Бронзовая собака [Анна Юрьевна Щукина] (fb2) читать онлайн

Новая жизнь на старом месте

Литвинов стоял у окна и смотрел сквозь давно немытое стекло. Там, на школьном дворе его дочь Дашка сосредоточенно натягивала невесть откуда взявшиеся ролики. Рядом с ней на корточках сидела одна из подружек, ещё несколько девчонок шныряли по школьному двору. Им было весело. Теплый сухой осенний день ронял на детей красно-рыжие с зелёными прожилками листья клёна, растущего у школьных ворот.

Словно кленовый листок, бесшумная и рыжая приблизилась к Литвинову Рита. Прижалась грудью к его спине, скрестила свои тонкие запястья на выпирающем животе мужчины. Хмыкнула. Литвинов, конечно, знал, что живот его не украшает. Но до настоящего момента знание это абсолютно его не беспокоило. Мало у кого из знакомых и сослуживцев Литвинова в сорок лет не было живота. Жена его живот уже не замечала. За прожитые совместно пятнадцать лет она научилась воспринимать мужа комплексно – и живот, и привычки, и характер, материальное положение, наконец – всё вместе. Было похоже, что эта совокупность жену вполне устраивала. То, что думали о его животе мимолётные подруги, Литвинова не интересовало – те женщины не искали в нём мужской привлекательности, их интересовали только деньги.

А теперь Литвинов постарался втянуть живот, ведь Рита – женщина особенная. Для неё до прошлой субботы он был восемнадцатилетним пацаном, гибким и сильным – мастером спорта по фехтованию – надеждой юношеской сборной Спартак Мособласть. Они расстались почти сразу по окончании школы и встретились снова меньше недели назад. Двадцать два года испарились, как по мановению волшебной палочки, а живот появился. И дочка девятилетняя – весёлая и смышленая модница Дашка – тоже появилась.

Рита поцеловала Литвинова в коротко стриженный пепельный затылок. Он резко повернулся, прижал вскрикнувшую от неожиданности Риту к своему втянутому животу. Подумал: « Вот уж кто мало изменился за минувшие годы». Её тело осталось и стройным, и гибким, и спорт она не бросила, хотя никакие спортивные надежды на неё тоже больше не возлагались. Его бывшая одноклассница – рыжеволосая и зеленоглазая Ритка – работала учителем физкультуры в школе.

– Рит, мне правда надо… при других обстоятельствах…, но там Дашка ждёт. Давай сходим куда-нибудь… потом? – тихо сказал Литвинов.

– Да, да, Игорь, я понимаю, – Рита посмотрела в окно. – Вот эта девочка, там, в голубом берете… я её где-то видела. Сейчас вспомню, где.

– Не напрягайся, не видела. Это Дашка моя, – ответил Литвинов.

Дашка уже встала на ролики, держась одной рукой за спинку лавочки, а другой за локоть подруги. Девочка была одета в голубое пальто колокольчиком с круглым воротничком, подвязанным синим бантом. Край плиссированной юбки в сине-зелёную клетку тонкой линией отделял голубизну подола от голубизны колготок. На голове, поверх прямых русых волос, красовался берет в тон пальто.

– Какая хорошенькая! Я точно её видела, в этом голубеньком всём, поэтому и запомнила. Слушай, она же на роликах катается, вот и пусть веселится. Можно не спешить. Давай всё же чаю выпьем, раз решили, а то как-то не до чая было, – улыбнулась Рита.

– Насколько я знаю, она кататься не умеет, – сказал Литвинов, надевая пиджак, что-то тревожное прилипло на дальней границе сознания. – Надо идти.

– Много ты знаешь, кто чего умеет, – усмехнулась Рита, застёгивая пуговицы на блузке.

– Ну, уж о дочери я всё, Слава Богу, знаю. Возраст пока не для тайн. Хорошая девчонка такая растёт, умная и активная очень. Но, знаешь, довольно послушная.

– Не то, что мой племянничек. Оболтус, если не сказать хуже, – вздохнула Рита.

– Это уж точно, – согласился Литвинов.

– Это, Игорёк, вина моя. Моя вина, что он такой, – тихо сказала Рита.

– Ради Бога, Рита, прекрати, не надо. Ты не виновата в том, что его родители погибли.

– Не надо меня успокаивать. Я знаю, в чём виновата. И ты знаешь, в чём я виновата. Это исправить нельзя. Я должна была как-то перетерпеть, не сдаваться. Взяла из детдома, а через полгода, – Рита вздохнула, – обратно привезла. Ему всего пять лет было, когда я… я его предала. Вот поэтому он такой и вырос. Витька мне всю душу тогда вынул из-за племянника. Получается, я его на Витьку променяла.

– Ага, шило на мыло, – вздохнул Литвинов, а сам подумал, что не одного только племянника на охламона Витьку променяла Рита.

– А тебе – огромное человеческое спасибо за то, что помог ему права вернуть. Очень меня выручил.

– Ладно, поблагодарила уже. Человеческое тебе пожалуйста. Но, Ритусь, ты ведь не из-за этого со мной теперь? – осторожно спросил Литвинов. Было бы очень противно, если бы это краткое страстное возвращение в юность оказалось просто формой оплаты за помощь, абсолютно с его стороны бескорыстную.

– Ты почему меня сейчас обидеть хочешь? Не надо так. Ты же знаешь, я не хотела, чтобы мы… Конечно, я тебя хотела, но я себе сказала, что нельзя. Видишь, как бывает, – тихо ответила Рита. – Мы предполагаем что-то, а вышло, что встретились и… Я и не думала, что здесь тебя встречу. Я же на пятнадцать минут заскочила бумаги отдать. Это случайно всё вышло, никакая благодарность тут ни при чём. И ты это знаешь.

Он знал. Ему очень хотелось верить, что он это знает.

*****

В прошлую субботу Литвинов пришёл на вечер встреч одноклассников. За последние десять лет это была третья встреча совсем не дружного в школьные годы класса. Большинство одноклассников так и остались жить в родном подмосковном городе, некоторые перебрались в Москву, кое-кто обосновался за границей. Были и те, кто сгинул навсегда, не сумев преодолеть соблазны и опасности девяностых. Рита на предыдущих встречах не появлялась. О ней было известно то, что сразу после школы она вышла замуж за одноклассника Виктора и переехала в Москву. Потом её сестра с мужем и матерью погибли в аварии. С Виктором Рита разошлась, тот ненадолго вернулся в город, а потом снова уехал.

На встречу в прошлую субботу Рита пришла, хоть и опоздала. С румяными от спешки щеками – стремительная и задорная – она забежала в зал ресторана, когда все уже собрались. Она освободилась от плаща, и посмотрела на весёлую компанию сорокалетних одноклассников, испытав что-то вроде раздвоения сознания. Стоило ей узнать присутствующих, что было не сложно сделать даже после двадцати с лишним лет разлуки, и перед внутренним взором всплывали лица семнадцатилетних юношей и девушек. В то же самое время глаза безжалостно отображали совсем другую картину, порождая краткий диссонанс…

Потом все сидели за длинным столом. Много разговаривали, пили, бегали курить на улицу, выкрикивали тосты, танцевали под песни группы АББА в соседнем зале.

Уставшая, раскрасневшаяся от танцев Рита вернулась к столу и подсела к Литвинову. До этого момента они и парой слов не перекинулись. Рита была нарасхват.

– Ну как ты поживаешь? Девчонки говорят, что ты начальник в ГАИ, или как там теперь называется? Семья как? – спросила Рита, – Водички налей, запыхалась.

– В некотором роде начальник, – усмехнулся Литвинов, наливая воду. – Женат, дочь есть. Нормально всё, в основном. Ты как?

– А я c Витькой развелась, потом ещё кое с кем развелась. Детей нет. Племянник вот есть. Взрослый уже, двадцать лет. Теперь обратно приехала жить. Меня в шестую школу позвали, тренировать. Через понедельник приступаю, – отчиталась Рита.

– Здорово, у меня в шестой дочь учится. Хорошая школа.

– А давай, Игорек, за мою новую жизнь на старом месте выпьем, – предложила уже немного захмелевшая Рита.

Литвинов налил в её бокал вина, а сам взялся за стакан с водой.

– Не пью я, Ритусь. Завязал.

– А чего так? – спросила Рита.

– Были причины, – вздохнул Литвинов. – Весомые.

– Господи, Игорёк, я же тобой горжусь. Витька ведь, ну ты знаешь, наверное, так не смог завязать. А ты мой герой. Я не шучу, – Рита одобрительно и серьёзно покачала головой. – Ты мужик, Игорь. С этого дня я в тебя почти влюбилась.

– А я тебя давно люблю. Все эти годы… люблю, ты моя первая любовь, – серьёзно сказал Литвинов. Рита удивлённо посмотрела на него и замолчала. Навеселе была она, а язык, почему-то, развязался у него. Но он не смог не сказать, не смог удержаться. Она была так близко. Манил мандариновый запах её духов, разбуженный разгорячённым телом. Грудь под глубоким треугольным вырезом вздымалась в десятке сантиметров от его руки, рыжие волосы растрепались, а глаза блестели.

– Знаешь что, пойдём танцевать, – Литвинов вытащил Риту из-за стола и повёл в темноту, озаряемую вспышками цветомузыки. Эти яркие всполохи запутывали, сбивали с толку, уводили в призрачный мир звуков. Они танцевали под знакомую медленную мелодию. Оба молчали. Рита была обескуражена – как она умудрилась совсем не замечать чувства Игоря тогда, в юности? Она не то, что чувства, она и самого Игоря практически не замечала, с трудом сейчас его имя вспомнила. Слишком тогда была занята Витькой.

Литвинов прижимал её тело к своему и вдыхал запах её волос и духов. Ощущал, как её грудь уткнулась в его грудную клетку. Сквозь тонкую ткань рубашки он чувствовал, какая она разгорячённая. Он слышал, как часто она задышала, и заметил, как напряглась её ягодица под его ладонью. Она подняла на него блестящие глаза. Он принял её взгляд в свой. Они долго смотрели друг на друга, словно и не было этих двадцати двух лет, не было Витьки, не было семьи, не было других людей, глупых решений, бессмысленных действий и постыдных поступков. Потом он, сквозь волны запахов духов, вина, горячего тела и сожалений о несбывшемся, её поцеловал.

Музыка кончилась, они вернулись за стол. Выпили. Он – воду, она – вино.

– Что же ты молчал тогда, почему меня у Витьки не отнял, морду бы ему набил, что ли? И не было бы всего этого, – тихо проговорила Рита.

– Поехали отсюда, побудем вдвоём, – так же тихо предложил Литвинов, хотя где-то на дне сознания здравый смысл подсказывал ему, что лучше бы этого не делать, что не стоит прошлое ворошить.

Рита молчала. Она печально улыбалась пустому бокалу из-под вина, подперев правой рукой щёку.

– Было бы здорово, но знаешь, наверное, лучше не надо. Любовниц у тебя будет ещё много, даже жёны ещё могут быть, а первая любовь всегда единственная и другой не будет. И это я – твоя Первая любовь, – сказала, словно почесала за ушком свою гордость, Рита. – Пусть так и останется.

Домой она уехала одна на такси. Рита действительно была уверена, что всё отрезала. Очень гордилась собой, потому что не поддалась на минутную слабость, потому что так красиво смогла сформулировать свой отказ, потому что не обидела хорошего человека. Вот как правильно начинается её новая жизнь на старом месте…

*****

Они встретились в школе через несколько дней. Совершенно случайно. Она принесла какие-то бумаги в отдел кадров. Он привёз коробку, которую всучила ему жена – активистка родительского комитета. Потом он собирался отвести дочь в торговый центр, чтобы вместе выбрать жене подарок на День рожденья. Обычно школьными делами дочери Литвинов не занимался, поэтому с непривычки перепутал время.

Он приехал на полчаса раньше, чем нужно было для того, чтобы забрать дочь. Но как раз вовремя, чтобы встретить Риту в школьном коридоре.

– Игорёк, привет, здорово, что я тебя встретила. Хотела тебя поблагодарить. У оболтуса права не забрали. Спасибо. А то он, бедный, извёлся весь и меня достал.

Литвинов промолчал, он выполнил просьбу Риты – не мог не выполнить. Через пару дней после Вечера встреч она позвонила. Просила за племянника дрожащим голосом, почти плакала. Племянник Риты был парень наглый. Ездил на купленной тётей в кредит машине грубо: хамил и постоянно превышал скорость. За это и должен был лишиться прав. Сам Литвинов понимал, что это было бы правильно и даже необходимо. Понимала это и Рита. Однако, не вытерпев истерик племянника – он без машины не может; электричка это «отстой»; он вообще на учёбу «забьёт», если у него машины не будет (и всё в том же духе) – Рита дрогнула и позвонила Игорю. Лишение заменили очередным штрафом.

– Ты за дочкой приехал? Что за коробка? – спросила Рита.

– Да там, для внеклассных занятий чего-то. Не знаю, это родительский комитет, жена просила сюда привезти. И Дашку забрать надо, но рановато приехал. А ты уже приступила?

– Нет, с понедельника выхожу.

– Слушай, мне тут завуч сказала коробку эту, и пакет вот ещё всучила, в какую-то комнату отдыха охраны или охраны отдыха, короче что-то в этом роде, отнести. Ключи вот дала. Ты знаешь, где эта комната? – спросил Литвинов.

– Примерно догадываюсь, меня уже со школой познакомили. Пойдем, поищем вместе, – предложила Рита.

Комната довольно быстро нашлась. В ней был диван, шкафы, пара стульев, какие-то плакаты на стенах, школьная парта с электрическим чайником и баночки с чаем и растворимым кофе. Литвинов пристроил коробку и пакет на стул.

– Хочешь, чайку попьём, пока ждёшь? Здесь всё есть, даже печенье, – предложила Рита.

– А что давай, времени-то полно. Подвезти тебя, когда Дашку заберу?

– Не надо. Сейчас, ну как сейчас… скоро, Оболтус с Галей приедут. Они и подвезут.

– Что деньги на бензин закончились? – не удержался Литвинов. Рита вздохнула. – Что за Галя?

– Подружка его, с детства знакомы. Хорошая девчонка, из приличной семьи. Она на него хорошо влияет, может за ум возьмётся? Пора уже, – сказала Рита. – Непонятно, что она в нём нашла?

– А что ты в Витьке нашла? Пойми вас баб.

Рита вздохнула, глядя сквозь окно на пустой школьный двор в красных пятнах от упавших кленовых листьев. Литвинов тоже подошёл к окну. В палисаднике копошились с чириканьем воробьи, рядом на дорожке топтались голуби. Вдруг Игорь почувствовал, как Ритина голова с аккуратно забранными в хвост рыжими волосами уткнулась ему в плечо, а рука приобняла его за талию. Он стиснул кисть её другой руки и начал целовать запястье.

*****

И вот теперь Литвинов снова стоял у окна, стараясь не думать о том, что произошло между ними. Он наблюдал, как его дочь, похожая на куклу из витрины дорого детского магазина, делает неуклюжие шаги на чужих роликах. Эта картина рождала смутное беспокойство в его душе.

Вдруг Дашка, оттолкнувшись от плеча подружки, заскользила под уклон в сторону открытых ворот школьной ограды.

Девочка, неуверенно перебирая ногами, довольно быстро выкатилась из ворот и скрылась за стволом клёна и кустарником. Было очевидно, что её скорость должна возрасти ещё из-за наклона дороги. Справиться с ней она вряд ли сумеет.

Беспокойство переросло в испуг. У мужчины похолодело внутри, сердце сжалось, выпрыгнуло из груди и застучало в висках: “Какого чёрта открыты ворота?!”

Параллельно забору шёл проезд. Фактически, он располагался внутри территории двора соседнего жилого дома. Вёл он на небольшую парковку. Обычно никто быстро здесь не ездил, но… Забыв обо всём, Игорь одним прыжком выскочил из комнаты.

И тут Рита вспомнила. Вспомнила, где видела девочку в голубом пальто колокольчиком. Это было во сне. Странный сон приснился ей сразу после Вечера встреч одноклассников. Во сне не было ни четкости, ни определённости. Место действия и время смешались, подхваченные с палитры реальности кистью творца сновидений. Девочка в голубом и Ритин племянник (такой, каким он был тогда, когда Рита усыновила его, а потом от него отказалась), пятилетний забавный мальчишка, весело кружились взявшись за руки. Дети парили над ковром из кровавых кленовых листьев, который вдруг превратился в бешено вращающуюся воронку, начавшую затягивать ничего не подозревающих детей…

Рита вскочила с дивана и побежала за Игорем.

Резкий визг тормозов и крики перепуганных детей они услышали уже в коридоре школы. Потом был гулкий удар и ещё какой-то шум.

Игорь ни о чём думать не мог. Он был словно пуля, выпущенная, чтобы попасть в цель. Эта цель была там, где скрылась за деревом Дашка. Вне этой точки ничего сейчас не существовало.

Рита отстала от Игоря. Ей было очень страшно и очень жаль. Ей хотелось вернуть тот момент, когда она положила свою голову ему на плечо, хотелось вместо этого выпихнуть его из треклятой комнаты или вообще не встречать его в коридоре. Хотелось прийти в школу в другой день. Она же точно знала, что нельзя поддаваться соблазну, знала и не устояла!

Игорь выскочил через всё ещё открытые ворота. Он увидел перевёрнутый «Дастер» посередине проезда, колёса ещё крутились, из машины доносились крики. Вокруг стояли перепуганные дети. Побросав свои тачки с листьями, к машине бежали уборщики. Дашка!!!

Дашка сидела метрах в трёх от машины на газоне. Она не плакала, она смотрела, вытаращив глаза, её била крупная дрожь. Колготки порвались, пальто было в грязи. Но главное… главное… Дашка была жива. Она совсем не пострадала, только испугалась. Игорь схватил дочь в охапку, поднял. Потом, не имея сил стоять на подкашивающихся ногах, сел прямо на пожухлую траву, покрытую красными листьями. Посадил ребёнка себе на колени и, обхватив обеими руками, крепко прижал.

Рита подбежала к машине. «Дастер» врезался в угол теплопункта, находившегося левее школьных ворот, на противоположной стороне проезда, и перевернулся. Там дальше по ходу движения была только парковка и больше ничего. Никто в здравом уме не стал бы нестись здесь, мимо школы, с такой скоростью. Никто, кроме племянника Риты. Это и был он.

Рита схватилась за пассажирскую дверь. Из салона автомобиля доносились крики Гали. Дверь не поддавалась. Рита потянула за ручку, что есть силы, упираясь в асфальт ногами. Ей удалось отвоевать сантиметров пять. В образовавшуюся щель Рита закричала, чтобы Галя не дёргалась, что ей сейчас помогут.

– Рита, Риточка, это… это не он, это я руль выкрутила, когда девочку увидела, и мы врезались. Вы Лёшку не ругайте, он не виноват. Это не он, а я…, – скулила внутри салона машины Галя, – я папе скажу, он отремонтирует. Лёшку не ругайте, пожалуйста.

– Галь помолчи. Ничего у тебя не болит? Руки, ноги чувствуешь? Кровь идёт?

– Я отстегнуться не могу. Болит затылок, крови нету, – сказала Галя, – Лёшка, как он? Он молчит.

Рита обежала машину, рухнула на колени и стала всматриваться в стекло водительской двери. Лёша лежал внизу, положение его головы показалось Рите неестественным, парень не двигался и не стонал. Ремнём безопасности он обычно не пристёгивался.

*****

– Маргарита Алексеевна, мы понимаем вашу ситуацию, – со вздохом сказала пожилая директриса школы, покачивая головой. – Когда уходят молодые, с этим сложно смириться, но…

Рита, не отводя глаз от букета из красных кленовых листьев, стоявшего в прозрачной вазе на огромном столе директрисы, отрывисто кивнула. Выглядела Рита плохо – лицо опухло от слёз, волосы утратили свой солнечный оттенок и пожухли, как скошенная трава, одета она была в мятый спортивный костюм. Директриса подумала, что могла бы и не узнать её, если бы вдруг встретила на улице, так сильно Маргарита Алексеевна изменилась, а ведь со смерти её племянника прошло лишь два дня.

– Послушайте, не надо так сразу всё рвать. Увольняться. Вас нам рекомендовали, вы наша землячка. Мы следили за вашими успехами в спорте, – директрисе очень хотелось подбодрить Риту. Её такое явное страдание вызывало сочувствие.

– Мы дадим вам время прийти в себя. Две недели или даже месяц, – продолжала директриса. – Понимаем, что он был вам, как сын. Но это судьба. Несчастный случай. Никто не виноват. Школа даже может помочь вам с похоронами.

– Не надо, я похороню его сама. Не здесь, – тихо сказала Рита, прикусив нижнюю губу. – Виновата я.

– Да что же вы говорите такое!? – всплеснула руками директриса. – Это стечение обстоятельств, и только…

– Это из-за меня, – упрямо повторила Рита, подняла красные опухшие от слёз глаза на директрису. – Я ошиблась. Мне не стоило, – Рита на секунду задумалась, – возвращаться.

Директриса нехотя поставила подпись на бумаге и протянула белый листок, ставший теперь документом, Рите. Строчки расплывались перед её остановившимся взглядом. Пульсирующий белизной лист показался Рите флагом капитуляции – она проиграла бой за свою новую жизнь на старом месте. Проиграв его, должна была отступить – возвратиться навсегда в прежнюю, когда-то надоевшую, а теперь ставшую её единственным прибежищем, жизнь. Должна была полностью выплатить судьбе контрибуцию за допущенные ошибки.

******************************************************************

Братство вязаных оленей

Едва только Борис шагнул из лифта в просторный коридор, он услышал крики и шум, доносящиеся из-за двери, в которую он собирался зайти.

– Опять этот прыщ французский буянит.

Борис надавил на ручку двери, та, вопреки обыкновению, не открылась. Пришлось постучать. Защёлкал замок под пальчиками молоденькой секретарши Леночки, вопли из приёмной переместились в кабинет со стеклянной, но непрозрачной дверью. Громкость звука она практически не снижала, однако увидеть, что происходит внутри, сквозь неё было нельзя.

– Привет, Елена Премудрая, чего заперлись-то, этот к рукоприкладству перешёл что ли? – Борис махнул головой в сторону стеклянной двери.

– Ага, точно, перешёл. Степлером в стенку. У него неприязнь какая-то к ним. Как схватит степлер и сразу в стенку. Там видишь черточки в углу, это всё от них, от степлеров, – ответила Леночка, помахивая рукой с растопыренными пальцами, на них сверкал свеженанесенный лак. – Башка от его воплей уже раскалывается. Скорей бы в свой Пари-и-и обратно свалил. Но до Нового года нам от него не отделаться. А потом они со Светланой Аркадьевной уезжают какие-то новые фабрики смотреть.

– А чего он орёт-то?

– Документов что ли не хватает каких-то. Я не знаю, он на Светлану Аркадьевну орёт. Он когда орёт, я его французский не понимаю. Да и не желаю понимать, мне не за то платят, чтобы я его психоз выслушивала. И платят, вообще-то, копейки, – заявила Леночка, продолжая дуть на ещё не высохший лак на ногтях.

– А за что тебе платят, солнышко? – поинтересовался Борис с ехидной улыбкой.

– Ну, на звонки отвечаю, бумажки вон… копошу, – тут до неё дошёл смысл его улыбочки. – Данутебя! Нужен мне этот плейшнер? Он, вообще, не по женской части, по-моему, – девушка скривила пухлые губы, накрашенные розовой помадой.

– А цветочки-то шикарные принёс, – Борис кивнул в сторону вазы с букетом алых роз на большом овальном столе для переговоров в центре помещения. – А говоришь начальник плохой.

– Я не говорю, что Николя плохой, я говорю, что он психованный. Он мне, кстати, не начальник, а начальник у меня Светлана Аркадьевна, – пояснила Леночка, одернув леопардовой расцветки кофточку с глубоким декольте, отороченным чёрным кружевом. – Пришел, положил тут цветочки эти и давай орать. Слова спокойно не сказал. Сказал, вообще-то… только я не поняла что. А он как пошёл орать, так и не затыкается.

– Как это ты не поняла, а французский твой? Ты же, вроде, в «совершенстве»? – уточнил Борис.

– Не надо намёков, у Николя просто произношение какое-то нечёткое. Он слова плохо выговаривает, – насупилась Леночка.

– А это, солнышко, потому что он француз, – с серьёзным видом сообщил Борис.

– Данутебя! А ты чего пришёл-то? – спросила Леночка.

Борис был давним и проверенным клиентом. Он начал работать с представительством французских марок одежды, ещё до того как в нём появились и Леночка, и сам нервный Николя.

– К Светлане вопрос имею. А этот закругляться, по-моему, не собирается? Глотка, блин, лужённая. Знаешь что, пойду-ка поздороваюсь с ним, – сказал Борис.

Он резко открыл стеклянную дверь в кабинет. Посередине комнаты возвышался элегантно одетый, но встрёпанный, словно с похмелья, француз. Ему было за сорок, вокруг пока ещё неочевидной лысины вились, спускаясь на плечи, длинные пряди чёрных с проседью волос. Увидев Бориса, француз прикрыл свой распахнутый рот и аккуратно поставил красный степлер на ближайший стол.

– Привет, извиняюсь, что производственный процесс прерываю, – поздоровался Борис.

– Бон жур. Коме со ва? – француз озарился застенчивой полуулыбкой.

– Сова, сова. Светлана Аркадьевна, а степлеров у вас ещё много осталось?

– Это наш клиент Борис. Помнишь, Николя, мы на прошлой неделе у него в магазине были. Он интересуется как твои дела? – Светлана – симпатичная невысокая брюнетка с короткой стрижкой – вольно перевела слова Бориса французу.

– О! Ко-ро-шоу! – ответил Николя, и поднял вверх большой палец, продолжая застенчиво улыбаться.

Полгода назад Николя приобрёл это московское представительство со всем его содержимым у парижских друзей за условный один франк. Тридцатипятилетнюю Светлану – директора представительства – наняли прежние хозяева, а двух эффектных длинноногих блондинок Леночку и Оксану выбрал он сам, проведя пару десятков бестолковых собеседований.

До этого француз пытался наладить бизнес по продаже дамского нижнего белья в Питере. Бизнес почти сразу не задался. Но всё же успел научить француза ни при каких обстоятельствах не орать на коренастых коротко стриженых мужчин в кожаной одежде. А именно так и выглядел сегодня Борис. Француз продолжал стоять, держа большой палец вверх и блаженно улыбаясь.

– Борис, улыбнись хоть. Ты его пугаешь. У него и так нервный тик. Он реально боится, что эти из Питра сюда припрутся за ним. Полчемодана транквилизаторов носит и горстями ест, – сказала Светлана.

– Не сильно его успокаивают транквилизаторы эти. Может, я помогу ему успокоиться? – предложил Борис, и внимательно посмотрел на Николя.

– Не прав ты, Борис. С нами действительно с ума сойти можно, – вздохнула Светлана и подобрала с пола ближайший от неё степлер, Борис наклонился за ещё одним.

Стоило им отвлечься, как француз совершенно беззвучно выскользнул из комнаты. От входной двери донеслось застенчивое «А ревуар», и дверь хлопнула.

– Ну вот, слился, как всегда.

Выпроводив нервного Николя, кампания расположилась за овальным столом пить кофе из французской кофемашины.

– Свет, а зачем ты его вообще терпишь?

– Ты же знаешь, ему Франсуа представительство это продал, с условием, что он будет их марками торговать, и если хочет, другими тоже. Меня попросил остаться пока, помочь Николя. На самом деле, я сама уходить не хочу. Мне нравиться. А то, что он орёт, меня не задевает. Слышал бы ты как мой бывший орал, причём и по делу и без. Я привыкла. А этот хоть по делу орёт… преимущественно. А ты зачем приехал?

– Мои там брак нашли… вот эти вот рубашки, – Борис выложил пакет на стол. – Рукав перекручен что ли, ты сама посмотри, – ответил Борис.

– Оставь, я разберусь. Ты первый принёс. Сейчас, наверное, все потащат, – вздохнула Светлана.

– Дорогая Светланочка Аркадьевна, отпустите меня пораньше сегодня, всё равно никого не будет. Новый год на носу все подарки ищут, – заморгала фальшивыми ресницами Леночка, – ну, пожалуйста, пожалуйста.

– И когда уйти хочешь? – уточнила Светлана.

– А прям сейчас, можно? Мы там с подружкой в кино решили, и подарки всем посмотреть надо.

– Что за фильм? – уточнил Борис.

– Да там про любовь что-то, я не помню, как называется. Разницы-то нету. Знаете! Рекламу тут одну видела, там про Титаник фильм. Красотища, с Дикаприом, такой он клёвый. Его бы я посмотрела. Но фильм только после Нового года выходит. Ну, я побежала, ладненько? – задорно прочирикала Леночка.

Светлана обречённо махнула головой. Леночка впрыгнула в шубу, послала всем воздушный поцелуй, и выпорхнула из двери.

– Слушай, а зачем тебе эти трещотки нужны? Эта уже смылась. А второй, как её… Оксана, вообще почти никогда нет. Этот прыщ, что ли с ними развлекается? – спросил Роман.

– Вряд ли. Он, по-моему, женщинами не очень… Мне неприятно, когда ты его «прыщ» называешь. На самом деле, он неплохой. Он просто трусливый. Понять не могу, зачем он вообще в Россию припёрся? Он у нас неуместен, как баобаб на Колыме, – вздохнула Светлана. – Нам сотрудники нужны были. Мы расширяемся и всё такое. Выбрал вот этих двух. Почему? Не понимаю я. Ленка по-французски только молчать умеет с недовольной рожей. Но ей скажешь, что сделать нужно, а лучше написать, и она сделает. Пусть и с недовольной рожей, но сделает. А Оксана… это вообще отдельная песня. Язык она хорошо знает. Проблема в том, что ей этим языком выражать нечего. Мыслей в башке вообще нету, точнее нету тех, которые стоило бы выражать словами, тем более на иностранном языке. Зато самомнение.

– Так это же вещи связанные, если сомневаться нечем, оно и не страдает, – заметил Борис.

– Он мне говорит: увольняй их, они не годятся, а ты директор. Сам увольнять не хочет, трусит. А я просто не могу, не м-о-г-у. Ну, вот как? Они же надеются, он сам им наобещал горы золотые. А я сразу говорила, что не надо их брать, а тем более без испытательного срока. Он тогда упёрся как баран: они и всё тут. А теперь… даже не могу представить, как я их уволю. Вот ты как людей увольняешь?

– Регулярно. У меня там, в офисе, бабы такие работают серьёзные. Обоим под пятьдесят. Ты их видела. Так вот, они мне говорят эта не то делает, у этой не получается или в этом роде. Я им говорю, ну как знаете, вам, типа, виднее. Через пару дней эти, которые не то делают, ко мне «по собственному желанию» несут. А так чтобы сам… ну, было. Но там, знаешь, залёты такие бывали. Пару раз даже морды приходилось бить, но это давно уже было. Бизнес был другой. Я, лично, проблемы не вижу. Вызываешь в кабинет и увольняешь.

– А я вижу проблему. Я в жизни своей никого не увольняла. Я переводчиком всю жизнь работала. Я хороший переводчик, у меня это всегда получалось. Меня саму нанимали, меня саму увольняли. Последний раз – фирма закрылась. Франсуа вот эту работу предложил. Мне эта работа нравится, больше, чем переводчиком бегать. Но увольнения эти, – грустно проговорила Светлана и пошла к кофемашине.

Дверь распахнулась. В комнату вплыла, словно белая лебедь из народных песен, Оксана. Не теряя величия, повесила в шкаф верхнюю одежду. Обвела гордым взглядом комнату.

– Здравствуйте, – вымолвила девушка.

– Прямо к ручке припасть захотелось. Здравствуйте, Оксана. Вы озарили наш день, – сообщил ей Борис. Оксана величественно улыбнулась.

– Я кофе не буду. Кофеин очень вреден. Вы знаете? Извините, я забыла как ваше имя, – Оксана с прямой спиной, изящно опустилась на стул.

– Действительно, чего запоминать-то? Всего-то раз десять – двадцать виделись. Пойду я себе ещё чашку вреда напузырю.

– Привет, – Светлана вернулась к столу. – Объясни мне, где отчёт по инвентаризации, который Николя так хотел, что ни одного степлера в офисе не осталось, – спросила девушку Светлана.

– Согласитесь, Светлана Аркадьевна, что вот эта ситуация со степлерами, это не здоровая практика?

– А рабочие обязанности не выполнять это практика здоровая, по-твоему?

– Если вы намекаете на то, что я их не выполняю, то это истине совершенно не соответствует. Никакая инвентаризация в мои обязанности не входит, – спокойным тоном ответила Оксана.

– Да что ты! А разве я тебе не поручала? Разве ты не пообещала, что сделаешь? И уже три дня назад закончить должна была? – спросила Светлана.

– Да, это так. Но вы, Светлана Аркадьевна, на меня давили. А на мусью Николя я бы вообще в суд подала, если бы мы во Франции были. Он создаёт мне невыносимую обстановку и оскорбляет моё человеческое достоинство.

– Когда же он тебе успевает невыносимую обстановку создавать? Тебя же по полдня в офисе не бывает. Ты куда ни поедешь что-нибудь отвезти, тебя же не дождешься. Это же просто пропавшая экспедиция каждый раз, – сказала Светлана.

– Не я виновата, что вся Москва в пробках стоит. Куда ни поедешь, везде пробки. У меня, между прочим, совсем личного времени не остаётся с этой работой. У меня загранпаспорт уже несколько дней готов, а я его забрать не могу. Я постоянно бумаги вожу, с клиентами встречаюсь. Я считаю, что для такой заработной платы, я очень много работаю. Вот я сейчас в этот новый торговый центр в центре заезжала, каталоги отвозила. Я из дома, между прочим, в семь утра выехала.

– Детка, а живёшь ты где, в Калуге? – спросил Борис, вернувшись к овальному столу с новой чашкой кофе.

– Я, к вашему сведению, как вас… Борис, коренная москвичка. Я в Сокольниках живу,– гордо тряхнула Оксана завитками платиновых волос.

– Так пешком бы быстрее обернулась, – предположил Борис.

– Оксана ни пешком, ни на общественном транспорте не может. У неё нервная система очень чувствительная, – пояснила Светлана. – Послушай, Оксана, но я же тебе говорила, что инвентаризация важнее всего. Этот торговый центр только после Нового года откроется, зачем им эти каталоги сейчас?

– Светлана Аркадьевна, инвентаризацией должны кладовщики заниматься, а кладовщики в свою очередь на складе работают. А у нас склада нет. У нас комната, где остатки старых коллекций хранятся. По этим коллекциям все заказы уже сделаны. Они своё отработали. Значит, их надо просто списать и всё. Это же очевидно, что никакой инвентаризации делать не надо. Потому что это просто глупо, считать то, что можно просто списать, – снисходительно объяснила Оксана.

– Как ты себе это видишь? Списать и выбросить что ли? – спросила Светлана.

– Зачем же выбрасывать? Продать кому-нибудь или клиенту, какому-нибудь важному подарок сделать, – с умным видом пояснила Оксана.

– Ага, а учёт этих продаж и подарков как, по-твоему, без инвентаризации …, – начала выходить из себя Светлана. Борис протянул ей красный степлер, спасённый из комнаты за стеклянной дверью. И тут же из этой комнаты раздался звонок телефона, Светлана излишне резко сорвалась со своего места, чтобы ответить на него.

– Слушай, принцесса, – обратился Борис к Оксане, – по-моему, тебя тут не ценят, и ты зря тратишь своё драгоценное время на этих неблагодарных людей. Увольняйся, ей богу, тебя с руками оторвут, и французский у тебя в совершенстве и интеллект. Увольняйся.

– Ах, уважаемый Борис, вы вот всего пять минут здесь, а уже всё правильно поняли. Я иногда подаю свое резюме, то туда, то сюда. Даже на собеседования хожу, просто, чтобы быть в форме, понимаете? Так вот меня зовут приличные компании, в этом вы правы. Но как же я Светлану Аркадьевну, один на один, со всем этим бардаком оставлю. У меня, видите ли, совесть есть. Пусть у меня зарплата не очень и времени не остаётся, даже загранпаспорт забрать некогда, но я отсюда так просто не уйду, пока порядок не наведу. Не могу я уволиться. Нет! – серьёзно, с ноткой трагизма, в голосе заключила Оксана.

*****

Улыбающаяся длинноносая француженка – на голове «чистые волосы уже причёска» провела Светлану в просторный зал с наглухо задрапированными окнами в пол. Такие окна называют «французскими», эти окна были действительно французскими, поскольку вместе с залом, располагались в Париже. На полу, распространившись на всю ширь зала, красовался песчаного цвета ковёр с длинным ворсом. На ковре сидели, лежали и ползали по нему не менее десятка человек. Все они носили вязанные белые шарфы с красно-зелёным рисунком, и все кроме одного сидевшего в центре композиции месье, были без обуви.

– Доктор Пратт, это Светлана, нас Николя попросил её принять, помните? – обратилась секретарь к этому месье в начищенных лакированных ботинках. Доктор кивнул головой и растянул узкие губы в профессиональной улыбке.

– Наш выдающийся доктор Пратт, – гордо сказала секретарь. – Обувь вон там оставьте, пожалуйста. Проходите.

Светлана сняла сапоги. Подошла по пушистому ковру к месту, указанному повелевающей дланью доктора. Принялась примериваться, как бы лучше усесться. Проблема была в том, что Светлана пришла на приём к доктору Пратту в узкой юбке до колен. Не сразу, но у неё всё же получилось сесть так, чтобы натянуть юбку почти на все места, которые ей не хотелось демонстрировать окружающим её незнакомым людям.

Присутствие Светланы в этом месте было странным рождественским подарком от Николя. Предполагалось, что сеанс у известного психоаналитика, специалиста по конфликтным ситуациям на работе, поможет ей преодолеть барьер перед увольнениями сотрудников.

Какое-то время на ковре ничего не происходило. Доктор сидел, словно погруженный в медитативное состояние. На его левом колене лежала белобрысая голова молоденькой девушки. О его правое предплечье терлась лбом женщина постарше. Другие женщины и мужчины в непринуждённых позах сидели и лежали вокруг – некоторые подёргивали конечностями, другие гладили ворс ковра. Грузный лысый мужчина ползал на четвереньках вокруг группы, каждый раз ломая ровный круг, когда ему приходилось обползать Светлану.

Все молчали. От нечего делать Светлана принялась разглядывать вязаные шарфы, в которые были закутаны участники странного сборища.

– Если Вы останетесь с нами, мы примем вас в члены нашего Братства – братства поддерживающих друг друга тружеников. Тогда вы тоже получите такой шарф, – доктор Пратт снял со своей груди шарф и развернул его так, чтобы Светлана смогла разглядеть, что на нем изображено. С обоих концов шарфа на Светлану взирали зелёными глазами пара красных оленей с ветвистыми рогами. Подняв одно копыто, они стояли на зелёных холмах. Светлана, почему-то вспомнила мультик про Серебряное копытце. Это воспоминание немного расслабило её.

– Очень красиво, – кивнула женщина.

– Итак, милые сёстры и братья, давайте начнём наше общение. Ты, ты и ты, – произнёс доктор десять раз и десять раз пристально посмотрел в десять пар глаз. Глаза Светланы были одиннадцатыми.

– Не одинок никто, всё наше братство уважающих себя тружеников с каждым из нас. Мы все поддержим и воздадим уважение тебе, тебе и тебе.

Светлане даже стало немного обидно, что доктор не посмотрел ей в глаза, тем самым не включив её в это своё братство уважаемых тружеников. Она вдруг захотела заполучить вязаный шарф с оленями и почувствовать тепло взаимного уважения вокруг своей шеи. К тому же в зале было прохладно. В особенности мерзли кончики пальцев в тонких колготках. Как было бы хорошо укрыть их тёплым шарфом.

– Братья, кто первым хочет рассказать нам как прошла его первая в этом году рабочая неделя? – спросил доктор.

– Я, я хочу, – ползун остановился рядом с доктором, сел и вытянул вперёд свои пухлые ноги в шерстяных носках, – Они всё же вызвали меня на свою долбанутую комиссию, вонючие выродки!

Светлана удивлённо посмотрела на доктора.

– Давайте объясним нашей новой претендентке в члены братства, что к чему. У нас разрешены любые ругательства и оскорбления, любые эмоциональные выплески. Наша цель расслабиться и сломать внутренний барьер, мешающий нам построить гармоничные отношения на работе, в коллективе. Чем обильней поток наших эмоций, тем эффективней наша практика.

– Извините, а Николя, он тоже член вашего братства? – поинтересовалась Светлана, уловив в объяснении доктора знакомый ей стиль поведения. – Он ваши принципы за пределы ковра распространяет, знаете, и совершенствует даже…

– Николя – мой племянник. Насколько я знаю, у него нет проблем в общении с коллегами, – сухо ответил доктор.

«У него с нами нет, а у нас с ним есть», – подумала Светлана, но ничего не сказала.

– И ещё одно, у нас под запретом имена. Тут вас будут звать эээ Зелёный свитер. Теперь вы должны ходить к нам в соответствующем предмете одежды.

Светлана промолчала, подавив вспыхнувшее желание встать и уйти. Однако ей не хотелось обижать Николя. Пусть по-своему, но он всё же позаботился о ней.

Доктор сделал едва заметное движение пальцем и полный мужчина (Светлана решила, что его должны звать Коричневый жилет), находившийся в положении «выключено», вдруг резко включился с момента прерывания. Последовала череда ругательств и оскорблений в адрес какой-то комиссии в целом, и каждого из её членов в отдельности. Как же всё-таки прошла первая рабочая неделя мужчины, Светлана не поняла.

Когда Коричневый жилет остановился, чтобы перевести дух, инициативу перехватила женщина, которая полулежала на боку, подперев голову рукой недалеко от Светланы.

– А ты что же думаешь, в квалификационных комиссиях, не люди что ли сидят? Если вам лень лишний раз грёбанный норматив прочитать, чтобы вас не дисквалифицировали и не уволили, то почему другие люди должны за вас отдуваться. Такие лентяи, как вы угробят кого-нибудь из-за своей халатности, а если я допуск дам, то уволят-то меня!

– Да кого он может угробить, – вмешался в спор пожилой мужчина.

«Наверное, Желтая рубашка, – подумала Светлана. – Или белая, просто грязная».

– Он же в колл-центре магазина работает. Все эти драные комиссии создают только для того, чтобы нам на голову срать. А потом нормального человека взять и с работы выкинуть. Меня уже достало, каждая малолетняя тварь, так и норовит меня мордой куда-нибудь ткнуть, и ноги об меня вытереть. Это просто унизительно! Ну и что, что у меня руки трясутся, ну и что, что возраст? Да я с механизмами лучше, чем все они вместе взятые управляться могу. А они…

– Да, да эти ужасные люди специально унижают нас, – включилась в дискуссию, подняв свою белобрысую голову с правого колена доктора девица.

«Интересно, – подумала Светлана её Прозрачная блузка или Черный лифчик зовут?»

– Нас лишают самоуважения, нам не дают радоваться жизни, быть счастливыми. Над нами постоянно висит дамоклов меч увольнения! Нас заставляют вкалывать, ставят нам дурацкие сроки и контролируют наш внешний вид. Всё это чтобы подавить нашу личность, чтобы не давать нам радоваться жизни.

Все другие участники братства по очереди продолжили обливать оскорблениями своё начальство и работодателей. В основном труженики боялись быть уволенными. Те немногие, кто не боялся, уже были недавно уволены, а поэтому боялись не найти новых ненавистных работодателей. Светлана надеялась, что за живой искромётной дискуссией доктор не заметит того, что она не высказалась, и всё как-нибудь обойдётся. Но через некоторое время очередь всё же дошла до Светланы.

Повелительным жестом доктор заставил замолчать членов братства, затем, очертив дугу, указующий палец уперся в Светлану.

– А теперь пусть выскажется Зелёный свитер. Выбрось наружу всё, что накопилось у тебя внутри. Не надо стесняться, смети барьеры, выдай эмоции, сломай условности! Ты сможешь преодолеть свою проблему! Взять быка профессиональных отношений за его офисные рога! Смелей!

Светлана усилием воли подавила очередной, гораздо более мощный порыв бежать из этого дурдома. Она осталась сидеть на месте, и теперь она точно знала, что чувствовала Жанна д’Арк перед судом инквизиции.

– Я, я, – заикаясь, проговорила Светлана, – испытываю проблемы… мне… я… имею в подчинении людей и мне нужно уволить их, потому что они не справляются с работой, а я не могу этого сделать.

Доли секунды оленье братство молчало, не осознав сразу суть Светланиной проблемы. Поняв, все разом принялись орать на неё, сметая свои барьеры и выдавая децибелы эмоций, словно, все вдруг разом увидели во плоти корень всех своихневзгод и тягот.

– Это всё ты, такие как ты… – кричал Коричневый жилет.

– Ты долбанная идиотка, а ты подумала об их детях! – орала женщина слева.

Белобрысая девушка обвила собой доктора и, рыдая на его плече, повторяла, что-то вроде: «Мерзкая мразь, мерзкая мразь». Мужчина в бело-жёлтой рубашке сделал резкий выпад в сторону Светланы, пытаясь в неё вцепиться. Поняв, что она больше совершенно не желает, не только получить, но и видеть шарф с оленями, Светлана вскочила на свои онемевшие и замёрзшие ноги, и бросилась бежать из офиса странного доктора на улицу, по дороге схватив свою обувь и одежду с вешалки.

– Господи, что вообще это было?

Светлана, застёгивая пальто, стояла на улице спиной к входной двери в офис доктора. Напротив, на углу, как-то очень уместно, располагался кинотеатр. Над его входам ярко светилась большая афиша «Титаник».

*****

Через два с половиной часа Светлана вышла из кинотеатра, вытирая слёзы куском бумажного полотенца. «Титаник», а за ним и герой Ди Каприо утонули. На душе была горечь, словно в её любимом виде спорта проиграла её любимая команда, на которую были поставлены последние деньги. Конечно, финал истории «Титаника» ни каким секретом не был – покупая билет, Светлана не рассчитывала увидеть историю счастливого спасения лайнера. Но как же жестоко судьба, точнее фантазия сценариста, обошлась с главными героями. Как было жалко замерзающего в полушаге от спасения юношу, как было обидно видеть тупость главной героини, лишившую её самой большой любви в жизни.

«Титаник», хоть и не был, на свою беду, ледоколом, всё же сумел расколоть смёрзшийся под тяжестью лет, устоявшийся образ мыслей Светланы. Каким-то образом, глядя на экран, у неё получилось увидеть реальное место её проблемы на шкале человеческих горестей.

То, чего так и не удалось сделать доктору Пратту, удалось «Титанику» – все барьеры вдруг оказались сметены, а эмоции выплеснуты. Светлана вздохнула, слёзы больше не текли, горечь начала уходить. Она стёрла последним сухим краешком бумажного полотенца последнюю каплю с лица, высморкалась, достала из сумочки телефон, и набрала номер.

– Оксана, добрый вечер. Ты уволена. В понедельник я буду в Москве, приходи за расчётом.

*******************************************************************

Бронзовая собака

1. Кража

Алисия повисла на Верином плече. Хаотично перебирая ногами, обутыми в сапоги благородного коричневого цвета, она старалась обрести равновесие – без Вериного плеча это не получалось. Алисия лишь дёргалась и соскальзывала, тщетно пытаясь устоять на ногах.

Ситуацию спасало то, что Вера весила на десять килограмм больше и была на голову выше трепыхающейся на её плече Алисии. Благодаря этому невольные попытки спутницы нарушить равновесие их медленного поступательного движения по скользкому мартовскому тротуару были обречены на провал.

Вера взглянула на модные Алисины сапоги. Они были хороши: насыщенный оттенок кожи, изящный каблук, высокое узкое голенище, но они совершенно не годились для передвижения по ледяным, узким и бугристым тротуарам в центре Москвы. Сапоги были частью коллекции одежды, которую Алисия – изящная темноволосая испанка – должна была представлять на выставке в Москве.

Был 2005 год. Согласно календарю весна уже началась. В Лакорунье, родном городе Алисии, где её ждала маленькая дочка, весна наступила. До Москвы весна пока не добралась – было холодно, скользко и сумрачно.

Вера вздохнула, она жалела Алисию. У испанки всё не заладилось с самого прибытия в Москву. В аэропорту она не смогла отыскать свой чемодан – среди багажа его не оказалось. Из Мадрида его ошибочно отправили в какое-то другое место, наверное, более приветливое, чем промозглая мартовская Москва. Из вещей при Алисии осталась только дамская сумочка.

Но на следующий день украли и её. Украли прямо со стенда, когда участники выставки распаковывали коробки с образцами. Там, в сумке, было всё: паспорт, билет, деньги, кредитные карты, и два телефона. Вера корила себя – ещё утром она заметила, что Алисия сегодня рассеянная и грустная – не надо было надеяться на неё, стоило самой запереть её сумку в подсобке.

– Алиса, не дергайся. Возьмись покрепче и постарайся не наступать на вершины этих ледяных холмиков, тогда нога не будет с них скатываться. Надо постараться сохранить равновесие, поэтому нельзя делать резких движений. Понимаешь меня? – глядя в отрешённое лицо Алисии, Вера в этом засомневалась. – Ты лучше ноги совсем не отрывай от земли. Не шагай, а скользи, как на лыжах, и за меня держись крепче.

– Да, Вера, – послушно ответила Алисия. – Я просто не хотела, чтобы тебе было тяжело.

– Мне будет тяжело, если ты упадёшь, – сказала Вера. – Потому что тогда тебя надо будет везти в больницу. А ты же видела, какие у нас пробки?

Вера попыталась пошутить, но взглянув на Алису, увидела, что та всхлипывает и втирает в щеки слёзы перчаткой благородного коричневого цвета в тон к сапогам.

– Я не хочу в больницу, – сказала Алисия, – Я хочу домой, там Кристина. Я соскучилась. Они украли её фотографии.

– Новые сделаешь. Не плачь. Сейчас билет восстановим. Дошли уже. А в воскресенье домой полетишь. Ничего же страшного не случилось, нет причин посреди улицы рыдать. А здесь вообще плакать категорически нельзя.

Алисия затравленно оглянулась, прижимая руку в перчатке к красному носу.

– Почему нельзя?

Вера с облегчением схватилась свободной левой рукой за перила перед входом в офис Аэрофлота и подтянула на ступеньку их общий с Алисией вес.

– Арестуют,– опять попыталась пошутить Вера. И опять не вышло – в глазах Алисии блестели слёзы.

Внутри помещения Вера усадила спутницу на один из кожаных диванчиков, уточнила за кем они. На диванчиках сидело ещё человек пять.

– Алиса заканчивай это, никто тебя не арестует. Плакать нельзя, потому что там холодно, щёки обветришь, пойдут красными пятнами. И глаза опухнут, а нам ещё на выставку возвращаться.

– Там фотографии были. Самые первые её фотографии. Муж на мой телефон её в больнице снимал, когда она родилась. Она там такая маленькая, такая…,– Алисия всхлипнула.

Люди вокруг начали коситься. Но никто не повернулся, видимо, не желая демонстрировать неуместное любопытство. Да и ничего интересного не происходило – иностранка потеряла билет, расстроилась, пришла восстанавливать его в центральный офис Аэрофлота.

– Такая хорошенькая, – продолжала скулить Алиса. – Алехандро на неё смотрит и он, он такой счастливый. Мы хотели альбом заказать, но всё откладывали и откладывали. А теперь их больше не будет. Как же так? Что же делать? Кристи вырастет и не увидит их.

Вера протянула Алисии пачку бумажных платков. Подумала: «Федорино горе. Дочь не увидит своих фотографий из роддома, какая душевная травма для ребёнка». Вере вдруг захотелось рассказать Алисии о своём Алехандро, то есть Алексее, о Лёхе, как его называли друзья, до развода бывшие их общими, а теперь ставшие для Веры бывшими.

Алексей и Вера поженились очень молодыми людьми. За годы семейной жизни было всё – от любви «до гроба» до предательств и разочарования. Всё, кроме самой семьи. Её построить так и не получилось, вместо этого вышло что-то вроде общества единомышленников. Идея общества, как понимала её Вера, была очень проста, и состояла в том, что каждый из них являлся всем на свете для другого. Общество обанкротилось на четырнадцатый год своего существования, когда окончательно выяснилось, что Алексей разделяет эту идею лишь частично. То есть он для Веры – да – должен был оставаться «всем на свете», а вот его собственный «свет» начал наполняться другими людьми, преимущественно женщинами.

Теперь Вере исполнялось тридцать три. Посторонние мужчины обычно думали, что ей нет и тридцати. Пожилые женщины полагали, что она старше своих лет. Девушкам было плевать не её возраст, а ровесницы, те, конечно, не ошибались. Вера была светловолосой и сероглазой. Она могла бы позировать для скульптуры девушки с веслом, из тех, что стояли в парках советской поры.

С развода прошёл почти год. В это время Алексей, которого Вера знала почти всю взрослую жизнь, раскрылся с совершенно неожиданной стороны – он выставил бывшую жену на улицу из её же собственной квартиры. Жилплощадь была куплена Вериным отцом в подарок на свадьбу, и из наивного благодушия оформлена на зятя, ещё до даты их официального бракосочетания. Но ничего Вера Алисии рассказывать не стала (кому это интересно?) и не расплакалась, хотя ей вдруг очень захотелось.

– Алиса, ну успокойся, пожалуйста, никто ведь не умер, не заболел, и война не началась, – повторяла Вера обычное своё заклинание для улучшения настроения. Оно подействовало. Алисия перестала плакать и начала озираться по сторонам.

Крупная женщина с платиновыми волосами, взбитыми в высокую причёску, появилась в проёме входной двери. Одета женщина была в пушистую шубу, которая делала хозяйку ещё крупнее. Не останавливаясь и не обращая внимания на людей на диванах, женщина направилась к только что освободившемуся сотруднику офиса.

– Вообще-то тут очередь, уважаемая, – с металлом в голосе сообщила ей Вера.

Женщина огляделась с таким видом, как будто только что проснулась, прямо здесь, в офисе Аэрофлота, но узнать это мерзкое место не смогла.

– Вы за нами будете, а все эти люди здесь – впереди нас, к сожалению, – сообщила Вера.

– Я насчёт бонусной карты, – женщина попыталась испепелить Веру взглядом. – Насчет бонусной карты – без очереди! – заверила женщина, в её голосе сквозила угроза.

– Уважаемая, мы тут все насчёт бонусной карты. Нам всем – без очереди. Тут, видите ли, очередь из тех, кому без очереди. Не расстраивайтесь, очередь быстро идёт, – поддержал Веру пожилой мужчина с соседнего диванчика.

Женщина в шубе попыталась испепелить и его. Он твёрдо перенёс тяжёлый взгляд, даже улыбнулся ей и изящным жестом указал на свободное место на одном из диванчиков. Женщина резко развернулась на прогнувшихся под её весом тонких высоких шпильках и, обдав окружающих изморозью со своей шубы, устремилась наружу, громко хлопнув дверью.

Алисия перестала плакать. Она не говорила по-русски, поэтому не поняла, что произошло. Она словно заворожённая смотрела на высоченные шпильки остроносых сапог женщины. А после того, как та удалилась, попробовала рассмотреть тротуар сквозь стекло витрины – ничего не изменилось, тротуар оставался таким же скользким и бугристым. И по нему размашистой походкой уверенно шагала женщина на шпильках.

– Как она это делает? – спросила Алисия. Вера пожала плечами.

2. Метро

Алисия приехала в Москву во второй раз в жизни. Двое других испанцев, которые её сопровождали, уже много раз бывали здесь. Им здесь понравилось всё, кроме еды. Но еде в свои тридцать лет парни большого значения не предавали. Главное, чтобы съеденное можно было запить кока-колой. Поэтому, можно сказать, что им понравилось всё, на что они действительно обратили внимание. А именно: обилие привлекательных девушек, веселье модных вечеринок, которые проводили устроители выставки (для участников выставки – бесплатно), кроме того, их впечатлили просторы московских проспектов, величие сталинского ампира и, конечно, метро.

Вера, которая была представителем фирмы в Москве, сопровождала испанцев повсюду. Чтобы не стоять в бесконечных будничных пробках, она сразу начала приучать подопечных к метро. Для начала устроила им экскурсию по метрополитену с профессиональным гидом. Анфилада подземных дворцов, украшенных то каменным кружевом растительных орнаментов, то мозаичными картинами или картинами, созданными самой природой внутри мраморных глыб, а затем умело извлечёнными человеческими руками, в финале привела их в великолепный вестибюль станции «Комсомольская». Даже Вера, прожившая всю свою жизнь в Москве, была впечатлена тем, на что она смотрела много раз и никогда не видела по-настоящему. Испанцы же были в восторге. Экскурсия явно удалась и окончилась симпатичным обедом в дорогущем кафе Пушкинъ за счёт испанской фирмы. В конце концов, парни к метро привыкли, и охотно им пользовались.

С Алисией дело обстояло по-другому – её метро пугало. Она испытывала под землёй клаустрофобию, её мучил запах креозота, утомлял шум поездов, а толпа вокруг, в сочетании с необходимостью постоянно отслеживать изменения в окружающем её пространстве, вводила в депрессию.

Но сегодня Вера настояла на поездке на метро. Алисии пришлось согласиться, потому что так действительно было быстрее. Пятница – самый загруженный автомобильными пробками день. А в эту пятницу требовалось оказаться в двух местах одновременно: на выставке, и здесь, в офисе Аэрофлота. Кроме этого до воскресенья предстояло забрать в Консульстве новый паспорт, потом ехать восстанавливать российскую визу, ещё где-то блуждал чемодан, и его судьбу тоже надо было выяснить. Но главное – Алисии надо было работать на выставке, ради этого она и приехала в Москву. Она отвечала за продажи женской коллекции. Двое других испанцев, конечно, помогали ей, но их заботой была коллекция мужская.

3. Выставка

Когда Вера и Алисия вернулись на выставку, работа на стенде кипела. Трое клиентов сидели за столом, им переводила Надя, специально нанятый для выставки переводчик, она была четвёртой. Испанцы суетились вокруг. На одном из них был песочного цвета замшевый пиджак из новой коллекции, парень, неуклюже растопырив руки, демонстрировал его клиентам, одновременно пытался осмотреть себя, прижимая подбородок к шее.

Поздоровавшись со всеми присутствующими, Алисия и Вера повесили в маленькую подсобку верхнюю одежду и устроились за вторым столиком в той, части стенда, где была представлена женская коллекция. Действие, происходящее за соседним столом, со стороны напоминало торговлю, причём клиенты – сотрудники одной компании – торговались друг с другом. Испанцы стояли вокруг стола, в каждой руке у них было по вешалке с ветровками. Надя то и дело принималась писать под диктовку кого-нибудь из заказчиков, но только для того, чтобы тут же начать зачёркивать написанное, по указке другого.

Пронзительно заверещал телефон, Вера ответила на звонок. Алисия, которая немного повеселела, глядя на соседний стол, перестала улыбаться, и уставилась на Верин мобильник. Модель была такая же, как у одного из украденных телефонов Алисии, как раз того, на котором были фотографии новорождённой дочери. Алисия вздохнула и уткнулась взглядом в кисти своих рук.

– Алиса, заканчивай. Это уже и так затянулось. Денег там было пятьдесят евро, кредитки ты заблокировала, телефон и фотоаппарат были корпоративные, билет мы восстановили, за паспортом завтра поедем. Так, что чистый убыток полтинник, помада, старый телефон и успокоительные таблетки, так?

– Да. Но там фотографии Кристины, я говорила. Их я восстановить не смогу и мне их очень очень жалко.

– Знаешь, – вздохнула Вера с едва заметным раздражением, – если бы я переживала, как ты, обо всём что у меня украли и чего я не восстановлю, я в дурдоме была бы уже.

Алисия грустно посмотрела на Веру.

– На самом деле, всё сложнее, чем кажется. Понимаешь, мы с Алехандро поженились именно из-за детей. Мы очень хотели детей. И он, и я. Но шесть лет не получалось ничего и непонятно было почему. До сих пор непонятно. Мы здоровы оба, но пришлось к врачам идти. Год примерно не получалось даже со всеми этими процедурами. А потом я забеременела. Когда я поняла, что да, что всё будет, это для меня была минута наибольшего в моей жизни счастья. Я думала, что счастливей в этом мире быть нельзя. Но потом оказалось, что можно, когда её после родов мне на грудь положили. Это было счастье абсолютное, наверное, так бывает в Раю.

– Вот сейчас, добрая ты женщина, я точно заплачу, – прервала её Вера. – А я не хочу, я на работе.

– Подожди, сейчас объясню. В общем, вот это счастье он и снял на мой телефон. А сейчас Кристина заболела. Понимаешь?

Алисия назвала диагноз, Вера не поняла. Алисия показала на свою щитовидку.

– Через два дня после моего возвращения ей будут операцию делать. Вот так. А тут всё неправильно складывается и с каждым разом всё хуже. Я на эту выставку вообще ехать не должна была. Мне пришлось. А потом тут всё это начало происходить. Вера, а может это дурной знак? – Алисия теребила красную нитку на запястье. – Может быть, мне не просто не везёт? Я в какой-то полосе невезения оказалась. Я уснуть не могу. Я боюсь, что операция пройдет неудачно, и мы её …, в общем, я боюсь.

Губы Алисии задрожали, и она опять чуть не заплакала. А Вере, наоборот, плакать расхотелось, когда стало понятно, что происходит с Алисией, сочувствие на время заставило забыть о собственных проблемах.

– Не надо бояться. Причём тут эти неприятности? Это просто случайность. Послушай, эта операция ведь плановая. Таких делают десятки каждый день. Врачи знают, что делают, они учатся много лет. Они совершенно точно знают, что делают. Конечно, ты не можешь не волноваться, но всё будет хорошо. Это точно.

– Она не совсем регулярная. Она сложная, об этом врачи предупредили, но времени больше у нас нет, откладывать нельзя, надо делать. Но дело не в этом. Даже не знаю, как объяснить. Мне кажется, что все эти неприятности, тут, в Москве, плохой знак. Понимаешь? Неприятность за неприятностью, понимаешь? А в следующую среду уже операция. – Алисия прикрыла рот трясущейся рукой. – Удача словно отвернулась от меня. А вдруг…

– А что, собственно, случилось? – прервала Алисию Вера. – Чемодан потерялся. Сумку украли. И всё. С тысячами людей ежедневно происходит что-то в этом роде.

– Но там же были её фотографии. А теперь… Там ещё её подарок был. Она нарисовала мне ангела. И еще одна вещь, мой талисман. Он удачу мне приносил, мне в детстве дедушки подарил.

Вера вздохнула, глядя, как трясущимися руками Алиса мнёт салфетку. Спорить было бесполезно, надо было дать высказаться.

– Я пробовала поговорить с мужем по телефону. Он всегда понимал меня, – продолжала Алисия. – Он сказал мне купить каких-нибудь других таблеток, вместо тех, что украли с сумкой, принять их и постараться хорошо выспаться. И всё!

Совет Вере показался вполне дельным, но сказать об этом женщине, которая едва сдерживалась, чтобы не разрыдаться – громко шмыгала носом, кусала губы, и рвала бумажный платок на мелкие кусочки – она не решилась. Надо было как-то успокоить Алисию.

Вера оглянулась. Рядом с ними на стенде никого не было, те же клиенты продолжали делать тот же заказ. В этот искрометный процесс были вовлечены все окружающие. До Веры и Алисии никому не было никакого дела. Вера взяла в свои руки, холодные и влажные руки Алисии, они мелко дрожали. Едва заметно улыбнулась и тихо сказала по-русски: «Тише, тише, сейчас всё хорошо будет». Обилие шипящих звуков, немного успокоило Алисию. Вера повторила ту же фразу на испанском языке.

– Ты молитвы знаешь? – спросила Вера.

– Какие молитвы? – удивилась Алиса.

– Христианские. Знаешь?

– Нет, не знаю наизусть, в детстве …– попыталась объяснить Алиса.

– Тогда слушай. Я буду тихонько молитву читать «Отче наш», по-русски, раза три или больше, а ты просто слушай. Если начнёшь вспоминать, то повторяй за мной, – сказала Вера, Алисиных рук из своих она не выпустила.

Слушая мягкий шепот на чужом языке, Алисия начала успокаиваться. Меховые шипящие звуки были пересыпаны россыпью круглых гласных, всё подчинялось вселяющему надежду ритму молитвы, которая повторялась и повторялась. Алисии, в конце концов, удалось припомнить отдельные слова. Вслед за Верой она начала тихо произносить их вслух. Когда Вера закончила повторять слова молитвы, Алисия успокоилась – паника миновала. Вера отпустила её руки. Обе сидели молча.

4. Неправильная юбка

Пожилая женщина в старомодном твидовом костюме настойчиво постукивала пластиковой вешалкой по спине одного из испанцев. В тот самый момент, когда он, используя всё своё красноречие, пытался объяснить клиентам через переводчицу, почему он не может примерить плавки из новой коллекции. Он был настолько увлечен, что не заметил тактичного похлопывания вешалкой. Его заметила Вера. Она встала из-за стола, за которым они с Алисией пару минут назад так неожиданно закончили беседу, и подошла к женщине.

– Здравствуйте, меня зовут Вера, – представилась она. – Я вас внимательно слушаю.

– Я хотела им объяснить, что они юбки шьют неправильно, – строго сказала женщина и ещё раз попыталась постучать вешалкой по спине. Вера вешалку с юбкой перехватила, развернула её, и внимательно осмотрела. Ничего странного не заметила – обычная классическая юбка.

– Мне объясните для начала. Я переведу. Это моя работа, – заверила её Вера.

Женщина вдохнула побольше воздуха и начала говорить вкрадчивым, даже ласковым голосом.

– Вот эта, например, юбка, я её оттуда взяла, сшита совершенно не правильно, понимаете?

– Откуда вы её взяли, я видела, но, нет, не понимаю.

Женщина посмотрела на Веру презрительным взглядом и ничего не ответила. Вера начала терять терпение. Женщина перекрыла собой вход и помешала зайти на стенд посетителю.

– Вот! Видите, вы не знаете, – выдержав паузу, констатировала женщина. – А ведь вы же их шьёте, и ничего не знаете. А я специалист в этой области! – тон женщины изменился, в голосе зазвучала истерическая нотка.

– Вы или освободите проход, или начинайте рассказывать, в чем проблема наших юбок. Я всё переведу. Ваше ценное мнение на фабрику сообщат. Всё будет хорошо, – примирительным тоном сказала Вера.

В этот момент к Вере подошла Алисия, она уже достаточно успокоилась для того, чтобы понять, что происходящее требует её вмешательства.

– Что случилось? – спросила Алисия.

– Мы неправильно шьём юбки, с точки зрения, этой сеньоры, – ответила Вера.

– Мы не правильно шьем юбки? Почему? – удивилась Алисия

– Я сама не знаю, она ничего не объяснила, – сказала Вера.

– Да вы даже элементарной юбки сшить не умеете. Это же элементарно, – продолжала негодовать женщина

– Что она говорит? – спросила Алисия.

– Мы не умеем шить юбки, – ответила Вера.

Алисия уставилась на злосчастную юбку, та никаких дефектов не имела.

– Почему?

– Почему? – перевела вопрос Вера, понимая, что быстро этот разговор не закончится. – Давайте, в коридор выйдем и там продолжим плеваться в наши юбки. Мы на проходе стоим, посетители зайти не могут.

Вера начала напирать на незваную гостью и теснить её в коридор. Увидев, что лишилась стратегического преимущества, женщина совершенно потеряла самообладание. Тыкая пальцем в плечо Веры, закричала на неё: «Вы что тупая? Это же очевидно, что не менее пятидесяти шести сантиметров должна быть ширина подола, если юбка покрывает колени, иначе ходить не-у-д-о-б-н-о, а здесь всего пятьдесят два, смотрите, у меня сантиметр с собой. Пятьдесят два сантиметра – не достаточно!»

– Однако смотрите, – сказала Вера. – Ваши колени эта юбка покрывает, а мне она, извините, по середину бедра будет. Вот смотрите.

Вера выдернула юбку из рук Алисии и приложила к себе.

– Получается эта юбка не совсем неправильная? – спросила с издёвкой Вера, чем вызвала новый приступ ярости у посетительницы, которая зашипела и, похоже, готовилась к физическому нападению.

– Так, девушки, общественный порядок нарушаем в местах скопления людей?

К ним незаметно подошёл следователь, с которым Алисия и Вера познакомились вчера, когда писали заявление о краже. Следователя звали Роман Аркадьевич – выше среднего роста, хорошо сложенный, но уже начавший полнеть. Он улыбнулся присутствующим и изобразил поклон, продемонстрировав светлую, очень коротко стриженую макушку.

Пожилая женщина от неожиданности вздрогнула. Молча, развернулась на сто восемьдесят градусов, и побрела в противоположную сторону, шаркая по полу стоптанными ботинками, и тихо бормоча себе под нос. Вера ощутила, как с её плеч вдруг свалилась тяжёлая ноша. Не думала она, что когда-нибудь будет так радоваться появлению милиции.

– Роман Евгеньевич, Вы удивительно вовремя. От нашего общего с Алисой лица, спасибо Вам большое.

К моменту появления следователя, Алиса уже была введена в курс происходящего подоспевшей переводчицей с соседнего стенда. Прочитав на лице Алисии немой вопрос, Вера тут же перевела его следователю.

– Вы же нам хорошие новости принесли, правда, товарищ следователь?

– Я, Роман Аркадьевич, старший следователь, – уточнил мужчина.

– А я не против. Роман Аркадьевич, сообщайте нам хорошие новости, пожалуйста, и улыбайтесь. Мы ждём.

Вера посмотрела на него в упор и приподняла брови. Поглядев на встревоженную Алисию с покрасневшими глазами, следователь постарался изобразить улыбку.

– Всё будет хорошо. Мы всё найдём. Всех обезвредим и вернём всё у всех украденное.

Вера сообщила свою интерпретацию сказанного Алисии, полностью проигнорировав иронию ответа. Переводчица с соседнего стенда увела немного успокоенную Алису пить кофе.

– А на самом деле? – спросила Вера.

– Ну, как мы их найдём? Следить надо было за вещами.

– Вы у меня спрашиваете как? Это, вроде, ваша работа, – сказала Вера. – А вы только время без пользы тратите.

– Ну, не такие уж мы и бесполезные. Если бы не я, вас бы эта тётка растерзала, – улыбнулся Роман Аркадьевич.

– Вряд ли, – сказала Вера. – А мне её даже жалко. Это с людьми, я думаю, одиночество делает. Просто женщине нужно внимание, как доказательство своего существования. Требуется какую-то ответную реакцию в людях вызывать. По большому счёту уже не очень важно, какого рода реакцию. Любую. А то живёшь на свете, а никому до тебя дела нет.

– Пожалели тётку, значит? – усмехнулся следователь.

– Да. А что такого? Проявила человеческое милосердие, разве нет? – удивилась Вера.

– Нет, Вера, это не милосердие. Было бы милосердием женщине помочь. Пригласить в гости, начать регулярно с ней общаться, может к врачу отвести. А Вы её прогнали, чтобы она вам работать не мешала, а потом делаете вид, что жалеете её. А вам, на самом деле, на неё наплевать. Кажется, это больше смахивает на лицемерие. Дело в том, что …

– Послушайте, товарищ следователь, не надо читать мораль, – прервала его Вера. – Вам это не идет.

– А что же мне, по-вашему, идёт? – Роман понял, что Вера обиделась. Она и должна была обидеться, когда называешь вещи своими именами, люди, к которым это имеет отношение, обычно обижаются.

– Сумку Алисе отыскать, с этими её фотографиями, – ответила Вера. – Как вам и вменяется в ваши обязанности.

– В мои обязанности, Вера, вменяется предпринять все возможные усилия к её отысканию. Чем я и намерен заняться. Всего хорошего.

5. Ксения

После работы Роман приехал к обветшавшему зданию, бывшему в советское время одним из корпусов фабрики, чтобы по просьбе своей невесты Ксении забрать в маленькой типографии коробку с листовками и чудовищного вида бумажные цветы. Всё это нужно было ей для проведения очередного мероприятия. Ксения была очень активной девушкой. Она тренировала детей в одной из спортивных школ. Эта работа оставляла ей довольно много свободного времени, его она тратила на общественную деятельность.

Роману, который был старше на десять лет, девушка иногда казалась инопланетянкой, а мероприятия и акции, все эти праздники в детских домах, и приютах для брошенных животных, закладки капсул времени, вязание разноцветной одежды для деревьев и лавочек, – были атмосферой её загадочной планеты.

Но, конечно, не эту вовлечённость в события, которые её совсем не касались, ценил в подруге Роман. Ему нравилось её гибкое и очень сильное тело с юной грудью. Его заводило то особенное чувство укрощенной энергии, которое возникало у него в моменты их близости. Не менее чувственных радостей он ценил её хронический оптимизм. Профессия Романа вызывала острую нехватку не только оптимизма, но и просто хорошего настроения.

И наконец, ему импонировало то, что девушка почти совсем не пользовалась косметикой. Роман бы никогда не обратил на это внимание, если бы не бывшая жена. Пройдя тридцатилетний рубеж, женщина, как с цепи сорвалась, – начала косметикой злоупотреблять. Эта её вдруг возникшая тяга совпала с резким ухудшением отношений между супругами, поэтому у Романа сформировалось стойкое отвращение к растекшейся по лицу косметике. Именно в таком виде лицо бывшей жены чаще всего видел Роман в последние месяцы перед разводом, когда их общение превратилось в череду нескончаемых скандалов.

Только что Роман закончил отправлять пятнадцатую смс-ку Ксюше. На четырнадцать предыдущих она не ответила. У девушки оставалось ещё два дня отдыха на одном из Греческих островов. Роман хотел договориться о том, где он будет ждать её в аэропорту, но Ксюша не брала трубку, а потом вообще пропала из зоны доступа.

Он задумчиво крутил в руке телефон, когда тот вдруг ожил звучной переливчатой трелью. Роман с надеждой посмотрел на экран и сплюнул себе под ноги, поджав и без того тонкие губы. Ему звонила его бывшая жена. После его слов: «Да, здравствуй. Ну, что на этот раз надо?», начался привычный телефонный скандал.

Жена, как обычно вымогала деньги и шантажировала его дочерью, он как обычно, пытался больше того, что было положено по судебному решению не давать, и обещал отобрать у неё ребёнка. В конце концов, крики жены утомили Романа, он замолчал и с отвращением на лице отставил от уха трубку.

Крик, который продолжал звучать из неё, услышало даже грузившее в багажник Романа коробку, длинноволосое существо в рейтузах и замасленной куртке с капюшоном, отороченным клочками чего-то грязно-слипшегося. Существо повернуло на звук серое бородатое лицо. Роман стёр это лицо нетерпеливым взмахом руки.

– Ты – идиотка, Марина, конченная! Ну нет, я тебя не оскорбляю, я тебе диагноз ставлю. Ты – клиническая идиотка! Я тебя на экспертизу отправлю. Я у тебя вообще ребёнка заберу, потому что клиническим идиотам нельзя детей доверять!! Пи-дец!!

Покрасневший Роман, так кричал, что ему пришлось сгибаться в поясе, чтобы исторгнуть очередную порцию воздуха с ругательствами из своих легких. Оборвав скандал, швырнул свой телефон на заднее сидение машины. Роман стоял, опираясь рукой о заднюю стойку внедорожника, пытался хоть как-то унять бешеное желание что-нибудь сломать. Пытался не представлять, как шея этой курицы хрустнет под его пальцами. Об этом сложно было не думать, но надо было не думать, иначе успокоиться было трудно. «Угораздил же чёрт с такой тварью связаться».

Больше всего его бесило понимание своей почти полной неспособности повлиять на поведение Марины по отношению к их общей дочери. Теоретически Роман мог согласиться с тем, что ребёнку, в особенности девочке, должно быть лучше с матерью. Но конкретно его дочери не повезло – ей досталась мать с апломбом царицы Савской, в сочетании с куриными мозгами. Роман понимал, что как бы он ни бесился, ни угрожал или, напротив, сколько бы денег он ни давал Марине, повлиять он, практически, ни на что не мог. В свое время Роману даже нравилась целеустремленность и настойчивость Марины. До тех пор пока он не понял, что ярче всего проявляется эта целеустремленность в реализации самых бредовых замыслов, причём не только самой Марины, но и свиты её многочисленных подруг. Роман с силой выдохнул.

Бородатое существо озабоченно посмотрело на него, и, сглатывая букву «р», участливо поинтересовалось: «Норм всё или чо?»

– Тебе что за дело? Ты всё положил? – отозвался Роман.

– Ну, вы красный весь, такой. Эт давление, надо бы…

– А ты доктор что ли?

– Неа… пока, я учусь ещё.

– На доктора, учишься? Людей лечить?

Парень утвердительно затряс немытыми волосами.

– Класс, – обречённо прокомментировал Роман.

– Вот я б на вашем месте…

– Ты женат был? – прервал его Роман.

– Неа, на фига мне.

– Вот и оставайся на своём месте.

6. Собака

Вера возвращалась из адвокатского бюро. В нём она оказалась потому, что ей вдруг стало жаль оставлять квартиру в руках бывшего мужа. За прошедший год она отдохнула от скандалов и угроз, подзабыла то мерзкое чувство, которое возникало каждый раз, когда она наблюдала за приступами истерики у взрослого, когда-то любимого, мужчины. Вера решила судиться с мужем за свою квартиру.

Когда ей позвонил её новый возлюбленный, консультация уже закончилась и Вера шла к метро. Новые отношения начались у Веры недавно. Возлюбленный был робок и нерешителен – женщине самой пришлось стать инициатором каждой из их редких встреч. Вера приложила много усилий, она была очень настойчива, если не сказать навязчива, добиваясь этих отношений. Её и саму смущала прямолинейность такого подхода, но по-другому ничего не выходило. Молодой человек лишь вздыхал и смотрел трогательным манящим взглядом. Его карие выразительные глаза, очерченные длинными чёрными ресницами, светились симпатией, а полные губы робко улыбались. Но инициативы он не проявлял, предоставляя Вере решать всё самой. И вот, наконец-то, он позвонил сам – Вера почувствовала себя счастливой. Для встречи возлюбленный выбрал симпатичное кафе на Кудринской площади. Волна радостного трепета окатила женщину с головы до пят. «Не зря всё», – подумала она.

Вера спустилась в метро на Площади Революции. Вдоль бронзовых героев ушедшей эпохи, присевших в углах тёмно-бордовых гранитных арок, она неторопливо шла за спинами людей, ожидающих поезд на платформе. Вера посмотрела на прибывающий состав метро, но осталась на месте, решив дождаться следующего. Вдруг она почувствовала толчок в плечо. Мимо неё метнулась к блестящему собачьему носу пожилая женщина, погладила его и побежала к поезду. Успела. Молодой парень, стоящий у двери придержал начавшую закрываться створку и улыбнулся запыхавшейся женщине.

Поезд отъехал, и платформа опустела, чтобы через пару минут наполниться людьми вновь. По пустой платформе, не отрывая взгляд от книги, шла девушка, привычным жестом, не замедляя шага, она погладила натёртый до блеска нос собаки. Следом за девушкой к скульптуре подошел пожилой неопрятно одетый мужчина. Он, не ограничиваясь носом пса, погладил ещё лапу и хвост бронзового животного. Платформа постепенно наполнялась пассажирами, ещё два человека подошли, чтобы погладить блестящую собачью морду.

Наверное, эти четыре бронзовые собаки, рассаженные создателями станции по обеим сторонам платформы, должны были, по их задумке, символизировать то, что мир и покой граждан находятся под надёжной охраной. Но по неведомой прихоти проведения, символизировали они удачу. Сначала московские студенты терли бронзовые носы собакам, чтобы повезло на экзаменах. Потом студенты повзрослели, но заряжаться удачей от трения о собачий нос не перестали.

Конечно, Вера знала о существовании этого московского мифа, но то, что ритуал имеет такую популярность, она не предполагала, потому что довольно редко бывала на станции Площадь Революции, а если случалось оказаться здесь, то никогда не задерживалась. Вера было протянула руку к золотому носу собаки. Но потом вдруг подумала, что всего полчаса назад ей очень хотелось, чтобы позвонил возлюбленный, и вот он позвонил. Все в жизни шло своим чередом, и вполне её устраивало. Вера решила, что удача и так сопутствует ей, а поэтому проявлять излишнюю настойчивость не стоит, чтобы не спугнуть её.

«Вот Алисе, сейчас, немного удачи не помешало бы», – подумала она.

7. Расставание

Вера, как ошпаренная кошка, выскочила из кафе. Едва массивная дверь за спиной закрылась, здание Высотки на Кудринской площади на фоне фиолетово-оранжевого московского неба затуманила пелена непрошеных слёз. Женщине захотелось как можно скорее оказаться дома, спрятаться в свою уютную однокомнатную норку. Не глядя по сторонам, Вера рванулась к станции метро.

– Мать твою, твою ж мать! Господи, нельзя же так! – Вера упёрлась обеими руками в пестрых варежках в капот затормозившего перед ней автомобиля. Запахло жжёной резиной.

– Ты чё слепая, что ли?! – заорал перепуганный водитель, выходя из двери своего внедорожника.

– Я?! Я слепая? Полосочки, вот эти, беленькие, по-вашему, что обозначают… Р-роман Аркадьевич?? – узнала следователя Вера. – Вы преследуете меня что ли, карающий меч правосудия?!

Вдруг она зарыдала, не справляясь со своими эмоциями, подстёгнутыми выбросом адреналина из-за едва не случившейся аварии.

– Вы пьяны, Вера… Григорьевна?

– Я вообще не пью.

Вера никак не могла унять слёз, к тому же от только что перенесённого испуга, её начала бить крупная дрожь. Домой захотелось нестерпимо.

– Ширяетесь или нюхаете? – предположил Роман.

– Если вы вдруг не заметили, это вы меня чуть не задавили только что, Роман Аркадьевич на пешеходном переходе, между прочим. Ваша профессия заставляет в людях только плохое видеть. Профессиональная деформация личности это называется. Всё. Я пошла. Мне очень плохо. До свиданья, товарищ следователь.

Вера обогнула Романа и двинулась в сторону метро. Следователю стало неудобно, за то, что он только что сказал, и он собрался было окликнуть Веру, чтобы извиниться. Но не успел. Её пришлось вытаскивать из-под колёс Газели, куда она чуть было не шагнула, продолжая идти, не глядя на дорогу.

– Да что с вами, в конце концов! Нельзя же так! Заболели? Болит у вас что-нибудь?

– Болит, вот именно, что болит! Гордость болит. Как бы это сформулировать, чтобы по-дурацки не звучало? – замялась Вера, Роман вопросительно смотрел на неё.

– Ну, меня молодой человек бросил. Всё равно глупо звучит, тётку на четвёртом десятке молодой человек бросил.

– А ему сколько?

– Столько же.

– Тогда скажите: «мужчина», и нормально будет звучать.

– Ну какой он мужчина? Он… – Вера не находила подходящего слова, в голове крутилось «инфант», ничего себе инфант под два метра ростом.

– А я? – вдруг спросил Роман.

– Вы, что? – не поняла вопроса Вера.

– Я – мужчина?

– А у вас сомнения какие-то проснулись?

– Нет, конечно, просто мне столько же лет, почти.

– А, это. Спрашивать нечего, по вам видно, что вы тот ещё… мужчина.

Вера начала успокаиваться, даже дрожь почти унялась, но сильно захотелось курить.

8. Сигареты

Роман вёз Веру домой. Она жадно затягивалась его сигаретой. Он отправлял двадцатую смску Оксане в Грецию. Именно из-за девятнадцатой он чуть было не наехал на Веру на пешеходном переходе возле кафе. Вера глубоко втягивала дым, держась кистью левой руки за локоть правой и легонько раскачиваясь взад-вперёд.

– Представляете, я пришла, он уже сидит и улыбается приветливо, во весь рот. Потом, взял мои руки в свои, чмокнул так, нежно, вот сюда. Вера протянула вперёд левую кисть. Посмотрел взглядом, таким, ясным, дурацким, таким. И говорит…

– Я тебя не стóю. Тебе нужен кто-то лучше, чем я, – продолжил за неё Роман.

– Угу… примерно, так, – вздохнула Вера. – Мерзко так стало. А я, дура, так обрадовалась, когда он позвонил. Глупость какая! Я – просто дура.

– А почему вы не удивляетесь, откуда я ваш адрес знаю? – спросил Роман.

– Ну, я не совсем, всё же, дура, – тут же не согласилась сама с собой Вера. – Из заявления, конечно, я же оставляла свои данные. Хорошая у вас память, профессиональная, отчества вот только не запомнили, – ответила Вера, – Слушайте, найдите вы Алисины фотки, ладно?

– Ну вот, опять.

Роман усмехнулся и взглянул на Веру, ожидая увидеть перепачканную тушью для ресниц зарёванную физиономию. Но вместо этого наткнулся на чистый задумчивый взгляд немного опухших от слёз глаз. Вера больше не плакала, наоборот, она чему-то сдержанно улыбалась, глядя на подлокотник. Роману понравилось отсутствие следов краски на лице женщины, и то, что она так быстро успокоилась.

Когда Роман остановился у подъезда дома Веры, он вдруг осознал, что совершенно не хочет оставаться один этим вечером. Он уже знал, что у Ксюши в Греции всё в порядке. Он дозвонился до гостиницы и выяснил, что она не покидала территорию отеля. Ему обещали передать девушке его просьбу перезвонить. Но она так и не перезвонила. И трубку не взяла, даже когда телефон на короткое время вернулся в сеть.

Когда ему в голову проникали тщательно отгоняемые мысли о том, чем же Ксюша могла там сейчас заниматься, и почему не желала отвечать на его звонки, острая ревность начинала жечь его мозг. Он был готов купить билет и лететь в эту долбанную Грецию уже сейчас.

Но тогда об этой греческой мелодраме узнают все: и начальство и знакомые. И эта тварь Маринка. Он окажется втянутым в тупую мыльную оперу, а если есть разумное объяснение поведению Ксюши, то он будет выглядеть ревнивым идиотом. Но просто идиотом будет выглядеть в любом случае. Надо было заставить себя ждать.

Вера тоже не спешила выходить из машины. Она захотела забрать сигареты Романа. Курить всё ещё хотелось, а в магазин идти – нет. Но она не находила предлога присвоить пачку.

– Давай выпьем у тебя чего-нибудь, – вдруг предложил Роман.

– В смысле бухнём? Я же говорила, что я не пью.

– Ты и не куришь, вроде. А сама пачку утащить хочешь, мою.

– Ну, да. Я это, в смысле, что у меня пить нечего. Чур, я водку не буду.

– Я и сам не буду. Грог пить будем из коньячка. Я сделаю. Микроволновка есть у тебя?

– Угу. Грог – заманчиво, но больше ничего не будет. В смысле, ну…, назовём это романтикой, – предупредила Вера.

– Не будет. Не заставишь. Достала эта ваша романтика. Дома есть чо?

– У меня там есть моцарелла, черри, творог ещё есть обезжиренный, кофе, чай травяной, разный. Может авокадо ещё остался.

– Для грога, я имею в виду, – покачал головой Роман.

– Кроме вышеперечисленного, больше вообще ничего нет.

– Понятно. И еды нормальной тоже нет. Слушай, а чем ты своего «молодого человека» кормила?

– А я его не кормила.

– А может быть, стоило? – ехидно спросил Роман.

9. Грог

На своей кухоньке Вера разложила по тарелкам еду, которую Роман купил в ближайшем супермаркете. Сам он смешивал приправы для очередного кувшина грога. Пригодился деревенского вида коричнево-зелёный керамический кувшин, который недавно подарили Вере. Один такой кувшин они уже успели опустошить.

– Со мной всё понятно. А вам, почему домой ехать не хочется, следователь Роман? – спросила Вера. – С женой поссорились?

– Давай на ты, – предложил Роман.

– Нет. Я на ты не хочу. У меня на ты не получается. А вам можно. Разрешаю.

– С женой поссорился, тоже, с бывшей женой. Честно говоря, у нас с ней любое общение – ссора. Не помню уже, когда по-другому было. Я профессионал. Я умею себя в руках держать, но она тоже профессионал, по-своему. Гарантированно меня выбешивает, каждый раз.

– Мне знакомо. У меня тоже бывший муж есть. И я его тоже бешу, даже когда молчу. Лучше вообще не общаться, спокойней. Я даже адвоката наняла, чтобы не общаться.

– У меня там дочь, – вздохнул Роман.

– А у менятам квартира, – вздохнула Вера.

Звякнула микроволновка. Роман начал разливать дымящийся напиток по широким тяжелым стаканам, украшенным стеклянными каплями. Вдруг из прихожей донёсся приглушенный звук, пришедшей смс-ки. Роман всё бросил и метнулся к куртке. Отрывистыми, нетерпеливыми движениями он стал обследовать карманы в поисках телефона. Нашёл. Вздохнул и вернулся на кухню.

– Что случилось? – спросила Вера.

– Да ничего, так, спам.

– А ждал чего?

Роман не ответил, продолжил возиться с напитком. Вера сидела задумавшись.

– Роман, а вы в приметы верите?

– Не знаю. Смотря в какие, наверное. В большинство – нет, но некоторые, не то, чтобы верю, принимаю во внимание, что ли.

– А как вы думаете, может что-нибудь помочь желание исполнить, например.

– Конечно, может. Трата усилий и материальных ресурсов.

– Не в этом смысле… Ритуалы там, приметы, действуют?

– А, это. Ну, может, наверное, помочь сформулировать это желание чётко, обдумать, как следует.

– Точно. Вы прав. Обдумать и понять, что тебе это на хрен не надо всё, – продолжила Вера мысль Романа. – Так?

– Не совсем. Я имел в виду, что обдумаешь и поймёшь, куда именно усилия направить, куда денег дать, чтобы исполнить это желание.

– Мы не привыкли отступать, нам расколоть его поможет киножурнал “Хочу всё знать”, – пробормотала Вера. – А я сейчас думаю, что иногда лучше отступить. Потому что сделаешь всё возможное, стенку лбом проломишь, добьёшься своего, ценой невероятных усилий, получишь, чего хочешь. И в большинстве случаев почти сразу становится ясно, что нафиг тебе это не нужно. Часто только затраченные усилия и не дают в этом признаться, самому себе, хотя бы.

– В смысле? – думая о другом, из вежливости спросил Роман.

– В смысле, по большому счёту, мы сами не знаем, чего нам по-настоящему надо желать. А люди думают, что знают. Ходят хороводом, носы трут собакам.

– Собакам?

– Ну, этим на Площади Революции.

– Там на удачу трут, вроде, а не чтобы что-то конкретное исполнилось? Просто, чтобы повезло, – задумчиво сказал Роман. – Это, кстати, одна из тех примет, которые я принимаю во внимание.

– Удача, это да. Ну, насчет желания, я бы загадывать не стала, даже если бы точно знала, что оно исполнится.

– Да? Почему? – Роман почти не слушал то, что говорила Вера. Он смотрел на свой телефон, который теперь лежал на кухонной тумбочке, продолжал лихорадочно молить о любой весточке от Ксюши. Но всё же алкоголь начинал делать своё дело, Роман расслабился, острота крючков ревности, терзавших его сознание, уменьшалась. У него стало получаться отгонять от себя эти мысли. Он решил сосредоточиться на словах Веры, какую бы чушь она не несла, лишь бы не думать о Ксюше.

– Что почему? Вы не слушаете меня совсем. А я и не настаиваю, я могу и в тишине покурить, даже лучше.

– Не, не, говори, продолжай. Мне интересно, правда.

– Примеров на самом деле, много. В моей жизни, по крайней мере. Далеко не будем ходить, возьмём хотя бы этого «молодого человека», сегодня в кафе. Если коротко, то было так. Мы познакомились в спортивном клубе. Я туда на йогу хожу, а у них в соседнем зале какие-то единоборства были.

– Какие единоборства?

– Я точно не знаю, айкидо, по-моему.

– Даже не выяснила, – прокомментировал Роман.

– А зачем мне? Я же не в охранники его нанимала.

– Действительно, зачем знать, чем занимается человек, с которым собиралась…

– А сами-то вы, Роман Аркадьевич, много про своих женщин знаете?

– Про женщину… она у меня одна. Знаю. Помогаю даже, вон вся машина краской из-за её листовок провоняла. А она… не важно, короче, проехали. Увидела ты его в клубе и что?

– Он привлекательный, высокий, фигура красивая. Кубики пресса даже видно.

Роман посмотрел на свой живот и вздохнул. Когда-то и у него были кубики пресса, теперь из-за хронической нехватки времени и сил на спорт и нормальную еду их не осталось. Всё время уходило на работу и на Ксюшу.

– А поведение у него такое скромное, застенчивое даже. Там в холле устроено кафе: зелёный чай, орешки, соки, такое всё. После занятий очень приятно посидеть. У нас тренировки в одно время заканчивались. В этом кафе мы и познакомились. Он так разговаривает, что вроде бы поощряет, и в тоже время сам как будто преодолевает что-то внутри. Взглянет так, что понимаешь, ты ему нравишься. А отвечает скованно, взор потупит долу, как будто мешает ему что-то, проявиться не даёт. Такая милая застенчивость. Как будто его злая колдунья заколдовала, – улыбнулась Вера.

– Ты его, следовательно, расколдовать решила.

– В общем да. Захотелось пробить эту стену. Вывести скрытую его симпатию наружу. Я думала тогда, что ему нравлюсь. Я уверена в этом была. Даже азарт какой-то появился.

– Ну и что ты сделала?

– Да ну вас, Роман Аркадьевич! – Вера махнула рукой. – Соблазнила его, конечно. Усилия приложила в нужное место. Как вы и советовали. Короче своего я добилась и как только добилась, сразу обломалась. После тех эмоций и восторгов, которые я в процессе соблазнения, так сказать, испытала, близость наша, в смысле физиологии, мне совсем не понравилась. Не то. Но общаться с ним было приятно. Я подумала, что интим это не главное. Привыкнуть сначала надо и всё будет хорошо, потом.

– А что тут может быть «не то», если человек здоров, в смысле всё работает, как надо?

– Он квёлый какой-то оказался. Не знаю, как объяснить? Вот он я, типа, пользуйся. А всё остальное – сама, сама. Короче, думаю, столько времени я себя накручивала, пыталась его на ответный шаг подвигнуть. Полгода не меньше, на гордость собственную наступила, а результат того и не стоил, в общем-то. А тут он меня ещё и бросил. Он. Меня. Бросил.

– Хорошо, что не в набежавшую волну, все-таки.

– У него до набегающих волн денег бы не хватило меня довезти. Но мерзко так на душе, если честно. Это к вопросу, зачем всё было. Зачем столько усилий? Вот оно исполнилось это желание. И что, лучше мне стало от затраченных мной усилий?

На тумбочке снова просигналил о полученной смс телефон Романа, он взял телефон, посмотрел на экран. Снова недовольно поджал губы, вздохнул и отключил аппарат.

– Да пошло оно всё!

– Бывшая жена достала? – поинтересовалась Вера.

– Будущая пропала в Греции… смоковница хренова!

– Это юмор такой, милицейский, я не понимаю, где смешно.

– Это жизнь такая. Я и сам пока не понимаю. Ты права, наверное, может и ни к чему это всё. Два года уже встречаемся. А борщ к матери езжу есть и котлеты с пюре. А она вегетарианка. Ксюша зовут. Она вечно в процессе каком-то, то велопробег ночью по Урюпинску, то сарай девятнадцатого века в Хуево-Кукуево сносят, то детёныша кобры из канализации спасать. Эх. Ну, какая это жена? Дома у неё срачь. Её мать убираться к ней приходит. Я тоже не того, но…

– Роман Аркадьевич, а как вы думаете, разница в значении слов «жена» и «домработница» имеется? – спросила Вера. – Может Ксюша потому и пропала, что вы её достали домоводством своим?

– Думаю, имеется, – серьёзно ответил Роман. – Домработница это когда человек дома проводит хоть какое-то время. А у неё дома только спать получается. А потом, то туда, то сюда.

– Слушай, а может она правда там в историю какую-нибудь попала. Может спасать надо, полетели… завтра. Алиске паспорт вернем, и могу ехать, у меня Шенген открыт.

– Тебе лишь бы кого-нибудь спасать то Алису, от депрессухи, то Айкидо это, от хрен знает чего, теперь вот Ксюшу. От кого ты её спасать собираешься, от какого-нибудь волосатого грека? Примешь удар на себя?

– А что? Я могу, – нетрезвая улыбка вспыхнула на лице Веры.

– Догадался уже, что можешь. Нормально у неё там всё, с гостиницей разговаривал два раза. На территории она. Не покидала.

10. Удача

Наутро Вера ждала Алисию в фойе гостиницы. Голова раскалывалась, во рту был противный привкус, мышцы скручивало, тело ныло так, как будто по нему били колотушками. Веру терзало похмелье, но новый паспорт Алисы не ждал. На следующий день был назначен вылет в Испанию, времени не оставалось.

Перед выходом Вера пыталась растолкать Романа, храпевшего на маленьком диванчике. Он, не просыпаясь, дал понять, что будет спать здесь дальше, потому что выходной. Это было правильно, в субботу надо отдыхать. Но не в эту, сегодня надо забрать паспорт, вернуться на выставку, продолжать выяснять судьбу чемодана, и ещё надо было визу Алисии восстановить. Но это вроде бы завтра в аэропорту, в любом случае, надо уточнять.

Алисия появилась в фойе выспавшаяся, без темных кругов под глазами, и даже немного румяная. Она была одна, парни уже уехали на выставку.

– Хорошо выглядишь, – отметила Вера, после традиционных поцелуев, – Таблетки раздобыла?

– Нет, знаешь, я без таблеток уснула.

– Вот и молодец, – одобрила Вера.

– Я молитву читала, читала, не помню сколько раз, двадцать, может больше. И думала о словах молитвы, больше ни о чём и… уснула, – довольным голосом сообщила Алиса.

– Очень, очень молодец и слова вспомнила, а то не помню.

– Я позвонила бабушке, она напомнила.

– Вот и старушку порадовала.

– Точно, она обрадовалась, ты права.

– Значит так, раз я права, то я тебя в одно место сейчас повезу. Это не шутка, это важно. Место это в метро.

– Нет, нет, я в метро не пойду. Нам не надо торопиться на выставку, там сегодня никто заказывать не будет. Последний день. Поедем на такси, ну пожалуйста, – заскулила Алисия.

– Давай компромисс. Туда обязательно на метро. А обратно видно будет. Там в метро есть место одно, оно приносит удачу. Тебе же не помешает немного удачи?

– Это никогда никому не помешает, – отозвалась Алисия.

– Так вот это даже хорошо, что ты метро не любишь. Даже хорошо, что там все эти длинные душные переходы, шумно, народу много, жарко в верхней одежде и дышать нечем. Это хорошо для дела. Это вроде испытания. Понимаешь, чем тяжелее испытание, тем больше ты заслужишь удачи. Понимаешь?

– Не очень.

– Ну и не надо. Ты же в дедушкин талисман веришь? Вот и в это поверь. Подойдешь, куда скажу, сделаешь, что скажу. Думай о чем-нибудь хорошем. А потом за паспортом поедем.

Субботним утром в метро было совсем мало пассажиров. За разговором Вера и Алисия не заметили, как доехали до Площади Революции, едва остановку не пропустили. Вера, словно маленькую девочку, вела Алисию за руку, та уже не сопротивлялась. Метрах в трёх от собаки удачи женщины остановились. В этот момент к собаке подошла старушка и нежно погладила её блестящий нос.

– Видишь, как это работает? Просто надо погладить нос, – улыбнулась Вера. – Не сложно.

– Симпатичная собака, – сказала Алисия. – У дедушки такая же жила, когда я была маленькой. Очень добрая была.

– Эта вряд ли была доброй. У неё были другие задачи, – пожала плечами Вера.

Женщины подошли к собаке. Пока Алисия снимала перчатку и с детской улыбкой гладила собачий нос, а потом, увидев, что лапа собаки тоже блестит, погладила и её, Вера рассматривала красноармейца, обнимающего собаку за плечи. Когда она поймала себя на мысли, что на него приятно смотреть – удивилась. Потом, когда поняла, что красноармеец, как младший брат похож на Романа, удивилась ещё больше. Вере пришлось признаться себе в том, что Роман ей определённо понравился. Она вздохнула: «Ну что за натура такая? Обязательно надо в кого-то влюбиться, нельзя спокойно пожить?»

– Вера, я думаю, что лапу тоже надо погладить, – сказала Алисия, – Давай, гладь и пошли наверх такси ловить!

Вера сняла варежку, не переставая улыбаться, и думать о Романе погладила нос и лапу собаки удачи.

Когда они вернулись на выставку, один из коллег, стоя в проходе рядом со стендом, энергично махал им руками, улыбаясь во весь рот. Они прибавили шаг.

– Идите быстрее, вчерашние клиенты вернулись. Женскую коллекцию заказывать хотят.

– Ну вот. Смотри-ка, вот она удача. Клиент, так и прёт, – улыбнулась Вера. – А ты говорила, не будет никого.

Едва только они расположились за столом, а клиенты разбрелись по стенду, у Веры зазвонил телефон. Звонили по поводу пропавшего чемодана, его нашли. Он был на пути в Москву, и завтра с самого утра его можно будет забрать. Звонивший извинился и любезно объяснил, где именно можно чемодан получить.

– Алиса, солнышко, работает наша собачка-то. Чемодан нашли, завтра перед вылетом заберём.

Ближе к обеду неожиданно появился Роман. Выглядел он на удивление бодро, двигался уверенно. При одном только взгляде на него к Вере вернулась, затихшая было головная боль. Роман поманил Веру пальцем, Алисия, увлеченно отвергающая настойчивое предложение клиентов примерить кожаные брюки из коллекции, не заметила появления Романа.

– Ключики ваши, Вера Геннадьевна, примите.

– Опять вы со мной на Вы стали, товарищ старший следователь, и отчество выяснили.

– Да, вот вам ещё сувенирчик. – Роман сунул в руку Веры Алисин телефон. – На месте фотки, проверил.

– Да вы ж, кудесник, Роман Аркадьевич. Давайте, я вас поцелую. А может лучше Алиса вас поцелует?

– Я бы предпочёл не Алису, – усмехнулся Роман.

– А вы думаете, что вам выбор предоставят? – Вера почувствовала, что начинает краснеть.

– Да я и сам, если что, могу…

– А как там мисс Греция наша? – прервала его Вера.

– Нормально все, у неё на пляже, говорит, телефон украли, – сказал Роман. – Но мне уже всё равно, если честно. Устал я от этого всего.

Вера подняла брови и, улыбаясь, посмотрела прямо в глаза Романа. Он не стал отводить взгляд.

– И ещё одно, иностранным гражданам скажите… скажи, что, мол, злоумышленников задержали, они краденное уже продали, так что ничего вернуть не получится, кроме этого. Но правосудие, мол, восторжествовало нашими усилиями.

– Так ты нашёл их? – уточнила Вера.

– Слушай, а давай сходим куда-нибудь? – вдруг спросил Роман.

Вера кивнула, соглашаясь, и ещё шире заулыбалась.

– Жуликов нашёл?

– Не будь ты так наивна, Вера Геннадьевна, где я их найду… Телефон вот нашёл, у барыги одного, и то случайно. Повезло.

*******************************************************************

Венец безбрачия

Когда я познакомилась с Екатериной, мне было пятнадцать лет, а ей двадцать четыре. К моменту нашего знакомства она уже успела прослыть хорошей портнихой, по крайней мере, в поликлинике, где работали моя и её мамы. Дело было во второй половине восьмидесятых. Однажды матушка, купив по случаю шерстяную ткань в несуразную клетку, решила, что мне обязательно надо иметь модные брюки из неё – мои возражения на этот счёт не принимались – меня с куском ткани отправили к Екатерине.

Я аккуратно нажала на кнопку звонка Екатерининой двери, прижимая к груди свёрток. Я робела – мне в первый раз в жизни самостоятельно (без мамы) предстояло встретиться с таким важным в жизни каждой девушки человеком – хорошей портнихой. Робела я ещё и от того, что стеснялась своих будущих «модных» штанов, порождённых маминой фантазией. Но отказываться от визита я не собиралась – мне нужна была собственная портниха. Она представлялась мне волшебницей, которая была способна расколдовать застывшие на фото в журнале Бурда Моден наряды, и сделать мои мечты о красоте былью.

Дверь мне открыла роскошная молодая женщина. Она была рыжая с фарфоровой, словно светящийся изнутри, кожей. Казалась очень уверенной в себе, вместе с тем, была вся какая-то округлая и тягучая. Но главное, что поразило меня, уже начавшую комплектовать из-за мифического лишнего весом, Екатерина была девушка полная, и ничуть не тяготилась этим. Напротив, она носила свои лишние килограммы, словно украшение, изящно драпируя их платьями собственного пошива. И глядя на нее, становилось понятно, что так оно и есть – каждый из этих килограммов делал её привлекательнее.

Портнихой она оказалась действительно хорошей. Мы быстренько сшили ненужные клетчатые брюки. Настало время модных журналов и импровизаций. Так прошло года четыре, в девятнадцать лет я надумала выйти замуж. Екатерина, в отличии от многих, туда не торопилась. Но и меня не отговаривала, а очень быстро сшила мне симпатичное свадебное платье.

После моего замужества мы почти не общались до того момента, когда в магазин мужской одежды, где я работала, понадобилась портниха. Тут я о Екатерине и вспомнила. Ей тогда было тридцать пять лет. Она по-прежнему была привлекательная, весёлая, незамужняя, к тому же без работы – ателье, где она работала недавно, закрылось. Она согласилась.

Откровенно говоря, придя в магазин, она словно создала его заново. Она умудрялась быть в хороших отношениях со всеми от самых привередливых клиентов до самых несговорчивых проверяющих. Она, силой своего сразу же возникшего авторитета, пресекала любые интриги в нашем женском коллективе. Она умела ловко согласовывать с начальством личные просьбы продавщиц. Она обустроила чайную комнатку, и приносила самодельные вкусности. На работу стало приятно ходить. Некоторые состоятельные клиенты появлялись в нашем магазине только потому, что хотели пообщаться с Екатериной – доверяли её вкусу.

Екатерина умела всё: хорошо выглядеть, быть интересной собеседницей, вкусно готовить. Кроме того, Екатерина пользовалась вниманием весьма достойных мужчин. Но обладая буквально всеми позитивными качествами, которыми только может обладать женщина, но за все эти годы она так ни разу и не была замужем – ни официально, ни граждански.

– Почему? – спрашивали мы.

– Венец безбрачия? – уточняли эзотерически настроенные коллеги.

– Ага, он самый, – отмахивалась Екатерина, мы верили…

Через тринадцать лет замужества настала мне пора разводиться. Муж не сразу это понял и какое-то время мы вели жестокие бои, доказывая друг другу, кто из нас портит другому жизнь, а кто просто капризничает и счастья своего не понимает. Возвращаться домой не хотелось, и я подолгу сидела в офисе после закрытия магазина. Делала вид, что привожу в порядок документы, а сама просто отсиживалась в хорошо укреплённом окопе.

Однажды поздно вечером, когда я уже собиралась уходить, в кабинет вошла Екатерина. Покрутила бутылкой перед моим носом: «Надо выпить…»

– Надо, значит, выпьем, а что случилось?

–Всё он рассосался, – ответила Екатерина.

– Кто рассосался? – опешила я.

– «Венец безбрачия».

– Замуж выходишь? – я поймала себя на том, что обрадовалась.

– Нет. Наоборот. Не пойду. Пусть и не зовёт больше. Не пой-ду.

– А что раньше звал?

– Если б раньше звал, то пошла бы, – вздохнула Екатерина и поведала мне свою историю.

*****

Екатерина и Виктор жили в одном подъезде, она на пятом этаже, он – на восьмом. Виктор был очень популярен среди своих ровесников. Он был весел и, по мнению юной Кати – красив. Его русые волосы клубились над макушкой, на лоб спускались несколько тщательно отобранных завитков, а коротко стриженый затылок заканчивался тремя прямыми прядями, которые ниспадали на его широкую спину. На ней топорщилась клетчатая байковая рубашка с подвёрнутыми до локтей рукавами, застёгнутая не выше четвёртой пуговицы, из-под рубашки выглядывал треугольник майки. И майка, и рубашка были заправлены в "варёные" джинсы-бананы.

Ещё пухлым глазастым рыжиком лет пятнадцати, Катя влюбилась в Виктора, ему тогда было уже за двадцать. Из своего окна она высматривала его во дворе, подстраивала случайные встречи, смеялась над его повторяющимися шутками, познакомилась с его мамой и котом. Даже пироги научилась печь и носила их на восьмой этаж, делая вид, что хочет угостить ими кота и маму Виктора.

Но ничего не помогло, когда Екатерине исполнилось семнадцать, Виктор женился на её соседке по лестничной площадке. Соседка переехала на восьмой этаж, а маму с котом Виктор переселил в квартиру соседки.

Семейная жизнь Виктора почти сразу не задалась. Однажды, возвращаясь из техникума, Екатерина обнаружила любимого понуро сидящим около закрытой двери матушки. Мама Виктора уехала на пару дней погостить у сестры, оставив ответственной за кота Катю. Виктор был пьян и несчастен – жена, оказалась тварью и наплевала ему в самую душу. Подняв тяжёлую голову он посмотрел на девушку глазами побитой собаки. Тиски жалости выдавили из наивного сердца Екатерины волну нежности.

– Бедненький Витя, я же знала, я же ему хотела сказать, разве она ему пара? Он такой ранимый, такой чувствительный, а она… Одно слово – техник ЖЭКа, – думала Катя, открывая дверь квартиры Витиной матушки, отодвигая ногой кота, и словно фронтовая сестра, с трудом перемещая раненого алкоголем возлюбленного на диван. Девушка нежно погладила руку мужчины, её щеки раскраснелись. Потянуло поцеловать Виктора в обветренный рот. Тогда-то и родилось у неё твердое желание прожить рядом с любимым всю оставшуюся жизнь, окружая его заботой и лаской.

Виктор проспался и вернулся к жене на следующий день, а развелись они только через три года. Всё это время он ловко не давал Екатерине забыть о себе, как бы намекая, что и он разделяет сокровенное желание девушки. Просто не пришло их время. А пока он приходил есть борщ и пироги, жаловался на жену и весь мир, иногда занимал деньги, которые всегда, стесняясь, возвращала Екатерине его мать.

Наконец-то настал долгожданный день развода. Виктор постучался в квартиру Екатерины. Он никогда не пользовался звонком, предпочитая выстукивать костяшками пальцев какой-нибудь ритм. Девушка открыла дверь.

– Спасибо, тебе, Катюха! – Виктор протянул удивлённой Екатерине огромный букет бордовых роз, – Если бы не ты, то я бы не утерпел. Я бы тварь эту, в окно выбросил, да, и сам бы потом… тоже… Ээх!

Виктор махнул рукой и резко прижал Екатерину вместе с розами к своей клетчатой рубашке. Девушку окутал запах его тела, у неё потемнело в голове, и перехватило дыхание. Потом и вовсе стало нечем дышать, потому что её нос оказался вдавленным в байковый карман Витиной рубашки. Екатерина была готова погибнуть от удушья, лишь бы любимый не выпускал её из своих объятий. Но задохнуться окончательно она не успела, Виктор прекратил её обнимать, отстранился, внимательно и вкрадчиво посмотрел в её голубые глаза. Затем мужчина вновь прижал к себе, остолбеневшую от восторга девушку, запечатлел поцелуй на её высоком лбу, и тут же выскочил вон, громко хлопнув дверью.

Вдыхая аромат роз, ошалевшая от счастья Екатерина простояла в прихожей ещё минут пятнадцать, пока окончательно не пришла в себя. Потом она стала готовиться к тому, что со дня на день любимый снова постучится в её дверь, чтобы остаться с ней навсегда. Напрасно. Виктор пропал из их панельного дома на несколько месяцев.

Когда он вернулся, с ним была новая, вторая по счёту жена, которую он отыскал где-то в Пермском крае. Но и пермячка не стала последней женой Виктора. Виктор полюбил жениться. Его жёны сменяли одна другую, и лишь жилетка Екатерины, в которую он не забывал время от времени плакаться, оставалась неизменной. Неизменной оставалась и необъяснимая уверенность Екатерины, что после очередного развода, который, как всегда был не за горами, любимый женится на ней. Екатерина терпеливо ждала предложения от Виктора и подбирала новый фасон свадебного платья из недавно вошедших в моду. Кстати, в одном из подобранных ей для свадьбы с Виктором платьев, замуж вышла я. Так было до позапрошлогодней осени, когда Виктор очередной раз исчез.

Вернулся он домой сегодня. На этот раз новой женой не обзавёлся – с очередным букетом бордовых роз и бутылкой шампанского он приехал жениться на Екатерине. Ей шёл сорок второй год.

*****

– Ты знаешь, – вздохнула Екатерина, допивая вино из чайной чашки (бокалов в офисе не было). – Я так ждала этого. Так мечтала, что он поймёт, придёт и останется со мной на всю жизнь. И вот он пришёл! Он рядом, музыка, шампанское. Ну и такое всё, как я и ожидала. А я… Я ничего не чувствую. Я его не хочу. Не хочу. Я так мечтала об этом. Думала, от счастья умру, когда он наконец-то… А смотрю на него и вообще ничего к нему не чувствую. Хотя нет, чувствую. Что-то вроде жалости, как к бездомной собаке драной. Он какой-то куцый. Рубашка эта в клеточку, может быть, конечно, и не та же самая… хотя… Но, послушай, рубашка байковая в клеточку! Кто их носит вообще. Даже постирать её не озадачился. Прическа та же, что и двадцать пять лет назад, а кучеряшки – седые, и вокруг макушки лысина уже. Щёки отвисли. Не побрился даже… Перегорело всё, а я и не заметила.

– Ну и что дальше-то было? – спросила я.

– Что было? Не выгонять же, не посторонний человек, всё же. Пожалела его. Мне не трудно. Пошла в ванную там у меня масло детское, намазалась. Постонала. Потом сигаретку дала, благо ты пачку у меня оставила. Своих у него не оказалось. Потом соврала, что я принципиально против совместной жизни с кем бы то ни было, чтобы ему не обидно было. Выставила его. И пришла к тебе, в окоп.

*******************************************************************

Голубая собачка Рины Карловны

Не успев попрощаться у подъезда с близнецами Ильей и Лехой, Лера спохватилась – опять забыла телефон.

– Блин, телефон! – Лера с тоской посмотрела на подъезд хрущевки.

Лифта в ней не было, а трешка, в которой близнецы жили вместе с родителями, находилась на пятом этаже. Девушка вздохнула: «Как всегда…». Постоянно она что-нибудь где-нибудь забывала. Если бы можно было собрать и продать все забытые ей за двадцать четыре года жизни вещи, то хватило бы на поездку на Кубу, которую они с мужем уже давно наметили, но постоянно откладывали из-за нехватки денег.

– Иди, мы дверь не запирали, – сказал Лёха. – Маму только не напугай.

Лера улыбнулась, подумав, что не так-то просто напугать Рину Карловну – мать близнецов. Женщину она искренне уважала, даже хотела быть на неё похожей, не во всём, конечно, но, определённо, у Рины Карловны было чему поучиться. За невзрачным обликом – блеклый взгляд из-под свисающей на глаза седой челки, сутулая узкая спина, тонкие бесцветные губы в окружении мелких морщинок – скрывался железный характер, и терпение, казавшееся неиссякаемым.

Рине Карловне было пятьдесят четыре года. Этот факт её биографии Лера узнала недавно и очень удивилась – думала, что женщина значительно старше. Дело было не только во внешности, которой она, казалось, не придавала никакого значения, предпочитая тратить время на заботу об окружающих, в основном, о близнецах. Заблуждению Леры относительно возраста Рины Карловны способствовало и знакомство с её супругом.

Борис Петрович напоминал Лере дедушку, а тому, было под восемьдесят, когда в прошлом году он скончался. Оба старика использовали одинаковые старомодные словечки, говорили с одной и той же интонацией, покряхтывали, посмеивались, и немного шепелявили из-за зубных протезов. Конечно, внешне они сильно разнились, но похожими их делало ощущение, которое оставалось в душе Леры после общения с ними – переплетение ноток ностальгии и беззаботности. Теперь, когда дедушки не стало, Лера полюбила разговаривать с Борисом Петровичем. Эти разговоры, хотя бы отчасти, помогали ей погрузиться в атмосферу детства, возникавшую из забавных словечек, улыбок, многозначительных вздохов и неожиданных замечаний деда. Лера скучала по дедушке.

Иногда Борис Петрович в конце рабочего дня заходил в офис, где работали Лера, Рина Карловна и близнецы. Супруга словно не замечала его появления, смотрела сквозь него. Близнецы здоровались, и тут же забывали об отце. Старик тихонечко сидел на стуле в коридоре, даже от чая отказывался. Но Лера настаивала, и он, в конце концов, соглашался. Тогда, там же в коридоре, пили крепкий несладкий чай, а Борис Петрович, причмокивая, рассказывал Лере о случаях, происходивших с ним в молодости во время геолого-разведывательных экспедиций. Рина Карловна никогда не участвовала в этих беседах. Если ей случалось пройти мимо мужа и Леры, она улыбалась через силу и удалялась, не останавливаясь.

– Не любит Риночка, когда я на работу к ней прихожу, – вздыхал Борис Петрович.

– А вы не к ней, вы ко мне приходите, – улыбалась Лера. – Я, наоборот, люблю. К тому же вечером и делать, если честно, нечего.

Рина Карловна о муже никогда не заговорила первой, а если Лера её спрашивала, то отвечала неохотно и кратко. Однажды Лера поделилась впечатлением от одного из рассказов Бориса Петровича. В его интерпретации приключение на самом краю географии вышло веселым, хотя чуть было не стоило жизни участникам экспедиции. Лере этот рассказ очень понравился – остроумно и увлекательно. Она сказала Рине Карловне, что её муж – хороший рассказчик.

– Почему бы ему мемуары не написать? Было бы интересно, – предположила девушка.

– А он тебе не рассказал, мемуарист этот, как однажды очень крупное месторождение нашёл? Он нашёл. Без него никто бы и туда и не сунулся. Он сунулся. Но записал это месторождение на себя приятель его. А Борис наш Петрович до разборок не опустился. Приятелю тому премию дали очень солидную, а Боре – большое человеческое спасибо перепало. А мне, когда он в той экспедиции был, четверых детей кормить было нечем. Не фигурально, а буквально нечем. Я в деревню к матери переехала с ними. Она помогала. Благо дело, лето было. Я грибы и ягоды заготавливала по выходным, а в будни в город на работу моталась. А он об этом знал, но благородство это ему проявить не помешало. Не рассказал?

– Четверых? – удивилась Лера, пропустив мимо ушей всё остальное, не хотелось копаться в чужих обидах.

– Да. Я его дочь от первого брака вырастила. Она теперь в Новосибирске с мужем живёт. А ещё у меня сын был, мой первенец, – Рина Карловна опустила глаза, её губы задрожали. – Очень долго болел, а потом умер. Совсем недавно.

– Как умер? – спросила Лера и тут же пожалела об этом.

Рина Карловна, закрыв рот ладонью, застыла на месте, словно ледяная скульптура. Она довольно долго молчала, потом очнулась: «От молодых мужиков, потому что, детей надо рожать, а не от старых козлов».

Рина Карловна резко встала и вышла в коридор. Лера осталась. Она сидела, рисуя рыб с развевающимися хвостами на желтой бумажке для записей, и наблюдала за собой. Она считала, что должна была бы испытывать сострадание к женщине, потерявшей старшего и, судя по всему, любимого сына. Зная, как трепетно Рина Карловна относится к близнецам – взрослым, здоровым, и, по правде говоря, довольно безалаберным парням – Лера представляла, как она должна была боготворить того, больного сына.

Но девушка с удивлением отметила, что ни сострадания, ни жалости к Рине Карловне она не испытывает. Почти. Хотя жалеть Лера умела, она жалела буквально весь мир – от старушек с тяжелыми сумками, бредущих по улице, до детей, на которых орут, не выпуская сигарет и пива из рук, их матери. Но жалеть Рину Карловну не получалось.

«Почему?» – спрашивала Лера сама себя, но ответа не находила.

Ей стало стыдно, когда она поняла, что после признания Рины Карловны, в душе осталось только любопытство – захотелось больше узнать о старшем сыне, ещё остался отзвук кольнувшей сердце обиды за Бориса Петровича: «Что это ещё значит “старый козел”?». Больше ничего – никакого сочувствия, а тем более жалости. Любопытство Лера считала чувством недостойным, поэтому решила больше тему о старшем сыне не поднимать, ничего о нём у Рины Карловны не спрашивать.

Тема возникла сама, вскоре после того, как приглашённая на двадцатипятилетие близнецов Лера переступила порог квартиры на последнем этаже хрущёвки. Вручила подарки, оставила мужа Саню с близнецами, а сама сунулась было на кухню, помочь Рине Карловне, но, той, как обычно, помощь не требовалась.

– Лера, иди к ребятам. Там девочка к Леше пришла. Невеста. Познакомитесь, – сказала через плечо Рина Карловна, не отрываясь от шинковки овощей.

– Я с Катей знакома. А где… – Лера хотела спросить о Борисе Петровиче, но осеклась, потому что Рина Карловна прекратила резать морковь и посмотрела на неё в упор.

– Иди, Лера, мы справимся.

Фраза прозвучала, словно команда, отданная сторожевому псу. Лера пожала плечами и с кухни ушла. Она толкнула закрытую дверь в комнату, куда близнецы увели мужа. Там было сильно накурено и для такого небольшого пространства многолюдно. Кроме близнецов Ильи и Лёхи, их приятеля Ромки, его девушки, и Сани была, конечно, Катя – невеста Лёхи, и сын соседки, которая помогала на кухне Рине Карловне.

– А, Лерусик, – уже успевший захмелеть Илья полез к ней обниматься. Лера поморщилась.

– Илюш, а ты у нас впереди паровоза, не бежишь? Даже и за стол не сели, а ты уже хорош, – строго спросила Лера, подбоченившись. Илья отшатнулся и осел на кровать. – Фу, накурили. Рина Карловна вам разрешает?

– Нам не надо разрешения ни у кого спрашивать! Мы сами…, – начал Илья, но умолк под строгим взглядом Леры.

– Он не пьяный, он выпендривается больше, – сказал Лёха. – Но, правда, надо бы проветрить.

– А пошли-ка мы на улицу, погода хорошая, чего мы тут? – воспрял Илья.

– Давайте, а мы вас позовем, когда накроют.

Все, кроме Леры с мужем и Лёхи, вышли из комнаты. Они открыли окно, ссыпали окурки в пластиковый пакет.

– Слуш, Рыба, я с ними, ладно? – девушка кивнула, и Саня удалился вслед за смеющейся компанией.

Лера осмотрелась. Комната была прямоугольная, узкая, напоминала вагон. Штор на окне не было, оно до половины было заклеено плотной желтоватой бумагой, испещрённой полинявшими рукописными надписями на английском языке. На стене в нишах, оставленных книжными полками, висели портреты Че Гевары и Боба Марли, нарисованные острыми сочными мазками. На противоположной стене располагалась картина – пересечение широких сине-голубых линий. Полки были забиты книгами, преимущественно на английском языке, виниловыми пластинками и CD-дисками. Из мебели в комнате находилась узкая кровать и большой письменный стол. Кроме этого было несколько разнокалиберных музыкальных колонок и допотопный музыкальный центр. Несмотря на то, что за окном ещё не закончился день, а люстра на потолке и настольная лампа были включены, в комнате царил сумрак.

– Это твоя комната? – спросила Лера у Лёхи.

– Нет. Это Дэна комната… была. У нас брат был старший Дэн, Денис. Он умер.

– Соболезную. А когда?

– Восемь лет назад.

– А Ирина Анатольевна говорила, что недавно?

– Для неё, недавно. Мы привыкли, и ты не обращай внимания. Ему восемнадцать исполнилось, а нам семнадцать. Как раз в наш день рожденья. Мы поэтому дома не праздновали никогда. А тут мать сама захотела. Ну, мы, конечно, согласились. После в клуб поедем, там все наши будут. Отметим. Вы как? – Леха посмотрел на Леру вопросительно.

– Я никак, не поеду, настроения нет. А Саня пусть едет, я не против. Так жаль вашего брата.

– Ты не парься, ладно? Он, конечно, был очень талантливый и способный и все такое. Рисовал вон, – Леха кивнул на портреты. – Но его нельзя было вылечить. Он много лет болел. Диагноз ещё в детстве поставили. Мы выросли, зная, что он умирает. Но мать у нас женщина героическая. Она не верила. От него не отходила. К кому только его не возила, чего только не делала. Все говорили, что это чудо, что он до восемнадцати лет дожил. Но она, конечно, надеялась на чудо почудеснее.

– Да, Рина Карловна, она молодец.

– Тогда ещё и отец слёг, операцию экстренно делали. Мать в больнице с отцом была, когда Дэн умер. Её словно подменили после похорон. Короче в тот год было реально хреново. А сейчас все нормально. Это жизнь, такие вещи не в нашей власти.

– А чего эта комната так и стоит все восемь лет, места у вас немного, вроде?

– А ты мать спроси, она её трогать не даёт… Да пофиг, мы с Катькой квартиру сняли, переезжаем на следующей неделе.

– Молодцы. А где Борис Петрович? Поздороваться хотела.

– Он с утра неважно себя чувствует. Прилёг.

– Понятно. Пойду, помогу на стол накрыть, может быть, не прогонят.

Накрыв на стол, Рина Карловна переоделась. Первый раз в жизни Лера увидела её в платье – не в мешковатых брюках, не в бесформенной юбке – в бирюзовом шелковом платье с голубой собачкой из бисера на плече. Женщина даже сделала макияж – накрасила губы и обвела глаза серебристо-голубыми тенями. Вечно свисающую на глаза челку закрепила надо лбом при помощи серебряной заколки. Платье словно бы выпрямило её спину. Не затененные чёлкой глаза засветились, поймав бирюзовый оттенок шёлка – больше они не казались пыльно-серыми. А открывшийся высокий лоб придал лицу холодное, даже надменное выражение.

– Глаза голубой собаки, – поймав устремленный на неё взгляд Леры, сказала Рина Карловна.

– Что? – не поняла девушка.

– Это любимый рассказ Дениски, сына. Глаза голубой собаки. Маркес. Это Дениска подарил, – Рина Карловна нежно погладила голубую собачку из бисера на плече.

День рожденья, с восседающей во главе стола бирюзовой Риной Карловной получился странный. Разговаривали, в основном, о Денисе – истории из детства, увлечения, успехи – скрупулезно, вдохновенно, с обожанием. Воспоминаниями делились все, кто его знал. Только Борису Петровичу не удавалось и слово вставить. Стоило ему начать говорить тост или делиться какой-то историей, Рина Карловна тут же обрывала: «Да кому это интересно?» или «Все совсем не так было». Каждый раз старик сконфуженно улыбался, а потом совсем перестал предпринимать попытки поучаствовать в разговоре. Он лишь делал глоток вина, когда кто-то произносил очередной тост и понуро сидел, разглядывая столовые приборы.

– Пап, тебе лучше бы не пить, – после каждого глотка говорил Леха.

– Ничего, ничего, полглоточка всего, – отвечал Борис Петрович.

Лере показалось, что все почувствовали облегчение, когда пришло время расходиться. В последний момент, Саня, заметив подавленное настроение жены, передумал ехать с близнецами в клуб и тоже засобирался домой.

– Я там комедию одну припас. Клёвая, говорят. Посмотрим, а то тошно после таких-то праздников, – прошептал Саня на ухо Лере, когда они спускались по мрачной с выбоинами на ступенях лестнице в подъезде хрущёвки.

Едва только вышли из подъезда на вечернюю улицу: «Блин, телефон забыла…»

Лера побежала наверх, как в детстве, когда с родителями они жили в почти такой же хрущёвке, тоже на пятом этаже. Прыгала через две ступеньки, ускоряясь с каждым этажом. Даже не заметила, как оказалась около двери. Не останавливаясь, словно какой-то поток внёс её внутрь, ворвалась, довольная своей удалью, в сумеречный коридор квартиры.

Едва она успела сделать пару шагов внутрь, как этот же стремительный поток будто бы размазал её о стену – она со всего маха наткнулась на отсвечивающую бирюзой сталь холодного взгляда Рины Карловны. Девушка резко остановилась и только тут почувствовала, что задохнулась, то ли от быстрого подъёма, то ли воздух в легких этот пронзительный взгляд заморозил.

– Что… – Лера обернулась.

На полу схватившись рукой за ворот рубашки, сидел, прислонясь к стене, Борис Петрович. Он пытался вдохнуть, но лишь хрипел. Стальной взгляд Рины Карловны был направлен на него. Лере показалось, что этот взгляд лишает старика воздуха, этот взгляд словно бы душит его. А он, как будто попав в вакуум, порожденный мистическим взглядом, тщетно пытается ухватить в нем хотя бы молекулу так необходимого ему кислорода.

– Да, что же это! – едва справившись с одышкой, закричала Лера. – Скорую же надо! Да что же вы, Рина Карловна!

Лера упала на колени перед стариком, стала суетиться, толком не зная, что делать. Расстегнула ворот рубашки, помогла лечь на пол, подложила первую попавшуюся куртку с вешалки ему под голову. Руки ходили ходуном, сердце выпрыгивало из груди, Лера позабыла обо всем на свете, только одно желание разрывало сердце: «Живи! ЖИВИ!». Но в глубине сознания, в том месте, которое было старше её самой, которое появилось вместе с первой клеточкой организма нового человека, ставшего потом Лерой, а может быть, даже ещё раньше, она знала, что Борис Петрович умирает, что он умрёт – это неизбежно.

– Тебе надо, ты и вызывай, – сказала Рина Карловна, поглаживая брошь в виде голубой собачки на плече. Повернулась, и пошла на кухню. Через секунду оттуда раздались звуки складываемой в стопку посуды.

Леру затошнило от чувства беспомощности, потом пришла жалость – она сжимала холодеющие руки старика, плакала, целуя их. Потом, когда приехавшая Скорая констатировала смерть Бориса Петровича, на Леру обрушилась злость. Девушка вырывалась из нежных, но цепких объятий мужа, который тащил её вниз по грязно-зеленой щербатой лестнице. Лера кричала, шептала, повторяла без конца: «Это она, эта Голубая собака, это она его убила…»

На следующий день Лера заболела – началось воспаление лёгких. На работе Лера появилась только через два месяца. Она уволилась. Пришла забрать документы. Почти бегом, чтобы не встретить Рину Карловну, добралась до Отдела кадров. Не встретила – выдохнула. Расслабилась она рано, на обратном пути буквально налетела на женщину прямо около выхода из здания.

– Ой! Извините, – Лера отвела глаза, собираясь выбежать на улицу.

– Ты ничего не знаешь! – сказала женщина.

– Я знаю все, что мне нужно. Смерть была естественной. Вы бы всё равно ничего не смогли бы сделать.

– Ты уверена? Может быть, смогла бы? – смерив Леру надменным взглядом, спросила Рина Карловна.

– Что вы такое говорите?

– Смерть была естественной, но я бы могла сделать многое. Я бы могла следить за тем, чтобы он не забывал пить таблетки. Я бы могла вовремя приводить его на обследования. Я бы могла настоять, чтобы он не вставал с кровати в тот день. Могла бы вызвать врача с утра. Могла бы не давать ему пить вино. Кое-что я, все таки, могла, – с усмешкой ответила Рина Карловна.

– Но если вы могли, то почему же не сделали. Вы должны были!

– Он взрослый человек был. Поэтому – не должна, а могла. Но не стала.

– Я не могу понять этого. Вы же другая, вы же всегда обо всех заботились? А он же вам не чужой человек… был.

– Лучше бы был чужой. Я за него девчонкой вышла, а он никогда не считался со мной. Он жил только для себя. Он… не стал тогда разбираться из-за месторождения, а ведь если бы у нас были те деньги, когда диагноз только поставили, то удалось бы течение заболевания изменить. А когда Дениска умер… Мужу за несколько дней до этого сделали операцию, обычную операцию. Такие делают миллионам, и они уже через три дня на ногах без всякой помощи. Нет, ему понадобилась я, ему надо было, чтобы я сидела рядом с ним в тот день. Ему надо было мне по сотому разу рассказывать свои убогие байки об экспедициях. А в это время Дениска умирал. Один – одинёшенек. В больнице. В темноте. – Рина Карловна словно подавилась воздухом. – Он ослеп перед смертью. Он звал меня, а я не знала. Мне никто не сказал, Борис запретил говорить. И я сидела и слушала бахвальство этого старого козла, пока Дениска умирал.

– Но это просто стечение обстоятельств. Борис Петрович сам был в больнице, как он мог знать о состоянии сына?

– Он знал. Мой ребёнок умирал в темноте, всеми покинутый. Он звал маму – меня, а я так и не пришла, – Рина Карловна говорила блёклым, лишённым эмоций голосом, отчего Лере сделалось холодно.

– А потом… После похорон, знаешь, что он мне сказал?

Лера пожала плечами, растираяладонями замерзшие предплечья, и с тоской глядя на табличку «ВЫХОД» над дверью.

– Вот теперь, сказал он, когда Денис умер, – Рина Карловна замолчала, – теперь ты, наконец-то, будешь заботиться ТОЛЬКО ОБО МНЕ. Так он сказал! Он желал Денису смерти, понимаешь?

– А зачем вы мне сейчас это всё говорите, Рина Карловна? – спросила девушка.

– Я хочу, чтобы ты узнала правду, – ответила женщина.

Лере захотелось сказать ей, что это лишь её версия правды. И что она, Лера, успела поговорить с Борисом Петровичем о сыне. Он сам захотел рассказать об этом. Он любил сына и, вовсе не желал ему смерти – просто смирился с ней за годы болезни. И жену любил – наслаждался тем днём, проведённым с ней в больнице. Да и история с месторождением была совсем не так однозначна, как представлялось Рине Карловне. Эту историю тоже успел рассказать Борис Петрович. Еще Лере хотелось сказать, что не правды ищет Рина Карловна, а нужно ей уничтожить её, Леры, добрую память о Борисе Петровиче. И даже не потому, что ей потребовалось оправдать свою жестокость – нет, ей хотелось растоптать хорошие воспоминания, что остались после ухода её мужа.

– Вы же сами назначили мужа виновным в том, в чём никто не виноват, и до сих пор мстите ему. Вам не правда нужна, а месть, – захотелось Лере крикнуть в лицо Рине Карловне, но увидев, как та побелевшими пальцами сжимает брошь в виде голубой собачки, перекачивавшую с бирюзового платья на невзрачную серую кофту, Лера промолчала. Аккуратно отстранив с прохода застывшую Рину Карловну, она с облегчением толкнула тяжелую дверь под табличкой с надписью «ВЫХОД».

*******************************************************************

Жена хозяйственного мужа

– Лидия Петровна, вы поняли, то, что я вам сказал? – врач с сомнением изучал лицо немолодой, но всё ещё миловидной женщины, смотревшей на него глазами удивлённого ребёнка.

– Конечно. Вы сказали, что меня прямо сегодня отпустят домой, – женщина тряхнула завитками выбеленных волос, выражение её лица при этом не изменилось – она всегда выглядела немного удивленной.

– И это тоже, но не это же главное. Мы ваше состояние стабилизировали препаратами, но без операции не обойтись. Вы поняли? Вы должны решить…

– Я поняла. Сейчас, как раз, Виктор Федорович приедет, и мы решим. Вы только ему ещё раз повторите, то, что мне сказали, – женщина села на больничную кровать. – Всё же тяжесть какая-то внутри осталась.

– Я вам ещё раз повторяю, что мы стабилизировали ваше состояние, но нужна операция. Времени немного есть, но вам лучше решить как можно…

– Виктор Федорович решит, только вы это всё… – Лидия Петровна сделала круг изящным пальчиком, – … ему, ладно? Я устала, доктор.

– А Виктор Федорович это супруг? – уточнил врач, в карте значилось, что женщина не замужем.

– Да.

– Хорошо. У меня через два часа заканчивается дежурство, надеюсь, что успею с ним поговорить, – сказал врач и вышел в коридор.

Лидия Петровна сложила горкой три подушки, две из которых раздобыл для неё Виктор, в тот единственный раз, когда навещал её в больнице – неделю назад. Как только она, полусидя, устроилась на кровати, тут же выкинула из головы все те неприятные вещи, которые наговорил доктор. Для этого ей не требовались ни книги, ни кроссворды, ни собеседники. За годы жизни, а было Лидии Петровне пятьдесят семь лет, в вопросе выкидывания неприятных мыслей из головы она почти достигла совершенства. Она даже обошла в этом известную героиню «Унесенных ветром» с её: «Я подумаю об этом завтра…». Лидия Петровна выкидывала мысли, мешающие её спокойствию, не просто до завтра, – навсегда. Она больше не возвращалась к таким мыслям, если только кто-нибудь нарочно не напоминал ей о них.

В обретении этой способности у Лидии Петровны перед героиней «Унесённых ветром» было преимущество – она выросла в окружении четверых заботливых мужчин – троих старших братьев и отца, – оберегавших её и от неприятных мыслей, и от скучных обязанностей. Лапочка-дочка. С детства ей было на кого положиться – достаточно зашмыгать носом, прикинуться больной или просто несчастной – появлялся кто-то из родных, кто вникал в её проблемы и брал на себя её обязанности.

Со временем старшие братья разъехались, позднее, не стало отца, а помощники у хрупкой белокурой девушки с пухлыми губками и вздернутым забавным носиком, не переводились. Эти "помощники" не были кровными родственниками, готовыми исполнять любые её капризы, но арсенал, который использовала Лидия для влияния на них, не изменялся – слезы и приступы недомогания.

Несмотря на то, что на посторонних мужчин это оружие действовало не безотказно (часто давало осечку), не использовать его Лидия Петровна уже не могла. Она попала в замкнутый круг – для того, чтобы отучиться от многолетней привычки хвататься за сердце или плакать, пытаясь отделаться от забот, требовалось напрячься, сделать над собой усилие, но сама эта привычка укоренилась в характере Лидии Петровны именно потому, что она старательно избегала любых усилий и напряжений.

До встречи с Виктором Федоровичем Лидия Петровна жила с мамой и приёмной дочерью Катей – осиротевшей племянницей, – завидуя семейному счастью подруг и героинь рекламных роликов.

Знакомство состоялось в одном из южных санаториев двадцать лет назад. Ей было тридцать семь, ему – пятьдесят. Солидный мужчина. Вдовец. Имел дочь, которая к моменту знакомства с Лидией Петровной, уже перебралась жить в собственную квартиру – отец так и не смог найти общий язык с повзрослевшей дочерью.

Искать общий язык с кем бы то ни было, получалось у Виктора Федоровича плохо – компромиссы он презирал. Человеком был жестким до авторитарности, умел поддерживать безукоризненную дисциплину, справлялся с любыми поручениями начальства – чистоплюем не был. Обещания, данные им руководству, выполнял, обещания, которые вынужден был дать подчинённым, – нет. Поэтому он, парень из Тамбовской деревни, даже не имея высшего образования, сумел дослужиться до должности заместителя генерального директора в крупном московском тресте.

– Правильно я вас понял, – спокойно произнёс Виктор Фёдорович, обращаясь к врачу, – вы сказали, что операции такие и у нас делают?

– Не совсем. У нас делают только полостные операции. А там, за границей, проблему вашей супруги можно устранить эндоваскулярной, через вену. Такая технология здесь пока не доступна. А, например, в Германии – вполне, не только там, конечно. Чаще всего туда едут, – пояснил врач. – Это, конечно, довольно дорого, но в случае вашей супруги, я бы настоятельно рекомендовал именно эндоваскулярную операцию.

– Возможно, я на вашем месте, тоже бы рекомендовал, – усмехнулся Виктор Фёдорович. – Я и на своём периодически рекомендую…

– Ну, знаете, – молодой врач покачал головой. – Я никакой заинтересованности в этом вопросе не имею. Просто у вашей супруги много противопоказаний для полостной операции. Это опасно очень, – доктор посмотрел на женщину. – В вашем случае это опасно!

Лидия Петровна стояла с отсутствующим взглядом, не утратившим, тем не менее, оттенка удивления и улыбалась сквозь доктора зеленоватой стене за его спиной так, словно ей было очень приятно видеть именно эту стену.

– Лидия Петровна, правильный диагноз вам поставили поздно. У вас целый список сопутствующих… Вы просто можете не… А так через вену, гораздо безопаснее. Я бы настоятельно рекомендовал вам именно эндоваскулярную операцию, и чем раньше, тем лучше, – врач заговорил громче, как будто у женщины были проблемы со слухом. – А у нас и на полостную операцию вам ещё квоту ждать придётся, если на неё решитесь, конечно. Сколько ждать, пока не знаю.

– О какой сумме идёт речь? – резко прервал врача Виктор Федорович.

– Насколько я знаю, сама операция стоит около четырнадцати тысяч евро. Стоила, по крайней мере. Ещё плюс билеты, проживание и питание.

– А ведь не так уж и дорого, – прекратив любоваться стеной, сказала Лидия Петровна.

– Н-да, понял, – отозвался Виктор Фёдорович. – Я свяжусь с вами, доктор.

Почти всю дорогу от больницы до коттеджа в ближайшем Подмосковье, который Виктор Федорович начал строить сразу после того, как Лидия Петровна окончательно переехала к нему в Москву из материнской квартирки в Звенигороде, они молчали. Лидия Петровна, щурясь, рассматривала плывущий за окном машины солнечный осенний пейзаж, а Виктор Федорович не отрывал сосредоточенного взгляда от дороги.

– Вить, а как ты думаешь, застёжку на моей дорожной сумке можно отремонтировать или надо новую сумку покупать? – спросила Лидия Петровна, незадолго до поворота на дорогу, ведущую к их поселку. Виктор Федорович ничего не ответил.

– Ой, а ведь загранпаспорт же делать надо, а то старый уже всё, – вдруг вспомнила Лидия Петровна и поморщилась, представив, что надо будет ехать куда-то, в очереди стоять, с чиновниками из паспортного стола (или где там эти загранпаспорта дают?) общаться.

– А может быть, как в прошлый раз, заплатим кому-нибудь, ну, кому там платят, и они сделают? – предположила Лидия Петровна.

В прошлый раз действительно удалось избежать всех этих формальностей, но прошлый раз случился давно, когда Виктор Федорович ещё не был пенсионером. С выходом на пенсию мужчина сделался прижимистым, с каждой копейкой расставался тяжело, словно от сердца отрывал. Но и тогда, много лет назад, запланированный парижский отдых не состоялся. Виктор Федорович, как обычно, не счёл нужным объяснять почему, Лидия Петровна, как обычно, не сочла нужным добиваться объяснения. Не потребовались те загранпаспорта, не появилось в них не одной визы, ни одного штампика. Но женщина не очень расстроилась – слишком много хлопот ради сомнительного, в, общем-то, удовольствия полюбоваться на Эйфелеву башню.

– У нас Раиса сейчас живет с Мишкой, – никак не отреагировав на вопрос о загранпаспорте, сообщил Виктор Федорович, когда машина проезжала вдоль ряда светло-зеленых туй, чтобы нырнуть в автоматически распахнувшиеся ворота гаража.

Раису, племянницу Виктора Федоровича, Лидия Петровна видела лишь однажды, много лет назад, когда первый и последний раз посещала с мужем его родственников в Тамбовской деревне. Она запомнилась Лидии Петровне крепкой смешливой девушкой, с низким голосом и всегда занятыми какой-нибудь работой руками.

– А Мишка, это муж? – спросила удивленная неожиданной новостью женщина.

– Сын. Он в институт поступил, будет здесь жить первый год с матерью, а потом уж посмотрим.

– Целый год? – удивилась ещё больше Лидия Федоровна. Раньше родственники не только не жили в их доме, но и не навещали никогда Виктора Федоровича. Сам он к ним ездил пару раз в год, деньгами помогал регулярно, даже, после того, как вышел на пенсию.

– Конечно. Парню помочь надо, он мне не чужой. Да и хозяйством, должен кто-то заниматься, – сказал Виктор Федорович – Ты же болеешь.

Лидия Петровна подумала, что раньше, до болезни, была бы даже рада тому, что кто-то будет помогать ей выполнять работу по дому. Сколько раз она просила мужа нанять помощницу по хозяйству, почти у всех соседок они были, но он не соглашался. Он не согласился даже купить посудомоечную машину, когда меняли кухонную мебель: “Нас двое, не вижу проблемы в том, чтобы руками мыть”. А вот теперь, когда в доме вдруг появилась Раиса, Лидией Петровной овладело скребущее, напоминающее ревность, чувство. Кроме того, обида – чувство хлопотное, требующее решений и действий, если идти у него на поводу, а поэтому давно забытое, вдруг шевельнулось в душе Лидии Петровны.

Она начала вспоминать, как разорвал Виктор Федорович её «замкнутый круг» отговорок и перекладывания неприятных обязанностей на чужие плечи, сразу после того, как они начали жить вместе. Муж не верил в недомогания, не реагировал на слёзы. Вопрос был поставлен ребром – или выполняешь то, что женщине положено в доме делать, или уезжай в свой Звенигород к матери, чтобы куковать там одной, без мужика, ловя жалостливые взгляды подруг и соседок. Куковать, тем более после того, как все знакомые поверили в её внезапное, словно из рекламного ролика, счастье, она позволить себе не могла, – пришлось подстраиваться под требования мужа.

Лидия Петровна горько улыбнулась – а ведь зря в недомогания не верил. Оказалось, что болезнь всё-таки была – поселилась у неё за грудиной давным-давно. Если бы раньше обследовали, то было бы проще вылечить, так доктор сказал. А с другой стороны, сколько раз предлагали ей на обследование лечь, даже настаивали – ни разу не согласилась. Думала, что это пустые хлопоты, лишние заботы. Она сама не верила, что чем-то может быть серьёзно больна до тех пор, пока две недели назад не почувствовала, что умирает. От одних только воспоминаний снова заныло в груди, и комом встал воздух в горле – как же умирать-то не хочется!

– Всё, стоп, – сказала сама себе Лидия Петровна. – Доктор пообещал, что в Германии вылечат. Зачем тогда о неприятном думать? Всё как-нибудь устроится. Будет, как раньше, и Раиса домой уедет, а пока – пусть.

Лидия Петровна привычно отпихнула в небытие и неприятные чувства, и грустные мысли. Отдышалась, опираясь спиной о стену гаража, когда окончательно отпустило, распахнула дверь.

Вышедшая из теплицы на шум машины Раиса стояла, подбоченясь. Коренастая, розовощёкая, руки без резиновых перчаток испачканы землёй, на голове красная косынка в горох (Лидия Петровна узнала в ней свой платок, который обычно подвязывала на шею), рукава клетчатой рубашки закатаны по локоть, на ногах красные, в тон платку, резиновые сапоги, – такая женщина гармонично смотрелась бы на советском плакате о смычке города и деревни.

– Здравствуйте, Раечка, – обратилась к ней Лидия Петровна. – Как же вы на бабушку похожи. Буквально одно лицо.

Разум Лидии Петровны отказывался узнавать в Раисе ту, смешливую деревенскую девушку, какой она была много лет назад, но упорно видел в ней мать Виктора Федоровича – Ангелину Яковлевну – властную вдову – грозу односельчан, теперь уже покойную.

Вот так же, подбоченясь, четырнадцать лет назад, стояла Ангелина Яковлевна на крыльце своего большого дома и наблюдала, как они – Виктор Федорович, Лидия Петровна и её приёмная дочь тринадцатилетняя Катя – прощаются с роднёй и садятся в машину, чтобы ехать обратно в Москву. В самый последний момент, когда Лидия Петровна и Катя уже были внутри, а Виктор Федорович обнимал напоследок сестру, Ангелина Яковлевна быстрыми шагами спустилась к машине. Проходя мимо лавки, примостившейся недалеко от крыльца, она схватила за шкирку греющуюся на солнце рыжую кошку.

– Вот возьмите с собой, – женщина пристроила испуганное животное рядом с Катей на заднем сидении автомобиля.

– Мусечка, – девочка нежно обняла кошку. – Киса.

– Ма, ты чё? – удивился Виктор Федорович.

– Выкините где-нибудь по дороге, подальше только, чтобы не вернулась. До свиданьица, москвачи, – женщина помахала рукой, и, не дожидаясь, пока машина тронется пошла к дому.

– Зачем? – хором спросили Лидия Петровна и Катя. Виктор Федорович молча сел в машину и завёл двигатель.

– Зачем? – Катя настойчиво повторила вопрос.

– Чего непонятного? Старая стала, больная, мышей ловить не может. Зачем такая кошка в хозяйстве? – ответил Виктор Федорович.

– И что теперь, выбрасывать? – Катя возмутилась, на щеках проявился румянец. Она крепче прижала кошку к себе.

– А чего ещё с ней сделать. Суп сварить? – усмехнулся Виктор Федорович.

– Да вы что совсем, что ли? Это же не по-человечески! – Катя задохнулась от негодования.

– Ну, детка, – Лидия Петровна решила вмешаться в разговор, очень ей не нравилось, когда кто-нибудь разговаривал на повышенных тонах, особенно с Виктором Федоровичем, – это же не наша кошка. Ангелина Яковлевна, она ведет своё хозяйство. Там есть свои правила. Значит так положено. Не надо нам в это лезть, нас ведь это не касается.

– Мам, ты это серьёзно, сейчас? Он же хочет убить беспомощное существо. А ты говоришь, что нас это не касается?

Тощая рыжая кошка с забавными белыми носочками на передних лапах жалобно мяукнула, из-под Катиной руки.

– Не бойся, Муся, мы тебя не выкинем. Мы тебя в обиду не дадим, жестоким этим людям. У нас поживёшь пока. – Катя разговаривала с кошкой ласковым голосом и почёсывала ей за ухом. Кошка успокоилась и прикрыла глаза.

– Катя, ну ты же понимаешь, что она с нами жить не будет? – спросила Лидия Петровна. – Мы её просто отпустим рядом с какой-нибудь деревней и она, преспокойно, там устроится. Она же кошка, она почти дикая. Она всю жизнь на дворе прожила. Ничего с ней не случится.

Лидия Петровна отлично понимала, что приютить кошку в своём новом коттедже Виктор Федорович никогда не согласится. Он не любил животных. Не любил и детей, даже с собственными внуками общался крайне редко и скупо. За это дочь на него постоянно была в обиде, но за деньгами, если случалась в них нужда, приезжала охотно. Лидии Петровне пришлось долго уговаривать и обхаживать его, чтобы он позволил Кате переехать к ним, в новый дом.

Всё то время, пока они достраивали коттедж, живя в старой московской квартире Виктора Федоровича, Катя оставалась с бабушкой в Звенигороде. Лишь изредка приезжала на выходные. Это имело смысл, квартира была небольшая – отдельную спальню девочке не организуешь – неудобно. То, что отдельной спальни у девочки не было и в тесной звенигородской двушке, где вместе с Катей и бабушкой жил и тихо спивался самый младший из братьев Лидии Петровны – никого, кроме бабушки, не волновало.

Саму Лидию Петровну эта ситуация вполне устраивала. Хоть она и скучала по Кате, но ссориться с мужем из-за девочки не хотела. Она вообще пыталась ни с кем никогда не ссорится, любые конфликты предпочитала спускать на тормозах. Но на Лидию Петровну насела мать – бабушка Кати.

“Он тебя в служанки взял в свои хоромы, а Катьку брать не хочет. Зачем ему обуза? – говорила мать. – А она же тебя за мать считает. От окошка по выходным не отходит – ждет, а вдруг ты сподобишься…”

Для того, чтобы доказать матери, что та ошибается в Викторе Федоровиче, что, во-первых, он, хоть и суровый с виду человек, но, на самом деле, добрый и заботливый, а во-вторых, никакая она ему не служанка, Лидия Петровна проявила несвойственную ей настойчивость и уговорила мужа на Катин переезд.

– А вот и нет, – настойчиво продолжала спор Катя. – Муся в доме жила, это её недавно только во двор выгнали. Ей сложно будет без дома. Муся у нас хорошая домашняя кошечка. Мы её себе заберём и вылечили.

– От старости ты её вылечишь? Заканчивай балаган, Екатерина. Сделаем, как сказано. Под Мичуринском её выпустим. И точка, – строго сказал Виктор Федорович.

Как только показались постройки на окраине Мичуринска Виктор Федорович остановил машину у обочины. Не говоря ни слова, он вышел, открыл заднюю дверь рядом с Катей, двумя руками вцепился в кошку и выкинул её из машины в придорожную канаву.

– Всё. Поехали, – сказал Виктор Федорович и вернулся в машину.

Кошка продолжала сидеть в канаве, не зная, что делать, ошарашенно вертела головой. Виктор Федорович засигналил, кошка рванулась в сторону дороги, но Катя уже успела сигануть в канаву и не дала испуганной Мусе выскочить на проезжую часть. Прижав к себе животное, девочка вылезла из канавы и, не глядя на зовущую её Лидию Петровну, пошагала к ближайшей от дороги постройке.

Позже Лидии Петровне удалось вернуть Катю вместе с кошкой в машину. Но только для того, чтобы не говоря друг другу ни слова, не заезжая в коттедж, доехать до Звенигорода и оставить там и Катю и кошку.

*****

Три дня после возвращения из больницы Лидия Петровна почти не выходила из спальни на втором этаже. Большую часть времени она сидела перед письменным столом, на нём были разложены детали пазла, которые по окончании сборки должны были превратиться в пасторальный морской пейзаж, напоминающий о южном санатории, где женщина видела море в первый и единственный раз в своей жизни. Но никак не превращались, уже третий месяц пошёл, а Лидия Петровна не собрала и четверти, подаренной Катей на день рождения, картины.

Она сидела в кресле и думала обо всём понемногу, в основном о поездке в Германию. О самой операции не вспоминала, прикидывала, что из вещей возьмёт с собой – в чем будет ходить в больнице, в чем в гостинице (после операции придётся пожить две-три недели в гостинице и ходить на обследования в поликлинику), что наденет, если вдруг они с Виктором решат куда-нибудь сходить, когда ей станет лучше. Вещей у женщины было много, но почти все куплены были давно – зачем тратиться на вещи, если постоянно сидишь дома, только в магазин за продуктами выходишь? Даже в Звенигород к Кате, маме и подругам по прежней работе несколько лет не приезжала. Виктор Федорович на машине везти не хотел (бензин дорогой, штрафы, а вдруг авария?), а ехать на электричке не хотела она сама.

Виктор Федорович приходил в спальню только вечером, ложился и сразу засыпал. Он уставал – с утра до вечера руководил Раисой и Мишей. Они доделывали, переделывали и начинали заново множество различных дел по хозяйству, которые откладывались до лучших времён или просто забывались. Теперь, с появлением в распоряжении Виктора Федоровича дармовой рабочей силы, это “лучшее время” наступило – до зимы надо было закончить всё задуманное.

К вечеру третьего дня своего добровольного отшельничества Лидия Петровна вспомнила, что на загранпаспорт нужна особая фотография.

– Вить, – спросила она мужа, когда тот, поужинав поднялся в спальню, – а когда мы фотографироваться поедем?

Виктор Федорович промолчал, ожидая, что вопрос, оставшись без ответа, раствориться в воздухе, как большинство других вопросов, заданных ему женой. Но она повторила вопрос.

– Зачем? – не понял Виктор Федорович.

– На загранпаспорта, зачем же ещё. А счёт из клиники прислали уже? Чтобы приглашения на визы сделали, надо же его оплатить. Я там, в больнице, с одной разговаривала, она мне так сказала.

Виктор Федорович взял за спинку стул, поставил его рядом с креслом, на котором сидела Лидия Петровна, расчесывая массивной щёткой свои тонкие белые с желтоватым оттенком волнистые волосы. Сел на него и несколько секунд смотрел на женщину, которая словно забыв о своем вопросе, удивлённо улыбалась недособранному пазлу на столе.

Эти вопросы были похожи на множество других её вопросов, которые она задавала ему, только для того, чтобы спросить, никогда не дослушивая ответов, не запоминая их, позже, она снова задавала те же вопросы и опять не слушала ответы. На такие вопросы он привык не отвечать. На эти вопросы тоже можно было бы не отвечать – сейчас, сегодня или завтра. Но рано или поздно ответить на них пришлось бы, тем более, что Виктор Федорович уже знал ответы.

– Понимаешь, Лида, если ты поедешь одна, то надо будет готовить тысяч семнадцать евро. Надо будет тебе дважды съездить в Звенигород, чтобы сделать загранпаспорт, ты же там прописана. Потом надо будет ехать в консульство со всеми бумагами, туда по записи, но там тоже очередь.

– Почему одна? – удивилась Лидия Петровна. – Я одна не поеду. Я же не была никогда за границей, я не смогу одна там.

– Вот именно. Не сможешь, – подтвердил Виктор Федорович.

– Поехали вдвоём.

– А вдвоём, Лида, будет ещё дороже. У меня таких денег сейчас нет. Да и особой необходимости в этой Германии тоже нет. Сделаешь здесь по квоте. Или на препаратах останешься. Доктор там навыписывал хрен знает чего. Я проконсультировался, мне Коробченко сказал, что можно там почти все заменить на эти, как их… женерики, или на другие препараты подешевле, которые для того же назначают. Кое-что из них даже по ОМС дадут, а на остальные тебе пенсии хватит.

– Что? Какие ещё женерики? При чем тут пенсия? Ты, что, со мной в Германию не едешь? Я там совсем одна буду? – упавшим голосом спросила Лидия Петровна.

– Господи! Ты чем слушаешь? Ни ты, ни я в Германию не едим. Поняла? Денег у меня нет на эту поездку, – сказал со вздохом Виктор Федорович.

– Но… но ведь, я же умру, – прошептала женщина, прижала к лицу носовой платок, который вытащила дрожащей рукой из розового с оборочкой кармана халата. Она прислушивалась к себе – ждала приступа. Но он не начинался, может быть от того, что она только что приняла целую горсть назначенных ей таблеток, а может быть, она просто не верила до конца, что муж отказывается оплачивать операцию.

– Не умрешь. Я говорил с Коробченко. Он хороший врач, он сказал, что эти новшества, это не так уж и обязательно. Прооперируют тебя здесь или, если откажутся, останешься на препаратах.

– Коробченко твой – алкоголик. Он уже сто лет, как на пенсии. И, вообще, он же травматологом был. Как ты можешь его слушать?

– Прекрати. Он меня на ноги поставил после аварии. А эти там, молодёжь, им только бабки нужны, придумывают всякое…, – было видно, что Виктор Федорович уже начал злиться. Говорил отрывисто и прикусывал нижнюю губу – это было признаком того, что он очень раздражен. В любой другой ситуации, чего и кого бы она ни касалась, Лидия Петровна уже давно бы сдалась и сделала так, как хотел муж.

Но сейчас она нутром чувствовала, что молодой доктор был прав, что она должна сделать эту операцию, иначе она умрёт. Не когда-то в неопределенном будущем, а очень скоро. Она даже представляла, как это произойдёт, – что она почувствует в начале последнего своего приступа, что в конце. Две недели назад она очень близко подобралась к этой страшной черте. Умирать она не хотела.

Раньше, когда плакала в подушку, или глядела на свое горемычное отражение в зеркале ванной комнаты, где тоже было пролито немало слёз, думая о том, зачем такая унылая жизнь, она даже и не представляла, как сильно дорога ей эта жизнь – унылая, скучная, бесполезная. Не важно. Жизнь дорога – любая, главное, чтобы продлилась подольше.

– Послушай, Виктор, я же умру. Ты понимаешь?

– У тебя истерика, – Виктор цедил сквозь сжатые зубы, сдерживаясь, чтобы не повышать голос, – никто не умрёт. Возьми себя в руки!

Казалось, Лидия Петровна вняла его совету. Она вдруг прекратила плакать. Прислушалась к себе. Побледнела, лишь на скулах выступил лихорадочный румянец – поднялось давление. Она выдвинула шкафчик стола, где хранила, недопустимо дорогие, по мнению мужа лекарства, и, молча, засунула себе в рот препарат, который доктор сказал принимать лишь в крайнем случае, если почувствует, что очередной приступ близок. Какое-то время они сидели напротив друг друга, молча. Виктор Федорович уже собрался уйти, когда Лидия Петровна заговорила.

– Послушай, Виктор. Я поняла, ты не веришь доктору. Но я тебя прошу, ради меня, мне просто поверь, я же тебе всегда верила. Даже когда ты, помнишь, Катьку прогнал. Я на твою сторону встала и от дочери отказалась ради тебя…

– Господи, ну это-то тут причём. Катька твоя неблагодарная т… Я тебя не заставлял, жила бы с ней, сама же так решила. А потом, ты же не отказалась от неё, ты к ним ездила. Причём, я же тебя туда и возил.

Лидия Петровна заплакала, схватили коробку из-под пазлов, прижала к груди, принялась раскачиваться, закрыв глаза.

– Просто оплати операцию, я поеду одна. Не слушай этого ты Коробченко, – тихо проскулила Лидия Петровна не открывая глаз.

– Как же с тобой разговаривать сложно. Ты же не слушаешь никогда. При чем тут Коробченко. Денег у меня на операцию нету!

– Как же так нету? – До Лидии Петровны, наконец-то дошёл смысл, сказанного мужем, она удивлённо открыла глаза. – А куда же они делись?

– Делись?? Ну, ты даёшь! – Виктор Петрович уставился на женщину. – Я их, по-твоему, под подушкой держу? Разве я перед тобой отчитываться должен за мои деньги?

– Вообще-то должен. Я же тебе жена, как-никак. Мы же двадцать лет вместе живём.

– Ты была бы жена, если бы до ЗАГСа доехала со мной, если уж вещи своими именами называть. Скажи спасибо, что на жизнь пока хватает. Времена вон какие…

– Как же так, – Лидия Петровна закашлялась от волнения, – ты же сам тогда говорил, что…

– Ладно. Давай заканчивать истерику. Вылечишься без Германии, как-нибудь. Не капризничай, – примирительно сказал Виктор Федорович. – Хочешь я тебя в Звенигород отвезу. Поживешь там у матери с Катькой. Я тут все равно кое-какой ремонтик собрался… шумно будет.

– Как ремонтик? Сам же сказал денег нет?

– Ну не сравнивай, какие там деньги на тот ремонт? – Виктор Федорович собирался уже встать и пойти в гостинную, начиналась одна из любимых им политических передач, но женщина схватила его за рукав.

– А давай кредит возьмём. Сумма не такая уж и большая, – сказала Лидия Петровна с таким видом, словно на неё только что снизошло озарение.

– Долго думала? А отдавать как? С пенсий наших много не отдашь.

– Давай квартиру в Москве продадим и отдадим, а потом поменьше купишь?

– Не говори ерунды. Квартира эта внуков, и она им останется. Я так решил. Матерну квартиру продавай, если хочется.

– Но там же Катя и мама…

– А там Сеня и Борис. Я их без жилья не оставлю – они моя кровь, хоть и балбесы.

– А меня оставишь… умирать? Конечно, я же не твоя кровь…

– Вот втемяшила себе в башку… – с раздражением начал говорить Виктор Федорович, Лидия Петровна больше его не слушала. Она, поджав губы, вытащила свою старую дорожную сумку со сломанной застёжкой из шкафа, и принялась укладывать в неё вещи.

Виктор Федорович как-то сразу угомонился. Лидия Петровна ждала, что он начнет её останавливать, хотя бы попытается не дать ей уйти. Но он не стал. Наоборот, явно успокоившись, он предложил довести её до Звенигорода на машине.

– Сама доеду, – ответила Лидия Петровна, а сейчас уйди. – Видеть тебя больше не могу.

*****

Лидия Петровна ехала в полупустой ночной электричке и вспоминала, как мать перед её переездом в только что построенный коттедж, узнав, что они так и не расписались с Виктором Федоровичем, говорила ей, тыкая пальцем в старенький диван: “Вот помяни моё слово, станешь ему не нужна, выгонит он тебя в одних драных трусах, и приползёшь сюда вот, на этот диванчик, подыхать”.

“Как в воду мать глядела” – думала заплаканная Лидия Петровна. Она ехала в новенькой, разноцветной, пахнущей пластиком электричке, не видя ни весело мигающих надписей над дверями, ни оранжево-зелёно-синей обивки сидений. Снова и снова вспоминала, сама не желая, тот давний разговор с матерью. В глубине души она боялась встречи со старым диваном, на котором провела немало ночей в молодости, мечтая о счастливом будущем. “А теперь, – думала заплаканная женщина, – на нём же и помру…"

На выходе с платформы её ждала Катя, Лидия Петровна позвонила из электрички. Пока шли домой Катя, вытянула все подробности, но не стала клеймить позором Виктора Федоровича, к чему Лидия Петровна была внутренне готова, и даже ждала этого, желая отвести страдающую душу. Напротив, Катя всю дорогу молчала, только слушала и о чем-то думала, морща высокий лоб.

Первое, что бросилось Лидии Петровне в глаза, когда она переступила порог недавно отремонтированной квартиры, – старого дивана не было. На его месте стоял новый – разлапистый и, с виду, удобный. На нем сидела мать. За годы, когда Лидия Петровна её не видела, она очень сильно постарела – сделалась меньше, словно высохла, появилось много глубоких морщин везде: на лице, на руках, и даже на лодыжках тощих рябых ног, засунутых в пушистые тапочки.

Глядя на забавные тапочки, украшенные длинным розовым мехом, Лидия Петровна почему-то подумала, что всегда воспринимала скорый уход матери, как должное. А теперь, может так случится, что она сама окажется по ту сторону жизни раньше, разменявшей девятый десяток старушки.

– Нравится? – спросила мать, заметив, что Лидия Петровна уставилась на её тапки. – Катька подарила.

– Ей, – мать кивнула в сторону кресла, – тоже нравится.

Тут же на мохнатый тапок из-за кресла прыгнул ярко-рыжий комок и вцепился зубами и лапами в белых носочках в махрушки меха на них. Кошка была очень похожа на Мусю, только толще и шерсть ярче.

– Манька, ну чего ты прицепилась? – Катя взяла кошку на руки. – Мама, чего стоишь? Садись сюда. Есть будешь? Не хочешь, тогда я сейчас чай принесу.

Лидия Петровна села в кресло. Сидели, молча. Катя гремела посудой и хлопала дверцами шкафов на кухне.

– Ну что, доча, мышей больше ловить не можешь? Не нужна барину стала, – усмехнулась мать.

Лидия Петровна вздохнула и промолчала.

– Бабуль, ну что ты говоришь? – Катя внесла поднос с чаем и печеньем в комнату. Вслед за ней вбежала Маня и вновь повисла на пушистом тапочке.

– Как на Мусю похожа, – сказала Лидия Петровна.

Тогда, четырнадцать лет назад, Муся оказалась не такой уж старой кошкой, в деревне она заболела какой-то кошачьей болезнью, поэтому и не могла больше охотиться. Катя её выходила, пока лечила нашла своё призвание – после школы пошла учиться на ветеринара, а теперь работала в ветеринарной клинике недалеко от дома.

– А это, кстати, Муськин потомок. Правнучка, может быть, – улыбнулась Катя. – А может, и внучка. Муська у нас тогда, давно ещё, окотилась, я говорила тебе, может не помнишь?

Лидия Петровна не помнила – наплевать ей тогда было на Мусю. Виктор Федорович про тот эпизод с кошкой не любил вспоминать – злился очень. Она и не вспоминала, совсем из головы выкинула – дело привычное.

– Похожа. Да не то. Муська была кошка умная и деликатная, а это дурища бестолковая, – вздохнула бабушка.

– Ладно, тебе, бабуль. Чего кошку позоришь? Она молодая ещё.

Лидия Петровна слушала разговор, пила горячий чай с печеньем, гладила тёплую, беспокойную кошку, которую всей семьёй никак не могли отогнать от тапка, приговорённого ею к уничтожению. В какой-то момент Лидия Петровна поняла, что напряжение, ревность и обида растворились в теплом общении. Она вдруг почувствовала, как сильно устала, очень захотелось спать, уснуть прямо здесь, на этом новом красивом диване, прямо сейчас.

– Мам, а ты таблетки не забыла принять? – спросила Катя. – У тебя там все таблетки есть или докупить чего-то надо?

Забота Кати наполнила душу женщины тихой радостью, и, казалось, погасила тревожное чувство приближения приступа, которое она начала ощущать после разговора с Виктором Федоровичем.

– Ничего не надо, дочка, спать только хочется.

*****

На новом диване спала Лидия Петровна крепко и сладко, как не спала уже очень давно. Её разбудил звон тарелок и скворчание яичницы на сковородке, доносящиеся из кухни.

– Иди завтракать, соня, – позвала её мать.– Остынет.

– А Катя где? – спросила Лидия Петровна, усаживаясь за столом.

– Отпуск Катя взяла в ветеринарке. И с утра с твоими больничными документами в Москву умотала, – ответила мать. – Кон-суль-тиро-ваться поехала.

Несколько дней кряду Катя ездила в Москву, как на работу. Каждый раз она возвращалась всё более грустная. Видя это, Лидия Петровна к дочери с вопросами не лезла. Чего зря спрашивать, итак понятно, что хорошего мало, а деталей ей знать не хотелось – зачем разбираться, если проще не брать в голову, ведь всё равно ничего не изменить. Женщина, обладая способностью быстро адаптироваться к любой ситуации, начала привыкать к своему новому положению: “Человек предполагает, а Бог располагает. Чего уж тут поделаешь?”

Но Катя не сдавалась. Однажды она отвезла Лидию Петровну на приём в частную клинику, там её часа три обследовали, водили по кабинетам, оборудованным разной техникой, в заключении на женщину повесили миниатюрный монитор, который та носила два дня, а на третий Катя сама отвезла его в клинику. Вернулась очень расстроенная.

– Полостную операцию они категорически не советуют. Только эндоваскулярную. Нужны деньги.

Денег взять было неоткуда, даже кредит в банке не согласовали – Катя не рассчиталась за предыдущий, который брала на ремонт квартиры. В тайне от Лидии Петровны она поговорила с Виктором Федоровичем по телефону. Разговор не задался с самого начала – до конца довести его не вышло. Чтобы удержаться от соблазна называть пожилого собеседника соответствующими его поступкам словами, Кате пришлось на полуслове бросить трубку. Теперь она сидела, сжав зубы и глядя на погасший телефон. Понимала, что надо расслабиться, чтобы успокоить бешеный пульс, который бился в висках, вызывая головную боль, но не могла.

– Вот, сволочь! Вложены у него в дело! Пенсионер он, видите ли… хренов…

Вдруг телефон зазвонил. На экране появилась фотография улыбающегося рыжего шпица на фоне ещё шире улыбающегося хозяина, лицо, которого было почти скрыто симпатичной собачьей мордочкой, остались видны только кусочек улыбки и лысина.

– Блин! Как же я забыла про него, он же..! – хлопнула себя по лбу Катя.

– Здравствуйте, Борис Борисович, что случилось? Зайка живую лягушку проглотил? Опять. Да, в постоянстве ему не откажешь. Думаете, что это жаба была? Да, да, то же, что и в прошлый раз будем делать. Нет-нет, я сама приеду сейчас. Ждите.

Катя быстро, как солдат по тревоге, оделась, схватила рабочую сумку в одну руку, папку с больничными документами – в другую. Выбегая из двери, чуть было не сбила с ног Лидию Петровну, которая вместе с бабушкой возвращались с прогулки, как раз к началу сериала.

– Ты чего? На пожар что-ли?

– Зайка лягушку проглотил, – ответила Катя.

– А что она ядовитая, та лягушка? Чего бежать-то? Он уже столько их сожрал, что скоро в Красную книгу заносить придётся. И ни хрена ему не делается, – проворчала бабушка, но Катя уже не слышала – убежала.

– А что за Зайка? Заяц?

– Нет. Собака у одного дачника. Бестолковая. Они, вообще-то все у него бестолковые. Их штуки три или, может четыре уже. Мелкие и глупые, но энергичные очень. Постоянно куда-то влипают. А Катька их лечит. Но это хорошо. Хозяин человек состоятельный и не жадный.

– А он женат? – спросила Лидия Петровна, видя с каким нетерпением Катя бежала на вызов, она засомневалась, что его вызвало состояние здоровья собаки.

– Да ты что? Он ей в отцы годиться, – махнула на неё рукой бабушка. – Лысый, как коленка.

– Ну и что, что старше, – пожала плечами Лидия Петровна, – ничего плохого не вижу.

– Не видит она. А может быть, ты для себя присматриваешь? Для тебя в самый раз будет, – улыбнулась бабушка.

Катя вернулась через два часа. Не раздеваясь, не снимая уличной обуви, вбежала в комнату. Стряхнула с колен Лидии Петровны примостившуюся там Маню, саму женщину вытащила из глубокого кресла и принялась обнимать её, раскачиваясь в разные стороны.

– Чего? Замуж что ли выходишь? – спросила удивлённая бабушка.

– Они делают. Делают уже. В смысле, пока нет, но скоро будут. Борис Борисович сказал, что в его институте будут уже в следующем месяце такие операции делать. Не надо ни в какую Германию ехать, к тому же у нас наркоз лучше. Борис Борисович так сказал. А ещё он обещал, тебе сделают операцию, без денег! Бабуль, мамочка, как я счастлива!

– Какой Борис Борисович? Какой институт?

– Да дачник тот, с собаками. А точно, он же в медицинском центре каком-то работает, – сказала бабушка.

– Ну да, да. Он, отделением кардиологии там заведует. А я и забыла о нём. Как же хорошо, что Зайка эту замечательную лягушка съесть догадался. Я твои документы показала, Борис Борисович их в кабинет унёс, пока я с Зайкой возилась, он вернулся и мне пообещал, что тебя у них прооперируют. Без денег.

– А он к тебе приставать из-за этого не будет или как-то там… в качестве благодарности? – подозрительно спросила Лидия Петровна.

– Мам, о чём ты? Я его собак любимых лечу, и дальше лечить буду. Ну может быть, будем их брать себе, когда он в отпуск и в командировку уедет, если попросит, конечно, это в качестве благодарности, – засмеялась Катя.

– А Манька-то, как обрадуется, – ухмыльнулась бабушка.

*****

Операция прошла хорошо, через маленький разрез в бедре доктора добрались куда надо и сделали там то, что положено. Лидия Петровна быстро восстановилась и теперь уже, получив выписной эпикриз, и сложив свои вещи в сумку со сломанной застёжкой, сидела на стуле в палате с зажатым в руке телефоном. Ждала звонка от Кати, та обещала приехать на машине ветеринарной клиники, и отвезти её домой в Звенигород. Телефон с выключенным звуком, завибрировал в руке Лидии Петровне.

– Алё, Ктюш, вы уже подъехали?

– Здравствуй Лида, это я, – в трубке раздался голос Виктора Федоровича.

– Здравствуй Виктор, слушаю, – спокойным голосом отозвалась Лидия Петровна, хотя внутри у неё, словно, натянулась и противно завибрировала струна. Свободную от телефона руку пришлось прижать к груди, чтобы уменьшить эту вибрацию.

– Я разговаривал с твоим доктором. С тем молодым из больницы. Он, оказывается, с Катей общается. В курсе, что она тебя в институт устроила. Сказал мне, что операция твоя успешно прошла и тебя выписывают сегодня.

– Да. Прошла.

– Я же говорил, что не нужна никакая Германия. Я же говорил, что всё решиться без этой Германии. Я был прав, что…

– Ты звонишь, чтобы сказать, что ты был прав? Мне сейчас это обсуждать некогда. Мне Катя звонить должна.

– Можно же хоть раз меня до конца дослушать? Постоянно перебиваешь.

– Извини, – по привычке сказала Лидия Петровна и тут же пожалела об этом.

– Не важно, – снисходительно отреагировала мужчина. – Я звоню, чтобы предложить тебе вернуться домой.

– Не надо, меня Катя отвезёт.

– Домой, ко мне, к нам. Возвращайся. Я могу за тобой заехать послезавтра. Будет удобно?

– С чего бы это? – удивилась Лидия Петровна.

– Я один, дом большой. Всё равно отопление на весь дом включить пришлось. А у вас там места мало. Неудобно.

– А почему один? А Раиса с Мишей?

– Миша в общежитие переехал, а Раиса мужика какого-то хотела привезти в дом. Не мужа даже, а сожителя какого-то. Я не позволил, и она уехала обратно к себе. А тут ещё, понимаешь, после ремонта кое-что в порядок надо привести. И груша в этом году уродилась, компот бы закрыть надо…

– Компот? – повторила за мужчиной Лидия Петровна.

Ощущение натянутой струны пропало. Она вдруг вспомнила уютную спальню в коттедже с большой ванной комнатой, и гидромассажную ванну в ней. Вспомнила сад, на который было потрачено столько усилий. Вспомнила закатное солнце в окнах коттеджа, которое садилось за близкий хвойный лес.

– Компот… А знаешь, я подумаю и перезвоню. Потом. У меня вторая линия. Катя приехала.

*******************************************************************

Задержка рейса

– Привет!

Юна вздрогнула.

Пока она задумчиво разглядывала мужчину, ожидающего лифт в противоположном конце просторного холла гостиницы, к её столику незаметно подошёл молодой человек. Юна удивленно посмотрела на него.

– А ты, оказывается, разговаривать умеешь? – сказала она. – Виделись полчаса назад.

Привычным жестом Юна откинула со лба темно-рыжую прядь волос, которая загораживала глаза.

– Сигареткой угости…те, – юноша уселся на стул напротив Юны, и попытался улыбнуться.

– У отца попроси. Вон он лифт ждёт в холле, – пальцами с зажатой в них сигаретой Юна указала нафигуру мужчины, за которым наблюдала минуту назад.

– Блиин, – парень втянул голову в плечи.

– Не дрейфь. Он уже в лифт заходит, не видит тебя.

Прежде, чем зайти в лифт мужчина обернулся, словно сожалея о чём-то, грустно улыбнулся и помахал Юне. Она ответила ему, приподняв кисть руки.

– Зачем это, увидит же, – прошипел юноша, вжимаясь в кресло.

– Говорю же, не увидит. Тут столб тебя загораживает. Я ему просто ответила, невежливо не отвечать. Чему тебя родители учат только?

– Ну, сигаретку-то дай…те! – юноша успокоился и широко улыбнулся Юне.

– Можно на «дай». Вредно курить, особенно детям. Знаешь? – кивком головы она указала на пачку, лежащую на столе.

– Я не ребёнок. Кончай хохмить, – непослушными пальцами парень стал доставать сигарету из пачки. Сигарета не желала покидать пачку без боя.

Из под челки, вернувшейся на своё место, Юна внимательно наблюдала за юношей. Видимо это и давало сигарете сил продолжать сопротивление. Юна обратила внимание на то, что он был взволнован. Она решила, что это из-за матери, которая запрещает ему курить. Теоретически, мать могла спуститься в холл в любую минуту. “Такая мамаша, как у него, – подумала Юна, – не то что сыном, целым полком могла бы командовать.”

Парню было лет восемнадцать или девятнадцать. Было видно, что этот по-юношески угловатый парень через пару лет станет настоящим красавцем. Уже сейчас на него было приятно смотреть, ещё приятней было замечать, что сам он об этом не догадывается. Широкие плечи, узкие бёдра, высокий чистый лоб, глаза светло серые, из тех, что на солнечном свете становятся пронзительно голубыми.

“Повезёт же кому-то, – подумала Юна, – или, может быть, наоборот, не повезёт. Не угадаешь”.

– Не ребёнок, – подразнила юношу Юна. – Чем докажешь?

– Докажу, – фыркнул парень.

– Ага. Сигарету из пачки сначала вынимать научись. Кстати, ваше семейство мне уже пять сигарет задолжало.

– А он что курил тут, с тобой?

– И коньяк пил. – Юну развеселило удивление юноши. – Без меня. Я кофе пью.

– Нифигасе. Он же бросил вообще-то, года два назад. Всем рассказывает, что у него сила воли и всё такое.

– Взрослые они такие, привыкай, – сообщила Юна.

Парень сделал вид, что не услышал, не прекращая чиркать зажигалкой перед засунутой в рот сигаретой.

– Имя своё напомни? Я забыла.

– Ага, старость не радость, – пошутил парень. – Вадим.

– Точно. А почему ты не спишь, Вадим?

– Не хочу, и не сплю. А ты?

– Ложиться спать смысла не вижу. Обещали, что в пять в аэропорт повезут. Осталось, значит, где-то около пяти часов. Лучше в самолете посплю. А тебя матушка не заругает? Она, вроде, вас всех спать повела? В вы расползаетесь, как тараканы, по гостинице.

– Не узнает она. Нас в разные комнаты поселили, а я ей свой номер не сказал. На ресепшене она не сможет спросить. Они с отцом английского не знают. Вообще никакого кроме русского не знают, поэтому и таскают меня с собой.

– А, ты не доволен, типа? Дома-то лучше сидеть? Мама твоя говорила, что вы две недели тут отдыхали. А ты бы дома-то один две недели продержался? Стирать там, готовить бы пришлось. Ну убираться, конечно, не обязательно. Просто надо тяжелые предметы вниз кидать, чтобы они сверху на голову не падали, а острые в углы засовывать, чтобы не порезаться.

– Да ладно тебе! Стирает машинка, а пельмени я сварить сумею. Проблем нет. Я, на самом деле, из-за них тут. Они ведь толком даже в гостиницу не поселятся без меня, а про ресторан вообще говорить нечего. – Вадим глубоко затянулся, почти закашлялся, покраснев, но сумел сдержаться.

Юна наклонилась вперёд, выдернула сигарету из пальцев Вадима и затушила её о пепельницу. Взгляд, который она перехватила на своём довольно глубоком декольте, ставшем ещё глубже из-за того, что пришлось наклониться вперёд, заставил её одёрнуть блузку.

– Заканчивай эти эксперименты, не куришь и не надо начинать. На меня ты этим впечатления не произведёшь. А от матушки твоей мне люлей получать неохота, если что.

– А чем на тебя произведешь впечатление? – поинтересовался Вадим и вдруг посмотрел серьёзным взглядом Юне в глаза. В ярком освещении холла глаза юноши стали почти голубыми, цвета утреннего зимнего неба. Юна сделала вид, что не заметила его интерес.

– Учись на пятёрки, мамку не огорчай. И папку тоже.

*****

С семейством Вадима Юна познакомилась всего пару часов назад. Они должны были лететь одним и тем же вечерним рейсом из Мадрида в Москву. Уже после начала регистрации, на табло появилась информация о том, что рейс задерживается, а служащие аэропорта исчезли, как по мановению волшебной палочки.

Едва только Юна успела обрадоваться тому, как предусмотрительно она не сдала в багаж свою байковую кофту, которую будет очень удобно подложить под голову, расположившись на какой-нибудь лавочке, для того чтобы скоротать часы ожидания, как вдруг перед толпой растерянных пассажиров появился розовощёкий представитель Аэрофлота. Он был одет в новенький мундир и широко улыбался.

– Сам пришёл, – удивилась Юна, натягивая байковую кофту, в здании аэропорта было прохладно из-за кондиционеров. – Даже искать не пришлось.

– Уважаемые пассажиры, – торжественно объявил представитель, – в связи с техническими причинами рейс откладывается.

– А мы-то ещё и не поняли этого, – пассажиры недовольно загудели.

Представитель поднял руки, направив ладони к толпе и начал водить ими вперёд и назад.

– Полетим-то когда, – заорали в толпе, – и куда?

– Полетите в Москву, как и планировалось, но утром, в 6-30. А сейчас Вам будут предоставлены автобусы. На них Вы направитесь в гостиницу, где Вам будет предоставлен ужин и ночлег. Также Вам будет предоставлена компенсация за задержку рейса, потом, непосредственно перед вылетом, – торжественным голосом объявил розовощёкий Представитель.

– Аттракцион невиданной щедрости, какой-то, – заорали из толпы.

– Уважаемые господа, – повернулся на голос в толпе розовощекий представитель, – наша компания, Аэрофлот, присоединилась к Международному Альянсу Скайтим. И по правилам этого альянса мы Вам это всё обязаны предоставить, и предоставляем, поэтому. Проследуйте к ближайшему выходу, сейчас приедут автобусы.

Представитель сделал ещё несколько плавных пассов руками и ещё несколько раз повторил слово «предоставить» в разных комбинациях.

Ольга Николаевна, мать Вадима, – крупная круглолицая женщина, про таких говорят “кровь с молоком” – преградила путь Юне сразу после того, как та закончила разговаривать с испанским водителем автобуса. У него она узнала, в какую именно гостиницу их повезут.

– Ну и что он вам сказал? – взволнованно спросила Ольга Николаевна.

– Гостиница четыре звезды, рядом совсем, тут минут пять ехать. Нормальная гостиница, большая. Я в ней уже останавливалась как-то, тоже на одну ночь. Сойдёт, в общем-то, – ответила Юна.

– Меня Ольга Николаевна зовут, мы тут с мужем и сыном отдыхали. Знаете, мы здесь в первый раз и растерялись немного, ситуация странная какая-то. Давайте, мы рядышком с вами сядем, мало ли что, а вы ориентируетесь тут и язык знаете.

Она усадила Юну рядом с собой и положила свою объёмную сумку сразу на оба сидения позади, буквально вытеснив пожилого мужчину, который собирался сесть на одно из кресел.

– Занято тут! – строго прикрикнула на него Ольга Николаевна. Мужчина спорить не стал, пошёл дальше по проходу. После этого женщина принялась активно махать рукой протискивающемуся по проходу мужу. Юноша появился после того, как все пассажиры заняли свои места. Он со скучающим видом уселся на сидение около окна и уставился в него.

Ольга Николаевна не отпустила от себя Юну и за ужином в гостинице, куда их доставил автобус. Она начала энергично жестикулировать и выкрикивать её имя, едва Юна вошла в зал ресторана. Пришлось сесть за стол, который заняла Ольга Николаевна для своего семейства.

– Юночка, у вас имя такое необычное вы татарочка, наверное? – поинтересовалась женщина.

– Почему татарочка? – удивилась Юна.

Относительно её национальной принадлежности не ошибались, даже в самых отдалённых уголках, куда загоняла её тяга к путешествиям. У неё была типичная славянская внешность: высокие скулы, круглые серые глаза, курносый нос, покрытый не яркими веснушками, тонкие губы. Волосы от рождения русые, сейчас были окрашены в темно-рыжий цвет.

– Ну, имя необычное такое, не русское, – объяснила женщина.

– Моё имя это результат компромисса. Мама хотела назвать меня Юлей, а папа Анной, в результате придумали, Юнна, но вторую «н» потом упростили, – в тысячный раз повторила Юна историю происхождения своего имени.

– Вам понравилось в Испании? – поинтересовалась Юна для поддержания разговора, обращая свой вопрос ко всему семейству.

Муж Ольги Николаевны поднял голову, и уже открыл рот, чтобы ответить, но не успел, ответила она:

– Вы знаете, Юночка, не очень. Мы обычно в Турции отдыхаем, нам нравиться очень один отель, пять звёзд и включено всё, и аниматоры такие великолепные. В смысле, развлекают хорошо. А в этот раз решили для разнообразия Испанию попробовать. Но нет, не то. Больше, конечно, не поедем сюда, в Турции лучше, всё-таки.

– Что же было не так? И где вы отдыхали?

– На побережье, как его… не помню, как называется. Саш, как там город назывался? – Ольга Николаевна ткнула локтем своего мужа, который с явной неохотой ел тыквенный суп.

– Ну, какой же это суп? Суп, когда мясо есть, а это каша какая-то, – отреагировал супруг.

– Не мучайтесь с ним, Александр. Сейчас треску с овощами принесут. Хотите, можем мясо заказать. Правда за него деньги возьмут, Аэрофлот мясо нам не «предоставил», – сказала Юна.

– Город, как там город назывался? – настаивала Ольга Николаевна.

– Бе-ни-дорм, – сказал муж. – Бог с ним, с мясом, рыба тоже пойдёт.

– Да, Бенидорм. Знаете, Юночка, больше всего не понравился пляж. У них тут пляжей своих у гостиниц нету. И на пляж все подряд приходят, и местные: молодёжь, бабки какие-то с дедами, шумные все очень. Гостиница такая дорогая, а пляжа закрытого нет, и кто угодно может тебе помешать отдыхать, даже бомж какой-нибудь. А ещё анимация в отеле ну просто ни-ка-кая, если с турками сравнивать.

– И что, к вам там, на пляж бомжи приходили? – удивилась Юна.

– Ну не надо так всё буквально принимать. Не приходили, конечно, но могли же. Я имею в виду, что не можешь расслабиться на пляже, там всякие местные ходили. А в выходные народу очень много было. Это не правильно, мы такие деньги заплатили, а на пляж кто попало приходит.

– Здесь, у них, логика другая. Эти люди, которые на пляж приходили, они местные, вы сами говорите. Считается, что пляж и прочие природные красоты, это вроде как часть их наследия, так как они там проживают. Значит, они могут всем этим пользоваться, и нельзя им это запретить, сколько бы приезжие туристы не платили за свой отдых. Тут такая логика, а вы думаете это не правильно?

– Ну, не знаю. Но в Турции мне больше нравится. Вот Мадрид, сам город, мне понравился. Солидно тут, здания такие красивые. Но в Мадриде мы всё посмотрели, двух дней хватило. Устали, правда, очень. Приехали в аэропорт, а тут бардак этот.

– А мне больше всего понравилось, – подхватил муж Ольги Николаевны, – что мы на три дня у брата моего в Москве, остановиться решили. А только потом домой летим, а то бы там ещё в Москве по аэропорту бегали. Пересадку, ведь, тоже пропустили бы. А так, как белые люди, выспимся, посидим, пообщаемся, как положено. Эх! – Он с явным удовольствием потер руки. – Давно не встречались, а он вот такой мужик у меня.

Александр поднял вверх большой палец, заулыбался и отодвинул от себя пустую тарелку из-под тыквенного супа. Ольга Николаевна недобро посмотрела на него, но ничего не сказала.

– А вы Юночка, по работе, наверное, ездили? – отвернув лицо от мужа с елейной улыбкой, спросила женщина.

– Обычно по работе, но в этот раз – нет. Меня друзья пригласили погостить у них неделю. Они живут на севере страны, на берегу Атлантического океана. Мне там очень нравится, там зелени много, хвойных деревьев: сосны, можжевельники. Поэтому воздух приятный. И не жарко. А ещё, считается, что там лучшие морепродукты на свете.

– А как вы с этими друзьями познакомились, Юночка?

– Я с ними работала вместе, точнее, с ним. Его Фернандо зовут. А пару лет назад он женился. Меня на свадьбу пригласили. А вот теперь они девочку родили и новую квартиру купили. Позвали меня к себе, наверное, поддержать морально после моего развода хотели. Настроение мне поднять пытались. Я так поняла, по крайней мере.

– А вы развелись, Юночка? Как жаль, – поцокала языком Ольга Николаевна. – Вам ведь за тридцать, наверное. Детки есть у вас?

– Тридцать четыре, вообще-то. Нет, детей нет.

– Удалось им вам настроение поднять? – спросил Александр.

Юна усмехнулась.

– Настроение мое нормальное было. Нужды поднимать его не наблюдалось. Ну, развелась, о чём тут грустить? Знаете, как говорят: лучше ужасный конец, чем ужас без конца, – ответила Юна. – Давайте треску кушать, а то остынет.

– Ну, конечно, конечно, – Ольга Николаевна принялась аккуратно расковыривать вилкой толстый кусок трески на своей тарелке.

Есть Юне совсем не хотелось. Её мысли привычно заскользили по проторенной в последнее время дорожке. Она вспоминала, как ехала в гости к своим испанский друзьям. Настроение у неё, и правда, было нормальное. Можно даже сказать, что хорошее было настроение.

Юна радовалась тому, что, наконец-то, развод состоялся. Закончились не исполненные бывшим мужем обещания, ночные ожидания, истерические крики в трубку телефона, разбитая посуда и такая же жизнь. Всё, наконец-то, было позади. Страница перевернута. Нет. Книга закрыта и сожжена на костре иллюзий. Она была рада тому, что развелась, по-настоящему, без позёрства. Однако сейчас, возвращаясь из идеального семейного гнезда своих друзей, Юна грустила.

Как же всё складно и правильно было у них устроено. Новая квартира была очень удобной – каждое помещение находилось в нужном месте. Ни гостья, ни хозяева, ни их маленький ребёнок не мешали друг другу. Была в доме гостиная, где вечером ужинали и смотрели фильмы. Была уютная терраса, где днём курили и болтали, расположившись в удобных креслах. Была просторная кухня с большими дубовыми столами. На одном из них всегда лежали свежие овощи и фрукты. На другом стояла кофемашина, которая без особых усилий делала крепкий душистый кофе, как раз такой, как любила Юна. И даже маленькие чашки, куда следовало наливать кофе, тоже были правильными и удобными.

Отношения между членами молодой семьи казались Юне гармоничными, почти идеальными. Фернандо не стеснялся называть жену «любимая» в любой компании, после еды сам собирал со стола тарелки и запихивал их в посудомоечную машину, не позволял жене носить хозяйственные сумки, даже самые лёгкие, и каждый вечер вместе с ней купал дочь. Словом, вёл себя как нормальный мужчина, с точки зрения своей испанской жены. Юне, прожившей полжизни рядом с самовлюблённым истеричным эгоистом, такой муж, каким был Фернандо, казался сказочным существом, вроде единорога.

К концу поездки у женщины возникло ощущение, что она заглянула в старый шкаф и увидела там волшебную страну. Но какой бы идеальной ни казалась ей эта страна, Юна чувствовала, что в этом волшебном шкафу ей не место. Найти в нём какой-нибудь уютный уголок было не так уж сложно, но Юна знала, что остаться надолго, а тем более, на всю жизнь здесь не сможет. Почему? Точного ответа на этот вопрос не было, но она не искала его. Просто так уж случилось, что настоящая её жизнь – в Москве. И всё тут. Но именно сейчас, после того, как её «развлекли» в волшебной стране внутри испанского шкафа, Юна ощущала грусть, точнее меланхолию – лёгкий флёр сожаления о чём-то несбывшемся. Но так грустить было даже приятно.

*****

Бар в фойе гостиницы закрывался, официант подошёл к столу, за которым разговаривали Юна и Вадим, чтобы забрать пустую чашку из-под кофе. Поменял полную окурков пепельницу на чистую, попрощался и разрешил сидеть хоть до утра.

– А чо твое имя зна… – заговорил Вадим.

– Блин, ну ты не начинай опять. Если ты глухой, у мамы своей спроси, я ей всё рассказала про имя.

– Не, не то. Я говорю, я книжку читал. Фантастику, а там был персонаж с твоим именем. Я думаю, ты на неё похожа.

– Это ты к чему сейчас сказал? – удивлённо спросила Юна.

– Это типа комплимент, вообще-то.

– На них. Надо было сказать «на них». По-твоему это действительно звучит как комплимент, сказать женщине, что она похожа на серию клонированных био-роботов официанток? Тебе,Вадим, надо научиться делать комплименты девушкам.

– Она же не био-робот, а клон.

– Ааа, это многое меняет. Я, кстати, очень удивлена, что ты книжки читаешь. Я думала, сейчас никто не читает, к тому же “Облачный атлас” книга довольно объёмная.

Замечание Вадим пропустил мимо ушей.

– Ты знаешь, я у тебя спросить хотел одну вещь. Вот ты что думаешь? Ситуация такая, есть одна девушка, со мной в универе учится…

Вадим принялся рассказывать про какую-то свою подругу, история которой очень быстро наскучила Юне. После первых же слов стала понятна суть проблемы. Но Юна не прерывала Вадима, хотя и не слушала его. Она вернулась в свою волшебную страну внутри старого шкафа.

Под звуки голоса Вадима она гуляла около дома своих друзей. Он находился за городом, в посёлке, состоящем из пары десятков симпатичных трёхэтажных домов. Со стороны въезда были устроены площадки для игры в сквош и открытый бассейн. Противоположной стороной посёлок упирался в высокий холм, который порос настоящим заповедным лесом – там распологался природный заповедник.

Напротив въезда в посёлок был ухоженный сосновый парк. Он начинался сразу за дорогой и заканчивался отвесным обрывом, под которым жил своей жизнью Атлантический океан. На краю обрыва клубились густые колючие заросли дикой ежевики, облепленные крупными ягодами цветом от темно-фиолетового до зеленовато-розового. В сосновом парке были проложены тропинки, засыпанные жёлтыми сосновыми колючками. По этим мягким тропинкам можно было дойти до крутого склона, который спускался на небольшой песчаный пляж изгибающегося полукругом залива.

В центре залива располагался островок, почти полностью занятый средневековым замком. С берегом его связывал длинный изящный мост, под которым, на прозрачной отмели кишели крупные рыбы.

Осторожно, цепляясь за ветки кустов, и опираясь на выступающие корни деревьев, можно было спуститься на пляж в пустынной части бухты. С другой стороны бухты людей было больше. Там построили небольшую набережную из пористых серых камней. Она соединялась с дорожкой, идущей от моста, и уходила вглубь суши, перпендикулярно полосе прибоя. На воде, рядом с серыми камнями набережной, гордо изогнув длинные шеи, плавали лебеди – очень спесивые и злые твари.

*****

– Ну чё ты скажешь? Как ты думаешь, в такой ситуации, как мне поступить? Ведь ей реально хреново сейчас. Я помочь ей хочу. Она вообще-то хорошая девчонка, ну в смысле человек. Она, по-моему, на грани уже, – капризным голосом спросил Вадим, он догадался, что Юна его не слушала.

– Чо мне делать-то? – настаивал Вадим.

– Ничего тебе делать не надо. Ни на какой она ни «на грани». Ничего трагического с ней не происходит. Она не больна, её родственники живы и вполне состоятельны, она молодая и, судя по твоему пылу, красивая. В универе учится. У неё всё есть, вообще всё, для того, чтобы быть счастливой и довольной жизнью. И знаешь, что? Она и счастлива и довольна жизнью, а тебе дурачку нервы мотает, потому что эгоистка. Ну и что ты можешь с этим сделать? Ты можешь оставить всё как есть, и наблюдать. Знаешь, нельзя помочь человеку, которому на самом деле нужна не помощь, а власть над тобой. Девушек что ли у вас в городе мало?

– Она клеевая такая. Она не то, что все другие.

– А, ну тогда ради этого стоит, как следует пострадать. Это я тебе как эксперт по этой части говорю, – грустно подытожила Юна и вздохнула.

– Слышь, эксперт, а чо ты захандрила то?

– Эвона какие ты слова знаешь. Захандрила.

– Это мамино слово. Выпить хочешь? – неожиданно спросил Вадим.

– Уже хочу, но нету. Бар закрыли. Ресепшен будить и выпивку требовать, как-то не правильно и даже не патриотично, если ты понимаешь, о чём я.

– А то ты не в курсе, что минибар есть в номере и там есть выпить. Я могу коктейль какой-нибудь простенький сделать. Ты какой хочешь? – напустив на себя беспечный вид, спросил Вадим. Юна посмотрела на него так, как будто только что увидела, что рядом с ней кто-то есть.

– Нельзя, вообще-то, детей с раннего возраста по турецким «всё включено» таскать. У них навыки какие-то противоестественные появляются, – вместо ответа сказала Вадиму Юна. – Между прочим, в Испании, в минибарах не всегда бывает из чего коктейли делать. Это тебе не ваша с мамой любимая Турция.

– У меня в номере есть, я проверил, перед тем как сюда идти, – сообщил Вадим.

– Проверил? Предусмотрительный ты, оказывается. Пошли тогда, ко мне лучше. Тут во всех номерах одно и тоже, – предложила Юна.

– Нет к тебе нельзя. Там, у тебя, мои родоки через номер.

– Ну хорошо. Только ты пить не будешь. Я не хочу, чтобы у мамки алкаш вырос.

– Слушай, Юна, заканчивай! Не смешно уже. Пошли. – строго сказал Вадим.

*****

Юна с квадратным стаканом в руке расположилась на стуле, спиной к письменному столу, стоящему у окна в просторном номере. Вадим сидел на кровати. Свой квадратный стакан он уже опустошил. Они весело беседовали друг с другом, точнее, говорила в основном Юна, а Вадим налегал на свой «коктейль» и иногда вставлял отдельные реплики.

– Йога совершенно не заслуживает такого презрительного отношения! Всё можно довести до абсурда, даже самые полезные вещи. Просто надо знать меру. Своя мера у каждого есть, я имею ввиду. – говорила Юна.

– Да что-ты? Не стоит, по моему, всему верить, о чем в женских журналах пишут, – с усмешкой прервал её Вадим.

– Журналы тут не причём. Я их лет десять не открывала. Я, между прочим, знаю, о чем говорю. Хотя и не так давно занимаюсь йогой, но я улучшение своего физического состояния чувствую. Вот смотри, я тебе кое-что покажу. Ты так не сможешь, хоть ты и молодой и спортивный. А я всего только полгода занимаюсь. Смотри!

Юна поднялась на ноги и сделала шаг по направлению к свободному от мебели центру комнаты. Вадим тоже встал и неожиданно оказался очень близко к Юне. Он положил свои ладони на её талию и настойчиво привлёк к себе. Юна удивленно подняла глаза, чтобы заглянуть в лицо Вадиму. Он оказался на целую голову выше её. «Странно», – подумала Юна. До этого момента ей казалось, что парень не такой рослый.

Прижатым к телу Вадима животом она почувствовала, что у парня эрекция. Это стало для неё сюрпризом – такого развития событий она, совершенно точно, не ожидала.

Юна стояла и рассматривала взволнованное лицо юноши. Он поджал выразительные губы, но всё равно было видно, как они дрожат. Она оторвала одну из его ладоней от своей талии и немного отодвинулась. Его ладонь была холодная и влажная. Продолжая внимательно рассматривать лицо Вадима, Юна провела рукой по его щеке, по контрасту с её холодными пальцами, щека юноши казалась пламенной, её покрывал лихорадочный румянец.

– Послушай, Вадим, ты что делаешь? – тихо спросила Юна, парень наклонился и её губы оказались у самого уха Вадима, она почти дотронулась до него губами – ухо было красным и тоже горело.

– Какие у тебя предположения? – выдохнул Вадим.

– Ты пытаешься переспать со мной. Вадим, но это вариант педофилии, по-моему. Ты знаешь, сколько мне лет? – спросила Юна. Вадим улыбнулся, но его рука, которую держала Юна, продолжала дрожать.

– Если ты боишься отвечать за педофилию, то тебя должно волновать, сколько лет мне. Это я тебе, как будущий юрист говорю. Не бойся я уже совершеннолетний.

Юна вспомнила, что ей самой едва исполнилось двадцать лет, когда она вышла замуж. Сама себя она тогда считала вполне взрослой женщиной.

Пальцы соскользнули со щеки Вадима, всё ещё пылающей огнём. Мизинцем она погладила чувственно изогнутую верхнюю губу юноши. Другая её рука медленно спускалась вниз по спине Вадима от затылка до ягодиц. Спина была сильной – парень, похоже занимался спортом, – ладонь скользила по жгуту напряженных мышц вдоль позвоночника.

– Ты уже был раньше с женщиной, Вадим? – Юне стало любопытно.

«А почему бы и нет, – подумала она, – Да, он очень молод, но он мужчина, и довольно симпатичный». Её пальцы преодолели сопротивление ремня, Вадим втянул живот, вернее то место, где он когда-нибудь будет, и рука Юны скользнула внутрь. Вадим закусил верхнюю губу и не дал стону вырваться наружу. Такое явное, такое свежее и полное мучительной неги волнение Вадима передалось и ей. Ей захотелось подразнить, ещё больше раззадорить юношу, заново почувствовать накал этих эмоций – для него свежих и неизведанных – пронизанных той остротой, которую она сама почти уже утратила.

– Конечно, был. Ты не подумай, я не девственник, – прошептал прерывающимся голосом Вадим.

– Правда? – Юнины пальцы, под джинсами, коснулись его напряженной плоти. Юна почувствовала, что щеки загорелись теперь у неё. Она сглотнула, ставший вдруг горячим, воздух. Её рука, лежащая на пояснице юноши, ощутила, как по его телу прошла волна дрожи. Его дыхание сделалось прерывистым. Юна удивилась, когда поняла, как сильно этот отклик на её ласки возбудил её саму. Но вместе с этим, она поняла, что стоит притормозить на этом повороте.

– Вадим, но ведь мы не можем без презерватива. Нельзя с незнакомыми людьми без этого. Даже если очень хочется, все равно нельзя.

– Тебе тоже хочется? Ты тоже меня хочешь? – выдохнул Вадим.

– Да, я тоже, – усмехнулась Юна, – ты симпатичный парень, между прочим.

И сама согласилась с собой: да, она его хочет, так остро, сильно, как очень давно никого не хотела. «Но он же такой юный!» – подумала Юна.

– Я сейчас сбегаю на ресепшен и возьму презервативы, у них должны быть. Они их дают, когда надо, – бодро сообщил Вадим.

Вадим не уставал удивлять Юну, он знает, что на ресепшене в гостиницах есть презервативы, а она не знала этого.

– Я быстро, – крикнул он от двери.

– А я в душ пока схожу, – сказала Юна.

– Давай, я там был уже, перед тем, как к тебе спустится, – ответил Вадим.

– Ах ты, засранец, – улыбнулась Юна. Вадим выскочил в коридор.

*****

– Послушай, Вадим, я тебе совершенно серьёзно говорю, не стоит вот так это воспринимать. Никакой трагедии не произошло. Ну правда! Дело-то житейское, – процитировала Карлсона Юна.

Вадим лежал на кровати к ней спиной, она принялась легко трясти его за плечо.

– Давай, пообщайся со мной, – настаивала Юна, парень ещё глубже спрятал своё лицо в подушку.

– Ну, отстань, пожалуйста, – буркнул Вадим.

– Между прочим, не я к тебе приставала, а ты ко мне, – напомнила ему Юна. – Так что как честный человек, ты обязан, ну, хотя бы поговорить со мной.

Юна с силой развернула Вадима к себе, он поддался.

– Что это ещё такое, Вадим, ну что ты делаешь со мной!

Юна разглядела то, что никогда не оставляло, просто не могло оставить её равнодушной – в уголках глаз Вадима сверкнули слезинки. Считается, что мужчины плакать не должны. Но только не те, с кем приходилось близко общаться Юне. Не зависимо от того были они её любовниками или нет, они периодически рыдали у неё на плече, и это каждый раз разрывало ей сердце. Она не могла противиться мощной волне сострадания, которая заставляла её делать всё возможное, чтобы их утешить и развеселить. Благо, этих мужчин было очень немного.

«Курортный, блин, роман», – подумала Юна.

Вслух она повторила ещё раз, глядя ему в лицо:

– Никакой трагедии не произошло. Иногда так бывает в жизни. Это только в кино, у джеймсов бондов всё всегда со всеми и в любом месте получается. А у обычных мужчин по-разному бывает. Или может быть ты – 007 агент? А?

– Заканчивай чушь нести, – Вадим попытался вернуться в прежнюю позу немого отчаяния.

Юна держала его за оба плеча и силой не позволила ему отодвинуться от себя.

– На самом деле это ерунда. Это всё равно, что, ну … я не знаю, как воду себе на брюки пролить. Ходить в мокрых брюках неприятно, а потом высохнет и ничего не останется. Это я тебе, как опытная женщина говорю, – улыбнулась Юна. – И как опытная женщина, я вижу три причины произошедшего.

Вадим не мог, да и не пытался, сбросить со своих плеч её ладони, которые удерживали его лежащим на спине. Он, не меняя страдальческого выражения лица, отвернул голову в противоположную сторону и закрыл глаза. Юна продолжала:

– Так вот, во-первых, ты здорово нервничал и «перегорел». Ты, возможно, человек эмоциональный, это просто твоя особенность. Ты своё волнение скрывать пытался и от этого ещё больше нервничал. Дело это для тебя не привычное, к тому же ты придаёшь этому процессу чрезмерную значимость. В общем, получилась перегрузка, и закоротило что-то.

– А по-твоему получается, что этому важности не надо придавать, что ли? Тебе, получается, что чашку кофе выпить, что это? Для тебя это вообще не повод волноваться и переживать? – встрепенулся Вадим.

Юна почувствовала себя сконфуженной. Дело было в том, что ей совсем не хотелось разочаровывать молодого человека и рассказывать ему чем, на самом деле, является для неё это глупое происшествие. Это был просто способ скоротать время перед вылетом, спровоцированный минутным желанием. А оно, в свою очередь, было вызвано довольно продолжительным отсутствием партнера в жизни Юны. Так что получается, что ДА, никакой важности она этому не придавала, и если бы не Вадим, скоротала бы это время за чашкой кофе и книгой. Вадим был прав, сейчас в тридцать четыре года, эта близость для неё была не важнее чашки кофе.

Но Вадиму было девятнадцать. Когда девятнадцать было ей самой, она, совершенно точно, относилась к этому иначе – гораздо более трепетно. И если бы ей тогда кто-то дал понять, что близость с ней не ценнее чашки кофе, она бы обиделась и очень расстроилась. Вадима ей ни расстраивать, ни обижать не хотелось.

Вот, если бы ему тоже было тридцать четыре года, то и объяснять бы ничего не пришлось. А сейчас она должна была что-то придумать, чтобы успокоить парня, не дать ему лишнего повода стать циничным и разочарованным человеком. Возможно, он таким и будет впоследствии, но не по её вине.

– Понимаешь, много лет назад, – начала фантазировать Юна, – когда я училась на втором курсе в институте, я была влюблена в одного парня, с которым училась. Мы общались, и возможно у нас бы всё было бы хорошо. Но он… он погиб, в аварии. В общем, ты мне его напомнил. И внешне и манерой говорить. Поэтому, знаешь, это не то, чтобы я думала о нём, но мне захотелось сделать тебе что-то приятное, потому, что ты похож на него.

Юна вдохнула, врать ей всегда было неприятно.

– Так что, нет! Ты не прав. Для меня это было важно. Но совсем не как процесс, который, да, не совсем удался, – вздохнула Юна, – а с эмоциональной точки зрения, понимаешь?.

“Что за чушь я несу!” – подумала Юна.

Вадим лежал уже с открытыми глазами, он обмяк, и страдальческое выражение ушло с его лица.

– Ну вот так лучше, – продолжала Юна, вернёмся к причинам. Причина номер два – алкоголь, хоть и не много, но…

– Подожди, – прервал её Вадим. – А если просто хочется, ну, я имею ввиду, не осчастливить кого-то хочется, а тело, ну как это… удовлетворить, хочется. То что?

– Просто ради удовлетворения, с кем попало, наверное, не стоит. – сказала Юна и почувствовала, что покраснела от стыда. – Потом, кстати, противно будет. Надо, наверное, дождаться человека, с которым потом будет не противно. А если такого человека нет, то надо потерпеть, наверное.

Теперь Юна не врала – она, действительно, считала импульсивные случайные связи пустой тратой времени. Обычно она избегала их, и сейчас (не в первый, впрочем, раз), убедилась в том, что поступала правильно.

– А это, кстати, причина номер три. – продолжила Юна. – Не тот партнёр. Просто я тебе не нравлюсь, ну это, в общем понятно. Я старше, и не королева красоты, одним словом.

– Вот это, точно нет. Ты клёвая и мне, правда, нравишься. Знаешь, мне кажется, что потом, мне не будет противно, – сказал парень и улыбнулся застенчивой улыбкой.

– Посмотрим.

*****

Подходя к своему номеру минут за пятнадцать до приезда автобуса, Юна обнаружила Ольгу Николаевну, которая растерянно топталась у двери своего номера.

– Доброе утро, Юночка. Я сына потеряла. Представляете, я вчера забыла спросить в какой его номер поселили. Позвоните, пожалуйста, на рецепцию, спросите у них. Он может проспать, его разбудить обязательно нужно.

– Здравствуйте, не волнуйтесь Ольга Николаевна. Вы спускайтесь вниз. Мне почему-то кажется, что сегодня Вадим не проспит, – Юна улыбнулась, вспомнив, как несколько минут назад она сама разбудила задремавшего Вадима, прежде чем выйти из номера. – Его разбудили. Ресепшн разбудил, они должны.

В следующий раз Ольга Николаевны настигла Юну уже в Москве на выдаче багажа, когда та задумчиво разглядывала проплывающие мимо неё чужие сумки и чемоданы.

– Ой, Юночка, как вы себя чувствуете? Нормально долетели?

– Да, очень хорошо, спала почти всю дорогу, а вы как? – поинтересовалась Юна.

– Мы с мужем нормально, а вот сына всё-таки продуло, наверное, слабость, дрожит весь и температура у него, по-моему. Простыл, наверное, – пожаловалась женщина.

– Надо же, – покачала головой Юна. – Я думаю, это что-то типа акклиматизации у него. Сейчас выспится и все будет в порядке.

Юна уже снимала свой ярко красный чемодан с ленты транспортёра, когда к ним с Ольгой Николаевной подошли её мужчины, нагруженные багажом. Все вместе вышли из здания аэропорта.

– Юна, сейчас мой брат приедет за нами, он на микроавтобусе. Хотите, мы вас подвезем, куда вам надо, – предложил Александр. Ольга Николаевна грозно посмотрела на него.

– Спасибо, меня встречают. Водитель с работы. Он уже подъехал. От него смс пришла, – ответила Юна и сразу увидела в потоке медленно ползущих и часто останавливающихся машин свою.

– Ну вот, он уже здесь. До свиданья! Было очень приятно с вами познакомиться. Со всеми вами. Не болейте! – весёлым голосом попрощалась она со своими попутчиками.

Быстрым шагом Юна пошла к машине, думая о том, что очень хорошо, что они не испанцы. Иначе пришлось бы прощаться не меньше часа – перецеловать всех, обязательно, дважды. Юне эти испанские прощания совсем не нравились. Пожалуй, именно эта испанская привычка раздражала её даже больше, чем опоздания и чрезмерная болтливость. Водитель вышел из машины, чтобы открыть багажник.

– Здравствуй, Юна, как съездила?

– Хорошо. Поехали-ка домой. Дома лучше, – ответила она.

Перед тем как сесть в машину, Юна посмотрела туда, где всё ещё стояли ее попутчики. Ольга Николаевна всматривалась вдаль в поисках микроавтобуса, Александр грустным взглядом продолжал разглядывать Юну, а бледный и ссутулившийся Вадим делал вид, что смотрит себе под ноги, привалившись к мощному торсу заботливой матери.

Юна помахала им рукой, села в машину, аккуратно и плотно закрыв за собой дверь – дверь в волшебную страну внутри старого испанского шкафа.

*******************************************************************

Молчание

Мужчина неопределённого возраста в невзрачном двубортном пиджаке, переминаясь с ноги на ногу, ожидал кого-то в холе парижской гостиницы.

– Здравствуйте, здравствуйте, Ирина! Это я, я, Вячеслав я, – он замахал рукой, увидев ухоженную симпатичную женщину не старше тридцати лет, выходящую из лифта.

– Здравствуйте, я догадалась, что вы. Тут больше нет никого, – Ирина подошла ближе к мужчине и неохотно пожала протянутую ей влажную руку.

Она бы предпочла обойтись без этого – простого «здравствуйте» было бы достаточно. Но здесь требовалось жать руки. Это было Ирине в тягость – каждый раз ей приходилось, как будто бы разрывать целлофановый пакет внутри себя, и протягивать через эту дыру свою руку. Хуже рукопожатий в качестве приветствия, могли быть только поцелуи.

– Ирина, а вы каким образом предпочитаете попасть на выставку?– спросил Вячеслав.

– Что? – переспросила Ирина.

– На такси или …

– Конечно, на такси. Местное метро мне не нравится, – ответила Ирина.

– А московское? – зачем-то уточнил Вячеслав.

– А московское осталось в Москве, – ответила Ирина.

– Ну да, не поспоришь, – согласился мужчина, – Я тогда попрошу, чтобы машину вызвали.

Вячеслав положил свой старомодный – даже в этом, 1995 году – портфель на чёрный кожаный диван, и пошёл к стойке. Ирина уселась на такой же диван напротив.

– Ну вот, сейчас приедет, через несколько минут, – выдохнул Вячеслав и пристроился рядом со своим портфелем, поджав ноги в стареньких растоптанных туфлях. Женщина посмотрела вниз и поняла, что лучше туда больше не смотреть. Её взгляд смутил Вячеслава, и он ещё сильнее вжал ноги в обшивку дивана.

Ирина принялась смотреть на картину, висящую на стене, картина была абстрактной, она напоминала выцветшую на солнце чернильную кляксу, на которую пролили машинное масло. Смотреть на неё Ирине было скучно. Вячеслав, вперив невидящий стеклянный взгляд в левое плечо женщины, смыкал и размыкал пальцы рук – смотреть на него Ирине было неловко. Она не знала, куда деть взгляд. Оба молчали. Молчание затянулось, оно тяготило обоих. Разговаривать Ирине тоже не слишком хотелось, однако, пришлось выбрать меньшее из бед.

– А вы давно переводчиком работаете? – спросила она Вячеслава.

– Я, я? Не то, чтобы работаю, скорее, подрабатываю, – ответил он.

– А работаете где? Здесь, в Париже.

– Да, в научной организации одной. Если по нашему, то это вроде НИИ, но называется университет. Финансирование не очень, поэтому приходится подрабатывать.

Вячеслав произнёс название своего университета на французском языке. Название показалось знакомым Ирине. Она стала вспоминать, откуда же оно ей известно?

– Как, как вы сказали, называется? – переспросила Ирина. Вячеслав повторил название. И тут же начал что-то рассказывать о том, что он там разрабатывает, или только собирается разрабатывать – Ирина не разобрала. Поняв, откуда она знает название университета, Вячеслава она уже не слушала – она вспоминала.

Так и есть. В прошлом году, примерно в это же время, весной, один пожилой мужчина, которого Ирине так и не удалось забыть, говорил ей, что они с женой приехали в Париж по приглашению именно этого университета. Точнее пригласили жену, а он поехал с ней за компанию. Оба они были научные работники, обоим было около семидесяти.

Всю свою жизнь они провели вместе, рука об руку. Это был их последний вечер в Париже. На следующий день они возвращались в Москву. Вечер выдался очень приятный. Тёплый весенний вечер – безветренный, поэтому какой-то нежный. Они уже позвонили сыну, убедились, что он их будет ждать в аэропорту, уже упаковали подарки внучкам. Наступило время последний раз прогуляться по Елисейским полям, попрощаться с любимым ими городом.

Ирина с коллегами Романом и Светланой тоже гуляли в этот вечер по городу. Выпитое за ужином вино наполнило всех троих благодушием и улучшило их настроение настолько, что им начало казалось, что они, наконец-то, почти нашли тот самый Париж, который «увидеть и умереть». Людей на улицах уже было не много, немного было и автомобилей.

– Еду сегодня в метро, вдруг в вагон заходит такой классического вида клошар, совершенно, кстати, не вонючий. Встаёт посередине вагона, прямо около меня. Достаёт из кармана пальто барабанные палочки и такое соло на барабане исполнил, – начал рассказывать Роман.

– На каком барабане?

– На невидимом, конечно. Клёво у него вышло. Я даже денег дал, и другие давали. Чувство такое после него, хорошее осталось… улыбался очень обаятельно своим беззубым ртом… – Роман не успел закончить свой рассказ, мимо них выпучив глаза пробежали два смуглых парня в белых рубашках, выбившихся из-под ремней брюк. Поравнявшись с компанией, один из них что-то выкрикнул.

– Что они сказали? – спросила Ирина у знающей французский язык Светланы.

– Не поняла, по-моему, это итальянский, – сказала Светлана. – Там что-то произошло, смотри впереди на лавочке, вроде бы, лежит кто-то.

– Пойдем, посмотрим, может быть помочь надо?

Они поспешно приближались к лавочке. На ней без движения лежала женщина. Рядом, опёршись рукой о спинку лавочки, стоял её испуганный пожилой спутник. Ещё один мужчина с длинными седыми волосами, сидя на краешке лавочки рядом с женщиной, пытался нащупать её пульс. Светлана обратилась было на французском языке к растерянному пожилому человеку, этого не потребовалось, оба – мужчина и его спутница, которой вдруг сделалось дурно, были русскими.

Это они позвонили сыну, упаковали подарки внучками и пошли прогуляться по Елисейским полям. Вечер превратился в ночь, а они всё гуляли, смеялись, представляли, как внучки будут примерять обновки, говорили о том, что завтра обязательно придёт их соседка, пить чай и слушать их рассказ про Париж. Вдруг! Она упала – шла, шла и упала. Юноши – итальянцы, которые проходили мимо, помогли, отнесли на лавочку, и побежали скорую вызвать. А перепуганный муж, совершенно не знал, что ему делать, как ей помочь. Ведь до этого она никогда не болела. Он сам, да, болел, и она всегда знала, что делать, а он…

Всё это мужчина рассказывал Ирине и Светлане, которые стояли рядом с ним и говорили, что всё будет хорошо, что во Франции очень хорошая медицина, что доктора приедут, сейчас будут, и спасут её. Обязательно спасут – не могут не спасти!

Седой длинноволосый француз, стоя на коленях, пытался неумело делать женщине массаж сердца. Прибежали итальянцы. Вслед на ними, очень быстро, приехала скорая помощь. Добровольного помощника мягко отстранили. Он встал, фонарь осветил его лицо.

– Смотри-ка, это же тот клошар из метро, вон палочки из кармана пальто торчат, – узнал мужчину Роман, мужчина отошел на пару шагов от лавочки, и стоял там, грустно глядел, как молодые ребята – парамедики из первой подъехавшей машины помогали женщине, как бригады врачей из второй, а за ней и третьей машин скорой помощи пытались реанимировать её. Он ушёл только после того, как женщину увезли в больницу. Подоспевшие полицейские попросили её мужа сесть к ним в микроавтобус, и включив мигалки, обе машины уехали.

– Выживет она? – спросила Ирина у нетёмного ночного неба. Всем очень хотелось, чтобы выжила. Казалась очень несправедливой мысль о том, что всё вот так и закончится для этой женщины, что растерянному её мужу придётся продолжать жить без неё, а с любовью выбранные ею подарки, уже не смогут обрадовать её внучек.

– Вот уж, действительно, «увидеть Париж и умереть», – сказал Роман и наткнулся в сумраке на две пары расстроенных глаз.

– Роман!

– Я же… Всё хорошо будет, это же очевидно. Видели этого странного клошара? Вот какова вероятность, чтоон мне второй раз за день попадется? Здесь же куча народа живёт. Он здесь не просто так. Это знак, что всё будет хорошо.

– Я думаю, они её реанимировали в той второй машине, которая вся была оборудованием забита, не зря же столько времени с ней работали,– предположила Светлана.

– Конечно, ведь увезли на специальной скорой, подключили там ко всему. Сейчас в больнице всё, что надо сделают. Хоть бы вытащили её, так дяденьку жалко, – сказала Ирина.

*****

– И вот, мне уже практически выделили финансирование, гранд, как они говорят, на мою тему, – Ирина вновь услышала прерывающийся голос Вячеслава, – Это в прошлом году было. Но такая неудача вышла.

– И что же случилось, – автоматически спросила Ирина.

– Наша организация пригласила доктора наук из России, а она, это женщина была, скончалась, здесь в Париже. Она не была застрахована, и нам пришлось все расходы, репатриация и всё такое, очень дорогие процедуры и все деньги туда ушли. Но вот в следующем году… может быть, – Вячеслав неуверенно кивнул головой и замолчал.

Ирина тоже молчала. Молчание уже не было ей в тягость. Разговаривать больше не хотелось, хотелось плакать.

*******************************************************************

Если я умру раньше

Денис проснулся со щемящим чувством безысходности. Сон пропал вдруг – вдохнул во сне, выдохнул наяву. Открыл глаза. Несмотря на то, что в спальне царил утренний сумрак, сразу увидел её, сидящую на краю кровати. Не узнав, отпрянул.

– Дэн, ты чего? Это же я. Привет.

– Настюшь, – узнал Денис жену. – Ты вернулась, – облегченно выдохнул. – А чего ночью-то?

– Вообще-то уже утро. Светает, – сказала Настя. – Не то, чтобы вернулась, зашла просто. Мы же договорились тогда. Помнишь? А я не люблю обещания нарушать. Не забыл?

– О чём? О том, что обещания нарушать не любишь?

– Ну, ты даёшь! Нет, конечно. Вспоминай! Или совсем память пропил?

– Да не пью я больше, как ты ушла, так и не пью… почти, – привычно соврал Денис.

Настя отстранённо улыбалась, переводя взгляд с мужчины на пустую бутылку из-под вина, валявшуюся у самых её ног. Сумрак, царивший в комнате, и неожиданно накатившее волнение скрыли от Дениса странности в облике жены. Но всё же он их почувствовал, каким-то необъяснимым образом. Денис ощутил усиливающее беспокойство – к гнетущей безысходности, с которой он проснулся, прибавилось нехорошее предчувствие.

На протяжении череды дней, составивших вместе полгода без Насти, и в каждый из этих дней в отдельности, Денис не допускал мысли, что жена не вернётся к нему. Он ждал, он звал, и он верил, что, в конце концов, она придет. Нельзя же счастливый десятилетий брак в одну минуту уничтожить навсегда. Уничтожить без существенной (с его точки зрения) причины.

Их совместная жизнь не стала унылой. Настя не влюбилась в другого. Не узнала о его изменах – их попросту не было – жене Денис не изменял. Не этой. Первой – да – изменял, случалось, но Насте – никогда. Ничего из того, что нельзя было бы пережить вместе, не произошло.

А ушла Настя только из-за того, что Денис позволял себе выпивать. Время от времени. Не каждый день. Даже не каждый месяц. Но если уж доходил ход, то – да – случался запой. Несколько дней из календаря Дениса выпадали, и примерно столько же уходило на восстановление по окончании пьянки.

Началось это давно, задолго до знакомства с Настей. И сюрпризом для неё не было – Денис не скрывал своих привычек. Да. Должно было прекратиться с началом их совместной жизни. Он обещал. Но не прекратилось, несмотря на твёрдую решимость Дениса выполнить обещание.

Из его календаря эти дни выпадали бесследно. Его память прятала их, засовывая под покров суеты и забот, которые были до них или случились после. А в календаре Насти эти дни, как раз, оставались. Для неё они не были незаметными, напротив, в её календаре они выделялись жирной красно-коричневой вонючей окантовкой, которая со временем начала наползать на другие (преимущественно счастливые) дни и отравлять их ожиданием следующего запоя, приближающегося под обещания больше не пить и просьбы о прощении.

Настя ждала почти десять лет, которые пролетели очень быстро. Как-то неожиданно быстро. Но полгода назад Настя, когда ей как-то вдруг исполнилось сорок – ушла. Она удивилась, как легко оказалось уйти – ни детей, ни спорного имущества у них с мужем не было. Оказалось, что для неё уйти было гораздо легче, чем постоянно думать об этом и не уходить.

Денису, напротив, уход Насти дался тяжело. Он любил жену, любил только её, любил по-настоящему. Сильнее любить он просто не умел. Денис, на самом деле, был готов умереть ради жены. Мог бы, не задумываясь закрыть её своей грудью от вражьей пули, мог бы глотку зубами перегрызть кому угодно, но отказаться от выпивки, не мог. А если говорить откровенно, то не видел в этом необходимости.

Денис, конечно, понимал, что жена переживает из-за его пьянства, но её трагических оценок не разделял, хотя каждый раз исправно просил прощения и обещал больше не пить. Обещал почти искренне – в ту минуту, когда его губы шептали, кричали, выговаривали обещания и просьбы о прощении, он думал, что так и будет. «Никогда больше» – говорил он. Однако где-то в глубине души, там, куда не хочется заглядывать, там стыдливо притаилось понимание: сразу после того как его в очередной раз отпустит, после того как прекратится отчаянное сердцебиение, перестанет выкручивать мышцы, утихнет головная боль, очередное «никогда» потеряет всякий смысл – растает, забудется. А потом родится следующее «никогда», чтобы этим свеженьким «никогда» успокоить, обнадёжить, обрадовать любимую женщину.

Давая обещания, которым сам почти верил, Денис всё же чувствовал, что в следующий раз, когда придёт время, он опять не станет отказываться от выпивки. Да, не станет. Но вовсе не из-за прихоти, эгоизма или сумасбродства. Нет. Денис объяснял себе (и Насте пытался объяснить), что время от времени уходить в непродолжительные запои – жизненная необходимость. С точки зрения Дениса, ни ему, ни Насте это сильно не вредило. Наоборот, его нервная система была устроена так, что она нуждалась в периодическом сбросе накопившегося эмоционального мусора. Для того всё и делалось – напиться до полной отключки, довести до коллапса нервную систему, в нём спалить то, что корёжило и коверкало, а потом вернуться. Не сразу, не без страданий и боли, но вернуться обновленным и готовым дальше участвовать в упорной возне в тумане, которую называют жизнь. Даже находить в этом известное удовольствие. Нужно было лишь стереть очередным «никогда» беспокойство и разочарование с лица и из сердца любимой жены.

И вот однажды это верное средство не сработало. Закончился, видимо, его срок действия. Настя не поверила очередному «никогда» и ушла. Денис скучал без неё каждый день, каждую ночь, каждый час, каждый вздох. Он звонил, караулил на улице, писал письма и сообщения. Всё зря – Настя не отвечала на письма, на улице отворачивалась и уходила, телефонную трубку не брала.

Но этим сумеречным утром она пришла сама. Однако свербящее нехорошее чувство заглушило радость в его душе. И было ещё что-то, что мешало ему радоваться встрече с женой – та самая тревожная перемена, которую он почувствовал в Насте.

– Настюшь, а ты ведь вернулась домой? Да? Ко мне, да? – спросил Денис.

– Чем ты слушаешь, Дэн? Я же сказала. Я не вернулась, я пришла, как обещала. Как мы договаривались. Ну, вспоминай.

Денис вспомнить никак не мог – за последние полгода они пары слов друг другу не сказали, точнее не сказала она. Он – говорил, но она не отвечала, даже не дослушала ни разу. Иногда, когда он звонил по домашнему телефону, его дослушивала мама Насти, она и отвечала, и сочувствовала, но дочь к телефону никогда не звала. Так о чём же он с Настей мог договориться и когда?

Настя смотрела на него с задумчивой полуулыбкой и заплетала волосы в длинную косу, перекинутую через левое плечо. Правое её запястье обхватывала толстая зелёная резинка для волос, похожая на пушистую гусеницу. Денис нахмурился: «А когда это волосы такие длинные отрасти успели?». Настя подмигнула ему, продолжая улыбаться. Денис вспомнил, что когда они с Настей познакомились, десять лет назад, такие волосы у неё и были – длинные каштановые косы. Потом она отрезала их. И волосы стали обычные – не длинные и не короткие, прямые, казались немного глянцевыми, если не прятались в хвостике на затылке. Когда произошла эта перемена, Денис не запомнил – ему было все равно, какую она носила причёску. Настя нравилась ему любая.

Глядя на косу, которую Настя старательно стягивала резинкой для волос, Денис вспомнил как однажды, много лет назад, они переезжали в очередную квартиру. Ещё и вещи не начали разбирать, как Настя потащила его за новыми обоями, чтобы навсегда изгнать из спальни вычурные вензеля – кое-где потёртые, кое-где замасленные, оттого ещё более отвратительные. В тот же день, уже вечером, принялись клеить новые обои. Денис не видел, как это произошло, но Настя, расстилая очередной рулон обоев, умудрилась спихнуть со стремянки (куда она же его и поставила за минуту до этого) ведёрко с разведённым в нём клеем для обоев. Клей пролился на спину и волосы. Пришлось вместе отмывать Настины косы от клея. В ванной Денис сам стягивал с них похожие на гусениц зелёные резинки.

Волосы они отмыли. Но Настя там же в ванной, приняла решение косы отрезать. Денис подумал тогда, что назавтра это решение забудется, и косы останутся. Жалко было их резать, да ещё из-за ерунды. Вдруг что-то зловеще зашуршало в спальне, прервав их весёлую возню. Там было темно, пока отмывались от клея – совсем стемнело. Вслед за шелестом в темноте что-то упало с глухим звуком.

– А вдруг в этой квартире водятся приведения? – спросила Настя. – Она же старая, вдруг тут умер кто-то и так и ходит тут? Вдруг…

– Кусок с правой стены отвалился, – сообщил Денис, когда вернулся в ванную к Насте. – Лучше бы уж приведения твои бродили. Они бы нам про клад рассказали, и мы бы новую квартиру купили с хорошим ремонтом. А так всю правую стену клеить заново придётся, только давай уж завтра…

Денис очнулся от воспоминаний и присмотрелся внимательнее к жене, сидящей на краю кровати. В полумраке её фигура казалась объёмным голографическим изображением – под её тяжестью не приминался матрац кровати, а сама она была видна ярче и резче, чем предметы в комнате. Их контуры размывал утренний полумрак, а фигура жены, напротив, выделялась, словно очерченная тонким светящимся контуром.

– Твою мать, допился до приведений… – прошептал мужчина и потянулся к прикроватной лампе, чтобы включить её.

– Не надо, – остановила его Настя. – Вспомнил?

И тут Денис действительно вспомнил. В тот же день, когда они клеили обои, точнее в ту ночь, они притащили из спальни в гостиную матрац. Занимались на нём любовью, курили и снова занимались – не могли оторваться друг от друга. В то время им было сложно выпустить друг друга из объятий. Денис почти уже заснул, когда Настя сказала ему: «Давай пообещаем друг другу, что тот, кто первый умрет, будет приходить к тому, кто останется, чтобы было не так тоскливо ждать. Если я умру раньше, то я точно буду приходить. Под утро». Сонный Денис пробормотал: «А вот это уже угроза», и согласился.

Дениса затрясло. Ему стало холодно и жарко одновременно. Безысходность, с которой он проснулся, набухла и взорвалась внутри, превратив душу в ошметки, их разметало по сумеречной комнате. Никаких чувств, кроме опустошения и ощущения невосполнимой утраты не осталось. Он подумал, что надо бы спросить, как это случилось. Тут же понял, что не сможет произнести ни слова, да и не хочет он этого знать. Он уже знал всё, что надо было, чтобы жизнь окончательно потеряла смысл.

Денис обхватил голову рукам, зарычал и уткнулся в подушку. Когда он отдышался и поднял голову, Насти уже не было. На улице почти совсем рассвело. Денис решил что, прежде всего надо проститься с женой, надо помочь её матери с похоронами. Потом, завтра утром или позже – всё равно когда – надо дождаться появления Насти, а потом он уже решит, как ему быть дальше. Быть ли?

Побритый, причёсанный, одетый в приличный тёмный костюм Денис подходил к подъезду дома, где жила Настя. Он ничего не видел вокруг себя, никого не замечал – перед глазами, сменяя друг друга, плыли разноцветные пятна: люди, машины, деревья. Дениса словно вёл внутренний навигатор. Этот навигатор не давал Денису налетать на препятствия, сталкиваться с прохожими, он диктовал, где повернуть, на какой остановке выйти. Но у самого Настиного подъезда навигатор дал сбой, и Денис ударился о чье-то плечо.

– Ой, Денис? – знакомый голос выдернул его из туманного морока.

– Настя! Ты… ты не умерла? Ты живая?! – счастье с огромной силой ворвалось в грудь, вытеснив оттуда весь воздух. В первый момент было тяжело вздохнуть. А потом Денис почувствовал такую легкость, что казалось, стоило лишь как следует оттолкнуться – взлетит.

– Ты что несёшь? Совсем уже, – Настя вздохнула и пошла прочь.

– Настя, – Денис догнал жену и взял её за руку. – Я… я такой ужас пережил. У меня глюк был. Сон такой… Не пью больше. Правда. Клянусь всем, всем, чем только можно и нельзя. Больше я не буду пить. Никогда!

– Можешь обманывать себя и дальше. Меня это больше не касается, – спокойно сказала Настя и выдернула свою руку из руки растерявшегося Дениса. – Оставь меня в покое.

Вдруг весь огромный мир, от одного только Настиного «Ой», озарившийся сказочным многоцветным фейерверком, схлопнулся до размера подушечек пальцев, которые всё ещё чувствовали тепло её руки. Через долю секунды мир умер, а Денис не понимая, зачем жить дальше, смотрел невидящими глазами вслед неторопливо идущей к метро женщине, ставшей ещё более чужой, чем в его страшном сне.

*******************************************************************

Вторая жена

– Может быть, мне тебя второй женой взять? – спросил Тимур, улыбаясь.

Конечно, это была шутка. В ту пору я работала директором небольшого магазина в Москве, а Тимур был его хозяином. Мне было тридцать два года. Я только что пережила отвратительный развод. Обида и злоба в моей душе ещё не улеглись, и я не пропускала ни одной жилетки, чтобы в неё не поплакаться. Сегодня такой жилеткой стал Тимур. Мы были знакомы с ним давно, ещё с института. Теперь он жил он в Италии, доверив мне управлять своим магазином, в Москве бывал наездами. По вероисповеданию он был мусульманином, так что право на вторую жену, видимо, имел. Теоретически.

– Зачем тебе это нужно? – спросила я.

– На твоей зарплате сэкономлю. На проживании, когда в Москву буду приезжать, у тебя буду жить. Плов готовить научу.

– Плов я, итак, умею. А вот Вика тебя убьёт, – зная его русскую супругу, я была в этом уверена. – И меня.

– Нее, она согласится. Она – в Милане, ты – в Москве. Я под присмотром. Вам обоим только лучше будет. Тебе понравится, вот увидишь, – подтрунивал надо мной Тимур, устав слушать жалобы на моего бывшего мужа, которого он и без моих откровений неплохо знал.

– А я соглашусь? Ага, размечтался…

– Разговор наш происходил в подсобном помещении магазина, за чашкой чая. Кроме нас в комнате была бухгалтер Лидия Петровна – улыбчивая незаметная женщина сорока пяти лет. Она, баюкая остывшую чашку чая, стояла, глядя в окно.

– Вот и я думаю, может быть лучше будет, – неожиданно вступила в разговор Лидия Петровна.

– Что лучше будет? Вы о чём? – уточнил Тимур.

– О второй жене. Может и правда лучше будет?

– Мы шутим, не обращайте внимания, Лидия Петровна, – сказала я.

– А вот я совсем не шучу, я, скорее, плачу, – вздохнула Лидия Петровна.

Мы оба удивлённо посмотрели на неё.

– Алексей, муж мой, вчера пришёл с работы, и говорит, что он любит другую женщину. И детей наших любит, а ко мне привык, и меня бросать не хочет. Но и с ней расстаться не может. Поэтому, говорит, что решил с двумя жить будет. Обманывать меня он не хочет. Он честный человек, – горько улыбнулась Лидия Петровна, сглотнув подступающие слёзы, не заплакала.

Брови Тимура поднялись. Он промолчал, но на его лице было написано – эпидемия у вас тут что ли? Я молчала тоже.

Сказать, что я была удивлена – не сказать ничего. Я, откровенно говоря, была в шоке. И дело не в том, что мы не были близки с Лидией Петровной. Отношения у нас всегда были исключительно рабочими, на такую откровенность они рассчитаны не были. Но, мне ли не понимать – так случается, накопилось, надо высказаться – любые свободные уши подойдут. Жилетка для того, чтобы поплакаться была нужна не только мне одной.

А ведь Лидии Петровне и поплакаться-то было некому. Её ненаглядный муж и четверо их детей (младшей – четыре, а старшему – восемнадцать) были всей её жизнью. В нашем женском коллективе все разговоры Лидии Петровны сводились к описанию еды, которую предпочитают её домашние, к рассказам о здоровье мужа и детей, к хлопотам об учебе детей, о поступлении старшего в институт. Вся её жизнь была туго, как нить на шпульку, намотана на семейную ось. Насколько я знала, подруг у неё не осталось – на них просто не было времени.

Меня поразил сам тот факт, что проблемы в семье возникли именно у Лидии Петровны. Мой развод, как бы обидно мне не было это осознавать, был вполне естественным развитием моих непростых семейных отношений. Откровенно говоря, из-за своего врождённого упрямства, я и с разводом тянула лишних лет пять.

Но семья Лидии Петровны, по общему мнению нас – её коллег – была почти идеальной. Поженились они лет двадцать назад, муж был на два года младше. Примерно каждые пять лет она рожала по ребёнку. Старший сын уже поступил в хороший институт, а младшая ходила в детский садик. Работали оба, муж – инженером-строителем, она – бухгалтером, денег всегда было впритык. Но Лидия Петровна никогда не жаловалась. Каким-то чудесным образом денег им хватало на то, что было действительно нужно. И на хорошие школы для детей и на приличную машину для мужа, даже на обустройство любимой дачи. Лидия Петровна денег на себя почти не тратила – одежду себе и младшим детям шила сама, закрывала заготовки на зиму из выращенных ею же овощей и фруктов, в салоны красоты не ходила, даже крем сама себе делала.

– Ну что тут скажешь? Это дело личное, я тут не советчик, – сказал Тимур и быстро засобирался на выход. – Извините, девушки, но мне надо идти.

– Это вы меня извините, – опустив глаза, сказала Лидия Петровна. – Не хотела говорить, просто вырвалось как-то.

– Это ничего, это понятно. Всё как-нибудь устроиться. Всегда устраивается, – улыбнулся Тимур и вышел.

– Но как же так, Лидия Петровна? Как же он так может поступать? – мой вопрос, конечно, был наивным, но ничего умного мне в голову не пришло.

– Он знал её ещё до нашей свадьбы. Она была его первой любовью. Они встречались, но она его из армии не дождалась, замуж вышла. А вот недавно они снова увиделись на вечере встреч выпускников. Никогда Алексей на эти вечера не ходил. И вот пошёл, – вздохнула Лидия Петровна.

– Ну… – я не знала, что и сказать.

Чтобы что-то посоветовать, надо было поставить себя на её место. А мне даже и близко к этому месту подходить не хотелось. Полжизни вместе, через столько прошли – четверо детей, не по возрасту глубокие морщины под глазами, горбик «вдовий» уже появился, а взгляд погас. А всё чем живешь это он – его артериальное давление, его обед с собой на работу, его любимые телепередачи. А потом вдруг – знакомься – это наша вторая жена.

– Ну, это же неправильно. Это ведь нечестно по отношению к вам.

– Я так ему и сказала. А он говорит, что очень даже честно. Он меня не обманывает, он мне прямо говорит, что будет жить на две семьи. На вечере встреч, он понял, как сильно любит её и осознал, что всю жизнь любил. Представляете, Анна Юрьевна, всю жизнь любил её! И меня он всю нашу жизнь ТОЖЕ любил… ТОЖЕ любил, – Лидия Петровна всхлипнула.

– Вот сволочь…, – вырвалось у меня.

– Так вот, и она оказывается, любит. И она совсем одна – одинешенька. Муж её бросил с ребёнком-инвалидом. Говорит, что ей трудно, говорит, что надо ей помогать.

– Пускай помогает, в рамках разумного. А жить то с ней зачем?

– Так ведь любит её. Все эти годы.

Я почти забыла о своём разводе. Мне стало до слёз обидно за Лидию Петровну.

– Как же так? Он же в молодости был ей не нужен, она за другого вышла. И потом, она как-то справлялась до этого со своими проблемами? Справится и теперь. Поговорите со старшими детьми, они примут вашу стороны. Это же свинство, так поступать, как он. Надавите на него, мало ли кто кого любит? Взрослые же люди. Скажите, что из квартиры выселите, скажите, что на алименты подадите. У меня юристка одна есть хорошая, я вам дам контакт. Должна же быть ответственность за поступки!

– Всё правильно, Анна Юрьевна, но я не смогу так. Она… Она ребенка от Алексея ждёт, – вздохнула Лидия Петровна. – Жалко мне её.

– Вам жалко её, почему? – только и смогла сказать я.

– Ей за сорок уже. Я тоже дочь в сорок родила. Тяжело было рожать, тяжелее, чем всех предыдущих.

*******************************************************************

Сети времени

Мы приезжаем сюда, в этот курортный городок на побережье Средиземного моря, каждую зиму вот уже двадцать с хвостиком лет. Раньше, в эпоху черно-белых фотографий здесь была рыбацкая деревня. Она умещалась между пляжем с сероватым песком и небольшим средневековым замком. Фотографии в потёртых рамках, притаившиеся на стенах нашего любимого Ресторана, ещё помнят об этом. На этих снимках люди, которых уже нет, выгружают улов из давно сданных в утиль лодок, отмечают всеми забытые праздники, строят дома, которые уже успели снести.

Справедливости ради надо сказать, что некоторые постройки со старых фотографий всё ещё существуют: замок, ставший центром городка; здание администрации порта, теперь окруженное свитой из хозяйственных пристроек; двухэтажный особняк в колониальном стиле, на первом этаже которого расположился Ресторан. Глядя на особняк, я думаю, что он, словно седой ледокол сквозь торосы десятилетий, добрался до наших дней и поплывёт дальше, даже тогда, когда дни перестанут считаться нашими. Особняк, здание администрации порта, и замок – всё, что осталось от той, прежней рыбацкой жизни людей с чёрно-белых фотографий.

Сейчас туристы и пенсионеры, съехавшиеся сюда со всех концов Европы, чтобы приобщиться к Средиземноморской благодати, потеснили рыбаков. Для приезжих обновили и расширили набережную, построили новые дома и магазины, открыли яхтенный или, как называют его местные, спортивный порт. Справа от порта рыбацкого, обычно пустующего (работяги-сейнеры возвращаются сюда лишь под вечер), раскинулся целый лес праздных мачт – прогулочные яхты, катамараны и лодки всех размеров и форм. Это и есть спортивный порт, здесь яхты месяцами ожидают своих хозяев у отведенных им пирсов. Яхты мечтают умчать людей в море, чтобы показать им бескрайний голубой горизонт. Но у хозяев нет на это времени. Лишь расшалившийся в волшебном лесу мачт юный ветер Леванте звенит монистами яхтенного такелажа, и играет на полых стволах мачт, словно на гигантских флейтах. Диковинная музыка ветра летит над вереницей пляжей, теряется среди столиков кафе на обновленной набережной, стучится в окна нашего любимого Ресторана. Он находится совсем рядом с рыбацким портом. Метрах в десяти от особняка в колониальном стиле, на причале, рыбаки раскладывают пропахшие последними выдохами рыб зелёные или голубые сети для просушки.

Все эти двадцать с хвостиком лет напротив стены с галереей черно-белых фотографий висит клетка с канарейкой. За ней расположилась другие фотографии – цветные. Это снимки счастливых гостей, которых застал врасплох фотограф – хозяин Ресторана. Десять лет назад были пойманы в объектив старенького фотоаппарата и мы – я разливал остатки вина по бокалам, жена рассказывала что-то весёлое – мы оба смялись.

– А сколько лет живут канарейки? – спросил я.

Мне захотелось понять, хотя бы теоретически, могла бы это быть одна и та же птица. Мне бы хотелось так думать. Но ведь птицы так долго не живут?

Сегодня в будний зимний вечер в зале было тихо. Канарейка сосредоточенно чистила перья. В углу устроилась парочка лет тридцати пяти – мужчина и женщина. Они внимательно изучали меню. Больше никого не было. Все молчали и птица и люди.

Жена хмыкнула и пожала плечам. Она не знала, сколько лет живут канарейки.

– Посмотри-ка, а эти двое как раз за тем столиком сидят, что и мы в первый раз здесь. Помнишь? И лет им примерно столько же… По-моему, они похожи на нас двадцатилетней давности? – предположил я.

Жена снова хмыкнула и пожала плечами. Это означало: Да, – помнит, и нет, – не похожи. Она у меня женщина не очень разговорчивая. Зато она умеет слушать, а говорить я и сам люблю. Обо всём на свете. А она меня слушает и иногда задаёт вопросы. Я ей объясняю то, чего она не понимает. Иногда она задаёт такие вопросы, что становится очевидно – чего-то не понимаю я сам.

Мы познакомились с женой буднично – встретились в общей компании. Она очень мило улыбалась и смеялась заразительно. И действительно, внешность соответствовала характеру – она оказалась человеком жизнерадостным и уютным. Мы не были молоды, нам было около сорока. В прошлом – крушение надежд и иллюзий, в прошлом – неспособность идти на компромиссы, в настоящем – жизненная опытность и умение радоваться мелочам. Мы оба с благодарностью восприняли это щедрый дар судьбы – зрелую любовь. Почти сразу мы стали вместе жить: спать под одним одеялом, обедать дома, покупать всякую ерунду в Икее, и путешествовать в несезон. Примерно через год или два мы впервые оказались в этом городке. В первый же вечер мы пришли поужинать сюда, в Ресторан.

– А помнишь того профессора? – спросил я.

Возможно, тот о ком я вспомнил и не был профессором, но мы, между собой, звали его так. Жена кивнула и погрустнела, а потом почти сразу улыбалась одними уголками губ. Глаза всё равно остались грустными. Сегодня она отчего-то грустила.

Когда мы пришли сюда в наш первый вечер, зал был пуст. Потом, не успели мы ещё сделать заказ, вошёл он – худой, высокий мужчина лет шестидесяти в твидовом пиджаке и мятом шарфе в клеточку, небрежно намотанном вокруг шеи. Седые вьющиеся волосы открывали высокий лоб. Нос оседлали очки в роговой оправе. Официант кивнул ему – они были давно знакомы. Не спрашивая профессора ни о чём, принёс бутылку красного вина и два бокала. Один бокал поставил перед ним, а другой – напротив, налил вина в оба бокала, изящно крутанув бутылку.

На время мы, увлечённые в ожидании ужина разговором, забыли о профессоре. А он принялся что-то объяснять кому-то, сидящему напротив. Он жестикулировал, улыбался и нежно смотрел на собеседника, которого видел только он сам. Профессор подливал невидимке вина во второй бокал и сам, как бы между делом, выпивал содержимое этого бокала. Жена взглядом показала на одну из фотографий, висящих на стене. Там кучерявый профессор все в том же клетчатом шарфе отрезал кусочек торта, а его спутница – изящная брюнетка – прикрыв арабские глаза, затягивалась сигаретой, слегка откинув голову. Вырез блузки открывал её изящные ключицы…

– Ты помнишь, профессор довольно долго просидел тут, общаясь с невидимкой, – сказал я жене.

Официант на минуту прервал воспоминания – он принёс бутылку нашего любимого вина и пару бокалов. Я кивнул ему.

– Потом я уронил вилку, она звякнула об пол, – продолжал вспоминать я. – Профессор повернулся к нам. Увидел, что мы смотрим на него. Он перевёл взгляд на стул напротив, и показалось, он внезапно понял, что там пустота. Провёл длинным пальцем по прикрытому глазу, словно смахивая слезу. Вздохнул. Посидел пару минут, уткнув лицо в ладони. А потом невидимый собеседник, как будто, вернулся. Профессор заулыбался, и забыл о нас…

Я очнулся от воспоминаний, что-то насторожило меня. Словно человек, разбуженный громким, но кратким звуком, я пытался вспомнить, что разбудило меня, от чего так сильно колотится моё сердце? Вспомнить я не смог, но заметил, что жена как-то вдруг преобразилась – похорошела и помолодела. Как же ей это удаётся? Может быть из-за причёски? Раньше, давным-давно, она носила такую же короткую стрижку, как сейчас. А потом решила волосы отрастить. Знала, что мне больше нравится, когда волосы длинные. Особенно её волосы. И вот опять постригла. Но так тоже хорошо. На неё любую очень приятно смотреть – хочется любоваться.

За соседним столом звякнули бокалы. От неожиданности я обернулся. Парочка внимательно разглядывала нас. Нас…

Вдруг реальность ледяным потоком обрушилась мне на голову, я увидел то, чего очень старался не видеть. Что-то в груди болезненно оборвалось и рухнуло, подняв из глубин души пронзительное отчаяние. Я понял, что это был за звук, который я тщетно пытался вспомнить – звук вдребезги разбитого счастья. Ведь сегодня я в первый раз пришёл в Ресторан ОДИН, без жены. Отныне она ждала меня здесь, в Ресторане со старыми фотографиями на стенах. Её лучезарная улыбка навсегда осталась трепещущей рыбкой в сетях воспоминаний, которые сушило здесь само время. А в реальном мире нас больше не было. Остался только я.

*******************************************************************

*******************************************************************

В оформлении обложки использована фотография из личного архива принадлежащая автора. Для подготовки обложки издания использована художественная работа автора.

Оглавление

Новая жизнь на старом месте

Братство вязаных оленей

Бронзовая собака

  1. Кража

  2. Метро

  3. Выставка

  4. Неправильная юбка

  5. Ксения

  6. Собака

  7. Расставание

  8. Сигареты

  9. Грог

  10. Удача

Венец безбрачия

Голубая собачка Рины Карловны

Жена хозяйственного мужа

Задержка рейса

Молчание

Если я умру раньше

Вторая жена

Сети времени