Люди Смутного времени [Александр Борисович Курганов] (fb2) читать онлайн

Александр Курганов
ЛЮДИ СМУТНОГО ВРЕМЕНИ

*

© ООО «Агентство «КРПА «Олимп», 2008

Человек, который изобрел копейку. Иван Овчина-Оволенскнй: первый фаворит московского престола

Самое начало XVI века — краткое время стабильности в беспокойном Московском княжестве. И потому традиционно не очень интересное для историков и совсем не привлекательное для романистов. Европу сотрясали религиозные воины и династические распри, а у нас — тишь да гладь. Начало XVI века с его чинностью и благолепием — предисловие к целой главе русской истории, в которую вошли одно из самых кровавых и деспотических правлений, освоение Урала и Сибири, взятие Казани, окончательное установление крепостного права, Смутное время, интервенция и, наконец, гибель династии и утверждение новой. Конечно, предисловие можно пропустить, но делать этого не стоит: у него в истории оказалось на редкость долгое эхо, слышное и много веков спустя. Так, «женское правление» на русском престоле началось не с вдовы Петра I Екатерины Алексеевны и даже не с его сводной сестры царевны Софьи, а с вдовы Василия III — великой княгини Елены Глинской. Этой незаурядной женщине, не любимой современниками и не понятой потомками, мы обязаны появлением в российской политической истории такого понятия, как «регент». С нее же началась история фаворитизма в России. Эта эпоха опровергла миф о том, будто в России невозможны реформы. В эти времена на редкость энергично и эффективно были осуществлены денежная реформа и реформа административная, развивалась торговля, укреплялась, как сейчас бы сказал и, властная вертикаль. Русский мир не ждал особых потрясений, но уже родился Иван Васильевич Грозный…

Золотой век Московии

Великий князь Василий III.

Гравюра из книги С. Герберштейна

В первые десятилетия нового, XVI века Русское государство вступило в пору расцвета и благополучия. Великий князь Василий III (в ту пору уже иногда называвшийся царем) присоединил к своим владениям Псков и Рязань. Успешно воевал с Литвой (именно при нем в русской армии появились первые отряды «пищальников», вооруженных огнестрельным оружием). Василий Храбрый (так его именовали в литовских хрониках) сумел взять и утвердить за собой Смоленск. В 1524 году была основана знаменитая Макарьевская ярмарка на Волге. В Москве начался бум каменного строительства. Итальянский архитектор Алевиз Фрязин построил в Кремле белокаменный Архангельский собор, шедевр европейского зодчества того времени. Начато было возведение и других великолепных архитектурных памятников — колокольни Ивана Великого и церкви Вознесения в селе Коломенское. На это же время приходится открытие, ставшее для России поистине судьбоносным: в 1.505 году кремлевские монахи изобрели водку (правда, сначала напиток использовали в качестве антисептика).

Наконец, именно в правление Василия III монах Филорей из Спасо-Елиазаровского монастыря под Псковом формулирует национальную идею, единственно удачную за всю историю России («Москва — Третий Рим»), во многом определившую направление русской церковной и политической жизни не только XVI и XVII веков, но и последующих столетий.

Посол императора Максимилиана I, Сигизмунд Герберштейн писал в своих «Записках о Московитских делах», что Василий «властью своею над подданными превосходил всех монархов в целом свете».

Все рухнуло в один момент.

Государь всея Руси Василий III, сын Ивана Великого и византийской принцессы Софьи Палеолог, скончался в декабре 1533 года. Ему было всего 54 года. Смерть его — неожиданная, нелепая — казалась современникам проявлением загадочного «божьего промысла». Жизнь великого князя была оборвана… «болячкой», которую мы сейчас назвали бы фурункулом, не придав ей особого значения. Не придали значения «болячке» московского монарха и современники — впоследствии это послужило причиной возникновения слухов о том, что великого князя отравили или неправильно лечили (что в условиях того времени было одно и то же)…

Кто знает, как повернулась бы история России, проживи великий князь подольше.

Елена Прекрасная

Время Смуты в России принято отсчитывать от того момента, как со смертью царя Федора Ивановича прервалась династия Ивана Калиты. На деле Смутное время началось на сто лет раньше…

От брака с Соломонией Сабуровой у великого князя Василия III не было детей, и в 1525 году он развелся с нею, подложив бесплодной супруге принять постриг.

Для Руси того времени это был беспримерный шаг. Уход в монастырь одного из супругов дозволялся православной церковью лишь при обоюдном согласии обоих. Кроме того, ни о каком новом браке при живой первой жене и речи быть не могло! Если вообще второй брак (после смерти жены) церковь допускала с трудом, считая его «полузаконным», то этот мог расцениваться не иначе как прелюбодеяние. Так, во всяком случае, считал историк А. А. Зимин.

В первый, но не в последний раз в русской истории личная жизнь монарха оказалась принесенной в жертву политическим интересам придворных группировок. Инициаторами развода выступило ближайшее окружение великого князя. «Худородные» дьяки, такие как Иван Шигона-Поджогин, не имевшие при дворе иной опоры, кроме личного расположения монарха, справедливо полагали, что в случае смерти Василия III его брат Юрий Иванович, дмитровский удельный князь, займет престол и наложит на них опалу. Именно поэтому они всеми правдами и неправдами способствовали разводу. Против Василия III резко выступила и часть боярства, в первую очередь родственники жены: Сабуровы, Симеон Курбский, дед знаменитого «политэмигранта», не менее знаменитый писатель Максим Грек, крупный публицист начала XVI века Васслан Патрикеев. Пробовала сопротивляться разводу сама Соломония, да так, что Ивану Шигоне пришлось применить плеть. Бывшую государыню, ставшую старицей Софьей, отвезли в Суздаль, в Покровский девичий монастырь, который с этого времени стал традиционным местом заточения опостылевших жен русских царей.

Уже в монастыре Соломопия будто бы родила сына, которого назвали Юрием (Георгием). Но даже появление на свет наследника не помешало новому браку великого князя.

…Когда Василий III в первый раз решил жениться, со всей Руси в Кремль свозили боярских дочерей. Это был греческий обычай — смотрины: все греческое культивировалось в Третьем Риме. По некоторым сведениям, невест было 1500. Итальянский историк Павел Иовий оставил описание грандиозной церемонии: «Московские государи поручают освидетельствовать девиц… падежным сановникам и верным боярыням так, что самыя сокровенные части тела не остаются без подробного рассмотрения. Та, которая понравится царю, объявляется достойною брачного воссоединения. Прочие же соперницы ее по красоте, стыдливости и скромности нередко в тот же самый день но милости царя обручаются с боярами и военными сановниками». Великий князь Василий Иванович был первым русским монархом, решившимся на новый тип сватовства.

Однако вторая жена Василия III не побеждала в средневековом «конкурсе красоты» — ее кандидатура была выбрана заранее. История умалчивает, где и когда великий князь впервые увидел книжку Елену Глинскую — традиционно русские боярышни были обречены на затворничество в теремах, где их никто не мог увидеть. Так что заговор (или сговор) был налицо.

К. Лебедев. «Царица Елена Глинская с детьми»

Елена Глинская, дочь выходца из Литвы, воспитывалась на западной культуре. Она была прекрасно образована: знала немецкий и польский языки, а также атынь. «Это нравилось московскому государю. Равно как и красота молодой княжны: летописец прямо говорит, что женился московский великий князь «лепоты ради ея лица и благообразна возраста, наипаче же целомудрия ради». Что касается ее «целомудрия», тут можно ставить большой вопросительный знак: свадьба состоялась в рекордно короткие сроки — через два месяца после развода.

Новая жена Василия III по праву считалась красивейшей женщиной своего времени, хотя и «худородной». Впрочем, сами Глинские утверждали, что после того, как разбитый на Куликовом поле хан Мамай погиб, проиграв схватку со своим соперником Тохтамышем, сыновья свергнутою правителя Золотой Орды бежали в Великое княжество Литовское, крестились и получили в удел город Глинск. Вряд ли стоит верить этой истории: в ту пору все крупные феодалы стремились вывести свою родословную от каких-то экзотических пришельцев…

От того времени нам осталось первое описание кремлевской свадьбы — пышной, по-настоящему царской, своим церемониалом напоминавшей Византию. Видимо, пафосом церемонии Василий III хотел заглушить слухи о незаконности женитьбы.

Дальше — больше. 47-летний Василий III настолько пленился прекрасной Еленой, что остриг бороду, оставив себе по польской моде одни усы (по тем временам совершенно недопустимое деяние для православного человека), сменил русскую одежду на польский кунтуш и, подобно молодому франту, переобулся в красные сафьяновые сапоги с загнутыми вверх носами. (Летописец даже вынужден был оправдывать своего монарха: «Царям подобает обновляться и украшаться всячески».)

Эти ухищрения не помогли: в течение четырех с лишним лет у великокняжеской четы не было детей. Только на пятом году брака родился сын Иван, а в следующем. 1534 году — Юрий. Это всеми было воспринято как чудо.

Вне закона

Вопрос, являлся ли Иван Грозный сыном Василия III, не на шутку волновал современников. Интерес был отнюдь не праздный: тот или иной ответ на пего в XVI веке мог, при соответствующих условиях, вызвать потрясение государства и кровопролитную феодальную войну, как это уже случилось при Василии II Темном.

Самому Ивану IV приходилось отбиваться от порочащих его слухов на протяжении всей жизни. И даже использовать для этого пропагандистский аппарат: главный идеолог его правления и знаменитый публицист XVI века Иван Пересветов вынужден был доказывать в своих сочинениях, что царь «произошел от сердечных молитв ко Господу отца своего государя великого князя Василия Ивановича всея Руси и матери его благоверный велики я княгини Елены о умножении плоду царского».

Детство Ивана Грозного — настоящий калейдоскоп загадок. Вот что он сам писал князю Андрею Курбскому: «Остались мы круглыми сиротами — никто лам не помогал… Воспитывали, как последних бедняков. Натерпелись мы лишений и в одежде, и в пище. Сколько раз мне и поесть не давали вовремя…» Иван описывает, что его держали, как «убожайшую чадь» (как убогого): полуголодного, в нетопленых покоях. В принципе такое могло быть возможным только в одном случае — Ивана при дворе не считали законным наследником престола! И не только потому, что второй брак Василия III был незаконным. Боярская знать не признавала детей Елены Глинской детьми великого князя. Настоящим отцом называли молодого боярина Ивана Федоровича Овчину-Оболенского, бывшего дружкой великой княгини на ее свадьбе, где он должен был «колпак держать, с князем в мыльне мыться и у постели с князем спать». Возможно, не случайно, что «мамкой» наследника стала родная сестра князя Овчины — боярыня Аграфена Челядпина.

Что знал Иван Грозный о тайне своего рождения? Широко ли распространились позорящие царя слухи или об этом шептались лишь в узкому кругу придворных? Косвенный ответ на эти вопросы дает такой факт. Сразу после своего совершеннолетия «велел князь казнити… князя Федора княжь Иванова сына Овчина-Оболенского… посадили на кол на лугу за Москвою-рекою против юрода». Его брата, князя Ивана Дорогобужского, обезглавили на льду Москвы-реки. Федор Овчинин приходился родным сыном боярину Оболенскому, а с Иваном IV его связывали годы детской дружбы. Но, видимо, слухи о незаконном рождении нужно было пресечь кровью…

Справедливости ради стоит отметить, что Иван Грозный был неповинен в смерти своего возможною брата. Летописи свидетельствуют о том, что инициатором кровавой расправы над Овчининым стала бабка царя, Анна Глинская. При жизни великой княгини Елены она ничего не могла поделать с «сердечным другом» своей дочери, по после коронации внука расправилась со всеми родственниками ненавистного фаворита.

Неизвестный Юрий

Некоторые историки видят доказательство «незаконнорожденности» Грозного в плохой наследственности, которую династия Калиты якобы приобрела от Овчины-Оболенского (в его роду были случаи психических расстройств, эпилепсии и др.). Как известно, царь Иван Васильевич в детстве был болезненным ребенком (во время отлучек из Москвы Василий III часто писал письма княгине Елене, беспокоясь о здоровье сына). Его младшего брата Юрия считали слабоумным — «не смыслен и прост и на все добро не строен». Самые резкие слова принадлежат Андрею Курбскому: Юрий был «без ума, без памяти и бессловесен, как див». Справедлива ли эта оценка? Известно, что Юрий получил хорошее образование: его воспитателем был боярин Степан Колычев, отец Филиппа Колычева, будущего московского митрополита. Юрий Васильевич сопровождал старшего брата в поездках по стране, ходил в походы, участвовал в работе Земских соборов. Когда в 1552 году Иван IV отправился покорять Казань, он оставил брата «ведать Москву» (что но терминологии того времени означало управлять страной), а заодно заботиться о молодой царице Анастасии Романовне, которая была беременна первенцем — Дмитрием. Понятно, что глухонемому идиоту такое ответственное дело не поручили бы.

А. Васнецов. «Гонцы. Ранним утром в Кремле»

В 1553 году Юрий получил от брата крупный удел (включавший Углич, Калугу, Малоярославец, Медынь, Мезецк), которым управлял до самой смерти. Когда в 1554 году у Ивана IV родился сын Иван (Дмитрий к тому времени уже умер), опекуном назначили Владимира Андреевича Старицкого, но после смерти наследника удельный князь был обязан повиноваться Юрию.

В 16 лет Юрий женился на Ульяне, дочери князя Дмитрия Палецкого, происходившего из древнего рода стародубских князей. По свидетельству современников, Палецкая отличалась замечательным умом и сердечностью. У Юрия и Ульяны родился сын Василий…

Скончался Юрий Васильевич в 1563 году в возрасте 30 лет. В народе ходили слухи, что Иван Грозный, получив донос, будто бы Юрий хочет его убить, приказал тайно умертвить брата. (Косвенным подтверждением этого может быть то обстоятельство, что тесть Юрия, князь Дмитрий Паленкой, поддержал интригу против Ивана IV в 1553 году, когда во время болезни государя разразился династический кризис. Однако к самой княгине Ульяне Грозный относился с любовью: когда через год после смерти мужа она постриглась в Новодевичьем монастыре под именем Александры, царь устроил ей в кельях пышный двор, приставил к ней для услуг сановников, даровал богатые поместья.) Слуги, которым было поручено казнить Юрия, не выполнили приказ, более того — бежали вместе с ним к турецкому султану. Там он принял мусульманскую веру и был наречен Кудеяром. Эту легенду использовал в своем романе «Кудеяр» историк Н. И. Костомаров. Конечно, исторический роман — не летопись, а его автор имеет право на вымысел. Бесспорно другое: в 1560— 1580-х годах против Грозного была развязана настоящая психологическая война. Ее жертвой и стал брат Ивана IV — князь Юрий Васильевич.

Блистательный авантюрист

После смерти Василия III трехлетний Иван был официально провозглашен великим князем.

Василий III «приказал беречи князя Ивана до пятнадцати лет своим боярам немногим» — регентскому совету, в который вошли князья Василий и Иван Шуйские, бояре Михаил Воронцов, Михаил Тучков и Михаил Захарьин-Юрьев. Главную же роль в управлении государством был намерен играть князь Михаил Глинский, родной дядя великой княгини.

Михаил Львович Глинский был одним из самых блестящих авантюристов Европы своего времени. Кажется, ему лучше подошел бы век XVIII, главными действующими лицами которого были люди с непомерным честолюбием, жаждой власти и желанием любыми способами заполучить то, что не принадлежало им по праву.

В молодости князь Михайло перешел из православия в католичество, выучился говорить на нескольких иностранных языках, получил образование в одном из европейских университетов и стал дипломированным врачом (впрочем, недоброжелатели утверждали, что больше всех прочих искусств Глинского интересовало искусство составления ядов). Он служил в войсках саксонского курфюрста Альбрехта, выполнял дипломатические поручения австрийского императора Максимилиана I в Италии и Испании. В Польше кондотьер сумел войти в доверие к королю Александру, который в 1499 году сделал его маршалком своего двора, а фактически — правителем Великого княжества Литовского. Современники отмечали, что он был лучшим воеводой короля. Польская знать опасалась, что Глинский по смерти бездетного монарха сможет завладеть короной в обход правящей династии. Дальнейшее развитие событий показало, что князь Михайло был на это способен.

В 1506 году, когда король Александр умер и на краковский престол вступил его младший брат Сигизмунд, Глинский возглавил мятеж русских, украинских и белорусских феодалов, вступив в союз с крымским ханом Менгли-Гиреем и молдавским господарем. И почти добился желаемой цели — самому стать владетельным государем. Но проиграл. Великий князь Московский воспользовался случаем и предложил ему защиту, милость и жалованье. Обширный клан Глинских отъехал со своими сторонниками в Московию. «В кормление» им дали два города — Ярославец и Боровск.

Когда в 1512 году между Москвой и Литвой вновь вспыхнула война, Глинский послал своих агентов в Силезию, Чехию и Германию вербовать конных воинов, кнехтов и пушкарей. Московские рати двинулись в поход, войском командовал сам государь, Глинский был назначен одним из воевод Большого полка. В немалой степени благодаря ему 1 августа 1514 года был взят Смоленск.

Князь надеялся, что в благодарность его сделают герцогом Смоленским. Когда же стало ясно, что Василий III и не думает превращать древний русский юрод в новое удельное княжество, Глинский совершил новый кульбит в своей политической карьере: вступил в тайные сношения со своим злейшим врагом Сигизмундом и попытался бежать в лагерь противника. По дороге его поймали. Изменника заковали в цепи, отправили в Москву и приговорили к смертной казни. Характерно, что за отважного авантюриста вступились коронованные особы. В 1517 году в Москву прибыли австрийские послы во главе с Сигизмундом Герберштейном: император Максимилиан I просил отпустить Глинского в Испанию. Великий князь ответил отказом. Выхлопотала Глинскому свободу и вновь приблизила ко двору его племянница Елена, ставшая супругой Василия III. И уже вскоре Михаил Львович стал при московском великом князе тем. кем он был при польском короле.

В своих предсмертных распоряжениях Василий III, обращаясь к боярам, просил их, между прочим, не обижать князя Михаила, как родственника его жены, считать за своего, а назначая Глинского в советники к Елене, просил его. чтобы за великую княгиню и сыновей его он «кровь свою пролил и тело свое на раздробление дал». Так оно, собственно, и случилось.

Тайны дворцовых переворотов

«Эпоха дворцовых переворотов». Термин, придуманный историком В. О. Ключевским, стал чуть ли не синонимом XVIII века, когда заговоры сопровождали каждое царствование. Но с большим основанием это определение можно применить к началу XVI столетия…

Почему великий князь Василий III до последнею скрывал свою болезнь от своей жены Елены? Почему не оповестил Боярскую думу? Почему тайно сжег свою духовную грамоту?

Когда Елена Глинская прямо спросила умирающего мужа: «Кому же поручаешь бедную супругу и детей?» — Василий ответил: «Иван будет государем, а тебе, следуя обыкновению наших отцов, я назначил в духовной своей грамоте по достоянию, как прежним великим княгиням». «Достоянием» вдов князей династии Калиты был монашеский куколь… Василий III по только не питал иллюзий в отношении способностей жены управлять государством, но и остерегался ее возможного вмешательства в дела правления: о завещании мужа, передающем всю власть в стране регентскому совету, Глинская узнала последней.

При жизни великого князя Елена не смела ослушаться мужа. Но после его смерти не согласилась с отведенной ею ролью.

Самую серьезную угрозу новому правлению представлял Юрий Иванович, удельный князь Дмитровский. Веками на Руси существовала традиция передавать престол от старшего брата к младшему. Брат великого князя ждал этот момента 25 лет (до рождения в 1530 году наследника Ивана). В Москве знали о честолюбивых амбициях удельного князя, неудивительно, что шпионы великого князя пристально за ним следили.

Очень скоро великой княгине Елене донесли, что сторонники Юрия ведут переговоры с московскими боярами — зовут их к себе на службу. Власти поспешили предотвратить мятеж. Через педелю после кончины Василия III его брата арестовали и бросили в темницу, где тот умер «страдальческой смертью, гладкой нуждой» (уморили голодом).

…Женщина того времени не могла править государством. По своему близкому родству к княгине Елене, по своим летам и опытности в государственных делах Михаил Глинский рассчитывал стать главным руководителем страны. Но коса нашла на камень. Вдова великого князя обратилась за помощью к Боярской думе, во главе которой стоял князь Иван Овчина-Оболенский, открыто ставший ее любовником (возможно, это было «платой» за поддержку). Сигизмунд Гербер-штейн писал австрийскому двору: «Сразу после смерти государя вдова его стала позорить царское ложе с неким (князем) по прозвищу Овчина…».

Между регентским советом и Боярской думой сложились весьма напряженные отношения. Польские информаторы так изображали положение дел в Кремле: «Бояре там едва не режут друг друга поясами; источник распрей — то обстоятельство, что всеми делами заправляют лица, назначенные великим князем; главные бояре — князья Бельский и Овчина — старше опекунов по положению, по ничего не решают».

Пытаясь прибрать власть к рукам, Михаил Глинский открыто порицал великую княгиню Елену за ее поведение и «смело и твердо говорил племяннице о стыде разврата, всегда гнусного, еще гнуснейшего на троне, где народ ищет добродетели, оправдывающей власть самодержавную», по выражению историка Н. М. Карамзина. Овчина-Оболенский в свою очередь обвинил Глинского в намерениях «овладеть государством». Припомнил ему и скоропостижную смерть Василшс III (Глинский находился рядом с великим князем в последние дни его жизни). Регента бросили в темницу (в камеру, в которой когда-то содержался Дмитрий Иванович, внук Ивана III), ослепили, заковали в цепи. Умер он в 1534 году. Были арестованы и другие опекуны — Воронцов и Юрьев. Шуйские пытались бежать, но также оказались за решеткой.

Тень за троном

В 1534 году Елена Глинская окончательно упразднила регентский совет, но существу совершив государственный переворот. Фактическим правителем державы стал князь Иван Овчина-Оболенский.

На арену открытой политики вышел человек, долгое время державшийся в тени. Василий III редко прибегал к советам бояр, решая государственные дела, как говорили, «сам-третий у постели». Ближайшими его помощниками были люди незнатного происхождения. Напротив, Иван Овчина-Оболенский происходил из черниговских великих князей-Рюриковичей. по родовитости уступая разве что суздальским «принцам крови» Шуйским.

Пушка, отлитая в Москве Павлином Фрязиным.

Миниатюра из «Лицевого летописного свода»

Какова была роль Овчины в принятии важных решений? В свое время Н. И. Костомаров так охарактеризовал великого князя Московского Василия II Темного (деда Василия III): это был человек «ограниченных дарований, слабого ума и слабой воли, но вместе с тем способный на всякие злодеяния и вероломства». Впоследствии, ослепленный Димитрием Шемякой, Василий Васильевич «все остальное время правления отличается твердостью, умом и решительностью. Очевидно, что именем слепого князя управляли умные и деятельные люди». Все сказанное историком можно отнести и ко времени правления Елены Глинской.

То, что Овчина-Оболенский был человеком умным, доказывает его блестящая придворная карьера, то, что князь Иван Федорович был человеком деятельным, — военная служба. Он с ранних лет участвовал в походах против Литвы и татар, с 1519 года командовал передовым полком армии — должность, на которую назначали не просто родовитых аристократов, а талантливых полководцев. Современные исследователи считают князя едва ли не лучшим русским воеводой того времени. Так, в 1534 году московские полки под его командованием вступили в Литву и дошли до столицы Вильно, «практически не понеся потерь», по словам историка В. В. Похлебкина.

Так что карьеру боярин сделал не в великокняжеской спальне. Василий III оценил заслуги князя и незадолго до своей кончины пожаловал ему титул конюшего — старшего боярина Думы.

Через посредство фаворита с Глинской сообщались иностранные правительства, он вел переговоры, решал неотложные дела. При Овчине-Оболенском утвердились дружественные связи Москвы со Швецией, Ливонией. Во многом благодаря искусной дипломатии князя Ивана Федоровича Казань признала свою зависимость от России.

Во время правления Елены Глинской быт предпринят ряд важных реформ, в частности местного самоуправления. Обязанность преследовать «лихих людей» была возложена на выборных дворян — губных старост, то есть окружных судей.

И практически сразу после обретения Овчиной-Оболенским «высшей власти» на Руси грянула первая в ее истории денежная реформа.

Денежная реформа

Россия во все времена испытывала нехватку драгоценных металлов. Но в начале 30-х годов XVI века в стране разразился настоящий денежный кризис, вызванный стихийно возникшим и быстро распространившимся повсюду обрезыванием монеты. С некоторых монет срезали до половины металла. Виновным отсекали руки, лили расплавленное олово в горло, чтобы неповадно было портить казенные деньги. Казни не помогли. Выходом из наступившего расстройства денежного обращения должна была стать денежная реформа, осуществленная в 1534 году.

В Воскресенской летописи имеется запись, датируемая мартом 7043 (1535) года: «Того же месяца марта князь велики Иван Васнльевичь веса Руси и его мати великаа княгини Елена велели переделывати старые денги на новой чекан того для, что было в старых денгах много обрезаных денех и подмесу; а старым денгам впрок ходити не велели…» Понятно, что ни четырсхлетний великий князь Иван, ни его мать не были инициаторами реформы. А вот фигура главного боярина Овчины-Оболенского за этими нововведениями угадывается легко.

Основу денежного обращения составили серебряные «копейки» весовой нормой 0,68 грамма (свое название монеты получили по изображению на лицевой стороне всадника с копьем), 0,34-граммовые «деньги» (или «сабельники», поскольку на лицевой стороне был изображен вооруженный мечом всадник) и «полушки» весом 0,17 грамма. Более полная система соотношения русских денежных единиц была зафиксирована в Торговой книге: рубль = 2 полтины =10 гривен = 100 копеек = 200 денег = 400 полушек.

Серебряные полушка и копейка.

Монеты, выпущенные по денежной реформе 1535 г.

В результате реформы 1534 года возникла единая монетная система Русского государства, были окончательно унифицированы денежные системы рапсе экономически мало связанных областей, прежде всего Новгорода и Москвы. Это позволило общерусской экономике развиваться значительно успешнее, особенно в середине XVI века. Благодаря реформе Глинской — Овчины русская денежная система достигла нового качественного экономического и технического уровня (обеспечение и выполнение чеканки монет). Это также имело огромное значение для активизации русской внешней торговли, прежде всего с Европой. Выпуск монет был сконцентрирован в руках государства. Таким образом, введение государственной монополии стало основой создания устойчивого выпуска монет, что позволило государству получать дополнительный доход. «Лишние» деньги шли на строительство крепостей и содержание армии.

Русская железная маска

Своего младшего брата Андрея великий князь Василий III любил. Видимо, потому и назначил одним из своих душеприказчиков. После разгона регентского совета князь Андрей укрылся в своей удельной столице — Старице. И хотя подписал «проклятую» грамоту о верной службе правительнице, постоянно ждал опалы. В свою очередь в Кремле ожидали от него всяческих козней и ограничивали во всем. За отказ от прав «опекунства» он просил Елену Глинскую о прибавлении новых земель к его уделу — ему отказали. Наконец, в 1537 году по совету Овчины-Оболенского Елена решила вызвать старицкого князя в Москву под предлогом большого совета о войне с Казанью. Три раза его приглашали в Москву, три раза он отговаривался болезнью.

Князь Андрей всеми силами старался убедить правительницу в своей лояльности. Для этого даже отправил на государеву службу почти все свои войска. Не помогло. Исход противостояния центра и удельного «региона» решила обыкновенная провокация: один из старицких бояр — князь Василий Голубой-Ростовский — решил переметнуться на сторону Елены и тайно послал к Овчине-Оболенскому гонца с вестью о том, что удельный князь собирается бежать в Литву. Московские полки под командованием фаворита двинулись к Старице. Предупрежденный о подходе правительственных войск, князь Андрей с женой и маленьким сыном Владимиром бросился из Старицы в Торжок. Отсюда он действительно мог уйти в Литву, но вместо этого принял решение сопротивляться и повернул к Новгороду. С помощью новгородских дворян он надеялся покончить с властью Овчины-Оболенского.

Посулами и уговорами ему удалось собрать войско. Однако князь Андрей Иванович не решился вступить в битву с московской армией и согласился на переговоры. Все было разыграно как по нотам: Овчина-Оболенский «поцеловал крест», что волос не упадет с головы удельного князя, когда тот добровольно приедет в Москву. В столице же Елена разыграла удивление: как мог Овчина без согласования с правительницей заключить такое соглашение? Конюшему боярину была объявлена «словесная» опала.

Князя Андрея посадили «в заточенье на смерть». На узника надели подобие железной маски — тяжелую «шляпу железную» и за полгода уморили в тюрьме («лета 7046-го князя Андреа Ивановича декабря не стало в нужи»). Годовалого сына Владимира и жену Ефросинью Хованскую правительница Елена тоже приказала бросить в темницу. По «великой дороге» от Москвы до Новгорода Овчина-Оболенский велел расставить виселицы, на которых повесили сторонников бывшего удельного князя.

Овчина стоит выделки

Власть, как известно, портит человека. Иван Овчина-Оболенский, первый фаворит московского престола, быстро приобрел привычки, свойственные представителям этой «профессии». Он был надменен со знатью и груб с нижестоящими, предпочитал все вопросы решать сам, лишь для вида советуясь с правительницей, открыто игнорировал Боярскую думу. За что и поплатился.

3 апреля 1538 года великая княгиня Елена неожиданно скончалась. Ей было не больше 25 лет. Скоропостижная смерть молодой женщины вызвала слухи об ее отравлении. Об этом писал Сигизмунд Гербертштейн в своих донесениях венскому двору. Результаты исследования захоронения Глинской, выполненного уже в наше время, дают основания утверждать, что эти предположения не так уж беспочвенны: в останках правительницы был обнаружен мышьяк.

Конюший боярин князь Иван Овчина-Оболенский вполне мог остаться у власти в качестве главного опекуна малолетнего царя Ивана даже после смерти своей благодетельницы. Но у него не было поддержки среди членов Боярской думы. Более того, многие бояре встретили кончину Елены Глинской с ликованием. Спор о том, кто будет управлять государством, решился во время погребения великой княгини. Тогда бывший регент князь Михаил Тучков, как позднее утверждал Иван Грозный, произнес «многие надменные словеса» и тем уподобился ехидне, «отрыгивающей яд». О чем были эти «словеса», навсегда запомнившиеся семилетнему мальчику? Видимо, бывшему фавориту припомнили непозволительную связь с матерью царя.

Внезапность смерти правительницы не позволила Овчине подпить по тревоге войска, на которые он мог бы опереться. Напротив, князья Шуйские успели вызвать в столицу своих «боевых холопов». Результат не заставил себя ждать.

О дальнейшей судьбе бывшего фаворита существуют разные предположения. По одной из версий, Овчина-Оболенский был «рассечен на куски» сторонниками Шуйских на седьмой день после смерти Глинской. По другой — боярина схватили «боярским советом князя Василия Шуйского и брата его князя Ивана и иных единомысленных им… и посадиша его в палате за дворцом у конюшни, и умориша его гладом и тягостию железною». По третьей версии, состоялся суд, приговоривший Овчину к смертной казни за намерение «овладеть государством» (как мы помним, именно в этом преступлении князь Иван Федорович обвинил Михаила Глинского). Сестру его Аграфену Челяднину сослали на север в Каргополь и насильно постригли в монахини.

* * *

С этого времени начинается непрерывная борьба боярских группировок за власть. Шуйских у престола сменяли Бельские, Челядниных — Гинские. Вооруженные отряды противоборствующих кланов нередко брали штурмом Кремль и устраивали резню. Лучше, чем Иван Грозный, о том никто не поведает: «Бояр наших, и доброжелателей нашего отца, и воевод перебили… тех же, кто более всех изменял отцу нашему и матери нашей, выпустили из заточения и приблизили к себе… Сокровища матери перенесли в большую казну, а остальное разделили… Все расхитили коварным образом… Всех подданных считали своими рабами, своих же рабов сделали вельможами, делали вид, что правят и распоряжаются, а сами нарушали законы и чинили беспорядки». Классическая характеристика Смутного времени.

Верноподданный Симеон Бекбулатович: от татарского царевича до великого князя всея Руси

В 1575 году Иван Грозный отрекся от престола. На московский троп вступил царевич из рода Чингисхана. Русская история могла бы быть совершенно иной, унаследуй он политическую волю, мужество, вероломство и амбиции своего великого предка. Но он всего лишь точно и честно исполнил отведенную ему скромную роль в блестящей политической комбинации, придуманной Иваном Васильевичем с размахом, достойным его шекспировской эпохи. История марионеточного правления в России, интересная сама по себе, серьезно повлияла на паше политическое сознание, впервые так наглядно продемонстрировав, что Власть и Ответственность могут быть совершенно не взаимосвязаны. В дальнейшем этим приемом пользовались неоднократно (конечно, не в столь радикальной форме, а скорее под девизом «Не ведает царь, что творят его бояре»), и эффективность его весьма ценили. А царь Симеон, герой и жертва этого беспрецедентного исторического трагифарса, оказался забыт…

Потомок Чингисхана

Не все сегодня слышали об этом российском государе, а если его правление и упоминается в учебниках истории, то только как странный курьез, сумасбродство Грозного. Современники отнеслись к этому иначе. Дело в том, что крещеный татарский царевич Симеон царем стал задолго до коронации в Успенском соборе.

В нем текла благородная кровь Чингисидов. До крещения он именовался Саин-Булатом. Его отец Бек-Булат являлся прямым потомком властителей Орды — внуком последнего золотоордынского хана Ахмата. В 1558 году Иван IV пригласил Бек-Булата к себе на службу. Достоверно известно, что в 1563 году тот участвовал в военном походе под Смоленск, а уже в 1566 году «голову положил на государевой службе». После его смерти службу продолжил сын. В официальных документах Саин-Булат именовался астраханским царевичем. Однако в конце 1560-х годов в его судьбе произошел первый взлет: Иван Грозный посадил Саин-Булата на престол в Хан-Кермане (Город Хана), как в то время называли Касимов.

Царь Иван IV Васильевич Грозный.

Гравюра неизвестного западноевропейского мастера. XVI в.

После распада Золотой Орды татары нередко переселялись в пределы Московского княжества. Отпрыски знатных ордынских фамилий вместе с чадами и домочадцами просили у великих князей службы и места для проживания. В разное время выехавшим из Орды царевичам давались в удел исконно русские юрода. Татарский мурза Кайбула владел Юрьевом, Дербыш-Алей — Звенигородом, Ибака — Сурожиком.

В правление Василия II наблюдался такой наплыв татар на московскую службу, что при дворе русские чувствовали себя отодвинутыми на второй план. В российском дворянстве можно проследить несколько сот фамилий тюркского происхождения — Аксаковы и Юсуповы, Бердяевы и Тенишевы, Урусовы и Карамзины, Третьяковы и Чаадаевы и многие другие…

Почему Москва с таким вниманием относилась к бывшим поработителям? Во-первых, высокое происхождение татарских эмигрантов позволяло им претендовать на ханские троны в Казани, Астрахани и Бахчисарае. Во-вторых, трехвековое подчинение Золотой Орде выработало на Руси стойкое почитание династии Чингисхана, которая там правила. По свидетельствам летописцев, татарские царевичи при кремлевском дворе считались «честию бояр выше». И не раз случалось так, что, отправляясь на воину, московский великий князь передоверял управление страной не боярам, а одному из своих татарских подданных. Например, на время похода на Великий Новгород в 1477 году Иван III поручил все дела татарскому царевичу Муртазе, бывшему у него на службе; позднее, в 1518 году, сын Ивана, Василий III, при приближении к столице войск крымского хана бежал из Москвы, возложив ее оборону на татарского царевича Петра…

Касимовский хан

Касыму, сыну первого казанского хана Улуг-Мухаммеда, московский великий князь Василий Дмитриевич пожаловал Городец-Мещерский (с тех пор этот город в Рязанской области носит название Касимов). Владения вокруг Касимова составили зависимый от Москвы улус.

Однако вначале все обстояло совсем по-другому. Основание Касимовского ханства было вынужденной уступкой Орде.

Все началось с того, что в 1437 году в результате внутренних разборок внук знаменитого Тохтамыша хан Улуг-Мухаммед потерял престол в Большой Орде. Спасаясь, он бежал в Бслевскос княжество на границе Руси. Однако такое соседство не понравилось великому князю Василию И, который послал к Белеву войска. Улуг предложил принять его в московское подданство, обещал верно служить, стеречь границу. Все тщетно. Московские рати устроили страшный разгром, Улуг-Мухаммед снова был вынужден бежать. Однако вскоре его дела наладились. Он обосновался в Казани и принялся мстить. В 1445 году татары захватили Нижний Новгород, а затем в битве под Суздалем взяли в плен самого Василия II. Тот откупился суммой, равной которой не встречалось в истории России — 200 тысяч рублей (по другим источникам — «вся казна»). Попятно, что таких денег у незадачливого великого князя не было. Как бы в залог Василия II заставили дать обширное земельное владение сыну победителя — царевичу Касыму.

Возвращение Василия II в Москву с татарским отрядом, который должен был увезти выкуп в Казань, вызвало восстание против князя, так дорого купившего свою свободу. Василия свергли, а к власти пришел лидер антиордынской оппозиции Дмитрий Шемяка, двоюродный брат великого князя, внук Дмитрия Донского и сын Юрия Звенигородского, который короткий период — несколько месяцев — занимал московский престол.

Василия ослепили (с тех пор он стал зваться Темным) и сослали в Углич. И пут на помощь Василию пришел его злейший враг. При поддержке войск Улуг-Мухаммеда Василий возвратил себе трон. И только тогда смог расплатиться с долгами…

А Дмитрий Шемяка скончался, отравленный агентами московского князя, которые дали ему яд «в курятине»…

На протяжении веков Касимов был важным военным фактором в московских стратегических раскладах. Надо отметить, что в отличие от других русских княжеств Касимовское ханство являлось мусульманским уделом в составе России. Об этом русские цари всякий раз напоминали Крыму и Турции, когда там начинали волноваться о судьбе своих единоверцев на Руси: «Когда б государь наш бусурманский закон разорял, не велел бы Саин-Булата среди своей земли в бусурманском законе устраивать».

Многие правители Касимова оставили яркий след в истории. Например, касимовский хан Шах-Али пять раз занимал казанский престол, а его воины участвовали во всех казанских походах русских войск. Но наиболее успешную карьеру сделал наш герой — Саин-Булат.

Государев слуга

Восхождение Саин-Булата к вершинам власти началось в 1570 году, когда в московских разрядных книгах его начали именовать царем касимовским (предшественники именовались скромнее— царевичами). Возможно, у Саина нашлись могущественные покровители в Кремле: он был родственником второй жены Ивана IV, Марии Темрюковны, происходившей из рода владетельных кабардинских князей. Однако к тому моменту царица уже умерла (Грозный утверждал, что ее отравили), а ее брат Михаил Черкасский находился в опале. Так что возвышение Саин-Булата нельзя объяснить только дворцовыми интригами. Многие в то время делали стремительную карьеру в опричном войске, но Саин никогда не служил в опричнине.

Важным условием для продвижения по службе татарского сановника на Руси было его обращение в православную веру. В июле 1573 года, по настоянию Ивана Грозного, касимовский царь был крещен в селе Кушалино Тверского уезда, получив при этом христианское имя Симеон. Саин знал, что теряет право на престолмусульманского Касимова. Впрочем, эту потерю Грозный компенсировал ему сполна, пожаловав звание «слуги государева», которое давалось только наиболее близким сановникам и только за особые услуги. Кроме Симеона такой титул носили князь Михаил Воротынский (будучи в 1572 году главнокомандующим русской армией, он наголову разгромил Крымскую орду) и Борис Годунов, бывший фактическим правителем России при царе Федоре Ивановиче. Разъясняя иностранцам значение звания «слуги государева», московские дипломаты заявляли, что «то имя честнее всех бояр, а дается то имя от государя за многие службы».

Что же должен был совершить Саин-Булат, чтобы заслужить такое расположение Грозного? Как минимум спасти царя от неминуемой смерти или раскрыть заговор. Летописи об этом молчат. Есть соблазн объяснить внезапное возвышение касимовского хана его тайными интимными отношениями с царем. В этом йот ничего удивительного — история знает аналогичные примеры. Любовником Ивана Васильевича называли Федора Басманова, сына руководителя первого опричного правительства. Он был необычайно красив (Н. М. Карамзин писал про него: «Прекрасный лицом, гнусный душою»). Андрей Курбский утверждал, что именно это обстоятельство обеспечило Басмановым карьеру. Говорили, что высокого положения фаворит достиг благодаря соблазнительным пляскам в женском костюме перед царем. Слухи эти весьма раздражали Грозного. Когда князь Дмитрий Овчина-Оболенский на пиру бросил в лицо царскому любимцу: «Предки мои и я всегда служили государю достойным образом, а ты служишь ему содомией», Грозный приказал задушить боярина.

Впрочем, несмотря на то что мужеложство на Руси в то время было довольно распространено (Сигизмунд Герберштейн отмечал, что гомосексуализм был распространен во всех социальных слоях), к чести Симеона можно сказать, что такого рода предположений у современников не возникаю.

Так что причины расположения Ивана Грозного к Симеону остались для историков тайной за семью печатями.

…В 1573 году Иван Грозный женил Симеона. Его супругой стала одна из красивейших женщин того времени — Анастасия, дочь князя Ивана Федоровича Мстиславского, который приходился родней царю: мать его была племянницей великого князя Василия III. Женившись на красавице Анастасии. с Иваном IV породнился и Симеон Бекбулатович.

Брак Симеона и Анастасии был удачным. У них родилось шесть детей: Евдокия, Мария, Анастасия, Федор, Дмитрий и Иван. Но в тихую семейную жизнь вмешалась высокая политика.

На московском престоле

А. Васнецов.

«Москва при Иване Грозном. Красная площадь»

Решение о передаче верховной власти Симеону готовилось втайне и потому даже для ближайшего царского окружения прозвучало как гром среди ясного неба. Однако, по всей видимости, Грозный давно вынашивал свой план. Сначала он ввел своего любимца в Боярскую думу, а вскоре и назначил его главой думы.

30 октября 1575 года бывший касимовский хан стал «царем и великим князем всея Руси». Венчался Симеон в Успенском соборе в Кремле — как положено московским государям. Сам же Грозный, по словам летописца, переехал «на Неглинною на Петровке, на Орбатс, против Каменого моста старово, а звался Иван Московский… А ездил просто, что бояре, а зимою возница в оглоблех… А как придет к великому князю Симеону, и сядет далеко, как и бояр, а Симеон князь велики сядет в царьском месте».

Грозный сохранил за собой «удел», в который отошли Ростов, Псков, Дмитров, Старица, Ржев и другие города. Всю остальную Русь (кроме бывшего Казанского ханства) «правил» Симеон. Под именем и с гербом Симеона Бекбулатовича выходили государственные указы и пожалования. А бывший царь писал на имя Симеона челобитные: «Государю великому князю Символу Бекбулатовичу веса Руси Иванец Васильев с своими детишками, с Ыванцом, да с Федорцом челом бьют». В челобитных Грозный просит государя его пожаловать и милость свою показать и «людишек перебрать» — пересмотреть денежные и поместные оклады служилых людей.

Во вражеском окружении

На протяжении десяти лет Иван IV пытался сломить сопротивление русской аристократии при помощи опричного террора. Опричнина ввергла Россию в хаос, по результата не достигла. Грозный был вынужден распустить преторианскую гвардию. Это только усугубило положение. Измена проникла в правительство, ближайшее окружение было ненадежно, боярство внушало царю еще большие опасения.

Английский посол Даниил Сильвестр писал, что в беседе с ним Иван IV объяснял свое решение передать престол Симеону грозящими ему заговорами: он «предвидел изменчивое и опасное положение государей и то, что они наравне с нижайшими людьми подвержены переворотам». Поводом к «отставке» Грозного стали «преступные и злокозненные поступки наших подданных, которые ропщут и противятся нам за требование верноподданнического повиновения и устрояют измены против нашей особы».

Положение, с точки зрения Грозного, выглядело настолько отчаянным, что за год до своего отречения, летом 1574 года, он пришел к мысли бежать со всей семьей в Англию. С королевой Елизаветой велись тайные переговоры о предоставлении убежища. В Вологду свозили царские сокровища и строили суда для отъезда «для сбережения себя и своей семьи… пока беда не минует, бог не устроит иначе».

Иван Васильевич страшился мятежа могущественных вассалов, который мог покончить с его династией (печальный пример был у него перед глазами: в Швеции в результате переворота был свергнут с престола его союзник Эрик XIV). А отмена режима «чрезвычайного положения» привела к тому, что репрессии против высшей аристократии должны были быть санкционированы Боярской думой. Дума же так просто своих не сдавала. Известен факт, когда князь Иван Мстиславский, обвиненный царем в том, что но сговору с крымскими татарами открыл им дорогу на Москву, не только уцелел, но продолжал заседать в Думе.

Оказавшись без поддержки Боярской думы, Иван был вынужден прибегать к совершенно небывалому для того времени способу расправы со своими противниками. Публичные казни на Лобном месте прекратились. Следствие велось втайне, приговоры выносились, заочно. Осужденных убивали дома или на улице, на трупе оставляли краткую записку с перечислением «грехов» покойного.

Передача власти царю Симеону означала, что Грозный получал полную свободу карать изменников в своем «уделе»». В течение месяца Грозный сформировал повое правительство и новую «удельную»» гвардию, при помощи которой и расправился с «заговорщиками». Историк Р. Г. Скрынников назвал установившийся режим «второй опричниной»». Интересно, что «вторая опричнина»» должна была покончить с отставками первой: большинство казненных в «царствование»» Симеона бояр и придворных сделали карьеру в ордене «кромешников».

Понятно, что в значительной степени успех плана Ивана IV зависел ст личности «сменщика». Грозный хотел быть уверенным в том, что новый царь не выйдет у нею из подчинения. Он не должен был быть связан с любым из боярских родов, но в то же время должен устраивать своим происхождением бояр и кремлевскую бюрократию. Иван легко и быстро привязывался к людям, по так же легко расправлялся со вчерашними любимцами, и тем более жестоко, чем больше был к ним привязан. В течение ваш жизни Иван IV благоволил митрополиту Макарию, боярину Никите Романовичу Захарьину-Юрьеву, брату жены Анастасии. Но Симеон Бекбулатович отличался даже в этом ряду.

Одним из доказательств этого служит участие Симеона в Ливонской войне, которую историки называют «делом всей жизни» Грозного. Еще в качестве касимовского царя в 1571 году Саин-Булат принимал участие в походах под Орешек, Найду, Колывань. Причем он командовал либо передовым, либо сторожевым полком — на эти должности назначали лишь опытных воевод. Но Саин оказался плохим военачальником. По его вине русское войско было разбито при Коловери (Лоде). Однако в опалу хан не попал, более того, в декабре 1572 года Иван IV «повысил» Саин-Булата, назначив первым воеводой большого полка.

Вооружение русских воинов.

Гравюра из книги С. Герберштейна

Антикризисный управляющий

Непопулярные антикризисные меры правители всегда стремятся осуществлять чужими руками. Иван Грозный не был исключением. Война, которую он вел без малого 30 лет, разорила казну, собирать налоги мешали так называемые «тарханы» — освобождения от налогов, дарованные вотчинам и монастырям поколениями временщиков.

Неслучайно поэтому носач Джером Горсей (английский купец, дипломат и тайный агент британской разведки) увидел в «назначении» Симеона серьезную финансовую подоплеку. И дело даже не в тех 40 тысячах рублей (огромной по чем временам сумме), которые Грозный с помощью нового правителя собрал себе «на подъем». По мнению Горсея, Иван IV руками царя Симеона хотел аннулировать все жалованные церкви грамоты и тем самым серьезно урезать ее земельные владения. «С намерением уничтожить все обязательства, принятые нм, он учудил разделение своих городов, приказов и подданных, провозгласил нового государя, под именем царь Симеон, передавал ему свой титул и корону и, отделываясь от своих полномочий, короновал его; заставил своих подданных обращайся со своими делами, прошениями и тяжбами к Симеону, под его именем выходили указы, пожалования, заявления — все это писалось под его именем и горбом. Во всех судебных делах ходатайства составлялись на его имя, также чеканились монеты, собирались подати, налоги и другие доходы на содержание его двора, стражи и слуг, он был ответствен также за все долги и дача, касавшиеся казны… Такой поворот дача и все изменения могли дать прежнему царю возможность отвергнуть все долги, сделанные за его царствование: патентные письма, пожалования городам, монастырям — все аннулировалось. Он был освобожден ото всех старых долгов и всех прошлых обязательств».

А. Литовченко. «Иван IV показывает свои сокровища английскому послу Джерому Горсею»

Горсею вторит английский дипломат Джильс Флетчер, посетивший Московию в 1588 году. Вот что он писал в своей книге «О государстве русском»: «Во имя этой цели Иван Васильевич использовал весьма странную практику, которую немногие князья могли принять в самых крайних ситуациях. Он оставил свое царство некоему великому князю Симеону… как будто бы он предполагал отойти от всех общественных дел к тихой личной жизни. К концу года его правления он побудил этого нового царя отозвать все грамоты, пожалованные епископствам и монастырям. Все они были аннулированы».

В действительности окончательно ликвидировать систему тарханов не удалось. Стремление конфисковать главное богатство церкви — монастырские земли — вызвало резкий отпор церковных иерархов.

Схватка за Краков

Причиной, по которой Иван Грозный мог «уступить» свой престол Симеону, были и внешнеполитические амбиции царя. Грозный претендовал на престол соседней Речи Посполитой, где после смерти бездетного Сигизмунда II Августа в 1572 году началось «бескоролевье». В 1573 году на заседании сейма новым королем был избран Генрих Анжуйский из французской династии Валуа. При этом его заставили принять принцип «вольной селекции» (выборов короля шляхтой). Королю запрещалось обновлять воину или увеличивать налоги без согласия парламента. И даже жениться он должен был не иначе как но рекомендации сената. Так что нет ничего удивительною, что Генрих Валуа правил Польшей только 13 месяцев, проводя все время в пирах и карточной игре, а затем тайно бежал во Францию, где после смерти его брата Карта IX освободился трон.

Сенат и сейм долгое время не могли договориться о кандидатуре следующего монарха. За престол в Кракове спорили австрийский эрцгерцог, шведский король и даже герцог Феррарский. За кандидатуру московского царя высказались Литва. где большую роль играли православные феодалы, и протестанты, для которых был неприемлем католический монарх.

Кандидатура Ивана Васильевича обсуждалась еще на выборах 1572 года. Но тогда московский представитель не прошел. Отречение Грозного и коронация Симеона в 1575 году могли привлечь на его сторону голоса тех шляхтичей, которые опасались избрать своим монархом могущественного иноземного правителя.

К сожалению, и этот план не увенчался успехом. Королем Речи Посполитой были выбраны сразу два претендента: австрийский эрцгерцог и семиградский князь Стефан Баторий. В развернувшейся «войне двух королей» победу одержал энергичный Баторий, который считался одним из лучших полководцев своего времени. Впоследствии его избрание на краковский престол обернулось для России тяжелейшим поражением в Ливонской войне.

Кремлевская астрология

Еще одной причиной неслыханного возвышения Симеона были династические распри внутри царского двора. По свидетельству Джерома Горсея, Иван Грозный «опасался за свою власть, полагая, что народ слишком хорошего мнения о его сыне». А московский летописец рассказывал о том, что Грозный «мнети почал на сына своего царевича Ивана Ивановича о желании царства». Выражаясь современным языком, наследника заподозрили в намерении свергнуть отца. Именно для того, чтобы ликвидировать такую угрозу (или, по крайней мере, вразумить наследника), Грозный и нарек на великое княжение Симеона. Стоит отметить, что далеко не все восприняли спокойно такое «нарушение прав» наследника престола: монахи придворного Чуковского и опричного Симонова монастырей прямо заявили царю: «Неподобает, государь, тебе мимо своих чад иноплеменника на государство поставлять».

Об интригах, которые якобы вел против Грозного «малый двор» царевича, мы еще расскажем. Пока же упомянем еще одну интереснейшую фигуру, непосредственно замешанную в этом «изменном деле». Личный медик царя Елисей Бомелей, по некоторым сведениям, родился в Везсле (Вестфалия), учился в Кембридже, в Лондоне был заключен в тюрьму за колдовство, бежал в Россию, где попал в фавор к царю Ивану Грозному, который сделал его своим врачом. Бомелей оставил недобрую память в народе. Его считали «лютым волхвом», однако секрет его влияния объяснялся просто: в тайных лабораториях Кремля он изготовлял яды да впавших в немилость вельмож, с которыми Грозный не мог расправиться в открытую. Некоторых придворных (например, одного из видных опричников Григория Грязного) Бомелей отравил собственноручно.

Интриги и погубили Бомелея. Лейб-медик по совместительству являлся и царским астрологом. Он рассказывал царю о неблагоприятном положении звезд, предсказывал всевозможные беды, азатем «открывал» ему пути спасения. Иван IV, подобно многим своим современникам (и не только в России), боялся колдовства и верил в пророчества. Наконец (инициатива, возможно, исходила из окружения царевича Ивана), Бомелей предсказал царю, что в 7084 году от сотворения мира (с 1 сентября 1575 года до 31 августа 1576 года) властитель Руси умрет. Пискаревская летопись прямо сообщает, что «некоторые люди говорили, что Иван поместил Симеона (патрон), поскольку предсказатели предупредили его, что в тот год случится изменение: царь Москвы умрет».

Неизвестно, хорошим ли астрологом был Бомелей, но опасность он почувствовал заблаговременно: Грозному стали поступать доносы от слуг о том, что Бомелей ведет секретную, и к тому же шифрованную, переписку с королями Швеции и Полыни. Решив бежать из России, лейб-медик взял подорожную на имя своего слуги и отправился на границу, предварительно зашив в подкладку платья все свое золото. В Пскове подозрительного иностранца схватили и в цепях привезли в Москву. Джером Горсей рассказал любопытные подробности о последних днях авантюриста. По его словам, Грозный поручил допросить Бомелея царевичу Ивану и его приближенным, заподозренным в сговоре с лейб-медиком. С помощью этих людей Бомелей надеялся выпутаться из беды. Когда же колдун увидел, что друзья предали его, он заговорил. Но предательство не спасло «злого волхва»: его зажарили на огромном вертеле.

Последний князь великой Твери

Через год шапка Мономаха вернулась на голову Ивана Васильевича. Создав сильное и надежное охранное ведомство, которого ему так не хватало со времени роспуска опричнины в 1572 году, Иван IV почувствовал себя в безопасности. Оппозиция была сломлена. Казни прекратились.

Как говорится, мавр сделал свое дело. Впрочем, за службу Грозный отблагодарил Симеона по-царски: ему был пожалован титул великого князя Тверского (к тому моменту все удельные княжества были ликвидированы) и обширные земли в Твери и Торжке. В 1580 году, по писцовой книге, Симеон владел 13,5 тысячи десятинами пахотной земли, на которых проживало 2217 крестьян. Дарованными ему землями великий князь распоряжался самовластно, обладал правом судить и жаловать «людишек своих».

…Старинную улицу Симеоновскую в Твери вам покажут все. Свое название она получила по церкви Симеона Столпника. Но сами тверичи утверждают, что улицу назвали в честь Симеона Бекбулатовича.

В Твери бывшего царя приняли с восторгом: все знали о спокойном и незлобивом характере Симеона. А его титул заставлял вспомнить славные времена былой самостоятельности Тверского княжества.

Резиденцией Симеона стал кремль. В нем расположился пышный двор, который был копией московского: при Симеоне состояли бояре, дворецкий, постельничий, ясельничий, стольники. Были образованы приказы, которые ведали делами удельного княжества.

Увлечениями бывшего царя стали охота (в селе Кушалино, где его когда-то крестили, располагался охотничий двор) и строительство. Татарский хан, ставший ревностным христианином, строил церкви и делал богатые вклады в монастыри. Сооружение одного из храмов связано с чудом… Однажды преподобный Мартирий, основатель и первый игумен Свято-Троицкого Зеленецкого монастыря, проезжал через Тверь. Симеон Бекбулатович повелел позвать к себе игумена и просил помолиться его за своего сына Ивана, который находился при смерти. Не успел Мартирий переступить порог царского дворца, как Симеону сообщили, что ребенок умер. Царь был безутешен, а Мартирий подошел к усопшему и начал читать молитвы. И чудо произошло: мальчик встал с одра совершенно здоровым. В знак благодарности Симеон построил каменную церковь в честь Тихвинской иконы Божьей Матери. А Зеленецкая обитель обрела в великом князе Тверском щедрого благотворителя.

«Шапка Мономаха».

Конец XIII — начало XIV вв.

Княжение в Твери не было для Симеона почетной ссылкой. Он продолжал заседать в Боярской думе. Бывший царь принимал участие в Ливонской войне: корпус под его командованием действовал на русско-литовской границе, а когда в 1581 году Стефан Баторий осадил Псков, Грозный назначил тверского удельного князя главнокомандующим 300-тысячной резервной армией.

…Черные дни для Симеона Бекбулатовича наступили в 1584 году, когда скончался Иван Грозный. При царе Федоре Ивановиче власть оказалась в руках Бориса Годунова. Началось с того, что тесть Симеона, князь Иван Мстиславский, который по завещанию Грозного входил в опекунский совет, был обвинен в заговоре против Годунова и пострижен в Кирилло-Белозерском монастыре под именем Ионы. Вслед за этим Симеон был лишен титула и имений и сослан на житье в село Кушалино. Как записано в Никоновской летописи: «Царь Симеон Бекбулатовнч не бяше уже на уделе во Твери… а двора же его людей в те поры не много было и жившие в скудости…»

Бочонок испанского вина

Впрочем, история дала Симеону последний шанс для реванша. После загадочной гибели в Угличе царевича Дмитрия и смерти бездетного царя Федора Россия оказалась перед необходимостью выбирать себе нового правителя. С новой силон разгорелись в Москве интриги.

Одним из кандидатов на опустевший престол был царский шурин Борис Годунов. Однако столь однозначным такое положение представлялось далеко не всем. В апреле 1598 года несколько боярских фамилий решили объединиться вокруг фигуры Симеопа Бекбулатовича. Его поддержали Милославские, Романовы, Богдан Бельский и многие другие. Как с удивлением отмечал Н. М. Карамзин, «мысль возложить венец Мономахов на голову татарина не всем россиянам казалась тогда пеленою». Удивление это вызывало в XIX веке, но в XVI столетии у Симеона были большие шансы победить в избирательной кампании. В пользу его кандидатуры свидетельствовали происхождение от великого Чингисхана, царский титул, который Симеон носил когда-то, родство с князьями Мстиславскими…

Для того чтобы стать царем, Борису Годунову пришлось пойти на созыв Земского собора и пустить в ход весь арсенал политической борьбы — от агитации до подкупа депутатов. Но все это, возможно, было бы тщетно, если бы Симеон сам не отказался от борьбы за престол. Большую роль здесь сыграли его личные качества, в первую очередь — удивительное отсутствие честолюбия. Симеон был идеальным исполнителем, но никак не лидером. Свою роль сыграли и нежелание становиться марионеткой в руках московских бояр, и то обстоятельство, что он хорошо был знаком с тайными механизмами функционирования аппарата власти и всерьез опасался за свою жизнь…

Годунов победил. Целуя крест новому государю, подданные должны были обещать: «Царя Симеона Бекбулатовича и его детей и иного никого на Московское царство не хотеть видеть, ни думать, ни мыслить, ни родниться, ни ссылаться с царем Симеоном ни грамотами, ни словом, ни делом, ни хитростью; а кто учнет с кем о том думать и мыслить, что царя Симеона или сына его на Московское государство посадить, того изыскать и привести к государю». Кстати, после смерти Бориса Годунова в 1605 году присягавшие его сыну Федору давали то же обязательство.

Годунов смертельно боялся Симеона. В Никоновской летописи говорится: «Враг вложи Борису в сердце и от него (Симеона) быти ужасу, и посла к нему с волшебною хитростью, и повелел его ослепити, тако же и сотвориша». Свет на эту загадочную фразу пролил француз Жак Маржерст. Начальник охраны царя Бориса, а затем и Лжедмитрия I лично знал Симеона, неоднократно беседовал с ним, и тот ему поведал, что к нему в село Кушалино прибыл в день его рождения человек с грамотой от царя Бориса. В письме говорилось о том, что ссылка Симеона подходит к концу. В знак своей милости Годунов послал бывшему царю бочонок испанского вина. Выпив за здоровье Бориса, Симеон и ею слуга, разделивший трапезу с господином, ослепли. Эта история широко обсуждалась в то время и популярности Годунову не прибавила. Так, Лжедмитрий I, перед вступлением в Москву перечисляя преступления Годунова, обвинил ею в ослеплении Симеона, а заодно и в отравлении его сына Ивана. Этому можно и поверить, зная привычку Бориса Федоровича расправляться со своими врагами втихомолку. Как писал историк В. Б. Кобрин: «Он (Годунов) не любил устраивать казни на площадях, торжественно и громогласно проклинать изменников. Его противников тихо арестовывали, тихо отправляли в ссылку пли в монастырскую тюрьму, и там они тихо, но обычно быстро умирали — кто от яда, кто от петли, а кто неизвестно от чего».

Смиренный инок Стефан

В правление царя Бориса Симеон, всеми избегаемый, тихо жил в своем селе, как говорит летопись, «не искаша земнаго ничего». Но когда на престоле воссел Лжедмитрий I, бывший царь оказался нужен новой власти. Новый самодержец, царское достоинство которого было весьма сомнительно, вызвал Симеона Бекбулатовича в Москву, пообещал вернуть пожалованные Грозным владения и даже позволил официально именоваться царем. Однако строптивый татарин не пожелал поддерживать авторитет самозванца. Расплата не заставила себя ждать— в марте 1606 года Лжедмитрий приказал сослать Симеона в монастырь. Этим он избавлялся и от гипотетического конкурента: из монастыря навсегда заказан путь в государи. Великий князь всея Руси Симеон Бекбулатович. в прошлом царь касимовский Саин-Булат, был пострижен под именем Стефана в Кирилло-Белозерском монастыре, где десятью годами раньше окончил свои дни его тесть. Причем Лжедмитрий помнил об этом и в инструкции сопровождающим наказывал, чтоб постригли его «как старца Иону Мстиславского».

Всего полтора месяца спустя Лжедмитрий I был убит. В цари «выкликнули» Василия Шуйского. Популярностью в народе он не пользовался, права на престол у него были шаткие (говорили, что он «самочинно в цари нам поставился»), и потому он тоже вспомнил о Симеоне. Казалось бы, слепой старик не мог вызывать опасений, но всего уже через девять дней после прихода к власти, 29 мая 1606 года, Василий Шуйский приказывает перевести старца на Соловки, место ссылки особо опасных «государственных преступников». Царь Василий лично держит эту операцию под контролем: требует от приставов отчета, «какого числа он из монастыря выедет, чтобы нам про то ведомо было вскоре».

На Соловецких островах старец Стефан прожил шесть лет. Богатые вклады в монастырь, которые он делал в бытность великим князем Тверским, не облегчили его тягот. По распоряжению московских властей бывшего царя держали в каменном мешке на хлебе и воде. И только в 1612 году по приказу князя Дмитрия Пожарского и по решению «Совета всея земли» его вернули в Кирилло-Белозерский монастырь.

Последние годы своей жизни Бекбулатович провел в Москве. Он пережил всех своих детей, не дождалась его возвращения из ссылки жена Анастасия, которая вслед за мужем приняла постриг. Старица Александра была похоронена в Старом Симоновом монастыре. Сам Стефан скончался 5 января 1616 года. Его похоронили рядом с супругой. На надгробном камне написали: «Лета 7124 году генваря в 5 день преставился раб божий царь Симеон Бекбулатович во иноцех схимник Стефан».

Заплечных дел мастер Малюта Скуратов: шеф тайной полиции Ивана Васильевича

В 60-е годы XVI века в России появилась структура, которой было суждено оказать решающее влияние на развитие российской государственности. Тайная полиция, созданная Иваном Грозным, сразу же приобрела черты, сохранившиеся и через 400 лет: тотальный характер, нетерпимость к любому инакомыслию и крайне жестокая форма расправы с «врагами государевыми». У истоков создания карательного аппарата стоял Малюта Скуратов — одни из самых зловещих персонажей русской истории, имя которого стало символом средневековой жестокости. Этот человек выступает на равных с самыми знаменитыми злодеями — Владом II Цепешем и Ричардом III. Все помнят строки Михаила Булгакова: «Ни Гай Кесарь Калигула, ни Мессалина уже не заинтересовали Маргариту, как не заинтересовал ни один из королей, герцогов, тюремщиков и шулеров, доносчиков, изменников, безумцев, сыщиков, растлителей. Все их лица слепились в одну громадную лепешку, и только одно сидело мучительно в памяти лицо, окаймленное действительно рыжей бородой, лицо Малюты Скуратова…»

Начало большого пути

Как только не называли этого человека! Царским палачом, «верным псом государевым», политическим авантюристом, «мужем каменносердечным»…

Все это, безусловно, так. Но оказывается, мы очень мало знаем о Малюте Скуратове! Неизвестно, когда родился Малюта и где. Неизвестно, как выглядел знаменитый опричник: откуда, например, пошло, что Скуратов был рыжим? Неизвестно, где он похоронен.

Всему этому есть объяснение. В 1568 году по приказу Ивана Грозного в России оборвалось официальное летописание. Все архивы, содержащие подробности опричных «подвигов», пропали. Не осталось никаких документов, кроме воспоминаний нескольких иностранцев, бывших очевидцами кровавого террора. Только через 60 лет — в 1630 году — Филарет Романов составил «Новый летописец», официальную историю России. Но тогда уже правда об опричнине уже никого не интересовала…

Попробуем для начала разобраться с родословной нашего героя.

В Средние века у русского человека, как правило, было два имени — крестное и мирское. Прозвище Малюта означало «маленький», «низкорослый», а Скуратом звали то ли его отца, то ли деда — видимо, у мужчин в этом роду была плохая кожа («скурат» — вытертая замша).

Настоящее имя Малюты было Григорий Бельский. Дореволюционная энциклопедия дает такую справку: «Скуратовы — дворянский род, происходящий, по сказаниям древних родословцев, от польского шляхтича Станислава Бельского, выехавшего к великому князю Василию Дмитриевичу». (Впрочем, иногда встречаются утверждения, что Малюта происходил из крещеных татар и даже из караимов.)

По мнению одних историков, Григорий Бельский был мелкопоместным дворянином, служившим в крепости Белой под Смоленском. Другие исследователи утверждаю!', что Скуратовы происходят из Переславля-Залесского. «История Звенигородского края» выдвигает третью версию: «Особо следует выделить род вотчинников Бельских, из которых вышел печально знаменитый опричник Малюта Скуратов. Первым известным лицом этой фамилии был Афанасий Остафьев, сын Бельского, упоминающийся как послух духовной грамоты 1473 года звенигородского землевладельца Степана Лазарева. Его сын Лукьян Афанасьевич, по прозвищу Скурат, в начале XVI века владел небольшой деревенькой в волости Тростка и имел трех сыновей: Григория, Якова и Неждана…»

Н. Неврев. «Опричники»

В то же время В. О. Ключевский почему-то называл Скуратова Григорием Яковлевичем и считал, что тот происходит из знатного рода московских бояр Плещеевых. Однако в число «тысячи лучших слуг», отобранных в 1550 году для несения службы при дворе Ивана IV, Малюта и его братья не попали…

Как и когда оказался Скуратов в Москве, неизвестно. Его имя впервые упоминается в документах в 1567 году — Григорий Бельский участвует в походе на Ливонию, но занимает низшую должность «головы» (сотника) в одном из полков.

Карьере Малюты поспособствовала опричнина — самое удивительное «изобретение» Ивана IV.

Черное братство Ивана Грозного

Московский митрополит Филипп Колычев так отзывался об опричниках: «Полк сатанинский, собранный на погубу христианскую». Андрей Курбский в одном из писем Грозному писал: «…собрал себе со всея Русские земли человеков скверных и всякими злостьми исполненных». Иоганн Таубе и Элерт Крузе (лифляндские дворяне, служившие в Посольском приказе) рассказывают: царь выбрал «пятьсот молодых людей, большей частью очень низкого происхождения, смелых, дерзких, бесчестных и бездушных парней. Этот орден предназначался для совершения особенных злодеяний».

Вопреки распространенному мнению, Скуратов не стоял у истоков опричнины.

В своих посланиях Курбский упрекал царя за приближение «прегнуснодейных и богомерзких Бельских з товарищи, опришницов кровоядных», но эти слова относились по к нашему герою, а к его племяннику — Богдану Бельскому, который после смерти дяди возглавил сыскное ведомство, став фаворитом Грозного. Согласно Пискаревскому летописцу, опричнина была создана но совету «злых бояр» Алексея Басманова и Василия Юрьева. Именно им, да еще князю Афанасию Вяземскому поручил Иван IV «перебор людишек»: изучение родословных и дружеских связей будущих членов охранного корпуса. К сожалению, мы не знаем, какими критериями отбора пользовались Басманов со товарищи, по отсев был огромный: из 12 тысяч кандидатов в опричнину попало всего лишь 570 человек, то есть менее пяти процентов.

Малюта конкурс прошел и в Александровскую слободу попал, однако занял в «черном братстве» самый низший пост — был параклисиархом, то есть пономарем (видимо, поэтому исторические романисты и решили, что он обладал музыкальным слухом и хорошим голосом). Возвышение Бельского началось позже, когда, как писал Грозный опричнику Василию Грязному, «наши князи и бояре нам учали изменять и мы вас, страдников, приближали, хотячи от вас службы и правды».

В чем же заключалась эта служба? Опричники обеспечивали личную охрану царя. Они же выполняли функции политической полиции: вели следствие и карали «изменников», проявляя поистине изобретательную жестокость: четвертовали, колесовали, сажали на кол, поджаривали на огромных сковородах, зашивали в медвежью шкуру (это называлось «обшить медведно») и травили собаками. Одетые в униформу (черные рясы, наподобие монашеских, на черных лошадях), опричники привязывали к своим седлам собачью голову и метлу — как символ своего стремления вымести с Руси измену.

Александровская слобода в XVI в.

Гравюра из книги Я. Ульфельда

Альберт Шлихтинг (немецкий дворянин, служивший переводчиком у лейб-медика Ивана IV) писал, что царь, живя в Александровской слободе, «каждый день двадцать, тридцать, а иногда и сорок человек велит рассечь на куски, утопить, растерзать петлями, так что от чрезмерной трупной вони во дворец иногда с трудом можно проехать».

В знаменитом «Синодике опальных» — списке казненных, составленном в конце правления Грозного, — можно прочесть, что в поместье опального боярина Ивана Челяднина-Федорова Губине Углу «Малюта Скуратов отделал тридцать и девять человек». По версии властей, глава Боярской думы конюший Челяднин готовился произвести перевороте помощью своих многочисленных слуг. Заговорщики будто бы планировали во время очередного похода в Ливонию перебить личную охрану Грозного, схватить царя и выдать полякам.

Ивана Челядннна подозревали еще и в том, что он был любовником второй жены Ивана IV Марии Темрюковны. Царица, по одной из версий подавшая своему суп руту мысль об учреждении опричнины, сама неохотно бывала в Александровской слободе, предпочитая роскошные палаты в Московском Кремле, где располагалось и земское правительство, руководимое Челядниным. Возможно, боярин, имея перед глазами пример Ивана Овчины-Оболенского, на самом деле лелеял планы основать новую династию, но его планы были решительно пресечены.

Принимал Скуратов участие и в других «неистовствах» Грозного: например, совершал налеты на дворы опальных вельмож, отбирая у них жен и дочерей «на блуд» царю и его приближенным.

Усердие Малюты царь оценил. В 1569 году он поручает Скуратову арестовать своего двоюродного брата князя Владимира Андреевича Старицкого.

Министерство страха

Видимо, именно в это время Григорий Великий и возглавил опричное сыскное ведомство, «высшую полицию по делам государственной измены, которой доселе не было в Московском государственном устройстве», как писал В. О. Ключевский. Именно Скуратов заложил основы политического сыска в России.

Мы не знаем точно, как именно была организована первая секретная служба на Руси, но известно, что ведомство Малюты послужило образцом для всех последующих российских спецслужб, начиная с приказа Тайных дел Алексея Михайловича. А поэтому мы можем предположил», что при Скуратове сыскное ведомство не подчинялось ни Боярской думе, ни опричному правительству — фактическим руководителем Пыточного двора являлся сам царь; точно так же, как приказ Тайных дел лично возглавлял «тишайший» Алексей Михайлович.

В обязанности Малюты входила организация тотальной слежки за неблагонадежными и выслушивание «изветчиков» (именно в это время доносительство на Руси расцвело пышным цветом). Джером Горсей свидетельствует: «Царь жил в постоянном страхе и боязни заговоров и покушений на свою жизнь, которые раскрывали каждый день, поэтому проводил большую часть времени в допросах, пытках и казнях, приговаривая к смерти знатных военачальников и чиновников, которые были признаны участниками заговоров… Возникало много попыток и замыслов сокрушить тирана, но ему удавалось раскрывать их измены при помощи отъявленных негодяев, которых он жаловал и всячески поощрял…»

Главным орудием опричных следователей была пытка. «Были сделаны для мук особенные печи, железные клещи, острые ногти, длинные иглы; разрезывали людей по суставам, сдирали кожу, выкраивали ремни из спины», — писал Н. М. Карамзин.

Сейчас невозможно точно установить, какие заговоры против Грозного существовали в действительности, какие возникли в воспаленном воображении монарха, а какие были инспирированы Скуратовым. Это в полной мере относится и к «делу об измене Владимира Старицкого». Кузен царя был реальным претендентом на престол, «знаменем» для недовольных вельмож. Однако доказательств вины последнего удельного князя у властей не было. Все изменилось, когда следствие возглавил Малюта Скуратов. Главным свидетелем обвинения стал царский повар по прозвищу Молява, который признался, что Владимир Андреевич поручил ему отравить Ивана IV (при поваре «найден» был порошок, объявленный ядом, и крупная сумма денег — 50 рублей, якобы переданная ему Старицким; сам Молява не дожил до конца процесса). 9 октября 1569 года Малюта «зачитал вины» Старицкому: «Царь считает его не братом, но врагом, ибо может доказать, что он покушался не только на его жизнь, но и на правление», а затем предложил тому выпить отравленного вина.

А. Васнецов. «Московский застенок»

Казни следовали одна за другой. Работы для Малюты хватало. Иногда он даже брал ее «на дом». В прошлом веке в Москве, рядом с церковью Николы на Берсеневке, на месте, где находились палаты Скуратова, была обнаружена страшная находка — сотни черепов под старыми церковными плитами XVII века…

В конце 1569 года Малюта получил секретную информацию от помещика Петра Волынского о том, что новгородский архиепископ Пимен и бояре желают «Новгород и Псков отдати литовскому королю, а царя и великого князя Ивана Василевича веса Руси злым умышленьем извести». Историки считают, что Волынский подделал несколько сотен (!) подписей под грамотой тайного сговора с королем Сигизмундом II Августом…

В ответ была организована карательная экспедиция. 2 января 1570 года опричная армия окружила Новгород. Малюта Скуратов вел дознание с неслыханной жестокостью. Подозреваемых жгли «некоею составною мукой огненною», «подвешивали за руки и поджигали у них на челе пламя». Осужденных вместе с женами и детьми волокли к Волхову и бросали в прорубь.

В «Синодике опальных» есть запись, страшная в своей лаконичности: «По Малютиной скаске в поугороцкой посылке отделал (убил) тысящу четыреста девяносто человек ручным усечением, и с нищали отделано пятнадцать человек, им же имена сам Ты Господи веси». Конечно, Скуратов лютовал не за страх, а за совесть, однако собственноручно уничтожить столько людей он физически не мог — это результат действий карательного отряда, которым он руководил. Из тех далеких лет сохранилось выражение: «Которыми улицами ехал Малюта Скурлатович, / И теми улицами кура не пила…»

Конец опричнины

Парадоксально, но Малюта, человек, который в народной памяти является олицетворением опричнины, сыграл главную роль в ее ликвидации.

К 1570 году войско «кромешников», насчитывавшее уже более 6 тысяч человек, стало представлять большую опасность для существования государства, чем любые боярские заговоры. Всевластие и безнаказанность привлекали в охранный корпус, как выражался Курбский, «похлебников и отовсюду злодеев». Каратели практически единовластно вершили суд над Россией. В своих «Записках» Генрих Штаден (немецкий наемник, попавший в ряды опричного двора) сообщал: «Опричники обшарили всю страну… на что великий князь не давал им своего согласия. Они сами давали себе наказы, будто бы великий князь указал убить того или другого из знати или купца, если только они думали, что у того есть деньги… Многие рыскали шайками по стране и разъезжали якобы из опричнины, убивали по большим дорогам всякого, кто им попадался навстречу». Штаден рассказывает, что население стало вооружаться для защиты жизни и имущества. Правительство утратило контроль над ситуацией в стране.

Опричнина представляла собой сложившуюся, хорошо организованную и вооруженную структуру, которая в любой момент могла выйти из повиновения. Но ликвидировать кровавых палачей можно было только еще большей кровью. Малюта Скуратов выбрал для этого традиционное средство — заговор с последующим разоблачением.

Помогло «новгородское дело». Глава опричного правительства Алексей Басманов выступал против разгрома Великого Новгорода, поскольку новгородский архиепископ Пимен был его верным сторонником (именно из-за этого Басманова отстранили от участия в карательной акции). На Афанасия Вяземского донес опричник Григорий Ловчиков, якобы тот предупредил заговорщиков — «выдавал вверенные ему тайны и открыл принятое решение о разрушении Новгорода». В следственном деле можно прочесть, что заговорщики «ссылалися к Москве з бояры с Олексеем Басмановым с сыном ево с Федором… да со князем Офонасьем Вяземским».

Признания, полученные под пыткой, убедили Ивана IV в том, что измена свила гнездо среди ближайшего окружения.

25 июня 1570 года на торговой площади столицы, носившей название «Поганая лужа», было выведено на казнь 300 человек. Для совершения акции все было заранее подготовлено: вбиты заостренные колья, пылали костры, над которыми висели чаны с кипящей водой. Прямо на эшафоте царь помиловал 184 человека, 116 велел замучить. Начал казнь Малюта Скуратов, собственноручно отрезавший ухо у «канцлера» Ивана Висковатого. Но среди казненных не было главных героев процесса: фаворит Грозного Федор Басманов зарезал своего отца Алексея Басманова, чтобы доказать верность царю, был отправлен в ссылку на Белое озеро, и там его «не стало в опале». Афанасия Вяземского били палками, затем сослали в Городец, где он умер «в железных оковах».

Почему расправу над своими недавними любимцами Грозный велел вершить тайно? По-видимому, он всерьез опасался бунта преторианцев.

Окончательно доверие царя к опричникам было подорвано после набега на Москву крымского хана Девлет-Гирея весной 1571 года. Профессиональные каратели не смогли противостоять профессиональной армии. Москва была сожжена крымцами до основания, десятки тысяч людей погибли или были угнаны в рабство, сам Иван IV был вынужден спасаться бегством.

После следствия о причинах катастрофы были казненыглавнокомандующий князь Михаил Черкасский (глава опричной Думы) и трое опричных воевод. Стоит ли упоминать, что руководил расследованием Малюта Скуратов?

В 1572 году войско «кромешников» было распущено. Царским указом было запрещено употреблять само слово «опричнина» — провинившихся били кнутом.

Верный раб

Иван IV. Миниатюра из «Титулярника», 1672

Имя Малюты Скуратова до сих пор «на щите» у черносотенцев. Мало кто знает, что в России действуют «опричные братства», «новые опричники» совершают паломничества в Александровскую слободу, где существует музей пыток, а одним из главных экспонатов является восковая персона Малюты…

Но попытки прославить имя кровавого палача возникали и раньше. Сталин, как известно, считал, что опричнина — это «регулярная, прогрессивная армия», а Малюта Скуратов был «крупным военачальником и героически погиб в войне с Ливонией». В 1930-е годы вождь дал команду переписать историю.

Все хорошо помнят фильм Сергея Эйзенштейна, где роль Малюты сыграл народный любимец Михаил Жаров. Правда, забывают другой шедевр — драму-дилогию Алексея Толстого «Иван Грозный». Один из самых виртуозных сталинских писателей воспел и главного царского инквизитора. Скуратов у Толстого — убежденный государственник, который считает себя свыше обязанным помочь Грозному: «Единодержавие — тяжелая шапка… Ломать надо много, по живому резать… Митрополит Макарий взял с меня клятвенное целование: жену и детей своих забудь, о сладостях мира забудь… обрек на людскую злобу…»

Сталинские историки подтасовывали факты, делая из Малюты недюжинного государственного деятеля, сравнимого разве что с руководителем Избранной рады Алексеем Адашевым в первые годы правления Ивана IV. В действительности Григорий Бельский им не был.

«Наружность его вселяла ужас в самых неробких… Казалось, никакое великодушное чувство, никакая выходящая из круга животных побуждений, не могла проникнуть в этот узкий мозг, покрытый толстым черепом и густою щетиной. В выражении этого лица было что-то неумолимое и безнадежное… Он нравственно уединил себя от всех людей, жил посреди их особняком… перестал быть человеком и сделал из себя царскую собаку, готовую растерзать без разбора всякого, на кого Иоанну ни вздумалось бы натравить ее». Таким увидел Скуратова другой Алексей Толстой, автор «Князя Серебряного».

В действительности о Григории Бельском мы знаем только одно: он был крайне жесток. Историк С. Б. Веселовский отмечал, что Скуратов забавлялся том, что придумывал новые, ранее невиданные на Руси казни — например, перепиливание людей веревкой. Но трудно представить, чтобы он творил кровавые зверства помимо воли Грозного, садиста по натуре (известно, что царь нередко сам выполнял работу палача). Впрочем, в этом Малюта своего господина безусловно превосходил. А вот в остальном…

Хотя в начале 1570-х годов Скуратову и поручали вести важные переговоры с Крымом и Литвой, такой выбор царя можно объяснить только крайне бедственным положением с дипломатическими кадрами, уничтоженными Грозным. В результате его «дипломатии» Россия чуть было не утратила Астрахань.

Малюта допускал промахи и при проведении карательных акций. Например, во время «новгородского похода» он распорядился казнить пленных татар, содержащихся в остроге в Торжке. Те оказали сопротивление, которого царский палач, привыкший расправляться с безоружными людьми, не ожидал. Татары исполосовали Малюте живот ножами так, что «из пего выпали внутренности».

Когда же Григорий Лукьянович возглавил царскую армию во время очередной войны с Ливонией, то… погиб в первом же сражении, что хорошо характеризует его полководческие способности.

Так что талантами Малюта определенно не блистал. Но, возможно, именно в этом и кроется тайна его возвышения! Грозный не терпел рядом с собой сколько-нибудь выдающихся личностей. В свое время, когда царь посетил в Кирилло-Белозертком монастыре Вассиана Топоркова, советника его деда Ивана III, и спросил, как ему добиться повиновения от вельмож, то получил ответ: «Не держи при себе ни одного советника, который был бы умнее тебя!»

Малюта брал другим — поистине собачьей преданностью. В России того времени эта характеристика не носила негативного смысла. Во всяком случае, сам Грозный высоко оцепил беззаветное служение своему господину знаменитого Василия Шибанова, которого Курбский послал в Москву на верную смерть — чтобы тот передал царю свое послание. В ответном письме князю Иван IV писал: «Как же ты не стыдишься раба твоего Васьки Шибанова? Он ведь сохранил благочестие свое и перед царем, и перед всем народом… стоя на пороге смерти, не отрекся от крестного целования тебе, прославляя тебя и вызываясь за тебя умереть…» Скуратов был из этой категории «верных рабов». Он не искал высоких чинов (его высшим карьерным достижением был скромный чип думного дворянина) и поместий (подтверждением может служить тот факт, что после смерти Скуратова его вдова получила от Грозного пожизненную пенсию — случай уникальный по тем временам: можно предположить, что имение у Малюты было небольшое).

Царский родственник

Малюта Скуратов — до сих пор пс прочитанная глава в истории фаворитизма в России. У Грозного, как известно, было немало любимцев. Сильвестр был духовным наставником молодого царя, Алексей Адашев — правителем государства, Федор Басманов — любовником, с Афанасием Вяземским Грозный любил долгими ночами вести разговоры о судьбах России… Кем был для Ивана IV Малюта? Сомнительно, чтобы Грозный, искренне веривший в то, что происходит от римского императора Августа, опустился бы до дружбы с «худородным» опричником. Многие историки считают, что в последние годы жизни Грозный «стал игрушкой в руках авантюристов типа Малюты Скуратова». Действительно, Иван IV легко поддавался внушению, но рано или поздно все его фавориты кончали жизнь на плахе — все, кроме Скуратова!

Свое расположение Бельскому царь в полной мере доказал в 1571 году, когда после смерти второй жены Марии Темрюковны решил выбрать себе невесту. Ни татарское нашествие, ни сожжение Москвы не помешали матримониальным хлопотам. Выбор Ивана IV нал на Марфу Собакину— дворянскую дочь из Коломны (триста лет спустя о ее горестной судьбе Н. А. Римский-Корсаков написал одну из лучших русских опер — «Царская невеста»).

Свахами Марфы были жена Скуратова и его дочь Мария, а сам Малюта на свадебной церемонии исполнял роль «дружки»: Марфа оказалась дальней родственницей руководителя сыскного ведомства!

Родство с царем стало самым ценным «вознаграждением за службу». Однако всего через две недели после свадьбы избранница царя умерла, так и не став его женой. Грозный был уверен, что Марфу «извели ядом», а сделать это могли только «свои».

Жизнь после смерти

Когда весной 1572 года Грозный предпринял поход против шведов, Малюта занимал должность дворового воеводы, командуя гвардией — государевым полком.

Восьмидесятитысячная русская армия осадила замок Вейсенштейн в Ливонии, который обороняли, по некоторым данным, всего… 50 человек. Скуратов лично повел стрельцов на штурм и погиб на крепостной стене. Согласно летописям, Иван IV в отместку приказал сжечь живьем всех пленных. Как писал И. М. Карамзин, «жертвоприношение, достойное мертвеца, который жил душегубством!».

Возникает сомнение в том, что смерть Малюты была случайной. Ненависть к нему была велика, интриги при дворе с ликвидацией опричнины только усилились. Не стал ли Скуратов жертвой затвора (единственного успешного за все время правления Ивана IV)? Можно предположить и другое: сам Грозный распорядился устроить «несчастный случай». Но похоронили Малюту с почестями в «цитадели православия» — Иосифе-Волоколамском монастыре. Царь «дал по холопе своем по Григорье по Малюте Лукьяновиче Скуратове» вклад в 150 рублей — больше, чем по своему брату Юрию или жене Марфе. В 1577 году Штаден записал: «По указу великого князя его поминают в церквях и по сей день…»

А история продолжает подкидывать загадки: в 1932 году газета «Вечерняя Москва» сообщила читателям, что при рытье котлована для фундамента Дворца Советов был обнаружен… склеп Скуратова! Его нашли под зданием церкви, стоявшей на берегу Москвы-реки. Строители якобы откопали плиту с надписью «Здесь погребен Малюта Скуратов». Кому понадобилось мистифицировать москвичей, так и осталось неясно…

У Скуратова не было прямых наследников по мужской линии. Однако трех своих дочерей шеф «тайной полиции» пристроил весьма удачно. На старшей женился князь Иван Глинский, двоюродный брат царя. Средняя дочь Мария вышла замуж за боярина Бориса Годунова и стала впоследствии царицей. Младшая, Екатерина, была выдана за князя Дмитрия Шуйского, брата Василия Шуйского, избранного во времена Смуты царем. (Интересно, что князь Дмитрий считался наследником престола, поэтому теоретически Екатерина тоже могла стать царицей!)

…Существует легенда, что, когда смертельно раненного Скуратова привезли умирать в монастырь, он плакал, каялся и просил похоронить его у ограды обители, на «попираемом месте» — чтобы люди, которые шли к храму, проходили по его могиле. Но в это предание не очень верится. Не такой человек был Григорий Лукьянович, чтобы каяться даже перед смертью…

В русский фольклор Малюта вошел как безжалостный палач и садист. В известной «Песне о гневе Грозного на сына» именно «Малюта злодей Скурлатович» доносит на царевича, будто тот проявляет милосердие к изменникам, а затем с радостью берется выполнить вынесенный царем смертный приговор.

Здесь стоит сделать отступление. Создатели былин норой проявляли такую удивительную осведомленность о деталях реальных событий, что невольно возникает предположение: не сочинялись ли они в дворцовых покоях? Приближенные царевича Ивана на самом деле вынашивали планы свержения Грозного — и Малюта им сильно мешал… «Песня о гневе Грозного» появилась в XVII веке, при первых Романовых, которые и составляли окружение наследника. В народном предании именно Скуратов стал ответственным за «перегибы» правления Грозного. Укоренение этого мифа опять-таки было на руку Романовым, права которых на престол основывались только на том, что их родственница Анастасия Романовна была первой женой Ивана IV.

Когда началось развенчание Малюты? Видимо, не сразу после смерти его венценосного покровителя: во всяком случае, родственные связи Скуратова с Борисом Годуновым не помешали последнему выиграть в 1598 году избирательную кампанию и взойти на престол (пушкинское определение Годунова: «зять палача и сам в душе палач» — это взгляд из XIX века, из «Истории» Н. М. Карамзина). Отличавшийся крутым нравом царь Борис рассматривал любые нелицеприятные суждения о своем тесте как покушение на его монаршую особу.

Видимо, все началось с появлением первых «житийных» текстов о святом Филиппе…

Убийство в Отрочь-монастыре

Главным преступлением Малюты Скуратова считается убийство им во время «новгородского похода» митрополита Филиппа Колычева, непримиримого борца с тиранией Грозного, публично осудившего злодеяния опричнины. Это произошло 23 декабря 1569 года в тверском Отрочь-монастыре.

В 1880-х годах академик живописи А. И. Новоскольцев пишет большое «историческое» полотно «Последние минуты жизни митрополита Филиппа» — мрачная фигура Малюты в проеме двери кельи опального митрополита и изможденная фигура Филиппа, который молится перед иконой, понимая, что приходит последняя минута его жизни. Это живописная реконструкция события. Существует и литературная. В очерке «Святой Филипп митрополит Московский» выдающийся русский философ Г. П. Федотов писал: «…царь вспомнил о тверском узнике и послал к нему в келью Малюту Скуратова: опричник должен был просить у святого благословения на новгородский поход! Естественно предположить, что Малюта имел другой тайный приказ или хорошо угадал царскую мысль. Иначе он, вероятно, не осмелился бы совершить того, что совершил, или не мог остаться безнаказанным. Рассказывают, что мученик уже три дня предчувствовал свою кончину и предсказал о ней окружающим: «Приблизилось время моего подвига». В самый день смерти он причастился… 23 декабря в его келью вошел царский посланец. Никто не был свидетелем того, что произошло между ними».

«Житие святителя Филиппа» так описывает его кончину: «Малюта вошел в келью и, смиренно кланяясь, сказал святому: «Владыка, подай благословение царю идти в Великий Новгород». Зная, зачем пришел царский посланец, Филипп ответил: «Делай то, за чем ты пришел ко мне, и не искушай меня, лестью испрашивая дар Божий». Малюта взял подушку («подглавие») и задушил ею святого. Потом поспешно вышел из кельи и, сообщив о смерти его настоятелю и братии, стал укорять их в небрежении к узнику, который будто бы умер от чрезмерного угара («неуставного зною келейного»). Не давая им опомниться, Малюта приказал вырыть глубокую яму за алтарем соборной церкви и при себе погрести тело. Нс было при этом ни звона колоколов, ни благоухания фимиама, ни, быть может, самого нения церковного, ибо злой опричник спешил скрыть следы своего наступления. И как только могила была сровнена с землей, он немедленно уехал из обители».

А. Новоскольцев. «Последние минуты жизни митрополита Филиппа»

«Житие» появилось спустя много лет после описанных событий. Как заметил еще Карамзин, оно вызывает большие сомнения — хотя бы тем, что подробно передает разговор Малюты и Филиппа. Есть ли очевидцы преступления в Отрочь-монастыре?

В Новгородской летописи можно прочитать: «…идучи во Тверь, задушити велел старого митрополита Филиппа Московского и веся России чудотворца, Колычева, во обители во Твери». Но известно, что только в 1591 году царь Федор Иванович приказал перенести останки Филиппа в Соловецкий монастырь, тогда и было обнаружено нетление мощен и стали происходить «чудеса». Иными словами, эта запись не могла появиться ранее «Жития».

Таубе и Крузе рассказывают историю по-другому: «В Твери в монастыре находился опальный митрополит Филипп. Иван приказал своему высшему боярину или палачу Малюте Скуратову задушить его веревкой и бросить в воду, в Волгу».

Но в этом деле участвовала и «третья сторона».

Филиппа предали «его домашние» — высшие иерархи церкви, сблизившиеся с опричниками. Новгородский архиепископ Пимен (Р. Г. Скрынников пишет, что тот «оказал много важных услуг царю и его приспешникам»), епископ Суздальский Пафнутий, епископ Рязанский Филофей, благовещенский протопоп Евстафий составили настоящий заговор против Филиппа, «мечтая восхитить его престол». Для «сбора компромата» они направили на Соловки следственную комиссию, где угрозами получили от монахов нужные свидетельства. Среди лжесвидетелей оказался даже соловецкий игумен Паисий, любимый ученик митрополита, — ему пообещали епископскую митру. В 1568 году Священный собор, проходивший под председательством Пимена, осудил Филиппа и приговорил его к смертной казни (историк А. В. Карташев назвал этот собор «наиболее позорным из всех во всей церковной истории России»).

Иван IV заменил казнь заточением в монастыре. Какой резон было царю убивать опального иерарха спустя несколько лет? Конечно, в действиях Грозного логика часто отсутствует. Но здесь как раз все логично: поскольку архиепископ Пимен был инициатором свержения Филиппа, царь мог надеяться, что и Колычев в свою очередь не преминет «донести» на своего врага. Курбский даже считал, что Грозный сделал попытку помириться с митрополитом — в своей «Повести о Великом князе Московском» он писал: «Царь послал к нему (Филиппу) с просьбой простить его и благословить, а также вернуться на свой престол (!), но тот, как известно, отвечал ему: «Если обещаешь покаяться в своих грехах и прогнать от себя тех, кого называют кромешниками или опричниками, я благословлю тебя и на престол мой, послушав тебя, возвращусь…»

«Застенок». Иллюстрация из книги И. Забелина «Домашняя жизнь русских царей»

Известно, что все недоброжелатели Филиппа подверглись репрессиям. В Четьих минеях можно прочесть: «Царь… положил свою грозную опалу на всех виновников и пособников его казни». Пимен был отправлен в заключение в Веневский Никольский монастырь и жил там под постоянным страхом смерти, Филофей был лишен архиерейства, честолюбивый игумен Паисий был сослан на Валаам, монах Зосима и еще девять иноков, оклеветавших митрополита, были также разосланы по разным монастырям, и «многие из них на пути к местам ссылки умерли (!)». Суровому наказанию подвергся и пристав Стефан Кобылин, тюремщик Филиппа: его заключили в Спасо-Каменный монастырь (именно ему было легче всего умертвить опального митрополита: приставам в то время часто поручали работу палачей — в тех случаях, когда казнь нужно было произвести тайно; интересно, что именно со слов Кобылина, принявшего монашество, и было написано первое «Житие» святого Филиппа).

* * *

…Убил ли Скуратов Филиппа или его смерть — дело рук кого-то другого, остается неразгаданным до сих пор. Опальный митрополит погиб после того, как место его заключения посетил главный царский инквизитор. «После того» не всегда означает «вследствие того». Но пропив Скуратова уже работала его репутация — самого кровожадного палача Ивана Грозного.

В эпоху, когда палачи востребованы, они возникают как по заказу. Малюта Скуратов был лишь одним из первых.

Несостоявшийся наследник Грозного. Иван-царевич и его убийцы

В любом историческом календаре сегодня можно прочитать о том, что «9 ноября 1581 года в Александровской слободе царь Иван Грозный в приступе гнева убил своего сына Ивана, попав ему в висок посохом с железным наконечником». Мы мало что знаем об Иване Ивановиче Московском, великом князе, сыне и соправителе Грозного. Зато каждый из нас с детства знаком с главным героем русских сказок — Иваном Царевичем. В образе сильного и смелого богатыря, поймавшего за хвост Жар-птицу, коварно убитого собственными братьями и воскресшего, народ выразил все свои вокализовавшиеся надежды на светлое будущее. Как известно, устное предание во многом основывалось на вполне реальных событиях. Кто ясе мог быть «прототипом» сказочного персонажа? В русской истории было всего два человека, носивших такое имя, — внук московского великого князя Ивана III, интригами лишенный наследства и замученный в темнице (но он не был царевичем, поскольку царский титул впервые принял Иван IV), и наш герой — сын Грозного от первого брака с Анастасией Романовной, дочерью окольничего Романа Захарьина-Юрьева.

Наследник престола

Он родился 28 марта 1554 года в Москве. В шесть лет, после смерти матери, царевича Ивана вместе с младшим братом Федором переселили из «верха» царских хором на «особный» двор.

Когда мальчику исполнилось десять лет, он снова переехал — на сей раз в Александровскую слободу, которую отец сделал опричной столицей. Жизнь в слободе напоминала монастырскую: ежедневно царевичу приходилось вставать в четыре утра, выстаивать многочасовые службы. Монашеские бдения чередовались с разгульными пирами и казнями. (Впрочем, слобода была не только местом, где Грозный вершил расправы над своими противниками. Здесь возводились великолепные белокаменные храмы и дворцы, работали артели искусных ремесленников и ювелиров. В своей любимой загородной резиденции Грозный создал, но выражению Д. С. Лихачева, «певческую академию». По преданию, именно в Александровскую слободу Грозный перевез свою «либерею», а в 1576 году печатник Андроник Невежа основал здесь типографию и напечатал знаменитую Псалтирь.)

Еще с 1560 года шестилетний княжич Иван имел свою казну и небольшой двор. В 1562 году, видя, что сын становится все более самостоятельным, Иван Васильевич решил официально оформить его права. (В то годы традиция престолонаследия — шапку Мономаха наследует старший сын — только складывалась, кроме того, Грозный хорошо помнил события 1553 года, когда во время его болезни многие бояре отказались присягать его малолетнему сыну.) Царь написал духовную грамоту, но которой Иван Иванович объявлялся наследником престола. При нем назначались бояре Иван Мстиславский, Василий и Данила Захарьины-Юрьевы, Иван Захарьин-Яковлев, Федор Умной-Колычев, Андрей Телятовский, Петр Горенский и дьяк Андрей Васильев. Все они должны были дать клятву верности царевичу— подписать крестоцеловальную грамоту.

В том же году Иван Грозный затеял грандиозный военный поход на Ливонию. В отсутствие государя управлять страной и писать указы от своего имени следовало царевичу Ивану. Впрочем, царь не оставлял сына своим вниманием и во время длительных отлучек из столицы. Существуют сведения о том, что он вел оживленную переписку с Иваном, однако письма эти до нас не дошли — переехав в Александровскую слободу, царь затребовал письма к себе и уничтожил.

Царевич с ранних лет постигал военное искусство (в Оружейной палате Московского Кремля хранится уникальная реликвия — детский шлем Ивана Ивановича, из надписи на котором следует, что доспехи царевич надел в три года). Когда мальчик подрос, он участвовал вместе с отцом в военных походах, сопровождал Грозного в поездках по стране, часами высиживал на приемах иностранных послов.

Эти «уроки управления» оказались очень кстати — в возрасте десяти лет Иван Иванович чуть было не стал монархом огромного государства.

Принято считать, что, когда осенью 1564 года Грозный объявил о своем отречении от престола, он блефовал, пытаясь добиться от Боярской думы чрезвычайных полномочий для борьбы с «крамолой». Именно тогда он увез царевича Ивана с собой в Александровскую слободу — из опасения, что боярская оппозиция выберет сына вместо него. Однако очевидец событий Альберт Шлихтинг рассказывал, что Грозный на самом деле «хотел сложить государеву власть, жить в отдалении и уединении… Позвав к себе знатнейших вельмож, он показал нм двух сыновей и назвал их правителями державы: «У вас есть мои сыновья, и по способностям и но возрасту пригодные к власти, их возьмите за вождей, за владык и повелителей… Пусть они живут с вами, пусть властвуют, пусть судят, пусть ведут войны».

Иван IV («Копенгагенский портрет»)

Политический кризис 1564 года разрешился для Грозного успешно. Однако мысль о том, чтобы поддать сыну престол, не оставляла Ивана IV и в дальнейшем. Джером Горсей в своих «Записках» отмечал: «…с давнего времени царь имел мысль сделать Англию своим убежищем в случае необходимости. Своего старшего сына, царевича Ивана, он оставлял управлять и усмирять свое беспокойное государство…»

Когда в 1575 году Грозный вторично отрекся от престола, посадив на «великое княжение» Симеона Бекбулатовича, он взял старшего сына в свой «удел» и объявил его соправителем. Все распоряжения из «удела» шли от имени двух князей московских: Ивана Васильевича и Ивана Ивановича.

Кстати, царевич Иван мог претендовать не только на шапку Мономаха. Весной 1570 года в Москву прибыли литовские послы. Они объявили Грозному, что после кончины бездетного польского короля Сигизмунда II Августа хотели бы избрать на престол в Кракове «русского принца». Но Грозный по допустил старшего сына к избирательной кампании, сказав, что тот «нужен ему самому».

Сын своего отца

Существует два взаимоисключающих описания характера и нрава Ивана Ивановича. По одной версии, царевич соединял «воинскую доблесть с привлекательной внешностью» (Джером Горсей), был кроток и милостив, осуждал «перегибы» отца-тирана. Был он хорошим организатором и ярким лидером: современники отмечали «явную мудрость и мужественную крепость» Ивана Ивановича. Популярность его была такова, что «царь опасался за свою власть, полагая, что народ слишком хорошего мнения о его сыне».

Царевич был физически очень сильным человеком. Красотой он, видимо, пошел в мать Анастасию Романовну — высокий, стройный, с густой копной светлых волос.

По мнению же других наблюдателей, царевич физически и нравственно был копией отца: обладал таким же крутым нравом, был так же беспощаден и вспыльчив. Он лично участвовал в расправах с «оппозицией». Царь и царевич вместе злодействовали, вместе и пировали. Вкусы у них были настолько одинаковые, что Грозный и наследник обменивались любовницами. Об этом рассказал в «Жизни великого князя московского Ивана Васильевича» польский пастор Пауль Одерборн. Факт любопытный, даже если учитывать то обстоятельство, что автор сочинял политический памфлет с целью помешать избранию «русского принца» на престол Речи Посполитой. Это был распространенный литературный сюжет, неоднократно встречавшийся в плутовских романах того времени. Однако можно ли найти в реальной истории России событие, которое могло лечь в основу этой легенды?

Оказывается, можно. В 1571 году Грозный решил жениться в третий раз. На «смотрины» в Александровскую слободу были свезены 2 тысячи самых красивых девушек со всей России. Царь сделал странный выбор: Марфа Собакина была неродовита и не блистала особой красотой (в 2003 году по черепу, извлеченному из захоронения Марфы, по методу М. М. Герасимова был реконструирован ее портрет). На самом деле это был выбор Малюты Скуратова: дочь простого дворянина Собакина приходилась родственницей шефу опричников, который и обратил внимание царя на свою «протеже».

Пышную свадьбу сыграли в Александровской слободе 28 октября 1571 года.

А всего через несколько дней состоялась и свадьба Ивана Ивановича. Царевич взял в жены Евдокию Сабурову, которая тоже участвовала в царском «конкурсе красоты». Возможно, именно Сабурову выбрал себе в жены Грозный, но «уступил» сыну?

Впрочем, семейная жизнь Ивана Ивановича не задалась. Еще за несколько лет до описываемых событий Грозный задумал женить старшего сына на принцессе Виргинии, дочери шведского короля Эрика XIV. Из этой затеи ничего не вышло: соседа-монарха свергли с престола. Брак с Евдокией Сабуровой оказался неудачным, возможно, всему виной была ревность отца. В 1575 году Грозный выбрал сыну другую жену — Пелагею Петрову-Соловую. Но и этот союз не сложился. Известный мемуарист Смутного времени дьяк Иван Тимофеев писал, что царевич вступал в новые браки не потому, что его жены умирали, «но за гнев еже на иь, они свекром своим постризаеми суть», то есть монахинями они становились по приказу царя. Такое деспотическое вмешательство в личную жизнь не могло не раздражать наследника. В третий раз Иван Иванович женился на Елене Шереметевой, дочери погибшего в 1577 году под Таллином знатного боярина Ивана Васильевича Меньшого-Шереметева. Причем сделал это явно наперекор воле отца: семейство Шереметевых было практически полностью уничтожено во время опричного террора, а отца Елены Грозный всенародно обвинил в изменнических сношениях с крымским ханом…

М. Авилов. «Царевич Иван на прогулке»

Два брата

В марте 1579 года Иван Грозный составил новое завещание. Он снова объявил наследником Ивана Ивановича: «Благословляю сына моего Ивана царством Руским, шапкою мономаховскою и всем чином царским». В своей духовной грамоте царь указывал сыну Ивану, как ему обращаться с младшим братом Федором: «И ты бы его берег, и любил, и жаловал, как собя. А хотя буде в чем пред тобою и проступку какую учинит, и ты его понаказал и пожаловал, а до конца б его не разорял». Лично Федору обращены следующие слова: «Если даст Бог сыну Ивану на государстве быть, а тебе на уделе, то ты государства его под ним не подыскивай и на его лихо не ссылайся ни с кем… С сыном Иваном вместе будь, за один, с изменниками и лиходеями никак не ссылайся, если станут прельщать тебя славою, богатством, честию, станут давать тебе города или право какое будут тебе уступать мимо сына Ивана, или станут на государство звать, то ты отнюдь их не слушан, из Иваной воли не выходи, как Иван сын тебе велит, так и будь и ничем не прельщайся…»

Невольно возникает вопрос: а настолько ли Федор Иванович был тих и блаженен, как мы привыкли считать? Не оставляет ощущение: Грозный прямо указывает на то, что Федор в любой момент может начать борьбу за московский престол. Для предотвращения такого развития событий царь выделил младшему сыну удел, превосходящий по размеру любое европейское государство. В него должны были войти Ярославль, Суздаль, Кострома и другие крупнейшие русские города.

Интересно, что почти в то же время сам Иван Иванович предпринял попытку обосновать свои права на престол. На такую мысль наталкивают свидетельства о литературных занятиях наследника.

Иван Иванович был образованным человеком, как тогда говорили — «книжником», хорошо владел пером, знал Священное Писание и житийную литературу. В 1579 году царевич сочинил «Службу» преподобному Антонию Сийскому, а в 1580 году «Похвальное слово» святому. В предисловии к «Службе» говорится: «Списано бысть сие многогрешным Иваном Русиным, родом от племени Варяска, колена Августова, кесаря Римскаго, в лето 7087 в царство благоверного и христолюбивого государя царя и великаго князя Ивана Васильевича всея Русин». Почему Иван Иванович именно в это время озаботился подтвердить свою легендарную родословную прямого наследника римских императоров? Объяснение может быть только одно — появился слух о его незаконном происхождении. Подобная клевета часто становилась сильнейшим орудием династических интриг.

Кстати, в духовной Грозного мы встречаем следующие слова, адресованные младшему сыну: «…напрасно его (Ивана) не задирай и людским вракам не потакай…» Что за «враки» имел в виду Грозный? СИ' кого они исходили? Как известно, окружение Федора Ивановича с самых ранних лет составляли Годуновы (Григорий Годунов был его «дядькой», в 1577 году Федор женился на Ирине Годуновой, причем некоторые историки считают, что они лишь узаконили свои отношения, а их тайная связь продолжалась несколько лет).

Тайны кремлевского этикета

Иван Иванович скончался в ноябре 1581 года в Александровской слободе в возрасте 27 лет. Как это произошло, точно сейчас сказать невозможно, но, во всяком случае, совсем не так, как изображено на картине И. Е. Репина «Иван Грозный и сын его Иван 16 ноября 1581 года». Художник ошибся даже в дате. Впрочем, он основывался на «Истории» Н. М. Карамзина, а тот, в свою очередь, на рассказе побывавшего в России папского нунция Антонио Поссевино, который в своей книге «Московия» посвятил целую главу убийству Ивана Ивановича.

По словам Поссевино, Грозный якобы зашел в терем к своей невестке Елене, жене царевича. Княгиня была беременна и лежала в жарко натопленной горнице одетой лишь «в нижнее платье», а по нормам приличия того времени женщина должна была надевать не меньше трех рубах… Царь пришел в ярость и стал избивать се своим посохом. Царевич вступился за жену. В пылу ссоры он кричал отцу: «Ты мою первую жену без всякой причины заточил в монастырь, то же сделал со второй и вот теперь избиваешь третью, чтобы погубить сына, которого она носит во чреве». Когда князь Иван попытался схватить отца за руку, Грозный нанес ему роковой удар посохом в висок…

И. Репин. «Иван Грозный и сын его Иван 16 ноября 1581 года»

В эту версию могли поверить только иностранцы, не имевшие представления о московском дворцовом этикете. В своем тереме княгине Елене Ивановне по возбранялось ходить в любом виде, посторонние же мужчины не имели права появляться здесь — Грозный попросту не мог застать свою невестку врасплох!

…Очень скоро появилась версия о том, что смерть царевича была политическим убийством.

К концу 1570-х годов Россия стояла перед лицом военной катастрофы. Кампания в Ливонии развивалась по самому худшему из возможных сценариев: польская армия под предводительством Стефана Батория захватила Полоцк, Великие Луки и Остров, шведы взяли Нарву. В августе 1581 Года польский король осадил Псков. Главным виновником происходящего был сам Грозный: он утратил веру в победу и надеялся лишь на скорейшее заключение мира с Польшей. Поэтому царь запретил своим воеводам вступать в сражение с неприятелем.

В отличие от отца царевич Иван, по выражению дьяка Тимофеева, как «инрог, злобно дышал огнем своей ярости на врагов».

К. Брюллов. «Осада Пскова польским королем Стефаном Баторием в 1581 году»

Осенью 1581 года начались переговоры о мире. Грозный уступал неприятелю всю Ливонию. Судя по всему, Иван Иванович решительно протестовал против территориальных уступок. У него был весомый аргумент: нетронутая 300-тысячная резервная армия под командованием тверского удельного князя Симеона Бекбулатовича, стоявшая в Старице. Наследник просил отца дать ему это войско, чтобы идти на выручку осажденному Пскову. Военачальники поддержали наследника, но Грозный был непреклонен. Тогда сын прямо обвинил отца в трусости. По рассказу придворного хрониста Стефана Батория Рейнгольда Гейденштейна, когда Иван IV, по обыкновению, наслаждался видом своих сокровищ, наследник якобы заявил ему, что «предпочитает сокровищам царским доблесть, мужество, с которыми… мог бы опустошить мечом и огнем его владения и отнял бы большую часть царства». Псковский летописец записал: «Глаголют нецыи, яко сына своего того ради осном (посохом) поколол, что ему учал говорит о выручении града Пскова».

Почему предложение Ивана Ивановича вызвало такой гнев царя? У историков на этот счет имеется только одно объяснение: Грозный «мнети почал на сына своего царевича Ивана Ивановича о желании царства» — по свидетельству московского летописца. На самом деле и здесь не все так очевидно.

Первая серьезная ссора царя с сыном произошла еще в 1570 году, во время страшного новгородского «погрома». Альберт Шлихтинг в одном из своих писем сообщал: «Между отцом и старшим сыном возникло величайшее разногласие и разрыв, и многие пользующиеся авторитетом знатные лица с благосклонностью относятся к отцу, а многие к сыну, и сила в оружии». Можно предположить, что Иван Иванович, ставший очевидцем кровавой расправы над новгородцами, выступил против продолжения опричного террора. (Снова процитируем Джерома Горсея: «Царь разъярился на царевича Ивана за его сострадание к забитым бедным христианам».) Именно тогда Грозный публично — в присутствии бояр, духовенства и иноземных послов — заявил, что намерен лишить сына прав на трон. Во время официального приема в Кремле он обратился к «ливонскому королю» Магнусу, женатому на троюродной сестре царевича Ивана: «Любезный брат, ввиду доверия, питаемого ко мне вами и немецким народом (ибо я сам немецкого происхождения и саксонской крови), несмотря на то, что я имею двух сыновей — одного семнадцати и другого тринадцати лет, ваша светлость, когда меня не станет, будет моим наследником и государем моей страны…»

Московит в военном наряде. Гравюра XVI в.

К этому времени относится и появление знаменитой «Песни о гневе Грозного на сына». В народном предании царевича обвинил в «потворстве» изменникам-новгородцам шеф опричников Малюта Скуратов, а боярин Никита Романович Захарьин спас племянника от «злой смерти».

Чем же закончилось дело? Невероятно, но Иван Иванович настоял на своем. Менее чем через месяц опала постигла главных руководителей опричнины, а еще через год это учреждение отменили официально и даже само слово «опричнина» было запрещено!

Историки до сих пор не могут объяснить тот факт, что спустя всего несколько лет после новгородского «погрома» Грозный объявил мятежный город своей столицей, перевел туда из Москвы многие приказы и даже перевез государственную казну! Возможно, объяснение кроется в том, что одним из наместников Новгорода Грозный назначил царевича Ивана, который проявил себя неплохим администратором и «миротворцем»…

А было ли убийство?

В формировании мифа об «убийстве» Грозным сына большую роль сыграл… сам государь Иван Василевич! В 1563 году в послании к Андрею Курбскому Грозный, в ответ на обвинения в том, что он ради государственных интересов вершит зло, писал: «Вспомни величайшего из царей Константина, как он ради царства сына своего, им же рожденного, убил» (в 326 году император Константин Великий казнил своего сына Хриспу). Эти слова Грозного историки стали считать чуть ли не признанием в подготовке преступления!

Обратимся к источникам. Московский летописец сообщает: «В 7090 году преставися царевич Иван Иванович». Пискаревская летопись указывает точное время смерти — «в 12 час нощи ноября в 17 день преставление царевича Ивана Ивановича», Новгородская летопись указывает точное место: «Преставися на утрени в Слободе». Игумен Иосифо-Волоцкого монастыря уточняет дату: «В лето 7090 ноября в 19 день престависи благоверный христолюбивый государь наш царевич Иван Иванович веса Русии».

Про убийство упоминает только псковский летописец (уже цитировавшийся выше), однако есть большие сомнения, что в осажденный город могли доходить достоверные известия о происходящих в столице событиях…

Через много лет еще один известный мемуарист писал: «Ходит слух, что старшего сына он (царь) убил своей собственной рукой, но произошло это иначе, так как, хотя он и ударил его концом жезла, умер он не от этого, а некоторое время спустя». Эти слова принадлежат Жаку Маржерету, который в качестве шефа телохранителей царя Бориса и Лжедмитрия I мог иметь доступ к секретным дворцовым архивам…

Попробуем реконструировать трагические события ноября 1581 года.

Сохранилось письмо Ивана Грозного к боярам, покинувшим Александровскую слободу после совещания с царем 9 ноября. «…Которого вы дня от нас поехали, — писал Грозный, — и того дни Иван сын разнемогся и нынече конечно болей… а нам, докудово Бог помилует Ивана сына, ехати отсюды невозможно…» Царь немедленно вызвал из Москвы лекарей и самых близких к наследнику людей — дядю царевича Никиту Романовича Захарьина и «канцлера» Андрея Щслкалова.

Болезнь царевича очевидцы описывали по-разному и даже по-разному ее называли: одни «горячкой» и «лихорадкой», другие «падучей болезнью». Совсем не похоже на «смертельный удар в висок», который, кстати, царь просто физически нанести не мог: к концу жизни Грозный стал быстро дряхлеть, так что придворным нередко приходилось в буквальном смысле слова носить своего господина на руках…

Дворцовые врачи и знахари, сменяя друг друга, пытались исцелить Ивана Ивановича. Лечили, надо сказать, традиционно: поили овечьим молоком и медвежьей желчью, окуривали дымом, клали на грудь мешочек с тертым хреном и чесноком, натирали тело умиравшей) теплым тестом. А где же был в это время лейб-медик царя Роберт Якоби, которого сама английская королева Елизавета I считала «мужем искуснейшим в лечении болезней»? У Грозного были и другие придворные врачи и фармацевты. Приезжавший в 1581 году в Россию иезуит Джованни Компакт писал, что «князь имеет при себе двух врачей: одного — итальянца, другого — голландца». Врачом-голландцем был Иоганн Эйлоф (с ним мы еще встретимся). Врачом-итальянцем был доктор Паоло из Милана, служивший затем царю Федору Ивановичу и Борису Годунову (в документах Флорентийского посольства 1600 года имеется запись, что «дохтура Павла великий государь Борис Феодорович добре жалует» — обратим на это внимание!).

Через десять дней — 19 ноября — Иван Иванович скончался.

Уже в наше время в Архангельском соборе Московского Кремля были вскрыты гробницы Грозного и его сыновей. Ученые обнаружили в останках царевича Ивана количество ртути, «несовместимое с жизнью». Содержание мышьяка в костях Ивана Ивановича в 3,2 раза превышало предельно допустимую норму, что, по мнению экспертов, «не позволяет полностью исключить возможность острого или хронического отравления».

В XVI веке яды были хорошо известны в России, и привычка травить зельем политических конкурентов получила широкое распространение. В этом отношении двор Ивана IV в Александровской слободе ничуть не уступал Лувру времен Екатерины Медичи. Только при жизни Грозного от яда умерла его мать Елена Глинская и его двоюродный брат Владимир Старицкий (впрочем, последнего приказал «опоить зельем» сам царь, поскольку получил сведения о том, что кузен хотел извести всю царскую семью ядом). Главным отравителем считался лейб-медик царя Елисей Бомелей, отправивший на тот свет не один десяток впавших в немилость вельмож.

Но и сам Грозный со своими близкими входил в «группу риска». Когда в 1572 году царь был вынужден просить у церкви разрешения жениться в четвертый раз, он поведал Священному синоду душераздирающие подробности об обстоятельствах смерти своих жен. О первой супруге Анастасии Захарьиной он писал: «И отравами царицу Анастасию изведоша». Вторая жена царя Мария Темрюковна также «вражиим злокозньством отравлена бысть». Государева невеста Марфа Собакина скончалась через две недели после бракосочетания. «И тако ей отраву злую учиниша».

Кому была выгодна смерть царевича Ивана? Мы можем совершенно определенно назвать этих людей. В первую очередь это его младший брат Федор и его ближайшее окружение.

Свидетель обвинения

Как мы уже упоминали, автором, с чьей легкой руки по миру пошел гулять рассказ о том, что Грозный убил своего сына в припадке гнева, являлся Антонио Поссевино. Но посланца Ватикана не было в то время в Александровской слободе — он появился в Москве только три месяца спустя. При написании своих «Записок» он явно пользовался чьими-то рассказами. Кто же был свидетелем произошедшей трагедии?

Любопытно, по мы знаем этого человека. В одном из жизнеописаний Бориса Годунова говорится о том, что тот присутствовал при ссоре Грозного с Иваном Ивановичем и даже пытался защитить царевича! Как написано в документе, Борис Федорович получил тяжкие побои от Грозного, который «истязание многое сотвори и лютыми ранами его уязви». Но каким образом боярин, который ктому времени состоял при дворе царевича Федора, мог оказаться в покоях жены наследника престола? Только в том случае, если это он сообщил Грозному о каком-то «проступке» княгини Елены.

Хитроумная интрига основывалась на трезвом расчете. Иван Васильевич к старости сделался особенно вспыльчив (летописцы гппнуг: царь «бесился на встречных») и часто прибегал к рукоприкладству. За полгода до кончины царевича Ивана в Польшу бежал родственник одного из руководителей тогдашнего правительства Богдана Бельского, который рассказал полякам, что царь не любит старшего сына и нередко бьет его палкой. Годунов не случайно направил гнев Грозного не против сына, а против невестки. Жена наследника была беременна и вскоре должна была родить сына. После этого надежды Годуновых на то, что московский престол когда-нибудь достанется Федору Ивановичу, становились совсем уж призрачными…

В чем же мог обвинить княгиню Елену Годунов? Едва ли в том, что та «легко одевалась». По всей видимости, обвинения были предъявлены более серьезные.

…В начале 1606 года в далекой Испании Лопе де Вега пишет пьесу «Великий Князь Московский, пли Исследуемый император», посвященную событиям конца правления Ивана Грозного и Смуты. По версии великого драматурга, наследник русского престола Иван Иванович действительно пал от руки отца-тирана. Однако фантазия (фантазия ли?) подсказала автору любопытный поворот сюжета. Жена сына была поймана Грозным «на месте преступления» — в момент недвусмысленных объятий с влюбленным в нее неким боярином Басмановым. Но, будучи пойманной, она, но версии Лоне де Веги, именно свекра обвинила в попытке се соблазнить. Иван Иванович поверил словам жены, за что в конечном счете и поплатился…

Конечно, историческая драма — не документальная хроника. И все-таки придумал Лопе де Вега эти подробности или пег? Испанский драматург встречался с путешественниками (купцами, дипломатами), побывавшими в Московии, записывал их рассказы. Как говорится, в каждой шутке есть доля правды. Возможно, именно обвинение в «адюльтере» и стало причиной жестокой расправы Грозногос невесткой. Интересно, что «испанскую версию» косвенно подтверждает знаменитый писатель Смуты дьяк Иван Тимофеев: для него смерть царевича Ивана была определенно связана с каким-то семейным скандалом.

И еще один интересный момент. В мемуарах одного из современников утверждается, что ссора Грозного с сыном случилась лишь на следующий день после того, как царь «поучил палкой» невестку, у которой от побоев случился выкидыш. Когда же царевич отправился к отцу с упреками, тут-то и произошла кровавая драма…

Следствие

Иван Васильевич был в отчаянии от смерти наследника. Антонио Поссевино пишет: «Каждую ночь князь под влиянием скорби… поднимался с постели и, хватаясь руками за стены спальни, издавал тяжкие стоны». Грозный повелел дать в монастыри богатые вклады на «упокой души» царевича Ивана. Однако, когда горечь утраты утихла, царь неизбежно должен был отдать приказ разобраться в происшедшем. Но, как утверждают историки, никаких мер им предпринято не было. Или все-таки было?

Факты свидетельствуют: Иван Васильевич обнаружил виновников преступления!

Через несколько месяцев после гибели царевича Ивана Грозный потребовал от сына Федора развестись с женой под предлогом ее бесплодия. Это был именно предлог: Федор Иванович состоял в браке с Ириной Годуновой четыре года, сам Грозный появился на свет через четыре года после свадьбы своих родителей — другими словами, время для того, чтобы родить наследника, у Федора и его жены было. Но развод означал для Ирины заключение в монастырь, а для остальных Годуновых — опалу. Как и другой его знаменитый современник, английский король Генрих VIII, Иван Грозный не мыслил для своих министров иной отставки.

Однако Ирина Годунова имела настолько большое влияние на мужа, что тот ответил отказом на требование отца.

Грозный не стал настаивать. Он созвал Боярскую думу и обратился к боярам со словами, что у него есть 4-повод сомневаться, будет ли власть прочной, если она перейдет к сыну Федору». Царь предложил своим ближайшим советникам подумать, кто из русской знати мог бы запять его место. Дума, в состав которой входило немало представителей клана Годуновых, ответила царю отказом: дескать, не хотят никого, кроме Федора, «потому что им нужен тот, кто является сыном государя».

Тогда Грозный делает следующий шаг: он пишет новое завещание, в котором учреждает прямую опеку над сыном, вверяя после своей смерти управление страной регентскому совету. Бориса Годунова в совет он не включил, более того, демонстративно отстранил его от реальной власти. Антонио Поссевино приводит в своем сочинении список 12 ближайших советников царя, но не упоминает среди них имя Годунова!

Борису Годунову не повезло с историей и историками. С легкой руки А. С. Пушкина на нем лежит клеимо «убийцы» царевича Дмитрия, некоторые исследователи Смуты склонны записать на его счет и смерть царя Федора Ивановича. (Подробные известия о покушениях Годунова на жизнь последних представителей династии Калиты содержались в «Истории о разорении русском» монаха Иосифа, келейника первого патриарха Иова и его доверенного лица, посвященного во многие тайны придворной жизни; рукопись была использована историком В. П. Татищевым в его «Истории Российской», но сгорела при пожаре.) Возможно, в этих преступлениях Годунов не был виноват. Однако причастность Бориса Федоровича к гибели царевича Ивана осталась вне ноля зрения официальной историографии!

Подозрения Грозного в том, что Годуновы виновны в смерти старшего сына, основывались только на логических умозаключениях. Все следы преступления к тому времени были тщательно скрыты, признания заговорщиков можно было получить только пыткой, но… Пыточный приказ находился в руках заговорщиков — пост руководителя охранного ведомства в последние годы жизни Грозного занимал Богдан Бельский, который приходился двоюродным братом жене Бориса Годунова!

И поскольку первый шаг Грозный все-таки сделал, судьба его была предрешена…

Иван Васильевич скончался 17 марта 1584 года, не дожив нескольких месяцев до 54 лет. Пауль Одерборн так описывал смерть Грозного: «Несколько дней он ничего не говорил, не ел, не пил, не издавал ни звука, как будто бы немой. По прошествии нескольких дней к нему вернулась речь. В это время, видимо находясь в беспамятстве, он звал к себе сына Ивана…»

* * *

…«Странное, с виду бесполезное, а на самом деле весьма и весьма важное занятие — разгадывать, разыгрывать несбывшиеся исторические варианты», — писал историк Н. Я. Эйдельман. Как бы развивалась отечественная история в том случае, если бы царевич Иван остался в живых, сегодня даже трудно себе представить. Возможно, иными были бы результаты Ливонской войны: Россия могла сохранить часть завоеванных земель. Не пресеклась бы династия Рюриковичей, а значит, не наступила бы Смута, страна избежала бы гражданской войны… О том, какие надежды связывал народ с молодым великим князем, можно догадываться: в русских сказках Иван Царевич всегда воскресает. Но ведь это возможно только в сказках…

Из опричнины — на престол. Богдан Бельский: величайший авантюрист Смутного времени

Этого человека историк Н. М. Карамзин не любил, писал о нем предельно жестко: «…служил шести царям, не служа ни Отечеству, ни добродетели…». Действительно, Богдан Яковлевич Бельский начал делать свою карьеру при Иване Грозном, а умер незадолго до провозглашения российским государем Михаила Федоровича Романова. И при каждом правлении был фигурой заметной, ключевой, даже если формально не занимал первых мест у трона. «Человек, славившийся умом, досужеством ко всяким делам, беспокойный, честолюбивый, склонный к крамолам» — такую характеристику нашему герою давали иностранцы.

Племянник Малюты

Начал он свое продвижение к вершинам власти с низов — с простых опричников, как и многие в ту нору представители незнатных родов. В 1570 году он был спальником Ивана Грозного. Стремительному возвышению молодого дворянина в немалой степени способствовали родственные связи — его дядей был знаменитый любимец Ивана IV Малюта Скуратов.

Богдан Бельский попал к царскому двору уже на «излете» опричнины, когда его дядя готовил кровавую расправу с организаторами «черною братства» (Алексеем и Федором Басмановыми, Афанасием Вяземским и др.), ему позарез нужны были люди, в преданности которых он мог бы не сомневаться.

Когда 1 января 1573 года Малюта Скуратов погиб при штурме замка Вейсенштейн в Ливонии, его место рядом с Грозным занял Богдан Бельский, которому на тот момент было чуть больше двадцати лет.

Последующие десять лет до смерти Ивана Грозного стали периодом высочайшего могущества Богдана Яковлевича.

Он вошел в Ближнюю думу Ивана IV, возглавил удел московского государя, на территории которого были реставрированы опричные порядки. Полученный в это же время пост главы сыскного ведомства давал фавориту возможность распоряжаться судьбами своих противников. В 1581 году Бельский становится главой Аптекарского приказа (Министерство здравоохранения и социального обеспечения считает это учреждение своим предшественником). В условиях, когда «провинившихся» перед царем бояр часто травили ядом, это назначение было выражением полного доверия грозного царя.

Во время успешного похода русской армии в Северную Ливонию в 1577 году Бельский зарекомендовал себя и как талантливый военачальник. Особенно он отличился, взяв и разорив город Вольмар (Володимерец), за что был награжден золотым «португалом» (эти монеты были выпущены в очень малом количестве португальским королем Эммануилом в память путешествия Васко да Гама в 1499 году) и золотою цепью.

Грозный умел награждать за заслуги, но более всего ценил преданность. Бельский очень скоро становится одним из крупнейших землевладельцев в России. Выходец из бедной семьи, он окружил себя неслыханной роскошью. Историк П. Е. Забелин в «Истории города Москвы» писал: «Двор Богдана Бельского находился в Кремле и своею обширностью… превосходил все остальные другие дворы. Он занимал более половины Житинцкой улицы и почти половину Троицкой улицы, немного не доходя своею межою до улицы Никольской».

Господин отравитель

С начала 1580-х годов Богдан Бельский становится единственным фаворитом Ивана Грозного. «Он был больше всех любим царем за угождение. Сердце царя всегда к нему жадно стремилось, и глаза свои он неуклонно всегда обращал на него, раненный срамной стрелой любви» — так описывал отношение государя к Бельскому Иван Тимофеев. Видимо, не стоит искать в этих словах какого-то дополнительного смысла. Стареющий монарх не мог уже обходиться без услуг своего любимца. Помимо того что Бельский руководил личной охраной царя («полных тринадцать лет был у государя в фаворе и спал в его комнате», — писал Антонио Поссевино), он еще отвечал за его здоровье — только из его рук Грозный принимал лекарства.

18 марта 1584 года царь Иван IV скончался. Надо сказать, царь умер при довольно странных обстоятельствах. Ничто не предвещало скорой развязки. Всего за день до своей смерти царь отправил в Швецию послов свататься к шведской принцессе. На этот же день, как явствует из посольских книг, «царь и великий князь Иван Васильевич веса Русин… велел литовскому послу Льве Санеге… быти к Москве», собираясь дать ему аудиенцию. Была ли естественной смерть изможденного болезнями и психическими расстройствами монарха или его устранили в результате заговора?

Предоставим слово очевидцу событий Джерому Гореею. В своих «Путешествиях…» он так описывал происходящее:

«Царь… приказал доставить с Севера множество кудесников и колдуний, привезти их из того места, где их больше всего, между Холмогорами и Лапландией. Шестьдесят из них были доставлены в Москву, размещены под стражей. Ежедневно им приносили пищу и ежедневно их посещал царский любимец Богдан Бельский — единственный, кому царь доверял узнавать и доносить ему их ворожбу или предсказания о том, что он хотел знать. Этот его любимец, утомившись от дьявольских поступков тирана, аг его злодейств и от злорадных замыслов этого Гелиогабалуса, негодовал на царя… Чародейки оповестили его, что самые сильные созвездия и могущественные планеты небес против царя, они предрекают его кончину в определенный день… царь впал в ярость и сказал, что очень похоже, что в этот день все они будут сожжены. У царя начали страшно распухать половые органы: признак того, что он грешил беспрерывно… он сам хвастал тем, что растлил тысячу дев…

…В полдень он пересмотрел свое завещание, не думая, впрочем, о смерти, так как его много раз околдовывали, по каждый раз чары спадали, однако на этот раз дьявол не помог. Он приказал главному из своих аптекарей и врачей приготовить все необходимое для его развлечения и бани. Желая узнать о предзнаменовании созвездий, он вновь послал к колдуньям своего любимца (Бельского), тот пришел к ним, и сказал, что царь велит их зарыть или сжечь живьем за их ложные предсказания. День наступил, а он в полном здравии как никогда. «Господин, не гневайся. Ты знаешь, день окончится только когда сядет солнце».

Бельский поспешил к царю, который готовился к бане. Около третьего часа дня царь пошел в нее, развлекаясь любимыми песнями, как он привык это делать, вышел около семи, хорошо освеженный. Его перенесли в другую комнату, посадили на постель, он позвал Родиона Биркина, дворянина, своего любимца, и приказал принести шахматы. Разместил около себя своих слуг — своего главного любимца и Бориса Федоровича Годунова, а также других. Царь был одет в распахнутый халат, полотняную рубаху и чулки; он вдруг ослабел и повалился навзничь. Произошло большое замешательство и крик, одни посылали за водкой, другие — в аптеку за ноготковой и розовой водой, а также за его духовником и лекарями. Тем временем он был удушен и окоченел».

Смерть Грозного вызвала в Москве массу слухов. Некоторые современники считали, что царя отравили. Дьяк Иван Тимофеев писал: «жизнь яростного царя прежде времени ближние его угасили. Сделал это Борис (Годунов) с Богданом Бельским». О том же сообщает голландский купец Исаак Масса в своих мемуарах: «Бельский подал царю прописанное доктором Иоаганном Эйлофом питье, бросив в него яд». В. Н. Татищев приводит поразительный рассказ монаха Иосифа, келейника патриарха Иова, о смерти Грозной) и Федора Ивановича: «…сказуют, якобы Бельский отцу духовному в смерти царя Иоанна и царя Федора каялся, что зделал по научению Годунова, которое поп тот сказал патриарху, а патриарх царю Борису, по котором немедленно велел Бельского, взяв, сослать. И долго о том, куда и за что сослали, никто не ведал».

В. Шварц. «Сцена из домашней жизни русских царей (игра в шахматы)»

Немыслимое на первый взгляд признание Бельского подтверждается «показаниями» другого современника — князя Ивана Михайловича Катырева-Ростовского, который писал о Борисе Годунове: «Едино же имея неисправление и от бога отлучение: ко врачем сердечное прилежание и ко властолюбию несытно желание; и на прежде бывших ему царей к убиению имея дерзновение, от сего же возмездие восприят».

Но если Годунову смерть Ивана Грозного была выгодна как никому другому, ибо наследник престола царевич Федор был женат на сестре Годунова Ирине и находился под сильным влиянием последнего, то Богдан Бельский в результате цареубийства мог оказаться навсегда оттесненным с политического Олимпа.

Однако дальнейшие события показали, что у Богдана Яковлевича были далеко идущие планы.

Гравюра из собрания Д. А. Ровинского. Русские цари.

Борис Годунов

Незадолго до своей смерти Грозный учредил прямую опеку над сыном Федором, образовав регентский совет, в который кроме Богдана Бельского (он являлся еще и «дядькой» царевича Дмитрия) вошли Иван Мстиславский, Иван Шуйский и Никита Романов.

Сразу после кончины Грозного Бельский предпринял попытку расправиться с другими опекунами. Иностранцы утверждали, что он тайно послал своих людей на Новгородскую дорогу с приказом подстеречь и убить князя Шуйского, спешившего в Москву. Когда этот план не удался, Бельский предпринял попытку государственного переворота в самой столице. Он приказал запереть все ворота Кремля, расставить стрельцов на стенах и приготовить пушки к стрельбе. Лидер «новых опричников» намеревался провозгласить наследником Дмитрия, а себя — единоличным регентом при малолетнем царевиче (родственников последнего Нагих Бельский распорядился взять под стражу, обвинив в измене, в ночь смерти Грозного). Литовский посол Лев Санега писал из Москвы, будто сторонники молодого царевича Дмитрия пытаются силой посадить его на престол.

Переворот не удался. Прослышав про «смуту» в Кремле, около 20 тысяч москвичей собрались с оружием в руках на Красной площади и потребовали показать им живого и невредимого царя Федора Ивановича.

Бунт столичной черни, безусловно, был подготовлен боярами, иначе откуда восставшие взяли пушки, которыми хотели разрушить запертые Фроловские ворота?

Бельский быстро оценил обстановку и вовремя прекратил сопротивление. Приговор для мятежника был достаточно мягок: его всего лишь отправили воеводой в Нижний Новгород. И это объяснимо: Борис Годунов, опасаясь политического конкурента, создал все условия, чтобы у Бельского не возникало желание вернуться в большую политику. Богдана Яковлевича панически боялись даже в ссылке: «Нам царь (Годунов), его сестра царица и вся их семья трепетали от страха перед злой волей Бельского, они искали случая и возможности избавиться от его присутствия», — отмечал очевидец.

Казалось, что Бельского перестали занимать государственные дела. Агенты правительства доносили, что боярин подселился в свою вотчину под Вязьмой и занялся там хозяйством.

Как показали дальнейшие события, это был всего лишь тактический ход.

Кандидат на престол

После того как в 1591 году в Угличе погиб царевич Дмитрий, Бельскому разрешили вернуться в Москву. Мы встречаем нашего героя в свите царя в должности оружничего, в 1593 году он ведет переговоры о вечном мире с крымским ханом.

Казалось, Бельский отлично себя чувствует на вторых ролях и не мечтает о большем…

Однако смерть в 1598 году царя Федора Ивановича вновь разбудила в Бельском дух авантюриста. Богдан Яковлевич сколачивает в Боярской думе антигодуновскую коалицию и открыто заявляет о неподдержке кандидатуры Годунова на московский трон.

По словам очевидцев, «важнейшие не захотели признать Годунова великим князем». Иностранные наблюдатели отмечали, что в России «из-за нового царствования возникла великая смута», «знатные московиты ему (Годунову) противятся и некоторые утверждают, что Бориса следует убить».

Видимо, среди этих «некоторых» был и Богдан Бельский, который предложил на царский троп свою кандидатуру. Как писал Р. Г. Скрынников, «знаменитый временщик Грозного обладал огромным опытом но части политических интриг и располагал исключительными финансовыми возможностями. Он вызвал в Москву множество вооруженных людей из всех вотчин и надеялся решающим образом повлиять на исход выборов. Последний законный душеприказчик царя Ивана считал, что его час пробил. И он в самом деле добился некоторого успеха».

Возможно, что, именно опасаясь головорезов Бельского, Борис Годунов бежал из Кремля и укрылся за неприступными стенами Новодевичьего монастыря (где утке находилась его сестра царица Ирина, принявшая постриг под именем старицы Александры). Большинство Боярской думы выступило против Годунова, однако и Бельского не поддержало, выдвинув других претендентов — в первую очередь князя Федора Мстиславского, праправнука великого князя Ивана III (по князь отказался от опасной чести). Как доносили из России литовские разведчики, в апреле «некоторые князья и думные бояре, особенно же князь Бельский во главе их и Федор Никитич со своим братом и немало других, однако не все, стали советоваться между собой, не желая признать Годунова великим князем, а хотели выбрать некоего Симеона». Речь идет о нашем знакомом Симеоне Бекбулатовиче, бывшем удельном тверском князе.

(Об «особых» отношениях Бельского с Романовыми мы можем судить по словам самого Федора Никитича, который, находясь в 1602 году в заточении в Сийском монастыре, «про бояр, окружавших тогда Годунова, про всех говорил, не станет де их с дело ни с которое, нет у них разумного, один у них разумен Богдан Бельский — к посольским и ко всяким делам добре досужей»).

В попытках настроить против правителя московский посад бояре обвинили Годунова в самом страшном преступлении — цареубийстве, распустив слух о том, что он отравил Федора Ивановича. В ответ Годуновы созвали Земской собор (большинство которого составляли сторонники правителя), утвердивший его на престоле, а затем объявили, что стране угрожает нападение крымского хана, и устроили военный поход на южную границу (таким образом выдворив всех своих противников за пределы столицы). Когда через два месяцев бояре вернулись в Москву, им ничего не оставалось делать, как присягнуть Борису Годунову: так того «требовал народ».

В. Верещагин. «Царь Федор Борисович Годунов». Рисунок

На первых порах никто из политических противников нового царя не пострадал, напротив, Годунов щедро раздавал чины и награды. Награжден был и Богдан Бельский: его царь пожалован в окольничие.

Усыпив таким образом бдительность противников, Годунов в течение трех лег после своего восшествия на престол поодиночке устранил всех конкурентов. В 1600 году настала очередь Бельского.

Царь Царев-Борисова

В конце 1590-х годов Борис Годунов приказал строить мощные укрепления на южных границах России. Осенью 1599 года он послал Богдана Бельского на Северский Донец, где была заложена крепость, тщеславно названная им Царев-Борисов. Под началом окольничего оказалась внушительная вооруженная сила — около трех тысяч детей боярских, стрельцов и казаков. Взял он с собой и множество вооружен пых слуг из своих поместий. Строительство велось быстро: Бельский не жалел личных денег для ускорения работ, награждал усердных, дарил им сукна и серебряные монеты.

«Когда же крепость была выстроена, — сообщал в своей «Московской хронике» Конрад Буссов (немецкий наемник, служивший Борису Годунову, Лжедмитрию II и польскому королю Сигизмунду III), — злодей посмел объявить, что он теперь царь в Борисграде, а Борис Федорович — царь в Москве. Но титул этот он носил недолго, ибо, как только об этом, стало известно Борису Федоровичу от немцев, которые были посланы с Бельским, он приказал доставить этого самозванного борисградского царя оттуда в Москву в таких регалиях, какие приличествуют не государю, а «такому негодному бунтовщику, как он, а ничего лучшего достоин он и не был». Ко всему прочему, Богдана Яковлевича обвинили в приготовлении для царя «подозрительного зелья». Бельского лишили всех чинов и должностей, распродали его «животы» (крепостных), а самого отравили в заточение — все в тот же Нижний Новгород, но уже под крепкой стражей. Перед этим «одному шотландскому капитану, по имени Габриэль, царь приказал вырвать у самозваного царя пригоршнями всю густую длинную бороду…»

Наказание, которому подверг Богдана Бельского царь, приказав выставить к позорному столбу и выщипать его роскошную бороду волосок за волоском — экзекуция длилась несколько часов! — видимо, произвело впечатление на народ, отвыкший от диких потех царя Ивана Васильевича. Поэтому репрессии, которым подвергся Бельский, неожиданным образом привели к тому, что из злого символа эпохи Ивана Грозного Бельский в народном мнении превратился в борца за справедливость! Дальнейшие события показали, что подобная репутация в политических играх стоит значительно дороже, чем деньги или вооруженная сила.

Переворот в Кремле

Когда 13 апреля 1605 года в Кремле внезапно умер царь Борис Годунов, одним из первых решений нового нареченного царя Федора Борисовича стал указ об общей амнистии. В столицу вернулись многие опальные. Среди них был и Богдан Бельский.

Какие планы мог вынашивать мастер придворной интриги, мы можем только догадываться. Поскольку царица Мария Годунова приходилась Бельскому двоюродной сестрой, он мог рассчитывать на значительный карьерный взлет (интересно, что, когда Федор Годунов потребовал присяги от Боярской думы, он поставил на первое место имя своей матери-царицы). Однако власть нового правительства была цепочной: против династии выступали многие знатные фамилии (лидер Боярской думы князь Федор Мстиславский вел себя столь двусмысленно, что был отдан приказ о его тайной казни, который, однако, не был исполнен), значительная часть армии и столичный посад. Прибыв в Москву, Бельский быстро сориентировался в обстановке и сделал ставку на Лжедмитрия I. Он сразу же поспешил завязать тайные сношения с самозванцем и стал передавать ему сведения о планах московских бояр.

После того как правительственная армия перешла под Кромами на сторону Лжедмитрия I, существовать новой династии оставалось недолго. Но ключевым моментом готовившегося в Москве агентами самозванца переворота стало появление на Красной площади Бельского, который подал сигнал к мятежу. Как рассказывал Конрад Буссов, «вышел из Кремля господин Богдан Бельский с несколькими князьями, боярами и дьяками на Лобное место, около которого собрались все жители города, а также дворяне и недворяне из сельских местностей. Он призвал всех собравшихся возблагодарить бога за этого государя и служить ему верою, так как он прирожденный наследник и сын Ивана Васильевича, затем вытащил из-за пазухи свой литой крест, приложился к нему и поклялся, что Димитрий прирожденный наследник и сын Ивана Васильевича; он, Бельский, укрывал его на своей груди до сего дня, а теперь снова возвращает им… И весь народ ответил: «Сохрани, господи, нашего царя! Дай бог ему здоровья! Сокруши, господи, всех его врагов!» Это пожелание исполнилось впоследствии, после смерти Димитрия, обернувшись ужасным образом против них самих»…

Годуновы могли затвориться в Кремле, который был заранее подготовлен к осаде. Но дворцовая стража не получила необходимого приказа. Собравшиеся на площади «с миром (все вместе) пошли в город (Кремль)… и государевы хоромы и цари цыпы пограбили». Федор Борисович и царица Мария пытались бежать, но вскоре арестованы и помещены под надежной охраной в старое подворье Годуновых.

Власть в столице перешла в руки Бельского, который, как писал Конрад Буссов, «был в большой чести у простого народа, и ему, поскольку он больше всех других преследовал Годуновых, поручили управление в Кремле от имени Димитрия». Чтобы прекратить мятеж, Богдан Яковлевич прибегнул к испытанному приему, натравив толпу на разгром винных погибов. Исаак Масса сообщал, что после восстания в винных подвалах нашли около 50 человек, упившихся до смерти.

Лжедмитрий щедро наградил своего неожиданного союзника. Ему было пожаловано звание великого оружничего, а также боярство. В июне 1605 года Богдан Яковлевич вошел в Государственный совет.

Но, по всей видимости, этого Бельскому показалось мало. Он решил оказать самозванцу услугу, которую тот запомнил бы надолго, — раскрыть заговор против нового царя. На третий день после вступления Лжедмитрия в Москву были арестованы бояре Шуйские, в которых видели главных претендентов на престол. Бельский обвинил Василия Шуйского в том, что тот собирал своих сторонников (главным образом из влиятельного московского купечества), убеждал их, что новый царь— самозванец. Шуйские будто бы «подстерегали, как бы нас (Лжедмитрия), заставши врасплох, в покое убить, на что имеются несомненные доказательства». Доказательства были добыты под пытками.

(Считается, что инициатором розыска по «делу Шуйских» был боярин Петр Федорович Басманов, возглавивший при самозванце охранное ведомство. В это верится с трудом, поскольку в отличие от Бельского, с молодости подвизавшегося на поприще политического сыска, Басманов не отличался особыми способностями в этой области: не прошло и года, как он прозевал настоящий заговор Шуйских, за что и поплатился жизнью. А вот «перехватить инициативу» у Великого Басманов вполне мог попытаться — он люто ненавидел нашего героя за то, что дядя Бельского Малюта Скуратов был виновником смерти его отца, Федора Басманова.)

Лжедмитрий передал «дело Шуйских» на рассмотрение Собору, состоящему из духовенства, бояр и представителей других сословий. Собор приговорил Василия Шуйского к смертной казни, а его братьев — Дмитрия и Ивана — к ссылке. Их имущество отходило казне.

30 июня 1605 года Василия Шуйского вывели на площадь. Палач сорвал с него одежду и… Лжедмитрий простил заговорщика.

Дальнейшая судьба Богдана Бельского совершила стремительный поворот. Одни историки считают, что под давлением Боярской думы Лжедмитрий был вынужден удалить из Москвы интригана, назначив вторым воеводой в Новгород. Не прочь была расквитаться с Бельским и Мария Нагая (в иночестве Марфа), которая не забыла, что именно он выслал ее в Углич после кончины Ивана Грозного. Другие исследователи полагают, что Бельский сам оставил двор, поскольку понимал, что часы нового правительства сочтены. «Если бы Бельскому удалось настоять на казни Василия Шуйского, его влияние упрочилось бы. Помилование Шуйского стало для бывшего опричника политической катастрофой», — пишет Р. Г. Скрынников.

Нас интересует другое: существовал ли «заговор Шуйских» на самом деле, или это было провокацией Богдана Бельского, стремившегося набрать политические козыри в борьбе за влияние на нового царя?

Как бы ни относились к самозванцу «принцы крови» Шуйские, в первые дин воцарения Лжедмитрия I они просто не могли рассчитывать на успех переворота. Московское население восторженно приветствовало нового царя. На его стороне была армия, он мог рассчитывать на поддержку значительной части Боярской думы. Любые активные действия заговорщиков в этих условиях были обречены на неудачу. Шуйские, политики трезвые и осторожные, прекрасно это понимали.

Икона для патриотов

Отсутствие Богдана Великого в Москве, возможно, спасло ему жизнь, когда 17 мая 1606 года заговорщики свергли Лжедмитрия I и жестоко расправились с приближенными самозванца. Бельский уцелел. Правда, ставший царем Василий Шуйский не простил своего врага и снова выслал из столицы, отправив его в Казань вторым воеводой.

События в пране сильно изменили Бельского. В казанский период жизни это уже не тот постоянно искавший любую возможность зацепиться за власть и не гнушающийся никакими средствами авантюрист. Богдан Бельский предстает перед нами законопослушным воеводой, честно выполняющим возложенную на пего задачу: наводит порядок, превращает Казань в верный Шуйскому город, успешно ведет работу среди местных народов по присоединению их к России, за что заслуживает похвалу от царя…

Однако с самого первого дня пребывания Бельского в Казани между ним и другими представителями царской администрации сложились неприязненные отношения. Дело в том, что Богдан Яковлевич попал под начало молодого и незнатного Василия Петровича Морозова, который мечтал лишь о личной карьере. Ему было все равно, кому служить. Поэтому, когда в 1610 году Василия Шуйского «свели» с престола, казанцы присягнули Лжедмитрию II. Богдан Бельский в очередной раз остался в одиночестве. На его обращение к горожанам «целовати крест» лишь избранному русскому государю толпа отреагировала жестокой расправой. «Поймав и возведоша его на башню и скинувша с башни и убита до смерти»…

Так завершил свой жизненный путь величайший авантюрист Смутного времени Богдан Яковлевич Бельский. По словам Н. М. Карамзина, он «погиб в лучший час своей государственной жизни как страдалец за достоинство народа российского!».

Казапцы поспешили. Через три дня после смерти Бельского пришло известие, что в Калуге убит Лжедмитрий II. Власти попытались загладить свой политический просчет: в тот же день были собраны горожане, и растерзанное тело Бельского «со словами раскаяния и скорби» (едва ли искренними) было со всеми полагающимися почестями погребено.

Снова о Богдане Бельском вспомнили в конце 1611 года, когда в Нижнем Новгороде Кузьма Минин и Дмитрий Пожарский начали формировать Второе ополчение для освобождения Москвы от польских интервентов. Вожди сопротивления искали «пример для подражания», символ, способный объединить ополченцев. Неожиданно такой «иконой» и стал Бельский — мученик за свободу России, зверски умерщвленный смутьянами.

Был отдан приказ перевезти тело Богдана Яковлевича в Нижний Новгород, чтобы затем оно могло сопровождать ополченцев в их походе на Москву. Однако по прибытии в Ярославль весной 1612 года ополчение остановилось здесь на несколько месяцев. В Ярославле и было решено захоронить прах Бельского. В течение почти 400 лет его тело покоится на территории ярославского Спасо-Преображенского монастыря.

Первый бюрократ. Андрей Щелкалов: государев дьяк, которого считали царем

Бюрократия — третья беда России, после дураков и дорог. Кого же можно считать первым русским бюрократом? И можно ли вообще однозначно ответить на этот вопрос? Попытаемся все же назвать это имя. «Ближней думы большой дьяк» Андрей Яковлевич Щелкалов вошел в историю России как расчетливый политик, «пронырливый, умный и злой», умелый администратор, руководитель внешнеполитического ведомства и фактический глава правительства при Иване Грозном и Федоре Ивановиче. Иностранцы называли его «хитрейшим скифом, какой когда-либо жил на свете». А Борис Годунов часто говорил: «Ему было бы прилично служить Александру Македонскому».

Новые русские в XVI веке

Бюрократия (от французского «bureau» — канцелярия и греческого «kratos» — власть) буквально означает «власть конторы». Это понятие появилось в XIX веке. Родоначальником бюрократии в России считают Петра I, на самом деле уже деятельность московского великого князя Ивана III по «собиранию» Русской земли потребовала колоссальной централизации управления, централизация в свою очередь породила бюрократию. В XV веке в России власть начинает сосредотачиваться в руках думных дьяков, в чьи функции входили внешнеполитическая деятельность и назначение на воинскую службу. Однако первые русские чиновники не отличались особыми административными талантами и интеллектом. Лишь в 80-е годы XV века на политическом небосклоне России появляется такая мощная фигура, как Федор Курицын. Талантливый писатель и дипломат, автор знаменитый «Повести о Дракуле», двадцать лет— с 1480 по 1500 год— управлял внешней политикой России. Ему поручались самые ответственные дела: устройство династических браков, установление дипломатических отношений с сопредельными странами. «Того бо державный во всем послушаше» (его князь во всем слушался), — писал о Федоре Курицыне его политический противник Иосиф Волоцкий.

Однако всерьез о русской бюрократии можно говорить, только начиная с 1549 года, когда Иван IV созвал так называемый Собор примирения, на котором было принято решение об исправлении Судебника. Новое законодательство ускорило формирование «контор» (приказов), расширив функции служебной бюрократии. Был образован Посольский приказ, реорганизованы Разряд — главное военное ведомство России XVI века — и Челобитный приказ, во главе которого встал любимец Ивана Васильевича Алексей Адашев.

Приказы сразу ясе приобрели настолько большую власть, что в начале 60-х годов XVI века Андрей Курбский упрекал Ивана IV в том, что тот ищет себе опору в чиновничестве, возвышая его в ущерб знати. «Писари же наши руския, им же князь великий зело вери г, а избирает их не от шляхецкого роду, ни от благородна, по паче от поновичев или от простого всенародства». Один из первых русских политэмигрантов Тимофей Пухов писал ливонскому наместнику боярину Михаилу Морозову: «Есть у великого князя новые верники (доверенные люди) — дьяки, которые его половиною кормят, а другую половину себе емлют, у которых дьяков отцы вашим отцам в холопстве не пригожалися, а ныне не токмо землею владеют, но и головами вашими торгуют».

Кто же были эти «новые верники»?

Посольский приказ и его обитатели

В 1549 году, через два года после того, как Иван IV венчался на царство, было «приказано посольское дело Ивану Висковатому».

Благодаря своим способностям «худородный» дьяк поднялся на самую высокую ступень служебной лестницы, став членом Избранной рады. В феврале 1561 года Иван IV пожаловал Висковатого званием печатника, а впоследствии именовал его «своим ближним и верным думцем». Иноземцы называли его «канцлером». Составитель «Ливонской хроники» ревельский проповедник Бальтазар Рюссов писал: «Иван Михайлович Висковатый — отличнейший человек, подобного которому не было в то время в Москве; его уму и искусству, как московита, ничему не учившегося, очень удивлялись иностранные послы».

Посольский приказ ведал отправкой русских посольств за границу и приемом иностранных дипломатов, подготовкой «наказов» послам, соглашений, ведением переговоров, а также занимался выкупом и обменом военнопленных. До 1564 года вместе с остальными дворцовыми службами приказ размещался в простой деревянной избе рядом с Архангельским собором. Затем для него было построено особое каменное здание. В летописи по этому поводу записано: «Того ж лета зделана бысть полата посольская, что против Ивана Святого под колоколы (напротив колокольни Ивана Великого)».

Иностранцы отмечали, что уже в то время московиты предпочитали внешнюю «лепоту» внутренней красоте и удобству, любили пускать пыль в глаза (английский купец и путешественник Ричард Ченслер писал в своей «Книге о великом и могущественном царе России и князе Московском»: «Когда к ним являются иностранцы, то они одеваются чрезвычайно пышно: а то и князь сам ходит в плохоньком платье…»).

«Прием иноземных послов московским государем». Иллюстрация из книги И. Забелина «Домашняя жизнь русских царей»

Посольский приказ был едва ли не одним из самых пышных кремлевских сооружений, напоминая роскошные итальянские палаццо. Нижний этаж опоясывала открытая галерея, окруженная аркадой. Полукруглые окна второго этажа были обрамлены карнизом на витых колонках. Но внутри приказ так и остался Посольской избой, от которой и произошел. Он состоял из трех палат: передней «подписной», средней «посольской» — самой большой, в которой сидели подьячие и где велось все делопроизводство, и задней палаты, где «бывают у дьяков иноземцы для государственных тайных дел».

К Посольскому приказу было приписано несколько городов и областей — получаемые с них доходы шли на расходы по посольским делам. В конце XVI века в Посольском приказе под началом «посольского думного дьяка» и его «товарища» работали 15–17 подьячих и несколько переводчиков.

Одним из «товарищей» посольского дьяка Ивана Висковатого и был наш герой — Андрей Щелкалов.

Ливонская война и московское дело

Свою родословную Щелкаловы вели от выходцев из Золотой Орды. На эту мысль наталкивает их родовое имя, а вернее, прозвище, употребляемое некоторыми иностранцами (Джером Горсей в своих «Записках» называл нашего героя «Shelkan» — очень созвучно известному в русских былинах «Щелкану Дюдентьевичу». Это вполне реальный персонаж — двоюродный брат и посол золотоордынского хана Узбека, наместника Твери, своими притеснениями вызвавшего 15 августа 1327 года кровавое восстание). Аристократия Орды могла претендовать на очень высокое положение при московском дворе. Однако к XVI веку род Щелкаловых захирел, растерял земельные богатства, так как сохранились сведения, что дед Андрея Щелкалова Семен Щелкалов (Щелканов) торговцы скотом, отец Яков Семенович начинал как священник, затем стал подьячим Разбойного приказа и лишь под конец жизни дослужился до чина дворцового дьяка.

Впрочем, возможно и другое объяснение: ссылки на происхождение Щелкаловых «от простого всенародства» были наветом их политических противников. Ведь еще в 1550 году имя Андрея Щелкалова было записано в «тысячную кишу» — список 1078 «лучших детей боярских», которые должны были быть всегда под рукой царя для выполнения разных поручений. Выбирались эти лица самим государем. Кстати сказать, такой чести не удостоились даже некоторые Годуновы.

В 1550 году Андрей Щелкалов состоит «в разрядах в числе поддатней у рынд» (помощников царских оруженосцев). Он рано избрал дипломатическую стезю: в 1560 году был приставом при литовских послах, через три года стал дьяком Посольского приказа, а в 1566 году участвовал в работе Земского собора и подписал его определение.

Этот собор имел решающее значение для судеб России.

В 1558 году русские войска перешли ливонскую границу в районе Пскова. Началась Ливонская война. С первых же дней кампании правительство раскололось. Фаворит царя Алексей Адашев и его окружение считали необходимым продолжать войну на юге, настаивая на военной экспедиции против Крымского ханства. Иван Висковатый (его поддерживали бояре Захарьины) ратовал за скорейшее овладение Ливонией.

Прием литовских послов Иваном IV.

Миниатюра из Лицевого летописного свода»　

Начало войны было победоносным: были взяты Нарва и Юрьев, русские войска прошли всю Ливонию, в плен попал сам магистр ордена Вильгельм Фюрстенберг. Однако затем в войну вступили Польское королевство, Великое княжество Литовское и Швеция, и у России возникли проблемы. В феврале 1563 года русские овладели Полоцком. Но уже в начале следующего года царские войска потерпели ряд тяжелых поражений. Иван Грозный не знал, как выйти из создавшегося положения, и перенес свой гнев на недавних любимцев, в том числе и на своего посольского дьяка.

Виюне 1566 в Москву прибыло литовское посольство, предложившее раздел Ливонии. Царь созвал Земский собор для обсуждения условий мирного договора. Однако собор принял решение воевать «до победного конца». И просчитался: очень скоро Россия потеряла практически все завоеванные земли.

В следующие четыре года было казнено около половины участников Земского собора (так и хочется назвать его по аналогии с нашей недавней историей «съездом победителей»)!

Последним страшным аккордом опричнины стало так называемое «московское дело» — самая непонятная глава в истории кровавого правления Грозного. Летом 1570 года царь ликвидировал практически всю приказную верхушку, обвинив «земских министров» в том, что они «хотели злым умышленном царя извести, а на государство посадити князя Володимера Опдреевича». Главными фигурантами на этом процессе оказались Иван Висковатый и казначей Никита Фуников. Показания на Висковатого дали арестованные во время новгородского «погрома» дьяки. Под пытками у них выбили признания в том, что «канцлер» не только обещал передать польскому королю Псков и Новгород, но и тайно призывал турок напасть на Астрахань. «Такие обвинения вряд ли могли исходить от арестованных новгородских дьяков. За ними угадывается лицо, гораздо более знакомое с положением дел в русской внешней политике», — пишет историк Б. Н. Флоря.

Для того чтобы разобраться в событиях далекого 1570 года, нужно ответить на вопрос: кому было выгодно «московское дело»?

В нем не был заинтересован Иван Грозный, лишившийся своих лучших и верных советников. Опричное правительство (Алексей и Федор Басмановы, Афанасий Вяземский) тоже не было причастно к организации этого процесса, поскольку подверглось репрессиям практически одновременно с казнью «земских министров».

Однозначно в этой ситуации выигрывал лишь дьяк Андрей Яковлевич Щелкалов!

Могущественный глава Посольского приказа не давал ему делать карьеру: при Висковатом чиновник оставался на вторых ролях. Андрей Яковлевич же считал, что заслуживает большего. Отношения между двумя руководителями внешнеполитического ведомства России испортились до такой степени, что Щелкалов был вынужден покинуть Посольскую избу. Правда, он получил от Грозного другое, не менее важное назначение: стал главой Разрядного приказа. Но, как говорится, «осадок остался»…

На то, что именно наш герой был инициатором «московского дела», указывают следующие факты. Именно Андрей Щелкалов зачитал Ивану Висковатому обвинения в «измене» (как описывают очевидцы, это было не формальное чтение заранее подготовленного документа, а яростная обличительная речь). Именно он унаследовал должность «канцлера», а его брат Василий получил часть владений казненного.

В 1570 году пострадал не только Висковатый. Были казнены руководители наиболее важных московских приказов: Василий Степанов, возглавлявший Поместный приказ, Иван Булгаков — руководитель Большого прихода, Григорий Шапкин — шеф Разбойного приказа, посачьский дьяк Андрей Васильев…

Но не только мнимая «измена» высших чиновников послужила поводом для кровавой расправы. Создаваемый Иваном IV громоздкий бюрократический аппарат сразу же доказал свою неэффективность и коррумпированность. Генрих Штаден красочно описывал чудовищные злоупотребления московских приказных людей. Его поражало, что взятки чиновникам нужно было давать по всякому поводу, даже для того, чтобы войти в Приказную избу. «Все князья, великие бояре-правители, дьяки, подьячие, чиновники были связаны и сплетены один с другим, как звенья одной цени», — заключал автор «Записок о Московии».

Само введение опричнины Генрих Штаден объяснял тем, что Грозный решил наказать продажных дьяков. «Он хотел искоренить неправду правителей и приказных… Хотел устроить так, чтобы новые правители судили бы по судебникам без подарков, дач и приносов. Земские господа вздумали этому препятствовать».

Однако борьба с коррупцией, возведенная Иваном Грозным в ранг государственной политики, привела лишь к усилению коррупции.

Шлезвиг-Голштинское посольство на Суздальском подворье. Гравюра. XVII в.

Царский пахарь

В последние 15 лег царствования Ивана IV Андрей Щелкалов был его главным советником но дипломатическим делам, руководителем Посольского приказа, думским дьяком, хранителем большой государственной печати.

Чем объясняется такая стремительная и в то же время стабильная карьера?

Грозному хотелось иметь в ближайшем окружении людей, обязанных своим возвышением лично ему. Историк С. -М. Соловьев отмечал, что Грозный, «подозревая всех знатных людей во враждебных замыслах, преимущественно доверял дьякам, людям новым, не знатным». Однако одной преданности монарху было недостаточно для того, чтобы вознестись на высшие государственные посты.

Качествами, которые сделали Щелкалова истинным правителем страны, были прекрасная образованность дьяка и его необыкновенная работоспособность. Он хорошо знал латынь, универсальный язык своего времени, и еще несколько иностранных языков, был начитан: библиотека Посольского приказа уступала, пожалуй, только знаменитой «либерсе» Грозного.

По отзыву Исаака Массы, Aндрей Щелкалов, «не имея покоя ни днем, ни ночью, работая как безгласный мул, был недоволен тем, что у него мало работы, и желал еще больше работать.

Без его внимания не обходится ни одна сфера государственного управления. Например, мало кто знает, что Андрей Яковлевич стоял и у истоков поистине судьбоносного для России решения об упразднении Юрьева дня!

Его отношение к своим обязанностям отлично характеризуется словами, сказанными им в 1594 году австрийскому посланнику Николаю Варкочу: «И твой, и мой государи во славу христианства начали пахоту, а я и ты — пахари».

Но Щелкалов не был простым пахарем: служба в приказе приносила нашему герою немалый доход. Чиновникам высокого ранга выплачивали регулярное жалованье. Руководитель приказа получал сто рублей в год, но это, разумеется, была лишь малая часть его доходов. Посольский приказ осуществлял полный контроль над деятельностью иностранных купцов в России: это открывало дополнительные возможности для обогащения. Но были и другие, вполне «законные» способы для пополнения своей мошны — например, Андрей Щелкалов долгое время управлял богатейшей Важской землей (впоследствии царь Федор Иванович подарил Вагу своему шурину Борису Годунову).

О богатстве Щелкаловых может дать представление перечень принадлежавших им подмосковных имений и вотчин в других городах: Щелкаловы владели Останкиным, Марфиным, Болшевым и многими другими имениями. Богатство позволяло забыть о «худородстве». В официальных документах они писались с «отчеством», с ними считали за честь породниться знатные фамилии — к примеру, князья Пожарские…

Среди других достоинств Андрея Щелкалова нужно отметить его красноречие. По оценке историков, он был лучшим оратором Боярской думы. Но Щелкалов хорошо умел разговаривать и с простым народом. Когда в 1579 году армия Стефана Батория взяла штурмом Полоцк, Иван Грозный, полу ив сообщение о полном разгроме своих войск, приказал Щелкалову успокоить московский посад. Дьяк успешно справился с этим заданием.

Андрей Яковлевич пользовался полным доверием грозного царя. В 1571 году он вместе с Малютой Скуратовым проводил следствие по делу о тайных сношениях московских бояр с крымским ханом Девлет-Гиреем. Результатом стали массовые казни.

Царь Федор Иванович. Парсуна XVII в.

Когда осенью 1578 года царские воеводы, получившие приказ Грозного идти к хорошо укрепленной ливонской крепости Венден, не исполнили указа государя, Иван IV послал в действующую армию Щелкалова. Он наделил дьяка «проконсульскими» полномочиями: в его власти было сменить воевод в случае их дальнейшего ослушания. Однако затем, когда русские войска попытались штурмовать Венден, но потерпели неудачу, воеводы Иван Голицын, Андрей Палецкий, Федор Шереметев и примкнувший к ним Щелкалов, по словам Н. М. Карамзина, бросив войско, «в безумном страхе поскакали на борзых конях к Дерпту»… Характерно, что Грозный, сурово каравший полководцев, проигравших сражения, ничего не сделал своему любимцу: царь прекрасно понимал, что Щелкалов не был «человеком сабли», он был «человеком пера».

Впрочем, периоды особого расположения к своим фаворитам быстро сменялись у Грозного приступами недоверия. Этого не избежал и Щелканов. Английский посол Джером Боус писан, что когда Щелкалов чем-то вызвал недовольство царя, тот не только приказал дьяка «наказать плетьми очень сильно», но и «послал сказать ему, что не оставит в живых никого из его рода».

Пропавшее завещание Грозного

Хотя Андрей Щелкалов и уступай в дипломатической ловкости своему сопернику Висковатому, он приложил руку к некоторым судьбоносным для России переговорам.

Когда Иван Грозный в 1570 году решай породниться с датским королем и надумал женить его сына герцога Магнуса на своей племяннице Евфимии, то поручил организовать эту свадьбу Щелкаюву. В 1581 году думный дьяк вел переговоры с посланцем Ватикана Антонио Поссевипо, а в 1583 году — с Джсромом Воусом. Это были ключевые для России переговоры. Поссевино был посредником при заключении мирного договора с королем Стефаном Баторием, чьи войска взяли Великие Луки и осаждали Псков. Боус был прислан королевой Елизаветой для того, чтобы обсудить условия сватовства Ивана Грозного к одной из родственниц «королевы-девственницы».

Первый проект завершило! удачно: с Польшей был заключено перемирие, а вот «английский проект» провалился, — в том числе, возможно, и потому, что Щелкалов в то время уже вел свою игру.

Дело обстояло так.

В 1583 году Иван IV составил свое последнее завещание. В нем он объявлял наследником Федора Ивановича, по назначил регентский совет, который бы «ведал царство» помимо слабоумного сына Грозного. Опекунами стали люди, которые составляли «ближний круг» царя. В последнее правительство Грозного входили князья Иван Мстиславский и Петр Шуйский, Никита Захарьин-Юрьев, Богдан Бельский и дьяк Андрей Щелкалов. Все они и стали регентами — все, кроме Щелкалова. Возможно, здесь-то у нашего героя и взыграло честолюбие.

Н. И. Костомаров писал: «царь (как впоследствии открылось) составил другое завещание: оставляя престол полуумному Федору, он назначал правителем государства эрцгерцога Эрнеста (брата австрийского императора Рудольфа II)… Эрнест должен был получить в удел Тверь, Вологду и Углич, а если Федор умрет бездетным, то сделаться наследником русского престола… Тайна этого завещания не была им открыта Борису (Годунову), но ее знали вышеупомянутые бояре. Дьяк Щелкалов изменил своим товарищам и тайно сообщил об этом Борису. Они вдвоем составили план уничтожить завещание, когда не станет Ивана».

Борис Годунов. Миниатюра из «Лицевого летописного свода»

Когда была уничтожена «духовная грамота» Грозного? На этот вопрос историки не дают однозначного ответа. Вероятно, это было сделано в первые минуты после кончины государя. А вскоре «при невыясненных обстоятельствах» скончался человек, который это завещание записал, — бывший личный секретарь царя дьяк Савва Фролов.

Вероятно, именно тем обстоятельством, что Щелкалов выдал Борису Годунову тайну «духовной» Ивана IV, и объясняется тот факт, что главный советник царя уцелел после смерти своего державного покровителя. Однако, возможно, политический союз Андрея Щелкалова и Бориса Годунова возник еще при жизни Грозного — после того, как царь вознамерился жениться на Марии Гастингс, графине Гонтингтонской.

Англоманы и англофобы

Английское подворье

Этот проект чрезвычайно беспокоил клан Годуновых, которые были кровно заинтересованы в том, чтобы московский престол после смерти Ивана IV достался царевичу Федору, женатому на Ирине Годуновой. Очевидец событий Джером Горсей писал: «Князья и бояре, особенно ближайшее окружение жены царевича — семья Годуновых… изыскивали секретные средства и устраивали заговоры с целью уничтожить эти намерения…»

Переговоры о заключении династического союза между Россией и Англией проходили трудно, не в последнюю очередь из-за позиции, занятой главой Посольского приказа. Английский посол даже жаловался царю, будто «дьяк Андрей Щелкалов дает ему дурной корм: вместо кур и баранов ветчину, а он, Боус, к такой пище не привык». И вообще творит всяческие «невежливости и неудовольствия». Грозный отстранил Щелкалова от переговоров. Эта нелепая на первый взгляд размолвка вызвала срыв переговоров, а вскоре Грозный скончался.

В тот роковой день 18 марта 1583 года, как писал Джером Боус, «Щелкалов прислал сказать ему, что английский царь помер».

Андрей Яковлевич был решительным противником русско-английского союза. Елизавета соглашалась на заключение договора лишь в том случае, если Московской торговой компании будет предоставлена монополия на торговлю во всех портах России, которые закроются для голландских, французских и других купцов. Щелкалов же считал, что если «опроче аглийских людей торговати на Русь ходити не учнет нихто, и они станут свои товары дорожить и продавать дорогой ценой по своей мере, как захотят».

Были у московского «канцлера» и иные соображения.

В 1588 году английский флот разгромил испанскую Непобедимую армаду. Этой победой англичане в немалой степени были обязаны… России. Из русских портов к берегам туманного Альбиона шли корабли с товарами, которые сегодня мы называем стратегическим сырьем: древесиной, корабельными мачтами, льном, пенькой, канатами, смолой… Англичане везли в Москву ткани, предметы роскоши, музыкальные инструменты, ювелирные изделия, посуду— и это в то время, когда страна, изнемогавшая в Ливонской войне, больше всего нуждалась в оружии и боеприпасах. Более того, когда польский король Сигизмунд II обратился к Елизавете Английской с просьбой не продавать московитам порох и пушки, королева заявила, что никогда не поддержит «этого нечестивого врага (Грозного)». В августе 1570 года (обратим внимание на любопытное совпадение: именно в это время Андрей Щелкалов встал во главе Посольского приказа) Иван IV, не дождавшись поставок оружия из Англии, выпроводил англичан из России, конфисковав имущество Московской торговой компании. В октябре 1570 года он пишет Елизавете оскорбительное письмо, в котором называет королеву «пошлой девицей». Мы не можем утверждать, что именно Щелкалов продиктовал Грозному этот текст, но то, что его содержание полностью отвечало устремлениям «канцлера», — несомненно.

Англичане нанесли ответный удар. Посол Джером Боус, жалуясь на то, что английским купцам не делается послаблений в торговле, объяснял это тем, что конкуренты-голландцы подкупили трех главных царских советников — Никиту Романовича Захарьина-Юрьева, Богдана Бельского и Андрея Щелкалова. Купцы якобы взяли у них взаймы деньги под большие проценты, за что и платили каждому из этих царских слуг по 5 тысяч рублей ежегодно.

Выдвигались против нашего героя и другие обвинения. В 1588 году «дело Щелкалова» разбирала сама королева Елизавета. Поводом стал арест в Москве английского купца Антона Мерша, который набрал денег в долг у бояр, купцов, монахов и даже у самого Бориса Годунова, и отказался расплачиваться. Сумма была по тем временам огромная — 23 тысячи рублей. Мерш во всем обвинил… Андрея Щелкалова: дескать, так велел ему поступить московский «канцлер». Впрочем, когда новый английский посол Джильс Флетчер передал эти показания царю Федору Ивановичу, то в ответ услышал, что «Мерш — вор ведомый, сказал слова ложные», а также что то «диво великое, что королевнины думные люди не умели такого ведомого вора обличить в своей земле, обыскать об его воровстве его же товарищами».

Временный правитель

Первые месяцы после смерти Ивана IV Москву сотрясав ли волнения и заговоры. Уже на следующий день после кончины Грозного последовала внезапная высылка в Углич многочисленного клана Нагих во главе с царицей Марией, последней супругой Ивана IV (новые власти отказались признать этот брак законным). Переворот, затеянный Богданом Бельским, не увенчался успехом, и фаворита Грозного сослали в Нижний Новгород.

Вскоре в политическую борьбу вступил главный боярин Думы князь Иван Мстиславский. Он потребовал от царя Федора Ивановича развестись с женой Ириной по причине ее бесплодия. Для Бориса Годунова развод означал опалу.

На помощь Годунову пришел Щелкалов. Историки утверждают, что именно Андрей Яковлевич сыграл решающую роль в борьбе с Мстиславским. Иван Тимофеев (работавший под началом Щелкалова) называл главного дьяка думы наставником Бориса, научившим его «одолевать благородных».

Каким же образом действовал Щелкалов?

Одним из активных сторонников князя Мстиславского был главный казначей Петр Головин. По словам Р. Г. Скрыпникова, «более века Головины из поколения в поколение служили главными финансистами при московских государях. Но никогда они не распоряжались государственной казной так бесконтрольно, как при Федоре». По совету Щелкалова Борис Годунов на заседании правительства поднял вопрос о полной ревизии казны. Хищения оказались столь велики, что суд приговорил Петра Головина к смерти, его брата Владимира, другого казначея, — к ссылке и конфискации имущества. Третий брат, Михаил Головин, бежал в Польшу. Самого Мстиславского обвинили в попытке покушения на Годунова (якобы с этими целями князь зазывал царского шурина к себе на пир) и предложили по-тихому уйти на покой, приняв монашество в Кирилло-Белозерском монастыре.

Именно в это время Щелкалов достиг наивысшей власти. Исаак Масса отмечал позднее: «Во всех областях и городах ничего не делалось без его ведома и желания… Борис, считая его необходимым для управления государством, был очень ковским: одного из них зовут Борисом Федоровичем Годуновым… а другой — временный правитель или нечто вроде этого — Андрей Щелкалов», и многие считают, что «положение Щелкалова более прочное, чем у зятя князя»…

Учреждение патриархии

Отличным дипломатом (хотя и на российский, несколько своеобразный, манер) Андрей Щелкалов показал себя в 1588 году, когда царь Федор Иванович поручил ему и Борису Годунову вести переговоры с константинопольским патриархом Иеремией но поводу учреждения патриаршества в Москве. Дьяку удалось выяснить, что Иеремия терпит большие притеснения от турецкого султана, обеднел и залез в долги. Именно поэтому высокого гостя, прибывшего в Москву за финансовой помощью, приняли по-царски: отвели ему роскошные хоромы, осыпали дарами, из дворца доставляли изысканную еду и обильное питье. Однако почти на год патриарха полностью изолировали от внешнего мира. Ему даже запретили покидать двор. Андрей Щелкалов регулярно заводил с Иеремией разговоры о необходимости учредить патриаршество на Руси, обещал тому дорогие подарки, богатое содержание и даже города и области в управление. (Когда один из сопровождающих Иеремию иерархов — митрополит Иерофей — высказался против «поставления» московского патриарха, Щелкалов пригрозил утопить его в реке; другого сопровождающего — епископа Арсения Елассонского — он просто подкупил: во время прощального приема тот попросил у царя Федора Ивановича разрешения остаться в России).

Иеремия не чаял вырваться из тесных объятий «московского гостеприимства» и в результате уступил, выставив единственное условие: чтобы его самого «государь благочестивый царь пожаловал отпустил». Первым русским патриархом был избран митрополит Иов, активный сторонник Бориса Годунова, имевший, по мнению современников, лишь одно достоинство: он мог выразительно читать наизусть длиннейшие молитвы, «аки труба дивная, всех веселя и услаждая».

Блестящий результат дипломатического нажима, однако, не принес славы Щелкалову. Все лавры достались Борису Годунову. Щелкалов почувствовал себя обделенным. Впрочем, причины для обиды были и с той, и с другой стороны. Незадолго до описываемых событий, 6 февраля 1587 года, королева Елизавета Английская обратилась к Борису Годунову и Андрею Щелкалову с письмом, которое вызвало в Москве скандал. Годунов посчитал, что королева написала ему «грамоты непригожие и весьма неприличные», поскольку поставила его на одну доску с дьяком и тем самым «нанесла поруху» его княжескому достоинству (отметим, что Годуновы не были князьями). Щелкалов же заявил, что и он, и Годунов при царе — равно служилые люди…

«Пир в Александровской слободе». Гравюра из книги Я. Ульфельда

Соперничество правителей приобрело открытые формы. Австрийский посол Николай Варкоч сообщал (видимо, со слов ближайшего окружения Годунова), что «Андрей Щелкалов больше не в чести, Борис Федорович совсем не благоволит к нему, за дьяком следят и не очень ему доверяют…».

На австрийском направлении

Не стоит думать, что в своей блестящей карьере, которую Щелкалов делал, в буквальном смысле слова шагая по трупам, нашим героем двигало непомерное честолюбие и презрение к «высокородной» кремлевской верхушке.

У Щелкалова была своя идея фикс. Глава Посольского приказа твердо вел курс на упрочение связей России со Священной Римской империей, одним из могущественных государств того времени. Такая альтернатива почему-то не рассматривается историками, однако у союза России с католической Австрией был ряд преимуществ (в противовес весьма туманным выгодам от дружбы с протестантскими Англией и Голландией). Во-первых, союз России и Австрии сдерживал бы экспансию Речи Посполитой на Восток (у Австрии и Польши серьезные разногласия возникли еще в 1587 году, когда польские папы не выбрали королем австрийского эрцгерцога Максимилиана, кандидатуру которого поддерживала Россия). Во-вторых, у Священной Римской империи и России имелся общий враг— Османская империя, с которой оба государства вели многолетнюю борьбу. В-третьих, Россия, как и Испания, пережила гнет иноземных захватчиков; в этих странах война с неверными (Реконкиста) стала «национальной идеей»…

Католические страны давно искали союза с Россией. Еще в 1548 году император Священной Римской империи Карл V направил послание Ивану Грозному, в котором выражал свое восхищение его «цивилизаторскими (?) идеями».

Одним из примеров тайно подготавливавшегося Щелкаловым сближения двух империй может быть почта детективная история, произошедшая в 1585 году, сразу же после коронации Федора Ивановича. Поскольку новый царь обладал слабым здоровьем, кремлевская верхушка считала, что долго он не протянет. В 1585 году начались секретные переговоры русских дипломатов с австрийским двором. В Прагу прибыл посол Лука Новосильцев, который тайно договорился с австрийцами о том, что в случае смерти Федора вдова царица Ирина Годунова выйдет замуж за одного из братьев императора Рудольфа II, который станет русским царем. Однако об интриге узнали в Польше и сообщили о секретных переговорах в Москву. Бориса Годунова (которого посчитали инициатором переговоров) отстранили от ведения внешнеполитических дел, а кроткий царь Федор даже побил своего шурина палкой. Любопытно, что Щелкалов не пострадал, а, возможно, даже упрочил свое положение. И через несколько лет предпринял новую попытку заключить династический союз России и Австрии.

В 1592 году Ирина Годунова родила дочь, которую назвали Феодосией. Едва царевне исполнился год, Посольский приказ озаботился устройством ее брака. В 1593 году Андрей Щелкалов имел тайную встречу с австрийским послом Николаем Варкочем и через пего передал императору просьбу прислать в Москву одного из австрийских принцев в возрасте 12–14 лет, для того чтобы они могли познакомиться со своей будущей невестой. Щелкалов полагал, что сумеет стать для «австрийского» царя единственным и незаменимым советником.

Неожиданная опала

В 1594 году Андрей Щелкалов неожиданно покинул все свои посты и принял монашество в одной из московских обителей под именем Феодосия.

Чем объясняется внезапная отставка главного русского бюрократа?

25 января 1594 года в возрасте двух лет скончалась царевна Феодосия. Для Бориса Годунова наступило время открытой борьбы за московский престол. Первый шаг к нему Годунов сделал, когда добился официального звания «правителя» — в добавление к своему титулу конюшего боярина. Последний, кто занимал этот пост при Иване Грозном, был глава Боярской думы Иван Челяднин-Федоров, казненный в 1568 году. После это звание никто не носил. Дело в том, что при возможном прекращении престолонаследия именно конюшему принадлежал решающий голос в определении будущего владельца шапки Мономаха.

Щелкалов не считал Бориса Годунова человеком, способным управлять государством, и не скрывал этого. Именно поэтому царский шурин решил вывести дьяка из игры. Очевидцы писали, что «Борис угрыз Щелкалова зубами, аки зверь» (по словам Ивана Тимофеева), и тот вскоре скончался «в бесчестном житье» в 1597 году.

Что мог инкриминировать Годунов главе приказной бюрократии? Возможно, это были факты о злоупотреблениях Щелкалова. А возможно, Годунов состряпал против дыша «изменное дело». Однако следует отметить, что отставка Щелкалова не носила характера опалы: его брат Василий сразу же занял освободившееся место главного думного дьяка, руководителя Посольского приказа и был назначен хранителем царской печати.

Возможно, Годунов предпочел договориться с Щелкаловыми полюбовно: в обмен на назначение брата Василия на высокие должности сам Андрей Яковлевич уходит в монастырь.

В заключение скажем несколько слов о Василии Щелкалове.

Василий Яковлевич, «далеко уступавший брату своими дарованиями», по оценке дореволюционного историка, прошел все ступени бюрократической лестницы: был дьяком Стрелецкого приказа, управлял Разбойной избой, а с 1577 по 1594 год был думным Разрядным дьяком. Кроме этого, с 1571 года он часто выполнял важные дипломатические поручения.

Василий Щелкалов унаследовал от брата склонность к политическим интригам. Так, после смерти царя Федора Ивановича он сделал попытку склонить московский посад присягнуть Боярской думе, но народ не поддержал его идею «коллективного руководства» (а ведь это был первый подобный пример в России — после него эту идею подхватит только лидер Верховного тайного совета князь Дмитрий Голицын при императрице Анне Ивановне). Возможно, поэтому вскоре после избрания на царство Бориса Годунова Василий Щелкалов лишился своего поста печатника (в 1600 году), а еще через год был отставлен и от других государственных дел.

И здесь нельзя не упомянуть еще об одной странной истории.

Лжедмитрий I, объясняя польским магнатам обстоятельства своего чудесного спасения от расправы в Угличе, утверждал, будто ему оказывали поддержку и покровительство некоторые русские вельможи. При этом самозванец назвал имя Василия Щелкалова! Любопытное совпадение: именно в 1600 году слухи о спасении царевича Дмитрия пошли гулять по Руси, чем всерьез обеспокоился Борис Годунов: «пытал и мучил по этому поводу». Может, именно это обстоятельство и послужило причиной опалы главного думного дьяка? А Лжедмитрий I, воцарившись в Москве, заплатил по счету, пожаловав Василия Яковлевича званием окольничего…

* * *

Андрей Щелкалов вошел в историю России как первый российский чиновник, сумевший обратить бюрократический аппарат на службу своим амбициям и сумевший встать «в один ряд с царями». Н. М. Карамзин написал о Щелкалове: «Положения в обществе он достиг благодаря уму гибкому и лукавому, совести неупрямой, смеси достохвальных и злых качеств». Лучше не скажешь…

Человек, выигравший Смуту. Федор Романов: путь к престолу

В начале XVII века на московском престоле сменилось четыре самодержца: Борне и Федор Годуновы, Лжедмитрий, Василий Шуйский. Смутное время выдвинуло на авансцену истории многих выдающихся личностей, но далее учебники нередко обходят стороной человека, который стоял у истоков Смуты и не только уцелел в горшие гражданской войны, но вышел из нее победителем. Речь идет о Федоре Никитиче Романове.

Боярское правление

Палаты бояр Романовых на Варварке

Бояре Романовы вели свою родословную от Андрея Ивановича Кобылы, приближенного великого князя московского Ивана Калиты. Романовы-цари предпочитали считать своим предком знатного владетеля прусского Гланда Камбила Дивоновича, личность вполне мифическую. Впрочем, были и другие версии: например, что Андрей Кобыла был выходцем из Великого Новгорода, где существовала Кобылья улица. До начала XVI века Романовы именовались Кошкиными (от прозвища пятого сына Андрея — Федора Кошки), затем Захарьиными и Юрьевыми.

На протяжении нескольких столетий история рода Кобылиных — Кошкиных — Захарьиных неразрывно связана с историей России. Верные слуги московских государей принимали участие во всех ключевых событиях XIV–XVI веков: занимались дипломатией, участвовали в войнах и жестоко подавляли «крамолу». Они принимали участие в походах Ивана III на вольный Новгород и стали в начале 1480-х годов великокняжескими наместниками, причем организовали в городе страшный погром. Они же сурово расправились с ересью «жидовствующих», устроив — впервые на Руси — аутодафе в лучших традициях испанской инквизиции.

Настоящее возвышение Захарьиных было связано с женитьбой Ивана IV на дочери окольничего Романа Юрьевича Захарьина в феврале 1547 года. Молодой царь решил во всем следовать примеру своего отца и устроил всероссийский конкурс невест. Всем дворянам, имевшим дочерей от 12 лет и старше, повелевалось без промедления везти их на смотрины (первый тур «судили» наместники земель и специальные уполномоченные Боярской думы): «Кто же из вас дочь девку утаит и к наместникам нашим не повезет, тому от меня быть в великой опале и казни».

Однако Иван IV не стал дожидаться, чем закончится долгая процедура. Его выбор пал на шестнадцатилетнюю красавицу Анастасию Захарьину, знакомую ему с детства: ее дядя был одним из опекунов царя. Впрочем, Иван IV не мог не учитывать и другого обстоятельства: клан Захарьиных был силен, многочислен, связан родственными узами с влиятельными фамилиями князей Бельских, Оболенских и др.

Выросшая в тереме, Анастасия не вмешивалась в дела мужа. Но се родня попыталась занять самые выгодные места у государственной кормушки.

Это стало причиной серьезного политического кризиса в марте 1553 года: когда Иван Грозный опасно занемог, бояре отказались целовать крест шестимесячному сыну Анастасии Дмитрию. Возможную узурпацию власти «худородными» Захарьиными-Юрьевыми княжеская аристократия расценила как «великих родов бесчестье». Общее мнение большинства членов Боярской думы и правительства — Избранной рады — выразил окольничий Федор Адашев, отец царского любимца: «Тебе государю и сыну твоему царевичу князю Дмитрию крест целуем, а Захарьиным, Даниле с братьею, нам не служить. Сын твой еще в пеленках, а владеть нами будут Захарьины… А мы уж от бояр в твое малолетство беды видали многие». «И был мятеж большой, шум и речи многие во всех боярах».

Вместо «пеленочника» Дмитрия на престол оппозиция выдвигала двоюродного брата царя Владимира Андреевича. Он был сыном Андрея Ивановича, удельного князя Стариц-кого. Детство свое он провел в тюрьме, вышел на свободу только в 1540 году после смерти Елены Глинской. Возможно, желание отомстить победило врожденную осторожность, но он вызвал из Старицы отряды своих сторонников-дворян, раздавал им деньги.

В роковой момент Захарьины дрогнули. Они ограничились тем, что запретили охране дворца пускать Владимира Андреевича к царю. Ивану IV пришлось обратиться к родственникам жены со следующими словами: «Вы дали мне и сыну моему душу на том, что будете нам служить, а другие бояре сына моего на государстве не хотят видеть. Так если станется надо мною воля Бюжия, умру я, то вы пожалуйста не забудьте, на чем мне и сыну моему крест целовали: не дайте боярам сына моего извести, но бегите с ним в чужую землю, куда Бог укажет. А вы, Захарьины! Чего испугались? Или думаете, что бояре вас пощадят? Вы от них будете первые мертвецы: так вы бы за сына моего и за мать его умерли, а жены моей на поругание боярам не дали».

Трудно представить, как бы развивались события, если бы Иван Васильевич умер в марте 1553 года. Не исключено, что Москва стала бы ареной кровопролитных сражений между сторонниками и противниками династии. Ставки в этой борьбе были высоки: высшая власть или смерть на плахе. Но царь выздоровел (некоторые историки выдвигали версию, что болезнь Ивана IV была мнимая — весь спектакль был задуман для того, чтобы проверить лояльность своего ближайшего окружения), и кризис миновал.

Захарьины отомстили за перенесенное унижение: уже после смерти Анастасии, последовавшей в 1560 году, они обвинили членов Избранной рады в том, что те якобы «счаровали» царицу. Грозный поверил навету. Полетели головы… Когда царь по случаю второго брака «разделился» с сыновьями, Захарьины возглавили «двор» царевича Ивана. Отныне в отсутствие Грозного управление государством переходило в руки наследника, а фактически — в руки бояр Никиты и Данилы Захарьиных-Юрьевых.

Первый московский плейбой

Точный год появления на свет Федора Никитича неизвестен. Старший сын боярина Никиты Романова-Юрьева от второго брака родился между 1554 и 1560 годами. В детстве он получил хорошее образование, знал латынь. Известно, что, занимаясь но рукописной грамматике, написанной лично английским послом Джеромом Горсссм, он «находил большое удовольствие в занятии английским языком». Он соединял любовь к книгам с любовью к развлечениям, отличался красивой наружностью. Никто лучше его не умел ездить верхом. Главным хобби Романова была охота — псовая и соколиная.

Веселый и приветливый, Федор слыл на Москве первым щеголем, выражаясь современным языком — плейбоем. Современники писали, что «если портной, сделавши кому-нибудь платье и примерив, хотел похвалить, то говорил своему заказчику: теперь ты совершенный Федор Никитич».

Есть в биографии Федора Никитича одна привлекательная деталь. Он, двоюродный брат царя Федора Ивановича, женился — по любви — на дочери бедного костромского дворянина Шестова Ксении. По тогдашним понятиям — явный мезальянс. Родные уговаривали молодого боярина одуматься, по Романов настоял на своем. Брак с Ксенией оказался счастливым, жена родила ему пятерых сыновей и дочь.

Но не только забавы («прохлады», как говорили в то время) интересовали Романова. Он сделал неплохую придворную карьеру. В 1586 году Федор Никитич — боярин и наместник нижегородский, в 1590 году в качестве воеводы участвует в походе на Швецию, в 1593–1594 годах — наместник псковский и руководит переговорами с послами австрийского императора Рудольфа II. Несмотря на молодость, он становится главным дворовым воеводой и одним из руководителей Ближней думы. Тайны придворной интриги он постигал наравне с искусством высокой политики.

Очень скоро ему пришлось применить свои знания на практике…

Убийство в Угличе

Борис Годунов. Гравюра. 1721 г.

Сразу после смерти Ивана Грозного власти выслали семейство Нагих под крепким караулом в Углич. В мае 1591 года царевич Дмитрий был убит. Эта смерть и по сей день остается одной из величайших загадок русской истории.

Розыск, который вела в Угличе специальная следственная комиссия во главе с князем Василием Шуйским, привел к выводу о непричастности Бориса Годунова к гибели царевича. Именно поэтому многие отказываются верить в справедливость расследован и я. Слишком много странностей и несообразностей: толпа горожан, в первые же минуты после убийства направленная против конкретных лиц, отсутствие свидетелей, ложные улики…

Кто подослал убийц к Дмитрию, мы, наверное, уже никогда не узнаем. Зато можем ответить на вопрос, кому была выгодна смерть царевича.

Во-первых, Дмитрий (чьи шансы получить престол после смерти брата Федора Ивановича возрастали с каждым годом) был серьезно настроен против московских бояр. Родственники царевича Нагие в равной степени ненавидели как Годуновых, сославших их в глухую провинцию, так и Романовых. И соответствующим образом воспитывали ребенка. Очевидцы рассказывали, что любимым развлечением царевича зимой было налепить снежных баб, назвать их именами бояр и рубить им головы острой саблей или четвертовать… Приход к власти Дмитрия означал для Романовых неминуемую гибель.

Во-вторых, никто не мог в то время точно сказать, кому достанется трон после смерти последнего из Рюриковичей. Наибольшими правами на престол обладал не Борис Годунов, а Федор Никитич Романов. К тому же убийство в Угличе могло вызвать народные волнения и даже привести к падению правительства. Таким образом, гибель Дмитрия была Борису Годунову невыгодна. А вот для Романовых она в любом случае являлась шагом к престолу.

Завещание, которого не было

При жизни цари Федора Романовых и Годуновых связывала общая цель — оградить власть царя Федора Ивановича от притязаний аристократов, которые, как писал Иван Тимофеев, «долго не могли поверить, что царя Ивана нет более в живых. Когда же поняли, что это не во сне… многие из первых благородных вельмож, помазав благоухающим миром свои седины, с гордостью оделись великолепно и, как молодые, начали поступать но своей воле…».

Однако незадолго до смерти царя Федора Ивановича между Романовыми и Годуновым пробежала черная кошка.

Собственно, они рассорились после того, как умерла Феодосия — дочь Федора и Ирины Годуновой — и выяснилось, что у царя не будет наследника.

После смерти Федора Ивановича в Москве ходили упорные слухи, что, умирая, царь «приказал быть по себе на престоле братаннчу своему, Федору Никитичу Романову». Однако завещание не сохранилось. Если оно и было написано, то его легко могли уничтожить царица Ирина, Борис Годунов, ее брат и «правитель», или патриарх Иов, всецело обязанный последнему своим послом.

Конрад Буссов в своих мемуарах привел ходившую в народе историю, согласно которой царица Ирина убеждала мужа вручить скипетр Годунову, по царь предложил его своему двоюродному брату Федору Романову; тот уступил скипетр брату Александру Никитичу, Александр — третьему брату Ивану, Иван — Михаилу… Царь потерял терпение и сказал: «Так возьми же его, кто хочет!» Туг сквозь толпу придворных протиснулся Годунов и схватил скипетр. История занятная, однако в то, что Федор Никитич Романов мог добровольно уступить власть, верится с трудом. Напротив, в Коломенском дворце был найден его портрет (парсуна) в царском одеянии, с подписью «Царь Федор Микитович Романов».

Однако с парадным портретом Романов поспешил. Борьба в Боярской думе приобрела весьма острый характер. Польский посол писал, что между боярами «возникли большие споры, которые едва не вылились во взаимные убийства и пролитие крови». У Романовых в Боярской думе имелось большое число сторонников. На стороне Бориса были «административный ресурс» и поддержка патриарха. Тем не менее Годунову пришлось дать Федору Романову «страшную клятву», что будет держать его как брата и помощника в делах государственного управления. Но сотрудничество между двумя честолюбцами продолжалось недолго.

Колдовской процесс

В 1600 году Годунов серьезно занемог. Слухи о его неминуемой смерти гуляли по столице и заставили царя пойти на беспрецедентный шаг: его вынесли на носилках на Красную площадь и показали народу. Однако Романовых это не остановило. Они стали готовиться к новой схватке за престол. В Москву из вотчин было вызвано множество вооруженных слуг.

Годуновы сделали свою карьеру в секретных службах (Дмитрий Годунов руководил Постельным приказом, заведовал политическим сыском, сам Борис некоторое время был шефом личной охраны Грозного), поэтому у них везде имелись свои глаза и уши. Борис Годунов был первым правителем, который развил систему тайного шпионажа до крайних пределов. Дьявол, говорит летописец, вложил Борису мысль знать все, что делается в государстве. Поэтому но московским улицам «то и дело сновали мерзавцы да подслушивали». Главную роль в системе тайного надзора играли боярские холопы, доносившие на своих господ, и выпущенные из тюрем воры, которым было объявлено прощение в обмен за услуги. Доносительство расцвело пышным цветом: доносили друг на друга бояре, доносили жены на мужей, отцы — на детей. Если подозреваемые признавались хоть в чем-либо, их заключали в темницы, а имения разоряли; запирательство же считали признаком виновности.

Правительство своевременно узнало о заговоре Романовых.

Польский дипломат, находившийся с миссией в Москве, 26 октября записал в своем дневнике: «Этой ночью мы из нашего двора видели, как несколько сот стрельцов вышли ночью из замка (Кремля) с горящими факелами, и слышали, как они открыли пальбу». Вооруженная боярская свита оказала стрельцам отчаянное сопротивление. Двор Романовых был взят штурмом, сторонников Романовых перебили, уцелевших бросили в застенок. «Новый летописец» рассказывает, что «Федора Никитича з братьею и с племянником… приводима не одиново к пытке». Жестоко пытали и слуг, однако, несмотря на все усилия палачей, приближенные Романовых «помираху многия на пытках, государей своих не оклеветаху».

Что же хотели узнать власти?

После ликвидации мятежа власти стали готовить против своих политических оппонентов грандиозный процесс.

Дворянин Второй-Бартенев, служивший казначеем у Александра Никитича, подал царю извет на своего боярина, сообщив, что тот хранит у себя в казне волшебные коренья и хочет «испортить» царскую семью. По приказу Годунова особая боярская комиссия во главе с окольничим Михаилом Салтыковым (он приходилсяродственником Романовым: таким образом Годуновы хотели изобразить видимость объективности) произвела обыск на захваченном подворье и действительно обнаружила отраву. Романовы утверждали, что улики подброшены. Однако корешки доставили на патриарший двор, где собрались Боярская дума и высшее духовенство. В их присутствии царь велел Салтыкову раскрыть принесенные мешки и «корение из мешков выкласти на стол».

Романовым предъявили самое страшное в средневековой Руси обвинение — в колдовстве. Колдовство и чародейство являлись занятиями крайне рискованными. В XVI веке подобное обвинение вело на плаху, причем не только в России — пик «колдовских процессов» пришелся на это время и в Западной Европе. Обвинение было смертельно опасным даже для членов правящей династии — так, первую жену Василия III Соломонию Сабурову удалось упрятать в монастырь, лишь пригрозив ей казнью за «колдовство»: та, в надежде вернуть любовь мужа, прыскала заговоренной водой «сорочку, и порты, и иное какое платье» великого князя.

А. Васнецов. «Площадь Ивана Великого в Кремле»

Что интересно, Романовы в прошлом сами весьма успешно использовали это грозное оружие. Известно, что, когда в 1547 году в Москве вспыхнуло народное восстание против князей Глинских, их обвиняли именно в чернокнижии, в том, что якобы ближайшие родственники Грозного колдовством зажгли Москву. «Княгиня Анна Глинская (бабка Ивана Грозного) с своими детьми волховала: вынимала сердца человеческие да клала в воду, да тою водой, ездя по Москве, кропила, оттого Москва и выгорела». Эти слухи распускали Романовы, они же спровоцировали бунт. Теперь они наступили на собственные «грабли».

Государев изменник

Один из героев трагедии А. С. Пушкина «Борис Годунов» так описывает режим Годунова:

И действительно, выборный царь не решился публично казнить своих врагов. Четырех братьев Романовых: Александра, Василия, Ивана и Михаила — отправили в ссылку, Федора в сопровождении приставов привезли в отдаленный Антониев-Спиский монастырь на Двине, где насильно постригли в монахи под именем Филарета. Жену Федора Ксению постригли под именем Марфы и сослали в Заонежье; детей, Михаила с сестрой, сослали на Белоозеро.

Зять Федора Никитича, боярин князь Борис Черкасский, умер в белоозерском застенке. Опале подверглись все родственники и приятели Федора Романова: князья Иван Сицкин и Александр Реннин, глава Посольского приказа дьяк Василии Щелкалов, дворяне Карповы, Пушкины. Из всех братьев Никитичей в живых остались лишь Федор и Иван.

Патриарх Московский и всея Руси Филарет (Романов). Миниатюра из «Титулярника». 1672 г.

…Для Федора Романова ссылка в монастырь оказалась настоящей катастрофой. Человек в монашеском клобуке не мог запять царский престол. Первые годы Федор Романов, привыкший к роскошной жизни, с трудом привыкал к монашеской аскезе. Старец Филарет тосковал по семье и говорил своему слуге: «Милые мои дотки! Маленькие бедные остались; кому их кормить и поить? А жена моя бедная, не знаю, жива ли? Чаю, завезли ее туда, куда и слух не зайдет…» Впрочем, история сохранила и другие (удивительные!) слова Филарета в отношении своих родных: «Хоть бы их раньше Бог прибрал… а мне бы не мешали».

Жизнь Федора в монастыре мало отличалась от заточения. Однако, несмотря на то что Годунов наказывал: «Кто придет и станет с ним разговаривать или принесет письмо, человека этого схватить и прислать в Москву», сторонникам Романовых удалось наладить связь со своим лидером.

В начале 1605 года пристав Воейков, отвечавший за заключение Романова, с тревогой сообщал в Москву, что поведение Филарета резко изменилось. «Живет старец Филарет не по монастырскому чину, неведомо чему смеется, все говорит про птиц ловчих да про собак, как он в мире живал. Старцев бранит и бить хочет и говорит им: «Увидите, каков я вперед буду».

Чему радовался Романов? Ларчик открывается просто: в октябре 1604 года во главе польских отрядов границу России перешел человек, объявивший себя чудесно спасшимся царевичем Дмитрием…

Проект Лжедмитрий

Кем в действительности был Лжедмитрий? Любопытно, что Борис Годунов, по сохранившимся свидетельствам, прямо говорил: появление самозванца — дело рук бояр. Официальная же версия годуновского правительства излагалась в дипломатических нотах, адресованных польскому двору. В них было сказано буквально следующее: Юшка Отрепьев, «як был в миру, и он по своему злодейству отца своего не слухал, впал в ересь, и воровал, крал, играл в зернь, и бражничал, и бегал от отца многажда, и заворовався, постригсе у черницы…». Посольский приказ сфальсифицировал биографию Отрепьева. Московским властям важно было представить Григория Отрепьева как одиночку, за спиной которого не стоят никакие серьезные силы. В действительности Отрепьев был «человеком Романовых».

Сначала он служил Михаилу Никитичу Романову, затем князю Борису Черкасскому. За несколько лет службы Отрепьев занял при дворе Никитичей достаточно высокое положение, как говорит летописец, вошел у них «в честь». При боярских дворах дворяне такого ранга служили обычно дворецкими, конюшими, воеводами. После разгрома мятежа Романовых в 1600 году ближние слуги Никитичей были казнены. Отрепьева тоже ожидала виселица. Спасаясь «от смертныя казни». 20-летний Юрий постригся в монахи под именем Григория и бежал в провинцию. Однако вскоре он снова появляется в Москве, и едва ли по собственной воле. Видимо, уцелевшие члены «романовской партии» продолжали делать на него ставку. Именно с их легкой руки Отрепьев был принят в аристократический Чудов монастырь. Карьера его на монашеском поприще была просто феерической! Вначале Григория отличил архимандрит Пафнутий, который сделал его своим келейником. Затем он стал придворным самого патриарха Иова, рукоположившего Отрепьева в дьяконы. В штаге писцов и помощников он присутствовал на заседаниях Ближней думы.

Известно, что самозванец был образованным человеком, знакомым с историей, имел литературные способности и каллиграфический почерк; по поручению патриарха он сочинял каноны святым. Образование Отрепьев получил на службе у Романовых, которые, очевидно, имели в отношении его далеко идущие планы.

Кроме того, известно, что Отрепьев имел неплохую военную подготовку. Так, 21 января 1605 года в сражении у села Добрыничи с превосходящим царским войском он лично возглавил атаку отряда гусар. Отбросив авангардные конные отряды правительственных войск на правом фланге, польские всадники атаковали находящуюся в центре русскую пехоту.

Для человека, не имеющего достаточного военного опыта, это был безрассудный поступок. Если же предположить, что Юрий Богданович Отрепьев был «боевым холопом» бояр Романовых, все встает на свои места. В этот разряд относились и дети боярские, и дворяне, которые могли командовать крупными отрядами.

Уже в XIX веке историки считали, что Лжедмитрий стал орудием в руках некоей боярской группировки, которая, уверив его в том, что он и есть чудом спасшийся от убийц сын Ивана Грозного, отправила его в Литву, а после тонко рассчитанными маневрами парализовала сопротивление правительстве иных войск и подготовила предательский удар в спину — восстание в армии и в Москве.

«Мы можем только гадать об имени сценариста Великой смуты, — пишет исследователь Смуты А. Б. Широкорад, — но достоверно можем сказать, что это был интеллектуал XVII века. Он мог быть боярином или дворянином, выполнявшим роль советника при большом боярине, а скорее всего это было лицо духовное. В любом случае это был москвич, близкий ко двору и хорошо знавший тайные механизмы власти. Можно предположить, что через иностранцев и чиновников Посольского приказа сей «интеллектуал» знал о событиях в Португалии».

Почему нас интересуют события, происходившие на другом конце Европы? Судите сами. В 1578 году португальский король Себастьян отправился завоевывать Северную Африку и в битве при Алкасер-Квивире был наголову разбит. Только 60 человек из 18 тысяч солдат вернулись с поля брани, а сам король пропал без вести, не оставив наследников. Трон занял его ближний родственник — король Испании Филипп II, однако ему пришлось столкнуться с самозванцами Лжесебастьянами (их было не менее четырех). Аналогия с ситуацией в России очевидна. Пана Климент VIII на полях донесения от 1 ноября 1603 года, извещавшего его о появлении Лжедмитрия, написал: «Это вроде воскресшего короля Португальскаго».

В царствование Романовых было «неприлично» называть организаторов интриги но именам. Однако факты прямо указывают на эту семью, и в первую очередь на самого старшего в роду — Федора Никитича. Одним из таких фактов является то, что слухи о чудесном спасении царевича Дмитрия стали циркулировать сразу после того, как власти разгромили заговор Романовых. Жак Маржерет, прибывший в Москву в 1600 году, отметил в своих записках: «Прослышав, что некоторые считают Дмитрия Ивановича живым, царь Борис с тех пор только и делал, что пытал и мучил по этому поводу…»

Когда могла зародиться идея операции «Лжедмитрий»? Видимо, не сразу. Пока у Романовых, ближайших родственников последнего «законного» царя Федора Ивановича, были основания рассчитывать на «мирный» приход к власти после смерти Бориса Годунова, мифический «сын Грозного» им не только не был нужен, но и пугал все карты. Все изменилось после того, как власти разгромили их заговор. В 1600 году казалось, что опала навсегда покончила с могуществом рода Романовых. Оставалось только одно — месть.

Дальнейший ход событий хорошо известен. Борис Годунов скончался 13 апреля 1605 года (царские недоброжелатели немедленно распустили слух о том, что он отравился, терзаемый страхом перед самозванцем). Войска Лжедмитрия I вошли в столицу. Самозванец сполна оплатил счета Романовых: династия Годуновых прекратила свое существование.

Ростовский митрополит

Лжедмитрий вернул из ссылки всех своих мнимых родственников, в том числе и Романовых. Ивану Романову был пожалован боярский чин. Существует рассказ архиепископа Арсения Елассопского о том, что самозванец сделал Филарету весьма необычное предложение: сложить с себя монашество и вернуться в Боярскую думу. Когда же тот отказался, царь назначил его епископом Ростовским, вскоре возведя в сан митрополита.

Филарета одни современники характеризовали как «мужа в учениях божественных зело изящного», другие же рассказывали, что митрополит плохо разумел Священное Писание. Но, видимо, дал того времени большего и не требовалось.

Филарету пришлось отбыть в свою епархию.

Почему Романов не остался в Москве? Видимо, он не нашел общего языка с самозванцем, ближний круг которого составили худородные польские шляхтичи и авантюристы типа Петра Басманова и Богдана Бельского… Трезво оценив обстановку, Филарет понял, что удержаться на престоле Лжедмитрию I будет труднее, чем завоевать Москву. Кроме этого, ему едва ли могли понравиться нововведения Лжедмитрия, который объявил себя «императором», преобразовал Боярскую думу в «сенат» (он отвел постоянные места в «сенате» патриарху и архиереям, так что Филарет Романов получил возможность участвовать в обсуждении государственных дел), приказал построить в Москве костел и иезуитский колледж.

После четырех летней ссылки Филарет Романов вернулся в другую страну. «Во всех сословиях, — писал Конрад Буссов, — воцарились раздоры и несогласия; никто не доверял своему ближнему; цены товаров возвысились неимоверно; богачи брали росты больше жидовских; бедных везде притесняли… Не буду говорить о пристрастии к иноземным обычаям и одеждам, о нестерпимом глупом высокомерии, о презрении к ближним, о неумеренном употреблении пищи и напитков, о плутовстве и разврате». Как признавал Авраамий Палицын, «впали мы в объядение и в пьянство великое, в блуд и в лихвы, и в неправды, и во всякие злые дела».

…18 мая 1605 года в качестве ростовского митрополита Филарет участвовал в церемонии бракосочетания Лжедмитрия и Марины Мнишек. А через десять дней принял участие в свержении самозванца. Ворвавшиеся в Кремль заговорщики убили Лжедмитрия. А потом еще три дня бояре делили власть.

Однако, возможно, еще до переворота бояре договорились между собой о том, что новый царь не будет' мстить за прежние «досады» и станет управлять государством «по общему совету».

В конце концов трон достался князю Василию Шуйскому. Филарету Романову был обещан чин патриарха.

Сразу же после того, как Василия Шуйского «выкрикнули» на царство, Филарет был направлен в Углич на поиски подлинных останков царевича Дмитрия. Это была одна из важнейших пиаровских акций новой власти: народу необходимо было внушить, что больше самозванцев на Руси не будет. Филарет блестяще справился с поставленной задачей: мощи Дмитрия были найдены нетленными. Иностранцы, впрочем, предположили, что останки настоящего царевича подменили и вместо них на всеобщее обозрение выставили тело только что умершего мальчика.

Ио пока Филарет находился в Угличе, в Москве назревала новая смута. Сначала на могиле самозванца стали происходить чудеса и различные знамения. Власти распорядились сжечь труп Лжедмитрия, а прах развеять по ветру (существует легенда, что нм выстрелили из Царь-пушки). Однако уже через неделю после переворота на улицах Москвы появились подметные письма, подписанные… самим Дмитрием! Народ возмутился. На Красной площади собралась огромная толпа приверженцев Дмитрия. Шуйскому грозила смертельная опасность, но он успел запереть ворота Кремля и выкатить на стены пушки.

Следствие, организованное властями, назвало организатора беспорядков. Оказалось, что «прелестные листы» составлял… Филарет Романов! Первоначально планировалось провести коронацию после посвящения в сап патриарха Филарета и торжественного захоронения в Архангельском соборе останков подлинного сына Грозного. Напуганный волнениями, Шуйский велел короновать себя за три дня до возвращения Романова из Углича. Коронация прошла в спешке, «в присутствии более черни, чем благородных», как отмечал очевидец.

Тушинский патриарх

Новым патриархом всея Руси стал митрополит Казанский Гермоген. Филарет Романов остался на старой должности.

Между тем события развивались своим чередом. В России появился второй Лжедмитрий. Его войска громили правительственные отряды, города сдавались ему без боя. В июне 1608 года новый самозванец предпринял попытку штурмом взять Москву, был отбит и отошел к селу Тушино, где разбил укрепленный лагерь. Царские войска под командованием молодого полководца Михаила Скопина-Шуйского и боярина Ивана Романова заняли позицию напротив Тушина — на Ходынке. Наступил длительный период двоевластия. И в Москве, и в Тушине сидели царь и царица (Марина Мнишек признала в Лжедмитрии II своего чудом спасшегося мужа). У обоих царей были Боярская дума, приказы, войско, оба жаловали своим сторонникам поместья и мобилизовывали ратных людей.

Тушино представляло необычное зрелище. Основанная на холме близ впадения речки Сходни в Москву-реку «воровская столица» имела диковинный вид. На вершине холма стояла просторная рубленая изба, служившая «царской» резиденцией. За «дворцом» располагались здания приказов и Боярской думы, жилища русской знати и шатры польских гусар. Остальная часть Тушина состояла из наспех выстроенных шалашей и палаток, буквально утопавших в грязи.

В Тушино съезжались искатели приключений, авантюристы, бояре, недовольные Василием Шуйским. А в мае 1608 года здесь объявился Филарет Романов. Его появление в «воровской столице» окутано тайной. С одной стороны, митртполита Ростовского привезли в Тушино силой, после того как Ростов был взят отрядами Лжедмитрия II. С другой стороны, Филарет быстро прижился в лагере своего «двоюродного брата». Лжедмитрий II даже пожаловал Романова в патриархи. В этом качестве Филарет ведал всеми церковными делами на территории, подконтрольной самозванцу.

«Филарет, — говорит Авраамий Палицын, — был разумен, не склонялся ни направо, ни налево». Он отправлял богослужение, номинал Тушинского вора Дмитрием. Тем разительнее сравнение с позицией, занятой другими православными иерархами: за неприятие самозванца пострадали епископ Суздальский Галактион и епископ Коломенский Иосиф, принял мученическую смерть в Тушине архиепископ Тверской Феоктист. Однако патриарх Гермоген, строгий к изменникам, в своих воззваниях к народу отзывался о Филарете, что не своею волею, а по нужде тот находится в Тушине, и за это патриарх молит о нем Бога. Крайне удобное положение!

Тушинская Боярская дума была достаточно представительной: возглавлял Думу князь Дмитрий Тимофеевич Трубецкой, в ней заседали бывшие приближенные Лжедмитрия I: боярин Михаил Салтыков, князь Василий Рубец-Мосальский и Григорий Шаховской. Однако значительную силу представляли и родственники «патриарха» Филарета: князья Роман Троекуров, Дмитрий Черкасский, Андрей Сицкий.

Какую роль играл Филарет в определении политики «тушинского правительства»? Некоторые историки считают, что именно он руководил «родственником», не отличавшимся ни умом, ни образованием. Так или иначе, Филарет поддерживал «государя Дмитрия Ивановича»… до того самого момента, когда посчитал для себя более выгодным перейти на сторону польского короля Сигизмунда III. Когда дела самозванца ухудшились, Филарет стал одним из инициаторов приглашения королевича Владислава на московский престол.

В самом факте приглашения королевича не содержалось «национальной измены». Россия могла иметь царя польского происхождения точно так же, как сама Польша имела короля из шведской династии Ваза, Англия — короля из шотландской династии Стюартов. Однако осенью 1609 года под предлогом наведения порядка в сопредельной стране королевская армия перешла русскую границу и осадила Смоленск…

Филарет предложил Владиславу условия, существенно ограничивающие его власть. По сути дела, это был вариант Великой хартии вольностей, в котором можно даже распознать элементы правового государства! Будущий монарх не должен был вмешиваться в церковные дела, отбирать имения у бояр, лишать великих люден чинов безвинно. Он должен был обещать никого не казнить без ведома Боярской думы и без суда и следствия…

Филарет вовремя переметнулся в стан интервентов: Тушинский лагерь развалился. Лжедмитрий II бежал в Калугу. В мае 1610 года Филарет Романов выехал из Тушина с последними польскими отрядами, чтобы найти пристанище в королевском лагере под Смоленском. Но он не успел добраться до места назначения. Царские воеводы пленили его и отправили в Москву. Василий Шуйский не осмелился судить «воровского» патриарха и опрометчиво разрешил ему остатки в столице, где все эти годы проживал сын Филарета Михаил. В лице Филарета Шуйские приобрели опаснейшего врага.

… Москва торжественно встречала своего освободителя — 24-летнего боярина Михаила Скопипа-Шуйского — племянника царя, талантливого военачальника и ловкого дипломата. Разгромив войска самозванца, Скопни сделался чрезвычайно популярен в народе. Василий Иванович Шуйский был бездетен. Племянник мог наследовать ему… Но этого не произошло: воевода внезапно скончался. Современники винили в его смерти Шуйского, который опасался, что племянник отберет у него власть. (Надо сказать, что у царя были все основания для подобных опасений: вокруг молодого полководца группировались люди, активно подталкивавшие его на совершение дворцового переворота. Прокопий Ляпунов прямо называл Скопина «новым государем, царем всея Руси», о чем агенты сразу же донесли Шуйскому. Последовало объяснение дяди с племянником. Как пишет Р. Г. Скрынников, «в пылу семейной ссоры Скопин будто бы посоветовал дяде оставить трон, чтобы земля избрала другого царя, способного объединить истерзанную междоусобием страну».)

В смерти Скопина молва сразу же обвинила его тез ку Екатерину, супругу Дмитрия Шуйского, брата царя, которая будто бы бросила яд в его чашу с вином во время пира. Екатерина Шуйская была дочерью знаменитого опричника Малюты Скуратова и могла иметь доступ к «снадобьям», которыми еще Иван Грозный травил неугодных ему бояр.

Однако сейчас этот вывод кажется не столь однозначным. Могли ли Шуйские срубить сук, на котором сидели — в прямом смысле этого слова? Без Михаила Скопина режим царя Василия не продержался и месяца. В конце июня 1610 года «наследник престола» Дмитрий Шуйский, человек надменный, неспособный, пустой и мелочный, как характеризовали его современники, был наголову разбит поляками в сражении при Клушине. Уже 7 июля Василия Шуйского «свели со двора» и насильно постригли в монахи. Опять возникает вопрос: кому же была выгодна смерть Скопина? И опять — в который раз — встает фигура Филарета Романова, который избавился от очередного кандидата в борьбе за московский престол.

Великий посол

Боярская дума в период междуцарствия но давней традиции выделяла особую комиссию для управления страной из числа самых знатных своих членов. В состав знаменитой Семибоярщины от клана Романовых вошел боярин Иван Никитич. А Филарет вместе с князем Василием Голицыным возглавил «великое посольство», которое должно было завершить мирные переговоры и заключить соглашение о вступлении королевича Владислава на московский престол. С послами под Смоленск выехало около 50 человек, представлявших все палаты Земского собора.

Переговоры затянулись на семь месяцев. Камнем преткновения стал вопрос о крещении королевича в православную веру. Католик на русском престоле для Филарета был немыслим. Поляки же требовали, чтобы послы в первую очередь приказали защитникам Смоленска сдать город. Филарет отказался — под предлогом того, что не может поступить так без учета мнения патриарха и «Совета всея земли». «Как будет сын твой на Московском государстве — все Московское государство будет под сыном твоим, не токмо Смоленск, — говорил Филарет Сигизмунду. — И тебе, государю, не стоит стояти под вотчиною сына своего: мы всем Московским государством целовали крест сыну твоему, а ты стоишь под Смоленском…»

Филарет вел двойную игру: предлагая престол польскому королевичу, он не расставался с мыслью посадить на него своего 16-летнего сына Михаила. И потому предъявлял полякам заведомо неприемлемые условия («Буде де крестится, и Владислав нам государь, а буде не крестится, и нам он не надобен»), одновременно поддерживая антипольские настроения в России. Ход переговоров показывает, что Филарет был прекрасно осведомлен о положении дел в России. Когда Семибоярщина направила послам грамоту, предписывающую им во всем идти на уступки польской стороне, Филарет решительно отказался, ссылаясь на то, что грамоту не завизировал патриарх Гермоген, а подписи князей Ивана Воротынского и Андрея Голицына «приложены но неволи, что сидят в заточении…». Наконец, когда в апреле 1611 года земское ополчение подошло к Москве, Сигизмунду III донесли, что все это делается с ведома «великих послов». 13 апреля их арестовали и отправили в Польшу под крепким караулом. Филарет пробыл в польском плену до 1619 года.

В плену Романову жилось несладко. Во всяком случае, Филарет на всю оставшуюся жизнь сохранил ненависть к полякам (уже будучи правителем России, он вел вполне ксенофобскую политику, пресекал любые попытки контактов с Европой, жег еретические книги, считал, что «изо всех еретиков самые худшие — папские латиняне»; можно сказать, что «железный занавес» упал на Россию именно при нем).

Однако и из польского плена Филарету удавалось руководить делами в Москве. Известно, что Филарет вошел в историю российских спецслужб, придумав «тайнопись» — шифр, который использовался в дипломатической переписке (он стал называть такие письма не «затейными», как это было принято на Руси, а «закрытыми»). Не исключено, что это открытие он применял, тайно переписываясь со своим родственником Федором Шереметевым, который после изгнания поляков возглавил в Москве «романовскую партию». Мечта Филарета сбылась: Земский собор избрал Михаила Романова «государем всея Руси».

Вполне вероятно, что те, кто выбирал нового царя, выбирали вовсе не Михаила Романова, который был «зело кроток и милостив», да еще и слаб здоровьем («так скорбел ножками, что до возка и из возка в креслах носят»), а его отца, про которого такое сказать было невозможно. Филарет обладал глубоким умом, решительностью, обширными знаниями и богатым личным опытом, но в первую очередь громадным честолюбием…

В 1618 году поляки подписали мирное соглашение с Россией. Члены «великого посольства» были обменяны на пленных поляков. 14 июня 1619 года Филарет торжественно встречен в Москве и утвержден на патриаршем престоле. Вскоре он стал фактическим правителем страны, получив официальный титул «великого государя» (патриархов на Руси обычно именовали «великий господин»).

* * *

Один из современников оставил нам такой портрет Филарета: «Был ростом и полноты средних… нравом был опальчив и мнителен, а такой владетельный, что и сам царь его боялся. Бояр и всякого чипа людей из царского синклита томил заточениями необратными и другими наказаниями. К духовному сану был милостив и не сребролюбив, всеми царскими делами и ратными владел». К концу своих дней старший Романов, изгнанный из царского дворца Годуновым и всю жизнь мечтавший о высшей власти, все же получил ее. И даже ввел в русский язык слово «самодержавие», видимо исходя из необходимости дать определение своему правлению.

Любимец двух самозванцев. Михаил Молчанов: серый кардинал Смутного времени

В Москве есть две Молчановки — Большая и Малая. Обе улицы получили такое название в XVIII веке, до этого Большую Молчановку составляли Стрелецкая улица и Трубников переулок (здесь размещался «Государев съезжий двор трубного учения» — школа, готовившая музыкантов-духовиков, которым, как пишет искусствовед Нина Молева, москвичи отдавали безусловное предпочтение перед исполнителями на иных инструментах). Утверждают, что они были переименованы в честь Михаила Молчанова (в начале XVII века здесь находился его двор). Почему нужно было называть московские улицы именем авантюриста и предателя, не останавливавшегося ни перед чем ради собственной выгоды? Признаться, на этот вопрос у нас нет ответа.

Личный чернокнижник царя Бориса

По легенде, Молчановы «вышли из немцев»: их предком считался некий Иидрис, который в 1353 году прибыл на Русь к великому князю Мстиславу Черниговскому. Здесь он принял крещение и получил имя Леонтия (кстати, от пего ведет свое начало и род графов Толстых). Предки Михаила Андреевича Молчанова были ростовскими боярами, а в XV веке перешли на службу к московским князьям. Его близкие родственники Грязные в 1566 году вошли в состав опричного корпуса. Сподвижник знаменитого Малюты Скуратова Василий Грязной стал одним из руководителей «черного братства» и потянул за собой многочисленную родню. Однако после уничтожения опричнины Молчановы надолго сошли со сцены.

Свою карьеру наш герой начал при дворе Бориса Годунова: в 1601 году его пожаловали чином стольника (одного из двухсот по дворцовому штатному расписанию придворных, которые обязаны были прислуживать царю во время торжественных трапез, служить «в комнатах» и сопровождать в поездках). Однако Молчанов смог войти в доверие к царю Борису главным образом благодаря своим познаниям в чернокнижии.

Лжедмитрий I. Неизвестный художник. Конец XVIII в.

Традиция кремлевского оккультизма имеет давнюю историю. В чернокнижии обвиняли еще сноху великого князя Ивана III Елену Волошанку, к занятиям «практической магией» прибегал Иван Грозный, при дворе которого большой популярностью пользовались знатоки различных эзотерических умений. Про Бориса Годунова его недруги говорили, что он чародей и еретик, заключивший союз с нечистой силой. Действительно, царь был мистиком, он с упоением (порой даже в ущерб государственным делам) занимался астрологией, вызывал духов.

Ремесло чернокнижника — дело опасное, и можно предположить, что между Молчановым и царем произошла размолвка. Во всяком случае, есть документальные свидетельства, что нашего героя били кнутом на Пыточном дворе — на всю жизнь на его спине остались следы жестокой экзекуции.

Возможность отомстить своему обидчику представилась Молчанову в октябре 1604 года, когда русско-польскую границу перешли отряды Лжедмитрия I.

Царским воеводам долго не удавалось справиться с самозванцем. В феврале 1605 года 50-тысячная правительственная армия осадила крепость Кромы, однако никак не могла взять небольшой деревянный острог, который обороняли несколько сот приверженцев Лжедмитрия I.

Вскоре после того, как 13 апреля 1605 года в Кремле внезапно скончался Борис Годунов, в осадном лагере вспыхнул мятеж: царская армия в полном составе во главе с «большими воеводами» Петром Басмановым и князьями Голицыными перешла на сторону самозванца. Несомненно, что Молчанов был одной из ключевых фигур заговора: ничем другим нельзя объяснить его последующий фавор у Лжедмитрия I.

После измены под Кромамп правительство нового царя Федора Борисовича Годунова не продержалось и месяца. 1 июня мятеж вспыхнул в столице. Получив известие об этом, самозванец спешно отправил в Москву с тайной миссией князя Василия Голицына и Михаила Молчанова. Первому было поручено низложить патриарха Иова (верного сторонника прежней династии), второму — расправиться с семьей царя Бориса, причем Федора Годунова Лжедмитрий приказал умертвить так, чтобы на его теле не было видно следов насилия. Надо отмстить, что мало кто даже из открытых недоброжелателей Годуновых мог решиться на прямое цареубийство. Если самозванец поручил «грязную работу» Молчанову, то, видимо, предполагал, что тот с ней справится.

К. Маковский. «Агенты Дмитрия Самозванца убивают сына Бориса Годунова»

10 июня 1605 года Михаил Молчанов и дьяк Андрей Шерефединов в сопровождении трех дюжих стрельцов появились на подворье Годуновых, где содержалась арестованная царская семья. Вдову Бориса Годунова царицу Марию Григорьевну убили сразу. Федор, молодой и сильный от природы, сопротивлялся отчаянно, но силы были неравны: его повалили, стали зверски избивать и задушили («Умерщвлен самым отвратительным образом» — слова С. М. Соловьева). Народу сообщили, что царственные узники «от испуга сами приняли яд». Однако шведский агент Петр Петрей доносил, что видел собственными глазами следы от веревок, которыми были задушены царица Мария и царь Федор Борисович.

Фаворит Лжедмитрия

При Лжедмитрии I Молчанов становится одним из самых близких к монарху людей. В большую политику Михаил Андреевич (в эту пору паи! герой уже стал писаться с «отчеством») по лез: место главного советника самозванца занял Петр Басманов. Но Молчанов нашел и занятие для себя. Бывший чудовский монах, сев на престол, пустился во все тяжкие. В нем открылась любовь к роскоши, буйному веселью, пирам и забавам. Современники писали, что Лжедмитрий не ложился спать трезвым. О похождениях Молчанова в компании со своим патроном рассказал очевидец событий Исаак Масса: «…в Москве его самыми близкими и надежными друзьями были Петр Басманов, которого он поставил главным воеводою над всеми войсками, и Михаил Молчанов, который всегда оказывал ему помощь и содействие… это был большой плут и льстец, не боявшийся ни бога, ни людей; эти трое сообща творили бесчестные дела и распутничали, ибо Молчанов был сводником и повсюду с помощью своих слуг выискивал красивых и пригожих девиц, добывал их деньгами пли силою и тайно приводил через потаенные ходы в баню к царю; и после того как царь вдосталь натешится с ними, они еще оказывались довольно хороши для Басманова и Молчанова».

Однако Лжедмитрию I недолго пришлось упиваться безграничной властью. В ночь на 18 мая 1606 года в столицу вошли отряды новгородских дворян, сторонников князей Шуйских. Они овладели воротами Кремля, а «ударная группа» ворвалась в царские покои. Заговорщики хотели «убрать» Лжедмитрия тихо. Для этого они даже подкупили начальника личной охраны царя Якова Маржерета. Но ликвидировать самозванца без шума не удалось. Летопись рассказывает: «…литовские люди оборонялись и многих людей побивали… За него (Лжедмитрия) стояли немцы и стрельцы московские…»

У Лжедмитрия были шансы сохранить престол. Но в эту критическую минуту его предало ближайшее окружение: когда на московских улицах кипело сражение, Михаил Молчанов бежал из столицы. Видимо, искушенный в интригах придворный имел своих информаторов среди заговорщиков и прекрасно понимал, к чему идет дело.

К. Вениг. «Последние минуты Григория Отрепьева. Самозванец и Басманов в утро 17 мая»

История сохранила любопытные подробности: Молчанов бежал из Москвы на любимом кош; самозванца но кличке Дьявол, прихватив с собой царские регалии. Исаак Масса сообщал: «Едва только его, Димитрия, убили, как Михаил Молчанов, который был его тайным пособником во всех жестокостях и распутствах, бежал в Польшу, и (после его бегства) пропали скипетр и корона… не сомневались, что он взял их с собою».

Молчанов исчез не одни: вместе с ним столицу покинули другие приближенные самозванца: князь Григорий Шаховской, незадолго до переворота назначенный воеводой в Путивль, и дьяк Богдан Сутунов, «печатник и секретарь великий». Беглецы направились в Польшу.

Почему Молчанов выбрал именно этот маршрут?

Здесь мы никуда не денемся от еще одной героини Смуглого времени — Марины Мнишек. Вог что можно прочитать в Энциклопедическом словаре Брокгауза и Ефрона: «Ровно неделю царствовала в Москве новая царица. Не убитая во время резни 17 мая только целому, что не была узнана… она была отправлена к отцу и здесь, говорят, вступила в сношения с Михаилом Молчановым. В августе 1606 года Шуйский поселил всех Мнишеков в Ярославле, где они прожили до июля 1608 года». Что за сношения были между Молчановым и Мариной? Неизвестно. Можно только предложить, что Молчанов некоторое время оставался в Москве «на нелегальном положении», устанавливая контакты с арестованными родственниками царя.

Возможно, получив какие-то указания от Мнишек, Молчанов, Шаховской и Сутупов и направились в Польшу. По дороге, покидая очередной постоялый двор, беглецы под секретом признавались, что один из них — истинный царь Дмитрий, который спасся, москвичи же убили совсем другого человека… Шаховской остался собирать войска в Путивле, Молчанов отправился дальше, в Сандомирское воеводство — владения Мнишеков.

В распоряжении Молчанова оказались не только царские регалии. Он украл из дворца золотую печать, которая в то время заменяла царскую подпись (традиция запрещала российским государям браться за перо). После того как Молчанов и его спутники обосновались в замке Мнишеков в Самборе, грамоты «чудесно спасшегося Дмитрия» хлынули на Русь потоком. А вскоре Чернигов, Стародуб, Новгород-Северский и другие города юга России отказались подчиняться правительству нового царя Василия Шуйского.

Загадка Ивана Болотникова

Э. Лисснер. «Восстание Ивана Болотникова»

«Существуют ситуации, как бы предрасполагающие к самозванству», — писал академик А. М. Панченко. Лжецари появлялись во всех странах, но нигде не было их столько, как на Руси во время Смуты. Одни называли себя сыновьями Федора Ивановича: Петр (он же Илья Муромец), Лаврентии, Федор, Клементин, Савелий, Симеон, Василин, Ерофей, Гаврила, Мартын. Появились царевич Август — «сын» Грозного и царевич Лаврентий — его «внук» от старшего сына Ивана. Однако пальма первенства, безусловно, принадлежит Михаилу Молчанову. На этот путь его подвигли жажда мести и стремление восстановить свое высокое положение.

Уже в начале лета 1606 года в Москве прошел слух, что Молчанов готовится выступить с большой армией против Шуйского. Однако это были только слухи: авантюрист пе решился лично возглавить войско, которого, кстати сказать, у пего и не было…

Как пишет Р. Г. Скрынников, «самозванец таился в темных углах самборского дворца в течение года, не осмеливаясь показать лицо пе только полякам, по и русскому народу, восставшему, чтобы восстановить на престоле «законного государя». Двадцати четырех летнему Отрепьеву не приходилось беспокоиться, похож ли он на восьмилетнего царевича. Для нового самозванца трудность заключалась в том, что он пе был двойником убитого, внешность которого пе успели забыть за несколько месяцев.

Надо сказать, что правительство Василия Шуйского быстро выяснило, кто выдаст себя за Дмитрия. В Польшу был направлен один из опытнейших русских дипломатов князь Григорий Волконский, которому было поручено объяснить польским властям, что «самборский вор» — не кто иной, как Молчанов. В качестве доказательства посол приводил словесные портреты Лжедмитрия и Молчанова: «…прежний был вор Рострига обличьем бел, волос рус, пос широк, бородавка подле носа, уса и бороды не было, шея короткая; а Михалка Молчанов рожеем смугол, волосом черен, нос покляп, ус невелик, брови велики нависли, а глаза малы, бороду стрижет, на голове волосы курчавы, взглаживает вверх, бородавица на щеке». (Кстати, царские дипломаты отмечали образованность Молчанова: «По полски говорить и грамоте полской горазд, и по латыне говорити умеет».)

В июне 1606 года в Самборе появился человек, сыгравший впоследствии огромную роль в событиях Смуты. Это был Иван Болотников, пробиравшийся на родину из турецкого плена.

Конрад Буссов писал: «После того как тот, который выдавал себя за Димитрия, его проэкзаменовал и порасспрашивал: кто он такой, откуда пришел, куда направляется, и увидел из его ответов, что он опытный воин, тогда спросил его, не хочет ли он служить ему против соотечественников-убийц и клятвопреступников-злодеев». Болотников согласился. Молчанов пожаловал ему шубу со своего плеча, саблю и кошелек с золотыми дукатами и передал письмо к князю Шаховскому, в котором Болотников назначался «большим воеводой» — главнокомандующим всей повстанческой армией. В Чернигове к армии Болотникова примкнул князь Андрей Телятевский, в Рязани — Григорий Сумбулов и братья Ляпуновы, в Туле — сын боярский Истома Пашков. Уже через несколько месяцев 25-тысячное войско сторонников самозванца осадило Москву…

Так излагают эту историю учебники. Однако здесь не все гладко.

В первую очередь, вызывает сомнение биография Болотникова, больше напоминающая сюжет плутовского романа. Иван Исаевич якобы в юности был «боевым холопом» у князя Андрея Телятевского, бежал то ли на Дон, то ли на Волгу, стал одним из казацких атаманов, грабил иноземных купцов, воевал с татарами, в одном из сражений попал в плен, был отправлен на невольничий рынок в Феодосию, продан туркам. которые определили его гребцом на галеры. Это была «каторга» — так назывался один из типов турецких судов. Болотников участвовал в морских сражениях, сумел бежать, жил в Венеции, а затем через Германию и Польшу направился на Русь. Туг на его пути и встретился Молчанов…

И новые вопросы. Как смог Молчанов в рядовом «солдате удачи» разглядеть выдающегося полководца? Как плохо вооруженному войску повстанцев удалось разбить вчетверо большую армию, которой командовали лучшие царские воеводы? Каким образом княжеский холоп смог подчинить себе представителей самых аристократических фамилий России (под его началом сражался даже его бывший владелец — князь Телятевский)? И почему московские власти относились к Ивану Болотникову не как к беглому холопу, а как к равному: вели переговоры, обещали сохранить ему жизнь, и — что самое удивительное — сдержали обещание, правда, приказали ослепить (по это как раз то наказание, которое применялось исключительно к высокородным аристократам: достаточно вспомнить великого князя Василия II Темного и его двоюродного брата Василия Косого, сына Юрия Звенигородского)?

Но, оказывается, есть и другие свидетельства. Исаак Масса писал в своих мемуарах, что Болотников прибыл в Самбор не один, а в сопровождении 10-тысячного отряда казаков (в то время «казаками» нередко называли любое иррегулярное войско). Есть данные, что какое-то время Болотников провел в Венгрии, где служил наемником в армии императора. Возможно, именно там искатель приключений и приглянулся кому-то, кто доверил ему войско и направил в Самбор. В этом случае становится понятно, например, откуда в повстанческой армии взялись западноевропейские наемники…

Самборский вор: кто он?

И все же официальная история не все объясняет. Попробуем предложить свою версию событий.

Но сперва еще несколько фактов.

На вопросы своих соратников, кто же на самом дате находится в Самборе, Иван Болотников отвечал с предельной откровенностью: «Какой-то молодой человек, примерно лет 24 или 25, позвал меня к себе и рассказал, что он — Дмитрий и что он ушел от мятежа и убийства, убит был вместо него один немец, который надел его платье. Истинный он или нет, я не могу сказать, ибо на престоле в Москве я его не видел. По рассказам он с виду точно такой, как тот, который сидел на престоле». Однако несходство между Лжедмитрием I и Молчановым бросалось в глаза (главное различие было в возрасте и фигуре: но описаниям царских дипломатов Молчанов был «возрастом не мал»). Так с кем же все-таки встречался Болотников в Польше?

Отметим еще два момента.

Первое. Когда Молчанов со товарищи появился в Самборе, жена Юрия Мнишека приняла беглецов более чем радушно. Кажется невероятным, что панн Мнишек могла действовать на свой страх и риск, предоставляя убежище и помощь неизвестному ей человеку. Однако польские власти были проинформированы, что «государь Дмитрей жив и теперь у воеводины жены». Более того, Мнишек начинаетвербовать сторонников. Во Львове и других местах польские офицеры получили от нес письма с категорическими заверениями, что «Дмитрий» находится в Самборе. Но через какое-то время этот энтузиазм угас. И причина вовсе не в возникших финансовых затруднениях: известно, что Лжедмитрий I, будучи еще женихом Марины, передал своим новым родственникам денег и подарков на сумму более миллиона злотых. Даже части этих средств хватило бы, чтобы сформировать «армию вторжения», однако в конечном счете под знаменами самозванца собралось всего 200 человек.

И второе. В начале своего пребывания во владениях Мнишеков самозванец (или лицо, выдающее себя за самозванца) не скрывался от народа — напротив, он часто появлялся в парадных покоях самборского замка в пышном облачении. Но через какое-то время его поведение резко меняется. Польский канцлер Лев Санега получил от своих шпионов известие, что «московский царь» живет в монастыре и «не кажетца никому».

Здесь возможно такое объяснение. В мае 1606 года вместе с Михаилом Молчановым Москву покинул настоящий Лжедмитрий I — Григорий Отрепьев. (Подсунув заговорщикам своего двойника, о существовании которого сообщал и Жак Маржерет: «…секретарь сказанного Дмитрия, поляк но имени Станислав Бучинский уверял, что был один молодой русский вельможа, весьма любимый и жалуемый сказанным Дмитрием, который весьма на пего походил, только у пего была небольшая борода, который совершенно исчез, и, по словам русских, неизвестно, что с ним сталось».) Именно настоящий Лжедмитрий был радушно встречен своей тещей, именно он стал собирать войско, чтобы отвоевать престол, это ему привел помощь из Венгрии Иван Болотников. А потом что-то произошло…

Возможно, Лжедмитрий умер своей смертью, возможно, его убили — свои или поляки. Причина могла быть любая: от бытовой ссоры (Лжедмитрий обладал весьма скверным характером) до политических конъюнктур (Отрепьев не только не выполнил обещаний, данных его бывшим покровителям, например передать Польше часть западных земель или ввести на Руси католичество, но и начал претендовать… на польскую корону!). А после смерти самозванца Михаил Молчанов выступил продолжателем уже начатого дела…

Конечно, прямых доказательств того, что Лжедмитрий I уцелел во время переворота 17 мая 1605 года, нет. Но есть косвенные. Очевидцы писали, что тело свергнутого монарха, которое выставили на всеобщее обозрение на Красную площадь, было изуродовано до такой степени, что опознать его было весьма затруднительно. Вдобавок его лицо будто намеренно прикрыли «личиной» — карнавальной маской. Очень двусмысленно прозвучали и слова вдовствующей царицы Марии Нагой. Когда матери настоящего царевича Дмитрия показали окровавленные останки, она заявила заговорщикам: «Эго не мой сын». Что могло означать все, что угодно — в том числе и то, что убитый не был Лжедмитрием.

И еще. После того как тело «Лжедмитрия» закопали на кладбище у Серпуховских ворот, некоторые москвичи… видели свергнутого монарха! Эти рассказы очевидцев превратились в леденящую кровь историю, будто бы по ночам мертвый самозванец встает из гроба и ходит по улицам. Но, может быть, они видели настоящего, живого Отрепьева?

Никто из вождей переворота не был заинтересован в установлении правды. Для Шуйских даже малейшее сомнение в смерти Лжедмитрия означало крах всего предприятия. Поэтому новое правительство быстро спрятало концы в воду, вернее, развеяло их по воздуху: труп был сожжен, а пеплом выстрелили из пушки.

В Москву, в Москву…

Царь Василий IV Иванович Шуйский.

Миниатюра из «Титулярника». 1672 г.

Интересно, что один из главных конфликтов в истории гражданской войны XVII века в России разрешился не на поле боя, а… за столом переговоров. Царь Василий Шуйский направил в лагерь повстанцев, осадивших столицу, делегацию из представителей московского посада и предложил Ивану Болотникову предъявить доказательства существования «царевича». Понятно, что ничего, кроме своих рассказов, главный воевода самозванца представить не мог.

Болотников засыпал отчаянными посланиями Молчанова, побуждая его явиться народу, однако «самборский вор» не хотел рисковать своей шкурой. Трусость Молчанова стоила жизни Болотникову.

Но наш герой в это время не сидел сложа руки: в мае 1608 года в пределах Белоруссии появился некий молодой человек, который объявил себя Дмитрием. Новый самозванец вошел в историю под именем Лжедмитрия II и Тушинского вора. Кем был этот человек на самом деле, неизвестно. Но некоторые историки считают, что именно Молчанов выступил инициатором и даже непосредственным организатором этой авантюры…

А вскоре Михаил Молчанов появился в Москве уже под своим собственным именем.

Каким образом злейший враг Шуйского оказался в столице — загадка. Быть может, Молчанов пошел на сделку с правительством, посчитав, что его очередная затея провалилась? И предал своих «подельников», ведь прощение нужно было заслужить…

Как бы то ни было, в Москве этот чернокнижник, цареубийца и профессиональный предатель продолжил плести интриги. Он сразу же примкнул к заговору против царя Василия.

Лжедмитрий II. Гравюра 1698 г.

17 февраля 1609 года мятежники во главе с Григорием Сумбуловым, князем Романом Гагариным и Тимофеем Грязным вышли на Красную площадь. Михаил Молчанов и князь Федор Мещерский зачитали обращение Тушинского вора к москвичам. Они стали кричать народу, что Шуйский избран незаконно, без согласия земли, что кровь христианская льется за человека недостойного, глупого, нечестивого, пьяницу и блудника. Возбужденная этими речами, толпа бросилась на штурм Кремля и ворвалась в зал заседания Боярской думы. Бояре не оказали сопротивления и разбежались, однако Василию Шуйскому удалось укрыться во дворце. Он успел вызвать отряды верных ему войск из подмосковного лагеря на Ходынке. Стрельцы рассеяли бунтовщиков. Многие участники заговора были схвачены, в том числе и Молчанов. Однако он уцелел. Правда, ему вновь довелось отведать кнута, но, поправившись, он поспешил на новые приключения.

Сначала Молчанов объявился в отряде польского гетмана Яна Сапеги, осаждавшего Троице-Сергиев монастырь, откуда перебрался в Тушино, в лагерь Лжедмитрия II.

Проклятие патриарха

В Тушине Молчанов встретился со своими давними знакомыми — князем Шаховским и дьяком Сутуповым. Тушинский вор пожаловал Михаилу Андреевичу чин окольничего и место в Боярской думе. Но это были совсем не те почести, на которые Молчанов рассчитывал (справедливости ради нужно сказать, что если бы даже Лжедмитрий II и захотел наградить человека, положившего начало его карьере, он ничего не мог сделать: всеми делами в Тушине заправлял гетман Роман Ружинский). Видимо, поэтому после вступления на российскую территорию польских войск, осадивших Смоленск, Молчанов примкнул к партии бояр, решивших поступить на службу к королю Сигизмунду III. Он вошел в состав посольства, которое предложило московский престол королевичу Владиславу.

В «Новом летописце» говорится: «Михаил Салтыков, да с ним князь Юрий Хворостинин, да князь Василий Мосалы-кий, Лев Плещеев, Михалко Молчанов… и иные многие дворяне и дети боярские, не помня о Боге и православном христианстве, пошли под Смоленск и били челом королю о сыне его Владиславе, чтобы он дал его на престол Московского государства». Соответствующий договор был заключен 4 февраля 1610 года.

А вскоре после этого Молчанов… опять появляется в Москве. На сей раз тайно — в качестве агента польских «спецслужб». Его целью была организация нового заговора против Шуйского. Молчанов, безусловно, рисковал, однако на карту было поставлено его будущее.

Вот что пишет Конрад Буссов: «…Три знатных боярина, которые совсем ополячились, а именно: Захарий Ляпунов, Михаил Молчанов и Иван Ржевский — решили поднять бунт против Шуйского. Они взошли 14 июля на Лобное место и, созвав весь народ, стали с сокрушением говорить о бедственном положении Московской земли… Все, мол, знают, что Шуйскому вот уже третий год нет ни счастья, ни удачи в правлении… Столько, мол, сотен тысяч людей из-за него погибло, и этому кровопролитию не будет конца, пока он сидит на царском престоле… Если их слова могут иметь хоть какой-либо вес, то они советуют православным свергнуть Шуйского и с единодушного одобрения всех сословий избрать другого царя, который был бы предназначен для этого… Затем эти три боярина, услышав, что чернь склонна к этому, велели всем жителям идти в Кремль… У Шуйского отобрали царскую корону и скипетр, а его самого увели из государевых палат на его прежний двор». Царь Василий был насильно пострижен в монахи, а власть в Москве перешла в руки Семибоярщины.

Ровно через месяц — 17 августа 1610 года — «седьмочисленные бояре» подписали договор с Сигизмундом III о призвании на русский трон польского королевича. На следующий день Москва присягнула Владиславу. Надо ли говорить, что Молчанов принимал и в этих событиях самое активное участие. В октябре он возвращается к Сигизмунду, привезя ему поклон от московских бояр и договорные грамоты о Владиславе.

Новый царь осыпал предателя милостями. Молчанов подтвердил свой титул окольничего, получил огромные вотчины и поместья в Ярославском, Козельском, Вяземском и Ржевском уездах. Он вновь не занял первого места в Боярской думе, но Михаила Андреевича вполне устраивало положение «серого кардинала» — «делателя королей»… В новой кремлевской администрации он стал ведать Панским приказом, который занимался всеми вопросами, связанными с пребыванием польских интервентов в Москве.

Служба была трудная: поляки вели себя в столице, как солдаты, взявшие город штурмом. Один офицер так описал поведение своих подчиненных: «Наемники ни в чем не знали меры и, не довольствуясь миролюбием москвитян, самовольно брали у них все, что кому нравилось, силой отнимали жен и дочерей у русских, не исключая знатные семьи».

Понятно, что народу это не нравилось. Патриарх Гермоген открыто призывал к восстанию. В «Новом летописце» содержится рассказ о том, как несколько бывших тушинцев, перешедших на сторону короля, пришли получить благословение у патриарха. Гермоген (под угрозой оружия) был вынужден благословить изменников, но, когда увидел среди пришедших Молчанова, проклял его и повелел выгнать из церкви со словами: «Прочь отсюда, окаянный еретик, ты недостоин входить в церковь Божию!»

«Новый летописец» сообщает, что пророчество патриарха сбылось — все, кто стремился установить в России польские порядки, умерли «злой» смертью: «В скором же времени князь Василий Мосальский и князь Федор Мещерский, Михалко Молчанов, Гриша Кологривов, Васька Юрьев померли злой смертью, так что многие люди устрашились: у одного язык вытянулся до самой груди, у другого челюсти распались так, что и внутренности все видны, а иные живыми сгнили».

Одним из первых погиб Михаил Молчанов.

В марте 1610 года к Москве подошло Первое земское ополчение под руководством Прокопия Ляпунова, Ивана Заруцкого и Дмитрия Трубецкого. В самой столице князь Дмитрий Пожарский готовил восстание против интервентов. Поляки спровоцировали московский посад на преждевременное выступление. 19 марта они подожгли город, тысячи жителей погибли в сражении или сгорели в огне.

Во время уличных боев Молчанов был схвачен восставшими и убит.

Казначей всея Руси. Федор Андронов: купец, ставший правителем Москвы

Как известно, историю пишут победители. Эта чеканная формула относится и к событиям первого в России масштабного гражданского противостояния — Смутного времени. Именно поэтому мы достаточно много знаем о подвигах Минина и Пожарского в 1612 году и почти ничего — о тех, от кого нижегородское ополчение освобождало Москву. А ведь их противниками были не только (и не столько) иноземные интервенты, но и наши соотечественники, русские люди, которые видели иной выход из тупика гражданской войны. Одним из них был Федор Иванович Андронов.

Бизнес на лаптях

В либретто оперы «Минин и Пожарский» Михаила Булгакова встречается загадочный персонаж — «Федька Андронов, боярин». Булгаков ошибся. Федор Иванович Андропов был всего лишь думным дворянином и в тогдашней табели о рангах занимал третье место — после бояр и окольничих.

У этого человека в истории осталась недобрая слава. Вот что пишет о нем энциклопедический словарь: «Гостиной сотни торговый детина; повешен в Москве зато, что примкнул к полякам и, пользуясь властью, грабил и вымогал всех, кого мог». Летописи также характеризуют его довольно скверно: анонимный автор «Новой повести о преславном Российском царстве» называл его «душегубным человекоядным волком», а дьяк Иван Тимофеев — «ересиархом» (обвинение, лежащее, скорее, в идеологической плоскости). И все же Федор Андронов — купец, финансист, дипломат, правитель Москвы — был одним из самых выдающихся деятелей начала XVII века.

Он родился в семье мелкого торговца из Погорелого Городища. Этот небольшой тверской городок (еще в XVI веке носивший гордое имя Держеславль) стоял на пересечении торговых путей, соединяющих Псков и Великие Луки с Москвой, Тверью и Ярославлем.

Главным товаром его отца Ивана Андронова были лапти — товар, пользовавшийся в то время большим спросом. Федор Андронов расширил семейный бизнес: он стал скупать по деревням кожи и перепродавать их скорнякам. Дело оказалось настолько выгодным, что вскоре под его контролем оказалась почти вся торговля кожей в западных районах Руси. Коммерция Федора пошла с еще большим успехом, когда местный воевода порекомендовал молодого предприимчивого купца в качестве помощника членам гостиной сотни — высшего купеческого сословия, занимавшегося торговыми операциями царского двора. При Борисе Годунове Андронов вошел в эту привилегированную корпорацию.

Купец, считающий деньги. Гравюра из синодика XVII в.

Годунов нуждался в энергичных людях. Андронова пригласили в Москву, а затем и вовсе предложили поступить на царскую службу.

Злые языки утверждали, что Федор Иванович добился расположения царя Бориса не знанием торгового дела, а тем, что нашел для мнительного Годунова чернокнижника, умеющего предсказывать будущее. Это, по всей видимости, навет. Правда заключалась в том, что купцы в те времена были не только коммерсантами. Они выполняли различные дипломатические поручения, а нередко по заданию правительства занимались тем, что сегодня мы называем «секретными операциями».

Во время Смуты безначальной

Лжедмитрий I. Гравюра XVII в.

Спокойное течение жизни Андронова вскоре было нарушено появлением самозванца. Федор Иванович одним из первых примкнул к сторонникам «вора», готовившим переворот в столице. Видимо, поэтому, воцарившись в Кремле, Лжедмитрий I оставил за Федором Ивановичем все должности. Среди «торговых мужиков» Москвы Андронов пользовался наибольшим доверием нового государя. В свою очередь молодой купец находил много достоинств в самозванце: тот был прост в обращении, лично, минуя боярскую бюрократию, решал многие дела, пытался бороться с взяточничеством, объявил свободу торговли, разрешил всем желающим выезд за границу…

Лжедмитрий I, именовавший себя «императором», строил планы покорения Крыма. Первым шагом должен был стать поход на Азов — против турок. Но для этого грандиозного предприятия ему нужны были деньги. Федор Андронов предложил казне продавать ценные меха, которые присылали из Сибири в виде дани. «Мягкая рухлядь» в то время ценилась на вес золота. Часть от вырученных денег шла Андронову.

Но недолгому правлению Лжедмитрия I пришел конец. Заговор, организованный князьями Шуйскими, привел к свержению самозванца. Важную роль в перевороте сыграло московское купечество, издавна поддерживавшее Шуйских. А оно не очень благожелательно относилось к «тверскому выскочке» Андронову. Последствия не заставили себя ждать.

Вскоре после того как несколько сот полупьяных жителей московского посада, собравшихся на Красной площади, «выкрикнули» в цари Василия Шуйского, недоброжелатели Андронова инициировали расследование, в ходе которого выяснилось, что купец, ведавший продажей царских мехов, недоплатил в казну. Так ли это было на самом деле или обвинение сфальсифицировали, осталось загадкой.

От сурового приговора Андронова спас новый самозванец. Летом 1608 года отряды Лжедмитрия II подошли к Москве и укрепились в Тушине. В той ситуации Федор Андронов сделал, видимо, единственно правильный выбор: он бежал в Тушинский лагерь, где его приняли с почестями. Во всяком случае, купца гостиной сотни произвели в думные пододьяки и сделали казначеем.

Финансист самозванца

Для борьбы с Василием Шуйским Лжедмитрию II пришлось обложить налогами присягнувшие ему города. Для их сбора и учета в Тушине было создано несколько приказов, которые возглавили бывшие кремлевские дьяки Иван Грамотин, Петр Третьяков, Богдан Сутупов, Иван Чичерин. Из них всех Федор Андронов сделал самую блестящую карьеру: он стал ведать Казенным приказом. Этот пост был ключевым и по тем временам (центральное финансовое ведомство открывало широкие перспективы: так, при Иване Грозном из числа руководителей Казенного приказа вышел знаменитый временщик Алексей Адашев).

Казенный приказ занимался личной казной царя и хранением царских драгоценностей, а также мехов, дорогих тканей, церковной утвари. Приказ осуществлял «жалованье разным людям» (мехами, оружием, сукном) и выдачу кормовых денег. Казначей «ведал» посольскими и поместными делами, а также хранил большую государственную печать, которой удостоверяли самые важные документы.

По своей должности Федор Андронов участвовал в заседаниях Боярской думы. Впрочем, тушинский казначей довольно быстро понял все ничтожество Лжедмитрия II: тот даже внешне не имел ничего общего с первым самозванцем, которого Федор Иванович хорошо знал. И, конечно, ни в малейшей степени Тушинский вор не обладал талантами своего предшественника. «Цариком» вертели как хотели наемники-авантюристы, такие, как гетман Роман Рожинский, который нередко держал «повелителя» под домашним арестом и общался с ним «матерно».

Из Тушина надо было выбираться. Искать случая еще раз повернуть свою судьбу Федору Андронову долго не пришлось. В ответ на призыв Шуйского к шведам навести порядок на Руси в сентябре 1609 года армия польского короля Сигизмунда III (находившегося в состоянии войны со шведами) вторглась в Россию и осадила Смоленск. В декабре в Тушино прибыли королевские послы с предложением избавиться от самозванца. Опасаясь, что «придворные» выдадут его полякам, Лжедмитрий II бежал из лагеря…

Автор первой конституции

Для оставшихся в Тушине русских бояр выходом из создавшегося положения представлялось соглашение с польским монархом. Инициаторами переговоров выступили боярин Михаил Салтыков-Кривой, дворянин Михаил Молчанов, дьяки Иван Грамотин и Федор Андронов. Они решили согласиться, на определенных условиях, на то, чтобы сын Сигизмунда, королевич Владислав, занял московский престол.

Федор Андронов вошел в состав делегации к Сигизмунду III под Смоленск. Король отнесся к послам исключительно милостиво. Больше других ему приглянулся Андронов — позже его даже называли «возлюбленный друг великого короля польского». Сигизмунд пожаловал Федору Андронову чин думного дворянина. А в октябре 1610 года писал московским боярам: «Федор Андронов нам и сыну нашему верою и правдою служил и до сих пор служит, и мы за такую службу хотим его жаловать, приказываем вам, чтоб вы ему велели быть в товарищах с казначеем нашим Васильем Головиным» (по обычаю того времени, царскую казну ведали два казначея).

Что же двигало Андроповым в его «прозападной» ориентации? Федор Иванович был человеком честолюбивым: ему не мог не польстить прием, оказанный в королевской ставке под Смоленском. Незнатный купец прекрасно понимал, что московские бояре никогда не позволят ему заседать в Думе или даже иметь дворянский титул. Или он опасался расплаты за махинации с царской казной?

Однако вероятен и другой ответ: Федора Андронова, человека по тем временам достаточно образованного, привлекала возможность реформирования России по «польскому» образцу. Идеи Лжедмитрия I, который планировал устроить в Москве университет, модернизировать высшие органы управления, дать возможность инициативным и предприимчивым людям «из низов» участвовать в управлении страной, так и остались нереализованными. Однако эти перемены могли произойти в России с воцарением Владислава (или Сигизмунда). Кроме того, в Польше существовало «магдебургское право», юридически закрепившее права и свободы горожан. При царе Владиславе I «магдебургское право» могло быть распространено на всю Россию. А кроме того, уния с Польшей способствовала бы расширению торговых связей России с Европой.

4 февраля 1610 года тушинскому посольству удалось заключить с королем «кондиции», состоявшие из 18 статей. Владислав должен был принять православие, венчаться на царство русским патриархом и дать клятвенное обещание «веры греческого закона не нарушать ни в чем». В. О. Ключевский писал, что этот договор предусматривал «не только сохранение древних прав и вольностей московского народа, но и прибавку новых… Все судятся по закону, никто не наказывается без суда; каждому из народа московского для науки вольно ездить в другие государства христианские… Государь делит свою власть с Земским собором и Боярской думой… Без согласия Думы государь не вводит новых податей и вообще никаких перемен в налогах…».

Но мнению В. О. Ключевского, это был «основной закон конституционной монархии». И Федор Андронов принимал самое деятельное участие в подготовке этого документа.

Проект Владислав

Тем временем в Москве произошел очередной переворот: Василий Шуйский, рейтинг которого упал до нулевой отметки, был «сведен» с престола. На смену царю пришел коллегиальный орган — Семибоярщина.

В августе 1610 года «седьмочисленные» бояре, возглавляемые князьями Федором Мстиславским и Иваном Воротынским, созвали Земский собор из находившихся в Москве представителей различных сословий, который от имени «всея земли» подтвердил избрание Владислава на царский трон. За основу соглашения была положена «конституция 4 февраля». Члены Семибоярщины надеялись, что с избранием королевича они с помощью польской армии смогут покончить со Смутой. Значение имело и то обстоятельство, что Владиславу едва исполнилось 15 лет: бояре надеялась править его именем. Однако Сигизмунд вовсе не собирался доверять своему сыну реальную власть. Он сам рассчитывал получить царский титул.

Из лагеря под Смоленском король отправил в Москву в качестве специального курьера Федора Андронова, который должен был потребовать, чтобы московиты присягнули ему, а не его сыну.

Король Владислав IV

Но Андронов опоздал: 17 августа 1610 года столица торжественно целовала крест Владиславу (бояре в Успенском соборе, простые горожане — на Новодевичьем поле). Андронов прибыл в Москву через два дня после присяги.

Очень вероятно, что хитрый купец опоздал сознательно, полагая, что выполнить требование Сигизмунда в тех условиях было невозможно. В письме к польскому канцлеру Льву Сапеге он так объяснял свое поведение: «…где было не учинить тех договоров по их воле, тогды было, конечно, пришло на то, доставать саблею и огнем… лутчи ся с ними тепере обойтиться по их штукам; те их штуки к часу нарушим, их на иную сторону, на правдивую наворотим». Пример, хорошо иллюстрирующий, что в области интриг «торговый мужик» Андронов мог дать фору искушенным боярам.

После московского «крестоцелования» провинциальные воеводы один за другим стали приводить население к присяге царю Владиславу. Присягнули жители Можайска, Борисова, Боровска, Ржева, монахи Иосифо-Волоцкого монастыря. Агитация за польского королевича имела успех: он считался потомком великого литовского князя Ягайло, который был сыном русской княжны и сам женат на русской княжне.

21 сентября по просьбе «седьмочисленных» бояр в Москву вошли польские войска коронного гетмана Станислава Жолкевского (примечательно, что по национальному составу армии Сигизмунда и Лжедмитрия II ничем не различались: бок о бок сражались русские, поляки, казаки, татары и европейские наемники). После этого последовала реорганизация правительства. Один из ключевых постов занял военачальник и дипломат Александр Гонсевский, слывший знатоком России: еще при Лжедмитрии I его назначили послом в Москву, где он вел тайные переговоры с боярами, предложившими тогда русский трон Владиславу, и, по мнению некоторых историков, был одним из организаторов свержения самозванца.

Теперь знатный литовский магнат получил чип боярина, место в Думе, пост начальника Стрелецкого приказа. Боярин Михаил Салтыков и казначей Федор Андропов стали ближайшими советниками Гонсевского.

Правитель Кремля

Для «торгового мужика» из Погорелого Городища такая карьера выглядела просто фантастической. Власть его была такова, что он добился смещения своих недругов из числа руководителей приказов, как он выражался, «похлебцов» Шуйского. «Надобно немедленно указ прислать, что делать с теми, которые тут были при Шуйском и больше дурили, чем сам Шуйский», — писал он Льву Сапеге. На освободившиеся посты Андронов назначил своих старых приятелей: Ивана Грамотина (ставшего хранителем большой государственной печати), Евдокима Витовтова, Степана Соловецкого…

«Бояре сильно оскорбились, когда увидали рядом с собою в Думе торгового мужика Андронова… Особенным бесчести ем для себя считали они то, что этот торговый мужик осмеливался говорить против Мстиславского и Воротынского, распоряжался всем, пользовался полною доверенностью короля и Гонсевского, потому что действовал прямо, хлопотал, чтоб царем был Сигизмунд, тогда как бояре колебались, держались за Владислава», — писал С. М. Соловьев.

Вскоре среди членов правительства начались разногласия. Особенно серьезный конфликт возник между Андроновым и Михаилом Салтыковым. Боярин жаловался Саиеге: «Я рад служить и прямить и всяких люден к королевскому величеству приводить, да гонят их от короля изменники… Александр Иванович Гонсевский их слушает и потакает… Многие люди разными притеснениями и разореньем оскорблены по приговору торгового человека Федора Ащцюнова, а с Мстиславского со товарищи и с нас дела посняты, и на таком человеке правительство и вера положены… Как такому человеку знать правительство? Отец его в Погорелом Городище торговал лаптями, и он сам на Москве был торговый мужик. Покажи милость, государь Лев Иванович! Не дай потерять у короля государства Московского; пришли человека, которому верш ь можно, и вели дела их рассмотреть. Много казны в недоборе, потому что за многих Андронов вступается и спускает, для посулов, с правежу; других не своего приказа насильно берет к себе под суд и сам государевых денег в казну не платит».

Андронов не оставался в долгу: «Надобно воспрепятствовать, милостивый пан, чтоб не раздавали без толку поместий, а то и его милость пан гетман дает, и Салтыков также дает листы на поместья; и я боюсь, чтоб при такой раздаче кто-нибудь не получил себе богатой награды за малые услуги», — в свою очередь писал он польскому канцлеру.

Но в одном Салтыков и Андронов были едины: сделав однажды выбор в пользу короля, они уже не отступали от своей позиции. 30 ноября они потребовали от патриарха Гермогена, чтобы он «их и всех православных крестьян благословил крест целовать» Сигизмунду. «И патриарх им отказал… И у них о том с патриархом брань была, и патриарха хотели за то зарезать», — сообщали о московских событиях казанцы вятичам в начале января 1611 года. Гермогена бросили за решетку, где он впоследствии умер голодною смертью.

В осаде

Как и многие другие временщики, Андронов вскоре почувствовал, что взять власть гораздо легче, чем ее удержать.

19 марта 1611 года в столице вспыхнуло восстание. Причиной его историки обычно называют бесчинства польских отрядов. Но вот свидетельство иностранного очевидца тех событий: «Более всего москвитяне злились на твоих вельмож. Михаила Глебовича Салтыкова, Федора Андронова, Ивана Грамотина, и требовали выдачи этих изменников, вероломно предавших царство королевичу Владиславу», — писал лютеранский пастор Мартин Бер в своей «Летописи московской». По столице ходили подметные письма, в которых осуждалась деятельность «злодеев, которые прельщены тленною, мимо летною и гибнущею славой и богатством ослеплены… пожелали обманом мира сего рабствовать, и в великой славе быть. и сана почетного достигнуть не по своему достоинству». Андронова московские патриоты ругали поистине виртуозно: «прозвище его известное не следует по имени святого давать, но по названию нужного отверстия — Афедроновым именовать его».

Гонсевский потопил восстание в крови. Однако для того, чтобы справиться с мятежниками, польский комендант был вынужден зажечь посад. Пожар уничтожил большую часть Москвы. Огромный город превратился в груду развалин. Потерявшие кров жители спешили покинуть столицу. Правительство Салтыкова — Андронова в одночасье лишилось большинства подданных.

…В начале апреля 1611 года войска Первого ополчения осадили Москву. Белый город был взят штурмом. Кремль и Китай-город оказались отрезанными от остальной страны. Продовольствие и жалование для солдат перестали поступать. В условиях чрезвычайного положения Федор Андронов взял царскую казну под свой полный контроль. Он лично занялся всеми выплатами, ни перед кем не отчитываясь.

Всего, по подсчетам Андронова, ему пришлось заплатить полякам более 912 тысяч рублей и 340 тысяч грошей — огромную по тем временам сумму. Дело в том, что наемники требовали все больше денег. Их жалование достигло фантастических размеров: гайдукам платили по 300 рублей в месяц. Это равнялось годовому «окладу» некоторых членов Боярской думы. Но у правительства не было иного выхода…

Когда деньги закончились, казначей велел перелить золотую посуду и отчеканить монеты с изображением «государя Владислава Жигмонтовича». Для этого ему пришлось прибегнуть к реквизициям. Очевидцы описывали, как Андронов и его приближенный Иван Безобразов в сопровождении солдат обходили боярские и купеческие дома в Китай-городе и Кремле, повсюду производили обыски, забирая ценности. Архиепископ Арсений Елассонский, преемник Гермогена, отмечал в своем дневнике: «Федор Андронов и Иван Безобразов… изгнали из Москвы всех немощных — старцев, жен, мальчиков и девочек, отняли у русских серебро, золото, одежды златотканые и шелковые, отняли все доходы и у блаженнейшего архиепископа Архангельского и немало вещей и денег».

Предваряя обвинения в адрес нашего героя, заметим, что такими же крутыми методами действовал нижегородский купец-мясник Кузьма Минин, который потребовал себе чрезвычайных полномочий для сбора казны для Второго ополчения. Его призыв: «Братья, разделим на три части имения свои, две отдадим воинству, себе же едину часть на потребу оставим!» — на деле обернулся тем, что имущество тех, кто медлил с выплатой, отбирали силой, дома продавали с торгов, а жен и детей брали в заложники, и выкупать их приходилось родственникам…

…В сентябре 1611 года, чувствуя безвыходность своего положения, «кремлевские сидельцы» решили отправить «великое посольство» во главе с Салтыковым и Гонсевским к королю Сигизмунду — с просьбой как можно скорее прибыть в Москву. В состав «посольства» вошел и Федор Андронов. Однако новый командующий польской армией гетман Ян Ходкевич вернул «великого посла» Андронова с полдороги, решив оставить его в Москве. Это была вынужденная мера: ни на кого другого поляки не могли положиться.

Таким образом, с сентября 1611 года и по ноябрь 1612 года фактическая власть в столице принадлежала Федору Андронову.

Поскольку он верно служил Сигизмунду, некоторые историки заносят Андронова в категорию предателей. Однако подобное обвинение можно предъявить практически каждому деятелю Смутного времени. Даже Дмитрий Пожарский, канонизированный романовскими, а затем и советскими историками, высказывался за приглашение на московский престол австрийского эрцгерцога Максимилиана. Вождь Первого ополчения Прокопий Ляпунов вел переговоры со шведами о признании царем принца Карла-Филиппа. Активнейшим сторонником унии с Речью Посполитой был Филарет Романов, последовательно изменявший Борису Годунову, обоим Лжедмитриям и Василию Шуйскому. Список этот можно продолжить…

Голодный год

После стягивания к Москве войск Второго ополчения во главе с Мининым и Пожарским надежд на благоприятный исход практически не осталось. Особенно когда в конце августа 1612 года земская армия разгромила корпус гетмана Яна Ходкевича, который должен был доставить осажденным полякам продовольствие.

К началу сентября голод в Кремле приобрел катастрофические масштабы. Цены на продукты выросли запредельно: лепешка с лебедой стоила рубль, столько же давали за дохлую ворону. Наемники съели всех кошек и собак, а затем принялись за церковные пергаментные книги.

Андронову становилось все труднее контролировать ситуацию. Ведь голодали не только наемники, но и русское население. Казначей принял решение сократить число «едоков», выпустив всех желающих из крепости (и этим спас их от голодной смерти).

Тем временем осажденные занялись каннибализмом. Дошло до того, что власти разрешили людоедство официально: командующий гарнизоном полковник Струсь приказал вывести из тюрем всех пленных, забить их насмерть и отдать на съедение гайдукам. После этого обезумевшие от голода солдаты стали убивать друг друга. Полковник Будила констатировал в своих записках, что его «пехота сама себя съела». За месяц численность трехтысячного гарнизона сократилась вдвое.

22 октября (4 ноября по новому стилю), когда защищать стены кремлевских укреплений стало практически некому, ополченцы пошли на решающий штурм Китай-города. Поляки отступили в Кремль и начали переговоры о капитуляции. Только Федор Андронов и Иван Безобразов продолжали призывать поляков держаться до последнего, но их уже никто не слушал. Боярская дума аннулировала присягу Владиславу в обмен на гарантии собственной безопасности.

26 октября наемники выпустили из Кремля бояр и всех оставшихся русских. На следующий день сдался гарнизон. Андронов вышел на мост через кремлевский ров последним.

Казначея арестовали. Его бросили в тюрьму и беспрерывно вели допросы с пристрастием. Новые власти интересовало: куда делись царские сокровища?

Судьба царских сокровищ

Собственно, ответа на этот вопрос нет и по сей день. За без малого четыре столетия «клад Андронова» стал такой же легендой, как и знаменитая «либорея» Ивана Грозного. Более или менее достоверно известно лишь то, что в последних числах октября, когда доведенный до крайности гарнизон уже готовился сдать Кремль, Андронов спрятал остатки казны и царские регалии в заблаговременно подготовленные и известные одному ему тайники.

Что входило в состав русских коронных драгоценностей? В первую очередь царские венцы, скипетры, держава. Считается, что в России первая корона по европейскому образцу впервые была изготовлена только в 1724 году для Екатерины I. Это неверно. Ее сделали в 1604 году для Бориса Годунова венские мастера, которые скопировали императорскую корону Габсбургов. В числе царских регалий было еще несколько венцов. Конрад Буссов упоминает о «семи царских коронах, которые должны были познать, как ite in ordein universum (идти по всему миру)». Немецкий наемник, сидевший в осаде в Кремле, видел регалии собственными глазами, но об их дальнейшей судьбе имел смутное представление.

Объяснение, которое давал Федор Андронов следователям, было простым.

Поскольку казна задолжала солдатам огромные суммы, поляки взяли в залог из кремлевских сокровищниц две короны (Бориса Годунова, которую оценили в 20 тысяч рублей, и Лжедмитрия I) и алмазное седло, принадлежащее первому самозванцу. Конрад Буссов упоминает в числе присвоенных поляками «три скипетра, из них один — из цельного рога единорога, очень богато украшенный рубинами и алмазами». Короны были разломаны на части, драгоценные камни, их украшавшие, поделены между солдатами.

Дальше — больше.

В Золотой палате Московского Кремля для Ивана Грозного возвели невиданный дотоле на Руси трон. О нем мы знаем из рассказа немецкого купца Георга Паэрле, описавшего, как Лжедмитрий I восседал «па высоких креслах из чистого серебра с позолотою, под балдахином; двуглавый орел с распущенными крыльями, вылитый из чистого золота, украшал сей балдахин; под оным было распятие, также золотое, с огромным восточным топазом, а над креслами находилась икона Богоматери, осыпанная драгоценными каменьями. Все украшения трона были из литого золота; к нему вели три ступени; вокруг него лежали четыре льва серебряные, до половины золоченые, а по обеим сторонам, на высоких серебряных ножках, стояли два грифона, из коих один держал государственное яблоко (державу), а другой обнаженный меч…». А вот запись из дневника Марины Мнишек: «В Московскую Разруху 1611 года все царские места были разобраны… Царь Михаил Федорович, при своем вступлении на престол, застал московский дворец в совершенном запустении».

После польского «сидения» из всех реликвий династии Ивана Калиты уцелела лишь «шапка Мономаха». Ей-то и пришлось короноваться Михаилу Федоровичу Романову.

Но мы забежали вперед.

…В ноябре 1612 года дворянин Иван Философов сообщал, что в Москве арестовали «за приставы русских людей, которые сидели в осаде: Иван Безобразов, Иван Чичерин, Федор Андронов, Степан Соловецкий, Важен Замочников; и Федора де и Бажена пытали на пытце в казне». Архиепископ Арсений Елассонский подтверждал, что «во время пытки умерли из них трое: великий дьяк царского судилища Тимофей Савинов, Степан Соловецкий и Важен Замочников». Федор Андропов, по-видимому, оказался человеком крепким.

Разумеется, казначей Сигизмунда записывал, кому и что отдавалось «в залог» из царских драгоценностей: некоторые регалии пришлось отправить в Польшу Владиславу, для подготовки его венчания, часть драгоценностей присвоил себе Александр Гон-севский, часть — члены Семибоярщины. Себе Федор Андронов, вероятно, не взял почти ничего: он прекрасно понимал, что ему первому придется держать ответ перед новыми властями.

Андронов мог напомнить следователям (и наверняка напомнил), что еще Лжедмитрий I отправил огромное количество драгоценностей из царской сокровищницы в Польшу. Мог напомнить, что обвинения в растрате казны выдвигались еще правительству Василия Шуйского и лично царице Марии, которая продавала драгоценности, потому что нечем было платить шведским наемникам.

Видимо, Андронов показал на следствии, куда спрятал часть драгоценностей, например «шапку Мономаха». Но многое утаил, в том числе подлинную реликвию Рюриковичей — «золотую шапку», самую древнюю корону великих московских князей. Ее описал еще Сигизмунд Герберштейн: она имела круглую форму, со всех сторон ее покрывали золотые монетки, которые при каждом повороте головы тихонько звенели…

В начале 1613 года на Земском соборе царем был избран Михаил Федорович Романов. Юный монарх потребовал принять все меры к возвращению расхищенной казны. Андронов был переведен из тюрьмы на подворье к князю Федору Волконскому под усиленную охрану. Бывшего казначея посадили в подклет, заковав в колонки.

Федор Андронов решил обратиться к помощи церкви, пожелав принять постриг в каком-нибудь отдаленном монастыре, например на Соловках. Он просил похлопотать перед боярами своего тюремщика князя Волконского, но тот отказался со словами: «Почему же ты, когда Москву разорял, в те поры постричься не захотел?»

Замыслил он побег…

14 марта 1613 года князь Федор Волконский сообщил правительству, что накануне ночью Андронов сумел бежать из-под стражи. Узник подкупил одного из княжеских слуг, который сбил с него колодки. Был объявлен «всероссийский» розыск, организована погоня. Федору Ивановичу не удалось уйти далеко — помешала весенняя распутица. Уже 15 марта он был схвачен отрядом казаков в семи верстах от Москвы. Власти решили, что побег Андронова — одно из звеньев заговора против нового царя. Было арестовано много знакомых Андропова, его недавних соратников и приближенных. Против них применяли пытки. Следствием руководил сам царь (по крайней мере, Михаил Федорович лично читал допросные листы). Но чего-то вразумительного добиться не удалось.

Донося о поимке бывшего казначея царю, бояре писали: «А казнить его (Андронова) дворяне, атаманы, козаки и всякие люди отговорили, потому что о его побеге писано во все города и теперь про того изменника пишем грамоты во все города, что его поймали, и про него бы во всех городах было ведомо и сомненья бы нигде не было; а как всем людям про того изменника объявим, и его, государь, вершат по его злодейским делам, как всяких чинов и черные люди об нем приговорят».

Другими словами, определить дальнейшую судьбу Андронова был должен Земский собор. Впрочем, все уже было предрешено.

Еще в марте 1613 года, когда правительство Михаила Федоровича начало переговоры с поляками о перемирии, московскому послу Денису Аладышу давали следующий наказ: «Станут говорить про изменников, про Федьку Андронова с товарищами, за что их пытали, ведь они за правду стояли, то отвечать: «Михалка Салтыков да Федька Андронов первые изменники и всякому злу начальники: из-под Смоленска на Московское государство королевскую рать подняли и вместе с польскими и литовскими людьми придумали Москву разорить, царскую многую неисчетную казну, собрание прежних великих государей, к королю отослали, а иную ратным людямраздавали; и они, злодеи, не только пыток, но и всяких злых смертей достойны».

«Злая смерть» не заставила себя ждать. Осенью 1614 года Андронова казнили — как говорится, по высшему разряду. Бывшего правителя Москвы повесили на Лобной площади при большом скоплении народа — вместе с другими особо важными государственными преступниками: атаманом Иваном Заруцким (его посадили на кол) и четырехлетним Иваном-царевичем — сыном Марии Мнишек.

* * *

Судьба оказалась немилостивой к «торговому мужику» Федору Андронову. Многие его «подельники» получили при новом режиме прощение: дьяк Иван Грамотин возглавил Посольский приказ, Иван Безобразов служил при царском дворе, Иван Чичерин был воеводой в Уфе и Казани… Возможно, власти решили преподать суровый урок всем, кто в годы Смуты стремился к власти «не по своему достоинству». Именно в это время простые русские люди, пожалуй, впервые осознали свое право самим решать судьбу страны и престола, право самим выбирать свой путь. Но этот путь для многих из них вел в никуда.

Забытый спаситель Отечества. Дмитрий Трубецкой: неизвестный герой Смутного времени

Памятник на Красной площади, на гранитном постаменте которого золотыми буквами написаны слова: «Гражданину Минину и князю Пожарскому. Благодарная Россия», воздвигнутый в Первопрестольной Иваном Мартосом, стал символом победы над Смутой. Но мало кто догадывается, что одновременно он стал и символом чудовищной несправедливости. Потому что третьим персонажем этой скульптурной группы (вернее, первым — по хронологии) должен был быть… князь Дмитрий Тимофеевич Трубецкой. Боярин и воевода, предводитель Первого и Второго земских ополчений, казацкий атаман и глава «Совета всея земли», правитель России и наместник Сибири. Человек, которому (единственному!) при жизни был присвоен титул «спасителя Отечества», имя которого Романовы вымарывали из исторических трудов и летописей. Этот заговор молчания длится без малого четыре столетия…

Потомок великого Гедимина

По своему происхождению Дмитрий Трубецкой был Гедиминович. Великий князь литовский Гедимин имел семь сыновей, в том числе Ольгерда, Евнутия и Наримупта. Паримунт, в крещении Глеб, князь пинский, был родоначальником Голицыных и Хованских. От Евнутия, в крещении Ивана, князя ижеславского, происходил род Мстиславских. Сын Ольгерда Дмитрий Брянский был родоначальником Трубецких.

В 1500 году Трубецкие перешли на службу к московскому великому князю Ивану III. Дед Дмитрия Роман Семенович первым дослужился до высоких чинов во время правления Ивана Грозного. Отец— Тимофей Романович — был крупной фигурой при дворе царя Федора Иоанновича.

Дмитрий Трубецкой служил стольником при дворе Федора Борисовича Годунова. После вступления на престол Борис Годунов сделал сына своим соправителем, приказал именовать «государем-царевичем всея Руси» и держал его при себе неотступно. Современники писали, что хотя Федор «был молод, но смыслом и разумом превосходил многих стариков седовласых, потому что был научен премудрости и всякому философскому естественнословию». Дмитрию Трубецкому (ему было 16–17 лет) светила успешная карьера: по воцарении Федора Борисовича он должен был войти в его ближайшее окружение. Но надеждам не суждено было сбыться. После внезапной смерти Бориса Годунова вспыхнул мятеж «больших бояр», которые нарушили обязательство «к вору, который называется князем Дмитрием Углицким, не приставать». Нареченный царь был арестован и вскоре задушен. Молодой придворный не смог защитить своего государя: двор Трубецких разгромили, сам стольник едва уцелел.

При Лжедмитрии I путь наверх для него был закрыт. Но гораздо хуже стало при Василии Шуйском, который Трубецких откровенно недолюбливал.

Трубецкие отвечали Шуйскому тем же. Профессиональный клятвопреступник и заговорщик, царь Василий Иванович не обладал способностями и харизмой, достаточными, чтобы занимать московский престол. Русский историк Александр Трачевский писал: «Этот приземистый, изможденный, сгорбленный, подслеповатый старик, с большим ртом и реденькой бородкой, отличался алчностью, бессердечием, страстью к шпионству и наушничеству…» Но главное было, конечно, не в этом: Шуйский не был выбран на царство Земским собором, а, по выражению современников, «выкрикнут» кучкой сторонников. Коронацию «царя Васьки» Дмитрий Трубецкой воспринял как оскорбление.

Соратник Тушинского вора

Н. Некрасов. «Борис Годунов рассматривает карту, по которой учится его сын»

В 1608 году к Москве подошли отряды Лжедмитрия II, которые предприняли попытку с ходу захватить столицу. Во время сражения при Ходынке Дмитрий Трубецкой «отъехал» к самозванцу.

Этот факт измены до сих пор ставят в вину нашему герою. В действительности все обстояло не так однозначно.

Дмитрий Трубецкой действительно мог поверить в «чудесное спасение» прежнего царя.

Фигура Лжедмитрия I — самая загадочная фигура в русской истории. Тайной было окутано его происхождение, тайна сопровождала и его последние часы. Он был убит 17 мая 1606 года небольшой группой вооруженных сторонников Шуйского, проникших в кремлевские покои под предлогом защиты царя от поляков, которые якобы хотели его «извести». Тело бывшего «императора России» было обезображено до неузнаваемости. А через неделю после свержения самозванца в Москве появились подметные письма. Царь объявлял своим подданным, что «угнел от убийства, и сам Бог его от изменников спас». Россия была готова к тому, чтобы принять нового Лжедмитрия. Дмитрий Трубецкой этот выбор сделал одним из первых.

…Под Москвой возник Тушинский лагерь, который по размерам и населению превосходил средний русский город: каждый день к Лжедмитрию II прибывали новые сторонники. Дмитрия Трубецкого в Тушине встретили радостно: в окружении самозванца представителей знати почти не было. Князь сразу же получил боярский чин и предложение возглавить Стрелецкий приказ. Кстати сказать, на этом поприще Трубецкой добился поразительных успехов: Лжедмитрия II признали Ярославль, Кострома и Вологда. Тушинские отряды заняли Ростов, Владимир, Суздаль. Под его властью находилась большая часть Руси — от Пскова до Астрахани.

Высокородному вельможе пришлось уживаться как с польскими авантюристами (один из них, Роман Ружинский, объявил себя гетманом, то есть главнокомандующим, и оспаривал у Трубецкого власть над войском), так и с казачьей вольницей. И, надо сказать, ему это удавалось — настолько, что современники часто называли его «казачьим атаманом».

Примеру Трубецкого последовали и многие другие представители старых боярских родов. К самозванцу примкнули князь Дмитрий Черкасский, князья Сицкие, Троекуровы, Мосальские (что интересно, многие являлись родственниками Романовых). Наконец, в Тушинский лагерь прибыл и сам митрополит Ростовский Филарет Романов. Лжедмитрий II произвел его в патриархи. Вскоре Филарет стал фактическим главой тушинского правительства.

Впрочем, поддерживать самозванца Филарет не собирался. Напротив, с самого момента появления в Тушине он стал вынашивать идею приглашения на московский престол польского королевича Владислава, сына короля Сигизмунда, начавшего вооруженную интервенцию против России под предлогом «наведения порядка» у соседей.

Что на самом деле думал Трубецкой о Лжедмитрии II, мы уже так и не узнаем. Как бы то ни было, назвать неблагодарным Дмитрия Тимофеевича нельзя. Сделав однажды свой выбор, князь следовал ему до конца и без колебаний в отличие от других бояр, которых современники называли «перелетами» — так часто они перебегали из одного лагеря в другой. Своему «государю» князь никогда не изменял и даже последовал за ним в Калугу, когда тот, узнав, что Романовы планируют выдать его польским властям, был вынужден, переодевшись в крестьянскую одежду и спрятавшись на дно телеги, груженной дровами, бежать из Тушинского лагеря в Калугу.

Глава Боярской думы

В Калуге сопротивление Василию Шуйскому продолжалось, однако теперь появились и новые враги: к тому времени поляки подступили к Москве, а шведский полководец Якоб Делагарди захватил Великий Новгород.

На новом месте Трубецкой возглавил Боярскую думу. Несколько месяцев ушло на переформирование армии, и затем войска Лжедмитрия II вновь двинулись на столицу. Но, располагая всего тремя тысячами казаков, Трубецкой не решился штурмовать неприступные московские укрепления.

…Как ни странно, наибольший успех во времена Смуты принесли не военные победы, а тайные операции — интриги и заговоры. Князь Дмитрий Тимофеевич осуществил, пожалуй, самую хитроумную комбинацию. Он предложил москвичам одновременно свергнуть обоих «полуцарей» и выбрать вместе нового, который положит конец войне. Неожиданно агитацию Трубецкого поддержали Филарет Романов и князь Басилий Голицын, которые сами тайно готовили переворот в Москве. Но когда 17 июля 1610 года заговорщики низложили Василия Шуйского, сторонники самозванца посмеялись над москвичами, заявив: «Вы не помните государева крестного целования, потому что царя своего с царства ссадили, а мы за своего помереть рады». И предложили отворить ворота столицы перед «истинным государем».

В Москве к власти пришла Семибоярщина, возглавляемая лидерами Боярской думы: князьями Федором Мстиславским, Иваном Воротынским, Василием Голицыным. По иронии судьбы в это правительство вошли и Трубецкие (членом Семибоярщины стал князь Андрей Васильевич Трубецкой).

Отряды самозванца неоднократно пытались ворваться в столицу. Эмиссары Трубецкого открыто агитировали народ. В Москве готовилось восстание. В страхе перед казаками бояре присягнули королевичу Владиславу и пустили в Кремль польский гарнизон.

…Смерть Лжедмитрия II в декабре 1610 года (это было политическое убийство, совершенное по приказу поляков начальником личной охраны «царька» князем Петром Урусовым) позволила объединить вокруг Калуги всех недовольных предательством московских бояр.

Трубецкой был против воцарения Владислава. Своему родственнику князю Юрию Трубецкому, приехавшему из Москвы уговаривать целовать крест королевичу, он ответил так: «Если действительно королевич будет на московском престоле и крестится в православную веру, то буду рад ему служить. Но пока этого не случится, крест Владиславу не поцелую».

Вождь Первого ополчения

Сопротивление оккупантам возглавили Дмитрий Трубецкой, рязанский воевода Прокопий Ляпунов и казачий атаман Иван Заруцкий.

Трубецкой связался с воеводами северских городов, ополчения которых влились в его полк. В марте 1611 года его войско вновь подошло к Москве. 1 апреля произошла битва у степ Белого города. Казаки вынудили польский гарнизон укрыться в Кремле и Китай-городе.

В дни боев за Москву в таборах Первого ополчения возник постоянно действующий Земский собор «Совет всея земли». Дмитрий Трубецкой, Иван Заруцкий и Прокопий Ляпунов образовали правительство. Члены триумвирата не получили от Собора никаких привилегий. Им положен был традиционный боярский земельный оклад, как при прежних прирожденных государях».

Дмитрий Трубецкой принял самое активное участие в составлении программного документа Первого ополчения — приговора от 30 июля 1611 года, принятого «Советом всея земли». По этому «закону» изменники-бояре лишались всех своих земельных богатств. Казаки получали право на поместный оклад. Трубецкой выступал за то, чтобы вчерашние крепостные и холопы становились в ряды ополчения, и обещал им за это волю и жалованье (вот вам и «классовая позиция» Гедиминовича Трубецкого!)

Историки (как романовские, так и советские) утверждали, что в триумвирате Трубецкой был самым слабым звеном, обвиняли его в нерешительности и даже трусости. Действительно, Ляпунов и Заруцкий были харизматичными личностями: первый принимал активное участие почти во всех авантюрах Смуты, второй попытался сам взойти на московский престол, став мужем Марины Мнишек. В отличие от этих «пассионариев» Дмитрий Трубецкой слыл мастером компромисса. Впрочем, ничего другого ему просто не оставалось: приходилось лавировать между отдельными группировками, чтобы сохранить от развала повстанческую армию. А в лагере ополченцев разборки происходили часто, причем свою лепту вносили засевшие в Кремле поляки. Так, например, они сфабриковали письмо от имени Ляпунова, в котором тот якобы приказывал: «Где поймают казака — бить и топить, а когда, даст Бог, государство Московское успокоится, то мы весь этот злой народ истребим». Фальшивку подбросили казакам, которые на ближайшем же «круге» зарубили Ляпунова саблями.

Историки часто цитируют грамоту, посланную московскими «коллаборационистами» в Кострому и Ярославль: «Князь Дмитрий Трубецкой да Иван Заруцкий стоят под Москвою на христианское кровопролитие и всем городам на конечное разорены: ездят от них из табора по городам беспрестанно казаки, грабят, разбивают и невинную кровь христианскую проливают; боярынь и простых жен и девиц берут на блуд, церкви Божьи разоряют, иконы святые обдирают…» Это, конечно, чистой воды пропаганда. История сохранила другое свидетельство, принадлежащее Авраамию Палицыну. Дело было так. Изнуренные тяготами многолетней войны, обнищавшие, казаки подумывали о том. чтобы снять осаду с Москвы. Тогда троицкие монахи решили передать им в качестве залога драгоценные иконы и другие церковные реликвии. Казаки пришли в ужас от такого святотатства и всем миром подписали обязательство стоять под Москвой до победного конца.

Этот факт опровергши мнение, будто Первое ополчение выродилось в банду грабителей. Историки любят сравнивать казачью «вольницу» Трубецкого и ополчение Минина и Пожарского. Но если в рядах Первого ополчения плечом к плечу воевали казаки и холопы, купцы и ремесленники, то значительная часть ополчения Пожарского составляли профессиональные наемники, собранные со всех концов страны (а Кузьма Минин оплачивал их «патриотический порыв», силой реквизируя до двух третей имущества у каждого нижегородца, причем сам определял, «с кого сколько денег взять»).

…Чтобы поднять моральный дух своих войск, Трубецкой по совету троицких старцев организовал перенесение из Казани чудотворного образа Казанской Богоматери. По его замыслу, она должна была стать покровительницей ополченцев. Когда торжественная процессия с чудотворной иконой достигла лагеря, князь Дмитрий вышел навстречу, преклонил колени и приложился к святыне. Вообще, Тропце-Сергиев монастырь оказывал Трубецкому всяческую помощь, его монахи рассылали повсюду грамоты, в которых убеждали население поддерживать Первое ополчение.

Освобождение Первопрестольной

Это время современники метко окрестили «Лихолетьем». Страна лежала в развалинах. Повсюду бродили польские шайки, жгли селения, убивали жителей. Руководители Первого ополчения предпринимали отчаянные попытки освободить Москву. Казаки неоднократно штурмовали неприступные степы Китай-города, по всякий раз вынуждены были отступать.

Большие надежды руководители Первого ополчения возлагали на своевременную помощь провинции. Трубецкой не раз призывал князя Пожарского поспешить к Москве, желая «стоять со всеми вмести в соединении против польских и литовских людей». Второе ополчение было готово к походу уже в январе 1612 года. Но почему-то подошло к Москве лишь во второй половине августа. Расстояние от Нижнего до Москвы войско могло пройти за месяц. Чем же объяснить такое промедление?

Дело в том, что Пожарский и Минин меньше всего хотели соединения с казаками Трубецкого. Вместо Москвы они повернули на Ярославль, решил объявить этот город временной столицей России, собрать там свой собственный Земский собор и выбрать царя. В Ярославле было создано «правительство», которым фактически руководил Пожарский, повелевший именовать себя князем Пожарским-Стародубским, «вспомнив» старое родовое прозвище своих предков. Началась чеканка собственной монеты. Был даже утвержден новый государственный герб с изображением двух львов, стоящих на задних лапах, похожий на фамильный герб князей Пожарских…

Тем временем под Москвой между Трубецким и Заруцким разразилась ссора. Началось с того, что в Пскове объявился еще один Лжедмитрий — некий Сидорка (по другим сведениям — поповский сын Матюшка Веревкин), спасшийся от убийства в Калуге. Под давлением Заруцкого подмосковные таборы присягнули новому «вору». Трубецкой был вынужден сделать то же, однако затем направил в Псков своих представителей, которые арестовали Лжедмитрия III и привезли в подмосковный стан, где посадили на цепь. Потерпев неудачу с новым «самозванцем», Заруцкий начал тайные переговоры о переходе на сторону поляков. Секретная служба Трубецкого вовремя узнала об этом, и авантюристу вместе с Мариной Мнишек пришлось срочно бежать.

20 августа 1612 года нижегородское войско подошло к столице. Трубецкой выехал к ней навстречу и предложил Пожарскому полное сотрудничество и соединение двух армий. Пожарский, однако, отказался и разбил свой собственный укрепленный лагерь у Арбатских ворот. Не позвал он Трубецкого и на военный совет. Казаки, естественно, сочли решение Пожарского не только стратегически неверным, но и оскорбительным…

Из одного учебника истории в другой кочует рассказ о том, как Минин с Пожарским выгнали поляков из Кремля. Это не совсем верно. Сил у Первого и Второго ополчений было приблизительно поровну. Дальнейшие события показали, что по отдельности они не могли одержать победу.

Начались упорные сражения с 20-тысячной армией гетмана Ходксвича. 22 августа польские гусары атаковали войско Пожарского, разбили дворянскую конницу и загнали ее за внешнюю ограду московских предместий — Земляной вал. Лишь вмешательство казачьих сотен Трубецкого спасло положение. На следующий день поляки обрушились уже на казаков; те отчаянно защищались, но потом увидели, что сражаются одни. «Они богаты и ничего не хотят делать, — говорили казаки о воинах Пожарского, — а мы наги, голодны и одни бьемся, так не выйдем же теперь на бой никогда!» Только тогда Пожарский решил, что пришло время оставить распри, и послал Авраамия Палицына уговаривать казаков вернуться. Троицкий келарь выполнил свою задачу: казаки снова вступили в бой и отбросили поляков. 24 августа Ходкевич был вынужден отступить от Москвы.

Казанская Божия матерь.

Икона. XVI в.

На «Совете двух ратей» было создано временное правительство. Во главе его встал Дмитрий Трубецкой. В грамотах той поры указывалось: «…А ныне, по милости Божии, меж себя мы, Дмитрий Трубецкой и Дмитрий Пожарский, по челобитью и по приговору всех чипов людей, стали во единочестве и укрепились, что нам да выборному человеку Кузьме Минину Московского государства доступать и Российскому государству во всем добра хотеть…» Дмитрий Трубецкой получил и пост главнокомандующего объединенными силами.

22 октября 1612 года отряды Трубецкого взяли Китай-город штурмом. А уже 26 октября поляки капитулировали.

Верховный правитель

Своей главной задачей временное правительство считало созыв Земского собора. А кроме того, в стране нужно было навести порядок, установить местную власть, восстановить приказы, начать сбор денег в царскую казну, из которой следовало заплатить воинам за службу. «Кто, безусловно, более всех прочих приобрел в результате Великой смуты, стал князь Дмитрий Тимофеевич Трубецкой, который сохранил за собой богатейшую вотчину, целую область Вагу, некогда составлявшую главное личное достояние Годунова, а затем и Шуйского. Вагу князю щедро определила «семибоярщина». — писал в нашумевшей книге «Россия, которой не было» Александр Бушков. Такой России действительно никогда не было. Важскую землю Трубецкому пожаловало временное правительство. Дело в том, что князь разорился, финансируя Первое ополчение фактически из своего кармана, поэтому в определенной степени это было возвращением долгов.

Э. Лисснер. «Изгнание польских интервентов из Московского Кремля»

В ноябре 1612 года правительство Трубецкого — Пожарского — Минина разослало по городам грамоты с призывом собираться в Москву «для царского обирания». Посланцы прибыли из 50 городов. В заседаниях Собора также участвовали епископы, Боярская дума, представители стрельцов и казаков. Большая часть заседаний проходила в одном из храмов Кромля. Протоколы не сохранились, однако с легкой руки романовских историков в учебниках утвердился миф о единодушном и практически безальтернативном избрании Михаила Федоровича Романова на царский трои. На самом деле все обстояло совершенно иначе.

Претендент на престол

После трехдневного поста и молебствий депутаты приступили к «перебору» кандидатов. Уже на первых заседаниях Собора развернулась упорная борьба. Всего на московский престол претендовало около десятка человек, представлявших верхушку русской титулованной аристократии: князья Мстиславский, Воротынский, Голицын, Пронский, Черкасский, бояре Шереметев и Романов (не Михаил, а его дядя Иван Никитич).

Однако наибольшие шансы на избрание были у князя Дмитрия Трубецкого: некоторые кандидаты считались «пособниками интервентов», другие были недостаточно родовитыми, чтобы занять трон.

Трубецкой развил активную деятельность. «Повесть о Земском соборе» рассказывает, что князь «учреждаша трапезы и столы чсстпыя и пиры многие и полтора месяца всех казаков, сорок тысяч, зазывал толпами к себе по все дни…». После освобождения Москвы Трубецкой поселился во дворце Бориса Годунова в Кремле. На одном из первых заседаний Собора он получил титул правителя государства, титул, который принадлежал до избрания царем тому же Борису Годунову.

Шведский полководец Якоб Делагарди в Новгороде через своих шпионов получал исчерпывающую информацию о положении дел в Москве. 15 февраля 1613 года он сообщил в Стокгольм: «.. рикстаг, или собор, заседает уже некоторое время, однако ни к какому соглашению между земскими чинами или решению еще не пришли. Причина та, что казаки, которых там, под Москвой, до шести тысяч и которые стремятся больше к собственной выгоде, чем к благу страны, пожелали своим великим князем Дмитрия Тимофеевича Трубецкого, потому что он долгое время был их военачальником и освободил Москву. Но другие бояре никоим образом не соглашались на это избрание…»

Кандидатура Трубецкого не смогла набрать необходимого числа голосов. Когда борьба развернулась по второму кругу, князю Дмитрию Тимофеевичу пришлось соревноваться с новым кандидатом — Михаилом Романовым. Совершенно неожиданно для Трубецкого 16-летнего сына Филарета поддержали казаки.

В. Верещагин. «Перед избранием на царство Михаила Федоровича Романова». Рисунок

Почему казаки проголосовали за человека, скажем мягко, ничем не выдающегося? К сожалению, главную роль сыграли деньги Романовы были одними из самых богатых феодалов того времени, они смогли собрать огромные суммы на подкуп избирателей. Во-вторых, Романовы принимали участие уже в трех избирательных кампаниях (в первой их опередил Борис Годунов, во второй — Василий Шуйский, в третьей — королевич Владислав) и накопили огромный опыт их проведения. В-третьих, Романовы представляли собой большой клан, спаянный железной дисциплиной. Трубецкой же опирался только на своих соратников по Первому и Второму ополчениям (кстати, в некоторых исследованиях утверждается, что князь Пожарский на первом этапе избирательной кампании поддерживал Трубецкого; во втором туре и он, и многие другие сторонники князя «переориентировались» на Михаила Романова).

Второй тур выборов должен был состояться 21 февраля. И здесь «политтехнологи» Романовых нашли очень эффектный ход. Они пустили слух о том, что сам царь Федор Иванович, будучи при смерти, передал Романовым свой скипетр в знак того, что завещает им царство. На секретном совещании сторонники Романовых договорились и о единой тактике. Был подготовлен и размножен в нескольких экземплярах наказ, обосновывающий право Михаила на трон. Бумагу раздали нескольким грамотным членам Собора, которые и зачитали ее на заседании. Это тут же было объявлено чудом: как могли совершенно разные люди, из разных городов говорить одни и те же слова?

Однако и эти ухищрения не помогли. Тогда Романовы решились прибегнуть к силе.

Шведский осведомитель сообщал: «Казакам, ратовавшим за Романова, пришлось осадить Трубецкого и Пожарского на их дворах, чтобы добиться избрания угодного им кандидата». Пятьсот вооруженных казаков, сломав двери, вломились в палаты к Крутицкому митрополиту Ионе, исполнявшему обязанности местоблюстителя патриарха, с криком: «Дай нам, митрополит, царя!» Очевидец рассказывал: «Казаки и чернь с большим шумом ворвались в Кремль».

Заседание 21 февраля 1613 года стало последним. Кремлевский дворец был переполнен вооруженными казаками, которые внимательно следили за гем, как голосуют члены Собора. Те проголосовали как нужно: новым государем всея Руси стал Михаил Федорович, недалекий, болезненный человек.

Князь Дмитрий Трубецкой обладал многочисленной вооруженной свитой, его поддерживали многие депутаты из провинции, однако он не стал добиваться власти силой оружия — ведь это привело бы к повой междоусобице.

В опале

С избранием Михаила Федоровича Романова деятельность правительства Трубецкого — Пожарского — Минина прекратилась. Героев освободительной борьбы быстро оттеснили от трона их завистники и недоброжелатели из числа знати, ничем не отличившейся во время борьбы с интервентами. Летом 1612 года Якоб Делагарди докладывал своему королю Густаву-Адольфу: «Князь Дмитрий Трубецкой и Федор Шереметев… лишены своих прежних должностей и власти».

Это сообщение, по всей видимости, основывалось на следующем факте.

11 июля Михаил Романов венчался на царство в Успенском соборе. Глава Боярской думы князь Федор Мстиславский должен был осыпать царя золотыми монетами, боярин Иван Никитич Романов держат») шапку Мономаха, князь Дмитрий Трубецкой — скипетр. Трубецкой возмутился: он, Гедиминович, пе может быть ниже простого боярина. И был поставлен новым царем на моего: «Известно твое отечество перед Иваном, но теперь быть тебе меньше его потому, что мне Иван Никитич дядя…»

Власти поспешили избавиться от Трубецкого. В сентябре 1613 года воеводу отправили освобождать Великий Новгород от шведов… с одной тысячей казаков. Этому «войску» противостояла профессиональная армия под командованием Якоба Делагарди — одного из лучших полководцев того времени! Нет ничего удивительного, что в битве на реке Мста Трубецкой потерпел поражение. Отступив к Торжку, он стал ждать подкрепление. Но из Москвы последовал издевательский ответ, что дополнительные силы ему надлежит вербовать самому. Новое правительство желало во что бы то ни стало дискредитировать князя, в первую очередь лишить его ореола победоносного полководца.

Царь Михаил Федорович.

Миниатюра из «Титулярника». 1672 г.

После этого имя Трубецкого практически исчезает из хроник и вновь появляется только в 1618 году, когда королевич Владислав в последний раз попытался овладеть московским троном. Поскольку значительную часть польской армии составляли казаки, князь Дмитрий Тимофеевич был послан к ним для переговоров. Ему удалось не только уговорить казаков отстать от Владислава, но и… перейти на службу царю Михаилу Федоровичу!

Когда в Россию вернулся освобожденный из польского плена Филарет, Трубецкой должен был встречать «царева отца» в 40 километрах от Москвы. Но эта встреча не принесла ничего хорошего князю. Для бывшего «тушинского патриарха», готовящегося принять бразды правления, было нестерпимо видеть свидетеля своих прежних «подвигов».

Во дворец Трубецкого стали приглашать все реже, а если приглашали, стремились всячески унизить, умалить родовую честь. В начале 1625 года князя назначили наместником Сибири. 24 июня этого же года Дмитрий Тимофеевич скоропостижно умирает в Тобольске. Загадочна эта смерть: Трубецкой был человеком крепким, как говорится, в самом расцвете сил: ему было сорок с небольшим лет.

Прах Дмитрия Тимофеевича был погребен в соборе Троице-Сергиева монастыря, рядом с прахом его жены Марьи, умершей в 1617 году.

Сотворение мифа

Новые власти сделали все возможное, чтобы заслуги Трубецкого перед Россией были забыты потомками. Этому помогло то обстоятельство, что в годы Смуты официальное московское летописание не велось. Романовы же поставили историографию под жесткий контроль: рукописи, в которых содержались сведения, отличные от официальной точки зрения, уничтожались. Любопытный факт: в начале 1650 года, то есть спустя почти 40 лет после описываемых событий, царь Алексей Михайлович направил в Варшаву своего посла Григория Пушкина с требованием сжечь все «бесчестные» (то есть позорящие Романовых) книги, а их авторов, наборщиков и печатников казнить смертью. Нам неизвестно, приняло ли польское правительство требования Москвы, важен сам факт: именно так поступали Романовы на подвластной им территории с «инакомыслящими».

В то же время за счет умаления заслуг Трубецкого возвеличивались Пожарский и Минин, придумывались совершенно мифические «герои войны двенадцатого года», такие, как Иван Сусанин. История подменялась пропагандой.

…Вторая волна мифотворчества пришлась на конец XVIII — начало XIX века. И опять во всем чувствуется одна направляющая рука. Михаил Херасков в 1798 году печатает поэму «Освобожденная Москва». В 1806 году Гаврила Державин пишет «историческое представление» «Пожарский», в 1807-м одна за другой появляются поэмы Сергея Глинки «Пожарский и Минин» и Сергея Ширинского-Шихматова «Пожарский. Минин, Гермогон, или Спасенная Россия», трагедия Матвея Крюковского «Пожарский». В первой половине 1830-х годов поход Минина и Пожарского на Москву и Земский собор 1613 года были окончательно канонизированы. Известно, что вновь выстроенный Александрийский театр открылся в 1832 году постановкой пьесы М. Крюковского. А только потом идеологическую эстафету приняли «Жизнь за царя» Михаила Глинки и «Рука Всевышнего Отечество спасла» Нестора Кукольника.

Интересно, что практически во всех этих произведениях описывается, что инициатором избрания Михаила Федоровича Романова на престол был… князь Дмитрий Пожарский, якобы отклонивший предложенный ему венец. (Сегодня мы знаем, что ничего подобного в реальной истории пе было.) И конечно, нигде не говорится о роли князя Трубецкого в событиях Смуты.

Однако находились и честные историки. К последним, без всякого сомнения, следует отнести Н. М. Карамзина, который, думается, совсем не случайно довел свою «Историю государства Российского» только до 1611 года.

Известно, что А. С. Пушкин написал по поводу поэмы Ширинского-Шихматова эпиграмму: «Пожарский, Минин, Гермоген, или Спасенная Россия. Слог дурен, темен, напыщен — / И тяжки словеса пустые». «Пустые словеса» — здесь ключевое определение. Что это— гениальная интуиция? Или…

Как бы то ни было, князь Дмитрий Тимофеевич Трубецкой навсегда вписал свое имя в историю России. Хочется верить, что когда-нибудь его вклад будет оценен но достоинству. И россияне воздадут должное «спасителю Отечества».

Мария Старицкая. Ливонская королева, едва не ставшая первой российской государыней

Об удивительной судьбе этой женщины сегодня знают немногие, хотя се жизнь была похожа на увлекательный роман, вернее сказать, сразу несколько романов — авантюрный, любовный и даже шпионский детектив. Мария Владимировна Старицкая, племянница Ивана IV, последняя из династии Калиты… Жертва политических интриг, самим фактом своего рождения вынужденная вступить в спор за наследство Грозного, она была обречена на раннюю гибель и забвение.

Старицкое семейство

Князь Владимир Андреевич Старицкий, двоюродный брат Ивана Грозного, — одна из самых загадочных фигур отечественной истории. В фильме Сергея Эйзенштейна актер Павел Кадочников изобразил Владимира послушной куклой в руках бояр, человеком слабым и безвольным (такая трактовка чрезвычайно поправилась И. В. Сталину: «Очень хорош Старицкий — будущий царь, а ловит, руками мух. Такие детали нужны, они вскрывают сущность человека»). В действительности князь Владимир был выдающимся государственным деятелем, ключевой фигурой правления Ивана IV.

На его долю выпало немало испытаний. Его отец Андрей Старицкий в 1537 году был обвинен в заговоре против правительницы Елены Глинской и умер «нуждною» смертью в кремлевском застенке. Маленький Владимир (он родился в конце 1533 года) три года провел в темнице. Но не обозлился на своих более удачливых родственников. В 1542 году Владимира «восстановили в правах», он получил отцовский удел. После этого на протяжении нескольких десятилетий верой и правдой служил своему царственному брату.

Во время похода Грозного на Казань в 1549 году Владимир Андреевич «блюдет» Москву. В 1552 году командует царской дружиной. Во время решающего штурма Казани Старицкий возглавил войско, рискуя жизнью, одним из первых ворвался в город и первым поздравил брата с победой. В дальнейшем он принимал участие в походах против татар, в Ливонской войне, отличился в битве за Полоцк.

…Принято считать, что череде заговоров, направленных против Ивана IV, положила начало смута 1553 года, во время которой бояре отказались присягать сыну Грозного Дмитрию. Во главе заговорщиков будто бы стоял двоюродный брат царя.

Дело обстояло так…

1 марта 1553 года Грозный тяжело заболел, по словам летописца, «мало и людей знаяше», впал в беспамятство, выражаясь современным языком. Царевич Дмитрий родился всего за несколько месяцев до этого, в октябре 1552 года. Вопрос стоял так: кто будет править государством до его совершеннолетия? Одних бояр откровенно пугала возможность оказаться под властью регентов Захарьиных-Кошкиных — родственников царицы Анастасии. Другие, ревнители старины, вспомнили о прежнем порядке наследования престола — «старшинстве дядьев над племянниками».

Как в этой обстановке действовал Владимир Андреевич?

Получив известие о болезни брата, князь Владимир вызвал из Старицы своих «детей боярских» и стал раздавать нм деньги. Это и послужило для историков поводом обвинить Старицкого в подготовке переворота. На самом деле Владимир Андреевич помнил, что в 1533 году, сразу же после смерти Василия III, брата великого князя Юрия Дмитровского арестовали и бросили в тюрьму, откуда тот уже не вышел. Так что собирание вооруженных отрядов было для Владимира мерой предосторожности, страховкой от возможного покушения Захарьиных на его жизнь. Но военная сила могла понадобиться Владимиру и для того, чтобы подавить мятеж феодалов против тех ясе Захарьиных (последние пе обладали достаточной силой, чтобы удержать власть, и уже хотели бежать с царевичем Дмитрием за границу). В политических «разборках» в марте 1553 года участвовали несколько боярских кланов, и Владимир (не исключено, что этот план был заранее обсужден с царем) должен был сыграть роль противовеса.

Более того. Старицкий должен был выявить (а возможно, возглавить) измену — с тем, чтобы Иван Грозный се пресек. В результате хитроумной комбинации (существует мнение, что болезнь Грозного была тщательно срежиссированным театральным действом!), царь получил полное представление о лояльности своего ближайшего окружения.

В дальнейшем имя Владимира Андреевича стоит почти за каждым заговором (действительным или мнимым), направленным против Грозного.

Почему ясе Старицкий согласился играть такую, мягко говоря, неблаговидную роль?

Прежде всего, следует отметить, что у князя Владимира были «достойные» предки. Его прапрабабка София Витовтовна силой и хитростью вырвала московский престол из рук Юрия Звенигородского. Прадед Василий Темный в ходе кровавой феодальной войны уничтожил своих двоюродных братьев Дмитрия Шсмяку и Василия Косого. Дед Иван III положил конец могуществу удельных князей — своих братьев. Бабка София Палеолог интригами заставила мужа короновать своего сына Василия в обход настоящего наследника пистоля Дмитрия, сына царевича Ивана от первого брака… Владимир Старицкий считал, что в борьбе за власть все средства хороши.

К тому же ничто так не связывает людей, как общий враг — в то время главной опасностью и для Ивана Васильевича, и для Владимира Андреевича была боярская олигархия. Даже встав у руля государства, Владимир неминуемо столкнулся бы с самовластьем «великих» родов, и был бы вынужден следовать тому пути, по которому пошел его двоюродный брат.

Московские «принцы крови» прекрасно это понимали. Когда несколько лет спустя Иван IV обвинил Андрея Курбского в том, что во время его болезни тот хотел «возвести на трон князя Владимира», князь-политэмигрант честно признался: «О сем не мыслих, понеже не достоин (он) был того».

Грозный ценил верность Владимир Андреевича. В 1554 году, когда у царя родился сын Иван, Старицкий был назначен опекуном царевича и главой регентского совета. Царь доверил брату самое дорогое: престол и наследника.

Вскоре история повторилась: Владимир Андреевич выдал Ивану IV новый боярский заговор, в результате которого мог бы получить московский престол!

В 1567 году глава Боярской думы конюший Иван Федоров-Челяднин вступил в сношения с польским королем Сигизмундом II Августом с тем, чтобы пленить московского государя во время очередного похода в Ливонию. Старицкий посетил конюшего и попросил его составить список бояр, на которых он мог бы рассчитывать в критической ситуации. Полученные сведения тут же сообщил брату. Федоров-Челяднин и его сообщники были казнены (сам Владимир Андреевич председательствовал на заседании Боярской думы, подписавшей заговорщикам смертный приговор).

Казнь или самоубийство?

Корнем всех династических заговоров в России XVI века был вопрос о происхождении Грозного. Для одних бояр Иван был сыном невенчанного великого князя Василия III, рожденным от второй жены после неканонического расторжения брака с Соломонией Сабуровой. Для других он был бастардом — сыном любовника Елены Глинской боярина Ивана Овчины-Оболенского (Курбский, например, так и писал: «…всем ведома, иже от преблудодеяния рожден есть»). Но Владимир Старицкий был уверен в праве брата на престол.

До поры Иван Грозный нуждался в его поддержке. Но в 1569 году царь, по словам летописца, «повеле убити брата своего благоверного и великого князя Владимира Андреевича Старицкого, и в то время мнози по нем восплакашася людие». Что же произошло?

Иван IV поручил Старинному командование армией, посланной на защиту Астрахани от турок. При проезде князя Владимира через Кострому жители города устроили ему торжественную встречу. Это обстоятельство послужило поводом для ближайшего окружения Грозного оговорить брата. От имени царя они вызвали князя Владимира в царскую резиденцию. В трех верстах от Александровской слободы опричное войско внезапно окружило лагерь Владимира Андреевича. Василий Грязной и Малюта Скуратов объявили князю, что он покушался на жизнь государя. В качестве доказательства предъявили полученные под пыткой признания царского повара Молявы, которому Старицкий будто бы приказал отравить Грозного.

Далее показания очевидцев расходятся.

Итальянский наемник Александр Гваньини утверждал, что Владимиру Андреевичу отсекли голову, польский публицист и проповедник Пауль Одерборн — что его зарезали. Андрей Курбский сообщал, что опричники расстреляли жену Старицкого и двух его сыновей из «ручниц». Однако сын и наследник Владимира Андреевича князь Василий не только уцелел, но и получил отцовский удел (его имя упоминается в духовном завещании Грозного 1572 года), а в 1573 году исполнял роль посаженого отца на свадьбе своей сестры Марии! Возможно, Владимир Андреевич покончил жизнь самоубийством, в расчете уберечь от репрессий семью. Как бы то ни было, Грозный распорядился торжественно похоронить брата в родовой усыпальнице в московском Архангельском соборе. А всего несколько месяцев спустя вновь использовал Старицких в своих политических комбинациях.

Принц датский

Завоевание Прибалтики Иван IV считал главным делом своей жизни. Но десятилетние усилия не принесли желаемой) результата — победа была все так же далека, как и в начале воины. В конце 1560-х годов Грозный предпринял попытку овладеть Ливонией при помощи… дипломатии. Своим орудием он избрал брага датского короля Фридриха II Магнуса (в русских летописях его называли Арцимашусом Крестьяповичем).

Несмотря на попытки родителей дать ему достойное образование (он обучался в Витгепбергском университете, одном из лучших европейских вузов того времени, изучал риторику, поэзию, историю и даже древнегреческую литературу), принц славился необыкновенным легкомыслием. Под предлогом неспособности Магнуса к государственным делам, король Фридрих II отобрал у брата его земли — герцогства Шлезвигское и Голштинское, «обменяв» их на крошечный остров Эзель.

Магнус обиделся. Тогда-то, через посредничество Иоганна Таубе и Элерта Крузе, двух ливонских авантюристов, поступивших на русскую службу, Иван Грозный и предложил датскому принцу свое покровительство и часть Ливонии.

Магнуса предложение царя заинтересовало. В сентябре 1569 года он отправил своих посланников в Москву, в ноябре было подписано предварительное соглашение, а уже в марта следующего года принц в сопровождении большой свиты выехал в Россию.

Здесь высокому гостю оказали царские почести, одарили цепными подарками. Магнус принес клятву верности Грозному и был официально провозглашен королем Ливонии, «голдовником» (вассалом) Ивана IV. А вскоре царь заявил, что намерен передать Магнусу и право на московский престол!

Неизвестно,по какому нуги могла пойти русская история, если бы Магнус оказался достоин амбициозных планов московского монарха! Но, увы, Грозный ошибся в выборе преемника…

Для закрепления союза царь предложил Магнусу жениться на Евдокии (Евфимии) Старицкой, дочери князя Владимира Андреевича. В приданое за племянницей Грозный обещал пять бочек золота и «рухла всякого».

Однако свадьбу Евдокии и Магнуса на время отложили: новоиспеченному ливонскому королю предстоял поход на Ревель.

21 августа 1570 года он осадил этот город, считавшийся самой сильной шведской крепостью в Эстонии. Однако Фридрих II не послал флот на помощь брагу, на что тот, по-видимому, рассчитывал. На море господствовали шведы, которые могли посылать подкрепления гарнизону. Армия Магнуса насчитывала около тысячи наемников и три эскадрона ливонских дворян. Этих сил было недостаточно для штурма. Впрочем, король надеялся на мирный исход дела: писал воззвания к горожанам, призывая их сдаться и обещая всяческие милости (например, допустить ревельских купцов во все города России для свободного торга). Не вышло. Тогда на помощь Магнусу прибыло русское войско под командованием воевод Ивана Яковлева-Захарьина и Василия Умного-Колычева, которое сразу же принялось грабить и жечь деревни и села в окрестностях Ревеля. Понимая, что бесчинства опричников лишат его поддержки местного населения, Магнус попытался приструнить союзников.

В этом конфликте Иван IV принял сторону зятя. В письме к жителям Ревеля Магнус объяснял: «Когда царь узнал о таких воровских проделках, то приказал увести отсюда обоих воевод в оковах, удалил всех опричников». Но и этот пиаровский ход не помог королю овладеть городом. После шести месяцев осады он был вынужден с позором отступить.

Дела Магнуса шли все хуже и хуже. Иван Грозный стал подозревать своего вассала в измене, против него открыто выступил родной брат Фридрих II. Неудачи преследовали короля и на личном фронте: пока он терял время под стенами Ревеля, в Москве тяжело заболела его невеста. Несмотря на все попытки врачей ее вылечить, 20 ноября 1570 года Евдокия скончалась.

Ливонская государыня

Однако Иван Грозный все еще продолжал связывать с Магнусом какие-то надежды. Поэтому он предложил ему руку младшей сестры Евдокии — Марии Владимировны. Для княжны, которой шел тогда тринадцатый год, жених был староват — разница в возрасте составляла двадцать лет, но царя это обстоятельство не смутило.

Свадьба состоялась 12 апреля 1573 года в Новгороде. Грозный повелел венчать племянницу по православному обычаю, а жениха — согласно лютеранской вере. Гости шумно пировали несколько дней. Затем молодожены уехали в городок Каркус.

Современник сообщал, что Иван IV подарил Магнусу «сотню богато украшенных добрых лошадей, 200 тысяч рублей, что составляет 600 тысяч талеров деньгами, золотые и серебряные сосуды, утварь, драгоценные камни и украшения; богато наградил и жаловал тех, кто его сопровождал, к его слуг, послал с ним много бояр и знатных дам».

В Ливонии Мария Владимировна расцвела. Она очень быстро переняла «европейский образ жизни» — западную моду, манеры, придворный этикет. Однако ее семенная жизнь не задалась с самого начала — муж оказался пустым человеком. Он был заносчив и тщеславен (безземельный король требовал, чтобы его именовали так: «Божиею милостию король Лифляндский, государь Эстонской и Латышской земли, наследник Норвежский, герцог Шлезвиг-Голштинский, Стармариский, граф Ольденбургский и Дельменгарстский»), мало уделял внимания молодой жене, проводил все время в пирах (английский дипломат Джером Горсей писал, что во время встречи с Магнусом в 1580 году король очень грубо с ним обошелся— из-за того, что англичанин по мог нить наравне). Современники отмечали, что Магнус «растратил большинство драгоценностей, денег, лошадей и утвари, которые получил в приданое за племянницей царя, вел разгульную жизнь».

Ну, королева и отомстила, как может отомстить женщина.

По словам дореволюционного историка Д. Цветаева, в Каркусе Мария «взяла на себя заботливое попечение о двух малютках-приемышах, оставшихся круглыми сиротами после одного знатного трагически погибшего ливонского семейства». Но возможно, это были дети, рожденные ею вне брака (косвенно это подтверждает Горсей, описавший свой визит к Марии Владимировне в 1585 году: «Когда меня привели к королеве, я застал ее за расчесыванием волос своей дочери, девятилетней девочки, очень хорошенькой»)? Кто был их отцом, мы, наверное, уже никогда не узнаем.

В игру вступают короли

Для жителей Ливонии даже власть марионеточного короля была предпочтительней русской оккупации. Магнусу присягнули несколько городов, в том числе крепости Вольмар, Кокенхаузен и Вейден. Иван IV был взбешен, поскольку тем самым его вассал нарушил договор о разделе страны.

До нас дошло гневное письмо Грозного Магнусу. Царь писал: «Как оси у нас был во Пскове, и мы тобе тех городов не поступывалпсь… ты в те городки вступился пеподелыю… и ты поди в свою землю Езель да и в Датцкую землю за море, а нам тобя имати печево для, да и в Казань тебя нам ссылати; лутчи только поедешь за морс…»

Царские воеводы взяли штурмом Кокенхаузен и жестоко казнили приближенных короля. Узнав о кровавых расправах, оборонявшие Венден люди Магнуса взорвали себя бочками пороха…

Иван IV потребовал зятя к себе. Магнус бросился в ноги царю. Грозный показал своему вассалу его истинное место, поселив в старой избе без крыши, но затем отпустил, наложив чудовищно большой штраф в 40 тысяч венгерских гульденов (15,5 тысячи рублей).

Обремененный непосильным долгом, Матус через своего духовника завязал тайные переговоры с польским королем Стефаном Баторием о вассальном подчинении. Получив положительный ответ, король вместе с супругой поспешил к литовской границе. Здесь он подписал договор с полномочным представителем Батория князем Николаем Радзивиллом, по которому передал все свои земли в вечное пользование польской короне.

Стефан Багорий оставил Магнусу лишь небольшой городок Пильтен на берегу реки Виндавы, где некогда находилась резиденция курляндских епископов. Здесь, в январе 1581 года у Марии родилась королевна Евдокия, законная дочь Магнуса.

Впрочем, сразу же пошли слухи…

Если к Магнусу Стефан Баторий относился пренебрежительно, то супруге его оказывал повышенные знаки внимания. Некоторые исследователи даже полагают, что между Марией Владимировной и польским королем существовала любовная связь. Прямых подтверждений этому пет, но имеются косвенные.

Сын трансильванского князя, Стефан Баторий стал польским монархом в 1575 году. Одним их условий его восхождения на трон была женитьба на Анне Ягелонке, 54-летней сестре бывшего польского короля Сигизмунда II Августа. Но жена не привлекала Батория. Папский нунций доносил в Ватикан: «Госпожа инфанта страшно недовольна, так как не получает удовлетворения от общества законного мужа»: когда Анна пыталась навестить мужа в его спальне, он убегал от нее через потайной ход…

…В 1582 году закончилась Ливонская война. По условиям мирного договора Россия уступила Речи Посполитой всю Ливонию. Пользуясь моментом, Магнус обратился к Стефану Баторию с просьбой выделить ему земли, достойные его королевского сана, но Баторий ответил, что ничего не может сделать без согласия сейма.

Магнус не дождался решения этого вопроса. Он скончался 18 марта 1583 года. По словам Джерома Горсея, «умер в нищете, оставив королеву в бедственном положении».

Узнав о смерти Магнуса, Стефан Баторий отправил его вдове письмо с соболезнованиями. Он писал, что готов поспособствовать ее возвращению на родину, если она, конечно, того пожелает.

Мария Владимировна предпочла остаться в Польше. Собственно, выбора у нес не было — в России продолжалось правление Ивана Грозного. «Царь жил в постоянном страхе и боязни заговоров и покушений на свою жизнь, которые раскрывал каждый день, поэтому проводил большую часть времени в допросах, пытках и казнях…» — писал Горсей. Гнев Грозного часто обращался даже против ближайших родственников. До Пильтена дошли слухи о том, что московский тиран собственноручно убил старшего сына Ивана.

Местом пребывания Марин определили Рижский замок— бывшую резиденцию магистров Ливонского ордена, выделили скромное содержание из королевской казны. Вдовствующая королева с дочерьми жила фактически под домашним арестом, к пей никого не допускали. Ее главным тюремщиком был кардинал Ежи Радзивилл («охотник до общества ливонских леди, самых прекрасных женщин в мире», по выражению Горсея).

Тайные операции спецслужб

В 1584 году скончался Иван IV. Новым царем стал слабый и болезненный Федор Иванович, у которого не было детей. Ближайшими претендентами на престол становились царевич Дмитрий (но он был сыном Грозного от шестого брака, который ни церковь, ни новое правительство пе признали законным), и Мария Старицкая. Борис Годунов, царский шурин и глава Боярской думы, решил начать переговоры с Польшей о возвращении бывшей ливонской королевы на родину.

Однако, не возлагая больших надежд на дипломатию (Польша пе была заинтересована в выдаче Марии, сохраняя ее как козырь в политической игре), он решил подключить к этому делу секретные службы. Выполнить деликатную миссию правитель поручил Джерому Горссю.

Агент «Московской торговой компании» Джером Горсей был одновременно и тайным агентом английской разведки, доверенным лицом сэра Френсиса Уолсингема, главы британской секретной службы. Он сумел втереться в доверие к видным боярам (в первую очередь Борису Годунову) и даже к самому царю. Достаточно сказать, что Горсей присутствовал при последних минутах жизни Грозного.

Предоставим ему слово.

«…Мое путешествие началось из Москвы 20 августа 1585 года, вначале я прибыл в Псков, затем в Дерпт в Ливонии, Пернов, Венден, Либаву, затем в Ригу, столицу провинции, в которой я имел дело к королеве Магнуса, ближайшей наследнице московского престола…»

Подкупив охрану, Джером Горсей проник в покои королевы. Между ними состоялся любопытный диалог:

— Царь Федор Иванович, ваш брат, узнал, в какой нужде живете вы и ваша дочь, он просит вас вернуться в свою родную страну и занять там достойное положение в соответствии с вашим царским происхождением, а также князь-правитель Борис Федорович изъявляет свою готовность служить вам и ручается в том же…

— Сэр, ни они не знают меня, ни я их…

Но английский дипломат не сдается, он вызывает Марию Владимировну на откровенность:

— Вы видите, сэр, меня держат здесь как пленницу, содержат на маленькую сумму, менее тысячи талеров в год.

— Вы можете исправить все, если захотите.

— Меня особенно тревожат два сомнения: если бы я решилась, у меня не было бы средств для побега, который вообще было бы трудно устроить, тем более что король и правительство уверены в возможности извлечь пользу из моего происхождения… кроме того, я знаю обычаи Московии, у меня мало надежды, что со мною будут обращаться иначе, чем они обращаются с вдовам и-королевами, закрывая их в монастыри, этому я предпочту лучше смерть.

— Ваш случай сильно отличается от прочих, а время изменило этот обычай: теперь те, кто имеет детей, по принуждаются к этому, остаются растить их и обучать…

Горсей рассказал королеве, что «супруга прежнего царя (Мария Нагая), вместе со своим ребенком, царевичем Дмитрием Ивановичем, была послана в город Углич, отданный ей со всеми прилежащими землями; царицу сопровождала свита, ее отпустили с платьем, драгоценностями, пропитанием, лошадьми и проч. — все эго на широкую ногу, как подобает государыне» и намекнул, что Мария Владимировна может рассчитывать на такие же условия.

— Тогда я должна уповать на Бога и вашу христианскую скромность и обещание, скажите мне свое имя и возможно более точное время (побега)…

— Не сомневайтесь, Ваше Высочество, в ближайшие два месяца вы узнаете и то и другое, в знак верности я оставляю вам сап по венгерских дукатов золотом, и ваша честь получит еще 400 точно через семь педель пли около этого времени…

Из Данцинга Горсей послал слугу с тайным донесением Годунову. Письмо было зашито в подкладку капитана, к тому же Горсей использовал шифр: например, Марию Владимировну он называл «Еленой» (видимо, по ассоциации с Еленой Прекрасной, похищенной Парисом из-под носа царя Менелая). Слуга «выполнил все быстро и благополучно… королева с ее дочерью была извещена и очень хитроумно выкрадена и проехала через всю Ливонию, прежде чем се отсутствие было обнаружено. Начальник стражи послал было погоню, но было поздно, сообщал Горсей.

Историк И. И. Костомаров писал, что Мария «убежала из Риги и прибыла в Москву на почтовых лошадях, нарочно расставленных для этого Борисом». По другой версии, ливонская королева была тайно переправлена на борт английского судна, доставившего ее в устье Невы…

Впрочем, мнения историков на этот счет расходятся. Известно, что в феврале 1586 года царь Федор Иванович послал к князю Радзивиллу официальную грамоту, в которой просил оказать содействие возвращению королевы в Россию. Ответное послание Радзивилла царю датировано 25 марта 1586 года.

В нем сообщалось, что польский король согласился отпустить «Марью Магнусовую» и проводить до русской границы «во всякой чти, яко пристоит обычаем христианским».

Снова в России

В России Марию Владимировну приняли с почетом, назначили богатое содержание. Царским указом от 7 августа 1586 года ей были дарованы большие земельные владения. Со всем остальным вышла заминка.

Главным аргументом, при помощи которого Горссй уговорил Марию вернуться в Россию, было заверение, что здесь она займет свое законное место наследницы престола.

Традиция не позволяла женщинам на Руси занимать троп (Елена Глинская, как известно, правила аг имени малолетнего сына Ивана), по на Западе положение было другим. В Англии королеву Марию Тюдор сменила на престоле ее сестра Елизавета. Маргарита Австрийская, тетка императора Карла V, управляла Нидерландами. Можно вспомнить регентшу Франции Луизу Савойскую, мать Франциска I, пли Марию Стюарт, шотландскую королеву… Другими словами, Марии Владимировне было с кого брать пример.

К тому же у псе был надежный способ получить поддержку части русской знати, помимо немногих уцелевших сподвижников отца, — замужество. Молодая (ей было в то время 25 лет), красивая женщина обладала весомым козырем — возможностью сделать своего будущего супруга царем! Можно предположить, что очередь женихов выстроились бы до польской границы…

Борис Годунов сам мстил на московский престол. Но вероятно, что судьбу Марин Старицкой решили не честолюбивые амбиции царского шурина, а самая обычная… женская ревность! Царица Ирина Годунова, по оценкам современников, имела огромное влияние на мужа. Без совете с ней Федор Иванович не принимал ни одного решения, и даже в официальных грамотах ее имя писалось наравне с царским. Ирина была умна, хорошо образованна, любила искусство, любила наряжаться, вела светский образ жизни; устраивала праздники, принимала дипломатов и иностранных путешественников. Но все ее несомненные достоинства меркли рядом с европейским лоском Марии Владимировны. Этого Ирина Годунова допустить не могла. Поэтому сделала все, чтобы Старицкая не задержалась в Москве. Джером Горсей писал: «По моем возвращении из Англии я нашел королеву в большом поместье, она имела свою охрану, земли и слуг согласно своему положению».

Удалив соперницу из столицы, Ирина Годунова успокоилась. Но не ее брат. По настоянию Бориса Годунова в марте 1588 года Мария вместе с дочерью Евдокией были сосланы в монастырь, а удельные владения Старицких окончательно отошли казне.

Чем было вызвано это решение, возмутившее многих? Русские летописи храпят молчание, однако все тот же Горсей в своих мемуарах проговаривается: «…В это время составился тайный заговор недовольной знати с целью свергнуть правителя, (разрушить) все его замыслы и могущество. Этот заговор он не посмел разоблачить явно, но усилил свою личную охрану. Был (также) раскрыт заговор с целью отравить молодого князя, третьего сына прежнего царя, Дмитрия, его мать и всех родственников, приверженцев и друзей, содержавшихся под строгим присмотром в отдалённом Угличе». Об этом же сообщает и английский посол Джильс Флетчер: «Младший брат царя, дитя лет шести или семи, содержится в отдаленном месте от Москвы, но (как слышно) жизнь его находится в опасности от покушений тех, которые простирают свои виды на обладание престолом в случае бездетной смерти царя. Кормилица, отведавшая прежде него какого-то кушанья, умерла скоропостижно…»

Известие уникальное. Ибо кому мог быть выгоден заговор, направленный одновременно и против Годунова, и против царевича Дмитрия? Только последней оставшейся в живых представительнице династии Калиты — Марии Владимировне! Видимо, сторонники Старицких начали действовать…

В 1588 году ей оставался один шаг до трона. Но именно этого шага и не позволил ей сделать Годунов.

Бывшая ливонская королева была пострижена в инокини под именем Марфы и стала правителю не опасна (монашеский куколь закрывал для Марии путь к престолу), однако оставалась ее семилетняя дочь Евдокия. Для начала Старицкую разлучили с дочерью. А в марте 1589 года при невыясненных обстоятельствах Евдокия Магнусовна умерла. По Москве ходили слухи о том, что девочка была отравлена но приказу Годунова.

Снова предоставим слово Джильсу Флетчеру: «…тетка теперешнего царя, бывшая замужем за Магнусом, герцогом Голштинским, братом короля Датского, по смерти мужа (была) вызвана в Россию людьми, жаждущими престола более, нежели любящими ее, как оказалось впоследствии, потому что сама она с дочерью… была заключена в монастырь, где дочь в прошедшем году умерла, и, как предполагали, насильственной смертью. Мать пока все еще находится в монастыре, где (как слышно) оплакивает свою участь и проклинает день своего возвращения в Россию, куда была привлечена надеждой на новый брак и другими лестными обещаниями от имени царя».

Два года спустя в Угличе при загадочных обстоятельствах погиб царевич Дмитрий…

А если бы колесо истории повернулось по-другому и происки Годунова не увенчались успехом? Весьма вероятно, что в 1598 году после смерти царя Федора Ивановича Земской собор избрал бы на московский престол Марию Владимировну, точнее — ее мужа. В стране не началась бы Смута. Россия получила бы мирную передышку, в которой отчаянно нуждалась: Мария сделала бы все для установления более тесных отношений с соседними державами. В супруги царевны Евдокии могли пригласить австрийского или датского принца (подобные проекты, как известно, вынашивал Годунов). Возможно, в Россия появилась бы новая династия, и страна со временем смогла бы войти в «братскую семью европейских народов».

Но, увы, история не знает сослагательного наклонения.

Загадки инокини Марфы

Несколько лет Марфа провела в уединенном Богородицком Подсосенском женском монастыре неподалеку от Троицы. Обитель была небольшая: деревянная Успенская церковь, деревянный же храм Воскресения Христова и 30 келий. Немногочисленная «свита» бывшей ливонской королевы ютилась в крестьянских домах.

Казалось бы, конец истории? Однако под занавес неугомонная Мария Владимировна преподнесла историкам еще одну головоломку.

Старицкая скончалась в июне 1597 года. Во всяком случае, на территории Троице-Сергиевой лавры появилось соответствующее надгробие: «Лета 7105 июня 13 дня преставися благоверная королева-инока Марфа Владимировна». Однако затем она каким-то чудом воскресла! Во время Смутного времени, когда польские отряды гетмана Яна Сапоги осадили Троицу, «королева-старица Марфа» благополучно проживала в обители: «Мутит в монастыре, называет вора (Лжедмитрия) братцем, переписывается с ним и с Сапегой», — сообщали монахи в Москву.

Кто же умер в Подсосенках в 1597 году? Не было ли это уловкой, дабы обмануть Бориса Годунова и сохранить жизнь последней из рода Старицких? Или под именем Марфы скрывалась какая-то другая женщина? Загадка…

В заключение отметим еще одно интересное обстоятельство — в Подсосенках Мария Владимировна (реальная или мнимая) встретилась с дочерью своего злейшего врага — Ксенией Годуновой. В 1605 году по приказу Лжедмитрия I она была пострижена в монахини под именем Ольги. Несмотря на давние обиды, принцессы подружились. Не расставались они и далее: после освобождения Троицы от осады Ксения-Ольга вместе с Марией Владимировной перебрались в московский Новодевичий монастырь. Но несчастья преследовали их. В августе 1611 года казаки атамана Ивана Заруцкого взяли приступом обитель и разграбили ее. В одной из грамот того времени говорится: «Когда Ивашко Заруцкий с товарищами Девичий монастырь взяли, они церковь Божию разорили, и черниц, королеву, дочь князя Владимира Андреевича, и Ольгу, дочь царя Бориса, на которых прежде и зре-ти пе смели, ограбили донага, бедных черниц и девиц грабили и на блуд имали…»

***

Инокиня Марфа, Мария Владимировна Старицкая, правнучка великого князя Ивана III и королева Ливонии, во второй раз скончалась в Новодевичьем монастыре в 1614 году — уже после того, как на русский престол вступил Михаил Федорович Романов…

INFO

УДК 94(47)

ББК 63.3(2)41

К93

Курганов, А.Б.

К93 Люди Смутного времени / Александр Курганов. — М.: ACT: Олимп, 2008. — 220, [4] с.

ISBN 978-5-17-045990-2 (ООО «Издательство АСТ»)

ISBN 978-5-7390-2078-9 (ООО «Агентство «КРПА «Олимп»)

С.: Ист. библ. (84).

ISBN 978-5-17-051233-1 (ООО «Издательство АСТ»)

ISBN 978-5-7390-2217-2 (ООО «Агентство «КРПА «Олимп»)

С.: Ист. библ, (новая).

Научно-популярное издание

Курганов Александр Борисович

ЛЮДИ СМУТНОГО ВРЕМЕНИ

Редактор Л. Ф. Пирожкова

Художественный редактор О. Н. Адаскина

Компьютерный дизайн: Н. А. Хафизова

Компьютерная верстка Г. М. Татур

Корректор Г. И. Иванова

Общероссийский классификатор продукции О К-005-93, том 2; 953000 — книги, брошюры

Подписано в печать 03.03.08. Формат 84x108 1 /32. Усл печ. л. 11,76. С: Ист. библ. (84). Тираж 2500 экз. Заказ № 1204.

С: Ист. библ, (новая). Тираж 2500 экз. Заказ № 1203.

Санитарно-эпидемиологическое заключение № 77.99.60.953.Д.007027.06.07 от 20.06.2007 г.

ООО «Издательство АСТ»

141100, РФ, Московская обл., г. Щелково, ул. Заречная, д. 96,

WWW.AST.RU E-mail: astpub@aha.ru

ООО «Агентство «КРПА «Олимп» 115191, Москва, а/я 98

www.ms-olimp.ni E-mail: olimpus@dol.ni

…………………..

Digitiged by Доk-57

FB2 — mefysto, 2022

Оглавление

Человек, который изобрел копейку. Иван Овчина-Оволенскнй: первый фаворит московского престола

  Золотой век Московии

  Елена Прекрасная

  Вне закона

  Неизвестный Юрий

  Блистательный авантюрист

  Тайны дворцовых переворотов

  Тень за троном

  Денежная реформа

  Русская железная маска

  Овчина стоит выделки

Верноподданный Симеон Бекбулатович: от татарского царевича до великого князя всея Руси

  Потомок Чингисхана

  Касимовский хан

  Государев слуга

  На московском престоле

  Во вражеском окружении

  Антикризисный управляющий

  Схватка за Краков

  Кремлевская астрология

  Последний князь великой Твери

  Бочонок испанского вина

  Смиренный инок Стефан

Заплечных дел мастер Малюта Скуратов: шеф тайной полиции Ивана Васильевича

  Начало большого пути

  Черное братство Ивана Грозного

  Министерство страха

  Конец опричнины

  Верный раб

  Царский родственник

  Жизнь после смерти

  Убийство в Отрочь-монастыре

Несостоявшийся наследник Грозного. Иван-царевич и его убийцы

  Наследник престола

  Сын своего отца

  Два брата

  Тайны кремлевского этикета

  А было ли убийство?

  Свидетель обвинения

  Следствие

Из опричнины — на престол. Богдан Бельский: величайший авантюрист Смутного времени

  Господин отравитель

  Кандидат на престол

  Царь Царев-Борисова

  Переворот в Кремле

  Икона для патриотов

Первый бюрократ. Андрей Щелкалов: государев дьяк, которого считали царем

  Новые русские в XVI веке

  Посольский приказ и его обитатели

  Ливонская война и московское дело

  Царский пахарь

  Пропавшее завещание Грозного

  Англоманы и англофобы

  Временный правитель

  Учреждение патриархии

  На австрийском направлении

  Неожиданная опала

Человек, выигравший Смуту. Федор Романов: путь к престолу

  Боярское правление

  Первый московский плейбой

  Убийство в Угличе

  Завещание, которого не было

  Колдовской процесс

  Государев изменник

  Проект Лжедмитрий

  Ростовский митрополит

  Тушинский патриарх

  Великий посол

Любимец двух самозванцев. Михаил Молчанов: серый кардинал Смутного времени

  Личный чернокнижник царя Бориса

  Фаворит Лжедмитрия

  Загадка Ивана Болотникова

  Самборский вор: кто он?

  В Москву, в Москву…

  Проклятие патриарха

Казначей всея Руси. Федор Андронов: купец, ставший правителем Москвы

  Бизнес на лаптях

  Во время Смуты безначальной

  Финансист самозванца

  Автор первой конституции

  Проект Владислав

  Правитель Кремля

  В осаде

  Голодный год

  Судьба царских сокровищ

  Замыслил он побег…

Забытый спаситель Отечества. Дмитрий Трубецкой: неизвестный герой Смутного времени

  Потомок великого Гедимина

  Соратник Тушинского вора

  Глава Боярской думы

  Вождь Первого ополчения

  Освобождение Первопрестольной

  Верховный правитель

  Претендент на престол

  В опале

  Сотворение мифа

Мария Старицкая. Ливонская королева, едва не ставшая первой российской государыней

  Старицкое семейство

  Казнь или самоубийство?

  Принц датский

  Ливонская государыня

  В игру вступают короли

  Тайные операции спецслужб

  Снова в России

  Загадки инокини Марфы

INFO