Адмиральский эффект. Рассказы [Алексей Парамонов] (fb2) читать онлайн

Алексей Парамонов Адмиральский эффект. Рассказы

Адмиральский эффект

Сторонники военно-морской теории суеверий глубоко убеждены, что «адмиральский эффект» есть вещь неотвратимая. Способная не то, чтобы уничтожить результаты упорной работы, но существенно ухудшить впечатление от них. «Адмиральский эффект» – это когда предусмотрели все, устранили все ненужные и неудобные факторы, но внезапно нашелся ещё один – нежданный и нокаутирующий. Причём находят его, как правило, те, чьё высокое звание и «присвоено» такого рода неприятностям. Во флотском фольклоре «адмиральский эффект» занимает почётное место, являясь основой доброй трети баек и «жизненных рассказов». Да вот и пример.

Часть готовилась – нет, даже не к проверке – к визиту командующего флотом! Военным морякам, будь они корабельного состава или выглядящего в глазах «корабелов» вторым сортом берегового, прекрасно известно, что страшнее может быть только визит Главкома ВМФ.

Драили всё, что можно было, – и вдвойне драили то, что драить не рекомендуется. Много блеска не бывает: старая военная мудрость. Кусты вдоль аллеи стригли канцелярскими ножницами для придания правильной прямоугольности, и придирчивый мичман специально заготовленной рейкой проверял качество подстрижки. Особо подготовленная команда тщательно проверяла деревья на наличие пожелтевшей и готовой к опадению листвы. Подозрительные кроны трясли до окончательного искоренения некондиционных вкраплений. Трава, посмевшая приблизиться к дорожкам и строениям ближе, чем на метр, нещадно вырубалась штыковыми лопатами.

Всё, отличающееся от грунта, всё, что нельзя было подстричь и вырубить, подлежало побелке или покраске. Завезённая в невиданном количестве известь расходовалась с такой скоростью, что казалось – ещё мгновение, и кисти просто загорятся в руках усердных работников. Протянутая вдоль центральной аллеи бечёвка отмечала уровень, до которого следовало белить стволы деревьев. На плацу при помощи хитроумно сбитого из досок устройства обновляли разметку. В автопарке шипела сварка и тоже шуршали кисти, только вместо побелки для маскировки масляных пятен на асфальте рационализаторы с успехом использовали раствор цемента.

В спальном помещении старшина батальона Прокопенко ухитрялся находиться одновременно в баталерке, гальюне и у каждой койки. Матросы, не владеющие сложным искусством существования в особом, четвёртом, измерении старшины, несказанно его раздражали. Старшина закипал, и угроза небольшого, но чрезвычайно мощного термоядерного взрыва мичманского терпения ощущалась даже вне расположения казармы.

Командир с заместителями отрепетировали свои доклады настолько, что могли начать и продолжить их с любого места, а теперь тренировали друг друга «ожидаемыми и неожиданными вопросами от командующего», дабы без замедления удовлетворить самое изощрённое любопытство высокого начальства. Невезучий оперативный дежурный, на чью вахту приходился визит адмирала, оточил мастерство владения указкой настолько, что любую требуемую точку на огромной карте командного пункта мог указать с закрытыми глазами – и даже стоя к ней спиной.

Словом, работа кипела, устранялись все «проблемные» точки, вероятные и невероятные. Потому, когда Артемьич в редкую минуту выстраданного перекура выдохнув солидное кольцо табачного дыма и уверенно произнес: «Как ни корячься, а залёт будет!» – на него посмотрели, как на врага. Артемьич, в миру старший мичман Николай Артемьевич Полтарак, был мужчина крупный, солидный, имел идеально подстриженный тронутый сединой ежик на голове, породистый нос и в ниточку щегольские усы, носил неизменно свежую рубашку и выглаженные до бритвенной остроты брюки. Недовольным взглядам он снисходительно улыбнулся и пояснил: «Адмиральский эффект!». Надо сказать, что Артемьич прослужил уже двадцать лет с лишком, ходил на боевую, ездил старшим на целину, путешествовал в регионы за молодым пополнением и авторитет имел непререкаемый. Но всё же – чтобы вот так, двумя магическими словами разрушить все надежды? «Да ну тебя, Артемьич, хорош каркать!» – выразил общее настроение задорный веснушчатый, белозубый и курносый Саша Рыбкин, мичман и начальник станции: «Всё надраили, побелили и покрасили! Приедет адмирал, прогуляется, убедится, что заведование в ажуре, и убудет восвояси». Бывалый Артемьич не спорил, только кивал, улыбаясь. На том и разошлись.

Наутро прибыл командующий. То есть ожидали его к 10.00, командир объявил «готовность № 1» с восьми, комбаты, соответственно, с семи утра. Потому те счастливчики, кому удалось накануне слинять домой, прибыли в часть к подъёму. После завтрака и построения – наводили последние штрихи. На глаза Саше Рыбкину попался матрос Хорошок. Когда-то мама с папой подарили миру будущего защитника Родины, назвали Пашей, а спустя 18 лет вручили его Военно-Морскому флоту в лице мичмана Рыбкина. Был Паша высок, белобрыс, вечно безмятежен и слегка не от мира сего. Сменившийся с вахты подчинённый приближался, имея в руках свежевыстиранные собственные носки. Разумеется, не заметь происходящее Рыбкин, носки без вариантов разместились бы на батарее рядом с Пашиной койкой, испортив донельзя замечательный вид заправленной постели и образцово прибранной тумбочки. «Хорошок! Носки – убрать!» – скомандовал Рыбкин. «Куда?» – флегматично поинтересовался Паша. «Куда хочешь, но чтоб я их здесь не видел!»– сурово рубанул Рыбкин. «Ладно», – пожал плечами матрос и не спеша двинулся прочь. Он вообще всё делал не торопясь и без выраженного чувства ответственности за результат. Об этой его особенности иногда забывали, а зря. Рыбкин уже хотел сделать замечание за ответ не по уставу, но не успел: ротный срочно вызвал мичмана на внешний объект приборки.

К 9.30 часть обезлюдела. Особенность любой береговой части: при появлении в ней высокого командования личный состав исчезает. Ещё недавно шумный военный городок становится подобным загадочной чернобыльской Припяти. Лишь на местах несения вахт и дежурств можно обнаружить специальных натасканных для ответов начальству военнослужащих. Где растворяются десятки только что присутствовавших в части людей? Загадка, сравнимая с загадкой Бермудского треугольника.

Командующий флотом прибыл с минимальной задержкой всего в полчаса, что вообщето для командующих не характерно. Обычно их ждут часами. Для того, чтобы к вечеру узнать, о переносе визита на другой день. Но в тот раз адмирал был просто образцом точности. После обязательного командирского доклада и чудес эквилибристики с указкой, продемонстрированных оперативным дежурным, командующий неопределенно хмыкнул (этот звук заместители командира на проведённом шёпотом блиц-совещании решили считать одобрением), а после пожелал пройтись по территории. Осмотрев парк, прогулялись вдоль свежевыбеленных деревьев и бордюров к учебному корпусу. Выслушав учебный план на сегодня, адмирал решил не мешать процессу обучения и направился в казарму. Где едва не оглох от бравого доклада дежурного по роте по поводу отсутствия замечаний за время дежурства. Стараниями владеющего тайными знаниями старшинского цеха Прокопенки спальное расположение выглядело новее, чем непосредственно после постройки. Даже лампочки стали светить в два раза ярче. Вымытые до незаметности стекла окна, сверкающий пол, лёгкий аромат одеколона в воздухе (старшина не вчера назначен на должность, такто!) Но всё же казалось, что чегото не хватает. И комфлота почувствовал – чего. Изюминки. Командующий флотом свою должность выстрадал не в кабинетах, и матроса-солдата видывал не на фотографии. В свое время… Хотя сейчас не о его славном военно-морском пути, просто уточним, что об особенностях быта рядового состава адмирал знал не понаслышке.

Не спеша пройдясь вдоль матросских коек, он не глядя приподнял матрас на первой попавшейся. Сейчас это назвали бы «джекпот». Одним движением комфлота поставил оценку всем усилиям по подготовке к его визиту, и оценка эта была явно далека от отличной. Внутренность кровати явила всем присутствующим аккуратно разложенные под матрасом выстиранные носки…

Адмирал понимающе улыбнулся побагровевшему командиру: «Выстиранные носки, товарищ полковник, я бы всё же рекомендовал сушить на батарее». И направился к выходу. «Чья койка?» – чревовещал за его спиной командир. «Матроса Хорошка, товарищ полковник»,– так же не открывая рта рапортовал дежурный. «Чей подчинённый? – задушенно прошипел начальник штаба.– Обоих сюда, пулей!». По законам жанра в учётной карточке Рыбкина немедленно сама собой стала проявляться некая запись. Причём именно на той стороне, где не упоминается о наградах, а напротив, сверху и до низу пишут только о провинностях…

«Артемьич, я же все койки после этого проверил! Слышишь, все до одной в казарме. Единственная «залётная» – у Хорошка! Она же – единственная, которую проверил командующий! Первая и последняя. Артемьич, но как?!.. – не мог успокоиться Рыбкин. – И главное, я же сам, считай, виноват. И выговор заработал. Сам же не разрешил на батарею повесить. Убери, сказал, чтоб я не видел. Знал же, кому так говорю. Но всё же – одна, понимаешь, одна только койка!».

Многоопытный Артемьич как всегда мастерски выпустил кольцо табачного дыма и солидно повторил: «Адмиральский эффект». А ещё, Сашок, не забывай, что работаешь ты с людьми. Разными. И каждого должен знать и понимать, чего ждать от него. Тогда «адмиральский эффект» хоть и не исчезнет вовсе, но вероятность его уменьшить можно. Усёк?».

Некурящий Рыбкин кивнул и, вздохнув, направился к парковым воротам, которые бригада «залётчиков», доверенная ему командиром, должна была за два дня отремонтировать и покрасить. Конечно, среди членов бригады был и любитель чистых носков Паша Хорошок.

Снег

У меня, родившегося и выросшего в черноморском Севастополе, снег всегда ассоциировался с чудом. Вот где-то между Дедом Морозом и межпланетным космическим кораблем. А кто из севастопольской малышни со мной не согласится? Серые и некрасивые на фоне пасмурного неба снежинки опускаются вниз и вдруг становятся белыми и радостными, как праздничное конфетти. Раз в несколько лет они вдруг забывают о том, что на севастопольской земле им велено срочно растаять, и на два-три дня к нам приходит настоящая зима. Из сараев и кладовых извлекаются запылённые санки, а все доступные горки оккупируются радостной детворой. Ближе к ночи подтягиваются мамы с папами, а иногда и бодренькие бабушки с дедушками. Под лозунгами «промок-замёрзнешь-заболеешь» чада изгоняются к теплым пледам и диванам, великовозрастные катальщики сменяют малышню. Не всегда, правда, детские саночки могут выдержать солидный вес габаритных папаш. В таком случае в ход идет всё подходящее для скольжения по горке – куски линолеума, пластиковые тазы и так далее. Веселье продолжается до глубокой ночи. Ведь завтра, максимум – послезавтра все растает. Такая у нас зима.

Так вот, снег для меня был чудом. Все детство и юность.

А потом я поступил в одно очень военно-морское училище. Несмотря на наличие аж целых двух таких заведений в Севастополе, я выбрал широты северные и обрадовал своим желанием стать морским офицером одно замечательное училище под Ленинградом. Говоря по-современному – под Санкт-Петербургом. Приемная комиссия с пониманием отнеслась к моим устремлениям, подкрепленным успешной сдачей экзаменов, и зачислила меня в ряды будущих морских волков.

Осень пролетела незаметно. Новая обстановка, новые учебные предметы, привыкание к дисциплине и распорядку. Учеба, наряды, приборки, строевые… Не до природы. Впрочем, рассказ не об училище, а о снеге.

Похолодало в том году своевременно, но со снегом случилась заминка. То ли общее количество не утвердили, то ли не подвезли вовремя с полюсов – дела небесной канцелярии нам неведомы.

И все же в середине декабря снег пошел. Да какой! Крупные киношные хлопья, не тревожимые ветром, опускались на деревья, крыши, пожухлые газоны. Они скрывали неровности асфальта, маскировали неприятные пятна автомобильного масла на дорогах, делали улицы и шоссе чистыми и радостными. Не в силах оторваться от такого зрелища во время занятий я периодически «зависал», пялясь в окна, за что получил несколько замечаний от преподавателей и чувствительный тычок в бок от командира отделения. Он потребовал «не быть идиотом» и «не снижать показатели дисциплины». Я взял себя в руки, но ощущение праздника не оставляло. Снег продолжал идти, и это было волшебно.

К моей горячей радости, после занятий вместо самоподготовки нас направили на расчистку закрепленной территории – дороги и кусочка плаца. Как вполне великовозрастные балбесы, мы первым делом затеяли игру в снежки, затем оперативно слепили несколько военных снеговиков с погонами из коры, за неимением хрестоматийной моркови получивших носы из обычных сучков. Однако радикально на количество снега это не повлияло, пришлось взяться за лопаты. Четверо несчастных, которым не хватило деревянных лопат, извлеченных из обширной кладовой старшины, были вооружены двумя скребками. Для тех, кто закончил курсы кройки и шитья, причем в южных широтах, поясню: скребок – металлическая пластина размером два метра на половину с приваренной длинной скобой-ручкой. Впрягшись в такое устройство, двое военно-морских курсантов изображают подобие трактора, сгребая снег в стратегически значимых направлениях.

Два часа непрерывного шкрябанья позволили придать закрепленной территории удовлетворивший дежурного по училищу вид. Подуставшие, но довольные, мы потянулись в тепло, напоследок обстреляв снежками ни в чем не повинный столб неподалеку.

Но зимняя сказка заканчиваться не собиралась. Спустя час следы нашей самоотверженной борьбы за чистый асфальт бесславно исчезли под толстым снежным одеялом. Поэтому перед ужином мы вновь чистили. Снег сыпался, не обращая внимания на жалкие потуги противостояния. Как и положено порядочному природному явлению, он даже и не замечал нашей с ним борьбы, что было особо унизительно для будущих тактиков и стратегов. Мы гребли после ужина. Напоследок поупражнялись в искусстве борьбы с неотвратимым вместо вечерней прогулки.

Распихав по батареям в сушильной комнате промокшие брюки и носки (если кто-то вам скажет о том, что курсантская обувь системы «ботинок кирзовый» водонепроницаема, не верьте ему ни на грош), я упал в койку, заснув уже в полете. Ночью мне снился снег…

Подъем по указанию командования провели на полчаса раньше. Разумеется, для того, чтобы мы успели убрать снежные завалы до завтрака. Отчего-то играть в снежки или лепить снеговика никто не стал. Видимо, не было настроения. Но природе были неинтересны наши переживания. Ей хотелось белого, и чтоб сразу много.

Снег шел. Мы гребли. Снег сыпался. Мы убирали. Снег падал. Кружился. Ложился. Днем. Ночью. Всегда.

Тогда же я узнал о военной эстетике и красоте. Об этом поведали дежурные по училищу, культурные и образованные офицеры. Суть заключалась в том, что отодвинутый с проезда и плаца снег не должен валяться кучами, это неэстетично. Его следует укладывать в виде огромных бордюров или блоков. Только в таком виде он будет полностью соответствовать облику образцового явления природы в военной организации.

Через неделю я понял, что моя любовь к зиме и снегу была ошибкой. Мы просто раньше плохо знали друг друга. И теперь нам нужно пожить отдельно. Вероятно, это почувствовали и снежинки, потому что стали хотя бы изредка делать перерыв. А может, они просто заканчивались, и наверху ввели режим экономии?

Однако не заканчивалась зима. В запасе у нее был еще один любопытный для южанина фокус: мороз. Когда красный столбик наружного термометра съежился почти до тридцати ниже нуля, я понял, что еще многого не испытал. Настоящая зима взялась восполнить хоть какие-то пробелы в моей жизни. Например, дать понятие об особенностях несения вахты в холоде. В стеклянной будочке, которая выполняла роль КПП, отопление отсутствовало в принципе. Смены были сокращены до получаса, в течение которых приходилось приседать, отжиматься или просто прыгать на месте. Иначе холод добродушно, но твердо залазил за пазуху. Дежурили четверо, по очереди: полтора часа отдых, полчаса физкультура. Интересно, кто это еще недавно критиковал нашу крымскую зиму? Неужели это был я?

К счастью, морозы продержались недолго. Зато опять пошел снег… (см. выше)

В первый в своей жизни военный отпуск (зимние каникулы) я полетел на самолете. Тогда, в многократно руганные ныне советские времена, это мог себе позволить обычный курсант, имеющий родителей-инженеров. Из симферопольского аэропорта автобус доставил меня на родной автовокзал. Выйдя на влажный от обычного в это время года зимнего дождичка севастопольский асфальт, я с удовольствием вдохнул зимний (плюс семь!) крымский воздух. Рядом тихо шептало море. Снега здесь не было и в помине. «Как хорошо!» – подумал я. Снежинки я больше не любил.

Прошло много лет. Моя подрастающая дочь каждую зиму недовольно хмурит брови и возмущается отсутствием приличных морозов и снега на улицах. Я согласно поддакиваю, дабы не нарушать традиций. А про себя думаю – ну и слава Богу! Каждому на его век снега хватит.

Бородатая история

В военно-морском флоте должен быть порядок. Все, что не параллельно, должно быть перпендикулярно, и наоборот. А иначе это не флот, а курам на смех.

Вот взять, например, такой интимный вопрос, как ношение усов и бороды. Во времена полной победы материализма, когда усы и бороды еще были принадлежностью настоящих мужчин, а не малахольных существ с Евровидения, военнослужащие, пожелавшие отрастить себе упомянутые волосяные приборы, должны были неукоснительно соблюдать требования руководящих документов. Так, солдатам и матросам срочной службы борода не светила вовсе, а вот небольшие усы отпустить разрешалось на втором или третьем году службы соответственно. И многие «дедушки», на гражданке даже и не помышлявшие о таком мужественном украшении, носили их как знак особого отличия. Мичманам-прапорщикам и офицерам носить усы не запрещалось. Но для всех категорий имелось строгое правило – они не должны были опускаться ниже губ. Так что пышные казацкие усы военным однозначно не светили.

С бородами же дела обстояли еще сложнее. Не приветствовалось такое украшение. Это штатские могут культивировать на лице пышные заросли, и единственным недовольным будет собственная жена, тратящая много времени в процессе поиска места, куда поцеловать своего драгоценного последователя кубинского героя Фиделя Кастро. Военному же для ношения бороды требовалось основание. Например, железобетонным поводом служили следы старой травмы, которые якобы и маскировала военная борода.

Почему «якобы»? Да потому, что никогда строгие начальники не требовали в этом случае побриться и предоставить доказательство, так сказать, натурой. Впрочем, существовал важный нюанс – но об этом чуть позже.

Как говорится, голь на выдумку хитра. При наличии смекалки и, чего греха таить, некоторой доли нахальства, можно было свою бороду «узаконить».

Мичман Андрей Андреич Сенченко, двадцати семи лет от роду, специалист первого класса, отличный работник, остряк и балагур, однажды решил, что его высокие скулы и «греческий» нос отлично дополнит небольшая борода. Непосредственное начальство в лице командира судна обеспечения, на котором проходил службу мичман, усмехнувшись, назвало его «недоделанным Кастро». И махнуло рукой – дел невпроворот, хочет быть бородатым, пусть будет. Командир был вольнодум и философ. Тем более, что обижать подчиненного ему не хотелось: специалистом Сенченко был превосходным, а помимо основной специальности славился как непревзойденный в бригаде судов обеспечения художник, боевые листки и стенгазеты его исполнения неизменно приносили экипажу призовые места на всяких смотрах. Любой командир знает: хороший художник ценится на вес золота, а если ещё и владеет тушью и кисточкой, так и вообще на вес самого редкого природного металла, рениума. Мичман Сенченко умел. И кисточкой, и плакатным пером, и гуашью изумрудное море с парусником. И даже писал портреты. Так неужели же такому самородку нельзя с бородой походить?!

Однако кроме непосредственного начальства, как известно, существует еще и (кто сказал – «посредственное»?!) вышестоящее. Командир бригады судов обеспечения капитан первого ранга Сергей Петрович Вол флотский порядок ценил и уважал. Кстати, именно ему принадлежит фраза о параллельном и прочем, с которой мы начали этот рассказ. Недавно назначенный комбригом, он все свои силы прилагал к наведению и поддержанию в подчиненном соединении военно-морского порядка.

Мичман Сенченко осознавал, что его тайная гордость и украшение входит в резкий диссонанс с представлением комбрига о порядке. Но брить было жалко и неспортивно. Поэтому Андрей Андреич предпочитал с капитаном первого ранга Сергеем Петровичем не встречаться – соединение большое, дел много, маленькой сошке всегда есть, куда и зачем слинять от грозного начальственного ока.

В конце концов Судьбе, которая, как известно, играет людьми как шарами на биллиардном столе, эта беготня надоела. «Хорош!», – решила она в один прекрасный день, и бородатый мичман, зачем-то выбравшийся на стенку, внезапно увидел рядом с собой комбрига. Отступать было поздно. Пришлось импровизировать. Увидев устремленный на него взгляд командования, мичман Сенченко молодцевато, как и требует Устав, отдал воинское приветствие и представился.

– Почему вы не бриты, товарищ мичман? – тон, которым был задан вопрос, можно было использовать в холодильных установках для мгновенной заморозки.

– Имею на нижней челюсти портящий внешность шрам, бородой его прикрываю! – без малейшей запинки доложил мичман.

Судя по выражению лица комбрига, борода было намного хуже предполагаемого шрама. Однако сверившись с командирской памятью, он понял, что мозолящая глаза борода законна. Стоп! Ну, почти законна…

А вот теперь вернемся к обещанному нюансу. Для того, чтобы носить бороду с полным основанием, на фотографии в удостоверении личности… Ну да, вы уже догадались. На фотографии владелец также должен быть с бородой. Учитывая то, что удостоверения обычно выдаются после окончания военного учебного заведения, вероятность наличия в нем «бородатой» фотографии равняется нулю целых нулю десятых. Меняется оно в лучшем случае раз лет в десять. Или при утере, что теоретически позволяет заменить фото более актуальным. Однако при втором варианте вместе с новым документом в довесок получишь как минимум строгий выговор в служебной карточке плюс истрепанные в многочисленных объяснениях и разбирательствах нервы. Мало кого привлекала такая перспектива.

– Предъявите свое удостоверение, – по-чекистски прищурился кобмриг. – надеюсь, фотография в нем соответствует вашему внешнему виду?

«Пропал. Выговор, позор …» – вихрем пронеслось в голове Андрея Андреича, а перед глазами как живая возникла картинка: комбриг, закатав рукава, бреет и стрижет несчастного мичмана прямо на пирсе. Впрочем…

– Так точно, товарищ капитан первого ранга, – отчеканил в порыве вдохновения Сенченко и, сделав озабоченное лицо, принялся хлопать себя по карманам. – Извините, забыл удостоверение на корабле!

– И где же ваш корабль? Ах, вот он?! Ну что ж, я подожду, пока вы принесете мне документ, – всем своим видом комбриг показывал, что раскусил детский трюк мичмана и только природная доброта не позволяет ему начать заслуженный разнос негодяю до окончания всех пустых формальностей.

– Есть! – козырнул Сенченко и пулей взлетел на борт. Он уже знал, что делать. Вбежав в каюту, мичман выдернул удостоверение (конечно, оно мирно лежало в нагрудном кармане рабочего платья) из обложки, в приступе вдохновения схватил подходящий по твердости карандаш и в два счета изобразил на собственном черно-белом фото бороду. Не забыли, что Андерй Андреич был неплохим художником? Вновь вставил удостоверение в обложку и уже через минуту с непроницаемым лицом вручал его командиру бригады. Как известно, обложка к военному удостоверению своей внутренней прозрачной частью полностью прикрывает фотографию владельца и слегка размывает черты. К тому же капитан первого ранга Вол пользовался очками, и, как нередко бывает, очень этого стеснялся, пологая, что очки разрушают его командирский образ. Рассмотрев на расстоянии вытянутой руки документ, он милостиво вернул его владельцу.

– Хорошо, товарищ мичман. Не забывайте, что даже разрешенная борода должна быть ухоженной и подстриженной.

– Есть! Так точно! Разрешите идти, товарищ капитан первого ранга?

– Идите.

Не чуя ног, Сенченко вновь взлетел по трапу. Пронесло!

История скоро стала народным достоянием. Знатоки сочувственно напоминали мичману, что карандашные штрихи постепенно стираются с фотографии. Сенченко лишь загадочно усмехался – он давно уже «закрепил» фотобороду тушью. А через годик очень кстати появилась редкая возможность поменять удостоверение и сделать нормальную фотографию. И Андрей Андреич окончательно «узаконил» свою внешность.

Одно не давало ему покоя – теперь бороду не сбрить ни в коем случае! Полный сил и энергии комбриг на память не жалуется, как объяснить ему исчезновение «страшного» шрама? И фотография в удостоверении должно соответствовать внешности военного моряка. А иначе ж это не флот, а курам на смех…

Лыжник

А еще я на лыжах ходил!

Ой, нет, не с того начал. Помните, я рассказывал, как снег в училище убирал? Ну, когда вдруг понял, что всё удовольствие от настоящей снежной зимы улетучивается с печальным свистом, едва завидев военные погоны. Остается суровая действительность с деревянной лопатой наперевес. По нескольку раз в день изображать из себя маленький грустный антиснежный бульдозер в чёрной шинели – это вам, братцы, не фунт изюму!

Однако коварная питерская зима на этом не остановилась. Пока я наслаждался законным зимним отпуском (14 суток, включая дорогу) в бесснежном и оттого вдвойне милом Севастополе, она подготовила мне новое испытание.

– Как это – не умеешь?! – рослый подполковник с кафедры физподготовки вероятно удивился бы меньше, встреть он лично в училищных коридорах неуловимого снежного человека в обнимку с марсианином. Это я только что доложил, что не умею ходить на лыжах. То есть не умею от слова «совсем». Даже надеть и закрепить.

Подполковник, судя по его реакции, был уверен, что все люди, а тем более желающие стать морскими офицерами, рождаются с лыжами на ногах и полагающимися к ним палками в руках. И к моменту поступления в военно-морское училище уже имеют как минимум разряд по лыжному спорту. Видимо, своей горькой вестью я поразил его в самое спортивно-лыжное сердце.

Вот интересно, зачем на корабле умение ходить на лыжах? Слалом с бака на ют отрабатывать?

Мне не хотелось потрясать сложившееся в железобетонную крепость мировоззрение спортивного подполковника, но выхода не было. Пришлось открыть ему удивительную весть о городах и целых республиках, расположенных так близко к югу, что снега в них почти не бывает. А лыжи там в основном видят по телевизору. И в таком разрезе чрезвычайно трудно научиться даже основам лыжного спорта.

По глазам подполковника я понял, что он мне не поверил. Однако рядом со мной встали еще трое таких же горемык-южан, и с нами надо было что-то делать. Усилием воли офицер подавил всплывшую было мысль о том, что нас заслали хитроумные африканские негры, предварительно отбелив кожу шпионов молоком габонской гадюки, и с неудовольствием пробурчал:

– Ну и что с вами делать?

Вопрос, разумеется, был риторический. Но тогда я ещё не научился так глубоко понимать начальство, а потому единым духом отрапортовал, что готов дважды выполнить норматив по плаванию, в счет лыжной подготовки. К слову, когда несколько занятий назад тот же физкультурник спросил, все ли умеют плавать. Около десятка человек сообщили, что держатся на воде, как колуны. Для меня, выросшего на море, как раз откровением стало то, что кто-то может не уметь плавать. А вот подполковник, как ни странно, тогда нисколько не удивился, а пообещал дополнительные занятия.

Моё предложение по замене лыж плаванием было встречено с неодобрением и отвергнуто. Но тогда, может, хоть какие-то дополнительные занятия с нами, нелыжниками, будут? А вот и ничего подобного.

– Что заниматься? Чего там уметь? Встал на лыжи да пошёл! – таким жизнерадостным напутствием завершил наш разговор физрук. Уверенно так сказал, мы обреченно кивнули. И пошли вставать.

Надо вам сказать, что военные лыжи нисколько не напоминали цветастые гибкие атрибуты спортсменов из телевизора. Немолодые плоские длинные куски дерева, выкрашенные в голубовато-серый цвет, отбивали стремление к рекордам даже у самых опытных северян. Для меня же главным стало новое знание – заостренные и поднятые вверх концы должны быть спереди. А чтобы не падать в стороны, есть палки. Вопрос падения назад и вперед остался непрояснённым. Вооружённые хитрым инвентарем, мы отправились в соседний лесок, где была оборудована дорожка.

Да, забыл рассказать: поскольку гении со спортивной кафедры были свято уверены в том, что всё человечество владеет искусством перемещения на деревянных дощечках при помощи дюралевых трубок, то занятий по лыжной подготовке было запланировано аж два. Первое – тренировка, знакомство с трассой. Второе, через неделю – кросс, по-моему, километров десять. В самый раз для впервые вставшего на лыжи курсанта, правда?

Половину первого занятия я посвятил сложному искусству крепления лыж к ботинкам и попыткам устоять после этого на ногах. Затем нас, четверых несчастных, пытались научить ходить. На лыжах, разумеется. Получалось, прямо скажем, не очень. Зато потом мы и без лыж с трудом ходили. Бравый подполковник махнул на нас рукой и отвернулся. Мы его раздражали.

Первое занятие помогло мне сделать важный вывод: лучшее расположение моих лыж – на плече, вместе с палками. Так ходить легче всего. Иное сочетание меня и этих орудий пытки давало самые непредсказуемые результаты. Иногда я мог даже ехать, правда, как правило, совсем не в ту сторону, куда собирался. В схватке с лыжами уверенно побеждали лыжи.

Как говорится, никто и не обещал, что будет легко. Через неделю я боком, как краб, заходил на старт. Начало кросса было многообещающим – по команде тело мое рванулось вперед, но коварные лыжи порыв не поддержали: правая внезапно поехала назад, наехала на левую и торжествующие деревяшки швырнули меня носом в снег. С помощью от души веселящихся товарищей я вновь принял вертикально положение и, совладав с непокорными ногами, почапал вперед по лыжне.

Всего через пару поворотов меня поджидала горка. Вверх, а не вниз. Я вспомнил короткометражку Гайдая про самогонщиков и смышленого пса, раскорячил ноги (лыжи «ёлочкой») и пополз вверх. Почти дополз. Коварная правая лыжа заскользила у самой вершины. Вжух-чебурах-тах-тах! Отряхнув как мог спереди шинель и выплюнув жменю снега, я повторил попытку. Получилось с третьего раза. Вдохновленный успехом, я гордо двинулся дальше. А дальше лыжня пошла вниз.

Сомнительное достижение на подъеме вскружило мою вспотевшую голову. Представив себя матерым лыжником из телевизора, я постарался присесть, наклонился вперед и оттолкнулся палками. Факт в том, что шею я всё же не свернул. Не знаю почему. Остановила меня ласково выбежавшая навстречу березка. Мой стремительный спуск я помнил смутно, вся одежда была равномерно белой, включая шапку, хотя через голову я перевернулся только дважды, это точно. Лыжи малодушно катапультировались с моих парящих ног где-то на середине спуска, и в объятья лесной красавицы я прикатился без них.

Чуть полежав и убедившись, что серьезных повреждений не чувствуется, я встал, собрал отлетевшие от меня спортивные части и элементы формы одежды. Подумал, решительно закинул их на плечо. И продолжил кросс.

В спортивно-лыжно-военный вид я привел себя метров за 200 до финиша, перед последним поворотом. По дороге ко мне прибился такой же коллега-южанин, и мы солидарно финишировали бок о бок. Последними. Замерзший и сердитый подполковник облегченно вздохнул, увидев нас живыми и на собственных ногах. Секундомер он давно выключил.

– Тоже мне, лыжники! – разочарованно рыкнул он.

Ну так а я о чем говорил?!

Гудок

Крупный («Надо же, прямо Шварценеггер из мира насекомых», – хмыкнул Илья) серо-коричневый мотылек самозабвенно бился о лампу, треща крыльями и отвлекая от чтения. Илья отложил учебник по электротехнике, смастерил из испорченного бланка кулек, изловил строптивого зверя и, прикрывая ладонью импровизированную ловушку, быстро прошел к выходу. Щелкнул замком, вышел, аккуратно, чтоб не захлопнулась, прикрыл дверь и, взмахнув кульком, выпустил мотылька на волю. Тот немедленно поспешил к сородичам, атакующим ближайший светильник на аллейке.

– Вот так и чеши! – напутствовал его Илья, – И чтоб я тебя больше не видел!

Постоял еще немного, с удовольствием вдыхая ночные южные ароматы – Крым, июнь, море под боком – и вернулся в свою, как он говорил, «каморку», на пост дежурного телефониста.

Ночная вахта на узле связи для телефониста занятие не обременительное. Для контрактника, старшины второй статьи Ильи Астапова, имеющего за плечами три полных года военной службы, так и вовсе курорт. Своего сменщика, срочника Кирю, Астапов благодушно отпустил на всю ночь – пусть поспит пацан, всего полгода служит, а то будет днем уставшего филина изображать. На посту имелся топчан, так что и Илья подремать сможет. Если только…

Коротко тренькнул звонок. Ну вот и «если» пожаловало, усмехнулся старшина, вновь направившись к двери. На пороге стоял дежурный по казарме прапорщик Зуев.

– Дрыхнешь, Остап?! – прапорщик с напускной серьезностью обличающее ткнул пальцем в грудь Ильи.

– Да с вами поспишь, как же! – рассмеялся Астапов.

– И правильно, не время спать! Время работать.

– Ну да, полпервого ночи. Самое время, пока противник спит!

– Верно. Все-то ты понимаешь, как человек прям, – фыркнул прапорщик. – Слушай задачу: вот тебе девайс, я бы даже сказал – гаджет. Нужно его починить и заставить вновь служить человечеству.

Зуев легонько постучал носком берца по стоящему у его ног полуметровому металлическому грибу – устройству подачи звуковых сигналов, в просторечии сирене, и продолжил:

– Ротный велел. А то, говорят, комиссия из округа прибыла, еще тревогу сыграют, а нам и дудеть нечем.

– Добро, сейчас гляну. Да, а схема-то есть? – спохватился Астапов.

– Только в сердце, да и то – схема охраны периметра, – хлопнул себя по мощной груди Зуев. – Ничего, ты ж с электроникой накоротке, справишься.

– Ну да. Главное, чтоб в сирене ничего накоротке не стало. А то дыму много будет, – усмехнулся Илья. Поднял устройство – тяжеленькая, зараза! – и с кряхтеньем потащил на пост. За спиной хлопнула дверь.

Водрузив «бандуру» на недовольно заскрипевший рабочий верстак у забранного мелкой сеткой открытого по случаю теплой погоды окна, старшина привычно достал из ящика проверенную «цэшку», включил в розетку паяльник. Вынул из-под верстака набор ключей и отверток. Смахнул с гриба паутину, колупнул отставшую краску, прикинул размер болтов и гаек, и приступил к разборке… Астапов полезную работу любил, электротехника вообще была его коньком, готовился поступать в университет.

Неисправности нашлись быстро: в двух местах отошли контакты, еще в одном клемма держалась на честном слове. А вот этот и этот провода надо бы заменить. Да и ржавчину хорошо бы зачистить, раз уж взялся.

На все про все ушло часа два с половиной. Хорошо, что ночь, тишина, никто не отвлекает, а то б дольше провозился, подумалось Илье. Ну вот, вроде собрал. Дело оставалось за малым – проверить работоспособность. Увлеченный работой старшина пробросил провода, приладил вилку, накинул и затянул клеммы питания. Цокнул отверткой по грибному куполу: «Ну, что, чудовище, бибикнем?» И без всякой задней мысли воткнул вилку в розетку.

Чудовище «бибикнуло» исправно. Густой с надрывом голос заполнил крохотное помещение поста дежурного телефониста и немедленно вырвался сквозь раскрытое окно. Достигнув верхней, самой тревожной ноты, звук сирены обрел необходимую актуальность и вызвал горячий отклик у окрестных собак, поддержавших его дружным завывающим на все лады хором. Придавленный мощью сиренного голоса, ошалевший от полноты впечатлений Астапов пребывал в минутном ступоре, выпучив покрасневшие от недосыпа глаза и приоткрыв рот. Гудело знатно.

Илья очнулся, рывком выдернул вилку. Чудовище нехотя сбавило тон, погудело из последних сил и постепенно затихло. Механические внутренности чем-то пошуршали. Все. В наступившей тишине особенно громким казался лай обрадованных неожиданным развлечением собак. А еще слышались четкие громкие команды дневальных: «Подъем! Тревога!», бурление просыпающихся казарм, звонки вскрываемых оружеек. В автопарке взревели тягачи.

– Ничего так гуднул, – пробормотал еще оглушенный Илья, вышедший на крыльцо узла связи. Грохотали берцы, личный состав летел на плац – строиться.

– Астапов!!! – если бы голосом можно было рубить головы, то от крика дежурного по части капитана Жмыха Илья немедленно лишился бы этой важной части военного организма.

– Астапов!!! – Жмых подлетел к старшине, хватаясь за кобуру («Неужто так и пристрелит, без суда и следствия?» – отстраненно подумал Илья)

– Астапов!!! – похоже, от возмущения все другие слова дежурный забыл. А, нет, вспомнил:

– Ты… Да я тебя…!

– 14-й, говорит 24-й, прием! 14-й, говорит 24-й, прием! – на ремне капитана неожиданно ожила рация.

– Слушаю,14-й – рявкнул Жмых.

– Товарищ капитан, получен сигнал «Терция». Повторяю, получен сигнал «Терция»!

Секунду дежурный переваривал сообщение, а потом с глубоким подозрением глянул на Астапова:

– Паразит, а ты откуда узнал?! Почему мне не доложил?!

Комиссия, прибывшая накануне из округа, объявила тревогу… через три минуты после удачной проверки Ильей Астаповым сирены.

Прибывший еще через пять минут на КПП части майор-проверяющий не скрывал удивления: личный состав, одетый и экипированный, выстроился на плацу в ожидании дальнейших указаний, техника заканчивает формирование колонн, имущество готовится к эвакуации. Норматив перекрыт в два раза! «Утечки» из вышестоящего штаба быть не могло – сами проверяющие узнали номер части из вскрытого тут же конверта.

– Ну вы и скоростные ребята, – пожал плечами майор, выслушав доклад Жмыха. – Молодцы. Ладно, слушай задачу…

После такого оглушительного начала задача была выполнена влет, а на мелких недочетах преисполнившийся уважения майор внимания не акцентировал. По итогам проверки часть получила отличную оценку, капитан Жмых – ценный подарок от командира дивизии «за уверенные и грамотные действия».

Старшина уже первой статьи контрактной службы Илья Астапов получил о командира части грамоту, а также был назначен ответственным за техническое состояние той самой тревожной сирены. И на много лет заработал прозвище «Гудок».

Мотоциклист

Майор Нефедов любил мотоциклы. Нет, не так – майор Нефедов любил мотоцикл. Даже Мотоцикл. Это сейчас, в эру доступных всем домашних компьютеров размером с сигаретную пачку и персональных авто чуть ли не у всех членов семьи, включая кошку, мотоцикл в первую очередь ассоциируется с бородатым байкером в твердой кожанке. А много лет назад такой аппарат был престижным уважаемым средством перемещения. И даже роскошью.

Майор Нефедов такую роскошь себе позволил. Мощный трехколесный «Урал» (с дополнительным приводом на коляске!) был его страстью. Даже строгая супруга благосклонно согласилась, что поездки на дачу и в лес намного приятнее совершать на собственном транспорте, чем в переполненном автобусе. Но помятуя о важности соблюдения правил дорожного движения и переживая за мужа, подарила ему мотоциклетный шлем. Ярко-красное полушарие надежно крепилось под подбородком добротными ремешками, широкой своей частью прикрывавшими от простуды уши. Помните персонаж Евгения Моргунова из «Кавказской пленницы»? Да-да, именно такой шлем был и у майора. Стоит еще добавить, что страсть Нефедова к своему трехколесному другу была известна всем его сослуживцам, потому что любой разговор с ним неведомым образом сводился к обсуждению мотоциклов.

А еще майор Нефедов был помощником начальника штаба. И еще он опаздывал. Не хронически, не постоянно – но именно сегодня опаздывал самым прискорбным образом. Выведя утром из гаража своего стального коня, Нефедов, как и требуют правила, внимательно обревизовал транспортное средство. Кое-что протер, кое-что проверил, подтянул, подкачал, направился к верстачку за масленкой… И вдруг вспомнил, что день-то рабочий! Минутная стрелка на часах уверенно говорила, что времени осталось впритык. Швырнув фуражку в коляску, майор напялил каску, поддернул полы шинели (дело было поздней осенью), лихо оседлал мотоцикл и газанул с места.

Чуть не посадив на руль зазевавшегося помощника дежурного по КПП, Нефедов лихо завернул к стоянке личного транспорта офицеров и мичманов, возмущенно отметил, что его «законное» место сегодня занято наглой «копейкой» капитан-лейтенанта Харченко, воткнул свой аппарат на свободное и рысцой побежал к плацу. За опоздание на утреннее построение полковник Свириденко, вообще-то командир добродушный и справедливый, мог во мгновение ока превратиться в огнедышащего дракона!

К счастью, Нефедов успел. За пять секунд до команд начальника штаба «Равняйсь!» и «Смирно!» его помощник занял тактическую позицию в кустарнике за строем, и в момент слов «Равнение налево!» бесшумным индейским разведчиком возник на своем законном правом фланге, вместе со всеми повернув голову и приложив правую ладонь к козырьку. – Товарищ командир! Н-ский отдельный полк построен! Начальник штаба подполковник…, – привычно провозгласил начальник штаба и сделал четкий шаг назад с полуоборотом. А вот у Нефедова никогда так красиво не получалось!

– Здра…, – начал как полагается полковник Свириденко. И осекся. – Вот это здорово! Нефедов! Вы совсем, что ли, очумели со своим мотоциклом?! – И без того мощный голос командира сейчас, казалось, выбьет стекла в близлежащих зданиях. Его недоумевающие подчиненные автоматически повернули головы направо и, разглядев причину негодования командира, стали все заметнее сгибаться, как будто все вместе получили удар под дых. Сквозь тишину построения стали пробиваться смешки, все громче – и вот уже весь полксамозабвенно хохотал.

А на правом фланге пока не осознавший майор Нефедов преданно глядел непонимающими глазами на своего командира, продолжая держать ладонь у козырька блестящего ярко-красного мотоциклетного шлема. Забытая впопыхах фуражка лежала в коляске верного железного коня.

Как мы говорили, полковник Свириденко был командиром добродушным и справедливым. После построения сменивший головной убор майор, цвет лица которого теперь напоминал его легендарный шлем, прибыл к командиру для разбирательства, но должной строгости мероприятия помешал нет-нет да и пробивающий у командира смех. В заключение нотации полковник приказал Нефедову прибывать утром в часть не позднее, чем за 30 минут до построения. Во избежание, как говорится. А среди сослуживцев за майором прочно закрепилось прозвище «мотоциклист».

Перестарался

– Всему-то вас, молодых, учить надо! – когда Артемьич в настроении, он не говорит, а вещает. И в словах его усомниться невозможно, настолько тон весом и убедителен. – На строгих командиров любите пожаловаться, а того не понимаете, что к руководству подход нужен особый. Не знаете небось, что одна из главных заповедей военнослужащего гласит: «Вспотел – покажись начальству!» Можешь вкалывать до посинения, своими руками разобрать до винтика аварийный танк и вновь собрать, но уже исправный, как часы натурального швейцарца. Уж конечно, командиру об этом доложат. Но эффекту нужного не будет. Ну кивнет, ну молодцом назовет. И забудет через минуту.

А вот в его присутствии хоть единственный гвоздь забей, хоть маленькую гайку закрути – так, чтоб видел начальник, чтоб проникся – и станешь лучшим на долгое время.

Старший мичман Полтарак Николай Артемьевич, уважительно называемый товарищами-сослуживцами Артемьичем, разменял уже двадцать пятый календарь. Седой ежик на голове, массивная, но не расплывшаяся фигура, не новая, но чистая и отглаженная форма. Давно потерял счет сменяющим друг друга командирам, встретил, воспитал и проводил на заслуженный дембель срочников числом с население среднего российского городка, без запинки и с любого конца мог рассказать наизусть свои обязанности, и прямые, и функциональные. А потому слыл (и был) большим знатоком военной службы. Причем знатоком стороны не журнально-глянцевой, а самой что ни на есть портяночно-изнаночной.

Сделав солидную «годковскую» паузу, Артемьичу убедился, что присутствующий в курилке «молодняк», мичмана и контракники, слушает внимательно и ждет продолжения. Выпустив для пущей убедительности клуб ароматного кэптэнблэковского дыма (Артемьич сигарет не признавал, пребывая в уверенности, что настоящий моряк должен травить себя красиво, трубкой), продолжил:

– Пришел я в часть зеленым мичманком, навроде вон Сашки Рыбкина, после школы техников. А у связистов наших старшиной роты в то время был Гречков Иван Петрович, старший мичман, на флоте прослуживший больше, чем я тогда на свете прожил. И все наш командир его в пример ставил: вот он, мол, работник, для блага части себя не жалеет. Я сперва-то не соображал, все понять не мог: как так, мы-то видим, что из основных заслуг Петровича главная – это звание чемпиона казармы по нардам, и то неофициальное. Да и по сроку службы напрягаться ему уж не положено. А потом как-то увидал я одну сценку из нашей веселой флотской жизни, и все понял. Слушайте, карасики.

Кто служить начал не вчера, тот знает, что основная специальность у наших береговых матросиков – копать и носить. Корабелам проще, под ногами палуба, копать нечего, потому там только носят. Кстати, знаете, как один наш морячок, жутко стесняющийся того, что на берегу служит, домой письмо писал? «Дорогие мама и папа, пишет, у меня все хорошо. Плаваем по морям, а еще по волнам. Вчера вышел я на палубу вечером, солнце заходит, красота. Сел я под куст, полюбовался закатом, и обратно в палатку – печку растапливать»! Ну ладно, что-то не туда меня занесло.

Так вот, раз иду, вижу: копают морячки связные, территорию облагораживают. И Гречков тут же, руки в брюки, ценные указания раздает. Вдруг глядь – командир на горизонте! Тут Иван-то Петрович прыг! Как тигр, честное слово, на морячка ближайшего: «Ты, как, стервец, копаешь?! А ну-ка дай лопату. Гляди, вот как надо, вот!», и сам пошел рыть, что твой трактор. Командир взгляд бросил, кивнул одобрительно, и дальше себе проследовал. Гречков, только начальство из виду скрылось, немедленно успокоился и говорит: «Понял, сынок? Ну продолжай», и инструмент морячку возвращает. А вечером, на подведении итогов, заряжает наш кэп получасовую речь, красной нитью в которой проходит тезис о всеобщем лентяйстве, среди которого героически пашет беззаветный труженик по фамилии Гречков, человек и старший мичман. Во как. И доказывай ему после, что в парке сезонное обслуживание, что в стационаре своими силами передатчик времен Петра I в строй ввели, хотя ЗИП к этому раритету еще до революции выпускать перестали. И все с ног от усталости валятся. Нет, труженика командир должен видеть своими глазами, непременно в процессе свершения.

И знаете, я потом навострился, сам проверял. Работает. Но ребята, здесь важно не перестараться…

Артемьич, похоже, собирался продолжить, но взглянул на часы и ловко выколотил золу из трубки:

– Хорош, карасики, обед заканчивается, а дел еще больше, чем с утра было. Пошли строиться.

На следующий день молодой мичман Сашка Рыбкин смолил сигаретку в курилке и предавался горестным думам. Если, по расхожему моряцкому мнению, жизнь похожа на тельняшку, полоса белая, полоса черная, то сейчас в Сашкиной жизни полоса была далека от белизны. То стоя помощником дежурного, о телефонограмме забыл начштаба доложить, то святая святых, утреннее построение, проспал. А как-то раз (об этом случае Рыбкин до сих пор вспоминал с содроганием) сам Командующий флотом лично из-под матраса у рыбкинского подчиненного носки достал, хорошо хоть, чистые. Надо что-то менять, думал мичман Рыбкин, пока не замечая, что перемены уже были неподалеку. И выглядели в точности как командир части – собственно, это он и был.

Узрев командование, Сашка мысленно заметался по курилке, как кот с банкой на хвосте. Дудки! Обладающий тактическими навыками в совершенстве, полковник Свириденко приближался с направления, исключающего всякую возможность незаметного отступления.

И вдруг Рыбкин вспомнил! «Вспотел – покажись начальству»! В руках у него очень кстати был добрый кусок шкурки-«шестерки», он, вообще-то, и ходил за ней, да завернул покурить. Быстренько ликвидировав улику в виде окурка, мичман принялся тщательно ошкуривать металлические перильца курилки. Командира он якобы не заметил.

– Рыбкин! – бас полковника Свириденко загремел совсем рядом, – чем занимаешься? А! Решил, значит, перекрасить курилку? Молодец! Сам? Отлично! Какой цвет планируешь? Думаю, лучше пусть будет синий, правильно? – не слушая мичманский лепет гудел командир. – Пойди к зампотылу, скажи, я велел тебе краски выдать. Завтра… нет, завтра не смогу… послезавтра утром посмотрю, что получилось. Действуй!

Полковник круто развернулся и направился ко входу в казарму. Обалдевший мичман уныло глядел ему вслед.

На вечернем совещании командир рассказал подчиненным о своевременной и полезной инициативе мичмана Рыбкина, решившего самостоятельно привести в порядок место для курения. Мол, всем наплевать, но нашелся хоть один совестливый и ответственный! Непосредственный начальник Рыбкина, уже посвященный в истинную суть истории, делал героические усилия, не позволяя ехидным смешкам прорываться наружу.

Весь следующий день мичман героически сражался. С ржавчиной на металлических перилах и стойках, с замом по тылу, ни в какую не желающим расстаться даже с граммом вверенной ему краски, с наконец добытой банкой, от почтенного возраста покрывшейся толстой коркой. И спиной явственно чувствовал: ржут, заразы! В данном случае «заразами» были большая часть мичманов и офицеров, с которыми непосредственный командир Рыбкина великодушно поделился историей.

К счастью, полковник Свириденко результатами рыбкинских трудов остался очень доволен. Поставил в пример. И даже объявил о снятии ранее наложенного взыскания – а военным известно, что это тоже поощрение. И в заключение добавил:

– Ну что ж, Рыбкин, раз ты сам, своими руками, привел в порядок место для курения, то и сохранять его поручим тебе. Назначаешься ответственным за курилку! Начальник штаба – в приказ.

– Есть, товарищ командир! – если бы под рукой была взрывчатка, мичман Рыбкин взорвал бы свой новый объект немедленно.

А потом добрый Артемьич долго отпаивал Рыбкина чаем, присланным из деревни его теткой и, по ее уверениям, отлично помогающим от нервов и «всякой городской дряни».

– Молодой ты еще, Сашок. Я ж говорил, с умом надо. Перестарался.

Да, а «черная полоса» у Саши Рыбкина все же прошла, нет худа без добра. Отныне он надолго стал командирским примером ответственного труженика.

Ветерок

Было это в те славные времена, когда большая и сильная держава с энтузиазмом строила развитой социализм, по широте душевной помогая в этом нелегком деле нескольким странам поменьше. На просторах тогда весьма дружественной Польши снимался фильм о тревожных событиях Второй Мировой войны.

Местом действия ленты был избран красивый и величественный город Краков. Съемки продвигались успешно, но одна из сцен не давала покоя маститому режиссеру, метившему, ни много ни мало, в современные гении. Дубль, в общем-то, был ерундовый: из подбитого гитлеровцами объятого пламенем советского самолета успевает выпрыгнуть с парашютом летчик. Однако надежда на спасение сменяется смертельной опасностью – летчик приземляется на одну из краковских площадей, где попадет в лапы фашистов.

Словом, камера, мотор, начали! Каскадер прыгает с парашютом раз, другой: как и полагается по сценарию, к опускающемуся с неба летчику подбегает немецкий патруль с собаками и захватывает его в плен.

Но режиссер, как истинный гений, недоволен: как-то все плавненько получается, прыгнул-приземлился-арестовали. Нет нужного градуса драматизма. Гений уходит в себя, ищет там решение. Эврика! Нужен небольшой, но сильный порыв ветра, который добавит «экшена»: летчик приземлится чуть в стороне от врага, как будто сама природа хочет помочь герою, а беготня «немцев» прибавит зрительских переживаний. Решено: ждем ветра!

Однако поляк-переводчик изрядно остудил режиссерский запал. Он обратил внимание пана на то, что ветер нужной силы в этом месте в последний раз дул лет этак четыреста назад. Прошу пана обратить внимание на высокие строения вокруг площади и ее прямоугольную форму!

Загрустившего режиссера спас от меланхолии бодрый голос чуть опоздавшего военного консультанта. Это ведь сейчас можно снимать о войне любой бред, посетивший буйную голову авторов, живьем даже винтовку Мосина не видавших. А тогда исторической достоверности придавали большое значение. Может, потому и смотрим мы по сей день фильмы той поры со слезами, а современные поделки – с кривой ухмылкой? Но вернемся к нашему рассказу.

Итак, бравый полковник-консультант, вникнув в суть проблемы, о чем-то задумался, а потом, просветлев лицом, заверил режиссера: будет ветер! Вот только нужно срочно позвонить в Москву, однокашнику. Однокашник занимал приличную должность в Генеральном Штабе, знавал и лично автора будущего шедевра. Помочь согласился без долгих уговоров, с одним условием – эпизод снять за один день, чтоб солдатики от прямых обязанностей надолго не отвлекались.

Утром следующего дня к съемочной площадке подъехал мощный военный автомобиль с тщательно укрытым брезентом огромным кузовом. Вежливый капитан поинтересовался, кто здесь будет режиссер. Здравия желаю, прибыли в ваше распоряжение. Гений радостно потер руки:

– Чего установку свою не расчехляете?

В ответ капитан сообщил, что установка не должна привлекать нездорового внимания хоть и социалистических, но все же зарубежных товарищей, а потому будет подготовлена в самый последний момент, благо и готовить особо ничего не нужно. Укажите лишь направление, в котором должен дуть ветер.

– А что, твоя машина действительно может сделать ветер? И какой силы? – пытал режиссер офицера. На это капитан отвечал, что ветер будет, а установка имеет десять градаций мощности, но для фильма вполне будет достаточно самой слабой, первой.

Гений посуровел:

– Послушай, капитан! Пойми, мне нужен не просто ветер – это должен быть всем ветрам ветер! И ты мне ерунду не говори, кто в конце концов здесь режиссер! Тебе ведь сказали: строго выполнять все мои указания? – дождавшись кивка, он продолжил: – Значит, так! Устанавливай свою машину и по моему сигналу выжми из нее все, что можно, понятно?! На самом мощном, десятом уровне, усек?

Вежливый капитан козырнул и пошел отдавать соответствующие приказания скромному экипажу из двух человек. Собственно, ему действительно приказано беспрекословно исполнять требования режиссера, а дальше не его проблемы.

Съемка очередного дубля началась. Забегая вперед, скажем, что несмотря на последовавшее после энергичное требование гения дубль этот не печатать, он все же был проявлен и переведен в позитив. И впоследствии не раз с удовольствием просмотрен членами съемочной группы, их друзьями и родственниками.

А было в том дубле вот что: на краковскую площадь плавно опускался парашютист. К месту его приземления стремглав понеслись фашисты с собаками и мотоциклом. Вот они уже почти хватают летчика за ноги. Внезапно, метра за два до земли, парашютист как бы увидел немцев. Мощным рывком отлетел от них метров на восемь к ближайшей стене, а затем мгновенно вновь вознесся вверх, туда, откуда только что спустился, и стремительно улетел за крыши домов! Вслед за ним, как будто подхваченные его воздушной волной, в облаке пыли и листьев, к стене дома, лишь изредка касаясь земли, огромным прыжками поскакали полицаи в обнимку с собаками, преследуемые громыхающим мотоциклом. Судя по выражениям полицайских лиц, выпученным глазам и непрерывно двигающимся губам, они отнюдь не восхищались собственным чудесным полетом. Увы, без парашюта взлететь у них не получилось и бедняги живописной горкой впечатались в стену, все же в последний момент увернувшись от догнавшего их мотоцикла. В заключение сцены как будто от этого мощного удара в окнах всех видимых домов вылетели стекла… Потом оказалось, что парашютисту повезло больше, чем «фашистам» – он приземлился через пару кварталов.

– Что это было? – вопросил режиссер, когда вновь обрел способность говорить. В ответ подошедший спокойный капитан поведал, что «это было» установка, предназначенная для сдувания радиоактивной пыли с техники и вооружения. И на десятом уровне мощности она легко способна сдуть все, что весит менее 10 тонн. Поскольку, как видно, она больше на съемках не понадобится, разрешите убыть в часть…

Эпизод сняли в безветренную погоду. После того, как побитые «немцы» залечили синяки и царапины. А в мастерской поправили изрядно побитый мотоцикл.

Картина вышла на экраны и режиссер получил причитающуюся порцию славы и признания. Крамольный же ролик долгое время веселил киношный люд.

Прапорщик и тайная комната

На новоселье было весело и не слишком шумно. Сам собой организовался тот праздничный уют, что присущ компаниям крепким, связанным долгими уважительно-дружескими отношениями сплоченного военного коллектива. Хозяйский кот Мейсон, ответственно выполнивший задание первым пересечь квартирный порог и накормленный за это добрым килограммом разных мясо-колбасных вкусностей, заслуженно дрых на кухне, подальше от любителей почесать-погладить-потормошить. После очередной части здравиц и тостов, завершенной лестничным перекуром, жены подсели ближе к счастливой хозяйке с твердой решимостью поделиться собственным вариантом организации домашнего очага, не забывая при этом телепатически контролировать употребление своими ненаглядными горячительных напитков. Военно-морские мужья стоически переносили такое проявление любви и заботы, вовсю отдавшись любимому делу – травле баек. Заслуженным лидером, разумеется, был наш знакомый, Артемьич.

– Вот вы, карасики, – Артемьич смущенно закхекал, – извините, товарищ командир, это я не про вас…

Кэп, улыбаясь, кивнул, и рассказчик облегченно продолжил:

– Так вот, служивые, многие из вас пришли в Вооруженные Силы уже в двухтысячных, и не то, что времена советские, а и капитальный бардак девяностых знаете смутно. И не имеете понятия о той страшной и неумолимой силе, которая была некогда в одних с нами вооруженных рядах. Называлась она «воины-строители», и представлена была легендарным теперь стройбатом. В ремесле своем были они иногда неожиданно инициативны и смелы. Вот взять эту Лехину новую квартиру: где обои нужно переклеить, где чего подкрасить. Леха вон бурчал уже, мол, строители-разгильдяи, можно было и покачественней делать. Так я на это скажу – не видали вы удивительных итогов работы военных строителей. Нет, врать не буду, спецобъекты всякие, чтоб бетоном толщиной в два метра, или еще что наподобие строили на совесть, наверное. Однако с жилыми домами бывало всякое.

Сделав многозначительную паузу, Артемьич поискал глазами драгоценную супругу. Убедившись, что внимание ее, как и всей женской половины, полностью захватил рассказ молодой хозяйки о глобальных планах сооружения дамского рая на территории отдельно взятой кухни, движением густых бровей дал знак. «За наших любимых!» – мгновенно сориентировался хозяин. Выпив вместе со всеми и примиряюще улыбнувшись в ответ на суровый, как Устав гарнизонной и караульной службы, взгляд жены, Артемьич продолжил:

– Как-то во времена службы в черноморском Севастополе пригласил меня в гости сослуживец, офицер-морпех. Тогда в Казачьей бухте, район так называется, новые дома построили. И вот: чуть припоздал я, захожу, гости уже в сборе. Ну, хозяин меня в гостиную провожает, погоди, говорит, счас из кухни табуретку принесу, присядешь. А я гляжу – так вот же табурет, у двери балконной, давай, мол, его и возьмем, а то стоит, мешает. Ага, возьмем, этак криво усмехается хозяин. Ты ж у меня в гостях впервой, не в курсе еще. Значит, слушай инструктаж: эту табуретку не брать, от двери ее не убирать, на балкон ни в коем случае не выходить! Меня любопытство заело, а что ж там у тебя такого секретного, спрашиваю? Да нет ничего, отвечает, вот сам посмотри, только осторожно.

Гляжу сквозь стекло – так и правда нет ничего, ага. То есть совсем ничего, в том числе и балкона. Просто дверь в стене. На четвертом этаже. Я потом специально с улицы сходил, полюбовался. Пятиэтажка, торцевая стена глухая. И единственная дверь в ней на четвертом этаже. Неожиданно и свежо так смотрится. Конечно, военные строили. Валерка (так хозяина звали) еще потом жаловался, что уже двоих любителей покурить едва успел за шиворот поймать, чуть не улетели. Потом, конечно, проем заложили кирпичом.

Еще один домик-пятиэтажку в том же Севастополе, только уже в другом месте построили без нескольких балконов. Что характерно, двери имелись везде. А самих балконов то ли не хватило на всех, то ли в эти безбалконные квартиры каких-нибудь отстающих в боевой и политической подготовке планировалось заселить? Своих тайн суровые военные строители не выдавали никому.

Однако, скажу я вам, – голос Артемьича приобрел некоторую торжественность, – еще один случай показал, что эти ребята могли подходить к делу и с большей долей самобытности и неординарности.

Старший мичман отпил минералки.

– Мой знакомый, Коля Бобрец, прапорщик и отличник бэпэ, в середине 90-х дослужился-таки до получения ведомственного жилья. Жена его уж к тому времени отчаялась с двумя детьми мыкаться по съемным квартирам и, имея на этой почве некоторое охлаждение с супругом, убыла с ними к месту постоянной дислокации собственной мамы. Каковым обстоятельством Семеныч был сильно опечален, поскольку тещу недолюбливал, и чувство это было крепким и взаимным. Тут вдруг, трах-бах, вызывают его и радуют: получай, прапорщик, квартиру! То ли кто отказался, то ли еще что, но только срочность какая-то возникла. На радостях Семеныч даже смотреть не стал, тем более, что точно в такой квартире этажом выше он уже бывал, в гостях у друга. То да се, позвал друзей и по совместительству помощников, мигом внесли вещи. Супруга, оповещенная телеграммой, в ответном послании, где, к радости Семеныча, употреблялось «люблю и целую», сообщила, что прибудет послезавтра. Раз так, немедленно появилось мнение, что отметить радостное событие для начала можно и нужно в чисто мужской компании. Что и привели в исполнение.

Отметили хорошо, душевно. А потому наутро у выпросившего в честь события краткосрочный отпуск Коли Бобреца наблюдалась некая повышенная томность, мешающая думать быстро. Ликвидировав следы вчерашнего праздника, он ощутил странное сомнение. Походил по новой квартире. Ну, плохо прибиты плинутсы, ну трубы отопления из пола чуть не в полуметре от стены выходят, ну батареи кривовато висят. Да ладно, руками и сноровкой не обижен, полчасти сам отремонтировал, справимся. Но червячок все гложет – что-то не то.

Вышел с бутылкой минералки во двор, проветриться и ясность в мыслях обрести. Сосед-знакомый, что выше этажом живет, из окна его окликнул: что, Семеныч, осваиваешься? Ага, отвечает Бобрец. И вдруг, знаете, посещает его дивное изумление. Вот окно, из которого выглянул сосед. Вот под ним такое же окно собственной квартиры… Но не помнит он его, хоть тресни! Изнутри – ну нет его!! Эй, кричит соседу, прозревая, у тебя ж три комнаты? Ну? А у меня тогда почему две?!

Мигом поднимается к товарищу, проводит рекогносцировку. Потом уже вдвоем – к Семенычу. Там три, а тут две. У несчастного, похоже, вот-вот радиатор вскипит от перезагрузки. А сосед вдруг останавливается у одной из стен и объявляет: «Здесь! Здесь у меня дверь в спальню. А у тебя, стало быть, нету».

Разобрались. Герои кирпича и лопаты по ошибке смастерили глухую комнатку. Причем сразу, видать, не заметили, но ведь раму со стеклами-то позже ставили, и, наверное чтоб лишних хлопот не было, промолчали, в окно лазили. Что характерно, прибывшей мадам Бобрец это даже понравилось – в стандартных квартирах дверь та не очень удачно была расположена, а тут все равно пришлось ломать, так сделали чуть в сторонке, поудобнее.

Да, а Коля Бобрец после этого с выпивкой завязал. Я говорит, как чуть переберу, так томиться начинаю и боюсь, что двери пропадать начнут. Вот как бывает, а вы тут на некрасивые обои и скрипучие двери кривитесь.

Арьемьич как бы невзначай покосился в сторону супруги, встретил в ответ бдительный суровый взгляд, виновато улыбнулся и потянулся к бутылке с минеральной водой.

– Да уж, куда там ихнему Гарри Поттеру с его тайной комнатой против наших сказочных строителей, – резюмировал самый молодой из собравшихся, Саша Рыбкин, и взрыв хохота заставил недовольно дернуть ухом сладко спящего в кухне кота Мейсона

Первоапрельский кабель

Ефрейтор Алмазбек Кирденов был в своем подразделении не последним человеком. Путем усиленных теоретических занятий и практических тренировок он обрел бесценное умение, получил соответствующую отметку в водительских правах и отныне мог управлять грозной шайтан-машиной с величественным именем «Экскаватор». На этом основании командиром строительной роты старшим лейтенантом Сытниковым познавший землеройный дзен ефрейтор вместе с механическим своим заведованием был определен на рытье траншеи.

– Гляди, сын степей, – по-отечески напутствовал воина опытный старший лейтенант, – чтоб за флажки не залез! Знаю я вас, паразитов! (В виду имелись, разумеется, флажки, что обозначали путь будущей траншеи)

Подивившись и слегка обидевшись на подобное недоверие, Алмазбек уселся за рычаги. Агрегат взревел. Старлей уехал на другой объект, работа спорилась, солнце пригревало – весна… Задумавшийся о скором и неизбежном, как рассвет, дембеле, ефрейтор Кирденов слегка ослабил контроль за железным мастодонтом и мыслями убыл на родину, в славный город Талас. А зря. Вредная техника, мерзко рыкнув, выудила ковшом из земных недр длинного червяка. Червь упирался и полностью вылезать не желал. Но разве можно побороть батыра и его стального коня? Натянутый струной, поднятый метра на четыре подземный гад не выдержал и лопнул. В этот момент Алмазбек решил вернуться в реальность и посмотреть, как там вообще.

«Там» было не очень. Ефрейтор заглушил двигатель и выбрался из кабины. Флажки, обозначающие будущую траншею, вероломно отступили вправо. А рядом с опустившимся ковшом лохматились оборванными проводами концы толстенького кабеля…

Оперативный дежурный N-ского полка глянул на часы – подошло время очередного доклада вышестоящему дежурному – и взялся за телефонную трубку. Затем удивленно поднял брови. Трубка молчала, как партизан – ни гудка, ни шороха.

– Помощник! – недовольно рявкнул оперативный. – Позвоните связистам, почему связи нет? У меня же доклад, они там совсем окобурели, что ли?!

Внутренняя линия действовала, и помощник набрал номер узла связи.

Начальник отделения связист мичман Саня Чижик маялся. Нет, он не бездельничал – заполнял формуляры, разные другие бумаги, которых на службе всегда с избытком. Но внутри него ноющей занозой сидел главный вопрос: как подколоть Братуся? Андрей Братусь, такой же мичман и коллега Чижика, был большим шутником. Неделю назад Саня к изумлению жены и тещи в сумке с пайковой картошкой приволок домой четырехкилограммовый блин от штанги. На следующий день на вопрос дежурного по части, посетившего спортуголок: «Куда блин дели?» под дружный хохот личного состава узла связи Братусь браво отрапортовал: «Шурик его с картошкой съел!» Сегодня же, 1 апреля, на утреннем построении начальник штаба внимательно поглядел на Чижика и заметил: «Уже переводитесь от нас? Ну-ну». Шурик быстро провел контрольный осмотр обмундирования и убедился, что вместо полагающегося связного «штата» на рукаве его злорадно сияет эмблема авиаторов. «Все выше и выше и выше! С первым апреля, Санек!» – вполголоса пропел стоящий рядом Братусь. Вот зараза! Нужна была «ответка», яркая и искрометная. Но с идеями у Сани было тяжеловато. Маялся.

Телефонный звонок прервал его раздумья. Коротко содержание последующего разговора можно пересказать следующим образом: помощник оперативного пожелал узнать, не появились ли еще у связистов мозоли на мягком месте от усиленного сидения и невыполнения своих обязанностей. А еще он посулил всем связистам и мичману Чижику лично расстрел через повешение, если немедленно… Ну, вы поняли.

Мичман рванулся к шкафу КРОСС. Так и есть – лампочки бодро сообщали, что связи внешней пришел кирдык. Обрыв на линии. Связь внутренняя еще держалась и Чижик набрал номер Братуся, руководившего «летучей группой бешеных связистов», как называли их острословы:

– Андрюха, ты к подвигу готов? Тогда слушай вводную: связи нет, обрыв на линии. Да не шучу я, приколист ты комнатный!

…На след напали уже ближе к вечеру. Усталая замызганная связистская «буханка» (она же «таблетка», она же УАЗ-452, скромная военная труженица, надежная, но комфортная как пустая консервная банка), надрывно гудя мотром, штурмом взяла последний скользкий холмик и остановилась над раскуроченной канавой. Пейзаж открывался грустный. Одна часть убитого экскаватором кабеля видимо вознамерилась утопиться и лежала в небольшой лужице в глубине раскопа. Другая, похоже, пыталась спастись бегством и нашлась чуть в стороне. Низкое свинцовое небо моросило мелким въедливым дождем. Если бы у связистов было лишнее время и желание прислушаться, они наверняка уловили бы до сих пор витавшие в воздухе вопли строительного старлея Сытникова, объяснявшего ефрейтору Кирденову всю глубину его заблуждений.

– Ну, воины-строители! Ну, спасибо! – плюнул в сердцах Братусь. – Кабель-то на двести пар! Вот мы влипли.

– А дураку-то повезло, – спокойно сказал Чижик. – Вон там, гляди, столбик. Копнул – и шесть киловольт выкопал. В лучшем случае ковш бы расплавился, а в худшем…

– Да, ему повезло. А нам нет. Еще и дождь, будь он неладен! Ладно, давай выгружайся, – махнул рукой Братусь выглядывавшим из «буханки» морячкам-телефонистам. – А нет, погодите! Что мы, не люди что ли? Там он много же кабеля вытянул, запас есть? Ну-ка, Петренко, подъедь-ка сюда… Так… Не-не, левее…

Вскоре под руководством Братуся «буханка» встала почти над самой траншеей.

– Во, теперь порядок! – довольно сказал мичман и подмигнул своей команде. – Чего мы под дождем мокнуть будем? Затаскивайте концы вовнутрь! Шурик, что застыл, тащи!

Матросы, чертыхаясь, выудили один конец кабеля из канавы и просунули в уазик. Чижик отошел, взялся за другой конец, посмотрел на машину… И его посетила чудо-мысль: теперь он знал, как подшутить над другом-соперником.

– Давай быстрее, Чиж, чего стоишь? – в рифму пропел Братусь, уже начавший разделывать поданный захихикавшими матросами конец. Чижик мстительно улыбнулся и затащил вторую часть кабеля в машину.

Сращивать кабель на 200 пар – это вам не ромашки нюхать. Мичман Братусь распрямил затекшие плечи и зевнул, зажмурившись, во весь рот.

– Ну вот, уже скоро. Счас муфточку… – он посмотрел на кабель и не договорил. Глаза его остекленели и лицо стало медленно наливаться каким-то лиловым цветом.

– Тащ мичман, что? – испуганно глянул на него помощник, молодой матрос Лямочкин. Заторможенно, как заржавевший Терминатор, Братусь повернул лицо к сидящему у заднего выхода Чижику, и тому вдруг почудился красный отблеск в зрачках товарища.

– С первым апреля, – жалко улыбнувшись пробормотал Саня Чижик и с места рванул на второй космической. Следом, с криком, удивительно похожим на рев рассерженного самца горной гориллы, летел отличник боевой и общественно-политической подготовки, мастер военного дела мичман Андрей Братусь, с клыков которого срывалась ядовитая пена.

Непонимающие матросики посмотрели им вслед, потом друг на друга, потом – на кабель. Постепенно дошло и до них. УАЗ-452 имеет двери в кабине. И двери салона – боковую и заднюю. Срощенный кабель заходил в дверь боковую и выходил в заднюю…

Освободить его можно было, лишь распилив уазик. Или разрезать и сращивать по новой. Чем и занимались оставшуюся часть ночи два бравых мичмана и два задолбанных матроса. Причем мичмана были похожи на рассерженных ежей – фыркали и надувались друг на друга.

Как и полагается, закончилось все хорошо. Кабель благополучно заработал и подобревший оперативный дежурный милостиво согласился не убивать связистов на месте. Братусь и Чижик через неделю все же помирились, предварительно договорившись больше не разыгрывать друг друга. И всю эту неделю часть в полном составе хохотала, слушая пересказ истории о ремонте кабеля при помощи автомобиля.

А еще через пару дней мичман Чижик снял наконец свои темные очки, которые внезапно появились у на следующий день после приключения. Любопытствующим он говорил, что глаза болят от света, но из-под очков предательски выглядывал синяк. Наверное, упал, когда по полю бегал?

Шпионы

В середине далеких и слегка подзабытых сегодня семидесятых годов прошлого века заканчивали Полтавское военное училище связи два будущих лейтенанта, Валера и Саша. Не числясь в отстающих, уверенно шли к защите диплома, офицерским погонам и службе своей славной Отчизне – СССР. Разумеется, службе там, где прикажут. Рабоче-крестьянское происхождение на какие-то мифические льготы при распределении надеяться не позволяло, да и сами герои этого рассказа были не робкого десятка, трудностей военной жизни не опасались – как и предписано Уставами и воинской присягой. Словом, как Родина велит.

Однако иногда Родина в лице бравых военных кадровиков может и удивить. Чуть ли не перед самой защитой диплома вызвали обоих курсантов в училищный отдел кадров. Суровый седой полковник, известный тем, что своим начальственным рыком мог даже деревья заставить подравняться в шеренге, сообщил «отрокам», что отныне служба их ждет непростая. А именно – в рядах доблестного Черноморского флота.

Надо сказать, что в Полтавском училище в общем о существовании Военно-Морского флота догадывались. И даже видели тот флот в кинофильмах. Но вот чтобы попасть в это неведомое войско по распределению? Перед глазами Саши, а затем и Валеры нарисовались собственные портреты в бескозырках и почему-то бушлатах. Поверх которых – пулеметные ленты крест-накрест. А еще замаячили неподалеку огромные серые корабли. Вот только они деревянные или все же железные – Саша вспомнить так и не смог.

Впрочем, насладившись видом округлившихся курсантских глаз, полковник сжалился и пояснил, что покорять корабельные трапы и мостики необходимости нет – направляются выпускники в береговую часть Черноморского флота, где будут делать то, чему обучались, благо техника там тех же образцов. Правда, форму все же придется надеть морскую.

Что ж, начальству виднее, на то оно и начальство. Эту истину будущие лейтенанты выучили назубок. Слитно ответив: «Есть!», друзья повернулись через левое плечо и оправились поделиться новостью с однокурсниками. Как водится, кто-то позавидовал, кто-то пожалел, острословы прошлись насчет будущих адмиралов из Полтавского связного. Большинство сошлось на том, что на флоте послужить даже интересно.

Одна только загвоздка. Форма. Заказ в ателье уже давно направлен, и обмундирование для будущих лейтенантов Советской Армии уже шьется. А вот для лейтенантов Военно-Морского флота форму не заказывали. Запоздала заявка. Как же быть? Мудрое руководство военного ателье согласовало с училищным начальством такой план – форма армейская дошивается, как и положено, а для двух «моряков» дополнительно изготовят по морскому кителю, паре флотских брюк. И даже выкопали где-то две странных для сухопутного глаза белых фуражки. Остальное же предлагалось лейтенантам получить-заменить по прибытии на флот.

Вот эта самая экстренно сшитая морская форма и послужила причиной истории, запомнившейся Валере и Саше на всю жизнь. Но случилась она чуть позже. Пока же старшекурсники успешно защитили дипломы, с гордостью приняли первые офицерские погоны, с офицерским шиком отметили свой выпуск и разъехались в положенные отпуска. По окончании которых обязаны были явиться к месту дальнейшего прохождения службы.

В Севастополь Саша и Валера приехали вместе. Земляки, из одной области, ехали одним поездом. С огромным интересом смотрели на стоящие у пирсов огромные серые махины, украшенные мощными орудиями и антеннами. Украдкой разглядывали на вокзале моряков в непривычной форме, ощущая желание самим надеть такую же. Покуда же собственное обмундирование лежало в чемоданах и требовало усиленной обработки утюгом.

На первое время решили поселиться на частной квартире. Молодые, неженатые – что выпускникам-офицерам нужно? Кровать да раскладушка, чтоб передохнуть, когда (и если!) из части отпустят. стол, пара стульев. И умывальник. А если уж шкаф еще имеется – это и вообще королевские условия. Комнатку нашли быстро – рядом с вокзалом в Севастополе, кто не знает, Красная горка, где домиков частных – не счесть. Хозяйка одного из них согласилась приютить лейтенантиков. Весь вечер новоиспеченные офицеры отглаживали выданным хозяйкой утюгом морские кители и брюки. Наутро нужно было явиться в часть, но сначала предстояло ее найти – как известно, в предписании в лучшем случае написан город. И номер вэче. Так что используй, лейтенант, приобретенные за годы учебы навыки и умения! Конечно, это шутка, и рыскать по городу в поисках неведомой части, которая, кстати, могла оказаться и вовсе не в черте городской, совершенно не нужно. Самый простой путь – обратиться в местную комендатуру, где уж безусловно всё и про все части знают. На том Саша с Валерой и порешили. И еще договорились, что в часть прибудут в морской форме – хоть и положено представляться командиру «по парадке», но уж больно хотелось щегольнуть.

Рано утром, наскоро попив чаю – от волнения кусок в горло не лез – офицеры направились в комендатуру. Хозяйка заверила, что идти совсем недолго, а если на троллейбусе ехать, так и вовсе мигом. Правда, смотрела женщина на них как-то странно, вроде что-то спросить собиралась, да не решилась. С чего это она, удивлялись ребята?

Вышли к остановке – и здесь народ нет-нет, да и косился в их сторону. А кое-кто и откровенно разглядывал. Саша украдкой поправил фуражку, Валера пуговицы проверил – вроде в порядке все. Уже из окна троллейбуса увидели вокзальный патруль: похоже, патрульный о чем-то спрашивал начальника, а тот пожимал плечами, озадаченно глядя вслед нашим героям. Что за незадача?

Слегка все же заблудившихся лейтенантов рискнул остановить лишь третий по счету патруль. Начальник, бравый морской капитан (потом выяснилось, что правильно говорить «капитан-лейтенант») выслушал доклад остановленных по его приказанию офицеров, повертел в руках документы и неожиданно спросил: «Ребята, а вы чьи шпионы?!». Изумленный Валера уставился на товарища… и вдруг до него дошло. Судя по багровой физиономии Саши, и к тому пришло озарение. Все удивленные взгляды прохожих, неуверенное козыряние встречных матросиков – все прояснилось, как под ярким южным солнцем.

Позже Саша предположил, что в Полтавском ателье нашелся только черно-белый образец морской формы, и то не лучшего качества. Валера же подозревал, что они стали жертвами грандиозной шутки за что-то обиженного на них мастера. Ни доказать, ни опровергнуть свои домыслы им так и не удалось – когда вновь получилось побывать в Полтаве, в ателье работал уже другой портной.

Словом, начальник патруля был одет в форменные черные флотские брюки, широкие плечи плотно обтягивал синий китель. Полтавские же лейтенанты щеголяли в тщательно отглаженных (складка как бритва!) СИНИХ брюках и новеньких аккуратных ЧЕРНЫХ кителях. Горожане, видимо, принимали их за моряков какой-нибудь из соцстран вроде Болгарии или ГДР. Того же мнения придерживались и первые встреченные ими два патруля. И лишь начальник третьего, разглядев обычные флотские «крабы» на фуражках, решился остановить «шпионов».

Ненатурально маскируя кашлем смех, каплей предложил лейтенантам проследовать с ним в комендатуру гарнизона. Куда, впрочем, они и так направлялись. Громовой хохот личного состава гарнизонного наряда сорвал с соседней крыши стаю отдыхающих от зноя голубей и немало удивил спешащих по своим делам прохожих. Полюбовавшись на «безобразие» и всласть насмеявшись, комендант заявил, что в таком виде по улицам Севастополя ходить нельзя – сознательные граждане непременно «шпионов» задержат, еще и побьют ненароком, потому лучшее место для задержанных – гарнизонная гауптвахта. Однако Валера и Саша выглядели так обескураженно, что суровый полковник смилостивился. Из части, в которую направлялись офицеры (благо она все же находилась в черте города) была вызвана дежурная машина, доставившая «шпионов» к месту «дальнейшего прохождения».

Конечно, старлей-дежурный не смог отказать себе в удовольствии провести диковинных лейтенантов самыми длинными аллеями и коридорами – дабы каждый мог насладиться невиданным зрелищем. Но затем, сжалившись, дал ценный совет: обращаться к командиру не привычным для сухопутчиков «товарищ полковник», а правильным флотским «капитан первого ранга». Возможно, этот совет вновь помог избежать знакомства с суровой гарнизонной гауптвахтой – командир, выслушав новых подчиненных, ограничился краткой назидательной лекцией и презентовал по выговору на брата. «За знакомство», как он сказал. Потому что представляться командиру своей части нужно все же по «парадке», как бы ни хотелось поскорее надеть новую форму.

Уже на следующее утро новоиспеченные командиры взводов стояли в строю, и форма их не отличалась от формы остальных офицеров части – здесь умели не только шутить и смеяться, но и помогать товарищам. И пожертвовать лишними брюками или кителем. А дальше для лейтенантов началась обычная офицерская служба, наряды и дежурства, боевая работа и учения. «Залетчиками» наши герои не были и скоро заслужили уважение коллег и командования. Но прозвище «шпионы» ходило за Сашей и Валерой еще лет пять.

История же стала одной из любимых баек части. Много лет спустя заместитель командира полка подполковник Валерий Павлович и командир батальона Александр Николаевич с удовольствием вспоминали свою первую морскую форму, каждый раз приукрашивая рассказ новыми подробностями. И иногда называли друг друга «шпионом», немало удивляя несведущих людей.

Государственный праздник

Старпом Бешеный Боря (капитан-лейтенант Б. Акименко, человек-Везувий, обладатель громового голоса, от которого чайки начинали заикаться и нестись прямо в полете, а матросы осознавали свою вину еще до совершения проступка) пребывал в состоянии легкой томности. Потеплевший весенний ветерок, ласковое солнышко и завершившаяся вчера почти без крови проверка корабля штабом дивизии настроили Борю на благодушный лад.

Ровно в точке наивысшего благодушия в дверь каюты постучали и раздалось стандартное «Прошу разрешения!» Ага, ну да, это я – собственной персоной. Представлюсь: лейтенант Сандалов А. В., как говорится, «только с грядки», почти месяц назад пополнивший славный экипаж большого противолодочного корабля «Комсомолец Украины». Зачем я сам, по собственной воле, полез в логово старпома? Дело в том, что на флоте много законов и традиций, писанных и неписаных. Закон писаный гласил, что вновь прибывший лейтенант обязан сдать на допуск к дежурству по кораблю, неписанное дополнение к этому закону поясняло, что лишь в этом случае юный офицер получит право схода на берег. Потому со сдачей зачетов лейтенанты предпочитали не затягивать, стараясь как можно скорее допуск получить. В идеале – за месяц.

Однако на пути их вставала опять же неписанная, но свято соблюдаемая старпомом традиция, вкратце выглядящая так: «А вот хрен у вас получится!» В смысле, получалось-то в конце концов у всех, но месяца через два, а то и три. Очень старпом эту традицию любил.

А я вот решил – смогу! За месяц! Нещадной зубрежкой, хитрым подходом, иногда и откровенной лестью, но одолел первый этап. Семеро «бычков» (командиров боевых частей), один за другим сдавались и ставили мне зачет. К исходу месяца все подписи красовались у меня в листе. Оставалось главное – старпом. Удобного момента для подката я ожидал двое суток. И вот по агентурным данным (вестовой шепнул) и косвенным признакам (не орёт) Бешеный Боря расслабился.

– Чего тебе? – пробурчалстарпом, нагретый с загривка ласковым солнцем, заглянувшим в иллюминатор, и потому не опасный. Пока. Как мина с неизвестно на что реагирующим взрывателем… Ну хоть вполголоса спросил: мне говорили, что в «удачный» момент силой его рыка матроса-первогодка могло метра на два отбросить!

– Товарищ капитан-лейтенант, разрешите сдать зачет на допуск к дежурству по кораблю! – отчеканил я.

– О! И что вас убеждает в том, что вы сдадите? – в глазах старпома зародился интерес, он перешёл на «вы», признак нехороший, но что делать, отступать поздно.

– Я командирам БЧ все сдал! – рапортую.

– Сдал… Сдают анализы в банке, – как-то даже весело рыкнул старпом. – Ну ладно, разрешаю. Все, говоришь, сдал?

И началось. Устройство корабля, живучесть, пользование плавсредством по команде «человек за бортом». Ну, ничего, прорвёмся! Главное, как меня научили, отвечать быстро, бодро и без запинки – старпом тоже человек, а не вычислительная машина, все помнить не в состоянии, ориентируется главным образом на запинки и неуверенность. Кстати, этим правилом я ещё в «системе» пользовался, очень помогает.

С полчаса Бешеный Боря гонял меня вдоль и поперек по всем вопросам, я взмок, но барабанил как юный пионер, не сводя с него честных глаз.

– Ну ладно, – слегка подуставший старпом жестом остановил мой яркий ответ. – Задам тебе контрольный вопрос по Корабельному Уставу. Устав, надеюсь, читал?

– Так точно! Готов близко к тексту доложить…

– Верю, что близко к тексту можешь. А надо знать слово в слово, там каждая буква кровью написана.

– Так точно!

– А скажи мне, лейтенант, ты как относишься к женщинам?

Вопрос застал меня врасплох. К чему это он? И при чем здесь Устав? Я, почувствовал себя сапером. Сейчас не то что-нибудь отвечу – кааак рванёт! А Боря смотрел требовательно и недоумевающе, как мол, на такой простой вопрос не ответить?

Отвечаю осторожно:

– Положительно отношусь. Уважаю, ценю, маму люблю, девушку…

– Вот и ладненько, – старпом стал похож на рыбака, у которого прошла хорошая поклёвка, – Тогда скажи мне, кандидат на дежурного по кораблю, можешь ли ты на Международный женский День 8 Марта дать команду на подъем флагов расцвечивания? В знак уважения к женщинам?

Что за бред? То женский день, а то – флаги.

– Никак нет, – отвечаю, не задумываясь, – это служба, а то женщины. Все личное после службы.

Бешеный Боря удовлетворенно хрюкнул:

– Не сдал! Повторная сдача – через месяц!

Я возмутился:

– Да нет такого в Уставе, вы неправы!

Старпом опасно прищурился и молча протянул мне синюю книжицу. Раскрыл, ткнул пальцем:

– Читай. Вслух и с выражением!

– … флаги расцвечивания поднимаются на корабле на: … государственные праздники … Международный женский день 8 Марта… – читал я. Вслух и с выражением. Чувствуя, как моя мечта уже завтра получить сход на берег с прощальным гудком уплывает дальнюю даль. Минимум на месяц. Так пролететь!

– Готовься, – напутствовал меня старпом. У него даже, по-моему, настроение еще больше наладилось.

Зачет Бешеному Боре я сдал через месяц. И много лет не забываю 8 марта поздравить жену, маму, сестер, сослуживиц (перевелся потом на берег, так сложилось). Они все благодарят, называют самым внимательным мужчиной, мол, не забывает о празднике.

Действительно, как забыть?

Фото на память

Совещание подходило к концу. Командный состав энской бригады подводных лодок дослушивал заключительное выступление командира, чуть слышно фыркая на особо цветистых местах.

– …Таким образом, товарищи офицеры, боевую подготовку во внезапно настигшем нас новом учебном периоде предстоит организовать в соответствии с неизменно радующими нас указаниями вышестоящего штаба, который глубоко убежден, что живется нам скучно и полон рвения эту нашу скуку развеять! – комбриг снял очки и перевел дух, – Но, как иногда выясняется, у нас и без их вдохновенной помощи может быть весело. Кое-кому и кое-где.

Капитан первого ранга Николай Палыч Филин, остряк, умница и подводник от Бога, благодаря вполне соответствующим фамилии мощным очкам в прозвище среди подчиненных не нуждался. Однако для обозначения актуального настроения командира бригады офицеры использовали дополнительные определения. Например, если дежурный по штабу предупреждающе бросал проходившему к кабинету комбрига вполголоса: «Внимание! Сигнал «Филин атакующий», то сегодня без нужды к начальству соваться не стоило. Заполюет, как его крылатый тезка зайца. А вот по коду «Филин мирный» вполне можно было обратиться даже с нестандартной просьбой – Палыч зверствовать не любил, в подчиненных видел прежде всего людей, а не винтики, в проблемы вникал и помогал. Впрочем, многолетний командирский стаж позволял комбригу с ходу определить, у кого действительно сложности, а кто дурака валяет – и к последним никакого снисхождения он не допускал. Однако мы отвлеклись.

Притихшие участники совещания – ну-ка, кого сегодня настигнет атакующий Филин? – наблюдали, как комбриг не спеша достал из внутреннего кармана тужурки мятый тетрадный листок, сложенный вдвое, расправил его и положил перед собой.

– Алексей Петрович, – Филин внимательно посмотрел на немедленно вскочившего начальника тыла, – да ты сиди, сиди. На вчерашнем телесном осмотре у бербазовского матросика, Семененко Никиты Борисовича, выявили мы с доктором синяки на грудной клетке. Вот ведь незадача, ты в курсе? (Начтыла кивнул) Вот. И опухшему от сверхнормативного сна в баталерке его командиру, твоему, между прочим, подчиненному Ильину, велел я взять у товарища матросика объяснительную. Ильин твой, видать, спросонья так перепугался, что через полчаса прибарабанил мне вот эту цидулю. По-моему, даже не читая. А я вот прочел, и вас сейчас порадую.

Комбриг водрузил на нос свои знаменитые очки и принялся читать вслух, громко и солидно, стараясь сохранить и донести до аудитории особенности орфографии автора.

– Итак, «обяснительная»! Да-да, так и есть, без твердого знака. И почти без запятых. Не уважает товарищ Семененко запятые. Ладно, я не его школьный учитель, продолжим. Я, матрос Семененко Эн-Бэ, получил синяки в районе груди когда дежурил вахту на камбузе который у нас на стенке. Я, после того как закончился обед и все уже поели и ушли в казармы, я начал убираться в зале. Тогда из пасудомойки, – комбриг выделил голосом «а», показывая, что так и написано в «обяснительной», – мне сказали, чтобы я быстрее собирал посуду. Я стал торопиться и решил взять сразу много бачков, я собрал их в одну большую стопку, примерно 10 или 12, и понес в посудомойку. Но тут я споткнулся ногой за порог и закачался и бачки стали падать сверху мне на грудь, вследствие чего у меня там образовались синяки. В случившемся прошу считать виновным только меня лично. Матрос Семененко Эн Бэ.

Комбриг закончил чтение, дождался, пока затихнет смех и почти ласково вновь поглядел на тыловика.

– Знаешь, Петрович, я, конечно, люблю посмеяться и пошутить, – задушевно начал он, – Но уж ты своему Ильину, героическому мичману в пятом поколении и потомственному сироте, передай, что если я еще раз такую филькину грамоту из его вспотевших ладошек получу, то вместо фуражки будет он ходить по базе в бачке имени матроса Семененко! До тех пор, пока тыква на плечах у него в голову не превратится. На, забери это сочинение на вольную тему, а завтра в девять пятьдесят чтоб был у меня вместе с Ильиным, Семененкой и тем или теми красавцами, что фанеру ему настучали. Ровно в десять я вас всех научу любить Родину и объясню, как нехорошо брехать старенькому командиру. Уяснил?

– Так точно!

– Вот и ладушки. Все, товарищи офицеры, представление закончено, личный состав вас заждался. Вперед, к светлым вершинам!

Офицеры задвигали было стульями, поднимаясь, но немедленно вскочил замполит:

– Товарищ комбриг! Николай Палыч, мы ж договорились…

Офицеры замерли в полуприседе. Замполит, капитан 2 ранга Верейко, длинный, худой и вечно унылый, под девизом «помогите очень занятому заму» обожал нагрузить своими обязанностями всех, до кого мог дотянуться. Что на этот раз?

– А! Да, извини, Сергей Николаич, забыл. Так, внимание! Как вам всем известно, наш КБР, занял первое место по флоту и для наглядной агитации требуется фотография, наверное, чтоб начальство нас, разгильдяев, запомнило в лицо. Так что участников прошу переодеться в парадное… Так, Николаич, как будем сниматься, до пояса? – ага, значит, в парадное до пояса сверху и через пятнадцать минут прибыть в ленкомнату. Прошу исполнять! Аручян! Тебя тоже касается!

Уже почти нырнувший в дверной проем плотный седоватый брюнет, обладатель мощного орлиного носа, немедленно сотворил плачущее лицо и обернулся к комбригу:

– Тааварищ комбриг! – флагманский механик капитан 3 ранга Аручян говорил с характерным акцентом, особенно когда волновался. – Я же пэрэвожусь, да? Чэго мне фатагарафироваться, и врэмени нет совсем, да? Камаз уже ждет, ЗИП получать…

– Ты, Ашот Григорьевич, пока еще флагмех, так что изволь уж поучаствовать. Вот переведешься, так будем смотреть и вспоминать твой светлый образ. Давай-давай, все заняты, у всех дела. Успеешь!

– Вспоминать, – буркнул Аручян, – да, харашо. Вспоминать – это харашо.

Спусти, конечно, не пятнадцать, а двадцать минут, в ленкомнате собрались участники фотографирования.

– Сергей Николаич, рули! – скомандовал Филин.

– Есть, товарищ комбриг! Так, товарищи, первый ряд – в центре Николай Палыч, справа я, – принялся дирижировать замполит, – рядом со мной еще кто-нибудь… Савельев, давай ты садись. Слева от комбрига еще двое, ага, вот хорошо. Так, остальные во второй ряд. Товарищи, чтоб планки были видны, лицом, лицом ко мне. Бурыгин, все помещаются?

Матросик-фотограф, сосредоточенно глядя в видоискатель, сделал шаг назад, замер.

– Да, тарщ капитан второго ранга, все.

– О! А где Аручян! Не пришел? Ну вот как же..! – распереживался зам.

– Сергей Николаевич, спокойней, – отреагировал Филин, – садись, сейчас прибежит, с краю встанет.

Зам занял свое место. Бурыгин прицелился, сказал: «Внимание», и тут в дверь влетел запыхавшийся Аручян, с каким-то бесформенным свертком в руках.

– Разрешите, товарищ комбриг? Я это, проверил, чтоб тыловики Камаз нэ прихватили мой…

– Давай становись уже! Что там за мешок у тебя?! Положи вниз!

– Так инструмэнт нужный, куртка, парямо и поеду потом, опаздываю…

Аручян занял свое место, положив тихо звякнувший пакет у ног и вроде что-то достав из него. «Внимание!» – вновь скомандовал Бурыгин, – «Снимаю!» Сверкнула вспышка. Филин поднялся:

– Все, товарищи, по местам, и так время потеряли.

Патруль у входа ДОФ вытянулся в струнку – группа офицеров во голове с начпо флота, грозным контр-адмиралом Селиверстовым, известным своим крутым нравом и придирчивостью, заходила в фойе. Перед началом торжественного собрания здесь развернули фотовыставку, демонстрирующей ход и результаты боевой и политической подготовки флота. Вполуха слушая пояснения подчиненных, начпо скользил взглядом по фотоснимкам партсобраний, боевым листкам и образцовым стенгазетам. Внезапно он остановился и пристально всмотрелся в одно из изображений. Адмиральское лицо побагровело.

– Это что?! – каким-то свистящим басом спросил он, ткнув пальцем в фотоснимок.

– Лучший КБР флота! Энской бригады подводных лодок! – отрапортовал стоящий рядом Сергей Николаевич Верейко.

– Я грамотный, товарищ капитан второго ранга, – рыкнул Селиверстов, – А это у вас, вероятно, самый лучший механик в лучшем кэбээре? Вы перед тем, как сюда что-то присобачить, сами на это смотрите?!

– А что там… – начал было Верейко, повернулся к снимку и замер. Фотография была выдающейся. На групповом снимке отличного КБРа слева во втором ряду сурово хмурил густые брови флагманский механик капитан 2 ранга Аручян Ашот Григорьевич. Убедительности его образу придавал здоровенный гаечный ключ, который он прижимал к груди на манер автомата Калашникова.

Разумеется, Верейко снимка не видел. Крикнул Бурыгину вслед: «Чтоб стенгазета была готова!» и забыл. Бурыгин-то матрос исполнительный…

– Зайдете после собрания ко мне, – процедил начпо. – Я научу вас фотографированию.

В сопровождении свиты Селиверстов направился в зрительный зал, где уже вовсю трудился оркестр. Несчастный зам обреченно поплелся следом…

Верейко отделался выговором. Комбриг, маскируя смех за кашлем, посоветовал ему внимательней смотреть на творения подчиненных. Офицеры штаба ржали в открытую.

А Аручян к тому времени уже перевелся. Его не достали. Но еще не раз вспоминали. Как и обещано.

Электрошпаргалка

Третьекурсники военно-морского училища готовились к сдаче экзаменов. То ли летней, то ли зимней сессии – дело давнее, всего не упомнишь. Как водится, имелись среди курсантов не то чтобы отпетые двоечники, коим, как известно, не место в военном вузе, но все же «ненадежные» ребята. Кому качественно учиться мешала природная лень, кому – все та же лень, но замаскированная оправданиями «не понимаю», «не успеваю» и так далее. Однако недостаток трудолюбия у курсантской братии обычно компенсируется избытком остроумия и военной смекалки, которая, вероятно, корнями своими восходит к приготовившему питательное блюдо из обычного топора солдату. А может, и еще древнее.

Что делает учащийся, если не питает иллюзия по поводу собственной подготовки? Ага, большинство читателей уже заулыбались и затуманились веселыми воспоминаниями. Совершенно верно, такой разгильдяй готовит «подсобный материал», в просторечии – шпоры. На случай, если среди нас присутствуют выпускники курсов кройки и шиться, переведу: шпаргалки. Кое-кто, не надеясь на собственную память, записывал на бумажных клочках необходимые формулы и константы, не желающие оставаться в измученном учебой мозгу. Эти клочки позже прятались: в рукава, за ремень, в носки, за пазуху. И еще в миллион мест, которые изобретательный ум найдет всегда. Особо «забывчивые» товарищи подходили к вопросу ответственней: на склеенную из вырезанных тетрадных полосок ленту шириной сантиметра 3-4 и длиной от полуметра до бесконечности убористым почерком записывался чуть ли не весь конспект по предмету. Подобное творение называли «гармошка» – по причине особенности его складывания. Для того, чтобы воспользоваться таким устройством, нужно было иметь особые навыки. Увы, отсутствие таковых нередко приводило к позорному изгнанию с экзамена пойманного на «шпоре» курсанта. Впрочем, иногда не лишенные юмора экзаменаторы, убедившись, что провинившийся в состоянии и сам ответить на вопросы, ставили счастливцу «удовлетворительно». Как подчеркивалось, «за усердие», ибо заполнение длинной ленты полезной информацией стоило немалого старания и времени. Да и в голове кое-что задерживалось. А еще существовали «бомбы», «резинки» и масса других приспособлений. Но речь пойдет не о многообразии, а о военной смекалке.

Вернемся к нашим третьекурсникам. Они были курсантами не какого-нибудь, а самого настоящего училища радиоэлектроники. Традиционный подход к решению вопросов «ошпаргаливания» их не устраивал. Им необходимо было сказать новое слово в науке и технике. И они его сказали.

При горячем участии отличников и просто хорошо успевающих (потому что кроме стремления к знаниям существует еще и крепкое курсантское братство) был разработан и внедрен в жизнь проект, теоретически позволяющий сдать самый сложный экзамен даже полным лоботрясам. В памятном всем фильме Гайдая о приключениях жизнерадостного студента Шурика один из нерадивых студентов явился на экзамен оснащенным целой радиостанцией. С ее помощью он рассчитывал без проблем ответить на любой самый сложный билет. Однако коварный преподаватель оказался готов к таким фокусам – и посрамленный студент с многозначительным прозвищем Дуб был изгнан. Неизвестно, эта ли идея дала толчок творческой мысли курсантов, или имело место обычное совпадение. Но за основу был взят именно этот проект.

В аудитории, примыкающей к экзаменационной, разместился координационный центр и – внимание – центр передающий! От снабженного микрофоном усилителя под паркетом и плинтусами в соседний класс был проложен провод, заканчивающийся у доски, где должен был находиться экзаменуемый. Но! Не простой экзаменуемый, а оснащенный наушником, удачно замаскировать который позволял военно-морской гюйс. Для незнакомых с морской тематикой – специальный форменный воротник. Провод от наушника проходил под одеждой и носком до подошвы, пробитой насквозь специальным металлическим контактом. Получив время на подготовку к ответу, лентяю стоило лишь встать в определенном месте, наступить на определенный «гвоздь» в паркете – а затем внимательно слушать и записывать. Сидевший в соседнем классе «диктор», обложенный учебниками и конспектами, был готов немедленно набубнить в микрофон необходимые сведения.

Как вы, вероятно, заметили, отличие от гайдаевской придумки заключалось в использовании более простых и надежных по сравонению с эфирным радио проводов и в отсутствии обратной связи – от отвечающего к подсказчику. За этот пункт плана отвечал дежурный по классу.

Сделав еще одно отступление, поясним, что на экзамене дежурный по классу – это не отнюдь не только чисто вымытые тряпки и новый мел. Дежурный – это внимательный менеджер, регулирующий целую кучу важных вопросов: рассадку экзаменуемых (с учетом возможности списать), отслеживание выбывших билетов, в экстренных случаях «подкидывание шпоры». Отдельная обязанность – контроль за настроением экзаменаторов. В соответствии с пристально изученными привычками преподавателей для них подготовлен именно тот сорт минералки или лимонада, который они предпочитают. Преподавателям-женщинам преподносятся цветы и конфеты.

Но вновь вернемся к нашим героям. Операцию под названием «Экзамен» будущие офицеры спланировали тщательно и с учетом всех мелочей. Вода, конфеты, сигареты на преподавательском столе были именно те, что нужно. Трое самых ненадежных лодырей были снабжены необходимыми проводами, наушниками и, забывшись, цокали по бетонным плитам коридоров металлическим контактом в ботинке.

Как водится, экзамен начали отличники. Во-первых, чтобы чуть притупить внимание экзаменаторов, во-вторых, чтобы поскорее закончить и отдохнуть со спокойной совестью. Те, чья совесть была неспокойна, нервно прохаживались неподалеку. Процесс пошел.

Сбой произошел в середине дня на втором «снаряженном» товарище. Экзаменатор, капитан 2 ранга Степин, добряк и философ, уже подустал и почти не обращал внимания на готовящихся к ответу, выслушивая очередного курсанта. Снабженный хитрым устройством Олег Удалов благополучно выслушал подсказки комариного голоса, подготовил ответ и, получив хорошую оценку, чуть ли не вприпрыжку выскочил из класса. В аудиторию вступил второй «электроник», Александр Кондратов, или попросту Кондрат. С уверенным видом вытянув билет, он громко (для дежурного!) огласил его номер и удалился на заветное место у доски. Где осторожно нащупал ногой нужный, как он посчитал, гвоздь, и приготовился внимать голосу из наушника.

На свою беду, Кондрат наступил не на тот «гвоздь». Дежурный, немедленно сообщив в «координационный центр» номер его билета, с волнением наблюдал, как друг все больше изгибает шею, а правое ухо вроде даже фантастическим образом увеличивается и принимает форму граммофонной воронки. «Не слышит», – понял дежурный и передал эту информацию в соседний класс. Сидящий за микрофоном подсказчик чуть увеличил громкость. Тщетно. Не слышит. Добавили еще громкости. Ноль. «Да что он там, оглох!», – чертыхнулся «радист», выводя громкость усилителя на максимум. В это момент произошло два события – закончил свой ответ курсант Семенов, а взмокший от переживаний Кондрат чуть шаркнул по полу ногой, наконец попав на «правильный» гвоздь. В полной тишине из плеча голосом китайского радиоприемника прозвучало: «Кондрат, придурок, ты что, оглох!!!» Дернувшийся от неожиданности Кондратов немедленно оторвал ногу от контакта на полу, и, мгновенно сориентировавшись, возмущенно посмотрел в окно, рядом с которым стоял. Поднявший глаза на странный звук, экзаменатор внимательно посмотрел на Кондратова, подошел, тоже выглянул в окно. Пожав плечами и подозрительно оглядев курсанта, он вновь сел за стол.

Ну что, Кондратов, готовы?

Еще пару минут, товарищ капитан второго ранга!

Ладно, готовьтесь.

Наверное от суровых переживаний в человеке открываются неведомые до того ресурсы. Кондрат ответил на билет самостоятельно. Без подсказок. Не буду врать, что заработал высший балл – но тройку свою получил честно. Выйдя из класса, молча содрал с себя микрофон, вытянул из-под одежды провода. Скатал все плотным жгутом и бросил в урну.

Отныне к экзаменам он готовился честно. Даже шпор не писал…

Изобретение не прижилось. Решили, что из-за пары лентяев слишком много бесполезной мороки. Проще по старинке, помочь отстающим в процессе обучения. Ну, а кому лень учиться – так матросы на флоте нужны всегда.

Своим же талантам беспокойные курсантские умы нашли другое применение. И не одно. Но, как говорится, это уже совсем другая история.

Зарисовки командного пункта

Картина первая

Небольшой командный пункт небольшой части. На часах тот промежуток между утром и полуднем, когда спать еще не хочется, а перекусить уже не помешает. С толком используя сложившуюся оперативную обстановку (командир, прихватив начальника штаба, наконец убыл в штаб вышестоящий) начальник КП и двое оперативных (действующий и сменившийся) изучают руководящие документы – пьют горячий крепчайший кофе, приводя в порядок взлохмаченную нервную систему. Умиротворение после бури. Утренний доклад прошел бурно, с ироническими репликами, выкриками с места и уничижительными аплодисментами аудитории в лице командира части. «Под раздачу» попали все, оказавшиеся в непосредственной близости от эпицентра, включая помощника-срочника, от испуга уронившего указку, затребованную тигрообразным командиром. Теперь матросик, лишь вчера назначенный в помощники, забился в свой помощничий угол, глядит перед собой остекленевшими глазами и иногда вздрагивает.

Телефон, звонок резкий и требовательный. Заступивший оперативный мощным глотком допивает кофе, делает ответственное лицо и поднимает трубку. Коллеги глядят тревожно – вдруг, не дай бог, командир! Оперативный слушает, расслабляется: финансисты верхние вспомнили про финансиста местного и желают слышать. Офицер поднимает трубку второго телефона, внутреннего, но тот молчит: ни гудка, ни шороха. Связюки – заразы!

– Саня! Саня!!! – оперативный повышает голос, матросик-помощник наконец приходит в себя и испуганно смотрит на начальство, – Ну-ка, сгоняй в бухгалтерию, по коридору последняя дверь налево, скажи финику, что его к телефону требуют.

Испуг в глазах матросика сменяется непониманием и опер поясняет:

– Ну, блин, старший лейтенант там сидит, финик. Скажи, пусть к телефону чапает!

Матрос Саня светлеет лицом, кивает и бежит выполнять приказание.

Через шесть минут на командный пункт врывается разъяренный начальник финансовой службы части «страшный лейтенант» Олег Данилюк, несущий в клешнях совершенно очумевшего помощника Саню. Ставит последнего в угол и, грозя кулаком изумленным операторам, хватает ожидающую его телефонную трубку.

Закончив разговор с руководством, он все так же грозно оборачивается к операм и рассказывает. Через минуту от хохота трясутся стены.

Матрос Саня же ещё не знал, что «финик» – сокращение от «финансист». Подумал – фамилия. Постучал, как полагается, открыл дверь и спросил у ближайшей бухгалтерской барышни:

– А как мне найти старшего лейтенанта Финика?

– Кого? – не поняла барышня.

– Старшего лейтенанта ФИНИКА! – громко повторил Саня (вдруг барышня глуховата?)

Давясь от смеха, барышня молча указала пальцем на рабочее место начфина, не замеченное матросом, и на самого начфина, постепенно багровеющего.

– Товарищ старший лейтенат Финик! – Саня понял, что опять сделал что-то не то, и его заклинило, – Вас вызывают на командный пункт к телефону!

Прыгнувший рассерженным котом прямо из-за стола начфин поймал Саню влет, после чего и свершилось явление Данилюка с Саней в зубах народу.

Через полчаса начфин уже был остывший, предложенный в качестве компенсации кофе в его кружке – горячий, а Саню наконец выковыряли из угла и приказали выучить должности и фамилии всех офицеров части. А то мало ли что…

Картина вторая

Тот же командный пункт. Послуживший и поумневший помощник Саня уже сделал «бешеную карьеру» – получил звание старшего матроса и приобрел положенные ракушки на мягком месте, а потому иногда в случае чего может и «порулить» во время коротких отлучек оперативного, который тоже человек. Саня уже знает, что иногда можно и не спешить – например, если к телефону зовут памятного по первым дням службы начфина, то и подождут чуть-чуть, чай, не баре! Но крепко-накрепко вбито в матросскую голову: если захрипела и засвистела большая коробка под столом, называющаяся системой оповещения «Береза», то промедление смерти подобно: хватай карандаш, бумагу и тщательно записывай все, что она расскажет. Особенно обращай внимание на первое слово, которое прогремит из динамика. Если «Динамит» или «Звезда», то можно выдохнуть и не записывать дальше, сигнал не наш. А вот когда услышишь «Патрон» или «Трубач», то внимательно слушай, пиши и докладывай немедленно!

Вот.

Итак, Саня обвел внимательным взглядом окна – мух не наблюдалось – и отложил в сторону самопальную мухобойку, прут с прикрученной проволокой резиновой нашлепкой. Данные с постов получены, в журнал занесены, обстановка на стенде откорректирована. Оперативный, похвалив Саню за старание, убыл в ларек за сигаретами, наказав помощнику бдить.

Бдить сидя с закрытыми глазами было удобно. Вот уже в мечтах показались дембель, мама с папой и собака Лямбда…

Из–под стала резко и с надрывам засвистела «Береза». Санек немедленно отложил мечты, схватил карандаш и бумагу. «Внимание!» – произнес потусторонний голос – «Трубач! Сигнал…»

Помощник, превратившись в одно большое ухо, записывал, одновременно беспокойно поглядывая на дверь – опера все не было, а промедление с докладом по сигналу грозило нешуточным взысканием. Матрос же «наверх» докладывать не может, не положено!

«Береза» закончила выступление и притихла. Сигнал записан. Оперативного не видать. Распахнув дверь в коридор, Саня крикнул помощнику дежурного по штабу, матросику на полгода службы помладше:

– Быстро! Беги в чипок, найди оперативного и скажи – «Трубач» прошёл! Бегом!

Помдеж, проникшись, рванул пулей. Еще через пару минут на КП ввалился ржущий во весь голос оперативный.

Молодой матрос, выскочив из штаба, немедленно приметил в курилке группу офицеров, среди которых был и опер. Подбежав, морячок принял строевую стойку, приложил ладонь к уху и (все как учили) громко доложил:

– Товарищ капитан-лейтенант! К вам на командный пункт трубач пришёл!

– Хорошо, что не Борис Моисеев… – заметил в наступившей тишине кто-то. Взрыв хохота сорвал птиц с близлежащих деревьев и подтолкнул в спину уже бегущего оперативного.

Доклад по сигналу прошел своевременно.

Картина маслом или ТЫКВА

Конечно, так говорить не следовало. То есть я считаю, что даже если ты Коля Майский, подполковник и командир части, то все равно – прежде чем чего-то сказать, ты должен подумать. И не столько о том, что ты скажешь, сколько о том кому и как ты это скажешь. Потому что иначе может выйти полная чепуха.

Но по порядку. Колю Майского (он же подполковник Майский Николай Алексеевич) у нас ещё зовут «Майским громом», втихаря, разумеется. Почему? Во-первых, за способность в минуты душевного надрыва рявкнуть так, что впечатлительные матросы-первогодки и мнительные лейтенанты прямиком уходят в нокдаун, во-вторых, за быструю отходчивость (только что грохотало, а уже тишь да благодать), и, в-третьих, в соответствии с фамилией. Внешностью Коля обладает монументальной, под стать голосу: рост 185, шесть пудов тренированных мышц, крепкий лоб и нижняя челюсть, при взгляде на которую подавился бы от зависти своим чуингамом самый матерый американский бейсболист.

Ещё любит Коля пошутить. У него вообще с чувством юмора нормально, что, заметим, иногда у командиров случается.

А Слава-то Тугопятов не знал! В смысле, насчет чувства юмора вообще он был в курсе, просто не мог пока совместить это понятие с драконообразным командиром. Тем более что как-то в качестве воспитательного средства Майский испытал на Славе свой знаменитый львиный рык и с непривычки у лейтенанта потом еще часа полтора звенело в ушах и подкашивались ноги. Да-да, верно, Слава у нас лейтенант, всего полгода из питомника, и только пару месяцев как научился душить в себе порывы первым отдать воинское приветствие проходящим мимо мичманам, вызывая у матерых разгильдяев понимающие усмешки.

Как вам Славу описать? Крупный нос будет единственной значительной деталью во внешности тщедушного лейтенанта, исполняющей две базовых функции: виноватое пошмыгивание и поддержание неожиданно изящных тонких очков – Слава слегка близорук. Все остальное у Славы некрупно и незначительно. Рост метр шестьдесят три.

Когда Майский впервые узрел «подарок» (лейтенант Слава плюс личное дело в комплекте), то вздохнул про себя: «Дитё». Похмыкивая, полистал куцую папку, посвященную Славиной военной жизни, недолго подумал и, вызвав начальника командного пункта, определил судьбу рекрута:

– Саныч, принимай пополнение. Два месяца на зачёты – и в обойму!

Потом (ну, не удержался, такой случай) глянул на Славу глазом Каа, собирающегося закусить обезьяной, и, драматично понизив голос, вкрадчиво спросил:

– Знаешь, какой теперь у тебя девиз будет?

Дождавшись неуверенного мотания головой, патетично продолжил:

– ПионЭр! – голос Майского возвысился, в ответ тихонько звякнула ложечка в любимой командирской чашке. – Ты в ответе ЗА ВСЁ!

Полюбовавшись эффектом, командир уже буднично завершил:

– Пионэр – это теперь ты, лейтенант. Вопросы? Нет? Свободны.

Спустя два месяца Слава Тугопятов, заинструктированный до безобразия, успешно сдавший зачёты на допуск к несению дежурства как собственному начальнику, так и в вышестоящем штабе, отходив положенное время дублером был выпущен в первое самостоятельное дежурство. Как ни странно, пронесло. Потом – второе, третье и далее по графику. В ходе пятого бдения был уличён командиром части в небрежности, в связи с чем и услыхал впервые знаменитый «рёв Коли Майского», от которого тряслись стены и птицы замирали в воздухе. Славу ожидаемо поразил столбняк. Удовлетворённый реакцией командир удалился, Славу откачали, вытерли слёзы, поправили фуражку на макушке и поздравили с крещением. Служба потопала дальше – иногда строевым шагом, а иногда и вразвалочку.

Вы еще не устали про военных читать? Тогда еще одно лирическое отступление. Для большинства военных оперативный – это прежде всего голос в телефоне. Часто звонящие, и прежде всего командование даже не задумываются: а кто ж там, на том конце телефонного провода, выслушивает твои слова, потея от усердия? И совершенно напрасно такое небрежение. Потому что, повторим, от этого всякая чепуха может получиться. Готовы? Тогда поехали!

Солнечный лучик, отразившийся от полированной столешницы, игриво пощекотал командирский куцый чуб и заглянул в мудрый командирский глаз. Коля Майский прищурился, оторвался от нудной писанины – через неделю ожидалась очередная проверка, пока было время, подбивал хвосты – и потянулся всем мощным телом, отчего жалобно заскрипело модное офисное кресло, подарок шефов. Громко заурчал недовольный желудок. Коля глянул на часы: верно, время к обеду. Вспомнилось кстати, что вчера в гости приехала тёща. Вопреки героям анекдотов Коля тёщу свою, Елену Васильевну, любил и уважал, а уж она в дорогом зяте души не чаяла, неизменно напоминая дочери, какое счастье той досталось: и малопьющий, и руки откуда надо, и сам мужик видный, да к тому же еще и военный. Словом, мечта любой нормальной русской бабы.

Готовила Елена Васильевна потрясающе и сегодня обещала порадовать детей и внуков настоящим украинским борщом, наваристым и душистым, с чесночком… Внутри организма у Майского снова требовательно заурчало, он сглотнул. В дни спокойные подполковник позволял себе отобедать дома, и сейчас был как раз такой случай. Он потянулся к «Бригантине», стоявшей на боковом столике, снял трубку и ткнул в кнопку «парк»:

– Дежурный по парку мичман Смирнов…

– Майский! – не дал закончить дежурному командир, – Где там мой рулевой? Помыл уазик? Заправил? Добро. Скажи, чтоб через десять стоял у штаба.

Коля положил трубку, в предвкушении пробарабанил по столешнице короткий марш и поднялся из-за стола. Прошелся, разминая затекшие мышцы, глянул в окно – солнышко, лето, ветерок… А вот траву уже надо бы скосить, чей это объект, Панченко? Вздрючу слегка на совещании, чтоб не расслаблялись. Ну что, поехали, как белый человек, домой, на обед!

Постучали, в дверь сунулся «рулевой», аккуратный и понятливый командирский водитель, старшина 2 статьи Паламарчук:

– Разрешите, тащ командир? Машина готова!

– Дбррро! – довольно рыкнул Майский, – Заводи, спускаюсь!

– Есть! – водитель прикрыл дверь, затопал по дощатому коридору к лестнице.

– Пум-пурум-пум-пум, – пропел под нос довольный Майский, подхватил с вешалки фуражку и собрался выйти.

Тьфу! Чуть не забыл с голодухи! Коля вернулся к столу и вновь схватился за трубку, нажал кнопку «ОД»:

– Оперативный дежурный… – заблеял в трубке голос Тугопятова.

– Так! – вновь не слушая продолжения рыкнул Майский. – Это Майский. Получен сигнал «Тыква». Я убыл!

Подполковник Майский положил трубку. И убыл.

Мы с вами уже говорили о наличии у командира чувства юмора. Выражение «сигнал «Тыква» было одним из его элементов и означало то, что подполковник Майский, пребывая в хорошем настроении и добром здравии, поехал домой для покушать и немножко отдохнуть. Разумеется, об этом знали все, тем более на командном пункте. И еще более разумеется, что Слава Тугопятов об этом пока узнать не успел. Как-то не приходилось к случаю. К тому же в этот злосчастный день начальник штаба увез более опытных Славиных коллег на очередной сбор, где им должны были еще раз объяснить правила и порядок не скажу чего, потому что секретно.

Помощи ждать было неоткуда. И началась, как я предупреждал, чепуха. Из речи командира ухо Славы вычленило главное. Сигнал «Тыква»!

Еще будучи дублёром Слава часто открывал Самый Важный Сейф и смотрел на Самый Важный Пакет. Внутри лежали Важные Бумаги, в которых было написано что, как и когда нужно делать в случае, если вдруг. Славе непременно почему-то вспоминался главный герой рассказа любимого в детстве писателя Пантелеева «Пакет», когда сознательный красноармеец, попав в плен к белякам, уничтожил важный пакет путем съедания и еще закусил сургучной печатью.

Но командой на вскрытие того Пакета, что лежал на КП, было совсем другое Слово. Поедать его вообще пока приказа не было. А ведь у командира наверняка имеется другой, еще Более Важный Пакет, пронзило лейтенанта! И безусловно это его имел в виду командир! Слава прозрел и понял, что промедление смерти подобно. Кроме «пионэр, ты в ответе за всё!» в его голову накрепко вколотили историю о том, как впервые дни Великой Отечественной были расстреляны все оперативные дежурные флотов, за исключением Черноморского, который в отличие от коллег, не медлил и не раздумывал. Лейтенант Тугопятов поправил очки, сжал зубы, выхватил из воображаемых ножен воображаемую саблю и щелкнул тумблером громкой связи.

– Дежурный по части, – с некоторой томностью ответил динамик голосом Дениса Орехова, капитан-лейтенанта, начальника вещевой службы и записного бонвивана.

– Оперативный! Получен сигнал на приведение в высшую степень готовности! – без запинки выпалил Тугопятов.

– Ну и ни фига себе, – спокойно ответил Орехов, – А степень-то хоть какая? Ограничения есть? Ружья личному составу выдавать с патронами или пусть так врага пугают?

Лейтенант вошел в боевой режим и решения принимал мгновенно. Он в ответе за всё!

– Степень третья, высшая. Оружие получить, боезапас не выдавать!

«Еще перестреляют друг друга», – подумал лейтенант. Видел он уже тот личный состав, прости господи, обойдутся пока и без патронов, чай враг не под воротами стоит. Лейтенант развернул здоровенный контрольный лист и поставил первые отметки о предпринятых действиях.

Загудела сирена. Мощный военный организм начал перестраиваться на работу в новом режиме. Затопали по асфальтовым дорожкам матросские ботинки, в парке взревели мощные двигатели. Залились соловьями двери вскрываемых оружеек. Четыре «Урала» понеслись к складам, где матерящиеся мичмана рвали печати, открывали закисшие двери. Баталеры строили бригады, назначенные для выноса имущества. Первыми получившие оружие морячки в обнимку со скатанными матрасами побежали в парк, согласно расписанию подменялась вахта и внутренняя служба, сменившиеся бежали к оружейкам. Ротные и взводные в парке срывали голоса, командуя выходом техники. Часть Майского в отстающих не числилась, каждый знал свой маневр, действовал четко и организованно. На командный пункт посыпались доклады о выполнении элементов плана перевода на боевой режим…

***

– Колечка, ты сыт? Может, ещё котлетку? – заботливой наседкой Елена Васильевна суетилась вокруг, Майского, разомлевшего после грандиозной порции борща и последовавших за ним трёх котлеток величиной с его командирскую ладонь.

– Нет, мама, спасибо, а то лопну – зашивать придется, – улыбался на тёщину заботу Коля, – очень вкусно, но некуда. Да и в часть надо.

– Да куда твои морячки денутся? Хоть полежи, отдохни чуток после обеда.

Почему бы и нет? Полчаса роли не играют, вроде все спокойно, можно и придавить диванчик. По заведенному правилу водитель Паламарчук уже должен тоже отобедать в ближайшем неплохом кафе (и не за свой счёт, Майский скопидомом не был, деньги на обед старшине исправно выделял из собственного кармана) и ждать в уазике. Ничего, полчасика подождет, на девчонок окрестных полюбуется. Коля откинулся на диван и задремал…

Запиликал телефон.

– Коля, это тебя, – позвала теща.

Коля вынырнул из дремы и обреченно потащился в коридор к телефону. Кому там еще не сидится спокойно? Звонил однокашник из штаба флота:

– Ляксеич, привет! Ты что, собрался на Берлин, да потом сдрейфил, сам сбежал?

– А?

– Что акаешь? Ты зачем войска строишь-выводишь? Или мятеж против командующего флотом затеял? Так пожалей старичка, не губи…

– Блин, Андрюха, ты что, пьяный? Какой мятеж, ты что несёшь?!

– А чего твои охламоны с оружием в колонны строятся, технику выводят? Ты что, не в курсе?!

– Куда строятся? Как выводят? – Коля после обеда был слегка заторможен. – Кто выводит?

– О-о, брат… Ты дуй-ка мухой в часть, а то что-то мне за тебя уже волнительно, как бы тебя любимые матросики на штыки не подняли, словно гидру белогвардейскую. У тебя там движуха идет вовсю, подразделения к маршу готовятся. Оперативный флота интересуется, что ты там творишь, скоро командующему доложат…

Коля положил трубку, очумело посмотрел на неё, вновь схватил и набрал нужный номер.

– Оперативный дежурный «Калины» лейтенант Толстопятов!

Ну хоть на КП свои.

– Майский. Доложите обстановку.

В процессе заслушивания доклада брови Майского поднялись на рекордную высоту, чуть не уехав под скальп. Чуткое командирское ухо мгновенно выловило некую истерическую нотку в звенящем голосе лейтенанта. Мгновенный анализ ситуации – Коля, как уже сказано, был опытным командиром – и решение найдено.

– Товарищ лейтенант! Приказываю приостановить выполнение плана приведения до моего прибытия!

– Есть!

Ффух! Вроде послушался. Коля немедленно набрал новый номер:

– Дежурный по части? А кто?! Помощник?! Командир говорит! Ну-ка пулей мне к телефону нашего Айболита домашнего! Что? Блин!!! Доктора мне на связь, мигом!

«Доктор» – начмед майор Гизатуллин, сыскался в две минуты. Он внимательно выслушал взволнованного командира, похмыкал удивленно и озабоченно, ответил «Есть» и, кинув трубку помдежу, умчался в медпункт, гаркнув на ходу:

– Ерёму ко мне. Быстро!

Слава Тугопятов был доволен. Взволнован, но доволен. Процесс шёл, доклады регистрировались, отлаженная военная машина крутилась и он, именно он управлял и дирижировал этим мощным оркестром. Хотелось петь и одновременно защищать Отчизну до последней капли крови. «Дилинь!» – сказал звонок. Дверь на КП закрыта, как полагается, желающие проникнуть жмут на кнопку звонка.

– Глянь, кто там, – кивнул Толстопятов помощнику, старшему матросу.

– Доктор, тащ. Запустить?

– Давай.

Начмед вошел упругим охотничьим шагом, за его спиной в дверях обозначилась почти двухметровая шкафообразная фигура Ерёмы – водителя-санитара Еремеева, матроса силы немерянной, при необходимости заменяющего и подъёмный кран, и экскаватор. Соколиным оком майор Гизатуллин оценил обстановку, расплылся в лучистой татарской улыбке, затараторил:

– Слушай, оперативный, надо уточнить по запасам медицинским. Вот у меня ведомость, глянь, где у вас аптечка? – А? Не знаю, сейчас посмотрю…, – Слава отвернулся, ища взглядом аптечку, а медведь Ерема как-то удивительно плавно перетек к нему за спину и аккуратно, но железобетонно зафиксировал лейтенантские руки.

–Э! Да что за дела…! – возмутился Слава, но рядом уже стоял Гизатуллин.

– А ты, парень, не шуми, расслабься… Вот укольчик только сделаем… – в бедро кольнуло и лейтенанту Толстопятову вдруг стало спокойно и весело. «Ну и хорошо» мелькнуло в голове, и он отключился.

***

– Ну, едрёна мать, лейтенант! Я ж подумал, что у тебя крышу снесло. Вот и приказал тебя обезвредить… аккуратно.

Красный, как свежесваренный рак, Слава Толстопятов переминался с ноги на ногу перед командирским столом.

– Садись, пламенный революционер! – подполковник Майский усмехнулся. – Чуть до инфракта меня не довел. Или до трибунала, смотря чем бы дело кончилось. Так! Действовал ты глупо, но уверенно, за теорию двойка, за практику – удовлетворительно. Потому снова – инструкцию в зубы и зубрить наизусть! Завтра в 9.00 ко мне на зачёт. Ясно?

– Так точно, – вскочил Слава.

– Да сядь ты! Твой фортель мы задним числом провели как проверку боеготовности, в штабе я договорился, возьмешь журнал и правильно заполнишь, начальник твой покажет. И где чего расписаться даст. А тебя я попрошу, милое дитя, пока ты у меня существуешь на командномпункте, будь добр – любую команду, любой сигнал проверяй и уточняй. А то так неровен час я чихну, а ты третью мировую войну по ошибке начнёшь! Понял?

– Так точ..

– А сейчас – брысь с глаз моих! Че Гевара…

Майский посмотрел на закрывшуюся за лейтенантом дверь, вздохнул и засмеялся. Вот чудо, а? Да и сам хорош, думать надо, кому и что говоришь!

А ведь именно с этого я и начал рассказ!

Коля Майский теперь при общении с подчиненными тщательно подбирает слова и идиомы. И не забывает поинтересоваться, правильно его поняли или нет. Чтоб больше чепухи не получалось.

Соловей

Мне его жаль. Он сидит напротив, перед моим столом, весь какой-то… тусклый, что ли, серый. Как будто в нем выключили свет.

– Ну, как ты, Евгений?

Это скорее чтоб не молчать, чем действительно из любопытства. Как может быть ТАМ?

– Нормально…

Голос у Соловья глухой, невыразительный, такой же тусклый, как он сам. Отвечает не поднимая глаз, смотрит в пол. Нормально? Присаживался как-то неловко, чуть согнувшись влево, левый бок у него явно болит. С той же стороны ощутимо припухла щека. Ударили или зуб разболелся? Вместо шинели, в которой его увозили, серый порванный ватник. И какой-то особенный запах: смесь грязного белья, давно не мытого тела и чего-то химического, вроде хлорки. Нехороший запах, тоскливый. Въедливый. Соловей у меня всего минут пятнадцать, а уже кажется, что все помещение пропитано этим запахом.

– Закуришь?

– А можно?

– Да кури уж, – подвигаю сигареты, зажигалку. – Бери всю пачку, пригодится.

– Спасибо. Только не надо, все равно отберут… там… – он впервые поднимает на меня глаза. Взгляд потухший.

– Били?

– Били… За то, что служил… другие за то, что не дослужил… да просто ни за что. Слов нужных не знаю, – голос у Соловья дрожит, глаза покраснели, – шинель отобрали, сказали, раз не хочешь служить, не нужна… Мать приехала. Плачет. А что я ей скажу?

Он замолкает, шмыгает носом. По щеке скатывается слеза. Вновь подвигаю к нему забытую пачку с сигаретами. Соловей закуривает, затягивается жадно несколько раз и тут же тушит окурок в пепельнице. Пальцы дрожат.

– Может, расскажешь нашим, как оно – попасть туда? – выделяю последнее слово.

Евгений вновь смотрит на меня:

– Тащ старший лейтенант, о чем рассказывать? Пока туда не попадешь, ничего не поймешь. А попадешь – поздно говорить…

В дверь стучат. Соловей вздрагивает и опускает глаза. Входит командир части, конвойные ждут в коридоре.

– Соловьев! Пойдем. Пора.

Я смотрю ему в спину и мне действительно его жаль. А еще больше жаль того, второго пацана. Которого он по дурости сделал инвалидом. Двое девятнадцатилетних мальчишек. Две сломанные жизни.

* * *

Хлеборез матрос Роман Заяц был в отличном настроении. Полгода до долгожданного дембеля – это, братцы, дата. Тем более, если больше года из этих полутора прошло сытно и в тепле. Не раз командиры пытались вернуть Боркаса в подразделение, но как-то так выходило, что уже через день-два начальник столовой при поддержке зама по тылу как дважды два доказывал командиру части, что лучшего хлебореза во всем свете нет. Не дурак был матросик и знал, с кем водить дружбу. «Без мыла в… орудийный ствол влезет», – говорил ротный.

Перед обедом, закончив нарезку и наведя в своей коморке порядок, Заяц упросил дежурившую по столовой прапорщицу-связистку Леночку Семененко отпустить его на минутку в казарму. Разумеется, в казарму он не собирался.

Вышел из столовой и, несколько раз оглянувшись, направился к зарослям ежевики у забора. За будто бы непроходимой колючей массой скрывалась известная всем «правильным» старослужащим дыра – подарок любителям самоволки. Хлеборез с отработанной сноровкой скользнул в неприметный ход. Впрочем, далеко Заяц не собирался, буквально через десять минут он появился вновь, поправил маскировку секретного хода и осторожно пошел к столовой, стараясь не уронить прижатую к животу ремнем бутылку.

– Ну че, братва?! – заговорщицки подмигнул хлеборез во время обеда сидящим за столом друзьям. – Вечером отметим!

Женька Соловьев, невысокий, крепко сбитый, звезд с неба не хватал, но и в отстающих никогда не числился. Улыбчивый, чуть разбитной, за словом в карман не лезет. Хоть и чутка себе на уме, от работы Соловьев не отлынивал. За привычку посвистывать и в соответствии с фамилией получил прозвище «Соловей». Нередко даже командиры звали его по прозвищу. Заведование освоил хорошо, командовать получалось, и по всему быть бы Соловью на втором году службы командиром отделения. Да только как-то прослужившего почти год Соловья назначили руководить молодым пополнением и заметили, что начал новый «начальник» свои указания подкреплять кулаками. Провели беседу, наказали, покаялся, обещал впредь не допускать. Но все же ротный с должностью решил не спешить.

Отметить полтора года службы решили в каморке у хлебореза после ужина. Как обычно, вечером дежурной по столовой не хотелось дожидаться, пока наряд вымоет посуду и отдраит плиты. Сочувствующий и старательный Боркас легко убедил ее в том, что прекрасно справится с нарядом сам, и довольная Леночка улетела в комнату досуга смотреть очередной серию про бескрайнюю любовь.

– Слушай, не многовато будет – «ноль семь» на двоих? – Соловей с сомнением оглядел водруженную на ящик, выполняющий роль стола, бутылку водки. Если по-честному, то до службы он выпивал всего дважды и вовсе не в таких количествах…

– Так должны были еще Пономарь и Петренко подтянуться, а одного в наряд поставили, другого на вахту. Сегодня дополнительно пост разведки открыли, учения там, что ли, – затараторил Заяц. – Да ладно, нам больше достанется. Вон, сало есть, с закуской не окосеем. А будет много – оставим, потом допьем. Давай уже садись, я налил!

Солидный глоток обжег пищевод и смыл остатки сомнений…

В казарму пришли перед отбоем. Мир колыхался и покачивался в такт шагам, хотелось петь и спать.

– О! Явились! – дежурный по подразделению старшина второй статьи Пономарев, он же Пономарь, земляк Соловья, внимательно осмотрел пришедших, – так, галочки в книге поверок я вам нарисовал, теперь бегом в люлю, нечего тут шариться, а то еще дежурный по части нагрянет – спалитесь. Да зажуйте чем-нибудь, чтоб не пахло!

– Не боись, Пономарь, все пучком будет, – стараясь шагать потверже, Соловьев направился в спальное помещение, за ним поплелся Заяц. – Ща покурим, и спать.

Прогулка на свежем воздухе немного разогнала хмель и захотелось курить.

– Слышь, Соловей, спички есть? Ну пошли, я угощаю, – Роман потряс пачкой присланной из дома «Явы».

Спертый воздух вновь затуманил прояснившиеся было мозги.

– О, Соловей, гляди! – заржал Заяц. – Это че за чучело на баночке стоит?!

И впрямь чучело, пронеслось в голове у Соловьева. На пятачке дневального («на баночке») стоял высокий, нескладный и такой худой матрос, что казалось удивительным, как он не переламывается в талии, туго затянутой ремнем с болтавшимся штык-ножом. На коротко стриженой круглой голове почти до ушей просела явно великоватая пилотка. Роба была размера на два больше чем нужно, при этом еще и короткой. Штаны едва прикрывали лодыжки. Довершали картину огромные, «сорок последнего размера», растоптанные кирзовые ботинки, называемые на флоте «гадами».

– Ты кто? – подошел к дневальному Боркас. – Фамилия?!

– В-вайс, – чуть заикнулся дневальный.

– Как?!

– Вайс!

– О, че ганс, что ли, немчура? – почему-то Женьке показалось очень забавным, что дневальный имеет необычную, немецкую фамилию.

– Нет… да… предки из немцев. Поволжских, – пробормотал дневальный, стараясь не смотреть на пьяных.

– Немец! – заржал хлеборез, – А ну, шпрехни че-нить по-вашему?

– Я не знаю… немецкого, – испуганно прошептал Вайс.

– Ну да! Может, брешешь? – прищурился Заяц.

– Эй! – прикрикнул выглянувший в коридор дежурный Пономарев, – мужики, ну-ка отстали от пацана. Курите и спать, быстро!

– Все-все, идем, – Соловьев было отвернулся от дневального, но за спиной глупо хихикнул Заяц:

– Слышь, немец, а ну кричи «Хай Гитлер»!

– Нет, – помотал головой Вайс.

– Ты че, душара?! Тебя годок просит, а ты – нет?! – возмутился только и ждавший повода хлеборез. – Ты слышишь, Женек, че он нам тут втирает? А ну быстро, морда немецкая, «Хай Гитлер» гавкни!

– Нет! – Дневальный покраснел так, что на глазах выступили слезы.

– Кричи, фашист! Соловей, слышал? Нас тут вообще не уважают! – распинался Заяц.

Дневальный совсем тихо проскулил: «Отстаньте…»

– Че-го? – не расслышал Роман. – Э, да ты что, нас послал?! Женек, ты слышал, он тебя послал!

Соловьев повернулся и подошел к дневальному. Откуда-то изнутри внезапно поднялась пьяная злость, багровая туча заклубилась перед глазами.

– Кричи, сволочь, – прошептал побелевшими губами. – Не будешь?!

Дневальный замотал головой.

– Ахх ты! Раз-два-три!

Соловьев нанес три коротких сильных удара в живот: правой-левой-правой! Вайс как-то смешно пискнул, но устоял. Глаза у него стали совсем мокрыми, челюсть затряслась.

– Ладно, – багровая туча внезапно отступила и даже сквозь хмель пробился стыд. Нашел, с кем драться…

– Женек, а еще втащи ему, немчуре, чтоб знал, – подзуживал Заяц.

– Да пошел ты! – внезапно вырвалось у Соловьева. Он повернулся и направился в гальюн. Стало гадко и мерзко. Затошнило.

– Да чего ты, Женек… – поспешил следом хлеборез, доставая сигареты.

Лицо стоявшего дневального побелело, он медленно согнулся, держась за живот, и тихо поскуливая от боли, так же медленно присел на корточки. Завалился на бок. Звякнул о бетонный пол прицепленный к ремню штык-нож.

* * *

– Жить будет. Но инвалидом. Селезенку парню пришлось удалить, – строго сказал в госпитале ротному усталый хирург.

* * *

– Пора, – повторяет командир и кивает мне. – Пойдем, народ уже собрался.

Показательный суд проходит в клубе части. Прокурор, адвокат. Справа у сцены – скамья, где сидит Соловьев. Рядом конвоиры. Из своих, из части. Соловей тоже еще недавно был «своим». Был. Отныне он по одну сторону, а они – по другую.

«Встать. Суд идет!»

В первом ряду, между командиром полка и начмедом сидит мать, Надежда Викторовна Соловьева. У начмеда в ногах сумка-неотложка, в руке склянка с нашатырем. Евгений – единственный сын. Отца у Соловья нет. Что ж ты наделал, сын?

Суд идет. Тишина и монотонный голос, зачитывающий материалы.

Как тяжелые камни, падают завершающие слова судьи:

– … и назначить наказание: лишение свободы сроком на четыре года с содержанием в колонии строго режима.

Закусив уголок носового платка, на Женю смотрит мать. Плечи ее трясутся, из глаз текут слезы. Она рыдает абсолютно беззвучно. Сил нет.

– Соловьев, хотите ли вы что-нибудь сказать?

Соловей встает. Безошибочно находит взглядом забившегося в тень Боркаса. Тот отвернулся в сторону, едва мазнув глазами в сторону бывшего товарища. Секунду Евгений смотрит на него. «Смолчал, тряпка. Ведь рядом стоял, подзуживал, а теперь в сторонку. Но нет, все правильно, бил-то я. А этот… да черт с ним, пусть трясется, слизняк». Он отворачивается в сторону.

– Мужики, – голос скрипит, срывается, Соловей откашливается. – Не попадайте туда, в тюрьму. Там плохо. Очень. Пацану этому скажите, сможет, пусть простит меня. А я – дурак…

Соловей опускается на скамью. Суд окончен.

Под окнами взревывает, прогревается мощный ураловский движок. Ехать аж в Симферополь. В СИЗО.

Секретные ботинки

Автобус с лязгом подпрыгнул на очередном ухабе. Наладившийся было подремать Игорь Близнюк страдальчески сморщился и открыл глаза. Поспишь здесь, как же. Севастопольские дороги со спокойным сном несовместимы, уж больно прихотливы – там рытвина, тут ухабчик… Не спи, моряк, ты ж на службе.

Игорь поправил лежащий на коленях большой чёрный пакет, увенчанный снятой с вспотевшей мичманской головы фуражкой, и стал смотреть в окно. Ехать долго, с Северной до Фиолента путь неблизкий, да ещё с пересадкой. Украдкой Близнюк поглядывал на симпатичных девушек, сидящих чуть дальше по салону и, похоже, обсуждавших что-то очень весёлое – до Игоря то и дело доносился их звонкий смех. Та, что сидела ближе к окну, выглядела этакой красоткой современного стандарта – длинные по моде распущенные волосы антрацитового цвета, к тому же – Игорь забыл это умное женское слово, как его там? ах да, макияж! – так вот, макияж был чересчур яркий, и смеялась она как-то картинно, напоказ, сверкая неестественно выбеленными зубами. Слишком глянцевая, ненастоящая. Подруга на её фоне выглядела скромно, однако правильное лицо с чуть вздернутым носиком и огромные выразительные глаза как магнитом притягивали к ней внимание. Увлекшись, он забыл вовремя отвести взгляд. Яркая брюнетка, заметив это, зашептала соседке явно какую-то колкость, тут же засмеялась своей остроте, с вызовом поглядывая на Игоря. Он немедленно уставился в окно, почувствовав, как запунцовели уши. Общение с девушками не входило в число его умений. При приближении к прекрасному полу ладони потели, уши алели, а язык и горло напрочь отказывались произносить даже самые простые слова. Да, с таким подходом так и помрёшь холостым…

Мичман в очередной раз поправил норовивший при каждом автобусном взбрыкивании сползти с коленей пакет, вздохнул. Ладно, когда-нибудь он возьмёт себя в руки, перестанет трусить и познакомится с такой вот милой и симпатичной девушкой… Да что ж ты будешь делать, пакет, зараза, всё съезжает! Близнюк поёрзал, устраиваясь удобней, придавил пакет и фуражку локтями, и задумался, глядя на пробегающие мимо дачные домики и деревца.

Ехать ему ещё долго, так что пока мичман Близнюк перемещается из пункта Б (войсковая часть N) в пункт A (часть, где он в настоящее время проходит службу), есть время для рассказа о причине этой поездки. В самом деле, не будет же целый флотский мичман в самое рабочее время мотаться туда-сюда по гарнизону безо всякого дела!

Началось всё с прибытия для прохождения службы по призыву на Черноморском флоте уроженца волжских берегов Андрея Пешкова. В отличие от своего известного земляка и однофамильца великого писателя Алексея Пешкова, более известного под псевдонимом Максим Горький, в литературе Андрей был не силён. Зато силён был физически: рост саженный, богатырские плечи, руки. И ноги. В ногах-то и заключалась проблема. Андрей был готов к службе, готов к флоту морально и физически. А флот оказался не готов к пешковским ногам. Что ж в них такого особенного, спросите вы? Да, в общем-то, ничего, кроме размера. Андрюша свет Пешков, 1994 года рождения, носил скромную обувь сорок девятого номера. Прямо скажем, что далеко не каждый день приходят на флот такие уникумы, и честно скажем, далеко не на каждом вещевом складе имеется для них обувка.

Молодой матрос был распределён в подразделение мичмана Близнюка. Дотошный и старательный Игорь внимательно изучил как лично призывника, так и прибывшее с ним (и на нём) вещевое довольствие. Выводы сделаны следующие: а) матрос выйдет хороший, старательный и сообразительный; б) морально-психологическое состояние товарища Пешкова удовлетворительное, по дому скучает в меру, свое назначение понимает правильно; в) у прибывшего в подразделение матроса не имеется ботинок юфтевых без шнурков, в просторечии – прогар, полагавшихся по аттестату (хоть служба и на берегу, да аттестат морской). На сборном пункте каким-то чудом нашлись подходящие богатырскому размеру волжанина «хромачи», а вот на прогарах ребята выдохлись. Однако ходить матросу в хромовых ботинках каждый день – непорядок. Обувь эта парадно-выходная, можно сказать, праздничная, предназначенная для похода в увольнение, парада или иного торжественного случая. К ежедневному же убиванию предназначена обувь рабочая, которой в наличии не имелось. О чём Игорь по команде и доложил.

Для поиска путей решения проблемы было экстренно созвано мини-совещание, на котором присутствовали командир части полковник Грач, зам по тылу капитан 3 ранга Левченко и начальник продовольственно-вещевой службы старший лейтенант Умнов. В ходе непродолжительных, но горячих прений начпродвещ высказался в том смысле, что матрос Пешков совместно со своими чудесными ногами должен был быть направлен в отряд специальных боевых пловцов, где существенно сэкономили бы на ластах. Также Умнов предложил объявить всему миру, что найден легендарный снежный человек, которого за океаном окрестили «бигфут», в переводе на русский – «большеног». И вообще, добавил старлей, распаляясь, такие уникальные личности должны сидеть дома, а не сваливаться на его многострадальную начпродвещевую шею. Командир полка выслушал Умнова с огромным интересом. В своем ответном и заключительном же слове он предложил старлею спор: полковник Грач был уверен, что через трое суток матрос будет щеголять в новых прогарах, демонстрируя всем результаты профессионализма и самоотверженности начальника службы. Ставкой спора командир назначил месячную премию Умнова. «Есть!» – сказал начпродвещ сквозь зубы, испытывая огромное желание рашпилем и кувалдой подкорректировать размер пешковской ноги. Хотя бы до сорок пятого размера.

Однако премия – это вам не фунт изюма. Как каждый приличный интендант, Умнов обладал не только сварливым характером, но и обширными связями с коллегами. Пригладив взъерошенные после беседы с командиром волосы и выкурив успокоительную сигарету, старлей взялся за телефон.

– Коля? Здравствуй, это Умнов. Слушай, тут такое дело… Прогары нужны. Да нет, таких у самого полный склад. Сорок девятые. Вот тебе и «ого»! Что говоришь, максимум сорок седьмой? Не, не пойдёт. К кому, к Смирнову? Это на бербазе который? Понял, диктуй номер…

– Игорь Семенович? Это начвещ N-ского полка старший лейтенант Умнов. Есть проблемка, не поможете решить?…

Увы, поиски результата пока не дали. Ночью взволнованному офицеру приснилось, как матрос Пешков, молодецки улыбаясь, шагает во главе парадного строя, обутый в лапти. Умнов же наблюдает это безобразие с трибуны, а рядом с ним стоит командир и лицо у него такое..! Старлей аж проснулся от переживаний. Фу, приснится же ерунда всякая!

На след искомых ботинок удалось напасть через день. Прогары богатырского размера, пусть и не новые, да ладно, подшаманим, отыскались в небольшой части, спрятавшейся далеко на Северной стороне. Уволенный оттуда в запас гигант (не братец ли нашего Пешкова, подумалось Умнову) вместе с другим полагающимся к сдаче обмундированием вернул их на склад, а тамошний старшина справедливо рассудил, что такие подарки судьбы на дороге не валяются – вдруг ещё один Илья Муромец призовется – и нестандартную обувку «пришхерил».

Как известно, на флоте купить ничего нельзя, зато выменять можно почти всё, что угодно, кроме боезапаса и оружия. Условия бартера были обговорены и утверждены, время назначено.

Вот так и вышло, что отличник боевой подготовки мичман Игорь Близнюк в самое что ни на есть рабочее время был занят доставкой сверхважного имущества. Особо ценные прогары лежали в пакете на мичманских коленях, готовясь обрести нового хозяина.

Пока мы с вами выясняли, что же стало причиной Игорева путешествия, автобус добрался до остановки «Переулок Морской», хорошо знакомой Близнюку. Неподалеку на берегу удобной бухты размещались корабли соединения ОВРа, где он начинал службу срочником, здесь же, как имеющий специальное образование, получил мичманские погоны. Отслужил почти три календаря, а потом подвернулся случай – и около годика назад перевёлся в береговую часть. Иногда жалел о море, но в новой части и перспективы получше, и разряд повыше, и специальность интересней.

Зашипели, открываясь двери.

– Игорек! Ты ли это? – жизнерадостно раздалось за спиной. Близнюк повернул голову. Рядом возвышался чернявый усатый Серега Драчков, из-за его плеча улыбался Алексей Томин, снявший фуражку и отирающий от пота покрытый мелкими веснушками высокий лоб и редеющие светлые волосы на темени. Мичмана, начинавшие вместе с Игорем службу на одном борту, ровесники и скалозубы. Удачная встреча, давно не виделись!

– Привет плавстоставу! – заулыбался и Близнюк. – Как жизнь, как служба? Докладывайте коротко и по существу!

Все трое рассмеялись. Фраза эта была любимой у начштаба соединения, без нее не проходил ни один разговор, даже если он спрашивал о чьем-то самочувствии. Алексей устроился на пустовавшем до сих пор сидении впереди, Драчков остался стоять. В два голоса, перебивая друг друга, пересказывали новости, делились впечатлениями, прогнозировали будущие перемещения и назначения. Игорь слушал с удовольствием, вспоминая свою недолгую корабельную службу. Кстати, о недолгой, – что-то они молчат?

Драчков будто подслушал его мысли:

– Ну а ты-то как, пехота? Небось на берегу уже и забыл, как это, вахтенным стоять да моряка спящего из машинного отделения выгонять!

– С чего бы это? – удивился Близнюк. – И вахту стою, и матросиков воспитываю, всё так же.

– Да ладно, – подмигнул Томин, – Знаем, что там у вас за служба, чисто курорт у моря, санаторий. Что вы там вообще делаете, только плац метёте и огороды копаете?

И тут Игорька озарило. Есть! Сами нарвались. Мичман Близнюк посерьёзнел:

– Мужики, извините, но не могу я рассказать, чем мы там занимаемся. Подписку дал.

– Ну конечно, сочиняй, – прищурился Томин.

– Я серьезно. – Близнюк понизил голос. – Ладно, только вам, и только то, что и так известно. У нас часть спецназначения. Чем мы занимаемся говорить не положено. А только о наших морячках даже в Кремле знают. Потому случись что – на них вся надежда.

– Да брось. Что там у вас суперменов готовят, что ли?

Близнюк не ответил, но так красноречиво посмотрел на друзей, что стало совершенно ясно – да, готовят суперменов. Причем таких, что без оружия и в одиночку битвы выигрывают.

– Не заливай, – помолчав, ответил Томин.

– Во-во. Что там у вас за матросы, точно такие, как и у нас. Напризывают шибздиков, вчера из школы, а ты им штаны поправляй, – поддержал его Драчков.

– Наши ребята – товар штучный, – как можно более веско сказал Близнюк. – Один взвода морпехов стоит. Видели же, как «черные береты» кирпичи руками разбивают, бутылки о головы колотят, ножи в мишень бросают, бревна как щепки ломают? Так вот, для наших это все – как детский сад для выпускника института. Соображаете? Кого попало не берут, только с определенными данными. В том числе физическими.

Игорь запустил руку в пакет, придерживая другой фуражку, и вынул из него гигантский ботинок.

– Забрал из починки, нет у нас мастерской, не положено, – будничным голосом произнес он. – Это не самого крутого из моих матросов. А у меня их – взвод. Такая обувь, как вы понимаете, дефицит. Вот и ездим, чиним.

– Ни. Фига. Себе, – по разделениям сказал после паузы Драчков. – Вот это кони. Где ж их набирают?

– В России, Серёжа, в России. Извините, ребята, не могу сказать больше, – серьёзности и даже некоторой торжественности в голосе Близнюка хватило бы на целую роту секретных агентов. Друзья настолько прониклись, что внимательным образом, как некую важную реликвию, изучали исполинский ботинок. Чтобы не расхохотаться, Игорь отвёл взгляд в сторону и заметил, как девушка, та, что ему понравилась, внимательно смотрит на них и вроде бы даже прислушивается к разговору. Её подруга увлеченно тыкала пальцем в смартфонный экранчик, не замечая ничего вокруг. Близнюк почувствовал, как уши вновь начинают гореть, и отвёл глаза. Сунул ботинок в пакет.

– Да, – уважительно сказал Томин, – Вот так дела. А что ж ты там у них делаешь?

– Ну, я же специалист радиодела, – ответил Близнюк.

– Рация там, связь, да?

– И это тоже, – многозначительно усмехнувшись, подтвердил Игорь. Так, хорош, а то прозреют. Вот и нужная остановка.

– Ладно, мужики, мне пора. Больше всё равно ничего не расскажу. А вас, – вспомнив любимого в детстве актера Броневого в роли Мюллера, он сделал драматическую паузу, – Я попрошу об этом не распространяться. Счастливо!

Игорь подхватил пакет, фуражку и быстро выскочил из салона. Коротко взревев, автобус покатился дальше, увозя озадаченные физиономии товарищей за стеклом. Близнюк фыркнул.

– Молодой человек…Товарищ мичман, правильно?

Игорь обернулся. Рядом стояла та самая девушка. Симпатичная, невысокая, большеглазая, светлые волосы собраны на затылке в хвост, что очень ей к лицу, неброское платье подчеркивает хорошую фигурку. В горле запершило.

– Вы не подумайте, я не шпионка, – она как-то особенно мягко произносила букву «ш» и почему-то это ей очень шло. – Просто случайно услышала, как вы рассказывали… И увидела… А что, правда у вас такие богатыри служат?

Вот сейчас, мелькнуло у Сани в голове, сейчас надо в атаку, наплести интересных сказок, похвастаться…

– Нет, – сказал он просто. – Я всё наврал.

Неожиданно она рассмеялась, негромко, но так заразительно, что и Игорь расхохотался вслед за ней. Волнение куда-то прошло.

– А зачем наврали-то? – смеясь, спросила девушка.

– Понимаете… Чтоб бывшие сослуживцы нос не задирали сильно. А вообще – просто матрос у меня есть, уникум. Размер ноги чуть меньше лыжи.

– Знаете, я так и подумала – неожиданно призналась девушка и, глядя на удивленное Санино лицо, продолжила. – У папы моего размер похожий. Пока туфли нормальные подберет, весь город оббежит. Он мне и рассказывал, как во время службы в армии сапоги ему чуть ли не из Москвы доставляли. Вот я на вас с ботинком этим глянула и вспомнила. А еще мама все боялась, что у меня нога в папу удастся, все тихонько мне ступни линейкой мерила, а я маленькая была, не понимала. Потом она мне призналась.

Они вновь рассмеялись, а Игорь быстро глянул вниз – нормальные аккуратные небольшие туфельки.

– Ага! – девушка перехватила его взгляд, уточнила с иронией. – Да нет, я в маму пошла. И туфелька ведь у вас совсем не Золушкина.

– Ой, извините, – покраснел уже в который раз Близнюк. – Кстати, меня Игорь зовут.

– Оля! – девушка лукаво посмотрела на мичмана. – Ну что, рыцарь, спешите на службу? Что ж, приятно было познакомиться.

«Быстрота и натиск», – пронеслось у Сани в голове. Девушка ему определенно нравилась. Но в часть надо. А, подождут!

– Не очень спешу, – соврал он. – Оля, если и вы не слишком торопитесь, могу я пригласить вас в кафе?

Она быстро глянула на часы.

– Ну что ж, спасибо. Ведите, грозный паж! Только туфельку вашу я мерить не буду.

Смеясь, они направились к ближайшему кафе…

Небольшого опоздания мичмана Близнюка никто не заметил. Подумаешь, плюс-минус час, точного-то времени не назначено. Косо глядел на него лишь старший лейтенант Умнов, которому командир уже дважды за этот день напоминал об их «споре». К облегчению начпродвеща, богатырские ноги Пешкова наконец обрели свои богатырские прогары, которыми он уже усердно молотил о плац, постигая азы строевой подготовки. А то, что они были не совсем новые, прогары разумеется, так я вам скажу – попробуйте отыскать хоть такие!

Доволен был и мичман Близнюк: матрос снабжён всем необходимым, доклад командиру произведён.

А ещё Игорь познакомился с замечательной девушкой. И готовился к первому с ней настоящему свиданию. Что дальше… Да кто ж знает, как будет дальше? Поживём – увидим.

Руки Фиделя

– Серёжка! Серё-о-жка! Сергей!

Вот паршивец! У Юльки от досады и злости аж слёзы выступили. Слёзы? А ну-ка назад! Еще не хватало тут разреветься из-за этого мелкого несчастья. Папка говорит, что плачут только слабаки. А она сильная. И кое-кто, когда наконец попадется ей в руки, сразу это узнает!

Юлька быстро вытерла глаза, оглянулась – никто не видит? Вот и хорошо. Ну, где ж этот поросенок?!

Паршивец и поросенок, он же младший Юлькин братишка, Серёжка был личностью безмерно любознательной, бесстрашной и от всей своей шестилетней души терпеть не мог всякие правила и требования, ущемляющие его свободу. Усидеть на одном месте в течение хотя бы нескольких минут он не мог физически и мать, Софья Карповна, когда докладывала отцу об очередных похождениях сына, со вздохом признавалась:

– У нашего, Коля, сына, в мягком месте шило зудит. Хоть бы ты повлиял на него!

Николай Белкин, капитан 3 ранга, флагманский бригады кораблей охраны водного района, был, конечно, для сына авторитетом непререкаемым. Да вот беда, служба военная такова, что совсем немного времени у офицера остается на домашние заботы. Прямо сказать – очень мало. А редкие отцовы внушения из шестилетней русоволосой стриженой под машинку Серёжкиной головы выветривались мгновенно. Мать, работавшая в той же бригаде бухгалтером, была также активисткой и председателем женсовет части. Плюс приготовь, обстирай, купи…

И ходячее, а вернее, летающее, как ракета, несчастье в виде младшего брата свалилось на Юлькину бедную голову. Девятилетняя старшая сестра этот подарок переносила мужественно, старалась лишь в самом крайнем случае жаловаться родителям. Кормила, следила, чтоб одет был в чистое и по сезону, а то ведь что схватит первое с вешалки, то и натянет, лишь бы поскорей бежать по своим бесчисленным мальчишечьим делам. В общем, справлялась Юлька, и неплохо. Иногда, правда, в сердцах выдавала мелкому подзатыльник: но лишь действительно за дело. Серёжка и сам тогда понимал, что провинился чрезмерно и наказание терпел стойко. Только зыркал из-под бровей, да, отбежав на безопасное расстояние, грозился страшно отомстить. Потом мирились, конечно, и все художества начинались по новой. Вот как сегодня, например. Ведь попросила же как человека – со двора не уходи!

Накануне по городку птицей пронеслась важная новость: находящийся с визитом в СССР команданте Фидель Кастро по приглашению командования Северного флота посетит несколько кораблей и частей.

И именно сегодня товарища Фиделя ожидают в их городке! Герой кубинской революции, человек, с горсткой соратников заставивший отступить американскую военщину (Юльке при этих словах представлялось что-то огромное жабообразное и противное), вышвырнувший с острова Куба американских эксплуататоров и подаривший свободу его угнетенному населению! Глава непокорного капиталистам острова, чей мужественный профиль и легендарная борода были известны каждому советскому человеку, прибывает в их затерянный в сопках городок! А она вместо того, чтобы уже сломя голову лететь в школу, где завершаются последние приготовления к встрече высокого гостя, не может отыскать этого негодника! Ну, Серёженька..!

– Юлечка, ты что такая расстроенная? – участливо поинтересовалась проходившая по двору соседка.

– Тёть Галя, а вы Сережку не видали? Ой, здравствуйте, тёть Галь, извините… – Юлька была девочкой вежливой, даже если и волновалась. Мам всегда напоминала, что вежливость прежде всего.

– Здравствуй, деточка, здравствуй. Так они вроде с моим Сашкой, Максимом и Петькой к сопкам побежали, уж с полчаса как. Ты не волнуйся, я своему наказала, чтоб недолго, скоро придут уж. Тебе что ль уйти куда надо?

– Да, тёть Галя. Очень надо. Можно, Серёжка у вас тогда побудет? Я постараюсь недолго.

– Иди уж, нянька, не переживай. Покормлю да с моим поиграют дома.

– Спасибо! – Юлька радостно кивнула и помчалась в школу. Должна успеть…

Легендарный Фидель в школу не зашел. Слишком плотный график оставил ему лишь немного времени, чтобы прогуляться по центральной улице, где уже собралась порядочная толпа, поглядеть вокруг и возложить цветы к неизменному для каждого советского военного городка монументу-памятнику героям Великой Отечественной. Впрочем, цветы от школьников он принял, выслушал сбивчивое, выученное наизусть, но от волненья почти забытое приветствие отличницы Светки Гореловой из седьмого класса, завершившееся великими словами «Но пасаран!». Добродушно рассмеялся, потрепал по голове оказавшихся рядом мальчишек помладше, сказал что-то по-испански. Люди захлопали, раздалось «Вива ля Куба!», «Но пасаран!», «Мы с вами, Фидель!» Кастро помахал рукой, опять улыбнулся. Потом глянул на часы, виновато пожал плечами и направился к комбриговской машине, что-то говоря на ходу адмиралу. Семенящий рядом переводчик быстро тараторил, стараясь успеть за речью команданте. Под аплодисменты и приветственные возгласы офицеры и Кастро сели в машину, хлопнули дверцы. Небольшая автоколонна двинулась в сторону КПП.

А люди долго стояли ещё, глядели вслед машинам, обсуждали неслыханное по важности событие, которое маленьким военным городкам выпадает раз в столетие…

Юлька летела домой как на крыльях. Пусть и не так близко, как хотелось, но видела легендарного команданте, слышал его речь, когда он что-то отвечал Светке Гореловой (а та еще и запнулась на приветствии, отчитывала ее в мыслях Юлька, вот я бы ни за что не сбилась!) Еще она была твердо уверена, что это именно на неё, Юлию Белкину, глянул Фидель и улыбнулся! Точно!

– Ты чего меня не ждала? – встретил её у соседки Серёжка, к шести годам хорошо усвоивший, что лучшая защита – это нападение. – Почему меня бросила?

В другое бы время братец за наглость точно заработал бы подзатыльник. Но сегодня… Сегодня было чем сбить с него спесь.

– Вот ещё! Были дела и поважнее, чем всякую мелочь в сопках разыскивать. Если хочешь знать, сегодня к нам Фидель Кастро приезжал, вот!

– Врёшь!

– Ничего я не вру, была охота.

– Нет, врёшь!

– Что? – Юльку прорвало. – Да если хочешь знать, так и хорошо, что ты удрал. Потому что мы Фиделю Кастро цветы вручали, я букет протянула, а он, Кастро-то, высокий такой, огромный, он меня на руки даже взял и поцеловал. «Спасибо, говорит, девочка, за такие красивые цветы!» Вот. Понял?! А если бы ты рядом вертелся, то точно меня к нему бы не послали, с хулиганом таким. Так что спасибо, Серёженька!

На Серёжку жалко было смотреть.

– Юль… Правда?

– Вон тетю Галю спроси, если не веришь.

…Необычно молчаливый, Серёжка поел разогретый Юлькой суп, поковырялся в каше. Покосился на гордо молчащую сестру.

– Юльк… А расскажи, какой он, Фидель Кастро? Ну расскажи, а? Я честно убегать не буду больше!

– Фидель Кастро? – Юлька и сама уже начинала верить в свою фантазию, – Он такой… высокий, большой, сильный. Глаза такие смелые. И грустные.

– Почему – грустные?

– Ну, он же во время революции на Кубе многих товарищей в бою потерял. Грустит по ним, – вдохновенно рассказывала сестра, – А борода у него совсем не колючая, а мягкая, как у папы, когда он с моря приходит. И пахнет от него сигарами – вот как от папы табаком, только еще приятней… А на груди у него Орден Ленина!

Брат внимал, боясь пропустить хоть слово.

Мать пришла поздно – как раз Сережку укладывать.

– Слушай, Юля! – умотавшийся за день сын заснул быстро, и Софья Карповна аккуратно прикрыла дверь в детскую, – Что там Серёжка мне за историю рассказывает про тебя и Фиделя Кастро?

– Ой, мам, ты не сердись. Но я сегодня не удержалась и слегка ему приврала. Ты не подумай, я не то, чтобы специально… Серёжка просто сегодня… не очень хорошо вёл себя. Ну вот я его и подразнила немножко. Ты пока не говори ему, я потом сама признаюсь. Пусть помучается немножко.

– Вообще-то, Юля, нехорошо обманывать. Но нашего мужичка действительно проучить стоит. Ладно, не скажу ему ничего, пусть попереживает, – усмехнулась мать.

На следующий день во дворе случился небольшой митинг, собравший всех окрестных пацанов от пяти до десяти лет. В центре оживленной детворы стоял Серёжка и вдохновенно вещал:

– …Да! Моя сеструха! Сам Фидель! А борода, говорит, совсем не колючая… Ага, сигарами пахнет. А на поясе в кобуре – пистоль огроменный! …И говорит: спасибо передай всему советскому народу за помощь, девочка… Да, и в гости приглашал… Куда – на Кубу! Только папку не отпускают со службы…

Мальчишки слушали, раскрыв рты.

…Через несколько дней после очередного совещания командир МПК-67 каплей Семененко подмигнул:

– Николай Петрович, пора проставиться уже!

– Что за повод на горизонте возник? – удивился Белкин.

– Ну как же? Чью дочку сам великий Фидель на ручках тетешкал? Вчера дамой наконец попал, так мне мой пацан рассказал за ужином . Это, брат, повод самый подходящий…

Слушающие разговор офицеры согласно закивали…

– Коля, – принюхалась жена, – Ты что, выпил сегодня? С чего это? Дни рожденья и праздники я все знаю! Что за повод?

– Дочь нашу на руках у Фиделя обмывали, – засмеялся муж.

– Господи, мы ж знаем, что выдумки это, – удивилась Софья.

– Мы-то знаем, а иди это нашим орлам объясни! Девке десятый год уже, даже я с трудом на руки подниму, не то что Фидель Кастро. Говорю им, мол, спину бы надорвал команданте! Не, ни в какую, обижаются. Зажал, говорят. Весь город, говорят, уже в курсе, не ври. Проще бутылку шила выставить.

– Уж конечно, – поджала губы жена. – Куда уж проще.

… Сама Софья Карповна попалась еще через пару дней.

– Соня, Соня! – окликнула ее глава Дома Культуры Зинаида Панина. – Сонечка, у меня тут план мероприятий, ознакомься!

– Так я вроде женсовет, – непонимающе сказала Софья.

– Да там не ты, а Юля. Мы проводим месячник, посвященный героическому Острову Свободы «Куба в нашем сердце», твоя дочь будет принимать самое активное участие.

– Так а почему Юлька…, – Софья и сама уже поняла, почему.

– Ну как же, не скромничай, ее же сам Фидель Кастро на руках держал. В общем, пусть ознакомится и завтра ко мне зайдет. Если нужно, с учителями я договорюсь.

…В кабинете завуча сидели председатель совета дружины, секретарь комитета комсомола, куратор от райкома. Ну и сама завуч, Нонна Петровна. И Юлька.

– Так, Белкина. На носу у нас торжественный утренник, посвященный героической борьбе кубинского народа за свободу от американских колонизаторов. Ты будешь читать доклад, так что подготовься, возьми материал в библиотеке, тебе помогут вожатый и комсорг, товарищ из райкома предоставит дополнительные материалы. Все понятно? Ты девочка выдержанная, хорошистка, не зря сам Фидель Кастро тебя выбрал. Так что теперь тебе нужно оправдать такое доверие. Я уверена, ты справишься…

– Хорошо! – пискнула Юлька и покраснела.

– Не волнуйся, – улыбнулась завуч, – все будет хорошо. Кстати, товарищи, надо еще конкурс агитплаката по этой теме провести, вот Юлечку в жюри тоже включим…

…Сеанс коллективного гипноза продолжался почти год. Юлька свыклась со своей ролью Главного Специалиста По Кубе, бойко выступала на собраниях, делал доклады, участвовала в песенном конкурсе. Постепенно рассказ о том, как сидела она на руках у Фиделя Кастро, оброс подробностями, объявилось даже немало свидетелей этого эпохального события. Для жителей городка легендарный команданте стал каким-то своим, почти местным уроженцем. «Наш Фидель…» – говорили люди.

А потом Юлькин и Сережкин отец сменил место службы, годы спустя история эта покрылась налетом времени и прочно вросла в историю небольшого военного городка, став её неотъемлемой частью, обретя статус правдивой легенды. Может быть, кто-то помнит ее и сейчас. Легенду, получившуюся из выдумки рассерженной девочки и чистой детской веры маленького мальчика…

Марафон

Над городом разлилась тишина. Был тот ночной час, который уже нельзя назвать поздним, ведь полночь давно минула. Однако и утро пока не спешило возвестить о приходе нового дня, представляя людям возможность насладиться ночным отдыхом.

В изголовье запищал было телефон-будильник. Чутко (привычка со времени действительной военной службы) спавший Геннадий Михайлович скоренько прихлопнул его рукой, нащупал кнопку – отключил. Пора. Застегнул браслет верных часов на запястье. Стараясь не разбудить жену, откинул одеяло, нащупал в темноте тапочки. Позёвывая, вышел из комнаты, заботливо притворив за собой дверь. Зажёг свет в кухне, взглянул на часы. Так, время поджимает. Отработанными за много лет до автоматизма движенями наполнил чайник водой, установил, нажал на кнопку. Теперь – умываться!

Зеркало в ванной отразило помятое со сна лицо, растрепанный редкий венчик седых волос, морщины, прорезавшие лоб и покрытые утренней щетинкой щеки. Эхх, где мои семнадцать лет! Даже и от тридцати бы не отказался. Усмехнувшись (эка помолодеть захотел, старый пень!), достал щетку, выдавил пасту. Ну, хоть зубы ещё большей частью свои, не вставные. Спохватился, глянул на часы. Время, время! Быстро бриться!

Наскоро соорудил пару бутербродов, обжигаясь, глотал крепкий утренний чай. Всё, теперь одеваться – и бегом, бегом! Некстати заскрёбся в дверь спальни Базиль, он же Баська, домашний любимец и баловень, поразительной пушистости серый с белыми пятнами кот.

–Да штоб тебя! – шёпотом ругнулся Геннадий Михайлович. И так времени нет, а тут ещё этого увальня обхаживай. Приоткрыл тихонько дверь, кот ртутью перетёк к его ногам, удостоверился в личности хозяина и уверенно направился к своей миске. Сел, требовательно мявкнул: выдавай, мол, довольствие. Еще раз чертыхнувшись про себя, пенсионер достал пакетик кошачьей еды, выдал «страдальцу» требуемое.

Всё! Время вышло. Быстро одевшись, он щелкнул задвижкой замка.

– Что, уже побежал?

Оглянулся. В дверях спальни стояла Катерина, сонная, теплая, куталась в махровый халат, щурилась на яркий свет прихожей.

– Да, пора уже. Сама понимаешь, промедление смерти подобно! – он усмехнулся.

– Типун тебе на язык, остряк-самоучка! – покачала головой супруга. – Иди уже. Удачи!

Она на мгновение прижалась к нему, чмокнула в щеку.

– С Богом!

…Маршрутка, почти пустая, катила по безлюдным проспектам и улицам. Мигающие по-ночному желтым светофоры не задерживали и к нужной остановке Геннадий Михайлович прибыл в срок. А всего лишь через пару часов свободные пока дороги накроет волна спешащих на работу автовладельцев, троллейбусы и разномастные автобусы заполнятся не выспавшимся людом, и попробуй тогда успей в нужное время к нужному месту!

Осталось подняться в гору. Сберегая дыхание, Геннадий Михайлович темп не форсировал, шагал экономно, но уверенно. На занывшую в колене ногу и побаливающую спину старался внимания не обращать. И то, когда тебе седьмой десяток жизнь начислила, на такие мелочи глядишь философски. Могло быть и хуже.

Ну, вот и взобрался. Остановился, восстанавливая дыхание, прислушиваясь к молотящему сердцу. Спина и колено побаливали в штатном режиме, так что – вперед.

У заветного входа, укрытого за четырьмя квадратными колоннами, уже маячили смутные тени. Вот ведь! Не спят они, что ли, совсем? Старый дурень, в какую рань приперся, а все одно не первый! Сплюнул в сердцах, подошел к колоннам.

– Здорово, мужики! Список есть уже?

– А как же! – ответили. – На окне, как всегда.

Геннадий Михайлович вытянул из внутреннего кармана очки, заготовленную ручку и в неверном свете фонаря накарябал в списке свою фамилию. Под номером 10. Усмехнулся про себя: вот, уже в десятку первых попал. Шансы-то растут!

Всё, первый этап закончен. Теперь толькождать. Пока Геннадий Михайлович раздумывал, что предпочтительней: прогуляться до Матросского бульвара или постоять, поговорить «за жизнь» с такими же отставниками из формирующейся очереди, подтянулись еще трое, которым повезло меньше. Уверившись, что на его место в списке никто не претендует, все же решил прогуляться. Шел, дышать старался глубоко, ровно. Уверял себя – сегодня уж точно повезет! Успею!

Посветлело над Корабельной стороной небо, усилился гул машин, прохожие попадались все чаще. Пора возвращаться. У входа уже не призрачные тени – толпилось человек около сотни, говорили, курили, смеялись, ругали кого-то и на что-то жаловались. Геннадий Михайлович протиснулся сквозь плотную группу пожилых мужчин и женщин – а нет, вот кое-где и молодые лица, – глянул в список, убедился, что листок тот же и фамилия его значится под тем же десятым номером. Выбрался на более просторное местечко, посмотрел на часы. Еще пять минут. В здание то и дело входили работники, равнодушно мазнув по толпе взглядом.

Вдруг толпа резко всколыхнулась и стала втягиваться в узкую (одна из двух створок закрыта наглухо) заветную дверь. Пустили. Казалось, что в полузабитый слив раковины потихоньку просачивается вода. Не сильно спеша, но и не зевая, Геннадий Михайлович вместе со всеми проник внутрь. К окошку справа уже выстроилась очередь. Быстренько установив номер девятый, он под завистливыми взглядами арьергарда занял свое законно добытое место. Двигались на удивление быстро. Несколько минут, и Геннадий Михайлович достиг вожделенного окошка.

– Мне, пожалуйста, в тридцать четвертной и еще, если можно, к окулисту – заискивающе обратился он к суровой женщине в белом.

– Регистрацию! – неподкупно потребовала та.

– Вот, пожалуйста, – Геннадий Михайлович протянул в окно потрепанную медкнижку.

Убедившись, что перед ним не самозванец, а настоящий военный пенсионар («Может, уже на лоб какую печать придумать, что ли?» – хмыкнул про себя отставной подполковник), суровая дама выбрала из скудной кучки маленьких квадратных листков перед собой один и вложила его в книжку.

– Тридцать четвертый – на восемь тридцать. Окулиста нет, не будет до середины марта. Всё? Следующий!

Геннадий Михайлович поблагодарил, отошел, освобождая место следующему.

– Мне к девяносто седьмой! – попросил тот.

– В девяносто седьмой нет! Было два номерка, уже все выдала!

– Но как же..? А что ж делать, у меня анализы…

– Не знаю. Приходите завтра, может, успеете. Следующий!

Следующий тоже отошел с недовольным лицом. И ему сегодня не повезло.

Геннадий Михайлович вздохнул. Ну, он хоть куда-то попал. А за окулистом придётся охотиться в марте. К нему, кстати, талончики тоже дефицит, навроде копчёной колбасы в Советском Союзе. Тогда, правда, к врачам свободно попадали… Вон, в конце очереди уж затеяли спор, что лучшее – сегодняшняя доступная колбаса или тогдашние врачи, которых хватало на всех.

Да ладно. Он подобных споров не любил. Спорщикам тогда врачи не особо нужны были. А сейчас большинству колбаса без надобности, болячки не позволяют. Вердикт они, конечно вынесут стандартный: начальство виновато. И самое низкое, и самое высокое, на которое заглядывать-то страшно. Он усмехнулся, спохватился. Сколько там, на часах? Ого, уже восемь пятнадцать. Геннадий Михайлович заспешил в гардероб, сжимая в руках медкнижку с заветным талончиком.

Военная поликлиника Черноморского флота начала свою работу.

Ночной кошмар

Юрик млел.

Хотя вообщето по уставу полагалось ему не млеть, а бдить. Но ночь – прекрасная, какой может быть только южная ночь поздней весной – накрыла его нежным крылом. Мягкое позвякивание ночных насекомых, посвистывание крошкисыча на крыше полкового клуба и слышное даже здесь страстное пение соперниковсоловьев на заросшем кустарником и кривыми деревцами скалистом берегу моря (эх, повезло Юрику с местом службы) своенравно переключили сознание патрульного в позицию «космос».

Да и то сказать, особо волноваться Юрику было незачем. Дежурный по полку капитан Красников, помимо требовательности, отличался очень полезным для опытного матроса качеством: был педантичен, как немецкий рейсовый автобус, а потому предсказуем. Проверку несения службы патрульными капитан неизменно осуществлял с интервалом в один час пятнадцать минут. И двадцать минут назад матрос Щипачёв, или, как звали его друзья и ротное командование в минуты благостного настроения, Юрик, уже достойно ответил на каверзные вопросы капитана. Процитировал инструкцию (обычно дальше второго абзаца никто из проверяющих ее содержанием не интересовался, но опытный Юрик на всякий случай выучил полностью), объяснил, каким образом оповестит товарищей о пожаре и куда побежит за личным автоматом, буде случится такая необходимость. Удовлетворенный по самый околыш фуражки капитан убыл терзать следующую жертву из состава дежурной службы. Юрик, убедившись в окончательном исчезновении офицера за горизонтом, добыл из близлежащих кустов передаваемый по вахте деревянный ящик, на который и уселся, для комфорта прислонившись к забору автопарка. Уселся, заметим, в стратегически важном для маршрута месте, позволявшем без усилий наблюдать за направлениями, с которых теоретически могло нагрянуть внезапное начальство. Не вчера небось на службу призвался!

И теперь, как уже было сказано, млел, поддавшись очарованию южной ночи. Выделив для оценки окружающей обстановки осьмушку сознания, весь остальной разум Юрик щедро направил в будущее. Из положенного года призывной службы больше половины осталось за спиной, впереди был дембель, неизбежный, как восход солнца, и помечтать в такой ситуации было просто обязанностью.

На фоне густой листвы матросское воображение щедро нарисовало родную улицу в пгт Смирново, по которой идет он, Юрка Щипачёв, моряк Черноморского флота, в полной парадке и лихо заломленной на затылок бескозырке. Завидуют одноклассники, счастливые родители не могут сдержать слез, младший братишка с восторгом разглядывает сверкающие значки на Юркиной фланке. А рядом – Светка… Ийэх! Сердце сладко заныло, а рука в который раз потянула из кармана последнее Светкино письмо. Вот молодец девчонка, обещала раз в неделю писать – и ни разу не пропустила, всерьёз ждёт. И вот, значит, заходят они все вместе в дом, а там стол накрыт, и пирог бабушкин в ожидании на кухне томится (Юрик сглотнул).

А потом…

Что потом, Юрик не досмотрел. Сторожевая часть мозга резво затеребила остальное матросское разумение, и тумблер «землякосмос» с почти ощутимым щелчком переключился в нижнее положение. Из густых кустов в нескольких метрах от патрульного послышался странный шорох. Звук был солидный, исключающий всякую мелочевку вроде мышки или змейки. К слову, с последними Юрик и знаться не желал, не любил он ползучую братию. Сунув заветное письмо обратно в карман и схватившись за рукоятку штыкножа, единственного оружия, положенного патрульному, Юрик вскочил. Кустарник, в высоту достигавший плеча и тянувшийся вдоль дорожки рядом с забором парка, в этот ночной час был непроницаем для взгляда, как монолитная стена. Переплетение веток, покрытых листвой, не давало ни малейшего шанса хотя бы приблизительно понять, кто или что произвело подозрительный шум. Может, собака? Но знакомый всем и каждому полковой пес по кличке Шухер уже выскочил бы с приветственным повизгиванием – доверие его к людям в форме было абсолютным. Юрик на всякий случай посвистел, подзывая пса, но в ответ услышал лишь удивленное ответное посвистывание сычика.

Непонятный звук больше не повторялся, и Юрик стал успокаиваться. В самом деле, может, мышь или ночная пичуга проскользнула? А может, и вовсе пригрезилось: он вдруг подумал, что шум возник только в воображении. Однако присаживаться на дежурный ящик не торопился – вдруг у капитана Красникова необъяснимым образом произошел сбой в утвержденной программе, и он решил инкогнито проверить несение службы на маршруте? Вздохнув, Юрик поправил ремень, штыкнож и собрался приступить к изображению сцены «бдительный патрульный в дозоре».

Но шорох раздался вновь. Да какой шорох! Судя по интенсивности, этот шум в кустах производило по меньшей мере отделение вражеских коммандос, готовящихся напасть на ни в чем не повинного Юрика. Причем парочка из них явно оседлала по африканскому носорогу. Вконец сбитый с толку сычик замолчал, ушли на задний план и пение соловьев, и легкий шелест листвы под ночным ветерком. Остался только этот звук. В кустах ворочался СЛОН. И направлялся он явно в сторону бедного Юрика.

– Ссстойктоидё-о-т!!! – заорал патрульный, пытаясь одним движением выхватить штыкнож из ножен. Но для этого нужно было расстегнуть кожаную петельку, удерживавшую рукоятку, так что эффектный рывок только вздернул повыше матросский ремень и едва не разорвал брюки. Мысленно сплюнув, Юрик отстегнул злосчастную застежку и наконец обнажил оружие. Схватив старенький штык, а по совместительству – нож, штатную принадлежность карабина СКС, острием вверх, как световой меч легендарных джедаев, Юрик пронзительно всматривался в серочерные обводы кустарника.

И ни черта там не видел! Странный шум как будто звучал все ближе… ближе…

– Стойктоииииии! – совершенно автоматически Юрик отступил назад и почувствовал, как земля уходит изпод ног. Теряя контакт с реальностью, он полетел…

Вообщето о вырытой работягами из КЭС яме у автопарка знали все. Вот уже добрый месяц на каждом построении командир грозился: а) утрамбовать в эту яму всю квартирноэксплуатационную службу, увенчав произведение фигурой начальника тыла, и б) лишить начальника КЭС премий, званий, наград и остатков волос на макушке, если яма не будет наконец ликвидирована или хотя бы огорожена. Увы, исполнительностью начальник не отличался. Яма продолжала существовать, аккумулируя в глубинах прелые листья, дождевую воду, мелкий мусор, который хитрые приборщики территории ленились нести в положенное место.

Кувыркнувшись через голову, Юрик достиг дна в полуприседе, как заправский кот, ногами вниз, без серьезных потерь. Несколько царапин на лице и руках, испачканная роба – ерунда по сравнению со свернутой шеей. Правая рука, задеревеневшая от напряжения, продолжала сжимать штыкнож. На деле яма была неглубокой, и патрульный, слегка очумевший после такого поворота событий и имеющий отныне только одно желание: понять, что происходит в загадочных кустах, привстал и, буквально улегшись животом на покатый склон, острожно высунулся из импровизированного окопа.

Как будто специально дождавшись именно этого пристального зрительского внимания, кусты вновь затряслись, зашелестели, и на асфальтовую дорожку не спеша выбрался громадный, с кошку, ёж. Издевательски пофыркивая, он с иронией поглядел в сторону мужественного патрульного, энергично почесался и как ни в чем не бывало потрусил к соседним зарослям. Нырнул в них, и шум и треск раздались с новой силой.

Вот паразит! Юрика пробил нервный смех. Трясясь от хохота, он выполз из ямы и уселся прямо на асфальт. Ноги не держали.

На смене капитан Красников удивленно посмотрел на царапины и испачканную робу и встревоженно спросил:

– Щипачёв, что случилось? Докладывай, с кем подрался?

– С ёжиком, товарищ капитан! – честно ответил Юрик. А дальше не стал говорить. Стыдно.

Больше на посту он никогда не млел.

Не получалось.

Бельё особого назначения

Хотите верьте, хотите – не верьте, а только было это на самом деле. Так, по крайней мере, мне сказали. Сказали люди серьезные, к шуткам не склонные. Им, правда, тоже кто-то рассказал… Ну да не о том сейчас.

Словом, завезли как-то в гарнизонный магазин трусы. Мужские. Славные трусы, удобные и ноские. Может, даже польские.

Подумаешь, скажет привередливый читатель, эка невидаль, трусы в магазин привезли! И что тут интересного?! А вот не скажите! Между прочим, тогда – а произошла эта правдивейшая история примерно на стыке седьмого и восьмого десятилетий прошлого века – в большом государстве по имени СССР много чего имелось. Но много чего и не хватало. Называлось такое явленье заумным словом «дефицит», прекрасно знакомым нашим дедушкам, бабушкам и мамам с папами. Так вот всякие польские, турецкие, югославские (было тогда еще такая страна, Югославия) предметы одежды уверенно занимали свое место в списках дефицитных товаров.

Так а почему трусы-то, спросит вновь неугомонный читатель. Сейчас объясню.

Гарнизон, о котором идет речь (небольшая вэче да крохотный военный городок на полтора десятка домов) располагался не скажу где, потому что до сих пор секретно, но очень далеко от городов крупных, просто далеко от городков маленьких и неблизко от сел с деревнями. Короче говоря, черт-те где располагался. Из доступных развлечений – кино в клубе, библиотека и хорошая баня, правдами и неправдами выстроенная у окарины поселка, аккурат рядом с речкой Лепихой. Так славно было напариться, нагреться чуть не расплавления металла – и, разбежавшись по мосткам, сигануть в студеную речную воду… Сказка! И дефицитными товарами там семьи офицеров и прапорщиков не баловали. Гарнизон хоть и отдаленный, но в средней полосе, а потому – извиняйте, перетопчетесь, чай не в арктической тундре живете.

Но нернемся к нашим, точнее, гарнизонным трусам. Так что ж, неужели до этого памятного события офицеры да прапорщики исполняли свои служебные обязанности без исподнего?! Да ну вас, придумаете тоже! Разве могло государство допустить такое непотребство? Разумеется, в магазинчике, где продавцом-заведующей была румяная и смешливая Танечка Смирнова, супруга старшины роты прапорщика Николая Смирнова, трусы мужские в наличии имелись.

Имелись, ага. Популярного некогда фасона «сдавайся, Америка»: сатиновые, неопределенного синечернофиолетового цвета, с достигающими колен штанинами и норовящей лопнуть в самый неподходящий момент резинкой в поясе. Размеров это сооружение было самых популярных: большой и очень большой. Все, кто сталкивался с этим грозным порождение советской легкой промышленности, помнят, что стирать его нужно было исключительно отдельно от прочего белья, исключая, разве что военные носки, которым вообще все нипочем. Прочие несчастные вещи, оказавшиеся в одной лохани с этим ужасом, приобретали нежный фиолетовый оттенок, избавиться от которого не удавалось больше никогда.

Мужики, конечно, в соответствии с присягой стойко переносили все тяготы и лишения, включая эти самые трусы. Да, признаться, какая разница, что там на тебе под форменными штанами болтается? Лишь бы чистое и не давило. А цвет, фасон и прочие глупости, придуманные от нечего делать прекрасной половиной человечества, мужика настоящего волновать не должны. И без того хлопот хватает. То наряд, то учения, то комиссия, то испытания… Только одно усовершенствование пришлось произвести. Как сказано выше, одним из развлечений, самым любимым офицерами и прапорщиками, была баня. Парилка, она не только тело, она и голову от хлама очищает, что в военной службе дело очень нужное – коллеги меня поймут. А поскольку исподнее у всех одинаковое, то во избежание неловкости пришлось его пометить, говоря научным языком, промаркировать. Ну а кому охота, попарившись в хорошей компании, чужое исподнее случайно надеть?

Стоп! Вы не знаете, что такое «промаркировать»? Эх, счастливые вы люди… У солдата или матросика все обмундирование должно быть помечено. И не крестиком каким-то особым, а должна иметься соответствующая требованиям приказа специальная бирка – либо выкроенная из куска ткани и пришитая, если позволяет элемент формы одежды, либо на этом элементе нарисованная чем-нибудь несмываемым. Чтоб не потеряли, обормоты, казенное обмундирование и чтоб друг у друга не тырили. Порядок! Но подробней об этом как-нибудь в другой раз.

Офицеры с прапорщиками, конечно, уж одежку не подписывают (хотя если заведется соответствующий таракан в голове командира или какого, не к ночи будь помянуто, проверяющего, то подпишут, и еще как!) но тут пришлось вспомнить курсантскую юность. Трусы военного фасона подписываются очень легко: разводится в пластмассовой пробочке хлорка и этим белым составом выводится на темной ткани собственная фамилия. Все! Уничтожить можно только вместе с трусами.

Жены, конечно, тоже стойко переносили. Но все же хотелось им, особенно тем, что помоложе, видеть своих благоверных и в чем-то поизящней суровых военно-строевых трусов. Особенно страдала Риточка Шеина, молодая супруга старлея Ромы Шеина, начальник лаборатории. Если брать за эталон русского богатыря Илью Муромца, то Рома телосложением был намного ближе к Кощею Бессмертному. Скуластое лицо с оттопыренными слегка ушами и честными серыми глазами в свое время (года два назад) покорили Риточку и она сдалась в плен победителю. Души в нем не чаяла. Но как видела она тоненькие мужнины ноги, торчащие из безразмерных черно-фиолетовых сатиновых трусов, так представлялся ей почему-то любимец детских лет кот Степан, безвременно погибший под колесами автомобиля. И Риточка иногда едва сдерживала слезы. Какая связь между мужскими конечностями и уж более полутора десятков лет назад почившим котом, она объяснить не могла.

Вот. Как-то Риточка зашла в магазин: соли надо было купить, ниток черных и зеленых, еще мелочей всяких. Заодно и поболтать с Танькой.

– Ритка, гляди!

Татьяна как фокусник развернула перед подругой новинку. Как я уже сказал, новые трусы были славными. Может, даже польскими. С интересным узором из серых и синих квадратов-прямоугольников.

– Ух ты! – поразилась Риточка. – А сорок второй есть? А почём?

Есть! – кивнула Татьяна. Стоили, правда, почти втрое дороже, чем обычные. Но они того стоили!

– Давай три пары! – кивнула Риточка, вытаскивая кошелек…

Трусов оказалось много, ходовых размеров. Через три дня в них ходило почти все мужское население военного городка, включая нескольких состоятельных срочников, которым родители как раз прислали деньги.

Одна заковыка – после первого же посещения бани офицерской компанией пришлось вновь подписывать. Одинаковые, будь они неладны. Но уж всяко лучше, чем надоевший всем военно-броненосный фасон.

Думаете, на этом – все?

Ничего подобного. Читайте дальше.

Спустя совсем немного времени после исторического события с обновлением парка нижнего белья случилось в части очередное испытание.

Да! Я же не рассказал. Часть эта была не просто, а – испытательный полигон вместе с лабораториями. То есть испытывали здесь, кроме, разумеется, огромной гордости за великую страну, еще и всякое разное оружие. Какое, за давностью лет не скажу. Может, ракеты небольшие или наоборот, большие снаряды. Да оно и не важно, нет уже давно той части, и страны той нет.

Так вот, для контроля проведения испытаний в назначенный день и час заняли свое место на одном из специальных постов, оснащенных аппаратурой телеметрии и еще какими-то жутко умными аппаратами, офицеры части: уже известный нам старлей Рома Шеин, его коллега и друг капитан Леха Земцов, а еще, в качестве стажера, – свежевылупившийся лейтенант Гудков Сергей Леонидович, отличник и краснодипломник. Сергей Леонидович был серьезен и всем своим видом показывал, как интересует его происходящее: спрашивал, что-то тут-же конспектировал, и вновь спрашивал, уточнял.

Короче, злостно отрывал двух заслуженных офицеров от травли баек и анекдотов. В соответствии с незыблемыми военными традициями по постам всех разогнали часа за два до начала собственно испытания. К тому же ожидалось прибытие чуть ли не замминистра, а он, как известно опаздывает хронически, потому времени было – вагон. Трави анекдоты сколько влезет, а тут лейтенант этот…

На беду лейтенанта Леха Земцов был записным остряком. И, конечно, взял в оборот Гудкова:

¬– А скажите, товарищ лейтенант, вы инструктаж необходимый прошли? ¬– Перебил он очередной вопрос. Лицо у Лехи сделалось серьезное и ответственное.

– Так точно, товарищ капитан, у зампотеха, в журнале расписался, – насторожился лейтенант.

¬– Хорошо. Вас предупредили насчет сегодняшнего испытания?

¬– Эээ… Нет, а что…

Леха искренне возмутился

– Ну, Саныч молодец, забыл опять, что ли?! Так, лейтенант, в соответствии с директивой министра обороны номер… – Земцов отбарабанил несколько цифр и букв, – на нашем полигоне периодически сегодня испытывается особое вооружение. Вот как сегодня. В составе боевой части содержится сверхсекретный элемент особо большого радиуса проникающего действия. Ясно?

Слегка очумевший лейтенант кивнул.

– Вот. В связи с этим вопрос: вы защитное спецснаряжение получили?

–К-какое? Спецснаряжение?

¬– Как какое? Спецтрусы, спрашиваю русским языком, получили?!

– Н-нет! Какие спецтрусы?

– Какие? – очень натурально рассердился Земцов. ¬– Вот такие!

Он вскочил, быстро расстегнул брюки и продемонстрировал лейтенанту те самые трусы. Спереди на них было написано «Земцов».

– Шутите? ¬– недоверчиво спросил лейтенант.

– Ну да, шутим, а как же! ¬– капитанский сарказм буквально хлестал рекой. – Роман Юрьевич, мы же шутим?

Рома приколы Земцова подхватывал с полуслова. С абсолютно серьезным лицом он молча встал расстегнул брюки… На точно таких же, как у Земцова, трусах красовалась фамилия «Шеин».

Лейтенант вспомнил, что утром в уборной, куда он заскочил после завтрака, встретил запоздавшего заправлявшегося солдатика. Вроде мелькнули на нем точно такие же трусы. Лейтенант еще подумал, а не прихватить ли рядового за неуставную одежку. А оно вон что…

– Бегом к зампотылу! ¬¬– рявкнул Земцов. – Получить и надеть. Срочно! Шутник…

Лейтенант Гудков пулей выскочил из поста.

– Сейчас будет коррида, – прокомментировал Шеин. Оба дружно заржали.

…Зам по тылу ворвался в командирский кабинет:

– Сергей Михалыч! Тут лейтенант новый у нас, похоже, того, крякнул!

– Что? Кто крякнул, зачем? – командир, ожидающий доклада о прибытии замминистра, был рассеян и смотрел с недовольством.

– Я говорю, у Гудкова, он три дня назад прибыл к нам из училища, крыша поехала! Ну, с ума он сошел. По-моему. Требует какие-то защитные трусы, скандалит…

Он положил перед командиром рапорт. «Прошу в связи с острой необходимостью выдать мне положенное защитное снаряжение (спецтрусы) размера 44…» прочел командир.

– Что за бред! Какие, на хрен, трусы?! А ну, давай его сюда! Сейчас генерал подъедет, еще психов тут мне не хватало!

Ворвавшийся лейтенант был близок к точке кипения. Его уже послали все, кому не лень и он догадывался: это – заговор! Его хотят использовать втемную! Близкий к истерике, Гудков на все вопросы визжал неразборчиво, требуя сию же секунду выдать ему эти самые спецтрусы.

– Да какие трусы! – орал в ответ ни черта не понимающий командир.

– Как у всех! У них… У вас… Что, на мне опыты собрались ставить?! Вот на вас – какие трусы?!

Полковник, поддавшийся этой минутке безумия, психанул:

– Да обычные, обычные!!! Вот смотри, сопляк! ¬– Он расстегнул брюки.

Надо ли говорить, что на нем были те самые трусы?

– А-а-а! – заревел лейтенант в голос… Его замкнуло.

До прибытия замминистра мятежного полубезумного лейтенанта спрятали в подсобку, где доктор кольнул ему успокаивающего. Испытания прошли штатно.

Потом во всем разобрались. Два шутника схлопотали по строгачу. Лейтенанта посвятили в некоторые подробности гарнизонной жизни, включая причину одинаковости исподнего у военнослужащих.

А через день, на утреннем построении, распустив личный состав срочной службы и прапорщиков, командир вызвал из офицерского строя лейтенанта Гудкова и, по-отчески пожав тому руку, вручил пакет:

¬– Носи, сынок. Будь как все и ничего не бойся!

В пакете были… Ну, вы уже и так догадались. У запасливого старшины, мужа Танечки, конечно, нашлась еще одна новая пара тех самых трусов. Специальных. Спереди было крупно написано «Гудков». Хлоркой, как и полагается.

Оглавление

Адмиральский эффект

Снег

Бородатая история

Лыжник

Гудок

Мотоциклист

Перестарался

Ветерок

Прапорщик и тайная комната

Первоапрельский кабель

Шпионы

Государственный праздник

Фото на память

Электрошпаргалка

Зарисовки командного пункта

Соловей

Секретные ботинки

Руки Фиделя

Марафон

Ночной кошмар

Бельё особого назначения