Дневник Баррикад [Олег Иванович Вершинин] (fb2) читать онлайн

Олег Вершинин Дневник Баррикад

Пролог

Руины разрушенных жилых домов усеяны осколками разбитых стёкол, боевыми неразорвавшимися снарядами и пепельным дымом. Осевшая мёртвым грузом пыль на порванных кителях военных, сложенные друг на друга горы тлеющих тел валяются брошенные вдоль улицы – навечно ушедшие, но никем не забытые. Рядом выдыхают последний пар сломанные винтовки, которые медленно, но уверенно засыпает снегом.

На груди мёртвых солдат нежно трясутся ладони их жён, девушек и матерей. Некоторые из них плакали и сыпали в адрес неба проклятья, другие молча глядели в пустоту или же взирали в стеклянные глаза ушедших в иной мир родных. Вооруженные патрули давали возможность женщинам проститься и не мешали, терпеливо ожидая возможности забрать тела, томясь за их сгорбившимися спинами «над ушедшими близкими». Они стонали и всхлипывали захлебываясь солёными слезами, вцепившись в одежду мёртвых родственников – как львы в шею своей добычи, как медведицы защищающие дитё.

Солдаты обыскивали здания, рылись в личных вещах погибших, собирали в кучу тела и после складировали в грузовики. Один из бойцов послан обыскать здание районного банка. Вход в него разрушен взрывом, вместо крыши и козырька открывается зловещий вид на пасмурное небо.

Гражданские прятавшиеся внутри оказались мертвы, от их тел исходило зловоние. Тщательно обыскивая каждый ящик и перебирая найденные документы и вещи, солдат набрёл на валяющегося в углу мужчину лет двадцати, рядом с ним облокотившись о стену, стоял деревянный костыль. В руках у него плотно зажата синяя тетрадка, больше походившая на записную книжку. Повернув голову на дорожную площадку, боец заметил, что остальной отряд сел перекусить, обозначая что-то на карте. Ополченец решил потратить время на изучение найденной книжки и прочтение записей.

Тетрадь истрёпана, в верхней части испорчена засохшей, застывшей каплей крови, а на обложке выцарапаны чёрным карандашом слова – Дневник Баррикад, А.Т.

13 февраля.

Меня разбудил сильный раскат грохота за окном. На улице едва ли светало, трава покрыта белым инеем, цветы в клубках продолжали спать. Соседи в панике забегали по дому, кто-то из них кричал «Началось!», «Я же тебе говорила!», другие выкрикивали неразборчивые слова, остальные же просто матерились.

Спустя несколько минут, в то время как я впопыхах застёгивал молнию на куртке – раздался очередной мощный взрыв, в этот раз казалось, что он был совсем близко к нашему дому. Страх захватил переживания, затряслись руки, тяжело стало надевать на них перчатки, но я старался не поддаваться всеобщей панике и держать себя в узде. Большинство соседей уже покинули тёплые квартиры и разбежались по городу кто куда, те же, кто вынужден оставаться внутри – старались либо спрятаться в шкафах и ванных комнатах, или же последовать примеру соседей и покинуть дома в поисках надёжных укрытий как можно быстрее.

Протискиваясь сквозь толпы торопящихся людей и наставленные, плотно набросанные в кучу сумки в тускло освещенном коридоре, я начал отчётливо слышать очереди автоматных выстрелов. Распахнув дверь разделяющий подъезд и уличную заснеженную брусчатку, мои глаза удостоверились, что разум их не обманывает. С неба падали маленькие кристаллики дождя, а вместе с ними началась гражданская война.

14 февраля.

Холоднее и ужаснее ночи, в моей жизни ещё не было, по крайней мере, так подсказывает память. Дороги забиты вооруженными людьми в камуфляжной форме, соорудившими баррикады и занимающими позиции за ними, они постоянно отстреливались с теми, кто находился по другую сторону. Эхо войны разрывало округу с наступлением сумерек и длилось до появления первых солнечных лучей, затем по какой-то причине звуки выстрелов и взрывов прекращались и на смену им хором запевали свои мелодии птички.

Проезжая часть завалена брошенными машинами, она превратилась в палаточный лагерь, гражданских людей туда не пускали, только «по медицинским и иным серьёзным вопросам», как мне сообщил один из представителей ополчения. Подъезды плотно забивались людьми разных сортов и классов, которым не хватало места в подвалах. Родители успокаивали маленьких детей, которые громко плакали и постоянно задавали один и тот же вопрос – «Когда мы вернёмся домой, мама?»

Мне удалось спрятаться в небольшом здании нового банка, куда меня и ещё пару человек дерзко втолкнул мимо проходящий отряд бойцов ополчения с винтовками, на их плечах завязаны цветные повязки, а лица покрыты тонким слоем пота и выражали явное напряжение.

Лица ополченцев не излучали эмоций страха, от них разило наивной уверенностью, все бойцы выглядели так, как будто всё идёт по плану, но мне казалось, что всё происходит в точности да наоборот.

Группы медиков бегали от палаток к баррикадам туда и обратно каждые пять минут; возвращаясь, несли тела людей накрытых белой решётчатой тканью. Снова и снова, тело за телом, труп за трупом. Люди молчали, а винтовки стреляли.

15 февраля.

Утром привели первых военнопленных. Два молодых парня в разорванной одежде и один командир на вид лет сорока пяти, может слегка старше. Выглядели напуганными, взгляды чуждые и стеклянные, пустые и взволнованные. Их выстроили в линию возле полуразрушенной кирпичной стены и приказали молча выжидать, не вытворяя глупостей и не создавая проблем. Полчаса они простояли прикованные к земле, практически не шевелясь, только порывы ветра немного наклоняли их в стороны, да мороз заставлял шевелить ногами, дабы не окоченеть. Один из парней попросил попить воды, охраняющий солдат на посту предложил отхлебнуть немного из фляжки. Ждать им оставалось недолго.

Из офицерской палатки вышел высокий широкоплечий мужчина с длинным шрамом, тянувшимся от правой части щеки практически до нижнего века. С ним несколько рядовых солдат, вместе они направились в сторону ожидающих своей участи пленных. Банк, в котором находился я с другими гражданскими людьми, располагался на расстоянии, не позволяющим вполне отчётливо или хотя бы частично услышать разговор, загоревшийся между ними.

Офицер что-то долго им объяснял, при этом он сверлил взглядом парня стоящего посередине, явно выражал ненависть по отношению к нему. Закончив поучительную речь, на лице одного из пленных сверкнула искренняя насмешка, после чего он харкнул прямо в офицера, попав в шею.

Три синхронно сделанных выстрела из винтовок в одночасье оборвали жизни трёх людей, их будущее было уничтожено.

С момента начала гражданской войны прошло уже несколько суток, мои уши слышали достаточно взрывов и выстрелов, чтобы привыкнуть к этим хлопкам и шуму, но моё тело всё ровно вздрогнуло как будто в первый раз. «Господи, что же это», сказала одна из женщин сидящая на большом деревянном стуле, она крепко прижала к себе ребёнка проснувшегося от хлопка, ребёнок начал хныкать. Старик с другого конца банка быстро встал и побрёл к выходу, попутно ругаясь про себя. Его жена, сидящая рядом с ним, резко соскочила со своего места и схватив за плечо, принялась умолять просьбами остановиться и никуда не выходить ради своего же блага. Они немного постояли, обнявшись и нежно примкнув, друг к другу, затем вернулись на свои места, и присели на подушки, лежащие возле стены на полу. По щекам женщины катились слёзы, по щекам старика слёз было ещё больше.

16 февраля.

Напряжённость сражений то утихала, то разгоралась с новой силой. Медики с линии фронта приносили удвоенное количество свисающих рук с кушеток, уверенность в глазах вооруженных людей, которых народ просто прозвал «солдатами» снижалась, это было заметно невооружённым глазом. Начальники и командиры далеко не дураки, они ясно замечали падающий боевой дух среди своих воинов.

Один, два раза в день выступали с пламенными речами, отчего молодые парни воодушевленные сиюминутной идеей борьбы за правое дело рвались в бой, после чего вновь возвращались опустошёнными как физически, так и морально. Я же мечтал, чтобы всё это поскорей закончилось.

Множество юношей сами предлагали свою помощь, надевая военную робу и плотно прижимая к груди выданное оружие. В местах массового скопления людей начали часто заходить агитаторы, предлагающие, за правое дело сразиться с недругами, обещали достойное вознаграждение и награды в будущем, после того как всё закончится. Многие на предложения соглашались, другие махали рукой или же просто прятались, где могли.

В первые дни, как я уже говорил, покинуло укрытие огромное количество добровольцев, вчера же не вышел практически никто. После этого «несогласных» стали силой засовывать в военные формирования, вручать оружие и кидать в бойню как скот. Их взгляды полные страха и ужаса я не забуду никогда.

Что касается меня – то мне сильно повезло, ибо в детстве играя с друзьями на детской площадке и, веселясь, катаясь с горки, упал и повредил коленный сустав, с тех самых дней передвигаться могу только с костылём и прилагая большие усилия.

Предаваясь дремоте и прислонив затылок к скрипучей ножке переговорного стола, меня толкнул ногой в грудь вошедший солдат. «Вставай, нам нужны лишние мужские руки» приказным тоном сообщил мне ополченец, наблюдая на меня сверху вниз, как бы смотря свысока. Левой рукой я приподнял костыль, сжатый в крепко моей руке и показывал его ополченцу, протянув кверху, он гневно взглянул мне в глаза и отправился прочь.

17 февраля.

Чаша внутренних моральных сил полностью опустошена, из-за чего я не хотел предаваться размышлениям, рассуждая о природе возникновения конфликта, но крайняя бессонная ночь как расплата за дневной сон полностью оказалась посвящена этим самым размышлениям.

Подслушивая переговоры патрульных солдат, каждые минут пятнадцать прочёсывавших улицы вдоль и поперёк, слушал, как кто-то из них смеялся, рассказывая друг другу анекдоты, другие же молчали, лишь изредка разрезая тишину просьбами угостить сигаретой – я думал, зачем и кому всё это нужно?

Стоит ли кровь молодых целеустремленных юношей, лишь недавно вступивших во взрослую жизнь и только выращивая зачатки судьбы, слёзы матерей и жён по погибшим мужьям и сыновьям, закопанные тела с похороненными мечтами политических амбиций лидеров, решавших свои разногласия разменом жизнью? Для меня ответ на этот вопрос был очевиден, но не для них, не для тех, кто начинал и начинает бойню, ставя на кон человека.

18 февраля.

Вчерашним днём, к сожалению, в дневнике не появилось ни одной новой строчки. Провзирал целый день в окно, думая о всяком часы напролет, доносились звуки бойни нескончаемым потоком, но я старался, что есть сил пропускать их мимо ушей и как-то абстрагироваться от всего происходящего.

Как хочется закрыть глаза, моргнуть несколько раз и, открыв их ясно увидеть обычный солнечный городской день насыщенный разными событиями, переплетениями судеб.

Пускай уж лучше головы людей будут забиты насущными семейными и бытовыми проблемами, скандалами и криками, убеганием из дома и возвращением со слезами обратно, нежели они будут забиты свинцом и залиты кровью. Роль наблюдателя не давала возможности понять, какая из сторон контролируют шахматную партию на последнем этапе войны, оставалось только глазеть да высматривать. Окружающие люди уже порядком привыкли и свыклись с новой повседневностью, мало, кто вздрагивает при начавшихся перестрелках, никто не суетиться, только дети продолжают пугаться и задавать много вопросов, а родители старательно увиливают от ответов.

Атмосфера из мрачной и тягучей мелкими рывками казалась обыденной и привычной, но лишь покуда пули не свистели, пока главенствовала непродолжительная тишина.

19 февраля.

В десять часов утра боевые действия достигли высшей точки, апогея за все дни продолжающихся битв. Группы солдат по несколько человек одни за другими бегали в сторону баррикад и возвращались далеко не полным составом. Таскали на подмогу ящики с боеприпасами, другие передавали какие-то сведения – так продолжалось с раннего утра и до самого вечера.

В банке практически не осталось мужчин, кто-то из них ушёл добровольно, других вытащили силой, тех, кто сопротивлялся, избивали и называли предателями, говорили, что запомнили их лицо и к ним ещё вернутся, когда всё закончится.

А ведь неизвестно в чью сторону всё завершится – чьи баррикады будут освещаться солнечными лучами завершившейся войны? Ко мне тоже подходили несколько раз, но увидев костыль, оставляли в покое и спокойно уходили прочь.

20 февраля.

Воздух смердел порохом и не казался таким чистым и прозрачным как в предыдущие дни гражданской войны, повсюду кружил пепел вперемешку с пылью, танцуя медленный вальс, только туман по утрам смягчал страшный вид и позволял ненадолго забыть обо всём происходящем. Мне становилось тяжелее поверить, что недавно артерии улиц и двориков кипели жизнью, а сейчас бурления замерзают под натиском смерти.

Где-то часа в два дня, к нам занесли одного человека истекающего кровью, попросили оказать помощь, лекарей рядом не было, донести до медицинского пункта им просто не хватало времени. Два солдата передали тело женщинам, они раньше работали в аптеке в здании через дорогу, раненому повезло, что они прячутся именно здесь. Когда с него сняли балаклаву, перед нами открылось лицо мальчишки лет шестнадцати не больше. Вероятно, он был контужен и смотрел в одну точку на потолке, иногда издавал непонятные звуки лишь косвенно похожие наподобие слов. Ему порядочно раздербанело руку, фармацевты делали все, чтобы в их силах, всё-таки они не медсёстры, что уж там говорить о врачебных навыках.

После операции мальчишка попросил сигарету, а после заснул.

24 февраля.

Впервые за всё время ведения моего дневника, я пишу, запечатлев настоящий момент, а, не фиксирую последние наблюдения за прошедшие сутки.

Бои идут так близко к домам, кажется, что минута другая и пули будут летать прямо возле наших глаз. Страх снова подступал комом в горле, как в первый день противостояния, но сейчас заиграл новыми красками, и краски эти были тёмного цвета.

Я не знаю, что будет дальше и будет что-либо вообще, но вера в лучшее не покидает моё сердце, осознание подкрепленной несгибаемой верой согревает в холодные ночи. Смотря на остальных людей вынужденных прятаться от военных действий – я вижу опустошение в глубине и неуверенность в завтрашнем дне, наличие сих чувствах совершенно понятно. Пальцы постоянно трясутся как правая нога в коленке от нервного тика, не давая чётко сосредоточиться на письме и ясно сформулировать мысли и переживания. Это очень тяжело, но я стараюсь преодолеть волнение и поднять тяжкую ношу над собой, только не понятно, зачем и кому я всё это пишу, подобный вопрос тяготить разум ежедневно.

Запечатлеть события – это всё что я могу сделать сейчас, только оставить после себя историю, но надеюсь, я смогу сам рассказать её в будущем, а если этого не произойдёт, то моя память будет жить чернилами на письме.

***

Чернилами на письме… последние слова, записанные в дневнике. Прочитав их, солдат ополчения какое-то время продолжал молча смотреть на строки задумчивыми неморгающими глазами, в нём переплетались разные роды мыслей. «Эй, давай за дело, перерыв закончен!» кричал ему офицер с улицы, махая рукой вернуться к поисковым работам. Крик вернул его обратно в колею, он аккуратно закрыл дневник и положил его себе под бушлат во внутренний карман. Выходя из разрушенного здания, на его щеках виднелись стекающие капли слёз.