Морской волчонок (с иллюстрациями). Перевод Л. В. Рубинштейн, Н. И. Яньков. [Томас Майн Рид] (fb2) читать онлайн


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]
  [Оглавление]

Томас Майн Рид Морской волчонок или путешествие на дне трюма

Глава 1. МОИ ЮНЫЕ СЛУШАТЕЛИ

Меня зовут Филиппом Форстером. Я уже старик и живу в тихой, маленькой деревушке, расположенной на морском берегу, в глубине очень большой бухты, одной из самых больших на нашем острове.

Я назвал нашу деревню тихой — она и есть тихая, хотя претендует на звание морского порта. Есть у нас пристань, — мол из тесаного гранита. Здесь вы обычно увидите один-два шлюпа, столько же шхун, иногда увидите бриг[1]. Большие суда не могут войти в бухту. Но вы всегда заметите немалое количество рыбацких лодок. Одни вытащены на песок, другие скользят по бухте, и из этого вы можете понять, что благосостояние деревни больше зависит от рыбной ловли, чем от торговли. Так и есть на самом деле.

Это моя родная деревня — здесь я родился и здесь собираюсь умереть.

Несмотря на это, мои земляки очень мало обо мне знают. Они зовут меня «капитаном Форстером» или попросту «капитаном», считая, что я единственный человек в наших краях, заслуживающий этого звания.

Строго говоря, я не имею на это права. Я никогда не служил капитаном ни в армии, ни во флоте. Я водил торговые суда — другими словами был шкипером. Но мои соседи — люди вежливые, и уважительно называют меня «капитаном».

Они знают, что я живу в хорошеньком домике в полумиле от деревни, на берегу моря; знают, что я живу один, потому что моя старая служанка вряд ли может считаться «обществом». Каждый день они видят, как я с подзорной трубой под мышкой выхожу на мол, внимательно рассматриваю прибрежные воды и затем возвращаюсь домой или брожу еще час-другой по берегу. Вот и все, что моим согражданам известно обо мне — о моих привычках и обо всей моей жизни.

Они убеждены, что я когда-то был великим путешественником. Они знают, что у меня много книг и что я много читаю, и решили, что я необыкновенный ученый.

Я действительно много путешествовал и много читал, но простые деревенские люди ошибаются относительно моей учености. В юности я не имел возможности получить хорошее образование, и все, что я знаю, усвоил самоучкой, занимаясь наспех и с перерывами, в короткие периоды затишья в моей бурной жизни.

Я сказал, что мои земляки мало знают обо мне, и вас это, конечно, удивляет. Ведь среди них я начал свою жизнь и среди них же собираюсь ее закончить. Но это легко объяснить. Двенадцатилетним мальчиком я ушел из дому, и в течение сорока лет нога моя не ступала на родную землю и глаза мои не видели никого из местных жителей.

Нужно быть уж очень знаменитым человеком, чтобы тебя вспомнили после сорока лет отсутствия. Уйдя отсюда мальчиком и вернувшись зрелым человеком, я убедился в том, что меня совершенно забыли. С трудом вспоминали даже моих родителей. Они умерли еще до того, как я, совсем маленьким, ушел из дому. Вдобавок мой отец был моряком, он редко бывал дома. В моих воспоминаниях о нем осталось только то, как я горевал, когда узнал, что его корабль погиб и он утонул вместе с большей частью экипажа. Увы! Моя мать ненамного его пережила. И так как они умерли давным-давно, естественно, что их забыли соседи, с которыми они были не слишком близки. Вот чем объясняется то, что я оказался чужим человеком в своих же родных местах.

Но вы не должны думать, что я одинок, что у меня нет товарищей. Я оставил профессию моряка и вернулся домой, чтобы провести остаток дней в покое и мире, но я не избегаю людей и я не угрюмый человек. Наоборот, я очень люблю и всегда любил встречаться с людьми и, будучи стариком, охотно провожу время в обществе молодежи, особенно мальчиков. Могу похвастаться, что со всеми деревенскими мальчуганами я в большой дружбе. Часами я помогаю им запускать змея и гонять кораблики по воде, ибо помню, как много удовольствия получал от всего этого в детстве сам.

Играя со мной, дети  и не догадываются, что добрый старик, который умеет так забавлять их и при этом забавляется сам, провел большую часть своей жизни в бурных приключениях, среди смертельных опасностей. Но именно такова история моей жизни.

Кое-кто в деревне знает, однако, отдельные эпизоды моей биографии — происшествия, о которых они слышали из моих уст, потому что я никогда не отказываюсь сообщить об увлекательных приключениях тем, кому интересно меня послушать. Невдалеке от деревни находится знаменитая «школа юных джентльменов», ее воспитанники стали моими самыми внимательными слушателями.

Мы встречались часто, почти ежедневно, во время моих прогулок по берегу и вскоре подружились. Мальчишек тянуло к старому морскому волку, который конечно мог им  рассказать немало о диких странах и необыкновенных происшествиях.  И по их просьбам я рассказывал им отдельные случаи из своей жизни. Не раз видели меня на берегу, сидящим на траве в кругу опрятно одетых мальчуганов. Их раскрытые рты и горящие глаза свидетельствовали об интересе, с которым они слушали мои истории.

Не стыжусь сказать, что я и сам находил удовольствие в этих рассказах. — Все старые моряки и военные, вспоминая прошлое, сражаются мысленно сызнова в давно минувших боях.

Таким образом, некоторое время я рассказывал им только отдельные эпизоды. Но однажды, встретившись со своими юными друзьями как всегда, лишь несколько ранее обычного, я увидел, что один из них, самый старший, стоя впереди всей на удивление молчаливой компании, держит в руке сложенный листок бумаги.

Когда я подошел, юноша, не промолвив ни слова, вручил мне бумагу. Я развернул его и вот что там было написано:

«Дорогой капитан!

Сегодня мы свободны целый день. Мы думали, как бы провести его получше, и решили просить вас доставить нам удовольствие и рассказать о каком-нибудь замечательном происшествии, случившемся с вами. Мы хотели бы услышать что-нибудь захватывающее, потому что знаем, что в вашей жизни было много приключений. Выберите то, что вам самому больше всего нравится, а мы обещаем слушать внимательно, и уверены, что нам нетрудно будет сдержать такое обещание. Итак, дорогой капитан, сделайте это для нас, и мы вечно будем вам благодарны».

На такую вежливую просьбу, подписанную всеми присутствующими, невозможно было ответить отказом. Без колебаний я объявил моим юным друзьям, что расскажу им   целую главу из своей жизни. Я выбрал то, что считал наиболее интересным для них: о своем детстве и о первом путешествии по морю — путешествии, которое произошло в настолько странной обстановке, что я назвал его «Путешествием во мраке».

Мы устроились поудобнее на берегу. Перед нами был широкий морской простор. Мальчики собрались вокруг меня. И я начал свой рассказ.

Глава 2. СПАСЕННЫЙ ЛЕБЕДЕМ

С самого раннего детства я любил воду. Мне следовало бы родиться уткой или ньюфаундлендом[2]. Отец мой был моряком, дед и прадед — также. Должно быть, от них я унаследовал это влечение. Во всяком случае, тяга к воде была у меня так сильна, словно вода была моей родной стихией. Мне рассказывали, хотя сам я этого не помню, что еще маленьким ребенком меня постоянно отгоняли от луж и прудов. И в самом деле, первое приключение в моей жизни произошло на пруду, и я запомнил его хорошо. Правда, оно не было ни столь страшным, ни столь удивительным, как те приключения, которые мне случилось испытать впоследствии. Оно было скорее забавным. Но я расскажу его вам, чтобы показать, как велика была моя страсть к воде.

Я был тогда еще совсем маленьким мальчиком. И это странное происшествие, случившееся в преддверии моей жизни, явилось как бы предзнаменованием будущего. Оно как будто предвещало, что мне предстоит пройти через многие испытания судьбы и пережить немало приключений.

Я уже сказал, что был в то время совсем малышом. Меня только что начали пускать одного, без взрослых, и я находился как раз в том возрасте, когда дети любят спускать на воду бумажные кораблики. Я уже умел делать их из  страниц старых книг и газет, и часто посылал свои «суда» путешествовать через большую лужу, которая заменяла мне океан. Но скоро бумажные кораблики перестали меня устраивать, и, накопив за шесть месяцев из своих «карманных» денег достаточную сумму, я приобрел у старого рыбака полностью оснащенный игрушечный корабль, который он смастерил на досуге.

Мой корабль имел всего пятнадцать сантиметров в длину и восемь в ширину, и если бы его тоннаж был зарегистрирован (а он, конечно, не прошел регистрацию), то он составил бы около двухсот пятидесяти граммов. «Утлое суденышко», — скажете вы, но в ту пору оно представлялось мне ничем не хуже настоящего трехпалубного корабля, и для него, конечно, было необходимо найти достойный водоем, где он мог бы по-настоящему показать свои мореходные качества. Скоро я его нашел — большой пруд, вернее, озеро, где вода была чиста, как кристалл, и тихий ветерок рябил ее поверхность. Этого ветра было достаточно, чтобы надувать паруса и нести мой маленький кораблик, как птицу на крыльях. Часто он пересекал весь пруд, прежде чем я успевал обежать вокруг, чтобы поймать его вновь. Много раз мы с ним состязались в скорости с переменным успехом. Иногда побеждал он, иногда я, в зависимости от того, был ли ветер попутным или дул навстречу кораблику.

Этот пруд, на берегах которого я забавлялся и провел лучшие часы моего детства, не был общественной собственностью. Он находился в парке рядом с деревней, принадлежавшем частному лицу, — доброжелательному и лишенному предрассудков джентльмену. Джентльмен разрешал жителям деревни проходить по своим землям и не только не возражал против того, чтобы мальчики пускали кораблики на пруду, но даже позволял им играть в крикет на площадке парка, только с условием, чтобы дети вели себя осторожно и не портили кустов и деревьев, которыми были обсажены аллеи. С его стороны это было очень любезно. Мы, деревенская детвора, это чувствовали и вели себя так, что мне ни разу не приходилось слышать о каком-либо значительном ущербе, причиненном парку и пруду.

Парк и пруд существуют до сих пор — вы, наверно, знаете их. Но добрый джентльмен, о котором я говорю, давно ушел из этого мира, потому что его уже тогда называли «старым джентльменом», а это было шестьдесят лет назад.[3]

На этом маленьком озере в то время обитала стая лебедей, если я правильно помню, их было шесть. Водились там и другие довольно редкие птицы. Дети любили кормить эти красивые создания, приносили кусочки хлеба и бросали их птицам. Я тоже при малейшей возможности являлся к озеру с набитыми хлебом карманами.

Птицы, особенно лебеди, стали совсем ручными — ели прямо из рук.

Любимый способ кормежки, доставлявший нам огромное удовольствие, заключался в следующем. В одном месте берег пруда нависал над водой, образуя уступ высотой чуть больше метра. Сюда мы и заманивали лебедей. Мы насаживали кусок хлеба на кончик длинного прута и, поднимая его над головами птиц, забавлялись, глядя, как они вытягивали длинные шеи и подпрыгивали на воде, стараясь схватить хлеб, — совсем как собаки при виде лакомого куска. Вы сами понимаете, сколько тут было веселья для мальчишек!

Теперь перейдем к происшествию, о котором я хочу рассказать.

Однажды я пришел на пруд, со своим корабликом. Было рано, и, моих товарищей еще не было. Я спустил кораблик на воду и зашагал вокруг пруда, чтобы встретить свое «судно» на другой стороне. Ветра почти не было — кораблик двигался медленно. И, ожидая его, я решил покормить птиц кусочками хлеба, добытыми тайком из буфета.

Выйдя на «штатное место», стал насаживать на конец ветки кусочки хлеба. Все шестеро лебедей, гордо выгнув шеи и слегка приподняв крылья, плавно заскользили по направлению ко мне. Вытянув клювы, они не спускали с меня глаз, следя за каждым моим движением. Они знали, что я звал их не зря. Я стал забавляться уловками птиц, старавшихся схватить добычу.

Кусок за куском исчезал с конца ветки, и я уже почти опустошил карманы, как вдруг край дерна, на котором я стоял, обвалился у меня под ногами, и я бултыхнулся в воду.

Я шлепнулся с шумом, как большой камень, и так как совершенно не умел плавать, то камнем и пошел бы прямо ко дну, если бы мне не посчастливилось попасть в самую середину стаи лебедей, которые испугались не меньше моего.

Не то чтобы я сохранил присутствие духа, но просто, повинуясь инстинкту самосохранения, свойственному каждому живому существу, я попытался спастись, размахивая руками и стараясь ухватиться за что-нибудь. Утопающие хватаются и за соломинку, но в моих руках оказалось нечто лучшее, чем соломинка, — я ухватился за лапы самого большого и сильного из лебедей и держался за них изо всех сил, ибо от этого зависела моя жизнь.

При падении мне в глаза и уши набралась вода, и я плохо соображал, что делаю. Сначала я слышал только плеск и крики испуганных лебедей, но в следующую секунду уже сообразил, что птица, которую я держу за ноги, увлекает меня к другому берегу.

 У меня хватило ума не отпустить лапы — и в одно мгновение я пронесся через половину пруда, что, в конечном счете, было не так уж много. Лебедь не плыл, а, скорее, летел над поверхностью воды. Без сомнения, страх удвоил его силы и энергию, а то он не мог бы тащить за собой существо, которое весило столько же, сколько он сам. Затрудняюсь сказать, сколько это продолжалось. Думаю, что не очень много времени, я бы долго не выдержал, я набирал воду ртом и носом и уже начал терять сознание.

Но тут, к величайшей своей радости, я почувствовал что-то твердое под ногами. Это были камешки и галька на дне озера — я стоял на мелком месте. Птица, стремясь вырваться, пронеслась над самыми глубокими и опасными частями озера и оттащила меня в другой конец пруда, изобилующий мелями.

Я не мешкал ни минуты. Я был бесконечно рад, что закончил свое путешествие на буксире, и, разжав руки, выпустил лапы лебедя. Птица, почувствовав свободу, немедленно поднялась в воздух и полетела, пронзительно крича.

Что касается меня, то, нащупав наконец дно, шатаясь, чихая и отфыркиваясь, я окончательно встал на ноги, побрел к берегу и вскоре оказался в безопасности, на твердой земле.

Я был до того перепуган всем случившимся, что совершенно забыл о своем кораблике. Не думая о том, как он закончит плавание, я побежал во всю прыть и остановился лишь тогда, когда оказался дома. Вода так и текла с меня ручьями, я вымок насквозь и тут же стал сушить мокрую одежду возле горящего очага.

Глава 3. ОПАСНОЕ ТЕЧЕНИЕ

Пожалуй, вы подумаете, что урок, который я получил, отбил у меня охоту подходить близко к воде. Ничуть не бывало! Случай на пруду не научил меня осторожности, но оказался полезным: как ни был я мал, я все же понял, как опасно попадать в глубокие места, не умея плавать. Опасность, которой я чудом избежал, заставила меня принять решение — научиться плавать.

Мать одобрила мое намерение. То же самое писал мне отец из дальних стран. Он даже посоветовал наилучший способ обучения. Этого только мне и нужно было, и я с жаром принялся за дело в надежде стать первоклассным пловцом. Раз или два в день, в теплую погоду, после школы я отправлялся на море и плескался в воде, как молодой дельфин.

Старшие мальчики, уже умевшие плавать, дали мне несколько уроков, и скоро я  мог плавать на спине без всякой посторонней помощи. Я был очень счастлив и очень горд, совершив этот свой первый в жизни подвиг.

Разрешите, юные слушатели, дать вам хороший совет: учитесь плавать! Это уменье пригодится вам скорее, чем кажется. Как знать, может, вам придется его применять, спасая других, а может быть, и самих себя.

В наше время случаев утонуть представляется гораздо больше, чем в старые времена. Многие ездят по морям, океанам и большим рекам по делу или ради удовольствия, и количество людей, которые ежегодно тонут, не умея плавать, огромно.

Я не собираюсь, конечно, утверждать, что хороший пловец, потерпевший кораблекрушение где-нибудь вдали от берега, например в середине Атлантического океана или посреди пролива Ла-Манш, может надеяться доплыть до берега. Разумеется, это ему не удастся. Но он сможет спастись, доплыв до шлюпки, до какой-нибудь доски или пустой бочки, и дождаться, пока его не подберет проходящий мимо корабль. А не умеющие плавать пойдут ко дну.

К тому же знайте, что большинство кораблекрушений происходит вблизи берега, и именно там, согласно статистике, происходит наибольшее число человеческих жертв, которых не было бы, если б все на корабле умели плавать. Каждый год мы узнаем, что сотни людей тонут в кабельтове[4] от берега; целые корабли, со всеми, кто находится на борту — переселенцами, солдатами, матросами, — погружаются в воду, — и только несколько хороших пловцов остаются в живых. Такие же несчастья происходят на речках шириной в каких-нибудь сто восемьдесят метров. Вы сами, наверно, слышали, как люди каждый год умудряются утонуть даже в неширокой, но студеной речке Серпентайн[5].

Все это общеизвестно, и приходится удивляться беспечности людей и их нежеланию учиться плавать.

Итак, юные слушатели, прислушайтесь к моему совету и сделайтесь хорошими пловцами! Возьмитесь за это немедленно — только в теплую погоду — и затем уже не пропускайте ни одного дня. Сделайтесь пловцами прежде, чем станете взрослыми. Потом у вас не будет ни времени, ни желания учиться плаванию. А между тем, не умея плавать, вы можете утонуть еще до того, как у вас появится первый пух на губе. Лично я не раз бывал на волосок от смерти в воде. Водная стихия, которую я так любил, как бы задалась целью сделать меня своей жертвой. Я бы мог упрекнуть волны в неблагодарности, но не делал этого потому, что знал, что они неодушевленные и не отвечают за свои поступки. И вот однажды я безрассудно доверился им.

Это случилось через несколько недель после моего вынужденного купанья в пруду, когда я уже немного умел плавать.

Все это произошло не на пруду, где плавали лебеди, он служил лишь для украшения парка, был частной собственностью, и купаться в нем было запрещено.

Но жители морского побережья и не нуждаются в прудах и озерах для купания, в их распоряжении все море. Пляж, которым обычно пользовались жители деревни, был прекрасный: с желтым песком, белыми ракушками и галькой, но в одном месте к нему подходило подводное течение, опасное для всех, кроме хороших, выносливых пловцов. Рассказывали, что кто-то утонул, унесенный этим течением, но это случилось давно, и об этом почти забыли. Позже, раза два или три, купальщиков уносило в море, но их, в конце концов, спасали посланные вслед лодки.

Местные жители — старые рыбаки — не любили говорить на эту тему. Они либо пожимали плечами и помалкивали, либо отговаривались ничего не значащими словами. Кое-кто из них даже вовсе отрицал существование опасного течения, другие утверждали, что оно неопасно. Я, однако, замечал, что родители не позволяли мальчикам купаться вблизи опасного места.

Долго я не понимал, почему мои односельчане так упорно не хотят признаться, что течение существует. Когда я вернулся в поселок через сорок лет, я наткнулся на все то же таинственное пожимание плечами, хотя за это время произошло еще несколько случаев, доказывающих, что оно действительно существует и что оно действительно опасно.

Но теперь я стал старше, лучше понимаю людей, и мне ясна истинная причина странного поведения моих односельчан. Наш поселок считается морским курортом и получает некоторый доход от приезжих, которые проводят здесь несколько недель летом. Это и так не первосортный курорт, а если бы пошли слухи об опасном течении и о том, как люди тонут из-за него, то к нам стало бы ездить еще меньше людей или вовсе никто не стал бы ездить. Поэтому, чем меньше вы говорите об этом течении, тем больше вас уважают местные мудрецы.

Итак, мои юные друзья, я сделал длинное вступление к довольно обыкновенной истории, но дело в том, что я утонул, попав в это прибрежное течение — именно утонул!

Вы скажете, что я, во всяком случае, не захлебнулся до смерти. Может быть, но я был в таком состоянии, что ничего не почувствовал бы, даже если бы меня разрезали на куски, и никогда не вернулся бы к жизни, если бы не мой спаситель. Этим спасителем оказался молодой рыбак из нашего поселка, по имени Гарри Блю. Ему я обязан своим вторичным рождением.

История, повторяю, самая обыкновенная, но я ее рассказываю для того, чтобы вы знали, как я познакомился с Гарри Блю, так как он оказал решительное влияние на всю мою последующую жизнь.

Я отправился на пляж купаться, как обычно, но вошел в воду в новой для меня и пустынной части берега. Оказалось, что именно в этом месте опасное течение подходит к берегу, оно мгновенно подхватило меня и понесло в открытое море. Меня отнесло так далеко, что всякая надежда доплыть до суши пропала. Страх и уверенность в гибели так сковали мне тело, что я не в состоянии был держаться на поверхности и начал погружаться в глубину, как кусок свинца. Последнее что я видел это лодку недалеко от себя, а в ней человека. Затем в глазах стало темно,  в ушах раздавался грохот и я потерял сознание. Когда я пришел в себя, то увидел человека, стоящего возле меня на коленях. Он растирал мне руками тело, нажимая на живот под ребрами, и щекотал ноздри пером, всячески стараясь вырвать меня у смерти.

Гарри Блю удалось вновь вдохнуть в меня жизнь. Он тут же взял меня на руки и отнес домой, к матери, которая едва не потеряла рассудок, увидев меня в таком состоянии. Мне влили в рот вина, к ногам приложили горячие кирпичи и бутылки, дали понюхать нашатыря, закутали в теплые одеяла. Лечили основательно, много снадобий пришлось мне проглотить. Наконец, решили, что опасность миновала, и что я, вероятно, выживу.

Все успокоились, а через двадцать часов я уже снова был на ногах, как ни в чем не бывало.

Казалось бы, такой случай мог научить меня осторожности. Но я не внял голосу рассудка и повел себя совсем иначе, а почему и как, вы узнаете из дальнейшего рассказа.

Глава 4. ЯЛИК

Нет, все уроки прошли даром! Я побывал на краю гибели, но это не только не отбило у меня тягу к воде, но даже наоборот.

Знакомство с молодым лодочником скоро переросло в прочную дружбу. Его звали, как я сказал, Гарри Блю, и он обладал смелым и добрым сердцем. Нечего и говорить, что я крепко привязался к нему, да и он ко мне. Он вел себя так, как будто я его спас, а не он меня. Он затратил много труда, чтобы сделать из меня образцового пловца, и научил меня пользоваться веслами так, что через некоторое время я стал грести вполне уверенно, гораздо лучше, чем другие мальчики моего возраста. Я греб не одним веслом, как дети, а двумя, как взрослые, и управлялся без всякой посторонней помощи. Это было великое достижение. И я всегда гордился, когда Гарри Блю поручал мне взять его шлюпку из заводи, где она стояла, и привести ее в какое-нибудь место на берегу, где он ждал пассажиров, желающих покататься. Проходя мимо судов, стоявших на якоре или вблизи пляжа, где прогуливались люди, я не раз слышал насмешливые восклицания вроде: «Гляди, какой забавный малыш на веслах!» или «Разрази меня гром! Посмотрите на этого клопа, ребята!»

Я слышал и другие шутки, сопровождаемые раскатами хохота. Но это меня ничуть не смущало. Наоборот, я очень гордился тем, что могу вести лодку, куда нужно без всякой помощи и, пожалуй, быстрее, чем те, кто был ростом вдвое выше меня.

Прошло немного времени, и надо мной перестали смеяться, разве только кто-нибудь из приезжих. Односельчане же увидели, что я умею управлять лодкой, и, несмотря на мой юный возраст, стали относиться ко мне даже с уважением — во всяком случае, шутки прекратились. Часто меня называли «морячком» или «матросиком», а еще чаще «морским волчонком». Дома во мне всячески поддерживали мысль о профессии моряка. Отец хотел сделать меня моряком. Если бы он не погиб, то в следующий раз  я отправился бы с ним в море. Мать всегда одевала меня в матросское платье излюбленного тогда фасона — синие штаны и куртка с отложным воротником, с черным шелковым платком на шее. Я гордился всем этим. И отчасти мой костюм и породил кличку «морской волчонок». Это прозвище мне нравилось больше других, потому что его придумал Гарри Блю, а с тех пор как он спас меня, я считал его своим верным другом и покровителем.

Его дела в то время процветали. У него была собственная лодка — вернее сказать, две лодки. Одна из них была много больше другой — он называл ее шлюпкой, в ней помещались трое или четверо пассажиров. Вторую лодку, маленький ялик, Гарри купил недавно, и она предназначалась для одного пассажира, на ней меньше приходилось работать веслами. Во время купального сезона шлюпка, конечно, была в действии чаще. Почти каждый день на ней катались отдыхающие, а ялик спокойно стоял у причала. Мне было позволено брать его и кататься сколько угодно, одному или с товарищами. Обычно после школьных занятий я садился в ялик и катался по бухте.

Редко я бывал один, потому что многие мои однокашники любили море, и все они смотрели на меня с величайшим уважением, как на хозяина лодки. Мне стоило только захотеть, и я тут же находил себе спутника.

Мы катались почти ежедневно, если море было спокойно. Понятно, в бурную погоду ездить на крошечной лодочке было нельзя, сам Гарри Блю запретил такие прогулки.

Наши рейсы совершались лишь на небольшие расстояния от поселка, и я всегда старался держаться берега и никогда не отваживался отойти подальше, потому что в море любой случайный шквал грозил мне опасностями.

Однако со временем я осмелел и чувствовал себя как дома и вдали от суши. Я стал уходить на милю от берега, не думая о последствиях. Гарри заметил это и повторил свое предупреждение. Может быть, этот разговор и подействовал бы на меня, не услышь я через минуту, как он говорил обо мне кому-то из своих товарищей:

— Замечательный парень! Верно, Боб? Молодчина! Из него выйдет настоящий моряк, когда он вырастет!

Я решил, что далекие прогулки не под таким уж строгим запретом, и слова Гарри «держать ближе к берегу» не произвели на меня должного впечатления, что едва не стоило мне жизни, об этом я вам сейчас расскажу.

Но прежде позвольте отметить одно обстоятельство, которое перевернуло вверх дном мою жизнь. Случилось большое несчастье: я потерял обоих родителей.

Я уже говорил, что мой отец был моряком. Он командовал судном, которое, помнится мне, ходило в американские колонии. И отца так подолгу не бывало дома, что я вырос, почти не зная его. А это был славный, мужественный моряк с обветренным, почти медного цвета, и при этом красивым и веселым лицом.

Моя мать была сильно к нему привязана, и, когда пришло известие о гибели судна и моего отца, она не смогла совладать с горем. Она стала чахнуть, ей больше не хотелось жить, и для нее осталась лишь надежда присоединиться к отцу в другом мире. Ей недолго пришлось ждать исполнения своих желаний: всего через несколько недель после того, как до нас дошла ужасная весть, мою бедную маму похоронили.

Таковы были обстоятельства, которые изменили всю мою жизнь. Теперь я стал сиротой, без средств к существованию и без дома. Родители мои были люди бедные, семья наша целиком зависела от заработков отца, а он не мог принять никаких мер на случай своей смерти. Мы с матерью остались почти без денег. Может быть, судьба была милостива, что увела ее из этой жизни — жизни, в которой не осталось больше места для радостей. И хотя я долго оплакивал мою дорогую, милую матушку, но впоследствии не мог удержаться от мысли, что, пожалуй, лучше, что она ушла от нас. Долгие-долгие годы прошли бы, прежде чем я смог бы помочь ей, и холод и мрак нищеты стали бы ее уделом.

Последствия смерти родителей оказались для меня чрезвычайно серьезны. Я не остался, конечно, на улице, но условия моей жизни совершенно изменились. Меня взял к себе дядя, который ничем не походил на мою нежную, мягкосердечную мать, хотя и был ее родным братом. Напротив, это был человек сердитый, с грубыми привычками. И скоро я убедился в том, что он относится ко мне нисколько не лучше, чем к своим работникам и слугам.

Мои школьные занятия закончились. С тех пор как я переступил порог дома дяди, меня больше в школу не посылали. Но мне не позволяли и сидеть без дела. Мой дядя был фермером, и он нашел для меня работу: с утра до вечера я пас свиней и коров, погонял лошадей на пашне, ходил за овцами, носил корм телятам… Я был свободен только в воскресенье — не потому, что дядя мой был религиозен, но таков уж обычай: в этот день никто не работал. Вся деревня строго соблюдала этот обычай, и дядя был вынужден ему подчиняться — в противном случае, мне думается, он заставил бы меня трудиться и в воскресенье.

Поскольку мой дядя не был религиозным, он не заставлял меня ходить по праздникам в церковь, и  я был предоставлен сам себе. Как только у меня появлялась возможность удрать из дому, я отправлялся к воде и либо помогал моему другу Гарри Блю возить пассажиров по бухте, либо забирался в ялик и уходил на нем в море ради собственного удовольствия. Так я проводил воскресенья.

При жизни матери мне внушали, что грешно проводить воскресенье в пустой праздности. Но пример дяди научил меня иному, и я пришел к заключению, что этот день — самый веселый из всех дней недели.

Впрочем, одно из воскресений оказалось для меня далеко не веселым и, больше того, едва ли не последним днем моей жизни. И, как всегда, в новом приключении участвовала моя любимая стихия — вода.

Глава 5. ОСТРОВОК

Было прекрасное воскресное утро. Майское солнце ярко сияло, птицы наполняли воздух радостным щебетаньем. Резкие голоса дроздов смешивались с нежными трелями жаворонков, а над полями то здесь, то там звучал неумолчный монотонный крик кукушки. Зеленые изгороди, поля молодой пшеницы, луга, пестревшие золотыми и алыми цветами, птичьи гнезда в живых изгородях — все эти прелести сельской природы манили многих моих сверстников, но меня больше влекло то, что лежало вдали, — спокойная поверхность небесно-голубого цвета, сверкающая под лучами солнца, как зеркало. Великая водная равнина — вот где были сосредоточены все мои желания, вот куда я рвался всей душой! Мне казалось, что море красивее, чем волнуемая ветром пшеница или пестревший цветами луг; легкий плеск прибоя музыкальнее, чем трели жаворонка, а йодистый запах волн приятнее аромата лютиков и роз.

Не став ждать завтрака, ограничившись куском хлеба и чашкой молока, раздобытыми в кладовой, я отправился к морю. Дядя не возражал против моих прогулок по полям, но моря он почему-то не любил, и часто запрещал мне ходить на берег. Поэтому я пошел не обычным путем, а окольной тропинкой, и я достиг берега никем не замеченный.

Добравшись до маленькой бухты, где молодой лодочник держал свои лодки, я увидел, что шлюпка ушла в море, а ялик остался в моем распоряжении. Ничего другого мне и не нужно было: я решил совершить на ялике большую прогулку. Первым делом я забрался в него и вычерпал всю воду со дна. Там накопилось ее порядочно и, поскольку воду он пропускал медленно, было ясно, что яликом уже несколько дней не пользовались. Старой жестяной миской, служившей для этй цели, я за минут десять-пятнадцать, осушил лодку в достаточной степени. Взяв в сарае весла и уключины, как обычно не спрашивая ни у кого разрешения, вставил уключины, вложил в них весла, и оттолкнул лодку от берега.

 Крохотная лодочка, послушно повинуясь ударам весел, заскользила по воде, легкая и подвижная, как рыба. И с веселым сердцем я устремился в искрящееся голубое спокойное море. Не было ни малейшей ряби, вода была так прозрачна, что я мог видеть рыб, играющих на большой глубине. Я видел дно, покрытое чистым серебристо-белым песком, видел, как маленькие крабы, величиной с золотую монету, гонялись друг за другом и преследовали еще более мелкие создания, рассчитывая позавтракать ими. Стайки сельдей, широкая плоская камбала, крупный палтус, красивая зеленая макрель и громадные морские угри, похожие на удавов, — все резвились или подстерегали добычу.

В это утро море было совершенно спокойно, что редко случается на нашем побережье. Погода как будто была создана специально для меня — ведь я предполагал совершить большую прогулку, как уже говорил вам.

Вы спросите, куда я направлялся. Слушайте, и вы сейчас узнаете.

Примерно в трех милях[6] от берега виднелся маленький островок. Собственно говоря, даже не островок, а группа рифов или скал, выступающая над уровнем моря только в часы отлива. В остальное время скалы были покрыты водой, и тогда был виден лишь небольшой тонкий столб, увенчанный буйком, поднимавшийся из воды на нескольких футов.[7] Таким образом обозначался риф, предупреждались суда о подводных камнях.

Когда островок был виден, он был блестящего черного цвета, но порой, казалось, что он весь покрывался снегом, и это выглядело очень красиво. Я знал, почему он меняет цвет, знал, что белый покров, который появляется на островке, — это большие стаи морских птиц, которые устроились на скалах, чтобы либо отдохнуть после долгого полета, либо поискать мелкую рыбешку или ракообразных.

 Я всегда мечтал съездить на островок. Когда я смотрел на него — а это случалось всякий раз, когда я оказывался у берега, — во мне пробуждалось желание исследовать его из конца в конец. Я знал его очертания в часы отлива и мог бы нарисовать их, не видя самого островка. По бокам островок был ниже, а в середине образовывал кривую линию, напоминая гигантского кита, лежащего на поверхности воды; а столб напоминал гарпун, застрявший в спине кита.

Мне очень хотелось потрогать этот столб, узнать, из какого материала он сделан, высок ли вблизи, потому что с берега казалось, что он высотой не больше метра. Мне хотелось выяснить, что за штука у него наверху и как закреплено основание столба. Вероятно, столб был вбит очень прочно. Мне случалось видеть, как в штормовую погоду гребни волн перекатывались через него, и пена вздымалась так высоко, что ни скал, ни столба вовсе не было видно.

С берега трудно различить, что за птицы садятся на черную скалу, покрывая ее своими телами так, что она становилась белой, потому что с такого расстояния самые крупные из них казались не больше воробья, и отдельную птицу вообще можно было бы не заметить. Вероятно, это были чайки.

Ах, сколько раз, и с каким нетерпением ждал я случая съездить на этот островок! Но случая все не представлялось. Островок лежал слишком далеко для моих обычных прогулок, и слишком опасно было отправляться туда одному на утлой лодчонке. Гарри Блю обещал свозить меня туда, но в то же время посмеивался над моим желанием посетить островок. Что ему эта скала! Он не раз проплывал мимо нее, даже высаживался там и привязывал лодку к столбу, чтобы пострелять морских птиц или половить рыбу, но мне ни разу не случилось сопровождать его в этих увлекательных поездках. Я все надеялся, что он как-нибудь возьмет меня с собой, но под конец утратил всякую надежду: ведь я был свободен только по воскресеньям, а воскресенье было для моего друга самым трудовым днем, потому что в праздник множество людей хочет кататься по морю.

Долго я ждал напрасно и наконец решил больше не ждать. В это утро я принял дерзкое решение взять ялик и одному отправиться на риф. Таков был мой план, когда я отвязал лодочку и ринулся на ней в сверкающий голубой простор моря.

Глава 6. ЧАЙКИ

Я назвал свое решение дерзким. Сама по себе затея не представляла ничего особенного. Она была дерзкой только для мальчика моего возраста. Надо было преодолеть три мили на веслах по открытому морю. Так далеко от берега я один еще никогда не заплывал, разве что на милю, да и то по мелководью. С Гарри мы бывали и подальше, но с ним я ничего не боялся. Другое дело — одному: ведь все зависело от меня самого. Если что-нибудь произойдет, никто не окажет мне помощи, не даст совета…

Едва я отъехал на милю, как моя затея стала мне казаться не только дерзкой, но и безрассудной, и я уже готов был повернуть обратно. Но мне пришло в голову, что, если какой-нибудь мальчик из тех, что мне завидуют, а такие были в деревне, сейчас смотрит на меня с берега, то он может подумать, что я повернул назад потому что испугался, и все станут называть меня трусом. Отчасти благодаря этой мысли, а отчасти потому, что желание посетить островок все-таки еще не прошло, я приободрился и приналег на весла.

В полумиле от рифа я бросил весла и обернулся, чтобы посмотреть на него. Я сразу заметил, что островок весь находится над водой — был отлив. Но черных камней не было видно из-за сидевших на них птиц. Многие из них кружили в воздухе, некоторые то садились, то поднимались снова. Были слышны их резкие крики.

Мне хотелось посмотреть на птиц вблизи, я старался грести бесшумно, чтобы их не испугать и мне удалось приблизиться, таким образом, на расстояние около двухсот метров. Я долго разглядывал их с большим интересом.

Если бы мне пришлось на этом закончить прогулку и тотчас вернуться назад, я все же считал бы себя вознагражденным за потраченные усилия. Птицы, которые теснились около камней, все были чайками, но здесь были две породы, различные по размерам и не совсем одинаковые по цвету: одни были черноголовые, с сероватыми крыльями, другие — покрупнее первых и почти целиком белые. И те и другие выглядели так, словно ни одно пятнышко грязи никогда не касалось их снежно-белого оперения, а их ярко-красные лапки были похожи на ветви чистейшего коралла.

Все они были заняты. Одни охотились за мелкой рыбешкой, крабами, креветками, омарами, выброшенными последним приливом. Другие сидя чистили себе перья и словно гордились их видом.

Однако, несмотря на кажущуюся счастливую беспечность, чайки, как и другие живые существа, не были свободны от забот и дурных страстей. На моих глазах разыгралось несколько свирепых ссор — я так и не мог определить их истинную причину. Особенно интересно было наблюдать, как чайки ловили рыбу: они падали пулей с высоты и почти бесшумно исчезали под водой, а через несколько мгновений появлялись снова, держа в клюве сверкающую добычу.

Я долго сидел в своей лодочке и любовался движениями птиц. Но все же решил до конца выполнить свой план и высадиться на остров.

Красивые птицы оставались на месте почти до того момента, когда я уже вплотную подошел к острову. Одна из чаек, все время сидевшая на верху сигнального столба, издала пронзительный крик, похожий на команду и все они поднялись в воздух. Отлет птиц меня почему-то опечалил. Море как будто потемнело — с рифа пропала его белая одежда, обнажились голые скалы с черными, блестящими, как будто смазанными смолой, камнями. Но это было еще не все. Поднялся легкий ветерок, облако закрыло солнечный диск, зеркальная поверхность воды замутилась и посерела.

Риф имел теперь довольно унылый вид. Но так как я решил его исследовать и приехал именно с этой целью, я налег на весла, и вскоре киль моего суденышка заскрипел, коснувшись камней.

Увидев маленькую бухточку, которая вполне годилась для моей лодки, я направил туда нос ялика, высадился на берег и зашагал прямо к столбу, на который столько лет смотрел издали и с которым так сильно хотел познакомиться поближе.

Глава 7. ПОИСКИ МОРСКОГО ЕЖА

Скоро я дотронулся руками до этого куска дерева и почувствовал такой прилив гордости, как будто это был Северный полюс, и я его открыл. Я был немало удивлен действительными размерами столба и тем, как я обманывался, глядя на него издали. С берега он казался не толще шеста от граблей или от вил, а его набалдашник — размером с довольно крупную репу. Как же я был удивлен, когда увидел, что на самом деле диаметр столба втрое больше моей ноги, а у него наверху настоящая бочка вместимостью в сорок литров, прочно насаженная на конец столба. Бочка была выкрашена в белый цвет; впрочем, об этом я знал и раньше, часто наблюдая с берега, как она блестит на солнце. Я ошибся и в высоте столба. С берега он казался не выше человеческого роста, но он возвышался надо мной подобно корабельной мачте. В нем было не меньше трех с половиной метров — да, по крайней мере, трех с половиной!

Я неверно судил и относительно площади острова, она оказалась  раз в сто больше. Грубый прямоугольник длиной примерно сто метров в длину и сорок в ширину, был усеян камнями разных размеров, от мелкой гальки до валунов с человека величиной, были другие камни еще крупнее, но это, как я понял, выступали вершины скал. Все камни были покрыты черной вязкой массой, похожей на смолу. Кое-где росли большие пучки водорослей, в том числе хорошо знакомый мне вид морской травы, которую я  таскал ее на дядин огород для удобрения картофеля.

Осмотрев сигнальный столб и подивившись истинным размерам бочки на его вершине, я оставил его и принялся исследовать риф. Я хотел взять с собой на память об этой знаменательной и приятной поездке какую-нибудь диковинную раковину, больше всего мне хотелось найти панцирь морского ежа.[8] Иногда они попадались у нас на взморье, но редко, и очень ценились в качестве украшения для каминной полки. Они могли быть на этом отдаленном рифе, редко посещаемом лодочниками, и я медленно бродил, тщательно обыскивая каждый провал и расселину между скал. Но это оказалось вовсе не легким делом, значительно более трудным, чем я предполагал. Я уже говорил, что камни были покрыты вязкой массой, которая делала их скользкими. Они были такими скользкими, как будто их вымазали мылом, и ступать по ним было очень сложным делом. Я падал и получил несколько основательных ушибов.

Мне не попадалось ни одной устрицы, о чем я искренне пожалел, потому что проголодался и с удовольствием съел бы дюжины две. Я находил только маленьких крабов и омаров, но не хотелось есть их сырыми.

Наконец я увидел этот чудесный предмет — темно-красный, круглый, как апельсин, но гораздо крупнее апельсина. Но, я думаю, нечего описывать вам, как выглядит панцирь морского ежа.

Я взял его в руки и любовался закругленными формами и забавными выступами на спинке панциря. Это был один из самых красивых морских ежей, каких я когда-либо видел. Я поздравлял себя с удачей — для этого стоило съездить на риф.

Я вертел в руках свою находку, рассматривал ее. Через несколько минут я оторвался от этого зрелища,и обернулся к лодке.

О ужас! Что я увидел! Морской еж выпал у меня из рук, и я застыл потрясенный картиной, которая открылась моим глазам. Что это? Лодка! Лодка? Где моя лодка?

Глава 8. ЯЛИК УПЛЫЛ

Итак, именно лодка была причиной моего крайнего изумления. Вы спросите, что же случилось с лодкой. Утонула? Нет, не утонула — она уплыла.

Когда я взглянул на то место, где оставил лодку, ее там не было. Бухточка среди скал была пуста!

Тут не было ничего таинственного. Я не привязал лодку и даже не вытянул конец каната на берег, и бриз, ставший теперь свежее, вывел ее из бухточки и погнал по воде. Было видно, как она медленно удалялась от рифа.

Сначала я был просто поражен, но через секунду или две мое удивление перешло в тревогу. Что делать? До берега было, по меньшей мере, три мили, — мне их не проплыть, и нет  никакой надежды, что кто-нибудь явится ко мне на помощь. Размахивать руками, подавая сигналы бедствия, бесполезно, — увидеть это можно разве что в подзорную трубу. Но можно ли на это рассчитывать?

Да в ужасное положение я попал из-за собственного легкомыслия! Но может быть не все потеряно, и лодку можно догнать вплавь пока она не очень далеко — какие-нибудь сто метров. Другого выхода нет, но нельзя терять ни секунды, ведь ее уносит все дальше!

Я мгновенно сорвал с себя штаны и запрятал их между камней. Снял башмаки, чулки, рубашка тоже последовала за ними, чтобы не стесняла движений, и бросился в воду — глубина была достаточная у самых камней. Я старался изо всех сил, но все же приближался к ялику очень медленно. Затем мне показалось, что мы с ним движемся с одинаковой скоростью, и мне его ни за что не догнать, и я уже решил возвращаться на риф, пока на это есть еще силы. Но тут ялик изменил курс и направился практически мне навстречу. Это произошло благодаря неожиданному порыву ветра. Через несколько мгновений я радостно ухватился руками за край борта. Это дало мне возможность передохнуть после долгого заплыва.

Отдышавшись, я попытался влезть в лодку, но, к моему ужасу, маленькое суденышко не выдержало моей тяжести — перевернулось вверх дном, и я оказался под водой.

Вынырнув на поверхность, я попробовал сесть верхом на киль. Однако из этого ничего не вышло, — она перевернулась вновь и заняла нормальное положение, но зачерпнула при этом много воды. Под весом воды лодка настолько осела, что я перебрался через борт и влез в нее без особого труда. Но тут же почувствовал, что она начала тонуть. Нужно было немедля выпрыгивать из лодки, тогда она осталась бы на поверхности. Но я был сильно напуган и ошеломлен бесконечным нырянием, и, не соображая, что делаю, начал вычерпывать воду пригоршнями, но не успел сделать и нескольких движений, как почувствовал, что ялик погружается. В следующее мгновение он затонул прямо подо мной, и мне пришлось изо всех сил работать руками и ногами, чтобы спастись от водоворота, который образовался на месте его гибели.

Глава 9. СИГНАЛЬНЫЙ СТОЛБ

Ветер усилился, небо затянуло тучами. В борьбе с волнами я был совершенно измучен и несколько минут, стараясь отдышаться, лежал на краю рифа, когда, наконец, до него добрался.

Однако я недолго находился в бездействии. Положение было не такое, чтобы тратить время попусту. Зная это, я вскочил на ноги, оделся и огляделся.

Не знаю, почему я прежде всего посмотрел в сторону погибшей лодки. Быть может, во мне шевелилась смутная надежда, что она всплывет. Но там лишь  весла носились по волнам.

Затем я обратил свой взгляд в сторону берега, но волны сделались так высоки, что его не было видно, и едва можно было различить дома. Звать на помощь было бессмысленно. Даже в безветренный день меня бы не услышали. И, прекрасно зная это, я и не пытался открыть рот.

Ни одного судна не виднелось в бухте. Было воскресенье, и суда находились на стоянках. По той же причине и рыбачьи лодки стояли на приколе, а все шлюпки для катанья из нашего поселка, вероятно, отправились далеко — к знаменитому маяку, в том числе и лодка Гарри Блю.

На севере, востоке, западе и юге не было ни одного паруса. Кругом лежала водная пустыня, и я чувствовал себя заживо погребенным. Я хорошо запомнил жуткое чувство одиночества, которое охватило меня. Помню, что я опустился на камни и заплакал. Вернулись чайки. Может быть, они сердились на меня за то, что я их прогнал: они летали над самой моей головой, испуская оглушительные, резкие крики, как бы намереваясь напасть на меня. Теперь я думаю, что они делали это скорее из любопытства, чем от злобы.

Оставалось только одно — ждать, пока не подойдет помощь извне. Другого выхода не было. Я никак не мог выбраться с островка сам.

Но когда, и благодаря какой счастливой случайности это может случиться? С берега без подзорной трубы меня все равно не увидят. Всего один-два лодочника имели подзорные трубы — я это знал, — и одна была у Гарри Блю. Но далеко не каждый день они пользовались этими трубами. И десять шансов против одного, что они не направят их на риф. Зачем им смотреть в этом направлении? Этим путем суда никогда не ходят, — всегда далеко огибая опасный риф. Таким образом, надежда, что меня заметят в трубу, была очень слаба. Но еще слабее была надежда, что меня подберет какое-нибудь судно, раз путь судов не лежит мимо рифа.

Полный таких неутешительных мыслей, я уселся на скалу и стал ждать дальнейших событий.

Умереть с голоду на островке я не боялся, ведь  Гарри Блю к вечеру вернется — увидит, что ялик пропал, и, естественно, подумает, что взял ее я, потому что я единственный из мальчиков и вообще из жителей поселка пользовался этой привилегией. Увидев, что лодки нет, что даже к ночи она не вернулась, Блю пойдет к дяде. Тогда начнется тревога, и меня станут искать. В конце концов, все это приведет к тому, что меня найдут.

Меня не столько беспокоила мысль о собственной судьбе, сколько страх перед тем, что я наделал. Как я теперь посмотрю Гарри в глаза? Чем возмещу убыток? Дело серьезное — у меня денег нет, а дядя не станет платить за меня. Обязательно надо возместить лодочнику потерю лодки, но как это сделать? Разве что дядя разрешит мне отработать этот долг Гарри… А я бы работал по целым неделям, пока не окупится стоимость ялика, лишь бы у Гарри нашлось применение моим силам.

Я сидел, высчитывая, во сколько могла обойтись лодочнику утонувшая лодка. Целиком поглощенный этими мыслями, я не думал, что моя жизнь в опасности. Считая, что меня ждет лишь голодная и холодная ночь, что промокну насквозь: прилив целиком покроет камни рифа, и мне всю ночь придется стоять в воде.

Кстати, какова будет глубина воды? Дойдет ли мне до колен? Я знал, что риф полностью покрывается приливом. Но мне, как и многим прибрежным жителям, казалось, что вода не очень сильно заливает риф.

Ясно, что об уровне прилива следовало спрашивать у сигнального столба. Я внимательно его осмотрел. Неужели, вот та, нанесенная белой краской вокруг столба, линия и есть уровень прилива? Скорее всего, так и есть, но какой кошмар, ведь до нее, наверное, около двух метров от основания столба!

Чуть не теряя рассудок, я бросился к столбу, прижался к нему вплотную. Увы! Мои глаза не обманули меня: линия приходилась намного выше моей головы. Я с трудом доставал до нее даже кончиками пальцев вытянутой руки.

Меня охватил неописуемый ужас, когда я понял, что мне угрожало: прилив зальет скалы раньше, чем придет помощь. Волны сомкнутся над моей головой — я буду смыт с рифа и утону в водной пучине!

Глава 10. ВЗБИРАЮСЬ НА СТОЛБ

Теперь я убедился в том, что моя жизнь в опасности — вернее, что меня ждет неизбежная смерть. Надежды, что меня спасут до темноты, практически не было, а прилив начнется задолго до наступления ночи. Вода быстро достигнет высшей точки, и это будет конец. Даже если меня хватятся до вечера — а это, как я уже говорил, было сомнительно, — все равно будет поздно. Прилив ждать не станет.

Ужас и отчаяние, охватившие меня, какое-то время лишили меня способности рассуждать. Я ничего не соображал и некоторое время лишь в трансе крутил головой, оглядывая пустынную морскую ширь, поворачиваясь из стороны в сторону, и беспомощно глядя на волны. Не было видно ни паруса, ни лодки, одни  только чайки с криками летали вокруг.

Но тут на глаза мне попался сигнальный столб, и в мозгу вдруг сверкнула счастливая мысль: «так вот же спасение!»

Вряд ли нужно объяснять, что я решил взобраться в бочку на столбе (я хорошо лазил по деревьям, и сделать это мне казалось легким делом) и просидеть там, пока не схлынет прилив. Мне, конечно, предстояла тяжелая ночь, но опасность миновала. Я, еще смеясь, буду рассказывать, как лихо нашел выход из тяжелой ситуации.

С такими мыслями я подошел к столбу, чтобы взобраться наверх. — До начала прилива оставалось еще достаточно времени, просто хотелось убедиться в том, что в нужную минуту можно будет спастись этим путем.

Оказалось, что это довольно трудно, особенно внизу, где столб до белой линии (там он постоянно омывался морем) был покрыт той же черной скользкой массой, которая покрывала и камни. Я невольно вспомнил, нарочно смазанные салом столбы, служившие развлечением на праздниках в нашем поселке[9].

С большим трудом, ежеминутно срываясь, я преодолел скользкий участок. Дальше дело пошло легче, и вот он бочонок. Я протянул руку, чтобы ухватиться за его верхний край и влезть на него. Я уже поздравлял себя с победой, как вдруг обнаружил, что это мне не удается. Мои руки были слишком коротки — они не доставали до верхнего края бочки. Я мог дотянуться только до середины, в том месте, где бочка расширяется, но не мог ухватиться за нее. Я не мог ни двигаться вперед, ни оставаться на месте. Я ослабел и через несколько секунд вынужден был соскользнуть к подножию столба.

Я попробовал забраться еще несколько раз, но результат был тем же. Не позволяя себе паниковать, взяв себя в руки, стал думать, что бы мне предпринять.

Наконец меня осенила блестящая мысль. Что, если натаскать камней к столбу, навалить их так, чтоб они были выше уровня прилива, и встать на них? Так и нужно сделать.

Вокруг столба уже лежали камни, делающие его более устойчивым. Натаскаю-ка еще со стороны прилива.

Восхищенный этим новым проектом, я, не теряя ни минуты, приступил к его реализации. На рифе было сколько угодно обтесанных водой валунов, и я предполагал, что в несколько минут мое сооружение будет готово. Но, немного поработав, стал понимать, что это дело займет гораздо больше времени, чем я думал. Камни были скользкие, носить их было трудно. Одни были слишком тяжелы для меня, а другие невозможно было вытащить из песка.

Я работал изо всех сил. — Знал, что если хватит времени, то успею навалить достаточно высокую горку. Больше всего я боялся не поспеть. Не раз падал, напрягая все силы в этой борьбе. Колени мои были разодраны в кровь острыми камнями. Но я не обращал никакого внимания на трудности, на боль и усталость. Мне угрожала большая опасность — потерять жизнь!

Мне удалось довести насыпь до высоты собственного роста раньше, чем прилив стал заливать скалы. Но этого мало — так, если судить по отметине, на столбе мне придется стоять в воде по пояс. Я упорно продолжал работать, не отдыхая ни одной секунды. Работа же становилась все труднее и труднее. Все близлежащие камни уже пошли в дело, и за новыми приходилось ходить все дальше. Я совершенно изранил себе руки и ноги, и это еще больше мешало работе. Теперь приходилось затаскивать камни на высоту моего роста, иногда они скатывались, грозя разбить мне ноги. Я выбивался из сил. А прилив наступал, и приходилось трудиться сначала по колени в воде, затем по пояс, погружаясь за камнем в воду — волны  окатывали с головой так, что я боялся захлебнуться.

Наконец после долгого труда — прошло три часа или даже больше — работу пришлось прервать, но насыпь еще далеко не была готова. Я притащил к куче последний камень и водрузил его на вершине, затем взобрался туда сам. Стоя на самой высокой точке своего укрепления, плотно обхватив столб руками, с трепещущим сердцем глядел я на прибывающее море.

Глава 11. ПРИЛИВ

Не могу сказать, что я был уверен в своем сооружении. Совсем наоборот — я дрожал от страха. Будь у меня больше времени на постройку, чтобы сделать ее повыше и крепче, я был бы спокойнее. В сигнальном столбе я не сомневался: он был испытан и выдержал уже не одну бурю за много лет. А вот моя постройка…? Во-первых, мои колени упирались в белую отметку на столбе. Скорее всего, она обозначает уровень прилива при мертвом штиле, когда море спокойно, совершенно спокойно. Но море не было спокойным. Довольно свежий ветер вздымал волны высотой не менее полуметра. Если так, то я не просто буду стоять по колени в воде, — меня будет окатывать по грудь. А что, если ветер и волнение усилятся? А вдруг буря? Тогда вся моя работа ни к чему. Потому что в бурю мне не раз случалось видеть, как белая пена обдает риф и поднимается много выше сигнального столба.

Да, если разыграется буря, я пропал!

Такое опасение возникало у меня то и дело.

Правда, сейчас прекрасный месяц май, и утро было чудесное. В другом месяце скорее можно ожидать шторма. Но и в мае бывают штормы. На суше может стоять безоблачная погода, а в это время в море гибнут корабли. Да, наконец, пусть даже и не буря — просто сильная волна легко смоет меня с моей кучи камней.

Меня тревожило и другое. — Камни были навалены друг на друга как попало, и, встав на них, я сразу почувствовал, что это довольно шаткая опора. Что будет, если они рухнут под ударами волн?

Я крепко обнимал столб, прижавшись к нему, как к самому дорогому другу. И старался не шевелиться, чтобы не расшатывать камни, потому что собрать их во второй раз было бы невозможно. — Море залило весь риф, и у подножия столба уже было глубоко.

Не двигая при этом корпусом, я крутил головой, не идет ли ко мне помощь, следил за уровнем прилива и за волнами, которые неслись ко мне и бились о камни моего сооружения. Так тянулось время. У меня начала кружиться голова, я боялся сорваться, часто мне казалось, что я уже лечу вниз.

Волны поднимались все выше и выше. Вот они залили верхушку моей насыпи и покрыли ступни, вот они подмывают мне колени… Когда же они остановятся? Когда прекратится прилив? Я стою уже по пояс в соленом потоке, он омывает меня, брызжет в лицо, окатывает плечи, забирается в рот, в глаза и уши — я задыхаюсь, я тону!.. О Боже!

Но к счастью прилив достиг своего пика. Я сопротивлялся с отчаянным упорством, крепко прижавшись к сигнальному столбу. Это продолжалось долго, наступил вечер и, если бы все оставалось без изменения, я смог бы удержаться на своем месте до утра. Но ветер все усиливался, пошел дождь, удары волн становились все сильнее, я с трудом их выдерживал, меня едва не срывало.

Сердце у меня замирало от страха. Если волны превратятся в могучие, бурные валы, я не смогу больше сопротивляться, и меня снесет.

Вот сильная волна сдвинула меня с места, камни стали расползаться у меня под ногами, я не смог больше держаться, соскользнул по столбу и вслед за развалившейся кучей камней полетел в воду.

Глава 12. ПРИСТЕГИВАЮСЬ К СТОЛБУ

К счастью, я выучился плавать, нырять тоже немного умел. Эти умения оказались чрезвычайно полезными, только благодаря им я остался жив. Вынырнув на поверхность, я словно собака-водолаз, отыскивающая в воде какой-нибудь предмет, вертелся в волнах, стараясь увидеть столб. Я с трудом соображал, не понимая, куда он делся, — вода ослепила и оглушила меня.

Наконец, я его заметил, и это было весьма вовремя, еще минут десять и меня бы унесло так далеко, что я уже не в состоянии был бы вернуться назад. Уже сейчас столб был от меня уже не так близко, как я предполагал, — на расстоянии многих метров, пожалуй, не меньше двадцати. Волны и течение относили меня все дальше и дальше.

Что же мне делать, когда доплыву до столба, надолго ли хватит сил держаться за него? Это было не ясно, но я  поплыл к нему, меня гнал туда инстинкт, мне казалось, что там мое спасение. Я поступал, как все утопающие: хватался за соломинку. После долгой борьбы с ветром, приливом и дождем я снова обнял его, как старого друга. Он и был для меня чем-то вроде друга. Если бы не этот столб, я пошел бы ко дну.

Достигнув столба, я уже чувствовал себя почти спасенным. Было нетрудно, ухватившись за него руками, держаться на плаву, хотя, конечно, это было довольно утомительно.

Если бы море было спокойно, я бы мог долго оставаться в таком положении, пожалуй, до конца прилива, а это было все, что мне требовалось. Но море не было спокойно, и это меняло дело. Правда, на время оно почти утихло и волны стали меньше, чем я и воспользовался, чтобы отдохнуть и отдышаться.

Но это была короткая передышка. Ветер подул снова, усилился дождь, и море забушевало опять, еще сильнее, чем раньше. Волны бросали меня то вверх, то вниз, вертели волчком вокруг столба, я проделывал акробатические упражнения не хуже любого циркача.

Первый натиск волн я выдержал мужественно. Я знал, что борюсь за спасение своей жизни, что бороться необходимо. Но это давало слабое утешение. Я чувствовал, как недалек от гибели, меня одолевали самые мрачные предчувствия. — Скоро силы мои вконец иссякнут.

Что бы такое сделать, чтобы удержаться? Я ломал себе голову над этим в перерыве между двумя валами. Будь у меня веревка, я привязал бы себя к столбу. Но веревка была так же недоступна для меня, как лодка или как уютное кресло у камина в доме дяди. Не было смысла и думать о ней. Но в эту минуту словно добрый дух шепнул мне на ухо: если веревки нет, надо ее заменить чем-нибудь!

Вам не терпится узнать, что я придумал? Сейчас услышите.

На мне была надета куртка из грубой хлопчатобумажной ткани, какую носили простые люди, когда я был мальчиком. Не будем умалять достоинства этой куртки. Позже я стал хорошо одеваться, носил платье самого лучшего сукна, какое только могут произвести на свет ткацкие станки западной Англии, но за все свои наряды я не отдал бы и кусочка той куртки. Мне кажется, я имею полное право сказать, что обязан ей жизнью.

Так вот, на куртке был ряд пуговиц — не нынешних роговых, костяных, слабеньких… нет! Это были хорошие, крепкие металлические пуговицы размером с шиллинг.[10] На мое счастье, они были крупные и прочные.

Куртка была на мне, и тут мне тоже повезло, потому что ее могло и не быть. Ведь, отправляясь в погоню за лодкой, я сбросил куртку и штаны. Но, вернувшись, я надел снова и то и другое, потому что стало вдруг довольно свежо. Все это произошло весьма кстати, как вы сами сейчас увидите.

Зачем мне понадобилась куртка? Для того, чтобы разорвать ее на полосы и привязать себя к столбу? Нет! Это было бы непосильной задачей для человека, затерянного в бушующем море и у которого в распоряжении только одна свободная рука для вязания узлов и нет ножа. Мой план был гораздо проще: я расстегнул и широко распахнул куртку, плотно прижался грудью к столбу и застегнул куртку на все пуговицы с противоположной стороны столба.

К счастью, куртка была достаточно просторной. Дядя оказал мне неоценимую услугу, заставив меня и по праздникам носить эту широкую, (на несколько размеров больше) старую куртку, ранее принадлежавшую одному из его работников.

Застегнув все пуговицы, я получил возможность отдохнуть и обдумать создавшееся положение.

Теперь меня уже не могло смыть, и мне нечего было бояться. Я мог сорваться с рифа только вместе со столбом. Я стал составной частью столба, как бочка на его верхушке, даже корабельный канат не мог бы меня привязать к столбу прочнее, чем моя крепкая куртка.

Но, увы! Опасность еще не миновала. Через некоторое время я увидел, что положение мое улучшилось лишь немного. Очередная волна накрыла меня с головой. — Куртка мешала мне всплывать вместе с накатившимся валом, и я  остался практически на месте. Но так я скоро захлебнусь от таких повторных купаний. 

Глава 13. ПОДВЕШЕН К СТОЛБУ

Ясно, что нужно подняться над уронвем волн, и опять там пристегнуться. Но как мне удержаться наверху, на абсолютно гладком столбе? Я очень скоро соскользну вниз. О, если бы там было хоть за что-нибудь зацепиться. Гвоздь? Но гвоздя там нет. Я вспомнил, что столб слегка суживается кверху, верхушка его стесана со всех сторон и заострена, а на острие надет бочонок, или, вернее сказать, часть верхнего конца столба пропущена в дно бочонка. И в том месте, где столб входит в бочку есть небольшая кольцевая выемка — уступ, в который хотели упереть бочку. Хватит ли этого для того, чтобы зацепить за него куртку, и помешать ей соскользнуть вниз? Необходимо попытаться это сделать.

Не дожидаясь новой волны, я «атаковал» конец столба. Ничего не вышло — я слетел обратно, внизу меня снова ждали мои горести: меня опять окатило водой. Вся беда была в том, что я не мог, как следует, натянуть воротник куртки — мешала голова, она упиралась в дно бочонка и выемка оказывалась на уровне глаз. Надо попробовать закрепиться наверху не курткой, а чем-нибудь другим.

Но чем же? И это я придумал! Вы сейчас узнаете, что именно. Штаны на мне держались на плечах при помощи помочей. Это были не современные матерчатые подтяжки, а два крепких ремня из бычьей кожи. Я и решил повиснуть на них.

Пробовать и соображать не было времени. Я не имел ни малейшего желания находиться внизу — и опять отправился наверх. Куртка помогла мне. Я натянул ее, откинувшись изо всех сил на спину и стиснув ногами столб.

Таким образом, у меня освободились руки, и я получил возможность оставаться наверху подольше, не испытывая усталости.

Устроившись как следует, я отстегнул помочи. Действуя осторожно, несмотря на неудобную позу, боясь уронить, я связал их в один ремень, сделав узел как можно крепче, стремясь, чтобы суммарная длина ремня была как можно больше. На конце ремня я сделал петлю. Этот конец  обвел вокруг столба и в петлю продел второй конец ремня, таким образом как бы накинул лассо на столб[11]. Получившуюся «большую» петлю продвинул вверх, пока она не оказалась в кольцевой выемке на столбе, и затянул ее, потянув за конец ремня. Мне осталось только опоясать себя свободным концом и завязать его. Я все это сделал довольно быстро и, откинувшись назад, налег на ремень всей своей тяжестью. Я даже перестал сжимать ногами столб и висел с минуту, как повешенный. Если бы какой-нибудь лоцман увидел меня в таком положении в свою трубу, он наверняка решил бы, что я самоубийца или что произошло кошмарное преступление.

Я очень устал и наглотался воды. Вряд ли мое положение было смешным, но я смеялся — страх пропал. Я чувствовал, что спасен, как будто Гарри Блю с его лодкой уже был на расстоянии десяти метров от столба. Пусть буря крепчает, пусть льет дождь, пусть воет ветер, пусть вокруг меня беснуются пенистые гребни! Невзирая ни на что, я останусь здесь, наверху.

Правда, мое положение нельзя было назвать особенно удобным, но выбирать не приходилось. Таким образом, полу вися, полу сидя, я провел остаток ночи.

Если я скажу вам, что в свое время начался отлив, и обнажились скалы, вы решите, что я, конечно, тотчас отвязался от столба и спустился вниз. Нет, я этого не сделал: я больше не доверял этим скалам.

Мне было неудобно, но я оставался на столбе — я боялся, как бы не пришлось еще раз все начать сначала. Вдобавок я знал, что наверху меня скорее заметят, когда настанет утро, и с берега пошлют ко мне на помощь.

И помощь мне была послана, или, вернее, пришла сама собой.

Не успела Аврора позолотить морской горизонт, как я увидел лодку, несущуюся ко мне со всей возможной скоростью. Когда она подошла поближе, я увидел то, что мне лишь грезилось раньше: на веслах сидел Гарри Блю!

Не стану распространяться о том, как повел себя Гарри, как он смеялся, кричал, размахивал веслом, как бережно и осторожно снял меня со столба и положил в лодку. И когда я рассказал ему всю историю и сообщил, что его ялик пошел ко дну, он не стал сердиться, а только улыбнулся и сказал, что могло быть и хуже. И с того дня ни разу ни один упрек не сорвался с его уст — ни слова о погибшем ялике!

Глава 14. ЗАВТРА — В ПЕРУ!

Опасное приключение на рифе не привело к тому, что стал бояться воды. Пожалуй, я еще больше ее полюбил именно за то волнение, которое испытываешь при опасностях.

Вскоре я почувствовал непреодолимое желание увидеть чужие страны, пересечь океан. Каждый раз, когда я глядел на бухту, эта мысль приходила мне в голову. Видя на горизонте белые паруса, я думал, как счастливы должны быть те, которые плывут на этих кораблях. С удовольствием поменялся бы я местами с последним матросом из их экипажа.

Может быть, меня не так бы тянуло в море, если бы домашняя моя жизнь сложилась получше, если бы у меня были добрый отец и любящая мать. Но мой суровый старый дядя мало заботился обо мне. Таким образом, лишенный семейных уз, которые привязывали бы меня к дому, я еще больше стремился в океан. Я очень много работал на ферме, а к такому образу жизни меня совсем не влекло. Нудная работа только разжигала мое стремление отправиться в далекие края, повидать чудесные страны, о которых я читал в книгах, и о которых рассказывали матросы, бывшие рыбаки из нашего поселка, приходившие на побывку в родные места. Они толковали о львах, тиграх, слонах, крокодилах, обезьянах величиной с человека, о змеях, длинных, как корабельный канат. Эти захватывающие истории о приключениях наполнили меня восторженным желанием увидеть своими глазами этих редких животных. Короче говоря, мне надоела тупая, однообразная жизнь, которую я вел дома, и которая в моем представлении была возможна только в нашей стране, потому что, судя по рассказам моряков, во всех остальных странах можно было встретить сколько душе угодно диких зверей, заманчивых приключений и всяких невероятных чудес.

Помню как я завидовал парню, который побывал на острове Мэн и рассказывал о своих похождениях там, среди чернокожих и удавов[12]. Где находится остров Мэн я понятия не имел — в нашей школе  география была не в чести, вот математику я знал хорошо. Очень хотелось съездить туда и поглядеть на эти чудеса. Я не терял надежды, что мне удастся это осуществить. Редко, но из нашего поселка на остров Мэн ходила шхуна, и я завязал приятельские отношения с некоторыми матросами шхуны и просил их взять меня с собой, когда они пойдут в очередной рейс.

Пока я терпеливо дожидался этой возможности, произошло событие, вытеснившее из моей головы и шхуну, и трехногий остров[13].

В один прекрасный день мне посчастливилось отправиться в соседний город вместе с дядиным работником, мы повезли на продажу продукты с фермы. Я должен был присматривать за лошадью, пока Джон будет торговать.

Этот город, как вы знаете, настоящий морской порт, куда заходят большие корабли — крупные трехмачтовые суда, плавающие во все части света с большими партиями товаров.

Наша тележка остановилась на пристани, и я получил прекрасную возможность увидеть громадные суда, стоявшие вдоль набережной, и полюбоваться их высокими, стройными мачтами и изящной оснасткой.

Корабль, находящийся напротив, мне особенно понравился. Он был больше всех соседних судов, и его красиво суживающиеся кверху мачты поднимались на несколько метров выше. Но не величина и изящные пропорции так сильно привлекли мое внимание, хотя я сразу залюбовался ими. Меня заинтересовало то, что кораблю предстояло скорое отплытие — на следующий день. Я узнал это, прочитав на большой, прикрепленной на видном месте доске следующее объявление:

«И Н К А» ОТПРАВЛЯЕТСЯ В ПЕРУ ЗАВТРА.

Сердце мое забилось, как перед ужасной опасностью, но истинной причиной этого волнения была безумная мысль, возникшая в моем мозгу тут же, как только я прочел эту короткую, волнующую надпись.

Почему бы мне не отправиться в Перу завтра?

Почему бы и нет?

Но тут передо мной встали большие препятствия. Их было много, это я хорошо знал. Во-первых, Джон обязан привезти меня домой. Само собой разумеется, нечего и думать просить у него разрешения съездить в Перу.

Во-вторых, надо было, чтобы меня согласились взять с собой моряки. Я был не настолько наивен, чтобы не подумать о громадной сумме денег, которая понадобится для оплаты длительного путешествия в Перу или в любую другую часть света. А без денег не возьмут на борт и маленького мальчика. У меня не было денег, даже чтобы заплатить за проезд на пароме. Как же мне попасть в число пассажиров?…

Эти мысли проносились в голове, как молнии, и не прошло и десяти минут, в течение которых я разглядывал красавец корабль, и такие препятствия, как отсутствие денег на проезд и проблема с Джоном, совершенно вылетели из моей головы. И с полной уверенностью в своих силах я пришел к заключению, что непременно отправлюсь в Перу завтра.

В какой части света лежит Перу, я знал хуже, чем человек, живущий на Луне, — поскольку он хорошо видит Перу лунными ночами и, должно быть, очень хорошо знает, где оно находится.

В школе я учился только чтению, письму и арифметике. Последнюю я знал неплохо; потому что наш школьный учитель был большой мастер по части счета и очень гордился своими познаниями, которые передавал и своим ученикам. Это был главный предмет в школе. Географией же он пренебрегал, почти вовсе не преподавал ее, и я не знал, где находится Перу, хотя и слышал, что есть на свете такая страна.

Матросы, приезжавшие на побывку, рассказывали о Перу, что это жаркая страна и плавание до нее от Англии занимает шесть месяцев. Говорили, что эта страна изобилует чудесными золотоносными приисками, чернокожими, змеями и пальмами.

Этого для меня было достаточно. Именно о такой стране я и мечтал. Словом, решено — я еду в Перу на «Инке»!

Но следовало немедленно продумать план действий: где достать деньги на проезд и как убежать из-под присмотра Джона, правившего тележкой.

Казалось бы, первое представляло собой более трудную задачу, но на самом деле это было вовсе не так уж сложно, — по крайней мере, я тогда так предполагал.

У меня на этот счет были определенные соображения. Я много наслышался о мальчиках, которые убегали в море, поступали на корабль юнгами и впоследствии становились умелыми матросами. У меня было впечатление, что в этом нет ничего трудного и что любой мальчик, достаточно рослый и проворный, будет принят на корабль, если только захочет работать.

Я опасался только насчет своего роста, потому что был невысок, даже ниже, чем мне полагалось по возрасту, хотя и отличался крепким сложением и выносливостью. Не раз слышал я попреки и насмешки над тем, как я мал. Я боялся, что поэтому меня, пожалуй, не возьмут в юнги. А я твердо решил наняться на «Инку».

Относительно Джона у меня были серьезные опасения. Сначала я думал просто удрать, и пусть он возвращается домой без меня. Но, подумав, решил, что из этого ничего не выйдет. Джон утром вернется сюда с полудюжиной работников, возможно даже с дядей, и меня начнут разыскивать. Весьма вероятно, что они успеют прийти до отплытия «Инки», потому что корабли редко уходят в море рано утром. Глашатай объявит на площади о моем побеге. Они обойдут весь город, вероятно, обыщут судно, найдут меня, отдадут дяде и отвезут домой, где, без всякого сомнения, меня жестоко высекут.

Я слишком хорошо изучил дядюшкин нрав, чтобы представить себе иной конец моего побега. Нет, нет, нельзя, чтобы Джон с тележкой вернулся домой без меня!

Хорошенько поразмышляв, я решил отправиться назад вместе с Джоном, а бежать уже прямо из дома. А пока нужно вести себя так, чтобы  ничем не выдать своих намерений и ни в коем случае не вызвать подозрений Джона! 

Глава 15. ПОБЕГ

Мы приехали на ферму поздно, и весь остаток вечера я старался вести себя как обычно, как будто ничего особенного у меня в мыслях и не было. Родственники и работники фермы и не догадывались о великом плане, таившемся в моей груди, — о плане, при мысли о котором сердце мое сжималось.

Были минуты, когда я начинал жалеть о принятом решении. Глядя на лица домашних, — все-таки это была моя семья, другой у меня не было, — я думал, что, может быть, больше их никогда не увижу. А ведь некоторые из них, возможно, будут тосковать обо мне. Когда такие мысли пробегали у меня в мозгу, я почти готов был отказаться от своих намерений.

И, без сомнения, если бы кто-нибудь посоветовал мне остаться дома, я бы остался тогда, хотя, в конце концов, раньше или позже, моя своенравная натура и любовь к воде все равно снова увлекли бы меня в море. Но посоветоваться мне было не с кем.

Вам кажется странным, что я не обратился за советом к старому другу, Гарри Блю? Но это было невозможно, — Гарри несколько месяцев назад продал свою лодку, устроился матросом, и сейчас его судно находилось далеко от наших мест. Если бы Гарри оставался по-прежнему здесь, быть может, меня не так тянуло бы в море. Но с тех пор как он уехал, мне каждый день и час хотелось последовать его примеру. Каждый раз, когда я смотрел на море, меня страшно тянуло уйти в плавание. Чувство это трудно объяснить. Заключенный в тюрьме не испытывает такого настойчивого желания выйти на свободу и не глядит через прутья решетки с такой тоской, с какой я глядел на морскую синеву и стремился оказаться далеко-далеко, на палубе, в океанском просторе.

Да, у меня не было никого, с кем я мог бы посоветоваться, поделиться своей тайной. 

Вы думаете, что ночью я встал и бежал из дома? Как бы не так! Я лежал в постели до утра. Спал я очень мало. Мысль о побеге не давала мне заснуть, а в краткие периоды сна, мне виделись большие корабли, волнующееся море, видел, как я лезу на высокую мачту, таскаю черные просмоленные канаты, пока у меня не появляются волдыри на ладонях.

Сначала я предполагал убежать ночью, что легко можно было сделать, не разбудив никого. У нас в поселке не было воров, и дверь дядиного дома по случаю жаркого, летнего времени оставалась открытой настежь. Я мог бы ускользнуть, даже не скрипнув дверью.

Но, несмотря на юный возраст, я обладал способностью рассуждать логично. Я сообразил, что рано утром меня хватятся на ферме и начнут искать. Могут догадаться проверить порт. Нет, с таким же успехом можно было бы убежать от Джона, когда мы стояли в гавани. Кроме того, нет смысла плутать в темноте. — До города пять или шесть миль, часа за два я буду там. А если я приду слишком рано, то люди на судне еще не возьмутся за работу, да и капитан еще будет в постели, и все равно придется долго ждать, чтобы попроситься в юнги.

По этим соображениям я остался дома до утра и нетерпеливо ждал заветного часа.

Я позавтракал вместе со всеми. Кто-то заметил, что я очень бледен и «не в себе». Джон приписал это тому, что я вчера провел целый день на солнце, и это объяснение удовлетворило всех.

Я боялся получить какое-нибудь задание после завтрака — работу с кем-нибудь, тогда мое исчезновение будет замечено слишком рано. К счастью, этого не произошло, я не получил никаких распоряжений.

Была суббота, в субботу в школе не занимались, и я знал, что мои товарищи должны быть сейчас на пруду — пускают свои шлюпы, шхуны и бриги. Это было отличным предлогом для моего похода туда, и, демонстративно неся свой игрушечный корабль, я прошел через двор фермы и направился в сторону парка.

«Что будет, — думал я, — если я им сейчас все расскажу? Какой поднимется шум!»

Мальчики встретили меня радостно, поскольку я с ними виделся и играл лишь по воскресеньям, а в будни очень редко, так как все время работал на ферме.

Как только наш флот совершил первый рейс через пруд — маленькое состязание, в котором мой корабль оказался победителем, — я распрощался с товарищами и, взяв кораблик под мышку, зашагал дальше.

Они очень удивились, что я так неожиданно покидаю их, но я нашел какое-то объяснение, которое их вполне удовлетворило.

Уходя из парка, я еще раз поглядел издали на друзей моего детства. Слезы выступили у меня на глазах: я знал, что оставляю их навсегда.

Добравшись до дороги, ведущей в город, я не пошел по ней, а пересек ее, поле за ней, и углубился в лес, тянувшийся вдоль дороги. В нем почти исключалась возможность, встретить односельчан, которые расскажут, что видели меня, и направят погоню в нужном направлении.

Я не знал, в котором часу уходит «Инка», и это меня сильно беспокоило. Если я приду слишком рано, меня могут еще поймать и вернуть. С другой стороны, явись я слишком поздно, корабль уйдет — и это меня страшило больше, чем перспектива быть высеченным за попытку к бегству.

Именно эта мысль мучила меня все утро и продолжала мучить и дальше, — мне и в голову не приходило, что есть еще одна опасность: получить отказ и не быть принятым на корабль. Я даже забыл, что мал ростом. Величие моих замыслов возвысило меня в собственных глазах до размеров взрослого человека.

Я пробрался через лес, и никто меня не заметил, не повстречались ни лесничий, ни охотники. Вышел к берегу моря и пошел вдоль него. Наконец вдали показались высокие шпили города.

Я перебирался через канавы и ручьи, перелезал через изгороди, топтал чужие огороды и в конце концов достиг городских предместий. Не отдохнув, двинулся дальше, разыскал улицу, которая вела к пристани. За крышами домов виднелись мачты. Вышел на набережную, и сердце мое забилось, когда я посмотрел на флаг, гордо развевающийся по ветру, на мачте этого красавца корабля.

Поднявшись по широким сходням, я оказался на палубе «Инки».

Глава 16. «ИНКА» И ЕЕ ЭКИПАЖ

Я подошел к главному люку, где пятеро или шестеро матросов возились около большой груды ящиков и бочек. — С помощью талей[14] спускали ящики и бочки в трюм. Матросы были в рубашках без рукавов, (некоторые в вязаных шерстяных свитерах) и широких парусиновых штанах, выпачканных смолой. Один из них был в синей куртке и таких же штанах, и, конечно, он не мог быть капитаном. Ведь капитан такого большого корабля — важная персона и его одежда должна была быть гораздо, гораздо шикарнее.

Человек в синей куртке отдавал распоряжения, которые, как я заметил, не всегда исполнялись беспрекословно. Часто слышались возражения, и поднимался гомон — несколько голосов спорили о том, как лучше сделать.

На борту военного корабля дело обстоит совсем по-другому: там приказы офицера исполняются без возражений и замечаний. На торговых судах не так: распоряжения начальника часто принимаются не как приказания, а как советы, и команда выполняет их, как считает нужным. Конечно, это не всегда так, многое зависит от старшего. Но на борту «Инки» строгой дисциплины, по-видимому, не было. Крики, визг блоков, грохот ящиков и скрип тачек на сходнях смешивались в одно целое и создавали невероятный шум. Никогда в жизни я не слыхал такого шума и стоял совершенно оглушенный и растерянный.

Наконец наступило временное затишье: спускали в трюм огромную бочку и бережно устанавливали ее на место.

Один из матросов случайно заметил меня. Он насмешливо прищурился и крикнул:

— Эй, коротышка! Что тебе-то тут нужно? Грузишься на наш корабль, а?

— Нет, — отозвался другой, — видишь, он сам капитан — у него собственная шхуна!

Это замечание относилось к моему суденышку. Я принес его с собой и держал в руках.

— Эй, на шхуне! — заорал третий. — Куда держишь курс?

Грянул взрыв хохота. Теперь уже все заметили мое присутствие и разглядывали меня с оскорбительным любопытством.

Я стоял и молчал, ошеломленный встречей, которую мне устроили эти «морские волки». Тут старший подошел ко мне и серьезным тоном спросил, что я делаю на борту.

Я сказал, что хочу увидеться с капитаном.

— Увидеться с капитаном? — повторил мой собеседник. — Какое у тебя дело к капитану, мальчуган? Я — помощник капитана. Может быть, этого достаточно?

Секунду я колебался, но затем подумал, что раз передо мной стоит помощник капитана, то лучше сразу же объявить ему о моих намерениях. И я ответил:

— Я хочу быть матросом!

Полагаю, что громче им никогда не приходилось хохотать. Поднялся настоящий рев, к которому и помощник присоединился от всего сердца.

Среди оглушительного хохота я услышал несколько весьма унизительных для меня замечаний.

— Гляди, гляди, Билл, — кричал один из них, обращаясь к кому-то в стороне, — гляди, паренек хочет быть матросом! Лопни мои глаза! Ах ты, сморчок, от горшка два вершка, да у тебя силенок не хватит закрепить снасть! Матро-о-ос! Лопни мои глаза!

— А мать твоя знает, куда тебя занесло? — осведомился другой.

— Клянусь, что нет, — ответил за меня третий, — и отец тоже не знает. Ручаюсь, парень сбежал из дому. Ведь ты смылся потихоньку, а, малыш?

— Послушай, мальчуган, — сказал помощник, — вот тебе совет: вернись к своей мамаше, передай почтенной леди привет от меня и скажи ей, чтобы она привязала тебя к ножке стула тесемкой от нижней юбки и держала так годиков пять-шесть, пока ты не вырастешь.

Этот совет породил новый взрыв хохота.

Я чувствовал себя униженным всеми этими грубыми шутками и не знал, что ответить. В полной растерянности я выдавил из себя, заикаясь:

— У меня… нет матери…

Суровые лица моряков смягчились. Раздались даже сочувственные замечания, но помощник продолжал все так же насмешливо:

— Ну, тогда отправляйся к отцу и скажи ему, чтобы он задал тебе хорошую трепку.

— У меня нет отца!

— Бедняга, он, значит, сирота! — жалостливо сказал один из матросов.

— Нет отца… — продолжал помощник, который казался мне бесчувственным зверем. — Тогда отправляйся к бабушке, дяде, тетке или куда хочешь, но чтобы тебя здесь не было, а не то я подвешу тебя к мачте и угощу ремнем. Марш! Понял?

По-видимому, этот зверь не шутил. Смертельно напуганный угрозой, я отступил, повинуясь приказанию.

Я уже собирался уже сойти по сходням, как вдруг увидел человека, который шел навстречу мне с берега. На нем были черный сюртук и касторовая[15] шляпа. Он был похож на купца или другого горожанина, но что-то во взгляде его подсказало мне, что это моряк. У него было обветренное лицо и в глазах выражение, характерное для людей, проводящих жизнь на море. Кроме того, его брюки были из синей лоцманской ткани, и это придавало ему вид моряка. Мне пришло в голову, что это и есть капитан.

Я недолго оставался в сомнении. Незнакомец вступил напалубу, как хозяин. Он на ходу бросал приказания тоном, не допускающим возражений.

Мне показалось, что я могу еще добиться своего, если обращусь непосредственно к капитану. Без колебаний я бросился за ним. Мне удалось проскочить мимо помощника и матросов, которые пытались перехватить меня, и настигнуть капитана у самых дверей его каюты, ухватив его за полу сюртука.

Он удивленно обернулся и спросил, что мне нужно.

В нескольких словах я изложил свою просьбу. Единственным ответом мне был смех. Потом он крикнул одному из матросов:

— Эй, Уотерс! Возьми карапуза и отнеси на берег. Ха-ха-ха!

И не сказано было больше ни слова.

Крепкие руки Уотерса подняли меня, пронесли по сходням, потом несколько метров по набережной и опустили на мостовую.

— Ну-ну, рыбешка! — сказал мне матрос. — Послушай Джека Уотерса — держись до поры до времени подальше от соленой воды, чтобы акулы тебя не съели!

Помолчав и подумав немного, он спросил:

— Ты сиротка, малыш? Ни отца, ни матери?

— Да, — ответил я.

— Жаль! Я тоже был сиротой. Хорошо, что ты так рано потянулся в море, это чего-нибудь да стоит. Будь я капитан, я бы взял тебя. Но я, понимаешь, только рядовой матрос и ни черта не могу тебе помочь. Вот возьми эту штуку на память и может быть, когда мы опять отшвартуемся в этой гавани, кто знает, может быть, я выхлопочу тебе койку. А теперь — до свидания! Иди домой, будь хорошим парнем, подрастай.

Проговорив это, добродушный матрос протянул мне свой нож, повернулся и отправился обратно, а я остался один на набережной.

Пораженный таким неожиданно хорошим отношением, я смотрел ему вслед, пока он не скрылся за фальшбортом[18]. Машинально положив нож в карман, я некоторое время стоял, не двигаясь с места.

Глава 17. НЕ ВЫШЕЛ РОСТОМ!

Разлетелись в дым все мои мечты о парусах, о дальних странах. Все мои планы окончательно рухнули.

Я чувствовал себя униженным и опозоренным. На палубе, у борта, я видел ухмыляющиеся лица матросов. Некоторые громко смеялись. Я не мог этого вынести и без оглядки побежал прочь.

На набережной лежали ящики, бочки и тюки с товарами, между ними были проходы. По одному из таких проходов я забрался туда, где меня никто не мог увидеть и где я сам не мог видеть никого. Там я почувствовал себя так, как будто избавился от какой-то опасности, — так отрадно убежать от насмешек.

Усевшись на какой-то ящик, стал размышлять. Что делать? Отбросить все мечты о море и вернуться на ферму, к ворчливому, старому дяде? Ну нет, я не отступлю! В порту десятки других судов, может быть на каком-то из них мне будут рады. Я перепробую все, прежде чем переменю свое решение. Отчего мне отказали? Почему? Они даже не сказали, по какой причине. Ах, да! Маленький рост! Говорили, что мне не закрепить снасть. Я хорошо знаю, что значит закрепить снасть. Конечно, они хотели этим оскорбительным выражением сказать, что я слишком мал, чтобы быть матросом. Но юнгой ведь я могу стать! Интересно, а какой у меня рост? Эх, будь у меня плотничья линейка, я бы измерил себя. Как глупо, что я этого не сделал дома! Нельзя ли проделать это сейчас? Но как?

Тут я заметил на одном из ящиков надпись мелом: «4 фута»[7]. По-видимому, кто-то обозначил длину ящика, потому что в высоту он не мог иметь четыре фута. Возможно, это была пометка плотника или она была сделана для матросов, чтобы они знали, как грузить ящик. Благодаря этой пометке я за три минуты узнал свой рост с точностью до сантиметра.

Я поступил так: лег на землю рядом с ящиком пятками к одному его краю, а затем выпрямился и пощупал рукой, не соприкасается ли моя макушка с другим его концом. Не хватало почти двух сантиметров. Напрасно я изо всех сил вытягивался — я никак не мог дотянуться до края ящика. Ясно, что раз длина ящика четыре фута, значит, во мне где-то сто восемнадцать сантиметров.

Я поднялся на ноги, обескураженный результатом измерения.

Мне никогда не приходило в голову, что я такой маленький. Какой мальчик не считает себя почти мужчиной! Но теперь я убедился в том, что действительно мал ростом. Уверившись в том, что я настоящий лилипут, я впал в полное уныние и мысли мои приобрели мрачный оттенок. — Меня не возьмут ни на одно судно. Не бывало еще юнги такого маленького роста. Я таких не видал. Наоборот, мне случалось встречать рослых парней, которые служили в командах бригов и шхун, посещавших нашу гавань, и которых почему-то именовали «юнгами». Нет, дело безнадежное! Придется вернуться домой.

Тут мне вспомнились истории про мальчиков и взрослых, которые тайком прокрадывались на суда и уходили с ними в море. Когда суда отходили далеко от берега, беглецы покидали свои убежища и продолжали путешествие в качестве матросов.

Едва воспоминания об этих отважных героях мелькнули у меня в мозгу, как я принял решение последовать их примеру. — Я спрячусь на «Инке»!  Это единственный корабль в порту, который готовится к отплытию. Они не выбросят меня за борт. Если не считать помощника, — все они люди не жестокие, некоторые пожалели меня, когда узнали, что я сирота.

Итак, решено: я отправляюсь в плавание на этом большом корабле — наперекор помощнику, капитану и команде!

Глава 18. ПРОНИКАЮ НА КОРАБЛЬ.

Но как пробраться на корабль? И как укрыться на нем? Вот какие трудные вопросы тотчас встали передо мной.

Нельзя ли подкупить кого-нибудь из матросов, чтобы они помогли мне спрятаться? Но чем подкупить? У меня кроме кораблика ничего нет. Но матроса не подкупишь игрушкой, нечего и думать об этом, любой матрос, если захочет, без труда сам смастерит кораблик. Постой! У меня ведь есть ценная вещь — часы. Я получил их от моей бедный матери. Они старые, дешевые и поэтому дядя оставил их мне. Но идут хорошо. Нельзя ли ими соблазнить Уотерса или кого-нибудь из матросов.

Я решил попытать счастья.

Пожалуй, главная трудность теперь — увидеть Уотерса или другого матроса, пока кто-нибудь из них не выйдет на берег один.

Я надеялся, что сумею и сам пробраться на судно, — вечером, когда матросы окончат работу и уйдут на нижнюю палубу. В таком случае мне даже незачем сговариваться с матросами. В темноте проскользну мимо вахтенных и спрячусь где-нибудь внизу в трюме, между бесчисленными ящиками и бочками. Ведь трюм еще явно будет открыт, вон сколько еще тюков с товарами на пристани, несомненно предназначенных для этого корабля. Вряд ли «Инка» уйдет сегодня и ночью я смогу пробраться на борт.   А на ферме до вечера меня не хватятся, да и вечером вряд ли станут искать, рассчитывая, что ночью так или иначе я сам вынужден буду вернуться. Значит, с этой стороны нечего опасаться.

Но мне придется скрываться на судне не меньше двадцати четырех часов, может быть, больше. Нельзя же столько времени оставаться без еды! Нужно запастись едой. Но где? Как раздобыть деньги?

Тут мне пришла в голову превосходная мысль: продам свой кораблик и на вырученные деньги куплю еду.

Игрушечное судно мне теперь не нужно — отчего не расстаться с ним?

Без дальнейших размышлений я вышел из своего убежища между бочками и отправился по набережной искать покупателя для моего кораблика.

Я скоро нашел его. Это была лавка морских игрушек. Поторговавшись немного с хозяином, я продал кораблик за шиллинг[10].

По-настоящему мое маленькое суденышко с его оснасткой стоило в пять раз дороже, и при других обстоятельствах я бы с ним не расстался и за такую цену. Но торгаш понял, что я нахожусь в затруднительном положении, и воспользовался этим.

Теперь у меня было достаточно денег. Я отправился в другую лавку и на все деньги накупил сыру и сухарей, каждого товара на шесть пенсов. Рассовав провизию по карманам, я вернулся на прежнее место между грузами и снова уселся на ящик. Я порядком проголодался, так как обеденный час давно прошел, и накинулся на сыр и сухари, что весьма облегчило мои карманы.

Приближался вечер, и я решил выйти на разведку. Надо было выяснить, в каком месте легче всего взобраться на борт, когда придет время. Матросы могут заметить, что я слоняюсь возле судна, но, конечно, им и в голову не придет, что я задумал.

А если они опять начнут насмехаться надо мной, то я стану отвечать им и, пользуясь этим, высмотрю все, что мне нужно.

Я начал прогуливаться по набережной с нарочито небрежным видом. Палуба «Инки» опустилась почти до уровня набережной, — нагруженное судно сидело теперь гораздо глубже. И нетрудно будет перемахнуть фальшборт и проникнуть на судно. Конечно, надо действовать с большой осторожностью. Если ночь будет не слишком темная и вахтенный матрос меня заметит, меня примут за вора, схватят и накажут, но нужно рисковать.

Но почему такая тишина? Товары все еще лежат на набережной — значит, погрузка не закончилась. Но матросы прекратили работу, и на трапе и вокруг люка никого нет. Куда они делись?

Крадучись поднялся до середины трапа. — В носовой части слышны приглушенные голоса. Рискнув и окончательно оказавшись на палубе, я увидел матросов, расположившихся возле брашпиля [19], — прямо на палубе, с  оловянными мисками в руках вокруг большого котла, из которого валил пар. Меня никто не заметил, никто не смотрел в мою сторону. Все ясно народ ужинает.

 В моей голове сверкнуло: «Сейчас или никогда!» Я торопливо оглянулся — кругом никого. Пригнувшись, я кинулся к краю открытого люка. В него-то я и собирался забраться. Лестницы не было, но с талей свисали в трюм канаты.

Потянув канат, удостоверившись, что он надежно закреплен, я, перебирая его руками, спустился вниз, и, перебравшись через несколько ящиков, еще не расставленных на места, спрятался за бочкой. Кругом стояли мрак и тишина.

Глава 19. УРА! МЫ ОТЧАЛИЛИ!

Я устроился поудобнее и через пять минут спал так крепко, что зазвони церковные колокола прямо у меня над головой — они не разбудили бы меня.

Последней ночью я спал мало, а накануне мы с Джоном встали еще затемно, готовясь к поездке на рынок. Все это, но главное непрерывное в течение целых суток напряжение нервов, теперь несколько ослабшее, сломили мои силы, и я вдруг резко отключился.

Возобнавилась погрузка: визжали блоки, ящики с грохотом опускались в трюм, но ничего не могло меня разбудить.

Проснувшись, я почувствовал, что проспал очень долго. Меня окружал полный мрак. Раньше в трюм из люка падала полоска света, но теперь она исчезла. — Уже, наверно, ночь.  Который теперь час? Скоро ли рассвет?»

Было слышно, что погрузка продолжается.  Доносилось: «Налегай!», «Еще давай!», «Раз-два, взяли!». — Смотри-ка, работают даже ночью. Может быть, хотят воспользоваться приливом или попутным ветром и потому так спешат закончить погрузку?

Час шел за часом, а стук и шум не прекращались.

Какие молодцы! Думал я. — Должно быть, они спешат, хотят отправиться как можно скорее. К утру мы, следовательно, отчалим. Тем лучше для меня — скорее выберусь из этого неудобного места. Неважная у меня здесь постель, да и есть опять хочется.

Последняя мысль напомнила о сыре и сухарях, и я тотчас накинулся на них. После сна я сильно проголодался и поглощал их с большим аппетитом, хотя это и происходило среди ночи.

Вдруг шум прекратился и наступила полная тишина. Не было слышно ни малейшего шороха наверху.

Я решил снова уснуть, но тут до меня снова долетел стук ящиков. Что такое? Опять работают! — Наверно, это пришла новая смена, сменила первую. Это было вполне возможно, и такое объяснение удовлетворило меня. Но больше я не мог заснуть и лежал прислушиваясь.

Они все продолжали работать. И я слышал шум в течение всей ночи, которая показалась мне самой длинной в моей жизни. Матросы работали, отдыхали часок и вновь принимались за работу, а я не видел никаких признаков рассвета — ни одного светлого луча!

У меня разыгрался какой-то совершенно необыкновенный аппетит, — за это время я трижды яростно накидывался на провизию, пока почти все мои запасы не оказались исчерпанными.

Наконец шум совершенно прекратился. Несколько часов я ничего не слышал. Кругом царила полная тишина, и я снова заснул.

Проснувшись, я опять услышал шум, но эти звуки были иного рода. Они наполнили меня радостью, потому что я смутно слышал характерное «крик-крик-крик» брашпиля и громыханье большой цепи. И хотя, находясь в глубине трюма, трудно наверняка определить источник шума, я догадывался, что происходило наверху. Поднимали якорь — корабль отправлялся в плавание!

Я с трудом удержался от радостного восклицания. — Боялся, что мой голос могут услышать. Ведь тогда меня, конечно, немедленно выволокут из трюма и отправят на берег. Сидел тихо, словно мышь, и слушал, как якорная цепь с грохотом ползла через клюз[20]. Этот резкий звук, неприятный для других ушей, казался мне музыкой.

Лязг и скрежет скоро прекратились, и до меня донесся новый звук, похожий на шум сильного ветра. Но это не ветер, это плеск моря о борта судна. Звук этот меня обрадовал — я понял, что наш корабль движется. Ура! Мы отчалили!

Глава 20. МОРСКАЯ БОЛЕЗНЬ

Плеск воды и покачивание судна свидетельствовали, что мы отошли от пристани и движемся вперед.  Я был пьян от восторга, — мой план удался, опасность вернуться на ферму миновала. Соленые волны уносят меня все дальше и дальше, и через двадцать четыре часа я буду далеко от берега, среди просторов Атлантического океана, где никто меня не настигнет и не вернет назад. Странно только, что они вышли в море ночью — ведь еще совсем темно. Но, наверно, у них опытный лоцман, который знает все выходы из бухты настолько хорошо, что может вывести судно в открытое море в любое время суток.

Меня несколько удивляла необыкновенно длинная ночь. В этом было даже что-то таинственное. Я уже начал подозревать, что проспал весь день, а бодрствовал две ночи вместо одной. Впрочем, я был так рад отплытию, что не стал ломать себе голову попусту. Для меня не имело никакого значения, ушли мы в море ночью или днем, лишь бы благополучно выйти в открытый океан. Я улегся и стал ждать желанной минуты, когда смогу выйти на палубу.

Я с нетерпением ждал этой минуты по двум причинам. Во-первых, потому, что мне очень хотелось пить. Сыр и черствые сухари вызвали сильную жажду. Я не был голоден, часть провизии у меня еще оставалась, но я бы охотно обменял ее на кружку воды.

Во-вторых, я хотел выйти из своего убежища, потому что кости мои ныли от лежания на голых досках. Все суставы у меня так болели, что я едва мог повернуться. А лежать неподвижно было еще хуже. Да, скорее всего, я действительно проспал весь день, — ведь одна ночь на голых досках все-таки не утомила бы меня так сильно.

Несколько часов подряд я вертелся во все стороны, страдая от жажды и от ломоты в костях. Хотя мне хотелось как можно скорее покинуть узенькую нору и выйти на палубу, но я рассудил все же, что следует преодолеть и жажду и боль в теле и остаться на месте. Ведь по портовым правилам полагается выходить из бухты в море, имея лоцмана на борту, и если я сделаю глупость, показавшись сейчас на палубе, то меня доставят на берег в лоцманской шлюпке и все мои усилия и страдания пропадут даром.

Предположим даже, что лоцмана на корабле нет, — все равно вокруг еще могут быть рыбацкие лодки и каботажные суда[21]. Одно из них, идущее в гавань, может подойти к нам, меня сбросят на его палубу, как связку канатов, и доставят на сушу.

Вот почему я решил, что благоразумнее оставаться в своем убежище, несмотря на жажду и боль в суставах.

В течение часа или двух судно легко скользило по воде. Должно быть, погода была тихая и корабль находился еще в пределах бухты. Потом качка усилилась,  то и дело слышались удары волн о борт и потрескивание шпангоутов[22].

Но в этих звуках не было ничего неприятного. Значит, мы выходили из бухты в открытое море, и скоро лоцмана отпустят, а я смогу выйти на палубу.

По правде сказать, я не очень радовался предстоящей встрече с командой корабля — у меня были серьезные опасения на этот счет. Я вспомнил грубого, свирепого помощника и бесшабашных, равнодушных матросов. Они возмутятся, когда узнают, какую штуку я с ними сыграл, и, чего доброго, изобьют меня или вообще будут держать взаперти в какой-нибудь каморке, давая лишь хлеб да воду. Я не ждал, что они хорошо ко мне отнесутся, и с удовольствием уклонился бы от такой встречи.

Но уклониться было невозможно. Я не мог проделать весь рейс, сидя в трюме, то есть провести несколько месяцев без еды и питья. Рано или поздно мне придется выйти на палубу и решиться на встречу.

Но беспокоясь об этой неизбежной встрече, я вдруг начал испытывать страдания уже не нравственного характера. И они были хуже жажды и ломоты в костях. Какая-то новая беда надвигалась на меня. Голова кружилась, на лбу выступал пот. Я почувствовал дурноту, сердце и желудок у меня как будто сжались. В груди и горле появилось такое ощущение, как будто мне вдавили ребра внутрь и легкие утратили способность расширяться и дышать. Запах затхлой воды вызывал рвоту. Это вода скапливается обычно в глубине трюма. Слышно было, как она булькает под настилом.

По всем признакам это была морская болезнь, и ничего больше, так что тревожиться особенно нечего. Жажда жгла меня. Стакан воды облегчил бы мои страдания: тошнота пройдет, и я свободно вздохну. Я готов был отдать все за один глоток.

Страх перед лоцманом помогал мне крепиться довольно долго.

Качка становилась все резче, а запах воды в трюме все тошнотворнее. Страдания стали невыносимы.

Наверно, лоцман уже уехал. Во всяком случае, я больше не могу терпеть. Надо выйти на палубу, иначе я умру! О!..

Я поднялся и начал ощупью пробираться к проходу, через который проник сюда. И, к величайшему своему изумлению, обнаружил, что он закрыт! Я не верил себе, ощупывал все кругом, водя руками вверх и вниз. Повсюду мои руки натыкались на бочки и ящики.

Предоставляю вашему воображению, что я почувствовал, когда убедился, что я заперт, пленен, замурован!

Глава 21. ЗАЖИВО ПОГРЕБЕННЫЙ

Теперь стало понятно, почему ночь показалась мне такой длинной. — Я заснул сейчас же после того, как забрался в свой тайник. Вечером погрузка продолжалась, а я, находясь в глубоком сне, не слышал, как проход загородили ящиком, да и не одним. Я спал крепко и долго — без сомнения, до следующего утра. На следующий день люди вновь работали, а мне думалось, что это ночь, потому что ни один лучик света не мог проникнуть в мое убежище. Перерывы в работе матросов наверху означали завтрак и обед. Длинный перерыв перед тем, как подняли якорь, означал вторую ночь, когда все спали. Неудивительно, что я ощущал голод, жажду и боль во всем теле. Теперь мне все было ясно, и самое ясное во всем этом — тот ужасающий факт, что я замурован.

Не сразу я понял весь ужас своего положения. Я знал, что заперт и не могу самостоятельно выбраться наружу. Но ведь мне стоит только крикнуть и ко мне придут на помощь. И только после того, как я накричался до хрипоты и вдоволь настучался в доски борта каблуками башмаков, так и не дождавшись ответа, — только тогда начал я вполне понимать свое подлинное положение. Только тогда начал я оценивать весь его ужас, только тогда понял, что не сумею выйти отсюда, что у меня нет никакой надежды на спасение, — короче говоря, что я заживо погребен!

Почему не слышны голоса матросов, ведь они были слышны, когда поднимали якорь? И если я не слышу их громкие, грубые голоса, то как же им услышать мой голос? 

Как я узнал впоследствии, в момент поднятия якоря люки были еще открыты, их закрыли уже потом, когда мы вышли в море. Закрыли тяжелыми деревянными щитами, а поверх щитов была натянута толстая просмоленная парусина. Так что докричаться у меня никакой возможности не было. 

Кричал я долго, не знаю точно, сколько времени, пока не ослабел и не выбился из сил.

В перерывах прислушивался — ответа не было. Только мое собственное эхо прокатывалось по всему трюму. Но ни один человеческий голос извне не отзывался на мои стенания.

 Никогда никто не придет ко мне на помощь! Я умру здесь! Я непременно умру здесь!

К такому мрачному выводу я пришел, когда окончательно сорвал голос. Долго я лежал беспомощный в полном оцепенении, по-моему, иногда теряя сознание. Шли часы. Не стоит рассказывать вам обо всех тяжелых мыслях, которые роились у меня в мозгу. Это были часы страшного приступа отчаяния. Несколько часов я лежал, или, вернее, метался, в безысходной тоске. Наконец, мои страдания облегчил сон.

Глава 22. ЖАЖДА

Сон был недолгий, наполненный всяческих опасностей и страхов, но не было ничего страшнее действительности, в которой я проснулся.

Я не сразу понял, где нахожусь. Только раскинув руки в стороны, наткнувшись руками на деревянные стены моей темницы, вспомнил, в каком положении оказался. Еще раз осознав свое ужасное положение, и еще не совсем утратив надежды, что матросы услышат меня (ведь я уже говорил, что не знал ни того, какое количество грузов окружает меня, ни того, что грузовые люки плотно задраены), я попытался вновь кричать, но это оказалось невозможно — голоса не было, я охрип.

Несколько часов я лежал опять в оцепенении — то есть оцепенел мой мозг, но, к сожалению, не тело. Наоборот, я был весь во власти ужасных мук. Это были муки жажды, самого тяжелого и изнурительного из всех физических страданий. Никогда я не думал, что человек может так мучиться от отсутствия глотка воды. Читая рассказы о путешествиях в пустыне и о потерпевших крушение моряках, умирающих от жажды, я всегда думал, что их страдания преувеличены. Как все английские мальчики, я вырос во влажном климате, в местности, богатой ручейками и источниками, и никогда не страдал от жажды. Иногда, заигравшись в поле или на морском берегу, где не было воды для питья, я чувствовал неприятную сухость в горле, которую мы называем жаждой, но это мимолетное ощущение исчезало после глотка чистой воды. И даже отрадно было терпеть, зная, что впереди можно будет сладко напиться. В таких случаях мы бываем настолько терпеливы, что отказываемся от воды из случайного пруда в поисках чистого колодца или прозрачного ключа.

Но это, однако, еще не жажда, это только первая и самая низшая ее степень — степень, граничащая с удовольствием. Представьте себе, что вокруг вас нет ни колодца, ни ручья, ни пруда, ни канала, ни озера, ни реки — никакой свежей воды на сотни миль, никакой влаги, которая могла бы утолить вашу жажду, — и тогда ваши переживания приобретут новый характер и утратят всякий оттенок приятного.

В сущности, жажда моя была не так уж велика, ведь я оставался без воды сравнительно недолго. Я уверен, что и до того мне случалось по целым дням обходиться без питья, но я не обращал на это никакого внимания, потому что знал, что утолить жажду ничего не стоит в любой момент. Но теперь, когда воды не было, когда ее нельзя было раздобыть, я впервые в своей жизни почувствовал, что жажда — это настоящее мучение.

От голода я не страдал. Провизия, которую я приобрел за кораблик, еще не кончилась. У меня оставалось несколько кусочков сыра и сухарей, но я не решался к ним притронуться. Они лишь увеличили бы жажду. Мое высохшее горло требовало только воды — вода в то время казалась мне самой желанной вещью в мире.

Я был в положении Тантала[23]: правда я не видел воды, но слышал ее. До моего слуха все время доносился шум от плеска воды о борта корабля. Я знал, что это морская вода, она соленая и пить ее нельзя, даже если я до нее доберусь. Но все-таки я слышал, как плещется вода. И эти звуки раздавались у меня в ушах, увеличивая мои страдания.

Не стоит рассказывать обо всех томивших меня мучительных мыслях. Достаточно сказать, что долгие часы я изнывал от жажды, без малейшей надежды избавиться от этой пытки. Я чувствовал, что она может убить меня. Не зная, скоро ли это случится, был уверен, что рано или поздно жажда будет причиной моей смерти. Я читал о людях, которые мучились несколько дней, прежде чем умереть от жажды, и пытался вспомнить, сколько дней длилась их агония, но память изменяла мне. Кажется, самое долгое — шесть или семь дней. Такая перспектива ужасна! Неужели мне суждено терпеть такую пытку шесть или семь дней? Разве я выдержу еще хотя бы один такой день? Нет, это невыносимо! Надеюсь, что смерть придет раньше и избавит меня от лишних мук.

Но почти в ту минуту, когда я уже в отчаянии стал мечтать о скорой смерти, до моего слуха долетел звук, который мгновенно изменил весь ход моих мыслей и заставил забыть ужас моего положения. О сладостный звук! Он был похож на шепот ангела милосердия.

Глава 23. СЛАДОСТНЫЙ ЗВУК

С тех пор как я оказался в этой норе, я испробовал множество всяких поз, чтобы не оставаться постоянно в одном и том же положении. И в тот момент стоял, согнувшись (выпрямиться здесь было невозможно), спиной к шпангоуту, который пересекал мою крошечную комнатушку сверху донизу, деля ее на две почти равные части. Голова, повернутая набок, почти касалась большой бочки, а руки опирались о ту же бочку. Ухо мое, конечно, было рядом с ней, оно почти приникло к ее крепким дубовым клепкам[24]. Через эти самые клепки и донесся до меня звук, который произвел такую внезапную и приятную перемену в моем настроении. — Неужели внутри бочки плещется вода? Прижавшись к бочке щекой, я с волнением прислушался. —  Боялся радоваться, хотелось убедиться, что это мне не почудилось. Ждать пришлось довольно долго, потому что судно почти не качало на волнах. Наконец послышалось: буль-буль-буль…

Буль-буль-буль! Нет сомнения, в бочке вода. Я не мог удержаться от радостного крика. Я чувствовал себя, как утопающий, который неожиданно достиг берега и знает, что спасен.

Эта внезапная перемена подействовала на меня так, что я почти лишился чувств, откинулся назад и впал в полуобморочное состояние.

Но оно продолжалось недолго. Новый острый приступ жажды заставил меня перейти к действию. Нужно найти втулку или кран и пить, пить без конца! — Тогда я не подумал, что не смог бы вынуть затычку пальцами, даже если бы нашел ее. Вот кран это совсем другое дело, и размещается он обычно на боковой поверхности, а втулка на днище. Я обшарил всю выпуклую поверхность бочки, ощупал ее кругом, пересчитал все клепки, тщательно изучил ее дюйм за дюймом, клепку за клепкой. Да, у меня ушло порядочно времени на то, чтобы убедиться, что ни крана, ни втулки на этой стороне бочки нет. Зато я убедился, что с обеих сторон к бочке плотно приставлены ящики и еще одна точно такая же бочка. Мне удалось ощупать только часть второй бочки, но результат был тем же.

Только проделав все это, я понял всю безвыходность моего положения и опять впал в отчаяние. Я мучился еще больше, чем прежде. — Слышать бульканье воды в каких-нибудь двух дюймах от своего рта и не иметь возможности напиться! Чего бы я ни отдал сейчас хоть за одну каплю! Немного воды на донышке стакана, чтобы промочить пересохшее, воспаленное горло!

Если бы у меня был топор, и если бы высота моего убежища позволяла им размахнуться, я разбил бы огромную бочку и яростно стал бы глотать ее содержимое. Но у меня не было ни топора, ни какого-либо другого орудия. И дубовые клепки были так же непреодолимы для меня, как если бы они были сделаны из железа. В порыве первой радости я и не подумал об этом затруднении.

Я опустился на доски и предался отчаянию, охватившему меня с еще большей силой. Не могу сказать, долго ли это продолжалось, но одно обстоятельство снова возродило меня к жизни.

Глава 24. БОЧКА ПРОБУРАВЛЕНА

Я лежал на правом боку, подложив руку под голову, и вдруг почувствовал что-то твердое у себя под боком, какой-то жесткий предмет давил мне на бедро. Приподнявшись и сунув руку в карман штанов, я обнаружил там нож, подаренный мне матросом Уотерсом, который тогда машинально положил в карман и совершенно забыл о подарке.

В моей голове стоял такой туман, что находка ножа лишь вызвала в ней образ славного матроса, который оказался так добр по сравнению с сердитым помощником капитана, и ничего больше. Вынув нож, я положил его рядом, чтобы он не мешал мне, и снова улегся на бок.

Вдруг меня подбросило, как будто я лег на раскаленное железо. — Ведь этим ножом я могу проделать отверстие в бочке и добраться до воды! Мое отчаяние мгновенно сменилось надеждой.

Торопливо пошарив кругом, взял нож. Я не рассмотривал его, когда получил. Теперь я изучал нож тщательно, конечно на ощупь, и постарался, насколько мог, определить его прочность и годность для предстоящей работы.

Это был большой складной нож с ручкой из оленьего рога с одним-единственным лезвием. Такие ножи матросы носят обычно на шее на шнурке, продетом через специальную дырочку в черенке. Лезвие было прямое, с заостренным концом и по форме напоминало бритву. Как и у бритвы, тупая сторона лезвия была на ощупь очень широкая, и это было как нельзя кстати — ведь мне нужен был исключительно крепкий клинок, чтобы провертеть дыру в дубовой клепке.

Инструмент, который я держал в руках, как раз подходил для моей цели — он мог послужить не хуже любого долота. Ручка и лезвие были одинаковой длины, а в раскрытом виде нож имел в длину около тридцати сантиметров.

Этот нож заслужил такое подробное описание. Он заслужил даже большего своими превосходными качествами, ибо только благодаря ему я сейчас жив и могу рассказать о том, какую неоценимую услугу он мне оказал.

Итак, я открыл нож, ощупал лезвие, стараясь с ним освоиться, потом еще несколько раз открыл и закрыл нож, испытывая упругость пружины, и, только после этого, приступил к работе над твердым дубом.

Вас удивляет, что я так медлил? По-вашему, если я так страдал от жажды, мне следовало наброситься на бочку не раздумывая. Да, искушение было велико, но меня никогда нельзя было назвать безрассудным мальчиком, и сейчас, более чем когда бы то ни было, я чувствовал необходимость соблюдать осторожность. Меня подстерегала смерть — ужасная смерть от жажды, если я не доберусь до содержимого бочки. Если с ножом что-нибудь случится — сломается лезвие или притупится острый конец, — я наверняка умру. Поэтому-то я предварительно изучил свое орудие и убедился в его прочности.

Нож вел себя великолепно, и прочный дуб уступал еще более прочной стали прекрасного клинка. Кусочек за кусочком, волокно за волокном дерево отступало перед острым наконечником; стружки я пальцами вынимал из дырки и отбрасывал в сторону.

Я работал, конечно, в темноте, вполне с ней  освоившись, ощущение беспомощности, которое обычно возникает, когда человек оказывается в темноте внезапно, исчезло. У меня, как у слепых, обострилось осязание. Я не страдал от отсутствия света, даже не замечал его отсутствия, как будто свет был и не очень нужен при такой работе.

Плотник с долотом или бондарь со сверлом, сделали бы, конечно, это гораздо быстрее, но я знал, что подвигаюсь вперед. Углубление становилось все глубже и глубже. Клепка не могла быть толще трех сантиметров, значит, я скоро ее продырявлю.

Я бы мог сделать это проворнее, но я боялся слишком надавливать на лезвие, помня старую поговорку: «Тише едешь — дальше будешь», и старался осторожно обращаться с драгоценным инструментом.

Прошло больше часа, по глубине проделанного отверстия я определил, что работа подходит к концу.

У меня дрожали руки, сердце стучало в груди. Я очень сильно волновался. В голову приходили тревожные мысли, меня томило ужасное сомнение: Господи, а что, если там не вода? ? А вдруг в бочке ром, бренди, или вино! Я знал, что все эти напитки могут утолить палящую жажду, только на мгновение, а потом жажда разгорится еще сильнее. О, если там какой-нибудь спиртной напиток — я пропал! Тогда прощай последняя надежда, мне останется только умереть, как часто умирают люди, — в безумии опьянения!

Влага уже просачивалась через дерево. Я медлил сделать последнее усилие — боялся результатов. Но колебался недолго, меня подгоняли мучения жажды. Надавил, и последние волокна уступили. Из бочки брызнула холодная упругая струя. Она омочила руку с ножом, забравшись далеко в рукав. В следующе мгновение я приник губами к отверстию и стал с наслаждением глотать — не спиртной напиток, не вино… нет, воду, холодную, вкусную, как из родника!

Глава 25. ЗАТЫЧКА

О, как я пил эту чудесную воду! Мне казалось, что никогда не напьюсь. И напился я не сразу — первые жадные глотки не утолили жажды — вернее, утолили только на время. Мне хотелось еще и еще, и я снова, и снова ловил губами бьющую из отверстия струю. Пил и пил, пока желание глотать воду не исчезло, и жажда не исчезла, словно ее вовсе и не было.

Даже самое яркое воображение не способно представить мучения жажды! Нужно испытать их самому, чтобы судить о них. Вы можете судить о жестокости этих страданий по тому, что люди, которых мучит жажда, ничем не брезгуют, чтобы утолить ее. Но как только это удается, она исчезает, как сон. Жажда — наиболее легко исцелимое страдание.

В промежутках, прекращая пить, я затыкал дырку указательным пальцем, чтобы не тратить драгоценную влагу напрасно. Но напившись, стал правой рукой (палец левой руки был в отверстии) разыскивать какой-нибудь кусок палки, чтобы сделать из нее затычку. Обшарив все кругом, не смог найти ничего. Что делать? Немного подумав, я нашел решение. Вытащив палец из отверстия, стараясь действовать быстро, я отрезал ножом порядочный лоскут от полы своей куртки и, скутив его  затолкал в дыру. — Это временно. Нужно придумать что-нибудь получше.

Но думать в этом направлении мне помешали мысли о еде. Мой небольшой запас пищи съеден. Два сухаря и горсть крошек сыра — вот все, что осталось. Я смогу поесть еще раз — это будет не очень сытный обед. А что потом? Да, от жажды я не умру, но сколько я смогу протянуть без еды?

Бодрость покинула меня, и о том, что нужно сделать пробку для отверстия в бочке, я уже не думал. Мне казалось, что меня ждет неминуемая смерть от голода. Я впал в отчаяние. К чему я избежал смерти от жажды? Для того, чтобы продлить мучения? Чтобы умереть голодной смертью от истощения? У меня нет иного выхода — разве что смерть от собственной руки. У меня для этого есть нож. Я был воспитан почти как язычник: тогда я даже не знал, что самоубийство — это великий грех. Меня занимало только одно: какой из двух способов умереть окажется наименее болезненным. Я раздумывал о смерти со спокойствием, которое меня самого удивляло.

Я долго сидел — хладнокровно и спокойно — погруженный в эти странные мысли.

Добро и зло различаются человеком инстинктивно. Что-то внутри подсказывало мне, что было бы неправильно отнимать жизнь, данную Богом, даже если этот поступок мог бы спасти меня от затяжных мучений.

Эта мысль восторжествовала, и, собрав все свое мужество, я решил ждать смерти, какое бы время ни было угодно Богу, чтобы положить конец моим страданиям.

Глава 26. ЯЩИК С ГАЛЕТАМИ

Итак, я твердо решил, что не стану накладывать на себя руки. Я решил жить столько, сколько будет возможно. Хотя двумя сухарями нельзя насытиться и съев сразу, я решил разделить их на четыре части, а промежутки между едой увеличить, чтобы насколько возможно дольше обходиться без пищи.

Желание продлить свое существование росло во мне с той минуты, как я избавился от мук жажды, и сейчас стало особенно сильным. У меня было какое-то предчувствие, что я выживу, что не погибну от голода, и это предчувствие, хотя и очень слабое, возникавшее лишь время от времени, все же поддерживало во мне искорку надежды.

Затрудняюсь объяснить, как могла возникнуть надежда при таком безвыходном положении. Но ведь, несколько часов назад возможность добыть воду тоже представлялась безнадежной, но Провидение протянуло мне свою руку, — и появилась  вода. А ведь какое у меня тогда было отчаяние, — я всерьез думал, как бы покончить с собой поскорее. Нет, мне опять придет на помощь Провидение, и я спасусь, выйду из этой страшной тюрьмы.

Я съел полсухаря и запил его водой, потому что мне опять захотелось пить, хотя сильной жажды не было. Заткнув дыру в бочке, снова уселся на пол. Делать ничего не хотелось. Не было видно способа, хоть как то изменить положение. Что можно было предпринять? Оставалось надеяться лишь на какой-нибудь счастливый случай. Но я не представлял себе, что может мне помочь сохранить жизнь.

Трудно было переносить эти долгие часы мрака и тишины. Только иногда шевелилось во мне предчувствие, о котором я говорил раньше, но все остальное время я находился в мрачном состоянии.

Вероятно, прошло часов двенадцать, прежде чем я съел вторую порцию сухарей. Я сопротивлялся сколько мог, но вынужден был отступить перед голодом. Крошечный кусочек сухаря не насытил меня. Он только сделал мой аппетит еще более острым и настойчивым. Я выпил много воды, но влага, наполнившая желудок, не могла утолить голод.

Часов через шесть я опять поел — еще полсухаря. Больше не мог терпеть, но, проглотив крошечную порцию, даже не почувствовал, что ел. Я был голоден, как и прежде!

Следующий перерыв занял что-то около трех часов. Мужественное решение растянуть четыре порции на несколько дней оказалось бессмысленным. Дня не прошло, а все сухари исчезли.

Что же дальше? Что съесть? Я подумал о своих башмаках. Я читал о людях, которые поддерживали себя тем, что жевали сапоги, пояса, гетры, сумки и седла, — одним словом, все, что делается из кожи. Кожа — органическое вещество и даже после дубления сохраняет в себе небольшое количество питательных элементов. Поэтому я и подумал о башмаках.

Я наклонился, чтобы развязать их, но в этот момент что-то холодное ударило меня по затылку. Это была струя воды. Тряпку вышибло из дыры — из бочки текла вода и лилась мне на шею. Неожиданное холодное прикосновение к коже заставило меня подскочить в изумлении.

Конечно, я перестал удивляться, когда сообразил, в чем дело.

Я заткнул отверстие пальцем, пошарил кругом, нашел тряпку и снова заткнул бочку.

Это повторялось не раз, и пропало много воды зря. Тряпка промокла и легко поддавалась напору воды. Если  засну, большая часть воды утечет. Надо найти затычку получше.

С этой мыслью я приступил к работе. С помощью ножа попытался отщепить заготовку для пробки от шпангоута, но крепкий крашеный дуб был очень тверд, и я долго не мог отделить достаточно большой кусок дерева. Тут мне пришло в голову взяться за ящик, сколоченный из обыкновенных еловых досок. От него легче отделить кусок, чем от твердого дуба, и, кроме того, мягкое еловое дерево гораздо больше годится для затычек, чем дуб.

Я стал ощупывать ящик в поисках места, где лучше всего приступить к делу. Одна из его досок вверху несколько отходила от остальных. Я подсунул под нее лезвие ножа и, действуя как рычагом, начал осторожно ее отжимать, доска отошла настолько, что образовалась щель, в которую можно было просунуть пальцы. Вероятно, в момент погрузки гвозди были вырваны от толчков и ударов. Во всяком случае, доска держалась слабо.

Я вынул лезвие, спрятал нож в карман. Засунул пальцы рук в щель с обеих сторон доски, ухватился покрепче и дернул изо всех сил.

Затрещали гвозди, доска оторвалась. Что-то твердое посыпалось из ящика и со стуком падало на пол.

Интересно, что это такое? Я поднял два одинаковой формы и размера предмета. И не смог удержаться от радостного крика.

Я уже говорил, что осязание у меня обострилось, как у слепого, но и без этого нельзя было ошибиться, что это за два плоских круглых предмета у меня в руках. Это были галеты!

Глава 27. БОЧОНОК С БРЕНДИ

Да, это были галеты величиной с блюдце и толщиной полтора-два сантиметра — гладкие, круглые, темно-коричневого цвета. Я так уверенно говорю о цвете, потому что вкус у них был «матросских» галет, а не «капитанских» белых, которые, по-моему, не так вкусны и полезны.

До чего вкусными показались они мне! Какая чудесная еда! Сколько я их съел пока насытился не знаю, не считал. Конечно, я запивал их, неоднократно приникая к бочке с водой.

За всю жизнь не помню более вкусной еды, чем эти галеты с водой. Дело было не только в немалом удовольствии от наполнения голодного желудка — хотя и это само по себе дело немаловажное, но и в приятном осознании того, что, вне всякого сомнения, это вновь вмешалась рука Провидения, — и жизнь, с которой я совсем уж собирался расстаться, вновь была спасена ею. С таким количеством провизии можно жить, несмотря на мрак заточения, недели и месяцы, пока путешествие не закончится, и трюм не освободят от груза.

Драгоценные галеты пересыпались у меня под пальцами и, ударяясь друг о друга, постукивали, как кастаньеты. Этот стук был для меня музыкой. Я погружал руки глубоко в ящик и с удовольствием перебирал пальцами его содержимое, как скряга, перебирающий золотые монеты. Казалось, я никогда не устану рыться в галетах, определять на ощупь, насколько они толсты и велики, вынимать их из ящика и класть обратно, перемешивать их так и этак. Я играл ими, как ребенок играет барабаном, мячиком, волчком и цветными шариками, перекатывая их из стороны в сторону. Много времени прошло, пока эта детская игра мне надоела, пока не улеглось волнение, вызванное столь радостным открытием, и я вновь смог действовать и рассуждать спокойно.

Трудно описать, что испытывает человек, внезапно вырванный из объятий смерти. Избежать опасности — совсем другое дело, потому что при опасности всегда существует хотя бы маленькая надежда на благополучный исход. Но когда, смерть казалась неизбежной, а этого не случилось, — резкий переход от отчаяния к радости, это такое сильное чувство, что иногда люди его не выдерживают — умирают или сходят с ума.

Но я не умер, не сошел с ума, хотя, глядя со стороны на мое поведение, после того как был вскрыт ящик с галетами, можно было предположить, что я сумасшедший.

Когда я пришел в себя, то обнаружил, что вода бьет из бочки сильной струей. Отверстие оказалось открытым. О ужас! Как так получилось? Неужели я не заткнул отверстие тряпкой, когда последний раз пил? Господи, сколько воды пропало зря!

Еще недавно такое происшествие не так сильно бы меня расстроило. Ведь воды по-всякому хватило бы на то недолгое время, пока я умирал бы от голода. Нотеперь дело другое. — Возможно, мне придется пить из этой бочки несколько месяцев, оставаясь замурованным. Каждая капля жидкости будет дорога. Если случится, что вода иссякнет до того, как корабль войдет в порт, то мне снова будет угрожать смерть от жажды. Понятно, почему я так испугался, увидев, что вода вытекает. Я моментально заткнул отверстие пальцем, затем тряпкой. Потом снова взялся за изготовление настоящей деревянной втулки.

Без особого труда я отколол от ящика подходящую щепку. Мягкий материал поддался острому лезвию моего ножа и скоро превратился в коническую втулку, которая точно подошла к отверстию.

Славный моряк! Как я благословлял тебя за твой подарок!

Но сколько воды осталось, на каком она уровне? Я стучал по бочке ножом, думая определить это по звуку. Но потрескивание шпангоутов и шум волн сильно мешали мне. Звук был гулкий, а это означало большую потерю. Такое предположение было далеко не из приятных. Чувство тревоги все росло. Оставалось надеяться, что лишь за очень большой промежуток времени при такой тоненькой струе могло уйти много воды. Я тщетно старался припомнить, когда в последний раз пил, но напрасно.

Долго я раздумывал, каким образом можно определить уровень оставшейся в бочке воды. Будь у меня хоть какой-нибудь шланг, я бы прижал его один конец к отверстию, а второй конец загнул бы вверх, и уровень, при котором вода перестала бы течь из этого конца, и был бы уровнем воды в бочке, — по «закону сообщающихся сосудов». Но шланга нет и как быть? Да очень просто! Как не пришло мне это в голову раньше?  Проделую другую дыру повыше, потом еще одну… и так далее, пока вода не перестанет течь. Самая верхняя дыра покажет мне уровень жидкости, остальные же я заткну пробками.

Конечно, предстояло основательно поработать, но это даже хорошо, — не буду тосковать, сидя без дела в темноте. Я уже собирался приступить к работе, когда мне пришло в голову сделать сначала отверстие в другой бочке, стоявшей в конце моей крошечной каморки. Если и вторая тоже окажется с водой, можно успокоиться — двух таких бочек хватит на самое длительное путешествие.

Без промедления я подполз ко второй бочке и стал выполнять отверстие в ее торце. Особого волнения, как раньше, не было, потому что жизнь моя не так уж зависела от результата этой работы. И все же я был сильно разочарован, когда чистейшее бренди, а не вода брызнула из проделанного отверстия, — пришлось его наглухо закупорить.

Снова я вернулся к первой бочке. Теперь мне больше, чем когда-либо, хотелось выяснить, сколько в ней воды, потому что от этого зависело мое дальнейшее существование. И я приступил к работе.

Мне пришлось проделать в клепках бочки четыре отверстия и лишь из последнего, расположенного почти на самом верху, не полилась вода. Значит, бочка наполнена больше чем на три четверти высоты. Слава Богу! Этого хватит на несколько месяцев.

Вполне удовлетворенный этим результатом, я уселся и съел галету с таким удовольствием, словно ел черепаховый суп и оленье жаркое за столом у лорд-мэра.

Глава 28. ПЕРЕХОЖУ НА СТРОГИЙ РАЦИОН

Перспектива просидеть шесть месяцев взаперти при других обстоятельствах вызвала бы ужас, но после избавления от перспективы мучительной смерти, казавшейся неизбежной, это казалось пустяком. Я решил терпеливо перенести свое долгое заключение.

Шесть месяцев в мрачной тюрьме, шесть месяцев — никак не меньше! Вряд ли меня освободят раньше, чем через полгода. Это долгий срок даже для пленного или преступника, — в светлой камере с постелью и очагом, когда ежедневно слышны звуки человеческих голосов. Даже при всех этих условиях находиться взаперти шесть месяцев — тяжелое испытание!

Насколько же мучительнее мое заключение — в узкой норе, где я не могу ни стоять в полный рост, ни лежать вытянувшись, где нет ни огня, ни света. Приходится валяться на жестких дубовых досках, питаться самой простой пищей — хлебом и водой! Где я дышу зловонным воздухом (не надо забывать об отходах человеческой жизнедеятельности, хорошо что нашлась подходящая дыра в настиле у борта рядом с бочкой бренди), не слышу ничего, кроме беспрестанного поскрипывания шпангоутов и монотонного плеска океанской волны. Шесть месяцев такого существования не могли, конечно, быть радостной перспективой.

Но сейчас я об этом особенно не думал, — был так рад избавлению от смерти, что просто радовался и такой жизни. Несомненно, эта радость должна была вскоре от такого существования несколько поуменьшиться, но пока я был сама радость и уверенность.

Нужно измерить запасы пищи и воды, чтобы определить, хватит ли их до конца путешествия. Надо сделать это безотлагательно. Ведь шесть месяцев — это долгий срок: почти двести дней. Очень долгий срок! Нужно определить, сколько мне можно съедать и выпивать в день.

Когда я вспоминаю теперь все эти события, я поражаюсь, насколько благоразумен я был в столь раннем возрасте. Удивительно, как осторожно и предусмотрительно может вести себя даже ребенок, когда его поступками руководит инстинкт самосохранения.

И я приступил к расчетам. Начал с галет. Судя по их величине, мне достаточно было двух штук в день, хотя, конечно, от этого не растолстеешь. Даже одной в день хватит, чтобы поддерживать жизнь.

Скоро я узнал и точное количество галет.   Зная внутренние размеры ящика, я мог бы подсчитать галеты, не вынимая их оттуда. Этим я и занялся, ради развлечения и с целью убить время. Ящик был поставлен на торец. Его внутренние размеры, по моим прикидкам, были следующими: 

Длина (сейчас она стала высотой) — чуть меньше девяноста сантиметров. Ширина — шестьдесят сантиметров. А глубина — около тридцати. 

Все эти цифры я получил, прикладывая галету, используя ее как мерительный инструмент. Размеры самой галеты я определил, приблизительно, на ощупь, — приял ее диаметр за пятнадцать сантиметров, а толщину за два.

Когда ящик заполняли, он лежал, и слой галет на его дне состоял из четырех рядов (4 умножить на 15 равняется 60 см. — ширина ящика) по шесть штук в каждом ряду (6 х 15 =  90 см. — длина). То есть в одном слое — 24 галеты. И таких слоев по высоте должно было быть пятнадцать (15 х 2 = 30 см. — глубина ящика). 

 Таким образом, в ящике должно было находиться где-то триста шестьдесят галет (24 х 15 = 360) или тридцать дюжин.

Учитесь считать в уме, тренируйте свою голову, это не так трудно как кажется. У меня не было ни бумаги, ни карандаша, ни света и я считал таким образом: умножил сначала 24 х 10 = 240, затем 24 х 5 = 120 и 240 + 120 = 360. Как видите, все очень просто.

Решил проверить и изменил порядок расчета, — считать оказалось еще легче:

Четыре галеты по ширине ящика в пятнадцать слоев — 4 х 15 = 60, и таких рядов по длине шесть — 60 х 6 = 360.

Но, в сущности, перебрать галеты поштучно было для меня не работой, а развлечением. Я вынул их из ящика и разложил дюжинами. Там действительно оказалось тридцать дюжин, но восьми штук не хватало. Однако я легко догадался, куда делись эти восемь штук.  Я их съел. Значит, осталось ровно триста пятьдесят две. Считая по две штуки в день, этого хватит на сто семьдесят шесть дней. Это меньше, чем шесть месяцев, тем более я не был уверен, что мы не проплаваем больше шести месяцев (мало ли — штили в тропических широтах, шторма у мыса Горн), и поэтому пришел к выводу, что надо перейти на сокращенный рацион и съедать меньше двух галет в день.

А что, если за этим ящиком стоит еще один ящик с галетами? Это позволило бы мне провизию не экономить. Что, если так? Почему бы и нет? Вполне может быть! Хотя при погрузке судна считаются не с видом товаров, но исключительно с удобством размещения, а потому самые разнородные предметы оказываются рядом благодаря размерам и форме тары. Я знал об этом, но отчего не предположить, что два совершенно одинаковых ящика галет стоят рядом?

Нужно узнать, что находится за ящиком, — это вполне выполнимо. Доска, которую я оторвал, составляла половину крышки, и через образовавшуюся дыру легко можно было рукой с ножом дотянуться до днища ящика и проделать в нем отверстие.

Мягкое дерево легко уступало клинку, но, поработав немного, я сообразил, что следует действовать совсем по-другому. Дело в том, что доски днища тоже слабо держались на гвоздях. Несколькими ударами молотка можно было вышибить их без труда. У меня не было молотка, но я заменил его не менее крепким орудием — каблуками. Повернувшись спиной вверх, я оперся руками о шпангоут, и нанес такую сильную серию ударов ногой по днищу, что доска отошла, но уперлась во что-то позади, при этом гвозди еще не совсем вышли из дерева и она на них повисла. Используя доску от крышки ящика в качестве рычага, мне удалось согнуть гвозди и отвести доску днища в сторону. 

Действительно, там оказался точно такой же по ширине и высоте ящик, до него было сантиметра четыре, может пять. Осталось проделать в нем небольшое отверстие. — Но увы! Надежда найти галеты разлетелась, как дым. — В нем лежала какая-то шерстяная ткань — не то сукно, не то одеяла, — притом так плотно упакованная, что твердостью напоминала кусок дерева. Что ж придется довольствоваться тем, что у меня было. Да, рацион будет скудный.

Глава 29. ЕМКОСТЬ БОЧКИ

Я навел порядок в своей каюте, аккуратно сложив галеты на прежнее место.  Когда я уложил их все, то ящик был снова полон, и еще оставалось небольшое пустое пространство в углу; этого пространства хватило бы ровно на восемь съеденных мною галет.

Теперь точно было известно, сколько провизии лежит у меня в «кладовой». При норме две галеты в день их не хватит даже на шесть месяцев, а ведь нет уверенности в том, что мои лишения не продлятся больше шести месяцев. Поэтому я твердо решил, что ограничусь в любом случае двумя штуками в день, а в те дни, когда мне легче будет переносить голод, буду экономить по четверти, или по половине, или даже по целой галете. При такой экономии я смогу протянуть гораздо дольше. Хотя это будет не слишком роскошная жизнь.

Решив, таким образом, вопрос о пище, следовало выяснить, сколько у меня имеется воды. Сначала мне это казалось непосильной задачей. Как определить объем бочки? Знай его, я мог бы приблизительно определить, сколько я выпил и сколько еще осталось. Особая точность здесь не требовалась.

К счастью, наш школьный учитель обучил нас правилам измерения объема разных тел.

Я всегда удивлялся тому, что в школах простые, но полезные научные сведения остаются в стороне, в то время как бедным мальчикам вколачивают в головы бесполезные и нелепые стишки. Без всякого колебания скажу, что обыкновенные формулы математики и физики  имеют гораздо большую ценность для человека  чем отличное знание мертвых языков. Греческий и латынь — вот истинная преграда для развития наук!

У меня в памяти остались формулы для вычисления объема куба, параллелепипеда, пирамиды, шара, цилиндра конуса и усеченного конуса. А ведь бочка — это два усеченных конуса, поставленных друг на друга

Если я буду знать длину, диаметр основания и диаметр самой широкой части бочки,  то смогу определить, сколько в нее войдет воды. 

Значит, необходимо найти эти три величины, и тогда я сумею определить емкость бочки. Но в этом-то и заключалась вся трудность. — Как найти эти три величины? Где взять линейку?

Я решил не сдаваться, пока не придумаю чего-нибудь. Это занятие поможет мне развлечься. И, кроме того, очень важно, все-таки, узнать сколько у меня воды. Поэтому я продолжал упорствовать и, скорее чем можно рассказать об этом, придумал как измерить бочку.

Глава 30. ЕДИНИЦА МЕРЫ

Для этого в качестве линейки я применил доску, оторванную от ящика. Как вы помните, его внутренний размер по вертикали, измеренный галетой, был мной принят равным девяноста сантиметрам, и в верности произведенного расчета я убедился, перебрав галеты поштучно. Следовательно длина доски будет чуть больше, где-то девяносто пять сантиметров, — добавляются две толщины (доска сверху и доска снизу).

Поставив доску вертикально посередине длины бочки, я рукой пощупал какой зазор остается между верхним концом этой «линейки» и «потолком» моей «каюты», — зазора практически не было. Навалившись на бочку, так же рукой, оценил зазор между «потолком» и бочкой. Проделав это, пришел к выводу, что наибольший внутренний диаметр бочки можно считать равным девяносто сантиметрам. — Так, одна из трех необходимых величин известна!

«Стенами» моей конуры являлись бочонок бренди и ящик галет, расположенные напротив друг друга. Бочка с водой упиралась своими торцами в них. Ну не совсем упиралась, были там небольшие зазоры, — сантиметра три-четыре. Положив свою «линейку» на пол между бочкой с  бренди и ящиком с галетами, оценив оставшиеся зазоры, сравнив их с зазорами между ними и бочкой с водой, я принял решение считать расчетную длину бочки равной девяносто сантиметрам. — Вторая, необхдимая для вычисления объема бочки с водой, величина найдена!

Но, длина моей «линейки» была получена из расчета количества галет, делая который, я принял за основу, приблизительно, на ощупь, диаметр галеты за пятнадцать сантиметров, а ее толщину за два. Хотелось длину «линейки» перепроверить, и вот каким образом я это сделал:

Я сам был единицей измерения! Если помните, я еще на пристани измерил свой рост и установил, что во мне почти полных сто двадцать сантиметров, каких то двух сантиметров не хватало. До чего кстати пришлось это измерение! Я вытащил галеты из ящика, лег на пол, просунув ноги в ящик и упершись ногами в его заднюю стенку, — лишь так я мог вытянуться во весь рост. Оценив рукой зазор, оставшийся между моей макушкой и бочкой с бренди, после несложных вычислений пришел к выводу, — да, внутренняя длина бочки девяносто сантиметров, все верно, линейка правильная, обе полученные расчетные величины верные.

 Я и до этого, оценивая размеры моей конуры, подсознательно ориентировался на свой рост, вот почему мне пришла мысль таким образом проверить «линейку».

Оставалось определить диаметр дна бочки. Отколов от «линейки» по всей ее длине планку шириной три-четыре сантиметра, я заострил ее конец, просунул ее вдоль днища бочки в зазор между ней и ящиком, пока она не уперлась заостренным концом в край бочки с противополжной стороны. — Края бочки всегда немного над днищем выступают. Сделав на планке ножом соответствующую засечку, я ввел тупой конец планки внутрь ящика и, используя ящик как шаблон, сделал на планке ножом метку на расстоянии в тридцать сантиметров (внутренний размер ящика) от края. По расстоянию между этими двумя метками, путем несложных вычислений установил, что расчетный диаметр дна бочки будет равен семидесяти сантиметрам.

Теперь у меня были все данные. Оставалось сделать вычисления.

Глава 31. «ЧТО И ТРЕБОВАЛОСЬ ДОКАЗАТЬ»

Я был достаточно квалифицированным математиком, чтобы произвести эти вычисления без пера, бумаги, грифельной доски или карандаша. Впрочем, от всего этого в темноте все равно не было бы никакого толка. Я хорошо умел считать в уме и мог складывать и вычитать, умножать и делить ряды цифр без помощи пера и карандаша. Это не так уж трудно, я потом вам это продемонстрирую. Необходимые данные для того, чтобы определить объем бочки (ее длина и диаметры) были следующими:

Длина бочки L = 90, ее наибольший диаметр D = 90, диаметр днища d = 70 сантиметров.

Объем бочки вычисляем по приближенной формуле, как объем цилиндра такой же высоты, с диаметром равным средней арифметической наибольшего диаметра и диаметра днища: (90 + 70) : 2 = 80 см. Он будет равен произведению площади круга с диаметром 80 на длину 90, то есть произведению:

V = π r2 L,

Чтобы получить объем сразу в литрах, в формулу подставляем цифры сразу в дециметрах, то есть разделив их на десять:  π = 3,14 сразу округляем до трех, r = 4 (половина расчетного диаметра), L = 9.

V = 3 х 42 х 9 — произведение три на шестнадцать сразу округляем до 50 и получаем объем бочки — 450 литров.[25] Как видите, все просто, никаких особых способностей к счету в уме здесь не потребовалось.

Много позже я узнал, что мои расчеты оказались довольно точными, это была стандартная в сто галлонов бочка. В метрической системе единиц сто галлонов это 455 литров. 

Глава 32. УЖАСЫ МРАКА

Результат моих вычислений оказался более чем удовлетворительным. Даже если пить по два литра в день, воды мне хватит на двести двадцать дней. Правда, пищи маловато, но это не страшно, буду соблюдать самую жесткую экономию.

Итак, всякое беспокойство в отношении пищи и питья у меня исчезло. Ясно, что я не умру от их недостатка, да и остальные, возможно грозящие мне опасности будут успешно преодолены. — Ведь в том, как я избегнул смерти от жажды и от голода, несомненно, видна рука Провидения, и я был уверен, что она не оставит меня и в будущем.

Шли дни. Каждый час казался целым днем. Чтобы убить время, я считал не только часы, но и минуты, занимаясь этим по нескольку часов подряд, заняться все равно было нечем[26]. — У меня были с собой часы, подаренные матерью, их тиканье усиливалось, отражаясь от деревянных стен моей камеры. Я бережно заводил часы, боясь, как бы они случайно не остановились.

Не то чтобы меня интересовало время суток. В этом не было смысла. И хотя ни один луч солнца не мог проникнуть в мою темницу, я все же знал ночь сейчас или день. Вы удивитесь, конечно, ведь в полном мраке, окружавшем меня, невозможно было отличить день от ночи.

А дело было вот в чем. Всю жизнь я ложился спать в десять часов вечера, и вставал ровно в шесть утра. Таково было правило в доме моего отца и в доме моего дяди — там с этим было особо строго. Естественно, что, когда наступало десять часов, меня сразу начинало клонить ко сну. Привычка была так сильна, что не изменила мне и в этой новой для меня обстановке. Когда мне захотелось спать, я подумал, что, должно быть, уже десять часов вечера, — часы это подтвердили. Когда проснулся, стрелки показали шесть часов. Я был уверен, что мог бы считать дни и без часов, но ведь привычки мои могут измениться, и я стал аккуратно следить за часами.

Заведя специальную палочку, я на ней стал делать зарубки, отмечая прошедшие сутки. Мой календарь велся с большой аккуратностью. Я сомневался только в том, сколько прошло дней, пока я не догадался вести им счет. Я определил количество этих дней наугад как четыре. Впоследствии оказалось, что я не ошибся.

Я был в подавленном состоянии духа, иногда совсем опускал голову, но никогда не отчаивался.

Сильнее всего я страдал теперь от отсутствия света. Сначала на первом плане была невозможность вытянуться во весь рост и жесткие дубовые доски, — от них болели все бока. Но потом я к этому привык, кроме того сделал свое ложе помягче:

В ящике, который находился за моим продовольственным складом, лежали плотно уложенные «штуки» сукна. Вытащив галеты и убрав доску задней стенки, которая не давала галетам выпадать, я ощупал этот ящик. В отличие от ящика с галетами, он был сколочен крепко, вверху и внизу к тому же стянут железными лентами, и стенка его состояла не из двух, а из четырех досок. Да, стучать здесь каблуками бесполезно. Я ножом перерезал доску поперек там, где уже было отверстие, — вторую от края. Затем пришлось долго колотить ногами, крутить руками полвинки, пока удалось их оторвать от металлических лент. В ящике (его размер по вертикали был таким же, как у ящика с галетами — где-то девяносто сантиметров) стояли «штуки». Я с трудом выдернул одну (ее толщина позволяла это сделать через щель, образованную оторванной доской), затем вторую. Восстановив целостность задней стенки «продовольственного склада», сложил в него галеты, и, расстелив свою дорогостоящую (ведь это была очень тонкая, дорогая ткань) постель, почувствовал себя гораздо уютнее, чем раньше.

Но вот привыкнуть к окружающему беспросветному мраку, который, казалось, причинял мне физические страдания, никак не мог. Трудно описать, что испытываешь в полной темноте! Только теперь я понял, почему подземная темница всегда считалась самым страшным наказанием для узника. Неудивительно, что люди становились седыми и иногда сходили с ума при таких обстоятельствах.

Медленно и совсем не весело тянулось время.

Глава 33. БУРЯ

Я прекрасно знал, какова погода снаружи. Я мог отличить небольшой ветер от свежего ветра и от бури, знал, когда они возникли и когда закончились, — совсем так, словно находился на палубе. Качка корабля, скрип его корпуса говорили мне о силе ветра и о том, какова погода — плохая или хорошая.

На шестой день — то есть на десятый с момента отплытия, но шестой по моему календарю — начался настоящий шторм. Он сотрясал все судно так, как будто собирался разнести его вдребезги. Временами я думал, что большой корабль действительно разлетится на куски. Огромные ящики и бочки со страшным треском колотились друг о друга и о стенки трюма. Могучие валы обрушивались на корабль с таким ужасным грохотом, как будто по обшивке изо всех сил били тяжелым молотом или тараном.

Я не сомневался, что судно, того и гляди, пойдет ко дну. Можете себе представить, что я испытывал! Нечего и говорить, как мне было страшно, когда я думал о том, что корабль потерпит крушение, а я, запертый в своей коробке, не буду иметь возможности спастись. От таких мыслей меня сковывал ужас. Я уверен, что не так боялся бы бури, если бы находился на палубе.

К довершению бед, у меня снова начались приступы морской болезни — это всегда бывает с многими, кто впервые попадают в шторм. Это очень легко объяснить — качка корабля во время бури усиливается.

Почти сорок часов продолжалась буря, наконец ветер перестал обрушивать валы на судно. Но, несмотря на то, что ветер прекратился, корабль все еще качался, балки скрипели, ящики и бочки двигались и ударялись друг о друга так же, как и раньше. Причиной этому была «мертвая» зыбь, которая постоянно следует за сильным штормом и которая не менее опасна для корабля, чем буря. Иногда при сильной зыби ломаются мачты, и корабль валится набок — катастрофа, которой моряки очень боятся.

Зыбь постепенно стихла, а через двадцать четыре часа прекратилась совершенно. И казалось, что корабль скользит по морю еще более плавно, чем до шторма. Тошнота моя также стала утихать, я почувствовал себя лучше и даже веселее. Но так как страх заставил меня бодрствовать все время, пока бушевала буря, да и болезнь не оставляла меня во все время свирепой качки, то теперь я был совершенно измучен и, как только все успокоилось, заснул глубоким сном.

Сон мой был мучительным. Во сне я тонул запертый в трюме, без возможности выплыть. И вот лежу на дне моря, мертвый, но в сознании, — все вижу и чувствую. Вижу отвратительных зеленых чудовищ, крабов или омаров, ползущих ко мне, чтобы ухватить меня своими громадными клешнями и растерзать.

Вот самый большой и страшный из них все ближе и ближе, вот он уже добрался до моей руки и взбирается по ней. Я ощущаю холодное прикосновение чудовища, его неуклюжие клешни, но я не могу пошевелить рукой, чтобы сбросить его. Он собирается вцепиться мне в лицо или горло, но, я несмотря на весь свой ужас, ничего не могу сделать, чтобы отбросить чудовище, не могу двинуть ни одним мускулом своего тела. Ведь я же утонул, я мертв! Ой! Краб у меня на груди, на горле… он сейчас вопьется в меня — ах!..

Я проснулся с воплем и выпрямился. Я бы вскочил на ноги, если бы для этого хватило места. Но места не было. Ударившись головой о ящик, я пришел в себя.

Глава 34. НОВАЯ ЧАШКА

Было ощущение, что по мне действительно прополз краб или какое-то другое существо. Ощущалось легкое жжение на обнаженных руке и груди — жжение, которое мог бы произвести зверек с когтистыми лапками. И я не мог отбросить мысль, что все же здесь кто-то был и был так убежден в этом, что стал ощупывать свое ложе, надеясь кого-нибудь поймать.

Но, что за глупости, это просто сон — здесь не могло быть никакого краба! Впрочем, почему же нет? Краб мог попасть на борт случайно вместе с грузом, а может быть, его затащил сюда кто-нибудь из матросов для забавы. Потом краб сбежал, и скрылся в трюме. Пищу он мог найти в трюмной воде или мусоре. Хотя нет, краб, не успел бы так быстро сбежать, это существо медлительное, я поймал бы его: ведь я ощупал каждый сантиметр постели и ничего не нашел. И все-таки здесь кто-то был, ибо кто-то карабкался по мне. Я был в этом уверен.

Открыв крышку часов и ощупав стрелки, я понял, что спал очень долго — мой сон продолжался около шестнадцати часов! Это произошло потому, что я бодрствовал все время, пока длилась буря, да и морская болезнь сыграла свою роль.

Я испытывал сильный голод, ведь не ел трое суток, — и уничтожил сразу целых четыре галеты. Но не наелся, и только сильным усилием воли удержался, от того чтобы съесть в три раза больше.

Меня одолевала также жажда, я вынул затычку, — струя ударила мне прямо в рот. Я пил, пил и все не мог напиться, очень много разбрызгивал и проливал. — Невозможно пить не прерываясь, нужно переводить дыхание, и в это время вода обливала лицо, платье, заливала каморку и пропадала попусту. Нет, это безобразие, — никакой экономии! К тому же неудобно. Нужна чашка или что-нибудь в этом роде!

Сначала я подумал о башмаках. Сгорая от жажды, до того как просверлил бочку, я не колеблясь напился бы и из башмаков, и вообще  из чего угодно, но сейчас, когда воды имелось вдоволь, я морщась колебался. Может, все же вымыть начисто один из башмаков для этой цели? Лучше, конечно, потратить немного воды на мытье башмака, чем терять большое количество воды при каждом питье.

Но тут другая мысль пришла мне в голову — сделать чашку из куска сукна. Я заметил, что эта материя плохо пропускает воду, — по крайней мере, попадавшая на мою постель из бочки вода не проходила насквозь: мне всегда приходилось стряхивать ее. Поэтому кусок сукна, свернутый в виде чашки, вполне пригодится для моей цели. Все решено делаю такой сосуд.

Я отрезал широкую полосу ножом и свернул ее в несколько слоев в виде воронки. Обвязал снаружи, чтоб не разворачивалась, куском шнурка от башмаков — и у меня получилась чашка для питья, которая служила мне так же хорошо, как если бы она была из фарфора или стекла. Теперь я мог пить спокойно, не теряя ни капли драгоценной влаги, от которой зависела моя жизнь.

Глава 35. ТАИНСТВЕННОЕ ИСЧЕЗНОВЕНИЕ

За завтраком я съел так много, что решил в этот день больше не есть, но, проголодавшись, не смог выполнить свое благое намерение. Около полудня я не выдержал, сунул руку в ящик и вытащил оттуда галету. Я решил, однако, съесть на обед только половину, а другую оставить на ужин. Поэтому я разделил галету на две части: одну отложил, а вторую съел и запил водой, налив ее в новую чашку.

Вам может показаться странным, что я не разбавил воду бренди. Ведь у меня была целая бочка бренди — сто галлонов. Но для меня это было все равно, что сто галлонов серной кислоты. — Когда я проделал в бочке отверстие и пробовал, что в ней находится, я выпил его довольно много. Немного погодя мне стало плохо, начало тошнить — пришлось выпить, наверное, литра два воды, и довольно долго промучиться. Вероятно, это был бренди самого низкого сорта, предназначенный не для продажи, а для раздачи матросам (хозяева часто отправляют с кораблями плохие бренди и ром для команды).

Всю первую неделю после отплытия я сильно зяб. После того, как достал сукно, стало легче — я закутывался в него. Однако с каждым днем в трюме становилось все теплее, и сейчас укрываться вообще не было необходимости. Это меня удивило, но, поразмыслив немного, я оказался в состоянии все удовлетворительно объяснить. «Без сомнения, — думал я, — мы все время плывем на юг и входим теперь в жаркие широты тропической зоны».

Я не совсем понимал, что это означает, но слышал, что тропическая зона — или просто «тропики» — лежит к югу от Англии, что там гораздо жарче, чем в самую жаркую летнюю пору в Англии. Я знал, что Перу расположено в Южном полушарии, и что нам надо пересечь экватор, и обогнуть мыс Горн, чтобы попасть туда.

Это было хорошим объяснением того, почему так потеплело. Корабль шел уже около двух недель. Если считать, что он делает по двести миль в день (а корабли, как я знал, часто делают и больше), то мы уже далеко на юге.

В этих размышлениях я провел всю вторую половину дня и весь вечер, а в десять часов решил съесть вторую половину галеты и постараться заснуть.

Сначала я налил чашку воды, чтобы не есть всухомятку, потом протянул руку за сухарем. Я точно знал, что он лежит на моей полке у шпангоута. — Я устроил себе, сложив  сукно соответствующим образом, нечто вроде полки, где держал нож, чашку и деревянный календарь. Туда положил я половину галеты и, конечно, мог найти это место рукой в темноте так же легко, как и при свете.

Вообразите мое удивление, когда, ощупав место, где полагалось лежать галете, я убедился в том, что ее там нет!  Там были лишь нож и палка-календарь. Может быть, задумавшись, я сунул ее куда-нибудь еще? Но куда?

Перетряхнул всю постель, карманы куртки и штанов, ботинки, — я не оставил не обследованным ни одного сантиметра в помещении, обшарив все самым тщательнейшим образом, но так и не нашел половинки галеты! Я искал так усердно не потому, что это была ценная вещь, но ее исчезновение было странно, очень странно.

Может быть, я так глубоко задумался, что съел ее, не отдавая себе отчета в том, что делаю? Но в этом случае жаль, что это произошло бессознательно, потому что я не получил никакого удовольствия от еды.

Очень хотелось есть, и я долго колебался, взять ли мне другую галету из ящика или отправиться спать без ужина. Страх перед будущим боролся с чувством голода. Собрав всю волю в кулак я решил воздержаться от еды. — Выпил воду, положил чашку на полку и устроился на ночь.

Глава 36. ОТВРАТИТЕЛЬНЫЙ ПРИШЕЛЕЦ

Я долго не спал — лежал, думая о таинственном исчезновении половины галеты. Я говорю: «таинственном», потому что в глубине души был убежден, что не ел ее, что это был кто-то другой. Но кто? Ведь кроме меня здесь никого не было! И вдруг я вспомнил свой сон о крабе! Может статься, это все-таки был краб? Конечно, утонул я во сне, но остальное могло быть и явью и по мне, может быть, в самом деле прополз краб? Неужели он съел галету? Я знал, что крабы обычно не едят хлеба. Но запертый в корабельном трюме, изголодавшийся краб мог съесть и галету. В конце концов, может, это действительно был краб?

То ли от этих мыслей, то ли из-за голодного урчанья в желудке я не спал несколько часов. Наконец я заснул, вернее, задремал, каждые две-три минуты просыпаясь.

В один из таких моментов мне показалось, что я слышу необычный шум. Корабль шел плавно, и я сразу отличил этот звук от мягкого плеска волн и стука моих часов.

Новый звук, привлекший мое внимание, доносился из угла, в котором валялись ненужные мне башмаки, — кто-то их царапал!

Безусловно, это краб! — Сон пропал. Я лежал, настороженно прислушиваясь и готовясь схватить воришку, похитителя моего ужина.

Опять этот скрежет! Да, это там. Я медленно приподнялся, собираясь произвести резкий бросок, но звук прекратился. Подождав немного, я ощупал башмаки и все пространство вокруг них — никого! Обследовал весь пол моей каморки, — результат тот же. В полном недоумении, довольно долго я лежал прислушиваясь, но таинственный шум не повторялся. Сон постепенно овладевал мной, и я снова задремал, ежеминутно просыпаясь.

Снова тот же звук! — И вновь все повторилось. И опять я шарил везде и ничего не мог найти!

Теперь я знаю, кто это! Вовсе не краб — краб не может так быстро бегать. Это мышь. Только и всего. Странно, что я не подумал об этом раньше! Приди это сразу мне в голову, я бы так не беспокоился. Это всего-навсего мышь. Если бы не сон, я и не подумал бы о крабе. — И я улегся с намерением заснуть и выкинуть мышь из головы.

Но не успел я заснуть, как царапанье в углу возобновилось. — Так, чего доброго, мышь основательно испортит мне башмаки. Хотя здесь они мне не нужны, но ведь, когда я отсюда выберусь, они мне понадобятся. Нет, нельзя допустить, чтобы их сгрызла мышь! Поднявшись, я рванулся вперед, чтобы схватить ее. Результатом было, лишь то, что я услышал,  как она удирает в щель между бочкой с бренди и бортом корабля.

Взяв в руки башмаки, я с огорчением обнаружил, что передок одного из них сильно обглодан. Странно, что мышь смогла столько натворить за такой короткий срок! Ведь я совсем недавно держал в руках эти башмаки. Может быть, здесь действовали несколько мышей? Похоже на то.

Чтобы спасти обувь от окончательной гибели и избавить себя от новых волнений, я взял башмаки из угла, положил их рядом с собой и накрыл сверху слоем материи. Сделав это, я опять улегся спать.

Я дремал недолго и снова проснулся, на этот раз от явного ощущения, что какое-то существо очень быстро пробежало у меня по ногам.

Теперь сон меня уже совершенно покинул. Однако я не шевелился, а лежал и ждал, не повторится ли это снова.

Гнаться за мышью не было никакого смысла. Я решил лежать спокойно, дождаться, пока она взберется на меня, и тогда схватить ее. Я не хотел убивать это маленькое существо, а намеревался только хорошенько прижать его или отодрать за ухо, чтобы оно не беспокоило меня больше.

Мне пришлось долго лежать. Наконец мое терпение было вознаграждено. По слабому движению в складках материи, заменявшей мне одеяло, было ясно, что по ней кто-то бегает, и мне показалось даже, что я различаю топанье маленьких лапок. Вот ясно почувствовалось, что кто-то взбирается по моей лодыжке. Вот оно уже на бедре. Что-то оно слишком тяжелое для мыши. — Но у меня не было времени размышлять об этом, нужно было хватать немедленно!

Но… о ужас!.. — Вместо маленькой крошечной мышки рука моя сжала туловище животного размером почти с котенка! Сомнений быть не могло — это была огромная, страшная крыса!

Глава 37. РАЗМЫШЛЕНИЯ О КРЫСАХ

Прежде чем я успел среагировать, острые зубы крысы вонзились мне в большой палец и прокусили его почти насквозь. Раздался визг, прозвучавший в моих ушах пронзительно и страшно.

Резко махнув рукой, я отбросил зверя в самый дальний конец каморки. Все затихло. Видимо крыса убежала. Палец кровоточил. Крови было так много, что слипались кончики пальцев. Отрезав от рубашки лолскут, я перебинтовал палец. С каждой минутой рана болела все сильнее. А вдруг крысиный укус так же ядовит, как укус скорпиона? А вдруг заражение? А вдруг мой враг вернется? Мысли, мысли… 

Всю жизнь я испытывал отвращение к крысам, даже, правду сказать, страх перед ними. В детстве это отвращение было у меня особенно сильно, но и позже, хотя мне впоследствии пришлось встречаться и сражаться с более опасными животными, ни одно из них не внушало мне такого страха, как обыкновенная вездесущая крыса. Этот страх смешивался с отвращением. Было множество достоверных случаев, когда крысы нападали на людей — и не только на детей, но и на взрослых мужчин, особенно на раненых и больных. Люди погибали от крысиных укусов, и эти отталкивающие всеядные животные пожирали потом трупы.

В детстве мне много понарассказывали таких историй — естественно, что в тот момент я вспомнил о них. Воспоминания эти нагнали на меня страх, граничащий с ужасом. — Ведь эта крыса такая огромная! Теперь понятно, куда делась половина галеты, и кто изгрыз башмак. Крыса, значит, уже давно бегала вокруг меня, а я ее и не замечал.

Нечего говорить, что заснуть я боялся, — лежал и прислушивался, не вернется ли зверь. А что делать, если крыса вернется? Как ее уничтожить? Руками? Но я уже один раз схватил ее руками, и повторять? — Нет, благодарю покорно! Долго я напрягал мозг, но не мог ничего придумать. Конечно, я смогу победить и убить крысу: все-таки я сильнее и в состоянии задушить ее руками, но при этом, конечно, получу порядочное количество серьезных и опасных укусов, а с меня и одного уже достаточно.

Шло время, крысы не было слышно, и я подумал, что ей видимо хорошо досталось, что я ее шваркнул о бочку с бренди довольно сильно, и что она не осмелится явиться сюда снова. Утешив себя этой надеждой, я, наконец, заснул, так ничего и не придумав, как избавиться от проклятой твари, причинившей мне столько беспокойства и тревоги.

 Но по существу, я не спал до утра, каждую минуту просыпаясь от кошмарных сновидений, в которых то крыса, то краб хватали меня за горло…

Глава 38. ОХОТА НА КРЫСУ

Проснулся я от мысли, что сон может превратиться в реальность, что это гнусное существо вопьется мне сонному зубами в горло. Нет спать нельзя! Пока я бодрствую, я с ней справлюсь, но вот, если я засну крепко…?  Да, но сколько человек может выдержать без сна? Выход один, — необходимо ее уничтожить поскорее. Но как?

Сколько ни думал, я не мог придумать ничего другого, как поймать ее руками и задушить. — А это практически невозможно, ведь на правой руке болел не только укушенный палец, но и вся рука опухла и сильно болела. И как ей хватать крысу? Ведь хватать крысу придется в темноте, наугад.

Но нет худа без добра. — Все эти панические мысли, так сильно меня занимали, что я почти забывал о боли, и это было очень кстати, поскольку никаких лекарств не было, и оставалось только терпеть, надеясь, что все пройдет само собой. 

 Погода была тихая, и отчетливо слышался противный писк крысы. Я не мог побороть неприятное предчувствие, что соседство крысы угрожает моей жизни, и, как вы потом убедитесь, действительно угрожало. Вы смеетесь над моими ребячьими страхами, но я ничего не мог поделать с собой.  

Как же мне защитить руки от ее зубов? Хорошо, если бы у меня была пара толстых перчаток! Но их нет, и напрасно о них думать… Нет, не напрасно! — Мои башмаки! Надо всунуть кисти рук в башмаки и, предохранив себя таким способом от острых зубов крысы, давить ее между подошвами, пока она не испустит дух. Прекрасная идея! Я немедленно приступил к ее осуществлению:

Тщательно заткнул кусками сукна все щели по периметру своей каморки, оставив только одну — между бочками с водой и с бренди. Положив башмаки наготове, я притаился возле этой щели, держа куртку в руках. Пропущу крысу внутрь, заткну курткой последнюю щель, надену «перчатки» — и за дело!

Не знаю, как это получилось, но только я приготовил свой «дом» для «приема гостя», как писк дал мне знать, что крыса прошла через щель и уже находится внутри. Я хорошо слышал, как она бегает кругом, пока забивал отверстие курткой. Раза два она пробежала у меня по ногам. Но я не обращал на нее внимания, пока не сделал все, чтобы отрезать ей отступление. Затем я всунул руки в башмаки и начал разыскивать врага.

Я поступал так: поднимал башмаки и опускал их снова, ударяя каждый раз по другому месту. Если удастся захватить хотя бы часть тела крысы, я смогу удержать ее и потом сдавить обоими башмаками. Останется только жать изо всех сил. Таково было мое намерение, но дело кончилось совсем по-другому.

Я действительно придавил зверька одним башмаком, но мягкая материя, на которой все это происходило, подалась под нажимом, прогнулась, и крыса, визжа, выскользнула. В следующее мгновение я почувствовал, как она карабкается вверх по моей ноге, забравшись под штанину.

Дрожь ужаса пробежала по моему телу, но я уже был разгорячен поединком и, отбросив башмаки, которые больше не были нужны, ухватил крысу в тот момент, когда она подобралась к моему колену. Я держал ее крепко, хотя она сопротивлялась с поистине удивительной силой и ее громкий визг страшно было слышать.

Я сжимал ее изо всех сил, даже не чувствуя боли в большом пальце. Материя штанины предохраняла от укусов мои пальцы, но я не обошелся без ран, потому что мерзкое животное впилось мне в ногу и сжимало зубы до тех пор, пока в состоянии было двигаться. Только когда мне удалось схватить крысу за горло и окончательно задушить, задушить насмерть, зубы ее разжались, и я понял, что прикончил врага.

Вытряхнув тело крысы из штанов, безжизненное и неподвижное, я вынул куртку из отверстия, и бросил мертвую крысу туда, откуда она пришла.

Я почувствовал громадное облегчение от уверенности, что «госпожа крыса» больше не станет меня беспокоить, и улегся спать, решив как следует отоспаться.

Глава 39. ВРАЖЕСКОЕ НАШЕСТВИЕ

Моя уверенность в безопасности оказалась ошибочной. Не проспал я и четверти часа, как вдруг проснулся оттого, что кто-то пробежал у меня по груди. Другая крыса? Во всяком случае, нечто весьма на нее похожее.

Несколько минут я лежал без движения и внимательно прислушивался. Но ничего не было слышно. Неужели мне приснилось, что кто-то по мне бегает? Нет! Только я подумал об этом, как снова услышал топот маленьких лапок по мягкой материи и тут же почувствовал эти лапки у себя на бедре.

Стремительно приподнявшись, я протянул руку. Ужас снова объял меня — я притронулся к огромной крысе, которая тут же отпрыгнула, и было слышно, как она удирает через щель между бочками.

Но это не могла быть та крыса, которую я только что выбросил. Нет! Это про кошек говорят, что у них девять жизней, но я никогда не слышал, чтобы крысы обладали такой необыкновенной живучестью. Та была, несомненно, трупом. Конечно, это другая крыса! Пришла мстить за своего супруга?

Сна опять как не бывало. Как мог я уснуть, зная, что рядом разгуливает отвратительное животное, которое пришло, быть может, с намерением напасть на меня! При всей усталости я не мог позволить себе лечь спать, пока не разделаюсь с новым врагом. Я был уверен, что крыса скоро вернется.  Разумеется, она придет обратно.

Убежденный в этом, я занял прежнее положение около щели, держа куртку в руках и внимательно прислушиваясь. Через несколько минут я вполне ясно услышал писк крысы снаружи. Затем мне показалось, что мимо меня кто-то пробежал. Но нет, опять пищат снаружи. Значит, животное еще не внутри…

Еще раз мне показалось, что крыса прошла мимо меня, но я снова услышал писк снаружи. Наконец резкий писк раздался, определенно внутри помещения. Я немедленно плотно заткнул курткой отверстие, и стал искать крысу, засунув руки в башмаки. До этого я принял еще одну меру предосторожности: привязал шнурками ботинок обе штанины к лодыжкам, чтобы крыса не поступила так же, как ее предшественница.

Но какой ужас! Представьте себе мой безумный страх, когда я обнаружил, что вместоодной крысы у меня в помещении находится целая банда этих омерзительных существ! Тут не одна крыса, а около десятка! Они кишели повсюду, и я не мог опустить башмак, чтобы не ударить по одной из них. Они бегали вокруг меня, по рукам и ногам, испуская свирепый писк, как бы угрожая мне!

По правде сказать, я был напуган почти до потери сознания, и уже не думал о том, чтобы их убить, и толком не понимал, что делаю. — Помню, вытащил куртку из щели, и колотил ею по полу вокруг себя, крича изо всех сил.

Мои крики и резкие движения произвели нужный эффект. — Когда через некоторое время, придя немного в себя, я с опаской ощупал руками пол моего убежища, то с радостью убедился, что все крысы ушли.

Глава 40. НОРВЕЖСКАЯ КРЫСА

Если одна крыса могла причинить мне столько мучений, то можете себе представить, как приятно было сознавать, что их здесь, по соседству, целая армия! Их, явно, было гораздо больше, чем то количество, которое я только что обратил в бегство. Наверняка здесь были десятки крыс. Я знал, что эти вредители кишат на многих кораблях, находя себе надежное убежище там в многочисленных щелях. Я слышал также, что корабельные крысы самые свирепые. Понуждаемые голодом, они нападают на все живое, не боятся даже кошек и собак. Крысы портят перевозимые грузы, принося большие убытки, — если судно недостаточно хорошо очищено от них перед погрузкой и отправлением в рейс.

Судовых крыс обычно называют «норвежскими», так как существует поверье, что они попали к нам в Англию впервые на норвежских кораблях. Но если их родина действительно Норвегия, то эти животные проявили чудеса приспособляемости. —  В любой части земли, где когда-либо приставали корабли, обязательно есть и норвежские крысы. Портовые города Вест-Индии и Северной и Южной Америки кишат ими, особенно они многочисленны и процветают в жарком тропическом климате. И там в некоторых портовых городах они превратились в такую проблему, что власти платят за каждую убитую крысу. Но, помогает это мало.

Норвежские крысы, в общем, не очень велики. Крупные экземпляры встречаются среди них не часто. Дело тут не в размерах, а в свирепости и огромной плодовитости. Замечено, что в тех местах, где они появляются, в течение нескольких лет исчезают все другие виды крыс. —  Норвежские их уничтожают, они превосходят своих врагов в численности в соотношении ста к одному.  Даже собаки и кошки считают благоразумным избегать их.

У норвежских крыс есть особенность: они как будто чувствуют, когда сила на их стороне. Когда их мало, они ведут себя незаметно, но там, где им удалось расплодиться, они наглеют от безнаказанности и не боятся даже присутствия человека. В морских портах тропических стран они почти не прячутся, и в лунные ночи огромные стаи крыс совершенно спокойно бегают повсюду, даже не пытаясь свернуть в сторону, чтобы уступить дорогу прохожему. В лучшем случае они чуть посторонятся. Вот каковы норвежские крысы!

Всего этого я не знал, когда начались мои неприятности с крысами на корабле «Инка». Но и того, что я слышал о них, было совершенно достаточно, чтобы я чувствовал себя очень тревожно в присутствии такого большого количества этих опасных животных. Прогнав их из своей каморки, я отнюдь не успокоился. Я знал, что они вернутся и, возможно, в еще большем количестве. Они будут все больше страдать от голода и, следовательно, будут становиться все свирепее и наглее, пока не осмелеют настолько, что нападут на меня. По-видимому, они не очень меня испугались. Хотя я и прогнал их криками, но они скреблись и пищали где-то по соседству. Что, если они уже голодны и замышляют новую атаку на меня? Судя по рассказам о крысах, в этом не было ничего невероятного.

Я гораздо больше боялся быть убитым и растерзанным этими ужасными существами, чем, утонуть. Собственно говоря, я предпочел бы утонуть, чем умереть таким образом. Когда я на секунду представил себе, что меня ждет такая судьба, кровь похолодела в моих венах и волосы, казалось, зашевелились на голове.

Не зная, что предпринять, я несколько минут сидел — вернее, стоял на коленях, ибо не поднялся с колен с тех пор, как защищался от крыс, размахивая курткой. Мне все еще казалось, что у крыс не хватит смелости приблизиться ко мне, пока я на ногах и могу защищаться. Но что будет, когда я лягу спать? Они, конечно, осмелеют, и, когда им удастся запустить зубы мне в тело, они уподобятся тиграм, которые, отведав крови, не успокаиваются, пока не уничтожат свою жертву. Нет, я не должен спать!

Но и вечно бодрствовать я тоже не в состоянии. В конце концов, сон одолеет меня, и я не смогу ему противиться. Чем дольше я буду бороться с ним, тем крепче буду  затем спать. — Впаду в такое глубокое забытье, что не смогу ничего ощущать, и сделаюсь легкой добычей для окружающих меня прожорливых чудовищ. Это будет страшный кошмар, от которого, я может быть, никогда не проснусь. Но что делать? Ведь уничтожить всех крыс в трюме корабля невозможно.

И такая простая мысль — снова заткнуть курткой щель между и бочками, — не сразу пришла мне в голову, в таком шоковом состоянии я тогда находился. Ведь поскольку остальные щели уже закрыты, то это будет гарантией от вторжения врага, я надолго избавлюсь от крыс.

Не медля ни минуты, я законопатил щель курткой, и улегся в полной уверенности, что теперь могу спать спокойно, и сколько захочется.

Глава 41. СОН И ЯВЬ

Заснул моментально, — сказались пережитые ужасы и бессонница.

Снилось — нахожусь на дне моря, окруженный чудовищами, похожими на крабов, которые готовятся меня сожрать. Мало-помалу эти чудовища превращаются в крыс. И тогда во сне стало происходить очень похожее на то, что недавно происходило наяву. — Крысы вокруг меня в огромном количестве, угрожают мне со всех сторон. Я размахиваю изо всех сил курткой, а они становятся все смелее и смелее, видя, как мало ущерба я причиняю им этим оружием. Одна огромная крыса, больше всех остальных, ведет их в атаку. Это не настоящая крыса, а призрак той, которую я убил. Силы оставляют меня. Если не придет помощь, крысы одолеют. Я оглядываюсь, громко зову на помощь, но никто меня не слышит.

По знаку своего вожака они бросились на меня одновременно спереди, сзади, с боков. Я сыпал удары во все стороны в последнем, отчаянном усилии, все это было бесполезно. Я отбрасывал их дюжинами, швырял их друг на друга, но на смену упавшим приходили новые. Они карабкались по моим ногам, по бокам, по спине, висли на мне, как пчелиные рои виснут на ветках. Их стало так много, что я не выдержал их веса и тяжело упал.

Это спасло меня: как только это произошло, крысы отскочили и убежали стремглав, словно испугались того, что им удалось сделать.

Меня приятно удивила такая развязка. Сначала я не мог объяснить себе, в чем дело, но скоро мысли мои прояснились и я очень обрадовался, когда убедился в том, что все эти ужасы — только сон.

Впрочем, тут же мое настроение изменилось, и радость мгновенно исчезла. Не все здесь было сном. Крысы бегали по мне, был слышен их отвратительный визг. Одна из них пробежала по моему лицу.

 Какой ужас! Как они проникли сюда? Неужели вытолкнули куртку из щели? Я машинально ее ощупал. Нет, куртка на месте. Я достал куртку и снова пустил ее в ход, чтобы прогнать страшных грызунов. — Колотил курткой, кричал. Мне удалось отбиться, — крысы ушли, но теперь я был в невероятном страхе, потому что не мог объяснить, как они добрались до меня, несмотря на все мои предосторожности.

Долгое время я сидел в глубоком унынии, пока не сообразил, наконец, что проникнуть они могли только вытащив зубами какую-нибудь затычку, слабо забитый кусок материи.

Вот каким образом они прорвались! Я нашел объяснение, но моя тревога от этого не уменьшилась. Наоборот, она возросла. Зачем эти существа так упорно возвращаются снова и снова? Почему мое убежище привлекает их больше, чем другие части корабля? Что им нужно? Загрызть и съесть меня?

Я не мог найти иную причину, чтобы объяснить их нападение.

Страх перед тем, что меня могут загрызть крысы, вызвал у меня прилив энергии. Я вытащил куски материи из всех щелей и дыр и заново тщательно закупорил все лазейки. Для этого пришлось вынуть из ящика галеты и достать два рулона материи для затычек. Большие проблемы возникли возле ящика, поскольку вокруг него было много всевозможных щелей и самая большая из них — через которую я забрался в свое убежище, когда проник на борт корабля. Я вышел из затруднения при помощи большого рулона материи, поставив его стоймя и, размотав, закрыл им все свободное пространство. На этой стороне теперь все было закрыто. Рулон стоял так плотно, что никакое живое существо не могло его обойти. Единственный недостаток этого укрепления был в том, что оно затрудняло мне доступ к галетам, потому что материя закрыла отверстие ящика. Но я подумал об этом заранее и сделал внутри камеры запас галет примерно на две недели. Когда я съем их, я могу отодвинуть рулон и, прежде чем крысы успеют добраться до щели, сделать запас еще на неделю.

На это все ушло уйма времени. Я работал с большой тщательностью, стараясь сделать стены моей крепости попрочнее. Это не была игра: от этого зависела моя жизнь.

Закончив, я улегся спать, будучи уверен в том, что высплюсь по-настоящему.

Глава 42. ГЛУБОКИЙ СОН

Я не ошибся — проспал двенадцать часов подряд, хотя и не без кошмаров: опять снились ужасные сражения с крабами и крысами. Сон не освежил меня, несмотря на его длительность, как будто пришлось и в самом деле сражаться со своими страшными врагами. Проснувшись, я прежде всего проверил весь периметр обороны, убедился что все в порядке, что в моих укреплениях не появилось ни одной бреши.

Несколько дней прошли сравнительно спокойно. Погода была тихая, и была слышна возня животных, они что-то там делали, носились между ящиками с грузами, иногда испускали омерзительные вопли, словно сражались друг с другом. Но их голоса больше не пугали меня, ибо я знал твердо, что крысы не могут ко мне попасть. Передвигая на время рулон материи, защищавший мое убежище, я старался делать это так, чтобы крысы не успевали заметить, что отверстие открыто. А ведь это приходилось делать, чтобы хоть немного проветрить помещение. — Погода стояла необыкновенно жаркая, и, в моей совершенно закупоренной со всех сторон конуре, я чувствовал себя как внутри печки. Весьма возможно, что мы пересекали экватор или, во всяком случае, находились в тропических широтах — вот откуда такое спокойствие в атмосфере, потому что в этих широтах бури бывают реже, чем в так называемых умеренных зонах. Только раз мы попали в бурю, которая продолжалась весь день и ночь. За этим, как обычно, последовала сильная зыбь, во время которой корабль кувыркался так, как будто его хотели перевернуть днищем вверх.

На этот раз я не заболел морской болезнью, но мне не за что было держаться, и я катался по полу, ударяясь то о бочку, то о шпангоут, — все мое тело болело, словно меня избили дубинкой! Впрочем, также было и при первом шторме. Затычки постоянно ослабевали и вываливались, — приходилось постоянно их затыкать. Хотя в этом была и своя положительная сторона, — эти двое суток шторма и мертвой зыби показались мне короче двух обычных дней. Ведь обычно мне совершенно нечем было заняться. Часами я лежал на месте без движения, иногда даже без единой мысли в голове. И, лежа во мраке, одиночестве и тоске, я боялся, что разум оставит меня.

 Судя по зарубкам на палочке, после того, как я отбился от крыс, прошло две недели. Эти недели казались месяцами, даже годами — так медленно тянулось время! Царило однообразное спокойствие, кроме бури не запомнилось ничего. Все время я строго придерживался установленного мной пайка, мужественно подавляя разгоравшийся аппетит. — Ни разу не вышел за пределы установленного рациона, хотя часто хотелось съесть недельную порцию за один раз. Часто это стоило больших усилий. Скрепя сердце я откладывал в сторону до следующего раза половину галеты, которая словно прилипала к моим пальцам, когда я клал ее на полочку. Но, в общем, можно было поздравить себя: тот случай, когда я съел за один раз четыре галеты остался единственным нарушением.

От жажды я вовсе не страдал. Никаких трудностей с водой у меня не было. Установленного количества воды хватало даже с избытком. Иногда я пил меньше, чем полагалось, и всегда мог выпить столько, сколько хотелось.

Запас галет, отложенный мной, подошел к концу. Это меня обрадовало. Значит, дни идут — прошло две недели с тех пор, как я пересчитал галеты и определил необходимое на данный срок количество. Итак, пришло время отправиться в «кладовую» и взять оттуда новую порцию.

И тут возникло внезапно предчувствие большого несчастья, как будто в сердце вдруг кольнула стрела. Это был страх, порожденный тем, на что я обратил внимание только сейчас. Дело в том, что шум, который постоянно издавали мои соседи крысы, доносившийся со всех сторон, стал привычным, но лишь в этот момент я понял, что сильнее всего звуки слышны из ящика с галетами. Почему я не заметил это раньше?!

Дрожащими руками я сдвинул с места рулон. Милосердный Боже! Ящик был пуст!

Нет, не пуст. Казалось, половина ящика была набита крысами — одна вплотную к другой. Они разбегались кто куда, некоторые, выскочив из отверстия, даже прыгали мне на грудь, остальные бросались на стенки ящика, испуская пронзительные крики.

Вскоре я разогнал их. Но — увы! — Когда они скрылись, и я стал обследовать свои запасы, то обнаружил, к своему отчаянию, что почти все галеты исчезли. В ящике оставалось их немного — примерно моя недельная норма. Это было страшное несчастье. Я был так подавлен своим открытием, что долгое время не мог прийти в себя.

Я легко мог представить себе, что произойдет дальше. Мои продукты исчезли — голодная смерть глядела мне в лицо. Да, нет сомнений, смерть от голода неминуема! Пройдет неделя и что дальше? Голод, голодная смерть!

Выхода не было. Не было никакого смысла противиться судьбе. Лучше уж умереть сразу, зачем мучиться. Ко мне вернулись прежние мысли о самоубийстве, — но только на минуту. Я вспомнил, что рука Провидения уже дважды спасала меня. Может она не оставит меня и в этот раз. Правда, пока было не ясно каким образом это может произойти, но это будет несомненно. — Эта надежда вдохнула в меня новую энергию и я стал действовать.  Перенес остатки галет из ящика на полочку внутри моего убежища. Затем, забаррикадировавшись снова, улегся и стал думать о положении, которое казалось мне мрачнее, чем когда бы то ни было. 

Крысы проникли в ящик не через то отверстие, через которое проникал в него я сам: оно было закрыто рулоном — и там они пройти не могли. Они вошли с противоположной стороны.  Это произошло недавно — ведь им пришлось прогрызть заднюю стенку ящика с галетами (мне пришлось ее восстановить, чтобы галеты не высыпа́лись), на что крысам потребовалось немало времени. Иначе они давно бы уже проникли внутрь и не оставили бы ни кусочка. Они, несомненно, и прошлые разы пробирались в мою каморку именно из-за этого ящика с галетами — здесь пролегал самый короткий путь к нему.

Я очень сожалел, что вовремя не подумал понадежней защитить свои  припасы. Собственно говоря, я думал об этом, но мне не приходило в голову, что крысы могут прогрызть стенку ящика.

Увы! Теперь уже поздно, сожаления горю не помогут!

Глава 43. В ПОИСКАХ ВТОРОГО ЯЩИКА С ГАЛЕТАМИ

Долгие часы размышлял я над своим положением, и ничего утешительного не приходило мне в голову. Я был в таком кошмарном состоянии духа, так потрясен своим открытием, что долгое время не мог прийти в себя. Был подавлен, малодушие овладело мной, мозг был словно парализован, — мысли блуждали и возвращались снова и снова к ожидавшей меня страшной участи.

Потом я опомнился и вновь обрел способность трезво оценить обстоятельства, в которых очутился. Снова появилась надежда, правда настолько неопределенная и необоснованная, что ее следовало бы назвать «призраком надежды». — Если я нашел один ящик с галетами, отчего бы не поискать второй? Если он не находится рядом с первым, он может оказаться неподалеку.

Я уже говорил, что при погрузке судна грузы размещаются не по видам товара, а по размерам и форме тары, чтобы они соответствовали друг другу и форме трюма. Вот и здесь, вокруг меня, находились самые разнообразные товары: галеты, мануфактура, бренди и бочка с водой, но размеры ящиков и бочек были одинаковыми. За ящиком с галетами не стоял другой такой же ящик с галетами, но он мог быть неподалеку. Может быть, с другой стороны ящика с сукном или в ином месте, куда я сумею проникнуть.

Энергия вернулась ко мне, и я стал размышлять, как мне найти другой ящик с галетами.

План тотчас был выработан. Способ был только один — воспользоваться ножом. Мне пришло в голову проложить ножом дорогу через бочки, ящики и тюки, заграждавшие путь к галетам. И чем больше я думал об этом, тем более выполнимой казалась мне эта идея. То, что нам кажется трудным или невыполнимым при обыкновенных обстоятельствах, становится легким, когда нам угрожает смертельная опасность и когда мы знаем, что таким путем сможем спасти жизнь. Самые тяжелые лишения и величайшие трудности становятся легкими затруднениями, когда дело идет о жизни и смерти!

Именно с этой точки зрения я вынужден был смотреть на подвиг, который мне предстояло совершить, и не очень заботился о количестве времени и труда, которые понадобятся для него, только бы это дало мне возможность спастись от страшной голодной смерти.

И еще одна мысль толкала меня к действию: лучше провести остаток жизни в борьбе и надежде, чем уступить отчаянию, и сидеть сложа руки. — Ожидание смерти в тысячу раз хуже, чем сама смерть.

Лучше продолжать борьбу, питая надежду новыми усилиями. Работа отвлечет меня от мрачных мыслей о безрадостной судьбе, и время будет бежать быстрее.

Так думал я, и новый прилив энергии сменил во мне прежний упадок сил.

Я стоял на коленях, с ножом в руке, полный решимости и готовый на все. Поистине драгоценный кусок стали! Я бы не обменял его на целый корабль, наполненный чистым золотом!

Ящик с галетами пуст, чтобы исследовать то, что находится за  ящиком с материей, сначала нужно его освободить. Следовательно, сначала нож мне не нужен. Положив его на полку, я влез в пустой ящик из-под галет. В следующую минуту я уже выдергивал и вытаскивал «штуки» сукна, напрягая все силы, чтобы сдвинуть их с места.

Глава 44. МЕНЯ ОПЯТЬ ГРАБЯТ

Эта работа заняла гораздо больше времени и труда, чем вам может показаться. Дело в том, что пошли «штуки», толщина которых была больше, и они не пролезали через щель образованную оторванной доской — это было более грубое сукно. Что делать? Оторвать еще одну доску? Нет, я решил поступить проще. Я разрезал завязки на каждой «штуке» и разматывал ее постепенно, вытаскивая из дыры материю, пока «штука» не становилась такой, чтобы пройти через щель. Лишь порядочно намучившись, я понял, что совершаю ошибку, ведь по длине ящик такой же, как по высоте — примерно девяносто сантиметров, и чтобы добраться до противоположной стенки мне нужно в него залезть, а через такую щель я не пролезу. Нужно удалить полностью хотя бы еще одну доску. Процедура была знакомая, и я приступил к работе. После долгих мучений мне это удалось и вот передо мной, наконец, более или менее приемлемая ширина отверстия, позволяющая через него протиснуться. — Наверное, сантиметров тридцать!

Таким способом я освободил весь ящик, хотя работа заняла несколько часов.

Работа моя была прервана очень серьезным обстоятельством: вернувшись к себе в конуру с первым куском ткани в руках, я с ужасом обнаружил там крыс! Моя еда! Разогнав крыс, понял, что вернулся вовремя, — съедено не очень много. Еще несколько минут — и эти разбойники сожрали бы все. Последствия могли оказаться для меня роковыми. Браня себя за собственную непредусмотрительность, я решил в будущем быть более осторожным.

Расстелив большой кусок грубой материи, я поместил на него всю оставшуюся провизию, затем свернул его кульком и завязал как можно крепче полоской той же материи. Так все будет в сохранности. Положив кулек в угол, я снова приступил к работе.

Ползая на коленях то с пустыми руками, то нагруженный материей, я походил на муравья, бегающего по своей дорожке и делающего запасы на зиму. В течение нескольких часов я не уступал муравьям в усердии и деловитости. Погода по-прежнему стояла тихая, стало еще жарче, и пот катил с меня градом. Я его вытирал, оторвав кусок материи. Дышать было нечем, казалось, что вот-вот задохнусь от жары. Но, однако, я работал и работал не переставая. Мне и в голову не приходило сделать передышку.

Крысы все время напоминали о своем присутствии. Они кишели в щелях между ящиками и бочками, где у них были свои пути и тропы. Они то пересекали мне дорогу, то наскакивали на меня, то метались позади и перебегали по ногам. Как это ни странно, но теперь я боялся их меньше, чем раньше. Это объяснялось тем, что я понял, что крыс привлекал ящик с галетами, а вовсе не я. Пока я бодрствую, они не страшны. Но ложась спать, нужно конечно принять все меры предосторожности.

Была еще и другая причина, почему я стал меньше бояться крыс. — Опасность голодной смерти вышла на первый план.

Разгрузив, наконец, ящик с материей, я решил немного отдохнуть, поесть и попить. Работая, я не отрывался даже для того, чтобы глотнуть воды, и сейчас готов был выпить литра два. Я был уверен, что воды мне хватит надолго, и потому выпил сколько хотелось. Вероятно, когда я, наконец, оторвался от бочки, уровень воды в ней сильно понизился. Драгоценная влага казалась слаще меда — я чувствовал себя снова полным сил и бодрости.

— Замечательно! Ну, где тут мои сухари.

Крик ужаса вырвался из моих уст, когда я ощупал кулек.

Снова крысы! Да, к своему изумлению, я обнаружил, что неутомимые грабители опять побывали здесь, прогрызли дыру в материи и уничтожили еще часть моего скудного запаса. Пропало не меньше полкилограмма драгоценной еды, и все это произошло недавно, потому что несколькими минутами раньше я случайно передвигал кулек, и там все было в порядке.

Это новое несчастье вызвало у меня и раздражение, и новые страдания. Нельзя было ни на минуту отойти от галет, не рискуя лишиться всего до последней крошки.

Я рассчитывал, что мне хватит еды на десять дней, считая мелкое крошево, которое я тщательно собрал с досок. Но теперь, внимательно исследовав остатки, я увидел, что их едва хватит на неделю.

Такое открытие усугубило мрачность моего положения. Но я не впал в отчаяние, а решил продолжать работу, как будто никакого несчастья не случилось. Уменьшение запасов только прибавило мне энергии и упорства.

Оставался единственный способ сохранить еду — взять с собой кулек и постоянно держать при себе. Конечно, можно было завернуть крошки в несколько слоев материи, но я был убежден, что паразиты прогрызут дыру даже в железном ящике. Я сделал новый кулек, и был готов защищать его против любого, кто на него покусится. 

Глава 45. СНОВА УКУС

Сильно умаявшись, и жалея нож, я сначала все же попробовал выломать ногами доску противоположной стенки. Но сколько я ни колотил, ничего не получилось! Железные ленты выдержали бы и более сильные удары. Пришлось работать ножом.

Дерево было не слишком твердое — обыкновенная ель, и резать было бы не трудно, если бы работать в более удобной позе. Но приходилось действовать в согнутом положении, весьма неудобном и утомительном. Больше того, рука моя все еще болела от крысиного укуса, ранка не закрылась. Вечное беспокойство, тревога, бессонница, лихорадочное состояние, постоянная нагрузка мешали излечению. К сожалению, ранена была правая рука, а я был правшой. Конечно, я пробовал переложить нож в левую руку, чтобы правая отдохнула, но ничего не получалось. Поэтому понадобилось несколько часов на то, чтобы перерезать доску шириной где-то в пятнадцать сантиметров  и толщиной в два. Наконец я все-таки справился.

И опять пришлось колотить ногами, крутить руками половинки, пока железные ленты не позволили отделить доску от ящика.

Просунув руку в щель, я понял, что там точно такой же ящик, — обтянут лентами и по ширине четыре еловые доски.

Это открытие сильно опечалило меня. Я был разочарован. Но все же решил удостовериться окончательно, что в нем тоже мануфактура. 

Трудился угрюмо, безрадостно — это была безнадежная работа. Я бы мог и вовсе оставить ее, ибо лезвие ножа уже не раз приходило в соприкосновение с чем-то мягким, рыхлым внутри ящика — это была ткань. Я мог бы бросить работу, но какое-то любопытство заставляло меня механически продолжать ее — то любопытство, которое трудно удовлетворить, пока полностью не убедишься. Побуждаемый этим чувством, я механически работал ножом, пока не разрезал доску, и, отогнув ее, не засунул внутрь руку. Результат был вполне ожидаемый, — в ящике лежала материя!..

Ничего не соображая, механически развернулся в сторону своего убежища, и тут нож выскользнул у меня из рук. — Побежденный усталостью, подавленный горем, я упал ничком, потеряв сознание.

Это беспамятное, отчаянное состояние продолжалось некоторое время. В сознание я пришел от острой боли в среднем пальце руки, такой боли, словно меня резанули ножом.

Еще не совсем придя в себя, я подумал, что наткнулся на нож: наверное, он упал открытым где-то рядом. Но через секунду или две я понял, что не нож, однако, причинил мне боль. Рана была нанесена не холодной сталью, а ядовитыми зубами живого существа. Меня укусила крыса!

Равнодушие и вялость мгновенно рассеялись и сменились сильнейшим страхом. Теперь я окончательно убедился, что гнусные животные угрожают моей жизни. Это было первое их нападение без всякого повода с моей стороны. Резкие движения и громкие крики прогоняли крыс, но чувствовалось, что со временем они осмелеют и перестанут обращать внимание на неопасный для них шум. Я слишком долго пугал их, а задавил лишь одну, и это было так давно.

Хотя надежды на избавление, к сожалению, сильно уменьшились и, вероятно, меня ждала голодная смерть, все-таки я предпочитал умереть от голода, чем быть съеденным крысами. Сама мысль о подобной смерти наполнила меня ужасом и заставила употребить всю энергию на избавление от такого конца.

Я очень устал и нуждался в отдыхе. Но здесь лежать нельзя. Нужно отправляться в старое убежище — оно надежно защищено от крыс. И захватив нож и кулек с сухарями, я снова устроился за бочкой.

Теперь размеры моей клетушки уменьшились,— она была завалена материей, выброшенной из ящика. Ведь его объем был примерно такой же, как моя конура. В сущности, в ней как раз хватало места только для моего тела, и то только потому, что часть материи разместилась в ящике из-под галет. Так что это было скорее гнездо, чем помещение.

Восстановив нарушенную защиту со стороны ящика из под галет, съев свой тощий ужин и запив его многочисленными глотками воды, я дал, наконец, отдых душе и телу, в чем давно уже так нуждался.

Глава 46. ЯЩИК С ЛЬНОМ

Мой сон не был ни сладким, ни глубоким. К мыслям о мрачном будущем прибавились мучения от жары еще более сильные, чем раньше, — вы только себе представьте, в каком коконе я находился, там было как на горячей сковородке. — Ни малейшего движения воздуха. Но все-таки я поспал немного, и это «немного» было все, чем я вынужден был довольствоваться.

Проснувшись, я принялся за еду — за свой «завтрак». Конечно, это был самый легкий из всех завтраков на свете, и вряд ли он заслужил такое название. Я опять выпил много воды, потому что меня трепала лихорадка и болела голова, собираясь развалиться на части.

Однако нужно было приниматься за работу. Если в двух ящиках лежит мануфактура, это еще не значит, что таков и остальной груз. Я решил проверить, что находится рядом с ящиком из-под сукна. Тут самое главное не начать резать ту его стенку, за которой борт судна. — При таком состоянии моей головы, это вполне возможный вариант. Захватив с собой кулек с едой, я приступил к работе.

Доски стенки располагались горизонтально, концы их, как я знал, укреплены металлической лентой. Следовательно, прежняя метода не годится. — Внутренняя ширина ящика всего около шестидесяти сантиметров, и ни колотить ногами, ни крутить руками половинки в этой тесноте не представлялось возможным. Немного подумав, я решил вырезать доску, — сделать два разреза по ее концам, слева и справа, там, где она была прибита к рейкам каркаса. 

После долгого, упорного труда, особенно мучительного из-за ранки в пальце и тесноты, мне это удалось. Просунув руки в образовавшуюся щель, я обнаружил там точно такие же доски, точно такую же стенку, и, точно также помучившсь, я справился и с доской этой стенки.

Там был лен — «штуки» прекрасного льна плотно прижатые друг к другу стояли вертикально. В образовавшуюся щель их можно было только пересчитать, а для того, чтобы выдернуть хотя бы один из них, нужно было разобрать всю стенку, а до этого разобрать и всю стенку ящика, в котором я находился. Я прикинул, — для этого придется ножом сделать рез длиной почти четыре метра. И это в таких адских условиях! И выдержит ли такую работу нож?  — Нет, я лучше опустошу второй ящик с сукном, и посмотрю, что находится за ним.

Работа была тяжелая, но знакомая. Лишь одна возникла неожиданная трудность. Оба ящика с сукном по объему были одинаковые, но я не смог переместить всю материю из второго ящика в первый. Они были плотно упакованы, а я не мог их так же укладывать, да и поначалу и не обращал на это внимания, и лишь потом спохватился. — Пришлось заново все перекладывать, потеть, мучиться. В конце концов, я оказался сидящим на корточках с ножом в руках перед задней стенкой второго ящика, упираясь спиной в «штуки» сукна, — они полностью занимали пространство позади меня. Разрезав доску стенки вверху и внизу, и убрав ее в сторону, засунул в щель руку.  Увы, меня ждало самое печальное разочарование: еще один ящик с сукном или льном, я уже научился их распознавать на ощупь! Я был обессилен, мне стало дурно, и я бы упал, если бы было куда упасть, а так я остался сидеть на корточках, ослабевший и телом и душой.

Глава 47. ВСЕГДА СТРЕМИСЬ ВВЫСЬ!

Если бы не голод и жажда, я бы очень долго оставался в состоянии полного оцепенения. Но природа взяла свое. Поесть можно и здесь, но вот за водой придется пробиваться в свое убежище, хотя на это, казалось, не осталось никаких сил. Последовало героическое сражение с загораживающим мне дорогу сукном. — И вот она, наконец, моя спасительница бочка с водой!

Поев и утолив лихорадочную жажду, я свалился и моментально заснул. Так как обычные меры предосторожности были приняты, то выспаться мне удалось, — сон мой не был нарушен крысами.

Утром, или, вернее сказать, в тот час, когда я проснулся, я снова поел и попил. Не знаю, какое на самом деле было время суток, потому что я два раза забывал завести часы и уже не отличал день от ночи. — Мой «внутренний хронометр» в результате постоянного недосыпания из-за всех этих сражений с крысами разладился.

Я съел настолько мало, что остался голоден. Немалых усилий воли стоило мне удержаться от того, чтобы не съесть все оставшиеся сухари. Я ясно осознавал, что еду нужно растянуть на как можно большее время.

Наполнив желудок водой вместо пищи, я опять направился во второй ящик с материей, решив продолжать розыски, пока силы не изменят мне. Не много у меня их осталось, а съеденное их не восстанавливало. Я чувствовал, что слабею. Ребра у меня обозначились, как у скелета, и я с трудом ворочал «штуки» сукна.

Рядом с первым ящиком с сукном стоит ящик с льном. А рядом со вторым ящиком что? Вот это и решил я выяснить.

Не стану описывать подробности этой работы. Она была похожа на то, что я делал и раньше, и заняла несколько часов. И в результате меня опять подстерегало горькое разочарование. Еще один ящик с льном! Я был окружен ящиками с сукном и льном.

Снова мною начало овладевать безнадежное отчаяние. К счастью, это продолжалось  недолго. — На помощь пришло воспоминание о мальчике из прочитанной мной книги. Как он отважно борется с трудностями и не поддается отчаянию, а настойчиво преодолевает препятствия и добивается, наконец, успеха. Девизом этого героя было латинское слово «эксельсиор», что значит «все выше» или «стремись вверх». Вот с кого надо брать пример! Его положение было так же безнадежно, как и мое, но он не сдался, твердя все время  эксельсиор, эксельсиор — вверх, вверх. НУ, КОНЕЧНО, — ВВЕРХ! Почему до сих пор об этом не подумал?! — И в следующую минуту я уже резал ножом доску над своей головой.

Не буду подробно описывать свой дальнейший адски тяжелый, героический труд. Как меня постепенно покидали силы, как рука уже не могла удержать нож. Скажу просто — все оказалось напрасно. Во всех ящиках стоящих непосредственно надо мной наверху, так сказать в первом слое, оказаллось либо сукно, либо лен. И мало того «штуки» в этих ящиках были расположены таким образом, что вытащить их было практически невозможно. — Помните, я вам рассказывал о первом мной обнаруженноя ящике с льном, так вот почти всюду «штуки» были поперек щели. 

Когда это все оканчательно выяснилось и закончилось, скажу вам, что я даже не очень расстроился, — был уже в таком состоянии, что мне все было безразлично. Упал, уснул, отключился.

Глава 48. ПОТОК БРЕНДИ

Проснувшись, я почувствовал себя гораздо бодрее. Странно, но мне стало веселее, и отчаяния как ни бывало. Казалось, меня поддерживала какая-то сверхъестественная сила — ведь обстоятельства нисколько не изменились, то есть не изменились к лучшему, и никакой новой надежды или плана у меня не возникло. Я мог объяснить это только тем, что рука Провидения, уже дважды спасшая меня, опять вмешалась и вновь оказывала мне поддержку.

Было ясно, что наверх мне путь закрыт. Даже если в результате огромного труда мне и удастся добиться возможности вытаскивать из ящиков материю, то, куда ее складывать? — Места для этого просто не было.

Тут я подумал про бочку с бренди.

Она лежала, повернутая ко мне торцом. Бочка лежала так, что между ней и бортом корабля не оставалось промежутка. Ее днище прилегало вплотную к днищу бочки с водой, наполовину за ним прячась, а другая половина образовала стену моего убежища.

Вот эту-то стену я и решил ломать, а потом, забравшись внутрь, проделать дыру во втором днище бочки.

Может быть, за бочкой с бренди найдется пища, которая сохранит мне жизнь? Предположение не было основано ни на чем, но я молился за успех.

Дубовое дерево бочки, уступало ножу куда хуже, чем мягкая ель ящиков. В этом днище, когда я искал пресную воду, я уже проделал дырку  и заткнул ее пробкой. Я трогать ее не стал, чтобы оттуда не полилось и не стало мешать работе, а прочертил через пробку на доске линию и стал  постепенно ее углублять, стараясь не проткнуть дерево насквозь. Когда доска была почти перерезана, и остался лишь тонкий слой древесины на дне канавки, по всей ее длине, тогда я надел башмаки, лег на спину и стал изо всех сил бить по днищу ногами, стуча, как механический молот. Дело было нелегкое, дубовая доска,  сопротивлялась долго. Но я настойчиво продолжал колотить. Еще несколько сильных ударов и доска провалилась внутрь. Это произошло как раз в тот момент, когда нос корабля поднимался на волну — бочонок наклонился, и почти моментально все его содержимое вылетело наружу.

Меня окатил с ног до головы мощный поток. Не струя, а именно поток! И я испугался, что утону. Вскочил, прижав голову к ящикам вверху. Бренди попал мне в горло, уши и глаза — я ослеп и оглох. Только спустя некоторое время мне удалось перестать чихать и кашлять.

(Знаете о герцоге Кларенсе, который выбрал странный род смерти, пожелав, чтобы его утопили в бочке с вином?[27] Нет? Как-нибудь я вам об этом расскажу.) 

Впрочем, наводнение кончилось быстро. В несколько секунд весь бренди оказался под настилом, смешавшись там с трюмной водой. Вся одежда моя промокла, в воздухе остался сильный запах алкоголя, из-за которого трудно было дышать, а бочка была абсолютно пуста.

Забравшись внутрь бочки, я первым делом нащупал втулку. — Такое большое отверстие сэкономит уйму труда.

Я закрыл нож и стал бить по втулке его рукояткой. После нескольких ударов вышиб втулку наружу и принялся за работу.

Не сделал я и дюжины движений, как почувствовал, что силы мои удивительно возросли. Раньше я чувствовал сильную слабость, а теперь готов был рвать дубовые клепки голыми руками. Настроение вдруг поднялось, как будто я занимался не серьезным делом, а игрой, исход которой не имел особого значения. Кажется, я насвистывал и, возможно, даже пел. Я совершенно забыл, что нахожусь в смертельной опасности, и мне казалось, что все минувшие страхи просто плод моего воображения: то ли я их придумал, то ли видел во сне.

Тут меня внезапно охватила мучительная жажда. Помню, как с трудом выбрался наружу, чтобы выпить воды. Но вот напился ли — не помню. Ничего не помню, что было дальше! Сознание отключилось. 

Глава 49. НОВАЯ ОПАСНОСТЬ

Как долго я находился в таком состоянии не знаю, возможно  несколько часов, — даже кошмары меня не мучили. Очнувшись, подумал, что я откуда-то упал и лечу, но высота такая, что падение все продолжается, продолжается… — И что это будет вечно?   Ощущение пренеприятное — от этого охватывал ужас.

К счастью, оно продолжалось недолго. Ощущение падения прошло, но теперь меня тошнило, и голова раскалывалась от боли. Неужели опять морская болезнь? Нет, не может быть! Я больше не страдал морской болезнью. Даже бури я переносил довольно легко, да на море и не было никакого волнения. Дул ветер, но не сильный, и корабль шел спокойно.

Неужели это неожиданный и жестокий приступ лихорадки? Или я упал в обморок от истощения? Нет, у меня уже бывало и то и другое, но новое ощущение не было похоже на прежние.

Я терялся в догадках. Впрочем, скоро мысли мои прояснились, все стало понятно: я был пьян! Мое теперешнее состояние отдаленно напоминало то, когда я сделал пару глотков бренди, — проделав дыру в бочке дыру, чтобы определить что в ней. Меня тогда тоже тошнило, и мучила жажда. Но сейчас мне было гораздо хуже, а ведь когда меня окатило потоком, в рот мне попало не больше ложки. В чем же дело? Немного подумав и протрезвев, я пришел к выводу, что причина такого сильного опьянения не само бренди, а его пары. Прежде чем влезть в бочку, я уже ощущал какой-то непорядок в своем организме, ибо пары спиртного напитка еще снаружи заставили меня чихать. Но это было пустяки по сравнению с испарениями, которые я вдыхал внутри. Поначалу я едва мог дышать, но постепенно привык, и это даже стало мне нравиться, я чувствовал себя сильным и счастливым.

Продолжая обдумывать происшествие, я вспомнил, что выбрался из бочонка, потому что очень захотел пить. Как хорошо, что я последовал зову жажды! Если бы я остался в бочонке, последствия могли бы стать для меня гибельными. Каков бы ни был исход, он был бы для меня роковым. Скорее всего, я бы остался пьяным — как мог я протрезветь там? Мне становилось бы все лучше и лучше (а на самом деле все хуже и хуже), пока что? Пока я не умер бы!? Кто знает? Простая случайность спасла мне жизнь. Но, возможно, это была не случайность, а вновь рука Провидения (в то время я в это верил), и я со всем пылом юной души вознес в молитве свою благодарность.

Утолил я жажду раньше или нет, во всяком случае, теперь мне так хотелось пить, что, казалось, я смогу выпить всю бочку до дна. Я немедленно нащупал и наполнил водой свою чашку — выпил чуть не два литра!

Мне стало значительно лучше, мозги прояснились, словно промылись водой. Придя в себя, я снова вернулся к размышлениям об опасностях, которые меня окружали.

Прежде всего я подумал о том, как мне продолжить работу, которую я так внезапно прервал. Мне казалось, что я не в состоянии буду взяться за нее снова. Что, если со мной опять произойдет то же самое, а я потеряю способность соображать и не покину бочку вовремя?

Быть может, надо работать, пока я не почувствую, что снова пьянею, и тогда поспешно вылезать? А если я не успею, и опьянение придет внезапно? Сколько я пробыл в бочке до того, как со мной случилась эта история, я не мог припомнить. Но я отлично помнил, как это состояние овладевало мной, — плавно, мягко, словно окутывая меня прекрасным сновидением, как я перестал думать о последствиях и забыл даже о всех опасностях, угрожавших мне.

Что, если все это повторится и тот же спектакль разыграется заново, только без одного эпизода: жажда не заставит меня покинуть бочку. Что тогда будет? Я не мог никак ответить на этот вопрос. Опасения, что все повторится сначала, были так сильны, что я боялся снова туда лезть. Впрочем, выхода не было. Если уж мне суждено умереть, так лучше умереть таким способом, тем более опыт показывает, что такая смерть безболезненна. Подобные рассуждения прибавили мне мужества, и я полез в бочку.

Глава 50. ГДЕ МОЙ НОЖ?

Забравшись, я стал ощупью искать свой нож. Где же он, черт побери?!  Снаружи его нет, там я его уже искал,— и  решил, что уронил его в бочке. Обшарив пальцами везде, куда мог упасть нож, я начал беспокоиться. — Если нож пропал, то все мои надежды на спасение рухнули. Без ножа я не смогу никуда пробиться и должен буду лежать без дела и ждать смерти. Куда мог деться нож? Неужели его утащили крысы?

Я собирался было еще раз вылезть наружу, когда мне пришло в голову ощупать то место, где резал, когда в последний раз держал в руках нож. Может быть, он там? К величайшей моей радости, он там и был — он торчал там.

Я тут же взялся за работу, но лезвие ножа от долгого употребления затупилось, и резать крепкий дуб было все равно, что долбить им камень. Проработав четверть часа, и не продвинувшись и на полсантиметра, я начал терять надежду разрезать доску. Почувствовав легкое опьянение в голове, выбрался к бочке с водой. — Это было сделано очень своевременно. Останься я в бочонке еще минут десять, я бы, конечно, снова потерял контроль над собой.

Но когда действие алкоголя прекратилось, я почувствовал себя еще несчастнее, чем раньше: было ясно, что рушатся последние надежды.Лезвие затупилось и дальше оно будет все хуже и хуже. Работать в бочке можно лишь пятнадцать минут, а потом час трезветь. — Пройдет несколько дней, прежде чем я одолею бочку. А у меня нет этих нескольких дней. Есть нечего, с теми сухарями, что у меня остались, я и трех дней не протяну!

Вновь подступило полное отчаяние…

Если бы знать наверняка, что за бочкой ящик с галетами, или с чем-нибудь съедобным, я бы работал с большей настойчивостью и энергией. Но, сомнительно. — Десять шансов против одного, что этого не будет. И единственной пользой от того, что я пройду эту бочку, будет то, что в нее можно будет натолкать все мешающее мне пройти дальше. Будет возможность дальнейших поисков. Но куда направиться, прямо, вбок, вверх? И вдруг блестящая идея озарила мой мозг и наполнила меня радостью. — Почему бы не проложить ход наверх и не добраться до палубы!?

Мысль эта меня поразила. До сих пор она, как ни странно, ни разу не приходила мне в голову. Я объясняю это подавленным состоянием духа, в котором все это время находился, — лишь тяжестью этого умопомрачения можно такое объяснить.

Правда, наверху огромное количество ящиков, один на другом. Они заполняют весь трюм, на дне которого я нахожусь. Погрузка шла необыкновенно долго — она продолжалась два дня и две ночи. Надо мной весь огромный груз. Но если считать, что там, около десятка ярусов, и что я смогу в день преодолевать один ярус, то десять дней работы — и я окажусь под палубой!

Эта отрадная мысль была бы совсем хороша, приди она мне в голову раньше, но теперь она сопровождалась величайшими сожалениями. Не слишком ли поздно я додумался, как спастись? Не глупо ли вел себя до сих пор? Будь у меня ящик с галетами, я бы легко мог привести этот план в исполнение, но теперь… — увы, от него остались жалкие крохи! Нет, план был безнадежный.

Но все-таки я не мог отказаться от прекрасной надежды завоевать себе жизнь и свободу. Я отбросил все печальные сомнения и стал обдумывать дальнейшее положение.

Что же делать? Прежде чем я проделаю путь наверх, пища у меня кончится и силы оставят меня. Умру в самом начале работы…

Я долго обо всем этом думал, и вот мне в голову пришла  одна хорошая, очень неплохая мысль, хотя она может показаться ужасной тому, кто не голодал. Голод и страх смерти делают человека неприхотливым, и он перестает привередничать. — Я уже перестал быть брезгливым и готов был съесть все, что годится в пищу.

А теперь послушайте, что это за хорошая мысль пришла мне в голову.

Глава 51.  ГРАНДИОЗНАЯ КРЫСОЛОВКА

Я уже давно не упоминал о крысах. Но не думайте, что они ушли и оставили меня в покое! Нет, они шныряли вокруг меня все так же проворно и суетливо. Нельзя было вести себя наглее! Они только не нападали на меня, но не замедлили бы напасть, если бы я не остерегался.

Что бы я ни делал, я, прежде всего, заботился о том, чтобы отгородиться от них стенами из кусков ткани. Только таким образом я держал их на расстоянии. Переходя с места на место, я то и дело слышал их рядом и натыкался на них; два или три раза они меня кусали. Только моя исключительная бдительность и осторожность предотвращали их нападения.

По этому отступлению вы, конечно, догадались, к чему я веду разговор, и поняли, что за мысль овладела мной. Мне пришло в голову, что, вместо того чтобы позволить крысам съесть себя, лучше я буду есть их сам. Да, вот какое решение я принял!

Мне вовсе не было противно думать о такой пище — и вам бы не было противно, если бы вы оказались в моем положении. Наоборот, я был очень рад этой мысли, ведь таким образом план добраться до палубы становился осуществимым. Я уже чувствовал себя спасенным. Оставалось только претворить свое намерение в жизнь.

Я знал, что крыс в трюме много: раньше количество их меня пугало, но теперь я относился к этому иначе. Во всяком случае, их достаточно, чтобы обеспечить меня провиантом надолго. Вопрос был только в том, как их поймать.

Конечно, можно смело хватать их руками и душить, пока они не издохнут.  Как вы знаете, я убил одну таким способом. Предположим, что так мне удастся убить двух крыс, но ведь тогда остальные станут меня бояться и уйдут далеко в трюм, а двух крыс мне надолго не хватит. Следовало придумать, как их поймать побольше сразу, и сделать запас пищи дней на десять — двенадцать. А за это время можно наткнуться и на более подходящую пищу. И я стал изобретать способ убить одним ударом несколько крыс.

Голь на выдумки хитра. Полагаю, что именно нужде, а не своему таланту я обязан тем, что придумал крысоловку. Это было простейшее приспособление, но я был уверен, что оно вполне подойдет. Следовало сделать большой мешок из сукна, что было очень легко: отрезать кусок материи надлежащей длины, сложить его и прошить две стороны бечевкой, которой были обвязаны «штуки» материи. Нож послужит мне вместо шила. Горловина мешка будет стягиваться гармошкой при помощи бечевки, продетой через материю соответствующим образом, когда добыча будет поймана.

Так я и сделал. Меньше чем через час у меня был мешок с веревкой вокруг горловины — крысоловка была готова к употреблению.

Глава 52. ОДНИМ УДАРОМ

Я приступил к выполнению своего намерения. Все было тщательно продумано, пока изготавливался мешок. Теперь оставалось «поставить западню». До этого все мое убежище возле бочки с водой было освобождено от, заполнявшего его сукна, — я наполнил им бочку из-под бренди. Все щели и дыры были заделаны, оставлена только одна между бочками с водой и бренди, —  самая большая.

 Встав на колени, я прижал руками  горловину мешка  к этому отверстию. Концы бечевки, затягивающие горловину, также были у меня в руках. Чтобы внутри мешка образовалась полость, туда были вставлены палочки определенной длины, сделанные специально. Крысоловка была готова к работе. Осталось только ждать.

Я был уверен, что крысы полезут в мешок, потому что положил в него приманку, — последние свои сухари. Это был огромный риск. — А вдруг крысы их съедят, а я никого не поймаю? А вдруг они будут прибегать по одной и растащат всю приманку? Чтобы сухари было невозможно утащить, а можно было есть только на месте, я измельчил сухари в порошок, рассчитывая, что в этом случае в мешке окажется обедающей приличная компания. Тогда я закрою им обратный путь, затянув веревку.

Фортуна была ко мне благосклонна. Не больше минуты пришлось мне стоять на коленях: я услышал  топот маленьких лапок и визг. Мешок зашевелился у меня в руках — мои жертвы наполняли его. Толчки становились все более резкими, крыс становится все больше и каждая старалась пообедать. Они толкались, взбирались друг на друга, ссорились, яростно пища.

Настала решающая минута. — Я затянул горловину, крепко ее завязал, и  с удовольствием установил, что мешок почти до половины заполнен этими свирепыми существами.

Не теряя времени, я положил мешок с крысами на твердый пол моей каюты, накрыл его доской, уселся сверху и стал подпрыгивать, давя крыс своей собственной тяжестью.

Надо сказать, что была заранее убрана с пола мягкая лежанка, и приготовлена широкая доска от ящика из-под галет.

 Крысы толкались, царапались, барахтались, а я продолжал их давить, пока подо мной не прекратилось всякое шевеление, и не наступила полная тишина. Тогда я открыл мешок и стал знакомиться с его содержимым. А все ли все они убиты? Я с большой осторожностью вынимал крысу одну за другой из мешка. Их было десять! Не шевелилась ни одна.

— Ага, — воскликнул я, обращаясь к мертвым крысам, — наконец-то я поймал вас, негодные твари! Это вам за то, что вы мучили меня! Если бы вы оставили меня в покое, вы избежали бы своей злой судьбы. Но вы не оставили мне иного выбора. Вы сожрали мои галеты, и, для того чтобы спастись, от голодной смерти, я вынужден есть вас!

Окончив свое обращение, я начал сдирать шкурку с одной из крыс, намереваясь ею полакомиться.

Если вы думаете, что я чувствовал какую-нибудь брезгливость, то глубоко ошибаетесь. Да, голод сделал меня неразборчивым! Я был так голоден, что не постарался даже как следует содрать шкурку. Через пять минут крыса была съедена. Шкура, правда, осталась.

Если вам не терпится узнать, какая сырая крыса на вкус, могу только сказать вам, что мне тогда казалось, что это было никак не хуже куриной ножки, нет, скорее ломтика нежнейшей баранины. 

Глава 53. КРУГОМ!

Дела мои теперь решительно изменились к лучшему. Пищи мне хватит, по меньшей мере, на десять дней. — Если съедать по крысе в день, то я не только не умру от истощения, но и восстановлю свои силы. Усиленно работая десять дней подряд, я достигну верхнего яруса груза, наполняющего трюм. Может быть, даже скорее. Чем скорее, тем, конечно, лучше. Но за десять дней, — это уж наверняка!

Теперь можно было надеяться, что задача, которая до сих пор казалась нереальной, — проложить дорогу к палубе, — будет выполнена. Снова ко мне вернулись уверенность и хладнокровие, которых уже давно не ощущалось.

Только одно обстоятельство смущало меня — бочка из-под бренди. Я уже не боялся, что работа там займет слишком много времени, ибо времени сейчас у меня было достаточно. Но все еще опасался испарений алкоголя, которые внутри бочки были все так же крепки. Опасался, что снова потеряю сознание, несмотря на решение быть настороже и не оставаться слишком долго внутри. Ведь когда я вторично влез туда, я едва успел выбраться обратно! Но, что тут поделаешь? — Буду просто повнимательнее, постараюсь выбираться оттуда вовремя.

Хотя мне уже не приходилось так дорожить временем, как раньше, я не собирался тратить его попусту на долгие размышления. — Запив свой обед большим количеством воды из бочки, я вооружился ножом и направился работать.

Да, ведь бочка полона материи! — Увлекшись охотой, я совсем об этом забыл. Отложив нож, стал было вытаскивать куски сукна, но тут мне в голову пришла мысль, что пробиваться в этом направлении не стоит, ведь  мне нужно прокладывать туннель к грузовому люку,   через который я попал сюда.

 Я точно знал, где находится это люк, потому что помнил, каким путем шел от люка к бочке с водой, когда впервые спустился в трюм. Я тогда сразу кинулся к правому борту и, повернув, налево по прямой линии пролез к бочке через дыру между ней и ящиком с галетами. Я двигался к носу судна, а люк остался у меня за спиной. Все эти подробности я отчетливо помнил и был уверен, что идти через бочку — значит уклоняться от главного люка, ведь она лежит дальше к носу от него.

Мало того, дубовую клепку нож уже почти не режет, да и задохнуться в испарениях алкоголя можно. Гораздо легче пробиться через еловые ящики, тем более, что я уже и начал пробиваться в том направлении. Обдумав все, я решил, оставить бочку, и идти другим путем.

Я снова заполнил бочку из-под бренди, укладывая сукно тщательно, аккуратнейшим образом, придавливая, изо всех сил, стараясь, чтобы вошло побольше.

Я также проявил предусмотрительность — сложил убитых крыс в мешок и затянул, завязал веревку. Ведь не все корабельные крысы были уничтожены, и я боялся, что собратья этих мерзких созданий могут сожрать своих товарищей. Мне говорили, что у этого зверья такое не редкость, так что нужно беречь и сторожить этот мешок. — От сохранности зависит моя жизнь!

Когда все было сделано, я выпил чашку воды и направился в ящик из-под сукна, который стоял за ящиком из-под галет.

Глава 54. ДОГАДКИ

Я выбрал этот ящик отправной точкой для моего туннеля, так как лишь над ним находился ящик в котором «штуки» сукна были не поперек щели, и было достаточно удалить только две доски, для того чтобы начать его освобождать.

Вы думаете, что, забравшись в него, я сразу приступил к работе? Нет! Я довольно долго лежал не шевелясь. Но я не бездействовал, а усиленно думал.

 Придуманный новый план, пробудил во мне новую энергию. Надежда на спасение была сильна, как никогда с самого начала моего заточения. Перспективы открывались превосходные. Обнаружив в свое время бочку с водой и ящик с галетами, я испытал, правда, огромную радость, убедившись в том, что пищи и питья хватит до конца путешествия. Но впереди было тюремное заключение — мне предстояло претерпеть долгие месяцы молчания и мрачного одиночества!

Теперь же все было иначе. Если судьба мне улыбнется, то через несколько дней я увижу сияющее небо, вдохну в себя чистый воздух, увижу лица людей и услышу сладчайшие из всех звуков — их голоса.

Я чувствовал себя как путник, заблудившийся в пустыне, который после долгих мытарств видит на горизонте что-то не совсем ясное: похоже деревья, а поднимающийся голубой дымок — это не от костра ли? Все увиденное порождает в нем надежду, что скоро он вернется в среду людей.

Такая надежда была и у меня. С каждой минутой она становилась все сильнее и превращалась в уверенность.

Именно эта уверенность, может быть, и удерживала меня от слишком поспешных действий. Дело было слишком серьезно, чтобы относиться к нему легкомысленно и осуществлять его поспешно и небрежно. Из-за какого-нибудь пустяка все могло провалиться.

Чтобы избежать этого, я решил действовать с величайшей осторожностью и, перед тем как приступить к делу, обдумать все самым тщательным образом.

Одно было ясно — моя задача была совсем не легка. Я уже говорил, что находился на дне трюма, а я прекрасно знал, какой глубокий этот трюм. Я вспомнил, что скользил по канату очень долго, пока добрался донизу. И когда после этого взглянул наверх, то увидел отверстие люка высоко над собой. Если все это пространство загружено товарами — а это, без сомнения, так и есть, — то предстоит проделать длинный туннель.

Кроме того, нужно будет прокладывать себе дорогу не только вверх, но и по направлению от борта, то есть придется пройти и половину ширины судна. Последнее меня не очень беспокоило, я знал, что все равно не удастся двигаться по прямой линии, потому что на пути непременно будут встречаться неудобные грузы, которые придется обходить. И каждый раз надо будет решать, двигаться вдоль или поперек судна, то есть выбирать то, что полегче.

Таким образом, я буду как бы подниматься по ступенькам, все время направляясь к люку.

Однако ни число ящиков, ни расстояние до палубы не беспокоило меня так сильно, как то, что в этих ящиках содержится. Ведь от этого многое зависело, трудности могут увеличиться или уменьшиться в зависимости от того, какие материалы придется убирать с пути. Некоторые товары, будучи распакованы, могут так увеличиться в объеме, что мне некуда будет их девать. В сущности, это было худшее из моих опасений. Я уже с этим столкнулся, и если бы не освободившиеся бочка с бренди и ящик с галетами, то все мои нынешние планы оказались бы невыполнимыми. Кроме того всегда нужно было иметь возможность спуститься к бочке с водой. Все это нужно было хорошенько обмозговать.

Интересно, а что в Перу могут возить из Англии? Да все могут! Любые товары, производимые в наших крупных промышленных городах. Бесполезно гадать, тратить на это время, как говорится, поживем-увидим. — И я приступил к работе.

Глава 55. Я МОГУ СТОЯТЬ ВО ВЕСЬ РОСТ!

Вы, конечно, помните, что в крышке ящика, в котором я сейчас находился, и в днище того, что находился над ним, уже было оторвано по одной доске, поэтому можно было считать, что путь вверх мной начат. Я оторвал еще по одной, чтобы и толстые «штуки» сукна проходили. То, что это было необходимо сделать, говорил мой предыдущий опыт. Теперь оставалось только  вытащить сукно и сложить позади.

Задача была не из легких. Мне снова пришлось преодолеть те же трудности, что и раньше. Трудно было отделить «штуки» друг от друга и стронуть с места, так они были плотно уложены. Я оттаскивал их в свою конуру  возле бочки с водой. Там я их укладывал с величайшим старанием, чтобы они занимали поменьше места. В конце концов, комната оказалась заполненной полностью, остался только свободным проход к воде. Частично оказался занятым сукном и ящик, из которого я начал свою работу.

Я больше не думал о крысах. Я знал, что они находятся где-то по соседству, но мой кровавая расправа нагнала на них страху. Отчаянные вопли крыс, попавших в мою ловушку, разнеслись по всему трюму и послужили хорошим предупреждением для остальных. Без сомнения, то, что они слышали, сильно напугало их. Убедившись, что я опасный сосед, они уступили мне господство над трюмом на весь остаток путешествия. Но за мешком с «провиантом» все-таки нужно следить! 

Очистив верхний ящик и сложив его содержимое позади себя, я был вполне уверен, что мне удалось сохранить максимум ценнейшего для меня свободного пространства.

Результат работы меня приободрил, настроение  было прекрасным, такого у меня уже давно не было. Находясь в верхнем ящике — в том, который только что опорожнил, — я положил доску поперек отверстия на дне и сел на нее, свесив ноги. В таком новом для меня положении я мог сидеть выпрямившись, отчего испытывал величайшее удовольствие. Я долго находился в помещении высотой немного более девяноста сантиметров — а мой рост составлял почти сто двадцать — и я вынужден был стоять наклонившись или сидеть, согнув колени и уперев в них подбородок. Это небольшие неудобства, когда их испытываешь недолго, но, когда это длится постоянно из дня в день, то начинаются проблемы — возникают болезненные ощущения. Поэтому возможность сидеть, выпрямив спину и вытянув ноги, была для меня не только отдыхом, но и роскошью. Больше того, я мог даже стоять во весь рост, потому что проломленные ящики соединялись между собой и от дна одного до крышки другого было полных метр восемьдесят, и даже чуть больше .

Я недолго оставался в сидячем положении, а встал во весь рост, — ведь как приятно так отдыхать. Обычно люди отдыхают сидя, я же делал это стоя. И в этом нет ничего странного, если вспомнить, сколько долгих дней и ночей я провел сидя или стоя на коленях. Я был счастлив занять то гордое положение, которое отличает человека от четвероногих. Возможность стоять во весь рост — это подлинное наслаждение, и я довольно долго оставался в этом положении, не шевелясь. Но это не означает, что я бездельничал в это время. — Мозг мой работал, решал проблему в каком направлении двигаться дальше: прямо вверх, через крышку вновь очищенного ящика, или через стенку, удаляясь от борта. По горизонтали или по вертикали? В том и другом случае были и свои плюсы, и свои минусы. Это был настолько важный вопрос, что прошло немало времени, прежде я смог принять решение.

Глава 56. ОЧЕРТАНИЯ КОРАБЛЯ

Рассмотрим этот вопрос подробнее.

Казалось бы, что нужно стараться двигаться все время только по вертикали, а по горизонтали только в том случае, если к этому вынудит какое-нибудь препятствие, которого нельзя будет одолеть. Ведь достигнув верхнего яруса груза, можно будет двигаться к люку, воспользовавшись пустым пространством, которое наверняка есть между грузом и балками палубы, на которых лежит настил. И для этого не придется ломать стенки ящиков. — Насколько меньше работы!

Но была одна проблема. Для того чтобы вы могли все понять, придется пуститься в подробности. Поговорить о формах, которые имели суда того времени, а это было много лет назад. Дело в том, что налог с каждого судна брался в зависимости от его тоннажа. Британский парламент утвердил закон, согласно которому тоннаж определялся следующим образом: Устанавливались длина киля, ширина палубы,  глубина трюма и эти три величины перемножались. И корабли строились с выпяченными наружу, пузатыми боками и чем более пузатым был корабль, тем больше не облагаемого налогом груза он перевозил.  Такая нелепая форма сильно уменьшала мореходные качества судна и приводила к катастрофам, становясь причиной гибели   многих несчастных моряков, но набивала мошну судовладельцам.

Поэтому двигаться только по вертикали мне не удастся, в конце концов, упрусь в борт корабля, который загибается все больше по мере приближения к палубе, и при этом придется на пути встретить множество препятствий — мелких грузов, с которыми труднее справиться, чем с большими ящиками. Ведь невысокие ящики там и укладывают, заполняя пространство между высоким ящиком и бортом.  

Глава 57. СЕРЬЕЗНОЕ ПРЕПЯТСТВИЕ

 Судно «Инка» было именно такой формы. — Имело «выпяченную грудь», а бока выдавались таким образом, что максимальная ширина его трюма была гораздо больше ширины палубы. И когда я, спускаясь по канату в трюм, глянул вверх, то его бока, изгибаясь, сходились над головой, как крыша. Да и все торговые суда, заходившие к нам в бухту, были такими же.

Хорошенько отдохнув, я принялся за работу.

Я очень радовался, очутившись в этом ящике. — Ведь это уже второй ярус — ближе к палубе, к небу, к людям, к свободе! Но, внимательно ощупав его внутреннюю поверхность, я принял решение в этом случае двигаться по горизонтали, обнаружив, что доски его стенки дальней от борта держались очень плохо, — видимо результат небрежной транспортировки. Просунув нож в щель между досок, я убедился вдобавок, что соседний ящик стоит довольно далеко, — едва-едва можно было достать его кончиком лезвия. Это была явная удача. Достаточно нанести сильный удар — и доска выпадет из ящика наружу.

Так я и сделал: надев ботинки, лег на спину и стал выбивать чечетку каблуками.

Раздался скрежет, гвозди подались, еще удар, еще — доска вылетела и провалилась в промежуток между ящиками.

Просунув руки в образовавшееся отверстие, я попытался определить, что там находится. Но это было что-то новое, незнакомое.

Я вышиб вторую доску ящика, в котором находился, потом еще одну. Это давало возможность хорошо обследовать то, что стояло дальше: Шершавая деревянная поверхность тянулась во все стороны на большое расстояние.  Левый край ящика, поверхность которого находилась прямо передо мной, совпадал с левым краем ящика, в котором я находился, но насколько эта махина уходила вверх, было не понятно. До сих пор ящики такой величины мне не встречались, и я не имел ни малейшего представления о том, что в нем может находиться. В нем не могло быть шерстяной материи, то были совершенно другие ящики. Не могло в нем быть и полотна — последнее меня даже утешало.

Я просунул клинок в щель между досок. Там было что-то вроде бумаги. Но это была только упаковка, потому что дальше клинок наткнулся на нечто твердое и гладкое, как мрамор. Нажав посильнее, почувствовал, что это не камень, а дерево, но очень твердое и к тому же с хорошо отполированной поверхностью. Ударил ножом, и в ответ послышалось странное эхо, какой-то долгий звенящий звук, но ясности это не внесло. Оставалось только взломать ящик, и  получше ознакомиться с его содержимым.

Я выбрал одну из досок этого большого ящика и стал резать ее ножом поперек, отступив сантиметров десять от левого края ящика в котором находился. Она оказалась шириной сантиметров тридцать, и работа заняла много часов. Нож мой сильно затупился, и работать было тяжело.

Наконец разрез был закончен. Отложив нож, я принялся отгибать отрезанный конец, расшатывать доску, — гвозди вылетели, и доска упала вниз.

Теперь в большом ящике открылось отверстие, достаточное, чтобы исследовать его содержимое.

Твердая и гладкая поверхность была закрыта бумагой, я убрал бумагу, очистил эту поверхность и провел по ней пальцами. Это было дерево, настолько гладко отполированное, что поверхность его казалась стеклянной. На ощупь она походила на поверхность стола из красного дерева. Я бы так и остался в уверенности, что это стол, но, когда я постучал по нему суставами пальцев, снова раздался тот же звенящий гул. Ударил посильнее — и получил в ответ долгий вибрирующий музыкальный звук, напоминающий эолову арфу.[28] Теперь стало ясно, что большой предмет — это фортепиано. Я уже был знаком с этим инструментом. Похожий стоял в углу нашей маленькой гостиной, и моя мать извлекала из него прекрасные мелодии. Да, предмет с гладкой поверхностью, загородивший мне дорогу, был не что иное, как фортепиано.

Глава 58. В ОБХОД ФОРТЕПИАНО.

Оно было большое, намного больше того, которое стояло в гостиной у моей матери. Фортепиано лежало на боку, а днище его было обращено ко мне, и в нем не прощупывалось ни трещин, ни стыков, поэтому, чтобы пройти через эту доску, нужно было вырезать в ней отверстие (такое чтобы можно было пролезть) моим тупым ножом. Причем резать придется сплошняком по всему периметру дыры. Даже если бы это была простая ель, мне пришлось бы основательно потрудиться,  а тут дерево очень прочное полированное и лакированное. — Гигантский труд, практически невозможный, но даже если предположить, что если это будет сделано, — что тогда? Как я справлюсь со всей его внутренней металлической начинкой? Все эти струны, планки.  А далее будет днище из такого же прочного дерева.

Сомнений не оставалось: фортепиано представляет собой непреодолимую преграду. — Надо идти в обход.

Конечно, это очень меня расстроило — потеряно впустую полдня. Но делать было нечего. Не было времени на пустые сожаления. И, как генерал, осаждающий крепость, я решил начать с разведки, чтобы найти лучший путь для «охвата крепости с флангов».

Как вы уже знаете, было порядочное расстояние между ящиком, в котором я находился, и деревянной упаковкой фортепиано. Я запустил в этот промежуток руку по самый локоть (щель образованная оторванными досками это позволяла) и прощупал, прежде всего, что там сверху ящика, в котором я нахожусь?

Там был, покрытый чем-то мягким, вроде войлока, ящик. Снова у меня возникла надежда проложить ход прямо вверх, по вертикали. — Я быстро удалю войлочную упаковку и потом поступлю с этим ящиком так же, как с другими.

Я больше не думал о пути по горизонтали —  двигаюсь прямо вверх!

Я прорезал и сорвал одну из досок на крышке ящика, в котором находился. Вслед за первой доской последовала вторая, что далось без особого труда. И вот передо мной дно обернутого ящика. Я сорвал войлок и потрогал дерево — это была обыкновенная ель.

Один из его углов ящика, благодаря промежутку между  ним и бортом, был прямо надо мной. Проведя рукой по углу, я нащупал шляпки гвоздей. Их было немного, и, казалось, они были не слишком плотно заколочены. Я очень обрадовался, заметив, что здесь нет никаких железных лент. Можно, пожалуй, оторвать одну из досок днища, действуя соответствующим рычагом.

В ту минуту мне это казалось хорошей идеей — это избавит меня от лишней работы. Увы! В действительности это стало причиной большого несчастья, и через пять минут я оказался в бездне величайшего отчаяния и горя.

В нескольких словах объясню, что произошло.

Я подсунул лезвие ножа под доску. Я не думал взламывать ящик таким образом, а только хотел попробовать, насколько сильно доска будет сопротивляться, и собирался потом найти подходящий рычаг.

На свою беду, я слишком сильно надавил на рукоятку — короткий, сухой звук напугал меня сильнее выстрела... Нож сломался!

Глава 59. СЛОМАННОЕ ЛЕЗВИЕ.

Да, лезвие сломалось и застряло между досками. Рукоятка осталась у меня в руке. Я ощупал ее — лезвие отломилось почти по рукоятку и наружу торчало миллиметра два.

Трудно описать, как огорчило меня это событие. Это было самое тяжкое несчастье: что мне было делать без ножа?!

Я был теперь совершенно беспомощен. Про прокладку туннеля можно было забыть. А ведь какие были надежды! Другими словами, нужно было смириться с жалкой, уготованной мне судьбой.

Еще за минуту до этого я был полон уверенности, что смогу успешно продвигаться вперед, и радовался своим успехам. Неожиданное несчастье уничтожило все и бросило меня в мрачную бездну отчаяния.

Я долго не мог сосредоточиться… — Что делать? Продолжать работу нечем.

Мысли мои блуждали. Я снова и снова водил большим пальцем по рукоятке ножа, нащупывая короткий кусок сломанного лезвия — лезвие, в сущности, отсутствовало целиком. Я делал это машинально, словно желая убедиться окончательно в том, что оно сломалось. Несчастье было внезапно — я с трудом мог поверить, что оно действительно произошло. Я был ошеломлен и несколько минут находился в состоянии полной прострации.

Когда первое потрясение прошло, самообладание постепенно возвратилось ко мне. Убедившись, наконец, в реальности печального события, я стал соображать, нельзя ли что-нибудь сделать сломанным ножом.

Мне пришли в голову слова великого поэта, слышанные еще в школе: «Кусок меча дороже голых рук»[29]. Они вполне соответствовали создавшейся ситуации. Нужно обследовать лезвие. Черенок был у меня в руке, но клинок все еще торчал в углу ящика, в том месте, где он сломался.

Я вынул его и провел по нему пальцем. Он был цел, но — увы! — Что делать с ним без рукоятки? — Попробовал резать. Оказалось, что можно, но с большим трудом. Лезвие, к счастью, было хорошее, очень длинное. Кое-что можно еще им делать, если обернуть конец тряпкой. Но работать — это будет мучительный и долгий труд!

О том, чтобы вставить лезвие обратно в рукоятку, не могло быть и речи. — Удалить все оставшееся в рукоятке было не возможно, — расклепано было хорошо. Рукоятка теперь была мне нужна не больше, чем любой обыкновенный кусок дерева, — даже меньше, ибо как раз тут-то мне пришло в голову, что простой кусок дерева может быть полезнее. Если я найду подходящий кусок, то смогу сделать рукоятку для лезвия и резать ящики этим самодельным ножом.

Нужда делает человека изобретательным и через несколько часов я держал в руке нож с новой рукояткой. Он был немного грубоват, но вполне годился для работы. И я снова успокоился и повеселел.

Я сделал новую рукоятку следующим образом: отрезав нужной длины заготовку от рейки каркаса ящика, я сначала обстрогал ее, придав нужную  форму. Мне удалось сделать это лезвием: оно подходило для такой легкой работы, хотя и было лишено рукоятки. Потом я ухитрился в заготовке выполнить паз длиной сантиметров пять. Ширина рукоятки на этой длине была чуть меньше ширины лезвия, буквально на миллиметр, а размер паза равен толщине лезвия, ну может чуть больше. — Вот это была очень непростая работа, и на нее ушло очень много времени, поскольку паз приходилось буквально «выцарапывать» самым кончиком лезвия. Затем   вставил в паз лезвие. Следующей моей мыслью было обмотать соединение веревкой, но я сообразил, что этого делать нельзя. При работе лезвие перережет бечевку, лезвие выпадет и может завалиться между ящиками и это будет катастрофой. Нет, рисковать нельзя.

Нужна проволока! Но проволоки нигде нет… — Как нигде? А фортепиано! Струны! Ведь они-то из проволоки! Нет, с таким ножом, какой сейчас у меня в руках, в фортепиано не попасть.

Тут я вспомнил о металлических полосах, которыми окантовывались ящики. Вот самая подходящая вещь! Они подойдут для этой цели даже лучше, чем проволока. Эти мягкие, хорошо гнущиеся, тонкие полоски, обернутые вокруг рукоятки и вставленной части лезвия, превосходно будут держать его на месте и не позволят ему болтаться. Поверх всего я намотаю еще и бечевку. Она не даст полоскам разойтись, и у меня будет настоящая рукоятка.

Сказано — сделано. Я поискал, нашел полосу, тщательно, туго обернул ее вокруг черенка и лезвия, затянул все это бечевкой. Затем расклинил лезвие в пазу, забив туда вплотную к лезвию гвозди, стуча по ним старой рукояткой. Получился нож. Конечно, клинок стал короче, но все-таки он был достаточной длины и мог прорезать самую толстую доску, какая встретится на моем пути. В этом я был уверен.

Все эти операции заняли, по крайней мере, часов двадцать. Я был в совершенном изнеможении — мне уже давно следовало отдохнуть. Но после того как сломался нож, я не мог думать об отдыхе. Было бы бессмысленно пытаться заснуть: мое горе все равно бы этого не позволило.

Новый нож, однако, помог мне восстановить прежнюю уверенность в будущем, и с приходом этого чувства, внезапно пришло ощущение сильного голода и бесконечной усталости.

В своем старом помещении — за бочкой с водой я съел крысу с таким же удовольствием, с каким теперь ем самое утонченное блюдо и отключился. 

Глава 60. ТРЕУГОЛЬНАЯ КАМЕРА.

В этот раз я хорошо выспался.  Проснувшись, я почувствовал себя  свежим и полным сил. Без всякого сомнения, большую роль в этом сыграла моя новая пища. Знаю, само упоминание о том, из чего она состояла, вызовет у вас отвращение, но для моего голодного организма она была весьма полезна. И я ею подкрепился сразу же, как только проснулся. После завтрака пополз по своей «галерее» в пустой ящик, где провел накануне почти целые сутки. — Хотя я и думал с сожалением о том, как мало мне удалось сделать за двадцать часов работы, но в глубине души жила надежда, что на этот раз мне повезет больше.

Ощупал вновь доску — виновницу  поломки ножа. — Да, есть щель, прибита плохо, чтобы ее оторвать, нужен инструмент, что-нибудь вроде небольшого ломика. У меня даже мысли не возникло применить для этого нож. Больше чем когда бы то ни было, я ценил сейчас это драгоценное оружие, прекрасно понимая, что моя жизнь зависит от его сохранности.

Из чего сделать ломик? Еловая доска для этого слишком мягкая, нужно что-нибудь по прочнее. Я вспомнил, о половинках доски, выбитой из днища бочки с бренди. — Твердый дуб, как раз для этой цели, и размер, кажется, подходящий. 

С этой мыслью я поспешил в свое убежище. Сняв несколько кусков сукна, и найдя то, что искал, вернулся к месту работы. Действуя ножом, я заострил конец дубовой планки в форме клина. — Получился вполне приличный ломик. Загнав его в щель под доску ударами куском доски (насколько получилось),  я нажал на конец ломика и услышал скрип гвоздей.

Соседнюю доску я сорвал уже легче. Теперь образовалось отверстие, достаточное для того, чтобы извлечь из ящика любое содержимое.

Там были «штуки» размерами и формой напоминающие лен или сукно, но они были завернуты в бумагу, и легче, и не так плотно уложенные, — вытаскивались легко. Большого любопытства они не вызывали — было ясно, что тут нет ничего съестного. Может статься, я и не узнал бы что это было, если бы обертка одного из них не прорвалась случайно. — Мягкая легкая ткань, гладкая шелковистая поверхность, да это же тончайший бархат.

Вскоре ящик был пуст, его содержимое аккуратно уложено позади меня. — Я уже в третьем ярусе! Еще на один ярус ближе к свободе! И это всего за два часа!

Такой успех был прекрасным предзнаменованием. День хорошо начался. Я решил не терять ни минуты времени, раз уж судьба ко мне так благосклонна. — Спустился вниз, напился вволю воды, и, вернувшись в бывшее вместилище бархата, снова занялся разведкой. Так же как и у предыдущего, за стенкой этого ящика находится фортепиано. Ощупал, — доски этой стенки легко вышибить. Но на этот раз дело пошло не так легко, потому что ящик с бархатом был по ширине меньше ящика с сукном, и работать было не очень удобно. 

Когда были удалены пара досок, меня ожидал приятный сюрприз. — Между ящиком с фортепиано (слева от него) и ящиками вокруг находилась пустая полость, в которую с трудом, но я мог залезть. Камера эта имела следующую форму: Ее потолок представлял собой квадрат со стороной где-то шестьдесят сантиметров. Потолок этот находился сантиметров на тридцать выше того ящика, в котором я находился, — пианино было выше. Высота камеры была около метра. Дна у нее практически не было, это была щель длиной в шестьдесят сантиметров и шириной восемь, десять.

Подумав, я понял в чем тут дело. В ящике находилось не фортепиано, а рояль. И с целью экономии материала, форму ящика максимально приблизили к форме инструмента — боковину ящика обрезали на угол, а ноги рояля открутили, и положили внутрь.

Рояль находился клавиатурой вниз, обрезанная сторона ящика — это правая сторона камеры, вокруг нее стояли ящики, и образовалась треугольная камера. Я говорю «треугольная», поскольку почти все вертикальные сечения камеры параллельные ее левой наклонной стенке представляли собой прямоугольный треугольник, короткая сторона которого лежала горизонтально вверху. По всей видимости, такая форма этой выемки оказалась неудобной, — сюда не нашлось, что положить, и потому она оказалась пустой. Что оказалось для меня как нельзя кстати!

Глава 61. ЯЩИК С ШЛЯПКАМИ.

Этой пустое пространство дало мне возможность без дополнительной работы продвинуться по горизонтали на всю толщину фортепиано — больше шестидесяти сантиметров, — не считая того, что я продвинулся еще и вверх на тридцать. Только вверх. Эксельсиор! Эксельсиор! — Только это стучало в моей голове. Скоро я буду свободен! Сердце мое радостно билось, когда я думал об этом. Вверх — другие направления я даже не стал ощупывать, а протянул руку к потолку пустой камеры. Пальцы наткнулись на ящик, обшитый грубым, дешевым холстом. Я сжал кулак и сильно постучал. О, — очень приятный звук! Нет, это не тюк с материей, звук — гулкий, словно ящик пустой.

Странно… Он не мог быть пустым, иначе, зачем он здесь? А если он не пустой, то, что в нем?

Я стал молотить по нему черенком ножа — опять тот же гулкий звук! — Несомненно, в нем что-то легкое, от чего просто будет избавиться. Отлично!

Рассудив так, я решил не тратить больше времени на догадки, а проложить в него дорогу.

Чтобы было удобней работать, я наполнил острый угол под ногами кусками сукна и бархата, которые были у меня под рукой. Не стоит подробно описывать, как я вскрывал ящик, это было как обычно. Новый нож вел себя прекрасно.

Я был весьма удивлен, когда проник в ящик и ознакомился с его содержимым. Долго я не мог понять на ощупь, что это за вещи, но, наконец, понял — это были шляпы! Да, дамские шляпы — отделанные кружевами и украшенные перьями, цветами и лентами.

Если бы я знал тогда, как одеваются жители Перу, я удивился бы еще больше, найдя такой странный товар среди груза. — Перуанки шляп не носили!

Впоследствии, мне объяснили, в чем дело: в южноамериканских городах живут англичанки и француженки — жены и сестры английских и французских купцов и официальных представителей, которые находятся там постоянно. И, несмотря на огромное расстояние, отделяющее их от родины, они упорно стараются следовать модам Лондона и Парижа, хотя над этими нелепыми головными уборами смеются их прекрасные сестры перуанки.

Вот для этих англичанок и француженок и предназначался ящик со шляпами.

Мне очень жаль, но на этот раз их ожидания оказались обманутыми. Шляпы не дошли до них, а если и дошли, то в таком состоянии, что не способны были украсить, кого бы то ни было. Рука моя была немилосердна,  — я мял и комкал их, пока все шляпы не были спрессованы так плотно, что заняли десятую часть того пространства, которое занимали раньше.

Не сомневаюсь, что множество проклятий сыпалось впоследствии на мою несчастную голову. Но меня оправдывало то, что дело шло о жизни и смерти — я не мог заботиться о шляпах. Впрочем, это не могло служить оправданием меня в глазах тех богатых леди, которые ожидали прибытия этих шляп. Могу только прибавить, что впоследствии, много позже, чтобы успокоить собственную совесть, я возместил убыток заокеанскому торговцу модными товарами.

Глава 62. ЧУТЬ НЕ ЗАДОХНУЛСЯ.

Освободив ящик от шляп, и забравшись в него, я попытался выяснить, что находится наверху. Для этого просунул лезвие ножа в щель между досками крышки. К сожалению, лезвие было теперь короче и хуже годилось для этой цели, но в данном случае его длины хватило.

Там было что-то мягкое, поддающееся клинку. Я пробовал в нескольких местах крышки, — и везде лезвие погружалось почти без всякого усилия с моей стороны. Лежащее там, было чем-то новым, до сих пор не встречавшимся, и мне казалось, что оно не станет серьезным препятствием на моем пути.

В прекрасном настроении я взялся за работу, скучную и долгую работу — резать доску крышки ящика из-под шляп ножом. Выбить ее, прижатую сверху тяжестью, было невозможно, ее можно было удалить, только разрезав поперек. К счастью  она оказалась из тонких еловых досок, и не более чем за три четверти часа я разделил надвое среднюю доску из трех, ибо крышка состояла из трех досок. Разрезанные куски я легко отогнул вниз и вынул.

Вырезав кусок лежащего сверху брезента, рукой потрогал неизвестный груз. — Это был мешок. Достаточно я их потаскал в амбаре дяди, чтобы на ощупь сразу определить, что это такое. Но, чем он наполнен? Пшеницей, ячменем, овсом? Нет, зерна там не было — там было что-то более мягкое и нежное. Неужели мешок с мукой?

Скоро я убедился в этом. Клинок мой вошел в мешок и прорезал его. Мне даже не пришлось всовывать руку в мешок, потому что прямо на мою ладонь посыпался сверху мягкий порошок. Поднеся руку ко рту, я убедился окончательно, — передо мной был мешок с мукой.

Это было поистине радостное открытие. Пища, которой хватит на несколько месяцев! Теперь я не умру с голоду, и больше мне не надо будет есть крыс. Нет! С мукой и водой я буду жить, как принц. Что в том, что все это сырое? Зато это вкусно, питательно, полезно для здоровья. Слава Богу! Теперь я спасен!

Я работал уже долго и нуждался в отдыхе. Кроме того, был голоден и не мог удержаться от соблазна наесться вдоволь нового блюда. Наполнив карманы мукой, и заткнув куском брезента дыру, проделанную мной в мешке, я вернулся в старое логово за бочкой с водой. Я отшвырнул свой мешок с крысами прочь, надеясь, что больше не придется ими питаться, смешал муку с водой в своей кружке, и съел тесто с таким наслаждением, как будто это был лучший из английских пудингов.

Несколько часов крепкого сна освежили меня. Проснувшись, я снова поел теста и стал подниматься в мою сильно продвинувшуюся вверх галерею.

Пробираясь через второй ярус, я с удивлением почувствовал, что что-то мягкое, похожее на порошок или пыль, покрывает все горизонтально лежащие доски. В треугольной камере около фортепиано ноги погрузились в эту пыль по щиколотки, сверху она на меня сыпалась сплошным потоком, а, когда я неосторожно поднял лицо кверху, попала в глаза, нос, рот, легкие. Я начал немилосердно чихать, кашлять, задыхаться и, испугавшись, кинулся прочь, остановившись только в ящике из-подгалет.

Все было ясно. Видимо, плохо я заткнул дыру в мешке с мукой, — от качки брезентовый клочок сместился, и мука стала высыпаться. Но если муки не будет, придется вновь жрать крыс! Надо немедленно заделать дыру в мешке! — Вдохнув побольше воздуха, закрыв глаза и рот, я быстро, как только мог, отправился к мешку. Но было уже поздно, — Мешок был пуст!

Я стал соображать, во что бы мне собрать ту муку, которая осталась лежать на кусках материи на дне треугольной камеры, да и в других местах. Может для этой цели подойдет мешок? Я стал протаскивать его через отверстие, и вдруг. — Боже праведный! Что я вижу? Свет! Свет! Свет!

Все мысли о муке, и вообще о пище, о воде и всем прочем вылетели у меня из головы моментально.

Глава 63. СВЕТ И ЖИЗНЬ.

Глаза любовались солнечным светом, сердце наполнилось ликованием. Не могу описать свое счастье. От страха не осталось и следа. Исчезли малейшие опасения. Я спасен!

Тонкий лучик пробивался через щель между досками надо мной, но не вертикально, а по диагонали. До щели было примерно метра три. Он не мог проникнуть через палубу: между досками корабельной палубы не бывает щелей. Должно быть, это щель между досками крышки люка, в том месте, где порвался покрывающий крышку люка брезент.

Никогда я не видел ничего прекраснее этого тоненького лучика, сиявшего надо мной подобно звезде! Но ни одна звезда на синем небе не казалась мне прежде такой яркой и прекрасной! Это было похоже на глаз доброго ангела, который улыбался мне и приветствовал мое возвращение к жизни.

Раз я вижу луч, следовательно, между мной и ним ничего нет и, значит, здесь пустое пространство. Такая пустота может существовать только над грузом.

Чтобы проделать отверстие, достаточно широкое для моего тела, хватило и двадцати минут. И вот я уже на крышке ящика.

Я поднял руки над головой, затем повел ими вокруг себя. Позади себя я нащупал ящики, тюки и мешки, которые громоздились еще выше, но вверху и впереди был только воздух.

Несколько минут я сидел, свесив внутрь ноги, на крышке ящика, в том месте, где вылез наружу, не рискуя  сделать шаг, чтобы не упасть в какой-нибудь  провал. 

Постепенно глаза мои привыкли к свету. И хотя его было очень мало, я начал различать ближайшие предметы. Я заметил, что пустота вокруг меня не простиралась далеко. Я находился на дне небольшой ямы , что-то вроде амфитеатра. Это было пространство, оставшееся под люком после погрузки. Кругом лежали бочки, мешки, в которых, вероятно, находилась провизия для команды, — их легко было доставать по мере надобности.

Мой туннель закончился на одной из сторон этого углубления, и я находился прямо под краем люка. По бочкам и мешкам я забрался наверх, оставалось только  постучать в доски над головой и позвать на помощь.

И хотя достаточно было одного удара или крика, чтобы освободиться из темницы, прошло много времени, прежде чем я решился на это.

Пожалуй, не стоит объяснять вам причину моей нерешительности и колебаний. Подумайте только о том, что оставалось позади меня, — о том ущербе и разрушениях, которые я причинил грузу, об огромных убытках! Подумайте о том, что у меня не было никакой возможности возместить хотя бы малейшую часть стоимости испорченных товаров, — подумайте обо всем этом, и вы поймете мою нерешительность.

Меня сковал страх. Я боялся развязки этой драмы во мраке, неудивительно, что я не спешил. — Что скажу я суровому, возмущенному капитану? Как перенесу яростный гнев свирепого помощника? Как выдержу их взгляды, слова, упреки, может быть, даже побои?.. А вдруг они выбросят меня в море?

Холод ужаса пробежал у меня по жилам, когда я подумал о возможности такого исхода. Состояние духа моего резко изменилось. За минуту перед тем мерцающий луч света наполнял мою душу радостью, а теперь я сидел и глядел на него, и сердце у меня сжималось от страха и смятения.

Глава 64. ИЗУМЛЕНИЕ КОМАНДЫ.

Я пытался придумать, какой-нибудь способ возместить убытки, но с горечью осознавал, что кроме старых часов у меня ничего нет. Смех, да и только. Их вряд ли хватит даже на то, чтобы расплатиться за ящик с галетами!

Впрочем, нет! У меня была еще одна вещь, и ее я сохранил до сих пор. Для меня она была гораздо дороже, чем тысяча часов. Но это только для меня. В глазах других эта вещь не стоила и шести пенсов. Вы догадываетесь, о чем я говорю? Конечно, догадываетесь, и вы правы: я говорю о моем дорогом ноже!

Дядя мой, никоим образом не был обязан возмещать мой ущерб, и он, конечно, и не станет это делать. Да я и сам на это не надеялся, ни на минуту не допускал такой мысли.

Лишь одно соображение, казалось мне сравнительно разумным: я предложу капитану свои услуги на долгий срок. Я стану работать у него юнгой, вестовым, слугой — кем угодно! — лишь бы отработать свой долг.

Если он на это согласится (а что ему еще делать со мной, разве действительно швырнуть за борт!), тогда все уладится. Эта мысль меня ободрила. Как только я увижу капитана, сейчас же предложу ему свои услуги.

В этот момент надо мной раздался сильный топот. — Множество людей расхаживали взад и вперед по палубе вокруг люка.

Потом я услышал голоса — человеческие голоса! Как приятно было их слышать!.. Сначала это были только возгласы и отдельные слова, затем все смешалось в нестройный хор. Голоса были грубые, но какой прекрасной, музыкальной казалась мне рабочая, матросская песня!

Она наполнила меня уверенностью и смелостью. Я больше не мог терпеть свое заточение! Как только песня прервалась, я подобрался к люку и деревянной рукояткой ножа с силой постучал в доски над головой. 

Прислушался — мой стук услышали. Наверху раздались удивленные восклицания. И хотя разговор не умолкал, и к нему присоединялись все новые голоса, но никто не пытался открыть люк. Я постучал вновь, начал кричать, но я сомневался, что его услышат, — голос мой был тонок и слаб, как у младенца.

Снова раздался хор удивленных восклицаний. Голосов было так много, как будто вся команда собралась вокруг люка.

Я постучал в третий раз и замер в беспокойном и молчаливом ожидании.

Стало слышно, как снимали брезент. Лучей света, проникающих в трюм, стало больше. В следующий момент надо мной внезапно открылось небо: поток света ударил мне в лицо и ослепил меня. Накатила слабость, и я, привалившись к какому-то мешку, чувствовал, как сознание постепенно куда-то уходит, уходит…  Я еще помню, что видел ужас в глазах матросов, заглядывающих в трюм, слышал удивленные восклицания, в которых чувствовался тот же ужас. Но звуки пропали, в глазах потемнело, и как меня вытаскивали, я не помню.


Конечно, это был только обморок. Я не слышал и не чувствовал, что происходит вокруг меня. — Один из матросов, набравшись храбрости, спрыгнул вниз,  за ним последовал другой, третий… Они склонились надо мной. Последовали восклицания, посыпались догадки. Мне щупали пульс и прикладывали грубые ручищи к сердцу, проверяя, бьется ли еще оно. Потом в люк спустили короткую лесенку, рослый матрос взял меня на руки, прижал к себе, вынес из трюма и осторожно положил на палубу. Я ничего не слышал, не видел, не чувствовал, пока холодная вода, которой плеснули мне в лицо, не пробудила меня от забытья и не вернула к жизни.

Глава 65. РАЗВЯЗКА.

Когда я пришел в себя, то увидел, что лежу на палубе. Вокруг меня собралась толпа — куда ни кину взгляд, везде человеческие лица. Лица были грубые, но я не видел на них никакой неприязни. Наоборот, на меня смотрели с жалостью, и я слышал сочувственные замечания.

Это были матросы — вокруг меня стояла вся команда. Один из них, наклонившись надо мной, вливал мне в рот воду и клал на лоб мокрую тряпку. Я узнал его с первого взгляда. Это был Уотерс — тот самый, который высадил меня на берег и подарил мне драгоценный нож. Он и не догадывался в то время, какую службу сослужит мне его подарок.

— Уотерс, — сказал я, — вы меня помните?..

В ответ на мои слова он издал несколько характерных матросских восклицаний.

— Лопни мои шпангоуты! — услышал я. — Лопни мои шпангоуты, если это не тот сморчок, который все приставал к нам в порту!

— Парнишка, который набивался с нами в море!

— Тот самый, убей меня Бог!

— Да, — ответил я, — тот самый и есть.

Новый взрыв восклицаний. И вдруг наступила тишина.

— Где капитан?.. — спросил я. — Уотерс, отведите меня к капитану!

— Капитан тебе нужен? Да вот он, паренек, — добродушно ответил дюжий матрос, раздвигая руками толпу, которая меня окружала.

Я посмотрел туда и увидел того хорошо одетого человека, в котором с самого начала узнал капитана. Он стоял в нескольких шагах от меня, у двери в каюту. Я поглядел на его лицо. Выражение лица было суровое, но страха не вызывало. Было не похоже, что он собирается бросить меня на съедение акулам.

Я колебался некоторое время, но потом, собрав всю свою энергию, поднялся на ноги, шатаясь бросился вперед и опустился перед ним на колени.

— О сэр! — воскликнул я. — Мне нет прощения!

Не помню точно, так ли я выразился. Но смысл был такой.

Опустив голову, уставившись взглядом в палубу, я ждал ответа.

— Встань, паренек, и пойдем! — сказал он мягко. — Встань, и пойдем в каюту!

Его рука легла на мою голову. Он помог мне подняться и повел. Сам капитан шел рядом со мной, поддерживая меня, потому что я шатался!  Смел ли я надеяться, что все кончится так благополучно?

В каюте я увидел свое отражение в зеркале, и не узнал себя. — Весь с ног до головы белый, словно меня вымазали известью, ну да, конечно, ведь это мука. Лицо изнуренное, костлявое, как у скелета. Страдания и голодовка сделали свое черное дело.

Капитан усадил меня на кушетку, позвал буфетчика и приказал принести стакан портвейна. Он не проронил ни слова, пока я пил, а затем, устремив на меня взгляд, в котором не было ни тени суровости, сказал:

— Ну, паренек, теперь расскажи мне обо всем!

Это была длинная история, но я рассказал все с начала до конца. Я ничего не утаил: ни мотивов, побудивших меня сбежать из дома, ни одной подробности об ущербе, который я причинил грузу. Впрочем, он уже знал об этом, потому что кто-то из команды, пока я был без сознания, уже  побывал в моем логове за бочкой с водой и все ему рассказал. А пока я вел свой рассказ, наверно добрая половина команды слазила туда посмотреть.

Описав все самым тщательным образом, я изложил ему свое предложение и с тревогой в сердце стал ждать ответа. Но мое беспокойство скоро исчезло.

— Храбрый парень! — воскликнул он, вставая и направляясь к двери. — Ты хочешь быть матросом? Ты заслуживаешь этой чести. И в память о твоем благородном отце, которого я знал, ты будешь матросом!.. Эй, Уотерс, — продолжал он, обращаясь к рослому морскому волку, который ожидал снаружи, — возьми этого паренька и приодень его как полагается! Как только он окрепнет, научи его обращаться со снастью!

И Уотерс научил меня всему, что должен знать и уметь матрос. Много лет он был моим сотоварищем под командой доброго капитана. Скоро я перестал быть «морским волчонком» и был внесен в списки матросов «Инки» как «матрос первой статьи».

Но я не остановился на этом. «Эксельсиор!» — было моим девизом.

С помощью великодушного капитана я стал впоследствии третьим помощником, затем вторым, потом первым и, наконец, капитаном!

Со временем я поднялся еще выше и сделался капитаном собственного судна. Это было величайшей целью моей жизни. Теперь я мог уходить в море и возвращаться, когда мне заблагорассудится, бороздить необъятный океан в любых направлениях и плыть в любую часть света.

Одним из моих первых и самых удачных рейсов — уже на собственном корабле — был рейс в Перу. Помню, что я взял с собой ящик со шляпами для английских и французских дам, живущих в Кальяо и Лиме. На этот раз шляпы дошли в целости.

За подавленные шляпы давно было выплачено, так же как и за пролитый бренди и весь ущерб, причиненный сукну и бархату. В сущности, сумма была не так уж велика. И владельцы, оказавшиеся великодушными людьми, приняв во внимание обстоятельства, проявили снисходительность в переговорах с капитаном, а он, в свою очередь, постарался облегчить мне условия платежа. За несколько лет я выплатил все.

А теперь, мои юные друзья, мне остается добавить, что, проходив по морям долгие годы и скопив при помощи искусных торговых операций и разумной бережливости достаточно средств, чтобы обеспечить остаток своих дней, я начал уставать от океанских валов и штормов, и меня потянуло к спокойной жизни на суше. С каждым годом тяга эта все усиливалась, так что я больше не смог сопротивляться и решил уступить ей и бросить якорь где-нибудь на берегу.

С этой целью я продал свой корабль и корабельные запасы и вернулся в эту милую деревню, где, как вы знаете, я родился и где намереваюсь умереть.

Это все, мой рассказ окончен. До свидания. И да благословит вас всех Господь! 

Примечания

1

Шлюп, шхуна, бриг – различные виды парусных судов.

(обратно)

2

 Ньюфаундленд, или водолаз, – одна из самых крупных пород собак; они прекрасно плавают и любят воду; названы по имени острова Ньюфаундленд в Северной Америке.

(обратно)

3

 «шестьдесят лет назад» рассказчику было лет 7, следовательно, на момент рассказа ему уже 67, а поскольку он ушел из дому в 12 и вернулся через 40, то получается, что после его возвращения прошло уже 15 лет. Что удивительно — 15 лет не мог никому рассказать эту историю? Видимо нужно понимать так, что когда он в 52 года вновь появился на острове, то не остался там на постоянно, а продолжал мотаться по свету, и лишь где-то за год до описываемых событий окончательно вернулся в родную гавань. 

(обратно)

4

 Кабельтов – морская мера длины, равная 185,2 метра.

(обратно)

5

 Серпентайн – небольшая искусственная речка в лондонском Гайд-парке.

(обратно)

6

 Английская сухопутная миля – мера длины, равная 1609,3 метра; здесь: морская миля равна 1852 метрам.

(обратно)

7

Фут — примерно 0.3 м

(обратно)

8

 Морской еж – животное из отряда иглокожих; живет на песчаном морском дне, у берегов, под камнями.



(обратно)

9

 В старину на народных праздниках ставились столбы, вымазанные салом. Тому, кто первый добирался до вершины столба, выдавалась награда.

(обратно)

10

Ши́ллинг – английская монета; 20 шиллингов составляют 1 фунт стерлингов. 12 пенсов составляют 1 шиллинг.

(обратно)

11

Лассо — вид аркана.

(обратно)

12

 Остров Мэн длиной 50 км и шириной 16 расположен в Ирландском море примерно на одинаковом расстоянии от Англии, Ирландии, Шотландии и Уэльса. Никаких чернокожих и удавов там нет и быть не может.

(обратно)

13

 На гербе острова Мэн изображены три ноги, соединенные вместе.

(обратно)

14

 Тали – система блоков для подъема тяжестей.

(обратно)

15

Касторовые шляпы (лат. castor — бобер) были популярны преимущественно в XVIII веке. Для изготовления тончайших мужских шляп использовался бобровый, заячий и козий пух. Считались символами респектабельности и высокого социального статуса.

(обратно)

17

 Трап – лестница на судне.

(обратно)

18

 Фальшборт — ограждение по краям наружной палубы судна.

(обратно)

19

 Брашпиль – горизонтальный ворот, преднозначенный для подъема якоря.

(обратно)

20

 Клюз – отверстие в борту судна для якорной цепи.

(обратно)

21

 Каботажные суда — небольшие не удаляющиеся далеко от берега суда.

(обратно)

22

 Шпангоуты — ребра судна: изогнутые балки, идущие в обе стороны от киля. К ним крепятся, в данном случае, доски бортов.

(обратно)

23

 Тантал – в древнегреческих преданиях преступный царь, брошенный богами в подземное царство; стоя по горло в воде, он не мог напиться и вечно мучился от жажды.

(обратно)

24

Клепки — планки, из которых собрана бочка.

(обратно)

25

Если объем бочки считать как сумму объемов двух усеченных конусов, используя точную формулу объема усеченного конуса, то получим: V = 1/3πL(R2 + Rr + r2); V = 1/3 х 3,14 х 9 х (4,52 + 4,5 х 3,52); V = 454,5

(обратно)

26

 Старинные часы делались с крышкой, но без стекла. Таким образом, в темноте легко можно было нащупывать стрелки пальцами.

(обратно)

27

Герцог Кларенс, брат английского короля Эдуарда IV, по преданию, был утоплен в бочке с мальвазией. На самом деле он был тайно казнен в 1478 году.

(обратно)

28

Эолова арфа не является музыкальным инструментом в строгом смысле слова, так как не требует участия музыканта-исполнителя. Состоит из резонатора — узкого деревянного ящика с отверстием, внутри которого натянуты струны. Количество струн (обычно от 4 до 12, иногда 24 или 48) произвольно. Струны одинаковой длины, но различной толщины и степени натяжения обычно настраиваются в унисон (например, «соль» малой октавы); при колебании они издают не только основной тон, но и обертоны, так что общий диапазон эоловой арфы оказывается довольно значительным. Чем сильнее ветер, тем более высокие обертоны слышны. При слабом дуновении ветра звучание эоловой арфы лёгкое и нежное, при порывах — резкое и громкое.

Инструменты устанавливались таким образом, чтобы обеспечить максимально возможный доступ ветра. Эоловы арфы обычно размещали на крышах и фронтонах зданий (например, в оконных проёмах), в парковых беседках (ротондах), гротах и т.п., причём так, чтобы ветер дул сбоку, параллельно деке. Некоторые эоловы арфы снабжались специальным устройством для придания воздушному потоку нужного (наиболее выгодного для возбуждения струны) направления. Предполагается, что эолова арфа появилась в Англии примерно в середине XVIII века. Названа в честь Эола, мифического повелителя ветров.

(обратно)

29

Кусок меча дороже голых рук (Men do their broken weapons rather use/Than their bare hands) Шекспир Отелло Акт 1 Сцена 3 — пер. М. Лозинский.

(обратно)

Оглавление

  • Глава 1. МОИ ЮНЫЕ СЛУШАТЕЛИ
  • Глава 2. СПАСЕННЫЙ ЛЕБЕДЕМ
  • Глава 3. ОПАСНОЕ ТЕЧЕНИЕ
  • Глава 4. ЯЛИК
  • Глава 5. ОСТРОВОК
  • Глава 6. ЧАЙКИ
  • Глава 7. ПОИСКИ МОРСКОГО ЕЖА
  • Глава 8. ЯЛИК УПЛЫЛ
  • Глава 9. СИГНАЛЬНЫЙ СТОЛБ
  • Глава 10. ВЗБИРАЮСЬ НА СТОЛБ
  • Глава 11. ПРИЛИВ
  • Глава 12. ПРИСТЕГИВАЮСЬ К СТОЛБУ
  • Глава 13. ПОДВЕШЕН К СТОЛБУ
  • Глава 14. ЗАВТРА — В ПЕРУ!
  • Глава 15. ПОБЕГ
  • Глава 16. «ИНКА» И ЕЕ ЭКИПАЖ
  • Глава 17. НЕ ВЫШЕЛ РОСТОМ!
  • Глава 18. ПРОНИКАЮ НА КОРАБЛЬ.
  • Глава 19. УРА! МЫ ОТЧАЛИЛИ!
  • Глава 20. МОРСКАЯ БОЛЕЗНЬ
  • Глава 21. ЗАЖИВО ПОГРЕБЕННЫЙ
  • Глава 22. ЖАЖДА
  • Глава 23. СЛАДОСТНЫЙ ЗВУК
  • Глава 24. БОЧКА ПРОБУРАВЛЕНА
  • Глава 25. ЗАТЫЧКА
  • Глава 26. ЯЩИК С ГАЛЕТАМИ
  • Глава 27. БОЧОНОК С БРЕНДИ
  • Глава 28. ПЕРЕХОЖУ НА СТРОГИЙ РАЦИОН
  • Глава 29. ЕМКОСТЬ БОЧКИ
  • Глава 30. ЕДИНИЦА МЕРЫ
  • Глава 31. «ЧТО И ТРЕБОВАЛОСЬ ДОКАЗАТЬ»
  • Глава 32. УЖАСЫ МРАКА
  • Глава 33. БУРЯ
  • Глава 34. НОВАЯ ЧАШКА
  • Глава 35. ТАИНСТВЕННОЕ ИСЧЕЗНОВЕНИЕ
  • Глава 36. ОТВРАТИТЕЛЬНЫЙ ПРИШЕЛЕЦ
  • Глава 37. РАЗМЫШЛЕНИЯ О КРЫСАХ
  • Глава 38. ОХОТА НА КРЫСУ
  • Глава 39. ВРАЖЕСКОЕ НАШЕСТВИЕ
  • Глава 40. НОРВЕЖСКАЯ КРЫСА
  • Глава 41. СОН И ЯВЬ
  • Глава 42. ГЛУБОКИЙ СОН
  • Глава 43. В ПОИСКАХ ВТОРОГО ЯЩИКА С ГАЛЕТАМИ
  • Глава 44. МЕНЯ ОПЯТЬ ГРАБЯТ
  • Глава 45. СНОВА УКУС
  • Глава 46. ЯЩИК С ЛЬНОМ
  • Глава 47. ВСЕГДА СТРЕМИСЬ ВВЫСЬ!
  • Глава 48. ПОТОК БРЕНДИ
  • Глава 49. НОВАЯ ОПАСНОСТЬ
  • Глава 50. ГДЕ МОЙ НОЖ?
  • Глава 51.  ГРАНДИОЗНАЯ КРЫСОЛОВКА
  • Глава 52. ОДНИМ УДАРОМ
  • Глава 53. КРУГОМ!
  • Глава 54. ДОГАДКИ
  • Глава 55. Я МОГУ СТОЯТЬ ВО ВЕСЬ РОСТ!
  • Глава 56. ОЧЕРТАНИЯ КОРАБЛЯ
  • Глава 57. СЕРЬЕЗНОЕ ПРЕПЯТСТВИЕ
  • Глава 58. В ОБХОД ФОРТЕПИАНО.
  • Глава 59. СЛОМАННОЕ ЛЕЗВИЕ.
  • Глава 60. ТРЕУГОЛЬНАЯ КАМЕРА.
  • Глава 61. ЯЩИК С ШЛЯПКАМИ.
  • Глава 62. ЧУТЬ НЕ ЗАДОХНУЛСЯ.
  • Глава 63. СВЕТ И ЖИЗНЬ.
  • Глава 64. ИЗУМЛЕНИЕ КОМАНДЫ.
  • Глава 65. РАЗВЯЗКА.
  • *** Примечания ***