Я люблю её [Саша Анжело] (fb2) читать онлайн

1

Меня зовут Франко. В начале октября 1997 года мне исполнился двадцать один год, и я переехал в Турин. Облагоразумившись, я стал студентом. Отец перестал спонсировать мои гонки, и это не смотря на то, что я за этот сезон занимал места на подиуме целых восемь раз: мне сулили светлое будущее в автоспорте… при наличии надежных спонсоров. Их не оказалось. Да тут ещё неприятный случай с папиной машиной, которую я взял на время… В общем, родители решили: ближайшие три года я должен посвятить высшему образованию. Причем, пройти, как говориться, школу жизни: жить одному, рассчитывать бюджет, в одиночку следить за бытом. Мне выделили сумму на приличную однокомнатную квартиру в центре города, но я предпочел распорядиться суммой иначе. Я снял комнату на окраине, тем самым, сэкономив, я обезопасил себя на первое время небольшим капиталом. Комната эта находилась в новом доме, так что мои соседи-хозяева только полгода как въехали и знают, каково это на новом месте.

"Кто же хозяева квартиры?" – спросите вы. Она эффектная и красивая. В ней, кажется, отсутствуют изъяны. С первой минуты, как я её увидел, она стала для меня самой необыкновенной и несравненной ни с кем на свете. Она отличалась ото всех окружающих меня с детства женщин. И не удивительно, она же ведь иностранка. Она приехала из России и была родом откуда-то из Татарстана… Её звали Аделина. Я почти не чувствовал акцента, она жила в Италии уже больше пяти лет. Она красавица, но дело далеко не во внешности… Что я говорю? Конечно же, дело и во внешности тоже! Красиво описывать я не умею, но скажу про волосы… Они у неё черные. Ничего особенного, они ниспадают ласковой волной, отливающей бронзой на плечи. Сколько вечеров я любовался этим отливом, наблюдая за тем, как она идет по дорожке к дому, возвращаясь с работы. Я не знал ни кем она работает, ни кто по профессии её муж; не спрашивал и, по началу, даже не интересовался. Аделина могла быть певицей (у них в комнате стояло пианино) или актрисой (у неё очень пластичная мимика, спортивная фигура). Я завидовал ему: её муж мог обнимать её не отпуская, правда, этого ни разу не происходило при мне.

Квартира была уютная: сразу видно, здесь приложила руку женщина со вкусом. Общую картину портили лишь плакаты с боксерами, развешенные на стенах. На полках стояли автографы знаменитых спортсменов в рамочках, несколько кубков… Боксер? Он? Не слишком высокий, ненакаченный. Я бы даже сказал, что он мягкотелый. Не уверен, что муж Аделины когда-либо посещал спортзал. Я намного выше и крупнее его. Я даже своих родителей выше на две головы. А он вообще не спортсмен. С виду обычный офисный работник. Ещё и очки носит. Я не знал более молчаливого и серьезного человека. Не грубого, но чересчур неулыбчивого. Я бы не стал пересказывать ему и самую смешную шутку; даже если бы шутка ему понравилась, он не дал бы этого понять, что обидело бы меня. А если бы шутка ему, вдруг, не понравилась или он её не понял… вообщем, не стал я проверять боксер он или нет. Возможно, этот мужчина только и умел что хмуриться. Ещё он не вылезал из костюма с галстуком. При этом был всегда так хорошо выбрит, что я задавался вопросом: растет ли борода на этой гладкой, как у подростка коже? На безымянном пальце он носил обручальное кольцо. Оно ему, наверное, не очень нравилось: такой тип должен был презирать всякого рода украшения. Пообщавшись с ним два месяца (точнее не перемолвившись ни словом), я понял, что из-за таких вот личностей и происходят конфликты. Одни вступают в открытый спор с желанием переубедить таких непереубеждаемых, как он. Другие действуют против их воли, втихую, и создают ещё большие проблемы.

Супругов не посещали гости, из этого я сделал вывод, что у него нет друзей. Только один раз, вернувшись из магазина в выходной, я застал Аделину с подругой. Они сидели на диване и шептались. На Аделине была надета кожаная куртка, как обычно, а подруга была облачена в элегантное красное платье. Насколько я понял, её подруга была женщина хоть и немолодая (впрочем, я не разглядывал), но страшно стеснительная. Заметив, что я вошел, бедняжка не знала, куда деть руки и предприняла неловкую попытку подняться с дивана. Поэтому, чтобы не мешать им, я, быстро положив продукты в холодильник, занял свою комнату. Женщина приходила ещё несколько раз, но об этом я узнавал только со слов Аделины, когда она убирала с гостевого дивана забытые подругой вещи: то косметику; то какое-нибудь белье, покупками которого они хвастались перед друг другом; то украшения… всякую ерунду.

– Сплетни, да и только. Вон лучше бы луну исследовали. Что там на другой стороне луны? Кажется, у Pink Floyd есть такая песня, – произнесла Аделина, махнув рукой на газету, а потом в сторону окна.

За окном действительно светила яркая луна. Она говорила громко потому, что сушила голову феном. На ней был легкий халатик. А её муж сидел в кресле и будто бы читал ту самую газету. Как в это время там оказался я? Я был вхож в общие покои без разрешения. Он этим был, конечно, не доволен, всё поглядывал на меня искоса, будто кроме глаз ничем больше не может двигать.

– А, Франко, ты, наверное, телевизор хочешь включить, сейчас как раз новый мульт начинается, а я феном розетку заняла, – засмеялась, вдруг, Аделина, кивнув в мою сторону.

Кажется, её предположение его успокоило. Чего обо мне точно не скажешь.

2

– А где Аделина? – и это было первое, что спросил меня её муж, спустя почти два месяца после нашего знакомства.

В тот день он пришел домой с работы сильно взволнованный и обеспокоился ещё больше, после того, как не нашел супруги ни в одной из комнат. Я ответил ему, что Аделина ушла по каким-то делам. Тут в дверь позвонили. Он дернулся. Я думал, он тут же пойдет открывать (вдруг, это Аделина), но он кинулся к дивану, на котором валялись шмотки её забывчивой подруги. Взяв в руки первое, что ему попалось (что-то очень кружавчитое) он бросил на меня смущенный взгляд, а потом брезгливо кинул вещь в общую кучу и помчался открывать дверь. Я и не догадывался, что он может так быстро двигаться.

Это пришли к нему. Две женщины средних лет. Он представил меня, как соседа. Из их разговора я понял, что он работает в школе учителем музыки и пения. Никогда бы не подумал! Не хотел бы я себе такого учителя, от него и четверку страшно получить. Слушать я не стал, ушел к себе. Но услышал, как женщины, начали, вдруг, громко ругаться. Удалились они через десять минут, громко хлопнув дверью.

На следующее утро я узнал, что те дамы обвиняли мужа Аделины в том, что он женат на нечистой женщине, а поэтому не может обучать их детей искусству. Аделина, по их мнению, танцует непорядочные танцы в ночном клубе. Они якобы даже нашли этому подтверждение: кто-то не раз видел, как она выходит из подобных заведений. Сначала я возмутился: мы, что в глухой средневековой деревне живем? А потом подумал, что Аделина вполне могла бы оказаться талантливой танцовщицей. Вернувшись домой, Аделина не отходила от мужа на на минуту: жалела его. Или он её, я этого не понял. Теперь из-за скандала в семье учителя, его, возможно, не допустят до занятий с детьми, несмотря на отличные отзывы, работу без пререканий, большие успехи и любовь самих детей.

3

Настали рождественские каникулы, домой я не спешил. Нужно было показать родителям, что я тут так привык к самостоятельности, что без неё уже никак не могу.

Тем временем, муж Аделины уехал по делам в Сан-Ремо. Он не хотел уезжать, и, если я правильно понял, даже уже отказался. Но тут она его убедила:

– Ты должен ехать. Тебе нужно развеется. К тому же, я знаю, что тебе этого очень хочется.

– Ладно, я подумаю. Я очень хорошо подумаю, – ответил её муж.

Короче, мы с ней остались одни. Я купил себе одеколон с феромонами, а она… вела себя со мной так же, как раньше. Но однажды вечером, когда увидела мой чемодан и поняла, что я и впрямь собираюсь уезжать заговорила со мной по-особому, на особую тему. Не знаю, может, праздничное вино ей так ударило в голову, и это самое вино я должен благодарить за такую откровенность со мной. Я не постеснялся воспользоваться её разговорчивым настроением и узнал, кем она работает.

– Я борец. Выигрывала бои десятки раз подряд в женской категории.

Она! Боец? Боксер!.. Ну, да… сейчас я вижу, что у нее крепкие руки, и ноги… Но все-таки! Все-таки если бы она сказала, что танцует в ночном кабаре, я бы принял это куда радушнее. Эта новость стала первым откровением за вечер, и как позже оказалось не самым сильным.

– Нет, сейчас… Сейчас я тренер. А вот, видел бы ты меня десять лет назад…

– Ты тогда училась в школе, наверное?

– Это ты тогда учился в школе, а я выиграла титул, мне было двадцать пять лет.

Она старше, чем я предполагал! Ни за что в жизни не дал бы ей больше тридцати, двадцати пяти… А, какая разница! Что это меняет?

– Ты напомнил мне о годах, и я вспомнила, что сегодня годовщина…

– Свадьбы?

–Нет, – она ели сдерживала улыбку, – Это было ещё до встречи с тем, человеком, которого ты знаешь, как моего мужа.

– А он что, не ваш муж?

Я подумал, что сейчас мне расскажут, что они шпионы под прикрытием и, на самом деле, она совершенно свободна, но…

– Нет-нет. Самый что настоящий. Это случилось ровно шесть лет назад. Мы приехали сюда группой на чемпионат. Мои подружки повели меня в одно место, как они сказали, посмеяться. У меня на родине такого не бывает.

– Чего такого?

Мне было уже интересно.

– Таких заведений.

– Каких заведений?

– Место, где поют мужчины, переодетые в женские платьях.

Ответила она так, словно я мог бы, потом произнести: «Подумаешь! Нам действительно привычно ходить в такие места по выходным».

– Когда я впервые его увидела, он исполнял песню на сцене, а я сидела за столиком в четвертом ряду и чувствовала себя так, словно я опьянела. Я почти не пью, но совершенно ясно, я испытывала волшебный дурман. Я улыбалась и не могла успокоиться. Но он не смешил, он дарил радость… А когда его взгляд случайно попал на меня, совершенно случайно и на несколько секунд, я поползла под стол. Такая безудержная энергия и целиком направлена на меня!

– Чем же всё кончилось? – не терпелось мне узнать. Признаться, я ели сдерживался, чтобы не рассмеяться: чем ещё кроме, как концом эта смешная история могла закончиться?

– А кончилось всё тем, что я стала приходить туда каждую пятницу. Это было главным событием моей недели, самым счастливым. Место, где я была сама собой, а для всех остальных – зрителем наблюдающем за происходящим со стороны. К тому времени, уже было решено, что я эмигрирую в Италию. Мне предложили здесь контракт, я нашла жилье… Однажды, тот самый артист заставил меня почувствовать сопричастной к происходящему: он стал смотреть мне в глаза с каждым разом всё дольше. Представляешь, в мои глаза! На меня! И это несмотря на грандиозные успехи у всей остальной публики. Зрители аплодировали, кричали, подпевали, а я почти не двигалась и молча наслаждалась. Я садилась всегда в одно и тоже место, публика менялась, и никто не мог распознать, куда именно смотрит исполнитель. Если кто и оглядывался, все смотрели на какого-нибудь мужика, но не на меня.

Я был уверен, что на неё смотрели. Если там среди зрителей были, конечно, настоящие, мужчины.

– А потом я перестала ходить туда.

И правильно сделала!

– Пропустила где-то два три пятницы, – продолжила она, – Это была целая вечность. В те дни я чувствовала себя, мягко говоря, паршиво. То, что должно было пройди за пару дней, не отпускало меня ни на минуту. Я твердила себе глупость, заученный с детства стереотип: помни, счастье женщины заключается в том, что её защищают и заботятся о ней, а не в том, что от неё бегают. Я была уверена, что если я приду туда ещё раз, он решит, что я его добиваюсь, бегаю за ним. Тогда я решила задушить все эти чувства. Пускай, сказала я себе, у меня останутся приятные, ничем не испорченные воспоминания: внимательный, уверенный… и нежный взгляд в мою сторону…

Зачеем? С женщиной должен быть рядом мужественный мужик, сильный, мощный, грубый… вон как на постерах на стене! А не это… Ну, на худой конец, и муж её сойдет… Я подумал, что на этом все закончилось. Хотя неприятный осадок после этого разговора у меня остался, я был рад, что он сошел на нет… И тут она снова газанула!

– В один из четвергов я заскочила в кабаре, просто узнать всё ли на месте, не более. На охране, при входе у меня спросили мое имя. Я представилась как Елена. Соврала, мало ли, что. Меня впустили, я видела, как репетируют другие артисты, посмотрела самое начало концерта, а потом ушла. Меня это не интересовало, ведь, его не было и не должно было быть в тот день. Но сцена, на которой я привыкла видеть его, не выходила из моей головы. И тогда я подумала… Я хорошенько подумала и решила, что готова провести с ним ещё один день. Живем один раз! И пускай он просто улыбнется и посмотрит на меня. Пускай только день, но он останется в моей памяти, не как случайность. Счастье будет даже в том, что он будет существовать где-то в это же время, в этом же городе, а я буду просто счастлива только одному этому. Уже в следующую пятницу я вернулась… Но каково было мое удивление: именно в тот день он не выступал. Поборов свое волнение я спросила бармена: почему? И ответ его растопил мое сердце: теперь он выступает по четвергам. Понимаешь, я подумала, что это из-за меня… Что ему передали, что видели меня в четверг, ну и вот… он все перенес.

Какая же ты наивная, милая моя Аделина. Ну, зачем этому чудику такое делать?

– Как бы то ни было, я дождалась следующей среды…

– Почему среды?

Я в конец запутался, но спросил не столько из любопытства, а просто чтобы проявить хоть какой-то интерес.

– Решила, что он мог репетировать накануне. И не ошиблась. Представляешь? Они были закрыты, то есть войти было можно, но на сцене к представлению шла подготовка. В тот день я впервые увидела его без сценического костюма. Каждое выступление он менял образы, я всегда его узнавала, а тут… я даже смутилась. Передо мной стоял молодой мужчина, не такой высокий, как я представляла, и кажется, застенчивый. Я не поняла, где он настоящий. Такая бешеная страсть на сцене, и почти невинная скованность в движениях вне неё. Забегая вперед, скажу, он был всегда разный и всегда – в этой разности и была его подлинность. Для такой ветреной в выборе интересов девушки, как я, он подходил идеально, я бы с ним никогда не скучала… Охранник сказал ему обо мне, и он сразу пошел ко мне навстречу. «Привет, Елена!», – произнес он, и тут я пожалела, что неделю назад представилась не своим именем: так сладко оно прозвучало бы. Мы вышли на улицу и разговорились о музыке. Он сделал мне комплимент, затем ещё один и ещё… Это ещё ничего не значило… Но я не смогла отказаться от его предложения встретиться на площади в выходной, сходить выпить чашечку бичерина. И вот, в пятницу, когда я приблизилась к нему на достаточно близкое расстояние, и поняла, что настал момент поприветствовать друг друга, мне, вдруг, стало не по себе. Он, скорее всего, чмокнул бы меня в щечки, как он делает это всем знакомым, но я не позволила поставить себя в один ряд с другими. Я обняла его. Он, как мне показалось, смутился от неожиданности. Я понадеялась, что от неожиданности, а не от отвращения. И тут он тихо прошептал: можно? Я кивнула, и он нежно поцеловал меня в губы, развеяв все мои сомнения.

Как? Как могла такая женщина дотронуться до…

– И вам… вам понравился он… его занятие? Вы совершенно никак не были против?

– Нет. Я в нём не ошиблась. О, это такая редкость! Ещё не узнав его поближе, я поняла, что мы с ним очень похожи в наших мироощущениях. Он говорил и делал, реагировал и мыслил так, как я бы могла на его месте. Порой мне казалось, что он изучил меня досконально и теперь повторяет за мной… Тогда ты и любишь, когда видишь в человеке не только объект влюбленности, но и личность, которую приемлешь в любом обличии.

Ну, не знаю, готов ли я отказаться оттого, что я вижу…

– Ещё, раньше я и не догадывалась, что настоящей любви нужно время. Как нужно время для того, чтобы узнать человека. Эх… Да. Меня немножко… Меня раздражало его некоторые замашки, например, когда он целовал в щечки женщин-коллег, так словно они его подружки. Там, откуда я приехала, целуют только родственников и любимых. Мне раздражало, когда он смотрелся в зеркало, поправлял прическу. А еще, когда у меня возникало ощущение, что он считает, что я должна больше следить за собой – все это потому, что он ухаживает за своим внешним видом больше, чем любая другая… я хотела сказать любая девушка. Но прошло время, и я поняла, что я ему нравлюсь такая, какая есть. И знаешь, что я тебе скажу… Он куда более привлекателен для меня, в женских платьях. Первое что я заметила: его крепкие плечи под тонкими полупрозрачными рукавами блузки. Второе тембр голоса. У него потрясающий талант… Но талант – это не главное. Главное, искренность во всем, что он делает. А этого сложно добиться, так как мы постоянно оглядываемся в надежде получить одобрение.

Я, вдруг, вспомнил про её мужа. Должен ли был я спросить: а как же он? Но, подумав хорошенько, я решил, что, возможно, её суровый муж достоин такой жизни; что Аделине, в конце концов, просто хотелось чего-то пресного… нормального… противоположного этому чудику в платье, вот она за своего супруга и выскочила.

– А однажды, – продолжила Аделина, – У нас был… карнавал и я тоже позволила себе нарядиться. Я оделась, как джентльмен XIX века. Знаешь, такой с закрученными усами? А я была очень симпатичным. Где-то у меня были… А вот, минуточку.

Она показала мне фотографию. Я думал, что увижу на фото и её артиста, но вероятнее всего в момент, когда был сделан этот снимок, он был за фотографа. Сжав зубы, соглашусь, что за неплохого фотографа: Аделина, не смотря на прикид, не потеряла своего шарма, более того, на снимке запечатлелось именно то, что мне в ней больше всего привлекало: блеск в роскошных глазах. Значит, и он заметил. Может, этот ненормальный тип в неё действительно втрескался? В этом, я с ним солидарен.

– Не скажу, что улица была пустая, праздник, все-таки. Но все были заняты своими делами и не обращали на нас никого внимания: подумаешь, пара целуется. Никто не заметил подмены.

Я был взбешен, а её охватила радость, словно, она всецело вернулась в те счастливейшие (тьфу!) для неё дни. Ладно, в конце концов, подумал я, успокоившись её улыбкой, какая разница где, когда и с кем она была, главное, что сейчас она рядом со мной и тоже счастлива.

– Сейчас скажу кое-что, только ты не смейся. Когда он накладывал грим, делал себе маникюр, надевал парик и надушиться моими любимыми духами… он напомнил мне мою маму, которая ушла от отца, когда я была совсем маленькой, точнее она не захотела выходить за отца, когда он начал диктовать ей условия. И я воспитывалась у бабушки, папиной мамы…

В кого я влюбился? Она, наверное, ненавидит мужчин, поэтому опьянена этим существом!

– А потом… Потом мы… Это было после моей недолгой поездки на родину… Одним пасмурным осенним днем. Был ли рассвет или солнце уже село? В такие дни и мечтается-то с трудом. Я отправилась на работу за два часа до начала, решила прогуляться. Мне не спалось, ты знаешь, я ранняя пташка. Но не успела я дойти до тренажерного зала, как увидела его. Он стоял с букетом цветов и, узнав меня, улыбнулся… У меня сердце сжалось. «Не знаю, что ты себе там нарисовал про меня, – подумала я, – но отдавшись этому громадному счастью, я очень сильно буду страдать после». Я хотела сказать этому чудесному началу: «всё!», – против воли своего поющего сердца. Ты не представляешь, как было тяжело смотреть на пустынное будущее из этого цветущего и благоухающего настоящего, в его теплых объятиях того холодного дня.

Я снова ничего не понял. К чему эти слащавые обороты речи? Может, от него сильно пахло духами, это она имеет в виду? Но самое главное, я не знал причины резкой смены отношения к этому… к этому человеку. Только что она пела дифирамбы о том, как ей было хорошо с ним, а теперь: «страдать»… Ну, порвала она с ним, короче.

Произошла недолгая пауза. Закончив свои размышления, я посмотрел на Аделину. Она снова сияла! Снова вспомнила что-то приятное.

– Я спортсмен. Я привыкла быть честной, действующей. А он заключает в себе небесное спокойствие. Когда ждешь от него реакции выражающейся в эмоциональном прорыве, он реагирует так безмятежно, что это вводит в большее замешательство, чем внезапный крик. Он всегда знает, что делает. И заражает своей безмятежностью меня. Но когда приходит время, я понимаю, что в нем храниться безумная энергия.

– Может, она накапливается постепенно, потому и кажется что её много? – спросил я.

Да, я своими вопросами убью художественный настрой любого рассказчика.

Аделина прекратила свой рассказ тем, что ласкового рассмеялась. Затем перевела взгляд на окно. Небо становилось сиренево-синим. Она глубоко вздохнула и посмотрела мне в глаза.

Я готов был поспорить, что она собирается поделиться со мной чем-то очень тайным в этот момент.

– Что толку понимать, что человек, которого ты встретила, возможно, единственный с кем бы ты могла вместе прожить жизнь счастливо… если этот человек для тебя недосягаем, если ты для него проходной этап. Не знаю, что хуже, услышать: “Я никого не люблю», – и не получить взаимности, или получить взаимность и услышать потом: «Я люблю всех».

– Лучше услышать первое и получить взаимность.

– Время приучает жить без надежд, но многие из нас, все же, питают надежду, – тихо произнесла она, согрев меня сердечным взглядом, – что когда-нибудь один человек придет и скажет тебе, брошенному и растерянному в этом враждебном мире существу: «Я позабочусь, о нашем счастливом будущем». И вот такой человек, поняв…

…Тут прозвенел звонок в дверь. Аделина пошла открывать.

Я слышал голоса. Сначала её: радостный и звонкий, почти сразу же ставший острожным: «А я и не ждала». Ответ был очень тихим и совпал со звуком закрывающихся замков. Я расслышал только одно слово: сюрприз. А потом Аделина произнесла достаточно громко:

– Франко уже собирается. Он уезжает сегодня вечером.

Она произнесла «уже», но я был уверен, интонация её голоса предназначалась для слова «ещё».

– Оставь это здесь, – тихо сказала хозяйка, а затем погромче добавила, – Проходи в гостиную, чувствуй себя как дома.

И засмеялась.

– Мерси, – прозвучал в ответ бархатный голос.

В гостиную вошла женщина в красном вечернем платье, на высоченных каблуках. Я сразу же понял, что передо мной та самая её подруга, что порой заходит посидеть на диване в гостиной. Женщина неуверенно потопталась в дверях, потом взглянула на меня и приветливо улыбнулась. Да, конечно, она не была красавицей, но обаяния в ней было хоть отбавляй.

Мы долго беседовали, и я понял, что к тому же она очень чуткий, понимающий собеседник. Мы заговорили обо мне. Я без неловкостей рассказал о своей любви к гонкам и о проблемах со спонсорами. Наверное, впервые мои проблемы стали казаться мне мелочами, когда меня слушали такие чуткие собеседницы. И почему она не приходила чаще? Наверное, муж Аделины не слишком любит гостей. Правда, такое, по-матерински, понимающее создание могла бы растопить сердце любого мужлана. У неё были тонкие брови дугой над добрыми карими, почти черными глазами, веки, намазанные голубой краской под цвет маникюра – я заметил это, когда она погладила расстроенную Аделину по плечу, в то время как та, вспоминала свою мать, оставшуюся в далекой России. Это я был виноват: заговорил о своей. Вдруг, на ум мне пришла мысль, которая перечеркнула всю прелесть того вечера. Я наблюдал за тем, как скользят по Аделининому плечу крупная кисть руки её подруги, и вспоминал рассказ о влюбленном в неё артисте кабаре… Это был он. Она! Он!.. Оно сидело передо мной, полностью расположив к себе, завоевав мое доверие, позволив считать своим другом! Как же жалко мне стало её мужа… Он значит в командировке, а она в дом это пригласила! Пускай, я сейчас поступаю некрасиво осуждая человека, который сам по себе… что в принципе сужу человека, ведь, судить нельзя, но… но мужа её мне, действительно, стало жалко. А что если… а что если он знал про эту… этого. Теперь ясно, что его хмурит день ото дня! Она вроде с тобой, вроде твоя, а из сердца этого чудика ненормального выпускать не хочет. Стойте! Она ведь даже не скрывает, что встречается с ней, с ним… При мне её муж убирал её… его! забытые вещички с дивана. Несчастный, он терпит. Терпит любя… Я бы, наверное, не смог.

4

Вернулся я за несколько дней до начала занятий в университете. Во время рождественских каникул отец предложил мне остаться дома, видимо, мама на него подействовала. Я ответил, что подумаю. Что очень хорошо над этим подумаю.

Мои соседи были не в духе. Оказалось, я пропустил что-то важное. Увидев Аделину, я решился поцеловать её, как друга, но она отринула от меня.

– Мы не целуемся при встрече и при прощание, – напомнила она, имея в виду скорее всего, россиян.

– Как вы выражаете дружелюбие?

– Хорошо, если не обзовем друг друга… Шучу. Мы располагаемся не ко всем подряд. Мы очень разборчивы, поэтому кажемся серьезными.

– Должно быть, у вас даже один ласковый взгляд значит очень много.

– Интересная мысль.

Я почему-то сразу подумал, что её муж, коренной итальянец, очень похож на русского.

Вдруг, не сразу, но, вдруг, она заплакала, закричала, что очень хочет вернуться домой хоть ненадолго, увидеть тех, кто не считает её выбор ей не парой, хочет услышать родную речь, прогуляться по родному городу… Но прошло всего пара минут, и она успокоилась. Когда она вытерла слезы, можно было решить, что она не плакала никогда в жизни.

– Извини, у нас тут была трудная неделя.

Я узнал, что нападки продолжались, что её мужу грозила потеря работы. Что Аделина, не выдержав, прибежала к нему в школу на собрание и заявила во всеуслышание, что все они могут придти вечером в тот клуб-кабаре и убедиться сами, какая из неё стриптизерша, чтобы в следующий раз несколько раз подумать, прежде чем обвинять человека.

Я полностью с ней согласился и решил, что я уж точно пойду туда и, в любом случае, ничего не потеряю. Меня вдруг посетила мысль: что если то, что она мне тогда рассказала про бокс, про тренировки – все вранье, и на самом деле, она работает в ночном клубе? Тогда и не удивительно, что она сблизилась с тем чудиком. А её муж! Что за несчастный человек в такой компании! И эту женщину я воспевал в своих мечтах! Стриптизерша и строгий препод с рогами. Мне тут же стало стыдно за последнюю мысль, потому что Аделина и её муж Витторио пригласили меня поужинать вместе с ними.

– Ты, ведь, не пойдешь в клуб? – спорил Витторио Аделину.

– Пойду. Я подумала и решила. Я очень хорошо подумала. Пускай видят то, что хотят видеть… Им плевать кто мы на самом деле, им лишь бы придраться исходя из стереотипных ошибок нашего общества. Нашего и вашего. Не смотри на меня так… Ну, хорошо! Не пойду.

В тот день они открыли бутылку очень крепкого благородного вина, давно подаренную кем-то из благодарных родителей учеников, теперь нападавших на семейную пару. Видимо, не хотели хранить, как неприятное воспоминание. Это винцо сильно ударило мне в голову, и когда Аделина отправилась спать, а её муж остался мыть посуду, я подошел к нему и выпалил:

– Вы любите свою жену?

Открыв рот, он смотрел на меня сквозь стекла своих очков, так словно был не близорук, а глух. Прозвучала затяжная пауза, за время которой я мучительно решал какую из двух мыслей мне ему открыть: что она любит не его, а переодетого в женское платье мужчину или что я отчаянно люблю её.

– Вы решили, что моя жена стриптизерша в ночном клубе? – заполнил тишину голос Витторио.

– Нет! – крикнул я, – Никогда!

Ппо окончанию ужина, я и, правда, перестал в это верить, – К тому же я все знаю. Кто она… и кого любит… И… я понимаю вашу ситуацию. Я знаю, кто навещает вашу жену… в смысле… ну, вы меня поняли. Она мне всё рассказала.

Вдруг, черты его лица разгладились… он стал мягче, что ли… Как почувствовал, что сочувствую ему. Витторио разговорился со мной с точно таким же искренним выражением на лице, какое было у Аделины в ту предрождественскую ночь.

– Я не верил в брак до того как встретился с моей женой. Да и сейчас я верю только в нашу семью. Такого чувства не было ни у одного мужчины, ни к одной женщине. Никогда и нигде.

Я не стал ему перечить. Но вспомнил, как говорит моя бабушка: «Прекрасное волшебство происходит, когда на левой мужской руке красуется обручальное кольцо». Она, видимо, знала что говорила, т. к. рук таких перевидала, как минимум, четыре: после развода с дедом, она успела побывать замужем ещё три раза.

– И сейчас сделаю всё, что только возможное, чтобы её не потерять, – закончил Витторио.

Было очевидно, он жалел о том, что не стал отрицать странную влюбленность Аделины. Пусть я пьяный в стельку, пусть завтра не отличу правды сегодняшнего дня от того, что мне могло привидеться, но Витторио сейчас приходиться чувствовать себя при постороннем человеке, как использованная губка… Это сравнение мне пришло само собой, передо мной высилась гора немытой посуды, на которой лежала намыленная губка.

– Почему вы не хотите ничего предпринять? – спросил я, слегка пошатываясь, – Вы, наверное, не всё поймете и многое осудите в современном образе жизни молодежи, ведь так?

Он сомкнул руки, глядя на дальний угол ковра на полу.

– Я считаю, что никто не должен влезать в личную жизнь других людей.

– А если муж жену избивает?

– Насилие должно быть прекращено, а насильник наказан. А проблемы домашнего насилия в мире уделяется крайне мало внимания. Я не терплю насилия, и всего того, что причиняет вред здоровью. Даже весь этот бокс, – он махнул рукой, и мой уставший взгляд машинально последовал за ней: я увидел кубки на полках и постеры на стенах, – Думаете, мне это нравиться? Когда кто-то бьет мою жену, а я не могу помочь ей, потому что это ее любимая работа? Хорошо, что она теперь только тренер. Мне было очень не просто поддерживать её после боя, когда я сам чуть не терял сознания, чувствуя всю эту боль.

В тот момент мне стало по-человечески очень жалко этого мужчину, и я решил сменить тему. Вспомнив, что он учитель музыки я попросил сыграть что-нибудь на пианино. И он сыграл. Когда я почти задремал под его чудесную музыку, он разбудил меня, закрыв крышку инструмента и сказав, что не хочет разбудить Аделину.

Вдруг, хлопнула входная дверь, и я чуть не свалился на пол от неожиданности. Витторио, напротив, вскочил, кинул фартук на пол и побежал в прихожую. Через секунду я узнал, что Аделина ушла, и, скорее всего, в ночной клуб. Всё-таки решилась! Мы быстро оделись и помчались к моей машине. Нужно было догнать нашу любимую!

– Я… Я забыл кое-что. Езжай без меня, – сказал он, ни с того ни с сего, когда я уже потянулся к ключу зажигания, – Я приду совсем скоро…

Я потянулся за ключом во второй раз, но почему-то взял в руку модель феррари  в масштабе 1:43 с приборной панели. Тут Витторио буквально силой вытащил меня из моего автомобиля, посадил в совершенно чужой, желтого цвета, и сказал, что мне в моем состоянии лучше ехать на такси (ага, вот куда я попал!), а он сам подгонит автомобиль, но опять-таки, когда возьмет из дома то, что забыл.

К тому времени, как мы с шофером такси прибыли к месту назначения, из меня уже маленько успел выветрился алкоголь. Я был удивлен. В клуб, адрес которого мне дал Витторио, пришли, кажется, не только те родители, что обвиняли Аделину, но и те, что и знать не знали про случившееся. Заняться людям нечем!

Первое, что я заметил, так это большущая люстра с кучей бриллиантиков, нагло висящая под потолком в центре зала, словно в какой-нибудь опере, а не в ночном кабаре. На сцене освещенной сиренево-голубыми софитами со всех сторон, уже выступала она. Аделина танцевала так, как будто ничего не существовало вокруг. Как настоящий профессионал, пущенный на конвейер. Совершенно без эмоций. Ни удовольствия, не стыда. Даже мое сердце такой, строго говоря, танец, не мог заставить биться быстрей. Хотя выглядело это как настоящее спортивное искусство. И всё же, какая женственность и сила в ее фигуре. Изгибы данные ей от природы и возникшие после регулярных тренировок… О, эти уверенные движения скованных в черный капрон рук и ног… Я забыл, что я в клубе. Я подумал, что попал в цирк, а передо мной акробатка.

Звучал хит конца 70х «Splendido, splendente» (что в переводе с итальянского означает «красивая, блестящая») об ироничной любви к пластической корректуре лица и тела. Я отвлекся от Аделины: публики становилось всё больше. Одну женщину я узнал сразу, она посещала Витторио в тот злосчастный вечер. Судя по её внешности, она не пренебрегает «bisturi perfetto» (что в перевод с итальянского означает «совершенный скальпель», и это цитата из той же песни), если бы мышцы на её лице могли бы двигаться, она бы выразила презрение по отношению к играющей песни и к прекрасной Аделине. Я снова посмотрел на сцену, у меня закружилась голова. Наглая люстра слепила мне глаза. Я подумал, что сейчас уйду, что пойду домой пешком. Я надеялся, что выпадет снег и полностью протрезвит меня. Развернувшись, я увидел, как от двери в сторону сцены медленно, пробираясь через толпу зевак, идет Витторио, не отводя взгляда от своей супруги. Если бы не очки на нём, я бы, быть может, по выражению глаз, понял, что он тогда чувствовал: гнев, шок и опустошение после увиденных доказательств своих опасений. Кажется, внешне он оставался таким же невозмутимым, как и всегда. Я подумал, что Витторио изо всех сил скрывает свою злость. Он дошел до середины зала (встал прямо под люстрой) и замер. Только тогда, я заметил, что на нём было легкое весеннее пальто, оно было длиннее его зимней куртки, но совершенно не подходило по погоде.

Взгляды мужа и жены встретились, и, мое любопытство обрадовалось тому, что хоть у одного из них появились эмоции. Как же она заволновалась! Аделина прекратила танец, а музыка продолжала играть.

Я думал, он подойдет и даст ей пощечину, но он остался на месте и произнес:

– Моя жена здесь никогда не выступала… Этим занимался я. И признаться честно, всё еще занимаюсь.

Не дожидаясь пока до публики, дойдет смысл всего сказанного, Витторио скинул плащ и… остался в одном платье. Красном платье.

Её подруга – это её муж! Её муж – надевает платье! Кто бы мог подумать!? Точно не я! Безумие… Он снял очки, продемонстрировав ближестоящим яркий макияж. Все мы ахнули. А местные работники и завсегдатаи заулюлюкали и зааплодировали – он был их звездой.

В ту минуту я, признаться, забыл свое собственное имя и не мог вспомнить до самого утра.

Аделина за считанные секунды оказалась рядом с Витторио.

– Зачем ты делаешь это? Они не поймут… Зачем же? – она взволнованно шептала, держа его за плечи, а он оставался спокойным, – Если бы ты не… Для них бы всё оставалось по-прежнему.

Он аккуратно убрал ее руки со своих плеч и поднялся на сцену. Нет, танцевать он не стал, чем расстроил всех ожидающих этого; он толкнул речь.

– Вы добиваетесь правды, а правда для вас – это оглашать всё, что происходит в вашей личной жизни, – он говорил и его взгляд, блуждающий по толпе, как по однородной массе, внезапно, остановился на одном из близстоящих мужчин,– Я же не ставлю вам в вину то, чем вы занимаетесь у себя за закрытыми дверьми, например… в ванной?

Мужчина, решив, что обращаются к нему лично, запротестовал:

– За незаконные запаковывающиеся устройства в моей личной квартире я подам на вас в суд! Если же вы…

– Простите, я лишь предположил… Я не мог этого никак знать.

– Да не оглашать они хотят, – крикнула Аделина стоя на сцене, скрестив руки на груди, – Они боятся потерять стабильность своего шаблонного существования, вот чего они бояться.

–Аделина права, – сказал Витторио, выслушав.

Синьор покраснел и стал трясти руками, а Витторио решил, раз уж на то пошло, показать на примере, что значит ощущать чужой нос в своем деле. Деликатно не коснувшись ни взглядом, ни словом присутствующих женщин, он обратился к ещё одному синьору, стоявшему в углу, словно бы не причем.

– Вы, синьор инженер… вы уже рассказали своей жене, что ходите сюда каждую среду? Мне сказали это мои друзья… не понимаю, зачем они сплетничают. Не беспокойтесь, мы не раскроем ваш секрет синьоре, с кем именно вы здесь проводите время… Ой, простите синьора, я не заметил, что вы тоже здесь. Простите… Я честно не хотел!

Речь Витторио была искренней импровизацией и, в это трудно поверить, без малейшего желания кого-либо обидеть. Но те, к кому были обращены его слова, этого, конечно, не заметили. Он ещё долго говорил, а я переключил свое внимание на неё… Как она была красива… И растеряна и нежна, и влюблена и любима. Ангел в притоне. Это всё ради него. Ради него она себя подставила. Я влюбился в то, как блистали её глаза, но блистали-то они только потому, что он был в её жизни. Тут мне поплохело и я бы, наверное, упал, если бы какая-то незнакомая девушка-сотрудница этого кабаре, не отвела меня к столику. То есть, мне остается только надеется, что это была девушка… Хотя какая уже разница, честно слово, человек мне помог, разве важно было, что на нем было надето, и как он себя ощущал. Ощущал, как ему было удобно и хорошо, и никому этим не мешал. Спустя час все обвинители покинули здание. По-моему, в судьбе Витторио и Аделины не грядет никаких перемен. Каждый остался при своем мнении.

5

Аделина переоделась, а Витторио не дали переодеться его бывшие коллеги по кабаре. Его уговорили выступить, а он предложил подняться на сцену своей супруге.

Не, ну я догадывался, что он умеет петь, я в принципе, этого и ожидал, после того как узнал, что он певец… пусть и необычный. А вот у моей грёзы голос был далеко не оперный, правда, её тембр меня вдохновлял, да и сам Витторио в тот момент, когда настала очередь Аделине петь куплет, выпрямил спину, расправил плечи и застыл на ней взглядом, забывая даже улыбаться. В тот момент, они выглядели, как настоящие мужчина и женщина, я имею в виду среднестатистических. Они на самом деле ими и были, но я думаю, что… что для всех остальных они могли быть ими только без посторонних глаз.

Я плакал и смеялся. Смеялся, потому что они забавно подавали друг другу знаки о том, чья очередь петь, и в тот момент, когда Аделина вступила в ненужный момент, Витторио аккуратно дотронулся до её руки. Да, он, действительно, был спокойней её во всем, ее же движения были резкими и быстрыми. А плакал я, потому что понимал, что моею она уже никогда не станет. А ещё, потому что у меня началось похмелье…

После выступления супруги сели за мой столик. Села Аделина, а Витторио сразу пошел к бару за напитками. В тот момент я решил все-таки спросить её: почему когда она мне рассказывала о их знакомстве, она закончила на том, что будущего у них нет и не может быть?

– У меня была непростая задача, – ответила Аделина, – поделиться тем, что было на душе, не рассказав лишнего. Я сама чуть не запуталась… Еще семь лет назад, когда я сообщила своим близким о том, что влюбилась в своего будущего мужа, они обрушили на меня массу «отрезвляющих» по их мнению слов. «Он наиграется, и ты останешься одна. А что если у вас к тому времени появятся дети? Он же еще и иностранец, отнимет их у тебя, а тебе запретят даже видеться с ними. Ты обрекаешь себя на несчастье». Меня напугала эта мысль, потому что в тот момент я так ясно увидела того мужчину за которого они приняли моего Витторио. Но больше всего меня разозлил вопрос, с которого начинался совет: в своем ли я уме? Они даже не желали узнать его поближе. Тогда я почти поддалась давлению близких мне людей, сказавших, что так любить меня, так желать мне добра, кроме них никто не станет: я должна остаться и жить, как другие, как мои друзья детства, как наши соседи. Их все устраивало, а я существовала безрадостно… потому что без него. Решившие, что я «вылечилась», сразу же попытались познакомить меня с настоящими мужчинами, но ничего кроме отвращения к своей грубости, они у меня ничего не вызвали. Я ещё сильней захотела вернуться сюда. Я не могла найти отдушину. Мне до сих пор тяжело вспоминать, то ощущение, словно накатывает на меня… Там и тогда я поняла, что вот это долгожданное чувство… вот оно и пришло ко мне. Только я боялась, что он не полюбит меня, так сильно, как люблю его я… Витторио отправлял мне каждый день письма, полные его горечи от разлуки со мной. Он чувствовал тоже самое, что и я. Ты не представляешь, что значит взаимные чувства, когда даже само по себе радость от того, что ты влюблен в замечательного человека заставляет тебя летать. Я даже думаю, это есть научное объяснение: сердце как двигатель, заставляющий взлетать самолеты.

Мне понравилась техническое сравнение, но я отвлекся, заметив, что Витторио стоял позади неё все это время, держа в руках стаканы. Дослушав до конца, он сел за стол.

– Аделина, я даже не представлял… Почему ты никогда не говорила? – спросил он.

– Не хотела расстраивать. Милый, ты все-все слышал?

– Мне жалко, что твоя семья так категорична, но и в тоже время, мне всё равно… Может быть, спустя года, они поймут, что у нас все серьезно?

Я чуть не расхохотался. Они и так столько лет вместе, сколько им ещё доказывать?

– Знаешь, а ведь здесь была наша свадьба, – сказала мне Аделина, вернувшись из своего неприятного прошлого.

На самом деле, я не был удивлен, но сделал вид, что немного удивился: перестарался и чуть не подавился коктейлем. После этого они, видимо, решили, что я был в шоке от этой новости.

– Утром у нас была настоящее венчание. Приехали мои родители, бабушка и дедушка, – стал рассказыватьВитторио, после того, как заботливо постучал меня по спине.

– Хлопать нужно по грудной клетке, – поправила его Аделина, – А после, вечером, когда все ушли спать, мы пришли сюда, к друзьям.

Оглядевшись, я, так понял, что это были в основном его друзья.

– Мы поменялись нарядами, – продолжила она, – Помнишь, я тебе рассказывала про нашу прогулку на улице, когда я была одета в мужской костюм? Так вот это было как раз в ту ночь. Познакомились мы тоже здесь…

Аделина говорила, а её супруг не убирал с неё мерцающих глаз. Словно кто-то запретил ему двигаться, а его расширенные зрачки ходили то вверх – то вниз, будто он видит её в первый раз и не может налюбоваться, потому что потом ему, наверняка, запретят на неё смотреть.

– Сначала мне было интересно: я пришла, для того, чтобы посмеяться, а потом мне стало интересно, почему я испытываю к нему такие трепетные чувства…

– А я все смотрел на неё и думал, почему она смотрит на меня? Мне было не в первой, ощущать на себе взгляды девушек, но не всегда такие, точнее никогда.

– И как я на тебя смотрела?

– С нежностью… Я имею ввиду без распутства и презрения, ничего такого, напротив… Я долго гадал, а между тем, эта девушка мне сразу приглянулась. Но я и не смел мечтать о таком чувстве от такой девушки.

Именно об этом сейчас думал и я. Нет, ну серьезно… Ну… Хм… Ну, а почему бы и нет собственно?

– Надеюсь, что все же ты понял, какая я после общения со мной, а не только потому, что я так выгляжу.

– Верно. Ты – это ты.

– Я глазела, да. Застенчивость и страсть в одно мгновенье в одном существе. Я таких мужчин ещё не встречала.

Тут Виттторио, как мои мысли прочитал, и прокомментировал с улыбкой:

– Но одежда ничего не меняет.

– А вы… пр-пр… простите, конечно, – протараторил я, обращаясь к Витторио, – вы себя женщиной ощущаете или мужчиной?

Витторио улыбнулся.

–Человеком. Так же как и Аделина ощущает себя человеком. И два человека любят друг друга… Разве же можно делать такую проблему из-за одежды? Тому, кто какую роль исполняет, если вреда нет от этого никому?

– Но главное, что слушая упреки многие годы, мы с Витторио не обозлились на оскорбителей… Изнутри мы не изменились. Странные мы люди, – заворожено произнесла Аделина, – Влюбляемся в кого-то. Долго думаем о ком-то, и не мечтаем о взаимности, а этот человек в это же время думает о тебе с такой же точкой зрения.

– Не всегда правда, что тот человек, о котором мы думаем, думает о нас. Нам просто хочется об этом думать, – выпалил я.

– Значит, нам повезло, – сказал Витторио, – Мне точно повезло.

– И что потом? – спросил я потому, что должен был что-то спросить из-за затянувшей паузы, во время которой они смотрели друг на друга, а я был забыт.

– А потом всё произошло очень быстро. Он признался, что никогда не любил, а я что никогда не любила.

– Я сказал: тогда нам нужно обвенчаться.

Понятно, вообщем, свадьба, хеппи энд.

– А я сказала, что подумаю.

Да ладно?

– Я думал: мне конец, – произнес он и улыбнулся тому, что все его опасения были не оправданы.

– Я решила, что я должна сказать, что подумаю, но на самом деле… еще пару недель до этого, когда я узнала, что он готовит, да так вкусно, что пальчики оближешь, я сама чуть не попросила его жениться на мне. Шучу, конечно…

Она имеет в виду, что все те чудные ужины, что были между нами, были приготовлены её мужем?

– Когда он работал в кабаре, – продолжила Аделина, – он готовил мне завтрак, приходя домой сразу после работы.

– Я их до сих пор готовлю, только уже перед работой, – добавил Витторио.

– Мои родители, как ты понимаешь, не очень-то любили друг друга, кажется даже, что их заставила какая-то нужда жениться, поэтому свою взаимную любовь, я представляла как волшебство.

– Мы были знакомы всего три месяца. Мы смогли узнать друг друга.

Витторио долго не хотели отпускать кабаре, и он решил задержаться, а Аделине нужно было на работу. Я подвез её домой. Пока мы ехали, она заснула, сидя рядом на первом сидении. Я тихо припарковался, она даже не проснулась, и мне не хотелось её будить. Всё было замечательно: ранние утро, я за рулем, она рядом. Она сама проснулась зачем-то и всё испортила. Поблагодарила меня по-русски, по-моему, так и не догадавшись спросонья, на каком языке говорит. Потом Аделина почти вышла, а я почти тронулся, чтобы отправиться на парковку.

– Я виновата перед ним… – застыла она, – Я старалась его переделать. Отучила носить линзы и выщипывать брови. Просто подарила очки и выбросила рейсфедер. Так просто. Сперва он казался таким беззащитным и застенчивым в мужской одежде и в очках. А главное, даже не собирался в чем-то изменять меня. Помню, как спустя месяц нашего супружества и совместной жизни, после очередного небольшого бытового разногласия, он, оглядевшись вокруг, сказал, мягко и без раздражения: «Ты растоптала все, что мне было дорого, у меня ничего же скоро не останется». Тогда я стала собирать вещи: «Потому что, – сказала я сама себе, – Я настолько безвозмездно любила его таким, каким он был, что готова покинуть его, лишь бы он стал прежним. Ведь, я влюбилась в того, кого придумала сама, а полюбила его таким, каким он являлся». Но он не дал мне уйти. Он бежал за мной до тех пор, пока не догнал, пока я сама не сказала ему: идем домой.

Спустя два часа я нехотя встал, чтобы нехотя идти на занятия в университет. Погода была пасмурная, но чтобы хоть как-то проснуться, я вышел на балкон и стал там пить кофе, понаблюдать за просыпающимися соседями. В пол восьмого я увидел, как возвращается из ночного клуба Витторио, одетый в женскую одежду. Виду у него был весьма поникший, даже не смотря на мою к нему неприязнь (она так любила его!) мне опять стало его жалко: видимо, по привычке. Внезапно, на пустую дорогу выбежала маленькая девочка. Витторио тут же подскочил к ней и, аккуратно взяв за руку, увел на тротуар. Тут же прибежала мама девочки. Она несла в руках ещё одного ребенка, почти младенца. Судя по лицу Витторио, прекрасно понимающего, во что он сейчас надет, ждал любой реакции незнакомки, но не этой:

– Ах, спасибо вам большое! Вырвалась из рук! Подержите, прошу вас…

Она вручила ему в руки младшего ребенка так внезапно, что тот и рта не успел открыть. Не знаю, чего он боялся больше в тот момент: что женщина приняла его за барышню и поэтому со спокойной душой доверила ребенка или, что малыш сейчас вырвется из рук, а то и дело еще и укусит его. Витторио с большей заботой держал малыша. Женщина в это время отчитывала дочку. Потом они ушли, а мой сосед неспешным шагом, став ещё печальней, вернулся домой.

Аделина собиралась на работу: чистила зубы, не успев переодеть длинную ночную рубашку. Я вошел с балкона в гостиную, но остался незамеченным.

– Я стану замечательной мамой. Я понял это только сейчас, но знал всегда.

– Ага, а я превосходным папой, – ответила Аделина мужу, прополоскав рот.

– Ты с любой ролью отлично справишься!

В ответ Аделина махнула на него рукой, смыла оставшуюся зубную пасту, а потом, улыбнувшись, потянула его за полы плаща (к тому времени он успел снять только парик) и произнесла:

–Я подумаю. Я хорошенько подумаю.

Тут она стала целовать его как никогда до этого при мне. Я вышел на середину гостиной, словно собираясь пройти в свою комнату, но они не прервались, чтобы посмотреть на мое неловкое присутствие. Мне ничего не оставалось, кроме, как и, в самом деле, скрыться в своих апартаментах.

Через неделю я переехал, снял другую квартиру. Витторио стал частным учителем у взрослых. Аделину ждали тренерские успехи. Это всё, что я успел узнать о них до того, как мы совсем потеряли связь. Осознание того, какое влияние оказало на меня знакомство с этой парой пришло только спустя годы, когда я наделал немало ошибок, раскаялся, начал избавляться от стереотипного мышления и понял, что по настоящему не встречал ни одной более искренней любви между мужчиной и женщиной.