Архангел [Тимур Джафарович Агаев] (fb2) читать онлайн

Тимур Агаев Архангел

Из повести «Сороки»

   Проходили деревья мимо, и поля,

   Путь окончен, врата

   Проехали дальше, а мы

   Проехали мы далеко туда.

   Там нас Все повидал,

   Как живут люди узнал,

   Призрак, дух, и человек,

   Бродит призрак по переулкам вовек.

   Многие видели его,

   Сколько бы ни было споров,

   Спроси у соседа своего,

   Он к нему приходил.

   Он придет и к тебе,

   Просто ты подожди,

   Возлюби ближних своих,

   А одного ближнего возлюби посильней.

   Я так и сделал, ну и сижу,

   Сколько дней не пройду,

   Я вспоминать ее не прекращу,

   Я жить жизнью ее и продолжу.

   Она была всех здесь милей,

   И в ее любовном огне

   Я мечтал сгореть и растаять, не знаю,

   В пар дух превратить свой.

   Но у духа тела моего

   Были планы другие на меня,

   И как бы я не мечтал,

   Девушка та умерла…

   Долго я горевал,

   Горе я опознал,

   И жить ново узнал,

   Душа есть, тело я оторвал…

   Ко мне девушка пришла,

   В теле призрака та,

   И мне ласковым голоском плела:

– Саша, выпей всю же меня.

   Я стакан в руки взял,

   Выпил все, я все знал,

   Душу я потерял,

   Ее я отпустил, но предал себя.

   Она теперь где-то там,

   А я призраком стал,

   Как же жить сейчас

   Не понимал.

   Думал, Францию посетить,

   Думал, на многое поглядеть,

   Но как же страшно, когда

   Прохожий идет мимо тебя…

   Эх, как же все-таки скучаю по Адаму,

   Все говорили ему – веди себя по адекватному,

   Но от него не исходил дым сигарет,

   И дыма ведь все нет, который когда-то давно ушел

   И стал ушедшим вовек.

   Прямо как дождь под ногами,

   Прямо как прямое цунами,

   Мы с ним долго колебались,

   Кто ведь пойдет же за нами,

   Станут изможденными своими ногами,

   Они приведут их сюда -

   Туда, где горят у костра…

   В пепле можно увидеть себя,

   Просто смотри, друг мой, в оба,

   Огонь часто зеркалит тебя,

   Просто ты мало сидел у костра.

   Мир – словно вода,

   Которую кинули сюда,

   Где огонь и пепел царит,

   Где часто летает пыль небылиц,

   Странно, но почему-то

   Часто спрашивала вода,

   Почему она не горит,

   А улетает в облака,

   Часто искал объяснения,

   Часто кидал обвиненья,

   Меня постоянно грызли сомненья,

   Как грыз я петли всегда,

   Но когда все же пора

   Пришла, пришло время понять,

   Что жизнь – это будто одна нога,

   Которой не станет у нас.

   В пепле можно увидеть себя,

   Просто смотри, друг мой, в оба,

   Огонь часто зеркалит тебя,

   Просто ты мало сидел у костра.

   Чем больше я сидел, смотря

   Туда, где огонь расправил

   Свою душу и крылья,

   Я все больше видел глаза

   Костра, а не себя,

   И я догадывался, что

   Это не я смотрел на огонь,

   Это огонь глядел в меня,

   Стараясь изучить и понять.

   В пепле можно увидеть себя,

   Просто смотри, друг мой, в оба,

   Огонь часто зеркалит тебя,

   Просто ты мало сидел у костра.

   Я вспомнил сказ о белом коне,

   Что, прорываясь через пламя,

   Пришел ко мне, и увез

   На облака, будто воду

   Взяли за руку и повели,

   А не сможет та сама.

   Как же – конь великий,

   Пламени гонцом ведь был,

   Оттого же и огонь

   Его, коня, не поглотил.

   Только стоит гадать на концу,

   Когда придет тот самый конь,

   И даст взятку адскому краю.

   В пепле можно увидеть себя,

   Просто смотри, друг мой, в оба,

   Огонь часто зеркалит тебя,

   Просто ты мало сидел у костра.

   Война, а на ней

   Слезы матерей.

   Ты знал,

   Я не воспевал того,

   Чего не делал.

   И не стал,

   И не держа оружия,

   Я говорю – устал.

   Устал я знать о крови,

   Пустых домах,

   Об изгнанных из них.

   Ветер северный дует до утра,

   Разгорится костер в дали до тла,

   Деревьев пыль доносит прочно,

   И по морям плыть, будто можно

   Разорвать сказанные тобой слова

   Одним мгновением души раскаяния,

   И будто чайник, вскипев,

   Ты пролил воды на скатерть случайно,

   Но помнят, помнят взоры,

   Помнят оголтелые глаза,

   Помнят вечером семейные раздоры,

   Помнят ваш позор, и будут помнить те всегда,

   Ибо не увидеть больше никогда им

   Ясного, как солнца луч неспелый,

   Как корзинку яблок зрелых, красного утра…

   Солнце вскоре устроит карнавал,

   Солнце бьет лучом прямо в глаз,

   И жару, и жажду щедро отдаст,

   Солнце – ужас в думах у нас.

   Солнцу в бой пора давно,

   Иль бьет так, что слепит глаза,

   Или стоит пойти в телешоу,

   Запарила до ужаса она меня!

   Дневной свет из окна

   Плывет куда-то вдаль,

   Я болею, а весна

   Греет мою больную душу

   И дарит, и дарит тепла.

   Для кого зомби,

   А для кого заражение,

   Заразный зараженной заразою.

   Там, где нас нет,

   Цветут кораллы,

   Там, где нас нет,

   Должно быть в нас.

   Там, где нас нет,

   Ползут под окнами коалы,

   И любит, любит их поэт!

   Также, как способен любить человек

   Холмы, утерянные в памяти на век,

   Также, как любит ромашковый чай,

   Возлюбленной ромашковый

   принесет он букет,

   Блинов та наготовит,

   Собака придет,

   Весну и масленицу каждый

   из нас позовет!

   Ну почему, ну почему

   Болею я в такие дни?

   Зимой был крепок, а как весна,

   Так сразу без ноги…

   Я сам себя провозгласил поэтом,

   И с этим именем я по лугам ходил,

   И кто бы как не ждал потопа,

   Ходить не перестану никогда.

   Я сам себя провозгласил легендой,

   И, пожалуй, последним на Земле,

   Кто благодаря листку и ручке

   Не стал гореть во времени костре.

   Я знаю, как дороги холмы

   Для мальчика, рожденного Востоком,

   И то, как не любили мы

   Суету серых людей и городов.

   Я сам себе и памятник поставил,

   Я сам себе и память, и человек,

   Да так, чтобы из космоса было видно

   Каждому рептилоиду вовек.

   Тут полно русских книг,

   Велик и прост русский язык!

   Друзья! Пишу я вам всегда

   Меж серых бурь и белых дум,

   Где Он смотрит на меня,

   Где в небе видны Ангела.

   Каждый Аят Твой есть священность,

   Молю простить меня и их,

   Что не выражал должную почтенность

   За то, что Ты воздал нам правду в миг.

   За то, что людям помогли

   Корана священные Аяты,

   За то, что образумил Ты меня и их,

   Убрав лесть и горе за манаты

   Давайте же простим их,

   Прошу прощенья сам,

   И даже в глуши чуреки

   Раздадим мы беднякам!

   Провозгласим себе господ,

   Хвалю, люблю, кто разум ищет

   Средь белых бурь, болот.

   Влюблюсь в того, кто в сени

   Сожженные угрюмым костром

   Несет свой разум, панацеи.

   Быть может, книга та

   Не будет на устах, глазах

   Уставших человека никогда.

   Но есть пример хороший тут,

   Где воспевается пот и труд,

   И к нам постучатся имена – Библия!

   Кто скажет, за религию я тру,

   Не за религию, за разум,

   Нос вытру и пойду.

   Прислушайся, как я, к своему сердцу,

   Стихи без имен, но с совестью,

   Я с совестью стихи пишу,

   Совесть без руки и сердца ни к чему.

   Руки – есть дело, сердце – смелость.

   Возлюби меня,

   А я

   Возлюблю тебя.

Голубки

Вода в стакане образовывала кружки на себе каждый раз, когда чувствовало какие-то колебания стола. Ударь ты стол, толкни, вода в стакане будет плясать и радоваться, будто бы . Или может, стакан с водой так переживает за стол, на котором лежит? Все-таки, все мы состоим во многом из воды, так что стакан с водой имеет полное право зваться сердцем стола…

      А над столом летали удивительные птицы. Орлы, синицы, воробьи, голуби, вороны. Голуби произвели на меня особое впечатление. Голуби летали ниже всех, чем у людей и произвели впечатление очень трусливых птиц. Но я точно знал, что порой только голуби способны на действительно великие свершения.

      Голуби – удивительные существа. Каждый раз, когда я смотрю на них, сердце переполняется странными эмоциями, где смешивается и безудержный интерес к их голубиной натуре, отвращение, и неимоверное желание сочинить сказку. Сказку, где принц Афанасий бы путешествовал по миру, разгоняя облака своим верным другом – голубем по имени Андрей.

      Афанасий сегодня был в совсем плохом настроении. Как бы Андрей не пытался его утешить, все тщетно: любая его попытка сохранить в друге стойкость и жизнелюбие вызывало лишь большее отвращение у него. «Голуби не умеют веселить» – постоянно повторял Афанасий своему голубку.

      Голубок лишь встряхивался и шел опять думать, чтобы ему такого смешного или веселого сделать, чтобы Афанасий сразу же забыл о всех своих проблемах и хоть на секундочку стал рад миру, посмотрел бы на мир с такой же улыбкой, как и тогда.

      В конце концов это сильно надоело Афанасию.

– А ну, Андрейка, стоять. Чем занимаешься?

– Да я так, Феня, шастаю тут, палками машу. Интересно?

      Не знал глупый голубок, что Феня – не сокращение Афанасию. Феня – это Фекла, Федора иль Федосья, Аграфена, Ефросинья, Афоня и Фаина, но никак не Афанасий.

– Не очень интересно, хочу я сказать. – сказал грубым тоном Афанасий.

– Тогда чего пришел?

– Чтобы ты, глупый голубок, в неприятности не вляпался.

– Ах да, так ты?

– Ну а как же.

      Афанасий посмотрел на горизонт, после чего продолжил:

– А помнишь, как мы с тобой спасали принцессу? Она была заточена в огромную крепость орков! У нас был шанс: крепость была заперта, так что можно было без бою аккуратно утащить принцессу. У меня вот-вот бы получилось аккуратно ее оттуда вытащить, но бац, и один… глупый голубок… решил, как всегда, все испортить! Дернул лапкой за ручку дворцовых дверей, крепость открылась, и на нас навалилась огромная орава орков! Естественно, победить которую мы были не в силах, и принцессу мы в итоге так и не спасли. Кто был виноват, а?

– Я…

– А помнишь, как мы на другую планету слетать решили. Заказали огромную ракету, все что нужно, и вот уже были готовы к взлету, но один… глупый голубок… опять все испортил! Задел лапкой ракету, из-за чего та перевернулась и укатилась в реку! В итоге, никаких планет мы не повидали. Кто был виноват?

– Я…

– А кто был виноват, когда нас атаковала стая гусей? Чей же запах их так приманил?

– Мой…

– Кто виноват?

– Но ведь это запах!

– Ты бы мог умыться!

      Произошло минутное затишье.

– И снова… кто был виноват?

– И снова я…

      Принц выдохнул. Уж могло его так рассердить на голубка, что тот вылил на него всю злость? Но извиняться он перед Андрейкой даже и не думал, авось сам заслужил.

      Наступила ночь.

– «Як я ему не нужен… так пусть живет сам!»

      Пока Афанасий спал, Андрей мелкими шажками своих лапок, чтобы не разбудить взмахами Афанасия, направился куда подальше, а после вспорхнул в небо и полетел, куда глаза глядят.

      Пролетая над городами людей, Андрейка «про себя» подметил:

      «Как хорошо же быть человеком. Люди спят со своими любимыми людьми. Утром едят вкусную еду. Днем идут на любимую работу, гулять, отдыхать, учиться, кататься с горок, качаться на качелях, крутиться на каруселях, а кто и просто ходить с другими людьми по домам. А вечером приходят, и окружив себя любимыми людьми и семьей, отдыхают. Классно быть человеком!

      Не то, что голубем… Сиди, летай, и на этом все…

      Конечно, может быть как-то иначе. Но это проблемы. Проблемы все временны, какими бы ни были. «Все образумится» – говорят они. И это правильно. Они живут, жизнь большая, и все еще успеет образумиться…

      Не то, что у голубей. Не дали крошек – голодай!

      Бывает, что люди плачут. Бывает, что их подходят, успокаивают, утешают другие люди. Бывают, что люди выгоняют других людей. Но знаете, люди продолжают быть людьми, и это здорово!

      Не то, что голуби. Ты все равно голубь, каким бы человечным ты ни был и какие человечные поступки не совершал…»

– А автору этой истории плохо. Хорошие книги пишутся только тогда, когда плохо. Когда хорошо, хочешь серости и мрака, тайны и войны. А если человеку плохо и он пишет, как ему плохо, это значит, что он и сам не знает, когда ему хорошо, но просто хочет что-то написать. А когда хорошо и пишешь хорошее? Значит, ты либо очень позитивный человек, либо идиот.

      Грань между позитивным человеком и идиотом, что странно, довольно размытая. Порой идиота можно принять за добряка, а добряка за идиота.

      Но насчет последнего… Не советую беспокоиться. Мозги рано или поздно придут, даже если и покинули свой дом на пару минуточек. Все-таки, что уж тут такого, подождать пару минуточек!

– Автор этой истории будет очень доволен, если вы задумаетесь над его словами, поразмышляете. Простите, но любой писатель в своей мере садист.

      Пролетая над домами, Андрейка много чего узнал. Эх, как жаль, что он никого не любит, и его не любят… Он же все-таки просто голубь! Просто какой-то там голубь.

      Голубок сел на ветку дерева и уснул. Как и положено всем голубям.

      Проснулся голубь от постукивания по крылу чем-то… каменным? А, не, это клюв. Все в порядке, просто клюв а не дворовые мальчишки. Или нет? Стоп! Это клюв! Чей клюв?!

– Привет, голубок… – послышался привлекательный для Андрейки голосок позади.

      Андрейка не стал больше притворяться сонным или тупым, и развернулся.

      Там стояли две самки. Одна – голубок несуразной красоты: перышки чистенькие все, гладенькие, глазки милые, клювик ровный, в меру большой. Загляденье. Не голубь, а принцесса… И звали ее красиво: Эфира.

      Вторая же была вся грязная, клюв кривой-косой, глаза какие-то… не такие. В общем, уродства лицо. Да и имя странное: Ефима. Что за Ефима?

      Эфира начала разговаривать:

– А… Привет… Голубок… А… Ме… Бе… Блин… Ну типа… Кринж… Фиг… А может быть… Быть… Ха… Быть…

      И вдруг заговорила вторая, Ефима:

– Она хотела сказать, что в данный момент довольно хорошая погода на улице. Ну, точнее говоря здесь. Мы ведь голуби, нас не пустят люди к себе никогда, какими бы они добрыми и щедрыми на зерна и хлебушек ни были, – Так вот, почему бы нам и не полетать здесь, над этим прекрасным городом, полюбоваться его завораживающими видами? В общем, ты пленил ее сердце.

      Первая сразу завертелась, закрутилась, так и говорит (если б умела бы): «Посмотри на меня, какая я красивая!»

      Я бы, если честно, выбрал Ефиму.

– Слушай, а почему бы и нет. Но только с тобой, Ефима.

      Ефима засмущалась:

– Ой… Со мной?.. Правда?.. Ой, конечно-конечно! Я только рада! Ох, как же я счастлива! Спасибо большое!

– Не стоит благодарности.

      Распрекрасная Эфира улетела.

      Мы остались одни с Ефимой. Она оказалась очень даже милой девушкой.

      Правду говорят: «Как только полюбишь умную голубку, красивая и прекрасная не нужна будет».

      С Ефимой полетали по городу. Она рассказала много разных интересных вещей, поведала о своей жизни. То же самое, в свою очередь, пусть и сильно глупее, делал и я. Но на любую мою глупость Ефима отвечала своим великолепным смехом. Не то, что этот принц Афанасий.

      К слову, мы так общались, общались, прошло несколько месяцев, и мы настолько сроднились, что решили так и построить на том дереве, где стояли во время знакомства, свое гнездышко, завести деток, семью.

      Дети были изрядные, красивые, послушные. Мама учила морали, отец дисциплине. Мама говорила про любовь, отец про принципы. Мама воспитывала, отец учил их быть сильными.

      Эфира к нам тоже иногда заходила. А иногда и со своими голубцами. Всегда с разными, к тому же. Это казалось мне странным, но после я успокоился, принял, ну такой уж она голубок, что поделать. Но про себя всегда подмечал:

      «Мозги рано или поздно придут, даже если и покинули свой дом на пару минуточек. Все-таки, что уж тут такого, подождать пару минуточек!»

      Когда мы сидели на ветке и снова что-либо обсуждали, Ефима сказала мне одну важную вещь:

– И все-таки, зря ты поступил так с Афанасием. Феней, как ты его еще называешь. Ты его приручил, он на тебя опирался. Мы в ответе за тех, кого приручили, любимый. – она погладила меня клювиком по головке.

– Да, все-таки да…

– Так может слетаем за ним? Детей, так уж и быть, оставим Эфире. Она уже давно хочет остаться с ними наедине. А мы полетаем, поищем Афанасия. Как идея?

      —Хорошая идея, дорогая моя, очень хорошая идея.

– Значит, завтра утром полетели?

– Полетели.

      Пролетая над крепостью принца, в которой тот всегда сидел, голубки подумали постучаться.

      Стук.

      Никто не открыл.

      Еще один стук.

      Никого нет.

      Стук, стук, стук.

      Кажется, все-таки никого нет дома.

      И потом голубок Андрейка вспомнил, что вход в крепость находится очень высоко, и туда просто так не проберешься. У принца крыльев не было. Всегда принц добирался до туда благодаря Андрейке. И вот только сейчас Андрейка понял, что натворил…

      Принц Афанасий теперь вынужден скитаться по миру… И ровно до тех пор, пока его не съедят… А может, уже и съели?..

      Но если бы он тогда не ушел, то не встретил бы любовь всей своей жизни – Ефиму. Нет… Бред… Встретил бы. Еще как встретил. Любовь, она на то и любовь, что дарована судьбой. А судьба знает, как свести.

      А друг?

Египет и свобода

В Египте жили рабы, это печально так,

Раб не хозяин, не потребует от хозяина прав,

Раба можно бить, он не скажет ни слова,

«Главное не отпускай меня, Ноздрева!»

И своему мужу передай, что не надо

Искать мне свобод, я голоден и так,

Не ищу свободы – дайте мне кого-то,

Кто будет бить меня и так и сяк.

Мечты у меня не о свободе личной,

И не о свободе своих детей,

Мечта у меня, казалось, отлична:

Своих бы рабов иметь поскорей!

Знаю, высмеивал нас Цицерон,

Но он ведь засел далеко в Риме,

Нам он не помеха, нам он никто,

Ведь мы сидим и сидели в Египте!

Я ничего миру не дам, кроме себя,

Но он был щедр ко мне – он мне дал тебя!

Ах ты, мой великий и превосходный хозяин,

Спасибо, что учил щедрости меня!

Мы, когда еще не родились,

Думали: «Как же хорошо и в самом деле!»

А потом мы родились, вспотели,

Когда увидели тебя на самом деле.

Приходит, значит, к нам тут Моисей,

И говорит: «Спасу я вас, пойдем за мной!»

Приведу вас через пустыню к свету,

В свободную страну, дам вам веру!

Он говорит нам про то, что были мы слепы,

Что были мы, как будто не родившись,

Что жизнь наша там, где свободные мосты,

Люди водят хороводы, к нам добры.

Он говорит нам, что когда не родились,

Мы думали, какой же мир прекрасный,

Теперь мы видим горы и холмы,

А после смерти ждет нас свет и неба царствие.

Он говорил, что раз уж мы рабы,

То что терять нам? Чужую землю и постели?

Что нам всем путь давно открыт,

На юг, к свободе распрекрасной, будто дева.

Он говорил, что не нужно лишь сострадать,

Нужно еще и уметь радоваться за другого,

Погладить того, кому плохо рядом, тепла дать,

А тот, кому хорошо, пусть озарит добром и вас.

Жизнь ведь дана, чтоб душу поменять,

Чтоб не было, за что себя корить,

За что ругать, за что себе по затылку дать,

Когда будешь из мира уходить.

Он говорил, и мы пошли за ним,

И странствовали целых сорок лет,

За это время многие стали уходить,

А кто и на облаках там песни петь.

Ругами Моисея все они,

И говорили: «Из рабства в темноту!»

Ему было жаль, что много лет те шли,

Но не возможно было ведь иначе.

Пути двояки, можно ведь ножом

И хлеб нарезать, и зарезать человека.

Все зависит лишь только от того,

Насколько чист он, насколько чисты веки.

И вот, пройдя пустыню наконец,

Привел Моисей их на земли чистые, большие,

И никто из вольных горючей

Не смел сказать более слова про свободы.

– Вот так просто человек дал другим надежду,

А потом и свободу. – Тимур положил на стол бумаги и буклеты.

– Так что мы не можем дать ничего из этого?

Есть идея, есть концепция воплощения этой идеи, есть поддержка!

Коменданты помотали головой. Ненавязчиво, нехотя.

– Тьфу, только башкой и мотаете. Вот бы делом занялись!

– Сэр, вас и так поддерживают в области.

– Тим, ну не попасть тебе на это место.

Тим шастал по комнате, напряженно, но все-таки оставался собой.

Идеи «Воплотить коммунизм и придти к власти» была провальной.

Но ведь пока поддерживают люди, тогда еще не все потеряно!

А что потеряли, то потеряли, вернем потом уж.

– Это сейчас нас поддерживает пара сотен! Люди такие.

Люди не станут смотреть в сторону малоизвестного, никчемного

На политической арене выдвиженца. Но когда поддержат больше,

Тогда поддержат все!

– Это верно.

– Значит, нужно, чтобы поддержало больше. Нужно…

– Сказать людям, чтобы посоветовали друзьям и близким?

– Тьфу ты, молчи лучше. Нам нужен сводник того, что мы хотим.

– Люди никогда не станут искренне поддерживать того,

Кого им просто посоветовали. Мы сейчас на рынке, считай.

Предложи, а потом и купит кто. Усекли?

Думаю, понятно. А теперь стоит написать сводник…

– Чего мы хотим, сэр? Богатств?

– Тьфу. Сначала дело, потом свои нужды.

– О, вот так и запишем: «Сначала дело, потом свои нужды!»

– Похоже на призыв проголосовавшим и коллегам, но никак не на то,

что может привлечь эти голоса.

Психи и бзики

Здравия, осколкам лиц чужих желаю здравия,

Желаю, и молю, чтобы пожелали мне,

Я не здоров, я выхожу во мглу раз в час,

Хотел бы здравым, очнуться изо сна хоть раз.

Шатаясь из стены к стене, в стены проваливаясь,

И снова, будто выталкивая меня из них, меня толкают

Еще раз, еще раз, в стены и сдержал каждый час,

Каждый раз будто заново рождаясь, и умирая тотчас.

Из окон смотрели за мной дураки,

Дурак, говорили, повторяясь они,

Что писали, что листали, какой-то абсурд,

Теперь я попал в ад или сюр.

Не фанат сюрреализма, не фанатик Ислам,

Просто к Богу зазывая, прошу каждый раз:

«Прости меня, господи. Дай же намек

Почему говоришь ты со мной, а не я с тобой…»

– Он что-то с богом говорит. —

Начальник гласит. – Может, стоит?

– Не надо. Все нормально,

Он псих.

Психи все мы, говорит он,

Психи мы. Но здоровые говорят, псих он.

Здоровые, отвечает, те психи, что скрывают бзики,

Те психи, коих больше.

Люблю и обожаю психов. Мы с ним в ветре попутном.

Тот, кто присматривает за психами, переменно

Сам становится отчасти в лабиринте мутном.

Семечко этого сумасшествия во всех нас посеяно.

Исходят истошные оры:

– Я устал бороться! Я устал сражаться! (молит)

Браконьеры и халатники окрикивают вздоры:

– Сиди тихо, ты псих!

И непонятно, как психом стал он, сатанист,

То ли свела с ума жестокая смута, судьба-садистка,

То ли влюбился сильно, будто аист,

Желая принести в капусте деток своих, желая всем добра?

Да, психи все мы. Даже мы,

Те, кто вылечить старались, умирали в надежде.

Диалог наш стал похож, увы,

На разговор двух сумасшедших в клетке.

И, будто возглас сатаниста,

Возглас дьявола близко,

Будто матери-монстра,

Будто монстр тот близко…

Этот ор не сравнится

Даже с оркестрами в городах,

Этот ор лишь скупится

На темный да мрачный слов океан.

Морально устал, морально выбился из сил,

Морально упал, физически погиб.

Вышел псих из камер своих,

Видел тела тех убитых.

Он кричал, он орал,

Псих на свободу вышел.

Поди, поищи

Теперь нашего психа.

Мое собственное

Я отчасти нормальный и спокойный человек,

Но лишь отчасти псих, молил же!

Я устал бороться, я устал сражаться,

Я устал быть спокойным развратником себя же.

Я отчасти тот, кто атеист,

Но в своих текстах говорит с богом сильнее,

Чем верующие при всех их молитвах.

Надо молиться, когда не знаешь, куда идет Моисей.

Я был слеп, когда сказал о чувствах,

Я понял, что пора убивать в себе романтика,

Резать так жестоко, так бойко, будто звон маразма,

Я резал этого безумца, но стал им еще сильней.

Во мне воспел ангел ошибок. Люди составили портрет,

Он был полон равнодушия и чуши,

Они растратили пол краски и коричневых резервов,

В итоге получился я, но только старый и обмокший правдою.

Я часто врал

Я часто врал, что воду не сломать,

Вы гнули сталь, я любил вам врать,

Друзья ль мне вы, трудно сейчас сказать,

Я был водой, а стал металл.

Отчасти может быть тогда

Отчетливо знал, что есть вода,

От частей выжили вот так,

Сами погибли за просто так.

История всегда была сказка о том,

Как сорок пять евреев пошли на юг,

Астрономия есть поиск себя

В стопке завалявшихся зеркал.

Как жадно лишь забрала память,

Как много ведь воображения,

Как часто попадалось преображенье,

Как мне сказать и не соврать.

Это история блудного сына,

Что делал он на луне?

Отец его ушел в далёко,

Мать от плача умерла.

Блудный сын бродил немного,

Совсем недолго походил,

В его походе он увидел,

Как сильно он ее любил.

Как сильно люди ошибались,

Как часто думали одно,

И даже если в одной истории

Примерили образ себя.

В стихах легче сказать,

О том, как кто-то любит врать,

Но как бы самому не соврать,

Чтоб не сказали то о тебе…

Кто ждет

Кто ждет Христа, а кто Антихриста,

Я жду потопа до туловища,

Чтобы смыть все те грехи у меня,

Чтобы перестали принимать Илам как за маньяка.

Оглавление

Из повести «Сороки»

Голубки

Египет и свобода

Психи и бзики

Мое собственное

Я часто врал

Кто ждет