Глупый гений [Саша Анжело] (fb2) читать онлайн

Оскар в саду

«Вас ждут две недели в раю на тропических островах от нашей турфирмы!» – прочитал я на рекламном буклете, который мне сунула в руку девушка по дороге на работу.

Странное дело! Все бегут туда, где море-океан, солнце, пляж… а я оттуда сбежал. Я родился и жил на протяжении двадцати лет на острове в океане. Теперь вот приехал в Лос-Анджелес, собираюсь стать актером и получить Оскар, конечно же. Дома все очень высоко ценили мою артистичность и чувство юмора. Пока я работаю официантом. Дома я тоже был официантом, только напротив нашего кафе было море и свежий воздух, здесь же, напротив, воздух грязный, тяжелый, постоянно гудят машины, а у дверей мусорка. Тут я получаю значительно больше, чем на родине, но и трачу столько же: цены выше, расходов больше. По выходным я хожу на кастинги, поэтому о том, чтобы съездить полюбоваться здешним морем и речи не идет. Нет, я пока ни в чем не разочаровался. Я знаю, на что я способен, знаю, что мне непременно повезет. Надежда попасть в крупный фильм не покидает меня ни на секунду. Мои коллеги (официанты, не актеры) говорят, что если мне так и не повезет, то хоть на голливудских звезд я насмотрюсь вдоволь, ведь, их здесь, как овощей на грядках.

Сегодня, солнечным апрельским днем, вынося мусор в середине рабочего дня, я увидел бомжа. В бомже я узнал известного актера Билла Флая. Вот это урожай! Трижды лауреат Оскара, четырежды Золотого глобуса и ещё кучи всяких так премий, но главное, что именно он висел у меня в комнате на стене! Не он сам, конечно, плакат к фильму с его участием. Награды и признания давнишние, но жёлтые газеты об этом актёре пишут постоянно. Что-что, а с прессой он общаться умеет: всегда улыбается при виде объектива, машет рукой папарацци, обожает чудить. Я был наслышан, что голливудские звезды частенько переодеваются, дабы неузнанными свободно гулять по городу, или как вот Билл Флай, например, прилечь отдохнуть в полдень посреди города… Но почему в мусорку? Прохожие проходили мимо, пробегали, словно заколдованные от возможности видеть звезду, упавшую в кучу мусора. А я видел, и поэтому протянул ему руку (предварительно вытерев её о передник). Дома не поверят, что я встретил этого известнейшего человека, великого актера современности, собирающего тысячи лайков в соцсетях! Билл Флай улыбнулся мне, хотя фотоаппарата в руке у меня не было… Мне следовало бы достать телефон и сделать селфи, но он с трудом держался на ногах, пел себе что-то под нос, а еще от него разило алкоголем, как от только что откупоренной бутылки.

–Я в восторге от вашего героя в последнем вашем фильме… как там его… Ну, где вы играли полицейского, восставшего против продажного коллеги! – сказал я ему, как можно искренней (от волнения мой голос всегда фальшивил).

Эксцентричный актер ничего не ответил и снова свалился в мусорку. Это напомнило мне сцену из фильма 1984 года, он играл обедневшего аристократа.

–Зачем ты обнимаешь этого бродягу? – спросила моя коллега, когда увидела, как я помогаю ему подняться.

–Это же сам Билл Флай! Разве ты не видишь? Он переоделся в бродягу, но он богат и знаменит!

–Ну-ну! Помойся потом, не забудь.

Она мне не поверила. А я отдал ей свой фартук и попросил передать, что я сегодня не приду. Она сказала: не факт, что меня впустят обратно. Я пожал плечами, в тот момент мне было все равно, ведь, в моих руках был человек получивший Оскар в 2001 году.

Я поймал такси и помог затащить Билла Флая на заднее сиденье. Адрес он давать отказался… или же эти причмокивающие звуки обозначали название его дома и улицы? Не важно. Шофер был опытным, он часто возил туристов и знал все дома здешних знаменитостей. И да, он тоже не поверил, что я везу самого Билла Фалая – великого актера, лауреата Оскара, Глобуса… хотя и не отказался за должную плату отвести меня и бродягу до нужного дома.

На горизонте показался белоснежный особняк с колоннами и меня, вдруг, охватили сомнения. А что если этот человек, от бессилия положивший голову на мое плечо, вовсе не Билл Флай, а обычный бездомный? Не могу же я кинуть его у забора! Тогда уж точно налетят папарацци, и еще обвинят меня, что я специально откопал бродягу похожестей, дабы скомпрометировать настоящего.

Навстречу нашему такси вышла женщина в джинсах и футболке. Я решил вытереть своим платком морщинистое лицо бродяги, чтобы в случае моей ошибки, этот человек был хоть немного похож на реального Била Флая, но не успел я поднести платок его щеке, как женщина поприветствовала его по имени. Я с облегчением выдохнул.

–Вы пытаетесь его усыпить с помощью платка с хлороформом? – спросила она меня с улыбкой и, дождавшись, когда я отрицательно помотаю головой, продолжила, – Тогда помогите мне дотащить его до дивана в гостиной. Да-да, берите под руки… Ага, спасибо, юноша, спасибо.

Мы положили его на диван, и он расхохотался. Я заметил, что Билл Флай поцарапал палец: у него была кровь.

–У вас есть какой-нибудь антисептик? – спросил я женщину, до сих пор не понимая, жена она ему или прислуга.

–Нет, – ответила она, а я заметил, что к нам присоединились еще два человека.

Все домочадцы были одеты в повседневную удобную одежду… а я то было подумал, что в домах богачей обслуживающий персонал носит костюмы и фартучки.

–Что ж… Разрешите? – Я указал на бутылку водки на столе у дивана.

–Наливайте, – отозвался сам Билл Флай, – И мне стаканчик, будьте так любезны.

Я намочил свой чистый платок и приложил его к ране, а Актеру велел поднять руку над головой. Не уверен, что это помогает, но мама в детстве всегда так делала, когда я царапался. Еще она дула на больное место, но дуть на лауреата Оскара я не рискнул: на меня все это время глазели его прислуги. Кто-то из них шепотом назвал меня доктором; я загордился. Теперь все молчали. Задрав руку над головой, хозяин дома, вдруг, снова засмеялся.

–Если папарацци проникли во двор или сейчас снимают меня со спутника, что обо мне напишут завтра?

–А вы помашите им и они напишут, что вы их поприветствовали… Я пошутил, не надо дергать пальцами, пусть сперва высохнет.

Прошло десять минут. Я взглянул в окно: шел сильный дождь.

–Я сабыл свой сонт, – произнес Джон.

–Что-что?

–Сонтик в мусорке потерял, – пояснил он мне.

Великий актер, в доме которого я словно гость расселся на мягком диване, то шепелявил, то присвистывал, поэтому, чтобы лучше его понимать я смотрел на его рот; зубы у него были ярко отбеленные, но не сказать, что без кариеса.

–Сонт… сонтик… зонтик?

–Да… надо вернуться, – сказал Билл Флай и безуспешно попытался подняться.

–Ой, да зачем вам! Новый купите! А этот кому-нибудь может пригодиться… там.

–Ну, да… Конечно! Благотворительность! Он ведь у меня именной… Как вот этот… эта штука…

Билл Флай элегантно сунул руку под диван и, кажется, застрял там, но на то он и Талант, чтобы с легкостью выходить из затруднительных положений: сделав вид сильной задумчивости, он выдержал паузу, а потом спустился на колени и стал что-то искать.

–От он!

В его руках сияла статуэтка Оскара. Так вот что он искал под пыльным диваном! Пыльным… странно, столько слуг, а не убирают. Может быть, он держит этот диван, как сейф и поэтому не разрешает под ним вытирать?

–Быть того не может, настоящий Оскар! – преисполненный подлинного восхищения, я открыл рот.

–Что такое эта наградишка? – произнес актер причмокнув, – Оскар для нас это… Ну, его! Магда! Магада, пихни его в мой сад…!

–Что простите? – переспросил я, в то время, как женщина взяла статуэтку и куда-то ушла.

–В саду пусть стоит у меня. Для нас, для профессионалов, это сущая безделушка, – ответил Актер, – А нас с вами где-то сталкивало? Ваше лицо мне знакомо.

Вот он отличный шанс рассказать знаменитости с Голливудских холмов, как я талантлив и как я сильно жажду пасть звездой на аллею славы! Но нет… Меня охватило смущение, это же чувство, которое не давало мне достать телефон и сфотографироваться с ним, после того, как я бескорыстно помог ему добраться домой. Всё что я смог выдавить из себя, так это: «Но, это же заслуженный Оскар…».

–Думаешь, мы заслужили? Думаешь, заслужили они? Думаешь, я заслужил? Ха-ха-ха! Не, ну может, кто очень старательный и поделом получил, но не менее их стараются актеры в захудалом театришке рассчитаным на пятнадцать человек зрителей…! Но кому нужно раскручивать «ничто»? Я был когда-то «ничто»! Было время, когда «ничто» сделавшееся звездой восхищало! Теперь одного «ничто» мало. Даже больше: «ничто» это никчемный элемент, который легче выдумать, чем отыскать и раскрутить.

–О, вы не «ничто», вы не только заслужили этот Оскар, вы заслужили и все остальные награды, которые вам не дали…

–Актеры вручают друг другу эти штуки потому, что они знамениты, – продолжал Билл Флай не обращая на меня никакого внимания, – Не станут они давать эти штуки малоизвестным, малораскрученным, гениальным, – Он выпучил глаза на последнем слове, как будто подчеркнул маркером в тексте, – фильмам, актерам, режиссерам… они дадут только тем, о ком говорит весь мир или тем, о ком выгодно будет говорить всему миру, потому что те заключили контракты к съемкам в супер блокбастерах, в фильмах, в которые вложены миллионы долларов. Миллионы! На раскрутку в первую очередь, а потом уже на производство. Фильмы эти снимаются по отто… оптопт… оттоптанному пути, следуя которому общая масса не заблудиться и заплатит необходимую сумму за билет. Чтобы потом… номинировать на престижную награду и привлечь внимание к церемонии – ведь это тоже деньги. Деньги-деньги-деньги…

Билл Флай замолчал, закрыв глаза. Я с нетерпением ждал. Продолжение, которое должно было последовать за такой долгой театральной паузой, обещает быть потрясающим. Кажется, мне сейчас раскроется самый главный секрет Голливуда! Карты идут в руки, а уж джек-пот я как-нибудь сам потом сорву! Прошло полторы минуты. Билл Флай захрапел. Ещё раз осмотрев его роскошную гостиную, я с унынием решил прекратить пользоваться его гостеприимством. Его охранники, обыскали меня с ног до головы, будто я мог что-то украсть, пока хозяин спит, открыв рот. Мое шутливое предложение оставить перед выходом металлодетектор, не изменило их серьезных лиц. На улице продолжал идти сильный дождь; я видел, как Оскар, небрежно втолкнутый в горшок с пальмой, заливало водой. Вода очищала от пыли его отполированную поверхность и делала ещё более сияющим.

«Мама! Папа! Сегодня я держал в руках Оскар! Думаете, шучу? Думаете, дешевый сувенир? Нет! Самый настоящий! Именной! Имя, правда, на нём не мое пока… Билл Флай – помните такого? Конечно, помните, а если нет, загляните в мою комнату. Если вы еще не сняли со стены мои плакаты, на одном из них вы увидите его самого! Билл сам лично дал мне в руки свою награду, я считаю это хороший знак. Вот так вот. Кушаю я хорошо. Погода отличная. Жду вашего ответа».

Я закончил писать е-мэйл, который за мгновение должен перелететь океан, нажал «отправить» и задумался над тем, что произошло со мной за сегодняшний день… Я вспомнил Оскар, мокнувший под дождем в саду мистера Флая… Если бы я взял его, никто бы не заметил пропажи… У меня ему было бы сухо. Я бы пыль с него ежедневно вытирал… Но не мог я украсть его! Не мог! Даже если бы он мне сам его подарил. Я его не заслужил… Тут я запнулся.

Опыт без потерь

Незнакомое или гениальное? Я ещё раз перечитал фразу. Так непонятное или недосягаемое? Я отложил книгу и зевнул. На часах три ночи. Хм… в выходные я перечитаю эту главу раз десять; весь восторг испарится, как только она перестанет быть для меня чем-то новым. А может, уже к завтрашнему вечеру я сроднюсь с лихими фразочками этой признанной книженции с её крепкой и горькой прозой так, что буду воспринимать их, как свои собственные, ничем не примечательные мысли.

Сколько себя помню мною всегда правила жажда знаний. Уже в самом раннем детстве я хотел быть умнее всех остальных. С годами я понял, что хочу быть не умнее, а мудрее всех. Чтобы прослыть умным в четыре года, достаточно научиться считать до ста (по тому же принципу тебя сочтут умным в возрасте сорока лет, но математические задачи должны быть посложнее). Мудрым же научиться быть не так просто. И, как правило, мудрости нельзя научить. Её нужно достичь самому. Мне было лет одиннадцать, когда я этого ещё не понимал и длинными, осенними вечерами после школы мечтал, что появится волшебник и предложит мне сделку: не знал я, что он от меня потребует, но взамен, он должен был мне дать мне мудрость старика. Хорошо, что, став подростком, я перестал верить в волшебников и понял, что мое будущее зависит только от меня. Я начал читать, причем, не столько классическую литературу, сколько критические статьи к ней. Таким образом, я самый первый из моих одноклассников научился рассуждать над тем, что обычно переваривает система образования и кормит этим нас, как птенцов. Я любил размышлять, они хотели повторения их слов. Я всегда старался понять, прежде чем забыть. Я научился не принимать на веру, а критически мыслить. В свои пятнадцать лет, едва научившись ходить, я уже мог летать. И, конечно же, я часто падал, при ходьбе. Жалко преподавателей совершенно не волновало наличие у меня крыльев, когда они отчитывали меня за неумение ровно ходить по грешной земле. В университете стало попроще, и все же когда, я приходил в библиотеку с компанией моих недовольных однокурсников (притворяясь таким же недовольным), 8 книг из 10, которые я мог взять на руки, должны были утолить мои собственные интересы. Даже в те года, когда ребяческое любопытство сменяется неподдельным скептицизмом, я продолжал открыто испытывать интерес ко всему меня окружающему… собственно именно скептицизм подталкивал меня к анализу.

Но человек, активно живущий в обществе, требует понимание и одобрение. Вот от чего я должен был освободиться в первую очередь! Желание не оказаться мудрецом, а показаться им всем окружающим, безоговорочно побеждала в некоторые периоды моей жизни. Я был готов забыть, что я существо разумное и присоединиться к глупым, но безобидным сверстникам, чтобы говорить им очевидную, но явно одобряемую ерунду. Наверное, я боялся неизвестного мне тогда одиночества. Позже, мне так осточертело слабоумие, мое собственное и других, что я, развлечения ради, начал вести себя полным дурачком, не беспокоясь, что меня как раз за дурочка и примут.

К сожалению, когда знаний прибавляется, уменьшается количество интересных книг… Откуда брать новые знания, когда большинство авторов кажутся тебе отсталыми? Говорят, влюбленность открывает новые возможности, расширяет границы. Что ж… Я увидел её в магазине, видел всего пару секунд, но уже чувствовал, что готов стать лучше, и становлюсь лучше, совершеннее и чище. Я не мог отвести своих глаз от её глаз. Знала ли она свою силу? О, эти гипнотические миндалевидные карие глаза… словно нарисованные. Я понимал, что возможно никогда больше не встречу ее, поэтому не стал оборачиваться по сторонам, хотя меня распирало узнать, смотрят ли на неё все остальные, так же, как и я. Как можно было не смотреть!? Ее хрупкая рука отсчитывала монетки в морщинистой ладони бабули стоящей, впереди меня у кассы. «Я возьму два рубля, а копейки снимутся. Наш магазин округляет в пользу покупателей», – произнесла она, и я почувствовал, что теряю почву под ногами, потому что голос этот превосходил все мои ожидания. Эта встреча произошла чуть меньше года назад, но я не помню, что происходило со мной в момент моей очереди, смотрела ли она на меня? Что сказала тогда? Помимо шаблонной: «Есть ли у вас карта покупателя? Нужен ли вам пакет?» В этот момент я увидел её имя на бейджике аккуратно приколотый к крахмальному воротничку блузки, и как сумасшедший повторял его, чтобы не забыть. Этим же вечером я нашел её страницу в социальной сети и добавил в закладки. Мне нравилось в ней все. И её немногословность – лишь три записи на стене; её внешность – я рассмотрел все немногочисленные фотографии; её аудиозаписи, кино предпочтения, цитаты… На этом всё закончилось. Она огородила себя от возможности добавить её в друзья и написать ей сообщение, не будучи её другом. Я бы мог написать всем её друзьям, кто-нибудь бы да познакомил нас, но что бы она обо мне подумала? Раз так добивается, значит, как минимум сразу жениться хочет, а я правда этого не хотел… Отчего же? Оттого, что я ее все же не знал. Среди двадцати работающих кассиров в супермаркете, я никогда больше не встречал её. Никакая девушка до и после не пробуждала во мне желание познать её мысли с такой страстью. Я пострадал неделю или две, а потом понял, что за это время не узнал ничего нового, не прочитал ни одной книги, не посмотрел ни одной познавательной передачи. Нет, решил я сам для себя, посвящать влюбленностям необходимо именно столько времени, сколько они могут тебе дать. Хотел бы я когда-нибудь встретить чувства такой силы, что будут заставлять мой мозг беспрерывно работать, выдавая мне одну гениальную идею за другой, но пока что, чтобы провести приятное время с девушкой, мне не приходилось использовать и тридцати процентов моих возможностей и знаний. Если я пытался чем-нибудь поразить мою спутницу, я начинал ей казаться слишком старательным. Я не обделен природой мужественной внешностью: коренастый, но не низкий; спортивный, но не качок; сероглазый, но загадочный. Поэтому, когда я пытаюсь демонстрировать ещё и мои интеллектуальный способности я, сожалению, противореча известным стереотипам, всех только отпугиваю. Знать бы все ответы наперед; не ошибаться в людях; предвидеть результат каждого своего действия…

Это ночью, а если быть точнее, ранним утром я впервые, за долгое время, вышел из себя и начинал спорить сам с собой:

–Я хочу все знать. Я хочу быть мудрее всех!

–Да? И что ты будешь делать совершенно один среди глухих слепцов? Как ты с этим справишься?

–Я приближусь к истине и стану лучше понимать окружающий мир!

–Приблизившись к истине, ты перестанешь понимать людей из-за их примитивности мышления, а твоя собственная мысль из-за сложности будет недоступна другим. Чем больше ты понимаешь, тем меньше единомышленников имеешь. Ты знаешь уже достаточно, чтобы считать себя одиноким. Остановись!

–Раз ничего нового мир мне принести не может, то пускай я взгляну на мир новым взглядом!

На следующее утро я проснулся женщиной. Я отнесся к этому фантастическому случаю, как эксперименту. Отключить все эмоции… Нет. Прочувствовать все что почувствую и сделать выводы. К тому же из-за фрагментарности запоминающихся мне событий, я догадывался, что, скорее всего, это затянувшийся сон. Я посмотрел в зеркало и чуть не упал: я выглядел девушкой своего возраста, оставаясь человеком своей комплекции… Я не был красивой… я бы не посмотрел себе в след, не стал восхищаться бы моей внешностью. Но, ведь, это все еще я, и остаюсь собой. Я личность, несмотря ни на что… ни смотря на что? Что заставило меня чувствовать свою никчемность? Мое представление о том, как я должен выглядеть? Я всё ещё могу быть умным, интересным и… в конце концов, разве раньше для меня было важно только то, что думает обо мне противоположный пол? Неужели мое ощущение собственного я зависит лишь от окружающего мнения… о котором я никогда большого мнения не был.

–Ты опоздала! – крикнул мне мой начальник.

Бедные женщины, как они живут всю жизнь с этим, куда не посмотри, мужской род считается круче, чем женский… Может, я отстал, и не замечал этого раньше? Я сейчас не глупее или примитивнее, чем я был… Правильно, потому что, как известно большая часть мозга человека – неокортекс, зависит от нашего развития, от информации, от обучения… Обучение у меня осталось тоже что было, а вот отношение… Чтобы не подвергаться гонению со стороны общества, женщины либо психическое здоровье подрывают, либо пытаются испытывать удовольствие от своего притеснения, закрывая глаза на причину своих проблем… А мы, мужчины, что мы делаем, чтобы им помочь? Да ничего, мешаем только.

Одет я был удобно. Хорошо, что мы живем в те времена, когда дама в брюках никого не удивит. Свыкнувшись со своим отражением в зеркале: с тем, что я стал занимать меньше места в пространстве, к тому же я стал гибче… я подумал, а не одолжить ли мне у мамы розовый шарфик, который мне так нравился на ней? Другого такого случая мне, может, не представится.

К концу рабочего дня и позабыл про свой новый пол и воспринимал косые взгляды, как личное оскорбление. В трамвае мне вдруг вздумали уступить место. Я вежливо отказался, хотя возмущению моему не было предела. Уступать место мне? Я что так слабо выгляжу? Я что хилый… ая? Я строен, но мышцы у меня в форме. Но тут, вдруг, началось… Об «этих днях» я знал лишь понаслышке. Во время «этих дней» девочки отпрашивались с уроков физкультуры и становились раздражительными. С помощью знаменитой рекламы я выучил, как по-английски будет слово «всегда», но оказавшись в магазине, был крайне удивлен ценами рекламируемых средств гигиены для женщин. Это почти такая же трата, как если бы начал регулярно покупать пачки сигарет! Только вот курить вредно, а без этой штуки я теперь не представляю, как обойтись. Боюсь, если я позвоню маме и спрошу совета, она меня не так поймет. Я взял самые дешевые, но это все равно получилось пятьдесят рублей. Это каждый месяц в течение скольких лет? О, налоги за страдания!

Ничего себе, как скручивает! Какие-то спазмы непонятные… И до ванной комнаты, как до Луны сейчас! Еще полчаса ехать!.. Что ж вы все сейчас-то сидите, парни? Тогда мне это не надо было, а теперь, другое дело… вы же пожилому и с палочкой уступите именно по факту… Ох! Ну, хоть кто-нибудь бы состроил из себя джентльмена! Ну, состройте же… О, место в углу вагона освободилось! Самое-то!

Когда мы подъехали к центру города, в вагоне началось обычное столпотворение, а я почти заснул, облокотившись на боковую стенку, как, вдруг, услышал истошный вопль.

–Как не стыдно! Сидит такая молодая, когда перед ней ребенок!

Я открыл глаза, обернулся и увидел, что собой представляет кричащая особа. Потом я заметил, что меня сверлят взглядами две старушки, сидящие рядом со мной и несколько пассажиров, стоящих напротив. Так это вы на меня кричите? Тут я заметил, наконец, женщину с ребенком лет семи и вскочил с места, позабыв про спазм. Спазм тут же вернулся. Меня прошиб пот, и я только и смог что пролезть сквозь толпу поближе к дверям, чтобы выйти на следующей остановке. Сидения, напротив, занимали молодые парни, такой же комплекции, как был я когда-то. Может быть, женщина, поднявшая меня, и была права в отношении того, что ребенку бы присесть, но зачем же так грубо по отношению ко мне, зачем же мне добавили переживаний ещё косые взгляды других пассажиров? Почему же именно я? Я же выгляжу хрупко и невинно, так как и предписано рекламой и стереотипами быть женщине! Почему не попросили подняться кого-нибудь покрупнее и с сидения под надписью: «Для пассажиров с детьми». Почему эта дама не помнит, как ее в юности скручивали спазмы? Почему людям необходимо друг на друга срываться, причем на тех, кого они считают самыми беззащитными, чтобы снять напряжение? Почему продолжая воспевать девичью слабость, в этом же обществе требуют умения самозащищаться? Я молчу, хотя мне сейчас, ой как не просто. Неандертальцы! Даже не заступился никто… В то же время меня продолжали сверлить глазами все свидетели происходящего. Сегодня, дамы и господа, я расплачиваюсь за грехи всех проезжающих в этом вагоне. Да. Наверное, потом ко мне придет обещанное очищение души и тела. Тут же поймав себя на светлой мысли, я уловил скользкий взгляд сидящего сбоку от меня парня. Это как почувствовать шлепок по мягкому месту после оскорбления. Я должен был приструнить его, показать ему кулак, дать пощечину, но внутри все снова загудело. Я почувствовал себя облитым грязью с ног до головы, мне захотелось накрыться плотным покрывалом и не вылезать оттуда пока я не смогу сам за себя постоять… Сколько лет, мы люди, существуем, а ученые не придумали ничего действенного… ах, да ученые же долгое время были мужчины. И я не знаю примеров, чтобы девочке в раннем детстве говорили, что она вырастит умной и сделает много открытий… «Ты вырастишь красавицей», – говорили моей двоюродной сестре, в то время, когда меня учили учиться. Ох… Снова спазм!

–Бабоньки! Как же нам раньше-то везло, – заныл я во время обеденного перерыва на следующий день (я сидел окруженный женщин-коллег и чувствовал себя разбито), – Сиди себе дома, ходи на балы…

–Чего ж ты замуж не выйдешь и домохозяйкой не устроишься? – спросила меня самая старшая из коллег, как и все считавшая меня женщиной, – Наверное, есть интерес к этой работе?

–Да кто ж меня такую замуж возьмет!? – ответил я, продолжая представлять себя в том виде, в котором был когда-то, и они радостно заулыбались.

–Поуверенней надо быть. И тебя полюбят.

–И кто же это будет? – мне, вдруг, показалось, что раз я принялся играть в эту игру, то следуют вникнуть в правила игры и задуматься о правдоподобных мелочах, – Мне лишь бы кто не нужен, – добавил я с достоинством.

–А какой тебе нужен? Давай-ка нарисуй нам своего принца! – произнесла одна из женщин с издевкой, тут же превратив меня в своем воображении в придиру – привереду. А я, что не могу выбирать? Я что недоразвитая какая-нибудь? Даже зверюшки и те выбирают себе самца, по окрасу, по заслугам… но мы-то люди, мы, как я говорил, склонны рассуждать.

Чтобы совсем не забыться, я начал описывать им мой психологический идеал женщины: добрая, понимающая, нежная… На удивление они приняли его радушно, а некоторые даже сказали, что тоже о таком мечтают. Получается, что разрекламированная «крутизна» для мужчин нравится больше мужчинам, чем женщинам.

–Ты хочешь, чтобы все было в твоих руках, все под контролем, – произнесла самая молодая из нас (я уже причисляю себя к женщинам?), моя ровесница.

–Конечно. А кто не хочет?

–Но ведь интереснее, когда, другие поступают неожиданно.

–Это пугает, – ответил я.

–Но ведь личности вокруг! Со своими решениями, идеями. Это весело. Зачем все только по твоему умыслу?

Мы проговорили до самого конца перерыва. Ее аргументы клали наповал, хотя я чувствовал, что смог бы с ней поспорить, появись у меня больше времени на размышления. Я начинаю кое-что соображать: если все вокруг, вдруг, станут такими же сообразительными, как я, то я превращусь в посредственность. Пока ещё незримый лифт поднимает меня на этаж выше, но, если этаж с толпой догонит уровень моего лифта… Ощущать на себе блеклость заурядности намного хуже, чем легкую и приятную печаль отчужденного. Получается, что я слишком высокого о себе мнения был и есть… до этого момента. Буду становиться лучше.

Человека приведшую меня к этим выводам зовут Аня. Я перекидывался с ней как-то парой фраз, когда был мужчиной, даже пытался флиртовать, но так чтобы говорить с ней на равных… я имею в виду, как с парнем… не как к привлекательному объекту, затуманившему разум… забыв о том, что я парень… а, ладно! А интересно было пообщаться с Аней подольше. Интересный человек… Вот ведь, я даже не могу сказать «интересная девушка», ведь, тогда мои слова рискуют образ достоинств, принятых в нашем обществе, а не человека в целом… Я очень надеюсь, что она не такая, как все. Что все не такие, если начать вести с ними рациональную беседу. Надо будет добавить её в друзья, и быть ей другом, а там уж… Может быть, если я снова стану мужчиной, мы могли быть парой. Я испугался. Быть женщиной мне неудобно, но неплохо… Отчего неудобно? Может просто не привык? Нет, скорее это просто раздражение от того, что всё тут в мире слишком удобно для мужчин. Признал бы я это, будь на своем мужском месте? Вряд ли. Признал бы, если бы был женщиной с самого начала? С трудом.

Когда и этот день закончился, я понял, что устал ровно так же, как если бы был самим собой, т. е. мне опять был не важен мой пол. Теперь я мечтал лишь о том, чтобы отдохнуть, просто потому что устал как человек. Отчего ребенком я мечтал стать взрослым? Это ведь, всего лишь время.

Я находился на детской площадке гигантских размеров. Нет. Я стал ребенком, и площадка начала мне казаться значительно больше, чем была с утра. Сколько мне лет? Я смотрю на свою руку и загибаю пальцы. Вот сколько! Четыре.

Как просто и понятно быть ребенком. Забывчивость накатывает на меня, и я ощущаю себя счастливым человеком.

А как я платил по счетам, когда был взрослым? Мамочка, там столько цифр! А ужины, а обеды кто мне готовит? Я сам? Хочу к маме… О, ребята кого-то поймали! Побегу посмотрю, может они мне разрешат поиграть с ними!

Присоединившись к компании шумных ребятишек, я начал беззаботно скакать по детской площадке, бережно заготовленной специально для нас муниципалитетом района. Я прочитал по слогам надпись с именем депутата на чугунной табличке, прикованной к пластмассовый горке, и понял, что ничего не понимаю, что слова расплываются, что теряется полноценное значение слова, и остаются лишь буквы и смешные звуки. Меня кто-то толкнул и, подгоняемый веселым криком, я погнал за ним. Я радовался, забыв обо всем на свете, пока не понял, что в компанию меня не приняли, что скачу я сам по себе, как сумасшедший в очередном припадке. Покрывшись капельками стыда, я оглянулся узнать, сколько взрослых человек смотрят на меня с готовностью позвать моих родителей, чтобы попросить их забрать невменяемого малыша подальше от остальных. Но увидел я лишь умиление беспечной юности четырехлетнего ребенка в уставших глазах матерей и бабушек, сидящих на скамейках напротив. Почему даже сквозь бесплодно проведённые годы мы смотрим на самих себя в прошлом, как на куда более глупых и наивных существ, чем мы есть сегодня? Почему услышав разумную фразу от маленького ребенка, мы воспринимаем его, чуть ли ни гением в то время, как непоседливые дети просто не склонны регулярно подводить итоги и выдавать выводы… насколько я помню полушария «нового мозга» развиваются после трех-четырех лет.

Почувствовав себя глубоко пожилым человеком, я, видимо, стал им окончательно. По пути домой, в трамвае, мне снова попытались уступить место. Это была молодая девушка, и она назвала меня дедушкой.

–Спасибо, – ответил я ей и отказался сесть… Потом, я, правда, добавил, – дочка.

Проводник попросил у меня пенсионный проездной, я заплатил, сказав, что такого не имею.

Трамвай тряхнуло, и я чуть не упал. Поясницу стянуло в тиски, и я понял, что вряд ли теперь выпрямлюсь. Вот сейчас бы кто поднялся! Но я не стану просить. И даже показывать, что мне необходимо присесть, не стану. Я уже не так молод, как утром, но у меня все-таки гордость. Нет, стариком нужно становится постепенно. Слишком хорошо я помню то время, когда тело подчинялось моим приказам с небывалой легкостью, которую я не ценил.

Кто сказал, что знания дают силу? В неполноценном обществе, знания обессиливают. Когда видишь человека таким, каким ты был много лет назад, когда вспоминаешь, какой большой путь прошел прежде, чем начать соображать самому без чужой помощи, приходишь к пониманию, что невозможно за десять минут разговора научить человека соображать. Руки опускаются от такого бессилия. Хорошо ещё если глупые да молодые не готовы силой доказать свою правоту…

Передо мной сидели женщины и мужчины лет сорока и выше, они читали свои телефоны или дремали. Трамвай затрясло, как сервант полный хрусталя на рельсах. И я тоже чувствовал себя разваливающимся секретером внутри с чем-то очень хрупким, давно забытым, пыльным… Мучения, связанные с тем, чтобы удержаться в равновесии длились недолго, на следующей остановке в наш вагон ворвался поток пассажиров с ближайшей станции метро, и, обхватив меня со всех сторон, больше не позволил мне трястись. Это было чувство полного единения, как если бы я залез в бушующее море, завернувшись в пуховое одеяло. Пассажиры медленно покачивались. У кого-то зазвонил телефон, заиграла популярная песня, которая, когда давным-давно, кажется вчера утром, мне безумно нравилась; сейчас же, в эту минуту, её скрипящий треск и чрезмерная ритмичность лишь действовала мне на нервы. Потом снова шумящая тишина, снова волны плачей и сумок. Я закрыл глаза и задремал. Меня одолевало желание уйти в приятные воспоминания; я открывал скрипящие дверцы в шкафы памяти и обнаруживал там пустоту. Как же так…? Словно за уплаченную годами страданий коробку вместо конфет, я получаю лишь бумажку с номером фасовщика. А потом, мне пришло голову, что пожилые люди не то, чтобы совсем ничего не запоминают, они просто считают ненужным запоминать всякую ерунду, которая потом терзает нервы. Меня бережно разбудили и выставили на конечной станции.

По дороге домой, поеживаясь от внезапно возникшего северного ветра, я молодел. К тому времени, как я плюхнулся на диван перед моим окном с видом на ночной город, я полностью вернулся в самого себя. Сколько огней в окнах напротив! Сколько людей и все беззащитны перед временем, перед стереотипами, перед друг другом.

Странно. У меня вроде появились силы, вроде даже надежды замаячили в ожидающих меня впереди годах. Я молод, но самостоятелен… но что-то не то! Я словно завис вне весомости, ощущая груз своего крепкого тела. Человеку навязывается поменьше думать, поменьше размышлять… но человек по структуре своей не может не размышлять. Запретишь – он просто напросто будет мучиться размышлениями. Как было бы хорошо, если бы все проблемы связанный с глупыми стереотипами были бы решены, никто ни на кого не давил бы… Вот тогда психологическое здоровье позволяло заниматься только тем, что нравится.

Маленькая птичка прилетела и села на мой подоконник. Вот ей бы сейчас стать: одни инстинкты, никаких размышлений. Ощутить кайф полета и вкус… насекомого? А все-таки жить без гнетущих мыслей, да и, наверное, без мыслей вообще, чем плохо? Я распахнул окно…

Прошло, видимо, часа два за которые я смею лишь догадываются, что произошло. Я нахожу себя сидящим на подоконнике. Я замерз. Во рту что-то мешается. Хоть бы не насекомое…

Улыбнись, папа

Валентин, 44 года, отец, писатель, последние десять лет временно работает не по профессии:

“Бананы, пальмы, океан, румяные щечки и открытая улыбка – вот, что занимает мои свободные от работы секунды, когда я смотрю на экран моего ноутбука… или в окно на синее небо. Сегодня синее небо! Господи, впервые за этот месяц в Петербурге, а ведь уже 20 февраля. Какая редкая приятность! Мне выдалась свободная секунда, я свернул документ, с которым работал, и на рабочем столе увидел фотографию моей дочери Валечки. Фото было сделано два года назад на её совершеннолетие, но и сегодня она всё такая же, что меня несказанно радует. Круглое личико, раскрашенное природой одним самым–самым нежным на свете тоном, окаймленное черными короткими волнами волос; небольшой вздернутый нос вдыхает аромат экзотического цветка, улыбающиеся глаза -глаза только что проснувшегося ребенка, за которые пешком преодолеешь полмира – светятся. Она выглядит значительно моложе своих лет и это дает мне мнимый гандикап, как самому отставшему из самых любящих отцов в мире, шанс наверстать упущенное за последние десять лет расставания.

–Вот, гляди и запоминай, куда нажимать, – сказал мой коллега, прервав мою минутку радости, и протянул мне фотоаппарат, – Вот папка «путешествия», вот меню… тут. Нажимай тут! Верно. Верно… Правильно, сюда жми… Куда!?.. Да, сюда. Вот тебе твои фотографии. Фотографии редкие, так что не догадается он. Смотри, не сотри по дороге!

–Спасибо, ты не представляешь, как я тебе благодарен… Может быть, отметим сегодня после работы мой отъезд?

–У меня дел по самое не могу. Как-нибудь потом обязательно. Ну… отдыхай там, как следует! Это ж надо четыре года совсем без отпуска!

К обеду небо заволокло серой дымкой. Меня отпустили пораньше, и я отправился навестить маму. В десяти минутах ходьбы от её дома находится высотка, где я когда-то работал. Иногда я приходил туда с Валей. Боже! Ей, такой крошке, тогда казалось, что в этом большущем здании ворочается весь мир, а я – тот, кто крутит в нём шестерёнки. Я обошел здание офисов бывшей редакции с легких вздохом и запрыгнул в крутящуюся дверь, ведущую в супермаркет. Купил необходимое – жесткая экономия уже давно стала моей привычкой.

Передо мной стояли юноша и женщина. Юноша шутил и смешил кассиршу, кассирша с удовольствием хихикала, а потом, после слов «Не надо сдачи!», приняла от покупателя десять рублей на чай. Следующая покупательница, женщина лет семидесяти, улыбок не получила, зато встретила упрекающий взгляд из-за кассы. «Ой, я не додала десять рублей, да?» – прошептала покупательница, и я сразу полез в карман (у меня была там кое-какая мелочь), но тут, она положила на прилавок скомканную купюру в пятьдесят рублей. Причмокнув, кассирша дала ей сдачу. В свою очередь, я нашел в списке товаров в чеке пакет за 8 рублей, который не покупал. «Извините, но я не брал…». Кассирша снова причмокнула, было заметно, как сильно два покупателя, следующие после юноши, подпортили ей настроение.

Как иногда тяжело разрисовывать будничную раскраску! Пытаюсь вообразить вместо смога у восточного горизонта – горы, а у западного, там, где пробивается застенчивое сияние заходящего солнца – море. Всё четно. Как будто бы в отместку за мои не к месту оптимистические фантазии, реальность вознаграждает меня отменным зрением и обонянием, чтобы я в формате 4D видел и чувствовал всю грязь и мерзость действительности. Будто у меня не глаза, а микроскопы, не уши, а шумомеры.

Потом я зашел в книжный магазин. Я так долго стоял в отделе путеводителей, что ко мне подошла консультант. В тот момент я рассматривал книгу о Петергофе, вспоминая, как ездил туда с дочкой в начале лета, двенадцать лет назад.

–Вам чем-нибудь помочь? – спросила девушка и посмотрела на картинки фонтанов в моих руках.

–Да, у вас есть путеводители по Австралии?

Австралия оказалась на полке под самым потолком, ее заслоняла Австрия, и сам бы я не заметил. Книга была толстая и тяжелая, на обложке кенгуру и какое-то непонятно сконструированное белое здание в море.

–Единственная и последняя. Австралию не так часто покупают… Не слишком популярный маршрут.

Я согласился с девушкой, а она, наверное, подумала: ещё один полистать пришел. Но именно по этому маршруту мне предстояло лететь в эти выходные. С пересадкой мой путь займет почти сутки.

–Сколько стоит? – спросил я.

–Сейчас посмотрю… две тысячи пятьсот пятьдесят девять рублей… восемьдесят копеек.

Я смахнул пыль с корешка, пролистал с интересом, поблагодарил за внимание и вернул книгу на полку.

Перейдя дорогу ведущую к дому моей мамы, я увидел, что с гигантского баннера сняли рекламу фильтров для воды, и сильно расстроился. Эта была моя отдушина. Каждый раз, когда я проходил мимо трех ярко-синих дельфинов, зависших над жужжащей дорогой, я считал, что счастье неминуемо. Впрочем, в том, что их сняли именно сегодня, присутствует какой-то чарующий смысл. Одно замещает другое и это, должно быть, правильно.

–Сыночек, я тут подумала, посчитала, а что, если ты ко мне переедешь?

–Мама, мы же с тобой это уже обговаривали. Куда денется моя самостоятельность? Но… может быть, тебе одиноко одной?

–Ты не подумай, я сама справляюсь, но на сэкономленные деньги, может, и Валечка бы смогла к нам прилететь хоть на недельку?

–Мама, если бы Валя смогла прилететь, поверь, деньги бы нашлись.

–Впрочем, я догадывалась, что там все не так просто… На самом деле, я бы хотела, чтобы ты себя не так сильно ограничивал, ты в последние годы ходишь очень худым.

–Я ничем себя не ограничиваю, а если что-то нужно тебе, ты только скажи…

–Мне ничего уже не нужно. Зачем? У меня все есть, главное, чтобы у вас, у детей, все было. И было лучше, чем было у нас.

Пассажир самолета, приземлившегося в Сиднее, в разговоре с встретившей его женой:

–Неплохо долетел, если учитывать, что полет вместе с пересадкой составил двадцать три часа. Почти сутки, милая. И я потерял день из-за смены полюсов! Подожди-ка… Эй, Валентин! Эй-эй! Ну, как нашелся чемодан? Нашелся, вот и отлично. Ну, успехов!.. Этот тип делил со мной компанию последние десять часов. Видно, что кучу сил и средств вложил в эту поездку. С дочкой должен встретится. Всю дорогу только о ней говорил. Весь в сомнениях, в нервах и в долгах, как я считаю… О! Глянь-ка, это не к нему ли только что белый лимузин подъехал?.. И не он ли в него только что влез…?

Валентина Валентиновна, 20 лет, студентка, русская австралийка:

Я ждала этот день невероятно долго. Полжизни, подумать только! Я общалась с отцом по телефону и почти каждые два месяца получала от него письма. Чудесные, тонкие, ироничные, теплые. Но я не знала его, как земного человека, а он видел во мне лишь ребенка, которого он проводил в аэропорт десять лет назад. Единственным посторонним источником информации: каков мой второй родитель сам из себя – это моя мама. Проблема в том, что в своих рассказах она создавала не образ взрослого мужчины, каким он должен быть сейчас, а юношу, в которого была влюблена едва ей исполнилось столько же лет сколько мне сейчас. Воздушно романтические оболочки и только. Уверена, что у неё остались и другие воспоминания, но из уважения к нему и к моему о нём представлению, с которым потом девочки сравнивают всех остальных мужчин своей жизни, мама решила не делиться ими со мной. Итак, кого я ожидала увидеть в зале ожидания международного аэропорта Сиднея? Им должен был быть мужчина, выросший из целеустремленного юноши с оценивающим взглядом, прямой осанкой и гордо поднятым чисто выбритым подбородком. Скорее всего, на нем будет одет светлый деловой костюм, а на руке будут дорогие часы. Он будет идти быстрым уверенным шагом, оставляя за собой сильный энергетический след, по которому, как по течению, словно рыбы будут следовать толпы с менее сильной аурой и харизмой.

Я вглядывалась в посторонних людей, пока не узнала в одном из них своего отца. Светловолосый мужчина среднего роста с уставшим печальным лицом, заметив меня, улыбнулся искренней улыбкой неулыбчивого человека. Кожа на его лице упруго натянулась, будто сопротивляясь этой мимической ненужности, а глаза светились. Светло-светло голубые глаза! Немножко смущенные… Лицо у него было не круглое, как могло сперва показаться, но припухшее – видимо из-за длительного перелета.

Брюки на нем были светлые, но только брюки; компанию им составляла бесформенная гавайская рубашка пестрых цветов. Когда он подошел ко мне поближе, я разглядела на ней десятки нарисованных дельфинов. На его правой руке я заметила пластмассовые часы с циферблатом и поняла, что он такой же любитель причудливых ретро вещей, как и я. Несомненно оригинал мне понравился куда больше, чем нарисованный персонаж из фантазии мамы.

Нежные солнечные лучи ласкали наши руки через приспущенное стекло в окне лимузина. Я рассматривала и сравнивала их,прислонившись к папиному плечу щекой: наши руки похожи, только его крупнее, волосатее и старше. Все эти десять лет я гадала почему мы с мамой так сильно отличаемся друг от друга? Теперь понимаю: чтобы вышел новый человек необходимо, словно из конструктора, собрать его из двоих. Ведь, не бывает такого, чтобы черты одного проявлялись в другом, не оставляя места другим, совсем чужим.

– Bonzer! – воскликнул папа популярное австралийское словечко, выученное у меня пару часов назад, когда мы встали между двумя толстыми пальмами на набережной у Харбор-Бридж. Папа сказал, что у нас удивительно красиво и так ярко, что даже ослепительно. Он наслаждался полуденным солнцем, глубоко вдыхал морской воздух и щурил глаза, глядя на мост. Я с грустью думала, что должно быть уже давно ослепла, что ничего такого не замечаю и не чувствую. Зато я вижу, какой он тактичный, чувствительный и нежный. В целом папа мне показался таким же эрудированным, как в письмах, хотя, он здорово насмешил меня, не поверив, что Австралию нельзя объехать за пару дней его отпуска ни на лимузине, ни на машине побыстрее. Мне кажется, он так и не осознал, что я живу на материке, а не на острове. Когда, отпустив лимузин за ненадобностью, мы, прогуливаясь по центральным улицам Сиднея, его, как мне показалось, немного смутил внешний вид австралийцев, они показались ему непривычно раскрепощенными по сравнению с русскими. Как оказалось позже, смущение происходило не из-за отвращения или предубеждения, а от удивления, что такое возможно, и что он сам, даже нарядившись в костюм банана, останется для всех окружающих нормальным человеком.

–Валя, попугай! Смотри-смотри!

–Ну, пап, и вправду попугай. Они у нас толпами по городу гуляют.

–Серьезно? А что это у него на шее? Вроде, бирка с номером. Как в заповеднике. Их у вас, как у нас голубей! Жалко хлебушка с собой нет… Удивительно… Здесь люди ходят легко. Легкой походкой. Видно, что раз тут все вверх ногами, на них притяжение меньше работает…

Заметив мой смех, папа, возможно решив, что я смеюсь над ним, а не с ним. Он быстро сменил тему и стал показывать мне фотографии своих путешествий с карты памяти старого фотоаппарата. Вот огненная трава под буро–синим небом африканской саваны. Вот водопад Анхель в Южной Америке: шумная струя, будто разочаровавшись в небесах, кидается вниз с вершины скалы, окруженной облаками прямо в беспросветный туман. Вот труднодоступное плато в Венесуэле, вдохновившее Артура Конан Дойля на написание «Затерянного мира».

–Ты видел там динозавров, пап?

Вот джунгли в Южной Америке; вот пустыня в Сахаре; а вот с китами, чтобы посмотреть на которых папе пришлось прерывать совещание во время командировки в Канаде.

–Классные фотки, но почему тебя нет ни на одной из них?

–Но, я же один ездил. Да и просить посторонних и коллег сфоткать тебя на каждом углу как-то… я стеснялся.

–Но можно же было сделать селфи, папа!

Папа не слишком силен в технике. Я видела его телефончик, когда он звонил бабушке, чтобы сообщить о том, что он в Австралии. Кнопки и малюсенький черно-белый экран. Такие, кажется, перестали выпускать больше десяти лет назад. Возможно, что этот экстравагантный вкус – необходимость, ведь, как он говорит, целый час у него уходит на то, чтобы включить компьютер и написать мне e-mail, а видеосвязью он вообще пользоваться не умеет. Жалко, мы могли бы видеться каждый день. Теперь бы я обязательно находила свободных полчаса в день. Не может быть, чтобы у такого человека, как он, не было друзей, которые могли бы ему объяснить и помочь. От моей помощи он отмахивается, говорит, не стоит тратить время, но ведь, сколько времени можно потом!

Алина, 41 год, эмигрантка, работает в IT, мать Валентины:

Дэд сэт! Уже сейчас придет… Зеркало! Тааак… Всё в прядке. Всё на месте. Почти, как десять лет назад. Он увидит тот же хищный взгляд и, надеюсь, не заметит морщин. Как там он писал в своем рассказике, когда его называли многообещающим автором? «Взгляд хватает, словно когти орлицы. Отпустит: останутся глубокие царапины – не такая большая проблема для того, кто летит вниз с высоты три тысячи метров». Хорошо, что я подстриглась на прошлой неделе – сейчас самое-то! Такой он меня ещё не видел! И чего дочка критикует за то, что я ее копирую? Если мне идет так же, как и ей, если она такая же красивая, как я, то куда от этого убежишь? О! Юбка помялась… Дурацкие складки! Он, ведь, наверное, все ещё оценивает людей по внешности, как это принято в отсталых обществах, а я так неряшливо выгляжу… Отчего я хочу понравиться ему? С возвращение людей из прошлого ко мне возвращаются комплексы… дурацкое старое мышление!

–У тебя фантастический дом! – произнес он.

–Ну, с твоим, наверное, не сравнить.

–Да, но в вашем… заметны ваши с Валей талантливые руки.

–Ты, кажется, забыл, Валя уже пару лет здесь не живет, снимает квартиру с подругами, поближе к университету. Знаешь, когда я только переехала, я была в полном отчаяние…

«Отчего?» – читаю я в его встревоженном взгляде, и безмятежно продолжаю:

–Оттого, что не всё так, как я мечтала. Что не всё получается. Мне приходилось ездить на работу в Сидней из небольшого городка, до тех пор, пока я не решила снять тут комнату. Валя продолжала ходить в школу там, куда была принята с самого начала, и мы виделись только по выходным. Каждую пятницу я преодолевала двести километров, чтобы быть ближе к дочке. А иногда моя подруга, которая с ней жила, привозила Вику ко мне… Ну, ты всё это знаешь, хоть и не понимаешь, наверное. Когда ребенок совсем далеко, это не то же самое, что за двести километров до тебя.

–Нет, на самом деле я…

–Ну, а когда дела пошли в гору, когда появился вот этот дом, я решила, что припомню при встрече тебе твои слова: «Куда ведут твои компьютеры? Боже, как трудно с человеком, который не понимает искусства! Ты сама словно машина. Разве человек может существовать одними расчетами!». Ведь, даже я теперь понимаю, что вид из моего окна – подлинное искусство. Но… ведь, и ты тоже неплохо живешь сейчас, счастлив.

–Ну, я… Да.

–Слышала, как вы погуляли. Про лимузин к трапу самолета, про твои грандиозные планы на каждый день отпуска, про шикарный обед в самом дорогом ресторане города, извини, что не присоединилась к вам, не смогла уйти с работы. В общем, я решила, что скажу тебе все это лишь в качестве информации. Желание тебя кольнуть или поцарапать прошло бесследно. Мы оба добились того, что хотели и неплохо живем. Ладно… уже пять? Ну, мне пора на занятия йогой. Потом ещё поговорим, о себе расскажешь, если захочешь… Ах, да… Что же я еще хотела тебе сказать?

Я держала ладонь у себя на лбу, старательно вспоминая интонацию, с которой необходимо было произнести следующее предложение, и параллельно не сводила с него глаз. Как же он обмяк! Куда он вообще делся? Помню, каким он был… от полного утопления в его меланхоличных глазах, меня спасала лишь потрясающая уверенность их обладателя в своем таланте… Теперь же, эти поблекшие голубые озера даже переплыть по необходимости желания не возникает. Как будто звуки весело заряженного фокстрота, оглушает ноющая скрипящая труба. Кажется, как-то так он описывал одного из героев в романе, который так и не опубликовали. Это был его первый провал… или второй? Ну, как такой человек может ворочать такими финансами? Банк он, что ли ограбил? Нет, он сейчас выглядит скорее, как жертва, чем грабитель. Видно, прицепился в свое время к тому, кто ему помогает… может, из жалости.

–Знаешь, Валентин, воспитывать ребенка – это тебе не мороженое при каждой встрече с ней покупать… В лимузин или ресторан приглашать. Это правильно распланированное питание, это ежедневные занятия, игры и прогулки на свежем воздухе, и главное, это быть с ней рядом, когда это ей необходимо. Смсками и письмами раз в месяц тут не обойдешься. А сейчас еще учеба и квартира. Короче, ты мог бы отправлять дочери сумму позначительнее, раз уж так привык так легко расставаться с купюрами покрупнее.

Он нахмурился и задумался, поджал губы и смотрит в пол. Да, что же за человек такой! А раз такой, так мог бы не транжирить и не хвастать своими экзотическими фотографиями с путешествиями на края света, которые стоять громадных денег! Бедная моя малышка… рассказывая мне все это, так искренне за него радовалась, позабыв, как не могла заснуть, пока я в очередной раз не сочиняла сказочный ответ на вопрос: «Когда же ко мне приедет папочка?».

Валентина, дочь, русская:

На мой вопрос: почему он всегда такой молчаливый со мной, папа ответил, что если будет много болтать, то запомнит одну лишь свою болтовню, а он хотел бы запомнить только меня и воздух Австралии. «Говори, как можно больше о себе, о своих чувствах, о надеждах и воспоминаниях. Я был бы рад стоять все время в стороне и наблюдать за тобой… и ещё если ты позволишь, поснимать тебя на видеокамеру для бабушки». «Но я тоже хочу запомнить тебя, поэтому и ты тоже говори, папа».

Я живу в Австралии десять лет и, как оказывается, мало где побывала! О существовании каких только мест, я не знала до его здесь появления. Мы съездили во все ближайшие крупные города; проехались по великой океанской дороге, то и дело останавливаясь, чтобы оценить сочетание цветов в океанской волне или сфотографировать какую-нибудь зверюшку, а иногда он просто смотрел на небо (или же на песок под ногами) и вздыхал, возможно, это был ностальгический порыв. Несмотря на это, папа лишь единожды произнес: «Я хочу домой». Это произошло в тот день, когда мы поднялись с личным экскурсоводом на самую верхотуру моста Харбор-Бридж. Папа здорово испугал меня бледностью своего лица.

–Ты такой белый, тебе плохо? – обеспокоенно спросила я его.

–Нет, я просто ещё не загорел, – ответил он, застенчиво улыбаясь, и трясущимися руками сильнее ухватился за поручень.

В конце первой недели наших приключений, я предложила остановится и вообразить, что мы проживаем обычный день: сходим в магазин за продуктами, посидим дома перед телевизором, поиграем в настольную игру, словно живем одной семьей, словно ничего необычного в наших с ним встречах нет. Я, в свою очередь, беспокоилась, что запомню его только в обстановке суетливого веселья, и так и не увижу каким должен быть нормальный домашний отец. Но стоило ему опуститься в кресло, как его настигла идея нового приключения, и, видя блеск в его грустных глазах, я не могла отказать реализовать эту идею.

Все же временами папа получал наслаждение, не только от наблюдений. Он был способен испытать настоящее ребяческое удовольствие, удивительное для человека его материальных возможностей. Словно все десять лет он жадно копил свободное время пригодное для радостей и только сейчас… Я поймала его взгляд во время того, как наш катер рассекал волны залива, огибая сиднейскую Оперу. А я, ведь было уже, закрутившись в этом нескончаемом списке развлечений, подумала, что он просто красуется. Нет, он искренне наслаждался, запечатлевая в своей памяти не только цвета, слова и движения, но и малейшие колебания переживаний. Сок эмоций, законсервированный вкус которого, навсегда останется с ним. «Папочка!», – хотела я произнести в тот момент, но не стала отвлекать его на себя. У меня были лишние десять минут, чтобы молча рассмотреть его, вспомнить, каким он мне всегда казался, каким я его встретила и каким он, должно быть, был на самом деле.

–Почему ты больше не пишешь, папа? Я ведь читала все твои рассказы, которые мама привезла сюда, и была в полном восторге. Я чувствую точно так же и вижу те же цвета.

Он заговорил неожиданно прямо и просто, без оправданий и нытья, как это бывает у творческих личностей, прекративших сочинять или показывать, что сочиняют из-за большой нестерпимой обиды. Я поверила в правдивость и искренность его мыслей.

–Мне не хватает силы слов, милая. Вот обуздать бы силу ветра и яркость света, мощь раската грома, нежность свежих лепестков и… Это будет уже совсем другой вид искусства, в котором я бездарен, к сожалению. Когда я начинал писать, у меня получалось легко и скверно, но огромное количество реализовавших себя бездарностей, давали мне уверенность и надежду на то, что и я смогу стать признанным писателем. Тогда я не понимал, что размышление о произведении должно занимать больше времени, чем ее прочтение, ведь, только такую книгу можно считать стоящей. Но когда я это понял, мне уже не хватало силы слов.

–А мне кажется, что ты просто поддался мнению высохших веток. Они не знают, что такое цветение, ведь, для них это неестественно, а значит ненормально и даже отвратительно. Они могут оценить только силу, ломающую их с хрустом! Им подавай новые идеи, как свежую воду, а состав не важен! Им и помойные стоки подойдут, пап, если те будут необычно вонять. Они жаждут попробовать, чтобы потом брезгливо самоутвердиться: фи, обычная жидкость! Они не могут так тонко чувствовать и получать удовольствие от того, что им невидимо и неведомо. Им не понять, какой это наркотик для других, для таких, как мы с тобой. Но… все же их можно простить за испытания жгучим солнцем, ведь у них нет листьев, которые бы освежали их, как нас с тобой. На мой взгляд, настоящие произведения цепляют словами, чувствами и мыслями, которые они рождают. Отними их и ничего не останется. Идею, которую читатели, словно рыбаки, кинувшие удочки в обмелевшее озеро, будут вылавливать из текста – сухого набора предложений, с большей пользой можно озвучить устами мэра или президента. Преступление, когда так называемый смысл суют в толстенный том, а несчастный читатель потом вынужден выжимать его, как тяжелый пододеяльник, чтобы получить те заветные три строчки.

Папа вяло улыбнулся в благодарность за поддержку. Обрадовался ли он тому, что я понимаю его как никто другой или огорчился, что потерял в моей лице крошку несмышленыша, видевшую в жизни лишь хорошую погоду?

Эти русские холодят своей загадочностью и согревают своей сердечностью. Надеюсь, что когда-нибудь я вернусь в Россию, и когда меня спросят: «Ду ю кам фром э лэнд даун андер?», я отвечу: «Нет. Я просто сделала полный круг».

Валентин, отец:

–Мам, конечно, я передал часы Вале от тебя… Да, очень понравились… Говорит, очень красивые!.. А? Говори громче, связь плохая! Валя как сама? Очень хорошо! Только… Я узнаю в ней себя все больше с каждым днем. Больше, чем мне хотелось бы. Здесь, на другом конце света, живет моя молодость и я, старик, могу ей любоваться, словно совершенной хрустальной вазой на краю обрыва… Ну, ладно, тут роуминг… Я говорю, дорого тут! Ага… Мы тебе потом перезвоним… Целую.

Я «повесил» трубку и убрал обратно в свою сумку футляр с часами. Вчера я подарил Вике новый смартфон, который она нехотя приняла, а сегодня не мог поверить, что вру своей матери. Ну, как я могу после всего этого передать дочке часы за тысячу рублей, сделанные в Китае? Чтобы сказали все мои знакомые-друзья на Родине? Что я мог бы раскошелится ради дочери на часы подороже, а маме просто соврать… Вдруг, в зеркале я заметил Валю. Давно ли она в комнате? Я сразу же заговорил с ней о картинах на стене. Если она что-то услышала из телефонного разговора, она быстро забудет и не успеет проанализировать, по крайней мере, до моего отъезда.

–Замечательные картины… Мама говорила, что ты хорошо рисуешь, но я не думал, что у нас в семье растет новый Ренуар… с австралийскими мотивами.

–Да, здесь есть и мои картины тоже. Какая тебе больше нравится?

–Хм… Не знаю. Все. В любом случае, раз они в вашем доме, значит все на ваш вкус. А вкус у тебя отличный.

–Ну же, какая?

–Хм… Хочу показать именно на твою… и не хочу ошибиться, ведь, все они нравятся мне в одинаковой степени.

–Пап, я… Ты знаешь, я чуть не забыла попросить тебя, не присылать мне денег больше, чем нужно для оплаты учебы. Я ведь теперь подрабатываю, и сама оплачиваю счет за квартиру. Мы снимаем с подругами, ты знаешь… мне на всё хватает, и я не транжира. Хочешь знать, какая картина нравится больше мне? Эта. Один мой друг мне подарил. Он купил эту репродукцию на пляже по дешевке. Просто она ему безумно понравилась, и он захотел поделиться со мной радостью. Я ценю её больше всех остальных в доме.

Я спросил: дорог ли ей тот парень? Она отмахнулась и сказала: просто друг. Ее ответ мог бы быть подлиннее, потому что я надеялся успеть прийти к верному решению относительно ее подарка. В конце концов, я протянул ей бабушкин презент. Валя улыбалась, она была искренне рада и даже не стала кидаться банальностями типа того, что главное внимание. Всё же она не могла не заметить кичливую подделку.

Всё замечательно, несмотря на то, что здесь у меня нет времени мечтать. Даже поздно вечером, когда перед сном я удивляюсь теплым темным видам из окна, какие я встречал лишь однажды, шестнадцатилетним, во время отпуска в Болгарии. Я перенасыщен впечатлениями и не в силах вообразить себе что-либо лучшее чем то, что происходит со мной последние две недели. И зачем я, вдруг, решил, что это не предел? Зачем начал терзать свои мысли и чувства, подобно тому, как трясут яблоню по осени, чтобы набрать спелых яблок…? Что ж, за мое «мало тебе?» яблоком по голове я получил: вспомнил, что послезавтра возвращаюсь домой. Впервые за все эти десять лет мечтаний, все еще закутанный в мечтательный шлейф, я с беспокойством подумал, а что будет потом?

Свежий морской воздух стал первым новым ощущением за многие годы. Он напомнил мне дни детства, когда все было новым и свежим, мир, не переставая удивлял и дарил надежды: всё впереди. Что впереди? Чего я ждал тогда? Какие-то бестелесные цели, бесцельные дороги открывались мне.

Австралийский континент улетал всё ниже вниз сквозь иллюминатор. Что дальше? Перееду к маме, буду отправлять суммы побольше, как просила Алина… Почему я забыл взять с собой книжку? Журналы тут все на английском… Почему я не взял с собой что-нибудь почитать? Чем мне занимать мою фантазию по дороге домой? Чем мне занимать себя дома, когда все мечты воплотились и остались на краю земли?

Но тут мы поднялись выше облаков, и я почувствовал, как вместе с яркой синевой за бортом ко мне возвращается надежда: я вспомнил про открытку, которую Валя сунула мне в карман во время последнего объятия. Я вытащил её, открыл и увидел вложенную купюру в две банкноты по пятьсот австралийских долларов.

С дрожью в сердце я посмотрел на предложение, начертанное зеленым фломастером на открытке с видом Сиднейской оперы: «Улыбнись, папа».

Глупый гений

Хотите жить вечно? Хотите получить лекарство, которое вам в этом поможет? Я эту штуку изобрел вчера. «Вечность» – это я, возможно, хапнул, но годков триста-четыреста при здоровом  образе жизни, провести можно. Сегодня у меня брали интервью, приглашали на телевидение, на радио, предлагали написать автобиографию; Нобелевская премия этого года, говорят, у меня уже в кармане. Хотя, я никогда не сидел за одним столом с королем и королевой, никогда не был на балу, и не против был бы побывать, все же я отказался. Посижу я пока тихо, да посмотрю на всю эту шумиху со стороны, как ученый наблюдает за поведением подопытных.

Даже, когда был совсем маленьким, во время праздников я, молча, сидел в темном углу и размышлял. Родители переживали, а друзья-знакомые их успокаивали, говоря, что я просто коплю энергию; что пройдет чуть-чуть времени и я стану шалопаем; что, на их голову, меня прорвет, как ржавую трубу. А я – нет. Уже в одиннадцать лет я закончил школу с отличием, в пятнадцать университет (мог бы и раньше, но мне нравился беззаботный образ жизни студента), с шестнадцати лет я с утра до позднего вечера работаю в частном научном центре; к шестнадцати годам я уже точно знал, какому открытию посвящу всю свою жизнь, но мои планы сорвались: к своей цели я пришел через полгода. Сейчас мне восемнадцать лет и я изобрел лекарство от старости. Грубо говоря, это лекарство затормаживает разложение. После того, как мое изобретение проверили все самые известные ученые мира, во мне признали гения… Но секрет я им пока не сказал. Говорят, сомнений нет; штука, говорят, стоящая. Но, я не какой-нибудь простофиля, нет. Я уже успел кое-что понять в человеческой психологии и не ждал от людей ничего, кроме, как лицемерия, прикрывающего желание заработать на моем открытии. Одна единственная колбочка с чудо раствором хранилась в сейфе, доступ к которому был лишь у меня и еще у пары сверхсекретных ученых.

Кем мне быть? Не так. Кем ощущать себя? Вселенским королем или всемогущим узником? С моими способностями я не вижу настоящей жизни, я заточен в четырех стенах, а люди проходят мимо меня, словно посетители в зоопарке мимо клеток с экзотическим зверем. «Ой, глянь, он ещё и разговаривать умеет! Я думал, он только думает». Коллеги относятся ко мне, как к ребенку, стараются покровительствовать в делах связей с общественностью – единственное, в чем они лучше меня, потому что в протянутый ко мне микрофон я ни «б» ни «м». Чем сильнее они осознают мою значимость, тем сильнее и крепче их рукопожатия, тем влажнее их ладони. Сколько они успели бы сделать к своим годам, если бы не отвлекались на таких, как я! Недавно один из таких коллег сообщил во все услышанная свою догадку: будто мне уже далеко за сто лет, и я сам первый испробовал на себе эликсир молодости. Стоит ли упоминать, что за некомпетентность его отстранили от работы со мной, потому что: во-первых, мое открытие имело не омолаживающий, а затормаживающий эффект, отсюда следует во-вторых: свое изобретение я должен был изобрести лет восемьдесят назад, но те ингредиенты, которые я использовал в то время еще не были так доступны и известны. Да, признание такая штука: одни тебя обожают, другие считают меня недостойным случайного успеха, дарованного свыше слепой мадам фортуной. «В нем есть искра!» – говорят те, кто за всю жизнь ни разу ничем не блеснул. Пыль рассуждает о моих возможностях и дает мне оценку, за которую я, по их мнению, должен быть благодарен. Мне не нужна их оценка. Мне нет смысла от их признания. Я сам в силах понять насколько велико мое открытие. Одно ощущение от этого знания для меня награда.

В то время как весь мир авансом был мне благодарен, мой отец считал меня своим главным разочарованием в жизни. Мой отец в далеком прошлом – спортсмен и чемпион, и любые мои достижения умственного труда приравнивались к случайным продуктам лени хлюпика. Чем грандиозней были мои свершения, тем больше он во мне разочаровывался, тем меньше шансов оставалось, что я хоть чуть-чуть преуспею в физической культуре. К этому я отношусь философски. Я бы тоже вряд ли жаловал достижения моего сына по физкультуре. Как деревья копят кольца с годами, мой отец копил жирок: гантели были им забыты, а я, несмотря ни на что, постоянно о них вспоминал, когда спотыкался о них, выходя на балкон. Мама говорит, что в тайне отец считает мои успехи своими собственными, ведь, если бы он меня хвалил и гордился мною, я бы ничего не добился.

Теперь, став финансово стабильным, я мог не травить себя его разочарованным молчанием в мою сторону. Я собрался переехать в отель и в ближайшее время, чтобы потом найти и снять квартиру.

Смотрю сейчас в окно: вижу многолюдный город. Сколько людей ради посещения мест, связанных с памятью о великих поэтах или ученых преодолевают океаны, мили, километры… А мои соседи пока не знают, что рядом с ними, вот уже двадцать лет, живет величайший гений на свете. Не знают и мои немногочисленные «друзья» в социальных сетях. Меня это не волнует. Ведь, когда узнают, они не смогут даже поздравление мне написать. Совести не хватит, после того, как никто (никто) не подписал мое открытое письмо с просьбой о спонсировании разработки моего будущего открытия. Да… в такие моменты я предвкушаю, каким мощным реваншем должна стать моя мировая слава. Теперь весь мир у моих ног.

Перед телекамерами и фотографами я позировал в очках и белом халате. Все были довольны: общество видело ученого таким, каким ожидало увидеть, а я, неузнаваемый, в другой одежде без очков, оставлял себе право личной жизни. Коллеги поражались: отказываюсь от того, к чему стремятся полные бездари. Ведь, самореклама – это лишний доход!

Я ехал на трамвае и смотрел на улицу через рекламный плакат на окне: на самом деле, я видел только пасмурное небо конца марта и ноги прохожих: середину перекрывала реклама приставучей сотовой связи. Я попробовал сменить свое местоположение, но человек стоящий рядом был такой высокий, что у меня чуть не появился комплекс Наполеона. Я вздохнул и снова посмотрел в окно: вот какой-то ненормальный пешеход идет с голыми ногами, похоже, что он одет в широкие шорты. Ну, дает мужик! Холодно же ещё! Я поднялся на цыпочки, чтобы увидеть его лицо и понял, что это была женщина в юбке и тонких капроновых колготках. Женщина? А, ну тогда ладно… Всё, о чем я теперь мечтал, чтобы на остановке на меня пала тень от какого-нибудь столба, и солнце, в самый первый жаркий день весны, больше не жарило мне в висок. Я переключил свое внимание на сидящих пассажиров. На одиноких сидениях у окна, один за другой, расположились парень лет двадцати и женщина лет сорока. Их волосы были почти одного цвета, только её, с помощью бальзама и шампуня «блеск и объем», вяло удерживал лак; волосы юноши, не смотря на то, что кто-то старательно пытался прилизать гелем, торчали на макушке, словно молодая трава. Женщина была строго накрашена, а у ее сына (я решил, что это мать и дитя) только недавно появилась щетина в виде пушка. Оба выглядели очень богато и аккуратно: на ней пальто с мехом и очки в золотой оправе, а на нем кожаная куртка цвета дорого дерева. Парень лениво потягивался, а потом закинул голову на спинку неудобного сидения, словно, желая позагорать на солнце, но стоило женщине к нему легонько обернуться, как он дергался, приближался к ней и внимательно слушал. Вдруг, в вагон вошла девушка необычайной красоты: высокая, стройная, светлые волосы почти до колен. Парень вскочил с места, чтобы уступить ей место, трамвай дернуло, и они смущенно обнялись. Их взгляды встретились, чтобы никогда не расставаться, но трамвай тряхнуло и они разбежались кто куда, будто ничего и не было. А на следующей остановке женщина указала на выход; мать и сын вышли из вагона.

Я чуть не выбежал вслед за ним: куда же ты, смотри, кто остался там, в вагоне! Неужели я один заметил, что вы оба почувствовали? Я понимаю, что вы всего лишь показавшаяся мне картинка, но а, вдруг, это один шанс на миллион, а?

Парень даже не обернулся, он, вдруг, не по-сыновьи поцеловал женщину, и я понял, что он ей не сын. С сочувствием я перевел взгляд на белокурую красавицу. Она разговаривала по телефону:

–Нет, Маша, в кино я с тобой не могу сегодня пойти. Я так устала на работе и мне нужно скорее домой, а то любимый уже давно вернулся и ждет ужин. Ой, я так опаздываю, так опаздываю!

Один тягомотный день сменял другой, мне уже казалось, что ничто не вернет мне легкость бытия, не вернет надежд, которые колыхались во мне до открытия «сыворотки молодости», как, вдруг, я увидел, как девочка лет пятнадцати, приспустив на нос очки, разглядывает кукол Барби на полке в детском отделе супермаркета. Она шептала то ли их имена, указанные на упаковках, то ли цены: в любом случае она была поражена их несоответствием с товаром. Было заметно, как её бледные руки дергаются в противоборстве здравого смысла и желания их купить. Хотел бы я также смотреть на машинки или пистолеты на противоположной полке, но мысль «куда мне это сейчас?» било меня по рукам посильнее, чем родительские «нет, это тебе не надо» в свое время.

Взгляд девочки устремляется к меховым игрушкам, но тут женщина, видимо мама, громко позвала её.

–Вероника! Нам пора… Скажи кому-нибудь, что тебе уже семнадцать лет, ведь, не поверят ведь!

Я бы точно не поверил, хотя девушка была с меня ростом. Такой тип был знаком мне по учебе в школе. Я списывал у них диктанты (к русскому языку и литературе я до сих пор равнодушен), в этом наше с ними общение заканчивалось… Сейчас, с высоты моих прожитых с тех пор лет, этот типаж мне казался сравнимым с непричесанным ангелом; невинным, нежным и немного неряшливым.

По случайному стечению обстоятельств мы, с Вероникой попали в одну и ту же очередь к кассе. Весна ударила в голову тому, кто подбирает музыку для магазинного радио: заиграла сногсшибательно веселая мелодия. Вероника пританцовывала, пока не заметила, что на неё смотрят. Ее руки тут же потянулись к журналу, чтобы оправдать неуклюжие движения в ритм песни. Итак, неуверенную в себе девушку снова одернула мать: «У нас уже есть такой журнал, куда тебе ещё один?»

Хоть, я и выдающийся фармацевт, главным своим достижением, я считаю умение получать удовольствие от удовольствия, которое получают другие. Это как любоваться лучами света на стене, отражающимися от стёкл окон в доме напротив. Ощущать самому – для меня неимоверно скучно. Я ученый и не верю в судьбу, но встретив эту девушку ещё раз (она возвращалась из школы после занятий в субботу) я решил, что мне суждено придумать колоссальный план. Я стану тем, о ком она, юная мечтательница, наверняка бредит перед сном! Подружусь с ней, а через год мы будем с ней парой… если она согласится, конечно. С людьми строить планы сложно, а порой мучительно. На мою удачу, её несуразную шапку с помпоном подхватил ветер на глазах у улыбающихся одноклассниц, девушек, которые в отличие от неё выглядели не только на свой возраст, но даже старше. Я перенял эстафету у ветра, крепко схватившись за помпон. Улыбаясь лишь глазами, я с легкостью влюбленного голубя подбежал к ней, прежде чем она дернется с места, и вручил ей пропажу. Вероника онемела. Ее длинные спутанные русые волосы непослушно легли ей на плечи. Было заметно, как она взволнована происходящим и в то же время пытается представить, какая картина рисуется в головах более популярных одноклассниц. Я мимолетом взглянул на наше отражение в окнах припаркованного рядом автомобиля: не зря я купил это длинное пальто: в нём я не мальчик, каким меня всё считали, а взрослый мужчина. С прошлого года во мне заметно прибавилось уверенности, и я даже сам стал верить, что благодаря своему открытию исполняю роль тайного рыцаря, спасая человечество от недостатка времени. Да, меня пока не знают в лицо, но может быть, я когда-нибудь всё-таки покажу себя, и пускай мои знакомые, мои одноклассники, мои однокурсники, учителя и преподаватели: все! все, кто сейчас добавлен у меня в друзья в социальных сетях, все кого я считаю скорее скоплением врагов, нежели друзей, будут знать, что даже через тысячу лет мое имя будет не пустой звук. Что тысяча лет для четырехсотнелетних? Но я отвлекся, сейчас происходила репетиция похожего события: девочка превращалась в принцессу. Если бы в свое время меня так просто превратили в принца… Замечательное будет время: ум и уверенность. А я рядом. Где мне будет ещё быть, когда именно я, крепко держа её за руку, отведу к совершенству по обходной дорожке, чистой, ровной, не тронутой ошибками общества, которые не смог обойти сам и поэтому весь в шишках.

Чтобы всё не пропало даром, я притворился нездешним и попросил объяснить мне, как пройти до метро. Поборов смущение, она начала объяснять дорогу. Я долго ловил её блуждающий взгляд, а когда поймал, широко улыбнулся и предложил проводить меня. Улица, ведущая к метро, была многолюдной и она не отказалась. По дороге я рассказ ей, кто я такой, и где она может обо мне почитать. Вероника, как я и ожидал, слышала о моем открытии. Она считала, что я должен был быть намного старше и что я вообще выдумка. Она была так юна и простодушна, что даже мысли не допустила, что у меня может быть относительно неё какой-то план, что я не действую ветреными порывами – единственными властителями некоторых семнадцатилетних особ. Я понимал, что, возможно, кажусь ей чересчур старым, и она вряд ли согласиться встретиться ещё раз, но, внезапно, к моей удаче я заметил большую рекламу турагентства отправляющего всех на море. Я вспомнил вслух, что очень давно не был на море.

–Я никогда не была на море, – произнесла она задумчиво и я, не будь я ученым, решил было, что это судьба.

–Даже на нашем?

–На нашем…

–На заливе, вы разве не были?

–Не… не была…

–Хотите, съездим в понедельник после ваших уроков?

Вероника взглянула на меня с испугом: не слишком ли много для такого чудесного дня? Робкая улыбка выдавала мысли: ей не просто нырять с головой в холодное море безрассудства после семнадцати лет рассудительной жизни. «Хотите, я зайду за вами, или может быть, ваши родители подвезут вас к месту встречи?» – предложил я, и она успокоилась. Немного поразмыслив, она согласилась, но на встречу пришла без родителей.

Мы просто прогулялись вдоль залива, а затем немного посидели на скамейке. Там Вероника воспользовалась wi-fi. Я догадываюсь, что это произошло потому что, если она не постит сторис каждые три часа, она может потерять уважение подруг. При этом она выглядела весьма равнодушно ко мне. Но я знал, что на самом деле, в глубине души, эта девушка была на вершине тщеславного блаженства. Я понадеялся, что когда-нибудь с возрастом и опытом, это прекратится, и она станет искренней в отношениях с людьми, желающими ей добра, а ещё что она не будет ошибаться в моменте, когда и перед кем стоит проявить искренность.

–Вы красивая, – сказал я ей, чем привлек её внимание.

Она смутилась. Произнесла что-то вроде «красоты не существует» и снова уткнулась в телефон.

Вернувшись, домой, Вероника будет долго перебирать варианты того, какой могла бы быть моя следующая фраза, и выберет лучше, чем ту, что я смогу сейчас сказать. Я промолчал, взяв её руку в свою: мягкая маленькая ладошка: ненакрашенные ногти, скорее вовремя неподстриженные, чем отращенные. Она задрожала и, наверное, почувствовала приятное волнение. Потом мы молчали. Мимо проплывал ледокол и мне захотелось заметить вслух, что он не очень чистый и протекает чем-то вонючим, но я не стал портить её мечтательных размышлений: на месте ледокола, она, наверняка, видела белоснежные лайнер. Я подождал, пока она заговорит.

–Тебе нравилось учиться в школе? Тебе никогда не приходилось терпеть издевательства одноклассников? – спросила Вероника задумчиво.

–Я не люблю, когда мне задают конкретные вопросы. Не люблю чувство подчинения. Всё, что я могу сказать, так это надо поменьше думать о том, что подумают о тебе. Давай говорить о нас, давай, ты скажешь, куда бы могли отправиться и где бы могли сейчас быть?

–И здесь хорошо.

У меня не нашлось аргументов против, но мне не хотелось бы, чтобы этот юный непричесанный ангел посчитала, что мы остаемся здесь только лишь по её приказу. Кажется, она начинает думать, что может чувствовать себя со мной себя вполне уверенно.

Спустя месяц таких внезапных прогулок в парке, я решил сменить тактику ухаживаний. Уводить её с занятий я больше не хотел, пускай получает образование, но приглашать её куда-то в выходные без разрешения родителей, у меня тоже желания не возникало, поэтому мне пришлось спросить заранее, хотела бы она отправиться со мной искупаться с дельфинами в дельфинарии или, взяв лодку, сплавать к фордам в заливе. Вероника напрочь отказалась от моей идеи. «Дельфинарий – это не гуманно», – сказала она, даже не захотев обсуждать другие мои идеи. Она будто обиделась на меня, а когда я предложил ей пойти в цирк, и вовсе оскорбилась. Куда делась девочка, радующая музыке бесплатно услышанной в магазине? Зачем все так усложнять? Мои попытки хоть что-то объяснить ей, закончились неудачей. Неудачей прочувствованной мной ещё до того, как она с полным безразличием сказала мне, что я: «не прав». Конечно же, я догадывался, отчего всё это произошло: получив себе в пару солидного молодого человека, став, наконец, на вершину общественно одобряемой пирамиды, она перестала терзать себя за то, что не такая как все там находящиеся и… стала такой. А я, было, решил, что у неё хватит сил противостоять атаке на свои собственные интересы, когда в её руках будет оружие принятых в обществе стереотипов: я и одобрение одноклассниц. Хм… А смогу ли я противостоять накинувшемуся на меня спокойствию, когда получу статус признания?

До позднего вечера я слонялся по улицам в размышлениях. Переночевать я решил в доме родителей. К подъезду я шёл преисполненный печали. Вдруг, я услышал крик. Обернувшись, я увидел, как какие-то парни пытаются отнять у старика кошелек. Старик сопротивляется, шепча то ли молитву, то ли слова, которые должны были вызвать сострадание у грабителей. Впервые в жизни я пожалел, что не послушал моего отца и хоть раз в день не поднимал его гантелей. Подобравшись поближе, я понял, что парни совсем мальчишки и, осмелев, кинулся на помощь сам, не дожидаясь подмоги. Длинное пальто на мне было расстегнуто, и я казался в два разу крупнее, поэтому мальчишки меня искупались и убежали.

–Вы целы? Они у вас ничего не успели взять?

–Цел… взяли… но…

–Необходимо вызвать полицию.

–Нет-нет. Это мой внук, мы лишь немного поспорили. Завтра все будет в порядке. Спасибо, вам. Но… был бы я посильней, да помоложе… Всё в порядке.

Старик ушел.

–Да что ж им, в их пятнадцать лет, мало все! – не выдержал я, крикнув на всю улицу.

Дома мои уставшие родители смотрели телевизор. Ещё месяц назад, когда я только узнал о том, как сильно могу разбогатеть, я предложил им больше не работать. Работу свою они не любили и охотно согласились, но все равно к концу дня выглядели уставшими, включали телесериал и засыпали, когда в двенадцатичасовых новостях подводили невеселые итоги уходящего дня. Двенадцать часов – новый день. С чего он начинается? С нерешенных проблем вчерашнего дня, возможно, поэтому он не задастся точно так же, как вчерашний. Может быть, поэтому люди уже настроены на то, что в конце дня им будет сообщено, что плохого за прошедшие сутки было намного больше, чем хорошего?

Людям, с которым я знаком в среднем тридцать-сорок лет, а они все уже эмоциональные старики. А что я в свои восемнадцать? Я изобрел лекарство, которое продлевает их старость и глупость. А кто же поможет мне открыть, что такое молодость? Похоже, она пропадает где-то между быстротечным детством и ранней старостью. Возраст тут не важен. Жажда веселья, безалкогольной забывчивости, честной влюбленности, безграничных путешествий и сладкого вкуса на долгую память иногда охватывает людей, но не в силах управлять ими. Заложники хмурого общества, в промежутках между нелюбимым делом, способствующим их существованию, считают слабостью проявление радости жизни, а за развлечения с радостью принимают вредные средства и короткие ленивые выходные.

Утром я зашел в научный центр, открыл сейф и уничтожил единственный экземпляр моего великого открытия. Вчера я был глупым гением, сегодня я – гениальный глупец, а завтра, быть может, я стану нормальным человеком.

Сногсшибательная и везунчик

Легким движением уставшей руки Антон снял целлофановую пленку с новой коробки пакетиков с чаем. Открыл. Нюхнул разок. Затем поставил чайник на плиту. Сел ждать. Если он уйдет в другую комнату, не увидев пар, то обязательно сожжет и этот. Нужно будет купить свисток. Блуждающий взгляд остановился на упаковке с чаем. На внутренней стороне крышки была какая-то длинная надпись. Нехотя Антон взял упаковку в руки.

–Если я ещё раз прочитаю про яркий и насыщенный вкус ягод, про упоительные нотки цитрусовых… я переложу пакеты в банку, а коробку выброшу в мусорное ведро.

Два года Антон работал в рекламном агентстве и сочинял небанальные слоганы и описания товаров. Раскупались не очень.

«Выиграйте романтический уикенд в Париже на двоих…».

Тут засвистел чайник, а за ним и будильник. Время между вечером воскресенья и утром понедельника проходит незаметно.

–Лада, будьте так добры, возьмите этот кокос и сделайте вид, что вы из него пьете.

–Этот? Но он же без дырки… откуда пить-то? – спросила девушка, позирующая в фотостудии некрупного рекламного агентства.

Фотограф переглянулся с ассистентом: «Очередная красивая дура. Но, правда, очень красивая. Этой можно простить».

Высокая брюнетка с корсетной талией: очень ровный небольшой нос, необыкновенно голубые глаза, пухлые губы, покрашенные в бледно-розовый; три миллиона подписчиков в социальной сети. Заработок на рекламе: 20 миллионов.

–Ладно, мальчики, сделайте лица попроще. Я пошутила, – призналась фотомодель, огорчившись проявлениям ограниченных мыслей на их физиономиях.

Тут в студию вошел Антон, и пока фотографы настраивали аппаратуру, Лада без стеснения стала его разглядывать.

Это был молодой человек среднего роста, среднего телосложения, аккуратно причёсанный на боковой пробор брюнет с глазами толи серого, толи карего цвета (не видно под очками). По-видимому, не в столь далеком детстве, он был слегка полноват. Был одним из тех послушных мальчиков, которые выпячивали вперед пузико, надолго задумавшись над каким-то глубокомысленным вопросом; в его пухлой ручке в этот момент легко представлялось тающее мороженое в рожке. Сейчас же, он вытянулся, немного похудел, стал крепким, а впечатление, которое он создавал, глядя на себя самого с домашних видеозаписей, до сих пор оказывало на него сильное влияние. Но Антон свыкся: да, не красавец, да не донжуан, но знает себе цену, знает жизнь, мало чему удивляется и иногда ему даже бывает скучно.

Через пару минут в студию заглянул директор рекламного агентства, он так же, как и все обращался к фотомодели на «вы». Директор не пытался флиртовать и строить из себя джентльмена перед моделью, он заискивал перед ней, будто от этого ему была какая-то польза.

«До чего же противно, – подумал Антон. – Пресмыкается перед девушкой двадцати лет… а когда сюда приходила моя мать, был с ней на «ты». Моя мать преподавательница с большим стажем; интеллигентный, скромный искренний человек, серьезный профессионал, а он: «мамаша нашего Антона, значит».

Перерыв. В студии остались только они двое. Антон сидел за компьютером, а фотомодель не зная, чем занять руки, уронила штатив. Молодой человек взглянул на нее: сногсшибательная красавица стала вдруг неуклюжей растяпой.

«И чего она не ушла? Не курит – правильно делает. И не ест? Форму, наверное, поддерживает».

Антон встал, подошел к упавшему штативу, поднял его, установил, как надо и с упреком посмотрел на фотомодель. Лада открыла ненадолго рот, а потом неожиданно заговорила.

–Меня никогда не волновала физическая сила противоположного пола, я сама занимаюсь… с гантелями, но ты… ты такой сильный, – произнесла он так, словно это были случайно озвученные мысли вслух, которые никто не должен был слышать.

«Что это за игра такая?», – удивился Антон, хотя ему было и не привыкать, что над ним издеваются.

–Я к тому, что по тебе сразу не скажешь… Ох, я хотела сказать не то… Не то хотела сказать. Что же я хотела? Я.. забыла.

–Ничего страшного, – пожав плечами, сказал Антон.

Не поверив в неподдельность её смущения, он повернулся, чтобывернуться за компьютер, но внезапно почувствовал, что до его плеча дотронулась ухоженная рука с маникюром: Лада остановила его.

–У вас есть девушки? – спросила она, вдруг.

–Дев… Почему во множественном числе? Я не похож на Казанову…

–А вы знаете, как дословно переводится фамилия этого бабника? – фотомодель, не моргая, глядела ему в глаза.

Антон помотал головой, смутившись от внезапно возникшей напряженности между ним и девушкой.

–«Новый дом», – ответила Лада, – Просто-то как, да?

«Похоже, что теперь моделям наливают перед фотосессией», – промелькнуло у Антона в голове.

–Вы компьютерщик?

–Я рекламист, иногда веб-дизайнер, – без гордости произнес он.

–О, это вы придумали этот… кокос? – Лада кивнула на сцену перед зеленым экраном, украшенную пальмами в горшках и блюдом с экзотическими фруктами на элегантном столике.

–Нет.

–Ммм, а знаете, кем я работала?

–Наверное, кем-то совершенно непохожем на модель, раз вы просите меня угадать.

–Совершенно, верно. Я по профессии историк. Работы не нашла, хотя готова была трудиться честно. Стала продавщицей в отделе духов. Неплохо раскупались. Особенно, мужские и мужчинами. Там, мне как-то посоветовали завести страницу в инсте. И понеслось… Восемьсот лайков в минуту. А я даже ничего особенного не делаю. Вот… смотрите!

Лада очень хотела добавить “смотрите, какая глупость”, и сфотографировала себя на фоне бежевых жалюзи на окне, а потом показала результат Антону. Цифра, расположенная рядом с красным сердечком под фото посекундно росла.

Лицо Антона озаряло белое свечение от экрана смартфона фотомодели. Потом он поднял взгляд на девушку и подумал: «Такое внимание и к чему? К оболочке. Не слукавлю, если за ней окажется что-то интересное, но ведь, её подписчикам это неважно. Как просто одним и как недостижимо другим вот так вот прославиться и разбогатеть. Но нашла ли она себя в этом? Не чувствует ли она себя загнанной в золотую клетку? Не желает ли, чтобы её знали, прежде всего, как… ну, как историка, например. Ох, что я такое говорю? Зарабатывай я 10 тысяч за фотографию, разве же я переживал из-за причины, благодаря которой мне такой доход?».

Лада тоже в это время смотрела на Антона и тоже думала: «Вот эт дааа… Я же всегда мечтала влюбиться в такой типаж… с самого-самого детства: волшебный интеллектуал с красивыми карими глазами, которыми ни капельки не гордиться, прячет за очками, но очаровывает наповал. Уверенный и спокойный. Была бы я другой, был бы он… Нет. Он не должен меняться. Ни капельки. Похоже, что он меня стесняется… и как смотрит, боже мой! Может быть, он уже влюблен? Хоть бы не как все».

Прошло две недели, в течении которых Лада, на удивление всем работникам скромного рекламного агенства, продолжала сотрудничать с ними. Странно, ведь ей было достаточно просто сфотографироваться с рекламируемым товаром на свой личный смартфон, без всяких посредников. Да, странно… ну да ладно! Выгода агентсву есть, а значит – пустые сомнения. Надо ли упоминать, что во время каждого перерыва девушка оставалась в студии вместе с Антоном? Они разговаривали, но разговоры их больше всего были похожи на этот:

–Любишь пить чай? – спросила Лада.

–Нет… на самом деле, я больше люблю кофе. Хоть его пить и не полезно, – ответил Антон.

–О! Кофе. Ты в курсе, что первый кофейный эксперимент приписывают шведскому королю Густову Третьему?

–Нет. Не в курсе.

–Он взял двух близнецов: одного посадил на кофе, другого на чай, – произнесла Лада, разглядывая лицо Антона, – Тот, что чай пил первым ласты склеел.

–Ммм, – протянул он, выражая полную занятость, а чтобы ей было ещё понятней, уставился на экран монитора с графиком продаж.

«Какой он все-таки умница, – подумала Лада, – сидит здесь, работает без перерывов… или же он только ради меня не выходит из этого душного помещения?».

–Какая у тебя тут подружка! – сказал друг Антона, зашедший как-то днем к нему на работу.

–Даже не помню, как её зовут, – тихо произнес Антон, кивнув в сторону Лады, снимающейся в образе Кармен.

–Ууу, какой! Да ты донжуан, оказывается!

Антон поджал губы.

«Да за кого он меня принимал? Почему все думают, что если мне безразлична большая часть земного шара, значит, я имею проблемы с общением? Да, если бы я только хотел, я был бы душой компании…! Вон… хотя бы это модель! Завести с ней разговор мне ничего не стоит, а он со своим «донджуан», считает, что я, молча, прячусь в углу студии, пока она фотографируется, распространяя феромоны… Она такой же человек, как все остальные, как только все это поймут, они прекратят создавать себе кумиров, прекратят окружать вниманием незначительных личностей от скуки и одиночества вокруг! Что ж… не буду отвлекаться! Сегодня же, заговорю при нем с ней так, чтобы развеять все сомнения это типа и такого типажа, в отношении моей коммуникации с человечеством! Что же мне такого сделать? Хм… Ага! Я в шутку позову её… Да! Точно! Так постоянно делают близкие знакомые: играют на чувствах, не задевая чувствительностей друг друга».

Фотограф уже объявил перерыв, но пока ещё никто не успел выйти из студии. Лада громко смеялась, примеряя пышную свадебную фату, приготовленную для съемок следующей фотосессии.

–Ах, хорошо невеста! – воскликнул директор, всплеснув руками и, вытащив из кармана смартфон, принялся фотографировать Ладу для собственного наслаждения, – И кто же тот счастливец, что станет твоим женихом?

–Меня никто не берет, – протянула девушка наигранно, закрывая лицо фатой, – Комплименты комплиментами, а замуж не зовут…

Лада была готова рассмеяться, но в этот момент Антон подошел к ней и впервые по собственной инициативе посмотрел в её бездонные, как ему казалось, глаза.

Предвкушаемый им отказ – цель, к которой он шёл, делал его уверенно-безразличным ко всем окружающим, даже к Ладе; в первую очередь к Ладе.

–А за меня замуж согласишься? – спросил он сразу же, решив, что так не упустит настрой, но начав говорить, потерял необходимую интонацию шутливости и понял, что выглядит скорее застенчивым в своей странной игре, нежели дерзким.

–Да, – ответила изумленная Лада и медленно опустилась на стул. Она смотрела на него обнаженными, как ей казалось, глазами и оттого смущаясь сама.

Получив ответ, Антон изумился не меньше, тоже присел и задумался.

«Девушка, только что взявшая мою руку в свою, одним своим естественным и серьезным выражением лица отправляет меня из шутников, кем я честно старался быть, в виноватые. Интересно, она впервые получит отказ?», – подумал юноша и спустя двадцать две секунды ответил:

–Я в вас влюблен.

Бедный шаман

Джонсу едва минуло шестьдесят. Его бизнес трещал по швам, а он, под удивленные взгляды трех бывших жен, метнулся на другой конец Земли, в Африку. Следует заметить, что ни экстравагантностью поведения, ни ветреностью принятий решений владелец миллиардного состояния, хранящегося в швейцарском банке, до этого случая никогда не отличался.

Джип, подпрыгивая, двигался по пыльной тропе в африканской глуши.

–Вот! Уже вот! – в третий раз за последний час повторил местный мужчина-проводник, вытянув худощавую руку прямо перед собой: до намеченной цели осталось совсем немного.

Джип резко встряхнуло, и рука проводника стала указывать на небо.

С печальным вздохом взглянув на блеклые облака, Джонс продолжил рассказывать молодой африканской женщине, одетой (как он решил) в форму охранника заповедника, с того момента, как его перебил проводник.

–Восемь миллиардов. Да-да, всё не так плохо, любой скажет… но я живу по другим законам. Куда более жестоким, чем те, что ограничивают людей с меньшим достатком. У меня неплохой счет в банке, но я ни цента оттуда не сниму. О, нет. Он мне нужен в нетронутом виде. Цифра может только увеличиваться, но никак не уменьшаться, мэм. В тоже время, я постоянно должен: женам, детям, обслуживающему персоналу, государству… да и от удобств я отказываться не собираюсь. Не могу я допустить, чтобы этот жалкий бизнес крахнул!

Женщина кивнула, чтобы изобразить понимание, а потом, выпучив красивые карие глаза, уставилась на хижину в середине внезапно возникшего пустыря.

Джунгли, оставленные позади, издали свой последний дикий рык, который подхватил и донес до пассажиров старенький джип.

–Приехали, – произнес проводник с такой легкостью, будто бы путь их длился не три часа, а три минуты.

–Так, что… может проверить дома ли вождь? – спросил Джонс, оглядевшись по сторонам. Впервые за долгое путешествие его охватили сомнения, и он решил потянуть время.

–Дома. Там вот. Ждёт, – ответил проводник, выпрыгнув из машины.

–Хочу вам напомнить, мистер Джонс, никаких фотографий, и не предлагайте ему денег, это обидит его, – предупредила женщина.

Джонс набрал в грудь побольше воздуха, нервно дотронулся до своих густых усов, вынул из нагрудного кармана платок, протер вспотевшую шею, поправил бежевую шляпу с полями и вошёл в дом шамана.

Пожилой сморщенный человечек сидел на небольшом коврике у стены в глубине темной хижины и трясся, крепко зажмурив глаза. Проводник пролепетал в адрес шамана что-то типа «бопобупулулаку» и откланялся, попятившись задом к выходу.

Старичок казалось, не придавал значения присутствию мультимиллиардера в его пыльной, полупустой лачуге, собранной из сухих веток. Джонс решил, что такое длительное молчание со стороны хозяина крайне не прилично, и даже если шаман находится в трансе, он, согласно своему статусу, имеет полное право его оттуда вывести.

–Эй, мистер шаман! Я пришёл. Говорят, и вы меня ждали.

Шаман открыл глаза, оказавшиеся на удивление такими же блестящими, как у молодого африканского копытного животного, и жестом предложил сесть рядом с ним, на невысокую деревянную табуретку с трещинами. Затем, он налил из кувшина в миску темно-коричневой жидкости, от одного вида которой Джонс встрепенулся.

–Хлюп-хлюп, – приказал шаман, протягивая миску Джонсу.

–Не понимать, – ответил Джонс, прекрасно всё понимая.

Тут в хижину вошла женщина в форме охранника заповедника.

–А-а, вы уже начали… Шаман только что предложил вам выпить напиток, который очистит вашу ауру от злых духов. Не бойтесь, это как помыть руки перед едой или снять обувь перед входом в гости.

–Да, но я бы даже руки не стал этим мыть… Ладно, что уж там!

Джонс отхлебнул и почувствовал вкус сушеных фруктов.

–Значит так. Переводите! Я проделал этот громадный расстояние… это… – Джонс хотел было исправить ошибку в окончание прилагательного, но решил, что им, необразованным людям, так будет даже понятнее и продолжил, не боясь ошибиться вновь, – чтобы решить все проблемы с моим бизнесом. Значит, что вам необходимо знать про мой бизнес… Дело достаточно молодое. Дополнительный доход, который я с него имею, облегчает мне, так сказать, покрытие повседневных расходов, и не дает поводов залезать в глубокий карман. Вы должны знать, что если этот бизнес хлопнется, меня впереди ждет: депрессии, угрызения и куча других переживаний. Я – человек, репутация которого настолько идеальна, что мне непозволительно даже пылинки допустить на моем чисто вычищенным смокинге… Что там уже говорить о том, сколько мне придется потратить средств на оплаты чеков психоаналитиков! Переводите.

Женщина перевела.

–Что-то вы очень быстро перевели! Хотя, не знаю, может, это особенности вашего языка, одним словом обозначать сразу десять. Ну, что вы скажите, мистер шаман? Что мне еще такого выпить, чтобы поправить мой бизнес? Учтите, я скептик, и если бы не чудеса, которые вы сотворили с достойными людьми с разных уголков мира, я наслышан об этом, я бы к вам не сунулся.

Шаман зашептал, какую-ту мумбуюмбу, длившуюся добрых пять минут, а потом, закукарекав, как петух, выдернул их букета в кувшине две сухие веточки. Одну веточку он протянул Джонсу, а другу сунув себе в рот, стал смачно жевать.

–Ага, это значит, закуска к напитку, – решил Джонс.

–Шаман говорит, что он заговорил эту ветку от всех ваших проблем, как только… только учтите, в тот момент, когда почувствуете себя на самом краю критической ситуации, из которой своими силами вам не выбраться, засуньте её в рот и жуйте. Учтите, силы хватит лишь на один раз.

–Чего ж он вторую сам сжевал? Так впустую обходиться с драгоценным материалом!

–Вы не понимаете, это он через духов природы сам её заряжает.

–Э-э, так не пойдет! Гоните мне две штуки. Я заплачу.

Женщина встревожено протянула руки, тряся их словно в лихорадке, когда Джонс почти уже залез в свой карман.

–Я же вас предупреждала, шаман не берёт денег! Он не продает силу духов. Вы можете оставить лишь благодарность. Столько сколько захотите, отдав эти деньги проводнику у въезда в город.

–Смешные вы люди… Да, вы только посмотрите, как живет ваш шаман! У него возраст уже не тот, чтобы ютится в этой жалкой лачуге! Да и под дождем, наверное, крыша протекает! Я дам ему столько, сколько ему хватит на нормальную квартиру в городе. Ну, как?

После долгих переговоров, шаман, оценив, сердобольное к нему отношение, отдал Джонсу ещё одну веточку.

Довольный тем, что и здесь, в Африке, он смог доказать свою способность убеждать, Джонс заплатил проводнику сумму не меньшую, чем, по словам женщины, заплатил предыдущий гость – аристократ из Англии, и забрался в джип.

Женщина решила остаться и напоследок предупредила гостя, быть осторожным на дороге, ведь, с тех пор, как к шаману пришла всемирная слава, на его элитных клиентов начали нападать бандиты с желанием получать немного налички (и в отличие от шамана, получать напрямую). Джонс поблагодарил за предупреждения, но уверенность, что он доберется до города также благополучно, как и обратно, не покидала его. Почти всю наличку он отдал шаману, а украденную карту не составит труда заблокировать.

Бандиты напали на джип на развилке, в момент, когда правое переднее колесо наехало на большой камень. Судя по внешности, нападающие были недоедающими хлюпиками, но пули в оружиях этих эмоционально неустойчивых юношей, брошенных правом рождения в нищету африканских трущоб в разгар цивилизованного века, испугало Джонса посильнее, чем нули в счетах психоаналитиков.

«Бедный вождь, – промелькнуло в голове у Джонса, – живет в лачуге неспроста! Ничего не имея, он ничего не может потерять. А я, идиот, имею многое, но ничего не могу сейчас отдать».

Трясущимися руками Джонс выскреб из карманов пару жеваных банкнот и протянул их бандитам… Но вот же напасть! Пары грязных купюр им оказалось мало. Похоже, они решили отыграться на этом белом, за все их многовековые испытания по вине таких же белых. Джонс осознал в тот момент всю вину своей расы, но его собственная жизнь все равно казалась ему дороже таких рассуждений. Эти обозленные ребята вынуждены носить драные сэкондхендовские шорты и футболки, вместо набедренных повязок; жить в домиках из пластика и покрышек, окруженных вонючим мусором, вместо лачуг из натуральных материалов в нетронутой отравляющими отходами природе; питаться просроченными продуктами из пластиковых пакетов, протухшим мясом, облепленным мухами, вместо свежесорванных фруктов и свежеубитых зверей. Чтобы не быть подстреленным, словно лань, Джонс сунул в рот сухую веточку и стал быстро жевать. Похоже, что не помогает: пистолеты не опускаются. Тогда он протянул другую палочку бандитам, жестами разъясняя, что это шаманская вещь, которая поможет им связаться с аурой духов природы и решить все их проблемы. При этом Джонс рискнул повторить те слова, которыми шаман заговаривал веточки. Лучше вего у него получилось кукареканье.

Что помогло Джонсу больше: сила его убеждения или же жеваная веточка во рту, он так и не понял, это уже было неважно. Бандиты забрали талисман и убрались за темные заросли кустов.

Ближе к вечеру шаман достал из трухлявого шкафчика чистую накрахмаленную рубашку, брюки и шляпу с полями.

–Мой авто уже здесь? – спросил он женщину, ожидающую за дверью лачуги.

–Вот-вот… Но тут к тебе ещё посетитель.

Голос её стал мягче и менее уверенным, чем был при обращении к Джонсу.

–Кто там может быть без предварительной записи?

На пороге стояла девчонка в грязной, на несколько размеров больше нужного, футбольной форме знаменитого европейского клуба, отданной беднякам африканского поселка в качестве благотворительности.

–Заходи, малышка, не бойся, – пригласила женщина, – Расскажи шаману, что ты хочешь.

–Мой папа второй день не ест. Сопливит и чихает. Помоги, шаман. Я сюда долго добиралась.

Шаман глубоко вздохнул. Как только эта девчонка нашла его!?

Раздался рык мотора джипа. На поляну вернулся проводник Джонса, без самого Джонса, но с группой бандитов. Последние вышли из машины и, послушно склонив спины, передали шаману веточку, отданную им Джонсом.

–Ну, вот, – произнес шаман и взглянул на женщину, – а ты, дочка, сомневалась, что этот тип такой же, как все остальные. Моя репутация, как всегда спасена. Может, и все свои проблемы этот тип решит, ведь, как поговаривал мой дедушка, после глубоких потрясений, котелок варит лучше. Вторую-то он сжевал?

–Как будто голодный, – ответил один из бандитов.

Проводник протянул шаману охапку драных банкнот. Шаман отсчитал от неё самые целые бумажки и отдал девочке.

–Мой сын отвезет тебя в город, купишь там лекарство в аптеке для своего отца.

–Так бы почаще, – произнесла дочка шамана, а потом повернулась к отцу, – Значит, я звоню нашему шоферу, чтобы сказать, что мы будем ждать его у шоссе? Две минуты и мы там.

Сказав это, женщина взяла смартфон из рук старика-отца и стала набирать номер.

–Значит, и на ужин успеем, – сказал шаман.

Через пятнадцать минут они добрались на блестящем роллс-ройсе до красивой большой белоснежной виллы, окруженной ухоженным парком с фонтанами.

Садясь во главе длинного стола, бедный шаман, провел взглядом по членам своей шумной семьи и вздохнул. Даже если он продаст свои машины и свой дом, он не сможет решить всех проблем бедноты, а хуже того, что без этих удобств ни он, ни его семья, как ему казалось, уже не смогут существовать. Куда было бы проще, если бы мультимиллионер стал отдавать лишние деньги нуждающимся без всяких там манипуляций… От этой мысли шаман быстро отказался, он слишком легко мог поставить себя на место Джонса. Старик глубоко вздохнул, и взгляд его остановился на предмете на стене: это была большая рамка, в которой под стеклом красовалась чистенькая футболка игрока знаменитого клуба, точно такая же какая была на бедной девочке.

Водитель из Монте-Карло

–Вот… монегаски… вот б-б… бесстыдники! Ты только подумай, живут в этом месте, как у себя дома, круглый год! Могут смотреть гран-при Монако прямо из своих окон! Смотри-смотри, вон, один на Феррари с открытым верхом едет, смотри! У-у, ещё шарфик на шею нацепил… и руку на руль положил, чтобы все видели, какие у него часы золотые! Вот же… мать его монегаска!

–Не сквернословь! – с упреком произнесла моя младшая сестра, когда я, приплюснувшись щекой к окну экскурсионного автобуса, взирал на улицы Монако, – Сколько раз тебе повторять? И почему ты всегда в своих ругательствах поносишь женщин? Ты обращаешься к мужчинам, но словами, при этом, каждый раз оскорбляешь ни в чем неповинных, незнакомых тебе женщин.

–И как, например? – спросил я с шепотом и ухмыльнулся.

–Ага. Сейчас все твои сквернословия перечислю.

–Давай. Забавно будет посмотреть, реакцию автобуса на то, как девочка, крошечка, юная барышня – как тебя ещё наши туристы называли? – вдруг, матом заговорит.

Я вспомнил, как лет десять назад, наш классный руководитель повесила на школьную доску объявлений правило: «За каждое ругательство, произнесенное в классе, ученик обязан положить в копилку десять рублей на нужды школы». Надо заметить выражались в нашем классе не чаще, чем в монастыре. С тех пор ругался я нечасто и никогда нецензурно. Зачастую литературные выражения грубой окраски возникали у меня, как слова-паразиты, и я ничего не мог с этим поделать. Все вокруг ругались: на улице, в кафе, в Интернете: это очень заразно.

Был пятый день моей первой поездки заграницу, оформленной в виде автобусного тура по Европе, и пятый день моих мимолетных, но ярких сожалений по поводу того, что я, дабы не скучать, тащу с собой свою пятнадцатилетнюю сестру. Её упреки в мой адрес в самом красивом, в самом роскошном месте из всех, что мы посещали за этот тур, заставили подумать о ней, как об обузе. Нет, обузой она не была, напротив, когда я потерял свой паспорт в парижском отеле, именно она отыскала его; именно она не дала мне остаться на пароме, плывущем из Швеции обратно в Финляндию, вовремя разбудив меня; именно она, обладательница пятерки по французскому языку, спрашивала дорогу, когда благодаря мне, мы терялись во всех городах Франции, стоявших на пути к Средиземному морю.

–Так быстро лопочешь по-ихнему. Как ты не боишься ошибиться?

–Боюсь не больше, чем когда говорю по-русски. Иностранцы не так часто смеются над ошибками, не так часто делают замечания.

–Ага. Мне делать замечания, значит, можно?

Именно она не пустила меня в ночной клуб Амстердама, решив, что я не высплюсь ночью и буду храпеть в автобусе, позоря ее перед всеми; именно она не дала мне познакомиться с роскошной немкой на ресепшн в отеле, сказав, что я все равно её не пойму с моим знанием немецкого; именно она не дала мне купить модель гоночного болида «Лотос» 1965 года на котором Джим Кларк стал чемпионом мира Формулы-1: модель с масштабом 1/18, стоимостью 20 евро. «Нам на обеды не хватит!», – сказала моя сестренка. А зачем нам тратиться на обеды? Я же сам видел, как сегодня утром во время завтрака в отеле, она запихивала сумку багет из корзинки с нашего стола, под удивленным взглядом лионской мадам.

«Не понимаю, как можно так фанатеть от водителей машинок… Зачем тебе эта игрушка? » – сказала она про «Лотос» 1965 года! Грубо. Кому как не ей было известно, что Формула 1 – моя самая большая любовь с 2010 года. Когда в феврале месяце того года, я, решив получить в подарок на день рождения абонемент на два часа картинга, интереса ради посмотрел запись гонки гран-при Монако 1992 года – первой российской трансляции, я узнал, что помимо нарицательного имени Шумахера, есть ещё много талантливых гонщиков, своего рода легенд. Например, «бразильский волшебник», «человек дождя» Айртон Сенна. Он действительно стал легендой. Я много раз пересматривал короткое видео без звука, на котором Сенна разговаривает с молодым Шумахером, по-отечески держа его за плечо. Видео называлось «Сенна дает советы Шумахеру. Результат: семь титулов». В течение пяти лет я не пропускал ни одного гран-при в прямом эфире. Даже гран-при Японии смотрел (в воскресенье, в восемь утра!). Но как ни интересны мне были прямые эфир с русскими комментариями, больше всего к этому виду спорта меня привлекала его драматическая история.

Гонки двадцатого века я сравнивал с гладиаторскими боями. Дети богатых родителей, зачастую продолжающие династию гонщиков, рисковали своей жизнью ради ни с чем не сравнимых ощущений; и лишь несколько процентов из этих ребят побеждали и садились в болид ради одной только победы. Но «Формула 1» это не только гонщики: это конструкторы, механики, владельцы команд, инженеры и болиды… это даже не все те, кого я сейчас перечислил, а истории с ними связанные. Например, автоконструктор Колин Чепмен – создатель и руководитель команды «Лотус» (сестре больше всего понравился тот факт, что свой бизнес он открыл на деньги любимой жены). Этот новаторский человек подбрасывал кепку каждый раз, когда его машина побеждала. Колин Чепмен подбрасывал свою кепку шестьдесят раз. Именно в Лотусе впервые были использованы такие новаторские разработки, как: антикрылья, граунд-эффект (это когда машина присасывается к дороге, не давая себе подпрыгивать на поворотах) и двойное шасси (чудо – запрещенное ещё до старта!). В Лотусе даже начали разработку активной подвески, но не успели… Смелые гениальные разработки стоили жизни нескольким выдающимся гонщикам Лотуса.

Зрительская жажда страха, делала гонки прошлого века привлекательней с каждым годом, но для нас, современных наблюдателей, те события сродни древнегреческим трагедиям, летописям, легендам… Я узнавал все больше драматических истории о известных гонщиках: например, о том, как канадец Жиль Вильнев обещал до конца жизни не разговаривать с партнером по команде французом Дидье Пирони, отказавшимся слушаться командной тактики и уступать ему первое место. Жиль свое слово сдержал, он погиб на следующем гран-при. Прошли годы, Дидье тоже погиб, тоже на скорости, но не на трассе, а на воде. Спустя пару месяцев его вдова родила близнецов и назвала их Жиль и Дидье. А сын самого Жиля, Жак Вильнев, в 1997 году стал тем, кем мечтал, но не успел стать его отец – чемпионом мира.

Позже, я прекратил интересоваться подобного рода вещами… Я, как и большинство, считал, что техника безопасности современных болидов, а также трасс, заставляла не сомневаться в том, что все под контролем. Гравий, покрышки, шиканы…

В 2011 году, создав себе страницу в фейсбуке, я добавил в друзья итальянца из Монако по имени Жюст Бонмарито – молодого перспективного гонщика выступающего в серии GP2. Через два года, к моей гордости, он стал гонщиком Формулы-1. По забавному стечению обстоятельств его взяли именно в российскую команду – первую и единственную (честно слово, я тут не при чём). А в следующем году, он должен был выступать на первом в истории гран-при России. Я был горд тем фактом, что дружу с человеком, которого показывают (пуская лишь в шлеме и не всегда долго) по телевизору на протяжении двух-трех часов гонки в прямом эфире. Друзей у него «в друзьях» было немного – это практически делало из меня члена частного клуба, авансом веривших в его талант. Забегая вперед, я скажу, что во время гран-при Монако состоявшееся через месяц после того, как я проехался на автобусе по трассе, Жюст заработал свои первые 5 очков – сделал нереальное на такой машине на такой трассе (здесь практически невозможны обгоны, не-воз-мож-ны!).

Когда я показал фотографию Жюста моей сестре, она решила, что он, цитирую: «Привлекательный фотомодель, может даже лучше», но судя по немногочисленным интервью, это был скромный, совсем не зазнавшийся парень. Жюст принадлежал к династии автогонщиков, как-то он выложил фотографию своего двоюродного деда, отдавшего свою жизнь за гонку. Он чем-то даже был на него похож, только лицо его родственника украшали тонкие закрученные усы, модные в пятидесятых-шестидесятых годах.

Наш автобус сделал остановку на высокой скале, с которой открывался захватывающий дух вид на мыс Кап-Ферра, на море, на крыши прибрежных домов и бурно цветущую апрельскую растительность: зеленые кроны пальм, розовые лепестки деревьев, спело-желтые кусты, длинная песочная линяя разделяемая с глубокой лазурью тонкой пенной линией. Я ещё раз вспомнил Жюста. Вспомнил вслух некрасивыми словами без малейшего желания обидеть, словами которыми мои друзья, знакомые, однокурсники, коллеги придают речи эмоциональные оттенки сильных переживаний.

Сестра две минуты до этого дарившая свой неморгающий взгляд ароматному пейзажу, с укором уставилась на меня. Я замолчал, но в мыслях в том же духе продолжил восхищаться и видом, и воздухом, и жизнью, которые мог позволить себе мой виртуальный друг и вероятнее всего воспринимал, как должное.

Следующим летом Жюст попадает в аварию. Обычное дело на мокрой трассе. Красный флаги, остановка гонки, ожидание. На подиуме никто не улыбается. Еще ожидание. Все не так просто, как обычно. Жюст в коме.

В тот июльский вечер лил сильный дождь. Сестра просила съездить с ней забрать котенка, которому срочно нужен дом. Забрать к нам домой, конечно. Навсегда. К счастью люди, у которых он был на передержке, в этот день не могли его нам передать, и после работы я спешил домой. Спускаясь в метро, над которым сгустились бурые тучи, я не ожидал, что приехав на мою станцию, помимо грозы застану новый всемирный потоп. Люди скопились в вестибюле метро и ждали. Кто-то ругался, непонятно, правда, на кого. Когда дождь утих, я довольный собой, как самым смелым первопроходцем, выскочил на улицу. Дороги смыло. Воды было по колено. Забавно… будучи на средиземном море в тот раз я так и не искупался, а в холодной питерской луже мне всё-таки пришлось! Кое-как доплыв до своего дома, попав в свою квартиру, я обнаружил, что воды в кранах, напротив, совсем нет и не предвидится в течении двух недель. Тот вечер и ночь казались мне совершенно непросветными, полными тревог и неприятных ожиданий. Но утро следующего дня выдалось на удивление солнечным. Вода с улиц испарилась. Стало чисто и свежо. Мы съездили за котёнком. Я нехотя уступил сестре возможность покормить это маленькое и удивительно смышленое существо, я залез в свой телефон, чтобы узнать погоду на завтра. Мне, вдруг, захотелось после долго перерыва сходить на картинг, сводить туда сестру, чтобы она испытала тоже, что некогда я. Я хотел покататься, а не поплавать, именно поэтому решил узнать будет ли дождь, а заодно почитать новости в социальных сетях.

В ленте новостей было сказано, что Жюста не стало рано утром.

Я выключил радио, передающее какой-то бодрый популярный хит, и медленно опустился на стул. Сестра убаюкала котенка и улыбнулась мне. Видя её радость, я не мог сказать то, что только что узнал.

Прибывая все в таком же хорошем настроении, она открыла альбом с фотографиями нашего прошлогоднего путешествия в Европу.

–Смотри, помнишь, как тебе пытались продать с десяток маленьких Эйфелевых башен? Я тебя сфотографировала в тот момент. Помнишь же? Чего ты молчишь такой грустный? А это… Это ты точно помнишь, смотри!

Она протянула мне фотографию цветущего пейзажа Лазурного берега. Скривив рот в ядовитой ухмылке, я говорил в камеру какие-то скабрезности в адрес монегаск, показывая в сторону Монако.

–Прости меня, Жюст… Прости меня.

Маленькая старость

Я держу в руках Викин дневник, пока она готовит мне макароны. Стоит заметить, впервые макароны готовлю не я, а она мне. Вадим кричит из соседней комнаты: зовет играть во что-то. Вике, видно, уже не терпится, она пробует, не готовы ли макароны. Пока нет. Как же мне надоели эти бесконечные игры, шутки, развлечения с ними… Мне бы полежать бы на диване со смартфоном, отдохнуть, посмотреть телевизор в полнейшем спокойствии!

Я долистываю Викин дневник до последней страницы. Я в шоке оттого, что мои родители тоже были когда-то детьми. За всю мою жизнь, мне и в голову не приходило, что этих двух взрослых, которых мне приходиться воспитывать, когда-то давно кто-то уже пытался. Причем, Викиных родителей я знаю очень, хорошо, я тоже продукт их воспитания. Вика – это моя мама, Вадим – мой папа, но кто ж будет так называть людей, которые психически и морально младше тебя лет на двадцать (сейчас мне восемь лет, и отрицательные числа мы пока не проходили)!

Мне восемь лет, кому-то может показаться, что это мало. Я так не считаю. А вы, видимо, забыли себя в возрасте восьми лет. Не знаю, на что способна память человека, но я помню себя с трех лет, а может и раньше. Почему же раньше? Просто потому, что о том, что человек имеет возраст, я узнала только в три года, следовательно, только с трех могла вести свои умозаключительные записи. Вот мое первое воспоминание: я лежу на кровати в обнимку с Викой и думаю: «Я – ребенок, Вика – моя мама. Вадим – мой папа. Бабушка – моя бабушка, дедушка – мой дедушка. Быть мной – самое лучшее, самое выгодное и интересное положение в обществе. Мне повезло, что я – ребенок». Сейчас мне восемь, и Вика любит вспоминать, как в моем возрасте ей безумно нравилась рисовать эту цифру— перевернутый знак бесконечности. Все это глупость и ерунда, возможно, но согласитесь, что-то в этом есть. Боюсь только, что разумность с возрастом уходит, если ее регулярно не подпитывать чтением, изучением и размышлениями в полном одиночестве. Смотрю иногда на взрослых и вдыхаю оттого, что меня ждет в будущем. Впрочем, у времени есть некоторые преимущества. С каждым годом я словно нахожу в себе новые возможности зрения. Вещи окружающие меня с самого рождения приобретают новый смысл. Впервые я заметила это, когда свежим взглядом взглянула на фото себя в младенчестве. Я сижу на коленях нежно смеющегося Вадима, под очарованным взглядом Вики. Два больших ребенка завели себе ради развлечения куколку. Как я уже говорила, я помню себя с трех лет, именно с этого периода лет я кое-как, но уже могла позаботиться о своем благополучии. Как они дорастили меня до этого возраста, для меня остается загадкой. Скорее всего, в то время я постоянно висела на бабушке с дедушкой. Иначе бы они так беззаботно не улыбались на этом фото.

Еще одна фотография стоит в рамочке на пианино. Родители смотрят с нее на вас исподлобья, сурово, если не сказать, испытующе. Меня на фото нет, меня вообще еще на тот момент нет. Раньше этим фактом я объясняла их выражения лиц, потом стала вдобавок думать, что они поставили эту фотку на видное место, чтобы помнить какое несчастное существование они волокли до моего рождения. На пианино играю в основном я. Нот я не знаю. Оно (пианино) вообще-то Вадима, и, иногда, по большой затяжной просьбе, он готов брякать пару популярных хитов. У меня от его игры гудит в ушках, но я весело танцую. Ноты он знает, учил их в детстве. Работает Вадим пиар специалистом по связям с общественностью – несмотря на скучное название его дни и вечера полны развлекательных мероприятий. Обычно приглашения на два лица и он берет с собой Вику. По утрам он отсыпается, встает к обеду, как раз, когда я возвращаюсь из школы. По идее, Вадим обязан меня встречать, но почти всегда он просыпает. Проспав впервые, он, взволнованный, кинулся в школу, решив, что я буду там его ждать. В результате по дороге мы разминулись, и я ждала его не в теплом холле, а в холодном подъезде почти целый час. После этого случая мы договорились, что если его нет, то до дома меня доводит мама моего одноклассника. Нашей Вике мы об этом не рассказывали, а то ей будет обидно, ведь, именно ей приходится отводить меня в школу каждый будний день, даже если ей не нужно рано вставать на работу. Ясное дело, Вадим просто хочет высыпаться, а я просто не хочу, чтобы он или она забирали меня из школы, т. е. при свете дня. Однажды, когда он уезжал в командировку, Вике это все-таки удалось. Вместе с парой своих коллег-одноклассников и учительницей я ожидала ее во дворе школы.

–Ну, где же твоя мама? – нетерпеливо спросила учительница, – Хочу поблагодарить ее за замечательные костюмы, которые она сделала нам к восьмому марта.

В конце тропинки появилась женщина, напоминающая по комплекции мою бабушку. Она утомленно обходила большую гору снега – разрушенной крепости построенной пятиклассниками, держа в руках пакеты, доверху заполненные продуктами.

–Это твоя мама?

–Нет, – ответила я и указала на юную элегантную брюнетку с прической каре, карабкуюущуюся по снежной крепости, – вот она.

Потом Вика долго-долго беседовала с учительницей, упрекая ее (словно она какой-нибудь министр образования) за недочеты в этой системе.

–Вы не должны так загружать детей домашними заданиями, если не можете легко и доступно объяснить им все на уроках! И не только потому, что они дети! Любой взрослый человек должен иметь право распоряжаться своим временем с фантазией и свободой!

На ответ учительницы, что все это слишком большая программа, которую нужно успеть дать в течение четверти, Вика заявила, что программу эту давно пора бы сократить за ненадобностью.

У моих «детей» ненормированный рабочий график и они дольше, чем мне хотелось бы, мельтешат у меня перед глазами, стараясь, чтобы каждая минута моего существования запомнилась мне яркими красками. И так с тех пор, как я себя помню. Благодаря их стараниям, у меня действительно, в несколько раз больше воспоминаний, чем у любого другого ребенка моего возраста. Я чувствую, что могу и старика переплюнуть по их количеству. Он не пропускают ни одного календарного праздника, но могут забыть приготовить обед, поэтому уже три года я готовлю себе сама. Оценив мои способности, теперь, они не против, чтобы я готовила на две порции больше. И я готовлю, пока Вадим или Вика делают за меня домашнее задание; когда же они пытаются заставить меня понимать в чем мне помогли, я молча возвращаюсь на кухню.

Я, как говорят их многочисленные гости, осмысленно хозяйственная хозяйка дома. Один из засидевшихся допоздна, внимательно наблюдая, как я старательно убираю со стола бокалы и тарелки, подал мне идею, что я вполне смогла бы жить самостоятельно. А что? Я даже за квартиру плачу сама… Считаю я так себе, но именно в моем рюкзачке лежат все квитанции по дороге в банк, ведь я единственная в семье, кто ничего не теряет. Четыре года назад бабушка с дедушкой с легкостью нашли меня, после того, как потеряли в торговом центре, и всё благодаря записке с моим именем и фамилией, которую я всегда ношу с собой и никогда нигде не оставляю по забывчивости. Вика и Вадим говорят, что тем самым приучают меня к самостоятельности, но я считаю, что дедушка с бабушкой правы, считая, что мне ещё не пора. Не знаю, правда, когда мне будет пора самой ухаживать за собой.... Куда приятнее, когда за мной ухаживают бабушка с дедушкой, не знаю, как от этого можно отвыкнуть.

Когда я протягиваю квитанции кассиру, она шутит, что мне суждено стать банкиром. Одна тетя приходя к нам домой всегда говорит, что у меня есть талан к актерскому мастерству, что я милая маленькая крошка – старушка со взглядом умудренной женщины, пережившей как минимум два развода. Я не хочу быть ни банкиром, ни актрисой. Я хочу лежать на диване и отдыхать. Но театр я люблю. Вадим и Вика очень часто таскают меня на представления. Вика пишет рецензии на премьеры, и если Вадим не занят в этот вечер, то мы идем всей семьей. Перед самым спектаклем они в обязательном порядке устраивают спектакль. На ней костюм – поверх идеальной укладки нацеплены большие уши слона, на нем – костюм павлина с красивым распустившимся хвостом.

По очереди, сначала один: блондин-павлин, потом вторая: элегантно-нелепая слониха, бегают по рядам и даже между кресел, крича громким шепотом: «О, где же ты, моя любовь?». Затем, перед третьем звонком в самом видном месте возникаю я, со своими собственными слоновьими ушами на голове и павлиньем хвостом сзади, и кричу, стараясь охватить, как можно больше зрителей своим смущенным выразительным взглядом: «Они все-таки нашли друг друга!». Занавес поднимался под неспешно нарастающий хохот (то и дело возвращающийся во время некомедийного спектакля), а все аплодисменты адресованы, конечно же, нам. Затем меня берет за руку билетерша и отводит в названную мной ложу: тут договоренностей нет, это ее работа. В ложе меня ждут родители, лихорадочно стаскивая с себя костюмы, чтобы не заслонять сцену соседям. По вечерам, когда мы возвращаемся домой, они могут ни с того ни с сего включить музыку из телефона, схватить друг друга за руки и танцевать вальс посреди тротуара. Когда у них возникает желание создать из пары трио, я настойчиво отступаю, засунув ручки в карманы.

Иногда у меня возникает желание заплакать, заскандальнчиать, забунтовать, ведь, тогда им придется включить строгость и стать чуть похожими на нормальных. Но потом меня побеждают мысли о том, что, вдруг, у меня ничего не получится, и мы попросту потеряем возможность иметь хоть одного нормального человека в семье. Помню, на одной из вечеринок Вадим хотел настоящего веселья, которого не хотела я. Это был мой День рождения. За столом выдвинутом на середину гостиной сидели незнакомые мне дети знакомых моих родителей (у друзей моих родителей детей, как правило, не было). Мои решили, что раз я не слишком общительная в детском саду, то компанию мне вполне смогут составить и эти. Сногсшибательные идеи Вадима по поводу развлечений я отмела еще накануне, но он не терял надежды развлечь гостей. Когда его ожидания увидеть поддержку среди гостей рухнули, Вадим решил развлекаться один. В то время, как мы уныло сидели за столом и водили вилкой по салатам в тарелках, он, разодетый в костюм короля (корона на голове, занавеска как мантия) расхаживал по коридору и начитывал известные стихи и отрывки из пьес. Мне было стыдно, когда звуки его голоса долетали до нас. Гости похихикивали, прикрывая рты ладошками. Вика вела себя так, будто ничего не происходит и что у нас дома так в порядке вещей – этим самым она выдавала мне свое недовольство. Но тут послышался звонок в дверь: пришла коллега Вадима по работе с какими-то срочными бумагами. Высокие каблуки, высокая «пальма» из крашеных светлых волос на макушке и непомерно большие серьги, за которые меня так и тянуло дернуть. Несмотря на свой вид, женщина была дама весьма строгой особой, и переглянувшись, мы с Викой решили, что, наконец-то играм Вадима пришел конец, но не тут то было. Через пару секунд он ввел сконфуженную коллегу в гостиную, представив, как вождя суперсовременного африканского племени и усадил во главе стола – на самом неудобном месте, потому что оно было у прохода и все его цепляли, когда бегали на кухню и в туалет. Перед тем, как отпустить Вадима продолжать выступление перед невидимыми зрителями коридора, Вика, взяла его за руку, тихо попросила занести на кухню опустошенные салатницы и принести приготовленный в холодильнике десерт. Следующие пять минут король «страны Несбывшихся надежд» (как он себя потом назовет) обслуживал флегматичных гостей. Вождь быстро нашла общий язык с родителями приглашенных детей. Переживав и похвалив все блюда со стола, они принялись обсуждать искусство. Немного поспорив, все сошлись в едином мнении: в современности отсутствуют талантливые люди.

–Вот вы все любите творчество там всякое… песенки, стишки, фильмы и книжки и прочее искусство. А знаете ли вы, что не народ и не сам факт подлинного таланта фильтрует, чем кормить ваше восхищение, а чем нет? – произнесла, вдруг, все это время молчавшая Вика, – Коммерция и деньги. Боже, сколько мимо моих глаз и ручки походит божьих искр, о которых никто не желает печатать, потому что о них никто не говорит! А как о них говорить, когда о них никто не знает? Будь Шекспир или Пушкин не выгоден к продажи, его бы не печатали. Будь Чаплин и Феллини менее везучими на доход от своих продуктов, их знали бы лишь их знакомые. Не найдись для Битлз или Элвиса Пресли продюсеров знающих толк в пиаре, они бы пели в подворотнях. Деньги и только они имеют решающее право.

Все подумали, что Вика напилась забродившего сока, и на всякий случай отодвинули от меня нетронутый мной стакан. Но я заметила, что ни вождя, ни родители моих «гостей» выпивших уже ни один раз, никаких таких речей толкать не распирало. Благодаря ораторству хозяйки дома, праздник закончился быстрее, чем я ожидала.

Несмотря, на все сверхненужныерадости, которые сыплются на меня со всех сторон в неоправданном количестве, иногда родителям приходиться отказывать себе в личных удовольствиях: новой одежде, вкусной еде или срочном ремонте квартире. Нет. Вадим не может кинуть свою работу. Он слишком долго добивался своей мечты, чтобы сделать что-то главнее её воплощения. Даже когда я уже была у него, он всё еще находился в поисках своей идеальной профессии, и попутно сидел дома со мной, в то время, когда я была довольно-таки скучной: пила, ела, спала и плакала… Странно, почему-то я всегда считала, что с младенчества меня нянчили бабушка и дедушка… а оказалось, что… Ладно. Вика к тому времени успевала любить и свою работу, и его, и меня. А как только Вадим свою работу все-таки нашел, вот тогда меня стали воспитывать родители Вики, мои бабушка и дедушка. Мне было четыре года, они открыли мне глаза, что такое настоящее воспитание: ограниченное, запрещающее, поощряющее и понятное. Когда я пошла в школу, всё изменилось вновь.

Так, вот когда этот глупый праздник закончился, я отправилась на балкон, чтобы поглазеть на мои владения. Однажды, Вадим сказал мне, что все за окном принадлежит мне, что все это королевство – моё, пока я смотрю на него из нашей небольшой квартиры на восьмом этаже. Мне нравится ощущать высоту и простор: до дома напротив целый квартал, а из-за него выглядывает новопостроенная высотка. Вика ругает архитекторов современности: «И этот дом, тоже ничего особенного, – говорит она: «Но наше окно расположено к нему таким образом, что мы видим его в профиль и этот архитектурный профиль случайное совершенство незапланированности служит для нас королевским дворцом, в который мы когда-нибудь переселимся. Я решила, что все-таки не стоит себе отказывать в лимонаде, и пошла на кухню, откуда доносилось шипение воды из-под крана (Вадим мыл посуду) и шум голосов (они обсуждали меня). Я остановилась в коридоре, прикрывшись открытой дверью в ванную комнату, и слушала.

–Вика, ты не понимаешь, я предложил ей поиграть под столом, словно это пещера на другом конце земного шара, а она посмотрела на меня, как на ненормального. Я, наверное, уже никогда не смогу воспринимать её иначе: такой взгляд мог быть у моего строгого дяди во время моей безобидной шутки. Но ему-то было семьдесят и совершенно на все плевать! Что я делаю не так?.. Пропади всё пропадом… но по отношению к ней?

–Однажды, – задумчиво произнесла Вика, – Однажды мои родители потеряли её в супермаркете, когда я, прибежав туда после их звонка, нашла её: она на радостях назвала меня мамой и я, после недолгих размышлений осознала эту связь. Как клей между отношениями трех полноценных личностей. Этот клей был сильнее нас всех по отдельности в этот момент. И я теперь знаю; его сила никогда не ослабнет; развалится от сухости только вместе с нами. Она наша и больше ничья.

Вчерашние полдня и всю ночь я сидела с бабушкой. «Дети» вернулись домой утром. Одежда обоих крепко пахла вечеринкой. Я повесила все на балкон: пусть проветриться, пока они отсыпаются. Но они не хотят ложиться. Вика ушла готовить кофе, Вадим пришел ко мне посмотреть, что я смотрю по телевизору.

–Хорош этот Де Ниро, – произнесла я лежа на диване, положив ногу на ногу.

–Что ты смотришь? Это взрослый фильм.

Я проигнорировала его замечание, слишком увлеклась артистом.

–Хочу такой же костюм и прическу, – произнесла я с полным безразличием, – правда, тогда мне придется иметь такие же скулы.

–Давай я тебе мультик включу, который я смотрел в твоем возрасте… Боже, как он мне нравился! Ты увидишь, что тридцать лет назад мультики рисовали не хуже, чем сейчас! Какой цвет моря потрясающий…

Он долго рылся в ящиках с дисками, в конце концов, не нашел что искал и переключил телеканал на какой-то совершенно глупый – совсем детский. Когда он ушел, я взяла пульт и вернула фильм с Де Ниро. Хорош!

Чуть позже вернулась бабушка с фотоальбомом, который Вика разыскала по ее просьбе.

–Хочешь такую же красивую свадьбу, когда вырастишь? – спросила она меня, показывая фотографию вечеринке на которой Вика была в ярко желтом платье, а Вадим в смокинге (белом в голубую полоску).

–Нет. Но я хочу развода. Уже вижу, как я красивая и деловая выхожу из-за стеклянных крутящихся дверей высотного здания, спешу в суд, чтобы почувствовать себя свободной и счастливой, а вечером посмотреть мультсериал по телевизору.

Бабушка взмахнула руками, и мне стало стыдно за свои самовольные мысли. Я, видимо, не должна была такого хотеть.

–Ты покормила кота? – крикнула Вика из кухни.

–Да-да!

–А чего он такой нервный?

Я глубоко вздохнула и, извинившись, отправилась на кухню.

–Ну, надо же, какой ребенок! Воображение Вики и врожденная прилежность Вадима в одном существе, – услышала я за спиной.

Уже к вечеру Вадим счел, что я достаточно повзрослела, и они с Викой разрешили мне впервые остаться дома одной, решив, что часа два я как-нибудь квартиру не переверну. Ни бабушка, ни дедушка придти не смогли, ведь, я им обещала, что на этот день рождения мы пойдем все вместе и дома, кроме как за котом следить будет не за кем. Потом я передумала, а сейчас передумала еще раз.

–ВЫ НИКУДА не пойдете, – произнесла я, когда Вика и Вадим, разодетые в пух и блестяшки, собрались обуваться, отпустив наконец-то переживания, что кидают меня в одиночестве.

Оба послушно опустились на стулья, внимая мне как божеству. По мне даже мурашки пошли от ощущения такой власти. Но спустя полчаса меня начало угнетать их скучающее присутствие. Куда бы я не ложилась, чтобы полистать новые фотографии певицы Сии, аура Вики и Вадима висела над моей усталостью, безмолвно требуя от меня подняться и сделать что-нибудь важное по дому. Они сидели с книгами в руках и пытались читать, но я знала, что их тянет за дверь.

Я швырнула телефон в подушку и села, свесив ноги с дивана.

–У Максика родители приходят после семи и проверяют его домашку, награждая подзатыльниками за каждую оплошность, невыпрямленную спину, испачканную одежду, неубранные игрушки и незаправленную постель. У Ани папа приходит после девяти и даже не достает ее вопросами типа: как дела? Мама у нее почти всегда дома, готовит три раза в день совершенно несъедобную невкусную пищу и еще чай подносит: ее не видно не слышно, она никогда не предлагает ей даже в настольную игру поиграть. Леня постоянно ноет, что его дома не замечают, что на просьбу пойти погулять в выходные его мама и папа просят смилостивиться и дать им отоспаться после трудной недели. Никто из них не заявляется в школу, чтобы спорить с учителями о несовершенной системе образования, никто не кривляется в общественном месте. Все они воплощение стойкости и порядка в этом мире. У всех родители, как родители, а у меня что? Зачем вы мне такие нужны? Если вы сейчас же не скажите мне, что я инопланетянка и упала в вашу семью по глупой ошибке, я не стану сбегать из дома на следующей недели!

День кончается тем, что громко рыдаю. Я сижу на руках у папы; мама ласково гладит меня по щеке. Я только что узнала, что меня удочерили.

Вне цивилизации

В детстве меня часто видели в компании с книгой «Затерянный мир» Конан Дойля, поэтому никого не удивило, что из меня вырос искатель путешествий. Я веду блог вот уже десять лет, с тех самых пор, как окончил университет (привет, кафедра Археологии!), мотаюсь по миру и не нахожу ничего нового. Утром сел в самолет, к вечеру ты уже в другой цивилизации. Доход мне приносит бизнес, в который меня ввели мои родители; бизнес, никак не связанный с моей профессией и не вызывающий во мне ни вне какого интереса. А я всегда мечтал самореализоваться за счет своего собственного дела: сделанного, так сказать, мною лично от начала до конца, например, найти нетронутое цивилизацией племя людей… в том смысле, что совсем нетронутое теми проблемами, с которыми живем мы.

Думаете, я брежу наивной мечтой? Я уже сам начал так думать, а потом… всё произошло так быстро, что я не успел даже испугаться: мой гид по джунглям исчез, а я зацепился о корягу и скатился с холма в неглубокую речку, в которой меня подхватило потоком. Только спустя полчаса я оказался на суше, весь изнеможенный и в синяках. Конечно, я заснул, а когда проснулся… глазам не поверил: я лежал на удобной кровати в хижине из сухих туго связанных между собой веток: вся мебель там была из натурального материала, будто бы люди, построившие её, не знали, что такое пластик или металл и что из них все теперь делают. Но следует признать, сделано всё было качественно. Я застонал, чтобы привлечь к себе внимание моих спасителей. Не прошло и десяти секунд, как в комнату вошла высокая крепкая молодая женщина, с длинными распущенными волосами. От неё пахло цветочными духами. Подойдя ко мне поближе, она произнесла что-то непонятное. Я решил представиться:

–Ме-ня зо-вут Ле-о-ни… Лё-ня. Лё-ня. А те-бя?

Тут, вдруг, женщина заговорила басом. Я не понял, чего она хочет, но, сообразил, что это мужчина.

–Меня зовут Ко, – сказала она по-английски, – Я чуть-чуть говорю. Но чуть-чуть. Отдыхайте. Вас обработали. Вы отдыхайте.

А дальше началось что-то невероятное. Как я узнал от переводчицы, я попал в закрытое современное племя: у них вроде как даже канализация есть, а устройство совсем другое. Во-первых, не поймешь, кто есть кто, в смысле кто тут важный, а кто так… сошка мелкая; все вроде, как занимаются натуральным производством, ремесленничеством, фермерством, но в тоже время у них есть компьютер: он стоит в отдельном помещении и на удивление им мало кто пользуется, хотя это бесплатно для всех. Во-вторых, сами они не подозревали о том, что в других обществах всё может быть иначе, чем у них: меня разглядывали с интересом, удивлением и, возможно, даже с несогласием. Я чувствовал, что они боялись меня. Ну, я бы на их месте, наверное, тоже меня боялся, ведь, все они были не намного выше и тяжелее, чем женщины в нашем обществе. Как только я вспомнил про женщин, я решил спросить у них (и спросил):

–А где у вас бабы, ребята?

Переводчик попросил объяснить мне значение слова «бабы». Я заменил слово «бабы» на слово «женщины», но понятнее им от этого не стало.

«Ну, это вроде как тоже люди… Но у них… косметики на лице больше. Что такое косметика? Ну, это краска, которую на лицо наносят… Ну, платья они одевают и юбки… Да, примерно, как передник у вашего повара, но без штанов под ним… Нет, им не холодно. Если, они не хотят они одевают штаны… Нет, мужчины, юбок не носят. Мы не унижаем мужчин, униженный мужчина – это мужчина в юбке. Нет, женщина в юбке – это нормально. Нет, мы не принижаем женщин, они сами этого хотят… Нет, у них нет выбора. Тьфу! Есть у них выбор, а мужчины эти глупые тряпки не носят. Вот. И точка. Так, как же мы их различаем-то? Волосы у них длиннее… Нет, у вас у всех тоже прически разные… Тогда, тогда… Они куда более эмоциональные… Ну, эмоции, ребята… это… Ну, что вы совсем ничего не понимаете-то! Да, не кричу я! Не пугайтесь вы так… это я просто в эмоциях от вашего непонимания. Ладно… Хм… А! Они мамы детей! Ну… дети у них бывают… Нет, не воспитывают, а производят… Ага! Поняли, наконец-то!»

Несколько человек из племени подняли руки. Я так понял, что руки тянули вверх те, кто поняли, но оказалось, что это были те, кто причислял себя к женщинам. Ну, ничего себе! Получается, что я попал в бесполое общество! То есть, пол то у них у всех есть, но они не совершенно не придают ему значения. И мужчины и женщины носят брюки, потому что считают их удобными, имеют разную длину волос и не занимаются накачкой мышц… или женщины их качаются, потому что, в общем, и в целом фигурами они схожи… возможно, различий не видно из-за свободного покроя одежды. В тоже время их лица, я бы мог назвать красивыми, покрасней мере тех, кто подняли руки. Хм… ну я в курсе того, что нормально для одних, ненормально для других, но мне не привычно находится в меньшинстве.

–Не, ребят. Как так можно жить! Вы столько теряете, стирая половые различия… Ну, например… Хм… Ну, вот вы, например, не привлекательны с моей точки зрения… Как вы удовольствие-то получаете? Не расстраивайтесь так! У вас есть какие-нибудь красящие ягоды? Во! Малина, вишня и черника подойдут, тащи их ко мне поближе, давай!

Я схватил за тонкую руку одну из их дам, повязал ей на голову платок и как смог накрасил ей губы соком от красных ягод, а из синего сделал тени для глаз. Ну, красавица! Почти… ещё бы юбку… Я попросил принести мне какую-нибудь занавеску или простынь, затем, чтобы не смущать барышню, намотал ткань прямо поверх её одежды. Получилось что-то типа хитона, как на какой-нибудь древней гречанке на древнегреческих вазах… Соглашусь, греки-мужчины тоже носили такие, но… все же отсутствие брюк подразумевает скорее женский род. В общем, новая модель для подражания в этом нецивилизованном обществе была готова. Одна из женщин сильнее остальных заинтересовалась моим примером высокой женской моды. Бабы, и в джунглях бабы. Эта особа, кстати, чаще всех задавала вопросы и внимательнее других слушала мои ответы. Как оказалось – это была глава их деревни.

–А, так у вас ещё и матриархат!? – спросил я переводчика.

–У нас равноправие.

–Ну, какое же равноправие, когда женщина у власти.

–У нас выбирают любого.

Я махнул рукой и ещё раз полюбовался моей моделью. Вот преобразилась и другое дело, сразу на бабу стала похожа! Совсем другое дело! Им всем, кстати, так понравилось слово «баба», что они начали называть им друг друга без разбору, причем, без необходимого эмоционального оттенка, так, как если бы произносили слово «отец» или «человек». Не мог я этого допустить и предложил делиться на «баб» и «мужчин», но слова «мужчина» они не могли выговорить точно так же, как слово «женщина». Любые мои попытки внедрить русские слова (кроме уже успевшего мне поднадоесть слова «баба») в словарь их племени, не обвенчались успехом. Похоже, язык у них совсем не ворочается: «ш», «ф» и «ж» их веселило, словно я клоун на разогреве перед выступлением тигров, хотя все это время я старался быть брутально-серьезным.

В последний день моего пребывания в этом странном обществе (меня должны были отвести на то место, где я их нашел, где они меня спасли, чтобы там меня нашли мои проводники, с которыми они связались через компьютер) я радостно заметил, что многие из девушек теперь носят юбки…и занавесок на окнах поубавилось. Несколько дам даже подошли ко мне со словами благодарности, дескать, в жаркое время дня удобно продувает… Я был горд и рад, пока одна из них не заговорила откровенным басом. Да, это ж был мужик! Я попросил его быстро пойти домой и поменять юбку на брюки, а он заявил мне через переводчика, что я несправедливо хочу нарушить его право не перегреваться в жару, видите ли! Я попробовал ему жестами доказать, что на той даме, которую я раскрасил и разодел первой, все это смотрелось женственно и натурально, потому что она по природе это заслужила тем, что подняла руку.

–Она не поднимать руку. Она не тот, она другой, – ответил мне переводчик.

Что значит это «не поднимать»? Что значит… И тут я понял, что в тот первый раз я раскрасил мужчину… и что добрая половина племени, разгуливавшая в юбках и с макияжем, тоже были мужчинами. Я схватил свою сумку и попросил поскорее увести меня от этих отсталых невежд!

Оригинал

Одна молодая персона по имени Хуана на вопрос: Сколько будет дважды два?», – оригинальности ради ответила: «Пять!». Хуана думала, что невеселые лица вопрошающих расплывутся в улыбках, но этого не произошло. В наказание за ошибку, её посадили за решетку. Посадили к толпе других заключенных, которые толкая друг друга, выкрикивали «пять!» вполне серьезно.

– Вытащите меня отсюда! Я не такая, как все остальные! Я просто пошутила! Правильный ответ: четыре! Слышите? Четыре!

Потом Хуана осипла, устала и, пробившись сквозь толпу к стенке большой камеры, увидела, что там тихо сидят люди, и развлечения ради считают логарифмы.

– Кто вы? – спросила она удивленно.

– Такие же заключенные, как и вы.

– Вы тоже дали неверный ответ на вопрос?

– Нет. Мы не ошиблись.

– И вас всё равно посадили?

– Так получилось, – ответили они, – что тюремщики не умеют считать.

В оформлении обложки использованы фотографии авторов: Andrea Piacquadio "Nice, France", Anton Darius "T H E L O S T C A T", Christelle Hayek "Byblos souks, Byblos, Lebanon" с unsplash.com.

Оглавление

Оскар в саду

Опыт без потерь

Улыбнись, папа

Глупый гений

Сногсшибательная и везунчик

Бедный шаман

Водитель из Монте-Карло

Маленькая старость

Вне цивилизации

Оригинал