Пусть плачут мужчины [Вадим Иванович Кучеренко] (fb2) читать онлайн

Вадим Кучеренко Пусть плачут мужчины

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА:

Матвей Плахов, журналист.

Мария, его жена.

Павел Васильевич Воробьев, главный редактор газеты.

Роза Львовна, его жена.

Ольга Быстрова, участница конкурса красоты.

Виктор Балуев, боксер.

Бармен.

Философ.

Адепт, ученик Философа.

Шоумен.

А также участницы конкурса красоты, посетители бара без слов.

ДЕЙСТВИЕ 1.

Сцена в театре или любом другом учреждении культуры. На нее выходят участницы конкурса красоты в купальниках и под музыку исполняют несложные ритмические движения. Их встречают и провожают аплодисментами зрители.

Шоумен. Итак, дорогие друзья, наш конкурс красоты продолжается. Я уверен, что каждый из вас уже сделал свой выбор. И втайне надеется, что корона победительницы увенчает именно его претендентку. Но тем и замечателен наш конкурс, что любая из его участниц достойна быть коронованной. Все девушки просто красавицы! Признаться, я сочувствую членам нашего уважаемого жюри. Им предстоит принять нелегкое решение. Но не будем предвосхищать события. Очередной этап нашего конкурса – танцы. Что может быть прекраснее? В них есть все: и поэзия, и музыка, и грация. Женщина, владеющая искусством танца, просто обречена на успех у мужчин. И сейчас наши очаровательные претендентки на корону докажут вам это.

На сцену выходит девушка под номером 1.

Шоумен. Елена Гвоздикова! В свободное от участия в конкурсах красоты время Елена увлекается спортом, художественной литературой и вязанием. Полный джентльменский набор для юной красавицы! С его помощью девушка способна преодолеть любые препятствия на пути к заветной цели. Однако Елена волнуется. Ведь среди зрителей – представители иностранных фирм. Наши зарубежные гости не только ценители красоты, но еще и деловые люди. А потому они готовы немедленно заключить контракт на рекламу продукции своих фирм с победительницей конкурса. Впрочем, на месте Елены я был бы более спокоен. Для этого у нее есть все основания: рост 176 сантиметров, объем груди – 88, талии – 60, бедер – 86 и, конечно же, ее 20 лет… Спасибо, Елена!

Аплодисменты. Девушка уходит. Выходит девушка под номером 2.

Шоумен. Мы приветствуем участницу под номером вторым, Марину Слепневу! Марина – любительница большого тенниса и детективных романов. Однако, в чем девушка призналась мне по секрету, она еще и студентка, поэтому времени на ее увлечения у нее остается мало. Марина также очень волнуется, и я ее понимаю. Не случайно же, к великому сожалению для древней Трои и троянцев, даже Елена Прекрасная предпочитала не выставлять на всеобщее обозрение свои прелести. Возможно, именно поэтому она была и осталась в истории вне конкуренции. Современным красавицам пальма первенства достается не так легко. Малейший дефект фигуры способен лишить их всякой надежды на любовь парисов за судейским столиком. Но Марина может быть уверена: ее 19 лет, соответствующие мировому стандарту 90 на 60 на 89 при росте 172 сантиметра девушку не подведут… Спасибо, Марина!

Аплодисменты. Девушка уходит. Выходит Ольга Быстрова.

Шоумен. Мы с радостью встречаем номер третий, Ольгу Быстрову! Оля – самая юная участница нашего конкурса, ей всего семнадцать лет. Однако, невзирая на молодость, она уже давно и безумно любит… И кого бы вы думали? Хэви-металл! Оля не может прожит без него и дня…

Внезапно мигает свет, и музыка, под которую девушка начала танцевать, обрывается на визгливой ноте. Звук походит на тот, когда железом проводят по стеклу, многократно усиленный динамиками. Девушка от неожиданности спотыкается и, не удержавшись на высоких каблуках, приседает, чтобы не упасть. Впечатление безнадежно испорчено.

Шоумен (растерянно). Мы просим извинения у наших иностранных гостей за технические неполадки. Через минуту все будет исправлено!

Слышны свистки, выкрики, смех. Свет мигает еще несколько раз. После одного из затемнений Ольги Быстровой на сцене уже нет. Затем вновь вспыхивают юпитера и звучит музыка.

Шоумен (прежним развязным тоном). Итак, уважаемые зрители, мы продолжаем наш конкурс. На сцене номер третий… А где же он? То есть, я хотел сказать, где Ольга Быстрова? Оля, вернитесь на подиум, мы вас ждем!

Выкрики, свистки. Гаснет свет. Когда он загорается вновь, действие происходит за кулисами. Приглушенно доносятся музыка, шум, голос ведущего. На стуле, уткнувшись носом в колени, плачет Ольга Быстрова. Над ней склонился Матвей Плахов, в руках у него фотоаппарат.

Плахов. Подумаешь, велика беда! Завтра пойдешь в школу и все забудешь.

Ольга. (Всхлипывает). Если бы в школу… А то… на… на… швейную фабрику!

Плахов. А какая разница?

Ольга. Большая… Девчонки мне уже проводы устроили, по стольнику скинулись… Как я им в глаза посмотрю?

Плахов. Они были уверены, что ты победишь?

Ольга. А то… (Поднимает голову). А, по-твоему, я что, не красивая?

Плахов. Откровенно говоря, ты сейчас больше на юную бабу ягу похожа. Весь макияж потек!

Ольга. Ну и пусть… (С обидой). На себя бы посмотрел!

Плахов. Да не расстраивайся ты так.

Ольга. (Переставая плакать). Теперь опять придется на швейной фабрике горбатиться.

Плахов. А чем тебе там плохо?

Ольга. Пусть верблюд вкалывает. Он все равно уже горбатый.

Плахов. Да не злись ты! Это не последний в твоей жизни конкурс. На следующем победишь.

Ольга. А ты руки мои видел?! На, потрогай! Чувствуешь, мозоли? Разве такие руки должны быть у красивой женщины? А чем я виновата, что мои папа-мама не олигархи? Нарожали в свое удовольствие, наплодили нищету, ни одеть-обуть, ни прокормить не могут.

Плахов. Ну и молодец, что на шее у родителей не сидишь.

Ольга. Дура я набитая! Был реальный шанс красиво пожить – и тот упустила. А кто мы такие, красивые женщины? Бабочки-однодневки. Утром цветем, к вечеру блекнем.

Плахов. Все там будем!

Ольга. Откуда ты на мою голову взялся, такой умный?! Ты кто?

Плахов. Из газеты.

Ольга. (С подозрением). Писать будешь?

Плахов. Угадала.

Ольга. И фотоаппарат у тебя… Ты меня уже снять успел?

Плахов. И не только тебя.

Ольга. Значит, завтра в газете появится моя фотка? И подпись под ней, что-нибудь вроде «поверженная в прах»?

Плахов. Зачем же ты так…

Ольга. Ну и пусть! Мне уже все равно. Я жить не хочу… (Опять начиная плакать). А если фотка появится, так и знай – отравлюсь. Даже и ждать не буду, сегодня же вечером таблеток наглотаюсь. И записку оставлю: «Прошу в моей смерти винить журналиста…» Тебя как по фамилии кличут?

Плахов. Плахов.

Ольга. «Журналиста Плахова». Пусть моя загубленная юная жизнь будет на твоей совести. И все об этом узнают!

Плахов. Истеричка!

Ольга. Сам дурак!

Плахов. Не говори ерунды. Вот, видишь, что я делаю?

Убирает из фотоаппарата снимки.

Ольга. Все равно отравлюсь!

Плахов. Делай что хочешь. Только не реви. Слезами горю не поможешь, а морщинки наживешь. Смотри, одна уже появилась!

Ольга. (Испуганно). Ой, правда?! Где? У тебя есть зеркальце?

Плахов. Извини, забыл дома.

Ольга. Где же здесь зеркало? Да что же это такое, ни одного зеркала кругом, как в тюрьме!

Гаснет свет.

Когда свет зажигается вновь, действие происходит в квартире Плаховых. Матвей Плахов и Мария сидят на диване. Он просматривает газеты, она вяжет.

Плахов. (Раздраженно отбрасывает газету). Порой мне начинает казаться, что весь мир сошел с ума.

Мария. А не может так быть, что с ума сошел только ты?

Плахов. У меня не то настроение, Мария, чтобы смеяться над твоими шутками.

Мария. Что случилось, Матвеюшка?

Плахов. Первые, первые, первые! О них только и говорят. Чемпионы, победители, герои… Даже вторые забыты, не говоря уже об остальных. Все слышали о полярном исследователе Нансене, но кто назовет имя того бедняги, который скитался вместе с ним полтора года во льдах Арктики?!

Мария. Твое сердце, воспитанное на коллективистских началах, восстает против этого?

Плахов. Да, я против канонизации избранных одиночек.

Мария. Ты бы хотел причислить к лику святых последнего бродягу?

Плахов. Да, за то, что он страдал при жизни.

Мария. И к чему бы это привело? К царству божию или коммунизму?

Плахов. Не пойму, к чему ты клонишь?

Мария. (Примиряюще). К тому, чтобы ты меня поцеловал.

Плахов. Оставь, Мария! Мы говорим о серьезных вещах, а ты пристаешь ко мне со своими глупостями. (Подает ей газету, которую до этого читал). Лучше взгляни сюда.

Мария. (Читает вслух). «На снимке: чемпион мира среди профессионалов в полутяжелом весе россиянин Виктор Балуев». И что я должна о нем знать, кроме того, что он очень интересный мужчина?

Плахов. Ты хочешь вызвать во мне ревность?

Мария. О чем ты говоришь! Я и твоя ревность?! Я ее недостойна.

Плахов. Мария, ты же знаешь, что я считаю тебя самой красивой, умной и преданной женщиной в мире. И не только потому, что я твой муж и вынужден так считать. Я не слепой и вижу, какие взгляды бросают на тебя мужчины на улице.

Мария. Но это не мешает тебе оставлять меня на весь вечер одну дома, а самому развлекаться на конкурсе красоты. Ты думаешь, я не догадываюсь, зачем ты туда ходил?!

Плахов. И зачем же?

Мария. Чтобы сравнить меня с другими женщинами, вот зачем!

Плахов. (Пытается поцеловать жену). И лишний раз убедиться, что всякое сравнение хромает.

Мария. (Отталкивает его). Оставь, Матвей! Да, я знаю, что мужчины по природе своей экспериментаторы. Им просто необходимо практическое подтверждение неопровержимой, казалось бы, истины – что их жены лучшие существа на свете. Глупцы! Помнишь, что сказал поэт? (Декламирует).

– Грозит мне мука искупленья

За безрассудные часы,

Когда меня любили вы,

А я… любил не вас, увы!

Плахов. Призову на помощь Шекспира. (Декламирует).

– Готов я жертвой стать неправоты,

Чтоб только правой оказалась ты.

Мария. Браво, Плахов! Но не убедительно.

Плахов. Мария, не обижай меня подозрением!

Мария. Тебе не нравятся мои слова?

Плахов. Они меня настораживают.

Мария. Но ты же каждую выборную компанию восхваляешь в своей газете плюрализм мнений.

Плахов. Однако в своей семье мне хотелось бы иметь единогласие.

Мария. Ставим на голосование?

Плахов. (Обиженно). Мария!

Мария. Юпитер, ты сердишься, значит, ты не прав.

Плахов. Мария… (После паузы). Признайся: ты меня уже не любишь?

Мария. (Целует его). Я люблю тебя так же, как и десять лет назад. Помнишь тот день, когда ты впервые привел меня сюда? Мы сидели с тобой на этом самом диване, молодые, глупые и смущенные, и не знали, что нам делать дальше…

Плахов. Я все помню. Но тогда ты всегда слушала меня и во всем соглашалась. Почему же ты сейчас не разделяешь мои мысли?

Мария. Потому что я повзрослела. И сейчас я порой думаю иначе, чем ты. И для меня конкурс красоты – это тот же аукцион, где всем желающим предлагаются стройные ножки, впалые животы и смазливые мордашки. И ничего кроме этого, как будто мозги женщине не требуются. По-моему, это пошло. Зато мужественные мужчины – это мечта каждой современной женщины, уставшей от феминизации в обществе, унисекса на улице и хлюпиков в своей постели. Поэтому мне очень нравится боксер Виктор Балуев. У него на фотографии такое мужественное лицо! Почти как у тебя сейчас, милый.

Плахов. Не смей меня с ним сравнивать!

Раздается звонок в дверь.

Мария. Слышишь, Матвей? Пойди открой!

Плахов. А чему ты так обрадовалась? Я утомил тебя своими разговорами?

Мария. Ну что ты, Матвеюшка! Я готова слушать тебя всю ночь напролет. Но нельзя же держать гостей за дверью. Если ты не хочешь, я открою сама.

Мария встает и открывает дверь. Входит Воробьев. Он в пижаме и шлепанцах на босу ногу.

Мария. Добрый вечер, Павел Васильевич!

Воробьев. Добрый, добрый… А твой беспутный муж дома?

Плахов. Что случилось, Павел Васильевич?

Воробьев. Скажи мне, кто я: главный редактор газеты, где ты работаешь, или мальчик на побегушках?

Плахов. Странный вопрос!

Воробьев. Тогда хорошо ли пользоваться тем, что редактор – твой сосед по лестничной площадке?

Плахов. Да я ни сном, ни духом…

Воробьев. И последний вопрос. Ты забыл, что должен был сдать в номер?

Плахов. Помню. Фоторепортаж с конкурса красоты.

Воробьев. И где же он? Мне уже телефон оборвали, дежурный по номеру кроет тебя последними словами.

Плахов. Фоторепортажа не будет.

Мария. Да ты с ума сошел!

Воробьев. Ты не шути так, Матвей.

Плахов. А я и не шутю… То есть, мне не до шуток!

Воробьев. Что с тобой происходит, Матвей? Ты не заболел?

Мария. Я все поняла. Он влюбился в какую-то красотку, а она не стала победительницей. Вот он и переживает.

Плахов. Мария!

Мария. Что – Мария?! Мария здесь не при чем. Мария в это время сидела дома и вязала своему любимому мужу носки. Верная Пенелопа. Пока ее Одиссей превращался в свинью.

Плахов. Павел Васильевич, объясните же ей, что это только работа.

Мария. Хорошая работа – ходить по красоткам! Где бы себе такую найти? А то я только даром трачу время в своем несчастном бюро путешествий.

Плахов. Павел Васильевич, я вам официально заявляю, как главному редактору. Может меня уволить, но на подобные мероприятия я больше не ходок. Семья мне дороже.

Мария. И безработный журналист не застрахован от внезапной страсти.

Плахов. Мария, это уже невыносимо!

Мария. (Игнорируя мужа). Павел Васильевич, может быть, чайку?

Воробьев. Не откажусь. Чай – это лучшее средство для тушения семейных пожаров.

Мария. Тогда я пойду, заварю свеженького. А вы пока с моим Дон Жуаном переговорите. Пока он окончательно не спятил от избытка чувств.

Мария уходит. Воробьев садится на диван. Плахов ходит по комнате.

Воробьев. Что произошло, Матвей? Мария узнала о твоей любовной интрижке?

Плахов. И вы мне не верите, Павел Васильевич!

Воробьев. Главное, чтобы жена тебе верила. Ты уж поверь моему опыту старого семьянина.

Плахов. Мария просто ревнует, без всякого повода. Но самое худшее не в этом.

Воробьев. А в чем?

Плахов. В том, что у нее, оказывается, имеются собственные взгляды на жизнь, отличные от моих.

Воробьев. Как же это так, Матвей?

Плахов. В наше время каждый может исповедовать свою религию.

Воробьев. В наше время было иначе.

Плахов. Современные супруги из-за этого не ссорятся.

Воробьев. Понял… Нет, подожди, ничего не понял. Из-за чего же вы тогда ссорились?

Плахов. (Подает ему газету). Вот из-за этого.

Воробьев. Если ты думаешь, что я способен поверить тем нелепостям, что пишут в газетах, то ты ошибаешься.

Плахов. Павел Васильевич, если вы даже усомнитесь в собственных глазах и предпочтете отнести прочитанное на счет игры воображения, или гипноза, или таинственных атмосферных явлений, то и это ничего не изменит. Читайте, вот здесь!

Воробьев. Если ты так настойчив, значит, у тебя уже родилась идея.

Плахов. Вы правы.

Воробьев. Поделись секретом, где в твоем теле помещается инкубатор идей – в мозгах, сердце или печени? Я тоже попробую развить в себе этот орган.

Плахов. Никогда не задумывался над этим.

Воробьев. Для тебя главное – осчастливить новорожденной идеей этот мир. Я понимаю.

Плахов. А что в этом плохого?

Воробьев. Да уж очень твои идеи грандиозны. От них за версту веет сенсацией.

Плахов. Вас это пугает?

Воробьев. Сенсация, Матвей, это палка о двух концах. От нее резко подскакивает не только тираж газеты, но и артериальное давление редактора.

Плахов. Шутки в сторону, Павел Васильевич.

Воробьев. По-моему глубокому убеждению, ты опоздал родиться лет этак на пару тысяч. Я это понял сразу, когда ты только пришел ко мне в газету. Зеленый еще совсем был, а все такой же… Неукротимый!

Плахов. Есть такой грех.

Воробьев. Признайся, что в современном городе с его узкими улочками, домами-муравейниками и мелкими человеческими страстями тебе несколько неуютно. Ведь так?

Плахов. Признаюсь. Поэтому я предпочитаю быть там, где крышей мне служит небо, а четыре стены заменяют леса, поля, горы и реки… Вот только Мария к этому никак не может привыкнуть.

Воробьев. Все дело в том, что у тебя мягкое, как воск, имя Матвей. Оно располагает к уюту. Тебе больше подошло бы звенящее сталью Гай, Марк или любое другое из той же славной древнеримской когорты. Я так и вижу, как ты заявляешь: «Дикси!» – «Я сказал!», а воздух содрогается от восторженных криков бряцающих мечами центурий.

Плахов. К сожалению, когда меня нарекали Матвеем, родители этого не учли. Теперь уже поздно что-либо менять. Читайте!

Воробьев. (Читает вслух). «…чемпион мира среди профессионалов в полутяжелом весе россиянин Виктор Балуев». Ну, и что?

Плахов. Вам знакомо учение Ницше о воле к власти? Или само это имя вызывает в вас трепет?

Воробьев. С некоторых пор во мне не вызывает трепет ничье имя.

Плахов. Тем лучше. Так вот, согласно этому учению, в человеке изначально сильно желание превосходства над другими людьми. Оно преобладает над всеми остальными желаниями.

Воробьев. Мне кажется, весьма спорное утверждение.

Плахов. Это не утверждение, это закон природы. Как заявил старик Дарвин, извечная борьба за существование.

Воробьев. По-твоему, Ницше берет начало из Дарвина? Но ведь, насколько мне известно, сам Ницше отрицал дарвиновскую теорию естественного отбора. По его мнению, естественный отбор в природе и обществе способствует не лучшим, а наихудшим. Стадо, как он называл человеческий род, умеет лучше приспосабливаться и побеждает хитростью и числом, а не умом и силой.

Плахов. Это все слова. Если я вам скажу, что я президент России, вы мне поверите?

Воробьев. Пожалуй, нет.

Плахов. Потому что у вас есть достаточно фактов, опровергающих это заявление. То же самое и с Ницше. Что такое, по-вашему, его концепция сверхчеловека и мораль «падающего – толкни», как не перенесение на общество дарвиновской теории эволюции в природе?

Воробьев. Иными словами, ты хочешь сказать, что человек стремится быть первым, едва появившись на свет, уже в колыбели?

Плахов. Вот именно. Как кукушонок в гнезде.

Воробьев. Но зачем младенцу желать этого?

Плахов. Закон природы: тот, кто сильнее, имеет больше шансов выжить. Подсознание диктует человеку, как ему поступать. В целях собственной, как ему кажется, безопасности.

Воробьев. Но отсюда недалеко и до оправдания фашизма с его пресловутым культом сверхчеловека.

Плахов. А откуда, вы думаете, взялись «белокурые бестии» третьего рейха? Бедняга Ницше! Так извратить его мечту о возрождении идеала сильной и свободной личности.

Воробьев. Поэтому ты решил развенчать героев?

Плахов. Если мы бессильны против матушки-природы и не можем убить зло в зародыше, то давайте хотя бы не культивировать его. А для этого надо дать бой первым и доказать, что они ничуть не лучше вторых, третьих, десятых, просто им чуть больше повезло.

Воробьев. И боксер Виктор Балуев должен пасть первой жертвой твоего благородного намерения?

Плахов. Если хотите, называйте это так.

Воробьев. И под этим предлогом ты потребуешь от меня очередную командировку на край света за счет редакции?

Плахов. А вы будете возражать? Я вас не убедил?

Воробьев. Убеждать тебе следовало не меня, а Марию.

Плахов. А при чем здесь Мария?

Воробьев. Всего неделю назад ты вернулся из экспедиции. Если мне не изменяет память, ее участники спускались на катамаранах по горной реке.

Плахов. Мария любит меня и все поймет. Вы же знаете, Павел Васильевич, как мне повезло с женой.

Воробьев. Догадываюсь. И все же мне бы очень хотелось послушать ваш с Марией разговор по этому поводу. Может быть, я изменю свое мнение о женщинах.

Плахов. Так в чем же дело? Я приглашаю вас с Розой Львовной на ужин. И вы воочию убедитесь, что Мария – само совершенство. Тот идеал жены, о котором только может мечтать любой мужчина.

Воробьев. В твои годы мне казалось, что мужчина может мечтать только о свободе… (Встает). Впрочем, с удовольствием. Через часик мы с Розой Львовной подойдем к вам. Можно в пижаме?

Плахов. Какие могут быть условности, Павел Васильевич!

Воробьев уходит. Входит Мария с подносом, уставленным чашками.

Мария. А где же Павел Васильевич? Почему он не дождался чая?

Плахов. Я пригласил его с Розой Львовной к нам на ужин. Он придет с женой через час.

Мария. Вот и замечательно. Какой же ты у меня умница!

Плахов. Тебе нужна моя помощь?

Мария. Я сама справлюсь. А ты пока придумай, за что бы нам выпить. У меня припасена бутылочка хорошего вина.

Плахов. Есть прекрасный повод. Выпьем за успешное окончание моей будущей командировки.

У Марии из рук падает поднос.

Мария. Как, Матвей, опять?

Плахов. Мария, что ты наделала? Это же был дорогущий китайский сервиз!

Мария. (Равнодушно). Правда?

Плахов. Разве ты сама не знаешь?

Мария. Тебе его жалко?

Плахов. Но это твой любимый! Помнишь, я подарил его тебе на годовщину нашей свадьбы?

Мария. (Не повышая голоса). Будь проклят тот день, когда я вышла за тебя замуж.

Плахов. Что ты говоришь, Мария?!

Мария. Я не говорю. Я плачу. Лью незримые миру слезы. И знаешь почему?

Плахов. Нет.

Мария. Потому что мой муж – черствый эгоист. Просто чудовище в облике человека.

Плахов. Ты преувеличиваешь, Мария.

Мария. Мой муж – Рауль Синяя Борода.

Плахов. Это еще почему?

Мария. Своим бездушием он вгоняет меня в могилу. Я на глазах превращаюсь в старуху. Подумать только, недавно какой-то недоумок дал мне двадцать пять лет!

Плахов. Но, Маша, милая, ведь тебе уже тридцать…

Мария. Да каждый год, прожитый с тобой, надо считать за три, как на войне. Мне уже не тридцать, а пятьдесят, а выгляжу я и вовсе на все сто, не правда ли, Матвей Плахов?!

Плахов не отвечает и, опустившись на пол, начинает подбирать осколки от сервиза.

Мария. Что же ты молчишь, паршивец, или язык проглотил? Или, кроме китайского сервиза, тебе ничего не жаль? Ну, конечно же, моя разбитая и загубленная жизнь не стоит и гроша, так что о ней и горевать, не так ли, Матвей Плахов? Представляю, как ты заголосишь, когда что-нибудь случится с этой вот вазой. (Берет со стола вазу). Ведь она обошлась тебе в несколько тысяч рублей! (Бросает вазу на пол). Ах, какая жалость, разбилась! Почему же ты молчишь, Матвей Плахов? Вот и еще стольник пропал, и еще, и еще! (Методично бьет посуду, которую берет из шкафа). Это же ужас что творится! Все смешалось в доме Облонских… Ах, твоя любимая кружка погибла. Ну, уж ей-то точно цены нет. Почему ты не пытаешься спасти то, что еще возможно? Это только мою молодость уже не воротишь. Матвей Плахов, немедленно подавай на развод. Тогда будет считаться, что я побила свою долю семейной посуды. Ты на суде так и заявишь, когда начнут делить наше имущество. Кричи по восточному обычаю три раза: «Талак! Талак! Талак!» – и считай себя свободным от супружеских уз. Кричи же, ну, а не то я тебя разорю! Ты что, в рот воды набрал? Или тебе нечего сказать в свое оправдание? (Оглядывается). Вот и посуда вся кончилась, а мы еще не договорили… Но все равно, не рассчитывай, что тебе удастся отмолчаться. Сейчас я буду спрашивать, а ты отвечать. Честно и искренне, как на исповеди. И попробуй только соврать. Смотри мне в глаза!

Мария садится в кресло. Плахов стоит напротив с виноватым видом.

Мария. Матвей Плахов, скажи мне, ты помнишь, как десять лет назад заманил меня сюда?

Плахов. Мария!

Мария. Молчи! Отвечай только «да» или «нет».

Плахов. Хорошо.

Мария. Я сказала: «да» или «нет».

Плахов. Да.

Мария. Что «да»?

Плахов. Не знаю.

Мария. И я забыла… Ну, да ладно, начнем все сначала. Матвей!

Плахов. Да!

Мария. Ты помнишь, как ты ворвался в мою жизнь, вскружил мне голову и увез за тридевять земель от родного дома, от близких и друзей?

Плахов. Да.

Мария. Ты помнишь, как бросил меня уже через неделю после свадьбы? Ты уехал в командировку. В первую, но не последнюю за нашу совместную жизнь.

Плахов. Да.

Мария. И я тоже на всю жизнь запомнила свой медовый месяц. Никогда не забуду, как провела его в одиночестве в чужом городе, мыкаясь из угла в угол по пустой квартире и проклиная тот день и час, когда встретила тебя. Ты знаешь, как я тебя тогда ненавидела?

Плахов. Нет.

Мария. И ты не догадываешься, о чем я мечтала?

Плахов. Нет.

Мария. Так знай – я мечтала о том, чтобы отомстить. Ради этого я готова была даже изменить тебе.

Плахов. С кем?!

Мария. С кем угодно. С первым, кто попался бы под руку. Я так ненавидела тебя, что с легкостью сделала бы это. Но, к сожалению, в этом городе я еще ни с кем не была знакома. А идти на улицу и там предлагать себя первому встречному мне казалось стыдно и мерзко. Тебе повезло, Матвей Плахов, что ты встретил безнадежно порядочную девственницу.

Плахов. Ты жалеешь, что не сделала этого?

Мария. (Меняя тон). Хуже.

Плахов. Что может быть хуже?

Мария. (Тихо). То, что я не жалею об этом…

Плахов. (Обнимает ее). Мария!

Мария. Молчи, Матвей! Наверное, я просто дура, но я не раскаиваюсь в том, что удрала с тобой – ни тогда, в первый месяц, ни сейчас, спустя столько лет. Скажи мне, почему? По-моему, это загадка почище тайны Бермудского треугольника.

Плахов. Мне кажется, я знаю, почему.

Мария. Вот как? Ну, поделитесь же со мной!

Плахов. Отвечай мне. Ты помнишь те вечера, когда я возвращался из своих командировок и рассказывал о своих приключениях?

Мария. Да. После ужина мы гасили свет. Раздвигали шторы. Небо было густо усеяно яркими звездами.

Плахов. Ты слушала меня, затаив дыхание.

Мария. Мы шли с тобой по Млечному пути туда, откуда ты только что вернулся. И уже вместе мы переживали то, что до этого ты испытал один.

Плахов. И мы никогда не скучали вдвоем.

Мария. Мы просто не успевали наскучить друг другу.

Плахов. Теперь ты поняла, почему ты не изменила мне ни разу за все десять лет?

Мария. (Меняя тон). Ты уверен в этом?

Плахов. Я уверен в тебе.

Мария. Ну и напрасно. Во всяком случае, у меня еще все впереди.

Плахов. Ты не сможешь этого сделать.

Мария. Почему?

Плахов. Потому что я думаю о тебе каждую минуту, когда тебя нет рядом.

Мария. (Беззвучно плача). Но два выходных, проведенных дома, со мной, изматывают тебя. В понедельник ты спешишь на работу, как праведник в рай.

Плахов. Не плачь, Мария, я не могу видеть твоих слез!

Мария. Пойми, Матвей, я устала от вечного ожидания. Меня мучают всякие ужасы, когда тебя долго нет. А этот твой последний поход по горной реке на катамаране? Я чуть не поседела из-за этих проклятых порогов, каждый из которых мог сделать меня вдовой.

Плахов. Но ведь этого не случилось.

Мария. А ты что, хотел бы, чтобы я в свои… ну, не важно… стала вдовой?

Плахов. Что ты, Мария, такое говоришь!

Мария. Сначала выжал меня, как лимон, а теперь не знаешь, как избавиться? Не надейся. Я тебя и на том свете найду.

Плахов. Милая, я буду только счастлив. Клянусь: когда я вернусь на этот раз, то обязательно возьму отпуск и проведу его с тобой.

Мария. Обманываешь!

Плахов. Да чтоб меня ни разу больше в командировку не послали…

Раздается звонок в дверь.

Плахов. (Встает). Воробьевы!

Мария. А чем ты так обрадовался? Или тебе уже надоело со мной разговаривать?

Плахов. Тебе показалось, Мария.

Мария. Ну, иди, открой, что же ты стоишь столбом. А то умрешь от нетерпения.

Плахов открывает дверь. Входит Роза Львовна.

Роза Львовна. Это правда, то, что мне сказал мой Павел Васильевич? Вы пригласили нас на ужин?

Мария. Да. Мы желаем отпраздновать отъезд Матвея.

Роза Львовна. (Замечает битую посуду). А это что у вас такое?

Мария. А это мы уже начали праздновать.

Роза Львовна. Ну, конечно же, посуда бьется к счастью!

Мария. Счастья-то у нас хватает, а вот где посуду для ужина взять? Кажется, придется есть из кастрюли.

Плахов. Я сбегаю в магазин и куплю!

Роза Львовна. Зачем же так себя беспокоить…

Плахов. Для меня это пара пустяков!

Роза Львовна. …когда можно сходить к нам и взять все необходимое.

Плахов. Это неудобно. Я лучше в магазин.

Мария. Пусть идет. Вы разве не видите, Роза Львовна, что он уже засиделся дома?

Роза Львовна. Право же, зачем себя так утруждать. Да и магазин уже закрыт. Матвей, идите к нам, Павел Васильевич покажет, где что можно взять. А мы пока с вашей женой обсудим наши женские проблемы.

Плахов. Понял, удаляюсь. Но запомни, Мария – меня принудили! Сам бы я ни за что не ушел, даже на минуту не покинул бы тебя. (Посылает воздушный поцелуй и быстро уходит).

Мария. Ну, постой, Матвей Плахов! Ты еще об этом пожалеешь.

Роза Львовна. Я так поняла, что Матвей опять собирается в командировку?

Мария. Да.

Роза Львовна. Матвей очень добрый человек. Я была бы очень удивлена, если бы он, встретив несправедливость, прошел равнодушно мимо.

Мария. Особенно если он встретил ее на конкурсе красоты.

Роза Львовна. Вы уверены?

Мария. Еще бы! Вернулся домой сам не свой. Он же как ребенок, и скрыть ничего не умеет.

Роза Львовна. Верно говорят французы: во всех поступках мужчин ищите причиной женщину… Милочка, а вы раньше за ним ничего такого не замечали?

Мария. Вы имеете в виду женщин?

Роза Львовна. Ну, конечно же!

Мария. Здесь дело не в женщинах.

Роза Львовна. А в ком же?

Мария. А в том беспокойном духе искателя приключений, который обитает в Матвее. Если он не получает новых впечатлений, то начинает томиться и страдать.

Роза Львовна. Если все дело только в этом, тогда что же вы беспокоитесь?

Мария. А как бы вы повели себя на моем месте, если бы увидели такое? Постойте, я вам покажу. (Достает альбом с фотографиями). Вот эти снимки Матвей сделал в походе по горной реке на катамаранах. Его не было две недели. И если бы я знала, где он и что с ним каждую минуту может случиться, я не пережила бы тех дней.

Роза Львовна. (Рассматривая фотографии). Какой ужас!

Мария. Вот, видите, валуны перегородили реку и катамаран несет прямо на них. Если что, даже обломки не выбросит на берег… А вот катамаран почти взлетел над пенной грядой и сейчас ухнет в пропасть… А лица? Это разве человеческие лица?! Губы закушены, желваки на челюстях величиной с кулак, глаза вытаращены и кажется, что вот-вот лопнут от напряжения…

Роза Львовна. Это ужасно, милочка!

Мария. (Отбрасывает альбом). Как же я могу после этого спать спокойно? Да меня кошмары по ночам мучают!

Роза Львовна. А вы не пробовали укротить этот его беспокойный дух?

Мария. Легко сказать. Но как?

Роза Львовна. Я знаю одно средство. Действует почти безотказно. По статистике, девяносто девять случаев исцеления из ста.

Мария. И что же это за панацея?

Роза Львовна. Не знаю, подойдет ли это средство вам. Оно связано с риском.

Мария. У меня нет другого выхода. Говорите!

Роза Львовна. Вы должны вызвать в своем муже ревность. Даже ценой измены, если понадобится.

Мария. Я же люблю его!

Роза Львовна. Я не сказала – разлюбить.

Мария. Я понимаю, что женщине в моем возрасте и в моем положении не иметь любовника наивно и глупо. Но что делать, если после Матвея я ни в одном мужчине не могу рассмотреть каких-либо привлекательных мужских достоинств.

Роза Львовна. Вы не боитесь, что однажды призрак одиночества постучится в вашу дверь?

Мария. Неужели вы думаете, что это возможно?

Роза Львовна. Вы любите Матвея и боитесь его потерять?

Мария. Очень!

Роза Львовна. Мужчины это всегда чувствуют, милочка. И ведут себя безобразно, как восточные владыки в гареме. Они начинают перебирать женщин. Пока жена утопает в домашнем хозяйстве, они…

Мария. Идут на конкурс красоты и подыскивают там себе молодую длинноногую, безмозглую красотку.

Роза Львовна. Верно, милочка. Но как только мужчина начинает подозревать свою жену в неверности, все меняется в один миг. Уж поверьте моему опыту.

Мария. Но Матвей такой ранимый! Он даже подозрения в моей измене не переживет.

Роза Львовна. Не беспокойтесь, милочка. Не только переживет, но даже будет вас после этого на руках носить.

Мария. Я бы, конечно, была не прочь отомстить Матвею, но не таким образом…

Роза Львовна. Это средство самое лучшее. Вы должны доказать ему, что вы настоящая женщина и что вы сильнее его.

Мария. Я изнежена городским комфортом и долгой семейной жизнью. И лишена стальных мышц и острых когтей.

Роза Львовна. Но, я думаю, вы сохранили в своем арсенале все те хитрости, с помощью которых мы, женщины, начиная с нашей праматери Евы, неизменно берем верх над мужчинами?

Мария. Боюсь, что я сохранила только слезы.

Роза Львовна. Слезы долой! Пусть плачут мужчины. (Вытирает платком слезы в глазах Марии). А знаете, у меня появилась идея. Замечательная идея!

Мария. Ну, говорите же, Роза Львовна!

Роза Львовна. Так даже будет лучше. Вы только поманите его, а потом оттолкнете и одним выстрелом убьете сразу двух зайцев.

Мария. Двух?

Роза Львовна. Разумеется. Плахова и Воробьева.

Мария. (С недоумением). Но при чем здесь Павел Васильевич?

Роза Львовна. Услуга за услугу. Я помогу вам вернуть Матвея, вы мне вернете моего мужа.

Мария. Ничего не понимаю! Ведь Павел Васильевич, кажется, никуда не собирался уезжать?

Роза Львовна. Это вам только кажется. На самом деле он уже давно покинул меня.

Мария. Но он только что заходил к нам. В домашней пижаме…

Роза Львовна. Вот именно! Вы очень наблюдательны, моя милая. А теперь скажите мне: если мужчина появляется перед молодой и привлекательной женщиной в мятой пижаме, то о чем это говорит?

Мария. Не знаю

Роза Львовна. О том, что он уже не мужчина!

Мария. Неужели…?!

Роза Львовна. Ну, я не в том смысле, поймите меня правильно. Но все равно! Если он не видит женщину даже в вас, Мария, то я для него и подавно уже нечто вроде предмета домашнего обихода. Как стул или кровать.

Мария. А вы не преувеличиваете?

Роза Львовна. Вы забываете, Мария, что я врач, и моя специальность – ставить диагнозы. Так вот, диагноз моего мужа ясен: полная потеря интереса к женщине. Причем не к жене, заметьте, а к женскому полу вообще. Я даже могу сказать точно, когда это началось, как развивалось и чем это может закончиться, если не вмешаться в ход болезни.

Мария. И как же это случилось?

Роза Львовна. Это началось с того самого дня, когда его назначили редактором газеты. Он начал задерживаться на работе допоздна и приходил домой сильно уставшим. Но и дома все его мысли были только о газете. У него не оставалось ни сил, ни времени ни на что другое. Я уж не говорю о себе. Но он не заметил даже, как выросли и разлетелись из родительского гнезда наши дети. Да и как бы он мог заметить? На собрания в школу ходила я, со своими обидами и радостями дети шли ко мне, потому что отцу было вечно некогда. Отца в семье словно и не было. Был некий дух, который являлся к ужину и сразу же исчезал в спальне. Ему взвалили на плечи тяжкое бремя ответственности, и он, словно покорный ишачок, потрусил с ним по жизни, не поднимая головы.

Мария. И ничего нельзя было поделать? Как же ваше верное средство?

Роза Львовна. Сначала я не понимала, а потом было поздно. Воробьев уже вкусил от сладкого плода власти. Он привык быть самым главным, самым умным, самым рассудительным, самым, самым, самым… И не в моих силах оказалось спасти его. Что скрывать, я уже далеко не так молода и привлекательна…

Мария. Роза Львовна, вы красавица!

Роза Львовна. Была когда-то… (Вальсирует по комнате). О, тогда мой Воробьев не ходил в пижаме и не засыпал, едва коснувшись головой подушки. Он менял рубашки каждый день и раз в неделю обязательно дарил мне букет цветов. Он пытался предугадывать мои желания. А я принимала го дары с царственной небрежностью, вот так… (Показывает). И уж поверьте, милочка, что больше всего на свете он боялся оставлять меня одну. Он почему-то был уверен, что меня в его отсутствие украдут. Прямо таки восточные страсти. О, какое время тогда было сумасшедшее и прекрасное! (Декламирует).

Но небо за тучами – синее-синее,

И солнце – кипящая лава любви.

Это не выдумал я, это иней

Успел, быстро тая, произнести.

Мария. (Восхищенно). Роза Львовна, вы чудо!

Роза Львовна. (Грустно). Да, а теперь от всего этого остались только привычные поцелуи перед уходом на работу. Привычка губит все, милочка, запомните это и не позволяйте Матвею привыкать к вам. (После паузы). И я помогу вам в этом, охотно помогу. И не благодарите меня, не надо, я это делаю не из альтруистических побуждений.

Мария. Что я должна делать?

Роза Львовна. Вы должны будете пробудить в Воробьеве мужчину, чтобы он оказал вам одну услугу.

Мария. А это не опасно?

Роза Львовна. Если и опасно, то лишь для Воробьева – при его одышке и одном предынфарктном состоянии. Но я, как врач, всю заботу о его здоровье беру на себя.

Мария. Ну, хорошо, я вскружу Павлу Васильевичу голову, добьюсь от него этой неведомой мне пока услуги. И что тогда?

Роза Львовна. И тогда один мужчина пробудится от летаргического сна, а второй – будет потрясен и сломлен. И да здравствуют женщины!

Мария. Роза Львовна, расскажите мне скорее, что вы придумали!

Роза Львовна. Пойдемте, милочка, готовить ужин. Не то сейчас придут наши оголодавшие горе-повелители и обрушат на нас свой праведный гнев. А на кухне мы не спеша все обсудим.

Они уходят. Гаснет свет.

Когда свет зажигается вновь, действие происходит в баре. Время к полудню. Посетителей мало. За стойкой бармен протирает бокалы. Напротив него на высоком стуле сидит Плахов и пьет сок.

Плахов. На улице жара, а у вас хорошо. Даже выходить не хочется.

Бармен. Земля обетованная для утомленных странствиями путников.

Плахов. Сдается мне, в вашем городе даже песчинки в песочных часах ленятся струиться.

Бармен. Понимают, что это ни к чему.

Плахов. Да вы, как я погляжу, философ!

Бармен. Я всего лишь жалкий выскочка по сравнению с тем парнем.

Бармен показывает на небольшое возвышение в углу, где мужчина настраивает гитару. Это Философ. Он лохмат и небрит, на нем рваные джинсы и линялая майка, на голове – шляпа.

Плахов. Кто он и откуда?

Бармен. Даже и не знаю, врать не буду.

Плахов. И что он здесь потерял?

Бармен. Скорее нашел. Золотую жилу. Поет так, что рука сама тянется ему в шляпу сотенную кинуть. Сколько раз за собой этот грех замечал!

Плахов. Так, говорите, он еще и философ?

Бармен. Я с ним однажды всего и перекинулся парой фраз, но сразу это понял. Да вы с ним сами потолкуйте. Если, конечно, он сегодня в настроении болтать.

Плахов. Тогда для настроения дайте мне бутылочку вина.

Бармен подает Плахову бутылку с вином и два стакана. Плахов отходит и садится за столик напротив сцены. Философ берет несколько аккордов на гитаре, привлекая к себе внимание.

Философ. Когда мой лучший друг, известный всей стране великий бард, написал эту песню, он сказал мне: «Дружище, я посвящаю ее всем людям Земли». Тогда я не понял его. Как не понимали все остальные. Теперь уже поздно искупать свою вину. Но давайте хотя бы не забывать о ней.

Философ поет.

Отчего бы мне не стать добрее…

Мой уже недолог краткий век.

Я на этой на земле огромной

Бесконечно малый человек.

Полыхают грозы и закаты,

Мириады звезд горят в ночи…

Лишь богам подобное пристало.

Мне под стать бы и огонь в печи.

В пепелищах прозреваю лаву,

В отголосках – мощный ураган,

Не тоскую по сиянью славы,

И задаром вам ее отдам.

Мне теперь милее тихий лепет,

Робкий свет, мерцающий вдали.

Мне все чаще кажутся нелепей

Мудрецы, герои, палачи…

Закончив петь, Философ обходит со шляпой в руке столики. Посетители кладут в нее деньги.

Философ. Благодарю вас… Вы очень добры… Я всего лишь скромный исполнитель, что вы… Да, мы были с ним друзьями…

Плахов. Вы не откажетесь выпить со мной?

Философ. Вообще-то это не в моих правилах…

Плахов. Вы бы обидели меня отказом.

Философ. Но и отказаться – значило бы проявить непомерную гордыню. (Декламирует).

– Покорно голову склоняя,

Я за тобой иду на плаху…

Плахов. Предлагаю выпить за наше знакомство.

Философ. Мне все равно, за что пить. (Пьет).

Плахов. Погодите, мы же еще не познакомились. (Протягивает руку). Матвей Плахов!

Философ. (Не подавая руки). Ну и что? Мне это неинтересно.

Плахов. Простите меня за назойливость…

Философ. Не будь назойлив, и мне не придется тебя прощать. И почему люди так любопытны?

Плахов. На том и мир стоит.

Философ. Мне ближе другая истина. Во многом знании – многие печали.

Плахов. Вот за это и выпьем. Чтобы нам никогда не познать печали. Хотя, как говорил Чехов, постоянно счастливы только дураки.

Философ. Мир праху его. (Садится на стул). Ты не будешь возражать, если я сниму башмаки?

Плахов. Пожалуйста. Только не кладите ноги на стол, а то нас прогонят взашей.

Философ. (Разувается). Натер до кровавых мозолей. Достал башмаки по случаю, а они оказались на размер меньше.

Плахов. По случаю – это, надо полагать, попросту сперли?

Философ. Это оскорбление?

Плахов. Ни в коем случае!

Философ. Тогда я не буду требовать от тебя извинения.

Плахов. Я вам очень признателен.

Философ. Ты меня с кем-то путаешь, я это сразу заметил. Я не бродяга и не бомж. У меня и документы имеются. Тебе не покажу, они для представителей власти. Без бумажки ты для них козявка.

Плахов. Лучше бы вам помыть ноги, чем козырять удостоверением собственной личности.

Философ. А мне плевать, что ты косишься на мои грязные ноги и рваные джинсы. Джинсы я могу сменить, ноги вымою, и даже с мылом. А вот сумеешь ли ты очистить свою душу от накипи лицемерия и злобы?

Плахов. Я вас чем-то обидел?

Философ. Ты покусился на мои принципы!

Плахов. Следовательно, ноги вы не моете из принципиальных соображений?

Философ. Опять оскорбление! (Покаянно). И поделом мне. Не буду в другой раз изменять своему главному жизненному правилу.

Плахов. И что оно из себя представляет, позвольте узнать?

Философ. Внемли, что завещал потомкам великий восточный мудрец Алишер Навои. (С пафосом декламирует).

– Не разделяйте трапезу с тираном –

Прилично ли лизать собачье блюдо?

Не доверяйте тайн своих болванам –

Беседовать с ослами тоже худо!

Плахов. Уразумел. И дольше вас не задерживаю.

Философ. Ну, уж нет! Я тебе все выскажу. Мне жалко тебя, человек!

Плахов. Это еще почему?

Философ. Ты раб общественных условностей.

Плахов. Эк вас занесло!

Философ. Ты жалок, потому что твой бог – это коллектив, и разум твой – общий, усредненный интеллект. Ты не знаешь, что такое свобода духа. Ты червь, возомнивший себя человеком!

Плахов берет Философа за руку и сжимает.

Философ. Мне же больно!

Плахов. Не кричи. А то набегут представители власти, и тебе же будет хуже.

Философ. Я молчу. Только отпустите!

Плахов. Прежде ты покажешь мне свой паспорт. Или я из тебя душу вытрясу и посмотрю, так ли она чиста, как ты себе это представляешь.

Философ. Да шутил я!

Плахов. Документы!

Философ одной рукой достает из джинсов удостоверение и протягивает Плахову.

Плахов. (Читает). «Предъявитель сего является сотрудником научно-исследовательского института…» (Отпускает руку Философа). Так-то оно лучше будет, а то придуривается! Вы что, таким образом проводите отпуск?

Философ. Это все в прошлом. (Жалобно). Вы мне чуть руку не сломали!

Плахов. Извините. Так вы уже не научный сотрудник?

Философ. Нет.

Плахов. Попали под сокращение?

Философ. Сам ушел… (Восхищенно). Ну и хватка увас!

Плахов. Я же уже извинился. (Наливает вино в бокалы, приглашая Философа жестом). Неужели ни с того ни с сего взяли да и снялись с насиженного теплого местечка и пошли бродить по миру?

Философ. (Пьет). Испытал сильное душевное потрясение. После чего решил начать жизнь заново.

Плахов. И что же вас так потрясло, если не секрет?

Философ. Закон об индивидуальной трудовой деятельности.

Плахов. Поразительно! Это же не Апокалипсис.

Философ. Это еще хуже для скромного труженика науки. Он произвел на меня просто убийственное впечатление. Я набросился на него, как одержимый, как голодный на хлеб, как погибающий от жажды на воду. Я заучил его наизусть, до последней запятой.

Плахов. Подыскивали себе работенку?

Философ. Я стремился проникнуть в тайный смысл каждого слова. Даже пытался читать между строк и после точки в конце предложения.

Плахов. Но ведь закон – это не криптограмма и не закодированное сообщение. Зачем же вам было искать в нем то, чего там просто не было?

Философ. Я искал в нем ответ на вопрос, который причинял мне невыносимые страдания. Я спрашивал сам себя: неужели я был рожден лишь для того, чтобы жить в беспрестанных трудах, экономить на спичках, маршировать в праздничных колоннах и чувствовать себя счастливым, потому что мне помахали рукой с высокой трибуны, мимо которой я проходил?

Плахов. Я понял. В вас пробудилось чувство уязвленного самолюбия.

Философ. Не поверите, но я потерял сон. Ночами напролет я бродил по квартире, словно тень отца Гамлета. Как, по-вашему, я коротал время?

Плахов. Лично я обычно спасаюсь от бессонницы тем, что считаю слонов. Представляю себе целое стадо и начинаю пересчитывать.

Философ. Я делал почти то же самое. Но только я пересчитывал не слонов, а почетные грамоты. Их у меня порядком скопилось за долгую безупречную службу на благо науки. Я грезил наяву: если бы каждая вдруг превратилась в стодолларовую купюру…

Плахов. И что бы тогда?

Философ. Тогда я бы снова мог спать спокойно. Как и до закона.

Плахов. Вам стало жаль загубленной бескорыстным трудом жизни?

Философ. Да. Поэтому я потерял покой и сон. Но зато я обрел способность мыслить. Я размышлял денно и нощно. Вы бы знали, как это болезненно! И пугающе с непривычки. Я словно владел какой-то постыдной тайной и скрывал ее от всех, как девушка, скрывающая потерю невинности. Поэтому по утрам я, как ни в чем не бывало, продолжал ходить на работу, вежливо раскланивался с сослуживцами, садился за письменный стол, подпирал голову рукой, усердно морщил лоб и старательно ни о чем не думал. Я спал с открытыми глазами, отсыпался за бессонные ночи.

Плахов. И никто ничего не замечал?

Философ. Вокруг меня происходило то же самое. Спали все. Только каждый по-своему. Кто-то решал кроссворды, кто-то сплетничал, кто-то мечтал о повышении в должности или оклада, не прилагая к этому никаких усилий. Я ничем не выделялся среди себе подобных.

Плахов. Но именно это вас и мучило, признайтесь!

Философ. Да.

Плахов. Вам очень хотелось выразить свою индивидуальность. Вам казалось, что вы незаслуженно обойдены судьбой.

Философ. Вы просто читаете мои мысли.

Плахов. Это не трудно, уверяю вас. Но при чем здесь закон об индивидуальной трудовой деятельности, не пойму.

Философ. Ну, как же? Ведь с детства мне внушали: ты должен быть как все. Жить как все, работать как все, думать как все и мечтать о том же, о чем мечтают все. Убеждение, что я ничем не лучше и не хуже других, проникло в мою кровь, отравило мое сознание, лишило меня желания что-либо изменить в своей жизни. Я просто плыл по течению. И считал себя достойным всяческого уважения.

Плахов. А разве вы были не достойны уважения? Вы сами признаете, что были хорошим специалистом. Я думаю, что и хорошим товарищем, хорошим главой семейства, просто хорошим человеком. И все вас любили и уважали, потому что вы заслуживали этого. Чего же вам еще не хватало?

Философ. Себя. Да, вы абсолютно правы, я был отличным работником, замечательным отцом, надежным товарищем. И кем я только еще не был! Но я никогда – понимаете, никогда, – не был самим собой. Я все время играл навязанную мне роль. Только не надо цитировать Шекспира. Я был, поверьте, великим актером добрую половину своей жизни. Но, в конце концов, я устал. И захотел стать самим собой. А этот закон подсказал мне: ты можешь быть самим собой и делать все, что пожелаешь, только приобрети патент. Не правд ли, забавно звучит: патент на право быть самим собой!

Плахов. Просто животик можно надорвать от смеха.

Философ. Однако вы даже не улыбаетесь. Я вас чем-то расстроил?

Плахов. Но ведь такое может случиться с каждым – душевная раздвоенность и бессонница. Представляете, что произошло бы, если бы все вот так, вдруг, решились изменить свою жизнь?

Философ. А почему бы и нет? Если бы вы знали, как это захватывающе! Однажды я почувствовал, что у меня за спиной вырастают крылья. И понял: если я не сделаю шаг вперед из общего строя, то мне их подрежут, чтобы они не мешали рядом стоящим. И тогда я шагнул, разбежался и – полетел! Где-то там, внизу, копошились маленькие человечки с их низменными страстями, а я парил высоко над суетой, наравне с вечностью…

Плахов. Вернитесь на грешную землю. И выпейте. (Наливает и подает ему бокал с вином). Неужели вы всерьез пытаетесь меня уверить, что спекуляция на чужой славе – это и есть выстраданная вами свобода?

Философ. (Пьет). Это только начало пути.

Плахов. Боюсь, что вы пошли не по тому пути.

Философ. Известно, что все дороги ведут в Рим, так не все ли равно по какой идти? Я уверен, что найду свою и приду к собственной славе. Но пока… Попробуйте понять меня. Вы знаете, как в марте, только начинает пахнуть весной, коты сходят с ума?

Плахов. Еще бы! Житья не дают своим ором.

Философ. То же самое сейчас происходит и со мной. Дайте мне надышаться свободой. У меня от нее пока еще кружится голова. Впервые я ни от кого не завишу и никто мне не указ. Каждая клетка моего организма преисполнилась чувством собственного достоинства и вопиет: я личность. Я личность! (Голос его падает). Во всяком случае, так было до нашей с вами встречи.

Плахов. Вы меня не убедили. Но я не собираюсь вам мешать. Можете и дальше бродить по свету как личный друг великих мира сего.

Философ. А вера? Вы убили мою веру в себя. И я снова превратился в добропорядочного обывателя, который до жути боится сквозняков, блюстителей порядка и приключений.

Плахов. А вы уже представляли себя этаким Вечным Жидом?

Философ. Прощайте!

Философ уходит. Плахов встает и подходит к стойке бара.

Бармен. Разговор получился?

Плахов. Вы были правы. Это настоящий философ. Диоген ему в подметки не годится.

Бармен. Признаться, я уже подумывал, не позвать ли охранника.

Плахов. Что вы! Просто мы сначала немного не сошлись во мнениях о смысле жизни.

Бармен. Да ну? И кто же оказался прав?

Плахов. На этот раз я. Но это случайно.

Бармен. Я так и понял. Как только вы его схватили за руку, сразу догадался: этот парень окажется прав.

Плахов. Почему же?

Бармен. Потому что у него более убедительные доводы.

Свет гаснет.

Действие 2.

Квартира Плаховых. Настойчиво звонит телефон. Мария сидит на диване.

Мария. Матвей, милый, не звони, я тебя умоляю! Не разрывай мне душу. Я все равно не сниму трубку. Да, я знаю, что этой мой долг жены – откликнуться на зов мужа, утешить его и обласкать. Я сердцем чую, что тебе плохо сейчас. Как и мне без тебя. Но я все равно не сделаю этого. Нет таких мук на свете, которыми ты мог бы искупить свою вину передо мной. Ты вынудил меня подвергнуть мою верность тебе испытанию, и за это будешь наказан. Ты слышишь, Матвей?!

Телефон умолкает. И сразу же раздается звонок в дверь. Мария открывает. Входит Роза Львовна.

Роза Львовна. Почему у вас глаза красные, милочка? Вы опять плакали?

Мария. Что вы, Роза Львовна! Это от лука.

Роза Львовна. Вы совсем не умеете лгать, краснеете, словно ребенок. Уж я-то знаю, отчего у молодой женщины бывают такие глаза. Вы забыли мои наставления?

Мария. Я помню. Я повторяю их, как солдат – устав. И когда ложусь спать, твержу до тех пор, пока не засну.

Роза Львовна. А ну-ка, повторите!

Мария. Пожалуйста. Пусть плачут мужчины! Пусть плачут мужчины. Пусть плачут муж… (Плачет).

Роза Львовна. Немедленно прекратите, моя милая! Все идет прекрасно. У меня для вас чудесные новости. Но я вам ничего не расскажу, если вы будете плакать.

Мария. Что вы, Роза Львовна, я не плачу. У меня и глаза сухие. Потрогайте, если не верите!

Роза Львовна. Верю, верю! Но все равно, сначала вы. Как прошло ваше свидание с Павлом Васильевичем?

Мария. Выражаясь дипломатическим языком, на должном уровне.

Роза Львовна. Об этом я и без вас догадалась. По лицу Павла Васильевича. Но вы мне расскажите все подробно, вплоть до взглядов и жестов.

Мария. Да я уже и не помню детали.

Роза Львовна. Ничего, вспомним вместе. Итак, вы встретились в субботу, ровно в полдень, в кафе…

Мария. «Незабудка».

Роза Львовна. Воробьев заказал мороженое и кофе.

Мария. И шампанское.

Роза Львовна. (Удивленно). Вот как? Ему же вредно! И вы не остановили его? Впрочем, что это я… (После паузы). Продолжайте, милочка. Он был удивлен тем, что вы пожелали с ним встретиться?

Мария. Признаться, не настолько, как мы ожидали.

Роза Львовна. Ах, эти мужчины! Самовлюбленные существа. Им всегда кажется, что они неотразимы и потому они принимают знаки внимания женщин как должное… (После паузы). Впрочем, у Воробьева для этого есть все основания. Он спрашивал вас о чем-либо?

Мария. Да.

Роза Львовна. О чем же?

Мария. Почему у меня такие грустные глаза.

Роза Львовна. (Удивленно). При чем здесь ваши глаза?

Мария. Не знаю. Но они не давали ему покоя на протяжении всего нашего свидания.

Роза Львовна. Ах, узнаю Воробьева! Он такой рассеянный. Спросит и тут же забудет ответ, и вновь переспрашивает.

Мария. Я так и поняла, что у него склероз.

Роза Львовна. (Сухо). Но, я надеюсь, он не давал вам скучать?

Мария. Он пытался острить.

Роза Львовна. (Восхищенно). О да, он всегда был таким остроумным! Помню себя еще молоденькой медсестричкой, а Павлик только начинал работать в газете, этим… Ну, который везде бывает, все разнюхивает и вообще, самый шустрый?

Мария. Репортер?

Роза Львовна. Верно! Павлик знал массу всяких забавных случаев и мог рассказывать часами. Он вам рассказывал анекдоты, Мария?

Мария. Не умолкая.

Роза Львовна. И вы смеялись?

Мария. Я едва сдерживала зевоту. Анекдоты были с такой бородой…

Роза Львовна. (Удивленно). Ну, не знаю. В дни нашей молодости Павлик просто потрясал меня порой некоторой фривольностью своих анекдотов. Я делала вид, что сержусь на него, он огорчался и начинал читать мне стихи о любви. Свои собственные. Такие чудесные! Он вам читал стихи?

Мария. Читал.

Роза Львовна. Не может быть!

Мария. Почему?

Роза Львовна. Потому что он уже лет пятнадцать, как не пишет стихов. Он перестал их писать почти сразу же, как получил повышение по службе.

Мария. Но он читал мне Есенина. «Заметался пожар голубой», «Ты меня не любишь, не жалеешь», еще какие-то…

Роза Львовна. (С облегчением). Ну, тогда все понятно! Он читал вам не свои стихи. Его собственные гораздо трогательнее. Если бы вы их услышали, вы были бы потрясены. Вы мне верите, Мария?

Мария. (Мягко). Я вам верю, Роза Львовна.

Роза Львовна. Ах, милая Мария, я понимаю, что я кажусь вам смешной. Стареющая женщина, которая считает своего мужа образцом мужской доблести…

Мария. Что вы, Роза Львовна! По-моему, так и должно быть.

Роза Львовна. Я как-то смотрела в театре один спектакль. Не помню, как он назывался. Там женщина моих лет читала своей молодой сопернице стихи, которые ей посвятил когда-то муж. Помню, тогда это очень меня возмутило. Я думала, как она может – так унижать себя! А сейчас я поняла. Просто ей было очень одиноко.

Мария. Не надо, Роза Львовна!

Роза Львовна. Теперь я понимаю тех одиноких женщин, которые заводят себе кошечек, собачек, попугайчиков и даже белых мышей. Все-таки с ними можно поговорить и отвести душу. Пусть они и бессловесные твари, но выслушают. В наше время это большая роскошь. Представляете, раньше я смеялась над всем этим!

Мария. Роза Львовна, но ведь у вас все иначе!

Роза Львовна. Вы так думаете, Мария? Дети выросли и разъехались, муж занят своими делами. И, в сущности, я осталась одна. Совсем одна. Если бы не вы… (Встает и отходит к окну). Если бы вы, моя милая, не выслушивали иногда мои воспоминания о далекой юности, не потворствовали бы моей развивающейся старческой болтливости, я бы и не знала, что мне делать. Наверное, тоже завела бы себе кошечку. Или маленького зеленого крокодильчика.

Мария. Вы шутите, значит, все не так плохо.

Роза Львовна. (Тихо). А что мне еще остается? (После паузы). Впрочем, давайте вернемся в кафе «Незабудка». Итак, вы прекрасно повели время…

Мария. Я чуть не умерла со скуки.

Роза Львовна. (Возмущенно). Но почему, Мария?!

Мария. Потому что мужчины в возрасте Павла Васильевича так скучны, когда пытаются приударить за молодой привлекательной женщиной. Они способны лишь на то, чтобы с большим апломбом изрекать затасканные святые истины. И превращаются в некое подобие сухой пресной лепешки. Есть ее, конечно, можно, если с голода подвело живот. Но желательно бы еще острого соуса.

Роза Львовна. (С обидой). Мария, вы несправедливы к Воробьеву. Он совсем не такой. И я вам сейчас это докажу.

Мария. Попробуйте!

Роза Львовна. Знаете, с чего началось мое сегодняшнее утро?

Мария. С чего же?

Роза Львовна. Павел Васильевич подал мне кофе в постель!

Мария. (Удивленно). Не может быть!

Роза Львовна. Я ахнула почти так же, как вы сейчас. Но в душе. На моем лице не дрогнул ни единый мускул. Я выпила кофе с царственным величием. Уж поверьте, я знаю, как должна вести себя в подобных случаях настоящая женщина!

Мария. А что было потом? Он объяснил вам причину своей небывалой галантности?

Роза Львовна. Естественно. И тогда я ахнула во второй раз. Потому что уж и сама, признаться, подзабыла об этом. Ведь мы уже лет пятнадцать, как не вспоминали и не отмечали эту дату.

Мария. Какую дату?

Роза Львовна. Годовщину нашего бракосочетания.

Мария. Роза Львовна, значит, сегодня…

Роза Львовна. Да. Ровно тридцать три года тому назад мы с Воробьевым стали мужем и женой.

Мария. Поздравляю вас! (Подходит и целует ее).

Роза Львовна. Спасибо, милая. Но это еще не все. Как вы думаете, чем в эту самую минуту занят Павел Васильевич? Ни за что не догадаетесь!

Мария. Тогда и гадать не стану.

Роза Львовна. Он хлопочет на кухне, с ног до головы обсыпанный мукой, как Дед Мороз. Выпекает пирог с вишнями. Мой любимый!

Мария. Чудеса!

Роза Львовна. Вот что может сделать с мужчиной настоящая женщина! (Делает несколько танцевальных па по комнате). Я вам говорила?

Мария. Роза Львовна, вы просто чародей!

Роза Львовна. (Вздыхая). Увы, я всего лишь немолодая женщина, для которой уже нет ни одной тайны в мужчинах. И это так грустно сознавать…

Мария. Значит, победа за нами?

Роза Львовна. Пока еще нет. Вы говорили с Павлом Васильевичем о нашей задумке?

Мария. Да. И он обещал помочь.

Роза Львовна. Прекрасно! Но нельзя успокаиваться. Он мог забыть…

Мария. Да, у него же склероз!

Роза Львовна. (Сухо). Или по каким-либо другим причинам. (Меняя тон, громко). Но сегодня мы нанесем еще один удар!

Мария. Каким образом?

Роза Львовна. Скоро Павел Васильевич придет сюда…

Мария. Зачем?!

Роза Львовна. Пригласить нас на праздничный ужин.

Мария. А-а!

Роза Львовна. Я ушла, чтобы не мешать ему готовить сюрприз для меня. Кстати, когда я уходила, Воробьев спросил… О чем бы вы думали?

Мария. Наверное, куда вы пошли?

Роза Львовна. Он поинтересовался, где утюг! Знаете, так, как бы между прочим.

Мария. Утюг? Зачем ему утюг?

Роза Львовна. Вот и я удивилась. А Воробьев мне так шикарно ответил! Дорогая, сказал он невозмутимо, не могу же я показаться перед чужими людьми в мятой пижаме.

Мария. (Смеясь). О, мой Бог!

Роза Львовна. Да, Мария. Чужие люди – это вы, моя милая. Все признаки выздоровления налицо. В Воробьеве начал просыпаться мужчина. Он уже не может предстать перед женщиной в мятой пижаме.

Мария. (С надеждой). Тогда, быть может, не стоит продолжать наш эксперимент?

Роза Львовна. Милая Мария, я вас умоляю! Потерпите еще немного. Должен быть рецидив. Иначе все может повернуться вспять.

Мария. Вы так думаете?

Роза Львовна. Поверьте мне, ведь я врач. В любом случае, наш план еще не осуществлен. Вы же не хотите, чтобы из-за каких-нибудь двух-трех дней все пошло прахом?

Мария. (После паузы). Пожалуй, я еще потерплю.

Роза Львовна. Хотя бы сегодняшний вечер. Будьте обольстительны и веселы. Пусть сегодня будет праздник! Поймите, я ждала этого дня все последние пятнадцать лет… (Достает платочек и вытирает слезы).

Мария. Роза Львовна, даже если бы от этого зависела моя жизнь, я все равно пошла бы на это. Ради вас!

Роза Львовна. Спасибо, милая! Не знаю, как вас и благодарить…

Раздается звонок в дверь. Обе женщины одновременно вскрикивают.

Мария. Матвей!

Роза Львовна. Павлик!

Они бегут к двери и, мешая друг другу, открывают ее. Входит Воробьев. Он в парадном костюме, в петлице алый цветок, рубашка белоснежная, ботинки начищены до блеска.

Роза Львовна. (Растерянно). Павлик…

Мария. (Удивленно). Павел Васильевич!

Воробьев. Добрый вечер, Мария! Я надеюсь, что моя дражайшая супруга уже уведомила вас о нашем скромном торжестве?

Мария. Да, Павел Васильевич.

Воробьев. И вы готовы принять в нем участие?

Мария. Да, Павел Васильевич.

Воробьев. (Подает ей руку). Прошу вас, Мария! (Вторую рук подает Розе Львовне). Прошу тебя, моя дорогая! Пирог уже стынет на столе.

В дверях возникает легкая заминка. Воробьев пропускает сначала жену, затем Марию, последним выходит сам.

Гаснет свет.

Бар. Вечер. Неяркое освещение. Играет музыка. Посетители танцуют и пьют. Бармен смешивает коктейли. Плахов, сидя у стойки, потягивает из бокала.

Бармен. Я много думал о нашем с вами разговоре при прошлой встрече. И пришел к определенным выводам. Я так полагаю, что всяк сверчок должен знать свой шесток.

Плахов. И часто вы встречали таких разумных сверчков?

Бармен. Людям мешает суета. Они слишком торопятся жить. Если бы не это, все бы уже давно осознали эту простую истину.

Плахов. И были бы счастливы?

Бармен. Не знаю, как насчет счастья, но жили бы они намного спокойнее и без разочарований. А что еще надо?

Плахов. Некоторым надо.

Бармен. Я понимаю, о чем вы. Недавно мой сынишка книжку принес. Ночь уже, спать пора, а он залез под одеяло и читает с фонариком, глаза портит. Я у него отобрал, смотрю – о старике, ловце акул. Вы рыбной ловлей увлекаетесь?

Плахов. Не очень.

Бармен. А я заядлый рыбак. Понятно, акул в жизни не ловил, только по телевизору видел. Зубастые, страх берет! Так я ради интереса – что там о рыбалке пишут, – начал читать, а потом оторваться не мог. В книге говорится, как старик на леску акулу поймал, а она его за собой несколько дней таскала. Очень любопытно мне было, чем дело кончится. Вы не читали?

Плахов. Это Хемингуэй, наверное. «Старик и море»?

Бармен. Я же и говорю, что про старика и море. Старик – парень, что надо. От усталости и голода уже почти помирает, а в акулу вцепился – и не отпускает. Гордость, значит, у него такая была. Он – акулу, или акула – его.

Плахов. К чему вы это мне рассказываете?

Бармен. Это я к тому, что понимаю, почему вы переживаете. Старик тот тоже так думал: мол, человек рожден не для того, чтобы терпеть поражения. Я, например, в своей жизни ничего крупнее бычка не ловил, так мне и в голову такое бы не пришло.

Плахов. А кто вам сказал, что я потерпел поражение?

К стойке бара подходит Виктор Балуев.

Балуев. Один коктейль. Фирменный.

Плахов оборачивается на голос за спиной и узнает Балуева. От неожиданности он вздрагивает и сбивает локтем бокал, из которого пил.

Плахов. А, дьявол!

Балуев. (Вежливо). Какая досада.

Бармен. Это беда поправимая. (Протирает стойку).

Балуев. Мне показалось, что вы разбили бокал из-за меня. Разрешите заказать вам коктейль?

Плахов. Вы думаете, я сам не могу заплатить за новый?

Балуев. Что вы! Просто мне очень не хочется пить одному. Так вы не против?

Плахов. В зависимости от того, за что будем пить.

Балуев. За удачу. Чтобы нам повезло больше, чем другим. И мы бы так никогда и не поняли, что жизнь всего лишь суета сует и ничего не стоит.

Подходит Ольга Быстрова.

Быстрова. (Плахову). Вы разрешите пригласить вас на танец?

Плахов. (Растерянно). Я даже не знаю…

Балуев. Идите, идите. Нельзя отказывать женщине, тем более такой красивой.

Плахов. Но мы не договорили! Вы не уйдете?

Балуев. Я еще не допил свой первый коктейль. А мне сегодня вечером хотелось бы позволить себе чуточку больше. Так что у нас впереди целый вечер.

Плахов и Быстрова танцуют.

Быстрова. Вы меня не узнаете?

Плахов. Нет.

Быстрова. Еще бы! Я тогда вся зареванная была. Откуда вам меня узнать.

Плахов. Мы где-то встречались?

Быстрова. На конкурсе красоты. Вы меня тогда еще бабой ягой обозвали. Ну, вспомнили теперь?

Плахов. Так это ты! Погоди, как же твое имя… Сейчас вспомню… Скачкова… Или нет, Ветрова…

Быстрова. Быстрова моя фамилия. Но мужчины обычно меня Олей называют.

Плахов. Прости, Оля. Что-то я сегодня немного не в себе.

Быстрова. Да, вы чудной какой-то. Но все равно милый. Я ведь после нашей встречи все газеты просматривала неделю подряд. Страха натерпелась! Но вы молодец, не обманули девушку. Такое нечасто бывает.

Плахов. Да будет тебе. Лучше расскажи, как ты в этом городе очутилась?

Быстрова. А угадайте!

Плахов. Наверное, какой-нибудь продюсер на том конкурсе был тобой очарован и сделал заманчивое предложение, от которого ты не смогла отказаться? И этот город – всего лишь перевалочный пункт на твоем пути в Нью-Йорк, Дели или Токио.

Быстрова. Эх, если бы! Но такое только в кино бывает.

Плахов. Тогда моя фантазия иссякла. Ты для меня человек-загадка.

Быстрова. Это вы надо мной смеетесь?

Плахов. Даже и не думал. Скажи сама, не мучай меня.

Быстрова. Все намного прозаичней. В этом городе проводится конкурс «Мисс фабрика». Собрали всех самых красивых фабричных девчонок, чтобы доказать всему миру, что в нашей стране труд не превращает человека в обезьяну. Меня от нашей швейной фабрики послали. А я что? Я не отказалась. На этот раз я свой шанс не упущу. Тогда побываю и в Нью-Йорке, и в Париже, и в этом вашем – как его? Дели!

Плахов. Уверена, что победишь?

Быстрова. А почему бы и нет! Или я вам не нравлюсь?

Плахов. Ну что ты, ты девушка очень даже ничего себе.

Быстрова. Так, значит, я вам нравлюсь?

Плахов. Ты? Мне? Как-то не задумывался об этом…(Оглядывается). Посмотри внимательно: там, у стойки бара, кто-нибудь стоит?

Быстрова. Шутите?

Плахов. И не думаю.

Быстрова. Приятель ваш.

Плахов. Приятель?!

Быстрова. Ну, я так подумала. Вы с ним разговаривали, когда я подошла. И еще так долго расстаться не могли.

Плахов. Ты знаешь, кто это?

Быстрова. В глаза прежде не видела!

Плахов. Это Виктор Балуев!

Быстрова. А кто он такой?

Плахов. Это, Оля, альфа и омега моего путешествия. Моя цель, которая неожиданно обрела кровь и плоть.

Быстрова. Ничего не поняла! Но все равно, поздравляю вас, если так.

Плахов. Ты в провидение веришь?

Быстрова. Это в Бога, что ли?

Плахов. Пусть будет так.

Быстрова. Когда как. Зависит от настроения.

Плахов. А я – ярый атеист. И до сих пор не верил, что со мной может случиться нечто, в чем можно увидеть указующий перст судьбы.

Быстрова. Чудно вы говорите! А что странного в том, что ваш приятель зашел сюда пропустить стаканчик? Не в театр же ему идти! Там от скуки подохнуть можно.

Плахов. У меня такое чувство, будто кто-то забавляется со мной. Слушай, а вдруг он узнал, что я хочу отнять у него добытую им славу и поделить ее между всеми?

Быстрова. А вы этого в самом деле хотите?

Плахов. До этого вечера я был одержим этой идеей.

Быстрова. Тогда я не удивлюсь, если он пришел сюда, чтобы сломать вам челюсть.

Плахов. Вот и я примерно о том же!

Быстрова. Если хотите, я ему скажу, чтобы он не вздумал вас бить.

Плахов. Да я не боюсь.

Быстрова. А, может быть, вам предлог нужен, чтобы уйти отсюда без драки? Так проводите меня домой. А он пусть чешет свои кулаки о стену, если ему так хочется.

Плахов. Прекрасная идея!

Быстрова. Нет, в самом деле! Вы мужчина что надо, хотя и со странностями, так что я не против.

Плахов. Нет, не могу. Но все-таки мне надо с ним потолковать по душам.

Быстрова. Физиономию он вам начистит, потом не жалуйтесь!

Плахов. Не буду.

Быстрова. А если все-таки надумаете, так я в гостинице напротив живу. В тринадцатом номере.

Плахов. Обязательно. Если надумаю. А сейчас, извини, я спешу. Удачи тебе на пути в Париж!

Плахов провожает девушку до столика и возвращается к стойке бара.

Плахов. Извините, что заставил вас ждать.

Балуев. Ничего, я не скучал. Ваша дама осталась довольна?

Плахов. Оказывается, мы встречались с ней раньше.

Балуев. У мужчин очень короткая память. Бедная девушка!

Плахов. Эта не бедная.

Балуев. Да, она красивая. В такую можно влюбиться в первого взгляда.

Плахов. И разлюбить после первой фразы.

Балуев. Вероятно, вы слишком много ждете от женщин.

Плахов. Как и вы от жизни, насколько я понял. Ведь мы на этом прервали нашу беседу?

Балуев. Как сказал поэт, «уж не жду от жизни ничего я, и не жаль мне прошлого ничуть…»

Плахов. Не уходите от ответа! Так вы пришли к убеждению, что жизнь – суета сует и ничего больше?

Балуев. А хуже всего, что этого нельзя избежать. Ни своих честолюбивых замыслов, ни своего разочарования.

Плахов. А если не самообольщаться? Не стремиться в герои, а довольствоваться тем, что есть.

Балуев. Но вы же не крот, боящийся высунуть нос из своей норы! Сомневаюсь, что вам это понравится.

Плахов. Но большинство людей так и живут.

Балуев. Это уже остатки былых пожарищ, пепелища. К сожалению, то, о чем я говорю, неизбежно. Это как при игре в карты на деньги. На большие деньги. Вы никогда не увлекались?

Плахов. Картами – нет. Но у меня было множество других увлечений.

Балуев. Все зависит от того, насколько были сильны эти ваши увлечения. Может быть, вы и знаете, что это такое. Когда играешь, а ставка в этой игре – твоя жизнь.

Плахов. Зачем делать такие ставки?

Балуев. Вы думаете, начинаешь с них? К ним приходишь постепенно. А затем азарт лишает тебя здравого смысла. И ты стремишься только к выигрышу, любой ценой. Ты бьешь, и тебя бьют, ты падаешь, но встаешь и продолжаешь бой, и твое желание победить или умереть уже сродни безумию. Шизофрении. Вы знакомы с трудами психиатра Уолтера Фримена?

Плахов. Первый раз слышу.

Балуев. Так вот, он назвал шизофрению великой загадкой психиатрии. Это болезнь, когда человек считает себя абсолютно нормальным, но ради достижения своей цели готов абсолютно на все. Вы боитесь психических недомоганий?

Плахов. Панически!

Балуев. А знаете, в них есть своя прелесть. Лучше всех это выразил Эмиль Верхарн. (Декламирует).

– И ветры в черепе моем,

Скользнув из-под двери, гуляют.

И крысы, крысы обитают,

Там, в мертвом черепе моем.

Плахов. Какая мерзость!

Балуев. Последствия ужасны, вы правы. Ты идешь на все ради того, чтобы быть первым. Забываешь о доме, семье, друзьях, переступаешь через самое тебе прежде дорогое и даже святое. Все твои помыслы и желания направлены к одной цели – победить. А когда победил, и вершина достигнута, тебя ждет только одно – разочарование. Ведь тебе уже некуда стремиться. Впереди тебя ждет только бесконечная вереница скучных однообразных лет, заполненных воспоминаниями о былых победах. И ничего в будущем. Ты все потерял, да и не желал иметь…

Балуев опускает голову на стойку и замирает. Подходит бармен.

Бармен. Вашему другу плохо?

Плахов. Постойте! (Прикасается к плечу Балуева).

Балуев. (Поднимает голову). Как я все-таки пьян сегодня! Несу всякую чушь. Надеюсь, вы не приняли то, что я вам наболтал, за чистую монету?

Плахов. Но почему именно мне?

Балуев. Может быть, со временем вы поймете это. И даже очень скоро.

Плахов. Что я должен понять?

Балуев. Что я пытался вас предостеречь, Матвей Плахов. Не моя вина, если мне этого не удалось.

Плахов. (Удивленно). Но откуда вам известно мое имя?!

Балуев. Завтра оно будет известно всей стране. А сегодня вам мои – заметьте, первые! – поздравления.

Плахов. Да с чем, черт возьми, вы меня поздравляете?

Балуев. Читайте газеты, Матвей Плахов. Порой это познавательно.

Балуев вынимает из кармана и бросает на стойку бара газету, после чего незаметно уходит.

Бармен. О, да это вы на фотографии! Интересно, что о вас пишут? (Читает). «Матвей Плахов первым из всех журналистов страны прошел на катамаране по бурной горной реке, не раз рискуя жизнью…» (С восхищением). А вы отчаянный парень, однако! Не откажетесь выпить за мой счет? Я угощаю!

Плахов. Налейте мне цианистого калия.

Бармен. Не держим. Есть коктейли. Рекомендую фирменный.

Плахов. (Озирается). А где Балуев?

Бармен. Это тот, с которым вы разговаривали? Ваш друг ушел, пока вы рассматривали газету.

Плахов. Скажите, только честно: я похож на сумасшедшего?

Бармен. Откровенно говоря, что-то есть такое в ваших глазах…

Плахов. Так вот, я открою вам тайну. Я круглый дурак.

Бармен. Вам виднее.

Плахов. Я полный идиот. Решил дать бой самому себе.

Бармен. В боксе это называется бой с тенью.

Плахов. И уподобился библейской змее, жалящей себя в хвост.

Бармен. Болезненная, должно быть, процедура!

Плахов. Хуже не бывает.

Бармен. Но вы не отчаивайтесь. Врачи говорят, что змеиный яд в малых дозах даже полезен. Во всяком случае, вы должны извлечь из всего этого урок.

Плахов. А какой от него прок?

Бармен. Не скажите! Вы помните того парня, с которым в прошлый раз поспорили о смысле жизни? Так вот, из вашего разговора он извлек хороший урок. И теперь процветает.

Плахов. Как это ему удалось?

Бармен. Этого уж я не знаю, в чужие дела свой нос не сую. Если интересно, так у него и спросите. Вон он сидит. (Показывает). С ним рядом еще какой-то паренек.

Плахов. (Удивленно). Это кто, философ?

Бармен. Он, он, не сомневайтесь! Только вид у него теперь ухоженный и сытый. И рваные джинсы скинул. В модном костюмчике щеголяет.

Плахов. Его и не узнать. Аж лоснится!

Бармен. Сразу видно, что у человека жизнь удалась. А раньше, кроме презрения к миру, в нем ничего и не было.

Плахов. Пойду-ка я поспрошаю!

Бармен. Вот-вот, пойдите. Может быть, и поймете, что умный человек из всего должен извлекать урок к своей пользе.

Плахов подходит к столику, за которым сидят Философ и Адепт.

Плахов. Привет, философ! Как дела?

Философ. Адепт, найди официанта и расплатись. Нам пора!

Адепт. Хорошо, учитель! (Уходит).

Философ. Если вас не затруднит, то называйте меня при молодом человеке гуру – учитель. Мне, конечно, все равно, но для него это имеет немаловажное значение. Вы можете убить в нем веру!

Плахов. Похоже, вы неплохо пристроились в этой жизни?

Философ. По мере сил и трудов наших.

Плахов. Так вы уже не бродяга? Неужели после той нашей встречи Вечный Жид в вас так и не воскрес?

Философ. Вы здесь не при чем. Я пал жертвой вымогателей.

Плахов. Забавно! Вечный Жид погибает от руки современных разбойников. Кажется, близится конец света!

Философ. Ничего забавного. Они обложили меня данью. Представляете, за право выступать в этом заведении я должен был им платить!

Плахов. Подумать только, странствующего философа заставлять думать о прозе жизни. Это просто свинство!

Философ. Я им так и сказал.

Плахов. А они?

Философ. А они вздули меня.

Плахов. И сильно?

Философ. Дня три отлеживался. И едва не разочаровался в этом мире.

Плахов. Но что же вас удержало на краю?

Философ. Я вдруг понял, что не хлебом единым жив человек.

Плахов. А если попроще?

Философ. Я сообразил, что надо обращаться не к туго набитому кошельку, тот едва ли перед тобой распахнется. Но если воззвать к обнищавшей душе человеческой…

Плахов. То даже из жалких медяков можно сколотить неплохой капиталец?

Философ. Грубо, но точно.

Плахов. И что же случилось после вашего прозрения?

Подходит Адепт.

Философ. (Меняя тон). И тогда незримый свет проник в мой разум, озарил душу мою, до сих пор пребывающую во мраке заблуждения, и вложил в мои уста слово истины. Я понял, что пришел в этот мир для того, чтобы наставить людей на путь добра и справедливости. Сказать им, что они заблуждаются, погрязнув в пороках и предав забвению совесть…

Плахов. Можете не продолжать, я все понял. А это кто, ваш ученик?

Философ. Адепт. Такое имя я дал ему взамен прежнего. Юноша взвалил на свои плечи тяжкую ношу последователя нового учения.

Плахов. Он за вами четки носит или поклажу с дарами?

Адепт. (Возмущенно). Учитель, велите мне покарать насмешника.

Плахов. Ты с ума сошел, сынок! Гуру не может себе позволить такую роскошь: потерять единственного пока ученика и носильщика.

Философ. Кромешный мрак леденит твою душу, Адепт! Ты забыл самый главный принцип моего учения – смирение. Гордыня владеет тобой! Не забывай завет Навои. (Декламирует):

– Кто сокрушил в себе прибежище гордыни,

Богатства вечности даны ему отныне.

Адепт. Простите, учитель!

Философ. Не покарать, а накормить! Ибо вопрос его вызван не злобой, а голодом.

Плахов. Лихо вывернулся, дьявол!

Адепт. Я понял, учитель. Он будет накормлен.

Плахов. Спасибо, сынок, я сыт по горло. И мне уже пора. Желаю добрых встреч на вашем тернистом пути!

Философ. Иди с миром! А если почувствуешь смятение в душе своей, то приходи. Мы успокоим тебя.

Плахов отходит.

Философ. Ты понял свою ошибку, Адепт?

Адепт. Просвети, учитель!

Философ. Наш великий пророк Навои все предвидел. (Декламирует).

– От людей звероподобных ждать привета и добра –

Все равно что юной розе пожелать любви козла.

Адепт. Я понял, учитель. Мы уже уходим?

Философ. Нет, я передумал. Мы остаемся.

Плахов подходит к стойке бара.

Бармен. Открыл вам бродяга секрет своего жизненного успеха?

Плахов. Он уже не бродяга. А великий гуру!

Бармен. Вот как? И он вам это доказал?

Плахов. Он слишком хитер, чтобы сражаться с ним оружием разума.

Бармен. А ваши прежние неотразимые доводы?

Плахов. Я уже не тот, что раньше.

Бармен. Но ведь вам лучше других известно, что он не великий гуру, а великий лжец.

Плахов. И все равно я бессилен. Он вооружен идеей и верой. А моя вера в себя пошатнулась.

Бармен. Зачем так трагично все воспринимать?

Плахов. Увы, я не птица феникс. И, сгорев, не воскресну вновь.

Свет гаснет.

Квартира Плаховых. Посреди комнаты установлен стол, на котором Мария и Роза Львовна расставляют посуду.

Роза Львовна. Ужин должен выйти на славу. Матвей останется доволен.

Мария. (С надеждой). Вы так думаете?

Роза Львовна. Одна только утка с яблоками сведет с ума любого мужчину!

Мария. Это любимое блюдо Матвея.

Роза Львовна. Милая моя, ну, что вы так нервничаете?

Мария. Роза Львовна, я боюсь.

Роза Львовна. Что вас тревожит?

Мария. А вдруг Матвей не приедет?

Роза Львовна. По моим расчетам, он вскоре явится. Газета вышла вчера после обеда, к вечеру он должен был прочитать ее и сразу же броситься домой.

Мария. Зачем?!

Роза Львовна. Чтобы задушить свою прекрасную Дездемону. Все мужчины в душе – мавры!

Мария. Роза Львовна! (После паузы). А вдруг он меня в самом деле…?

Роза Львовна. Не беспокойтесь, милая. Мужчина дик и безумен, только когда голоден. Я думаю, мы с вами сегодня провели достаточно времени на кухне, чтобы превратить вашего мужа в кроткого ягненка.

Мария. И все-таки я боюсь, Роза Львовна. Матвей мне этого не простит!

Роза Львовна. Милая Мария, вы опять забыли все, чему я вас учила.

Мария. Я помню, Роза Львовна, честное слово!

Роза Львовна. Тогда повторите!

Мария. (Тихо). Пусть плачут мужчины.

Роза Львовна. Громче! И выше голову! Не забывайте, что вы произносите девиз настоящих женщин.

Мария. (Громко). Пусть плачут мужчины!

Роза Львовна. Уже лучше! Теперь я уверена, что сегодня вечером вы одержите победу.

Раздается звонок в дверь. Мария роняет из рук тарелку.

Мария. Ой! Матвей…

Роза Львовна. Это вернулся Павел Васильевич с шампанским. Я открою!

Открывает дверь. Входит Воробьев с двумя бутылками шампанского и букетом цветов.

Роза Львовна. Пойду отнесу шампанское в холодильник. А кому цветы?

Воробьев. Цветы? (Смущенно). Виновнику торжества. Я думаю, Матвею будет приятно.

Роза Львовна. Тогда поставь их в вазу на столе. И посиди пока на диване. Виновник торжества что-то задерживается.

Воробьев. (С надеждой). А, может, он не приедет сегодня?

Роза Львовна. А куда он денется?

Роза Львовна уходит. Воробьев взволнованно ходит по комнате. Мария старается на него не смотреть, подбирая осколки разбитой тарелки.

Воробьев. (Неожиданно). Мария!

Мария. (Вздрагивает). А? Что?!

Воробьев. (Тихо). Мария…

Мария. Я вас слушаю, Павел Васильевич.

Воробьев. Мария, я много думал о наших с вами отношениях.

Мария. Я понимаю, Павел Васильевич. За все в жизни надо расплачиваться.

Воробьев. И пришел к выводу…

Мария. (Говорит, не слушая). Что делать, я сама виновата во всем.

Воробьев. …что нам надо расстаться.

Мария. От судьбы не уйдешь… (Наконец до нее доходит сказанное собеседником). Что вы сказали, Павел Васильевич?!

Воробьев. Попробуйте понять меня, Мария, и простить. Я уже немолод. Мне не по плечу юношеские порывы.

Мария. (Радостно). Павел Васильевич, вы ничего не требуете от меня?!

Воробьев. После вашего неожиданного звонка со мной случилось нечто, чему я до сих пор не могу найти разумного объяснения. Все эти дни я ходил как в тумане. И вот туман рассеялся.

Мария. Павел Васильевич, дорогой!

Воробьев. Не осуждайте меня, Мария. Туман рассеялся, и я понял, что не люблю вас.

Мария. Вы любите Розу Львовну!

Воробьев. Да. И ничего не могу с собой поделать. Она была и осталась моей первой и единственной на всю жизнь любовью.

Мария. Павел Васильевич, позвольте, я вас поцелую!

Воробьев. Но, Мария, неужели после того, что я вам сказал… Вы думаете, что между нами еще возможны какие-то отношения?

Мария. Но ведь мы останемся с вами друзьями?

Воробьев. Я был бы счастлив.

Мария. Вот за это я вас и поцелую!

Воробьев. Ну, если вам так этого хочется…

Мария. Очень!

Мария целует его в щеку, отбегает и включает музыку. Из кухни выходит Роза Львовна. Воробьев смущенно озирается.

Роза Львовна. Павлик, я надеюсь, ты здесь не скучал?

Воробьев. Нет, милая. Мы беседовали.

Роза Львовна. О каких-нибудь глупостях?

Воробьев. Почему ты так думаешь?

Роза Львовна. У тебя очень глупый вид.

Воробьев. Неужели?

Мария. Павел Васильевич признался мне…

Роза Львовна. (С болью). Вот как?!

Мария. …что он до безумия влюблен…

Роза Львовна. (Грустно). Поздравляю вас, Павел Васильевич!

Мария. …в вас, Роза Львовна!

Роза Львовна. А?! Что?! (Приходит в себя). Ну да, что же здесь удивительного, моя милая? Павел Васильевич никогда и не скрывал этого.

Мария. Вы бы слышали, какие замечательные слова он говорил!

Роза Львовна. Я надеюсь, что Павел Васильевич найдет в себе мужество повторить их в моем присутствии?

Мария. Может быть, будет лучше, если он повторит их вам с глазу на глаз?

Воробьев. Нет, почему же! Я могу сказать при всех.

Мария. Скажите, Павел Васильевич!

Воробьев. (Громко). И скажу! (Тихо). Розочка…

Роза Львовна. Что, Павлик?

Воробьев. Я не спал всю эту ночь…

Роза Львовна. (С тревогой). Почему же ты не разбудил меня? Я дала бы тебе снотворного!

Воробьев. Я не спал не потому. Я не спал от любви к тебе!

Роза Львовна. Павлик!..

Воробьев. И я написал стихи.

Роза Львовна. Стихи? Мне?

Воробьев. Тебе, любимая! Хочешь, я прочту их?

Мария. Может быть, мне уйти?

Воробьев. Останьтесь, Мария! В этом нет ничего постыдного.

Мария. Тогда читайте, Павел Васильевич, и побыстрее! Вы же видите, как переживает Роза Львовна.

Воробьев. И прочту! (Декламирует).

– Мне не жить на свете, не любя.

Мне не жить на свете без тебя.

Без твоих бездонных, золотых,

Бесконечно мудрых и немых,

Опаленных солнцем и зимой

Глаз твоих. Они всегда со мной.

В черной ночи и в сиянье дня

Стали вы спасеньем для меня.

Некоторое время все молчат. Роза Львовна тихо плачет от счастья.

Воробьев (Смущенно). Ну вот… Таким образом…

Мария. (Восхищенно). Павел Васильевич, вы талант!

Воробьев. Я всего лишь глупый стареющий мужчина, который взял да и влюбился снова в свою жену.

Роза Львовна. Верно подмечено: седина в бороду, бес в ребро.

Воробьев. (Весело). Каюсь! Можете карать.

Роза Львовна. Не премину. Ближе к полуночи и начну пытки.

Воробьев. (Обнимая ее). Может быть, немедленно?

Роза Львовна. Ты совсем потерял голову, Павлик. Ты забыл, что мы ждем Матвея?

Мария. (Эхом). Матвея…

Воробьев. (Виновато). Да, как же, Матвея…

Роза Львовна. Мы с Марией на кухню. Доводить до ума праздничный ужин. А ты пока посиди здесь. И не скучай!

Воробьев. Может быть, мне все-таки кто-нибудь скажет, в честь чего сегодня такой шикарный ужин, с шампанским?

Роза Львовна. В честь возвращения блудных мужей.

Мария. Роза Львовна!

Роза Львовна. Пойдемте, милая. Нам с вами есть чем заняться, чтобы не скучать.

Женщины уходят. Раздается звонок в дверь. Воробьев открывает. Входит Плахов.

Плахов. Это вы, Павел Васильевич? Что вы здесь делаете?

Воробьев. (Виновато). Мы ждем тебя.

Плахов. Откуда вы узнали, что я должен сегодня вернуться? Я не звонил!

Воробьев. Мне было сказано, что ты будешь к ужину. Больше я ничего не знаю.

Плахов. А-а… Ничего не понимаю! Ну да ладно. Чем это так вкусно пахнет?

Воробьев. Матвей, у тебя очень усталый вид.

Плахов. Я не спал почти двое суток. И уже сутки у меня во рту не было маковой росинки… (Принюхивается). Что это за аппетитный запах?

Воробьев. Матвей, ты сердишься на меня?

Плахов. За что, Павел Васильевич?.. Готов побиться об заклад, что это…

Воробьев. Матвей, я сам не пойму, что со мной случилось. Наваждение какое-то!

Плахов. Конечно же, это утка с яблоками!

Воробьев. Но теперь уже все позади. Я клянусь тебе, Матвей!

Плахов. Вы хотите сказать, что я опоздал, и вы уже съели всю утку?

Воробьев. Утку? Какую утку?

Плахов. С яблоками.

Воробьев. Не знаю я ни про какую утку!

Плахов. Так я и догадался. Нет мне в жизни счастья! Хорошо, хоть кусок хлеба оставили.

Бросает сумку в угол, берет с тарелки на столе ломоть хлеба, садится на диван и начинает с хмурым видом жевать.

Воробьев. Матвей, как твоя командировка? С чем ты вернулся?

Плахов. Если можно, то давайте отложим этот разговор на завтра. Я чертовски устал и проголодался.

Воробьев. Скажи в двух словах. Тебе удалось то, что ты задумал?

Плахов. Могу одним словом – нет! Порой любая, самая замечательная теория рассыпается в прах при соприкосновении с жизнью.

Воробьев. Значит, жизнь требует героев?

Плахов. Мало того, жизнь сама порождает их. А в наше смутноевремя – с особой плодовитостью. Имя им – легион!

Воробьев. А как же тогда быть с тем злом, что они несут с собой?

Плахов. Надо помнить об этом – что зло существует, что оно в нас, рядом с нами и среди нас. И не позволять, чтобы оно завладело миром.

Воробьев. А как не позволить?

Плахов. Врага надо знать в лицо. А мы зачастую стыдливо отводим глаза в сторону и заявляем: «Ничего не вижу. Ничего не слышу. Ничего никому не скажу». Если мы не будем делать этого, зло окажется бессильным.

Воробьев. Ты об этом будешь писать?

Плахов. Да. Мне есть что сказать.

Воробьев. Я рад за тебя, Матвей!

Плахов. Но это все пустяки по сравнению с тем, что мне не досталось утки с яблоками.

Входят Мария и Роза Львовна. В руках Марии – блюдо с уткой.

Мария. Матвеюшка! Ты вернулся!

Плахов. (С досадой). Оставь, Мария!

Мария. Матвей, милый, но я так соскучилась по тебе!

Плахов. Я не верю тебе.

Мария. Роза Львовна, я не переживу этого! Но почему, Матвей?!

Плахов. Я все знаю!

Роза Львовна. Крепитесь, милая!

Мария. Попробуй меня понять и простить…

Плахов. Почему я должен понимать и тем более прощать, что ты не оставила мне даже крылышка от моей любимой утки с яблоками? Вот уж поистине: с глаз долой, из сердца вон!

Мария. Матвей, ты несправедлив ко мне. Вот твоя утка!

Плахов. Неужели?! (Подходит и целует жену). Машенька, милая!

Мария. (Ставит поднос с уткой на стол). Но почему ты так поздно? У нас уже давно все готово.

Плахов. (Виновато). Я спешил. Честное слово!

Роза Львовна. Может быть, пора ужинать? Павлик, шампанское!

Воробьев. Уже открываю!

Мария. Мой руки и за стол, Матвей! Сейчас я буду кормить самого голодного и любимого мужчину на свете. А ты расскажешь нам обо всем, что с тобой произошло.

Хлопает пробка из открытой бутылки шампанского. Женщины вскрикивают, мужчины смеются. Вино, шипя, льется в бокалы.

Свет гаснет.

Оглавление

ДЕЙСТВИЕ 1.

Действие 2.