Рождественский пёс Рыжик [Лариса Порхун] (fb2) читать онлайн

Лариса Порхун Рождественский пёс Рыжик

Рассказать вам, как я стал рождественским псом? Ах, нет, простите, сначала, разумеется, необходимо представиться. Меня зовут Рыжик. Но это сейчас. А раньше у меня вообще не было имени. Можете вообразить? Нет, меня однажды звала Дружком одна добрая женщина, но это было совсем недолго. И после этого я снова стал безымянным. А это очень плохо. Ведь тогда к тебе никто не может обратиться или просто позвать. Поиграть, например, или поговорить. А может и угостить чем-нибудь вкусненьким.

Понимаете, когда у живого существа нет даже клички, то и его самого как будто нет. Это я сам до такого додумался. Вообще я довольно смышленый. Только об этом мало кто знает. Кому какое дело до беспородного, одинокого, бродячего пса, которого к тому же никак не зовут?

Так и было прошлой зимой, вплоть до рождественского сочельника. Погода стояла отвратительная. Только представьте: свинцовый, влажный туман изо всех сил пытается разогнать злой, пронизывающий ветер. Кругом слегка примёрзшая грязь и тронутые хлипким, тёмным ледком лужи. Колючая морось мечется в свете тусклых фонарей, и будьте уверены, к утру обязательно замёрзнет грязными, тяжёлыми сосульками на моей рыжей шерсти. И при этом ни одной снежинки!

Снег растаял ещё неделю назад, но кое-где лежал тёмными, неряшливыми кучками. Настроение у меня было как раз под стать погоде. Честное слово, я был почти уверен, что если бы выпал снег, на душе было бы не так тоскливо и безнадёжно.

Надо вам сказать, что сидел я тем вечером возле большого, ярко освещённого магазина, возле которого последнее время обитал, и поджидал свою хорошую знакомую Зину. Зина работала в этом магазине уборщицей и иногда угощала меня пакетиком собачьего корма или тем, что ей удавалось собрать после обеда. Мне кажется, мы с Зиной были немного похожи. В ней тоже ощущалась, как и у меня, какая-то бесприютная грусть и одиночество. Зина выходила ко мне торопливой, немного семенящей походкой, быстро, но приветливо кивала и раскладывала между стеной магазина и массивными подъёмниками, на которых часто находился ещё не распакованный товар, своё угощение. Мне нравилась Зина. И не только потому, что она меня подкармливала. В гораздо большей степени, из-за того, что она меня узнавала. То есть я не был для неё простым, рыжим пятном на грязном асфальте. Я был для неё Дружком. Ну да, так она ко мне обращалась. И доставая из зелёного, стёганого жилета с красной цифрой «5» на спине свёрток с остатками еды, быстро говорила:

– Давай, Дружок, ешь… Только побыстрее, пока нас обоих отсюда не выгнали…

И после этого, она ласково, но впопыхах, трепала меня по голове, тягостно вздыхала и спрятав красные, озябшие руки в карман огромного, не по размеру жилета, очень скоро уходила.

Я смотрел ей вслед, вежливо благодарил, виляя хвостом, и думал о том, куда и главное, зачем люди постоянно спешат и подгоняют время?

Но в тот вечер Зины почему-то всё не было. А эта туманная, пронизывающая до костей уличная серость вкупе с давнишней пустотой в моём желудке, навевала такую грусть и тоску, что не передать словами. В завершение всех моих неприятностей, я увидел в стеклянных дверях магазина новую уборщицу. Весь её вид не сулил ничего хорошего. По крайней мере, для меня точно. Хочу вам заметить, что собаки, особенно городские, прекрасно разбираются в людях. Не хотел бы хвастаться, потому что это не очень красиво, но лично мне достаточно одного, самое большее двух взглядов, чтобы понять, что за человек передо мной. Ну а если к этому подключается и знаменитое собачье обоняние, то считай, что дело в шляпе. Моментально становится ясно, чего стоит ожидать. Добрых людей видно сразу. Хотя пахнут они часто по-разному. Но один штрих у них будет обязательно общий – от них всегда веет теплом. Равнодушные обдают тебя холодом. А вот от людей злых и жестоких за версту тянет чем-то неприятным, колючим и словно неживым. Этот запах не перепутаешь ни с чем. И замаскировать его тоже невозможно. Поскольку новая уборщица смотрела на меня из-за стеклянных дверей, запаха её уловить мне вовремя не удалось. К тому же в раздвижные, прозрачные двери всё время входили и выходили люди. И очень скоро я сильно пожалел о том, что вовремя не сориентировался.

Хотя видя её выражение лица, я счёл за лучшее спуститься со ступенек и отойти подальше. Я всё ещё надеялся дождаться Зину, хотя в глубине души мне кажется, уже тогда понимал, что больше её не увижу. Но новой уборщице, видимо, этого моего небольшого отступления показалось недостаточно. Потому что, пропустив в магазин очередных покупателей, она вышла на улицу вместе со своей шваброй. Что вам сказать… Наверное, в жизни этой женщины случилось очень много нехорошего. И его столько, что оно в ней уже просто не помещается, а потому выплёскивается наружу и может заляпать окружающих. Тех, может быть, кто под руку попался. Потому что иначе мне никак не объяснить поведения этой женщины.

Ну чем, спрашивается, может помешать кому-то молодой, воспитанный пёс средних размеров и к тому же приятного, тёмно-золотистого окраса?! Но вот ей, этой женщине, я кажется, очень сильно мешал. И наверное она, глядя на меня, вспомнила всё то плохое, что с ней приключилось в жизни. Эта женщина нахмурила брови и грубо крикнула мне:

– А ну пошёл вон!

Я всё ещё надеялся на мирное разрешение обоюдного непонимания, поскольку у меня чрезвычайно миролюбивый характер. К тому же, говоря откровенно, идти мне было совершенно некуда. Поэтому я осторожно приподнял правое ухо, что на собачьем языке, понятном всем на свете, разумеется, означает: «Простите?» И даже примиряюще шевельнул хвостом, подтверждая полную невинность своих намерений: мол, это вы, девушка ко мне обращаетесь?

Но тут за короткую паузу, во время которой никто из людей не проходил мимо, я вдруг уловил её запах. Да-да, тот самый! Самый жуткий из всех возможных: колючий и неживой. Но, к сожалению, было уже поздно. Она быстро и довольно чувствительно огрела меня по спине шваброй с мокрой и грязной тряпкой. И при этом, между прочим, очень длинно и некрасиво выругалась.

Знаете, мне было не столько больно, сколько обидно. Вот знакомо вам такое чувство, будто внутри вас вдруг стало одновременно грязно, тяжело и холодно? А вам даже невдомек, по какой причине это произошло и в чём вы, собственно, провинились.

Понимаете, до этого во мне было столько хороших, разноцветных чувств, что, казалось, из них можно делать цветы и дарить всем встречным людям. А потом кто-то вдруг взял этот мой букет и просто бросил в его в грязную, холодную лужу…

Вот как я себя чувствовал, когда опустив голову и не видя дороги от слёз, забежал в какой-то ближайший двор и забился под невысокую, железную горку на детской площадке. Тут, я думаю, следует кое-что пояснить. Понимаете, мы, собаки, очень не любим, когда нас видят плачущими. И ни один, мало-мальски уважающий себя пёс этого не допустит. Поэтому не удивляйтесь, когда видите свёрнутую в тугой калачик собаку в самом неподходящем для отдыха месте. Очень часто таким вот образом она прячет застигнувшие её врасплох слёзы обиды, горечи или боли.

Немного успокоившись и поняв, что заснуть от становившегося совсем нестерпимым голода мне всё равно не удастся, я огляделся. В сгущающемся тумане понуро стояли и равнодушно смотрели на меня своими окнами-глазницами несколько пятиэтажек. Я принюхался и бодрой трусцой на которую только был способен тогда, сделал несколько кругов в поисках хоть какого-нибудь съестного. Ничего не обнаружив, я снова отправился было под горку, поскольку дуло там, как мне казалось, немного меньше, но в этот же самый момент увидел его. Того самого снеговика с которого и началась вся эта рождественская история. Только тогда это был не совсем уже снеговик, а всего лишь жалкая куча полурастаявшего, грязного снега, с откатившейся в сторону сосновой шишкой вместо носа и ржавым, помятым ведром без дна сверху. Прямо под его погнутой дужкой на меня жалобно и огорчённо смотрели два угольных глаза. Причём один из них длинной, тёмной слезой съехал куда-то вниз.

– Бедняга, – проговорил я и вздохнул от огорчения, на время даже забыв о собственных неприятностях и не зная чем ему помочь. Я посмотрел в сумрачное, тёмное небо, по которому злой ветер гонял клочковатые, сизые облака и покачал головой:

– Не очень-то эти облака похожи на снежные, скорее на старые и рваные паруса какого-нибудь корабля-призрака… Я снова вздохнул, потому что у снеговика действительно был уж очень несчастный вид. Да к тому же мне не давали покоя его чёрные и блестящие глаза, – какие-то уж слишком живые, особенно для того, кто почти полностью растаял.

– Одна надежда, приятель, что ночью выпадет снег, и ты… снова оживёшь, – пробормотал я как можно дружелюбнее, чтобы хоть как-то подбодрить его и подтолкнул лапой к нему поближе сосновую шишку, в своё время служившую ему носом:

– Вот, это твоё, по-моему… Гляди, не потеряй…

Поняв, что больше ничем помочь ему не смогу, я огорчённо покачал головой, сокрушаясь о том, что дошёл до того, что уже разговариваю с кучей несвежего, тающего снега в которой сумел разглядеть даже «глаза».

– Совсем плохо дело, – думал я, укладываясь, наконец, на прежнем месте под нарастающее завывание ветра, – каких только глупостей не сделаешь, если ты замёрз и голоден, как собака.

Но, говоря откровенно, мне почему-то приятно было находиться в компании бывшего снеговика. Всё-таки не так одиноко и грустно, когда рядом с тобой кто-то ещё. Я посмотрел туда, где оставался мой знакомый и широко улыбнулся ему. И мне даже показалось, что он подмигнул мне в темноте своим блестящим глазом. Я знал, что этого не может быть, во-первых, снеговики растаявшие они или нет никому не подмигивают, а во во-вторых, при всём желании в сгущающихся сумерках, да ещё на таком расстоянии что-либо разглядеть было бы невозможно, но тем не менее, когда я думал об этом мне становилось легче.

Я свернулся, накрыл свой мокрый, зябнущий нос лапой и закрыл глаза. В то же мгновение перед моим внутренним взором показался празднично накрытый стол, ёлка, сверкающая огнями и нарядные дети, затеявшие весёлую игру. Воображение моё настолько разыгралось, что я потянул носом, так как мне казалось, что я слышу запах слегка поджаренной до золотистого цвета мясной корочки. Мне так понравилась эта картина, что я продолжал улыбаться, словно имел хоть какое-то отношение к наступающему празднику или даже являлся частью этой семьи.

В животе у меня урчало будь здоров, к тому же стала ныть ушибленная новой уборщицей спина, а от сырой, промозглой земли на которой я лежал нестерпимо тянуло холодом. Заснуть мне всё никак не удавалось, хотя я перепробовал все способы, включая самый проверенный и эффективный. Заключается он в следующем: если хочешь, чтобы что-то неприятное, скучное или страшное закончилось, нужно представить или вспомнить что-то хорошее и постараться, как можно скорее заснуть. А утром почти наверняка всё будет выглядеть иначе. Гораздо лучше, проще и веселее. Не знаю, как вам, а мне всегда это помогало. Но только не сегодня. Видимо собачья удача, если она вообще существует, окончательно забыла ко мне дорогу. Потому что вместо того, чтобы дальше представлять хорошие картины, я вдруг подумал, что маму свою последний раз видел так давно, что даже не помню, как она выглядит. А с отцом так и вовсе не знаком, потому что мы ни разу в жизни не встречались. И никогда у меня не было хороших друзей, и никогда я не жил в такой прекрасной семье, которую недавно нафантазировал, и не было у меня ни разу настоящего, тёплого дома. Да что там говорить, я и ел-то досыта всего лишь пару раз в жизни. И так, представьте, мне стало жаль себя, что я тихонько всхлипнул и чтобы окончательно не расстроиться, поднял голову, открыл глаза и замер от удивления. Прямо перед моими глазами, медленно и торжественно кружась, словно танцуя под неслышную, свою собственную музыку на землю падали крупные хлопья снега. От тумана и слякоти не осталось и следа, воздух стал прозрачным, чистым и бодрящим. Это было удивительное и завораживающее зрелище, я бы даже сказал волшебное. Я вылез из-под своего укрытия, отряхнулся, и с удивлением хлопая глазами, заметил, что на улице стало светло почти как днём. Наверное, это из-за снега, – подумал я, с удовольствием мотая головой и ловя ртом танцующие снежные хлопья. Несмотря на то, что в жизни у меня мало что изменилось, на душе стало гораздо светлее и радостнее. Мне даже почудилось, будто я тоже слышу эту дивную музыку под которую танцуют снежинки.

Мне стало так хорошо и весело, что я просто не мог усидеть на месте. Я тоже танцевал, кружился и играл с летящими хлопьями в догонялки, салочки и прятки, пока запыхавшись и чувствуя, что отлично согрелся, не сел отдышаться недалеко от подтаявшего снеговика. Сейчас на его месте образовалось нечто вроде большого снежного шара. Боковым зрением, я заметил небольшое движение возле него. И вот именно с этой минуты, друзья, стали происходить настоящие чудесные вещи. Можете представить моё удивление, когда присмотревшись повнимательнее я понял, что круглая фигура из снега рядом со мной, это никакой не шар! Вернее не один шар, а целых три и вместе они составляют целого Снеговика! Настоящего, молочно-белого, с глазами-угольками, руками-ветками, носом-шишкой и залихватски сдвинутым набекрень ведром-шляпой на голове. Он стоял невесть откуда взявшийся, улыбался ртом-прутиком, свежий и чистенький, словно только что вылепленный неутомимой детской компанией.

В недоумении я огляделся, но возле нас по-прежнему никого не было, тогда каким образом он мог здесь появиться? Мне показалось, что снеговик вдруг слегка шевельнулся.

– Живой, что ли? – пробормотал чуть слышно я.

– А ты как думал, конечно… – услышал я вдруг слегка насмешливый голос прямо над своей головой.

Так, приехали, – подумал я, стараясь взять себя в лапы, – если я слышу, что со мной говорит неизвестно откуда взявшийся Снеговик, дело совсем плохо. Вот до чего доводят оголтелые ночные игры со снежинками на голодный желудок.

Я снова свернулся калачиком под железной горкой и крепко зажмурил глаза. А может, и нет вовсе никакого Снеговика? – осенило меня вдруг, – Ну, разумеется! Он мне просто… снится…

И всё сразу стало понятно, и весёлая кутерьма в снегу, и необъяснимое появление непонятного снеговика, и незнакомый голос. Это просто сон. Я даже почти успокоился, но глаз решил всё-таки не открывать. Так, из предосторожности. А то мало ли, снова что-нибудь померещиться… Я ещё плотнее сомкнул веки и решил подумать о чём-то приятном. Например, о горячей сосиске. Хотя нет, вот этого, делать тоже никак нельзя. Уж я-то знаю. В моём положении самое главное сгруппироваться, спрятать нос поглубже и постараться заснуть. А то начнётся: сначала сосиска, потом сахарная косточка, ну и так далее.

Помнится, я ещё в тот момент успел подумать о том, что совсем скоро Рождество. А может даже оно уже наступило. Словно в подтверждение моим мыслям, где-то поблизости раздался залп салюта и светлое, рождественское небо украсили разноцветные фейерверки. И тут…

– Ты абсолютно прав, мой друг, – раздался спокойный голос где-то совсем рядом со мной… Рождество действительно наступило только что, с чем я тебя и поздравляю.

Нет, это никак не могло быть сном! Я в ту же минуту вскочил и увидел прямо перед собой того самого Снеговика, в которого ещё несколько минут назад отказывался верить. Белоснежного, улыбающегося и … абсолютно живого.

– Ты… ты чего это? – спросил я по-собачьи, запинаясь с испугу, хотя со стороны, скорее всего, казалось, что не самый умный пёс решил от скуки облаять снеговика, – Ты ожил что ли?

Снеговик вздохнул, слегка покачивая головой, причём его шляпа-ведро от этого слегка переместилась в другую сторону, и произнёс укоризненно:

– Ты повторяешься, мой бедный друг, я ведь только что уже ответил тебе на этот вопрос, – напомнил он.

– Я тогда решил, что сплю, – буркнул я в своё оправдание, – потому что не может такого быть, чтобы Снеговики ни с того ни сего оживали, разговаривали и ходили.

– Вот как? – спросил он немного высокомерно, – Ты в этом уверен?

– Ну, конечно!

– Очень хорошо, – почему-то грустно улыбнулся Снеговик, – тогда позволь задать тебе ещё один вопрос: а что ты делаешь прямо сейчас?

Честно говоря, его вопрос меня здорово сбил с толку. Действительно, петрушка какая-то получается, да и только! Я не на шутку задумался, потому как ни разу в жизни ещё не оказывался в такой странной ситуации, а Снеговик – большой и важный, смотрел на меня внимательно и, по-видимому, ждал ответа.

– Разговариваю со Снеговиком… – наконец, тихо выдавил я.

Он удовлетворённо кивнул, от чего его ведро, изображавшее шляпу, съехало на затылок.

– Вот видишь, – он снова махнул головой, возвращая свой головной убор на место, а затем добавил:

– И кстати, должен сказать тебе, если ты до сих пор этого сам не заметил, что собаки в обычной жизни, тоже вообще-то не разговаривают. Однако наша с тобой беседа, мой друг, является прямым доказательством обратного.

Тут, надо сказать, я совсем растерялся. Ну и чудеса, – думаю, – а я это как-то совсем упустил из виду, но ведь Снеговик-то прав!

– Просто мне казалось, что такое случается только в сказках, – растерянно протянул я.

– Здравствуйте, я ваша тётя… – недовольно проворчал он, – А мы, по-твоему, где находимся?

– Не может быть! – прошептал я, замерев от восхищения, – В самой настоящей сказке!?

– Ну да, – слегка пожал снежными плечами Снеговик и развёл в стороны руки-ветки, словно было это в порядке вещей и случалось чуть ли не каждую неделю, – сегодня ведь рождественская ночь, а значит чудеса сейчас – это самое обычное дело.

Он потёр самым кончиком руки-ветки крупную сосновую шишку, что была у него вместо носа и неожиданно чихнул.

– Будь здоров! – вежливо сказал я, потому что, как вы уже знаете, был воспитанным псом.

– Спасибо, – ответил Снеговик и улыбнулся беззубым ртом-прутиком. А потом посмотрел на меня как-то особенно пристально.

– Ты ведь понимаешь, что наша встреча совсем не случайна? Дело в том, что я должен рассказать тебе кое-что.

И я, решив уже ничему не удивляться, тряхнул ушами и неподвижно замер, вытянув голову и глядя на него не моргая. А такая поза всегда означает у собак согласие и предельную концентрацию внимания.

– Ты хороший пёс, – сказал Снеговик, – добрый, чуткий и весёлый… Думаю, да нет, я просто уверен, что ты сможешь стать отличным другом.

Говоря откровенно, немного хороших слов я слышал в свой адрес. Снеговик как будто знал о чём я думаю, потому что добавил:

– И несмотря на свою нелёгкую жизнь, ты не озлобился и сердце твоё не зачерствело. И не превратилось в кусок льда. Ты так и остался милым, симпатичным пёсиком, радостно встречающим каждый свой день и готовым прийти на помощь каждому.

Он снова дотронулся до своего носа-шишки, но уже не чихнул, а улыбнулся задумчиво, словно вспомнил что-то приятное.

От удовольствия мой хвост сам по себе начал выделывать всякие штуки и даже взбил позади меня небольшой снежный вихрь. Ведь, согласитесь, слышать такое кому угодно будет приятно. Но затем Снеговик отчего-то печально вздохнул и показал на дом, стоящий посередине между двумя другими.

– В нём, – начал он, – в квартире № 67, живёт одна хорошая девочка. Её зовут Таня. И к сожалению, она очень больна. Настолько, что даже не может ходить.

– Какая жалость! Неужели ей ничем нельзя помочь? – воскликнул я, потому что сразу же представил, как должно быть грустно, когда не можешь бегать, прыгать или даже просто сделать несколько шагов.

– Можно… Но об этом знаю только я, Рождественский Снеговик, – сказал он торжественно, – этой девочке просто необходим добрый друг. Но она об этом не знает. Она считает, что просто больна и всё. И родные её думают также, обеспечивая ей уход и заботу. Но этого бывает недостаточно. Вот она и лежит в своей комнате: грустная, одинокая, маленькая девочка. И каждый её день похож на предыдущий.

– И что же делать? – спросил я растерянно, не понимая, к чему клонит Снеговик.

– А вот что! – наклонился он ко мне и я испугался, что ведро его сейчас свалится на землю, – Ей необходимо помочь встряхнуться, чтобы она могла собраться с силами и победить болезнь.

– И как же это сделать? – наклонив голову и внимательно глядя на Снеговика, чтобы не пропустить ни единого слова поинтересовался я.

– Хорошей встряской может быть сильное удивление, – важно произнёс Снеговик, – видишь ли, Таня уже очень долго совсем ничему не удивляется. И даже, – тут Снеговик перешёл на шёпот, – кажется, перестала верить в чудеса! Представляешь? А это очень вредно для любого человека, а уж для ребёнка – в особенности.

– Согласен, – вздохнул я, всё ещё не понимая, к чему ведёт Снеговик, – а что ещё?

– Было бы просто отлично, если бы кому-то удалось рассмешить Таню, – он приподнял вверх свою руку-ветку, словно учитель на уроке, давая понять, что то, о чём он говорит очень важно, – потому что о целительной силе смеха известно с незапамятных времён. Он помолчал и затем добавил:

– И последнее: этой девочке необходимо самой начать о ком-то заботиться… Это послужит главным стимулом, началом выздоровления, понимаешь?

Говоря откровенно, понимал я пока не очень, но мне очень не хотелось, чтобы Снеговик посчитал меня бестолковым и недостаточно взрослым для таких серьёзных бесед щенком, и поэтому я просто кивнул.

– Вот ты и будешь тем самым рождественским поводом для удивления, радости и заботы, а значит тем самым толчком к выздоровлению, мой дорогой друг! – заключил Снеговик с ликованием в голосе, после чего гордо выпрямился.

Признаться, друзья, я так и подпрыгнул на месте. Почему? Да кто ж его знает… От неожиданности и восторга, от любопытства и изумления. От того, что ещё никогда в жизни мне не говорили, что я могу помочь кому-то выздороветь.

– Но почему именно я? – мой голос звучал очень тихо, поскольку от переизбытка чувств он просто сел, и быстро добавил, испугавшись того, что Снеговик может вдруг передумать:

– Хотя я, конечно, был бы рад…

– Потому что нехорошо, когда такой славный пёсик ночует голодным в рождественскую ночь на холодной земле и не имеет не только семьи, но даже имени.

Я был так благодарен ему, что у меня перехватило дыхание и почему-то запершило горло.

– Но что если… у меня не получится? – спросил я после паузы осторожно, вспомнив недавний случай с новой уборщицей.

Мне показалось, что Снеговик прищурился, а затем ответил уверенно:

– Всё получится! Помнишь, что я говорил про чудеса, которые случаются именно в такой праздник? Или ты всё ещё сомневаешься, что я настоящий Рождественский Снеговик? – спросил он.

Конечно же, я замотал головой так, что мои собственные уши захлопали на ветру, как лопасти игрушечного пропеллера.

– Нет, я верю, верю, – добавил я, чтобы убедить его наверняка. И Рождественский Снеговик улыбнулся:

– Ладно, малыш! Не переживай, всё будет хорошо, уж я за этим прослежу… А после, он рассказал мне, что надо делать.

Вот так и получилось, друзья, что с наступлением утра, да не какого-нибудь, а самого лучшего в мире – рождественского утра, я сидел перед квартирой № 67 и скрёб лапой дверной порог. Так велел Снеговик. Он говорил, что если делать это настойчиво, то рано или поздно дверь откроется. Так и случилось. Прошло совсем немного времени, я услышал за дверью негромкие голоса и затем она отворилась. Из неё выглянул мужчина в спортивном костюме, с полотенцем на плече и с удивлением посмотрел на меня. От Снеговика я уже знал, что это папа заболевшей девочки Тани.

– Ну и ну! Это кто же к нам пожаловал? – проговорил он растерянно, явно не зная, что делать дальше, – Так вот откуда эти звуки…

Я изо всех сил старался показать себя с лучшей стороны, сидел смирно, неугомонным хвостом своим вилял очень аккуратно и при этом вежливо улыбался.

Хотя это было очень трудно, друзья, потому что из кухни доносились такие запахи, м-м-м, что у меня кружилась голова.

– Кто там, Павел? – спросил приятный женский голос. И в проёме двери возникла Танина бабушка, о ней мне тоже рассказал Снеговик. От неё, также как и от папы девочки и от всей их квартиры исходило живительное, благотворное тепло. Можете мне поверить, уж в этом я не ошибаюсь. Так пахнут хорошие и добрые люди.

– Ух ты! – сказала бабушка, – До чего забавный, – И чей же это? Может, соседский? – спросила она у сына. Тот пожал плечами, а я так хотел убедить их, что нет, я никакой не соседский, я именно к ним, да, да! И направлен самим Рождественским Снеговиком, что совсем забыл, о чём он ещё предупреждал меня и неожиданно несколько раз звонко гавкнул.

Тут началась небольшая суматоха. Бабушка всплеснула руками, где-то на этаже мне немедленно густым, сочным лаем ответило сразу несколько собак, Танин папа громко засмеялся, а из противоположной двери, кто-то высунул голову и строго потребовал: «Сейчас же перестаньте хулиганить!»

За всем этим только я один расслышал чей-то слабый голос, доносящийся из комнаты:

– Папа, бабушка, что случилось?

И больше, друзья, я уже не раздумывал. Я проскочил между папой и бабушкой, пронёсся по коридору, безошибочно свернул к комнате девочки Тани, но споткнувшись на пороге, кубарем влетел в дверь детской. Когда я, наконец, принял приличествующую воспитанному псу позу, то помимо того, что я тяжело дышал, вывалив язык, одно ухо у меня было поднято вверх, а другое полностью закрывало глаз.

Другим, открытым глазом я заметил светлую комнату со множеством игрушек, шкаф, стол, стул и кровать. В кровати сидела бледная девочка с широко распахнутыми от удивления глазами, которая оценив, вероятно, по достоинству мой бравый вид, вдруг звонко рассмеялась.

В эту же минуту в комнату вбежали папа и бабушка. Они ошеломлённо смотрели то на меня, то на девочку, после чего бабушка поднесла к глазам край фартука и вышла из комнаты. Как я узнал потом, до этого момента Таню, оказывается, уже очень давно никто не видел смеющейся. Вот бабушка и не выдержала нахлынувших на неё чувств.

А папа потрепал меня по голове и сказал с усмешкой:

– Хорош!

И в следующее мгновение Таня, откинула одеяло и вдруг несмело встала на ноги. И сделала несколько шагов! Она осторожно опустилась рядом и погладила меня. А затем посмотрела на своего папу радостными глазами и прошептала:

– Спасибо!

А папа замотал головой, собираясь сказать, что он тут ни при чём, но не смог вымолвить ни слова. Мы так и сидели обнявшись втроём долго-долго. А бабушка иногда заглядывала к нам, качала головой и улыбалась сквозь слёзы. А потом мы пошли есть рождественский пирог.

Я сидел возле Тани и думал о том, как мы выйдем с ней во двор и я познакомлю её с настоящим Рождественским Снеговиком. И они обязательно подружатся. Мы даже можем слепить парочку новых снеговиков, чтобы нашему не было скучно.

– Как же ты назовёшь свою собаку? – спросил папа.

– Рыжик, конечно, – уверенно ответила девочка и улыбнулась мне.

– Рождественский пёс Рыжик, – задумчиво проговорила бабушка, – а что, мне нравится…

Вот так у меня появилась не только семья и красивое имя, причём моё собственное, а самый настоящий друг.

И я был рад, что уже очень скоро Таня могла не только ходить, бегать и смеяться, но и кататься на санках, играть в снежки и делать всё то, что могут и остальные, здоровые и счастливые дети.

Ну вот, а в тот раз больше за столом никто ничего не говорил. Потому что, когда вам хорошо то и так всё понятно… И до того делается тепло и славно на душе, что слова почти не нужны…