Яблоко транзита [Хаим Калин] (fb2) читать онлайн

Хаим Калин Яблоко транзита

От автора:

Сюжет произведения – производное авторского вымысла. Любые совпадения с историческими лицами, событиями и институциями – не более чем прием для подстегивания читательского интереса.

Глава 1

Ибах, Шварцвальд, Германия, 5 января 2021 г.

Алекс едва себя сдерживал – двухчасовый «маринад» в ожидании приема толкал то утопить клаксон, то метнуть в дом контрагента булыжник: что за выпендреж? почему согласованная аудиенция предваряется ритуалом унижения? При этом некто ехидно нашептывал: встреча-то между эмиссаром страны-отравительницы и ее жертвой, чудом с того света выкарабкавшейся…

– Послушай, Егор! – воскликнул Алекс, обращаясь к своему многопрофильному водителю. – Охране передай: последнее некитайское предупреждение, через три минуты снимаемся. Надеюсь, втолкуют…

Егор Седов, в миру референт МИД РФ, ныне водитель-переводчик, едва переместившись на тротуар, примерз там, где стоял – в объекте их назначения, доме напротив, распахнулась калитка. И знакомый по предыдущим контактам охранник затараторил Егору по-немецки, подкрепляя слова жестикуляцией. Впрочем, в расшифровке не нуждавшейся: Егору – дальше пятую точку мозолить, а парламентарию – на аудиенцию в дом.

Между тем «Добро пожаловать» не подразумевалось – минут пять Алекса мурыжили, прозванивая и ощупывая в прихожей. Более того, родную обувь заменили на тапки квартиросъемщика. Благо, совпадал размер.

Этим дубление самообладания не исчерпывалось – предназначенный, со слов охраны, для переговоров зал был пуст. При этом сверху доносились голоса, перемежаемые сардоническим смехом. И то хорошо…

Без оглядки на вахту охранника Алекс, заядлый турист-курортник, осмотрел просторные кухню с залом, после чего с женской непосредственностью осведомился: «Сто пятьдесят в сутки?» Не дождавшись не только ответа, но и реакции, нервно кивнул, будто признавая свою бестактность. Закончив процедуру сверки с рынком, у журнального столика уселся.

Фоновые шумы будто притихли, и визитер невольно погрузился в предысторию события, перекинувшего его из России в Европу и взбудоражившего его порядок, казалось, надолго обездвиженный пандемией.

Между тем за семь месяцев второго заезда в Россию Алекс не раз порывался со своей «халтурой» и страной обитания размежеваться. Куратору внушал: системный переворот, продиктованный обнулением президентских циклов в РФ, белорусским «Тяньаньмэнь» и отравлением Навального сводит надобность в либеральном советнике российского престола к нулю – столь разъехались и без того малосовместимые ориентиры сторон. Так что на повестке – цивилизованный развод и, потребуйся, новая фамилия.

Артачился при этом не очень, держа в уме череду локдаунов второй волны и паралич авиасообщения. Но тут, будто смирившись с безвременьем, глобус притормозившим, Алекс испытал внезапное просветление. Связавшись со своим куратором, генерал-майором ГРУ Иваном Сафроновым, сменившим Николая Бондарева, советника ВВП по силовому блоку, начальство огорошил:

– Слушай, Иван Анатольевич! Чего бы мне к берлинскому пациенту не слетать? Переубедить возвращаться… Попытка – не пытка… Кому, как не мне?

Генерал промолчал и, нечто промямлив, разъединился. Между тем токи беседы подсказывали: Сафронов, знавший досье Алекса Куршина от «А» до «Я», уникум идеи уловил. Ведь в своих текстах (куда вновь переместились его контакты с президентом России), Алекс последний месяц твердил: Навальному дорога в Россию заказана, вернувшись, он не оставляет режиму выбора, кроме как его арестовать; стало быть, выдвигая инициативу, Алекс, камня за пазухой не держал. Во-вторых, если кто-либо к Навальному, плотно охраняемому, мог быть в Германии допущен, так это Алекс Куршин, западному разведсообществу известный как лицо, застолбившее в большой политике уникальную нишу. На нейтральной полосе между двумя веками – западным сконцентрированным на инновациях двадцать первым и российским агрессивно неуживчивым двадцатым, открученным назад как часовая стрелка.

При всем том Куршин не был до конца правдив, предлагая устранить головную боль Кремля, а точнее, попытаться перевести ее в режим ожидания. Его интуиция подсказывала: Навального не переубедить, бессмысленная затея; при всей своей предприимчивости и политической хватке Россиянин № 2 в своем стержне казался ему приверженцем практик, отзванивающих догматикой. И в стратегических вопросах – формирование долгосрочного курса – его оптика большим разрешением не отличалась.

Но почему бы последний квадратик техзадания старушки истории к своей выгоде не замалевать? Смотришь, и сменит Алексей гнев на милость!

Спустя сутки Смоленская снеслась с немецким МИД, предлагая провести переговоры с Алексеем Навальным через нейтрального посредника. По настоянию Алекса, цель визита изложили предельно ясно, без эвфемизмов. Иначе, он полагал, от ворот поворот не избежать – от немцев или самого Навального.

С миссией в Берлине согласились, как и неделей ранее в Москве. Но, как и Алекс, оба ведомства не до конца искренне. Русские – чтобы скрыть основной мотив предприятия, изложенного Алексу буквально на трапе самолета; добро же немцев, вернее, натовцев диктовалось одним – заполучить для сверки позиций Алекса Куршина, связь с которым оборвалась в сентябре 2019 г., более полтора года назад. Так что интересы Навального, почетного гостя Ангелы Меркель, учитывались по остаточному принципу, а то и примыкания.

– У вас три минуты, – обратился к Алексу Навальный, не поздоровавшись; форма одежды – спортивный костюм. При этом в кресло напротив он садиться не стал – прислонился к поручню лестницы.

Между тем Алекс инстинктивно приподнялся, движимый формальной процедурой знакомства. Но заметив, что малейших поползновений на то у хозяина нет, с глуповатой улыбкой опустился обратно.

– Я так и не понял, кто вы такой и откуда свалились на мою голову. Ассистенты до конца не разобрались. Настоящая абракадабра: союз израильского гражданина и поехавшей на патриотизме Смоленской, – не дождавшись реакции визитера, продолжил человек-легенда, отличившийся не только в этом, но и в том из миров. Добавил: – Однако на встрече немцы почему-то настояли…

Алекс, точно недотепа или в путах шока, то хлопал ресницами, то каменел, намерений не выказывая. Казалось, хамство контрагента его добило, и навязанная полоса препятствий ему не по зубам. Так что интрига вот-вот дверью хлопнет, дедлайн-то на носу. Но не тут то было.

– Леша, ты на водопадах Тоднау бывал? Классное место, десять километров отсюда… – Алекс лучезарно улыбался.

Настал черед Навального опешить: встав в струнку, он словно занял место в изготовившемся к приказу строю.

– Ваш Ибах – дыра дырой, пусть из соображений безопасности полторы улицы – самое то, – продолжил, будто общаясь с кем-то третьим, Алекс. – Знай, неудачное место для отпускника: Фрайбург, не говоря уже Баден-Баден – далеко. Скажи, а что, в российском сегменте интернета форума Шварцвальда нет?

Будто оправившись от психологического прямого, Навальный замотал головой. Казалось, сигнализировал: э-э, придержи лошадей!

– Вообще-то, Шварцвальд не для января, – выставив на мгновение ладони, Алекс дал знать, что заканчивает. – Для зимы лучше края озерные: Бодензее – каких-то две сотни километров отсюда. Да, забыл, Шлухзее, совсем рядом. Так что, возникни вновь интерес к досугу в Германии, с удовольствием маршрут сооружу. Нас, подсевших на Deutsche Welt, хлебом не корми, дай родимым опытом поделиться!

Алексей Навальный, оттолкнувшись от поручней, зашагал к Алексу. Уселся в кресле напротив. При этом, будто мобилизовавшись, струил образ прилежного слушателя, у которого своих идей дефицит.

– Очередь велика? – вновь ошарашил визави Алекс. Конкретизировал: – Шарлатанов, жаждущих перенять твой опыт «забега» в потустороннее? Про журналистов и сочинителей молчу – таковых, думаю, тьма-тьмущая.

– Вернемся к повестке, – миролюбиво предложил Навальный, ставя точку в затянувшейся разминке, его же бесцеремонностью явленной.

– Да, конечно, – согласился Алекс. С напускной важностью продолжил: – Собственно, я к вопросам открыт. К моим текстам по теме (возвращение в Россию Навального), не сомневаюсь, вами прочитанных, особо добавить нечего. Не считая, комментариев и дискуссии, разумеется.

– У меня пока два вопроса: кого конкретно вы представляете? И какова реальная цель визита? – буднично, оттого весомо, озвучил Навальный.

– Я не думаю, что МИД России, немецкими коллегами идентифицированный, мог играть какую-либо партию, кроме кремлевской. А кто персонифицирует Кремль, полагаю, вы знаете… – разъяснял с некоторой пресыщенностью Алекс. – Касательно цели… Основная – идентична заявленной немецкому МИД. Есть еще кое-что, но это частность.

– Предлагаете поверить, что Алекс Куршин, известный масс-медиа как антикремлевский журналист, представляет президента РФ? – обозначил логическую прореху политический крот Навальный.

– Причина подряда в одном: моя кандидатура – единственная, которую в сложившийся ситуации – шабаш отравителей и киллеров – мог согласовать Берлин, – поплыл на любимом судне – велеречивого многословия – Алекс. – При этом я убежден: немцы вам не разъяснили, почему именно парламентер – Алекс Куршин. Как и потребовали не распространяться о встрече. Ну и на десерт: даже СМИ не в курсе, что я здесь. Так что, сколько бы я не плодил обтекаемых смыслов, разобраться в моем статусе и бэкграунде не выйдет – столь он парадоксален и замысловат. Стало быть, предлагаю ограничиться аксиомой: мой взгляд на план Алексея Навального вернуться на родину – независимая позиция, которая, подчеркиваю, совпала с установкой по проблеме Кремля; наши с Кремлем взгляды не более чем пересеклись.

Да, верно, так называемое пересечение далеко от гуманитарных побуждений, ибо кремлевские навязали «встречный план», но об этом позже, если дойдет вообще....

– То есть, если следовать в русле вашей логики, ваша задача – доказать на пальцах, почему Россия, страна моего гражданства, мне противопоказана? – встрял, дождавшись паузы, берлинский пациент.

– Не совсем так, – чуть подумав, ответствовал парламентер российского и прочего закулисья. Во-первых, у вашего безумного предприятия – сдать себя в прокат вечнозеленому Гулагу – есть свой джокер по умолчанию: реальные предпосылки политической судьбы Нельсона Манделы и гарантированный в ближайшие годы Нобель. Стало быть, потенциал обретений столь значителен, что практически уравновешивает риски вашей задумки добровольно себя засадить, пусть на кону ваша собственная жизнь, которая после сверхдерзкого отравления котируется не дороже предыдущей и нынешней Конституции вместе взятых… Так что моя, пацифиста-либертарианца, миссия – это как можно скрупулезнее разложить пасьянс ваших перспектив, ни в коей мере на вас, Алексей, не давя. Решение сугубо за вами.

Резюмирую. На мой аналитический взгляд, оба подхода, в общем и целом, равнозначны, при этом на гамбургских весах: трамплин для решающего карьерного скачка, пока, правда, гипотетического, и ваша уникальная, принадлежащая уже не вам одному, а всему человечеству жизнь. Простите за пафос, но, нельзя не призвать, вы уже фрагмент истории и отнюдь не проходной…

– Не понимаю, реквием зачем? – возбудился объект, как оказалось, планетарных страстей. – Я не вчера пуганный, только больше, чем тридцать суток, кишка у них тонка!

– Не тот случай, Алексей! Объявив о процедуре по замене условного срока на реальный, Кремль отрезал себе пути отступления. Так что посадка – их ситуативный минимум, коль с физическим устранением облом…

– Меня ждут избиратели, думские выборы на носу! Дезертировав, каково буду выглядеть? – давил на подотчетность политика электорату Навальный.

– А что, на своих похоронах лицо сохраните? – особо не напрягался с аргументами Алекс.

– Не дождутся! – петушился председатель ФБК.

– Ладно! – хлопнув себя по коленям, Алекс резко встал на ноги. – Получилось то, что получилось. Перейдем к послесловию, сразу оговорюсь – кремлевской сборки. Отмечу: не работай оно на предмет миссии, я бы предложил им искать иного курьера. Так что одевайтесь…

– Не понял!? – лицо Навального вытянулось.

– Мы перемещаемся в автомобиль, где Егор, вас обыскав на предмет фотокамеры, даст прочитать кремлевский месседж, – изложил сюжет «послесловия» Алекс.

– Серьезно!? Мне гульфиков не хватило? – возмутился подопытной кролик цифровой диктатуры.

– Алексей, под мое поручительство процедура согласована с немецким МИД, ваша охрана в курсе. Автомобиль и Егора они прежде обыщут сами, текст читать минуту, – озвучил «Руководство по эксплуатации» вотчины теневых сношений Алекс.

Кремлевская заготовка, гибрид директивы и помилования, блистала ясностью мысли: «Фильм «Дворец для Путина», фальшивка в стадии завершения, в сеть выложен быть не может. Пока ФБК этому требованию следует, председателю Фонда гарантируется иммунитет от уголовного преследования (административные аресты не в счет). Кроме того, г-н Навальный сможет вернуться в Российскую Федерацию после думских выборов.

Согласие председателя ФБК повлечет отзыв представления прокуратуры по замене условного срока на реальный в деле «Ив Роше». Подчеркиваем: иммунитет г-на Навального будет действовать ровно до тех пор, пока фильм-пасквиль пылится на полке».

Егор, державший планшет ниже уровня окон, уничтожил не облаченный в файл абзац едва Навальный отвел взгляд от экрана. После чего вернулся в свою привычную позицию – рулевого, прежде пристроив планшет в бардачке.

Навальный сидел на заднем сиденье, транслируя дефицит задач, и, казалось, не брал в толк, что событие себя исчерпало, оставив микро-зазор для двух или трех знаков. Их приемщик – Алекс Куршин, ошивающийся с охранниками рядом.

Наконец Навальный выгрузил себя наружу и двинулся в дом, не выказывая желания с кем-либо общаться, включая Алекса Куршина, в то время как стороне переговоров хоть какой-то жест полагался.

Минув Алекса, Алексей остановился. Будто вспомнив о чем-то, развернулся к нему, казалось, вопрошая: ничего не хотели мне сказать? В то время как подразумевалось наоборот…

Переминавшийся с ноги на ногу Алекс двинулся к Навальному и, сблизившись, с сочувствием приобнял. У калитки оба остановились, жестами сообщив охране: у нас разговор тет-а-тет.

– Причина августовского покушения теперь ясна? – виновато обратился к Навальному Алекс, точно он частичка коллективной вины режима-отравителя.

На гладком, безупречных черт лице визави отобразился то ли ужас пережитого, то ли отчаяние тупика; Навальный отмахнулся, казалось, не в силах поддерживать разговор.

– Знаете, Алексей, ваше отравление у меня вначале закольцевалось с белорусским кризисом. Дескать, кремлевских тот в такую икоту вогнал (было от чего!), что в панической атаке они кинулись устранять значимого, но явно переоцененного оппозиционера – дабы вытравить и намек на протестную активность. Ныне ясно, что это не так. Пусть неким раздражителем гражданское неповиновение в Беларуси для покушения на Навального и послужило, но было глубоко вторичным. Во главе угла, как выяснилось, ваш фильм. Надо же… Смех да грех! В первой половине моей жизни фетву объявляли за книгу, во второй – за киноролик. Кстати, отличная аналогия! Ваш план, пусть с некоторыми натяжками, аналогичен поездке Салмана Рушди в Иран в 1989 г., произойди подобное. Думается, вы это и сами понимаете. Оттого на грани безумия беснуетесь, изображая падишаха. А не проще ли переждать полгода, год, перед тем как принять решение. И, оставшись в Европе, вы себе развязываете руки с фильмом…

– Да они только этого и ждут, чтобы я затихарился, теряя сторонников! Вернись я в Россию, нашему полку не только прибудет, но и удвоится. А умное голосование – рано или поздно «Единую Россию» до маргиналов низведет! – вспыхнул, точно бенгальский огонь Алексей, у которого, казалось, некий цензор отправляет в спам не совпадающую с его генеральной линией информацию.

Алекс машинально, точно дежурное «здрасьте», кивнул, затем вклеился в визави взглядом, точно срисовывает его лик, и протянул руку для прощания. Предельно радушно – уже двумя руками – пожал руку Навального, склонив при этом голову. Оборачиваясь, изобразил V и двинулся к своему автомобилю.

Следующие двадцать минут фокус Алекса занимала прозрачная избирательная урна, неким чудом запечатленная на одном из минских избирательных участков. Помня о фальсификациях всех предыдущих выборов, минчане, голосуя за Светлану Тихановскую, загибали бюллетени. Навскидку, казалось, в пропорции 70:30. Но официальные цифры ЦИК Беларуси – почти с точностью до наоборот.

Вынырнув из картинки, Алекс увидел, что Егор гонит авто по маршруту, коим они проследовали в Ибах.

– Извини, Егорка, прикорнул… – вернулся в общую широту Алекс.

– Да что вы, Алекс Владимирович! Мы четырнадцать часов на ногах, а вы как огурчик… – струил хорошие манеры отпрыск двух преподавателей Московского университета.

– Раззява я, зато твой инстинкт на месте. Нам и правда, на Тоднау. Общее направление – Фрайбург. Пункт назначения – Тоднау-Мюггенбрюн, деревенька с дюжиной домов. Зато гастхаус закачаешься, с бассейном и парилкой. Заночуем… Хозяйка меня помнит… На въезде разбуди…

Глава 2

Тоднау-Мюггенбрюн, Шварцвальд, Германия, 12 января 2021 г.

На часах 07.00, плоть и дух ликуют (контрастом бремени лет), в окрестностях – чарующая, встречающаяся лишь в глубинке тишина.

Будто рай в отдельно взятой келье, но не взорвавшегося воображения, а «прямого эфира», земной. В считанных сантиметрах – реактор рая, имя ему – женщина. Источник безумных восторгов и жестоких драм. Два последних года – талисман неурядиц, а то и предвестие покушений.

Между тем Алекс успел втрескаться в эту удивительнейшую из женщин, но не безоглядно, какая-то его часть на взводе: не медовая ли Ольга ловушка? Ее явление столь необычно, что будь на ее месте некто искушеннее, Алекс выставил бы как провокатора его мира теней вон. Но все по порядку.

На постой с Егором они стали во вторник (05.01.2021 г.) ближе к ночи, преодолев за день порядка тысячи километров. Покинув Берлин с петухами, в Ибах въехали в сумерках, около 16.30. Два часа – «настройка» самообладания у резиденции Навального, полчаса малопознавательной беседы и час на переезд к объекту ночлега, вопреки локдауну откликнувшемуся на бронь. Гостиницы-то все на замке.

При этом бронь оплачена добрым дядей – немецким МИД, надо полагать, выдернувшим из внесезонной спячки хозяйку заведения. Оттого на вновь прибывших, впрямь космических пришельцев, Йохана таращила глаза, вгоняя Егора в смущение; он не знал, что врученные им Алексу командировочные – оплатить постой – тот прикарманил, но, не зажиливая, а дабы сократить вопросы «почему». Егор ведь дисциплинарный пригляд миссии, нареченной ее формальным главой «кто в лес, кто по дрова».

Вояж вел свой отсчет с четвертого января – последний рейс «Победы» в Бранденбург накануне заморозки авиасообщения. Хлипкость его перспектив едва не аукнулась частным рейсом, но состоялся регулярный рейс.

Агреман немцев на миссию был предварительный – зеленый свет ей зажигал лишь благоприятный итог очного собеседования в Берлине.

Оказалось оно между тем необременительным – тема Навального, как и предполагал Алекс, всплывала лишь церемониально. Вел интервью отнюдь не служащий МИДа, а офицер БНД (немецкая внешняя разведка). Интересовало его не число уготованных добровольцу в колодники уголовных дел, а сам Алекс Куршин, испытывавшийся на североатлантическую пригодность. Дышит ли кремлевскими кислородом?

Его (Алекса) расслабленность в обрамлении многозначительных кивков зажгла зеленый свет встрече с берлинским пациентом, бывшей, по сути, площадкой дипломатического брокерства нового поколения. Последний аккорд интервью: в ближайшее время – шпионская летучка натовского созыва, расходы за постой – принимающая сторона.

Егор убыл шестого, забрав их взятый на прокат автомобиль. Но не в Берлин, а в удобный своей близостью Франкфурт-на-Майне, откуда ожидался еще рейс-другой в Шереметьево. Итоги их миссии по урезониванию ярого абитуриента казенного дома Алекс изложил Егору устно. Впрочем, неприступный лик Навального при их расставании в Ибах в дешифровке не нуждался.

Рывок Алекса за флажки не самой большой, но национального масштаба тайны, разумеется, был с куратором согласован. Как и не было сомнений: минуть ВВП та процедура не могла. Немаловажно заметить: на тот момент статус Алекса при дворе претерпел метаморфозу – обесценился и укрепился разом. Не лояльность трону, а дар хранить чужие секреты стал его визитной карточкой. При этом переворот, проделанный ВВП с конституцией, казалось, требовал иных распутиных, точнее, ненужность оных. Из чего следовало: удерживать в России аналитика-чужестранца с задатками медиатора потеряло базовый смысл

Между тем, услышав о просьбе конфидента – цивилизованно разъехаться – президент к ней приценивался добрых два месяца. Но тут сам проситель сделал предложение (визит парламентеров к Навальному), от которого было не отказаться. Да и прорисовалось невольно: проверенный, ориентирующийся в российских реалиях агент влияния в Европе – дело не лишнее. Не предсказать ведь, сколько россиян-экспатов кинутся записываться в Секту свидетелей Гулага. Он же не резиновый…

Стороны ударили по рукам, прежде заключив джентельменское соглашение: Куршин, как и прежде, о кремлевском ангажементе (пусть то малая тайна) помалкивает, продолжает баловать либеральную мысль своими текстами (3-4 в месяц), держа в уме их адресат, ревностно соблюдает режим, воздерживаясь от запрещенных и не совсем веществ. Кремль же, соответственно, прочная крыша, как и добросовестный работодатель – десять тысяч евро в месяц на российский счет Алекса, его остаток 357.000 в той же валюте. Из счета, однако, доступны лишь три тысячи в месяц, то есть 36.000 в год. Впрочем, для некогда эксцентрика-маргинала, уходившего в недельные запои – ограничение, не лишенное рационального смысла, хоть и в духе преобладающего в стране уклада – рейдерства …

Так Алекс Куршин, завершив очередной российский цикл судьбы, сел на событийную мель, к которой, в общем-то, давным-давно стремился. Тот модус заработал честно, являя пример здравомыслия и изобретательности, причем, редкого извода – житейского.

Но не успел он к новой рамке себя примерить, как угодил в оборот в чем-то драматичнее, чем прежний. Да еще в условиях карантина предсказывавшийся с трудом.

Общеизвестно, было бы поле притяжения, а претендент/ка на ту кабалу найдется. Так вот Алекс Куршин с юных лет таким магнитом слыл и, что любопытно, контрастом возрасту только крепил репутацию рокового мужчины. Разумеется, в своей возрастной категории, впрочем, весьма эластичной…

Кремлевская вольная, вызволившая его из полудобровольного плена, помимо философских далей, поначалу никуда не звала. К самому бы, новому, приноровиться: триумф-то легкие распирает. Потому Ольгу – единственно одушевленное в отеле лицо, за кадром мелькавшее – он ни так, ни этак не воспринимал. Тем более как женщину, ибо обслугу, синих воротничков, находил не столько себе неровня, сколько бесперспективную (в силу занятости) для общения. Ко всему прочему, его незримо отталкивал регионального колорита костюм, в который горничная была облачена – униформа заведения и стиль региональных слетов и банкетов этой страны. В этом, он полагал, было что-то атавистичное, ассоциативно отсылающее к не столь давним, но явно не лучшим немецким временам.

Тут Ольга себя огранила во времени и пространстве. Ее не стало больше, то был, скорее, эффект челнока. Ее контур мелькал то в столовой, то в бассейне, причем, мимолетно – он даже не успевал его запечатлеть.

У Алекса, бывалого путешественника, та перемена не могла не отложиться, ведь гостиничная обслуга обучена держаться условной подсобки. Правила эксплуатации гостиницы предназначены сводить к минимуму пересечения персонала с гостями.

Как бы то ни было, те едва различимые подвижки приглядом не казались. Зато в какой-то момент его потревожило другое, дыхнувшее душным миром страстей. Рано утром, в 07.30 , выходя на пробежку, он впервые лоб в лоб столкнулся с горничной, казалось, в смятении.

Но то стало лишь прелюдией откровения. Прозвучавшее Guten Morgen позвало, как минимум, познакомиться, но некая инерция полуяви полусна тому помешала. А смутил Алекса русский акцент, который он определял безошибочно. Причем делал он это чуть ли не с садистской настойчивостью – без оглядки на обстоятельства, поры годы и материки. Мог с бухты барахты вогнать в краску девятнадцатилетнюю кассиршу в Манчестере, урожденную Великобритании, перейдя с ней на русский и ничуть не смущаясь, примет ли этот прикладной мультикультурализм этнически гомогенная очередь позади или нет. Не меньше конфузились его спутницы по поездкам: человек будто достойный, но под этой вывеской – рентген инквизитора.

На следующее утро он уже инстинктивно высматривал в лобби горничную, оказалось, вполне ничего, да и возраста второй молодости. Но тщетно, Алекс нахмурился; ее образ – растревоженной женственности – навещал его уже целые сутки. Следовал он за ним и всю пробежку, хоть и казался сгинувшим безвозвратно.

Между тем по возвращении в лобби Алекса ждала та самая пустившаяся в кругосветку страсти женщина, кивнувшая вместо приветствия. Дымящая чашка чая, которую она как бы предлагала вошедшему, казалась Алексу самым неуклюжим ритуалом знакомства, который он когда-либо встречал, при этом неудержимо влекущим. То был еще приз удачливому, обласканному судьбой мужику и даже символ очага, вокруг которого завяжется ближайшая жизнь.

Алекс некоторое время постоял у входа, казалось, оценивая то ли претензию на свою персону, то ли провокацию, и, наконец, определился. Отряхнувшись и сбив с кроссовок снег, он неуверенно, если не застенчиво потопал к горничной, на ходу протягивая руку, как бы намереваясь угоститься предложенным чаем.

Угостился, но пить не стал, по крайней мере, пока – примостил чашку на журнальном столике. Казалось, его больше беспокоила неестественно зависшая чашка в руке у горничной, нежели нелепость самой ситуации, чреватой не совсем понятно, чем.

– Предлагаю познакомиться. Я Алекс, – обратился к визави, как оказалось, миротворец не только российской закулисы.

Женщина, вся на иголках, вскинула голову, возможно, в изумлении, почему этот господин заговорил с ней по-русски. Она-то повода не давала… Откликнулась: «Ольга. Очень приятно».

Будто время развить приключение, но Алекс, условно говоря, поперхнулся – незнанием, какие слова и действия приличествуют моменту. Стушевался, потупился, надо полагать, приноравливаясь к встрече-самозванке. Но причина тому – не элемент неожиданности, а сильное чувство влечения, на него нахлынувшее. Его было не описать – оно просто возникло, прибирая естество созерцателя.

– Пора готовить вам завтрак. Пейте чай, остывает ведь… – обнулила неловкий эпизод Ольга и устремилась на кухню. Ее нетвердая походка сулила череду прекрасных откровений, которые, как это у дорожного романа водится, обрываются болью разлуки; за свою развеселую жизнь Алекс вкусил множество встреч и расставаний.

Они проговорили до обеда, и могло возникнуть впечатление, что голод общения – единственная сила, которая их чувствами и мыслями управляет. И искра божья, вспыхивающая между мужчиной и женщиной, здесь ни при чем. Казалось, будто каждый из них вырвался на час-другой из многодневной одиночки, оттого успеть бы выговориться. При этом Алекс, встретив тонкую, эмоционально богатую натуру, прикипел к ней, Ольга же, как ей казалось, не запала на сердцееда, а преследовала прикладную цель, обознавшись при этом. Подслушав во время завтрака разговор Алекса и Егора, изобиловавший эвфемизмами, пришла к выводу, что импозантный Алекс Владимирович, как его величал с пиететом юный помощник, крупная российская шишка. Стало быть, шанс решить ее проблемы, пусть теоретический. Так это было или не совсем, но Ольга, реально угодившая в лужу неурядиц, покушение на суверенитет гостя объясняла себе таким образом.

То, что с кандидатурой в покровители вышла промашка, Ольга вникла спустя считаные минуты общения. Алекс был кем угодно, только не россиянином, как и не занимал он в российской иерархии власти или влияния какую-либо нишу. Она, москвича по рождению, в первом браке вращавшаяся в околовластной тусовке, это прочувствовала. При этом более харизматичную в своих манерах персону, чем Алекс, она не встречала; ничего общего с заносчивым, пузырящимся самомнением, фальшь на фальши, московским бомондом он не имел. Главное – при всей его монументальной незаурядности он был какой-то настоящий, лишенный рисовки, самомнения. Более того, ей казалось, на него можно положиться, пусть никаких физических доказательств тому, помимо «продукта» голой интуиции, не существовало.

Как бы то ни было, женская проницательность Ольгу не подвела: Алекс Куршин, в дебюте разговора будто профессионально отбракованный, парадоксальным образом оказался тем человеком, который ей нужен. Он, в недалеком прошлом консультант в области миграции, в два счета вник в ее безумную историю, после чего безапелляционно заключил: дело гиблое, смысла тратиться на адвокатов нет, но кое-что поправимо.

Для всех знакомых с институтом международного брака история Ольги – трафарет, пусть статистический. Выживаемость таких союзов на 20% ниже мононациональных. Кроме того, на 80% они фиксируются между гражданами преуспевающих и проблемных стран, являя собой целую отрасль информационного обмена и посреднических услуг.

Приказал долго жить и альянс москвички и фрайбуржца, едва перевалив на третий год. Собственно, его похороны состоялись чуть ли не с последними аккордами марша Мендельсона, когда выяснилось, что Ольга у Франца уже третья так называемая трофейная жена. Первые две гражданки Беларуси и Украины.

Ее, как и предшественниц, участь симметрична судьбам остарбайтеров восьмидесятилетней давности. Далеко не все – жертвы облав. Добровольцев, поверивших сказкам о сладкой жизни в Германии, на оккупированных территориях СССР хватало.

В новом веке нужда в мобилизационных усилиях отпала – победители буквально встали в очередь хоть с краешку примоститься в стане побежденных. Вот и Оля, сжав зубы, терпела хозяйские интонации в устах суженого, одержимость перверсиями и беззастенчивый поиск в сети очередной кандидатки в невесты славянских корней.

В какой-то момент крышку долготерпения сорвало, и Ольга, хватая в охапку четырнадцатилетнюю дочь-подростка (от первого брака), устремилась, куда глаза глядят. Только… дочь Ксюша наотрез отказалась к матери присоединиться. Из Германии, страны ее мечты, где друзья и даже парень, она ни ногой. Мама же, истеричка, вставшая с колен, пусть своей уязвимостью и дальше упивается. Она же, Ксюша, пока у дяди Франца поживет, а там посмотрим.

Понимая, что коллизия принимает непредсказуемый оборот, Ксюша и вовсе исчезает. Между тем, проведав, что мать, возненавидев Франца до последней молекулы, от него ушла, возвращается в дом Франца.

Недолго думая, Франц извещает немецкий МВД об обрыве супружеских отношений, что автоматически аннулирует Ольгин вид на жительство; ей предписывается в месячный срок покинуть страну. Одновременно адвокат Франца подает прошение предоставить Ксюше вид на жительство по гуманитарным соображением. Основание: мать ребенка бросила, спустя рукава заботилась о ней и прежде; злоупотребляет алкоголем.

Тем временем Ольга находит пристанище в приюте для женщин, страдающих от домашнего насилия. Девяносто процентов его обитателей – беженки волны пятнадцатого из мусульманских стран. К счастью, Йохана, активистка феминистского движения, вытаскивает Ольгу из приюта, где не с кем было и словом перекинуться, и в нарушение всех правил трудоустраивает Ольгу в своей гостинице с правом проживания.

Восстановить отношения с дочерью не удается – та упрямо сбрасывает звонки матери. Личный же контакт невозможен, поскольку, не покинув страну в установленный срок, Ольга вступила в добровольное общество нелегалов; столкнись она с Францем, сигнал в иммиграционную полицию гарантирован. Да и мысль с ним еще раз пересечься равнозначна наложить на себя руки. Круг замкнулся.

Ксюша же, вундеркинд и, вообще, хорошая девочка, не подумайте ничего такого. Никаких отклонений, Франца и на километр не подпустит. Просто ее замкнуло на немецком порядке, игре по правилам. Еще тошнит от вселенского «Салам Масква», когда за считаные годы коренные москвичи оказались в меньшинстве. Вновь себя в метро представить – лучше удавиться…

Ознакомившись с «историей болезни», Алекс понял, что немецкий социальный случай, попахивающий педофилией – это последнее, чего в его досье – синтез политической акробатики и скалолазания без страховки – не хватало. В особенности, когда в его планах временно обосноваться в Германии, о чем он даже намекнул офицеру БНД.

Но то была лишь сухая констатация профессионала, человек же под тем же именем Алекс Куршин, ведомый противоречиями и возвышенным, решил Ольге помочь. Чего бы это не стоило.

Впрочем, помощь громко сказано. Ибо проблема несовершеннолетней Ксюши, похоже, жертвы заковыристого посттравматического синдрома, не стоила и выеденного яйца. Да и возникла как таковая благодаря истовому поклонению богине Фемиде, женщине дико педантичной и страшно медлительной. Ведь беглый взгляд мало-мальски продвинутого современника отсвечивал: достаточно конспективного обнародования сути происшествия с несовершеннолетней, чтобы дом Франца осадили десятки журналистов и феминисток с непоправимыми репутационными последствиями для последнего.

Он, Франц, воспользовался своеобразным подарком, в основе которого коллаж трудностей подросткового возраста и видовая неповоротливость институтов права. Представить, что крупный управленец этого не понимает, было сложно – не исключено он сам пал жертвой нечистоплотных юристов. Стало быть, непродолжительный, минуты на три, звонок – все, что требовалось, чтобы, не медля, Франц выставил Ксюшу со всеми ее иллюзиями из своей обители вон, прежде вызвав два таксомотора.

Другое дело, куда это все заведет; не возникало сомнений, что дочь и мать – одержимы европейским очагом. Разрыв же с Францем в лучшем случае отодвигал европейскую мечту в долгий ящик (при условии нового брака Ольги с европейцем). Тогда не лучше ли вернуться к мужу и мало-помалу его перевоспитать или как-то к нему приладится? Ему ведь невдомек: лафа с парадом невест – в прошлом, даже третья привозная – редкое стечение обстоятельств. Как бы не остался на бобах (в бобылях)…

Оказалось не лучше. С последовательностью, на которую способны лишь женщины, угодившие в переплет, Ольга переключилась на Алекса, закрыв глаза на двадцатилетнюю разницу в возрасте. Алекс не возражал. По мягкому свечению его глаз угадывалось: ему уютно от одного присутствия Ольги. В результате в считанные дни оба телом и чувствами до упора разомлели, точно всю жизнь к этой встрече шли.

Йохана, хозяйка, соотнеся воспаривший лик Ольги и с поэтической задумчивостью Алекса, пришла в ужас. Как следствие, недовольно покачивала головой и Ольге нечто вполголоса выговаривала, шипя порой. Было ясно, не обломись Алексу статус ВИП-гостя, Ольга бы в этом убежище вряд ли задержалась. А так, едва Йохана убралась восвояси, как они вновь накинулись друг на друга, отнюдь не предаваясь упражнениям сладострастия. То была капсула обожания, когда каждый ревностно держался ее границ в страхе утерять притяжение, столь им дорогое.

Рай в отдельно взятой келье потревожил шум двигателя, хлопок автомобильной дверцы, а чуть позже – настойчивый стук во входную дверь гостиницы. Алекс покосился на Ольгу, спавшую рядом – нулевая реакция. Стук повторился – Алекса кольнуло смутное чувство, напомнившее, что он элемент комбинации незакрытого абонента. Забравшись в тапки, он зашагал к окну, из которого просматривался фасад здания.

Уличное освещение до парадного крыльца не доставало, но силуэт крупного мужчины все же просматривался.

В столь ранний час, да еще в условиях карантина посетитель – как минимум сигнал тревоги. Между тем у Алекса от сердца отлегло. Он почти сразу сообразил: если кого-то и отправят по его душу, то ломиться в лоб тот не станет. Дверь-то в отель запирается только на ночь.

– Что случилось? – промяукала Ольга, откликнувшись на очередной стук и не нащупав Алекса рядом.

– К нам кто-то ожидался в такую рань? – спросил Алекс.

– Йохана не предупреждала… А кто это? – откликнулась, бормоча Ольга.

– Мужик какой-то, – разъяснил Алекс, поморщившись на очередной стук. Заключил: – Пойду разберусь.

– Не иди, мало ли что… – охраняла семейный очаг Ольга, насчитывавший меньше недели. Но увидев, что Алекс устремился на выход, окликнула: – Подожди, я с тобой!

Набросив на себя халат, Алекс быстро спустился с первого этажа на нулевой. После чего включил освещение в лобби и у парадного входа, удивившись, что обнаружил выключатели с первой попытки. Между тем, открывая входную дверь, Алекс поймал себя на том, что действует легкомысленно. Хотя бы потому, что, по меньшей мере, напрашивалось осведомиться, кто посетитель такой. Но, найдя себе оправдание в никаком знании немецкого, Алекс довершил начатое.

Визитер и постоялец недоуменно осматривали друг друга, точно каждый из них предполагал здесь встретить кого-то другого. Затем Алекс сощурился, будто норовя без очков нечто рассмотреть.

– Дай брату пройти, – обратилась Ольга, прижимаясь к спине Алекса и смыкая руки на его животе.

Алекс, словно в замедленной съемке, стал разворачиваться, казалось, вопрошая: как догадалась?!

– Вы сильно похожи, если не считать, что ты моложавый красавчик, а брат твой просто мужчина, – внесла ясность в генеалогическое древо женщина, надо понимать, с претензиями на экстрасенсорику.

Сторониться Алекс не стал, зато потянулся к ручной клади визитера, весьма похоже, нареченного его братом неслучайно. Они впрямь чертами и фактурно были схожи, кроме того, после присоединения к ним Ольги непринужденно вписывались в эпизод как хорошо знакомые люди.

Алекс одной рукой подхватил скарб вновь прибывшего, другой неуклюже изобразил: следуй за мной. Когда троица переместилась в номер, главный квартиросъемщик объявил:

– Женя, ты, наверное, не прочь спать завалиться, резкая смена часового пояса, куда ни смотри. На диване кости бросай…

Увидев, что «на часовом поясе» Ольга вскинула голову, Алекс разъяснил:

– Это мы с тобой провинциалы – обитатели старушки и окрестностей. Женя – гражданин Нового Света, не хухры-мухры!

Ольга обрела растерянный вид, казалось, пасуя перед неподвластными ей истинами. Алекс, наоборот, подтянулся, будто накануне важных открытий. Действительно, вскоре перед ним приоткрылось: его брата, жителя Нью-Йорка Евгения Куршина, с которым разругался больше десяти лет назад, в этот, пусть не забытый, но все же задвинутый Богом на свои задворки уголок, в условиях герметичного карантина могло доставить одно-единственное учреждение – Центральное Разведывательное Управление США. Вследствие чего ко всем иждивенцам его коллизии, во главе которых стоял сам Алекс, добавился еще один человек, точнее семейная единица.

– Саша, как можно было угодить в историю, от которой моя жена за ночь чуть не поседела? – разбирался с причудами геополитики нью-йоркский подрядчик по развозке газет, выспавшись. – Мне казалось, круче твоего залета в бруклинский централь десятилетней давности быть не может. Хорошо мама не дожила…

– Памятник хоть ей поставил? – уходил от ответа актор геополитической закулисы, проясняя семейные дела при этом.

– Кажется, фото памятника в мобильном, – вспоминал Евгений Куршин, поглядывая на своего старшего брата, как тяжелобольной на титулованного, снизошедшего на прием пациента врача. – Ты все-таки намекни, почему меня в Манхеттене среди бела дня две машины заблокировали…

– Не надо тебе туда, Женя, сделай усилие и забудь. Вот что еще, – Алекс перешел на шепот, – при ней ни слова. Оля – человек золотой, но не в курсах, кто я и откуда. Да и неделю всего вместе…

– Извини, Саша, но я уже тут, прихвачен с потрохами…

– А-а, понял! – метнув на брата пытливый взгляд, откликнулся Алекс. – Твоей женой, Таней, отвергнутой беженкой, пригрозили. Выслать. Неоригинальны, как всегда… Кстати, чем добирался? Небо-то на замке!

– Бортом DHL Ла-Гуардия-Хитроу. С Лондона в Страсбург – частным двадцатиместным, по-моему, с английским дипломатами. Оттуда такси, – разложил на пальцах транспортную логистику сильных мира сего заложник одноразового пользования.

– Круто, – присвистнул Алекс. – Ладно, давай то, что привез. Чем они тебя нагрузили?

– Материального – ничего. Запоминай номер. Звонить с 09.00 до 13.00, время наше. Звонить с автомата, две недели – предельный срок, – ввел в курс «явок и паролей» Евгений Куршин.

– Вот что… – Алекс задумался. – Твоей супруге внуши, что я связался с серьезным криминалом. Испытав позыв ностальгии, нанял американских бандитов тебя доставить в Европу. Продумай, как звучать достоверно. Убедив ее, раз и навсегда событие и меня забудь. Что, впрочем, у тебя неплохо до сих пор получалось…

– Мальчики, к столу! Обед готов, – мило прощебетала Ольга, точно мир, в котором им суждено жить – это не средоточие эгоизмов и патологий, между собой конкурирующих, а охваченная пандемией обожания и нежности среда.

Глава 3

Район Вестминстер, Лондон, штаб-квартира «Открытой России» 26 апреля 2021 г.

Михаил Худорковский морщился, что, как ни странно, добавляло его лику голубых кровей мужское начало. Могло показаться, что Михаил столкнулся с чем-то крайне неприятным – настолько был раздражен. Но длилось это считанные мгновения – Худорковский, стряхнув эмоции, сосредоточился. Потянувшись к селектору, пригласил главу своей службы безопасности.

– Скажи мне, Виктор, этот Куршин, толкователь путинских снов, он как? Шансы достать его есть? – обратился к Виктору Сомову в недавнем прошлом знаменитый сиделец.

– Куршин, Куршин, дай бог памяти… – растерялся хранитель, но чаще воитель корпоративных тайн. Застыв, изобразил некий жест прозрения: – Ну да, израильтянин, в рот которого смотрит президент. Так он с января вне обоймы, если не ошибаюсь – сигнализировали мои источники в МИД и ФСО. Ошивается где-то в Германии…

– Не понял! – повысил голоспо обыкновению едва открывающий рот Худорковский, пусть самую малость. – И ты три месяца молчал?

– Он, Куршин, за семью замками был, в «Бочаров Ручье» дематериализовавшись. Узнать новые координаты вышло чудом, между делом… – разъяснял, сколь неисповедимы пути кремлевских фаворитов, Сомов.

– Ладно, – отмахнулся Худорковский. – Но не врубиться, что Куршин – один из наших приоритетов тебе, Витя, чести не делает. Постучав пальцами по столешнице, в полголоса произнес: – Выкладывай…

– Не знаю. Внешне, будто Кремлем он списан… – струил сомнения Сомов. – После нескольких лет изоляции иначе его дембель не объяснить…

– То-то и оно, что не списан, – возражал Худорковский. – Вчера такое отчебучил, что сомневаться не приходится: он все еще в ближайшем круге президента.

– Что именно? – насторожился Сомов.

– Очередной политтехнологический трюк: предложил референдум по аналогии с прошлогодним. Только на повестке не конституция, а юридическая неприкосновенность президента по выходе в отставку, практически безусловная; категория тяжких преступлений сведена к минимуму – государственная измена. То есть ВВП в шоколаде, госизмена-то ему не грозит, – обрисовывал претензию ветеран Руси сидящей, знавший в проблеме толк. – Этим Куршин, однако, не ограничился…

– Подождите, Михаил Борухович, – аккуратно встрял Сомов, – к чему вся суета? Закон о юридической неприкосновенности президента России, по-моему, минул обе палаты. Тавтология зачем?

– Тебе бы, Виктор, взять курс основ политического мышления – не тянешь совсем, – добродушно журил некогда функционер райкома ВЛКСМ, одним прыжком забравшийся в первую сотню ФОРБС. – Референдум – это пик легитимности. Разумеется, и его можно похерить, проведя новый, но ауру сакральности у механизма не отнять. Взяв паузу, Худорковский продолжил: – Но это только часть новшества, хоть и принципиально важная. Куршин идет дальше, понимая, что, не перенеся нынешний пропрезидентский консенсус элит – подушка безопасности режима ВВП – в будущее, юридические гарантии для экс-президента, коррупционера всех времен, сомнительны. Отмечает: иммунитет заработает лишь в пакете с гарантиями неприкосновенности для всего политического класса. Потому Куршин предлагает исключить люстрацию, во всех ее разновидностях, из арсенала реформирования российского общества, правда, сохраняя для госаппарата подсудность по коррупционным преступлениям, ограничив ее, однако, пятью годами. Это – второй вопрос референдума, который, на взгляд Куршина, следует разбавить еще несколькими, в общей упряжке, как на предыдущем…

– Лихо! – присвистнул Сомов. – Тут и моего разумения хватает, чтобы понять. Простыми словами, Куршин сегодня – это отдел кадров, застилающий уход ВВП обильной соломой; устраняет, еще недавно казалось, непреодолимое – пожизненную для президента одиночку.

– Вот именно! – оживился дока пенитенциарных практик. – Алекс Куршин – самый одаренный политтехнолог, вплотную подобравшийся к корню проблемы президентского иммунитета. Причем, некогда предложив идеальный вариант – лежку ВВП-пенсионера в нейтральной Австрии – он вчера корректирует методу – перегоняет ее на российские рельсы, должно быть, получив от хозяина, истого патриота, некое подобие вето. Но самое интересное то, что свое холуйство Куршин сдабривает весьма убедительными аргументами в свое оправдание. Настаивает, что вывести президента из-под юридической петли, по ходу дела наделяя иммунитетом российский политикум – один из главных приоритетов России. Пусть воспитательный аспект новации, с его слов, ужасающ – покрывается мирового масштаба преступник и целая армия злодеев помельче – но общественная выгода, социальные дивиденды в разы перекрывают издержки. Дескать, путинизм – реальное по своим последствиям иго, но, не устранив его – без оглядки на цену – счастья не видать… – Худорковский, казалось, театрально потупился.

– Понятно, – откликнулся Сомов. – Только, в чем наш интерес, Михаил Борухович, пока не пойму.

– Что-то ты недогадливый в последнее время, Виктор, – хитро лыбился работодатель. – Червонец строгого, полагаешь, мне следует простить. Из высших соображений я чалился? Заметь, совершенно ни за что. Куршин же моему кровнику крышу мастерит, так ловко, что просто не по себе… Так, где он конкретно?

– Где-то записано, по-моему, район Шварцвальд. Да, забыл, там он встречался с Навальным, прежде чем в свободное плавание пустился. Убеждал в Россию не возвращаться… – хмурился некогда российский разведчик, пять лет назад сделавший из СВР ноги.

– Во даешь: и о Навальном умолчал! – потряс головой Худорковский. Шумно выдохнув, спросил: – Адрес Куршина, надеюсь, есть?

– Да, гастхаус какой-то. Зачем он нам? – откликнулся Сомов.

Худорковский принял задумчивый вид и будто глядел в Сомова в упор, но, казалось, думал о стороннем, с темой встречи не перекликающимся. Затем неопределенно повел головой, словно разминая шею, и, наконец, застыл, транслируя отрешенность мысли и чувств.

– Все же, зачем он нам? – повторил вопрос Виктор Сомов, запечатлев уход шефа в себя родимого. – Ведь, скорее всего, за три прошедших месяца Куршин куда-то съехал – аренда куда дешевле гостиницы. Теперь в условиях локдауна ищи-свищи…

– Без локдауна я бы его и сам нашел, – холодно заметил Худорковский. – Ты, зачем мне тогда? С учетом пол-лимона фунтов в год, на тебя расходуемых… Так вот, отвечаю на твой вопрос: Куршин много говорит. И всё не по делу…

На мгновение-другое оживленный Вестминстер сковала зловещая тишина, которую расцвечивали зависшие лики мучеников – мужчины и женщины славянской наружности. Но хлопнувшая за Сомовым дверь рассеяла мираж.

***

Вашингтон, округ Колумбия, Государственный департамент США, 27 апреля 2021 г.

Бретт Холмгрен, помощник госсекретаря по вопросам разведки и анализа данных, перечитывал статью Алекса Куршина, о существовании которого до вчерашнего дня не подозревал. При этом нечто смутное пробудило название газеты, опубликовавшей статью Куршина – Каспаров.ру. Будто фамилия одного из среднеазиатских царьков, чьи имена у Холмгрена не откладывались, но щелчок смс-сообщения зажевал эту гипотезу.

В общем и целом, текст малоизвестного публициста, сколь бы исключителен он ни был, шансов удостоиться внимания Холмгрена не имел. В первую очередь потому, что не принадлежал к общепризнанному лидеру мнений. Более того, он даже на его столе не оказался бы – служба комплектовалась опытными, тонко разбирающимися в аппаратной казуистике аналитиками.

Между тем тремя днями ранее Пол Стеймацки, сотрудник русского сектора службы, в тексте Куршина рассмотрел второе дно, которое на поверку и вовсе оказалось многослойным. Запрос Пола в ЦРУ имел мгновенный отклик: «Алекс Куршин, независимый аналитик – приближенный президента РФ. Его выкладки последнему представляют огромный интерес. С упомянутой статьей Куршина мы знакомы, готовим даже Белому дому докладную записку по ней. В целях экономии времени и усилий готовы, поделившись знаниями и кадрами, этот раздел разработки вам уступить».

Расквитавшись с чтением, Бретт Холмгрен некоторое время перебирал свои впечатления, основательностью не отличавшиеся. Российскую проблематику он недолюбливал, находя ее неподдающейся традиционным оценкам. Не принимал он и российский властный бомонд, отвращавший дешевым высокомерием и неотесанностью. При этом в мировой иерархии о рангах Россия занимала уникальную нишу как носитель второго по мощи арсенала уничтожения.

В последние годы, начиная с покражи Крыма, Россия впала в истерию, «орошая» пространство дипломатии и СМИ своей версией бесноватости. И незаметно заскочила в стан сомнительных с позиций демократии режимов, а то и откровенных изгоев, где даже такие традиционные союзники России как Казахстан и Беларусь, персоналистские диктатуры, держали от нее некоторую дистанцию.

Те или иные культурно-идеологические коллизии не могли, однако, нивелировать исключительный профиль России. В особенности, если речь шла о Проблеме-2024, обретшей в 2020 г. аномальные, чуть ли не апокалиптические черты. Так что статья Куршина, которая прочерчивала для 2024 г. новую расстановку, требовала, как минимум, трубить полный сбор. Что и было сделано. Вскоре перед Бреттом Холмгреном рассаживались глава сектора России Пол Стеймацки и Энди Стецько, куратор досье «Алекс Куршин» в ЦРУ.

– На правах гостя коллега из Лэнгли выступит первым, – объявил хозяин кабинета, обменявшись приветствиями. – Хотелось бы увидеть феномен в развитии…

Энди Стецько, ветеран сюжета, мимически изобразил, что он будто не против, но собраться с мыслями не помешает. Пожевав губами, все же начал:

– Понимаете, этот Алекс Куршин большой оригинал. Казалось бы, эксцентрика и серьезная аналитика несовместимы, но в его случае первое – питательная среда, витаминизирующая второе, и без того незаурядное. Между тем его буффонада, граничащая с утратой берегов, нередко в плюс, а то и фактор его безопасности. В частности, попав в Стокгольме в оборот крутого криминала, удумавшего шантажировать президента России, Куршин непостижимым образом выкрутился – развел головорезов как лохов. Их полторы извилины вокруг пальца столько раз намотал, что те, офигев, дали деру. К чему это я? Во-первых, откликаюсь на вашу, господин Холмгрен, просьбу придать феномену некий объем, во-вторых, важно закрепить понимание: Алекс Куршин ныне лучшая кандидатура для закулисных игр с президентом России. Не вообще, а по проблеме транзита и передаче президентских полномочий. Что еще, дабы прочувствовать тему? – Энди задумался. Продолжил: – Главное преимущество Куршина в том, что он не столько над схваткой, сколько силён лавировать между струйками своего мега-приключения; держит рот на замке о чем-либо, что может сторонам события навредить. При этом крепок в обобщениях, которые либо логически выстраиваются и без него, либо чья польза перекрывает потенциальный ущерб.

В последних числах января я с ним общался. Узнав, что Куршин из России выехал, мы с ним связались, наплевав на карантин. Опасаясь колпака русской разведки, снарядили в Германию его брата, жителя Бруклина, не без труда убедив передать Алексу номер для связи с ЦРУ.

Алекс позвонил и, в общем, пришелся ко двору, подтвердив прежнюю репутацию – парня, соответствующего уровню экстраординарной миссии, которую волею обстоятельств оседлал.

– Как, кстати, его угораздило? – встрял Холмгрен. – Не Нетаньяху ли сосватал другу Владимиру?

– Нет, по протоколу подобное вряд ли возможно, – пристально глядя на Холмгрена, причащал к загадкам закулисья Энди. – Такие союзы – каприз потустороннего, выплеск божественного начала. Если серьезно, отталкиваясь от традиционных оценок, то инициатор сотрудничества – российский президент. Пусть, выяснилось, им искусно манипулировали…

– Господин Холмгрен, – подключился к дискуссии Пол Стеймацки. – Я при случае сагу этого Тура Хейердала от политики изложу. Энди часа два взахлеб…

– Так вот, – продолжил представление человека-загадки Стецько, – Алекс мне приоткрыл: российский президент готов в 2024 г. покинуть Кремль, по крайней мере, на уровне самоощущений. В последних двух встречах не то чтобы президент об этом ему намекал – говорил о своем уходе, как о недалекой перспективе. Кроме того, просил Куршина познакомить с популярными маршрутами индивидуального туризма – тот в этом дока. Кроме того, Куршин, как и некоторые наши аналитики, зациклился на сентенции президента трехлетней давности: «Единственно, о чем мечтаю, это путешествовать – и не в бронированном лимузине, а налегке. Это то, что меня ворожит».

Напрашивается вопрос: можно ли воспринимать всерьез гипотезу Куршина, продукт голой интуиции, держа в уме прошлогодний конституционный переворот, практически увековечивавший режим ВВП? Оказалось можно, ибо Куршину вторят куда более известные эксперты российского политического дискурса. Схожа у этого круга и аргументация: продли президент свой статус еще на одну каденцию, неимоверные нагрузки должности, о которых многие даже не догадываются, уравновесят риски (а скорее, превзойдут их) утерять должностной иммунитет. Действительно, фатальный инфаркт/инсульт куда опаснее состязательного процесса, даже чреватого пожизненным заключением. Это еще не все. Куршин, как и его единомышленники, отмечают затухание президентского контура, пресыщение им рутиной публичной фигуры…

– Господа, вам не кажется, что мы погружаемся скорее в драматургию события, нежели в его анализ? Беллетристика не может служить подменой общепринятых причинно-следственных связей, – вздохнув, попенял Энди Стецько председатель форума.

– Но тут никуда не деться, шеф, – играл брокера межведомственных притирок Стеймацки. –Разведка – практикующие психоаналитики. Собственно, при их безрыбье без фрейдистских упражнений далеко не уедешь…

Холмгрен заразительно рассмеялся и, все еще содрогаясь от смеха, по-свойски махнул рукой Энди продолжать.

– В чем-то вы, господин Холмгрен, правы – пора сводить хаотичные элементы к общему знаменателю, – загонял отару смыслов на ночевку Энди. – Итак, сухой остаток. На взгляд Куршина, российский президент в стремлении увековечить свое президентство, в отличие от прочих автократов, жаждой власти не отягощен и руководствуется одним – сохранить свободу для себя, семьи и ближнего круга, чему президентское кресло служит гарантией. Причем, во главе перечня – семья, судя по недавним разоблачениям, достаточно ветвистая. Никаких прочих примесей в его базовой мотивации нет, полагает Куршин, чем отличается от прочих кремлеведов. То есть ни детских резей патриотизма, ни узколобого властолюбия, ни зова миссионерства. Программа президента со всеми ее максимами – это разминуться с пожизненным, разом оберегая от приговоров семью, в той или иной мере замешанную в его невиданных коррупционных преступлениях, часто как пассивные прокладки. При этом властная рутина ему настолько надоела, что свое кресло он хоть сегодня готов уступить, возникни только реальные, с запасом прочности гарантии судебного иммунитета.

В этой неопределенности и завязывается невероятное – одержимость ВВП Алексом Куршиным, малоизвестным публицистом. Причем, отнюдь не случайно. Дело в том, что у Куршина вышло создать алгоритм, позволяющий президенту выйти сухим из коррупционной воды. Как именно? Очень просто. Сдать ядерный чемоданчик вменяемому русскому политику в обмен на вид на жительство в Австрии, которая, отталкиваясь от интересов глобальной безопасности, обеспечит ВВП иммунитет от судебного преследования и, соответственно, отказ в экстрадиции.

Президент, ясное дело, не мог себя представить клянчащим приют у ненавистных ему западников, но не это определяло повестку. На тот момент преобладало: впервые сформулирован принцип, суливший ВВП надежную подушку безопасности. То есть недоверие президента ко всем и вся в части перспектив его выхода в отставку оказалось преувеличенным. Стало быть, шансы остаться на плаву в стране экономического и правового рейдерства, некогда им стимулированного, все-таки есть. Вопрос лишь времени и нужных кадров. А на худой конец, случись ливийский сценарий, и альпийская опция сойдет…

Что еще важно? Где тот свищ, через который вынесло мозг российского президента, пустившегося в авантюру – заиметь консультанта-иностранца, как оказалось, на крючке у нескольких спецслужб? Мистики тут никакой. Президент подсел на Куршина осознанно и зряче, увидев у будущего фаворита средоточие редких качеств, главное из которых – это провидческая оценка, насколько тяжелы и масштабны коррупционные преступления ВВП. Заметим, за три года до сенсационного разоблачения Навального «Дворец для Путина»! В истории человечества, отмечает Куршин, еще не умыкали полуострова, губернии, а то и целые округа, как это провернул клан ВВП. Как и ни у кого не выходило делать коррупционные подарки достоинством в миллиард евро с подземным хоккейным дворцом, дендрарием, оранжереей, церковью, чайным домиком, вертолетными площадками и несть числа прочей нередко бессмысленной роскоши.

Таким образом, узрев ахиллесову пяту президента, бывшей одной из ревностно оберегаемых в России тайн, Алекс Куршин, переместившись в Россию, заделался серым кардиналом национального транзита власти.

Вместе с тем президент, снедаемый страхом возмездия, не помышлял класть яйца в одну корзину безопасности. Извращенно поимев конституцию, обзаводится индульгенцией на очередные двенадцать лет неподсудности. То есть основательно прикрывает свои тылы, которые, он понимает, в перспективе столь же сейсмически нестабильны, как и японские острова. Следовательно, 2024 г. – приоритетный ориентир, для своего воплощения требующий смелых и нестандартных решений…

– Спасибо Энди, – подал голос Холмгрен, давая знать, что регламент, хоть и не объявленный, себя исчерпал.

У Стеймацки и Стецько, казалось, заострились уши, и они почти синхронно подались вперед. Похоже, наступал момент истины, который в известной степени был обязан им. Ведь они славно потрудились, перелопатив кучу материалов по теме. Пол и вовсе блеснул, рассмотрев в последней статье безвестного ему Куршина далеко идущие выводы. После чего снесся с ЦРУ и за два дня не только погрузился в предмет, но и разнообразил кейс Куршина самобытными оценками человека со стороны.

– Ребята, думаю, ваш ждет повышение по службе, по крайней мере, я буду рекомендовать, – заговорил после некой прикидки Холмгрен. – Завидная точность мысли и знание предмета в сфере, чье значение трудно переоценить. Если уход ВВП в 2024 г. – реальная перспектива, то наше стратегическое планирование, включая военные бюджеты, претерпят существенные коррективы. Ведь нынешний хозяин Кремля откатил американо-российские отношения в дремучие шестидесятые, пусть, в известной степени, риторически. Только… как мне вашу, ребята, метафизику Джо продать, зная, что президенту больше страницы не осилить, а в нашем активе – сплошные обобщения и гипотезы; экскурсы в подкорку не самого умного на свете парня не подменят, условно говоря, выдержек кремлевской переписки. Генералы даже слушать не захотят!

– Разумеется, господин Холмгрен! – верноподданнически поддержал шефа Стеймацки, минутой ранее представленный к повышению. – Пока референдум по иммунитету в России не объявлен, у нас нулевой цикл. Вы правы, торопиться некуда, но откладывать в долгий ящик тоже нельзя – Белый дом не поймет, если мы последуем за процессом, а не предвосхитим его. Так что, никуда не деться, придется наши выкладки в уши Джо вложить…

– Эка ты хватил, Пол, – предостерегал Холмгрен. – В уникальности инфы госсекретаря вначале убедить надо. Субординация – королева бюрократии. Блинкена не перепрыгнуть, как бы не хотелось сократить маршрут. Но не суть. Можно сколько угодно раздувать меха сенсации через СМИ, сетевые форумы, но административный ресурс пока правит бал. Чем больше тяжеловесов власти в загашнике у политического проекта, тем выше шансы на его успех.

– Кто бы спорил! – согласился Стеймацки. – Блинкен – первая инстанция, понятное дело…

– Ладно, будем закругляться, – сворачивал повестку Холмгрен. – Так вот, чем дальше я погружаюсь в проблему, тем больше охватывает чувство: плебисцит, сводящий подсудность ВВП к фактическому нулю, вряд ли его удовлетворит; президент России точно пучок нервных окончаний – малейшая социальная подвижка откликается у него паническим задействованием всех членов. Огромный контраст между его публичным образом – уверенного в себе крепкого парня – и содержанием, то есть сущностными характеристиками персонажа. Оказалось, не рядового алармиста, а жертвы каверзного синдрома – маниакального недоверия к окружающему миру, даже к своим искренним сторонникам. Так что, на мой взгляд, при всей привлекательности референдума о неподсудности хозяин Кремля на него не пойдет, сочтя его недостаточно надежным инструментом. Но… позабудем на время о референдуме. Значимость вашего, ребята, исследования в том, что настрой президента, якобы уйти в двадцать четвертом, весьма похоже, имеет место быть, возникни лишь нужные предпосылки. В связи с чем нахожу сделку «ядерный чемоданчик-австрийские гарантии неподсудности» пока безальтернативным для обсуждаемого лица вариантом. Но тут прорисовывается: почему бы упомянутую формулу в узком кругу «Большой семерки» не обсудить, проинформировав для начала Белый дом? Странно, что коллеги из Лэнгли до сих пор держали инициативу на паузе. Кстати, когда Куршин снова выйдет на связь?

Энди Стецько несколько секунд безмолвствовал, точно переваривал вопрос, но в конечном итоге развел руками.

Глава 4

Селеста, Эльзас, Франция, 30 апреля 2021 г.

Алекс Куршин на старости лет подженился, в смысле предпочел отношения случайным связям. Да еще под одной крышей, бывшей временной для обоих. И, как это у таких скреп водится, с обозом физлиц и незакрытых счетов.

Моцион семейной ячейки сочился идиллией удавшегося, бережно сложенного очага. Энергия тихого обожания пробивалась и через маски, закрывавшие лица микроколлектива, то и дело менявшегося местами. Ольга и ее дочь Ксюша попеременно брали Алекса под руку, исполняя внешне теплый, но все же не вполне естественный ритуал. В нем Алекс был однозначно ведомым, пусть уступившим себя добровольно, а скорее, с удовольствием.

Если прекрасный пол в той раздвижной связке смотрелся предельно собранным, преисполненным важностью задачи, то Алекс транслировал глуповатую покорность, ничуть не походя на фигуру геополитических игр. Казалось, он во власти покровителя жвачных, внушившего своему подданному умиротворенность стойла.

Все, однако, было несколько по-другому. Алекс действительно попал в оборот двух особей женского пола, сдувавших с него пылинки и закармливавших от души, да еще в него влюбленных. Одна – как тонкая, богатого внутреннего мира женщина, с ее слов, встретившая мужчину ее жизни, другая – как дитя нулевых, зацикленных на нужных, сулящих пользу людях. Между тем глуповатая сытость в лике Алекса – не более чем заставка уныния. Ведь он хандрил – и не вообще, «на погоду», а как посрамленный эксперт. Часом ранее он просмотрел фильм Христо Грозева о взорванном в Чехии офицерами ГРУ складе боеприпасов, прочих «прелестях» российских властей, пусть не перевернувший его представления о ВВП, но девальвировавший собственную самооценку.

Контент не оставлял сомнений: Федеральная служба безопасности, Служба внешней разведки и Главное разведывательное управление Генштаба России – силовые органы, практикующие неприкрытый терроризм. Диктуется он отнюдь не высшими интересами государства, а низменными инстинктами рафинированного криминалитета, во что сподобилась властная надстройка РФ. Повылазившие за последний месяц теракты как поганки после дождя сорвали с этих служб фиговый листок якобы служения целям национальной безопасности. И низвели многочисленные, хорошо структурированные институты до содружества банд тонтон-макутов – символ расчеловечивания и краха гражданского общества.

При всем том сегодняшние разоблачения сенсацией были относительной (свирепые клыки российских силовиков засветились давно), но собирательный эффект терактов, в конце концов, свел частности к неумолимому выводу: терроризм – отнюдь не спорадическая гримаса, а лицо режима ВВП. Следовательно, покровитель, а то и вдохновитель террористических практик – сам Верховный Главнокомандующий, какие бы скидки на нерадивость или произвол его подчиненных ни делать.

Тогда концепция Куршина о примате коррупционной составляющей в решении ВВП – не расставаться со скипетром – не столько ошибочна, сколько правда наполовину. Ее главное достоинство – отсечение плевел второстепенных мотивов от зерна истины – пусть по-прежнему актуально, но сам тезис заметно поблек. Ибо без увязки с фактором, сегодня обозначившимся, изолированно подаваться не может. Так что ламентации несистемных либералов, угрожающие ВВП Гаагой, имеют под собой все основания; истина – в совокупности логически выхоленных, сопряженных друг другой аргументов.

Еще до российского конституционного переворота Алекс полагал, что аресты в 2016-2018 г. отставного президента Бразилии Луис Инасиу Лула да Силва и подвергнутой импичменту президента Кореи Пак Кын Хе, впоследствии приговоренных за коррупцию к беспрецедентным для глав государств срокам, не могли не травмировать строй мыслей и чувств ВВП. Ведь до недавних пор каста политических тяжеловесов, по крайне мере в развивающихся странах, была для Фемиды недосягаемой. Этот прецедент усугублялся сразу несколькими обстоятельствами: обе страны – Бразилия и Корея – в целом, хоть и со многими натяжками, были сопоставимы с Россией, а то и типологически близки к ней. Главное – их отличал плотно сбитый коррупционный бэкграунд.

Случись те репрессии под конец второй каденции ВВП, то есть до 2008 г., рокировкой, полагал Алекс, и не пахло бы, и конституцию употребили бы еще тогда. Ведь весь российский политикум, включая президента, при перегрузке состава национального достояния в свои закрома не столько веровал в свою неуязвимость, столько, потерявшись во времени и правовом пространстве, сподобил страну в резиновую куклу для безудержных утех… Следовательно, некогда полагал Алекс, у мании ВВП – держаться стен Кремля до смертного одра – есть очевидный генератор, необязательно им осознаваемый. Это – бразильско-корейский прецедент, индикатор того, что эпоха неприкасаемых в западной системе координат позади. Дурной же пример заразителен…

Таким образом, самый умный и цепкий в своем клане – ВВП – испытал не то чтобы подобие катарсиса, а прозрение: властный бастион, построенном им на примате силы, стало быть, презумпции неуязвимости, столь же уязвим, как и свободы простолюдинов. Стало быть, окапываемся, плавно преобразовывая Гуляйполе золотой лихорадки по-русски в цифровое рабовладение. Тысячелетие – явный перебор, а два-три поколения – самое то. О правнуках можно не беспокоиться – человеческая память коротка. Ныне кому в голову придет прессовать цеховиков эпохи застоя?

Между тем побудительные мотивы президента – судорожно цепляться за подлокотники трона – для Алекса Куршина, помимо терроризма, сегодня приросли еще одним откровением. Перед ВВП маячила большая, нежели два пожизненных, опасность – кровная месть семей или близкого круга жертв государственного террора, потеряй он свою беспрецедентную по численности охрану по выходе в отставку. Ведь столь гнусные злодейства, как отравление Скрипалей (в назидание намылившимся в Англию госчиновникам-кидалам), не в правилах русских прощать.

Кроме того, был бы объект возмездия сам Главнокомандующий, то полбеды, не столь уж сложно одиночке схорониться. Но как обезопасить семью, детей и внуков, которые и слышать не захотят о пожизненном бункере? А ведь они – приоритетная цель, первая партия кандидатов в ад.

Дабы усладиться воплем отчаяния виновника торжества, где потчуют только холодным…

Всего этого ВВП, продвинутый индивид, не мог не понимать, более того, должен был, как спортсмен-профессионал, спинным мозгом прочувствовать. Таким образом, в основе его сверхцели – низвести конституцию до продукта цикличной переработки – лежала целая кладка фобий. На том фоне альпийское шале взамен досрочной отставки будто казалось безальтернативным в своей надежности проектом. Но только до сегодняшнего дня, претерпев в глазах Алекса метаморфозу. Проект уже требовал радикального дополнения – гарантий безопасности для семьи и родственников президента, включая их виды на жительство в ЕС. Что усложняло успех предприятия в разы, уравнивая отношение к нему ВВП и идеолога-вдохновителя – как стремящаяся к идеалу, но в сути своей умозрительная схема. Ведь вовлеченность президента РФ в международный терроризм обесценивает его непростые позиции в торге «альпийское шале – ядерный чемоданчик», когда вашингтонскому и брюссельскому обкомам и без того предстояло бы лезть из кожи вон, дабы нейтрализовать в своих странах общественное мнение, крайне чувствительное к правонарушениям государственных чинов.

Ко всему прочему, сама операция «Альпийское шале», будто единственный шанс ВВП прикрыть свою набедокурившую задницу, существует по большей части в фантазиях одного борзописца и какого-то числа цэрэушников не очень понятного уровня. Этакое классическое, хоть и присыпанное сахарной пудрой зеро. Точно в тире, с патронами, но без ружья…

Между тем, получи проект даже добро Большой семерки, о логистике операции можно только догадываться. Не придется ли недавнему небожителю проползти на брюхе несколько административных округов, прежде чем в зубы сунут аусвайс? Что для президента РФ, конечно же, неприемлемо.

Так что в обнажившимся срезе, утрамбованном уголовными делами особой тяжести под завязку, предложенный Алексом референдум, якобы оберег судебного иммунитета ВВП, не более чем заявка на конкурс политической публицистики. Пробьется ли в длинный список – большой вопрос. За ВВП, оказалось, тянется не шлейф, а целая туманность преступлений. В итоге ядерный чемоданчик, сколь бы уникальным политическим товаром он ни был, в контексте оползня разоблачений его держателя стремительно терял в цене…

***

Исполняя священный ритуал отхода ко сну, Ольга и Ксюша уже несколько раз сменили друг друга в ванной комнате. Шумов при этом никаких, синхронность перемещений изумляет, общаются взглядами, порой – междометиями. С трудом верилось, что в этой заводи гармонии дочь несколькими месяцами ранее показала матери спину.

Алекс невольно любовался действом, норовя вспомнить, сколько раз он возводил сруб семьи, и были ли у него гражданские союзы, свободные от детей. Но вскоре чертыхнулся, запутавшись. Единственное, что сквозь колючку сомнений пробилось, это – двукратное перевыполнение им в девяносто восьмом двухгодичной «нормы» обновления партнерши, с соответствующим перерасходом бюджета…

Инициатива разъезда зачастую исходила от него, но далеко не всегда он был ведом эго женолюба. Он пил, впадая в многодневные, а то и недельные астралы. И было проще потеряться, нежели сохнуть от комплекса вины, а то и бесчестья. Одно дело калечить судьбу партнерши, нередко далекой от идеала, другое – травмировать ее детей, живущих с маргиналом под одной крышей. Пусть и при тяжких дозах отравления Алекс Куршин – пример дружелюбия и трезвости суждений…

Время шло, старел не только Алекс, но и женщины, на которых он мог претендовать. Из его ареала незаметно исчезли дети партнерш, перейдя в категорию взрослых. Ненадолго, однако. Их нишу заняли внуки, дети дошкольного возраста, внутренний мир Куршина перевернув. То ли он вступил в цикл розовых пузырей, то ли не израсходовал отцовский инстинкт, дав путевку в жизнь только одному отпрыску. Так что расставание с последней пассией отозвалось не только рыданьями ее внуков, но и влагой собственных глаз. Ему бы и вовсе пришлось резать по живому, не соревнуйся с ним бабушка внуков в изобретении поводов для застолий…

Ольга сошла с небес после цикла длительной изоляции, один из признаков которой – воздержание. Контрастом секс-слалому с Катей в Хельсинки, в «Бочаров ручей» на плотское «довольствие» Алекс поставлен не был; внутренний распорядок любые интрижки среди персонала исключал. При этом эскорт услуги в его смету (с выездом в Сочи) закладывались. Но, выслушав предложение, он столь непреклонно отмахнулся, что администрации ничего не оставалось, как развести руками.

Между тем не предыстория в события интригу с Олей заискрила, а положение звезд, по обыкновению к чудикам и праведникам благосклонных. Освятили они и союз Алекса и Ольги, приблатненного влиянием маргинала и редкой душевной чистоплотности женщины.

Если оставить за скобками несколько исходных, то Алекс с Ольгой внешне казались счастливой, обласканной провидением парой. В их энергетике пробивалось брожение свежих дрожжей – индикатор мега-встречи на взлете. Но куда больше – гармоничное слияние двух больших сердец, заработавших в едином ритме обожания.

Между тем та идиллия время от времени омрачалась. Будто недопонимания почти никакого, но Ольга всем естеством ощущала: при всей открытости их душ между ними идеологический барьер, которого на пике влюбленности они пока не замечают. Чем-то мир Алекса напоминал Ольге устои ее родителей, но лишь отчасти – слишком самобытен персонаж.

Алекс пенял ей возрастом, пусть не напрямую. Так, по крайней мере, ей казалось. Будто двадцать лет разницы – ее достоинство, но, судя по репликам, адресованным третьим лицам, он находил такие альянсы тягчайшим из грехов. Не было дня, чтобы путешествуя по сети, он не чихвостил очередную, с его слов, сделку работорговли, которая, он полагал, перекинулась из мира больших денег на все мало-мальски обеспеченные слои России, включая – о небо! – высоконравственных либералов. На любителях «свежатины» из той страты Алекс оттаптывался с особым упоением.

Каждый раз, чертыхнувшись, виновато поглядывал на Ольгу, надо понимать, стыдясь самого себя. Ко всему прочему, в своих текстах Алекс писал о гендерном перевороте, он утверждал, обезобразившем и без того малопривлекательную Россию. Как результат, за последние годы Алекс отписался от десятков либералов-прогрессистов, запятнавшихся себя так называемыми брачными союзами «по экспоненте».

Едва в их ячейке обосновалась Ксюша, как казус неравных браков и партнерств усугубился дискриминацией религиозной символики. Два нательных крестика, спаровавшись, надо полагать, сотрясли его кодекс воинствующего атеиста, и будто деликатный от природы Алекс свой микроколлектив принялся мало-помалу кошмарить. Обставлял это, правда, курьезными историями с приправой шуток-прибауток. То есть заходил то с флангов, то и вовсе из катакомб аллегорий.

Идиллию их общежития тряхнуло, притом что прямых претензий к религиозной символике комендант общежития не предъявлял. При этом разглагольствовал об обезлюдевших в Европе храмах, об эксгибиционизме нательных крестиков – будто один из маркеров российского ренессанса, с его слов, неуклюжий вызов западной культуре. И вообще, искусственное возрождение РПЦ рано или поздно аукнется крахом православия, куда более драматичном, чем столетие назад…

В какой-то момент заумь эта перешагнула критический порог, и женская фракция их бивуака банально зарыдала, сотрясая среду безутешными всхлипами. Чего, с оглядкой на уязвимость их видов на жительство в ЕС, только не хватало…

Алекс подтвердил свою репутацию пугала черных лебедей, а то и крепкого решалы: в течение минуты бессловесно дематериализовался, прикрыв за собой бесшумно дверь.

«Педагогическая» уловка сработала – прекрасный пол не только перекрыл хлябям духа кислород, но и бросился за ним вдогонку. Вскоре он был обнаружен под навесом ближайшей автобусной остановки, как казалось, погруженным в некие калькуляции. После чего с женской сноровкой и непосредственностью он был на свое почетное место – галерного раба семейного благополучия – водворен.

Допрос, где оба следователя из хороших, расколол кормильца, вскрыв мотив его богохульства. Причина, оказалось, не в зацикленности русских на кладбищенской символике, о чем Алекс некогда обмолвился, а в конфликте идентичностей. Еврейской идентичности Алекса не примириться с крестом, старшим братом свастики, под сенью которых нацисты свели в могилу большую часть европейского еврейства, деда и дядю Алекса включая.

Генетическую память, коварнейший провокатор, разъяснял он, никакой анестезией не придушить, сколько бы Алекс Куршин ни слыл космополитом. Стало быть, он, наследник жертв по крови и духу, вправе чтить их память не меньше, чем россияне символы православия, новейшая версия которого отзванивает цитатником Мао. Но он, конечно, не тиран и не домашний деспот, наоборот, поборник идеалов мультикультуризма и терпимости. Стало быть, к самоограничению слабый пол не зовет, как и, упаси боже, бесконечно далек от сексизма. Кроме того, констатируя гримасы российского института брака, свое разочарование на трепетную и бесконечно преданную ему Оленьку не перекладывает. Такой гармонии, как в их ячейке, еще поискать, и, имейся претензии – без стеснений и недомолвок. Кто он такой, чтобы крестики, предметы культа, в штрафной изолятор помещать. Но просить не трясти ими как туземки бусами, пусть не совсем комильфо, но в контексте озвученного – грех малый. И, наверное, в их личном пространстве – постели – кресту точно нечего делать. В остальном – все хорошо, прекрасные маркизы, все хорошо. Главное, найти точки соприкосновения с его, Алекса Куршина, религией – его Высочеством Компромиссом. Все остальное, включая неземную любовь, приложится.

Бросить якорь во французской Селесте для Алекса, франкофона, будто напрашивалось, но шло вразрез с видом на жительством, обещанным ему немецким МИД, как только отделения МВД возобновят прием. При этом едва он обосновался в Шварцвальд, как его «семейное положение» залихорадило. Мало того, что разбухло второй половиной, так еще с довеском – тинэйджером-вундеркиндом с задатками азартного игрока-манипулятора. Взбалмошной строптивицей, на голом месте создающей проблемы и виртуозно развязывающей их. Чей маневр – притулиться к отчиму, сексуальному гурману, дабы в Германии зацепиться – поверг Алекса в ужас, вскоре перетекший в изумление. Ибо при беспросветном раскладе подросток выбрал, пусть безумный, но хоть каких-то перспектив ход – обзавестись опекуном местного подданства с потенцией восстановить европейскую «прописку», замороженную вследствие семейных неурядиц. Она же, Ксюша, и отыграла свой вызов обратно, спустя две недели потребовав у Франца вернуть ее матери, прежде, разумеется, ей позвонив. Днями между делом обмолвилась: «Я, ворона, зря на Франца положилась. Недалекий он какой-то и пустозвон. Как только до своей должности дополз?» Так или иначе, вернувшись под материнское крыло, Ксюша освободила Алекса от реально исполинской задачи – вытаскивать из пользованного белья элементы зарождающегося союза. С нулевым немецким, причем.

На счастье Алекса, обошлось – Франц собственноручно сдал строптивицу матери. Даже призвал раскурить трубку мира, но осекся, заметив возле Ольги представительного, интеллигентных черт, но почему-то неулыбчивого мужчину – несвойственный для западной культуры типаж.

На радостях, что вся ячейка в сборе, новоиспеченный глава семейства снесся с куратором из немецкого МИД и обрисовал визовые обременения своего ближнего круга. Разумеется, запросил поддержку, зная, со слов Энди, что его фактический контрагент – Лэнгли, любое разумное содействие в лице властей ФРГ ему гарантировал. Курт Нойштадт, контакт из МИД, пусть без особого энтузиазма, но обещал восстановить вид на жительство Ольги и Ксюши, как и легализовать его собственный статус, будь то разрешение на работу или удостоверение временного жителя.

Между тем, объяв расстановку, Алекс на авансы МИД не повелся, посчитав, что в неразберихе пандемии дважды униженный Франц – серьезная угроза. Стоит только Францу подбросить иммиграционной полиции координаты своей бывшей семьи, чьи виды на жительство аннулированы или приостановлены, как жди гостей – здоровых упитанных теток в униформе, увешанных наручниками.

Он хорошо знал Германию, где у доносительства нет иных коннотаций, кроме естественного и органичного взаимообмена между гражданами и обществом. Эволюция этой функции столь печальна, что гримасы подсознания превалируют над рацио, когда заступивший на полколеса за демаркацию автомобиль чреват ЧП для целой округи с поднятыми по тревоге нарядом полиции и эвакуатором.

Визовые же «лишенцы» – лакомый кусок для имитации общественной активности силовиков; пресечена угроза устоям, а трудозатрат никаких – до ближайшего аэропорта. И блеснули общественно значимым действом, и от желтой прессы пару зелененьких! А случись накладка (высланы блатные), претензии к должностной инструкции, цеховому Отче наш. И вообще, куда смотрел их адвокат?!

Так что, тщательно перебрав оснастку проблемы, Алекс засобирался в дорогу. Прежде, однако, попотел, чтобы успокоить своих дам.

Какого лешего Франция, недоумевала Ольга, пусть рукой подать. По-немецки там никто, включая Эльзас. И что это за объяснение – там всем будет лучше?..

Но все обошлось, не столько благодаря дару убеждения коменданта, сколько особому положению, которое он обрел в глазах вундеркинда, носителя многих дарований (к примеру, ее разговорный английский был на уровне Алекса, профессионала). Она же и вынесла вердикт: «Коль дядя Саша находит нужным, остается подчиниться; обойдемся без подробностей. К тому же учеба по-прежнему в зуме».

На тот момент за Алексом в семье закрепилась репутация масона, орудующего в мире тайных сношений, исполина дел и мысли. Ореол возник будто из ничего, при этом внешних признаков его особости хватало. Алексу время от времени звонили, в основном, по-русски. Разговаривал при этом, не таясь, и невозмутимо. Между тем из этих бесед Ольга и Ксюша не извлекали ничего, ни одного посыла. Позже, однако, вундеркинд уловила, что разговоры на русском – о текстах Алекса. Женщины их время от времени читали – Алекс хоть свое творчество и не афишировал, но и не скрывал, оставляя крышку лэптопа открытой. Статьи – не выговорить даже! – антипутинские. Между тем стилистика тех телефонных бесед подсказывала Ксюше, что абоненты дяди Саши – значимые влиятельные люди. И, как бы это не казалось парадоксальным, представляют российскую власть. Или, на худой конец, другую, но не менее крутую.

Масштаб личности кормильца довершала платиновая кредитка Сбербанка, мало вязавшаяся с его израильским паспортом, которую он щедро, хоть не бездумно эксплуатировал. К примеру, как только Ксюша объявилась в их стане, Алекс предложил купить ей электро-велосипед.

Женщины его широкими жестами не злоупотребляли, но при обозначении разумной траты волшебный кошелек открывался без промедлений (с марта кремлевские довели месячный лимит Алекса до шести тысяч евро, должно быть, удовлетворенные подрядом).

Так они и жили в эпоху постправды, забвения правил и геронтократии 2.0, являя собой синтез несовместимого, которое с лихвой возмещалось зовом плоти, привязанностью, общностью крова и судьбы. Внешне смотрелись старомодно предупредительными, на грани слащавости, скорее погруженными в заботы ближнего, нежели в свои собственные. В чем сквозил перебор, душноватая избыточность, которая такойнезависимой фигуре, как Алекс Куршин, казалось, может в одночасье надоесть. Каркать, однако, дело неблагодарное.

Впрочем, приручение Алекса многоцветием интима более чем объяснимо. Два с половиной года Алекса кувыркало из одной клетки в другую, когда золотые чередовались с запираемыми, а профессиональную охрану сменяли бандюганы с удавками. Общение с сыном – только через его страницу в Фейсбуке, причем, сплошными эвфемизмами. Отца, менявшего аккаунты, сын пусть не без труда, но узнавал, при этом казался дезориентированным, потерявшим веру в то, что они когда-либо пересекутся. Так что расставание с Россией, то есть поднадзорной реальностью, выстрелило нырком в семейную стихию с патриархальным смакованием сытной похлебки лубка…

21.30. До наступления комендантского часа еще тридцать минут. Постучав по циферблату, Алекс сигнализировал спутницам: нужно поторапливаться. Троица чуть прибавила шаг.

Показались очертания четырехэтажки, где ячейка снимала через Airbnb квартиру. Алекс насупился, норовя зафиксировать пролог статьи о переоценке профиля ВВП, но нужные слова точно вода сквозь пальцы. Тут он увидел овчарку на проводке в руках молодой женщины. Инстинктивно напрягся, опасаясь, следовательно, недолюбливая собак (проповедовал условный сто первый километр с жилой зоной, населяемой исключительно любителями домашних животных). Впрочем, спустя мгновения, разминувшись с собачницей, вновь погрузился в Проблему-2024, в которой, ему отныне казалось, вместо двух последних цифр – пунктир.

Ольга и Ксюша, напротив, в эмпиреях не витали, зорко держа периметр. От них не ускользнул цепкий взгляд незнакомки с овчаркой, которым та сканировала Алекса. Возмутившись претензией, Ольга даже оглянулась. Ксюшу же пронзило пренеприятнейшее открытие: в предыдущие дни женщина с овчаркой им уже встречалась. Выглядела только каждый раз по-другому с помощью накладных бедер, грудей, специальных прибамбасов грима. Объединял лик, правда, поднятый капюшон, холодная расчетливость во взоре и эластичные движения пумы. При этом овчарку она выгуливала впервые, что лишь нагнетало зловещий окрас откровения.

Глава 5

Огарево, резиденция президента РФ, 14 мая 2021 г.

Юрий Ушаков, помощник президента по международной политике, нервничал, что, впрочем, предсказуемо. Мало того, что докладывает первому лицу, так еще повестка не приведи Господь: израильская герилья – хроническая, не поддающаяся лечению язва. Вот и сейчас, без внятного казус белли, вековые недруги, арабы и евреи, в клинче подросткового мордобития. Иначе ту войну – меряться, чьи бицепсы и кураж круче – не назовешь.

Впрочем, таковы издержки работы чиновника высшего звена, вечно балансирующего между орденом и отставкой. Оттого озабоченность – преобладающий в той гильдии фейс-код.

Между тем Ушаков угнетаем чем-то большим, чем хронический стресс и переработки. Его подтачивает невероятное в своей скандальности событие: разоблачение Олега Смоленкова, его подчиненного и протеже, как оказалось, информатора американских спецслужб, бесследно исчезнувшего в 2017 г. в Черногории. При этом Юрий Ушаков, не только не был уволен или «сориентирован» в отставку, выговором не был даже обременен – уникальный в мировой практике институтов власти случай.

Пусть следствие ничего предосудительного в деловом тандеме «Ушаков-Смоленков» не нашло, изумившись дару последнего не оставлять «отходов», стоп-кран на оргвыводы по отделу международной политики АП никем не прогнозировался. В первую очередь, самим Ушаковым. Между тем ВВП поступил именно так, ошеломив знатоков кремлевской кухни.

При этом забывчивость президента или особое доверие к своему советнику контекстом события отвергались. Преобладало мнение: ловко заброшенный невод, дабы на живца подельников Смоленкова заманить…

Интрига при этом всходов не дала, и Ушаков уже четыре года пребывал в занятном статусе – кандидата на оргвыводы, продолжая занимать свой пост, одного из приближенных к Телу. При этом не мог избавиться от ощущения: он – объект некоего эксперимента, в котором апробируется новый кодекс властных отношений. Ведь дымка подозрительности – его повседневный эскорт.

Ушакова подмывало со скользкой дорожки недоверия соскочить, но он не решался: просьба об отставке, он полагал, недвусмысленное признание вины. Оттого хмуро тянул свою лямку, тряся услужливостью, как священник рясой. А разменяв восьмой десяток, коварный зигзаг своей судьбы возненавидел.

На самом деле ни кадровый эксперимент, ни прочая конспирология в превратностях карьеры топчиновника ни при чем. В работе с кадрами президент слыл консерватором, причем, в хорошем смысле этого слова. Даже зевнув с выбором, не торопился гнать взашей – давал возможность назначенцу себя проявить, настолько это было возможно.

Казус Ушакова обернулся для ВВП непростым испытанием, когда хороших решений не было. Предательство Олега Смоленкова, сотрудника его аппарата, святая святых России, не столько щелчок по самолюбию монарха, сколько немой укор его взлелеянному детищу – социально-экономической стабильности. Коль и в касте небожителей вши завелись…

Облом омрачался тем, что золотой миллион был сведущ: любой держатель должности в АП, как минимум, долларовый миллионер. Чем ближе к расфасовке национального пирога, тем богаче.

Источник того благосостояния – отнюдь не получка с авансом, а взятки, порой на вырост, на всякий случай. Истцов покровительства столько, что коррупционный вакуум всасывал даже людей далеких от бюджетной кормушки. Таких, как Ушаков и Смоленков, например. Будто бесполезных, но только на первый взгляд, ибо по ту сторону проходной смешивались с тяжеловесами национального распила. Стало быть, брокеры на загляденье, комар носа не подточит.

То есть рывок Смоленкова из жирующего Кремля в зацикленный на законности, оттого постящийся Запад, как и спешное заделывании пробоины, могли быть оценены околовластной прослойкой как развенчание мифа о монаршем всесилии и гениальности. Потому, деловито ощупав бока проблемы, ВВП принял рискованное внешне, но в своей сути тщательно выверенное решение, крепившее статус-кво и монарший авторитет: Ушаков остается, хоть и под особым приглядом.

Но не хлебом политики единым. За многие годы президент привязался к Ушакову, как к человеку очень схожего с ним ДНК, внешне русаку из глубинки, экономящему слова и эмоции, но следующему своему слову точно танк. Что, собственно, и стало последней, хоть и наименьшей гирькой, склонившей весы самодержца, озабоченного бессмертием, в пользу Ушакова.

– Юрий Викторович, о перевооружении Хамаса и новом диапазоне ракетных обстрелов, покрывающих центр Израиля и Иерусалим, информация важная, но не первой свежести. Ближе к повестке, – вклинился в пространное вступление советника президент.

– Согласен, Владимир Владимирович, ушел в сторону, – оправдывался Ушаков, – но для пользы дела. Новые ракеты Хамаса буквально шокировали граждан, населяющих район Большого Тель-Авива, наиболее продвинутый сегмент израильского населения, в основном, экономически благополучный средний класс. Качественная подвижка отозвалась расовыми волнениями, современному Израилю неведомыми. Одно из следствий: практически все города Израиля со смешанным арабо-еврейским населением – зона поджогов, битых окон, драк и перевернутых машин. Налицо открытие второго фронта, движимого арабским меньшинством страны. Что куда опаснее Хамаса. Причина: расширение радиуса поражения на сколько-то километров… То есть незначительное технологическое усовершенствование, нами стимулированное, преобразило систему безопасности региона, соотношение сил…

Президент застыл, транслируя, желтый переходящий в красный, если не хуже – упрек в неуважении. Затем нахмурился, как бы переводя язык символов в более доступный формат. Чуть сдвинул лежащую справа папку.

– Да, Владимир Владимирович, одну минуту… – будто расслышал монарший пистон Ушаков. Нечто, перебрав в уме, вполголоса, точно о деликатном, заговорил: – Спаренного удара по Израилю – с севера и юга – не получилось, в то время как Хезболла соглашалась. Безусловно, без военного потенциала Хезболлы, куда продвинутее потенциала Хамаса, эффект не тот, но даже то, что есть – прорыв, слом статус-кво. Иерусалиму еще долго зализывать раны, пока психологические…

– Юра, я дождусь объяснений, из-за чего облом, стоивший нам десятки миллионов? Или мне звать других? При этом куратор операции, объединившей усилия СВР, Минобороны и МИД, именно ты, – брал быка за рога доклада президент. – Израиль хоть и посрамлен, но пока отделался легким испугом. Планировался шах, а вышел предупредительный звонок. Не вышло выскочку на свое место водворить…

– Кто бы мог подумать, что Насралла, крот, месяцами белого света не видящий, подцепит ковид, – выдал советник новость, мировым СМИ неизвестную и будто оберег от разноса. Чуть погодя продолжил: – Будто выкарабкался, но согласно медкарте все висело на волоске. Следовательно, его ближний круг, то есть руководство движения, последние дни занимало что угодно, только не наша операция…

– Все возможно… – неопределенно откликнулся ВВП, после чего навесил ярлык: – Не пустил ли нам дым в глаза Насралла, заделавшись якобы вирусоносителем? Помню, как в 2006 г. Израиль объявил его врагом №1, подлежащим первоочередной ликвидации. В результате Насралла из публичного пространства исчез, забурившись в подземелье. Да, жизнь сохранил, что было, ой, как это непросто… Дорогу-то перешел стране, готовой недоедать, но тратить миллионы на кирдык полевым командирам, даже вышедшим в тираж, а то и вовсе безвинным. Это их, израильтян, национальный спорт, как у бразильцев футбол или хоккей у канадцев. Стало быть, Насралла понимал, что еще один щелбан по самолюбию соседа – и Израиль вновь снесет все мосты и коммуникации страны, его приютившей, его включая. Потому и соскочил....

– Нет, проверено, господин президент. Две недели в палате интенсивной терапии – вселяющий доверие источник установил, – вынес заключение Ушаков.

– Тогда у нас все наперекосяк, – озвучил после кратких раздумий ВВП.

– В каком смысле? – дрогнул голос советника.

– В том, что даже половины задуманного не удалось, – мрачно констатировал президент.

– Газа, по-моему, выдала за двоих. Израиль запаниковал… – робко откликнулся ветеран тайной и прочей дипломатии.

– Юрий Викторович, – отстраненно заговорил после паузы ВВП, – напомнить тебе об узловых моментах операции? Поработать архивариусом или секретарем протокола?

– Да я… – осекся Ушаков, увидев, что визави поднял руку, передавая: мол, твой регламент исчерпан.

– Так вот, задача была одномоментно зажать Израиль в ракетные тиски с севера и юга, заставив запаниковать, тем самым разрушая репутацию регионального жандарма, – подвизался в комментаторы собственных эдиктов президент. – То есть наглядно продемонстрировать, что военно-политической гегемонии Израиля конец, и ему самое время умалить региональные аппетиты. Главным образом в Сирии, где израильские ВВС, словно слон в посудной лавке, втаптывают в землю наших союзников, иранский КСИР… При этом то и дело ставят нам палки в колеса, нарушая договоренности – согласовывать с нами любую значимую акцию. Между тем кардинальное ослабление Израиля нам ни к чему – без них контролировать проблемный регион не выйдет. Хлопотно и дорого. Да и куда ни смотри, общие точки соприкосновения с Иерусалимом найдены. Кроме того, проседание профиля Израиля, обнаружься наша подача, повлечет большую активность в регионе Вашингтона. В результате как бы не скопытиться от собственной подножки… Таким образом, наша программа – это потеснить Израиль с позиций регионального жандарма, то есть произвести эффект первого звонка отрезвляющего свойства. При этом мы, русские, ни с какого боку… – ВВП задумался и продолжил: – Что из этого вышло? Ничего путного! Итог обратный задуманному – этнические беспорядки в самом Израиле и слетевший с катушек Хамас, не думающий сворачиваться. Свербит, видишь ли, бодаться после семилетнего перерыва… Вследствие чего множатся шансы нашему интересу в этой войнушке засветиться… Чего кровь из носу быть не должно. А очень даже может, решись Израиль на наземную операцию, следовательно, оккупацию Газы!

– Разумеется, Владимир Владимирович, – свидетельствовал верность генеральному курсу Ушаков. – Отталкиваясь от базовой установки – не злоупотреблять горячей фазой – я уже пытался выйти на Яхья Синвара, лидера Хамаса. Но по нулям – сухопутные, точнее, подземные пути заморожены. Их знаменитое метро, связывающее Газу с территорией Египта, в стадии восстановления – результат израильских диверсий нового поколения. Прочие коммуникации – вне игры, памятуя об исключительной секретности нашего проекта…

– Хоть с этим не лажанулись… – пробубнил, казалось, самому себе ВВП. Выдал ЦУ: – Надеюсь, понимаешь, что дорожку протоптать в их, Хамаса, владения придется.

– Не думаю, что при полном контроле Израилем неба это возможно. По крайней мере, маловероятно, не упоминая смертельный риск… – после некоторых раздумий обозначил проблему Ушаков. Но вскоре заметил: – Однако в Египет зазвать кого-то из верхушки Хамаса реально. Восстанови они хоть один из туннелей…

Президент изобразил жестом: мол, можешь, когда хочешь! Подался вперед, словно в предчувствии услышать нечто важное, сулящее прорыв забуксовавшей, а в чем-то обращенной вспять операции. Но не тут то было…

– Проблема у нас: в Каир послать некого, – развел руками Ушаков. – Кто без допуска – секретность-то по высшему разряду, кто как переговорщик не тянет… Слава, может?

Президент потряс головой, выказывая непонимание.

– Слава Сурков, Владимир Владимирович. Да, уже не у дел, но ближневосточный гадюшник лишь таким, как он, закулисным жонглерам, по плечу.

ВВП одеревенел, точно не в силах переварить оскорбление или немыслимую глупость. Но вскоре суетливо задвигался, казалось, от растерянности. Этой ширмой норовил камуфлировать известную единицам тайну: Сурков – лидер антиправительственного заговора, который относительно недавно решили спустить на тормозах. В немалой степени потому, что движение топило за экономику, не находя целесообразным взвалить на себя ответственность за страну многих хворей и родовых травм. В итоге заговорщики были по-тихому отправлены в отставку, либо задвинуты на сугубо технические должности.

– В общем, так, Юрий Викторович, – озвучил после паузы подковерных мыслишек, обоюдных обид и подозрений президент. – Как-то размыто и неконкретно у тебя все, а дело буквально вопиет, требуя кардинальных решений. И с кандидатурой у посланца тебя не пойми что… Ладно, брошу тебе на помощь Игоря Олеговича (Игорь Костюков, начальник ГРУ), может, в его резерве человек подходящий найдется, – и потупил взор, будто давая понять, что аудиенция закончена.

Ушаков между тем с места не сдвинулся, хорошо изучив повадки своего шефа, человека скрытного, чьи сигналы двусмысленны, а то и противоположны норме. Но недобрый взгляд исподлобья ВВП сомнения рассеял. Советник встал и, не производя шума, задвинул стул, точно для этой процедуры – дежурной демонстрации пиетета и лояльности – и был в монаршее лежбище вызван. Попрощавшись словесно и старомодным кивком, кабинет покинул.

Ближайшая ночь сулила советнику бессонницу: какая каверза замышлена президентом, подключившим к комбинации, точнее, ее решающей фазе, военную разведку, самую мутную из спецслужб? Выставлен-то он, Ушаков, инициатор проекта, ротозеем! Притом что столь сложная геополитическая комбинация, как нынешняя, ветерану мировой закулисы не припоминалась…

Между тем потливому наваждению не суждено было омрачить ночь, более того, не дожило оно и до конца рабочего дня. К 16.00 на стол Ушакова легло личное дело якобы тщательно подобранной кандидатуры для очных переговоров с Хамас. Что требовало экстренной отработки тактики обламывания рогов в ряду «кто есть кто». Аврал поглотил ощущение времени, но во благо: повалившись в три ночи как куль на служебный диван, Ушаков испытал сладостное избавление, редкий гость последних полных сыпи малодушия лет.

***

Селеста, Эльзас, Франция 15 мая 2021 г.

В поисках точки сборки Алекс то обхватывал затылок руками, то вновь впивался в экран. Страна его подданства и гнездо обитания Израиль – в объятиях стихии. Точнее, сразу нескольких: бунты арабского меньшинства и лавина огненных птиц из Газы, обесточивших общество интенсивного потребления.

Но то не столько потрясение, сколько обнажившийся нерв ответственности: в ловушке колик гегемонизма его сын, адепт праздных лайфхаков, подменяющих, упрощая до предела, его картину мира. Родной человек, нуждающийся в опеке, сколько бы он не отторгал ее…

Приметив нелады сожителя с самим собой, Ольга беспокойно посматривала на него, но осведомиться, в чем дело, не решалась. Не исключено, принимала взъерошенный лик за издержки творчества. Тут Алекс подхватил со стола мобильный и нечто лихорадочно искал, казалось, в разделе телефонных номеров. На памяти Ольги впервые – в редких звонках он всегда откликающаяся сторона.

– Саша, все в порядке? – озвучила, наконец, свое беспокойство Ольга.

Алекс замер, точно услышал сигнал тревоги. Потупив взор, вернул аппарат обратно.

– Светлая моя, все окей. Ожидались послабления по карантину, но пока по нулям, – как можно беспечнее откликнулся он.

На самом деле его подмывало предложить сыну отсидеться в Европе, в то время как его устные обязательства перед Кремлем и Лэнгли прямой контакт с ним исключали. Алекс, так или иначе, не отважился бы, но Ольгин вопрос лишь ускорил возвращение в систему подневольных координат.

Между тем благополучие сына фокус прародителя не покидало, подвигая к разбору нехитрых возможностей Виктора лихо пересидеть. Вне зоны ракетных обстрелов только два региона Израиля – север страны и сектор между Мертвым и Красным морями. При этом обретение сыном ниши безопасности под большим вопросом, ибо гостиничный фонд, полагал Алекс, был там с первыми же залпами по Тель-Авиву разобран подчистую. Теми, кто резвее, расторопнее и, понятное дело, богаче. Да и север страны, вдруг осенило Алекса, весьма хлипкие гарантии – Хезболла в любой момент может открыть «второй фронт».

Алекс стал приподыматься, нацеливаясь в интернет-кафе в трех кварталах от его жилья, ибо свой ІР-адрес для общения с сыном использован быть не мог. Мгновением ранее у Алекса вызрело: сыну лучше всего перебраться в Хайфу к его земляку. Оставалось через сеть разъяснить, где телефонный номер искомой персоны записан.

Раздался сигнал смс-сообщения, судя по мине раздражения на лице Алекса, не столько неожиданность, сколько в разрез задаче, обозначившейся только что. Несколько мгновений он переводил взгляд с гаджета на Ольгу и обратно, должно быть, в растерянности, но, наконец, взял аппарат в руки. Его губы пришли в движение, будто воспроизводя послание про себя. Он вновь уселся, точно в поиске опоры и отрешенно обследовал интерьер комнаты.

– Оль, я выйду в магазин за новой версией текстового процессора, – объявил Алекс, зафиксировав на партнерше взгляд. (Предлог – так себе. Хоть и весомее похода за сигаретами, но убедить может только профана, не понимающего, что Сеть – бескрайний рынок, активируемый парой кликов. Тем более, при покупке программного обеспечения, «отгружаемого» в считанные мгновения, едва Генеральный Процентщик очередной пункцией твоей кровушки удовлетворится).

– Саша, я с тобой! – голосом, не терпящим возражений, заявила спутница. Чем дольше Ольга узнавала своего последнего, с ее слов, мужчину, тем больше тревожилась за него. От него за версту тянуло тайнами Большой Игры, стало быть, риска.

– Ты не можешь, дорогая, – возразил Алекс. И заключил: – Это особый случай, поверь мне на слово.

Алекс живо шагал к ресторану «Chez Michel», у входа в который сообщение оговаривало встречу с эмиссаром кремлевских. Первую за пять месяцев его свободного плавания после нескольких отнюдь не противоэпидемических карантинов.

От нее было не отмахнуться. Гарантия явки – даже не пустившая седину закладная его безопасности у кремлевских и не их хлебный подряд, а сама Одиссея, жившая особой, полной окопной правды жизнью. Этот неукротимый пульс авантюры то и дело будоражил его отгородившийся фортецией мир, неумолимо толкая в штыковую.

Контактом оказался паренек, не больше восемнадцати, с голубой бейсболкой Евро-2020 и мотороллером – уникальные приметы из эсэмэски. Столь юного связного Алекс не ожидал, как и не помышлял, что им будет чернокожий.

Он растерялся, не понимая, что должно произойти, помимо артикуляции им пароля из сообщения. Ведь подросток с бегающими глазками явно не тянул на обслугу полюса вселенских амбиций. Все же нечто влекло Алекса завершить начатое, следуя инструкции.

– Привет! Жан-Поль должен был мне передать… – сблизившись, пробубнил контакту Алекс и застенчиво потупился.

Юноша не откликнулся и вскоре, взвизгнув двигателем, умчал, но прежде просунул в нагрудный карман визави небольшой мобильный. Встроившись в сюжет, Алекс понял, что гонец – случайный посыльный, надо полагать, соблазненный полтинником евро. Где-то рядом настоящий связной, передачу телефона зафиксировавший, но с ним, скорее всего, не пересечься.

Гаджет Алекс рассматривать не стал, предположив, что тот традиционное средство связи с одноразовой симкой. С ленцой потопал обратно, отключившись от события, но не полностью. Раздумывал: ляжет ли эпизод с посыльным в канву его книги, пусть с перелицовкой деталей, или его «усыновление» невозможно? На этом перепутье вдруг всплыло лицо Ольги, внезапно огрубевшее, когда он вежливо, но непреклонно настоял, что выйдет из дому один. Напомнило о себе и досужее, не единожды пережитое: помимо материнского инстинкта, женщина ведома обостренным чувством собственничества, и страх потери кормильца у нее первым делом сопряжен с соперницей.

Голос Ивана Сафронова в подметной трубке Алекса удивил, в то время как их общение – обыденность, три-четыре звонка в месяц; их арго столь искусно, что не понятно назначение линии, облаченной в шпионскую обертку. Но первые же фразы куратора, эмоционально напряженные и без околичностей, обозначили исключительность темы. Та отзванивала звуками горна, звавшего в марш-бросок на защиту множащихся интересов Кремля.

Между тем после нескольких минут разговора Алекса подмывало злобно сплюнуть; некто, предложивший его кандидатуру, сделал пинцетной точности выбор. Причем инициатор на поверхности, ибо кроме всесильного монарха привлечь Алекса Куршина с репутацией русофоба к проекту ближневосточного урегулирования никто в России не отважился бы. При этом резолюция – дело десятое, нащупать для предприятия столь неоднозначного, зато незашоренного кровавым прошлым региона посредника – незаурядный ход. Независимую личность проарабски настроенную, нестандартно мыслящую с тридцатилетним израильским стажем и личным семейным интересом… Что означало: Алекс Куршин в монарший резерв списан не был, невидимое лассо причастности к задачам трона следовало за ним весь цикл «расконвоирования», а целевая, щедро оплачиваемая публицистика – довесок, пусть немаловажный, к основной миссии – Королевского Пожарника, как известно, профессии на грани суицида опасной… Вот тебе и бабка Юрьев день!

Не меньший сюрприз – как подавалось предложение. В нем готовность арендовать сыну в Кармиеле квартиру, где бы тот мог обстрелы пересидеть, ссылка на неприятие Алексом Куршиным Израиля в роли ближневосточного жандарма и даже напоминание о курьезном эпизоде, когда в одну из войнушек с Газой он предложил себя живым щитом лидерам Хамаса, террористам по призванию, и, наконец, морковка, изящно предъявленная между делом – гонорар в сто тысяч евро, будто индекс значимости проекта, не более. Проекта пугающей неизвестности, но столь искусно обставленного, что пренебречь им – равносильно изменить жизненным принципам.

Между тем прозвучавшая оферта всего лишь эскиз начинания, его направляющие – в посольстве РФ в Каире. Дескать, какой смысл гостайны приоткрывать, коль кандидат добро не давал, а сверхсекретные переговоры в стадии первичного согласования. Да и рейс в Каир может быть из-за пандемии отложен. Но достигни Куршин страны пирамид, свое согласие на переговоры отыграть уже не сможет. Стало быть, мозговой штурм всех потенций и реалий, через четверть часа – окончательный ответ. Прервемся.

Между тем условную позу «Мыслителя» Родена Алекс занимать не стал, более того, начав движение, струил рассеянность, но недолго. Поравнявшись с интернет-кафе, деловито проследовал внутрь, где за считаные минуты разместил на странице сына в Фейсбуке путаной семантики, но характерное для их полуанонимной переписки последних лет сообщение. Разумеется, на иврите, русской письменности отпрыск не знал:

«Здоровье не купишь и в долг не возьмешь. Комната безопасности – для лохов. Для пацанов конкретных – правильно выбранное место и в нужное время. Сегодня – в самый раз. У Левы с севера – клиника, госпитализирует и денег не возьмет. Достаточно привета. Телефон там же, на букву «Л». Домовладелец с Левой договорится. («Домовладелец» – мать Виктора, знакомая со всеми приятелями своего бывшего мужа Алекса. «Лева» – одноклассник Алекса, скромный бухгалтер на пенсии, вдовец, обремененный излишками жилплощади)».

Шифрограммы Алексу давались куда лучше, чем литературные упражнения – он расправился с посланием к сыну в считаные минуты. Так что контрольный звонок куратора застал его на улице, решающим ребус: стоит ли возвращаться домой? Ведь реакцию Ольги на его отъезд туманных сроков и назначения предсказать сложно. Их отношения испытаний на излом не знали, как и подзадержались в фазе чувственного Эльдорадо. Как бы не разбудить кошачий рефлекс, благо маска здесь подспорье…

– Ну, как? Определился, Александр Владимирович? – толкал к очередной дилемме генерал Сафронов. – Летим?

– Кто-то знал, что я соглашусь. Крепкий парень, ничего не скажешь… – хвалил некоего кукловода-психоаналитика Алекс, разом выказывая согласие на ангажемент.

Генерал красноречиво хмыкнул, после чего переключился на логистику почина:

– Глаз за собой не замечал?

– Вроде нет, говорил ведь… – раздраженно ответил Алекс.

– Тем не менее, повторюсь: режим – выше максимального. Ответственность – соответствует, – отчеканил генерал.

– Не вчера замужем. Рад бы поглупеть, да не выходит. Лучше про матчасть, – рвался на передовую ближневосточной розни подданный региона.

– А ее нет, – бесстрастно откликнулся Иван Сафронов и оговорился: – Не считая нескольких такси, прежде чем ты попадешь в аэропорт Страсбурга. Где менять, решишь сам. Там же, в аэропорту, в ангаре частный самолет, запросивший сегодня небо в Египет. В аэропорту держись справочной, откуда тебя заберут на рейс. В Каире – вручат секретный конверт с установками по тактике и предыстории события. Акцентируя значимость командировки, скажу: что в конверте конкретно, я не знаю и сам, помимо общего назначения, разумеется.

– Ты никак отговариваешь? Я пока по эту сторону, ничем не связан… – заметил кандидат в эмиссары зазеркалья.

– Я, Владимирович, расставляю все по полкам. По большому счету, результат переговоров не столь значим, как режим их секретности, передергивая малость, конечно… При этом на твой неизбитый взгляд на конфликт, знание предмета рассчитывают, сделав непростой выбор, – приоткрывал ширму события генерал.

Тут Алекса кольнуло: миссия при всей своей очевидности – непроницаема; место, регламент переговоров, но главное, режим их безопасности не предсказать. Ведь сектор Газа – классическая пиратская республика, сродни ЛНР/ДНР, прочим бантустанам подмены патронажной функции государства лагерным понятийным уставом.

Далее. Коль скоро сторона переговоров – лидеры Газы, ныне под круглосуточным обстрелом, то вероятность соприкосновения под большим вопросом. Кремлевским же актуален живой контакт, надо понимать, для обсуждения некой не терпящей разглашения операции. Стало быть, ни о какой миротворческой миссии в ее классическом понимании речь не идет. Иначе делегировали бы посла по особым поручениям, не заморачиваясь. Да, пропалестинская, антиколониальная позиция Алекса Куршина в качестве посредника столь непримиримых, разобщенных до медицинской несовместимости сторон – подспорье, но подразумевает ли Кремль примирение – большой вопрос. Зачем засекретили дорожную карту проекта?

Из чего следовало: скорее всего, Кремлем (в лице президента) был востребован некто с опытом кризисных ситуаций, проэкзаменованный на способность хранить секреты. Алекс Куршин здесь почти полное попадание. Только не понять – в мясорубку войны или анналы истории?

– Сказать честно, исход дела меня почти не беспокоит, – напомнил о себе генерал, реагируя на провис собеседника. – Почему-то кажется, что у тебя получится. Не знаю даже, почему… Но то, что реально тревожит, это твои женщины, точно заноза в моей заднице, отвечающей за успех мероприятия. Что и как сказать им представляешь? Чтобы не кинулись в полицию, заподозрив черт знает что, похищение и разлучницу включая?..

– Пока не знаю, – вздохнул ландскнехт закулисы, поймав себя на мысли: его семейной ячейки, символа лубочных благ, ему будет не хватать. – Но, думается, без ежедневных видеосюжетов с моей персоной не обойтись. Так что решите их пересылку, не раскрывая регион и IP-адрес отправки. Да, кстати, о сыне не беспокойся, сориентировал его, куда надо, через Фейсбук…

– Полагаю, однако, прямой контакт с твоими нежелателен, позвони после первого такси или до… – скорее приказывал, нежели рекомендовал генерал.

– Да, оптимальное решение. К тому же основная кредитка дома, код им известен, – сухо подвел черту под прикидкой миссии Алекс.

– Тогда, с богом! И последнее. У пилота, который заберет тебе у справочной, на лацкане миниатюрная Эйфелева башня. Касательно этого телефона, утопи его в ближайшем к тебе водоеме, только с концами. Свой мобильный – в последнем такси отсоедини симку и батарейку, – увязал судьбу зацикленного на кровопускании региона с оприходованием двух гаджетов генерал.

Глава 6

Каир, Министерство иностранных дел Египта, 17 мая 2021 г. 13.00

Самех Шукри ломал голову, как быть: отфутболить инициативу русского МИДа или к своей выгоде ее употребить. Дилемму обозначил Михаил Богданов, замминистра МИД России, недавний разговор с которым выбил Шукри из привычной колеи – рутины, облаченной в непромокаемые одежки бюрократии

Тема – классический кот в мешке, редкий гость в мире дипломатии, консервативной, втиснутой в обручи протокола среды. Где даже малая ревизия статус-кво – проект многолетних притирок и согласований.

Инициатива – не припудривание или корректировка статус-кво, а дерзкий вызов региональной расстановке, до недавних пор монополия Вашингтона и Каира, удерживающих Сектор Газа и Израиль от окончательного расчеловечивания. Этот слон в посудной лавке дипломатии – Россия, обозначившая претензии на миссию регионального миротворца – естественная франшиза Каира с начала восьмидесятых, с Белым домом, демиургом, за ширмой.

Со слов замминистра, будто предварительные неформальные контакты русского МИД с лидерами Газы обозначили контуры примирения с Иерусалимом, иными словами готовность автономии обстрелы Израиля в режиме нон-стоп остановить, зачехлив свой ракетный арсенал. Осталось за малым: согласовать тет-а-тет сопровождающие подковерную дипломатию взаимозачеты и бонусы.

За содействие таковые обещаны и Египту, точнее, самому министру – Самеху Шукри. Упаси боже, не материальные. Куда заковыристее – из мира наркотических фантазий, но наяву. Причем без разгону не понять – то шантаж или благодеяние. Вернее, какая-то доля того и другого в конфетке дипломатических околичностей под занавес. Впрочем, какая разница. Сахар яду не помеха, притормаживает лишь.

Раздражитель – топонимический – Барвиха, намертво врезавшееся в память слово вопреки несъедобности русской фонетики. Там, восемь лет назад, в одном из элитных коттеджей, будто на приеме вежливости, под него, Самеха Шукри, министра иностранных дел Египта, неприметно и элегантно, подложили не одну, а целый выводок искушенных, высшего разряда путан. До утра они то сменяли друг друга, то группировались в стаю искусительниц его хоть и дряблого внешне, но, оказалось, по-мужски состоятельного тела, исполняя то, что ему было не по зубам и представить.

Под утро пелена сладчайшего дурмана Подмосковья спала, и он ужаснулся событию, осознав: русские, вне всяких сомнений, «запротоколировали» оргию и, надо понимать, в ближайшие часы выставят счет. Вопрос не в том, насколько он неподъемен, а позволят ли хоть минимально сохранить лицо.

Но не выставили, более того, обошлись даже без намеков «мужской солидарности» и сальных подмигиваний, будто у русских сексуальные ристалища, точно безусловный базовый доход. Не только до его отъезда домой, но и в последующие восемь лет.

Между тем едва планы его епархии (МИД Египта) утыкались в Смоленскую площадь, Самех Шукри не то чтобы ежился – испытывал нерешительность и даже бессилие, словно на повестке крайне неудобный и даже чуждый ему вопрос.

Этот пунктик Самеха Шукри был, конечно же, аппаратом замечен, но отнесен за счет кризиса египетско-советских отношений конца семидесятых – начала восьмидесятых, спровоцированного МИД Египта, в коем нынешний министр на тот момент заведовал сектором СССР и Восточной Европы. Так что, поддержи министр ныне инициативу русских, ее конфликт с национальными интересам, усугублялся бы кривотолками подчиненных: дескать, с каких щедрот переобувание шефа в воздухе, еще недавно дистанцировавшегося от российской проблематики, насколько это было возможно? Дерьмецом пованивает, не правда ли…

Между тем Богданов, понимая, насколько продвижение его инициативы для министра опасно, бросил Шукри безотзывный аккредитив для тех или иных внутренних притирок и сделок. А именно, обязательство РФ (пока устное) продать Египту три конвенциональные подводные лодки, предмет безуспешных переговоров последних двух лет. (Русские зарядили на треть больше, чем тридцатилетние, изношенные посудины стоили, и упорно стояли на своем. Египтянам казалось, что та твердолобость – уловка, дабы скрыть нежелание Москвы что-либо из военно-морской техники Египту продавать. Весьма вероятно, под закулисным давлением Израиля, нацелившегося обрести статус регионального жандарма и на море).

При этом Шукри понимал, что брошенная Богдановым кость, при всей ее привлекательности, президенту страны не продать – компенсация асимметрична проблемной сделке. Ведь со своей мутной наработкой, предыстории не имевшей, Россия не просто ломилась в американо-египетский огород, но и заявляла права на раздачу региональных карт, стремительно наращивая геополитический жирок; коннотации ее посредничества были очевидны студенту-политологу, президент же, матерый политик, выставил бы министра из своего кабинета, сути вопроса не дослушав.

Не дослушал бы и Шукри Богданова, не огорошь русский хоть и мягко упакованным, но недвусмысленным шантажом. Выстави русские на обозрение «жаркое» о европейском политике, карьера того рухнула бы в течение суток, проблему личной безопасности, правда, не омрачив. По крайней мере, явно. Здесь же, в стране ислама, хоть и практикующую полигамию, столь красноречивый с красной подсветкой компромат, как минимум, сулил домашний арест с многочасовыми допросами по подозрению в государственной измене. Россия ведь страна-изгой, противопоставившая себя коллективному Западу, к которому в расширительном смысле принадлежит и Египет.

Следовательно, фактор непоправимого в сложившемся пасьянсе преобладал, суживая диапазон маневра Шукри до предела. Из чего следовало: с подметной халтуры не соскочить, как и не оправдаться за ее фиаско. Стало быть, для успеха доклада президенту напрашивалась целая россыпь аттракций, которые бы перекрывали сопутствующий ущерб. Одна беда: русские свой лимит на стимулы исчерпали. Так что предстояло поработать на чужой флаг, выворачивая свою кубышку наработок на изнанку. При этом комбинацию следовало выстроить так, чтобы национальные интересы были максимально учтены не только внешне, но и де факто.

Вдруг лик Самеха Шукри преобразился: мыслишки, суетливо пихавшиеся, свелись к общему знаменателю цели; на некоторое время он застыл. После чего медленно, словно додумывая деталь-другую, потянулся к селектору, посредством которого вначале связался с общим отделом МИД, а затем с главой Службы безопасности Египта «Мухабарат» Камиль Аббасом. У первого адресата уточнил, заявлял ли МИД России визит спецпосланника в последние несколько дней (о персоналии российского посредника на переговорах «Газа-Иерусалим» Богданов умолчал, Шукри же, в расстройстве чувств, выпустил эту деталь из виду), и, получив отрицательный ответ, запросил у силовика № 1 доклад о движении людского ресурс в и вокруг посольства РФ в Каире.

Спустя час Шукри вчитывался в справку «Мухабарата», то супясь, то даваясь диву. Перед ним приоткрылось начинание, несвойственное стилю российских коллег, которые повернуты на шпиономании и чувстве национального достоинства, якобы всем миром ущемляемым. Медлительных, сто раз себя перепроверяющих и оттого следующих лекалам простейших решений.

Оказалось, сегодня утром прибыл из Страсбурга ВИП пассажир по имени Алекс Куршин, которого встречали четыре сотрудника российского посольства во главе с резидентом. Прибыл частным бортом, который числится за оффшорной компанией с российским бенефициарами; на паспортном контроле им был предъявлен израильский паспорт.

Проездной документ, не стыкующийся с бортом, включил прогонку ВИП пассажира по всем, включая сверхсекретные, базам данных. Одна из них, североатлантического разведсообщества, высветила запрос ЦРУ двухлетней давности – задерживать Алекса Куршина, гражданина Израиля, при пересечении границ стран НАТО и дружественных альянсу стран. Запрос в феврале сего года Лэнгли отмененный, оттого не повлекший задержания, но запустивший контрразведывательную операцию «Мухабарата», включившую форсаж, едва стало ясно, насколько представительна группа встречающих, будто инородного для российского посольства визитера. Так что звонок Самеха Шукри Камиль Аббасу дивным образом упредил запрос «Мухабарата» в МИД Египта, который бы случился через полчаса.

Самех Шукри соприкоснулся лбом с аркой из переплетенных пальцев, передавая растерянность, обрыв ориентира. Ему казалось, что событие не только хромает на сущности, но и донельзя искажено внешне – настолько его сбила с толку личность отобранного Москвой переговорщика. Но то были цветочки, ягодкой же события, причем предельно ядовитой, стало подключение к операции «Мухабарата», не успев та совершить и разминочный круг. Что практически сводило на нет перспективу склонить президента Египта принять русских в качестве одного из гарантов палестино-израильского урегулирования. Более того, требовало доклада главе государства диаметрально противоположного замышленному, в котором инициатива Смоленской подавалась под аккомпанемент похоронной музыки, а не марша Мендельсона. То есть не более как крайне вредное для национального организма вмешательство. Так что в сложившемся контексте любые потуги для проталкивания подметного начинания, будь то усиление ВМС Египта, обещанное Москвой, или различные бенефиты для внешней и внутренней повестки в загашнике у министра – стометровка к саморазоблачению.

Итогом слома сценария, едва обозначившегося, стало официальное письмо МИД Египта в МИД России за подписью Самеха Шукри, в котором усилия Египта по примирению Газы и Иерусалима обозначались как самодостаточные и оттого не терпящие пересечений со стороны, сколько бы инициатива РФ не приветствовалась из соображений гуманизма. Следовательно, те или иные объекты Каира площадкой контактов между МИД России и администрацией Газы быть не могут. При всем том Египет, разумеется, лишь приветствует любые миротворческие усилия.

В переводе с дипломатического языка на обыденный ремарка прочитывалась: ни соответствующих помещений для переговоров, ни содействия в доставке из Газы переговорщиков, как и всё управленческое звено автономии зарывшихся под землю, от нас не дождетесь, но на свой страх и риск дерзайте.

Разумеется, то был персональный жест, оставлявший форточку для неформальных контактов с МИД России открытой, но служил единственным люфтом в позиции МИД Египта, который Самех Шукри мог допустить. Ибо нечто большее сулило ущерб куда драматичней, чем «разоблачение» его мужских достоинств, по сей день источник зависти друзей и родственников мужского пола.

Камиль Аббас, глава «Мухабарата», высказал Самеху Шукри схожий взгляд на проблему, надо понимать, руководствуясь интересами ведомства, у коего мониторинг периметра – базовая функция, разумеется, в пакете с протоколированием визуального и прочих рядов.

В этой точке начинание, вдохновленное самим хозяином Кремля, уперлось не то чтобы в стену – утеряло изоляционный слой, что было равнозначно утере тяги. Стало быть, в контексте горячей войны между Газой и Израилем стремительно теряло целесообразность.

***

Каир, Посольство России в Египте, 17 мая 2021 г. 19.00

Немая сцена затягивалась: Алекс Куршин, эмиссар Кремля, обменивался краткими взглядами с визитером, Сергеем Коробовым, третьим секретарем посольства, в параллельной реальности – резидентом СВР в Каире. Казалось, посетитель свой месседж своим видом отзеркалил, гость же его мгновенно уловил, хоть и ни одного слова в комнате пока не прозвучало. Но не суть, то были дурные вести – в этом малейшего сомнения не возникало.

– Чего уж, выкладывай… – снисходительно молвил Алекс, приглашая Коробова усаживаться. И уставился на визитера весь внимание.

Коробов поправил очки, будто мобилизуясь, и, развернув кресло-вертушку у письменного стола, приземлился. Ответил гостю, восседавшему на краю кровати прямым, спокойным взглядом. В унисон лику невозмутимо откликнулся:

– Устроился, Владимирович?.. Климат как?.. Ах, да, тебе ли привыкать?..

– Мне бы, потомственному совку, твою, Сергей, выдержку, – вздохнув, признавался в социогенетическом сбое своей родословной блуждающий форвард закулисы. – Мы, советские, находим ритуал излишеством; то ли тавро низкого сословия, то ли на извечной передовой измов… – Алекс запнулся, но вскоре продолжил: – Делошвах?

Коробов чуть пожал плечами, и, казалось, прикидывал, соотнося образ гостя с некоей реальностью, тому неизвестной. Могло показаться, что человек, которого он сегодня впервые увидел, открытая для него книга. Все еще на волне розмыслов, как бы невзначай произнес:

– В общем, ничего нового, Владимирович, один в один твой прогноз: ни патронажа мероприятия, ни санкции на переговоры, ни гарантий безопасности в доставке переговорщиков Хамаса. Оговорились, правда: если на свой (наш, то есть) страх и риск, то якобы по рукам бить не будут…

– Дела… – откликнулся, объяв сказанное Алекс Куршин. – И знаешь, тот самый случай, когда провидцем прослыть не хотелось… Тем временем Хамас хреначит мой Ашдод, точно американцы Дрезден… Как дела у сына, съехал ли – без понятия… Так что, абзац? Так понимать?

– Если подразумеваешь, построение текста, то да, мы, похоже, на новой строчке, – обозначил геолокацию проекта его куратор, вторые сутки не чуявший под собой ног. И поделился ноу-хау: – Доступ к туннелю Хамаса, неизвестного египтянам, у нас есть. Новый, только что введенный в строй… Стало быть, можем там пересечься…

Алекс, который, по обыкновению, не давал себе труда эмоции прятать, резко переменился в лице, фигурально сподобившись в треугольник. Потолочного изумления. На чем застрял, не на шутку испугав визави. Вскоре, однако, несколько отошел, сменив лик – человека, выскочившего за бровку самообладания на пропечатанный во всех членах страх.

– Э-э, Владимирович, – наконец подал голос карьерный шпион, подхалтуривающий дипломатией. – Я что-то не то сказал? Речь-то о соприкосновении на египетской стороне, первой, точнее, последней стометровке туннеля…

Алекс мелко затряс головой, словно соглашаясь, хотел было что-то сказать, но не вышло. Сгорбился и покорно наличествовал.

Провис его, как и недавний перепад чувств – результат защемивших Алекса открытий: контакт с представителями Хамаса – вне официального, протоколируемого страной посредничества формата – веское основание для израильской прокуратуры обвинить его в государственной измене; никакой прочей ипостаси, помимо катакомбной дипломатии, у переговоров, инициируемых Россией, не могло быть, поскольку русские ломилась в чужой, давно сложившийся форум.

В результате он, не последний аналитик, повелся на откровенную, наспех сколоченную авантюру. Пусть во многом рефлекторно, в слепом желании прийти сыну на помощь, да и само начинание – остановить кровопролитие – благороднейшая из миссий, но оправданием поверхностной, если ложной оценки предприятия, то быть не могло.

Теперь исходные настолько запутались, исключая друг друга, что, как быть, и сам Юваль Харири не подскажет. Как и не видно поле для маневра, кроме узкой, но неведомых ухабов тропинки из проекта соскочить. Разумеется, если позволят, памятуя, что предприятие зашифровано под завязку.

Да, съезд на обочину – единственно здравый, сглаживающий все углы и рифы вариант. Только кровь родная нуждается в помощи, туманя рацио и отметая соображения против…

– Как раз туннель, у египтян не засветившийся, скорее, минус, нежели плюс… – отстраненно, точно мысли вслух, произнес Алекс, должно быть, выйдя из провиса.

Ответом ему стал пытливый, встраивающийся в новый расклад взгляд визави.

***

Каир, Город мертвых «Эль Карафа» (Некрополь), 17 мая 2021 г. 20.30

Ахмад Сахим, сотрудник представительства «Эль Аль» в Каире, то зажимал нос, то гасил ладонью рвотный рефлекс. Он – в заброшенном склепе, привычная реальность Города мертвых, облюбованного каирским дном и беднотой. Здесь, минутами ранее, он встречался с Хуссейном Тикри, своим агентом, бриллиантом в коллекции «Моссада», зав сектором по делам иностранцев египетской контрразведки. «Зов недр» Ахмаду гасить еще несколько минут, пока агент-уникум не растворится в трущобах, окаймляющих шестикилометровое кладбище.

Ахмад, израильский араб, с «трудовой книжкой» у «Моссада», как правило, соприкасается с Хуссейном в Городе мертвых по пятницам, получив по навигатору координаты очередного заброшенного склепа, на тот момент свободного от бездомных. Сегодня же понедельник…

Инициатор внепланового контакта – египтянин, на взгляд моссадовца, разжившийся секретом из премьер-лиги шпионских инфоповодов. Тема столь актуальна, что амбре от нечистот вскоре примялось зовом другого рода – профессионального долга. Оттого Ахмад стал пританцовывать, одновременно высматривая, насколько Хуссейн от склепа отдалился.

Наконец Ахмад пулей вылетел из шпионского блиндажа и устремился к городскому метро, сжимая в кармане электрошокер – то тут, то там мелькали субъекты местной популяции, подвигавшие позднего визитера быть начеку. Двадцатипятимиллионная агломерация Каира слыла зоной ограниченного правопорядка, но в Город мертвых, ее составную, закон заглядывал только с девяти до тринадцати в ипостаси отбывающих номер патрулей. Потому столь спорная в контексте личной безопасности, но мало контролируемая полицией территория и была отобрана «Моссадом» для явочных встреч с ценнейшим кротом.

К полуночи на IP, зарегистрированном в Баку, ушла шифровка, которая прежде чем оказаться у работодателей Ахмада в Тель-Авиве, совершила еще два перегона. По достижении же адресата текст шифровки столь возбудил дежурного аналитика «Моссада», что тот немедля переправил ее профильному замдиректора. Тот же, без оглядки на глухую ночь, ввел в курс дела главу ведомства Йоси Коэна. Впрочем, оба на тот момент в своих кабинетах бодрствовали, что не диво: с десятого мая весь силовой Израиль работал в особом режиме – шла война. Война нового, угрожающего основам страны формата – с элементами гражданской междоусобицы: параллельно интенсивным обстрелам из Газы, затолкавшим израильтян в бомбоубежища, восстало арабское меньшинство, по обыкновению, лояльное еврейскому государству; города со смешанным населением окунулись в стихию уличного насилия.

Отклик директора на доклад зама был краток: «Чувствовал, что с кукловодом сюжета что-то нечисто. В то время как внешне казалось, иранцы… Лучше бы они… Ладно, раскину мозгами, как Нетаньяху подать».

Глава 7

Синайский полуостров, приграничная территория между Египтом и сектором Газа

18 мая 2021 г. 11.00

В условной точке их экспедицию встретил угрюмый араб с несвойственным для его собратьев тяжелым немигающим взглядом – съежившись, Алекс, будто невзначай, осмотрел свой эскорт – Костю, сотрудника посольства, жилистого парня, смахивающего на легкоатлета, и Раслана, египтянина, доставившего их из Каира к границе с Газой, надо полагать, наемника СВР.

Угрюмый щелкнул пришельцев на мобильный и после нескольких касаний экрана, надо полагать, переправил фото некоему абоненту. Спустя минуту, раздался щелчок сообщения, вздернувшего невидимый шлагбаум – Угрюмый властным жестом зазвал пришельцев следовать за собой.

Тащились они по плави песка добрый километр, то и дело оглядываясь на Алекса, который, должно быть, из-за несоответствующей ландшафту обуви – туфель – отставал. Наконец Угрюмый, поравнявшись с островерхим барханом, стал в самой его пологой точке разбрасывать ногами песок. Остановился, когда показались контуры обитой жестью крышки размерами метр на метр. Дернул, обнажая зев, казалось, дыхнувший бездной.

Тут Угрюмый впервые нечто озвучил, разом указывая на Алекса. К удивлению адресата, на обращение откликнулся не Раслан, а Костя, судя по всему, владевший арабским – приобнял Алекса со словами: «Пойдемте, помогу спуститься». Алекс понимающе кивнул, но двинулся нехотя, через силу. В тот момент его посетило: «Не исключено, мое погружение сродни экспериментальному парашютному прыжку, в ходе которого предстоит отыскать спасительное кольцо, припрятанное в оснастке».

Друг за другом Угрюмый и Костя лихо запрыгнули солдатиком внутрь, изумив Алекса – для спуска-то напрашивалась лестница. Вскоре Костя крикнул: «Садитесь на пятую точку, Алекс Владимирович, и спускайте ноги в проем. Мы вас снимем». Алекс подчинился, увидев протянутые руки Угрюмого и Кости, стоявших на толстенном поролоне.

Алекс не успел и осмотреться, как Костя вложил ему в руки прямоугольный предмет, напоминавший утолщенный планшет, подкрепив действие комментарием: «Это то, о чем вас предупреждали – инструкция по переговорам. Приложите только указательный палец в продольную выемку в верхнем правом углу – вас отпечаток снимет кодировку».

Кандидат в переговорщики держал пособие та вытянутых руках, тупо в него уставившись, и не проявлял малейших признаков выполнить прелюдию к инструкции, точно застыл в кататоническом ступоре. Костя, чуть ухмыльнувшись, взял тугодума высочайшего мандата за локоть и плавно сполз к его кисти, по ходу дела массажируя мышечный спазм. Получилось. Расслабив кисть опекаемого, Костя переместил ее на поверхность гаджета, разом перехватывая тот своей второй рукой. Приложил указательный палец в названные им ранее координаты. Прозвучал мягкий сигнал разблокировки. Тотчас гаджет пришел в движение – его верхний слой стал смещаться вверх, обнажая экран.

Глаза подмороженного Алекса распахнулись, возвещая то ли капитуляцию спазма конечностей, то ли изумление аборигена перед авторучкой, но не суть. Главное, Костя с довольной миной отстранился, судя по всему, обеспечив искомое. После чего повернулся к инструктируемому спиной, более того, предложил Угрюмому сделать то же.

Тем временем потребитель геополитических ЦУ в очередной раз офонарел от проступившего текста на иврите, но куда больше, от его предисловия: «У вас три минуты на ознакомление с тезисами, после чего они с экрана исчезнут. В остальном, то есть в творческом осмыслении материала, сомнений нет. На вас рассчитывают, удачи!

В последовавших ста восьмидесяти секундах Алекс смотрелся то деловито собранным – предначертанный обрыв линии как-никак, но чаще потерянным, казалось, от непоправимого зевка, им совершенного. Между тем из того временного отрезка в его память врезалась только выпадавшая из момента мыслишка, что неплохой иврит текста, композиционно и стилистически отутюженный, принадлежит профессионалу, если и варившемуся в израильской языковой среде, то мало. Напрашивался вопрос: как кремлевцы могли доверить государственную тайну узкому, стало быть, невысокого ранга специалисту (пусть акценты текста припрятаны, то есть без предварительной подготовки неочевидны), но цейтнот не дал тому себя обозначить.

Крышка гаджета вернулась восвояси, но прежде текст исчез, точно экран обесточен. Какое-то время Алекс крутил дата-носитель с девичьей памятью в руках, будто рассматривая диковинку или решая, как с ней быть. Его розмыслы прервал Костя, протянувший за гаджетом руку, и Угрюмый, принявшийся задраивать люк, со слов российского резидента, пока не отслеженной нитки «метро», доисторического пути сообщения, немой укор современной цивилизации.

Не вспыхни два мощных фонаря у Кости и Угрюмого, то от кромешной тьмы Алекса бы хватил приступ клаустрофобии, не сложно предположить, куда опаснее, чем некогда в Приднестровье, ангаре боеприпасов – от всего лишь перспективы спуститься на цокольный этаж. Но голос он подал, с трудом задействовав голосовые связки:

– Костя, почему Раслан не с нами и где принимающая сторона, как меня заверили, в двух шагах от входа?

Костя резко повернулся к Угрюмому, точно проникся значимостью претензий старшего товарища, вполголоса, но значимо заговорил. Тот между тем отвечал с ленцой и, казалось, уклончиво, и чаще всего односложно. С каждым новым вопросом, надо понимать, исчерпывающего ответа не имевшего, Костя терял уверенность, уступавшей место ощущениям неизвестности, недоверия. В какой-то момент непознавательную беседу он закруглил и перешел к комментариям, как оказалось, не более познавательным, чем выглядела его беседа с Угрюмым со стороны:

– Как это… не знаю… Восток, знаете ли, и с третьего захода не просечешь… То ли к нам навстречу топают – и у них, говорит, боковая ветка с комнатой отдыха, то ли ждать здесь, пока нас не заберут – непонятно куда…

– Ясно. Узнаю Левант родимый… – оборвал перевод арабского эсперанто – эндемической брехни – на русский язык Алекс. – Да, ты не ответил: Раслан где?

– Раслан… – натужно вспоминал Костя, похоже, зациклившись на чем-то. – Ах да, он где-то рядом, ждет моего звонка. То есть, когда закончим… Заметив недоуменную мину у Алекса, раскрыл логистику: – В туннеле есть своя связь.

– Вот и чудненько, – обрадовался Алекс. И заключил: – Звони, пусть встречает, если отъехал куда. Снимаемся. В Каир.

– Как это? – изумился расплывчатых полномочий эскорт.

– Встреча намечалась на египетском отрезке туннеля, то есть, там, где мы стоим или поблизости. Кто там что напутал или баки заливал – мне до лампочки. Снимаемся, – конкретизировал суть претензии посланец Кремля.

– Алекс Владимирович, мне поручено: после прочтения вами инструкции обеспечить вашу явку на переговоры, других указаний не было, – возразил, как оказалось, не эскорт, а гарант протокола Костя.

Алекс то снисходительно поглядывал на гаранта протокола, то деланно вздыхал, будто сдерживая сарказм. Помотав головой, поманил Костю к себе. Заговорил полушепотом:

– Костя, ты газеты читаешь? Похоже, что нет. Так вот, просвещу я тебя: в первые дни войны Израиль использовал новейшую технологию по обрушению туннелей и, со слов мировых СМИ, нанес «метро» Хамаса невосполнимый ущерб. Это, не исключено, дезинформация, коей беззастенчиво торгуют в военное и не только время, но, скорее всего, правда. В любом случае, то, что такие разработки в Израиле ведутся, сомнений нет. Стало быть, Хамас нас сватает в подопытные кролики израильского оружия массового поражения под землей. От чего, по-моему, всякому здравомыслящему, задрав штаны, драпать не оглядываясь…

Обзор последних ноу-хау региона оборвал короткоствольный АКМ, невесть откуда взявшийся, который Угрюмый вперил в бок Алекса, и окрик на русском: «Давай-давай, впэрод!»

***

Сектор Газа, 18 мая 2021 г. 16.00

Алекса ослепила направленная на него лампа в загробном мраке помещения, где с его глаз сняли повязку (Угрюмый заставил их с Костей надеть повязки перед выходом из туннеля в Газе). Впившиеся в кисти наручники, тщательный обыск, два транспортных средства между пешим «метро» и объектом «момента истины», грохот взрывов, душераздирающие сирены и тычок в живот при попытке Косте нечто шепнуть.

По этой или иной причине их вскоре разделили, высадив Костю в километре-двух от пункта назначения, как Алексу подумалось, лаборатории очередного теста на профпригодность с нагрузкой пробы на фарт.

Жмурясь, Алекс норовил высмотреть, есть ли у источника света оператор или хотя бы смотритель, но не получалось. Вокруг – кромешная тьма, что неудивительно: в каждой новой войне, почему-то в Израиле именуемой операцией, Газа, точнее, ее администрация «ныряет» под землю.

Все же взбудораженный до обнажения плоти заложник-ветеран вскоре уловил едва различимое дыхание, но не по фронту, а где-то справа и, как показалось ему, колебание тени. Тотчас перенаправил все органы восприятия туда. Услышал на хлестнувшем наотмашь иврите с арабским акцентом:

– Будешь рассказывать или подтолкнуть?

Алекс хотел было спросить на иврите «О чем?», но прикусил язык, сообразив, что его израильские корни при раскладе, когда о договоренность с ядерной державой вытерли ноги, а на иммунитет парламентера облегчились, – точно тряпка для вошедшего в раж быка. Мгновение колебался, как отозваться – на английском или русском и… выдал на могучем (что так, что эдак): «На хер вы мне все сдались, братья и сестры…» И вновь осекся, оборвав прилагательные: «двоюродные и все подряд…»

Оно материализовалось в тень, двумя размашистыми шагами переместившуюся напротив, за стол с лампой. Поскрипев стулом, обозначилось, но только контурами – пучок света, обращенный на подопытного, бокового отражения не давал.

Алекс заерзал, не выдержав образовавшейся паузы, после зловещего пролога событие развития не имело; комендант момента сидел, не производя ни звука. Но вскоре Алекс уловил флюиды некоей активности у визави. Казалось Алексу, работу мысли, глубокой и основательной, но самое главное – без всплесков агрессии и злого умысла. Уверовав в предчувствие, размягчился. Пошел на опережение.

– Знаете, когда говорят пушки, психологические опыты – преступное расточительство. Гнобить же парламентера, пришедшего с миром, и вовсе слов не найти, – обратился к Тени по-английски многотиражный заложник.

– Давай, без понтов, коль мирить кого-то собрался, – предложил на иврите комендант, уточнив: – Твоя физиономия с биографией на десятках сайтов, житель Ашдода. Да и английский мой не для серьезного разговора. Так что иврит. Или забыл, запутавшись в своих резюме? Сколько их у тебя?

Алекс шмыгнул носом, передавая суетность чувств и прикидок. Его в одночасье проняло: получив его фото, служба безопасности Хамаса и не подумала прогнуться перед сверхдержавой, делегировавшей парламентера без «родословной», а отработала того от и до. Обнаружив его израильское гражданство, увидела в Алексе Куршине агента «Моссада», на их взгляд, умудрившегося пролезть в игольчатое ушко саркофага, который защищает руководство Хамаса от уничтожения – один приоритетов доктрины безопасности Израиля. Ее актуальность буквально утраивается в каждой горячей фазе конфликта. Регламент-то переговоров, согласованный с Хамасом, предполагал взаимодействие исключительно с верхушкой Хамаса. Стало быть, для Хамаса было естественным предположить, что Алекс Куршин никакой ни эмиссар Кремля, а продукт мудреной многоходовки, с иезуитской изобретательностью сфабрикованной на бульваре Шауль Амелех (штаб-квартира «Моссада» в Тель-Авиве). Ее цель: обезглавить движение. Правда, оставалось гадать, чем. Неужели ногтями или вставными челюстями выпивохи (некогда) преклонных лет? Впрочем, понимал Алекс, нафантазировать можно было что угодно, включая призыв злых духов, карающих десниц потустороннего, маячок шахида.

Увы, для неуемных подозрений были все основания. Ведь сделав нестандартный, многих достоинств ход, хозяин Кремля, сам некогда профессиональный разведчик, то ли зевнул вместе с исполнителями, не учтя израильское гражданство конфидента, то ли распорядился им как пушечным мясом, не заморачиваясь. Пусть временной цейтнот предприятия тот прокол чуть подслащивал…

Сам же эмиссар не столько положился на геополитический вес заказчика, сколько не рассмотрел весь спектр проблемы, в терминах здравомыслия, будто ограниченной пределами Каира. Понятное дело, сделал свое подрывное дельце и безотчетный отцовский инстинкт, затуманивший оптику бывалого, битого жизнью мужика. Но, так или иначе, ничего не оставалось, как выкарабкиваться, в который раз рассчитывая только на самого себя, ну и ветреную сожительницу Удачу.

– Ладно-ладно, иврит так иврит, – примирительно отозвался Алекс, но вновь по-английски. – Однако одно условие…

– Еда только кошерная? – хмыкнул безликий резидент сектора Газа. – Так наш халяль почти такой же…

– Не сбивай с мысли! – огрызнулся (уже на иврите) гражданин страны, держащей сектор Газа в черном теле одиночки. – Советую усвоить: «Моссад» здесь ни при чем, пусть мое гражданство и раздражитель. Совпадение, не больше. Да, соглашусь, идиотское. Но не настолько, чтобы видеть в разведке – рутина на рутине – чародеев, насилующих законы физики. Так что я представляю здесь Москву и никого другого!

В ответ раздался аккуратный, но с ноткой удивления свист. Оставалось неясным – тону собеседника или смыслу сказанного. После чего воцарилась пауза, которую оборвали несколько глухих, без волнообразного эффекта взрывов, что говорило: помещение – глубоко под землей. Алекс подумал: «Штаб Хамаса, пункт назначения, скорее всего, где-то рядом, если не за стенкой». Между тем у события, во власти многочисленных пружин, была своя кривая…

***

Киев, штаб-квартира Службы внешней разведки Украины, 18 мая 2021 г. 17.30

Дмитрий Гончарук, завотделом перспективных разработок, вяло просматривал сводку агентурных донесений, формируемых сектором аналитики и информации. Унылая, мало познавательная текучка: слухи, подретушированные под факты из ДНР/ЛНР/Крыма, торговля вокруг гонораров вашингтонских лоббистов, предложения цены за изделия Кремниевой долины, прочая угрызающая бюджет спорной, а то и никакой эффективности движуха.

Вау! Сектор Газа – это как здесь?! Своих террористов выше крыши! Люди подземелья, Хамас, с какого боку? Кого-кого захомутали? Алекса Куршина… Да не может быть! У аналитиков, что – взбесившийся принтер, опоражнивающий память головного компьютера? Минутку… Куршин – спецпосланник МИД России, принятый Хамасом за киллера «Моссада»?.. Спецпосланник МИД России? Почему бы и нет, помня об одержимости российского президента этой персоной… Значит, он снова в кремлевской обойме… Любопытно, где он эти полтора года промышлял?.. Впрочем, Газа после Приднестровья – закономерный для авантюриста его пошиба маршрут…

Гончарук захлопнул папку и задумался, надо полагать, примеряясь к прочитанному. Прикусив нижнюю губу, потянулся к мышке – экран персонального компа вспыхнул. Введя код доступа, вошел в систему, после чего поднял файл автора донесения под псевдонимом «Вуйна», в миру Амина, в девичестве Оксана Нечипоренко.

За несколько минут Гончарук выяснил, что «Вуйна», родившаяся в Полтаве в 1964 г., в 1986 г. закончила ветеринарный факультет местного сельхозинститута, годом ранее выйдя замуж за Мухаммеда аль-Масри, иностранного студента из Палестины. Спустя два года пара обосновалась на родине супруга в г. Газа, административном центре оккупированной Израилем и населенной исключительно мусульманами территории. По профессиональным рельсам – ветврача, ремесла весьма востребованного – ее муж, повинуясь социальной тектонике тех лет, не покатил – нырнул в гущу интифады – движения массового неповиновения оккупации. И вскоре выдвинулся в число активистов движения освобождения, оттого не раз задерживался, но именных нар капризом звезд избегал.

Слившись с судьбой мужа, Оксана сбросит одежки культа воинственного атеизма, на их место напяливая балахон не менее агрессивного вероисповедания – ислама, поменяв имя на Амина. Между тем, отведав иной, ослепившей на пике влюбленности культуры, спустя три десятилетия испытает мятеж переоценки ценностей. В немалой степени потому, что в палестино-израильской герилье потеряет троих из пяти сыновей, которые под влиянием отца, члена политбюро Хамаса, крупной шишки правящей партии, присоединились к бригадам «Изз ад-Дин аль-Кассам», военному крылу движения.

То, что всосало в безрассудстве хмельной молодости, с не меньшей одержимостью отторглось грузом опыта и генотипом, который, оказалось, живучее всех идеологий и поверий. Наконец в семнадцатом, навещая родителей, Амина/Оксана с женским упорством атакует приемную СВР Украины, фильтр для чудиков всех мастей, и к концу дня через не могу добьется приема, дивным ухищрением разойдясь миром с нарядом полиции, призванным ее отвадить.

На ее удачу, ее персона заинтригует заведующего Агентурным отделом пусть не сразу, но смекнувшим, что житель ближневосточной Лугандонии, будто от украинской проблематики безнадежно далекой, ценный источник информации; те сведения несложно конвертировать в кредитные пункты на переговорах по военной технике с Израилем или США.

Но помолвка службы с Оксаной/«Вуйной» состоится не сразу. Ей придется навестить отчий дом спустя квартал, уже за счет Службы. Ее прогонят через недельный курс «Молодого шпиона» и основательно протестируют. Зачетом госэкзамена послужит ответ на вопрос: «Не пугает ли вас судьбы завербованных «Моссадом» палестинцев, которых в военное время публично вешают без суда и следствия?». Осциллограф полиграфа почти не вздрогнул, изумив видавших виды экзаменаторов.

Между тем до сегодняшнего дня сам Гончарук о существовании агента «Вуйна» не знал, поскольку оперировал в ином эшелоне шпионажа. Ее донесение, помимо Общего отдела, адресовали ему только потому, что Алекс Куршин – гвоздь реляции – числился за его структурой как одна из перспективных разработок ведомства.

Реанимация захлебнувшегося на полуслове проекта – редкая удача, только как к своей выгоде подвижку употребить, размышлял Гончарук. Газа-то для Службы даже не терра инкогнита – на карте ведомства ее нет. Не считать же «Вуйну», домохозяйку, потчующую Службу обрывками разговоров мужа, опорным пунктом Службы? Да и в кейсе Куршина Хамас привлек «Вуйну» почти случайно – для изучения открытых источников о фигуранте, которые на 98% на русском языке. Более того, на этом роль агента в проекте оборвалось; Куршин принял предложенный контрагентом язык – иврит, коим отлично владеют все мало-мальски значимые функционеры Хамаса.

Гончарук хотел было присвоить донесению гриф «Просмотрено», самую распространенную резолюцию в делопроизводстве шпионажа, когда вспомнил, что некогда Израиль освободил тысячу палестинских террористов в обмен на единственного израильтянина, капрала, пятью годами ранее угодившего к Хамасу в плен. Тогда Дмитрия оглушили два открытия: безудержная наглость маргиналов вполне реализуема, если завязана на гуманитарные ценности первого мира, ну и, соответственно, европейский свод этических норм крайне чувствителен к покушениям извне.

Ухмыляясь, Гончарук сделал два телефонных звонка: первый – заместителю директора, кое-что о разработке «Алекс Куршин» знавшего, второй – заведующему Общим отделом, курирующим агента «Вуйну» и поставляемый ею контент.

Спустя три часа, в 21.00, Гончарук встретился в кафе «Мрія» с Иланом Гоненом, военным атташе Израиля в Украине и по совместительству резидентом израильской разведки. Рандеву шпионов лихорадило от перепадов напряжения, надо полагать, бремя притирки сторон. Между тем сомнений не возникало: бойцы невидимого фронта роют борозду навстречу друг другу. И, сколь бы ни труден их рельеф, они обречены в точке общности интересов сомкнуться. Крепкое рукопожатие при расставании обретенную конвенцию знаменовало.

***

Сектор Газа, 18 мая 2021 г. 18.00

Алекс, с мешком на голове, чуть не опрокинул стул, на котором сидел – длинный нежданный звонок прошелся наждаком по натянутым как тетива нервам, взвинтив предчувствия непоправимого.

– А ну-ка снять браслеты и мешок! – благим матом заорал он, норовя вырвать кисти из наручников, пристегнутых к поперечине стола. Что, надо полагать, создавало страшный дискомфорт, обнуляя человеческое достоинство.

Спустя минуту Алекс ошалело оглядывался, вникая, где он, уже без мешка и только с одной прикованной к стойке стола рукой.

Школьный класс, доска, три ряда парт, крепимых болтами к полу. За спиной приземистый, широкоплечий надсмотрщик, минутой ранее облегчивший режим «содержания». Именно он сопровождал из первой станции «метро», назначение которой Алекс так и не понял – перевозили с завязанными глазами, сняв повязку только в коридоре, который вел в помещение «интервью».

Между тем столь жестокого обращения с собой после «смотрин», которые, казалось Алексу, удовлетворили дознавателя, он не ожидал. Хотя бы потому, что они с дознавателем (похоже, топчиновником Хамаса) пусть не сразу, но притерлись друг к другу в общем порыве постичь, кто таков Алекс Куршин, для непосвященного одно несварение на другом; интервьюер соблюдал должную для взаимопонимания дистанцию – притормаживал, а то и включал заднюю, как только Алекс ссылался на красные линии, от коих с некоторых пор в биографии горе-парламентера рябило.

Алекс, старожил региона, знал, что местная культура свободна от стержня обязательств, любые впечатления европейца в той среде – скорее продукт самовнушения, нежели срез порядка вещей, но как существо, угодившее в переплет, со своими страхами и комплексами, жадно впитывал любой позитив. Оттого воспринял благосклонный эпилог допроса, как некую вольную, подтверждавшую его репутацию добросовестного донкихота закулисы, стало быть, зажигающую переговорам зеленый свет.

Но не тут-то было – юношеская удаль и крепость логических построений разбились о китайскую стену не столько недоверия, сколько, казалось ныне заложнику, вековой ненависти к израильтянам, прошедшей все мыслимые циклы вегетации и давным-давно – преобладающее умонастроение края. Причем Алекс не понимал, как выходило в духовно разряженной, непригодной для жизни среде двум народам-антагонистам сосуществовать. При этом единственное, что несколько скрашивало удрученность момента – это помещение школы. Общеизвестно, что в горячих фазах палестино-израильской герильи Хамас создавал командные пункты в больницах и учебных заведениях, у коих естественный иммунитет от израильских бомбежек. Стало быть, некая надежда на переговоры и, следовательно, отмену ареста, теплилась…

Несвойственную для войны тишину нарушили щелчки, казалось, настройки звука, передаваемые телесвязью. За этим последовало арабское слово, вполголоса озвученное несколько раз и опять же – дистанционно. Параллельно тому охранник-крепыш проследовал в угол класса, где, забравшись на стул, развернул на подопечного экран плазменного телевизора, который Алекс прежде не замечал.

Алекс часто мигал, надо понимать, встраиваясь в перемену, похоже, для него неожиданную. На самом деле он силился понять, кто в кадре, будто знакомый, но пока не узнаваемый.

– Отстегни его, Башир, но стой рядом… – скомандовал охраннику персонаж из кадра.

Услышав зычный голос, Алекс, наконец, допетрил, сорвав обруч шока-отупения: на экране Яхья Синвар, глава администрации Сектора, человек в Газе №1, единственный из топа Хамаса ему прежде известный и один из оговоренной в посольстве четверки, посвященных в суть предмета переговоров, стало быть, могущих стать их стороной. Притом что, со слов резидента, кроме Алекса Куршина, «озадаченного» особой инструкцией лишь после спуска в «метро», в самом посольстве посвященных в секретную часть переговоров не было.

Алекс разминал затекшие кисти, своим видом передавая, что телекартинка напротив – случайное или необязательное подключение и всех делов прийти в себя и двинуться восвояси. Но вдруг застыл, после чего развернулся к охраннику со словами:

– Брат, почему бы меня не покормить? С семи утра маковой росинки во рту не было…

Между тем по прищуру глаз визави Алекс понял, что иврит тому не знаком. Хотел было повторить то же по-английски, но передумал, трезво оценив простецкую внешность парня. Воздержался он и от языка жестов, дабы не дать чревовещанию обратиться в прикладной разговорник.

– Ты никак объедать Газу заслан, нас, закупоренных твоей страной, как консервная банка, с дефицитом во всем… – хлестнул наотмашь теле- и не только ведущий на прекрасном иврите.

– Прихвачу сэндвичи следующий раз… – с грустью заметил Алекс, почему-то глядя в столешницу, а не на экран.

– Будет ли он? – усомнился Яхья Синвар, то ли констатируя его невозможность, то ли взвешивая шансы на то.

Алекс поднял голову и пристально всматривался в экран, оккупированный ликом весьма тщедушного, хоть и высокорослого человека с классической для активиста палестинского движения биографией: школа, университет, террор ради террора, несколько пожизненных, десяток-полтора лет в израильской тюрьме, обмен и через год-второй – в штабном вагоне Хамаса. Где он преуспел, шагнув премьерские дамки. И до улавливания молекул Алекс осознал: террористы – особая общность, отличающаяся не только делами запредельной дерзости, но и дефицитом нравственных преград, когда сопутствующие терактам обременения и даже гибель ближних – повседневность, унылый модус вивенди. Стало быть, не навязав укоренившийся в их обиходе язык – диктата, должным образом аргументированного – договороспособности не жди.

– Послушай, Яхья, – с напускной назидательностью заговорил Алекс, – какого черта меня похитили, после чего стали раскалывать на предмет замышленного «Моссадом» покушения? При этом здравый смысл говорил: количество согласований, проделанных МИД России с администрацией Газы при подготовке переговоров, исключает подвох. Русские – это не какой-нибудь Сальвадор. Они – сверхдержава, которая свой каждый мало-мальски значимый шаг сто раз перепроверяет, пропуская через бесчисленные шлюзы бюрократии. То есть, отказав в доверии ее посланцу, более того, по-варварски с ним обойдясь, вы плюнули в лицо тем, кому до колен не дотягиваете и у кого с руки кормитесь…

Тут Яхья Синвар стал нечто частить по-арабски, перебив прирожденного баснописца и декламатора претензий; судя по скорому исчезновению из класса охранника, послание адресовалось тому. Алекс опешил, не понимая, куда подул сюжетный ветер. Ведь совсем недавно он, если о чем-то и помышлял, так это, как унести из этого загона насилия и произвола ноги.

– У тебя, видно, голодные галлюцинации, коль ты главу администрации при охраннике распекаешь. Чем наговорил себе на пожизненную одиночку… – предъявил свою претензию Яхья Синвар, едва захлопнулась за цербером дверь.

– Как всегда, потеря ориентира… – выставлял счет принимающей стороне Алекс. – Русские в лепешку разбились, чтобы через уникального переговорщика режим секретности соблюсти. У того и иврит словно родной, что упраздняет переводчика, он и симпатизант борьбы палестинцев за независимость, да еще житель региона, на своей шкуре прочувствовавший местные правила игры. Всё это, повторюсь, дабы обеспечить должную конспирацию, исключая утечки. О чем, не сомневаюсь, вам накануне русские все уши прожужжали… Теперь, какова отдача? А нулевая! Вместо контакта с глазу на глаз – неуместный телемост, не исключено, транслируемый по местному каналу. Так вот, пока оговоренный режим не заработает, я не открою рта! Но это еще не всё… Со мной был Константин, помощник из русского посольства; его, как и меня, втащили в автономию угрозой оружия. Не убедившись, что он в безопасности, к переговорам я не приступлю. Ресурс же ракет, не сложно предположить, у вас на исходе. После чего, считаем до десяти, как это в боксе водится…

В этот момент Яхья Синвар с экрана исчез, надо полагать, пресытившись фирменным израильским блюдом – рагу из многословия и обостренных самооценок, чему предшествовала мина легкого опупения на его лице. Обходчик же путей дальнего и ближнего зарубежья запнулся, и, казалось, передавал разочарование конферансье, у кого на пике вдохновения вырвали из рук микрофон. Недолго, однако. Посуровел, логически замкнув пятиминутку претензий и гримас. В этой кондиции – подчеркнутой озабоченности с подпирающей ладонью лоб – обосновался в эпизоде, неопределенно раздвигая его границы. Понятное дело, не резиновые, столь же условные, как и вечность, далекая от экспериментального подтверждения.

Провис оборвал мобильный, который сунул Алексу цербер, незаметно объявившийся. Между тем сюжет экранного действа, склонного к галопу – мельтешащие мужские черты и интерьер авто – суть события не обозначил. Но тут раздался взволнованный голос, принадлежавший Константину, коллеге по экспедиции: «Не послушал я тебя, Владимирович, теперь…»

– Дело прошлое, Костя, забудем! Ты-то сам как? Обращаются терпимо? – бодро откликнулся эмиссар постсоветского зазеркалья, как оказалось, с правозащитной жилкой.

– Слава богу, цел, кандалы на ногах, правда. И перевозят третий раз… – тут лик Кости дематериализовался, спустя мгновение оборвалась и связь. Было похоже, что эскорт Константина понимает русский, притом что мог быть банально выбран лимит контакта, кем-то спущенный.

Алекс рассеянно водил головой, переваривая хоть и краткую, но исчерпывающей информации беседу с партнером по предприятию, ему казалось, не особо искушенным, но дружелюбным и верным парнем, когда увидел у цербера наручники, которыми спустя мгновения он себя и опекаемого приковал. Движением свободной руки и возгласом «Ялла» увлек за собой, как оказалось на выход, в поджидавший на заднем дворе школы микроавтобус без окон и сидячих мест. При погрузке браслеты разъединил, но по приземлении обоих на пол, сомкнул их вновь. Тронулись.

Сколько бы этот пробег не отзванивал дискомфортом, Алекса он настроил на волну позитива, поскольку, он полагал, удовлетворив его претензию по Константину, Хамас согласился и на очные переговоры, о надобности которых он был непреклонен.

Высокая конвоируемая сторона «перелистывала» в памяти инструкцию о тезисах переговоров, в которую столь парадоксальным образом – с позиций места и способа обнародования – был посвящен. И невзирая на свою репутацию опытного аналитика изумлялся, насколько прикладная политика паскудна в своей беспринципности и дешевизне мотивов. Не развернулся он на 360 градусов по прочтении подметных ЦУ Кремля только потому, что при всех своих геополитических патологиях у миссии очевидная миротворческая конечная. Впрочем, спустившись в «метро» Хамаса, он суверенитета лишился, примерив на себя очередной колпак заложника.

Завыла сирена, как показалось Алексу, более мрачная и пугающая, чем израильская, настоящий вой-приглашение в ад. Знакомый грохот двигателей военных бортов, за три десятилетия регионального опыта регулярно травивших сон и досуг. И рвущие перепонки взрывы с интервалом в десять-пятнадцать секунд, неумолимо приближающиеся. Наконец персональный Апокалипсис, сплющивший сознание и оторвавший от земли микроавтобус, точно жонглируемый мяч.

Микроавтобус на боку, задние дверцы распахнуты, задымление, ноет левая скованная наручниками рука, травмированная при опрокидывании из-за сцепки с охранником. Сам сосед без сознания с кровотечением в районе таза.

Давясь от кашля и превозмогая боль в посиневшей кисти, Алекс зашарил по карманам цербера в поисках ключа от браслетов. В боковых пусто, пальцы слиплись от крови соседа, но в нагрудном кармане нечто напоминающее ключ прощупывается. Вытащил, но понимания в гудящей точно колокол голове, как ключом воспользоваться, нет. Замешательство, переросшее в панику и пронзительная в своей обезоруживающей простоте мысль: «Пытайся хотя бы!»

Спустя минуту Алекс, словно ящерица, верткими движениями выполз из микроавтобуса, даже не попытавшись встать на ноги. Надо понимать, в стремлении поскорее убраться из дымящегося, стало быть, на грани взрыва автомобиля. Между тем, вывалившись наружу, он застыл и перевел взор туда, откуда выполз. Оглядевшись, пополз обратно и вскоре вытолкал наружу охранника, все еще без сознания. После чего встал на ноги и за обе руки принялся волочь тело партнера по несчастью, как и он, отвергнутым туманностью потустороннего. При этом не огибал осколки кирпича, коих тьма тьмущая. Наконец, удалившись от авто метров на семьдесят, повалился на колени, дыша как гончая. Отдышавшись, сорвал с себя рубашку, а чуть позже джинсы с соседа. Скомкав джинсы, приладил их кровоточащему бедру раненного и своей рубашкой перевязал поясницу, так крепя «тампон» к телу. Будто в полном изнеможении повалился на пятую точку, подтягивая под себя ноги и обхватывая руками голени. Чуть позже транслировал пресыщение всем и вся, немоту мыслей и чувств.

На самом деле то был весьма обманчивый фон, ибо сознание судорожно переключилось в режим поиска решения. Вокруг-то ни живой души, лишь где-то в пятистах метрах по фронту сирены пожарных и амбулансов, судя по всему, устраняющие последствия недавнего израильского налета.

Если бы не кровь охранника, которой вымазался по локти, и голый торс, можно было сойти за журналиста и как-то двинуться к демаркации, внешне охраняемой израильскими патрулями. И какая оплошность, что в начале девяностых, когда любой израильтянин Газу мог посетить, он такой шанс профукал. Теперь ломай голову, куда путь держать, активируя инстинктивный навигатор.

Объяв проблему, Алекс вник, что обломись ему даже «Кодак» и карточка журналиста, шансы выскочить из Газы на своих двоих стремились бы к нулю, поскольку он слишком важная птица, чтобы его «самотек» допустить. Вопрос минут, чтобы его хватились. Что, собственно, скоро и произошло.

***

Сектор Газа, те же сутки 20.00

Алекс уплетал за обе щеки столь проблемную для чревоугодия еду, как жареная рыба, которой была наполнена средних размеров миска. Не занимал его и этикет – отходы складировались прямо на столешнице. Ведь кроме загруженной с походом миски, прочей посуды не было, а из столовых принадлежностей только нож.

На сей раз упрашивать заморить червячка Алексу не пришлось. Похоже, его взлохмаченный лик, который отсвечивал недавнее кораблекрушение, излучал и звериный голод. Иначе не объяснить огромное блюдо, годящееся для трапезы среднестатистической семьи.

Кроме того, едва его со второй попытки доставили к месту назначения, бывшим цокольным этажом мечети (судя по доносившимся сверху молитвам), как на него посыпались знаки внимания: тщательный осмотр врачом, душ, новая одежда, вместо испачканной кровью, не говоря уже о кардинальной перемене – обходительном отношении охранников, отказавшихся от наручников и лишь время от времени вяло поглядывавших на него, как и то, что место его содержания – общее пространство для посыльных и охраны. Разумеется, перемена диктовалась новой директивой начальства и будто мотив ее просматривался – спасение им охранника за минуту до взрыва авто, но полагаться на благородство террористов-социопатов, без колики сомнений отправляющих шахидов на смерть, Алексу не приходилось…

Объект, несомненно, был одним из опорных пунктов Хамаса. И его особая, подразумевавшая иммунитет от израильских бомбардировок локация, и пару десятков увешанных оружием охранников, и специфическая подспудного напряжения атмосфера подсказывали: здесь не рядовой узел обороны Газы, а ее генеральный штаб, мозг. Так что, полагал Алекс, вероятность соприкоснуться здесь вживую с главой Хамаса Яхья Синваром имела перспективу.

Между тем каких-либо подвижек, указывавших на скорый прогресс миссии, не наблюдалось, да и, собственно, помимо взмыленных посыльных, рвавших подметки в обоих направлениях, явственных симптомов штабной работы никаких. Что, впрочем, объяснимо: общее пространство, куда был допущен, и деловая часть разделялись бетонной стеной с чугунной дверью; ее открытие посыльными каких-либо деталей не добавляло, что, по-видимому, было заложено при проектировании.

Проскрипела чугунная дверь, распахиваясь, на сей раз не выпуская или принимая посыльного; в проеме застыл представительного вида мужчина, высматривающий в предбаннике кого-то. Причем пришелец явно не из пехотинцев, внешне – из командного состава Хамаса. Костюм,свежая отутюженная рубашка, мало вяжущаяся с осадным положением автономии, но главное – основательной фактуры, уверенный в себе деятель. Тут вполголоса на иврите из уст пришельца прозвучало:

– Алекс Куршин, где ты? Подойди.

Алекс конвульсивно подался вперед, как казалось, занимая низкую стойку старта, разумеется, мысленно. Но сразу одернул себя и на ноги не встал, более того, чуть отстранился, принимая независимый, подчеркнутого достоинства вид. Вскоре, однако, отозвался:

– Алекс Куршин – это я.

– Пройдем, – движением головы мужчина указал направление движения – через чугунную дверь внутрь.

Алекс почему-то пожал плечами, нехотя встал на ноги и потопал на визуальный ориентир. Скрежет захлопываемой за ним двери расплескал по его телу мурашки, напомнив о миллионах соплеменников, у которых жизнь от смерти отделяла схожая массивная герметичная дверь.

Та ассоциация не задержалась – внимание вошедшего приковала конструкция, напоминавшая Алексу древний советский лифт, единственная в помещении из одних стен.

Посланец Хамаса бесстрастно указал в сторону конструкции, обозначая вектор движения и не прокомментировав ее назначение. Алекс хоть и замешкался поначалу, но, отпихнув невидимого оппонента, уверенно последовал вслед за эскортом – в модуль, и правда оказавшимся лифтом для спуска в очаг государственности, которую сосед придирчиво дозирует по чайной ложечке.

В фуникулере подземелья эскорт протянул Алексу мешок, вновь не расщедрившись на объяснение. Вручил между тем деликатно, будто стесняясь. Алекс кивнул, надо понимать, признавая уместность обременения. Между тем польза от мешка – весьма относительная, ибо какофония голосов, перекличка сигналов связи, а главное – покрытая Алексом и эскортом внушительная до цели дистанция по выходе из лифта подсказывали – это и есть администрация Сектора Газа, в циклах горячей войны, как известно, мигрирующая под землю.

Алекс нервно крутил головой, не беря в толк, где он и что перед ним. Будто в пяти метрах по фронту Яхья Синвар, но между ними стена. Верхняя половина из пуленепробиваемого стекла, нижняя часть стены – легированная сталь. Точь в точь, как в пункте обмена валюты. Вид завершает микрофон на длинной гофрированной ножке в двадцати сантиметрах от лица.

Мало-помалу до Алекса дошло: к драконовским мерам личной безопасности Синвара его персона отношения не имеет – не более, чем рядовой визитер. Кроме ближнего круга, он со всеми общается через фортификацию. По крайней мере, в военное время, что оправдано. Ибо становится мишенью «Моссада» номер один. Другое дело, в контексте возможного его ангажемента «Моссадом», ему был присвоена категория максимальной угрозы – мобильного маячка.

Алекс сидит, в то время как глава Хамаса и недавний эскорт, стоя, о чем-то живо беседуют, парламентера, с утра перекидываемого точно волан, не замечая. Тут Алекс с миной досады встает на ноги и стучит костяшками по стеклу, но, не дождавшись отклика, проделывает ту же операцию с микрофоном. Вынудив хозяев на себя взглянуть, обрушился:

– Яхья, впечатление, словно приоритет Хамаса не замаячившее вторжение Израиля в Газу, а обсуждение формы вашей олимпийской делегации в Токио! Когда, наконец, начнем переговоры?! И кто это с тобой, есть ли у него допуск?

Синвар с соратником застыли, не исключено, переваривая скороговорку на иврите, бывшего для них пусть прочных навыков, но в последнее время редко практикуемым языком. Но тут сосед Синвара потянулся к столу, где, щелкнув тумблером, активировал микрофон:

– Чего ты митингуешь, Алекс, уча нас уму-разуму? Ведь на своей шкуре прочувствовал, насколько жутко иметь такого соседа, как Израиль, для которого принцип око за око (часто мнимое) – национальная идея-фикс. Машина, на которой тебя везли, имела на крыше надпись метровыми буквами «Школьники». Понятно, пилот не знал, что внутри израильский гражданин, но насколько этот авианалет символичен, выставляя Израиль неразборчивым в средствах, циничным агрессором. Оттого Газа – это жизнь без распорядка и правил, когда прогноз, максимум, до обеда, условно говоря…

– Давайте без пятиминуток ненависти, – раздраженно перебил свой недавний эскорт Алекс. – Сколько бы я, либерал-либертанианец, не сочувствовал палестинцам – народу, опоздавшему на региональный тендер удачи, оттого заблудившемуся среди трех сосен, не делайте из меня ненавистника Израиля. Страны, обогатившей меня духовно и материально, которой до гроба обязан. Между тем хотелось бы узнать: когда приступим к повестке, то есть к переговорам? И, наконец, назови себя: кто ты? – Алекс уставился на собеседника.

– Если ты немедленно не заткнешься, Алекс, – Яхья Синвар передвинул микрофон на себя, – тебя на пустыре посадят на цепь, прежде установив в близком, но недостижимом для тебя расстоянии несколько ракет. Любопытно, сколько у твоих соплеменников уйдет времени, чтобы пустырь в дымящий котлован превратить? Думаю, за четверть часа управятся…

Алекс побледнел– столько восприняв угрозу всерьез, сколько осязая свое превращение во фрагменты плоти и раздробленных костей. Испытывал при этом не ужас, а изумление от изощренности зла, зубами и когтями уцепившегося за просвещенное сегодня. Придя в себя, несколько раз невесело кивнул, будто признавая «да, меня много» и транслируя готовность к компромиссу. Яхья Синвар, нахмурившись, пригласил своего партнера садиться, после чего уселся сам. Приладил высоту микрофона.

– Основополагающий пункт в позиции Москвы следующий, – открыл вымученный, полный интриги форум Алекс, – немедленное одностороннее прекращение обстрелов Израиля, сопровождаемое приглашением к переговорам об урегулировании конфликта при посредничестве Каира.

Яхья Синвар ухмыльнулся, после чего переглянулся с коллегой – Мухаммедом Сахимом, своим заместителем, как он сообщил Алексу минутой ранее. Но промолчал, возвращаясь к образу дисциплинированного, хоть и в ожидании подвоха, весь на взводе, слушателя.

– При этом Москва, исходя из особых отношений с Иерусалимом, задействует свои рычаги, добиваясь его большей сговорчивости по всему спектру хронических, нерешаемых в палестино-израильском противостоянии проблем, в том числе: строительство аэропорта, морского порта, расширение зоны рыболовства, упразднение рогаток финансирования из Катара, устранение дискриминации Израилем импортных поставок в Газу и бесперебойность снабжения из самого Израиля, беспардонно дозируемого, многократное увеличение квоты разрешений на работу в Израиле для жителей Газы....

Принимающая сторона вновь переглянулась, Мухаммед Сахим тяжко вздохнул. Было от чего: обозначенные российским эмиссаром проблемы – политико-экономический долгострой четвертьвековой давности. В Израиле менялись правительства и премьеры, порой контрастно непохожие на предшественников, при этом общественный консенсус страны колебаний не знал: население захваченных в 1967 году территорий, хоть и обретших статус автономии в 1994 г. – низшая, стало быть, обреченная обслуживать метрополию раса. А поскольку обе автономии, пусть в разной степени, не прогибаясь, отстаивали свои умаляемые Израилем права с ожесточением и находчивостью гладиаторов, то с подачи грозного соседа обрели ярлык террористов (пусть в последние годы тот у первого мира не в ходу). Обобщенно, у Газы не было дефицита в одном – миротворцах и громадье их благих намерений…

– Акцентирую, – продолжил миротворец текущего призыва, – лишь только безотлагательное прекращение Газой огня остановит наземную операцию Израиля, стало быть, оккупацию автономии израильской армией. Чего Москва допустить не может, ибо захват Газы таит опасность разоблачения поставок в автономию Россией сверхсекретных видов вооружений, в обход соглашений между Москвой и Иерусалимом строго блюсти региональный статус-кво. Иными словами, обнаружение Израилем в Газе российских военных советников, установок по уничтожению бронетехники «Корнет», беспилотников, системы залпового огня «Торнадо», способных поколебать тотальное превосходство Иерусалима над Газой в военной сфере, меняя соотношение сил, повлечет крушение российско-израильского военно-политического союза, сколько бы непрочным и временным он ни был…

– Ответь мне, Алекс, – вклинился в речевой конвейер парламентера Мухаммед Сахим, – на кой ляд нам эта охраняемая пуще зеницы ока техника, коль Москвой строго-настрого запрещено ее применять, с туманными обещаниями «при смертельной опасности»? При этом вооруженный по последнему слову техники Израиль сделал из Газы полигон по испытанию на живых людях оружия огромной разрушительной силы и коварства…

– Мухаммед, последнее, чего бы я не хотел, – откликнулся, чуть подумав, Алекс, – это вступать в диспут на региональные темы, на который у меня, обретающегося в сорока километрах от Газы, будто право есть. Право, однако, условное, поскольку ныне я представляю страну из другой широты. Тем не менее, возражу тебе вопросом на вопрос: на автономию Западного берега в последние годы упала хоть одна ракета или снаряд? Общеизвестно, что нет. Общими усилиями Рамаллы и Иерусалима создано пространство холодного, но очень прочного мира. Вы можете сколько угодно хаять Махмуда Аббаса, на ваш взгляд, вероотступника и коллаборациониста, но факт остается фактом: автономия Западного берега, хоть и дискриминируется Израилем, однако смогла выстроить пусть небогатую, полную колючек, но все же полноценную мирную жизнь. Без комендантского часа, бомбоубежищ, кротовых коммуникаций и кровавых бань, устраиваемых Хамасом населению Газы со средней частотой в пять лет…

У Яхьи Синвара задергалась правая щека, да так явственно, что Алекс запнулся и с испугом глядел на главу администрации. Струхнуть было от чего. Обвинять террористов в убийстве подмандатных им граждан, пусть через третье лицо, при этом находясь у этих социопатов в заложниках, отдавало добровольной экскурсией в общину людоедов.

То была грубая, пусть допущенная в полемическом запале ошибка, которая требовала трубить сбор всех ресурсов, понятное дело, умственных.

Пожарной мерой, однако, стало нечто шутовское, подобие прелюдии к миниатюре клоуна. Вскочив на ноги, Алекс стал ритмично стучать костяшками пальцев по микрофону, что создавало у собеседников за стеклом какофонию звуков, режущих ушные перепонки. Скривившись, те кинулись к микрофону, надо полагать, чтобы отвадить парламентера с навыками лицедея и изувера-психиатра в одной лицензии. Но, столкнувшись плечами, выругались по-арабски, претензий авантюристу с большой политической дороги так и не предъявив.

Тут Алекс резко уселся и, закинув нога за ногу, потянул на себя микрофон. Приняв нравоучительный вид резонера, принялся разбираться с закулисьем Большого террора в версии 21-го века:

– Москва крайне раздражена тем, что тщательно продуманная операция по усечению региональных аппетитов Израиля пошла совершенно не так, как планировалась, вопреки тщательно отработанному сценарию. И надеется получить развернутые объяснения, от которых зависит дальнейший курс России в арабо-израильском конфликте. Так вот, план предусматривал поэтапное открытие двух фронтов военных действий с разбежкой в сутки. Первой вступала в бой ливанская Хезболла, обращая свою огневую мощь на север Израиля. Спустя двадцать четыре часа активировался ракетный потенциал Газы, в его прицеле – юг Израиля. То есть, пока Хезболла не разворачивала первый фронт, огонь Хамасом открыть быть не мог. Что имеем? Согласованный план – коту под хвост. Болезнь Насраллы, подхватившего ковид, выводит из игры Хезболлу. Хамас же, мало того, что ломает выверенную схему, которая нацелена на максимизацию психической травмы у израильтян, самовольно расширяет диапазон обстрелов и их длительность. Пусть эта партизанщина и произвела эффект равноценный замышленному от двух фронтов, ее побочные действия помножили на ноль обретенный актив…

– Да ты, Алекс, демагог, что, как ни странно, уживается с невежеством! – возражал глава администрации. – Что, последний год – в тюрьме, без интернета и телевизора? Не видел, маршей вдоль разделительной полосы, сотен сожженных шин, десятков убитых Израилем демонстрантов, протестовавших от безысходности в одной из задниц мира – Газе. В стране, герметично зажатой морем с севера, на западе – Египтом, а с юга и востока – последним могиканином апартеида Израилем. Государством, которое нещадно регламентирует, что нам есть, как перемещаться и с кем дружить, окунув нас в первобытнообщинный строй пещер и борьбы за выживание! Так вот, наш нарыв был обречен взорваться в любой момент без всякого тайминга с Москвой. Да, русское чудо-оружие – важный вклад в нашу оборону, но нынешний запрет на применение, пусть мы чуток от него отступили, обнуляет его как таковое. Так что Москва может сколько угодно фыркать и махать пальцем ну-ну, но ее право голоса – совещательное. Ей бы в нашу клоаку безнадеги и нищеты, прежде чем диктовать…

Алекс зажмурился, всем видом выказывая пресыщение событием, сюжет которого казался винегретом из вековых обид, подозрений и заложничества, перемежаемого паузами условно-досрочного. Но, словно опомнившись, просигнализировал мимически: я в порядке, пустяки. Чеканя слог, откликнулся:

– В четырнадцатом, услышав об объявлении Израилем военной операции «Нерушимая скала», крупнейшей в истории арабо-израильского конфликта, я в праведном гневе двинулся к границе с Газой и на израильском КПП «Эрез», понятное дело, был задержан. Вскоре заметил группу по большей мере немолодых людей, скученных в загоне, который окаймляла красная лента, крепившаяся на шестах. Туда, по установлению личности и цели визита, препроводили и меня, как оказалось, к единомышленникам. Таковых, волонтеров, предлагавших себя в качестве живого щита администрации Газы, набралось более трех сотен. Алекс Куршин был в числе последних миротворцев-камикадзе, к слову, контингент не обогатив. Его костяк – лучшие умы Израиля: профессура, крупные журналисты, художники, писатели. Наутро после бессонной ночи нас, антимилитаристов, пусть не под дулами автоматов, но без всяких антимоний военная полиция загнала в автобусы, которые развезли мятежную публику по домам. Между тем депортацией диссидентов израильский генштаб не ограничился – ввел для национальных СМИ цензурный запрет на освещение нашей акции, наплевав на ее представительность и миротворческую суть. Мораль события проста: цивилизация в ее нынешнем виде, вопреки тренду гуманизации общественного устройства не в силах противостоять грубой силе, в чьей основе – мощная военная надстройка и решимость силой оружия и коварства продавливать свои геополитические интересы. Наглядный пример тому – война отчаяния, которую дерзкий, свободолюбивый Давид в лице Хамаса бесплодно ведет с Голиафом, олицетворяемым Израилем. При этом статус Газы, государственности подземелья, за многие годы ни на йоту не изменился. Потому врезка в региональный расклад России, режима со схожим с Израилем геополитическим горизонтом, сулит Газе единственный шанс гигантский перевес Израиля над автономией и, стало быть, стратегический диктат грозного соседа разбавить. Кстати, на пользу самому Иерусалиму, разлагаемому неоколониализмом, не меньшую, чем Газе и Рамалле. Так что если русские требуют свернуть обстрелы, значит, они знают, что делают, судя по всему, располагая конкретным, продуманным планом. Ответ, что на месте виднее, чреват сворачиванием Москвой военно-политической поддержки Газе, немедленным отзывом военных советников и реальными шансами заиметь Россию в лагере ваших недругов. И совершенно неважно, какие Хамасу видятся последствия разворота курса на триста шестьдесят градусов без предварительных условий, ибо у решения, останавливающего кровопролитие, нет ценника и, тем самым, альтернатив. У меня все…

Яхья Синвар и Мухаммед Сахим, обменявшись тяжелыми, но полными аллюзий взглядами, задумались. Казалось, отгородились от неудобного мира, который ощетинился проблемами одна другой горше, но главное, не укладывающимися в их принципиально черно-белую оптику. Ушел в себя и эмиссар сборной закулисы, то ли прогнувшись от бремени марша, то ли ища оправдание, почему он здесь. Но вскоре всколыхнулся, услышав голос Яхья Синвара:

– Мы тебя, Алекс, услышали, надеюсь, услышал ты и нас. Передай русским: решение примем в ближайшие двадцать четыре часа. Совпади оно с позицией Москвы, узнаете из новостей; наш основной канал связи с русскими сей момент и правда задействовать не следует. А завтра утром прежним маршрутом тебя переправят обратно, в Египет.

– С Константином? – уточнил эмиссар.

– Тот уже в пути, – бесстрастно заметил Яхья Синвар и отключил микрофон.

Глава 8

Лондон, 18 мая 2021 г. 21.30

Виктор Сомов, глава службы безопасности «Открытой России», детища Михаила Худорковского, лихорадочно поглядывал на телефон, одновременно сверяясь с часами. Наконец, решившись, привел в действие гаджет. Абонент не отвечал, и Сомов хотел было сбросить набранный номер, когда прозвучал сигнал соединения.

– Извините за столь поздний звонок, Михаил Борухович, – выказал учтивость своему работодателю Сомов, продолжил: – Ситуация – экстренная, не терпит отлагательств.

– Путин преставился или Сечин к первой жене вернулся в намерении выставиться на президентских выборов двадцать четвертого? – поинтересовался, само ехидство, Худорковский.

– Куда проще, хоть и с первым персонажем прямая связь, – раскладывал по смысловым полкам проблему Виктор Сомов. – Объявился путинский душеприказчик. Не поверите где. Настоящая клетка.

– Подожди, Виктор, – смутился Худорковский, – я вспомнил: ты обещал по нему отчитаться, выследив его.

– Верно, Михаил Борухович, только мало что вышло, – сокрушался Сомов. – Локдаун спутал все карты. Но не по телефону…

– Ладно, приезжай, – постановило начальство.

На Худорковского нахлынули воспоминания, хаотичные, не связанные межу собой, но в какой-то момент он переключился на недавний разговор. Точнее, заклинился на одной из его фраз «Не поверите где. Настоящая клетка», его заинтриговавшей. В итоге рассудил, что, сколько бы «клетка» не звучала аллегорично, ее смысл не предполагает двояких толкований: скорее всего, Алекс Куршин, конфидент-советник президента России, влип, причем капитально, себе уже не принадлежа. Коль так, то почему бы этим не воспользоваться – изменить комбинацию, вдохнув в нее новое содержание? И, по размышлении здравом, первоначальная вводная Сомову – «списать» Алекса Куршина, мастерящего протез на ахиллесову пяту президента, была импульсивной, производным эмоций. В новом контексте куда полезнее Куршина перевербовать или хотя бы «разговорить», черпая инфу о монархе, нежели устранить, как полезного трону советника. Разумеется, окажись «клетка» вне российской «юрисдикции».

Сомова насторожил лик Худорковского – многих масок, наслаивающихся друг на друга. Тот калейдоскоп подспудного, будто откровением для приближенной к шефу персоны быть не мог, хотя бы потому, что у крупных личностей многоярусный фасад намерений и самоощущений – общее место. Между тем сегодня босс был «в ударе», транслируя пляски подсознания без купюр на свой «монитор».

– Начни-ка ты, Виктор, с инфы, почему с Куршиным во Франции не получилось? – сориентировал Худорковский главу безопасности, преобразившись из многоликого демиурга в заинтересованного слушателя.

– Да, собственно, подробностей мизер: выездная бригада моих друзей из-за остановки авиасообщения добраться в Селесту, где Куршин заякорился, не могла, а рекомендованные мне французы не оправдали авансов. Если вкратце, то это не те люди, откровенно левые, – отчитывался порученец разных, включая терминальных дел. – Я просёк это из их первого отчета, предварительной рекогносцировки, в котором просматривалось скорее обыгрывание задачи, нежели ее реализация. Достаточно того, что по душу Куршина откомандировали бабу. С их слов, она будто с опытом и нужной квалификацией, но, попася Куршина неделю, свалила, точно сезонная прости господи. Утверждала, что объект якобы домосед. Если и выходит на прогулку, то в сопровождении двух женщин, подруги и ее дочери. Причем маршрут их в центре города, под неусыпным оком многих камер. Аванс, правда, вернули без задержки. И то хорошо…

– Облом, возможно, к лучшему, – подбодрило поникшую безопасность начальство, продолжив: – Ладно, выкладывай, где он. Клетка, хоть не золотая?

– Он – в Газе и клетка, отнюдь не золотая. Что упрощает мне жизнь в русле поставленной задачи. Более того, не исключено, задачи, как таковой, уже нет… – играя желваками, озвучил Сомов.

На мгновение Худорковский застыл, переваривая услышанное, после чего с несвойственной ему бойкостью озвучил:

– Давай, Витя, давай! Не томи душу!

Сомов, распластав на лбу ладонь, казалось, решал, с чего начать. Будто определившись, вскинул голову, но единого звука не произнес – отсутствующим взором смотрел куда-то в сторону от визави.

– Э, не залипай, безопасность! – возгласил по обыкновению сдержанный Худорковский, после чего щелкнул пальцами.

– Да, извините, Михаил Борухович, голова ходором; мастак это Куршин попадать в историю. Он, как урка, живущий мимолетными инстинктами, которого наперед и взад не прочитать, – объяснился Сомов. И сразу пустился в сказ, сколь неисповедимы пути парламентера на службе у императора, переперченного патриотизмом и вселенскими амбициями:

– В общем, мой источник из нашего МИДа нашептал: Куршин, командированный самим Кремлем в Египет (чтобы якобы добиться остановки обстрелов Хамаса Израиля), канул в неизвестность и не один – с сотрудником отдела безопасности посольства России в Каире. У этой миссии Кремля какой-то мутный, неизвестный даже МИДу интерес, поверх прочерченного. В итоге двоицу заманили в пресловутое «метро» Хамаса, где их следы теряются. Будто баба с воза кобыле легче, когда за тебя разгребли, но тут, боюсь, не тот случай. Коль исчезли двое, один из которых посольский, то маловероятно, что закопали. Грохнуть парламентеров союзника, да еще зубастого? Да это за пределами и вероломства. Сомнительно. Следовательно, скорее всего, задержаны, на какое-то время… То есть реальный шанс Куршина достать. Дело за малым – привлечь Хамас, их руками… У коллеги выход на представительство Хамаса в Лондоне. Уже зондировал, будто есть о чем говорить. Зарядили, правда, несусветную сумму – миллион фунтов и то предварительно. В общем, такая канитель…

– Что тебе сказать, Витя?.. – вновь навлек на себя фасад галопирующих мыслей и чувств Худорковский. – Мы заплатим, дело того стоит. Но меняем техзадание: не растворять, а стеречь, как зеницу ока. Вплоть до президентских выборов, то есть, по меньшей мере, три года. Но это неточно, многое будет зависеть от того, чем Куршин поделится, сколь бы дорога в Газу ни была дальней и кишела крокодилами, – Худорковский исподтишка взглянул на Сомова, – после чего посмотрим. С бабками, поступим так: четыреста тысяч аванса, остальные шестьсот разобьем на двенадцать платежей по пятьдесят тысяч. Их выплата предваряется ежемесячным видео доказательством, что фигурант жив и в своем уме. Как-то так, у меня всё…

Сомов сглотнул невидимый комок, точно распрощался с неподъемным бременем, казалось, дорогу дальнюю прослушав, а может, не предвидя тягот спелеологии на Синае.

***

Туннель между Сектором Газа и Египтом, 19 мая 2021 г. 11.00

Алекс натужно дышал, за Угрюмым, здоровяком в районе сорока, не поспевая. Туфли, недавний стресс, нехватка кислорода – гремучая смесь, малосовместимая с движением во владениях песка, хоть и уже хоженых.

Без оглядки на опыт невеселого знакомства, Алекс воспринял прежнего, навевавшего дурные воспоминания проводника без эмоций, рассудив: главное – маршрутом владеет, стало быть, в исходную точку вернет. При этом сближения общностью цели не вышло – предложение себя назвать Угрюмый пропустил мимо ушей. Впрочем, он и так безмолвствовал. То и дело оборачиваясь, лишь властно зазывал рукой, к комментариям не прибегая. Однажды будто прозвучало по-русски «Давай!», но Алекс в этом уверен не был.

Где-то минут через двадцать Алекс, поймав ветер близкого избавления, вписался в темп и подтянулся к Угрюмому вплотную. Тот даже недоуменно взглянул на ведомого – Алекс понимающе улыбнулся.

Вскоре донесли звуки зуммера, но настолько слабые, что Алекс поначалу находил их подземной фата-морганой, сродни видениям в пустыне. Между тем трели крепли, побудив Угрюмого на мгновение остановиться, после чего прибавить шаг. Тут Алекс струхнул, предположив, что зуммер – сигнал, возвещающий признаки израильской диверсии по обрушению «метро» посредством новейшей технологии, с началом войны во многих заголовках СМИ. Подумал: «Надо же, и могилы не будет, а то и констатации смерти, пропал без вести – и весь сказ».

Тем временем зуммер уже резал слух, чей источник, казалось, совсем рядом – Угрюмый перешел на бег, даже не предложив Алексу ускориться. Через метров триста на боковой стене, справа, обозначилась металлическая коробка, внешне, распределительный щит. Распахнув дверцу, Угрюмый порывисто извлек трубку, по внешним признакам, полевого военного телефона и, переведя дух, нечто крикнул в мембрану по-арабски.

По мере того как абонент Угрюмого нечто вещал, у первого наливались свинцом и без того недобрые глаза, которые, в конце концов, обрели направляющие цели. Гаркнув нечто на прощанье, проводник повесил трубку, после чего уставился на одушевленную единицу из транспортной накладной в лице Алекса, мобильного приложения тайн большой политики.

Между тем тот взор мало что передавал, скорее, был обращен в себя, нежели буравил подопечного. Алекс всем нутром сгруппировался, осознавая, что его гипотеза о диверсии – ложная, и по вновь открывшимся обстоятельствам он снова в игре, как и прежде, чужой. Вопрос только: какой именно?!

Угрюмый вдруг навлек на себя лик расслабленного дружелюбия, мало вяжущийся с его привычным образом – громилы с умеренным профилем опасности. И неспешно двинулся к визави, в десяти метрах от него. Алекс, однако, на нежданную метаморфозу не купился, заподозрив подвох – сделал шаг назад. Занял причудливую стойку – нечто переходное между настроем за себя постоять и дать деру. В итоге не совершил ни того, ни другого – лишь затравленно смотрел на поводыря, который силился изобразить подобие улыбки – явный диссонанс грубо вырубленному, пасмурному лику костолома.

Сблизившись, Угрюмый положил Алексу руку на плечо – тот вздрогнул, но руку не сбросил, хоть и сжался в сгусток афронта. Угрюмый хмыкнул и, убрав руку, объяснился на ломаном русском, после вчерашнего «Давай-давай, впэрод» Алекса не удивившего:

– Абратна идом, метро взрыв – Исраэль сделала. Нэльзя! – и вперил в подопытного парламентария мутных расчетов взгляд.

– Откуда русский знаешь? – огорошил не столько Угрюмого, сколько логику события Алекс.

Проводник прищурился, выказывая, что вопрос им то ли не понят, то ли он усматривает в нем подвох. Между тем его отклик – признак того, насколько физиогномика спорная отрасль знаний:

– Жена – Украина. Арабский – плохо совсэм…

Алекс заразительно рассмеялся и, чуть подумав, сообщил:

– Я сам с Украины. Так что послушаем твою жену – и вновь рассмеялся, правда, наигранно на сей раз.

Поменявшись места (Алекс впереди, Угрюмый – конвойный), двоица устремилась на восток, откуда стартовала полчаса назад. Угрюмый струил легкое возбуждение от задачи, переигранной на диаметрально противоположную, время от времени ощупывая в кармане пистолет, а конвоируемый – стресс человека, приплющенного зловещей неизвестностью.

***

Кремль, 21 мая 2021 г. 16.00

Хозяин земли русской 2.0 на себя обычного – небогатого на эмоции меланхолика – походил мало, струя какой-то нездоровый, плотоядный интерес. Предмет его болезненного внимания необычен – несколько листов А4, каллиграфическим почерком плотно исписанных. Автор того чистописания не женщина-аккуратистка, а, не поверить, солдафон, причем на седьмом десятке, к тому же тяжело пьющий. Правда, служивый непростой – не кто иной, как начальник Генерального штаба ВС России генерал армии Валерий Герасимов.

Между тем снискал он лавры не только в ратном деле, но и в учебе – золотой медалист суворовского училища и красный диплом выпускника военной альма-матер, где, надо понимать, был одержим первенством во всем, благообразием письма включая.

Но откуда это школярство в наш оккупированный многофункциональным компьютером век? Ведь сверхзанятый Герасимов не Дарья Донцова, крапающая свои тексты от руки, писатель-олигарх, могущая себе позволить ту или иную богемную вольность, да и женщина, средоточие слабостей и капризов как-никак.

Дело в том, что те ладные листы – базовая концепция оккупации Украины, замышленная хозяином Кремля и впервые в черновом варианте сформулированная, причем в одиночку, одним начальником Генерального штаба. О новоявленной «Барбароссе», помимо инициатора и самого исполнителя, неизвестно никому, даже министру обороны Шойгу. Реляция эта в единственном экземпляре; вводная исключала копии, впрочем, к вящему удовлетворению самого Герасимова, ясно осознававшего насколько токсична монаршая идея. Не отверг он ее лишь потому, что воспринял авантюру как очередной каприз ВВП, с недавних пор подсевшего на военную бутафорию о якобы непобедимости русского оружия. Разумеется, с подачи ближнего круга, озабоченного одним – потрафить эго тирана взамен незыблемости насиженных хлебных местечек. Потому Герасимов ничтоже сумняшеся и выдал клон «Барбароссы», в полной уверенности, что дальше самолюбования в окрестностях прожекта у президента дело не пойдет. Дурак дураком, конечно, но будто не шизофреник. Надо же, подмять под себя вторую по площади в Европе страну, к тому же густонаселенную, где до пятьдесят восьмого горела земля под сталинским сапогом, причем в областях, никогда независимости не знавших! Даже российских флагов не напасешься, а о добитой или разворованной технике и вспоминать лишнее…

Последний листок «замысла» века брошен в бумагорезку, и хищник в лике президента, прогнувшись, заделался мечтателем с мессианскими всполохами в очах. В том чертополохе обнажались: гордо реющий над планетой Андреевский флаг, марширующие по Шанзелизе, Унтер-ден-Линден, Крещатику колоны российских гвардейцев и вяло помахивающий им и публике богдыхан, владыка всея человековейника.

В своем воспарении ВВП принимал разные лики – то горделивую осанку, то сытую расслабленность, то мрачную сосредоточенность, но в какой-то момент будто опомнился, возвращаясь к своему обычному фасаду – колбе с задымленным содержимым, что, по обыкновению, знаменовало переход к трудам праведным. И правда, ВВП потянулся к селектору, где активировал вызов Игоря Костюкова, начальника ГРУ Минобороны РФ. Услышав голос адмирала, треснувшего от столь редкого, чреватого нагоняем звонка, с ноткой игривости спросил:

– Ну что, адмирал, время сверлить дырку под орден?

Ответа не последовало, хотя и звуки шумно сглотнутой слюны сверхчувствительная мембрана уловила – адмиральский ум, взлохмаченный высочайшим звонком, принял приглашение в Екатерининский зал за эвфемизм мазать свой лоб зеленкой… Все же вскоре безотчетно выдавил из себя:

– Да-да…

– Почему не вижу отчета службы? Задача-то из приоритетных,– сменив тональность, строго спросил президент.

– Отчет в пути, – скороговоркой выдал глава военной разведки, спихнув бремя шока. Между теми беспардонно соврал, не имея малейшего представления, о чем речь. Но не суть, главное – заступил на должность.

Президент ухмыльнулся, проделав привычный для него иезуитский трюк – вбросить вводную, не обозначив ее содержания; чем дольше он безраздельно царствовал, тем чаще питался фастфудом холуйства и унижений чиновников высшего звена. Когда же жертва нагло врала, отводя угрозу, нередко мнимую, то с одержимостью садиста выжимал последние соки ее достоинства.

– Так отчет, о чем? – поинтересовался сама невозмутимость президент.

– Об этом, как его?.. – точно хронический троечник проблеял морской волк в адмиральских погонах.

– Ясно, старая песня. Домашнее задание – не для вас, для того парня… – продолжал ломать комедию президент.

– Мы всё по уставу, как отче наш… – надулся бравый адмирал, учуявший подвох.

– Не дождешься! – картинно сокрушался ВВП. – Мода такая – выставлять президента толмачом. И швей, и жнец, и на дуде игрец – ловко устроились… – пресытившись любимым хобби – троллингом, президент взглянул на часы и бесстрастно справился: – Так как ваш Алекс Куршин? Вернулся восвояси?

Глаза и уши армии вопрос расслышал отчетливо, но еще больше сконфузился: кто такой Куршин со смешным позывным Алекс, он не знал, причем категорически, ибо память его не подводила. Но будто мобилизовавшись, обратился к смысловой отмычке – вопросу на вопрос:

– Какой Алекс имеется в виду?

– Видать, всю ночь зажигал, коль без понятия, что под носом творится. Я, по-моему, глава государства, а не приевшаяся жена, которой можно впаривать без разбора… – предупредил о неполном служебном соответствии президент.

– Простите, ничего такого, просто… – осекся Костюков, хотевший было упрекнуть ВВП в предвзятости: мол, какого лешего мне помнить личный состав агентов, исчисляемый тысячами. Но благоразумно осекся – вдруг само по себе рассосется.

Тут ВВП, человек феноменальной, в разрез своему посконному происхождению, памяти, вспомнил, что когда годом ранее Куршин вновь объявился в России, режим его содержания требовал экстренного пересмотра. Ведь обоз убийственного для президента компромата, который Куршин неким образом, хоть и без всякого умысла приращивал, простирался уже за горизонт.

Для начала напрашивалась смена куратора, ибо тандем опекунов «Нарышкин-Бондарев», намекавший президенту, что одержимость Куршиным, как минимум, непатриотично, был сродни мутирующему вирусу, который рано или поздно угробит трон. Потому шефство над Куршиным оказалось в зоне компетенции ГРУ, которое разыграло перед прежними кураторами искусный спектакль: будто Алекс Куршин, «перепрев» от монаршего подряда, рванул в Украину, к отчим камням.

Для легализации события исхитрились внести в тамошнюю базу данных запись о пересечении Куршиным границы и даже вмонтировали в видеоархив пропускного пункта «Гоптовка-Нехотеевка» эпизоды его выезда из России и въезда в Украину.

Между тем в момент перепланировки задачи адмирал был в отпуске, собирая ежевику на Алтае, и монарху ничего не оставалось, как, плюнув на перекос субординации, вверить мониторинг Куршина заму Костюкова – генерал-майору Сафронову и даже поработать техперсоналом – передать последнему досье конфидента, прежде изъяв его у СВР.

Таким образом, никаких заданий по Куршину глава ГРУ не получал, более того, мог в условиях хронического аврала службы его не знать. Более того, Сафронов, вполне вероятно, даже не ввел шефа в курс дела, подписав максимальной секретности обязательство о неразглашении проекта «Алекс Куршин». И не кому-нибудь, а Самому. Так что, получалось, упрекать генерала было не чем…

– Вот что, Игорь Олегович, – объяв предысторию события, стал сворачивать разговор президент, как и в прологе, на свой извращенной психики лад: – вижу, каши с вами не сваришь, левая рука не знает, что делает правая. В службе полный бардак. Хоть самому засучивай рукава. Ладно, дам подсказку: Алекс Куршин, командированный ГРУ в Египет, – его курирует Сафронов. Надаюсь, вдвоем у вас выйдет отчитаться. Через два часа мне на стол доклад, – нечто бессвязно промямлив, ВВП закрыл линию, не простившись. Впрочем, он и не здоровался.

ВВП витал между фрагментами черновика Великого натиска на запад – источник давнишних вожделений, и невнятицей телефонного упражнения по проверке чиновничьей воли на вшивость, испытывая неясной причины дискомфорт и озадачился: собственно, почему пристал к его смысловому берегу Куршин, когда у всех помыслов украинский контекст, заполонивший повестку? Дело всей жизни, его завещание потомкам, набранное червонным золотом, и проходной консультант, пусть он эталон изворотливости бок о бок с апостолом Удачи – как вяжутся? С чего бы это?..

А с того, сообразил, наконец, президент, что интервенция в Украину столь многотрудное, из одних знаков вопроса предприятие, что не обойтись без закулисных маневров и даровитых переговорщиков – таких, как Куршин, который, скорее всего, внес важную лепту в остановку Хамасом обстрелов Израиля в рамках объявленного вчера перемирия и, как следствие, становление перспективной для России расстановке сил в регионе. Стало быть, довольно ему по европам галлопом, пусть перебазируют обратно, чтобы был под рукой. Стоп! По-моему он из Украины… Лажа, может заартачиться… А службы для чего? Проедать бюджеты, подворовывая? Задницу пусть рвут!

Отчет ГРУ об итогах миротворческой миссии Куршина – вразрез высочайшему поручению – в Кремль до конца рабочего дня так и не поступил, впрочем, без всяких последствий для службы. Тему зажевал визит Бортникова, который улаживал с ВВП кандидатуры казнокрадов и мздоимцев, кандидатов на арест, негласное расследование дел которых на финишной прямой, накануне выдвижения обвинений.

Глава ФСБ долго и нудно зачитывал установочные данные фигурантов, дабы, не дай бог, не репрессировать блатных, негласно приближенных к трону или знакомцев президента по Питеру и советской сигуранце. Таковые обнаружились, точнее, по ряду «околпаченных» президент галочкой не расщедрился, резолюцию отложив, что означало: у этих – иммунитет. Чуть позже Бортникова посетило: оказывается, и спецслужба, оснащенная лучшими кадрами и техникой, может чего-то не знать. Поскольку «помилование» даровалось сразу семи топчиновникам, то толстым намеком замигало: ФСБ, будто опорно-двигательный аппарат режима, но, получается, нос по ветру не держит. Как бы самому в этот или схожий список угодить…

Следующий день захватила новая текучка, так что когда рапорт ГРУ по Куршину был президенту к вечеру явлен, то был им поначалу принят за разведданные о военной группировке Египта на Синае, по неразберихе Генштабом не в тот почтовый ящик вложенные. Но, вчитавшись, ВВП увидел отклик на свой запрос, как и причину задержки рапорта, в сухом остатке информативного (конфуз навлек президентский пунктик читать отчеты и донесения с второго-третьего абзаца). Текст захватил ВВП настолько, что он его прочитал еще раз, на сей раз без купюр:

«О миссии А. Куршина в Каир сообщаем следующее. Несмотря на особые усилия по склонению Самеха Шукри, главы МИД Египта, предпринятые нами в содружестве МИД РФ создать платформу прямых переговоров между спецпосланником РФ и руководством Хамаса успеха они не имели. Склонить первого к нашей формуле миротворчества не удалось. В результате наша каирская резидентура запросила у администрации Газы любую приемлемую для обеих сторон площадку в обход несостоявшегося посредничества Каира.

Администрация Газы, однако, ничего не нашла лучшего, как предложить встречу на территории Синайского полуострова, в египетской юрисдикции, но своего присутствия не заявляя. Безальтернативность ситуация вынудила нас с предложением согласиться. Решение потребовало немалых усилий логистики по реализации плана, как то задействование нашей агентуры в ВС Египта по обеспечению коридора для спецпосланника к искомой цели, что едва удалось.

Встреча предполагалась на синайском отрезке неизвестного египтянам туннеля, то есть в самом его начале. Поначалу все шло штатно. В оговоренной точке спецпосланника и его сопровождающих представитель Хамаса встретил, после чего последовал спуск в туннель. На поверхности оставался наш агент, египтянин, доставивший делегацию к месту назначения, и который должен был спустя три-четыре часа спецпосланника с сотрудником безопасности доставить обратно в Каир.

Однако в означенное время делегация не вернулась, кроме того, зайдя в туннель, сопровождающий не сделал контрольного звонка, который подтверждал бы штатный режим миссии.

Спецпосланник и его эскорт, оказалось, были почти сразу задержаны и препровождены на территорию Газы с мешками на головах. Как пояснил наш сотрудник, спустя сутки освобожденный и возвращенный в Египет, причина задержания – подозрения в работе на «Моссад», который под русским флагом якобы нацелился – посредством спецпосланника, гражданина Израиля, – совершить покушение на главу Хамаса.

Тем не менее в 17.30 того же дня (18.05.2021 г.), Хамас связался с нашим резидентом, сообщив, что переговоры начаты и оба наших человека целы и невредимы. Важно заметить: на все его обращения выяснить, что произошло, Газа полдня дня отмалчивалась.

Утром следующего дня (19.05.2021 г.) Хамас информируем резидента об отправке спецпосланника в точку исхода, приблизительное время прибытия 12.00. Двумя часами ранее этим же маршрутом был переправлен сотрудник отдела безопасности посольства. Почему отправка была раздельной, выяснить не удалось.

К условленному часу спецпосланник не появился. Прождав его два часа, агент отправился в Каир. На обращения резидента Хамас отвечать перестал, молчит уже двое суток.

Тем временем, на следующий день, объявив об одностороннем прекращении огня, Хамас заключает перемирие с Израилем. При этом наш источник, приближенный к политбюро Хамаса, сообщает, что по ряду косвенных и прямых признаков между этим событием и миссией миротворца – прямая связь. Однако, кто он – имя, кем командирован – источник не знает. С его слов, тайна за семью печатями. При этом источник утверждает, что миротворец жив и начиная с 19.05.2021 г. содержится под охраной на одном из секретных объектов Газы. Источнику известен лишь факт изоляции иностранца, который, на его взгляд, и есть миротворец, поскольку с началом военных действий никто, помимо последнего, на территорию автономии не въезжал. Место нахождения миротворца, полагает источник, завтра-послезавтра выяснится, поскольку еду арестанту доставляет двоюродный брат источника, владелец кафе. Тем самым, можно предположить, что у фигуранта особый привилегированный статус. Еще, выяснил сегодня источник, интересант задержания миротворца – за пределами Газы, и это не официальная структура, а частное лицо

Мы убеждены, что проблема А. Куршина в ближайшие дни будет так или иначе решена. Замначальника ГРУ генерал-майор И.А. Сафронов».

ВВП в несвойственной ему манере резко выхватил ручку из пенала, дабы выдать резолюцию, но передумал. Подперев кулаком подбородок, задумался. Сквозила при этом не работа ума, а электрика злости,грозы. Кто тому провокатор, выстраивалось само собой. Вскоре, однако, президент обрел приличествую должности основательность и, склонившись над рапортом, на одном дыхании вывел резолюцию:

«Хотя вслед событию кое-что проделано, вся операция – однозначный провал. Почему пошли у Хамаса на поводу, дав добро на переговоры в туннеле Хамаса? Не понимали, кто они такие? Теперь латаем марлей дыры, не предлагая ничего внятного? Как спецпосланника освобождать, представляете? Так вот, известите руководство Газы о безоговорочной передаче миротворца египетской резидентуре, пригрозив немедленным отъездом наших военных инструкторов и консервацией поставленной им техники. На раскачку им – два дня, не более. Если это не сработает, даю добро на силовой вариант. Отчитайтесь через трое суток. Президент Российской Федерации». Подпись.

Глава 9

Сектор Газа, 26 мая 2021 г. 2.30

Неделя бессонницы и муторных рефлексий, перемежаемых экскурсами в телекартинку и маранием бумаги – конвульсии несварения неизвестности и как-то себя занять. И никакого самолюбования заложенным в вечность кубиком, о благосклонности которой к себе и не помышлял. Триумф маленького человека, по небрежению истории-гуляки в разы укрупнившего свой масштаб. Пусть одномоментно, зато в краю – пасынке Всевышнего – вновь воцарились почтальон и молочник, отодвинувшие канонира на второй план. Пусть ненадолго, до очередного межобщинного хамсина.

Однако катапультировав героя на пятачок славы, Творец тотчас выставил тому отложенный штраф за промахи в его мудреном «диалоге» с прошлым. Не успел герой и воспарить, как столь же стремительно был приземлен на территорию беды и ущемлений – в очередную в Одиссее клетку с круглосуточной вахтой. Единственно, что подслащивало пилюлю неволи – с питанием на убой и в сорока километрах от дома, исчезни вдруг вековая вражда, колючка, КПП и блокпосты…

Алекс лежал на скрипучей, третьей молодости кровати, закинув руки за голову и буравя взором бетонный некрашеный, как и все помещение потолок. Обиталище – классическое бомбоубежище жилого дома, квадратов двадцать пять-тридцать с воздуховодом. Но что там наверху Алекс не знал – доставили сюда с мешком на голове, впрочем, как и при «новосельи»18 мая, в день знакомства с Газой.

Шок вероломного, за гранью логики ареста на полпути между Газой и Синаем не отпускает. Не рассеяли его и знаки внимания к арестанту, будто несовместимые с суровыми порядками автономии: приязненность охраны, кабельное телевидение, проведенное в первый же день, привилегированные условия столования, раздобытые по первому требованию лекарства, тетрадь для записей.

Фермент депрессии – загадка, кто инициатор его драмы, столь кардинально переигравший комбинацию. Ведь кроме Кремля, в числе задач которого – спрятать концы сверхсекретной миссии, интересантов не замечалось. Но это в терминах разумной, общепринятой логики, в измерениях же экстрима (практика спецслужб, криминал, пр.), Алекс понимал, она иная.

Между тем вероломный трюк Кремля едва втискивался в доступные ему критерии анализа. Стопроцентная герметизация секретных поставок Москвы Газе и миссии, сопутствующей ей, достигались одним – физическим устранением переговорщика. Следовательно, его более чем сносная консервация не стыковалась с гипотезой. Не верил Алекс и в злокозненность руководства автономии, решивших поквитаться с заносчивым эмиссаром с присущими Востоку коварством и витиеватостью.

Из чего следовало: заказчик акции – извне сложившейся парадигмы. То есть производное неизвестных прежнему раскладу обстоятельств. Абзац…

Нежданно-негаданно Алекса потянуло ко сну, да так, что столпотворение и дум, словно в пылесос потянуло, в той глиссаде на мгновение проявились пластиковые мешки трупов, чей ряд не умещался в диапазон обзора. Воплотился спуск не в многоточие ночи, а в обрыв сущего.

Жжение вены левой руки – все, что Алекс внимал, сподобившись в недвижимый куль плоти и чувств. Однако со временем тот очажок пустил всходы, оживив конечности и зрение.

Ощущения качки гамака, лучи фонарей, прыгающие по фронту, по бокам – натужное сопение, едкий пот. И речь, будто до боли знакомая, но не усваиваемая.

Мало-помалу прыгающая среда встроилась в картинку, набиравшую резкость. Наконец, вернулось «я».

Он – на носилках, которые тащат четыре жилистых парня, переговаривающиеся на иврите с вкраплениями русского и прочего мата. Их русский – нечистый, смахивает на фонетику сына, прибывшего в Израиль в шесть лет.

Марш трусцой – в туннеле, похоже, не том, злополучном, каким в Газу прибыл и с полпути был возвращен – наспех закрепленная электропроводка со светильниками, кабели связи не замечаются.

Коль так, то в какую из студий преисподней туннель ведет? Неоригинально, сплошные повторы. Пора бы демиургам, конфликтующим за ширмой, взять перерыв, а лучше – раскурить трубку мира.

Ишь куда хватил, размечтался. Центр земного – именно ад, здание рода человеческого, возводимое миллиардами эгоизмов, не столько жаждущими благ сосуществования, сколько схватка за солнечную сторону.

– Оклемался, – бросил на иврите оглянувшийся голубоокий экспедитор слева без малейшей семитской примеси.

– Слава богу! Тащить такую тушу зазря – босса бы проклял, – обнажил некое организационное начало фронтмен справа, даже не оглянувшись.

– Пацаны, хватить тереть, расходуя без толку силы! И так пыхтите! – отчитал передовую условный сержант, судя по начальственной нотке упрека.

– Э-э… Хоть знаете, куда меня тащите, но главное – что при интоксикации усыпляющим газом делать? – вклинился в гужевой форум пассажир носилок по-русски. Злобно добавил: – Как в «Норд-Осте», не улыбается…

Сержант с напарником обменялись взглядами, фронтмены же недоуменно оглянулись. В русле инерции марша трусцой четверка покрыла еще метров десять и, будто не сговариваясь, остановилась в растерянности. В глазах экипажа пропечатался немой вопрос, адресовавшийся командиру. Как казалось, требовавший не перевода сентенции пассажира, а ответа: собственно, пассажир о чем? Было ясно, что молодцы, не старше двадцати пяти, хоть и все как на подбор славяне, о криворуком спасении заложников девятнадцатилетней давности в театре на Дубровке, повлекшем множество смертей из-за усыпляющего газа, не слышали. Похоже, не ведомо это было и «сержанту», по крайней мере, так прочитывалась его экспрессивная жестикуляция «Объект не в себе. Какая разница?». Клич «Яалла!» («Вперед» – арабское слово, прочно вошедшее в иврит) возобновил движение подземного амбуланса.

Обрести точку опоры на земле не получалось – Алекса шатало в ногах и чувствах. Недолго думая, квартет вновь употребил носилки. Алекс между тем повалился не на спину, а, опираясь то на один локоть, то на другой, снимал рекогносцировку местности.

Строения, напоминавшие инфраструктуру кибуца, его несколько успокоили, но отпустило лишь, когда в лунном свете проявился желтый номер микроавтобуса, припрятанного в небольшой лесопосадке в трехстах метрах от терминала туннеля.

Слава богу, не Египет! И здравствуй, Израиль, хоть и не родные камни, но столь желанная сей момент сторона! Единственный квадрат на земном шаре, где ты не прокатный заложник, а держатель базовых прав, пусть одно из них – право на справедливый суд, хоть и уголовный. Сколько меня не было? Года два, больше? Скорей бы домой, разберусь…

Правда, хлопцы эти мутноваты. Хоть и израильтяне десантной закваски, но силы поддержки, спутник любой силовой акции, где? Да и в спецслужбы не евреев не берут… Впрочем, не мираж ли всё это – от усыпляющего газа, сместившего систему координат?

Контуры торгового центра на перекрестке «Яд Мордехай», хоженого-перехоженного, рассеяли морок сомнений – Алекс взмыл руку со сжатым кулаком вверх, то ли возвещая свое избавление, то ли салютуя отчему дому в каких-то сорока километрах отсюда. Двое парней, делившие с Алексом заднее сиденье, застыли на мгновение, после чего, не сговариваясь, придвинулись к нему вплотную. «Сержант», в следующем ряду сидевший и учуявший активность, резко повернулся. Вздев подбородок, обозначил к вахте вопрос. Ближний к нему конвоир пожал плечами, что «сержанта» не удовлетворило. Забросив руку на спинку, стал всматриваться в объект их дерзновенной, по силам лишь патентованным сорвиголовам операции.

Тут Алекс буднично, сама естественность, подал голос, на сей раз на практикуемом квартетом иврите, вспомнив, что его израильскую связку ключей изъяла команда опорного пункта СВР в Потсдаме:

– Маленькое уточнение: прежде чем ко мне, заедем на минуту к сыну. Спит, правда… – Алекс осекся.

По вытянутым лицам соседей, Алекс понял, что озвученное им не столько неуместно, сколько нежданное для них открытие, но в чем суть дела, он не понимал. Впрочем, озадачиться не успел, точнее, тот мелкий казус вдруг разукрупнился в реальную, неясных контуров проблему. Ведь, едва зажегся зеленый, микроавтобус рванул вправо – в иную, не ведущую ни к его дому, ни к Тель-Авиву сторону (при всех отклонениях от нормы Алекс находил свой эскорт лазутчиками «Моссада»; как последний о его местоположении узнал, в трещавшей от газа и антидота башке даже не обозначилось).

Алекс хотел было возмутиться, но передумал – на растерях или недорослей-угонщиков автомобилей сбитая дисциплиной, крепко знающая свое дело команда не тянула. Да и развернуться можно было лишь на следующем перекрестке, через три-четыре километра.

Без всяких подсказок пассажира ближайший перекресток стал точкой маневра – водитель включил сигнал поворота. Алекс даже чуть подался вперед в предвкушении желанного маршрута, казалось ему, профуканного водителем по невнимательности. И… часто замигал, когда вместо разворота микроавтобус взял влево, въехав в Сдерот – хорошо ему знакомый депрессивный город, населенный преимущественно экономически слабыми слоями населения. Затрещала сковородка подозрений, ведь в низкой этажности, весь как на ладони городе израильские спецслужбы своих представительств иметь не могли.

Вот те на! Уж где-где, а быть похищенным неформалами в родном, полузакрытом Израиле он не ожидал. Пусть в немалой степени оправданно – был во власти феерии химреактивов и удали в духе компьютерных игр.

Его накрыла странная комбинация чувств – апатии, клинически предсказуемой, и веры в свою звезду, по обыкновению, к нему благосклонную, но в последние два года буквально стелившую ему переправы в топи амбиций сильных мира сего, куда его самоволием случая и винных паров занесло.

Не всколыхнуло Алекса и здание виллы, куда был доставлен, лет пятнадцать назад предлагавшейся ему за бесценок, но не нашедшей у его бизнес-интересов отклика; в Сдероте, «полигоне» для ракетных пристрелок из сектора Газы с рухнувшими ценами на недвижимость, риски перевешивали навар халявы.

Любопытно, закрой я тогда сделку, куда бы вывела сегодня кривая, да и не закольцевалась бы по-бюргерски судьба, ныне криво улыбнувшаяся, подумал он, минуя парадный вход вместе с «сержантом» и еще одним бойцом. В зале без приглашения уселся, надо полагать, найдя его конечной точкой их общего, вне земной гравитации маршрута.

Непринужденность «этапируемого» старшого смутила – он бросил на Алекса любопытный взгляд. Кивнул бойцу на гостя и, картинно оглянувшись, потопал к лестнице, которая, судя по языку его тела, исполненного важной целью, вела в условную каюту капитана. Вскоре донесся аккуратный стук костяшками пальцев в дверь.

Алекс непринужденно закинул ногу за ногу, передавая неброский суверенитет значимого человека, олицетворяющего некое «мы»; кантовать такого – хлопот не оберешься, неведомо, откуда прилетит. И являл собой любопытную натуру, скорее всего, для панорамного библейского сюжета, надо понимать, наших дней.

Важничал он меж тем недолго – из ВИП-образа его извлек «сержант», кликнувший его со второго этажа, по-русски:

– Дядя, поднимайся, тебя ждут

В пику своему недавнему лику Алекс живо встал на ноги. Проигнорировав русский, бывшим механическим переводом ивритской лексики, откликнулся на государственном языке:

– Спать? Белье хоть есть? У тех, в Газе, только подушка… – и засеменил к лестнице.

После недельной бессонницы забыться не вышло – закулиса напомнила о себе очередным звеньевым, вызывающим духи обязательств, взаиморасчетов. В небольшом, но со вкусом обставленном кабинете Алекса встретил мужчина в районе шестидесяти, отвечавший основным признакам координатора невидимого фронта: непринужденная смена обличий, обращенный в себя взгляд, но главное – манера слушать вполуха, выводящая собеседника из равновесия.

Сколько бы Алекс ни был дезориентирован похищением, флага не приоткрывшим, кто за боевиками стоит – к моменту встречи с их патроном – он, по большей мере, представлял. Хватило нескольких минут покоя в зале, чтобы заработала дедукция: коммандос с беглым ивритом славянских корней – никто иные, как шпионское подполье, руководимое темниками из Москвы. Коль скоро инициатор его успешной миротворческой миссии Москва, то вполне предсказуема операция по его освобождению. Чего в тумане «химиотерапии» не получалось Алексу связать, так это, коим образом российские спецслужбы РФ пустили корни в полузакрытом, просвечиваемом национальной контрразведкой Израиле. Но, едва обозначились контуры события, как бритва Оккама прополола кратчайший путь к истине. Обзаведясь столь универсальной ассистенткой, Алекс уверенно шагнул в свою материнскую среду – тестирование терра-инкогнита на вшивость.

– Как дела, Шабтай? – бодро приветствовал Алекс хозяина кабинета на иврите, запечатлев первого семита за сегодняшнюю ночь, внешне, выходца из СССР.

Звеньевой увел глаза в сторону, и без того неинформативные, и вяло указал на стул у стола, даже не кивнув визитеру. Казалось, он либо не вник в сказанное, либо, что представлялось наиболее вероятным, слушает исключительно самого себя, тем более, не тратит энергию на эксцентриков.

– Напомнил мне о Калмановиче. Как-никак ты первый еврей, с кем сегодня столкнулся, – разъяснял свою браваду Алекс Звеньевому. – Тот, правда, больше по торговому делу. Сподобил шпионаж в инвестицию, что для выходца из совка семидесятых – суперкруто. Если ты роман «Антрепренер», который о Шабтае, не читал, то рекомендую. Пособие для шпиона советских корней, что в Израиле, что где-либо…

– Как самочувствие? – вполголоса осведомился звеньевой, смотря куда-то в сторону, будто смысловой понос гостя – ожидаемая клиника: мол, митингуешь? митингуй, лишь бы не кусался…

– Знаешь, адреналин бурлит. С тех пор, как дошло, что мимо Норд-Оста проскочил. Твои ребята – славяне славянами, но израильская закваска налицо, свое дело знают. Не вытащи они меня из того клоповника, без кондиционера двинул бы кони. Так что большой им поклон, честно… – доложил о самочувствии, присовокупив диагноз – медицинский, квалификационный и оперативный – Алекс, перейдя на русский. Понятно почему: считают, делятся сокровенным и сочиняют тексты исключительно на родном языке…

Звеньевой преобразился, выйдя из образа подслеповатой рассеянности, и в упор уставился на брызжущего адреналином слов гостя. Казалось, он нечто для себя приоткрыл в разрез его недавними представлениям. Склонив голову, задумался. Все еще глядя в стол, спросил, на сей раз на иврите:

– Ты, вообще, откуда? Гражданство имеется в виду.

– Тебе оно зачем? – насторожился Алекс.

– Сомнения, не вышла ли ошибочка? – запрыгнув в шкуру ехидной овечки, вновь сменил лик Звеньевой.

– Какая ошибка? – дался диву гость.

– Того ли мы вытащили? Подразумевался-то русский, как я понял, важная персона. То, что я вижу, вы израильтянин, судя по хорошему ивриту. Не все местные так владеют. И, не понять, для чего Калмановича, царство ему небесное, приплели… – приоткрыл изъяны планирования российского шпионажа его звеньевой, в придачу попеняв Центру за клиента c манерами балагура-провокатора.

Алекс захохотал, вначале нервически, потом от души. Выплюнув из себя бурду изумления и гнева, пару раз, едва касаясь, постучал по столешнице. Затем устремил большой палец вверх, надо понимать, отсылая к начальству крота, и спросил:

– Они что, даже имени моего не сказали? А фото?

Ответом стал привычный отсутствующий взгляд, истолковывавшийся по усмотрению.

– Ладно, вытащили и спасибо. Дальше что? – разбирался со шпионской логистикой Алекс.

– Пока не знаю, – резко ответил звеньевой. – Будем разбираться…

– С чем разбираться: как я в Газе оказался? Скажу сразу: лучше тебе не знать… – прибег к смысловому наморднику Алекс, не раз им апробированному.

– Чтобы продвинуться, – скривился, чешась за ухом, крот, – нужно понять, кто вы; у меня куча вопросов. Пока ясно только одно: вы не сумасшедший, хотя и были сомнения… Жду ответа на вопрос: откуда беглый, почти без акцента иврит? Разъяснять, почему выделываетесь, делая опасные намеки, необязательно.

– Давай так… – ненадолго задумался Алекс. – Я постараюсь внести ясность, даже обещаю, но прежде ответь: мой дальнейший маршрут, каковы на мой счет указания?

Звеньевой покрутил головой, давая знать: так не пойдет, мои правила.

– Подожди, – терял терпение Алекс, – сложно представить, что мой расклад хуже твоего? Вдруг начальство у нас общее? Не влетит ли под горячую руку, перестраховщик? И сам посуди: какова вероятность ошибки, когда тебе выложили мои координаты с точностью до сантиметра. Нашел бы иначе… Сам посуди, что, Газа – мегаполис, кишащий заложниками, перенаселенный Шанхай? – Алекс хмыкнул, но уловив холодный, непреклонный взгляд, понял, что в глухой обороне не отсидеться. Как бы в новый подвал не угодить… Заговорил примирительно: – Да, я израильтянин, живу здесь давно. Писатель, аналитик и политтехнолог, в определенных кругах России известный. Заказывают обзоры, экспертные оценки…

– Ну да, Газа – самое место для вашего брата, да еще в период войны… – нашел логическую прореху в ответе региональный крот. Неприятно оскалился, но вдруг дружелюбно свернул разговор: – Что это я? Спать ведь умираете, распоряжусь, чтобы постелили. Завтра договорим, хотя давно сегодня…

И правда, народ Сдерота, давно проснувшись, заполнял артерии загона наемного труда.

За семь последних суток Алекса, наконец, свалило (забытье от газа, прерванное антидотом, не в счет). Последнее, что перед провалом в сон у него отложилось, была злорадная гримаса крота, под занавес встречи обнажившаяся в мешанине его вывесок. Между тем посмаковать леденца пробуждения не получилось – настойчивыми потряхиванием плеча его призвали заступать на вахту дня – рабовладельца мироздания.

– Здесь что – гостиница, до одиннадцати выметаться? – ворчал Алекс, спуская ноги на пол. – Где мое портмоне? Заплачу за двое суток, но на больше, чем сто евро не рассчитывайте. Ах, да, оно где-то завалилось – на полях невидимого, мать вашу, фронта…

– Доброго вам дня! – из-за спины «сержанта» показался смотрящий за шпионской точкой крот. – Вы едете домой, там и выспитесь. Вас отвезут, назовите только адрес…

Алекс внимательно посмотрел на Звеньевого, казалось, не веря сказанному, а может, в попытке вычитать в его глазах потаенные мотивы. Пережевав новость, зашарил глазами по комнате в поиске своей одежды.

– Не слышу запаха кофе и свежих булок, – освежив в санузле лицо, потребовал у присматривающего за ним «сержанта» итальянского завтрака гость. Покидая спальню, добавил: – Лучше бы я тогда, в седьмом, эту виллу купил. Из Газы куда ближе, чем Ашдод. Шатает меня…

– Скажите, Эвен Эзра, ваша улица, как пишется? В имени улицы первые буквы «алеф» или «айн»? – спросил Звеньевой и быстро потупил взгляд.

– И «алеф», и «айн» – в таком порядке, – ответил Алекс, оторвавшись от капучино. Сделав еще глоток, спросил с издевкой: – А какая тебе разница? Москве доложить или дозор возле моего дома выставить? Если забота о Москве, то им этот адрес, сто пудов, известен. Кстати, а чего ты у своих бойцов, внешне, урожденных Израиля, не спросил? Или хлопцы и девяти классов не осилили, ну, аналог советской семилетки? Помнишь такую, точнее, упоминания о ней? Н-да, очень я старый… Из какого отстоя экспериментов я родом…

Звеньевой во рту повертел языком, казалось, мысленно отстраняясь от клиента-эксцентрика, и двинулся из кухни к лестнице. То ли это было прощание по-английски, то ли мужской жест-послание в духе «Диагноз, что тут скажешь…», пойди-разбери.

– Уважаемый, Эвен Эзра не мой адрес, а сына. У него ключи от моей квартиры, так что нужно позвонить. Дома ли?.. – окликнул крота Алекс с полпути.

Звеньевой остановился, но оборачиваться не стал и спустя секунду-другую возобновил движение, точно никакого вопроса не прозвучало.

Насупившись, Алекс встал из-за стола. В зале, играя ключами от авто и время от времени на него посматривая, стоял «сержант», чуть поодаль, в кресле, новый неизвестный Алексу боец, внешне будто узбек, но однозначно не еврей, являя с первым незримый, объединенный общностью задачи тандем. К ним Алекс и направился. Нечто подсказывало ему, что смысла просить у ребят позвонить сыну нет, коль Звеньевой его просьбу не «расслышал». Суки, выругался он про себя, не пытаясь вникнуть, что объявленная вольная и зажиленный звонок слабо вяжутся. Впрочем, свою Одиссею, сплошь и рядом стипль-чез из произвольно меняемых препятствий, он давно воспринимал как вторую молодость, от которой, как известно, открещиваться дураков нет.

Дыши глубже и получай от близких тебе палестин наслаждение; не исключено, на ближайшей повестке – экспедиция в анклав воинственного матриархата, где гарантированно утонешь, подвел смысловую черту он, усаживаясь на общем сиденье с «сержантом» в микроавтобусе. Почти сразу задремал, сложив руки на груди.

– Ну что, прощаемся? Еще раз спасибо, что из Газы, проклятой Богом, вытащили… – обратился к «сержанту» Алекс, когда микроавтобус припарковался напротив Эвен Эзра, 26, в Ашдоде.

Сержант медленно встал на ноги, освобождая проход, при этом не выпускал Алекса из виду. Увидев, что водитель-узбек спешился, а «сержант» следует за ним, Алекс остановился со словами:

– Я не девушка, чтобы провожать, а старый конь. Он, как известно, борозды не портит…

– Мало ли что… – усомнился «сержант» и, сблизившись с объектом вплотную, словно подталкивал продолжить движение. Покачав разочарованно головой, Алекс сдвинул дверцу и ступил на тротуар.

При виде подзабытых, но родных стен Алексу захотелось поскорее обнять сына, при этом некий очажок травил в нем радость предвкушения встречи: «Два с половиной года ты спасал свою задницу, для Виктора, вечного тинэйджера, хоть и славного, не сделав ничего». Поглощен Алекс был своим разносолом настолько, что следовавшие за ним коммандос исчезли из спектра его ощущений, не зацепили его внимание и двое прохлаждавшихся в лобби означенных холодной уверенностью молодцев, которые отличались от его эскорта только семитской наружностью. Не заметил и он, как исчез эскорт, аккуратно закрыв за собой входную дверь

Алекс недоуменно жал на кнопку вызова лифта, отказываясь верить, что он не работает.

Право, не в этот же штучный, освященный Удачей день, плевался Алекс про себя, переминаясь с ноги на ногу. Опомнился лишь, когда жестким хватом его прихватили кисти чьих-то рук. Оглядываясь, крикнул: «Какого черта! Совсем охренели, провожатые!?» И онемел, увидев новых, незнакомых ему бычков, радикально от гвардейцев московского крота отличавшихся, как показалось ему, мощью и незыблемостью их тыла. Ко всему прочему чистокровные семиты, вскоре пополнившиеся шестью коллегами, которые, надо понимать, блокировали спуск жильцов по лестнице из-за остановки лифта. Впрочем, пеших энтузиастов покинуть дом не замечалось, как и войти в него. Внешний периметр, как Алекс вскоре увидит, держали еще трое, во многом, без особой надобности: три часа дня – пресловутая израильская сиеста, сушка помыслов и «вёсел».

На поднятый в планшете ордер на арест, объявленный еще у лифта, Алекс не взглянул, но, опомнившись, жестом затребовал показать вновь. Между тем читать не стал – снесся лишь с датой и – о, новация! – точным временем публикации ордера, чем немало смутил округу, восьмерых, не вызывало сомнений, спецслужбистов местной продукции и расфасовки.

Цифры бесстрастно свидетельствовали, что ордер догнал группу захвата всего полчаса назад – либо в пути, либо в самом Ашдоде. Паззл сложился.

До очередного места «содержания» Алекса забавлял финальный эпизод его первого «присаживания» в Израиле, когда в момент «выписки» на подъеме чувств обратился к начальнику изолятора: «Благодарить не буду, но распирает сказать: родина там, когда по выходу из тюрьмы за гуманный, не ущемляющий достоинство «прием», ты ей благодарен. Так что спасибо Создателю, что это случилось со мной не на географической, а в Израиле. Впрямь земля Святая…»

Панегирик мусоросборнику дна столь взволновал кума, что он приобнял расконвоированного, напутствуя: «Обещай, что в первый и последний раз…»

Алекс радушно пожал его руку, но как человек, себе не лгущий, обещать не стал.

Глава 10

Лод, Израиль, Отдел борьбы с международной преступностью 27 мая 2021 г. 11.00

Государственная измена, помощь врагу в военное время, преступный сговор – неполный букет объявленных Алексу Куршину подозрений; третий арест в его Одиссее, отчим домом логически закольцевавшейся; two-way ticket to the Moon.

Между тем Алекс спокоен, контрастом вчерашней экспансивности восстановив свой обычный настрой – едкого придиры, чей главный контрагент – он сам, внешний же контур – кто под горячую руку. Сегодня, похоже, тот самый случай – диспут извечных межцеховых разборок в духе «кто есть кто», судя по пропечатанной у Алекса ухмылке, точек соприкосновения не сулящий…

– Так как мне тебя идентифицировать без документов, не пойму… – сокрушался Илан Коренблит, немолодой дознаватель, четверть часа ворошивший родословную Алекса и ближайших к нему колен. Впрочем, нудил по учебнику, общему для всех лаборантов правды мира.

– Ну, умора, – подался вперед Алекс, – Вануну из меня сделали на раз-два, паспорта при этом не испросив. Зачем тогда он? Оставим за скобками: поднять мое фото из банка МВД, к которому ты подсоединен, один клик. Персональный-то номер свой я сообщил, хотя мог этого не делать, зная, что на меня у «Моссада» целая полка… Так что давай без протокольной толчеи, а то воспользуюсь своим правом на молчание. За что начальство тебя по головке не погладит как профнепригодного…

Откликом на эскападу стал краткий взгляд, Алексом не раз испытанный: вспышка любопытства, не влекущая осмысления и корректив, дескать, во даёт! Следователь задумался, казалось, перебирая связку затертых, передаваемых по наследству ключей, непригодных для замка, замененного без предупреждения.

– Что мне тогда с тобой делать, Алекс, не скажешь? – замкнул паузу примерок дознаватель.

– Отпустить с миром, извиняться необязательно, – предложил, не моргнув глазом, «экскурсант» впечатляющей череды изоляторов, хорошо усвоивший, что его серебряная ложечка – фарт – за решеткой с захлопыванием центральных ворот заканчивается.

Илан Коренблит ухмыльнулся, но промолчал, что, впрочем, альфа и омега хартии дознания – зловещая экономия слов под сенью исполина государства; этакая «служба доверия», наматывающая исповеди заблудших на пенитенциарный ус. Впрочем, паузами дорога только в вечность вымощена, где, общеизвестно, не приживаются проходимцы и стряпчие всех изводов. Так что, хочешь, не хочешь, а к головоломкам сущего коды подбирай. К чему Коренблит и приступил, извлекая свой томагавк:

– Алекс, ты не типаж, нарывающийся на увещевания, я, в свою очередь, не почтовый ящик для авторов разговорного жанра. Следовательно, режим военного времени, по-моему, тебя устраивающий…

– К нашим баранам, согласен, – живо откликнулся по-французски Алекс, вызвав у дознавателя улыбку. Подумал: стало быть, разговор будет непростой, коль оппонент, явно не франкофон, французский знает…

– Начни тогда с того, кто и когда тебя завербовал, – обозначил центр окружности покаяния Коренблит, по обыкновению, до неприличия эластичной.

– Вот как! – взбудоражил пространство допроса Алекс, обрушился: – Упование на халяву – это то, что у силовиков больше всего меня бесит! Для этого ваш брат-хамелеон готов хоть Википедию вызубрить! Надоело! К черту!

– Э-э… – едва выдавил из себя, судя по возрасту, видавший виды дознаватель.

– Теперь, слушай! – приступил ко второму абзацу своих инвектив дознанию Алекс. – Больше ни одного слова об измене, моих шашнях с врагом, прочего из пункции копчика вздора! На меня у вас ничего нет! Абсолютно! И быть не могло! Так вот, приняв это за основу, поделись, что тебе, если вообще, о последних моих годах жизни вне Израиля известно. После чего я взвешу, что и в какой мере смогу родной мне по духу и крови, хоть и взгретой гегемонизмом стране рассказать! А именно, своей злополучной «экскурсии» в Газу. Разумеется, если у тебя есть на то допуск, подкрепленный документально или явкой правительственного чиновника соответствующего уровня. Ведь я не только был в Газе, но и сообщался с их верхушкой, не исключено, пока единственный из израильтян. Только не думай, что это паранойя или вторая серия «Ультиматума Борна»…

– Я так не думаю, – перебил сама серьезность Коренблит, вставая из-за стола. Добавил: – Будем разбираться, меритократ, с замашками горлохвата. Пока же посидишь… А то отпусти тебя, вцепишься в горло первому встречному, настолько цветов светофора не различаешь. Для твоей же пользы… – и вызвал конвой.

– Так я и думал: задерживают спецслужбы и за неимением следственного отдела сбагривают полиции, при этом дело фигуранта утаив. Не дурдом ли? У вас, чиновников, не логика, а одно штатное расписание с выслугой лет. Хорошо хоть дома… – громил записной анархист класс блюстителей места.

– Первая здравая мысль, наконец, – обернулся посредине комнаты дознаватель. Добавил: – Дома и тюрьма родная, это правда. Распорядился конвойному: – Наручники не надевать, но смотри в оба. Поторапливайся – я запру кабинет.

***

Москва, Главное управление Генштаба ВС РФ 29 мая 2021 г. 15.00

Замначальника ГРУ Иван Сафронов уже неделю святым духом питался, причем, не держа диету, а травя аппетит двумя пачками красного «Мальборо» в день, наполовину оккупируемый Алексом Куршиным, темной лошадкой, блуждающей в окрестностях Кремля. Его крестный отец – сам президент, зигзагом судьбы вознесшийся из низин безвестности в генералиссимусы власти, при которой все ее коды и пароли исключительно в голове монарха. Сколько Сафронов не ломал голову, ничего не выстраивалось кроме, как парадоксальная фигура Куршина, чуждый властной вертикали элемент, один из кодов благополучия ВВП.

Трое суток, отмерянных Крестным отцом на розыск конфидента позади, поле задачи засеяно, дало жизнеспособные всходы и собран уникальный, не имеющий аналогов урожай – Куршин из закупоренной как консервная банка Газы высвобожден. Между тем докладывать не о чем, ибо, не успев в очередной раз родиться, Алекс канул в пенитенциарное чрево Израиля, страны своего подданства. Причем, в обстоятельствах, прояснись оные, головы не сносить, ведь израильская группа глубокого бурения, головорез на головорезе, один из ближневосточных форпостов ГРУ, потеряли Куршина, якобы давшего с явочной квартиры ночью деру. Со слов их босса, Якова Брагинского, архитектора ячейки, некогда советского офицера-разведчика, Куршин то ли сдался властям, то ли был задержан по неизвестному поводу. Лишь задействовав все резервы, Брагинский выяснил, куда делся Куршин, но место его содержания, ни кем его дело открыто установить не удалось.

Генерал, волк забугорного сыска, понимал, что крот из Сдерота его дурит, причем внаглую, то ли подрабатывая на «Моссад» – добровольно или на чём-то попавшись, то ли эта группа – наживка «Моссада», четыре года назад скормленная ГРУ для контр-операций и агентурных внедрений. Но, объяв тему, он стал склоняться к тому, что оба предположения маловероятны – замазались бы раньше. Весьма похоже, произошло иное – инфекционный выхлоп российского модус вивенди, питаемого исключительно «зеленой» энергетикой. Брагинский, старый лис, переев завтраков Центра о достойной мзде за свои труды, торганул Куршиным, сдав его израильской контрразведке. Товар-то на загляденье: израильтянин – невероятно! – похищенный по заказу Москвы из непроницаемой Газы, только заключившей перемирие с Израилем после очередной региональной войны. Бомба! Напичкана не просто ценными сведениями, а формулами и уравнениями национальной безопасности!

Виноват в обломе никто иной, как он, куратор, сам, который перекладывал большую часть сметы оперативного гнезда из Сдерота, как и многих других, в свой и кураторов службы карманы (вместо пяти тысяч долларов Брагинскому – тысяча, бойцам – по пятьсот вместо двух). Соблюдайся смета, соблазн крота приторговывать был бы минимален и, скорее всего, аварии бы не произошло. Впрочем, продолжать размышлять генерал, слишком заманчивым был для искушенного профессионала экземпляр, чтобы спустить в унитаз нашей клоаки уникальный, обламывающийся раз в жизни шанс; интересно пятьдесят штук, больше? Теперь же костей не собрать, инициируй ВВП расследование и, как это у него водится, не прикормленным гестапо ведомства, а смежниками, молодыми волками Нарышкина. Так что ничего не остается, как Алекса из очередной консервы доставать, к вскрытию не прибегая… Если он, разумеется, всё не разболтал… Только как выяснить?

Сафронов медленно потянулся к селектору, но на полпути замер. Додумав нечто, активировал кнопку приемной: «Пригласи подполковника Федосеева. Если нет на месте, найди. Срочно!».

***

Израиль, Центральный округ 29 мая 2021 г., 16.00

Голый как хоккейная площадка перед баталией письменный стол – ни канцелярских принадлежностей, ни экрана компьютера. Комната полна солнца и ароматов моря, окно возле стола приоткрыто. Здание – одноэтажное, одно из комплекса аналогичных, хоть и разной площади строений, на западной оконечности которого – полоса препятствий. Вокруг объекта – бетонная стена, но без КПП и опознавательных знаков ведомства. Возле зданий пара-тройка легковушек, прочих признаков жизни, будто никаких. Въезд в объект – через металлические ворота, отпираемые по звонку. Судя по указателю, замеченному им при транспортировке к месту назначения, окрестности Кфар Виткин, старейшего кибуца.

За столом нежданно-негаданно женщина средних лет в строгом костюме, да еще с жабо – вызов жаркому климату Израиля, стало быть, местному минимализму в моде. Но примечательна больше смачностью фасада и глубиной всезнающих глаз, обескураживающих любые иллюзии. И с налету не понять, что в ней превалирует – самолюбование своей внешностью или умственным превосходством.

– Добро пожаловать, почетный гость Алекс Куршин, – указала взором визитеру на стул напротив делегат неоматриархата, прибирающего территорию века к рукам.

Алекс смотрел на женщину в некоем недоумении с оспинками опаски, казалось, ожидая здесь встретить кого угодно, только не ее, персону, выламывающуюся из силового, не склонного к стилевым экспериментам поля, застыв посередине комнаты; эскорт, доставивший его из тюрьмы «Аялон», испарился без передаточного листа и доклада.

– Чего-чего, а стеснительности за вами не замечалось, господин Куршин… – кокетливо ладошкой пригласила дама этапированного усаживаться.

– Ты права, Стелла, похоже, я поизносился. В беге против времени… – мрачно откликнулся Алекс, шумно усаживаясь.

Дама застыла с приоткрытым ртом, казалось, пасуя разобрать смысл сказанного. Надо полагать, ее смутило обращение «Стелла», коей она то ли не была, то ли не понимала, откуда арестант мог ее имя знать. Но тут в ее глазах вспыхнули искорки догадки, дама покачала головой, после чего озорно погрозила пальчиком со словами:

– Не зря у тебя, Алекс, репутация скандалиста, добавлю еще: ты сексист-провокатор. Надо же, со старухой Римингтон меня сравнил (первый и пока единственный директор-женщина МИ-5). Сколько ей сегодня? восемьдесят пять? не помню… – надула полные губки дама, но вдруг изменила тон – уязвленного самолюбия на уважительный с налетом чопорности: – Шалун ты, но с головой, не успел открыть рот, а с тобой уже интересно, умник из Ашдода… Так что, поработаем?

Алекс пожал плечами, избегая пересечься с визави взглядом – его давнишний комплекс при контактах с незнакомыми женщинами, в особенности, привлекательными, с пунктиком своей исключительности.

– Будем знакомиться: я – Михаль, ответственный сотрудник «Моссада»… Зная о твоей просьбе авторизовать полномочия, в общем-то, не лишенной оснований, покажу это… – потянулась к сумочке функционер, если не лучшей, то самой безбашенной разведки мира.

Достав телефон, Михаль вывела на экран снимок, сделанный около трех лет назад в аэропорту Бен-Гурион. На нем сам Алекс, цэрэушник Энди, чистильщик его Одиссеи, и оставшийся инкогнито атлет-моссадовец. Алекс весело хмыкнул, принимая тем самым мандат. Михаль хотела было убрать телефон, но задержала на экране взгляд, сказав в итоге, будто самой себе: – Все-таки мужчины-славяне красивые… Алекс вскинул голову, не понимая, в чей адрес комплимент. На фото ведь только он один славянин – и то по отцу, наполовину. То, что фамилия цэрэушника – Стецько он, конечно, не знал, но заподозрил, что «славяне» в множественном числе не случайная оговорка, следовательно, похоже, Энди – славянских корней. Между тем это знание в его мельтешащей решетками истории ничего не меняло. Но позабавило, насколько женщина, без оглядки на свой статус, легка на эмоции, обнажая чувственное там, где тому будто не может быть места, стало быть, себе во вред. Он снисходительно улыбнулся, но тут же подумал: женская непосредственность офицера грозной спецслужбы, не уловка ли его разговорить, причем неважно, Михаль ведома интуицией или действует по плану. Всё может быть…

– Давай поступим так, – ни с того, ни с сего заговорил Алекс, ситуативно будто ответчик, – в уважении к столь незаурядной персоне, как ты, да и вообще… ты все понимаешь… не говоря уже о стране, открытостью общества придавшей моей жизни смысл, позволяя раскрыться…

– Ты прав, свободы в Израиле столько, что какие только комбинаторы в ее тени не кормятся… – бесстрастно заметила Михаль, со вздохом добавив: – Кому-кому, а тебе это, Алекс, известно…

– Госпожа, Михаль, пожалуйста, без толстых намеков, сбиваешь с мысли… – сделав усилие, как можно мягче попенял комбинатор некогда мелких, а ныне, капризом дьявола, куда более крупных дел.

– Алекс, думаешь, непонятно, куда ты клонишь, диктуя повестку, то есть сугубо свою редакцию событий, чтобы невзначай – под перекрестным огнем вопросов – не проговориться? – ошеломила собеседника лицо «Моссада» в женском редакции.

Алекс кривовато покрутил головой, сигнализируя: вау, какая ты крутая, ну-ну, посмотрим… Украдкой взглянув на Михаль, выдал:

– Пусть так, но это куда честнее, значит, продуктивнее криминальной драмы поджанра «кнуты и пряники дознания». Так что расскажу я ровно то, что подходит мне рассказать, сколько бы ты, прекрасная… во всех смыслах незнакомка, меня не сбивала…

– Какая такая?! – вскинулась фронтмен ползучего матриархата. – Как это понимать: ты со мной, при исполнении, заигрываешь или издеваешься? Надо же, «незнакомка»…

Алекс промолчал и какое-то время раздумывал, стоит ли рассказать Михаль о Сергее Мадуеве, жестоком убийце, в начале девяностых влюбившем в себя женщину-следователя, крепкого профессионала, да так, что та передала сатане-Ромео пистолет, но, в конце концов, не решился. В какой-то мере потому, что коды общества вековой нужды, время от времени модернизируемого в очередную версию дикости и беспамятства, вряд ли у дитя западного рацию и тотальной гигиены найдут отклик, отличный от брезгливого. Но куда больше его остановило пронзительное ощущение того, что к Михаль его неодолимо влечет – в бездну ее глаз, где не зазорно раствориться.

Алекс дружелюбно кивнул и приязненной мимикой выказал готовность к мирному сосуществованию. Артистично жестикулируя, заговорил, размеренно и весомо:

– Итак, у моей миссии – остановить обстрелы Израиля Газой – убежден, инициатор сам Кремль. Российский МИД – бэк-вокал, не более. Внешне она казалась миротворческой, стало быть, на пользу Израиля, но, по сути, была узко прагматичной, в русле российских интересов в регионе. Но, о чем пойдет речь, я узнал даже не накануне переговоров, планировавшихся в Каире, а в момент, когда утечка, захоти я сыграть на двух досках, исключалась – непосредственно в самом «метро». Вернусь назад. Каир русским в посредничестве отказал, но дал понять, что прямому контакту с администрацией Газы – вне их юрисдикции – препятствовать не станет. Газа предложила встречу на Синае как единственный устраивающий ее в сложившейся ситуации вариант, с их слов, на египетской оконечности подземки, будто египтянам неизвестной. В чем интерес русских, я узнал лишь, когда спустился в «метро» – офицер безопасности посольства России в Каире, меня сопровождавший, оттиском моего большого пальца активировал в планшете файл–инструкцию переговоров. Чуть позже вникнув, что в египетской части «метро» ниши для встречи с ВИП Газы нет и, наверное, архитектурно быть не может, затребовал вернуть меня обратно в Каир. Но не тут-то было: достав «Калашников», встречающий погнал нас, меня и офицера посольства, прямо в Газу. Почему? Тут всё просто… Острота геополитической проблемы, возникшей у Кремля, отразилась на качестве проработки миссии – предположить мое похищение и переброску в Газу никто, меня включая, не смог; надо полагать, некие гарантии принять миссию в Каире у русских были. При всем том, сообщая Газе имя переговорщика, Москва капитально облажалась – выяснить израильское гражданство Алекса Куршина ничего не стоило. Палестинцам одного имени хватило – моя CV с указанием места жительства в открытом доступе. Я же, движимый отцовским инстинктом, дал не меньшего, чем русские, маху. Пусть Каир – место переговоров – опасений у меня не вызывал, но предвидеть, что моя кандидатура с Хамасом будет согласовываться, был обязан. В результате… впервые побывал в Газе, наверстав некогда по лени или недомыслию упущенное, если ту галочку – четверть часа без конвоя и повязки на глазах, когда автозак опрокинула израильская ракета, убившая двоих конвойных – можно засчитать за экскурсию…

Миниатюрная ладошка Михаль безотчетно устремилась ко рту, вдруг округлившемуся, но неким усилием дозорная «Моссада» совладала с собой, поправила жабо. Алексгрустно улыбнулся, то ли вспомнив, как ухватился за хвост удачи, у коей с рождения в фаворе, то ли так снисходя к женской слабости.

– Продолжай, продолжай, Алекс… Есть, что послушать, – оборвала микро-паузу смотритель истины.

– Да, собственно, это всё, не считая моих впечатлений о Яхья Синваре и Мухаммеде Сахиме, с кем вел переговоры, ну и моем повторном аресте, когда девятнадцатого меня вернули с полдороги в Синай, чего объяснить не выходит… Остальное от русского крота из Сдерота, меня сдавшего, вы знаете…

– Подожди… что ты хочешь сказать? – резко поправила челку Михаль. – Перемирие с Хамасом – твоя заслуга?

– Ты сейчас к кому обращаешься: мало осведомленному в тайнах большой политике обывателю – моя естественная ипостась или политологу – ипостась благоприобретенная? – уточнил блуждающий форвард закулисы.

– Как тебе больше нравится… – воспользовалась женской привилегией – игнорировать острые углы сущностей – Михаль.

Алекс усмехнулся, похоже, своему риторическому маневру, казалось, в попытке заболтать допрос. Затем задумался, прежде задержав на Михаль липкий, неясных аллюзий взгляд, для него нехарактерный – ее плечи чуть вздрогнули. Изобразив развернутыми ладонями маету сомнений, откликнулся:

– Пробежимся по узлам конфликта на момент моего дипломатического десанта в Газу… Держа в уме палестинские марши у разделительной полосы годичной давности – индикатор либерализации политики Хамаса – огневой цикл нынешнего мая долгим быть не мог и, по ощущениям, исчерпывался без всяких покушений извне. При этом удивило меня, насколько глубоко русские внедрились в Газу, но, пообщавшись с верхушкой Хамаса, понял, что у террористов любые союзы весьма условны – слушают, по большей мере, себя, предпочитая уступкам рывок на небеса шахида. Как бы то ни было, средства воздействия у русских на Газу, весьма реальные, есть – и это факт, но который, полагаю, не стоит переоценивать. И последнее. В сложившемся раскладе моя кандидатура переговорщика-миротворца – держим за скобками взрывпакет моего израильского гражданства – была лучшей из всех возможных: внешне – сам по себе, типа частный детектив закулисы, стало быть, отрицательным рейтингом не отягощен, житель региона, на своей шкуре его познавший, и вишенка суперкоктейля – ярый критик израильского гегемонизма, левее «Шалом ахшав». Прямо таки восходящая звезда политической эстрады…

Михаль сморщилась от едва сдерживаемого смеха, будто в разрез брутальной материи повестки, и двумя изящными движениями ладони дала знать: продолжай, не обращай внимания. Понимающе взглянув на визави, Алекс продолжил:

– Подвожу итог. Вне всякого сомнения, инициатива Кремля – катализатор сворачивания конфликта, который, смешно сказать, спустя неделю и без русских уперся бы в стену ресурсов. Мой вклад, имейся таковой, прояснится не раньше публикации Яхья Синваром мемуаров, разумеется, доживи он до старости и не отрекись вконец от своих корней – дипломированного филолога. И, конечно же, случись Газу накроет революция, которая вскроет архивы. Так или иначе, очевидно одно: я подспудной тектонике решения однозначно не помешал, стало быть, фоновым образом ему способствовал. Тем самым, сэкономил своей стране – Израилю – столько-то десятков, а то и сотен миллионов… На свой процент я, патриот и, и судя по призванию, естественный вдохновитель идеалов, не намекаю, как и на правительственный орден… А от немедленной отмены ареста, реверансов извинений и оплаченного такси домой не откажусь… Одна оговорка: готов массив своих наблюдений в Газе, минута за минутой, расписать, в неформальной, вне допроса обстановке. Ресторан – на твой выбор…

Черты Михаль обабились, теряя шарм гранд-дамы, знающей себе цену, но держащейся рамок европейской приветливости. Алекс напрягся, сообразив, что не только брякнул глупость, но и вышел за жесткую демаркацию прав арестанта, пусть угодив в воронку влечения. Михаль, будто в растерянности, потянулась под стол, после чего смиренно сложила руки на столе, устремляя взгляд в окно в самоустранении.

На скрип распахиваемой двери хронический заложник, оказалось, не только геополитических страстей, повернулся. Увидев знакомого охранника, опешил: допрос-то, как и разбуженный основной инстинкт, не минули и экватора…

– Одень-ка, Давид, на этого плейбоя наручники, – озадачила силовой эскорт агент, оказалось, не только женских чар, но и дисциплинарных обременений.

– За спиной или к обеим поручням стула приковать? – уточнил смущенный охранник, при конвоировании Алекса из «Аялон» уже попортивший себе немало крови (приказ-то был без наручников, отвечал при этом за подследственного головой, да и транспортировка не в спецтранспорте, а в обычной легковушке).

– Нет, Давид, как обычно. Бабским угодникам и первого предупреждения хватает… – отстраненно, вновь глядя в окно, сориентировала силовой эскорт гранд-дама.

– Может, остаться? – робко предложил конвойный.

– Третьим? – резко повернувшись, хохотнула Михаль, вгоняя обоих мужчин в легкий ступор. – Иди уже…

Михаль споро листала сотовый, казалось, в порыве вычленить нечто, ей известное, но требующее проверки. Будто не справившись, небрежно вернула гаджет в сумочку. Перевела на объект дознания неясный, лишенный намеков взгляд и как бы между прочим спросила:

– Скажи мне, а почему ты так часто меняешь женщин?

– А собственно, откуда… Ах, да, «Моссад» поднял в банке данных судебной системы мои брачные контракты. Их хватает… – мгновенно откликнулся Алекс, вернувшийся из хлябей интимных переживаний в свою дежурную ипостась – болезненной недоверчивости к любым разрывам шаблона. Подумал: разводит, воспользовавшись твоей влюбчивостью, берегись…

– Просто люди твоего пошиба, для которых духовное превалирует над обыденным, как правило, ищут надежный тыл, а не костер страсти. Это единственное, что в твоем паззле не складывается… – глубокомысленно, будто впрямь собирая мозаику «Алекс Куршин», изрекла дознаватель человеческих и не очень тайн.

– Себя саму ты понимаешь? Вот главный паззл! Не решив его, копаться в потемках чужой души столь же бессмысленно, как угадывать дату конца света… – переводил стрелки дознания в подземелье подсознания, а может, футурологии Алекс.

– Да, чуть не забыла – еще одна неясность, интересная, скорее, мне самой: как вышло выучить иврит так глубоко? Хоть грамматика иногда хромает, язык нередко искусственен – так не говорят, но словарный запас гораздо шире моего, уроженки страны… Кстати, на каком языке ты с Яхья Синваром говорил? Любопытно… – филигранно вывела подопытного к нужному разделу дознания Михаль.

– На каком? Конечно, на иврите, – встроился, не колеблясь, в столь искусно поданный ракурс Алекс, казалось, не прочувствовав подкопа.

– Что ты говоришь?! – подбодрила подопытного к саморазоблачению дознаватель.

– Я начал на английском, предложив как альтернативу русский в попытке откосить от израильского гражданства, но под прессом стукача-всезнайки века – Его Величества Интернета – на навязываемый язык согласился, – констатировал с грустью в голосе блуждающий лингвист.

– Ну, это мы знаем… – глядя на подопытного в упор сообщила Михаль. Конкретизировала: – И то, что ты вдруг всплыл в Газе, и то, что за тобой русские, и даже об иврите. Донесение вкусное, но в те дни – аврала войны – зависло без движения.

– Спрашивала тогда зачем? – полушепотом спросил прижимаемый (вопрос за вопросом) к стенке полезных ответов Алекс.

– Это донесение, а не видеозапись – как не проверить? – пожурила агента-любителя дока сыска, впрочем, как каждая женщина… И «ласковыми пальчиками» потащила ниточку измены: – Не понимаю, зачем русские запаниковали, Газа – не их проблема…

– Как зачем? Оккупация Газы Израилем русским не улыбалась. Столько стоило трудов достичь невозможного… – Алекс замер, обрубив концовку «мимо Израиля завезти в Газу новейшие виды вооружения». Помотал головой, казалось, себя отчитывая. После чего пальцами изобразил «один ноль». Но в чью пользу, было неясно…

– Продолжай, ты хоть и неисправимый бабник, зато рассказчик – любо-дорого, – пропустила мимо бесстрастных очей послания Алекса дознаватель.

– Михаль, позволь мне возразить. К чему мягко подводишь меня, понимаешь? Виртуозное иглоукалывание моих центров, управляющих вниманием, зачем? Отвечу за тебя: готовишь мне судьбу Литвиненко, Гебрева, Навального, иных жертв Кремля, чья насильственная смерть пока не доказана. При этом каких-либо иллюзий, что «Моссад» моим признанием, да хоть завтра, не торганет у меня нет. Более того, либо вы, либо ЦРУ два года назад какой-то частью моего досье с русскими поделились, иначе в узкий круг консультантов президента России я допущен не был, как бы Владимир к моей персоне не прикипел… – доверительно делился своими ближними и дальними перспективами штатный заложник закулисы, непрерывно размножающейся…

– Алекс, ты, правда, считаешь, что для Владимира, человека-памятника, нечто большее, чем тренера по пинг-понгу значишь, какие бы чаяния Лэнгли в песчаный замок твоей идеи достоинством в один цент, стоимость писчебумажного листа, не вкладывало. Идеалисты из лаборатории проектирования воздушных шариков – вот вы кто! – приперла-таки к стенке прожектера политических и амурных притязаний Михаль, вкрапив в тираду визгливую нотку.

– Здесь ты права на все сто… – пробубнил Алекс, казалось, самоустраняясь, выпиливая себя из эпизода. В той же манере – заторможенных мыслей и слов – озвучил: – Ну что, по домам? Спасибо за камеру ВИП с отдельным двориком, как у Ольмерта (премьер-министр Израиля, осужденный за коррупцию). Надеюсь, не отберете… Жми на тревожную кнопку, Михаль… – и резко встал, надо понимать, сделав противный целям допроса выбор.

– А ну-ка садись, – невозмутимо скомандовала Михаль, поправляя прическу. Алекс нехотя подчинился, покрутил кисти в наручниках, потупился. Тут заработала шарманка угроз и морковок дознания: – Завтра после обеда тебе предъявят обвинения в той же редакции, что и на первом допросе, но уже официально. Так что отыграть назад время еще есть… Пойдешь на сотрудничество, обвинения снимут или сведут к минимуму – условному наказанию; лезть напролом в Газу, к нашему заклятому врагу, в чужих, далеких от национальных интересах – целый веер статей, соскочи ты даже с обвинение в измене; твои налоговые фокусы – цветочки по сравнению с тем, что тебе сейчас грозит; адвокаты разденут под ноль… При этом учти: что бы ты ни рассказал, мы это знаем. Наш интерес – нюансы, в той ли иной мере дополняющие картину, причем, далеко не всегда, потому предлагаем немногим. Тебе только потому, что полагаемся на острый непредвзятый взгляд опытного аналитика. Ну и, наверное, с учетом непростой ситуации, в которой – видно из дела – ты без злого умысла оказался…

Алекс скривился, после чего почесал наручниками подбородок. Придирчиво осмотрев ногти, с едва сдерживаемым сарказмом заговорил:

– «Моссад» и гуманизм – интересно, любопытная комбинация… Но почему бы и нет? Коль так, то в приоритете не Алекс Куршин, который как-нибудь о себе позаботится, а логистические страсти-мордасти вокруг него. Так вот, послушай: не спрячете подснежников из Сдерота, бородавку русской разведки, через неделю-другую их русские пустят на фарш. Не столько за измену, сколько за то, что по тупости, отшибающей арифметику мозга, влезли в ярус, где места для свидетелей-двурушников быть не могло… Как-никак те парни израильтяне, пусть запутавшиеся в трех соснах выбора родителей… К тому же небесполезные – настоящие, крепко знающие свое дело рейнджеры, надо понимать, отслужившие в нашей армии, стало быть, отдавшие долг, – Алекс запнулся, увидев, что Михаль демонстративно смотрит в окно, ему показалось, отторгая его пассаж как несовместимую с темой блажь.

– Алекс, проснись! Что с тобой!? – внезапно обернувшись, обрушилась Михаль. – Тебе светит от пятнадцати до двадцати – отнюдь не месяцев, как прежде, а долгих, среди конченых дебилов, лет!

– Есть такая русская поговорка: цыплят по осени считают – чуть подумав, ответствовал Алекс. – Но почему-то кажется, что выйду я куда раньше сентября… Хотя бы потому, что траектория большой политики, меня как мелкий, но, оказалось, полезный сор всосавшей, задается не в этом кабинете и даже не в нашей стране. И не думаю, что скрыть от Лэнгли мое чудодейственное воскрешение в стране моего гражданства – после двух сальто-мортале моей миротворческой мисси – это хорошая идея, как, впрочем, и от Москвы…

Мейтав Розен (рабочий псевдоним Михаль), ведущий психолог «Моссада», передав Алекса конвою, с надсадой разбирала допрос, своим итогом цели не достигший. Она, логик и хирург снов подсознания, свои поражения не принимала, бесясь от любой своей оплошности. Фатальный промах: сеанс дознания свернут необоснованно; пусть «пациента» сковывала предопределенность выбора, без паузы релаксации можно было обойтись, наоборот, следовало изматывать объект до упора.

Слуховое воспроизводство допроса отсвечивало: тактика упрямого наращивания давления, скорее всего, сработала бы, не остановись она на полпути. Объект-то экстраверт с очень подвижной психикой, следовательно, рано или поздно сломался бы. Она же смалодушничала, непростительно психанув из-за непривычного для ее уха донкихотства, которым, ей ныне казалось, Алекс умышленно ей в пику щеголял. И держи она избранный профиль – следователя-прорицателя, работающего на опережение и сводящего на нет контратаки, честолюбивый Куршин – в запале переговорить оппонента – выболтал бы куда больше, чем сказал.

В довершение ко всему, ошибкой было воздержаться от осенившей ее в ходе дознания мысли – размазать Куршина по настилу его якобы умственного и прочего превосходства. Его сальный намек в неформальной атмосфере встретиться предполагал оплеуху – и не физическую в виде наручников, а ментальную, так, чтобы икал от беспомощности. Такой пощечиной могла стать ссылка на малоизвестный вне российского правового дискурса прецедент, когда матерый рецидивист соблазнил следователя-дурнушку до немыслимого для юриста перерождения – организация побега подследственного. Но она, Михаль, не решилась, посчитав, что будет истолкована превратно как выданный аванс – не только на свидание, но и, бери выше, сотрудничество с русскими, которые стоят у Алекса, агента-многостаночника, за спиной. Или, как минимум, поставить на место этого напыщенного, упивающегося своей импозантностью индюка, втемяшив в его погружающуюся в склероз башку, что он застрял на условностях прошлого века, коль даме из высшего света на двадцать лет моложе свидание отважился предлагать. Идиот, безнадежно отставший, ведь на Западе, на полпути к цифровому матриархату, все с точностью до наоборот. Муж (партнер, любовник) на десять лет моложе – распространяющаяся на второй космической скорости норма. Взять хотя бы ее саму – под одной крышей с сожителем, кому нет и тридцати, дважды за последний час ей звонившем. Да, где-то жиголо, но какой сладкий…

На третий звонок сожителя Михаль-Мейтав ответила, уступив вкрадчивым просьбам сворачиваться – без нее тоска зеленая! – и заказать домой пиццу с теми самыми, она знает, ингредиентами. Он бы давно сам, но ротозеи из банка кредитку не переоформили…

Заказ пиццы сделан, и Михаль-Мейтав заторопилась домой, на ходу проверяя сумку, не оставила ли чего. За рулем на нее надвинулось марево сумбурных, но глубоко пьянящих ассоциаций, которые затмили профессионально не состоявшийся день: греющая патока ритуальных комплиментов, влекущий запах молодого мускулистого тела, стонущий восторг соития и неповторимое чувство востребованности как женщина. Н-да, особы незаурядных дарований и с ясной картиной мира, но не свободной от предрассудка, что метрическая шкала времени сугубо для мужчин, надо понимать, сезонных невольников мироздания…

Все же на подземном паркинге, давящим своими сводами, Михаль-Мейтав, вскруженной женским началом, напомнила о себе надземная пыхтящая оброком потребления маета. На задворках «я» прошмыгнул харизматичный в своей открытости, но, оказалось, зоркий к примочкам психоаналитики Алекс Куршин, о неуспехе окрутить которого завтра докладывать…

Впрочем, завтра будет завтра, не мешая любить и быть желанной сегодня, какими бы ни были издержки. Захлопнув дверцу «John Cooper», сыворотка откровений (что таких, что этаких), поправила юбку и кокетливо повела плечом. Впереди полная влаги и фантазий соприкосновения наложница-ночь.

Алекс Куршин, опорожняя свои карманы на тюремном досмотре, вспомнил о Михаль, надо понимать, увидев в процедуре некую аналогию с ожиданиями, которые возлагались «Моссадом» на сегодняшний допрос. Мысленно улыбнулся, но вскоре почувствовал неясной природы холодок. Недавнюю увлеченность Михаль (похоже, следствие двухнедельной изоляции), замела пурга прозрения: женщина-дознаватель, перегруженная амбициями – это худшее, что в его истории – коллекции конфликтов интересов – могло произойти. И более чем вероятно, что в ее отчете Алекс Куршин предстанет как персона, враждебная ценностям сионизма и дезертир в стан недругов Израиля, потому бесперспективная для разработки. Так что… в глубокий пенитенциарный отстой, коль гражданство Святой Земли с видом на жительство в автономии проворовавшегося монарха, им вымышленной, попутал…

Классическая своей неустранимой сыростью одиночка вместо камеры-люкс, куда был накануне Алекс заселен, легла в его невеселый прогноз, точно второй снаряд в прежнюю воронку. Наверное, потому при заселении Алекс был хоть и наигранно, но был весел, даже испросив у надзирателя усиленный ужин как приличествующий новоселью подарок. Тот вытаращился, потерявшись в дилемме – арестант поехал или над ним так издевается? Ведь ущемление жилищных условий заключенного чаще всего чревато протестом, а то и истерикой. Но поскольку Алекс в штрафплощадку писаных и неписаных тюремных правил не заступал, то был деловито с пожеланием спокойной ночи заперт.

Суровой незатейливости нар Алекс не испытал – «новая ненормальность» – термин, родившийся при укладывании – прихватила все органы чувств, переключив взлохмаченный разум в режим устранения аварии. Было от чего: его просьбы получить перечень адвокатов с допуском к гостайне, адресованные обоим дознавателям и минутами ранее – администрации «Аялон», замылены либо невнятными ответами, либо искусной переменой темы. Мимо ушей пропущено и напоминание о базовом праве арестанта – звонке к родственнику – извещение о факте ареста и месте заключения под стражу.

Стало быть, заключенного по имени Алекс Куршин не существует? В стране, практикующей для профильной нации верховенство права, звучало обескураживающе, если не зловеще…

Чего-чего, а такого финала своей кругосветки – сгинуть в склепе безвестности – в краю полюбившихся всем сердцем пальм он не предполагал. Больше того, если в узилище Хамаса и заглядывал лучик надежды ему на белый свет выбраться, то отражал его золотой маяк Иерусалима, четвертая религия которого – культ жертвы, оказавшейся во вражеском плену.

Будто его миротворческая аукнувшаяся подвалом в Газе миссия тот самый случай, но это на первый, неискушенный в закадровой возне разведок взгляд. Здесь Алексу вспомнился закупоренный на объекте «Моссада» австралиец, которого несколькими годами ранее по счастливой случайности обнаружил ушлый журналист. Но развязки истории он не знал, да была ли она? Злоупотребления силовой функцией государства в странах первого мира – повседневность, из года в год себя воспроизводящая. Ползучая Гуантанамо отливов и передышек не знает, сколько бы СМИ не изводили метафор, гипербол и бумаги, подытожил смысловой блок он.

Быть тогда как? За что в этом дереве, оструганном цинично-холодным разумом, цепляться? – открыл послесловие своих терзаний Алекс. – Забрасывать прокуратуру жалобами? Есть ли смысл? «Моссад» наверняка обзавелся индульгенцией, продиктованной якобы высшими национальными интересами. Объявить завтра итальянскую забастовку следователю, пока не обеспечат явку устраивающего стороны адвоката? Не вариант… Полицейский следователь не более чем статист, исполнитель техзадания «Моссада» – засудить выскочку, переливая из пустого косвенного в порожнее неподсудности власти. Проще выражаясь, косяк надуманных подозрений, для вящей важности нафаршированный купюрами из дела оперативной разработки, которые якобы диктуются оперативными соображениями.

Другое дело, Михаль. Она – реальный игрок из команды всесильных манипуляторов вне общественного надзора, правящих в пасьянсе бал… Так что? Затребовать встречи с ней, обещая покаянную? Встретившись, разъяснить, не стесняясь в выражениях, какого масштаба комбинацию ломает «Моссад», выводя из игры уникального посредника – хоть и хлипкий, но пока единственный мост между русским президентом, мега-коррупционером, иммунитет которого – пожизненный трон, стало быть, контроль за терминалом Апокалипсиса, и остальным миром, усматривающим в этой аномалии экзистенциальную угрозу.

Тут ветвь плодов размышлений надломилась, загадочным посылом образуя параллельную реальность. Своими формами объявилась Михаль, точно обозреваемая обложка журнала мод конца шестидесятых, сама по себе, без всякой привязки к ордену, к которому принадлежит.

Кто она, озадачился он, и откуда? Вроде, баба как баба, всё на месте и в самом соку… Будто знакомая, но не припомнить… Может, кто-то из давних клиентов или еще древнее – учительница из школы? Оттуда, наверное… Мы, прыщавые, таких, раскованных, не прятавших своих прелестей любили… Есть, на что посмотреть и ко сну помечтать… Как-никак совок – тормоз мечты, стиля, эластики души и тела. Но не суть: с тех пор история не раз кувыркнулась, перелицовывая мир и облик человека. Между тем венец природы в своем стержне прежний – прожектор гаджетов и изысков достатка подвалы базовых инстинктов не осветил. Больше того, страны, испытавшие перезагрузку строя, то пародируют отбракованное, то и вовсе откатываются в дремучесть…

Но к чему это я? Что за невнятица, болтушка мыслей и воспоминаний? Ах, вот оно что…

Алекс вернулся из воздушной подушки миражей с ясным и предельно отмобилизованным умом: «Михаль, как бы умна от природы и профессионально натаскана ни была, судя по увиденному, женщина, у которой чувственное и воображаемое образуют с рацио эффектное, но малоэффективное для моей безлимитной драмы целое. Не то чтобы диссонанс масштаба – острота и многомерность моей проблемы предполагает союзника с оптикой, куда большего геополитического разрешения, на которую тягловая лошадка спецслужбы, пусть породистая, не способна. Ко всему прочему, Михаль болезненно амбициозна, что в сочетании с эндемической мстительностью делает ее ложным кандидатом для посредничества, цена которого ломящийся пожизненный (с учетом возраста) срок. Осознай она, что повинной и не пахнет, и ею наперекор ее задаче попользовались, сотворит из меня на подобие жабо. Вся беда, однако, в том, что и топ «Моссада» видит в Алексе Куршине, баловне случая, уникальный информационный файл, не более, ибо аппетиты разведки Израиля дальше региона не простираются. Так что пока носитель файла пароль к нему не передаст, любой размен с дружественной или оппонирующей стороной им не интересен.

Вот такие, брат, пироги, а по-нашенски, бурекасы…»

Тяжко вздохнув, Алекс принял позу эмбриона то ли в позыве отдать себя на поруки матушки-природы, то ли выпрашивая у нее подсказку. Впрочем, спустя считанные минуты он уже крепко спал.

Глава 11

Борт рейса авиакомпании «Дельта» Вашингтон-Лос-Анжелес, 3 июня 2021 г.

Бретт Холмгрен, помощник госсекретаря по вопросам разведки и анализа данных, после трагедии 9/11 летать не любил – не столько подхватил вирус аэрофобии, сколько испытывал на борту комплекс ВИП-функционера сверхдержавы, которой секта фанатиков поставила в три хода мат, пусть в партии блиц. Между тем маета мысли и чувств на борту, гоняя по замкнутому кругу, каждый раз обрывалась незатейливо: общество, зацикленное на потреблении, обречено с той или иной частотой кризис бдительности воспроизводить…

Между тем сегодня Бретт постигает иные смыслы, которые норовит уложить в ложе прикладной задачи. Они созвучны угрозе исламского фундаментализма, более того, своим масштабом и поступью, задвигают того на второй план угроз цивилизации. Имя этой тектоники – старо-новый русский экспансионизм, разворачивающий порядки горячей войны. Обоснование тому – экстренный доклад Пентагона, согласно которому майское развертывание воинских российских контингентов у границ Украины под видом учений – отнюдь не акция устрашения, а запланированная интервенция; комплектность боеприпасов и концентрация сугубо наступательных видов вооружения у границ Украины, как и донесения агентов, не оставляют места для двояких толкований.

Всё это в противовес господствующему в экспертном сообществе мнению о том, что российская доктрина «гибридной войны» – синоним войны исподтишка, шакальих методов экспансии – будто не вписывается в военную компанию широкого формата. Потому администрация в растерянности, перескакивая с одной развилки «неочевидное – непоправимое» на другую схожего пошиба.

Чего-чего, а большая война в Европе Вашингтону ни в дальней, ни в ближней перспективе не рисовалась. Клептократия – утрамбовавшаяся в России модель властвования – это все же про свою, а не геополитическую задницу. Ну а риторика русских, сколь нетерпимой она ни была, представлялась всего лишь издержкой современного дискурса, в основе которого, скорее, безудержная маргинализация инфопространства, нежели плюрализм мнений – последняя липа в посадке демократии, в новом веке беззастенчиво пущенной на дрова.

Вояж Бретта Холмгрена в Лос-Анжелес – один из кругов, разошедшихся вследствие русской интервенции по умолчанию. Что предсказуемо: Госдепартамент – куратор международной повестки через призму американских интересов. Только почему Лос-Анжелес, а не Киев или хотя бы мятежная Москва – вызов конфигурации однополюсного мира? Может, Бретт конспирирует, удлиняя маршрут, или это тайная дипломатия на территории посредника, скажем, Токио?..

Между тем вояж Холмгрена ни родным ведомством, ни кем-либо иным не санкционирован. Более того, его работодатель – госсекретарь Блинкен – даже не в курсе, что два отгула, взятых его помощником под предлогом семейного торжества – юбилей кузена Ника Коннелли, голливудского продюсера – следствие приготовлений Кремля к полномасштабной войне с Украиной, аукнувшихся резким скачком температуры в микроклимате Белого Дома. И внезапный отъезд Бретта не что иное, как один из прожектов контрмер, впопыхах наструганных администрацией. Объединяет их признак бессилия перед иррациональной силой ядерного рычага, способного сковырнуть за час-другой планету, ибо прямой доступ к нему – у президента России, оказалось, обезумевшего от горба коррупционных преступлений и неверия, что с его патологией в какую-либо пещеру неприкосновенности можно втиснуться, оттого пустившегося в геополитические тяжкие.

Пикантность момента в том, что прожект Холмгрена – частный, на его страх и риск. Риск при этом двойной: в лучшем случае влечет профессиональную дисквалификацию, в худшем – россыпь уголовных обвинений, легчайшее из которых – злоупотребление служебных положением. Ведь русская «Барбаросса» на марше – доступная лишь единицам тайна, причем, с обеих сторон…

Как бы то ни было, Бретт, пришпорив судьбу, холодной одержимостью нацелен приделать своему предприятию ноги, которые, он уверовал, распахнут перед ним двери клуба политических тяжеловесов. Высота полета – семь тысяч миль – лишь подчеркивает исключительность почина. Ведь на кону благополучие цивилизации, как таковой. Это как минимум, сценарий же, мягко выражаясь, менее оптимистичный – за пределами общепринятых смыслов. Так что, уместна ли здесь ирония?.. Да и борт пошел на снижение.

***

На следующий день, Западный Голливуд

Ник Коннелли, хоть и несколько припухший от вчерашнего каскада тостов, являл образ умного, вышколенного затейливой киношной средой человека, транслируя синтез жесткой собранности и доброжелательства. Он считывал, точно сканнер, полученный от его двоюродного брата Бретта, сидящего напротив, текст, умудряясь при этом время от времени бросать на визави приязненные взгляды. Впрочем, то, скорее всего, ритуальные знаки внимания, общее место западного этикета. Волчий билет Бретту, дай его затея пробоину, вручат с пожеланиями счастья и процветания на жизненном пути, что в той же мере верно и для мира грез – кино, как и западной культуры в целом.

На третьем листе Ник стал одобрительно покачивать головой – то ли в знак признания увлекательного сюжета, то ли так поддерживая необременительную атмосферу. Это вновь значило ровно то, что кинопродюсер Ник Коннелли по праву в своей ячейке – сословия джентльменов и благотворителей. Нелишне добавить – унаследовавших некогда отнятое и, никого не подпускающих к своей резервации успеха. Так что проблема Бретта Холмгрена, будь она в компетенции продюсера, в длинном ряду оферт, всплывающих на поверхности киноиндустрии, но, за вычетом немногих, плавсредства не обретающих, без оглядки на кого-либо…

Аккуратно приземлив на журнальный столик папку с прочитанным, Ник занял позу вежливого слушателя, тогда как с позиций его ремесла, будто предполагалось наоборот, по меньшей мере, комментатора. Но вновь сработала поведенческая обманка – ненавязчиво обозрев визави, он заговорил:

– Твое подтверждение приезда на банкет с поздравлениями, отправленное после дедлайн регистрации, я естественно не прочитал. Когда же, Бретт, тебя в толпе гостей увидел, то невольно вздрогнул. Не в преддверии ли мы катастрофы, одному правительству известной? Семья-то почти вся здесь, держа в уме, что твой визит – человека государственного, весь в трудах – не прогнозировался…

– Ну, нет, – весело засмеялся Бретт. – Глупо тратить четыре часа на то, что у эсэмэски займет считанные секунды!

– Всё же ты здесь… – задержал пытливый взгляд на небожителе от политики небожитель потребителей грёз. – Да и как понять твой интерес к сценарному делу, его величеству Вымыслу, когда твой знак судьбы и амплуа – реалполитик?

– Дипломатия, даже классическая, застегнутых наглухо сюртуков, это стык жанров, при котором протокольный официоз марширует в одном ряду с провокацией, подковерной возней, системным враньем, психоанализом и бесцеремонным шпионажем… – изрек, сама загадка, ветеран регулярного сегмента закулисы.

– Может, надуешь свой шарик, Бретт? Замысла, имеется в виду, – не повышая голоса, предложил кузену срывать сургуч с пакета своей миссии продюсер. – А то он пока похож, сам понимаешь, на что…

Бретт Холмгрен подернутым поволокой взором осмотрел родственника с репутацией осторожного середняка, закрепившейся за ним в Голливуде, после чего, точно один на один перед зеркалом, стал прилаживать парик, который чуть ли не с юных лет носил. Должно быть, соотнесясь с координатной осью упомянутого замысла, откликнулся, тщательно подбирая слова:

– Накануне беды, говоришь… Нет, из разряда фатального ничего… Пока нечего. Но предпосылки трещины есть…

– Надеюсь, не земной коры? – холодно уточнил вдохновитель широкого спектра, включая апокалиптические, киносюжетов.

– Как бы это обтекаемо, но понятно… – задавал сценические параметры своей интриге Бретт, ассистент сценариста внешней политики США. – В общем, нужен фильм… Чем в художественном смысле и коммерчески успешнее, тем выше шансы психологического бинго – генеральная задача проекта…

– Ты свой сюжетный набросок-затравку имеешь в виду? – вклинился в техническую паузу Ник Коннелли. – Да, тема любопытна – и ее герой, многих обличий, этот русский израильтянин Алекс Куршин, и завертевшаяся вокруг него интрига, но кассовый успех – гарантированно никакой, сугубо фестивальная картина, найди она спонсоров когда-нибудь… Только, что это за «бинго»? Кого охмурять Белый Дом собрался? Целевая аудитория, имею в виду…

– Что тебе сказать, – после дюжины сигарных, как казалось, оценочных колец перешел к тезисам своего проекта Холмгрен. – Удивлю тебя, Ник: текст – плод ни моей, функционера Госдепартамента, ни кого-либо из Белого Дома фантазии. Я всего лишь его систематизатор – объединил в общий сюжет несколько отчетов, естественно, служебных, что, не сложно предположить, государственная тайна… А все действующие лица – здравствующие под своими реальными именами современники. Вот так…

– Подожди, что, и русский президент, грозный и ужасный, ты не шутишь!? – поплыл в чертах Ник Коннелли, будто в силу своего призвания искусный дозировщик правды и вымысла.

– Само собой, – небрежно подтвердил новоиспеченный сценарист, надо понимать, замахнувшийся на режиссуру мироустройства, продолжив: – Голимая калька – и сама интрига с ее завязкой и первоосновой, и последовательность и вольтаж событий, внешне будто детектив, но, по погружению в схему, вполне органичных, и сам герой – ни дать, ни взять канатоходец удачи. Хоть с ним и некий сбой – единственно, что опущено в моем сюжете: уже месяц, как от него ни слуху, ни духу… – Бретт запнулся, заметив, что кузен – человек ясного ума и дьявольской хватки – потерялся, то ли не находя своего места в путаной, несовместимой с кинорынком истории, то ли выпустив из виду ее связующую нить.

– Извини, Бретт, я отвлекся, продолжай… – приложил ладони к груди Ник Коннелли. – И вот, что. Я, по-моему, въехал в идею, но лучше с твоего позволения уточнить… Выходит, у сюжета целевая аудитория один человек – российский президент, и задача фильма – завуалированный месседж Белого Дома, дающего зеленый свет сделке «альпийское имение с пожизненным иммунитетом в обмен на отставку русского президента»? В утилитарном смысле – передача ядерного чемоданчика вменяемому устраивающего национальные элиты и Вашингтон политику. А кассовый успех ленты – некий вотум общественного доверия в масштабе планеты, освящающий токсичное в контексте западных ценностей предприятие. Сделка-то с матерым преступником, набедокурившим не только в России, но и торпедировавшим мировой порядок. С этим ты приехал?

Реакцией Бретта Холмгрена был приоткрытый рот, который не закрывался со слов «месседж Белого Дома», и парадоксальное сочетание ликов – свалившегося бремени и пристыженности, будто его политтехнологический уникум, продукт озарения, не только разложен по косточкам, но и заиграл в сторонней редакции новыми, неведомыми ему прежде гранями.

Буква «о» в облике растянулась в улыбке – поначалу нервической, затем во весь рот, наконец, Бретт стал вздымать руки и… зааплодировал, хоть и едва касаясь ладонями. Помахал кузену указательным пальцем, что истолковывалось как угодно – от последнего предупреждения до воздания огромной, не облекаемой в слова хвалы. Вновь открыл рот, на сей раз задействовав функцию речи:

– Тебя бы, Ник, с твоей проницательностью и горизонтом мышления, в госсекретари. Все именно так, как ты сказал. Одна единственная поправка: проект этот не администрации, а мой личный, и он наш с тобой секрет…

– Что?.. – казалось, безотчетно вырвалось у Ника Коннелли, секундами ранее зачисленного в золотой резерв нации. – Спонсоры тогда кто? Не агентство? И… что значит секрет? От кого – правительства, ограничивающего тебя сотней обязательств о неразглашении? Следовательно, тайна в разрез национальных интересов… Или я чего-то не понял?

Потупившись, Бретт водил растопыренными пальцами по журнальному столику, казалось, всем естеством переживая постигшее его фиаско – и не тактическое, а крах Дела судьбы. Осенившая его днями мега-идея, феерически выстроившая свою логистику, в одночасье издохла – рухнула как любой небрежно сколоченный проект, который всего минуты назад, представлялось ему, из любительского барахтанья выпрямился во весь рост…

Тремя днями ранее он, человек обостренных амбиций, и не предполагал, что окажется на юбилее кузена, хоть и состоявшегося профессионально, но в табеле о рангах на несколько ступенек его ниже. Погруженный в свою Цель – кресло госсекретаря как трамплин к Овальному кабинету – он держался особняком от своей весьма разветвленной семьи, и если бы не Люси, жена, цепко держащая периметр памятных дат родственников и жестов внимания, по факту из нее давно бы выбыл.

Круглая дата Ника – полста лет – всплыла в ежесуточном «бюллетене» трат и событий Люси, уныло озвучиваемом перед ночным фильмом. Так планерка у Блинкена того дня, наметившая бессилие Вашингтона русскую «Барбароссу» осадить, парадоксально закольцевалась проектом, который позвал Бретта в Лос-Анжелес. Шёл фильм The Good Shepherd (Ложное искушение) с Мэттом Деймоном, образ раскрытый которым был Бретту так близок…

– Подожди, Ник! – вынырнул из низин своей хандры Холмгрен. – Если тебя беспокоит финансирование, то спонсоров, можешь не беспокоится, я найду. Теперь, о конфиденциальности. Она – не более, чем диктуемый организационными соображениями момент. Неужели я, карьерный дипломат, сто раз перепроверенный, стану промышлять по ту сторону закона? Просто бюрократия – это стойкий ко всем лекарства паразит, которого не обойти без альтернативного лечения, смелых, нетрадиционных методов. И главное: поверь, мой проект – это отклик на крайне опасный пока камуфлируемый процесс, который с каждым днем приближает непоправимое, тобой, не зря упомянутое… Но, о котором я ни при каких обстоятельствах рассказать не могу. Остается только принять на веру…

– Зачем, Бретт? Я тебе верю, – учтиво откликнулся продюсер не только киносюжетов, но, оказалось, весьма нетривиальных смыслов. И, вздохнув, будто безадресно заметил: – Владимир этот – сущий кочегар преисподней… После паузы смысловых притирок поменял тональность – джентельменскую на бесстрастно оценочную: – Только твоя идея, сколько бы осмысленной она ни была, выпускает из виду одно важное обстоятельство, а именно, непредсказуемость реакции на фильм той самой целевой аудитории в лице русского президента. Человека настолько циничного и злопамятного, что не гнушается демонстративными убийствами-казнями… Почему-то кажется, не учесть этого ты, системный аналитик, не мог… А поскольку твой проект, с твоих слов, предлагается мне, то и все риски, вплоть до пули снайпера, тоже мои… Не акцентирую, что кота в мешке ты пытался подсунуть близкому родственнику, замнем пока… Между тем нечто говорит, что влезть в это болото, тебя понудили не одни амбиции, которыми ты с юных лет перегружен, а нечто из разряда угроз национальной безопасности. Раз так, то сподобиться в трех японских обезьян мне как-то не комильфо, если не непатриотично… И вот, что пришло на ум… Я тебе дам три-четыре фамилии талантливых молодых парней, подчеркиваю, незаурядных, у которых не выходит пробиться через сито голливудской конкуренции. Кто-то да согласиться… При этом… подставляю ли я коллегу, многих дарований, но не столь, как я, искушенного? Несомненно, но для такового твоей проект, скорее всего, единственный шанс о себе заявить… Так что на чутких весах морали, неизвестно, что перевешивает – наложить от отчаяния невостребованности на себя руки или рискнуть, подписываясь под мутное дельце, но с реальными шансами попасть в заголовки, сделав, тем самым, карьеру… Словом, доставай блокнот…

Ник Коннелли диктовал установочные данные кандидатов на реализацию кинопроекта политической психотерапии со «сносками и примечаниями», то есть с приличествующими нетривиальной задаче подробностями. Между тем казался рассеянным или чем-то стесненным, что не вязалось с холодной рассудочностью его недавней оценки «кинопробы» кузена, вдруг «переобувшегося» из карьерного дипломата в проектировщика авантюр. Завершив обзор, Ник перескочил из одной крайности в другую – резко встал на ноги, после чего, пряча глаза, пустился в галоп эмоций правил хорошего тона, старых и новых обид:

– Ну, в общем, удачи тебе, надеюсь, идея того стоит… и наш мир-конюшню освежит… в аэропорт тебя отвезут на лимузине… том самом, для юбилея арендованном… до утра он у меня… и конечно, легкого полета и приземления… Люси большой привет, она умница… порой мне кажется, она наша кровь, а ты пришлый… Генетика дама капризная, ее норов не угадать… И сделай мне одолжение: больше не звони… не только по поводу фильма, по любому… Так надо уметь: сделать из дня ангела генеральную репетицию похорон… Я же по случаю и без случая воздавал тебе, счастливчику, почести… Так что просто уйди, впрочем, тебя и не было…

В полете Холмгрен пребывал в полном согласии с самим собой: вопреки сомнениям, его смелая идея прошла первичную апробацию, коль столь придирчивый экзаменатор, как кинопродюсер, рассмотрел ее прикладную значимость. Причем, в живом, точечно применимом контексте. Больше того, своим «вотумом доверия» ее творчески развил, обозначив немалый потенциал на перспективу. Так что инициатива имеет полное право на жизнь.

Еще, что пополнило копилку его знаний и представлений: кинетика военных приготовлений России столь велика, что взвихрила магнитные бури, будоражащие строй мыслей, дезориентируя, будто далеких от военного дела, как его кузен, людей. Стало быть, «диалог» пушек между Россией и Украиной, идеально ложащийся в паз его интересов, неизбежен.

За час до посадки в «Даллесе» Холмгрен погрузился в записи, надиктованные ему Ником. Задача аховая, не дающая права на ошибку – не столь фатальную, как у минера, но пустить под откос судьбы вполне может. Из четырех предложенных кузеном начинающих продюсеров предстояло выбрать не только того, кому задача по плечу, но и с задатками конспиратора, ревностно блюдущего инкогнито автора проекта. Причем, с одной попытки, ибо вторая непредсказуемо множит риски. Тайна, известная двоим, в век таблоидной этики стремится к оползню размножения.

Глава 12

Москва, 2 августа 2021 г. 11:30

«Обложили меня, обложили…» – носилось по кругу, как заезженная пластинка, иногда цепляя «Идет охота на волков…», прочие рифмы, вразрез тексту произвольно менявшиеся местами; рявкающая какофония пошедших вразнос строк и мыслей.

Между тем из котла его негласной изоляции нужно было, так или иначе, выбраться. На все про все два часа, но, как это провернуть – ничего конкретного. Впрочем, искры аллюзий вспыхивали, но гасли, приплода решений не явив.

Он потряс головой, как бы сбрасывая хмарь раздрая и… уставился в тумбу с алкоголем. Забегал глазами, преобразившись – из комка фрустрации в зверьказаострившихся черт, который учуял добычу-пропитание. Резкий рывок – и в руках бутылка бордо «Шато Калон-Сегур», некогда заимствованное из меню загулов Джонни Деппа и пришедшееся к его вкусовому двору. Звонкий хлопок пробки, веселое бульканье жидкости и спустя минуту-другую легкого румянца умиротворенность. Главное вовремя…

Закрытые глаза могли означать, что угодно – от улета в сытейший из миров, до пика концентрации мысли. Похоже, место имело второе – столь продуктивно он действовал в ближайшую четверть часа: круговорот одежек, атрибутов конспирации и походных аксессуаров – внутри маршрута порывистых, но логически выверенных движений. Ощупывания фасада в качестве ритуала приемки готовности и курс на выход.

Щелчок входной двери возвестил переделку его привычного имиджа – вальяжного «космонавта» из русского созвездия успеха – в образ разбитного слесаря-сантехника, весело насвистывающего принятым на грудь у хозяев. Пусть выхлоп благородный, так и жильцы дома – сплошная знать нового времени. Их потребительский набор давно по Гринвичу, тьфу, Оксфорд-стрит, точнее, «Harrods».

Зеленая униформа строго по размеру с логотипом фирмы «Светоч-норд», аккуратная бородка с усами, очки с затемненными стеклами, но главное – органичное «переобувание» в классического коммунальщика с пропечатанной миной исключительности – ликвидатора горьких пилюль и разного рода капризов быта… Ну и для полноты формата – чемоданчик с инструментами, постукивающими о металлические стенки при движении. Одна беда – неестественно новый, прямо с полки магазина – знак тревоги для пытливого нагруженного премудростями сыска ума. Но вдруг прокатит?..

Между тем он осознавал, что проскочить эшелонированный присмотр шансы пятьдесят на пятьдесят. Круглосуточный пост в лобби службы безопасности, будто нейтральный ЧОП с видеонаблюдением большинства секторов здания, и его дублер на улице, напротив парадного входя – фээсбэшники уже без затей – суживали перспективу пуститься в свободное плавание без пиявок на хвосте. Больше того, с учетом подделки им личности, гарантия угодить на Лубянку, разгадай они его фокус-покус. Ведь ни в его квартиру и, скорее всего, ни в какую прочую сантехник не согласовывался (как того требует правила здания), следовательно, не проходил. Карлсон тогда откуда? Крыша-то под контролем. И что это за сантехник ростом с каланчу – ни так, ни этак не подлезет… Не понял!!!

– Привет, пацаны! – бойко, но с несвойственной ему хрипотцой возгласил он, поравнявшись с вахтой в лобби. И… безотчетно просунул голову в смотровое окошко поста. Своему безрассудству – жильца-ветерана, да еще под надзором – ужаснулся, но отступать было поздно, Впрочем, дар импровизировать поперек шаблона подводил его редко.

– Здорово, если не шутишь… – неуверенно ответил ближний к нему вахтер, щурясь, в это время напарник, у видеоэкранов, вскинул голову.

– Дела как? Когда я заходил, вроде никого здесь не было… – поделилась секретом своей явки местная знаменитость, одной левой заделавшаяся сантехником.

– Ты это о ком – «не было»!? – возмутился вахтер и потянулся к журналу. – Кто тебя заявлял?

– А чо надо было? – пожал плечами «сантехник», после чего разъяснил, откуда и как: – Дарья Васильевна из тридцать четвертой (соседка, укатившая на месяц в Лапландию) в конторе ключи с кодом парадной оставила, но про заявку ни слова…

– Подожди… – приподнялся секьюрити. – Впаривать – не на того напал: в нашу смену ты не проходил! Куда хватил: нас здесь не было! – И, повернувшись к напарнику: – Костя, наряд вызывай, я же вход заблокирую.

– Как это не проходил?.. – возразил «сантехник», но как-то тускло, точно сам в сомнениях, осознав, что дал маху, выбрав гиблую колею. Опустил чемоданчик с инструментами и стал медленно выпрямляться, казалось, растягивая паузу раздумий. Похоже, небесполезную. Чиркнув ладонями одна по другой, внес ясность: – Извиняйте, парни, лажа какая-то: были, не были… Дело мне, какое!? Я же с мебельщиками, заставившими парадную диванами, заходил… Вас потому и не видел! Да еще кирнул я со сменщиком с утра…

Секьюрити впечатал в ряженного тяжелый, не сулящий поблажек взгляд, казалось, держа возмутителя рутины на мушке оргвыводов, которых «сантехнику» с реноме кремлевского демиурга не минуть. Возмутитель между тем и усом не повел, с ледяной уверенностью заключив: свой очередной один из несть числа поединков судьбы он выиграл, в какой раз доверившись своей звезде – Интуиции. Именно она в момент коллапса из-за на первый взгляд беспечного саморазоблачения осенила молнией – разгрузкой мебели у центрального входа, вполглаза замеченной им у окна его спальни утром. Похоже, находкой не только этой…

– Точно! Разит от тебя за версту, алконавт! – брезгливо бросил секьюрити, присваивая ярлык проблеме, разукрупнившейся из ничего. Тут как тут и цеховое клише-дубинка: – Вали отсюда! И чтобы ноги твоей здесь больше не было! Сколько бы заявок Дарья Васильевна на тебя, мудака, не делала! Нашла, кому ключи доверять… – и разблокировал выход. Когда же приблуда-раздражитель припустил из фойе вон, небрежно сигнализировал напарнику, от скачков ситуативного давления застывшему с трубкой телефона в руках: полиции – отбой.

Тем временем каскадер режима – в смысле хоть каком – отчаянно соображал, как сбить с толку ячейку надзора ФСБ, мобилизуемую персонально под него. Ведь какой бы имидж на себя не навлекать, его рост, но главное, физический абрис почти что (с небольшой поправкой) равен оригиналу. Да и иллюзий не было: перспективу перевоплощения столь незаурядного объекта их начальство не предвидеть не могло. И скорее всего, забило отдельным пунктом в инструкцию, которая освежается в памяти каждой смены.

Как тогда разводить? Вновь нахрапом лоб в лоб, а там – вольным стилем? Вряд ли. Какие-никакие, а профессионалы, да и повторяться – сглазить пруху. Тогда как? Момент истины уже рядом…

Толкунов и Сысоев, железные задницы круглосуточного поста ФСБ у дома 10с1, Большой Тишинский переулок, «лакировали» прокуренный интерьер их рабочей площадки – «Ford Mondeo» –ароматами восточной кухни. Турецкая шуарма – частый гость в их небогатом пищевом меню, полюбившаяся за ударный калораж, ну и благостность сиесты, фигуральной, разумеется. Ведь служивые – на делянке особого присмотра: объект никто иной, как консильери Самого, угодивший то ли в опалу, то ли в оперативный оборот.

Работа непыльная – за исключением визитов к врачу, объект держится стен дома. Впрочем, немудрено: в резиденции московской знати – бассейн с парилками, тренажерный зал, прачечная, игровая комната для детей, круглосуточный бар. (Живут же люди, без получек прожиточного минимума и могильной плиты кредитов с бременем самовывоза и установки…)

Непыльная работенка то непыльная, но, случись зевок какой, по погонам схлопотать – раз сплюнуть и подтереться. И наоборот, поймай они за хвост птицу удачи – жирная премия со звездочкой вне очереди. Так что парни на стреме, хумус с приправами нюху натасканных ищеек не помеха.

Дозорные с полуоткрытыми замаранными снедью ртами застыли – на крыльце поднадзорного дома их изученный-переизученный объект. Между тем фасад некогда звезды властного небосклона перекликается с мужчиной разве что ростом – нескладный, чурающийся оазиса благополучия пролетарий. В замешательстве посматривает по сторонам, точно здесь впервые, потерявшись, куда путь держать. Борода, одутловатое лицо и рабочая униформа – органичный довесок к диссонансу образов.

Но откуда это пронзительное чувство неуловимого сходства? Толкунов и Сысоев, активно заработав челюстями, озабоченно переглянулись. Общность открытия спевшихся в многомесячных бдениях дозорных в озвучивании не нуждалась – освоение фастфуда продолжилось, но явно замедлило темп. При этом старший наряда Сысоев высвободил левую руку от порции и изобразил полукруг, что в их птичьем обиходе означало «сходи, проверь». Ария живота арией, а служба, предписывающая докладывать любые перемещения объекта начальству, службой…

Рулевой Толкунов, все еще солируя челюстями, резво передал старшему компаньону кулек, освоенный лишь наполовину, и хотел было распахнуть дверцу, когда торпедоносец сиесты преобразился – уставился в свой чемоданчик, застыв как вкопанный. Замер и наряд соглядатаев в недоумении, что эта перемена могла значить.

Наблюдаемый ожил, присев на корточки к своему чемоданчику. Раскрыл и нечто перебирал, громыхая металлическим предметами с озабоченным видом. Наконец просветлел, расплываясь в нервической улыбке облегчения, дескать, искомое на месте. Резко извлек новенький разводной ключ и с ликом, словно гора свалилась с плеч, его обозревал. Забросил обратно, казалось, в полном удовлетворении самим собой, мол, все свое ношу с собой, не зевая. Спустился со ступенек и вразвалочку пошел в противоположную от дозора сторону. Своим неторопливым движением отсвечивал марку рабочей династии, крепко знающих свое дело, оттого востребованных во все, даже нынешние кремировавшие репутацию времена.

Толкунов, замерший от обезоруживающей своей непосредственностью сцены, резко обернулся к Сысоеву, командиру, со странным выражением лица. В нем читалась просьба подтверждения команды, но какая-то сморщенная и наполовину с хвостиком компромисса: мужик-то безобидный, не наш. Чего дергаться?

– Склеротик какой-то, – вынес вердикт парадоксальному видению, посетившему дозор, Сысоев. Скрепил отбой презрительной отмашкой. Поставил смысловую точку: – Доедим!

За время, пока лица надзора добивали шуарму и тщательно вытирались, в здание вбежал развозчик пиццы, припарковавший у ступенек мотоцикл, и очень скоро умчался обратно. Толкунов на доставку даже не взглянул, Сысоев же, проводив юношу взглядом, задумался. Почему бы и нет? Гадание на картах меню вставляет круче самого чревоугодия. Тем временем черты Сысоева изобразили стоп-кадр, после чего он судорожно извлек свой мобильный, запуская в набор некий вбитый в память номер. Дождавшись соединения, без вводных политеса спросил:

– Сантехник этот, или кто он там… в зеленом, по-моему «Норд-вест», ушел минут двадцать… во сколько заходил? Мы здесь с семи сорока пяти, его не видели. Сверься с журналом.

– А чего проверять? Его Дарья Васильевна из тридцать четвертой не заявляла, оставила ключ… Как назло с мебельщиками, захламившими мне тут всё, в общем потоке – не пойми кто – вломился… – запнулся, казалось, огорошенный уравнением, внезапно выстроившимся, абонент.

– Что?.. – подавился шуармой изумления Сысоев и едва озвучил: – Тридцать четвертая – это же его этаж… – и кинулся к рации внутриведомственной связи, прежде закрыв линию мобильного без комментариев.

В ближайшие полчаса из городского аппарата ФСБ ушли в правительство Москвы несколько депеш: обязать все службы такси по их горячей линии извещать, когда в один из таксомоторов сядет мужчина в зеленой униформе «Светоч-норд», чье фото (с видеозаписи фойе дома 10с1, Большой Тишинский переулок) прилагалось; поместить фото вышеуказанного на местных телеканалах с просьбой к населению немедленно сообщать на горячую линию о координатах фигуранта; мобилизовать на поиск беглеца всех участковых и агентуру городского управления полиции.

Лихорадка гражданской сознательности, спровоцированная ТВ-объявлениями, парализовала не только горячую линию управления ФСБ, но и связь городской полиции. Так что, когда Стёпа Журмухамедов пятнадцати лет отроду, вынося мусор, обнаружил в мусорном баке зеленую униформу с логотипом «Светоч-норд» и чемодан сантехнических инструментов, то дозвониться ни на горячую линию ФСБ, ни в местное отделение полиции не смог. Ушлый подросток, однако, не растерялся – залил ролик о находке в ютуб, в считанные часы набравший десятки тысяч просмотров. Ведь объявленное по телику вознаграждение за содействие властям – двести тысяч рублей – для него, единственного ребенка матери-одиночки – захлестывающая воображение удача. При этом светлой головушке нечто подсказало, что опрокинутый у бака электросамокат, ближайшая стоянка которых в двух кварталах от его дома, напрямую с темой дня связан. Выводов он делать то ли не стал, то ли в цейтноте момента не успел, но на «плавсредстве» задержал фокус съемки, многозначительно отметив в аудио комментарии: что же подвигло ездока так наплевательски поступить?

Прибывшие на сенсационную находку фээсбэшники затребовали у Стёпы униформу с чемоданчиком инструментов. При этом нагнали страху на вернувшуюся с покупок мать, не врубавшуюся чем сыр-бор и выгораживавшую сынишку, которого, ей с налету показалось, обвиняют в краже, не пойми какого хламья. Когда же Стёпа заартачился отдавать артефакты околовластной возни, мать, вникнув, что сын вне подозрений, более того, требует от двух лбов какие-то не выговариваемые тысячи, вклинилась в сшибку, задействовав внушительную корму. Но не помогло: обученные приемам борьбы с беспорядками опера в считанные мгновения тряпичную оппозицию подавили, почти не помяв обороняющейся фронде бока, правда, ценой нескольких укусов, произведенных семейным тандемом.

Поставив на зеленое, взъерошенная неравной схваткой семья, сомкнув ряды, кинулась вдогонку недобросовестным экспроприаторам и у входной двери дала второй бой. Стёпа кинулся в ноги замыкавшему троице обидчику, мать же, следуя азам тактики, повисла на направляющем, но вновь по нулям, вернее, паре синяков.

Совет фээсбешников обзавестись гражданским адвокатом, коль подкидыш выдают за координаты беглеца, вкупе с уголовным – за злостное сопротивление властям – охладил пыл правдолюбцев. Не столько вернул эндемическое чувство бесправия, сколько активизировал центр калькуляций, в пылу схватки за дары халявы отключившийся.

Куда большее разочарование ждало трио оперативников ФСБ в конторе – на ящике инструментов, зеленой униформе и даже самокате отпечатков пальцев и следов ДНК фигуранта обнаружено не было.

Кто, вообще, повелся на фейк оседлавшего волну халявы мальца, озадачилось начальство оперативников. Отдел сетевого мониторинга? Мышей совсем не ловят… Аргумент людей поля, дескать, как у Стёпы оказалась произведенная в штучных экземплярах униформа, собственность которой хозяин фирмы подтвердил, начальство не впечатлил как казус-недоразумение низкого приоритета. На тот момент логика событий подсказывала: фигурант, семи пядей во лбу, облаву проскочил, скорее всего, затерявшись в чреве мегаполиса. Ищи-свищи теперь, в муторном ожидании переаттестация… Какие к черту нестыковки, одна премия и звания у подчиненных в голове…

Идея чрева, где мог затеряться отставной консильери монарха, оказалась уместным предположением, но не как схрон, а символ. В эти минуты в окрестностях парках Горького объявился крепко взявший на грудь немолодой голубой берет, отличавшийся от «сантехника» непринципиально: бородка клинышком, бальзаковские усы, поджарая конституция, застилающий залитые очи чуб, не считая, разумеется, форму десантника советского образца. Форма, причем, не в пример ярко зеленому комбинезону, не первой свежести, местами выцветшая, то ли своя, то одолженная. Рост однако тот же, но главное, схожесть отдельных движений, невзирая на резкий контраст образов, при пристальном рассмотрении указывали на одного и того же человека, меняющего облачение и «макияж».

Между тем самым занимательным было то, что форма десантника ряженного, как и знаки отличия – родные, честно заработаны в спецназе ГРУ заходившего на последний круг СССР. Так что его имидж в День десантника России – самый что ни на есть настоящий, как и совместимо с датой «косоглазие», хоть и на 99% наигранное (стартовая доза выветрилась еще в родном переулке, у поста ФСБ). Одно узкое место: ВДВшнику давно за пятьдесят, он, скорее всего, из афганцев. Вид не столько вымирающий, сколько давно на таблеточной диете. Этому же море по колено – наклюкался до бровей. Подозрительно. Может, косит под алкаша, теракт какой замышляя? Ментам стукнуть? Разбираются пусть.

Впрочем, поздно. Ряженный наполовину уже в парке, заступив на территорию на сутки санкционированного греха, воспринимаемого обществом как привилегия мальчишника. Ведь их, героев, день! Оторвутся, покуролесят пусть! Сколько тягот и грязи на их долю выпало. Хотят в фонтане, да хоть в Индийском океане, а то под курантами только грозятся. Знай наших!

Над главной национальной достопримечательностью дня – фонтаном-купальней парка Горького – зависло облако тяжелого, сортов дешевой водки перегара, сигаретного дыма, воплей подкорки и хихиканья зевак. Сам «акваторий», заметно пожелтевший, сюжетно закольцовывал композицию – тусовки упоротых в хлам мускулистых призраков, бесцельно хлюпавших по воде и чадивших всеми оттенками зловония.

В сомнамбулической круговерти возникла двоица голубых беретов-перестарков, тупо, в полном отрешении столкнувшихся лбами. Посопев без слов ноздря в ноздрю, побратимы по ратному и пьяному делу приобняли друг друга за плечи в ознаменование знакомства, и двинулись к каменному обрамлению фонтана, при молчаливом согласии властей в этот день уступаемого полосатой братве. Опустились пятыми точками на ограждение с ногами в воде и вновь сомкнули плечи, обнявшись.

В будто случайно образовавшейся ячейке узнавался десантник-сантехник, двумя часами ранее поставивший на уши силовую Москву, в своем основном профиле – Вячеслав Сурков, недавний серый кардинал Кремля и лидер антикремлевского заговора, и некто Борис Трофимов, физически засветившийся в сюжете лишь контурами затылка и голосом – виртуальный наставник Алекса Куршина в приднестровском цикле Одиссеи последнего. Именно он автор идеи одноименного проекта, чья задача – возгонка главной фобии российского президента через подсадного конфидента. Фигура вдвойне загадочная, неизвестная не только охранке, но и самому антикремлевскому заговору, при этом главный его аналитик, приближенный к Суркову кукловод околовластного зазеркалья.

Несколько слюнявых чмоков скрепили союз ветеранов полевого империализма, случайно встретившихся на малой воде, дав ход разливанному экскурсу в дни горячие; сопровождала его пост-застольная мимика, казалось, чавкающих черт. Между тем, услышь сторонний, что на выходе – трезвая как стеклышко речь, то, по меньшей мере, опешил, ну а, вникнув в сам контент, воспринял бы сцену репетицией сюжета фэнтези а-ля рюс, капитально струхнув при этом как оказавшийся не в том месте свидетель. Сухая стенограмма выиграла тендер расстановки смыслов и акцентов, диалоговые причиндалы отторгнув.

Трофимов: Все так плохо? Разбегаемся?

Сурков: Хуже некуда, но закрывают не нас, по крайней мере, пока… Закрывают Россию, ее бизнес-горизонт. Крышка с прибором; он принял решение – полная оккупация Украины. Генштаб на всех парах верстает планы. Со сроками только прочерк пока – пекинская Олимпиада путает им карты. Сам понимаешь, куда с первыми залпами подует ветер…

Трофимов: К изгойству страны через тотальные санкции и аресту всех русских, включая наши, активов – амбарный замок на имущество нашего консорциума в Европе и США.

Сурков: В том числе – и это главное – скорый крах режима с обрушением всей управленческо-экономической модели. И с ней – того имущества, которое аккумулировано нами здесь.

Трофимов: Массового же развертывания войск не скрыть – о чем в Кремле думают? Чай, не сорок первый… Что значит: тараном санкций Вашингтон может в любую секунду интервенцию упредить… Тогда наша бизнес-империя беззащитна, как цыплята… Ведь начни мы продавать – а это тысячи активов – кремлевцы вмиг смекнут, что мы в теме и выставят отложенный штраф. И одним списком проштампуют ордера на арест всей нашей, уж не знаю, какой нумерации колонны, которая – до конца не понять, почему – в глубоком уголовном тылу… Так что если и присутствует шанс спасти наш Титаник, то он засел в черепушке президента, который, как покойником точно сказано, полностью и бесповоротно съехал… Однако вся беда в том, что это шанс, у которого шансов нет. Мы ведь как инструмент влияния с тех самых поднадзорных пор – за последней московской кольцевой. Да и реально из всех подъездов под самодержца сработал один Куршин… Неясно, правда, в какую сторону, вспоминая его прозу, через страницу – панегирик русскому духу. Дешевый прием масскультуры, рьяным толкователем которой, как мы видим, хозяин Кремля, подсевший на Куршина, стал… Кстати, где он, Алекс? Хотел бы в его ясные очи взглянуть, когда Орда ломанется на Киев, обращая в пыль его тезис, что его воспитанник по пинг-понгу, по правилам и без, якобы прагматик, осязающий реальность. Исходя из чего способен на компромисс и объезжает красные линии …

Сурков: Как ты, Боря, въехал? Впрочем, какие только коленца мысли наш мозг, когда или-или, при испытании судьбы на излом выкинуть может… Верно, о нем, Алексе, речь. Какой-никакой, а шанс президента отговорить. Не в нашем раскладе – каскад минных полей – перебирать… Может, что и выйдет, пока даты вторжения нет… Но тут нужен довесок, по значимости не уступающий самому проекту, филигранно, во всех звеньях сработавшему… Какие-то блики мелькают, но не более. Может, оттого, что неясно, где Алекс сам, куда-то, вне границ России, испарился…

Трофимов: Не понял? Какова тогда задача, коль несущая конструкция проекта тю-тю?

Сурков: Вот-вот… Легло наконец!

Трофимов: Новый мул вместо Алекса?

Сурков: Да, новый. И он русский офицер-интеллектуал высокого ранга, но не из Генштаба, вне номенклатуры. Он не замена Куршину, а в дополнение к нему. Вместе – термоядерный тандем, нацеленный переубедить президента совать свою башку, вздрюченную ужасом неизбежной отставки, в жернова истории. Алекс при этом во главе комбинации, лишь у него шанс, запросив неформальную встречу, быть президентом принятым.

Трофимов: Теперь ясно. Но дело за малым: процедив полсвета, Куршина найти, после чего приступить к задаче №2, в разы сложнее первой – прополоть до мозолей нашу армию, сборище дегенератов, изъясняющихся исключительно матом, где русские – стремительно исчезающее меньшинство, и, обнаружив светлую, незамутненную боярышником голову, убедить вступить в Добровольческий союз самоубийц – запутавшегося в своих страхах императора-параноика, международного авантюриста и непризнанного гения военной мысли, готового рискнуть не только карьерой, но и жизнью. Второму, притом, убедить первого, что он не посланец Лэнгли, а неких не очень внятных, зато преданных интересам России сил, впрочем, первому известных…

Сурков: А есть выход? Лучшее можешь предложить?

Трофимов: Выход… Какой здесь выход?.. Не считая двух дюжих санитаров психлечебницы, смирительной рубашки и электрошоковой терапии строго по расписанию… Меня вот, что поражает – идеализм высоколобых экспертов-политологов, причем, с обоих флангов, нудно бубнящих о невозможности русско-украинской войны как технически сложном, бездонного ресурса предприятии, следовательно, нагнетаемая Кремлем кампания угроз НАТО, которая через членство в альянсе Украины якобы стремиться стратегически умалить Россию – дежурное упражнение в конфронтационной риторике, подменяющей у нас практическую политику. Общее впечатление, та публика не то чтобы не разумеет воцарившегося в стране строя, но и самой страны, точно в ней они проездом с экскурсиями в Третьяковку и «Гоголь-центр», и родом эти эксперты не из России-матушки, густо замешанной на ценностях культуры кровавых толковищ, очковых туалетов и пренебрежения к невзгодам, а, можно подумать, из беспечного в своей толерантности, катящегося в пропасть мультикультуризма Запада. Кстати, Алекс, сколько бы публицистичным его строй мысли ни был, среди этой публики, пусть точечно избирательно, но титан: очистив Проблему-2024 от шелухи состязательности, прочего академически додумываемого хлама, оттенил главный движимый президентом мотив – категорической невозможности со своим огромным коррупционным уловом оставаться в России после отставки. Вследствие чего внутренний мир хозяина Кремля скручен неизлечимой травмой, попытки избавиться от которой – вымещение геополитической злобы и, как это в человеческом общении водится, на ближних. А вся его обостренная а-ля Дугин патриотичность – не более чем бравада затурканной неминуемой расплатой душонки. Да, Слава, где он физически после прикрытия нашей блат-хаты в Приднестровье был? Я подчитывал его one-way,точечной адресата публицистику, порой исчезавшую, но не заморачивался, где он.

Сурков: Сам понимаешь, после ползучего погрома, рассредоточившего консорциум, вибрации власти едва до нас доходят, но кое-что выныривало. На какое-то время Куршин осел в «Бочаров ручей», потом в разгар ковида – будто Германия, где молва ему приписывала посредничество между Кремлем и Навальным. Затем как в воду канул. Да, вот что еще. ВВП передал Куршина под опеку военной разведке, где и раньше, до вскрытия сети, у нас ни шатко, ни валко. Таков вот расклад… Так что задача Алекса найти и, обнаружив, подписать его под это гнилое, но огромной значимости для нас предприятие. Думаю, проблем быть здесь не должно: Куршин – либертарианец-пацифист, да еще с примесью украинской крови…

Трофимов: Коль исчез в Европе, то, думай не думай, без тамошнего авторитетного сыскного агентства не обойтись… Не пересечься бы с теми, кто его по заказу ФСБ разрабатывал три года назад. Как там их, заграбаставших половину эксклюзивного рынка?..

Сурков: «Global Liaisons Limited».

Трофимов: Вот-вот, чуть не испортили нам всю малину, струхнув, когда вникли, что заказчик – Кремль. Ну а о русском Штауффенберге, демотиваторе блицкригов, я мозгами раскину. Есть мысля… Ну что, по домам?

В 18.30 к дому 10с1, Большой Тишинский переулок, подкатила обшарпанная седьмая модель жигулей, 1990 год выпуска, которая непонятно как дорулила до наших дней. Из нее лихо выскочил Вячеслав Сурков – последние шесть часов самая «востребованная» пропажа силового поля Москвы. И, не осматриваясь, подчеркнуто невозмутимо двинулся к парадному входу. То был его третий за день фасад – влитой в его поджарость дорогущий костюм, разумеется, из одежд засветившихся. Если речь не шла о приемчиках иллюзиониста, то, как коллекционный костюм сохранил в сантехническом чемодане безупречность линий, представлялось с трудом. Не покоился же он третьим слоем под униформами сантехника и десантника? Впрочем, у богатых не только свои причуды, но и коллекция жилья с гардеробными.

Квартет дозорных, заменивший отстраненных Сысоева и Толкунова, опешил, не зная как быть – вменен-то только доклад, случись фигурант объявится. Санкций – никаких. Оттого секунд тридцать соглядатаи заторможено переглядывались, пока старший дозора не затараторил в рацию:

– Сурков приехал! Здесь он! Зашел уже!

– Задержали!? – крикнул начальник разветвленного оперативного штаба, за полчаса сколоченного для розыска одного единственного, хоть и невероятно крутого человека.

– Нет… – промямлил обер-дозорный и спохватился: – Так команды не…

– Какого буя вы тогда там делаете!? – прыснув слюной, перебило начальство. – Дрыхните!? Вслед за Сысоевым в звезду захотели! Но, сделав усилие, стало вникать в событие: – Приехал, олухи, на чем!?

– На семерке… – сообщил вмиг взмокший абонент.

– Да мне по автобану, на чем! Номер машины, номер давай!

Номер семерки в штаб розыска поступил не сразу – экстраординарность момента сбила дозорных с толку. Ожидалcя-то любой приличествующий городу-плутократу автомобиль, а не экспонат из музея транспорта, да и родом из страны-кунсткамеры. Какой номер? Билета на свалку металлолома?

К счастью, новичок дозора, продвинутый в сборе данных парень, робко предложил обратиться к видеорегистратору, откуда извлек весь эпизод высадки Суркова, включая пусть проржавевший, но вполне различимый номер жигуля.

Спустя сорок минут наряд полиции задержал владельца жигуля, парковавшего раритет у своего дома – восьмидесятипятилетнего старика, как позже выяснится, по дряхлости лет не только пропустившего медкомиссию для обмена прав, но и ежегодный техосмотр.

Силовой захват «сообщника» Суркова вылез наряду боком – при «кантовании» у старика вылетел из уха слуховой аппарат. Так что пока гаджет, залетевший под днище жигуля, не был наощупь обнаружен, установить признаки «преступного сообщества» не удавалось.

Оказалось оно из разряда малобюджетных киносюжетов-штампов: Сурков без спросу влез в авто старика на парализованном пробкой перекрестке, в левой руке тысячная купюра, указательный же палец правой – заговорщицки прижат к губам. При пересечении светофора они озвучили: «До второго перекрестка – прямо! После – внимательно слушай. Справишься, дам еще две».

Дал и, показалось объекту автостопа-угона, готов был добавить, заметив напротив дома высадки микроавтобус с профессионально отформатированными мужчинами. Но после краткой паузы прикидок передумал. Забросил в карман пиджака портмоне и решительно вышел, надо понимать, принимая вызов. На вопрос старику человека в штатском, командовавшего нарядом, «За что добавить хотел?», тот рассудительно ответил: «Наверное, на моей же тачке от тех, напротив, свинтить хотел. Так показалось». Взяв «подписку о невыезде» у старика, попавшего под околовластную раздачу, в виде изымания прав и техпаспорта, давно просроченных, наряд бегло осмотрел квартиру и убыл.

На этом вибрации, местами зашкаливающие, штаба экспресс-розыска отставного советника президента, санкцией прокуратуры не обремененного, и исчерпались. Оборвал контур события звонок директора ФСБ Бортникова хозяину Кремля, венчавшийся:

– Владимир Владимирович, э-э, как быть… делаем что?.. Цепляем Славу или…

– Наблюдаем, дедушка бабушку мать! И роем, круглые сутки роем, куда он щупальца свои запустил, шлимазлы несчастные, мазилы по-нашему!

Перед глазами ВВП сей момент отчет генерала Сафронова об установлении координат Алекса Куршина, узника израильской тюрьмы «Аялон», с мая под следствием тандема израильской полиции и «Моссада», которое оборвалось романтическим подкатом арестанта под женщину-дознавателя, о чем, разумеется, Сафронов знать не мог. Впрочем, кому какое дело до эротических миражей во сне и в тужащимся комплексами наяву? Оное и вынесло резолюцию: «Учить вас нужно!? Возьмите того, от обмена которого они не смогут отказаться». И небрежно сдвинул папку в сторону.

Хаим Калин

Март 2021 – июль 2022 г.

.

.