Сон [Андрей Эдуардович Бронников] (fb2) читать постранично


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]

Андрей Бронников Сон

`


Падал мягкий, тёплый, как пепел, снег. Сквозь его плотный занавес не было видно ничего, даже вытянутой вперёд руки. Снежинки были крупные и мохнатые, а масса падающего снега – настолько густой, что, казалось, не оставляла места для воздуха и затрудняла дыхание. Постепенно дышать становилось легче, но не потому, что снегопад ослабевал, скорее снежинки становились мелкими и твёрдыми.

Едва различимые корявые ветви деревьев и вмиг потемневший на фоне белоснежного покрова дикий кустарник делали местность зловещей и вызывали щемящую тревогу. Но даже такое плотное безмолвие не могло уберечь зимнюю природу от пристального взгляда невидимого наблюдателя. Сквозь снежную пелену женские глаза, излучающие тепло и любовь, смотрели с сожалением и детским укором. Кроме глаз ничего не было видно, но редеющий снег, казалось, вот-вот, уже через мгновенье, сделает доступным взору образ их обладательницы…

……………………………………………….

Арефьев проснулся от болезненного содрогания тела, завыв стоном безнадежного пропойцы. Пребывание в этом ночном видении было сродни наркотической зависимости. Душевное наслаждение, которое он при этом испытывал, с пробуждением сменялось физической болью и ломкой во всём теле. Чтобы избавиться от мучений, необходимо было вернуться в сладкое небытие, в глубину странного сна, в созерцание карих глаз незнакомки, без которых он уже не мог жить.

С тех пор, как он начал осознавать самого себя, этот сон постоянно возвращался к нему. Иногда странное видение не приходило по несколько месяцев, и тогда Арефьев каждый вечер ложился спать, ожидая и надеясь, а бывало, что это происходило чуть ли не каждую ночь. В такие моменты Дмитрий, напротив, боялся уснуть, потому что каждый раз от переизбытка чувств, вызванных странным сном, он мучился душевными и физическими страданиями.

Боль не отпускала его организм, попавший в зависимость от видения, и когда оно исчезало надолго. Только теперь она терзала уже из-за его отсутствия.

Арефьев сполз на пол и, как червяк, невероятными изгибами тела попытался облегчить физическое страдание. Душевную боль невозможно было унять ничем. Такое мучение человек испытывает при расставании с предметом глубокой земной любви.

Мужчина с трудом поднялся, кое-как добрался до кухни и достал из шкафчика початую бутылку коньяка. Жадно сделал несколько глотков. Полегчало. Затем он поставил коньяк на место, набрал из-под крана кружку холодной воды и вылил её на голову. Вытер лицо несвежим кухонным полотенцем. Дрожащей рукой чиркнул зажигалкой и прикурил сигарету.

Теперь можно было опять прилечь. Но спать уже не хотелось. Арефьев глядел в потолок и наслаждался наступающим покоем. Душевная боль уступала место горькому сожалению о прожитой жизни, о несбывшихся юношеских мечтах, о не состоявшейся любви, и о чём-то ещё, чего он сам не ведал, но к чему неосознанно стремился всегда. Щемящее чувство сиротского ожидания, знакомое с раннего детства, когда мать, не особенно заботясь о сыне, оставляла его в детском саду на ночь, охватило его. Но тогда он мог плакать, а сейчас душа в грубой оболочке не позволяла ему разрыдаться. Возможно, тогда стало бы легче. Прикуривая одну сигарету от другой, он ждал рассвета, и тот наконец пришёл. Пришёл дождливым и пасмурным утром, не радуя надеждой или облегчением, обычно наступающими с уходом тяжелого ночного мрака.

Дмитрий обожал ароматный и крепкий кофе, но варить его не умел, поэтому полуавтоматическая кофеварка была единственной ценимой им вещью в холостяцкой квартире. Посреди неубранной кухни с пожелтевшим от древности холодильником и не менее древней мебелью она, кофеварка, выглядела бриллиантом в плохой оправе, и функции свои выполняла, исправно радуя хозяина волшебным напитком…

Мягкое лязганье кофемашины, а затем энергичное бурление готового напитка известило Арефьева о том, что можно приступить к любимому ритуалу и тем облегчить страдания измученного организма. Дмитрий поставил перед собой на стол толстостенную керамическую чашку.

Поверхность густого коричневого цвета наполовину была покрыта жиденькой пеной и маслянистыми пятнами. Это означало, что кофе удался. Лёгкий пар, не поднимавшийся выше краёв чашки, напомнил дымок гаснущей сигареты, и Арефьев тут же закурил. Он не признавал ни сахара, ни молока в кофе. Из добавок только сигарета, изредка коньяк. Причём, в изрядной дозе, и, по сути, это был уже другой напиток. Крепкий аромат бодрил дух. Для бодрости тела необходимо было сделать хотя бы пару глотков, но сначала Арефьев в несколько глубоких затяжек вытянул чуть не половину сигареты и следом залпом осушил половину чашки. Посидел несколько минут, задумчиво глядя в окно, как будто забыв о горящей сигарете, затем повторил все свои действия ещё раз и на этом закончил кофейную церемонию.

Единственным стимулом отправиться на работу в данный момент могла служить лишь вторая чашка кофе, но только уже в конторе. Арефьев встал,