Могила Густава Эрикссона [Юрий Владимирович Ершов] (fb2) читать онлайн

Юрий Ершов Могила Густава Эрикссона

Хотелось в рай, да чтоб без сдачи,

А вышло – мордой в окоём.

Сыграй нам, сёгу, на сякухачи,

А мы с братками подпоём.

Б.Г.

ГЛАВА 1. ВМЕСТО ВСТУПЛЕНИЯ.

Принято у теперешних модных писателей начинать свои новые творения хлёстко и агрессивно. Так, чтобы с первых слов завладеть вниманием читателя и заявить со всей прямотой – это не просто новая книга, это новое слово в отечественной словесности. Да что там новое слово, нет – новая концепция. Ну, например, «Народ в уральской деревне, где я родился, был настолько суров, что первые нематерные слова я услышал в армии от нашего прапорщика». И ты захвачен. И ты с самого начала и до самого конца неотступно следишь за повествованием о человеке героической судьбы. А может быть и совсем не героической судьбы, а какого-нибудь сентиментального чмо, прекрасно осознающего весь ужас происходящих в мире перемен и ту фатальность, которую эту перемены несут ему. И вот он осознаёт весь этот ужас и всю эту фатальность, но поделать с этим ничего не может, а предпочитает детей воспитывать посредством походов по горным рекам и пения Визбора у костра. И уже потерпев полное жизненное крушение он остаётся самим собой и, тем самым, одерживает великую моральную победу сразу над всем. Но дело даже не в победе, а в том, чтобы хлёстко и агрессивно начать и захватить.

Вот и я хотел начать так же. И даже начало придумал.

– Самуил Яковлевич, ви можете сказать за свою жизнь в двух словах?

– Могу, Фима, могу…

– Таки и?

– За чито?!

Но, поскольку я не имею никакого отношения к великому народу и к его не менее великому юмору, да и вообще с юмором у меня дела обстоят неважнецки, то придётся начать моё повествование буднично и прозаично, тем более что речь идёт о банальной жизни обычного человека.

Чем мне только не приходилось зарабатывать на жизнь, когда я вышел на пенсию. А на пенсию я засобирался на шестом году моей славной работы в качестве начальника оперативно-розыскной части окружного управления, после того как меня тряханул инсульт, и ровно через год после моего знакомства с микроинфартом. А надо сказать, что микроинфарта я в 14-м году совсем не почувствовал, а инсульт в 15-м был неизбежен, как крушение мирового империализма, при том, чем занималась моя ОРЧ. Организованные разбои, уличные грабежи, квартирные кражи, кражи автомашин, мошенничества в области приватизации недвижимости и ещё всякая более мелкая фигня далее по списку… Короче, что бы не случалось на территории моего богоспасаемого округа, – всё доставалось мне, а у меня под рукой было всего пять отделений и четыре непосредственных начальника, трое из которых – законченные подонки. Поэтому спал я часа по четыре в день, а выходных у меня просто не было. И инсульт мне тот светил, как торжественная клятва пионера у портрета дедушки Ленина.

И хотя человек я самый что ни наесть заурядный, всё то у меня не как у людей. И этот инсульт тоже. Обычно люди моего возраста после таких штук либо превращаются в полуовощей, либо становятся постинсультниками, которые всю свою оставшуюся жизнь делятся секретами своего чудесного выздоровления и ведут здоровый образ жизни. Когда же меня увезли в наш госпиталь на Войковской, я лежал и наслаждался тишиной и тем, что не надо ничего раскрывать, решать проблемы, разруливать ЧП по личному составу, что-то кому-то докладывать. А главный кайф был в том, что мой телефон заткнулся и я мог спокойно засыпать.

И ещё мне свезло с лечащим врачом. Мною занялся заведующий отделением, мужик приблизительно моего возраста и сильно пьющий. Не знаю, чем он там меня колол и пичкал, но уже через неделю я перестал мычать и у меня закончились провалы в памяти, а через две недели мы с ним по вечерам распивали коньячок в его кабинете, и он втирал мне:

– Давид Маркович, – говорил он мне своим тяжёлым баском, а я совсем-таки никогда не был похож на Гоцмана, ну может быть только внутренне и чуть-чуть, – Давид Маркович, тебе курить то бросать нельзя совсем! Как бросишь – так тебе хана. Ты только постарайся, голубчик, вместо двух то пачек выкуривать одну. Хотя, что я говорю при твоей работе.

Потом он смачно выпивал стаканчик коньяку и, затянувшись, продолжал:

– А работу ты свою, мил человек, бросай. Если между нами, Юрок, всё – кранты! Ресурсик то уже выработан. И главное вот что – ходи.

Врач мне сказал ходить, я и ходю, как говорил тот самый Давид Маркович. А дело было в конце сентября. Осень в том году выдалась лучезарная. Госпиталь граничил с Тимирязевским парком, и я уже через две недели каждый день добредал вдоль Жабенки до Большого Садового пруда, поглядывая на полуразрушенный грот, в котором нечаевцы убили бедного студента Петровской академии Ивана Иванова, подарив отличный сюжет Фёдору Михайловичу Достоевскому.

Я бродил по Тимирязевскому парку и смотрел на переливающийся под солнцем яркий пёстрый ковёр из опавших листьев. И думал о своих жизненных силах, которые на излёте, об осени моей жизни и о том, что яркое и солнечное бабье лето скоро сменится холодными и промозглыми октябрьскими дождями. А потом ноябрь, небо цвета дождя, эмалированный бак с манной кашей, перевернувшийся над головой, и… И всё. А ещё думал, что ждёт меня дома по возвращению из госпиталя. Дома меня ждали жена и сын.

Жена у меня женщина редкостной красоты и необыкновенная умница, совершившая в своей жизни одну единственную глупость, когда вышла за меня замуж. Вот уж года как четыре мы жили с ней в абсолютно разных плоскостях. Я так озверел от недосыпа, отсутствия отдыха и постоянного страха (а надо вам сказать, работёнка у меня была и правда страшноватенькая), что хотелось превратиться в ребёнка, и чтоб тебя жалели и укрывали тебя от невзгод, как Богородица своим покровом. А ей было нужно, чтобы рядом был мужчина, а не подполковник полиции, который бы уделял внимание, восторгался бы, решал бы проблемы, да просто зарабатывал бы деньги и достойно содержал семью.

Я хоть и получал по тарифной сетке тысячи на полторы больше, чем начальник розыска округа, но содержать на мою зарплату семью, да ещё достойно? Не делайте мне смешно… Не верите? Пойдите поработайте в полицию. Нет, до 12-го года всё было относительно неплохо. Но дальше государство решило с учётом общественного мнения, что вся коррупция у нас окопалась в органах внутренних дел, и решили сделать из милиционеров полиционеров. При этом доходчиво объяснили, что полиционер – это не оборотень в погонах, это такое существо с нимбом и крылышками, которое, по крайней мере, в Москве живёт на одну зарплату. Кто не понял, а таких было довольно-таки много, тому объяснили повторно и дали время на осмысление: кому пять лет, кому восемь, а кому и все двенадцать.

Я всегда был мальчик умный, мне ничего по два раза объяснять было не нужно. Из окна моего кабинета и так всегда хорошо был виден Нижний Тагил.

ГЛАВА 2. ЛИРИЧЕСКОЕ ОТСТУПЛЕНИЕ.

А ведь так всё красиво начиналось! Женился я поздно, мне тогда уже 36 было. К тому времени тот, кто писал сценарий моей хромой судьбы, вдарился в жесточайший творческий кризис и дал мне два года передышки. Я работал тогда в окружном отделе по борьбе с организованной преступностью, числился заместителем начальника одной из оперативно-розыскных частей, а фактически был начальником штаба этой серьёзной организации. Подразделения по борьбе с организованной преступностью находились на отшибе криминальной милиции, там было много свободы, но была и совершенно конкретная задача, поставленная государством. Государство недвусмысленно заявило, что ОПГ у нас в стране только одна, а все остальные организованные преступные группировки, которые в неё не вписываются, потихоньку-полегоньку должны отходить в прошлое. Над чем, собственно, БОПы и работали. А при такой узкой специфике отдельный штаб был, конечно, нужен. Вот я и штабовал. И вы не представляете себе, с каким наслаждением после долгого ужаса работы на земле я сочинял протоколы оперативных совещаний с решениями, рисовал таблицы с графиками и проверял дела оперативного учёта. А поскольку всё это было весьма необременительно, у меня оставалась уйма времени для каких-то своих тем, которые совесть вовсе не отягощали, но позволяли жить на вполне достойном уровне. Да, главное забыл сказать. Сценарист моей хромой судьбы тогда так раскис и расслабился, что мне и с руководством крайне повезло. Начальник нашего отдела Виктор Палыч был настолько на своём месте, что мог позволить себе быть самим собой, что в нашей системе большая редкость. А сам по себе он был реальным человечищем. Именно о таких сказано: «Полковник наш рождён был хватом». Его заместитель Сергей Борисович, хоть в генералы и не метил, зато был эрудирован и умён, чёрт, до такой степени, что как-то умудрялся при нашей работе обходиться без цинизма.

Короче, я блаженствовал. Именно тогда я и встретил свою Лануську. Как мне показалось – совершенно случайно. У Сергея Борисовича был День Рождения. Собрали с руководителями деньги на подарок, и Виктор Палыч принял решение, над которым потом все втайне похихикивали.

– А давайте подарим ему что-то такое, чтобы ему надолго запомнилось, – предложил он. – О! Знаю! Давайте ему купим хорошую картину.

Руководители отдела начали закрывать рот и лица вообще и прилагали все усилия, чтобы не съехать от смеха под стол. Что не говори, подарить старому оперу на ДР картину, да ещё хорошую… Ну это по крайней мере оригинально, точно надолго запомнится. Не обращая внимания на общую резвость и оживление, как будто ничего и не происходило, Виктор Палыч продолжил:

– Вот только жалко, что вы, бакланы, в живописи ничего не смыслите. Пожалуй, кроме Юрий Владимирыча (Юрий Владимирыч – это я). Юрок, – он поглядел на меня взглядом, не подразумевающим возражений, – я тебе покажу магазинчик на Вернисаже, там действительно хорошие картины продаются. А ты уж, как человек с тонким художественным вкусом, сформировавшимся после третьей ходки, и большой ценитель антиквариата (кстати, ещё раз услышу о твоих гешефтах на Вернисаже, поедешь стране спички заготавливать) подбери что-нибудь подходящее и достойное.

На следующий день наш полковник показал мне этот магазин на Вернисаже, и я пошёл выбирать подарок Борисычу. Первое, что мне бросилось в глаза, это то, что живопись там продавалась действительно профессиональная. Хозяйка была весьма обходительной дамой лет пятидесяти с серьёзными остатками былой красоты. А потом мне стало не до живописи, и не до хозяйки, и, как не стыдно признаться, не до Борисыча тоже. В углу магазина я увидел молоденькую девушку, корпевшую над какими-то бухгалтерскими документами. Помню только, что спросил у неё что-то, а она встала из-за стола и стала мне показывать какие-то картины. Когда она встала, я страшно расстроился, – она была выше меня на целую голову. «Во, жирафа», – подумал я. А дальше ничего не помню. Обнаружил я себя в своём кабинете, горестно стряхивающим пепел за окно. На столе у меня стояла неизвестно откуда взявшаяся и наполовину початая бутылка коньяка, а в углу стояла купленная Борисычу в подарок от друзей и соратников картина. Я ещё подивился, как я в таком состоянии умудрился выбрать такой симпатичный и правильно написанный городской пейзаж с видами Монмартра.

Как в своё время метко заметил Николай Васильевич – «И пропал казак». Две недели я мрачнел, зеленел и покрывался фиолетовыми пятнами, что было вполне нормально для закоренелого старого холостяка. Потом плюнул на всё и, в соответствии со статьёй 285 УК РФ, решил злоупотребить служебным положением. Всю ночь писал письмо, потом созвонился и встретился с хозяйкой магазина. Дама, конечно, отметила лёгкий флёр пизданутости, витающий над моей персоной, но письмо передала. А на следующий день мне позвонила Лануська и согласилась встретится со мной в воскресенье.

Я тогда, что называется слегка приподнялся с трамвая, поэтому повёл мою девочку в очень хорошую итальянскую кафешку на «Третьяковской». Мы целый вечер говорили о живописи. С тех пор я точно знаю, что живопись до добра не доводит и очень сочувствую всяким там Гогенам, Левитанам и прочим Врубелям. А уже на третьем свидании, ещё не перейдя на «ты», мы вовсю целовались. Недель через пять я сказал ей: «А выходи за меня замуж, давай жить вместе». Лануська воодушевлённо ответила, растягивая гласные: «А давай!»

Тогда мне казалось, что всё произошло само по себе, случайно, по воле провидения. Теперь, по прошествии стольких лет, мне понятно, что провидение действительно при делах. Именно оно послало мне начальником отдела доброго и небезразличного к чужой судьбе человека, что в формате нашей системы равносильно выигрышу в лотерею. Виктор Палычу нравилось, что у него начальник штаба старый боевой опер, к тому же умник. И очень не нравилось, что этот умник – человек неприкаянный и одинокий, как перст, который может просто от скуки надраться до положения риз и накуролесить такого, что не в сказке сказать, не бульдозером убрать.

Два года всё было, как в сказке со счастливым концом. В 2008-м родился Тимошка. А незадолго до этого в октябре нас с Лануськой занесло в зоопарк. Было уже холодновато, но зверюшки всё ещё бродили в вольерах. У Лануськи уже был такой хорошенький животик. И её напугал жираф: когда мы стояли у его вольеры, он подошёл к ограде, перегнул шею и наклонил свою огромную морду почти к её голове. «Не бойся, моя маленькая жирафа, – успокоил я. – Это он просто увидел себе подобного, присмотрелся и заявил – это наша девочка».

Сказки сказками, но

Если все черпают счастье полной миской,

Если каждый жизнерадостен и весел,

Тётя Песя остаётся пессимисткой,

Потому что есть ума у тёти Песи.*1

Подул ветер перемен и потихоньку начал сбивать с ног.

Все мы в отделе были уверены, что в очень скором времени наш Виктор Палыч сделается начальником криминальной округа, а там, глядишь, и генералом. И век свободы не видать, не было бы генерала заслуженней, компетентней и авторитетней. Да только забыли пацаны, в какой стране они живут. Если и вы запамятовали, – напомню: в постсоветской России. Поэтому Виктор Палыч наш генералом не стал, а в результате безобразной интриги был вынужден уйти с должности и вообще из округа. В другом округе он прослужил недолго и ушёл на пенсию. А начальником криминальной у нас стал тупенький, нагленький, не очень профпригодный, зато прущий к карьерным высотам, как танк прорыва, человечишка, который потом очень быстро добрался до генеральских высот. Пидорасом его не назову. Я, конечно, гомосексуалистов как-то не очень… Но и оскорблять их такими сравнениями, думаю, лишнее.

Я, когда узнал, что Палыч ушёл на пенсию, окончательно понял, что высоких карьерных вершин в нашей системе мне не достичь. Профессионализм, честь и совесть – непреодолимые преграды на пути к ним. И ещё одно случилось у меня огорчение. Вместе с Палычем в другой округ ушёл Борисыч. Серёжка и Витька вместе прослужили двадцать с лишним лет, ещё с простых оперов на земле, и решили эту добрую традицию не нарушать. А мы с Борисычем постоянно вместе курили, пили кофе, говорили за жизнь. В общем, цену другу понимаешь только тогда, когда жизнь вас разводит.

На место Виктор Палыча в наш отдел пришёл новый начальник, молодой, энергичный и подающий надежды. Будучи парнем весьма прагматичным, он сразу впарил мне в виде лёгкой нагрузки к штабу отделение по противодействию и пресечению криминальной деятельности лиц категории «воры в законе». Я не спрашиваю, знаете ли вы что это за зверь и с чем его едят, и не хочу уточнять, представляете ли вы воров в законе по дебильным сериалам о ментах и бандитах или действительно что-либо знаете о криминальной России. Просто секите пафос. В то время у отделов по борьбе с организованной было всего три показателя, которые надо было выполнять, как торжественное обещание на могиле Падлика Морозова: за год надо было направить в суд одну 209-ю, одну 210-ю и отправить на кичу двух лиц категории «воры в законе», зарегистрированных или проживающих на территории оперативного обслуживания, то бишь по одному за полгода. Бесполезно объяснять, что это за линия работы. Просто сказочку вам расскажу. Представьте себе, что вы охотитесь на призрака, которого никто не знает и никто никогда не видел. Но если вы начнёте этому призраку докучать, он может вас раздавить, как какую-нибудь надоедливую мошку. В общем, как я убедился на практике, охотится на призрака можно только с помощью других призраков.

Ох и намучился я за те два года, пока этим занимался! Но скажу вам в оправданье: из всех московских окружных отделов по борьбе с организованной преступностью план по ворам в законе выполнял только мой. И довольно об этом.

А потом пришёл 10-й год, государство решило, что задача по устранению конкурентов решена, и стали расформировывать подразделения по борьбе с организованной преступностью. Я не стал дожидаться окончания этого увлекательного процесса и стал заведовать в окружном отделе уголовного розыска той самой оперативно-розыскной частью, которая занималась разбоями, грабежами, квартирными кражами, кражами автомобилей, мошенничествами общеуголовного характера и прочей хернёй. В округе у меня сложилась репутация человека с отвратительным характером и совершенно неформатируемого, но профессионала крепкого. Должность была не политическая, желающих везти весь этот воз на себе не находилось. Поэтому на протяжении нескольких лет начальнику полиции округа Сергею Ивановичу (на самом деле очень душевному и доброму русскому мужику), а мы сидели с ним на одном этаже, приходилось мириться с тяжёлым табачным дымом из моего кабинета. А также с моим не совсем русским происхождением, в результате которого по утрам из моего кабинета бравурно играл «Ди Фане Хох», а в минуты тихой грусти – «Лили Марлен», сопровождаемая коньячным перегаром.

Огорчало и то Сергея Ивановича, что вместо портрета нашего Президента, который должен висеть в кабинете каждого уважающего себя руководителя, в моём кабинете висел прекрасно написанный портрет молодого БГ, подаренный мне хозяйкой магазина, в котором я познакомился со своей Лануськой. Правда этот портрет всё-таки пришлось снять по указанию нашего генерала, о котором я писал выше. Но после того, как на место Гребенщикова я повесил маршала Щёлокова, генерал стал побаиваться заходить в мой кабинет.

А больше всего огорчало Сергея Ивановича, когда заходили к нему его заместитель по оперативной работе и начальник отдела уголовного розыска и спокойно и аргументированно объясняли ему, что они не могут работать с человеком, который не просто считает их подонками и пидорасами, но ещё и не считает нужным особо своё мнение скрывать. Вот тут Сергей Иванович начинал орать, а он был очень вспыльчив. Минут пятнадцать он, обычно, ревел раненным зубром, постепенно выходя на запроектированную мощность. А потом неожиданно успокаивался и соглашался с тем, что, таки да, Ершова надо убирать. И неожиданно спрашивал у своих зам по опер и начальника розыска, кто из них будет делать первое место по городу по разбоям, грабежам, а также по линиям министерского контроля – по квартирным кражам и кражам авто. После этого зам по опер и начальник розыска уходили грустно и его не беспокоили этим актуальным вопросом по полгода, а то и больше.

А я всё работал, работал и работал. Всё раскрывал, раскрывал и раскрывал. И решал проблемы, и разруливал ЧП по личному составу. Воспитывал и обучал личный состав. И раздавал по утрам этому личному составу оплеухи, подзатыльники и зуботычины, когда у меня переставало укладываться в голове, как в уголовном розыске округа могут работать такие дебилы, олигофрены, бездельники и мажоры. И орал матом на русском, немецком и латышском доводя себя до полного исступления. Думаю, если бы Адик Шикльгрубер услышал некоторые концовки моих выступлений на утренних оперативках, он бы нервно закурил в сторонке и так бы и остался неудачливым художником, пишущим пейзажи, на которых нет людей. Но Адик моих выступлений не слышал, зато частенько их слышал Сергей Иванович, прибегал ко мне в кабинет, что было весьма не просто при его комплекции, разгонял всех на хер, давал подзатыльник уже мне, после чего долго отпаивал меня коньяком. Я успокаивался и, оставшись в кабинете один, долго смотрел за окно.

Окно моего кабинета выходило во внутренний двор управления, и не было в этом дворе ничего примечательного, кроме огромной старой китайской яблони. Яблоки на ней каждый год были разного цвета, то красные, то жёлтые, то невероятно кремового цвета, и висели до самой поздней осени, а то и до середины января. И я смотрел на эту яблоню и размышлял о жизни представителей романтических профессий. Люди, которым постоянно не хватает адреналина, полагают, что их жизнь безумно увлекательна и расцвечена яркими красками. А на самом деле, когда у тебя не жизнь, а сплошная романтика, года через полтора, ну максимум через три, вся эта романтика превращается в сплошную рутину. И поверьте мне, нет ничего скучней и заскорузлей романтической рутины. Это как не прекращающаяся зубная боль.

А ещё года два перед тем, как меня тряханул инсульт, я ловил себя на мысли, что я живу чужую жизнь. Как актёр, который играет роль, а своей-то жизни у него нет совсем. Что бы было, если бы Высоцкий просто играл Жеглова и всё? А у меня получалось именно так. Жизни не было. Был только вопрос «когда всё это закончится» и небо с овчинку.

С домом было ещё хуже. Туда я приходил только побриться, переодеться и поспать, хотя поспать удавалось редко – минимум три дня в неделю ночью я уезжал на место происшествия. А главное, зачем я приходил домой, – повыть. Не как волки воют, а как воет несчастная старая собака, которая уже не может охранять двор, и поэтому злой хозяин прогнал её со двора подыхать. И мне очень нужна была Пресвятая Богородица с её покровом.

А моей Лануське нужен был муж. И не её вина, что она не Пресвятая Богородица. Она везла на себе дом, семью, ребёнка, а муж её был женат на своей работе. Пока были деньги, всё ещё было как-то ничего. Но после реформы органов внутренних дел в 12-м году, когда государство укрепило наше благосостояние, и денег совсем не стало, всё пришло к весьма хреновому положению. Раза четыре мы заговаривали о разводе. Но всё-таки пришли к тому, что Тимка должен расти в полной семье, потому что дети из неполных семей очень несчастливы. Тимку мы оба любили, на том и сошлись.

Любить то я сына любил, но я его почти не видел. Когда я уходил на работу, он ещё спал. Когда приходил с работы, он уже спал. В те редкие выходные, которые у меня выдавались, мы, конечно, гуляли вместе. Но это был как какой-то сон, идущий в разрез с моей ролью легендарного сыщика.

Вот с такими невесёлыми мыслями возвращался я из госпиталя домой.

ГЛАВА 3. ЛИРИЧЕСКОЕ НАСТУПЛЕНИЕ.

После выписки из госпиталя мне дали две недели на полное восстановление. Всё-таки инсульт – это вам не хухры-мухры. Откуда появилась эта идея поехать в Смоленск – убей Бог, не вспомню. Не то, чтобы мне не приходилось путешествовать по России. Очень даже приходилось, когда я ездил в командировки, работая опером и начальником розыска на земле. Только, поверьте мне, когда охотишься на человека, а это самое опасное порождение фауны, тебе уж точно не до красот, не до истории и не до архитектуры. Когда мне разрешали уйти в отпуск, мы сразу с Лануськой ехали заграницу. Не потому, что мы заграницу так любим, а по банальной причине. Несколько раз я на собственной шкуре убеждался, если ты не улетел куда-нибудь подальше, на третий день тебя вытащат на работу, и там ты свой отпуск и проведёшь.

Заграницей у меня тоже всё было не как у нормальных людей. Море я люблю, но без фанатизма, поэтому целыми днями жариться на пляже не готов. Надираться до животного состояния на халяву и пугать представителей народов, которым это не вполне свойственно, – это точно не моё. Халяву не люблю от слова «совсем», а надираться ненавижу. Вы спросите, а как же коньяк? А коньяк – это лекарство от аллергии на работу. Набирать на шведских столах по семь тарелок и потом с трудом, давясь, запихивать всё это в себя, утверждая в сердобольных немцах стойкое убеждение, что в России до сих пор голод? Как-то я равнодушен к еде. Моя замечательная служба приучила меня к тому, что есть надо только тогда, когда очень хочется, а когда я работал на земле это «очень хочется» наступало на вторые-третьи сутки. И с языками у меня всё не так, как у моих нормальных соотечественников, которые очень гордятся, выучив выражение «уан бир». Немецкий у меня второй родной, английский знаю, хорошую спецшколу заканчивал. Вот турецкий знаю плохо, но тоже вполне достаточно, чтобы разговаривать с местными жителями в Турции или на Северном Кипре. Лучше всего я, конечно, ботаю по фене, но заграницей это мне не пригождается.

В общем весь наш отдых заграницей с Лануськой сводился к тому, что мы смотрели всякие древние города, замки, крепости, соборы, храмы и монастыри. Причём делали это, в основном, своим ходом, параллельно общаясь с местными жителями, и я всегда был счастлив, что ей это тоже нравилось.

А вот о России я понятия не имел. То есть, конечно, знал, что здесь история великая, древностей столько, как ни в одной другой стране, красоты неописуемые, но ничего этого не видел. Поэтому не всё ли равно, почему я решил поехать в Смоленск. Вот захотелось. А может быть это была судьба.

Была вторая половина октября и ещё довольно тепло. Постоянно накрапывал мелкий дождичек. Косой осенний дождь мне смоет боль сердечную… Ну, эка меня понесло! В общем, поздно вечером на площади Белорусского вокзала я сел на автобус в Смоленск, я почему-то очень люблю междугородние автобусы. Всю ночь я то дремал, то смотрел первый сезон «Улиц разбитых фонарей», который крутили по автобусному телевизору. «Во попал, опять менты!» – думал я, глядя на Ларина, с которым мы даже внешне похожи. Ладно, и на том спасибо, Кивинов – единственный писатель, сумевший описать нашу работу почти правдиво.

В Смоленске я был в половине седьмого утра. На Привокзальной площади было совсем темно. Только-только начинались предрассветные сумерки, погода была пасмурная. Я стал переходить железнодорожный мост через пригородные пути. Народа не было совсем, и я, будучи по натуре человеком суеверным и трусливым, опасался встречи с вампирами средней полосы. Но вампиров я не встретил, а попался мне на глаза местный синюшный упырь бомжового вида, который справлял под мостом нужду. «Жесть, – подумал я. – Стоило ехать семь часов, чтобы тебя так приветствовали».

И тут я забыл обо всём. С высоты моста я увидел церковь Петра и Павла на Городянке, которую выстроил в своей охотничьей резиденции «Тетеревиные садки» внук Мономаха Ростислав Мстиславович Смоленский почти девять веков назад. Крестово-купольный храм строгих пропорций был подсвечен со всех сторон. Я представил его посреди дремучего леса, росшего здесь в XII веке на противоположной древнему Смоленску стороне Днепра. А в первой половине XVII века, когда Смоленск был литвинским, храм стал главным собором католического монастыря и в нём висели подлинники Рубенса, Тинторетто и Гвидо Рени. Потом я представил, как в начале 60-х уже совсем старенький Барановский возвращает этот храм к жизни. Дух у меня перехватило, и я подумал, что этот храм и всякие там синюшные упыри находятся в разных реальностях.

Я не спеша перешёл мост через Днепр и первый раз увидел стены и башни Смоленской крепости. Светало. Я пошёл по набережной к руинам моста, по которому русская армия в 1812 году переправлялась за Днепр и оставляла Смоленск. Что же это за человек такой был, Фёдор Конь, который мог построить крепость больше и красивей, чем фряжский Московский Кремль. И какая же жалость, что не сохранился ни его Белый город в Москве, ни Борисов городок под Можайском.

Дойдя до руин старого моста, я представил себе Дмитрия Дохтурова, смотрящего, как поредевшие батальоны дивизии Коновницына последними оставляют Смоленск в ночь на 18-е августа. А на противоположной стороне Днепра, озарённая чудовищным пожаром большого города, светилась своей барочной красотой Нижне-Никольская церковь.

Я словно провалился в прошлое. Вынырнуть из него мне помогло рассветное солнце, с трудом пробившееся из-за туч и вырвавшее из мрака золотые маковки кафедрального собора, словно парящего над городом. И я полез на Соборную гору. А чего? Врач мне сказал ходить, я и ходю.

Карабкаться в гору мне пришлось минут пятнадцать, что в свете последних событий было утомительно. Но, наконец, я оказался на Соборной площади и долго бродил вокруг Успенского собора, осознавая, что такой красоты мне ни в Германии, ни в Италии видеть не доводилось. Русские зодчие отличались от европейских прежде всего выбором места для своих творений, храм ставили не где попало, а так, чтобы человек часами мог смотреть на него, как заворожённый. И не зря этот храм строили почти сто лет, а Наполеон, захватив Смоленск, выделил целый батальон вюртембергской линейной пехоты для его охраны. А ещё привиделось мне, как в 1611 году последние защитники Смоленска во главе с архиепископом Сергием и князем Петром Горчаковым, не желая сдавать польским варварам свою святыню, подрывают пороховые склады и взлетает на воздух древнее Успенье, построенное ещё Владимиром Мономахом на своём княжеском дворе.

Я зашёл внутрь церкви и был поражён красотой пятиярусного иконостаса, созданного всего за 10 лет великими украинскими мастерами со смешными фамилиями Трусицкий и Дурницкий. Помолился у одной из главных святынь Успенского собор – над латами Святого Меркурия. Если всего один смоленский витязь, с ног до головы закованный в броню мог покромсать столько могучих и достойных батыров хана Бату, – всё происшедшее под Танненбергом становится понятным. Когда под мрачным напором Орденских хоругвей польские рыцари и литвины, в свойственной им героической манере, говно роняя, поскакали с поля боя в соплемённые им леса, не побежали только три небольших смоленских полка пеших латников. И сошлись на Зелёных Лугах под Танненбергом две истинные доблести: немцы защищали свой дом, смоляне защищали честь червлёных знамён Руси. И полегли на Зелёных Лугах почти все потомки Святого Меркурия, но поле боя осталось за сыном Ульяны Александровны Тверской, к чему возглавляемые им поляки имеют очень сомнительное отношение.

От Соборной горы я дошёл до Вознесенского монастыря, в котором несколько лет воспитывалась дочь смоленского стрелецкого головы, ставшая царицей всея Руси. Но Нарышкиных я, мягко выражаясь, люблю ещё меньше, чем гомосексуалистов, особенно их Петрушу Бесноватого, который относится и к тем, и к этим. Мне как-то больше нравятся Милославские. Поэтому там я не задержался и бодро зашагал под горку через Лютеранское кладбище на Варяжки.

Добравшись до Варяжек, я присел передохнуть на лавочку напротив древней Иоанно-Богословской церкви. Ни одному древнерусскому городу, наверное, так не везло с князем, как повезло смолянам с Романом Ростиславовичем, построившим этот храм рядом со своим княжеским дворцом. Роман войну не любил и был не по меркам того времени человеком порядочным, человеколюбцем и бессеребренником. Поэтому и терял всё время Великое Киевское княжение, положенное ему по праву. Ну не смог он выдать Андрею Боголюбскому на верную расправу всех киевских бояр с семьями после убийства младшего брата Андрея Глеба Юрьевича. И вернулся к себе в Смоленск, где всю свою казну и гривны, занятые у киевских жидов, истратил на открытие школ, в которых учились все горожане, вне зависимости от происхождения. А при своём соборе Иоанна Богослова открыл первый на Руси прообраз университета. Уровень культуры и образования в Смоленске при Романе Ростиславовиче был самым высоким на Руси, даже выше, чем в Новгороде. А когда князь умер, оказалось, что казна его пуста и хоронить его не на что. Смоляне сошлись на вече, собрали деньги и похоронили своего любимого князя с немыслимыми почестями в подаренном им городу Иоанно-Богословском храме. Интересно, почему Андрей Боголюбский – Святой и Благоверный, а Роман Смоленский к лику Святых не причислен? Наверное, он не любил что-либо получать по блату. В любом случае, отдохнуть в компании такого милого и славного человека было чрезвычайно приятно.

Дальше мне предстоял неблизкий переход от Варяжек до Смядыни. Выглянуло солнышко, листопад в том году был поздний. Прекрасная погода для прогулки. К тому же приехать в Смоленск и не побывать на месте, где происходили события, лёгшие в основу одной из главных легенд Древней Руси, – невозможно. Через сорок минут, ничуть не устав и любуясь запоздалой золотой осенью, я добрёл до каменного креста, на месте которого Горясер приказал Торчину заколоть Святого Страстотерпца князя Глеба. Жигимонтова пустошь вся пестрела под солнечными лучами, потеплело, будто вернулось бабье лето. Я долго и с интересом лазил по следам археологических раскопок древнего Борисоглебского монастыря.

А мой путь лежал к главной точке моего маршрута. Ещё издалека я увидел устремившуюся в небо на Свирской горе церковь Михаила Архангела – самый немыслимый и пронзительный храм Домонгольской Руси. Построил её Давид Ростиславович, тот самый «Буй Давид» из «Слова о Полку Игореве», младший брат Романа, занявший Смоленский стол после его смерти. Полная противоположность брату. Этакий корсар средневековья. Всю жизнь носился по Юго-Западной Руси, постоянно воюя со всеми соседями, с половцами, домогаясь Киевского стола, который в отличие от брата так никогда и не получил. Смоляне его ненавидели, вече два раза объявляло ему войну, а он эти восстания жестоко и кроваво подавлял. Ну, в общем, персонаж сугубо отрицательный, можно бы написать прогон и объявить его блядью, если бы не одно «но».

Именно этому человеку мы обязаны тем, что в Домонгольской Руси расцвёл редкостный по красоте цветок под названием «Смоленско-Полоцкая архитектура». «Буй Давид» несколько раз овладевал Полоцком и перевёл оттуда в свою вотчину артель каменных дел мастеров. Каменных дел мастера тогда были на вес золота. А цену этой артели золотом и не измерить. Помимо Свирской церкви рядом с дворцом Давида Ростиславовича они построили князю Троицкий собор на Кловке, Спасский собор в Чернушках и ещё четыре церкви в Смоленске. Они же, уже после смерти Давида, строили церковь Параскевы Пятницы на Торгу в Новгороде, Троицкий собор во Пскове, церковь на Вознесенском спуске в Киеве и две церкви в Старой Рязани. Говорят, что Смоленско-Полоцкая архитектура – это аналог западноевропейской готики. Но это не так. События действительно одного времени. Но события абсолютно разные. И то и другое очень красиво. Готики осталось много. Развитие же Смоленско-Полоцкой архитектуры было остановлено губительным монгольским нашествием, и из всех перечисленных храмов сохранились только два: Параскева Пятница на Торгу в Новгороде, но она подвергалась перестройкам в более поздние эпохи, и Свирская церковь, дошедшая до нас в первозданном виде. Так вот если хотите моё субъективное мнение – нет ничего более величественного и нет ничего более устремлённого в небеса, чем церковь Михаила Архангела на Свири.

После чуда на Свирской горе у меня началась эйфория. Красота, безусловно, спасёт мир, если не подразумевать под ней публичный дом. Сюрреалистичное осеннее солнце окончательно очистило позднеоктябрьское небо от туч, оставив на нём только лёгкие белые облачка, и расцветило окрестности во все оттенки золотого и багряного. Усталости я не чувствовал и совсем забыл, что последний раз ел вчера вечером. Меня словно подхватил солнечный ветер. В голове вертелся любимый бобовский «Навигатор», и вот так

С арбалетом в метро, с самурайским мечом меж зубами,

В виртуальной броне, но чаще, как правило, без *2

я и оказался на Королевском бастионе. Удивительная у нас земля. Неисповедимым путём Господним очень многое разрушившееся и исчезнувшее в других краях у нас сохраняется. В том числе – и построенное руками человеческими. Итальянцам для изучения генуэзской архитектуры приходится приезжать в Судак и Балаклаву. А голландцам, чтобы увидеть единственный сохранившийся в Европе нидерландский пятиугольный бастионный форт, а именно такие крепости считались в 1-й половине XVII века высшим достижением фортификационной мысли, – дорога в Смоленск. А обязаны мы этой редкой диковинке нашему царю Владиславу Жигимонтовичу. «Какому такому Владиславу Жигимонтовичу?» – спросите вы, – «Не слышали за такого». Отвечу. Он более известен под погоняловом Владислав IV Ваза, король Польский и Великий князь Литовский и Русский. А в 1610 году Семибоярщина раскороновала Васю Шуйского и избрала Владислава на Московский престол, на котором он вполне легитимно и значился до октября 1612 года. В Москве он, правд, никогда не бывал, всё недосуг, знаете ли. Московскую же корону Владислав любил на себя надевать аж до 1634 года, до Деулинского перемирия, и титулом Московского царя хлестался направо и налево, пока в 1632 году боярин Михаил Борисович Шеин не сделал ему серьёзную предъяву.

Как раз в таком угаре, мол «я царь Московский, мне мороз нипочём, я выжил там, где мамонты замёрзли, в своём Смоленске что хочу, то и верчу» и начал Владислав Жигимонтович в 1626 году строить Королевский бастион.

Что только не повидала на своём веку эта суровая цитадель. Именно под ней в 1654 году впервые вышла на арену истории блестящая русская армия европейского типа. Её начал строить Патриарх Филарет для своего сыночка Мишеньки, давая приют и службу на Москве несчастным французским кальвинистам, немцам всех вероисповеданий, потерявшим человечий облик от Тридцателетней религиозной войны и от прелестей службы в Речи Посполитой, шотландцам, не могшим смириться с тем, что их Родины больше нет, и фламандцам, которых не слишком радовала испанская инквизиция. Все эти люди были до чрезвычайности удивлены двумя несуразностями Московии. Во-первых, удивило их в московитах то, что в отличие от поляков, у них не принято было иноземных наёмников засовывать

в самую мясорубку, чтобы потом денег не платить, а воевали они плечом к плечу с ними, да ещё пытались чему-то научиться. Во-вторых, и немцы, и французы, и шотландцы, и прочие с удивлением узнали на Московии, что христианство – это вовсе не руководство, кого надо резать и жечь и по каким признакам, а, оказывается, вероучение о любви к ближнему своему.

Столкнувшись с этим абсурдом, вновь прибывшие вначале слегка ошалели, но уже в Первую Смоленскую войну воевали крепко, если не сказать героически. И очень жаль, что забыты у нас имена таких русских героев, как полковник Юрген Матейсон, который лёг со всеми своими рейтарами на Покровской горе, прикрывая отход русских войск Михаила Шеина. И как можно было забыть подвиг кирасир полковника Томаса Сандерсона, фламандской пехоты полковника Тобиаса Унзена и шотландской пехоты полковника Александра Лесли, которые спасли русскую армию под Жаворонковой горой от истребления и опрокинули хвалёных крылатых гусар?

Вволю повоевав за Московию, пришельцы врастали в эту землю костями и кровью и уже во втором-третьем поколении становились русскими православными людьми. И не случайно февральский стрелецкий бунт 1697 года против идиотских реформ Петра и засилья немцев с Кукуя возглавил бородатый стрелецкий полковник Иван Елисеевич с такой русской фамилией Цыклер.

Начал собирать русскую регулярную армию для своего сыночка Патриарх Филарет. Сыночек, к сожалению, править был не капобель. И продолжал это дело уже внук Патриарха Алёшенька. Тот был поспособней. И для поляков было страшным сном, когда в 1654 году явилась пред Королевским бастионом в Смоленске армия, которая по своим боевым качествам не уступала ни шведам, ни испанцам, ни голландцам. И были в этой армии и кирасиры, и рейтары, и драгуны, и пехота, очень похожая на испанскую, лучшую пехоту того времени. Были в ней генералы, полковники, майоры и капитаны. Причём к тому времени это были уже совсем не только иноземцы. Достаточно вспомнить, что в солдатском полку полковника фон Гутцена одной из рот командовал капитан Иван Петрович Савёлов, тот самый Савёлов, который в 1674 году станет одним из самых значимых Московских Патриархов – Патриархом Иоакимом.

А что поляки? А поляки просто доблестно сдались после первого же приступа. И это была далеко не самая славная победа новой русской армии, которую практически полностью уничтожил своими потешными, в прямом и переносном смысле, реформами Петруша Бесноватый. Об этой армии не знает обыватель, её славные победы не помнят иногда даже историки. Но даже самые скромные победы этой армии, такие, как победа под Смоленском в 1654 году, вряд ли стоит сравнивать с победой под Полтавой, когда измотанные двухмесячными переходами и не жравшие ничего четыре дня шведы, у которых боеприпасы были только для двух орудий, и которые в ходе этой фееричной войны стали догадываться, что фамилия их короля не Пфальц-Цвайбрюккен, а Ебанько, сдались Петруше в плен.

Кстати, незадолго до Полтавской битвы, в мае 1708 года, в казематах Королевского бастиона томился генеральный судья Войска Запорожского Василий Леонтьевич Кочубей. Да, да, тот самый «богат и славен Кочубей». И тут не могу удержаться от воздушного лобызания моему любимому Петруше Великому. Василий Леонтьевич был казаком очень влиятельным и представлял ту часть старшины, которая хотела быть «русскими», а не «руськимы». Узнав о готовящейся измене Мазепы, Кочубей известил об этом Петра. Но, как известно, пидорас пидорасу друг, товарищ и… и всё такое. Поэтому Петруша гнусному навету не поверил и благоволил себе подобному Мазепе до самого конца. А Василия Леонтьевича в Королевском бастионе жестоко пытали Гаврила Головкин и Петя Шафиров. Конечно, после пыток Кочубей признал, что был не прав. Тогда Головкин с Шафировым сказали ему «ты больше не вор». Шучу. Времена тогда были попроще. Поэтому отвезли Кочубея в Белую Церковь и там отрубили голову.

А ещё на Королевском бастионе в августе 1812 года обрели вечный покой два генерала – доблестный командир Сибирской драгунской бригады, коренной сибиряк, уроженец Бийского острога, генерал-майор Антон Антонович де Скалон и не менее доблестный командир 3-й пехотной дивизии 1-го корпуса Великой Армии дивизионный генерал Сезар-Шарль-Этьен Гюден, о котором Наполеон сказал: «Гюден давно бы уже получил жезл маршала, если бы можно было раздавать эти жезлы всем, кто их заслужил». Вечная память героям!

Я поднялся на пятый равелин, откуда солдаты обескровленных дивизий Паскевича и Капцевича три дня выбивали штыками наступавшую со стороны Красного отборную французскую пехоту маршала Нея. Высоко над равелином распростёр крылья бронзовый орёл, венчающий обелиск Софийского пехотного полка. А напротив него высоков нереально ярком небе кружил огромный сокол и его перья переливались на солнце.

У меня оставалось ещё два с половиной часа до сумерек, и я пошагал по внешней стороне южных и восточных стен Смоленской крепости. По странному стечению обстоятельств, лучше всего стены и башни сохранились с восточной стороны, и именно там можно в полной мере оценить всю красоту «каменного ожерелья России». С холмов, на которых Фёдор Конь возводил своё детище, за счёт огромного перепада высот открываются фантастические по красоте виды на Восточное предместье. Надо отдать должное полякам, которые на протяжение двухсот лет предпочитали штурмовать Смоленск со стороны Восточного предместья. Вояки они, конечно, ещё те, за исключением солдат Понятовского, заваливших в августе 1812 года все эти холмы и овраги своими телами, но чувство прекрасного у них, безусловно, было развито.

Когда я переходил через Днепр, солнце уже садилось, и в его лучах Никольская часовня была похожа на сказочный пряничный домик.

Уже в темноте я добрёл до Привокзальной площади и взял билет на ночной автобус до Москвы. До автобуса оставался час, и я уныло курил возле вокзала, а внутри нарастало ощущение – праздник окончен. Меньше, чем через неделю мне надо было выходить на работу, с работы мне звонили всё чаще и чаще, и состояние моего здоровья звонящих уже совершенно не интересовало.

Я чувствовал себя, как сын кухарки, которому позволили вместе с барскими детьми посмотреть на Рождественскую ёлку. Вот она огромная и высокая стоит в бальной зале, усыпанная гирляндами, игрушками и огнями. Под ней лежат диковинные рождественские подарки, о которых кухаркин сын не может и мечтать. А теперь ему придётся вернуться на грязную кухню, и завтра будет Рождество и мать подарит ему калачик.

Мне стало нестерпимо грустно, я купил на вокзале бутылку «Старого Кёнигсберга», открыл её и сделал большой глоток.

ГЛАВА 4. ПУТЬ ДОМОЙ.

С местом в автобусе мне повезло. Я сел с правой стороны у окна и наивно понадеялся, что удастся задремать. Не тут-то было. На место слева от меня весело плюхнулась деваха, с первого взгляда напомнившая мне Оксану Пушкину. Такое же кукольное и хищное личико, намазанное толстым слоем тонального крема. А уже поверх этого тонального крема шли слои штукатурки. Волосы, изуродованные химикатами до такой степени, что стали как у куклы Барби. При том, что нам уже было хорошо к сорока пяти, прикид на нас был, как на девочке, наконец-то вырвавшейся из-под строгого отцовского контроля. А ещё от неё безбожно воняло очень дорогим по меркам Смоленска парфюмом, а у меня от этого начинается астма – не астма, боль в щитовидке – не боль, а так, что-то среднее.

А надо вам сказать, что касается женщин, – я очень похож на старого Зебба Стампа из «Всадника без головы». Ну, помните: «Терпеть не могу лошадей, конечно, кроме моей Старушки».

Неестественным тоном, то специально понижая, то повышая голос, киборг, усевшийся слева от меня, произнёс:

– Ой, здравствуйте, интересный мужчина! А Вы в Москву едете?

Мне очень хотелось ответить: «Нет, в Усть-Перепиздюйск». Но я сдержался и усталым тоном, не подразумевающим продолжения диалога, ответил:

– В Москву.

Киборг не успокоился:

– А Вы в Москву по делу или к любимой?

Ну, тут уж я понял, что попал, и терять мне было уже нечего.

– По делу, к любимой. Изменяет мне, падла. Вот вальнуть её хочу.

– Как страшно! Ой, какой Вы интересный мужчина-а!

Я очень не люблю, когда растягивают гласные. Это привилегия только моей Лануськи. К тому же мне совсем не хотелось быть интересным мужчиной, а хотелось допить коньяк и заснуть. И чтобы мои впечатления о Смоленске никто не мутил своим нечистым рылом. Поэтому меньше всего мне хотелось говорить.

– Слушайте, а у меня любимый тоже – така-а-я дря-а-нь! Может Вы мне что-то посоветуете?

Я умоляюще посмотрел на свою собеседницу, достал из внутреннего кармана куртки заветную бутылку, открыл её и протянул ей.

– Выпьешь?

Это было похоже с моей стороны на просьбу пощадить. Но киборг всё понял по-другому.

– Ой, а мы что, будем пить коньяк прямо в автобусе?

На третий ответ у меня сил уже не было. Я сделал хороший глоток и, в свойственной мне куртуазной манере сказал:

– Ты рот закрой, красючка.

В этой фразе не было ничего злобного или обидного. В переводе на русский литературной она звучала бы примерно так: «Не пой, красавица, при мне ты песен Грузии печальных…» Но неожиданно именно эта фраза меня и спасла.

– Ой, какой же Вы хам, мужчина!

С этими словами киборг, слава Богу, отсел от меня и исчез в глубине автобуса.

И я остался один на один с темнотой за окном и своими мыслями, уже чётко понимая, что мне не уснуть. Настроение было изрядно подпорчено, коньяк его не исправлял. Мы уже проезжали Ярцево. За окном автобуса мелькнула освещённая вывеска «Аптека». В голове бомбой разорвалось

Ночь, улица, фонарь, аптека,

Бессмысленный и тусклый свет.

Живи ещё хоть четверть века –

Всё будет так. Исхода нет. *3

Ну, четверть века мне точно не грозила. И мой новый приятель, заведующий отделением, об этом упоминал. А, главное, перед глазами был пример моего лучшего друга, Витьки Булынина, умершего в июле прошлого года и не дотянувшего до пятидесяти четырёх. Витька ушёл на пенсию из другого округа приблизительно с такой же должности, как у меня, и установил абсолютный рекорд среди коллег: умер на третий день по выходу в отставку.

Да и что ждёт меня до того момента, как ребята из трупоперевозки выволокут то, что от меня останется, из прокуренного кабинета, в котором, кстати, пытался застрелиться мой предшественник, Коля Осипов? Роскошная жизнь. Каждую осень наблюдать за цветом яблок на моей любимой яблоне. Каждый день слушать немецкие марши, потом – письма с границы между светом и тенью, потом – слезливые песенки Круга, а уж под конец, как знак победы настоящего солдата над смертью, «Лили Марлен». И ведь понимаю я, что молодые опера из моей ОРЧ просто уссываются над этой эклектикой. Сергей Иванович всё это терпит вовсе не из-за первых мест по городу по линиям министерского контроля, а потому что жаль ему меня. И не дурак он совсем, видит – человек чужую роль играет, а своей-то жизни нет у него. В общем,

      Пролетает бездарно беспутная жизнь,

      Не живу я на свете, а маюсь. *4

И никакая я не легенда, чем всегда себя утешал. Забудут эту вонючую легенду сразу после того, как зароют. И семьи у меня уже, считай, нет. Просто жена у меня необыкновенно порядочный человек, и её моральные принципы не позволяют ей бросить законченного неудачника.

А такого Смоленска, как сегодня, где я летал на волнах солнечного ветра, дивился чудесам, беседовал с добрым и мудрым князем Романом Ростиславовичем, с гениальными резчиками и иконописцами Трусицким и Дурницким, с очень простым и самоотверженным генералом Дохтуровым и со всеми остальными людьми, которые действительно были легендами и наполнили эту землю глубоким смыслом, так вот такого Смоленска, или Пскова, или Изборска у меня больше не будет. Потому что мой замечательный образ жизни такие странствия делает невозможными. Точка.

Господи, что же я за человек такой, во что же я превратился?! И мудрые наставники ответили мне:

– Что ты за человек такой? Ты небритый, истеричный, вечно пьяный мужчина, которого в то же время нельзя не любить, перед которым преклоняешься, полагаешь за честь пожать его руку, потому что он прошёл через такой ад, что и подумать страшно, а человеком всё-таки остался.

– А зачем мне было проходить через этот ад? И зачем мне было оставаться человеком, если я давно уже не человек? Отвечайте, твари!

В ночном автобусе стояла гробовая тишина.

– Эй! Ну не обижайтесь! И что,

И начальник заставы поймёт меня,

И беспечный рыбак простит? *5

Но наставники куда-то исчезли и вопросы остались без ответов. Были только ночная чернота за окном, автобус, летящий со скоростью сто километров в час, страшное желание курить и раз и навсегда принятое решение.

ГЛАВА 5. ЖУРАВЛИ.

На работу я вышел, как до придела сжатая пружина. Уж что-что, а собраться и подать себя в нужном свете я умел всегда. Поэтому ни на утреннем совещании руководителей отдела уголовного розыска у Сергея Ивановича, ни на оперативках моих пяти отделений никто даже поверить не мог, что у меня был инсульт. Своих оболтусов я развёл предельно лаконично, чётко, не повышая голос и абсолютно не реагируя на чудовищный снежный ком проблем и задач, накопившихся в моё отсутствие. После оперативок я совершенно без эмоций и правильно расставив приоритеты запустил механизм решения всей этой байды. А в 12 часов спустился в кадры и выяснил, что выслуга лет у меня – 8-го января 2016 года. Уже через пятнадцать минут с рапортом на пенсию я был на третьем этаже, где располагались кабинеты наших начальника отдела уголовного розыска и заместителя начальника полиции округа по оперативной работе.

Надо отдать должное этим ребятам, разговор у нас был предельно корректный и короткий, рапорт они завизировали. И я их отлично понимаю. Это действительно чертовски неприятно, когда ты хороший профессионал, а кто-то из подчинённых считает тебя подонком, да к тому же ещё и пидорасом. Кто это дал ему такое право, даже если некоторые его считают легендой? Где работа и где человеческие качества? И где между ними связь? Так что не надо путать член с гусиной шеей. К тому же, если у тебя на голове вырастает корона, естественно, что ты считаешь себя самым правильным и самым достойным.

После этого я поднялся к себе на этаж и пошёл к начальнику полиции округа. Сергей Иванович решил, что я пришёл к нему пообщаться после долгого отсутствия. По нему было видно, что он без притворства очень рад меня видеть, что моего возвращения дожидался. Он обстоятельно и участливо полчаса расспрашивал меня, как я этот инсульт словил, да как из него выкарабкивался, почему я так бодро и залихватски выгляжу, да как дела в семье. При этом он сбрасывал вызовы мобильного, звонившего каждые две минуты. Наконец, выполнив по полной программу доброго и заботящегося о своих подчинённых отца-командира, он посмотрел на перевёрнутый лист бумаги, который я всю беседу держал в руках:

– Тебе подписать чего-то надо? Давай, всё что надо подпишу!

Я протянул ему свой рапорт. Что меня всегда восхищало в Сергей Иваныче, так это его способность от спокойного и благодушного состояния резко переходить к нечеловеческому ору. Он глянул мой рапорт, лицо у него побагровело.

– Ты о-ху-ел! – рёв был похож на взлетающий гиперзвуковой истребитель.

Но это была только увертюра к симфонии. Сама же симфония длилась не менее десяти минут и сопровождалась угрожающими пробежками по кабинету. Во время исполнения этого произведения я должен был уяснить всё о себе и обо всех своих родственниках и соплеменниках. Поскольку в молодости Сергей Иванович серьёзно занимался вольной борьбой и самбо, а к пятидесяти пяти годам так же серьёзно растолстел, подобные выступления производили неизгладимое впечатление на оперов и даже на их начальников, тех кто помоложе и хлюпиков. Я же сидел себе спокойненько и ждал, когда этот великолепный концерт, подразумевающий только сольное исполнение, закончится.

Я не раз и не два объяснял своим ребятам, что это огромное везение, что нам достался такой мезозойской эры начальник, который орёт тираннозавром, как мамонт бегает по кабинету, да ещё и подзатыльник может влепить. Зато никогда не сделает подлостей из-под тишка. И с такой же энергией, как орёт, будет выруливать не свои косяки, а то, что ты, между прочим, накосячил. А когда увидит, что на почве хронической переработки ты на грани срыва, сам лично отправит тебя отдыхать, да ещё и побеспокоится потом, пришёл ли ты в себя. А сам не отдыхает вообще уже много лет.

Затихал Сергей Иванович так же неожиданно, как взрывался. Вот так и сейчас он неожиданно застыл посреди кабинета. Я встал и подошёл к нему.

– Товарищ полковник, ну сколько раз Вам можно говорить, ну нельзя так себя изводить, – удар же хватит.

Он был похож на несчастного обиженного ребёнка, который вот-вот разревётся.

– Уже хватил! Ты во всём виноват, – и помолчав полминуты, – Юр, ну что же ты делаешь, на тебе же 80 процентов ОУРа, ты хоть сам это понимаешь?

– Понимаю, поэтому и ухожу.

– Ну ладно был бы ты какой-нибудь хлюпик или пьянь гидролизная. Ты же сыщик от Бога. Шестой год работаешь, и пять лет у нас одни первые места. И всё у тебя получается, за что ты не возьмёшься. Вон Колька Осипов на твоём месте чуть не того… а потом полгода в дурке провалялся. А Ванька Маснев через полтора года сбежал отсюда, как чёрт от ладана. Ну а ты чего?

– Всё хорошее рано или поздно заканчивается, Сергей Иванович, – ответил я, выдержав паузу.

– Ну ты горячку-то не пори. Я понимаю, инсульт – это не дай Бог. Попробуй, поработай, может втянешься, может опять всё хорошо будет?

– Опять всё хорошо? – я не удержался и лошадисто заржал.

Сергей Иванович реально огорчился моему смеху.

– Всё, иди! Рапорт будет у меня. Не подпишу.

– Как угодно, товарищ полковник. Только не вздумайте отправить его генералу Корзинкину, а то Вы меня знаете.

– Это ты мне угрожаешь?

– Ни в коем случае, просто предупреждаю, – и я вышел из кабинета начальника полиции округа.

Я вернулся к себе и до вечера разгребал тот снежный ком, о котором рассказал выше. Или, если вам так удобно, назовите это большой кучей дерьма. Я понятия не имел о том, что после моего визита Сергей Иванович вызывал к себе своего зам по опер и начальника розыска. Девчонки из отделения ИАЗОР, кабинет которых находился рядом с кабинетом начальника полиции, рассказывали потом, что ругань и крики там стояли такие, что в определённый момент они испугались, как бы высшее руководство округа не перебило друг друга.

Сам по себе день прошёл без серьёзных происшествий, и в семь часов я собрал всех своих на подведение неутешительных итогов. Разбойников, автомобилистов и мошенников, у которых на выход ничего не было, я, к их удивлению, отправил по домам. Грабители и квартирники на вечер планировали реализацию и поехали на территорию.

Я остался на этаже в гордом одиночестве, не считая начальника полиции. Достал из сейфа бутылку «Старого Кенигсберга» и закурил. Слушать свой обычный репертуар мне сегодня не хотелось. Я глотнул коньяку из горла, нашёл в интернете лещинковских «Журавлей» и поставил песню на цикл.

Здесь под небом чужим я как гость нежеланный,

Слышу крик журавлей, улетающих вдаль.

Сердцу больно в груди видеть птиц караваны.

Перестаньте рыдать надо мной, журавли! *6

Интуиция меня давно уже не подводила. Шансы на реализацию у грабителей и квартирников были приблизительно одинаковые. Но почему-то я точно знал, что гопникам ничего не грозит, а вот из скокарей сегодня кто-нибудь присядет. И в том, что мои ребята-квартирники сработают нормально, я не сомневался. А вот с закреплением и с раскруткой на эпизоды у них всегда был затык. И придётся мне промозглой ноябрьской ночью пиздовать по ветерку в какой-то из отделов Преображенского куста и там эту ночь коротать в милой кампании людей предположительно абхазской наружности. А уж это, честное слово, лучше делать из своего кабинета, а не из дома, в котором я сегодня до боли хотел оказаться. Не судьба.

Дождик, холод, туман, непогода и слякоть,

Вид унылых людей, вид угрюмой земли.

Сердцу больно в груди, и так хочется плакать.

Перестаньте рыдать надо мной, журавли! *6

Да, день сегодня, мягко выражаясь, не сложился. Я хотел сходу моё решение сделать реальностью, а вечером поиграть с сыном. А вместо этого, как порекомендовал мой добрый Сергей Иванович, пробую работать, может ещё и втянусь, может опять всё будет хорошо. Вот только коньяк сегодня какой-то до невозможности жёсткий и курю я сигарету за сигаретой.

Вот всё ближе они, и всё громче рыданья,

Будто скорбную весть они мне принесли.

И откуда же вы, из какого же края

Прилетели сюда на ночлег, журавли? *6

Я лежал в своём кресле спиной к двери, положив ноги на стол. Мне было глубоко индифферентно, что происходит вокруг меня. Я слушал «Журавлей», но эмоций не было совсем, как будто внутри мне всё выжгли. Когда я слегка обернулся, чтобы отхлебнуть из бутылки, я увидел Сергея Ивановича, молча стоявшего в дверях моего кабинета. Он, видно, пошёл домой, да услышал игравшую на полную катушку музыку и решил заглянуть. Был он в своём смешном кожаном пальто, сидевшем на нём, как на бочке. Глаза у него почему-то были мокрые. Он совершенно не собирался спрашивать меня, что это я не иду домой. Знал отлично, змей, что настоящая работа начинается у меня после девяти вечера.

– Ну что ты, падла, себя изводишь?! Изводи, вопросов нет. Хоть сдохни здесь под Лещенко! А меня изводишь чего? Декадент ты хуев!

Я снял ноги со стола. Услышать от Сергея Ивановича слово «декадент» даже в сопровождении такого привычного и родного эпитета «хуев» было забавно и неожиданно.

– Да никого я не извожу, Сергей Иванович. Просто, я так живу.

– Выключай на хер свою шарманку и налей мне грамм сто. Я сейчас приду.

Куда это он пошёл? Вроде домой уже собрался. Посрать, что ли? Я выключил музыку, достал из того же сейфа стаканы, налил ему сто грамм и себе грамм пятьдесят. Потом подумал и налил поровну. Он вернулся через две минуты.

– На тебе твой рапорт. Я подписал. Давай выпьем.

– Прозит, Сергей Иванович.

– Вот ты немчура проклятая, даже выпить по человечески не можешь, за что тебя ребята с третьего этажа и ненавидят.

– Ребята с третьего этажа вообще не пьют. Они считают, что это идёт в разрез с интересами службы и подрывает авторитет руководителя.

– А что такое «прозит»?

– Ну, это что-то вроде «будем здоровы».

– Ну давай, будем здоровы!

Мы выпили и помолчали. Похоже, с Петей Лещенко я переборщил. Совсем довёл старика.

– А не жалко тебе твоих ребят? Что с ними будет?

– А что с ними будет? Чай не дети, все взрослые. Каждый пойдёт своей дорогой, а года через два никто из них обо мне не вспомнит, даже на День Розыска.

– Ну да, ты прав. Но я-то не то имел ввиду. Они же у тебя работают, как часовой механизм, и результат дают.

– Да ну?! А Вы не знаете, что это я тут в девятом часу сижу и «Журавлей» слушаю?

– Что, сегодня реализация будет?

– Будет. У квартирников. Вы что, думали весь этот часовой механизм даёт по четыре задержания в неделю, а потом эти задержания обрастают эпизодами, и всё это само по себе происходит?

– Да ты меня за дурака-то не считай, всё я понимаю. Иначе кто бы тебя такого Ерша здесь терпел? Тебя же и генерал и ребята с третьего этажа порвать готовы. Кстати, когда там всё будет ясно, сколько эпизодов, позвони мне.

– Обязательно позвоню. Тем более, что будет ясно часам к пяти утра.

– А ты не бойся. Думаешь ты один меня ночью будишь? У меня кроме тебя одних начальников райотделов шестнадцать человек. Давай наливай ещё.

Я налил ещё. Мы выпили. Сергей Иванович достал у меня сигарету из пачки и закурил. Видать реально я огорчил старика своим рапортом, курит он в исключительных случаях.

– А я знал, что ты уйдёшь. Ну кто такой кошмар шесть лет выдержит.

– Не шесть лет, Сергей Иванович. Пять лет и два месяца.

– Что будешь делать на пенсии?

– Странствовать.

– Это что, путешествовать что ли?

– Нет, это совсем другое. Буду ходить смотреть на нашу Россию.

– Вот ты, немчура, насмешил меня! Распяли твою Россию, потом убили, потом продали, а теперь заканчивают растаскивать. А людей превратили в блядей.

– Но это моя Родина. Я не хочу сдохнуть, не узнав её.

– Знаешь, Юр, странный ты человек, не могу я тебя понять.

– А я всю жизнь сам себя понять не могу, так что всё нормально. А странник – это странный человек, не похожий на других.

– Ну давай выпьем ещё за тебя, чтобы у тебя всё сложилось.

Мы выпили и помолчали. Я чётко понимал, что Сергей Иванович что-то хочет сказать, но не решается. Наконец, он плюнул на свой авторитет и спросил:

– А меня тебе не жалко? Ведь эти же два пидораса приведут на твоё место третьего и тогда уж точно меня сожрут.

Вот тут Иваныч душой нисколько не кривил. И его зам по опер, и начальник розыска были не его креатурами, а генерала. И свою ближайшую перспективу после моего ухода он описал довольно-таки точно. Как в воду глядел, через полтора года всё так и вышло. Успокаивать мне его было нечего, на такие вопросы надо отвечать честно.

– Да, они Вас сожрут и выкинут на пенсию. И Вы уедете к себе в Курскую область. И проживёте лет на десять дольше, чем если бы продолжали работать. А жалеть? Как можно жалеть старого 55-тилетнего мужика, полковника? Нет, я Вас совсем не жалею. Люблю, – да, а жалею, – нет.

– А ну тя на хер! Декадент ты, декадент! – видать понравилось ему это слово, – Хороший ты человек, Ершов, только выглядишь неважно, заездили тебя совсем. Ладно, я пошёл. Как будет ясно с эпизодами, звони мне.

И он побрёл к лестнице грузными и усталыми шагами.

Я убрал рапорт, как немыслимую драгоценность, в самую глубину сейфа и снова включил «Журавлей». Но не успел Лещенко пропеть первый куплет, как мой мобильный ожил. Звонил мой Татарин, начальник отделения по раскрытию квартирных краж. Абхазов задержали с поличным на территории Богородки. Я поднял трубку селектора и набрал в дежурку.

– Костя, – сказал я начальнику дежурной смены, – Мне бы машинку до Богородки доскочить.

Костик при всей своей простоте был майор правильный и очень меня уважал.

– Сейчас Владимирыч, всё будет. Спускайся минут через пять.

И я поехал в Богородку.

ГЛАВА 6. НА СВОБОДУ – С ЧИСТОЙ СОВЕСТЬЮ.

Мой приятель-доктор, к сожалению, оказался не только прекрасным специалистом, поставившим меня на ноги, но и ясновидящим. Финишировать действительно было необходимо. «Ресурсик», как он выразился, оказался выработанным полностью. Мне очень не хотелось уходить на пенсию, как какая-нибудь чмордосина. Хотелось решить все скопившиеся, пока я валялся в госпитале, проблемы, нараскрывать побольше, ведь ноябрь и декабрь самое подходящее для этого время. А главное, – закрыть год так, чтобы помнили и не смогли повторить, то есть загнать в суд все уголовные дела, которые можно было загнать.

И вроде бы собрался я не по-детски, выходя на работу, сжал себя в такую пружину и так вытанцовывал в ритме танго… Да только все сжатые пружины рано или поздно ломаются. Организм меня слушаться перестал совсем. Я, как обычно, вставал пол шестого, поспав при хорошем раскладе пять часов, а в семь отправлялся на работу. Но был я похож при этом на живого мертвеца, потому что реально просыпался только к одиннадцати. Мотивировать своих охламонов ором и собственной харизмой тоже получалось плохо, потому что когда я выходил на запроектированную мощность, давленьице у меня скакало до 180-ти. И приходилось резко сбрасывать обороты. Кофе перестало бодрить, а коньяк вдруг превратился в воду, которой много не выпьешь.

Но кое-как до конца я дотянул. Да нет, конечно, не кое-как, а как положено таким героическим парням, как ваш покорный слуга. Знаете, есть такой оперской анекдот, очень короткий и хлёсткий, про недоумков типа меня: «Когда я пришёл работать в уголовный розыск, у меня не было ничего. Теперь, когда я ухожу на пенсию, у меня ничего нет и дёргается глаз». Сергей Иванович, отлично видя моё состояние, даже слова мне не сказал о закрытии года, хотя всех остальных руководителей отдела уголовного розыска сношал так, что было реально страшно. Он знал, толстый хитрый змей, что я всё сделаю сам. Я мог бы уйти в предпенсионный отпуск прямо перед Новым Годом, а пошёл с 14-го января, добив себя окончательно, но загнав в суд всё, что было можно и всё, что нельзя. Проценты раскрываемости по линиям были такие, что после моего ухода никто не только не смог их повторить, но даже не смог к этим процентам приблизиться. Загнанных лошадей пристреливают, не правда ли?

15-го января я проснулся без будильника, как обычно, пол шестого. И почапал на тёмную кухню варить себе кофе. И только сварив кофе, я понял, что идти мне никуда не надо, и ВСЁ ЭТО ЗАКОНЧИЛОСЬ. И заплакал. Нет, не пустил скупую мужскую слезу. А заплакал громко и по-бабьи, с причитаниями и завываниями, доведя себя до полной истерики. При этом я разбудил и вусмерть перепугал жену с сыном, а также, подозреваю, соседей сверху и снизу. Покликушествовав минут десять, я свалился спать и проснулся следующий раз уже 16-го января около двух часов дня.

А 18-го января исполнялось восемь лет моему Тимошке. И я сделал сыну оригинальный подарок. Много лет я представлял себе, как пойду на пенсию и буду сидеть в кресле, а на коленях у меня будет мурлыкать котище. Кошек я люблю до придыхания, но разве мог я себе позволить завести кота при моей работе? Ему бы тогда пришлось жить у меня в кабинете и вряд ли бы он там чему хорошему научился. Кошек я больше всего люблю сиамских, бирманских или тайских – они самые маленькие и самые ласковые. И вот к Тимошке на День Рождения приехал месячный тайский котёнок с тигрино раскрашенной мордочкой, который тогда умещался на ладони. Оказавшись на середине комнаты, маленький зверёк сначала не по-детски, утробно и угрожающе, зарычал, потом выгнул спину дугой и боком поскакал на Тимошку. Но, видимо, прикинул шансы и благоразумно решил ретироваться за диван. Ланка полезла его доставать, но он тяпнул её за палец, за что был окрещён Кусь-Кусь. Из-за дивана доносилось угрожающее рычание. Казалось, там спрятался настоящий тигр. Я за шкирку вытащил маленький шерстяной комочек и посадил себе на плечо. Зверёк успокоился и заурчал. Причём надежды мои не были обмануты – урчал он громко, как трактор. И вдруг он вцепился мне в мочку левого уха и стал его сосать, урча и причмокивая.

– Всё, меня не трогать, – заявил я, – Я теперь кормящая кошка-мать.

Всё было очень неплохо в том январе. За исключением одного немаловажного момента. Я совершенно не представлял – а что дальше? За последнее время я доработался до такого состояния, что думать о чём-нибудь активном было органически невозможно. Ещё года два назад я решил для себя, что по накатанной колее, по которой можно идти с зашоренными глазами, я не пойду. О чём всегда мечтают руководители среднего звена подразделений уголовного розыска, выходя на пенсию? Всеми правдами и неправдами, через вторые-третьи, да хоть десятые знакомства получить должность директора или заместителя директора службы безопасности на какой-нибудь не очень маленькой фирме. А что потом? Ну, первые полгода ты Юрий Владимирович, вторые полгода ты Юра, потом ты Юрка, а потом… Все мои знакомцы минимум раз в два года долго и мучительно искали новую работу. Находили не все. Некоторые, кого жизнь ничему не учила, и кто уж очень хотел угодить работодателю, заезжали на длительное государственное содержание. Кто-то, оставшись без работы, деградировал и спивался. Да и в реалиях нового времени, чтобы стать начальником службы безопасности надо было быть пенсионером из всеми уважаемой организации, фээсбешником, а не ментом поганым. И представители уважаемой организации потихоньку закрывали все поляны, хотя у многих из них извилина была всего одна, – она разделяла жопу на две части. Такие перспективы поиска работы меня совсем не устраивали, тем более что к барыгам и коммерсам я всегда относился в соответствии с воровскими понятиями и за людей их не считал.

Появилась у меня, пока я лежал в госпитале, задумка открыть небольшое своё дело. Когда я рассказывал о ней близким, люди от хохота впадали в истерику. А те из них, кому я был небезразличен, объясняли мне, что так бывает, что люди, которым выпали тяжёлые испытания часто становятся неадекватными, их мир состоит из иллюзий, но надо взять себя в руки, посмотреть на всё трезво и пробовать жить дальше.

В конце января я стал перечитывать «Братьев Карамазовых», и, поскольку никакой уверенности в завтрашнем дне не было, то представлял себя отставным штабс-капитаном Снегирёвым, то ставил на место Илюшечки своего Тимошку. Думаю, все те, кто знал меня несгибаемым и железным, хотя и слегка заржавелым от коньяка, сильно бы удивились, узнав, что я – плакса.

А ровно за месяц до окончания моего предпенсионного отпуска, 7-го февраля, случилась беда бедучая. Утром мне позвонила Танюшка из отдела кадров и, тысячу раз извиняясь, сообщила мне радостную весть. Оказалось, выслугу лет они мне посчитали правильно, но изменились правила подсчёта БОПовских коэффициентов и коэффициентов, которые шли у меня за командировку в Гудермес. Объяснять долго, но выслуга сдвинулась с 8-го января на 30-е апреля. Подумаешь, ерунда. Ну, выйдете из отпуска 7-го марта, ну, посидите полтора месяца у себя в кабинете, Вы у нас заслуженный старый руководитель, никто Вам и слова не скажет. Ах, право же, пустяки. Так за что же Вы его утюгом по голове? Как то, знаете ли, веера под рукой не случилось.

Я прикинул, что теперь мне от выхода из отпуска до дембеля на недельку меньше, чем от выхода из госпиталя до 8-го января. Да, опять по пятницам пойдут свидания и слёзы горькие моей родни. Если уж вечно сжатая пружина сломалась, о какой, к чёрту, стрессоустойчивости можно говорить. Жена была на работе, сын в школе. Котёнок мирно курлыкал в своей колыбельке и на моё «А мне-то каково?!» только пискнул и лизнул меня в нос своим шершавым язычком. Погода была морозная, но солнечная, и я решил пойти слегка пройтись. Недалеко от моего дома находится Преображенское кладбище. Я зашёл к Святому Николе, поставил свечку и помолился на тему «Если только можно, Авве Отче, чашу эту мимо пронеси». *7

Я люблю твой замысел упрямый

И играть согласен эту роль.

Но сейчас идёт другая драма,

И на этот раз меня уволь. *7

Потом сообразил, что поздняк метаться, и долго бродил по кладбищу, осматривая заснеженные старообрядческие могилы и присматривая местечко для себя. Не сказать, что домой я вернулся умиротворённым, но успокоиться мне удалось. Жизнь прожить – не поле перейти.

Я сел в своё любимое кресло, взял «Братьев Карамазовых» – я подходил к кульминации романа – и открыл бутылку «Старого Кенигсберга». С самого начала отпуска я к коньяку не прикладывался, но сегодня повод был. Но «Великого Инквизитора» мне дочитать не дали, раздался звонок в дверь. Чудно! Вроде на сегодня аудиенций не планировалось. Кого это чёрт принёс?

Чёрт принёс Сергея Ивановича. Он держал в руках два пакета, в одном угадывались фрукты, а в другом позвякивали две бутылки коньяка. Учитывая, что никогда в жизни он у меня дома не был, да и кто я такой, чтобы в мою скорбную обитель заруливал лично начальник полиции округа, цель его визита читалась русским по белому. Всё на этом свете объяснимо и прогнозируемо, нужно только уметь анализировать события. Впрочем, я ничуть не расстроился, даже наоборот – уж больно мне хотелось растворить мою бедучую беду в разговоре.

– Можно к тебе в гости?

– Не можно, Сергей Иванович, а нужно! Прошу.

Я прикинул, что Иваныч с его фигурой вряд ли развернётся на моей семиметровой кухне, и расставил фрукты, коньяк и стаканы на журнальном столике в большой комнате. Усадил начальника полиции в кресло, сел напротив и разлил коньяк по стаканам. По логике событий разговор должен был начинать он. А он молчал. Я отметил, что мне редко приходилось наблюдать его таким усталым: лицо было осунувшимся, под глазами – сине-зелёные пятна. Наконец, он сказал:

– Рад тебя видеть, Ёрш! Как ты там говоришь, «прозит»?

– Прозит, Сергей Иванович.

– Я тебе благодарен, что ты так год закрыл. Были у меня сомнения, сдюжишь – нет.

Издалека начинает. Интересно. Раньше он всегда начинал с главного, а сейчас вон как заходит. Видать, дела хреново обстоят.

– Ты в себя то пришёл? Как себя чувствуешь?

– Да, так себе. Между нами, до конца дотянул на честном слове и на одном крыле.

– Понятное дело. Я, видишь, коньяка натащил, а тебе пить то не вредно?

– Сегодня можно, – ответил я, чтобы помочь ему добраться до предмета беседы. Но он мой намёк словно не заметил.

– Жаль, что супруга твоя на работе. По управлению ходят слухи, что ты женат на первой красавице в Москве.

Я достал из шкафа несколько фото Лануськи и протянул Иванычу.

– Да это же Мила Йовович! Ай да ухарь! Ай да хват! Где ж ты такую нашёл?!

– Никак нет, Мила Йовович отдыхает и нервно курит в сторонке. А где нашёл – там таких больше нет.

– Ну давай за твою супругу, слухи то, оказывается, не преувеличены.

Разговор обещал быть долгим.

– А наши Оксанка с Танькой в него, гада, влюбились, как кошки, только что на крыше не орут!

Оксанка – это майор Изюмова, начальник отделения по мошенничествам в моей ОРЧ, а Танька – это подполковник Строганова, начальник отделения ИАЗОР.

– Наговариваете Вы, Сергей Иванович, на достойных женщин, сдалось им старое говно!

– Влюбились, влюбились! Да только, вижу я, дело их без шансов.

– Точно, шансов получить в мужья старого алкоголика и неудачника, который за всю свою жизнь ничего не заработал, кроме инсульта, у них нет.

– Ну ты это как-то уж очень мрачно о себе…

Тут от наших криков у себя в колыбельке проснулся Кусь-Кусь и, решив поучаствовать в беседе, мякнул.

– Ой, а это кто?

– А это у меня жена недавно окотилась. Вот сыночек маленький. Правда, на меня похож?

Сергей Иванович подошёл к кошачьей колыбельке, где в это время Кусь-Кусь исполнял потягушки, и осторожно погладил его своим большим толстым пальцем по головке.

– Хороший, – он вернулся в кресло, и мы выпили ещё, – А вот ты – плохой руководитель!

Ну, слава Богу! Настоящий разговор начинался.

– Во-первых, это в прошлом. А во-вторых, Вы совершенно правы: руководитель я совсем никудышный. Ребята с третьего этажа ещё добавили бы: своим стилем руководства и вечным пьянством подрывает авторитет руководителя вообще. Ретроград, отрицающий прогрессивные методы работы, зато имеющий обширные связи в уголовной среде. А как человек – мерзавец и негодяй.

– Хватит ёрничать! Ты мне лучше объясни, почему они без тебя раскрывать перестали? Да они без тебя на третий этаж поссать сходить не могут!

Тут надо уточнить, что мужской туалет у нас был расположен на том же этаже, на котором работали два былинных богатыря – наш зам по опер и начальник розыска.

– А что? Очень дисциплинированные ребята. Я всегда им говорил, что на третий этаж – насрать. А вот про поссать на третьем этаже я ничего не говорил.

– Ну что ты за человек?! С тобою же нормальному человеку говорить невозможно!

Я разлил коньяк по стаканам.

– Вот и давайте поговорим, как нормальные люди. Про мой передвинутый дембель Вы, конечно, знаете?

– Конечно. Сочувствую, дурацкая ситуация.

– Да, дурацкая. У дурака и ситуация дурацкая. Теперь вопрос, Сергей Иванович. Что, по моим линиям действительно всё плохо?

– Так плохо, что такого не припомню. Районные отделы встали сразу после Нового Года. Дают одну ерунду, я даже уже орать перестал на селекторах. Твои ничего не раскрывают уже недели три. По первому кварталу будем в глубокой жопе. Так что, считай, год уже провалили. Татарин твой рапорт на пенсию написал. Андрюха Чугунов тоже.

Андрюха Чугунов – это начальник моих грабителей.

– А Андрюха-то куда? Ему же рано, вроде, на пенсию?

– Ты знаешь, оказывается, если вместе с вышкой брать, – у него выслуга уже есть. Да он в бухгалтерию сходил, ему пенсию посчитали – он, видать, такого не ожидал. Сейчас в Восточное Измайлово начальником отдела пытается перейти. Отпустить мне его?

Я представил себе Чугуна, которому насчитали пенсию тысяч семнадцать и мне стало его по-настоящему жалко. От хорошей жизни начальником в Восточное Измайлово, а это был самый разваленный отдел в округе, в котором уже давно не было начальника, не пойдёшь.

– Отпустите, Сергей Иванович. Вы же понимаете, что после моего ухода друзья с третьего этажа его до дурки доведут. А он умница и трудяга. Помните, как он с переломанными рёбрами и со сломанной рукой не на больничном сидел, а своими грабежами руководил. А это Вам ежеминутная работа, это не убойка, где можно месяц сопли жевать, потом в конце месяца раскрыл что-нибудь и – я герой.

– Да, Чугун твой – достойный пассажир, отпущу. Давай за него, – мы выпили.

– Юр, ты же понимаешь, – я не просто так приехал, – Сергей Иванович как-то непозволительно для его статуса быстро захмелел. – Я хотел тебя попросить…

– А давайте я Вам всё сам скажу, – перебил я его. – Вы хотите мне сказать, что до 30-го апреля всё равно придётся дорабатывать. А дела обстоят – швах. Так почему бы мне не выйти из отпуска и не сделать по нескольку эпизодников по моим линиям?

– Ты пойми, это я не приказываю, а прошу, – дело дошло до второй бутылки коньяка. – Причём прошу даже не как друга, а как правильного человека.

– Тогда у меня три условия.

– Какие?

– Первое. Сегодня у нас среда. Выйду я в понедельник. Сами поймите, мне эту отсрочку дембеля надо переварить.

– Понимаю. Дальше?

– Второе. В Главк на совещания три раза в неделю пусть Ваш племянничек ездит, и Вы сами ему это объясните, – двоюродный племянник Сергея Ивановича, Сашка, работал моим замом и начальником отделения по разбоям.

– Не вопрос.

– И третье. Моим друзьям с третьего этажа объясните, что пока я пытаюсь что-то сделать, – пусть они в мои отделения не лезут.

– Это я обещаю. Теперь давай на посошок и я поехал. Знаешь, поеду-ка я домой, имею я право отдохнуть или нет?

Мы выпили на посошок, я проводил до лифта Сергея Ивановича. Сомнений не было, этот человек, если что-то пообещал, свои обещания сдержит. А я?

ГЛАВА 7. ПРОЩАНИЕ С МАТЁРОЙ.

Не подумай чего лишнего, дорогой читатель. Прощание с Матёрой – это от слова «Матёра», а не от погонялова «Матёрая». Ты то, поди, уже представил себе женщину-вамп, красу, грозу и гордость уголовного мира, по кличке «Матёрая», которая сбрасывается с лоджии своего шикарного офиса на 116-м этаже, не в силах пережить расставания со своим любимым подполковником Ершовым, уходящим на покой. А речь то идёт всего лишь о деревне Матёра на одноимённом острове посреди Ангары, которая была затоплена в результате строительства Братской ГЭС. А писатель-«деревенщик» Валентин Распутин в 76-м году написал об этом замечательную повесть.

Вытащив себя невероятными усилиями в понедельник на работу, я обнаружил такое… В общем, Сергей Иванович, многое не договаривал. Положение по моим линиям вовсе не было плохим. Оно было катастрофическим. Я посмотрел статистику и сравнил её с показателями прошлого года, когда мы ещё с начала января рванули с места в карьер. Стало понятно, что таких минусов по итогам 1-го квартала мне бы в обычное время никто не простил. Это было не самое плохое. Сыщики и руководители в моей оперативно-розыскной части готовили полный расход по мастям. После того, как стало ясно, что я действительно ухожу, это было вполне объяснимо. Им предстояли нехилые перемены, а нормальные люди перемен не любят.

Весь мой запал кончился уже в четверг. Я впал в странное полубессознательное состояние. Со стороны я напоминал старуху Дарью Пинигину, главную героиню повести Валентина Распутина. До затопления Матёры остаётся неделя, но в город к сыну старуха Дарья не собирается, а усердно белит свою избу, которую через несколько дней предаст огню санитарная бригада.

Именно в таком состоянии, похожем на затянувшийся тяжёлый сон, я сумел подвигнуть своих разбойников на приём двух вполне нормальных и профессиональных бригад, сам организовал приём четырёх групп скокарей, две из которых оказались эпизодными. А мои любимые автомобилисты, видимо решив сделать мне прощальный подарок, три раза задерживали серьёзных угонщиков. Задержания получились не слишком эпизодные, но резонансные. Вот только от мошенников мне ничего не удалось добиться: из старой гвардии времён 11-го года там почти никого не осталось, а с майором Изюмовой, их начальницей, у меня с декабря отношения совсем разладились. То по нескольку раз в день кофе меня поила со всякими вкусняшками, а теперь мне только хамила и самое ласковое, что от неё можно было услышать, звучало так: «Сам пойди и сделай». Орать на женщин я не умею, бить тоже. Хотя даже если бы и умел, в данном случае это было бы лишним, и я махнул рукой.

Человеческая память обладает одним очень милосердным свойством. Когда всё совсем тяжко и хреново, воспоминания об этом быстро стираются. Вот и я совершенно не могу вспомнить вторую половину февраля того года, март и апрель. Вместо этого в моей памяти всплывают финальные эпизоды моего любимого фильма о Войне «Железный крест». И представляю я себя не мудрым и человечным фельдфебелем Рольфом Штайнером. Все мои последние месяцы работы слились в один эпизод. 43-й год. Таманская катастрофа достигла своего апогея. Связи с батальонами больше нет. И старенький полковник Брандт, не торопясь, снимает со стены пистолет-пулемёт, надевает каску и выходит из блиндажа. Там он поднимает руку и кричит бегущим мимо него солдатам: «Хальт! Ир вердет мит мир кампфен! (Стойте! Будете сражаться вместе со мной!)» А через три секунды получает свою пулю. В общем,

Не радуйтесь его поражению, люди!

Ибо, хотя весь мир встал и остановил ублюдка,

У суки, его породившей, снова течка. *8

И вот наступило то самое 30-е апреля. Морда у меня осунулась, глаза ввалились и смотрели всегда куда-то мимо собеседника. Давно нестриженные виски окончательно побелели, а упрямо выдвинутый вперёд подбородок зарос жёсткой многодневной щетиной. С физиономии не сползала какая-то мёртвая и застывшая усмешка.

В два часа дня я зашёл к начальнику розыска и сдал ему тубус с ключами от сейфа и кабинета. На вопрос, можно ли ребята-убойщики заберут мой диван, я ответил в свойственной мне доброжелательной интеллигентной манере: «После шести часов хоть друг друга на нём ебите». И в последний раз поднялся к себе. Забирать домой я ничего не собирался. Право же, на кой мне дома маршал Щёлоков? Но вот оставлять врагу мои запасы «Старого Кенигсберга»?! Капитулирен – нихт! Поэтому ещё вчера я пригласил проститься со мной всех моих приятелей-руководителей. Но всем ребятам с третьего этажа было разъяснено: приняв участие в этой безобразной акции, они навсегда станут для своих начальников-соседей по этажу Филиппами Киркоровыми. И в моём кабинете меня ждали пять начальников отделений моей ОРЧ, столько же бутылок коньяка на столе и шесть стограммовых стаканов. Единственное, чего мне по-настоящему хотелось сейчас, – надраться до полного бесчувствия.

– Так, мальчики и девочки! Пьём по полному стакану, за исключением госпожи майорши.

– А чего это я не по полному? – сварливо отозвалась Оксанка. – Я что, не такой же мужик, как вы?

Эта девка пришла ко мне почти два года назад, когда прошлый начальник отделения по мошенничествам и по совместительству мой хороший приятель, Андрюха Румянцев, честно сказал мне: «Всё, Юр, больше не могу – достало выше горла». Оксанка была родом из какого-то посёлка в Орловской области. Работала сначала следователем, потом начальникомдознания в районных отделах. По молодости вышла замуж за обычного кобеля и пьянь из нашей системы, родила от него совершенно больного ребёнка, а он её в скором времени бросил. С этим несчастным мальчиком сидела её мать, а Оксанка всё время работала. И ладно бы мужика себе нормального на работе искала. Нет. Работала она, действительно, как каторжная, и толк в своём деле знала. Честно говоря, когда она сменила Румяного, мне даже стало полегче. Ну а от кофе три раза в день со вкусняшками – кто откажется? Была у неё интересная особенность. Сама по себе – она девочка тихая и негрубая. А вот её подопечные, вне зависимости от пола, самый хабалистый народ в криминальном мире. Такова уж особенность мошенников, отжимающих квартиры. Но когда они натыкались на нашу Оксану Владимировну, тут они бледнели и замолкали. Когда Изюмова священнодействовала, становилось понятно – другой такой хабалки нет на свете. Свой материнский инстинкт, придя в ОУР, она пыталась реализовывать на мне. Всё ей казалось, что я несчастный, неухоженный и спивающийся ребёнок. Лютой ненавистью она ненавидела Таньку Строганову, начальника ИАЗОР, которая придерживалась обо мне того же мнения, только ребёнком меня не считала.

Я посмотрел на Изюмову оценивающе и налил ей тоже полный стакан. Больше всех переживал по поводу моего ухода мой первый заместитель и начальник разбойного отделения, Сашка.

– Владимирыч, ну на хер ты так сделал! Ну зачем тебе на пенсию? Ты же на пенсии через полгода сдохнешь! Что тебе плохо, что ли, с нами было?! Выжал нас всех, как лимон, и сам теперь на пенсию, подыхать! К чёрту тебя, я к тебе даже на похороны не приду! Ты хоть представляешь, что тут теперь третий этаж исполнит?!

Я решил, что этот поток сознания надо прервать:

– О! Отличный тост, Санёк! За похороны!

Сашка был единственным человеком из пяти, которого не я взял, а мне впарили. Он работал тогда начальником розыска в Перово, а у меня уже давно не было начальника разбойного отделения, и я задолбался работать за себя и за того парня. А Сашка был двоюродным племянником Сергея Ивановича, и однажды начальник полиции заявил, что нашёл мне зама. Поскольку кандидатура была не вполне однозначная, он попросил меня:

– Возьми его и научи всему тому, что сам умеешь.

Отказать единственному из четырёх начальников, с которым у меня нормальные отношения, было неудобно. Я правда предупредил, что учитель я – тот ещё. Но Сашку взял. Кстати, как свободный художник, раскрывающий сложные разбои с использованием всяких передовых методик, он меня вполне устраивал. А вот как начальник он был… Нового типа, что ли. Заносчивый и со всеми признаками будущего большого самодура. Я ему при близком общении сразу не понравился. Не было во мне, по его мнению, всего того, что должно быть в начальнике. Наверное, я ему представлялся этаким фельдфебелем Штайнером, которого по недоразумению произвели в гауптманы.

Отношения, мягко говоря, не сложились, и он с милой непосредственностью, столь приветствуемой в нашей системе, стал бегать стучать на меня на третий этаж. Но пацаны с третьего этажа были хорошими операми, они и без Сашки знали, что я мразь, пьянь, вообще не наш человек, панибратски и слишком лояльно общаюсь с личным составом и поддерживаю отношении со всякими ворами. А вот замышляю ли я что-то против них или нет, – этого они от Сашки добиться не могли. Постепенно у них возникло подозрение, а не засланный ли казачок? И перестали они привечать Сашку.

Ещё смешнее закончилась Сашкина попытка стучать на меня Сергею Ивановичу. Однажды он зашёл к дядюшке и сообщил ему, что работать со мной невозможно, потому что я всё время пью и допился уже до того, что при этом не пьянею. Сергей Иванович в тот день находился в благодушном настроении, поэтому ответил племянничку тягуче и даже с юмором:

– А ты попробуй, повези на себе пять основных линий – все насильственные преступления имущественной направленности, все ненасильственные преступления имущественной направленности – в общем, почти весь отдел уголовного розыска на себе повези. Да держи по всем этим пяти линиям первые места по городу много лет. Да живи на работе и домой никогда не ходи. А я на тебя погляжу, запьёшь ты, али нет? Ты научись так работать, а потом ходи жаловаться на человека, который тебя учит.

Но Сашка не унимался:

– А чему он меня учит? Панибратству с операми? Он то с ними лается до хрипа, то проповеди им читает, как батюшка, то обнимается с ними, то оплеухи им раздаёт, то упрашивает их, чтобы они раскрывали. Мне что, этому позорищу учиться?

Благодушное настроение Сергея Ивановича улетучивалось на глазах, но он всё-таки счёл нужным поучить родственничка уму-разуму.

– У него оперов тридцать пять человек и вас, руководителей-долбоёбов, – пятеро. И нужно всех заставить работать. Знаешь, что я тебе за Ерша скажу? Он к любому из вас находит личный подход. А как он это делает, меня не интересует. Для меня важно только то, что люди у него работают на износ, сутками, и результат дают. Результат, за который потом мне не стыдно отчитываться. А вот жаловаться на него, что ко мне, что на третий этаж, они что-то не бегают. Вот за тебя, Сань, я волнуюсь. Ты или меняйся давай, или со своими на шибко опасные операции не ходи, – с твоими способностями и пулю в спину схлопотать можно.

И тут Сашка, который поначалу очень хотел занять моё место, полагая что именно туда стекаются сокровища Эльдорадо, решил пойти с козырей:

– А тебя, дядь, он при операх называет тупой жирной жабой…

То ли Сергею Ивановичу не понравился образ, то ли понимал он прекрасно, что это не моя реплика, а может быть просто лучше меня знал цену своему племянничку… Но кончился стук-стук для Сашки пренеприятнейшим образом: Иваныч с размаху съездил ему с правой по физии. Когда я увидел своего первого зама, шкандыбающего от кабинета начальника полиции с разбитой рожей, я реально всполошился:

– Сань, что случилось?!

– Не знаю, Владимирыч, как ты с ним столько лет работаешь! Сказал, что если до следующего месяца мы не раскроем нападение на банк на 1-й Парковой, он меня вообще убьёт.

– Во беда-то, Сань! Придётся раскрывать!

Вот так мы и работали с моим первым заместителем душа в душу. Но вернёмся к моим проводам. После того, как мы выпили за мои похороны, я решил Сашке сделать алаверды:

– Сань, ты знаешь, я лицемерить не люблю. И не авторитет я для тебя. И всё же я тебе пожелаю – будь человеком. Задатки к этому у каждого из нас есть, главное их не похоронить. И вот ещё что, и это запомни. Я ухожу, и старик твой один остаётся. Ты береги Сергея Ивановича и стань ему хоть какой-то поддержкой.

Тут в разговор неожиданно вклинился Чугун:

– Прикольный ты пассажир, Владимирыч. Вон как о нашем Сергее Ивановиче заботишься, всё жалеешь его. Он то тебя что-то не очень сильно пожалел, когда ты после инсульта вышел, а мы год закрывали. Я всё тогда со своими пацанами спорил, долбанёт тебя второй раз или нет.

– И на кого ты ставил?

– Честно? На тебя, ты же у нас и не в таких портах грузился.

– И каковы были ставки?

– Один к семи, так что я на тебе приподнялся. И после того, как эта блуда с коэффициентами случилась, не очень-то он тебя пожалел. Зато у него теперь показатели туда-сюда. А у тебя видок под дембель классный, – в гроб краше кладут.

Любил Чугун рубить правду-матку. И не было у него сдерживающих моментов, политесов и представлений о том, что повредит карьере, а что не повредит. Ещё он любил свою работу и гордился, что он начальник отделения по борьбе с грабежами. Плевать ему было, что это, пожалуй, самая муторная и тяжёлая линия, а ребята с третьего этажа считают, что он как руководитель не состоялся. Тут у них была полная взаимность – он тоже считал, что они как руководители окружного уголовного розыска не состоялись.

Был он помладше меня лет на семь, хорошо владел новыми методиками, всеми этими биллингами-шмиллингами, умел грамотно отсмотреть камеры, но больше склонялся к тем способам, которыми работали сыщики моего поколения. А ещё он был фанатом и было у него чувство долга, что для ребят его поколения – скорее исключение из правил. И задержания возглавлял со сломанными рёбрами, и ответственность за свои косяки никогда и ни на кого не перекладывал. А вот что больше всего меня в нём поразило ещё в первый год нашей совместной работы. Жизнь он вёл трудную, на грани нервного истощения и срыва. Но при этом умел понимать, что у кого-то она может быть ещё труднее и сложнее. И свою работу на меня никогда не перекладывал, даже скорее, наоборот, пытался меня разгрузить. Мы никогда не вели с ним задушевных разговоров за жизнь, но именно этот худощавый парнишка с постоянно воспалёнными от недосыпа глазами реально был мне третьим плечом. И хотя были мы с ним до невозможности непохожи, подозреваю, что на третьем этаже его сильно не любили потому, что лет через пять из него должен был вырасти второй Ершов.

– Знаешь, Андрюх, всё ты, конечно, правильно говоришь, – ответил я. – И в гроб краше кладут, и никто меня никогда особенно не жалел. Может, потому что я об этом особо не просил? А потом, если бы жалели меня, мне бы тогда пришлось жалеть вас. А у меня ведь принцип какой? Когда эти подчинённые передохнут, мы на их место наберём новых.

Шутка явно не удалась. Мои орлы возмутились, а на лице Татарина читалось аж благородное негодование. Одна только орлица ни на что не реагировала и молча цедила коньяк.

– Дурак ты, боцман, и шутки у тебя дурацкие! – решил разрядить напряжение Володька, мой любимый второй зам.

– Спасибо, Вовка, как всегда – всё разложил по полкам! А по поводу жалости и по поводу Сергея Ивановича, я тебе вот что скажу Андрюха. Был такой великий немецкий писатель – Эрих Мария Ремарк. Он всё о себе писал, о Первой Мировой, о друзьях своих, о любви, о природе нацизма, о борьбе с ним…

– Я, кстати, после церковно-приходской школы ещё чуть-чуть учился, Владимирыч, – смешно отпарировал Чугун. – Кто такой Ремарк, знаю. «Три товарища» и «На Западном фронте без перемен» читал.

– Так вот, однажды тот самый Эрих Мария сказал: «Возлюби ближнего своего».

– Владимирыч, это не Ремарк сказал, – перебил меня Татарин, вот взял моду постоянно меня перебивать. – Это Господь наш Спаситель сказал.

– Понимаешь, Татарин, Господь наш Спаситель сказал это две тысячи лет назад. Он не только это сказал, а вообще много всего. Ему две тысячи лет назад такие вещи просто было говорить. А вот Ремарку повторить эти слова в середине XX века было ох, как непросто! Да и нам времена не самые хорошие достались. Поэтому я и предпочитаю цитировать Ремарка.

– Ты сначала святотатствуешь, а потом спрашиваешь, за что это тебя Бог так наказывает, – Татарина не просто было сбить. – Вот ты советуешь Чугуну возлюбить ближнего своего, а чего ж ты ребят с третьего этажа не возлюбил?

– Я пытался. Честно пытался. Но… Пацан не смог. Ладно, хватит философии! Давайте выпьем ещё!

В последнее время спорить с Татарином я не мог. Сдружились мы давно, ещё с тех времён, когда я работал в окружном БОПе, а он вечно временно исполнял обязанности начальника розыска в Метрогородке. Сблизило нас, пожалуй, то, что у обоих судьба была не хромая, а как-то замысловато изломанная. Началось у Татарина это ещё во время срочки в армии, когда он по полной хлебнул с дагами и чехами, которых в его части было слишком много. Не знаю, чем им так не нравился московский единоверец, но кончилось всё тем, что Татарин пошёл и принял православие. И стал неофитом. И, как все неофиты, был он в вере крепок, если не сказать фанатичен. Естественно, когда об этом узнали его родители, нормальные и добрые московские татары, они, мягко выражаясь, были не вполне довольны.

Ещё в первые годы работы в ментовской произошёл у Татарина эпизод, здорово искалечивший его психику. Был он по молодости назначен в конвой, а арестованный попался слишком шустрый и попытался бежать. Причём на полном серьёзе, отправив Татарина в нокдаун. Тот выстрелил, как и было положено. Попал и убил. Прокуратура признала применение оружия правомерным. Вот только сам Татарин так от этого никогда и не оправился. Убийство – это как навык езды на велосипеде. Один раз получилось – всю жизнь умеешь. У Татарина всё было не так. Я к нему в душу не лез, но, когда он раскрывался, – было страшно. Во всяком случае, все его религиозные сентенции не имели ничего общего ни с ханжеством, ни с фарисейством, ни с лицемерием.

По сути, всю свою жизнь он занимался богоискательством и покаянием. Впрочем, иногда естество человека находится в непримиримом конфликте с окружающей его реальностью. Поэтому богоискательство и покаяние частенько не мешало Татарину мутить стрёмные темы на грани блуды.

А ещё он всегда искал свою идеальную женщину. Ему это было несложно – парень он видный, девки падали направо и налево штабелями. Жаль только, что идеал по определению недостижим. И семейная жизнь у Татарина не складывалась. Было у него две бывших жены, утративших статус идеала, и двое замечательных мальчишек, оставшихся в этих распавшихся семьях.

Когда я перетаскивал Татарина к себе, отдел собственной безопасности округа в лице своего начальника дал короткий вердикт: «Через мой труп». Я поскакал в окружной ОСБ и часа полтора демонстрировал свои недюжинные дипломатические способности. До этого случая мне казалось, что я могу уговорить даже Дьявола отпустить адвокатов в рай. Но тут потерпел полное фиаско. И пошёл ва-банк. Раз имеется формулировка «через мой труп», так я готов доказать, что труп – это не самое страшное. Начальник ОСБ был старым опером с трезвой самооценкой и, в отличие от моих друзей с третьего этажа, без мании величия. Кто я такой, он представлял хорошо. Поэтому предпочёл перевод Татарина согласовать.

Многолетний кошмар на земле вряд ли пошёл Татарину на пользу, и сильной прыти от него ожидать уже было нельзя. Но дело своё он знал добре, а главное понимал, что квартирные кражи – это моя любимая вотчина и рулить я там никому не дам. И всё бы у нас было прекрасно, как в доме Облонских, если бы не случилась досадная непонятка за год до моего финиша. Все сыщики, от молодого опера на земле и до начальника полиции города, иногда косячут. Я это прекрасно понимал и, хотя и орал страшно, а кого-нибудь из молодёжи мог наградить подзатыльником, был лоялен к этому, как к чему-то неизбежному в такой работе. Но вот косяк, случившийся тогда у Татарина, здорово испортил наши дружеские отношения. Во-первых, он сильно ударил по моей репутации, а её, бедную, для третьего этажа и так уже трудно было чем-либо испортить. Во-вторых, этот косяк создавал идеальную вербовочную ситуацию для тех же самых моих друзей с того же самого этажа. И это было самое паскудное. Тут пытливый читатель скажет: «Да разве может быть такое? Чтобы близкий друг предал и стал стучать? Да тебе, дорогой автор, лечиться надо, у тебя же ярко выраженная мания преследования!» На что я отвечу: «Уважаемый, а Вам приходилось жить в аду? Нет? Так оставьте тогда Ваши суждения при себе!»

В общем, последний год доверия у меня к Татарину не было, и он это прекрасно понимал. А поскольку я уверен, что человек он всё же благородный и достойный, было ему это крайне огорчительно. И все наши внеслужебные отношения теперь сводились к досадным богословским пикировкам.

Мы выпили ещё по стакану, и я спросил Татарина:

– Ну а ты что собираешься делать на пенсии?

– А я, Владимирыч, наверно в монастырь уйду.

Такая новость у всех присутствующих вызвала оживление. Встрепенулась даже уже основательно набравшаяся орлица:

– О! Кажись у нас второй Невменько нарисовался! – кто был Невменько-первый было понятно без лишних пояснений.

– Не обращай ты на них внимание, Татарин. Достойное решение. Как повелось испокон ратную службу несут всяк на своём рубеже инок, воин, да шут.

Слава Богу, после отставки ни в какой монастырь Татарин не ушёл. Женился в третий раз и родил третьего сынишку.

– Ну а ты что всё молчишь, мальчик мой тихий? – обратился я к своему любимому второму заму. Вовка и правда сидел что-то совсем пригорюнившись и почти не принимал участия в разговоре.

– А чего говорить-то, Владимирыч? Грустно мне.

– Это чегой-то?

– Видал я оперов и посильнее тебя. Да и вообще, давай скажем честно, отходит потихоньку твоё поколение – вы уже вчерашний день. Но вот что печально: такого доброго и хорошего начальника, как ты, у меня не было, да и, пожалуй, уже не будет.

Этого Вовку хрен поймёшь. Говорил он всегда мало, фразы у него всё какие-то шаблонные и литературные, по фене никогда ничего не скажет, а когда ругается на своих автомобилистов – вообще и смех, и грех, – прям институт благородных девиц.

Я слегка покривил душой, когда сказал, что Сашка – единственный из руководителей в моём славном подразделении, которого мне впарили. Вовку то мне впарили тоже, причём мои друзья с третьего этажа. Они его перетащили из другого округа, но решили соблюсти тогда приличия и предложили нам пообщаться, а решение, яко бы, оставалось на моё усмотрение. «А вот вам во мху енота!» – решил я тогда. Взять человека от них, да ещё на такую важную позицию?! Для соблюдения политеса позвонил своим знакомцам из того округа, откуда Володька переводился, справки навёл. И получил неожиданный результат. Отзывы были не то, что хвалебные, а прямо-таки восторженные: и специалист по линии «номер один» и человек без страха и упрёка. «Да нет, так не бывает», – подумал я. Личная встреча меня ещё больше озадачила. С одной стороны – полный мажор. Что тоже, кстати, не так уж и плохо, потому что человек воспитанный, интеллигентный и обеспеченный. При этом предпочитает не папины деньги с девками по ночным клубам просаживать, а служит в угро, причём занимается линией краж автомашин, самой сложной из всех линий. А раз человек обеспеченный, значит не будет торговать ментовской ксивой направо и налево, что очень часто исполняют ребята, на этой линии работающие, прикрываясь избитым объяснением: «Ну, нам же нужно как-то информацию получать». С другой стороны, побеседовав с Вовкой, я понял, – самые громкие задержания и разработки последних двух лет в Москве – это его, а вовсе не ребят из городского Главка, которые всегда вовремя на хвост присядут и все заслуги себе припишут.

Наши зам по опер и начальник розыска были удивлены до крайности, когда услышали от меня по поводу Вовки: «Беру. Категорически и бесповоротно». И никто о приходе в наш округ этого парня не пожалел никогда, прежде всего я. Во-первых, теперь я мог забыть о том, что у меня есть эта самая гнусная из всех линия «борьба с кражами транспортных средств». Володя всё взвалил на себя, а мне только отчитывался. Ни разу не нарушил субординацию – сначала докладывал мне, потом на третий этаж. Во-вторых, было чертовски интересно наблюдать за его творчеством. Вот именно творчеством: в своём деле он был художником. Работать по этой линии от информации просто глупо – всё время будешь отставать от профессиональных угонщиков на десять шагов. И Вовка мой придумывал всё новые и новые комбинации и методики с использованием технических новинок. Ребята по ту сторону баррикад были крайне огорчены его выдумками и с завидной регулярностью заезжали к нам в гости с хорошей доказухой на себя. И отделение своё мой второй зам выстроил – любо дорого посмотреть. Набрал молодых талантливых ребят на вакансии, на которые никто из-за сложности не хотел идти. Стариков, у которых уже был выработан ресурс, раскочегарил и заставил работать. При этом никого не оскорблял и не унижал. Как он это делал без ругани и без ора? Я смотрел на всё это раскрыв рот и гордился, что такой парень работает у меня, и даже можно слегка погреть старые косточки в лучах его славы. Тяжело было только, когда он в отпуск уходил. Я всегда встречал его после этого вместе с Умой Турман:

Вот такая ботва, прикинь, бывает не до смеха.

В общем, было трудно без тебя, Вован, хорошо, что приехал! *9

Отношения с моими друзьями с третьего этажа у Володьки были отличные, что вовсе не помешало ему выстроить по-настоящему дружеские отношения со мной. И вовсе не по принципу «ласковый телок двух маток сосёт». Просто был он, без всякой иронии, талантище, умница и образцовый офицер. А я уж со своей стороны всячески пиарил его перед Сергеем Ивановичем, чтобы у того не возникало мысли замахиваться на курицу, несущую золотые яйца. Очень я любил этого парня и был он в моём представлении этаким современным и рано облысевшим Дон Кихотом с «Харлеем» вместо Росинанта.

Естественно, после Вовкиного прогона про доброго начальника, я расчувствовался, пустил скупую мужскую слезу и полез его обнимать. Потом пафосно сказал:

– Вовка, братское сердце, спасибо тебе за всё, век не забуду! Горжусь, что довелось с тобой работать. И знаешь, ты единственный человек, за которого я, уходя, не переживаю. Давай за тебя, за профессионала с большой буквы и человека!

Мы выпили за Володьку, и тут случилась штука не то, чтобы скандальная, а как-то мною непредвиденная. Наша орлица, здорово окуклившаяся от выпитого коньяка, хватанув ещё стакан, заголосила во всю мощь деревенской орловской бабы:

– Лапочка мой маленький! Котик ты мой ненаглядный! Ну куда же ты идёшь! Какая тебе пенсия! Ты же погибнешь, сопьёшься совсем, сгинешь где-нибудь под забором без меня! Жена тебя из дома выгонит! Не нужен ты ей совсем, вечно голодный, вечно не глаженый, неухоженный! Мне, мне, только мне ты нужен!

Оксанка с грацией сломанной деревянной куклы рухнула мне в ноги и уже навзрыд завыла:

– Прошу тебя! Не уходи-и-и!

Я подхватил её на руки. Было это непросто – килограммов десять ей не мешало бы сбросить. И понёс в кабинет к мошенникам, где все её подчинённые от такой картины маслом слегка … ну, в общем, были ошарашены. Я опустил впавшую в коматоз Изюмку на диван и обратился к Кольке Качинкину, последнему из старой гвардии, оставшемуся в этом отделении:

– Колюх, последняя моя просьба тебе: берёшь свою начальницу, сажаешь в машину, привозишь домой. И проследи, чтобы спать легла.

Колька удивительным образом всегда сочетал в себе необыкновенное добродушие с такой же необыкновенной ворчливостью. И сейчас он решил ни на йоту не отступать от правил:

– Владимирыч, ну почему всегда я?! Мне ещё завтра по двум материалам срок закрывать, а у меня конь не валялся! Почему я должен эту скотобазу домой везти, да ещё спать укладывать?!

– Потому что мы мужики и, если нас Бог наказывает, значит ему виднее – за что. А она – девочка и не должна бы мучиться, как мы. Смотрите, если узнаю, что вы её без меня обижаете, с того света приду и пасть порву. Так что, повезёшь или нет?

– Ты чего, Владимирыч, конечно, повезу, раз ты попросил!

Передав Изюмку в надёжные руки, я в последний раз вернулся в свой кабинет.

– Ну что, братва! Кто-нибудь ещё собирается на коленях просить, чтоб я остался? Нет? Ну, тогда – на посошок, и я ухожу! Слышите, пацаны, я иду в новую счастливую жизнь!

– Владимирыч, – перепугался Татарин, – куда ты в таком состоянии один?! Давай я тебя до дома довезу.

– Нет, брат, человек рождается один и умирает один. Поэтому я сегодня пешочком и в гордом одиночестве. Не огорчайся.

Я прихватил с собой недопитую бутылку, а выйдя из Управления поймал себя на том, что это уродливое старое здание смахивает на чешский танк t-38(t), а я в таком раздрае – на одного из матросиков, которыми в конце ноября 41-го затыкали немецкий прорыв на Перемиловских высотах под Дмитровым. А командовал этими матросиками, кстати, капитан-лейтенант Георгий Лермонтов. Ох, и живучи же эти шотландцы, потомки поручика Джорджа Лермонта, обосновавшегося в 1619 году в Галицком уезде под Костромой! Ничем их не укокошишь, ни Байроном, ни дуэлями, ни революциями, ни немецкими танками, позаимствованными у чехов.

И так мне захотелось метнуть бутылку в этот танк! Ой, то есть в наше славное Управление, конечно. Но сдержался. А зря.

Так вот что нам делать с пьяным матросом,

Укрепить его якорным тросом

И одеть его Хьюго Боссом,

Ой, не голоси!

И как верёвочке не виться,

Знать, душа устанет томиться.

Он восстанет и преобразится.

Господи, спаси! *10

И с этой залихватской песней я побрёл по зигзагу домой одному Богу известным маршрутом. Помню, на Измайловской площади подошли ко мне три гопника, которых я отправил лет одиннадцать назад в командировку годков на шесть. Мой бравый вид явно поверг их в глубокие непонятки:

– Владимирыч, чего случилось то? Ну ты гляди-ка! Ментовку что ли расформировали?

Я не удостоил их ответа и оставил в полной растерянности. Потом, помню, долго бродил по острову на Серебряно-Виноградном пруде. А когда уже совсем стемнело, оказался у церкви Рождества Христова в Измайлове. Было уже совсем поздно, вход на церковную территорию и прилегающее к нему кладбище был закрыт. Я легко перемахнул через забор.

Рождественская церковь знаменита своим участием в февральском стрелецком бунте 1697 года. Возглавлял этот бунт против идиотских реформ Петруши Бесноватого и засилья немцев с Кукуя стрелецкий полковник Иван Елисеевич Цыклер, о котором я уже рассказывал тебе, читатель, описывая поездку в Смоленск. А идейным вдохновителем бунта был настоятель этой церкви отец Ферапонт, который не принимал ни Петрушиных новшеств, ни Никоновых заветов, а строго соблюдал в чистоте Святыми Отцами заповеданное православие. И был отец Феропонт страстным и сильным проповедником, послушать его стекались не только крестьяне из царской вотчины Измайлово и стрельцы из Москвы, приходил православный люд и издалёка.

Когда заговор был раскрыт и бунт подавлен, полковника Цыклера, окольничего Соковнина, стольника Пушкина и отца Ферапонта казнили 4-го марта в селе Преображенском на том месте, где по странному стечению обстоятельств находится сейчас окружной отдел ФСБ. Отрубить голову Цыклеру изъявил желание сам царь. Ну, была у него такая милая слабость, у великого творца современной России, кумира всех прогрессистов и революционеров: уж больно он любил собственноручно пытать и убивать людей. Даже сына своего, Алексея, самого лучшего и талантливого из поганой породы Романовых, замучил до смерти сам.

Перед тем, как рубить Цыклеру голову, Петруша решил явить царскую милость и разрешил Ивану Елисеевичу перед смертью помолиться. Что тот и начал делать. Как завещали предки, крестясь двоеперстно. Это ввергло нарышкинского выблядка в бешенство, и перед тем, как отрубить полковнику Цыклеру голову, он отсёк ему правую руку. Потом головы казнённых выставили на пиках на Красной площади. А обезглавленные тела отца Феропонта и Ивана Елисеевича прислонили к Рождественской церкви в Измайлове: тело батюшки-настоятеля усадили при входе в церковь, а тело Цыклера прислонили за церковью к средней апсиде. А венценосный изверг собственноручно написал указ (законотворчество он любил со страшной силой, в иной день писал до сорока указов, от которых Россия извивалась в агонии): тела их не хоронить, пока полностью не истлеют. И стояла Рождественская церковь без пения аж до 1705 года, пока Петруша не основал себе на чухонских болотах огромный и страшный похоронный комплекс под названием Санкт-Петербург.

Я обошёл церковь вокруг, сел у центральной апсиды, прислонившись к стене и заснул.

Проснулся я пол пятого ночи и пошёл домой. Пришёл я грязный, как поросёнок. Но я был дома и теперь уже насовсем. Как после фронта.

ГЛАВА 8. НЕДОЛГОЕ СЧАСТЬЕ ФРЭНСИСА МАКОМБЕРА.

Случалось ли вам когда-нибудь бродить по старым сельским кладбищам или по кладбищам маленьких провинциальных городков Центральной России? «Э, батенька, что-то частенько Вы по кладбищам бродите… Да Вы не некрофил ли часом?» – спросит меня пытливый читатель. Таки ни разу нет. Просто уж больно я люблю смотреть и изучать всякие церкви. Кто-то любит деньги, кто-то красивых баб, кто-то ощущение безграничной власти… А я вот люблю нашу русскую духовную архитектуру. Она для меня – застывшая музыка времён, которую я слушаю, набираюсь сил и успокаиваюсь. А рядом с этими церквями – тени тех людей, кто их строил, тех, на чьи деньги они строились, и тех, чья жизнь с этими храмами соприкасалась. С людьми я общаюсь мало и не очень охотно. Моя прежняя служба во многом отбила у меня желание быть существом социализированным, и в людях я теперь, к глубокому моему сожалению, сначала разглядываю всё плохое. А это, согласитесь, не слишком располагает к общению. Вот с тенями прошлого я знаюсь охотно.

А помимо исторических призраков, церквушки, раскиданные по нашим провинциальным глубинкам, зачастую обрастали вполне зримыми и материальными некрополями, о которых я вас, любезный мой читатель, и спросил. Я-то не то, чтобы специально бродил по ним, а просто выбирал подходящие ракурсы той церкви, которую изучал. Ну а со взглядом сыщика ничего поделать нельзя. Даже если ты давно уже не работаешь, всё равно этот взгляд будет выхватывать из общей картины отдельные детали, а подсознание на основании этих деталей выдаст тебе результаты анализа быстрее, чем если бы ты специально пытался осмысливать.

И вот что я заметил. Небывалый урожай покойников пришёлся на 45 – 49 года. В основном это мужики, родившиеся с 1910-го по 1922-й. Времена послевоенные были страшными и голодными, поэтому памятники самые простые – бетонный столбик с жестяной звёздочкой наверху. И обязательно фотография в овальной рамке. Две третьих фотографий – довоенные. На них молодые здоровые парни. И совершенно не понятно, что это им всем вздумалось умирать в таком возрасте. Понимание приходит только когда видишь на этих столбиках военные и послевоенные фото. Всё больше сержанты и старшины, немного младших офицеров и уж совсем редко встречаются майоры. У этих солдат Великой Войны осунувшиеся и совершенно стариковские лица, несмотря на их 25-ти – 35-тилетний возраст. Лица честные и измождённые, видно – фронтовики. Возвращались солдатики домой и умирали от ран и от чудовищной нечеловеческой усталости. Нам сейчас не осознать, что это был за ратный труд – сломать нацизму хребет.

Придётся высшую правду понять,

И где-то на пятом часу наступления,

Улыбнувшись, последнюю пулю принять…

Только бы знать, что она последняя! *11

Что-то странное случилось со мной после того проклятого 30-го апреля. Придя под утро домой, я вымылся и лёг. И впал в какое-то оцепенение. Не помню, спал ли я или дремал, не помню, о чём я думал, вообще ничего не помню. Есть не хотелось совсем, на телефонные звонки я не отвечал (всё звонили по работе, хотя прекрасно знали, что я ушёл), говорить перестал. Сначала Лануська особенно на это не реагировала – ну, устал человек, отсыпается. Но на четвёртый день всполошилась не на шутку, взяла на работе отгул и сидела рядом со мной, не отходя. Сначала пыталась меня разговорить, потом поняла, что это бесполезно. Она у меня по натуре молчунья, поэтому просто сидела и тихо плакала. А к вечеру у меня полезла вверх температура и добралась до 41. То ли я так удачно поспал у цыклеровой апсиды, то ли организм так странно отреагировал на мой дембель. Жаропонижающие почти не помогали, и полночи Лануська растирала меня спиртом и прочими снадобьями.

А на следующий день к нам в гости, яко бы невзначай, зашёл хороший друг нашей семьи, отец Роман, священник храма пророка Божия Илии в Черкизове. Отец Роман, как и я, был женат на своей службе, и виделись мы нечасто, раза три в год. Батюшка был один из немногих моих приятелей, который страшно нравился Лануське, несмотря на все её польские корни. Был он остряк и умница, поэтому каждый визит к нам превращался в настоящее шоу. Он всегда приходил со всем своим семейством, с матушкой Фотинией и со своими погодками-карапузами Иваном, Матюшей и Лукой. Как шутила матушка Фотиния: «А Марк у нас в проекте». При визитах батюшка всегда был одет партикулярно, а предпочитал он заношенные джинсы, старые свитера и обязательно косуху. Видать, это была неосуществлённая юношеская мечта – стать байкером. Но не всякие юношеские мечты осуществляются. Вот и Рома закончил медицинский и стал очень даже неплохим врачом, а с байком так и не сложилось. Потом неожиданно решил, что врачевать души гораздо важнее, чем тела, и свернул на духовную стезю.

При появлении матушки Фотинии моя молчунья-Ланка всегда становилась тараторкой. На них вдвоём без смеха смотреть было нельзя, моя супруга подозрительно смахивала на главную героиню «Обители зла», а матушка Фотька, как величал её после третей бутылки вина отец-настоятель, – такая маленькая, кругленькая, с самой что ни на есть умильной русской мордашкой. Когда они схлёстывались, их тараторные диалоги не прекращались, и со стороны они вправду были похожи на двух сорок. Три Романыча были совсем маленькими и Тимка, чувствовавший себя в их компании взрослым, устраивал им всякие представления с игрушатами или сражения с солдатиками.

Мы же с отцом Романом обычно шли на кухню, чтобы выпить вина. Ну, немножечко… Ну, ящичек… Но не больше! Потому что грех-то какой! И был Ромка великим знатоком церковной истории, я всегда удивлялся, как много он знает и как умудряется всё это помнить с конкретными цитатами, датами и именами. Наши баталии вокруг митрополита Алексия, патриархов Филарета и Никона, сути и значения раскола могли длиться часами и заканчивались глубокой ночью, когда жёны объединялись и разгоняли нас. Уже после третьей бутылки Ромка забывал, что он солидный человек и отец настоятель. В нём просыпался студент меда, поэтому он посыпал меня отборным матом, когда в ходе наших учёных диспутов я с ним не соглашался. И был он великий ёрник, поэтому сентенция «Перед проповедью надо остограммиваться, а не обутыливаться. На амвон надо восходить, а не вползать. Монашек надо благословлять, а не лапать. Над деисусным рядом – двенадцать апостолов, а не двенадцать опездалов. В конце проповеди говорят: «Аминь!», а не «Писец!» – самое безобидное, что можно было от него услышать. Матушка Фотиния при этом страшно краснела.

Но в этот раз отец Роман зашёл к нам не как обычно, а почему-то при полном параде, в рясе и камилавке и с наперсным крестом. Сначала они долго о чём-то шептались с Лануськой на кухне. Потом он зашёл ко мне и начал меня тщательно осматривать. А надо вам сказать, что в своё время Ромка был не просто хорошим врачом, а врачом от Бога. Закончив, он вышел из комнаты, и я услышал обрывки разговора.

– Ты же врач! Скажи хоть что-то!

– Ланк, я ничего не понимаю… Вроде бы всё в норме. Ну простудился немного, так это ерунда…

– Что ерунда?!

– Не ори. Я сам вижу, что-то не то. Работа у него была редкая, помнишь, он говорил, что в его поганой системе руководителей с такой зоной ответственности не больше ста пятидесяти на всю Москву. Вот и состояние у него теперь редкое.

– Хорошо, ну а мне теперь что делать?

– Крепись, милая. На всё воля Божья. А Бог – это тебе не наше правительство. Он воинов своих попечением не оставляет.

Отец Роман снова зашёл ко мне.

– Сыне! Ты слышишь меня? Исповедоваться бы надо…

Я был в каком-то оцепенении, руки не двигались, но пальцы сгибались, чем я и воспользовался.

– А вот не благословляется своему духовнику факи показывать! – оскорбился отец Роман.

Я с трудом выдавил из себя:

– Ромка… Всё в порядке. Просто очень устал… Я оклемаюсь, отвечаю… Ты Ланку успокой. Как приду в себя, заедем к вам с Фотькой…

– А помирать не будешь?

– Не буду, не хочу…

– Ну, тогда Христос меж нами, – Ромка нагнулся, обнял меня и пошёл успокаивать Ланку.

Пацан сказал, пацан сделал. Умирать я действительно не хотел. Поэтому через два дня встал. Очень мне в этом помогла та весна. Выдалась она необыкновенно щедрой на солнце и тепло. И уже во второй половине мая превратилась в роскошное и очень раннее лето. Сил у меня поначалу не было совсем, зато силы воли, как всегда, – хоть отбавляй. Я вытащил себя из дома и стал бродить по Москве, смотреть свои любимые церкви, монастыри и особняки.

Однажды моя добрая знакомая, Игуменья Рождества Богородицы Снетогорского женского монастыря во Пскове матушка Татиана, пошутила:

– Вы такой смешной, когда церкви разглядываете, похожи на маленького медвежонка, который чему-то удивился и встал на задние лапки.

Это же надо было так точно подметить! И вот весь май я бродил по Москве и, как удивлённый медвежонок, часами пялился на все эти храмы. Рассматривал их так подробно, как будто хотел съесть их глазами. И архитектура с историей в моей голове превращалась в музыку, а музыка давала силы и лечила. К концу мая я уже мог не только по Москве слоняться, но и выбираться в Подмосковье.

У моего Тимошки настали летние каникулы, и он с радостью стал ездить вместе со мной. До этого он очень переживал, что папа у него всё время на работе и совсем с ним не занимается. Теперь же я посвящал ему всё своё время. Конечно, он уставал от наших странствий, ведь только за первое лето мы объехали половину Подмосковья, прочесали ближние к нам районы Владимирщины и Тверской области. Столько всего Тимка увидел и узнал за это лето, что его одноклассники вряд ли столько увидят за всю жизнь. А мы с сыном очень сдружились. Это хорошо было видно со стороны. Единственно, что смущало тех, кто смотрел со стороны, – это когда мы начинали горлопанить. Был у нас свой репертуар и свои хиты. Конечно, всяких тёток и старушек сильно смущало, когда восьмилетний ребёнок наяривал вместе со мной

Все говорят, что пить нельзя,

А я говорю, что буду! *12

или

Мама, что нам делать с глобальным потепленьем?

Покрепче забивать косяки! *13

или

      Что нам делать с пьяным матросом?!

Что нам делать с ним?! *10

Совсем тётки и старушки разбегались в панике, когда мы выдавали

Свободу Анжеле Девис! От Анжелы Девис – руки!

Дайте свободу нашей Анжеле, дайте свободу, суки! *14

А добивали мы их песней про нашу бабушку

Её боятся все на свете пираты,

И по праву гордятся ей

За то, что бабушка грабит и жжёт их фрегаты,

Но щадит стариков и детей. *15

Ланка тоже частенько выбиралась с нами и в Коломну, и в Звенигород, и в Серпухов, и в Можайск. Тогда, чтобы её не позорить, мы с Тимкой меняли репертуар на лирический.

За лето я пришёл в себя и вдруг помолодел лет на пятнадцать. Да, по ночам мне продолжала сниться работа, и я раза по три будил Ланку своими паническими воплями. Но как прошлое не пыталось цепляться за моё подсознание, оно всё уверенней оставалось в прошлом.

……….

Вот только в конце сентября случилась пренеприятнейшая история. Все мои честно наворованные деньги закончились, и надо было принимать решение – как жить дальше. «А как же пенсия?» – спросите вы. Внесу ясность. На мою подполковничью пенсию можно заплатить коммуналку и два раза закупиться в дешёвом продуктовом магазине. Не верите? Покопайтесь в открытых источниках – будете сильно удивлены.

С работой для моих бывших коллег уже осенью 2016-го всё было замечательно – её просто не было. Если не считать работой стрёмные варианты, когда тебе платят 30 – 50 тысяч за то же самое, за что пять лет назад платили 100 – 150. Нет работы и нет, и очень хорошо. Значит можно не тратить время на бесконечные поиски с заранее предрешённым результатом. А на 30 – 50 тысяч всё равно не проживёшь. И решил я открыть своё небольшое дело. Да, да, любезный читатель, именно то дело, о котором вскользь упомянул в предыдущей главе. Когда я о нём рассказывал, все истерически смеялись и крутили пальцем у виска, а те, кому я был дорог, горестно думали: «Надо же! Такой сильный человек, а не выдержал испытаний, совсем с ума сошёл…»

Но настало время рассказать, что же это за дело. Годы службы в подразделениях по борьбе с организованной преступностью были, безусловно, самым сытым и благополучным периодом в моей жизни в плане добычи хлеба насущного. И вот в самом начале этой славной эпохи, прочёсывая по каким-то делам скорбным Вернисаж, наткнулся я на прилавок, за которым торговал удивительный Мастер Лукьянов. Продавал он солдатиков. Нет, конечно, не тех солдатиков, которыми детишки играют в песочнице. Это были точные копии кавалеристов, артиллерии и пехотинцев в масштабе «54 мм». Как назло, в тот день на прилавке у удивительного Мастера Лукьянова стояла сплошь наполеоника. Причём пехота и артиллерия была детищем удивительного Мастера, а кавалерию он продавал изготовления своего друга Александра Власова. В последствии оказалось, что Саша Власов – самый выдающийся художник в нашей стране, занимавшийся исторической оловянной миниатюрой, а сам Мастер – тоже далеко не последний олень в этом деле.

У каждого человека есть свои детские комплексы. Один из моих – война 1812 года и Бородинское сражение. Всю историю той войны я знаю в малейших подробностях: события, действующие лица, расписание войск и многое другое. А Бородинское поле я облазил вдоль и поперёк и чётко знаю с привязкой к местности, где какой батальон или эскадрон какого полка действовал в какое время сражения и как он при этом был обмундирован. Даже если бы я полностью ослеп, я мог бы водить по Бородинскому полю экскурсионные группы. И, поверьте, это были бы самые лучшие экскурсии.

А вот солдатиков таких во времена моего детства не было. И я реально попал. На деньги. Удивительный Мастер Лукьянов очень радовался такому оптовому покупателю. Я сначала не понимал, зачем я трачу на это приличные суммы, и утешал себя тем, что человек имеет право на то, чего он не дополучил в детстве. А времена у меня тогда были, напомню вам, весьма благополучные. Человек, к сожалению, такое существо, которое очень быстро ко всему привыкает. Привыкает к плохому: к концлагерю, к окопам, к войне, к нищете. Также быстро привыкает к хорошему. Если б не эта высокая адаптивность, глядишь, мы бы умели ценить и хранить то лучшее, что выпадает нам в жизни. А так – мы только жалобно скулим, когда осознаем, – лучшее позади. Я – отнюдь не исключение из общих правил. Поэтому, на фоне личного благополучия и чудесным образом устроенной личной жизни, начал мне по-маниловски мерещиться двухэтажный домик в Можайском или Рузском районе, и большой второй этаж, где я в состоянии старческого маразма разыгрываю Бородинское сражение в масштабе 1 к 100. Но, как ты помнишь по предыдущим главам, любезный читатель, счастье Фрэнсиса Макомбера было недолгим. И хоть Фрэнсис Макомбер быстро съехал из золотых чертогов снова в окопы, коллекция скопилась большая и впечатляющая и занимала все шкафы в моей крохотной квартирке.

И вот я решил стать крупным солдатикоторговцем. Саша Власов к тому времени, к несчастью, умер. Тем ценнее стали его фигурки для коллекционеров. А с удивительным Мастером Лукьяновым, видимо на почве обоюдной асоциальности и мизантропии, у меня сложились совершенно дружеские отношения. Мизантроп Лукьянов помимо людей ненавидел ещё оловянных болванов, которых делал каждый день, как «Отче наш». Я к столь глубокому пониманию жизни пришёл только на второй год торговли солдатиками.

План был такой. Сначала я через интернет распродаю свою коллекцию и становлюсь миллионером.Далее я продаю продукцию удивительного Мастера, который помимо наполеоники изготавливал и все другие исторические эпохи. А уж потом – острова в Карибском море, яхты, крики «Мне в Париж по делу – срочно!» и «Я разорён! Остался последний миллиард долларов!»

– Боже мой! Какой идиот! Экий безответственный ублюдок! – скажет негодующий читатель и, безусловно, будет прав. – Вместо того, чтобы найти работу и как-то содержать семью – детские прожекты!

Однако сценарист моей хромой судьбы – большой оригинал и отличается склонностью к театральным эффектам. Весь юмор ситуации заключался в том, что в первые же три месяца после того, как я разместил объявления о продаже солдатиков из моей коллекции, я заработал денег больше, чем за год своей доблестной службы, когда я по-чёрному гробил своё здоровье и упрямо шёл к похоронам за государственный счёт. У моей Ланки глаза на лоб полезли, когда я начал легко и непринуждённо затыкать все дыры, образовавшиеся в семейном бюджете за времена безденежья. Фигурки Власова улетали за 3-4 цены, а солдафундели, как он сам выражался, Лукьянова – за 2-3. Появились и постоянные клиенты. Как вы понимаете, тратить лавэ на такую ерунду могут себе позволить только состоятельные дядьки. Попадались мне на удочку и бизнесмены. Однако, общеизвестно, что в нашей стране иметь отношение к распределению бюджета гораздо выгодней, чем владеть нефтедобывающей компанией или золотыми приисками. Так вот, среди моих клиентов были три фигуры настолько политических и настолько не из последнего десятка, что я смертельно боюсь хоть чем-то намекнуть на их личность, а главное на те суммы, которые они ежемесячно тратили на милые безделушки.

Жена была в шоке. Три года мы блаженствовали. Много раз она говорила мне:

– Хочется, конечно, сказать, что я была единственной, кто верил в твою бредовую идею. Но это не так – я тоже не верила.

Честно сказать, меньше всего в это верил я. Знаете такой старый анекдот: «Разыскивается пёс. Правая задняя нога перебита. Хвоста нет. Левый бок ошпарен. Уши разодраны. Отзывается на кличку Лакки». Это точно про меня.

Когда мой бизнес вошёл в систему, мне стало очень трудно общаться с бывшими товарищами по службе, особенно с теми, кто был на гражданке и постоянно бегал в поисках работы и заработков. Видя, что у меня дела идут, они, естественно, спрашивали: «Вань, откель такое богайство?» Я честно рассказывал им «откель», а некоторым даже предлагал принять участие, как в сетевом бизнесе. Несчастные безработные огорчались на меня страшно, некоторые даже разрывали отношения, полагая, что я над ними издеваюсь. И поползли в нашей среде слухи, на тот момент совершенно беспочвенные, о том, что я не только общаюсь с криминалитетом, а сам стал кем-то вроде Васи Воскреса или Лёхи Адвоката. Слава Богу, полёт фантазии не простирался к высотам Деда Хасана и Тариэла Ониани.

Итак, финансовый вопрос был решён и поставлен на поток. С весны 17-го я стал странствовать по-настоящему, объехал половину Центральной и Северо-Западной России. Часто таскал с собой Тимошку. Мы облазили Новгород и его окрестности, этот удивительный заповедник Древней Руси. Любовались волшебными шатрами Одигитрии в Вязьме. Обошли все крепостные стены, все церкви и каменные палаты Пскова, уникального русского Парижа средневековья. Там во Пскове я и познакомился с настоятельницей Снетогорского монастыря, матушкой Татианой. Главный собор монастыря – храм Рождества Богородицы расписан фресками в XIV веке. И эти фрески – одни из самых выразительных во всём древнерусском искусстве и очень хорошо сохранились. А вот посмотреть их нельзя: собор всегда закрыт, там работают археологи и реставраторы, а простым смертным туда не попасть. Нам с Тимошкой просто повезло. Мы случайно встретили матушку-игуменью, и я пристал к ней, как банный лист, с этими фресками. Уже через полчаса настоятельница монастыря сама нам их показывала, а поскольку она искусствовед по образованию и ей это безумно интересно, она лазила с нами на леса под самый купол храма. Осмотр затянулся часа на три. А потом мы до самого вечера пили чай и всякие монастырские настойки у неё в настоятельском корпусе, из окон которого открывался фантастический вид на Великую. Вот так неожиданно у меня появился ещё один добрый друг и заступник перед Господом.

А на следующий день мы с сыном, налюбовавшись Изборской крепостью, Славянскими ключами и Труворовым городищем весело топали через Мальскую долину к древнему Спасо-Рождественскому Мальскому монастырю. И скажу тебе, дорогой читатель, что никогда в жизни не видел я замков интересней Изборска и пейзажей красивей Мальской долины. А в Порховской крепости на восточной окраине Псковской области можно снимать фильмы про крестоносцев. Жаль, что туда почти никто не добирается.

В Псковщину невозможно не влюбиться. Когда мы с Тимохой облазили все окрестности Михайловского и отдыхали на Савкиной горе над Соротью, где Пушкин писал своего «Бориса Годунова», я никак не мог понять, то ли это красота тех мест сопоставима с гением великого поэта, то ли его дар – прямая производная от этой немыслимой красоты.

Не могли мы с Тимкой проехать мимо Старой Руссы. Очень интересный и древний городок, там сохранился потрясающий архитектурный ансамбль. Но таких интересных и древних городков у нас великое множество. А в Старой Руссе последние 9 лет своей жизни прожил Достоевский, и там он написал своих «Братьев Карамазовых». В этом городочке время настолько замерло, что со времён Фёдора Михайловича не так уж много и изменилось. Это очень странно идти по берегу реки, вдоль которой он ходил каждый день, обдумывая свой роман. Странно глядеть на дома XIX века, в пространстве которых происходило действие его «Братьев». А луг, на котором он выпасал свою корову, остался точно таким, каким был при нём. И река, в которой он купал своих ребятишек, точно такая же.

Добрались мы и до Старой Ладоги. Несмотря на небывалую историческую и архитектурную ценность этого места, оно так удалено от всех крупных городов, что там бывали только самые преданные путешествиям по России люди. Именно оттуда есть пошла Русская Земля, и всё там дышит нашими истоками. Там – настоящий Русский Север, погода меняется десять раз на дню, а облака и тучи не плывут по небу, а стремительно несутся. Сейчас может быть + 26, солнечно и жарко, а через час – 10 градусов и холодный дождь. В Старой Ладоге стоят две самые северные в России домонгольские церкви. Что удивительно, несмотря на климат, они сохранились лучше всех, никаких серьёзных реставраций. А самое главное там – вид, открывающийся с Олеговой Могилы на излучину Волхова. Именно этот вид запечатлел Николай Рерих на своих «Заморских гостях». И нет на свете ничего красивей этого русского пейзажа.

      Рассказывать можно долго, но я боюсь утомить моего читателя. За пять лет я объездил историческую Россию вдоль и поперёк. Просто писать о драматических событиях, о горе и безысходности. А вот попробуй опиши счастье и эйфорию. Это то же самое, что говорить о солнечном ветре. Поведать о нём невозможно, его можно только ощутить.

А может и прав был, царствие ему небесное, славный старый армянин Рома Арташевич Алексанян, у которого я долгое время работал первым замом в районном отделе Савёловский: «Ара! Ну что ты за немец такой! Ты же вылитый Есенин!» Правда, тогда мне казалось, что он находит это сходство в моей работе в нашем райотделе:

Шум и гам в этом логове жутком,

И всю ночь, напролёт, до зари,

Я читаю стихи проституткам

И с бандюгами жарю спирт. *16

А вообще-то полковник Алексанян был мудрым человеком, может быть он имел ввиду совершенно другое.

Если крикнет рать святая:

«Кинь ты Русь, живи в раю!»

Я скажу: «Не надо рая,

Дайте родину мою». *17

……….

Вот тут практичный и въедливый читатель, безусловно, задаст вопрос: «И что, все эти годы торговля солдатиками работала, как часы?» Да нет, конечно. Сбои бывали, да ещё какие. Бывало, ничего не продавалось по два-три месяца. Но, как известно,

В мире нет резвее и шустрей,

Прытче и проворней, будто птица,

Чем немолодой больной еврей,

Ищущий возможность прокормиться. *18

Году этак в 18-м в стране назрела потребность во внутреннем туризме, в том числе исторически-познавательном. А я к тому времени сделал столько открытий во время своих странствий и прочитал столько работ по истории архитектуры, что у меня возникла коварная мысль. А не начать ли мне бомбить богатых дядек с их тётками, которые считают себя интеллектуалами и желают приобщиться к отечественной истории и зодчеству? Поскольку эти дядьки богатые, они предпочитают индивидуальный подход, комфорт и желают получить больше, чем дают на обычных экскурсиях.

Как ни странно, приличных отелей и ресторанов на пространствах нашей огромной страны вполне хватает, а там, где их нет, всё с лихвой компенсируется экзотикой места. И выторговать у этих отелей и ресторанов себе небольшую дельту несложно. Поскольку работы у нас в стране мало, везде до фига бомбил, у некоторых из них тачки весьма приличные. А уж найти старому оперу общий язык с бомбилой несложно. Да чего уж там, бывало приходилось искать общий язык и с вертолётчиками. А уж если вы хотите информации и объектов больше и интересней, чем у стандартных турфирм, – тут вам точно ко мне. Метла у меня метёт нехило, а память обладает забавным свойством – всё то, что интересно мне самому я запоминаю полностью.

Возникал только один вопрос: а где надыбать этих богатеньких Буратинок? Сильно заморачиваться я не стал и разместил информацию в интернете. И снова на арене хромой старый пёс по кличке Лакки! И понеслось.

Ко мне приходили люди (кстати, довольно коммерчески успешные), задавленные своими тревогами о будущем, ожиданиями катастрофы, заботами о кредитах и бизнесе, со стандартными разговорами «о политике и о галстуках». А в конце мне удавалось превратить их в удивлённых детей, которые даже не знали, что у нас есть такие красоты, такие памятники архитектуры, такая история и такие личности! И тогда я был счастлив.

В Новгороде я водил их на Рюриково городище через Ковалёво, Волотово поле и Нередицу, показывал им Перынский скит, где Волхов вытекает из Ильменя. Возил их в Аркажи, которые почему-то игнорируют официальные маршруты. А ведь в Аркажах в Благовещенской церкви сто двадцать квадратных метров фресок конца XII века, которые впервые написали не греческие изографы, а русские мастера. О Николо-Вяжищском монастыре не всегда знают специалисты, а он очень похож на Новый Иерусалим. В Хутынь официальные экскурсии тоже не заезжают, а какие только личности не соприкасались с этим монастырём! Иван III Великий познал там гнев Божий, здесь закончил свой земной путь великий раскольник, священномученик епископ Коломенский Павел, в этом монастыре похоронен предтеча Пушкина, Гавриил Романович Державин. Чтобы напугать своих богатеньких Буратинок, я водил их смотреть церкви XIV века, стоящие на древнем кладбище на Красном поле. Кладбище это – место воистину мистическое и изобилует легендами о вампирах. А добивал я своих подопечных громадой Свято-Троицкого собора Михайло-Клопского монастыря, самого большого храма Руси времён Ивана Грозного. Убей Бог, не пойму, почему туда никогда не доезжают экскурсионные автобусы, всего то полчаса езды от Новгорода.

Но, не буду утомлять тебя, любезный читатель, описанием всех своих экскурсий. Скажу только, что, во-первых, это было гораздо интересней, чем предложения турфирм, работающих на маршрутах по Золотому и Серебряному кольцу. А, во-вторых, сначала я думал, что при помощи этих поездок я буду затыкать бреши в своей торговлишке, а потом оказалось, что это приносит мне ровно половину доходов. А вот несколько забавных историй.

Повёз я как-то раз компанию из трёх мальчиков и трёх девочек в Кострому. И не было бы в этом ничего забавного, если бы не были они из Гданьска. Поляки в Костроме – уже смешно. Ясное дело, что я с самого начала получил от них погонялово «пан Сусанин». Есть такое расхожее мнение, что все поляки ненавидят Россию, русских и русскую культуру. Никогда не чешите всех под одну гребёнку, – все люди разные. Мои полячки тащились от костромских церквей, фанатели от фресок, восхищались Ипатьевским монастырём и Волгой. Вот только к событиям 1612-го года они относились… несколько болезненно. Но по-настоящему меня насмешили мои мальчики и девочки, когда я повёз их смотреть один из величайших шедевров годуновской эпохи, храм Богоявления Господня в Красном-на-Волге. Раздолбанная автомобильная дорога от Костромы до Красного проложена аккурат через самые жутчайшие болота. В одном месте, где картина была особенно печальная и давящая, мои поляки попросили остановить машину и минут двадцать по тихой грусти смотрели на болота. Потом Томаш, который был у них основной, выдавил из себя, пшекая:

– Та! У наших ржебят пржосто не бжыло ни едзиного шанса!

В другой раз возил я одну семейку из Москвы по Ленинградской области. Папа и мама – лет по сорок и двое малолетних бандитов – ровесники моего Тимохи. Кстати, эти папа и мама, Алёша и Ленка, совершенно разрушили мои стереотипы в отношении коммерсов. Люди необыкновенно позитивные, интересные и энергичные. Причём нежадные и щедрые до безобразия. Помню, за тот тур, который они обозначили содрал я с них немало денег, а они ещё предложили взять с собой моего Тимоху, за их счёт, между прочим. В процессе общения я не понимал, как люди с таким набором однозначно положительных качеств могли достичь такого финансового благополучия. Алёша любил потрогать историю руками, поэтому я взял с собой металлоискатель, благо из Москвы мы ехали на машине. И вот привёз я их смотреть крепость в Копорье – самую мистическую и самую европейскую крепость русского средневековья. В 1703 году русские войска под командованием генерал-фельдмаршала Бориса Петрович Шереметева взяли у шведов принадлежащую им тогда фортецию, под стенами которой в ущелье речки Копорки развернулась нешуточная баталия.

Для усиления эффекта от экскурсии я вооружил Алексея металлоискателем, выдал его ребятишкам по сапёрной лопатке и привёл их на склоны Копорки, где происходило сражение. Уже через полчаса они накопали огромную пригоршню свинцовых мушкетных пуль, русских и шведских. Надо бы было уже возвращаться в Петергоф, где мы базировались, но Лёха реально вошёл в раж: «Никуда отсюда не поедем, пока не отроем настоящие сокровища!» Я был рад, что процесс их так захватил. Однако, вечерело, и стоило подумать об ужине. И что вы думаете?! Буквально через сорок минут совсем на берегу Копорки мои чёрные копатели наткнулись на двухфунтовую шведскую пушку с прекрасно сохранившимися клеймами! А теперь спросите у любого профессионального копаря, сколько надо отмесить километров грязи и сколько потратить времени, чтобы попалась такая находка. Скорее всего, копарь выслушает этот рассказ, хитро прищурится и презрительно скажет: «Заливаешь!»

Но самая забавная и в то же время загадочная история произошла у меня в Калининградской области, куда я повёз бизнесюка из Краснодара по имени Андрей и евойную бабу под названием Алёна смотреть Тевтонские замки. Андрей был не то, чтобы стандартной комплектации коммерс, а именно что бизнесюк. И ему все эти рыцарские замки были совершенно до… полного безразличия. Он любил пиво и покушать. Но бабу свою он тоже любил, а она представляла собой весьма комический персонаж. Представьте себе стареющую светскую львицу краснодарского розлива, лет тридцати восьми, которая на фоне постоянного безделья и такого же постоянного вопроса «куда бы ещё потратить мужнины деньги» въехала в оккультизм, эзотерику и прочую блуду. Будучи женщиной довольно-таки эффектной, одевалась она … ну, мягко говоря, экстравагантно. Видать, насмотрелась дешёвых сериалов о гадалках, экстрасенсах и ясновидящих. И вот эта самая Алёна надыбала где-то информацию о Тевтонском ордене, о том, что в нашей части бывшей Восточной Пруссии больше тридцати рыцарских замков в разной степени сохранности. А самое главное, поскольку в интернете всего этого немеряно, разыскала огромное количество мистических историй, с этими замками связанных.

Калининградская область кишмя кишит тевтонскими твердынями, и я показал им Бранденбург, Гросс Вонсдорф, Пройсиш-Эйлау, Нойхаузен, Вальдау, Гердауэн, Тапиау, Таплакен, Лабиау, Рагнит, Заалау, Георгенбург и Инстербург… Уф! В общем, много чего показал. Алёна меня не бесила, потому что я сам люблю историю Тевтонского ордена и Восточной Пруссии и более чем терпимо отношусь к мистике. В каждом замке я рассказывал ей все холодящие кровь истории, имеющие под собой хоть какую-то историческую основу, а потом, отвернувшись, тихо ухохатывался, глядя, как она ходит по древним руинам и общается с духами. А с Андреем мне было не до смеха. Он везде послушно плёлся за женой и даже пытался изображать живой интерес, но требовал, чтобы каждые три часа его кормили. Что в Калининградской области не так-то просто. Можно было бы сказать, что все эти замки расположены в медвежьих углах области, но придётся сказать правду. Вся Калининградская область – большой медвежий угол. Восточная Пруссия была густонаселённой и цивилизованной страной. А вот когда в 46-м году моим землячкам нарезали … мешалкой, и совершенно за дело, между прочим, стали эти земли населять переселенцами из глубинной России. Но люди на чужой земле как-то не приживались. А те немногие, кто прижился, подозрительным образом онемечивались. Всё-таки теория крови и почвы имеет под собою основу. Но речь не о том. До сих пор нет такого понятия – Калининградчина. Есть большая мало населённая глухомань, бывшая когда-то Восточной Пруссией. С огромным туристическим потенциалом и с невероятной плотностью средневековой архитектуры – ничейной и печально разрушающейся под сумрачным и дождливым Балтийским небом.

Найти в этой призрачной стране заведения, где можно было бы кормить раз в три часа краснодарского бычка в соответствии с ценой, которую я ломанул за этот тур, ох, как непросто! Но я справлялся. Андрей был мной доволен – если я подписываюсь на что-то за большие деньги, я всегда свои обязательства выполняю по полной. А Алёна в Гросс Вонсдорфе вступила в спиритический контакт с Великим магистром и по совместительству великим колдуном Винрихом фон Книпроде и ей было не скучно. Во время наших долгих путешествий я поглядывал на неё и прикидывал, а не вступить ли в спиритический контакт с ней, наподобие Роберта Вилсона из бессмертного рассказа старины Хэма, но, вспомнив свою Лануську, решил:

Я должен быть стойким, как крейсер «Варяг»,

Который погиб, но не сдался! *19

Напоследок наших поездок я решил оставить замок Бальга. Расположен он в совершенно заброшенном месте в десяти километрах от ближайшего жилья на берегу залива Фришез Хафф. Когда я сам первый раз попал туда, я был поражён величественной и зловещей красотой этого места. Там очень страшно даже человеку, лишённому всякого воображения и абсолютному материалисту. А если поднять всякие предания, связанные с этой твердыней крестоносцев… Тогда получается, что там действительно резвилась всякая нечистая сила, колдуны, вурдалаки, инкубы и суккубы.

А перед Бальгой я решил завести моих клиентов в замок Шаакен – красивейший и наиболее сохранившийся в своём средневековом виде замок во всей Калининградской области. К тому же Шаакену страшно повезло с владельцем, вернее с арендатором. Жил да был в городе Бремерхаффен обычный немец по имени Курт Дистль. Был у него средних размеров строительный бизнес, и жил себе герр Дистль, как все обычные немцы. Было, правда, у него невинное увлечение – тащился он по Тевтонскому ордену и скупал все выходившие книжки по его истории. А когда исполнилось Курту сорок пять в 2006-м, встал ему строительный бизнес поперёк горла. Он продал всё, что у него было, включая дом в Бремерхаффене, и приехал в посёлок Некрасово. Не знаю, как он решал вопросы с администрацией, но взял замок Шаакен вполне официально в аренду на 49 лет (а Курту больше и не надо). Поскольку деньги у герра Дистля были, он привлёк специалистов, где надо – провёл в замке консервацию, а где надо – научную реставрацию. Расчистил вместе с петербургскими археологами подвалы замка и, говорят, реально обогатился на этом. Пригласил учёных с фатерлянд и сделал в Шаакене самый лучший и интересный музей Тевтонского ордена во всей Калининградской области.

А потом Курт совсем обрусел. Теперь он говорит по-русски без акцента и научился давать взятки чиновникам областной администрации, чтобы его замок фигурировал во всех путеводителях по области. Лет десять назад Дистль женился на дебелой русской бабе, чуть пониже его (а в Курте верные два метра), и на шестом десятке произвёл на свет парнишку. Сына по настоянию жены назвал Святослав. В своём замке Курт развёл многочисленных реконструкторов и открыл кафе с обалденной кухней. После того, как мы с ним двое суток пили коньяк на верхней площадке донжона замка, Курт всерьёз подумывает сменить фамилию с Дистль на Чертополох. А какая разница? Смысл то один и тот же.

И вот я привёз Андрея с Алёной в Шаакен. Курт чуть не раздавил меня своими медвежьими объятьями, а его жена сделала молчаливый жест, проведя ладонью по горлу. Это обозначало, если я опять уведу её мужа в многодневный запой, – мне кирдык. Я поспешил её успокоить, что в этот раз мне недосуг. И пошёл показывать клиентам сам замок и детище Курта – его замечательный музей. А после мы спустились в подвалы замка. Надо сказать, что подземелья Шаакена – самые большие из всех замковых подвалов в Калининградской области, а история у замка богатая. Причём настолько богатая, что много я сам не знаю. Алёна в подземелье вела себя непринуждённо, как обычно общалась с духами и призраками. И вдруг в одном тупиковом помещении она остановилась и закричала:

– Огонь! Больно! Смерть! Помогите! – после чего упала и забилась в конвульсиях.

Мы с Андреем не на шутку перепугались, подняли её и поскорее вынесли на двор замка на солнышко. Потихоньку она начала приходить в себя. На наши ахи и охи прибежал всполошившийся Курт и, не желая травмировать моих клиентов, тихо спросил меня по-немецки:

– Унд вас ист пассирт?

Я вкратце изложил герру Чертополоху произошедшее. Не часто мне приходилось видеть, чтоб человек так менялся в лице. Он вытащил у меня из пачки сигарету, закурил и сказал категорично:

– Больше я в эти подвалы не пущу ни учёных, ни друзей, никого.

Потом мы все вместе сидели и пили пиво в куртовой кафешке. Алёна болтала не умолкая, рассказывая о своих ощущениях в подвале. Курт был немногословен, но всё же объяснил мне логику событий.

– Именно в Шаакене была штаб-квартира Орденской особой комиссии. Мы бы сейчас назвали это инквизицией. Здесь в подвалах пытали и казнили комтуров и рыцарей из окраинных замков, которые знались с Дьяволом и занимались колдовством. А таких, как ты знаешь, за историю существования Ордена в Пруссии было много. Всё это продолжалось почти до самой Реформации, уж до конца XV века – точно.

– А при чём тут то, что случилось с Алёной?

– А это вообще, как ты говоришь, улёт. Совсем незадолго до Реформации в 1515-м здесь свирепствовала чума. И как раз на том месте, где Алёна потеряла сознание, сожгли ведьму, которая навела чуму на Шаакен.

Вот тут изменился в лице и закурил уже я.

……….

В общем, всё шло у меня прекрасно, и я впервые за много-много лет ощутил в эти неполные четыре года настоящий вкус жизни. Пока весной 20-го года страну не накрыло перманентным кризисом. Сейчас уже понятно, что этот кризис пришёл навсегда, и дальше всё будет только ухудшаться. Интересно знать, ухудшаться до какого состояния?

Сначала стали накрываться медным тазом мои туры. И это более чем объяснимо. Я возил по городам и весям не себе подобных отморозков, которым сам чёрт не брат, а обычных наших обывателей, отличающихся от общего среднего уровня лишь большей интеллектуальностью, тягой к родной истории, культуре и природе. Конечно, на всю эту публику короновирус подействовал устрашающе. А после того, как начало настоящей эпидемии чудесным образом совпало с нарастающим крахом мелкого и среднего бизнеса, люди всерьёз задумались, а стоит ли тратить деньги на всякую… на всякие необязательные развлечения. Может быть, стоит эти деньги поберечь и посмотреть, что будет дальше? Не всё ли равно, так ли думали люди или иначе. Факт остаётся фактом: последнюю группу я свозил по маршруту Торжок – Берново – Старица, и было это в начале июня.

Солдатики тоже потихоньку стали сходить на нет, и это особенно удручало. Уж если совсем обеспеченные дядьки решили не тратить деньги на свои маленькие увлечения, значит дело – совсем труба, но не газовая и не нефтяная.

К сентябрю произошло то, что в советское время обозначали в фильмах с субтитрами так: «Звучит тревожная музыка». И музыка эта звучала всё тревожней на фоне небывалого благополучия последних четырёх лет. Слава Богу, хоть родное правительство постоянно помнило о нас, недосыпало и недоедало, заботясь о моём личном благосостоянии. К моей подполковничьей пенсии добавили аж 717 рублей, и я собрался покупать Лануське её любимый «Кадиллак Эскалейд». Красненький. Как раз на её тысячапятисотлетие. Как в песне:

День за днём страна живёт всё краше,

Неустанно двигаясь вперёд. *20

И вот на фоне этого всемерного улучшения жизни произошёл со мной в начале октября 20-го года анекдот в Белоомуте. Но перед этим анекдотом, надо бы объяснить тебе, любезный мой читатель, как я докатился до жизни такой.

ГЛАВА 9. НИНКА.

С Лёхой Адвокатом я познакомился в 99-м году при очень пикантных обстоятельствах. И можно было бы о них рассказать всего в четырёх бессмертных строках удивительного Мастера Лукьянова:

Я помню чудное мгновенье,

Вот Нинка с фраером гребёт.

Дай мне, Кюхля, финку,

Я пойду вперёд…

Можно и в четырёх, да только, если б не Лёха, вряд ли я бы сейчас придавался графомании. Поэтому чуточку поподробней.

В том далёком 99-м году я стал начальником криминальной милиции района Савёловский, причём самым молодым начальником криминальной в округе, подающим большие надежды. Именно в тот год у меня на горизонте появилась адвокатесса по имени Нина. Нинка работала с клиентами за большие суммы и была феноменальным адвокатом: так грамотно умела использовать несовершенства нашего уголовно-процессуального кодекса, недостаточность доказательной базы и свои связи в Савёловской прокуратуре и Савёловском суде, что серьёзные люди, заехавшие, казалось бы, надолго, соскакивали на раз. Слава Нинки, как адвоката, способного развалить любое дело, в криминальной среде достигла своего пика.

Времена тогда были беспредельные. Меньше, чем за десять лет, рухнули все моральные принципы, все этические нормы, все воровские понятия и весь оперской кодекс чести. Чтобы как-то выживать в эти времена, надо было самому быть беспредельщиком. И поверьте мне, если б на месте Нинки был адвокат мужского пола, то, при моей несказанной любви к людям данного рода деятельности, самое лучшее, что его ожидало, – нанесение тремя неустановленными лицами у подъезда дома средней тяжести вреда здоровью на почве внезапно возникших неприязненных отношений. Но Нинка была девушкой, причём девушкой красоты феноменальной, хотя и кукольной. Вокруг неё постоянно витали флюиды секса, безудержного и ненасытного. Я кое-как договорился с ней, что за уголовные дела, возбужденные моим отделом, она не берётся. И стал жертвой гормональной атаки. Причём «играй гормон» был такой силы, что я бегал за Нинкой, как кот во время половой охоты. Я прекрасно осознавал, что объектом моего хотенья является бездушная пустышка, но поделать с собой ничего не мог. А Нинка была не против. Она любила мужчин дерзких и безбашенных, часто заводила романы со своими бывшими подзащитными, причём предпочитала кавказцев. А у меня на тот момент была репутация совершенно безбашенного мусора.

И вот в один прекрасный день Нинка пригласила меня к себе на День Рождения, как одного из главных претендентов на её постоянную благосклонность. Явился я с опозданием на час, задержался на службе, и стал шестым мужчиной на торжестве. Ясное дело, что из дам присутствовала только именинница. Присев за стол и выпив положенную мне штрафную, я оглядел честную компанию. По левую руку от меня сидел благообразный грузин Важа, манеры которого не оставляли сомнений в его роде деятельности: скокарь. Напротив меня сидели езид Каха, известный и дерзкий барсеточник, и чеченец Куйрасолтан, недавно заезжавший по Беговому за вооружённый разбой и спрыгнувший только благодаря Нинкиным чарам. Рядом с нашей Клеопатрой напротив меня сидел джентльмен лет сорока пяти славянской наружности. Одет он был в стиле свободного художника, но очень дорого и модно, как и подобает серьёзному бандиту. Полное отсутствие жировых тканей на лице говорило о том, что чалился он долго и скорее всего на северах. Представьте себе Дмитрия Певцова, только постаревшего и с очень страшным взглядом исподлобья, и вы получите точное описание этого пассажира. А справа от меня и тоже рядом с нашей египетской царицей местного розлива сидел армейский капитан, который, видимо, несмотря на натёртость мозга фуражкой, уже въехал в какую компанию он попал. Нинку капитан хотел, но природной храбростью не отличался. Поэтому на момент моего появления он уже превратился в окуклившуюся восковую фигуру в капитанском кителе, смотревшую на всё происходящее, выпучив глаза, но признаков жизни не подававшую.

Нашу Нинель чудовищная несовместимость людей, собравшихся у неё на Днюхе, никак не смущала, и она мило щебетала во главе стола. А что такого? Все вы, мальчики, любите меня, я люблю всех вас, вот и учитесь ладить между собой и находить общие темы. К защитникам Отечества у нас принято относиться благожелательно, поэтому капитана никто и не думал задирать. То, что я краснопёрый, люди за столом поняли сразу, также как и для меня род их занятий секрета не представлял. И общий язык со мной решил поискать Куйрасолтан. Наша милая дружеская беседа касалась взаимоотношений русских и чехов, последних событий на Северном Кавказе, а также того, кем больше быть в падлу, – беспредельщиком или мусором. В силу своих национальных особенностей Куйра говорил несколько увлечённо, в силу пистолета, который был со мной в оперативной кабуре под пиджаком, я также увлечённо отвечал. Уже после пятнадцати минут нашего задушевного разговора я стал подумывать моего нового друга Куйрасолтана завалить. Не потому, что он чеченец и разбойник, а просто, чтобы опередить его. Судя по некоторым идиоматическим оборотам, у него были такие же планы в моём отношении. Я уже держал руку слева под пиджаком, как вдруг в беседу вклинился сорокапятилетний джентльмен, представившийся Алексеем:

– Куйра, мы тут все собрались, чтобы поздравить Нину с Днём Рождения, а ты ссору устраиваешь. Зачем? Не огорчай меня, пожалуйста, не стоит.

Чего-чего, а такой реакции на эти слова от Куйры я не ждал настолько, что чуть не проглотил дымящийся у меня во рту окурок. Куйра встал:

– Алексей, уважаемый, простите меня, я не хотел Вас огорчать.

Потом обратился ко мне:

– Э, брат! Я много лишнего сказал. Так мужчина не должен себя вести. Не злись. Нина, золотая моя! Я хочу выпить за твои снова восемнадцать, и чтобы ты выбрала себе самого достойного мужчину!

Все выпили, после чего Алексей встал:

– Нина, детка, я присоединяюсь к поздравлениям и прощаюсь, – нам с Юрой пора.

Он подошел ко мне, взял меня за локоть и вывел в прихожую:

– Уходишь вместе со мной. Не обсуждается.

А я и не собирался ничего обсуждать. Перспектива валить Куйру мне совсем не светила. Кроме того, помимо него пришлось бы валить Каху и Важу, а, возможно, и всех присутствовавших. Так что ситуация складывалась совсем ниже среднего. А учитывая, что у половины присутствовавших, скорее всего были с собой волыны, довести ситуацию до логического конца было сложно.

На улице Алексей неожиданно перешёл со мной «на Вы»:

– Предлагаю заехать в одно местечко и часок поговорить. Вы не против?

Я постепенно остывал и приходил в себя. Потихоньку у меня складывалась картина и я понимал, из какого дерьма вытащил меня этот человек.

– Конечно, не против. Как мне к Вам обращаться?

– Друзья, которых у меня давно нет, называли меня Лёха.

Мы сели в его зелёный «Ягуар» с кожаным салоном и через двадцать минут уже сидели в «Тайском слоне» на Хорошёвском шоссе. Лёха сверлил меня своим жутким взглядом исподлобья. Я решил начать светскую беседу:

– А не выпить ли нам коньячку?

– Мне кажется, Вам коньячку уже хватит. Давайте пить кофе.

Нам принесли кофе, и Лёха спросил:

– Опер?

– Нет, начальник криминальной.

– Чудны дела твои, Господи! Что-то Вы для начальника криминальной слишком молоды.

– А я, типа, юное дарование, – хлестанулся я и козырнул своей новенькой ксивой первого заместителя начальника отдела.

– А сколько же Вам лет?

– Двадцать девять.

– Вы уж меня простите, но мне кажется Вам ещё рано такие должности занимать. Времена сейчас страшные. Вы просто не выдержите психологической нагрузки.

– Да, приходится тяжеловато.

– А зачем же Вы согласились на такую должность?

Я призадумался. Врать этому человеку мне совсем не хотелось.

– Вы знаете, Лёха, я, судя по всему, человек нехороший, у меня множество не недостатков даже, а пороков. Один из них – тщеславие и гордыня.

– Вот и позвольте мне Ваши тщеславие и гордыню слегка полечить. Только уж Вы не обижайтесь на меня старика, я Вас значительно постарше буду.

– На обиженных воду возят и… Ну, сделайте одолжение, я с удовольствием Вас послушаю.

– Юр, Вы ведёте себя просто непотребно. То, что Вы оказались на таком сборище и в такой проигрышной ситуации, – непростительно даже оперу, не говоря уже о начальнике криминальной. Вы просто себя позорите.

– Да, Вы правы, и я Вам реально признателен.

– Второе. Вы что, действительно влюблены в Нину?

Я посмотрел на Лёху зло, но возразить было нечего, и я горестно кивнул головой.

– Уму непостижимо! Вы ребёнок ещё. Хоть понимаете, что из всех кукол и пустышек Вы себе выбрали самого пустого человека?

– Понимаю. Поделать только ничего не могу.

– Вы, может быть, чтобы ей угодить, и дела в своём отделе разваливаете?

– Вот это – нет! К моему отделу она теперь вообще не подходит.

– А, понятно. Вы, стало быть, в Савёловском трудитесь. Так что же Вы не отпускаете братков ей в угоду?

– А это бы больно било по моей личной репутации и по моему самолюбию.

– Жаль! Я не такого ответа ожидал, – было видно, что Лёха действительно несколько расстроен.

– А какого?

– Я с удовольствием послушал бы о чести офицера, об оперском моральном кодексе, о чувстве долга, о страхе перед Богом, наконец…

– Вы что, Алексей, посмеяться надо мной решили? Давайте лучше вернёмся к основной теме.

– Значит так! Если хочется потрахаться, – у Вас что, мало проституток на территории? И ведь знаете, что забавно? Обычная проститутка скорее всего окажется человеком лучше, чем Нина. А если хочется человеческих отношений, неужели Вы такой мерзавец, что не смогли себе найти хорошую девушку?

– Да нет, уж совсем себя мерзавцем не назову, только некогда мне хорошую девушку искать, работаю всё. А в моей среде обитания, как Вы понимаете, хорошие девушки не встречаются.

– Понимаю прекрасно. Не встречаются. Другого не понимаю – почему надо себя втаптывать в такую грязь?

– Эй, полегче на поворотах, Лёха! В самую точку бьёте, а это не вполне приятно, – заартачился я.

– А вот чтоб было совсем приятно, я Вам вот что скажу, – Вы авантюрист и совершенно безответственный человек!

– А это ещё почему?

– Давайте посмотрим, как бы складывалась ситуация сама по себе. Вы припёрлись на День Рождения к негодяйке, которая осознано играет на стороне тёмных сил и зарабатывает этим приличные деньги. Там Вы оказались в обществе профессиональных преступников, в основном – зверей. Вы же знали, что Нина имеет слабость к пиковым?

Я кивнул головой.

– Но уж чего Вы точно не знали, так это что Куйра и Каха постоянно таскают с собой плётки. Также Вы не знали, что Куйра приятельствует с Кахой, а Каха и Важа – земляки. Таким образом, получается соотношение три к одному, и можно утверждать, что это был бы Ваш последний вечер. А теперь дальше. Вам было бы поделом за Вашу самонадеянность и авантюризм, а капитан то причём?

– А причём здесь капитан?

– А при том, что его тоже бы заколбасили, как ненужного свидетеля. То есть Вы своей безответственностью угробили бы ни в чём не повинного человека.

– Во всём Вы, Лёха, правы. И даже не представляете себе, насколько я Вам благодарен. Кстати, Ваш уровень я приблизительно понял, когда Вы сказали слово Куйре, а он сразу хвост поджал. Но должен Вас огорчить до невозможности. Вербовочная беседа, считайте, не получилась.

– Это почему же? – усмехнулся Лёха. – А мне показалось, что вполне получилась. Нет?

– Должен Вам признаться в ещё одном страшном грехе. Я эгоист до мозга костей, а такие люди редко чувствуют себя кому-то обязанными.

– Какой же Вы всё-таки глупец, Юра! Слишком Вы ещё молоды и жизни совсем не знаете. Вербовочная беседа… Ха-ха! – когда Лёха смеялся, становилось действительно страшно – смех то у него был упыриный. – Так я правильно угадал, что Вы в Савёловском работаете?

– Правильно. Это единственный отдел, куда Нинуля больше не заглядывает.

– Тяжёлый отдел. Граничит с двумя округами. Две железнодорожные ветки и две линии метро.

– Тяжёлый – не то слово.

– И как Вы справляетесь?

– С трудом.

– Вот Вам моя визитка, – Лёха протянул мне визитку, на которой золотой вязью было написано «Лёха», мобильный телефон и больше ничего не было.

– Зачем?

– Давайте условимся. Эту визитку чтобы никто не видел. Номер в свой телефон не забивайте. Когда надумаете мне позвонить, звоните с чистой симки и с другого телефона.

– А почему Вы решили, что я буду Вам звонить?

– Сколько Вы уже в должности?

– Четыре месяца.

– Ну, значит, месяца через три позвоните. Я поехал, – сказал Лёха и протянул мне руку.

Я помедлил секунду, но всё-таки руку ему пожал.

……….

Лёха как в воду смотрел. Вал преступности был такой, что через три месяца я начал захлёбываться. Больше всего меня угнетало, что обычно за ночь уходило по шесть-семь машин. И я позвонил Лёхе. Мы попили кофе в «Тайском слоне», и через неделю кражи автомашин на моей территории прекратились. Совсем. Никаких ответных услуг мне оказывать не пришлось. Мне это понравилось, и я в «Тайский слон» зачастил. Сначала у меня с территории, самой козырной для них, напрочь пропали барсеточники. Потом количество квартирных краж сократилось втрое. Мой начальник отдела Рома Арташевич постоянно спрашивал: «Но как?!» Тем более, что соседние отделы просто лихорадило. Я скромно отвечал: «Профилактика». И всё ждал, когда же мне за всю эту благодать придётся расплачиваться.

Но Лёха ничего не просил. Он вообще у меня никогда ничего не просил, даже когда мы сдружились до того, что он заезжал ко мне домой на Преображенку, а я к нему – в Рузу. Только реально повзрослев, я понял, что во время той безобразной истории на Дне Рождении у Нинки Лёха узнал во мне себя, уж больно я был похож на него 28-летнего. И очень уж он не хотел, чтобы моя судьба была также чудовищно искалечена, как его.

Когда Лёхе было 28, он был капитаном милиции и самым молодым в Москве зам по опер. Отделение милиции, где он служил, теперь называется ОМВД по району Хамовники. В отличие от меня, он действительно был юным дарованием. Не было тогда в Москве другого такого талантливого и перспективного руководителя уголовного розыска. Сгубили Лёху его тяга к слишком красивой жизни и слишком сильные оперативные позиции. В 1979 году он познакомился и тесно сошёлся с Вячеславом Кирилловичем. Тот в те годы вместе с Балдой, Сливой, Жуком и братьями Квантришвили под видом цветных бомбил теневиков и этой дружбе очень обрадовался. Лёха подгонял им милицейскую форму, информацию о сладких клиентах, а главное выполнял в банде функцию контрразведки против МУРовских разработок. Сам на разбои с Япончиком и Балдой ходил всего три раза. Естественно, что при таких «друзьях» все преступления на территории Лёхи раскрывались по оперативной информации и очень быстро, начальство нарадоваться не могло. А у него от больших денег совсем съехала крыша. Слишком шикарные по тем временам машины и шмотки, слишком красивые и дорогие барышни. Но продолжалось это недолго. Весной 81-го года Иваньков с Быковым лоханулись на Аркаше Нисензоне. Ну кто бы мог подумать, что трусливый еврейчик, ранее судимый за валюту, будет мусориться. И 14-го мая весь творческий коллектив приняли. Япончику, как организатору, выписали 14 лет, и освободился он только в 91-м по ходатайствам своих высокопоставленных покровителей. Балда, как обычно, отскочил на дурку. К Сливе и Жуку суд отнёсся с большим нисхождением, и получили они по десятке. Амиран и Отари вообще волшебным образом соскочили. А вот Лёхе на суде выписали больше большего, и он отъехал на Нижний Тагил на целых 16 лет и оттрубил там от звонка до звонка.

Пока он мотал срок он повзрослел и переоценил свои подходы к жизни. Когда я спросил его, как он умудрился не свихнуться, его ответ меня потряс. Лёха был не то, чтобы из хорошей, а из элитной семьи. Отец у него был народным художником СССР. Конечно, папа хотел, чтобы Алексей шёл по его стопам, и всячески учил его живописи. Но не в коня пошёл корм, юноша мечтал о романтике и, в результате, пошёл работать на угол. Но рисовать он умел. Это его и спасло во время долгого срока. Вспомнил, чему его учили в молодости, и начал писать. Кстати, музей Нижнетагильского исправительного учреждения весь завешан его работами.

В общем, в 97-м он вернулся в Москву совсем другим человеком с совсем другими ценностями. Вот только жаль, что ни люди, ни духовные ценности в то время уже были не нужны. А жить как-то было надо. Вячеслав Кириллович, который Лёхе очень благоволил, к тому времени стал уже не просто вором в законе, а иконой стиля. Лёха получил совершенно не воровское погонялово «Адвокат» и собрал вокруг себя группу единомышленников с красных зон, конченных отморозков, которых побаивались и «солнцевские», и «измайловские». Да и слово Япончика тоже имело вес.

А в середине 2000-х началось многолетнее и кровавое противостояние «тбилисских» и «кутаисских». Кириллыч принял сторону Деда Хасана и Лаши Руставского, но при этом выторговал для своих близких небывалые привилегии. Лёху он тоже не забыл, и в 2007-м, вопреки всем воровским законам, краснопёрый Лёха одел шапку. Других подобных случаев в истории криминальной России не имеется. Но корону он носил недолго. После того, как в июле 2009-го ВячеславаКирилловича завалили у нашего любимого «Тайского слона», всем его близким пришлось нелегко. Господам Усояну и Шушанашвили они никем не приходились. В конце 2010-го года, сразу после похорон Тимура Ванского на Пятницком кладбище, Лёху пригласил на встречу Осетрина Старший. На встречу этот апельсин, помладше Лёхи на пятнадцать лет, приехал ещё с семью грузино-армянами, то ли тбилисскими, то ли кутаисскими, чёрт их разберёт. Уважаемый Эдуард Сергеевич задал Лёхе вопрос: «Может ли мент быть вором?» Лёха ответил, что воровские законы он знает и уважает, мент вором быть не может, а великий Япончик, мир его праху, с коронацией, безусловно, погорячился. Кроме того, Лёха отметил, что стар он стал для воровского хода и остаток жизни хочет посвятить рыбалке на берегу Рузского водохранилища. Обрадованный Осетрина объявил Лёхе, что он больше не вор, но человек правильный и поэтому они его отпускают.

Лёха отошёл от дел и из своей Рузы нос не высовывал. Рыбу он ловить не очень любил, а больше бродил с мольбертом по окрестностям и писал пейзажи. В это же время я получил должность начальника той самой оперативно-розыскной части, о которой я столько рассказал в предыдущих главах. И начали ко мне с завидной регулярностью заезжать на долгие сроки и тбилисские и кутаисские. Вперемешку, потому что чёрт их разберёт, кто какой. И квартирники, и барсеточники, и разбойники. Причём чем крупнее была рыба, тем больше было у неё шансов. Кончилось тем, что разумные люди начали мой округ презрительно игнорировать, потому что из него легко было отъехать в командировку. А поскольку логической связи между совершением преступления и задержанием с поличным не усматривалось, ситуация раздражала не только тбилисских с кутаисскими, но и моих друзей с третьего этажа. На выстраданный вопрос: «Но как?» я честно отвечал: «Я ясновидящий. А для пробуждения магических способностей мне необходимо выпить бутылку коньяка, желательно «Старого Кенигсберга». И мои друзья с третьего этажа ненавидели меня всё больше и больше, потому что считали себя величайшими в мире сыщиками, а я это незыблимое утверждение ставил под сомнение.

……….

Я прекрасно понимаю, что для людей, разбирающихся в криминальном мире, Лёха Адвокат – страшный кровавый упырь. А мне он был другом. Другом, который спас молодого дурачка от смерти. Другом, который очень профессионально писал пронзительно печальные пейзажи. Другом, который говорил со мной о Страшном Суде. А уж если я и был в своём деле легендой, то только благодаря ему.

И вот что я понял ещё. Когда мы встретились, оба варились в чудовищно агрессивных средах. Лёха, будучи человеком зрелым и мудрым, понимал, что жизнь его сложилась так, что друзей у него нет и быть не может. Я же был молод и глуп, но интуиция у меня всегда была развита сильно. И интуитивно я чувствовал, что не ту жизнь себе выбрал, что такая жизнь человеческих отношений не предусматривает. А человеку друг нужен обязательно, хотя бы чтобы можно было сказать ему то, что ты никогда не скажешь всем остальным. В конце концов, друг – это твоё собственное alter ego.

Но я был не единственным другом Лёхи. В конце 2010-го года, когда Лёху уже раскороновали, я заехал к нему в Рузу. К своему удивлению, я оказался не единственным гостем. На диване в гостиной гордо восседал очень смешной грузин лет пятидесяти, до хохота похожий и лицом, и манерой поведения на Луи де Фюнеса. Зная отношение Лёхи к пиковым, я был крайне озадачен. Хозяин представил нас друг другу:

– Рамаз, это мой близкий друг, Юра. Он сыщик, подполковник милиции. Юр, знакомься. Это мой старинный друг, имей в виду – по чесноку, Рамаз Кутаисский. Кстати, не знаю, можно ли его так называть, корону то с него тоже сняли.

– Твой папа, между прочим, снял, гад ты этакий! – оживился двойник Луи де Фюнеса. – Впрочем о покойных (я говорю об Иванькове, а не о нас с тобой) – или хорошо, или ничего… Рад встрече! Раз Вы сыщик, я тогда просто Рамаз Нодариевич. Друг моего друга – мой друг, а мент Вы или не мент – для меня значения не имеет. Надеюсь, Вы тоже без предубеждений?

– Абсолютно, Рамаз Нодариевич. Все мы люди, а люди – везде разные, что у ментов, что у воров. Выпьем!

– За знакомство! Рад слышать такие мудрые суждения о людях. Я считаю так же. За одним маленьким исключением: очень грузин не люблю!

Я чуть не поперхнулся. Услышать такое от человека с фамилией Дзнеладзе было по меньшей мере странно.

– А позвольте спросить, что это Вы грузин так не любите?

– А я Вам отвечу! К моему глубокому сожалению, моя нация сплошь состоит из паталогически лживых людей, воров и содомитов. А главное – грузины добра не помнят. Нехорошие люди, неблагодарные. Я Вам, как сыщику, советую: с грузинами – никаких отношений.

– Вот это да!

– А ты слушай, что Рамаз говорит, – отреагировал на моё удивление Лёха. – Он человек мудрый и порядочный.

Нет, я всё-таки в воровском мире ничего не понимаю. Как сошлись Лёха с Рамазом? Лёха был человеком Иванькова и автоматически признавал верховенство Деда. Рамаз был человеком Таро. В 2008-м Япончик и Вася Воскрес кинули Рамазу предъяву серьёзней некуда о растрате общака. По этой предъяве в марте 2009-го на «Матросской тишине» с Рамаза сняли шапку. Когда Кириллыча вальнули у моего любимого ресторана, ситуация для Рамаза стала совсем безысходной: смерть вора, предъявившего претензии другому вору, означает нерушимость этих претензий – живой мёртвому уже ничего не докажет.

Я не мог понять, как при всех этих замесах Лёха с Рамазом могут дружить? Но Рамаза я встречал у Лёхи много раз до того момента, как в июле 2011-го Дзнеладзе не приняли на Ивана Франко с белым. Кстати, вторая предъява Япончика и Воскреса к Ромазу заключалась в том, что он крепко сидит на белом. И тут я должен уважаемым людям возразить. Наркотики Дзнеладзе никогда не употреблял и во всём воровском мире последовательнее всех держался старых понятий о том, что торговать наркотиками – последнее западло.

На мой взгляд, по-человечески сближало Лёху с Рамазом то, что оба они чрезвычайно тяготились своей «работёнкой» и хоть и были большими знатоками воровских законов, в частной жизни предпочитали от них отступать. Например, вор к вору домой не приходит, потому что дом у них общий. А эти двое постоянно друг друга навещали. Лёха тоже наведывался к Рамазу во Фрязино. У обоих была своеобразная манера говорить на хорошем литературном языке, без всякой фени и, упаси Бог, без мата. Со стороны казалось, что беседуют два старых профессора-гуманитария. Возможно, читатель гневно меня осудит, но я рискну сказать, что оба этих упыря сумели каким-то немыслимым образом сохранить в себе людей, когда обычно в их среде всё человеческое выжигается дотла.

……….

В 18-м году Лёха умер от саркомы лёгких. На следующий день мне позвонил Рамаз, который незадолго до этого вышел после семерика:

– Я тебе выражаю свои соболезнования и скорблю вместе с тобой.

– Тебе тоже мои соболезнования, Рамаз.

– Знаешь, кто похороны организует?

– Вася Воскрес.

– Хороший человек Вася, но полагает, что я считаю его автоматчиком. Да и молодёжь у него слишком наглая и невоспитанная. Поэтому меня, к сожалению, на похоронах не будет. Полагаю, что и ты не придёшь.

Ясное дело, что с Воскресом Рамаз пересекаться никак не хотел. Пока Дзнеладзе сидел в Удмуртии, Шакро единоличным решением в 15-м году восстановил его в статусе. Шакро понять было можно, он пытался остановить тянувшуюся уже второй десяток лет бойню. Но его решения нравились не всем, тем более Васе, который в своё время с Кириллычем кидал Рамазу предъявы.

– Ну, я, понятное дело, не приду.

– Слушай, Юр, тогда у меня предложение. Приезжай ко мне во Фрязино, посидим помянем друга.

– Давай, только у тебя дома. В кабак не пойдём. У нас молодёжь тоже наглая и невоспитанная, мне не нужно, чтобы о тебе вопросы задавали.

– А я и хотел тебя домой пригласить. Приезжай.

Мы сидели с Рамазом у него на кухне, пили водку и поминали Лёху. Я был совершенно подавлен. У Рамаза, видать, друзей тоже много не было. После последней отсидки, когда ему впаяли по полной, он здорово постарел.

– Ну, а как живётся на пенсии, Юрий Владимирович?

– Ты знаешь, Нодарыч, вроде бы хорошо живётся, вроде бы по-человечески жить начал. Да, вот есть одна беда…

– Это какая же?

– Ты обращал внимание, что мир бесповоротно изменился и стал совсем другим?

– И обращал и более того, скажу тебе, Юр, – я смертельно боюсь этих изменений.

– И дело тут не в том, что мы стали стариками. Знаешь, как говорят, прекрасно всё, что было в молодости. Нет, дело совсем в другом. Тут как в законе перехода количества в качество: накопилось такое количество изменений, что качественно это уже не продолжение того мира, а нечто совершенно новое…

– Ты абсолютно прав, и я тебе скажу – в этом новом мире чертовски неуютно.

– Вот именно, Рамаз, – неуютно. Если ещё пять лет назад я мог проанализировать события и выдать относительно точный прогноз на будущее, то теперь это всё не работает. Логика событий отсутствует напрочь, причинно-следственные связи – тоже…

– Вот-вот! А заодно с логикой канули в небытие законы и традиции, за что не возьмись! Ты, Юр, всегда очень сильным аналитиком был. Помнишь, как в 2011-м ты мне с точностью до недели рассчитал, сколько мне на свободе гулять?

– Помню, конечно, Рамаз. А теперь все мои аналитические способности можно спокойно выбрасывать на помойку. Сегодня дела хорошо, а завтра – катастрофа. И никакой логики.

– Ты знаешь, что? Пока я на свободе, я кое-что могу. Если, не дай Бог, что-то будет плохо, ты не думай – звони.

……….

С того разговора прошло больше двух лет. И вот, любезный мой читатель, в сентябре 20-го зазвучала для меня тревожная музыка, её аккорды становились всё пафосней. Интуиция подсказывала мне, что время солдатиков и туров по России закончилось. И я позвонил Рамазу. Оказалось, что он теперь базировался на Тверь.

– Что-то случилось, Юр?

– Да, Рамаз, есть проблема. Встретиться бы.

– Где памятник Кругу находится знаешь?

– Знаю.

– У него встретимся. Подъезжай.

Я доехал на «Ласточке» до Твери, с Тверского проспекта свернул на бульвар Радищева и пошёл по направлению к лавочке, где навсегда присел бронзовый Миша с гитарой. Рамаз меня уже ждал. Выяснилось, что за прошедшие два года мы постарели ещё больше. А все пожилые люди становятся сентиментальными. Обнялись, Рамаз даже слезу пустил:

– Да, не молодеем… Но, слава Богу, пока живы. Что случилось, Юр?

Я долго думал, как сказать. Ничего не приходило на ум, и я решил – без предисловий, как есть.

– Вот уж не думал, Рамаз, что когда-нибудь буду у воров просить. Но ты же мне близкий, Рамаз?

– Близкий. Не трави душу, говори. Я же вижу, ты не просто так приехал.

– Мне тема нужна – жить не на что.

– Давай-ка пройдёмся, – и мы пошли по Трёхсвятской в сторону Волги. Долго молчали, Рамаз думал.

– Слушай, у Таро много бизнеса в Москве осталось. Давай я поговорю, чтобы тебя куда-нибудь начальником службы безопасности взяли.

– Спасибо, Рамаз, но начальником службы безопасности я работать не смогу.

– А что так?

– Понимаешь, если меня в ментовке отформатировать не смогли, то с коммерсами – точно ничего не получится.

– Так чего же ты хочешь?

– Дай мне нормальную воровскую тему.

Мне показалось, что Рамаз был готов к такому повороту беседы.

– Я надеюсь, ты не думаешь, что люди нам деньги несут чисто с уважением?

– Конечно, не думаю. И думаю, что ты сейчас размышляешь, что бы мне такого дать, чтобы меня по доброте душевной в командировку не отправить и, в то же время, самому не светануться, какие у тебя близкие.

– Всё правильно понимаешь. Есть одна тема. Она сложная. Так и ты парень не простой.

Рамаз достал из внутреннего кармана бумажку, на которой были корявым почерком написаны фамилия, имя, отчество и мобильный телефон.

– Вот человек из Москвы как раз. У него проблемы. Встреться с ним, побеседуй. Скажешь, что от меня. Если решишь, что тема неподъёмная, приедешь ещё раз, придумаем что-нибудь ещё.

ГЛАВА 10. АНЕКДОТ В БЕЛООМУТЕ.

Вернувшись в Москву, я не стал откладывать дело в долгий ящик и уже на следующий день встретился с господином Натанзоном.

Борис Моисеевич Натанзон был всем Натанзонам Борис Моисеевич – худенький, маленький, желчный и злобный человечек, полагающий, что весь мир ему таки кое-чем обязан. Я даже побоялся вначале, что это его правило будет распространено и на меня. Но к Рамазу старик-процентщик обратился, как к фолу последней надежды, когда все обычные средства воздействия на ситуацию были уже исчерпаны. Поэтому Борис Моисеевич дулся, скрежетал зубами, осекался на полуслове, но всё же меня просил сделать хоть что-нибудь, а не указывал мне, что я должен сделать и как.

Был господин Натанзон персонажем преинтереснейшим. Этакий герой нашего времени. В 85-м году молодой ещё Натанзончик отъехал на 5 лет за валютные аферы. И хоть и отсидел по полной, вышел очень своевременно – такие, как он, начинали править бал. Выйдя на свободу, повзрослевший Борис Моисеевич начал торговать бананами. Смешно, скажите вы? О, нет! В начале 90-х торговля бананами была очень осмысленным и почтенным родом деятельности, в отличие от науки, музыки, защиты Отечества, а уж тем более борьбы с преступностью. И наторговал он на своих бананах столько, что впору было переходить на следующий уровень игры. Что это будет за следующий уровень, подсказала Борису Моисеевичу его натура, – конечно, ростовщичество! Однако игра на этом уровне в начале 90-х была чрезвычайно сложной и сопряжённой со всевозможными рисками. И тут фортуна улыбнулась нашему Натанзону! На его горизонте появился великий комбинатор и, по совместительству, рейдер, Илья Шпуров, некоронованный король Переславля-Залесского. Два мошенника понравились друг другу до невозможности, и началась у Бориса Моисеевича золотая эра. Он только инвестировал деньги и процветал, всё остальное делал Шпуров, руководствуясь золотым правилом «Ворон ворону глаз не выклюет». Золотая эра продолжалась до 16-го года, когда великий комбинатор растворился в тумане житейских морей.

И настала для нашего Натанзончика осень, но не золотая, а пасмурная и дождливая. Пришлось вернуться к реалиям начала 90-х и снова пойти в одиночное плавание. И хоть говно не тонет, плавать самостоятельно Борис Моисеевич изрядно разучился.

Именно тогда судьба и свела нашего Бориса Моисеевича с Олегом Любомировичем Коростелём. Вспомнить бы Натанзону пословицу «Где хохол прошёл, там еврею делать нечего»! Но господин Коростель показался ему слишком простым и понятным. Обычный паренёк с Западной Украины, приехавший в конце 80-х покорять Москву. Паренёк был неглуп. Быстро сообразил, что лучше быть большой лягушкой в маленьком болотце, чем рыбой в океане. И Москву покорять он раздумал. Женился на своей сокурснице по заборостроительному институту и перебрался жить к ней на окраину Подмосковья в посёлок городского типа Белоомут. Белоомут – это скорее всё же городок, чем посёлок, – больше шести тысяч жителей. Вот там Олег Любомирович и реализовывал свою мечту о большой лягушке: открыл продуктовый магазинчик, потом второй и третий, стал для всех жителей посёлка местным. А со временем стал Коростель одним из самых уважаемых жителей Белоомута, членом его, если можно так сказать, элиты.

В 16-м году в воздухе запахло модой на внутренний туризм. А Белоомут – первая визитная карточка красавицы Мещёры. Крохотный городок на левом берегу живописнейшей Оки в окружении бескрайних полей и лесов. И как жемчужная россыпь – красивейшие старинные церквушки по берегам. Тут тебе и рыбалка, и охота, и купания в Оке, которая в тех местах чистейшая, и неспешные прогулки по окрестным сёлам. И до есенинских мест на той стороне реки недалеко. В общем, рай земной.

У Олега Любомировича на такие вещи чутьё было потрясающее. И надо сказать тебе, любезный мой читатель, господин Коростель с самого начала показался мне персонажем довольно-таки симпатичным. Он же не героином торговать собрался, а выкупил у городской администрации единственную в Белоомуте оставшуюся от советских времён полуразвалившуюся гостиницу «Огарёвский дворик» и решил её модернизировать до вполне человеческого уровня. Денег на всё про всё Олегу Любомировичу не хватило, и занял он у нашего Бориса Моисеевича 25 миллионов рублей. Натанзон – это вам не Левитан, красоты русской природы ему по барабану. Но считать Моисеевич умел. Съездил на место, всё прикинул и решил, что его прибыль от этих 25 лямов составит 15. Оформили всё расписками, ударили по рукам и дело пошло.

И вот тут мне становится реально жаль несчастного Коростеля. И из сметы на ремонт он вышел, почему не смог всё доделать до конца. Люди в Белоомут толпами почему-то не стремились, наполнение гостиницы оставляло желать много лучшего. Уже через два года было видно, что вложения не окупаются. И тут вдарил короновирус, и стало понятно, что прибыли Борису Моисеевичу не видать, как своих ушей. Да какая там прибыль, вернуть бы своё.

И вот тут Олег Любомирович показал нашему Натанзончику, что не надо идти одним маршрутом с хохлом. На просьбы вернуть деньги ответил просто: «Денег нет и не будет». Владельцем «Огарёвского дворика» по документам оказалась некая Марина Георгиевна Марусидзе, персонаж мифический, которого никто в глаза не видел.

– Будешь сидеть, поц! – сообщил Натанзон Коростелю и пошёл мусориться в Управление внутренних дел Западного округа, на территории которого давались деньги в долг.

Борис Моисеевич на полном серьёзе считал, что все на свете ему обязаны просто по факту. Пацаны из отдела уголовного розыска Западного округа так вовсе не считали. Надо сказать тебе, любезный читатель, что Западный округ Москвы – особый. Слишком много там живёт состоятельных и всеми уважаемых людей. И полиция там тоже соответствующая. Мне кажется, что мои коллеги из этого округа даже на работу за бесплатно не приходят. Вот и Натанзону они печально объяснили, что сочувствуют ему, но речь идёт о гражданско-правовых отношениях, и лучше бы ему обратиться в суд. И наступила драматическая пауза. Когда ребята с Запада поняли, что со стороны заявителя им ничего не светит, они обратились к противоборствующей стороне. Олег Любомирович в отличие от Бориса Моисеевича вовсе не считал, что все ему чем-то обязаны. К тому же явно имел опыт общения с сотрудниками органов. Поэтому к ребяткам с Запада он подъехал правильно. История умалчивает, что он им привёз, может быть вяленной рыбки, может быть водички из святых мещёрских родников. Но факт остаётся фактом: никаких признаков преступления в его деяниях усмотрено не было. Ну, взял человек взаймы 25 лям. Ну, наверно, собирался как следует с друзьями половить рыбку и попить водки на эти деньги. Какая на хрен гостиница?! Он к ней никакого отношения не имеет! А кидать господина Натанзона он вовсе не собирается. Все деньги вернёт до копейки! Будет ежемесячно откладывать со своих доходов в 40 тысяч рублей и вернёт!

Глубоко оскорбившись позицией Западного уголовного розыска, несчастный Борис Моисеевич решил, что уж где ему точно должны, так это в Прокуратуре Западного округа и в Управлении Собственной Безопасности города Москвы. В УСБ борцы с коррупцией в наших рядах оценили господина Натанзона и зарядили конкретную сумму. Борис Моисеевич пообещал им, что на всех ментов управу найдёт. В Прокуратуре же к нему отнеслись благожелательно и интеллигентно и пообещали выявить все нарушения законности в ходе проверки по его заявлению. Поэтому постановление об отказе в возбуждении уголовного дела неоднократно отменялось прокурорским решением, а материал отправлялся на проведение дополнительной проверки. Всё тем же пацанам из Западного уголовного розыска. А сотрудники Прокуратуры Западного округа ждали. Не дождавшись ничего, они пришли к выводу, что нарушений законности в ходе проверки по заявлению гражданина Натанзона не допущено.

В обмен на утраченную веру в людей Борис Моисеевич получил на руки четыре постановления об отказе в возбуждении уголовного дела, с которыми и пошёл в суд. Наш суд, самый гуманный и справедливый суд в мире, признал основания иска гражданина Натанзона законными и вынес судебное решение, согласно которому гражданин Коростель должен был вернуть Борису Моисеевичу 25 лям плюс положенные гражданским кодексом проценты. Дальше мяч оказался на стороне судебных приставов. Тут уж Натанзончик решил не наступать на одни и те же грабли и, в силу своей природной щедрости, подогнал ребятам аж 50 тысяч рублей. Те были слегка смущены, так как не понимали, как поступить с такой огромной суммой. Но дело своё сделали вполне добросовестно. Съездили в Белоомут. Обнаружили, что халупа, в которой ютится гражданин Коростель с двумя несовершеннолетними коростельчиками, даже по меркам Белоомута является халупой. Забрали у бедного Олега Любомировича в счёт уплаты долга старенькую «Ниву-Шевроле» остаточной стоимостью 250 тысяч рублей, и обязали его отчислять в счёт погашения долга определённый процент от 40 тысяч рублей, которые он ежемесячно получал в администрации городского поселения Белоомут. А самое главное, судебные приставы установили, что господин Коростель – форменный голодранец и ничего ему в этой жизни не принадлежит.

Вот после этого то наш Борис Моисеевич Натанзон и затосковал не по-детски. Сколько раз он во сне взывал к своему любимому Илье Юрьевичу Шпурову: «Вернись, я всё прощу!» И всё больше приходило к нему осознание, что 25 лям йок. Вот как раз в этот трагический момент какой-то добрый человек и вывел его на Рамаза.

Поговорив с Борисом Моисеевичем полчаса я понял, что об оперативных расходах можно не заикаться. Несколько раз он не сдерживался и пытался инструктировать меня что мне делать и как. Спасло меня то, что я хороший актёр. Я настолько убедительно изображал покойного Лёху Адвоката, что после моей фразы: «Уважаемый, а Вы ничего не попутали?» Натанзон начал со мной во всём соглашаться. Единственное, в чём я не мог его продавить, это моя доляна. Здесь маленький еврейчик превращался в ощетинившуюся гиену и рычал:

– Двадцать процентов от того, что Вы привезёте, и всё! И не надо со мной торговаться, молодой человек! На этом мы сошлись с Рамазом, и я ничего с Вами обсуждать не буду!

Для меня же было принципиально важно определиться, на какую сумму в этой совершенно безнадёжной ситуации старый еврей рассчитывает. Мы торговались целый час. Я точно уяснил для себя, что доводы разума на жадность не действуют. Наконец, две высокие договаривающиеся стороны пришли к соглашению, что если Коростель, падла, возвращает 5 лям сразу, то я вручаю ему судебное решение, отчехляю свою доляну, отдаю 4 ляма старику-процентщику, и мы друг о друге забываем.

– Знаете, что Борис Моисеевич? Встретились бы мы с Вами году этак в 35-м где-нибудь в Штутгарте, было бы не плохо. Ладно, не рычите. Готовьте нотариально заверенную доверенность на моё имя и оригинал судебного решения. Я заеду к Вам послезавтра.

С этими словами я откланялся.

……….

На следующий день я встречался в Твери со своим другом.

– Ай, мама-джан! Вот какая доля воровская! Да, Рамаз, теперь я понимаю, – деньги просто так с уважением вам не несут.

– Зря иронизируешь, Юр. Эта тема ещё хорошая, все остальные – гораздо хуже.

– Что ты, Рамаз, я не иронизирую. Но объясни мне, с каких это пор деньги в таких проблемных ситуациях возвращают за 20 процентов?

– И опять ты не прав. Ты же сам общался с Борисом Моисеевичем, понял, что за человек.

– Это так.

– Так вот торг начинался с 10 процентов. Поднять до 20 было непросто.

– Рамаз, ты не подумай чего… Лучше такая тема, чем никакой. Ты мне скажи, если сработаю, сколько я должен на воровское прислать?

– От тебя на воровское ничего. На общее пришлёшь 10 процентов от того, что сработаешь, и хорошо будет. Да, и вот я тебе что ещё хочу сказать, – Рамаз замолчал, как будто подбирал слова. – Знаешь, Лёха наш, конечно, святой жизни человек был… Вот только за ребятами его часто трупов много оставалось. Я вот трупы не люблю. А ты?

– Об этом со мной мог бы и не говорить.

– И ещё один момент, и вот тут слушай меня внимательно. Когда денег нет – это плохо. Но если поймёшь, что тема неподъёмная, бросай всё и возвращайся. Деньги того не стоят. Ты хоть представляешь, что такое Белоомут?

Что такое Белоомут я представлял себе хорошо, даже слишком хорошо. За годы моих странствий по Руси я изучал не только памятники архитектуры, но и наблюдал за жизнью людей. Стоит где-нибудь в медвежьей глуши такой городочек. И не важно, как он называется – Мещовск, или Одоев, или Старая Ладога, или Белоомут. И вроде бы всё там, как везде: своя администрация, своя ментовская, свои барыги, свои бандиты… Да только там Затерянный Мир. И действуют в этом Затерянном Мире только свои, местные. А чужие… Нет, если ты приехал природные красоты и древности лицезреть – добро пожаловать! Мы люди гостеприимные, всё расскажем, всё покажем дорогому гостю. Но не дай Бог тебе лезть в наши дела. У нас тут, видишь ли, глушь. Медвежья. И зверья всякого в лесах вокруг видимо – невидимо. Поэтому, будешь лезть в наши дела слишком настырно, – запросто сможешь стать кормом для этого лесного зверья, особенно для тех, кто не брезгует падалью.

К поездке я готовился тщательно. Деньги мне были нужны позарез. И если хороший друг мне подкинул такую тему, представляю, какую можно получить, находясь в свободном поиске. Я твёрдо решил ехать один. Во-первых, деньги были не те, которые стоило бы половинить. А во-вторых, мне совсем не хотелось подписывать на тему кого-нибудь из приятелей, а потом объяснять его близким, что из Белоомута он не вернётся. Ствола у меня не было, о чём я нисколько не сожалел. Была отличная подаренная покойным Лёхой выкидуха, а Лёха всегда говорил, что в ближнем бою нож всегда надёжней пистолета. Терпеть не могу носить костюмы, но в эту поездку я взял с собой солидный костюм и такой же приличный галстук к нему. Съездил к господину Натанзону, забрал доверенность с судебным решением. И только после этого созвонился с Серёгой Шаповаловым и договорился, что заеду к нему, – а это был мой основной пункт подготовки к поездке.

Серёга Шаповалов работал у меня в оперативно-розыскной части в отделении по борьбе с кражами автомашин. Как ни странно, после моего ухода на пенсию отношения у моего любимого второго зама Володьки с моими друзьями с третьего этажа начали портиться. Продолжалось это долго, но носило характер системы. И через два года после моего ухода Вовка вынужден был уйти из округа на Петровку. Уж не знаю, какими соображениями руководствовались наши славные парни, когда выжили из Управления самого сильного линейного специалиста и человека, органически неспособного на непорядочность. Вовкины ребята разлетелись кто куда. Старики – на пенсию. Наиболее способная молодёжь, костяк его команды, ушли на Петровку с Володей. Но не все и даже не половина. Большая часть покинула славные внутренние органы. В том числе и Серёжка Шаповалов по прозвищу Шляпа.

Со стороны Шляпа казался мажором. Но это только казался. Спокойный, современный молодой человек, воспитанный, из обеспеченной семьи. Вроде бы – какой из него опер? Но был Шляпа не только опером толковейшим (не зря Володька держал его совсем рядом с собой), но и сыщиком, имеющим высшую оперскую награду. Медальками в нашей поганенькой системе никого не удивишь. Бывает, что какой-нибудь фотограф из отдела кадров пойдёт на пенсию майором, собрав полную коллекцию медалей. Орденами не удивишь тоже. У начальников отделов на Петровке очень модно получать ордена за резонансные раскрытия начальников криминальной на земле, причём эти начальники криминальной за то же самое, как правило, получают неполное служебное соответствие. А вот у Шляпы была действительно высшая оперская награда: когда он работал на земле в Гольяново, получил проникающее пулевое ранение, задерживая разбойников. А такую штуку по блату не получишь. После ухода Вовки Серёга подумал, подумал, да и уволился на гражданку, плюнув на пенсию, до которой ему оставалось ещё лет шесть. Родители помогли с деньгами и открыл Шляпа свой маленький бизнес – тату студию. Это дело у него пошло. От безголовых клиенток и клиентов, полагающих, что им всегда будет не больше тридцати, отбоя не было. Вот Серёга и разукрашивал им задницы, бюсты и торсы по самым новейшим технологиям и разными цветами, зарабатывая очень даже неплохие деньги. А в 18-м году у Шляпы в бизнесе начался настоящий прорыв. Какие-то испанцы изобрели удивительные красители для татушек. Нанесённые этими красителями наколки выглядели совершенно настоящими. И так продолжалось недели две. Потом красители начинали бледнеть и через месяц совершенно пропадали. Стоили такие татушки гораздо поболее, чем обычные. Но какой открывался простор для богатых бездельниц и бездельников! Сегодня у тебя на сиськах розочки, завтра зайчики, а послезавтра пантеры. А у парней на бицепсах сегодня Че Гевара, завтра Джим Моррисон, а послезавтра тот, кто почти Бог. Вот это мне было и нужно.

Серёга Шаповалов прекрасно помнил, что его бывший начальник ОРЧ больше всего похож на Безумного Шляпника из «Алисы в Стране чудес». Но от моей просьбы и он слегка прифигел. А может быть сыграли свою роль слухи, распускаемые моими недоброжелателями, о моём высоком статусе в мире криминала. Как бы там не было, Серёга всполошился не на шутку:

– Владимирыч, я смотрю ты без нас совсем от рук отбился. Не буду я ничего делать! Зачем мне надо, чтобы тебя завалили?! Ты на роль отца по возрасту не катишь, но дядька ты нам всем хороший был. Не возьму грех на душу!

Да, на роль отца я по возрасту не подходил. Но ситуацию надо было рихтовать.

– Сынок, милый, ты за меня не беспокойся. Ты думаешь папка на старости лет совсем в деменцию впал? Или, может, просто красители слишком дорогие, и тебе денег жалко? Так давай я заплачу сколько нужно.

– Ты чего, дядь Юр, ошалел? Чтоб я с тебя денег брал? Только ты уверен, что ни в какой косяк не въедешь?

– Уверен, сынок, уверен, не переживай!

– Каким цветом будем колоть?

– Самым тёмно-синим, переходящим в чёрный.

Всего через час с небольшим фалангу моего безымянного пальца украшал перстень с жуком-скарабеем, указательного – перстень «В пределах», а среднего – чёрный перстень с короной. Для пущей убедительности на фаланге большого пальца накололи «Рождён вором». Для завершения картины маслом Серёга очень красиво и профессионально набил мне на кисть той же руки собор Василия Блаженного, на котором по странному стечению обстоятельств было двенадцать куполов. Серёга был настоящим мастером своего дела, мне даже стало жалко, что вся эта лепота через две недели побледнеет, а через месяц совсем исчезнет.

Вот таким красивым и расписным отправился я ранним утром следующего дня в Белоомут.

……….

Уже в 11 утра я слез с автобуса и пошёл заселяться в тот самый «Огарёвский дворик». Весёлая рыжая деваха-администратор, увидев художества на моей руке, спросила:

– Ты чё, дядь, блатной что ль?

Увидев, что я не проявляю к ней никакого интереса, она выдала мне ключ от самого отстойного номера.

– Э, красавица, так не пойдёт. Ты мне давай номер на третьем этаже, чтобы окна на Оку выходили и балкончик был.

Предпринимать активные действия было рановато, и я решил прогуляться и сделать рекогносцировку. Погода для 7-го октября стояла совершенно аномальная. Солнце светило по-летнему и было жарко. С Оки дул свежий и тёплый ветерок, всё вокруг купалось в солнечном свете. Красота – неописуемая, я даже забыл, зачем приехал. Есть в Белоомуте три каменные церкви. Одна из них ничего из себя в плане архитектуры не представляет, другую до неузнаваемости изуродовали большевики. А вот церковь Успения Пресвятой Богородицы в Нижнем Белоомуте – фантастический шедевр позднего русского классицизма. По совершенству композиции и дару архитектора, её строившего, эта церковь не имеет аналогов во всём дальнем Юго-Восточном Подмосковье. Я долго бродил вокруг неё, восхищаясь этим затерянным в глухомани чудом. Вот только ремонт ей ох, как бы не помешал! Да, видно, приход совсем бедный.

А ещё с этой церковью связана история, смешная и поучительная одновременно. Крестьяне в Нижнем Белоомуте жили зажиточные – торговали рыбой и хлебом, занимались винным промыслом. Помещику своему платили необременительный оброк и чувствовали себя кум королю. И вот в начале 19-го века в очередной рекрутский набор сошлись они на сход и решили сдать в рекруты несчастного, безродного и никому не нужного бобыля Христофора Надеждина. Видать, некому было заступиться за парня. Сдали и сдали, и забыли о нём. А Христофор совершил редкостный для тех времён фортель. Уж не знаю, что за способности были у этого парняги, но из солдат он выслужился в обер-офицеры. И не просто в обер-офицеры, в отставку ушёл в чине штабс-капитана, что давало ему и его потомкам право на потомственное дворянство. В отличие от своих сослуживцев-дворян Надеждин не растранжиривал папенькины и маменькины денежки, вышел в отставку человеком вполне состоятельным. И купил своё родное село – Нижний Белоомут. Судя по всему, военная служба Христофору сахаром не была. Поэтому своих односельчан, сдавших его в рекруты, он, став помещиком, просто задавил оброком. Нижнебелоомутчане пищали, плакали и называли своего барина Нехристофором. Революционный поэт Николай Огарёв, владевший Верхним Белоомутом и отпустивший своих крестьян на волю, всячески клеймил позором своего соседа и называл его «гнуснейшим порождением Николая Палкина». Но штабс-капитану Надеждину на это было плевать – он всё богател и богател. Наследников у бывшего бобыля не было, семьёй он так и не обзавёлся. А незадолго до смерти в 1839-м году пригласил столичного архитектора и на все свои деньги построил эту великолепную церковь, которая по своим достоинствам могла бы стоять и в Москве, и в Петербурге.

От Успенской церкви я вышел на берег Оки и, наслаждаясь солнечным ветром, серебряными переливами реки и игрой разлетавшихся бабочек всяких мастей, дошёл до паромной переправы. Речная ширь здесь достигала трёхсот метров, паром ходил с левого берега на правый и обратно раз в полтора часа. Я скатался за 40 рублей туда и обратно, мурлыкая на это нереальное солнышко и покуривая сигаретку. Тем временем было уже три часа. Пора начинать действовать.

……….

Я зашёл в номер и переоделся в костюм. Выглядел я очень солидно, рыжая деваха-администратор посмотрела на меня с недоумением и восхищением. Я прошёл в ресторан при гостинице и сел у окошка, выходившего на главную улицу городка – улицу Урицкого. В процессе реконструкции «Огарёвского дворика» ресторан был задуман на славу. Но денег на полную отделку не хватило. Мальчик-бармен выполнял роль официанта и метрдотеля одновременно, что недвусмысленно говорило – дела в гостинице шли совсем плохо. Умненький такой мальчик, сообразительный, глазки осмысленные. Только уж больно по-волчьи смотрит. Почуял, видать, чужака, не с добром сюда приехавшего. Я заказал ему американо и, когда он его принёс, попросил присесть на минутку.

– Молодой человек, а как бы мне повидаться с Мариной Георгиевной? Я её старинный приятель.

Мальчик оценивающе рассматривал татуировки у меня на кисти, но ответил, не задумываясь:

– А Марина Георгиевна в отъезде. Давно в отъезде. Когда будет, – никто не знает.

– Хорошо. Тогда я хотел бы встретиться с Олегом Любомировичем.

А глаза то у него совсем, как у волчонка.

– А кто такой Олег Любомирович? Извините, я такого не знаю, мне надо работать, – и ушёл.

Из Москвы я взял с собой боевую трубку с боевой симкой, на которой были только несколько относящихся к теме телефонов. Я набрал телефон Коростеля. Как ни странно, после шести гудков он ответил на незнакомый вызов.

– Слушаю.

– Здравствуйте, Олег Любомирович. Я представляю интересы Бориса Моисеевича Натанзона. Вот приехал из Москвы к Вам в Белоомут. Хотелось бы побеседовать.

– Представьтесь, пожалуйста.

– Для Вас я – апостол, потому что у меня благая весть. Я тут сижу в ресторане Вашей гостиницы. Не могли бы Вы со мной пообщаться?

– Никакой гостиницы у меня нет. Я так понимаю Вы в «Огарёвском дворике» сидите и решили из меня долги выбивать?

– Да, я в «Огарёвском дворике». А вот выбивать из Вас ничего не собираюсь. Наоборот, у меня для Вас очень хорошая новость. Так Вы подойдёте?

– Да, я буду через двадцать минут. Как я Вас узнаю?

– Легко. Кроме меня других посетителей нет.

– До встречи.

Я вышел на улицу покурить, потом заказал мальчику-бармену ещё один кофе. Он поглядывал на меня с неприличным любопытством. Было ясно, что я для него – реальная угроза потери работы. А другой работы в Белоомуте нет.

Олег Любомирович не заставил себя долго ждать. Уже через пятнадцать минут к гостинице подъехала довольно новая чёрная «Митсубиси Паджеро». Коростель вошёл в ресторан и сел за мой столик. Курчавые тёмные волосы, тонкие черты лица, характерный акцент, никуда не девшийся за 30 лет, – типичный западенец. Он сходу оценил мой недешёвый костюм и татуировки, но парень был, видно, неробкого десятка.

– Я бы хотел, чтобы Вы всё-таки представились.

– А Вам это ничего не даст. Юра меня зовут.

– Ну, я Вас слушаю, Юрий.

Я показал Коростелю свою доверенность и судебное решение по иску Натанзона.

– Значит так, Олег Любомирович, буду предельно краток. Есть маза соскочить с этого долга, сильно не напрягаясь. Я торчу в Вашей дыре, предположим, два дня. Вы послезавтра приносите мне пять лям. Я отдаю Вам оригинал судебного решения, и мы друг о друге забываем. Как Вам такой вариант?

По глазам было видно, что такого Коростель явно не ожидал, и вариант ему нравился. Но барыга всегда остаётся барыгой.

– Вариант очень хороший. Но, поймите, у меня нет денег. Совсем нет. По нашим временам пять миллионов – это приличная сумма. Как я смогу её собрать всего за два дня?

– Я предлагаю, давайте не будем играть в игры. Надеюсь, Вы не станете вешать мне лапшу на уши, что к этой гостинице не имеете никакого отношения?

– Не стану.

– Тогда получается, что Вы один из самых состоятельных жителей Белоомута?

– Так то, оно так. Но Вы же видите, какая тут у нас нищета.

– Нищета – это у людей, работавших тут на швейной, кожгалантерейной и деревообрабатывающей фабриках, которые давно закрылись. Вот у них – нищета. А у Вас? Только не надо мне рассказывать, что чёрный «паджерик», на котором Вы подъехали, – машина бабушки жены, а Вам только дали покататься. Вот уже два ляма. А ещё три как-нибудь наскребёте.

Коростель молчал и смотрел на меня, как на врага народа. «Э, парень, уж слишком ты жадён», – подумал я.

– Вот что я Вам скажу, Олег Любомирович. Большой симпатии к своему клиенту я не испытываю. Но если по-чесноку, при такой схеме расхода по мастям Вы его просто грабите. Поэтому либо послезавтра Вы передаёте мне обозначенную сумму (и без фортелей, пожалуйста), либо – я Вам не завидую. Так что, на чём порешим?

– Послезавтра вечером деньги будут. Как мне Вас найти?

– А я в Вашей гостинице остановился.

– Ну, тогда до послезавтра?

– Всего Вам доброго.

Коростель уехал, а я пошёл в свой номер. Проходя мимо администраторши, я широко улыбнулся ей:

– Детка, ко мне в скором времени друзья должны подъехать. Я буду у себя в номере. Ты мне набери тогда.

В номере я достал из сумки бутылку «Старого Кенигсберга», взял стакан и вышел на балкон, выходящий на Оку. Солнце уже склонялось к закату и поблескивало из-за лесов на правом берегу реки. Ох не прост этот Коростель, ох не прост! Достойный партнёр и оппонент Борису Моисеевичу. А что вы думаете, быть большой лягушкой в маленьком болотце легко? Этот не то, что с пятью миллионами, со ста тысячами просто так не расстанется. Делюга мне предстоит непростая, и пока что всё непонятно.

Не успел я осилить и сто грамм волшебного напитка, как телефон в номере зазвонил.

– Ну и друзья у Вас! – по голосу девахи можно было сделать вывод, что друзья у меня достойнейшие. – Подъехали. Спуститесь?

Я спустился на ресепшн и увидел картину маслом, моментально перенесшую меня в середину 90-х. А может быть в этом городочке 90-е никогда и не заканчивались? Меня ожидали два пассажира. Один здоровый, мордатый, с коротко стриженными рыжими волосами. Он сто процентов был главный. На шее была толщиной с палец золотая цепь. Я уже и забыл про такие персонажи. В Москве их давно повыбили, а здесь, видать, заповедник. Морда у основного была с широкими монголоидными скулами и совершенно не обезображена какими-либо признаками интеллекта. Чувствовалось, что в Белоомуте мордатый считает себя хозяином. Второй выглядел гораздо поскромней – среднего росточка, худощавый, но по общей картине угадывалось, что пару ходок он имел.

– Ты что ли приехал с нашего Коростеля долги выбивать? – спросил мордатый. Было видно, он настолько считает себя хозяином положения, что мои ответы его не интересуют. – Ну, пойдём поговорим.

Мы пришли в ресторан. Освещения было мало, но на улице ещё не стемнело, да и сели мы опять возле окошка. Мордатый сел напротив меня, его помощник справа от него. Помощник был старше мордатого лет на десять, но иерархия в их паре была видна невооружённым глазом. Я вполне миролюбиво спросил:

– Что будете пить, ребята?

– Мы то ничего не будем, а вот ты будешь пить водичку из Оки. Причём прямо сегодня, если быстро не соберёшь свои манатки и не свалишь отсюда. Ты охуел, наверно, старый? Приехал к нам сюда и решил здесь свои правки устраивать? Я тебе даю десять минут на сборы, иначе тебе пизда.

– Вам бы следовало поучиться вежливости, молодой человек, – сказал я спокойно и даже лениво. Левая рука лежала у меня на столе, и её пристально изучал второй оппонент. – Сначала надо выяснить, с кем ты общаешься, а потом вести себя так по-хамски. Хотя по-хамски вести себя ни с кем не надо. Мне кажется, что Вы умрёте молодым – такие как Вы долго не живут.

Мордатого от такой наглости просто взорвало. Так оскорбить его в его же собственной вотчине. Я даже побоялся, не случилось бы с ним припадка.

– Да я тебя! На ремни порежу! Прямо здесь! Прямо сейчас!

И тут случилось неожиданное: помощник коротким и незаметным, явно зоновским движением въехал своему шефу по почкам.

– А! Белый, ты охуел что ли?! Ты чего творишь?!

– Ну-ка пойдём, Рыжий, выйдем на улицу! Не бычься ты, беды с тобой не оберёшься! – и, обращаясь ко мне, – Вы извините, уважаемый! Нам с другом коротенько перетереть надо.

Я видел из окна, как выйдя на улицу Рыжий попытался со всего размаха дать Белому по уху, но тот ловко увернулся и ещё раз ткнул того по почкам. После этого Белый начал что-то оживлённо объяснять, размахивая руками. Было забавно наблюдать, как менялось выражение морды Рыжего. Сначала на ней была написана только злость на своего подельника, потом этазлость сменилась растерянностью и полным непониманием, а в конце всё сменилось неподдельным испугом. Да, не зря я съездил в гости к Шляпе, всё правильно сделал!

Обратно в ресторан Рыжий не пошёл, за стол ко мне подсел Белый.

– Ну что, бродяга, урезонил дурачка своего?

– Уважаемый, Вы нас простите ради Христа! И Димку не наказывайте. Он пацан правильный, только глупый очень. И жизни не видел совсем, ни разу не был в доме нашем общем. Я сколько раз ему говорил: «Смотри, с кем базаришь». Да всё без толку. Дерёвня она и есть дерёвня.

– Да что ты так разволновался? Побереги здоровье. Я же сюда не наказывать приехал, а по простому делу. Как зовут то тебя, бродяга?

– Николай я, уважаемый.

– За что чалился?

– Да по мелочи. По молодости бакланку впаяли, а потом по сто пятьдесят восьмой второй заезжал.

– По мелочи то – по мелочи, но вижу, ты человек правильный и разумный. А скажи мне Коля, когда это Коростель успел вас послать?

– Да как встретился с Вами, так сразу Рыжего подтянул и говорит: «Что хочешь делай, а только чтоб этот блатной отсюда уехал. Зря я тебе что ли плачу?» Ну, а Рыжий, чёрт, и рад стараться.

– Зря ты друга своего чёртом называешь. Нехорошо это. А скажи мне, Колюха, Коростель то сам что за человек?

– Да жлоб он конченный, уважаемый. Тридцать лет тут народ обирал в своих магазинах. За лишнюю копейку – удавится.

– Так вот ты передай ему, бродяга, чтобы больше он со мной не шутил. Я, знаешь ли, шуток не люблю. Мне при моём положении шутить не положено. Деньги чтоб послезавтра вечером были.

– Всё передам, уважаемый, не сомневайтесь! А позвольте Вас спросить, братвы то с Вами много приехало?

– Я тебе так, Коля, скажу: «Меньше знаешь, лучше спишь». А ещё говорят: «Проживёшь подольше, узнаешь побольше». Как ты понимаешь, такие люди, как, я по лесам одни не бродят.

– Да нет, уважаемый, вы не то подумали! Я к чему спросил: Вы скажите своим, чтобы отдыхали. Мы сами всё сделаем. Ведь дураку понятно, что Коростель кругом неправ, а Вы ему своим предложением благодеяние делаете. Деньги послезавтра вечером будут. Сам Вам в зубах притащит. Мы за всем проследим. Димка пока ещё не совсем въехал, тупой он у нас, но я ему всё объясню, отвечаю. А Вы отдыхайте спокойненько, вон как красиво тут у нас! Вы разрешите, я пойду?

– Иди, бродяга, иди, Бог с тобой. И своему Димке передай, пусть меня не боится, а то трясётся, как обиженный, – смотреть противно.

Белый подошёл к бару и взял самую дорогую бутылку «Хеннеси». Мальчик-бармен на это никак не отреагировал, видно Рыжий и компания чувствовали тут себя полноправными хозяевами. «Хеннеси» был осторожно поставлен на мой стол.

– Вот, уважаемый, босяцкий подгон. Простите нас и отдыхайте хорошо.

– И тебе, бродяга, хорошего вечера.

Белый испарился. Я же взял босяцкий подгон и вернулся к себе в номер. Там я выше на балкон, выпил «Старого Кенигсберга», закурил и набрал номер Коростеля, до которого мои новые друзья вряд ли ещё добрались. Тот взял трубку практически сразу.

– Да, Юрий, что скажете?

Голос его звучал бравурно, как марш «Эрика». Неужели он по наивности своей решил, что я звоню попрощаться перед тем, как не солоно хлебавши отчалить?

– Олег Любомирович, общался сейчас с двумя чудесными парнями, Рыжим и Белым. Мне Ваша шутка очень понравилась, и клоуны у Вас замечательные. А Вам это будет стоить недорого. К тому, о чём мы говорили, добавьте 10 процентов. Если Вы вообще – шутник, следующие шутки будут стоить подороже. И самое главное, чтобы я шутить не начал. Послезавтра жду Вас с нетерпением. Вам всё понятно?

Молчание на той стороне продолжалось секунд двадцать. Ох, и влетит же Рыжему, не его сегодня день! Наконец Коростель ответил твёрдо и отчётливо:

– Да, мне всё понятно. Послезавтра вечером всё будет.

Я дал отбой, снял пиджак, развязал галстук и сел в кресло на балконе смотреть на звёзды и ночную реку, допивая коньяк. Кажется, тема развивается в нужном мне русле. Хотя «не кажи хоп». А вот что делать с завтрашним днём – совершенно не ясно. Проводить вынужденный таймаут, торча в Белоомуте, не стоит. Мало ли что может случиться? Встану-ка я завтра рано утречком, оденусь попроще, переплыву Оку на пароме и рвану в любимые есенинские места, в Иоанно-Богословский Пощуповский монастырь. Если кому-нибудь завтра придёт в голову меня искать, найти меня там будет совсем непросто. Да и для души будет полезно.

Душу, сбитую утратами да тратами,

Душу, стёртую перекатами, -

Если до крови лоскут истончал,

Залатаю золотыми я заплатами,

Чтобы чаще Господь замечал. *21

А вот доверенность и судебное решение я, пожалуй, положу в рюкзак и возьму с собой – оставлять их в номере несколько неосмотрительно.

……….

Я не зря сказал Олегу Любомировичу: «Главное, чтобы я шутить не начал». Как ты, наверное, уже убедился, любезный мой читатель, сам я персонаж скорее драматического склада, чем комического. С юмором у меня дела всегда обстояли неважно. Шутить над людьми не люблю, всегда боюсь их задеть или оскорбить. Но уж если начинаю, получается у меня как-то зло и совсем за гранью фола. Помнишь, читатель, рассказывал я тебе про моего нового начальника в бытность мою сотрудником структур по борьбе с организованной преступностью? Да, да, того самого, что сменил Виктора Павловича.

Юрий Дмитриевич Тохтамышев был человеком скорее добрым, чем плохим, довольно-таки душевным и симпатичным. Слова дурного про него не скажу. Ну, да, нарушил он мою идиллию, впарил мне вдогонку к штабу одну из самых сложных РУОПовских линий. Так его можно понять – ему по этой линии нужны были гарантированные результаты, а кто бы ему эти результаты гарантированно обеспечил? Понятно, ваш покорный слуга. И всё же не сошлись мы с Юрием Дмитриевичем. Разные поколения. Во-первых, никак не мог я понять, почему: я – начальник, ты – дурак. Между прочим, его предшественники, Виктор Павлович и Сергей Борисович, никогда себе такого не позволяли. Во-вторых, у этого следующего за моим поколения всё как-то чрезвычайно просто. Бог с ней с работой. Главное, чтобы таджики с Черкизона и водители нелегальных автобусов вовремя обилечивались, а фуры с контрафактом вовремя тормозились. А часть полученных от этих нехитрых комбинаций средств регулярно отсылать кому надо наверх. И по фигу мороз.

Наше поколение ещё имело отношение к советским временам, поэтому утрачивало остатки моральных принципов с трудом. Вот и возникало у меня с Юрием Дмитриевичем частенько взаимное неприятие. Хотя я и понимал, что структуры по борьбе с организованной преступностью доживают последние годы, а всё же помог он мне принять решение о смене работы.

И вот когда вопрос о моём переводе был уже решён, и я готовился передислоцироваться в отдел уголовного розыска округа, случилось у Юрия Дмитриевича совещание начальников окружных отделов БОП при начальнике Управления по борьбе с оргпреступностью города, на котором подводили итоги работы в первом полугодии. Тёзка попросил меня по старой памяти написать докладную записку на это совещание. Ну, я и написал, что мне сложно, что ли?

Когда Юрия Дмитриевича вызвали на трибуну, он с чувством собственного достоинства вышел, положил мою бумажку перед собой и начал читать. Видимо, при этом он думал о том, что организаторы автобусных перевозок из Чебоксар, суки, отказываются нормально платить за покровительство. Но, хоть мысли его были заняты более важными вещами, читал он хорошо, с выражением.

– Товарищ полковник, товарищи офицеры! – начал Тохтамышев, обращаясь к Олегу Анатольевичу Баранову, который тогда не был ещё убелённым сединами генерал-лейтенантом, а был начальником Управления БОП Москвы в чине полковника. Такое стандартное начало никого не удивило, в отличие от последовавшего за ним:

– К вам, браточки, обращаюсь! Ко всем тем, кто в тесных и душных кабинетах поддерживает оперской ход в доме нашем общем.

По рядам прокатилось оживление, Олег Анатольевич от неожиданности открыл рот да так и застыл. Юрий же Дмитриевич всего этого не заметил, занятый важными мыслями, и продолжил, правильно акцентируя интонации.

– Сейчас развелось много таких, которые указывают, как нам жить и выдают себя за настоящих бродяг. Но мы не знаем, по каким лесам они бродили!

Первым не выдержал начальник ОБОПа Юго-Востока. Он заржал заливисто и заразительно. Через секунду ухохатывался весь зал, все ребята из округов и все начальники отделов городского управления. Начальник городского отдела по ворам в законе Антоша Климов с серьёзнейшим лицом аплодировал стоя. Баранов сразу смекнул что к чему:

– Юрий Дмитриевич, тебе речь Ершов писал?

– Так точно, товарищ полковник.

– А что, он от вас ушёл?

– Ушёл.

– А куда?

– В ОУР начальником ОРЧ.

– Ты без бумажки сможешь доложить по итогам 1-го полугодия?

– Не готов, товарищ полковник.

– Ну, присаживайся. Вернёшься в округ, передай Ершу, чтоб он ко мне сегодня заехал.

Олег Анатольевич Баранов всегда был человеком мудрым, прекрасно понимал происходящее и знал цену новым начальникам. Когда я подъехал к нему, оказалось, что один из его замов заснял блестящее выступление Юрия Дмитриевича на смартфон. Мы пересматривали его раз за разом минут пятнадцать и ржали от души.

……….

Сказано – сделано. Уже в 9 часов утра я помахал Белоомуту рукой с парома. Оказавшись на правом берегу Оки, доехал на автобусе до станции Фруктовая. Электричку ждать пришлось недолго, уже в одиннадцать я был в Рыбном. Раздолбанного старенького автобуса пришлось подождать целый час, а потом он долго тряс меня по рязанским колдобинам, рискуя не доехать. Но до Пощупово я всё же добрался. Сойдя с автобуса, я сразу увидел колокольню Иоанно-Богословского монастыря, одну из самых высоких и красивых на Руси. Как раз было время часозвона.

В синем небе, колокольнями проколотом, -

Медный колокол, медный колокол –

То ль возрадовался, то ли осерчал…

Купола в России кроют чистым золотом –

Чтобы чаще Господь замечал. *21

Пока я пару часов бродил по монастырю, на меня обратил внимание пожилой благообразный иеромонах. Даже не столько на меня, сколько на «иконостас» у меня на руке.

– Вы не желаете исповедоваться, сын мой?

– Не время, отче, ещё не время.

– Облегчить душу и покаяться время всегда.

А ведь он прав, чёрт возьми! На душе у меня было тяжело. Всю жизнь мечтал добраться до этого монастыря и до Святой горы над ним, на которую приходил из Константиново молодой Есенин и подолгу сидел там, черпая вдохновение. И вот, наконец, добрался. А все мысли – о моей поганенькой делюге, как она сложится и чем закончится. И какие ещё сюрпризы приготовила мне птица Коростель. Паскудная такая птичка, не похожая ни на птицу Сирин, ни на Алконоста, ни, тем более, на птицу Гамаюн.

Я вышел из монастыря и пошёл по тропинке к подножию Святой горы. Чудом сохранившийся реликтовый лес начинался сразу от монастыря и покрывал собой всю гору, внизу бил святой источник с необыкновенно вкусной водой. Вдоволь напившись, я стал не спеша подниматься в гору и через полчаса добрёл до смотровой площадки, откуда открывался невообразимой красоты вид на монастырь и все ближайшие окрестности. День стоял хрустальный, вдалеке сверкала на солнце, замысловато изгибаясь излучинами, Ока. Совсем на горизонте виднелась Казанская церковь в Константиново.

Милый, милый, смешной дуралей,

Ну куда он, куда он гонится?

Неужель он не знает, что живых коней

Победила стальная конница? *22

Как-то всё у нас в России неправильно устроено. Почему человек, осенённый таким Божьим даром, расцветшим в этом благодатном краю, вынужден был для самореализации оказаться в раковых опухолях Петербурга и Москвы? Где его и сгубили всякие Яши Блюмкины, Айседоры и Софочки Толстые. И почему теперь такие люди, как он, вообще не нужны и не востребованы? Зачем нашему оболваненному и деградировавшему народу Есенин? Мы и читать то лет через пятнадцать окончательно разучимся, сможем читать только ценники в магазинах, должностные инструкции на работе и кредитные договоры. Ни к чему современной России поэты и писатели. Они же к душе человеческой обращаются. А какая может быть душа у профессионального потребителя, получившего ЕГЭшное образование, всю жизнь живущего в кредит и приобщившегося к корпоративной культуре?

И не только поэты с писателями, и всякие там художники, не нужны. Не нужно всё то, что удовлетворяет душевные потребности и не имеет отношения к суете сует и прочей суете. Музыка, история, искусствоведение, философия, богословие, фундаментальная наука и иже с ними, – всё на помойку. Зато каждая тварь считает, что у неё должна быть квартира в новом доме, по машине на каждого взрослого члена семьи и загородный дом. Вопрос «почему, за какие такие заслуги?» самому себе не задаётся. Поэтому созидателей всё меньше, да и не нужны они совершенно, нет для них применения. Всё больше чиновников, умеющих правильно попилить бюджет. Всё больше купи-продаек, которым по фигу, чем торговать, хоть лесом и газом, хоть наркотиками и человеческими органами. А какая разница – главное, чтобы прибыль была больше. И самое страшное, всё больше людей, которые этих чиновников и христопродавцев обслуживают. Называйте их, как хотите, хоть офисный планктон, хоть аристократия помойки, хоть адвокаты дьявола. Суть от этого не меняется, а современную мораль формируют именно они.

Вот и я на сегодня востребован. Потому что хитрый, как Сатана, любую личину на себя одеть могу и выбиваю долги в ситуации настолько безнадёжной, что ни один нормальный человек не возьмётся. И именно поэтому не могу я сегодня найти покоя даже на этой Святой горе, где моя светлая Русь граничит с Богом.

……….

В Белоомут я вернулся на последнем девятичасовом пароме в состоянии большого душевного раздрая. Хватил стакан подогнанного босяками «Хеннеси» и целый час курил на балконе. Однако, нужно было собраться. День завтра предстоит тяжёлый. У меня даже мысли не было, что птица Коростель принесёт мне денежки на блюдечке с голубой каёмочкой. Что ещё не задействовано? Административный ресурс. Не зря же он большая лягушка в этом маленьком болотце.

С утра я привёл себя в полный порядок, побрился до синевы и залез в свой пафосный костюм. Ждать мне пришлось долго – в дверь номера постучали только во втором часу дня. Я открыл, на пороге стояли два мента – лейтенантик лет сорока из серии «такой молодой, а уже лейтенант» и сержант с автоматом. Я улыбнулся широкой гагаринской улыбкой:

– Ну, наконец-то, ребята! Сколько можно ждать?! Начальник вашего отделения хочет со мной пообщаться, а вам велено препроводить меня к нему.

Лейтенант опешил и растерялся:

– А Вы откуда знаете?

Я решил его окончательно напугать:

– А у меня везде свои люди. Наручники одевать будете?

Лейтенант с сержантом испугано переглядывались:

– Да, вроде, не велено…

– Зря, очень зря! Так было бы веселее. Ну, так ведите.

С транспортом в местном отделении дела обстояли совсем туго. Пришлось мне с моим почётным экскортом шкандыбать минуты три по всё той же улице Урицкого, на которой стояла гостиница. Лейтенантик подвёл меня к двери, на которой красовалась табличка «Начальник отделения майор полиции Владимир Анатольевич Усаневич». Я показал лейтенанту пальцем на фамилию и заржал:

– Уссаться – Усаневич!

Мой бедный провожатый поглядел на меня с выражением восторга и постучал в дверь. Я зашёл. Навстречу мне из-за стола поднялся майор Усаневич:

– Ага! А вот и Вова Питерский! Проходи дружище, не стесняйся.

Вова Питерский?! Ну и застращал же я несчастного Белого! Или у него на большее фантазии не хватило? Впрочем, некоторое сходство между мною и Вовой есть – два уха, два глаза, один нос. Да Бог с ним, с Питерским! А вот майор Усаневич меня действительно впечатлил. Есть такой тип мужчин, которые после подросткового возраста перестают взрослеть. Они отращивают усы, выбирают себе очень мужские профессии, зачастую достигают карьерных высот, но так до старости и остаются подростками. Хорошие примеры такого типажа – актёр Владимир Конкин и шахматист Анатолий Карпов. А мой майор Усаневич был не просто похож на Конкина, он был похож на Конкина, играющего Шарапова. Невысокого росточка, худенький, с тоненьким и даже визгливым голосочком. Китель на нём болтался, видимо, сложно было подобрать такой детский размер. Годочков нам было уже хорошо к сорока, но меня не покидало ощущение, что я общаюсь с ребёнком. И совершенно нелепо на детском лице смотрелись пышные и ухоженные усы. Самое смешное, что майор Усаневич, скорее всего, считал себя великим сельским детективом, этаким Анискиным.

– Присаживайся, дорогой, присаживайся! Сидеть тебе у нас долго.

– А почему, Владимир Анатольевич, Вы вдруг решили, что я – Вова Питерский?

– А у меня очень сильные оперативные позиции! – торжествующе ответил майор Усаневич, топорща усы. – Мне мой источник всё про тебя рассказал.

Ох, Коля, Коля, Николай… У страха глаза велики.

– А позвольте ещё спросить, милейший Владимир Анатольевич, – сказал я, нажимая на кнопку цифрового диктофона, лежавшего у меня в правом кармане пиджака, – отчего Вы считаете, что я пробуду у Вас долго?

– А потому, милейший, – отпарировал современный Анискин с некоторой обидой, – что я тебе сейчас нарисую вымогалово только в путь!

– Ах, вот оно что?! Да, сидеть мне не пересидеть! Должно быть, у Вас и заявление от гражданина Коростеля имеется?

– Нет, не имеется! – выпалил Усаневич и осёкся. – Но оно будет в любой момент, это я тебе гарантирую.

– Что Вы, что Вы, – я и не сомневаюсь! Вот только я слышал где-то краем уха, что для доказательства состава вымогательства надо разговоры и угрозы прописывать…

– Ишь ты, какой юридически грамотный! Я вот сейчас позвоню нашим луховицким ребятам из уголовного розыска. Они приедут, изымут у тебя ствол и наркоту, а потом тебя так отрихтуют, что ты нам на запись всё что угодно скажешь!

Майор начинал кипятиться, а мне только того было и надо.

– Но, позвольте, а как же быть с вот этими бумажками? – спросил я напуганным голосом и протянул Владимиру Анатольевичу доверенность от Натанзона и судебное решение.

– А эти бумажки ты с собой возьми! Будешь ими в следственном изоляторе подтираться! – в голосе майора появились торжествующие победные нотки.

– Ай-яй-яй-яй! Вот попал! Вот беда то какая! А последний вопрос можно? Это Вы со всеми законопослушными гражданами так поступаете и им стволы с наркотиками подбрасываете?

– Нет, тварь, это мы для тебя исключение сделаем! – Усаневич начинал понимать, что я над ним издеваюсь, и уже выходил из себя. Здорово бы было, если б он мне врезал.

– Любезнейший Владимир Анатольевич! Уж очень мне в этот раз сидеть не хочется! А позвольте, я Вам кое-что дам послушать? – и диктофон воспроизвёл наш разговор с самого начала.

На лице не взрослеющего майора вдобавок к обиде появилось недоумение:

– А чего это ты меня писать вздумал?

– Не гневайтесь! Исключительно для того, чтобы сохранить приятнейшие воспоминания о нашей встрече! – воскликнул я и протянул майору Усаневичу своё пенсионное удостоверение подполковника полиции в отставке.

Казалось, бедолага окончательно растерялся, но, как молодой петушок, встрепенулся и нашёлся:

– Какой же ты подполковник полиции, а как же это? – он указал на наколки на моей кисти.

– А это, извольте видеть, я много лет работал в структурах по борьбе с организованной преступностью, участвовал в оперативных внедрениях. Знаете, что это такое?

Начальник местного отделения всё же был очень смешной малый:

– А как же! Знаю! Нам в академии преподавали.

– Ах, какой Вы образованный, Владимир Анатольевич! Я вот академиев то не кончал. А вот в оперативных внедрениях приходилось участвовать.

На лице бедного майора Усаневича застыли тягостные раздумья, он крутил в руках моё пенсионное удостоверение, изучая его то вверх ногами, то сбоку. Главное, чтобы на вкус не стал пробовать. Ребёнок-майор понимал, что тон бы надо сменить, но сдаваться он не собирался.

– Очень хорошо, Юрий Владимирович, – наконец выдавил он из себя тоном, по которому было понятно – просто так положить себя на лопатки заезжему проходимцу он не даст. – К Вашему «букету» это удостоверение добавит ещё подделку документов. А кто может подтвердить, что Вы подполковник полиции в отставке?

Ох, не знал любезнейший мой Владимир Анатольевич, с кем он сел играть в покер. То есть в карты я играть особо не люблю, но блеф – это моё.

– А вот я вижу у Вас селекторная вертушка стоит. Найдите в Вашей книжечке пять цифр начальника Главного Управления по городу Москве генерал-лейтенанта Олега Анатольевича Баранова и поинтересуйтесь у него, кто такой Юрий Владимирович Ершов. Он Вам с удовольствием ответит.

За лицом моего любезнейшего друга было страшно наблюдать:

– Ну, щас прям, я буду звонить такой величине, интересоваться каким-то подполковником.

– А Вы позвоните, позвоните. Дело в том, что Олег Анатольевич когда-то возглавлял Московское Управление по борьбе с организованной. Знаете такой факт?

– Да, знаю.

– А я в своё время там был не самым последним оленем, поэтому он знает меня хорошо. Да! А ведь я самое главное то забыл Вам сказать, милейший Владимир Анатольевич!

Ну, кажется, я его добиваю. Теперь нужен мощный хук с правой. Он уже плывёт.

– А что самое главное, Юрий Владимирович?

– Видите ли, дело в том, что тема, с которой я приехал к Вам в Белоомут, – как раз тема Олега Анатольевича. Гражданин Натанзон обратился за помощью к нему. А он уже, по старой памяти, дал мне, бедному пенсионеру, слегка подзаработать. Так Вы будете звонить генералу Баранову?

Всё. Это нокаут и чистая победа.

– И так всё понятно, Юрий Владимирович. Зачем беспокоить такого уважаемого человека? Простите меня, я сразу не сориетировался в ситуации, был неправ, наговорил лишнего.

– Ну что Вы, что Вы! Ничего страшного! А вот я Олегу Анатольевичу всё же позвоню, расскажу ему, как Вы тут вместо того, чтобы работой заниматься, защищаете интересы проворовавшегося барыги, и с каким рвением это делаете.

И я достал свою боевую трубку, в которой мобильного телефона Баранова, конечно, не было, и стал делать вызов. Блеф должен быть совершенен.

Майор Усаневич чуть не кинулся ко мне:

– Юрий Владимирович! Ну, простите меня! Ну, не надо звонить! Я Вам обещаю помощь и полное содействие в Вашем деле!

– Значит, слушай меня, майор. Никакой мне помощи твоей и содействия не нужно. В одной хорошей песне говориться

На хрена нам враги,

Когда у нас есть такие друзья? *23

А вот мешать мне – не вздумай. Если ты кому угодно: Коростелю, Коле Белому, Диме Рыжему, да хоть козе Мане, расскажешь о нашей дружеской беседе, и о том, что я не тот, за кого меня считают, знаешь, что я сделаю?

– Понимаю, не дурак, – майор явно приободрился, его явно приподнимало, что теперь он играет на правильной стороне. – Вы доложите Баранову, он свяжется с моим генералом, начальником области, – и мне крышка.

– Дурак ты, дурак! – я уже не сдерживал себя, это теперь было и не нужно. – Неужели ты решил, что из-за такой мокрицы, как ты я буду беспокоить Баранова? Я лично, своими руками тебе голову отрежу. Здесь в Белоомуте. Посреди улицы Урицкого. Я ясно излагаю?

– Ну что Вы, товарищ подполковник, мы же свои!

– То есть взаимопонимание достигнуто?

– Так точно! Рад был знакомству с Вами, Юрий Владимирович! Вас до гостиницы подвезти?

– Да нет уж, спасибо, голубчик. Я как-нибудь сам дойду.

Брезгливость брезгливостью, а руку пришлось пожать.

……….

Не подумай, дорогой читатель, что я этакий флегматик и хладнокровный игрок. Такой же человек, как и все остальные. Скорее уж холерик. Когда я вернулся в номер и залудил стакан, меня всего трясло. Так, теперь надо покурить, успокоится и проанализировать развитие событий.

Из мусорской я выбрался, и выбрался блестяще, а вот партия, кажется, проиграна. В ближайший час Коростель подтянет моего малохольного майора к себе и устроит ему правку, а попросту спросит: «Что сделано?» Усаневич на стойкого оловянного солдатика явно не похож. Не знаю, чем можно пригрозить в маленьком болотце такому головастику, но, думаю, найдётся чем. И уж если он со мной на фу-фу поплыл, тут он поплывёт по-настоящему. И максимум часа через два Коростелю будет понятно, что никакой я не вор в законе, а всего лишь отставной подпол. А дальше на арену цирка выходят два клоуна – Рыжий и Белый. И к концу дня я имею все шансы стать кормом для барсучков, лисичек и ворон. Или выплыть на свет божий из Оки где-нибудь в районе Рязани.

Так, а что у нас теперь с перспективой отжать пять лям? А вот эта перспектива в свете вышеизложенного стремиться к нулю. Итак, игра проиграна, стоит признать поражение. Как там сказал Рамаз? «Бросай всё и возвращайся. Деньги того не стоят». А что, Рамаз парень человечный и мудрый, не зря его Лёха так ценил. Значит, надо послушаться Рамаза.

Я глотнул ещё 50 грамм коньяка, выкурил сигаретку и стал не спеша и тщательно собирать вещи. Торопиться некуда – в запасе у меня целый час, а там – такси и до Коломны.

Когда я уже был готов выходить, в дверь настойчиво постучали. «Эх, чёрт, не успел!» – я достал из кармана куртки выкидуху, из которой выскочило приличной длины лезвие, и двинулся к двери.

Из-за двери вместе со стуком раздался богатый обертонами серебристый баритон:

– Есть ли кто? Откройте, пожалуйста! Мне нужно с Вами поговорить.

Хороший опер должен уметь вычислять незнакомого человека по малейшим нюансам, в том числе и по голосу. Вроде бы я этим искусством владею. Тем большим было моё удивление. Но сомневаться времени не было. Я убрал выкидуху и открыл дверь.

Опаньки! Такого я не ожидал. Теперь мне нужно было удивить моего неожиданного гостя, чтобы мы были квиты.

– Простите, святый отче, и благословите!

Стоявший на пороге деревенский батюшка с длинными тёмными волосами, выбивавшимися из-под скуфьи, с окладистой и ухоженной тёмной бородой, высокого роста и могучего телосложения, не ожидал такого приёма, как я не ожидал его визита. Но быстро нашёлся и нараспев произнёс своим густым баритоном:

– Бог простит! Бог благословит!

Он, не торопясь, перекрестил меня, а я опять решил его ошарашить – схватил благословляющую руку и с жаром приник к ней, после чего лобызнул его в плечо:

– Христос меж нами!

– Был, есть и будет! – ответил совсем уж удивлённый батюшка.

– Милости прошу, входите!

– С удовольствием, сыне. Говорили мне, что я найду здесь злого разбойника, а нашёл здесь друга доброго.

– Как обращаться к Вам, отец мой? – спросил я, улыбаясь своей самой искренней улыбкой.

– Отец Геннадий. Я настоятель здешнего Успенского собора, может быть, Вы его видели.

– Чудесной красоты церковь, отец Геннадий. Вот только в ремонте она нуждается.

– Вот об этом я и пришёл с Вами поговорить, сын мой.

В это время глаза отца Геннадия, очень живые и немножко с хитрецой, наткнулись на ещё почти полную бутылку «Хеннеси», стоявшую у меня на тумбочке.

– А не выпить ли нам коньячку, отец Геннадий? Чтобы разговор наш живее пошёл?

– Ну, если Вы от чистого сердца предлагаете, то можно… Разве что немножечко совсем.

Я моментально наполнил стаканы. Отец Геннадий взял свой, пристально взглянул на художества, покрывавшие мою руку, и сказал:

– Как приятно, что человек с таким сложным путём жизненным нашёл свой путь к Богу.

– А мне очень приятно познакомиться с Вами, батюшка.

Мы выпили. Отец Геннадий, казалось, собирался с мыслями. Наконец, он начал, и баритон его серебрился, как река на солнце.

– Сын мой, не в праве я судить. Не суди, да не судим будешь. Времена сейчас сложные и не богоугодные. Каждый живёт, как может. Я не святой, и Вы не святой, а кто сейчас свят? И всё же хочу сказать Вам: неправедное дело Вы затеяли. Я ни в коей мере не оправдываю Олега Любомировича, но поймите: вокруг него в нашем Богом забытом городке слишком много людей подъедается. А Вы, если получите с него эти 28 миллионов, сколько людей оставите без пропитания?

Меня чуть не шибануло:

– Сколько-сколько, отче, я с него получу?

Тут настало время дивиться отцу Геннадию:

– Как сколько? Он мне сказал, что речь идёт о 28 миллионах.

Взаимному удивлению не было предела. Я снова разлил коньяк по стаканам, мы выпили, и поскольку я был шокирован, позволил себе полную бестактность.

– Мне кажется, отче, Вас здорово ввели в заблуждение как по поводу размера суммы, о которой идёт речь, так и по поводу меня.

«Вон живёт он, – люди часто врут, -

Все святыни хая и хуля».

А меж тем я чист, как изумруд,

И в душе святого – до хуя! *24

– Ха-ха-ха! – зарокотал отец Геннадий. – Губерман?

– Он самый.

– А Вы часом не того… Не еврей?

– Что Вы, бригаденфюрер, я – русский!

– Ах-ха-ха! – по всему было видно, что хитрый священник нашёл во мне родственную душу. – Смешно!

Мы выпили ещё по стаканчику за Губермана и его гарики, после чего я решил, что пора брать инициативу в свои руки.

– Отец Геннадий, мне кажется, пора отделять зёрна от плевел. Давайте-ка проясним ситуацию. Во-первых, когда Коростель попросил Вас провести со мною душеспасительную беседу?

– А вот час назад и попросил. У него перед этим странная история случилась с нашим начальником отделения полиции. Он к нему обратился после того, как два его недоумка, что народ пугают, ничего с Вами сделать не смогли. Ну, Усаневич ему клятвенно пообещал все вопросы решить. Не просто так, конечно, пообещал. Коростель его с руки кормит. Как он мог ему отказать, раб Божий Владимир то. И тут вдруг что-то из ряда вон произошло. Представьте себе, приезжает наш майор к Коростелю и прям с порога начинает его костерить! Мол, знать его больше не хочет и без его денег проживёт. Не знаю, правда, как у него это получится…

Вот это да! Неужели я такой страшный?! Нет, пожалуй, это майор Усаневич такой глупый. Купился, как есть купился! Проглотил блеф с Барановым, не жуя. И решил, что скромная, но постоянная, майорская зарплата всё же лучше, чем подачки Коростеля. Да, такой глупости я не ожидал. Так слава Богу! Теперь у меня ещё есть время, и мы ещё сыграем с тобой, дорогой мой Олег Любомирович…

– И что же было дальше, батюшка?

– Я Вам, как на духу скажу, всю эту историю с долгом я от Коростеля слышал ещё позавчера. Рассказал он мне, что приехал в город какой-то страшный криминальный авторитет, то есть Вы, сын мой, и пытается выбить из него аж 28 миллионов рублей…

Я вкратце рассказал батюшке обстоятельства своей поездки и о какой сумме в действительности шла речь. Когда отец Геннадий понял, что речь идёт всего о пяти миллионах, он возмутился:

– Ах, негодяй! Вот мерзавец! Перед иконами мне клялся – 28 миллионов! Всем врёт и Господу солгал! А меня-то как обманул, змей-искуситель! Уж теперь я понимаю, что ни на какой ремонт храма мне от него не получить. С 28 миллионов ещё можно было бы что-то ожидать, а с этой суммы – удавится, сребролюбец, а не даст ничего.

– Не отчаивайтесь, дорогой отец Геннадий! Где курляндский немец прошёл, там ни хохлу, ни еврею делать нечего. Мы с Вами ещё найдём деньги на ремонт храма! И никакой я не криминальный авторитет. Вот, взгляните.

Я протянул батюшке своё пенсионное удостоверение и под остатки «Хеннеси» рассказал ему, как сладко живут в нашей стране отставные сыщики. Священник слушал меня внимательно, вся хитреца из его глаз улетучилась, в них осталось только понимание и сострадание. Когда моя повесть и «Хеннеси» подошли к концу, отец Геннадий поднял указующий перст и с расстановкой произнёс:

– А ведь я знаю, сыне, где у этого грешника деньги запрятаны!

Видит Бог, такого подарка судьбы я не ожидал.

– Так чего же мы сидим, батюшка! Нас ждут великие дела. Вы на машине?

– На ней, на родимой, на ласточке моей. Поехали!

Ласточкой отца Геннадия оказалась старенькая разваливающаяся на ходу четвёрка. Дом птицы Коростель оказался недалеко от Успенской церкви, рядом с впадением старицы Исток в излучину Оки. Возможно, по меркам господ судебных приставов это и была халупа. Но, полагаю, большинство жителей Белоомута такой халупе сильно завидовали. Среди мужской половины населения городка самой престижной считалась работа паромщика за 32 тысячи рублей.

Увидев из окна отца Геннадия, Олег Любомирович было вышел ему на встречу, но, заметив меня, поспешно ретировался и закрыл дверь на замок.

– Олег, выходи! – громогласно крикнул несколько разгорячённый коньяком отец Геннадий. – Выходи лжец и клятвопреступник! Не выйдешь – прокляну тебя, мироед!

Пусть говорят, что злоупотребление алкоголем не доводит до добра. Пустое! Святой отец после «Хеннеси» был просто красавец. Он взял складной стул, стоявший на газоне, и легко, как пушинку, запустил его в ближайшее окно. Со звоном посыпались осколки. Второе окно было разбито огромным булыжником, брошенным богатырской рукой смиренного слуги Господня.

– Выходи, подлец, иначе анафема тебе!

То ли угроза анафемы так подействовала, то ли с отцом Геннадием в Белоомуте предпочитали не спорить, но Коростель вышел.

– А, вот и наш шутник-забавник! Добрый вечер! – поприветствовал я его.

– Нет на тебе моего благословения, – констатировал факт отец Геннадий. Он грозно навис над Коростелем, и мне пришлось немного охладить батюшку: тяжкие телесные повреждения западенцу не входили в мои планы. – Покайся, подлец, ибо не мне ты солгал, но Господу нашему. И реши вопрос с достойным человеком, которого ты устами своими змеиными оклеветал.

– Да я готов решить вопрос. Только у меня денег нет. Совсем нет, – стоял на своём Коростель.

– Ах ты богомерзкое существо! – вот тут я не смог удержать отца Геннадия, и положенную ему затрещину Олег Любомирович всё же схлопотал. – Ты посмотри, Юрий Владимирович, врёт ведь в глаза и не краснеет! А ну, окаянный, пошли в гараж!

Гараж, на беду несчастного хохла, оказался не закрыт. Как не старался Коростель помешать шествию монументального священника, он был бессилен.

– Здесь у него деньги лежат, – указал отец Геннадий на одну из полок.

На полке были наставлены коробки с инструментами. Я стал снимать их на пол. По жалобному верещанию птицы Коростель было понятно – мы у цели. И вот одна из коробок оказалась по весу значительно меньше других. Я открыл её и увидел двенадцать банковских пачек пятитысячных купюр.

– Отец Геннадий! – обратился я к батюшке. – Вы бы не могли подождать меня пять минут в машине, мне нужно тут Олегу Любомировичу пару слов на прощанье сказать?

– Конечно, подожду, сыне. Только не марай ты руки о дерьмо, не бери грех на душу! Хотя я бы взял, прости меня, Господи…

Мы остались в гараже один на один.

– Значит так. Изначально речь шла о пяти лямах. Но ты у нас пошутить любишь. Первая шутка обошлась тебе в пятьсот тысяч. Вторая шутка была посерьёзней, и надо бы оценить её подороже первой, но тут в коробке шесть лям. Сойдёмся на этом. Справедливо?

Очень не хотелось Олегу Любомировичу расставаться с деньгами, он был, как сомнамбула. Поэтому не отвечал мне, а просто вторил:

– Справедливо.

– Далее. Я сначала думал, что ты порядочный человек. Поэтому собирался отдать судебное решение. А ты – редкостная падаль, и, видно, привык стучать во все калитки. Так вот на случай, если вздумаешь мусорнуться по-настоящему, судебное решение остаётся у меня. Не дай Бог ты дёрнешься, – оно окажется у Бориса Моисеевича. А он еврей настырный. И будешь ты платить деньги по второму разу. Уяснил?

– Уяснил, – ответила сомнамбула.

– А теперь серьёзная часть разговора, – я вынул выкидуху и приставил лезвие к боку Коростеля. – Говори, падла, сколько ты собирался дать денег отцу Геннадию на ремонт храма, если бы он решил твой вопрос. Только не ври мне, попишу.

– Двести тысяч.

Тварь, какая же тварь! Если он сейчас говорит мне о двухстах тысячах, значит получил бы батюшка в пределах сотни. А какой ремонт можно сделать на сто тысяч? Нож убирать рано.

– Так вот послушай меня. Если я узнаю (а я узнаю), что после моего отъезда с отцом Геннадием что-то случилось, даже если волос с его головы упадёт, я тебя найду. Веришь?

– Верю.

– Я тебя найду, мразь, где бы ты не был, хоть в твоём родном Дрогобыче. И умирать ты будешь медленно и мучительно. Ты всё уяснил?

– Всё.

Не часто мне удаётся выйти на полную запроектированную мощность, но сегодня получилось. Поэтому, садясь в четвёрочку я уже никуда особо не спешил.

– Отец Геннадий, вот миллион рублей на ремонт храма. На эти деньги Вы сможете сменить кровлю у ротонды и покрасить и храм, и колокольню.

Таких денег батюшка явно не ожидал. Он смотрел на меня с искренним удивлением.

– Благослови тебя Господь, сын мой!

– Вы сможете подбросить меня до Хорошово под Коломной?

– Конечно, смогу.

Из Белоомута мы выезжали по всё той же улице Урицкого. Рядом с двухэтажным домиком, где размещалось местное отделение полиции, стоял грустный майор Усаневич, обречённый теперь на жизнь честного мента.

– Батюшка, а притормозите-ка на минутку, – я выскочил из машины.

– Здорово, Володь!

– Добрый вечер, товарищ подполковник, как Ваши дела? Помощь всё-таки не нужна?

– Да дела я свои уже доделал – видишь, уезжаю.

– Счастливого Вам пути, и ещё раз прошу прощения.

– Я тебе, Вов, вот что хочу сказать на прощанье. Ты человек ещё молодой, так ты над моими словами подумай, попробуй их осмыслить. Знаешь, времена у нас сейчас – не дай Бог. Так вот, в такие времена уж лучше быть дураком, чем мерзавцем. Ну, бывай!

Через час с небольшим мы с отцом Геннадием стояли на платформе станции Хорошово. До последней ночной электрички на Москву оставалось десять минут, пора было прощаться. Я достал из кармана куртки клочок бумаги и ручку, написал свой мобильный телефон и отдал отцу Геннадию.

– Батюшка Геннадий, с неспокойным сердцем я уезжаю. Страшный этот ваш Затерянный Мир. Как Вы только умудряетесь там жить, да ещё быть пастырем? Если эти упыри будут до Вас добираться, звоните мне сразу же.

– А ты не печалься обо мне, сыне. Я в этом Белоомуте уже семнадцатый год служу. Ко всему привык, ничего не боюсь. А для христианина обрести венец мученический ради други своя – то награда Господня.

ГЛАВА 11. НЕ ПОЕХАТЬ ЛИ В КАШИН?

Вернувшись, я рассказывал жене и сыну о красотах Оки, о пароме, о чудной церкви в Нижнем Белоомуте, о Пощуповском монастыре и об Есенине. У моей Лануськи есть редчайшая для жены особенность – она не задаёт лишних вопросов. Не помню, чтобы она меня когда-нибудь пилила. Хотя у неё есть для этого все основания – чего она только не хлебнула, связавшись со мной. Всякое у нас бывало, и периодическое отсутствие денег – не самое страшное. Бывало и такое, что нечего было подарить на какую-нибудь нашу годовщину. Какая бы жена всё это вытерпела? А Ланка очень редко позволяла себе «включить девочку», для этого её надо было серьёзно разозлить. Думаете, просто жить с небритым, истеричным, вечно пьяным мужчиной, даже если он прошёл через такой ад, что и подумать страшно, а человеком всё-таки остался? Ну, и кому нужен такой человеколом? А я по непонятным мне самому причинам Ланке нужен. Она в меня верит и заботится обо мне, причём делает это без всякого сюсюканья. Вообще мне иногда кажется, что у неё совершенно мужской характер. Молчунья, умница, и понимаем мы друг друга без слов. Да, мало ласки, дешёвого сюсюканья и пустой болтовни. Зато есть взаимное доверие. А что касается разговоров, как сказывал удивительный Мастер Лукьянов, десять минут философских бесед с женой – роскошно, а пятнадцать минут – уже развод.

В сухом остатке, отослав десять процентов на общее, я привёз из Белоомута 900 тысяч. Этих денег при экономном расходовании должно было хватить на год. Их волшебное появление было крайне своевременным. Титры «звучит тревожная музыка» сменились Седьмой Ленинградской симфонией Шостаковича. Простая и безобидная мелодия на фоне сухого стука малого барабана из Allegretto, невнятно зазвучавшая весной 20-го года, в начале 21-го стала покруче Bolero Равеля и символизировала рушившийся привычный и с таким трудом отстроенный мир. Какие уж там к чёрту солдатики и покатушки богатеньких дяденек и тётенек по России!

Человеческая психика устроена так, что даже когда есть полное осознание разразившейся катастрофы, ты всё равно цепляешься за свой привычный мирок. Наверно, когда обустроил себе удобный и сухой блиндаж, чертовски обидно наблюдать, как его разносит в клочья прямым попаданием 152-миллиметрового гаубичного снаряда. Я прекрасно понимал, что будет ещё круче, и надо думать, как жить дальше. И в то же время всё ждал, что появятся новые постоянные покупатели солдатиков, или кто-то закажет поездку.

И вот в начале апреля позвонил мне мой давний знакомый Сашка. Несмотря на его редкостное занудство, я обрадовался безумно. Сашка работал менеджером в кампании, производящей сложное медицинское оборудование и всякие сопутствующие прибамбасы. Вот уж у кого дела должны идти неплохо даже на фоне ковида и экономического кризиса! Среди моих клиентов-путешественников Сашка имел серьёзный послужной список. Сначала я катал его с женой по Новгородской области. Потом уже вчетвером с такой же семейной парой он ездил у меня в Великий Устюг и Тобольск. Но больше всего я заработал на нём, когда целых две недели возил их разросшуюся до шести человек компанию по Калининградской области.

Радостно опережая события, я сразу представил долгую и интересную поездку, большую группу и приличную дельту, которую можно положить в карман. Но Сашка меня сходу разочаровал. После обычных вступительных обменов любезностями, столь обязательных для интеллигентных зануд, он спросил:

– Ты всё катаешься? А как же короновирус?

– Думаю, он меня боится. Меня же боятся все живые существа, почему ковид должен быть исключением?

– Как на тебе отражается кризис? Надеюсь, ты экономишь деньги и откладываешь на чёрный день.

– А мне, Саш, нечего экономить. Денег не было, нет, а теперь уже и не будет. Не жил никогда хорошо, и нечего начинать. Тебя свозить куда-нибудь? Я всегда с удовольствием. Вне зависимости от того, куда – эксклюзивную программу экскурсий гарантирую.

– Да нет, Юр, спасибо. Мы с женой пока повременим. Не хотелось бы случайно эту дрянь словить. Да и деньги пока надо поберечь – никто не знает, что будет через год, через два.

– Тогда чем могу быть полезен? – спросил я, наблюдая, как радостные ожидания машут мне ручкой с линии горизонта.

– Слушай, у меня есть один хороший знакомый. Очень солидный человек, работает начальником департамента в Министерстве сельского хозяйства, зовут Сергей. Он тут недавно искал человека для поездки в Кашин. Знаешь такой город в Тверской области?

– Как не знать, – моментально соврал я. – Кашин я знаю, как свои пять пальцев.

– Вот и отлично! Сергей говорил, что ему нужен человек, глубоко знающий нашу отечественную историю и ориентирующийся на местности. То есть краевед. Я и вспомнил, что есть у настакой Дерсу Узала.

Круто! Паном Сусаниным я уже был, теперь вот Дерсу Узала. Впрочем, называйте меня хоть Маленьким Муком, только дайте подзаработать. Я записал мобильный Сергея. Сашка уточнил, что мистер Сельское Хозяйство хочет встретиться со мной завтра. Я искренне поблагодарил старого зануду, что он про меня не забыл, и мы распрощались.

Бывает же такое! Я исследовал всю Тверскую область квадратно-гнездовым методом, а Кашин почему-то пропустил. Насколько я помню, с достопримечательностями там жиденько, да и большевички там в своё время побеспредельничали от души. Да Бог с ним! Информации я к завтрашнему дню соберу столько, что клиент продохнуть не сможет от восторга, но сначала нужно договориться о встрече. И я набрал продиктованный мне Сашкой телефон.

– А, это тот самый Юрий, который непревзойдённый знаток истории и краевед? – голос был молодой, несмотря на имеющий место быть возраст, весёлый и энергичный. – Вы извините, я сейчас говорить не могу. А завтра жду Вас к часу дня. У нас будет целых два часа, чтобы всё обсудить.

Начало мне понравилось. Я записал, чего мне завтра куда. Теперь надо подготовиться к завтрашней встрече, чтобы заинтересовать клиента. Но, признаюсь, выбор странный. Мне встречались люди, желавшие посмотреть Торжок, Старицу, Вышний Волочёк, Осташков, даже Торопец. Но вот чтобы Кашин… Удивительно! Ладно, изучим открытые источники.

Когда я основательно пролопатил интернет и насмотрелся фотографий, моё удивление переросло в полное недоумение. Что же за человек такой этот Сергей из Минсельхоза и что ему нужно в Кашине? Городок, конечно, очень древний. На его примере можно изучать историю борьбы периферийных тверских удельных княжеств с Великим Тверским княжением. Но сколько в стране специалистов и начитанных дилетантов, знающих о распаде Тверской земли на удельные княжества и о междоусобице в нём за Великокняжеский стол? Ну, может быть, тысячи три, не больше. Предположить, что один из них мой будущий клиент? Можно, но вероятность стремится к нулю. К тому же от тех времён сохранились только земляной крепостной вал и остатки рва древнего города. Сохранились неплохо, для профессионального историка или археолога – безумно интересно. Но для обычного туриста – просто ландшафт. Итак, удельное Кашинское княжество точно отпадает.

А что тогда? До революции в Кашине была 21 церковь и 3 древних монастыря. Много церквей второй половины XVII века, прекрасно было представлено русское барокко в разных вариациях, классицизм и ампир тоже присутствовали в великолепных образцах. Судя по дореволюционным фотографиям, Кашин был красивейшим городом, гармонично вписанным в рельеф, нежно опоясанным живописнейшей речкой Кашинкой и хорошо благоустроенным. Даже не побоюсь сравнить этот уездный городок с Суздалем, он действительно был на него неуловимо похож. Но потом явились большевички, моё воздушное им лобызание, очень уж я их люблю, даже больше, чем педика Петрушу Бесноватого:

Мы красная кавалерия, трам-трам-трам!

И командира нашего зовут Абрам!

И бесплатно отряд поскакал на врага… *25

В общем, когда отряд, наконец, проскакал в направлении Хайфы, город был безнадёжно изуродован. От Николаевского Клобукова монастыря ещё что-то осталось. А вот от Дмитровского – только руины. Троицкий храм монастыря, построенный в 1682 году, был совершенно уникальным и не имевшим аналогов сооружением, но теперь догадаться об этом может только специалист по истории архитектуры. Если назвать то, что осталось от Сретенского монастыря, руинами, – над ними можно только рыдать. Ещё хуже сложилась судьба городских церквей. Все девять храмов второй половины XVII века были снесены. Как-то не очень любят верные последователи товарищей Владимира Ильича Бланка и Лейбы Давидовича Бронштейна древнерусскую архитектуру. Скажу вам по секрету, все слова с корнем «рус» вызывают у них прямо-таки животное неприятие. И не только слова. А теперь их генетические и духовные потомки призывают нас к примирению и даже праздник такой придумали – День Народного Единства. И очень символично заменили им День Октябрьского переворота. А нам говорят, что дело совсем не в том, что воины Второго народного ополчения выкинули поляков из Москвы и отстояли суверенитет Родины. Было бы всё так просто, так и назывался бы этот день Днём Казанской иконы Божией Матери. Нет, мол, День Народного Единства должен символизировать окончание Гражданской войны в душах и умах людей. И должен я от чистого сердца облобызаться с потомками тех, кто разрушил мою страну, уничтожил десятки миллионов людей во времена красного террора, последовавшей за ним войны всех против всех, раскулачивания, расказачивания и коллективизации, уничтожения под корень духовенства и прочих милых и безобидных экспериментов, по сравнению с которыми германский нацизм кажется детским лепетом на зелёной лужайке. А потом, когда от моего народа после Великой войны уже почти ничего не осталось, превратили эти жалкие остатки русских в евреев третьей категории. По поводу этого примирения прекрасно высказался величайший антисемит Игорь Миронович Губерман:

Мы братья по пеплу и крови.

Отечеству верно служа,

Мы русские люди,

Но наш могендовид

Пришит на запасный пиджак. *26

Но я немного отвлёкся. Храмам XVIII века в Кашине повезло чуть больше. От великолепного разнообразия, украшавшего дореволюционные фото, сохранилась красивейшая церковь Илии Пророка, продолжающая лучшие традиции Московского узорочья, хоть и построенная в 1778 году. Правда, колокольню Ильинской церкви экспериментаторы сломали, таки да. Также без колокольни дошла до нас Входоиерусалимская церковь. В ней расположен краеведческий музей. По архитектуре она довольно-таки своеобразна, но показывать её, как отдельный объект, вряд ли стоит. Единственным действующим в советское время храмом оставалась Петропавловская церковь, расположенная на восточной окраине городка. Она дошла до нас без утрат, но уж больно банальна. Чего нельзя сказать о церкви Знамения Креста Господня – красивое позднее барокко, да и место для церкви выбрано на загляденье – живописный пригорок над Кашинкой. А вот то, что осталось от церкви Рождества Христова, с эстетической точки зрения критики не выдерживает. Не густо.

С храмами XIX века тоже всё печально. Чудом уцелел вместе с колокольней и теперь бесконечно реставрируется доминирующий над городом Воскресенский кафедральный собор. Ранний ампир, масштабный, монументальный, но за душу не берёт. Собор Вознесения Господня – вот это да! Это, пожалуй, самое яркое, что осталось от дореволюционного Кашина. Ранняя эклектика, танцующая от классицизма. Интересно, а почему он так хорошо сохранился. Ага! Всё понятно: рядом с собором стоит красивейшая и совершенно авторская колокольня, а строил её Тверской губернский архитектор Иван Фёдорович Львов. Большевики испытывали странную слабость к именам пушкино-гоголевской эпохи. Наверное, поэтому собор и пощадили.

Можно, конечно, из всех сохранившихся достопримечательностей Кашина сделать обзорную экскурсию на два дня, но на этом много не заработаешь. Речку Кашинку, в которой до революции водились осетры и стерлядь, а летом купались ребятишки, в двадцатом веке так загадили промышленными сбросами, а уже в наше время – пластиковыми бутылками, что даже и не знаю, к плюсам её отнести или к минусам. Хотя красивые ракурсы всегда можно найти. Купеческие особняки, которыми славился Кашин в XIX веке, коммунистам не очень нравились, поэтому центр городка они украсили уродливыми хрущобами, а окраины – бараками. Тоже не лучшие обстоятельства для рекламы города. Особенно меня огорчило, что в городе всего одна гостиница с пафосным названием «Русь». Судя по фотографиям, осталась она в наследство от советских времён и с тех же пор не ремонтировалась. Размещать в ней людей – даже как-то не комильфо.

Так как же мне заманить этого Сергея в Кашин, и что он там хочет увидеть? Может быть, исторические личности? Так, посмотрим… Действительный статский советник Александр Петрович Куницын, любимый лицейский учитель Пушкина. Сын сельского дьячка, учился в духовном училище при Дмитровском монастыре. Не пойдёт. На нём программу не построишь – масштаб личности не тот. Кто ещё?

Святая Благоверная княгиня Анна Кашинская. Уже гораздо интересней. Жена Святого Благоверного князя Михаила Ярославовича Тверского, непримиримого врага Юрия Даниловича Московского, победителя Бортенёвской битвы, убитого в Орде по приказу Узбек-хана. Михаил Ярославович – знаковая для Тверской истории фигура. Дмитрий Михайлович Грозные Очи, убивший Юрия Даниловича Московского и на некоторое время захвативший Великий стол Владимирский, – сын княгини Анны. Другой её сын – князь Василий Михайлович, знаменитый Кашинский сепаратист. Но самое интересное случилось с ней уже после смерти. В 1649 году Поместный собор Русской церкви во главе с Патриархом Никоном причислил княгиню Анну к святым в лике благоверных. А дальше – конфуз. Началась романово-никонианская ересь, и Московский поместный собор 1656 года объявил крестящихся двоеперстно еретиками и предал всех православных анафеме. Старообрядцы в подтверждении православия и древности двоеперстия указывали на открытые для всеобщего обозрения мощи Святой Благоверной княгини Анны Кашинской, персты правой руки которой были сложены двоеперстно. Любой православный, придя в кафедральный кашинский собор, мог это увидеть. Очень сильный и убедительный аргумент в пользу древности двоеперстия. Сильных аргументов ни царь Алексей Михайлович, ни его наследник Фёдор Алексеевич не любили. Поэтому собрали в 1678 году при Патриархе Иоакиме Московский поместный собор, отправили в Кашин комиссию во главе с Митрополитом Рязанским Иосифом и Архиепископом Тверским Симеоном, и по итогам работы комиссии раскороновали бедную княгиню. Мощи закопали в землю, могилу свели на нет, а житие святой предали анафеме. В 1908 году добренький Николай II объявил по всей стране веротерпимость. И Анну Кашинскую повторно канонизировали, нетленные мощи нашли и откопали, и стала княгиня покровительницей всех потерявших своих родственников и города Кашина.

Личность, безусловно, интересная. Обзорную экскурсию она мне раскрасит, а повествование о Вознесенском и Воскресенском соборах станет очень ярким. Но в практическом смысле мне это ничего не даёт – всё та же дешёвенькая двухдневная экскурсия с ночёвкой в гостинице сомнительнейшего качества. Надо искать что-то ещё.

И тут я чуть не подпрыгнул на радостях. Вот это да! Прямо подарок судьбы! Оказывается, в городе Кашин рядом с Дмитровским монастырём похоронен шведский принц, а по совместительству последний из русских удельных князей, Густав Эрикссон Ваза, умерший в Кашине в феврале 1607 года. Одна из ярчайших фигур первого этапа Великой Русской Смуты. Не вполне законорожденный сын сумасшедшего шведского короля Эрика XIV, женившегося по любви на финской простолюдинке Карин Монсдоттер и свергнутого с престола своим единокровным братом Юханом III. Принц Густав послужил для Шекспира одним из прообразов его бессмертного Гамлета. Воспитывался один из основных претендентов на Шведский престол вдалеке от родины в полной нищете в Речи Посполитой. Принц обладал феноменальными способностями и стал выдающимся химиком и алхимиком. Источники, на которые реально можно опираться, даже приписывают ему получение философского камня в Вильно. Его даже называли новым Парацельсом, и этим званием Густав гордился гораздо больше, чем своим королевским происхождением.

А потом Густава Эрикссона закрутила в водоворотах внешняя политика Московии. Борис Годунов пожелал выдать замуж за принца Густава свою единственную и любимую дочь Ксению, а самого Эрикссона сделать королём Ливонии, превратив её в вассальное Московии государство. Расчёт Бориса Годунова был похож на красивую шахматную партию. Шведский король Карл IX приходился Густаву родным дядей. В это время Швеция вела войну с Речью Посполитой из-за притязаний другого племянника Карла, польского короля Сигизмунда III, на шведскую корону. Причём Сигизмунд, сын Юхана III, номинально считался шведским королём. Предлог для отвоевания Московией прибалтийских земель и образования Ливонского королевства звучал гуманно и убедительно: восстановить справедливость в отношении несчастного отпрыска незаконно свергнутого короля Эрика XIV. По замыслу мудрого Бориса Годунова, Карлу IX следовало бы отказаться от захваченной шведами Ливонии в обмен на обещание Густава никогда не претендовать на шведский престол. К тому же Карл получал таким образом сразу двух союзников против Польши.

Всё развивалось превосходно. В августе 1599 года Густав Эрикссон прибыл в Москву, где его объявили Калужским удельным князем и дали в кормлении город Калугу и весь Калужский уезд с тремя городами и волостями. Царь Борис наверняка сыграл бы удивительную по красоте шахматную партию, если бы не слишком тяжёлая юность принца Густава. Великим алхимиком то он стал. И был для своего времени чрезвычайно образован, знал восемь европейских языков, в том числе польский и московитский. Однако нищета, в которой частенько жил новый Парацельс, сыграла с ним злую шутку. Меньше всего способностей он имел к придворным интригам, дипломатии и политике вообще. Ещё живя в Данциге, Густав связался с замужней женщиной, хозяйкой гостиницы, которую русские источники называют Екатериной, а шведские – Бритой Перссон Карт. Нам совершенно неважно, как её звали. Важно, что наследный принц прижил с ней четверых детей, а когда по-королевски обосновался в Москве, перетащил её к себе со всем выводком и мужем в придачу.

В ожидании свадьбы с Ксенией Годуновой принц Густав в Москве совершенно оскандалился. Он возил свою то ли Екатерину, то ли Бриту в карете, запряжённой четвёркой белых лошадей, в сопровождении целой армии слуг. Так на Москве выезжали только царицы. Вёл себя Густав со своими дворянами до невозможности надменно, а слуг так и вообще часто бил. Гуманный и добрый Борис Годунов пытался прекратить этот моветон, но принц только умножал своё сумасбродство и дурные выходки. В результате в 1601 году царь Борис объявил Густаву, что его поведение не достойно королевского сына, и отказался выдавать за него любимую дочь. Выгонять принца обратно в Польшу было опасно, слишком значимый козырь в политической игре. У Густава отобрали Калугу с уездом, Катарину-Бриту вышвырнули из Москвы, а несостоявшегося царского зятя отправили в Углич. Там он стал последним удельным князем в истории России. Удельным князем он был только номинально, всем управлял назначенный Борисом боярин, а Густав спокойно занимался там своей алхимией. Намёк ни во что не лезть был тонок и прозрачен – за десять лет до описываемых событий в Угличе при неустановленных обстоятельствах погиб царевич Дмитрий, который Борису Годунову тоже был не нужен.

После смерти Годунова дела у Густава пошли совсем плохо. На Московский трон сел Лжедмитрий I. Король Речи Посполитой и номинальный король Швеции Сигизмунд III, приказал польскому ставленнику Густава Эрикссона убить, как ненужного претендента на Шведский престол. Но Лжедмитрий предпочёл оставить его в живых, как инструмент воздействия на поляков, и заточил в Спасский монастырь в Ярославле. Когда в мае 1606 года после бесконечных интриг трон захватил Василий Шуйский, он отправил принца Густава в Кашин. Там его поселили в Дмитровском монастыре, предоставили относительную свободу и обращались, как с королевичем. Но прожил в Кашине Густав Эрикссон недолго и, согласно хронике Конрада Буссова, умер 22 февраля 1607 года в возрасте 38 лет.

Ёжкин кот! Да это просто находка, а не принц Густав! Самое главное, что он мне позволяет сделать – после короткого пребывания в Кашине поехать в Углич, который находится очень недалеко. И всё аргументировано. Густав четыре года прожил в Угличе, будучи последним русским удельным князем. А уж в Угличе и хорошие комфортабельные гостиницы, и посмотреть есть на что по-настоящему! Да здравствует Густав Эрикссон, самый лучший угличский удельный князь! Держись, Сергей! Ох, и разведу же я тебя на деньги завтра!

ГЛАВА 12. ВОТ ТЕБЕ, БАБУШКА, И ЮРЬЕВ ДЕНЬ.

Без пятнадцати час я вышел из «Красных ворот» и по Садовой-Спасской дошёл до проходной Министерства сельского хозяйства, где на меня уже был выписан пропуск. Я поднялся на четвёртый этаж и ровно в час зашёл в кабинет Сергея. Хозяин кабинета радушно меня поприветствовал, а я от удивления чуть не остолбенел на пороге. На вид Сергею было лет 58. Он как две капли воды был похож на Василия Ланового в этом возрасте. Нечто среднее между английским лордом и поручиком Ширвинским. Дорогой и элегантный строгий костюм. Очень молодые и весёлые, если не сказать озорные, глаза. Бывает же такое сходство! Хорошо построенная литературная речь с правильной и несколько актёрской акцентировкой. Дружелюбные манеры. И по всему видно, что человек вполне состоятельный. Отличный потенциальный клиент.

После положенного для начала обмена любезностями я спросил:

– Так Вам нужен человек, хорошо знающий Кашин с точки зрения краеведения?

– Точно так.

И я начал рассказывать Сергею о городе Кашин. А надо тебе сказать, любезный мой читатель, когда я пытаюсь охмурить своих потенциальных клиентов и потом провожу для них экскурсионную программу, я меньше всего похож на бывшего подпола, чудовищно изуродованного профессиональной деформацией. Какой там трёхэтажный мат, какая там феня, – и близко нет. Кажется, что перед тобой профессор истории или искусствоведения, который к тому же прекрасно умеет витийствовать. Если уж вспоминать Ланового, то просто «Обнял меня. Облобызал троекратно. И прослезился…» Деньги мне были нужны позарез, поэтому я с самого начала вышел на полную запроектированную мощность.

Сергей слушал меня, вежливо улыбаясь. Но, видимо, человек он был до крайности берегущий своё время. И минут через шесть он прервал мой высокий полёт мысли:

– Простите, Юрий, всё это очень интересно. Но сам город Кашин меня совершенно не интересует.

Опаньки! К такому повороту событий я был явно не готов.

– А что же тогда Вас интересует? – озадаченно спросил я.

– Скажите, что Вы знаете о Густаве Эрикссоне?

Ура! События развиваются в правильном и нужном мне русле. Я опять примерил на себя образ профессора истории Санкт-Петербургского университета, и меня понесло… Я во всех подробностях описал двойнику Ланового борьбу за трон, развернувшуюся в семействе Ваза, рассказал о юности принца Густава, его занятиях алхимией и уже хотел переходить к источникам, однозначно утверждавшим, что то ли в Вильно, то ли Браунсберге шведский принц сумел получить тот самый философский камень… Но тут Сергей меня опять прервал:

– К сожалению, у нас не так много времени. Я восхищён Вашим знанием темы. Однако, позвольте перевести наш разговор в практическую плоскость. Вы уверены, что Густав Эрикссон похоронен именно в Кашине?

– А почему у Вас возникают сомнения?

– Были в последнее время некоторые публикации о Калуге…

– Это когда в 13-м году рядом с церковью Рождества Богородицы в Никитской слободе обнаружили захоронение рыцаря в доспехах?

Сергей посмотрел на меня с нескрываемым удивлением:

– А Вы владеете материалом! Ну и что Вы скажете об этой находке?

– Совершенно неизвестно, кто был похоронен у Никитской церкви, но я готов Вам доказать, что это точно не Густав Эрикссон.

– Докажите.

– Первое и главное. Захоронение ничем не датируется, кроме доспехов. Они сохранились плохо. Но специалисты уверенно заявляют, что кираса была изготовлена в первой половине XVI века. Кирасы современные жизни принца категорически от неё отличаются, у них ребра жёсткости нет.

– Это ещё ничего не доказывает.

– Второе и немаловажное. Густав был человеком науки, а не войны. На всех известных прижизненных изображениях он в партикулярном платье. С чего бы вдруг его хоронить в латах?

– Ну принц всё же. Пока что Вы меня не убедили.

– Третье. Будучи с 1599 по 1601 год удельным Калужским князем, Густав в Калуге никогда не был. Въезжал он в Московию в августе 1599 года через Себеж и Новгород, а потом безвыездно до 1601 года куролесил в Москве. Во всяком случае ни один источник не упоминает, что он в это время путешествовал по России.

– Согласен. Но источники вообще много чего не упоминают. Дальше?

– А вот Вам аргумент, который не бьётся. Когда у нас принц умер в Кашине? – мне решительно нравился наш разговор, по всему было видно, что Сергей тоже в теме.

– По сообщениям Конрада Буссова, а у нас нет никаких оснований ему не доверять, 22 февраля 1607 года. И есть записки пастора Мартина Бера из Нойштадта-на-Орле о том, что он сам погребал принца у Дмитровского монастыря в Кашине и получил за сие 20 рублей в награду от Василия Шуйского.

– Так точно, Сергей, Вы совершенно правы! А теперь давайте вспомним, что в это время происходило в Калуге. С декабря 1606 года по конец мая 1607 года царские войска под командованием князей Фёдора Ивановича Мстиславского и Михаила Васильевича Скопина-Шуйского осаждали в Калуге повстанческие войска Ивана Болотникова. И всё это время бои шли ожесточённые и упорные. Так что Густав Эрикссон никак не мог быть похоронен в Калуге. А похоронен он в Кашине, и это подтверждается сразу несколькими источниками, вполне заслуживающими доверия.

– Молодец, Юрий! Я всё ждал, когда же Вы мне расскажете об осаде Калуги. Вот теперь Вы меня полностью убедили.

Честно говоря, я был восхищён собеседником. Впервые я встретил клиента, который был бы так глубоко в теме и так владел предметом. Интересно, зачем тогда ему гид?

Сергей же продолжал меня экзаменовать:

– А скажите-ка, дружище, что нам известно о конкретном месте захоронения принца Густава в Кашине?

– Не так уж мало. Здесь мы можем опираться на три вполне надёжных источника: на хронику Конрада Буссова, на записки пастора Мартина Бера и на письма посланника шведского короля Карла IX Петра Перссона де Ерлезунд. И все трое указывают, что могила находится в берёзовой роще между Дмитровским монастырём и рекой Кашинкой.

– Саша мне сказал, что Вы знаете Кашин, как свои пять пальцев. Я, конечно, понимаю, что за четыреста лет многое изменилось. И всё же, что эта берёзовая роща представляет из себя сейчас?

Ох, как плохо врать! С другой стороны, как хорошо изучать карты мест, куда предстоит поехать. И я ответил без запинки:

– Не слишком пологий склон между руинами Страстной церкви и Троицкого собора и рекой Кашинкой. Сейчас эта территория ограничена улицами Инны Константиновой, Социалистической и Красной улицей. Этакий прямоугольник сто на сто метров. Растут там всякие деревья, не только берёзы. По логике вещей, могила была расположена на вершине холма, то есть как раз между руинами церквей, скорей всего ближе к руинам собора Страстной иконы Божией Матери.

– А как Вы думаете, Юр, в советское время или уже в наше никому не приходило в голову обустроить в этом лесном массивчике что-то вроде парка?

Как же здорово, что я люблю изучать карты! Всякие спортивные и детские площадки на карте Кашина аккуратно помечены. А рядом с руинами Дмитровского монастыря никаких значков нет.

– То есть, Серёж, Вы хотите сказать, а не перемешали ли там культурный слой, если парк устраивали?

– Вот именно!

– Могу точно сказать, никакого благоустройства, по крайней мере последние сто лет, там не проводили.

Я смотрел на мистера Сельхоза с удивлением – неужели ему действительно так важно, рылся кто-нибудь на этом склоне или нет? Похоже, важно, да ещё как.

– Это, дружище, для нас самое главное. Смотрите, что у нас получается. Мы имеем участок площадью около гектара. Но если Вы говорите, что по логике могила была расположена на вершине пригорка, это ещё сужает круг наших поисков.

Я решил, что рыба полностью проглотила наживку, и пора подсекать:

– Ну, так и поехали в Кашин искать могилу Густава Эрикссона!

– Да я бы с удовольствием, дружище, поехал с Вами, но, к сожалению, не могу. Дела, дела, будь они неладны… Так что в Кашин Вы поедете один.

Последняя фраза была сказана совсем другим тоном, чем всё предыдущее. Это был приказ, не подразумевающий обсуждения. Я перестал понимать происходящее:

– Как один?

Я полагал, что рыба попалась на крючок. Сергей тоже, видно, решил перейти к конкретике:

– Вы поедете в Кашин один. Там Вы попытаетесь установить с максимально возможной точностью, где именно в этой берёзовой роще была расположена могила принца Густава. Допустимый зазор – плюс-минус два метра. Но не более того. Саша мне рассказывал, что Вы человек порядочный и отвечающий за свои слова. Это так?

Я реально был сбит с толка происходящим, поэтому ответил машинально:

– Да, за свои слова я всегда отвечаю.

– Прекрасно! Я в этом и не сомневался. Поэтому убедительно Вас прошу, если действительное местонахождение могилы нельзя будет определить, – не надо мне рассказывать, что она находилась вот там. Договорились?

– Ну что ж, договорились, – ситуация представлялась мне всё более и более странной.

– Когда Вы вернётесь из Кашина, начертите мне план того места. Техническое исполнение меня совершенно не волнует. Главное, чтобы было побольше ориентиров, точное направление по компасу и точно измеренное расстояние. Два ориентира, руины одной церкви и другой, – не пойдёт. Постарайтесь, чтобы привязок было как можно больше, ну хотя бы штук шесть. Тогда локализация будет точной. За всю эту работу Вы получите 250 тысяч рублей перед отъездом и 250 тысяч после возвращения. Разумеется, при условии, что Вам удастся локализовать могилу. Если это окажется невозможным, гонорар в 250 тысяч оставите себе, за остальное – не взыщите. И я ещё раз надеюсь на Вашу порядочность. Да, и вот ещё что. Когда Вы там на месте будете этим заниматься, постарайтесь не привлекать к себе внимания. Ну, как Вам такое предложение?

Вот тебе, бабушка, и Юрьев день! Теперь мне всё стало понятно. Я-то всегда думал, что Сашка – самая занудная зануда в мире, и был убеждён: он и чувство юмора – понятия несовместимые. Давненько я в людях так не ошибался! Вон как красиво этот интеллигентик меня разыграл. Прямо Шнобелевскую ему за это! Хотя, конечно, по нашим голодным временам розыгрыш довольно-таки злой. Ладно, главное не терять чувство собственного достоинства. Я встал из-за стола:

– Что ж, Сергей, очень приятно было с Вами познакомиться! Мы с Вами отлично поговорили об истории Смутного времени. А когда я уйду, Вы сможете от души посмеяться. Поклон от меня Саше, и передайте ему – прекрасный розыгрыш. За сим позвольте откланяться!

– А ну-ка сядьте! Вы, стало быть, решили, что я шутки шучу. Хорошо, у меня есть аргумент, который убедит Вас в обратном.

Сергей достал из ящика своего стола пачку пятитысячных купюр и протянул их мне:

– Вот Ваш гонорар. Здесь 50 бумажек, можете не пересчитывать.

Я взял деньги. Да, это были настоящие деньги, обычные пятитысячные бумажки. Машинально сунув их во внутренний карман куртки, я поймал себя на том, что по спине забегали мурашки. Всё происходящее постепенно теряло очертания реальности. Я много чего повидал в жизни, но такого не было никогда. Полляма за такое не платят. Тут явно что-то не то.

Терпеть не могу, когда меня используют в тёмную! Давай-ка прикинем, на кой ляд нашему английскому лорду могила Густава Эрикссона. Что не из праздного научного интереса, – понятно. Слишком много платит. Да и вряд ли он представляет интересы шведского правительства, решившего увековечить память национального героя. К тому же принц Густав шведским национальным героем никак не является. Он, скорее, персонаж нашей отечественной истории, а не шведской. В любом случае, если бы это чумовое предположение имело право на жизнь, шведское правительство действовало бы по официальным каналам.

Тогда что? Сокровища? Вот ведь неувязка! Когда Густав въехал на территорию Московии, он был нищеброд нищебродом. Его финансы настолько пели романсы, что в Новгороде его даже пришлось переодевать в присланные Годуновым одежды, чтобы он хоть как-то соответствовал статусу потенциального царского зятя. Да, во время пребывания в Москве царь Борис обеспечил ему роскошную жизнь. Но когда не выдержавшего испытания медными трубами принца сослали в Углич, там всё было уже значительно скромнее. А в Спасском монастыре в Ярославле его держали на цепи, как опасного государственного преступника. Во время его недолгого житья-бытья в Кашине обращались с ним, как с королевичем, и содержали вполне сносно. Но не о каких несметных сокровищах, которые он мог унести с собой в могилу, и речи быть не может. Так что кладоискательство у нас отпадает. Или всё-таки не отпадает?

Густав Эрикссон был выдающимся учёным своего времени. Химиком и алхимиком. Он был настолько успешен, что своё прозвище «новый Парацельс» получил не за красивые глаза. В Угличе он только и делал четыре года, что занимался наукой. Занимался ли он своими экспериментами в Кашине? Источники об этом молчат, зато мы имеем этому мощное фактическое подтверждение. В 1606 году, прямо в разгар Смутного времени, ни с того ни с сего в Кашине начинается изготовление свинцовых белил. В городе появилась новая Поганая слобода, а местные купцы на этом деле сильно приподнялись. Собственно, и название своё слобода получила из-за постоянного смрада, стоявшего вокруг сараев, где травили свинец уксусной кислотой. Больших затрат не требовалось: свинец отливали небольшими листами, которые сворачивали в трубки и помещали в глиняные ступки. Потом их заливали уксусом и ставили в яму под навесом, уксус разъедал свинец и превращал его в белила. На гербе уездного города Кашина три таких ступки. Причём их расположение на гербе подозрительно похоже на шведские «тре крунур». Итак, химией Густав Эрикссон в Кашине занимался, и это можно считать доказанным фактом. Но ведь не глиняную же ступку хочет найти Сергей у него в могиле?

Химией занимался. А алхимией? Вот, пожалуй, ключ и разгадка происходящему! Есть надёжные источники, повествующие о том, что во время своего пребывания в Великом княжестве Литовском Густав преуспел в изготовлении философского камня. В алхимии это считается высшей степенью мастерства. Что мешало ему заниматься алхимией в Дмитровском монастыре? Ничего. А что, если в его могиле лежит философский камень или колба с элексиром бессмертия?

«Что за бред?» – скажет просвещённый читатель. – «Неужели автор верит в такие алхимические бредни, как философский камень и элексир бессмертия?» Конечно, не верю. Но вы побеседуйте с профессиональными историками, специализирующимися на изучении европейских источников с XIV по XVII век. И они вам совершенно авторитетно объяснят: в этих источниках, особенно XVI и XVII века, алхимические прибамбасы встречаются на каждом шагу. И повествуется о них спокойно и сдержано, как о чём-то обыденном и реальном. Более того, если углубляться в эти источники, там полно событий, изложенных в стиле обычных хроник, объяснить которые отрицая существование элексира бессмертия и философского камня невозможно.

Это что же получается? Наш скромный начальник департамента в Министерстве сельского хозяйства охотится ни много ни мало за философским камнем? Тогда полмиллиона – это вообще не деньги. Так. А нашу милую светскую беседу имеет смысл продолжить.

– Простите, Сергей, мою вспыльчивость. Я, безусловно, принимаю Ваше предложение. Однако, согласитесь, Ваше задание выглядит довольно-таки странно и отдаёт мистикой.

– Соглашусь, – улыбка у Сергея была открытой и располагающей.

– Вам Саша, наверняка, рассказывал, что я отставной сыщик?

– Рассказывал. Я к людям Вашей бывшей профессии отношусь с уважением и симпатией.

– Спасибо за комплимент. Тогда, наверное, Вы должны понимать, выполняя эту миссию я должен знать, что я делаю?

Неожиданно Сергей рассмеялся:

– А ведь признайтесь, Вы уже прикинули все возможные версии в голове и пришли к совершенно логичному выводу, что я охочусь за философским камнем.

Умный дядька, очень умный! И симпатию вызывает и расположить к себе умеет.

– Ну, извините, Серёж. Этот вывод напрашивается сам собой. Я тоже хочу магистерий. Или элексир бессмертия. Ну, или на худой конец миллион долларов.

– А Вы уверены, что Вы хотите знать, зачем выполняете это задание? Может быть, просто найдёте эту могилу и так будет спокойней? – нет, он надо мною не издевается, а вроде бы пытается от чего-то предостеречь. Интересно, от чего?

– Нет уж, друг мой. Я, знаете ли, привык к жизни беспокойной. Ведь Вы хотите, чтобы я привёз из Кашина не фуфло, а реальный результат, даже если это будет отсутствие результата. Вот и потрудитесь мне объяснить, зачем Вам это. Только хочу предупредить. Давайте говорить в открытую. Моя бывшая работа развила во мне шестое чувство. Когда человек мне врёт очень правдоподобно и связно, я всё равно чувствую, что он врёт. Так что, могу я рассчитывать на правдивый рассказ?

– Знаете, Юр, когда мне Саша Вас подробно рекомендовал, я уже тогда понял, что придётся объяснять смысл задачи. Не уверен, что этот правдивый рассказ Вас порадует. Да и времени займёт много. Впрочем, у меня сегодня день не напряжённый, до половины шестого я собой располагаю.

– Ну, а я, как Вы понимаете, после получения гонорара вообще никуда не спешу. Так что – я весь внимание.

– Да нет, просто рассказать не получится. Придётся нам с Вами выяснить суть задачи в режиме диалога. Вы готовы задать мозгам приличную работу?

– В режиме диалога – так в режиме диалога. А пораскинуть мозгами я люблю, как говаривал профессор Плейшнер.

– Тогда приступим?

– Сделайте одолжение.

ГЛАВА 13. ЧТО ДЕЛАТЬ СО СНАМИ ВЕРЫ ПАВЛОВНЫ?

Видимо, беседа нам предстояла действительно долгая. Сергей достал из шкафа бутылку дорогого армянского коньяка и крохотные рюмки.

– Ваше здоровье, Юрий.

– Прозит.

– Так вот позвольте Вас спросить, нравится ли Вам то, что происходит сейчас у нас в стране?

Ах, какой пассаж! Неожиданный поворот. Это что же, коррумпированный чиновник приличного министерского уровня будет вербовать меня в тайное общество?

– Мне очень многое не нравится. Например, не нравится то, что двадцать лет ловивший преступников человек (а, согласитесь, не самая лёгкая работёнка), слегка повоевавший в Чечне в те времена, когда у нас армии почти что не было, получает нищенскую пенсию, на которую не то, что прожить невозможно, но надо приложить усилия, чтобы с голода не подохнуть. Поэтому приходится заниматься чёрти-чем. И никто тебя не спросит, а можешь ли ты при твоём состоянии здоровья, которое ты напрочь растерял во время службы, вообще чем-то заниматься.

– Ну, полно, дружище… Я Вас прекрасно понимаю и, поверьте, сочувствую. Но в Вас говорит личная обида, и так мы ни к чему не придём. Попробуйте отвлечься от сиюминутности и посмотреть на происходящее с точки зрения историка. Вы же хороший историк.

Мне хотелось в ответ поёрничать, но я осознавал, что разговор принимает довольно-таки серьёзный оборот.

– А если с точки зрения историка, мы сейчас наблюдаем последний акт великой трагедии под названием «Гибель русского народа и Русского государства». Причём и народ, и государство – явления настолько исторически масштабные, что процесс гибели растянулся более чем на сто лет. И если привязать события к этой шкале, то сейчас заканчивается агония.

Сергей ещё раз налил коньяк:

– Знаете, Юр, я очень рад познакомиться с настолько точно мыслящим человеком. Больше всего мне понравилась Ваша лаконичность в данном определении. Всё точно, и ничего не надо прибавлять. Я рад, что наши позиции полностью совпадают. А теперь скажите мне, как Вы считаете, происходящее сейчас – случайность или закономерность?

– Закономерность, Серёж, причём закономерность глубокая. История не является случайным набором событий. Здесь причинно-следственные связи слишком сильны. Моё мнение – к этому печальному финалу мы шли неуклонно и поступательно века четыре.

– Прекрасно, что в процессе диалога нам удаётся обойтись без споров. Надо же, и в определении длительности процесса мы тоже полностью совпадаем. А все ли процессы истории и действующие в ней личности имеют равноценное значение?

– Да нет, конечно. Есть события и фигуры, чётко обусловленные стадией исторического движения. Ярчайший пример – то, что происходит у нас сейчас. Как правило, и исторические события, и исторические личности носят, если Вам угодно, эволюционный характер. Имеют место, конечно, всякие вариации, но в целом всё укладывается в определённый вектор исторического развития, жёстко обусловленный причинно-следственными связями. Но бывают прецеденты и люди, этот вектор сильно меняющие и направляющие в совершенно другую сторону.

Коньяк Сергею нравился. Он выпил ещё и аж крякнул от удовольствия:

– Вот видите, как у нас здорово получается в режиме диалога. Мне даже не приходится утруждаться. Вы сами, да ещё так научно, объясняете, зачем мне понадобилась могила Густава Эрикссона.

– Что-то мне, Серёж, ход Вашей мысли непонятен. Вы бы пояснили.

– Поясню. По Вашим же построениям получается, что события и люди, меняющие вектор исторического развития, носят революционный, или более точно – спонтанный характер. Так?

– Именно так.

– А Вы не задумывались, эти спонтанные смены вектора – закономерность или случайность?

– Ух, ты! Интересно!

– Вот именно, Юр, интересно! Но нас то с Вами занимают не академические вопросы, а то, что происходит с нашей страной. Давайте-ка пройдёмся по этим революционным событиям от наших времён в глубь веков и попробуем понять, где закономерность, а где случайность. Как Вы считаете, от сегодняшнего дня какое событие первое?

– Интересную игру Вы предлагаете. Я, правда, не понимаю пока, какое всё это имеет отношение к нашей теме. Но, извольте! Первое такое событие – распад Советского Союза. Надеюсь, Вы не станете спорить, что это было событие революционное. Я даже больше скажу: для нашего народа и государства – это переход от тяжкой болезни к агонии. Что скажете?

– Абсолютно соглашусь. Это первый такого рода прецедент. И он носил глубоко закономерный характер. Дело даже не в том, можно ли построить процветающее общество на лжи и крови. Всё добро приходится строить из зла, потому что больше его делать не из чего.

– Не возражаю. А в чём закономерность?

– Построение нового общества, которым занимались в Советском Союзе, было возможно только при одном условии. Нужно было воспитать человека нового типа. Человека – созидателя, которому творить было бы гораздо важней, чем потреблять. И ведь что забавно, Юр: частично это удалось. Но вот беда – человек не может быть частично созидателем, а частично потребителем. В нём преобладает или одно, или другое. И если уж объяснять на пальцах, 15 % молодых людей в Советском Союзе зачитывались Стругацкими, а 85 % мечтали о колбасе. Поэтому Советский Союз рухнул закономерно. Будем спорить или двинемся дальше?

– Спорить не о чем, Серёж, на пальцах Вы всё точно разложили. А что у нас дальше?

Сергей усмехнулся:

– Я хоть и не еврей, но люблю отвечать вопросом на вопрос. Великая Отечественная война событие эволюционное или революционное?

– Пусть на меня не обижаются те, кто придают ей особое значение, но я считаю, что Великая война абсолютно логично вытекает из всех предыдущих событий и ничего не меняет в векторе исторического развития. Просто образец эволюционности. Некоторые утверждают, что она стала могилой русского генофонда. А я, Серёж, спрошу: сколько жизней унесли революция, красный террор, гражданская война, голод, раскулачивание и далее по списку? Двадцать миллионов, тридцать или все сорок? Никто особо не считал…

– Если я Вас правильно понял, далее у нас следует Революция? А какая, Февральская или Октябрьская?

– Конечно, Октябрьская. Февральская революция – это вообще не событие. Ну, начались народные волнения в Петербурге. Избалованные солдаты столичных полков не хотели на фронт. А обыватели на улицу вышли вовсе не потому, что в городе не хватало хлеба. Оказывается, просто не из чего было выпекать свежие французские булки. Я думаю, жители блокадного Ленинграда этих любителей французских булок голыми руками задушили бы.

Сергей не удержался и захохотал. А я продолжал:

– Ну, деградировавшая и никчёмная верхушка общества заставила такого же никчёмного царя подписать отречение. А дальше то что? Из войны Россия не выходила, так что через полтора года война бы всё равно закончилась. А Временное правительство развело такой бардак, что ещё до окончания войны все эти Родзянки, Голицыны, Милюковы и Львовы на цирлах бы приползли к кому-нибудь из Романовых. Или их за шкибот притащил бы Корнилов. Даже таким деградантам, как февральские революционеры, очень быстро стало бы ясно – Россия страна специфическая. Решения в ней может принимать только один человек, иначе – катастрофа. А решения, принимаемые одним человеком, – это называется диктатура. Диктатуру желательно облечь в цивилизованные формы. Вот и снова получается самодержавие. Самодержавие – это единственная форма правления, возможная в России. При всех других устроениях она гибнет.

– Вы, Юр, монархист?

– Нет, Серёж, скорей похуист. Впрочем, мои личные убеждения для нашей дискуссии особого значения не имеют.

– Хорошо. И вот мы подобрались к Октябрьской революции. И к Троцкому, соответственно?

– А Троцкий и есть Октябрьская революция и всё за ней последовавшее. В конце концов, не старому же сифилитику, одержимому манией мести царской семье, приписывать заслугу создания Советского государства. Между прочим, Сталина считают великой личностью, оказавшей на ход истории огромное воздействие. И надо ему отдать должное – матёрый человечище. Но вот с тем, что великая историческая личность, не соглашусь, хоть убейте! Этот человек всю жизнь только пытался нейтрализовать то тектоническое влияние, которое оказал на течение исторических процессов Троцкий. А если человеческим языком, всё что делал Сталин – это попытки вытащить страну из преисподней, где она стараниями Троцкого оказалась.

– Браво, Юра, браво! Всё-таки видно, что Вы убеждённый монархист. Ну так что? Давайте уберём Лёву Троцкого. Может быть, тогда не будет и Октябрьской революции, и всего, что было дальше? И будет тогда Россия развиваться долго и счастливо?

– Смеётесь, Серёж? Октябрьская революция – это, пожалуй, самое закономерное в нашей отечественной истории. А Лёву Троцкого убирать нет смысла. Ну, не будет Лёвы Троцкого, – будет Яша Свердлов. Яши не будет? Значит, будет Фима Шниперсон или Изя Кантор. Какая разница?

– Ах, вот как! Так Вы, оказывается, не только монархист, но ещё и черносотенный погромщик!

– А вот, Серёж, и не угадали! Я вовсе не черносотенец. Более того, я на полномсерьёзе считаю, что евреи – величайший на земле народ. А всякие там русские, немцы и даже англосаксы по сравнению с ними просто папуасы. Но мы то сейчас не о евреях говорим, а об Октябрьском перевороте.

– Очень сложно говорить об Октябрьском перевороте и не говорить о евреях.

– Вы абсолютно правы. И знаете, в чём величайшая ошибка историков, исследующих закономерность Октября? Они всё пытаются объяснить феномен революции социальными предпосылками. И совершенно не замечают, что это межнациональная война на уничтожение за власть в Империи.

– Вот это круто! Пожалуй, на этом моменте стоит задержаться. А не попить ли нам кофейку?

– Было бы неплохо.

Сергей набрал секретарше, и через пять минут мы прихлёбывали ароматный кофе из больших чашек.

– Если Вы мне объясните про эту межнациональную войну, мы потом много времени сэкономим, – предложил Сергей.

– Извольте, – ответил я. – Только тогда нужно отвлечься от роли евреев в социалистическом движении и революции. А также забыть о том, что из русских в революционном движении участвовали, в основном, подонки, а евреи делегировали туда цвет своей молодёжи. Рассмотрим совсем другие аспекты. Вот Российская Империя перед 1917 годом. Поляки с финнами и литовцами мечтают о национальных государствах. Латыши и эстонцы мечтают научиться строить сортиры, а не срать под себя, как это у них тогда было принято. Народы Кавказа и Средней Азии и о таком не мечтают, – им ещё рано. Внутри Империи три сильных народа. Во-первых, русские европейцы. Это потомки тех, кто после Петровских реформ пошёл по европейскому пути развития. То есть верхушка общества. Их всех вместе со станционными смотрителями, телеграфистами и грамотными унтер-офицерами всего пять с половиной миллионов. И огромную массу неграмотных или полуграмотных крестьян они дорогими сородичами не считают, даже если сами из них вышли во втором поколении. Да и зачем считать дорогими сородичами людей, которых твои предки (не важно, генетические или духовные) два века мордовали, как скот. Второй, и казалось бы, самый сильный народ – русские туземцы. Их миллионов семьдесят восемь вместе с малороссами и белорусами. Это те люди, предки которых были лишены Петром Великим любых человеческих прав и превращены в рабов. Идейная продолжательница Петра, Екатерина тоже Великая, пошла дальше и превратила этих людей в скот. Александр Второй, достойный правнук своей прабабки, этих людей освободил, но так и оставил жить в средневековье – с общинной собственностью на землю и без образования. Представляете, Серёж, как они обожали родственный себе народ русских европейцев? Православие и вера в доброго царя удерживала их от кровавой мести своим бывшим соплеменникам, но далеко не всегда.

– Говоря о расколе русского народа на две части Вы открытия не делаете. Поэтому переходите уже к третьему народу.

Да, собеседник у меня сегодня подкованный во всех отношениях. Поэтому все мои лекции надо строить из расчёта, что он, возможно, знает поболее меня.

– Хорошо, Серёж, переходим к третьему. На 1914 год в Российской Империи проживало пять миллионов двести тысяч евреев. И это всё потомки восьмисот тысяч людей, доставшихся Империи после раздела Речи Посполитой. До раздела Польши евреи в России тоже жили, но было их исчезающее меньшинство. Когда Польшу присоединили, над евреями брезгливо смеялись и не знали, что с ними делать. Русским европейцам они казались этакими смешными и грязными туземцами, чем-то вроде эвенков, только живущими на территории бывшей Речи Посполитой. Надо было обращать внимание не на бедность и грязь, царившие в еврейских местечках, а на совсем другое. Например, на то, что все мужчины поголовно, и почти все женщины в этих местечках были грамотны. И читали они не дешёвые бульварные романы, а Тору. Не самая простая книга для осмысления. А мужчины в дополнение к этому читали комментарии к Торе, написанные в IX веке, и комментарии к комментариям, написанные в XVI-м. Также надо было обратить внимание на то, что если разрешить еврею открыть шинок, то он так быстро богатеет на винной торговле, что берёт в аренду у обленившихся потомков малоросской и польской шляхты управление имениями. А во втором поколении – он уже сахарозаводчик, купец минимум 2-й гильдии или банкир. Но на всё это русские европейцы внимания не обращали и очень удивились, когда в конце XIX века целые отрасли производства, банковского дела и торговли полностью оказались в мудрых и оборотистых еврейских руках. Как, например, внешняя торговля зерном. Николай Первый проводил политику русификации евреев и для этого набирал еврейских мальчиков в кантонисты. Либеральная пресса во главе с Герценом вопила на все голоса, что евреи слабы и не приспособлены к военной службе, что из трёх еврейских рекрутов выживает только один. А надо было замечать совсем другое. Один выживший из трёх еврейских рекрутов никогда не выходил в отставку рядовым солдатом. И редко когда унтер-офицером. А вот количество взводных командиров и заместителей командиров рот, выслужившихся из тех самых еврейских кантонистов, было непропорционально велико. Много ли мы знаем случаев, чтобы рекрут из русских крепостных крестьян выбился в офицеры? Случаи бывали, один даже умудрился до генерала дослужиться. Но чем ярче исключения, тем твёрже правило. С евреями-кантонистами всё наоборот. Ещё любопытнее обстояли дела, когда еврейской молодёжи открыли доступ к так называемому европейскому образованию. Они не просто учились хорошо, это была своего рода религиозная экзальтация. И ничего удивительного. В христианстве Бог – это нечто недоступное человеческому пониманию. А в иудаизме есть заповедь «Познай Бога своего». Поэтому образование и занятия наукой для евреев – это вещи глубоко религиозно мотивированные. Вот и получалось, что из десяти русских студентов, поступивших в университет, заканчивали его дай Бог человек семь. И это были просто люди, получившие высшее образование. А все десять еврейских абитуриентов университет заканчивали, и получалось из них, как минимум, трое выдающихся учёных, вне зависимости от выбранной дисциплины.

Тут Сергей счёл нужным меня прервать:

– Я вижу, Юр, что этой темой Вы владеете прекрасно и сели на своего любимого конька. Но такими темпами мы с Вами до ночи будем переливать из пустого в порожнее. А скажите, Вы к Салтыкову-Щедрину как относитесь?

– Люблю его очень. Величайший сатирик.

– Так вот, если мы хотим доказать закономерность Октября, как жесточайшего межэтнического столкновения, – нам без его помощи никак не обойтись. И расскажу я Вам сказочку, – Серёжа плеснул в рюмки понемногу коньяку. – Пусть она будет называться «Сказка о Бестолковом Помещике».

……….

Жил да был на белом свете Бестолковый Помещик. По молодости получил он изрядное образование. Да только всё, что выучивал, сразу же и забывал за ненадобностью. Из всего своего обучения запомнил он только романы Вальтер Скотта, которого очень любил за возвышенный слог. Когда пришло время служить, избрал для себя Бестолковый Помещик военную стезю. И, говорят, поручиком был бравым и героическим. Но вскоре служба ему наскучила до отвращения, и вышел он в отставку всего лишь ротным командиром.

Вернулся он к себе в поместье, женился на соседке, завёл детишек и стал управлять имением. Но трудиться он совсем не любил, поэтому управление имением наскучило ему ещё быстрее, чем воинская служба. И совсем дела в поместье шли бы плохо, и пришлось бы имение закладывать, если б не притащил с собой Бестолковый Помещик из батальона отставного унтера Карлыча. Заметил Помещик Карлыча ещё когда был бравым поручиком, да и приблизил его к себе. А когда стал он уже ротным командиром и службой манкировал, Карлыч муштровал роту, пока Бестолковый Помещик играл в карты да волочился за девицами.

Карлыч был из остзейских немцев, но человек православный, толковый и доброго нрава и поведения. Вот и сделал его барин в своём имении управляющим. Кое-как отставной унтер с крестьянами да работами справлялся, ну и слава Богу. А сам Бестолковый Помещик предпочитал играть на виолончельке, очень он это дело любил. По вечерам почитывал романы своего любимого Вальтер Скотта, а иногда и сам стишки пописывал. И надо сказать, стишки у него получались недурные. И был Бестолковый Помещик великим хлебосолом, очень любил попотчевать заезжавших к нему соседей, попить чайку с наливочками, и поговорить с ними о тяжёлой крестьянской доле и о том, что все помещики перед крестьянами в неоплатном долгу.

Крестьян в имении было много, и были они такие же бестолковые, как их помещик. Землю они пахали и сено косили через пень-колоду, и совсем бы с хозяйством беда случилась, если бы отставной унтер Карлыч не учил их уму-разуму. Зато были бестолковые крестьяне весёлыми и счастливыми, любили песни петь да молиться в Божьей церкви, которую построил для них ещё дед нашего Бестолкового Помещика. И барина своего они любили тоже. А что его не любить? Ну, самодур, это да. Ну, нрава крутого, и может как следует высечь на конюшне. Так ведь отходчив. Бывало высечет, а потом лечить начнёт, да ещё детишкам пришлёт гостинцев. И недоимку всегда прощает. А что приходится на него работать и оброк платить – так это от века заведено. Правда, виолончель, стихи и Вальтер Скотта крестьяне не понимали, – безграмотные были. Не понимали они и когда с соседями за чаем Бестолковый Помещик по-французски балакал. Так на то он и барин, чтобы был непонятен, как Бог. А всё же свой. И в святую церковь вместе с крестьянами ходит и на Пасху с ними христосовается. Побаивались, конечно, крестьяне Карлыча, уж больно крут был отставной унтер. А с другой стороны – тоже свой, православный. И уму-разуму научит, и барину шибко самодурствовать не даёт, и добрый человек, хоть и немчура.

Но был среди бестолковых крестьян один умный. Землю он, правда, пахать не любил, прямо-таки отвращение к этому занятию испытывал. Да и руки у него росли не оттуда, откуда у добрых людей. Поэтому изба у него разваливалась, но он внимания на это особо не обращал. Сидел себе в грязной, вонючей и разваливающейся избе и читал Тору. В этом чтении он видел своё основное занятие.

– А что ж ты, мил человек, в Божью церковь не ходишь? – спрашивали его другие крестьяне.

– А нечего мне в вашу церковь ходить, – отвечал умный крестьянин. – Я – иудей. И вера моя древнее и правильней, чем ваша. А вашего Христа мы специально придумали, чтобы и у недочеловеков тоже Бог был.

Очень обижались крестьяне на такие речи и умного крестьянина возненавидели.

В развалившейся избе умника было полным-полно детишек. Были они все какие-то тощие, облезлые, неказистые и слабенькие. Не то, что румяные карапузы кровь с молоком у других крестьян. Вот только из десяти – двенадцати румяных карапузов до взрослого возраста доживали три – четыре. А у умного крестьянина, назовём его, хотя бы Мордка, никто из детишек не умирал.

Прознал отставной унтер Карлыч, что в имении его барина существует такое неисправное недоразумение, как Мордка, да и доложил о том Бестолковому Помещику. И непросто доложил, а и спросил, что же с этим Мордкой делать. Опечалился барин, уж больно не любил он заниматься низменными делами. Но сам себя считал человеком умным и образованным. Поэтому дал вопросу решение:

– Он землицу не пашет, потому что надел ему плохой достался и работать на земле его никто не учил. Ты, Карлыч, нарежь ему землицы самой лучшей, да крестьянам накажи, чтобы работать на ней его научили. А пока он работать не научится, ты с него оброка никакого не требуй.

Так и сделали. Нарезали Мордке самой лучшей земли, освободили его от оброка, а Карлыч заставил крестьян показывать умнику, как пахать надо. Посмотрел на это всё Мордка, плюнул и пошёл обратно в свою избу Тору читать. Пришло время жатвы. А у Мордки на наделе – шаром покати. Увидел это отставной унтер, обозлился, и пошёл барину докладывать.

– Батюшка барин! Не хочет он работать, бездельник и дармоед. Надо бы его вздёрнуть со всем его выводком!

– Что ты, Карлыч, что ты! Как вздёрнуть? Не по-христиански это! Не может Мордка работать на земле, что ж, убить его за то? Давай ему другое занятие придумаем. Пусть тебе по хозяйству помогает и по ночам деревню и поместье сторожит.

Сказано – сделано! Выдал Карлыч Мордке старое ружьё и стал учить его караульной службе. Такой оборот событий умному крестьянину ещё больше не понравился. Старое ружьё он на зло Карлычу сломал. Осерчал Карлыч и снова прибежал к Бестолковому Помещику:

– Батюшка барин! Ну что мне делать с этой сволочью! Ружьишко то он мне сломал. Выгнал бы ты его из поместья – один вред от него.

– Что ты, Карлыч, что ты! Разве ж можно просто так людьми разбрасываться! А ты говоришь выгнать! Ты потерпи немножко, я помозгую, да и придумаю, как нам Мордку к полезному занятию пристроить.

Хотел Бестолковый Помещик помозговать, да лень была ему. Он всё на виолончельке играл, да стишки кропал. А тут ещё мемуары писать начал. В общем, не до Мордки ему было. И оставили того на некоторое время в покое.

Почувствовав, что никто его больше не тревожит, начал Мордка у других крестьян за гроши зерно скупать да гнать из него самогон. А самогон этот втридорога продавал обратно крестьянам. Мордка разбогател, а мужики стали спиваться и работали всё хуже и хуже. Прознал про это Карлыч, прибежал к Мордке, самогонный аппарат сломал и заорал страшным голосом:

– Вот уж я изведу тебя, шельма! Будешь знать, как народ православный спаивать и обирать до нитки!

Но Мордка был не из пугливых и отвечал отставному унтеру спокойненько:

– Ты тут хоть оборись, а я теперь человек состоятельный, и ничего ты со мной, колбасник, не сделаешь.

Потерялся Карлыч от такой наглости и пошёл жаловаться Бестолковому Помещику. Тот выслушал его, поохал, но путного сказать ничего не мог. Только стало барину интересно, что же это за чудо-юде в его поместье живёт. И решил он сам сходить и во всём на месте разобраться. Зашёл он в избу к Мордке, а тот сидит и Тору читает. И тут Бестолкового Помещика осенило:

– Милый ты мой! Да ты же у меня грамотей! А я позволяю такой талант в землю зарывать. Да что ты читаешь эту дрянь! Я тебе сейчас настоящих книжек принесу. Станешь ты умным и образованным и будем мы с тобой беседовать о высоком.

Мордка посмотрел на него недоверчиво, но сказал:

– Книжки? Ну, приноси…

Бестолковый Помещик и рад стараться! Самолично притащил Мордке книжек из своей фамильной библиотеки, да побольше томов Вальтер Скотта, чтобы было с кем потом разговаривать о высоком.

Мордку же Вальтер Скотт совсем не заинтересовал. Пушкин ему не понравился до того, что хотел он его сжечь в печке, да побоялся – барин хватится. Зато попалось Мордке несколько книжек по медицине, физике, химии, астрономии и естествознанию. Вот это его захватило. Он их быстро прочёл и пошёл к барину, чтобы взять новые. Бестолковый Помещик нарадоваться на Мордку не мог и дал ему все книги, которые он захотел, да ещё историю и юриспруденцию вдобавок.

Читал Мордка, читал, и уж больно ему это занятие понравилось. И захотелось ему с барином о прочитанном поговорить. Тот обрадовался, думал сейчас они с Мордкой будут Вальтер Скотта обсуждать, ну или Пушкина на худой конец. Но умный крестьянин извёл Бестолкового Помещика разговорами об естественных и точных науках, да об юриспруденции. Всему этому барин когда-то учился, но ничего не помнил, да и не интересовала его такая белиберда. Так о чём же говорить? Вроде сошлись на истории. Бестолковый Помещик обрадовался и начал обсуждать с Мордкой историю государства Российского. И тут вдруг оказалось, что история каких-то недочеловеков, которая и насчитывает всего лишь тысячу лет, Мордке не интересна. Пригорюнился помещик, а Мордка разозлился и говорит ему:

– Не о чём мне с тобой барин разговаривать, потому как ты неуч и болван, бездельник и Обломов.

Хоть и сказал Мордка правду, да страшно обидел барина. Осерчал тот, позвал отставного унтера Карлыча и приказал тому высечь умника на конюшне, все книжки у него отобрать, из деревни выселить на дальнюю заимку и строго настрого запретить у барского дома появляться. Карлыч всё выполнил в точности. Жаль только не смог забрать у Мордки все книжки. Они валялись у него, как попало, вот унтер не все и нашёл. Лучше бы он забыл забрать что-нибудь из Вальтер Скотта. Но не повезло. Книжка, оставшаяся у Мордки, называлась «Капитал».

И стал Мордка жить на дальней заимке да «Капитал» почитывать. Тора его больше не интересовала. Уследить за умным крестьянином было трудно, не мог же старый Карлыч везде поспеть. Поэтому начал Мордка опять исправно самогон гнать. Очень быстро все глупые крестьяне оказались у него в долгах. Он за долги отбирал у них зерно, хоть и должны были они его барину сдавать, и продавал его в другие поместья с большим барышом. А чтобы поразвлечь себя, Мордка частенько пробирался к самому дому Бестолкового Помещика и кричал:

– А барин то у нас – дурак!

Не раз старый Карлыч предлагал своему господину изловить Мордку, да повесить, но тот отвечал ему:

– Что ты, голубчик, что ты! Господь с тобой! Разве же можно казнить человека только за слова да за то, что он умён.

А тем временем Мордка дочитал «Капитал», подговорил нескольких бестолковых крестьян из самых пьющих и решил поджечь барский дом. И всё бы у него получилось, да увидели это глупые, но трезвомыслящие крестьяне. И побежали за старым отставным унтером. Схватили Мордку и его приспешников. Последних пороли на конюшне очень долго и тщательно. А Мордке наваляли так, что все кости переломали. Ели уполз он к себе на дальнюю заимку и больше в поместье носа не показывал.

И всё продолжалось бы долго и счастливо, не будь Бестолковый Помещик вспыльчивым самодуром. Был у нашего барина сосед, приходившийся ему кузеном. Соседствовали они с ним долго и дружны были до чрезвычайности. И вот однажды обиделся наш самодур на какой-то пустяк. Что за пустяк был, сейчас уже и вспомнить трудно. Но призвал к себе отставного унтера Карлыча, который к этому времени совсем одряхлел, и говорит ему:

– Иди-ка ты Карлыч, воюй имение моего соседа. Соседа убей, а его поместье мне захвати.

– Батюшка барин! – взмолился старый Карлыч. – А нешто меня убьют, и что тогда? Ведь пропадёшь ты один без меня!

– Ничего, ничего! – ответил Бестолковый Помещик. – Ты ещё крепкий старик и солдат справный, всех победишь.

Делать нечего, пошёл старый отставной унтер соседа воевать. И почти уже захватил поместье его, да попали ему пулей прямо промеж глаз. Узнал Бестолковый Помещик о смерти своего верного слуги, всплакнул и собрал всех своих крестьян.

– Вот, – говорит, – крестьяне мои верные! Мало того, что сосед мой нанёс мне тяжкое оскорбление…

Хотел барин рассказать крестьянам про тяжкое оскорбление, да забыл уже из-за чего весь сыр-бор пошёл.

– Так он ещё и Карлыча нашего дорогого, слугу моего верного, убил! Так идите и покарайте соседа моего и всех тех, кто укокошил Карлыча! Так убей же хоть одного, так убей же его скорей…

Но крестьяне своими ликующими криками не дали излиться барскому красноречию:

– Батюшка барин! Отомстим за твою обиду, как за свою! Отомстим за нашего Карлыча родного! Ура, православные! Вперёд!

И двинулись бестолковые крестьяне стройными рядами воевать соседа. И уже почти захватили поместье его, да соседские крестьяне, хоть и были тоже бестолковые, а всё же их отогнали, а нескольких убили. Прибежали крестьяне обратно к Помещику и говорят:

– Батюшка барин! Беда! Побили нас! Что делать.

Вспомнил любитель поиграть на виолончели, что был он когда-то кадровым офицером, и отвечает им:

– А вы отройте окопы полного профиля и залезайте в них. Соседские крестьяне тоже выроют и будут сидеть супротив вас. А потом им это надоест, они разбегутся, вот тут вы соседское имение и захватите.

– Ура батюшке барину! – закричали бестолковые крестьяне и побежали рыть окопы.

Вот сидят они в окопах день, два, неделю сидят. Всем уже домой хочется, к жёнам и к деткам, к хозяйству. А подлые соседские крестьяне и не думают никуда разбегаться, а только из своего окопа постреливают. И иногда попадают.

Тут и появился в крестьянском окопе Мордка, успевший залечить свои сломанные кости и прослышавший, что сгинул Карлыч и некому теперь барина защищать. Раздал он бестолковым крестьянам табачку на самокрутки и говорит:

– Товарищи! За что вы тут гибнете? Зачем стреляете в таких же крестьян как вы? За интересы нашего барина? Так он дурак и самодур. И всю жизнь вас эксплуатировал и пил вашу кровь.

Спрашивают у Мордки крестьяне:

– А что значит сплуатировал?

– А это значит – порол вас на конюшне и все плоды вашего труда забирал себе!

– Ну, так и есть, – порешили бестолковые.

– Долой войну! – надрывался Мордка. – Мир – народам! Земля – крестьянам! Хлеб – голодным!

– Ура!!! – завопили бестолковые. – А что делать то?

– Возвратимся домой, товарищи! Барина убьём, землю поделим по-честному и будем свободным трудом строить светлое будущее!

– Ох, и голова ты, Мордка! – завопили крестьяне. – Веди нас!

И повёл их Мордка жечь барскую усадьбу. Как увидели это соседские крестьяне, повылазили из своих окопов и половину пахотной земли оттяпали. А бестолковые крестьяне, пока шли к барскому дому, крепко поспорили, как лучше барина извести: заколоть штыком, али повесить, али в пруду утопить. Спорили долго, передрались между собой и многих перебили. Наконец, дошли до дела – Бестолкового Помещика штыком закололи, жену его застрелили, детишек утопили в пруду, а усадьбу сожгли. Мордка на радостях выкатил им несколько бочек самогону, и загудели они на целую неделю.

Мордка же самогон не любил и зря времени не тратил. Нашёл он где-то угрюмого и злобного парня по имени Янис. Говорят, он тоже был из остзейских, но на Карлыча был совсем непохож – ни православным он не был, ни добрым. А человека ему убить – что лопатой дождевого червя разрубить надвое.

А тут ещё конфуз случился. Был у Бестолкового Помещика родной племянник. По сравнению с ним дядя был гений и талант. Этот и образован был плохо, и на виолончели играть не умел, а уж если брался писать стихи – дерьмо получалось. И не было у племянника никакой другой надежды, как получить хоть какое-то наследство от дядюшки. Фамилия у племянника была препротивная, что-то про испортившееся мясо. Прослышал племянничек о приключившемся с дядюшкой, и приехал на пепелище за наследством. Мордка ему и говорит:

– Ты всё-таки поручик. Объединяйся с Янисом и охраняй меня, пока я для всех светлую жизнь буду строить, не щадя живота своего. Тогда я тебя кормить буду. А не хочешь, – скатертью дорога! Шляйся по миру нищебродом и проси ради своего Христа.

Подумал племянник, подумал, да и согласился. И стал охранять Мордку. А бестолковые крестьяне погудели с неделю, опохмелились и пошли к Мордке землю делить.

– Ты у нас голова, образованный, умный. Вот и подели всё по-честному.

– По-честному, ребятушки, – ответил Мордка, – будет, если мы все вместе самоотверженным коллективным трудом будем строить светлое будущее. А пока вы не выучились грамоте и не поумнели, – работайте, а я уж возьму на себя самое тяжёлое – буду всем управлять и всё распределять.

Удивились бестолковые крестьяне:

– А что же, землю делить не будем?

– Нет, – ответил Мордка, – земля будет общая.

Попробовали крестьяне повозмущаться, но угрюмый Янис и племянничек с тухлой фамилией быстро загнали их в стойло и заставили работать. Причём работать заставили по-настоящему, до кровавого пота. Тех, кто в стойло вставать не хотел, без разговора ставили к стенке вместе с семьями. А все плоды труда отбирали, чтобы Мордка их честно распределял. Он и распределял их по-честному между собой, злобным Янисом и племянничком с тухлой фамилией.

Вот тут и вспомнили глупые крестьяне своего бестолкового, но доброго барина и душевного отставного унтера Карлыча. Да поздно было. А когда детишки у глупых крестьян начали пухнуть с голода и умирать, решили бедолаги пойти замаливать грехи в церковь, которую построил для их дедов дед Бестолкового Помещика. Пришли к тому месту, где веками стоял храм, а там руины и пепелище. Умный Мордка церковь взорвал, а батюшку-настоятеля приказал Янису убить, чтобы не отвлекал глупых крестьян от построения светлого будущего.

……….

И смех, и слёзы. Больше слёзы, конечно. Но как верно и ёмко! Я смотрел на своего собеседника со всё большим удивлением. Не многие маститые историки способны на такой глубокий и безошибочный анализ. А этот ещё и умудряется всё излагать изящно и ненавязчиво.

– Ну как, Юрий, Вам моя сказочка? Помог нам Салтыков-Щедрин?

– Вы, Серёжа, поосторожнее со своими сказочками. Не рассказывайте их каждому встречному и поперечному. А то Вам легко нарежут для начала двушечку за разжигание межнациональной ненависти.

– Понял, понял! Но Вы то всё-таки не каждый поперечный? Ну так что, покончили мы с причинами, природой и закономерностью Великого Октября?

– Исчерпывающе! На самом деле, глубокий респект, мы не только с Октябрём разобрались. Я думаю, после Вашей сказки и о XIX веке можно больше не говорить.

– А что говорить о XIX веке? О нём пусть рассуждают литературоведы, искусствоведы и культурологи. Для историка он неинтересен. Бесконечная череда причинно-обусловленных событий, вроде бы разнообразных, а на самом деле сводящихся к четырём моментам. Провальная внешняя политика – раз. Окончательное превращение русских в два совершенно разных народа, готовых истреблять друг друга до полного уничтожения, – два. Идиотские попытки решать еврейский вопрос. Настолько идиотские, что изначально безобидная ситуация становится одной из главных причин крушения государства – три. И самое главное, удивительное потворствование власти нарастанию революционного движения. Всё было сделано, чтобы процесс деградации элиты общества, а, пожалуй, и всего народа русских европейцев, стал необратим. Более того, можно сказать, под патронажем власти родилось так называемое либеральное общество, враждебно настроенное к государству и ставшее питательной средой для революционеров всех мастей. Да, принимались законы, направленные на борьбу с социализмом. Но, как говорится, строгость российских законов компенсируется необязательностью их исполнения. XIX век в Российской Империи – это великие поэты, писатели, архитекторы, художники, композиторы. И серенькие убожества в качестве исторических деятелей первого плана.

– Но Вы же не станете спорить, что Николай Павлович разительно отличается от своего действительно убогого братца, а Александр Третий отличается от своего папаши, как небо от земли?

– Стану, Юр, ещё как стану! Ну и что с того, что Николай – чугунный исполин, а Александр – «властитель слабый и лукавый»? Или что Александру Второму лучше было бы вместо управления Империей в своих амурах разбираться, а вот сын его – мудрый правитель? В конечном итоге, результат правления всех потомков Екатерины Великой одинаковый.

– Так и давайте тогда поговорим о Софии-Августе-Фредерике. По-моему, наша следующая остановка там.

Всё-таки спора нам избежать не удалось. Сергей аж вскинулся:

– А Вы считаете, что Екатерина Вторая спонтанная историческая личность, оказавшая значительное влияние на вектор развития истории России?

– А как же! Ну, во-первых, это именно она освободила дворян от обязательной службы. После этого уже в третьем поколении элита страны деградировала…

– Стоп-стоп-стоп! Не навешивайте на бедную женщину лишнее, ей своих эпизодов хватит. Манифест о вольности дворянской – это муженёк ейный, Пётр Фёдорович, скончавшийся от апоплексического удара табакеркой в висок. Да и он тут, по сути дела, не при чём. После закабаления Петром Великим всего населения страны и разделения на служилое сословие и податное, служилому сословию пришлось куда похуже, чем крепостным крестьянам. Мальчик из дворянской семьи, если он не принадлежал к самой верхушке общества, служил с 12 лет. То есть, сначала – солдатская муштра, потом – карабкайся на турецкие крепости со шпагой в зубах, а уж когда станешь совсем никудышним инвалидом – пожалуйте в имение умирать. Я удивляюсь, как они при таких условиях жизни размножаться умудрялись. Так что ещё до воцарения Петра Фёдоровича этот манифест витал в воздухе и был неизбежен. А уж шарахание из стороны в сторону, приведшее к безделью и деградации, – заслуга нашего великого реформатора Петра.

– А что Вы скажете о превращении крепостного крестьянства в рабочий скот, с которым можно поступать, как заблагорассудится? Это ведь при Екатерине произошло.

– И опять я, Юр, выступлю в качестве адвоката. Екатерина была женщиной умной. Но ум её имел совершенно немецкое устроение, то есть всё доводилось до логического завершения. Превращение рабов в скот – очень логично. А вот рабами русских туземцев сделала не она, это опять же наш великий реформатор. До него податное сословие на Руси было крайне разнообразно, и даже холопы имели определённую степень личной свободы. А Пётр всех превратил в одинаковых рабов. И причём здесь Екатерина?

– Но Вы же не станете, Серёж, возражать, что раздел Речи Посполитой, присоединение половины Польши и появление еврейского вопроса – её рук дело?

– Не стану. Молодец, дамочка! Вернула Империи древнерусские земли, а к ним в довесок – большую, густонаселённую и развитую провинцию. А что такого страшного в еврейском вопросе? Его всего лишь надо было правильно решать. Вот Пруссия – тоже по разделу получила значительную часть Польши, и там было много еврейских местечек. А у них и своих евреев было вполне достаточно. И что? Меньше, чем через век все поляки были онемечены, но это не очень интересно. А вот онемечивание евреев – другое дело. Сколько Германия получила великих учёных и писателей еврейского происхождения? Не случайно в начале XX века была в мире немецкая наука и вся остальная. А сколько из их потомков получилось великих военачальников? Или Вы думаете, что предками фельдмаршала Роммеля были исландцы? Только такой шизофреник, как Гитлер, мог заявлять, что немцы еврейского происхождения – страшные враги народа и Германии.

– И всё же, отрицать спонтанность появления Фике на исторической арене сложно, – я решил пойти с козырного туза. – Да и вся Империя XIX века – её личное детище.

– Трудно отрицать спонтанность появления на Русском троне именно принцессы Фике. А Вы взгляните на эту ситуацию с другой стороны. Императрицей становится умненькая, хитренькая, изощрённая в придворных интригах и заговорах немецкая принцесса. А сколько в это время в Германии было умненьких и хитреньких принцесс, если государств там было более трёхсот? А чья вина, что престолонаследие в России в XVIII веке превратилось в скверный анекдот? Не Петра ли Великого? А кто учредил Гвардию, которая стала душой и движущей силой всех дворцовых переворотов?

– А Вы правы, Серёж, мы опять приходим к Петру.

– А что касается России XIX века, как детища Екатерины Второй… Здесь, мне кажется, Вы очень субъективны. Да, у неё был хороший вкус, и Санкт-Петербург своим архитектурным образом во многом обязан ей. Но Санкт-Петербург – «отпрыск России, на мать не похожий». А по моему субъективному мнению, весь XIX век – трагическая и неудавшаяся попытка вывести страну из мертвой петли, в которую её вверг великий любитель прыгать из первого месяца беременности в девятый.

– Я смотрю, Серёж, Вы не испытываете к Петруше Бесноватому необходимого трепета и обожания.

– Ох, грешен! Не испытываю. Надеюсь, за это какая-нибудь 282-я статья не предусмотрена?

– Нет, дружище, сидеть Вы будете за сказки Салтыкова-Щедрина! Обсуждали мы беспутную Катьку, а вместо этого сами-собой пришли к кумиру всех прогрессивных людей, Петру Великому и Ужасному, которого сапогами попирают из Вселенной. Ну как, похолодало внутри?

Послышался хриплый удушливый кашель. Это филин Гуамоко старался скрыть овладевший им безудержный смех (на самом деле Сергею так понравилось про сапоги, что он подавился коньяком). Кое-как отсмеявшись, он смог произнести:

– Так точно. Озноб-с бьёт!

– Хорошо, что бьёт… Лучше озноб, чем он сам!

……….

Сергей посмотрел на меня хитро и насмешливо:

– Нам предстоит разобраться со степенью закономерности такого масштабного явления в истории России, как Пётр Великий и его реформы. Не скрою, Юр, мне Сашка наш рассказывал, что Вы непревзойдённый знаток петровской эпохи. Но он меня предупреждал, повествуя о Петре, Вы, видимо от большой любви к нему, всё время используете многоэтажные матерные конструкции. Давайте-ка не будем растекаться мысью по древу. Коротко и сухо доложите основные итоги петровских реформ. И, я Вас умоляю, без сложных матерных построений.

Ха, весёлый дядька, жизнерадостный.

– Да, Серёж, трудную задачку Вы поставили. Без мата обойтись практически невозможно. Но попытаемся. Итак, первый и основной итог. До петровских реформ Московия была однозначно европейской страной с высокими темпами развития и модернизации. После них появился монстр под названием Российская Империя – типичная азиатская деспотия, в которой вместо развития преобладала деградация, а модернизация касалась только отдельных сторон жизни и затрагивала менее пяти процентов населения.

– Отлично! Вот видите, можно же без мата обойтись! Далее?

– В результате петровских реформ произошла полнейшая деградация и чудовищное упрощение общественной жизни России. До Петра был достигнут высокий уровень сложности общественных отношений. И служилое и податное сословие имели огромное количество градаций. Процент лично свободного населения был высок. Около четверти населения составляла так называемая «вольница», то есть люди и не служилые, и не податные. Высокими темпами шло развитие буржуазных отношений и предпринимательского элемента. В результате разгрома, учинённого Руси Петрушей, всё население было разделено на две категории – служилые люди и люди податные. Обе категории были фактически закрепощены и лишены каких-либо личных свобод. И неизвестно, чьё положение было хуже, дворян или крепостных крестьян. Последние были лишены возможности какого-либо развития, образовалось так называемое «неолитическое крестьянство», то есть русские туземцы, переставшие быть народом историческим и ставшие народом этнографическим. Что касается дворян, им вплоть до Манифеста о вольности дворянской досталась жизнь, при которой судьба поколения, заставшего Первую мировую, Революцию, Гражданскую и отмучившегося во время Великой войны, кажется не такой уж и плохой.

– Я перепугался при слове «Петруша». Ну, думаю, сейчас начнёт… Но Вы справились. Далее?

– До петровских реформ Московия была передовой страной Европы с точки зрения развития демократических форм правления и самоуправления на местах. В середине XVII века депутатов в английский Парламент избирали от силы 2 % мужского населения страны, депутатов во французские Генеральные Штаты – не более 1 %. А вот участников русских Земских соборов избирали не менее 8 % мужского населения. В состав Земского собора входили три элемента: Боярская дума, «освящённый собор» из представителей высшего духовенства и представители служилого и посадского сословий и черносошных крестьян. В Боярскую думу, при всех её несовершенствах и системе местничества, при Алексее Михайловиче входило 5 бояр, не принадлежащих к знатным феодальным родам, 5 думных дворян и 4 думных дьяка. Из 60 человек 14 имели вовсе не аристократическое происхождение. А при старшем сыне Алексея Михайловича, Фёдоре Алексеевиче, отменившем местничество, уже 35 из 57 членов Боярской думы были людьми, которые сами сделали себе карьеру. Земские соборы не только принимали важнейшие законы государства, как собор 1648 года, принявший Соборное Уложение 1649 года – фактически конституцию, по которой страна прожила более полувека. В отличие от английского Парламента и французских Генеральных Штатов, Земские соборы носили реальный учредительный характер, что демонстрируется соборами 1598 и 1613 годов, возведшими на Московский трон новые династии и придавшими этим династиям легитимность. О самоуправлении на местах можно рассказывать долго. Достаточно сказать, что самоуправление позволяло государству содержать минимальный чиновничий аппарат. Реформы Петра разрушили полностью, до основания, все демократические основы русского общества. Боярскую думу, где люди несли персональную ответственность перед царём за принятые решения, сменил Сенат, где заседали наиболее приближённые к телу и отличившиеся на Всепьянейшем соборе воры и казнокрады, боявшиеся персональной ответственности за принятые решения, как черти ладана. Соборное Уложение 1649 года заменили 20 тысяч указов, написанных собственноручно Петром за время правления. Если у кого-то возникают сомнения в глубокой душевной болезни великого реформатора, достаточно изучить эти указы, и все сомнения отпадут сами собой. Система местного самоуправления была разрушена полностью. Обобщая – страна, лидировавшая в Европе по развитию демократии, была превращена в тиранию, исключавшую любое народовластие в принципе.

– Ну вот, можете же, когда хотите! А Сашка – злобный клеветник: матерщинник, матерщинник… Давайте-ка ещё два важнейших итога петровских реформ, и будем закругляться.

– В допетровской Руси всеми сторонами экономической, военной и политической жизни страны управляла система Приказов. Их структура эволюционировала на протяжении более, чем сотни лет. Восторженные почитатели великого реформатора всегда указывают на кондовость и отсталость этой системы управления, на бюрократическую заскорузлость и мздоимство. Но не желают замечать тех сугубо положительных моментов, которые бросаются в глаза. Приказы учреждались и упразднялись по мере потребности и отражали динамику развития страны. Глава Приказа нёс жёсткую персональную ответственность за результаты деятельности перед царём. Штат дьяков и подьячих, чиновничества допетровского времени, управлявших всей громадной страной, даже в конце XVII века при Фёдоре Алексеевиче не превышал 10 тысяч человек. Эффективность управления на местах достигалась за счёт использования элементов самоуправления и выборных людей от общин. Пётр заменяет чёткую, понятную и вполне современную систему управления Коллегиями, которые в своём указе характеризует так: «собрание многих персон, в котором президенты не такую мощь имеют, как старые судьи – делали, что хотели. Все дела должны решаться в коллегиях общим суждением, и у всех голос равный, только у президента, если мнения разойдутся, – решающий». И понеслось… Количество чиновничества сразу возросло на порядок или больше. Управляемость государства была утрачена. Бардак и безответственность царили вопиющие. Что касается мздоимства… Казнокрадство петровских «птенчиков» и злоупотребления Глав Приказов – явления абсолютно разного порядка.

– Браво! Ну, и для завершения – про армейскую реформу.

– Суждения восторженных поклонников Петруши о том, что именно ему мы обязаны созданием в России регулярной армии нового типа, означают лишь полную безграмотность и невежество, столь присущие вообще русской интеллигенции. До Петра Московия создала компактную, не более ста тысяч солдат, и, соответственно, не сильно обременяющую расходами государственную казну, одну из самых боеспособных и современных армий Европы. Эта армия «в одни ворота» громила армии Речи Посполитой и Саксонии, а объединённые армии Османской империи и Крымского ханства плюс казаков Дорошенко и Юрия Хмельницкого разбила в пух и прах во время Чигиринских походов. Именно Крымские походы Василия Васильевича Голицына, которые отечественные историки в угоду великому реформатору Петру всё время пытаются представить неудачными, окончательно переломили хребет грозному южному хищнику, Крымскому ханству. И вот эту современную и победоносную армию Пётр заменил монстрой собственного изготовления. К 1712 году численность плохо обученной и вооружённой азиатской орды, организованной Петром, превысило 300 тысяч человек и съедала она больше трёх четвертей бюджета государства. Боевые качества новой армии прекрасно иллюстрируются катастрофой под Нарвой 1700 года, о которой историки ещё упоминают, и ещё более страшной катастрофой под Гродно в 1706 году, о которой поминать не комильфо. Ведь по логике поклонников Петра к 1706 году он уже построил армию нового типа. Вообще, надо сказать, что созданной Петром армии было по силам воевать только со шведами. «Как только со шведами?» – спросите Вы. – «Это же сильнейшая армия Европы того времени!» Сила шведов – ещё одна выдумка поклонников великого реформатора. Швеция в конце XVII века явственно шла к полному упадку. Страна надорвалась в войнах с Речью Посполитой. Страшный «Потоп», когда в 1648 году практически вся территория Польши оказалась завоёвана и оккупирована Швецией, дорого обошёлся не только полякам. Самого же Карла XII шведские историки всегда приводят, как пример неудавшегося полководца, пренебрегавшего основными правилами военного искусства. Карл постоянно наступал недостаточными силами, не обеспечив коммуникаций, он всегда недооценивал противника, у него была плохая разведка, он никогда не составлял предварительный план боя. Карл позволял себе самые фантастические расчёты на союзников, которые и не думали всерьёз помогать. Вообще Северная война – настоящая феерия противоборства двух великих полководцев из серии «тупой и ещё тупее». Ну, ладно, когда она ведётся в Прибалтике, Бог с ним. Но когда театром военных действий становится Великое княжество Литовское, Украина, в том числе и Южная, а потом всё это перетекает чуть ли не в Османскую Империю… Совсем беда. В 1719 и 1720 годах стоило провести два опустошительных похода в саму Швецию, и тут же стал возможен Ништадский мир, закрепивший за Московией всё ею завоёванное. А вот турки били петровское детище жестоко. Потеря более половины армии убитыми и умершими от болезней в ходе малозначимого Азовского похода. Как после этого язык поворачивается называть Крымские походы Василия Голицына неудачными? А национальный позор, вошедший в историю под нейтральным названием «Прутский поход Петра»? В конце этой «славной» компании Пётр до такой степени перепугался, что послал Шафирова в лагерь великого везира Баталджи-паши с приказом: получить мир любой ценой. Любой… Даже ценой отказа от всей Прибалтики, кроме Петербурга, а если этого мало – отдать шведам ещё и Псков. Сохранилась записка Петра Шафирову: «Соглашайся с ними на всё, кроме шклафства (то есть рабства)». Да что там турки! Великую армию Петра били даже хивинцы. Достаточно вспомнить о трагическом походе князя Александра Бековича-Черкасского. Но самое страшное, что рождённая Петром монстра сжирала практическивсе доходы государства и людские ресурсы. Из четырёх рекрутов выживал только один, остальные умирали от голода и болезней. Впрочем, в одном Пётр всё же преуспел. Полки новой армии базировались в новоучреждённых губерниях и дистриктах и должны были кормиться на местах. Так вот детище Петра вошла в историю, как единственная в мире национальная армия, оккупировавшая собственную страну и устроившая в ней невиданный погром и разорение. И в этом плане с «петровцами» могут конкурировать только британские колониальные войска при разграблении Индии. А вот боеспособность армия, созданная великим реформатором, приобрела только после реформ Христофора Антоновича Миниха в правление Анны Иоанновны. А теперь хотелось бы сказать хоть пару слов о маме Петра…

– Умоляю, не надо! Так всё было хорошо! А Вы опять о его маме…

Мы дружески посмеялись и заказали секретарше ещё кофе. Времени было уже пол четвёртого. Мне не терпелось узнать, зачем же Сергею понадобилась могила Густава Эрикссона:

– Серёж! Уж полночь близится, а Германа всё нет. Мы тут уже все копья об отечественную историю обломали. А я, хоть убейте, так и не понял, какого лешего Вам сдалась могила несчастного принца.

– Терпение, дружище, терпение! Мы уже почти подошли к финалу. Вашими стараниями, между прочим. Суть и результаты петровских реформ вы исследовали превосходно. Об этом погроме России можно говорить бесконечно. Мы, например, совершенно упустили из виду уничтожение вполне современного торгового флота Московии на важных для страны морских коммуникациях, то есть в Белом и Каспийском море. И упустили создание из неготовой древесины с нарушением всех возможных технологий, но зато ценою огромного количества людских жизней и огромных финансовых затрат, плавучих гробов, с гордостью называемых российским флотом. И никого не волнует, что срок службы военного парусного корабля по нормам английского флота составлял полтора века, а петровские гробы уже в 1742 году не могли выйти на рейд. И так далее, и так далее, и так далее… И дело вовсе не в том, что в результате правления Петра Московия потеряла по разным оценкам от 20 % до трети населения. Дело не в том, что треть податного населения ушла в Раскол, просто в бега, в разбойники… Кстати, в конце правления Петра разбойников было больше, чем в любой другой период. И не в том дело, что петровские реформы при их внешней европеизации отбросили страну лет на двести назад в развитии и лет на сто свели на нет развитие капиталистического производства. Основной итог – страна усилиями великого реформатора была введена в чудовищную мёртвую петлю исторического развития, из которой выйти уже не смогла.

Я смотрел на Сергея. Говорил он искренне. Уж на что я не люблю Петрушу и всё, что он натворил. Но для меня это просто история, и не более того. А этот парень, похоже, переживает всё так, как будто это касается его самого, лично. Забавно. А он продолжал:

– В последнее время в нашей исторической науке появилось довольно-таки много исследователей, объективно оценивающих личность Петра, петровские реформы и их влияние на последующую судьбу страны. Но даже такой бескомпромиссный ниспровергатель устоявшихся взглядов, как Андрей Буровский, утверждает: появление Петра на Московском троне – трагическая случайность. Неблагоприятное стечение многих обстоятельств плюс интриги и отравления конкурентов сыночка Натальей Нарышкиной. И все вторят Буровскому. Вот если бы Алексей Михайлович прожил подольше… Вот если бы у Фёдора Алексеевича здоровье было бы покрепче, и он бы успел родить наследника… Вот если бы Иоанн Алексеевич не был клиническим идиотом… Вот если бы стрельцы в 1682 году истребили всё змеиное гнездо Нарышкиных… Вот если бы князь Василий Васильевич Голицын не был бы таким чистоплюем, как русский интеллигентик начала XX века, сослал бы жену в монастырь, женился бы на царевне Софье, возвёл бы её на престол и положил бы начало новой династии… Если бы, если бы, если бы… Одно сослагательное наклонение. Все ахают и охают, как прекрасна могла бы быть Россия, не появись Пётр, и не желают замечать лежащей на поверхности закономерности.

Тут я не смог удержаться и перебил его:

– Какая же закономерность в приходе к власти Петра? По-моему, Вы зарапортовались…

– И Вы туда же! Ну, тогда слушайте. Тем более, что исследование этой закономерности и приведёт нас непосредственно к нашей теме. Вам, конечно, известно, почему Земский собор 1613 года так быстро и единодушно утвердил на престоле Мишу Романова?

– Конечно. Михаила Фёдоровича фактически силой усадили на престол донские и запорожские казаки без общего согласия других земских чинов. Эта сила запятнала себя во время Великой Смуты поддержкой Лжедмитрия Второго и своим пребыванием в Тушинском лагере. Естественно, они рассчитывали, что отец будущего царя, игравший в Тушинском лагере роль «наречённого патриарха», не будет сводить с ними счёты. Верхушка аристократии согласилась. Официально потому, что отец претендента приходился двоюродным братом Фёдору Иоанновичу, последнему из московских Даниловичей. Неофициально потому, что в Смутное время род Романовых запятнал себя ничем не меньше, чем все остальные знатные боярские рода. К тому же, тогда Митрополит Филарет находился в польском плену, а его сын Михаил был молод, не образован и умственных способностей невеликих. Как откровенно сказал боярин Фёдор Шереметев: «Выберем Мишу Романова! Он молод и будет нам поваден!» А больше всего аристократия боялась, что на трон изберут истинного освободителя России от иноземного ига, единственного человека, не запятнавшего себя в Смутное время, князя Дмитрия Михайловича Пожарского. Вот тогда бы все получили по заслугам! Поэтому, когда казаки посадили Мишу Романова на трон, аристократия сказала: «Ну, Романов, так Романов». Иерархи церкви тоже поддержали решение казаков, так как его отец был монахом, причём в сане Митрополита. А для неродовитого дворянства Романовы были хороши, как противники опричнины и Бориса Годунова.

– Во многия знания – многия печали! Вы так подробно и исчерпывающе описали воцарение Михаила Фёдоровича, что истинная причина его поддержки верхушкой боярства остаётся непонятна. И что это древнейшие боярские рода Московского государства пошли на поводу у донских казаков? Неужели у них недоставало сил всех этих молодцов перевешать? Тем более, что никто так не скомпрометировал себя в Смутное время, как казачество. Вы правильно вспомнили, что Фёдор Иванович Шереметев, выражая общее мнение боярства, собирался водить молодого и неопытного царя на поводке, как учёного медведя. Но почему? Потому что Мише Романову на момент избрания семнадцати лет не исполнилось? Так все должны были ещё помнить о судьбе Шуйских и иже с ними, помыкавших малолетним Иваном Грозным. Или от того, что Михаил был крайне не образован и, по свидетельствам современников, едва умел читать? А вдруг потом научится? Или потому, что отец Михаила, Митрополит Филарет, на момент избрания сына на царство томился в польском плену после неудачного Великого посольства 1611 года? Должны были предположить, что рано или поздно он в Москву вернётся. Нет, причина совсем в другом.

– Это в чём же? – я был заинтересован.

– Источники, современные эпохе правления Михаила Фёдоровича характеризуют его личность по-разному. Но диапазон такой: от «не одарён блестящими способностями, но не лишён ума» до «меланхолического нрава дурачок». Если исследовать время первого Романова на троне, то становится понятно, что все события связанные с восстановлением разрушенной Смутным временем страны, построением новой Московии, запуском процессов модернизации общества, со строительством армии нового типа, – всё это происходит во время фактического правления его отца, Фёдора Никитича Романова – Патриарха Филарета, с 1619 по 1633 года. А что происходит в остальное время, с 1613 по 1619 года и с 1634 по 1645 года? Ничего не происходит. Потому что на троне сидит умственно отсталый дурачок. И вот что забавно: основатель династии Романовых – не первая царствующая особа с отставаниями в умственном развитии из рода Романовых, сидевшая на троне. А ну-ка, скажите, Юр, кто был первым?

– Слушайте, точно! Первым был последний из Московских Рюриковичей царь Фёдор Иоаннович. По матушке то, по Анастасии Романовне Захарьиной-Юрьевой, он был Романовым.

– Так точно! Его правление было необыкновенно удачным для Московии и наполненным великими свершениями. Только все эти удачи и свершения – дело рук его шурина, Бориса Фёдоровича Годунова, который правил. А Фёдор Иоаннович просто царствовал. Был он необыкновенно добр и набожен, как отмечают современники, за что и был канонизирован церковью в лике благоверных. Но, что касается умственных способностей, тут источники с ним церемонятся гораздо меньше, чем с Михаилом Фёдоровичем. Прямо указывают – править был не способен. И эпитеты – от ласкового «добрый дурачок» до не щадящего «полный идиот». А ещё кто из недолгой династии Романовых соответствовал перечисленным качествам?

– Единокровный брат великого реформатора, Иоанн V Алексеевич.

– Да. Что у нас получается? Всего за один век династия выдаёт троих идиотов, сидящих на троне. Плюс великий реформатор, который на троне не только сидел, но ещё и разгромил всю Россию. Но о нём попозже. И Фёдор Иоаннович, и Михаил Фёдорович, и Иоанн Алексеевич царствовали в разные исторические эпохи, поэтому отзывы об их умственных способностях несколько разнятся. Но при тщательном изучении материала становится понятно, что они – явления одного порядка. Добрые, милые, крайне незлобивые, но идиоты. Вообще род Романовых, по-видимому, страдал жесточайшим генетическим сбоем. Они, правда, предпочитали обвинять в этом своих жён. И Ирину Годунову объявляли бесплодной. И Фёдор Никитич выговаривал своей Ксении из рода Шестовых, что дурака ему родила. И род Стрешневых объявили повинным в ранних смертях царских детей. Больше всех досталось, конечно, Марии Ильиничне Милославской, которая была самой милой персоной из всех цариц на Московском троне.

Сергей хлебнул коньячку, очень это залихватски у него получалось, прямо-таки по-гусарски, и продолжил:

– А теперь давайте приведём небольшую статистику. Фёдор Иоаннович. Идиот. Практически бесплоден. Одна дочь, умершая во младенчестве. Имел очень слабое здоровье. Умер в 40 лет.

Патриарх Филарет, Фёдор Никитич Романов. Имел выдающиеся умственные способности и был образованнейшим человеком своего времени. Из пяти сыновей четверо умерли во младенчестве. Имел крепкое здоровье. Умер в 79 лет.

Михаил Фёдорович. Тоже идиот. Из трёх сыновей два умерли во младенчестве, из семи дочерей четыре умерли во младенчестве. Имел очень слабое здоровье, уже в возрасте 30 лет «так скорбел ножками», что практически самостоятельно не передвигался. Умер в 49 лет.

Алексей Михайлович. Имел выдающиеся умственные способности и был образованнейшим человеком своего времени. Из пяти сыновей от Марии Милославской двое умерли во младенчестве. Его наследник, царевич Алексей, отличался большой способностью к учению, хорошей памятью и любознательностью. Однако состояние здоровья не позволило ему дожить до 16 лет. Сам Алексей Михайлович также не отличался крепким здоровьем и умер в 46 лет.

Фёдор Алексеевич. Имел нормальные умственные способности и был широко образован. Имел слабое здоровье и постоянно болел, не дожил до 21 года. Единственный сын Фёдора Алексеевича скончался на десятый день жизни.

Иоанн Алексеевич. Клинический идиот. В возрасте 27 лет иностранные послы описывали Иоанна как преждевременно состарившегося почти слепого паралитика. Скончался в 29 лет.

Сергей перевёл дух и закурил сигарету:

– Таким образом, мы имеем династию, страдающую серьёзнейшими генетическими заболеваниями, в которой мужчины долго не живут и обладают слабым здоровьем. Кроме этого, через поколение эта династия снабжает Российский престол умственно отсталыми царями, страдающими психическими расстройствами. Современные исследователи личности Петра аргументированно доказывают, что великий реформатор страдал синдромом нарушения внимания с гиперактивностью. Люди, страдающие СНВГ исходно маргинальны, не могут встроиться в нормальное сообщество людей, не умеют добиваться своих целей, целеустремлённо работать, у них развиваются такие черты, как постоянная двигательная активность, нарушение внимания, неспособность до конца выполнить задание, вспыльчивость, жестокость, непереносимость стресса, импульсивность. Дополнительными признаками СНВГ психиатры считают супружескую неверность, низкие успехи в образовании и работе, бисексуальность, злоупотребление алкоголем. Комментарии нужны? Правда, вся вина перекладывается на род Нарышкиных. Возможно, доля правды здесь есть. Но после той статистики, которую мы привели по роду Романовых, возникает вопрос, а причём тут Наталья Кирилловна и её родственники?

– То есть Вы хотите, Серёж, сказать, что личность Петра при такой правящей династии вполне закономерна. А случайность в том, что мы имеем Петра Великого, а не какого-нибудь Дмитрия Великого?

– Совершенно верно. И о жестокости. Качество, о которое спотыкаются самые пламенные адепты Петруши Бесноватого. Не признавать – нельзя, поэтому приходится объяснять, что, поднимая Россию на дыбы (или на дыбу?), по-другому было невозможно. Конечно, при этом заявляют, – Пётр разительно отличался этим от своих предков, которые сплошь были добренькие и тишайшие. А давайте разберёмся в этом непредвзято. Милейшая и прогрессивнейшая царевна Софья Алексеевна издала в 1685 году знаменитые «12 статей» – государственные всеобщие законы, на основании которых были в дальнейшем преданы различным казням: изгнаниям, тюрьмам, пыткам и сожжениям живыми в срубах тысячи старообрядцев. Добрейший и образованнейший Фёдор Алексеевич в 1681 году собрал поместный собор Русской церкви, сразу после которого начались активные физические расправы со старообрядцами. А сожжение в срубе Пустозёрских страдальцев – протопопа Аввакума, священника Лазаря, диакона Феодора и соловецкого инока Епифания, – по прямому личному указанию Фёдора Алексеевича. А что же тишайший и богобоязненный Алексей Михайлович? А по его указанию была уморена голодом и холодом в земляной яме в Боровске за приверженность к истинному православию его родственница, боярыня Феодосия Морозова. А с ней за кампанию её сестра, княгиня Евдокия Урусова. А чтобы им вдвоём было не скучно явиться к Создателю, по личному указанию Алексея Тишайшего в Боровске были сожжены заживо 14 их слуг, тоже не принимавшие бесовские нововведения. Так что, Юр, звериная жестокость, это не исключительная особенность Петруши, а нормальная фамильная черта рода Романовых.

Я некоторое время ошарашенно молчал. В построениях Сергея присутствовала логичность, заставлявшая взглянуть на появление такого чудовища, как Петруша Бесноватый, на престоле, как на вполне доказанную закономерность.

– И самый главный момент, Юр, подтверждающий закономерность исторического феномена под названием Пётр Великий. Момент, на который по какой-то странной сложившейся традиции совершенно не обращают внимание историки. Все Романовы от Патриарха Филарета и до Петруши Бесноватого проводят очень последовательную политику по уничтожению и искоренению московского православия. Не хочу быть голословным, поэтому маленький экскурс.

Фёдор Никитич Романов после Великого посольства 1611 года пробыл в польском плену 7 лет. Нет никаких источников, говорящих о том, что он подвергался иезуитской обработке. Но от эпохи Смутного времени и воцарения династии Романовых вообще осталось на удивление мало документов. Вернувшись в Московию и став Патриархом, Филарет проявляет себя мудрым правителем и, вроде бы, истинным ревнителем православия. Но! Работы по исправлению церковно-служебных книг начинаются именно при нём и по его инициативе. Сначала это носит вполне безобидный характер. Кажется, что исправляются нелепости. Например, «освяти воду Духом Твоим Святым и огнём». Каким «огнём»? Глупость полная! Однако, уже напечатанная при Филарете «Месячная минея» разительно отличалась от древних рукописных текстов. Но пока из этого никаких выводов не делается.

Следующим шагом явились церковные реформы внука Филарета, Алексея Михайловича. Повод тоже безобидный: московские богослужебные книги слишком отличаются от древних канонических текстов, слишком многие из московитских церковнослужителей малограмотны. Опять начинается исправление текстов. Только за образцы почему-то берутся книги, напечатанные в Речи Посполитой (объясняется, что Киево-Печёрская Лавра и Львовское православное братство, давно находящиеся под влиянием униатов, – истинные твердыни православия) и в Венеции (а там печатает свои богослужебные книги Константинопольский Патриархат). С точки зрения внешней политики Алексея Михайловича всё очень оправдано. Задачей минимум он ставил присоединение к Московии Левобережной Украины, задачей максимум – объединение Московии и Речи Посполитой под своим скипетром. И начинается безудержная украинизация московского православия, если не сказать униатизация. А тут ещё и Патриарх Никон подоспел со своей мечтой о папоцезаризме. В 1656 году, когда царь с патриархом ещё жили душа в душу, провели они поместный Московский собор, на котором всех, крестящихся двумя перстами, то есть почти всё население страны, объявили еретиками и предали анафеме. Уверенность народа и значительной части священства в превосходстве русского благочестия над греческим, а московского – над киевским, появившееся после подписания греками Флорентийской унии с католиками, падения Константинополя, ополячивания Литвы и покорения Литвою Киева привели к расколу Русской церкви и расколу народа ещё задолго до губительных реформ Петра. Однако, к активным действиям по искоренению православия Алексей Михайлович не преступал, предпочитал действовать убеждением, как во время своей знаменитой речи на Большом Московском церковном соборе в 1666 году. Про боярыню Морозову мы уже говорили – незначительные семейные разборки. Ну, епископа Павла Коломенского уморил в Хутынском монастыре. Так нечего было зявальник открывать против мнения царя и его любимого патриарха. А восьмилетняя осада Соловецкого монастыря, при взятии которого было убито и казнено свыше 400 приверженцев истинной веры – так это мелочи по сравнению с тем, что началось после Алексея Михайловича.

Настоящую борьбу за искоренение православия начал гуманнейший и образованнейший сын Алексея Михайловича, Фёдор. После решений Московского собора 1681 года старообрядцев начали сжигать тысячами. И Пустозёрские страдальцы – так, крохотный эпизод. Слава Богу, правление Фёдора Алексеевича продлилось недолго, а может быть батька Аввакум своим проклятием подсобил.

Просвещённая и прогрессивная царевна Софья начала хорошо. Устроила в Грановитой палате прения о вере, этакий цивилизованный диспут. Но поскольку Никита Пустосвят в словесной дуэли совсем разбил Патриарха Иоакима и епископа Холмогорского Афанасия, пришлось его казнить на Лобном месте и придумать ему посмертное прозвище Пустосвят. Так-то он был Никитой Константиновичем Добрыниным, самым уважаемым и авторитетным священником в Суздале и Владимире. Но историю пишут победители, поэтому Пустосвят. Остальных старообрядцев князь Иван Хованский, ранее гарантировавший им безопасность, пытался спасти. Но безуспешно. После неудавшихся прений Софья Алексеевна не стала рассусоливать и издала «Двенадцать статей». Вот тогда православных начали казнить и сжигать уже тысячами, как при штурме Палеостровского монастыря в 1687 году, когда за один день сожгли три тысячи человек. С точки зрения Романовых, конечно, еретиков.

Но вершиной борьбы Романовых с православием были, безусловно, петровские реформы. Пётр отменил патриаршество, учредил Священный Синод и приравнял священнослужителей к правительственным чиновникам. Так, батюшкам было вменено указами Петра доносительство на прихожан, если те высказывались против священной особы царя, его офицеров и чиновников. Более того, одним из указов требовалось нарушать священное таинство исповеди, если прихожанин поведывал о своих антицарских настроениях во время неё. Страшный урон, нанесённый реформами Петра авторитету Русской Православной церкви, через два века стал одной из основных причин революции. А в 1722 году Святейший Синод по указанию Петруши издаёт закон «О распоряжениях по обращению раскольников к православной церкви», согласно которому старообрядцы, то есть от трети до половины податного населения страны, были полностью поражены в правах.

Сергей перевёл дух. Было видно, что говорить обо всём этом ему нелегко.

– Ну что, Юр, будете дальше спорить, что появление в русской истории великого и ужасного реформатора было случайностью?

Я был действительно впечатлён, и впечатлил меня явно не дорогой армянский коньяк, к которому я постоянно прикладывался.

– Серёж, что Вы делаете в этом поганом Министерстве? Вы же великий учёный. Просто второй Николай Костомаров!

Сергей самодовольно хмыкнул:

– Ну, речь то сейчас не обо мне. Вы, кажется, любопытствовали, зачем это мне понадобилась могила Густава Эрикссона. Представьте себе, Юр, той страшной мёртвой петли, в которую ввёл Россию бесноватый реформатор, и из которой она не смогла и уже не сможет выйти, можно было бы избежать. Можно было бы избежать и воцарения на Московском престоле гаденькой, больной и вредоносной династии Романовых. И можно было бы избежать страшного и губительного Смутного времени. Настолько страшного и настолько губительного, что мы по прошествии четырёх веков просто не можем на расстоянии увидеть всего масштаба этих событий. Всего этого можно бы было избежать, если бы… Если бы не мелкая случайность, произошедшая в 1600-м году в Москве.

……….

Ну, слава Богу, мы подошли к предмету нашего разговора. Научные диспуты, хоть и безумно интересные, меня слегка утомили. Сергей произвёл на меня самое наилучшее впечатление. И на барыгу совсем не похож – вон как легко выдал мне аванс за поездку. Отношение к деньгам у него, как у нормального человека, а не то, что удавиться за копейку. К тому же в денежных расчётах педантичен. Можно не сомневаться, если удастся выполнить его задание, так же легко выдаст вторую часть и «можете не пересчитывать». Вообще, по всем своим прихватам, по манере говорить, по залихватскому опрокидыванию коньяка, который, похоже, только улучшает его мыслительные процессы, он больше напоминает старого заслуженного офицера, а вовсе не коррумпированного министерского чиновника приличного уровня. Да, в конце концов, в данной ситуации меньше всего меня интересует, ворюга он или нет. А вот то, что он действительно собирается мне правдиво объяснить причины своего более чем странного задания, я уже не сомневаюсь. Слишком увлечённый и честный в своих суждениях человек. К тому же необыкновенный умница. Ему бы, и правда, научные исследования писать, он бы сделал себе на этом имя. И человек светлый и позитивный. Невозможно поверить, что сейчас, когда дело дошло до сути вопроса, он начнёт врать и пытаться ввести меня в блуду. Короче, я ему верю.

А Сергей снова закурил и продолжил:

– У нас и в исторической науке, и в общественном мнении сложилось очень устоявшееся суждение о Борисе Годунове. И здесь, безусловно, Александр Сергеевич во многом руку приложил своей великой исторической драмой. Которая, кстати, в плане интерпретации событий не выдерживает критики. Главный герой – этакий кровавый тиран, на пути к трону не останавливающийся ни перед чем, даже перед детоубийством.

И всё тошнит, и голова кружится,

И мальчики кровавые в глазах…

И рад бежать, да некуда… Ужасно!

Да, жалок тот, в ком совесть нечиста. *27

Все исторические исследования как бы танцуют на этом заданном Пушкиным векторе. Хотя уже давно доказано практически документально, что к убийству царевича Дмитрия царь Борис отношения не имел. С общественным мнением ещё хуже. Никто не замечает, что Годунов был для династии Романовых злейшим врагом. Поэтому в Имперский период со стороны государства было приложено немало стараний, чтобы его личность выглядела, мягко говоря, неприглядно. К тому же обратите, Юр, внимание. Проходят эпохи, а общество у нас как было дремуче патриархальным, так и остаётся. А для патриархального общества вовсе неважно, каким Борис Годунов был правителем. Важно, что он правитель незаконный, не по праву наследства. И то, что он возведён на царство решениями Земского собора 1598 года, патриархальное общество интересует меньше всего. Незаконный правитель – и всё тут. А теперь давайте попробуем взглянуть на вещи объективно и непредвзято.

Годунов принял Московию из рук Ивана Грозного. Вернее сказать, не Московию принял, а то, что от неё осталось. Иоанн Четвёртый тоже был великим реформатором. Правда, в отличие от Петруши Бесноватого, таковым он был не по наименованию, а по сути. Его заслуги в развитии и модернизации страны сложно переоценить. Однако, и он был большой любитель прыгать из первого месяца беременности в девятый. Характерец у него был тот ещё. Поэтому и аристократии, и народу пришлось дорого заплатить за Земские соборы, Судебник 1550 года, земскую и губную реформы, Уложение о службе, первую в Европе регулярную пехоту, систему Приказного управления, Стоглавый собор, присоединение Казанского и Астраханского ханств, победу в войне со шведами и многое другое. Амбиции у первого русского царя были непомерные, а останавливаться вовремя он, похоже, не умел. Остановиться надо было бы на восстановлении границы со Швецией по Ореховскому миру. И заняться укреплением и развитием всего достигнутого. Но Иван Грозный затеял Ливонскую войну, к которой страна была ещё не готова. Пережиток средневековья, Ливонский Орден, разгромить не составило труда, но воевать с Польшей, Великим княжеством Литовским и Швецией на два фронта страна не могла. Да и достигнутая степень модернизации просто не позволяла этого.

Итоги войны для Московии были чудовищны. Полное отсутствие каких-либо приобретений и важные потери на Северо-Западе. После разгрома Новгорода опричниками стала невозможна торговля с Европой – Новгорода, по сути, не стало, а от Балтики Московию отрезала Швеция. За 25 лет войны население страны сократилось на четверть. На столько же сократился клин пахотных земель. Стало меньше хлеба. Но ещё страшнее оказался разгром торговли, ремесла, всего городского хозяйства. Многие города Московии были совершенно разорены, кое-где и населения почти не осталось. К концу правления грозного царя страна пришла в такое состояние, как будто на её территории велись масштабные военные действия, а потом её долго грабила и вывозила всё, что можно, оккупационная армия.

Взвалить в такой ситуации на себя единоличную ответственность за страну – уже большая смелость. Но давайте просто сухо перечислим, что удалось сделать Борису Годунову за неполные 20 лет его правления.

В 1589 году стараниями Бориса введено на Руси Патриаршество, что явилось официальным признанием независимого статуса Московского православия.

С самого начала правления Годунова развернулось небывалое по масштабам строительство городов и крепостных укреплений. Он ценил каменных дел мастеров и покровительствовал им. С размахом шло церковное и городское строительство. По инициативе Годунова в Диком Поле были построены крепости Воронеж и Ливны. Для обеспечения безопасного водного пути от Казани до Астрахани строятся Самара, Царицын и Саратов. Из руин восстанавливается Елец. На Донце построены Белгород и Царёв-Борисов. Началось заселение и освоение земель к югу от Рязани. В Сибири основан Томск. Величайшая крепость Европы того времени, Смоленская крепостная стена, названная «каменным ожерельем земли Русской», строится по личной инициативе и под личным присмотром Бориса Фёдоровича. Под Можайском он возводит грандиозный по архитектуре Борисов Городок. Нельзя не вспомнить удивительный по красоте Белый город в Москве и общепризнанную вершину древнерусского зодчества, храм Спаса Преображения в подмосковной резиденции Годунова в селе Остров.

Отражение и разгром крымских орд Казы-Гирея в 1591 году – тоже личная заслуга Бориса Фёдоровича.

Годунов облегчил положение посадских людей. По его решению торговцы и ремесленники частновладельческих слобод были причислены к населению «чёрных» слобод, плативших тягло государству. Доля отдельного горожанина в общем тягле значительно уменьшилась.

В ходе короткой, победоносной и необременительной для страны войны со Швецией Годунов сумел вернуть все земли, утраченные в результате Ливонской войны, в том числе Ивангород, Ям, Копорье и Корелу. И вот что интересно. Оказывается, первые на Руси солдатские полки нового строя и рейтарские полки – деяние всё-таки не Патриарха Филарета, а Бориса Годунова. Сформированы они были в 1594 году.

Царь Борис активно проводил модернизацию страны и ему необходимы были европейские специалисты. При нём в Москву ехали с запада купцы, промышленники, врачи, военные и учёные. Они получали государственные должности, хорошее жалование, земли с крестьянами. Собирался Годунов открыть в Москве настоящий университет. Жаль, что судьба не отпустила ему достаточно времени.

В официальной историографии принято обвинять Бориса Фёдоровича в убийстве несчастного царевича Дмитрия и в страшных репрессиях в отношении других претендентов на престол. А я хочу обратиться к логике. Ну зачем было убивать мальчика, который был рождён от «блудного» и незаконного седьмого брака Ивана Грозного, и церковью наследником не признавался? Теперь о страшных репрессиях. Основным конкурентом Бориса был Симеон Бекбулатович, который в 1575-76 годах официально был Московским царём. В благодарность за провёрнутый с церковными землями гешефт Иван Васильевич пожаловал Симеона Великим княжеством Тверским, где у него было 13.500 десятин пахотной земли и великокняжеский двор в селе Кушалино, в котором печатали собственную деньгу. И как же с ним расправился Годунов? Лишил титула Великого князя Тверского и повелел из Кушалино никуда не выезжать. И всё. Кровавый тиран. У царя Фёдора Иоанновича был двоюродный брат по материнской линии, тот самый Фёдор Никитич Романов. С этим деспот и узурпатор поступает покруче, постригает в монахи и ссылает в далёкий Троицкий Антониево-Сийский монастырь. Но тут реальный заговор, составленный вокруг персоны Фёдора Никитича Шуйскими, Романовыми и Шереметевыми. Ещё примеры зверской жестокости? Пожалуйста. Князьям Фёдору Ивановичу Мстиславскому и Василию Ивановичу Шуйскому, которые по знатности рода могли претендовать на престол, Борис Фёдорович не позволял жениться. В общем, гнусное кровавое чудовище. Большинство Московских Даниловичей перед ним и все Романовы после него ржут от наших рассуждений в своих котлах в аду до полной истерики: «Ха-ха-ха! Кровавое чудовище – точно! Ха-ха-ха! Вот тиран, так тиран!»

Я не смог удержаться и тоже засмеялся. Как это забавно, что историю пишут победители. Один из самых симпатичных и человеколюбивых персонажей нашей отечественной истории. А с точки зрения Романовых, конечно, кровавый тиран. И всё же я решил прервать своего красноречивого собеседника:

– Серёж, даже не старайтесь реабилитировать передо мной Бориса Годунова. Это один из моих любимейших исторических персонажей, как бы на него не клеветали. А лучше скажите, при чём тут всё-таки наша могилка?

– Перехожу непосредственно к могилке. Борис Годунов был не только мудрым правителем, но и прекрасным шахматистом. Вы знаете, что именно благодаря своему умению играть в шахматы он был приближен в своё время к себе Иваном Грозным? А сильные шахматисты всегда просчитывают партию на много-много ходов вперёд. И Борис не исключение. Он даже сумел просчитать свою внезапную смерть. Естественно, человек, проживший жизнь полную нечеловеческих нагрузок, тревог и лишений, прекрасно понимал, смерть может прийти нежданно-негаданно. Он прекрасно готовил своего приемника. По свидетельству иностранцев, которых при дворе Бориса было множество, его сын Фёдор унаследовал от отца не только добрый нрав, человеколюбие и прозорливость. Он ещё был прекрасно образован. Английский посол сэр Томас Смит отзывается о нём, как о самом образованном европейском наследнике престола. Но Борис Фёдорович прекрасно понимал, – всему этому грош цена, если мальчик останется один. И конец тогда и всем его начинаниям, и сыну. Если не будет рядом взрослого, властного и волевого человека, способного справиться с мятежными боярами.

Поэтому отвоевание Прибалтийских земель и образование вассального Ливонского королевства – миттельшпиль сложной партии, задуманной Годуновым. Полагаю, больше ему был интересен эндшпиль, когда король Ливонии, муж его любимой дочери, становится регентом при его не вошедшем в возраст сыне. И тогда становится понятно, почему на эту роль был избран принц Густав. Человек, обязанный царю Борису буквально всем, безусловно, должен быть предан и благодарен и ему, и его наследнику. Именно поэтому Борис Фёдорович так долго, почти два года, терпел все безобразия, которые устраивал в Москве потерявший берега от неожиданно свалившегося на него счастья не вполне законнорожденный сын Эрика XIV. Просто в голове у царя не укладывалось, как человек широко образованный (а образование Годунов ценил необыкновенно высоко), учёный с европейским именем, к тому же прошедший суровую школу жизни, может вести себя настолько непотребно и неблагодарно.

– Всё совершенно правильно, Серёж, – сказал я уже с нетерпением. – Но причём тут наша могила? Убей Бог – не пойму!

– А Вы представьте себе, – в глазах Сергея загорелся огонёк одержимости, – что, прибыв в Москву в конце 1599-го года, принц Густав ведёт себя по-другому. Не куролесит и безобразничает. Не притаскивает Екатерину-Бритту с её выводком и не выставляет их напоказ всему московскому люду. Предположим, он продолжает заниматься своей наукой, принимает православие перед браком с царевной Ксенией и пытается вникнуть в ту роль, которую уготовил ему Борис Годунов. И вместе с этим, получает определённый авторитет у аристократии Московии. Отчасти, за счёт статуса царского зятя, отчасти, за счёт собственного поведения, адекватного этому статусу.

– Кстати, Вы описываете вполне вероятную виртуальность. Он же был необыкновенный умница, наш Густав Эрикссон. Человек, росший в полной нищете, стал учёным с европейским именем. Неужели он не мог понять, что от него требуется в сложившейся ситуации и как ему себя надлежит вести? Мог, конечно! Но вечная проклятая нищета. Она действительно сыграла с ним злую шутку. От медных труб у него попросту снесло крышу. Впрочем, Серёж, это всё вероятности и виртуальности. То, что могло бы быть, и то, чего не было на самом деле. И с этим ничего уже не поделать.

– А Вы уверены?

– В чём? В том, что ничего не поделать? Друг мой, Вы в своём уме?

– Вы ведь просили конкретно объяснить, зачем мне понадобилась эта могила?

– Совершенно верно! И вот уже битых два часа пытаюсь дождаться ответа.

– Ну, так слушайте. Итак, Вы едете в Кашин и пытаетесь с максимальной точностью определить место захоронения. Я могу рассчитывать, что к своей задаче Вы отнесётесь вполне добросовестно?

– Можете в этом не сомневаться.

– Я получаю от Вас данные. Дальше под благовидным предлогом производится эксгумация…

– Серёж, да Вы что?! Какая к чертям собачьим эксгумация?! Четыреста лет с лишним прошло! Всё, конечно, зависит от свойств почвы… Но, в самом лучшем случае, Вы откопаете череп, истончённый до состояния картона. Неловкие действия при откапывании, и от картонных остатков костей ничего не останется. А в нормальном раскладе, там и остатков костей не будет – всё давно перегнило и смешалось с почвой.

– Вас это, Юр, не должно волновать. Нас устроит и почва. Главное, чтобы именно в этой почве сгнили его кости.

То ли я много выпил коньяка, то ли мне потихоньку становилось не по себе.

– Кого это «нас», Серёж?

– Вы же хотели, чтобы я объяснил всё честно и откровенно?

– Безусловно!

– Хорошо. Я представляю могущественную организацию. Очень могущественную, с многовековой историей и владеющую древними знаниями.

– Аненербе или отдел ФСБ по изучению непознанного? – я пробовал шутить, но мне было уже не до шуток. Самое страшное, что этот парень говорил на полном серьёзе, и не было ни одного признака, указывающего на то, что он врёт или блефует.

– Не стройте, Юр, из себя шута, Вам не идёт.

– Нет, мне всё-таки интересно, вы масоны или розенкрейцеры?

– Как же Вы любите задавать вопросы! Бывают ситуации, когда это до добра не доводит. Уж кто-кто, а человек Вашей профессии это должен знать хорошо. Розенкрейцеры… Смешно! Скорее, друг мой, колдуны.

Так блефовать невозможно. Так врать невозможно. Ёжкин кот и пресвятые ёжики! Это куда ж меня занесло, с чем я столкнулся?

– И что же многоуважаемые колдуны собираются делать с землёй из могилы, в которой истлел принц Густав? – нет лучше защитной реакции, чем юмор, вот я и пытался шутить. Сергей подхватил предложенный мной тон разговора:

– А многоуважаемые колдуны проведут с этой землёй древний магический ритуал и воскресят нашего принца. Проведут с ним воспитательную беседу. Надерут ему, понимаете ли, задницу и на пальцах объяснят, как надо и как не надо себя вести по прибытии в Москву. А потом отправят его в август 1599-го в Новгород. Вот и всё. Вместо вредоносной династии Романовых на Московском престоле воцарится династия Годуновых. Мудрые и гуманные правители, опережающие свою эпоху лет этак на сто пятьдесят. И не будет разгрома Смутного времени, петровских реформ и Великой Октябрьской революции. Россия будет развиваться в правильном направлении и семимильными шагами, формируя вокруг себя новый, светлый и счастливый мир. Мир, в котором будет духовность и не будет диктата общества потребления. Правда, нашего мира уже не будет. Весь этот кошмар, в котором мы живём, сначала превратится в истлевший лоскут, а потом исчезнет, как утренний туман. И, честно говоря, Юр, мне его не жалко. А Вам?

У меня как шаровая молния в голове разорвалась! Господи! На всякого мудреца довольно простоты. Купился, как есть купился! Сыщик хренов. Всё смотрел, блефует он или нет? А не врёт ли? А то ведь уведёт у меня из-под носа за бесценок философский камень или элексир бессмертия! Он меня убедил полностью своим недюжинным умом и познаниями в том, что и меня крайне интересует. И не смог я взглянуть непредвзято и увидеть, что целых четыре часа беседую с сумасшедшим.

Жил себе, жил человек. Работал себе в этом Министерстве. Ворочал, поди, нехилые коррупционные схемы. А как иначе? Если он не умеет их проворачивать, зачем нужен такой начальник департамента? В нашей современной России законы жизни жёсткие. Живёт себе в полном достатке и припеваючи. Вот только хобби он выбрал нехорошее. Не в том смысле, что глубоко изучать отечественную историю – не хорошо. А в том, что слишком сильно его зацепило. Покопаешься и придёшь к выводу: и то не так, и это не этак; всё неправильно и могло бы быть совсем по-другому; этот – исчадье ада, а этот – подонок, а тот – ничтожество. И стал задумываться, как бы всю эту жуть и несправедливость исправить. А очень трудно одновременно брать взятки и распиливать бюджет и думать, как исправить наш такой неправильный, но так закономерно сложившийся мир. Тут уж вступаешь в драматическое противоречие с самим собой. Вот кукушечка и отъехала. Причём, отъехала на славу, по полной программе. Так сразу и не скажешь, потому что сам по себе он человек симпатичный, умница, познания у него просто академические, и с логическими построениями – мудрецы позавидуют. Но сумасшедший.

Вообще, с сумасшедшими мне в последнее время везёт. Одна Алёна, которую я катал по замкам крестоносцев, чего стоит. А мой друг Рамаз, которому по статусу друзей не положено, но который не только чтит память друга, но ещё и считает нужным поддерживать его близких на плаву? Сумасшедший. А Борис Моисеевич Натанзон, полагающий, что в сложившейся ситуации ещё можно отжать какие-то деньги? Сумасшедший. А отец Геннадий, живущий в Затерянном Мире с динозаврами и, тем не менее, считающий, что жить надо по совести и по слову Божию, а не так, как принято? Все мы сумасшедшие. И я в первую очередь – со своим постоянным желанием заработать и вырваться из нищеты. А что самое главное с сумасшедшими? С сумасшедшими самое главное – не спорить. Хотя бы потому, что я всё время на сумасшедших зарабатываю. Поэтому:

– Да, Серёж, мне его тоже не жаль. Нисколько. Он настолько плох, что лучше бы его и не было.

– Скажите, Юр, сколько Вам понадобиться времени в Кашине, чтобы всё добросовестно сделать и составить мне план-схему?

– Ну, смотрите, Серёж: сегодня у нас пятница. В Кашин я поеду в понедельник с утра. На всё про всё – мне четыре дня за глаза хватит. Поэтому в пятницу во вторую половину дня (давайте часиков в пять) – я у Вас с результатом.

– А не слишком быстро, успеете?

– Раз сказал, успею, не переживайте.

– Ну что, тогда на посошок?

Мы допили чудесный армянский коньяк, и я встал.

– Честно говоря, Юр, даже не ожидал, что доведётся познакомиться с таким умным и знающим человеком.

– Мне тоже, Серёжа, было необыкновенно приятно с Вами пообщаться.

– Надеюсь, объяснять, что вся наша беседа должна оставаться строго между нами, не надо?

– Совершенно не имеет смысла. До встречи в следующую пятницу.

ГЛАВА 14. СТРАШИЛКИ И УЖАСТИКИ.

Домой я возвращался с очень странным ощущением. То ли давно не пил, и полбутылки коньяка подействовали на меня угнетающе, то ли концовка разговора с Сергеем. И вроде бы всё проанализировал, и разложил по полочкам, и даже вердикт вынес: «Сумасшедший». Но наше потаённое «Я» частенько не слушает аргументы разума. Вот и у меня внутри нарастало чувство тревоги и приближающейся беды, и я ничего не мог с этим поделать.

На Преображенке я зашёл в магазин и взял две бутылки красного сухого. Жена уже вернулась с работы.

– Ах, какой амбре! – жизнерадостно констатировала она, выходя в прихожую из кухни.

Коньячным перегаром от меня разило изрядно. Я угрюмо поставил на комод две бутылки вина:

– Жена, нам нужно серьёзно поговорить.

Говорить с Лануськой серьёзно сложно. Да и юмор у неё весьма своеобразный.

– Ты уходишь к другой и оставляешь нам с Тимошкой квартиру? Господи! Неужели дождалась?!

Я пропустил её слова мимо ушей и, молча, снял куртку.

– Да что у тебя с лицом? Случилось что-то?

Я выложил довольно-таки толстую пачку пятитысячных купюр. Лануська уже давненько такого не видела:

– Ого!Похоже, у нас сегодня праздник. Сколько здесь?

– 250 тысяч. Только, боюсь, как бы они нам поперёк горла не встали.

Моя умница поняла, что происходит нечто экстраординарное.

– Ну что ж, пойдём на кухню, открывай бутылки, поговорим.

Не успели всё разлить, а полжизни за кормою,

И ни с лупой, ни с ружьём не найти её следы.

Самый быстрый самолёт не поспеет за тобою,

А куда деваться мне – я люблю быть там, где ты. *28

Я разлил вино по фужерам и постарался как можно компактней, но, не упуская основных деталей, описать свой визит в Министерство сельского хозяйства. В основном я старался сократить историческую часть своего повествования. В отличие от моих экскурсантов, Лануська меня слушать не любит, её это не интересует. В охотку посмотреть на какие-нибудь исторические места и памятники архитектуры – это с ней случается. Но слушать о них во всех подробностях… Я давно это понял и стараюсь её не напрягать. А тут она, вдруг, начала задавать кучу уточняющих вопросов о главном герое моей эпопеи. О Густаве Эрикссоне, конечно, а не о начальнике департамента Минсельхоза. И мне пришлось рассказывать о нём практически всё, да ещё совершить целый экскурс в историю алхимии. К моему несказанному удивлению, пришлось растолковать Лануське, что это за источники XVI – XVII веков, повествующие о философском камне и элексире бессмертия, и насколько им можно доверять.

Рассказывая о финале разговора с Сергеем, я специально не стал ничего оценивать и делать выводы. Лануська задумалась. Есть у неё такая очаровательная черта – она морщит лоб и трёт свой носик. Любой другой женщине с такой внешностью это всё равно бы не помогло. Но природа, проектируя мою суженную, допустила существенную промашку и перерасход средств. При такой красоте мозги вообще не нужны, – лишнее. А Господь переборщил и поместил в эту прелестную головку мощный аналитический ум, которому любой мужик бы позавидовал.

Вроде глупо так стоять, да не к месту целоваться.

Белым голубем взлететь, только на небе темно.

Остаётся лишь одно – пить вино да любоваться.

Если б не было тебя, я б ушёл давным-давно. *28

Помолчав минуты две и допив свой фужер, моя Богиня Мудрости спросила:

– Сам-то ты как считаешь, что более вероятно – мотивы, связанные с алхимией, или древнее мистическое общество, члены которого владеют тайными знаниями?

– Ланка, ты смеёшься что ли? – я разлил вино по фужерам. – Алхимия ещё как-то допустима, на пределе тонкой грани реальности. Что касается всех этих колдунов, тебе это не напоминает дешёвый сценарий для проходного сериала по второму каналу?

– Более чем напоминает. Но ты же сказал, что он был абсолютно откровенен и правдив, и у тебя даже мысли о блефе не возникло.

– Поэтому я и сделал однозначный вывод – он сумасшедший. Очень преуспевающий, очень располагающий к себе, очень образованный и умный. Но сумасшедший.

– А чего же ты, муж, так испугался? Деньги прекрасные, просто подарок судьбы. А тебя что-то реально напугало. Давай попробуем разобраться.

– Хорошо, Ланка. Слушай. Я был бы абсолютно спокоен и сделал бы однозначные выводы, если бы мой жизненный опыт не говорил о существовании вещей, выходящих за границы общепринятых представлений о реальности.

– Ха! А я, Юрка, думала, что твои страшилки про инфернальное – сказки, которые ты специально придумывал для нас с Тимошкой.

– Были и сказки, – я включил на кухне вытяжку и закурил. – Но две ситуации действительно имели место быть.

– Первая – это, наверное, когда ты занимался экзорцизмом при помощи автомата «Кедр» в 1995-м?

– Точно.

Всё-таки она необыкновенная умница. Рассказчик я неплохой. С фантазией у меня тоже всё в порядке. Иногда, чтобы поразвлечь мою кошку с котёнком, я придумывал всякие страшилки и ужастики, щедро перемешивая фантастический сюжет с реальными жизненными событиями. Получалось красиво, Ланке с Тимошкой мои сказки безумно нравились, пугались они до поросячьего визга. А вот, поди ж ты, Ланка сумела точно выбрать из всех моих опусов то, что случилось на самом деле.

……….

Была поздняя осень 1995-го года, заканчивался первый год моей службы оперуполномоченным в конторе с романтичным названием «Ховрино». Мне было двадцать пять, родился я, вырос и получил высшее образование в Советском Союзе и, соответственно, как и подавляющее большинство моих сверстников был атеистом и материалистом. В тот день у меня было обычное суточное дежурство. В конце упиравшейся в лес улицы Дыбенко в своей квартире от передоза умер двадцатилетний парень. На обычные трупы ездили участковые, но передоз приравнивался к криминалу, и на ту квартиру с группой немедленного реагирования поехал я. Со сменой мне в тот день повезло. Старшим дежурным был старый майор Витька Кочерёжкин, человек не глупый и не любивший доставать дежурных оперов всякой фигнёй. А в ГНР был основным такой же не молодой татарин, Ренат Алимов. Я всегда дежурил с Ренатом без напрягов. Доехали мы до этого адреса. Делов то! Осмотреть труп, убедиться, что это всего лишь передоз, изъять всё имеющее отношение к инъекции, посмотреть, не осталось ли героина, составить протокол осмотра трупа и всё. Ренат пошёл со мной на квартиру, помогать если что. Нам открыла дверь мать представившегося, женщина лет сорока пяти, с почерневшим от горя лицом. Сына она потеряла уже давно, два года назад, когда он плотно подсел на иглу и стал выносить из дома всё, что можно было продать. А сегодня эта потеря просто получила своё документальное оформление.

Мы вошли в девятиметровую комнату, где на диване лежал труп. Смерть наступила часов пять назад. А надо тебе сказать, дорогой читатель, что воздействие героина на организм волшебно. В частности, после смерти наркоман начинает разлагаться не как обычный человек, а уже часа через три. Картина маслом была так себе… И удовольствие всё это изымать и протоколировать тоже ниже среднего. Поэтому я сделал своё дело максимально быстро, Ренат от своей работы не отлынивал и всячески мне помогал. Уже через сорок минут, бросив матери дежурное «соболезнуем», мы двинулись обратно в отдел.

Я за первый год работы ещё не обзавёлся всем необходимым для моей должности запасом бесчувственности и цинизма. Поэтому сказал очереди из человек двадцати, стоявшей в мой кабинет с заявами: «Граждане! Перерыв тридцать минут, а лучше идите на хер!» и решил продышаться и выпить кофе с коньяком или коньяку без кофе. Но не успел я сделать ни того, ни другого, как позвонила дежурка, и Витька Кочерёжкин попросил спуститься к нему. Я, как порядочный, оторвался от своего сибаритства и пошёл на первый этаж. Там в аквариуме дежурки уже был Ренат Алимов. Майор был чем-то слегка обескуражен:

– Так, ребята. Вам нужно ещё раз съездить на адрес на Дыбенко, 29.

– А что мы там забыли, Вить? – спросил я раздражённо. – Белого там нет, инъекцию изъяли, труп описали.

– Давай не будем обсуждать. Я даю указание – вы едете, – и, обращаясь к Ренату, – В квартиру заходишь первым, Юрка за тобой. Двух алкоголиков, – Витька имел в виду доблестный личный состав ГНР, – с собой не берёшь от греха подальше.

– Да что случилось то, Вить? – Ренат тоже был недоволен. – Там что, на этом адресе, инопланетяне приземлились или там дочь Рушайло изнасиловали?

– Базарь поменьше. Езжайте.

Делать нечего, поехали. У подъезда дома нас встретила мать передознувшегося. В первый раз она показалась нам женщиной сдержанной, замкнутой и немногословной. Сейчас её невозможно было узнать. Вся косметика была размазана и растеклась по всему лицу, она орала, как умалишённая, и побежала к нам, размахивая руками. Из её обрывочных бредовых фраз мы поняли только: «Ребята, милые, помогите!»

Мы с Ренатом переглянулись. Он передёрнул затвор ПМ, я снял с предохранителя пистолет-пулемёт «Кедр», которым нас снабжали на дежурство. И мы стали подниматься по лестнице, благо квартира была не высоко, на третьем этаже. Дверь была открыта нараспашку. В квартире было тихо, как в могиле, и темно. Ренат включил свет в коридоре, и мы вошли в комнату, где лежал труп. Вонь ещё усилилась со времени нашего первого визита. Но почему мать в таком состоянии, и почему так озадачен наш старший оперативный дежурный – совершенно непонятно. Труп парня мирно разлагался на диване в том же положении, в котором мы его оставили.

И вдруг труп зашевелился и встал на диване на четвереньки. То есть нет, не на четвереньки. Он стал похож на огромного варана, те же сгибы в конечностях. Голова закинулась далеко назад, как будто шея была сломана. На нас смотрели нечеловеческие и злые жёлтые глаза, а из пасти торчало что-то, напоминающее змеиное жало. Чудовище завыло, негромко, но угрожающе. Мы, не сговариваясь, открыли огонь. Ренат всадил в эту нежить целую обойму, я дал две хороших очереди. Результат был нулевой. Нас в одну секунду вынесло из квартиры. Опомнились мы только у подъезда, судорожно закуривая. Несчастная мать всё приставала к нам, но мы её не слышали и не понимали.

Первым в себя пришёл Ренат, который был старше меня лет на пятнадцать.

– Вот что я скажу Вам, женщина, – ели выдавил из себя татарин, – Вы нам больше не звоните. Не вздумайте. Садитесь на автобус и езжайте в Знаменскую церковь. Знаете, где она находится?

– Да, знаю, – похоже, женщина осознавала, что Ренат говорит дело.

– Церковь ещё должна быть открыта. Ищите батюшку, и пусть он разбирается. Это не наш профиль.

После этого Ренат кое-как запихнул меня в машину, и мы вернулись в отдел. В дежурке Ренат долго что-то шептал Кочерёжкину на ухо. Тот отобрал у меня автомат и даже не заставил писать рапорт о расходе боеприпасов. Зато позвонил Оруджалли Азиевичу Гумматову, зам по опер нашего отдела и моему учителю.

– Иди, Юрка, к Гумматову, – сочувственно направил меня майор.

А надо сказать тебе, дорогой мой читатель, у нашего Оруджалли Азиевича была одна забавная особенность. Когда он был в лёгком расположении духа или придуривался, то говорил со страшным азербайджанским акцентом, который мы, его опера, за спиной копировали и передразнивали. Зато в серьёзных ситуациях говорил он по-русски чисто, очень правильно и с совершенно московским выговором. Вот и сейчас вместо «Эй, оолам, чыто сылучылосы?» я услышал:

– Юр, я понимаю, что ты сейчас не в себе. И всё-таки попытайся мне объяснить, что произошло.

Я взял себя в руки и довольно связно обрисовал начальнику ситуацию.

– А ты в первый раз с чем-то подобным сталкиваешься?

Вот тут меня и прорвало. По-настоящему. Это была истерика.

Оруджалли меня не прерывал, подождал, пока я сам успокоюсь. Налил мне сто грамм коньяку и сказал:

– С дежурства я тебя снимаю. Надеюсь, все материалы в дежурке. А если нет, ничего, потом разберёмся. Андрюха Васильев сейчас тебя добросит до станции «Ховрино». Садишься на электричку и – домой. Чтоб никаких похождений. Два выходных тебе. Приходи в себя. Через два дня – на работе как штык. Вопросы есть?

Вопросов у меня не было. Первый день я пил в одну харю, второй день отсыпался, хотя снились мне кошмары. После этого случая я уже не был ни атеистом, ни материалистом.

……….

– А вторая правдивая история? – спросила Ланка. – Когда вы с Васькой Константиновым во время раскопок попали в «ведьмин дом», или когда ты в лесу под Микулино забрёл к колдунье?

– «Ведьмин дом», детка, – обычный фольклор чёрных копателей. А вот микулинская история действительно имела место. Причём, всё было именно так, как я рассказывал. Не прибавить, не убавить.

Когда в 2016-м я немножко пришёл в себя после своего жуткого дембеля и вдоволь набродился по Москве, я стал потихоньку выбираться из города, для начала в пределах Подмосковья. Мне давно хотелось взглянуть на древнерусский город Микулин, столицу Микулинского княжества. Вернее, на то, что осталось от давно минувших времён. Основал Микулин на левом берегу красивейшей лесной реки Шоши Тверской князь Михаил Александрович. Михаил превратил Тверь в суверенное государство и стал его первым Великим князем. Сестра Михаила Александровича была замужем за легендарным Великим Литовским князем Ольгердом. Шурины были верными союзниками, а отношения у Михаила с Московским князем Дмитрием Донским были, мягко говоря, так себе. И построил он поближе к Москве на берегу Шоши большой и хорошо укреплённый город с валами высотой пять метров и шестисот метров в окружности. Сын Михаила, Фёдор, превратил Микулинское княжество в независимое от Твери государство, небольшое, но очень воинственное и проводящее самостоятельную политику. За всё время своего существования, памятуя о династическом родстве, оно было верным союзником Великого княжества Литовского. Москва не желала терпеть такую мелкую, но вредную, занозу у себя в подбрюшье, поэтому микулинские, тверские, литвинские и московские рати с завидной регулярностью сшибались под стенами Микулина. Это может показаться невероятным, но земляные валы древнего города дошли до наших времён практически в первозданном виде, как хрестоматийное пособие для археологов.

История Микулина продолжилась и после смерти независимой Тверской земли. Один из последних прямых потомков воинственных и независимых Микулинских князей, князь Семён Иванович Телятевский-Пунков, был в эпоху Ивана Грозного боярином и крупным военачальником. А по совместительству, видимо, ещё и несусветным ворюгой. Где он конкретно поднял столько денег – история умалчивает. Остаются только предположения. В 1551 году он строил царскую крепость Свияжск и потом четыре года был там первым воеводой. А в 1558 и 1559 годах Большой полк Московского войска под его командованием опустошал владения Ливонского Ордена, где тоже очень даже можно было поживиться. В общем, денег он намыл немеряно. И лишней скромностью Семён Иванович, скорее всего, не отличался. Вернувшись в 1559 году в свою вотчину он, памятуя о своём прямом происхождении от Рюрика и о своих великих предках, отгрохал посреди Микулинского городища каменный собор Михаила Архангела, который если слегка и уступает в масштабах Успенскому собору Московского Кремля, то уж никак не уступает ему монументальностью и величественностью. А чтобы окончательно избежать обвинений в скромности, Семён Михайлович водрузил на центральную главу собора крест из чистого золота, украшенный драгоценными каменьями. Этим крестом теперь любуются англичане в Лондонском музее, куда он попал долгими и извилистыми путями после того, как его прихватизировали лисовчики в Смутное время.

В начале XIX веку одну из стен собора укрепили контрфорсами, в конце советского времени провели научную реставрацию и восстановили позакомарное покрытие. Но в целом собор Михаила Архангела в Микулино – феноменальный и редчайший пример крупного храма середины XVI века, дошедшего до нас практически в первозданном виде.

Сейчас Микулино представляет собой маленькое село на самой границе Московской области, утонувшее в непролазных сосновых лесах. Через него раз в четыре часа проходит автобус Москва – Старица. Вот на таком автобусе я туда и добрался. Моё самочувствие тогда ещё оставляло желать много лучшего, но два часа я лазил по крепостным валам и вусмерть перепугал пожилую женщину, продававшую в храме свечи, своими восторженными криками, сопровождавшими исследование древней церкви. Когда мой доскональный осмотр был завершён, я залез на выходящий к реке Шоше вал. Для июня было довольно-таки пасмурно. Над седой лесною страною плыли низкие облака. Загадочная Шоша петляла и исчезала в бескрайних сосновых дебрях. Изредка проглядывало солнце и превращало реку в переливающуюся серебром нить. До ближайшего автобуса из Старицы в Москву у меня оставалось два с половиной часа, и я решил прогуляться по левому берегу Шоши до руин гидроэлектростанции, которую мои землячки разбабашили осенью 41-го. По карте получалось километра три. Отличная прогулка.

Сразу за селом был спуск к воде, в речке плескались местные ребятишки.

– Как водичка, пацаны?

– Холодная, дядь!

Метров через двести после импровизированного пляжа спряталось в соснах сельское кладбище. Я прошёл его минут за пять и оказался в самом настоящем первозданном лесу, где росли вековые сосны, а вся земля была устлана разными мхами. И всё было усыпано маслятами. Лес был живой и нетронутый. Заблудиться было невозможно, мой главный ориентир, река, поблескивала слева от меня. Идти по лесу – это вам не по шоссе, поэтому до руин электростанции я добрёл только через час. В лесу стояла тишина, лето уже вступило в свои полные права, птицы отпели. Я не большой поклонник технических сооружений, поэтому просто оценил пейзаж и уже собирался в обратный путь, когда неожиданно увидел в метрах ста от себя дом среди сосен. Обычная изба в лесу, без всяких коммуникаций и проводов, такие иногда строят себе нелюдимые лесники совсем где-нибудь в глубинке. Мне стало любопытно, и я зашагал к избушке. Когда я совсем подошёл, из избы вышла женщина:

– Лабас диенас! Кас Йус атведэ йи токйа нуотолинио виета?– поприветствовала она меня по-литовски.

– Лабас диенас! – ответил я, – Тикай эс лыетувиски дыезган сликты рунайу. Вар, ляуй лабак латвиски? (Только я по-литовски совсем плохо говорю. Может, давайте лучше по-латышски?)

– Ах, простите! Я сегодня такая рассеянная! Что Вас занесло в такую глушь?

Женщина меня совершенно поразила. Встретить даму бальзаковского возраста и сногосшибательной красоты – ничего особенного. Но встретить здесь? К тому же, в каждой местности свои типажи. И меньше всего она была похожа на деревенскую бабу, живущую на границе Московской и Тверской области. Точёное лицо с хищными аристократичными чертами, словно вырезанное из слоновой кости, стройная, словно девичья, фигура, несмотря на угадываемый возраст.

– Да вот, решил прогуляться по вашему волшебному лесу, – ответил я, закуривая сигарету.

Дама ответила совершенно непосредственно:

– А откуда Вы узнали, что это мой лес? Вы, наверное, приехали из Москвы нашу необыкновенную церковь посмотреть? Устали, тикриаусиай (наверное)? Хотите, я Вас кофейком угощу?

– Я бы с удовольствием, но у меня автобус на Москву через час пятнадцать.

– А Вы не торопитесь. Его не будет – он сломался. И следующего не будет – отменят. Только в восемь двадцать в Москву пойдёт. Так что заходите, отдохните. По Вам видно, что вы сегодня Йус паварготэ… как это? А, намотались!

Откуда такая осведомлённость об автобусах? И что это она всё с русского на литовский сбивается? И вообще, откуда она здесь взялась? Очень странная женщина. Я вовсе не собирался оставаться пить кофе, но почему-то согласился. Мы вошли в избу, и тут я был поражён окончательно. Нет, стены и пол были вполне себе для избы обыкновенные. Но всё было заставлено даже не антикварной, а совсем уж старинной мебелью из тёмного дерева. Я прикинул, могла ли такая мебель стоять в помещичьей усадьбе XIX века, и решил, что нет. Даже для XIX века она была бы слишком старомодна. Больше всего меня поразили зеркала. Их было много и они основательно почернели. По виду это уже не XIX, а какой-нибудь XVII век. Было несколько книжных шкафов, уставленных старинными фолиантами. Я бросил беглый взгляд на содержимое одного из них. А надо сказать тебе, любезный читатель, что я слегка разбираюсь в букинистике. У меня мурашки побежали по коже. Я даже приблизительно не мог представить себе стоимость содержимого этого шкафа. Книги были XVII и XVIII веков. Я был потрясён одним томом по алхимии. Если я ничего не путаю, лет пять назад такая книга ушла с аукциона «Сотбис» всего за четверть миллиона евро.

Сумасшедшая миллионерша, решившая поселиться в глуши тверских лесов? Впрочем, не всё в избе было антикварным. На самом обычном столике стоял самый обычный электрический чайник. Хозяйка заварила кофе и мы уселись в древние и не очень удобные кресла.

– Если Вы желаете курить – курите. Мне нравится табачный дым. Тайп аш тэисингай супратау (Так я угадала), Вы приезжали посмотреть Михайло-Архангельский храм?

Несмотря на всю странность происходящего, я решил поддержать светскую беседу. Тем более что дама была совершенно обворожительна. И залился соловьём, выкладывая свои исторические познания. Хозяйка с вежливой улыбкой слушала меня:

– Ах, как интересно! А Вы по образованию историк или искусствовед?

– Я подполковник полиции в отставке.

– А! Так Вы командуете стрельцами!

– Какими стрельцами? – опешил я.

– Ну, такие, ходят с бердышами и пищалями. Как это сказать? Охраняют порядок.

– У Вас отличное чувство юмора, – я был совсем растерян. Дама была очень странная. Мне показалось, что я ей нравлюсь, и она со мною кокетничает. Но вот от чего мне стало совсем не по себе. Пока мы мило беседовали, с ней произошла какая-то странная трансформация. Вернее не с ней, а с её возрастом. Уж что-что, а точно определять возраст я умею. И изначально я дал ей лет пятьдесят или даже года пятьдесят два. А теперь, готов поклясться, передо мной сидела двадцатипятилетняя девушка.

– Йус жинотэ (Вы знаете), а ведь я хорошо помню, как эту церковь строили. Этот Семён Телятевский, о котором Вы рассказывали, был жестоким и отвратительным человеком. Когда он брал Ливонские города, его войско вырезало там всех жителей. И вывез он из Ливонии всё, что можно было вывезти. Когда он вернулся сюда и начал строить церковь, мне даже пришлось перенести свой дом совсем в глубину леса. Видите ли этот бородатый козёл проявлял ко мне… Как это сказать? Мужской интерес.

Вот тут-то мне окончательно и поплохело. И вовсе не от того, что моя собеседница видела, как в 1559-м году строят микулинский собор. И не от того, что за ней неудачно ухаживал один из последних потомков воинственных удельных князей. Её возраст непосредственно зависел от её эмоций. Судя по всему, тёплых чувств к Семёну Ивановичу Телятевскому-Пункову она действительно не испытывала. Говоря о нём, она у меня на глазах превратилась в страшную столетнюю старуху. А потом опять начала со мной флиртовать. И тут же стала совсем молоденькой девушкой. Но настоящий офицер не боится ни чёрта, ни Дьявола. И я продолжил светскую беседу:

– А позвольте спросить, давно ли Вы тут обосновались?

Она засмеялась и её роскошные волосы, чёрные как крыло ворона, рассыпались по плечам.

– Да, уже довольно давно. Мой батюшка был конюший у Великого князя Ольгерда. Он командовал литвинским гарнизоном, который стоял в Микулине во времена Михаила Александровича Тверского. А в 6878-м году город взял и пожёг Дмитрий Иванович Московский. Отец пал уже в конце боя, когда московиты ворвались на стены. А перед этим показал мне подземный ход, ведущий из города к Шоше. Мне удалось незаметно бежать и добраться до леса. В Вильну я уже не вернулась, да и не к кому мне было возвращаться. Брат погиб вместе с отцом, я осталась совсем одна. С тех пор здесь и живу. А Вам понравился мой волшебный лес?

– Лес у Вас чудесный, – я был сама галантность, – наверное, всяких зверушек много?

– Видимо – не видимо! Кого только нет. И волки, и лисицы, и медведи, и лоси, и олени, и кабаны. У меня даже рыси и лесные коты живут. А всякой мелочи – не перечесть. Они мне все как дети. А вот людей я стараюсь не пускать дальше электростанции. Здесь граница моих владений.

– А меня зачем пустили?

– Понравились Вы мне. Вы такой замученный и уставший. Видать, настрадались Вы в мире людей. Хотите остаться в моём лесу навсегда?

Я смотрел на её безумно красивое лицо, высокий лоб, тонкий нос с горбинкой, лучистые чёрные глаза, струящиеся по плечам волосы… Ей не хватало только диадемы, а так – настоящая средневековая принцесса. Смотрел и думал, в каком качестве я могу остаться навсегда в этом лесу? Как рагу? Как жаркое? Или она просто поцелует меня в шею? И вспомнились мне всякие байки, которые любят рассказывать знакомые чёрные копатели. Этот бесстрашный народ глубже всех залезает в нашу российскую глухомань, куда не добираются ни путешественники, ни туристы, ни учёные. Похоже, какая-то часть этих баек имеет под собой вполне реальное основание. Ещё мне вспомнились статистические данные. Каждый год только в европейской части России в лесах пропадает без вести полторы тысячи человек. Видимо, не все они умирают от сердечных приступов, тонут в болотах или становятся добычей диких зверей.

Колдунья снова рассмеялась:

– Какой же ты трус, стрелецкий полуполковник. Я не ем человечину. А вампиры – это всё детские сказки, валашские выдумки. Седьмой век доживаю, а пока ни одного вампира не встречала. Жаль, что ты такой трус. Если так боишься, можешь идти, куда хотел. Пред тобой путь чист.

И она снова превратилась в обычную пятидесятилетнюю женщину, всё ещё очень красивую и очень одинокую.

– Гали буути тикрай атейси пас мане када норс дар? (Может быть, заглянешь ко мне как-нибудь ещё раз?) – спросила она напоследок.

– Буутинай атейсю када норс дар! (Обязательно как-нибудь загляну!) – я поклонился и чуть ли не щёлкнул каблуками. – И позвольте поблагодарить Вас за кофе, гостеприимство и приятную беседу.

С этими словами солидный мужчина с чувством собственного достоинства, не спеша, вышел из избы и также, не спеша, как и положено солидному мужчине его лет, дошёл по тропинке до реки. А дальше… В мирное время бегущий подполковник вызывает смех, а в военное – панику. Но мне было плевать на условности. Полагаю, на параолимпийских играх в забеге на три километра я установил бы рекорд, если бы мой результат кто-то фиксировал. Гарун бежал быстрее лани, быстрей, чем заяц от орла… С автобусом я связываться не стал, выскочив на трассу тормознул попутку. Водитель фуры оценил мой видок и с сочувствием спросил:

– Слышь, мил человек, ты случаем не завалил кого?

Я посмотрел на него по-доброму. Видимо, мой взгляд его сильно впечатлил, и он мне больше не задавал вопросов до самого Волоколамска.

Всё, что можно пожелать, всё давным-давно сбылося,

Я ушёл бы в тёмный лес, да нельзя свернуть с тропы.

Ох, я знаю, отчего мне сегодня не спалося –

Видно, где-то рядом ты, да глаза мои слепы. *28

……….

Глаза Ланки сверкнули яростью.

– Я тебе эту ведьму литовскую никогда не забуду! До смерти буду тебе мстить!

– Ланусенька, солнышко! Ну, зачем мне эта литвинская колдунья из XIV века?! Я, конечно, предпочитаю девочек постарше, но не до такой же степени! У меня свой ведьмежонок есть. Вон, какой славный и вполне современный ведьмежонок! – мне пришлось приводить жену в прежне благодушное состояние, ушло у меня на это минут двадцать и полбутылки вина. Наконец, мне удалось превратить Богиню Убийства на почве ревности обратно в Богиню Мудрости.

– А как ты считаешь, Юр, в тех историях, которые рассказывает Вася Константинов, какая доля правды?

Вася Константинов – мой старинный друг, ещё со времён «Ховрино». Он один из самых известных и самых удачливых в Москве чёрных копателей, а его знаниям позавидует любой дипломированный историк или археолог. Родился Васька в 59-м и вырос в глухой деревне на брянщине. О современности и советской власти он узнал только в школе, да и были для него эти понятия абстрактными и оторванными от реальности. Зато за околицей его деревни жила старая злая ведьма, которую все очень боялись – она запросто могла навести порчу. А в самой деревне жил добрый колдун Кшиштоф Опалинский, который всех лечил и всем помогал. Жители Васькиной деревни его очень любили, несмотря на две странности. По утрам Кшись вместо того, чтобы опохмелиться, летал над Десной. Пить ему было совсем нельзя: как напьётся, так начинает рассказывать о своей жизни. И если ему верить, получалось, что жил он в этих местах ещё со времён их вхождения в Речь Посполитую. Васькины односельчане смеялись, но старались не обижать доброго поляка. Русский лес с детства был для Васьки домом, где всё родное, привычное и объяснимое.

– Видишь ли, детка, врать то Константинов совсем не умеет, есть у него такая интересная особенность. Когда он травит копарьские побасенки, – это можно пропускать мимо ушей. А вот когда он рассказывает о своих приключениях в лесу… Думаю, там почти всё правда.

Ланка помолчала, взвесила всё и выдала мне результат.

– Смотри, что у нас получается. Два твоих случая и штук десять Васькиных выходят за рамки реальности и действительно относятся к чертовщине. Все эти случаи делим на две неравные группы. К первой группе относим все Константиновские истории и твои любовные похождения под Микулино, – жена взглянула на меня свирепо, но решила продолжить. – Как ты думаешь, что все эти случаи объединяет?

– И думать нечего. Все они происходили в сумасшедшей глуши.

– Пра-а-авильно, – никто так не умеет тянуть гласные, как моя девочка.– И знаешь, что забавно? Никакой мистики во всех этих случаях нет.

– Этому столику больше не наливать. Как это нет?

– А я тебе сейчас объясню. Страна у нас огромная и очень мало населённая. Все люди сосредоточены в мегаполисах, больших городах, городках, на худой конец, в сёлах. А незаселённые пространства колоссальны. Ты рассказывал, что в Новгородской области до ближайшего жилья может быть шестьдесят километров, а если двигаться на север и северо-восток, там никакого жилья может не быть на сто километров вокруг.

– Совершенно точно, жена. Да и в, казалось бы, таких центральных районах, как Тверская, Ярославская и Костромская области, эти расстояния бывают по двадцать – тридцать километров.

– Вот и получаются гигантские просторы, на которых люди не живут. А если не живут люди, значит, живут звери и нежить. Мы об этой нежити знаем только по рассказам людей, забирающихся в эту глухомань. А поскольку рассказов хватает, приходится сделать вывод, что мы имеем дело с реальным фактом, только совершенно не изученным. Бесы ли это, или такие природные феномены – нам ничего не известно. Вон, красавица твоя, судя по описанию никакой не бес, а человек. Только умудрилась прожить 670 лет. А помнишь, в деревне, где Васька рос, жил этот поляк. Как его звали, то ли Стась, то ли Ясь?

– Кшись.

– Этот Кшись твоей литвинки помоложе, но ему тоже получается в районе 450-ти.

– С лесной нежитью, колдунами и ведьмами ты разобралась замечательно. Действительно страна у нас уникальная. Людей здесь мало, зато нечисти пруд пруди. И вроде бы всё вполне логично. А что делать с тем моим случаем на дежурстве?

– Он, как не странно, тоже вполне логичен и объясним. Только это уже конкретная бесовщина. Смотри. Середина 90-х. Я тогда маленькая была и объективно судить не могу. Но ты об этих временах много рассказывал. Люди потеряли человеческий облик и отказались от всех моральных принципов. Другими словами – утеряли веру и отказались от Бога. А где нет Бога – там Дьявол. И бесы. Бывают бесы слабые, они сидят себе в человеке и сидят. А ты тогда совершенно случайно столкнулся с сильным бесом.

– Василиса ты моя Премудрая и Прекрасная! Так бы всю жизнь сидел и слушал тебя. Такая ты умница, так всё разложила по полочкам. Только как всё это относится к моему загадочному незнакомцу из Минсельхоза?

Ланка явно была на кураже:

– Я не случайно весь этот огород городила. Итак, мы с тобой хотели оценить две возможности. Первая: Сергей охотится за философским камнем. Вторая: он член древнего ордена колдунов, крайне озабоченных развитием человеческой истории. Начнём со второй…

– А почему со второй? Мне казалось, что с первой будет разобраться попроще.

– А вот и нет! Попроще разобраться как раз со второй вероятностью. Скажи-ка мне, что объединяет ведьм из Васькиных рассказов, твою красавицу, Кшися и всяких там Тевтонских комтуров, ставших колдунами?

– А их что-то объединяет? – на ком я женился? Это прям не Лануська, а целый аналитический центр ЦРУ.

– Да. Им всем безразличен мир людей. Рыцари Тевтонского ордена настолько тянулись к тёмным знаниям, что совершенно уходили от реальности. Бабки-ёжки, которых встречал Васька, – это вообще «дитя природы, хоть дурное, но дитя». Твоя красотка живёт в своём волшебном лесу, нянчится со зверюшками, а людей к себе не подпускает. Из всех этих персонажей самый ассоциированный с человеческим обществом – Кшись. Да и то он общается только со своими односельчанами и из своей глуши уже много веков носа не кажет. Я логично рассуждаю?

– Вполне.

– И вдруг на тебе, совсем другая картина. Целая бригада колдунов, причём могущественных, если они собираются из праха воскресить человека. А цели и задачи у них, как у КПСС на 27-м съезде. Тебе самому это не кажется бредом?

– Кажется. А ещё больше это кажется научной фантастикой. Крепенькой такой, но дешёвой, вроде Роберта Шекли. Так что получается? Если рассматривать эту вероятность, – Сергей банальный сумасшедший?

– Однозначно, – отрезала Ланка, – и никак по-другому.

– Твоими бы устами да мёд пить.

– Впрочем, – сказала жена многозначительно, – скорее всего, не он – сумасшедший, а ты у меня – дурачок.

– Это как так? – не ожидал я такого комплимента.

– Версия с философским камнем кажется мне очень убедительной. Ну, почему ты решил, что ты самый лучший в мире игрок в покер? Есть и посильнее тебя. Он, наверное, блефовал, наблюдал за твоей реакцией и посмеивался.

– Слушай, а ведь ты права, – я был немного огорчён. – На всякого мудреца довольно простоты. А почему бы нет? Историю он знает не хуже меня, а, пожалуй, лучше. Анализ он проводит блестяще. Почему бы не предположить, что он умеет блефовать так, что я этого просто не замечаю?

Ланка сходу подхватила мою мысль:

– Тем более что объяснить происшедшее без алхимической версии нельзя. Хотя бы потому, что все остальные версии просто не состоятельны.

Удивительная девчонка моя Ланка! Вот уж кто великий сыщик. Всё проанализировала, всему дала определение. Всё невероятное отсекла и оставила единственно возможную версию, которая, похоже, и является правдой. Исходя из этой правды, я в очередной раз пролетаю мимо денег.

Увидев, что я пригорюнился, жена решила меня приободрить.

– Не переживай, Юрка. Полмиллиона очень хорошие деньги. К тому же, он хочет, чтобы ты всего лишь определил местонахождение могилы. Не будешь же ты там перекапывать центр какого-никакого, но всё-таки города. А к самой эксгумации он тебя и близко не подпустит.

Ланка задумчиво замолчала, допила вино и сказала грустно:

– К тому же, мой дорогой, философский камень для нашей жизни – слишком эфемерная сущность.

Так что хватит запрягать, хватит гнаться за судьбою,

Хватит попусту гонять в чистом море корабли.

Самый быстрый самолёт не успеет за тобою,

Но когда ты прилетишь, я махну тебе с земли. *28

ГЛАВА 15. СУДЬБА МОЯ – ЗМЕЮКА ПОДКОЛОДНАЯ.

Моя поездка не подразумевала официальной части, костюм был не нужен, поэтому собрался я быстро. Дома нашлись рулетка на двадцать метров и вполне приличный компас. Будет чем делать замеры и определять направления, если я найду эту могилу. Забавная история приключилась, когда я позвонил в гостиницу «Русь» забронировать номер. Одинаковые по размеру и по оснащению комнаты на одного человека стоили полторы тысячи и тысяча восемьсот за сутки. Мой каверзный вопрос: «А чем они отличаются?» поставил дежурного администратора Галину, судя по голосу, довольно-таки стеснительную женщину средних лет, в затруднительное положение. Она взяла почти театральную паузу и, наконец, выдавила из себя:

– Объяснить сложно, но я Вам очень советую, возьмите номер за тысячу восемьсот.

Ну, за тысячу восемьсот, так за тысячу восемьсот. Всё равно от пятизвёздочного отеля «Русь» после просмотра фотографий на сайте трудно ожидать хорошего. Впрочем, я до крайности неприхотлив, да и еду работать, а не отдыхать.

Стартовать я должен был в понедельник с утречка на прямом автобусе до Кашина, идущем от «Северных ворот». Заканчивалась первая декада апреля. Вроде бы и зима была по-настоящему снежная и холодная впервые за несколько лет. Но солнышко этой весной было похоже на озорную рыжую девчонку. Оно так втопило в последних числах марта, что снег даже не растаял, а просто испарился. Он ещё держался в тени и на склонах, но это были последние очаги сопротивления. Вскрылись ото льда речушки, и наступило время апрельского колдовства, самая лучшая часть весны. В воскресенье солнце устроило на небе настоящий рейв, и собирался я в поездку с отличным настроением. Несмотря на все усилия верных большевиков-ленинцев, изуродовать Кашин до конца им всё же не удалось, а апрельское солнце всё делает сверкающим и романтичным. Я нисколько не сомневался, что это относится и к окрестностям речки Кашинки. Если посмотреть на причудливые изгибы реки с высоты птичьего полёта, становится понятным, почему Кашин называют затерянным городом Русского Сердца.

……….

Понедельник – день тяжёлый, особенно по утрам. Пока я курил на автовокзале в ожидании автобуса, задул пронизывающий холодом северо-восточный ветер, набежали снеговые тучи, в воздухе закружились перья из перины Старухи Зимы. Я залез в автобус, пригрелся у окна и задремал. Проснулся я уже в районе Запрудни. Погода снова была яркой и солнечной, слева поблескивал только что освободившийся ото льда канал имени Москвы. По обе стороны от Дмитровского шоссе тянулся смешанный лес. Каждое дерево тянуло ветви к тёплым лучам и хотело захватить их как можно больше, чтобы уже согретым явиться на бал апрельского колдовства.

Такая славная была весна за окнами автобуса, что вспомнился мне Иван Карамазов. «Я спрашивал себя много раз: есть ли в мире такое отчаянье, чтобы победило во мне эту исступлённую и неприличную, может быть, жажду жизни, и решил, кажется, что нет такого… Эту жажду жизни иные чахоточные сопляки-моралисты называют часто подлою, особенно поэты. Черта-то она отчасти карамазовская, это правда, жажда-то эта жизни, несмотря ни на что, но почему ж она подлая? Жить хочется, и я живу хотя бы и вопреки логике. Пусть я не верю в порядок вещей, но дороги мне клейкие, распускающиеся весной листочки, дорого голубое небо, дорог иной человек, которого иной раз, поверишь ли, не знаешь за что и любишь, дорог иной подвиг человеческий, в который давно уже, может быть, перестал и верить, а всё-таки по старой памяти чтишь его сердцем». *29

Правда, насколько я помню, петь гимны клейким, распускающимся весной листочкам и голубому небу Иван собирался лет до тридцати, пока не пресытится кубком жизни. Я же, старый дурак, разменявший шестой десяток, проделываю этот фортель ежегодно. Да и не относится Иван Карамазов к числу моих любимых героев. Слишком претит его такой западный тяжёлый разум, безупречная логика и неприятие Промысла и Царствия Божия, доходящее до открытого бунта. Его младший брат Алёша мне гораздо больше по сердцу. Но и его я тоже понять не могу с этим его всё пониманием, всё принятием и всё прощением. Тонкий мистицизм, мудрость через глубокую веру, а не выстраданная годами, и деятельная любовь к ближнему – это, как не прискорбно, не моё.

Наверное, из всех трёх братьев ближе всех мне Митенька с его необузданными страстями. Зато уж любит он до самоотречения. У него, правда, эта любовь всё больше на барышень направлена. Ну, так и что с того? Он человек молодой, ему двадцать восемь лет, так он устроен. Я вот тоже страстно люблю всякие субстанции женского рода. Весну, например. Это моя любимая девушка, по которой я каждый год схожу с ума. Или страну свою. Она тоже, определённо, женского рода, Россия то наша. И люблю я её вовсе не так, как патриоты, столпившиеся возле бюджета и природных ресурсов. И не так абстрактно и беспредметно, как либералы и интеллигенты, постоянно говорящие о любви к ней и совершенно её не знающие. Я люблю её совершенно бескорыстно и очень конкретно. Она для меня не имеет единого образа, а распадается на тысячи городов, сёл и деревень, лесов и перелесков, лугов и полян, озёр и рек, холмов и гор, церквей и монастырей, особняков и усадеб. И всё это я исходил, поедая глазами. И всё это я люблю до самозабвения. И хочется мне после смерти превратиться в журавля и летать над этой страной.

Пока я предавался всей этой лирике, автобус повернул на Талдом и проехал его. А теперь он проезжал Спас-Угол. Слева была выполненная в стиле хай-тек коробка музея Михаила Евграфовича Салтыкова-Щедрина, а справа такая маленькая и трогательная церковь Преображения Господня. И вспомнил я Серёжу и его «Сказку о Бестолковом Помещике».

Да, напугал он меня, конечно, в пятницу своими страшными сказками. Но когда весна такая щедрая, молодая и радостная, все страхи испаряются, как туман над водой под солнечными лучами. Ну, откопает мой друг среди истлевших костей принца-бродяги колбу с философским камнем. Ну, разбогатеет до неприличия. Так ведь большому кораблю – большая торпеда. Деньги портят людей и развращают. А большие деньги сильно портят. Вот Господь и заботился всегда, чтобы я не стал испорченным человеком. И не было у меня никогда больших денег. И слава ему за это.

А уж что касается Магического Ордена Великих Колдунов при Министерстве сельского хозяйства Российской Федерации, и не такие могущественные организации пытались разрушить этот мир, так неудачно сложившийся, такой жестокий и, в то же время, такой прекрасный. Ничего у них не вышло. Да, прогресс – это ящик Пандоры. Да, человечество всё ближе к трагическому финалу. Что самое печальное, если разобраться, – туда ему и дорога. Но вот этих клейких, распускающихся весной листочков, и голубого неба, и солнечного ветра, и апрельского колдовства хватит мне до конца жизни, а, пожалуй, что и моему сынишке тоже хватит.

……….

Автобус прибыл в Кашин ровно по расписанию, пятнадцать минут третьего. Он проехал по кругу и остановился перед зданием железнодорожной станции. Я вышел и сразу закурил. Спешить мне было решительно некуда. Из центра города, где делает свой замысловатый круг река Кашинка дул тёплый ветерок, а на меня накатывала провинциальная дремотная тоска. В центр я направился по улице Михаила Калинина, представлявшей собой довольно забавное зрелище. Справа высились хрущовские пятиэтажки из силикатного кирпича, а слева стояли обычные деревенские домики да изредка попадались купеческие особняки позапрошлого века. Деревенские домики были очень скромные, по всему было видно, люди здесь живут небогато. Минут через десять прямо передо мной показалась уродливая пятиэтажная коробка гостиницы «Русь». Этот отель «Калифорния» производил столь удручающее впечатление, что я решил сперва пообедать, а потом уж заселяться, благо вся моя поклажа помещалась в небольшом рюкзаке. Естественно, ни о каких Макдональдсах в этом захолустье и речи идти не могло. Когда я изучал карты перед поездкой, я нашёл единственное место, где в этом городке можно было нормально и быстро поесть. Носило оно нетривиальное название «Бургер» и располагалось в восьми минутах ходьбы от гостиницы. Туда я и направился, лелея в душе несбыточную надежду, что лучшее кафе Кашина всё же чем-то отличается от лучшей гостиницы.

Войдя на автомобильный мост, я первый раз увидел Кашинку. Она недавноосвободилась ото льда, поэтому была полноводной и стремительной. Её наполнили вешние воды, и она бурлила, как горная река. Справа открывался тот вид, который в 1912-м году снимал Прокудин-Горский. Старинная фотография была вся усеяна куполами церквей и колокольнями. Сейчас от былого великолепия сохранился только массивный и масштабный, но несколько давящий, ампирный Воскресенский собор с его доминирующей над городком колокольней. А если обернуться назад, на правом берегу реки стояли двухэтажные купеческие особняки в разной степени сохранности, в которых и сейчас жили люди. Жили очень по-разному. Кто-то в симпатичном отремонтированном домике, а кто-то в разваливающейся на глазах халупе, лишь бы крыша была над головой. В целом, набережная была живописная и располагающая к неспешным прогулкам.

Кафе, которое я искал, располагалось в боковой пристройке к районному дому культуры на центральной площади городка. Я был слегка удивлён. Внутри всё было вылизано до блеска и стилизовано под двухэтажную Америку 70-х. И музыка играла, как на Среднем Западе, – хорошо подобранное кантри. Причём именно играла, а не грохотала. Значит, есть в этом городишке какой-то парень с деньгами, готовый вложиться и прогореть (что-то сомнительна особая прибыльность этого заведения), чтобы его земляки могли хоть на немножко почувствовать себя людьми. Но больше оформления кафе и музыки понравилась мне девчонка-зажигалка, которая сновала меж столиков, относила заказы на кухню и возвращалась оттуда с подносами. Может быть, насчёт «девчонки» я и переборщил, было ей лет тридцать. Вылитый Львёнок Р-р-ры Мяу. Конечно, если бы у Львьёнка Р-р-ры Мяу были такие формы. Она чувствовала себя полной хозяйкой заведения и совмещала в себе разбитную безаппеляционность и в то же время гостеприимную заботу. Отнеся заказ на соседний столик, она подсела ко мне.

– Здорово, парень! Ты со своим рюкзаком похож на Рэмбо из первого фильма, только постарел лет на двадцать.

Ого! Классная деваха! Честно говоря, так на форсаже ко мне ещё никто не подруливал.

– Здорово, красивая! Слава Богу, что не на Рокки из концовки первого фильма, – попробовал я сострить.

– Ты у нас первый раз, давай я тебе посоветую, что выбрать. А то, поди, проголодался. Издалёка путь держишь?

– Из Москвы. А как ты поняла, что я нездешний? – меня от души порадовало, что она при таких бёдрах ещё и правильно говорит. Согласитесь, фраза «с какого города будешь?» могла бы испортить впечатление.

– А у нас весь городок – тринадцать с половиной тысяч. Мы тут все друг друга знаем. Смотри, вот этот бургер очень вкусный и вот этот. Картошку возьми вот такую с этим соусом. Пить что будешь?

– Налей мне, детка, грамм сто тёмного рома и сделай два двойных экспрессо. Как думаешь, через сколько будет готово?

– Да минут через десять. Я тебе сразу всё принесу, – и Львёнок Р-р-ры Мяу, покачивая бёдрами, отправился на кухню.

Ну, что ж, моя поездка начинается совсем недурно. Я вышел на улицу покурить. Народа на площади почти не было. На редкость безлюдный городок.

Когда я вернулся в кафе, Джон Денвер вовсю наяривал: «Кантри роадс, тейк ми хоум!» Львёнок Р-р-ры Мяу принёс мне ром и хитро подмигнул. То ли от любимой песни, то ли от пиратского напитка настроение у меня стало бесшабашным. Когда она вернулась с подносом, уставленным моим заказом, я тормознул её:

– Посиди со мной пару минут, красавица.

– Да, давай я пару минут посижу, а ты побегаешь с подносами. Да ладно, не обижайся. Расскажи, какая нелёгкая тебя к нам занесла?

– Я ищу сокровища, – ответил я Львёнку без обиняков.

– У нас в городе?

– Да.

– И ты серьёзный искатель сокровищ и приключений? – мимика у Львёнка Р-р-ры Мяу была как в мультфильме.

– Серьёзней некуда. Главное, я их всегда нахожу. Уж если не сокровища, то приключения – точно.

– Классно! А я думала, у нас в городе только два сокровища.

– Это какие же? – мне нравилась наша пустая болтовня.

– Наш директор краеведческого музея и я, – ответил Львёнок без ложной скромности.

– Ну, вашего директора краеведческого музея я не знаю, а ты, точно, сокровище.

– Ладно, – сказал Львёнок Р-р-ры Мяу, состроив довольную мордочку, – мне работать надо. А ты ешь, давай. И заходи почаще. Меня, кстати, Маринка зовут. Тебе ещё стакан рома принести?

– Принеси, детка.

Вот уж точно

Из добра здесь остались иконы да бабы,

И икон уже, в общем-то, нет… *30

При такой музыке и такой Маринке в этом кафе ещё и чертовски вкусно готовили. И ром был настоящий, а не палёный. Из кафе я вышел в приподнятом настроении, а поскольку народа на улице больше не стало, затянул почти в полный голос

На этом скоке я поднял не малый куш

И лёг на дно, покуда не утихнет шухер.

И заповедная непуганая глушь

Меня узнала, как геолога Андрюху.

Провинциальная дремотная тоска

Меня опутывала, словно паутина.

И чтоб развеяться от этого слегка,

Я познакомился с буфетчицею Ниной. *31

Не скажу, что голос у меня такой же противный, как у Трофима, но редкие встречные прохожие шарахались от меня исправно.

Пора было заселяться в гостиницу. Я, нехотя, вошёл в вестибюль «Руси» и подошёл к стойке администрации. И охренел. Да, надо было с ромом поаккуратней… За стойкой сидела женщина лет сорока, миниатюрная и прекрасно сложенная. Одета она была скромно, но элегантно, обтягивающая водолазка и чёрный замшевый пиджак. Волосы тёмно-русые, длинные, очень гладкие и пушистые, как у соболя. Такие же соболиные брови. Ренуаровские глаза и скулы, как у Марины Влади. Наваждение. Я даже потряс головой, но это не дало эффекта. Толстая старая тётка, гораздо более подходящая по смыслу, вместо То-ли-девочки-а-толи-виденья за стойкой не появилась. Это что же? Два стакана рома на меня так подействовали, или Кашин населён роковыми красавицами? Ну, ладно – Маринка как картинка. Девка, конечно, хоть куда. Причём, увидел я её ещё до рома. Мой следующий ход – заселяюсь в гостиницу. И тут такое, что Львёнок Р-р-ры Мяу отдыхает и нервно курит в сторонке. Всё: пьянству – бой. Энд гёл.

– Здравствуйте, я в субботу бронировал в вашей гостинице номер на четыре ночи, – поздоровался я, стараясь представить на месте администраторши старую толстую тётку.

– А, Вы – Юрий из Москвы. Добро пожаловать. Давайте Ваш паспорт, пожалуйста, – это была та самая стеснительная Галина, с которой я говорил по телефону.

Я протянул ей паспорт, стараясь сохранять совершенно безразличный вид.

– Деньги сразу заплатите или в конце проживания?

– Сразу.

Я заплатил и получил ключ от номера, твёрдо пообещав себе, что, по крайней мере, сегодня больше пить не буду. Комната моя находилась на третьем этаже. Пока поднимался по лестнице и шёл по коридору, я представил себя персонажем фильма о Земле после ядерной катастрофы, в котором выжившие люди ютятся в уцелевших после взрыва развалинах. Представить было несложно. Антураж соответствовал.

Сам же номер потряс меня до глубины души. По уровню роскоши с ним мог соперничать только наспех устроенный пионерский лагерь для детей матерей-одиночек с ивановской ткацкой фабрики в советские времена. Уж на что я неприхотлив… Единственным достоинством этого суперлюкса был вид из окна. Как на ладони был виден великолепный Вознесенский собор с колокольней, построенной архитектором Львовым. Самое страшное ждало меня в ванной комнате. Ремонта там не было лет тридцать, и я терялся в догадках, какую заразу можно подцепить, если принять там душ. Скандалить не в моих правилах. Впрочем, скандалить я и не собирался. Просто спустился на первый этаж к стойке администрации.

– Галина, дорогая, сказать, что я потрясён, значит – ничего не сказать. Теперь я безумно хочу посмотреть, что же из себя представляет такой же номер за полторы тысячи в сутки.

– Вовсе нечего смотреть, – было видно, что ей очень стыдно за свою гостиницу. – В Вашем номере делали ремонт и мебель новая, а за полторы тысячи – там ремонт давно не делали.

– А, я сначала не догнал! У вас же концептуальный бутик-отель. Для настоящих панков!

То ли у них в городе чёрный юмор был не в ходу, то ли я слегка перегнул палку. Но ренуаровская красавица явно на меня обиделась и попыталась защищаться:

– Ну, видите ли, Вы приехали из Москвы, поэтому у Вас запросы. А у нас здесь останавливаются обычные люди из глубинки, для них это не так уж и плохо.

– Точно! Во всём зажравшиеся москвичи виноваты со своими запросами, это Вы, Галина, очень верно подметили! – попытался я пикироваться.

Но диалог явно не клеился. Вот Маринка почему-то решила, что я похож на постаревшего Рембо. А Галина, видимо, не смотрела таких фильмов, где я мог бы быть главным героем. Я примирительно махнул рукой и вышел из гостиницы. Было ещё только половина шестого, совсем светло. Вечер выдался тёплый, небо было в рваных облаках, и закат обещал быть красивым. И я решил пойти прогуляться, посмотреть на Кашинку. Не сидеть же в такой прекрасный вечер в этом номере из «Метро 2033».

……….

Шёл я вверх к Входоиерусалимской церкви, в которой размещался краеведческий музей. Оттуда я спустился по улице Чистякова к пешеходному мосту через Кашинку. На середине моста я остановился. Лучшего места, чтобы посмотреть на закат, трудно было придумать. Река здесь была широкой, с заводями и делала поворот на 90 градусов. Она упиралась в крутой и высокий берег, поросший ивами и кустарниками. Солнце шло на закат прямо над ним. На горе виднелись главки храма Входа Господня в Иерусалим. Небо было застлано рваной тканью облаков, которую прощальные лучи превратили в палитру Николя Пуссена. Тёплый весенний день уступал свои права такой же тёплой ночи, грозившей сожрать все остатки снега, где бы они не прятались. Планов на вечер у меня не было никаких, и я целый час курил на этом мосту, наблюдая переход золотистых и розоватых оттенков заката в багряные и лиловые.

Может, не откладывая дело в долгий ящик, гульнуть со Львёнком Р-р-ры Мяу? Пожалуй, нет. Думаю, нисколько она не соврала, когда рассказывала, что в городе Кашин всего два таких сокровища. И, конечно, такая классная девулька занята. Скорее всего, хозяином кафе. Он наверняка отдыхает с ней по полной от старой и сварливой жены. Да и перед Ланкой будет неудобно по возвращению. Во-первых, на шестом десятке пора и о душе подумать, а не бегать за всякими крутобёдрыми девицами. Во-вторых, если я жене за пятнадцать лет ни разу не изменял, пожалуй, не стоит и начинать. Так что извиняйте, всякие Львята и Тигрята, – я человек с высокими морально-нравственными принципами! А вот посидеть в каком-нибудь тихом местечке и уничтожить бутылку «Старого Кенигсберга» – не возбраняется. Мой друг отец Роман вполне мог бы гордиться таким праведным прихожанином и вряд ли кинул бы в меня камень за какой-то коньяк.

Кстати, когда я поворачивал на улицу Чистякова, справа вроде был целый ресторан под названием «Уютный двор». Не всё ли равно, где напиваться? И я полез обратно в гору.

Зал «Уютного двора» был большим и безлюдным, посетителей в понедельник вечером почти не было. Меня позабавило причудливое смешение вполне современного «хай-тек» с провинциальным стилем «дораха-бохато». Мальчик-официант спросил меня:

– Что будете пить?

– У тебя «Старый Кенигсберг» есть? – парень утвердительно кивнул. – Неси сразу бутылку.

– А кушать что будете?

– Вот его, родимого, и буду кушать.

В дальнем углу кабака галдела кампания из трёх человек. Спиной ко мне сидели два типичных птеродактиля, коротко бритых и в кожаных куртках. Они наперебой пытались что-то доказать солидному атлетичному мужику, слушавшему их с недовольным лицом. Был он на пару лет помладше меня, высокий и мощно сложенный. Морда смазливая и моложавая, губастый такой, из серии «бабам нравится». Пока птеродактили ему втирали, он, молча и пристально, глядел на меня. Я тоже его сразу признал, хотя за последние двенадцать лет, что мы не виделись, он растолстел. Во дела!

Судьба моя – змеюка подколодная.

Ужалит в тот момент, когда её не ждёшь.

Хоть я играл краплёною колодою,

Пропал, ей Богу, не за грош. *31

Какого чёрта я не взял в эту поездку Лёхину выкидуху?! Сейчас бы она очень даже пригодилась. Уходить было поздно. Я пристально смотрел на него и ждал развития событий.

……….

Но события развивались по-кашински, тягуче и долго. Официант успел принести мне коньяк, я выпил и выкурил сигарету. Разговора за столиком моего знакомца я не слышал, но было понятно, что мордатый сворачивает прения и отсылает птеродактилей восвояси. После их ухода, он встал и неторопливо направился ко мне. Я сосредоточился. Бутылку коньяка легко можно превратить в «розочку». Это, конечно, не выкидуха, но сойдёт для сельской местности.

– Гора с горой – нет, а человек с человеком… – сказал многозначительно Георгий Николаевич Сорокин.

– Здравствуй, Жора! – сказал я как можно спокойнее. – Присядешь?

– Отчего не присесть с нормальным пассажиром, – ответил Жора Ташкентский в своей лениво-придурковатой манере. – Как здоровьице, Юрий Владимирович?

Этого человека я сильно огорчил в начале марта 2009-го. Сотрудники всяких центральных структур по борьбе с организованной преступностью частенько накрывали воровские сходки, тормозили воров, документировали их и… отпускали. Сунуть в куртку лицу категории «вор в законе» пистолет или три грамма героина не у каждого хватит смелости, а реальной фактуры на них почти никогда и не бывает. Я же предпочитал действовать по-другому.

В начале 2009-го у меня на территории оставалось четыре вора, имеющих постоянную регистрацию. Кто-то из них должен был стать в первом полугодии счастливым обладателем турпутёвки на Колыму. Только вот за что? Беспредел я не уважаю. Если бы кто-нибудь за просто так подкинул мне волыну или белого, думаю, выйдя, завалил бы. И больше месяца я лопатил материалы по моим славным подопечным. На Важу Тбилисского, Гурама Одноглазого и Эдика Кутаисского мне ничего нарыть не удалось. А вот содержимое портфолио Сороки порадовало меня до чрезвычайности, я понял: в этом полугодии план выполнить удастся.

За полгода до этого дражайший мой Георгий Николаевич вернулся в Москву, неудачно съездив в Шымкент в 2005-м и прогостив там целых три года. Приехал он оттуда в полном расцвете сил и стоял очень близко к Деду. Занимался, правда, Жора полной фигнёй, в основном поставками оружия и наркотиков, да ещё кражами дорогих тачек. В прежние времена на такого пассажира вряд ли надели бы корону. Но к началу 2000-х все воровские принципы были давно забыты, и при наличии очевидной выгоды Воровской Ход закрывал глаза на подобные морально-этические моменты. И жил бы гражданин Сорокин долго и счастливо, и, глядишь, действительно мог бы стать пятым по влиятельности лицом в воровском сообществе, как про него тогда писали не отдупляющие в теме журналисты, если бы не одно прискорбное обстоятельство.

Незадолго до шымкентского вояжа Жору рядом с домом прихватили участковые. А у него в куртке был (обращу внимание: был, а не был подкинут) переделанный под стрельбу боевыми патронами «Фроммер – 37». Участковые из районного отдела «Вешняки», конечно, что-то о Жоре Ташкентском слышали, но даже не подозревали, что если его поймать, можно получить пенсию сразу лет за десять. Радости их не было придела. Уважаемого Георгия Николаевича отпустили под подписку о невыезде, а дело легло мёртвым грузом в вешняковском дознании. Сорокин тут же слинял в Казахстан. Бедные дознаватели решили, что объявлять человека в Федеральный Розыск по 222-й – геморрой, и не нашли ничего изящней, как приостановить дело за неустановлением лица.

Когда я всё это откопал, я полдня танцевал самбу у себя в кабинете. У меня на руках было готовое уголовное дело с крепкой доказухой на моего фигуранта. И надо отдать должное Жоре, поскольку пистолет был реально его, он этого и не отрицал. Теперь оставалось Сороку только тормознуть.

А дружил наш Георгий Николаевич с Вовой Питерским. Да, да, с тем самым Вовой, за которого меня принял со страху в Белоомуте несчастный Белый. Игорь Анатольевич Глазнев со всякой мусорской шелупонью, типа меня, никогда отношений не поддерживал. Но общаться с высокопоставленным сотрудником Департамента Уголовного Розыска МВД – это же совсем другое дело! Вот на этого уважаемого человека из ДепУРа я и вышел. Ему нужна была палка за привлечение к уголовной ответственности лица категории «вор в законе». А мне за кем пойдёт палка, было наплевать, у меня план закрывался посадкой подучётника. И мы расстались с коллегой из Министерства довольные друг другом.

Чёрный день для Жоры Ташкентского был помечен в календаре. Уголовное дело извлекли из небытия и отдали в производство аж целому начальнику отделения нашего окружного следственного управления. Потомок белочехов Серёга Гаек терпеть не мог следаков, разваливающих дела за деньги невинно обвинённых граждан. Но у каждого свой бизнес, в том числе и у безбашенного Гаека. Я полагаю, если бы наш отдел мог забашлять достаточно, Серёга не побоялся бы закрыть и кого-нибудь из правительства.

А 6-го марта, когда Гаек томился бездельем у меня в кабинете и распевал белочешские народные песни, Вова Питерский предложил Сороке скрасить время на турбазе в Есино, где их и упаковали доблестные сотрудники ДепУРа. Игоря Анатольевича задокументировали и отпустили укреплять воровские традиции, а несчастного Георгия Николаевича привезли ко мне в гости, где он сразу почуял неладное. Больше всего ему не понравился потомок белочехов. По своему богатому жизненному опыту Жора знал, что разговаривать со следователями можно и нужно. Правда, чревато это излишними тратами, но воля стоит денег. Но не знал Ташкент, что взятки, оказывается, можно брать не только с подозреваемых и обвиняемых, но и с сотрудников оперативных служб. А зарядили мы Серёгу Гаека настолько под завязку, что по сравнению с ним я выглядел даже не добрым полицейским, а прямо-таки близким Жоры.

Очень скоро после общения с Гаеком Сорокин уяснил, что дело – швах, и придётся на ровном месте отъезжать в командировку. И когда Серёга почапал облегчиться, и мы остались в кабинете одни, он посмотрел мне в глаза и сказал вкрадчиво:

– Слышь, мусор! Я же вижу, ты правильный пассажир по жизни. Мне сейчас отъезжать никак нельзя. На, возьми котлы и отпусти.

И он протянул мне свои золотые часы «Ролекс». Я смотрел потом по каталогу, такая модель стоит 45 тысяч евро. Но и без каталога было видно – котлы дорогие. Глумиться над людьми я не люблю. Это не моё. Поэтому ответил честно:

– Прости, Жор, не отпущу. Гаек – херня, ДепУРовец – тоже херня. Я инициатор твоей командировки. Сам смекни, заварить всё это, а потом тебя отпустить – глупо.

– Ну, как знаешь, – Сорокин говорил серьёзно, без своих обычных придурей. – Жизнь – штука сложная и поворачивается к нам неожиданными ракурсами. Смотри, не пожалей потом…

Эх, кабы знал я, что за счастливая жизнь ждёт меня после отставки…

Гаеку надо отдать должное, он был мастером своего дела. И на суде Жоре по трём гусям выписали больше большего, нарезали три года и девять месяцев. И вот теперь этот человек подсаживается за мой столик и спрашивает за моё здоровьице.

……….

– А здоровьице моё неважно: то лапы болят, то хвост отваливается. А намедни я линять начал… Коньячку-то со мной выпьешь? – предложил я вежливо.

– Отчего бы и нет? – согласился Жора. – Да, Юрий Владимирович, чего-то не молодеем мы…

– Как говорил один мой кореш, се ля ви. Как живешь, Георгий Николаевич?

– Да как живу… Ты лучше руки покажи.

– А что такого интересного в моих руках? – спросил я, растопыривая кисти.

– А где ж перстни то? – спросил Жора озадаченно.

– Что-то не пойму я тебя, Ташкент, какие перстни? – спросил я как можно спокойней.

Только этого мне сейчас и не хватало. Слухом земля полнится. Крестничек у меня очень не простой, и получить от него аргументированную предъяву…

– Да все добрые люди полгода шумели после того шухера, что ты в Белоомуте навёл, – угрожающих нот в голосе Сороки вроде бы не было.

– А теперь приутихли добрые люди? А что такого? Вору под цветного отработать не в падлу. Так почему бы менту не отработать под синего?

– Во-во! Рамаз так и сказал, когда ему предъявили. А ещё сказал, что ты ему близкий и за тебя порвёт.

– Он мне тоже близкий, – ответил я. Получается, из-за моей авантюры в Белоомуте у Дзнеладзе были проблемы.

Сорокин состроил смешную физиономию, как в молодости, и спросил:

– Слушай, ты объясни, я просто понять хочу. Я тебя, когда на зоне пробивал, мне сказали: «Это близкий Лёхи Адвоката. С ним лучше не конфликтовать». Лёха Адвокат, вроде, был из наших, под Дедом ходил. А Рамаз-то – человек Таро. Ничего не понимаю!

Мы выпили и даже чокнулись.

– Лёха особо под Дедом не ходил. Он был человеком Япончика. И Лёха всегда был слегка сам по себе. Сам понимаешь, Жор, краснопёрый вор – не по понятиям. А что касается их дружбы с Рамазом… Есть многое на свете, друг Горацио, что и не снилось нашим мудрецам.

Ташкент заливисто заржал.

– Во, Владимирыч, теперь точно тебя узнаю! Ты самый прикольный мусор из всех, с которыми меня сводило. И страха в тебе нет, никаких предъяв не боишься.

– Ты не прав, Жора. Я трус, какого свет не видывал, всего боюсь. Просто обстоятельства так складываются, что приходится канать под бесстрашного.

Со стороны казалось, что это встреча двух друзей после долгой разлуки. Сорокин опять от души захохотал. А я подумал, что пора переходить в контратаку.

– Слушай, а ты мне тоже объясни. Ты вроде всегда нормальным человеком был. Зачем было валить Вадика Краснодарского?

– Я тебе отвечаю – не сном, не духом, – по реакции Сороки было ясно, что убийство в Анталии было для него полной неожиданностью. – Меня послали просто вопросы задать. Ты же слышал, наверное, как Вадик широко кубанский общак расходовал. Знаешь, поди, как он сидельцев в Краснодарском крае обирал. Но я должен был только спросить. Сам был в шоке, когда Монгол с Циркачом стрелять начали.

– Реально верю, Жора. Я ещё офигел, когда тебя начали к этому приплетать. Нет, думаю, крестничек мой не мокрушник!

– Конечно, не мокрушник. Тебя бы только надо завалить. Надо же, закрыл меня тогда на ровном месте только в путь! – эти слова Георгий Николаевич сказал с восхищением. – Ладно, чего уж там. Кто старое помянет…

– Вот и правильно! Нечего меня мочить. А то с кем потом в аду будешь углями перебрасываться?

Мы от души чокнулись и выпили.

– Жор, а что всё-таки произошло в Антальи 25-го июля 16-го?

На Сорокина было страшно смотреть. Казалось, кто-то сзади из-под тишка огрел его здоровенной дубиной.

– А что ты, Юр, об этом знаешь?

– Только в самых общих чертах. Знаю, что нашёл тебя там Мераб Сухумский. Подтянул с собой Црипу Кутаисского, Матевича, Зуру Зугдидского и Котому Сенакского. И предъявили они тебе Дедовский прогон по Таро. Это я всё понимаю. Не могу понять только двух вещей. Во-первых, зачем ты пошёл к ним на сходку?

– Ну, Владимирыч, ты меня не смеши! Ты же наши законы знаешь. Если к вору от семьи вопросы, он должен на них ответить. Не мог я не прийти.

– А на кой ляд ты тогда сказал, что был неправ и что тебя заставили под этим прогоном подписаться?

Жора посмотрел на меня непонимающе и закурил сигарету:

– А было бы лучше, если бы пиковые меня пописали?

Я тоже закурил:

– Видишь ли, дружище мой! У каждого своя работа и на каждой работе свои риски.

Я примирительно разлил коньяк по стаканам:

– Давай выпьем, за то, что живы. Честно говоря, если б тебя отправили в космос, мне бы – никакого удовольствия.

– За это спасибо. Выпьем, – мы опрокинули стаканы и помолчали.

– А что же, Сорока, получается? Раз тебя лишили имени, ты не вор теперь?

– Получается так.

– Ну и как живётся после потери статуса? Это я, Жор, не издеваюсь, мне просто реально интересно, как пенсионеру.

– Плохо живётся, Юр, стрёмно и голодно. Любая блядь тебе может предъявить и будет права. Ну, а ты, наверное, катаешься как сыр в масле на эмведешную пенсию?

– Это ты точно подметил. Но мне то попроще. Мне всегда было плохо, стрёмно и голодно…

Сорока слегка окосел от коньяка, поэтому треснул кулаком по столу:

– А я говорил тебе тогда! Отпусти и возьми котлы. Одни котлы 45 евро стоили, а ты на теме банковал. Повёл бы разговор правильно, глядишь старость бы себе и обеспечил.

– Чего искать прошлогодний снег? А тебе не кажется, Николаич, что мы с тобой похожи: я на пса в маразме, а ты на волка, которому перешибли задние ноги?

Жора опять заржал и протянул мне пять:

– Слышь, Юр! Нормально сидим! Давай ещё коньячка возьмём. С тобой квасить можно. Во всяком случае, ты в отличие от Вовы и Забавы ментам не сдашь.

Мальчик-официант принёс нам ещё бутылку «Старого Кенигсберга». Я тоже слегка захмелел:

– Ну, рассказывай, подельник, какими ветрами занесло в эту гавань, и что за птеродактилей ты тут разводил?

– Короче, есть тема. Только давай условимся, всё чисто между нами. Ты здесь не был, меня не видел с 2009-го и ничего знать-не знаешь.

– Замётано.

И Сорокин рассказал мне, по каким лесам добрёл он до Кашина и что хотел в местных лесах найти. А поскольку вся история шла на чистейшей фене, которую ты, любезный мой читатель, можешь и не понять, привожу сокращённый перевод на русский язык.

В восьмидесяти километрах северо-западней Кашина лежит город Бежецк. Однажды я добрался туда и могу сказать вам со всей уверенностью: Кашин в сравнении с ним – центр цивилизации. В Бежецке тебя охватывает ощущение, что вот он, край света. Не случайно именно там пряталась Анна Ахматова с маленьким Лёвушкой Гумилёвым.

Бежецк – районный центр, и вся промышленность района сосредоточена в нём, целых пять заводов. Если о четырёх из них и сказать нечего, удивительно, как они до сих пор работают, то Бежецкий компрессорный завод «Автоспецоборудование» – очень даже лакомый кусочек. Производит он вполне востребованную продукцию, а после того, как в 2000-х поставили на нём хорошую голландскую линию, стал он предприятием более чем рентабельным. Правда, это не сильно отразилось на зарплатах его сотрудников, ИТРы там получают от 30 до 60 тысяч, работяги от 25 до 40, но в сравнении с вопиющей нищетой, царящей в городе, они просто счастливчики. К тому же, голь на выдумки хитра. И после того, как выпущенная на зарубежном оборудовании продукция пошла нарасхват, закрутили аборигены завода «АСО» обезьяну. Каждый пятый компрессор почему-то оказывался бракованным, что не мешало пускать его налево. Служба безопасности на заводе была, но состояла она из бывших местных ментов и вертухаев. Работнички те ещё. Хорошо хоть их налево на органы не пускали, и слава Богу.

Изобретательные сотрудники компрессорного завода, наладившие целый нелегальный бизнес, легко умножали свою месячную зарплату на три. Но счастье их было недолгим. Там, где появляются неучтённые денежки, всегда появляется кто-то, желающий эти денежки помыть. Хоть и напоминает Бежецк конец света, но свои синие там имеются. И не сказать, чтобы были они последними в Тверской области. И решили местные урки, что раз уж существует такой доходный нелегальный бизнес, то и должен он их кормить. Но городок маленький, живёт там тысяч двадцать человек. Все друг друга знают, все вместе росли, а если поискать, и отдалённое родство найти можно. Поэтому урки с заводчанами договорились полюбовно и получали с них 40 % за сопровождение грузов налево. Воцарилась в городе идиллия и длилась она до тех пор, пока не появился в городке, как чёрт из табакерки, новый глава городской администрации.

Никто не знал, откуда он взялся, но на прежних мэров был совсем не похож. Те все были местными, а этот залётный невесть откуда. Совсем не старый человек, хотя уже в летах. Представлялся он везде отставным воякой-полковником, причём заслуженным, с двумя Орденами Мужества. Что, кстати, совершенно не вязалось с его харей, донельзя откормленной и столь же надменной. И был он энергичен до невозможности. Правда, жители города быстро заметили, что вся его энергия направлена в одном направлении. Не могли на это не обратить внимание и представители криминального бомонда Бежецка. За считанные месяцы новый градоначальник разобрался, какая нехилая кормушка находится у него под носом, пригласил к себе местных авторитетов и сделал им предложение, от которого те с негодованием отказались. Сами-то синие ещё могли бы пойти на такое. Подумаешь, прогнуть долю с 40 % до 30. Ничего страшного, лишь бы в городе была тишь, гладь, да Божья Благодать. Но в новой схеме главы администрации ему причиталось 50 %, а заводским оставался шиш в размере 20 %. Тут уж лидерам бежецкой ОПГ пришлось выступить в роли защитников рабочего движения налево. Но недолго крёстные отцы Бежецка упивались своим благородством. Нового градоначальника они явно недооценили. Да что там недооценили, с людьми такого масштаба они вообще раньше не сталкивались. Даже местные начальнички полиции смотрелись в сравнении с ним безобидными козлинами.

Не договорившись со своими земляками, крутой мэр в частном порядке смотался в соседний Кашин, в котором братва традиционно пухла от голода. О бежецкой теме кашинские слыхали. И когда их неожиданно желанный гость обозначил им реальные 25 %, они два дня накрывали ему поляны и носили на руках. И надо было за эти 25 % всего лишь поставить в стойло заводских, чтобы спокойно пилили гири за свои 20 %, да отодвинуть от темы бежецких. За такие деньги вечно голодная кашинская братва не то, что готова была повоевать со своими соседями, она вообще половину жителей Бежецка перевалила бы.

Заместитель главного инженера завода, представлявший интересы заводчан, на встрече с кашинским автором в кабинете бежецкого мэра поначалу пробовал хорохориться. Но ему быстро объяснили, что его номер шестнадцатый. А он уж потом объяснял ИТРам и работягам, что лучше 20 %, чем ничего.

Бежецкие уркаганы с такой постановкой вопроса были категорически не согласны, но проиграв начало товарищеской встречи своим коллегам из Кашина со счётом 0:5, основательно призадумались и решили написать письмо на деревню дедушке Константину Макарычу.

Как не странно, бежецкая малява стала довольно хорошо известна среди генералов воровского сообщества. Говорят, что-то слышал о ней даже Шакро. Но никто из реальных воров почему-то не спешил из своих вилл в Испании, Италии, Турции и Эмиратах в стреляющую тверскую глушь решать копеечный спор между двумя бригадами отморозков. Тем более что к этому времени товарищеский футбольный матч между двумя командами по счёту напоминал уже хоккейный. Вот тут какая-то добрая душа из внучат Деда Хасана и вспомнила о Жоре Ташкентском, материальное положение которого напоминало материальное положение эмведешного генерала, с позором отправленного на пенсию и отодвинутого ото всех кормушек. Было немного непонятно, в каком статусе господин Сорокин будет разбирать, кто по понятиям прав, а кто нет. Но и тут выход был найден. Раскороновал Жору Мераб Сухумский и иже с ним. Поэтому все, признающие верховный авторитет Шакро, свято чтящие заветы Деда Хасана, а также предпочитающие славянских авторитетов и недолюбливающие пиковых, могли это лишение имени и не признавать.

Для начала Жора приехал в Бежецк и подтянул местных. Те поведали ему всю перипетию. В Кашин Георгий Николаевич поехал уже весьма озадаченный, потому что судить было нечего. Тема и тема. Никто её друг у друга не перебивал. Если бы бежецкие не вписались за заводских, то и сейчас бы рулили. Никаких нарушений понятий не усматривалось. Помощник кашинского авторитета Сафона, Воробей, вёл себя с уважаемым гостем корректно и учтиво, но всё время упирал на то, что говорить не о чем. Когда Жора попытался разыграть карту «Братва, не стреляйте друг в друга», выяснилось, что войны кашинские начинать не хотели, да уж больно нагло и не по-братски вела себя бежецкая молодёжь. Пушок, которого бежецкий Бурят уполномочил вести переговоры о мире, а сам не поехал, поскрежетал зубами, но признал, что его молодняк сам напоролся на ответку.

Ситуация складывалась для Сороки не лучшим образом, всё шло к тому, что придётся ему уезжать, ничего не разрулив и не солоно хлебавши. Мне даже, как пенсионеру пенсионера, стало его жалко.

– Слушай, Жор, – спросил я после того, как мы почти приговорили вторую бутылку коньяка, – а как зовут этого деятеля, мэра-то бежецкого?

– Да ничего нам, Юр, это не даст, к нему лезть – смысла нет. Зовут его Роберт Иванович Писаренко, фамилия чудная такая.

Меня как будто током шибануло. Всё же фартовый я парень. Частенько мне не прёт, но уж если фортуна повернётся лицом, так уж это всем фартам фарт.

– Как-как ты сказал, подельничек, его кличут?

Жора понял, что я не просто так встрепенулся, и посмотрел на меня с надеждой:

– Писаренко Роберт Иванович.

Поскольку приняли мы уже изрядно, а кто старое помянет, тому глаз вон, я взял Сороку за шею и мы стукнулись лбами.

– Эх ты, дурилка картонная, рухлядь пенсионная! – выражение у меня было радостное. – Всё, брат, тема наша и только наша!

– Да ты что?! – Жора явно не ожидал такого поворота событий.

– Короче, работаем на пару. Ты же не можешь в одинаре правиловом заниматься, если в городе второй вор есть?

– Не могу. А ты что, предлагаешь сработать по твоей схеме в Белоомуте? – Жора понимал, что мёртвый номер выгорает, и готов был мне подыгрывать.

– Естественно! У тебя как отношения с Пушком?

– Отличные отношения, раз я по их маляве приехал.

– Вот и объясни ему, что в городе второй вор случайно оказался, предположим, Юра Преображенский. Здесь край непуганых медведей, а с начала 2000-х столько народа шапки одели, что всех они знать не могут.

– Тут вопросов нет, Юр. Но ты объясни, почему ты, когда услышал имя этого хрена бежецкого, решил, что тема сразу наша?

– Жор, ты в преферанс играешь?

– Бывает.

– Так вот я тебе скажу, в данном случае красиво будет сыграть в тёмную.

– Отвечаешь? – Сороке ничего не оставалось, как в этой безнадёжной ситуации мне доверять.

– Реально отвечаю! – я был на кураже, и все основания для этого у меня были. – Когда ты в следующий раз сводишь высокие договаривающиеся стороны?

– Завтра в восемь вечера здесь.

– Смотри: десять минут разговариваешь с ними о погоде. Я появлюсь ровно десять минут девятого. Пушка подготовь, как следует, чтобы он при моём появлении глаза широко не открывал. Скажешь ему, что я из старых, и подход ко мне делали Кириллыч со Сливой. У Воробья пусть глаза пошире открываются. Ему уже завтра при встрече скажешь только, что в городе второй вор. Чем больше для него будет нежданчиков, тем лучше. Решили?

– Замётано.

– Ну так хоп?

– Хоп.

И я вышел из «Уютного двора» и направился в гостиницу. Вечер я провёл славно, поэтому моя траектория была несколько замысловата. Однако мимо вестибюля я не промахнулся. За стойкой администрации по-прежнему сидела То-ли-девочка-а-толи-виденье. Ни лучше, ни хуже она от двух бутылок коньяка не стала. Я подошёл к ней, дыхнул перегаром и, театрально подняв правую руку, продекламировал:

– О прекрасная и жестокая! Если сегодня ночью я паду в неравной схватке с клопами, тараканами и крысами, моя смерть будет на Вашей совести! Идущие на смерть приветствуют тебя!

Галина мне ничего не ответила, только покрутила пальцем у виска.

ГЛАВА 16. ЗА ВСЕМИ ЗАЙЦАМИ.

Проснулся я в восемь утра. Похмелье было жуткое, голову изнутри потрясали ядерные взрывы. А сегодня надо было непосредственно заниматься поисками этой проклятой могилы. Да ещё вечером в десять минут девятого у меня бенефис в «Уютном дворе». Актёр погорелого театра хренов. Это надо ж было так вписаться в тему…

В гостинице курить было нельзя категорически. Но я подумал, что если посреди номера развести костёр, состояние президентских апартаментов не сильно ухудшится, поэтому открыл окно и закурил. Утро выдалось свежее и яркое. Недавно отреставрированный Вознесенский собор искрился в солнечных лучах, как сахарный.

Подкурившись, я преодолел в себе отвращение и залез под душ. Помимо всех прелестей номера порадовал меня местный водопровод. Вода была мутная и попахивала болотом. Её что, забирают напрямую из Кашинки без всяких очистных сооружений? Другой версии у меня не было.

С грехом пополам приведя себя в порядок, я решил, что есть мне решительно не хочется, а надо бы сходить к Львёнку Р-р-ры Мяу и попить кофе. И ни в коем случае не опохмеляться, день-то сегодня предстоит напряжный. Я спустился в вестибюль. То-ли-девочки-а-толи-виденья уже не было. На её месте сидела старая, страшная и толстая тётка, очень вписывающаяся в образ пятизвёздочного отеля «Русь». Тётка, как ни странно, вежливо пожелала мне доброго утра.

– Утро добрым не бывает, – прошипел я и направил свои стопы в гости к Львёнку.

Кафе только что открылось, и посетителей ещё не было. Если бы не крепчавший бодун, я обратил бы внимание на то, что Львёнок выглядел сегодня в высшей степени аппетитно. Всё достойное внимания подчёркивали обтягивающие джинсы и лихо завязанная там, где начиналась талия, ковбойская рубаха. Увидев мою синюшную после вчерашнего рожу, Маринка всполошилась:

– Ого, парень! Вот это ты вчера дал джазу! Похмеляться будешь?

– Нет, детка, кофейку попью, а то день сегодня тяжёлый предстоит.

– Это правильно. Ну-ка, подожди минутку, – и Львёнок юркнул на кухню.

Она вернулась с большим стаканом прозрачной и страшно шипящей жидкости.

– Ты чего, мать, отравить меня хочешь?

– Дурак! Это мой собственный ноу-хау против бодуна: холодная минералка, три таблетки алкозельцера и лимонный сок.

– А может, лучше полстаканчика виски, да чтобы мисс посмотрела ласково? – нерешительно спросил я, уставив взгляд в её фантастическое декольте.

– Пей, гад ползучий! – приказал Львёнок тоном, не терпящим возражений.

Удивительное дело, но мне стало полегче, как только я допил её волшебный напиток.

– Теперь пойди покури, а я тебе кофе приготовлю. Сколько тебе чашек, три?

Я кивнул и вышел с сигаретой на улицу. Если бы в своё время я не встретил Ланку, я бы прям сейчас сделал бы предложение Львёнку. Жена из неё получилась бы, наверно, офигенная, да ещё с такими сиськами.

Когда я вернулся в кафе, Львёнок уже принёс мне кофе и сидел у меня за столиком.

– Марин, а вы точно здесь все друг друга знаете?

– Ну, да, городок у нас маленький.

– Тогда будь другом, детка, расскажи мне о Сафоне.

Лицо у Львёнка вмиг переменилось. Теперь предо мной сидела тридцатилетняя баба, довольно-таки агрессивно настроенная.

– А ты не мент, случаем?

– Да что ты, малыш, какой же я мент? – ответил я как можно выразительней. – Я художник. Не местный. Попишу и уеду.

Опять передо мной вместо гарпии оказался улыбающийся мультяшный персонаж.

– Ага, понятно, ты – бандос. А с виду не скажешь, такой обаяшка. Не, ну бандос – ещё туда-сюда. Слушай, а давай с тобой вместе банки грабить!

– Детка, с тобой вдвоём я готов подломить хоть Форт-Нокс. Но ты мне всё-таки о Сафоне расскажи.

Львёнок Р-р-ры Мяу посмотрел на меня с материнской заботой:

– Не связывался бы ты с ним, парень. У тебя, что, действительно какие-то дела с ним?

– Действительно. Поэтому – расскажи.

– Страшный он человек. Город держит ещё с конца девяностых. Знаешь, сколько здесь молодых ребят ласты склеили от передоза? Это всё из-за него. Наркотики – его тема. А ещё он убийца.

– Прям так уж и убийца? Ты не преувеличиваешь, моя хорошая?

– Нет. Он даже своих мочит. У него сейчас на подхвате Владик Воробьёв. А до него был Саша Щукин, одноклассник мой. Так как-то раз этот Щукин ему что-то не то сказал. С тех пор его никто и не видел.

– А куда же ваши мусора смотрят?

– Они его сами боятся. Да и козлы они у нас. Кроме как на рынке по пятьсот рублей с лотка собирать, больше вообще ничего не делают. Работы у нас в городе нет никакой. Вот Сафон молодых ребят к себе и подтягивает. И пашут они на него за копейки. Так что страшный человек твой Сафон. Не связывайся с ним.

Львёнок посмотрел на меня серьёзно и оценивающе:

– А ведь, похоже, ты всё-таки мусор, только московский.

– Какая же ты умница, прелесть моя! Только небольшая ошибка в объекте. Я не мусор. Я – вор.

– Ух, ты! Слушай, круто! И что прям реальный вор?

– Век свободы не видать. Реальный вор. Приехал в ваш городишко с Сафоном разбираться.

Несчастный Львёнок отреагировал на мой похмельный прогон очень своеобразно:

– А ты мне сразу понравился! Ты богатый, наверное, – жуть! Я хочу за тебя замуж!

Я состроил печальную физиономию:

– Не получится, Марин. Мне семья по закону не положена.

– Это по какому такому закону?

– По воровскому, – я встал с минорным видом, шлёпнул Львёнка по заднице и неспешно удалился по делам своим скорбным.

……….

После Маринкиного зелья и трёх чашек кофе чувствовал я себя более чем сносно. День обещал быть по-апрельски погожим и солнечным. В лицо мне дул свежий и тёплый ветерок, окончательно возвращая меня к жизни. Странная какая-то выдалась поездка. Городок Кашин ровным счётом ничего из себя не представляет, а мне тут хорошо и по-домашнему уютно. Нет, всё очень странно… Никогда я в своих бесконечных странствиях не обращал внимания на баб, они всегда вне сферы моих интересов. А тут на тебе – и Львёнок Р-р-ры Мяу, и То-ли-девочка-а-толи-виденье… Это на меня теперешняя весна так действует? И на полном ровняке я въехал в тему, по сравнению с которой случай в Белоомуте – так, водевильчик. Самое смешное, что я на полном расслабоне и никакого напряга не ощущаю.

Пока эти мысли жужжали у меня в голове, я дошёл до Воскресенского кафедрального собора и поравнялся с памятником Святой Благоверной княгине Анне Кашинской. Во избежание уже случавшихся недоразумений княгиня никого не благословляла, а держала в правой руке распятие, а в левой – свиток.

Пора заняться тем, для чего я сюда и приехал. Сергей, может быть, и сумасшедший. Потому что только сумасшедший может заплатить за поиски могилы принца Густава такие деньги. Но человек он вызывающий симпатию, и я его не подведу. Все заказы я всегда отрабатываю честно. А чтобы окончательно прийти в себя, дойду-ка я отсюда до валов древнего города, благо до них всего полкилометра, а это одно из интереснейших в Кашине мест.

Весь древний город умещался на небольшом полуострове, образуемом замысловатым изгибом реки Кашинки. Кому-то это кольцо реки напоминает сердечко, кому-то голову инопланетянина. Враждебным Твери московским князьям оно напоминало несокрушимую твердыню. Кашинка не самая маленькая на Северо-Восточной Руси речка. И сейчас её ширина достигает сорока метров, а тогда она была полноводней. Да что там, в Средние века, ещё сто двадцать лет назад по ней до Кашина доходили волжские суда. Со всех сторон основанный тверскими князьями город был защищён рекой. Доступ к Кашину имелся только со стороны на удивление узкого перешейка между изгибами реки, через который был прокопан глубокий ров,укреплённый высоким валом с тыном и частоколом. Сохранившиеся поныне остатки деревянного кремля, по местной традиции называющегося «Острогом», относятся к 1447-му году. Крепость состояла из двух частей. Внутренняя находилась на высоком плато, зажатом излучинами. С юго-востока за рвом к Острогу примыкала внешняя часть крепости – предпольное укрепление на высокой Духовой горе.

Валы внутреннего Острога сейчас можно рассмотреть только со стороны реки, они возвышаются над водой метров на пятнадцать. Внешняя крепость на Духовой горе сохранилась гораздо лучше. Длина валов там достигает четырёхсот метров, с внешней стороны они возвышаются на двадцать пять метров, с внутренней – на семь. Туда я и направился.

Прямо по верху вала шла одна из аллей разбитого на Духовой горе в начале XIX века городского сада, сейчас заброшенного и запущенного. На внутреннем склоне ещё лежал снег, ночью его даже слегка прихватило морозцем. Пока я карабкался наверх, пару раз чуть не навернулся, – подъём был очень крутым. Деревья в городском саду теснились друг к другу, как в настоящем лесу. Было много старых елей, в тени которых снег пока таять не собирался. Зато с внешней стороны Духовой горы утреннее солнце устроило настоящий фестиваль апрельского колдовства. Пастельные краски прошлогодней травы перемежались изумрудными всходами этой весны, яркие лучи преломлялись в реке и слепили глаза, кое-где вовсю уже цвела мать-и-мачеха, бабочки сновали в воздухе, как дивные летающие цветы. Дул свежий и тёплый ветер, унося с собой все остатки похмелья. Я шёл по крепостному валу и чувствовал себя жизнерадостным идиотом, которому ничто не мешает чувствовать себя счастливым.

Где находятся руины Дмитровского монастыря, я отлично представлял по карте. Но почему бы не сделать рекогносцировку, забравшись на высоченную колокольню Воскресенского собора? Я зашёл в ампирную громадину, от души поставил свечу Пресвятой Богородице и поблагодарил её за такую благодатную весну, пожертвовал сто рублей на ремонт храма и полез на 76-метровую колокольню, возвышавшуюся над всем городком. Мне удалось долезть до самого верхнего яруса. Панорама с него открывалась фантастическая. На востоке за речкой Вонжей, как на ладони, виднелись остатки Клобукова монастыря, его надвратная Покровская церковь действительно уникальна по архитектуре, надо будет посмотреть. Там же на востоке на вершине Дорожаевской горы высилась Петропавловская церковь, выглядящая издали, как деревянная Богородская игрушка. Совсем на западе располагалась когда-то Поганая слобода, где кашинские купцы развернули производство свинцовых белил по рецепту Густава Эрикссона. Сейчас там, на взгорке над рекой, стоит безумно красивая барочная Крестознаменская церковь. На севере Ильинскую гору венчает одно из главных украшений городка, Ильинско-Преображенская церковь. Между ними на северо-западе я увидел руины Страстного и Троицкого соборов Дмитровского монастыря. Та самая берёзовая роща спускалась от них к Кашинке. Пешеходный мост через реку вёл к Крестознаменской церкви. Идти мне туда минут пятнадцать, не больше. Я ещё раз окинул взглядом окрестности, как Наполеон перед Аустерлицем, и стал спускаться с колокольни.

На мосту через Кашинку сидела большая ярко-жёлтая птица с чёрными крыльями и ярко-красным клювом. Ничего себе! Не так часто удаётся встретить иволгу. Я замер, чтобы не вспугнуть её. Но этот попугай наших широт, похоже, особо меня не испугался. Я достал сигарету и протянул пачку в сторону птицы. Покурим? Но пернатый был поклонником здорового образа жизни, он издал совсем немузыкальный звук, напоминающий мяканье испуганного Кусь-Куся, и улетел. А я ещё минут пять стоял на мосту, слушая пение весенней воды. С моста мне нужно было идти направо, но я полез в гору в противоположную сторону, уж больно мне хотелось вблизи взглянуть на церковь Знамения Честного Креста Господня. К ней вела мощённая камнем дорожка, которой было лет двести. С детства я совершенно не умею рисовать от слова «совсем». Никогда особенно по поводу этого не комплексовал, но вид на Крестознаменскую церковь был такой, что хотелось часами стоять у подножия пригорка с мольбертом.

Пройдя метров шестьсот по берегу Кашинки, я подошёл к берёзовой роще, где покоились останки незадачливого принца. Сначала надо было осмотреться, и я полез наверх по тропинке, начинавшейся от улицы с романтичным названием Социалистическая и ведущей к руинам Страстного собора. То, на что я наткнулся, поднявшись к верхушке холма, повергло меня в полный шок.

В конце подъёма слева от тропинки лежал большой валун высотой сантиметров семьдесят и длиной в полтора метра. На этом валуне была прикреплена мемориальная каменная плита, на которой был изображён прижизненный портрет Густава Эриксона, написанный в Вильне польским художником Яном Кранцем, и надпись «В Дмитровском Солунском мужском монастыре с 1605 года жил и в 1607 году умер Шведский принц Густав Эрикссон. 1568 – 1607». Плита была новая, чего никак нельзя было сказать о вросшем в землю валуне. Что же получается? Великий Орден Могущественных Колдунов при Министерстве сельского хозяйства Российской Федерации не жалеет денег на поиски местонахождения могилы, а в городе Кашин это место известно каждому школьнику? А может быть, местные власти решили повысить туристическую привлекательность города и воспользоваться древней легендой? Где был похоронен принц? В берёзовой роще за Дмитровским монастырём. Возьмём валун побольше, вкопаем его в землю и повесим на него табличку. Это будет, конечно, значительно дешевле, чем монастырь восстанавливать, но туристический объект получится вполне полновесный.

Я закурил и понял, что без помощи специалиста мне не справиться. Что там болтала Маринка? Что в городе Кашин – два сокровища: одно – она, и это бесспорно, а второе – директор местного краеведческого музея. Уж не знаю, насколько она красивая баба, этот директор, но что-то знать об истории своего города, безусловно, должна. И я, весьма озадаченный, пошкандыбал в краеведческий музей, благо идти было каких-то двадцать минут.

Для начала я посмотрел сам музей. Есть у меня слабость к таким вот провинциальным учреждениям. Я приблизительно представляю, какие жалкие копейки платят их сотрудникам. Тем более удивительно, что экспозиции иной раз бывают просто фантастическими по качеству и ценности представленных материалов и артефактов. Кашинский же музей подкупал глубокой проработкой стендового материала. Было видно, что люди, создававшие все эти залы, влюблены в своё дело и работа за бесплатно их нисколько не смущает. Кое-что мне удалось выяснить и по моей теме. Оказывается, в 2014-м году обычный кашинский школьник Илья Якушев решил привести в порядок парк у Дмитровского монастыря. Местные власти инициативу поддержали в рамках проекта «Чистый город». Лето и осень прошли в трудах, Илья и его приятели спиливали кустарники, косили траву и убирали мусор. А пока ребята занимались этим, они изучали историю монастыря и обнаружили, что в нём жил и рядом с ним был похоронен Густав Эрикссон. И предложили они городским властям создать на этом месте новый туристический объект. Деньги на проект собирали на новогодней ярмарке, и земляки откликнулись: одни помогали финансами, другие своим трудом. «Хм, – подумал я, – а Сафон помогал героином и стволы подгонял». Зимой 2015-го года проекту придали должный вид и показали на краеведческих чтениях. Весной продолжили работы по благоустройству. В это же время специалисты разрабатывали мемориальный камень. «Ха-ха, держите меня четверо! Специалисты явно были из местной мастерской ритуальных услуг». И вот 26 июня 2015-го года у монастыря торжественно открыли новый туристический объект.

Хорошо бы смотрелось дополнение: благодаря разумному расходованию средств из бюджета изготовления мемориального камня и экономии при проведении праздничных мероприятий по его открытию мэр города сумел достроить свою скромную виллу на Французской Ривьере.

Шутки шутками, но вся эта ценная информация не отвечала на главные вопросы: откуда взялся валун, и почему памятный камень установлен именно на этом месте. Встреча со вторым (или первым?) сокровищем города Кашин была неизбежна.

Я подошёл к бабушке-смотрительнице и вежливо представился:

– Здравствуйте! Я специалист из Москвы, историк. Приехал в Кашин, так как тематика моей работы непосредственно связана с вашим городом. У меня возник ряд вопросов. Могу я побеседовать с директором музея?

Бабушка, почему-то разволновалась:

– Ой, Вы знаете, а нашей Галочки… то есть Галины Сергеевны сегодня, наверное, уже не будет.

– Как не будет? Вы меня извините, ради Бога, но у меня очень мало времени. А с ней нельзя созвониться и попросить её о встрече?

Вид у меня был солидный и настойчивый, и бабушка сдалась. Она достала старушачью трубку и набрала номер. Разговор был слышен на весь зал.

– Гал! Тут из Москвы историк какой-то приехал, серьёзный такой мужчина, солидный. У него к тебе вопросы. Ты там полы домыла, сможешь на немного подойти?

– Баба Маш! Полы я домою через десять минут. Только я себя что-то так плохо чувствую после суток… Я точно так уж нужна?

Тут я решил подогреть ситуацию:

– Просто необходима, и немедленно!

– Видишь, Галочка, – виновато сказала баба Маша, – прям требует тебя!

– Ну, передай ему, – жалостно сказал голос, показавшийся мне крайне знакомым, – что я сейчас через двадцать минут буду.

Я поблагодарил бабу Машу за проявленную бдительность и спросил, с какой стороны Галина Сергеевна будет подходить к музею.

– Да со стороны Московской улицы, от центра, – сдала баба Маша свою начальницу со всеми потрохами.

– Ну, так я пойду, подожду её на солнышке. Спасибо, баба Маш! – и я вышел из музея.

……….

Я не слишком удивился, когда минут через двадцать увидел идущую по Московской улице к музею То-ли-девочку-а-толи-виденье. Поверх чёрного замшевого пиджака была накинута дешёвенькая чёрная курточка. Теперь мне удалось рассмотреть её фигурку целиком. При небольшом росточке и миниатюрности ноги у неё были длинющие, а худенькая она была совсем как девочка-подросток. Когда она подошла поближе, стали видны тяжёлые тени под ренуаровскими глазами. Да и в целом она напоминала сейчас не роковую красотку, а персонаж «Зомби-апокалисиса». Я подошёл к ней:

– Здравствуйте, Галина Сергеевна! Это я Вас разыскивал.

– А Вы действительно историк? – спросила она как-то заторможено и с некоторым раздражением.

– К несчастью, в некотором роде, – да.

– И что же Вам от меня нужно?

– Буду краток. Скажите, известно ли местонахождение могилы Густава Эрикссона?

– Известно, – сказала она устало. – Хотя некоторые считают этот вопрос дискуссионным.

– Видите ли, я специалист по Смутному времени, сейчас пишу новую работу, и выяснить этот вопрос для меня крайне важно. Не могли бы Вы рассказать всё, что Вам известно и даже показать, где эта могила находится, на местности?

То-ли-девочка-а-толи-виденье посмотрела на меня таким взглядом, как будто я поднимал её на дыбу:

– Вас ведь, кажется, Юрий зовут?

– Так точно. Вообще-то, Юрий Владимирович…

– Так вот, Юрий Владимирович, просто, чтобы Вы меня поняли. Здесь в музее я получаю 14 с половиной тысяч. Поэтому двое суток в неделю я подрабатываю администратором в гостинице. Это даёт мне ещё восемь тысяч. Как Вы считаете, можно ли прожить даже в нашем Богом забытом городке на 22 с половиной тысячи?

– Думаю, нельзя.

– Совершенно верно. Поэтому каждое утро я работаю уборщицей в одной фирме и убираю там помещение в 120 квадратных метров. Ещё десять тысяч в месяц. Обычно я чувствую себя великолепно. Но, сами поймите, вчера Вы видели меня в гостинице, потом я была на основной работе, потом пошла убираться. А мне хорошо так за сорок. Поэтому – не взыщите. Приходите завтра в музей к одиннадцати. Я всё Вам расскажу, и мы сходим к Дмитровскому монастырю. Ведь подождёт Ваша научная работа сутки, ничего с ней не случится?

– Конечно, ничего не случится, Галина Сергеевна. Вы простите меня. Я даже не предполагал, что Вы так устаёте. Завтра в одиннадцать я зайду к Вам в музей.

– Вот и спасибо Вам, Юрий Владимирович, за понимание, – ответила мне То-ли-девочка-а-толи-виденье и повалилась на меня.

Я едва успел её подхватить. Она была лёгонькая, как кукла. Я донёс её до оказавшейся поблизости скамейки и усадил. Она потихоньку приходила в себя.

– Как Вы, Галина Сергеевна? Вы меня так больше не пугайте!

– Спасибо Вам, Юр. Что-то я сегодня совсем расклеилась, заезженная старая кляча. Надо домой – и спать.

– А Вы далеко отсюда живёте?

– Да нет. Совсем рядом. Вниз по Чистякова, через мостик, потом немного на горку и там, на Южной набережной.

– Вы позволите, я Вас провожу, а то Вы меня совсем перепугали?

– Буду Вам признательна, что-то совсем себя плохо чувствую.

Галина Сергеевна взяла меня под руку, и мы потихоньку пошли в сторону моста через Кашинку.

– Галина, а Вы, наверное, историк по образованию?

– Да, я Алтайский государственный университет заканчивала.

– А я так и понял по типажу, что Вы не местная. Как же Вас занесло в такую даль из Барнаула?

– Помните, был такой губернатор Алтайского края, актёр Михаил Евдокимов?

– Как не помнить! Сначала шутил с экрана, потом решил пошутить на посту губернатора.

– Совершенно верно, Юр. В Барнауле и так после перестройки жилось очень тяжело. А когда этого клоуна выбрали Главой Алтайского края, жить стало совсем невозможно. Вы не представляете, что у нас творилось. Работы никакой, а коррупция достигла таких масштабов… И всем рулили бандиты, которые уже вообще ничего не стеснялись, власти-то совсем не стало. Наша семья в 2005-м решила перебраться в Москву. Накоплений не было, но мама дом продала. Только оказалось, что для Москвы этого совсем не хватает. Вот и пришлось обосноваться тут. Поначалу всё шло хорошо. Муж, Лёшка, сразу работу нашёл. Он у меня тоже АГУ заканчивал, только физтех, такой умница был в молодости, такие надежды подавал…

– А почему «был»?

Галина посмотрела на меня. Должно быть, она решила, что слишком разболталась, и всё же ответила:

– Знаете, он никогда сроду не выпивал. Здесь устроился преподавателем в местный колледж. Ну, и как-то у него всё не сложилось. И пить он начал сильно и с кем попало. И однажды это закончилось плохо – ударил ножом случайного собутыльника, а тот помер.

– И сколько ему дали по сто одиннадцатой-четвёртой, лет десять?

– А Вы знаете законы, – ответила Галина удивлённо. – Именно десять лет и дали строгого режима. Через три года он на зоне повесился.

Галина замолчала. Было понятно и без слов, что покойного мужа она любила. Мы как раз вышли на мост, на котором я вчера смотрел закат, и остановились. Я попросил разрешения и закурил.

– Так что сына, Илюшку, я поднимала практически одна.

У меня в голове возникла догадка:

– Так получается, Ваша фамилия Якушева?

– Ой, – удивилась Галина Сергеевна, – а как Вы узнали?

– Я в Вашем музее видел материалы о том, как по инициативе школьника Ильи Якушева в городе появился новый туристический объект. Как-то само собой связалось.

– Между прочим, сын очень интересовался той же темой, что и Вы. Он-то могилу Густава Эрикссона и нашёл. Но об этом я Вам подробно завтра расскажу. Вообще-то Илюша рос очень умным мальчиком, учился прекрасно, историей всерьёз увлекался. Жаль только, что при моих великих заработках ни о каком высшем образовании после школы и речи идти не могло.

Ну, кажется, реальное местонахождение могилы мне установить всё же удастся. Форсировать события сейчас не нужно. И я просто спросил:

– Чем же он сейчас занимается?

– Три года назад ушёл в армию на срочную службу. А после срочной остался служить сержантом по контракту. Говорит, что такой зарплаты, как он сейчас получает в армии, в нашем городе ему не найти. У нас, что на заводе электроаппаратуры, что на ликёро-водочном, что на льняном никто 45 тысяч не зарабатывает. Мечтала я, конечно, чтоб он стал историком. Но историки в наше время, уж точно, никому не нужны.

Галина в очередной раз пригорюнилась. Я приобнял её за плечо, и мы двинулись дальше. Мне захотелось её как-то утешить:

– Вы не расстраивайтесь, Галь. Я Вас на дюжину лет постарше, собственно, всё уже почти позади… И вот складывается у меня впечатление, что в этом прекрасном мире, который построили всего за тридцать лет, не только историки не нужны, а вообще никто никому не нужен. А если мальчик умный и растёт мужчиной (вон он у Вас какой, солдатик), он ещё и сам образование получит, и свой собственный жизненный путь найдёт.

– Спасибо Вам за добрые слова.

Мы поднялись на небольшой пригорок и вскоре подошли к маленькому одноэтажному домику, обшитому зелёным сайдингом. Я посмотрел на Галину Сергеевну. Всё-таки девушка она совершенно ренуаровская, хоть и считает себя старой загнанной клячей.

– Спасибо Вам, Юр, что проводили. На кофе не приглашаю, простите, – сейчас просто упаду спать. Приходите завтра к одиннадцати в музей, я буду ждать.

– Благодарю Вас, Галина Сергеевна, непременно буду, – мне хотелось щёлкнуть каблуками, но это не укладывалось в легенду историка из Москвы. Почему-то вспомнилось из Маяковского

Вы себе представляете парижских женщин

С шеей разжемчуженной, разбриллиантенной рукой…

Бросьте представлять себе! Жизнь – жестче,

У моей парижанки вид другой.

Простите, пожалуйста, за стих раскрежещенный,

И за описанные вонючие лужи,

Но очень трудно в Париже женщине,

Если женщина не продаётся, а служит. *32

……….

До моего вечернего бенефиса в «Уютном дворе» времени оставалось ещё вагон и маленькая тележка. Я отправился шляться по городку и смотреть его достопримечательности. Путь мой лежал от Петропавловской церкви к Клобукову монастырю, а оттуда – к церкви Флора и Лавра, Рождественской церкви, на Ильинскую гору, а Вознесенский собор я оставил на десерт. На душе у меня было нелегко.

Ты никогда не задавал себе вопрос, любезный мой читатель, что из себя представляет состоявшийся опер? Все эти оперативные комбинации, моделирование ситуаций, работа с агентами, постоянные попытки обмануть преступника, чтобы он раскололся или сам выложил на себя доказуху? Это же блеф в чистом виде и шулерство! Можно даже сказать, что я профессиональный обманщик. Не мошенник, а именно обманщик. Мошенничество – штука очень приземлённая, а обман – это создание иллюзии. Вот почему в карты ради развлечения я играть не люблю, а уж если сажусь, то шулерю по-страшному.

Только у каждой медали есть своя обратная сторона. Чем ловче и профессиональней ты обманываешь других, тем трудней обмануть самого себя. Что со мной происходит, я понял сразу. Трезвый и прагматичный ум – тяжёлая плата за жизнь, полную романтики.

Чудовищный соблазн – начать жизнь заново и почти с чистого листа. Только на шестом десятке жизнь заново не начинают. Счастье одного человека всегда оборачивается несчастьем для других. Пожалеть и возлюбить всех мог только один Спаситель, да и он говорил о совсем других жалости и любви. А для нас, копошашихся на этой грешной земле и не имеющих способностей оторваться от неё человечков, у него Десять Заповедей, всё просто. Для более продвинутых пользователей – Нагорная Проповедь. Но к моей ситуации она никакого отношения не имеет.

Завтра я узнаю совершенно точно, где истлели кости принца Густава, в этом у меня нет ни малейших сомнений. Раз уж я вписался в тему Сороки, её надо разрулить. Тем более что сделать это до смешного просто. И всё. Любилку прикручиваем и возвращаемся домой, к жене. Вот уж кто действительно заслуживает жалости. Это ж надо было связать свою жизнь с таким недоразумением природы, то есть со мной! Обычно жёны говорят: «Ты сгубил лучшие годы моей жизни!» Причём говорят это обычно избалованные бабёнки, не знающие, чем бы ещё досадить мужу. А вот моя Лануська могла бы предъявить эту фразу абсолютно обоснованно. Но никогда в жизни ничего подобного я от неё не слышал.

И ещё должен сказать тебе, читатель, все попытки начать жизнь с чистого листа, исходя из моего жизненного опыта, заканчиваются катастрофически.

……….

Налюбовавшись снаружи и изнутри Вознесенским собором, я решил, что пора идти обедать к Львёнку. В кафе, как обычно, играла хорошая музыка, на этот раз «Телеграф роад» Дайр Стрейтс, и было по кашинским меркам довольно оживлённо. Р-р-ры Мяу сразу меня заметил и подошёл к моему столику. В Львёнке пропадала великая актриса, прямо Сара Бернар. Обратившись к посетителям и сопровождая свою реплику театральными жестами, она продекламировала:

– Люди добрые! Вы только посмотрите на него! Замуж не берёт, а как пожрать, так припёрся!

Всё-таки она очень славная девочка. Я от души рассмеялся:

– Привет, детка! Давай мне своих самых вкусных бургеров и принеси стаканчик рому.

– На коленях проси! – продолжила Маринка развлекать почтенную публику, но на кухню отправилась.

Она принесла мне двойной ром, присела за мой столик и пристально посмотрела мне в глаза:

– У-у-у! Всё с тобой понятно. Бабье чутьё не обманешь. Влюбился, кажется. А раз не в меня, значит в мою сетрёнку. Больше здесь не в кого.

– А кто твоя сестрёнка, детка?

– Ну, как – кто? Второе сокровище нашего города, директор краеведческого музея.

– Шок, – я и вправду был ошарашен. – Вы же не похожи совсем. Ты о Галине Сергеевне говоришь?

– О ней, родимой. Вечно у меня всех мужиков отбивает. Ну, или я у неё! – Львёнок победно захохотал. – Да, немножко не похожи. У нас отцы разные. Зато глаза у нас у обеих мамины.

Ух, ты! Как я раньше не заметил?! У Львёнка Р-р-ры Мяу глаза тоже совершенно ренуаровские. Не, точно, – сёстры!

И тут Маринка совершенно переменилась. Появилось в ней что-то агрессивно материнское, как будто она встала на защиту своего дитяти.

– Я уж не знаю, мил человек, что у тебя тут за дела воровские, если ты не врёшь, конечно. Только Галку ты лучше не трожь, я тебя по-хорошему предупреждаю. Над ней и так жизнь поиздевалась вдоволь.

– Это ты, Мариша, имеешь в виду историю с её мужем?

– Надо же! Всё уже выяснил. Да, с Лёшкой ей сильно не повезло. Очень слабый человек был, к жизни не приспособленный. И, в то же время, самолюбивый и заносчивый. А она любила его, как дура последняя, и всё прощала.

– Да, история трагическая. Мне Галина Сергеевна сама рассказала.

– Трагическая история была потом, когда он сел. Галка осталась одна с десятилетним Илюшкой на руках, а в придачу – я, соплячка семнадцатилетняя, и мама у нас тогда слегла после инсульта. Работала она тогда учителем истории в школе. Представляешь, как тяжело приходилось.

– Как же она всё это вытянула, Марин?

– Работала на двух работах. Племяшку моего, кстати, хорошо воспитала. А мама наша умерла в тот же год, когда Лёшка на зоне повесился.

– Марин, а можно тебе неудобный вопрос задать?

– Спрашивай.

– Я в толк не могу взять. Объективно говоря, вы обе, что ты, что Галина, просто немыслимые красавицы. Тут что, в этом Кашине, невозможно нормального мужика найти?

Львёнок Р-р-ры Мяу ответил очень мягко и тихо:

– Ой, люди добрые! Ну, поглядите на этого дуралея. Девяносто процентов мужиков тут – моральные уроды, причём нищие. А тем, у кого есть деньги, такие как мы с Галкой не нужны. Знаешь, пьеса такая у Островского «Бесприданница»? А так, чтобы за деньги во все дыры, это, дружочек мой, не ко мне. Я-то, видишь, девица бойкая. А Галка у меня скромная, как монашка. Я тебя ещё раз предупреждаю, друг ты мой залётный, если у тебя планы с ней поразвлечься… Я, конечно, ваших этих воровских законов не знаю. Просто зарежу.

Львёнок Р-р-ры Мяу состроил мне очень страшную мордочку и пошёл на кухню за моими бургерами.

……….

Десять минут девятого я вошёл в «Уютный двор» и направился к столу, за которым Ташкент беседовал с птеродактилями о погоде. Отсутствие живописи на руках меня нисколько не смущало. После 2000-х перстни можно было увидеть только у совсем уж динозавров или у несерьёзных дурачков. Жора встал мне навстречу и мы, как положено крупным авторитетам, с понтом облобызались.

– Физкультпривет, бродяги! – я вяло поприветствовал высокие договаривающиеся стороны и сел справа от Сорокина.

– Здравствуйте, Юрий Владимирович! Для нас большая честь. Мы, бежецкие, память Кириллыча чтим, законы знаем и старых бродяг уважаем, – отрапортовал мне парень лет тридцати пяти с короткими кудрявыми светлыми волосами и рыжими ресницами. Понятно, почему его окрестили «Пушок». Нос у парня был сломан и расплющен. Простоватое лицо скорее располагало, от такого пассажира вряд ли можно ожидать подставы.

Чего никак нельзя было сказать о Воробье. Он был помладше Пушка года на три – на четыре, а морда у него совершенно не вязалась со стандартной комплектацией бандоса из глухой провинции. Был он похож на мальчика из преуспевающей семьи, которому родители уготовили дипломатическую карьеру. Дела в Кашине творились тёмные, людей здесь валили, похоже, частенько. Отличить по лицу человека, которому приходилось убивать, труда не представляет. Воробей вкус крови явно знал. И был он какой-то необыкновенно скользкий.

– А что же привело такого уважаемого человека в нашу глухомань? – спросил меня Воробей вместо приветствия.

– Да, видишь ли, мил человек, хотел у Вас в городке слегка поработать, приехал, а трамваев-то у вас и нету, – я сходу выходил на драйв, времени раскачиваться у меня не было. – Совсем я старый стал, в маразм впадаю. По ходу я ваш Кашин с Коломной перепутал, там-то трамваи есть.

– О как! – Георгий Николаевич многозначительно поднял указательный палец. Он с интересом наблюдал за моим спектаклем, но по нему было видно, – играть в преферанс в тёмную стрёмновато.

– Ладно, – сказал я почти лениво, – шутковать потом будем. И давай, Воробей, с тобой договоримся, вопросы здесь я задаю. Тебя ведь Владик зовут?

– Да.

– Так ты и скажи мне, Владик, с чего это вы решили, что тема – ваша, и всё по понятиям?

Скользкий Воробей действительно канал под дипломата и отвечал корректно, несмотря на мой почти наезд:

– Тему никто не перебивал. Мы её просто подняли, когда бежецкие её уронили. Могли бы банковать на ней сто лет. Их никто не заставлял за работяг писаться.

Излагал он складно. Но я решил прервать его лаконичное красноречие:

– А вас, кашинских, кто заставлял писаться за пидора? Или, может быть, вы решили собрать из братвы секцию добровольных помощников краснопёрых?

За столом повисла грозовая тишина. Краем глаза я заметил, что больше всех напрягся Жора. Его можно было понять: наезд был страшный и предъява недетская. Либо дальше будет аргументация, либо за такое можно и ответить. Воробью было положено говорить в этой ситуации, он и сказал:

– Георгий Николаевич объяснил, конечно, что Вы вор авторитетный, но, может быть, Вы в силу возраста действительно слегка путаетесь? Такие предъявы надо обосновывать. И что за пидор, за которого мы пишемся?

– Да Роберт Иванович ваш.

– С чего бы это вдруг он пидор? Ну, автоматчик – да. Так оно и не возбраняется. Он же не шапку одевает, а тему рулит. К тому же, дядька он вполне заслуженный, полковник, два Ордена Мужества.

– Да что ты говоришь?! – я выходил на пик куража. – А ну-ка, Георгий Николаевич, достань свою тыкалку и забей в поисковик вот это.

Я протянул Ташкенту клочок бумаги с названием статьи. Жора начал стучать пальцем по дисплею. Статья загрузилась. Надо признать, что моя идея вистовать стоя была наредкость удачна. Обычное благодушно-придурковатое выражение с физиономии Сороки, как ветром, сдуло. Лицо у него стало угрожающе страшным. Становилось понятным, что мой наезд на кашинских – это так, цветочки. Читал Георгий Николаевич долго, минут пять. После этого сделал несколько борцовских движений, разминающих шею, и, ели сдерживая ярость, обратился к Воробью:

– Ну, и как это понимать, Владик? Вы что здесь творите?

Воробей понял, происходит что-то из ряда вон. Но старался сохранить своё дипломатическое спокойствие. Он взял у Ташкента смартфон и стал читать газетную статью дремучего 2000-го года. А повествовала статья о позорном скандале, разразившемся в Управлении внутренних дел по Зеленоградскому административному округу. Новый начальник Управления из молодых да ранних полковников, не пробыв в должности и полгода, закрутил масштабную и впечатляющую мошенническую схему, которая давала баснословные прибыли. И росло бы и крепло благосостояние простого российского милиционера, меньше чем за десять лет всеми правдами и неправдами выросшего из простого опера на земле до начальника целого округа Москвы, если бы не одно «но». Заключалось оно в том, что юное дарование от быстрого карьерного роста совсем попутало берега и решило бомбануть не кого-нибудь, а целый «Мегафон». А это, согласитесь, некоторое головокружение от успехов. Естественно, компетентные сотрудники Федеральной службы безопасности были шокированы такой наглостью и быстренько соорудили на молодого полковника уголовное дело по четвёртой части сто пятьдесят девятой статьи. И наверняка зло бы было наказано, если бы главный герой репортажа не был настоящим игроком. Почувствовав излишнее внимание к себе со стороны старших братьев, он ушёл в бега за границу, в ближнее зарубежье. Его, конечно, объявили в Федеральный Розыск, но было поздно, хризантемы отцвели.

Звали юное дарование Роберт Иванович Писаренко. В статье присутствовала его фотография в полковничьем милицейском кителе. Выглядел он, безусловно, на двадцать лет моложе, чем сейчас, но спутать эту надменную и откормленную рожу было невозможно. Орденов Мужества на кителе, правда, не было, зато присутствовали ведомственные эмведешные медали «За доблесть в службе», «За боевое содружество» и за выслугу лет.

Воробей читал статью на смартфоне, а Пушок заглядывал ему через плечо. Когда они подошли к концу и рассмотрели фото Писаренко со всех ракурсов, на Воробья было жалко смотреть, а Пушок, будучи простым парнягой, сказал:

– Ну, Юрий Владимирович, я думал, что Вы – уважаемый человек, а Вы – просто красавчик.

Да, у меня сегодня был бенефис.

Жора Ташкентский обратился к Воробью:

– Что будем делать-то, Владик?

Владику надо отдать должное, он пытался сохранять спокойствие:

– Вы позволите мне позвонить?

– Сафону, что ль? – Жора реально выходил из себя. – Звони, только тут, чтобы мы всё слышали.

Вот тут-то наш дипломат и превратился в бабу-истеричку, хотя понять его, конечно, можно:

– Сафон, ты чего меня под такой пиздорез подставляешь? Какой пиздорез? А ты приезжай сюда по-быстрому, тебе всё объяснят.

Обстановка накалилась до придела, что совершенно не входило в мои планы.

– Слышь, Воробей, остынь. Никто тебя мочить не собирается. Через сколько Сафон подъедет?

– В пределах десяти минут будет, – кажется, мой примирительный тон Воробья слегка успокоил.

– Вот и давайте, бродяги, покурим за эти десять минут и выпьем по коньячку за Воровской Ход, – мне нравилось изображать старого доброго дядюшку. – Перестрелять друг друга мы ещё успеем.

А вот это я сказал зря. Жорик был не большим любителем играть втёмную, и моя последняя фраза его совсем озадачила.

– Какие-то возражения, Георгий Николаевич?

– Да что ты, Юрий Владимирович, коньячку, так коньячку.

Сафон не заставил себя долго ждать. Был он похож на реального упыря: одутловатое лицо, огромные залысины и мерзкий высокий голосок. Он не понимал ещё, что происходит, но по его подходу ко мне становилось понятно, почему он держит город ещё с конца 90-х. Он поздравкался со всеми, а мне поклонился чуть не по-лакейски:

– Здравствуйте, Юра Преображенский. Такая честь для меня видеть Вас в моём городе! Такой человек нас рассудить приехал! – и как бы невзначай, – А мне тут недобрые люди нашептали, что Вы уже второй день нашу Маринку-картинку из «Бургера» окучиваете…

Ах ты, сука! Я судорожно прогнал, как бы в этой ситуации повёл себя Лёха Адвокат. Лицо у меня отяжелело и сделалось каменным. Я ответил без эмоций и без выражения:

– А я именно поэтому в ваш город и приехал. Это ж племяшка моя родная. И для справки некоторым. Узнаю, что кто-то её (как ты сказал?) окучивает, сам на перо посажу.

– Ну что Вы, что Вы так разволновались, – не унимался Сафон, – родные такого уважаемого человека для нас – святое. Так что же тут случилось, уважаемые? Зачем вы молодого моего так напугали?

Инициативу перехватил Сорока. И правильно. Тема-то его.

– Ты баклань поменьше. На, вот, посмотри. Что на это скажешь?

Соображал Сафон быстро, ему хватило двух минут.

– Нечего мне сказать. Просрали мы тему. Тема теперь обратно бежецких. Оправдываться не буду. Воробей я вроде стрелянный, так меня во блуду ввести…

И вот тут я почувствовал, что бенефис подходит к концу и пора выходить на поклоны к публике.

– Э, нет, бродяги, так дело не пойдёт! Мы с Георгием Николаевичем уедем, а ваш товарищеский футбольный матч, в котором уже счёт хоккейный, в баскетбол перерастёт?

– А что ты, Юрий Владимирович, предлагаешь? – Жора всё переваривал развитие событий и уже ничему не удивлялся.

– Вот смотри, Сафон, этот мусор-фармазон тебе какую доляну посулил?

– 25 %, уважаемый.

– По понятиям было бы так. Себе берёшь 30 %, бежецким – тоже 30 %. Грузы сопровождаете вместе и без войны. Заводчанам – тоже 30 %. Они прогнулись до 20-ти, значит и 30 им будет за глаза. 10 % вместе с Бурятом будете на общее отсылать. Вот такие мир и дружба.

Сафон пригорюнился серьёзнейшим образом. Печалька его мне была вполне понятна. Наконец, он выдавил из себя:

– А что же мне с мусором делать?

– Что тебе с мусором делать?! – я остервенел. – Ты скольких бежецких положил?

– Девятерых.

– А блуда чья?

– Моя блуда.

– Кто за пидора вписался?

– Юрий Владимирович! Но я же не знал!

– Плохо, что не знал. А по понятиям тут вариантов только два: или ты валишь его, или тебя надо валить.

– Ну, как его валить-то?! Это же не пацан бежецкий, это глава городской администрации.

– Стволы вы откуда берёте?

– Да есть у нас тут один отставной прапорщик, много чего с собой понатащил.

– А «Шмель» у него есть?

– Какой такой шмель?

– Реактивный пехотный огнемёт, труба такая.

– А! Есть, целых три штуки.

– Обращаться с трубой кто-нибудь умеет?

– Прапор и умеет.

– Железнодорожный переезд от Кашина до Бежецка есть?

– Только под Сальково.

– Хорошо. Вытягиваешь его сюда на встречу, только чтобы темно уже было. Ставишь пацанов вместе с прапором и «Шмелём» под Сальково. Стреляет пусть с расстояния не больше двадцати метров. Если нормально попадёт, ментам на месте происшествия делать будет нечего. Или, может, рассмотрим второй вариант выхода из блуды?

– Не надо. Всё сделаем, комар носа не подточит.

Конечно, любезный мой читатель, после этой сцены ты можешь негодующе отбросить книгу со словами: «Зверь, не человек. Бандит и убийца. А туда же – в писатели». Но ты ведь совершенно не знаешь дражайшего Роберта Ивановича. Не знаешь, как охотился он за общаком одной азербайджанской разбойной группировки, члены которой жили у него на территории. Не ведаешь, как найдя этот общак, чтобы никто об этом не знал, завалил он двух своих товарищей по районному отделению уголовного розыска, хороших и правильных ребят. Не знаешь, как он делал свою головокружительную карьеру, подлостями и интригами убирая с дороги уважаемых и заслуженных руководителей. Невдомёк тебе, сколько процентов обвиняемых в убийствах в округе, уголовным розыском которого он руководил, отъезжали на срока от десяточки и выше, будучи к совершённым преступлениям абсолютно непричастными. А если бы ты, читатель, всё это знал, может быть скрежетнул бы ты зубами и сказал бы тихо: «Мочить!»

Жора Ташкентский был в восторге. Вистовать стоя – великое дело. И уж меньше всего от этой тухлой делюги ожидал он законных 10 % на общее. Как официально уполномоченное лицо спортивного общества «Трудовые резервы», он решил подытожить нашу сходку:

– Значит так. Мы все должны сказать спасибо Юре Преображенскому, как настоящему старому законнику. Всё по понятиям, всё по справедливости, всё по-братски. Так, Сафон?

– Всё по закону. А за свои косяки надо отвечать. Время мне – неделю. Нормально будет, Георгий Николаевич?

– Нормально. Я тебя за язык не тянул. Неделя. Ты, Пушок, что скажешь? Бежецкие довольны? Доляна не жмёт?

Простота хуже воровства. Пушок разразился радостным щенячьим тявканьем.

– И вот что я вам ещё скажу, – Сорока посерьёзнел. – После таких рамсов 10 % на общее – святое.

Возражений от участников товарищеского матча не последовало.

– Всё, тогда – расход по мастям, а нам с Юрий Владимирычем наедине перетереть нужно.

Дождавшись, пока Пушок, Сафон и Воробей свалили, Жора заказал бутылку коньяка. Он разлил по рюмкам и сказал очень серьёзно:

– Не знаю, чем ты там сейчас по жизни занимаешься, но, давай, бросай всё на хер, и будем работать на пару. Ты же реальный красава.

– Жор, не в обиду. Ты достойный пассажир, с тобой работать – удовольствие. Но мозги включи. Чудовищное совпадение. Будем считать, что несчастному Писаренко просто очень сильно не сфартило. А нам – наоборот. Вероятность такого расклада стремится к нулю.

– Да тут не в фарте дело, Юр. У тебя ж мозги работают – чтоб я так жил.

– Ты не путай дилетанта с профессионалом.

– Это кто это тут дилетант?

– Да в том то и дело, Жор, что дилетант – это я.

Сорокин расстроился.

– Жалко. Получается, рассчитаемся и разбежимся.

– Мне тоже жаль, – сказал я откровенно. – Получается – да.

Бутылка наша быстро опустошалась. Жора как будто что-то обдумывал. Наконец, он сказал:

– Смотри Юрок, доляна будет не скоро. Когда ещё увидимся – не известно. Поэтому, на этот раз не побрезгуй.

Он снял часы, тот самый «Ролекс», которые предлагал в 2009-м, и протянул мне.

– Не побрезгую, Жора. Спасибо. И память будет по тебе хорошая, – я взял котлы.

– Вот ещё что, подельничек. Сафон то гнида конченная, это ясен пень. Переживаю я, что он там за какую-то Маринку говорил?

– Реально племяшка моя, отвечаю. Так что вряд ли… Не по понятиям совсем.

– Да уж, на такое даже Сафон не пойдёт.

Мы допили коньяк.

– Ты долго ещё тут проторчишь? – спросил меня Сорокин.

– Нет. Два дня, не больше.

– Ну, значит, ещё увидимся. Хоп?

– Хоп!

ГЛАВА 17. НЮИ ДЕ НОЭЛЬ.

Была полночь. Я сидел у раскрытого окна своего раздолбанного номера и курил. И дольше века длился день. Сколько же всего произошло с тех пор, как четверть третьего в понедельник я сошёл с автобуса у железнодорожной станции. Этот странный городок пророс в меня корнями и присосался к душе, как паразит. Чем я здесь занимаюсь? Самое странное, что я выполняю свой заказ, причём как-то очень легко и с опережением графика.

Ясно, что Галка (ой, то есть Галина Сергеевна) растила умного и тонкого мальчика, который заслуживал явно большего, чем должность кадрового командира отделения в нашей армии. Уж он, наверное, при его увлечении местной историей, пролопатил личность Густава Эрикссона вдоль и поперёк, всё изучил и, действительно, нашёл его могилу. Умничка. И горько мне, что живём мы в таком мире, где у таких мальчишечек нет никаких перспектив. Ну что его ждёт? Послужит он лет пять командиром отделения, получит прапорщика. При его мозгах начальство его, конечно, заметит, направит в военное училище лейтенанта получать. Потом помотается он лет восемнадцать по гарнизонам и выйдет в отставку майором. И всё равно, это будет гораздо лучше беспросветной борьбы за выживание в его родном городке. А ещё, не дай Бог, уйдёт из армии и вернётся в свой Кашин ментом работать. Тогда – конец человеку.

Хочу я этого или не хочу, а надо будет завтра переговорить с девками, и с одной, и с другой, чтобы они выучили легенду, что я родной дядя Маринки. И не просто выучили, но и озвучили её как можно большему количеству своих знакомых. Тогда ко Львёнку ни одна синяя тварь не подойдёт на пушечный выстрел: можно конечно огорчить племянницу реального вора, но последствия могут быть фатальные. Иначе несчастной девочке придётся плохо. Вроде бы ничего прискорбного у Сафона не произошло, даже доляна прогнулась в обратную с 25 до 30 %. Но номер ему его шестнадцатый показали. Да и признаться в блуде – слишком сильный удар по авторитету. И хочет он или нет, а придётся ему теперь сливаться с Бурятом, – тема то общая. Да и дражайшего моего Роберта Ивановича завалить, – не пацана бежецкого прикопать в лесу.

Короче, Львёнка моего Р-р-ры Мяу надо спасать. И вообще, надо доделывать завтра все дела и сматываться отсюда. Что-то я не припомню, чтобы за не полных два дня я столько всего наворотил. И если вовремя не свинтить, придётся оставаться, слишком густую кашу я заварил.

Я вовсе не переживал за любезнейшего моего полковника Писаренко. И даже не думал о нём. В конце концов, если количество углей под котлом, в котором я буду вариться в аду, измерять количеством моих грехов, то лопатой больше, лопатой меньше – не имеет значения. А может быть, в данном случае мне что-то и скостят. Вот только не хочется совершить ничего, что потом сам себе не сможешь простить.

Я опять посылаю письмо и тихонько целую страницы

И, открыв Ваши злые духи, я вдыхаю их сладостный хмель.

И тогда мне так ясно видны эти чёрные тонкие птицы,

Что летят из флакона на юг, из флакона «Нюи де Ноэль». *33

……….

Войдя в «Бургер», я сразу понял – сегодня Львёнок грустит. На всё кафе немыслимый в этой лесной глуши Хаулин Вульф вопил свою «Смокстейк Лайтнинг»:

Бейби, стоп йо трейн, лет ми газа райд, газа райд уиз йу.

Стоп йо трейн! Лет ми газа райд! Газа райд уиз йу! *34

Львёнок вышел из кухни и сел рядом со мной. Был он сонный, тёплый и какой-то очень домашний.

– Ну что ты надо мной издеваешься? Тебе кофе больше некуда попить сходить?

– Детка, милая, не переживай, я завтра уеду. А сейчас скажи-ка мне, кто-нибудь тебя обо мне спрашивал?

Глаза у Львёнка были испуганные:

– Да, вроде, нет. А должны были?

Я сделал как можно более серьёзное лицо:

– Ты вчера, наверное, подумала, я перед тобой понтовался, когда рассказывал о себе.

– Ну, почему же? Вон у тебя часики какие. Такие трудами праведными не заработаешь. Хотя Галка сказала, что ты учёный, историк из Москвы, ищешь тут могилу Густава Эрикссона.

Похоже, я совсем заврался.

– Послушай меня, детка. Могилу принца я действительно ищу. Но тебе вчера правду сказал. Я – вор, и есть у меня в вашем городке дела поважней. Кстати, об этом не обязательно знать Галине Сергеевне. Она чудесный человек, и я не хочу выглядеть в её глазах мразью.

– Ага! В её глазах ты мразью выглядеть не хочешь, а на меня тебе плевать.

– Девка, ты ополоумела, что ли? Я тебе в отцы гожусь.

Львёнок сделал умильную мордочку:

– Не-а! На отца не катишь. В лучшем случае на дядю.

– Побудь ты серьёзной две минуты! – взорвался я. – Мне приходится с Сафономразбираться. Что он за тварь, ты себе представляешь. А ему уже сорока на хвосте принесла, что мы с тобой общаемся. Я завтра уезжаю и не хочу, чтобы у тебя из-за меня были неприятности. По воровским законам близкие родственники вора – лица неприкосновенные. Поэтому ты, Маринка, будешь моей племянницей по отцовской линии. Отец ведь в Барнауле остался?

– Ага, на кладбище.

– Ты поняла меня, детка, тебе всё ясно?

– Всё, дядя. Одно мне только не ясно, как зовут то тебя?

– Дядя Юра меня зовут. Всем своим знакомым, встречным и поперечным, рассказывай, что приехал родной брат отца. Сто лет его не видела, с самого Барнаула. То ли сидел всё это время, то ли занят был. Говори, что человек при делах и явно в криминале. Ничего конкретного не болтай, но скажи – в Барнауле и в Новосибирске он в большом авторитете.

– И Галке всё это сказать?

– С Галиной Сергеевной я сам поговорю.

И тут Львёнок Р-р-ры Мяу решил побезобразничать, уж больно он был хулиганистый.

– Дядь Юр! А если я тебе родная племянница, – значит, я теперь могу у тебя и на коленках посидеть?

– Пожалуй, не стоит, дочка. Задница у тебя здорова, боюсь, раздавишь.

Львёнок состроил обиженную мордочку и пошёл на кухню делать мне кофе.

……….

К одиннадцати я подходил к музею. Галина Сергеевна уже ждала меня в скверике перед Входоиерусалимской церковью. Одета она сегодня была совершенно неофициально: обычные джинсы, чёрные свитерок и курточка. Интересно, она просто любит чёрный цвет, или это траур по мужу, вошедший в привычку? Если женщине слегка за сорок, внешность её зачастую зависит от того, насколько хорошо она выспалась. Сегодня она выглядела настоящей красавицей, и ей с трудом можно было дать тридцать пять. В этих ренуаровских глазах просто было утонуть. Да и вся она была под стать необыкновенно яркому и по-майски тёплому весеннему дню.

В характеристиках на руководителей оперативных служб иногда пишут: «В критических ситуациях реагирует быстро и правильно». Ко мне это явно не относится, и я не нашёл ничего умней, как поклониться и поцеловать ей руку.

– Ну, пойдёмте на Дмитровскую гору, – сказала Галина, взяв меня под руку. – Может быть, пока расскажете о своей научной работе, связанной с Густавом Эрикссоном?

Как я уже не раз говорил тебе, любезный мой читатель, метла-то у меня метёт – мама не горюй. А тут ситуация усугублялась тем, что я заговаривал зубы женщине, к которой дышал крайне неровно. И уж выдал я по полной. Оказывается, я писал научную работу, анализирующую начальный период и причины Смутного времени. Анализ был глубокий, а вывод однозначный – к катастрофе Смуты привела целая совокупность субъективных и абсолютно случайных факторов. Я рассказывал Галине Сергеевне о годуновских реформах, за считанное десятилетие позволивших разорённой опричниной и надорвавшейся в Ливонской войне стране подняться на ноги и сделать гигантский шаг вперёд. О самом Борисе Годунове, мудром и гуманном правителе, опередившем своё время по крайней мере на сто пятьдесят лет. О кристаллизовавшемся в историческом континууме чуде, получившем название «годуновская архитектура» и венчающем древне-русскую архитектуру, как таковую. О планах Годунова по организации регулярной армии европейского типа и университета в Москве. О первой волне немецких переселенцев, перебравшихся в Московию по приглашению царя Бориса. О том, как он воспитал и подготовил к правлению своего сына Фёдора, какой замечательный это был мальчик, и какая мудрая, человечная и могущественная династия могла бы воцариться на Московском престоле.

Потом я рассказывал о цепи чудовищных случайностей, сопровождавших последние годы правления Бориса. Извержение вулкана Уайнапутина в Испанском Перу в 1600-м году привело к накоплению пепла в атмосфере Земли и вызвало малый ледниковый период. На Московии в 1601-м году вместо лета десять недель лили холодные осенние дожди, солнца не было совсем, а в первой декаде августа наступила зима и сковала льдом реки. Во время строительства Смоленской крепости уже 10-го августа кирпичи везли через Днепр на санях. Урожай погиб на корню. Год 1602-й выдался ещё более суровым. Зима так и не кончилась, снег с полей не сошёл и реки даже в разгар лета были покрыты льдом. Начался Великий Голод 1601 – 1603 годов. Из-за неурожаев помещики давали крестьянам вольную и выгоняли их, чтобы не кормить. Толпы холопов занимались разбоями на больших дорогах. Голодный люд устремился в Москву. Годунов щедро раздавал деньги и зерно из казны, но это не помогало. Хлеб дорожал, а деньги теряли цену. В одной только Москве за два года умерло от голода 127 тысяч человек. Начались болезни и эпидемия чумы. Повсеместно было людоедство. Голодающие поедали коровий навоз. А между тем, запасов хлеба в стране было больше, чем могли бы его съесть все жители в четыре года. У крупных вотчинников и в монастырях амбары были полны зерна, часть его уже погнила от многолетнего лежания, а они не хотели его продавать, дожидаясь настоящей цены, хотя цена на хлеб выросла уже в сто раз. Вот тогда и начались годуновские репрессии, направленные против обычных людоедов и людоедов, облечённых властью.

А тут ещё в Речи Посполитой явился самозванец. Кем был он на самом деле, никогда однозначно установить не удастся. Ясно только, что не был он ни валашским монахом, ни незаконным сыном Стефана Батория, ни беглым монахом Чудова монастыря Гришкой Отрепьевым из знатного рода Нелидовых. Все эти версии совершенно не выдерживают критики. Скорее всего, был он действительно царевичем, сыном одного из Московских царей. Иначе совершенно невозможно объяснить позицию магнатов Вишневецких, изощрённых интриганов и политиков. А самозванец был именно их креатурой. Владения князей Адама и Константина по своей территории были обширней Французского королевства, их собственное войско было больше Посполитого Рушения, богатства их были несметными. Но были князья Вишневецкие жёсткими прагматиками и денег на ветер не бросали, предпочитая играть только наверняка. К тому же, будучи православными по вероисповеданию, были они как никто осведомлены обо всём, происходящем в Московии. И если уж они поверили в царское происхождение Лжедмитрия, – значит, доказательства были неоспоримы, а вовсе не сводились к глупой, придуманной Романовыми сказочке о том, что самозванец притворился умирающим и сообщил священнику на исповеди, что он царевич Дмитрий, чем и ввёл в блуду недалёкого и легковерного Константина Вишневецкого. А вот кем был Лжедмитрий Первый на самом деле – чудесным образом спасённым царевичем Дмитрием Иоанновичем, незаконнорожденным сыном Ивана Грозного или одним из четырёх сыновей царя Симеона Бекбулатовича – историки будут спорить до скончания времён: слишком мало дошло до нас документов и фактов, и слишком они противоречивы.

Рассказал я, конечно, Галине Сергеевне и о великолепной по красоте и замыслу шахматной партии царя Бориса, где принцу Густаву была уготовлена роль ферзя. А обделённый Шведским престолом бродяга не понял этого и уподобился тузу к одиннадцати.

В общем, заливался я соловьём, как мог, пока не пришли мы к валуну в берёзовой роще у руин Дмитровского монастыря. Я прервал свой рассказ, крайне довольный произведённым на Галину Сергеевну впечатлением.

– Теперь мне было бы очень любопытно послушать, как Илье удалось найти могилу нашего незадачливого героя.

– Вы не поверите, с чего всё началось, – улыбнулась Галина. – Все мальчишки любят искать пиратские сокровища. А пираты Карибского моря в наш городишечко по Кашинке почему-то не заплывали. Но однажды сыну попалась книга Слиозберга. Вот тут-то всё и началось.

Я от души рассмеялся:

– Это того сумасшедшего шведа, которому повсюду мерещатся сокровища? Бедный мальчишка! Прочитав эту книгу действительно можно свихнуться. До сих пор огромное количество взрослых людей копаются в подземельях Копорья, рискуя быть засыпанными, и ищут карету с королевским золотом, спрятанную шведами, когда крепость брали войска Шереметева. А напомните-ка мне, какие сокровища Слиозберг решил засунуть в могилу Густава Эрикссона?

– Шесть пудов золота и драгоценных камней, принадлежавших отцу Густава, Эрику XIV.

Минуты две мы, не останавливаясь, ржали, как маленькие счастливые дурачки.

– Вы представляете, Галь, как бедный Густав повсюду таскал с собой по Европе эти шесть пудов?

– Представляю! – я первый раз видел её по-настоящему весёлой. – И вот Илюша начал искать. Для начала он выяснил, где было расположено кладбище Дмитровской слободы, примыкавшей к монастырю. Это почти там же, где северо-восточная оконечность ограды Кашинского санатория, то есть в полутора километрах отсюда. Надо обладать очень живой фантазией, чтобы вообразить себе похоронную процессию во время февральских морозов, которая вместо того, чтобы похоронить иноверца в неосвящённой земле за стенами монастыря, несёт его полтора километра по снежной целине. К тому же существуют четыре достоверных свидетельства современников о том, что он был похоронен именно здесь в этой берёзовой роще. Вы не напомните мне, чьи это воспоминания?

Я был несколько удивлён:

– Я помню только три свидетельства: хронику Конрада Буссова, записки пастора Мартина Бера и письма посланника шведского короля Карла IX Петра Перссона де Ерлезунд. А какой же четвёртый источник?

– Вы забыли о Якобе Делагарди. В 1609 году он возглавлял пятитысячный шведский корпус, направленный Карлом IX на помощь Василию Шуйскому в его борьбе против Тушинского вора. В начале лета его шведы выбили из нашего Острога войска Лжедмитрия Второго, и он посетил могилу принца у Дмитровского монастыря, о чём писал своему королю.

– Как интересно! А я даже не знал, что Делагарди был в Кашине со своим корпусом. Итак, Илюша пришёл к окончательному выводу, что могила принца находится в этой роще. И как же он её искал?

– Вы не представляете, Юр, что здесь было до 15-го года. Всё заросло кустарником, настоящие джунгли, засыпанные мусором.

Я посмотрел вокруг. Сейчас это место представляло собой небольшой ухоженный парк, живописно окаймлявший руины соборов.

– Сначала они с приятелями вырубали и выкорчёвывали кусты, косили траву и убирали мусор. Потом искали впадины, которые могли бы быть признаками древнего захоронения. И неожиданно именно на этом месте наткнулись на валун. Только тогда он выглядел совсем по-другому.

Вот мы, кажется, и подходим к разгадке.

– А что значит «по-другому», Галь?

– Он здорово врос в землю за четыре века и торчал всего сантиметров на тридцать. Ребята его откопали. Хотели копать и дальше, но я запретила. Пришлось объяснить Илюшке, что Слиозберг – сумасшедший выдумщик.

– А как Вы считаете, есть основания полагать, что именно этот валун и лежал на могиле Густава, или здесь просто больше нет никаких других признаков захоронений?

– Конрад Буссов, Мартин Бер и Пётр Перссон говорят о местонахождении могилы, но никак её не описывают. А вот в письме Якоба Делагарди Карлу IX фигурирует именно этот камень. Поэтому никаких сомнений – это то самое место, где принц-бродяга обрёл вечный покой.

Чёрт возьми! Какая же она умница! Чистая победа и всё подтверждено фактами и источниками. Кто усомнится в свидетельстве славного шведского полководца, современника событий? Заказ выполнен, я даже могу план не рисовать.

– Галина Сергеевна! Вы не представляете, насколько Вы мне помогли, и как я Вам благодарен!

Мы стояли у могильного камня и смотрели на такое непутёвое и в то же время такое умное и страдальческое лицо принца Густава. Где-то высоко в небе раздалось то ли рыдание, то ли протяжное курлыканье. Я задрал голову. Метрах в двухстах над нами проплывал клин. Журавли возвращались на Родину.

Моя спутница пристально посмотрела мне в глаза и спросила:

– Юр, а зачем Вам всё-таки понадобился этот прекрасно разыгранный спектакль с поисками могилы Эрикссона?

Я, признаться, не был готов к такому развитию событий.

– Что Вы имеете в виду, Галь?

– Мы с Маринкой сегодня полночи о Вас проговорили. Вы совсем не похожи на учёного, а вот на авторитета – очень даже. Пока Лёшка сидел, я на многое насмотрелась. Знаю, что возглавляющие преступность люди сильно отличаются от обычных урок. И знаю, что такие люди, как Вы, и на зонах сидят совсем не так, как остальные заключённые. Например, могут позволить себе много читать. Вашими познаниями в истории Смутного времени я восхищаюсь – Вы можете дать сто очков вперёд профессионалу.

Она испытующе и как-то враждебно смотрела на меня.

– Впрочем, увлечение историей не делает Вас менее страшным персонажем. Но знаете, я Вас совершенно не боюсь.

– И правильно. Вы и не должны меня бояться.

– Ах так?! В таком случае, я Вас предупреждаю: не смейте приближаться к моей сестре! – она посмотрела на меня умоляюще. – Ну, будьте Вы хоть раз в жизни человеком. Неужели Вы при Вашем-то жизненном опыте не поняли, она же блаженная, не от мира сего. Такой хрустальный человечек, открытый и прозрачный. Вам доставит удовольствие его разбить и сломать?

У неё начиналась истерика. Она была похожа на загнанного в угол большой страшной собакой котёнка. Я схватил её за плечи и встряхнул.

– Галь, да всё не так! Всё совсем не так!

– Что не так?

Я отлично понимал, нельзя выставлять напоказ, что я чувствую. И правду говорить тоже нельзя. Только совладать с собой не мог, уж больно мне не хотелось выглядеть в её глазах упырём и мразью.

– Послушай, нам надо очень серьёзно поговорить, – сказал я, не выпуская её из своих рук.

– Мы перешли на «ты»? Ну что ж, давай поговорим. Здесь недалеко, на Ильинской горе, есть одно место, которое я очень люблю. Пойдём туда?

Мы поднялись на Ильинскую гору и дошли до Преображенской церкви. За ней начинался старинный яблоневый сад, тянувшийся до самого обрыва. Там стояла скамейка, с которой почти с высоты птичьего полёта открывался вид на излучину Кашинки и центр города.

Излуки разлук. Так случалось, ты бредишь дорогой.

Под боком трактир, а под Богом – февраль и апрель.

Но оттепель душит, тошнит и изводит капель.

Ты ищешь виновника, ты в предвкушении итога. *35

Мы уселись на эту скамейку. И я рассказал ей о себе. Да, собственно, всю свою жизнь рассказал, без лжи и без прикрас, ничего не скрывая и не утаивая. А заодно рассказал о том, каким ветром меня занесло в Кашин, и что я тут натворил всего за двое суток. Мне казалось, я говорил целую вечность, хотя на самом деле прошло чуть больше часа. Она слушала меня, как маленькие дети слушают сказки. И верила мне. Не потому, что я не врал, а потому что хотела верить. Всё-таки я самовлюблённый болван – так увлёкся своей сагой, что не сразу заметил, что у неё по щекам текут слёзы.

– Что ты плачешь?

– Не обращай внимания. Я вообще плакса. Сегодня – от счастья, потому что ты хороший, правильный, сильный и добрый человек. И мне очень хорошо с тобой. А завтра буду плакать, потому что ты уедешь, и всё станет снова серым и безысходным.

– Вся наша жизнь серая и безысходная, и радости в ней мало.

– Ты прав. Только, если говорить обо мне, меня Господь совсем обделил. Сначала мужа забрал. Потом я не заметила, как сын вырос и улетел. А теперь вот тебя не дал.

Что за человек был её муж? Потерять такое сокровище, пропить его и обменять на кичу?

– Ты знаешь, Галка, рано или поздно Бог меня накажет за всё, что я сделал и что сказал, но иногда мне кажется, что наш Господь – садист.

– Не надо так говорить, Юр! Не потому, что накажет. Просто, если так думать, то и надежды нет никакой и утешения. Вот у меня, например, есть моя маленькая дурёха любимая. Как ты её назвал? Львёнок Р-р-ры Мяу? А ведь, правда, похожа.

Её волосы касались моего лица, и были они пушистые, как соболиный мех.

– Знаешь, Юр, надо зайти сейчас к Маринке. И ты уж подыграй мне там немного, прошу тебя.

– Конечно. Слушай, а Маринке двадцать девять?

– Да, этим летом тридцать будет.

– Она всегда была такой искренней и непосредственной?

– Я не знаю, что мне с ней делать. Живёт в каком-то своём придуманном мире. Все чувства выражает через свои песенки, они у неё что в кафе играют без перерыва, что дома.

– Скажи, а у неё кроме тебя совсем никого нет?

– Ты имеешь в виду мужчину? Есть у неё Мишка…

– Это хозяин кафе?

– Ну да. А как ты узнал? Он здесь не часто появляется, живёт в Калязине.

– Да просто догадался, я же сыщик всё-таки.

– Мишка неплохой парень и даже добрый. Но он на Маринке никогда не женится. В своё время женился на деньгах. Его тесть – директор Калязинского завода ЖБИ, человек состоятельный. Мишка всем ему обязан.

– Послушай, Галка, я ничего не могу понять. Твоя сестрёнка – это счастье для любого нормального человека. У вас тут что, нормальных людей вообще нет?

– А я думала, ты за три дня понял, как мы тут живём. О каких нормальных людях ты говоришь? Знаешь, почему тут живут, за очень редкими исключениями, одни мелочные, злобные и убогие?

– Почему?

– Да потому что если ты не будешь мелочным, злобным и убогим, ты здесь не выживешь!

Я призадумался. По большому счёту она права. Критерии выживания в этих условиях жёсткие. А если ты хочешь демонстрировать свои человеческие качества и прекраснодушие, – делай это где-нибудь в другом месте. Здесь этого не поймут. Жизнь и выживание – слишком разные вещи. При выживании работает естественный отбор, причём отрицательный.

– Печально это всё, Галка. Ладно, пойдём, навестим твоего Львёнка.

Мы спустились с Ильинской горы, прошли Курортную набережную, перешли реку по пешеходному мостику, на котором я встретил иволгу, и очень быстро оказались в «Бургере». Народа не было никого, и Львёнок сидел один, почему-то в полной тишине. Когда мы вошли, он подошёл к нам и продекламировал:

Между нами всё порвато,

И тропинка затоптата,

Не играй в мои игрушки

И не писай в мой горшок.

Ты ушёл к моей подружке,

Ты мне больше не дружок! *36

Это было обращено ко мне. Старшей сестре перепало ещё больше:

– А ты, мам Галя, вообще змеюка подколодная.

Галка по-матерински любила этого большого ребёнка, хотя смотреть со стороны на это было уморительно: Львёнок был гораздо выше, а Галка была похожа на четырнадцатилетнюю девочку-подростка.

– Ну что ты, моя хорошая, не злись! Пойдём-ка, выйдем на улицу, – сказала старшая сестра заговорщически, – мне тебе надо кое-что объяснить без лишних ушек.

Мы вышли втроём на крыльцо. Галка начала говорить Львёнку, как маленькой, показывая на меня:

– Никакой он не вор и не бандит. Он очень хороший человек, только жизнь у него слишком сложная…

– Ага! Всё-таки он мент, – продемонстрировал Львёнок свои недюжинные аналитические способности.

– Мент, только бывший, и это к его делам в Кашине не имеет отношения. А дела у него тут, лапка моя, непростые. И я рада, что смогла ему немного помочь. Одно из его дел действительно касалось Сафона. С этим он тоже разобрался. Так уж случилось, что для нашей безопасности придётся нам озвучить легенду, что он твой родной дядя из Барнаула…

– Это я уже знаю, – перебил Галку Львёнок. – А дядя Юра у нас останется?

– Дурочка ты моя! Ну как он у нас останется? Сегодня он всё доделает и завтра вернётся в Москву, у него там жена и сынишка.

– Как вернётся в Москву, Галка? Он же тебя любит, это видно.

Ох уж эта непосредственность! Львёнок легко выдавал на гора то, что приличнее было бы скрывать. Галина Сергеевна совсем смутилась и потерялась. Она не знала, что сказать. Мы смотрели друг на друга и молчали. Бывают ситуации, когда моя врождённая трусость вылезает на поверхность во всей красе. А Львёнок всё не унимался:

– Дядь Юр, не уезжай от Галки! Она, знаешь, у меня какая хорошая? Самая лучшая в мире! Красивая, умная и добрая. Останься!

Я не нашёл ничего лучше, чем ответить ей полной белибердой, очень пристойной и очень лживой:

– Маринка, ты совсем ещё ребёнок. Жизнь – сложная штука, гораздо сложней песен Дайр Стрейтс.

– Ладно, мне пора на работу, нужно ещё кое-что сделать в музее, – сказала Галина, чтобы разрядить обстановку. – Юр, проводишь меня?

– Ребята, ну подождите! – попросил Львёнок. – Давайте я вас кофе напою и послушаем одну песню.

И Львёнок вернулся в кафе. Галка шепнула мне на ухо:

– Надо остаться и послушать. Она неспроста про песню сказала, это она так выражает свои мысли.

Мы возвратились и сели за столик. Львёнок принёс кофе и сел вместе с нами. Из колонок понеслись печальные и возвышенные звуки саксофона. Играла «Йо лэйтст трик».

Ай донт ноу хау ит хаппенд. Ит ол тук плейс со куик.

Бат ол ай кэн ду ис хендит ту йу энд йо лэйтст трик. *37

Когда Марк Нопфлер допел свою песню, такую же печальную, как и вся наша жизнь, Львёнок посмотрел на меня и спросил как-то совсем по-детски:

– Дядь Юр, а я тебя ещё увижу?

Мне пришлось убирать из голоса сдавленные ноты, хотя это не слишком удалось:

– Конечно, моя маленькая. Завтра утром я зайду попрощаться.

Я поцеловал Львёнка в макушку, и мы с Галиной вышли из кафе.

– Как же тебе, должно быть, с ней тяжело.

– Нет, – ответила Галка, – это без неё мне бы было тяжело.

– Скажи, а тебе действительно сегодня нужно что-то делать в твоём музее?

– Да, я, в отличие от тебя, не врушка.

Мы довольно быстро дошли до Входоиерусалимской церкви. Галка обхватила мою шею руками и прижалась ко мне:

– Я понимаю, что всё неправильно делаю, но давай проведём этот вечер вдвоём.

– Давай, конечно. Посидим где-нибудь?

– А своди меня в «Уютный двор». Там хорошо и спокойно, народа много никогда не бывает. Только дорого там, конечно.

– Ну, об этом не переживай. Во сколько за тобой зайти?

– Четверть седьмого.

Я зарылся лицом в её волосы, и мне не хотелось её отпускать.

………..

Мы сидели с Галкой в полутёмном «Уютном дворе» и пили мартини. Впереди у нас была целая жизнь. Целых четыре часа. Мы болтали без умолку о всяких пустяках. Или это сейчас мне кажется пустяками, а тогда казалось чем-то необыкновенно важным и значимым. У людей после сорока вырабатывается защитная реакция – принимать жизнь такой, как она есть. И хорошо, что так. Истерика взрослого человека невыносима, достаточно вспомнить чеховского дядю Ваню.

Посох в правой руке.

Поступь наша легка.

Поздно нам о грехе –

Мы не дети греха.

Был вокзал и разъезд,

Путь в сиянии звёзд,

Мир развёрстый окрест

На две тысячи вёрст.

Что ж, прощай, не жалей.

Что ж, прости, не желай.

Мы не ищем ролей,

Мы встречаем реальность

На долгом пути,

Где восток в рюкзаке,

Запад в левой горсти,

Посох в правой руке. *38

Мне казалось, что мы шепчем, но, видимо, говорили мы очень громко, потому что где-то высоко наверху заворочался и проснулся сценарист моей хромой судьбы. Проснулся и решил превратить высокую чеховскую драму в трагифарс. Такие уж у него замашки итальянского кинорежиссёра.

В ресторан дружно входили основные составы бежецкой и кашинской команд во главе с рефери, Жорой Сорокиным. Похоже, решили отметить окончание товарищеского матча и выпить за братский мир и дружбу. Ярко загорелся свет, официанты забегали, составляя столы и оснащая их всем необходимым. Откуда ни возьмись, появился тапёр со своим синтезатором, микрофоном и колонками. Мы с Галкой сидели в дальнем углу у окна, выходящего на обрыв. Вся эта суета нас особо не затрагивала, но атмосфера резко переменилась. Я уже предвкушал забубённый набор тюремной лирики, который и зазвучал минут через двадцать.

– Ну что же ты у меня такой затейник, – прошептал я сквозь зубы, обращаясь к сценаристу-концептуалисту.

И тут к нам за столик подсел Ташкент.

– Здорово, брат! Хорошо, что ты здесь. Познакомь меня.

Делать мне ничего не оставалось:

– Знакомься, Галь, – Георгий Николаевич Сорокин, хороший человек и мой старинный приятель.

Галке стало забавно:

– А хороший человек – это профессия?

– Хороший человек – это важнее, чем профессия. О! – Жорка как всегда многозначительно задрал указательный палец. Потом обратился ко мне:

– А эта прекрасная дама, я так понимаю, тоже твоя племянница?

Я не смог удержаться и засмеялся:

– Слышь, Сорока, ты не поверишь, но тоже. Это старшая сестра моей Маринки. Сводная сестра.

– Везёт же, брат, тебе с племянницами! Ладно, мои родные, мы постараемся вам не мешать, – и Георгий Николаевич пошёл стараться нам не мешать.

Не прошло и трёх минут, как к нашему столу подвалил Сафон. Я сразу насторожился от его упыриной учтивости. Он проблеял своим мерзким тенорком:

– Здравствуйте, уважаемый! И Вы здравствуйте, Галина Сергеевна! Ну что же Вы никогда не говорили, что у Вас такая родня. Вы у городской администрации больше денег на музей не просите. Если что, обращайтесь напрямую ко мне, всё сделаем.

Трусишкой Галку никак не назовёшь, но будь я на её месте, я, пожалуй, испугался бы. А тут ещё, не успел отойти Сафон, подошёл к нам мужик лет пятидесяти пяти, с резко выраженными монголоидными чертами. Было понятно, что это Бурят. По нему было видно, что «они все отсидели подолгу и помногу». Вообще, был он похож на последнего из динозавров. Он обратился ко мне просто и без сафоновского лебезения:

– Здравствуй, уважаемый! Перетереть бы накоротке. Может, выйдем покурить?

Я шепнул Галке:

– Ты не бойся ничего. Сейчас пять минут, и я вернусь.

Мы вышли с Бурятом во внутренний дворик ресторана.

– Как мне тебя, уважаемый, отблагодарить за то, что ты для нас сделал? Мне Пушок всё рассказал.

Я крепко затянулся и посмотрел на него оценивающе:

– А ты и вправду отблагодарить хочешь или просто номер отрабатываешь?

– За меня кого хочешь спроси. Я тварью никогда не был.

– Понял тебя. Тогда есть у меня к тебе дело, не шибко обременительное, но важное сильно.

– Всё сделаю, – ответил Бурят спокойно.

– Женщину рассмотрел, с которой я сидел?

– Рассмотрел. Красивая.

– А кафе тут в Кашине «Бургер» знаешь?

– Знаю.

– Так вот, я завтра уезжаю. В «Бургере» работает моя родная племянница, Марина её зовут. А это со мной её сводная сестра, Галина, тоже родной мне человек. Присмотри за ними. Только не навязчиво. Так, чтобы ни одна тварь к ним не подошла. Сафону, падле, у меня веры нет.

– Езжай спокойно. Как за своими буду смотреть, и беспокоить их не буду. Ты на меня рассчитывай. После того, что ты для нас сделал, с них волосок не упадёт. Рассудил ты всё по закону по нашему, но эта тварь зубами скрежещет и будет скрежетать. Ещё что-то могу для тебя сделать?

– А мне больше ничего не нужно.

Мы вернулись в зал. Там уже вовсю шёл фестиваль тюремной лирики. Стало шумно и неуютно. Жора исполнял роль свадебного генерала и надувал щёки, возвышаясь во главе стола. Бригады, похоже, действительно братались, даже Бурят с Сафоном о чём-то тёрли вполне миролюбиво. Тапёр надрывался, а меня от его репертуара начинало подташнивать. Минут через пятнадцать музыкант объявил по микрофону:

– Эта песня исполняется по просьбе нашего уважаемого гостя из Москвы, Жоры Ташкентского, для другого нашего уважаемого гостя, Юры Преображенского, и его очаровательной спутницы.

Ты к запретке подойдёшь,

Помахаешь мне рукой,

Улыбнёшься, как всегда,

И крикнешь: «Здравствуй!»

Здравствуй, добрая моя,

Здравствуй, милая моя,

Не надо печали, и так всё ясно.

Прошлый раз смотрел в окно

Дождь шёл сильный, проливной,

Мы смотрели друг на друга и молчали.

По твоим щекам текли

Капли летнего дождя,

А может слёзы, слёзы печали. * 39

При всей моей ненависти к блатному шансону, Круга я люблю. У героев его песен есть душа. А уж уголовники они, или нет, – другой вопрос. И Жорка человек тонкий, хорошую песню заказал, под ситуацию, всё понимает. Кто знает, кем бы он мог стать, подельничек мой, сложись жизнь иначе. Но ни история, ни жизнь человеческая совершенно не признают сослагательного наклонения.

Когда песня закончилась, я церемонно встал. Жора тоже встал. Я кивнул головой, приложив руку к сердцу, и поднял рюмку. Мы выпили.

Галка сидела рядом со мной и напоминала маленького пушистого котёнка, окружённого стаей бродячих собак. Её испуг и агрессия выплеснулись на меня.

– Ты всё-таки вор в законе. Какая же я дура. Понимала, что тебе верить нельзя, ни одному слову. Ты же врешь, как дышишь!

– Милая моя, добрая, ну что ты говоришь такое! Ну, сама подумай, зачем мне было врать тебе там, на Ильинской горе? Смысл какой? Хочешь, я докажу, что говорил тебе правду?

– Хочу. Очень хочу.

– Я сейчас сделаю кое-что, что ни один реальный вор себе не позволил бы, чтобы не подорвать свой авторитет.

Я встал и подошёл к тапёру. Отдал ему пятихатку и пошептался с ним минуту. Он переключил синтезатор в режим обычного пианино и вышел покурить. Играть на музыкальных инструментах – как людей убивать: даже если ты совсем забыл, как это делается, всё равно умеешь.

Жора Сорокин увидел мой подход к инструменту и незаметно покрутил пальцем у виска. Но я начал петь. Пел я очень не громко, эту песню громко петь и нельзя. Голос у меня гораздо ниже, чем у Вертинского, зато я умею передавать все его интонации. А аккомпанемент у него всегда очень простой, фактически, декламация стихов под аккорды.

Уже после первого куплета из глаз у Галки потекли слёзы. Она ни черта не понимала в воровских традициях, зато прекрасно понимала, что эта песня для неё и только для неё. И ей наплевать было, вор я или не вор. Она видела только мужчину, который её любит и который привык отвечать за свои поступки и их последствия.

Жора же Сорокин ни черта не понимал в поэзии серебряного века и понятия не имел, кто такой Вертинский. Но ему песня понравилась, и он пару раз злобно шикнул на бежецкую и кашинскую молодёжь, которая бурно браталась и мешала слушать.

Обо мне не печальтесь, мой друг. Я озябшая старая птица.

Мой хозяин, жестокий шарманщик, меня заставляет плясать.

Вынимая билетики счастья, я гляжу в несчастливые лица

И под гнусные стоны шарманки мне мучительно хочется спать.

Скоро будет весна. Солнце высушит мерзкую слякоть,

И в полях расцветут первоцветы, фиалки и сны…

Только нам до весны не допеть, только нам до весны не доплакать:

Мы с шарманкой измокли, устали и уже безнадёжно больны.

Я опять посылаю письмо и тихонько целую страницы.

Не сердитесь за грустный конец и за слёз моих тягостный хмель.

Это всё Ваши злые духи. Это чёрные мысли, как птицы,

Что летят из флакона на юг, из флакона «Нюи де Ноэль». *33

Когда отзвучал последний аккорд, Жора встал с серьёзнейшим лицом, похожий на Леонида Ильича в лучшие годы, и так же серьёзно захлопал. Ну, хочешь – не хочешь, а пришлось всем кашинским и бежецким бандосам тоже встать и изображать восторженную публику в театре «Ла Скала». Ташкент подошёл ко мне, и мы облобызались, как Брежнев с Хонеккером.

– Брат, увидимся ещё когда?

– На всё воля Божья, Жор, но век помнить буду.

Я вернулся к Галке за столик. Она действительно плакса, и песня её очень растрогала:

– Бедный мой, хороший! Не говори ничего. Мне всё равно, кто ты. Просто я тебя люблю. Давай уйдём отсюда!

– Да, пойдём.

Мы вышли на улицу. Я обнял Галку за плечо и прижал её к себе.

– Ну, что ты, моя маленькая? Испугалась всех этих бандитов? Не бойся, они тоже люди.

Галка повернулась ко мне и заглянула мне в глаза:

– Пойдём к тебе в гостиницу, да?

– Нет, моя хорошая, не пойдём.

– Почему?

– Если мы пойдём ко мне в гостиницу, я уже не смогу завтра уехать.

Галка долго смотрела на меня.

– Господи! Какая же я дура. Прости. К тебе в гостиницу мы не пойдём.

– Почему?

– Если мы пойдём к тебе в гостиницу, я уже не смогу тебя завтра отпустить.

Наверное, мы могли стоять и смотреть друг на друга бесконечно долго. Наконец, Галка прервала молчание:

– Проводишь меня до дома?

– Да, пойдём.

Я чувствовал себя, как приговорённый к смерти, которого ведут на казнь. Ещё долго. Ещё с этой улицы свернуть на другую, а с неё на ту, что ведёт к центральной площади города. Но вот уже все повороты пройдены, и ты вышел на центральную площадь, а на ней – плаха с топорами.

Мы шли медленно и долго стояли на мосту, но очень быстро очутились у маленького домика, обшитого зелёным сайдингом. Галка положила мне руки на плечи. Я обнял её и прижал к себе.

– Я всё-таки кое-что попрошу тебя на прощанье, – сказала она горестно.

– Что?

– Поцелуй меня.

Мы целовались, как школьники, долго и ненасытно. Первой пришла в себя Галка и отстранила меня.

– Что с тобой? Ты, такой сильный, и плачешь?

– Да. Со мной это тоже иногда случается.

– Теперь иди. Ну, иди же! Это невыносимо!

– Прощай.

Она ничего мне не ответила. Я повернулся и быстро зашагал в сторону моста. Мне очень хотелось обернуться, но я вспомнил про хозяина, который очень жалел свою собаку и, поэтому, отрезал ей хвост по кусочкам.

……….

Обрывается связь. И собака уже умерла.

Так душевно – душевная боль. Даже стыдно невольно.

Вереницей покатят дела.

Пыль в глазах, или просто зола

Пронеслась, отоснилась, ушла,

Отожгла… И довольно. *40

В ту ночь меня спас только мой алкоголизм. Вернувшись в гостиницу, я понял, что в номере я не усижу. В рюкзаке лежала бутылка моего испытанного друга, «Старого Кенигсберга». Я схватил её и вышел в тёплую апрельскую ночь. На Пушкинской набережной я нашёл скамейку аккурат напротив Воскресенского собора и древней крепости. Была уже половина первого, свет в домишках не горел, вокруг не было ни души. Зато над головой у меня искрилось безоблачное звёздное небо. И кто знает, может быть где-то там приключения, которые у нас называются жизнью, повторяются под тем же небом, но с другой судьбой. Может быть, всё, что здесь тяжело там – легко. Всё, что здесь мрачно, там – светло и радостно.

У меня подкатил комок к горлу, я открыл бутылку и стал тупо пить коньяк маленькими глотками. Глоток – сигарета. Сигарета – взгляд на часы за 45 тысяч евро. Потом звёзды. Потом снова глоток. Снова сигарета… И ни одной мысли. Пошли, мысли, прочь!

Так я досидел до четырёх часов, основательно набрался, выбросил пустую бутылку в урну и поплёлся по зигзагу в гостиницу. В номере я, не раздеваясь, рухнул на кровать и проспал до восьми.

Автобус мой уходил половину десятого. Я быстро собрался и пошёл прощаться с бедным моим Львёнком.

Слава Богу, никого в кафе не было. Львёнок был невыспанный и заплаканный. Какой там к чёрту кофе! Маринка налила мне полный стакан рома:

– Вот, за счёт заведения.

Она смотрела на меня и пыталась понять. Только понять всё это по-детски устроенным сознанием сложно. Ребёнку, чистому и неиспорченному, наш взрослый мир – задача непосильная. И она спросила меня:

– Дядь Юр, вот ты скажи мне, глупой, это ты такой жестокий или это жизнь так жестоко устроена?

То ли от того, что я уже допил ром, то ли это был уже перебор, но я заистерил. Когда у меня истерика, я смеюсь. И смех у меня, как у фельдфебеля Рольфа Штайнера, когда он увидел, что гауптман Штрански не умеет перезаряжать пистолет-пулемёт.

– Детка, милая ты моя, ну что ты знаешь о жестокости?

Я перестал смеяться и встал. Львёнок тоже встал и подошёл ко мне. Я обнял её и стал гладить по голове, как маленькую.

– Дай тебе Бог, моё солнышко, чтобы ты до конца не поняла, насколько жестокая штука жизнь.

Львёнок плакал. Она и плакала, как маленькая.

– Дядь Юр, ну не уезжай! Мы же с Галкой тебя так любим!

Я поцеловал её в мокрые щёки и ещё раз погладил по голове. Сказать мне было нечего, и я просто ушёл.

На улице я закурил и маршевым шагом направился к железнодорожной станции. Чувствовал я себя законченным подонком и очень хотел, чтобы автобус на каком-нибудь повороте перевернулся.

ГЛАВА 18. ЧТО-ТО СЛОМАЛОСЬ В МОТОРЕ МОЕГО САМОЛЁТА.

Но автобус не перевернулся, и через три с половиной часа я оказался на «Северных воротах», вдыхая вместе с табачным дымом отравленный московский воздух. Пока я ехал, навалилась на меня какая-то немыслимая усталость и опустошённость. Казалось бы, моё кашинское турне можно было считать вершиной карьеры профессионального авантюриста, о чём свидетельствовали недетские котлы у меня на руке и 250 тысяч за работу, которые, считай, лежали в кармане. Но радости не было, а было какое-то странное ощущение, что в Кашин уезжал молодой и жизнелюбивый человек, а вернулся оттуда старый и разбитый. Ещё в автобусе всплыло в голове давно забытое: «Что-то сломалось в моторе моего самолёта. Со мною не было ни механика, ни пассажиров, и я решил, что попробую сам всё починить, хоть это и очень трудно. Я должен был исправить мотор или погибнуть». *41 Самое смешное, что писал Экзюпери именно о моторе самолёта. Но эти строки идеально описывали моё состояние.

Добравшись до дома, я первым делом залез под душ, а потом прилёг. Но задремать мне не удалось – из школы вернулся Тимошка. После всех коронавирусных карантинов и дистанционного обучения он стал похож на очень симпатичного и жизнерадостного карликового бегемотика. Сбросить килограммов пять нам не помешало бы.

– Пап, ты приехал?

– Да, малыш, иди сюда! Как дела в школе?

– Всё хорошо. Расскажи мне про Кашин.

Таская сына с собой, мне удалось привить ему любовь к путешествиям. Вот и пришлось мне, преодолевая желание заснуть, повествовать во всех подробностях об истории и достопримечательностях Кашина. Когда я закончил, Тимошка спросил:

– Пап, а мы вместе туда когда-нибудь поедем?

– Нет, сынок. Туда я больше не поеду никогда. Слушай, устал я здорово, болтать мне сложно. Посиди со мной просто немножко рядышком. Я никогда не мог тебя, как следует, разглядеть.

Славный у меня растёт парнишка. Вроде бы никогда я особенно им не занимался, но всё-таки удалось в него что-то вложить, отчего он выгодно отличается от своих сверстников. Нет, в компьютерные игры он, конечно, тоже играет. Но мне удалось приучить его читать. Сначала всё было из-под палки, а потом он пристрастился. И мне удалось скормить ему всё Великое Пятикнижие Достоевского, всего Гоголя, Гончарова, Пушкина и Булгакова. С Ремарком, Брэдбери и Стругацкими проблем уже не было. А когда он уже сам запоем прочёл почти всего Алексея Иванова, я обрадовался по-настоящему.

Я таскал его везде с собой последние пять лет и вырастил из него настоящего путешественника и искателя приключений. А уж историю он теперь знает получше своего школьного учителя.

Его сверстников мне жалко. Я никак не могу взять в толк, зачем люди заводят детей, если ими совершенно некогда заниматься. Папы и мамы работают по двенадцать часов, чтобы выплачивать свои ипотеки и кредиты, а дети растут сами по себе и становятся добычей виртуального мира. Впрочем, не суди, да не судим будешь. Я тоже, когда служил, видел малыша нечасто. А обвинять людей, что они живут по схеме «квартира, машина, дача, ипотека, кредит», тоже, наверное, не очень правильно. Во всяком случае, они хотя бы вовремя детей заводят. И худо-бедно ставят их на крыло.

А что я? Я завёл семью и ребёнка, когда и для обычного человека это была бы последняя попытка. На что я рассчитывал в 37 лет? Что подавляющее большинство моих коллег склеивают ласты лет через пять после выхода на пенсию, а я буду жить вечно? Надо посмотреть правде в глаза: мой изношенный организм скрипит только за счёт адреналина, который он привык вырабатывать в термоядерных дозах, да за счёт алкоголя. Сколько это ещё продлится? И что я оставлю своему сыну, если я за всю жизнь ничего толком не заработал? Разве что эти часы Жоры Сорокина, да и то, боюсь, придётся их в ближайшие три года проесть. Обычно родители направляют детей по своим стопам. А я что смогу предложить своему мальчику? Пойти работать опером в полицию? Этого я не посоветовал бы и злейшему врагу. Стать криминальным авантюристом, как я сейчас? Чтобы потом сын всю жизнь меня проклинал. Или пусть учится пять лет на историка или археолога, а потом защищает кандидатскую, чтобы к тридцати пяти годам получать тысяч 45?

– Постарайся понять, малыш, тебе придётся всё делать самому, так уж получилось.

– Я понимаю, пап. Ты очень устал, поспи, я не буду шуметь.

И я заснул.

……….

Разбудила меня Ланка. Как всегда после работы она была похожа на главную героиню «Обители зла» в конце фильма.

– Как съездил?

Просыпался я с трудом, словно выныривая с большой глубины, поэтому ели выдавил из себя:

– Нормально…

– А это что? – Лануська протянула мне часы, которые я, приехав, оставил в прихожей.

– Коллекционные золотые «Ролекс».

– Это я вижу. Сколько же они стоят?

– 45 тысяч евро.

– И откуда они у тебя? Прикупил по случаю?

– Да нет. Тема в Кашине случайно подвернулась, грех было не отработать.

– Охренеть! Это что же за тема такая? Судя по цене вопроса, ты запросто мог оттуда не вернуться. Вставай и пошли на кухню, расскажешь.

Чувствовал я себя совершенно разбитым, и настроение было ни к чёрту, поэтому проворчал:

– А я-то думал, тебе всё равно, вернулся бы я оттуда или нет.

– В принципе, ты прав. Но надо же знать, когда быть готовой к статусу вдовы, – и Лануська потащила меня на кухню пить кофе.

Пришлось мне окончательно проснуться и рассказать о неожиданной встрече с Жорой Сорокиным и о делюге вокруг Бежецкого компрессорного завода. О Ташкенте Лануська слышала от меня ещё в 2009-м, и неожиданный поворот в наших отношениях её не сильно удивил. А вот сама Бежецкая тема вызвала у неё скепсис и недоверие:

– Ты не выдумываешь, случайно? Разве в жизни бывают такие совпадения?

– Знаешь, когда Гумматов меня учил работать, он говорил, что если совпадений больше одного – это уже не совпадения. А здесь их сразу три: случайная встреча с Жорой, его раскоронация в 2016-м и то, что главой бежецкой администрации оказался любезнейший мой Роберт Иванович.

– Да, – согласилась Ланка, – три такие случайности – просто невероятно.

– Сама понимаешь, не зацепиться за такую тему – всю жизнь потом кусать локти.

– Я-то понимаю, – жена посмотрела на меня осуждающе. – А вот ты понимаешь, насколько тебе везло? Такое везение бывает раз в жизни. В следующий раз такая тема закончится короткой формулировкой «без вести пропавший».

– В следующий раз такой темы не будет. Или ты думаешь, мне регулярно что-то подобное будет подворачиваться?

– Ну, свинья грязь найдёт. Слушай, ты сказал, что часы стоят 45 тысяч евро. А продать их можно за сколько?

Я совершенно не был в этом уверен, но ответил убедительно:

– За 25 тысяч влёт уйдут. Я, правда, думаю, что надо их оставить Тимошке в наследство.

– Для того чтобы оставить их Тимошке в наследство, кое-кто должен кое-куда устроиться, как это делают все нормальные люди, в том числе и твои бывшие коллеги. Но ведь потомок князей Бриндизи никогда не запятнает рук работой.

Возразить было нечего, и я молчал. Похоже, настроение сегодня у Ланки было неважнецким. В нормальном состоянии она обычно понимала, что я своё уже отработал.

– Ну а что с целью поездки? Ты нашёл могилу?

– Да, детка, нашёл. Причём нет никаких сомнений, что это именно она. Завтра во второй половине дня съезжу к Сергею и получу причитающиеся 250 тысяч. Только…

– Что только? Опять твоя интуиция и дурныепредчувствия?

– Ну, если хочешь, – да.

Ланка была не только в дурном расположении духа, но и агрессивно настроена.

– Лучше подумай о следующей теме. На сколько нам хватит этого полмиллиона, на полгода?

Я допил кофе и решил задать вопрос, который занимал меня сейчас больше финансовых проблем:

– Ланка, я хочу тебя спросить. Только серьёзно. Я вижу, что настроение у тебя так себе, и всё-таки постарайся ответить. Для меня это важно. Ты меня любишь?

Я явно поставил жену в тупик. Если бы я просто задал этот вопрос, воображаю, что получил бы в ответ. Но тут я его серьёзно предварил. И жена подошла к ответу со всей значимостью.

– Ну, я к тебе привыкла. К тому же что-то менять, промучившись с тобой пятнадцать лет… – она помолчала и продолжила. – Хотя, ты меня всё время обманываешь. Где мой «Кадиллак Эскалейд», который ты обещал подарить на 35 лет? Где новая шуба, которую ты посулил этой зимой и так и не купил? Я даже коробку «Рафаэлло», которой ты меня соблазнял, когда звал замуж, так и не получила.

– Да, детка, во всём ты права. Муж из меня, действительно, никудышный, – полностью согласился я и отправился курить на балкон.

……….

На следующий день утром я набрал Сергею.

– Вы уже вернулись, Юр?

– Как и обещал. Хочу подъехать во второй половине дня за деньгами.

– Не ожидал, что Вы так быстро управитесь. Так Вы нашли могилу?

– Да, нашёл.

– И Вы абсолютно уверены, что это именно то, что нас интересует?

– Когда я подъеду, Вы будете уверены не меньше меня.

Судя по голосу, Сергей был озадачен и несколько расстроен:

– Интересно, очень интересно! Честно говоря, я был убеждён, что Вам не удастся её найти. Скажите, Юр, может быть Вам просто очень нужны эти деньги, и Вы пытаетесь выдать желаемое за действительное?

– Ну что Вы, Серёж! Деньги мне, конечно, нужны всегда. Но фармазоном я никогда не был – масть не моя. Фирма веников не вяжет, фирма делает гробы. Так когда к Вам подъехать?

– День у меня сегодня довольно напряжённый, но к семи часам постараюсь освободиться. К семи подскочите?

– Без проблем. В семь вечера я у Вас. А можно вопрос? Мне показалось, или Вы действительно огорчены, что я её нашёл?

– Нет, Вы всё правильно поняли. Впрочем, давайте поговорим при встрече.

Ждать семи вечера было долго и скучно, поэтому я успел выбриться до синевы и идеально отутюжить свой деловой костюм. Не люблю принимать такой официальный вид, но в душе посмеялся произведённому на Сергея впечатлению, когда вошёл в его кабинет. Он-то меня воспринимал как этакого Индиану Джонса местного розлива. Я победоносно посмотрел на Жорины часы, чтобы окончательно добить заказчика, и энергично протянул руку:

– Приветствую, Серёж! Ровно семь. Надеюсь, успели разобраться со всеми Вашими делами?

Несмотря на конец пятницы, Сергей выглядел бодро и производил впечатление этакой весёлой решимости. От его утренней удручённости, казалось бы, не осталось и следа.

– Да Бог с ними, с этими делами! Если Вы действительно нашли место захоронения, все они уже не имеют значения.

– Ого, как категорично! Да, нашёл, и это – то самое место, где истлели останки принца Густава.

– Ну, давайте посмотрим план-схему с привязкой к ориентирам.

– А план-схема нам и не понадобится. Открывайте-ка яндекс-карту Кашина.

Сергей открыл на ноутбуке карту. Я уменьшил масштаб и показал ему:

– Видите тропинку, идущую от Социалистической улицы до руин Страстной церкви? Поднимаетесь по ней до самой вершины пригорка, и прямо слева располагается могила. В 16-м году на ней установили мемориальную плиту. Так что ошибиться невозможно.

Теперь Сергей, видимо, решил, что я сумасшедший, и посмотрел на меня соответствующе.

– Вот тебе и здрасте! Никто не знает, где Густав Эрикссон похоронен, мы платим приличные деньги за поиски могилы, и вдруг оказывается, что её местоположение известно и на ней даже мемориальная плита установлена. Поясните.

– Дело в том, что наш объект искал один увлечённый и талантливый местный краевед и нашёл весной 2016-го.

Пришлось мне, опуская излишние подробности, но всё же довольно обстоятельно рассказать о том, как была найдена Ильёй Якушевым могила принца Густава.

– И именно этот валун фигурирует в письме Якоба Делагарди Карлу IX? – Сергею нельзя было отказать в дотошности.

– Можете не трудиться, разыскивая это письмо. В Кашинском краеведческом музее целый стенд посвящён событиям 1609 года, когда шведы вышибали из Острога войска Лжедмитрия Второго. Есть на этом стенде и копия интересующего нас письма с переводом. Валун описан точно таким, как он есть. Сомнений никаких.

– И Вы говорите, мальчишки, раскапывая валун, не стали копать дальше?

– Совершенно верно.

– А знаете, Юр, что интересно? Нас нисколько не занимает, разоряли когда-нибудь эту могилу гробокопатели или нет. Уж не знаю, что там можно было найти, философский камень или элексир бессмертия. Главное, что это действительно то самое захоронение. Получается, так.

Сергей вынул из внутреннего кармана и отдал мне 250 тысяч.

– Вот Ваши деньги. Работа выполнена отлично. Я не ожидал, что Вы добудете результат.

– Фирма веников не вяжет. Спасибо за пунктуальность, с Вами чертовски приятно иметь дело. И всё же, объясните, почему Вы так огорчились утром, когда я Вам сказал, что нашёл могилу.

Серёжа как-то странно улыбнулся. Прямо скажем, улыбка получилась кривоватенькая.

– Хороший вопрос, Юр. Очень хороший вопрос. Вы как насчёт пропустить по стаканчику коньяку?

Я утвердительно кивнул. Похоже, резидент Великого Ордена Могущественных Колдунов имеет мне что-то сообщить. Не знаю, приходился ли Черчилль ему родственником, но склонность к армянским коньякам налицо. Сергей разлил по рюмкам:

– Ну что, за успешное завершение Вашей экспедиции?

– Не чокаясь?

Мы рассмеялись. Надежда и опора отечественного сельского хозяйства посмотрел на меня хитро:

– А ведь признайтесь, Юр, когда Вы уходили от меня неделю назад, Вы просто обязаны были сделать вывод, что я – сумасшедший.

– Можете даже не колоть, признаюсь! – я пытался поддерживать шутливый тон, но разговор наш нравился мне всё меньше и меньше.

– К несчастью, это не так.

– А почему к несчастью, Серёж? Может, я сплю и вижу, что меня приобщат к древним магическим знаниям, и я стану великим и ужасным волшебником страны Оз?

– Я так понимаю, что Вы принадлежите к типажу, готовому отплясывать краковяк с самим Дьяволом даже на собственных похоронах?

– А как же? Нет, товарищ, зло и гордо, как закон велит бойцу, смерть встречай лицом к лицу, и хотя бы плюнь ей в морду, если всё пришло к концу… *42

– Вы мне решительно нравитесь! Давайте ещё по стаканчику за Вас.

Мы выпили ещё по стаканчику. Сергей закурил и продолжил:

– Помните, мы с Вами прошлый раз совершили нехилый такой исторический экскурс и пришли к выводу, что весь наш теперешний мир устроен совсем не так, как могло бы быть. И нащупали точку невозврата, и…

– Долгий разговор был, я всё помню, – я даже прервал собеседника. Ужасно мне не хотелось опять въезжать в долгие исторические дискуссии. А было безумно интересно, что же он скажет на этот раз по поводу преобразования реальности.

– А помните, чем наш разговор закончился? Наш мир настолько несовершенен, что если бы его в определённой точке исторического развития подправили, – было бы хорошо. И мы ещё с Вами дружно сказали, что нашего мира нисколько не жаль. Было такое?

– Было, – коротко ответил я, ловя себя на том, что мороз побежал по коже.

– Это всё хорошо, когда является интеллигентским трёпом под коньячок с приятным собеседником, – Сергей налил нам по третьей рюмке. – А теперь, после того, как Вы нашли эту проклятую могилу, всё – мизансцена меняется. Очень скоро мы с Вами станем очевидцами таких событий, в сравнении с которыми ядерная война – так, банальность. Там, в необозримо далёком 1599 году зародится новый мир. А наш, старый… Я даже не знаю, что с ним произойдёт. Мне кажется, он просто истлеет и развалится.

– И мы вместе с ним? – я уже нисколько не сомневался, что он говорит правду. Съездил, заработал полмиллиона.

– Соответственно, и мы вместе с ним. Именно поэтому, когда я услышал утром, что Вы нашли могилу, мне стало не по себе. У меня не такой бесшабашный характер, как у Вас, Юр.

Коньяк обжёг мне глотку.

– И сколько у нас осталось времени, Серёж?

– Думаю, не больше месяца. И знаете, Юр, я Вам дам добрый совет. Заканчивайте все Ваши дела и посвятите этот месяц людям, которых Вы по-настоящему любите.

– Что ж, спасибо, совет действительно хороший, – я закурил и почувствовал себя в кошмарном сне, из которого никак не удаётся вывалиться в реальность.

– Ещё коньячку на посошок?

– Нет, Серёж, благодарствую. Я, пожалуй, пойду.

Сергей крепко пожал мне руку.

– Вы хороший человек, Юр. И мужественный. Очень жаль, что мы больше никогда не увидимся.

Не помню, как я добрался до «Красных Ворот» и доехал до дома. Происходящее полностью утратило очертания реальности. С женой мне говорить не хотелось, я боялся её перепугать. До полуночи я пил на кухне «Старый Кенигсберг» и думал о том, что, пожалуй, не все доляны нужно поднимать. А Кусь-Кусь забрался на кухонный стол и отчаянно урчал рядом. Глупый малыш мечтал уложить папу спать, забраться к нему под одеяло, прижаться животиком и пригреться. Наконец, ему это удалось. Но спал я плохо, и всю ночь мне снилась чертовщина.

Проснулся я поздно и совершенно разбитый. Была суббота. Ланка с Тимошкой уже вовсю шумели на кухне, пытались ловить Кусь-Куся, а он от них прятался и убегал. Я вышел покурить на балкон. Было пасмурно и прохладно. Роскошная весна превратилась в какое-то октябрьское недоразумение, лил косой осенний дождь. В голове у меня пульсировали события вчерашнего вечера. Всё-таки права народная мудрость. С бедой надо ночь переспать. И теперь всё это перемешалось с ночными кошмарами и перестало быть чем-то реальным. Забыть. Всё забыть и просто жить дальше. Тем более что финансовые проблемы решены на достаточно долгий срок. Середина апреля. Самое время возобновить мои ежегодные странствия. Столько ещё предстоит узнать и увидеть. А всех этих Великих Колдунов из Министерства сельского хозяйства, бродячих принцев, царей с кровавыми мальчиками в глазах, самозванцев, магические обряды и Конец Света – просто выбросить из головы. Жаль только, что сердцем нельзя управлять так же, как разумом.

……….

Но со странствиями не задалось. Всю вторую половину апреля погода была отвратительной. Постоянно лил дождь, было прохладно, как осенью, солнце на несколько недель объявило забастовку. И май не принёс перемен к лучшему. 2-го числа посыпал из туч мокрый снег. На День Победы из-за дождя и низкой облачности отменили воздушную часть парада, а несчастные девяностопятилетние ветераны, ещё не скошенные коронавирусом, совсем промокли и замёрзли на трибунах.

Я почти месяц просидел безвылазно дома. На следующую неделю после возвращения из Кашина я поругался с Тимошкой, притащившим двойку по математике за важную контрольную работу. Мне было страшно оттого, что нет у него каких-то ярко выраженных способностей, и тяжело ему будет пихаться локтями в этом непонятном и пугающем новом мире, в котором ему предстоит жить, и где я не смог ему обеспечить даже нормальных стартовых возможностей.

У Лануськи на работе дела шли тяжеловато. По привычке она срывала свою злость и усталость на мне и постоянно заводила разговор, что не плохо бы было найти какую-нибудь постоянную работу, а не заниматься авантюрами. От этого становилось тошно, тем более что она у меня умница и прекрасно понимает, что то, чем я занимаюсь – единственное, что мне остаётся.

И как отголоски страшного сна, который не можешь забыть годами, звучали у меня в подсознании слова Сергея: «Думаю, не больше месяца. И знаете, Юр, я Вам дам добрый совет. Заканчивайте все Ваши дела и посвятите этот месяц людям, которых Вы по-настоящему любите». После одного из неприятных вечерних разговоров с женой по поводу поисков работы, я на следующее утро на полном серьёзе засобирался в Кашин к Галке и Львёнку. Засобирался и понял, что выбор свой я сделал ещё тогда, у маленького домика, обшитого зелёным сайдингом. И теперь невозможно ничего изменить, неважно сколько времени прошло с того момента, две недели или двадцать лет. Осознав всё это я не нашёл ничего лучше, как прилично надраться.

«Любопытно», – ты скажешь. Едва ль…

Просто – хмель. Просто прошлого жаль.

Просто лучшее – враг для былого.

Что ж, сиди здесь, листай календарь,

Ссорься с другом, жди новый январь,

Глупой шуткой дразни постового. *40

Не знаю, то ли от постоянного сидения в четырёх стенах, то ли потому, что я привык трезво анализировать факты, но к концу апреля у меня сложилось убеждение, что всё о чём говорил Сергей – чистая правда. И своим безответственным постоянным желанием хоть как-то вылезти из нищеты я, похоже, подписал нашему миру смертный приговор. Самое смешное, что я до странного быстро принял это и смирился. И решил напоследок перед Концом Света что-то перечитать, пересмотреть, переслушать. На одном дыхании за четыре дня я осилил «Хромую судьбу» и «Град обречённый» Стругацких. А за Достоевского так и не смог взяться. Слушать я мог только «Аквариум», да и тот не весь. Всё, что было раньше «Костромы Mon Amour» и позже «Аквариум плюс» почему-то не шло совершенно. К коньяку я совсем охладел. Дней пятнадцать я только и делал, что слушал Гребенщикова и курил на балконе, глядя на непрекращающийся дождь. С кино получилось ещё забавнее. Пересмотрев «Сталкера», я поймал себя на мысли, что сценарий великолепен, актёры играют идеально, а вот всё остальное… «Зеркало» я не смог досмотреть до конца, плюнул и любимого Тарковского больше не ставил. Зато несколько раз прокрутил «Географ глобус пропил» и решил, что это самый лучший фильм, который мне доводилось смотреть. Потом оттолкнулся от Хабенского и несколько раз посмотрел «Дневной дозор», который меня приколол до невозможности трактовкой темы «жизнь опера». Особенно порадовал финал. Ну, и, конечно, не обошлось без моего любимого военного фильма «Железный крест». Тут меня ждал неприятный сюрприз. Раньше я никогда не обращал внимания на фразу Штайнера: «Неужели ты думаешь, что кто-то когда-то простит нам всё то, что мы здесь натворили?» Сдаётся мне, что её можно применить не только к солдатам Вермахта.

Так прошёл месяц, а Конец Света всё не наступал. Вдруг 14-го мая дождь перемежился, выглянуло солнце и пригрело почти по-летнему. И я сказал себе: «Стоп». Пора выбираться из этого затянувшегося кафкианского бреда. Наконец-то я сбегу из этих четырёх стен, где всё прожито и пережито. Там, на вольной воле вся эта апрельская история превратится в пепел, как вампир от первых утренних лучей.

Спать я ложился почти счастливым. Вот только заснуть не удалось. Такие боли где-то между щитовидкой и гортанью бывали у меня и раньше. Случались они не реже раза в месяц. Болевой порог у меня повышенный, и я привык с ними справляться. Покуришь на балконе, потом выпьешь много холодной минералки, заглотишь пару таблеток «нимесила», и, глядишь, через час эта дрянь проходит.

А тут болело так, что ничего не помогало. Словно кто-то изнутри ухватил меня за кадык, сжимал его и выворачивал. Я проворочался два часа, выпил уже четыре таблетки «нимесила», а становилось только хуже. Был у меня ещё «трамадол», который назначают онкологическим больным на последних стадиях. Он содержит наркотик. Но болело так, что это меня не остановило. Я сходил на кухню и выпил пару таблеток. После этого оделся, взял сигареты и вышел на балкон. Не хотелось своими охами и вздохами будить совершенно усталую Ланку.

Я стоял на балконе и курил. Прошло уже полчаса, но «трамадол» не помогал. Так вот он, оказывается, какой, Конец Света для отдельно взятого человека. Интересно, это саркома или четвёртая стадия? Вот я, наверное, позабавил бы Галку, если б остался с ней, а месяца через три поставил бы тапки в угол. Можно, конечно, вызвать «скорую» и поехать с такою болью в больницу. Но, во-первых, не хочется пугать Ланку и Тимошку. А, во-вторых, если действительно всё так плохо, не хочу проводить последние дни во всяких лазаретах. Денег на лечение у меня нет, а все эти богоугодные заведения я терпеть не могу. Боль сильная, это да. Но человек такая скотина – ко всему привыкает, в том числе и к постоянной боли. Эта мысль меня окончательно успокоила. Я вернулся в комнату, лёг на спину, закрыл глаза и…

ГЛАВА 19. АВТОВОКЗАЛ.

…И очутился внутри колоссального автовокзала. Был он чем-то похож на автовокзал в Твери, только в сто раз больше и в сто раз выше. Построенный из одних стёкол, он был залит неестественно ярким солнечным светом. Мраморный пол был натёрт до блеска, чистота была невообразимой до полной стерильности. Билетных касс было не меньше двухсот, а пассажиров стояло за билетами не так уж и много. На выходе из здания автовокзала уходили до линии горизонта автобусные перроны. И все они были абсолютно пустынные за исключением одного, находящегося сразу за выходом на платформу. На нём толпились люди в изрядном количестве, а на маршрутной табличке было обозначено «Зона размышлений».

Не знаю, почему, но я встал в очередь в кассу № 117. Соседние кассы работали, и никто туда не стоял, но я почему-то понял, мне нужна именно эта касса.

Я с удивлением обнаружил, что одет совсем по-летнему. На мне были потёртые джинсы, красная майка с пальмами на фоне заката и видавшие виды кроссовки. На плече у меня был мой любимый рюкзак, с которым я всегда отправлялся в путешествия. Я ещё ухмыльнулся: «Рюкзаккен-дойче с рюкзаком». А ну-ка, посмотрим, что там внутри. Оказалось, что с собой у меня была неизменная бутылка «Старого Кенигсберга», несколько пачек сигарет, две потрёпанные книги Алексея Иванова, «Географ глобус пропил» и «Блуда и МУДО», и подаренная покойным Лёхой выкидуха. «Интересно, она то мне здесь зачем?» – подумал я.

В очереди передо мной стояли четыре человека. Первым был ещё нестарый, пьяненький и расхристанный деревенский мужичок. В руках он держал грязную полуторалитровую бутылку самогона и постоянно к ней прикладывался. За ним стояли три старушки, разного возраста и по-разному выглядевшие. Объединяло их только одно. Все они принадлежали к той категории женщин, что ухайдачивают своих мужей, как правило, годам к пятидесяти пяти, а потом несчастливо доживают ещё лет двадцать-тридцать. Несчастливо, потому что больше некому выносить мозги и портить нервы.

По зданию автовокзала прохаживался здоровенный дядька в форме охранника. Был он толстомордый, румяный, усатый и очень добродушный. Поддерживать здесь общественный порядок никакого смысла не имело, – его и так никто не думал нарушать. Видимо, главной задачей дядьки было подбадривать нехитрыми и беззлобными шутками приунывших пассажиров. На бейджике у охранника значилось «Михаил Архангел».

Как то странно велась продажа билетов. Вместо того чтобы нагнуться к окошку, пассажиры входили в кассу через дверь. Сейчас в дверь в кассу № 117 вошёл стоявший первым деревенский мужичок. Пробыл он там недолго, не больше минуты, вышел с удручённым лицом и, шаркая ногами и опустив заветную бутылку, поплёлся на выход к перронам. Проходя мимо меня, он горестно заметил:

– Эх, ма! Кругом шешнацать! Вот так-то, браток.

– Мил человек, – сказал я просительно, – это у тебя чего в бутылке-то? Самогон, поди?

– Самогон, – ответил мужичок значительно.

– Дай пару глотков, а то страшно, аж жуть!

– Хлебни, мил человек. Не боись! Это страшно, пока в кассу не войдёшь, потом уж ничего…

Я как следует приложился к бутылке и вернул её мужичку:

– Благодарствую!

– Ну, бывай, мил человек, – ответил мужичок и направился на посадку на перрон, где висела табличка «Зона размышлений».

Неожиданно я услышал из-за спины характерный и довольно-таки противный голос:

– Слышь, ты, крестьянин, тебя здесь не стояло!

Я обернулся и увидел расфуфыренную, фигуристую и дорого прикинутую блондинку. Какой-нибудь любитель покупной красоты мог бы описывать её долго. А я скажу просто – типичная светская львица среднего пошиба, и её пластические операции стоили явно больше, чем я заработал за всю свою жизнь.

Меньше всего мне хотелось в этой очереди ругаться и общаться с неприятными мне людьми. Поэтому я скромно ответил:

– Если Вы так торопитесь, мэм, я с удовольствием пропущу Вас вперёд.

– О! Ещё и разговаривает! А тебя никто и не спрашивает, – и светская львица встала в очередь передо мной.

На этот эпизод обратил внимание дядька-охранник и подошёл к нам.

– Дамочка! Ну что же Вы и здесь не можете не скандалить? – сказал он светской львице с добродушным упрёком.

– Слышь, ты, говна кусок! – наконец ей выпал шанс показать свою натуру. – Я щас наберу своему Лёнчику, и, считай, тебя уже уволили.

Ботоксная красотка достала свою тыкалку и стала пытаться звонить.

– Что за бардак тут у вас! Хоть бы связь провели!

– А нету тут связи, – ответил Михаил Архангел. – И Лёнчику ты не дозвонишься. Слава Богу, отдохнёт он от тебя. А сколько же ты, милая, сегодня на грудь приняла?

– Твоё какое собачье дело? Ты что, гаишник? Буду я ещё каждому куску говна отчитываться, пила я сегодня или не пила!

– Не, каждому куску не надо, – добродушие охранника куда-то улетучивалась. – А вот ей, пожалуй, стоит отчитаться.

И Михаил Архангел указал рукой на кассу № 93, у которой стояла женщина лет тридцати пяти, скромно одетая и со старенькой детской коляской. В коляске тихо плакал малыш.

– А куда она, сука, ко мне под колёса полезла? – заорала светская львица. – Не видела, что ли, жертва пьяного гинеколога, что я еду? И хрен с ней с её коляской! Машина за полляма зелёных – вдребезги! Это как?! Понаплодят, суки, нищету, – нормальному человеку проехать негде!

Тут на поясе у дядьки-охранника ожила рация.

– Третий! Третий! Ответь первому!

– На связи третий.

– Ей за билетом стоять не надо. Давай тихо, без скандалов, её в спецтранспорт и – в «Зону размышлений строгого режима». Как понял меня, третий?

– Вас понял, первый. Выполняю. На связи.

Михаил Архангел строго посмотрел на светскую львицу и сказал:

– Вот что, дамочка. Я Вас попрошу пройти со мной. У Вас будет особый маршрут и специальный транспорт.

Исчадье ботокса как-будто что-то поняла и отстранилась от охранника.

– Никуда я с тобой не пойду! И убери от меня свои вонючие лапы, гондон!

Архангел её больше уговаривать не стал, а попробовал взять за локоть. Не тут-то было! Она извернулась и впилась ему своими отманикюренными когтями в лицо.

– Ах ты, мразота! – не выдержал Михаил, достал резиновую дубинку и от души протянул ею светскую львицу по харе. Сто раз подтянутая и пересаженная кожа треснула, кровищи было море. Дамочка упала на мраморный пол и заверещала, как деревенская базарная баба, что, безусловно, смотрелось в её исполнении очень органично:

– Люди добрые! Смотрите, что делают с женщиной!

На помощь Михаилу подоспел второй охранник. Был он чернявый, с тонкими чертами лица и выглядел, как настоящий мачо. На бейджике у него значилось «Сатаниил». Вдвоём они потащили упирающуюся светскую львицу из здания автовокзала на перрон, где её уже поджидал чёрный микроавтобус, похожий на машину ритуальных услуг. На стекле была табличка «Зона размышлений строгого режима». Изрядно намаявшись, Михаил с Сатаниилом всё же запихнули ботоксное чудовище в машину, и в автовокзале снова воцарилась торжественная тишина.

Пока суть да дело, подошла моя очередь. Последняя из трёх старушек с вечно недовольным лицом гордо прошествовала в сторону перрона, с которого автобусы через каждые десять минут отправлялись в населённый пункт с загадочным названием Зона размышлений. Я остановился у двери. Было нестерпимо страшно, и самогон не помог. Но, в конце концов, не жить же мне в этом автовокзале. Я собрал все остатки мужества, открыл дверь и …

……….

…И оказался на сосновом пригорке на берегу Клязьмы, неподалёку от впадения в неё Большой Липни. Река, разлившая здесь свои воды метров на сто в ширину, была необыкновенно живописна, а природа в медвежьем углу неподалёку от Костерёво до сих пор оставалась почти не тронутой. На той стороне Клязьмы начинались дремучие мещёрские леса с непролазными топями и сохранившимися до наших времён на болотных островах чухонскими капищами. Частенько из этих дебрей выходили попить из реки лоси и волки. В этом течении Клязьмы водились полутораметровые щуки, а аборигены не разрешали детям купаться: в ямах, которыми изобиловало речное дно, водились чудовищных размеров сомы, способные утащить под воду в своё логово.

Именно это место облюбовал удивительный Мастер Лукьянов. Тридцать лет, каждый Божий день, он делал своих оловянных солдатиков. Если ты полагаешь, любезный мой читатель, что отливать и расписывать их – одно сплошное удовольствие, ты, мягко говоря, несколько заблуждаешься. Андрюха вставал всегда в три часа ночи, а уже в четыре он работал – лил олово и сплавы, собирал и клеил отдельные детали, расписывал этих болванов, которые, конечно, смертельно ему надоели. К девяти-десяти часам он уставал и шёл ловить рыбу. Был он заядлым рыбаком, этаким нашим лесным стариной Хэмом. Я всегда недоумевал, как профессиональный историк и непревзойдённый знаток и ценитель хорошей литературы, может быть одержим этим простым и нехитрым увлечением. Он и сам не мог объяснить этой своей страсти. Наверное, просто любил побыть наедине с природой, а рыба ему была по барабану. Случались дни, когда он настолько уставал от своих солдафунделей, что было ему уже не до рыбалки. Тогда он просто добредал до этого соснового пригорка, садился на поваленное дерево и смотрел на Клязьму.

Вот и сейчас я застал его на излюбленном месте. Андрюха посмотрел на меня пристально, а у меня пересохло в горле, и я ели выдавил:

– Здорово, Андрюха! Ты что, тоже… умер?

Удивительный Мастер Лукьянов хитро прищурился:

– Не дождётесь! Да расслабься ты, жив твой Андрюха. Я-то не совсем он. Или, если хочешь, совсем не он. Просто привык, что когда надо было попробовать что-то до тебя донести, я через него говорил. Да и тебе хоть не так страшно будет.

– Это что ты пытался до меня донести? Мы же обычно говорили о продаже солдафунделей, ну, об истории с литературой ещё. О семьях иногда говорили, о кошках, – я болтал, а сам был в полной прострации.

– Ой, дурак ты, товарищ подполковник! Никогда ты не умел слушать, что тебе говорят. Я же тебя и свёл с этим Андрюхой Лукьяновым тогда на Вернисаже, чтобы показать: не обязательно жить, как бродячие псы живут, а после смерти дрожать, как побитая собака.

Да, я ожидал приблизительно такого фортеля, и до меня постепенно доходило, с кем я беседую.

– И как же мне к Тебе обращаться?

– А как хочешь. Можешь называть Андрюхой, если тебе так удобней. А теперь надо решить, что с тобой делать и куда тебя отправить.

Я грустно потупился:

– Думаю, без вариантов…

– Давай-ка Я буду определять, с вариантами или без. Нет, лет пятьдесят назад ты получил бы за свои художества по полной программе. Только времена меняются, и Зона размышлений катастрофически переполнена.

– А что такое Зона размышлений?

Существо, выдававшее себя за удивительного Мастера Лукьянова, усмехнулось:

– До чего же ты зануда! Зона размышлений – это такая смесь огромного отеля с конференц-залом, с кинотеатром, рестораном и казино. Люди там жрут, надираются в стельку, играют в карты и в рулетку, дерутся и прелюбодействуют. Но каждый день с девяти утра и до пяти дня они смотрят кино, отрывки из своей жизни. Им показывают всё то, что они сделали плохого, неправильного и неправедного.

– А покончить с собой в этой Зоне размышлений можно?

– Можно, так многие и делают. Но на следующий день с девяти утра и до пяти дня ты опять будешь смотреть отрывки из своей жизни.

– Скажи, а что это за Зона размышлений строгого режима?

– Тебе это знать необязательно. Это для совсем уж особенных персонажей, – сказал Он и озабоченно добавил. – Впрочем, и она теперь катастрофически переполнена.

Он задумался, а потом сердито на меня посмотрел:

– Вечно ты меня сбиваешь с мысли своими бесконечными разглагольствованиями! Итак, реалии наших дней таковы: если у человека есть хоть какие-то смягчающие обстоятельства, Высокий и Страшный суд в Моём лице принимает решение не отправлять его в Зону размышлений. Мы, Бог-Отец, Бог-Сын и Бог Дух Святой, рассмотрев твою никчёмную жизнь, установили: смягчающие вину обстоятельства – имеются, и постановили: в Зону размышлений тебя не отправлять, там и так коньяка уже не хватает на всех!

Эту часть решения Существо, выдававшее себя за Андрюху, выпалило бодро и на одном дыхании. А дальше призадумалось:

– А вот что с тобой делать и куда тебя отправить – ума не приложу…

– Господи, но Ты же Всеведающий и Всезнающий! Помнишь, как мы здорово отдыхали с Лануськой и Тимошкой на Карпасе в бунгало моего приятеля Бурхана на диком и безлюдном берегу моря. А вокруг не было ни души, только в пятнадцати километрах мыс Зафер Бурну с монастырём Апостола Андрея, а с другой стороны в двадцати километрах посёлок Дипкарпаз Искеле. Только горы, руины античного города, да дикие зверюшки. Вот и отправь меня в это бунгало. Я буду там плавать в море, бродить по горам, рыться в римском городе и ждать свою жену и сына.

Вот тут мой собеседник не на шутку разозлился.

– Ты уж лучше про жену с сыном молчи, а то я, не смотря на трудности, изыщу для тебя местечко в Зоне размышлений строгого режима!

– Это чегой-то вдруг? – взбеленился я. – Я Лануську свою люблю и всегда любил.

Он посмотрел на меня устало и разочарованно:

– Ты хоть самому себе не ври. Любил он! Почувствовал приближение старости, вспомнил всю свою волчью жизнь и понял, что подыхать будешь под забором, как бродячая собака. Это тебе не понравилось. Нашёл молодую девчонку, задурил ей голову и жизнь искалечил. Она со своей внешностью и умом, знаешь, какую партию могла сделать? А что ты ей дал? Бедность на грани нищеты и постоянно наблюдать твои метания и истерики? Да ещё эти твои: «она меня не понимает», «нам не о чем говорить». Ты, если тебе интересно, вообще любить не умеешь. Любовь, даже между мужчиной и женщиной, – это великая работа, это когда надо уметь отдавать, а не брать. Это когда надо забывать о себе, лишь бы ей было хорошо. Ты – эгоист до мозга костей и любить умеешь только себя. Ты постоянно считал, что она тебя не любит, а ведь ты просто слепой. Вот Ланка твоя умеет любить. Сколько раз она могла от тебя уйти, что она теряла? А она всё терпела и всё выносила, потому что, будучи совсем девчонкой, полюбила это ходячее недоразумение, тебя то бишь. Ты всё говорил, что у вас интересы не совпадают. А она жила твоими интересами и позволяла тебе оставаться таким, как ты есть. И терпела все твои истерики, похождения и авантюры. И ждала тебя с работы, откуда ты мог и не вернуться, и из твоих этих поездок дурацких, тоже мне – пират XXI века. И ребёнка твоего растила в то время, когда тебе было не до него. Любил он! Знаешь, когда я в тебе окончательно разочаровался и понял, что ты неисправим?

Я стоял понуро, и возразить мне было нечего:

– Когда, Господи?

– Я понял, что ты Моих подарков не ценишь и это чудо, что Я тебе послал, Ланку твою, не любишь. И решил я за месяц до твоей смерти испытать тебя. Послал тебе любовь, причём на выбор: хочешь, – эту выбирай, хочешь, – эту. И что ты сделал?

– Отказался.

– А почему ты отказался?

– Потому что у меня семья и ребёнок, а новую жизнь на шестом десятке не начинают…

«Сейчас он всё-таки отправит меня в эту самую Зону», – подумал я. Господь смотрел гневно.

– И опять ты всё врешь! Пытаешься меня убедить, что ты человек с высокими морально-этическими нормами. А на самом деле, в этой ситуации ты думал только о себе. Твой выбор очень удобен: и делать ничего не надо, и ответственность за чужую жизнь брать не надо, и тебе комфортно, и всегда можно перед самим собой оправдаться. Так или не так?

– Во всём прав Ты, Господи.

– Тот, кто любить не умеет, любви не достоин. Так что про жену – забудь. К тому же, какая она тебе жена? Ты всё хлещешься, что человек верующий и православный, а что же ты с ней обвенчаться забыл?

Я стоял совсем раздавленный:

– Нечего мне Тебе сказать, Господи.

– Вот и не говори ничего.

– А как же быть с сыном? Его-то я всё-таки люблю…

– Заткнись, ублюдок! – Бог рассвирепел. – Про сына вообще молчи. Ты, прям, как твой папаша. Что ты дал Тимошке? Фамилию эту вашу, которая, похоже, ещё в начале XVII века была проклята, иначе её носители так бы не мучились? Ещё попытался привить ему все свои пристрастия по своему образу и подобию. Чтобы из него вырос такой же рефлексивный истерик, как ты. Или уж, чего там, пусть сразу становится князем Мышкиным. Ты завёл Тимку себе для забавы, ни разу не подумал, а что ему самому интересно, этому маленькому человечку. А какой ты старт ему обеспечил? Ещё покруче, чем твой отец – тебе. Похоже, придётся сыну в этой жизни помучиться по полной программе. Так что, лучше бы ты молчал.

И я действительно замолчал. После долгой паузы я сказал, наконец:

– Знаешь что, Господи, нечего Тебе решать, куда меня отправить. Ничего, кроме этой Зоны размышлений, я не заслужил.

– Так-то оно так. Но смягчающих обстоятельств у тебя действительно много, – Высший Судия задумался и наморщил лоб. – Слушай, а ведь сто процентов у тебя в рюкзаке лежит бутылка «Старого Кенигсберга». Давай-ка доставай. Глотнём, может дело попроще пойдёт.

Я с опаской полез в рюкзак. Что за ерунда? Бог, пьющий дешёвый коньяк? Или всё-таки тоже склеивший ласты удивительный Мастер Лукьянов решил меня гениально разыграть?

Кем бы он ни был, мой собеседник смачно выпил грамм сто из горла и протянул бутылку мне. Я хлебнул, и тут меня осенило:

– А знаешь что, Господи? У меня есть предложение. Ты наверное замечал, как я люблю эту землю, странствовать по ней, храмы Твои смотреть. Вот и преврати меня в белого журавля. Буду летать из конца в конец и всей этой красотой любоваться. По-моему, достаточно скромное желание, как ты считаешь?

После коньяка Вседержитель ещё и закурил, что вполне вязалось с Андрюхиным образом.

– Кстати, твоя любовь к Руси и то, что тебе Мои дома нравится изучать, – одно из смягчающих обстоятельств. В целом, предложение хорошее. Но не получится. Видишь ли, после смерти превратиться в журавля – большая честь. Это ещё надо заслужить.

– А как?

– Очень сложно. Это надо рубиться одному с сотней батыров под стенами Козельска. Или защищать Лавру от литвинов и поляков, понимая, что помощь ниоткуда не придёт. Или повести от ручья Стонец последний эскадрон кирасир против двух драгунских бригад. Или под Ржевом поднять всё, что осталось от роты, в третью за день фронтальную атаку.

– Но я же тоже воевал, Господи… – тихо сказал я, а сам в душе порадовался за Михаэля-Андреаса, нашего самого скромного, самого недооценённого и самого оболганного полководца. Значит, он летает над Русью журавлём, ведь это же он повёл кирасир от ручья Стонец.

Бог с раздражением отбросил окурок:

– Себя-то самого не смеши! Войну нашёл. Всем известно, со времён Печорина все лишние люди, герои нашего времени, всегда воевали на Кавказе. Не, не пойдёт, – Он забрал у меня бутылку, выпил ещё и надолго задумался. Мне даже стало Его жаль:

– Да не переживай ты так! Отправляй меня спокойно в эту свою Зону размышлений. Знаешь, по сравнению с моей жизнью, мне там будет хорошо, спокойно и комфортно.

– Нет. Туда ты не поедешь. Мой косяк – Мне и отвечать. Это же Я тебе устроил такую жизнь, в сравнении с которой хорошо, спокойно и комфортно даже в Зоне размышлений. А ведь так здорово всё начиналось! Ребёнок ты был такой добрый и способный…

Вседержитель выпил ещё коньяка и закурил.

– О! Эврика! Нашёл! – закричал Он, я аж встрепенулся от неожиданности. – Знаю, что с тобой делать! А отправлю-ка я тебя в лето 1983 года.

Мать растила меня одна, и каждое лето снимала дачу в деревне Новоалександрово неподалёку от яхт-клуба ДСО «Труд», где она когда-то занималась парусным спортом. Тогда это было совершенно дикое место на полуострове, вдающемся в Клязьминское водохранилище. Когда лето выдавалось тёплым, из воды можно было не вылезать, тем более что была она чистой-чистой, почти питьевой. Но главным было не это. К югу от деревни, через поле, на котором растили кукурузу, начинался волшебный лес, тянувшийся на много километров. Тогда он казался мне огромной и бескрайней страной. Был он на удивление разнообразным, чего там только не было. И ручьи, и болота, и сосновые боры, и дубовые рощи, и березняки, и еловый бурелом, и огромные лесные поляны. Зверей в этом лесу было видимо-невидимо. Ни разу не случалось, чтобы я не встретил лося, или стадо косуль, или семейку кабанов. Лисы приходили в деревню воровать кур, и им приходилось делить сферы влияния с хорьками. Зайцы разоряли огороды, а ежи и белки встречались на каждом шагу. Грибы в этом лесу росли с конца мая и до самого снега в немыслимых количествах. Нежити я там никогда не встречал, но мне всегда казалось, что должна быть у этого леса хозяйка, добрая волшебница, заботящаяся и присматривающая за всем этим великолепием.

Ребёнком я рос нелюдимым, со сверстниками общался мало, зато много читал и целыми днями пропадал в своём волшебном лесу. Я наблюдал за его жизнью и сам становился его частью.

Этого леса давно нет в живых. Находился он всего в одиннадцати километрах от МКАДа. И в середине 90-х тупенькие, но хваткие, недолюди, растащившие свою Родину, которая тогда извивалась в предсмертных конвульсиях, и обобравшие до нитки ближнего своего, вырубили его под чистую и понастроили дорогих коттеджей. Особняки протянулись от посёлка Северный до села Троицкое. Теперь никакой природы там нет, только метастазы раковой опухоли Москвы.

Тем временем Всемогущий реально радовался столь удачно найденному решению:

– Отправлю тебя в лето 1983-го, и будешь ты целыми днями купаться в водохранилище, читать свои книги и бродить по волшебному лесу, к которому ты относишься, как к самому дорогому тебе человеку. В семь пятнадцать будешь встречать автобус, на котором с работы будет возвращаться мать. И никто там тебя не обидит. Ты будешь думать, что впереди долгая, интересная и счастливая жизнь. А вся боль, которой у тебя в жизни действительно было многовато (мой косяк, признаю), пройдёт и забудется. И, знаешь, что Я ещё для тебя сделаю?

– Бесконечен Ты, Господи, в милосердии Своём.

– Помнишь, пять лет назад под Микулиным в глухом лесу ты встретил колдунью, которая живёт там с XIV века?

– Помню, Господи, такие встречи не забываются.

– Она – нежить, конечно, но зла, отродясь, никому не делала и очень любит свой дремучий лес и всех живущих в нём зверюшек. Ты ей понравился тогда. Кстати, она ведь может превращаться не только в столетнюю старуху и в двадцатилетнюю девицу. Придётся Мне с ней договориться: пусть превращается в тринадцатилетнюю девчонку, перебирается хотя бы на время в твой волшебный лес и дружит с тобой.

Я взял у Бога бутылку, отхлебнул, набрался наглости и обнял его за плечо:

– Не по заслугам мне всё это, Господи. Не знаю даже, как Тебя благодарить за великое милосердие Твоё.

– Давай-ка без этих голубых пасторалей, – опасливо сказал Спаситель, окончательно напомнив мне Андрюху Лукьянова. – О! И самое главное забыл! Там в этом лете 1983-го с тобой будут все твои коты, которых ты так любил.

– И Кусь-Кусечка?

– И он, когда придёт его время.

Тут уж я не выдержал и заплакал:

– Спасибо тебе, Господи!

– Ладно, чего уж там. Я ведь тоже виноват перед тобой. Как ты там Меня называл? Сценарист хромой судьбы?

– Я тебя ни в чём не виню, Господи. Это была моя жизнь, и я её прожил.

– Ну, тогда вот тебе билет на автобус, – Он протянул мне самый обычный автобусный билет. – Давай на посошок, и попрощаемся.

Мы допили коньяк.

– Прости меня, Господи!

– Я тебя давно простил, – Вседержитель пожал мне руку и…

……….

…И я снова оказался в здании автовокзала. В руке у меня был билет на автобус. Пунктом назначения значилась деревня Новоалександрово. Время обозначено не было, насколько я мог понять, время здесь вообще не существовало. А маршрут был всё тот же, что и во времена моего детства, – тридцать третий. Только шёл он теперь не от платформы «Долгопрудный», а с этого автовокзала, на котором все мы рано или поздно оказываемся.

Пока я рассматривал билет, ко мне подошёл Михаил Архангел, и тоже на него посмотрел.

– Отличный маршрут, браток. Хорошо, что всё так сложилось. Я за тебя переживал.

– Спасибо на добром слове, – ответил я. – А не подскажешь, брат, где перрон, с которого идёт тридцать третий?

– А ты выходи из автовокзала налево и всё иди и иди. Там увидишь.

– Ещё раз спасибо. Ну, бывай, – и я маршевым шагом зашагал к выходу.

Над переполненным перроном до Зоны размышлений небо бороздили лиловые тучи, постоянно сверкали молнии, и лил проливной дождь. Но стоило пройти метров двадцать в указанном охранником направлении, как надо мной разлилась чистая и прозрачная синева, едва покрытая белыми пушистыми облачками и залитая золотым солнечным светом. Я проходил мимо отведённого для курения места и решил остановиться. А вдруг там курить уже нельзя?

Не успел я закурить, как ко мне подошёл высокий, статный и солидный мужчина со слегка полноватым лицом и аккуратной комсомольской причёской. Мужики с такой внешностью обычно нравятся бабам до безумия. Он поздоровался со мной:

– Здравствуй, Юр! Ты узнаёшь меня?

– Как не узнать, Сергей Андреевич. Искренне сочувствую, что Вы тоже здесь оказались.

Это был третий по счёту из тех, кого я застал, начальник отдела «Ховрино», где я начинал службу. Перед ним отделом руководил старый заслуженный опер, просто хороший человек и большой друг Алика Гумматова, Михаил Сергеевич. Потом Михаила Сергеевича буквально снесло, чтобы получить его должность, юное дарование, столь неудачно столкнувшееся со мной на бежецкой делюге. А когда любезнейший мой Роберт Иванович оставил наш отдел, чтобы занять должность начальника окружного уголовного розыска, пришёл Сергей Андреевич.

Был он персонажем сугубо положительным и должности своей вполне соответствовал, несмотря на относительную молодость. В своё время он получил очень хорошее гуманитарное образование, но работать по нему не стал, а пошёл по комсомольской линии. И наверняка вырос бы из него крупный комсомольский вожак, да грянули 90-е, и это стало неактуально. И пошёл тогда Сергей Андреевич работать в милицию, причём в милицию общественной безопасности, чтобы быть поближе к народу. Учился новому он исключительно быстро и уже спустя несколько лет стал молодым и подающим большие надежды руководителем.

У Сергея Андреевича был хороший вкус и чувство меры, человеком он был вежливым, обходительным и уравновешенным.Возможно, именно поэтому он и недолюбливал сотрудников криминальной милиции, где работали одни сплошь неврастеники.

К судьбоносным коллизиям, происходившим в стране и поставившим с ног на голову миллионы жизней, в том числе и его собственную, Сергей Андреевич относился спокойно. Он был реалистом и принимал действительность, как она есть. Не из тех он был людей, что с голыми руками бросаются под танки.

Став начальником отдела, он вполне сносно организовал работу. Ну, разве что был небольшой перекос в предпочтении участковым инспекторам в сравнении с сотрудниками уголовного розыска. Но и тут нового начальника можно было понять: участковыми работали солидные люди, смотрящие на жизнь трезво и без иллюзий, а в уголовном розыске – пьяницы, психопаты и идеалисты.

И сам Сергей Андреевич смотрел на жизнь трезво и без иллюзий. У него были две дочери, одна из которых была обездвиженным инвалидом. И он прекрасно понимал, что мы живём в такую эпоху, когда никто, кроме него, о его дочерях не позаботится, и никто им не даст ничего, если он им ничего не даст. В это же время на территории отдела проживало весьма значительное количество спившихся и деградировавших людей, у которых не было ни близких, ни дальних родственников. В случае исчезновения этих деградантов, кому должны были достаться принадлежащие им квартиры? Государству, вовсе не собиравшемуся заботиться о дочерях нашего нового шефа? Но это же несправедливо! А с любой несправедливостью Сергей Андреевич привык бороться ещё со времён своей бурной комсомольской молодости.

И вот теперь этот человек стоял рядом со мной на площадке для курения небесного автовокзала. Сергей Андреевич был не из тех людей, что любят рассусоливать, его и ценило руководство за то, что он был человеком дела. К делу он сразу и перешёл:

– Я краем уха слышал, Юр, что ты получил билет в лето 1983-го в какую-то деревню Новоалександрово?

– Точно так, Сергей Андреевич. А Вас куда определили?

– Меня – как народ, как всех нормальных людей, в Зону размышлений.

– Что ж, сочувствую, – ответил я с некоторым сожалением. По моим представлениям для таких, как Сергей Андреевич, была создана Зона размышлений особого режима.

– Да нет, дружочек, это я тебе сочувствую. Видно, как был ты дураком-идеалистом, так и остался.

– Ну, не вижу в этом ничего плохого. А всё же, позвольте узнать, в чём причина-то сочувствия?

– Да ты пойми, – начал Сергей Андреевич немножко распаляясь, как и подобает настоящему комсомольскому вожаку, – здесь уже нет ничего, ни времени, ни событий. Так?

– Возможно.

– И всё, что у нас осталось, – это наша жизнь, какая бы она ни была, праведная ли, не праведная, всё равно.

– И что?

– А то. Поедешь ты в своё Новоалександрово, будешь с утра до вечера книжки читать и бродить по этому своему лесу. И очень скоро забудешь всё то, что было у тебя в земной жизни. И поступки свои забудешь. Кстати, а кто они такие, чтобы судить наши поступки и определять, что правильно, а что нет? Ты согласен со мной?

– Нет, Сергей Андреевич, не согласен.

– Ну и чёрт с тобой! Ты же очень быстро превратишься в ничто, в тринадцатилетнего ребёнка, в часть этого леса. И как будто не было тебя никогда, не было всей твоей жизни. А я буду каждый день с девяти утра до пяти дня наблюдать свою жизнь и навсегда останусь самим собой.

– Издалека заходите, Сергей Андреевич. Короче, к теме.

Ты никогда не замечал, любезный читатель, что люди, способные кого угодно перехитрить, иногда выглядят смешно?

– Я в своё время был несколько виноват перед тобой. Так вот, Юр, я готов исправить эту несправедливость. Давай мне свой билет, а сам, так уж и быть, можешь воспользоваться моим.

Я просто охренел от такой наглости. Но драться здесь было бы совсем неприлично, тем боле доставать Лёхину выкидуху, хоть и очень хотелось. Поэтому я постарался ответить как можно спокойней:

– А мне не нужно вспоминать свою жизнь. Во-первых, если я стану её вспоминать, вряд ли я стану добрее…А во-вторых, зачем мне это надо? Что у меня выстрадано? Ненависть? Гадливость? Неприятие? Нет, дружище, паршиво ты в людях разбираешься, если хотел меня так по-детски развести. Отвали-ка ты, а то могу огорчить до невозможности.

Видимо, последняя фраза была сказана убедительно – Сергея Андреевича как ветром сдуло. Чтобы успокоиться, я ещё раз закурил.

Я быстро отошёл и направился дальше искать свой перрон. Показалось, что я шёл бесконечно долго. Наконец, я увидел табличку «Деревня Новоалександрово». Не успел я подойти, как подъехал старенький ПАЗик, точно такой, как ходил туда из Долгопрудного. Я в нерешительности остановился.

– Ну, смелее, каторжанин! У тебя сегодня персональный водитель, – раздался с шофёрского сидения голос Лёхи Адвоката.

Я улыбнулся, радостно шагнул в автобус и …

ГЛАВА 20. ИСХОД.

…И открыл глаза. Я лежал в своей комнате на своей кровати. Протянув руку, я нашёл на обычном месте мобильный и посмотрел на часы. Десять сорок пять, суббота, 15-е мая. Боли не было никакой, что нисколько меня не удивило: после приступов она всегда исчезала, как змея, притаившаяся за камнем. Я вытащил из пачки сигарету и вышел на балкон. Солнце стояло уже высоко. Весна подумала, подумала и решила сразу после октябрьских дождей уступить место лету. От порядком промокшей земли поднимался расцвеченный лучами пар. Всё было, как обычно. Прямо под моим балконом начиналась долгая череда хрущёвских пятиэтажек, в двух километрах справа высились коробки «абэвэгэдэйки», а за ними торчала полоска Измайловского лесопарка.

Я вдыхал табачный дым и пытался понять, что же со мной произошло. Можно всё начать сначала, но ничего нельзя вернуть. Да и зачем? Всё приключившееся со мной было настолько осязаемым, зримым, а, главное, логичным и закономерным… Я никак не мог смириться, что вернулся обратно в свою жизнь, для меня она осталась в далёком прошлом. Все эти жалкие попытки заработать, ожидания Конца Света, не сложившаяся семейная жизнь, замысловатые повороты хромой судьбы… Словом, всё было уже позади. И – на тебе опять! Да, с этим «трамадолом» надо быть поаккуратнее. Любую боль можно перенести, а вот ещё одно такое пробуждение я точно не переживу.

Ну, раз уж жизнь продолжается, я поплёлся на кухню пить кофе. Ланка уже покормила Тимошку и священнодействовала над приготовлением обеда.

– Привет!

– Привет. Ты чего ворочался до четырёх утра, мне спать не давал?

Я жене никогда не рассказываю про свои болячки. Человеческой жалости от неё всё равно не получишь. Такое поколение. Им вдалбливали в голову, что жалость – это позорно и недостойно, что нельзя жаловаться и нельзя жалеть. В такие уж безжалостные времена это поколение выросло.

– Да что-то не спалось, – ответил я уклончиво и стал готовить кофе.

– А это что? – Ланка указала на открытую упаковку «трамадола».

– Это такое сильное обезболивающее, «трамадол» называется.

– Как это называется, я знаю, – ответила Ланка. – Коньяк тебе уже не катит, ты решил на наркоту подсесть?

– Да, милая. Будешь ты у меня, как Марина Влади.

– Да я уже пятнадцать лет, как Марина Влади. Только ты-то у меня – ни разу не Высоцкий.

После сегодняшних снов грань реальности была зыбка, как никогда. И меньше всего мне хотелось утренней перебранки. Вообще, утренние перебранки с женой мне всегда напоминали суточную норму расходования боеприпасов во время окопной войны.

– А знаешь что, Ланусь? Смотри, какая погода установилась! Давай-ка быстро соберёмся, возьмём Тимоху и пойдём, сходим на наш круг в Лосином острове.

– Идея неплохая. Но мне надо приготовить обед. Собираться я быстро не могу, мне нужно время. К тому же, я не люблю яркое солнце, ты знаешь. Давай пойдём часов в шесть?

Ланка действительно не любит яркий свет. Гулять она любит вечером, желательно, чтобы уже стемнело. Я же, наоборот, люблю утро и разгар дня и солнце обожаю. Закат смотрю с удовольствием, а вот вечерние променажи – не моё.

– Тимоха! – позвал я. – Иди сюда. Отшлёпай маму по её красивой попе и заставь её собираться. Я хочу, чтобы мы все вместе пошли в Лосиный остров.

– Шлёпай её сам, – откликнулся Тимоха из своей комнаты. – Я в «Майнкрафт» играю и гулять сейчас идти не хочу, тем более в Лосиный остров.

– Понятно, – констатировал я.

Пожалуй, мне лучше прогуляться одному. Раз уж приключившееся со мной ночью было сном, а Конец Света, широко афишированный Великим Орденом Могущественных Колдунов Министерства сельского хозяйства Российской Федерации, отменяется, надо как следует поразмыслить и немного разобраться в бардаке, царящем у меня в голове.

Я выпил кофе, по-военному быстро собрался и вышел из дома.

……….

В двадцати минутах езды на трамвае от моего дома вдаётся в город западная оконечность Лосиного острова. Ещё каких-то сто двадцать лет назад здесь на левом берегу Яузы стояли домики престижного дачного посёлка Богородское, о котором теперь напоминает только деревянная церковь Спаса Преображения. Московские купцы и предприниматели облюбовали это место для летнего отдыха не случайно. Примыкавший к уже тогда громадной Москве Лосиноостровский лес был форпостом нетронутой русской природы. Сейчас трудно поверить, но в те сравнительно недалёкие времена Яуза в этом течении была чистейшей и изобиловала рыбой. В ней тогда ещё водились осетры. Реку современная цивилизация убила давно и безвозвратно, а вот с природой у неё вышел какой-то необъяснимый сбой. Как бы человек в наше время не стремился уничтожить всё живое вокруг себя, этот кусочек дикой природы, замусоренный и вытаптываемый, всё ещё продолжает жить. И ничто его не берёт, ни проводка ЛЭП, ни прокладка Белокаменного шоссе, ни природоохранные мероприятия местной администрации, ни толпы биомассы, живущей по принципу «после нас – хоть потоп». Никогда не понимал оборота «звериная жестокость». Мой жизненный опыт говорит о том, что жестокость – исключительно человеческое качество и не применимо ни к животным, ни к нежити. Остаткам звериного народа пришлось приспосабливаться к толпам людей, ежедневно разоряющим их дом. До сих пор рано утром можно увидеть лося, пришедшего попить из мёртвой Яузы. В болотцах, которые раньше были дачными прудами, водятся ондатры и выдры. Живёт в этом месте и лисья семейка, как им удалось свыкнуться с вечным людским соседством – ума не приложу.

Это место мы с Лануськой назвали в своё время «кругом». Можно было пройти полтора километра между Яузой и бывшими дачными прудами, потом развернуться у ветки железной дороги Ярославского направления и вернуться по тропинке, идущей по поросшим смешанным лесом холмам. От трудов праведных я не построил палат каменных. Поэтому, когда мы не уезжали отдыхать куда-нибудь далеко, наш «круг» вполне подходил, чтобы выгуливать на нём маленького человечка Тимошку. Всё на этом «кругу» было привычно и знакомо, и именно там я решил привести мои пошедшие в разнос мысли в порядок.

Дубовая аллея, ведущая на высокий взгорок, с которого хорошо видна вся пойма Яузы. Дубы здесь одеваются листьями аномально поздно, только к концу мая, зато и желтеть начинают не раньше Бабьего лета. Лет восемь назад папа-лис, который тогда был молодым и глупым, выкопал нору для своего семейства неподалёку от взгорка. И в то лето мы с Тимкой видели крохотных лисят, которых мама-лисичка прогуливала рядом с домом. Правда, потом она объяснила папе-лису, что устраивать нору в этом месте невозможно – совсем от людей нет спасения.

Итак, первое, что очевидно и неоспоримо. Я жив. Всё, что мне привиделось – не более чем наркотический сон.

Мостик через длинную протоку, соединяющую большие пруды. Эту живописную маленькую речушку издавна облюбовали ондатры. Когда приходит лето, и вода достаточно прогревается, их малышня устраивает здесь настоящие представления, носятся под водой, ещё не затянутой ряской, выпрыгивают из неё, как маленькие дельфинчики, и выпрашивают хлебушка у случайных зевак. Мы с Тимошкой в это время могли по два часа наблюдать за ними.

Страшный Суд. Наверное, он есть. Только не такой, как привиделся мне. Уж больно всё было субъективно. И Господь Бог подозрительно смахивал на Андрюху Лукьянова. И грехи разбирались только те, что были актуальны для меня. А вот если беспристрастно рассмотреть всё, что я натворил за свою жизнь, в том числе и то, что давно забылось и осталось в самых потаённых уголках подсознания, пришлось бы Господу специально для меня придумывать новую Зону. Назвать её можно, например, так: «Зона размышлений особого строгого режима».

Другой мостик через ту же протоку, только находящийся на двести метров дальше в глубину природного массива. У его оконечности, примыкающей к лесным холмам, папа-лис, повзрослев и набравшись опыта, обустроил свою постоянную резиденцию. Неподалёку от норы журчит родничок с чистой водой, и место здесь глухое и укромное, самое подходящее, чтобы растить лисят. Однажды в конце зимы мама-лисичка отпустила папу-лиса немного развлечься и покуролесить, и мы с Тимошкой, замерев, наблюдали, как он смешно отплясывал на февральском снегу.

Конец Света. Наш мир, безусловно, устроен гораздо сложней, чем утверждает диалектический материализм. Есть мир людей с их верой и безверием. И каждый человек – поле битвы сил добра и зла. Когда силы зла начинают одерживать верх, в мире людей появляются бесы. Есть мир нетронутой природы. Там живут звери и нежить. И тех и других совершенно не интересует, насколько они изучены человеком. Просто они не любят, когда в их мир вторгаются. И, конечно, есть мир, в котором времени уже не существует. Хотим мы этого или не хотим, но рано или поздно все в этом мире оказываемся. Я многое повидал в своей жизни. Знаю, насколько она сложная и многоуровневая. А вот признать, что существуют могущественные колдуны, способные оживить умершего четыре века назад человека, образумить его, вернуть на историческую развилку, и, тем самым, изменить всё течение времён, – ну, никак не могу. Уж больно это попахивает лукавым человеческим мудрствованием. А в мудрость человеческую я совсем не верю. Поэтому Конец Света выбрасываем из головы и живём дальше. Тем более что все обозначенные сроки прошли.

А вот и самый большой на «круге» пруд. Сейчас он похож на небольшое лесное озеро. Несколько лет назад на нём обустроили смотровую площадку, чтобы было удобно наблюдать за его обитателями. Здесь я остановился и закурил. Это наше с Тимошкой излюбленное место. Кто здесь только не живёт. И обычные утки, и мандаринки, и несколько видов чаек, и маленькие и пугливые болотные курочки, и какие-то странные водоплавающие птицы, у которых самцы раскрашены ярче тропических попугаев. Самые главные обитатели этого лесного озера – семейка выдр. Особенно забавны эти плавающие кошки, когда выбираются на берег. Они мирно уживаются с обитающими тут же ондатрами, и даже вместе гоняют уток. А в самой недосягаемой для людей части пруда живут редкие для наших широт водные черепахи.

Любовь. Нет никакой любви. Во всяком случае, той, о которой мы говорили с Создателем на Страшном Суде. Существует любовь к Родине. Иногда она может быть надрывной, как у меня. Любовь к ближнему своему, и счастлив тот, кто понимает, что это такое. Любовь к своему делу, и я безумно завидую удивительному Мастеру Лукьянову. Как и у зверей, существует любовь к своим детям и к своим родителям. Ещё есть любовь к Богу, с этой любовью проще жить и легко умирать. А вот той любви, что приключилась у меня месяц назад, нет. Есть страсть. Но никакая страсть, даже самая сильная, не живёт дольше нескольких лет. А потом? А потом всё просто. Если люди подходят друг другу, страсть перерастает в устойчивую дружескую привязанность. А если не подходят? Тогда – окопная война, ежесуточная норма расходования боеприпасов, и – на Западном фронте без перемен.

Вот я и дошёл до Тимошкиной ивы. Она необыкновенно старая, развесистая, с необъятным стволом. Растёт посреди луга рядом с Яузой. Когда Тимка был совсем маленьким, он очень любил смотреть истории про Лунтика. А ива – словно из этого мультика. И когда мы с сынишкой доходили до старого дерева, малыш останавливался, как будто ждал, что сейчас из дупла вылетит лиловая лунная пчёлка.

Отношения с сыном. А ведь не согласен я с Господом Богом из моего сна. Может, конечно, наша фамилия и проклята с XVII века. Но её носители с полным правом могут считать эту страну своей. Они в ней не родились, они её выбрали, а это гораздо важней. Первый из предков, оказавшийся здесь, мог после страшной Тридцатилетней войны в Германии уплыть в Америку и основать целый род пиндосов. Или перебраться в Британию и стать недонемцем. Или остаться на службе в Литве и превратиться в пшека. А он избрал себе единственную Родину, которую стоит любить. Где до недавнего времени не работала поговорка «хомо хомини люпус эст». Где было принято даже заклятому врагу оказывать милосердие и сострадание. Удел Пресвятой Богородицы, единственная страна на свете, где учение Христа не было извращено и испоганено. Его потомки три с половиной века ложились за эту землю костьми, не слишком заботясь о собственном благосостоянии. Тем больше оснований сказать: «Это моя страна». А что касается «рефлексивного истерика», так уж лучше быть им, чем бесчувственным негодяем. Бедность в начале жизненного пути – тоже не беда. Всё зависит от системы ценностей. Если во главу угла ставить деньги, квартиры, дачи и машины, тогда, действительно, караул. Но, надеюсь, мой сын таким не вырастет. Слишком он на меня похож, как и все мужчины у нас в роду похожи друг на друга.

Если путь прорубая отцовским мечом,

Ты солёные слёзы на ус намотал,

Если в жарком бою испытал, что почём, -

Значит, нужные книги ты в детстве читал. *43

Моя любимая поляна с курганами. Когда мы с Лануськой только открыли для себя наш «круг», я недоумевал, откуда взялись типичные курганы скандинавского типа на берегу маленького притока Москва-реки. Даже хотел как-нибудь ночью, когда здесь нет народа, как следует в них покопаться. Только потом до меня дошло, что никакие это не курганы, а горки, которые насыпали дачники в начале XX века для пущей живописности, да чтобы со своими ребятишками кататься зимой на санках. Для маленького Тимошки это были огромные горы, на которые сначала надо было забраться, а потом с их высоты дивиться на окрестности.

Финансовый вопрос. Вот тут всё очень сложно. Денег, полученных от Сергея, хватит на полгода. А что потом? Понятно, что кризис всё усиливается, и скоро будет напоминать цунами. Не будет никакой торговли солдатиками и никаких экскурсий. Но не зря говорил Спаситель своим ученикам: «Будьте яко птицы небесные». Будет день, и будет пища.

Когда я разворачивался от железной дороги, весь бардак, который царил до этого у меня в голове, удалось разложить по полочкам. Я успокоился и дышал полной грудью. Сегодня только 15-е мая, а, значит, у меня впереди целый сезон странствий и открытий.

……….

Обратная дорога всегда отличалась от первой части пути. Она была лесной. Сначала я взобрался на поросшую соснами горку. На самой вершине росла старая сосна, в которой мама-белка устроила себе дупло и каждый март выводила бельчат. Если случайный зевака пялился на беличий домик, она начинала смешно угрожающе стрекотать и, казалось, вот-вот начнёт кидаться шишками.

С горки путь шёл в низину, где в маленьком пруду в июне цвели ирисы. За прудом шёл подъём на холмы, поросшие смешанным лесом. Ещё не так давно, когда Тимошка был маленьким, на этом мшистом подъёме росли лисички и моховики. Я прошёл немного вглубь леса и…

Сказать, что я остолбенел, значит, ничего не сказать. Метрах в восьми от меня на тропинке, по которой я шёл, стояла волчица, а за ней три маленьких волчонка. Обычный гуляющий по Лосиному острову человек мог бы принять их за бродячих собак. Похожий случай произошёл со мной и Тимошкой пять лет назад в Великом Новгороде. Мы бродили с ним на Славне и рассматривали церковь Илии Пророка и Петропавловский храм. В южном направлении город никогда с момента основания не расширялся – расширяться было некуда. Сразу за Фёдоровским ручьём аж до Спас-Нередиц тянутся непроходимые болота и леса. И вот из этих болот и лесов по пешеходному мостику выбежал на Славень молодой любопытный волчок и сразу оказался в центре города.

– Ой, папа, смотри какой смешной хаски! Он, наверное, хочет с нами поиграть!

– Это не хаски, сынок, вставай быстро мне за спину.

Но волк-подросток был совсем неагрессивным и действительно, хотел играть. Он минут пять бегал вокруг нас, смешно подпрыгивая, потом ему надоело, и он убежал обратно за Фёдоровский ручей.

Но одно дело встретить волков в Великом Новгороде, окружённом со всех сторон дремучими лесами, и совсем другое – в Лосином острове. Этого не может быть, потому что не может быть никогда. Я даже глаза потёр от удивления. Мать-волчица наклонила свою умную морду и тихо и тоненько завыла, предупреждая, что к волчатам подходить не стоит. Я и не собирался. Минуты две мы стояли и смотрели друг на друга, потом я, не разворачиваясь, отошёл назад и спустился с холма. «Откуда здесь волки? Чушь какая-то!» – подумал я и пошёл в обратную дорогу вдоль границы леса.

Через три минуты я подошёл к спуску с холмов, который вёл к лесному озерцу. И здесь я увидел такое, что окончательно сбило меня с толку. На этом склоне густо разрослись кусты жасмина. Лет сто назад какой-нибудь дачник посадил их здесь для красоты, а они не только привились почти в лесу, но и заполонили собой весь склон. Цветение жасмина – это середина климатического лета. И, обычно, в первую декаду июля весь холм покрывался белым цветом, и от него исходило невообразимое благоухание. Запах цветов я почувствовал ещё издалека. А потом увидел весь усыпанный белым цветением склон, и всё это на фоне только-только развернувшихся берёзовых листьев.

Я стоял, как вкопанный. В голове у меня была единственная мысль: «Это что, «трамадол» до сих пор действует?» Тут я заметил, что неподалёку от меня стоят и фотографируют цветущий склон мои старые знакомцы, пожилая женщина с сыном, которых я частенько встречал, гуляя по своему «кругу». Кроме биомассы, жарящей в Лосином острове шашлыки, пьющей водку и пиво, пугающей зверюшек и птиц своей дебильной музыкой и уничтожающей и замусоривающей всё вокруг себя, изредка попадаются вполне симпатичные люди, приходящие сюда в гости и ведущие себя, как и положено в гостях. Я подошёл и поздоровался. Они мне вежливо ответили, после чего я спросил:

– А вам не кажется странным такое цветение жасмина в этом году?

Мне ответила женщина:

– Вы правы. Это, наверное, после дождей, которые лили целых три недели. Мы каждый год приходим в середине мая фотографировать этот склон холма, но такого буйного цветения я не припоминаю.

Я вежливо распрощался и направился к выходу с «круга», уже не обращая внимания на природные красоты. Всё же не очень приятно осознавать, что сходишь с ума. К чёрту этот «трамадол», приду домой и выброшу в помойку. Только этого мне и не хватало! Насчёт волков в Лосином острове – не знаю. Но люди каждый май приходят фотографировать цветущий жасмин, а я почему-то считаю, что он должен цвести в начале июля. Что-то мне это совсем не нравится.

Одиннадцатого трамвая ждать пришлось недолго. Я вошёл и хотел приложить свою пенсионную карточку к валидатору, прошёл трамвай из конца в конец, но так ни одного аппарата и не нашёл. Ко мне подошла женщина в униформе «Мосгортранса»:

– Мужчина, Вы что-то ищете?

– Не поверите, да. А где у вас тут валидатор?

– Чего-чего?

– Ну, штука такая, к которой карточки прикладывают, чтобы проезд оплатить.

Женщина посмотрела на меня, как на сумасшедшего:

– Мужчина, Вы в своём уме? И второй вопрос: проезд оплачивать будете?

– Я пенсионер вообще-то.

– Ну, так показывайте пенсионное удостоверение и не морочьте мне голову.

Я показал ей пенсионное и с жалким видом уселся у окна. Что происходит, ди химельт доннер ветер нохайнмаль? Чувствую я себя превосходно, голова ясная, полностью отдаю себе отчёт в происходящем. Ну ладно, волки в Лосином острове. Ну ладно, цветущий в середине мая жасмин. Но кондуктор в московском трамвае и отсутствие валидаторов, о которых никто не слышал? Это уже слишком. Это тебе не лёгкое помутнение рассудка под воздействием наркотиков. Что-то происходит, только я не понимаю – что?

С трамвая я в буквальном смысле соскочил и, даже не закуривая, бросился к дому.

……….

Я влетел в квартиру, услышал, что Ланка хозяйничает на кухне, и кинулся к ней. Мой взъерошенный вид удивил её:

– Как-то странно ты выглядишь после прогулки.

– Зай, у тебя всё в порядке?

– А почему должно быть не в порядке? Да что с тобой? Что-то произошло?

– Да ничего такого, за исключением того, что я видел на нашем «кругу» волков, – сказал я как можно спокойней.

Ланка отреагировала неожиданно:

– Вот здорово! А я думала, что их можно встретить только за МКАДом, а в городскую часть Лосиного острова они не забегают.

Я посмотрел на жену оценивающе, не издевается ли:

– А что, они водятся в той части заказника, которая расположена за МКАДом?

– А ты не знал?

Я немного помолчал и задал ещё один вопрос:

– Помнишь склон, который идёт от леса к озерцу?

– Конечно.

– Представляешь, он сейчас весь покрыт цветущим жасмином. Это невероятно, жасмин зацвёл в середине мая.

Вот тут жена посмотрела на меня подозрительно:

– А когда он, по-твоему, должен цвести, в начале июля, что ли?

Тут я растерялся окончательно. То ли лыжи не катят…

– Слушай, Ланка, а объясни, почему в трамвае нет валидаторов, зато есть кондуктор?

– Во-первых, что такое валидатор? Во-вторых, а где должен быть кондуктор, в поликлинике?

Не очень приятно осознавать, что у тебя в 51 год деменция, но, судя по всему, так оно и есть. Я тяжело опустился на стул и промямлил:

– Ну, да, ну, да, где же ему быть, как не в трамвае. Всё правильно, зай. А где Тимошка-то?

Жена удивлённо подняла брови:

– Какой Тимошка?

Вот тут мне окончательно сделалось плохо:

– Как «какой Тимошка»? Сын наш.

– Я не понимаю, Юр, почему ты хочешь меня обидеть, – сказала Ланка сквозь зубы. – Ты же прекрасно знаешь, что детей у нас нет, и не может быть из-за меня.

Похоже, разозлилась она не на шутку и хотела устроить мне хорошую выволочку. Тут она повернулась ко мне и взглянула пристально.

– Господи, да что с тобой творится! Ты белый, как мел! Юр, тебе плохо?

Я с усилием поднялся и прошёл по нашей квартире. Нигде не было ни одной Тимошиной вещи, ни одной игрушки, ни одного учебника. Я вернулся на кухню и попросил жену:

– Ланка, милая, мне что-то совсем хреново. Боюсь сейчас упаду. Помоги мне, детка, дойти до постели.

Перепуганная Ланка отвела меня в большую комнату, легла рядом со мной и стала гладить меня по волосам и лицу.

– Милый мой, хороший, – шептала она. – Я ещё, когда ты вернулся из Кашина, поняла, что с тобой что-то неладно. Ты целый месяц сам не свой. А сегодня ты меня окончательно напугал. Знаешь что? Хватит этих твоих тем. Представляю себе, как они тебе даются. Да чёрт с ними, с деньгами. Твоя пенсия, моя зарплата, – ничего, как-нибудь проживём. Ты и так уже один раз надорвался на своей работе. Не хочу, чтоб ты угробил себя окончательно. Ведь я люблю тебя, я без тебя жить не смогу.

Я лежал и думал. Мой мир, и без того хрупкий, рушился на глазах. Тимки нет, потому что не было никогда. А эта милая женщина, которая гладит меня и утешает, – это же не моя жена. Да, она – копия Ланки и голос такой же. Но свою жену я, слава Богу, за пятнадцать лет изучил хорошо. Поведение не её, реакции не её, всё не её.

Итак, мой мир таял. Он истлевал, как саван, и расползался. И виноват в этом только я сам. Я полежал пять минут и попросил женщину, очень похожую на мою жену:

– Детка, принеси, пожалуйста, сигарету с зажигалкой. Выйду на балкон, очень курить хочется.

– Я тебя в таком состоянии на балкон не выпущу. Кури здесь, потом проветрим.

Я встал возле окна. Прямо под балконом начиналась долгая череда хрущёвских пятиэтажек, в двух километрах справа высились коробки «абэвэгэдэйки», а за ними… За ними ничего не было, ни полоски Измайловского лесопарка, ни неба, словом, вообще ничего. Как будто из старого фотоснимка вырезали целый угол. И тогда я засмеялся. Засмеялся, как Рольф Штайнер, понявший, что гауптман Штрански не умеет перезаряжать пистолет-пулемёт.

25 сентября – 28 декабря 2021 года.