Нения [Олег Кельман] (fb2) читать онлайн

Нения

Утренняя влага была везде. Она покрывала камни на земле, сухие, колючие растения и редкую траву, растущую рядом. Растворенная в воздухе, она липла к лицу и проникала под одежду, от чего все тело пробирала мелкая дрожь.

Хали лежал на земле. Маленькая ветка, которую он не заметил вчера, когда ложился спать, впилась в ногу. Теперь бедро будет болеть весь день и мешать работать, а это плохо. Очень плохо. Человек поморщился и с трудом перевернулся. Скованное усталостью и болью тело отказывалось подчиняться. Ежедневные многочасовые работы на каменоломне и отсутствие еды измалывали. За три сезона, что Хали находился здесь, он сильно похудел. Нос стал крючковатым и тонким. Щеки впали. Сильно отросшие на голове и лице волосы перепутались и превратились в мочало. На тонкой шее стали отчетливо видны жилы и бугорки позвонков. Ряса пришла в негодность. Единственная одежда давно порвалась и пропиталась потом и скрывала под собой обтянутые кожей ребра, измученные плечи и ноги.

Солнце уже показало свои первые лучи над пиками скал. День, как всегда в это время года, обещал быть жарким. Однако ночи были холодными, и Хали все еще дрожал. Несмотря на озноб и боль, сын Солнцеликого начал молиться. Конечно, он не произносил ни слова, и лишь иногда потрескавшиеся губы содрогались, беззвучно шепча молитву. Он молился за всех жителей средних земель, за воинов и просил Бога дать им силу освободить его народ. Хали молился за тех, кто был рядом с ним. За каждого раба, кто приходил. И провожал молитвой каждого, кто умирал. Хали стал служителем Солнцеликого, еще когда был юношей. В тот сезон северных ветров лихорадка забрала нескольких человек, в том числе и родителей Хали. Новый дом он обрел в храме под опекой старого монаха. Там мальчик выучился читать и писать, а позже решил посвятить свою жизнь служению великому Отцу.

Все изменилось в год, когда Хали исполнился двадцать восьмой сезон северных ветров. С востока наступало зло. Об этом в храме рассказывали паломники, шедшие к восходу и вынужденные повернуть обратно. Жители средних земель в спешке покидали свои дома и искали защиты у северных народов. Вскоре деревня Хали тоже опустела. Теперь лишь в нескольких домах по ночам мерцал свет от свечей. И единственным оплотом веры в этих краях оставалась обитель монахов, отказавшихся оставлять храм.

Эти серые демоны пришли в середине сезона и свирепым ураганом пронеслись по деревням. Феллахи, никогда не державшие в руках оружие, не могли стать преградой на пути чудовищного войска, и хорты стремительно продвигались на запад, оставляя за собой только выжженные земли и неумолимое горе войны. Большинство людей убили, и лишь немногим было суждено стать рабами. Таким, как Хали. Вскоре его и других рабов увели за десятки верст к югу в эту каменную пустыню. С тех пор он целыми днями откалывал от скал мелкие камни, которые позже собирали другие рабы. Их складывали в плетеные корзины и уносили на север, где стояли войска хортов. Рабов не жалели, заставляя работать без еды и воды по несколько дней. Лишь ближе к сезону западных ветров, когда северные земли стали приносить урожай, рабам стали давать сушеную фасоль и зерно. Дважды в день их отводили к роднику в скалах, где каждый по очереди мог напиться.

Следить за порядком на каменоломне были оставлены шестеро хортов. В течение дня они меняли друг друга. Так двое всегда находились с заключенными, а остальные прятались от полуденного зноя во мгле темно-бордового шатра.

Надзиратели пренебрегали доспехом. Днем, под палящим солнцем, в черной защите можно было свариться заживо, и хорты ходили в широких красных рубахах и штанах, опоясанных черной кожаной лентой, на которой на первый взгляд небрежно болтался ятаган. Головы они прятали в некое подобие гнезд, свитое из бордовых тряпок.

Все охранники были довольно молчаливы, лишь изредка вполголоса общались друг с другом на непонятном гортанном языке. Внешне хорты сильно отличались от узников. Серая кожа , черные волосы и широкие плечи – вот что сразу бросалось в глаза белокожим феллахам. Однако чаще всего захватчики были еще на голову выше. На шеях и запястьях всегда были повязаны разноцветные нити. Волосы хорты заплетали в толстые косы, а чуть заостренные уши украшали серебряные кольца. Феллахи же имели абсолютно белую кожу, серебристые или соломенного цвета волосы и небесно-голубые глаза. Увы, к пленникам это относилось все меньше. За два сезона кожа приобрела землистый оттенок и местами покраснела, а волосы давно смешались с грязью и пылью. Лишь по глазам в них еще можно было узнать сыновей Солнцеликого.

Солнце поднималось все выше, и Хали послышалось щебетание птички, невесть как залетевшей в это пустынное царство скал и камней. Здесь ей негде было жить и нечего есть. Лишь полусухой кустарник и несколько невысоких деревьев возле родника могли стать ей пристанищем. Монах продолжал свою молчаливую молитву, пока восходящее солнце не разбудило задремавшего хорта, который этой ночью был обязан следить за пленными. Проснувшись, он поднялся с толстого ковра, служившего ему кроватью, и потянулся. Остальные серолицые еще спали в шатре. Хали слышал, как хорт тяжелой походкой направился в сторону возвышающихся чуть в стороне скал, но уже довольно скоро вернулся и подошел к спящим рабам. Молодой монах замер, боясь показать, что уже не спит. Он просто лежал и слушал.

– Хаттап! Хаттап! – внезапный крик громом раскатился по спящим камням, напугав Хали.

– Хаттап! – истошный вопль хорта отражался от скал, усиливаясь, и казалось, что сами горы пытались разбудить спящих.

– Хаттап!

Рабы просыпались и вскакивали на ноги, но не выпрямлялись. Они сгибали грязные спины, не решаясь поднять головы. Страх перед яростью хорта сковывал еще не проснувшихся людей. Хали тоже быстро поднялся. Он, как и все, склонился, зажмурив от страха глаза и обхватив живот руками. Вопли хорта становились все яростнее, и на шум из шатра выскочил еще один. Еще никогда ни Хали, ни другие рабы не слышали крика от сероликих. Они редко повышали голос и ругани предпочитали один точный взмах клинка, который раз и навсегда решал все вопросы. Но теперь яростный хорт метался между рабов, крича что-то на своем языке. Уже через минуту возле перепуганных людей стояли все шестеро воинов. Двое о чем-то говорили, а остальные молча наблюдали за пленными, изредка бросая взгляд на, кажется, сошедшего с ума ночного надзирателя.

Наконец он замолчал, и округа вновь погрузилась в утреннюю тишину. Но теперь это была другая тишина. В ней не было того спокойствия, и она скорее напоминала затишье, какое бывает за миг до того, как палач опустит на шею осужденного свой топор. Затишье, полное страха и скорой, еще не пролитой крови.

– Раб! – голос хорта, стоявшего посередине, нарушил затянувшееся страшное молчание.

Хали понял глаза и увидел, что надзиратель смотрит на испуганных людей. Они стояли перед ним на тех же местах, где недавно спали. Сгорбившись, на чуть согнутых ногах, они дрожали. Кто-то обмочился, кто-то тихо плакал. Но все чувствовали, что смерть в это утро пришла за кем-то из них, а может и за всеми сразу.

– Раб! Где они? – спросил все тот же хорт, но обращался не к кому-то отдельно, а ко всем сразу. Говорил он, как и другие представители своей расы, утробным гортанным голосом, что делало простые слова особо зловещими.

Хали робко осмотрелся, боясь повернуть голову.

– Где они? – львиный рев хорта раскатился по округе и заметался в скалах.

Рабы вздрогнули, а Хали не поверил той мысли, что пришла ему в голову. Он еще раз сделал попытку осмотреться.

Неподалеку стоял старик. Худой и измотанный, ему с каждым днем было все тяжелее работать. Он старался не подавать виду, но Хали часто слышал, как старец тяжело дышал, видел, как от бессилия опускались его руки.

Рядом со стариком стоял Пача. Он знал этого человека. Видел его несколько раз в храме, когда тот приносил дары в честь дня Большого Солнца.

Вот Лито. Этот парень был помощником конюха в деревне, и Хали не раз приводил к нему лошадей. Рядом стояли и другие люди, которых он раньше не знал. Кажется, всего их было одиннадцать.

А сейчас… Хали начала бить крупная дрожь, и он еще раз пересчитал стоящих рядом людей. Девять…

В глазах стало темнеть от накатившего ужаса. Он знал, что остальных будет ждать наказание. Наказание за побег. Но как? О Солнцеликий, как им удалось? Бежавшие не подумали, что ждет остальных. Или подумали, но им было все равно. В любом случае за их проступок ответить придется оставшимся рабам.

– Кто из раб знать, где они? – хорт начал двигаться в сторону людей. Проходя мимо, он заглядывал в глаза. Внимательно смотрел, будто мог прочесть мысли, увидеть то, что видели глаза каждого раба.

Проходя мимо Хали, он остановился. Монах смотрел на землю под ногами, боясь пошевелиться.

– Смотреть, – произнес хорт.

Хали поднял голову и встретился с ним взглядом. Бронзовые, блестящие, обрамленные черными густыми ресницами глаза переливались в лучах восходящего солнца. Меняли цвет, как масляная пленка на воде. Они завораживали и пугали одновременно. Еще секунду хорт смотрел на раба и отвел взгляд, обращаясь уже ко всем.

– Раб, который говорить, жить, – клокотание его голоса вблизи напоминало рокот горнила в кузнице, и казалось, что изо рта вот-вот вырвутся языки пламени.

Он пошел назад, а Хали провожал его взглядом. Остальные надзиратели стояли в стороне и наблюдали за происходящим. Несомненно, этот хорт был главным, и в его руках сейчас находились судьбы всех, кто остался сегодня утром в этих скалах. И Хали уже ничуть не сомневался, что, если никто не заговорит, для всех рабов это утро может стать последним.

Внезапно главный остановился возле старика и положил руку ему на плечо. Показалось, что рука хорта была так тяжела, что старец зажмурился, удерживая ее на плече, медленно прогибаясь под ее весом. Но на самом деле старик просто боялся. Страх был так силен, что его ноги подкашивались, а по обветренным морщинистым щекам катились слезы.

– Кхаррит, ты говорить мне, где они, – теперь хорт обращался уже прямо к старику.

Молчание висело в воздухе. Слышны были лишь всхлипы плачущего старика, который, казалось, забыл родной язык.

– Ты сказать мне, где они? – тихо спросил главный, чуть наклонясь над ним.

Старик открыл рот, но слова застряли, и он только замотал головой.

– Я… я… я… я не… – он задыхался от страха. – Я не… не знаю…

Хорт смотрел на него еще несколько мгновений, а потом резко толкнул в сторону остальных сероликих. Старик успел сделать лишь несколько шагов и, уже падая, был подхвачен за руки двумя надзирателями, которые стояли ближе всех. Хали увидел, как в то же мгновение в руках главного молнией сверкнул ятаган. Сделав шаг, хорт вскинул клинок, отрубая упавшему пленнику руку. Хали зажмурился, но все слышал. Слышал, как кричал старик, как в агонии он катался по земле и захлебывался собственной слюной. Как крики превратились в хрипы. Измученный человек больше не мог выносить боль. Хали открыл глаза.

– О Солнцеликий! – сорвалось с его губ, и он закрыл рот рукой.

Кровь. Она была везде: на песке, на скалах и камнях, на стражниках и рабах. Старик уже был бледен. Его кожа стала почти такой же серой, как и у хортов, спокойно наблюдавших все это время за казнью. Главный стоял рядом с умирающим.

– Хур! – рыкнул он, и один из сероликих подошел к старику и поднял его на колени. В следующий миг ятаган вновь описал в воздухе полумесяц, отсекая умирающему человеку вторую руку, за которую его и держали. И вновь раздался крик. Но в этот раз уже короткий. Старик потерял сознание и упал вперед, разбивая лицо о камни.

Помощник бросил отрубленную руку под ноги рабам. Хали посмотрел на них. Ужас, что застыл на лицах, могла видеть только сама смерть, которая пришла сегодня и уже, кажется, наложила на них свои костлявые пальцы. Через несколько мгновений она заберет с собой первого, и это только начало.

Главный хорт повернулся к рабам, направив в их сторону оружие. С клинка еще срывались и падали на песок густые красные капли.

– Два раб уходить и два раб умирать, – произнес он приговор оставшимся людям.

Все стало ясно. Этим утром предстояло умереть еще одному. Это было неизбежно, как восход солнца. Вопрос только – кому.

Хорт водил кончиком ятагана из стороны в сторону, обводя всех рабов. Хали стоял с краю, и, указав на него, клинок на миг остановился, но тут же продолжил движение обратно и через секунду замер на Паче. Раб опустился на колени, не в силах отвести глаза от окровавленного оружия, указавшего на него.

– Не надо, – прошептал он. – Пожалуйста. Я ничего не знаю.

Двое хортов, что прежде держали старика, подошли к Паче и подняли его с колен.

– Не надо… – он начал плакать. – Пожалуйста.

Его дыхание сбивалось, а губы скривились в судороге.

Хали вновь закрыл глаза. Но сейчас он уже не боялся. Страх, который еще недавно зверем бился в его груди, исчез. Монах шептал священные слова молитвы, уже не боясь, что хорты это заметят. Он молил Солнцеликого спасти этого человека, его душу. Слова звучали в его голове, и Хали не мог слышать, как хорт вновь вскидывает клинок, как плачет человек, который когда-то приносил дары в храм. Он слушал лишь свой священный шепот, молитву, которая, казалось, будет длиться вечно.

– Стой!

Монах не поверил своим ушам. Он открыл глаза.

Все смотрели на него. Лишь Пача продолжал тихо плакать, склонив голову. Лезвие ятагана замерло над его плечом. Бронзовые глаза его владельца вонзились в онемевшее худое лицо Хали. Все замерло. Лишь одинокая птаха вновь прощебетала где-то у родника.

– Возьми меня, – произнес монах.

Палач опустил оружие и направился к нему. В глазах его плескался океан искр и пламени. Хорт подошел и еще несколько мгновений смотрел в небесно-голубые глаза истощенного, в грязной рясе раба.

– Пархам амахи, – произнес он, и внезапно отпущенный, обессилевший и испуганный Пача упал на землю. Он еще тихо плакал, когда помощники главного отходили к остальным сероликим.

– Он быть живой, – прорычал хорт. – А ты можешь уходи.

Хали не смел пошевелиться.

– Ты слышишь, человек? – голос его был спокоен. – Ты свободен. Уходи.

Монах поднял глаза. Сероликий смотрел на него сверху, на его щеке уже засохли несколько капель чужой крови.

– Уходи.

Хали еще раз посмотрел на онемевших рабов. Затем повернулся и сделал короткий шаг. Затем еще один. Затем еще. И еще. Монах шел медленно, не веря тому, что происходит.

О Солнцеликий!

Убереги душу мою

На пути моем,

И освети путь мой,

И укажи дорогу.

И отдам я себя

Миру твоему,

И да прибудет слово твое

В мире твоем законом.

Прими душу мою

В стенах твоих чертогов.

Хали шептал молитву. Он не боялся. Шел, выпрямив плечи и подняв голубые глаза к утреннему небу. Шел, пока одинокая стрела не ударила в спину. Монах наклонился и упал, а среди скал вновь воцарилась тишина. Лишь одинокая птаха продолжала щебетать где-то у родника.