Двери [Антон Конышев] (fb2) читать онлайн

Книгу нужно было сдавать через неделю.

Через неделю будет среда. В этом Андрей легко убедился, водя пальцем по прикреплённому к дверце холодильника календарю. Палец послушно упёрся в две двойки посредине столбика, обозначенного буквами «ср».

– Утя-утя, гуси-лебеди, – задумчиво проговорил Андрей, сдвинув брови к переносице.

Сегодня тоже была среда. И через неделю будет.

«Какая-то окружающая среда, – вяло подумалось Андрею, – со всех сторон окружающая».

Книгу нужно было сдавать через неделю. Книга сдаваться не собиралась.

Вместо того чтобы нестись к финалу на всех парах, упиваясь счастьем совершенства и завершённости, она вдруг упёрлась заключительной главой, как рогом, вздыбилась несокрушимым бастионом и вот уже почти полмесяца упорно держала оборону.

Андрей, на которого по собственному определению напала мозговая туча, поначалу полагал сломить сопротивление сходу, исключительно силами авангарда. Но залихватские кавалеристские атаки a la «сейчас, как сяду и напишу» каждый раз разбивались о несокрушимое упорство противника и минут через десять-пятнадцать заканчивались бессмысленным разглядыванием небольшой трещинки на экране ноутбука.

Тогда с фанатичной настойчивостью скульптора эпохи Возрождения Андрей принимался впечатывать слово за словом, с натугой и надрывом, напоминая себе приснопамятного бегемота и генерала Ермолова времён покорения горцев. Не помогло.

Потом Андрей решил, что раз ничего не получается на трезвую голову…

И ведь пошло! Писаться стало вдруг легче и быстрее. Первый вариант злополучной главы он набросал часа за четыре, после чего плюхнулся отсыпаться, крайне довольный собой, Эрнестом и Стивеном.

Правда, утром на поверку выяснилось, что на шедевральность в тексте нет ни намёка. И вообще, получилась такая дрянь, что и сжигать-то стыдно.

Иные, предпринятые за минувшую неделю попытки раз за разом заканчивались полным крахом, вгоняя Андрея в тяжёлую меланхолию. Вдохновение легкомысленно витало где-то в эмпиреях, работоспособность ушла в загул, а главный герой вкупе с прочими персонажами недобро косились в сторону автора, явно что-то замышляя.

– Мда, – сказал Андрей в пустоту.

Пустота участливо промолчала.

Робко, сам себя испугавшись, пиликнул телефон. Андрей уселся на незастеленный диван, автоматически принялся перелистывать ленту сообщений.

Подвизаясь на ниве мистической и полумистической беллетристики, Андрей волей-неволей стал завсегдатаем множества весьма специфических форумов, участники которых и Шамбалу искали, и по катакомбам ползали, и мировой заговор раскрывали с пугающей периодичностью, и вообще были на короткой ноге со всем загадочным, необъяснимым и категорически отрицаемым косной и жалкой официальной наукой.

В нашем случае ожил совсем ещё молоденький форум, где нет-нет да всплывали описания личных впечатлений от посещения старых, заброшенных зданий. Ночных посещений, разумеется.

Форум был местный и, судя по стилистике, сильно молодёжный. По крайней мере ждать от него серьёзных краеведческих материалов было бы наивно.

Поколебавшись пару секунд, Андрей раскрыл ветку.

Некто с оригинальным ником Ghosthunter, не утруждая себя знаками препинания, в доступных ему красках описывал свой визит в старый, ныне заброшенный Кошкин дом.

Из потока путанных и сбивчивых описаний Андрей сделал закономерный вывод, что ничего из ряда вон выходящего с доморощенным сталкером той ночью не произошло.

Немного поскрипели половицы, пару раз пошуршали по углам потревоженные мыши да сонный голубь метнулся в разбитое окно на чердаке.

Ссылку на видео Андрей проигнорировал, а вот фотографии, пусть даже тёмные, мутные, на скорую руку выправленные в простеньком графическом редакторе, посмотрел.

На одной, сделанной со стороны проспекта, был сам дом. Снято было вечером, на закате, когда сумерки нарождающейся ночи только начинают стекаться в укромные, скрытые от света засыпающего дня и просыпающихся фонарей места. Сверху казалось, что дом окунался первым этажом в мутное марево собирающегося в низине коктейля из речного тумана и нечистого дыхания города. Крытая металлическим листами бог знает, в какие времена крыша темнела заплатами. Окна с той стороны, что выходила на проспект, как ни странно, тускло поблёскивали, время от времени перехватывая огни городского освещения и проносящихся мимо машин. Тёмными надгробиями торчали покосившиеся печные трубы.

Второй снимок был сделан уже внутри. При дерганом свете вспышки телефонной камеры комната напоминала плохой эскиз к компьютерной игре. Камера успела выхватить четыре окна, действительно с целыми, хоть и заляпанными стёклами, древний массивный стол в углу, потерявший с годами одну ногу, кусок стены с лохмотьями облупившейся краски да арочный проём в темноту.

Похоже на парадную комнату, решил про себя Андрей. Значит, жилая часть дома за проёмом и на втором этаже.

Больше ничего примечательного на снимках разглядеть не удалось. Но становилось понятно, что вряд ли автор сего опуса действительно провёл в доме целую ночь. Скорее всего забрался внутрь, трясясь от страха и возбуждения, быстренько нащёлкал, что под руку попалось, и обратно, к цивилизации.

Андрей отложил телефон.

Дом, несмотря на годы, был статный, основательный. Двухэтажный, полностью каменный – что по тем временам большая редкость – он когда-то принадлежал купцу второй гильдии Тимофею Кошкину и находился в самом начале одноимённой слободы, что располагалась в широкой пологой низине, плавно подступающей к реке.

После революции дом экспроприировали. Купец Кошкин то ли бежал с накопленным добром за границу, то ли канул в царящем тогда хаосе перерождений.

В двадцатые годы из бывшего купеческого дома сделали общежитие для учащегося пролетариата. В тридцатые волею судеб и отчасти по причине удалённости от центра города, дом превратился в городской морг. В период Великой Отечественной стал эвакогоспиталем за номером тысяча девяносто три. А после Победы на целых два десятилетия снова оказался в роли последнего прибежища.

Время шло. В начале семидесятых город, распухая от предприятий и переселенцев из ближних вымирающих деревень, дополз одним боков и до Кошкинской слободы. Ещё лет через десять морг прикрыли. Зато открыли ветлечебницу. Лучшую, кстати сказать, в городе. Вот тогда-то, а вовсе не сто лет назад, бывший купеческий дом и получил в народе ёмкое, впитавшее все его жизненные перипетии прозвище – Кошкин дом.

Судьба штука бесчувственная. Случись всё иначе, может быть, до сих пор не заросла бы народная тропа в бывшую слободу. Да только году в восемьдесят втором или восемьдесят третьем приключилась жуткая история. Передаваемый от ведомства к ведомству дом за все прошедшие десятилетия так и не получил центрального отопления, и сложенная ещё при строительстве печь исправно служила уже без малого сотню лет. Пока однажды январской ночью не пришла беда.

Морозы в тот год стояли лютые, а в низине можно было смело вычитать ещё градуса три-четыре. Может, вьюшку рано закрыли, а может, сама печь подвела, но погибли все. Угорели.

Одна душа человечья и с десяток кошачьих и собачьих душ. Человечья принадлежала сторожу – глухонемому, вечно похмеляющемуся старику. А остальные… Так то ж не люди.

Пока суд да дело ветлечебницу прикрыли. А потом и вовсе забросили.

А тем временем рядышком, только руку протяни, вырос новый широкий проспект, огромной подковой огибая слободу и соединяя новые молодёжные микрорайоны с центром. И дом неожиданно оказался в яме, лишь верхушками печных труб, как на цыпочки вставал, дотягиваясь до ограждений тротуаров.

Бывшая когда-то шумной, яркой и многоголосой слобода давно обезлюдела и осела рухлядью чёрных остовов. Как в землю ушла. Поближе к жильцам. Только Кошкин дом одиноко стоял на прежнем месте одинаково не интересный ни новому времени, ни городскому начальству.

Последний раз о нём активно заговорили уже на излёте советской власти, когда актуально стало рассуждать об ужасах тоталитаризма и массовых расстрелах и пытках эпохи Большого террора. Ходили слухи, что-де именно там, в мрачных подвалах дома купца Кошкина, подальше от людских глаз и ушей, кровожадные энкавэдэшники пачками расстреливали врагов народа. Краеведы и обличители разом встрепенулись, предвкушая каждый своё, безуспешно попытались найти те самые подвалы, перешерстили все местные архивы, но ни доказательств, ни опровержений этой жуткой версии не нашли.

Обо всём этот Андрей узнал буквально за пятнадцать минут, наскоро пробежав глазами местные краеведческие сайты. Узнал и призадумался. Посидел, глядя на сказочную лесную избушку с узорными наличниками на окошечках, витыми перилами и гостеприимно распахнутой дверью, что уютно расположилась на рабочем столе его ноутбука. Побарабанил пальцами по столу и решительно поднялся.

К Кошкиному дому он подошёл, когда июльское солнце меняло цвет с тёмно-жёлтого на багряный, прятавшиеся от ночной жары комары начинали робко попискивать, а до полуночи оставалось три с небольшим часа. Автомобильной дороги, даже старой и плохонькой в низину давно не было, и Андрею пришлось расплачиваться с хмурым от недосыпа и отсутствия чаевых таксистом почти за квартал до места назначения.

Продираясь сквозь колючие заросли разросшегося малинника, исцарапав руки и чуть не провалившись в невидимою в кустах тьму старого колодца, Андрей думал. Думал о том, что давно уже рассеялся прах купца второй гильдии Кошкина, совсем мало, по пальцам пересчитать, осталось в городе живых свидетелей тревожных и бурных тридцатых и страшных сороковых. Канула в небытие некогда богатая слобода, обернувшись сухими строчками исторических источников да смутными архетипами городской мифологии.

А дом всё стоит.

Камень, ножницы, бумага – забавная игра, в которую играют люди.

Камень, время, человек – вечная игра, в которую играет жизнь.

Андрей даже пальцами прищёлкнул. Мысль ему понравилась. Очень своевременная мысль. Только бы не забыть. Как придёт, сразу нужно записать. Пригодится.

Маленькое, всего в три ступеньки крыльцо, давно обветшало и рассыпалось. В стене на уровне человеческого роста болталась на обрывке торчащего провода кнопка электрического звонка, круглая, навсегда застывшая в вечном вызове. Андрей постоял немного, собираясь с мыслями, и толкнул дверь. Потом толкнул ещё раз, приложив усилие. Дверь ожидаемо царапнула о порог, пискнула где-то в петлях и вдруг легко открылась, впуская запоздалого гостя.

Андрей осторожно просунул внутрь голову, позвал негромко:

– Эй, живой кто есть? Если есть, отзовись.

Тишина. Ни звука. Проезжавший наверху троллейбус погудел двигателем, пощёлкал токоприёмниками по проводам и исчез. Словно он, Андрей, только что пересёк некую заповедную границу, отделяющую настоящее – живое, плотное, суетливо требовательное, от прошлого – тихого, безымянного и теперь уже вечного.

Больше всего Андрею не хотелось наткнуться в доме на бомжей. И не из чувства брезгливости, а из опасения, что задумка, на которую он возлагал пусть и небольшие, но всё же надежды, сорвётся вот так вот банально и буднично из-за местных смурфов.

Так и не переступив порога, Андрей потянул носом воздух. Воздух пах причудливой смесью старого камня, деревянной мебели, густой многолетней пыли и немного аптекой. Стеклоочистителем и бомжами воздух не пах.

Окончательно успокоившись на этот счёт, Андрей шагнул в дом, зачем-то оглянулся на темнеющий малинник и тихонечко, чтобы лишний раз не шуметь, закрыл входную дверь.

Небольшая прихожая, напоминающая предбанник, переходила в парадную комнату. Чувствуя себя космонавтом, оставляющем следы на реголите, Андрей прошёл вперёд, остановился посреди довольно большой комнаты, огляделся. Фонарь он решил пока не включать. Вот осмотрится, найдёт, чем прикрыть выходящие в сторону проспекта окна, тогда и можно.

Беглый осмотр ничего особенного не дал. В полумраке, вот-вот обещавшем стать непроглядной тьмой, предметы выглядели серыми и размытыми. У стены слева – старый, продавленный до пола диван с ободранной до деревяшек спинкой. Посредине – тот самый стол с фотографии. Три узорчатые, стилизованные под львиные лапы ножки ещё держали тяжелую даже на вид столешницу. Четвёртая лежала рядом. Обшарпанные стены, местами сереющие проплешинами обнажившейся кладки, местами топорщащиеся кусками обоев и старых газет. Уходящий во тьму потолок. Пол, как ни странно, сохранился хорошо. Только щели между основательными, когда-то впритык подогнанными половицами стали шире и местами, ближе к окнам, походили на следы от огромных когтей. Ни крупного мусора, ни бутылок…

А вот арочного входа в жилую часть дома из парадной комнаты Андрей не обнаружил. Вместо него чуть приоткрытая обеими створками виднелась распашная дверь. Правда, верхний наличник выгибался дугой, почти касаясь остатков лепнины под потолком, так что ошибиться было нетрудно.

Андрей снял с плеча рюкзак, поставил прямо на пыльный стол, покопался в нём и вытащил фонарь. Луч, яркий до рези в глазах, ударил в окно, и Андрей невольно вздрогнул от явственного ощущения взгляда с той, живой, стороны. Не дожидаясь пока адреналин запустит сердце в аварийном режиме, Андрей быстро шагнул к окну. И с облегчением выдохнул. Разводы. Причудливая игра света и тени на замызганных почти до полной непроницаемости стёклах. Дом Андрей обошёл быстро. Да и обходить особо оказалось нечего. Три комнаты на первом этаже и четыре на втором были закрыты и, как показалось Андрею, даже заколочены. Ну и ладно. Так даже спокойнее. Широкая, с толстыми гладкими перилами и изящными балясинами, тёмная, то ли по замыслу архитектора, то ли от времени лестница не скрипела, а только ухала, когда нога ступала на очередную ступеньку. Из мебели – два иссохших некогда уютных кресла, старинный платяной шкаф с изящной резьбой на дверцах в виде переплетённых цветов и змей, да такая же древняя невысокая этажерка, на верхней полке которой пылился гипсовый бюст какого-то древнего римлянина.

Разумеется, Андрей знал, что писать страшилки в обстановке, когда вздрагиваешь от собственного ика, это последнее дело. Самые жуткие вещи рождаются не в давящем сумраке подвалов и склепов, а ясным погожим днём в хорошо проветриваемом помещении. Но череда бесплодных дней, проведённых в собственной (кстати, хорошо проветриваемой и освещаемой) квартире, довела его почти до отчаяния. И поразмыслив, он решился на эксперимент, памятуя о том, что когда бог спит, у чёрта здорово обостряются разного рода способности.

Так, теперь проверить входную дверь, плотно закрыть обе створки распашной и можно работать.

Прихваченный из дома простенький туристический стул – кусок тёмно-зелёного брезента и две рамы – оказался всё же низковат для такого стола. Но аналогов здесь не обнаружилось, так что пришлось довольствоваться этим. Под стол со стороны обломанной ножки Андрей примостил старую тумбочку без дверцы. Получилось прочно и на непритязательный взгляд надёжно. Пыль, местами свалявшуюся в большие тугие комки, он смахнул со стола заранее припасённой тряпкой, после чего чихнул и водрузил на него ноутбук, удовлетворённо хмыкнув.

Андрей разместился на стуле спиной к окнам. На светомаскировку он махнул рукой, логично рассудив, что сверху слабый свет не виден. А если кто и заглянет на огонёк… Ну, тогда и будем решать.

Ноутбук привычно погудел, просыпаясь, поприветствовал Андрея и ехидно высветил сказочный домик на рабочем столе. Дескать, ничего-то ты, хозяин, в домах не понимаешь. Света от монитора вполне хватало, чтобы разглядеть буквы на клавиатуре, и Андрей, чуть посомневавшись, положил фонарь рядом с собой на пол, переведя его в режим ночника. Пол сразу сделался объёмным, выпуклым и похожим на шкуру огромного животного, то ли спящего, то ли притаившегося в ожидании добычи.

Андрей открыл текстовый файл, перечитал последний абзац. Поморщился.

Без единого звука левая створка распашной двери чуть приоткрылась, пуская тающий свет фонаря в глубину дома.

Андрей вгляделся в образовавшуюся чёрную полосу, ничего в ней не увидел и снова вернулся к экрану ноутбука.

Слова не шли. Образы, звуки, запахи – всё то, что ярко или, напротив, поначалу тускло, а затем постепенно проявляясь, предшествует воплощению в словах, всё это отсутствовало напрочь. Андрей потёр виски, попытался собраться с мыслями.

Новое движение легко коснулось рассеянного внимания. Андрей перевёл взгляд на дверь. Плавно в полной тишине, поневоле завораживая, створка открывалась вглубь дома.

– Сквозняк, похоже, – сам себе сообщил Андрей, хотя ни малейшего движения воздуха в доме не ощущалось.

Он поднялся, неуверенно и заторможено, будто опасаясь нарушить некое равновесие. Подошёл к двери, взялся за ручку, обычную пластмассовую, потянул на себя.

Дверь поддалась легко, точно этого и ждала. Закрылась, замерла.

Андрей вернулся на место. Посидел, бессмысленно таращась на клавиатуру. Потом не выдержал и поднял глаза на дверь.

Створка была приоткрыта.

– Чёрт бы тебя, – процедил он сквозь зубы, решительно поднимаясь.

Он пошарил по полу, нащупал небольшую широкую щепку. Придерживая руками обе створки, вбил её носком кроссовки между порогом и дверным полотном. Затем подёргал за ручки, убедился, что щепка вошла плотно и уже сделал два шага по направлению к ноутбуку, когда сзади чуть слышно хрустнуло, а по спине побежали нехорошие мурашки.

– Да и шут с ним, – решил Андрей, усаживаясь на стул, – стану я тут…

В сторону отчётливо выделяющейся на фоне более светлых створок чёрной полосы он старался не смотреть.

Бах!

От неожиданности дёрнувшись всем телом, Андрей свалился на пол, по инерции лягнув хлипкий туристический стульчик и чуть не снеся со стола ноутбук. Злосчастная дверь захлопнулась с такой силой, как если бы с той стороны в неё засадили тяжёлым сапогом.

– Да какого мерека…

Поднимаясь и отряхиваясь от лохмотьев пыли и грязи, Андрей не мог оторвать глаз от двери.

Помедлив немного, левая створка качнулась на петлях и, как ни в чём не бывало, развернулась внутрь дома, обнажив всё ту же узкую полоску тьмы.

Андрею вдруг стало страшно. Страшно не взрослым страхом. Не тем рациональным, избирательным, колющим то в сердце, то в висок, отчётливо демонстрирующим последствия кошмаром. Ему стало до слабости в животе и ногах жутко страхом детским, наивным и первобытным. Когда оно, это страшное, не имеет зачастую своей личины, но при этом безудержно, всепоглощающе и завораживающе притягательно.

– Ладно, – сказал Андрей, из-за грохота крови в ушах почти не слыша собственного голоса, – давай посмотрим. А отчего ж не посмотреть? Вот пойдём и посмотрим.

Ступая, как по битому стеклу, он осторожно приблизился к чуть мерцающему в полутьме прямоугольнику двери. Потом опомнился и включил на полную мощность судорожно сжимаемый в руке фонарь. В плавающих в воздухе частичках пыли луч мгновенно обрел плоть, ударил по створкам, пробился сквозь истаявшую тьму и упёрся в коричневый бок платяного шкафа.

По спине наперегонки с мурашками бежали струйки холодного пота.

Андрей быстро наотмашь полоснул по открывшемуся коридору лучом, как клинком, постоял, прислушиваясь. Ничего подозрительного не услышав, поочерёдно подёргал за ручки комнатных дверей. Ручки были тёплые, податливые, но поворачиваться не собирались. Немного успокоившись, Андрей просветил фонарём все косяки, притолоки и пороги, надеясь найти источник сквозняка-пакостника. Безрезультатно. Двери были явно не ровесники дому, но всё равно старые. Гораздо старше Андрея.

В парадной комнате резко стемнело, сразу оголив тылы.

Это ноутбук ушёл в спящий режим, экономя заряд. Это Андрей успел понять. С облегчением выдохнув, он повернулся, чтобы идти обратно в комнату, и охнул, врезавшись голенью в приоткрытый нижний ящик шкафа. Ящик скрипнул, развалился и выронил на пол из своих замшелых недр толстую большую книгу. Изо всех сил сдерживаясь, чтобы не заорать от боли, Андрей прыгал на одной ноге, а луч фонаря метался по тёмному, узкому коридору, будто ища выход, пока не остановился, ткнувшись в выпавший предмет.

Боль немного отпустила. Всё ещё морщась, Андрей присел, взял книгу в руки, открыл. Это был старый, не менее полувековой давности фотоальбом. Рассматривать его в узком пространстве коридора да ещё сидя на корточках, было неудобно. И Андрей, прихватив раритет подмышку, прихрамывая, вернулся в комнату. При этом ноутбук пришлось сдвинуть в сторону, так как альбом занял добрую половину стола.

Андрей провёл рукой по корочке. Тяжёлая, похоже, деревянная, обшитая плотной сиреневой тканью с металлическими уголками обложка производила впечатление своей монументальностью и непреходящим величием. Вместилищу времён и должно быть таким – основательным, тяжёлым, несгибаемым. Андрей ожидал увидеть внутри изъеденные плесенью и насекомыми, потускневшие до призрачности фотографии сидящих и стоящих в разных нелепых позах людей. Но изображений людей там не оказалось вовсе. На каждой сделанной из плотного серого картона странице вставленные краешками в узорные полукруглые вырезы на Андрея смотрели двери. Почему-то в голову ему пришло именно это слово – смотрели. Он пролистал альбом до конца и не обнаружил ничего, кроме аккуратно расположенных, по две на страницу, фотографий дверей.

В конце концов, Андрей пришёл к выводу, что больше всего это напоминает рекламный каталог, после чего альбом был закрыт и отодвинут на край стола, а ноутбук возвращён на прежнее место.

– Что ж, – бурчал Андрей себе под нос, в очередной раз открывая текстовый файл – пусть будет старый альбом с фотографиями. Не оригинально, конечно, но кое-что при старании выжать из этого можно. Других идей всё равно нет.

Сначала он подумал, что ему померещилось. Что это слуховая галлюцинация. Такое ведь бывает, когда долго находишься в тишине. Но спустя три удара сердца оно повторилось.

Из глубины дома, откуда-то сверху, возможно, со второго этажа, доносился вой.

Тягучий, утробный низкий голос, как через закрытую дверь, выпускал на волю один и тот же нечеловеческий звук:

– Аааааааа…

Андрей почувствовал, что не может сдвинуться с места. Как во сне, когда замогильный страх сковывает всё тело, и ты бьёшься в нём запертый, уже понимая, что всё, не успел, конец.

И отпустило так же, сразу. Инстинкт самосохранения бил во все колокола и жал на все педали одновременно. Андрея буквально вынесло из-за стола. Схватив одной рукой ноутбук, а второй рюкзак, он в три прыжка оказался возле входной двери, впечатался в неё всем телом… и отлетел назад, рухнув на пол. Не давая подленькому предчувствию пробраться в сознание, рывком поднялся и ударил дверь ногой. Та не шелохнулась, только мелкий мусор посыпался с наличника да дом обиженно отозвался мерным гулом.

– Да ну…

Бросив и рюкзак, и ноутбук с фонарём, Андрей принялся, что было сил, лупить по двери кулаками и ногами, почти свалившись в банальную истерику.

– Эй, – голос дрогнул и дал позорного петуха, – выпустите меня! Помогите! Откройте дверь. Тут с дверью что-то…

Только разбив в кровь ладони и костяшки пальцев о металлические накладные петли, Андрей остановился и огляделся затравлено.

– Окно, – сипло вдавил он, облизывая пересохшие губы, – тут есть окна. Конечно, тут есть окна.

Он засмеялся дёрганным нервным смехом.

Брошенный фонарь вырезал на бархатном от пыли полу смазанный неровный треугольник. И в центре этого треугольника лежала отломанная ножка стола.

Андрей жадно схватил её, крутанул в руке, примериваясь, злорадно ухмыльнулся и подошёл к ближайшему окну.

– Ааааааа, – взвыло наверху.

Андрей ударил с размаха, попал по оконной раме, ударил ещё и ещё. Щепки и осколки стекла брызнули во все стороны, а по щеке поползла тёплая капля.

– Аааааа, – донеслось из глубины дома, и Андрею почудилось в этом вое неприкрытое ехидство.

Впрочем, он и сам уже видел. Этого следовало ожидать. Между рамами, на бог весть какую глубину уходя прутьями в почти метровые стены, непоколебимо рыжела ржавчиной чугунная непробиваемая решётка.

Следующую минуту, не помня себя от нарастающего ужаса и бешенства, Андрей разносил в щепу и мелкие осколки три оставшихся на этом этаже окна, каждый раз неминуемо упираясь в перекрестия толстых, в два пальца, прутьев.

Ножка стола пошла крупными трещинами. Андрей ударил ещё раз по поникшему подоконнику. Ударил без надежды на успех, просто от бессилия и отчаяния, отшвырнул ножку к противоположной стене, в изнеможении рухнул на пол и закрыл лицо руками.

Валявшийся у входа рюкзак вдруг ожил, заурчал и принялся подмигивать, тускло, но настойчиво.

Андрей отнял руки от лица, повернулся в сторону рюкзака и бросился к нему прямо так, на четвереньках.

– Идиот, классический идиот, – бормотал он, с трудом выуживая из полупустого чрева рюкзака телефон.

Так, теперь выключить будильник (откуда он взялся?), разблокировать…

– Заррраза!

Руки бессильно упали на колени, телефон выскользнул из скрюченных пальцев и мягко шлёпнулся в мелкий мусор на полу.

Мобильная сеть недоступна.

Разумеется, он же сейчас практически на дне ямы.

Послав к чёрту репутацию и чувство собственного достоинства, Андрей принялся лихорадочно набирать экстренные вызовы. Сейчас ему было абсолютно всё равно, кому звонить. Хоть полиция, хоть пожарные, да хоть психушка с наркоконтролем! Лишь бы приехали, лишь бы выпустили его из этого проклятого дома.

Никого. Ему вдруг показалось, что он остался один-одинёшенек на всём белом свете. Он и этот дом. Он в доме.

– Погодите-ка, – мысль была настолько естественной, что Андрей даже не успел удивиться, – второй этаж. Я забыл про второй этаж.

Он посмотрел в сторону распашной двери. Там тоже окна, а ещё там четыре комнаты. Правда, они заперты, но это ничего. Это мы постараемся исправить. Главное, там можно попытаться поймать сигнал!

На самом деле подниматься наверх очень не хотелось.

– Орёт кто-то, ну и пусть орёт, – шёпотом уговаривал он сам себя, делая шаг во тьму коридора. – Это, наверное, кошка. Через слуховое окно залезла, а выбраться не может. Вот и орёт. Они всегда орут.

Лестница. Истёртые, будто прогибающиеся под тяжестью невидимых тел ступени.

Андрей посветил наверх. Стена и поворот в коридор. Всего-то и надо, подняться, поймать сигнал и позвонить. Кому? Да всё равно кому. Главное, дозвониться, главное…

Перила изгибались, следуя за лестницей и почти примыкая ко второй распашной двери. Ступая на цыпочках, Андрей посветил в закуток перед ней и почувствовал, что начинает задыхаться. Сквозь стеклянную вставку одной створки на него смотрело мертвенно бледное недвижимое лицо. Белые слепые глаза, тонкие губы, скривившиеся то ли в усмешке, то ли в презрении, обрубок шеи.

Фонарь дрогнул в трясущейся руке, и тут же наваждение смазалось, будто мокрой тряпкой провели по меловому рисунку.

Всё ещё не в силах сделать ни вдоха, Андрей последним рывком ускользающей воли преодолел оставшиеся ступеньки, с непередаваемым облегчением сполз по стене на пол и наконец-то перевёл дыхание.

– Угол падения равен углу отражения, – прошептал он сухими губами и хихикнул.

Это был бюст. Тот самый гипсовый бюст какого-то римлянина, преспокойно стоявший на простенькой этажерке. Это его Андрей уже видел сегодня, когда обходил дом.

Он вытащил из нагрудного кармана телефон и разблокировал. Свет от включившегося экрана колол уже привыкшие к полумраку глаза. Вытерев рукавом куртки лицо, сощурившись, Андрей с надеждой вгляделся в значки.

Сигнала не было.

– Чёрт!

Значит, надо идти к окнам, хотя бы к окнам. Про то, чтобы попытаться проникнуть на чердак, Андрею не хотелось даже думать.

С трудом поднявшись на негнущихся затёкших ногах, он подошёл к двери, толкнул свободной рукой обе створки, нацелив луч фонаря вглубь коридора.

И опять, как в прошлый раз, это движение Андрей не услышал. Почувствовал. А ещё он почувствовал с удивительной ясностью, что если не обернётся – умрёт. Не важно, от чего. Инфаркт, инсульт. Он сейчас был одинаково близок к любому из этих летальных исходов. Страх, встреченный лицом к лицу ещё можно победить или, на крайний случай, пережить. Страх, стоящий у тебя за спиной – рано или поздно – верная смерть.

И Андрей обернулся.

Мертвенно бледная в свете умирающего фонаря гипсовая голова, скрипнув обрубком шеи, медленно подняла на Андрея лицо, вперилась в него невидящими, без зрачков, глазами и открыла рот.

– Аааааааа…

На голых рефлексах, не осознавая, что делает, Андрей с размаху саданул фонарём по темени гипсового римлянина и потерял сознание.

Очнулся он от грохота. Невесть откуда взявшегося и заполнившего собой всё окружающее, переливающееся множеством оттенков сумрака пространство. Тело трясло мелкой сильной дрожью, голова была тяжёлая, будто похмельная, а во рту чувствовался привкус крови. Не делая попыток подняться, Андрей облизнул в коростах пыли губы. Так и есть. Нижняя припухла и саднила. Разбил, когда падал. С трудом перевернувшись, а потом встав на четвереньки, он пошарил руками вокруг в поисках фонаря. Нашёл, нажал резиновую кнопку. Ничего. Его затрясло сильнее. Сознание, ещё не вернувшееся полностью, снова замерцало, увязая в липких пальцах подступающей безотчётной паники. Андрей принялся судорожно водить руками по полу, ползая по узкому коридору, и то и дело натыкаясь, на деревянные, ощерившиеся торчащими гвоздями плинтуса, осколки чего-то острого и прочий мусор. Паника подбиралась всё ближе. Остаться здесь запертым да ещё в полной темноте…

– Да где же, – крикнул он не своим голосом, готовый даже разрыдаться, и вдруг понял, что вокруг стало тихо.

Андрею мог бы поклясться, что слышит, как седеют волосы у него на голове. Тихонечко, еле слышно, с лёгким шуршанием опавших и съёживающихся от первого мороза листьев.

Рука сама собой дёрнулась и наткнулась на искомое. Андрей вцепился в выпавший телефон, улыбнулся, не обращая внимания на сочившуюся кровь, погрозил кому-то кулаком и медленно провёл по треснувшему экрану грязным пальцем. Так умирающий от голода человек смотрит на кусок хлеба, раздираемый желанием немедленно проглотить его целиком, не жуя, и необходимостью разделить, оставив кусочек на потом.

Совладав с собой, Андрей разблокировал телефон и подполз на коленях к ближайшему окну. Сигнала не было. Тогда, хрипя и пыхтя от натуги, он попытался взобраться на хлипкий подоконник. Но сырое рыхлое дерево не внушало доверия, и Андрей отступил.

Сигнала не было.

Волна обжигающей ярости вздыбилась в нём, сокрушая на своём пути и усталость, и страх, и боль. Вздыбилась и осела мутной пеной, оставив после себя ощущение тщетности и разбитости.

Андрей снова опустился на пол, прислонившись к двери одной из комнат. Включил фонарик на телефоне, провёл широким кругом света по сторонам. Всмотрелся. У самой лестницы валялась перекошенная этажерка, рядом – осколки гипсовой головы. Подбородок и рот римлянина оказались возле левой ноги Андрея. Он брезгливо скривился и торопливо отшвырнул обломок. Тот, легко постукивая выступающими краями, укатился в угол и, чем-то звякнув, замер там.

В дверь, на которую Андрей навалился спиной, тихонечко нерешительно поскреблись. Казалось, кто-то водил пальцами по грубой шероховатой поверхности. Андрей затаил дыхание, прислушиваясь, не померещилось ли. Но в следующее мгновение невидимые пальцы, словно выпустив когти, ударили сильнее.

Андрея отбросило к противоположной стене. Как по команде грохот возобновился. Из каждой запертой комнаты что-то рвалось наружу. Рвалось яростно, как в последний раз. Билось, царапало, стучало.

Андрей съёжился в комок, обхватив голову руками и уткнувшись лицом в колени, лишь бы не слышать, лишь бы не видеть, как сотрясаются двери под мощными ударами, как осыпаются мелким мусором и шелухой отслоившейся краски, как стонут петли и замки, последними усилиями сдерживая натиск.

Шум нарастал, становясь почти оглушающим и охватывая уже весь дом целиком, пока из какофонии ударов не родился чёткий, всё ускоряющийся ритм, подчиняя себе биение пульса и разгоняя сердце до смертельно опасной нагрузки.

И Андрей не выдержал. Вскинул голову и заорал, брызгая слюной и капельками крови:

– Хватит! Что вам от меня нужно? Что?

Кровь стучала в висках кузнечным молотом, перед глазами даже в темноте стояло алое марево. Но удары стихли.

– Что мне сделать? – повторил Андрей, с трудом выдавливая из себя воздух.

Снова стукнуло. Один раз внизу, на первом этаже, и один раз у самой лестницы на втором.

– Выпустить? – догадался Андрей. – Вас надо выпустить?

Череда подтверждающих перестукиваний.

– Я выпущу вас, а вы выпустите меня, – сказал он, – так?

Пауза. Снова лихорадочная дробь. Затем сильный, требовательный удар.

– Хорошо, хорошо, – Андрей поднял обе руки, жестом подтверждая согласие, – я понял. Я постараюсь.

Он поднялся тяжело, как контуженный, качаясь и придерживаясь руками за стены и перила, спустился вниз. Поискал глазами оказавшуюся бессильной против металла ножку стола и уже собрался было поднять, когда взгляд упал на лежавший на столе фотоальбом.

Чувствуя, что наконец-то делает что-то правильно, Андрей подошёл к столу, опёрся одной рукой о столешницу и перевернул тяжёлую обложку.

Две фотографии. Две двери. Обе он узнал сразу, да их не надо было узнавать. Распашные. На первом и втором этажах. Андрей перелистнул страницу. Ещё две фотографии. Ещё две двери.

Кружок света, единственное, что ещё связывало Андрея привычным миром, затрепетал и потускнел. Аккумулятор в телефоне садился. Нужно было торопиться.

Он принялся перелистывать страницу за страницей, на каждой неизменно обнаруживая одно и то же – две фотографии. Конечно, сейчас при более внимательном рассмотрении он видел, что двери на фотографиях пусть и немного, но отличаются одна от другой. Рисунком, фактурой, ручкой, скважиной замка. Теперь надо было понять, что с этим делать и как это поможет ему, Андрею.

Андрей выпрямился и уставился в мглистую пустоту невидящим взором.

– Ну, – спросил он то, что ломилось на волю из запертых комнат, – теперь что?

Дом немедленно отозвался раздражёнными ударами.

– Хорошо, – согласился Андрей, – я понял. Я посмотрю.

И он принялся снова и снова перелистывать страницы фолианта. Десять фотографий. Но распашные двери открыты. Значит, восемь фотографий. Восемь дверей. Ни подсказки, ни намёка на то, как их открыть и где искать ключи.

И тут до него дошло. Нет никаких подсказок и нет никаких ключей. Точнее один ключ всё же есть. И это он сам.

Резкими, грубыми движениями, боясь опоздать, Андрей принялся вырывать фотографии из альбома, не обращая внимания на жалобный хруст страниц и смятые уголки. Пересчитал, перетасовал, как карточную колоду, нашёл нужную.

Самая первая дверь, рядом с платяным шкафом.

– Старый дом, – проговорил Андрей, кивнул и уточнил, – любой старый дом, он ведь не мёртвый, да? Человек строит дом, живёт в нём, наполняет его собой. И дом, не сразу, далеко не сразу, перестаёт быть просто камнем и деревом. Он обретает…

Андрей медленным, острожным движением приложил фотографию к двери. Чуть подержал и отпустил. Бумага посерела и осыпалась пеплом. Андрей толкнул дверь, легонько, двумя пальцами, и та послушно поддалась, открывшись на ширину ладони.

– Некоторые верят в то, что старые дома со временем обретают душу, – сказал Андрей тому, что стояло сейчас у него за спиной, – но это не так. Неправда это. Они обретают потребность. Потребность в чьём-то присутствии, потребность в собственной нужности.

Вторая дверь. Вторая фотография. Серый, лёгкий, как пух пепел, падает и тает, не долетая до пола.

Тех, стоящих за спиной, бесплотных и молчаливых, стало больше.

– Собака, брошенная хозяином, может умереть от тоски. Смысл жизни собаки – любящий её человек. Смысл жизни дома – живущие в нём люди.

Третья дверь. Третья фотография. Пепел. Внимающие за его спиной.

Стараясь смотреть только строго перед собой, Андрей поднялся на второй этаж.

Четвёртая, пятая, шестая фотографии.

Теперь они стояли не только за спиной. Андрей не мог видеть, но чувствовал, как внимательно они вглядываются в его лицо, словно примеряясь, оценивая.

– Дом попросил, и вы остались с ним, – продолжал он, выбирая следующую фотографию. – Вы его не бросили. Вы остались вместе ждать возвращения людей. Вот только люди не вернулись, а у вас уже заканчивались силы. Я понимаю, ждать вечно невозможно.

Седьмая дверь в дальнем конце коридора. Седьмая фотография.

– Теперь вы можете идти, вы свой долг выполнили. А я выполнил свой.

Андрей с облегчением перевёл дыхание, он снова был один.

Постоял с минуту, прислушиваясь к звукам и ощущениям. Потом торопливо сбежал по ступенькам, подошёл к входной двери и протянул руку, собираясь приложить к тёмной, в круглых сучках-родинках поверхности последнюю, восьмую фотографию.

Пальцы, только что державшие снимок, сжали пустоту.

Холодея, Андрей разжал ладонь и вскрикнул.

На вмиг вспотевшей ладошке лежали чахлые, как лепестки мёртвых цветов, слипшиеся ошмётки серого пепла.

Чувствуя, как темнеет в глазах, и земля уходит из-под ног, Андрей успел прошептать:

– Так дом не просил?

Часы в углу экрана ноутбука показывали три пятьдесят две, но сюда в низину, да ещё сквозь мутные от многолетней грязи стёкла солнечные лучи пробьются, наверное, только ближе к полудню.

Андрей поставил знак вопроса и сладко, до хруста в затёкшей спине, потянулся.

Складывая ноутбук в рюкзак, он думал, что последний абзац надо будет всё же переписать. И ещё обязательно добавить в финале ту фразу – про камень, время и человека. Да, обязательно надо.

Но это завтра. Завтра правка, корректура и прочее, прочее, прочее. А сейчас домой и спать. Чего уж там, заслужил.

Андрей закинул рюкзак на плечо, подхватил складной стульчик и уже направился к выходу, когда краем глаза зацепился-таки за чёрную, выделяющуюся на фоне более светлых створок полосу.

– Да-да, конечно.

Он улыбнулся и толкнул ладонью тяжёлую входную дверь.

В оформлении обложки использован авторский коллаж (Конышев А.) на основе изображений, взятых на ресурсе pixabay.com.

Ссылки на изображения:

https://pixabay.com/ru/photos/этаж-коридор-перспектива-пустой-4825257/