Ликитайские сказки [Василий Вадимович Зеленков] (fb2) читать онлайн


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]
  [Оглавление]

Ликитайские сказки

О том, как Сэй-Чин мудрость искал

Некогда в уделе Хэнчань жил юноша, по имени Сэй-Чин; он был умен и прилежен, шерсть всегда уложена подобающим образом, а хвост – расчесан. Однако он был несчастлив, ибо стремился к мудрости и не знал, как ее обрести.

Долго думал о пути к просветлению Сэй-Чин, и решил в конце концов отправиться на гору Таной, что в уделе Кинань. Там жил отшельник-чародей по прозвищу Седое Небо, славившийся по всей стране; даже чужеземец из далекого Фемароля однажды сказал о нем:

Весь Ликитай полон лис-хитрецов,

Седое Небо же - из редких мудрецов.

И было это непочтительно, но правдиво.

Долго шел Сэй-Чин через два удела, долго поднимался на гору Таной, но дошел он до дома отшельника. Тот сидел на крыльце, занимаясь каллиграфией; шерсть его была бела, уши – увенчаны благородными черными знаками, а хвост подобен длинному облаку.

Сэй-Чин почтительно подождал, пока Седое Небо допишет страницу, поклонился и спросил:

– О наставник! Скажите, как мне обрести мудрость, подобную вашей?

Седое Небо отложил кисть, посмотрел на юношу и изрек:

– Учись.

В задумчивости спустился Сэй-Чин с горы, поблагодарив мудреца. Решил он, что мудрость достигается постижением наук; из множества таковых всегда привлекало его ремесло целителя. И потому отправился Сэй-Чин в столицу, нашел семью, что издревле занималась врачеванием, и упросил взять его в ученики.

Много времени посвятил Сэй-Чин изучению тонкостей целительства. Он научился лечить девяносто восемь болезней и восемьдесят четыре недуга, отличать границу меж жизнью и смертью, а недуги тела – от болезней души. Он научился врачевать травами и иглами, зельями и порошками, словами и волей.

Так Сэй-Чин обрел знания, и говорил с гордостью его наставник, что если бы все его ученики были столь усердны – не проходил бы его восторг до конца жизни.

Долго странствовал потом Сэй-Чин по Ликитаю, обойдя все двадцать пять уделов. В каждом он находил тех, кому нужна была помощь, и исцелял их мастерством, обретенным за годы учебы. Сэй-Чин был в уделе Фолань, когда с чужеземных кораблей сошла белая лихорадка – и благодаря его умению она не забрала множество жизней. Сэй-Чин был в уделе Тэнань, когда заболел наставник всех детей, и не позволил смерти забрать того, кто взрастил многие поколения достойных.

Многое совершил Сэй-Чин, и свершенное наполняло его сердце счастьем. Однако, хотя приятно ему было видеть улыбки выздоравливающих и их родных, и шерсть на хвосте расчесывали радость и гордость, он не видел в себе мудрости, и казалось ему, что он не обрел ее.

Тогда во второй раз Сэй-Чин отправился на гору Таной, желая посоветоваться с мудрецом.

Седое Небо вновь сидел на крыльце; пред ним лежало бревно в два обхвата, и отшельник одним лишь когтем вырезал из него игрушки для детей деревни, что была у подножия горы.

Сэй-Чин почтительно подождал, пока отшельник закончит, поклонился, и спросил:

– О наставник! Я учился и постиг ремесло свое так, что больше не вижу того, что мог бы ещё узнать. Но я не вижу мудрости в себе. В чем же я ошибся? Что мне нужно совершить?

Седое Небо отложил фигурку чужеземного железного скакуна, поглядел на гостя и сказал:

– Иди во дворец и к золоту.

В задумчивости спустился Сэй-Чин с горы, поблагодарив мудреца. Подумал он, что для постижения мудрости надо посмотреть на народ Ликитая сверху, ибо не бывал он в дворцах, крытых алой черепицей. Отправился он в соседний удел, помня, что провел там мало времени во время странствий.

Случилось в то время так, что наместник удела Чэнань умер, а сын его, звавшийся Каоем, хоть и был воспитан должным образом, был молод и не умел править. Из советников же, что служили его отцу, лучшие уже умерли или ушли на покой; другие же были жадны и думали о себе, что видно было и ребенку.

Когда Сэй-Чин приблизился ко дворцу, Сун-Каой узрел его и оценил достойную осанку и ясный взгляд незнакомца. Молод и неопытен он был, но уже умел судить по одному движению ушей и взмаху хвоста.

– Сможешь ли ты, – спросил он, – помочь мне править уделом, как правил отец?

Сэй-Чин задумался и сказал:

– Господин, дайте мне срок в один месяц – и я отвечу вам.

Наместник согласился.

За месяц Сэй-Чин обошел весь удел Чэнань; сам он был из народа и с ним охотно говорили, а зоркие глаза целителя помогали ему видеть недуги не только самих жителей, но и деревень и отношений их с назначенными чиновниками.

В оговоренный срок Сэй-Чин вернулся ко двору наместника и многое поведал ему об уделе. С большим вниманием слушал его Сун-Каой, ибо был юн, и немногое знал о жизни простого народа. Попросил он Сэй-Чина остаться при дворе и советовать ему, и согласился целитель.

Многие годы провел Сэй-Чин в уделе Чэнань, помогая Сун-Каою править. Оба они быстро научились понимать ту тонкую сеть, что оплетает канцелярии и сановников; всегда Сэй-Чин видел беды народа и указывал на них наместнику, а потом вместе они исправляли нарушенную гармонию.

Однажды в столице, говоря об уделах, князь изрек:

– Из наместников, что правили при моем отце, лучшим был Хан-Талинь. Из наместников же, что правят при моей жизни, не может никто сравниться с Сун-Каоем.

И он щедро одарил господина удела Чэнань, пожаловав ему богатства и дозволив носить плащ с золотым шитьем и зонт из алого шелка. Обрадован был Сун-Каой, но не забыл своего верного советника. Половину княжеской награды он отдал Сэй-Чину, и добавил многое из собственной казны.

Так Сэй-Чин обрел богатство, и говорил наместник, что будь у него несколько таких советников – нерушимым было бы благосостояние удела.

Но хоть и провел Сэй-Чин многие годы при дворе наместника, радуясь тому, как может он помочь народу, – не чувствовал он в себе мудрости и казалось ему, что он ее не нашел. Тогда, убедившись, что Сун-Каой обрел твердую руку и теплое сердце, он попросил о позволении покинуть двор, и наместник с горечью разрешил.

Не привлекало богатство Сэй-Чина, но был он нерасточителен от природы, и потому употребил его с пользой. Направил он свои деньги на помощь другим; очи целителя находили достойных, а ум придворного подсказывал – кто из них и как распорядится золотом и серебром.

Делился Сэй-Чин с другими богатством и видел, что не ошибся в том, кому и для чего давал деньги. Радовался он за тех, кто возвысился, опираясь на это золото, и давал иногда советы, что помогали приумножать обретенное. Однако никогда Сэй-Чин не вел дел с теми, кто был жаден, жесток и глуп, зная, что не на пользу таким монеты и слитки.

Когда же больше нечего было вкладывать – отправился Сэй-Чин в третий раз на гору Таной.

Седое Небо стоял у своего дома и варил суп из девяти трав, трех облаков и одной звезды. Сэй-Чин почтительно подождал, пока мудрец закончит и спросил:

– О наставник! Много лет я провел во дворце, помогал наместнику и простому люду, распоряжался своим богатством и давал советы другим. Но я не чувствую в себе мудрости. В чем я ошибся? Что ещё мне надо сделать?

Долго глядел на него Седое Небо, а затем изрек:

– Посмотри на свой хвост.

В глубокой задумчивости спустился Сэй-Чин с горы, поблагодарив мудреца. Несколько раз останавливался он и смотрел внимательно на свой хвост, но видел лишь шерсть, седую от возраста.

Утомившись, он зашел на постоялый двор, и попросил еды и комнату на ночь. Низко склонился перед ним хозяин, и поставил лучший обед, приказав слугам приготовить наилучшую комнату. Уступили Сэй-Чину самое удобное место и отказались брать с него даже медяк.

Сэй-Чин спросил изумленно:

– Что случилось? Почему вы так учтивы со мной?

И в ответ услышал он множество разных историй.

Услышал он о великом целителе, что обошел весь Ликитай, и духи болезней бежали от него, а смерть обходила стороной тех, в чей дом он заходил.

Услышал он об обильном знаниями советнике, что воспитал из юного наместника справедливого и следующего Закону правителя, и принесшего процветание уделу Чэнань.

Услышал он о сеятеле золота, из которого взошли десятки и сотни дел – и те, чье благосостояние покоилось на некогда отданных монетах, не уставали благодарить давшего им деньги и советы мудреца.

Глубоко задумался Сэй-Чин, глядя из окна на гору Таной, а потом рассмеялся, и глаза его стали подобны чистому небу в летний день. Вышел он на крыльцо и низко поклонился в сторону горы, а затем вернулся за стол – дабы доесть свой обед.

И когда он закончил трапезу – к нему подошел юноша в чистой одежде и с должным образом причесанной шерстью, почтительно поклонился и спросил:

– О мудрейший! Скажите, как мне обрести мудрость, сравнимую с вашей?

Сэй-Чин посмотрел на него, улыбнулся подобно яркому солнцу, и сказал:

– Учись.

О чиновнике с остриженным хвостом

Однажды на постоялом дворе, что расположен на пути из Цзалиня в Найку, сошлись четверо путешественников. Одним был кузнец, что шел в гости к сестре; мех его почернел от долгих лет, проведенных у наковальни, и только кончик хвоста оставался белым. Имя ему было Най-Као. Другой – торговец шелком, облаченный в зеленое и повязавший лоб изумрудной повязкой, что была ясно видна на рыжем меху. Звали его Кан-Килай. Третий – монах из горной обители, одетый просто и вооруженный лишь посохом и мудростью своей. Имя ему было Фей-Линг.

Четвертым же был чиновник высокого ранга из соседнего уезда; был он одет сообразно своему положению, и носил квадратную шапку с позолоченной кистью. Шерсть его благоухала северными ароматами, одежда – расшита серебряными нитями, и четверо слуг сопровождали его, имея при себе дозволенное законами князя оружие. Звали чиновника Лин-Ючжи.

Сильная гроза заставила путников задержаться, и испить чаю вместе, хотя чиновник и был недоволен таким соседством. Однако он не выказывал недовольства, изъясняясь учтиво.

– Похоже, нам еще надолго придется тут задержаться, – промолвил Кан-Килай. – Однако скука – враг любой беседы.

– И, как изрек настоятель Цин-Кай, – сказал Фей-Линг, – она разрушает союзы вернее удара меча.

– Тогда давайте поведем беседу, которая согреет нас в грозу, – предложил Лин-Ючжи. – Поскольку мое положение выше, я проявлю благосклонность и дозволю назвать что-то подходящее вам.

– Возможно, стоит сыграть в «Пять земель»? – тут же сказал монах, но чиновник явил на лице недовольство и взмахнул веером из шелка.

– Эта игра чересчур длинна и груба, – изрек он.

– Тогда, – задумчиво сказал торговец, – мы можем поведать друг другу занимательные истории, которые слышали в странствиях.

– Вот это достойное дело! – воскликнул Лин-Ючжи и учтиво обратился к монаху: – Почтенный брат, вы из нас старший по возрасту. Прошу, вам и стоит начать.

– Извольте, – поклонился в ответ Фей-Линг. – Слышал я одну примечательную историю, что случилась очень давно…

Жил некогда монах по имени Као-Лай; известен он был своей мудростью и великим искусством охраны живущих от злобных сил.

Однажды шел он в уезд Линнань, и увидел, что возле дороги стоят повозка и шестеро слуг, а рядом сидит богато одетый ликитаец и горько плачет. Остановился рядом Као-Лай и учтиво спросил:

– Что случилось с вами, почтенный господин? Поразил ли вас недуг, или произошло несчастье в семье?

И тот ответил, рыдая:

– О, почтенный, семья моя здорова, и тело мое крепко, но злосчастная судьба преследует меня. Я чиновник, занимающий высокий пост, и никогда не имел взысканий; однако же меня преследует злобный дух, не дающий покоя. Он рвал мои бумаги, пугал семью, наводил беспорядок в доме, отвлекая от него благословение небес… и теперь, когда я возвращаюсь из столицы, где пребывал по важному делу, он ночью остриг мой хвост!

– Воистину беззаконные дела творит этот дух! – ахнул Као-Лай. Он был сведущ в законах и обычаях и помнил, что лишь уличенным в тяжких преступлениях стригут шерсть на хвосте. Подумав, он решил, что столь вопиющее преступление нельзя оставлять без внимания, и потому сказал чиновнику: – Почтеннейший, я избавлю вас от этого духа. Ему нельзя более дозволять издеваться над живущими!

Чиновник обрадовался, и шерсть его от восторга поднялась подобно второму халату.

– Прошу вас пожаловать в мой дом, учитель! – воскликнул он. – Поступайте как пожелаете, только избавьте меня от этого проклятия!

Као-Лай благосклонно принял предложение, и вместе с чиновником отправился в его дом, располагавшийся в дне пути от места их встречи.

Там хозяин собрал семью и слуг и представил им монаха, объяснив, что он позаботится о доме. Младшая сестра чиновника проявила недоверие к страннику, но жена ее брата объяснила девушке недостойность ее поведения.

Обошел Као-Лай весь дом и остался недоволен тем, что увидел. Недостаточно внимания тут уделяли заветам Восьми Бессмертных, и слишком ценили мирское богатство, посвящая себя удовольствиям плоти, а не духа.

– Воистину! – воскликнул монах, – не могут несчастья минуть дом, где столь забыты слова предков!

Он безупречно начертал на тонкой бумаге восемь раз по пять молитв и повесил молитвенные ленты в должных местах. Затем Као-Лай пять раз обошел дом, читая сутры и касаясь стен посохом из вишни.

– Ни один зловредный дух не проникнет теперь в дом, – объявил монах. – Но я останусь здесь и узрю, как он будет биться о преграду святого слова.

Опустился он на землю, велев чиновнику, его семье и слугам не выходить из дома. Дождался вечера, и увидел – ползут к дому черные тени, наталкиваются на незримую ограду и шипят злобно.

И вдруг – засветились они, перемахнули через забор из трех металлов и двух деревьев, и кинулись к дому.

Вскочил на ноги Као-Лай, заступил им путь. Завертелся в его руках вишневый посох, заполыхала шерсть его от гнева и просветленной силы Восьми Бессмертных.

Не смогли злые тени пройти к живым. До рассвета бился с ними Као-Лай; с первыми лучами солнца они рассеялись и расточились.

Лишь теперь высыпали из дома чиновник и его домочадцы. Младшая сестра хозяина дома вновь непочтительно отозвалась о сотворенном монахом, но жена чиновника указала ей на дурное поведение.

– О, мудрый! – изумленно воскликнул чиновник. – Как же так вышло, что ваши слова не сдержали духов?

Задумался Као-Лай и изрек:

– Начертанное и произнесенное мной остановило бы любого злого духа. Значит, это не они – это творение колдовства!

– Но кто же мог замыслить такое?! – вскричал чиновник.

– А не предлагал ли кто вам избавление от нечисти? – спросил Као-Лай.

Выяснилось, что не предлагал, но недавно неподалеку объявился странствующий чародей. Заподозрил Као-Лай неладное, и отправился к дому, где тот остановился.

Но уже прознал чародей колдовским способом, кто к нему идет, и послал навстречу множество волшебных бойцов из бумаги и шелка. Долго бился с ними монах, поверг всех и ветер разметал обрывки шелка и бумаги.

Однако же, когда пришел Као-Лай вместе с местной стражей к дому – не было уже чародея, сбежал он, поняв, что не совладать с монахом.

– Все ясно, – сказал тогда Као-Лай. – Он желал измучить чарами богатую семью и потом потребовать золота за избавление. Постыдное дело!

Теперь понял чиновник, что терзали его не духи, а злокозненные чары, и зарыдал от облегчения. Но сурово сказал ему Као-Лай:

– Даже чары не коснулись бы тех, кто верно блюдет заветы предков! Живите согласно им, не нарушайте законы князей – и никто не в силах будет вам навредить.

Хотел тогда чиновник щедро наградить монаха, но отказался Као-Лай от золота и сказал:

– Если желаете сделать доброе дело – пошлите его в школу близ горы Шан, которой всегда не хватает денег.

И покинул он дом чиновника, а тот с тех пор жил благочестиво, и когда отросла шерсть на хвосте…

– Подождите, о мудрый! – возмущенно вскричал Най-Као, вскочив на ноги. – Ведь это же не правда! Было совсем по-другому!

– Как ты смеешь! – разгневался Лин-Ючжи. – Так говорить в моем присутствии и со старшими?!

Опомнившись, кузнец поклонился чиновнику и монаху, и сказал:

– Прошу простить непочтительность позднорожденного. Но ту же самую историю слышал и я – и говорилось в ней совсем о другом!

– Тогда расскажите нам, – предложил Фей-Линг, поведя ухом. – Ибо, как сказал некогда настоятель Фа-Чжан – «Только глядя с разных сторон, можно узреть целое».

– Мудрое изречение! – одобрил Лин-Ючжи и кивнул ремесленнику: – Говори, кузнец.

И Най-Као рассказал:

Жил некогда странствующий чародей по имени Хан-Таой. Много ходил он по Ликитаю, помогал всем своим искусством. И пришел он однажды в область, где жил жадный и неправедный чиновник. Но хитер он был, и скрывал дела свои от закона и ока княжеского.

Узнав о таких делах, разгневался Хан-Таой и решил заставить чиновника покаяться пред живущими и предками. Знал он, что чиновник не послушает увещеваний, и потому решил явить ему неодобрение предков. Воззвал он к духам, наслал на дом жадного господина всепроникающие тени – и начали они творить то, о чем повествовал Лан-Кайи и в «Записках о недовольных духах». Разрушали тени то, что нажито было неправедным путем, но не вредили самим обитателям дома.

В сердце чиновника расцвели колючие травы, и ночной его сон исчез, словно унесенный горным ветром. Но вместо того, чтобы покаяться и изменить неправедную жизнь свою, он решил найти себе защиту, ибо владел богатством и верил, что золотом можно измерить все сущее.

Отправился он в столицу, где можно встретить все, что создано под небесами, и многим предлагал деньги, но чистые сердцем не соглашались, а те, что соблазнялись наградой, не владели силой, способной совладать с движимыми праведным гневом чарами Хан-Таоя. И сам чародей узнал о том, что чиновник ищет избавления посредством чужой силы, не желая искупать свою вину. Пламенем воспылала его душа, и решил он заклеймить богача, дабы вину его узрели даже те, кто не знают о дурных деяниях. Вновь воззвал к духам Хан-Таой, и решили те остричь чиновнику хвост, когда тот возвращался из столицы – что и было сделано.

Однако нет ничего, что пошатнуло бы равновесие мира – и обрушившийся на чиновника удар принес ему и избавление. Узрел его проходивший мимо монах, не знавший о неправедных деяниях, и, посочувствовав, отправился вместе с чиновником в его дом.

Сумел богач обмануть монаха, скрыв причины своих бед, и хотя младшая сестра чиновника, чистая сердцем девушка, пыталась поведать гостю о неправедной жизни брата – мешала ей каждый раз жена чиновника, во всем подобная мужу.

Обошел дом монах, и погрузился в раздумья. Но недолгими они были – ибо решил он встать на защиту обманщика, и направил силу своего духа против чар Хан-Таоя, отразив посланные им тени. Узрев же, что священные сутры не изгоняют их, ошибся монах, посчитав, что зрит колдовство, а не священный гнев предков – и смог отыскать в окрестностях жилище чародея. Но узнал Хан-Таой о том, прозрев будущее, и решил испытать монаха – выслал он навстречу ему волшебных воинов, и всех их поверг монах.

И тогда мудрый чародей, улыбаясь, вознесся в небо на пятицветном облаке, ибо знал – столь сильный духом служитель Бессмертных сможет наставить чиновника на верный путь, а стало быть – он добился своего. Оказался прав Хан-Таой, поскольку монах решил, что причиной всему стала привлекшая зло неправедная жизнь богача, и обрушился на него с гневной проповедью.

Устрашился чиновник слов монаха и последовал его совету, отвратившись от жадности и неправедных решений. И уже не мог отступиться – потому что Хан-Таой, зная о слабости его души, воззвал к духам мест, и те все время следили за чиновником.

От награды же монах отказался, отправив ее в монастырь близ горы Шан. И это было верно, ибо на той же горе когда-то постигал мудрость чародейства сам Хан-Таой, так что вознаграждены были его труды…

– Подожди! – в гневе вскричал Лин-Ючжи. – Что ты говоришь! Почтенный монах поведал о борьбе с колдовством, а ты говоришь, что его обманули, и все случилось с соизволения чародея?

– Именно так я слышал эту историю, – подтвердил кузнец, – и готов поклясться, что рассказчики знали, о чем говорили.

– Но как это возможно? – воздел руки чиновник, взмахивая веером и хвостом.

– О, почтенный, – неспешно сказал Кан-Килай, – я полагаю, что есть еще и один взгляд на эту историю. Мне доводилось слышать ее – но рассказанную совсем иначе, было все совсем по-другому.

– Неужели? – удивился кузнец.

– Поведайте же! – распорядился Лин-Ючжи. – И мы попробуем выяснить правду.

– Извольте, – развел руками торговец шелком и рассказал:

Жил некогда чиновник, известный своим богатством и жадностью. Много денег он вымогал, брал взятки и неправедно распоряжался дарованными ему правами. Но мало кто мог уличить его – ибо хорошо он заметал следы.

Однако же, его собственное беззаконие и подвело чиновника. Богатство, накопленное им, привлекло внимание тех, кто жаден до золота из чужих домов, и положили глаз на его деньги двое мошенников. Оба они получили образование и умело притворялись достойными людьми; первый обучался волшебству, но сбежал от учителя, когда тот понял, что неправедно ученик распорядится даром, второй некогда был монахом, но отрекся от святой жизни.

Вместе они замыслили хитрый план. Поселился чародей неподалеку от дома чиновника и наслал на него черные тени. Не хватало его мастерства, чтобы нанести вред – но беспокоили они и богача, и его домочадцев. Пробовал чиновник избавиться от теней, но знали мошенники, что в эту пору года все чародеи удаляются в горы для размышлений, и понимали, что не найдет он никого даже в столице.

Когда же возвращался чиновник из столицы, не отыскав подмоги, пустил в ход свои заклятья чародей, и лишил его шерсти на хвосте. Именно тогда к убитому горем богачу и вышел лже-монах, и предложил ему помощь. Радостно согласился чиновник, не зная, что идет в ловушку!

Великое представление разыграли двое плутов! Узрели богач с домочадцами, как бьется святой человек с колдовством, не зная, что лишь иллюзии они видят, и что лишь спектакль им придется оплатить. Зрели они и схватку с порождениями колдовства, и то, как лже-монах «обнаружил колдуна» и сражался с его созданиями, «прогнав» его прочь.

Много золота желал заплатить чиновник лже-монаху, и тот принял дар. Но, чтобы не вызвать подозрений – приказал он везти золото в дар монастырю у горы Шан. Встретили на полпути этот обоз все те же мошенники, переодетые монахами и изменившие цвет шерсти, и отправились домой слуги, уверившись, что выполнили поручение.

Так и обогатились двое мошенников, оставив чиновника в неведении. Но мудры Бессмертные! Столь поражен был богач, что отступил от неправедной жизни и более не помышлял о ней.

Так из преступления проистекает добродетель, ибо случается такое в мире…

– Но что же это значит?! – воскликнул Лин-Ючжи. – Говорите вы об одном и том же, но каждый раз звучит иное! Сперва вы говорите о злобном колдуне и благочестивом монахе, потом – о мудром чародее и обманутом монахе, теперь же – о двух мошенниках! Как такое может быть!

– Лишь чиновник остается неизменным, – заметил Фей-Линг.

– О да, – согласился Лин-Ючжи, и замер, внезапно озаренный идеей. – Возможно, речь идет каждый раз о другом чиновнике, с которым случилось странное? Как звали того, о ком вы повествовали, почтенный брат?

– Лин-Сао, – ответил Фей-Линг.

– Лин-Сао, – подтвердил Най-Као.

– Лин-Сао, – кивнул Кан-Килай.

Поднялась, как в грозу, шерсть Лин-Ючжи; вскочил он с места, вскричав:

– Как смеете вы говорить такое! Лин-Сао был моим предком, и никто никогда не смог получить у него денег! И даже преступники не смогли уличить его, как никто не может уличить и меня, пусть даже и украл я сорок тысяч фианей!..

Прервал тут чиновник свою речь, но было поздно. Радостью осветилось лицо Кан-Килая; вскочил он с места, выхватил из рукава красный шнур и мгновенно связал им руки Лин-Ючжи. Кинулись на помощь тому слуги, но вскинул торговец руку, в которой блистала княжеская печать, и остановились они, пав ниц.

– Воистину милостивы Бессмертные! – воскликнул Кан-Килай. – Знай же, о бессовестный казнокрад, что давно уже слежу я за тобой, надев личину торговца, дабы не выдавать службы своей у князя. И сейчас выдал ты себя – признавшись в преступлении при двух свидетелях.

Поглядел Лин-Ючжи на кузнеца и монаха, что кивнули в знак согласия, и поникли его уши и хвост, ибо понял он, что хитрую ловушку ему расставили. И что три поведанные истории должны были разгневать его так, что забыл он об осторожности, и правосудие настигло его.

Нечего сказать было казнокраду – получившему заслуженную кару, лишение звания и остриженный хвост. Так с тех пор и рассказывают об этом – о неправедном чиновнике и о верном слуге князя, что сговорился с кузнецом и монахом, расставив ловушку ему.

Но не верьте, когда вам станут об этом повествовать.

Все ведь было совсем по-другому.

О злобном чужеземце и хитроумном чиновнике

Некогда было так, что рекрани снова решили пойти войной на Ликитай. Знали чешуйчатые чужестранцы, что трудно им будет воевать среди гор и долин острова, и задумали хитрое дело.

Собрались вместе чародеи рекрани, выбрали из воинов самого сильного и умелого, лучера по имени Канха, и в течение десяти дней и десяти ночей творили над ним чары и призывали благословения всех своих богов. Половина из них умерла, но просимое было даровано, и вышел воин под солнце, словно родившись заново.

И после того приплыл Канха к берегам Ликитая и вышел на них. Встретила чужестранца стража волн, но лишь рассмеялся он, увидев острые наконечники копий, и крикнул:

– Эй, жалкие лисы! Мне не страшно ваше оружие. Падите ниц, или лишитесь и хвостов, и жизней!

Не дрогнули стражники, бросились в бой и множество раз поразили воина-рекрани копьями. Но хоть и не было на нем доспехов, острая сталь лишь скользила по его чешуе. Засмеялся Канха, и сразил всех стражников, размахивая мечом в рост ликитайца, сделанным из костей морской твари.

Следом за своим воином высадились обычные воины-рекрани, и захватили потрясенные деревни на берегу. Заколдованный ящер же двинулся дальше.

Недолго длилось смятение защитников, ибо верно сказано: не бывает громко ступающего фелиса, лишенного волшебства ши и совсем растерянного ликитайца. Как только поняли они, что Канхе не страшны клинки, копья и стрелы – начали они осыпать его камнями, выпущенными из пращей.

Однако и камни же отскакивали от его чешуи, не оставляя даже царапины.

Тогда, узнав об этом, князь приказал послать навстречу Канхе лучших мастеров искусств боя без оружия, ибо уже бывало так, что кулак добивался успеха там, где терпела поражение сталь. И поскольку князь был мудр, он повелел всем волшебникам проникнуть в чары, хранящие Канху, и разбить их.

Ко всеобщей печали, кулаки, посохи и цепы не смогли одолеть могучего лучера; слишком крепка была его чешуя, слишком сильны охраняющие его заклинания.

Волшебники же явились к князю и сказали:

– О великий! Слишком много сил и жизни вложено рекрани в эти чары, не сможем мы их расплести. Но зато мы познали их суть: они защищают Канху от плоти и рога, дерева и металла, камня и стекла. Также они отражают наши чары, посланные против него.

– Можно ли сразить его ядом? – спросил князь.

– Если только кто-то убедит Канху его испить, – ответили волшебники. Никто даже не заговорил о том, что лучера можно утопить или удавить – ибо, конечно, все помнили, что лучеры дышат под водой и обладают толстой чешуей на горле.

Повисло тяжелое молчание при дворе. Ибо Канха уже близился к столице, а остановить его было нечем.

И тогда из толпы придворных вышел чиновник по имени Тай-Сичжэнь. Был он невысокого ранга, но князь ценил его за острый ум, хотя и порицал склонность к извлечению выгоды.

– Государь, – сказал Тай-Сичжэнь. – Дозвольте мне попробовать избавить Ликитай от этой напасти.

– Что тебе для этого потребуется? – спросил князь.

Тай-Сичжэнь довольно пошевелил ушами и хвост его зашуршал по мраморным плитам.

– Самый сильный воин из дворцовой стражи, – молвил он, – волшебник, искушенный в особых чарах, и два круга сыра, по пятьдесят сё весом каждый.

Удивился князь, но доверял он хитроумию Тай-Сичжэня и велел дать ему все, что он просил.

Когда через два дня Канха подошел к воротам столицы, Тай-Сичжэнь встретил его за накрытым столиком, где стояли дымящийся чайник из расписного фарфора, две чашки и вазочка с ароматными сладостями.

– Прошу вас, о гость, – сказал Тай-Сичжэнь, учтиво поклонившись, – садитесь, отдохните, и выпейте со мной лучшего чая.

Громоподобно рассмеялся Канха, подошел к столику и одним взмахом меча разрубил его пополам, так что чайник и чашки полетели, словно подхваченные ветром.

– Ты думал обмануть меня, поросший шерстью безумец? – спросил лучер. – Думаешь, я не пойму, что за сладкими речами скрывается яд, подлитый в напиток?

Тай-Сичжэнь грустно покачал головой.

– Как истинный ценитель чая, о воин, я бы никогда не посмел осквернить его отравой. Как печально, что вы не поверили, и повредили сосуды, которым больше лет, чем вашему роду. За это вас постигнет гнев с небес.

И в тот же миг выпрямился на стене города воин из стражи. Знал он, куда бить, ибо Тай-Сичжэнь поставил столик так, чтобы лишь по одному пути Канха мог подойти к нему, чтобы нанести удар, в чем придворный не сомневался.

Стражник князя воздел над головой круг сыра и метнул его. Тяжел круг в пятьдесят сё весом, когда летит с высокой стены, и когда два дня над ним усердно колдуют. Не зачаровывал волшебник сыр, не придавал ему особые свойства – но вместо того ускорил его иссушение, и теперь круг стал тверд, словно камень.

Но сам сыр не был камнем. И плотью не был, пусть и сотворили его из молока, произведенного плотью. И никогда он не был он ни рогом, ни деревом, ни стеклом, ни металлом.

И потому ударил круг сыра в голову Канхи, сокрушил его чешую, разбил мозг. Рухнул великий воин-лучер, не издав ни звука, и лишь бессильно царапнули его когти ту землю, что он пытался завоевать.

Остальные рекрани, увидев это, бежали в страхе, зная, что их ничто не защитит от оружия ликитайцев. Восторг охватил весь остров, и было устроено великое празднование. Сыр, что убил Канху, поместили в храм и первый каллиграф Ликитая начертал памятную надпись. Воина, метнувшего сыр, повысили в звании и осыпали наградами. Волшебника отметили начертанной рукой князя грамотой и особыми почестями.

Тай-Сичжэня же одарили новым рангом и богатыми подарками. Но спросил у него князь:

– Скажи мне, ты попросил два круга сыра на случай, если воин промахнется?

– Нет, государь, – с поклоном ответил Тай-Сичжэнь. – В том случае Канха бы не стал стоять на месте, убил меня и кинулся бы сокрушать ворота. А тогда бы уже можно было кидать любой сыр.

– Тогда что ты будешь делать со вторым кругом? – спросил князь.

И Тай-Сичжэнь ответил искренне, поскольку не подобает подданному лгать государю:

– Три четверти я велю продать, сказав чистую правду – что это сыр из княжеских кладовых и брат сыра, что избавил нас от Канхи. Немало найдется тех, кто захочет его непременно купить за высокую цену.

Рассмеялся князь:

– А что же будет с оставшейся четвертью?

– Ее я со всей почтительностью съем сам, – ответил Тай-Сичжэнь. – Ибо всю жизнь люблю сыр, о государь. Иначе бы я о таком оружии и не подумал!


Оглавление

  • О том, как Сэй-Чин мудрость искал
  • О чиновнике с остриженным хвостом
  • О злобном чужеземце и хитроумном чиновнике