Не призывайте белых лебедей (СИ) [AnnaDineka] (fb2) читать онлайн

========== Часть 1 ==========

Прага. Наши дни.

— На кого он похож?

Заговорив, Ник, конечно, и не подумал поднять голову. Так и сидел напротив, низко склонившись над скетчбуком, и с небрежной ленцой растирал пальцами краешек пастельного пятна. И, кажется, только его одного не бесила ошалевшая толпа туристов, что минуту назад ввалилась в МакДак и теперь верещала на разные голоса.

— Кто?

— Музей.

Тис знала ответ, но все же качнулась к окну да и зависла так, чуть склонив голову набок, будто марионетка на ослабевших нитях.

— На майского жука.

Ник беззвучно пошамкал губами, пухлыми как у девчонки, откинулся на спинку дивана, но не обернулся: мокрый после дождя Национальный музей, живописно расцвеченный золотом и зеленцой, возвышался аккурат за его плечом. Только светофоры горели красным.

Тис любила майских жуков. Их изумрудные спинки напоминали ей о лете в деревне, о запахе отсыревших спичечных коробков, о пышных шапках пионов и раскаленных от жары кирпичах, что были вкопаны в землю вокруг цветника, — если приподнять аккуратно палкой, дед не заметит, зато непременно найдешь парочку червяков или мокриц.

Ник предпочитал осень или раннюю весну. Пузатые чашки с кофе, о которые можно греть руки. Хлебные крошки, чтобы кормить голубей, — и плевать, если кормить их запрещено. А еще кожаные куртки и бабские шарфы из New Yorker, хотя мог бы позволить себе что покруче.

Тис зевнула, ткнулась подбородком в дорогой шейный платок — подарок Ника — и, включив на телефоне камеру, передвинулась ближе к проходу.

Клац, клац, клац. Ник и его скетчбуки на фоне музея и светофоров — одна и та же картина каждый второй четверг месяца. А еще переслащенный латте из McCafe и шоколадные профитроли, к которым, конечно, никто не притронется.

Скука смертная, но Тис любила их маленькую традицию. В числе прочих, тоже маленьких и уютных.

— Продолжай в том же духе, и твои подписчики нас поженят. — Ник подмигнул, громко хрустнул цветными пальцами и вновь вернулся к скетчбуку.

— Только потому, что я не выкладывала твоего лица.

С лицом у Ника все было в порядке, несмотря даже на вечные мешки под глазами и звездочки глиттера на щеках. Но тот, кто исправно совершал набеги на ее инстаграм, вряд ли признал бы соперника в шестнадцатилетнем мальчишке.

И никто бы не догадался, что этот мальчишка годится ей в отцы.

— Тебе нужен донор.

— Вот как… — Тис усмехнулась и перелистнула фотографии, выбирая лучшую.

Об «идеальных донорах» она знала лишь понаслышке — из рассказов Ника. Впрочем, как и все прочее, что знала теперь о новой жизни.

Ник дразнил ее, называл «девочкой в коме», но Тис слишком устала, чтобы углубляться и задавать вопросы, тем более — проверять на себе. А в «идеальных доноров» просто-напросто не верила, как и — теперь — в любовь.

— Я уже сто раз говорил, под лежачий камень вода не течет, — предсказуемо завел любимую пластинку Ник. Порой он напоминал ворчливого папашу, который мечтает поскорее сплавить непутевую дочь замуж. С одной лишь разницей: его дочурке пришлось бы пить кровь суженого в прямом смысле. — Можешь кукситься сколько угодно, но на заменителях долго не продержишься.

— И что ты предлагаешь? — Теперь настал черед Тис не поднимать голову. Палец же быстро щелкал по электронным сердечкам, окрашивая их в красный. — Объявление дать? Пост в инсту запилить? А может, надкусывать каждого, кто попадается на пути?

— Фу, блин… — Ника так передернуло, что кофейные чашки задрожали на пластиковых подносах. — Вот нахрена все опошлять? Никто не просил тебя «надкусывать». Я не надкусывал Барб!

Тис оставалось лишь закатить глаза: эту историю она давным-давно знала уже наизусть. Не то чтобы Нику нравилась роль вдовца, но он не упускал случая посокрушаться о свой потери. Вторая любимая пластинка.

— Думаешь, она и вправду тебя любила?

— Мы прожили вместе тридцать лет, — отрезал Ник. Скетчбук сердито зашуршал страницами и быстро исчез в недрах рюкзака, следом — коробка с пастелью.

— Половину из которых она скорее походила на твою мать, чем на жену.

— А на похоронах мне пришлось называться ее племянником, и что? Ты так и не догнала, Таисия, — Ник назвал ее полным именем, даже с той же интонацией, что прежде дед. Затем понизил голос и зашипел: — Мы не такие, как все. Ни к живым и ни к мертвым. Хочешь выжить — привыкай. А не нравится, можешь снова сигать с моста.

— Я не сигала с моста! — Тис ощерилась, подалась вперед, навалившись грудью на стол, но тут же потеряла весь боевой запал.

У Ника, быть может, и были ответы на все вопросы, но ей пришлось собирать память о последних минутах «до», будто мозаику.

Вот желтые шапки фонарей и убегающий в ночную даль трамвай. На площади неподалеку играет гармонь, и «Сказки Венского леса» льются по притихшим улочкам, переплетаются с нежным шепотом и растворяются над рекой. Вот теплые сильные руки сначала на талии и плечах, а после — на шее… И свет мостовых фонарей меркнет, меркнет, меркнет…

***

Очнулась Тис ранним серым утром. На вонючем топком берегу, засыпанном мусором так, что не видно земли. Вокруг гомонили птицы: жирные лебеди и страшные рыжие утки с красными глазами. Но громче всех орал здоровенный косматый бомж, такой грязный, что в нем с трудом можно было признать человека. Он стоял над Тис, распластанной на границы воды и суши, и тыкал палкой, точно в мертвую зверюшку. Но Тис не чувствовала боли, только усталость. Закрыть глаза, закрыть… исчезнуть…

— Уходи, уходи, уходи! — вопил бомж и воинственно топал ногами, размалывая в труху несчастную картонную коробку, на которой стоял.

Кровавые разводы густо покрывали губы и пальцы чудовища, белое платье Тис, ее тонкие изувеченные запястья — стоило испугаться, заверещать, попытаться сбежать, но страх, как и боль, отступили перед усталостью. Сил хватило только на то, чтобы чуть приподняться, вытащить из-под цепких голубиных лап разорванный подол платья и, наконец, ткнуться в колени лбом.

— Уходи!

— Ну и на хрена?.. — негромкий мальчишеский голос донесся издалека, но легко перекрыл вопли бомжа и гомон птиц.

— Мы что, нелюди, что ли? — отвечал другой, старческий и скрипучий. — Вот еще, грех на душу брать. Померла бы девчонка.

— Да лучше бы померла.

Голоса и шаги приближались. Тис не сразу сообразила, что говорили на чужом для нее языке, и все же понимала каждое слово.

— Только самоубийц мне и не хватало, — продолжал мальчишка. Он явно злился, но ступал легко, пружиня, будто кот. Тис не могла видеть, но чувствовала. И пахло от него вкусно: мылом, кофе и медовыми коржами. Совсем не так, как от его спутника. От того несло изношенным грязным телом, кислой капустой и перегаром. Даже от все еще вопящего громилы и то смердело поменьше.

— Заткнись, Ходор, — остановившись в шаге от Тис, велел мальчишка. И хотя приказ прозвучал не слишком-то сурово, бомж наконец заткнулся.

«Ух ты, бля! Да прямо «Игра престолов». — Тис подавилась противной вязкой слюной и вдруг залилась таким же противным смехом. (1) Тот забулькал в горле, ошпарил губы и, вырвавшись на волю, всполошил лебедей. Сильные крылья забили о воздух, бумажки и пакеты сорвались с земли и полетели прямёхонько в Тис, но та продолжала смеяться и на все ей было теперь плевать.

Но удивленный свист, придушенный на излете, заставил ее поднять-таки голову и открыть глаза.

— Ничего себе… Царевна-лебедь.

Мальчишка стоял напротив — смесь Томаса Сангстера и Дэйна ДеХаана: болезненно худой, лохматый и безвременный. Такой до самой старости будет выглядеть на шестнадцать, а мелкие морщины, если и испещрят лицо, останутся незамеченными. Маленькая собачка, которая всегда щенок.

Но смотрел он по-взрослому, тяжело и оценивающе. Наконец пожевал губами и вынес вердикт:

— Да, такую не грех пожалеть.

Пухлые губы смягчила улыбка, но лицо стало жестче, злее. И Тис убедилась, что мальчишка куда старше, чем могло показаться.

— Она знает, Ник! Она точно знает! — вдруг зачастил стариковский голос. Его обладатель стоял поодаль, жался к дереву и подходить не спешил. — Забери ее, ради бога. Просто забери!

— Так может не стоило ее трогать? — окрысился мальчишка. Бросил через плечо короткий взгляд и вновь уставился на Тис. Следил, чтоб не исчезла. Будто она могла убежать или хотя бы пошевелиться. Хотя бы испугаться… — Натворили дел, а теперь «забери».

— Это наш берег! Нам утопленники и копы здесь без надобности! — загромыхал было старик, но быстро сдулся и добавил уже вполголоса: — И так за каждого дохлого лебедя гоняют, а тут девчонка. Тем более такая… Невеста, что ли?

Хороша невеста. Вся в грязи и тине, вместо фаты окровавленные перья и щетинки древесной трухи — красота невиданная. Такую лебёдушку не каждая нечисть замуж возьмет — испугается.

Кажется, Тис пробурчала все это вслух: заломила к плечам вялые руки и закачалась тихонько из стороны в сторону. Ник фыркнул и негромко, с издевкой напел:

— «Не поддавайтесь соблазну, не призывайте белых лебедей». — Пел он паршиво. (2)

Затем присел перед Тис на корточки и решительно отодрал от ее щеки корку грязных свалявшихся волос. Тис не отшатнулась, напротив, невольно поддалась вперед: пальцы у Ника были теплыми, такими теплыми, что захотелось плакать…

— Ты откуда такая взялась, деточка?

Она не помнила. Ничего толком не помнила. Только дурацкое белое платье, что, мокрое и грязное, липло теперь к груди и ногам.

Тис сама ни за что бы такое не выбрала: слишком маркое, слишком откровенное. И этот дурацкий шлейф! Но все же надела и даже шпильки напялила: ноги помнили, как спотыкались на древней брусчатке и покатых ступеньках каменного моста.

— На Пршикопе она была, — подсказал старик. Кажется, он, зараза, умел читать мысли. Но видел то, что от Тис ускользало: — На вечеринке для толстосумов.

— Белая вечеринка, — растянулся в плотоядной улыбке Ник, и Тис наконец испугалась. — Вот оно что… Не лебедица — жертвенная овца.

Но улыбка тут же скукожилась, на лицо — жуткое безвременное лицо — легла белесая тень.

— Голодная? — спросил Ник резко, с нажимом. Тис покачала головой: хотелось одного — спать.

Ник насупился, взглянул на притихшего громилу и вновь пожевал губами. Дед делал так же: беззвучно шамкал и шамкал щербатым ртом, иногда причмокивал, чаще — сплевывал. И думал о чем-то далеком, и хмурил собравшийся гармошкой лоб.

«Забери меня домой, дед. Забери с вонючего этого берега, из города чужого, из тела непослушного… — забери».

— Призвали на свою голову… — прошелестел недовольно старик, отлепился наконец от дерева и широко, от души перекрестился.

Ник шикнул на него так громко, что птицы бросились врассыпную. Затем потребовал:

— Тащи!

Старик заворчал и бочком, по-прежнему прячась за изломанными ветками и редкой листвой, поплелся к громиле. Медленно, медленно, будто ноги едва держали. Громила же бестолково топтался на месте, пучил глаза и тоненько скулил на одной жалостливой ноте. Вот бы сорваться с места, подлететь, вцепиться в горло — заткнуть! Но вместо этого Тис пучила глаза и тоже скулила. А птицы возмущенно галдели в ответ.

— Отдай, Ходор, отдай, — уговаривал старик, похлопывая громилу по пузатым карманам грязной, засаленной куртки. Тот уворачивался, тряс головой и лепетал, будто ребенок: «Моё. Моё».

— Живо дай сюда! — гневный рык вспорол воздух. И тут же притихли все, даже птицы. Тис дышала тяжело, сверлила громилу взглядом, а рык все еще царапал горло, горчил на языке гарью и смолой.

— Что за хрень?.. Тебе тут вообще дохлой валяться полагается, — Ник явно опешил, поднялся на ноги, попятился в сторону. Тис не смотрела, но знала, в зеленых, с бурыми крапинками глазах заплескалась растерянность. И усталость. Такая же вселенская усталость, что давила к земле безвольное тело Тис.

— Зря мы ее… — кажется, дошло уже и до старика. Он наконец запустил руку в карман застывшего в испуге громилы и вытащил на свет помятую фляжку. Подходить к Нику не стал — швырнул фляжку и снова спрятался в тени. Тис и рассмотреть-то его толком не сумела: плесневелый гриб, да и только.

Ник фляжку поймал, с сомнением повертел и все же решился: свинтил крышку, в один шаг подошел к Тис, ткнул грязным горлышком ей в губы. Она только и успела заметить здоровенные жирные отпечатки на металлическом корпусе.

— Нет. — Мотнула башкой. К горлу подкатила рвота. Но Ник церемониться не стал: схватил Тис за волосы, рывком задрал ее голову и влил прямо в глотку что-то вязкое, соленое, с мерзким душком…

— Обратили, как же… Бракоделы хреновы, — долго стучало потом в висках голосом Ника, обреченным, усталым и лишь капельку — злым, пока Тис, скрючившись на берегу, рвала желчью, кровью и, кажется, собственными кишками. Ник сидел рядом, прямо на грязной земле, привалившись спиной к трухлявому дереву, и смолил одну за другой. И глупо было надеяться, что это странное утро всего лишь привиделось ей.

— Аппетит придет. Со временем, — говорил Ник позже, как-то неуверенно, будто для галочки. Тщательно выговаривая слова, задавал с десяток вопросов, но Тис не могла ответить ни на один из них. Имя свое помнила, деда, давно ушедшего, платье… — пожалуй, и все.

Ник терял терпение, чиркал колесом зажигалки, хмурился и снова спрашивал что-то.

— Шкура на стене висела… — ответила Тис невпопад на очередной вопрос.

— «U Medvidku», — донеслось из-за кустов. Тис к тому моменту забыла уже и про старика, и про громилу. А вот название отеля вспомнила. Вспомнила песочные стены, белый деревянный подоконник, на котором сидела однажды, почему-то по пояс голая, стеклянную лимонадницу на ресепшене…

Ник тут же сцапал за плечо (пальцы его казались теперь горячими, будто угли), рывком поставил на ноги.

— Ты ей хоть объясни, — вновь вмешался старик.

— Что я ей объясню? — сплюнул Ник и решительно потащил Тис вверх по пригорку, прочь от воды и залитого кровью берега. — Нечего там объяснять.

Как добрались до отеля, как в руках ее оказался деревянный бочонок-брелок, как поворачивала в замочной скважине ключ, Тис не помнила. А что было после, Нику не рассказывала…

***

— Оставь в покое волосы. Бесит. — Ник взглянул на часы, нахмурился и с недовольством застучал пальцами по столу. Но Тис легко догадалась, дело не в ее волосах (длинных, жестких, белых — поседели все до одного той злосчастной ночью, которую едва помнила). Но спорить не стала: распустила лохматую косу, которую долго и нудно плела, спрятала ладони в складках льняной юбки и, поймав губами трубочку, отпила давно остывший латте — лишь бы чем-то себя занять.

— Если не хочешь, чтобы он приходил, зачем зовешь?

— Это же Герман, — ответил Ник так, будто этого достаточно. Но все же добавил с неохотой: — Не позову — сам явится. И чего-нибудь отчебучит.

Германа, в отличие от Ника и Тис, обратил не бракодел, так что все с ним было как полагается: ненасытная жажда крови, острые клыки, страх перед солнечным светом. Тис считала таких, как он, ущербными, несмотря на их силу, скорость и способность к регенерации. Герман же считал ущербной Тис — «девочка с аллергией на смерть» — и все ждал, когда же она, вынужденная сидеть на заменителях, наконец загнется.

Характеристику Нику, тоже, как ни крути, «ущербному», Герман давать не спешил, говорил, будто присматривается, хотя эти двое знали друг друга без малого сорок лет.

Тис знала Германа год, но и этого хватало с лихвой: он появлялся раз в месяц, в новолуние, самовлюбленный, сытый, ленивый, точно кот. Притаскивал горсть серо-зеленых таблеток для Тис, запас разбавленной водой человеческой крови для Ника (хотя тот, со смертью жены потеряв «идеального донора», тоже сидел на таблетках) и, конечно, парочку сплетен. Кто кого трахнул, кто кого покусал, изредка — кто кого обратил. Половину историй он придумывал сам, фантазер хренов.

Вот и сейчас он заявился с таким видом, будто осветил своим присутствием лучший банкетный зал Праги, а не затрапезный МакДак. Не вошел — вплыл, благоухая элитным парфюмом, эффектным жестом откинул с лица темные длинные волосы. И все в нем было до противного ладно: молодой (на вид чуть за тридцать), поджарый; изогнутые в вечной улыбке губы да ямочки на щеках — неудивительно, что желающие подставить тонкую шейку под его клыки находились легко.

— Смотрю, на арене все те же. Мой милый друг и его обезьянка. — Лучезарно улыбнувшись, Герман приземлился на диван рядом с Ником, и Тис невольно поморщилась, различив свое отражение в темных очках напротив.

— Да лучше уж с обезьянкой жизнь коротать, чем одному как сыч, — приподняв верхнюю губу, обнажила она от природы острые зубки. — Сдохнешь, даже закопать некому.

— Я не сдохну, мартышка. А вот ты… не сразу, конечно: стареть ты будешь долго, всем подружкам на зависть, зато помирать — мучительно. Там, где человечишка сгорит от болезней за пару-тройку лет, ты будешь десятилетиями биться в агонии. Да, малыш Ник? Ты бы рассказал обезьянке, как пять лет откидывал копытца, да все откинуть не мог. Пока не встретил Барб. А как встретил, одним глотком чуть было не выпил досуха. А эта дурашка еще и замуж за тебя пошла.

Ник поморщился, но промолчал: с Германом он обычно не спорил. Зато Тис спорила за двоих:

— Ничего особенного. Всего лишь комплекс спасительницы. С каждой бабой такое раз в жизни бывает.

— А теперь Ник спасает тебя, — протянул с недовольством Герман, задрал на лоб очки, чтобы одарить Тис взглядом краснючих глаз, и медленно-медленно вернул очки на место. — Было б чего спасать: ты одной ногой в могиле.

— А ты сразу двумя.

Герман шутку оценил, громко рассмеялся, привлекая взгляды девиц, столпившихся у прилавка, но сам даже головы не повернул, хотя не мог не различить их возбужденный стрекот.

— Я ж вроде обещал, что избавляюсь от тебя, мартышка? — Действительно, обещал. Раз десять, не меньше. — Есть одна идейка.

— Нет! — Ник включился в разговор так неожиданно, припечатал так громко, что Тис невольно подпрыгнула. — Скажешь ей, голову оторву!

— Да брось ты. Думаешь, сама не узнает? Да она давно уже прочухала. — Герман по-прежнему смотрел только на Тис (она чувствовала его взгляд сквозь темные стекла), но обращался к Нику, будто ее рядом и вовсе нет. — Все заботишься о ней, бережешь. Прямо как цветочек оранжерейный обхаживаешь. А мартышка твоя врет и не краснеет. Думаешь, не знает она, кто ее на Белую вечеринку привел, кто с моста навернуться помог? Может, не все помнит, но знает. А тебя использует, чтобы с тем, другим, поквитаться.

— Мы с Тис не вместе, так что отвали, — с нарочитым безразличием отмахнулся Ник, но голову опустил, избегая встречаться взглядами. — Оставь девчонку в покое.

— Тебе хочется верить, что она такая же, как ты. Но она не такая, Ник. Тебя мой отец спас — перемудрил, но спас. А с этой хрен знает что на той вечеринке творили и для какого ритуала юзали. А ты вместо того, чтобы вернуть ее Ордену, под крылышко взял. — Герман по-прежнему говорил с королевской ленцой, но уже не улыбался — скалился. — После Белых вечеринок каждый год пару-тройку девственниц из воды вылавливают: не из Влтавы, так из Эльбы — и ничего, всем пофиг. А тут нашлась особенная, поглядите. Она не должна была выжить! Аукнется тебе это, Ник, сердобольный ты наш…

— Я сказал: «Отвали». Параноик хренов. — Ник фыркнул, без задора, устало и, достав из рюкзака скетчбук, принялся бесцельно перелистывать страницы. На каждой — что-то любимое Тис: купол Национального музея, веселая вывеска магазина пряников, где всегда так славно пахнет имбирем и корицей, желтые пингвины, выстроившиеся в ряд над Влтавой.

Тис стиснула кулаки и едва сдержалась, чтобы не рыкнуть во все горло, ограничилась лишь злым шепотом:

— Будешь допекать Ника, я сама тебе голову оторву.

— И почему я ей верю? — зевнул Герман и вновь лучезарно улыбнулся. Но уголки его губ дрожали от напряжения, а желваки ходили туда-сюда. — Она ведь и от Якуба избавилась, ты знал, Ник? Чтобы он ненароком тебе планы ее не выдал. А ведь бедолага Якуб только прошлое видеть мог, да и то с погрешностями.

Тис скривилась, но комментировать не стала. А этот гад все не унимался:

— Что ты в ней только нашел, дружище? Рыба снулая. Не то что еле ползает — еле дышит. Единственный плюс — на Кару Делевинь похожа. Но я б такую точно трахать не стал.

— Я б тебе не дала.

— Ты никому не дала, — изрек Герман таинственным шепотом, будто открыл великую тайну. — Бережешь себя? Надеешься все назад обратить?

— Да, я была хорошей девочкой, — расплылась в медоточивой улыбке Тис, хотя хотелось пустить в ход зубы и ногти. — А в кино и книгах девственницам вроде всегда бонус какой полагается.

— Вот тут ты права. — Герман вытащил из-за пазухи большой черно-белый конверт и положил на стол с таким видом, будто одаривал несметными сокровищами с барского плеча: — Все для тебя, солнышко.

Ник среагировать мгновенно: накрыл конверт испачканной в пастели пятерней, потянул на себя.

— Хватит! Никаких, на хрен, Белых вечеринок!

Но Герман и не думал спорить: воспользовался замешательством Тис и ловко сцапал ее телефон.

— Так-так-так, что тут у нас? — через секунду зацокал он языком. И Тис пожалела, что не может пинком под зад отправить этого нахала куда подальше. — Так я и знал, написывает хахалю бывшему. Ого-го! И даже фотки срамные шлет! Ни стыда ни совести.

— Не перегибай палку, — попробовал осадить его Ник, но, конечно, без толку.

И только сейчас Тис поняла, что-то не так. Может, Ник и не любил спорить с Германом, но сидеть вот так, старательно пряча взгляд и нервно комкая злосчастный конверт, в котором наверняка никакого приглашения и вовсе нет, точно было не в духе Ника. Того Ника, которого Тис знала.

— Шустрая мартышка: фотки в инсту твои выкладывает, цену себе набивает (видел я ту, из зоопарка, где вы так трогательно за ручки держались), а «люблю, не могу», «никто, кроме тебя» другому пишет. Ясно, для кого себя бережет.

— Какой ты догадливый, Герман.

— Брось, мартышка, нужно разве что Ником быть, чтоб не догадаться. Так что же ты задумала? Хочешь бывшего обратно в Прагу заманить? Думаешь, грохнешь его и все вернется, как было? Обменяешь его жизнь на свою?

— Обменяю, — припечатала Тис без грамма сомнений. — Этот ублюдок принес меня в жертву, как овцу! Но мы еще посмотрим, кого в следующий раз из Влтавы вылавливать придется.

Тис осеклась. Слишком много воспоминаний, слишком много боли…

Картинки из прошлого вернулись к ней не сразу: сначала казалось, не воспоминания вовсе — всего лишь сны. Бело-красные, полные тумана, зыбкого сияния и песнопений на мертвых языках. Но детали становились четче, страх и боль — вещнее. Тис просыпалась мокрая от пота и вновь чувствовала терпкость густого вина, замешанного на травах, жар раскаленного на углях кинжала, что касался ее запястий, теплые руки, скользящие по оголенной спине. Руки того, кто клялся в любви, кто надел ей на палец старинный перстень с прекрасным влтавином и назвал своей — а потом задушил.

Черт возьми, он не обрадовался, когда утром обнаружил ее, живую и почти невредимую, в номере, который накануне делили на двоих, да в постели, которую разделись не успели. Не обрадовался настолько, что Тис до сих пор чувствовала, как ноют отбитые ребра, и плевать, что прошел почти год.

А теперь этот гад как ни в чем не бывало лайкает ее фотки.

— Хороший план, мартышка. — Кажется, Герман выдохся. По крайней мере, теперь он сидел, подперев голову рукой, и улыбками не лучился. — Одна загвоздка: не сработает. Ник вот тоже пытался все обратно вернуть: отца моего грохнул. Тот, правда, последней сволочью был, каких только экспериментов на мне не ставил: вербеной травил, огнем жег. И все же отец… Но на Ника я не в обиде: без него я бы точно загнулся. Так что теперь моя очередь спасать малыша Ника — от тебя.

Герман не договорил — Ник резко поднялся на ноги, заставив стол вздрогнуть, латте пролиться:

— Да идите вы оба к черту! И, кстати, от Якуба избавился я.

***

Чертыхаясь, Тис долго рылась в карманах пиджака в тщетных попытках поймать дрожащими пальцами ускользающие монетки. Наконец выловила одну, впихнула в нутро автомата и, толкнув турникет, направилась в мужской туалет, провожаемая удивленными взглядами каких-то мальчишек.

Ник стоял у раковины, низко склонив лохматую голову. Разорванный бело-черный конверт лежал перед ним и зиял красными внутренностями — приглашение, черт его дери! Приглашения на Белую вечеринку, которая могла бы все расставить наконец по своим местам. Или перевернуть с ног на голову…

— Кое в чем Герман неправ, — не оборачиваясь, начал Ник, но так тихо, что Тис пришлось подойти ближе, чтобы разобрать. — Пока ты жива — а ты жива — ты многое можешь переиграть. Даже вернуть все, как было.

— Я знала, — выдохнула Тис с облегчением. Ей не нужна была бесконечно долгая жизнь и вечно молодая кожа, к черту! Ей нужно было то, что осталось в прошлом: желания, мечты, вера, будто энергии и сил хватит на то, чтобы покорить целый мир. А вместо этого — вечная усталость, вялое тело, ломота в костях… В двадцать один чувствовать себя на двести — тот еще подарочек.

— Ты мне поможешь? — Тис присела на раковину рядом с Ником, прижалась лбом к его плечу. — Я не хочу так больше, Ник. Даже если твои сказки — правда, даже если существует «идеальный донор», чья кровь мне подойдет… Герман прав, я снулая рыба, но я была другой раньше. Я хочу вернуть себя.

Ник глухо рассмеялся, вздрогнул всем телом и ласково погладил Тис по волосам:

— Ты бы смогла… Уж кто-кто, а ты бы смогла. Для той вечеринке тебя выбрали неслучайно: у тебя есть… не дар, но способности. Ордену была нужны ты, Тис, а не твой хахаль. Но если бы ты осталась жива, он не получил бы ту силу и власть, о которых мечтал, — и он заплатил за нее (думал, что заплатил) твоей жизнью.

— Значит, я заплачу его.

— Не заплатишь, Тис.

Ник опустил руки, отошел на шаг. А ей так не хватало сейчас его тепла и прикосновений к проклятым седым волосам.

— Чтобы вернуть все назад, тебе не только бывший нужен. Ходор, чья кровь не дала тебе умереть. Якуб, который провел ритуал.

— И в чем проблема? — отчего-то рассмеялась Тис. — Думаешь, я поверила, что ты избавился от старика? Я знаю тебя, Ник! Ты раненых голубей выхаживаешь. Ты плакал, когда в зоопарке увидел ведро с мертвыми цыплятами, которыми пеликанов кормили.

— Ты — мой цыпленок, Тис.

Теперь Ник не прятал лица, не отводил глаз — улыбался нежно-нежно, и оттого жутко.

Наконец достал из кармана телефон, развернул экраном к Тис. Она без труда разглядела собственную аватарку в списке диалогов и последнее сообщение, которое отправила всего лишь час назад: «Ты прилетишь?»

Сообщение, конечно же, не Нику.

Объяснять не было нужды, но все же она спросила:

— Так вот кто лайкал мои фотки?

— Не хотел, чтобы ты что-то заподозрила… Но неужели ты думаешь, я бы позволил тому, кто чуть тебя не убил, уйти безнаказанным? Стал бы ждать новых вечеринок и что-то там исправлять? Черта с два! Этот гад не прилетит — он даже не улетал. Гниет себе где-то…

— А старика, значит, убрал, чтобы он мне не рассказал.

Ник поджал губы, передернул плечами:

— Я не хотел тебя терять.

Затем добавил, будто извиняясь:

— Но Ходора я не трогал.

Тис не знала, что ответить. Смеяться? Плакать? Год она жила надеждой, а теперь осталась ни с чем. Не было ни разочарований, ни сожалений, ни злости — лишь пустота.

Захотелось обхватить себя руками, забиться в угол, завыть, разрыдаться… Но Ник был прав, называя ее «девочкой в коме».

Ник во всем был прав, и теперь он был ее всем — не потому, что так решила, а потому что он не оставил ей выбора.

— Пойдем домой, Ник. Провались оно все…

А с девственностью, кажется, придется теперь распрощаться.

–-

(1) Ходор — персонаж серии романов Джорджа Мартина и ее телевизионной адаптации «Игра престолов».

(2) Dominika Mirgová — Labuť