Палач [Светлана Каныгина] (fb2) читать онлайн

Светлана Каныгина Палач

Ночной кабак мамаши Гус шумел голосами, визгливой музыкой дурно настроенной виолы и разгульной песней. Вырываясь сквозь приоткрытые форточки запотевших окон и щели дверей, звуки и запахи пьяного веселья лились на улицу, где подхваченные майским ветром разносились далеко по округе и растворялись в тумане, что висел над обрамляющим город эспарцетовым полем.

За стенами заведения были темнота и сон, но внутри него, в свете масляных ламп, бурно играла жизнь. Окруженные застоялым духом вина пота и жареного мяса, окутанные табачным дымом гуляки неустанно пили и отплясывали, как будто за окнами не было позднего ночного часа. Среди них, спьяну неотличимо одинаковых на лицо, кутил и простой люд, и заезжие торговцы, и даже известные на весь город господа, чьи имена были связаны с зажиточными домами и местной префектурой. Но, ни в песнях, ни в колких своим словом анекдотах нельзя было разглядеть чина их поющего или рассказывающего. Кабацкие девицы и грязные чарки с вином уравнивали всех, не оставляя более никакой разницы между тем, кто беден и тем, кто богат, а только прибавляя их веселью насыщенности и жара.

Самым громким из звучащих здесь голосов был визгливый, почти пищащий голос хозяйки, пышнотелой Мари́ Гус, что заправляла этим заведением последние двадцать пять лет из своих пятидесяти и являла собой гарантир ежедневно доступного разгула для завсегдатаев. Не жалея горла, она раздавала указания двум помощникам, снующим между столов, и тем же криком разгоняла пьяные склоки посетителей, а порой могла и стукнуть того, кто в ненужный момент подворачивался ей под руку. Никто и думать не смел, чтобы возразить хозяйке, и всякое её недовольство, ругань или отпущенный подзатыльник принимались служащими и гостями кабака как должное и с удовольствием. Крики мамаши Мари были обязательной составляющей шумного кабацкого гвалта, его остротой, исключить которую означало уничтожить неповторимый самобытный дух ночного заведения. Гости гуляли, дрались и били посуду, а хозяйка не прекращала подливать им спиртного, подогревая его крепкой бранью.

Мамаша Гус была громкой. Но этой ночью в её кабаке громче всех звучал раскатистый бас Ивана Идо́, местного палача. Высокий и коренастый, с густо поросшей уже поседевшими кудрями головой он стоял, склонившись над одним из столов, то и дело стучал по нему могучим кулаком и громогласно спорил. Хозяйка и большая часть гуляк заведения держались от этого спора в стороне, и только несколько изрядно выпивших господ не позволяли диспуту утихнуть, невзирая на мрачность того, о чём препирались.

Разговор шёл о смерти, её пугающем образе и силе страха, который она внушала всякому живому. Вести беседу о подобном деле, да ещё и с палачом виделось неразумным даже тем, кто был горазд на многое после бутыли вина.

И всё же, среди посетителей нашлись смельчаки, и спор разгорелся.

– Да кому, как не мне, знать старуху в лицо?!– кричал палач,– Она приходит за каждым, у кого над головой висит мой топор. И нет в ней ничего, что могло бы испугать.

–Это всё потому, что топор висел не над твоей головой, Идо,– вытирая пивную пену с усов, отвечал ему человек в камзоле, расшитом узорчатой тесьмой.

– Но о пощаде они молили не её, а меня,– с хрипом басил палач,– Меня они просили оставить их головы на месте. Смерть же молчаливо ждала, когда я закончу своё дело.

Сидящие за столом наперебой загалдели каждый своё, а Иван, всё не унимаясь, криком доказывал то, о чем не стоило заговаривать и шёпотом.

– И с какой из сторон, скажи мне, смерть смогла бы подступиться к вору, чтобы открутить ему голову, если бы это не сделал я, а?– отвечал палач осмелевшему спорщику, что встал перед ним, подперев бока,– Или твою тётку на тот свет не гангрена отправила, а старуха с косой?– говорил Иван, тыкая ему в грудь пальцем,– Нет уж! Тело этой пустословной сплетницы собственным ядом было отравлено, а смерть только проводила её туда, где ей давно было место.

Кабак загрохотал пьяным смехом, и спорщик двинулся на палача с кулаками.

– А если не веришь, что без помощи она не приходит, так я тебе это и показать могу,– со смехом сказал Иван, схватил спорщика за шею, и в один миг, подмяв его, уложил головой на табурет.

Толпа ахнула. Тут уже мамаша Гус не стала молчать. Расталкивая посетителей, она бросилась к палачу.

– Довольно пугать людей!– выкрикнула хозяйка, хлестнув Идо по плечу полотенцем,– Не дело о смерти разговоры вести. Мы все тут живые и умирать не торопимся,– Мари повернулась к толпе,– Так ведь, ребята?

–Да!– нестройным хором прокричали в ответ гуляки.

Гус опустила тяжёлую ладонь на чарку палача и тихо сказала, глядя ему в глаза:

– Пожалуй, хватит на сегодня. Ром и так слишком много лишних слов из тебя вытянул. Ступай домой, Иван. А если останешься, даю слово: сдобрю твою выпивку такой травой, что ты и двух минут на месте усидеть не сможешь, не испортив штаны.

Разразившись громким хохотом, Идо выхватил из под руки хозяйки чарку и, в один заход осушив её, снова стукнул кулаком по столу. В ответ на дерзость палача Мари ещё раз хлестнула его полотенцем.

– Хороша!– гаркнул Иван, махнув курчавой головой, и двинулся к выходу.

У самых дверей его догнал визгливый голос мамаши Гус:

– И не гневи смерть! Однажды она и за тобой придёт!

– Мне будет, о чём с ней посудачить,– шагая через порог, буркнул палач.

Дверь с хлопком закрылась за его спиной, будто обрезав собою шумный кабацкий гомон. Смех и весёлые разговоры продолжали сочиться из всех щелей заведения, но по эту сторону его стен они звучали объединённо и гулко, не позволяя разобрать ни одного произносимого слова.

Оставаясь перед дверью ещё несколько минут, Идо старательно прислушивался к звукам кабака, однако, так и не заметив в них ничего, что могло бы упомянуть минувший спор, медленно побрёл прочь.

Майская ночь дышала прохладой и ветром, что нёс с собой запах землистой сырости от проливающегося невдалеке дождя. Облака влаги были уже близко и посверкивали в темноте вспышками молний, но пока с неба не упала первая капля, насекомые мелодично выводили свою ночную песню, а цветы и травы благоухали так сладко, словно во всю силу спешили наполнить воздух своим ароматом.

Иван Идо, шатаясь, миновал площадь перед кабаком и свернул к полю, откуда пошёл по узкой, накатанной колёсами повозок колее дороги, тянущейся вдоль лиственного перелеска.

Его дом стоял впереди, в получасе ходьбы от заведения мамаши Гус, в самой глубине березняка. Ночь давно вступила в права, путь был не такой близкий, но палач не спешил. В этот час, как и в любое другое время суток, его возвращения домой никто не ждал.

Семьи у Идо не было. Он жил один, часто проводил вечера в городе и возвращался домой тогда, когда хотел. Вот и теперь ему незачем было торопиться. Неразборчиво мыча под нос нечто похожее на мелодию, Иван лениво шагал вперёд. Голова палача была опущена, подбородок прижат к груди и от этого, глядя со стороны, можно было решить, что он спит.

Вероятно, так и было, и Идо действительно дремал на ходу. Ведь за многие годы ежедневных выходов в город, он знал каждый бугорок дроги ведущей к его дому. Иван запросто мог идти по ней, не открывая глаз, и всё равно память безошибочно привела бы его к родному порогу, не дав оступиться ни на одной кочке.

Так бывало много раз. Однако в эту ночь случилось иначе.

Дождь не стал ждать, когда гуляка доберётся до дверей своего дома. Испуская молнии и грохоча громом, он застал палача на полпути, в считанные минуты превратив дорогу под его ногами в грязевое месиво.

Но и это не стало для Идо поводом, чтобы поторопиться. Последняя кружка рома, выпитая в кабаке, как раз разбежалась по его венам, и разразившаяся непогода оказалась ему нипочём.

Всё так же, не поднимая головы и напевая в нос, Иван шёл вперёд. Безразличие, с которым он отнёсся к буйству дождя, было если не глупостью, то простецкой дерзостью человека, ничем не защищенного перед могуществом стихии. И небо ответило. Словно желая указать палачу на приземлённость его фигуры, оно с треском извергло из себя огненную кривую молнии и ударило ею всего в десяти метрах от Идо.

– Чтоб тебя!– отскочив в сторону, вскрикнул он, тут же поскользнулся и упал на лежащее у обочины бревно.

Пыхтя и бранясь, Иван с трудом поднялся.

–Дура!– гаркнул он, ударив по бревну ногой.

С лёгкостью провалившись в прогнившую древесную кору, сапог Идо застрял, и палач снова упал. Ещё яростнее он осыпал бревно руганью, а затем нервно дёрнул ногу из сапога.

И тут случилось то, чего Иван совсем не мог ожидать.

Из выбитой в бревне дыры выскользнула змея. В одно короткое мгновение, совершив бросок, она ужалила Идо в ногу и, блеснув черной кожей, исчезла в траве.

– Проклятье!– шёпотом произнёс палач и повторил громче, но уже с надрывом и страхом в голосе,– Проклятье!

Испуганно шепча что-то невнятное, он трясущимися руками закатил к колену мокрую штанину. Места, куда укусила змея, Иван разглядеть не мог, но явственно чувствовал боль и боялся пошевелиться, чтобы не разогнать яд. Отрезвлённый произошедшим, он с тоской глядел на виднеющийся невдалеке березняк. Чтобы добраться до дома, ему хватило бы нескольких минут, однако он много раз слышал, что змеиная отрава быстро разбегается по крови, и потому боялся потерять сознание. Идо закрыл глаза и сидел так, тихо, точно затаившись.

-Не подходящее время вы выбрали для того, чтобы передохнуть,– вдруг раздался сверху незнакомый голос.

Иван поднял голову и увидел над собой человека.

Это был мужчина средних лет, рослый и весь вымокший до нитки. Стараясь рассмотреть сидящего перед ним Идо, незнакомец утирал стекающую на глаза воду и, щурясь, улыбался.

–Давайте же, я помогу вам встать,– сказал он, подняв палача на ноги и, видя как тот снова оседает на землю, добавил,– Да вы славно набрались! В одиночку вам сейчас не дойти до дома. А я как раз иду в город. Доведу вас куда попросите, если это недалеко.

Идо замотал головой.

–Нет. Мой дом там,– махнул он рукой на березняк,– Но я никуда не пойду. Змеюка, гадина, ужалила. Не дойти мне.

Незнакомец посмотрел в сторону города, потом оглянулся на берёзовую рощу и задумался.

– Что ж,– сказал он спустя минуту,– Придётся мне вернуться. Не так это и далеко. Отведу вас и пойду своей дорогой,– и прибавил, подхватывая палача под руки,– Только не думайте настаивать, чтобы остаться сидеть здесь. Глупая это затея- спасаться от змеиного яда в грязи и под дождём.

Выбор перед Иваном был небольшой: ждать тяжелого исхода, сидя в одиночестве, или принять помощь незнакомого человека и оказаться дома в тепле и сухости, где и приход смерти может стать не таким страшным.

Спорить Иван не стал, оперся рукой на плечо незнакомца, и они вместе пошли по дороге.

В пути они не говорили. Ещё сильнее припустивший дождь не позволял ни открыть рта, ни поднять головы. Его струи, движимые порывистым ветром, хлестали идущих то в лицо, то в спину, а то проливались сверху, точно как из ведра, да прямиком за шиворот.

В такой ненастный час беседы не ладятся и между добрыми приятелями, а уж незнающим друг друга людям вовсе не о чем было заговорить. Вот спутники и молчали. Идо всё боялся поспешить и чаще вздохнуть, а незнакомец, вложив все силы, тащил его на себе, тяжелого, едва ступающего на землю. Даже на подходе к дому Иван не решился идти твёрже и только ещё крепче держался за плечо незнакомца, боясь недотерпеть и лишиться чувств, так и не коснувшись родных стен.

Наконец, добравшись до дверей, оба они оставили облепленные грязью сапоги у порога и вошли внутрь.

В доме было темно и тихо. Поливающий снаружи дождь здесь напоминал о себе лишь робким постукиванием по крыше и шорохом, чуть слышным за закрытыми ставнями.

В темноте, на ощупь, незнакомец довёл палача до кровати, стянул с него мокрую одежду и уложил, накрыв одеялом. Идо трясло. По дороге к дому он не чувствовал никакого признака недуга, но сейчас его тело колотило, словно от холода, а по коже и венам медленно растекался жар.

Отыскав на прикроватной тумбе лампу, незнакомец зажег свет. Слепую черноту комнаты прорвал круг ярко желтого сияния, который проявил вокруг себя стол, шкафы, печь, мелкую домашнюю утварь, расставленную по полкам, и одежду, брошенную в беспорядке на полу и развешанную на спинке кровати и двери в коридор.

– Ну, вот,– сказал незнакомец, оглядываясь по сторонам.

В углу, возле печи, он увидел наполненную водой деревянную кадку, зачерпнул из неё кружкой, что стояла там же на печной полке, и подал её палачу.

Пока Иван, сдерживая подступающую тошноту, не спеша, пил, незнакомец развёл огонь, и когда тот разгорелся, подбросил в топку угля.

– Сейчас прогреем дом, и озноб будет чувствоваться слабее,– усаживаясь на стул у кровати, сказал он.

Несколько минут Идо и незнакомец провели в тишине, не говоря друг другу ни слова, а потом, сосредоточенно сдвинув брови, палач отбросил край одеяла с ноги и спросил:

– Что там?

Мельком взглянув на его голень, незнакомец ответил:

– Похоже, это и правда была змея.

Иван отдал ему кружку.

– Дело плохо,– сказал он с выдохом.

– Будем верить, что нет,– ответил незнакомец, взял висящую на спинке кровати рубаху и, свернув её, подложил под стопу палача,– Будем верить,– снова сказал он.

Тяжело вздохнув, Идо обвёл медленным взглядом комнату и остановил его на дрожащих за печной решеткой языках пламени. Точно ведомые неслышной музыкой, они игриво отплясывали, то взвиваясь вверх, то изгибаясь из стороны в сторону, то, словно лопаясь, с треском рассыпались на мелкие искры, а затем, унявшись, вдруг вновь пускались в пляс. Палач смотрел на этот безудержный танец, и ему, пылающему жаром, казалось, что огонь, веселясь совсем не к месту, движется в такт с ритмом сердца, отстукивающим в его разгоряченных висках. Пламя вдруг показалось Ивану живым и почему- то пьяным. Как будто огонь указывал своими языками на лежащего в кровати Идо и, насмехаясь над его слабостью, вытанцовывал и ужимался в гримасах. В голове палача скользнула мысль немедля залить печь водой. На мгновение он даже увидел, как обдаёт топку из ковша и слышит жалобное умоляющее шипение. Но это краткая иллюзия разгоряченного рассудка быстро исчезла, а рыжее пламя, обнимая железные прутья решетки, продолжило покатываться со смеху и отплясывать. Не в силах оторвать взгляда Идо всё смотрел и смотрел на него, пока вдруг не уснул, усыплённый усилившимся жаром.

Когда палач проснулся, незнакомец по-прежнему был возле него. Он всё также сидел на стуле у кровати, но раздетый до исподнего, а его одежда была аккуратно развешена на верёвке над печью.

– Вы ещё здесь,– задумчиво произнёс Идо.

– Оставлять вас одного сейчас не следует. Да и дождь не перестал. Побуду до утра, а с рассветом уйду,– сказал незнакомец.

– Кажется, вы спешили в город? – спросил его Иван и сразу же негромко сам себе ответил,– Теперь-то уже верно опоздали.

Незнакомец улыбнулся и махнул рукой.

– Моё дело может подождать и до завтра,– потирая ладонями колени, сказал он,– Я ведь и не спешил совсем. Телега увязла в грязи перед мостом, а накидки от дождя на меня и лошадей одним разном не хватило бы. Вот, я их накрыл, так чтобы не мокли, а сам в город подался. Не ночевать же под дождём!

– Так-то правильно. Но накидка вам до города нужнее была. Скотине, что в дождь, что без дождя- одинаково. Она всё стерпит, не сломается,– сказал палач и, вдруг закашлявшись, потянулся к тумбе.

Вложив в его руку кружку с водой, незнакомец ответил:

– Ну, нет. Лошадь- она хоть и скотина, но живая, как и человек. Простоит под холодным дождём, возьмётся хворью и помрёт. А такого, чтобы существо погибало не по времени, да ещё и без вины, допускать нельзя.

Палач неодобрительно замотал головой.

– Вот и вы туда же,– сказал он, хмуря брови,– Сегодня в кабаке у Гус я не меньше двух часов к ряду пытался втолковать трём недотепам, что смерть если пришла, то значит по времени. А они в крик и давай своё доказывать. И главное то в чём: ничего о ней не знают, а всё равно в спор лезут,– отерев усы, Идо раздул щёки и с выдохом продолжил,– Там уж мы до всякого дошли. За малым драки не вышло. Но, я- то знаю о чём говорю! О том и вам скажу. Если смерть кого и забирает, значит так и надо; значит тому одна дорога осталась- на другой свет отправляться. И если он не стар и не младенец, какие мрут уж не знаю от чего, то за ним наверняка хватило вины, раз его кончина настигла,– Идо снова нахмурился,– Я так вам скажу: у смерти один труд- проводить покойника до иных мест. Не она рубит головы да в постыдных и иных болезнях человека губит. И тот пусть её, костлявую, боится, кто живёт, как нечисть и руками своими грех творит. Для таких, кроме чумы и тифа, я есть. На то я и палач, чтобы всякую мерзость жизни лишать.

Произнесённые слова заставили незнакомца задуматься. Широко раскрыв глаза, с нескрываемым удивлением, он отклонился на спинку стула и несколько секунд просидел так, уставив неподвижный взгляд в сторону.

– Я не мастер много думать, и ваши слова резковаты, но что-то из них мне удалось уловить,– заговорил он, немного поразмыслив,– И всё же, вы довольно смело размышляете для человека укушенного змеёй!

Идо ухмыльнулся.

– Сначала, когда она меня ужалила, я сильно испугался,– перемежая слова кашлем, сказал Иван,– Думал, так и подохну в грязи, как не человек. А потом появились вы, и я, как и должно, убедился, что не сделал в своей жизни ничего дурного, чтобы так постыдно скончаться.

– В своей кровати, под топором, или от змеи умирать- дело всегда плохое. И как уверенно судить, кто заслужил расстаться с жизнью, а кто нет?– ответил незнакомец.

Утирая со лба пот и морщась от боли Идо приподнялся на локтях, а когда незнакомец поправил ему подушку, со стоном опустился на неё и ещё с несколько минут быстро и коротко дышал, укрощая тошноту.

– Чтобы судить, нужно знать,– сказал он, умерив дыхание,– А я знаю о каждом, кого казню. Все они не лучше, чем черти,– палач сделал несколько жадных глотков из кружки и продолжил,– Взять хотя-бы мельника, для примера. Не больше десяти дней назад я его повесил. И вы уж не сомневайтесь, было за что. Он ведь как себя под петлю-то подвёл? Не случайно и уж точно не по ошибке. Выпивать он любил. Немного, как все, но каждую неделю. Иной человек спьяну по девкам гуляет, да песни поёт, а этот, как выпьет, ходил ко двору одного важного человека и всё орал под окнами, ворота тряс, угрожал расправой, и было такое, что несколько раз ввязывался драться с тамошними домашними работниками. За это, ясное дело, его приводили куда следует, бумаги выписывали и деньгами заставляли вину искупать. А он, как всё уляжется, снова за старое. Так вот, однажды явился мельник злее прежнего и застал хозяина за отъездом. Он как раз садился в повозку. Там мельник его и приговорил: схватил несчастного и тряхнул о землю, да так, что у того голова пополам разошлась,– Идо снова отхлебнул из кружки,– Недолго его судили. На следующий день уже казнь была. Ну и скажите после этого, что оголтелого мужика смерть без вины забрала.

Незнакомец задумался, а потом спросил:

– А как же убитый? Он ведь тоже умер. Значит, тоже заслужил, или по времени?

– Э, нет,– протянул палач,– Тот человек славился только хорошими делами. Для него кончина стала злым случаем. Такое бывает, и тут уж только сама смерть знает, почему ей должно было прийти.

Почесав бороду, незнакомец придвинул стул ближе к кровати и наклонился так, что между ним и Идо осталось не больше полуметра.

– По нуждам нанимателя мне часто приходится ездить то в один город, то в другой, и там с разными людьми встречаться,– начал он негромко, так словно опасался быть услышанным кем-то ещё,– Многое до моих ушей доходит, и всё больше того, о чём лучше и не знать. Люди, они такое могут рассказать, что и не уснёшь потом спокойно. Так вот. В двух днях пути отсюда есть посёлок. Место совсем не для жизни, глухое: всего дом или два с хозяевами, остальное- амбары и сараи, да и те уже без дела стоят. Однако же, господа знатные и не очень туда часто заезжают. И останавливаются они там не потому, что им в дороге ночлег нужен, а за тем, чтобы в особый дом попасть, который ветхостью и объездными дорогами от прочего мира сокрыт. Всякое там происходит вдали от порицания и сплетен. Не стану я вам рассказывать, дурное одно, а подчас- и совсем стыд. Но, кроме прочего, забава в том доме есть для тех, кому уже ничто ни душу, ни нервы не трогает. В загоне, что железной решёткой огорожен, медведицу держат, и день изо дня на денежный спор собаками и цепными волками травят. Её туда ещё медвежонком привезли, и, говорят, без жалости над нею измывались. О том я от завсегдатая тех мест узнал, когда с ним пьяным за одним столом в гостином доме оказался. Он мне многое тогда рассказал. И о содержателе медведицы тоже. Господин этот- её хозяин-, в вашем городе жил. Известный был человек. А медведицу он у местного мельника взял. После осенней охоты, когда мать её подстрелили, она жива осталась. Так её мельник и нашёл и у себя жить определил. Но где ему было столько денег взять, чтобы кроме своих семейных ртов ещё и зверя кормить? Тогда-то ему известный господин и предложил за животным присмотр, мол, давно мечтал дикого зверя, как домашнего в своём дворе держать. Мельник ему медведицу так отдал, ничего за неё не попросил; одно только обещание взял, что тот её голодной не оставит и будет содержать в заботе. И жил он спокойно: уверен был, что всё есть так, как обещано. Позже гостил мельник у деверя в другом городе и с ним, опять же совершенно спьяну, в тот сокрытый дом попал. Увидел он, на что медведицу отдал и стал просить господина её вернуть. Но тот ему отказал окончательно и твёрдо и пригрозил: если пойдут о нём разговоры, не сможет мельник жить ни в этом городе, ни в любом другом. Против знатного чина с дурной молвой и обвинением только ещё более знатный может пойти, но и он не станет, если имеет ум. А уж простому человеку такая смелость равно как яду выпить. Не стал мельник о господине и сокрытом доме в городе говорить. И всё же душа его за медведицей с каждым днём всё сильнее болела. Он мучился, терпел и, как было велено, молчал. Но, тревога она ведь хуже больного зуба: так просто из себя не вырвешь. Стал мельник душевные муки вином заливать. Как выходной день придёт, он выпьет, и всё ему не таким плохим кажется. Вот только от меры до избытка один шаг. Так мельник и стал себе беду наживать. Возьмёт лишнего в кабаке, злом разъярится и к дому господина идёт- справедливости искать. Много раз он к нему ходил, но ничего не смог добиться, лишь ещё больше ненависть в себе вырастил. И до того мельник этого господина возненавидел, что, когда тот ему самолично у ворот дома на глаза попался, он с ним и говорить не стал; всю горечь и обиду в кулак вложил и с одного удара на тот свет отправил,– незнакомец замолчал, выпрямил спину и, посмотрев на палача как бы искоса, добавил,– Выходит, что не злой случай известного господина настиг, а вина за ним имелась.

Не думая над сказанным ни минуты, Идо с усмешкой ответил:

– Разве же это вина, чтобы человеку умирать? Медведь- он только зверь, ни души в нём, ни разума. Нет, не повинен был тот господин. И история ваша, не примите в обиду, на досужий вымысел сильно похожа. Верно, кто-то доброго человека оклеветать после смерти решил. Для того вам эту нелепицу и рассказал.

Незнакомец молчал. Он вдумчиво смотрел в пол и иногда приподнимал брови, словно выражая недоверие, или удивляясь тому, над чем размышлял.

Палач пользовался этими минутами и украдкой разглядывал своего спасителя. Делал он это не из любопытства и совсем не потому, что хотел узнать незнакомца. Разум его, воспалённый брожением змеиного яда, преломлял привычные образы комнаты, изображая предметы в ней оживлёнными и непонятно отчего озлобленными. Идо боялся замечать это; не хотел видеть их нарочито растянутые медлительные движения и слышать странный необъяснимого свойства звук, гулкий и как бы выпуклый, который вкрадчиво подбирался в его слух со всех сторон. Потому он смотрел на то единственно живое, что было перед глазами и не отводил взгляда, лишь бы не увидеть открыто, как кружки на полке раскачиваются в его сторону, а рубаха сползает с угла двери, и всё вокруг него движется и говорит.

Палачу было совсем уж дурно. Так дурно, как раньше никогда не бывало. Тело его крутило судорогами, в животе и груди всё горело, в голове шумела бессмыслица, и ногу, что укусила змея, распирало от жидкости. Родной дом казался Идо чужим и неуютным, как будто он гнал своего хозяина прочь и, негодуя от того, что Иван не уходит, пугал его страшными образами. Палач больше не мог их видеть. Он закрыл глаза и, не успев о чём- либо помыслить, уснул.

А дождь всё не унимался. Шурша по крыше, его вода сбегалась в сточную трубу и уже оттуда с мокрым чавканьем выливалась на раскисшую землю. Этот звук, живой и подвижный, вытянул Идо из глубины сна. Близкий к пробуждению, но ещё окутанный дрёмой Иван отчего-то решил, что это хлюпанье принадлежит торопливым шагам некоего человека, в спешке кружащего вокруг дома и не способного отыскать в нём дверь. Палач даже хотел позвать его, но тут в нём мелькнула мысль, что тот пришёл со злом и он, удержав себя от крика, вдруг проснулся.

Незнакомец стоял у распахнутых оконных ставень и смотрел на стекающие по стеклу капли дождя. Одежда, которую он развесил просушить, снова была на нём, но ноги всё ещё оставались босыми, а сапоги с них, уже очищенные от грязи и перевёрнутые вниз голенищами, висели на полке над печью.

– В такой дождь и не угадаешь, когда быть рассвету,– кряхтя, произнёс Идо.

– Настанет,– с выдохом сказал незнакомец,– Придёт к своему времени, как и должен. Нет у него другой возможности.

Он отвернулся от окна и посмотрел на палача.

– Вот видите как,– сказал Идо, почесывая грудь,– Как видно, всё бывает по времени. Ну, кроме злого случая, который, как я уже говорил, снисходит, чёрт знает, по какому поводу.

Иван откинул с груди одеяло и почесался ещё яростнее.

– Думаете, не происходит такого, чтобы положенное вдруг поменялось?– спросил его незнакомец.

– Может, и происходит. Но, только я о таком никогда не слышал,– ответил палач,– На моих глазах другое из раза в раз. Обреченные умереть идут ко мне на помост, и ничто их от смерти не спасает. Не было для них такого счастливого случая, чтобы на виселице верёвка оборвалась, или топорище из проуха выскочило, или вдруг ещё какое чудо им жизнь сберегло. И не верю я, что где-то в другом месте…

Палач замолчал и, словно желая прихлопнуть комара, резко стукнул ладонью об колено. В тот же миг по дому прокатился его громкий стон.

– Проклятая!– завывая от боли, прокричал Идо,– Сколько же в этой ползучей сатане было отравы?!

Вновь поднеся ему кружку с водой, незнакомец сел рядом.

– Уже нет мне от неё толку,– раздраженно проревел Иван, отодвинув от себя его руку,– Оно не видно, но желчь этой гадины ползает по мне, точно муравьи по сахару. Скребёт, как чесотка!

Зажмурившись, палач замер. Он не говорил и не двигался несколько минут, пытаясь унять возникший в его теле зуд, а когда открыл глаза, то бросил взгляд на топку печи и с удрученным видом отвернулся.

– Не бывает такого, чтобы положенное поменялось,– тихо сказал Идо, глядя в стену,– Помню, был случай. Судили одну женщину за воровство. Она в доме зажиточного торговца работала; сначала кухней заправляла, потом детей хозяйских нянчила. Не один год она в том доме прожила. И что в диковинку: была не по породе хороша, как не из простого народа вышла. Из-за красоты за ней многие увивались. Среди них всяких людей видели. Был и судебный защитник и сын бургомистра. Поэтому, когда её за воровством поймали, обращались с ней лучше, чем с прочими,– палач вдруг замолчал, нервно отёрся спиной вниз вверх о простыню и снова заговорил,– Не в меру она тогда из дома хозяина вынесла, и всё золотом и серебром, которого у жены торговца в большом достатке было. Хозяин на свою жену не скупился. Одаривал её, как водится у богатых. Вот хозяйка и не замечала: новое носила, а старому подсчета не вела. Несколько лет бессовестная служанка у них добро таскала, по крупице, по камешку. И ведь не глупая была. Первые годы, что работала всё в доверие к господам входила. А уж воровать она после начала, по возвращению из пансиона для девиц. Её туда хозяин определил, ума набираться, чтобы через время она его детей обучала грамоте. Как возвратилась служанка из пансиона, спустя два года, так и взялась за дурное. То ложку драгоценную умыкнёт, то колечко,– глубоко вздохнув, Идо взглянул на печной огонь и тут же зажмурился,– Долго она такую удобную жизнь вела,– продолжил он говорить, не открывая глаз,– Только, однажды хозяйка её за воровством поймала. Тогда всё и раскрылось. Судили её не в меру медленно. И знали все: дело не разрешается оттого, что ухажёры воровки при власти, да при законе стоят. Никто не верил, что она по заслугам получит, никто. И всё же получила. Защита судебная при таком воровстве силы большой не возымела, и сколько бы не помогал сыновьему интересу бургомистр, а помощь его кончилась ровно на том месте, где ему торговец большую сумму денег дал. Стала воровка узницей. Думаю, там за решёткой, в холодной сырости уже и с жизнью рассталась. Не спасла её ни красота, ни ухажеры богатые. Не поменялось положенное.

На том закончив, палач открыл глаза и вдруг закричал, грозя кулаком огню в печи:

– Что он всё надо мной потешается? Или я уже без рассудка остался? Не могу я больше терпеть его поганые рожи! Дай, я сейчас разберу эту дрянную печку на кирпичи!

С этими словами Идо отбросил от себя одеяло и уже сел на кровати, чтобы подняться, но неудержимо изверг из желудка и так и остался сидеть, унимая дыхание и утираясь рукавом.

– Рано вам ещё на ноги вставать,– подойдя к печи, сказал незнакомец.

Прикрыв дверцу топки, он вернулся к кровати, поправил подушку и помог Ивану снова улечься.

– Всё вы хорошо рассуждаете, складно,– произнёс незнакомец, оглядываясь по сторонам.

Он живо перебрал брошенные на столе вещи и осмотрел те, что висели на двери, а после встал на колени у кровати и, найдя под ней тряпку, начал вытирать с пола рвоту.

– Всё складно,– опять произнёс он,– Но у всего есть и вторая сторона. Знаю я эту вашу историю. О ней я не случайно услышал. Мне пришлось побывать в доме, где она доподлинно, лучше, чем кому-либо известна. Та женщина была действительно очень хороша собой. Смолоду черты её своей прелестью мужчин привлекали. В дом торговца она попала по рекомендательному письму, которое написала одна богатая графиня. У неё служила мать той девицы. Работницей женщина была хорошей, а потому и дочку её было не стыдно предложить знакомому в домашние слуги. Торговец как увидел красавицу, так сразу и увёз, даже думать не стал. И начала она в его доме работать, то на кухне, то по другим домашним делам. Исправно трудилась. Жалоб на неё не случалось. Но вот, что произошло. Хозяин хоть и с женой был, а оставить служанку без внимания не смог. И до того у него ум помутился, что решил он себя от преград к ней избавить. Определил торговец служанку в пансион обучаться. Туда к ней и ездил. Однако, вышло так, что девица от него животом покруглела. Этого женатому человеку совсем не нужно было, и он тайно отправил её к матери от бремени избавиться. Та была уже стара и, отпущенная хозяйкой на покой с хорошей оплатой, спокойно доживала свой век в маленьком доме в отчей деревушке. Богобоязненная была женщина, добрая; дочь любила и от внука отказаться не смогла. Уговорила мать дочку оставить ребёнка живым: не говоря о том хозяину, выносить и скрыть его. Служанка тогда торговца письмом уведомила, в котором говорила о недуге, что заставил её надолго слечь. И он поверил, потому что слышал, чем умерщвление утробное оборачивается. Сберегла девица ребенка, родила, но сроком раньше и сильно нездорового мальчика. Лежачим он был в младенчестве и, когда срок пришел на ноги становиться, так и не поднялся. Слабость в нём жила, как в старике. Он всё спал и спал, и не мог собрать сил, чтобы хоть час продержать глаза открытыми. Словом, не жил человек, а как родился, так медленно умирал. Про него деревенские ворожеи только одно и говорили: не долго несчастному мучиться осталось. Девица, конечно, в скором времени после родов в хозяйский дом вернулась, но уже не просто работала, а с отчаянным желанием уберечь мальчика от гибели. Полюбила она своего немощного сына так сильно, что нельзя себе и представить, и не смогла найти иного способа его на ноги поднять, как у иностранного доктора в столичной лечебнице. В те дни и решилась она на кражу пойти. Денег на заботы о мальчике требовалось всё больше, поэтому за одним воровством пошло второе, за вторым третье, и уже не было у служанки дороги назад,– незнакомец взглянул на дверцу печи,– Судили её как и должно,– сказал он с тяжелым вздохом,– И за дела свои она до сих пор живёт узницей. Живёт служанка. Живёт и её сын. Много времени смерть у его кровати провела, крепко его руку держала, но забирать передумала. Положено было немощному мальчику умереть, и всё же, положенное изменилось.

Закончив свой рассказ, незнакомец перевёл взгляд на палача. Иван молчал, отвернувшись к стене.

– Правильно говорят,– хрипло произнёс он через минуту,– Что ей, дворовой девке, может сделаться?! Такие живут долго. А при тех деньгах, что она наворовала, любого хворого от болезни излечить можно.

– Да что же вы, в самом деле!– вдруг подскочив со стула, закричал незнакомец и гневно всплеснул руками,– Не найти мне для вас объяснения!

Он раздраженно зашагал к двери, но остановился на полпути и, подперев бока руками, стоял так, задумавшись. Затем обернулся на палача, описал его взглядом и подошёл к печи. Сняв с приполка сапоги, незнакомец перекинул их через плечо и открыл печную дверцу. Словно осознав себя свободным, огонь потянулся за ней сквозь решётку, но потом снова вполз обратно и, кротко перетоптываясь, заплясал на углях.

Незнакомец вновь оглянулся на Идо. Иван больше не смотрел в стену. Его взгляд, рассеянный и несколько взволнованный, был устремлён туда, где в печи играло пламя.

Вздохнув, незнакомец закрыл дверцу и отошёл к окну.

Когда он опять обернулся, глаза палача были уже закрыты: он спал.

Приближалось утро. Дождь стих и только моросил, беззвучно и невидимо, напоминая о себе лишь редким стучащим звуком, что раздавался то ближе, то дальше, и был создан стекающими с крыши и ветвей деревьев каплями воды. Рассветный час был уже совсем близко. Готовясь встретить его приход, всё вокруг умолкало.

Разбудили Идо абсолютная тишина и прохлада, зябко касающаяся его носа и неприкрытых плеч. Палач открыл глаза и украдкой посмотрел на печную топку. Дверца её была открыта, но огонь в ней больше не горел.

Незнакомец сидел на стуле, теперь обут в сапоги и одет в застегнутый на все пуговицы жакет.

– Ну вот,– сказал он, улыбаясь,– Ночь прошла, и пора уходить.

Идо сел на кровати и, вытянув вперёд ногу, пошевелил пальцами.

– Не так уж крепок оказался сатанинский яд,– посмеиваясь, сказал он.

Незнакомец улыбнулся в ответ, поднялся со стула и пошёл к двери. Следом за ним, пошатываясь, побрёл завернутый в одеяло Идо.

На улице всё ещё было темно, но свет поднимающегося солнца уже окрасил небо над лесом жёлто-красным заревом. Откуда-то издалека глухо доносились отзвуки хриплого петушиного пения и собачий лай.

Глубоко втянув ноздрями воздух, незнакомец с паром выдохнул и спустился по ступеням крыльца. Обернувшись, он улыбнулся палачу, махнул ему рукой и пошёл по ведущей от дома тропе.

– Вот видите, прав я оказался,– догнал его голос Идо,– Не время мне умирать. И не такой я плохой человек, чтобы от постыдной казни скончаться.

Незнакомец остановился. Он повернулся в пол-оборота и, оглядев ветхий дом и стоящего в его дверях укутанного в одеяло палача, ответил:

– Смерть часов жизни не считает. Но, зная о людях всё, приходит всегда вовремя,– и вполголоса, но уже окончательно уходя, добавил,– Для иного же человека она не видит вернее казни, чем оставить его, обрекая долго жить.

Идо не слышал последних слов незнакомца. Зябко кутаясь в одеяло, и лениво зевая, он провожал его взглядом и думал о том, как тому должно быть гадостно сейчас идти по раскисшей земляной грязи, и как долго ему потом придётся очищать от неё сапоги…

В оформлении обложки использованы фотографии из личного архива автора.