья и любимое дело. Я знал, что он так сказал бы. Он так говорил и когда мне было 15, и 10, и 5…


* * *

Мне 5. Мы переезжаем в другой город. В котором больше улиц, больше домов, больше магазинов.

Почти на все сбережения, вырученные в основном от продажи дома, родители покупают двухкомнатную квартиру на краю города – в котором больше людей, больше машин, больше денег.

Мама, раньше работавшая медсестрой, устраивается продавцом в магазин детских товаров. В котором почему-то продавалось всё подряд: от косметики до видеомагнитофонов. Отец не меняет своего ремесла – и находит место в небольшой портняжной мастерской. Он уходит на работу в 6 утра, когда я еще сплю, и возвращается в 11 вечера, когда я уже сплю.

Мне 10. Портняжная мастерская закрылась. Отец уходит в мелкую коммерцию. Он торгует на рынке сигаретами. Покупает коробки по 50 блоков, а продает блоки по 10 пачек. Стоит на открытом воздухе там в любую погоду, каждый день, кроме понедельника – это выходной, с 7 утра до 15.

В какой-то день отец возвращается поздно. Весь в крови. Я обрывками слышу их с мамой разговоры. Его побили конкуренты. Мать говорит, что лучше уйти из этого непонятного им бизнеса. Но отец остается. От безысходности. Больше он не появляется с ранами. Или я этого больше не вижу.

Мне 15. Уже год мы живем в пятикомнатном доме со своим садом, в пригороде. Мама не работает. Отец всё так же торгует на рынке сигаретами. Уже несколько месяцев его постоянный компаньон не возвращает большую сумму, которую взял у отца якобы для ведения совместного бизнеса. И уже совершенно ясно, что возвращать не собирается. Почти каждый день в семье ведутся об этом разговоры. О том, что придется начинать чуть ли не с нуля. Что через два года я окончу школу и потребуются деньги для оплаты университета, а за такой период нет никакой возможности накопить нужную для этого сумму.

Я говорю, что не пойду учиться в универ, а пойду работать – так же, как и отец, на рынок. Или займусь торговлей мобильными телефонами, сейчас это перспективно.

Но отец отвергает мои попытки помогать ему в обеспечении семьи. Он говорит, что не хочет, чтобы я был таким же работягой, как он, без высшего образования, что желает, чтобы я работал в кабинете с бумагами, а не руками и инструментами, что он обязательно что-нибудь придумает и найдет деньги для оплаты обучения.

Мне 20. Я учусь на факультете строительства, транспорта и машиностроения. На юридический или экономический не хватило денег.

Лишь поступив в университет, я стал замечать, что есть очень богатые семьи, дети из которых приезжают на занятия на крутых тачках, и очень бедные, дети из которых ходят всю зиму в одном свитере. В школе это было не так заметно.

Мне нравится проводить время в ночных клубах, где полно молодежи, но это происходит нечасто. Я беру флаеры для бесплатного входа в клубы – их раздают школьники и студенты на улицах, потому что тратиться еще и на вход непозволительно. В один замечательный день с таким флаером я езжу по городу – ищу какую-нибудь маленькую типографию. И нахожу. Ее владелец, печатающий в основном этикетки для консервов для двух-трех местных производителей, говорит, что сможет напечатать мне флаеры такого же качества за цену намного ниже, чем в любой другой типографии города. С этим коммерческим предложением я объезжаю все ночные клубы и рестораны города, соглашается только один. Через месяц еще один. Через месяц еще три… Я поставляю в развлекательные заведения города печатную продукцию и вскоре скапливаю половину суммы, необходимой для покупки подержанного отечественного автомобиля, вторую половину дает отец – и у меня появляется первая собственная машина.

Мы с другом находим пустующее старое здание и решаем устроить в нем стихийный ночной клуб: для простых молодых людей, не для мажоров. Арендуем его на три дня, организовываем уборку и приглашаем всех кого знаем… и диджея с оборудованием. Мероприятие проходит слишком круто. Прибыль ощутимая. Мы становимся местными звездами. Мне нравится это состояние. И я хочу еще. И хочу больше денег.

Типографию, с которой я сотрудничаю, выкупает крупная рекламная фирма, и больше я не могу делать там дешевые заказы.

Через три месяца, когда мы расходимся с другом – потому что вести бизнес с другом нельзя, – я прихожу к отцу и прошу у него деньги в долг для организации ночного клуба. Конечно, он мне отказывает. Я говорю, что мне не нужен университет, что я не хочу тратить время на учебу, а потом искать деньги на взятку, чтобы устроиться на работу, на которой я буду впахивать по 10 часов и получать копейки. Мы с ним сильно ругаемся. Я ухожу из универа и из дома. Переезжаю на съемную квартиру.

Даю взятку, чтобы не служить в армии. Даю взятку, чтобы мне выдали диплом о высшем образовании.

Местные обнальщики предлагают мне снимать деньги в банках по чекам и получать за это процент. Я соглашаюсь. Но делаю это не сам, а через знакомого алкаша: 20% гонорара его, остальное мое. Через время, поняв, что всё безопасно, я справляюсь самостоятельно.

Вскоре я запускаю постоянный ночной клуб. Впоследствии арендуемое под него помещение будет мной выкуплено.

Я знакомлюсь с банковскими работниками, участвующими в махинациях по обналичиванию денег, закрепляю с ними отношения, приглашая и спаивая в своем заведении, и придумываю собственный план. Потом будут еще много схем.

Я открываю еще один клуб. А позднее – ресторан «Бомонд».

Мне 25. Мы с отцом не находимся в ссоре, поскольку спустя несколько лет эмоции остыли, да и к тому же он знает о моих успехах. Но мы почти не видимся и не разговариваем без необходимости.

Мне 30. У меня есть всё. Даже депрессия.

28

– Привет, Эд.

Вот так гости ближе к ночи!

– Привет, Вишенка.

Хороша, сучка. Отменно подготовилась. Значит, ей что-то от меня нужно.

– Ты меня впустишь? Или мне тут стоять?

Да мне и так ее хорошо видно и слышно.

– А ты ничего не украдешь?

Как когда-то мой покой.

– Очень смешно.

Нет, смешно – это когда она изображает тираннозавра.

– Проходи. Чувствуй себя как… на приеме у врача.

Или у прокурора. Или у священника.

– Боюсь, у меня уже выработалась привычка, как чувствовать себя в твоем доме.

И что ж теперь, она намерена по привычке кончать здесь каждые пять минут?

– Ну, в доме многое изменилось, после того как ты перестала тут бывать.

– Правда? И что же?

– Мусора меньше стало.

– Ты решил затравить меня своими дебильными шутками? Я и к ним привыкшая, не старайся. Лучше налей мне чего-нибудь выпить.

Кажется, назревает очередной деловой разговор.

– Извини, не могу, у меня осталось очень мало крови, я больше не угощаю.

– Да брось… Когда ты успел стать таким злюкой?

– Наверное, с тех пор, как здесь стали меньше мусорить. Виски?

– Да, только с колой.

– Откуда настроение выпить?

– Устала просто. Ты, кстати, тоже выглядишь уставшим.

– Помогал сегодня строить беседку, замучился немного.

– Спасибо.

– Твое здоровье.

– Уф… горчит.

– Добавить еще колы?

– Нет.

Узнаю Виолу. Для нее что апельсиновый сок, что водка – одинаково вкусно.

– Как дела?

– Ой, сейчас прекрасно как никогда. Собираемся выпускать новый альбом, снимать клип на первый сингл, послушаешь потом.

Ага, на звонок мобильника себе поставлю, пусть ее милый голос раздирает мои уши по сто раз на день.

– Ну, говори…

– Что?

– Зачем пришла?

Ой, только не надо вот так печально опускать глаза. Или собралась еще и в актрисы податься?

– Эд… я тоже соскучилась.

«Тоже». То есть сейчас она не начинала новый разговор, а продолжала тот, который мы вели в «Сан-Марко», будь он неладен, десять дней назад и в котором я в ностальгическом порыве признался ей, что скучаю, придурок.

– Да? Странно.

– Не язви. Мне правда грустно без тебя.

Может, проводить ее отсюда на хрен, пока она лишнего не наговорила. Лишнего для меня.

– Эд, я так часто вспоминаю, как нам было хорошо вместе, как мы путешествовали, как мы смеялись, как мы трахались по десять раз в день на каждом углу, помнишь? В парке, на пляже, в лодке, на мосту, в лифте, в бассейне, помнишь?

А что ж не упомянула про секс в машине, когда мы съехали в кювет? Неужели такое можно забыть?

– Ну конечно, не десять раз…

– Ой, мне казалось и чаще. Ты с меня вообще не слезал. А помнишь, как мы в машине с дороги съехали в яму?

К чему сейчас так сиять глазками, будто это было вчера? Это было год назад и уже засыпано землей, окурками и использованными презервативами.

– Спасибо.

– Твое здоровье.

– Ну почему опять за мое? Давай за тебя выпьем. Я хочу сказать тост!

Неужто она сумеет без фонограммы?

– За мужчину, за которым я чувствовала себя как за каменной стеной. За мужчину, на которого я смотрела как на кумира и который так же смотрел на меня. За единственного мужчину, которого я любила.

Интересно, это она давно отрепетировала или только сейчас набросала?

Благодарности, кроме моей идиотской улыбки, не жди. Выпьем так.

– Уфф…

Что, снова градусы горло обожгли?

– А может…

Нет, не может.

– А может, и до сих пор люблю.

Сука. Ну вот зачем мне бить копьем промеж лопаток. Я же не Зигфрид. И нечего на меня так жалобно смотреть. Лучше снова опусти глаза, и мы переживем эти секунды каждый самостоятельно.

– Я, наверное, не вовремя, да, хы-хы, со своей болтовней?.. Это виски всё, извини.

Да чтоб послушать ее пьяный треп, в нее надо не один галлон спирта залить.

– У тебя сейчас есть кто-нибудь?.. Ну конечно, есть. Ты ведь всё такой же… красивый, остроумный, да еще и небедный, девки наверняка в очередь становятся, чтоб… Так что? Есть? Встречаешься с кем-то?

– Не хочу об этом. Сейчас неважно это.

Вот так, правильно, уведи свои хитрые глазенки в окно, придумай сама себе что-нибудь, ну и да, конечно, глотни еще вискаря.

– Значит, есть.

Это даже не вывод, это очередной ее пробивон, вызов к тому, чтобы я ответил отрицательно.

– А ты… ты вспоминаешь обо мне?

Зачем это она встала с кресла? Куда собралась? Ко мне на диван?! Вот же искусница. Не дави, не дави бедром сильно.

– Ну скажи, вспоминаешь?

Сука. Появись она здесь на пару недель раньше, я бы уже обнимал и целовал ее со страстью маленького щенка, встречающего любимую хозяйку. Но недавно добрый доктор Остапова Полина Сергеевна вырвала мне с корнем ноющий нерв имени Виолетты Вишневской.

– Вспоминал, когда видел твои фото на билбордах.

Хватит ей и этого откровения.

– Ох, тогда я буду постоянно заказывать рекламу по городу, чтобы ты никогда меня не забывал… Хочешь секрет? А ведь я нарочно выбрала, сама настояла, чтобы одна из моих реклам была возле твоего офиса.

А я ведь не догадался.

– Надеялась, что ты придешь на концерт. И я бы пела для тебя. А ты…

Да на хрен оно мне надо было! Ушел бы тогда с него с еще большим депресняком, чем был, как бы вдохновенно и заливисто она ни горланила свою попсовую чушь.

– Я постоянно думаю о тебе. Постоянно ищу на улицах твою машину. Я проезжаю мимо «Авангарда» и смотрю на пентхаус, не горят ли твои окна. И если там темно, мне становится грустно, а если свет горит, мне еще грустнее… и хочется позвонить в твою дверь. Потому что… А еще я всегда интересуюсь о тебе у кого только можно и слежу за клубными сайтами, поэтому всегда в курсе твоих дел.

Мне и самому бывает интересно, что там про меня пишут и говорят.

– А ты всё еще хранишь мои волосы, а?

– Угу.

Пожалуй, тогда это было лишним: после нашего разрыва уборщица столько ее волос по дому собрала, что на два парика хватило б.

– Я бы такого никогда никому не позволила. Только тебе.

Лучше бы я тогда ей язык отрезал.

– Эд, ты когда-нибудь думал о том, чтобы нам снова быть вместе?

Это ведь еще не предложение сойтись. Это просто вопрос. Проверка брода. Чтобы всегда можно было спрыгнуть с загоревшегося аэроплана.

– Думал.

И зачем я снова дал ей карты в руки? Неужели у меня опять где-то протекает?

– Э-эд…

А разве я намекал ей залезть мне на колени, зафиксировать меня с двух сторон бедрами и обвить мою шею руками? Не припомню. Но ты ведь самостоятельная девочка. Делаешь что хочешь, трогаешь что нравится, берешь что ложится в руку. И сейчас в твоем фокусе я.

– Мне так хорошо с тобой. А без тебя плохо. Одиноко. Никто никогда не полюбит меня, как ты.

Знает кошка, чей зад лизать. И кому в ушко дышать сладко.

– И тебя никто не будет любить так сильно, как я.

Ее губы холодные, терпкие, жадные. А мои – неподвижные, томящиеся, неподдающиеся.

– Ну что ты? Поцелуй меня. Неужели ты забыл? Неужели тебе не нравится?

Ее язычок горячий, требовательный, нетерпеливый. А мой – затаившийся за сцепленными зубами. Ох, надолго ли?

Зато мои щеки, уши и шея беззащитны – и уже в два слоя залакированы ее слюной.

– Нет, ты меня не обманешь, ты хочешь меня, я это чувствую…

Ну еще бы – мне всегда было сложно скрыть это от женщин, сидящих на моем паху.

– Я знаю, ты хочешь это тело. Ты любишь его. Любишь его гладить. Любишь его тискать. А оно любит твои руки, твою кожу, твои губы, всё твое. Трогай его, трогай. Вот так, да, эта попка сильно по тебе скучала.

Ага, сидеть, наверное, хозяйке не давала.

А ведь я и правда скучал по Виолиной жопоньке. Ее задница, стопудово, все эти полгода икала каждый раз, когда я ее вспоминал.

– Скажи мне. Я хочу, чтобы ты произнес это. Я хочу слышать. Ты хочешь меня?

– Хочу.

А как же ее не хотеть, когда мои голые части тела уже вылизаны, а низ согрет теплом ее бедер. Да и внешне за время разлуки она ни на пиксель не испортилась. Всё так же прекрасна и трахабельна. Поможет ли прошлая любовь забыть настоящую?

– И я тебя хочу. Хочу, чтобы ты всегда был во мне. И завтра, и послезавтра, и после послезавтра, и после-после-после…

Ого, почти неделю распланировала. А хотя бы в воскресенье я могу отлучиться, а то вдруг я захочу в туалет?

– Чтоб ты всё время был мой. Ты нужен мне. Нужен.

Нет, нет, по соскам еще как-то терпимо, но мне в ширинку с такими ногтищами лезть не надо.

Да и вообще – разговор перестал быть деловым, каким он должен был быть. Нужно вернуть его в правильное русло.

– Что?! Что не так?

– Слезь.

– Почему?

– Мы недоговорили… Нет, не сюда, прыгай назад в свое кресло, давай.

Пфффф. Ну и кремень же я. Ох, надолго ли?

– Ну села. Теперь что?

– Я тоже тебе признаюсь, Вишенка. Я скучал. И тоже интересовался твоей жизнью. Я во всех деталях знаю, как твои дела. Знаю, что у тебя упали продажи песен, выступления, упоминания в прессе и что ты не можешь найти деньги на запись того самого нового альбома, на запуск синглов на радио и съемки клипа. Это к вопросу о том, кто из нас как скучал.

Вот теперь глаза твои правдивы. И опускаешь ты их действительно искренне.

В отчаянии она решила прийти к тому, кто просто может ей помочь. И мурлычет вовсю.

– Странно, но ты так и не сказала прямо, что любишь меня. Но зато я поверил, когда ты сказала, что я нужен тебе.

– Эд, я…

– Вишенка, помолчи чуток. Не перебивай меня. Я ведь тебя не перебивал.

Молчание – знак согласия помолчать.

– Для правильного понимания сразу скажу, что снова сходиться мы не станем. Мне это не нужно. Тебе, думаю, тоже. Это понятно?

И не надо морщить свой несморщивающийся из-за ботокса лоб.

– Просто кивни… Хорошо. Дальше. Но я могу уделить внимание бренду «Виолетта Вишневская». И, уж поверь, в минусе я не останусь.

Эй, осторожно, не так далеко! Такие размашистые искры из глаз могут прожечь и испортить мои брюки.

– Вы ведь посчитали расходы. Сколько?

– Двести… плюс-минус.

– Хмм. Ты понимаешь, в какую фазу отношений мы войдем?

– Да.

Конечно, она всё понимает. Она ведь не первый день в шоубизе. Она опытный игрок. А я еще и опытный хозяин.

– Всё будет. Но это будет завтра, послезавтра, послепослезавтра и после-после-после. А сегодня у нас другие планы…

Она опытный игрок. А я еще и опытный хозяин.

– Снимай трусы.

29

Это не простая мелодия мобильника. Она включается, когда звонит особенный абонент. Обычно у меня из телефона гремит своими крутейшими виолончелями Apocalyptica. А сейчас играет взрывная Aerosmith. И это значит, что нужно ответить. Даже если ничего важного я и не услышу.

– Доброе утро, Эдуард Валентинович.

– Привет, Динуль, – прохрипел я. – Что нового?

Вероятнее всего, у нее из нового только трусики.

– Я просто…

Ну вот, я так и думал, она – «просто». Переживает.

– Вдруг вы телевизор не смотрите… а тут все говорят, что на рынке кредитов будут изменения… и что для нас это важно. Вот и решила позвонить.

– Да плевать на все изменения рынка, Динь-Динь.

– Сказали, политика «ЛотБанка» будет меняться.

А вот это уже интересно. Не может быть, чтобы всё запустилось так быстро. Неужели Соловьев уже стал приводить в исполнение свой революционный план по отмене рабства? Почему меня не разбудили?

– И что будет меняться?

– Не знаю, – прогудела Дина. – Нового руководителя назначили, наверное, он что-то менять будет.

Какие-то загадочные стратегические ходы.

Я окончательно проснулся.

– Что за новый руководитель?

– Какой-то Петровский… или Петренский.

– А, Петрицкий, – облегченно выдохнул я.

– Точно, Петрицкий, – подтвердила Дина. – Для нас… для вас это плохо?

– Я же сказал, Динуль, нам на это плевать.

Я успокаивал ее, словно она вложила в какой-то банк все свои деньги, а теперь его двери закрыты, на звонки никто не отвечает, а руководители объявлены в розыск.

– А куда старого председателя назначили? Что говорят?

– А он… вроде умер… с крыши спрыгнул, что-ли… но я точно не…

Я повесил трубку.

Ни хрена себе новости! Соловьев умер!

Быстро полез в интернет.

«Бессменный председатель правления акционерного кредитного банка «ЛотБанк» 48-летний Анатолий Васильевич Соловьев утром 28 мая найден мертвым на тротуаре около недостроенного 30-этажного здания, принадлежащего дочерней компании указанной организации. Официальная версия следствия, основанная на показаниях многочисленных свидетелей, находившихся поблизости, – это несчастный случай. Однако некоторые коллеги покойного высказывают мнение о самоубийстве, поскольку в последнее время Соловьев изменился в поведении и неоднократно упоминал о необходимости завершения старых дел».

Толика нет!

Я разволновался.

Когда слышишь о таких событиях, произошедших с незнакомыми людьми, то слабо обращаешь внимание. А когда – с людьми, с которыми пил пару дней назад, это цепляет серьезнее.

Толик не мог сам спрыгнуть. Не мог! У него была цель. Он жаждал ее. Он слишком любил жизнь. Чтобы это понять, не нужно было есть с ним пуд соли.

Неужели и правда несчастный случай?

Эх, Толик, Толик, как же так? Зачем ты подошел так близко к краю? Зачем?

Нет, нет, нет. Не верю.

Мысль о причастности к этой смерти Венгрова и его мудацкого клуба моментально закралась в мою голову и прочно в ней засела.

Всё это крайне подозрительно. Всё слишком странно.

Неужели всему виной снова – снова и снова! – эти гребаные деньги?

Хотя и в это почему-то не верилось. Ну не может быть всё так банально. Это всё не может быть фарсом: лекции, учения о духовности, ходьба босиком. Не может этого быть. Я бы понял. Не один мошенник попадался в моей жизни. Профессор не такой. Он не врал. Он не актер. Он верит, свято верит в то, что говорит. Не просто говорит – он несет. Он жаждет быть услышанным, понятым, ведущим за собой. Я не верю.

Ладно я, но Алик бы его точно раскусил. Алик зверь в этом плане. Он людей насквозь видит. А любую ситуацию читает будто рентген.

Вот ему и позвоню.

– Привет, ты слышал про Соловьева? – Не стал ждать ответного приветствия.

Но он, видимо, и не собирался со мной здороваться. Он, судя по его мычанию, снова был пьян. Как и вчера, когда он мне звонил. В благородный запой, что ли, ушел?

– Алик, проснись. Слышишь меня? Узнаёшь?

– Слышу, слышу…

– Видел новости про Соловьева?

– Да, я знаю.

– Что за бред о самоубийстве? Ты в это веришь?

– Какая разница, во что я верю?

С ним трудно разговаривать, когда он так нудит, отрешенно бубня в мобильник. Но сейчас только он может открыть мне хоть какое-то понимание произошедшего, или происходящего.

– Слушай, я хотел бы перетереть… не по телефону, – я понизил голос. – Ты у себя в офисе?

– Нет, дома. Я не хожу на работу.

Лада, запрягай.


* * *

Через час я был у него в гостиной.

– Мой друг! – миролюбиво встречал меня Алик, завернутый в клетчатый халат.

Он выглядел больным. Небритый. И на фоне этой небритости его бородка теряла свой аристократический лоск. Волосы не приглажены, как обычно, назад гелем, а растрепаны, будто он постоянно чесал голову. И да – он был пьян.

– Рад, рад, очень рад тебя видеть. Хорошо, что ты пришел. Давай выпьем.

Он пошел копаться в баре.

Я огляделся. Вокруг было полно пустых бутылок из-под водки. А окурками завалена не только пепельница на журнальном столике, но и стеклянная конфетница.

– К тебе что, уборщица не приходит?

– Приходит. Но я ее не пускаю.

У меня совершенно не было настроения поддерживать с ним пустые досуговые разговоры. Я пришел сюда не за этим. Мне нужен был толчок в сторону правильного ответа. Хотя я даже не знал, как сформулировать сам вопрос.

– Просто я больше не знаю, с кем можно об этом поговорить, – начал я. – Мне кажется, Соловьев упал не случайно. Уверен, это из-за этих посещений.

Я не знал, как правильно донести свои мысли и подозрения до друга. Ведь я сам толком не сложил все аргументы в устойчивую цепочку. Просто интуиция.

Алик сел рядом со мной за стол. Подвинул ко мне рюмку.

Нет, пить я не собирался. Тем более водку.

Я продолжал нервно трындеть:

– Эти коллеги его по телику галдят, что он в последнее время какой-то не такой был. Но это потому, что он собирался устроить встряску в банковском секторе, я, правда, не знаю подробностей. Но сам бы он на себя руки не наложил, это точно.

Алик как будто думал о чем-то своем, не вслушиваясь в мое бормотание.

А я не мог остановиться:

– Ты говоришь, Венгров при бабках. А откуда они, знаешь? Может, были у него какие-нибудь дела с Соловьевым?

– Не было, – спокойно сказал Алик.

– Уверен? Может, они мутили что-то по-тихому?

– Нет.

– Может, старик загрузил Толика каким-нибудь своим дерьмом и тот передал ему часть имущества, или еще что… а потом… ну не знаю я…

– Это не так.

– Почему ты так уверен? На тебя это не похоже.

Алик почмокал, рассасывая водку, и, повернув ко мне голову, но не взглянув в глаза, сказал:

– Я знаю, как умер Соловьев.

Стоп! Мой мозговой штурм заглох. Эскадрилья бумажных самолетиков с версиями застыла в воздухе.

– Знаешь?

Он кивнул.

– И как?

Алик снова кивнул, но уже не мне, а как бы сам себе – решаясь раскрыть мне эту тайну. И произнес:

– Это я его сбросил с этажа.

Интересный разговор получается!

Мои бумажные самолетики все разом рухнули.

Мне сначала показалось, что я неправильно услышал. Затем – что неправильно понял.

А потом Алик сказал:

– Я говорю тебе это, потому что ты мой друг. Это я столкнул его.

Наконец он посмотрел на меня.

Я не мог выдавить из себя ни слова. Просто таращился в глаза собеседнику. А он сдержанно вглядывался в ответ.

– Я еще вчера хотел тебе рассказать, звонил, но ты был занят. А мне… мне нужно было об этом поговорить. А ты был занят.

– Что за бред? – напрягся я. – Это че, у тебя прикол такой? По-твоему, это смешно, втирать мне эту дичь, или че?

– Я не вру, – завыл Алик. – Я правду тебе говорю. Это я… его…

Он сглотнул. В его глазах вдруг заполыхала трагедия.

Да ну на хрен!

– Зачем?!

– Я… я его проводил, – ответил Алик.

– Куда проводил?! Че ты лепишь?!

Он как будто снова остыл. Может, потому, что увидел, что я не бросился сразу звонить в полицию и закладывать его с потрохами.

– Это вроде жертвоприношения. В обществе это называется поддержанием баланса.

Меня бесила его речь. Бесили термины, которые он употреблял. Но больше всего меня бесило его спокойствие.

– Какого баланса? В каком, на хрен, обществе?!

– В нашем новом обществе, куда мы ходим по пятницам.

В этот момент я стал емуверить.

Я еще не услышал от него никаких объяснений, а уже в моей голове всё обрело порядок и связи элементов стали очевидны. Как в школе, когда я, не сумев решить задачу, подглядывал ответ в конце книги и, в ту же секунду безоговорочно его приняв, подводил свои рассуждения под уже известный итог.

– Зачем ты это сделал?

– Говорю же тебе, его нужно было принести в жертву, а я его провожал.

Я яростно выбил рюмку из его руки. Но его умиротворения это не испортило. Он просто поджал губы, видимо, не желая сейчас слушать от меня никаких нравоучений.

Да какие нравоучения! Он ведь не десятилетний мальчик, уличенный за курением сигарет.

– Алик, братик, ты совсем свихнулся на этой теме, – взволнованно говорил я. – Ты сам всасываешь, что ты несешь?

Он молчал. Глядел в пол.

– В жертву кому?!

– Вселенной.

Зомбированный он, что ли? Под гипнозом?

– Вселенной? Это она тебя попросила? А Соловьев знал об этом? Ему сказали?!

– Нет, жертва не должна знать, что она жертва, а не то это превращается в самоубийство. И тогда теряется духовная значимость жертвоприношения…

Я ошеломленно слушал слова Венгрова, выходящие из уст Алика.

– …тогда она забирает ее ценность с собой, во Вселенную, а не оставляет тем, кто принес ее в жертву.

Придурок, сука! Придурок.

– Тебе окончательно череп промыли этой хренью о духовности, – я покачал головой.

Алик закурил.

– Ты не понимаешь, это часть культа.

– Какого, мать твою, культа?! – я вскочил со стула. – Ты, сука, человека убил! Это ты, идиот, похоже, не понимаешь! – и двинулся в сторону выхода.

– Ты куда?

– Да пошел ты!

– Эдик, стой! – прокричал он. – Подожди. Пожалуйста.

Я обернулся.

Из спокойного, уверенного в себе мужика он превратился в потерянного, боящегося остаться одному в темной комнате мальчика.

– Не уходи сейчас. Не оставляй меня с этим вот так.

Он выдыхал дым вниз, а не вверх, манерно задрав голову. Это значило, что он чувствовал себя скованно.

– Я расскажу тебе всё. Только побудь здесь. Хоть немного.

Я полностью развернулся, показывая ему, что готов выслушать все его оправдания, какие только можно придумать в такой ситуации.

– Это Венгров тебе сказал убить Толика?

– Угу, – закивал он.

– И как, я не понимаю, как ты мог на это повестись?

– Он объяснил мне про баланс… он сказал… да не помню я… он говорил так логично, он убедил меня, что это правильно, что и самому Соловьеву это нужно, что Соловьев знает, что от него может потребоваться такая жертва во благо более значительной цели.

А может, это я как-то не так понял Соловьева, когда он мне рассказывал в больнице про свои планы? Может, он был ярым адептом до сих пор не понятной для меня секты Венгрова и таким образом сыграл свою роль в общей программе?

Нет, идиотская версия, мне не верилось в это. Соловьевым никто не мог бы управлять, он сам был правителем. Его тупо убили. Но зачем?

– Что за цели? Какая выгода Венгрову от этого?

Алик пожал плечами.

– Никакой выгоды.

– Так не бывает ведь. Какой смысл затевать такое, если дело не касается денег или власти?

– Да он просто одержимый, этот Венгров! У него свой мир, свое видение, он думает совсем по-другому, не как мы…

– Мы?! – вскипел я. – А как думаешь ты?! Ты вообще думаешь? Как ты мог такое отхреначить, до меня не доходит!

– Не знаю, друг, не знаю, я пытаюсь собраться, держаться, но на самом деле мне плохо.

– Как ты это сделал?

Алик потянулся за новой сигаретой.

– Помнишь, тогда, в сауне, я топил тебя, когда притчу показывал?..

Конечно, сука, помню. Я теперь из-за этого дышу вдвое глубже.

– Мне тогда пришла мысль утопить его вот так же, чтоб это выглядело как несчастный случай. Я набрал ему, пригласил. Он согласился, пришел. Но я так нервничал, ты не представляешь, у меня руки дрожали прям. Я не мог даже подойти к нему в бассейне, боялся так.

Алик нервно курил, с цоканьем отрывая сигарету от губ.

– И я не смог. Вот просто не смог, и всё. Это не так-то легко, убить человека. Мы разошлись. Я всю ночь пробухал на стрессе. А на следующий день он мне сам позвонил, позвал смотреть на его строящееся здание, в котором он вроде как собирался устроить новый центр экономики. Он толком не рассказывал, что за идея, да и я не интересовался, мне не до этого было. Мы поднялись на тридцатый этаж, он хотел показать вид, который будет из его кабинета.

Алик, видя, что я его внимательно слушаю, заговорил немного свободнее и увереннее. Еще чуть-чуть – и он шутить начнет.

– А там людей – никого, рабочие какие-то внизу были только. И он подошел к краю, близко так, что-то говорил, показывал, а я за ним стоял. И тут, ты не поверишь, я даже обдумать ничего не успел, просто взял и…

Он отвернулся.

– …и толкнул его.

А затем виноватыми глазами взглянул на меня, то ли ища прощения, то ли – спасения.

– Всё произошло так быстро. Я сразу уматывать стал, не ждал ни секунды. Я эти тридцать этажей по лестницам и не заметил даже. Там все собрались уже, внизу, вокруг тела, и рабочие, и еще, наверное, какие-то люди, прохожие там или кто. Меня и не увидел бы никто. Наверное, не увидел бы, я точно не знаю. Но я не ушел.

Алик сел в кресло, опершись локтями о колени, и вытер ладонями лицо снизу вверх.

– Хорошо я вспомнил, что меня видели с Соловьевым, когда мы туда пришли, а то как в тумане был, поэтому и вернулся. Я пошел к ним, к толпе, делал вид, будто сам не знаю, как так произошло, кричал, чтобы вызвали скорую. А в полиции сказал, что он случайно упал, что близко подошел… в общем, мне поверили… вроде.

Я слушал, как дрожащие губы Алика выдавали нечто немыслимое, и не знал, что сказать.

– Бред. Какой-то бред! – бухнул я.

– А еще слышал, недавно судья один выбросился из окна?

Я мгновенно вспомнил рассказ Сереги о предстоящем назначении его отца на место, освободившееся как раз в связи с таким случаем.

– Так вот он тоже ходил на лекции Венгрова, – протянул Алик. – Я тогда не угадал, что там могла быть связь. Потому что, говорю тебе, он делает это не из-за денег, он идейный.

– Да хрен с этим Венгровым! Как ты на такое решился?! Как адекватный человек может подписаться на это, да еще и исполнить?! Объясни мне это!

Придурок.

Он задумчиво смотрел в окно, будто меня здесь уже не было и он остался наедине со своими долбомыслями.

Ну и счастливо оставаться.

– Тебя тоже он когда-нибудь попросит об этом, – услышал я за спиной хрип Алика. – Попросит проводить… Может, меня.

Я снова обернулся.

Он смотрел не на меня, а всё так же тупо изучал пейзаж за окном.

– И посмотрим, что ты тогда ему ответишь.

Очередная хрень из уст помешавшегося придурка.

Я хлопнул дверью.


* * *

Теперь я совершенно не знал, куда идти, кому жаловаться и что делать.

Поехал в офис.

Забежал в кабинет. Закрылся.

Через минуту звонок. Дина.

– Эдуард Валентинович, вам что-нибудь нужно?

– Меня нет.

Было тревожно. Мысли расстреливали меня вкруговую.

Алик убил Толика. Венгров принудил Алика убить Толика. Принудил или попросил, непонятно, но ясно, что тот долбоящер согласился. Толик умирать не хотел… и это нормально, чему я удивляюсь? Объяснимых причин для убийства Толика у Венгрова не было, так Алик сказал. Но можно ли опираться на то, что он трындит там себе под нос? Не знаю. Хотя если бы кто и разобрался в истинной картине, то именно Алик. А он поясняет, что Венгров, помимо философствований на тему законов пространства и времени, еще и культивирует жертвоприношения, и это вот вообще никак не сходится с его образом ученого. Хотя и свободный секс, который он развивает в своем особняке, тоже не казался сам собой разумеющимся.

Мои мысли меня доконают.

Я пробыл в компании с аквариумной рыбкой до вечера. И ни разу она не дала мне хоть сколько-нибудь дельный совет.

Надо найти Полину.

Лада, запрягай. Погнали.

Звонки в дверь оставались без ответа.

Я крутился около дома больше двух часов. Она не появилась.

Где ты? Где ты, моя принцесса?

Я нервничал.

И лишь мысль, что завтра пятница, давала мне надежду на встречу с Полиной. Она непременно придет в особняк.

Ее обязательно нужно увидеть.

30

Лада проезжала через ворота особняка профессора, и мне было не по себе, словно мы вторгались в поместье графа Дракулы.

Охрана на входе: черные костюмы, белые… да ну их к хренам.

Я получил свое: «Добрый вечер, Эдуард Валентинович», и вошел внутрь.

Полины нет. Гостей еще мало.

Буду ждать. Хорошо бы она появилась до босоногого умника.

– Рад вас приветствовать, Эдуард, – ко мне подошел Венгров и схватил мою ладонь.

– Здравствуйте, – я постарался сделать взгляд посуровее.

А он, как обычно, излучал добродушие, мирно лившееся через его черные глаза.

– Приятно, что вы стали моим постоянным гостем.

– А я вот кое в чем разочаровался, – не выдержал я.

– Прискорбно слышать. Уверен, это недоразумение. Полагаю, вы желаете со мной поговорить. Пройдемте в мой кабинет.

Я коротко кивнул. И пошел за ним.

Мы поднялись на пятый этаж и прошли в просторное помещение. Трудно было сказать, что здесь когда-то была гостиница. Высокие шкафы с книгами. Приличная мебель. Большой дубовый стол. Отдельный стол для совещаний.

– Пожалуйста, садитесь. Желаете что-нибудь выпить?

Я сел за стол, ничего ему не ответив.

– Вы ведь, кажется, виски любите? – Венгров открыл бар.

– Мне лучше минералки.

– Это похвально, – затянул он. – Я с 29 лет не употребляю ни алкоголь, ни табак, ни каких-либо иных гадостей. Всё дело в том, что я стал прислушиваться к своему телу и распознавать эти продукты как яд, я чувствовал ущерб. Я отчетливо, без условностей понял, что это отрава и она меня уничтожает. Пусть не мгновенно, как пуля в голову, а постепенно. В первую очередь травмирует мозг. Представьте, что ваш мозг – это космос, что это Вселенная.

Опять он за свое. Или это такое спланированное забалтывание? И что он думает, что так сможет загнать меня в транс и уговорить на то, на что я бы в жизни не согласился, будучи в здравом уме и твердой памяти? Так он с Аликом сделал?

– Она истлевает не сразу, а гаснут одна за другой звезды, рушатся межгалактические коридоры, стираются орбиты, сгорают планеты. Вот так гибнет космос, так гибнет мозг. А ведь только здоровый, неразъеденный мозг способен взаимодействовать со Вселенной. Употребление этих ядов – это форма самоуничтожения.

Профессор поставил передо мной высокий стакан и графин с прозрачной водой с пузырьками. Он сел напротив.

– Пришло время вас посвятить в еще один закон Вселенной. Я хотел рассказать вам о балансе. И мне известно, что кое-что о нем вы уже слышали.

Аличик-стукачок донес. Испугался, наверное, что я не так распоряжусь тайной исповеди, и попросил своего пастыря наставить меня на путь невыдачи брата. Одного осознания нашей дружбы ему не хватило. Придурок.

– В общих чертах, – буркнул я.

Венгров понимающе кивнул.

– Скажите, Эдуард, изменилась ли ваша жизнь с тех пор, как вы меня услышали?

Нет, так не пойдет. Это маршрут сбора лапши для ушей, мне не по пути. Оставь свои проповеди для тех, у кого свободного времени побольше.

– Вы убили человека, – процедил я.

Вот так! Обвиняю! Прямо в глаза! Сглотни слюну и звони дорогому адвокату. Один хрен тебе впаяют пятнашку, но ничего – выйдешь в свои юные 111 лет, еще вся жизнь впереди будет.

Профессор протестующе приподнял указательный палец.

– Это не совсем так. – Он взял графин с минералкой. – Позвольте, я налью вам воды, – и стал наливать в стакан.

Да хрен ты меня этим опоишь. Даже если там яд, принеси мне соль, нарезанный лайм и не убирай графин.

Вода достигла краев, а он продолжал лить.

Тут минералка выпрыгнула из полного стакана и потекла на стол.

А он продолжал лить.

– Эй! Стоп! Хватит! – я вскочил со стула.

Венгров поставил графин и отодвинул.

– Теперь понимаете?

Я молчал.

Что за водяной спектакль? Чуть не намочил меня, сука.

– Везде, в чем бы то ни было, необходима разумная мера. Но люди не знают меры. Ни в чем, – говорил он. – И баланс нарушается. Как вы знаете еще со школы, если в одном месте прибывает, то в другом убывает. А это всегда ведет к катастрофе. Чаши весов перевешиваются, рычаги ломаются, и мироздание рушится.

Нет, не впечатлил.

– Зачем жертвоприношения? Что это за зверство?

– Я понимаю, – отрезал он. – Вы видите это не с тех позиций, вы смотрите на это как смертный человек, который живет только своей жизнью и не чувствует ее связи с жизнями других людей.

Да, сука, ты прав – я смертный человек. Не дорос еще, чтобы провозглашать себя великим пророком, как ты.

– Нет, это не зверство. Что вам известно о жертвоприношении и его происхождении? А я расскажу вам. В древние времена, на заре этой цивилизации, людям сложно было защищаться от хищников, которые безжалостно уничтожали целые семьи. Но наевшись одним-двумя людьми, зверь уже не нападал на остальных. Из этого понимания всё и возникло. Люди стали сами отдавать хищникам кого-то из своего племени, как правило, старого, больного человека. Не ошибусь, если скажу, что против его воли. Зато таким образом они гарантировали безопасность остальных. Разве это зверство? Нет. Это необходимый, жизненно важный поступок.

А если бы тебя, старого мудака, первобытные бросили на угощение саблезубому тигру, сохранилась бы тогда твоя философия? Жаль, не в то время ты родился, хрен фартожопый.

– Позднее жертвы стали приносить в рамках религиозных культов. Человеческие жертвы. Человеческие – потому что они должны были обладать ценностью для преподносящих их. А человеческая жизнь представлялась тогда, как представляется для большинства и сейчас, высшей ценностью.

Профессор выдохнул. Его взгляд был устремлен на меня.

– А еще позднее, в новых религиях, людей заменили на животных. И знаете почему? Иначе такие религии не устояли бы, – он усмехнулся. – Эта пертурбация была проведена в угоду людям, а не Вселенной.

Я старался держаться уверенно и спокойно, чтобы он не раскусил, что я чувствую себя словно в джунглях без ружья, ножа и спичек.

Венгров сказал:

– Я вижу, вы всё понимаете, но как будто не хотите соглашаться, боитесь. Но я убежден, что вы выше этого привитого обществом бессмысленного барьера и легко его перешагнете.

– Зачем нужна смерть? Ведь духовной свободы, о которой вы так много говорите, должно хватать на всех.

– Вы категорически правы! Не всем нужны дорогие машины, не каждого сделает счастливым мешок золотых монет. Но на сегодняшний день пружина идеологии денег сжалась настолько туго, что вот-вот разогнется и разнесет всё вокруг, включая тех, что мнят себя рулевыми. Поэтому нужен баланс. Чтобы в мире был духовный баланс, нужно приносить жертву. И не ничтожную – ягнятами и овощами, а истинную – жизнью себе подобного, жизнью разумного.

Его речь меня злила.

– Этот сигнал отправляется во Вселенную, – продолжал он, – и она уже равномерно направляет полученную энергию обратно в наш мир. В духовный и материальный.

Секта есть секта. Ни прибавить, ни убавить.

– Да как? – вспыхнул я. – Как распределяет? Это же чушь!

– А я расскажу вам как, – тут же отреагировал Венгров. – Расскажу. Не уходите рано. Послушайте. Сегодня я буду говорить для вас. И открою вам то, чего вы точно знать не можете. Вы получите ответ на очень важный вопрос.

Всё, взбесил меня своим хренокосмосом. Ничего из его баек не перевешивает смерть Соловьева.

– Вы убили человека. Его больше нет. Его дети остались без отца. Пойди расскажи им о своем сраном балансе!

Я не знал, были ли у Соловьева дети. Наверное ж, были. Сказал так, чтобы мощнее звучало.

– Его не убивали. Его проводили. Но если вам так нравится использовать слово «убийство», то давайте раскроем это явление. Убийство – лишь один из множества путей, ведущих к смерти. И впервые он был проложен человеком. Тяга к убийству прописалась в нашей ДНК. Уверен, каждый, и вы не исключение, хоть раз задумывался о том, как убить человека. И повод для этого здесь не важен.

Венгров встал со стула.

– Я хотел попросить вас об услуге.

Чего? Это он сейчас о том самом, что ли? Не охренел ли?

– Эдуард, за короткое время вы достигли такого уровня духовного превосходства над материальным миром, которого большинство никогда не сможет даже вообразить. Сейчас я говорю уже не с человеком, случайно забредшим на мою лекцию и принадлежащим своим вещам. Я говорю с вами как с человеком более высокой ступени эволюции души и разума. Вы способны понять меня, понять, как я вижу мир и что мной движет.

Тут он прервался, стал у окна и жестом попросил подойти к нему.

Неужто решил сбросить меня с пятого этажа? Силенок не хватит.

Я подошел. И, как и он, посмотрел в окно. Внизу ходили люди. Прибывали на лекцию к своему шумоголовому кумиру.

– К сожалению, здесь недостаточно высоко, чтобы вернее донести до вас мою мысль. Поэтому представьте, что вы на луне. Вокруг тишина. Звезды. Галактики. И наша… Земля. Великолепная. Голубая планета. Оказавшись там и глядя на Землю, вы однозначно поймете, что ссора двух влюбленных, падение самолета в океан, ураган в столице или смерть нескольких человек – это просто ничто по сравнению с величием Вселенной. Никакое событие, произошедшее с людьми, не изменит ее красоты.

Профессор взял меня под руку.

– Но смерть разумных наполняет ее, делает сильнее и богаче.

И этим дерьмом меня хотят накормить досыта?

– У Соловьева были планы. Грандиозные планы. Он хотел сделать нечто великое. Сделать мир лучше. А вы просто убили его.

Я почему-то снова вернулся к обращению к нему на «вы», хотя уже успел ему грубо «потыкать». Я всё еще не мог понять, какую игру вести с ним в этом разговоре.

Он отшагнул от окна, увлекая меня за собой. Мы сели на диван.

– Да, я знаю о намерениях Соловьева, – сказал Венгров. – Он делился ими со мной. Ведь все-таки это я вдохновил его на такие мысли. Успешный банкир решил отменить ростовщичество! Я прямо гордился им, что ему удалось достичь такого просветления. Но при этом я отчетливо понимал, что как обычный смертный человек он мало чего бы добился. Зато теперь… Теперь у него есть возможность. И у нас всех есть шанс.

Хрень полная, короче. Заглуши ты уже свою тупую волынку. Жуй факты.

– Это особо тяжкое преступление!

Он даже не смутился:

– Вовсе нет. Преступление – это действия, за которые в законе предусмотрено наказание, то есть в нем указана цена, которую придется заплатить за них, порой это время в неволе, а порой просто штраф, всего лишь деньги. И вы не хуже меня знаете, что такое эти законы и как часто они переписываются. Сегодня что-то считается преступлением, завтра – нет. Или наоборот. Еще не так давно закон не защищал от убийства рабов и пленных. А законы эти пишут люди. И ведь, возможно, не всегда хорошие, честные и умные.

Он поймал мой взгляд. И рявкнул:

– Плевать на человеческие законы! Они не стоят внимания. Не ограничивайте свой мир запретами. Разумные люди живут не по законам, записанным на бумажках, они живут по законам Вселенной. Которые не меняются, не устаревают и не зависят от воли людей. Мы должны следовать им. Их даже невозможно нарушить. У Вселенной тоже есть алгоритмы реагирования. И я ей только лишь помогаю.

Он раскрыл ладонь – жест, демонстрирующий открытость. Артист, сука.

– Каждая из жертв заранее готова к этому. Так же, как и слабые люди в первобытных племенах. Но в укреплении связи со Вселенной важны не слабость и болезнь жертвы, а, наоборот, разум и сила духа. Жертвы понимают значимость жертвоприношения и что оно важнее их жизни, хоть и не идут на него добровольно – а это важная часть действа. Мы никого не убиваем.

– Хотите сказать, Соловьев знал, что его сбросят с крыши?

– Нет, ему не было известно, что это случится. Но он был готов. Был готов отдать жизнь за идею.

Этот разговор меня утомил, но ни на долю не снизил моей нервозности.

– Что вы хотите от меня услышать? – проскрипел я. – Что я всё понял и со всем согласен?

– Я хочу от вас уже не слов. Мне нужна ваша услуга.

Я напрягся еще больше.

– Я прошу вас проводить человека.

Ты смотри, какие мелочи! Будто просит косарь занять.

– Это значит, я должен кого-то убить?

Венгров промолчал. Ответ сиял на его спокойном лице.

Я всё понял. Это оно.

– Убийство – это взлом последней двери, это переход через последний рубеж, за которым вы станете человеком, не знающим границ, человеком, могущим всё.

Задолбала эта тупая полемика.

Лишь простое любопытство заставило меня задать следующий вопрос. Я шепотом выдавил:

– Кого?

– Полину.

В моих ушах появился звон. Дыхание стало трудным. Сердцебиение усилилось так, что я чувствовал, как покачиваюсь. Скорее всего, это было даже видно.

Все мои внутренности воспротивились услышанному.

– Почему она?

– Ее энергия очень сильна. И нужна Вселенной. Нужна нашему миру.

Профессор встал и двинулся к шкафу.

Я взялся руками за голову: она резко стала тяжелой, а шея – слабой.

Полина. Моя любимая Полина. Почему она?

В этот момент мне вдруг захотелось крикнуть этому больному ублюдку: «Назови мне другое имя! Назови любое другое имя. Я сделаю, что ты хочешь. Я убью любого другого, только не Полину. Ей нельзя умирать. Она моя. Я люблю ее. Моя». Но это был, наверное, просто эмоциональный импульс, вспыхнувший, пока мозги отключились из-за шока. А когда они ожили, я понял лишь одно – ее надо предупредить. Нужно всё ей рассказать про ее любимого профессора. Нужно открыть ей глаза…

А что, если она меня пошлет куда подальше? Скажет, что я испортил ценность ее жертвы, рассказав ей об этом. Она же настоящая фанатичка.

– Если вы ей расскажете, – сказал Венгров, вновь прочитав мои мысли, – то она вас не простит. Она ни в коем случае не должна знать об этом. Смерть должна быть против воли жертвы.

Он, похоже, не переживал, что я извещу компетентные органы о том, что знаю о смерти Соловьева, и о его просьбе прикончить Полину. Скорее всего, он был уверен, что доказать его причастность к убийству Толика будет невозможно, а о нашей сегодняшней беседе из-за отсутствия доказательств меня и слушать никто не станет.

Венгров властно посмотрел на меня. Он знал, что я сейчас думаю, думаю и думаю, ищу выход и пути решения.

Я не собираюсь никого убивать! Конечно, я этого делать не буду. Я чуть не поседел из-за спровоцированной мной смерти бомжа Пахомова, а тут мне предлагают самому вонзить нож в чужое тело. Да еще и в чье тело!

Всё это полный бред. Воспаленное воображение безумного ученого. Который сам уже определенно задержался среди живых.

…Но если я откажусь, он попросит кого-нибудь другого.

– Если вы считаете, что не готовы быть провожатым, то я не смею вас об этом просить. – Он сделал акцент на слове «вас».

Гребаная паскуда.

Нет. Я в любом случае должен с ней поговорить. Хотя бы не сразу об этом. Я пойму, что сказать, увидев ее еще раз.

И что теперь? Что мне делать сейчас? Что сказать Венгрову? Что ему соврать? Я слишком долго молчу…

– Я согласен, – сказал я, подняв голову. – Просто не представляю, как я смогу такое совершить…

Думаю, мой голос звучал уверенно. И для поддержки остроты образа я после последних слов чуть ли не прыжком вскочил с дивана, став смирно. Только бы он мне поверил, только бы поверил.

– Рад, что вы понимаете, – закивал он.

– Мне нужно немного осмыслить всё это. Обдумать, что и как…

– Я избавлю вас от этого.

Профессор жестом пригласил меня вновь за стол для совещаний. Он взял из шкафа две глянцевые открытки и сел напротив.

– Вот контрамарки, – положил их передо мной.

Я прочитал.

– Вы сняли нам номер в гостинице? Завтра?

– Да, – сказал Венгров. – Весь отель арендован. Там будет проходить конференция ученых, спонсоров, потом торжественные мероприятия в концертном зале. Вам не нужно заказывать номера на свое имя. Вы пригласите ее на свидание. Ведь между вами что-то есть, верно?

Всё-то он знает. А может, это Полина ему всё и рассказала – делится с ним всем, что происходит в ее жизни, как со своим духовным наставником, чтобы тот корректировал ее путь к просветлению, если она вдруг не туда шагнет. Да и плевать. Это не его собачье дело.

– И что дальше?

– Пообщайтесь, выпейте… и сбросьте ее с балкона, – легко ответил он.

Я снова посмотрел на контрамарки. Номер 1820. Восемнадцатый этаж.

– Пусть всё будет как несчастный случай.

– У вас страсть к падениям? – съязвил я.

– Если вам удобно, вы можете облить ее бензином и сжечь. Вы – художник. Я просто предлагаю.

Предлагатель, мать его.

– Мне всё понятно, – я взял контрамарки и вышел из-за стола.

Венгров ничего не сказал. Он кивнул, и был в этом жесте знак, что он принял меня в свой тайный орден.

Я спешно покинул кабинет.


* * *

Гости были в сборе.

Мне даже не надо было искать ее в толпе. Ведь не нужно искать солнце на небе, даже если оно скрыто за облаками.

Полина. Она была в черно-белом платье. И она была прекрасна.

Я подошел к ней.

– Привет.

– Здравствуй, – заулыбалась. – Рада тебя видеть.

Мне захотелось схватить ее за руку и убежать отсюда, утягивая ее за собой и высвобождая из логова старого злодея. Бросить в свою постель, укрыть одеялом и принести чай с молоком. И сказать ей, что…

– Я соскучился.

Я не собирался этого озвучивать, но всё же сказал. Потому что хотел.

Она блеснула милосердной улыбкой. Как если бы учительница младших классов умилилась цветочку, подаренному ей учеником. И пожалел о сказанном.

Рядом с ней я и правда порой чувствовал себя школьником. Потому что она лучше всех женщин, которые у меня были. Она особенная – она сияет.

– Искал тебя…

Да зачем я всё это ей выкладываю? Будто в меня вкололи полный шприц сыворотки правды и теперь я не могу удерживать ничего, что бурлит в моей голове и просится наружу. А у меня внутри всё просилось навстречу ей.

Соберись! Соберись, я сказал! Расправь плечи. Подними подбородок. Расслабь мошонку.

А теперь скажи ей что-нибудь мужественное, чтобы она поняла, кто сегодня будет сверху.

Я уже даже открыл рот. Но не успел ничего выпалить…

Среди гостей появилось оживление: кто-то притопал в зал старыми босыми ногами.

Внимание Полины ко мне тут же ослабло.

– Хочу поговорить, – прошептал я.

– Хорошо, давай после, – украдкой указала пальцем на профессора.

Я встроен в самый коварный треугольник на свете. Я люблю Полину. Полина восхищается Венгровым. Венгров хочет убить Полину. И поручил это мне. В этой конструкции третий лишний очевиден.

– Добрый вечер, друзья.

Началось.

– Рад вас приветствовать и безумно рад, что с каждым разом мы больше узнаем друг друга, лучше понимаем и становимся ближе.

Меня трясло. Я поискал глазами официанта.

– Сегодня я отвечу на вопрос, которым задавался каждый из вас. Вопрос, который беспокоит человечество не одну тысячу лет.

Я схватил с подноса бокал. И начал топить тревогу.

– Я открою вам, в чем смысл жизни.

Да неужели! Это та самая обещанная лекция для меня? В которой будет объяснено, почему убивать людей вовсе не так плохо, как об этом повсюду болтают?

– Ответ настолько прост, что вы не сразу в это поверите. А только когда выстроите элементарную, нерушимую логику.

Среди гостей находился Алик. Стоял и слушал своего пророка с видом довольного всем барана.

Он поймал мой взгляд. И приветственно качнул головой.

Убийца. Сектант. Придурок.

Я тоже легонько кивнул.

– В чем смысл любого процесса? – проголосил профессор. И тут же ответил: – В его результате. В его итоге. Что является итогом жизни?.. Смерть.

Гости восприняли его заявление с прогудевшей в их вздохах обеспокоенностью.

А вы что думали, на праздник попали?

– В чем смысл жизни живых существ? Давайте порассуждаем. Растения. Они существуют, чтобы насыщать воздух необходимым для нас кислородом, и еще ими питаются многие животные, в том числе и мы, люди.

Мыкаешь, сука. Ты-то тут при чем? Какой ты, на хрен, человек? Ты урод!

– Растения – это ресурс, обеспечивающий существование более высоких ступеней жизни.

Короткая пауза.

– Смысл жизни животных в том же самом. Они пища для людей. Всё невероятное многообразие составных элементов биосферы обусловлено необходимостью функционирования системы жизнедеятельности нас – людей. По той же аналогии сообщу вам, что вся Солнечная система, с ее планетами и космическими телами, организована только для возможности существования жизни на одной лишь Земле. Вся эта огромная, сложнейшая система выстроена для обеспечения жизни людей. Итак: животные – это ресурс для питания людей, более высокой ступени жизни.

Меня раздражало сосредоточенное внимание гостей к речам профессора. Сегодня я не мог так же увлеченно и усладительно раскуривать его лекцию. Уж слишком был озабочен сложностью ситуации. Полина, ты-то чего уши развесила, дура?

– Итак, в чем же смысл человеческой жизни? Наверное, у вас уже есть догадки. Логика предельно проста. Наша цель – та же, что у растений и животных. Мы – ресурс. А Земля – это ферма, где нас выращивает Вселенная. Мы – пища!

Кажется, в рядах оказалось много скептиков. Потому что сверкнуло несколько улыбок. Но тех, кто насторожился от услышанных экстренных новостей, было больше.

Да, да, мне тоже интересно, расскажи, кто и почему хочет нас сожрать.

– Чем мы можем быть полезны? Ведь нашу плоть никто у нас не отбирает и не готовит из нас завтрак. Однако у нас есть нечто ценнее. То, чего нет у низших форм жизни. Это наш разум. Или… наша душа.

Мой нервяк не спадал, а только нарастал. Я менял пустые бокалы на полные, но от этого не легчало.

– После смерти физического тела разум больше не может в нем существовать. Его носитель утрачен. И тогда наше сознание встраивается в иные, более сложные материальные формы вселенской матрицы. И уже оттуда выполняет свою новую роль по воздействию на жизнь на земле. Наше сознание не сохраняет ту же структуру и порядок, которые мы ощущаем при жизни, а в некоторой степени трансформируется. Вспомните, ведь даже во сне мы не такие, как на самом деле, а измененные, иначе воспринимающие, иначе реагирующие.

Как же меня всё это достало. Ни одно слово из уст этого хрена я уже не мог воспринимать спокойно, без негатива, без агрессии.

– Как бы это оскорбительно ни звучало для человека – привыкшего считать себя венцом творения природы, но у нас есть свое место в пищевой цепочке. Мы – корм для Вселенной. Мы – ресурс, необходимый для ее развития.

Так он возомнил себя шеф-поваром на этом застолье? Он действительно одержим.

Вискарь совсем не хотел мне помогать. Но я наяривал – пытался отключиться от паники, от мыслей, от этой долбаной лекции.

Профессор продолжал бредить: духовное, материальное, вселенная, пельменная. Сука.

Не найдя официанта, я подошел к бару и взял еще бокал.

Мне подмигнула девушка с короткими черными волосами. Я не сразу ее узнал. Это нимфетка из профессорской бильярдной. Преобразилась – видать, сменила духовный уровень. Куда подевала свои белые копны? Там был и принадлежащий мне локон. Должна будешь – отращивай заново.

Венгров что-то говорил. Гости демонстрировали умные внимательные лица. Я употреблял алкоголь.

Всё. Ля-ля и приятного вечера. Сеанс окончен.

Так, где Полина?


* * *

Сейчас… сейчас я всё ей объясню. Пусть говорит что хочет, пусть благодарит, пусть обижается, неважно. Главное, ее не потерять.

– Мне нужно с вами кое-чем поделиться… – Передо мной возникла улыбающаяся нимфетка. – И надеюсь, что получится поровну.

Она запустила два пальца в мою рубашку, между пуговицами.

Да, я знаю, я хорош, мне говорили. Но сейчас есть дело поважнее и женщина покрасивее.

– Не ограничивай свой мир мной, – я вытащил ее пальцы. – Иди дай кому-нибудь еще.

Я оглядывал толпу. Полины не было.

Не может быть! Только не это. Не пропадай. Только не сейчас.

Тут я увидел, что она шла по лестнице в сопровождении какого-то хрена… который гладил ее по заднице.

Буууф!

Моя любовь дала трещину.

На лес рухнул метеорит, деревья захватило пожаром, и животные, объятые гудящим пламенем, бежали уже в никуда.

Нога будто сама шагнула – я пошел за ними. И, поднявшись на третий этаж, увидел только что закрывшуюся дверь комнаты номер «33».

Потаскушка!

Конченая тварь!

Гнилая мразь!

Может, действительно ее грохнуть?! Да ее мало выбросить из окна. Ее надо утопить в воде, сдавливая горло, не позволяя выбраться и наблюдая за ее испуганными, наливающимися кровью глазами. А потом, когда она их закатит и перестанет биться, оживить с помощью дефибриллятора, дать отдышаться… и ножом перерезать ей горло.

Сука!

Я был в смятении.

Спустился снова в зал. Венгрова не было. Он, наверное, испарился через секунду после последнего слова своего выступления.

Направился к бару. Взял еще выпить. Выпил.

Нет, я не могу тут тупо ошиваться. Не могу сам себе фантазировать и душиться этими фантазиями.

Я вновь поднялся на этаж. И подошел к двери их комнаты. В коридоре никого. Я прислушался… и услышал то, чего не хотел, – Полине было хорошо.

Мне захотелось ворваться к ним. И задушить обоих.

Пусть она не принадлежала мне никогда, но я всё равно чувствовал предательство. Всё, что я беззаветно протягивал ей на своей открытой ладони, было осквернено. Похоже, я правда ее любил. И впустил слишком глубоко себе внутрь. Позволив чувствовать себя в моем сердце как в грязном кабаке и не снимать обувь.

Ее стоны продолжались.

Я убью ее, убью ее, убью!

Наконец я смог вырваться из магии двери и, тяжело ступая, двинулся дальше по коридору. Прочь!

Я поднялся на пятый этаж. Остановился у профессорского кабинета, постучался, тишина, заглянул, никого не было.

– Вы ищете Александра Феликсовича? – окликнул меня какой-то местный служащий.

– Ага.

– Он у себя. Пойдемте.

Мы направились в другой конец коридора. Подошли к широким дверям. Он постучался.

– Да? – послышалось из-за двери.

– Александр Феликсович, к вам Эдуард Валентинович.

Меня тут каждая сука знает.

– Пожалуйста, – в ответ.

– Пожалуйста, – подтвердил служащий и скрылся.

Я вошел.

Огромная гостиная. Мало чем отличавшаяся от его кабинета. Только телевизор был. Большие окна. Открытая дверь в другую комнату. Из нее донеслось:

– Одну секунду, Эдуард.

Затем он появился, держа в руках книгу. Первым словом ее названия было «Портрет», остальные – скрыты под его пальцами.

– Я не смог ее найти, – сказал я.

– Нестрашно. Я приглашу ее от вашего имени и передам пригласительное письмо, – он протянул руку.

Нет, сдаваться и сворачивать с пути он не собирался.

Я вытащил одну контрамарку и отдал ему.

Несколько секунд мы помолчали, словно ожидая друг от друга каких-то слов. А затем я без всяких прощальных жестов двинулся к выходу.

И когда я открыл дверь, Венгров заговорил:

– Я знаю, вы меня внимательно слушали сегодня. Я открыл вам тайну, которая людьми не принимается. И скорее всего, все, кто сегодня ее услышал, забудут о ней. Но не вы. Вы меня понимаете. Вы знаете, что я излагаю истину.

Излагатель, мать его.

– Вы всё делаете правильно, Эдуард. Не сомневайтесь. Когда вы будете уже там, с ней, вы это поймете.

Я вышел.

Спустился в зал. Там, как обычно, проходила своя тусовка.

– Дай мне выпить! – крикнул я официанту. Но этот мудила меня не услышал.

Подгреб к бару.

– Налей мне выпить. – Говорил я это… никому: за стойкой никого не было.

А, и хрен с вами. Сам налью.

Я запрыгнул на стойку… конечно, можно было и обойти ее, но мне в этот момент виделось, что так быстрее. Хоть и переползал я не так скоро, как казалось, смогу. Я уже слышал голоса гостей, удивляющихся и насмехающихся над моей акробатикой.

Да, да, я местный клоун. Лучшие цирковые номера по пятницам. Приходите – не пожалеете.

Вот же она – бутылка вкусного вискаря.

Подбежал официант. Где тебя носило, скороход гребаный? Поздняк уже.

Я прислонил стеклянное горлышко к губам и втянул.

– Тьфу ты, что за дерьмо! – я выплюнул всё на пол. – Это ж моча ослиная! Разве от этого будет переть! Вот раньше, давным-давно, пару недель назад, здесь подавали шикарное пойло.

Я плелся через зал к выходу. Сквозь толпу застывших гостей профессора. Наблюдавших за гениальнейшим театром одного актера. Наградную статуэтку пришлите мне на факс. А мою благодарственную речь напишет на небе дымом самолет. И не смотрите на меня с таким предвкушением, это будет уже точно не сегодня.

Оревуар, суки.

31

Фары зажглись как маяки, и мне стало понятно, куда идти.

Когда я приблизился к машине, из нее вышла Лада. Хотя я не требую от нее открывать мне дверь.

– Эдуард Валентинович, с вами всё в порядке?

А как она догадалась? Неужели достаточно просто немного посидеть в автомобиле во дворике профессорского особняка, чтобы прозреть?

– А что не так?

– У вас рубашка… вылезла… и волосы торчат.

А, ну да, действительно – рубашка. И волосы, наверное, тоже.

– Лада, запрягай.

Погнали. Уберемся подальше от этой проклятой трещины в земле, ведущей в ад. Гони, гони!

Полина. Моя принцесса. Превращенная в ведьму злым колдуном. Прекрасная снаружи и мертвая внутри.

– Что внутри? – сказала Лада.

– Что?

– Вы сказали «внутри».

– Я ничего не говорил.

Полина. Женщина, разрушившая мой привычный мир. Стряхнувшая с него пыль. Вывернувшая его наизнанку. И теперь занявшая в нем главное место. Моя принцесса.

Я любил и ненавидел ее. Вспоминал, как гладил ее кожу. И тут же представлял, что это делает кто-то другой. Ей наплевать на меня. Она спит с кем хочет. Шлюха!

Ой, Лада, даже не оборачивайся, следи за дорогой.


* * *

– Позвольте, я вас провожу, – сказала мой водитель, когда мы припарковались у дома.

– Не нужно.

Я выбрался из машины, шагнул и тут же погнул телом боковое зеркало.

Лада вышла. И взяла меня под руку.

– Пойдемте, – сказала она.

– Ну ладно, – пропыхтел я, – я буду идти, а ты показывай дорогу, а Аркаша будет нас прикрывать.

– Какой Аркаша?

– Как какой? Вот этот. Ты что, его не видишь? Хе. Аркаш, прикинь, она тебя не видит. Ты че, пьяная?

Мы прошли в квартиру. В гостиную.

Я развалился на диване.

– Зашторь окна, – скомандовал я. – Все окна в доме. Наглухо.

Я хотел спрятаться от всех. От любого маленького фонарика, напоминающего, что там, за стенами, существует большой мир.

Она всё сделала.

– Налей мне выпить.

Лада застыла.

– Эдуард Валентинович, может быть, вам не…

– Открой бар. Там где-то есть водка. Налей мне водки.

Она не стала больше умничать и потопала исполнять.

– Давай, – я выхватил у нее из рук налитую рюмку. И мгновенно проглотил лекарство… или яд… плевать, сейчас это лекарство.

Лада осторожно поставила бутылку на столик, отошла на пару шагов назад, сцепила руки за спиной и стала ждать, когда я ее отпущу.

– Вот ты мне скажи, что ей надо? Чего ей не хватает для счастья? Она же вон и рисование это свое начала, нравится же, рисуй себе на здоровье, никто не отбирает у тебя фломастеры. Зачем так фанатеть от этого клуба долбаного? Надо ж меру знать. Так мне даже сам профессор сказал сегодня – меру знать надо. И еще много всего сказал.

– Ну всё бы дал ей, суке этой! Всё, что душа пожелает. Душа! Слово-то какое. Это у нее еще и титул такой – Душа.

– А она!.. Шалава придорожная.

– И смотрит же вроде так, улыбается, разговаривает сладко так, шептает… шепчет. И стонет же ведь! Еще как стонет. Как надо стонет. В ту самую ноту попадает. По сто раз. И че ей надо-то, а? Че за мрак в башке, от которого она всё никак освободиться не может?

– Да не стой ты… садись, кресло вот. Тебе не наливаю – знаю, ты на работе. Кстати, слышал, как твой начальник много хорошего о тебе говорил. Но ты не зазнавайся, он, вообще-то, странный.

– А я еще такой – маме ее покажу, Вале… отцу, она им понравится, и всё хорошо.

– А мне так больно стало, так больно. Никогда такого не было. Не думал даже, что у меня есть эти точки болевые. А они есть, да. А может, это и хорошо, что есть. Значит, я не кусок дерева, значит, я человек. А может, и нет. Может, и не человек. Я не знаю. Не знаю. А человек – он бы знал.

– Дура шибанутая. Слушает эту хрень. Вселенная, время, смертные, бессмертные… А может, и не хрень. Может, не всё хрень. Толик сказал, что не хрень. А Толик был… А Толик – был. Не чокаясь…

– И пошла, главное, сука, пошла! С чмом каким-то. В эту комнату свою шмаровую. Арендует на постоянку, по ходу, у этого ушлепка старого.

– А я чем ей не вышел? Вот ты же тоже телка ведь… ну женщина то есть, не обижайся. Вот скажи мне, что со мной не так? Может, у меня зубы кривые, изо рта торчат? А? Нет? А может, со мной поговорить не о чем? О кино там, о музыке, а? Скажи. Да не стесняйся ты, не уволю я тебя, не накажу. Скажи, только честно всё скажи, что не так со мной? Почему со мной нельзя мутить нормально? Вот ты бы, ты бы замутила со мной, по серьезке, а не на недельку? Вот давай, я не твой начальник, и, вообще, ты меня не знаешь. Нет, знаешь, но мало, или знаешь, что я работаю страховым агентом, например, и езжу я на «опеле». Замутила бы?

– Да че ты киваешь! Подыгрываешь мне, стесняешься. Хрен бы ты со мной замутила! Знаю я твой ценник, сам его на бумажке рисовал.

Ой, кажется, я ее обидел. Ну пусть пожалуется в профсоюз манекенщиц-водителей. Я по-другому не умею, когда говорю правду.

Не нужно было так напрягать девчонку своими головняками. Вон как носик задрала, хорошенький такой носик, и губки сжала, губки-тютютюбки.

Надо бы реабилитироваться перед дамой. И быть с ней поделикатнее.

– Снимай трусы.

Началось: шоу: большие глаза против большого бабника.

– Что, простите?

Не разобрал, было ли возмущение в ее голосе. Кажется, не было – говорила с осторожностью.

– Поди сюда. Давай, давай, иди сюда.

Лада нерешительно, с задержками, поднялась с кресла и подошла.

– Да ближе… Вот, стой.

Она и на трезвяк-то аномально красива, а теперь была вообще как фея. Сказочная. Эфемерная. И до невозможности лакомая.

– У тебя потрясные волосы. Уж поверь мне, я в этом специалист.

Я погладил ее каштановые копны и немного поперебирал их у кончиков. Когда-нибудь я отстригу от них прядь.

– Значит, говоришь, замутила бы со мной…

Я коснулся ее колена и неспешно прочертил пальцами пять кривых линий вверх по ноге, юркнув под юбку.

Она не сопротивлялась: не отходила, не хватала мою руку, не била меня по лицу. Но я почувствовал ее напряжение.

– Эдуард Валентинович, – сказала она. Не строго. Но с возражением. Или даже жалобно.

Я наполз ладонью на ее ягодицу. Ах, какая ты гладкая, Ладушка! Ах, какая ты нежная!

– Или ты все-таки соврала и не хочешь со мной… за ручки держаться?

Я нащупал верхний край трусиков, зацепился за него и потянул их вниз. Моя вторая рука отправилась помогать первой.

– Эдуард Валентинович…

Я спустил кружева почти до колен, и тогда они уже сами, соскользнув вниз, упали на ее ступни.

– …но ведь не так же, – проговорила Лада.

Придерживая за лодыжки, я поочередно приподнимал ее тяжеленные, но всё же послушные ноги, полностью избавляя ее от трусов.

– А как еще с вами? Да не переживай ты, куплю я тебе новые трюлики, может даже, твоего размера.

– ЭдуардВалентинович…

Она как будто дрожала. Не знаю, как я это понял, но вряд ли через пальпацию своими полуонемевшими конечностями. Может, в ее опасливом взгляде что-то блеснуло. А может, в голосе заскрежетало.

Я вновь нырнул руками под юбку, схватился за ее безупречные ягодицы и потянул на себя. Уперся лицом в ее живот.

– Что не так, моя девочка? Скажи, что не так? Что не так со мной? Почему мне плохо? Почему я хочу то, что делает мне больно?

Я будто ввинчивал свой нос в ее рубашку. А потом прижался к ней ухом.

– Неужели я и правда конченый, а? Скажи мне, я не обижусь. Скажи.

Она молчала. Я тоже заткнулся.

Я будто устал, устал болтать, засерая уши и ей, и себе.

И тогда, в тишине, я услышал: кажется, это было ее сердцебиение. Хотя может быть, еще какие-то внутренние шумы, я не знаю. Но я решил, что это были звуки сердца. И они несли мне покой. Я словно выскочил из шлюза космического корабля в открытый космос. И парил в нем безмятежно.

Вдруг я почувствовал, как ее ладони легли на мою голову. Она погладила меня по волосам. И меня накрыло странное чувство – будто мне отпустили все грехи. Будто меня впустили в дом, из которого я предательски сбежал. Будто меня снова любят.

Я поднял голову и увидел невероятно светлое лицо Лады. Она смотрела на меня ласковыми глазами. И кажется, даже немного улыбающимися.

Мои руки вдруг ослабли и сползли с ее ягодиц.

Лада, не отрывая от меня взгляда, потянулась рукой к верхней пуговице своей рубашки и расстегнула ее.

Затем следующую. И следующую…

– Нет, – произнес я.

Потянулся вверх и накрыл ее кисти своими.

– Нет.

Лада сосредоточенно и боязливо смотрела в мои глаза.

Я покачал головой.

А затем несильно надавил на ее руки, как бы отталкивая ее.

– Переспим, когда я стану человеком. – И опустил голову.

Прости меня, Ладушка… даже не знаю, за что я прошу прощения… за всё.

Она помялась еще пару секунд. И, отвернувшись, принялась застегивать пуговицы. Подняла с пола трусы.

– Ты будешь мне нужна завтра в шесть вечера.

Она прошептала: «Поняла. До свидания», и быстро зашагала прочь.

Надо глотнуть еще.

Вселенная… души… любовь… деньги… жертвоприношение… жизнь… смерть…

Я блуждал среди мерцающих в голове образов и не мог ухватиться ни за одну мысль. Всё скользило, стекало, плыло. И даже я сам.

Полина. Мать твою, Полина. За что ты так со мной? За что? Ведь я старался. Ведь я тянулся. Хотел быть достойным тебя. Хотел забраться на башню и пролезть в твое окно. Хотел найти тебя там ждущей меня, любящей меня, с ума сходящей по мне. А ты… А ты!..

Сука!

Сука, сука, сука!

Профессорская шлюха!

Ложится под любого, кто припрется в сраный особняк в пятницу. Может, он ее для этого при себе и держит – привлекает слушателей. И я повелся на эту мразоту. Дешевую подстилку. Задушу тебя, сука.

Завтра. Увижу твои паскудные глаза и задушу не раздумывая.

Так, успокоиться, надо успокоиться. Я просто брежу. Ведь я не убью ее завтра. Ведь не убью?..

Да конечно, нет, о чем я вообще думаю! А о чем я думаю? О чем?..

А смогу ли я убить человека?

Вот сейчас не знаю. Нет, не смогу ведь, а? Рука не поднимется. Ведь нельзя отнимать жизнь у человека. Я всегда это знал. Это аксиома. Нельзя!

…Или можно?

Кто, кто сказал можно?! Я сказал. Кто это я? Я это я. Кто ты такой? Я это ты… и еще я это я.

Да заткнись ты! И ты тоже заткнись!

Что-то изменилось во мне. Убийство уже не отторгалось мной так же категорично, как раньше. Оно меня хоть и пугало, но не казалось чем-то немыслимым, недосягаемым. Потому что речь шла не об абстрактном человеке, не о невинном человеке, а о виновном – виновном передо мной. То, что дело касалось меня лично, ранило меня, включало защитную реакцию от страха лишить человека жизни. Это новое для меня ощущение. С которым я пока не знаком, к которому пока не привык.

А смогу ли я убить человека?

Ответ на этот вопрос не отскочил эхом от стен и остался для меня неслышим.

Я выпивал. Бухтел себе под нос. Вопил. Растирал увлажняющиеся глаза. Застывал, уставившись в одну точку. Оживал. И продолжал пить.

Мой космос сужался и темнел. Он сворачивался, затягиваясь в безжалостную черную дыру.

Я очнулся от хлопков по моим щекам.

– …лентинович, – какой-то сдавленный вибрирующий гул.

Я лежал на полу. Мне хреново. Очень хреново. Тошнило. Крутило. Голова разрывалась. Перед глазами пелена.

Чье-то лицо рядом. Женское. Доброе. Знакомое.

Это Лада. Вглядывалась в меня и искала признаки жизни. Она что, не уходила?

– Эдуард Валентинович, вы в порядке?

– О! – это всё, что я смог из себя выжать. Говорить не было сил.

– Вы вчера сказали, чтобы я приехала за вами в шесть. Я звонила – вы не отвечали, а дверь так и осталась незапертой.

Шесть! Уже шесть? Уже вечер?

Я с трудом поднес правую кисть к глазам, почти вплотную. Но ничего не разобрал на часах. Подвигал рукой, пытаясь найти фокус.

– 18.27, – подсказала Лада.

Долго же меня тут переворачивало.

Наша встреча в восемь. Я не дойду. Нужен очень, сука, крепкий кофе. Нет, не поможет. Не в этот раз.

Зато этот раз – последний, когда я пил. Всё, хватит! Больше ни капли алкоголя. Никогда. Ни по каким поводам. Буду чистым – если пока не выходит душой, то хотя бы телом. Нельзя продолжать себя разрушать. Отуплять себя. Я превращаюсь в алкаша. Теперь всё на трезвяк. Боль – на трезвяк! Радость – на трезвяк! Тогда я почувствую всё, как оно есть, и найду себя: выскребу и выточу, как бриллиант из алмазного самородка. Но… видимо, не сегодня.

Мне бы сейчас хотя бы просто встать.

– Эдуард Валентинович, вам плохо?

Но ответ Лада не услышала, а увидела – в моих страдальческих глазах.

Ее лицо было то ли взволнованным, то ли жалостливым.

– Давайте. Я помогу.

Она взяла меня под руку, чтобы я мог опереться и подняться. Не сразу, но у нас получилось.

Вроде идти могу. Но не строевым шагом. И только с поддержкой.

Она привела меня в туалет. Откинула крышку и стульчак унитаза. И поставила меня перед ним на колени.

– Надо промыть желудок. Я принесу теплой воды. Попробуйте вызвать рвоту.

И она умчала – к кулеру, наверное.

Вызвать рвоту! Это ж тебе не проституток вызвать. У рвоты нет круглосуточного телефона.

Но мысль-то здравая. Спорить не стану.

Я засунул два пальца в рот, как можно глубже. Было неприятно, в горле что-то сжалось, нос заложило, но из глубин наружу ничего не вырвалось.

Вызвать рвоту! Да духов из потустороннего мира, наверное, легче вызвать.

Показалась Лада. Она несла в руках две прозрачные пивные кружки – в баре нашла, – наполненные водой.

– Пейте. Надо выпить всё, – и протянула мне угощение.

Я принялся утолять жажду.

– До конца, до конца, – подстегивала она, будто я пил за ее здоровье.

Через силу я проглотил всё.

– Попробуйте теперь. – Сделала шаг назад. Боялась, что и до нее долетит.

Я не собирался ее выгонять. Ведь я нанял ее и для этого тоже.

В этот раз мне не пришлось пролезать пальцами глубоко. Горло сковал спазм, глаза напряглись и налились. И с противным стоном из меня потекло что-то ярко-желтое.

– Это желчь, – пояснила Лада.

Кажется, я забрызгал свою рубашку.

Она подошла и принялась ее аккуратно с меня снимать. Она сказала:

– У меня папа бухал жестко. Поэтому я знаю, что делать в таких случаях. Доверьтесь мне.

Доверие – главный пункт нашего негласного трудового договора.

На втором потоке желчи стало меньше. А после еще одной полулитровой кружки теплой воды и пары-тройки надрываний над унитазом моя блевотина стала почти прозрачной.

Лада опустила стульчак.

– Вам нужно сходить… очиститься нужно, максимально.

Я стал покорно расстегивать молнию на брюках, но не смог скинуть с себя штаны. Мне помогли заботливые женские ручки.

Мне, наверное, должно было быть стыдно, но не было. И не потому, что я не мог воспринимать происходящее адекватно, а потому, что действительно доверился ей, почувствовал, что она своя или очень хочет ею быть.

Она сняла с меня всю одежду.

– Всё равно еще нужно вас в душ затянуть. Хорошо еще, что у вас тут совмещено всё.

Хорошо – что у меня есть ванная на первом этаже.

Не смотри пока на меня, я сейчас не во всех местах красив, как обычно. И не делай поспешных выводов, у меня он такой, который увеличивается в четыре раза, а не такой, который всегда большой.

Лада помогла мне усесться на унитаз.

– Вы тут… старайтесь, а я быстро в аптеку. Нужны мощные сорбенты.

Я хотел крикнуть, чтобы она взяла самые дорогие лекарства, но у меня не получилось. Да и ладно, думаю, она знает, что делает, и уж точно не станет скупиться.


* * *

– Ну как вы? – сказала Лада, вернувшись минут через пятнадцать.

Хорошо, доктор, после себя смыл, жопу вытер.

– Лучше, – выдавил я.

Она включила душ, попробовала рукой воду, вернулась за мной и помогла мне стать под теплую струю. Затем несколько раз переключала режим с горячего на холодный и с холодного на горячий.

Мне легчало. Полотенцем вытирался уже я сам. Правда, она потом еще раз прошлась им по спине.

– Выпейте всё. – Протянула мне полный стакан мутной воды, видимо, растворила в ней препарат.

Я послушно всё выпил.

– Сами оденетесь?

– Думаю, да.

И я поплелся в гардеробную.

До встречи полчаса. Сегодня суббота, пробок быть не должно. Успеем.

Надеюсь, меня отпустит. Мне нужно быть трезвым. Нужно очнуться. Я должен отчетливо всё понимать, чтобы поступить правильно, чтобы найти нужные слова.

Я скоро увижу Полину.

32

А здесь действительно полно народу. Бородачи, пузаны и угрюмые – это, наверное, ученые, а стиляги – только что из барбершопа – это спонсоры. Давайте, ребята, стройте коллайдеры, только не сожгите матушку-Землю.

Мальчик в форме проводил меня к лифту, поднялся вместе со мной на восемнадцатый этаж и подвел к двери с номером «1820».

– Прошу, – сказал он.

Я сунул ему крупную купюру.

– Даму проводишь – и нас не беспокоить.

Он кивнул.

Я прошел в комнату.

Просторно. На стенах картины, канделябры. Широкая кровать. Полукруглый диван. В центре столик с бутылкой вина и бокалами. Огромный телевизор.

Дальше балкон. Вот оно – место, откуда можно покинуть этот номер одновременно с этим светом. Я вышел на него. За боковыми стенами соседей не видно. Меня здесь вообще ниоткуда не видно. Разве что кто-то будет смотреть сюда в телескоп…

Да о чем я думаю! Будто и вправду преступление готовлю. Нервы, это всё нервы. И даже колоритный пейзаж города, обычно восторгающий и умиротворяющий меня, не оказывал своего терапевтического воздействия.

Я посмотрел вниз. Там парковка – людей почти нет. Высоко. Выжить не получится…

Вот опять! Успокойся. Раскачал же психику мне этот старый хрен. Почему я вообще думаю о смерти?

Я вспомнил слова Полины о том, как важна для нее идея. Которая ценнее жизни. Любого человека. И что в случае выбора, она предпочтет идею. Дура.

Как она съела всё это профессорское дерьмо про «важнее жизни», да еще и тарелку вылизала? Неужели ее рвение получить внутренний заряд сильнее страхов, сомнений и даже совести?

Может, она, дура, и готова сброситься с балкона, но я не готов ее сбросить. Я сюда пришел не за этим. А хотя… я сам не знаю зачем.

Нет, вру – знаю. Конечно, знаю. Я прибежал сюда, чтобы увидеть ее. Чтобы услышать ее. Чтобы сказать ей. Чтобы прикоснуться. Чтобы обнять. Чтобы почувствовать.

Какими бы подпорками я ни укреплял себя изнутри, я знаю, Полина одним взмахом своих ресниц снесет их все беспощадной волной. Рядом с ней я размазня.

А еще у меня жуткое похмелье.

– Тук-тук, можно?

В дверях стояла Полина. Сверхкороткое голубое платье. Кричащее декольте. Черные локоны. И непринужденная улыбка.

– Привет, – это всё, на что меня хватило.

К моему посталкогольному головокружению грозит добавиться любовное.

– Вижу, ты здесь скучаешь.

Она захлопнула дверь, подошла, обняла обеими руками меня за шею и поцеловала в губы. Не пламенно. Не жадно. Не мокро. Но всё же азартно, увлеченно, игриво. Мне казалось, я умел чувствовать ее с математической точностью.

– Я так удивилась, когда получила твое приглашение. Почему сам не сказал?

По кочану!

Еще спрашивает, сука.

А согласилась бы она вообще сюда прийти, если бы ее не благословил на это профессор?

– Ты вчера меня не дождалась, – упрекнул я. – Что так?

И зачем я вываливаю эти претензии? Знаю же, что виноватые не любят, когда их корят, напоминают, заставляют оправдываться, это только отталкивает. Просто я снова в себе не удержал.

– Давай не будем говорить о вчера. – Полина провела пальцами по моему лицу. – У нас с тобой есть сегодня.

Она наползла ладонью на мою ширинку.

Ни стресс, ни алкогольное отравление не притупили мгновенной реакции у меня в штанах. Она это почувствовала и ехидно улыбнулась.

Хоть мою голову и выворачивало изнутри, я отчетливо понимал, что сейчас она ведет себя как мужик, а я – как телка.

Рассказать ей всё сейчас? Или трахнуть и рассказать потом? Ну что за мысли – конечно, потом.

– Выпьем? – пытливый взгляд голубых глазищ.

А вот пить мне не хотелось: кое-как начал приходить в себя. Да и к тому же я бросил. Хоть и совсем недавно – несколько часов назад, – но зато решительно, бесповоротно, раз и навсегда.

– Конечно, – ответил я, подошел к столику и стал откупоривать бутылку.

– Профессор вчера тебя очень расхваливал, – сказала Полина. – Говорил, что ты стремительно развиваешься, что хоть ты сначала и отталкиваешь какую-то информацию, но всё равно впитываешь, всё равно принимаешь и она прививается тебе. Он даже считает, что когда-нибудь ты сможешь преодолеть все границы и стать как он.

Надо же, как мило!

– Как он? Это кем, сверхчеловеком?

Она улыбнулась.

– Если это слово тебе нравится, то да.

Я наполнял бокалы вином.

Полина подошла сзади, запустила руки мне под мышки, прижалась щекой к спине.

– Эй, – промурчала она. – Чего ты такой мрачный?

Ее ласка согрела меня.

Я поставил бутылку на столик и осторожно повернулся. Посмотрел в ее преисполненные нежности глаза. И заглотил ее взгляд, и ел его, и ел. Ел, не смакуя, задыхаясь, захлебываясь.

– Влюбился, – сказала Полина.

Сказала не с сожалением и не с одобрением, а просто проконстатировала открывшийся ей факт.

Я молчал.

А ей и не нужно было от меня подтверждения или опровержения ее слов.

– Ты сам не знаешь, что такое любовь.

Сейчас я вообще не знаю, что я знаю, а чего не знаю. Я не мог думать – только чувствовать.

– Это всего лишь еще один барьер на пути к абсолютной свободе, на пути к себе, и ты его тоже сломаешь.

Полина завела руки за спину и расстегнула молнию.

– Твоя любовь ко мне – это даже не твой выбор.

Она сняла платье, оставшись в голубых трусиках.

– Ты был воспитан средой, которая запрограммировала тебя любить всё это… – она взмахнула пальцами, указывая на свое роскошное тело. И спустила трусы.

Я пялился на нее так, будто никогда не видел обнаженной женщины. Еще немного – и с моих губ непроизвольно сорвется слюна.

– Ты любишь мое лицо, губы, волосы, мою грудь, попу, ноги, потому что тебя с детства кормили подобными моему образами, через фильмы, через журналы, плакаты. Потому что тебя окружали женщины с образами, впитанными ими из таких же фильмов, журналов, плакатов.

Она расстегивала мне рубашку. А я не сопротивлялся.

– Твои вкусы, мнения, желания сформированы средой. В них нет свободного тебя.

Ее пальцы расправились с застежкой моего ремня, спустили молнию на ширинке и стянули брюки до колен.

– Ты любишь секс.

Она попятилась и села на кровать, уперев в нее руки за спиной, заняв этакую позу ожидания и как бы предлагая мне самому раздеваться дальше.

– Ты пытаешься заполнять внутреннюю пустоту удовольствием от секса, но ведь оно такое короткое, слишком быстро исчерпывается, а пустота… пустота, она остается. Не должно быть пустоты. Ее нельзя засыпать сиюминутными удовольствиями.

Я почему-то раздевался неспешно: снимал рубашку, брюки, носки, будто через не хочу собирался сделать ей большое одолжение, оттрахав ее. Но это было не так. Я безумно ее хотел. Я соскучился. Я хотел любить ее вкусное тело.

Полина приподняла брови, удивляясь, что я разделся не полностью и будто застыл в нерешительности.

Она сказала:

– Снимай трусы.

Никаких сомнений – это моя женщина.

Я с улыбкой подчинился. И пошел к ней.

Забрался пальцами в ее волосы.

Она подняла голову, я наклонился и поцеловал в губы.

– Любишь, – сказала Полина. И снисходительно улыбнулась.

Она обвила мою шею руками, повалила меня на спину рядом с собой и легла сверху. Нежно поцеловала меня и прошептала:

– Любовь тоже недолговечна. Она изменчива, то слабеет, то вновь крепнет, а однажды совсем проходит.

Я мягко сжимал ее талию и поглаживал.

– Ты нашел во мне много особенностей, которые ты любишь в женщинах, и думаешь, что любишь меня. А что, если через месяц, через год ты встретишь женщину, у которой таких особенностей будет больше, чем у меня? Тогда ты полюбишь ее? И что будешь делать? Уйдешь к ней или станешь мучиться сам и мучить всех вокруг?

Полина говорила тихо и добродушно. Она словно старалась довести до меня свои мысли не жестким метанием ножей в дерево, как это делает Венгров на своих лекциях, а спокойно вводя мне в рот ложечку за ложечкой горькое лекарство вместе со сладким сиропом.

– Любовь, – томно проговорила она. – Что ты вкладываешь в это слово? Что-то высокое, безграничное, непобедимое? Но это всего лишь безрассудное проявление услужливости человеку, несмотря ни на какие его личные заслуги и качества.

Неужели она настолько стерилизовалась от чувств, что видит не вещи, а их математические выражения в двоичном коде? Ведь она… она никогда не полюбит меня. Для нее я просто набор нулей и единиц.

– Ты стремишься к любви, потому что хочешь освободиться от одиночества. Но свобода может быть только в одиночестве.

Полина говорила приятным тоном и водила пальцем вокруг моих губ.

– Любовь – это зависимость, – продолжала она. – Это потребность в зависимости, а значит – в рабстве. В рабстве и порабощении.

Я чувствовал тепло ее сочного тела и будто впитывал исходившее от него радиационное излучение. Я хотел ее уже неистово. Но продолжал, похлопывая глазами, слушать ее трогательное разглагольствование.

– Ты хочешь любви, чтобы владеть мной. Хочешь встроить меня в свой интерьер, словно вещь, где-нибудь между статуей и деревцем в горшке.

Полина немного приподнялась, соблазнительно свесив груди перед моими глазами, и произнесла:

– А потом, когда тебе всё это наскучит, ты захочешь освободиться от моих претензий на тебя, но при этом продолжишь хотеть владеть мной, превращая меня в свою рабыню. Я не хочу ею стать. Мне нужна абсолютная свобода. А к любви, к зависимости, к рабству тянутся только те, кто на самом деле боится свободы. Для того чтобы ее иметь, нужно мужество, бесстрашие.

Мои ладони поползли вверх по ее коже и облепили ее магнетические груди.

– Мы можем быть счастливыми, не владея друг другом, не теряя себя друг в друге. Мы можем сближаться и делиться своим счастьем, а потом отдаляться, ничего при этом не теряя. Готов ли ты быть свободным и любить свободную меня?

Она приподняла задницу, юркнула рукой вниз, нащупала нужную ей часть меня и осторожно пропустила в себя.

В меня с напором ворвалась сладкая энергия.

– Скажи теперь, ты любишь меня?

Люблю.

Но я не ответил, мне не хотелось говорить.

Полина грациозными подпрыгиваниями вкачивала в меня электричество, солнечный свет, вулканический поток.

– Будь свободен, – говорила она. – Не устанавливай себе границ, ты сам бесконечен, как Вселенная.

Люблю.

– Не мучайся поисками смысла, создавай его сам. Это твой мир, ты его сочинитель. Ты художник. Ты поэт…

Она замолкла, задергалась интенсивнее, задышала громче, закатила глаза, застонала, закричала… и обмякла.

Люблю.

Только это еще не финал. Так просто я тебя не отпущу. Я возьму столько, сколько навоображал за всю неделю.

Я перевернул ее на спину.

Вот она – нежится под моим нависшим телом. Такая красивая. Такая горячая. Такая пряная.

Спокойный глазастый филин вылетел из меня, и тут же его место занял свирепый медведь, не знающий жалости. Но – любящий.

Я нападал и нападал на Полину. Хватал, вертел, тянул. Натирал, кусал, душил. Я хотел выжать из ее тела все 70 процентов воды, из которых оно состояло. А потом обглодать ее лакомые кости.

Это голод хищника. Я был голоден ею. Я трахал ее с бешенством и не мог насытиться.

Алчное брюхо требовало еще. Еще! Ещеее!

Разряд!

Вспышка. Помутнение… Выдох.

Люблю.

Она стояла на четвереньках, я держал ее сзади за талию. Мы долго не двигались.

И наконец рухнули рядом.

Пожалуй, я был не особенно заботлив к своему телу и работал с постоянным дрожанием стрелки в красной зоне датчика. Думал, сердце выскочит. Плевать! Я буду всегда тебе доказывать, что хотя бы в этом я сверхчеловек.

– Мне нужно в ванную, – проворковала Полина, чмокнула меня и голышом засеменила через комнату.

Оставшись один, я снова занервничал.

Что я делаю? Что я делаю здесь?

Я встал с кровати и заметался по номеру.

Сейчас она вернется, и я ей всё расскажу. Всё-всё. Другого варианта нет.

Балкон. На меня смотрел балкон. Напоминал дверцу чердака, которого я боялся в детстве. Напоминал распахнутую пасть огромного чудовища. Он будто подзывал меня. Рычал на меня. Издевался надо мной.

Я вышел на него. Меня обдал легкий ветерок – и испугал. Я инстинктивно схватился за перила. И посмотрел вниз.

«Представьте, что вы на луне», – всплыли в моей голове вчерашние слова профессора.

Отсюда люди казались, естественно, еще мельче, чем из окна его кабинета. И уж точно проблемы любого из них не могли испортить живописный вид города.

Зачем я снова полез в эти думки? Ведь они не мои, они мне навязаны. Или… я начинаю что-то понимать?..

Полина легонько прижалась ко мне сзади.

Я обернулся. Она всё еще была обнажена.

– За день нашей с тобой свободы! – протянула мне бокал.

Видимо, это еще и день свободы от данного себе обещания больше не пить. Хотя, возможно, мне так будет даже проще ей всё рассказать. Потому что было страшновато. Я боялся ее потерять – потерять из-за любого неверного, тупо оброненного слова.

Мы так близко друг к другу. И к перилам.

Как же это легко сделать. Стоит немного двинуть рукой – и моя принцесса полетит вниз. Что будет происходить в ее голове за эти три секунды до удара? Успеет ли она понять всю цепь событий, приведших к такому финалу? Будет ли она всё еще беззаветно привержена своим принципам?.. Зачем? Зачем я снова зарываюсь в эту хрень?

– За нас, – прошептал я с натянутой улыбкой.

Мы чокнулись. Выпили. Она похотливо высунула язык и лизнула мою щеку, и еще раз, и еще. Принялась целовать мою шею. Затем грудь.

Нет, нет, мы так можем до бесконечности – ну ладно, не до бесконечности, круга три где-то, – и я не выхвачу момент, чтобы спокойно вздохнуть и начать тот самый разговор, ради которого сюда пришел.

Полина скользнула языком вниз по моему животу и присела на корточки.

Ну вот – мы уже заехали на второй виток.

Не молчать!

– Послушай, – заговорил я. Но она не прекратила свои ласки.

Не возбуждаться!

– В этом клубе… в обществе… есть обряд… жертвоприношения…

Теперь остановилась.

Я поймал ее настороженный взгляд и продолжил мямлить:

– Один из участников клуба убивает… другого участника…

Она встала.

Мне стало волнительно. Даже почувствовал озноб.

– И это делается по указанию Венгрова… в угоду Вселенной… или чего там еще…

У меня вновь появилось чувство опьянения.

– И я должен был… только не бойся…

Стало жарко. Да что со мной?

– Должен проводить тебя…

Меня совсем накрыло. В глазах помутилось. Трудно дышать. Дрожь в ногах. Слабость.

Я упал к ногам Полины.

– Не меня, а тебя, – услышал я ее голос.

Боль в животе, жжение.

Эта сучка меня отравила!

Она наклонилась и взяла меня под мышки.

– Это не я жертва, любимый, это ты. – И принялась поднимать. – Но жертвы не знают этого заранее, иначе они не хотят уходить.

У меня не было сил сопротивляться. Меня будто ударили молотом в лицо.

– Ведь профессор сказал тебе в первый же день, ты не охотник, ты – дичь.

Суки…

– Ты… ты… – выдавливал я.

– Да, я!

Это была не Полина. Не моя. Не принцесса.

Это была ведьма, собравшаяся сварить и съесть украденного ребенка – меня.

– И это я тебя провожаю.

Она кое-как, с трудом, подтянула меня к перилам.

– Ты молодец – еще и говорить можешь, удивляешь. Похоже, у тебя действительно сильная духовность, ха.

В этот момент я глубоко вдохнул. И почувствовал, как мне стало легче. Словно слили бачок для унитаза и разъедающая меня изнутри кислота бурно вытекала по широким трубам.

Я тут же схватил Полину за шею. И увидел ужас в ее глазах.

Не ожидала, сука?!

Она с силой стала толкать меня за борт. И прогрессировала.

Если я что-нибудь срочно не предприму, то слишком быстро окажусь на гостиничной парковке.

Моя голова и туловище были уже запрокинуты.

Ну всё!

Я потянул ее за шею… Ее агрессия не прекращалась. Я почувствовал, как перенес ее через точку невозврата… услышал хрип… и перекинул через себя.

Ее взгляд. Открытый рот. Крик.

На балконе я остался один.

Я смотрел, как самая прекрасная на свете девушка падает в бездну. Смотрел и не осознавал, что это происходит на самом деле. Что вот здесь и сейчас я совершил нечто безумное.

Не знаю, сколько длилось ее падение, наверное, действительно три секунды – только суммированные с моим страхом, помноженные на мою боль и возведенные в степень моей любви.

Я убил ее.

Даже не смог закрыть глаза в момент, когда она ударилась об землю, был в оцепенении.

Ее больше нет. Немыслимо. Я убил…

Наконец я очнулся.

В моем кулаке было что-то зажато, что-то черное и легкое. Я инстинктивно раскрыл ладонь.

Это была прядь волос Полины.

Узенький глянцевый локон.

Я снова крепко сжал его в кулаке.

Что делать? Куда идти? Где спрятаться?

Я оглядел комнату. Расправленная кровать, разбросанная одежда, бутылка вина на столике, бокалы на балконе. Везде мои отпечатки. В коридорах видеокамеры, запечатлевшие, как я пришел. Повсюду видевшие меня люди. Бесследно исчезнуть не получится.

Меня всё еще то знобило, то бросало в жар, словно в разгаре гриппа.

Скоро прибудет полиция. И конечно, у них будут ко мне вопросы. Я не знал, что им сказать. Знал только, что не правду.

– Мы недавно знакомы, встречались иногда для занятий любовью. Она пригласила в эту гостиницу. У нас был секс. Потом мы выпили, совсем немного. Она была в игривом настроении, забралась на перила. Я испугался, но не успел схватить… она уже сорвалась. – Полночи я повторял одно и то же разным сотрудникам правоохранительных органов.

Мою версию подтвердил гостиничный мальчик, сказавший, что погибшая женщина просила его не мешать им трахаться.

Кто-то из парковщиков видел на балконе – без уверенности, на каком именно, – мужчину и женщину и, как ему кажется, они целовались. Как я понял, это был самый информативный свидетель. Нашей борьбы не видел никто.

Единственное, медики дали заключение о следах на шее трупа. Я сказал, что, возможно, во время любовной игры я чуть переусердствовал, но лишь потому, что следовал ее предпочтениям.

Не было похоже, что у кого-то имелись сомнения в некриминальности смерти.

Но лучше на всякий случай позвонить Петровичу, чтобы всё разрулил.

Только кто теперь разрулит то, что происходит у меня внутри?

33

Домой я вернулся окончательно разбитым.

На столике меня ждала початая бутылка водки. Видать, она знала, что нужна мне сейчас. Я схватил ее и поднес горлышко к губам.

Нет!

Никаких искусственных изменений сознания. Мне это больше не нужно. Больше – никогда. Всё на трезвяк. Боль – на трезвяк! Страх – на трезвяк! Всё терпеть, чтобы яснее понимать. Струя из горлышка хлынула в раковину, а бутылка улетела в мусорку.

Я бессильно упал в кресло и уставился в пустоту.

Мне повезло.

Если бы я вчера не принял лекарство от отравления, то меня бы уже распределяла Вселенная.

Мне крупно повезло!

Момент осознания этого был настолько трогательным и волнительным, что у меня увлажнились глаза. Да, я любил жизнь, любил мою жизнь, мой мир и любил себя. Перед лицом смерти это всё стало очевидно без каких-либо оговорок и не требовало длинной, системной последовательности умозаключений.

И я убил ее…

Кто я теперь?

Я преступник. Они превратили меня в преступника. Я – убийца!

Даже хуже – я убил женщину, которую любил. Едва ли это когда-нибудь покинет мои мысли. Едва ли я забуду образ падающей Полины, устремляющей ко мне руки.

Никогда. Это будет терзать меня до конца дней.

Я любил ее…

Пусть она оказалась зомбированной тварью, желавшей меня убить, но что мне делать теперь с ее призраком в моем сердце? Как мне с ним жить?.. Хотя…

Я вдруг понял, что мои чувства изменились. Они как бы раздвоились. С одной стороны, я нашел любовь, такую всеобъемлющую, такую всё превосходящую, такую дико сладкую… и потерял ее навсегда, не представляя никакой возможности заполнить эту пустоту. И даже попытка Полины прикончить меня не омрачала ее светлый образ.

А с другой стороны, я обрел кое-что новое. Я обрел то, что, как мне кажется, и хотела, чтобы я обрел, Полина. Я почувствовал свободу. Ту, о которой она говорила.

Свобода была обратной стороной моего душевного состояния, вторым уровнем моих ощущений. Вселенная дала мне любовь, дала попробовать ее на вкус, омыться ею, заменила ею многие части меня, как оказалось, ненужные мне, лелеемые раньше части, и вырвала их из меня, словно сердце из грудной клетки.

Кто я теперь?

Я – освобожденный от самого сильного чувства, существующего у людей.

Но я избавился не только от него. Лишив жизни Полину, я окунулся в свой самый большой страх – страх смерти. Я окунулся в него, как в воду, – и понял, что всё еще могу дышать. Я потерял этот страх.

Я вновь соприкоснулся со смертью. Но теперь не просто наблюдал за ней из-за угла, а вплотную. Она держала меня за руку, вела ее, она заставила отнять жизнь.

Я рассмотрел ее. Я сотворил ее. Я постиг ее. Оттого что она стала ближе, она стала для меня четче, понятнее, рациональнее.

Последние барьеры пали: я освободился от любви и совершил убийство человека. Я стал свободен от любых границ.

Но какой ценой!

Полины больше нет. Теперь всё кончено.

Моя жизнь теперь не станет такой, как прежде. Мои искания закончены. Я дошел до пункта назначения…

Так ведь?

Я дошел до пункта назначения? Или…

Нет!

Это еще не конец.

Я вскочил с кресла и заметался по комнате.

Ведь меня хотели убить. Нельзя знать, кого отправят провожать меня завтра. Это может быть кто угодно. Любой человек из толпы.

Я знал, кто во всем виноват.

Старый хрен возомнил о себе слишком много. Нельзя позволить ему исполнять со мной свои умалишенные причуды.

И нельзя ждать!

Я сделаю это.

Я убью его. Я убью Венгрова.

Мои кисти тряслись. Горло дергалось от ударов сердца. Спазмировало в животе.

Я убью его, чтобы самому остаться живым. Ведь это весомое обоснование. Это не безумие, не месть, не жажда денег или власти. Это логично и просто.

Ворвавшаяся в мою голову опасная мысль вмиг стала приоритетом. Мое желание уничтожить профессора не знало границ.

Я свихнулся? Может быть, я уже не знал, что такое хорошо, а что – плохо? Или, наоборот, я обрел понимание? Я перестал разделять всё на хорошее и плохое – это ущербная мерная система, она порочна. Я видел всю картину в невероятной четкости, до мельчайших деталей, до движущихся по орбитам электронов. Цель была очевидна и неизбежна, как восход солнца.

Вселенная не дала ему легкой смерти от старости, во сне, поэтому я подарю ему другую.

Я знал, что не отправлю по профессорскую душу кого-нибудь другого, опытного и привычного этому делу. Я всё сделаю сам, в одиночку, по понятной мне причине: убийство – это акт глубоко личный, сокровенный, интимный. Я убью его сам. Вот этими руками, которые уже убивали.

Теперь мне ясно – убийца проснулся во мне не в момент, когда я отнял жизнь у Полины, а до этого, в ту секунду, когда я впервые спросил себя: «А смогу ли я убить человека?»

Мое естество кричало: баланс нарушен!

Хотя я знал об убийствах только из кинофильмов, сейчас я видел весь путь до конца, до последнего вздоха Венгрова, и не сомневался, что всё случится именно так.

Всезнающий профессор, пытающийся обмануть старение и смерть, умрет от рук своего ученика. Он узнает мое видение механизма жизни.

Мне скажут, на пути тебя может накрыть лавина, а я отвечу, я и есть лавина.

Что рождает во мне эти мысли? Стресс от последних событий? Или выход на участки разума, которые раньше были закрыты?

Неужели я несу это всё на трезвяк?

Кто я теперь?

34

Полчетвертого утра. Я стоял с большой сумкой у особняка Венгрова. И хищно всматривался в полумрак его двора.

Страх? Нельзя сказать, что его не было. Но он не захватил мой ум полностью, а держал его постоянно заряженным. Страх был моим сообщником. Он хотел, чтобы я не совершил ошибок.

Ведь то, что я собирался сделать, еще вчера было немыслимо. Такие мои решения и действия были невозможны. А теперь – они ясно видны, словно линии дорог с вершины горы.

У главных дверей охрана.

Это хорошо – потому что парадный вход мне не нужен.

Я выждал, пока шагающие по периметру ребята со знакомыми суровыми лицами, переодетые из строгих костюмов в кожаные куртки, отошли подальше от занятой мной позиции у тыльной стороны участка.

Не увидят. Не услышат. Не должны.

Я осторожно перелез через забор. Подскочил в несколько бесшумных прыжков к дому. Быстро нашел небольшое окно бильярдной – у самого низа стены. Оно, как и в прошлый раз, было открыто. Я тихо пролез в него. Протащил за собой сумку.

Я внутри! – последний раз по такому поводу я радовался и одновременно нервничал в момент потери девственности.

Бильярдный стол виднелся в свете дворовых фонарей. Отвратительное место для секса, как бы красиво это ни выглядело в кино.

У двери я остановился и прислушался. Тишина.

Неспешно вышел. Никого. И это хорошо. Так и должно быть.

Поднялся и оказался в главном зале, где старый хрен любит поумничать перед толпой заблудших овец.

Вдруг почему-то усилился страх.

Как будто стала рассеиваться затуманенность разума навязчивыми мыслями об убийстве. Что я здесь делаю? А что, если меня обнаружат и схватят? А вдруг меня самого здесь казнят и расчленят?

Но как только я ступил на лестницу, мысли вновь обрели четкую систему с устойчивыми связями и неоспоримыми элементами. Либо я дичь – и завтра меня порешат, либо я охотник – и разворочу эту обитель прислужников Вселенной и покончу с возомнившим себя верховным жрецом старым маразматиком.

На лестнице и в коридоре горел приглушенный свет ламп. Второй этаж, третий, четвертый…

Нет, это не охрана президента. И профессор не сильно боялся за свою жизнь. Да и к ворам, похоже, относился несерьезно. Наверное, он думал, что всё его богатство духовное и красть из его дома нечего. Я ограблю тебя по полной.

Пятый этаж.

Снова заныла робость, наросла паника.

Соберись. Соберись! Перед броском копья уже нельзя сомневаться. Рука уже занесена над головой, и нужно думать только о попадании в цель, окружающего мира не существует. Ты уже всё обдумал, пришел к верному выводу и принял решение. Назад пути нет.

Я подошел к дверям его апартаментов.

Это финишная прямая.

Это последняя дверь, которую мне осталось взломать, последний рубеж, за которым я стану… человеком? Да, ты так и сказал мне – «человеком». Я помню все твои слова. Помню все уроки. Сейчас ты примешь у меня финальный экзамен. Возможно даже, ты будешь мной гордиться. Сука.

Я открыл дверь. Негромкий скрип. Тишина-темнота.

Это была его гостиная, спальня располагалась за еще одной дверью.

Кажется, мой план – дерьмо!

Я пошел с рогаткой на опасного зверя, в его же лес. И теперь забрался в самое логово, надеясь застать его спящим и беспомощным и… прикончить его?

Мой план – абсолютный идиотизм.

…Но он сработает.

Я прошел в другую комнату.

Вот он.

Спит, падла.

Спит так, будто ему не сотня лет и его не тянет вставать засветло, как пристало старикам, чтобы пожить чуток дольше. Спит так, будто он забыл о своей заботе о судьбе мира. Будто он не организатор убийств во имя хрен знает чего.

Я подкрался к его кровати. Но, видимо, недостаточно тихо. Скрипучие же здесь полы. Не следил Алик за своим отелем.

– Что?.. Кто здесь? – проснулся Венгров.

Адекватного ответа у меня для него не было.

– Ты?! – задыхаясь, он дернулся рукой к прикроватному столику, к какому-то прибору.

И сразу получил отрепетированный удар в челюсть от недовольного слушателя его теорий.

Он отрубился. Изящно рухнул головой на подушку. Это было красиво.

Я посмотрел на прибор: должно быть, это тревожная кнопка. Взглянул осторожно в окно, прислушался к дверям. Всё тихо и спокойно.

Нужно торопиться.

Я раскрыл сумку.

Мой новый мир будет построен на руинах этого. Мой новый путь начнется отсюда. Моя новая жизнь зародится вместе с его последним вздохом.

Мысли неслись градом. Но я словно видел каждую градинку, со всех сторон, и каждая была на своем месте. Это как замедленная съемка дождя. А все мириады капель поглощаются огромным безмятежным морем. И море это – я.

Через минуту-две профессор очнулся и обнаружил, что его рот в несколько мотков заклеен липкой лентой. Ею также завязаны его руки и ноги.

Дикий страх на его лице. Да, пожалуй, мне это нравится.

Вот так ты должен был выглядеть всегда, а не с пафосным видом расхаживать перед интеллигентами из своей вечерней школы.

Венгров беспомощно ерзал по своей кровати. Он пытался мычать, хлопал глазами и смотрел, как я разливаю по его комнате жидкость из канистры. И замычал сильнее, когда понял, почему он такой влажный и пахнет бензином.

Я же, вместо того чтобы ускориться, видя, что он наблюдает, стал поливать спальню медленнее, будто ухаживал за цветочным садом. Ведь в этот момент у нас возникла ментальная связь. Мы понимали друг друга, мы как бы общались. Эти секунды вдруг стали важны для меня. Я чувствовал власть. И даже не просто власть паука над запутавшейся в сетях мухой – падальной мухой! – а могущество иного рода. Господство над скрытым от обычных людей миром.

Венгров заскулил громче. Жалобно.

– Нет, я не открою тебе рот, – говорил я, орошая комнату. – Мне неинтересно, что ты скажешь. Я уже всё слышал. Теперь буду говорить я. Потому что мне надоела ваша болтовня, и твоя, и… Я убил ее. Ты, наверное, не знал. А может, и знал. Может, она явилась к тебе во время медитации и рассказала, что я сбросил ее с балкона. В общем-то, всё как ты и просил. А если нет, расскажет, когда вы встретитесь там, во Вселенной. Я тоже приду к вам в свой час – через триста лет.

Он пыхтел, слушая мой голос.

– Я сначала предположил, что ты просишь сразу двоих убить друг друга, впаривая обоим схему с жертвой и проводником, и ждешь, когда это сделает кто-то из них, причем неважно кто. Но потом понял, что Полина знала, что ты мне навязал легенду о проводнике, а я такого о ней не знал, меня ты об этом не предупредил, она знала больше меня. Значит, меня ты выбрал осознанно. Что ж, это даже немного льстит. Видно, я и вправду хорош. Но у меня остался к тебе один вопрос… Как, по-твоему, похоже это на первый день остатка твоей жизни?

Из-за темноты я не мог увидеть всей палитры его эмоций. Но был уверен, что представляю себе всё достаточно точно.

Чего задергался, профи? Вопрос-то был риторический.

– Ты не поверишь, – я посмотрел на него, – но баланс нарушился. Я ведь жив – значит, точно нарушился. Не переживай, мы всё поправим. Сейчас мы дадим такой смачный сигнал во Вселенную. И я тебя, сука, провожу.

Мычи – не мычи, ты находишься в той версии развития будущего, в которой сегодня умрешь. Другие версии отсохли, как рукава реки. Реки, уже рвущейся вниз водопадом в озеро вечного успокоения.

– Нет, это не прыжок без парашюта, как ты любишь, – я вылил всё до капли. – Но тут – я художник.

Я отбросил пустую канистру и подошел к выходу из спальни. Медленно, как в старых боевиках, вытащил из кармана зажигалку и щелкнул ею, слегка рассеяв темноту золотистым сиянием.

Свет резью пронзил мои глаза.

Я вдруг вспомнил о Полине. Не о той, которая пыталась меня убить. О другой. Которую я любил.

Она улыбалась мне. Смеялась. Говорила что-то. Шептала. Целовала мои уши, мое лицо, мои губы, вылизывала мое тело. Отдавалась мне. Поглощала меня. Смотрела на меня. И падала, падала, падала. В пустоту. Унося с собой всю мою иллюзорную, наркотическую галактику в бездонную, всепожирающую тьму.

Пшик – и портал в тот мир закрыт навсегда.

Остался ли я здесь? Или упал вместе с ней? Или я раздвоился, отпустив того себя, чтобы не чувствовать боль, и стал наконец свободным?

Я знаю, кто я. Я больше не затерявшаяся на просторах то спокойного, то бушующего океана одинокая рыбацкая лодка. Я и есть океан.

Мой взгляд отлип от свечения зажигалки и сфокусировался на лице Венгрова, измученном, изуродованном страхом лице.

Я произнес:

– Представь, что ты на луне.

И бросил дрожащий огонек на этого больного урода.

Точка невозврата.

Я не стал ждать, пока вспыхнет пламя, и что есть сил бросился из комнаты. Буду уходить тем же путем.

Стены мгновенно озарились желтым отсветом. Позади зашумел прожорливый огонь.

Я не слышал профессора, ни стоны, ни крики до меня не доходили. Хотя я представлял, что его воплями будет залит весь дом.

Вдруг заревела пожарная сигнализация. Это хорошо – вдруг я ошибся и в доме еще кто-то есть. Зато в особняке нет системы автоматического пожаротушения, профессору это всё равно бы не помогло, он был очагом.

Рванул на лестницу. Четвертый этаж, третий…

Услышал шум и топот внизу. Это поднимались охранники. Они кричали что-то неразборчивое: то ли просто переговаривались между собой, то ли звали профессора.

Я отступил. Выскочил в коридор. Заметят же здесь!

Передо мной блеснули знакомые цифры «33». Это дверь номера, где я был с Полиной. Я даже не стал пробовать дергать ручку, сразу шарахнул ногой – и убежище распахнулось. Скользнул внутрь. Захлопнул дверь.

Я оказался там, где когда-то был счастлив. Где нашел что искал. Где любил. Страстно любил Полину. Хотя… кто только здесь ее не сношал. Тьфу.

Звуки утихли. Я резво выскочил из номера и вновь помчал по лестнице.

Второй этаж, первый.

Покидая лестницу, я видел, как вверху уже светилось. Слышал, как всё загоралось.

Я добрался до бильярдной и вылез через окно.

Во дворе тихо. Быстро перескочил через забор.

Сайонара, суки.

И побежал скрываемый деревьями, не выходя на дорогу. Удалился метров на сто, может, больше. Наконец оглянулся.

Сквозь решетку забора было видно, как два охранника выскочили из парадного входа. Один наговаривал что-то в мобильник, а другой, держась за голову, смотрел на здание.

Значительная часть особняка – почти половина – была в огне.

Это горел прежний я. Горели нити,из которых сплеталась моя душа на протяжении 30 лет. Горели мои слабости, страхи, сомнения. Нет, я не был тем домом, я был тем пожаром.

Отвернулся и пошел дальше, параллельно дороге. Нельзя ловить такси или попутки, это самые лучшие свидетели. Я двигался пешком максимально незаметно для кого бы то ни было.

Вскоре услышал – а затем увидел – две пожарные машины, с сиренами мчавшие в сторону особняка. Чуть позже еще несколько внедорожников пронеслись следом за ними.

Начинался рассвет. Он будто стирал во мне память о случившемся.

Я не ощущал никакого сожаления или вины. Было чувство, похожее на то, если бы я выбрал правильные шторы под обои. Будто я очистил дорогу от снега, чтобы проехать. Или я в одиночестве, без слушателей, отыграл на фортепиано изумительный концерт и удовлетворенно поклонился пустому залу.

Но зал никогда не бывает пустым, всегда слушает Вселенная. Всегда всё видит. Всегда всё знает.

35

Я топал около двух часов, примерно столько же, сколько шел в особняк, но не особенно устал. Двигался в одном ритме, не останавливаясь. И наконец вышел на знакомую улицу. Подошел к знакомому дому. И наклонился над знакомым кустом.

Я выгреб из его веток темную тряпку, развернул ее и достал оттуда свой мобильник. Пропущенных нет. Страх подсказал оставить его здесь, чтобы не отследили, что я был в особняке.

А затем я позвонил в знакомый домофон.

Она видит меня в монитор – не надо представляться.

Щелчок открывшейся двери.

Я вошел.

Мне нельзя к себе домой. Там ведь камеры, они зафиксируют, что я приперся утром.

– Эдуард Валентинович, вы в порядке?

Моя милая Диночка. Где ты берешь такие откровенные халатики?

– Ты даже не представляешь в каком.

Думаю, до этого дело не дойдет, но если вдруг и приблизится, Дина, несомненно, подтвердит, что я был с ней всю воскресную ночь. Я сейчас даже не стану ничего просить и объяснять.

Она сделала пригласительный жест и сонно улыбнулась.

– Завтракать будете?

– Буду.

Я-то ждал, что она питается только цветочной пыльцой и утренней росой, сохраняя такую форму, но она предложила омлет с ветчиной, овсяные хлопья, бананы и кофе.

Я сказал:

– Ты поедешь в офис и заберешь свои вещи.

Дина дрогнула. Она побледнела и тут же покраснела. Глаза в страхе блеснули наливающимися слезами.

– Вы… вы меня… увольняете?

Ой, какие глупости!

– Нет. Я перевожу тебя на другую работу. На работу, о которой ты меня просила.

Она немного ожила.

– Сначала ты постажируешься месяца три в «Скарабее», разберешься что и как, а потом, когда к тому времени откроется новое богемное заведение, «Сам ты Клаус», будешь там администратором.

Теперь блеск в ее глазах стал радостным.

– Правда? – Это что-то вроде «спасибо», я знаю.

– В отпуск, родителей навестить, пойдешь в любой день, когда захочешь.

Она привезла меня к дому. И это хорошо – нас запечатлели местные камеры, еще одно доказательство моего алиби. А потом уехала в офис.

Я поднялся и залез в душ.

Смывал с себя запах гари, запах страха, запах смерти.

Включил телевизор – ничего, никаких новостей о чрезвычайных происшествиях. Рано или тайна следствия?

Лада ждала меня внизу. Привезла на работу.

Я поднялся на этаж.

– Меня никто не искал?

– Нет, Эдуард Валентинович, – ответила Дина. – Вам кофе или сок?

Эх, я буду по тебе скучать.

– Мне кефир, – протянул я. Пусть выдаст свой дембельский аккорд.

И заскочил в кабинет.

Сразу врубил телик. Есть – показывают.

«…около четырех часов утра. Пожарные бригады не успели потушить огонь, уничтоживший всё здание. Погиб один человек, доктор физико-математических наук Венгров Александр Феликсович, известный ученый России. Иных пострадавших нет. Правоохранительные органы пока не обладают сведениями о лицах, совершивших поджог. На месте происшествия в настоящее время работают следователи и криминалисты, назначены десятки экспертиз…»

Звонок. Это Дина.

– Эдуард Валентинович, с вами хотят встретиться…

Я на секунду оглох: капли страха, оставшиеся где-то на донышке, включили сирену в моей голове: «Нет! Неужели меня вычислили! Не может быть. Нет!»

– …Соединить? – видимо, Дина это уже повторяла.

– Что? – выдохнул я.

– Я говорю, звонят из журнала, соединить?

Из журнала? Ведь не бывает глянцевых журналов о криминале.

– Да.

– Доброе утро, – услышал я любезный женский голос.

Это была главный редактор журнала «Кардинал». Она сказала, что они хотят меня представить в качестве «Человека эпохи», конечно, если я соглашусь.

Наверное, это соловьевское завещание.

Я ответил, что мне это интересно.

Дина приоткрыла дверь.

– Ваш кефир, – поставила стакан на мягкую подставку.

Моя милая Диночка.

Я встал с кресла и тепло ее обнял.

– Поезжай, тебя уже ждут. Я буду часто звонить и узнавать, как твои дела.

Она трогательно обняла меня, поцеловала в щеку, тоскливо улыбнулась и ушла.

Я взял стакан, подошел к окну и неспешно выпил всё, разглядывая разгорающееся в городе лето.

Стук в дверь.

Это Лада. Улыбалась так, словно ей смешно.

Она помахала мобильником:

– Вы написали, чтобы я поднялась.

– Я бросил пить, – сказал я. – Поэтому больше не нуждаюсь в водителе.

Тут ее затейливая улыбка испарилась.

– Но только что освободилось место моей помощницы по всем вопросам, зарплата та же. Ты можешь позвонить маме, папе, близким и посоветоваться. Только звони сейчас, я подожду.

Снова широченная улыбка озарила ее необыкновенно привлекательное лицо.

– Когда приступать?

– Ты как-то загадочно улыбаешься.

Лада подошла.

– У вас усы, – сказала она, провела пальцем по моей верхней губе, собрав остатки кефира, и засунула его себе в рот.

Нет, нет, нельзя. Я полгода продержался с Диной и всё это время получал огромное наслаждение от ее нетронутой красоты. А потом и от тронутой.

Нет, надо отсрочить… Переспим, когда… когда…

– Снимай т…

Сняла молниеносно.

Я взял ее за кисти и упер их в подоконник.

Прекрасный вид из окна. Потрясающий теплый воздух. Это мой самый любимый город на планете.


Конец.


Антон Кара, 2019

albumkara@yandex.ru

www.instagram.com/albumkara

www.vk.com/albumkara


Друзья, прошу Вас оставить отзыв о книге на площадке:

litres.ru/anton-kara-18228961/universarium/


Спасибо!


Оглавление

  • 1
  • 2
  • 3
  • 4
  • 5
  • 6
  • 7
  • 8
  • 9
  • 10
  • 11
  • 12
  • 13
  • 14
  • 15
  • 16
  • 17
  • 18
  • 19
  • 20
  • 21
  • 22
  • 23
  • 24
  • 25
  • 26
  • 27
  • 28
  • 29
  • 30
  • 31
  • 32
  • 33
  • 34
  • 35